«Иерусалим»

Иерусалим (fb2) - Иерусалим (пер. Н. А. Черткова) 3583K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сесилия Холланд

Иерусалим

ЧАРЛЬЗУ Н. БРАУНУ, ЧАРОДЕЮ ОУКЛЕНДА

Услыхали мы, что появился в мире новый рыцарский

Орден на земле той самой, кою Он, сойдя с небес,

посетил некогда во плоти, — новая разновидность

рыцарства, что безустанно сражается как против плоти

и крови, так и против духовных сил зла.

Святой Бернар

Non nobis, Domine, non nobis, sed Nomine Tuo da

gloriam[1].

Девиз тамплиеров

Смерть — владыка жизни.

Пословица

ГЛАВА 1

Ближе к полудню захромал и второй конь. Сидя за спиной Марка, Раннульф чувствовал, как лошадь спотыкается и шатается всё сильнее — покуда не встала окончательно, отказавшись идти дальше.

Раннульф соскользнул с её спины. Другой рыцарь остался в седле; чуть слышно выругавшись, он безжалостно вонзил шпоры в бока коню. Бедное животное испустило долгий усталый вздох. Раннульф отошёл на несколько шагов, огляделся. Выбеленная, как старая кость, кругом под пронзительно-синим небом простиралась пустошь, поднимаясь на юге к чёрным голым холмам, которые местный народ называл Ибрагимовой Кузней. На севере, дрожа в жарком мареве, извивалась и убегала к гряде дорога.

Марк, всё ещё сидевший в седле, сказал:

   — Ему конец. — Он снял шлем, отёр рукавом лицо. — И нам тоже.

   — Если скакать всю ночь, на рассвете будем в Аскалоне, — отозвался Раннульф.

   — Да, но мы остались без коней. Хотя ваше всезнайство этого, возможно, и не заметили.

   — Там, впереди, караван-сарай. Доберёмся туда, добудем свежих коней.

Марк между том собрал в кулак концы поводьев и охаживал коня по шее и плечам. Раннульф снова взглянул на юг, па клубящуюся у горизонта дымку, гадая, не пыль ли что, предвещавшая скорое появление сарацин. Он и не предполагал, что войско Саладина способно передвигаться так быстро. Рука Марка ослабла и опустилась — поводья не помогли. Колени коня подломились, и он начал заваливаться на бок. Рыцарь вскрикнул и соскочил на землю.

   — Надо взять седло, — сказал Раннульф.

   — Чёрт с ним, с седлом! Там, за тем холмом, миллион песчаных свиней! — Марк со злостью топнул ногой о землю. Голос его звенел от страха и ярости. — Далеко до гостиницы?

   — Седло принадлежит Ордену. — Раннульф наклонился над конём, который был ещё жив, и ослабил подпругу; под его рукой брюхо животного дрогнуло. Надежда раздобыть в караван-сарае коней была сама по себе ничтожна, но надежды раздобыть седло не было вовсе никакой.

Марк круто повернулся к нему:

   — Забудь о седле, Святой. Я пойду пешком, но не стану ничего таскать.

Кровь ударила Раннульфу в голову, глазам стало жарко; он осенил себя крестом, глядя прямо в глаза Марку, но тот уже увидел, что он перекрестился, и отступил, подняв руки, ибо знал, что означает этот жест.

   — Ну ладно, ладно.

Наклонясь, он расстегнул уздечку и снял её с умирающей лошади. Раннульф взвалил седло на плечо, и они зашагали дальше.

Лето кончилось, и самая страшная жара ушла вместе с ним, но над этой ровной иссушенной сковородой солнце раскаляло воздух, и он мерцал и тёк, словно воды реки. Тут и там сквозь тонкую песчаную корку равнины пробивались кустики травы. Дорога, светлее окружающей земли, была не просто тропой, а трактом в добрую сотню футов шириной, испещрённым ямками следов, пересекающимися колеями и кучками старого навоза. Края её отмечали камни, груды булыжников, сломанные колеса, мусор, рваная сбруя и кости.

   — Так далеко до гостиницы? — снова спросил Марк. Раннульф заслонил глаза от света.

   — Может, нам и не придётся идти к ней пешком. Смотри. — Он указал на дорогу. За неровным краем камней и обломков над голубоватыми камнями курилась пыль. Кто-то приближался к ним с востока.

   — Сарацины, — сказал Марк.

   — Вряд ли, — возразил Раннульф. — Это наши.

   — Отсюда же ничего не разглядишь. Это лишь догадки.

   — Нет. Смотри, куда они скачут. Там только Керак. Это наши. — Раннульф смотрел вперёд, на плывущее к ним облако пыли, стараясь сообразить, где кавалькада выедет на дорогу. — Пошли, — сказал он и пустился рысцой навстречу всадникам.

   — И всё-таки тебе следовало поехать верхом, — сказала Сибилла. — Ты всех задерживаешь. — Она опять придержала лошадь, приноравливаясь к движению повозки.

В ней, позади трусящих мулов, простёрлась на подушках кузина Сибиллы Алис — она полулежала, одной пухлой рукой вцепившись в край короба, а другой методично прихлопывая мух, что залетали пожужжать в тенёчке под балдахином.

   — Если ты думаешь, что мне удобно, Сибилла, — спешивайся и присоединяйся ко мне. Но если я поеду верхом — поверь, это задержит нас ещё больше.

Сибилла вздохнула. Вот уже два дня они ехали по этой пустой равнине. Она умирала от желания наконец добраться до края её, оказаться где-нибудь ещё — всё равно где. Пятеро рыцарей скакали перед ней, и пыль, поднимаемая ими, слепила ей глаза. Она несколько раз говорила Жилю, командовавшему её охраной, чтобы они ехали позади, но Жиль только усмехнулся ей в лицо и посоветовал пересесть в повозку и поплотнее задёрнуть занавески.

   — Ты не должна позволять ему так с тобой разговаривать, — заметила Алис.

   — Да, наверное, — отозвалась Сибилла. Она не желала признавать, что боится Жиля. Потом где-то впереди раздался крик, рыцари сомкнулись перед ней и замерли.

Что-то происходило впереди; повозка остановилась, и Алис подалась вперёд, всматриваясь в происходящее сквозь тучи мух.

   — Что там?

Сибилла понудила лошадь отойти от повозки и направилась мимо рыцарей в голову каравана.

А там Жиль из Керака натянул повод коня и обнажил меч. Дородный сильный воин был куда старше Сибиллы; из-под его шлема падали на плечи белёсые, словно кость, волосы.

   — Стойте, где стоите! — прокричал он.

Незамеченная им, Сибилла придержала коня чуть позади Жиля и посмотрела туда, куда глядел он. К ним по дороге шли двое. Оборванные, грязные, бородатые, они походили на разбойников. Один из них, повинуясь приказу Жиля, остановился, другой же, не сбавляя шага, подошёл к беловолосому рыцарю и проговорил:

   — Я беру твоего коня, и мне нужен ещё один — для брата.

Сибилла, потрясённая, вскинула голову. Жиль только презрительно рассмеялся.

   — Что?! Прочь с дороги, не то зарублю! — Он вскинул меч над плечом.

Человек перед ним не потянулся к чёрным ножнам, что висели на его поясе. Усталым движением, словно наконец добрался до дома, он опустил на землю седло, которое нёс на плече. Стянув шапочку, он отёр лицо рукавом куртки. Чёрные волосы его были коротко подстрижены, открывая уши. Он равнодушно глянул снизу вверх на Жиля и сказал:

   — Я рыцарь Иерусалимского Храма. Мне нужен твой конь. Слезай.

Возбуждённый ропот пробежал среди охранников Сибиллы:

   — Тамплиер... тамплиер...

Жиль опустил меч. Сибилла подъехала ближе, разглядывая светловолосого рыцаря, и наконец под разводами грязи увидела на груди его куртки алый крест.

Она резко повернулась к Жилю, который застыл рядом с ней, с мечом поперёк луки седла и сведёнными судорогой челюстями.

   — Ну? — осведомилась она. — Чего ты ждёшь? Отдай ему своего коня.

Жиль со злобой глянул на неё. В это время остававшийся на дороге тамплиер подбежал к черноволосому воину.

   — Узнай, не найдётся ли у них поесть, — попросил он.

Сибилла втиснула лошадь между ним и Жилем.

   — Мы поможем вам. Я — принцесса Иерусалимская Сибилла, моим отцом был король Амальрик, а король Бодуэн — мой брат. Скажите, чем я могу служить вам.

Она ожидала, что ей выкажут уважение, должную почтительность, хотя бы малую толику признательности, но черноволосый тамплиер не удостоил её даже взглядом. Он обратился к своему спутнику:

   — Скажи ей, что она может убираться в Керак, или откуда она там ещё взялась, — да побыстрее. А повозку пусть бросят здесь.

Жиль между тем спешился, и тамплиер обошёл Сибиллу, чтобы принять у него повод коня.

   — Приведи коня и моему брату, — велел он Жилю. — Да пошевеливайся!

Лицо Сибиллы горело. Кажется, она была достаточно вежлива с этим грязным ничтожеством! Второй тамплиер шагнул вперёд, поднял к ней лицо — юное, обрамленное каштановой бородкой, с неожиданно синими глазами под запавшими, обожжёнными солнцем щеками.

   — Молю тебя, принцесса, прости Святого. Обет запрещает ему даже замечать женщин. Дело наше срочно. Саладин вышел из Египта, он ведёт с собой на север армию в тридцать тысяч воинов. Мы должны попасть в Аскалон, там будет нанесён его первый удар.

   — Саладин?! — потрясённо переспросила она. — Но это невозможно! — Она повернулась в седле, глядя на юг, на бескрайнюю пустыню. — Они никогда не нападали из Египта.

   — Теперь это случилось, — сказал юный тамплиер. — Мой брат прав, принцесса. Вам надо спасаться, а повозка едет слишком медленно.

   — Моя кузина не ездит верхом, — сказала Сибилла.

Черноволосый тамплиер вскочил на коня Жиля.

   — Так привяжите её к седлу, — бросил он, по-прежнему отводя глаза от Сибиллы, точно она была недостойна его взгляда. Подскочил оруженосец со вторым конём. Тамплиер с каштановой бородкой принял у него повод и сел в седло. Черноволосый тамплиер оглянулся через плечо, в упор взглянул на всё ещё спешенного Жиля. Красное лицо рыцаря из Керака ещё больше помрачнело.

   — Доставишь седло в Иерусалимский Храм, — бросил тамплиер и пустил коня Жиля быстрой рысью; второй рыцарь поспешил за ним.

   — Грязный урод, — едва слышно пробормотала Сибилла.

И с тревогой вновь взглянула на юг. Если правда то, что поведали тамплиеры, и сарацины идут из Египта, то Иерусалимское Королевство беззащитно перед ними: христианские армии, насколько ей известно, были всё ещё далеко на севере, у Хомса и Алеппо. Она должна отправиться в Аскалон и сделать всё, что сможет.

Жиль перевёл на неё сердитый взгляд.

   — Ну? Ты слышала его? Выволакивай свою кузину из этой чёртовой коробки, и поехали.

   — Да, — кивнула она. — Неплохо придумано, Жиль. — И направила коня к повозке, чтобы помочь Алис взгромоздиться в седло.

ГЛАВА 2

   — Ну, — заметил Марк, — вот и они.

Раннульф сдвинул шлем на затылок.

Их потные кони стояли на кромке крутого, поросшего кустарником холма; перед рыцарями длинный пологий склон нисходил к равнине, что простёрлась на запад и юг — к Аскалону и к морю. В недвижном воздухе густо висела пыль, затемняя тускло-зелёные склоны холмов. Войско сарацин струилось сквозь эту бурую вспененную дымку, как огромная река.

Здесь из холмов вырывалось вади — широкое пересохшее русло, врезанное в равнину. Авангард Саладинова войска уже пересёк его. Арьергард терялся из виду где-то вдали на юге, возможно, всё ещё вблизи Рамлеха, который сарацины разграбили и сожгли ночь назад. Враги двигались в беспорядке: им было известно, что нигде на сотни миль вокруг нет армии христиан, способной заступить им путь; если они и заметили горстку франков, затаившихся в холмах между ними и Иерусалимом, то не выказали к ним никакого интереса. Они катились волнами — длинные вереницы верблюдов, груженных тюками, с корзинами по бокам, а в каждой корзине — копейщик либо лучник. Были там и конные лучники — бедуины, подобные стаям чаек в своих длинных белоснежных одеяниях. Среди них бежали пешие воины; порой всадник позволял им схватиться за стремя — и несколько шагов они проносились по воздуху.

   — Они будут переходить вади самое меньшее два дня, — сказал Марк.

   — Возможно. — Раннульф знал эти места. Русло было широким и мелким — несерьёзная преграда, но южный берег падал отвесно вниз футов на десять — пятнадцать, и войско сарацин сгрудилось на высоком краю, кони и верблюды сбивались тесно и артачились. Подходящие сзади растекались в обе стороны, так что теперь весь южный берег вади занимали сарацины. В то время, как Раннульф смотрел на них, большой кусок берега обвалился под их тяжестью. Дюжина коней заскользила вниз, осыпая песок; до тамплиеров донеслись визг и ржание.

   — Сюда едет король, — сказал Марк. — Что ты намерен сказать ему? Бог мой, это катастрофа.

Раннульф покачал головой, не отводя взгляда от скопища на равнине. Их были тысячи, десятки тысяч; он устал, пытаясь сосчитать их. Между ними и Иерусалимом с Гробом Господним стояло менее пяти сотен франков — и они по большей части не были рыцарями.

По иссушенному склону за его спиной зацокали копыта, и, повернувшись, Раннульф увидел короля Иерусалимского — он скакал вверх вместе с магистром Иерусалимского Храма и настоятелем монастыря Святого Георгия, трясущимся на белом осле. На вершине, бок о бок с тамплиерами, молодой король осадил коня и окинул взглядом лежащие на юге земли. У него вырвался резкий вздох.

Раннульф пристально смотрел на него. Король был ему интересен. Бодуэну было семнадцать лет; три года из них он был королём. Но ещё дольше, чем королём, он был прокажённым. Болезнь обратила его лицо в бугристую маску, губы покрывали болячки. Ворсистый шёлк его шитого золотом сюрко[2] и золотой обруч короны украшали эту мёртвую плоть, как богатый саван украшал бы покойника. Он долго смотрел на врага.

   — Боже, Боже, — вдруг вырвалось у него, — как же их много!

Рядом с ним был магистр иерусалимских тамплиеров, Одо де Сент-Аман. Большая часть Иерусалимской ветви Ордена месяцем раньше ушла биться на севере, но Одо отказался отправиться в поход, ибо король не шёл, а Одо де Сент-Аман не желал унижать себя, следуя за кем-то рангом ниже. Сейчас он пропускал сквозь пальцы пряди длинной, цвета дублёной кожи бороды, рассматривая далёкое воинство сарацин.

   — Их много. Но не все настоящие бойцы.

   — Они рассыпаны, — сказал король напряжённо. Его сжатый кулак лежал на высокой луке седла. — Я хочу ударить на них немедля. Хочу поразить их, не важно, какой ценой.

При этих словах Марк встревоженно выпрямился. Взгляд его обратился к Раннульфу, безмолвно моля о помощи.

   — Сир! У нас всего несколько сотен бойцов. Если мы падём — Иерусалиму не на что будет надеяться.

Раннульф смотрел на Бодуэна, и ему нравился тот ясный огонь, что горел в гниющем теле юного короля. Прокажённый сидел в седле чуть подавшись вперёд, спина напряжённо выпрямлена, кулак по-прежнему сжат. На его мертвенном лице живо сверкали глаза, его вниманием целиком завладела вражеская армия.

   — С нами Иисус Христос, — сказал он. — С нами Святой Крест.

   — Сир, — пробормотал за его спиной епископ, — тамплиеры знают, что делают.

Он хотел поддержать Марка, который, как обычно, оробел, но по другую руку короля кашлянул Одо.

   — Кое-кто наверняка знает. — Он повернулся к Раннульфу: — Что думаешь ты?

   — Можно кое-что попробовать, — отозвался Раннульф. — Они слишком растянулись, как верно заметил король.

Одо кивнул.

   — Одна хорошая атака и отступление — с того берега вади, на который они поднимаются. Они не успеют собраться. Кое-кого мы убьём, большинство — напугаем.

   — Атака, — деревянным голосом пробормотал епископ. — При таком превосходстве врага это — безумие.

   — Так и сделаем, — решил король. Он обернулся к своим офицерам: — Скачите к воинам, скажите: если любят они Иисуса и Святой Крест, пусть следуют сейчас за мной.

Одо развернул коня и поехал по склону к горстке людей, что ждали внизу у холма. Король последовал за ним, епископ потрусил последним, и Раннульф натянул повод, собираясь ехать за ними. Марк поднял на него хмурый взгляд.

   — Непременно нужно было что-то сказать? Одо ничего не стал бы предлагать, не заговори об этом ты. — Юный рыцарь быстро глянул вослед королю и снова повернулся к Раннульфу. Под железной носовой пластиной щёки его пылали. — Прими мою исповедь.

Раннульф натянул повод; другие воины ехали вперёд, объезжая их, но немного времени у них ещё было. Он повернул своего коня головой к хвосту жеребца Марка, так что рыцари оказались лицом к лицу, колено к колену, стремя к стремени. Марк прикрыл лицо рукой. Голос его срывался — низкий, дрожащий, напряжённый.

   — Прости меня, Боже, ибо я грешен. Я был невоздержан в еде, любил вино и женщин. Я желал наград. Я лгал. Я ставил свою волю превыше воли Господней. Ум мой блуждал, когда уста произносили молитву. Я завидовал тем, кто выше меня, и презирал тех, кто ниже. Я поминал имя Божие всуе и в гневе. Я пренебрегал долгом. Я боялся смерти. — Он помедлил мгновение, задохнувшись. — Это всё.

   — Раскаиваешься ли ты?

   — Всем сердцем раскаиваюсь я, что грешил против Бога, заслуживающего всей моей любви.

   — Те absolvo[3]. — Раннульф перекрестил Марка, затем осенил крестом себя. Отныне Марк был чист. Хотел бы Раннульф быть так же чист... Там, внизу, Одо выстраивал крохотное войско короля. Из арьергарда подъезжали оруженосцы с лошадьми, навьюченными доспехами рыцарей. Епископ Святого Георгия вывез вперёд знамя Креста. Марк начал поворачивать коня, и Раннульф протянул руку, удерживая его.

   — Прими и ты мою исповедь.

Глаза Марка расширились, одна бровь полезла на лоб, но он счёл за лучшее промолчать. Раннульф поднял руку и отвёл глаза.

   — Прости меня, Господь мой Иисус, ибо я согрешил. Я желал замужнюю женщину, и в мыслях своих я прелюбодействовал с нею.

Тут Марк, нарушая все правила, поднял голову и уставился на него. Раннульф ощутил тяжесть этого взгляда. Он потупился.

   — Раскаиваешься ли ты?

Он пробормотал должный ответ.

   — Те absolvo, — сказал Марк.

Теперь Раннульф смотрел на него, и Марк, потянувшись, обнял его и поцеловал в щёку. Бок о бок спустились они к маленькой армии христиан, где Одо командовал другими тамплиерами.

Эти рыцари были не из Иерусалимской ветви. Тремя днями раньше, когда Саладиново войско миновало Газу, восемнадцать рыцарей гарнизона выскользнули берегом и присоединились к маленькому войску короля в Аскалоне. Они были тамплиерами, и это решало всё. С Раннульфом и Марком они составляли весь отряд Одо. Магистр шагом ехал вдоль ряда воинов, осматривая их, и, когда подъехали Раннульф и Марк, чистым ясным голосом отдал приказ:

   — У нас нет штандарта, так что вы должны следить за мной. Скачите не останавливаясь. Хитрость в том, чтобы не позволить им обрушиться на нас всей своей тяжестью. Это значит — держать равнение. — Он повернулся к надевавшему шлем Раннульфу: — Раннульф Фицвильям возглавит правый край. Если я паду, магистр — он.

Раннульф поехал к оконечности ряда; Марк ехал слева от него.

   — Ты втравил нас в это, — сказал он. Он отцепил щит, висящий на седле, и надел через голову ремень, укрепив щит на левой руке.

Раннульф надел свой щит. Его шея и спина зудели, как всегда перед боем. Ремень щита привычно натирал плечо.

   — Бог поможет нам. — Он положил руку на эфес меча. Рядом с ним скакал Марк, остальные дальше, единой стеной, вплоть до самого магистра.

Одо поднял руку, и шеренга тамплиеров помчалась вперёд; кони шли голова в голову.

   — Стой! — Раннульф натянул поводья. К ним, пересекая им путь, галопом мчался юный король.

На склоне, впереди армии франков, настоятель монастыря Святого Георгия остановил своего осла. Он высоко вознёс над головой штандарт королевства — длинный шест, обвитый золотыми лентами, на верхушке которого был укреплён реликварий с обломками Креста. Шкатулка была украшена золотом и драгоценными камнями, и ленты сверкали на солнце так, что христиане издалека видели их и преисполнялись мужества. Когда франки двинулись, король вынесся вперёд, спрыгнул с коня и простёрся в пыли, там, куда падала тень от штандарта. Раскинув руки, он живым крестом лежал на земле.

Единый вздох вырвался у всех, кто видел это, и они придвинулись ближе. Даже Раннульф и другие тамплиеры. Голос короля разнёсся колоколом:

   — Иисусе сладчайший, Сын Божий, я не хочу видеть, как они пройдут. Позволь мне положить свою жизнь, чтобы отстоять Иерусалим. Именем Твоим, к славе Твоей — я молю Тебя. Если Саладин должен пройти — дай мне умереть, заступая ему путь. — Он поднялся на ноги. На его обезображенном лице ясно блестели глаза, омытые чистыми слезами. — Да свершится воля Твоя!

И тогда у всех закованных в доспехи воинов вырвался крик:

   — Deus le vult![4]

Крик этот зашевелил волоски на шее Раннульфа. Руки и плечи его внезапно налились силой, ладонь легла на меч. Конь под ним плясал. На краю рыцарской шеренги поднял руку Одо — и они приняли с места быстрой рысью. Юный король скакал через холм, настоятель — за ним. Позади ревел шумный рой христианских воинов:

   — Так хочет Бог!

В двух шагах позади короля тамплиеры, не нарушая строя, перевалили через гребень холма и, пришпорив коней, послали их в галоп. Теперь склон уходил вниз, и они видели весь путь до врага, растянувшихся цепей сарацинского войска, окутанных поднятой ими же пылью. Раннульф выхватил меч, обмотанная кожей рукоять легла в ладонь; ощутив в руке знакомую тяжесть, он ощутил и желание разить, наносить удары, убивать. Марк держался так близко, что нога Раннульфа тыкалась в плечо его коня.

   — Deus le vult!

Клич звенел — высокий, подхваченный сотней глоток.

   — Deus le vult! — звучало в пыльном воздухе, звучало тонко и слабо, но они всё время слышали клич в выси над головой. Вдоль берега вади прокатился упреждающий крик. При виде несущихся к ним христиан ближние сарацины попытались подняться назад, вверх по склону, уйти с их пути, но юный король ворвался в самую середину их; в полушаге за ним летел Крест, а за ними живой стеной надвигалась шеренга тамплиеров.

Сарацины дрогнули. Ещё до того, как король влетел в гущу их, многие готовы были обратиться в бегство. Самые храбрые остались на месте и пытались драться, и рыцари в доспехах, на мощных конях врезались в них и промчались по ним. Над хрустом и скрежетом вознеслись первые пронзительные крики умирающих. Тело Раннульфа пылало; он летел вперёд, выхватив меч, ощущая себя слившимся с ним, давно живущим одной с ним жизнью.

Прямо перед ним, на осыпающемся краю русла балансировала сотня белых развевающихся бурнусов, оказавшихся лицом к лицу с теми, кто, отступая, лез наверх. Раннульф ринулся в их середину, рубя всё, что попадалось под руку. Справа от него так же бешено мчался Марк, дальше с грохотом скакали остальные тамплиеры. На миг плотная масса врагов связала их — мешанина из коней, верблюдов и людей, что боролись за место на берегу вади. Огромный, как башня, верблюд повернул навстречу Раннульфу, на боку его висел воин; справа кто-то заносил для удара топор, а слева целился копьём. Раннульф направил коня прямо на верблюда. Щит его зазвенел под ударом топора. Копьё полетело в него, но он сшиб его мечом и в тот же миг ударил сам — и копейщик вывалился из корзины. Верблюд кричал от страха. С другого его бока вцепился в повод сарацинский воин — глаза выкачены, рот распахнут.

Потом вдруг и человек и верблюд исчезли, провалившись сквозь землю, и край берега пополз под Раннульфом и его конём. Раннульф упёрся ногами в стремена, сильно откинулся назад, и его конь соскользнул с берега вади, взметая фонтаны песка и пыли.

Другие тамплиеры спускались за ним, держа строй. В тёмном от пыли воздухе он увидел, как взметнулась рука Одо, подавая сигнал к новой атаке прежде, чем прекратился спуск. Пошатываясь, конь Раннульфа встал на твёрдую землю, и рыцарь слепо помчался вперёд сквозь клубящуюся пыль.

Какой-то миг Раннульф не видел ничего; потом вдруг пыль разом улеглась, и ему открылось песчаное ложе вади. Вдоль него текли сотни сарацин, подхваченных беспорядочным бегством; большая их часть была пешей. Раннульф перегнулся через плечо коня и ударил сарацина в драной одежде — тот с воплем кинулся прочь, пробежал шага два и скрылся под накатившими копытами. Целый табун коней без всадников мчался впереди, поднимая клубы пыли. Раннульф ничего не видел; он старался держаться вплотную к скачущему справа Марку, и, когда тот свернул в сторону, Раннульф пришпорил коня, чтобы не отстать от своего края шеренги. Впереди них сарацины, повернувшись, пытались сомкнуть ряды, чтобы противостоять рыцарям. Похожие на бедуинов, без доспехов, они были вооружены лишь шестами и копьями. Оглушительный ликующий рёв вырвался у тамплиеров. Раннульф чуть придержал коня, заставляя его умерить шаг, и волна рыцарей покатилась вровень с ним на поджидавшую их горстку сарацин — а в последний миг Раннульф дал коню волю, и тот прянул вперёд, вламываясь в гущу сгрудившихся перед ним людей. Бедуины пытались обратиться в бегство — поздно, тамплиеры нагнали их и стоптали. Раннульфу даже не пришлось обнажать меч. А потом впереди, сквозь завесу стелющейся пыли он снова увидел изготовившихся к бою сарацин.

Марк закричал. Даже в пылу сечи Раннульф узнал его голос и ринулся к нему. Он только и мог, что различить тамплиеров прямо перед собой. Сигналов Одо он не видел. Перед ним на ровном дне вади плясали кони сарацинских лучников. В мутном воздухе он разглядел, как согнулись их луки, — и пригнулся в седле, укрывшись за щитом. Стрела пробила его щит — а потом стрелы посыпались дождём.

Тамплиеры не замедлили атаки. В доспехах, за щитами, они бестрепетно скакали сквозь ливень стрел и на полном галопе ударили в лёгкую сарацинскую конницу, смели её и отбросили к берегам вади. Скимитар взлетел к лицу Раннульфа, он отклонился и ударил в ответ — и почувствовал, как его клинок входит в кости и плоть. Конь его запнулся и тут же выровнялся. Он вдохнул пыль. А потом они вырвались на свежий воздух.

Дальше по руслу взметнулась рука Одо. Раннульф чуть откинулся в седле, понуждая коня перейти на шаг, и все разогнавшиеся тамплиеры начали вслед за ним придерживать коней, торопливо собираясь в единый строй. Рядом с ним тяжело дышал Марк; каждый вдох давался ему с трудом. Остальные по большей части казались целыми и невредимыми. Раннульф осматривался, поворачиваясь в седле.

Весь южный берег вади усеяли сарацины, карабкавшиеся вверх по склону русла. Тела устилали узкий распадок — мёртвые люди, кони, верблюды. Ни короля, ни Креста Раннульф не увидел. Другие христиане ездили взад-вперёд по вади, выискивая уцелевших.

Его ударили по руке, и он подскочил в седле. На него смотрел Марк.

   — Ты нужен Одо, — сказал он.

Раннульф поскакал вдоль шеренги туда, где ждал магистр. Сгорбившись в седле, тот обозревал вади. Когда Раннульф остановил коня, Одо показал вдаль:

   — Что там?

Чуть ниже вдоль вади сарацины восстановили подобие строя: на верху русла выстроились лучники, защищая крутой склон, чтобы прикрыть карабкающихся по нему воинов.

   — Должно быть, кто-то важный. — Среди лучников проблескивало жёлтое пятно. Цвет султана. — Смотри, — продолжал Раннульф, — там мамлюки[5] — видишь их шлемы? — Он указал на дальний блеск полированной стали. — А это хальки. Телохранители султана.

Одо зашипел сквозь зубы:

   — Захватим его!

Раннульф схватил его за руку, удерживая.

   — Не снизу. Поднимемся на берег, ударим сбоку.

   — Веди, — сказал Одо. Поднявшись в стременах, он взмахнул рукой: — В колонну по двое!

Раннульф возвратился на своё место в строю и коротким галопом повёл его по вади вниз, отыскивая место, где можно было подняться, не встречая сопротивления. Конь его изогнул шею и при каждом шаге фыркал. Остальные рыцари попарно следовали за ним. Марк всё время держался вровень с ним, но дышал тяжело. Шлем скрывал большую часть его лица, он словно окостенел в седле. В начале пологого подъёма Раннульф протянул руку и сжал его плечо:

   — Как ты?

Голова юного рыцаря судорожно дёрнулась.

   — Да свершится воля Божия, — сипло выговорил он.

Раннульф не сразу отпустил его. Марк выглядел достаточно крепким и держал строй, но меч свой положил поперёк луки, и Раннульф не видел, чтобы он поднимал его. Перед ними вздымался берег вади, истоптанный и осыпавшийся под сотнями ног и копыт; рыцари поднялись по откосу.

Сарацинские лучники заметили их сотни за две ярдов. Они повернулись, и в воздух ввинтились тёмными древками первые стрелы — упав, правда, безопасно далеко. Позади лучников Раннульф видел жёлтые одежды и блестящие стальные нагрудники и острые шлемы мамлюкских военачальников. Сердце его взыграло. Дожидаясь остальных, он натянул повод, и рвущийся в битву конь плясал и дёргал головой, покуда Одо разворачивал двойную колонну тамплиеров в единую шеренгу.

Зрение Раннульфа обострилось. Жёлтые одежды цвели на берегу поляной ноготков. Позади них пешие воины вытаскивали из вади нечто донельзя неудобное. Носилки. С их полога свисали ленты. Раннульф испустил рёв:

   — Одо! Это султан!

Из дальнего конца шеренги ему ответил магистр:

   — Взять его!

Тамплиеры ударили. Одетая в жёлтое гвардия султана встретила их, повернувшись спиной к вади и к перепуганным людям, что взбирались на склон. Тесно стоявшие лучники разом выпустили такую тучу стрел, что она на миг затмила солнце. Тамплиеры в своих кольчужных рубахах невредимыми промчались сквозь стрелы, и, увидев их неумолимое приближение, лучники сарацин побросали луки и с воплями пустились наутёк. Но облачённые в доспехи мамлюки не побежали. Обнажив мечи, они встали между тамплиерами и носилками султана, и высоко взвился их пронзительный незатихающий клич. Поводья Раннульфа, скользкие от пота, вырвались из его пальцев. Конь рванулся, унося его вперёд от других тамплиеров, прямо на врага. Два войска в этот миг сошлись, и звон их стычки отозвался в ушах Раннульфа пением наковальни. А потом его конь бешено прянул вперёд, кусая и лягая мелких сарацинских лошадей. Рубя налево и направо, Раннульф пробивался к носилкам сквозь жёлтую тучу мамлюков. На его щит со звоном обрушился удар, и он выбросил вбок левую руку, ударив в ответ самим щитом. Марк возник рядом с ним, рванувшись вперёд; Раннульф не видел, брался ли он за меч, но путь себе он пролагал, держась в строю и подняв щит. И тут прямо перед Раннульфом, в каких-то нескольких ярдах, оказались носилки.

Носильщики опустили их наземь и раздёрнули шёлковые занавески. Сейчас они торопливо пересаживали своего повелителя на спину белого верблюда, вёрткого, словно паук. Раннульф был на полкорпуса впереди остальных тамплиеров, и два жёлтых стража кинулись остановить его. Его конь заржал и вздыбился.

Окружённый стражей и слугами человек, выбирающийся из носилок, на миг обернулся; сквозь бой, вопли и пыль он в упор смотрел на Раннульфа — худощавый, с изящной чёрной бородкой, с пронзительными глазами. Тюрбан упал с его головы. Он был лыс, как луковица. Раннульф вскрикнул. Пришпорив коня, он рванулся, стремясь достать этот лысый череп, рассадить его ударом своего клинка. Худощавый вскочил на верблюда и унёсся в облаке пыли и воинов.

Разозлённый этим бегством, Раннульф заработал мечом, врубаясь в стену людей и коней меж собой и лысым черепом, который он так жаждал расколоть. Сарацины подавались, но недостаточно быстро; конь его опять взвился на дыбы. Лысый умчался вдаль. А тут ещё Одо звал его назад.

Он застонал. Всё его существо рвалось вперёд — снести этот лоснящийся череп, но строй разворачивался, и он развернулся вместе с ним. Одо вывел их на открытую равнину, остановил и развернул, снова готовый к атаке.

Когда Раннульф скакал, Марк держался вплотную к нему, но едва кони встали, как юный рыцарь выскользнул из седла и мешком рухнул наземь. Раннульф глянул через плечо. Сарацины рассеялись по равнине, разбегаясь во все стороны, — среди них мелькали и жёлтые одежды. Помахав Одо, Раннульф спешился и опустился на колени подле Марка.

Тот лежал на истоптанной пыльной земле, от боли скорчившись в узел, судорожно прижав к телу руки и ноги; дыхание с хрипом и бульканьем вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Подъехал Одо:

   — Это был султан, и мы упустили его.

   — Ты сам отозвал меня. — Раннульф приложил ладонь к Маркову горлу, над воротником его доспехов: там легко и быстро билась, пульсировала жизнь.

   — Оставайся с ним, — сказал Одо. — Я еду искать короля.

И тут же отъехал. Прочие последовали за ним. Их было на пять человек меньше, чем в начале битвы, — зато мёртвыми сарацинами была усеяна вся равнина. Добрый обмен. «Как жаль, что этот лысый череп ушёл от меня, — подумал Раннульф, — мне так хотелось расколоть его рукоятью меча».

Он встал. Спустил с руки щит и повесил его на седло. Вынул удила из конского рта. Отвязал от задней луки и расправил чёрно-белую попону. Битва откатилась дальше. С юга ветер доносил вопли и лязг оружия, удары копыт, ржание и визг. Он быстро, внимательно глянул по сторонам — нет ли мародёров — и вновь опустился на колени рядом с Марком.

   — Ты можешь встать?

Тот пробормотал что-то совсем невнятное. Раннульф понял, что с ним, по влажному булькающему дыханию, но всё же юноша расслабился, и Раннульф сумел распрямить ему ноги и закутать его в попону. Он стянул с Марка шлем, обхватив его обеими руками, и юный рыцарь со вздохом опустил голову наземь.

Лицо его покрывала зеленоватая бледность. Правая рука была сломана — ещё во время первой атаки, понял Раннульф. У него была ещё одна очевидная рана — глубокая рана на бедре, но смертельную рану нанесло нечто, пробившее грудь; когда и как это случилось, Раннульф не видел.

   — Не оставляй меня, — попросил Марк, — не оставляй...

   — Не оставлю. — Раннульф сложил вдвое угол попоны, подсунул под голову Марку.

   — Мы побеждаем, — сказал Марк.

   — Пока да. — Раннульф снова огляделся. Он бился и в других сражениях, которые казались выигранными, пока внезапная случайность не обращала их в поражение. С этой стороны, отсечённый краем вади, он не видел ничего, кроме нескольких коней, беспокойно рысящих вдали. Звуков битвы он больше не слышал. В нескольких ярдах, уткнувшись носом в хвост жеребца Марка, стоял его измученный конь. Плечо его было в крови, в открытой ране на ноге зияла обнажённая мышца.

   — Я умираю, — прошептал Марк.

Голова у Раннульфа кружилась. Скрестив ноги, он сел рядом с юношей.

   — Господь да смилуется над нами. — Он взял Марка за руку. Битва укатилась прочь, и душа его опустела; он ощущал свою потерянность и бренность — здесь, рядом с умирающим. Ему было зябко. День клонился к закату; небо по-прежнему затмевала пыль, а теперь поднялся ветер; налетев с далёкого моря, он гнал прочь недвижный пыльный воздух. Подобная иззубренному клинку тень прочертила равнину, на миг накрыв и Раннульфа; он поднял глаза — в бездонном небе, раскинув неподвижные крылья, парил гриф. За первым явился второй, потом — ещё и ещё. Раннульф сжал пальцы на запястье Марка, но в первый миг не ощутил ничего. Потом — едва заметное биение. Раннульф уселся поудобнее и стал ждать.

Юный король Бодуэн позволил своему коню самому искать дорогу в сумерках, свита его ехала позади. В воздухе растекался запах бойни. Сумерки полнились резкими мерзостными звуками — хрустом костей, щёлканьем клювов, хлопаньем крыльев и пронзительными воплями стервятников, слишком обожравшихся, чтобы взлететь.

Вся огромная равнина была усеяна трупами; король проехал уже несколько миль, а тела всё не кончались.

Только сейчас он начинал понимать, какой огромной была эта победа. Все эти мертвецы были сарацинами. Всё огромное войско Саладина легло здесь, на берегах вади, под напором нескольких сотен рыцарей. Рыцарей Господних. Бог даровал ему эту победу, знак, обетование: если он сохранит веру, если не сдастся, Бог охранит его королевство.

Впереди во мраке равнину огромной раной рассекало вади. Неподалёку от его берега какой-то мародёр шакалом метнулся к мертвецу — и тут же, вспугнутый, отпрянул, бежал. Кто-то там, внизу, не умер.

   — Стойте, — настороженно сказал король, натянув повод. Дневной свет почти угас. Он мог разглядеть лишь тень, силуэт во тьме — кто-то сидел на земле спиной к нему. Ему почудилось, что это франк, а подъехав ближе, Бодуэн узнал этого франка — даже в темноте.

   — Стойте, — повторил он, жестом приказав свите оставаться на месте, и один проехал несколько ярдов до сидящего на земле человека.

Это был тамплиер Раннульф, безмолвный, с обнажённой головой. Даже когда король придержал коня рядом с ним, рыцарь не обратил на него внимания. И тут Бодуэн увидел, что на земле лежит другой тамплиер.

Он был мёртв или казался мёртвым. Закутанный в конскую чёрную попону, он свернулся на земле. Король спешился. Раннульф молчал. Он сидел, скрестив ноги; правая его рука сжимала ладонь мёртвого рыцаря. Широко раскрытые немигающие глаза глядели вдаль.

Бодуэн нагнулся было и потянулся к Марку, и тогда Раннульф вдруг ожил — его свободная рука взметнулась, перехватила запястье короля, оттолкнула:

   — Не трогай!

Король отдёрнул руку.

   — Он ещё жив? Отнесём его в Рамлех. Там мы сможем его вылечить.

Раннульф покачал головой:

   — Он скончался.

   — Мы похороним его в Рамлехе — со всем почётом, коего он заслужил.

   — Я похороню его в Иерусалиме, где и надлежит упокоиться его праху.

Король присел на корточки, лицом к лицу с Раннульфом, пытаясь завладеть вниманием тамплиера.

   — Мы одержали здесь чудесную победу. Тамплиеры говорят, ты едва не захватил самого Саладина. Ты нужен мне. Идём в Рамлех.

   — Я иду в Иерусалим.

   — Я твой повелитель.

   — Мой повелитель — Иисус, — сказал тамплиер, и Бодуэн сдался. Он поднялся на ноги. Он устал; когда он повернулся к коню, ему пришлось собрать все силы и волю, чтобы сесть в седло. Ветер стал резче, он свистел погребальной песней, предупреждением о грядущих битвах. Бодуэн хотел остаться здесь, с этими людьми, — но они не принадлежали ему, а он должен быть там, где сможет действовать. Повернув коня, он повёл свою свиту прочь — к Рамлеху.

ГЛАВА 3

Раннульф Фицвильям родился в Котантене, в Нормандии, — младшим сыном безземельного рыцаря. Семья жила в дальнем замке на побережье, где отец был сенешалем[6]. Мать умерла, когда Раннульф был ещё совсем младенцем; он рос как трава и научился драться прежде, чем научился ходить, брал то, что хочется, силой и не доверял никому.

Он последовал за братьями на Анжуйские войны, а когда они пали — стал мстить за них с пылом, намного превосходящим любовь, которую он питал к ним живым. Сражаться — это было единственное, что он умел. Меч заслужил ему место в войске короля Генриха, низкое происхождение не дало приблизиться ко двору. Он не умел ни читать, ни писать, ни толком говорить на латыни. Он редко посещал церковь. Свободное время он проводил, напиваясь, играя и развратничая, и знал лишь одно лекарство: когда после ночного загула наутро болела голова, он пил, чтобы исцелить её, а когда одна женщина едва не уморила его — шёл искать другую.

Он чувствовал всю пустоту и никчёмность такой жизни, словно проклятием лежащей на нём, и всё же продолжал жить именно так. Ему нравилось ощущать себя сильным. Волю его ничто не ограничивало, он не отказывал себе ни в одном желании, даже когда то, чего он хотел, отвращало его.

Как-то, служа в гарнизоне крепости на границе с Бретанью, Раннульф влюбился в женщину из деревни и преследовал её, покуда она не ушла в монастырь. Тогда он напал на монастырь. За это епископ отлучил его. Король прогнал его со службы. Приятели отвернулись от него. Двери света, веры, надежды захлопывались вокруг него; он чувствовал, что скатывается прямиком в ад, но не мог остановиться; порой он даже хотел, чтобы всё кончилось — и поскорей.

Однажды, долгое время спустя, как он был отлучён от Церкви, Раннульф наткнулся в лесу на заброшенную часовню, и впервые, быть может, потому, что ему это было запрещено, ему пришла мысль помолиться. Он вошёл и преклонил колени подле дощатого, обложенного дёрном алтаря. И вдруг в часовне возникла юная девушка с охапкой цветов.

   — Ты пришёл, чтобы спастись? — спросила она. Она совсем не боялась его, хотя как раз в тот миг он подумал, как бы изнасиловать её. — Я научу тебя, как спастись, — продолжала девушка, — но сперва ты должен быть связан.

   — Так свяжи меня, — предложил он со смехом, желая лишь одного — подманить её поближе.

И она подошла, нежная, гибкая и прекрасная, подошла так близко, что дыхание её коснулось его лица. Она взяла его грубые руки, сложила их ладонью к ладони и обвила запястья цепью из цветов — совершенно серьёзно, будто на самом деле могла так связать воина, подобного ему.

Он задрожал от похоти; он жаждал повалить её, взять силой, увидеть её слёзы, увидеть кровь, струящуюся по её белоснежным бёдрам. Цветы сковали его как железо. Девушка-дитя властвовала над ним, точно королева. Она заглянула ему в глаза и сказала:

   — А теперь ты должен попросить Бога спасти тебя.

И Раннульф, стоя на коленях с ней рядом, повторял за ней «Символ Веры», впервые вникая в слова, а потом разрыдался; ослеплённый стыдом и виной, отчаянием и скорбью, он проплакал много часов. Когда он очнулся, дитя исчезло.

Раннульф понял, что ему дан ещё один шанс. Он поскакал в Руан, в прецепторию[7] тамплиеров, и отдал себя Иисусу Христу. Три месяца спустя он уже направлялся в Святую Землю, дав обет никогда больше не смотреть на женщин и биться лишь с врагами Господа.

Это было более десяти лет назад. Ныне ему казалось, что он всегда жил здесь, в Храме, в Иерусалиме.

Марк прожил здесь всего полтора года. Марк останется здесь навечно.

Раннульф стоял на краю могилы, глядя вниз, на мёртвого воина, одетого в чистую белую котту[8] и обёрнутого в чёрный плащ. Лишь ещё трое рыцарей стояли с ним рядом и смотрели, как священник в зелёных одеждах произносит последние благословения и кропит святой водой. Остальные рыцари несколько недель назад ушли на север и отправились осуществлять крестовый поход к Хомсу, и покуда из них не вернулся почти никто.

Когда надлежащая служба закончилась, тамплиеры начали собственный обряд. Сомкнувшись в общем объятии вокруг могилы, они раскачивались, взывая к Господу, моля Его отпустить их, как Он отпустил Марка. Потом, передавая друг другу лопату, они стали засыпать землёй тело Марка. Сделав это в свой черёд, Раннульф опустился на колени у могилы и попытался молиться. Более всего в жизни он ненавидел именно это: бесконечные коленопреклонения и бормотание одних и тех же слов. Порой он вообще не мог твердить этих слов, а просто съёживался на земле, опустив голову, покуда в ней толклись чёрные мысли об убийствах и похоти. Но ради Марка он принудил себя прочесть несколько раз «Отче наш». Пока он творил молитву, лопата заскрежетала и звякнула, земля осыпалась в могилу, и рыцари отошли — все, кроме одного.

То был Герман де Монтойя, прецептор[9], только возвратившийся из Хомса. Офицер, он ждал недолго, прежде чем, кашлянув, сказать:

   — Прости, что прерываю тебя, Святой.

   — Конечно. — Раннульф поднялся. К его котте, там, где колени касались земли, прилипла грязь. Он подумал о Марке, лежащем в грязи целиком, и содрогнулся.

Герман де Монтойя перекрестился.

   — Спаси его Господь. Когда он только приехал сюда, мне подумалось, что он либо изменит, либо сбежит — он казался совсем никчёмным.

Раннульф вспомнил доблесть Марка во вчерашней битве; наверняка Господь взял его к себе — его, кто отдал жизнь, следуя за Истинным Крестом. Он воткнул лопату в землю поодаль и пошёл вверх по склону.

   — Все мы по-своему никчёмны.

Кладбище тамплиеров находилось на крутом, заросшем боярышником холме близ заложенных Золотых ворот, над долиной Кедрона. За распадком, в тёмной гуще кустарника и виноградных лоз, лежал Гефсиман. Бремя этого места тяготило Раннульфа, как железо. По этой земле, где сейчас ходил он, быть может, ступал сам Господь, или Авраам, или Иисус. Даже солнце, плывущее призраком в затянутом тучами небе, казалось здесь тенью какого-то высшего света. Над храмовниками вздымалась восточная стена города, ряды каменных блоков, будто уложенные друг на друга гробы.

   — Бог сотворил нас и желает спасти нас; мы не можем быть совсем никчёмны, — возразил Герман. — Я хотел бы услышать о вашей поездке в Каир.

В чёрной бороде Германа просверкивала седина — непривычно для тамплиеров, среди которых тридцатишестилетний Раннульф считался стариком. Герман дожил до своих лет благодаря должности: он был наставником новичков, и обязанности обычно держали его вдалеке от битв. Пока они шли вдоль подножия стены к следующим — открытым — воротам, Раннульф поведал ему о долгом путешествии в Египет и о том, как он и Марк ложью и подкупом добывали сведения вокруг Каира.

   — И ты думаешь, там командует Саладин, — проговорил Герман. Они прошли по узкой тропе к воротам в углу стены и направились к Храмовой Горе, которая представляла собой один огромный квартал.

   — Без его слова никто и пальцем не шевельнёт, — сказал Раннульф. — Египтяне больше не желают драться. Жалкое зрелище. Всё, чего они хотят, — торговать.

   — Я думал, шиит скорее умрёт в одной постели с собакой, чем будет жить в мире с суннитом[10]. Неужели они не скучают по своему калифу?

   — Если и так, то не смеют говорить об этом вслух. Половина мулл исчезла бесследно, другая половина смотрит в пол.

Они поднимались на широкую замощённую площадь перед Храмом. Это было самое высокое место Иерусалима, и за западной каймой пальм уступами сбегали вниз пригоршни городских крыш. Перед Раннульфом, на полпути вниз по античной террасе, стоял Templum Domini[11], круглый и многогранный; на верху его крытого свинцом купола блестело несколько пятен золота. Некогда храм был сарацинским, и голубая плитка, покрывавшая изнутри его стены, была делом их рук. Однако на вершине купола высился Крест Иисуса Христа.

   — Ты долго отсутствовал, — заметил Герман. Он вёл Раннульфа вдоль западного края площади, где почти никого не было. Там, под колоннами древней галереи, были склады и мастерские Ордена. — У нас были выборы. Маршала. Ты был в списке.

Раннульф проворчал что-то, не желая показывать ни того, что поражён, ни того, что доволен.

   — Не долго, полагаю.

   — Совсем не долго. Победил Жерар де Ридфор.

Всё оказалось проще некуда; он засмеялся и повернулся к Герману:

   — Победил золотым мечом.

Герман чуть улыбнулся.

   — Спустя шесть месяцев эта шутка не так уж остра, — заметил он. — К тому же начал он хорошо; и нам нужен человек при дворе, чтобы устраивал там наши дела.

   — Он не нужен нам, — сказал Раннульф, глядя в сторону. Мостовая потрескалась, и сквозь трещины пробивалась трава; он выдрал сапог из паутины зелёных стеблей.

   — Не начинай смуту, — сказал Герман. — Мы должны быть заодно — или хотя бы выглядеть так для мира.

Это прозвучало предупреждением. Раннульф не ответил; он ненавидел Жерара де Ридфора. Но Герман был прав.

Они шли через центр храмового внутреннего двора. Раннульф слышал, что место это было построено царём Иродом, Детоубийцей. Сломанные колонны, что поддерживали своды галереи, покрывала резьба из листьев, делая их похожими на пальмы. В каждой арке была мастерская — седельники, свечники, сапожники. Там, где аркада выходила на маленькую площадь, стояла кузня, сейчас остывшая, пахнущая старым углём. Чёрно-белый кот катался на нагретых солнцем плитах. Раннульф огляделся.

Сарацины верили, что некогда на этом самом месте стояли лицом к лицу Иисус и Магомет. Раннульфу приятно было думать об этом, именно осознание этого, а не Гроб Господень, было душой его войны — так же, как единственным его командиром был Иисус.

Понимание осенило его. Подумав об этом, он снова стал собой; ему легче было думать о Марке, который теперь был дома, кто покоился в мире. Он воспрял духом. Герман шёл впереди него, к просторному зданию на краю площади — казармам тамплиеров. Раннульф двинулся следом.

ГЛАВА 4

После чуда, свершившегося в битве при Рамлехе, король Бодуэн отправился в Аскалон и Газу, взглянуть, как защищён юг королевства; потом, когда год повернул к прохладе, с наступлением предрождественского поста он возвратился в Иерусалим, на его высоты. Влиятельные люди его королевства, проводившие лето в походах на севере, съезжались на святой праздник Рождества, и король не намерен был допустить, чтобы они собирались без него.

Его мать и сестра устроились вместе со своим двором во дворце Ла-Плезанс в западной части города, где воздух был наиболее прохладен и мягок. Днём они принимали гостей в галерее, в высокие южные окна которой даже зимой вливалось море света. В сопровождении всего лишь одного пажа и рыцаря король тихо вошёл в переполненный зал; стыдясь своей внешности, он носил плащ с капюшоном и потому какое-то время мог оставаться неузнанным.

Он увидел свою мать, Агнес де Куртенэ, — она сидела в персидском кресле подле окна. Волосы её были жёстки от хны, платье — из нескольких слоёв газа, лиф так тесен и низко вырезан, словно она была юной девушкой, а лицо накрашено, чтобы скрыть годы. Рядом с ней стоял французский рыцарь Амальрик де Лузиньян, близкий её друг; и король, понемногу пробираясь среди придворных шелков и атласа, видел, как его мать лениво потянулась и похлопала француза по ноге, словно лаская собачку.

Юный король глядел на это, стоя посреди легкомысленной придворной болтовни и смеха, и душа его исходила гноем. Ему вспомнилась первая атака при Рамлехе. Там всё было честно и чисто, как клинок: предать свою жизнь Господу и не раздумывая броситься на врага. Здесь ничто не честно и не чисто — ни смех, ни набожность, ни лица женщин, ни обещания мужчин. Он жаждал прозрачной ясности той битвы... А потом кто-то заметил его.

   — Король... — пробежал по залу шёпот, словно ветер в траве. — Король...

Огромная толпа стихла — не сразу, а постепенно, точно волны расходились по длинному, просвеченному солнцем холодному залу, все поворачивались, чтобы увидеть его, и, увидев, дамы приседали, а кавалеры низко кланялись. Шорох негромких приветствий быстро замирал. Бодуэн обвёл взглядом склонённые спины, лица, скрытые за ладонями и веерами, и поглядел на мать — через весь зал.

Она поднялась, протянула к нему руки:

   — Сир! Дорогой мой мальчик! Подойди ко мне. Добро пожаловать назад в Иерусалим. Подойди и дай мне засыпать тебя поздравлениями со славной победой.

   — Слава принадлежит Богу, — негромко проговорил он; однако пошёл к матери меж склонившихся перед ним придворных.

Когда он приблизился к её креслу, Амальрик де Лузиньян отступил, давая ему место; король глянул на него широко раскрытыми глазами и сказал:

   — Спасибо, отец.

Красивое лицо сенешаля озадаченно дрогнуло.

   — Прошу прощения, сир?..

   — Я вам его дарую, — сказал Бодуэн и кивнул пажу: — Раздобудь мне кресло.

Повернувшись спиной к сенешалю, он уселся бок о бок с матерью.

   — Ты выглядишь гораздо лучше, мой мальчик, — сказала она, но, наклоняясь поздороваться с ним, оставили между ними и собой пустоту: губы в поцелуе не коснулись его лица, руки не тронули его рук. Румяна на её щеках потрескались. Ослепительная причёска была париком. Она чуть повернула голову к Амальрику, который стоял теперь прямо за её креслом. — Друг мой, погляди, король поправляется.

Бодуэн сидел неподвижно. Силы его иссякли; руки и ноги весь день мёрзли, он не чувствовал их, и потому порой ему казалось, что он исчезает, дюйм за дюймом растворяется в чёрной бездне. Кругом его кресла собирались придворные, они придвигались всё ближе, стремясь быть замеченными, и очень скоро ему, ничего не поделаешь, придётся замечать их, позволять им подходить и высказывать ему свои незначительные желания... На миг он прикрыл глаза. Ему не хотелось этого.

   — Сир... — пробормотал Амальрик, и юный Бодуэн, открыв глаза, принял у него кубок с горячим вином, пахнущим гвоздикой и кардамоном.

   — У меня к тебе просьба, мой мальчик, — тихо сказала Агнес.

Когда их у неё не было?

   — Да, матушка.

Он выслушал её обходительную просьбу о предоставлении при дворе местечка другу друзей её друзей.

В толпе, что клубилась перед ним, появился Раймонд Триполитанский. Граф Триполи всегда напоминал Бодуэну газель, проворную и лёгкую, с умными, чуть навыкате глазами. Он был регентом в младенчестве Бодуэна и всё ещё считал себя истинным королём Иерусалима. Граф был слишком важным человеком, чтобы притвориться, будто не замечаешь его, и Бодуэн, обратив к нему взгляд, улыбнулся и кивнул.

Граф Триполи тотчас шагнул вперёд.

   — Сир, да благословит тебя Бог за великую твою победу! Ты прекрасно выглядишь.

Он поклонился, словно лишь сейчас вспомнил об этом. Его тёмные глаза быстро шарили по лицу Бодуэна, отмечая знаки болезни; он размышлял, когда же этот юноша умрёт и перестанет стоять у него на пути.

   — В самом деле прекрасно.

Бодуэн отпил вина — вкус показался ему металлическим.

   — Благодарю, кузен.

   — Милорд граф, — окликнула Агнес. — Я слышала, у твоей супруги чудесный новый арфист. Вели ей прислать его мне.

Раймонд одарил её быстрым поклоном и светской, ничего не значащей улыбкой и снова повернулся к королю.

   — Сир, вопрос о тридцати тысячах динаров всё ещё не решён.

Бодуэн одолжил эти деньги у Раймонда давным-давно и отдавать их не собирался. В толпе, что теснилась вокруг его кресла, где каждый старался оказаться на виду, он высмотрел отличный противовес графу Триполитанскому.

   — Милорд маршал. — Он улыбнулся и кивнул. — Подойди, я желаю поздравить тебя с удачей на выборах.

Новый маршал Иерусалимского Храма шагнул вперёд, пред очи короля, словно полководец, отвоёвывающий себе плацдарм. Он был полной противоположностью Раймонду Триполитанскому: плотный, крепко сбитый, с удивительно горделивой осанкой. Строгие орденские одежды придавали ему весьма представительный вид: просторный чёрный плащ и белая котта с алым крестом подчёркивали разворот плеч и широкую грудь.

   — Сир, — проговорил он, — я трепещу от чести беседовать с победителем при Рамлехе.

   — Ну да. — Глаза Раймонда остро блеснули. — Великая битва — и выиграна без тамплиеров.

   — Отчего же, — ровно заметил король. — Кое-кто из них был там.

Маршал в упор взглянул в лицо Раймонду, его песочного цвета борода встопорщилась; волосы у него были длинные и гладкие — слишком длинные для члена Ордена, чей устав требовал короткой стрижки.

   — Возможно, будь там ты, милорд граф, — сказал он, — нас вообще поджидала бы не победа, а одно из обычных для тебя разочарований.

Триполи не ответил на эту реплику, однако скрипнул зубами, и кожа на его скулах натянулась. Бодуэн откинулся на спинку кресла. Пусть себе пререкаются. Попав на свою излюбленную почву, они перестали обращать на него внимание. Он чувствовал, что силы его иссякают, что сам он распадается и умирает.

Тут у дверей толпа заволновалась, зашумела, послышались смех и приветствия, и Бодуэн понял, что пришла Сибилла.

Он поднял голову, на сердце вдруг стало легко. Он не видел сестру почти год. Король различил её в толпе даже издалека. Так мог бы выглядеть он сам, не будь он болен: обаятельная, гибкая, с лёгкой походкой и тяжёлыми светлыми волосами, с красивым, озарённым смехом лицом.

   — Ей бы надо прикрывать голову, — сказала мать. — Вдова ведь, не девица, и о чём она только думает?

Сестра и вправду распустила волосы по плечам, подвязав их только лентой. Она сбросила траурные одежды сразу после паломничества, словно вместе с младенцем избавилась и от данных при венчании клятв, а потом бежала к блестящему, неистовому двору своей кузины, Стефании Керакской, которая вдовела уже второй раз и знала, как развеять грусть, сопутствующую этому положению.

Вскинув голову и глядя перед собой, Сибилла прошла через зал к юному королю вместе со своей любимой подругой и кузиной, Алис Беершебской, и паж её шёл за ней, не умеряя шага. Триполи отошёл; маршал поспешно шагнул в сторону.

Вдруг Бодуэн вспомнил, что сестра тоже долгое время не видела его. Он постарался взять себя в руки. Она подходила всё ближе и, когда ясно увидела его лицо, остановилась, глаза расширились от потрясения.

   — Бати! Боже милосердный, ты ужасно выглядишь.

Бодуэн готовился к этому и всё же отшатнулся.

   — О нет, нет! — выдохнула мать, а придворные протестующе зароптали.

   — Били, ты всё та же. Ничуть не изменилась. — Бодуэн протянул к ней затянутую в перчатку руку. Сказал злорадно: — Иди же, нежная моя сестричка, поцелуй меня.

   — Нет, — сказала Сибилла, отступая и по-детски пряча руку за спину. — Ни за что. Тебе больно? Прости. Я молилась за тебя каждый день, Бати, иногда и дважды в день.

   — Сир, ты всегда в наших думах, — сказала из-за её спины леди Алис. Алис была полной, пухленькой, а платья носила такие тесные, что её плоть переполняла их до последней складочки. Она присела перед королём в почтительном реверансе. — Бог да спасёт тебя, сир.

   — Благодарю, леди Алис.

Сестра подошла к креслу матери; женщины склонились друг к другу, прижались щекой к щеке в неискренних поцелуях и едва одновременно не замурлыкали, изображая удовольствие. Сибилла выпрямилась, холодно глядя мимо короля.

   — Милорд мой кузен Триполи.

   — Да благословит тебя Бог, принцесса, — проговорил граф.

   — Били, — вмешался король, — позволь представить тебе нового маршала Иерусалимского Храма, Жерара де Ридфора.

К его удивлению, сестра заинтересовалась этим знакомством. Она повернулась спиной к матери, взгляд больших голубых глаз обратился на чёрно-белого рыцаря, стоявшего по левую руку от Бодуэна.

   — Милорд маршал.

Жерар де Ридфор склонил голову. Он чувствовал себя легко с женщинами, ибо стал монахом недавно, и по своей, а не по Божией воле.

   — Жизнь моя к услугам принцессы Иерусалимской, — улыбаясь, сказал он.

Сибилла протянула руку для поцелуя.

   — Видит Бог, сэр, как рада я видеть, что не все члены твоего Ордена — мужланы.

Бодуэн моргнул. С самого раннего детства он играл с Сибиллой в шахматы и не мог не заметить расставленной ловушки. Маршал же по неведению попался в неё.

   — Мужланы, госпожа? — Он склонился к унизанным перстнями пальцам с изысканностью опытного царедворца, губы его прошли в нескольких дюймах над костяшками. — Бог свидетель, мы не заслужили подобной репутации.

   — Месяц назад, перед великой победой моего брата при Рамлехе, я встретилась на дороге с тамплиером. Он был очень груб со мной.

Маршал отступил. Алый крест горел на его обтянутой белым груди, на лице играла улыбка.

   — Назови же его, леди! Я позабочусь, чтобы он понёс должное наказание.

   — Разумеется. Вот только я не уверена, знаю ли его имя. Бывший с ним воин назвал его Святым. Довольно приметное прозвище.

При этом слове маршал вздрогнул.

   — Раннульф Фицвильям, — сказал он, и губы его сжались; он отвернулся, поднеся руку к лицу.

   — Ну конечно, — сказал Бодуэн и взглянул на сестру. — Как именно он нагрубил тебе, Били?

   — Он пристал к нам по дороге и отобрал коней, — пожала она плечами. — Я не укоряю его за это, потому что отдала коней охотно и по доброй воле, но и после этого он вёл себя непозволительно грубо.

   — Он не выказал ни малейшего почтения ни к одной из нас, сир, — добавила Алис.

Маршал де Ридфор шагнул назад к трону. Голос его зазвенел.

   — Принцесса, я знаю этого человека. Ты назвала его мужланом — и справедливо. Он недостоин преклонить колени у твоих ног, и я сурово распеку его за попытку приблизиться к тебе.

   — Распеки. Мне это нравится. Я хочу быть этому свидетельницей. Вели ему прийти сюда — и немедля. Я послушаю, как ты будешь его распекать — и как он будет извиняться.

Де Ридфор упёрся кулаками в бока.

   — Возможно, ты не знаешь этого, леди, но мы в Храме считаем подобные случаи личным делом.

   — Вот как?

Сибилла отступила на шаг, придерживая кончиками пальцев юбку. Бодуэн мельком заметил, что у неё шёлковые голубые подвязки. Лениво, оценивающе она оглядела рыцаря.

   — Но я хочу, чтобы его призвали сюда. Он что, и вправду Святой? Это, должно быть, шутка; ты сделаешь этот случай и моим личным делом. Как, ты говоришь, его зовут?

   — Сэр маршал, — довольно пропела Агнес де Куртенэ, — вам лучше сдаться. Она всё равно получит то, что хочет.

   — Его зовут Раннульф Фицвильям, — сказал сестре Бодуэн. — Он служил прекрасно — до битвы и во время неё, а после, так уж вышло, нагрубил и мне.

   — Ну так ведите его сюда, — сказала принцесса, — и тогда его можно будет распечь дважды. — Она произносила это слово с наслаждением, смакуя его, точно ломтик яблока.

Де Ридфор вновь поклонился, сдаваясь.

   — Я сделаю всё, что ни велит мне принцесса. — Он поманил к себе сержанта-храмовника, стоявшего у стены в ожидании приказа.

В это время паж Сибиллы принёс табурет, и она уселась у ног брата, сомкнув руки на коленях. Волосы мягкими волнами лежали на её плечах. Она подняла на Бодуэна хмурый взгляд.

   — Зачем ты призвал меня из Керака? Мне там было весело. А теперь я сижу здесь, день за днём, со всеми этими франками из Франции, которые почитают себя лучше нас.

   — Они скоро отправятся домой, — проговорил король, — и ты освободишься от них. Но не от меня. Ты моя наследница, Били. Я едва не умер — за месяц до Рамлеха. Подхватил лихорадку и чувствовал уже на себе длань Божию. И в любом случае, как ты заметила, лучше мне не становится. Когда я умру, ты должна быть готова к правлению, Били. Я должен научить тебя править.

   — Зубы Господни[12], — вмешалась мать. — Ты только зря тратишь время, сир. Она просто снова выйдет замуж.

   — Я не собираюсь замуж, — возразила Сибилла. Она подозвала пажа с кубком вина и подносом сластей. — И я буду королевой Иерусалимской.

Мать глумливо засмеялась:

   — Будешь королевой амазонок?

Триполи наблюдал за ними — всего с нескольких шагов — и маршал, и дюжина других.

   — Матушка, потише, — сказал король. — Били, ты легкомысленна. Королевство будет твоим, но ему нужен король. Женщины не ведут войн. А Саладин...

   — Ты разбил Саладина, — резко, почти ворчливо сказала Сибилла — таким тоном, словно он не выучил урока. — Великая победа Креста: сотня рыцарей против пятидесяти тысяч сарацин. Ты побьёшь его ещё и ещё раз. Мы всегда будем бить их. Бог на нашей стороне. Ты не веришь в это? За что же ты бился, как не за это?

Она говорила всё громче, голос её звенел так, что люди вокруг начали прислушиваться и даже слегка оживились. Король смотрел на неё в упор. Кожа у неё была гладкой, высокий лоб — чистым, как Небеса, глаза полны мужества неопытного новичка.

   — Мы должны побеждать раз за разом — снова и снова. Но ему достаточно победить только раз.

   — Бог не допустит твоего поражения, — возразила Сибилла.

Бодуэн оставил попытки замутить эту упрямую чистоту.

   — Ты останешься здесь, в Иерусалиме, пока мы не подыщем тебе подходящего супруга, — проговорил он и вдруг почувствовал себя стариком. Он никогда не обнимет женщину, никогда не женится, ему не дано зачать дитя. — Я позабочусь, чтобы тебя хорошо развлекали.

Тут она скорчила рожицу, показывая ему, как мало он знает о развлечениях, и плохих и хороших. А потом подняла на него смеющиеся глаза:

   — Во всяком случае, Бати, мы больше будем вместе. Ты сказал, что будешь учить меня. Мне это нравится.

   — Вот и хорошо, — сказал он и потянулся взять её за руку. Но прежде, чем она заметила это и отшатнулась, отдёрнул ладонь, — Расскажи, как тебе жилось в Кераке, — попросил он.

Сибилла расхохоталась и начала со сплетен и слухов, большей частью фривольных и скандальных. Триполи приблизился к трону, взгляд его стал внимательней. Лорд Керака был одним из его многочисленных врагов. Пока сестра болтала, Бодуэн откинулся в кресле, оглядывая придворных, и увидел, как в зал входит тамплиер из Рамлеха.

Герольд не объявлял о нём. Его сопровождал другой тамплиер. Храмовники всюду ходили если не компаниями, то по двое. Эта пара плечом к плечу пересекла зал, целеустремлённо, как псы, идущие по следу, пролагая себе путь через изнеженную толпу придворных. Тот, кто шёл слева, и был рыцарь, прозванный Святым. Его длинная куртка была серой от грязи, дырявой, лопнувшей по швам; рукава закатаны по локоть. Его можно было бы счесть деревенским пахарем — если бы не меч у пояса и не тяжёлые сапоги со шпорами. При его приближении лицо маршала стало замкнутым, напряжённым; он более не улыбался.

И внезапно короля осенило — не его сестра использовала маршала, а он использовал Сибиллу, начиная здесь новую битву в давней распре. Двое рыцарей остановились перед ним, не обращая внимания ни на кого больше.

Де Ридфор сказал:

   — Раннульф, принцесса Сибилла обвиняет тебя в неуважении к ней. Ты дурно вёл себя на тракте к югу от Рамлеха. Ты должен извиниться.

Рыцарь положил руки на пояс. Голосом, прерывистым от гнева, он осведомился:

   — И ты заставил меня проделать весь этот путь только ради этого?

Глаза маршала сузились.

   — Я отдал тебе приказ.

Мгновение они жгли друг друга взглядом в упор. Потом Раннульф Фицвильям бросил взгляд по сторонам, словно лишь сейчас заметил людей, стоящих вокруг. Глаза его встретились с глазами короля, и он замер. Раннульф сказал:

   — Я сделал то, что было необходимо. Если я причинил принцессе неудобство, то прошу за это прощения. — Его внимание вернулось к де Ридфору. — Могу я теперь идти? — В голосе тамплиера звенело открытое презрение.

   — Ты свинья, Раннульф, — сказал де Ридфор. — Ты воняешь.

Он с поклоном повернулся к Сибилле:

   — Принцесса, удовлетворена ли ты?

Замерев на табурете, она подняла брови. Её использовали в чужой игре, и она это поняла. Ответ её был холоден:

   — Я совершенно удовлетворена, милорд.

Маршал выпрямился, обратясь к королю:

   — А ты, сир?

Бодуэн подался вперёд, воспользовавшись лазейкой. Он обращался прямо к оборванному тамплиеру, стоявшему перед ним.

   — Так ты встретил мою сестру на тракте?

Де Ридфор шагнул было вперёд, чтобы вмешаться, но король жестом велел ему оставаться в стороне.

Раннульф Фицвильям стоял, опустив голову и держа руки за спиной.

   — Мы как раз потеряли коней. Мы наткнулись на принцессу и её эскорт и одолжили коней у них. — Он метнул яростный взгляд на стоявшего сбоку де Ридфора. — Я не хотел оскорбить её.

Бодуэн коротко хохотнул:

   — Клянусь Богом, Святой, ты, по-моему, не уважаешь никого из нас.

Рыцарь выпрямился, снова встретясь с ним взглядом.

   — Я уважаю тебя, сир.

Слова эти так обрадовали Бодуэна, что он не сразу смог ответить. Наконец он сказал:

   — Я постараюсь быть достойным этого. В Рамлехе и на пути туда ты был защитником Иисуса Христа и моего дела, и я не вижу причин, по которым ты должен извиняться. Ни передо мной, ни перед моей сестрой.

Казалось, рыцарь вдруг стал выше. Голова его вздёрнулась.

   — Спасибо, милорд.

   — Король благороден и милостив, — вмешался де Ридфор резким от неприкрытой злобы голосом; дело оборачивалось совсем не так, как ему бы хотелось. — Я тоже оскорблён и не склонен прощать так легко. Убирайся отсюда, Раннульф, вместе со своей ханжеской вонью. Я ещё разберусь с тобой в Храме — попозже.

   — Сюда меня позвал ты, — сказал Раннульф. Он повернулся и вместе с другим рыцарем пошёл к выходу из зала.

Де Ридфор сказал:

   — Я вынужден извиниться перед вами за этого рыцаря. У нас в Храме таких не много. Орден для них — последнее прибежище.

Граф Триполитанский приблизился к трону.

   — Ба! — сказал он. — Все вы таковы, только кое-кто больше вылощен. Ваши обеты — нищета, воздержание и убийство, и исполняете вы свою, а не Господню волю. — Он махнул пажу, и тот поднёс ему вина.

   — Убийство, — повторил де Ридфор. — Разумеется, милорд, ведь никто не разбирается в этом лучше тебя, не так ли?

Триполи повернулся к нему со словами очередного оскорбления. Бодуэн с усталым вздохом откинулся в кресле. Он думал об ужине, глотке крепкого вина и постели. Мать подалась вперёд в своём кресле, заговорила громче, вступая в словесную перепалку двух царедворцев.

Голоса вились вокруг короля; он чувствовал, что тонет в этих мелких ссорах, незначимых личных дрязгах. Сестра у его ног повернулась на табурете, подняла к нему лицо. Она протянула ему руку, он протянул свою, и их ладони соприкоснулись... У неё храброе сердце, у его сестрёнки, и он будет учить её. Он найдёт, как это сделать. Бодуэн расслабился в кресле, ожидая удобного момента, чтобы уйти.

ГЛАВА 5

Собрания тамплиеров проходили в трапезной, что прежде, до того как восемь лет назад христиане взяли Иерусалим, была сарацинской мечетью. Зал был почти так же высок, как глубок, и в нём, словно в пещере, пахло сыростью и летучими мышами. Два ряда восьмигранных колонн поддерживали сводчатую крышу. По стенам висели военные трофеи — копья, стрелы, мечи, щиты, шлемы, кольчуги. Лампы, что спускались на цепях с потолка, бросали, покачиваясь, полосы света в тёмную глубь огромного зала.

Рыцари вливались в трапезную громогласной волной. Раннульфу было не по себе: он помнил угрозы де Ридфора. Он прошёл на своё место в первом ряду братьев. По обычаю, новички стояли сзади и передвигались, когда тот, кто стоял впереди, погибал. Раннульф занимал место в первом ряду вот уже шесть лет.

Вошли офицеры и направились к свободному пространству в конце зала, где стоял похожий на алтарь каменный стол. Первым шёл магистр Иерусалима Одо де Сент-Аман, за ним — Герман де Монтойя и Жильбер Эрай, сенешаль Ордена, торговец и военачальник, и — самым последним — Жерар де Ридфор.

Он повернулся, чтобы встать рядом с остальными офицерами, и мгновение они с Раннульфом в упор смотрели друг на друга. Раннульф опустил взгляд. Сердце в его груди сжалось.

Голос Одо де Сент-Амана зазвенел в кличе:

   — Да пребудет со всеми нами Господь!

Плотные ряды тамплиеров отозвались единым гласом:

   — А души наши — с Ним в жизни вечной, в мире без конца, аминь!

   — Раннульф Фицвильям, встань передо мной.

Раннульф глубоко вздохнул и внутренне подобрался; он вышел вперёд, в пустоту меж шеренгами рыцарей и рядом офицеров. Встав перед Одо, он поклонился, а затем выпрямился и стоял молча, сложив руки за спиной.

Одо провёл пальцами по взлохмаченной золотистой бороде.

   — Жерар де Ридфор, выйди вперёд.

Маршал обошёл свой край стола и встал напротив Раннульфа. Суженные глаза Одо перебегали с одного воина на другого.

   — Милорд маршал! Ты выдвигаешь обвинение против сего рыцаря.

Наступила тишина. Маршал де Ридфор поворачивался из стороны в сторону, озирая собравшихся.

   — Он недостоин быть в нашем братстве. Он наглая свинья, и все знают об этом! Сама принцесса пожаловалась мне на него, и, когда я призвал его, чтобы потребовать в этом отчёта, он не дал удовлетворительного объяснения ни леди, ни мне. Он сделал из меня посмешище перед королём; он позорит нас всех.

Раннульф уставился в пол, стиснув зубы. Он жаждал вырвать из ножен меч и вонзить его де Ридфору в сердце.

   — Изгнать его из братства! — крикнул кто-то позади него, и слова эти подхватили ещё несколько голосов в разных концах зала — примерно с дюжину человек.

   — Свинья!

   — Низкородное отребье! Он же наполовину землекоп!

   — Вышвырнуть его! — Де Ридфор вскинул руку, пронзив ею воздух. — Очистим от него Орден — среди нас место лишь лучшим!

Теперь звучал уже целый хор голосов, словно лаяли псы, идя по горячему следу. Магистр поглядел на Раннульфа и тихо спросил:

   — Ты не станешь защищать себя?

   — Я поклялся, — сказал Раннульф, — биться только с врагами Господа моего Иисуса Христа и останусь верен этой клятве. — Он поднял голову, бросил обжигающий взгляд на Жерара де Ридфора и вновь опустил глаза долу.

   — Хорошо сказано! — пронёсся через зал гулкий рёв. — Славно сказано, Святой!

   — Изгнать его! — снова крикнул кто-то. — Он обратил против нас самого короля!

И тут — неожиданно — возвысил голос Герман де Монтойя:

   — Это не так! Я ходил с Раннульфом ко двору. Король возносил ему хвалы и называл его защитником Иисуса за то, как он дрался при Рамлехе.

   — Рамлех! — пробежало из уст в уста. — Рамлех...

И снова раздался тот же гулкий голос:

   — Верно! Раннульф дрался при Рамлехе, покуда мы все прохлаждались на севере! Бог даровал ему эту победу. Бог не против святых.

Эти слова исторгли у рыцарей прерывистые вопли, зазвенел пронзительный свист, иные затопали ногами.

   — Пусть решат спор боем! — крикнул кто-то.

   — Поединок! — подхватил сперва один голос, а за ним и другие. — Поединок!

С полдюжины воинов принялись топать ногами, ритм быстро распространился и зазвучал оглушающе громко.

   — Тихо! — гаркнул Одо де Сент-Аман. Шум мгновенно пресёкся. В наступившей тишине магистр повернулся к Раннульфу: — Что произошло между вами двумя, чтобы довести до такого? Я не потерплю свар в Храме. Разрешите это мечами или пожатием рук, — но разрешите здесь и сейчас.

Зал притих, но не угомонился: рыцари возбуждённо двигались, готовясь увидеть кровопролитие. Раннульф поднял голову.

   — Я не могу биться с тем, кто носит Крест. — Он медленно, будто не по своей воле повернулся к маршалу и протянул ему руку. — Я положу этому конец — если де Ридфор со своей стороны сделает то же самое.

Магистр хлопнул в ладоши.

   — Так и должно быть!

По залу пронёсся общий вздох, воины расслабились, немного разочарованные тем, что поединок не состоялся. Де Ридфор стоял, неотрывно глядя на Раннульфа, и в конце концов принял его руку.

   — Прекрасно, — заключил магистр. Он подошёл к рыцарям и положил ладонь на их стиснутые руки. — Отныне и впредь будьте друзьями и вместе встречайте общего врага. — Свободной рукой Одо осенил их крестом. — Теперь ступайте и будьте верны своим клятвам во имя Христа.

Раннульф высвободил свою руку из пальцев де Ридфора и перекрестился. Он направился на своё место в строю, а де Ридфор отступил, присоединясь к другим офицерам. Мгновение Одо наблюдал за ними, медленно покачивая головой, а потом продолжил собрание.

Казарменный зал, где спал Раннульф, назывался склепом, потому что располагался у северной стены здания, и в нём всегда было холодно. Когда после собрания Раннульф вошёл в битком набитый зал, все головы тотчас повернулись к нему.

Кое-кто тут же отвернулся. Но большинство окликало его, а Ричард де Мен, потрясая кулаком в воздухе, крикнул через весь зал:

   — Так хочет Бог, Святой!

Раннульф прошёл к своей койке под окном у стены.

Зал был полон народу — все возились у коек, готовясь ко сну. Кто-то стягивал одежду, кто-то уже лёг, другие, раздевшись до штанов, собрались у стола с умывальником, чтобы вымыть лицо и руки. Под высокими каменными сводами стоял ровный сильный гул голосов. Раннульф сел на койку и начал стягивать сапоги.

Вошёл Герман де Монтойя. Прецептора любили, хоть он и был начальством. Проходя через зал, он перебросился словом едва ли не с каждым; дойдя до середины, он остановился и заговорил с незнакомым Раннульфу рыжеволосым юношей, а затем они вдвоём направились в конец зала, к Раннульфу. Поздоровались, и Раннульф сказал:

   — Спасибо за поддержку. Меня не вышвырнули из Ордена только благодаря тебе и Ричарду Медведю.

Герман покачал головой.

   — Всё было не настолько серьёзно. Одо не допустил бы несправедливости. Ты наш, и куда больше, чем де Ридфор. Это известно всем. — Он подал знак юноше, что стоял за его спиной. — Я хочу познакомить тебя с этим рыцарем — его имя Стефан л'Эль, он прибыл в Иерусалим, когда ты был в Египте.

Раннульф встал. У Германа вечно любимчики.

   — Приятно познакомиться, сэр Стефан.

Рыжеволосый рыцарь смотрел отстранённо. У него был вылощенный вид высокорожденного.

   — Як твоим услугам, сэр, — проговорил он таким тоном, словно имел в виду прямо противоположное.

Герман кивнул ему:

   — Ты можешь идти, Стефан. Благодарю.

   — Милорд... — И рыжеволосый отошёл. Раннульф опустился на койку.

   — Ещё один твой мышонок.

   — Что, не понравился? — добродушно поинтересовался Герман. — Его дядя — сенешаль Франции, а мать — сестра герцога Бургундского. Тебе нужны друзья со связями.

   — Не очень-то он дружелюбен.

Герман пожал плечами:

   — Он тепло к тебе относится, если уж решил с тобой познакомиться. Что до де Ридфора — остерегайся. Он из тех, кому нет веры, и простое рукопожатие его не удержит. — Прецептор хлопнул Раннульфа по плечу. — Но на твоей стороне больше, чем ты думаешь.

Он повернулся и зашагал прочь; как у офицера, у него была своя келья.

Появился сержант и начал гасить лампы, висевшие по стенам зала, — все, кроме одной, которой предстояло гореть до рассвета, потому что Устав запрещал тамплиерам спать в темноте. Шёпот угасал. В похожем на пещеру зале прозвучал первый храп, тихий, подобный бульканью котелка. Раннульф встал, стянул рубаху и куртку и завернулся в одеяло. Сев на койку, он склонил голову, сжал ладони и попытался молиться.

Герман прав: ничто не решено между ним и де Ридфором, а только лишь ушло вглубь. В конце концов один из них убьёт другого... однако Устав не позволит ему биться с де Ридфором даже для спасения своей жизни.

Раннульф помолился, хотя и знал, что не дождётся от Бога помощи: Бог послал ему это испытание, чтобы он мог доказать свою добродетель. Раннульф знал, что он не добродетелен. Он дурной человек и рано или поздно сломается, схватит де Ридфора за жирную шею и выдавит из него мозги.

Однако покуда он произносил истёртые слова молитв, неожиданный мир снизошёл на него. Если кто-то в братстве против него, то кто-то и на его стороне. Война более велика, чем кто-либо из смертных, и когда-нибудь возьмёт их обоих — и его и де Ридфора, — обратит их в вечный прах. Он поднял глаза и посмотрел через зал на койку, где прежде спал Марк. Она была пуста: по обычаю, никто не ляжет на неё, пока не пройдёт ещё одна битва и не погибнет ещё один тамплиер. Раннульф вознёс последнюю молитву — то ли за Марка, то ли, быть может, Марку. Перекрестился и лёг, чтобы спать, покуда колокол не призовёт к пробуждению.

ГЛАВА 6

Как-то днём Агнес де Куртенэ вышла с придворными в сад, чтобы они могли поиграть с её внуком Бодуэном — для отличия от короля его называли Бодинетом. Она настояла, чтобы Сибилла вышла и посидела с ней и маленьким сыном, хотя та совсем не интересовалась ребёнком и с самого рождения почти его не видела.

Дитя было маленьким и бледным, с тонкими и лёгкими волосиками, такими светлыми, что казалось, их вовсе нет; вся его одежда была расшита алым и голубым шёлком, башмачки украшены золотыми лентами. Увидев бабушку, мальчик закричал от радости и протянул к ней ручки, но при виде матери расплакался.

Сибилла в замешательстве опустила руки на колени.

— Разве так радуются? — пробормотала она. Дитя вертелось на коленях Агнес, отыскивая взглядом кормилицу-сирийку, чьи груди внушительно колыхались под платьем, доказывая её несомненную пригодность для службы. — Он не любит меня. Свою мать.

   — Ты сбежала в Керак без него, — отозвалась Агнес. — Тебе следовало бы взять его в свои покои, позволить ему жить при тебе.

Агнес, воркуя, наклонилась к младенцу. Тот потянулся тоненькой ручкой к её волосам. Черты его лица напомнили Сибилле иное лицо. Она вдруг вспомнила, как зачала это дитя в угаре постельных битв.

   — Присматривай за ним. От него дурно пахнет.

Сибилла фыркнула. Ребёнок предал её. Он любит местную толстуху больше той, что произвела его на свет. Она родит ещё ребёнка — лучшего, чем этот. Принцесса встала и пошла через лужайку к саду.

   — Тебе следует быть ему больше матерью, — сказала Агнес. Она передала дитя кормилице и пошла следом. — Тебе следует быть больше женщиной, — прибавила она, метнув на дочь подобный кинжалу взгляд.

   — Ты женщина за нас обеих, матушка, — сказала Сибилла, указывая глазами на красивого молодого человека, поджидавшего их на террасе.

Мать сделала вид, что не слышит.

   — Почему ты хочешь быть мужчиной, Сибилла? Почему не довольно тебе быть тем, чем тебя сотворил Господь?

   — Я то, чем Господь сотворил меня, миледи. Но не то, чем меня изображают.

   — Ого, дитя пытается кусаться.

Сибилла почувствовала, как жаркая кровь приливает к щекам. Мать знала её слишком хорошо; даже когда Сибилла была уверена, что ведёт себя умно, мать умела заставить её ощутить себя маленькой дурочкой. Она посмотрела на сад, самое любимое своё место, хотя сейчас, зимой, он пожелтел. Розы нужно было подрезать, и всюду пробивалась сорная трава.

Мать не отставала от неё ни на шаг.

   — За что ты так любишь Бодуэна д'Ибелина?

Сибилла ожидала этого вопроса. Она вздёрнула голову и одарила мать холодным взглядом.

   — А что, по-твоему, он недостаточно молод или красив?

   — Он Ибелин. Ты спишь с ним?

Она ждала и этого, но всё же не смогла встретиться с матерью взглядом. Отрицать было бы бессмысленно.

   — Мне нет нужды отвечать.

   — Возможно, что так. Но запомни — если ты забеременеешь, все твои ожидания могут обернуться немного не так. А что мужчине нравится в любовнице, он может возненавидеть в жене.

   — Миледи, я собираюсь быть более чем женой. Я буду королевой Иерусалима.

   — Да-да, а королева должна быть чиста, как Святая Дева Мария. — Агнес побарабанила пальцем по колену; ногти у неё были вызолочены. — Что ж, тогда будь осторожней. Эти вещи значат больше, чем ты думаешь, и тебе их не изменить. Как говорится, что разорвано — тому не срастись. Я вполне устраивала твоего отца и как любовница и как жена — когда никто и не думал, что он может стать королём; но вот корона свалилась в его руки — и меня опорочили и отослали, чтобы он мог жениться на какой-то гречанке.

   — Отец по-прежнему любил тебя. Ничто не изменилось, — возразила Сибилла. Она любила отца больше, чем всех своих ухажёров; ей хотелось, чтобы он был благороден и безупречен. Но теперь, оглядываясь назад, она вдруг увидела события иначе, почти так, как видела их её мать. — Отец всегда говорил, что ничто не изменилось.

   — Король по-прежнему хотел спать со мной. — Голос Агнес был горек, как пиво. — Особенно когда обнаружил, что маленькая гречаночка в постели — точно доска с дыркой. И он по-прежнему любил вас. Тебя и Бодуэна. Всегда любил. Но я была недостаточно хороша для королевы.

   — Со мной у них не будет выбора, — сказала Сибилла. — Святая или шлюха, но я буду королевой.

   — Ба, глупышка, ты берёшь на себя слишком много! И отдаёшь всё это Ибелину!

Сибилла нагнулась и отломила от розового куста мёртвый побег. Это был обычный, бесконечный труд её мамочки-белочки: найти частичку того, сложить с частичкой этого, словно из тысячи мелочей может возникнуть нечто великое. Брат Бодуэна д'Ибелина Балан был женат на второй жене её отца, той самой греческой «доске» — Марии Комнине.

   — Что говорит тебе король, когда ты бываешь при его дворе? — поинтересовалась мать. — Или ты просто играешь с ним в шахматы? Почему ты вечно стремишься заниматься тем, что пристало мужчинам?

   — Я слушаю. Я не знала ни сколько приходится трудиться королю, ни как этот труд тяжёл. — Сибилла присела на корточки, подняла несколько жёлтых львиных зевов и встала, отряхивая с пальцев грязь. Она себе все руки испортит этой работой. — Я не стремлюсь заниматься тем, что пристало мужчинам. — Она и самой себе не могла бы объяснить, чего ей хочется. — Быть женщиной, по-твоему, — так мало и мелко, матушка. Мне нужно больше.

   — Ты эгоистичная девчонка, Сибилла, и нечестивая к тому же.

   — О нет, матушка! Избавь меня от проповедей. — Принцесса повернулась, высматривая пажа, и увидела выходящего из дверей Бодуэна д'Ибелина.

Он опоздал и потому улыбнулся ей с умоляющим видом. Как всегда, его внешность привела Сибиллу в восторг: плавные чёткие черты, широкие плечи, длинные ноги. Он куда лучше, чем любовник моей матери, подумалось ей, и она даже немного устыдилась этого сравнения. Она с улыбкой повернулась к нему.

   — Идём. Мне нужна твоя помощь, мой сад погибает, — Сибилла подхватила Бодуэна д'Ибелина под руку и повела прочь — искать слуг, которые исполнили бы для неё эту работу.

Бог предал Жерара де Ридфора: Бог дал ему душу короля и не дал трона.

Маршал тамплиеров стоял у края сада при дворце Ла-Плезанс, где со своим весёлым, легкомысленным двором обитали графиня де Куртенэ и её дочь. Он следил за Сибиллой Иерусалимской, наследницей короны Готфрида Бульонского, Бодуэна де Бура и Фулько Анжуйского, и размышлял, как бы мог он исправить Божескую несправедливость.

Сад лежал между задней стеной дворца и изгибом городской стены — полукруг мозаичной плитки, участки невскопанной земли, купа деревьев.

Графиня сидела в тени у края мозаики, гоняя прислугу туда и сюда ради исполнения своих прихотей. Один красавец юноша облокотился на спинку её кресла и что-то нашёптывал ей на ушко, другой устроился на траве за креслом. Де Ридфор уже оценил аппетиты графини и решил, что такой путь обойдётся слишком дорого и к тому же он ненадёжен.

Иное дело — принцесса.

Она не настолько красива, насколько жива, размышлял, наблюдая за Сибиллой, де Ридфор. Постоянно движется, постоянно что-то делает. Сегодня она согнала в сад маленькую армию слуг — полоть, копать, собирать ветки и листву, что опала с вишен, росших у стены. Она втянула в работу и своих друзей: толстушку, что всегда при ней, и высокого рыцаря со светлыми вьющимися волосами, который верно следовал повсюду за Сибиллой и исполнял все её желания. На принцессе было длинное голубое платье. Де Ридфор увидел, как она обернулась и помахала кому-то в саду, и в повороте её тела, во взмахе руки была такая неосознанная грация, что он испытал непритворное наслаждение.

Он следил за принцессой, терпеливо выжидая мига, когда сможет подобраться к ней, использовать её, эту жизнерадостную безрассудную девушку, владевшую тем, чего так жаждал он.

Де Ридфор привёл с собой из Храма двоих сержантов — надо же подчиняться Уставу, — и сейчас те бездельничали в уголке у стола, где пажи суетились вокруг кувшинов с вином и подносов с разными разностями. Устав требовал также, чтобы он не имел дела с женщинами — но он был здесь по делам Ордена, а эти женщины облечены властью, поэтому де Ридфор мог иметь с ними дело, и это не считалось грехом. Устав не был ему препятствием. Он проникся пониманием этого, разглядев за узостью буквы многообещающую цель. Маршал понимал это много лучше болванов наподобие Раннульфа Фицвильяма, рабски привязанных к клятве.

Мысль о Раннульфе обозлила его. Де Ридфор ненавидел неотёсанного норманнского рыцаря той глубинной ненавистью, что не объяснима словами; он желал растоптать эту убогую набожность, доказать всю её никчёмность, показать всем, что она есть не что иное, как прах и зола.

Появлялась и исчезала иерусалимская знать. Явился Жослен де Куртенэ, брат графини, глава семьи, добродушный толстяк, закутанный в русские меха. Принцесса подбежала приветствовать его, протянула к нему обе руки и звонко расцеловала в губы. Маршал переступил поближе к ней. Молодой красавец, тенью следовавший за принцессой, был, судя по гербовому значку, Ибелин — не сам лорд, скорее всего, его младший брат. Ибелины всегда соперничали с Куртенэ, и этому юнцу здесь было явно не по себе, хоть он и вился вокруг принцессы, точно шмель вокруг цветущей липы. Тут Жослен де Куртенэ кивнул де Ридфору, и маршал шагнул вперёд, присоединяясь к избранному обществу.

Он склонил голову перед главой дома. Не такого большого, каким он мог бы быть, имей Куртенэ побольше рыцарей.

   — Милорд граф...

Де Куртенэ всё ещё носил титул графа Одесского — по владению его отца, которое более двадцати лет назад перешло к сарацинам. Де Ридфор смотрел на него с самоуверенностью человека, чья власть была если не наследственной, то, по крайней мере, осязаемой.

Жослен спросил:

   — Как полагают в Храме — что Саладин намерен делать дальше?

Де Ридфор подбоченился, слегка приподняв одно плечо.

   — Что бы он ни сделал, милорд, это не важно, мы всё равно опередим его. — Он повернулся к графине, которая кокетливо поглядывала на него из своего кресла. — Миледи... — Теперь наконец де Ридфор мог подойти к принцессе. Улыбнувшись, он поклонился ей. — Принцесса, ты самый прекрасный из цветов этого сада.

Глаза её блеснули.

   — Сейчас зима, и здесь нет цветов.

Маршал понял: каждый комплимент, каждую льстивую реплику, каждую раболепную ложь Сибилла слышала по меньшей мере дважды.

Он вновь улыбнулся. Принцесса нравилась ему всё больше.

   — Как ты здравомысляща, принцесса. Истинное сокровище.

Юнец, торчавший за спиной принцессы, шагнул вперёд. Взгляд острый. Хочет показать, кто тут хозяин.

   — Сиб, — сказал он, — мы ещё нужны здесь?

Де Ридфор отступил, бормоча слова прощания, а принцесса повернулась и вышла вместе с юным Ибелином, смеясь и запрокидывая голову, чтобы не сводить с него глаз. За спиной де Ридфора не по-женски выругалась её мать.

   — Быть может, Рамлех покончил с ним, — сказал Жослен. Он всё ещё думал о Саладине. Нервно перехватывая кубок с вином то одной, то другой рукой, он продолжал: — Ты же знаешь, каковы сарацины. Стоит ему выказать слабость, как собственный народ и сбросит его.

   — Да, — подхватил стоящий за креслом графини её фаворит Амальрик де Лузиньян, — мы должны напасть на них сейчас, взять Дамаск или хотя бы Алеппо. Сейчас у нас преимущество, так, во всяком случае, мне кажется. Милорд граф, решительным рывком мы могли бы отвоевать Эдессу.

Глаза Жослена широко раскрылись от волнения, пальцы крепко обхватили кубок. Он побаивался решительных рывков.

   — Навряд ли король сейчас в состоянии вести нас на Эдессу.

   — Король! — презрительно и грубо повторила графиня. — Почему он не сдаётся? Ему давно уже пора отдать трон. Пора уйти в монастырь. Как он может кого-то вести? Зубы Господни, он похож на смерть в этих своих белых покровах! — Взгляд её обратился прочь, к дочери, которая под деревьями отдавала указания садовникам. — Кое-кто не думает ни о ком, кроме себя.

Любовник графини наклонился к ней, не прерывая пылкой речи, обращённой к Жослену.

   — Милорд, нам нет нужды ждать, когда король поведёт нас! Мы можем отправиться в поход и сами. — Черноволосая голова Амальрика повернулась, отыскивая де Ридфора. — Милорд маршал, вы с нами? Как поступит Храм в подобном случае?

Де Ридфор рассмеялся:

— В случае удара на Дамаск, Алеппо или Эдессу? Решите хотя бы, куда именно вы хотите ударить. И обратитесь к госпитальерам — быть может, у них найдутся лишние люди. — Краем глаза он видел, что в сад как раз входит магистр госпитальеров. Де Ридфор поклонился графине: — С твоего дозволения, миледи, — проговорил он и удалился, чтобы не кланяться тому, кого считал ниже себя.

Бодуэн д'Ибелин наклонился к Сибилле и прошептал ей на ухо:

   — Идём, покуда никто не смотрит.

Она подняла голову, и он тотчас поцеловал её. Сибилла засмеялась. Бодуэн вечно обнимал и целовал её. Она гибко выскользнула из обхвативших её рук и отошла на пару шагов, всё ещё глядя на придворных. Ей нравилось быть желанной, но не хотелось быть связанной.

   — Что — хочешь позабавиться с соколами?

Бодуэн шагнул к ней сзади, и его рука обвила её талию.

   — Хочу позабавиться с тобой. — Он снова заключил её в цепкие объятия. Через сад, отыскивая их взглядом между шёлковых платьев и котт, сфинксом смотрела Агнес де Куртенэ.

Сибилла оттолкнула любовника, чувствуя себя неуютно под взглядом матери. И спросила, тронув его за руку:

   — Что ты думаешь о моём дяде Жослене?

Бодуэн д'Ибелин поднял голову, взглянув на Жослена так, словно лишь сейчас заметил его. Сказал осторожно:

   — Он добрый человек и истинный рыцарь.

   — Трус, — отрезала Сибилла.

   — О, Сиб. — Он рассмеялся и слегка дёрнул её длинный локон. — Скажи: «благоразумный» — и будешь права. Следуя за Жосленом де Куртенэ, не погибнешь.

Сибилла сморщила носик.

   — Трус, — повторила она. Жослен был её дядей, главою семьи; ежели она будет королевой — ей не обойтись без его поддержки, однако поддержка эта ничего не будет стоить.

Будет королевой. Всю её жизнь корона лежала рядом с ней и, однако, всё время казалась далёкой, далёкой до несбыточности. Брат её был таким настоящим, таким несомненным королём. Сибилле почему-то казалось, что он вот-вот перестанет болеть, что произойдёт чудо. Он добр, он герой. Бог непременно спасёт его — однажды, очень скоро, они явятся к его двору и найдут короля очищенным, каким он был прежде, прекрасным и мужественным.

Но Бодуэн не поправлялся. Кулачок Сибиллы сам собой сжался при мысли, как это несправедливо. Как жестоко. И однажды, очень скоро, она станет королевой Иерусалима. А это меняет всё.

Она оглянулась на людей, заполнявших сад, оценивая, чем они могут быть полезны ей.

Прежде всего — её мать и материнские прихлебатели, прочно занявшие все посты на службе королевству. Агнес по-прежнему смотрела на дочь поверх жухлой бурой травы сада. Сибилла улыбнулась ей, взяла руку своего любовника и поцеловала. Лицо матери стало ничего не выражающим, словно у змеи.

Мать на её стороне. Конечно же графиня считает эту сторону своей собственной.

Как раз в то время, когда Сибилла размышляла, вошёл распорядитель двора, прокричал представление, и в дверях, ведущих с галереи, появился граф Триполитанский.

Этот уж точно не на её стороне. Крупнейший из баронов королевства, он был регентом в дни младенчества её брата, и принцесса до сих пор помнила, как Триполи боролся за сохранение своего влияния, когда её брат в четырнадцать лет стал совершеннолетним, как Бодуэн использовал все — угрозы, просьбы, закон, — чтобы принудить Триполи отдать власть. Граф вошёл в сад среди роя прислужников, которые освобождали для него дорогу, и он шёл как бы в центре смерча. Его коричневая бархатная куртка не была расшита; не носил он и укращений. Говорили, что он не тратит денег — только копит. Он направился к графине, чтобы поприветствовать её.

   — Что тебя так увлекло? — спросил Бодуэн д'Ибелин. — Я только что спросил, не хочешь ли ты вина. Вон, видишь — вынесли свежее.

Сибилла сказала:

   — Я наблюдала за кузеном Триполи. Размышляла, как с ним быть.

   — Ах, Боже мой, Сибилла, не тревожься об этом. — Бодуэн коснулся губами её уха, и его рука вновь легла на её талию. — Когда мы поженимся, я сам позабочусь о нём. Оставь Триполи мне.

   — Ступай принеси мне вина, — сказала она.

Она смотрела, как Бодуэн идёт за вином — высокий, светлокудрый, красивый... и невыносимо скучный. Сибилла уже знала, что никогда не выйдет за него, но он нужен, чтобы дразнить её мать. Агнес погрузилась в беседу с графом Триполи. Сибилла снова оглядела сад, оценивая собравшихся, и тут в дальнем конце мозаичной площадки, поодаль ото всех, заметила Жерара де Ридфора.

Маршал тамплиеров глядел через сад на Триполи, и лицо его было стянуто маской злобы; судя по всему, де Ридфор готов был вцепиться зубами в горло графа Триполитанского.

Сибилла опустила глаза, скрывая внезапно вспыхнувший интерес. Вернулся Ибелин, неся по кубку в каждой руке. За ним плёлся паж с подносом сластей. Сибилла сказала:

   — Я забыла, почему этот фландрийский тамплиер, де Ридфор, так ненавидит моего кузена Триполи.

Бодуэн рассмеялся:

   — Женитьба де Ботрана, помнишь?

   — Ах да. — Сибилле захотелось вновь взглянуть на де Ридфора, но вместо этого она опустила глаза на кубок, полный красного крепкого вина. Теперь она вспомнила: Триполи обещал де Ридфору наследницу, а потом отдал её кому-то ещё. — Значит, он не монах. Когда же он стал тамплиером?

   — После этого. Да ну же, Сиб, довольно этих разговоров, давай лучше уйдём отсюда. Твоя мать так и ест меня глазами.

   — Я жду брата, — сказала она, хотя и знала, что король не придёт. Было уже далеко за полдень. А это значит, что его болезнь обострилась. Сибилла выдернула руку из пальцев Ибелина и поднялась на несколько ступеней. Одарила резким взглядом Триполи, имевшего наглость быть здоровым. Потом, ощутив на себе чужой тяжёлый взгляд, повернула голову — и глаза её на миг встретились с глазами де Ридфора.

Он тут же отвернулся, однако Сибилла поняла — маршал наблюдал за ней. Она неотрывно смотрела на него — по праву будущей королевы. Оценивала его весомость. Он предводительствовал двумя сотнями рыцарей, лучшими бойцами в Приграничье. Он ненавидел Триполи и тем самым оказывался на её стороне. Сибилла отвела взгляд и увидела недовольную гримасу Ибелина.

   — Ты хоть немного слушаешь меня? Я сказал: если хочешь повидать короля, отправимся туда. — Он в раздражении махнул рукой.

   — Неплохая мысль, — одобрила Сибилла. В любом случае всё это надо ещё обдумать. — Пошли пажа за моим плащом и вели привести коней.

ГЛАВА 7

Храм жил по монастырскому Уставу: тамплиеры засыпали и пробуждались, молились и ели, пели хором и выезжали в дозоры по звону церковного колокола. Сейчас колокол звонил Третий час, и, как все остальные, Стефан л'Эль направился в трапезную и занял своё место в строю перед её дверями, чтобы идти на обед, — один из двух сотен равных воинов.

Равных — однако Стефан был среди них один. Все они были чужими ему. Он пробыл в Иерусалиме больше месяца, но даже те, с кем он приехал сюда, всё ещё оставались для него только лицами и именами. Он чувствовал себя здесь ненужным, неизвестным, оторванным от корней.

Поэтому Стефан обрадовался, когда в ряд вместе с ним встал, улыбаясь, Герман де Монтойя — хотя интерес Германа и насторожил его.

   — Рад тебя видеть, Стефан, — сказал прецептор. — Тебя уже назначали в патруль?

   — Ещё нет, сэр, — сказал Стефан. — Я обихаживал коней и приводил в порядок доспехи.

Герман пригладил усы, под которыми таилась неизменная улыбка. У него были светлые проницательные глаза.

   — Что ж, — сказал он, — посмотрим. Возможно, я смогу дать тебе поручение. — И тут к ним, как назло, подошёл ещё один рыцарь.

Он не обратил на Стефана никакого внимания и без околичностей обратился к Герману:

   — Я только что получил весточку из Нижнего Города. Пришёл караван из Каира. Спустись со мной в город.

Стефан отступил, оскорблённый. Это был тот самый черноволосый рыцарь, что стоял перед общим собранием — юноша позабыл его имя. Понятно было, почему столь многие ненавидят его; он был грязен и груб, да к тому же норманн.

   — Я не могу никуда отлучаться, — сказал Герман, — мне надо заниматься с новичками. Возьми Медведя или Фелкса.

   — Они в патруле. Не заставляй меня грешить. Мне нужен хоть какой-нибудь спутник. Кто здесь есть?

По лицу Германа мелькнуло огорчённое выражение, и на миг он заколебался; но тут в трапезной зазвонил колокол. Звали к обеду.

   — Нет, — сказал прецептор, — я голоден. Вот что — возьми Стефана.

   — Что? — удивился черноволосый. Стефан поражённо вскинул голову. Мимо них в зал потекли воины.

Герман заступил им дорогу, улыбаясь всем и каждому, и снова обратился к черноволосому:

   — Возьми его. Он новичок в Иерусалиме. Покажи ему местные чудеса.

   — Милорд, — пробормотал Стефан, — я ещё не ел сегодня. — Он в панике покосился на черноволосого рыцаря, который следил за ним с явной насмешкой.

   — Он научит тебя закупать продовольствие, — заверил Герман. — Иди. Я приказываю. И обещаю, тебе будет над чем подумать.

   — Я не люблю думать, — сказал Стефан. Черноволосый развернулся и большими шагами пошёл прочь, словно рад был избавиться от Стефана. — Думать так трудно...

Ему пришлось почти пробежать несколько шагов, чтобы нагнать норманна5 Тот ничего не сказал, просто повёл его через внутренний двор к конюшням.

Это была старая каменоломня, расположенная под одним из углов площади; рыцари спускались и поднимались по лестнице, вырубленной в грубом камне. У её подножия ступени заворачивали за угол, и скальная стена открывалась в огромную, неправильной формы пустоту, уходящую глубоко под самую Храмовую Гору. Некогда эта пустота была самой обычной пещерой, но из стен брали известняк на блоки, подобные тем, из которых был сложен и весь комплекс Храма, а выбирая камень, каменотёсы подпирали свод массивными столбами и колоннами и продвигали пещеру глубоко в недра горы. Рыцари называли это место Конюшнями Соломона и держали здесь своих коней. Кони были привязаны по четыре к стволам в лесу каменной колоннады. Вся большая, окутанная тенями пещера была полна шорохов от их движений, фырканья и ржания.

Рыцари оседлали коней и выехали в город. На улице яркое солнце ослепило Стефана, и он заслонил глаза рукой. Над ними вздымалась Храмовая Гора. Купол трапезной отбрасывал резкую тень до середины улицы. Они повернули влево вдоль западного края кладки — массивной стены из шлифованных каменных блоков, которые поросли похожими на бороды плетями зелени.

Неожиданно для себя Стефан сказал:

   — Я всегда думал, что улицы Иерусалима вымощены золотом. Когда я впервые попал сюда, был очень разочарован.

Норманн рассмеялся и быстро глянул на Стефана. Они повернули вниз по улице. С двух сторон тянулись шеренги садов. По верху стены справа вилась тёмным шнуром череда каменных арок. Рыцари двигались в неиссякаемом потоке людей, большей частью пеших — носильщики с грузом на спинах, купцы, мелкие торговцы. Навстречу им прошли несколько пилигримов. Облачённые во власяницы, пилигримы на ходу рыдали, молились и бичевали себя, как безумные. На узкой улочке Стефан придержал коня, пропустив вперёд черноволосого спутника, и теперь ехал, ослабив повод и глазея по сторонам. Они въехали под арку ворот — и стук подков изменился, глухо застучав в темноте.

Перед ними лежала широкая рыночная площадь, один её конец перекрывала высокая арочная крыша, другой был открыт солнцу. Лавки располагались в аркадах по обе стороны площади, а в толпе мелькали носилки знатных дам и всадники на великолепных конях. За рынком, на углу, возвышалась первая из тяжеловерхих башен Иерусалимской цитадели, где жил король.

Миновав площадь, двое тамплиеров подъехали к Давидовым Вратам, главной дороге сквозь городскую стену, — двойному порталу с решётками, что, опускаясь, становились ловушкой. Стражник, сидевший на ступенях, махнул рукой рыцарям, чтобы проезжали мимо шеренг людей, ждущих своей очереди заплатить пошлину.

За воротами освещённый солнцем склон полого уходил вниз. Стефан встряхнулся и ехал теперь бок о бок со своим спутником по узкой, точно рана, белой дороге. Они обогнули клиновидную впадину с прямыми, неестественно ровными стенами. Её до половины наполняли камни. Ещё одна каменоломня. Землю усыпали обломки голубой плитки. Стефан вертелся в седле озираясь.

На кромке хребта над их головами, на фоне ослепительно синего неба выступал город цвета мёда. Стефан видел над крышами купола Храма, а слева вдали открывалась небу глава Храма Гроба Господня. Были и другие шпили и купола, которые он не мог распознать, — и все их замыкала в себе жёлтая стена.

Под стеной выгибался прорезанный тропами склон. Его покрывали могилы, плоские камни, каменные короба, изящные маленькие усыпальницы с островерхими крышами; а меж могил были погребены и иные вещи. Дверь с прогнутыми косяками, с притолокой, обрушенной на порог. Стена. Колонна, наполовину торчащая из земли. Пять ступеней лестницы, ведущей в никуда.

   — Под этим городом есть иные города! — выпалил Стефан то, что пришло ему в голову.

Черноволосый рыцарь искоса глянул на него.

   — Это древнейшее место в мире. — Он сказал это так гордо, словно выстроил его сам. — Иные постройки разрушились настолько, что никто уже не в силах заставить их возродиться.

Дорога снова выпрямилась. Впереди громоздились дома, наползая друг на друга, как плывущие по реке деревья. Не дворцы, не большие городские особняки, утопающие в садах и окружённые стенами, — это были убогие домишки и хижины, притиснутые друг к дружке, их грязные фасады поросли травой и сорняками. И всюду — в окнах, в дверях, на улицах — кишел народ: женщины толпились у колодца, мужчины на перекрёстках, сапожник стучал молоточком, медник — чеканом, женщина сидела в маленьком дворике за ткацким станком, тощая коза объедала с подоконника цветы... Кто-то прокричал: «Аль-Вали!» Впереди улица вливалась в широкую пыльную базарную площадь — сук.

Площадь эта была вытянутой в длину и с одного конца шире, чем с другого. У узкого её края находился водоём с фонтаном. Вдоль всей площади стояли крохотные навесы и прилавки, все в пятнах и царапинах, но кричаще яркие под грязью, которая покрывала дощатые строения базара. Здесь не было носилок и редко мелькали всадники. Люди толклись меж прилавков с овощами и потрошёнными цыплятами. По углам площади, там, где к ней сходились улицы, кучками собирались омерзительные нищие: протягивая руки, они заунывно клянчили милостыню.

Норманнский рыцарь ехал по площади так, словно был родом из этих мест. Отовсюду на него кричали, вопили, показывали пальцами — он не обращал внимания. Он провёл Стефана через сук к фонтану, там выпустил повод и спрыгнул с седла — тут же невесть откуда набежали маленькие голые мальчишки, на ходу сражаясь за право подержать его коня.

   — Ты доверишь коня грязному темнокожему ублюдку, который даже не говорит по-французски?! — От волнения голос Стефана сорвался.

Черноволосый рыцарь одарил его косым взглядом. Пока мальчишки дрались за повод, он вытащил из-за пазухи кожаный кошель, выудил медяк и швырнул мальчугану, который выиграл бой.

Вид монеты заставил Стефана подавиться вторым опасным вопросом; он моргал, ошеломлённый, не зная, как отнестись к таким нарушениям Устава. Норманн спрятал кошель под куртку.

   — Слезай, мышонок, ты что, боишься улиц?

И пошёл прочь через базар. Стефан ещё помедлил в седле, озираясь, и тогда черноволосый рыцарь кинул на него из-за плеча хмурый взгляд и нырнул в толпу.

Стефан спешился. Мальчишка схватил его повод, и он бегом припустил за черноволосым.

   — Что это? — спросил он, догнав спутника.

Иерусалим, — пожал тот плечами.

Стефан схватил его за руку.

   — Тогда что же там, наверху? — Он указал на крутой склон над их головами, где закрывала небо городская стена.

   — Тоже Иерусалим. — Норманн повернулся к нему: — У каждого Иерусалим — свой. Есть Верхний Город, где живут только христиане. И есть этот, Нижний Город, где ютятся все остальные.

   — Тогда эти люди — сарацины?

   — Сарацины. Евреи. Мароны[13]. Якобиты[14].

   — Почему мы дозволяем им жить здесь?

Черноволосый рыцарь пожал плечами.

   — Потому что так проще, чем пытаться их изгнать. Они всё равно возвращаются, к тому же от них есть польза. А теперь идём, и веди себя тихо.

Он зашагал по многолюдному суку. За рядом, где торговали верблюдами, лавки предлагали орехи в корзинах, подносы фиников, фиги, которые гроздями свисали с жердей. Зеленели груды лимонов, алели гранаты. Черноволосый рыцарь прошёлся вдоль ряда лотков, остановился, взял горсть фиников и заговорил с торговцем — не по-французски, а на какой-то смеси пения, плевков и шипения. Торговец подпрыгивал на месте, улыбался, кивал куда-то вглубь лавки.

   — Ты разумеешь в их тарабарщине? — удивился Стефан.

Норманн бросил в рот финик.

   — Здешний люд не говорит по-французски. — Он выплюнул косточку.

   — Значит, они должны его выучить. Мы их господа.

Рыцарь смерил его ледяным взглядом. Снова сплюнул.

   — Ты меня разочаровываешь, Мыш. Это не наш Иерусалим. — В лавку вошёл низенький гибкий человечек в шляпе. — Оставайся здесь и держи рот на замке. — Рыцарь пошёл по проходу между лавками.

Стефан неуверенно огляделся. Все эти люди уставились на него — торговцы за прилавками, толпа покупателей. Он чувствовал себя слишком заметным. И сильно проголодался. Ему вдруг вспомнилось, как его спутник брал с прилавка то, что ему понравилось. Ближе всего к нему стояла большая миска с гранатами. Стефан научился есть гранаты на Кипре, по дороге сюда. Он протянул руку, взял гранат и начал его чистить.

Спустя какое-то время вернулся черноволосый рыцарь. К тому времени Стефан съел три граната и несколько просяных лепёшек. Спутник вновь вывел его на площадь, и почти сразу к ним подошёл ещё один местный, в длинном полосатом халате и тюрбане, и настойчиво начал что-то говорить. Черноволосый выслушал и, вынув кошель, бросил ему несколько монет.

   — Что ты покупал? — спросил Стефан, когда человек в халате удалился.

   — Сплетни, — сказал рыцарь. — Новости. Слухи. — Он подал Стефану медяк. — Видишь? Это добрая монета.

Круглая монета была размером с ладонь. Хоть погнутая и неровная, отчеканена она была хорошо, изображения на обеих сторонах чёткие и ясные — не монета, а скорее украшение. Черноволосый рыцарь указал на профиль в металлическом круге.

   — Это микль. Греческая монета. Они здесь в чести. Остальные стоят много меньше, иные — вообще ничего.

Стефан брезгливо повертел в пальцах монету.

   — Зачем ты мне это рассказываешь? Нам запрещено иметь деньги.

   — Это деньги Ордена, не мои, — сказал норманн и пошёл дальше через площадь; Стефан следовал за ним по пятам.

   — По-моему, это не объяснение. Считается, что мы бедны.

Черноволосый рыцарь одарил его ещё одним из своих уничтожающих взглядов.

   — Знаешь, кое в чём ты прав. Тебе не стоит даже и пытаться думать.

Стефан приотстал, но чужеродность сука охладила его. Норманн знал, как себя здесь вести; небольшое оскорбление Стефан может и стерпеть.

   — Прости, — сказал он, когда они оба уже были в седле, — я запамятовал, как твоё имя.

   — Ещё и с памятью плохо? Герману изменило чутьё. Меня зовут Раннульф Фицвильям. Все называют меня Святым. — Он указал подбородком через площадь. — Домой — туда.

Стефан послушно двинулся сквозь толпу.

К концу дня колокола прозвонили Пятый час, и Стефан направился в тренировочный двор поработать мечом. Спустившись по лестнице во двор, он обнаружил, что все шесть деревянных манекенов уже заняты рыцарями, и остановился у основания лестницы подождать своей очереди.

Он услышал, что сзади кто-то подошёл к нему, и, не оглядываясь, понял, что это Герман де Монтойя. В затылке у него закололо. Интерес Германа становился слишком личным. Ничего не говоря, Стефан смотрел прямо перед собой.

Человек у ближайшего манекена был Раннульф Фицвильям, норманн. Он стоял прямо против мишени и наносил удары, рубя методично, как дровосек. За спиной Стефана Герман сказал:

   — Раннульфу недостаёт изящества.

   — У него сильны обе руки, — заметил Стефан.

   — Да, работает он прекрасно.

   — И тем не менее я не понимаю, почему все вы зовёте его Святым. — Стефан повернулся к прецептору. — Он носит с собой деньги, он прост и неотёсан, как крестьянин, манеры и поведение у него просто разбойничьи... навряд ли он может служить образцом святости.

Герман улыбнулся ему с неколебимых высот понимания.

   — Когда тебе потребуется это понять — поймёшь. Он брал тебя в Нижний Город? Что ты там видел?

   — Он крутился по базару. Местные говорили с ним. Он зашёл в дом и беседовал с кем-то из здешних.

   — С песчаной свиньёй, — пробормотал Герман.

Обеспокоенный, Стефан огляделся, не видит ли их кто-нибудь; но здесь, на лестнице, они были укрыты от посторонних взглядов. Раннульф ушёл из тренировочного двора. Чуть выждав, Герман положил ладонь на плечо Стефана.

   — Прости. Ты думаешь, я шпионю. Может, и так. — Рука его оставалась всё там же, пальцы мягко сжимали изгиб мускула. — Но лучший наш шпион — Раннульф. Он как-то узнает всё. Узнает первым. — Пальцы Германа мягко коснулись внутренней стороны локтя юноши.

Стефан резко развернулся и оттолкнул прецептора. С улыбкой, ничуть не смутившись, тот убрал руку.

   — Ты мне очень нравишься, Стефан.

   — Я пришёл в Орден, — сказал Стефан, — во исполнение епитимьи. Меня застали в постели с кузеном. — Он вызывающе смотрел в глаза Германа, желая, чтобы тот дрогнул, испугался или хотя бы прекратил улыбаться. — Я хотел оставить грех в прошлом.

Герман кивнул:

   — Моя история похожа на твою. Только это был наш домашний священник. — Он коротко махнул рукой, будто отбрасывая что-то. — Это всего лишь один грех.

   — Орден требует от нас целомудрия, — сказал Стефан.

   — Орден требует от нас избегать женщин. — Рука Германа вновь поднялась. Медленно, вкрадчиво повёл он кончиками пальцев вниз по тунике Стефана. — Вот уж что никогда не составляло для меня труда.

Во рту у Стефана пересохло. Он ощутил, как прежний жар разгорается в его чреслах. Тело снова предавало его. Он отвёл взгляд от Германа, посмотрел во двор.

   — А что Раннульф?

Ладонь Германа вновь скользила по его боку.

   — Раннульф, если помнишь, — Святой. — Голос его был ровен.

Стефан собрался с силами:

   — Если может быть целомудрен Раннульф — смогу и я.

Герман покачал головой:

   — Ты молод, Стефан, — и очень красив.

Стефан вспыхнул. Он твёрдо смотрел во двор, борясь с подступающим желанием. Снова чувствовать ласки, поцелуи, снова быть любимым... Он скажет «да». Он сделает это. Но не успел он заговорить, как Герман пошёл прочь. С горьким сожалением Стефан понял, что одолел искус. Выругавшись, он спустился во двор: пришла его очередь тренироваться.

Перед вечерней Герман де Монтойя вошёл в Храм Божий, чтобы помолиться. Он прошёл через амбулаторий и арку напротив в круглый неф церкви. Преклонив колени, он сложил ладони и попросил Бога либо отдать ему Стефана де л'Эля, либо сделать так, чтобы он перестал хотеть его.

Глубокий сумрак церкви обострил его зрение. Над ним вздымался к небесам купол, мглистый и светлый, как облако. Под ним лежал омфалос[15], центр мироздания, великий Камень Морийский, и его неровная поверхность почти наполовину потонула в свете ламп, проникающем сквозь окна амбулатория. Герман подумал о праотце Аврааме, приведшем сюда на заклание единственного сына, и снова перекрестился.

Внезапно он понял, что не один здесь; он повернул голову — и увидел Раннульфа Фицвильяма — тот сидел на корточках у края Камня.

   — Ну, Раннульф, — проговорил Герман, — ты нанёс мне удар в спину. Что ты сказал Стефану де л'Элю?

   — Не много. А что?

   — Твоя непереносимая святость, кажется, прилипла и к нему.

У Раннульфа был большой тонкогубый рот, некрасивый даже в улыбке. Сейчас он как раз улыбался.

   — Поверь мне, ни о чём таком я и не говорил. Он отверг тебя, да? Я думал, ты не знаешь поражений.

   — А ты что — ревнуешь? — проворчал Герман. — Я всё равно получу его!

Он знал, как обольстить Стефана; самая эта игра возбуждала его не меньше, чем надменная красота юного француза. Он отвернулся, склонив голову, пережидая внезапно нахлынувшее чувство вины.

   — Видишь, тени лежат на Камне, словно кровь. Разве не подходящее место для жертвоприношения?

   — Песчаные свиньи считают, что отсюда Магомет вознёсся на небо. А Камень пытался полететь за ним, и архангелу Гавриилу пришлось придержать его. — Подбородком Раннульф указал на точку перед собой. — Вот эта щербина и есть отпечаток архангеловой длани.

   — Как тебе только удаётся узнавать всё это? — Герман покачал головой, охотно переходя на эту неважную для него тему. Не желая выдавать своих мыслей, он говорил, не думая: — Ты ведь почти что любишь песчаных свиней, Святой. Да и сам ты такой, как они.

В холодном мраке он услышал, как эхо повторяет его слова, и сразу опомнился:

   — Прости. Я не хотел тебя оскорбить.

   — Делай что пожелаешь, Герман.

   — Ах, единственное, чего я желаю, — этот мальчик!

   — Говоришь, он не поддаётся? Что ж, если только ты не намерен связать и изнасиловать его, думаю, твоя проблема будет разрешена. — Раннульф отвернулся, глядя в другую сторону. — Все мы клялись любить друг друга.

Герман засмеялся:

   — Ну да — как ты любишь Жерара де Ридфора!

   — Существует и невозможное, — сказал Раннульф.

   — Стало быть, ты продолжаешь упорствовать в своём грехе; ну а я упорствую в своём. — Герман поднялся: до начала вечерни ему надо было кое-что сделать.

   — Я исповедуюсь тебе, — сказал он. — Когда возникнет нужда.

Раннульф сохранит исповедь в тайне. Если грех Германа — то, что Герман замыслил, — станет известен общему собранию, он окажется в серьёзной беде. За спиной прецептора, в амбулатории, раздались голоса: пришли сержанты, чтобы зажечь светильники и подготовить всё к вечерне. Герман вышел на воздух, оставив Раннульфа одного в святилище.

ГЛАВА 8

Зима — время сражений; летом жара, сушь и недостаток провианта держат воинов дома. Так что лето после Рамлеха было тихим. Потом — в сентябре, в праздник Зачатия, — магистр тамплиеров отправился к королю и сообщил ему, что Саладин вновь собирает армии и что наиболее вероятной точкой его удара будет большой новый замок Частелет, который король возводил у Брода Иакова на Иордане, к северу от Тиверианского озера.

   — Тогда я призову своих рыцарей, — сказал король, — и приготовлюсь сам. Мы должны усилить гарнизон в Настелете.

   — Сир, — отвечал Одо де Сент-Аман, — мы уже послали туда пятьдесят наших братьев. Ими предводительствует маршал, Жерар де Ридфор.

Одо де Сент-Аман привёл с собой в королевский чертог десяток рыцарей, дабы сделать свой визит более величественным. В первом ряду почётной стражи стоял Раннульф. Руки его лежали на рукояти меча, мысли были жестоки и мстительны.

Он узнал о намерениях султана через своих людей на базаре; он принёс эту весть на общее собрание — и там, перед всеми, с помощью доброй половины рыцарей Жерар де Ридфор надменно, как император, отобрал у него этот поход. Теперь маршал скакал к Броду Иакова, а Раннульф стоял, безымянный, среди простых воинов, дожидаясь приказа, что и как делать.

На собрании он вышел из себя, кричал на де Ридфора и Одо, едва не обнажил меч. Униженный, он укрылся в затенённом конце трапезной, покуда магистр не вызвал его вперёд, и снова получил публичную выволочку. Руки его тряслись до сих пор. Он так стискивал рукоять меча, что пальцы свело болью. Стоявший рядом с ним Герман де Монтойя бросил на него косой взгляд.

   — ...Мы пошлём к графу Триполитанскому, дабы уведомить его об этом и испросить подмоги.

   — Это принцесса? — шёпотом спросил Герман.

Погруженный во мрак своего гнева, Раннульф, не подумав, поднял глаза и совершил ошибку — взглянул на неё. Он тут же потупил взгляд.

   — Да.

Тонкая, в голубом платье, волосы распущены по плечам, как у девушки...

   — Интересно, — заметил Герман, — что она здесь делает? Не очень-то это место подходит для женщин.

Раннульф что-то проворчал. Он больше не смотрел на принцессу. Взгляд его был прикован к выложенному плитками полу. Но поражение на общем собрании стало вдруг совсем не таким важным.

Он видел её лишь дважды, оба раза мельком. Теперь он боролся с желанием поднять глаза и уставиться на неё.

   — Мы пошлём также и к Кераку, — говорил тем временем король. — Надо оповестить и его.

   — Мало от этого будет проку, — пробормотал Герман.

   — Ты слишком много болтаешь, — сказал Раннульф.

   — Перестань бередить свои раны. Де Ридфор ничего не сможет сделать, пока не подойдут остальные.

   — Ты офицер, — сказал Раннульф. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Он прикрыл глаза.

   — Эй, чем это ты занимаешься? — тихо засмеялся Герман. — Молишься, что ли? Аудиенция окончена.

Рыцари повернулись и по двое двинулись из зала вослед за магистром. Раннульф шёл опустив голову и потупив глаза.

   — Знаешь, — сказал Герман, когда они вышли из зала, — в этот поход я иду с вами.

   — А, так ты решил-таки отправиться за своим французским мышонком?

Герман пожал плечами.

   — Нужно же мне время от времени проветриться. Я соскучился по походам. Ну идём же, не застревай!

   — По-моему, это глупость, Сибилла, — сказала графиня де Куртенэ, — всем глупостям глупость.

   — Да, ты это уже говорила, и не единожды. — Сибилла помогла матери усесться в носилки. Двор был полон клади и слуг, грузивших эту кладь. Мужчины уходили на войну, а все придворные дамы отправлялись туда, где безопаснее, — в Аскалон, в Акру и другие города на побережье. Агнес устроилась в носилках, отодвинула занавески, чтобы не мешали разговаривать с дочерью. Сибилла облокотилась о край носилок.

   — Если ты попадёшь в руки сарацин, — сказала Агнес, — уж лучше бы тебе умереть.

   — Мы не потеряем Иерусалим, — ответила Сибилла. — Но, если всё же случится невозможное и я окажусь на пути орды воющих магометан — клянусь, матушка, я брошусь на меч.

Лицо матери исказилось от раздражения.

   — Ах, детка, ты ни в чём не уступишь мне, не так ли?

   — Ты, кажется, готова два дня протрястись в носилках, — усмехнулась Сибилла, — ну а я предпочту оказаться в сарацинском гареме. Вот и Бодинет.

Малыш вышел из дворца и семенил через переполненный двор, цепляясь за руку няни.

Агнес наклонилась вперёд, изогнув шею; она звала мальчика и махала рукой. Сибилла шагнула прочь, подальше от выражений бабушкиного восторга, и мать протянула руку, чтобы удержать её, и снова заглянула ей в лицо.

   — Если передумаешь — приезжай ко мне в Аскалон. А если понадобится передать что-то личное и тайное — в Нижнем Городе есть купец по имени Абу Хамид. Он передаст мне весточку. Только будь осторожна — он работает также и на тамплиеров. — И она вновь принялась манить к себе юного принца, протягивая к нему руки. Даже в шуме толпы Сибилла различила его радостный вопль.

Принцесса пошла назад, во дворец. С лестницы к ней взывала Алис:

   — Сибилла, да иди же сюда, скажи мне, что упаковывать!

Они вместе со своим крохотным двором переезжали в цитадель брата. Теперь, когда мать отбыла, Сибилла чувствовала себя свободной как ветер: она могла ходить распустив волосы, носить мужское платье, даже бегать босиком. Говорить, что хочется, думать, что в голову взбредёт. Она даже запрыгала, поднимаясь вверх по лестнице — к Алис.

Зарядили дожди. После недели неистовых гроз колокол в спальне пробудил Стефана от глубокого сна. Он поднялся вместе с остальными и услышал приказ: им надлежит отправиться сперва на мессу, а потом — к Броду Иакова.

В оружейной в толчее и спешке он натянул кольчугу и снял со стены шлем и щит. Ладони его вспотели, во рту пересохло, и он всё время покашливал. Его окружали те, кто прибыл в Иерусалим вместе с ним, — теперь они тоже отправлялись на свою первую битву. Илер де Бретань, облачённый в двойную кольчугу, набросил на голову капюшон и натянуто усмехнулся Стефану:

   — Я так понимаю, шпионы Раннульфа Фицвильяма были правы?

   — Что ты знаешь о шпионах Раннульфа? — отозвался Стефан. Вслед за Илером он пошёл к порогу оружейной; снаружи было ещё темно. Пара за парой выстраивалась на брусчатке их колонна; предводительствовал ею Герман.

Взяв в конюшне лошадей, они снова выстроились снаружи в колонны. Пока ждали приказа выступать, кухонные служки пробежались по рядам и раздали каждому всаднику по караваю хлеба и полному меху вина. Герман объехал строй, осматривая рыцарей.

   — На марше, — сказал он, — принято молчать.

Педро де Варегас прыснул от смеха.

   — Ну да, — выдавил он, — как на ужине.

Ужины в трапезной, несмотря на Устав, были неизменно шумными.

Герман услышал его и обернулся, хмурясь:

   — Нет, не как на ужине. Это поход, болван.

И Педро смолк и больше не проронил ни слова. С рассветом, — одна двойная колонна среди многих, — они проехали через Давидовы Врата.

Они устремились на северо-восток через холмы, мгновенно зазеленевшие после прошедших ливней, скача под порывами ветра и последними струями дождя, которые били им в спину. С приходом дня потеплело, дождь иссяк. Со склонов безлесных холмов зябким дымом поднимались завитки тумана. Они скакали дальше и дальше, а вокруг ничего не менялось, и постепенно им стало казаться, что они так никуда и не доедут.

Стефан ехал рядом с Илером де Бретань, впереди скакал Педро де Варегас, но его отделял от сотоварищей полог сомнений и страхов. До сих пор он участвовал только в рукопашных тренировках. Впереди его ждал первый бой. Стефан всегда воображал, как мчится в атаку с пылающим мечом в руке и мужеством в сердце. А сейчас, когда этой мечте вот-вот суждено было сбыться, Стефан чувствовал, что готов напустить в штаны от страха — и ведь он ещё даже не видел врага!

Этим вечером рыцари разбили лагерь на вершине холма, обращённого к Иордану. В тяжёлой, позвякивающей кольчуге, с мечом, что лежал рядом под попоной, Стефан не мог уснуть. Он лежал, прислушиваясь к шуму и топоту других отрядов, что входили в лагерь, чтобы присоединиться к тамплиерам. Так продолжалось всю ночь, и, когда через щели туч проскользнул серый рассвет, Стефан, потрясённый, увидел, что лагерь христианского войска за одну ночь превратился в небольшой город — шатры и палатки тянулись по склонам, насколько хватало глаз.

В молчании тамплиеры поднялись, свернули лагерь и под мелким дождём, вновь построившись в колонны, двинулись вниз к реке, что несла свои бурые неряшливые воды вдоль широких песчаных берегов. Когда тамплиеры спустились со склона, дождь унялся. Стефан, как и остальные, снял плащ, скатал и приторочил к задней луке седла.

Повернувшись, чтобы сделать это, он взглянул на франкскую армию, что нестройным шумным потоком стекала вослед им с голого склона. Стройные, целеустремлённые колонны тамплиеров уже намного обогнали всех прочих. Стало быть, они примут на себя первый удар. Обмякнув в седле, Стефан диким взором окинул окружавшие их холмы.

Ему стало плохо. Отчаянно хотелось облегчиться, но он не мог покинуть строй. Он проклинал себя за трусость. Марш был бесконечным. Седалище болело и ныло. Внутренности превратились в песок. В полдень тамплиеры обогнули подножие горного отрога — и внезапно оказались перед Бродом Иакова.

Здесь река, широкая и мелкая, омывала обрывы песчаниковых скал. Крепость вздымалась на выступе над водой, камень её был камнем окружающих гор, первая стена отвесно вставала из пыли, донжон[16] вонзался в небо, а кругом всё исчертили зигзаги недостроенных стен.

Когда тамплиеры спускались к этой груде камней, возникло какое-то жужжание, будто рой пчёл налетел из пустыни. Неожиданно Стефан понял, что тёмная масса у стены — это столпившиеся люди, что жужжание исходит оттуда, и это — приветствия. Он обратил взгляд к реке, за реку, за крепость, выискивая врага, — но врага не было видно. Лишь горизонт тонул в облаке поднявшейся пыли.

Сердце Стефана исполнилось надежды. Он привстал в стременах, силясь разглядеть источник пыли. Войско за его спиной испустило дружный рёв — и вскоре по всему склону люди вопили и кричали. Илер обернулся к Стефану. Лицо его сияло.

— Они бегут! — Он указал за реку. — Песчаные свиньи увидели, что мы идём, — и удрали!

Стефан удивлённо рассмеялся. С крепостной стены вдруг упали, разворачиваясь, два длинных синих стяга, и знаменосцы принялись бегать по стене, чтобы заставить шёлк трепетать и хлопать. Люди махали руками, прыгали и вопили, а войско за спиной Стефана откликалось победными кличами.

Стефан снова опустился в седло, отгоняя головокружительное чувство облегчения. Но ведь он же и не боялся по-настоящему! Сейчас он торопливо исправлял собственные воспоминания. Если он чего и желал, то боя. Он — тамплиер. Песчаные свиньи бежали от него, от одного только его вида. Он — тамплиер. Гордый, молчаливый, бесстрашный, как все Божьи герои, и уж конечно безо всяких сомнений въехал он в Настелет.

ГЛАВА 9

   — Здесь будут конюшни на четыре сотни лошадей, склады, запасов которых хватит, чтобы прокормить целый год тысячу воинов, водосборники и колодцы, даже своя соляная копь, — рассказывал Герман. — Завтра я обойду с вами крепость; вы увидите её целиком. — Они шли вдоль ската к подножию большой квадратной башни; впереди них другие рыцари дожидались, когда их впустят. Голос Германа был полон гордостью. — Построить эту крепость повелел король, но принадлежит она Ордену. Тамплиеры чертили планы, тамплиеры поднимали камни, а когда она будет завершена — одни тамплиеры станут служить в её гарнизоне.

   — Легко понять, как она важна, — заметил Стефан.

Он смотрел с высоты стены на восток, через мерцающие прозрачные струи реки. За вздувшимся от дождей Иорданом лежала пустошь, ровная и бурая, как растянутая кожа. Дороги, которые пересекали брод, веером расходились по ней, бледнее нетронутого песка, — словно лучи, что по промыслу Божию сходились сюда, к замку.

Герман сказал:

   — Вон там, хотя отсюда и не видно, лежит великий тракт, что ведёт прямиком в Мекку и Каир. Во время мусульманских паломничеств народу на нём почти так же много, как и на городских улицах.

   — У песчаных свиней тоже есть паломники? — удивился Стефан. — Куда же они ходят — к дьявольским гробам?

Герман улыбнулся.

   — Нет, — сказал он, — в Мекку. — Судя по его лицу, он явно забавлялся. — А ты что же, думал — они поклоняются дьяволу?

Стефан неуверенно пожал плечами:

   — Чему бы они ни поклонялись, это ложный Бог. Какая разница?

Всё так же улыбаясь, прецептор взглянул вдаль, и Стефану почудилось, будто он уловил едва приметный кивок. Жар прокатился по лицу и шее юного рыцаря; он чувствовал себя в ловушке, зажатым в тиски Устава — порой они удерживали, а порой и нет. Вдруг ему захотелось оказаться далеко-далеко отсюда.

Но Герман уже поворачивался к нему, по-прежнему переполненный страстью лишь к одному — крепости.

   — Это будет первая из череды крепостей вдоль реки от Брода Иакова до Солёного моря. Мы запрём этот тракт кулаком из камня и стали и сможем держать всю Иорданию лишь пригоршней воинов. — Он кивнул Стефану: — Возможно, ты будешь служить в одном из этих гарнизонов. Стань там командиром, служи достойно — и тебе обеспечено избрание великим магистром.

   — Мне? — переспросил Стефан. — Ну это вряд ли. — Но ему стало приятно; впервые за всё время он подумал, а почему бы ему и впрямь не подняться выше в Ордене. Он улыбнулся, и Герман улыбнулся ему в ответ.

По крутым ступеням они поднялись в крепостную башню. Рёбра каменных блоков были ещё острыми, и с них осыпался мел — так недавно их вывезли из каменоломни; в воздухе пахло извёсткой. Из окна на середине лестницы Стефан взглянул на недостроенную террасу, где в углу из двух стен несколько рядов кладки образовывали основание башни. Вокруг на террасе были ещё сложены грудами камни, лотки и подносы для раствора, инструменты. На краю недостроенного круга стены стоял кувшин с вином. Рабочих не было видно — они ушли праздновать поражение Саладина. По пятам за Германом Стефан пошёл в зал — на другой праздник.

В воздухе разливались тепло, свет, жужжание голосов. Поражённый, Стефан огляделся — вокруг небольшими группками, смеясь и беседуя, стояли люди. Он словно одним шагом перенёсся из голой пустыни в прекрасный французский дворец. Огромный, как храм, чертог уходил вдаль, каменные стены были обшиты деревом, потолок выведен высоким сводом. Ноги Стефана тонули в роскошной мягкости, и, глянув на пол, он увидел, что его застилают турецкие ковры. Высокие железные шесты, на которых крепились лампы, были украшены серебряными ободками и наконечниками, сами же светильники были из серебра и золота. Одну из длинных стен занимала шпалера с изображением какого-то мученика — святого Себастьяна, вспомнил Стефан, глядя на бесчисленные стрелы. Над очагом висели шёлковые стяги, окаймлённые золотыми кистями.

   — Вот и король, — сказал Герман.

Следом за старшим Стефан пошёл через зал. Прецептор здоровался с другими рыцарями, кивал, улыбался — он знал здесь всех. Высокий безбородый человек бросился к нему и схватил за руку.

   — Кровь Господня, сэр Герман, я никогда не видел ничего подобного! Не успел первый ваш десяток перевалить через холм, как сарацины разбежались, словно цыплята.

   — Господь милостив, — сказал Герман. — Вы знакомы?.. — Он представил Стефана, и начался привычный ритуал: приветствия, имена, связи... — Сэр Стефан, — прибавил Герман, — племянник сенешаля Франции.

   — Великолепно, — проговорил безбородый и снова потряс его руку. — Великолепно! — Он поклонился и отошёл поговорить с кем-то ещё.

   — Зачем ты всегда напоминаешь об этом? — спросил Стефан.

Прецептор пожал плечами; лицо его было ласковым.

   — Твой дед ведь был близким другом короля Людовика, верно?

Стефан нахмурился:

   — Да, они дружили. Помню, король был ужасный зануда, честное слово, только и делал, что ходил в церковь. Когда он приезжал погостить, приходилось целыми днями распевать псалмы.

Лицо Германа сморщилось от едва сдерживаемого смеха.

   — Хорошо! Не забудь эту историю, она чудесна. Вон там Хамфри де Торон — возможно, тебе стоило бы познакомиться и с ним... Смотри-ка, кто пристал к королю.

Стефан огляделся. В конце зала был невысокий помост полированного дерева, а на нём расставлены массивные кресла; перед креслами стоял Жерар де Ридфор. Жестикулируя, он говорил что-то невысокому человеку — не тамплиеру — в длинной роскошной котте пурпурного цвета.

Взгляд Стефана задержался на де Ридфоре. Маршал держал себя так, что поневоле бросался в глаза; на мгновение юноша решил, что, говоря о короле, Герман имел в виду маршала — что это саркастическое прозвище наподобие Святого, — и тут человек в пурпурной котте повернулся к ним.

   — Сэр Герман! Добро пожаловать, присоединяйтесь к нам.

Стефан отшатнулся. Лицо перед ним было ликом монстра — смазанные черты, толстая, грубая, сморщенная кожа; под глазом зияла язва. Стефан задохнулся, отупев от потрясения.

Глаза на чудовищном лице моргнули.

   — Ты можешь идти, — сказал король и вновь повернулся к де Ридфору.

Стефан отошёл в сторонку. Он сознавал, что миг назад уничтожил себя при этом дворе, нанёс смертельное оскорбление королю. Конечно же его удалят из замка, может быть, изгонят из Ордена... К нему подошёл Герман.

   — М-да, это почти поражение... Что с тобой? Ты не знал?

   — Мне жаль, — с мукой сказал Стефан, — мне так жаль...

   — Ещё бы не жаль. Ну да не важно. Идём, попробуем ещё раз.

   — Что? — Стефан огляделся, бросил взгляд на человека в пурпурной котте, перед которым, напыжась, вышагивал де Ридфор. Кажется, никто не смотрел на Стефана — и всё же его словно жгли тысячи взглядов. — Он прогонит меня.

   — Нет, — сказал Герман. — Он предаст всё забвению. Он думает о себе не больше, чем ангел. Он отпустил тебя для твоего блага — не ради себя. Ну как — набрался смелости?

   — Герман, я не могу. После того, что я только что натворил...

   — На сей раз постарайся быть повежливее. — Герман подтолкнул юношу.

Де Ридфор склонился к молодому королю, голос его гудел.

   — Сир, тамплиеры должны окружать тебя — стеной ограждать тебя от врагов.

   — Лучше мне не отсиживаться за стенами, — ровным голосом ответил король и кивнул Герману; чуть позже Стефан понял, что они с Германом появились как нельзя вовремя. — Прецептор, что ты делаешь здесь, в пустыне? Я-то думал, что ты никогда не покидаешь Храма.

Герман поклонился.

   — Сир, даже святым и девственницам должно хоть единожды покидать Иерусалим. Я же ни то и ни другое. Позволь мне представить... — Он повернулся, назвав Стефана по имени.

Юноша шагнул вперёд, похолодев до кончиков пальцев, и поклонился, потупив взгляд. Король сказал:

   — Мы рады тебе, сэр Стефан. Бог да благословит твоё продвижение в Ордене.

   — Благодарю, сир. — Он не мог поднять глаз, не мог вынести вида этого кошмарного лика, не мог смотреть в глаза того, кого оскорбил. Де Ридфор снова пошёл в наступление.

   — Сир, позволь заметить, что ни Триполи, ни Керак не присоединились к нам. Я молю Бога укрепить их верность.

Голос короля был мягок.

   — Триполи — в Тибериасе, в замке своей жены. Ждёт, что будет дальше. Керак — в Иордании, он хорошо вооружён и наготове, он придёт, стоит лишь позвать. — Король шагнул к одному из кресел, и два пажа тотчас забежали вперёд, торопясь подложить подушки и принести кубок с вином. Каково это, подумал Стефан, выглядеть так жутко, чтобы никто не мог выдержать твоего вида...

   — Однако с их армиями мы могли бы ударить на Саладина прямо сейчас и сокрушить его раз и навсегда. — Де Ридфор придвигался к королю всё ближе. Тот повернулся к Герману:

   — Саладин, возможно, слышит от своих советников нечто очень похожее. Мы выступаем завтра и постараемся нагнать его — а вот когда нагоним, тогда и посмотрим, что делать. Ты играешь в шахматы, сэр Герман?

Повисла неуютная тишина. Потом Герман сказал:

   — Сожалею, сир, но нам запрещено играть в шахматы.

Король коротко хохотнул:

   — Во всяком случае, с шахматистами. Зато цвета у вас шахматные. Что за тусклая у вас жизнь! — Он поднял взгляд, осматривая зал. — С другой стороны, убранство великолепное.

   — Кое-кто считает, что темой шпалеры должно было стать изгнание торговцев из Храма.

Тут король рассмеялся, и Стефан, взглянув на него, подумал, что он не так уж и страшен. То, как легко и просто держал себя король с Германом, поразило Стефана. Он ощутил прилив внезапного тепла к прецептору, который был своим среди этих великих людей, и сделал Стефана тоже своим среди них. Тут появился старик, окружённый шестью рыцарями, и тамплиеры были отпущены.

Втроём они спустились с помоста в зал.

   — Королю не по нраву, чтобы мы охраняли его. Оставь эту идею.

   — Прецептор, ты указываешь мне, как поступать? — насмешливо осведомился де Ридфор и важно отошёл к шпалере, где в окружении воинов рангом пониже стоял магистр Одо.

Стефан поглядел на старика: тот стоял рядом с королём и убеждал его в чём-то так же настойчиво, как до того де Ридфор.

   — Кто это?

   — Хамфри де Торон, — ответил Герман. — Весьма влиятельный барон. — Прецептор смотрел вслед де Ридфору, брови его сошлись над переносицей в хмурую складку. Стефан наблюдал за королём. Двое юношей в коротких куртках, с длинными волосами и серьгами вошли в зал, неспешно, будто прогуливаясь, направились к помосту. — и король ловко сменил Хамфри де Торона на вновь пришедших. Засновали пажи, устанавливая шахматный столик.

   — Это Ибелины, — сказал Герман, — младший собирается жениться на принцессе Сибилле.

   — Вот как? — отозвался Стефан. — Который — тот, с симпатичной задницей?

Герман рассмеялся:

   — Нет, это Балан. Принцессин — тот, что повыше.

   — Ну так пусть ей и достаётся, — пробормотал Стефан и пошёл через зал вслед за Германом. Он решил, что ему здесь нравится. Командование такой крепостью делает человека выше короля. Стефан почти с нежностью смотрел по сторонам, на обшитые маслянистым кедром стены, на шпалеру; он чувствовал себя так, словно всё это на самом деле принадлежало ему.

Раннульф радовался монотонности марша. Трудам, непрерывной скачке, голоду, жажде, ночёвкам в доспехах на голой земле он противопоставлял силу своего характера, и эта постоянная борьба давала ему некое подобие душевного мира.

Де Ридфор ненавидел его — а потому поручил Раннульфу вести первую колонну авангарда, что было самым опасным делом. Раннульфа это вполне устраивало. Ведя остриё войска, он мог двигаться, куда пожелает, и так быстро, как захочется, увлекая за собой остальных, — чтобы вначале нагнать Саладиново войско, а потом держаться с ним вровень.

Армии скакали на юг от Брода Иакова, следуя по течению реки. Воинство Саладина уходило к Дамаску, потом повернуло назад, и какое-то время франки и сарацины двигались почти бок о бок — разделённые лишь тонкой зелёной лентой Иордана. Потом они миновали Тиверианское озеро — то самое Море Галилейское, по водам которого ходил Христос, — и тут Раннульф потерял из виду войско султана.

К армии франков присоединился граф Триполитанский — с полусотней рыцарей и сотней пехотинцев. Он и де Ридфор пререкались по поводу каждого шага. Франки устремились на запад и переправились через реку Литани, разбухшую от недавних ливней, — там, где она вырывалась из холмов на равнину. Король и его окружение встали на северном берегу, а тамплиеры отыскали дорогу на болотистой равнине и подъехали к крутому перевалу, что вёл через горы на восток.

Дождь прекратился, и небо вдруг очистилось от туч, и солнечный свет брызнул на сухую мрачную землю. Песок, алая грязь и камни, только что смытые со склонов, почти погребли под собой козью тропу, круто восходившую к перевалу. Воздух был набрякшим, душным и зрелым, точно свежевспаханная земля. Воцарилось безветрие.

Раннульф первым изо всех направил своего коня тяжёлой рысью в седловину перевала; солнце жгло ему глаза. С высоты ему видна была обширная, курящаяся тёплым паром долина. Озерки воды серебрились на ровных местах, а в тёмных низинках затаились сарацинские конники — с тысячу или около того.

Раннульф стиснул зубы. Его колонна стояла чуть ниже, и он послал двоих за офицерами. Прикрыв от солнца глаза ладонью, он следил, как сарацины внизу неуклонно приближаются, скапливаясь на дороге, что вела к перевалу. «Вот интересно, — подумал Раннульф, — видят ли уже они меня?..» Тут раздался цокот копыт, и его окружили великий магистр, маршал и другие офицеры.

   — Так они не удрали! — вскричал де Ридфор.

   — Это не всё войско Саладина. — Магистр повернулся к Раннульфу: — Что думаешь ты?

Раннульф указал подбородком вниз, на роившихся, точно пчёлы, всадников.

   — Зелёные тюрбаны — это турецкие лучники. Те, что на крупных конях, — копейщики-курды, личная гвардия Саладина, добрые бойцы. Ты прав, это, разумеется, не всё их войско, скорее авангард.

Жерар де Ридфор сказал:

   — Командуй атаку. У нас преимущество.

Раннульф фыркнул:

   — Нас две сотни, а их — несколько тысяч.

   — Мы сомнём их одним ударом. Как при Рамлехе. — Голос де Ридфора резко прозвенел. Повернувшись, он глянул вниз, на сарацин; грудь его бурно вздымалась.

Раннульф сказал:

   — Их строй куда плотнее, чем при Рамлехе, и к тому же они готовы к атаке. Строй прогнётся в центре, а потом сомкнёт фланги и окружит нас.

Де Ридфор развернулся к нему, выпятив челюсть, и захохотал:

   — Что? Герой трепещет? При Рамлехе ведь тоже была лишь пара сотен воинов, разве нет? Покажи нам, как ты сделал это тогда!

Раннульф сжался, лицо обожгло жаром. Перед ним были сарацины, а он жаждал лишь одного — сразить другого христианина. Он перекрестился, изгоняя из себя дьявола.

   — Так хочет Бог, — сказал он. Голос его дрожал. Он повернулся к магистру: — Если ты прикажешь атаковать, я атакую, но, если ты отдашь такой приказ — ты глупец и будешь проклят.

Де Ридфор раздулся, как ядовитая жаба. Магистр крякнул.

   — Что, Раннульф, — чего бы ни хотел де Ридфор, ты требуешь обратного? Мы дадим им пинка — и немедленно. Прежде они бежали от нас, побегут и теперь. Нельзя позволить им занять перевал. — Он поднял руку. — Строимся.

Присматриваясь, Раннульф опустил взгляд вниз, на долину. Войско на влажно мерцающей равнине увидело их и теперь двигалось — плотно сомкнув ряды — им навстречу. Каждый нерв в теле упреждал Раннульфа об опасности, кожа горела, в позвоночнике кололо, желудок скрутило тугим узлом. Он повернул коня, чтобы возвратиться на своё место в строю.

   — Стой. — Де Ридфор заступил ему путь. Маршал сидел на высоком жеребце с большой белой звездой во лбу и белыми чулками на всех четырёх ногах; он всегда выбирал коней с белыми отметинами. За ним на ведущем к перевалу склоне колонны тамплиеров рассыпались и суетились, торопливо выстраиваясь тремя длинными рядами вдоль тропы. Пропел рог. Лицо де Ридфора цветом напоминало тёмный виноград. Шлем он сжимал в руке. — Раннульф, — сказал он, — прими край первой шеренги. Правый край.

Магистр повернулся в седле, и взгляд его перебегал с де Ридфора на Раннульфа и обратно, — но он не сказал ни слова. Зато вновь заговорил маршал:

   — Боишься?

Раннульф рассмеялся. У него не было ответа де Ридфору, он и не ответил ему, просто развернул коня и галопом помчался по склону туда, где дорога спускалась с перевала и где строились для атаки тамплиеры.

Там, со щитами и лошадьми, метались сержанты. Раннульф нашёл своего сержанта, получил щит и занял место на правом краю первого ряда.

Воин слева от него чуть слышно вздохнул с облегчением.

   — Край смертников. Добро пожаловать, брат.

   — Покрепче держи щит, — сказал Раннульф, — и скачи вправо.

Он набросил ремень своего щита на плечо. Под кольчугой он давно уже обливался потом. На миг грудь его сжало, дыхание пресеклось. Его конь, не желая стоять спокойно, приплясывал на месте, грыз удила и мотал головой. Одной рукой сдерживая его, Раннульф другой рукой надел шлем. Сосед слева вновь повернулся к нему — юноша, почти мальчик, чья волнистая светлая бородка едва покрывала щёки.

   — Мы атакуем? Каков приказ?

   — Так хочет Бог, — сказал Раннульф. — Вот и весь приказ. — Он закрепил щит на левой руке — и тут затрубили рога.

Все вместе, нога к ноге рыцари рванулись вперёд, и грохот копыт по твёрдой земле был подобен рокочу барабанов. Взяв с места в галоп, они мчались вниз по склону.

В желудке у Раннульфа всё перевернулось. Здесь, на дальнем краю, он должен был скакать быстрее других, оставаясь на полшага впереди, и самым первым ударить по сарацинам. Телу было тесно в оболочке доспехов, каждый нерв натянут до боли.

Раннульф ощутил вес меча в руке — металл для ладони, огонь для кишок. Конь нёс его с кромки перевала. Теперь он видел всю обширную долину. Сарацины сливались в однородную, ощетиненную зелёными флагами массу. Взвился чей-то высокий вибрирующий голос: «Так хочет Бог!» Конь Раннульфа, как и остальные, пошёл намётом, взревели рога.

Увлечённый атакой, Раннульф пришпорил коня, несясь по открытому склону, — и тут слева, из укрытия, где они таились всё это время, прямо на него вылетели с полтысячи курдов.

Внезапное их появление исторгло из глотки Раннульфа хриплый вопль. Сарацины приготовили им ловушку, и сейчас тамплиеры мчались прямо в неё. Раннульф изо всех сил дал коню шенкеля, принуждая его умерить бег, и развернулся к врагу. Слева от него развернулся юноша-сосед, позади вся стена тамплиеров завертелась, поворачиваясь навстречу нежданной атаке, — но курды обрушились на неё, словно коса самой смерти.

Пронзительный боевой клич арабов неустанно звенел сквозь пыль. Раннульф сдерживал коня — поворотная точка для всех остальных в ряду, — и именно на него бросились два курда. Он поплотнее уселся в седле, упёрся в стремена — и послал коня между ними.

Копья курдов качнулись к груди Раннульфа. Одно железное остриё чиркнуло по его доспехам, другое он отбил мечом. Курд слева промчался мимо; тот, что справа, приостановился и нацелил копьё, собираясь ударить снова. Тут его смял атакующий ряд тамплиеров, и он исчез под копытами.

Впереди вражеского строя поднялась стена щитов и копий. Пыль вздымалась клубами — слепила, забивала горло, красила воздух желтизной. Конь Раннульфа, зажатый другими, замедлил бег. Курдский копейщик танцевал перед ним, стараясь найти удобную для удара позицию; вместо этого он невольно предоставил такую позицию Раннульфу. Тамплиер ударил — и сшиб сарацинского всадника. Слева от Раннульфа бился юноша с бородкой — щит он держал слишком низко, меч — слишком высоко, а потом копья сомкнулись над ним, и он исчез. Раннульф рванулся было ему вослед, стараясь держаться вровень с шеренгой.

Но шеренги не было — лишь кишели курды.

С незащищённой стороны в щит Раннульфа ударило копьё, прижало его к телу, удар едва не вышиб рыцаря из седла. Он потерял стремена и держался на коне, лишь сжав колени. На него набросились сразу трое, нанося удары столь стремительные и тяжёлые, что Раннульф едва успевал отбивать их. Кровь заливала небо. Над ним кружились ангелы. Конь вдруг завизжал, вздыбился и прянул назад.

Соскользнув на землю, Раннульф приземлился на четвереньки, меч по-прежнему в одной руке, щит — в другой; враги бросились в погоню за конём, и он получил передышку. Отшвырнув ненужный щит, Раннульф бросился в прореху между врагами. Пыль висела так плотно, что он почти ничего не видел; лёгкие и горло горели. Перед ним в пыльном мареве возник силуэт изящной лошадки, на которой восседал лучник в зелёном тюрбане. До него докатилась вторая волна сарацинской атаки.

Раннульф прыгнул, и лошадка дико скакнула вбок. Он ухватил её под уздцы левой рукой, а правой — с мечом — ударил через её загривок во всадника. Он колол, и колол, и колол, и каждый раз меч втыкался в мягкое тело, и наконец лучник рухнул с коня. Руку Раннульфа пробила стрела, другая ударила в шлем. Он взобрался в седло и слепо завертелся, отыскивая тамплиеров. Вокруг были одни только враги.

Прочь отсюда.

Голос прозвучал в голове Раннульфа, холодный и ясный, как приказ. Раннульф мгновенно подчинился ему — то было веление Божие. Ударами сапог по бокам он пустил лошадку в галоп; той было нелегко нести рыцаря в тяжёлых доспехах, но она справлялась — у неё было крепкое сердце арабской лошади. Раннульф мрачно скакал по склону вверх — навстречу чистому небу.

ГЛАВА 10

Стефан мчался по склону в третьей шеренге; Илер был справа от него, Педро — слева. Взгляд его упирался в спину рыцаря, скачущего впереди, в кишках бурлило, в ушах стоял шум, будто под водой. Вал людей и коней нёс его вперёд — и вдруг направление атаки изменилось. Все поворачивали, устремляясь налево, Стефан слышал, как трубят рога, и видел чёрно-белые штандарты, бьющиеся в пыльном воздухе, а потом скорее услышал, чем увидел, вражескую атаку.

Они визжали, сарацины, визжали, как женщины — или как демоны. Они врезались в неподготовленных тамплиеров — и затрещали доспехи, заржали кони, полетели друг на друга тела. Правильная чёрно-белая шеренга впереди Стефана превратилась в ком напряжённых спин и рубящих рук. Он послал коня вперёд — и перед ним возник сарацинский всадник, нацелившийся копьём прямо ему в сердце.

Стефан вскрикнул. Он бешено молотил мечом, одновременно стараясь укрыться за щитом. Когда он поднимал щит так, чтобы от этого была хоть какая-нибудь польза, то совершенно ничего не видел. Справа, скорчившись, как гном, отбиваясь от собственного противника, рубил воздух мечом Педро. Стефан вспомнил тренировки и рванулся вбок, чтобы прикрыть Педро с фланга, и тут с другой стороны, из кучки врагов, вылетело копьё и с такой силой ударило Педро, что он вылетел из седла и рухнул прямо в объятия Стефана, заливая его фонтаном крови.

Стефан кричал что-то, рот его пересох от крика, но он не слышал самого себя за царившим вокруг гамом. Тело Педро навалилось на него, легло почти поперёк, и копьё оказалось совсем рядом; он не видел, кто направлял его, только длинное лезвие-трезубец и древко, всё покрытое кровью — кровью Педро. Стефан навсегда запомнил это зрелище. Он отбил копьё мечом, промахнулся, и оно пронзило Педро ещё раз и отбросило его прочь, в трясину, во мрак, в хаос.

Стефан обернулся к Илеру — и увидел пустое седло.

Конь его развернулся и, не нуждаясь в приказе всадника, понёсся по склону вверх. На Стефана налетел другой копейщик, и несколько шагов кони их мчались рядом, а всадники безуспешно пытались сразить друг друга; потом копейщик исчез. Конь Стефана споткнулся, и юноша упал ничком на переднюю луку. Ещё один копейщик скакал к нему.

Он отпрянул, занося меч для удара, а всадник кричал ему что-то — он не слышал, что именно, но увидел седоватую бороду и понял, что это — Герман.

Стефан опустил меч, повернул щит и пристроился рядом с Германом, как был обучен; теперь он чувствовал себя сильнее, спокойнее. Герман повёл его вверх по склону, туда, где дюжина воинов, тамплиеров и сарацин, билась прямо на тропе.

   — Так хочет Бог!

Сарацины заметили их и бросились наутёк. Тамплиеры развернулись и пристроились в ряд с Германом. По крутому склону они поднялись вверх к перевалу. Там, на вершине, Герман обернулся, вскинув руку. Двадцать с небольшим человек, что следовали за ним, развернулись в длинную шеренгу. Стефан оглянулся назад — и ему захотелось кричать.

Пыль стелилась вдоль длинного распадка, словно мерзостный дым, но даже сквозь это марево он видел лежащие там тела, изрубленные и растоптанные, — повсюду, насколько хватало глаз. А у дальнего края распадка, у подножия склона, он разглядел большие отряды сарацин — они надвигались, надвигались неуклонно. Желудок у Стефана сжался, во рту пересохло, сердце затрепетало.

   — Раннульф! — проревел Герман. — Раннульф!

Из пыльного марева выбирался наверх Раннульф верхом на арабском коньке; увидев других тамплиеров, рыцарь свернул и подъехал к ним. Лицо его было жёлтым от пыли. Мгновением позже к ним подскакал галопом ещё один иерусалимский рыцарь — Ричард ле Мен, которого все называли Медведем.

Герман потянулся и схватил Раннульфа за руку.

   — Что это?

В предплечье Раннульфа, под самым обшлагом кольчуги, торчала стрела. Рыцарь глянул на неё так, словно лишь сейчас заметил, и согнул руку. Затем качнул головой в сторону равнины.

   — Они идут.

   — Да. — Герман взялся одной рукой за кисть Раннульфа, другой — за древко стрелы. — Сможем мы удержать их на этой позиции?

   — Сколько у нас людей? — Раннульф повернулся к собравшимся вокруг тамплиерам. На миг его взгляд коснулся Стефана — не узнавая, просто ведя счёт. — Может быть. Но если мы здесь проиграем...

Герман между тем проталкивал стрелу сквозь руку Раннульфа, пока наконечник не вышел с другой стороны.

Раннульф осёкся и скрючился в седле. Герман сломал наконечник и выдернул древко из раны. Хлынула кровь, и Стефан отвёл взгляд — его замутило.

   — А-а-ахх! — Раннульф, всё ещё согнувшись, прижал руку к груди. Прецептор понюхал сперва наконечник, затем — древко.

   — Чистая. Тебе повезло.

Раннульф покачал головой.

   — Больше мне такой удачи Бог не пошлёт. Здесь нам оставаться нельзя. — Из утла его рта сочилась струйка слюны. Он снова покачал головой. — Возвращаемся к королю.

   — Согласен, — сказал Герман. — Я принимаю командование, похоже, я здесь единственный офицер. Ты поедешь справа. — Он отшвырнул прочь обломки стрелы. — А ты, — это относилось уже к Стефану, — рядом со мной.

Стефан с чувством благодарности пристроился рядом с Германом. Выпрямившийся Раннульф чуть пришпорил арабского конька и галопом поскакал на дальний край шеренги тамплиеров.

Стефан снова оглянулся через плечо. Пыль рассеивалась. Бой прекратился. Белые сюрко мертвецов усеивали склон, точно рассыпанные перья. У Стефана заныло в желудке. Там, внизу, были Педро, Илер, отныне — безымянные россыпи белых пятен на склоне. В душе его слепо, болезненно забилось паническое желание убраться отсюда как можно дальше. С Германом справа и кем-то незнакомым слева он трусил через перевал назад, к реке Литани, с каждым шагом набирая скорость.

   — Я выбираюсь отсюда, — сказал граф Триполитанский. Он смотрел через болотистую равнину на восток, в сторону перевала. — Вода в реке прибывает, а солнце вот-вот сядет. Сир, ты должен отвести нас назад, на тот берег.

Король Бодуэн глянул через плечо. Литани катила за их спинами кипящие воды, бурые, как бобы, с полосками белой пены. Вверх по реке круто вставали холмы. Вниз по течению разливалась вода, грозя затопить всю равнину. Король повернулся, вновь глядя на перевал.

Солнце садилось за пики гор, и подножия их утонули в тени. Бодуэн знал, что Триполи прав.

   — Тамплиеры ещё там, — сказал он. — Мы не можем оставить их.

   — Пусть тамплиеры сами позаботятся о себе, — возразил Триполи, развернув коня к своим воинам, что стояли на волглой земле за его спиной.

Король всё смотрел на перевал. Ему показалось, что он различает там всадников, но издалека невозможно было понять, кто они такие. Он повернулся было к Триполи, чтобы спросить его, но граф уже ехал к своему отряду. Бодуэн поджал губы и отвернулся. В таком случае пусть Триполи сам заботится о себе.

Кое-кто из дворян отвёл коней от реки, наблюдая за перевалом; среди них были старый Хамфри де Торон, коннетабль королевства, и Жослен де Куртенэ, дядя короля. Бодуэн поскакал к ним, по-прежнему посматривая на перевал.

   — Посмотри вон туда. — Он направил коня к Хамфри де Торону, старому другу своего отца. — Видишь? Что там, наверху?

Старик покачал головой.

   — Мне всё это не нравится. — Он бросил взгляд на реку и вновь покачал головой.

Среди дворян были Балан д'Ибелин и его брат, рыцарь Сибиллы.

   — Сир, — окликнул Балан, — нам бы надо переправиться на тот берег прежде, чем совсем стемнеет.

   — Нет! — воскликнул король, вскидывая руку. Теперь он видел, что за люди спускались к ним с перевала. — Это тамплиеры. Что они делают? Где остальные?

Хамфри приподнялся в стременах, с прищуром оглядывая долину. Балан повернул голову; его брат спросил:

   — Где? Я никого не вижу.

И тут Балан схватил рог и поднёс к губам.

Конь короля прянул вперёд при звуке сигнала. Бодуэн проехал несколько шагов; конь под ним фыркал и шёл боком. Приближавшиеся воины все были в белых сюрко — без сомнения, тамплиеры, вот только возвратилось их куда меньше, чем уехало за перевал. Они миновали седловину, и она опустела — на миг.

Потом вдоль седловины, застилая окрашенный последними лучами солнца горизонт, вспенилась волна сарацин, перелилась и потекла по склону — а за ними ещё и ещё, нескончаемый вражеский прилив.

Король закричал. За его спиной Балан вновь извлёк из своего рога три резкие ноты. Вдоль всей реки в ответ на сигнал франкская армия поворачивала назад. Король дал коню волю. Первым из всех бросился он на подмогу тамплиерам.

Хамфри де Торон в чёрных доспехах нагнал его слева, Балан д'Ибелин на гнедом коне уже мчался справа. Король не обнажал меча; щита у него не было. Руки его дрожали, и он едва мог держать повод, не то что оружие. Ноги его вниз от колен висели, как каменные. Удары конских копыт гулко отдавались во всём его теле. Разбрызгивая грязь, нёсся он по болотистой земле, а потом равнина пошла вверх, и коню пришлось потрудиться.

Над ним, на склоне отступление тамплиеров замедлилось. Увидев, что франки спешат им на помощь, они развернулись лицом к сарацинам, которые валом катились на них по склону. Король издал клич, потонувший в согласном рёве его воинов: «Так хочет Бог!» А потом два войска столкнулись.

Толчок едва не вышиб короля из седла. Кругом него бились рука к руке воины, скрежет и лязг стали, вопли гибнущих звенели в ушах Бодуэна. Он с усилием заставил коня прыгнуть вбок, увёртываясь от нападающего турка, а справа уже налетел старый Хамфри де Торон и поверг врага наземь. Какое-то мгновение король ничего не мог различить в жуткой путанице тел, кроме цветных пятен и просверков, а слышал лишь громоподобный рёв. Его конь шатался. Удары по рёбрам едва не вышвырнули его из седла. Потом вдруг конь короля развернулся и поскакал прочь, а между ним и сарацинами возникла пустота — войско франков отступило к равнине, а сарацинское войско к вершинам.

На перевале раз за разом протрубил рог, отдавая приказ врагу. Король глубоко вдохнул и обеими руками вцепился в седло. Конь пронёс его ещё ярдов двадцать, в гущу людей; там король снова повернул и увидел, что разрыв между франками и сарацинами стал уже больше полёта стрелы. Бой прекратился.

Онемелой рукой Бодуэн отёр лицо. Обернувшись, он поискал взглядом старого Хамфри, Балана, своего дядю Жослена — но вместо них оказался лицом к лицу с Германом де Монтойей, прецептором тамплиеров.

   — Что случилось? — хрипло спросил король. — Почему они отступили?

   — Они не отступили, — сказал Герман. — Они знают, что победа за ними. — Он нагнулся и сплюнул на землю. — Им хорошо известно, что мы здесь в ловушке — за спиной у нас река. Оки могут и подождать. К завтрашнему утру подтянется остальное войско, и тогда они нас прикончат.

Бодуэн стиснул зубы, отгоняя трусливую слабость в себе, которая требовала броситься с воплем наутёк. Бог поможет ему, если он сохранит мужество. Сарацины дали ему отдых, дали шанс... но шанс мизерный. Солнце село. Небо было блёклым, как бумага. Как кожа на его руках, когда он снимал перчатки.

   — Езжай за мной, — сказал он и, намотав повод на запястье, поехал вдоль первых рядов своего войска — Герман ехал сбоку, пока не отыскал Бодуэна д'Ибелина и его брата Балана. Сгорбившись в сёдлах, они смотрели на восток, откуда, тёмная и пустая, наползала на горы ночь.

   — Где Хамфри де Торон?

Балан обернулся к королю:

   — Он поехал вниз, сир. Ты разве не видел его? Он был прямо перед тобой.

Его брат прошептал:

   — Боже мой, Боже, теперь мы попались. Вы только взгляните на это!

Герман де Монтойя сказал:

   — Надо переправиться на тот берег.

Позади него горстка тамплиеров выстроилась в жалкую двойную шеренгу. Среди них, на смешном невысоком коньке, был и Раннульф Фицвильям.

Бодуэн искал кого-то взглядом среди своих дворян.

   — Что с графом Триполи?

   — Ушёл, — мотнул головой Балан. — Он и его люди переправились, покуда мы дрались наверху.

   — Будь он проклят, — пробормотал кто-то себе под нос.

Бодуэн посмотрел за реку — на том берегу не было и следа Триполи. Он не стал ждать. Он бежал в укрытие, как только представилась такая возможность. Король подавил гнев. Он понимал, что граф Триполитанский прав: им всем следовало давным-давно переправиться на тот берег, и, если вся его армия выставила себя дураками, ему вовсе не обязательно было выставлять таким же дураком и себя, чтобы утвердить свою честь. А теперь вода в реке поднималась неотвратимо. Бодуэн провёл быстрым взглядом вдоль извилистого, разветвлённого русла, которое едва просвечивало сквозь мутный поток воды. Тело его было бесчувственным и бесполезным, как грязь. Опустив глаза, он увидел, как первый водяной завиток лизнул копыто его коня.

Один из тамплиеров сказал:

   — Нам нельзя оставаться здесь. Река прибывает быстро, к рассвету вода и сарацины изничтожат нас.

   — Идём вверх по реке, может, так нам удастся выбраться, — предложил Балан д'Ибелин.

Король выпрямился. Он должен принять решение; он должен как-то спасти своё войско, а он понятия не имеет — как. Бодуэн перекрестился. Бог поможет ему. В седловине перевала возникла белая капля — край восходящей луны. Король моргнул, перед глазами всё поплыло. Какое-то время он видел лишь пятна и тьму.

   — Мы должны переправиться через реку, — сказал он.

   — Сир, — проговорил Бодуэн д'Ибелин, — мой брат прав. Надо идти вдоль реки — вниз ли, вверх ли по течению, но вдоль.

Король дрожал. Он собрал повод, отчего конь затанцевал.

   — Пусть те, кто желает, следуют за вами. Те же, кто последует за мною, — вперёд!

Бодуэн не оглянулся посмотреть, поехал ли кто за ним. Конь рысью нёс его к реке, мерцающей в лунном свете, с ворчанием и рыком крутящейся в водоворотах.

Когда копыта коня зашлёпали по воде, король остановился и огляделся.

За ним пошли многие. Всюду, выше и ниже по реке, в темноте осторожно продвигались вперёд франкские воины. Слева от короля, вдалеке какой-то воин взревел и бросился на реку, точно на врага, которого он мог одолеть силой. За ним тотчас последовали ещё человек десять. В сгущавшемся мраке разглядеть их было трудно. Они шлёпали по отмелям, взметая в лунных лучах фонтанчики воды. Сперва река казалась мелкой, едва по колено коням, и, увидя это, добрая половина франков с криком бросилась вслед заводилам. Потом, на полпути к дальнему берегу, передние рыцари соскользнули на глубину.

Ничего этого король не видел, он услышал только плеск, жуткое ржанье коней, но воины вокруг него закричали, а кое-кто принялся звать:

   — Сюда плывите, назад!

Другие же кричали:

   — Вперёд! Продолжайте плыть!

А потом раздался вопль общего разочарования.

Король вцепился в руку человека, стоявшего рядом, — это оказался Герман де Монтойя.

   — Что там? Они переправились?

Тамплиер зорко вгляделся в озарённый луной сумрак. Он был так спокоен, что это казалось безумием.

   — Посредине течение очень быстрое. Коней сносит. Те, что покрепче, выплывают.

   — Пусть держатся друг за друга, — сказал король, — и продолжают плыть. Там удобное место? — Голос его сорвался.

Прецептор пожал плечами.

   — Разве разберёшь в темноте? — Он заговорил громче: — Братья, ко мне! Образуем цепь. Раннульф!

   — Здесь я.

   — Можем мы переправиться в этом месте?

   — Так же, как в любом другом, и даже скорее.

Сперва король не увидел норманна; потом разглядел, что тот, пеший, стоит по другую сторону от Германа и стягивает с себя сюрко. Король снова взглянул на реку. Большинство рыцарей отступило, отказавшись от попытки переправиться; в этот миг протрубил рог — Бодуэн узнал рог Балана. Множество конных воинов развернулось и рысью пустилось вверх по берегу реки. Король повернулся к тамплиерам.

   — Где твоя лошадь? — спросил Герман.

   — Пала, — сквозь зубы ответил Раннульф. Теперь он стягивал с себя кольчугу. Другие тамплиеры молча ждали, полукругом стоя за ними. Их было мало, самое большее — дюжина. Король обвёл их взглядом.

Большая часть его войска покинула его, последовав за Баланом вдоль реки. Он глубоко вздохнул и бросил быстрый взгляд на бурную реку. Мужество его поколебалось; он подумал, не поехать ли и ему за Баланом.

Герман отдавал приказы, строя тамплиеров в шеренгу.

   — Что ты возишься с кольчугой, осёл? — сказал он, наклонившись к Раннульфу. — Брось, нам пора двигаться.

Полуобнажённый Раннульф затянул на талии пояс мечом.

   — Я не собираюсь плыть в кольчуге.

   — А я скорей утону, чем буду ходить без доспехов, как простолюдин. — Герман повернулся к королю: — Сир, езжай за мной. Пусть этот болван останется при тебе. Святой, смотри, чтобы король добрался до того берега.

   — Держись за моё стремя, Раннульф, — сказал король.

Рыцарь подошёл к нему. Герман де Монтойя крикнул, и остальные тамплиеры двинулись вперёд рысью, разбрызгивая неглубокую воду. Король, рядом с которым шёл Раннульф, ехал следом за Германом. Вода едва покрывала голени Бодуэнова коня, и он шёл легко. Шеренга тамплиеров двигалась слева, отгораживая короля от бешенства стремнины. По шлёпающему звуку копыт Бодуэн понимал, что река становится глубже. Он вцепился в повод и переднюю луку. Они уже одолели почти половину пути. Внезапное, как паника, желание, чтобы всё это поскорей кончилось, охватило Бодуэна; он ударил коня и погнал его к другому берегу.

Кто-то вскрикнул, вода лизнула плечи его коня, забилась и вспенилась вкруг колен короля, а Раннульф вцепился в гриву и поплыл.

Пальцы короля костенели, хватка слабела. Зрение изменяло ему, он видел то лишь струю водоворота, то лунный взблеск, то прядь конской гривы, то чью-то руку, резко вскинутую в воздух. Перед ним в лунном свете белел край сюрко Германа, и король сосредоточился на этом белом клочке, глядя лишь на то, что двигалось перед ним.

Его конь споткнулся и поплыл, глубоко погрузившись в воду. Внезапно Бодуэн потерял равновесие, пошатнулся, всплыл, подхваченный водой, — его попросту вымывало из седла. Впереди, в кипящей воде колыхалось белым пятном на лунном серебре сюрко Германа; на миг оно, казалось, выросло... а потом исчезло.

Король заморгал, пытаясь вновь разглядеть белый силуэт, — но воду рассекал лишь чёрный овал конской головы. Бодуэн ощутил головокружение. Повод выпал из леденеющих рук прокажённого короля.

Раннульф подхватил его. Свисая с конского бока, король погрузился в воду до подмышек, спиной он прижимался к груди Раннульфа, который руками вцепился в седло по обе стороны от юноши. Бодуэн шевелил ногами — без толку. Вода плескала ему в рот. Он перебросил правую руку через седло и стиснул онемевшими пальцами кожу дальнего стремени. Он ничего не видел, а слышал лишь рёв и плеск реки. Конь плыл. Наполовину повиснув на седле, король тоже плыл — между рыцарем и конём.

   — Помогите! — вдруг услышал он у самого уха. Бодуэн вслепую выбросил правую руку, накрепко вцепился пальцами в жёсткие волосы неведомого рыцаря.

Их направляла река. Стремнина несла их к головокружительным водоворотам. Только что они плыли по чистой воде — и вдруг оказались в мешанине веток. Король прижался лицом к плечу, чтобы уберечь глаза. Его левая рука плотно обвивала шею Раннульфа. Он ударился коленом о землю. Конь тащил его сквозь ветки, они трещали и ломались. Он уже был не в реке. Миг спустя Бодуэн понял, что наконец-то может расслабиться — и расслабился, и упал на четвереньки на сухую землю.

Кто-то ещё рухнул на него. Грубая рука коснулась волос.

   — Неплохо плаваешь, малыш.

Бодуэн потрясённо поднял голову:

   — Где... где остальные?

Вокруг было только серебристое лунное сияние да чёрные тени на речном берегу.

   — Не знаю, — сказал Раннульф. — Пойду посмотрю.

Снова грубоватой лаской взъерошив королю волосы, тамплиер поднялся и ушёл.

Король опустился на песок. Спотыкаясь и фыркая, из реки выбралась ещё одна лошадь; он слышал, как кто-то кричит дрожащим голосом. Бодуэн крепко потёр кулаком глаза, чтобы лучше видеть; ему стало куда спокойнее теперь, когда его и сарацин разделяла река. Он быстро осмотрелся, отыскивая взглядом остатки своего войска.

Кроме дюжины тамплиеров, собравшихся позади него, на берегу никого не было. Если кто-то из христианских рыцарей и перебрался через реку живым — они бежали прочь, едва ступив на сухую землю. Король вновь опустился на песок и уткнул голову в колени.

   — Герман, — сказал Стефан. — Где Герман?

   — Герман погиб, — сказал Раннульф. Полуголый и вымокший, он помимо собственной воли дрожал. — Он потерял седло, и кольчуга утащила его под воду.

   — Упокой Господи его душу, — сказал Ричард ле Мен и перекрестился.

Стефан отвернулся.

Тамплиеры собрались на тёмном берегу реки.

   — Нам нужен магистр, — сказал Ричард Медведь. — Кто здесь дольше всех? Ты, Святой?

   — Тринадцать лет на Троицын день, — сказал Раннульф и помедлил, давая другим время сказать что-нибудь — но все промолчали. — Ну что ж, ладно, — сказал он. — Слушайте. У нас два приказа: защищать короля и вернуться в Иерусалим. Мы пойдём прямо на запад, к горной дороге. — Он обвёл взглядом лица спутников. Большинство рыцарей было из Иерусалимского Храма. Все измождены, кое-кто ранен. — Соберите коней и доспехи. Разведите костёр. Отдохнём немного — ив путь.

Он выпрямился, окостеневшая спина хрустнула. К нему подошёл Ричард ле Мен.

   — Что с твоим конём?

   — У меня нет коня. — Раннульф думал о Германе, хотя знал, что делать этого нельзя. Он думал о Германе, который скользит на дно в своей железной кольчуге. Раннульф перекрестился.

У Медведя, как всегда, мысли были более насущные.

   — Мой конь едва дышит. Там, на лугу, бегает несколько лошадёнок. Позволь, я пойду и поймаю их.

Раннульф кивнул:

   — Возьми кого-нибудь в подмогу. Где король?

Медведь кивком показал вниз по течению.

   — Куда он денется? — и направился к другим рыцарям. На тусклом песке у реки, свернувшись, как щенок, в изгибе принесённого разливом ствола, спал король. Раннульф подошёл поближе, убедился, что мальчик просто спит, а потом завернул за кусты, помочился и, отойдя немного в сторонку, преклонил колени на мягкой сырой земле, совсем рядом с бешено несущейся рекой.

Герман, думал он, будь ты проклят, Герман, что же ты натворил? Рука его двигалась сама собой, сотворяя крест. Прежде он не задумывался, как сильно любит Германа.

На миг он ощутил, как поражение, подобно леденящему холоду реки, тянет его вниз.

Раннульф несколько раз повторил все молитвы, прося Бога сказать ему, что делать. Ответа не было, но ему стало легче, и он решил, что и так делает то, чего хочет Бог. Тогда он попросил Бога исцелить его ноющую руку. Он прочёл «Символ Веры» за Германа и других воинов, которых теперь, как валуны, волокла по своему дну река. И понадеялся, что Жерар де Ридфор мёртв.

Он отогнал ещё один прилив чёрной безнадёжности. Надо продолжать путь: король вверен его заботам, а за горами лежит Иерусалим. Река не задержит сарацин надолго. Утром они придут. Раннульф поднялся на ноги, чтобы вернуться к своим воинам.

— Святой? — По прибрежному лугу к нему шагал Ричард ле Мен. Король всё так же спал, и Раннульф пошёл помогать Медведю ловить лошадей.

ГЛАВА 11

На берегу реки воины разложили костёр и поджаривали над ним кусочки мяса захлебнувшейся лошади. Нанизав мясо на палочки, они сидели почти в самом огне и молчали. Все, кроме Стефана.

   — Герман, Илер, Педро — они все умерли, я видел. Господи, поверить не могу!..

   — Ох, Стефан, заткнись, — устало сказал кто-то.

   — И не подумаю! Мои друзья мертвы, мои братья, мои... мои... Герман мёртв, а я ничего не могу сделать, не могу их спасти, не могу за них отомстить; будь всё проклято, я даже не могу найти их тела и похоронить их, как достойно христиан!

Раннульф отошёл от костра к берегу реки. Из темноты Медведь подвёл к нему нескольких коней.

   — Тебе нужен крупный гнедой, — сказал он, — но и мне тоже. Будем тянуть палочки на него?

   — Нет, — сказал Раннульф, — бери его себе. Мне вполне подойдёт вороной.

Несколько коней доплыли до берега без седоков, и Медведю удалось изловить четверых. Самым большим и сильным был тот гнедой, что пришёлся ему по душе, но в вороном чувствовались быстрота и осторожность. У него не было седла. Раннульф подошёл к другому коню и принялся снимать с него упряжь. Медведь сказал:

   — На остальных лошадях можно соорудить носилки для щенка. — Он имел в виду короля.

За спиной у них, у костра, голос Стефана сорвался измученным всхлипом:

   — Почему Господь поступил так с нами? Почему повернулся к нам спиной, если он нас так любит?

Ему отозвался ропот возражений — а возможно, и согласия. Под седлом Раннульф обнаружил сложенную вдвое плотную попону; она промокла насквозь, но, когда Раннульф развернул и встряхнул её, попона оказалась достаточно велика, чтобы укрыть его. Он благодарно завернулся в грубую шерсть и затянул поверх пояс с мечом.

У огня Стефан всё говорил:

   — Нас считают рыцарями Бога. Тогда почему же Бог уничтожает нас? Это ложь, это всё ложь, и Герман мёртв, и мне уже на всё наплевать!

Ричард взнуздывал гнедого. Поверх конской головы он взглянул на Раннульфа.

   — Ты теперь магистр, так заткни ему глотку.

   — Он просто напуган, — сказал Раннульф. — Все напуганы.

Воины слушали молча, но вот другой голос завёл ту же песню:

   — Нет смысла возвращаться в Иерусалим. Нас всё равно возненавидят там за это поражение.

   — Бог отринул нас! — посдержал ещё кто-то.

   — Кто хочет уйти — пусть уходит!

Этот голос прозвенел так резко и ясно, что Раннульф обернулся взглянуть на его обладателя.

Юный король вышел из сумрака к пляшущему пламени костра. На нём по-прежнему была щегольская расшитая куртка, вся в речной грязи, — но ни короны, ни шлема, ни шляпы, ничего, что скрывало бы его лицо, и пляска огненных струй сделала исковерканные черты ещё страшнее, чем при ярком свете. Голос его прерывался, но был полон жизни.

   — Идите! Никто не узнает, не вспомнит о вас, никому не будет до вас дела. Я возвращаюсь в Иерусалим. Тех, кто пойдёт со мной, полюблю я и возлюбит Господь — навечно; остальные же пусть уходят, пусть канут во тьму и пустошь! Идите!

Раннульф повернулся к коню:

   — Не думаю, чтобы ему понадобились носилки.

Медведь только проворчал что-то, потрясённый до глубины души.

   — Сэр Раннульф! — позвал король. — Когда мы выступаем?

   — Когда прикажешь, сир.

   — Тогда я приказываю — немедля! — Король шагнул к нему. — Где мой конь?

Позади него, у костра, поднимались воины — опустив глаза, сгорбившись, они тем не менее шли за ним.

Медведь подвёл королю коня. Другие рыцари поспешили к своим скакунам. У костра остался только один тамплиер — он сидел равнодушно, задвинув ноги в мерцающие угли, снимал пальцами с палочки ошмётки мяса и отправлял в рот. Раннульф подошёл к нему.

   — Мыш, — сказал он, — вставай.

   — Я никуда не пойду, — непреклонно заявил юноша. — Не желаю больше заниматься этим.

   — Вставай, — повторил Раннульф, — не то я сперва выбью из тебя всё дерьмо, а потом ты всё равно побежишь, куда прикажут.

Мальчишка не шевельнулся. Мгновение Раннульфу казалось, что и вправду придётся поколотить его; он расстегнул пояс, сбросил попону — и тут Стефан встал и пошёл к коням. Раннульф не смог сдержать дрожи. Он был рад, что бить Стефана не пришлось. Он не уверен был, что сумеет нанести хотя бы удар. Раннульф наклонился за попоной — прикрыть наготу, и тут колени его дрогнули, а спина заныла. Он ощутил себя дряхлым и глупым стариком, который под покровом ночи зябко кутается в одеяло. Снова начался дождь. Раннульф пошёл к своему коню и взобрался в седло.

Стефан подтянул подпругу и опустил стремена. Раннульф и Ричард ле Мен, оба уже в сёдлах, наскоро советовались с королём.

   — Если мы пойдём верхней тропой, то к рассвету будем у истоков Крессона. Побережём коней, — сказал Раннульф, повернувшись, громко скомандовал остальным: — Разбейтесь по парам и стройтесь в две колонны. Медведь, становись в пару с королём и веди отряд.

Все зашевелились, перестраиваясь, а Раннульф натянул повода разворачивая коня к Стефану.

   — Что, не доверяешь мне? — спросил Стефан. Он замёрз; кольчуга была влажной и липкой на ощупь, пальцы онемели, и кончики их словно превратились в лёд. Раннульф ничего не ответил, но, когда двойная колонна построилась и двинулась вперёд, развернул коня нога к ноге со Стефаном. Вместе они замкнули строй.

Стефан сгорбился в седле, ожидая, что сейчас начнутся нагоняи или поучения, однако, к его изумлению, старший рыцарь обхватил себя руками, тяжело осел в седле и задремал. Стефан стиснул зубы. Впереди, едва различимые в темноте, два ряда всадников рысили по отрогу горы. Луна теперь была впереди, скатывалась к дальнему краю неба, ведя их домой.

Стефан думал о Германе — с такой болью, что порой даже стонал. Он должен был принять любовь Германа, ушедшую теперь навсегда. Он чувствовал, что лишился чего-то жизненно необходимого, что он ограблен, обделён, словно при нарезке земельных наделов. Ему хотелось поговорить, но рядом был только Раннульф; закутанный в вонючую попону, он спал мёртвым сном. Конь его карабкался по неверной тропе, и Раннульф качался и мотался в седле, точно куль с мукой. И как только можно вот так спать на лошади, подумалось Стефану.

Дождь прекратился. Они скакали на восток, где дожди были редкостью. Стефан, до того промокший насквозь, теперь чересчур быстро просох; ни у кого из них не осталось, чем утолить жажду.

Когда наступил рассвет, колонна остановилась на склоне под самым гребнем горы, и тогда Раннульф проснулся.

Воины озирались, негромко переговариваясь:

   — Где мы? Куда идти дальше?

Голый склон был на вид неотличим от прочих: песок и песочного цвета камни, сквозь которые кое-где пробивалась жёсткая уродливая трава. Стефан увидел, что на ней блестит роса, и в горле у него вмиг пересохло. Раннульф поднял повод и рысью поехал в голову колонны. Стефан поскакал следом.

Ричард ле Мен и юный король ждали во главе строя, но Раннульф лишь махнул рукой, приказывая Стефану следовать за ним, и поскакал вперёд, на самую кромку хребта. Стефану пришлось пустить коня галопом, чтобы угнаться за ним.

Медленно разгорался рассвет. Тучи уплывали на запад. Пролегая в траве, дорога косо срезала крутой угол склона. Раннульф короткой рысью направил по ней коня. Стефан скакал следом, отставая на шаг. На гребне они остановились.

Склон позади них скрывался во тьме; склон впереди был омыт утренним светом, так что каждая веточка, каждый камушек отбрасывали резкую тень. Дорога глубоко вгрызалась в землю, зигзагами прорезая склон — вниз, к расселине, где густо рос кустарник и звенели голоса птиц.

Сердце Стефана ёкнуло. Где есть кусты — есть и вода. Его конь потянул носом и тоненько заржал. Ну конечно, вода! Раннульф проехал несколько шагов вниз по дороге и снова натянул повод. Стефан спустился за ним, остановился рядом и двинулся, едва двинулся с места тот — охотно, едва не повизгивая от нетерпения... но Раннульф снова проехал лишь несколько шагов. Конь Стефана рвался вперёд, юноша с трудом сдерживал его; ему хотелось закричать на Раннульфа, чтобы тот ехал дальше — к воде, к воде!

Бесформенный в своей грязной попоне, Раннульф привстал в стременах, точно волк, нюхая воздух. Рот Стефана горел. Поезжай, мысленно кричал он, поезжай же! Конь Раннульфа нетерпеливо тряс головой, переступал на дороге, кружа под тяжёлой рукой, что держала его повод.

Птичий гомон делался тем громче, чем выше поднималось солнце, и стайки птиц уже закружили в воздухе. Они взлетали из чёрного переплетения ветвей, кружась, рассыпаясь, порхая над голым склоном.

Внезапно вся стая взвилась в вышину и умчалась на запад, а Раннульф пришпорил коня и галопом поскакал вверх по дороге. Мгновение Стефан, удивлённо разинув рот, смотрел ему вслед, — а потом из расселины начали изливаться сарацины.

Они были на верблюдах. Буро-серые звери брели через склон, даже с виду слишком массивные, чтобы двигаться быстрее. По бокам у них сидели стрелки. Поворачивая коня, чтобы следовать за Раннульфом, Стефан мельком увидел плещущие на ветру одежды сарацин, изгибы рук, дуги луков, — а потом в воздух взметнулись стрелы. Конь Стефана застыл было на месте, неистово молотя копытами тропу. Мимо прошуршала стрела — и он помчался по траве через гребень горы.

Раннульф ждал. Король и другие тамплиеры уже скакали прочь по склону, уходя с дороги, поднимаясь к вершине другой горы. Стефан приник к седлу, посылая коня вперёд. Раннульф галопом скакал рядом с ним. С воем и гиканьем сарацины устремились за ними.

Склон становился круче. Конь Стефана цеплялся за каждую выбоинку на голой каменистой земле. Раннульф вырвался вперёд и резко свернул вдоль края расселины, что раной прорезала склон. Стефан повернул следом. Не было ни дороги, ни даже ровного места, с одной стороны возносился к небу отвесный горный склон, с другой — ниспадала в бездну, полную тоней, расселина. Раннульф безо всякого сомнения поворотил коня и, не разбирая дороги, понёсся вниз.

Конь Стефана заартачился, попятился, норовя остановиться. Визг сарацин терзал уши. Стефан руками и шпорами вынудил коня перевалить гребень и помчался вниз по склону за Раннульфом. Они спускались по мешанине из камней и песка, кони съезжали на хвостах, вытянув передние ноги, и, оказавшись наконец внизу, конь Стефана подпрыгнул так, что юноша едва не вылетел из седла.

Сарацины остались наверху и с кромки обрыва осыпали рыцарей оскорблениями и стрелами. Конь Стефана устало вскарабкался на противоположный склон расселины, куда более пологий и короткий, добрался до обширной луговины, и скоро юноша присоединился к Раннульфу и другим тамплиерам.

Они выстроились на вершине, глядя через расселину на сарацин. Кони ржали, всадники кричали, грозили друг другу кулаками и корчили рожи. Всё это продолжалось недолго; Раннульф проехал вдоль строя к Медведю и королю.

   — Плохо наше дело, — сказал он. — Они нас опередили — должно быть, объехали вокруг Тиверианского озера.

Конь Стефана вынес его в самый разгар обсуждения почти что в объятия короля. Стефан пробормотал извинения, которые Бодуэн пропустил мимо ушей — его внимание было целиком приковано к собеседникам. Медведь охватил руками луку седла.

   — Можем мы обойти их?

Раннульф почесал бороду.

   — Прежде всего нам надобно найти воду. — Он дёрнул подбородком на восток. — Там, за пиком, источник. Не по пути, зато безопасно.

   — А он по пути в Иерусалим? — спросил король.

   — Если мы не добудем воду и не дадим отдыха коням, — сказал Медведь, не глядя на него, — Иерусалим с равным успехом может быть и за морем.

Король упрямо проговорил:

   — Я не потерплю и шага в сторону от пути в Иерусалим. Я хочу ехать дальше.

Раннульф коснулся его руки:

   — Мы так и делаем. Обрати внимание. — Он кивком указал через плечо на сарацинских лучников, которые по-прежнему следили за ними и выкрикивали оскорбления через расселину. — Теперь они будут высматривать нас, следить за дорогами. Мы должны действовать как-то иначе. Следуй за мной. — Однако он не трогался с места. Не отнимая руки, он пристально глядел на юного короля. — Следуй за мной, — с нажимом повторил он.

   — Веди, — сказал король.

   — Хорошо. — Раннульф заставил коня попятиться, выводя его из полукруга всадников, и поскакал прочь.

Он повёл отряд на запад через сухой голый холм; рыцари снова построились двойной колонной, Стефан скакал справа от Раннульфа. День разгорался — и его пересохшее горло болело всё сильнее, а желудок болезненно бился о позвоночник. Он чувствовал, что весь дрожит, как листок на ветру. Спустя какое-то время Раннульф повернулся к нему и сказал:

   — Спи.

   — Не могу.

Норманн рассмеялся.

   — Спи, Мыш, — повторил он и больше не говорил ничего, а только вёл их вниз по высохшему руслу меж холмов. Стефан смотрел вперёд. Он знал, что не сможет уснуть, — не в такой опасности, не в этой чужой стране.

Потом — казалось, всего через считанные секунды — Стефан проснулся. Конь его бешено фыркал и ржал, проталкиваясь между другими конями, и Стефан понял, что они нашли воду.

Повод выскользнул из его пальцев. Это был не источник, не деревня — вокруг были только низкорослые деревца с ветвями, изогнутыми точно руки, и тёмными узкими пальцами листьев. За ними вставал растрескавшийся песчаниковый обрыв. Озерцо было таким крохотным, что его невозможно было разглядеть за конями, которые сбились в кучу, чтобы напиться. Стефан чувствовал, как с каждым долгим глотком раздувается брюхо его скакуна. Все прочие воины спешились — кроме юного короля, устало поникшего в седле. Его лицо, изглоданное болезнью, посерело.

Меж коней проталкивался Медведь; в руках у него была кожаная чаша. Возле королевского коня он остановился, протянул чашу Бодуэну, и Стефан увидел, что она полна мутной воды.

   — Сир, — сказал Медведь, — кони осушат это озерко до дна. Вот, возьми, пока хоть что-то осталось.

Воины собирались вокруг, разбирали поводья, взгляды их то и дело устремлялись на чашу. Конь Стефана поднял голову, удовлетворённый. Юный король принял от Медведя воду и переводил глаза с одного рыцаря на другого.

   — Я не могу пить, когда столь многие страдают от жажды. — Он протянул чашу тому, кто стоял ближе. Им оказался Стефан.

На миг Стефан испугался, видя лишь искалеченную руку, что предлагала ему воду. Но поднял глаза на уродливое лицо короля — и прозрел величие королевской души. Он вспомнил, что говорил о короле Герман, и понял, что этот жест — благословение.

   — Благодарю, сир. — Он принял чашу из рук короля.

Вода была в его ладонях, а жажда мучила его сильно, — но величие короля оказалось сильнее. «Через несколько часов, — подумал Стефан, — я, возможно, всё равно буду мёртв».

   — Я не выпью прежде моих братьев, — сказал он и предложил чашу стоявшему рядом Раннульфу.

Рыцарь удостоил его странным взглядом и передал чашу следующему воину, тот — следующему, и она поплыла из рук в руки, и никто не пил, пока чаша не возвратилась к королю. Прокажённый принял её и проговорил дрогнувшим голосом:

   — Вы наилучшие рыцари изо всех, что когда-либо служили каким-либо королям.

Он отпил; а затем каждый из них выпил по глотку — поистине, они испили одну чашу на всех.

И снова рыцари скакали через холмы. К концу дня они оказались в славной долине, открывавшейся на запад, так что солнце, казалось, скатывается по ней к самой грани мира. Дорога бежала посреди долины, между дынными бахчами и ухоженными апельсиновыми деревьями оазиса. Двойной колонной рыцари рысили вниз, в пальмовую рощицу, — к колодцу и горстке глинобитных хижин.

Стефан напряжённо выпрямился, волосы у него на голове зашевелились. Здесь были люди — вернее, песчаные крысы.

Они выбегали поглазеть на пришлых рыцарей — с полдюжины смуглых тощих мужчин в пыльных одеждах, несколько голых ребятишек. Две женщины, завидев рыцарей, торопливо отпрянули от колодца и, вскинув корзины на головы, пошли прочь, прямые и статные, точно колонны, под своей грузной ношей. Меж гибкими, без ветвей стволами пальм паслись верблюды. Рука Стефана потянулась к рукояти меча. Он подумал о том, понимает ли Раннульф, что делает?..

Раннульф не обращал на местных жителей никакого внимания. Он вёл рыцарей прямо к колодцу, огороженному низкой кирпичной стеной. Подняв руку, он остановил колонну. Ещё раньше он сбросил вонючую попону и привязал её позади седла, перекинув пояс с мечом через плечо. Теперь, полуобнажённый, он спешился, отдал меч и повод Стефану, подошёл к колодцу и опустил в воду кожаный мех.

Стефан спрыгнул на землю, то же сделали и прочие рыцари. Кое-кто из местных обитателей подошёл поглядеть на них, но держались они на безопасном расстоянии от тамплиеров. Среди них были женщины и дети, мужчин же совсем мало. Стефан почувствовал облегчение. Он повесил меч Раннульфа на его седло и повернулся к своему коню, чтобы ослабить подпругу.

   — Кто эти люди?

   — Бедуины, — сказал Раннульф. Он вытащил истекающий каплями мех и вылил его в жёлоб у подножия колодца. — Они не причинят зла, нас слишком много. К тому же они, вполне возможно, христиане. — Кони столпились кружком, они изнывали от жажды, и Раннульф снова опустил мех в колодец. Один из рыцарей шагнул к нему и взял у него верёвку.

   — Я займусь этим, Святой.

Раннульф склонился над жёлобом, зачерпнул немного воды и напился. Кони и люди сгрудились подле желоба, кони возбуждённо ржали. Раннульф выскользнул из их круга и оглянулся на бедуинов.

   — Ты куда? — спросил Стефан.

   — Я голоден, — сказал Раннульф. Вытянув руку, он направился к бедуинам и заговорил с ними на арабской тарабарщине.

Стефан смотрел ему вслед, потрясённый. Он не понимал ни слова, но протянутая рука и склонённая голова Раннульфа не позволяли ошибиться: он просил милостыню. Гордость Стефана возмутилась, и он стыдливо отвёл взгляд. В желудке у него заурчало. Он протолкался к воде.

Раннульф вернулся через несколько минут и уселся на стене у колодца. Он жевал. Стефан изо всех сил старался держаться поодаль, но голод подстёгивал его; он подошёл к рыцарю и увидел, что тот держит в руках круглый плоский хлеб.

   — Ты попрошайничал, как юродивый или нищий, — сказал Стефан. Он сел на стену подле Раннульфа, взгляд его был прикован к хлебу, просить о котором ему не позволяла гордость.

   — Я монах, — сказал Раннульф. — Меня кормит Бог. А ты что, хотел бы, чтобы я добывал себе пищу оружием?

К ним подошли другие, и он разломил хлеб и раздал всем по куску.

   — Так было бы лучше, — заметил Стефан. — Тогда мы хоть наелись.

   — Этого хлеба им было явно недостаточно: кое-кто из воинов вовсе не получил ничего. Король отдал свой кусок одному из обделённых. Он прятался среди рыцарей, не желая, чтобы его видели чужаки, которые собрались вокруг, блестя любопытными чёрными глазами. Дети возились в пыли; женщины прикрывали лица краем покрывал. Рука Стефана вновь потянулась к мечу. Было бы так просто отобрать у этих людей всё, что ему нужно...

Из толпы вышла старуха с корзиной. Лицо её, всё в морщинах и складках, было испещрено синеватыми точками.

   — Тамплиерр, — сказала она на ломаном французском, — тамплиерр. Бог хранить святой рыцари. — Она сняла с корзины платок — там были хлебы. Опустив корзину наземь, старуха отступила и широким движением руки предложила рыцарям её содержимое.

   — Вот видишь, — сказал Раннульф Стефану. — Ешь.

Потрясённый юноша отпустил меч, потянулся и схватил тёплую круглую лепёшку.

ГЛАВА 12

Рука Раннульфа горела, и боль жарко пульсировала в глубине раны. Он погрузил раненую руку в мех, полный воды с иссопом и солью, а другой рукой бросал в рот хлеб. Стефан Мыш протянул ему чашу. Раннульф осушил её и вновь наполнил из желоба.

Тамплиеры, и король среди них, сидели вокруг колодца. Женщины принесли три корзины хлеба, теперь уже почти опустевшие, но, когда Раннульф потянулся за последним куском, прибежала девочка с ещё одной полной корзиной. Остальные селяне столпились у колодца, глазея и болтая. Дети побойчее похлопывали и гладили рыцарских коней, привязанных в ряд у ограды. Спускалась ночь.

Король сказал:

   — Быть может, Саладин сейчас уже берёт Иерусалим.

Раннульф покачал головой.

   — Нет, вначале он вырежет тех, кто остался в живых из нашего войска, — а оно изрядно разбежалось, и ему придётся потрудиться. Но он не оставит за собой никого. После Рамлеха — не оставит. — Он был по-прежнему полугол, а с вечером похолодало. — Мне нужна рубашка.

Эти слова он сказал по-арабски, ни на кого не глядя; среди бедуинов возникло быстрое движение.

   — Но потом он наверняка ударит на Иерусалим, — не отступал король.

   — Мы будем там прежде Саладина, — сказал Раннульф. — Обещаю тебе.

Медведь сказал:

   — Святой, у них тут есть церковь. Можно отслужить мессу.

Вернулась та самая старуха — предводительница клана, — неся целую охапку одежды. Она опустила тряпье в пыль перед Раннульфом, однако уходить не спешила. Кожа на её лице обтягивала кости туго, словно шатёр, синие татуировки украшали лоб и щёки.

   — Ты ранен, — сказала она. — Позволь, я полечу твою руку.

Он покачал головой.

   — Я обетован Богу. Женщина не может коснуться меня.

   — Бог милостив к тебе. У меня есть снадобье, с ним рука заживёт скорей.

   — Божьей милости с меня довольно, — сказал Раннульф. — Нам нужна ваша церковь.

   — Я пришлю священника.

   — Нет. Не нужно священника. И вот ещё что: скажи другим, когда мы войдём внутрь, все должны держаться подальше, покуда мы не выйдем из церкви.

   — Всё будет сделано, — сказала старуха. — Святой человек, помолись за нас, давших тебе пищу.

Она отошла, а Раннульф поднял принесённую одежду — это оказался длинный просторный халат с капюшоном.

Он оделся и вновь уселся среди воинов.

   — Святой, — сказал Медведь, — это первая битва Мыша.

Мы должны умертвить его.

Стефан вскинул голову:

   — Что?!

Раннульф поглядел на него и кивнул Медведю:

   — Ты прав. Хорошо. Как быть с ним? — Он указал подбородком на короля.

   — Я отстою мессу с вами, — сказал король.

   — Это обряд тамплиеров, — предупредил Раннульф.

Воины зароптали и придвинулись ближе.

   — Он ничем не хуже нас, — сказал один из них, Фелкс ван Янк.

   — Лучше, — сказал Раннульф, — но он — не тамплиер.

   — Я выслушаю мессу, — громко заявил король. — Мне всё равно, кто отслужит её.

   — Что вы собираетесь сделать со мной? — спросил Стефан.

Раннульф обратился к королю:

   — Ты не предашь нас?

Бодуэн моргнул:

   — Предать вас? Как?.. Нет, я никогда вас не предам.

   — Хорошо, — сказал Раннульф. — Ты можешь пойти в церковь с нами, но не должен выходить оттуда, пока не уйдём мы все. И ты должен служить мессу вместе с нами. Если не сможешь — закрой глаза, чтобы сказать потом, что ничего не видел.

   — Решено, — кивнул король. Глаза Стефана были круглыми от тревоги. Раннульф хлопнул его по плечу и отошёл, чтобы набрать пригоршню пыли и пригоршню золы.

Селение плотно окутала ночь — колодец чистой прохладной тьмы под ясной россыпью звёзд. Король Бодуэн вместе со всеми пошёл к церкви — всего лишь ещё одна хижина, только с дверью побольше и крыльцо похоже на выпяченную нижнюю губу. Раннульф и Ричард ле Мен стояли на крыльце; меч свой Раннульф снова держал в руке, а ножны, наклонясь, положил у входа. В длинном просторном бурнусе он был вылитый сарацин.

Король перекрестился.

   — Бог хранит нас всех. — Между Раннульфом и вторым рыцарем он прошёл в маленькую церковь, остальные втянулись за ним и закрыли дверь.

Хижина была так тесна, что дюжина рыцарей наполнила её целиком. Здесь был низкий каменный алтарь с покровом, на котором уже горели две небольшие светильни. Когда вошёл король, двое рыцарей снимали со стены крест.

Дыхание короля пресеклось. Он чувствовал на себе взгляд Раннульфа. Взгляды других тамплиеров. За ним следили, стремясь узнать, как он примет всё это, действительно ли он — один из них. Рыцарь у алтаря, единственный изо всех, внёс в церковь меч, и теперь ремнём укрепил клинок остриём вниз на месте, где висело распятие.

Так сделан был Крест. Король перевёл дух. Это было не так уж и чуждо ему.

Он замешался среди рыцарей, что ждали у алтаря.

Кое-кто уже стоял на коленях, молясь, и король тоже преклонил колени и возблагодарил Господа, который хранил его. Он молил Бога дать ему достигнуть Иерусалима прежде Саладина, дать ему шанс защитить город. Он просил Господа даровать ему смерть в бою, внезапную и чистую, — а не медленное гниение заживо.

А потом рыцари поднялись и тесно сошлись вокруг алтаря. Юный Стефан, которого прозвали Мышом, стоял посредине. Вид у него был испуганный; он не знал, что с ним станут делать. Рыцари ничего ему не сказали, но Медведь и Германов рыцарь по имени Фелкс подошли к нему и сняли с него всю одежду — кроме штанов. Потом, положив ему руки на плечи, они принудили его стать на колени на кучу земли перед алтарём.

Подошёл Раннульф и опустился на колени перед Стефаном — лицом к лицу, обе руки сжаты в кулаки. Медведь встал сзади и ладонью пригнул голову Стефана.

Раннульф сказал:

   — Протяни руки, Мыш.

Рыцарь протянул обе руки ладонями вверх. Тамплиеры сомкнулись вкруг него — плечом к плечу, как стена. Раннульф поднял один кулак над левой ладонью Стефана и высыпал в неё пыль.

   — Эта пыль — твоя пыль, — сказал он.

Он протянул другой кулак над правой ладонью Стефана и наполнил её золой.

   — Эта зола — твоя зола.

   — Аминь, — произнесли рыцари, кольцом сомкнутые вок руг них.

Раннульф крепко сжал запястья Стефана.

   — Стефан, отдаёшь ли ты свою жизнь Господу?

   — Отдаю, — нетвёрдым голосом проговорил Стефан.

Раннульф повернул его руки ладонями вниз, так что пыль и зола просыпались на пол.

   — Отныне ты мёртв. А потому не бойся смерти и, когда Бог призовёт тебя, иди с радостью, потому что душа, отданная доброй волей, воистину спасена. Отворачивайся впредь от общества живых, но держись нас, своих братьев, кои также мертвы. — Он положил руки на плечи Стефану и склонил голову. — Oremus[17].

Другие рыцари тоже опустились на колени, наложили руки на Стефана и в один голос начали произносить слова «Верую»:

   — Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, и во Иисуса Христа, единого Его Сына...

Король молча наблюдал за происходящим, но, когда рыцари молились, слова сами пришли ему на уста, и он произнёс их вместе со всеми. Грудь его теснилась. Вне сомнения, это всё — ересь, богохульство, достойный проклятия грех. Однако Бодуэн сочувствовал этому: сердце говорило ему те же слова. Он был одним из них.

Рыцари отступили, вновь образовав три ряда, в котором последним стоял король, а рядом с ним встал поднявшийся Стефан, по-прежнему почти обнажённый. На его щеке темнела полоска сажи. Юноша плакал; руки его дрожали. Он произносил молитвы голосом, переполненным чувствами.

Они начали мессу — все вместе. Король присоединился к ним — охотно и от всего сердца. Месса шла достаточно верно. Кое-кто из рыцарей запинался в латыни, зная её лишь изустно, и Раннульф, стоявший перед ними, не произносил проповеди, но все они вместе произносили покаяние, «Кирие Элейсон», «Верую», «Отче наш». Раннульф произнёс слова Таинства, которые поместили среди них Христа. Из рук в руки передавали каравай хлеба и чашу с колодезной водой.

Король отломил кусочек хлеба и отпил глоток воды; и казалось ему, что он вкушает кровь и плоть.

За чашей шёл Раннульф. Он останавливался перед каждым воином, говорил:

   — Бог дарует тебе это.

И, наклонясь, целовал рыцаря в губы.

   — Бог дарует тебе это.

И наносил рыцарю удар по голове.

Рыцарь падал на колени, опускал голову и начинал молиться.

Король держался твёрдо, но мысли его мешались — он гадал, сделают ли с ним то же самое. Это уж была очевидная ересь. Он должен отойти в сторону. Закрыть глаза, как советовал Раннульф. Однако Бодуэн не смог отшатнуться. Он был один из них. Раннульф по ряду подходил к нему. Теперь на коленях стояли все тамплиеры — все, кроме него и Раннульфа.

Тамплиер встал перед ним.

   — Бог дарует тебе это.

Бодуэн почувствовал прикосновение его губ к своим и подивился их твёрдости.

   — Бог дарует тебе это.

И удар поверг его на колени.

Ночь они провели в церкви. Утром, не успел разгореться рассвет, они взяли коней, которых селяне накормили, напоили и обиходили, и меж холмов поскакали на юг. Дожди породили новую траву, и она зеленела сквозь иссохшие старые стебли, а в низинах и трещинах ещё оставалась вода, дар небесный. Вечером рыцари наконец вернулись на высокогорную тропу к Иерусалиму — она тянулась ущельем между скалистыми крутыми горами. У подножия длинного пологого склона, что вёл к перевалу, из земли торчали большие валуны — точь-в-точь яйца птицы рок, что скатились с вершины горы и погрузились в песок. Здесь тамплиеры стали лагерем, и Раннульф послал двоих разведать, что на вершине.

   — Ты так осторожен, — горько сказал король. — Мы никогда не вернёмся в Иерусалим. — Он весь окостенел, и зрение изменяло ему настолько, что он не сумел даже распрячь коня. Раннульф отодвинул его и расстегнул уздечку. Разведчики возвращались — взволнованные.

Одним из них был Медведь.

   — Там, на перевале, сорок турецких лучников! — не успев отдышаться, выпалил он.

Король тяжело опёрся о круп коня. Опять задержка. Но теперь он хотя бы стал лучше видеть.

Раннульф спросил:

   — Одни только стрелки? А верблюды, лошади?

   — Я осмотрел весь лагерь. Там только лучники, лёгкие доспехи, маленькие кони, никаких вьючных животных. Если судить по кострам, они здесь меньше дня. Слуг у них нет, припасов — тоже.

   — Можем мы обойти их? — спросил король.

   — Возможно, — сказал Раннульф.

Медведь повернулся к Бодуэну и кивнул:

   — Возвратиться, сделать круг к востоку и держаться дороги на Квонтарию. День езды.

   — Попробуем захватить их врасплох, — сказал Раннульф.

   — Что?! — Медведь изрыгнул проклятие и тут же перекрестился, словно зачёркивая его.

   — Пора нам и огрызнуться. Мы бежали как от чертей, поджав хвост, — не можем же мы упустить возможность отплатить им.

   — И как ты предлагаешь сделать это — с дюжиной рыцарей атаковать вверх по склону под их стрелами? Путь длинный, укрыться негде, а кони у нас устали.

   — Нет-нет-нет, — мягко проговорил, почти прошептал Раннульф. — Помнишь, в полдень мы проезжали овец? Ступай пригони мне отару.

Раннульф сказал: «Думай о Германе. Неужто тебе не хочется отомстить им за Германа?»

Теперь Стефан полз на четвереньках среди отары вонючих овец, карабкаясь к далёкому перевалу. Овцы и ягнята жались друг другу, шарахаясь и от него, и от других воинов, что укрылись меж ними, и пастухам приходилось всё время погонять их диким свистом и гиканьем. Земля была каменистой. Спина у Стефана ныла.

Он приподнял голову над морем шерстистых спин. До перевала было ещё далеко, над ними завитками поднимались к небу скалы — голые, без единой травинки, тонкие и мрачные. В голове отары шагал Раннульф, низко надвинув капюшон своего бурнуса, чтобы скрыть коротко остриженные волосы. Стефан снова нырнул под волны овечьей шерсти.

Это не было похоже на рыцарские деяния. Колени Стефана стёрлись о твёрдую землю, ладони саднило. Он забросил меч за спину, чтобы не мешал ползти, и пояс душил его. Он не видел никого из рыцарей и только радовался этому, ибо чувствовал себя круглым болваном.

Впереди раздался резкий властный окрик. Стефан упал в пыль, затаил дыхание. Вокруг блеяли, топтались овцы. Он потянулся и ухватился за клок шерсти. Через него, пока ещё чистый и беленький, с блеяньем перепрыгнул ягнёнок, догоняя мать; вонючая, сбившаяся в комок косица шерсти болталась у него в подбрюшье.

Властный рёв прозвучал опять, и ответил ему другой, знакомый голос — Раннульфа.

Начиналось самое трудное. Глаза Стефана вдруг защипало, лёгкие раздирал кашель, ноги горели. Он выпустил овцу, за которую ухватился, скользнул под её шеей и стал пробираться к самому краю отары — покуда не смог выглянуть из-за живой стены поросших грязной шерстью ног и животов.

Они были на седловине перевала. В сорока ярдах вверх по склону, у подножия спиралеобразной группы скал вокруг костров, расположились сарацинские лучники — большинство сидели и лежали на земле. Лишь трое из них спустились к отаре. Прямо перед Раннульфом стоял, упёршись кулаками в бёдра, крупный воин в кожаном нагруднике, с кустистой бородой. Его лук со спущенной тетивой висел за спиной. Он указывал на овец, и Раннульф, пожав плечами, протянул руки и напевно сказал что-то по-арабски.

Великан шагнул мимо него, к овцам, оглядывая их с явно гастрономическим интересом. Возможно, он хотел купить овцу для лагерного ужина или же намеревался попросту отобрать её. Раннульф шёл за ним, настойчиво что-то говоря, но лучник оборвал его взмахом руки, начал выбирать овцу — и тут внезапно заметил среди отары Стефана.

Рот его открылся, глаза выпучились, он развернулся было к своим, размахивая руками, но Раннульф уже подскочил к нему, выхватив из рукава длинный нож. Стефан взметнулся из овечьего моря с мечом в руке. На склоне перед ним Раннульф сцепился с дородным турком, и Стефан рванулся на помощь, но прежде, чем он добежал, Раннульф по рукоять погрузил нож под мышку турку.

— Взять их! — хрипло проревел Раннульф. — Вперёд! Вперёд! — Он выдернул нож и дал турку упасть.

Стефан промчался мимо него, бросившись к другим сарацинам. Два турка, ожидавшие на склоне, увидели, что их командир погиб; один из них уже карабкался назад к лагерю, другой вытащил из-за пояса нож и приготовился драться. Но когда из отары выскочили тамплиеры, он оробел и пустился наутёк. В три прыжка Стефан нагнал его и разрубил.

За Германа, думал он. За Германа.

Там, наверху, в тени скал другие турки уже хватались за луки. Склон казался невообразимо крутым. Он не успеет добраться до врагов — прежде его подстрелят. Враги сгибали луки, натягивали тетивы; иные уже, встав на колено, накладывали стрелы. Но другие тамплиеры уже нагнали Стефана, и он ощутил, как их воля неудержимо влечёт его вверх, его руки наливаются их силой; горячка боя охватила его, и он ринулся вперёд.

Слева от него загремел голос Раннульфа, и другие рыцари взревели в ответ. Стефан одолел последние несколько ярдов до турецкого лагеря. Перед ним был враг — и туча стрел. Из-за тугих тетив, из-за круто изогнутых луков блестели вражьи глаза. Он слышал их крики. Остриё стрелы чиркнуло воздух совсем рядом, но меч Стефана одним ударом рассёк и лук, и тетиву, и стрелу, и руку — и турок погиб. Как Герман.

Стефан побежал дальше — мимо костра. Где-то орал Медведь. Турки пытались бежать. У подножия утёса двое лучников попытались сопротивляться, и Стефан бросился на них. Не успел он нанести удар, как с обеих сторон к нему подоспели ещё трое тамплиеров, и турки повалились, словно спелая пшеница под серпами жнецов.

Прямо на Стефана, прядая из стороны в сторону, галопом мчался конь, и рыцарь прыгнул, чтобы поймать его, но конь слепо пронёсся мимо и пропал из виду. Стефан увидел, как раненый турок, хромая, пытается укрыться в скалах, — и догнал, и убил его.

За спиной у него кто-то крикнул, кто-то завизжал — и вдруг наступила тишина.

Стефан выпрямился, задыхаясь, сжимая обеими руками меч. Он огляделся; голова у него кружилась. Он стоял почти у подножия утёса, где горел костёр. Внизу с блеяньем и топотом убегали прочь овцы, и пастухи торопились нагнать их. Земля под скалами была усыпана мёртвыми телами турок.

Тамплиеры бродили вокруг, спотыкаясь о трупы, подходили к кострам и ели всё, что удалось найти съедобного. Бой был кончен. Стефан перекрестился, рука его дрожала.

За Германа. Но Герман всё равно мёртв. Буря ужаса обрушилась на юношу; разум его туманили обрывки картин — раненые, умирающие, мёртвые воины, такие же, как он; его замутило. Он снова затянул пояс на талии и сунул меч в ножны.

К нему подошёл Раннульф с толстым, истекающим соком куском жареного мяса.

   — Вот, поешь. Это кролик. — Он протягивал Стефану кроличью ногу с торчащей из неё голой костью; на миг юноше почудилось, что к нему тянется крохотная ручка.

   — Нет, — сказал он, — нет, — и тяжело сел на землю.

Раннульф молчал, просто стоял рядом с ним и жевал мясо. Юного короля и ещё одного воина оставили у подножия склона с конями; теперь они приближались галопом, вздымая пыль. Запах мяса проник в ноздри Стефана, и вдруг он почувствовал, что голоден. Он глубоко вздохнул; ему полегчало. Он помнил, что наносил удары, знал, что убивал людей, — он победил, он выжил. Они победили. Голова у Стефана кружилась. Вдруг торжество жаркой волной окатило его.

Раннульф сверху вниз смотрел на него:

   — Ну?

   — Есть хочу, — сказал Стефан, и рыцарь рассмеялся и протянул ему ломоть мяса. К тому времени, когда к ним подскакали кони, Стефан уже обглодал кроличью кость дочиста. «Герман, — думал он, — Герман, я отомстил за тебя». Вслед за братьями он вскочил в седло и поскакал к Иерусалиму.

ГЛАВА 13

Стефан не изменился — изменился мир. Мир тесно сомкнулся вокруг него, сократился до одного ныне текущего мига, до тепла солнечного луча, упавшего на спину, до сделанного только что вдоха.

Прежде, когда выдавалось, как сейчас, свободное время, он грезил о дальнем: доме, сёстрах, будущем — пускай неблизком, но таком приятном времени, которое непременно будет усеяно великими деяниями и приведёт его к спасению души.

Ныне мысли его чурались подобных грёз, и он злился, ловя себя на мечтаниях, словно, в одночасье состарясь, не должен был более попадать в такие ловушки. Он думал о еде, о том, что надо бы отдать доспехи в оружейную — выправить, а ещё — как бы отучить нового коня грызть удила.

Под ним распластался город — такой тихий, что Стефану слышен был крик одинокого настырного разносчика где-то в дальних-дальних улочках. У ворот замка работали плотники — рубили, пилили, сколачивали. Стефан нагнулся над краем стены, камень грел его ладони, ветер мягко касался лица. Ворота были закрыты и заперты с обеих сторон, тяжёлые решётки опущены, потому что Саладин мог в любой момент появиться под Иерусалимом, и никто не мог ни открыть ворот, ни войти в город без слова Стефана л'Эля — отчего Стефан л'Эль получал несказанное удовольствие.

Он только что выпустил за стены Раннульфа и троих сержантов — сверху ещё видно было, как они скачут по дороге на восток, — высматривать Саладина. Раннульф всё узнает первым, припомнилось Стефану, и вспомнился тот, кто это сказал. Стефан мотнул головой, отгоняя воспоминания. Два сержанта, отданные под начало Стефана, мерили шагами парапет. Снаружи по дороге трусил к городу на ослике человек, а в каких-нибудь пятнадцати футах за ним шла женщина с корзиной; но ворота сейчас открывать было трудно, так что придётся им подождать, пока не соберётся народу побольше или не подъедет кто-нибудь важный. Тогда им, возможно, придётся подождать ещё — чтобы уплатить пошлину.

А оказавшись в городе, они могут и пожалеть об этом. Стефан зорко оглядел восточный горизонт, гадая, где сейчас может быть Саладин.

С тех пор, как король и одиннадцать тамплиеров добрались до Иерусалима, они ничего не слышали об армии, что была разбита у реки Литани. В гарнизонах Священного Города оставались лишь считанные солдаты и сержанты — старики, увечные, больные; они встали на стены, и король приказал закрыть все врата и опустить все решётки и никого не впускать и не выпускать, кроме как через Давидовы Врата. Храмы были полны, торжища опустели. Разносчик, что кричал на улицах, переходил, вероятно, от одной закрытой двери к другой.

А день выдался тёплым, и ласковый ветерок точно смеялся. Стефан прислонился к стене и любовался горами, беспечный, как дитя.

Один из сержантов окликнул его, он обернулся и увидел короля: тот ехал по улице вдоль стены.

Стефан сбежал по лестнице вниз. Под королём был рослый гнедой конь; его сопровождали с полдюжины всадников в ярких одеждах, а сам Бодуэн был облачен в длинную котту алого шёлка. Он придержал коня:

   — Ну, Мыш, как дела?

   — Всё в порядке, сир.

   — Я поднимусь взглянуть. Держи. — Он бросил повод пажу, перекинул ногу через загривок лошади и соскользнул наземь. — Били, идём за мной, — позвал он и зашагал вверх по широким каменным ступеням к парапету. Там его увидели плотники и все разом повыскакивали из башни, не положив даже инструментов, — да так и стояли, кланяясь и славословя. Лицо короля исказила жутковатая улыбка, и взмахом руки он начертил над ними в воздухе крест. Стефану, поднимавшемуся вслед за ним, пришлось немного замешкаться, прежде чем он сумел отыскать себе местечко на переполненной стене; за ним поднимался ещё кто-то, он услышал шорох шёлка, почувствовал аромат роз и вдруг сообразил, что заступает дорогу принцессе Иерусалимской. Стефан шагнул в сторону, бормоча извинения. Король благодарил плотников в выражениях, от которых щёки мастеровых горели, словно спелые яблоки, и они снова принялись кланяться ему, клясться в вечной верности и призывать на него благодать — за себя и всех своих детей, пока наконец десятник пинками не отправил их работать.

Король повернулся к краю стены и поглядел на восток.

   — Покуда всё тихо, — сказал он.

Сестра плавно шагнула к нему. Её гибкая белоснежная рука была прекрасной формы, ногти — гладкими, как жемчужины. Что она делает здесь, удивился Стефан; весь остальной двор безопасности ради отбыл на побережье. Принцесса взглянула в сторону Иудеи:

   — Они придут оттуда?

Король шевельнул плечами, обтянутыми переливчатым шёлком котты.

   — Не всё ли равно, коли уж они будут здесь? — Он перегнулся через край стены, глядя на дорогу внизу. — Эти люди хотят войти в город?

   — Да, сир, — отозвался Стефан.

   — Так впусти их. — И король, отвернувшись, пошёл вниз по лестнице. Стефан крикнул привратникам, и те принялись за нелёгкий труд: вытаскивать засовы на внешних и внутренних воротах и поднимать решётки. К тому времени, когда ворота открылись и пара крестьян с ослом и корзиной миновала арку, король, его сестра и свита исчезли из виду за изгибом стены.

Перегнувшись через парапет, Стефан обратился к входящим:

   — Можете поблагодарить короля, что вам не пришлось долго ждать!

Крестьянин на осле поднял к нему желчную физиономию:

   — Да благословит Господь доброго нашего короля Бодуэна!

Старуха с корзиной, отдуваясь, что-то согласно просипела.

Привратники уже снова закрывали ворота и задвигали засовы. Стефан глянул за стену и увидел пыль на дороге.

   — Скорее! — закричал он привратникам. — Опускайте решётку! — И вскочил на верх стены, чтобы лучше видеть.

По небу грязным пятном расползался столб пыли. Под ним, выезжая из холмов в поле зрения, устало рысил конный отряд. Стефан прикрыл глаза козырьком ладони.

   — Подождите, — сказал он, и голос его прервался от облегчения. — По крайней мере, это христиане.

Он спустился на парапет и послал одного из сержантов вернуть короля.

На дороге, перед воротами, во главе пятидесяти рыцарей стоял коренастый рыжеволосый воин в полосчатом чёрно-красном сюрко. Он был явственно обескуражен, увидев короля Бодуэна.

   — Сир, — натянуто произнёс он. — Радостно видеть тебя. Донесения говорили другое.

Бодуэн сверху вниз улыбнулся ему:

   — Добрый день, мой лорд Керак. Хотел бы я услышать эти донесения.

   — Сир, — сказал вдруг Стефан Мыш, стоявший рядом с королём, — ещё одно войско.

   — Тамплиеры, — бросил кто-то, и вдоль всей стены люди начали подходить к краю, свешиваться вниз, чтобы убедиться в правоте этого замечания. От дальней стороны ворот донёсся голос — Бодуэн узнал голос сестры. Король всё так же пристально смотрел вниз, на Рено де Шатильона, Керакского Волка, недолгого герцога Антиохийского, который поныне носил в каждой четверти своего значка изображение оружия великого Боэмунда.

   — Что же ты слышал, милорд? И от кого?

Тут подскакал новый отряд, привлёкший к себе всеобщее внимание, и его предводитель встал между Кераком и воротами. Его вороной вздыбился, и величественный всадник отбросил полу плаща и положил руку на меч.

   — Отойди, милорд, — у тебя нет власти над Иерусалимом, это мой город!

Керак не шевельнулся в седле, жестом притворной скромности сложив ладони на передней луке.

   — Здесь есть претендент поважней, — заметил он, кивком указывая на ворота.

Извернувшись в седле, Жерар де Ридфор поднял лицо к стене. Когда он увидел короля, глаза его полезли на лоб.

   — Сир, — проговорил он, — сир... ты жив.

   — За это надо благодарить Бога, — сказал Бодуэн. — И ты тоже жив, сэр маршал, так возблагодарим Господа и за это. — Он окинул взглядом небольшой отряд, который пришёл с де Ридфором. — И это всё?

Тамплиер не ответил. Он и Керак пожирали друг друга глазами, как два пса на медвежьей травле. Король повернулся к Стефану и тихо спросил:

   — Где Раннульф?

Стефан не сводил глаз с людей, стоявших внизу.

   — Не знаю, сир.

Керак запрокинул голову:

   — Сир, я здесь для того, чтобы помочь тебе защитить Иерусалим. Позволь мне ввести воинов в его стены.

Де Ридфор резко развернулся; сверху он казался королю сплющенным, как жаба.

   — Пусть остаются здесь! — Он махнул рукой на ворота. — Открой мне — я требую!

Король провёл рукой по лицу:

   — Сюда бы ещё кузена Триполи — для ровного счёта. Да, милорд маршал, разумеется, ты и твои люди можете войти — они наверняка устали, а быть может, и ранены.

Отправляйся сразу же в Храм, а потом — ко мне в замок, с докладом.

Он ещё говорил, — а Стефан уже шёл к воротам, отдавая приказы привратникам, и толпа раздавалась надвое и торопилась вниз, чтобы приветствовать входящих в город тамплиеров. Опершись на локоть, король рассматривал сверху приплюснутую рыжую макушку Рено де Шатильона.

   — Знаешь ли ты, милорд, где разместить столь большой отряд?

   — Сир, семья моей жены владеет дворцом в городе. — Керак был женат на одной из де Милли.

   — И ты клянёшься не нарушать мира?

Керакский Волк поднял руку, призывая в свидетели Небо.

   — Клянусь Спасением.

   — Тогда ради помощи в защите города я позволяю тебе войти, но ты должен поддерживать надлежащий порядок. Навести меня вскоре в цитадели.

   — К услугам короля. — Рыжая голова почтительно склонилась.

Ворота уже раскрывались, тамплиеры строились по двое, чтобы пройти в город. Керак отъехал немного назад, собрал вокруг себя своих воинов и заговорил с ними. Король наблюдал за этой сценой. Подняв голову, он обвёл глазами горизонт и на миг испытал странную надежду, что вот-вот увидит там воинство Саладина.

   — Хотел бы я иметь вдвое больше тамплиеров, — сказал король, — а людей Керака — вдвое меньше.

Они ехали через большую рыночную площадь — настолько пустую, что цокот конских копыт эхом отдавался от окружавших её высоких стен. В эти дни торговли здесь не было. По мостовой ветер гнал смерчики песка. Сибилла ударила пяткой кобылу, чтобы нагнать брата.

   — Если вернулись эти — быть может, вернётся и дядя Жослен и другие... быть может, они только сейчас отыщут дорогу домой. — Бодуэн д'Ибелин не вернулся. Сибилла вспомнила, какой тёплой была его грудь под её ладонями. Теперь он, должно быть, лежит где-то — холодный, мёртвый. Она с трудом сглотнула. — Быть может, они ещё вернутся.

   — Мне нельзя рассчитывать на это, — возразил король. — Я должен устоять с теми, кто есть у меня сейчас.

Внезапно и болезненно Сибилла осознала, что брат видит всё иначе, чем она: не утрату живых людей, родичей и любимых, а общее ослабление. Настроение её упало. Мир вокруг представился ей вдруг мельницей, что своими жерновами безжалостно перетирает людей в могильный прах.

   — Когда здесь снова будет рынок? — вздохнула она. — Так приятно видеть на улицах людские толпы.

   — Тамплиеры уладят это, — сказал король. — Нам надо блюсти порядок и присматривать за воротами, и этим тоже займутся они. Мы должны собрать в город из окрестностей все припасы на время осады — иначе они попадут в руки Саладина. И ещё мы должны ждать. Это хуже всего.

Они доехали до края площади, когда до слуха их долетел вопль.

   — Что это? — спросила Сибилла, озираясь, а король пустил коня в галоп. — Бати!

Брат поскакал в соседнюю улицу, Сибилла бросилась следом. Впереди дрались какие-то люди. Бодуэн мчался прямо на них. Сибилла вновь окликнула его — он был один, их много, — поняла, что брат её не слышит, и пустила лошадь за ним.

Король влетел в самую гущу толпы, расшвыряв её крупом коня; подъехав ближе, Сибилла увидела, что это была не настоящая драка — просто несколько воинов колотили троих оборванных нищих. Она натянула повод. Воины были в цветах Керака — чёрное и красное. Один из них метнулся к коню её брата, ухватил повод:

   — Ты кто такой, чёрт тебя задери, чтобы нам мешать?!

Король поднял руку и откинул капюшон плаща. При виде его общий вздох вырвался у окружавших его забияк; многие отступили, кое-кто выругался.

   — Сир... — Рыцарь, обругавший короля, выпустил повод. Он был высок, крепко сложен, с копной изжелта-белых волос. Сибилла вдруг поняла, что знает его: Жиль, бастард Керака и главный его военачальник. Этот человек был ей неприятен, и сейчас эта неприязнь только усилилась.

   — Сир, — повторил бастард Керака, — мы не узнали тебя; ты не должен разъезжать вот так — без сопровождения.

Сибилла подъехала к брату:

   — А, это ты, Жиль. Едва в городе — и уже буянишь?

Король рассмеялся:

   — Как видишь, Жиль, у меня достойное сопровождение.

Беловолосый рыцарь отступил, не сводя с них хмурого взгляда.

   — «Буянишь»!.. Мы всего-то хотели помочь городу — по приказу моего господина. — Он махнул рукой в сторону нищих, что сбились у ног королевского коня, пытаясь прикрыться лохмотьями. — Милорд Керакский приказал очистить улицы от всякого сброда.

   — Ну так повинуйтесь ему и очистите улицы от себя, — приказал король.

Жиль нахлобучил шляпу:

   — Милорд Керакский повелел мне...

   — Немедля, — сказал король.

Он подался вперёд в седле, вперив взгляд в беловолосого рыцаря. Жиль постоял немного, играя желваками. Его глаза скользнули по Сибилле. Наконец он сказал:

   — Слушаюсь, сир, — и отсалютовал королю. Бодуэн смотрел, как он собирает рыцарей и отъезжает прочь.

С высоты коня Сибилла поглядела на нищих, съёжившихся на мостовой.

   — Не примет ли их монастырь?..

Король наклонился с седла.

   — Ступайте, — сказал он нищим, — и старайтесь не попадаться никому на глаза. Утром приходите к кухне цитадели, вас накормят. Ступайте.

Нищие потрусили прочь, лишь один задержался — ровно настолько, чтобы ухватиться за королевское стремя и поцеловать сапог. Со скоростью ветра они исчезли в лабиринте улиц. Король развернул коня и вместе с сестрой поехал назад в цитадель.

Сибилла молчала. Ей всегда казалось, что война — нечто вроде большого турнира, сплошные стяги и слава. Они подъехали к воротам цитадели, и там их встретила Алис — руки сжаты, лицо сморщилось, как у ребёнка. С ней был королевский паж, сын Балана д'Ибелина. Он плакал. О его отце тоже не было никаких известий. Тяжкий ком застрял у Сибиллы в горле. Вместе с братом она въехала во двор, спешилась и прошла с Алис в кухню — распорядиться, чтобы нищих непременно накормили.

Поздно ночью Стефан проснулся — внезапно, как от толчка, — и сел, оглядывая склеп. На койке в соседнем ряду сидел Раннульф, стягивая сапоги.

   — Это ты, — сказал Стефан. — Здесь де Ридфор.

   — Я видел, — ответил Раннульф. Он повалился на постель, всё ещё держа ноги на полу; затем неспешно втащил ноги на кровать и вытянулся во весь рост.

   — И Керак тоже. Его люди бродят по улицам, ищут ссоры.

   — Они могут нам понадобиться, — сказал Раннульф. — Саладин без боя взял крепость при Броде Иакова и выставил головы гарнизона на стенах.

   — Частелет... — пробормотал Стефан.

Перед его мысленным взором встал огромный замок, маслянисто сияющее дерево стен, великолепная шпалера, новенькие, с зазубренными краями каменные блоки... Потом ему пришло в голову кое-что ещё.

   — Так теперь Саладин придёт сюда? — спросил он.

Но Раннульф уже спал.

Утром тамплиеры отправились на мессу, а потом собрались в трапезной. Там, под лампами, они заняли свои места в привычных рядах.

Мгновение тамплиеры стояли недвижно, в молчании глядя на пустые места в строю — этой пустоты было куда больше, чем живых людей. Из офицеров остались только Жерар де Ридфор и сенешаль Жильбер Эрай. Из рыцарей уцелел один из четырёх.

Молчание было долгим. Потом рыцари всё так же без единого слова начали сдвигаться, покуда не сомкнулись плечом к плечу, встав напротив офицеров.

Раннульф шагнул вперёд, устремив взгляд на де Ридфора и Жильбера Эрая:

   — Мы должны выбрать нового магистра.

Побагровевшее лицо де Ридфора исказилось.

   — Одо де Сент-Аман заступался за тебя, даже когда ты переходил все границы. А теперь, когда он в беде, ты хочешь сместить его!

По собравшимся рыцарям пробежал ропот. Раннульф не озирался по сторонам. В рядах воинов за его спиной было много тех, кто его ненавидел. Но не меньше было и таких, кто любил его. Стоя в круге света от лампы, он в упор глядел на де Ридфора.

   — Одо или мёртв, или в плену, — сказал Раннульф. — А с ним — большая часть тамплиеров. Саладин пройдёт сквозь нас, как вода сквозь песок, если у нас не будет магистра, способного повести нас в бой.

Голос де Ридфора был резок:

   — Чтобы выбирать магистра, нужен общий сбор всех дружин! На это может уйти и год.

   — Разумеется, — сказал Раннульф, — это слишком долго. Но мы можем провести и собственные выборы. Мы всегда поступаем так в поле, мы поступили так после битвы на Литани. Нам нужен магистр.

   — Уж не ты ли это будешь? — ядовито осведомился де Ридфор.

   — У меня это выходит лучше, чем у кое-кого другого.

Теперь ропот голосов за его спиной перерос в рёв:

   — Да! Верно!

   — Веди нас, Раннульф!

   — Подождём Одо — он может ещё появиться!

   — Раннульф Фицникто! Прочь, убирайся отсюда, свинья, я не пойду за тобой!

Де Ридфор смотрел на Раннульфа, и губы его шевелились. Беззвучно он повторял, как эхо: «Свинья!»

Жильбер Эрай сложил руки на груди, взгляд его перебегал с де Ридфора на Раннульфа.

   — Для выборов нужно больше людей. Это слишком важное дело. Мы можем вызвать гарнизоны с Кипра и из Европы — и к Троице снова заполнить этот зал.

   — Нельзя ждать до Троицы! — возразил Раннульф. — Саладин может быть здесь уже завтра.

Рыцари по-прежнему громко спорили. Де Ридфор бросил взгляд на них и повернулся к Раннульфу:

   — Нет. Возвращайся на место.

Желваки Раннульфа заходили под кожей, но он сдержал гнев и не тронулся с места. Лицо маршала побагровело ещё сильнее.

   — Повинуйся! — рявкнул он, и Раннульф шагнул на место в первом ряду.

Но другой воин уже выходил вперёд. Прозвенел чистый голос:

   — Я согласен с Раннульфом. Надо выбрать новых офицеров!

Остальные закричали так, что под сводом потолка заметалось эхо; кто-то принялся топать ногами, к нему присоединились другие, а десяток голосов орал хором:

   — Да! Да! Да!

   — Нет! — ревели другие голоса, и речитатив превратился в бурю выкриков и шиканья.

Стефан л'Эль, стоявший лицом к лицу с двумя офицерами, вновь возвысил голос:

   — Нам нужен магистр! И не только из-за Саладина — могут возникнуть и другие трудности. Вы же видели, сколько воинов привёл с собой в город этот рыжий Волк.

   — И они всякий раз затевают свары на улицах и в Нижнем Городе! — поддержал его из рядов Фелкс ван Янк.

Де Ридфор сказал:

   — Магистр Ордена — Одо де Сент-Аман! Я не потерплю попыток сместить его. — Он шагнул к Стефану, лицо его исказил уродливый оскал. — Вернись на место и веди себя тише при старших, щенок!

Стефан не дрогнул:

   — Я требую права говорить! И думается мне, я более не щенок. Битва при Литани так проредила стаю, что ныне я — один из главных бойцовых псов.

   — Никаких выборов! — рявкнул де Ридфор.

   — Пока не дождёмся новых трупов? — осведомился Раннульф. По рядам позади него прокатился приглушённый смех. Раннульф бросил короткий взгляд через плечо на рыцарей. Он понял: сейчас удача улыбается ему. Многие на его стороне, да к тому же здесь Стефан Мыш, который говорит, как принц, и отстаивает его интересы.

Жильбер Эрай шагнул вперёд, глаза сужены — как всегда, старается угодить всем.

   — Что бы мы ни решили, мы не можем драться между собой. Этот сладкоголосый французик прав: Керак в городе, и его войско так же сильно, как наше, а есть ещё Саладин, и одному лишь Богу известно, какие ещё испытания Он нам ниспошлёт.

Рыцари снова зароптали, затопали, кто-то был за выборы, кто-то — против.

   — Проголосуем за выборы! — крикнул Раннульф. Он швырнул эти слова в спину де Ридфору, который мерил шагами зал. — Разрешим этот спор раз и навсегда, маршал. Сосчитай нас!

Де Ридфор резко развернулся к нему:

   — Отлично! Но Одо непременно узнает об этом — как ты отплатил ему за заступничество. Пусть все знают, что ты предатель! — Он коротко глянул на сенешаля.

Жильбер сделал несколько шагов вперёд:

   — Пусть те, кто хочет избрания нового магистра сейчас и здесь, станут по правую руку, а те, кто не хочет этого, — по левую.

Раннульф пошёл направо, мимо колонн, подпиравших свод, развернулся и вновь устремил взгляд на середину трапезной. Обе ладони он сомкнул на рукояти меча. Сердце билось в его груди гулким молотом. Половина рыцарей отошла к нему, половина в другую сторону, однако когда их сосчитали — слева оказалось на одного человека больше.

Голос де Ридфора зазвенел от облегчения:

   — Значит, мы подождём. Благодарение Господу.

   — Сомкните ряды, — сказал Жильбер. — У нас довольно дел.

Все снова сошлись в центре зала. Раннульф стоял, глядя в пол. Он проиграл — из-за одного голоса. Будет ли ещё у него такая возможность? Неприятная, сосущая тяжесть в желудке говорила ему, что, скорее всего, не будет. Так хочет Бог, сказал он себе. Вдруг он ощутил себя никчёмной пылинкой, гонимой ветром. Раннульф Фицникто, пузырь, наполненный лишь воздухом.

   — Раннульф, — сказал де Ридфор, — поскольку ты так рвёшься покомандовать, мы назначаем тебя командующим Иерусалимом. Храни порядок в городе, коли уж это у тебя так хорошо получается.

Раннульф поднял голову.

   — Да, милорд, — сказал он, избегая встречаться глазами с де Ридфором, потому что страшился увидеть в них торжество. Вслед за другими рыцарями он поплёлся из трапезной.

ГЛАВА 14

А ведь это могло случиться, думал де Ридфор, вполне могло: он едва не уступил главенства в Храме мужлану-отступнику без семьи и чести. Всего один голос... Он продолжал перебирать в мыслях неудачи и преступления Раннульфа Фицвильяма, поднимаясь в королевскую цитадель поговорить о защите города. К его удивлению, на скамеечке у ног короля сидела принцесса, бледная и задумчивая; рядом, в тени, стояли её фрейлины. Она была настолько неуместна здесь, что де Ридфор едва не заговорил об этом вслух, но Керак опередил его.

   — Сир, женщина должна быть удалена. Ей здесь не место. — Волк прошагал через зал от окна, где стоял до сих пор, оглядывая укрепления.

Де Ридфор сразу увидел лазейку для себя; мимолётно улыбнувшись принцессе, он встал на её защиту:

   — Милорд, перед тобой — принцесса Иерусалимская, где же ей ещё находиться?

Керак резко повернулся к нему, словно лишь сейчас заметив тамплиера:

   — Что за чушь ты городишь!

   — Оставьте, оставьте, — сказал король. — Незачем вам затевать свару в моём присутствии, да ещё когда Саладин уже стоит у порога. Если хочешь, Сибилла, мы отправим тебя в безопасное место.

Принцесса выпрямилась на скамеечке, сложив руки на коленях:

   — Я остаюсь.

   — Сказано благородно, — заметил де Ридфор и обменялся с Кераком долгим неприязненным взглядом.

Волк фыркнул, презрительно выпятив мясистые губы:

   — Слова, слова! Одень её в кольчугу да дай в руки меч — тогда и посмотрим, как благородно она будет выглядеть.

Голос короля стал хриплым от гнева:

   — Милорды, я же сказал — довольно! Я не потерплю вашей грызни. Нам надо защищать Иерусалим; давайте же говорить об этом.

   — Что ж, поговорим. — Керак выпятил нижнюю челюсть, словно носовую фигуру корабля. — Я пришёл сюда, чтобы помочь вам драться с магометанами — но мы лишь сидим без дела, взаперти, нас устранили от защиты города. Отдай мне приказ! Я покажу, как удержать Иерусалим.

Де Ридфор ударил кулаком по бедру:

   — Мы и так уже знаем, как удержать Иерусалим, милорд, кто бы ни встал против нас! Бог отдал Священный Город нам, и мы не нуждаемся в твоей помощи!

   — Это так, — сказал король. — Насколько я помню, офицер, который отвечает за город...

   — Он погиб при Литани, — сказал де Ридфор. Перебив его, король предотвратил в самом начале очередную вспышку маршальского гнева. — Нами избран на этот пост другой, простой рыцарь за неимением лучшего. — Он искоса глянул на Керака, чья ненависть, покуда не имевшая цели, могла теперь устремиться во вполне определённое русло.

   — Кто же? — спросил король.

   — Раннульф Фицвильям, — отвечал де Ридфор и только сейчас вдруг вспомнил, что король знаком с ним.

Бодуэн выпрямился. Его истёртое чудовищное лицо выделялось, как маска, на фоне одежд из узорчатого шёлка и жатого бархата; губы обрамляли болячки. В голосе его прозвенела уверенность:

   — Я не знаю лучшего человека во всём моём королевстве. Он сохранит этот город, равно мечом и верой, и я окажу ему в том любую поддержку.

Глаза Керака сверкнули. Он развернулся и пошёл через зал к выходу, дерзко обратившись спиной к королю.

   — Милорд Керак, — бросил ему вслед Бодуэн, — хранить порядок — дело тамплиеров, оставь это им. Тебе нужно лишь держать своих людей наготове. Когда Саладин двинется в поход, мы и станем строить планы сообразно его действиям. Пока же позволь Раннульфу Фицвильяму делать своё дело, лучше его всё равно никто не справится.

Де Ридфор отступил на шаг. Ему трудно было выдержать такой ворох похвал, сыпавшийся на одного человека — человека, которого он презирал, — но он принудил себя сохранять хладнокровие. Он уже знал, что Раннульф был среди рыцарей, которые сопровождали короля в Иерусалим от реки Литани; разумеется, норманн втёрся в доверие к Бодуэну — лишнее доказательство его вероломства и честолюбия.

Впрочем, это можно как-то использовать. Де Ридфор принялся обдумывать, как ему вновь завоевать доверие короля.

   — Стало быть, сир, таково твоё слово? — спросил Керак. — Я должен сидеть без дела?

   — Ты должен ждать, — сказал король. — А теперь можешь удалиться, милорд.

Керак развернулся на каблуках, поклонился и вышел из зала. Изящества в нём было не больше, чем в конюхе.

Маршал де Ридфор сказал:

   — Сир, будь осторожен, ему неизвестно, что такое благоразумие.

   — Я знаю его хорошо, милорд, — отозвался король, — но мы сумеем приструнить его. Что же до командования в Иерусалиме, то Раннульф — прекрасный выбор. Захвати его с собой, когда пойдёшь сюда в следующий раз.

От насильственной улыбки у де Ридфора заныли щёки.

   — Как прикажешь, сир.

   — Я надеюсь и впредь выслушивать твои доклады — по необходимости.

   — Слушаюсь, сир.

   — Ты можешь идти.

   — Да, сир. — И маршал с поклоном удалился.

Король знаком велел пажу принести кубок с вином; Сибилла, сидевшая у его ног, покачала головой:

   — Они не ладят. А нам грозит смертельная опасность!

   — Они — бойцы, — сказал Бодуэн. Он жадно глотал крепкое живительное вино. — Когда перед ними нет врага — они бьются друг с другом.

   — Это верно, — сказала принцесса. — Они так же опасны для Иерусалима, как сарацины.

Король рассмеялся, словно услышав шутку, и Сибилла одарила его резким взглядом. Паж принёс вина и ей; она послала за душистой водой и разбавила вино. Камергер уже стоял у дверей, готовясь объявить о новой аудиенции, но принцесса жёстко глянула на него, дав понять, чтобы он подождал.

   — Ты не устал? — повернулась она к брату. — Не хочешь отдохнуть?

   — Били, — раздражённо сказал он, — не смей меня опекать! Если хочешь, можешь уйти.

   — Нет, — сказала Сибилла, — я хочу быть здесь и видеть, что и как ты делаешь.

   — Вот и отлично. — Король кивнул камергеру.

Вошла делегация купцов Верхнего Города, чтобы обсудить открытие рынков. Сибилла наблюдала, как её брат управляется с этой проблемой, как ровно и вежливо говорит с каждым, глядя прямо на него, хотя и не уступает ни в чём; купцы, если и не были удовлетворены, по крайней мере, недовольства не выказывали. Бодуэн — хороший король. Чем дольше она следит за ним, тем больше восторгается его искусностью. И тем не менее Бог неуклонно разрушает его, тогда как люди наподобие Керака процветают, точно мухи на падали.

Сибилла подавила вспышку гнева на Господа, который так жестоко обошёлся с её братом. Господь добр, а значит, тому должна быть какая-то причина; и принцесса втайне подозревала, что причина — в ней, Сибилле, будущей королеве Иерусалимской.

Нескончаемый поток тянулся через зал: люди просили у короля милостей, приносили ему вести, жалобы, обещания. Сибилла наблюдала, как брат ведёт беседы, прихлёбывая всё время крепкое красное вино. Это был поистине королевский труд — решать судьбы людей; однако она не видела здесь ничего, с чем не справилась бы женщина.

И что такого делают мужчины, что считают не под силу женщинам? Они сражаются, — но она может отыскать мужчину, который сражался бы за неё; и, если уж на то пошло, воинственность мужчин приносит им больше сложностей, чем пользы, а в итоге разрешают они очень мало проблем. Она сможет стать независимой от воинов, попросту не устраивая войны.

Что до всего остального — она вполне сумеет сравняться с любым из мужчин. Так же не считаться ни с кем, как Волк, так же предавать, как Триполи, быть так же честолюбива, как де Ридфор, и так же умна, как сам король.

Сибилла отвернулась, пряча эти мысли, и взгляд её обратился к окну, к видневшейся за окном стене города, высокому верху Давидовых Врат и бесконечному небу над ними.

   — Били, — окликнул брат чуть погодя, — все ушли, а к стене мы не поедем, покуда не пройдёт месса Шестого часа. Не сыграть ли нам в шахматы?

Принцесса обернулась к нему, вновь готовая к своей игре.

   — О да, — сказала она. — Пусть принесут доску, я хочу сыграть.

   — Пока Саладин угрожает всем нам, ссориться друг с другом было бы недальновидно, — сказал де Ридфор, перехвативший Керака на улице.

Губы Волка искривились в усмешке.

   — С тех пор, как я прибыл в эту страну, я воюю главным образом с трусливыми христианами.

   — Как бы там ни было, если у тебя есть трудности в Иерусалиме, это вина не моя, а Раннульфа Фицвильяма, — Маршал поглядел на Керака, на его рыцарей. — У тебя ведь есть ещё люди — кроме тех, что сейчас с тобой? — Он сразу приметил, что беловолосого бастарда в свите Керака не было.

   — Меня хорошо охраняют, — буркнул Керак.

Де Ридфор предпочёл промолчать. Они ехали по главной улице, что вела от Давидовых Врат к Храму. Лавки по обе стороны улицы были закрыты, и это нравилось де Ридфору, нравилось, что город пуст и тих — он ненавидел обычную городскую толкотню, сумятицу взглядов и шума, толпы безликих людишек, которые почитают себя важными персонами, а на деле не значат ничего.

Иное дело — Керак. Керак должен послужить ему, хотя сам, конечно, никогда этого не узнает.

Вслух маршал Храма сказал:

   — Когда придёт Саладин — нам стоять рядом и биться рядом, во имя Бога и за нас всех.

   — Повезло тебе, что ты монах, коли вздумалось читать мне проповедь, — резким, надтреснутым голосом огрызнулся Керак. Они приближались к перекрёстку, откуда ему надо было ехать вниз — ко дворцу близ фонтана Бетесды. Керак натянул повод, повернул голову, сидящую на толстой шее, глаза его сузились.

   — Мои воины — рыцари, не простые пешцы, чтобы гонять их отовсюду и запирать, точно женщин. Я не могу обещать, что стану слушать ещё чьи-то приказы, кроме своих собственных.

Де Ридфор улыбнулся ему:

   — Я ведь уже сказал: ссора твоя — с Раннульфом Фицвильямом, а не со мной. — Конь мелкой рысью пронёс его мимо властителя Керака, к Храму, что высился на фоне неба. — Делай, что сочтёшь нужным, милорд, — сказал маршал. — Там посмотрим.

И послал коня в галоп по крутой дороге, что вела к Соломоновым конюшням под Храмовой площадью.

   — И что я должен с этим делать? — осведомился Стефан, принимая шест, который подавал ему Фелкс ван Янк.

   — Ты никогда не дрался на палках? — быстро глянул на него Фелкс. — Вот она, оборотная сторона богатства. — Он протянул другой шест Медведю — тот взял его и положил рядом с собой. Они сидели на лестнице над тренировочным двором и ждали, когда колокола пробьют Сиксту. Фелкс рухнул на ступеньку рядом с ними и вытянул длинные ноги.

   — Зачем нам шесты? — спросил Стефан.

   — Нам предстоит делать грязную работу. Раннульф не хочет, чтобы кому-нибудь пустили кровь. Это против клятвы, понимаешь? Поэтому мы берём с собой шесты. Ты никогда ими не пользовался? Бей с седла, как копьём.

Фелкс добавил:

   — У меня четверо братьев. На всех один меч. — Он перекатил шест через запястье, поймал другой рукой и провернул обратно. — Хорошие шесты обычно сработаны поаккуратнее. — Подняв голову, он глянул куда-то за спину Стефана и окликнул: — Ну? Когда нам отправляться? Успеем поужинать?

   — Возможно, и нет, — сказал Раннульф, спускаясь к ним. Он остановился на ступеньке и поглядел в небо. — Я хочу, чтобы к Ноне[18] все были в седле. Хорошо бы пошёл дождь — это облегчило бы дело. Мыш, мне нужна твоя помощь.

   — Что ты от меня хочешь? — спросил Стефан.

   — Тише, — сказал Медведь. — Маршал идёт.

Они вскочили, положив шесты. Де Ридфор поднимался к ним неспешно, точно прогуливаясь, пышная, песочного цвета борода расчёсана и уложена, волосы ниспадают на плечи, одежды красивы, как у лорда. Взгляд его безразлично скользнул по каждому из рыцарей, покуда не упёрся в Раннульфа. Тут де Ридфор улыбнулся:

   — А, командующий. Ныне, как я понимаю, улицами правит Керак. Ты намерен этому попустительствовать?

   — Нет, милорд. — Руки Раннульфа скользнули за спину. У него была манера при разговоре с офицерами принимать вид побитого пса.

   — Прекрасно. Сегодня я был на приёме у короля. Мы говорили о тебе. — Голос де Ридфора был вкрадчив. — Король весьма ценит тебя. Думаю, я мог в тебе ошибаться. Служи верно и впредь, и ты найдёшь во мне друга.

   — Благодарю, милорд, — сказал Раннульф. Стефан остро глянул на него.

   — Я не хотел бы разочароваться в тебе из-за лорда Керака. На собрании ты дашь мне отчёт об этом деле.

   — Да, милорд.

   — Продолжайте, — сказал де Ридфор и ушёл вверх по лестнице.

Стефан поражённо проводил его взглядом. Фелкс и Медведь сбежали в тренировочный двор; Раннульф схватил Стефана за руку и удержал:

   — Постой.

Де Ридфор дошёл до верхней площадки и исчез из виду. Глядя ему вслед, Стефан сказал:

   — Кровь Господня! Что бы это значило?

   — Не обращай внимания. — Раннульф встряхнул его. — Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал. Соберись и слушай.

Когда пажи принесли обед, Алис взглянула на подносы и разразилась слезами.

   — Боже, Боже мой, — рыдала она, — почему мы не ушли с греками в Акру? Почему не отправились с твоей матушкой в Аскалон? Мало того, что нам предстоит умереть здесь, так теперь ещё и есть нечего!

   — Заткнись, — сказала Сибилла. Она взглянула на поднос — там был только каравай хлеба и немного сыра. Сервировано, правда, красиво — на эмалевых тарелках, с серебряными ножами. Она разломила хлеб и отрезала сыра, покуда Алис всё сморкалась и всхлипывала. — Я сказала — успокойся.

Сибилла огляделась. У двери торчали двое пажей — глаза пустые, губы плотно сжаты. Алис испустила тяжкий хлюпающий вздох, и Сибилла сунула ей хлеб.

   — Бесполезно, Алисетта. Отправляйся в спальню и рыдай там в покрывала. — Принцесса вновь глянула на пажей; выражение усталости и страха на их лицах подогрело её гнев, и она рявкнула: — Убирайтесь, нечего тут стоять! Принесите мне плащ. — Она обожгла яростным взглядом несчастную Алис. Гнев, защита от страха, который его же и питал, серой плесенью расползался вокруг. — Я буду сопровождать брата. Среди мужчин мне, по крайней мере, не придётся слушать жалобы и причитания. — Сибилла поднялась, взяла плащ и одна сбежала по лестнице.

Руки у неё замёрзли. Небо затянули сырые тяжёлые тучи. Стоя на ступенях башни, она оглядывала двор.

Бесконечное ожидание — вот что изводило её. День за днём они ждали вестей, ловили каждое изменение ветра, каждый столб пыли, искали предвестия грядущей битвы, — но вестей не было, лишь скука, вопросы без ответов, сомнения да тревоги. Сибилла ударила кулаком о кулак. Хоть бы что-нибудь произошло!..

В башне напротив распахнулась дверь, и вышел брат.

Он тотчас увидел Сибиллу и помахал ей рукой. Она спустилась с лестницы и прошла несколько шагов по двору. Конюхи уже выводили для них лошадей — они собирались, обогнув угол, подъехать к Давидовым Вратам, чтобы там ожидать вестника. Немного ожидания — хоть какое-то занятие посреди дневной скуки. Сибилла окликнула брата, села в седло, и бок о бок они выехали на улицу.

Колокола уже звонили Сексту[19]. Вестник, как предполагалось, должен прибыть именно к этому сроку. Когда они подъехали к воротам, улицы запрудил народ; все кричали здравицы королю, пару раз прозвучало и имя Сибиллы. Улыбаясь, она помахала рукой. Это весьма полезно — выглядеть счастливой перед народом, казаться уверенной, да и приветственные крики придавали ей силы. Однако спина у неё уже одеревенела, нервы были натянуты, как струны; она подняла голову и скользнула взглядом по стенам, на которых стояли тамплиеры.

Ворота были открыты, решётки подняты. Вместе с братом Сибилла выехала на дорогу и осадила коня. Дорога была пуста.

— Ну и где же он? — пробормотал Бодуэн, глядя вдаль, откуда текла, извиваясь, лента дороги. Сибилла знала, что видит он плохо; король скрывал это, но она-то знала его лучше, чем кто-либо другой. Она придвинулась поближе к брату — чтобы смотреть за него.

   — И следа никакого нет, — сказала она. — Ни дыма, ни пыли. — По опыту прошедших дней она уже знала, что высматривать. — На востоке небо чистое, но с моря идут тучи; может начаться дождь.

   — Это хорошо, — сказал король. — Дождь прогонит людей с улиц.

   — Кого именно?

Бодуэн передёрнул плечами, точно отгоняя раздражение.

   — Керак не сдерживает своих людей; вечерами они шатаются по всему городу и наверняка ищут ссор.

Сибилла обернулась, вновь поглядела на стены. Стражники-тамплиеры навалились на бруствер. Один из них выбросил вперёд руку, указывая на дорогу, принцесса повернулась — и вскрикнула:

   — Вестник!

Король что-то проворчал. Вестник взбирался вверх по дороге — маленький, безоружный, на юркой лошадке. Люди на стене начали кричать и вопить гораздо раньше, чем он доехал до короля и, не слезая с седла, выкрикнул свои новости, которые вовсе не были новостями:

   — Пока — ничего!

Король кивнул:

   — Очень хорошо. Ступай отдохни.

Толпа на стенах покричала и быстро рассеялась. Вестник проехал в ворота, король и Сибилла — следом. Принцесса снова боролась с подступающим раздражением. Неделю подряд они приезжают сюда, чтобы дождаться вестника и снова услышать: «Пока — ничего!» Каждый день они заставляют себя появляться здесь, и каждый день — одно и то же: «Пока — ничего!»

Впрочем, вестник и не мог сказать ничего иного. Он сам был живой вестью, а слова — лишь ненужным украшением. Всё, чего они ждали, — это дня, когда вестник не приедет, а это означало бы, что Саладин на марше, что он перехватил вестника и убил.

Вместе с братом Сибилла вернулась в цитадель — к новому дню бесполезного, томительного ожидания.

   — Что ты намерен делать с Кераком? — спросила она. Подобно мужчинам, она в раздражении набрасывалась на первого подвернувшегося под руку противника.

Король отпустил повод. Подскочили конюхи — помочь ему сойти с коня.

   — Ничего. Пусть с ним разбираются тамплиеры.

Сибилла поняла, что он двигает одну фигуру против другой, точно в шахматной партии. Интересно, холодно подумала она, какую роль в этой партии брат отвёл ей?

Быть королевой, покуда он — король. Вот чего он хочет от неё. Сибилла высмеяла себя за эти мысли. Она будет королевой, и всё изменится. Она спасёт королевство. Принцесса смотрела, как её брат почти упал с седла на руки конюха; на миг она поймала себя на том, что желает его смерти — пусть умрёт и очистит дорогу ей. Она закрыла глаза и отогнала прочь эту мысль.

   — Сибилла!

В дверях башни, размахивая руками, стояла Алис.

   — Сибилла! Иди есть! Сыр и правда превосходен. — Вид у Алис был весьма довольный. Как обычно, еда развеяла её печали. Сибилла соскочила с коня и пошла прочь — к безделью и скуке нового дня.

Раннульф великий рыцарь, размышлял Стефан, но никуда не годный офицер; он слишком всерьёз воспринимает свои обязанности. Норманн держал город тяжёлой рукой, разрешив базарам и лавкам торговать только с Сексты по Нону[20], запретив людям шататься по улицам после вечерни. Он усилил караулы у ворот, и патрули разъезжали по городу четвёрками, а не парами. Теперь ему оставалось только заставить людей подчиняться — а уж это было, конечно, совсем иное дело.

И в особенности ему необходимо принудить к послушанию людей Керака. Сидя верхом на краю сука в Нижнем Городе, Стефан окинул взглядом толпу и увидел дюжину чёрно-красных курток — ни один из их обладателей не собирался подниматься ни в Верхний Город, ни в свои казармы.

Впрочем, к Ноне ещё не звонили. Сук покуда кипел волнами многолюдной толпы — одни пришли из окрестностей Иерусалима в поисках защиты от сарацин, другие спустились из Верхнего Города купить еды получше да развеять страхи мимолётным удовольствием. Люди клубились вокруг винных лавчонок и игроков в кости, и базарный люд надувал их тысячью испытанных способов, как до того надувал весь мир, бесконечной чередой проходивший через Иерусалим. Стефан вновь оглядел толпу, высматривая людей Керака.

В самой середине клиновидной рыночной площади его внимание наконец привлекла белёсая, как одуванчик, макушка. Стефан зашипел сквозь зубы. Он-то надеялся, что Жиль из Керака сегодня будет искать приключений на свою задницу где-нибудь подальше от рынка.

Стефан собрал повод и заставил коня попятиться; у его стремени пешим возник Раннульф.

   — Ты его видишь?

   — Я не хочу этого делать, — пробормотал Стефан.

   — Кого там заботит, чего ты хочешь? — бросил Раннульф. — Давай.

И исчез, растворившись в толпе, а Стефан поехал через рыночную площадь к Жилю, который расслабленно восседал на рослом гнедом коне; с ним были ещё двое рыцарей.

Все они смотрели на подъезжавшего к ним Стефана, и на лицах у них были написаны решимость и осторожность. Жиль сказал:

   — А вот и ещё один солдатик Божий.

Стефан подъехал к нему. В толпе, окружавшей их, он заметил ещё десятка два людей Керака — все вооружены. Он остановил коня перед Жилем и, прямо глядя в его лицо, сказал:

   — Послушай, у меня приказ. Я должен к Ноне очистить это место от народа, и на тебя это тоже распространяется.

Жиль смерил его ледяным взглядом:

   — Я не подчиняюсь приказам Христовых солдатиков, которые только и знают, что чмокать Крест да гнусавить псалмы.

Человек, стоявший рядом с Жилем, рассмеялся. Все смотрели на Стефана.

Он пожал плечами:

   — Послушай, я ведь только делаю то, что мне приказали.

На твоём месте я бы наплевал на этот запрет, да и самому мне на него наплевать. Надоело всё до тошноты. Я с самой заутрени не вылезал из седла. — Стефан говорил, поглядывая на толпу, — он не мог встретиться глазами с Жилем. — Есть у тебя выпить?

   — Само собой, — сказал Жиль. — Как тебя зовут?

Он подал знак человеку, что стоял слева от него, и Стефану передали кожаный бурдюк. Он назвал людям Керака своё имя и отхлебнул вина; затем они потолковали о войне, главным образом о том, как изрубят Саладина на мелкие кусочки, а после плавно пересекли сук, направившись к игроку в кости, который расположился у фонтана. Сириец, бросавший кости, разок, мельком, глянул на Стефана — и тотчас прекратил плутовать. Жиль спешился, сыграл несколько конов и выиграл. Он уже был полупьян, а выигрыш совсем вскружил ему голову; он громко хохотал, болтая со своими людьми, и вновь приложился к бурдюку с вином. Над ними, в Верхнем Городе, начали вызванивать первые колокола.

   — Нона, — сказал Стефан. — Сук сейчас закроется.

Жиль засмеялся:

   — И ты думаешь, хоть кто-то станет соблюдать этот дурацкий запрет?

   — Я выполняю приказ, вот и всё. Ты же знаешь, что после вечерни вы должны быть в казармах. — Один из людей Керака передал Стефану бурдюк, и он хлебнул вина.

   — И как же ты думаешь загнать меня в казармы? — резким голосом осведомился Жиль.

Стефан вскинул руку в умиротворяющем жесте:

   — Только не я! Это просто напоминание. Говорю тебе, я сыт всем этим по горло. — Он бросил бурдюк воину, стоявшему за спиной Жиля. — После вечерни я обычно возвращаюсь в замок и заваливаюсь спать. Если, конечно, мой командир не придумает другого занятия.

   — Он просто осёл, — сказал Жиль. — Никто не станет ему подчиняться. Война войной, но жить-то надо, верно?

   — Пожалуй, я с тобой согласен. — Стефан повернул голову, оглядывая сук. На горе, в Верхнем Городе, трезвонили уже все иерусалимские колокола, и по всей рыночной площади купцы сворачивали свои навесы и закрывали лотки.

Даже сириец, игравший в кости, собирался уходить; он встал на колени, скатывая коврик, и, когда Жиль протестующе завопил, сириец лишь покачал головой:

   — Мой господин, если я хочу быть здесь завтра, меня не должно быть здесь сегодня.

Он сунул под мышку скатанный коврик и поспешил прочь.

Жиль шёпотом выругался, озираясь. Лавки закрылись, и толпа быстро рассеялась: те, у кого был дом, отправились домой, бездомные — искать убежища на ночь. Люди Керака, по большей части конные, сгрудились вокруг Жиля, и он отвёл их за фонтан, в тень горы.

   — Ладно, придётся нам самим придумать себе развлечение.

Стефан слегка осадил коня, выбираясь из гущи воинов.

Он незаметно осматривался по сторонам, но не видел вокруг ни единого тамплиера; сук был пуст, если не считать нескольких нищих, которые замешкались, вопросительно косясь на Жиля и его людей. Жиль послал нескольких рыцарей разогнать их, и нищие расползлись по узким улочкам и закоулкам Нижнего Города. Люди Керака никуда не пошли. Большей частью они сидели либо бродили у фонтана; кто-то пытался вскарабкаться на крутой бок питавшей фонтан цистерны, ещё кто-то вытащил кости — и вновь началась игра.

Жиль подъехал к Стефану:

   — Что это ты здесь околачиваешься?

Стефан повёл плечом:

   — Я должен патрулировать сук. До вечерни. Потом я отправлюсь спать.

   — Прежде помолившись, хе-хе! — ухмыльнулся Жиль.

   — Это точно, — сказал Стефан. — Молимся мы часто.

   — Ничего не скажешь, жалкая у вас жизнь. Никаких развлечений.

   — Ну, — проговорил Стефан, — я бы так не сказал.

   — В самом деле? — Жиль провёл языком по верхней губе. — Хочешь сказать, что вы таки развлекаетесь время от времени?

   — Обет, — сказал Стефан, — даётся для того, чтобы его нарушать. А потом... фокус-покус, пара крестных знамений — и ты опять чист. Верно?

Жиль расплылся в ухмылке:

   — Понимаю. — Он окинул взглядом обезлюдевший сук. — Думаю, ты знаешь, где искать то, что тебе нужно.

   — Само собой.

   — С другой стороны, ты всё-таки монах.

Стефан выпрямился в седле, положив руку на бедро.

   — Хочешь спросить, знаю ли я, где отыскать женщин?

Жиль хохотнул, и глаза его блеснули под белёсыми бровями.

   — Угадал, малыш.

Стефан покачал головой, отведя взгляд.

   — Тут я ничем не могу помочь.

   — Ну ещё бы! Ты же монашек. Бьюсь об заклад, ты уже забыл, когда в последний раз вставлял бабе. Я прав?

Стефан упорно смотрел в сторону, борясь с искушением обрушить свой кулак на лицо Жиля.

   — Я знаю женщину, которая с охотой ублажит тебя, — сказал он, — только тебя одного, без них. — Он взял бурдюк, запрокинул над головой, сделав большой глоток, затем опустил бурдюк и заткнул пробкой, не спеша говорить дальше.

Жиль так и впился в него взглядом. Видно, ему самому давно уже не доводилось «вставлять».

   — Что, какая-нибудь сирийская шлюха?

   — Нет, франкийка, чистая и сладенькая. Но она обслуживает только дворян.

Это было сказано как нельзя кстати. Жиль выпрямился в седле, возбуждённо ухмыляясь.

   — Сколько она берёт?

Стефан отвёл взгляд. Он понятия не имел, сколько могут стоить услуги шлюхи; при одной мысли о шлюхах его попросту тошнило.

   — Это уж вы сами с ней уладите.

   — Отлично. Замётано. Веди меня к ней.

   — Только чтобы эти свиньи не знали, куда мы направляемся, — сказал Стефан.

Жиль обернулся к своим людям и небрежным тоном велел им дожидаться его возвращения. Вместе со Стефаном они поехали через пустую рыночную площадь.

   — Там, в пустыне, вам тяжело приходится? — спросил Стефан.

   — Нет, мы живём, как короли. Когда милорд Керак ведёт нас, мы всегда побеждаем и везём домой столько добычи, что у коней ноги подгибаются под её тяжестью, а дома мы охотимся, слушаем песни, едим до отвала и пьём лучшие вина во всём Приграничье.

   — Неплохо, — заметил Стефан. — Может, я подумаю, да и присоединюсь к вам.

   — Нашу жизнь никак не назовёшь монашеской.

   — Я по горло сыт монашеской жизнью. — Стефан свернул в узкий проулок, зажатый между высокими слепыми стенами. — Мне давно охота повеселиться.

   — Готов поспорить, что это так! — рассмеялся Жиль, обернувшись к нему. — И как только человек может добровольно обречь себя на этакую скучищу?

Они поднялись по склону горы, свернули в проулок, к которому с трёх сторон тесно подступали дома, — и тогда Раннульф, Фелкс и Медведь, выскочив из укрытия, разом бросились на Жиля и стащили его с седла.

Стефан утёр ладонью лицо, наблюдая за происходящим. Медведь заломил руки Жиля за спину, Фелкс ухватил его за волосы; бастард Керака попытался вырваться, но тамплиеры живо одолели его. Он было разинул рот, чтобы позвать на помощь, но широкая ладонь Фелкса запечатала его вопль. Задыхаясь, Жиль покорился.

Раннульф встал перед ним:

   — Так вот, малыш, я не желаю иметь с тобой никаких хлопот. Сейчас мы вернёмся на сук, и ты прикажешь своим людям, чтобы возвращались в Верхний Город и оставались там, где им быть положено, — а потом и сам поступишь точно так же.

Глаза Жиля вспыхнули. Фелкс опустил руку. Поверх плеча Раннульфа бастард метнул яростный взгляд на Стефана и вновь впился глазами в командира Иерусалима.

   — Пусти меня! Дай мне схватиться с тобой один на один — и тогда поглядим, кто кого!

   — О нет, — сказал Раннульф. — Я не дерусь с христианами. Ты сделаешь так, как я тебе говорю, или же неделю не сможешь даже сделать шаг. — Он кивнул Медведю. — Ну-ка, подтяни его.

Медведь ещё прежде каким-то хитроумным способом сцепил свои руки, продев их через руки Жиля; сейчас он резко вздёрнул кулаки, и Жиль с хрустом, резко выпрямился и взвыл от боли. Раннульф отчуждённо следил за ним. Жиль сцепил зубы, не говоря ни слова, и тогда норманн вновь кивнул Медведю:

   — Повтори.

   — Нет! — прохрипел Жиль прежде, чем Медведь успел исполнить приказ. — Я всё сделаю.

   — Хорошо, — сказал Раннульф и отступил. — Отпусти его.

Медведь расцепил руки и выпустил Жиля. Бастард Керака обвёл четвёрку тамплиеров ненавидящим взглядом:

   — Я с вами за это ещё посчитаюсь!

   — Кто бы сомневался, — сказал Раннульф. — Мыш, приведи его коня.

Стефан подвёл коня Жилю. Беловолосый рыцарь ухватил поводья.

   — Подлый ублюдок! — прошипел он.

   — Ну уж нет, — сказал Стефан. — Может, я и подлый, но ублюдок здесь — ты. — Он развернул коня, пропуская Жиля вперёд; Фелкс вывел в поводу из проулка коней тамплиеров. Они поскакали на базарную площадь, чтобы проследить, как люди Керака исполнят приказ.

ГЛАВА 15

Король тяжело опёрся о переднюю луку седла, ладони его, затянутые в перчатки, были бесформенны, точно куски ГЛИНЫ.

   — На Масличной Горе есть часовня, которую начал строить отец. Хотел бы я когда-нибудь закончить эту постройку.

Он говорил, глядя не на Масличную Г ору, а на дорогу, где вот-вот должен появиться вестник. Если он вообще появится.

   — Так давай после заедем туда. — Сибилла повернулась, привстав в стременах, поглядела на восточный склон Масличной Горы. Мелочные торговцы в городе вовсю продавали чётки из оливкового дерева и косточек, взятых, как они клялись и божились, на самой священной горе, а на самом деле — на пологих холмах к югу от города — на Масличной Горе не росли оливы, только скрученные ветром и сушью кипарисы да уродливый жёсткий кустарник. Сибилла не смогла разглядеть ни единого признака часовни.

   — Что там надлежит сделать? — Она старалась не смотреть на дорогу.

   — Украсить её, — сказал король. — Там нужны статуи и инвентарь для мессы. Часовня стоит в красивом месте, и приятно было бы, думается мне, хоть что-то построить, вместо того чтобы вечно воевать.

Голос его был ровен. Вестник запаздывал. Над ними, у края стены, ждали и другие люди, и все молчали, и никто не смотрел на дорогу — кроме короля, который только туда и смотрел.

Сибилла всё ещё разглядывала Масличную Гору:

   — В Акре есть превосходные мастера, они могли бы заняться статуями. Позволь мне помочь тебе. Мы могли бы сделать это вместе.

   — Хорошо. Я так и надеялся, что тебе придётся по душе эта мысль. — Голос брата напрягся, стараясь перекрыть эту нестерпимую муку неуверенности и ожидания, и в этот миг кто-то над головой у них закричал во всё горло:

   — Едет!

Всё тело Сибиллы разом обмякло от облегчения; она шумно выдохнула, брат повернулся к ней, и глаза их встретились. На стене с дюжину людей, наблюдавших за дорогой, радостно вопили и хлопали в ладоши:

   — Э, да он не один! Гляди, кто там едет с ним?

   — Рыцарь... нет, целых трое рыцарей!

   — Кто это? — прошептал король, и Сибилла опустила взгляд на дорогу.

Далеко впереди вестник в бурой кожаной куртке изо всех сил погонял измученную лошадку, торопясь к городу; за ним ехали трое всадников на крупных конях. Рыцари. Один из них показался ей знакомым. Она узнала ссутуленные плечи, манеру держать голову — и не сумела удержать крика:

   — Это дядя Жослен!

   — Жослен? — пробормотал король. — Что он здесь делает? Должно быть, что-то стряслось. — Бодуэн наклонился вперёд, неотрывно всматриваясь в дорогу.

Вдоль всей стены пробежали радостные крики; всё новые люди бежали, толкаясь, вдоль края стены, выкрикивали новость тем, кто оставался на улице. Сибилла развернулась к подъезжающим всадникам, помахала рукой, и один из измученных путников, которые одолевали пыльную дорогу, приветственно помахал ей в ответ.

Было в этом жесте что-то такое, отчего душа принцессы возликовала. Она поняла вдруг — словно ангел шепнул ей на ушко, — что война окончена, по крайней мере пока. Сибилла глубоко вдохнула — это был первый её свободный вдох за многие и многие дни. Вестник молотил лошадку пятками по бокам, направляя её к королю и его сестре. Едва оказавшись в пределах слышимости, он во всё горло заорал:

   — Они ушли! Саладин ушёл!

При этих словах на стене поднялся такой радостный рёв, что конь Сибиллы прянул в сторону, и тогда король протянул руку и перехватил её повод. Сибилла рассмеялась, потешаясь над ним. Как будто она не управится с собственным конём!

   — Мы спасены, Бати! — легкомысленно смеясь, воскликнула она. — Спасены!

И вдруг, полуоглушенная исступлёнными криками ликующей толпы, увидела вдруг лицо брата, обмякшее от разочарования. Он выпустил повод её коня.

   — Я обречён умереть в постели, — тяжело пробормотал он. И, развернув коня, поскакал навстречу вестнику.

День был холодный, и пажи всё подкладывали дров в очаг. Король стоял рядом с ними. Он не чувствовал жара, но пляска пламени была приятна глазу, как незримая музыка. За его спиной, у трона, дядя Жослен беседовал с Сибиллой; Керак, только что вошедший в зал, злобно поглядывал по сторонам, что-то ворча себе под нос и откашливаясь. Камергер стукнул посохом по полу, объявив прибытие маршала Иерусалимского Храма, и в дверь вошёл Жерар де Ридфор. За ним, ссутулясь, следовал Раннульф Фицвильям. Король пересёк зал и уселся на троне.

   — Подойдите ближе, — сказал он, и люди, собравшиеся в зале, полукругом обступили трон — впереди трое лордов, за ними их приспешники. Принцесса молча подошла к трону и остановилась за спиной короля. Бодуэн подал знак камергеру закрыть дверь и обратился к собравшимся: — Благодарю, что пришли сюда. Мне нужен ваш совет. Прежде всего позвольте мне узнать, что вы думаете о последних новостях. Почему Саладин отступил?

Керак заговорил первым, хотя именно он ни дня не участвовал в прошедшей кампании.

   — Саладин — турок, и здравый смысл ему неведом. Всё, что он делает, не помается пониманию. — Керак дёрнул головой, кивком указав через плечо короля на Сибиллу, стоявшую за троном. — Сир, ей здесь не место.

   — Она моя наследница, — сказал король, — она будет править после меня. Она останется. — И тотчас повернулся к Жослену, не давая Кераку времени ответить: — Дядя, почему Саладин сдался, хотя ему довольно было лишь протянуть руку, чтобы получить Иерусалим?

   — Господь спас нас, — сказал Жослен. — Когда у реки Литани меня взяли в плен, сарацины твердили, что к Рамадану[21] будут в Иерусалиме. Они захватили сотни пленников — среди них Ибелины и магистр тамплиеров, — и тех из нас, кто мог предложить добрый выкуп, они отправили в Дамаск. Казалось, нам суждено пробыть там целую вечность; но несколько дней назад вдруг явился султан и отпустил нас всех под честное слово.

   — Это какой-то трюк, — сказал Керак.

   — Ты видел Саладина, дядя? — спросил король.

   — Не при Литани, — ответил Жослен. — Но в Дамаске, считанные дни тому назад, я целый час с лишним беседовал с ним с глазу на глаз о выкупе. Он крепко держит власть в своих руках и никуда не торопится. — Жослен мрачно покачал головой. — Господь не допустит, чтобы Иерусалим попал в руки неверных, но на этот раз мы были чертовски близки к этому.

   — У меня есть замысел, как нам предотвратить эту угрозу, — сказал король, — и я вам скоро расскажу о нём, но этот план требует переговоров, а потому я рад, что Саладин запросил их. Кого мы пошлём в Дамаск?

   — Никого, — сказал Керак. — Говорю вам, это обман, и ничего хорошего он нам не сулит. Мы должны драться! Саладин слаб, если решил отступить. Если ударить прямо сейчас, мы переломим ему хребет.

   — Милорд Керак, — проговорил король, — если бы слова были воинами, в твоей армии оказалось бы людей больше, чем песчинок в пустыне. Но у нас сейчас только полторы сотни рыцарей, и, если Саладин желает переговоров, я склонен пойти ему навстречу.

   — Ба! — воскликнул Керак. — Все вы городские вояки. Греки. Евреи. — Он развернулся и широким шагом прошёл через зал, расталкивая свиту.

Король продолжал:

   — Для ведения переговоров я, пожалуй, пошлю Триполи.

   — Сир! — стремительно шагнул вперёд де Ридфор. — Не может быть, чтобы ты говорил это серьёзно!

   — Вполне серьёзно.

   — Сир, в битве при Литани он бросил нас лицом к лицу с врагом! Он друг Саладина, он много лет прожил заложником при его дворе...

   — Тем больше причин послать его, — сказал король. — Он понимает сарацин и хорошо с ними ладит.

   — Но он предал нас на Литани — и предаст вновь!

   — Переговоры в его же интересах, — сказал король. — Я всегда доверяю людям, которые защищают собственные интересы так же ревностно, как, по их же словам, готовы защищать мои.

   — Ну я-то не намерен возвращаться в Дамаск, — сказал Жослен. — Мне нужно вернуться домой, в Наблус, навести там порядок, да и у всех нас хватает забот. Только Триполи и должен ехать на переговоры — тут король прав.

Бодуэн благодарно глянул на него; как бы медлителен, мягкотел и труслив ни был его дядя, он один стоил шести Кераков. Де Ридфор упёр кулак в бедро, лицо его закаменело.

   — Тогда Храм настаивает, чтобы ты послал и кого-то из нас. Мы узнаем истинную цену этим переговорам. — Он кивком указал себе за спину. — В Дамаск мог бы отправиться Раннульф Фицвильям. Он знает язык сарацин и умеет, как управляться с ними.

Раннульф, стоявший в ряду свиты, поднял голову. Керак развернулся от окна и одарил его взглядом, острым как кинжал.

   — Согласен, — сказал король. — Мы пошлём и Раннульфа. А также какого-нибудь священника, к примеру, настоятеля Святого Георга — это же всё-таки Дамаск.

В горле у него пересохло; он протянул руку, и паж подал кубок с вином. Бодуэн собрался для следующего прыжка. До сих пор как будто всё шло неплохо. Собравшиеся в зале одобрительно перешёптывались; Керак всё ещё в упор глядел на Раннульфа. Король отпил тёмного крепкого вина. Его удивило, что де Ридфор сам назвал имя Раннульфа, но такой шаг слишком хорошо совпадал с собственными планами Бодуэна, чтобы сейчас ломать над этим голову.

   — Когда мы заключим перемирие, — сказал он, — я намерен послать в Европу и просить о новом крестовом походе.

Эти слова ошеломили всех; тотчас голоса зазвучали громче. Король вновь отхлебнул из кубка — вино смягчало тычки и ухабы его забот, а он устал, он чувствовал, как сила истекает из него, точно кровь из раны. Между тем наихудшее было ещё впереди. Керак выступил вперёд.

   — Сир, крестовый поход — ложная мечта. Никто не откликнется на твой призыв, а мы между тем будем сидеть праздно и непозволительно мешкать. Доверимся Господу, возьмём мечи — ив бой! Только так должны поступать истинные воины Креста.

Его свита разразилась согласными криками, кое-кто захлопал в ладоши. Де Ридфор хмурился, Жослен покачал головой.

   — Сир, милорд Керак отчасти прав. На Западе до нас давно уже никому нет дела. Они только читают проповеди о том, что мы погрязли в грехах и заслуживаем того, чтобы нас уничтожили.

Король подошёл к той самой минуте, которой страшился; он ощущал присутствие сестры, стоявшей за троном, и понимал, что откладывать больше нельзя.

   — Я, — сказал он, — намерен отыскать могущественного принца, который мог бы возглавить крестовый поход. И для того чтобы обеспечить его поддержку, я предложу ему величайшие свои сокровища: Гроб Господень, Иерусалим, свою корону и руку сестры, которая станет его женой и королевой. — Воцарилось напряжённое молчание; Бодуэн продолжал: — Румынский король холост. Есть ещё английский принц, Ричард Львиное Сердце, — известно, что он всячески поддерживает крестовые походы и о нём говорят как о втором Роланде.

   — Сир, — сказал Керак, — по-моему, это ложная надежда.

Хотя король сидел лицом к собравшимся, всё его внимание было обращено на стоявшую за троном сестру — она до сих пор не шевельнулась, не произнесла ни слова. Бодуэн лишь кивнул Кераку:

   — Говори, что хочешь, милорд, а я хочу лишь одного — сохранить это королевство.

   — Сир, — заговорил Жослен, — что бы ты ни решил предпринять, я последую за тобой. Господь дал эту ношу тебе, а не мне. Но сейчас позволь мне удалиться, если только я тебе ещё зачем-то не нужен.

   — Ступай, милорд. Благодарю тебя от всей души. Господь с тобой.

   — И с духом твоим, — отозвался Жослен. Обойдя трон, он что-то кратко сказал Сибилле, поцеловал её и вышел. Король сидел, оглядывая зал. Де Ридфор знаком подозвал к себе пажа и взял у него кубок с вином. Раннульф упорно смотрел в пол. Присутствие Сибиллы приводило его в смятение — как, неведомо почему, и явно присмиревшего Керака.

   — Милорд Керак, — вновь заговорил король, — теперь, когда опасность Иерусалиму миновала, ты, уверен я, тоже пожелаешь поскорее вернуться в свои владения.

Керак повернулся; теперь он стоял, окружённый своими людьми, и рядом с ним был его беловолосый сын.

   — Сир, кое-кто из моих людей хотел бы воспользоваться этим случаем для поклонения святыням. — Волк набожно склонил голову, и мгновение спустя его рука, как бы спохватившись, торопливо осенила грудь крестным знамением. Его глубоко посаженные глаза мерцали.

   — Не нарушай мира, милорд, — сказал Бодуэн. — И да ускорит Господь твоё возвращение.

   — Храни тебя Бог. — Керак отступил на два шага, повернулся и широкими шагами вышел из зала; по пятам за ним удалилась свита.

   — С твоего разрешения, сир... — Де Ридфор поклонился, собираясь уйти, но король, подняв руку, остановил его:

   — Нет. Задержись ненадолго. — Он выпрямился на троне. — Я ничего не услышал от тебя о крестовом походе, милорд маршал, — ни за, ни против.

Де Ридфор шевельнул широкими плечами, положив руки на пояс.

   — Сир, тамплиеры ежедневно отправляются в свой крестовый поход. Уже теперь к нам со всей Европы прибывают люди, и они не ждут принцев либо щедрых наград — короны и прекрасной королевы. — Маршал галантно поклонился Сибилле и, слегка повернув голову, коротким взглядом призвал Раннульфа Фицвильяма в свидетели своим словам. — Я и мои братья хотим лишь одного — служить. Мы предали себя в руки Господа, а не каких-то светских принцев.

   — Хорошо сказано, милорд, — одобрил король, поверх плеча де Рид фора глядя на Раннульфа. — А ты что думаешь об этом, Святой?

   — Милорд маршал сказал всё за меня, — отвечал Раннульф.

   — Как полагаешь, почему Саладин отступил?

Рыцарь дрогнул, словно этот вопрос ожёг его как крапива. Взгляд его встретился со взглядом Бодуэна.

   — Хотел бы я это знать.

И тут прозвучал ясный, полный горечи голос Сибиллы:

   — Быть может, он отступил, потому что устал от войны. Он прекратил сражаться, потому что желает мира. Он попросил переговоров о мире, а всё, что вы предлагаете ему, — неумолимая война.

Раннульф потупился и ничего не сказал.

   — Госпожа моя, — вмешался стоявший рядом с ним де Ридфор, — этот султан говорил, что очистит Святую Землю от самого воздуха, которым мы дышим.

   — Нет, — сказала Сибилла. Она шагнула вперёд и встала по правую руку от брата. Голос её звенел от едва сдерживаемого гнева. — Я хочу услышать это от человека, которого мой брат посылает говорить о мире с султаном. Если он вообще будет говорить о мире.

Бодуэн беспокойно шевельнулся на троне; он видел, как пальцы принцессы стиснулись в кулачок, и понимал, что причиной её гневу. Раннульф упорно молчал, отведя глаза от Сибиллы и уставясь в пол. Де Ридфор резко повернулся к нему:

   — Мужлан! Немедля ответь этой высокородной женщине. Это приказ!

   — Да, принцесса, — сказал Раннульф, не отрывая глаз от пола.

   — Как ты полагаешь, — продолжала Сибилла, — разве Саладин отступил не потому, что понял: Господь с нами и всегда будет хранить нас, а потому все его замыслы бесплодны? И быть может, потому он и ищет мира с нами?

   — Да, принцесса.

   — Это не ответ!

   — Да, принцесса.

Сибилла взмахнула рукой, сметя со столика королевский кубок, — тот со звоном и лязгом ударился о пол в дальнем конце зала.

   — Ты не отвечаешь мне, даже когда тебе приказали! Что же это за извращённая гордыня, которая прикрывается смирением? Ты красуешься этим обетом, словно ты лучше всех нас, точь-в-точь фарисей из притчи!

   — Да, принцесса.

   — Что же, святой воин, помяни меня в своих молитвах. Впрочем, если ты превращаешь смирение в гордыню, а покорность приказу в насмешку — что тебе стоит превратить молитву в проклятие?!

   — Да, принцесса, — сказал Раннульф. — Non militia, sed malitia[22].

Бодуэн расплылся в улыбке, и Сибилла, сама того не ожидая, рассмеялась. Шутка обезоружила её; она разжала кулак, выпрямив тонкие длинные пальцы. Мгновение в зале стояла тишина. Бодуэн обмяк на троне — он слишком устал, чтобы сидеть прямо, мускулы его одрябли. Решив, что все его намерения исполнены, он сказал:

   — Господа тамплиеры, я дозволяю вам удалиться.

Рыцари вышли.

   — Зубы Господни, — сказала Сибилла, — этот Раннульф Фицвильям так злит меня, что рука тянется хорошенько его отколотить. И что только ты в нём нашёл?

   — Он честен, — сказал король. — Эта добродетель ценится превыше жемчуга, да и встречается куда реже.

   — Ты по отношению ко мне этой добродетелью не блещешь. Что это ещё за история с новым моим замужеством?

   — Крестовому походу нужен великий вождь. Румынский король или Ричард, принц Английский.

   — Прежде ты со мной об этом не говорил.

Король именно потому и не говорил, что предвидел её возражения; поэтому он объявил о своих намерениях прилюдно, чтобы связать сестру прежде, чем она сумеет ускользнуть.

   — У всех нас свой долг, Били. Этот — твой.

   — Я вдова. По закону я могу сама выбирать себе мужа.

   — Ты выберешь кого-нибудь, кого знаешь, и это будет катастрофой, и кого сможешь подчинить себе, — а это ещё страшнее.

   — Милорд, — сказала Сибилла, — ты предал меня. Всё это время ты учил меня быть королевой, а теперь снова хочешь превратить в пешку!

   — Я только хочу дать тебе короля, который будет править вместе с тобой, — чтобы спасти Иерусалим. Ты поступишь так, как я тебе велю, — потому что ты принцесса, потому что ты моя сестра. — Бодуэн знал, что если будет давить на неё, то сломит её сопротивление — и это единственный способ спасти Иерусалим.

   — А мне, стало быть, и вовсе не дозволено иметь своего мнения? Я не сделаю этого, Бати.

   — Сибилла! Ты же не девственница, так и не веди себя подобно девственнице. За Вильяма ты выходила с большой охотой.

   — Я была ещё девочкой! Всё, о чём я думала, — о свадьбе, нарядах, драгоценностях, восторгах, да ещё о том, как сильно он будет любить меня. Никто не говорил мне о... ну да почём тебе знать, Бати? Я-то не девственница, но ты — девственник. Ты не поймёшь.

   — Зато я знаю, что нам нужен великий вождь с Запада, с войском, какое под силу собрать только такому человеку, — иначе королевство падёт. И единственный способ привлечь сюда такого вождя — посулить ему, чего у него не может быть на Западе. И я не желаю больше слышать...

   — Ты готов отдать Иерусалим только для того, чтобы его спасти!

   — Я не желаю больше об этом слышать!

   — Да что ты знаешь об этом английском принце, кроме того, что у него есть свои владения, обширные и богатые, и что он славный воин, а потому, конечно, спасёт нас от сарацин! Но, сделав это, он станет выше нас, он ничем не будет нам обязан, а мы будем обязаны ему всем.

   — Сестра моя, — сказал Бодуэн, — я не желаю больше слышать от тебя ни слова об этом деле — кроме слова твоего согласия.

Мгновение они молчали. Затем Сибилла сказала уже другим тоном:

   — Я не согласна, милорд. — Она выпрямилась, и в дальнем конце зала зашевелились женщины из её свиты, готовые последовать за ней. — С твоего разрешения, сир, я ухожу.

   — Возвращайся, когда будешь готова дать согласие, — ответил брат, и принцесса удалилась.

На улице де Ридфор сказал:

   — Опасная женщина.

   — Все женщины опасны, — отозвался Раннульф.

Он смотрел прямо перед собой, на узкую улицу. Была середина дня, и весть об отступлении султана уже разошлась повсюду. Люди выходили из своих домов и толпились на мостовой; город кипел жизнью после долгих дней напряжённого ожидания. У фонтана старики играли в шахматы, и женщины выстроились в очередь с кувшинами. Виноторговец на углу разворачивал навес над входом в свою лавку. К вечеру в городе будет полным-полно пьяных. Мимо них прошёл пирожник, пронзительным голосом расхваливая свой товар.

Раннульф видел всё это, но лишь глазами. Голова его была целиком занята принцессой. Он не мог избавиться от мыслей о разговоре с ней, о её гневных словах; он вновь и вновь перебирал в памяти сказанное ею, истово, словно повторял молитву.

Вдруг он осознал, что де Ридфор что-то говорит ему.

   — Я дал обет, — сказал он. — Обет, путы которого принцесса разорвала легко, словно паутину.

   — Тем не менее, — сказал де Ридфор, — долг требует, чтобы ты был вежлив с принцессой. Она — наследница трона. Когда король умрёт, венец перейдёт в её руки. Но ты, Раннульф, — самый настоящий мужлан. Я всё ждал, сумеешь ли ты воспользоваться благоприятным моментом. Никогда ещё не видел человека, который был бы одновременно так исполнителен — и так нагл.

Раннульф искоса взглянул на маршала. Он не собирался обмениваться оскорблениями с де Ридфором. Нынешние проявления терпимости в маршале ничуть не убедили его, что с враждой между ними покончено. Де Ридфор снова повернулся к нему:

   — И всё-таки кое-что стоящее из тебя может выйти. Ты ведь знаешь, почему я включил тебя в это посольство?

   — Нет.

   — Хм, я-то был уверен, что до тебя дойдёт. Мне нужно знать обо всём, что предпримет в Дамаске Триполи. Особенно не упускай из виду, как отнесётся к нему султан.

   — Это не входит в мои обязанности.

   — Не знаю, что именно входит в твои обязанности, кроме как выводить меня из равновесия, но таков приказ, ты его исполнишь, понял?

   — Да, милорд, — сказал Раннульф.

   — И вот тебе ещё один приказ. Керак всё это время ходил по краю, и теперь, когда Саладин больше не грозит нам, он способен зайти куда дальше. Это желание поклониться святыням — не более чем предлог. Он ещё кое-что предпримет, и, когда это случится, ты должен позаботиться о том, чтобы ему никогда больше не захотелось соваться в Иерусалим. Надеюсь, это входит в твои обязанности?

   — Да, милорд.

   — Так займись этим, — велел де Ридфор.

Этой ночью Раннульфу приснилась принцесса Сибилла.

Он был в тёмном лесу и увидел её на тропинке. Теперь она не стремилась спорить с ним, как при дворе её брата; она убегала. Раннульф гнался за ней, нагнал её в чаще, повалил наземь и изнасиловал.

Лица принцессы он так и не увидел. Он тотчас проснулся. Он был в склепе, лежал на своей койке в мерцающем свете ночной лампы; вокруг спали его сотоварищи, наполняя склеп сонным дыханием и храпом. Сон был таким осязаемым, таким реальным...

Раннульф перекрестился. Его пенис болезненно отвердел в штанах. Он заставил себя произнести «Отче наш», надеясь победить взбунтовавшуюся плоть, но потерпел поражение. Он жаждал обладать принцессой. Он помнил сон, точно наяву: как её бёдра трепетали под тяжестью его тела, как светлые локоны намотались на его запястья. Немыслимо, чтобы принцесса не знала, что он сотворил с ней, чтобы на другом конце города, на шёлковых простынях ей не приснилось то же самое! Сама виновата. Искусительница. Явилась к нему во сне и соблазнила его. Рука Раннульфа сама собой скользнула между ног, и, чтобы не запятнать себя ещё большим грехом, он перекатился на живот и уткнул лицо в скрещённые руки.

Он никогда не сможет обладать ею, даже если будет свободен от обета; она достанется какому-нибудь принцу, золотоволосому владыке, который целыми днями ходит по коврам, а такие, как Раннульф, годятся лишь на то, чтобы придержать стремя его коня. Даже во сне ему пришлось взять её силой.

Даже во сне он совершил зло. И если принцесса и не знает этого, то уж Господу наверняка известно всё. Раннульф вынудил себя вновь и вновь повторять молитвы — до тех пор, покуда не зазвонили к заутрене. Тем же утром, позднее, он услышал, что принцесса покинула Иерусалим.

Люди Керака никуда не уехали. Они бродили шайками по городу, хватали в лавках и на лотках всё, что приглянулось, и изводили горожан. По приказу де Ридфора Раннульф вывел из Храма всех рыцарей, вооружённых шестами, и они силой загнали людей Керака в Нижний Город.

К закату начался мелкий беспрерывный дождь. Изморось и холод победили керакских забияк так же верно, как тамплиерские шесты; половина их сдалась и была сопровождена в храмовый карцер, остальные бежали из города.

Зимний вечер тяжкой дланью лёг на Иерусалим. Дождь усилился, намерзая потёками льда. На каждом шагу конь Раннульфа оскальзывался на обмерзшей мостовой. Городские нищие забились в щели и ниши в стенах, разбежались по закоулкам и тупикам. Тамплиеры шестами выгоняли их оттуда, сбивали в толпу и вели к площади, на которой обычно торговали овцами.

Там кто-то собрал гору кизяка, мусора и разбитых бочонков и сунул в неё факел. Скользя по наледи, бедняки теснее сбивались вокруг тепла и света. Одно то, что их было так много, уже согревало их. Появились несколько караваев хлеба, фляга с вином. Тамплиеры спешились, протиснулись в толпу и, стоя плечом к плечу с нищими и пьяницами, протягивали руки к живительному теплу пламени.

ГЛАВА 16

Собираясь с посольством в Дамаск, Раннульф взял с собой Стефана л’Эля, Фелкса ван Янка и Ричарда ле Мена да ещё двоих сержантов для исполнения мелких поручений. Все они выехали к Тиверианскому озеру, чтобы там встретиться с графом Триполи, главным королевским послом. Граф был женат на леди Тивериадской, чей замок стоял прямо над дивными водами озера — знаменитого Галилейского моря, на котором рыбачил некогда сам Иисус. Четверо тамплиеров прибыли в замок во второй половине дня и сразу же были проведены в небольшой зал, где их принял граф Триполи.

Раймонд Триполитанский был худощавого сложения и почти на голову ниже Раннульфа; его каштановые волосы отступали с высокого лба, точно волна. Когда камергер произнёс имя Раннульфа, голова Триполи дёрнулась и он одарил тамплиера гневным взглядом.

   — Раннульф Фицвильям! Мне хорошо известно, что ты из себя представляешь; я многое слышал о тебе, и всё дурное. Не знаю, зачем только Орден отправил тебя в это посольство, разве для того, чтобы оскорбить меня. — Он шагнул к Раннульфу, заложив руки за спину, и прибавил резко, точно откусывая слова: — Ну так я оскорблён. Я желаю иметь с тобой как можно меньше общего. Мы отправляемся утром. Можете ехать в арьергарде. В Дамаске держись от меня подальше и не раскрывай попусту рта. Ты слышал, что я сказал?

   — Слушаю, — сказал Раннульф.

Глаза графа расширились; он едва шевельнул губами:

   — Ступай.

Раннульф развернулся на каблуках и вышел из зала; остальные тамплиеры последовали за ним. Камергер послал пажа проводить их до отведённого им жилья. Никто из рыцарей не сказал ни слова, покуда они не оказались в бедно обставленной задней каморке при конюшнях и не закрыли за собой дверь.

Тут Стефан взорвался:

   — Как он смеет говорить об оскорблении! Что это с тобой, Раннульф? Тебе бы стоило так его огреть, чтобы пролетел через весь зал!

   — Он ненавидит Орден, — сказал Раннульф.

В каморке было сыро даже в разгар лета, стены снизу поросли мхом, всей мебели — стол, два стула да койка без тюфяка.

   — Я здесь не останусь, — объявил Раннульф. Распахнув дверь настежь, он вышел из каморки и, обогнув угол стены, направился к конюшням.

Сержанты поставили тамплиерских коней в пустой части конюшни, рядом со скирдами сена, а дорожные мешки и сёдла сложили под стеной. Солнце садилось, и в конюшне уже стемнело. Раннульф вскарабкался на ближайшую скирду и рывком распахнул дощатую ставню на окошке, отчего в конюшню проникло хоть немного предвечернего света. Фелкс и Ричард развязали мешки и сняли с седел скатанные одеяла; Стефан между тем неутомимо расхаживал по конюшне, всё ещё кипя оттого, как принял их Триполи.

   — Я-то думал, он ненавидит только де Рид фора!

   — Он человек щедрый, — сказал Раннульф, — его ненависти хватит на всех. Стоя на боку скирды, он сбросил на пол несколько охапок сена, спрыгнул сам и принялся взбивать из сена некое подобие постели.

   — Он собирается нас кормить? — спросил Медведь. Сержанты принесли ведро с водой, и он опустился на корточки, чтобы умыться.

   — Вряд ли, — сказал Раннульф, — вот в этом Триполи скуп, как монастырский брат келарь. — Он указал на одного из сержантов: — Поди-ка отыщи ключника и добудь для нас вина.

   — А что произошло между Триполи и де Ридфором? — спросил Стефан.

Раннульф уселся на приготовленное ложе и потянулся за своим мешком.

   — Когда де Ридфор только прибыл в Святую Землю, он ещё не был тамплиером. Он поступил на службу к Триполи, а тот взамен обещал ему первую наследницу, которую отдадут под его опеку. Наследница вскорости и появилась, девица из дома де Ботрюн, но один генуэзский купец посулил за неё Триполи столько золота, сколько она весит. Граф забыл о де Ридфоре и поставил девчонку на весы. — Раннульф вынул из мешка каравай хлеба, разломил его на несколько кусков и раздал спутникам.

Стефан рассмеялся. Понемногу он начал успокаиваться, отыскал свой мешок и седло.

   — Почему же де Рид фор стал тамплиером? И почему Орден принял его?

   — Его дядя был сенешалем, — сказал Фелкс. — И Одо он почему-то нравится.

   — Потому что он славно лижет сапоги Одо, — из густеющей тьмы отозвался Медведь. Он лежал навзничь, подсунув седло под голову и сложив руки на груди, точно держал образок.

Раннульф вынул из мешка второй каравай.

   — Одо использовал де Ридфора, чтобы управлять матерью короля и остальным двором. Одо всякого сумеет использовать. — Вернулся сержант с небольшим бочонком вина и одной деревянной чашкой на всех; они, вместе с сержантами, уселись кружком и Передавали чашку друг другу. — Де Ридфор просто обожает двойную игру.

   — Ну да, — сказал Стефан, — как, например, с тобой. Почему ты веришь ему?

   — А кто сказал тебе, что я ему верю? — Раннульф прислонился спиной к стене. Старая рана в плече ныла. — Я просто никогда не видел Дамаска. И к тому же там держат Одо; мне бы хотелось повидаться с ним.

   — Может, ты уговоришь султана взять за него выкуп, — сказал Стефан.

Фелкс издал ворчливый смешок.

   — Да султан охотно отпустил бы его вместе с остальными. Бьюсь об заклад, дело тут не в Саладине. Я рад, что мы едем в Дамаск, — говорят, это красивый город, и богат, как Константинополь.

Раннульф фыркнул:

   — Нет такого города, чтобы был богат, как Константинополь.

   — Ты был там? — спросил Стефан.

   — Я проезжал через Константинополь по пути сюда, в год землетрясений, — ответил Раннульф. — Я тогда на три дня заблудился в городе — и целых два дня мне на это было наплевать.

   — Красивый город? — спросил Стефан.

   — Грязный, шумный. И красивый, ничего не скажешь, но прежде всего — большой. Дома огромны, улицы полны народу, даже в самый глухой час ночи везде, куда ни сунься, что-то происходит. В один час там увидишь больше, чем в других местах за всю свою жизнь. Город весь освещён фонарями, так что там никогда не бывает темно, и греки вьются тучами, словно москиты — так и норовят напиться твоей крови... — Раннульф потряс головой, возвращаясь в обыденность конюшни, фырканье коней, шуршание соломы, негромкое похрапывание Медведя, который уже успел уснуть. Мысль о Константинополе до сих пор вызывала у него приступ мучительной тоски, будто он зрел видение иной, высшей жизни, коя ему недоступна. — Я едва не остался там, едва не нарушил обет и не остался. — Он осенил себя крестом.

   — Да я каждый день едва не нарушаю обет, — заметил Стефан.

   — Каждую заутреню, — вставил Фелкс. — Когда зазвонит колокол, между первым и вторым ударом.

   — Раз уж речь зашла о колокольном звоне, — сказал Раннульф, — скоро зазвонят к Повечерию, и у меня есть для вас кой-какие приказы. Держитесь подальше от людей Триполи. С этой минуты никаких разговоров на марше. Едем колонной по два.

   — Да ведь нас всего четверо, — сказал Стефан. — Шестеро, считая сержантов.

   — Сделаете, как я говорю. Сержантов я отсылаю назад. — Чашка с вином вновь пошла по кругу. — Я прихватил довольно зерна для коней, но хлеба у меня хватит только на четверых. Триполи не станет содержать нас, а по дороге в Дамаск мы вряд ли отыщем пропитание, что себе, что коням.

Сержанты протестующе заворчали; один из них сказал:

   — Можно ведь пошарить в закромах у местных.

   — Не пререкайтесь со мной, — отрезал Раннульф, — Вы возвращаетесь. Собственно говоря, вас бы надо отправить ещё сегодня вечером, чтобы мне не тратиться на лишний завтрак.

Один из сержантов застонал, другой взмолился:

   — Нам же надо хоть поспать, Святой, пощади!

   — И это всё? — спросил Фелкс. — Ни псалмов, ни проповедей?

   — Молитесь, — сказал Раннульф. За стенами конюшни звонил колокол. Он сомкнул руки и склонил голову. Его спутники забормотали «Отче наш», и Раннульф делал вид, что следует их примеру. На самом деле он не молился. Вот уже много дней он не произнёс ни единой молитвы — с тех пор как понял, что влюблён в принцессу Сибиллу.

Дорога на Дамаск шла по высоким травянистым утёсам, которые назывались Гулан, по дну глубокой пыльной расселины, где бесплодные пастбища сменялись пустынной порослью. С высоты утёса Раннульф обернулся в седле и на самом краю зрения увидал влажный блеск Средиземного моря: вся Святая Земля на миг легла перед ним как на ладони.

На следующий день, около полудня, они въехали в оазис, лоскут зелени в безжизненной бурой пустоши, — там была деревня с небольшой церковкой. Триполи со свитой миновал её чуть раньше, и местные жители, которые сбежались с полей и из хижин поглазеть на его кортеж, сейчас уже возвращались к работе. Тамплиеры заняли церковь, выставив оттуда местного священника, закрыли окна, заперли двери, повесили меч над алтарём и собрались вокруг него, чтобы отстоять мессу.

   — Я не хочу служить, — сказал Раннульф.

Они полукругом стояли у алтаря. Стефан прихватил из Тивериады немного вина и теперь разливал его по церковным сосудам. Медведь сердито глянул на Раннульфа.

   — Что это с тобой, Святой? В последнее время ты ведёшь себя, как старая баба.

   — Я отслужу, — торопливо вмешался Стефан.

Медведь рывком обернулся к нему:

   — Ты знаешь мессу? Всю, до последнего словечка?

   — Знаю, — сказал Стефан. Он положил на алтарь ломоть хлеба. — Приготовьтесь.

Раннульф, Фелкс и Медведь выстроились перед алтарём, и Стефан начал службу. У него был ясный голос, и он отменно знал церковную латынь. Раннульф стоял недвижно, сложив перед собой руки. Он был в самом конце небольшого ряда тамплиеров, и, когда по ряду пошли хлеб и чаша с вином, он к ним не притронулся. Затем вдоль ряда двинулся Стефан, раздавая поцелуи и удары, и вновь Раннульф уклонился.

Другие ещё молились, но Раннульф покинул церковь как мог скорее. За ним в церковный дворик вышел Стефан — он был в ярости.

   — Что, я недостоин? Почему?

Раннульф взял меч, который оставил у порога церкви.

   — Все мы недостойны. О чём ты? — Он повесил пояс с мечом на плечо и двинулся по деревенской площади к своему коню.

   — Ты не принял от меня таинства.

   — Ты здесь совсем ни при чём, — удивлённо сказал Раннульф. Он оставил коня у колодца, и сейчас того окружили местные ребятишки; Раннульф протолкался через галдящую толпу и отвёл коня прочь.

   — Тогда в чём дело? — спросил Стефан.

Раннульф вскочил в седло.

   — Не твоя забота.

Им нужно было нагнать Триполи, который, по счастью, продвигался не слишком быстро. Фелкс и Медведь показались на пороге церкви. Стефан забрался на коня и поехал стремя к стремени с Раннульфом.

   — Медведь прав, ты в последнее время какой-то чокнутый.

   — Тогда почему вы следуете за мной? — сердито спросил Раннульф.

   — Господь любит безумцев. Мы всё надеемся, что и нам от этого кое-что перепадёт.

   — Мыш, ты легкомыслен, как девчонка! — проворчал Раннульф. Развернув коня, он поскакал к дороге, и Фелкс с Медведем, вскочив на коней, поскакали за ним. Тамплиеры выстроились попарно — Стефан справа от Раннульфа, — спорой рысью поехали по дороге вдогонку за Триполи.

Тамплиеры нагнали Триполи сразу после заката, в караван-сарае посреди пустыни, где не было ни вина, ни хлеба, ни фуража для коней; люди Триполи дрались за несколько пучков сена, когда рыцари подъехали к дальнему концу конского загона, привязали коней у коновязи и накормили зерном, которое везли с собой в дорожных мешках. Для питья у них была только вода, но Раннульф взял с собой довольно хлеба, чтобы насытить четверых рыцарей. Люди Триполи следили за этой трапезой — но с приличного расстояния.

После еды тамплиеры отслужили Повечерие и отправились спать, но ещё до рассвета повскакали с одеял, разбуженные грохотом барабанов и пением рогов. Небо ещё оставалось тёмным, но по краю горизонта пробивались розовые, оранжевые и голубые блики света, а караван-сарай окружали сарацинские всадники, стоявшие стремя к стремени — стена блистающих нагрудников и трепещущих на ветру жёлтых плащей.

Барабаны рокотали непрерывно, безжалостно терзая слух.

   — Они прислали эскорт, — сказал Раннульф. — Отслужим заутреню на марше. — И пошёл седлать коня.

Это были курдские копейщики из хальков, элитной армии Саладина, все в доспехах и латных наголенниках, с жёлтыми султанами на шлемах и в плащах из жёлтого шёлка. Их великолепные кони были украшены жёлтыми попонами и жёлтыми же кисточками на сбруе. Вооружение курдов составляли копья с шестидюймовыми двуострыми стальными наконечниками. Барабаны били и били. Христиане построились колоннами — впереди Триполи и его сорок воинов, в арьергарде тамплиеры — и выехали в ворота между двух рядов копейщиков, словно сквозь строй блистающих ножей.

Когда посольство выехало на дорогу, из авангарда прискакал слуга и потребовал, чтобы Раннульф немедля явился к графу Триполи. Взяв с собой Фелкса ван Янка, рыцарь поехал вдоль колонны христиан к графу, который скакал рядом с жилистым сарацином, одетым со всем великолепием принца.

   — Милорд эмир, — сказал Триполи с отвращением, словно его тошнило от собственных слов, — это командир тамплиеров по имени Раннульф Фицвильям — обыкновенный рыцарь, как я полагаю. — Взгляд его упорно скользил мимо Раннульфа. — Перед тобой лорд Тураншах Мохаммед ибн Айюб, мастер щитов и виночерпий султана.

Раннульф знал это имя — Тураншах приходился братом султану и, как говорили, был Саладину ближе прочих. Поскольку Триполи говорил по-французски, то и Раннульф на этом же языке ответил:

   — Это великая честь для меня, милорд.

Худощавый всадник, ехавший бок о бок с Триполи, пристально смотрел на Раннульфа, высоко держа гордую голову.

   — Всего четыре тамплиера, — сказал он по-арабски. — Неужели с нами не считаются?

Подняв руку, он подозвал к себе нескольких людей из сопровождавшей его свиты и прибавил по-французски, с сильным и непривычным акцентом:

   — Султан посылает вам своих слуг, дабы они заботились о ваших нуждах, покуда вы будете его гостями.

Трое людей в длинных бурнусах и тюрбанах тотчас объехали голову колонны и стали за спиной у Раннульфа и Фелкса.

   — Султан щедр, — без особой радости отозвался Раннульф. Он понял, что за ними всю поездку будут пристально следить.

   — Если вам что-то надобно, мы снабдим вас припасами, — сказал брат султана.

   — Султан щедр, — повторил Раннульф, — Нам ничего не нужно.

Триполи кашлянул. Сарацинский принц продолжал:

   — По недосмотру эта харчевня оказалась лишена достаточных запасов еды и фуража. Мы позаботимся о вас и ваших конях.

   — Нам ничего не нужно, — вновь сказал Раннульф. Краем глаза он следил за Триполи, чтобы понять, как он отнесётся к этим словам; но лицо графа, от широкого круглого лба резко скошенное к маленькому заострённому подбородку, не выражало ничего, кроме резкой неприязни к Раннульфу. Рыцарь слегка наклонил голову:

   — С твоего позволения, милорд, я вернусь на своё место.

   — Ступай, — сказал Триполи. Раннульф развернул коня и вместе с Фелксом поскакал вдоль колонны к своим людям. Половина всадников в жёлтом теперь ехала беспорядочной толпой позади тамплиеров; сегодня им вряд ли удастся отстать на марше. Трое сарацинских слуг, которые скакали за Раннульфом, не были воинами — скорее уж придворными, судя по шёлковым одеяниям и сапогам из красной кожи. Они ехали на тонконогих кобылах с заплетёнными в косички гривами. Под острыми любопытными взглядами непрошеных слуг тамплиеры скакали по дороге колонной по два, глядя прямо перед собой и не обмениваясь ни единым словом.

Дорога пробиралась через горы — серо-бурые осколки камня, торчавшие из песка. С перевала на вершине хребта виднелись синие горы, встававшие по ту сторону обширной, плоской, как стол, пустыни. На севере один горный пик венчала снеговая шапка, похожая на взятое в плен облако. Река тёмной лентой лежала в низине; там, где стоял город, русло рассекалось на множество потоков, и золото пустыни резко сменялось изумрудной зеленью. Посольство ехало к реке весь день. Чем ближе подъезжали, тем явственней становился сладкий запах апельсинов; белые стены города вставали из густой зелени рощ и цветущих оазисов. Последние лучи солнца золотили купола и шпили, играли на выложенных изразцами воротах, когда отряд наконец въехал в город.

За воротами их поджидала вопящая и буйствующая толпа. Тотчас же вновь завели свою неутомимую песню курдские барабаны, но рёв толпы заглушал их рокот. Копейщики с показным пылом скакали галопом вокруг посольства, прикрывая христиан от опасности; в толпе размахивали камнями и палками, выкрикивая угрозы.

Затем пересекли площадь, также забитую бесновавшимися сарацинами; за живой стеной хулителей Раннульф разглядел огромный дворец, весь изукрашенный изразцами и причудливыми завитушками, которые походили на письмена. Толпа принялась бросать в христиан камни, и курды с воплем потрясали копьями и бросали коней на скопление народа, чтобы отогнать особо ретивых.

Посольство выехало на мощёную улицу, прямую, как все улицы ещё римской работы; по обе стороны её тянулись лавки и лотки, щедро нагруженные товарами — горы апельсинов, груды лепёшек, вороха тканей и прочего добра, железные инструменты и разного рода безделушки, которыми были знамениты дамасские мастера. Сквозь липкий резкий запах апельсинов и едкую вонь дыма, присущую всем на свете городам, пробивался смутно иной запах, будто бы гниющих цветов.

По широкой мощёной площади, такой же широкой, как площадь перед Храмом, посольство подъехало к высокой белой стене, в которую были вделаны другие ворота — железная решётка, скреплённая золотыми бляшками; тут они остановились, и навстречу им появился сам султан.

Копейщики отступили, образовав выгнутую стену всадников, которая растянулась вдоль всей площади. Султан, появившийся в арочном проёме ворот, восседал на белом верблюде, разодетый в золото и алый шёлк. Слуга держал над ним зонт, хотя солнце уже почти зашло. Другой слуга, чернокожий, стоял рядом с верблюдом и, стоило кому-то заговорить, что-то говорил султану; Раннульф догадался, что он переводит с французского на арабский. По обе стороны ворот стояли ряды лучников, вооружённых двойными выгнутыми луками из рога, а на вершине стены, полускрытые укреплениями, выстроились другие солдаты. Раннульф не мог разглядеть снизу, как они вооружены.

Триполи выстроил свой отряд двумя шеренгами перед султаном; епископ Святого Георга со своей свитой встал на правом краю первой шеренги, Раннульф и другие тамплиеры стояли слева. Со своего места рыцарь впервые смог хорошенько разглядеть аль-Наср аль-Малика Салах ад-Дина Юсуфа ибн Айюб, султана Каира и Дамаска.

Он был худощав, как и его брат, с большими тёмными глазами, которые смотрели быстро и властно, схватывая всё, что творилось вокруг. Голову его венчал белоснежный тюрбан, но Раннульф знал, что под тюрбаном скрывается лысая, как яйцо, макушка. Вспомнив, как он узнал об этом, рыцарь усмехнулся.

Триполи уже представлял своих спутников, но султан заметил усмешку Раннульфа. Прямо и жёстко восседая на верблюде, скрестив руки на груди, он вперил немигающий взгляд в тамплиеров.

Когда Триполи закончил перечислять своих людей, султан сказал:

   — Назови мне этих рыцарей.

Триполи повернулся и начал называть имена тамплиеров; когда прозвучало имя Раннульфа, султан взмахом руки велел графу замолчать. Выпрямившись в седле, словно одной своей волей стремясь восполнить недостаток роста, султан впился в рыцаря убийственным взглядом:

   — Кто этот человек? Он усмехается так, словно знает меня. Я не помню, чтобы встречался с ним.

Он говорил по-арабски, и чернокожий слуга открыл было рот, чтобы перевести его слова, но Раннульф опередил его:

   — Мы действительно встречались, повелитель. При Рамлехе.

Все сарацины смотрели на Раннульфа, и под этими взглядами он остро сознавал, насколько непригляден его вид — вытертая на сгибах куртка, спутанная, нестриженая борода. Он видел, что люди, окружавшие султана, глазеют на него, прикрывая рукой усмешку. Султан, однако, вдруг потерял к нему всякий интерес. Быть может, он забыл, что случилось при Рамлехе. Кивком он велел Триполи продолжать, и вскоре христиан пропустили во дворец и развели по отведённым им покоям.

   — Здесь прекрасно, — сказал Стефан, неспешно прохаживаясь по залитой солнцем комнате. Под ногами у него лежал сливочного цвета ковёр с золотисто-зелёной каймой. Протянув руку, он коснулся кончиками пальцев стола — инкрустированное дерево, отполированное до золотого блеска. — Просто прекрасно.

За дворцовыми стенами зеленели сады и парки; сарацины провели рыцарей к лимонной роще, усыпанной зреющими плодами. Там, в стороне от других дворцовых построек, стоял дом из белого камня, с тремя большими комнатами и балконом, выходившим на лимонную рощицу.

По сравнению с этими тремя комнатами даже королевский зал в иерусалимской цитадели смахивал на псарню. Просторные, они полнились светом и всё же оставались тенистыми и прохладными; на окнах стояли резные заслонки из белого камня, и солнце, проникая в их изгибы, становилось кружевными тенями по стенам. Когда ветер шевелил ветвями лимонных деревьев, тени принимались плясать. По углам комнат стояли в кадках растения, похожие на зелёные фонтаны. На столе играла солнечными бликами россыпь агатов и карбункулов. Стефан отыскал взглядом слугу Али, который стоял у двери рядом с Раннульфом.

   — Прекрасно, — вновь повторил он.

И на миг прикрыл глаза. Он не может, не должен позволять себе такие мысли. Медведь и Фелкс бродили по комнатам, хватаясь за всё подряд, словно неотёсанные мужланы. Медведь увидел россыпь драгоценных камней на столе и с воплем устремился к ним. Стефан подошёл к Раннульфу, который разговаривал с красавцем слугой.

   — Где наши кони? — спрашивал Раннульф.

   — Мы позаботимся о ваших конях, — отвечал Али. — Они вам здесь не понадобятся. — Он повернулся, подняв руку, и в дверь гуськом вошли другие слуги, каждый нёс корзину или кувшин. Рот Стефана вдруг наполнился обильной слюной; он вдыхал аромат жареного мяса, лука и свежевыпеченного хлеба.

Рядом с ним вновь заговорил Раннульф:

   — Я бы хотел прогуляться по Дамаску. Судя по тому, что я видел до сих пор, это красивый и весьма интересный город.

Али поклонился, вернее, опустил глаза, но не голову; как все сарацины, он явно считал, что тамплиеры немногим лучше простых крестьян.

   — Я спрошу об этом, но сомневаюсь, что ты получишь разрешение. Ты же сам видел, когда ехал сюда, как толпа едва не разорвала вас на куски. Ради вашей же безопасности всем вам лучше не выходить за стены дворца.

Али был высок и гибок, с живым красивым лицом, высокими скулами и полным чувственным ртом. С той минуты, когда на дороге сарацин присоединился к ним, Стефан молча восторгался этим ртом. Сейчас слуга перехватил его взгляд и одарил его быстрой улыбкой.

   — Что ж, ладно, — сказал Раннульф. — Можем ли мы свободно ходить по дворцу?

Али чуть заметно склонил голову:

   — Пожалуй, для вас же будет лучше просто оставаться в этом доме. Мы снабдим вас всем необходимым. Завтра султан примет вас как гостей на обеде, который, я уверен, покажется вам настоящим пиром. — Он с лёгким злорадством принюхался, втягивая ноздрями неприятный запах, исходивший от Раннульфа. — Мы доставим вам приличествующую одежду.

Из соседней комнаты вышел Фелкс.

   — Святой, — сказал он, — здесь нет колоколов.

   — Знаю, — ответил Раннульф и ткнул большим пальцем в Стефана. — Поди в соседнюю комнату, выгони оттуда этих рабов — нам нужно отслужить вечерню. — Повернувшись к Али, он прибавил: — Убирайся. Мы сейчас заняты. Я позову тебя, когда понадобишься.

По пути в соседнюю комнату, где слуги накрывали на стол, Стефан оглянулся на Али и увидел как тот передёрнулся от резкого, повелительного тона рыцаря. Это не слуга, подумал Стефан, определённо не слуга. Он вошёл в комнату и выставил оттуда слуг, а потом в передней комнате, вместе с другими тамплиерами, преклонил колени и помолился.

ГЛАВА 17

— Им нужно перемирие, — сказал Тураншах, — это несомненно. Мы легко добьёмся от них того, чего хотим. Триполи поможет нам, как помогал всегда. Мы должны как следует обласкать его, но не спускать с него глаз. Священник, думается мне, нам не опасен. Он так измождён самим путешествием, что проспит все переговоры.

Султан кивнул. После встречи с франками он удалился в свои покои, чтобы хоть немного отдохнуть. Весь день он выслушивал вначале посланцев из Мосула, где вспыхнуло восстание против его власти, затем посланцев из Багдада, калиф которого возражал против его планов, как управиться с Мосулом; переговоры с франками были лишь одной из многих трудностей, с которыми ему предстояло сражаться.

Однако франки были самой болезненной проблемой султана. Ему уже сравнялось пятьдесят, и большую часть своей жизни он истратил на то, чтобы освободить исламские народы от гнёта Иерусалимского Королевства. Он воображал себя хирургом, который вырежет ядовитый шип из тела истинной веры.

Дважды он уже наносил удар по франкам. В первый раз, зная, что все войска франков на севере, он двинул войско из Египта, собрав в него всех, кто мог сражаться. Войско прокатилось валом по стране, и Саладин уже был уверен в победе — до тех пор, покуда возле Рамлеха, когда его воины переправлялись через вади, на его глазах жалкая горстка христиан развеяла огромное войско султана, словно стайку москитов. Во второй раз, когда его авангард сокрушил армию франков на реке Литани, Иерусалим готов уже был упасть в его ладонь, как спелый плод, и всё же Саладин не сумел завладеть им. Такое невезение изумляло и озадачивало: он словно вёл войну с чародейским заклятьем, которое действовало сильнее всего именно тогда, когда враг казался слаб.

   — Как быть с тамплиерами? — спросил брат. — Что за человек тот, с которым ты говорил? И как ты мог встретиться с ним в Рамлехе?

   — Не в самом городе. Он имел в виду сражение при Рамлехе. Мы и вправду могли бы встретиться там лицом к лицу, если б я не бежал так проворно.

Он помнил до мелочей ту сцену в вади у Рамлеха и чёрно-белого всадника, сокрушившего строй его телохранителей. Он помнил кошмар наяву, когда, спасаясь бегством, он выпал из носилок и запутался в занавесках, сбив с головы тюрбан. Он выглядел тогда по-дурацки, да и чувствовал себя глупо, но всё же рад был тому, что остался в живых, и благодарил Аллаха за спасение его жизни, каким бы позорным и глупым ни было это спасение.

И вот этот чёрный рыцарь, чёрный демон, — здесь, в Дамаске.

Через боковую дверь в комнату вошёл Али, племянник султана, и низко поклонился ему, пробормотав приветствие. Саладин прямо сел на кушетке, выжидательно глядя на племянника.

   — Ну что скажешь?

Али пожал плечами:

   — Тамплиеров поставили в стойло и задали им корму.

Люди, собравшиеся в комнате, даже слуги, которые носили еду, разразились дружным хохотом — им по нраву пришлось такое снисходительное презрение. Все они хотели видеть франков не людьми, а грубой скотиной. Султан сплёл пальцы.

   — Опиши своё впечатление от них.

Али в грациозной позе стоял посреди комнаты. Он был любимым племянником султана — Саладин ценил его и за быстрый, изощрённый ум, и за недюжинную красоту.

   — Они так же грубы и неотёсанны, как большинство их сотоварищей, — сказал он. — Их командир ничем не лучше прочих: у него хамские манеры, и он выводит меня из равновесия. Один из них назвал его Святым; вероятно, это шутка на франкский лад.

Он произнёс прозвище на языке франков, и султан вслух перевёл его на арабский:

   — Аль-Вали. Он не похож на человека, который близок к Богу.

   — Святой? — резко переспросил Тураншах. — Жаль, что я не знал этого прежде! Это же тот самый тамплиер, который подкупает всех купцов, чтобы доставляли ему новости.

   — Вот как? — Султан заинтересованно поднял брови. — Какова его должность в Ордене?

   — Не знаю. Насколько я слыхал, у него нет даже титула. Но он — шпион, в этом я уверен.

   — Триполи сказал, что он обыкновенный рыцарь, — заметил Али.

   — Верно, — согласился Тураншах. — Но Триполи его терпеть не может, и это уже занятно: обыкновенный рыцарь вряд ли был бы достоин его неприязни.

Султан рассмеялся:

   — Боюсь, что мой дорогой граф терпеть не может большинства своих собратьев-христиан. — Он пропустил бороду сквозь пальцы. В конце концов, у него и так ещё много дел: встреча с кади Дамаска, письма, которые надо написать в Мосул и Багдад... Султан кивнул Али: — Не своди с них глаз. Особенно с аль-Вали. Не допусти, чтобы он выбрался за пределы дворца. Мы истратили слишком много усилий, убеждая франков, что они приехали в здоровый и бурлящий жизнью город; нельзя же теперь всё испортить. Завтра я поговорю с Триполи один на один — всего лишь пару минут, напомню ему, что мы друзья. Что до этого тамплиера — посмотрим, не удастся ли нам купить его, или же — если не получится — постараемся приструнить.

   — Это потому, что он обратил тебя в бегство при Рамлехе? — ворчливо осведомился Тураншах.

   — Тот, кто близок к Богу, должен доказать своё право на такую близость, — сказал султан.

   — Он наверняка попытается выбраться из дворца, — сказал Али. — Он уже заговаривал об этом.

   — Тем лучше, — сказал султан. — Если он совершит такую попытку, позаботься, чтобы он как следует за неё отплатил. — Султан вновь запустил пальцы в бороду. — Прежде чем он покинет Дамаск, я хочу сделать из него дурака — даже если он сам об этом не узнает.

Утром сарацины принесли чистую одежду. Стефан давно уже поднялся и отслужил утреннюю мессу; сейчас он сидел в большой передней комнате, залитой жарким солнцем. Медведь и Фелкс были в соседней комнате; Раннульф куда-то исчез. Сарацины во главе с Али принесли белые бурнусы из хлопчатой ткани — аккуратно сложенные, с чёрно-жёлтыми кушаками — и туфли без задников, которые куда больше пристали бы женщинам. По указанию Али слуги сложили принесённую одежду на столе.

Интерес Стефана обострился. Краем глаза он следил за Али, который отдавал распоряжения другим слугам. Затем они ушли в соседнюю комнату, где держали еду и прочие припасы. Али замешкался.

   — Может, тебе захочется одеться полегче, — сказал он. — День будет жарким.

Стефан поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом молодого сарацина. Тотчас же его чресла напряглись; он ощутил в Али тот же самый растущий интерес, то же мгновенное, безрассудное возбуждение. Стефан с трудом взял себя в руки. Он не должен испытывать подобных чувств.

   — Мы носим только то, что даёт нам Орден, — ответил он и улыбнулся Али. — Будь ты в Иерусалиме, ты бы стал надевать тамплиерское платье?

Али опустил глаза, словно пытаясь скрыть непрошеные мысли. Его длинные, тонкие, смуглые пальцы были унизаны золотыми кольцами.

   — В Иерусалим все мы приходим паломниками, разве нет? Но мы не в Иерусалиме. Мы в Дамаске, где сегодня будет очень жарко. — Он плавным жестом указал на стол. — И где приятнее одеваться так, как одеваемся мы.

Стефан встал, в жилах его вскипел огонь; он поймал протянутую руку сарацина.

   — Хочу, чтобы мне было приятно, — сказал он и, наклонившись, поцеловал Али прямо в пухлые чувственные губы.

Али резким движением вырвался. Чёрные глаза его не отрывались от лица Стефана.

   — Это невозможно, — вполголоса проговорил он. — Мы с тобой — враги.

   — Я не желаю быть твоим врагом, — сказал Стефан. — Я не верю, что ты — мой враг. — Он вновь схватил Али за руку, опять поцеловал его, и на сей раз юный сарацин ответил на поцелуй, и рука его обвилась вокруг талии Стефана.

Тот лишь что-то торжествующе прошептал. Вторая его рука скользнула меж их телами, но тут Али отстранился.

   — Не здесь, — сказал он. — Ты можешь уйти отсюда?

   — Да. Наверное. — Стефан всё держал его за руку и хотел снова поцеловать его, но тут из соседней комнаты донёсся чей-то голос, и он вдруг осознал, насколько близко остальные.

   — Позже, — сказал Али. Он повернулся, выдернув руку из пальцев Стефана, и торопливо вышел.

Стефан остался стоять, мысленно всё ещё смакуя вкус поцелуя. У него была эрекция. Он повернулся к окну и сквозь резные заслонки стал смотреть на колеблемую ветром зелень лимонной рощицы, напоминая себе, где он находится. Он желал Али, но видел вокруг совсем другое, и окружающие вещи казались лишь слабыми тенями в ослепительном свете его желания.

Через соседнюю комнату Стефан прошёл на балкон и облокотился о перила; под ним волновалась зелень лимонной рощицы, покрывавшей пологий склон. Он подумал о своём обете и стал гадать, где же может быть Раннульф.

Он закрыл глаза. Аромат лимонных деревьев щекотал ему ноздри. Здесь было совсем не так, как в Иерусалиме. Это место как бы не существовало — казалось, что его нет и быть не может в реальном мире. Как будто то, ради чего он оказался здесь, на самом деле не происходило.

При этой мысли Стефан ощутил, как реальность неуклонно ускользает от него, ускользает вместе с обликами, значениями, предметами...

Он снова взглянул на лимонную рощицу — и увидел Раннульфа, шедшего меж деревьев. Черноволосый норманн направлялся к внешней дворцовой стене. Несколько секунд спустя по пятам за ним украдкой проследовал сарацин.

Ну вот, даже Раннульф не знает всего, что здесь происходит. Стефан отёр ладонью лицо. Плоть его пела от едва сдерживаемого возбуждения. Плоть его была реальна. Так же, как и плоть Али. Он повернулся и ушёл с балкона в дом.

Дворец был выстроен концентрическими кругами — каждый новый круг выше и изящнее прежнего, каждый окаймлён стеной. Была середина дня, когда рыцари вошли в ворота, пересекли сады и, миновав ещё одни ворота, оказались в огромном зале, где им предстояло быть гостями на пиру у султана.

Зал был так же обширен, как трапезная Храма, колонны коричневого, в прожилках, мрамора подпирали сводчатый потолок. Стены были разрисованы восхитительными изображениями цветов и птиц, а пол выложен глянцевито блестящим полированным камнем. Гости султана сидели за столами, расставленными в виде подковы и с таким размахом, что на одном конце «подковы» невозможно было расслышать, что говорят на другом. В ту минуту, когда вошли тамплиеры, на свободном пространстве между столами танцевали около дюжины девушек, облачённых лишь в тончайший шёлк, да и то скудно.

У Медведя, который шёл за Раннульфом, вырвался вопль оскорблённого целомудрия, а Фелкс пробормотал нечто, не имевшее никакого отношения к молитвам. На долю секунды Раннульф краем глаза поймал видение пляшущей нагой груди с розовым соском — и тут же рывком отвёл взгляд. В нём вспыхнула злость. Вместе с прочими тамплиерами он сел за стол на краю «подковы», повернулся и взглянул на султанский помост.

Там, окружённый своими офицерами, восседал султан — ив упор глядел на Раннульфа.

Ни один из них не отвёл взгляда. Раннульф ощутил, как у него на затылке дыбом встают волосы. Лицо султана побагровело. Один из сарацин, сидевший рядом с ним — брат султана, — заметил этот обмен взглядами и сейчас переводил глаза с тамплиера на султана и обратно. Слева от Раннульфа вдруг беспокойно шевельнулся Стефан, скрипнуло кресло. Он тоже заметил эту сцену. Раннульф вновь повернул голову вперёд, где плясали женщины, и вперил глаза в стол.

   — Я и не знал, что они так трясутся, — пробормотал Стефан.

   — Заткнись, — сказал Раннульф. Музыка заполонила его уши. Ему хотелось встать и уйти, двинуться, стряхнуть наваждение искуса, принудить своё тело вновь подчиниться разуму, — но приходилось сидеть здесь и терпеть эти атаки на обет. Слуги непрерывно приносили одни блюда и уносили другие, так что стол представлял собой всё время менявшуюся мозаику — всякий раз другие цвета и другие блюда. Слуги сновали вокруг Раннульфа, задевали его локтями, наклонялись через его плечо, чтобы поставить на стол засахаренные орехи, сласти, пахнущие корицей и гвоздикой, жареное мясо, источавшее жаркий сок. Раннульф ел только хлеб. Даже когда подали фиги и финики, излюбленное его лакомство, — он ел только хлеб.

Другие тамплиеры давно уже сдались. Вполголоса нахваливая яства, они глазели на пляшущих женщин и раскачивались в такт музыке.

   — Что это они на нас так уставились? — пробормотал Медведь.

Фелкс рокочуще хохотнул:

   — Может быть, они никогда так близко не видели тамплиера. Святой, это правда, что вся вода здесь ядовитая?

Раннульф ответил:

   — Я никогда ещё не бывал в оазисе, где жители не маялись бы всё время хворью. Пей вино. — Он потянулся за кубком. Сарацинам пить вино не полагалось, но для франков они поставили его в неумеренном количестве. На султанском помосте, где сидел Триполи, раскатился безудержный хохот. Примерно посередине огромной «подковы» мирно заснул за столом епископ Святого Георга.

   — Что же дальше, гашиш и маковый сок? — пробормотал Стефан. — Мне надо отлить.

   — Иди, — сказал Раннульф.

Стефан ушёл. Раннульф был сыт; он отряхнул пальцы, и слуга подал ему салфетку. Мягкая ткань пахла цветами. Раннульф тотчас швырнул её на стол; он был так чувствителен к искусу, что и запах цветов казался ему грехом. Музыка смолкла, и женщины исчезли за пологом, прикрывавшим арочный проем входа в зал.

   — Милорд граф. — Чернокожий слуга начал переводить речь султана. У него было круглое, с тонкими чертами лицо и высокий невесомый голос евнуха. — Да насладишься ты пребыванием в Дамаске, древнейшем и прекраснейшем городе, из глины коего Бог сотворил Адама! Мы предоставим тебе все радости и удовольствия, и, какое бы желание у тебя ни возникло, скажи лишь слово, и мы исполним его.

Триполи поднялся. Своим высоким пронзительным голосом он заговорил по-арабски, и его ответная речь была такой же данью традициям:

   — Да сохранит Аллах превосходнейшего султана Каира и Дамаска!

Он продолжал в том же духе. Чернокожий переводчик, в котором не было нужды, сидел рядом с Саладином. Раннульф лениво гадал, где это евнух выучился французскому.

   — Что это с ним такое? — спросил Фелкс, имея в виду переводчика.

Медведь обернулся и с ухмылкой глянул на него, явно довольный тем, что Фелкс чего-то не знает.

   — Его оскопили.

Рослый германец озадаченно выгнул косматые светлые брови, поджал губы.

   — А разве от этого чернеют? — невинно осведомился он.

Раннульф поглядел на него и захохотал, и Медведь, вдруг залившись краской, тоже разразился смехом; Фелкс облизал губы. Он много выпил и неумеренно ел все яства, что подносили слуги; сейчас он качался, даже сидя за столом. Триполи завершил свою речь, чернокожий встал и заговорил по-французски; свита, сидевшая вокруг сладко спящего епископа, торопливо растолкала его и шёпотом призвала ко вниманию.

   — Епископ Святого Георга! Добро пожаловать в Дамаск, где святой Павел впервые встретился лицом к лицу со своей судьбой. Да возвеличит твой приезд сюда вашу веру, равно как и нашу!

Епископ застонал и с трудом поднялся на ноги. Он не знал арабского и вынужден был говорить по-французски; чернокожий евнух переводил султану его слова.

Когда епископ умолк, чернокожий повернулся к тамплиерам:

   — Позвольте нам приветствовать также и воителей Храма Иерусалимского! Добро пожаловать в Дамаск, древнейший и величайший из городов, матерь Константинополя и Каира, Бухары и Багдада, где все народы, смешавшись, живут в мире и исполняют замысел Бога.

Раннульфу этот перевод был совершенно ни к чему.

   — Спасибо, — сказал он. — Я очень рад, что приехал сюда.

Гости султана, застигнутые врасплох, мгновение лишь глазели на него в воцарившейся тишине; затем кое-кто из окружения султана заулыбался. Они считали тамплиера простаком. Быть может, они были правы. Султан слегка подался вперёд.

   — Ты неплохо говоришь на языке Корана.

   — Не то чтобы очень, — сказал Раннульф. Он поднялся, как делал всегда, когда к нему обращался вышестоящий, и привычно сцепил руки за спиной. — Это базарный арабский.

   — Ты знаешь Коран?

   — Нисколько. Две-три фразы, не более.

   — А насколько хорошо ты знаешь вашу Библию?

   — Довольно плохо. Книги — не моё ремесло.

   — Но ведь это больше чем просто книги — это истоки веры. Ты любишь свою веру?

Голос тамплиера зазвучал громче.

   — Султан, этот разговор ни к чему не ведёт. Всё, что важно для меня, — война. Для тебя, я думаю, тоже. Ты на одной стороне, я на другой, и я владею тем, чего хочешь ты. Так какой же прок говорить о чём-то ещё?

Гости заговорили, зашептались, слова сливались в невнятный гул.

   — А какой же прок говорить об этом? — ровным голосом осведомился султан. В густой поросли его бороды блеснули зубы. — Ты явился сюда по какой-то своей причине; каков интерес Храма в этом деле?

   — У тебя в плену один из моих братьев, Одо де Сент-Аман, я хочу повидать его.

Султан быстро поднял глаза и тут же опустил их, кивнув почти незаметно, одним движением ресниц.

   — Разумеется.

   — Мы поддержим перемирие между тобой и королём, если только возможно будет заключить его.

   — Полагаю, я должен быть счастлив этим заверением, помня о вашем хорошо известном коварстве в такого рода делах.

   — Мы повинуемся Богу, — сказал Раннульф, — а не клочкам бумаги.

   — Милорд султан, милорд тамплиер, — громким ясным голосом вмешался граф Триполи, — здесь не место для споров о политике.

   — Прошу прощения милорда графа, — сказал Раннульф и сел на место.

   — О чём это вы толковали? — спросил Медведь, широко раскрыв глаза. Он не знал арабского.

Раннульф пожал плечами:

   — Он позволит мне увидеться с Одо.

   — Что-то он не показался мне настолько любезным, — заметил Медведь.

   — Мне тоже. — Фелкс, сидевший за ним, нагнулся вперёд, пристально глядя на Раннульфа. — Что здесь происходит, Святой?

   — Так, — сказал Раннульф, — болтовня.

Чернокожий переводчик снова встал и начал по-французски сплетать ещё одну длинную речь о чудесах Дамаска, где похоронены Авель и Нимрод, а также голова Иоанна Крестителя — что, вероятно, объясняло появление на пиру танцовщиц.

Раннульф вновь окинул взглядом зал. Слуги сновали у столов, неумеренно нагруженные едой и питьём, — казалось, пища здесь в таком изобилии, что никому и в голову не приходит скупиться. И тем не менее он помнил, как в харчевне по дороге в Дамаск не нашлось ни пищи, ни зерна для коней.

Он хотел выбраться в город, но это, похоже, невозможно: по внешней стене расхаживает стража, и сарацины следят за каждым его шагом. Он пленник здесь, во дворце. На открытом пространстве меж столами два жонглёра перебрасывались фонтаном из апельсинов. У двери ждал ещё один актёр, лицо его было раскрашено, словно у куклы, в руках охапки палок. Стефан так и не вернулся. Раннульф опустил глаза и сидел, сложив руки на коленях, скучал, дожидаясь, покуда закончится пир, и он сможет найти себе занятие поинтереснее.

Через боковую аркаду Стефан вышел из зала в темноту сада. Ночь была тёплая, воздух тяжёл и недвижен; пряный запах увядших цветов щекотал его ноздри. Он помочился и мгновение стоял в темноте, не зная, что делать дальше, — и тут к нему подошёл Али.

Они не обменялись ни словом. Молча шли они бок о бок через разросшийся сад, потом вошли в рощу. Сердце Стефана бешено колотилось, так и норовя выпрыгнуть из груди; во рту у него пересохло, ладони вспотели. Вслед за Али он прошёл вглубь рощи, и там они оказались у пруда, надёжно скрытого от глаз живой изгородью.

Они остановились у воды, по-прежнему не говоря ни слова; Али начал раздеваться. Лицо его пылало, руки тряслись. Стефан, неотрывно глядя на воду, снял куртку, сапоги, рубаху и штаны, затем избавился от облегающих подштанников из кожи ягнёнка, которых не должен был снимать ни при каких обстоятельствах — согласно тамплиерскому обету. Всё так же храня молчание, не глядя на Али, он вошёл в воду.

Али последовал за ним. Зайдя в воду по бёдра, Стефан вытянул перед собой руки и нырнул в темноту.

Вода облекла его. Тёплая, мягкая, она гладила его кожу тысячами шаловливых пальчиков; он погружался всё глубже в её объятия, покуда не коснулся каменистого дна пруда — и тогда стрелой рванулся к поверхности, по пути перевернувшись на спину; вода струями текла по его груди и между бёдер, сочилась сквозь волосы.

Стефана вдруг охватило безумное веселье. Ему хотелось кричать, вопить; кожу его пощипывало, кровь пульсировала в жилах, словно жаркий ветер. Он с шумом вынырнул из воды, разинутым ртом хватая воздух. Рядом с ним плыл Али. Они вновь нырнули, бок о бок, и тела их сплетались в воде, точно гибкие упругие змеи. Стефан поймал Али за талию и крепко держал; они боролись, и борьба эта была сладостна, руки их оплетали друг друга. С тихим смешком Али вырвался, и Стефан погнался за ним, настиг у самого берега и там овладел им — наполовину в воде. Затем он какое-то время удерживал Али под собой, не спеша выходить из него, грудью прильнув к его спине и зарывшись лицом в волосы. Плоть его пела.

Али что-то прошептал, и Стефан отстранился, выпуская его; тела их разделились, и воздух, хлынув между ними, омыл кожу Стефана неожиданной прохладой. Стефан снова бросился в пруд и нырнул на глубину, в нежные объятия воды; он плескался и кувыркался, наслаждаясь собой, своим телом, тем, что он всего лишь тело — без души, без вины, без забот; живая плоть, и ничего более. На дальней стороне пруда его настиг Али, обвил одной рукой и прошептал ему на ухо:

— Теперь моя очередь.

Стефан отпрянул было, весь ещё во власти бездумного наслаждения, но Али держал крепко, крепче, чем можно было ожидать, и властно притянул его к себе. Стефан выбросил вперёд руки, ухватив кулаками пучки высокой травы, что росла на берегу пруда, и покорился, и это было так же сладко, как покорять самому.

Они лежали рядом на траве. Стефану не хотелось говорить — он жаждал сохранить чистоту этого мгновения, окружённого столькими тревогами. Али коснулся его:

   — Ты занимался этим в Иерусалиме?

Стефан рассмеялся. Внутри его что-то сжалось, отступило. Перекатившись на бок, он погладил юного сарацина по щеке:

   — Нет. Мой обет запрещает это. Если бы нас застигли, я попал бы в беду.

   — Значит... — Али накрыл его ладонь своей, — значит, я у тебя первый?

Стефан вновь рассмеялся нотке надежды, прозвучавшей в голосе Али; волна нежности нахлынула на него. Казалось, он знает Али всю жизнь и всю жизнь ждал этой встречи.

   — Нет, — сказал он, — не первый. — И, притянув ладонь Али к губам, поцеловал её. — Мне надо возвращаться. Не хочу, чтобы меня хватились.

Судя по голосу Али, он улыбался.

   — Дорогой мой, они нынче будут заняты допоздна, и, если всё пойдёт, как было задумано, тебя никто не хватится.

Он наклонился над Стефаном и поцеловал его. Стефан закрыл глаза. Через несколько дней он вернётся в Иерусалим, и всё закончится. Он отбросил эту мысль и, наклонив голову, коснулся губами плеча Али.

Поздно ночью, когда Раннульф и другие тамплиеры, шатаясь, вернулись наконец в дом у лимонной рощи, Стефан уже был там, один, облачённый в сарацинский бурнус. Переступив через порог, Раннульф сбросил Фелкса на пол и оставил его там валяться. Медведь наконец-то прекратил петь, но вместо этого разрыдался и со скорбным видом побрёл в соседнюю комнату, сжимая в каждой руке по фляжке вина. Раннульф пристально поглядел на Стефана.

   — Развлекался?

   — Мне стало дурно, и я решил вернуться сюда, — ответил Стефан. — Я устал. Да ещё там были эти женщины.

   — О да, женщины — твоё слабое место.

   — К чему это ты клонишь?

   — Пойдём на балкон, — сказал Раннульф, — здесь жарко.

Он прошёл через комнату, пустую и тёмную, и вышел на балкон, нависавший над лимонной рощей. Стефан последовал за ним.

   — Что произошло после того, как я ушёл?

Раннульф облокотился на перила; даже в темноте он различал затаившихся под деревьями людей, которые следили за ним.

   — Ничего особенного. Они хотят закормить нас до смерти, а с Фелксом и Медведем проделать это не так уж трудно.

   — Знаешь, Раннульф, — сказал Стефан, — может, нам и впрямь, как говорится, лучше всего расслабиться и получать удовольствие. Говорят, Эдем был в Дамаске.

Раннульф ничего не ответил; его пальцы сжались в кулаки. Что бы ни натворил Стефан, это не было насилие. Он вынудил себя разжать кулаки; успокойся, подумал он. Ни о чём не думай, просто наблюдай.

   — С кем ты был? — спросил он.

Стефан шевельнулся, меняя позу, его ступни шаркнули по балконному полу.

   — Что ты имеешь в виду? Я только...

   — Не лги мне. Ты был с кем-то из сарацинов. — Раннульф рывком повернулся к рыжеволосому рыцарю, и что-то щёлкнуло в его голове, словно сошлись воедино кусочки головоломки. — С Али.

Стефан дёрнулся, словно в него воткнулась стрела. Раннульф утвердительно кивнул:

   — Да, с Али. Я так и знал, что он чересчур гладок для простого слуги. Он шпион, ты знаешь это? Всё, что ты ему скажешь, пойдёт прямиком к султану.

В темноте он не мог различить лицо Стефана — лишь его силуэт, смазанный складками просторного сарацинского одеяния. Из этой смутной тени прозвучал хриплый голос Стефана:

   — Ты всё видишь искажённым в узком луче своей ненависти. Все для тебя либо враги, либо те, кого можно использовать.

   — Ты согласен выведать у него кое-что для меня?

   — Нет! — Стефан отступил на шаг, вскинул руку, и пальцы сжались в кулак. — Это совсем не то, что ты думаешь, Раннульф! Это не имеет ничего общего с тобой, Иерусалимом, Храмом или войной. Не трогай меня. Ясно? — Он несильно стукнул кулаком по груди Раннульфа. — Не трогай!

Стефан развернулся и исчез в жаркой благовонной темноте домика для гостей.

Раннульф мрачно посмотрел ему вслед. Сарацины, похоже, на шаг опережали его и справлялись с его людьми, точно с кожурой от семечек. Перед собой он видел одни только ловушки. Стоя у перил, он подумал было, что надо отслужить Повечерие, но желания сделать это не испытал. Господь не поможет ему. Господь желает видеть, как он управится сам. Господь, быть может, уже отступился от него. Он устал, но возвращаться в дом не хотелось, и он улёгся прямо на балконе, подсунул локоть под голову и заснул под открытым небом.

   — Король Иерусалима болен, — говорил Тураншах, — и, скорее всего, близок к смерти. Порой он слепнет. И всё же он ведёт этих людей, он обладает властью над ними. Должно быть, это поразительный человек.

Султан вышел на середину комнаты, сбросив халат и тюрбан. Слуга торопливо поднёс ему кубок с шербетом, он присел у светильника и освежил язык и губы охлаждённым напитком.

   — Король Иерусалима — великий противник, болезненный мальчик с сердцем льва. Да сгноит Аллах его кости. Что скажешь о тамплиере?

   — Не слишком ли много внимания уделяешь ты этому рыцарю?

   — Внимания? Тамплиеры — главные зачинщики франков. Я видел сам, да и ты тоже, как дюжина их, не дрогнув, несётся в атаку на тысячи наших воинов и как зачастую эти тысячи обращаются в бегство — словно на них пали злые чары! Словно эти люди — чёрный ветер, зарождённый в пекле. Однако же я знавал не одного тамплиера, и все они вблизи кажутся самыми обычными людьми. Этот — совсем иной. Быть может, он и есть ключ к загадке тамплиеров, и я хочу узнать, что именно открывает этот ключ.

   — Сегодня на пиру он держался отвратительно, — ровным голосом заметил Тураншах. — Он нуждается в хорошей порке.

   — Отлично. Устроим ему порку. Али!

Али стоял в дальнем конце комнаты, повернувшись боком к ним, словно тема разговора ничуть его не занимала. Он не отозвался, и султану пришлось снова окликнуть его.

   — Что, дядя?

   — Тебя не было на пиру.

   — Ненавижу толчею, — сказал Али. Он вышел на середину комнаты, вздёрнув подбородок и сцепив руки.

   — Как ведут себя тамплиеры? Принимают ли они наше щедрое гостеприимство как должное, не пытаясь заглянуть глубже?

Али коротко качнул головой.

   — Не совсем. — Его голос прозвучал чуть хрипло. — Их командир всё время рыщет повсюду. Он явно собирается, так или иначе, пробраться в город. На твоём месте я бы следил за стенами.

   — Я же говорил тебе, что он шпион, — с удовлетворением вставил Тураншах. — От души надеюсь, что он сунется на стены. Мы уже ждём его и дадим ему хороший урок.

Султан не сводил с Али взгляда, в котором сквозило подозрение: по тому, как держался племянник, он понял, что Али что-то скрывает. Тут в голове у него мелькнула новая мысль. Он повернулся к Тураншаху:

   — Зачем нам ждать, пока он сунется в ловушку? Наверняка мы сумеем заманить его туда.

   — Ещё бы! — усмехнулся брат.

— Отлично, — повторил султан. Он снова вспомнил Рамлех и чёрно-белого рыцаря, который с боем пробивался к нему. — Так сделаем это. Покажем ему, что с нами шутки плохи. Освободи ему дорогу. Пусть переберётся через стену. А потом мы его за это примерно накажем.

ГЛАВА 18

   — Раннульф, — сказал Одо. — Ты-то что здесь делаешь? Вот не думал, что снова увижу тебя. — Он перевернулся; когда он двигался, за ним волочились тяжёлые звенья цепи. И всё же он улыбался всегдашней своей лёгкой улыбкой, выцветшие глаза блестели. — Сарацины знают, что пустили змею в рыбный садок?

За спиной Раннульфа захлопнулась дверь, и от скрежета засова желудок у него стянулся холодным узлом. Он прошёл по заваленному соломой полу камеры, нагибаясь, чтобы не удариться о низкий скошенный потолок, и присел на корточки рядом со своим командиром.

   — Они подозрительны. Они следят за каждым моим шагом.

   — Смотри не рассерди их, — сказал Одо. — Мне здесь не нужна компания.

Магистр Иерусалимского Храма лежал на соломенном тюфяке, укрытый одеялом. Спутанные волосы падали ему на лоб и спускались на плечи, кожа была бледной, как рыбье брюхо, вся нижняя половина тела, судя по всему, почти не двигалась.

   — Ты здоров? — спросил Раннульф.

Одо повёл плечом.

   — Я жив.

Раннульф отдёрнул одеяло. На Одо была лишь длинная рубаха. Запястья охватывали железные браслеты, и от них, исчезая под одеялом, тянулась цепь, прикованная другим концом к железному кольцу в стене. Правая лодыжка тоже была закована, левую ногу Одо Раннульф вначале не рассмотрел.

   — Почему ты в цепях? — Он знал, что других пленных франков содержат здесь как гостей, не как преступников.

   — А! Я рассердил султана. Всё из-за его племянника.

Одо вновь натянул на себя одеяло, но Раннульф успел заметить, что левая нога, наполовину прикрытая подолом рубахи, высохла почти до кости и неестественно изогнута.

   — Я сломал её в битве, — пояснил Одо. — Она так и не зажила. На всё воля Божья. Ты был прав, Святой. Нам не следовало атаковать. Я рад, что ты уцелел, и надеюсь, что де Ридфор мёртв.

   — Нет, — сказал Раннульф. — Он в Иерусалиме.

Одо помотал головой. Он заметно постарел, широкая грудь и плечи точно истаяли, стали костистыми, кожа на шее отвисала; он лежал на соломе, словно обломок кораблекрушения. Лицо его было спокойно и ясно.

   — Мы все умрём, а он всё так же будет строить козни.

Раннульф пожал плечами, отметая мысли о де Ридфоре.

Он не мог оторвать глаз от лица Одо.

   — Поговаривают о том, чтобы выкупить тебя.

   — Нет, — сказал Одо. — Именно поэтому я и здесь. Меня хотели обменять на какого-то султанова отпрыска, которого держат заложником в Маргате, — а я отказался. Я тамплиер, а не предмет для торговли. Я совершил ошибку — и теперь расплачиваюсь за это. На мой взгляд, это справедливо.

   — На мой тоже, — сказал Раннульф.

   — Да и всё равно я не смог бы больше сражаться — из-за ноги.

   — Наверное, нет, — кивнул Раннульф.

   — Помолись за меня. И, Святой, прежде, чем уйдёшь, — исповедуй меня.

Раннульф слегка дрогнул. Он тотчас осознал, что не сможет отказаться. Отвернувшись, он протянул между ними руку.

   — Покайся, брат.

   — Прости меня, Иисусе, ибо я согрешил, — вполголоса начал магистр. Затем он перечислил свои ошибки и промахи, такие же обычные, как у всякого другого человека.

   — Ты раскаиваешься? — спросил Раннульф.

   — Я от всей души печалюсь, что оскорбил Господа, который создал меня и которому принадлежит вся моя любовь.

   — Тогда я отпускаю тебе грехи. — Раннульф сотворил над ним знак Креста. Во рту у него пересохло. Он чувствовал себя вором, который прокрался на место Бога и похитил то, что предназначалось Его слуху. В его глазах Одо уже был блаженным.

   — Отец, — сказал он, — благослови меня.

Магистр Иерусалимского Храма издал ворчливый смешок и почти без сил упал на солому.

   — Вот тебе моё благословение: сражайся с этим ублюдком до последнего своего вздоха. И расскажи моим братьям, каково мне здесь живётся.

Он отвернулся и закрыл глаза. Цепи звякнули, ударившись друг о друга. Раннульф поднялся и подошёл к двери, и охранник, ждавший по другую её сторону, тотчас отпер ему.

Темница была расположена в башне, находившейся на дальнем краю султанского дворца; трое стражников отвели Раннульфа назад в домик для гостей, тесно обступив его с трёх сторон, чтобы он ничего не смог разглядеть по дороге. Дорожка пересекала гребень пологого холма, и с вершины его Раннульф на миг разглядел за дальней стеной белый силуэт города; над вереницей крыш и макушек деревьев возносились иглы минаретов. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть больше, и стражник, шагавший сзади, подтолкнул его в спину:

   — Шагай, шагай!

   — Прекрасный город, — сказал Раннульф. — Хотел бы я посмотреть на него поближе.

   — О да, ещё бы! — Стражник, шедший слева, рассмеялся. — Конечно, ты бы хотел увидеть Дамаск. И он воистину прекрасен, только не для тебя, неверный.

Они прошли через лимонную рощу, направляясь к дому. Раннульф невольно замедлил шаг — эти белые комнаты стали для него самой настоящей темницей. Из окна разливалась музыка — флейты, тамбурины, мягкий рокот барабана. Он услышал смех и выкрик Медведя.

Двое стражников ушли. Третий, тот, который говорил с ним, замешкался. Раннульф остановился на террасе перед домом, испытывая отвращение при одной мысли о том, чтобы войти внутрь.

   — Ты хочешь увидеть Дамаск? — тихо спросил стражник.

Раннульф резко повернул к нему голову:

   — Да.

   — Есть у тебя деньги?

Денег у Раннульфа не было, но начало было многообещающее.

   — Да.

   — Я помогу тебе перебраться через стену, — сказал стражник. — Если дашь мне динары.

Раннульф огляделся, проверяя, не следит ли кто за ними.

   — Сколько?

   — Принеси всё, что у тебя есть, — сказал стражник. — Выжди немного, ступай к стене и оставайся там. Я найду тебя. — И тотчас же отошёл к другим стражникам, которые уже расселись на скамье у двери. Раннульф, взбудораженный, вошёл в дом.

Он мгновенно понял, что здесь женщины. Чувства его обострились, каждый нерв в нём натянулся. Он вошёл в просторную, залитую солнцем переднюю комнату; все музыканты оказались женщинами, одетыми весьма скупо, а ещё две женщины шныряли по комнате, разнося корзины с фруктами и сластями. У дверей, ухмыляясь во весь рот, стоял Фелкс ван Янк. Увидев Раннульфа, он загасил усмешку, но похотливый блеск в его глазах остался.

   — Ты видел Одо? — спросил он, но в мыслях у него явно был не Одо. Краем глаза он косился в глубь комнаты.

   — Видел, — сказал Раннульф. Он слышал голос Медведя, доносящийся из дальней комнаты, и вторивший ему беспечный смех.

   — Что ж, хорошо, — сказал Фелкс, явно не слушая его.

   — Кто привёл сюда всех этих женщин? — спросил Раннульф.

Фелкс пожал плечами:

   — Понятия не имею. Что ты собираешься предпринять на этот счёт?

   — Я? Ничего. — Раннульф перекрестился. — Мне жарко. Пожалуй, я переоденусь. — Он прошёл через залитую солнцем комнату к проёму в дальней стене.

За ним была комната, где слуги держали еду, питьё и посуду; там же сложили хлопчатые бурнусы, принесённые для тамплиеров. В дальнем конце длинной неосвещённой комнаты болтали и пересмеивались несколько женщин-сарацинок. При виде Раннульфа они смолкли и уставились на него.

Он не обратил на них внимания, во всяком случае, постарался не обратить; они были такие мягкие, округлые, юные и нежные, что у него засаднили ладони. Он подошёл к шкафчику с посудой, снял свои тамплиерские одежды — все, кроме исподних штанов, — и облачился в белое, мягкое и чистое сарацинское одеяние. Он стащил сапоги, но туфли без задников надевать не стал, сказав себе, что скорее сотрёт пятки до дыр, чем станет ходить в такой обуви. Босоногий, он вернулся в переднюю комнату.

Фелкс сидел на мягком диванчике, и стройная девушка с длинными чёрными волосами протягивала ему кубок. В дверях стоял высокий сарацин Али. Раннульф подошёл к нему.

   — Обет велит нам избегать женщин.

Сарацин усмехнулся ему, глаза его блестели.

   — Это всего лишь служанки. Вам же должен кто-то прислуживать ?

   — Тогда я иду в сад, — сказал Раннульф. — Это дозволено?

Али утвердительно кивнул не головой, а одними глазами, опустив их и тут же подняв. Раннульф и прежде приметил такой жест у султана; Али был очень похож на султана.

   — Вам дозволено гулять в саду и в лимонной роще, — сказал сарацин.

   — Спасибо, — сказал Раннульф и вышел из дома.

Войдя в рощу, Раннульф остановился и оглянулся на дом. Никто не шёл за ним. Двое стражников всё так же сидели перед входной дверью, третий — тот, что говорил с ним, — исчез. Рыцарь отёр ладонью бурнус, и мягкость хлопка поразила его: ткань ласкала кожу; уже носить такую одежду казалось греховным.

Он постоял под лимонными деревьями, терпеливо наблюдая за домиком для гостей. Сарацины хотят, чтобы он направился к стене, но он не видел смысла делать то, что от него хотят. Зато они дали ему относительную свободу, и этим Раннульф намерен был воспользоваться. Он присел на корточки под лимонным деревом и приготовился ждать удобного случая.

Из домика донёсся сладострастный женский вскрик. Али с отвращением наморщил нос и отошёл к дальнему краю террасы. Он оглянулся на лимонную рощу, гадая, куда подевался командир тамплиеров; сейчас ему следовало бы уже торчать под стеной, заглотав приготовленную наживку.

В домике раздался грохот, словно разбилось стекло, и вновь заиграла музыка. Кто-то испустил восторженный вопль. Стражники-курды глазели на дверь; один перебежал к окну и заглядывал внутрь через подоконник.

Из дома вышел Стефан — стремительно, словно спасаясь бегством. На нём был длинный белый бурнус, отделанный лентами алого шёлка; плавная походка чем-то напоминала львиную. Именно своей почти животной грацией он и привлёк с самого начала внимание Али, и сейчас сарацин впился в него взглядом, мгновенно ощутив возбуждение. Стефан шёл по террасе, направляясь прямиком к нему; на ходу он поднял голову, глаза их встретились, и тамплиер улыбнулся. Али двинулся к нему, протянув руки.

   — Уйдём отсюда, — сказал Стефан.

   — Конечно. Хочешь осмотреть дворец?

   — Тебе не следовало бы доверять мне, — заметил Стефан. — Что, если я шпион?

Али рассмеялся. Бок о бок они пошли прочь от дома по дорожке, выложенной белыми камнями, которая вела к воротам в стене. Али держал Стефана за руку.

   — Ты слишком благороден для этого ремесла, милый. Я знаю, что ты не шпион. Но не хочешь ли ты узнать, кто я такой?

   — Нет, — ответил Стефан и отвёл взгляд.

Али не понял, почему рыцарь так ведёт себя, однако вновь рассмеялся.

   — Ну что ж, тогда я тебе ничего не скажу. И всё же я настаиваю на том, чтобы показать тебе одно из прекраснейших мест на земле.

Когда Стефан увидит дворец, не будет нужды говорить ему, кто такой Али, — он догадается сам.

Они шли по заросшему травой пологому склону, который был усеян полураспустившимися розовыми кустами. Стефан жадно озирался по сторонам, глаза его раскрывались всё шире. Али крепко держал его за руку, словно вёл на поводке. Ему хотелось поговорить, но он видел, что Стефан не расположен к разговорам — и одно это уже о многом говорило Али.

Когда Стефан увидит весь дворец, когда узнает, кто такой Али, — он уже будет наполовину побеждён.

Они подходили к стене, подымавшейся из путаницы виноградных лоз; череда кипарисов закрывала её в том месте, где в высокой траве была проложена тропка. Али провёл Стефана по траве за кипарисы — там в дворцовой стене была небольшая дверца, и её никто не охранял. Пока Али возился с засовом, Стефан обернулся и поглядел за зелёную ограду кипарисов.

   — В чём дело? — спросил Али.

   — Мне показалось, что за нами кто-то крадётся, — ответил Стефан.

Али хмыкнул, забавляясь:

   — Чего ты опасаешься? Это мой дом. Здесь я хожу, где хочу, и ты тоже можешь ходить, где хочешь, — покуда ты со мной.

Он распахнул дверцу и пропустил Стефана вперёд себя.

Они очутились у подножия ещё одного длинного пологого холма; на вершине его стояло большое здание — стрельчатые окна верхнего этажа, нижний этаж окаймлён галереей, крыша выложена красной черепицей, арочный вход. По склонам холма террасами тянулись сады.

   — Здесь огороды, — сказал Али, — во всяком случае, будут, когда их засадят; а там, наверху, — мастерские, кухни и кладовые. — Он поглядел на Стефана, полагая, что тот впечатлён, — но Стефан снова оглянулся на приоткрытую дверцу в стене.

   — Где Раннульф? — спросил он.

Али раздражённо нахмурился:

   — Уверяю тебя, с твоим командиром поступят так, как он этого заслуживает. — К этому времени хамоватый тамплиер должен бы уже перебраться через стену и оказаться в руках людей Тураншаха, которые полной мерой воздадут ему за наглость. — Идём, Стефан, насладимся этой красотой вместе. Забудь ненадолго о своём спутнике.

Он крепко взял Стефана за руку, и тот с охотой последовал за ним.

Раннульф проскользнул в приоткрытую дворцу и остановился у подножия пологого холма, исчерченного аккуратными широкими грядками, — овощи, высаженные на них, сейчас буйно заросли сорняками. Звёздочки коровяка щедро усыпали землю между тощими — сплошная кочерыжка — кочанами капусты, цветущая морковь подымалась Раннульфу до пояса. Он переходил от грядки к грядке, гадая, откуда же берётся провизия для огромного дворца — уж верно, не с этих огородов.

Он долго выжидал, прежде чем войти в потайную дверцу, — чтобы Али и Стефан ушли как можно дальше. Теперь здесь было совершенно безлюдно. Идя по дорожке, Раннульф обнаружил валявшуюся на земле старую мотыгу и забрал её с собой, чтобы больше походить на работника. Чуть дальше он подобрал фонарь и грабли. Он так и не увидел ни единой живой души, покуда не поднялся на огородный холм и не вышел на террасу, окаймлённую густыми зелёными изгородями. В дальнем конце террасы подымалось двухэтажное здание с окнами изящной формы — как петля, которую образуют ладони, сомкнувшись кончиками пальцев. В тени портика стояли два стражника-курда с копьями наперевес.

Между ними и Раннульфом, на краю террасы, роилась людская толпа — худощавые, загорелые до черноты мужчины в одних набедренных повязках и женщины, закутанные до самых глаз, которые грациозно несли на голове огромные кипы белоснежного белья. Вдоль всей террасы кипели громадные котлы, и женщины стирали и отжимали бельё, развешивая его для сушки на изгородях. Мужчины собрались в спасительной тени и занимались исключительно болтовнёй.

Это-то и было нужно Раннульфу. Прихватив с собой инструменты, приниженно склонив голову, он подошёл к ним и сел на краю террасы, где подымалась каменная стена. Мужчины ели из общей миски чечевицу с луком, и один из них похвалялся, как доставил груз фруктов из самого Джезиреха.

   — Я знал, что получу отменную цену, и не промахнулся, но напугался всё-таки здорово. Во имя Аллаха, сколько живу, не видел, чтобы в Дамаске было так безлюдно.

   — Жаль, тебя не было здесь, когда привезли франков! Нам всем пришлось выйти на улицу, вопить и размахивать руками — изображать, что в городе полно народу. Мы получили по монете каждый, да ещё сорвали глотки.

   — А что, на Тигре тоже поветрие? — спросил кто-то.

   — Только не в моей деревне, возблагодарим Аллаха. Куда подевались все горожане? Быть того не может, чтобы все умерли.

Ему отозвались сразу несколько причитающих голосов. Раннульф украдкой протиснулся в круг беседующих, принюхиваясь к запаху чечевицы. Никто не обратил на него внимания. Эти люди привыкли к чужакам, которые приезжают из деревни, чтобы наживаться на снабжении дворца, да к тому же чёрные волосы и глаза Раннульфа были ему немалым прикрытием. Он старался не упускать из виду стражников-курдов, стоявших в портике.

   — Что верно, то верно, — сказал человек, сидевший прямо напротив Раннульфа. — Сам султан тотчас унесёт ноги из Дамаска, едва разберётся с франками. Будь они прокляты! Поветрие — наказание нам за то, что мы не сбросили их в море.

Раннульф придвинулся ближе к миске. Пробормотав себе под нос нечто вроде арабского благословения, он запустил пальцы в бурое чечевичное варево и начал есть. Он сидел на корточках, как и другие сарацины, и ел, как они, большим и указательным пальцами правой руки. Слух его жадно поглощал их голоса.

   — А вы видели франков?

   — Ещё бы не видели! Ещё бы! Они уродливы, как джинны, длиннозубые, синекожие, со слезящимися глазами. Я верю тем, кто говорит, будто бы они вылупляются из яиц, которые откладывают в навозные кучи.

   — Султан с ними управится.

   — Уж это точно, мне бы иметь столько веры, сколько у него!

   — Я слыхал, среди них есть и тамплиеры.

   — Тамплиеры!.. — По ту сторону миски взметнулась рука, сотворяя знак, отгоняющий злых духов.

   — Ну да! И один из них не кто иной, как сам Итиэль.

Разговоры притихли. Кто-то громко рассмеялся.

   — Вот чепуха! Нет там никакого Итиэля.

   — Мой двоюродный брат, который служит копейщиком у Таки ад-Дина, видел его собственными глазами. Наконечник его копья мечет молнии, и там, где проскачет его чёрный конь, земля вся усеяна трупами.

   — Нет никакого Итиэля! — повторил всё тот же громкий голос, сопроводив слова новым смешком. Некоторое время все молчали. Раннульф облизал пальцы — он съел достаточно и более чем достаточно услышал.

   — Тихо, вон идёт Ахмед!

Раннульф быстро глянул и поспешил вновь опустить глаза. Всё тело его напряглось. К ним по террасе шагал копейщик в шлеме, увенчанном султаном.

Люди, сидевшие вокруг Раннульфа, дружно разразились приветственными восклицаниями:

   — Ахмед!

   — Благослови тебя Аллах, храбрый воин!

Головы их задёргались в торопливых поклонах. Курд остановился перед ними:

   — Я гляжу, вы, как обычно, по уши в делах. Вот ведь шайка лентяев!

   — Нет-нет, Ахмед, просто сейчас слишком жарко!

   — Благослови тебя Аллах, Ахмед!

   — Храбрый воин!

Раннульф, подражая остальным, лихорадочно кивал головой; если его поймают, то прикуют к стене, как Одо, а он вряд ли сумеет вынести это так же достойно. Неужели у него и впрямь длинные зубы и слезящиеся глаза?

Курд пошёл дальше. За его спиной заговорили уже о другом:

   — Поглядите только, как вышагивает!

   — Да уж, если б он так же доблестно бился с франками!

   — Ленивый мешок с дерьмом!

Раннульф вновь отодвинулся к стене, не поднимая глаз и прислушиваясь.

   — Поглядел бы я на него, если б он столкнулся лицом к лицу с Итиэлем!

   — И что же ты обо всём этом думаешь? — спросил Али. Он сделал знак слугам, и те молча унесли остатки ужина.

   — Великолепно! — отозвался Стефан.

Он вновь оглядел комнату, поглощая каждую мелочь её красоты. Они обошли весь дворец и всё повидали, прежде чем пришли сюда, в личные покои Али. Эта комната была лучше всего: тёплая, тихая, обставленная так просто, что казалась почти строгой, — прямые линии низких деревянных столов, плавные очертания светилен, геометрический узор красных керамических плиток, которыми выложен пол. В одном углу комнаты росло в горшке небольшое пышнолистое деревце, дерзко противостоя всему этому строгому порядку беспорядочным изобилием своей кроны. Стефан всем сердцем восторгался этой комнатой.

   — Раннульф говорит, что Дамаск не так прекрасен, как Константинополь, но я этому не верю.

   — Может быть, Дамаск больше похож на Париж?

   — Париж — это груда мусора! — отрезал Стефан, и Али разразился смехом.

   — Стефан, ты просто чудо! Мне так чудесно с тобой.

Стефан вновь улёгся на бок на диван.

   — Да, я очень счастлив.

Они говорили по-французски; Стефан раза два попытался было перейти на арабский, но Али лишь посмеялся над ним, — а он не хотел, чтобы Али над ним смеялся. Они провели вместе почти весь день, и он видел великолепные залы и фонтаны, сады, библиотеку, выложенную голубой плиткой мыльню, личную мечеть султана — драгоценность из белого камня. Они занимались любовью на траве. Трапеза была чудесна — абрикосы и баранина, луковички, начиненные орешками, фрукты, сваренные в пряном сиропе; даже вино оказалось вполне сносно. Он подумывал о том, чтобы вскоре снова заняться любовью.

   — Давно ты стал тамплиером? — спросил Али.

   — Я приехал сюда в прошлом году.

   — Ты сражался при Рамлехе?

Стефан покачал головой. Он предпочитал не касаться этой темы, не смешивать нынешнего дня с иной своей жизнью. Но Али был весь внимание, взгляд его стал острым, тело напряглось под изящными складками бурнуса.

   — А в той битве, что была минувшей осенью? Мы называем её Дар Реки, вы, наверное, иначе.

   — Битва при Литани, — сказал Стефан и потянулся за чашей с вином; он был слегка пьян. — Господь наказал нас за наши грехи, каковы бы они ни были. — Он заглянул в чашу, всколыхнув вино. — Знаешь, у меня была старая тётка, которая говорила, что может угадать будущее по следам винного осадка в чаше.

   — В самом деле? Как интересно. — Али кончиком пальца очертил костяшку на лодыжке Стефана. Будущее интересовало его куда меньше, чем прошлое. — Счастье, что ты уцелел в битве, где мы изрядно выкосили твоих соплеменников.

Стефан смотрел, как вино скользит по поверхности чаши.

   — На всё воля Господа. — Он отодвинул обнажённую ногу от пальцев Али.

Сарацин протянул руку и ухватил его за лодыжку.

   — Совершенно верно. Бог хочет, чтобы мы — чьё дело право — восторжествовали над вами.

   — Али, — сказал Стефан, — я не хочу об этом говорить.

   — Почему же? Потому что не хочешь признать, что я прав? — Глаза Али загорелись. Он выпустил лодыжку Стефана и протянул руку открытой ладонью вверх. — Прошу тебя, Стефан. Ты мне так нравишься. Я не хочу увидеть твою смерть, потому что в конце концов мы изничтожим до конца всё ваше племя.

   — Ты ничем не лучше Раннульфа, — сердито сказал Стефан.

Лицо Али закаменело.

   — Вот ещё! Я совсем иного сорта, чем этот мужлан и разбойник. — Он отодвинулся, высоко вскинув голову, и принял вид надменный и властный. — Я бы мог спасти тебя, Стефан, если ты позволишь мне сделать это.

Стефан потянулся к чаше с вином и залпом осушил её.

   — Благодарю, — сказал он. — Мне пора идти.

Он встал, покачиваясь, чувствуя, как желудок комом подкатил к самому горлу.

   — Куда ты идёшь? — спросил Али. В дверь постучали; сарацин быстро оглянулся, и один из слуг торопливо пошёл узнать, в чём дело.

   — Я тамплиер, Али, — сказал Стефан. — Может быть, я не слишком ревностно блюду свой обет, но я всё-таки тамплиер, и ты сделал ошибку, напомнив мне об этом. — Он направился было к двери, но тут слуга попятился и в комнату вошли двое стражников.

Али поспешно схватил Стефана за руку и удержал его.

   — В чём дело? — Он перешёл на арабский, который Стефан понимал куда лучше, чем говорил на нём.

   — Мой господин, — сказал один из стражников, — мы не можем его найти.

   — Что?!

   — Иерусалимский рыцарь. Аль-Вали. Мы не можем найти его. Давуд ждал его у стены, но он так и не появился. Мы обыскали все улицы вокруг дворцовых стен...

Стефан оглушительно расхохотался. Али ожёг его гневным взглядом и вновь повернулся к стражникам:

   — Найдите его. Поднимите на ноги всех во дворце, обшарьте каждый дом, но найдите его.

   — Повинуюсь, мой господин, — сказал первый стражник. Он отсалютовал, и оба стражника заспешили к двери. Али рывком обернулся к Стефану.

   — Где он? — резко спросил он.

Стефан одарил его лучезарной улыбкой:

   — Понятия не имею. Но если бы и знал, всё равно бы тебе не сказал.

   — Ты непостижимый человек, — проворчал Али. — Идём!

И подтолкнул Стефана к двери.

ГЛАВА 19

   — Мой дорогой граф, — сказал султан, — я отстаиваю здесь не свои личные интересы. Сам ислам уязвлён, и весьма жестоко, деяниями ваших безбожных варваров. Теперь говорят, что вы посылаете в землю франков за новыми христианами, — чтобы они убивали здесь моих подданных и выгоняли их из жилищ. И чтобы посодействовать вам в этом, я должен дать вам передышку в виде перемирия?! Сдаётся мне, это плохая политика.

Он поставил серебряный кубок на стол между собой и Триполи. Покои, где разместился Триполи, располагались на южной стороне дворца, далеко от города; высокие окна с трёх сторон были распахнуты настежь, и ветер, не осквернённый заразой, вольно дул из сада и чистой, священной пустыни, которая лежала за садом. Султан был рад, что пришёл сюда. Ему нужно было отдохнуть от своего двора, слишком весёлого, слишком шумного — лихорадочно весёлого и шумного, точно пляска среди могил. Ничего не поделаешь — он должен развлекать гостей, удерживать их здесь, до конца разыграть этот гамбит.

Сейчас он и Триполи беседовали, плутая по кривым окольным тропкам дипломатии и с уверенностью обходя обманы; они знали друг друга так хорошо, что могли даже лгать улыбаясь. Сейчас Триполи улыбался. Удобно развалившись в мягком кресле, он протестующе поднял маленькие пухлые руки:

   — Милорд султан, ты так огорчил меня, что я не могу выразить своего огорчения словами. Много лет мы были друзьями, беседовали о многом, я был твоим гостем, ты моим — и вдруг ты обнаружил, что мы враги. — Он улыбнулся. — Ты весьма опечалил меня, друг мой.

   — Мы с тобой — друзья, — сказал Салах ад-Дин Юсуф. — Моя вера и твоя — смертельные враги. — Он кивнул слуге, и тот немедля подошёл с охлаждённым кувшином и вновь наполнил кубок султана. — Мне нужны деньги, граф. Вам нужно время. Я продам вам время за деньги, однако вам эта сделка обойдётся недёшево.

   — Понимаю, — сказал Триполи. — Каковы твои условия, милорд?

   — Я хочу пятьсот тысяч микелей за каждый год перемирия. — Султан подался вперёд, постукивая по столику указательным пальцем. — И ещё я хочу, чтобы мой племянник Тарик был освобождён из Маргата, чтобы получили свободу все заложники из числа моих подданных и все, кто сейчас платит вам дань.

   — Мой дорогой султан! — Триполи даже моргнул. — Может быть, в придачу ещё пару звёздочек с неба?

   — Если это можно устроить.

Граф рассмеялся. Он не тратил времени на гнев. Триполи был истый араб — он улавливал все полутона, все намёки, все скрытые значения и мог целыми днями сплетать их и распутывать. Инстинктивно он готов был к компромиссу, а для Салах ад-Дина сейчас любой компромисс был бы победой.

   — Милорд султан, — сказал Триполи, — у короля нет денег, чтобы уплатить такую непомерную цену. Нельзя выжать кровь из камня.

   — Деньги есть у тамплиеров, — сказал султан.

Лицо Триполи раздражённо передёрнулось.

   — Разумеется, есть. Деньги, которые, к несчастью, недоступны ни мне, ни королю. — Он потянулся к миндальным пирожным, выложенным на блюде. Салах ад-Дин давно уже приметил, что Триполи всегда съедает всё, что ставят перед ним, однако не толстеет. Граф разломил пирожное обеими руками. — Поговорим разумно, друг мой. Ты напрасно так тревожишься о крестовом походе. От заморских франков не придёт никакой помощи — им нет дела до королевства Креста. Король же скоро умрёт. Когда это случится, помоги мне стать королём, и тогда мы заключим друг с другом прочный и долгий мир.

Султан не стал говорить, что мира не будет, пока он не получит Иерусалим.

   — Кто наследует Бодуэну Прокажённому? — спросил он.

Триполи отложил одну половинку пирожного и переломил другую. Ногти у него были обгрызены до мяса.

   — Наследница короля — его сестра Сибилла, легкомысленная девчонка. У неё маленький сын. Есть ещё её сводная сестра Изобел, намного младше Сибиллы. Можно подвигнуть совет баронов к тому, чтобы лишить их прав на престол. Если б у меня было довольно денег, я мог бы купить корону.

   — С деньгами и дурак купит золотой гроб, — заметил султан. Он думал о своём враге, короле Иерусалима, который с таким пылом и упорством сражался с ним. Султан восхищался Бодуэном Прокажённым куда больше, чем ему хотелось бы. Триполи, полагал он, будет куда более слабым противником. — Хотел бы я когда-нибудь оказаться с вашим королём лицом к лицу.

   — Не стоит, — сказал Триполи. — Он похож на непогребённый труп. — Во многих отношениях граф оставался всё таким же варваром. — Он умрёт, и покончим с этим. Что там такое?

Слуга, вошедший в комнату, кланялся и размахивал руками, пытаясь привлечь внимание султана. Глаза Салах ад-Дина сузились. За спиной слуги, в проёме двери, он разглядел своего племянника Али.

   — С твоего позволения, милорд граф, я полагаю, это касается меня. Войди!

Али торопливо вошёл. За ним следовал человек с подстриженными рыжими волосами и окладистой бородой, незнакомый султану, зато хорошо знакомый Триполи; граф резко встал.

   — Что ты делаешь здесь? — спросил он.

   — Дядя, господин мой, — сказал Али, — призови стражу, тебе грозит опасность.

Рыжеволосый, стоявший за ним, сказал Триполи на языке франков:

   — Они не могут найти Раннульфа.

   — Вот как! — проговорил Триполи. Его взгляд метнулся к султану. — Что ж, это серьёзный промах.

Салах ад-Дин как сидел, так и продолжал сидеть, сложив руки на коленях, к — Али, что происходит?

   — Мой господин, — сказал племянник, — тамплиер аль-Вали пропал. Он может быть где угодно, даже в самом дворце. Тебе угрожает смертельная опасность.

   — Истинно так, — сказал султан. Он глянул на Триполи, затем на рыжеволосого, только сейчас сообразив, что это тамплиер; как он оказался вместе с Али, султан решил разобраться попозже. — У него дурные намерения? Что за человека ты привёл в мой дворец?

   — Человека, которого я не допустил бы вольно шататься по моему собственному дворцу, — ответил Триполи. — Я полагал, что ты не спускаешь глаз с тамплиеров.

Султан кивнул Али:

   — Позови стражу. Я удалюсь в мои покои, покуда его не найдут. Когда же найдут, пусть приведут ко мне. — Он поднялся, оказавшись лицом к лицу с рыжеволосым рыцарем. — Твой собрат совершил глупейшую ошибку. Он лишь накличет на себя беду. Если скажешь нам, где он, тебя пощадят.

   — Не сомневаюсь, — хладнокровно ответил рыцарь, — но я ничего тебе не скажу.

   — Али, взять этого человека и заковать, покуда не отыщут его друга.

   — Милорд султан, — вмешался Триполи, — эти люди — твои гости, ты не можешь так дурно обращаться с ними.

   — Они злоупотребляют моим гостеприимством, — отрезал султан, собираясь выйти, — но тут дверь снова распахнулась. Он поднял голову — и его взгляд уткнулся прямо в чёрные глаза тамплиера по прозвищу Святой.

Салах ад-Дин резко отпрянул. В комнате вдруг воцарилась мёртвая тишина, и тамплиер вошёл.

   — Обыскались меня?

Он прошёл мимо застывших людей к диванчику и рухнул на него, точно он был здесь хозяином. Он был бос, бурнус покрыт грязью. Взгляд его не отрывался от султана.

   — Склоняюсь перед величием султана Каира и Дамаска, возлюбленного сына Аллаха, повелителя царств и владений.

Само собой, он и не думал кланяться.

   — Стража... — начал было Али, но султан жестом остановил его:

   — Нет. Не будь глупцом. Ещё большим глупцом. Ты можешь уйти. Милорд граф останется, и второй рыцарь, и этот... — Он указал на кушетку. — Остальные пусть покинут нас.

Али, слуги и стражники торопливо вышли. Султан вновь уселся в кресло. Он не мог заставить себя взглянуть на человека, развалившегося на диванчике.

   — В чём дело, монах?

   — Я хочу уехать, — сказал тамплиер. — Не для того я приехал в Святую Землю, чтобы умереть здесь от оспы, а этот город заражён ею. Заключай перемирие, да поскорее, чтобы я мог увезти отсюда своих людей.

Султан скрестил руки на груди. Все его великие планы в один миг съёжились до мелкой практичности.

   — Я поставил свои условия, — сказал он. — Согласитесь на них, и перемирие будет заключено.

   — В городе поветрие? — спросил Триполи.

   — Во всяком городе хватает болезней.

Голос тамплиера звучал неумолимо:

   — В твоём войске тоже была оспа — ещё там, у Брода Иакова. Верно? Потому-то ты и не ударил на Иерусалим: твои воины умирали от оспы. Что за войско, в котором все хворают? Сейчас ты никому не страшен. Мыш, принеси мне выпить.

Рыжеволосый рыцарь подчинился. Он подошёл к столу, на котором стоял кувшин с вином, вернулся с кубком к диванчику и остался стоять около него. Какие бы нескромные дела ни связывали его с Али, сейчас он явственно показывал, на чьей он стороне. Султан сделал последнюю попытку овладеть ситуацией. Он поднял глаза на Триполи:

   — Кто здесь командует — ты или этот мужлан?

   — Милорд, — сказал Триполи, — я требую перемирия на три года. Никаких выплат, никакого обмена пленными. — Взгляд его был твёрд, губы, обрамленные усами, едва двигались.

Султан не произнёс ни слова. Он всё так же не смотрел на рыцаря, который растянулся на диванчике с таким видом, словно был хозяином этого дворца, властелином мира.

   — Султан, — сказал тамплиер, — если ты не согласишься на перемирие, я вернусь в Иерусалим за тремя сотнями моих братьев. Мы придём и возьмём этот город, и некому будет помешать нам.

   — Ты блефуешь, — отрывисто сказал Салах ад-Дин и наконец повернулся, вперив взгляд в тамплиера. — Я уничтожил ваше братство на реке Литани. Из тех, кто уцелел, никак не наберётся трёх сотен.

Рыцарь презрительно ухмыльнулся:

   — Мы как зубы дракона, султан. Мы вновь прорастаем.

Мгновение Салах ад-Дин изучающе глядел на него, на немигающие чёрные глаза, на рот, обрамленный густой бородой, — чувственный рот, которому не следовало бы быть таким устойчивым к соблазну. Султан понимал, что теперь он получит от перемирия мало выгоды, разве что некоторую свободу для манёвра. Каким облегчением будет наконец покинуть Дамаск, отправиться в горы и там переждать летнюю жару, убежать от поветрия. Ему нужно перемирие. Ему нужны и деньги, но их он добудет где-нибудь в другом месте. Ему нужно освободить племянника из Маргата, но это может и подождать. Он кивнул Триполи:

   — Хорошо, я согласен. Перемирие на три года.

   — Превосходно, — ответил Триполи. — Я пошлю за писцом. — Он глянул на тамплиера: — Ты удовлетворён?

Рыцарь поднялся и, взяв кубок из рук рыжебородого, одним глотком осушил его.

   — Я буду соблюдать это перемирие, — сказал он и, отставив кубок, вышел из комнаты. Второй рыцарь следовал за ним по пятам.

Триполи вновь уселся в своё кресло, сцепил пальцы, глаза его поблескивали весельем.

   — Знаешь, милорд, у нас есть поговорка о младенце и черте, которого так сильно напоминает этот тамплиер. Тебе следовало быть с нами честным с самого начала. — С видом священника, читающего проповедь, он наставительно покачал пальцем. — Вот видишь, иногда опасно быть чересчур изощрённым.

   — Ба! — пожал плечами султан. — Все вы, франки, прокляты. Позови слуг, пускай закроют окна.

— Кровь Господня, меня отравили! — простонал Медведь. Глаза его были налиты кровью. Конь под ним шарахался, и он мотался в седле, словно вот-вот упадёт.

Стефан собрал поводья и вскочил в седло. Теперь уже все знали, что в Дамаске оспа; сейчас во внутреннем дворе собралась добрая половина населения дворца, готовясь бежать из заражённого города. Тамплиеры держались у стены, чтобы не смешиваться с другими; впрочем, сарацины и так избегали их. Из ворот конюшни вышел Фелкс, ведя в поводу двоих коней — своего и вьючного. Вслед за ним выехал Раннульф, который вёл второго вьючного коня.

Посреди двора пропели трубы. Триполи и султан обменивались церемониальными речами. Рассыпались рукоплескания. Фелкс пристроил к седлу стремена и проверил подпругу.

   — Перемирие, недомирие, — пробормотал он. — Стоило тащиться на край света из-за нескольких слов.

   — А я так не против, — отозвался Стефан.

Али был там, в толпе, окружавшей султана. Стефан отвёл глаза. Он будет рад уехать отсюда, подальше от греха. С другой стороны, он чувствовал себя как бог. Раннульф вскочил в седло и, развернув коня, рявкнул на них:

   — Стройся! Шевелись, Фелкс, не то пойдёшь пешком до самого Иерусалима!

   — По твоему чёрному сердцу, — проворчал вполголоса Фелкс.

Если Раннульф и слышал это, то пропустил мимо ушей. Норманн проехался шагом вдоль ряда тамплиеров. Его резкий пронзительный голос не услышать было невозможно:

   — А теперь слушайте меня! Поскольку все вы так чудесно провели здесь время, вам надлежит отбыть епитимью, и вот она какова: я выпросил немного зерна для коней, но еды для нас не добыл, так что мы будем поститься до самой Тивериады.

Медведь со свистом втянул воздух сквозь зубы.

   — Я и так не смог бы проглотить ни кусочка. — Он схватился за голову.

   — У нас опять будет эскорт? — спросил Фелкс.

   — На этот раз нам позволили ехать в авангарде, — ответил Раннульф. — Если отыщется сарацин, который сумеет держаться с нами вровень — хотел бы я его увидеть.

Толпа, окружавшая султана и Триполи, разразилась здравицами: султан преподнёс в дар графу великолепного гнедого коня в дорогой сбруе. Из рядов султанской гвардии выехал всадник и по мощёным плитам двора поскакал прямо к тамплиерам. Стефан узнал его и выпрямился, гадая, что он скажет, — но Али подъехал к Раннульфу.

   — Аль-Вали! — Голос его звучал хрипло и резко. — Мой дядя, пресветлейший султан, во имя Аллаха, велит передать тебе, что не станет оскорблять тебя, предлагая дары.

Раннульф слегка развернул коня, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

   — Я уже получил от султана достаточно даров.

Али повысил голос так, чтобы его слышали все:

   — Однако он окажет тебе честь, ради собственной чести и во имя Аллаха, и дарует тебе не сокровища, не красивую женщину, но обещание. Дважды уже вы встречались, говорит султан. Дважды ты выходил победителем, однако придёт время, когда он насадит твою голову на кол!

Не глянув на Стефана, Али рывком развернул кобылу и ускакал.

   — Я бы предпочёл сокровища либо красотку, — пробормотал Медведь.

Раннульф издал привычный свой неприятный смешок:

   — Поехали.

К середине дня тамплиеры намного обогнали передовых всадников сарацинского эскорта. Одолев тропу в горах, они провели ночь в пустыне к западу от гор. Рыцари ничего не ели, пили только воду и поочерёдно стояли на страже. Стефан проснулся, когда ещё не развиднелось; в животе у него бурлило от голода, в ушах звенели колокола заутрени. Когда он стряхнул дремоту, звон колоколов обернулся стоном пустынного ветра.

Он поднял голову. Медведь и Фелкс спали на земле. Раннульф сидел на страже, скрестив ноги и опустив голову. Стефан молча встал и отошёл, чтобы облегчиться и пробормотать молитвы. Когда он вернулся, Медведь и Фелкс спали всё так же крепко. Стефан присел рядом с Раннульфом:

   — Я должен покаяться.

   — Кайся, — сказал Раннульф.

Стефан торопливо произнёс надлежащие слова, держа руку с растопыренными пальцами между своим лицом и лицом Раннульфа, и так же торопливо перечислил свои грехи, упрятав Али где-то между леностью, чревоугодием и прочими отвлечёнными понятиями. Желудок у него ныл. Ему казалось важным снять с себя грехи прежде, чем отряд достигнет Иерусалима. Закончив исповедь, он долго сидел, уставясь в темноту и борясь с соблазнами памяти. Раннульф рядом с ним вдруг перекрестился:

   — Мыш, я хочу, чтобы ты исповедал меня.

Стефан поднял голову, мгновенно забыв о собственных мыслях. Он не раз уже исповедовался перед братьями по Храму, но сам ни разу не принимал исповеди; теперь он лихорадочно вспоминал вторую часть обряда.

   — Говори, — сказал он.

Раннульф поднял между ними руку, устремив неподвижный взгляд в никуда. Стефан опустил глаза в землю.

   — Прости меня, Иисусе, ибо я согрешил, — наконец сказал Раннульф — и смолк. Стефан ждал, озадаченный; Раннульф молчал так долго, что, казалось, уснул.

Наконец он заговорил снова:

   — Есть одна женщина.

   — В Дамаске? — вырвалось у Стефана, и он, вопреки обряду, едва не взглянул на Раннульфа.

   — Нет. В Иерусалиме. Я ни разу не коснулся её. Но я хочу её. Я вижу её во сне. Я всё время думаю о ней. Я люблю её, — напряжённо добавил он.

Стефан в темноте смотрел на собственные руки.

   — Ты раскаиваешься? — спросил он то, что полагалось спросить по обряду.

   — Нет, — сказал Раннульф.

   — Отпустить тебе грехи?

Стефан вспомнил вдруг, как Раннульф по дороге в Дамаск отказался служить мессу и принимать причастие, — и понял, какой услышит ответ.

   — Нет, — повторил Раннульф.

Стефан взял его за руку. Пальцы норманна сомкнулись на его ладони. Оба молчали. Стефан стал было гадать, кто эта женщина, но почти сразу отступился. Так они сидели, покуда не взошло солнце и не проснулись их спутники.

ГЛАВА 20

Город Аскалон, размышляла Сибилла, похож на пресловутую овцу из басни, что жиреет, обитая меж двумя стаями волков. Положив руки на перила террасы, она сверху вниз глядела на окрестности города. На западе, насколько хватало глаз, раскинулось море, темневшее синевой ближе к тем местам, где начинается небо; подбегая ближе к Аскалону, волны бледнели, обретали прозрачную зелень китайского камня нефрита, а затем превращались в белоснежную пену, что накатывалась на пляжи неутомимым, неистовым прибоем, грызя и терзая берег, словно волчья стая.

Да и сам берег вздымался белыми волнами — песчаными волнами пустыни, что стремилась сюда с юга вместе с обжигающим дыханием Аравии. Южные ветры, бесплодные и беспощадные, завывали меж пустынных дюн, словно волки.

Между дюнами и прибоем подымал свои башни Аскалон. Столетиями городу приходилось отступать, а потому к югу и к западу его прежние границы были отмечены рухнувшими стенами, огромными плитами покрытого штукатуркой камня, что вставали, кренясь, на прибрежной равнине, словно вздёрнутые плечи великана. Остатки стен были погребены в песках, их омывало море, ветер источил их до гранитного остова. Однако наступление пустыни творило на берегу пляжи, на которых и рос город, а дыхание моря охлаждало нестерпимый пустынный жар; и на стыке двух враждебных стихий Аскалон процветал.

Город теснился вокруг бесчисленных своих колодцев и источников. Под лепечущими кронами пальм, на крикливых базарах, на многолюдных улицах, где люди жили и трудились так, как привыкли со времён Авраама и Исаака. Дома их были сложены из камня, помнившего ещё дни Рима; просторные общественные бани были украшены мозаиками, представлявшими сцены из жизни Александра Великого. Жители Аскалона говорили на языке, который копил иностранные слова, как торговец копит иностранные товары, и на базарах Аскалона встречались все народы и расы: чёрный как смоль абиссинец жарко торговался с рыжеволосым купцом-черкесом или узкоглазым желтокожим человечком в шёлковой шапочке.

Этот город, размышляла Сибилла, умел выживать за счёт противоположностей и извлекать выгоду из раздоров. Она всегда любила его больше всех других городов Святой Земли. Теперь он казался ей проповедью о её собственной судьбе.

Сегодня судьба её была темна и неопределённа. Она оторвала взгляд от города и повернулась к человеку, стоявшему рядом с ней на террасе.

   — Что сказал тебе мой брат?

Патриарх Иерусалимский был из числа прихлебал её матери. Звали его Гераклий, но заглазно весь двор именовал его Монтаржан, то есть «Гора Серебра», потому что всё, чего он ни касался, обращалось в деньги. Он был безупречно сложен, благоухал чистотой и благовониями, в безукоризненном богатом наряде, с расчёсанной и подстриженной бородой. И всегда улыбался.

   — Увы, дитя моё, — сказал он, — король не позволяет даже упоминать твоё имя.

Сибилла видела, какое удовольствие доставляет ему говорить это. Она прямо и твёрдо взглянула на патриарха.

   — Я надеюсь, ты так легко не отступился?

   — Моя дорогая, я был весьма настойчив.

   — Благодарю, святой отец, — сказала Сибилла и отвернулась, но от патриарха не так-то легко было отделаться; он высказал ей ещё не все дурные новости.

   — Король твёрд и непреклонен. Я слыхал и из других уст, как резко он обрывает любого, кто осмелится заговорить в твою пользу. Боюсь, принцесса, тебе больше нет места в его милости.

   — Он здоров? — спросила Сибилла.

   — Здоров? — Монтаржан недоверчиво хмыкнул. — Он почти ослеп и устраивает аудиенции только от Примы до Терции[23], а потом вынужден сразу отправляться в постель. Тем более удивительна его непримиримость к тебе, которая могла бы скрасить ему последние дни. Увы, мир сей — юдоль слёз.

Эти слова больно ужалили Сибиллу. Презрение в голосе патриарха уязвило её куда хуже, чем привезённые им дурные новости.

— Однако же он правит, — сказала она. — Он вершит свою волю. Он заключил перемирие с султаном. Благодарю, святой отец. Я не забуду этой услуги.

Она начала спускаться с террасы. За её спиной патриарх удалился, окружённый сонмом своих прихлебателей.

Сибилла стиснула руки. Она отчаянно тосковала по Бодуэну. В Аскалон она приехала вскоре после ссоры с ним. Добрая половина двора переехала сюда на лето: мать Сибиллы и её маленький сын со всеми своими придворными и домочадцами, а также дворяне из числа всех знатнейших семейств Святой Земли — Ибелины, Милли, Планси, Куртенэ. Каждый день — новый грандиозный праздник, новая пирушка на пляже; люди одни и те же, только в разных нарядах и украшениях. Пробыв здесь немного, Сибилла послала письмо в Иерусалим, говоря, что готова простить брата, — но он вернул послание невскрытым, с целой печатью.

Она просила многих быть посредниками между ними, но брат никого не стал слушать. Когда патриарх предложил ей свои услуги, она была уже в таком отчаянии, что согласилась, хотя с самого начала знала, что эта миссия обречена. Брат не вспомнит о её существовании, покуда она не покорится его воле. Покуда не исполнит свой долг.

Сибилла знала, что он болен. И страшилась, что он умрёт, что она никогда больше не увидит его.

Широкая, вымощенная плитами терраса с трёх сторон подступала к дворцу, окаймлённая по краю каменной оградой. За оградой простирались сады, изваяния птиц и зверей виднелись среди густо насаженного кустарника, рядами росли кипарисы. С террасы каменные ступени вели к фонтану, огромной раковиной лежавшему в углублении лужайки. К Сибилле подошла Алис, неся охапку цветов, которые она собрала на клумбах вокруг внутреннего двора. Она окинула Сибиллу быстрым изучающим взглядом.

   — У тебя сердитый вид.

   — Всё бесполезно. И он плохой человек, даже для священника.

   — Тебе не стоит связываться с такими людьми, — сказала Алис. — У патриарха ужасная репутация. — Она протянула Сибилле собранные ею букеты. — Правда, чудесный запах? Надо бы, пока мы здесь, сделать немножко духов.

Сибилла зарылась лицом в груду нежных розовых лепестков. Их аромат до отказа заполнил её ноздри. Они отошли в угол террасы; огромный многоярусный внутренний двор был весь заполнен людьми, они стояли небольшими группками, и голоса их сливались в неразличимое жужжание, одежды яркой мозаикой выделялись на сером мраморе. Сибилла остановилась. Ниже, на следующем ярусе, она увидела Монтаржана. Он улыбался, что-то говорил, и Сибилла поняла: он всем расскажет, как ненавидит её брат.

На миг ей захотелось обратиться в бегство. Сейчас все они уставятся на неё. Они будут улыбаться ей в лицо и перешёптываться за её спиной. Алис прошла несколько ступенек и обернулась, озадаченно глянув на принцессу. Сибилла одёрнула юбки. Она напомнила себе об Аскалоне, твёрдо стоящем меж двух стихий. Высоко подняв голову, принцесса спустилась во двор.

Огромный аскалонский дворец называли Дворцом Саломеи — легенды гласили, что именно здесь жила когда-то племянница царя Ирода. Дворец действительно был очень древен и походил на небольшой город — со своими жилищами и кухнями, мастерскими и банями, конюшнями и виноградниками, даже со своим кладбищем. От южной части длинного фасада две лестницы друг напротив друга спускались в широкий и круглый внутренний двор, проходя по пути через три террасы с садами и площадками.

Агнес де Куртенэ обожала устраивать приёмы на этой многоярусной террасе. Она сидела на самой верхней площадке, куда долетал свежий ветерок; отсюда хорошо была видна вся терраса. Внук сидел у её ног, и она кормила его виноградом.

   — Вот возвращается твоя дочь, — сказал Амальрик де Лузиньян.

Он только что вернулся из Франции, куда уехал год назад. Агнес с удивлением обнаружила, что скучала по нему; очень скоро она вернула ему место своего фаворита, избавившись от младшего сына Планси, который занял место Амальрика. Сейчас Агнес бросила взгляд на второй ярус, где со стороны дворца только что появилась Сибилла. Нагнувшись, она подхватила на колени сына Сибиллы и звучно его расцеловала.

   — Сиди смирно, сынок. Я буду учить тебя искусству управлять. Видишь, как все так и вьются вокруг неё?

Где бы ни прошла Сибилла, люди оборачивались, кланялись и проталкивались поближе — толпа волновалась, словно пшеница под ветром.

   — А она похорошела со времени моего отъезда, — заметил Амальрик. — Она всё ещё дарит свои милости Бодуэну д'Ибелину?

Агнес издала удовлетворённый смешок:

   — Уже нет.

Бодуэн д'Ибелин попал в плен в битве при Литани и вернулся из Дамаска, обременённый обещанием уплатить непомерный выкуп. Будучи в руках сарацин, он открыто похвалялся, что скоро станет королём Иерусалима, потому-то султан и назначил за него такой выкуп. Сибилла была в ярости и не желала ни принимать его, ни разговаривать с ним, разве что по необходимости.

   — Он уехал в Константинополь. Император намекал, будто поможет ему уплатить выкуп. Вот де Ридфор. Пошли за ним; я должна расспросить его об этом перемирии..

   — Де Ридфор, — повторил Амальрик. Он обернулся, кивнул, и один из пажей заторопился вниз по лестнице. — Всё такой же, каким был до моего отъезда, — восковой монашек. Он хотя бы спит с женщинами?

   — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Единственная цель его похоти — власть; при всей своей развращённости он невинен, как молоденькая курочка.

Взгляд Агнес снова переместился к Сибилле. Дочь поднималась по лестнице, направляясь к ней, но почти на каждой ступеньке останавливалась, чтобы с кем-нибудь перекинуться словом. Мальчик на коленях у Агнес заёрзал, и она спустила его на пол.

   — Ей бы надо снова выйти замуж — в последнее время она чересчур увлечена мужскими делами. Это брат ввёл её в искушение, а теперь они поссорились, и он даже не желает с ней разговаривать. Ей нужен мужчина, который заставит её быть женщиной.

   — У неё есть богатый выбор, — заметил Амальрик. — Вон тот, например, — погляди только, как он таращится на неё.

Агнес проследила за его взглядом и едва заметным движением гладко выбритого подбородка. На площадке ниже Сибиллы, в углу перил, в одиночестве стоял рослый мужчина, пристально глазея на стоявшую на лестнице принцессу. Его изжелта-белесые волосы венчала длиннохвостая шапочка. Он носил чёрный и красный цвета.

   — Жиль из Керака, — сказала Агнес.

   — Так вот кто это такой. — Амальрик шагнул вперёд, чтобы лучше рассмотреть человека, о котором шла речь.

   — Бастард Волка, — хмыкнула Агнес. — Керак зачал его от камеристки своей жены, ещё в бытность свою принцем Антиохийским. Сейчас он стал правой рукой Волка. Похож на него как две капли воды, если не считать волос. — То, как этот человек смотрел на Сибиллу, задело её, вызвав приступ материнского гнева. — Он незаконнорождённый. Ему не пристало даже появляться при моём дворе, не то что строить глазки моей дочери.

Амальрик рассмеялся:

   — Леди, если ты прогонишь всех, в чьём происхождении можно усомниться, здесь не останется ни единого человека — даже тебя самой.

   — Ах ты грубиян! Ну и язычок у тебя!

   — Ну вот, ещё и недовольна.

Агнес зашипела на него. Внук карабкался на перила, она щёлкнула пальцами, указала на него — один из пажей опрометью бросился за мальчиком. Сибилла поднималась по лестнице. Балансируя на перилах, мальчик прошёл мимо неё, и ни один из них даже не заметил друг друга. Агнес смотрела на это с болью в сердце: у неё на глазах дочь бродила в бесплодной стране мужских забот, упуская всё, что есть наилучшего в жизни женщины. Она подняла голову и, улыбаясь, протянула руки к Сибилле:

   — Моя дорогая девочка! Подойди поцелуй меня. Ты выглядишь прекрасно. М-м-м-м.

Сибилла наклонилась, чмокнула мать в щёку, отводя глаза:

   — Леди, ты хорошо выглядишь.

Кузина Сибиллы Алис, кругленькая как пышка, отдуваясь, спешила по лестнице вслед за принцессой и обеими руками прижимала к груди громадную охапку розовых цветов; Сибилла тотчас обернулась и принялась распоряжаться своей кузиной, указывая ей, куда разместить цветы. Слуга принёс ей табурет, но Сибилла и не думала садиться, только отдавала приказы.

   — Чудесно пахнет, — заметила Агнес. — Присядь, девочка моя, когда ты вот так торчишь надо мной, мне становится не по себе.

Сибилла без особого изящества плюхнулась на табурет.

   — Ну вот. Теперь ты довольна?

   — Вполне. — Агнес похлопала её по руке. — Это платье просто прелестно, и цвет тебе отлично идёт. — Она слегка повернула голову к Амальрику, который не нуждался в более ясном намёке и тотчас пересёк мощёную террасу, подойдя к Алис, которая украшала каменные перила розовыми цветами; получалось очень красиво.

   — Что, — сказала Сибилла, — будешь снова читать мне нотации о замужестве?

   — Милая моя, — отозвалась мать, — иметь мужчину лучше, чем быть одной. — Её взгляд переместился площадкой ниже, где сидел лютнист; несколько придворных остановились послушать его. Жиль из Керака не слушал лютниста; опершись на перила, он глазел на её дочь. — Во-первых, мужчина защищал бы тебя.

Эти слова разозлили Сибиллу; она резко повернулась к матери, воинственно вздёрнув подбородок, глаза её блеснули.

   — Я могу и сама защитить себя, матушка! Я не пугливая клуша-домоседка!

Агнес выразительно изогнула брови:

   — Как ты невинна, Сибилла. Насколько мне известно, ты завела привычку устраивать одинокие прогулки, не берёшь с собой даже милую Алис, а это очень опасно. Ты хотя бы думаешь, что делаешь?

   — Мне нравится гулять по городу, а Алис не ездит верхом.

Сибилла расправила юбку, пальцами разгладив вышивку. Она ни минуты не могла усидеть на месте; нетерпеливо постукивая ножкой, она обшаривала взглядом многолюдные террасы. На верхней площадке лестницы стоял, улыбаясь, маршал тамплиеров де Ридфор. Он ждал, когда его заметят, и Агнес кивнула ему:

   — Милорд маршал, я так рада видеть тебя. Ты должен рассказать мне о перемирии, которое король, мой сын, заключил с Дамаском.

Маршал тамплиеров склонился над её рукой:

   — Моя госпожа, мне известно лишь то, что уже известно тебе. Покуда я не вернусь в Иерусалим, я ничего не могу сказать об этом перемирии. — Он повернулся к Сибилле: — Принцесса, госпожа моя, я счастлив тебя видеть.

   — Милорд тамплиер.

   — За три года перемирия мы сможем восстановить королевство, — сказала Агнес. — Мне кажется подозрительным, что Триполи сумел так много выторговать для нас в обмен за сущие пустяки. Саладин, должно быть, спал.

   — О, — сказал де Ридфор, — Триполи наверняка продал нас, как обычно. Я послал с ним в Дамаск нескольких моих людей. Когда я вернусь в Иерусалим, я узнаю у них все подробности.

   — Все вы ненавидите Триполи, — заметила Сибилла, — и не видите ничего хорошего в его делах. Однако же мне перемирие кажется куда ценнее крестового похода.

Агнес заморгала, изумлённая её словами; де Ридфор хохотнул:

   — Крестовый поход, несомненно, имеет ту же ценность, что и это перемирие. Моя госпожа, дорогая принцесса... — Он спешил откланяться. Агнес знаком разрешила ему удалиться, и он направился к краю площадки, к Амальрику и его французским новостям.

Сибилла проговорила:

   — Если Саладин, имея все преимущества, заключил с нами трёхлетнее перемирие — он мог бы согласиться и на вечный мир.

   — Милая девочка, — сказала Агнес, — такого понятия, как «вечный», и не существует вовсе. Мой тебе совет: в обществе мужчин следи за тем, что говоришь. Если они сочтут тебя болтушкой, то не будут разговаривать в твоём присутствии.

   — Матушка, — сказала Сибилла, — ты всем готова потворствовать. Скажи, могла бы одна из нас лично снестись с Саладином?

Агнес резко выпрямилась, потрясённая:

   — Одна из нас? Ты хочешь сказать — ты или я? Боже милосердный, детка, и о чём ты только думаешь?

Она торопливо огляделась, желая проверить, не мог ли кто слышать этих слов, — по счастью, никто. Ближе всего к ним были Амальрик и де Ридфор — если не считать сонного и нелюбопытного пажа, стоявшего за её креслом, — а мужчины были поглощены разговором. Агнес схватила дочь за руку:

   — Слушай меня, девочка! Не знаю, какие глупости вколотил в твою головку брат, но это дурные глупости, если они ведут тебя к такому... словом, и не вздумай. Не смей за их спиной обращаться к Саладину. Ты меня понимаешь?

Сибилла выдернула руку. Глаза её потемнели от гнева.

   — Не командуй мной, матушка.

   — Ты поняла?

   — Я знаю, — сказала Сибилла, — что, если всё будет продолжаться так, как идёт сейчас, королевство обречено.

Она отвела глаза, стиснутые кулачки лежали на коленях, ножка вновь сердито притопывала по плитам. Щёки её горели румянцем. Агнес нахмурилась, прикусив губу. Она слишком хорошо знала Сибиллу, чтобы счесть, что дочь откажется от своего замысла только ради того, чтобы исполнить волю матери.

Что за неверные, опасные у неё идеи — особенно эта предательская мысль о мире с султаном! Агнес давным-давно научилась ограничивать свою деятельность людьми, которые были легки в обращении, прочны, основательны, реальны. И вот её дочь запуталась в сети бесплодных мечтаний! Агнес чуть заметно покачала головой, изрядно встревоженная.

Единственный недостаток одиноких прогулок, размышляла Сибилла, в том, что ей не с кем поговорить. Разумеется, она взяла с собой грума и пажа, но ей недоставало Алис, чьё общество прибавляло ей удовольствия от прогулки, Алис, которая была идеальной слушательницей умных замечаний и речей Сибиллы, которая и сама порой вставляла замечания, правда не такие умные. С осторожной Алис Сибилла чувствовала себя смелее; с Алис, которая высказывала вслух свои страхи, Сибилле было проще посмеяться над собственными опасениями.

Взять хотя бы этот египетский балаган. Она спустилась по пологому склону от Дворца Саломеи на широкую набережную, которая служила одной из самых оживлённых улиц Аскалона, и обнаружила толпу, которая собралась поглазеть на представление балагана. Такое случалось часто: Аскалон стоял на перекрёстке торговых путей, и вместе с иноземными товарами сюда неизменно прибывали и иноземные развлечения.

Представление уже началось, и местные жители вопили и заливались хохотом, наслаждаясь им вовсю. Сцена представляла собой квадрат, вырезанный в стенке деревянного короба, с занавесями по бокам; куклы были сделаны из ткани, с вышитыми лицами и огромными руками, передвигаемые палочками, они раскачивались и порхали в тесном пространстве сцены, больше похожие на птиц, чем на людей, яростно набрасывались друг на друга, а из-за занавесей доносились пискливые голоса актёров.

На одной из кукол был нашит впереди большой красный крест. Едва подъехала Сибилла, человек в плоской шапочке, который сбоку от сцены следил за толпой, торопливо нырнул за сцену, и кукла с крестом тотчас исчезла из виду. Почти сразу её место заняла другая — в турецком тюрбане.

Сибилла нахмурилась. Она гадала, надо ли ей счесть этот случай оскорблением для себя. Кукла в тюрбане получала безжалостную выволочку от другой куклы, которая — Сибилла только сейчас сообразила это — была одета арабом. Да, пожалуй, это было оскорбление; толпа следила за ней, краешком глаза, украдкой, через плечо. Они ждут, что она сделает хоть что-то. На сцене араб уже гонял кругами турка, как, не будь её здесь, гонял бы крестоносца.

Сибилла пыталась понять, что сделал бы Бодуэн.

И тут её осенило. Она запустила руку в кошелёк, достала пару монет и вручила их пажу.

— Отдай деньги актёрам. Скажи, что в следующий раз они могут оставить крестоносца на сцене — в Аскалоне живут люди широких взглядов. — Она произнесла эти слова намеренно громко, чтобы слышали те, кто стоял рядом.

Паж пробежал через толпу, которая раздалась перед ним. На сцене куклы зависли в воздухе; паж замедлил бег, приближаясь, и человек в шапочке вышел из-за сцены, взял у него деньги и выслушал пажа Сибиллы. Повернувшись, он обежал взглядом толпу, увидел принцессу и отвесил ей низкий поклон.

Толпа взорвалась восторженными воплями. Актёры с куклами в руках вышли из-за сцены и тоже поклонились ей и заставили поклониться кукол. Сибилла хладнокровным жестом подозвала к себе пажа и поехала прочь по улице.

Сердце её колотилось. Она поступила верно, так, как на её месте поступил бы Бодуэн.

Набережная протянулась перед ней, киша людьми, которые расхваливали товары, и людьми, которые их покупали, бродягами и нищими, гревшимися на солнышке. Дул лёгкий бриз, на рейде стояли на якоре два пузатых купеческих корабля из Генуи, и между ними и берегом сновал нескончаемый поток лодочек. Сибилла ехала за женщиной, которая ловко несла на голове корзину; в корзине лежала дюжина длинных серебристых рыбин. Трое смуглых мужчин бросились бежать рядом с конём Сибиллы, размахивая на бегу струящимися низками кораллов.

   — Госпожа! Госпожа!

По знаку Сибиллы подъехал грум и отогнал их прочь. Она повернула на другую сторону набережной, примыкавшую к городу, — там среди многочисленных лавок торговал купец, который обещал ей чёрный жемчуг.

Купец, который был родом из Басры, сидел под пальмой и показывал ей драгоценные камни в парчовых мешочках. Сибилла немного поторговалась с ним, на деле не слишком желая что-то у него покупать, — она подумала, что купец, быть может, согласится доставлять её послания Саладину; но тут ей вспомнилось, что сказала однажды мать. За дорогами и путешественниками следят тамплиеры. И Сибилла ушла, ничего не купив и не выдав себя.

Грум стоял на углу улицы, держа её кобылу под уздцы; не успела Сибилла выйти из лавки, как к ней с протянутой рукой подошла женщина с язвами на лице, и Сибилла дала ей денег, что приманило целую толпу нищих. Она раскладывала монеты в просящие грязные ладони, когда на улице послышался крик.

Сибилла повернула голову; грум, задремавший было, вскинулся. По улице бежал её паж.

   — Они бьют кукольников! — Лицо мальчика было красно от гнева. — Принцесса! Останови их! Смотри!

   — Помоги мне! — Сибилла одной рукой схватила поводья, другой заднюю луку седла, и грум с привычной ловкостью подсадил её на коня. С высоты седла она видела далеко над головами толпы, бурлившей и толкавшейся в конце улицы, где всё ещё стояла сцена балагана, задрапированная занавесями. У сцены трое всадников дрались с несколькими пешими.

Сибилла вскрикнула, вне себя от гнева: у неё на глазах чей-то меч поддел и сорвал занавеси, потом рухнула сцена. Актёры пытались защитить остатки своего имущества, голыми руками отбиваясь от троих вооружённых мечами всадников. Сибилла была уже на полпути к этой сцене, когда увидела среди всадников беловолосую голову Жиля из Керака.

Её руки стиснулись на поводьях. Жиль пугал её. Однако отступить она уже не могла. Вновь подумав о Бодуэне, она пришпорила коня, бросив его в галоп по набережной, и ворвалась между актёров, которые, присев на корточки, пытались собрать своё имущество и спастись бегством.

Они отпрянули от Сибиллы, словно она была ещё одним врагом. Принцесса рывком развернула коня и оказалась лицом к лицу с Жилем из Керака.

   — Что ты здесь делаешь? По какому праву ты поднял оружие на этих людей?

Конь Жиля испуганно шарахнулся от неё, задирая голову. У беловолосого рыцаря в руке была плеть, которой он гонял актёров, и он замахнулся плетью на Сибиллу, словно и впрямь собирался ударить её.

Она отпрянула, и Жиль захохотал. На его длинном подбородке свежая щетина блестела, словно сбрызнутый песок.

   — Принцесса, — сказал он, — тебе не следует ездить без свиты.

Двое людей, которые были с ним, перестали избивать актёров и ждали, уставясь на неё.

Все уставились на неё. Она ощущала, как взгляды со всех сторон вонзаются в неё сотнями кинжалов; отовсюду напирала толпа, перед ней были трое рыцарей, за ней скорчились актёры. На краю толпы мелькнули какие-то всадники, но Сибилла слишком была сосредоточена на Жиле, чтобы посмотреть, кто это.

Она вперила твёрдый взгляд в Жиля и постаралась, чтобы её голос прозвучал сильно и ясно:

   — Мне не нужна свита в Аскалоне. Эти люди любят меня.

Толпа разразилась согласными воплями, и это подбодрило Сибиллу. Тонкие губы Жиля скривились в усмешке. Взгляд его спустился с лица Сибиллы на её тело, очертив его так откровенно, что принцесса почувствовала себя голой. Жиль снова поглядел в её глаза, и его усмешка стала шире.

   — Тебе здесь нечего делать, принцесса. Я доставлю тебя во дворец.

И он протянул руку к поводьям её коня.

Сибилла яростно вскрикнула и дёрнула поводья, вынудив кобылу попятиться. Жиль бросился за ней, алчно вытянув длинную руку, и принцесса взмахнула плетью и изо всей силы хлестнула его по запястью. Жиль отдёрнул руку, и тогда Сибилла, охваченная неистовым, нерассуждающим гневом, пришпорила кобылу и замахнулась снова, целя в его лицо.

Жиль отшатнулся, прикрывая лицо рукой, и, когда по ней хлестнула плеть, рыцарь ухватил её и выдернул из рук Сибиллы. Толпа, тесно окружившая их, перекрывала ей путь к бегству. Рыцарь двинулся на неё с искажённым лицом и оскаленными, как у зверя, зубами. Отшвырнув плеть; он обеими руками потянулся к Сибилле.

Но прежде, чем Жиль коснулся её, кто-то пробился через толпу и втиснул коня между принцессой и беловолосым рыцарем; по пятам за ним скакал второй всадник.

   — Прочь руки, белобрысый!

Жиль взревел, хватаясь за рукоять меча; Сибилла, теперь с двух сторон стиснутая своими нечаянными спасителями, увидела, что они тоже потянулись к оружию, и что есть силы закричала:

   — Нет! Прекратите!

И схватила за руку одного из всадников.

Жиль попятился, стремительно багровея; теперь его лицо напоминало цветом сырое мясо.

   — Она была одна на улице, совсем одна! — прокричал он. — Я выполнял долг рыцаря!

Человек, который заслонил от него Сибиллу, хладнокровно ответил:

   — Что ж, ты выполнил свой долг. А теперь убирайся.

Он повернулся к принцессе, и она увидела, что это Амальрик де Лузиньян, фаворит её матери.

Сибилла вспыхнула, в горле у неё закололо. Она не хотела, чтобы её спасали, тем более — этот человек.

   — Благодарю, сэр Амальрик, — сказала она. Краем глаза она увидела, что Жиль поспешно ретируется.

   — Принцесса, ты слишком отважна, — ответил любовник её матери, пристальным взглядом провожая удалявшегося Жиля. Сибилла взглянула на второго её спасителя, того самого, кого она схватила за руку; он был очень похож на Амальрика, с длинными светлыми волосами и быстрой улыбкой, которой сейчас он ответил на её взгляд, — но одет бедно, почти что в лохмотья.

   — Этот Жиль, — сказала она вслух, — вшивая свинья. Позор, что здесь, в окружении чужих людей и неверных, мне угрожал только человек, которого я знаю, — и к тому же христианин. — Повернувшись, Сибилла поискала взглядом египетских актёров, но они уже исчезли, даже сцену успели прихватить с собой. — Позор — то, что они сделали с этими бедными людьми.

Амальрик скрестил ладони на седельных луках. В мочке его левого уха покачивался крупный гранат. Он был одет в камзол из жёлтого атласа, расшитый зелёной нитью и с золотыми пуговками. Сибилла поняла, почему этот человек с его вечно неухоженным видом при дорогой одежде так нравится её матери.

   — Господь помогает правым, — сказал он. — Можно нам поехать с тобой? — Амальрик кивком указал на второго всадника. — Это мой младший брат Ги, он приехал со мной из Франции.

Сибилла взглянула на молодого человека, который, спешившись, поднимал с земли её плеть.

   — Добро пожаловать, мой лорд.

Брат Амальрика протянул ей плеть и стоял, снизу вверх глядя на неё.

   — Спасибо, госпожа моя. Я, конечно, пожаловал, но не могу сказать, чтобы это было к добру.

   — Ба! — воскликнул Амальрик. — Собака, так-то вежливо ты разговариваешь с принцессой? Куда ты направляешься, принцесса? Я хочу показать брату город, не поможешь ли мне?

Ги вернулся к своему коню и вскочил в седло. Сибилла развернула кобылу, чтобы оказаться между двух мужчин, и они поехали вдоль набережной. Слуги принцессы ненавязчиво последовали за ними. Сибилла вновь поглядела на молодого Лузиньяна:

   — Так ты приехал сюда против своей воли, сэр?

   — Ах, леди, — отозвался он, — я приехал сюда именно по своей воле и по зову сердца, я проделал весь этот путь, чтобы сражаться и умереть за Иисуса Христа, но едва я ступил с корабля на пристань, как объявили трёхлетнее перемирие. Господь смеётся надо мной.

   — О, — сказала Сибилла, — если всё твоё горе в том, что ты не умрёшь так скоро, как хотелось, — думаю, тебе ещё очень долго предстоит оставаться безутешным.

Ги рассмеялся. Если он и впрямь был безутешен, то весьма искусно это скрывал; от него веяло весельем и ожиданием лучшего, хотя его камзол протёрся на локтях и обшлага рукавов истрепались.

Сибилле захотелось, чтобы этот человек понравился ей, и в то же время она заставляла себя сопротивляться этому желанию. Она повернулась к Амальрику, который ехал по левую руку от неё.

   — Я полагала, что ты уехал во Францию насовсем. Ты вернулся ради Креста или ради моей матери?

Амальрик откинул голову, широко раскрыв глаза. У него были лохматые брови, такие же светлые, как волосы.

   — Принцесса, что за опасные ловушки ты мне расставляешь! Скажем лучше так: я приехал, дабы ещё разок лицезреть прекраснейшую принцессу во всём христианском мире.

Сибилла фыркнула:

   — Мой лорд, ты кокетлив.

   — Я? Вовсе нет. Кто кокетлив, так это мой брат. Ги!

Сибилла обернулась, готовая услышать ещё один комплимент, но брат Амальрика зачарованно, с приоткрытым ртом, глазел по сторонам, не обращая внимания ни на принцессу, ни на кого-либо ещё, — он был поглощён Аскалоном. Амальрик рассмеялся:

   — Ги! Вернись, братец, вернись!

Ги вздрогнул и повернулся к ним:

   — А! Прошу прощения, леди, но это прекраснейший город, какой я когда-либо видел. Что это за башня?

   — Она называется Башня Девы, — ответила Сибилла. Они подъехали к городской стене, которая тянулась вдоль набережной и краем уходила в море; у стены, за зелёной пальмовой рощей, высилась водонапорная башня. — Её построил мой отец, король Иерусалима.

Они развернули коней и поехали по улице, которая вслед за стеной вела в глубь суши, через пальмовую рощу.

У колодца несколько женщин брали воду и пели на незнакомом языке. По обе стороны улицы тянулись каменные стены, которые через каждые несколько ярдов подпирали древние мраморные статуи — источенные временем и непогодой, с отбитыми носами на изрядно выщербленных лицах, они казались окаменевшими призраками. Сибилла рассказала братьям, как Аскалон много лет сопротивлялся крестоносцам — покуда сарацины не назвали город Сирийской Девой — и как её отец, король Амальрик, осадил и взял этот город. Они проехали в тени купола базилики. Ги глазел и восторгался всем, ловил каждое её слово — но не из-за неё самой. Его очаровал Аскалон. Его брат осыпал Сибиллу экстравагантными комплиментами, которые она мало ценила; если бы и Ги сыпал комплиментами, принцесса не обратила бы на них никакого внимания, но, поскольку он не говорил комплиментов, она жаждала их услышать, жаждала всей душой; и к тому времени, когда все трое вернулись во Дворец Саломеи, Сибилла решила, что добьётся поклонения от этого юнца, чего бы ей это ни стоило.

Позже она отыскала Агнес — та сидела у большого стола в зале и толковала со своим управляющим о денежных делах. Сибилла села, сложив на коленях руки, и несколько минут слушала, как они обсуждают цену восковых свечей.

Мать отослала управляющего и строго взглянула на неё:

   — Я слыхала, сегодня на рынке ты устроила недурное представление. И о чём ты только думаешь, когда творишь такие вещи?

   — А! Ну раз ты уже знаешь суть дела, я перейду прямо к концу. Я хочу, чтобы ты отослала Жиля.

   — Разумеется, я именно так и сделаю. — Мать скатала в трубочку листы, на которых были расписаны хозяйственные расходы. — Я запрещаю тебе выезжать в город одной. Амальрик сказал, что при тебе были только грум и мальчишка-паж.

Это вело прямиком ко второй причине, по которой Сибилла пришла сюда. Взяв со стола перо, она пропустила его через пальцы.

   — Пожалуйста, поблагодари от меня Амальрика — он спас меня от прискорбного греха. Если бы они меня не остановили, я бы выцарапала Жилю глаза.

Мать насмешливо хмыкнула. Перевязав лентой свёрнутые в трубочку листы, она сунула их в ларец, стоявший перед ней на столе.

   — Амальрик рассказывает иначе.

   — Не сомневаюсь. Он забавный; мне он нравится. — Небрежно, как бы между прочим Сибилла спросила: — Что за человек его брат, которого он привёз из Франции?

Агнес сердито вскинула голову.

   — Ба! — фыркнула она. — Этот! Лучше бы он оставался во Франции. — Она захлопнула крышку ларца и заперла его. — Ты мне понадобишься завтра, когда приедет Мария д'Ибелин.

   — Хорошо. — Сибилла провела пером по щеке. Интересно, чем Ги де Лузиньян не угодил её матери? Воображение её воспряло; теперь он нравился ей ещё больше.

   — Нам нужно подыскать другого лютниста. Или пусть музыканты играют без Марко. Мария наверняка заметит, как он безбожно фальшивит, а я этого не перенесу.

   — У Изабеллы де Планси хороший лютнист, — лениво заметила Сибилла. — Завтра с утра я пошлю Алис, пусть выпросит его. — Она не позволяла мелочным проблемам матери занимать много места в её мыслях. Её мечты были куда значительней.

И проблемы тоже. Теперь, когда брат заключил перемирие с Саладином, он приступит к исполнению своего замысла о крестовом походе. И снова от неё будут ждать, что она выйдет замуж за какого-нибудь принца, чтобы спасти Иерусалим.

Она может предвосхитить это. Если поспешить, она выйдет замуж за того, кого выберет сама.

Сибилла не видела в этом вреда — одни преимущества. Ей нужен рыцарь, чтобы управляться с такими людьми, как Жиль, а Иерусалиму нужен король. Её брат был бы наилучшим рыцарем, но теперь он для неё потерян. А очень скоро, быть может, он будет потерян и для Иерусалима, и тогда в её власти будет создать нового короля.

Короля, который прежде всего будет её рыцарем. Который будет исполнять её волю. Который будет верен только ей. Агнес что-то язвительно толковала о поваре, французе, чрезмерно обожавшем чеснок. Сибилла вновь с нежностью провела по щеке пёрышком.

Мысли её вернулись к Ги де Лузиньяну, едва прибывшему из Франции, милому и невинному юноше. Вот, кажется, и решение её проблемы. У него нет здесь никаких связей, если не считать его брата. Если она, Сибилла, возвысит его, он будет обязан ей всем — и станет делать то, что она от него потребует. Притом он ей нравится. Он добр и красив; отчего-то он напоминает ей её брата, Бодуэна, каким он мог бы быть.

Господь предназначил ей быть королевой Иерусалима. Господь осенит своей милостью её избранника. Что бы она ни сделала, так хочет Господь. Сибилла положила перо на гладкую столешницу, подняла голову и улыбнулась.

Молодёжь собралась в кружок на зелёной траве у нижней террасы и танцевала, двигаясь в слитном кругу. Посередине девушка с подушкой ожидала, когда оборвётся музыка. Агнес де Куртенэ остановилась на лестнице, глядя на кружащихся танцоров. К ней подошёл де Ридфор.

   — О, это веселье юности! — вздохнула Агнес.

   — Не могу поверить, что и я был так же легкомыслен, — заметил маршал тамплиеров.

   — Нет-нет, только не ты. — Агнес улыбнулась ему. — Ты, от чьей поступи содрогается мир. Будут ли выборы магистра Храма?

   — Да, и скоро. Одо де Сент-Аман не вернётся из Дамаска.

   — Что тебе нужно, чтобы победить? — Она постаралась, чтобы в голосе не прозвучали нетерпение и алчность, но возможность сделать своим должником магистра тамплиеров победила её всегдашнюю сдержанность.

Де Ридфор покачал головой:

   — Я не хочу победы. Никто не хочет победить на этих выборах. Король отправит нового магистра в Европу, проповедовать о крестовом походе. Он не будет сражаться, не поведёт войска — годами он будет скитаться от одного двора к другому, есть под столом и улыбаться, покуда не растрескаются щёки.

   — Вот как, — сказала Агнес. Она смотрела, как круг танцоров повернулся в медленном и сложном ритме — два шага направо, три налево и покружиться; девушки закружились, и их юбки на миг вздулись золотисто-зелёными колоколами.

Музыка оборвалась, и девушка в центре круга — это была Алис из Беершебы — бросила свою подушку перед одним из мужчин. Оба встали коленями на подушку и обменялись лёгким лукавым поцелуем.

   — Принцесса не танцует, — сказал де Ридфор.

Сибилла и мужчина с длинными, до плеч, светлыми волосами как раз выходили из сада.

   — Кажется, у неё новый друг, — сказала Агнес.

   — Да, я вижу. Кто он?

   — Ги де Лузиньян, — ответила Агнес, — младший брат Амальрика, только что прибыл из Франции.

   — О, — сказал де Ридфор. — Хитроумный ход, госпожа моя.

Агнес вопросительно изогнула брови:

   — Так ты одобряешь выбор моей дочери, сэр?

Де Ридфор был очень хорош собой, когда смеялся: глаза блестят, зубы красивые и ровные.

   — Нет, леди, — сказал он. — Твой выбор. Как всегда.

И вновь рассмеялся.

ГЛАВА 21

   — Вы только что вернулись из Дамаска, куда ездили с посольством к султану, — сказал Жильбер Эрай.

   — Да, мой лорд, — хором ответили все четверо тамплиеров. Они стояли перед всей дружиной; в огромной трапезной было тихо. Голос Жильбера громко и чётко разносился среди каменных стен:

   — Пусть отвечает Ричард ле Мен.

Медведь выступил вперёд:

   — Да, мой лорд.

   — Как я понимаю, между королём и султаном заключено перемирие — вам известна его суть?

   — Я слышал, как читали договор, мой лорд.

   — Получил султан взамен за перемирие нечто низкое либо нечестное?

   — Нет, мой лорд. Договор был прост — три года перемирия, и всё.

Де Ридфор стоял рядом с сенешалем.

   — Почему же тогда султан согласился на перемирие? — спросил он. По рядам рыцарей прошёл негромкий говор.

Сенешаль, не обратив на это никакого внимания, продолжал расспрашивать Медведя:

   — Кто-нибудь из братьев в Дамаске совершил что-нибудь низкое и недостойное Ордена?

   — Нет, мой лорд, — сказал Медведь.

Раннульф, глядя себе под ноги, затаённо усмехался. Всю обратную дорогу из Дамаска они лихорадочно каялись друг другу.

   — Фелкс ван Янк, отвечай, — сказал сенешаль.

Голландец выступил вперёд. Он был лыс, и потому во время собраний ему разрешалось оставаться в шляпе. Жильбер пропустил бороду сквозь искалеченные пальцы, полуприкрыв набрякшие глаза.

   — Кто-нибудь из твоих братьев совершал что-нибудь низкое или недостойное Ордена?

   — Нет, мой лорд, — сказал Фелкс.

   — Что ты можешь сказать о графе Триполи?

   — Очень мало, мой лорд. Он держался своих дел, а мы — своих.

   — Тогда он мог без вашего ведома заключить тайное соглашение с султаном, — снова вмешался де Ридфор. — Судя по тому, как вы справились со своим поручением, вы с тем же успехом могли бы оставаться в Иерусалиме.

   — Если бы нас не было в Дамаске... — начал Фелкс.

   — Нет, — резко перебил Жильбер, — отвечай только мне. Милорд маршал, помолчи.

   — Ты задаёшь неверные вопросы, — проворчал де Ридфор.

   — Может, и так, но задавать их — моя обязанность. — Жильбер кивнул Фелксу: — Так, значит, вы почти не виделись с Триполи? Как он обращался с вами?

Фелкс на мгновение замялся, и Жильбер с ходу уловил этот безмолвный намёк.

   — Отвечай немедля! Как Триполи обращался с вами?

   — Мой лорд, он прогнал нас с глаз долой.

Собрание взорвалось громкими криками. Жильбер вскинул руки, призывая к тишине.

   — Прогнал с глаз долой!

   — Он говорил с нами весьма презрительно и сказал, что наше присутствие оскорбляет его.

   — И как вы ответили на это презрение и оскорбление?

   — Мой лорд, мы держались в стороне и избегали попадаться ему на глаза.

   — И это вы называете поддержанием чести Ордена? — проворчал де Ридфор.

   — Милорд маршал, — жёстко проговорил Жильбер, — ежели желаешь сам блюсти честь Ордена, подчиняйся Уставу. Фелкс, в Дамаске ты видел султана?

   — Несколько раз, мой лорд.

   — И как он отнёсся к вам?

   — Мой лорд, — сказал Фелкс, — он знает, кто его враги.

Эти слова вызвали всеобщий хохот. Жильбер Эрай сказал:

   — В таком случае я полагаю, что вы достойно поддержали честь Ордена. Стефан л'Эль, отвечай.

Мыш, стоявший слева от Раннульфа, на расстоянии вытянутой руки, шагнул вперёд:

   — Милорд сенешаль?..

   — Кто-нибудь из твоих братьев совершал что-нибудь низкое и недостойное Ордена?

   — Нет, мой лорд.

   — Что ты думаешь о Триполи?

   — Мой лорд, он ненавидит нас. Он не желал ни есть с нами за одним столом, ни ехать бок о бок с нами. Он в ладах с султаном, и тот весьма с ним обходителен и дарит ему щедрые подарки, а нам султан посулил битву до смерти.

   — Так хочет Бог, — сказал Жильбер Эрай. — Что тебе известно о заключении перемирия?

   — Мой лорд, я был при том, как его заключали... — Мыш повернул голову и твёрдо глянул на де Ридфора, — и договор был именно таков: три года перемирия и никаких условий.

   — Раннульф Фицвильям, отвечай.

Раннульф выступил вперёд, привычно заложив руки за спину.

   — Да, мой лорд.

   — Ты видел Одо де Сент-Амана?

   — Да, мой лорд.

   — Здоров ли он и хорошо ли его содержат?

   — Мой лорд, он болен и в темнице и говорит, что скорее останется там до самой смерти, нежели позволит султану обратить в золото свою жизнь.

Шум голосов прокатился по трапезной. Жильбер пристально смотрел на Раннульфа:

   — Что ты скажешь о перемирии?

   — Это хорошее перемирие, мой лорд.

   — За ним не таится ловушка?

   — Нет, мой лорд.

   — Султан соблюдёт его?

   — Мой лорд, у него нет другого выхода. В его стране поветрие, он не в силах собрать войско, повсюду бунты и мятежи.

   — Так вот почему он заключил перемирие!

   — Да, мой лорд.

   — Почему вы так враждовали с Триполи?

   — Мой лорд, у меня с Триполи не было никаких трудностей. Они с султаном лучшие друзья, но, когда мне понадобилась его поддержка, он мгновенно встал на мою сторону.

   — Отлично, — сказал Жильбер Эрай. — Вы хорошо послужили Ордену; Господь наградит вас. Возвращайтесь на свои места.

Четверо рыцарей вернулись в шеренгу. Раннульф теперь стоял на левом краю передней шеренги. Обернувшись, он оглядел стоявших рядом рыцарей. Пока он был в Дамаске, дружина пополнилась людьми с двух кораблей, пришедших из Европы. Каждый день прибывали новые рекруты из Франции, Фландрии и Германии, ветераны из гарнизонов Кипра и побережья. Под высоким сводом трапезной, увешанным стягами, верёвками и паутиной, зал, что ещё несколько месяцев назад был почти пуст, теперь снова наполнился людьми. Дыхание спёрлось у него в груди. Сбывалось то, что он обещал Саладину. Вокруг него вздымался Храм — великий, бессмертный. Жильбер призывал рыцарей к мессе; Раннульф склонил голову вместе со всеми и сложил руки, и на сей раз, не в пример прежним, он был в силах молиться.

В склепе водилось множество чёрных крыс — они пробирались через щели в каменных стенах и бегали по потолочным балкам. Как-то раз, вскоре после возвращения из Дамаска, когда заняться больше было нечем, Раннульф привёл в спальню шестерых рыцарей, и, покуда они отодвигали от стен кровати и затыкали тлеющими тряпками щели в стенах, он сидел на табурете посреди зала и отстреливал удирающих крыс из арбалета.

   — Такое занятие куда больше пристало бы сержантам, — заметил Стефан. Он снял рубаху: даже летом в Склепе бывало зябко, тяжёлый труд разгорячил его.

   — А ты предпочёл бы отмывать сёдла? — осведомился Раннульф. Арбалетные болты были разложены у него на коленях; он зарядил арбалет и взвёл курок. Стефан пошёл помогать Фелксу ван Янку и Понсу ле Брюну отодвигать от стены очередную койку.

Из образовавшейся щели брызнула дюжина тощих чёрных тел, с визгом и писком разбегаясь во все стороны. Стефан прыжками помчался на середину зала, что было весьма предусмотрительно, потому что Раннульф бил по крысам без удержу, не заботясь о том, кто окажется на линии стрельбы. Щёлкнул арбалет. Болт выхватил из крысиной стаи мохнатое чёрное тельце и швырнул его о стену. Раннульф раз за разом перезаряжал арбалет и стрелял; крысиный писк затих. Большинство крыс успело удрать, но четыре самые невезучие валялись на полу, дёргаясь и истекая кровью.

   — Помоги мне! — окликнул Понс.

Стефан налёг плечом на дубовый сундук и с усилием отодвинул его от стены. За окном мелькнул силуэт человека, направлявшегося к двери склепа. Стефан разглядел, кто это, а вот Раннульф, видно, не разглядел — развернувшись к двери, он выстрелил.

Дверь распахнулась, и в тот самый миг, когда шестидюймовый стальной болт по самое оперение вонзился в деревянную притолоку, на пороге появился Жерар де Ридфор. Он хладнокровно глянул на болт, трепетавший в косяке на уровне его сердца, затем перевёл взгляд на Раннульфа.

   — Прошу прощения, милорд маршал, — сказал тот.

   — Ты плохо целишься, — сказал де Ридфор. — Поручи это дело стрелку поискусней; я иду к королю и хочу, чтобы ты сопровождал меня.

   — Мыш, — позвал Раннульф и, вынув болт из арбалета, поднялся. — Стреляй крыс.

Он пересёк зал, взял свою куртку и вслед за де Ридфором вышел из склепа.

   — Я полагал, что мы братья, — с мягким упрёком заметил маршал.

   — Я же промахнулся, верно? — отозвался Раннульф.

Де Ридфор расхохотался:

   — Знаешь, порой мне кажется, что в голове у тебя больше мозгов, чем я предполагал вначале.

Они прошли к конюшням, завернули за угол обширного внутреннего двора и скоро уже ехали через город к королевской цитадели.

На улице де Ридфор вновь заговорил:

   — Ты хорошо развлёкся в Дамаске? Я же видел, как ты улыбался, когда ле Мен отрицал это.

   — У всех нас свои пороки, — сказал Раннульф.

   — Но твои пороки куда причудливей, чем у других. Ле Мена и ван Янка я понимаю. Даже л'Эль мне ясен.

Они подъехали к цитадели, и де Ридфор первым проехал в ворота. Во дворе между двумя башнями теснился караван верблюдов; носильщики снимали с них мешки и корзины, припасы для королевских кухонь. Де Ридфор первым вошёл в башню и начал подниматься по лестнице, минуя череду терпеливо ожидающих людей. Камергер объявил об их приходе без промедления.

Король рыхлой массой восседал на троне, среди бесчисленных подушек и валиков. Глаза его остекленели, распухшее бесцветное лицо казалось вываренным в кипятке. Двое тамплиеров остановились перед ним и поклонились.

   — Да хранит тебя Господь, сир, — сказал де Ридфор. — Я к твоим услугам, и Раннульф Фицвильям здесь, со мной.

   — Да, благодарю, что ты откликнулся на мой призыв. — Король пошевелился, стараясь повыше усесться на троне, с трудом держа прямо отяжелевшую голову. Глаза его смотрели в никуда. Да он же слеп, понял Раннульф; в последний раз, когда рыцарь видел короля, тот был полуслепым, но теперь он вовсе ничего не видел. Его потрескавшиеся губы кровоточили, голос звучал сипло, словно он выдавливал из себя слова, как воздух из пустого бурдюка. — Ты проверил это перемирие, милорд маршал?

   — Я исследовал его, сир, и нашёл, что в нём нет ни грана фальши.

   — Хорошо. Тогда вы мне понадобитесь. К Рождеству я созываю большой совет королевства, а потом мы отправим в Европу призыв к крестовому походу. — Король дёрнул головой вбок, отворачиваясь от тамплиеров. — Господь не допустит, чтобы участь Иерусалима зависела от женской добродетели.

Раннульф глянул на него; он слыхал, что принцесса Сибилла по-прежнему отвергает выбор своего брата и, отказываясь заключить брак согласно его политическим планам, открыто живёт с каким-то безвестным рыцарем. Король протянул руку, и паж, выйдя из-за трона, вложил в его ладонь кубок с вином и сомкнул вокруг кубка пальцы.

   — Раннульф, — сказал король, — расскажи мне о султане.

   — Когда мы приехали в Дамаск, — начал Раннульф, — там гуляло поветрие, и город наполовину опустел. Однако султан хотел уверить нас, что Дамаск процветает, и устроил такое искусное представление, собрав толпы народа и открыв лавки с грудами товаров, что поначалу я поверил в это — пока не узнал обратное. Больше всего меня поразило то, что он оказался на это способен.

   — Ты говорил с ним?

   — Было дело. Этот разговор тоже был насквозь фальшив.

Де Ридфор рассмеялся. Король глотнул вина, пролив немного на подбородок; подошёл паж, забрал у него кубок, дал салфетку, и король утёр лицо.

   — Что ты думаешь о султане? — спросил он.

   — У него всего больше, чем у нас, — людей, земель, денег. Власти.

   — Зато у него нет единого и истинного Бога, — вставил де Ридфор, — а это всё решает.

   — И поветрие остановило его, — сказал король.

   — Пока, — уточнил Раннульф. — На востоке к тому же какой-то бунт. Поветрие бушует и в Междуречье. Перемирие нужно султану — сейчас он не может сражаться.

   — Спаси нас Господь от этой оспы, — пробормотал король.

   — Спаси нас Господь от этого султана, — тихо сказал Раннульф.

   — Аминь, — заключил де Ридфор.

   — Дай-то Бог, — сказал король. — Я пошлю за новым крестовым походом. Милорд маршал, обдумал ли ты другой предмет, о котором я говорил тебе?

   — Обдумал, сир, — гладко отозвался де Ридфор и кивнул Раннульфу. — Король просил меня дать ему телохранителей из числа наших братьев, чтобы находились при мне день и ночь. Думаю, ты лучше всех подходишь для этого дела.

Раннульф опешил.

   — Я не хочу покидать Храм, — сказал он.

   — Обещаю тебе, — сказал король, — это будет ненадолго.

   — Это приказ, — добавил де Ридфор, — и ты его исполнишь.

   — Соглашайся, — попросил король. — У меня нет сил спорить с тобой.

   — Сир, — сказал Раннульф, — я буду служить тебе.

   — Вот и хорошо, — ответил король. — Устройте всё, что нужно. Можете идти.

Тамплиеры вышли; на улице де Ридфор повернулся к Раннульфу:

   — Я только что сделал тебя некоронованным королём Иерусалима, а ты так глуп, что не видишь преимуществ своего нового положения. Которое, кстати говоря, делает тебя весьма полезным для моих целей. Охраняй короля и никого не допускай к нему — это всё, что мне нужно. Я уже посеял в его сознании мысль о злодеяниях Триполи; если только его глупая сестрица сумеет обуздать свой безрассудный нрав, всё будет так, как я хочу.

   — Я буду служить королю, а не тебе, — сказал Раннульф. — Я не стану для тебя шпионить.

   — Нет, конечно же нет. Но я буду знать о всех, кто видится с ним или пробует увидеться, и особо ты известишь меня, если разговора с королём будет добиваться Триполи. И ты сделаешь это ради Ордена, верно?

Раннульф уже один раз отказал ему и не считал нужным повторять ответ.

   — Мне понадобятся люди, — сказал он. — Один я не справлюсь.

   — Возьми тех, кому доверяешь. Я уже знаю, кто это будет, а ты и сам скоро догадаешься. — Де Ридфор усмехнулся Раннульфу: — Я не прошу от тебя ничего, что ты не в силах сделать. Тебе бы следовало поблагодарить меня за это повышение.

   — Спасибо, — сказал Раннульф.

Храм устроил выборы магистра и выбрал Арнольда да Торогу, испанского рыцаря. На Рождество король послал призыв к новому крестовому походу, а его сестра Сибилла стала женой Ги де Лузиньяна, безвестного рыцаря из Пуату, который лишь несколько месяцев назад прибыл в Святую Землю.

ГЛАВА 22

Король даровал новому супругу своей сестры города Яффа и Аскалон, а также титул графа Яффского — чтобы никто не сказал, что Сибилла замужем за человеком безземельным. Однако Бодуэн отказался принять молодую пару; как ни жаждал он снова увидеться с сестрой, им владела гордость.

А потом возобновилась война.

Керак с самого начала с презрением отнёсся к перемирию, и теперь он не стал ждать нового крестового похода. Через год после возвращения Триполи из Дамаска Волк построил в своём замке Монреаль большие лодки, на верблюдах переправил их через южную пустыню в Акабу и спустил в Египетское море. Взяв на борт бедуинов, которые поддерживали Керака, этот флот совершал набеги вдоль всего аравийского берега, угрожая даже Мекке. Керак вернулся в Трансиорданию, его пиратов изловили и повесили, а Саладин призвал своё войско из Сирийской пустыни и снова повёл его на Иерусалим.

Король был слишком слаб, чтобы скакать верхом, слишком слеп, чтобы различать лица. Он созвал всех рыцарей Святой Земли и во главе своего войска, в носилках вышел навстречу Саладину. Они сошлись на равнине Эздраэлон, на севере королевства.

При короле были тамплиеры — они заботились о нём, доставляли его приказы и обеспечивали их исполнение. Бодуэн поставил своё войско на западном краю болотистой равнины — чтобы ударить на него там, Саладин должен был прежде перебраться через болота и тем подставить себя под удары со всех сторон рыцарской конницы. Саладин покуда стоял на восточном краю равнины. Разведчики и шпионы короля доносили ему, что громадное войско сарацин скоро объест дочиста всю округу.

Король послал за рыцарями из своего войска и велел им разъезжать напоказ, гарцуя, перед сарацинским войском и вызывать сарацин на бой. Каждый день между двумя армиями происходили поединки и краткие схватки небольших отрядов. Однако Саладин всё не начинал общего наступления, и Бодуэн уже устал ждать.

Муж его сестры присоединился к войску, приведя с собой человек двадцать свиты и сотню пехотинцев. Лёжа на походной кровати, король выслушал рассказ о том, как граф Яффский проскакал через лагерь под оглушительный рёв медных рожков, под дюжиной развевающихся стягов, с толпой слуг и караваном вьючных животных и устроил собственный крохотный двор посреди Бодуэнова войска.

   — Всё такое новенькое, что ещё пахнет краской, — рассказывал ему Мыш. — Даже подковы у коней ещё блестят.

Король смеялся, но сердце у него ныло. Он тосковал по сестре. Ему почудилось, что он увидел дорогу к примирению с ней.

   — Пригласите его на совет нынче вечером, — сказал он. — Поглядим на него вблизи.

Но когда совет собрался в шатре короля, Яффа не появился. Вместо этого он сообщил, что присоединился к войску, дабы биться за Крест, но не станет приветствовать короля Бодуэна как брата, покуда последний не извинится за обиды, нанесённые его, Ги, супруге.

Услышав это, король оцепенел; слова послания звенели в его ушах. На миг у него мелькнула мысль отправить Ги от войска и послать тамплиеров, чтобы они исполнили его волю. Гнев смешал все его чувства. Шорох шагов, голоса людей, шныряющих по шатру, слились в единый гул, и ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы вспомнить, кто, собственно говоря, его окружает. На мгновение разум короля опустел, и чёрная волна накрыла его с головой.

Король подавил судорогу слепого ужаса. Он сознавал, что сидит в дальнем конце шатра и по обе стороны от него стоят тамплиеры; уцепившись за них, Бодуэн вынудил себя вспомнить, восстановить по кусочку в памяти всё, что окружало его, — шёлковый свод над головой, заполненный народом шатёр; он принудил себя дать всем этим людям лица — и тогда лишь понял, что посланец Яффы так и стоит перед ним, ожидая ответа.

   — Вначале замёрзнет ад, — сказал король. — Так и передай своему господину. Ступай.

Из тьмы начала времён, окружавшей его, донеслось невнятное прощальное бормотание. Король протянул руку, и кто-то — один из тамплиеров — вложил в неё кубок. Король жадно выпил.

   — Подойдите ко мне, — громким голосом велел он темноте. — Я выслушаю ваши советы.

Все собрались вокруг него; они говорили о противостоянии войск и о том, как завлечь Саладина в уготованную ему ловушку. Триполи и де Ридфор заспорили, и король яростным криком заставил их замолчать. Его, которому было отпущено так немного времени, разъярило, что они тратят его драгоценное время на дурацкую ссору. Вспышка жаркого гнева придала ему сил: он подзывал к себе каждого человека по очереди, выслушивал, отдавал приказ, и, когда со всем этим было покончено, велел всем удалиться, и, измождённый, осел на подушки.

Чёрное ничто окружало его. И тишина.

   — Кто здесь? — спросил король.

   — Мыш, — ответил рыцарь, стоявший около него. — И Фелкс. Ты чего-нибудь хочешь, сир?

   — Я устал, — сказал король и протянул руку, и рыцари подняли его на ноги. Затем он услышал где-то невдалеке голос Триполи:

   — Нет, он должен выслушать нас! Пропустите меня!

   — Погодите, — сказал король. — Усадите меня снова. — Повысив голос, он позвал: — Милорд Триполи, поди сюда!

Рыцари усадили его в кресло. Во рту у него пересохло: он протянул руку, и ему дали вина. Усталый разум короля пытался вспомнить, как выглядит Триполи, восстановить в памяти лицо, которое он знал с младенчества. Знакомый голос помог ему.

   — Сир, мы пришли говорить с тобой как верные твои подданные и бароны этого королевства.

Бодуэн хмыкнул. Он уже понял, что предстоит нечто неприятное.

   — И кто же эти верные подданные?

   — Я, сир, и Балан д'Ибелин, Реджинальд Сидон и несколько прочих.

Злость опять закипела в короле, растекаясь по жилам живительным огнём.

   — Понимаю, — сказал он. — Говорите.

Звук его голоса предостерёг их. Триполи промолчал; остальные откашливались, прочищая горло. Наконец Балан сказал:

   — Сир, ради блага королевства ты должен отречься от трона.

   — Вот как, — сказал Бодуэн. Гнев раскалял изнутри его тело. — И в чью же пользу?

   — Сир, — начал Триполи, — ты превзошёл все наши надежды...

   — И превзойду впредь, — сказал король. — Господь вручил в мои руки защиту Иерусалима и дал мне это тело, дабы с ним исполнять свой долг, — и я буду исполнять его, пока сам Господь не призовёт меня. Теперь уйдите.

   — Сир, ты должен...

   — Уйдите, — повторил король. Горло у него ныло, мозг распирал череп. — Оставьте меня, пока я не велел им вышвырнуть вас прочь. — Он поднял руку, и люди, стоявшие перед ним, зашевелились. Он ощутил, как рядом с ним пришли в движение тамплиеры, и услышал шумные шаги, удалявшиеся к выходу из шатра. Король осел в кресле.

   — Он прав, — сказал он вслух, — я должен бы отдать ему корону.

   — Нет, — сказал рядом с ним Раннульф. — Ты — король. Видел бы ты, как они тряслись, когда ты зарычал на них.

Его голос удивил Бодуэна: он не знал, что Раннульф тоже здесь. Он протянул руки, и тамплиер легко подхватил его. Другой тамплиер помог ему отнести короля к кровати, снять с него корону, платье и башмаки и уложить в постель. Пыль и прах, думал Бодуэн. Прах и пыль. За что он цепляется с таким жаром? Он ничего не чувствует, ничего не видит; слух его полон звуков, но большинство их призрачны. И всё же сквозь эту тьму проходила некая грань понимания, зыбкая и неверная связь с миром. Если он потеряет эту грань, он исчезнет. Мир исчезнет. У Бодуэна закружилась голова.

   — Раннульф, — сказал он, — почему султан не нападает на нас?

   — Он стал чересчур хитёр, — отозвался рыцарь. — Он видит ловушку. Но скоро ему придётся двинуться, ему нечем будет кормить войско.

   — Когда начнётся битва... — Король сглотнул. Желание росло в нём, настолько сильное и сладостное, что он застонал. — Я хочу вести первую атаку. Поклянитесь мне, что исполните этот мой приказ. Даже если вам придётся привязать меня к коню. Если Саладин даст мне хоть малейший шанс, я умру, как надлежит мужчине.

   — Сир, — проговорил Мыш.

   — Поклянитесь, — повторил король.

   — Клянёмся, — хором сказали все тамплиеры.

Король уронил голову на подушку. Он был обессилен, но, если он даст волю сну, если сдастся тьме, как потом найдёт дорогу обратно? И потому, нуждаясь в сне, Бодуэн боролся с ним — пока наконец сон не сокрушил его своей тяжестью, словно крест на плечах осуждённого.

В конце концов Саладин отступил. Вместе со своей огромной армией он бесследно растворился в пустыне. Франки отвезли короля Бодуэна в Иерусалим. Он умирал, и все знали это. Летняя жара мучила его, и он послал к мужу сестры, графу Яффскому, и попросил его отдать Яффу в обмен на Иерусалим, ибо жаждал свежести и прохлады побережья. А ещё он хотел увидеть свою сестру и наконец воссоединиться с ней.

Но Сибилла как раз готовилась рожать. Граф, её муж, не стал советоваться с ней, а немедленно ответил королю, что, чести и гордости ради, а также в память оскорбления, которое Бодуэн нанёс ему и его жене, он не получит от Яффы ничего.

Тогда король созвал всех великих мужей королевства, патриарха и магистров госпитальеров и тамплиеров, графа Триполи, который случайно оказался в городе, Филиппа де Милли, и Балана д'Ибелина, и юного Хамфри де Торона, своего дядю Жослена де Куртенэ и даже лорда Керака. Перед этим советом он объявил, что лишает сестру и её мужа права наследования, и назвал своим наследником её сына от первого брака, которому сейчас исполнилось шесть. Если же мальчик умрёт, не достигнув совершеннолетия, корону получит Триполи. Если умрёт взрослым, не оставив потомства, пусть император и Папа назовут нового короля.

Де Ридфор возражал, насколько хватило смелости, но король не желал слушать возражений.

Он возложил регентские обязанности на совет баронов. Он целиком и полностью исключил Сибиллу и её мужа из управления королевством. Опекуном маленького короля он хотел назначить Триполи, но граф отказался, говоря, что, если мальчик умрёт, его наверняка объявят убийцей. Поэтому Жослен де Куртенэ стал опекуном своего внучатого племянника. Телохранителем мальчика король Бодуэн избрал Раннульфа Фицвильяма.

Бодуэн был так слаб, что не мог сам поднять головы, но до последней минуты он оставался владыкой Иерусалима, и могущественнейшие люди королевства подчинились его воле. Они поклялись исполнить его завещание в Храме Гроба Господня, и каждый по очереди клал руку на пустое мраморное надгробие, символ их веры, знак того, что смерть над ними невластна. Однако смерть уже таилась среди них, дожидаясь своего часа, покуда они подписывали и запечатывали хартию.

Король вернулся в цитадель и лёг в кровать. Из Наблуса приехала его мать, и он простился с нею и отослал её обратно. Он принял причастие, а затем созвал своих тамплиеров.

   — Моя жизнь кончена; я знаю, что мне больше не подняться. Я не боюсь смерти. Во всей моей жизни я сожалею лишь об одном — что потерял сестру, потерял по своей же вине, приказав ей сделать то, о чём не должен бы и просить. Остальным я доволен. Господь дал мне власть над Иерусалимом, и тем я хранил нашу веру. Что до моей смерти — я хочу умереть вдали от глаз толпы и не желаю, чтобы сюда всё время кто-то заглядывал, проверить, не умер ли я. Гоните прочь всех без исключения. С этой минуты только вы одни будете со мной, будете заботиться обо мне. И никому не говорите, что со мной, ни единой живой душе, — покуда я не умру. Тогда можете говорить, кому и что захотите.

Однако король умер не сразу. Продолжалась обычная жизнь. Он лежал в постели и прислушивался к разговорам своих телохранителей. Между собой они говорили на смеси латыни и французского с добавлением арабских слов. Раннульф помыкал ими, точно младшими братьями.

   — Что, не наелся?

   — Он не притронулся к еде, что ж ей теперь, пропадать?

   — Ну уж этого, я вижу, ты не допустишь.

   — Пусть ест, — сказал король. — Ты что, епископ? Вот что я скажу тебе, Святой: я по горло сыт умерщвлением плоти. Я никогда не прикасался к женщине, борода у меня давно уже не растёт, у меня не осталось никаких удовольствий. Всё, что вы делаете к вящей славе Господней, Господь заставляет меня делать против моей воли, и я знаю, насколько это бессмысленно. У меня — болезнь, у вас — тщеславие. Так что пусть ест.

   — Ты умираешь, — сказал Раннульф, подойдя к нему. — Ты свободен от греха, а он погряз в грехе. — Его руки дёргали и подтыкали одеяло на короле — грубо и резко, словно Раннульф знал, что сквозь онемевшую плоть Бодуэн способен ощущать лишь эти грубые тычки. Перед его глазами плясали искры и пятна света; слух его полнился шорохом и треском, за которым он порой с трудом мог расслышать что-то ещё.

Иногда его разум цеплялся за одно слово, одну мысль. Тогда из глубин сознания всплывали мечты, воспоминания, прежние страхи и желания, и король гадал, как долго ещё он сможет отличать реальность от бреда.

Будничные голоса людей, читающих молитвы.

Он устал, и конец был уже близок.

   — Кто-нибудь, принесите мне пить. — Оказывается, он ещё в силах разговаривать.

Подошёл Фелкс; король понял это прежде, чем услышал его голос, он уже узнавал их всех по одному прикосновению. Медленные, бережные руки голландца усадили его и напоили вином с водой. Фелкс всегда разводил вино.

   — Чем вы сейчас заняты?

Сквозь сумятицу бесцельных шорохов и тресков его слух улавливал по крайней мере один реальный звук — металлическое позвякивание, то ли скрежет, то ли звон.

   — Мыш стрижёт Святого, — ответил Фелкс.

Ножницы. Воображение короля тотчас выстроило из одного их звука всю картину: Раннульф сидит на табурете, склонив голову в редкой для него покорности, и рыжеволосый рыцарь стоит над ним со сдвоенными лезвиями в руке. Падают клочки чёрных волос.

   — Вы пострижёте меня?

Они вымыли ему голову, втёрли в волосы какое-то снадобье от вшей, которое Медведь раздобыл в Нижнем Городе, потом расчесали и остригли волосы. Король заснул; когда он проснулся, тамплиеры одели его, усадили в груде подушек и принесли еду, к которой он не притронулся. Пища казалась ему чем-то чуждым и ненужным — теперь, когда он так близок к смерти.

А ведь Бодуэн знал, насколько близок, чувствовал, как теряет силу разум. Могло быть хуже, подумал он; он мог оставаться таким же слепым и беспомощным — и, однако, жить. Он многое забывал, и забывал важное — то, что волновало его.

   — Моя сестра родила?

   — Ещё на Сретение, сир.

   — А... хорошо. — Король сражался с туманом, расплывавшимся в его разуме. — Почему она не придёт навестить меня?

Ответа не было. Впрочем, он знал ответ. Он лежал неподвижно, делая вид, что спит. Теперь он всё больше и больше спал.

Часто к дверям подходил камергер, пытался добиться аудиенции для того или другого; Раннульф велел ему отправлять всех восвояси.

На сей раз он принёс письмо, кусочек бумаги.

   — Что это?

   — Почерк Абу Хамида. Я должен идти. Мыш, пойдёшь со мной.

   — Куда ты? — спросил Бодуэн, но никто не ответил ему. А может быть, он только мысленно задал этот вопрос.

Может быть, всё это происходит только в его мыслях. Может быть, он уже умер и вот это — ад.

Сук изнывал от летней жары, и воздух маревом дрожал вокруг строений. Трава на плоских крышах, зазеленевшая от весенних дождей, выгорела теперь добела. Раннульф оставил коня на попечение Стефана и между двумя лавками прошёл в заднюю дверь дома Абу Хамида, который вызвал его письмом.

Дверь вывела его в полутёмную комнату с белыми оштукатуренными стенами, где было куда прохладней, чем в коридоре. Раннульф вошёл, ожидая увидеть Абу или кого-то из его друзей, — и застыл как вкопанный, с отвисшей челюстью. Из дальнего конца комнаты к нему повернулась принцесса Сибилла.

На мгновение он не мог оторвать от неё глаз. Он не видел её с тех пор, как она вышла замуж. Принцесса спокойно встретила его взгляд и смотрела на него сквозь полумрак комнаты, пока он не спохватился и не опустил глаза.

   — Благодарю, что пришёл, — сказала она.

   — Я не пришёл бы, если б знал, что это ты, — сказал Раннульф, уставясь в пол.

   — Я это знаю. — Она шла через комнату к нему. — Но я пришла сюда молить тебя, Раннульф, чтобы ты провёл меня к брату.

Её лёгкие шаги громом отзывались в каждом его нерве. Рыцарь покачал головой:

   — Ты ничего не сможешь исправить. Он скрепил порядок наследования железными скрепами, окружил охранителями — тебе его не нарушить.

   — А, — сказала Сибилла, — так вот что ты думаешь обо мне! Мне плевать на наследование, Святой. Он умирает. Я должна увидеть его прежде, чем он умрёт. Прошу тебя. Я встану перед тобой на колени...

Раннульф услышал шорох её юбок и закрыл глаза, чтобы не видеть её унижения.

   — Умоляю тебя, — сказала она, — проведи меня к нему.

Раннульф перекрестился: вовсе не её желание решило дело, а то, что он знал желание короля.

   — Проведу, — сказал он.

   — Спасибо, — сказала Сибилла. — Погоди, я схожу за плащом.

В комнате было темно, в нос ударила вонь травяных настоев и мочи.

   — Бати! — с порога позвала Сибилла.

Она уже плакала. Она обещала самой себе, что будет держаться, что не покажет слабости, — но теперь слёзы текли по её лицу.

   — Бати?

Она подошла к кровати, стоявшей на возвышении; забыв, что за спиной у неё молча стоят тамплиеры, она видела лишь неподвижное тело брата.

Он умер. Она опоздала. Сибилла уронила голову на грудь брата и разрыдалась.

Тамплиеры вышли. Грудь короля под её щекой всколыхнулась. Из недр изъеденной болезнью плоти голос доносился, словно со дна колодца:

   — Били?

Брат повернул голову, руки его задёргались, пытаясь дотянуться до неё.

   — Били, — прошептал он. — Ты пришла. Ты всё-таки пришла.

Сибилла, засмеявшись от облегчения, заключила его в объятия и окропила своими слезами.

Ближе к вечеру в комнату вошли двое тамплиеров — Раннульф и красивый рыжеволосый рыцарь, которого все непонятно почему звали Мыш. Брат уснул; Сибилла отвернулась от его постели, устремив взгляд на вошедших.

   — Я хочу остаться до конца, — сказала она. — Но никто не должен знать, что я здесь.

Раннульф подошёл к изголовью королевского ложа. Рыцарь по прозвищу Мыш сказал:

   — При тебе нет женщин, принцесса, это неподобающе.

   — Наплевать, — сказала она. — Я хочу остаться.

   — Пусть останется, — сказал Раннульф. Он затеплил светильник у изголовья. — Мыш, поди добудь ей что-нибудь поесть. Позови Медведя и Фелкса, пусть станут на страже у двери.

Рыжеволосый рыцарь вышел. Сибилла отошла к окну; снаружи, с карниза, доносилось воркование голубей. Садилось солнце, и небо было похоже на кровавый лоскут. Внизу, во внутреннем дворе, перекликались часовые. Подоконник под её рукой был ещё тёплым.

Ей стоило немалого труда приехать сюда. Её супруг считал вражду с королём мерой своего собственного величия. Узнай он, что она не в Беершебе, с малышкой и Алис, куда якобы отправилась, — быть беде. Ей пришлось солгать ему, чтобы избежать этой беды.

Он никогда не узнает правды. Она мастерица лгать.

Сибилла не жалела о затраченных усилиях. Она вернулась к брату.

Он лежал в измятых покрывалах и громко, хрипло дышал. Волосы его были острижены коротко, как у тамплиера. Лицо, покрытое распухшими, запёкшимися язвами, казалось неузнаваемо. Простыни пропитались потом.

   — Он всё время такой? — спросила Сибилла, пытаясь расправить вышитые покрывала. — Помоги мне. Приподыми его.

Рыцарь послушно подошёл к ней, обхватил короля руками, приподнял и держал так, покуда она поправляла постель.

   — Он всё хуже и хуже, — сказал он.

   — Когда-то, — сказала Сибилла, — он был таким красивым мальчиком. Все говорили, что мне следовало бы родиться мальчишкой, а ему — девочкой, он был куда красивее меня. Волосы до плеч, завитые золотистые локоны, и глаза, как у отца. У отца был такой взгляд — точно пронзал насквозь.

   — Я помню его, — сказал рыцарь.

Сибилла поправила подушки.

   — Ну вот, — сказала она, — теперь можешь уложить его.

Стоя за спиной Раннульфа, она смотрела на брата, распростёршегося на постели. Наклонившись, она протянула руку, чтобы одёрнуть покрывало. Рыцарь хотел сделать то же самое, и их руки соприкоснулись.

Он отпрянул и быстро отдёрнул руку, словно ожёгшись. Сибилла резко, с гневом обернулась:

   — Неужели я так противна тебе?

   — Нет, принцесса, — пробормотал он. Он опять смотрел себе под ноги, как всегда в её присутствии.

   — Я не в силах понять тебя, — вздохнула Сибилла.

Она повернулась к брату, подоткнула вокруг него покрывало. Рыцарь, стоявший за её спиной, молчал, но его молчание и опущенный взгляд больше не были для неё непреодолимой преградой. Нечаянно коснувшись его, Сибилла непостижимым образом проникла за магическую броню его обета.

Вернулся Мыш со слугами, которые принесли хлеб, сыр и вино; ещё он привёл двух женщин, но Раннульф немедленно отослал их. Пришли рыцари, которые стояли на страже перед дверью, рослый лысоголовый человек со светлой бородой и темноволосый здоровяк, и они поужинали все вместе, сидя на полу, как крестьяне. Мыш, который держался с придворной куртуазностью, ломал для Сибиллы хлеб и наполнял её кубок. После ужина тамплиеры опустились на колени и помолились.

Сибилла отошла к кровати и стояла так, глядя на брата. Она думала о временах их юности, о том, как они ездили с отцом на охоту и на Рождество ходили к мессе. Бодуэн спал приоткрыв рот, и дыхание со свистом вырывалось из его горла. Сибилла погладила его коротко остриженные волосы, но он не проснулся. Успел ли он получить причастие? Слёзы поползли по её лицу. Она всегда любила брата; детьми они составляли союз против матери, нянек, регента Триполи, льстивых интриганов и взяточников, которые так и кишели вокруг. С горечью Сибилла подумала, что отдала бы всё — виды на корону, мужа, — только бы вернуть себе брата.

Потом она вспомнила о своей дочери в Беершебе, которая дала ей предлог ускользнуть сюда. Нет, свою дочь она бы не отдала.

Раннульф и Мыш вышли. Двое других рыцарей улеглись на тюфяках в дальнем конце комнаты и сразу уснули. Они и для Сибиллы принесли тюфяк и положили его у подножия кровати, но она не стала ложиться. Она была одна, и ей стало легче. Так хорошо остаться одной, не беспокоиться о том, как все её поступки выглядят в глазах Ги. Сибилла прошлась по комнате, немного прибрала. Ночь наконец смягчила нестерпимое летнее пекло. В окно струился прохладный воздух. Сибилла оперлась на подоконник, подставив лицо ночной прохладе, и взглянула на Иерусалим. После жизни в открытой ветрам, пропахшей апельсинами Яффе этот город показался ей чужим и грубым.

Что-то в нём звало её, призывало к величию...

   — Били.

Сибилла рывком обернулась. Брат проснулся, повернул голову на подушке, и Сибилла подошла к нему.

   — Я здесь. — Она накрыла его ладонь своей и ощутила, как слабо дрогнули его пальцы.

   — Я думал, мне это приснилось. — Невнятные слова вылетали из его рта слипшимися комками. — Где твоя малышка?

   — С Алис, здорова и благополучна. Она такая миленькая, Бати, прелестна, словно новорождённая роза. Жаль, что ты не можешь увидеть её. Мы назвали её Алисой, в честь матери мужа, но все мы зовём её Жоли.

   — Так ты любишь её, — пробормотал он.

   — Очень. Превыше всего на свете.

   — Хорошо. — Силы покидали его. — Я... — Рот Бодуэна шевельнулся, но не издал больше ни звука. Голова безвольно перекатилась по подушке.

   — Что ты хочешь, Бати?

Губы брата дрогнули. Сибилла подошла к двери и приоткрыла её.

   — Пожалуйста, помогите мне, — сказала она в темноту. Дверь распахнулась шире, и вошёл Раннульф.

Он направился прямо к кровати и склонился над королём; Сибилла стояла в изножье, не сводя с него глаз. На столе стоял кубок; тамплиер приподнял короля, обхватив одной рукой за плечи, и поднёс кубок к его губам. Сибилла видела, что король не стал пить.

   — Он получил причастие? — спросила она.

Рыцарь кивнул. Снова уложив её брата, он едва слышно сказал:

   — Бог даёт тебе это.

Затем он отошёл к двери и задвинул засов. Вернувшись, он встал в изголовье кровати, сложив руки на рукояти меча. Сибилла присела у кровати и стала ждать.

Раннульф уснул стоя; в середине ночи колокол, звонивший к ночной службе, разбудил его. В комнате было тихо. Три свечи ровно горели на сундуке у кровати. Король лежал на спине, рвано дыша. Его сестра тоже спала; она так и заснула, сидя на табурете и положив голову на постель у ног короля.

Раннульф открыл дверь на лестницу и выглянул. Стефан и Фелкс стояли на площадке, в кругу света факела, и читали молитвы ночной службы. Он прикрыл дверь, оставив небольшую щель, и вернулся к кровати.

Он стоял, глядя на принцессу: смотреть на неё спящую казалось ему меньшим грехом. Она сняла головной убор, и освобождённые волосы лежали вокруг головы тяжёлыми завитками. Щека её покраснела, губы были приоткрыты. Дважды Раннульф протягивал руку, чтобы коснуться, пробудить её, но всякий раз отдёргивал руку. Наконец он наклонился и поднял Сибиллу на руки; складки длинных юбок скрывали её ноги, голова склонилась к его плечу.

Мгновение Раннульф прижимал её к себе, смотрел в её лицо с изящными, как раковинки, веками и безрассудным ртом. Если б только он мог держать её так вечно, он ни за что бы не двинулся с места. Сибилла шевельнулась, повернула голову, и Раннульф уложил её на тюфяк.

Он отошёл к изголовью кровати, перекрестился и начал молиться. Дверь открылась, вошёл Стефан, и Раннульф улёгся на пустой тюфяк под окном, но долго не мог заснуть — ему казалось, что руки его там, где он касался принцессы, обожжены до костей.

Ближе к закату король умер. Они позвали священников, и слуг, и лордов — теперь это не имело значения, теперь они могли пускать в комнату всех желающих. Сами тамплиеры ушли ещё до того, как вынесли тело.

Сибилла сказала:

   — Я должна вернуться в Яффу, и я хочу, чтобы никто не узнал, что я была в Иерусалиме.

   — Как ты попала в город? — спросил Раннульф. — Через Абу Хамида?

Она кивнула:

   — Он устроит моё возвращение.

   — Мы с Мышом проводим тебя в Нижний Город.

И вот вечером, завернувшись в плащ и укрыв лицо капюшоном, между двумя тамплиерами Сибилла ехала в Нижний Город. Она была измучена. Она не могла думать о брате; то, что он мёртв, ещё не имело для неё значения, казалось, ничто не изменилось.

Ей надо подумать о том, что будет теперь. О том, как ей спасти королевство.

С самого начала она видела всю тщетность хитроумных замыслов брата, как отстранить её от трона. Новым королём будет её сын, хрупкий шестилетний мальчик. Регентство отдано совету, а Сибилла хорошо знала это королевство: ни один совет, что бы ни изобретал её брат, не будет править здесь единовластно. В их соперничестве и спорах она сумеет добиться всего, что ни пожелает. Многие в совете были её врагами, но там есть и друзья: дядя Жослен и де Ридфор, которые защитят её интересы.

С двух сторон зажатая тамплиерами, она въехала на сук. Загоны для скота были пусты, рынок закрыт. Купцы болтали у своих лотков, снимая навесы и собирая непроданные за день товары. У фонтана местные женщины собирали свои кувшины. Слуги Абу Хамида скатывали ковры, которыми была выстлана земля перед его домом, — на них выкладывали бронзовые кувшины, которые теперь небрежно бросали в корзину.

Сибилла глянула на рыцаря, ехавшего слева, размышляя, как ей крепче привязать его к себе.

   — Святой, — сказала она, — ты был в Дамаске. Как можно было бы убедить султана заключить с нами настоящий мир?

   — Между ним и мной не может быть мира, — сказал Раннульф. — Я владею тем, что хочет он.

Эти слова были в ней бесполезны, и их прозрачность казалась опасной. Рука Сибиллы крепче стиснула поводья, голос отвердел.

   — Для тебя всё так просто.

   — Просто, — согласился он. — Но нелегко.

   — Господня благодать, — сухо сказала она. — Что за святой! В крови с головы до ног.

   — Даже Иисусу пришлось умереть, — сказал он и осенил крестным знамением Крест, нашитый на груди. Тамплиеры осадили коней перед воротами дома Абу Хамида.

   — Ты богохульствуешь, Святой, — сказала Сибилла ехавшему рядом с ней рыцарю. — Иисус умер, чтобы спасти нас, — не восславить смерть, но победить её. Мы не можем бесконечно воевать с сарацинами. Мы должны научиться жить с ними в мире.

Раннульф повернулся и прямо взглянул на неё; его глаза были черны, как пламя преисподней, и не было в них ни стыда, ни смирения, одна только всё та же ненавистная набожная дерзость.

   — Может быть, это и твоё королевство, принцесса, — сказал он, — но эта война — моя. Мыш, проводи её.

И снова отвёл взгляд, как бы отвергая её существование. Тогда Сибилла проговорила так тихо, что один только Раннульф мог услышать её:

   — Ты — дьявол. Будь ты проклят, ты — ангел смерти. Рыжеволосый рыцарь спешился и подошёл к принцессе, чтобы помочь ей сойти с коня. Всё ещё кипя сдержанной яростью, она первой вошла в ворота, и рыжеволосый заговорил с привратником, который опрометью умчался за хозяином. Сибилла повернулась к Мышу.

   — Благодарю тебя, — сказала она. — Я не забуду, что ты помог мне.

   — Принцесса, — ответил он, — я любил короля. Поражённая чувством, прозвучавшим в его голосе, Сибилла протянула к нему руки, потом вспомнила — и отстранилась.

   — Я знаю, Мыш.

   — Он нуждался в тебе, и ты пришла, — сказал рыцарь. — Если я когда-нибудь буду нужен тебе, принцесса, — позови.

Он наклонил голову и вышел на улицу.

Сибилла смотрела ему вслед, мыслями невольно возвращаясь к своему брату, и впервые за всё время грудь её пронзила невыносимая боль. На улице, за стеной, поднялись крики и плач.

   — Король! Король! — Новость достигла сука.

Сибилла оцепенела, беззащитная перед этой болью. К ней спешил Абу Хамид, лицо его исказилось болью.

   — Госпожа! Госпожа моя, это правда?

   — Да, — сказала она дрожащим голосом. — Король умер. Наш добрый король Бодуэн умер.

В Верхнем Городе зазвонили колокола. Принцесса закрыла лицо руками и зарыдала.

Раннульф не пошёл во дворец, но отправился в Храм, в часовню Камня, и там опустился на колени у алтаря и попытался молиться.

Часовня была пуста. Камень простирался перед ним, точно застывшее море, на его истрескавшейся поверхности стояли тени. Высоко над головой, за светом ламп, огромный свод казался далёким, как сон. Раннульф подумал о Германе, который в этом самом месте назвал его отступником.

В недрах левого предплечья заныла старая рана — та, что он мысленно звал раной Германа.

Он не мог молиться. Он ненавидел Бога. Разум его сжигала грязная и грешная ненависть к Богу. Он сел на корточки и посмотрел на Камень, дорогу к Небесам.

Король, которого любил Раннульф, мёртв, и не благородной, почётной смертью умер он, но сшил заживо. Словно Бог — это зло, и презирает добро, и уничтожает его повсюду, где ни находит. Всё не так, как говорят священники. В мире нет зла: мир светел, добр и полон красоты, но Бог осквернил его, Бог губит всё, кроме того, что фальшиво — это он возвеличивает.

Бог убил короля, а ничтожные твари, подобные Кераку, процветают. Это и было то доказательство, которого искал Раннульф; он объявил Бога виновным.

Рана в предплечье пульсировала, словно кровь в виске.

Он вспомнил злые слова Сибиллы, брошенное напоследок проклятие. В груди у него заныло. Он любит Сибиллу. Целый день он прожил в одной комнате с ней, говорил с нею; она касалась его, он держал её в объятиях. Как он ни старался отводить от неё взгляд, образ её впечатался в его разум: ясные большие глаза, высокие скулы, упрямый чувственный рот. И она была бескорыстна, как ангел. Она пришла к брату в его последний час и любила его, благая и чистая, как воды Эдема, но даже это не смягчило сердце Бога, даже это не спасло Бодуэна.

Раннульф обеими руками вцепился в ворот камзола, словно хотел содрать горевший на груди Крест.

«Я отвергаю тебя, — подумал он, не решаясь произнести это вслух. — Я больше не твой рыцарь. Порази меня на сем месте или высуши, как траву, вырванную с корнем, но я больше не буду молиться тебе и сражаться за тебя». Раннульф кое-как поднялся на ноги и, шатаясь как пьяный, покинул часовню.

ГЛАВА 23

Все называли нового короля Бодинетом. Для своего возраста он был мал ростом и слаб. Его привезли из дома бабушки в Наблусе и короновали в Храме Гроба Господня — в одеждах, которые были ему велики, и короне, которая была чересчур тяжела для его головки.

Он сидел на троне торжественно и прямо, люди, окружавшие его, подсказывали, что надо говорить, и он послушно повторял. Он был способный мальчик. Он внимательно выслушивал дядю своей матери Жослена, который давал ему все необходимые пояснения, и скоро выучил все небольшие речи, которые требовались от него, и произносил их безупречно.

Саладин прислал к новому королю посольство, которое должно было присутствовать на коронации и передать поздравления султана. Маленький король принял послов в тронном зале цитадели; справа и слева от него стояли телохранители-тамплиеры, Раннульф и Стефан.

Главным послом султана был чернокожий евнух, разряженный в богатые, шитые золотом одежды; его обритая голова была гладкой, как яйцо. На превосходном французском языке он передал поздравления султана и вручил юному королю кое-какие подарки. В свите посла, стоявшей за его спиной, Стефан заметил знакомое лицо.

Сердце у него подпрыгнуло. Он не видел Али больше двух лет, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы пробудить все прежние чувства. Высокий сарацин тоже не сводил с него глаз; взгляды их встретились, и между ними точно проскочила искра.

Евнух положил к ногам короля поднос с подарками. Бодинет, возбуждённый, наклонился, чтобы рассмотреть их.

   — Покажи мне вот эти вещи, — указал он пальцем.

Евнух что-то пробормотал и оглянулся; затем он ловко отступил в сторону. Али вышел вперёд и опустился на одно колено перед серебряным подносом.

   — С разрешения вашего величества... — Он взял в руки небольшой серебряный конус, повертел его в пальцах и бросил на поднос — конус тотчас завертелся и загудел, и король издал восторженный вопль. Он подбежал к самому краю трона и уселся поджав ноги, точно птичка на жёрдочке.

   — Что это такое?

Али взял другую безделушку и повернул торчавший из неё ключик.

   — Это сработали греки, ваше величество.

Безделушка залязгала и запрыгала, издавая причудливые звуки. Стефан понял, что она изображает какое-то животное. Бодинет засмеялся и захлопал в ладоши.

   — Могу ли я обратиться к стражам вашего величества? — учтиво спросил Али, беря с подноса очередную игрушку.

Бодинет остро глянул на сарацина:

   — Зачем тебе это нужно?

Стефан едва не рассмеялся, увидев выражение лица Али; вся хитрость курдского принца ушла впустую, и он на миг замялся, подыскивая подходящий ответ:

   — Сир, я знал их обоих в Дамаске.

   — Так поговори с ними, — разрешил маленький король. — Но сначала покажи мне вот это. — Он указал на игрушку в руке Али.

Это была покрытая эмалью лягушка, которая умела прыгать. Али поднял голову. Он мельком глянул на Стефана, потом повернулся к Раннульфу и заговорил по-арабски:

   — Мой дядя велел передать тебе, что его действия на равнине Эздраэлон были лишь приманкой.

Раннульф переступил с ноги на ногу, опираясь обеими руками на рукоять меча.

   — Он отступил. Он волен называть это как угодно.

Али продолжал, предоставив коронованному ребёнку в одиночку забавляться игрушками:

   — Он также велел передать тебе его искреннее соболезнование касательно смерти вашего короля. Он глубоко почитал Бодуэна Прокажённого.

   — Это я принимаю, — сказал Раннульф.

   — Будучи в Иерусалиме, я хотел бы посетить святые места ислама.

   — Ты можешь идти, куда пожелаешь, — сказал Раннульф. — Мне нечего от тебя прятать.

   — Мне бы очень хотелось побывать в Харам аль-Шариф, — сказал Али.

   — Тебе нужен проводник? — осведомился Раннульф. — Мыш проводит тебя. — Он повернул голову и глянул на Стефана: — Ступай с ним. Позаботься, чтобы он увидел всё, что захочет.

Стефан вновь встретился взглядом с Али.

   — Хорошо, мой лорд.

Внутри было прохладно. Али пошёл вперёд, через изогнутую крытую галерею, миновал один из арочных проёмов и остановился перед Камнем.

На миг он забыл обо всём при виде массивного обломка скалы, с которого Мохаммед начал своё восхождение на Небеса; в самом Али что-то вздымалось, рвалось вослед Пророку. Он склонил голову и прошептал благодарственную молитву.

Не сразу, но всё же он вспомнил о Стефане, стоявшем за его спиной, и выпрямился.

   — К чему это? — спросил он, положив руку на чугунную оградку вокруг Камня.

   — Паломники отбивали кусочки Камня, чтобы унести домой, — ответил Стефан. — Нам пришлось поставить оградку.

   — Варвары, — сказал Али.

   — Весьма многие из этих людей были сарацинами.

Али рассмеялся.

   — Варвары, — повторил он. Он смотрел на Камень и то, что его окружало; холодная тишина часовни впечатлила его. Воздух казался голубоватым из-за голубых стен купола. На Камне был небольшой алтарь с чашей и книгой.

   — Вы служите здесь свои обряды, — сказал он.

   — Дважды в день, — отозвался Стефан.

Али покачал головой:

   — Для тебя это место не может быть так свято, как для меня. — Вид алтаря на Камне вызывал у него гнев.

   — Это центр мира. Прямо над нами Небеса, прямо под нами ад. Разве не за это мы воюем? — Стефан сделал шаг и встал рядом с Али, словно бросая вызов. — Мне нравится это место. Я прихожу сюда всякий раз, когда сумею вырваться. Это место ближе всего к Богу. Не говори мне, что для меня оно не может быть свято.

Али в упор взглянул на него, чувствуя, как в нём нарастает ярость, затем взял себя в руки.

   — В таком случае, споря здесь, мы оскверняем его.

Жёсткий взгляд Стефана помягчел.

   — Да, — сказал он. — Спасибо тебе.

Он перекрестился. Али пристально смотрел на него, против воли начиная кое-что понимать. Он повернулся и снова взглянул на Камень, на его поверхность, вздымавшуюся волнами, словно застывшее море.

   — Что случится, если мы встретимся в бою, Стефан? — спросил он. — Ты убьёшь меня? Или я — тебя?

   — Если так захочет Бог, — ответил Стефан.

   — Вы говорите так всякий раз, когда не можете найти лучшего ответа.

Стефан промолчал, глядя себе под ноги. Али боролся с собой. Кто-то вошёл в часовню, через другую арку прошёл к оградке, преклонил колена перед Камнем и вышел. Деловитый шорох его шагов замер вдалеке, и тишина стала как будто ещё отчётливей. Али казалось, что прохладный воздух обжигает его кожу. Прямо над ним Бог. Всё его существо тянулось ввысь.

Впервые в жизни он не поддался этому чувству. Впервые в жизни он взбунтовался, стараясь остаться собой.

   — Там, где я жил до того, как приехал сюда, — вновь заговорил Стефан, — старики говорили, что у Бога на Небесах есть огромный чертог и там Он собирает тех, кто бился за него, вернейших и лучших воинов, и они пируют в этом чертоге, пока не придёт битва конца света. Может быть, за тем столом есть и христиане и сарацины.

   — Ты веришь в сказки, — резко бросил Али.

   — Должен же я во что-то верить.

   — Это поголовный недостаток вашего Ордена? Во что верит аль-Вали?

   — В бедность, целомудрие и подчинение приказам, — ответил Стефан.

   — Скоро ваш Орден будет избирать нового магистра? Выберут они аль-Вали?

Стефан покачал головой:

   — Никто не станет голосовать за Раннульфа. У него больше врагов, чем у нищего вшей. Если хочешь говорить о политике, давай уйдём отсюда.

Он преклонил колено, перекрестился и повёл Али прочь из мечети.

Али последовал за ним. Выйдя на просторный мощёный двор, он взглянул на величественное здание в углу двора — то была мечеть Аль-Акса, ныне опоганенная христианскими идолопоклонниками. Народ глупцов, подумал Али, и сердце у него заныло. Он посмотрел на рыжеволосого рыцаря, шагавшего рядом с ним, — лёгкая походка, высоко поднятая голова. Юный прекрасный зверь. Враг. Бок о бок они пошли по залитым солнцем плитам двора, направляясь к Аль-Аксе.

   — Не похоже на Дамаск, верно? — сказал Стефан. — Это наша трапезная. Вон то длинное крыло — спальни, а за углом, с той стороны, — оружейная.

Али огляделся. Нескончаемый поток людей входил и выходил из длинного низкого здания, которое Стефан назвал спальнями; судя по белым курткам, это были рыцари. Множество других людей, которые не были рыцарями, пробегали мимо или занимались своими делами во дворе. Слева, где череда изящных белых колонн образовывала аркаду, трудились кучки мастеровых; у кузни ждала очередь крепких косматых рыцарских коней, и даже отсюда Али слышал перезвон молотков и чуял запах раскалённого железа. Двое людей, катившие ручную тележку, груженную с верхом длинными караваями хлеба и круглыми сырами, протиснулись в толпу, клубившуюся около входа в Аль-Аксу, и вкатили тележку внутрь. На другом углу конюх вприпрыжку вёл через двор нескольких коней.

Али поднял глаза от деловитой суматохи, царившей на Храмовой Горе, и оглядел стены Иерусалима с приземистыми квадратными башнями, протянувшиеся на север и на запад. Припавший к скалам, точно изготовившаяся к прыжку львица, с трёх сторон окружённый отвесными ущельями, этот город был неприступен — достаточно иметь большой гарнизон и довольно припасов.

   — Сейчас ты живёшь не здесь, — сказал он вслух.

   — Не здесь, — подтвердил Стефан. — Я живу в цитадели, при короле. Но предпочёл бы вернуться сюда — охранять короля так скучно.

Он повёл Али вдоль стены великой древней мечети, во двор, где в землю были вкопаны столбы; перед каждым столбом стоял воин в доспехах и с мечом.

   — Здесь мы каждый день упражняемся с оружием. Это послушники, потому они такие неловкие.

Али взглянул на шеренгу юношей, которые, ухая и обливаясь потом, орудовали своими мечами.

   — По мне, так они действуют вполне ловко.

   — А, — сказал Стефан, — мы ещё научим их драться, как положено тамплиерам.

Али обернулся и взглянул на резиденцию Ордена. Отсюда хорошо была видна почти вся Храмовая Гора, а также большая часть города, в котором эта гора занимала столь значительное место. Против своей воли он был впечатлён. Он понимал, почему тамплиеры позволили ему увидеть всё это. В череде мастерских вдоль аркады, в тренировочных дворах, вокруг трапезной трудились, махали мечами, беседовали люди — десятки, сотни людей. Итак, Храм возродился.

   — Где вы остановились? — спросил Стефан. Они шли по краю мощёного двора.

   — В городе, во дворце. Напротив того дворца, где мы встретились сегодня.

По левую руку от них высилась вершина стены, плотно примыкавшие друг к другу, массивные, аккуратно отёсанные каменные глыбы. За нею склон горы ниспадал в пустынную долину.

   — Ла-Плезанс, — сказал Стефан, улыбаясь в рыжую спутанную бороду. — Неплохое местечко, верно?

   — Да, приятный сюрприз. Там есть даже бани, а сады просто великолепны.

   — Я там бывал, — сказал Стефан. — Там останавливается бабушка короля, когда приезжает в Иерусалим. Мы могли бы назначить встречу в саду. — Их ладони на ходу задели друг о друга.

Во рту у Али пересохло. Вокруг были люди, много людей; тягостная необходимость таиться сковывала его.

   — Уверен, для тебя это очень опасно, — сказал он.

   — Я рискну, — отозвался Стефан. — Сегодня вечером. В саду.

   — Я приду, — сказал Али. — Когда стемнеет.

Их руки вновь, как бы случайно, соприкоснулись. Мизинцы на миг сцепились и тут же разошлись. Впереди толпа была ещё многолюдней. Али провёл языком по губам. Дяде это не понравится. Однако всё его тело наполняла дрожь предвкушения, и он не мог сдержать улыбки.

Раннульф был в Нижнем Городе, на суке, — поедал финики и разговаривал с погонщиками верблюдов. Стефан подошёл ближе и ждал, когда тот захочет его заметить.

   — Ну? — наконец сказал Раннульф.

   — Они уехали. Я позаботился, чтобы он увидел всё, что ты хотел ему показать, — ворота, башни. Если он до сих пор не знал, как хорошо укреплён город, теперь он это знает.

   — Отлично, — сказал Раннульф.

   — Он сказал кое-что странное. Будто бы у нас скоро будут новые выборы. Это правда?

Раннульф резко повернул голову, его чёрные глаза расширились.

   — Вот как!

   — Да, именно так. Ты что-нибудь знаешь об этом?

   — Я подцепил один слух с Кипра, вот и всё. Арнольд де Торога умер в Париже, призывая к крестовому походу; нам нужен новый магистр. — Раннульф сплюнул финиковую косточку. — У этого ублюдка хорошие шпионы. Он знает больше, чем я.

   — Его знание весьма приблизительно, — заметил Стефан. — Он спрашивал, не изберут ли тебя.

Раннульф коротко хохотнул и краем глаза глянул на Стефана:

   — И что же ты ему сказал?

   — Что у тебя нет никаких шансов.

Раннульф отвернулся и зашагал прочь. Стефан пошёл за ним — через сук, к фонтану.

   — Мне нужно было солгать?

   — Нет, — сказал Раннульф. — Всё в порядке, Мыш. Ты всё сделал, как надо.

Слова Стефана больно задели Раннульфа. Хотя он знал, что никогда не победит на выборах, он страстно хотел стать магистром. Он считал, что если больше не может служить Богу, то, по крайней мере, может стать магистром Храма.

Вместе со Стефаном он вернулся в Храм, на тренировочный двор, взял меч и принялся рубить ни в чём не повинный столб. Давно уже ему не приходилось работать мечом. Он встал боком к столбу и попеременно, как всегда, наносил удары справа и слева; руки почти сразу заныли.

За его спиной длинно свистнул Стефан; Раннульф опустил меч и обернулся.

На одной из нижних ступеней лестницы стоял, наблюдая за ним, де Ридфор. Раннульф был в одной рубахе, насквозь пропитанной потом; он провёл рукой по лицу.

   — Полагается упражняться в доспехах, — усмехаясь заметил де Ридфор.

   — Скажи об этом на общем собрании, — буркнул Раннульф и снова занёс меч.

Де Ридфор терпеливо ждал. Когда Раннульф остановился, чувствуя, как в руках пульсирует боль, маршал сказал:

   — Удивляюсь, Раннульф, как ты сумел выйти живым из стольких сражений. Ты в отвратительной форме.

   — Ты затем и явился, чтобы мне это сказать?

   — По правде говоря, нет. — Маршал спустился ступенькой ниже. — Ты знаешь замок Монжисор?

   — Я там бывал.

   — В Монжисоре состоится совет. Я отправляюсь туда, и ты будешь меня сопровождать. Выезжаем завтра утром.

   — Совет, — язвительно повторил Раннульф. — И кто же будет советоваться?

   — Кое-кто из людей, облечённых властью. У тебя сейчас уже есть немного власти; пора тебе научиться ею пользоваться.

Раннульф опёрся локтем о столб, испытующе глядя на де Ридфора: глаза маршала были сощурены, как у кошки, — узкие, уверенные.

   — Я должен охранять короля, — сказал Раннульф.

   — Твои люди справятся с этим и сами. — Де Ридфор поверх его плеча глянул на Стефана, затем кивнул Раннульфу: — Это приказ. Там будут Керак, Куртенэ, Яффа, быть может, сама принцесса. От того, что будет сказано на этом совете, зависит судьба королевства.

   — Ну в этом я сомневаюсь, — буркнул Раннульф. Он в упор смотрел на де Ридфора, маскируя молчанием вспыхнувшее в нём волнение. — Я поеду, — наконец сказал он.

   — Прекрасно. — Скользкая, как намазанная маслом, усмешка пробежала по лицу де Ридфора. — Тебе стоило бы изменить удар: ты рубишь наотмашь, как мясник.

И он ленивой походкой пошёл прочь, к короткой каменной лестнице, которая вела к спальням.

Раннульф смотрел вслед маршалу. Сзади подошёл Стефан.

   — Что-то здесь нечисто. И ты поедешь один с ним?

   — Я должен подчиняться приказам, — сказал Раннульф.

Она может быть там. Он может вновь её увидеть.

   — Раннульф, это ловушка.

   — Ну и что же я могу поделать? — Он стянул с себя рубаху и вытер тканью лицо и грудь. — Я должен подчиняться приказам. Ты собираешься упражняться?

Стефан мгновение сверлил его сердитым взглядом, потом развернулся к столбу и обнажил меч. Раннульф сел на нижнюю ступеньку лестницы и смотрел, как его брат рубит тренировочный столб. Угрюмое настроение, охватившее его после смерти короля, вдруг отчасти рассеялось. В Монжисоре, если только де Ридфор подаст ему хоть малейший повод, он покажет, что такое настоящий мясник. Де Ридфор наверняка лучший кандидат для выборов; если Раннульф избавится от него, у него будет больше шансов. И он может снова увидеть Сибиллу. Он стиснул кулаки и утвердил на них подбородок, призывая себя к терпению.

ГЛАВА 24

   — Что ж, — сказала Агнес, — оставайся здесь, если хочешь, но я возвращаюсь в Наблус. — Она повернулась, окинув Сибиллу кратким оценивающим взглядом. — Куда это ты собралась в таком виде?

   — На охоту с Ги. — Сибилла была в длинной прямой юбке и сапогах, волосы упрятаны под белую облегающую шапочку. Вслед за матерью она вышла из дверей во внутренний двор, залитый ярким солнцем.

   — Ты красивая женщина, моя милая, когда оденешься, как должно. — Агнес остановилась на краю двора и огляделась. — А в этом наряде тебя можно спутать с дочкой горшечника. Ну конечно, никто ещё не готов!

Сибилла оглядела пыльный двор. Замок Монжисор стоял на холме, возвышавшемся над равниной, — приземистый донжон и пара башен, окружённые стеной, несколько бревенчатых пристроек. Замок был избран для встречи, поскольку принадлежал Сибилле — она получила его в приданое, когда вступала в первый брак.

Однако с тех пор, как прошлым вечером сюда прибыл Керак, замок точно перешёл в его владение — люди Керака расхаживали по стенам, стояли у ворот. Ги, похоже, не замечал этого, но Сибиллу такое самоуправство раздражало.

   — Ты будешь здесь единственной женщиной, — сказала мать. — Надеюсь, это тебя осчастливит.

Из конюшни, что располагалась в погребе башни напротив, конюх вывел под уздцы нескольких лошадей. За ними четверо мужчин с трудом тащили огромные закрытые носилки с занавесками и креслом, объёмистые, точно корабль, в которых всегда путешествовала Агнес.

   — Стало быть, ты всё же уезжаешь, — сказала Сибилла, — Как жаль. Что скажешь о малышке?

   — Она просто прелесть. Можешь привезти её ко мне в Наблус, чтобы я могла вдоволь её побаловать. — Агнес натянула перчатки. На щеках её горели густо-красные пятна румян. — Этот замок не удобнее пещеры, и здесь ничего не происходит, разве что мужчины ссорятся и задирают друг друга. Впрочем, девочка моя, поступай, как знаешь.

Сибилла скрестила руки на груди. Кое в чём мать, конечно, была права. Монжисор был холодным и затхлым жилищем, и, хотя прибыла только половина гостей, замок уже оказался забит до отказа. Как раз в эту минуту ещё кто-то подъехал к воротам и пытался войти. На стенах зашевелились стражники Керака; среди них Сибилла заметила беловолосую макушку Жиля, бастарда Волка.

Она не может уехать. Она созвала сюда всех своих сторонников, чтобы решить, как им быть с новым регентством, и потому должна остаться здесь, иначе у неё не будет ни власти, ни права слова.

   — Скоро приедет дядя Жослен, — сказала она.

Мать надела шляпу и потуже подвязала шарф.

   — О да. Прислушивайся к нему. Может быть, он и старый толстяк, но у него хорошее чутьё.

Во дворе конюхи привязывали носилки к мулам, которые понесут их. Из конюшни выкатилась повозка — для сундуков и служанок. Агнес кивнула в сторону ворот:

   — Это де Ридфор. Будь с ним поосмотрительней. И держись подальше от Керака. — Она двинулась к носилкам, на ходу отдавая распоряжения.

Сибилла глянула на надвратную башню, массивный каменный столб, торчащий над стеной; в тени её мелькнул де Ридфор — он держался в седле прямо и важно, откинув красивую голову. Маршал выехал на залитый солнцем двор.

За ним, в толпе, ехал другой знакомый ей тамплиер — Раннульф Фицвильям.

   — Он-то что здесь делает? — вырвалось у Сибиллы.

   — Кто? — Мать быстро повернулась, зорко вглядываясь во вновь прибывших.

   — Никто, — сказала Сибилла. — Я обозналась, вот и всё.

Агнес почуяла ложь в её голосе и уставилась на тамплиера, словно цапля, высматривающая лягушку, — однако Раннульфа она не узнала.

Сибилла отступила, пропуская мать. Вдруг она обрадовалась, что Агнес уезжает. Мать чересчур хорошо знает её. Мужчин дурачить легче. Сибилла отступила в прохладу дверного проёма, чтобы там, подальше от пыли, дождаться мужа.

   — И ты собираешься это поддержать? — спросил Раннульф.

Вслед за де Ридфором он поднимался по лестнице в зал, где должны были принять их принцесса и граф Яффа.

   — Я сам разберусь, как мне поступить. Веди себя смирно. Я не потерплю от тебя дерзости в присутствии знатных особ.

Повсюду мелькали люди Керака, и маршала это выводило из себя; однако он видел в этом обстоятельстве и кое-что благоприятное. Стражник, который провёл их в зал, по крайней мере носил цвета Яффы. Они вошли в сырое, с низким потолком помещение, где у очага сидела принцесса Иерусалимская, и рядом с нею — её супруг.

   — Добро пожаловать, милорд маршал. Милорд командир.

Де Ридфор разразился пышным приветствием. Принцесса выглядела старше, огонь, всегда пылавший в ней, словно пригас. Яффа стоял возле неё, положив руку на спинку её кресла, словно готовый наброситься на всякого, кто подойдёт слишком близко к его супруге. Де Ридфор прежде не встречался с ним.

   — Милорд Яффа, желаю тебе всего наилучшего.

   — Милорд маршал. — Голос Яффы звучал чересчур громко. Он посмотрел за спину де Ридфора. — Я вижу, ты не взял с собой своих людей.

   — Только одного этого рыцаря, — сказал де Ридфор. — Я полагал, что еду к друзьям. Видимо, милорд Керак другого мнения.

Принцесса шевельнулась в кресле, вздёрнув подбородок, и уже хотела что-то сказать, но муж положил руку на её плечо.

   — Милорд Керак будет следить за порядком по моему приказу, — сказал Ги. — В отличие от других, я не вижу в этом никакой проблемы. — Он пожал плечами, не желая даже задумываться об этом, и улыбнулся, словно этими словами всё уладил. — Говорят, здесь превосходная охота.

Как-нибудь утром приглашаю тебя погоняться за антилопой.

   — Как пожелаешь, мой лорд, — сказал де Ридфор.

   — Это ещё какого дьявола? — проворчал за его спиной Раннульф.

Де Ридфор усмехнулся, не поворачивая головы.

   — Придержи язык, — бросил он и сказал, адресуясь к Яффе: — Не обращай на него внимания; этот мужлан не знает, что такое вежливость.

Принцесса внимательно следила за этой сценой.

   — Вежливость! — фыркнул Раннульф. — Я не стану принимать приказов от Керака, мой лорд.

Де Ридфор рывком обернулся к нему:

   — Ты свободен. Ступай позаботься, чтобы нас разместили как следует.

Мгновение Раннульф не шевелясь, в упор глядел на маршала, и тот внутренне напрягся; но рыцарь круто развернулся и вышел.

   — Один из твоих доверенных офицеров? — спросил Яффа, явно забавляясь.

   — Он не придворный, — пожал плечами де Ридфор. — Я прошу у тебя прощения за него, — Он привёз сюда Раннульфа единственно для того, чтобы от него избавиться, и возможности сделать это, судя по всему, множились. Маршал вновь поклонился Яффе: — Да, мой лорд, я с удовольствием поохочусь на антилопу, когда ты пожелаешь.

В залитом солнцем дворе Раннульф остановился, озираясь по сторонам, остывая после краткой стычки с де Ридфором. Ему было наплевать на то, что его выставили из зала. Мучило его то, как Яффа по-хозяйски положил руку на плечо Сибиллы.

Повсюду шатались люди Керака; у него на глазах с полдюжины солдат в красных куртках вышли из сторожки, и во главе их шёл сам Жиль из Керака. Они пересекли двор, направляясь к конюшням, расположенным в подвале. Раннульф прошёл к сторожке, откуда они явились, и по лестнице поднялся на верхний этаж.

Он опёрся на каменный подоконник, глядя вниз, на внутренний двор, который отсюда был хорошо виден. Двор кишел людьми: слугами, солдатами Керака и других лордов. Раннульф увидел, как люди Керака приставали к служанке, покуда она не бросила корзину и не удрала в кухню. Те, кто не носил цвета Керака, благоразумно держались подальше, делая вид, что ничего не замечают.

Шум и беспорядок раздражали Раннульфа, привыкшего к жёсткому распорядку Храма. Если б он командовал здесь, он бы живо заставил всех этих людей стать тише воды и ниже травы. Жажда власти сжигала его; он видел себя властителем сильнее и значительнее Яффы, властителем, достойным супруги Яффы.

Мысленным взором, словно сквозь мятущееся пламя, он увидел себя таким, каков он есть — низкорождённый, заурядный, одинокий. Далеко внизу вышел из зала де Ридфор; с высоты башни он чудился крохотным, Раннульф мог бы вытянуть руку, ухватить его большим и указательным пальцем и вышибить ему мозги о каменную стену.

При этой мысли воображение его взыграло, и он увидел де Ридфора мёртвым, а себя самого — магистром Ордена. Он, Раннульф, защищал королевство, сражался с Саладином, и Сибилла любила его — не открыто, конечно, но тайно; они встречались тайком, и она отдавалась ему, и сыновья, которых она рожала Ги де Лузиньяну, были сыновьями Раннульфа.

Видение обожгло его. Он зажмурил глаза, закрыл лицо руками. Он не знал, что делать. Всякий путь, который он себе воображал, только уводил всё дальше во тьму. Сердце Раннульфа кровоточило, разъедаемое незримой язвой, и вдруг он осознал, как сильно ему недостаёт его обета.

Ги де Лузиньян не вполне был уверен в правильности своих действий — но, как бы то ни было, он, младший сын, безземельный, без гроша в кармане и высоких покровителей, проехав полмира, получил в жёны прекрасную принцессу и оказался в двух шагах от иерусалимского трона. Он намеревался продолжать и дальше в том же духе, даже если и не мог постичь смысла собственных поступков.

Но весь его успех зависел от Сибиллы, а сейчас Сибилла сердилась на него.

   — Не понимаю тебя, — сказал он. — Почему ты завтра не поедешь на охоту?

   — Потому что здесь слишком много дел, — отвечала она. Принцесса сидела на большой кровати в их опочивальне, баюкая на руках маленькую Жоли. — И мне нужен ты — они должны видеть, что ты готов вести их.

Ги рассмеялся:

   — Не думаю, чтобы кто-то из здесь собравшихся захотел, чтоб его вели. Взять хотя бы этого тамплиера, который огрызается на собственного командира, — могу я вести его? И все они здесь такие, упрямые и несговорчивые.

   — Между этими тамплиерами старинная вражда, — сказала Сибилла, и вид у неё был удивлённый, словно ему, Ги, следовало знать подобные мелочи. А он не хотел их знать, ему плевать было на тысячи мелких свар и ссор, которыми изобиловало это королевство, тесное, как большая семья. Он хотел поохотиться на антилопу — великолепнейшее в мире занятие, куда лучше, чем сидеть и вести разговоры о политике. Он подошёл к жене и сел рядом с ней, глядя на малышку у неё на руках.

   — Наше дитя, — сказал он и поцеловал жену.

   — По крайней мере, скоро прибудет дядя Жослен, — сказала она, словно не заметив поцелуя. — Он всегда путешествует с большой свитой. Он уравновесит Керака.

   — Керак! — проворчал Ги. — Старик, который живёт за счёт былой славы. Он всех вас зачаровал. Пойду подберу лошадей для охоты. Идёшь со мной?

   — Нет, — сказала Сибилла, — мне нужно нянчить малышку. Поди посмотри на лошадей; может быть, и я поеду с тобой на охоту, если для меня найдётся подходящий конь.

   — Хорошо, — сказал Ги, довольный. Она больше не сердится на него. Он запустил пальцы в волосы жены; внезапно ему захотелось заняться с ней любовью, просто ради того, чтобы лишний раз доказать, что она принадлежит ему. Но она склонилась над дочерью, а Ги опасался вставать между нею и малышкой.

   — Я люблю тебя, — сказал он и, поцеловав её в макушку, вышел.

«Я ошиблась, — думала Сибилла, — я вышла замуж не за того человека».

Когда Ги ушёл, она села на пол опочивальни и начала играть с малышкой, которая как раз училась сидеть без посторонней помощи. Сибилла научила её незатейливой игре: девочка закрывала глаза руками, а мать делала вид, что ищет её.

   — Где же моя Жоли? Ох, да где же она?

Спрятав личико в ладонях, девочка забулькала от удовольствия. Сибилла притворилась, что ищет её под подушкой.

Ги дал ей эту крохотную девочку; за одно это она всегда будет любить его. Порой Сибилла думала, что Жоли куда дороже всего Королевства Иерусалимского, и она с радостью отказалась бы от титула королевы, только бы остаться просто матерью Жоли.

Нет, именно ради Жоли она будет королевой и принесёт Иерусалиму мир. Если Ги разочаровал её, есть и другие средства. Господь не допустит её поражения; Господь покроет её промахи.

Вошла Алис, качая головой.

   — Думаю, сегодня мы останемся голодными — вот и всё.

Сибилла как раз «нашла» Жоли, укрывшуюся за собственными ладошками, и теперь они вместе переживали радость воссоединения: девочка курлыкала, смеялась и карабкалась на руки к матери. Сибилла поцеловала её шелковистую головку. Понемногу до неё дошло, что Алис всё ещё вне себя.

   — В чём дело?

   — Я не могу выйти распорядиться об ужине. Стоит мне ступить за дверь, как на меня бросаются эти люди. — Алис тяжело плюхнулась на табурет, лицо её горело пунцовым румянцем. — Одного из них я ткнула ножницами, Богом клянусь, Сибилла, я это сделала!

   — Неплохо для тебя, — одобрила Сибилла.

Алис со всей силы ударила кулаком по колену.

   — Нет! Я не желаю делать ничего подобного! — Вдруг её глаза наполнились слезами. — Я больше не выйду за дверь, Сибилла. Не выйду, пока это всё не закончится.

   — Ну хорошо, — сказала Сибилла, удивлённая её вспышкой. — Пошлём пажей.

И подхватила Жоли на руки, баюкая её в колыбели своей любви.

Настал вечер; начался совет, ради которого они все и прибыли в этот замок. Ги де Лузиньян опёрся на спинку двойного кресла, которое чуть позже с ним разделит жена, и разглядывал людей, заполнявших небольшой зал. Здесь была половина всех влиятельных людей Святой Земли, и все они вращались вокруг него, точно планеты. Что бы он ни говорил, они слушали. Он сидел на почётном месте, и все остальные сидели ниже: старики, знатные властители, солдаты, воевавшие здесь десятилетиями. Слуги неслись опрометью при малейшем его кивке. Стоило ему поднять палец, и все кланялись.

Его это не переставало удивлять. Он любил Сибиллу, она была умна и красива и родила ему дочурку, которую он обожал, но Сибилла теперь даже не была наследницей иерусалимского трона. Смерть её брата не столько расчистила ей дорогу к трону, сколько возвела новые преграды. И тем не менее все эти люди льстили ему так, словно он завтра станет королём.

Маршал тамплиеров де Ридфор, сидевший рядом с ним, спросил:

   — Скоро ли принцесса окажет нам честь своим появлением?

   — Она будет ужинать с нами, — ответил Ги. В зал входил дядя его жены, Жослен де Куртенэ. Он приехал в Монжисор после обеда, с такой многочисленной свитой, что для неё не нашлось места в замке — его людям пришлось занять деревню, выставив крестьян ночевать в поле. Жослен де Куртенэ был точно такой же, как Керак, шумное толстое ничтожество в атласном камзоле, и Ги не мог понять, почему это все придают ему так много значения.

С усилием неся свой обильный жир, пыхтя и отдуваясь, Жослен дошёл до своего места за столом и остановился за спинкой кресла, посматривая по сторонам. Ги обогнул резной подлокотник двойного кресла и сел, и тогда уселись и остальные. В дальнем конце зала кишели те, кому не было места за столами, простые рыцари и прихлебалы знатных гостей, и там, в который уже раз, вспыхнула драка. Ги едва заметно покачал головой. Керак даже здесь не может навести порядок; и отчего это только все его побаиваются? Он откинулся в кресле, наблюдая, как Жиль из Керака и его люди пинками разгоняют дерущихся.

И тут в зал вошла его жена.

Она никого не послала вперёд объявить о своём приходе. Она просто вошла и остановилась у входа до тех пор, пока все присутствующие в зале не осознали, что она здесь, и не повернулись к ней. Тотчас всё стихло. Даже лорды приподнялись в своих креслах; многие из людей рангом помельче опустились перед ней на одно колено.

Принцесса помедлила ещё мгновение. На ней было длинное платье из голубого шёлка с пышной складчатой юбкой и коротенькая бархатная синяя курточка, покрытая затейливым серебряным шитьём. Волосы её были подобраны в серебряную сетку. Вид жены всегда радовал Ги, а сейчас она мгновенно утихомирила буйный зал; одним своим появлением она добилась мира и покоя, какого люди Керака не добились бы и со всеми мечами христианского мира. Принцесса была красивейшей женщиной в мире, и Ги чувствовал себя королём уже потому, что она принадлежала ему. С гордым видом он вышел навстречу, чтобы провести её на почётное место за столом.

Де Ридфор швырнул обгрызенную кость на блюдо и вытер жирные пальцы о салфетку; хотя замок был тесен и непригляден, еда здесь оказалась неплохой, а вино — так просто отменным. Он повернулся к сидевшему слева от него Ги де Лузиньяну, чтобы похвалить его кухню, но граф Яффа, как всегда, не сводил глаз со своей жены, а потому был плохим собеседником.

Тогда маршал тамплиеров повернулся к дяде принцессы, Жослену де Куртенэ, который сидел справа.

   — Превосходная еда, — заметил он.

Жослен уже завершил трапезу. Он сидел тяжело обмякнув в кресле, и его брюхо громоздилось перед ним, точно мешок с кубышкой скупца.

   — Чертовски превосходная. Спасибо Агнес — это она подбирала прислугу.

   — Жаль, что она уехала. — Де Ридфор всегда много узнавал от Агнес — ей были известны мельчайшие подробности из жизни королевства.

Жослен пожал плечами:

   — Возможно. Жаль, что Сибилла не уехала и не предоставила мужские разговоры мужчинам.

Де Ридфор рассмеялся. Взгляд его вновь скользнул к двойному креслу, стоявшему выше прочих, и он повысил голос, окликая Керака, сидевшего по другую сторону от графа Яффы и его жены:

   — Милорд Керак, ты намерен соблюдать недавнее перемирие?

Керак опёрся локтями о стол:

   — Я не могу вести две войны разом. Вопрос в том, что мы собираемся делать с Триполи?

Жослен рыгнул.

   — Только не при Сибилле. К чему наводить скуку на дам? — Он помахал рукой, и один из пажей поспешил принести ему кубок с вином.

   — Вовсе нет, — отозвалась Сибилла и, повернувшись, в упор поглядела на Керака. — С какой стати, мой лорд, ты хочешь что-то делать с Триполи?

Лицо Керака побагровело. Он подался вперёд, вытянул шею, чтобы разглядеть за её спиной де Ридфора и Жослена.

   — Я говорю, что нам нужно собрать войско и ударить по нему, пока он не опередил нас.

Жослен что-то проворчал себе под нос; де Ридфор быстро огляделся, желая понять, кто ещё мог это услышать. Наконец Жослен сказал:

   — У него сейчас очень прочное положение.

Принцесса повысила голос:

   — Ты хочешь сказать, что вы действительно обдумывали подобный ход?

Толстые губы Керака скривила презрительная ухмылка.

   — А тебе это не по нутру, верно? Потому-то женщины и не могут править.

   — Послушай, Сибилла... — начал Ги.

Принцесса словно не услышала его; она выпрямилась в кресле, её взгляд вонзился в Керака словно меч.

   — Я бы скорее прислушалась к твоему мнению на этот счёт, милорд, если бы ты не терпел поражение за поражением.

Де Ридфор моргнул, застигнутый врасплох храбростью слабой женщины. Кроме того, она говорила правду, и это тоже произвело на него впечатление. Ги схватил жену за руку. Де Ридфор подался вперёд, чтобы видеть лицо Волка; весь зал притих, вслушиваясь в этот спор. Керак презрительно фыркнул.

   — Будь ты мужчиной, — сказал он, — получила бы оплеуху за такие слова.

Де Ридфор повысил голос:

   — Клянусь, мой лорд, — если б ты решил это сделать, тебе пришлось бы сначала справиться со мной!

Несколько человек в зале вразнобой посдержали его.

   — Я не позволю говорить о нападении на кузена Триполи, как бы плохо он ни обходился со мной, — сказала Сибилла. — Подобные разговоры только ослабляют всех нас.

   — А где сейчас Триполи? — спросил Жослен.

   — На севере, — ответил де Ридфор, — и, как утверждает Эдесса, он очень силён. Вопрос скорее не в том, что мы можем с ним сделать, а в том, что он может сделать с нами.

   — Ты думаешь, он может напасть на нас? — спросила Сибилла.

Жослен сплёл пальцы на своём объёмистом брюхе.

   — Никогда. Это бы ему слишком дорого обошлось. — Он снова негромко рыгнул.

Де Ридфор рассмеялся. Ги де Лузиньян откинулся на высокую спинку кресла — он явно скучал. Его жена сидела прямо, сложив на коленях узкие длинные ладони, и уже готова была заговорить, когда в зал вошёл слуга и торопливо прошёл вдоль стола прямо к ней.

   — Принцесса, госпожа моя, малышка плачет, и её никак не успокоить.

Принцесса сидела всё так же прямо, глядя перед собой, но теперь между её бровями появилась чуть заметная морщинка. Она колебалась лишь мгновение. Повернувшись к Яффе, она сказала:

   — Я должна идти. Увидимся позже. Милорды, спокойной ночи.

Она поднялась, вынудив их всех вскочить, и, покуда не исчезла за дверями зала, все взгляды были прикованы к ней.

Ги уселся в кресло.

   — У малышки режутся зубки, — ни к кому в отдельности не обращаясь, пояснил он.

   — Ах, — сказал Жослен, — до чего же острый язычок у Сибиллы. Точь-в-точь Агнес.

   — У неё бывают странные идеи, — заметил Ги. — Знаете, женщины здесь совсем не такие, как во Франции.

   — Мой тебе совет, Яффа, запри её в башне! — рявкнул Керак.

Ги разгневанно вскинулся, но де Ридфор протянул руку и удержал его.

   — Возможно, он прав, но подожди хотя бы, пока она не сделает тебя королём.

   — Я никогда не буду королём, — пробормотал Ги, опускаясь в кресло. — Триполи ближе к нынешнему королю, чем я; всё, что ему надо сделать, — отравить щенка, который преграждает ему путь к короне.

Де Ридфор встряхнул его:

   — Ты плохо знаешь Иерусалимское Королевство. Обещаю тебе — королём будешь ты, ты, а не Триполи.

Ги моргнул, глядя на него, и в его голубых глазах вдруг заблестела надежда.

   — Ты так думаешь?

   — Поверь мне, — сказал де Ридфор.

Ги сидел, пытаясь уместить эту огромную идею в мозг размером с младенческий зуб. В дальнем конце зала люди низкого звания дрались за объедки со стола хозяев. Жослен задремал, сложив руки на огромном животе. Керак ввязался в шумный спор с кем-то, сидевшим за ползала от него.

Де Ридфор глянул в конец стола. На самом краю сидел Раннульф Фицвильям, утвердив локти на столе; перед ним стоял кубок. Де Ридфор увидел, как Раннульф одним глотком осушил его и потянулся через стол к кувшину с вином.

«Вот и отлично, — подумал де Ридфор. — Пей, болван, упейся до бесчувствия, заливай вином свои скудные мозги».

Наблюдая за залом, за бесконечными мелкими стычками, он уже точно знал, как управиться с Раннульфом; норманна погубит его собственный мерзкий нрав. В сущности, весь совет идёт пока очень неплохо. Сытый и довольный, де Ридфор откинулся на спинку скамьи, отодвинувшись от стола.

ГЛАВА 25

Раннульф проснулся в дальнем углу конюшни, под охапкой сена. Он не помнил, как попал сюда; минувшим вечером он упился до беспамятства, и теперь у него трещала голова и ныло в желудке. Он вышел во двор конюшни и окунул голову в жёлоб поилки; он пил ледяную воду, пока у него не раздулся живот, потом его вырвало, потом он снова пил.

И после этой процедуры ему всё ещё было худо. Конюхи и слуги подводили коней к поилке; Раннульф отошёл к стене и попытался собраться с мыслями. Он должен отыскать обратный путь к Богу. Обогнув донжон, он направился к местной часовне.

Часовня была невелика и совершенно пуста, голый пол чисто вымыт, посредине коврик. Свечи не горели. Библия лежала раскрытой посреди алтаря. Раннульф преклонил колени и попытался молиться. Слова не приходили. Ничто не отвечало ему, и он понял, что Бог отступился от него.

   — Святой!..

Застигнутый врасплох, Раннульф вскочил прежде, чем увидел её. Она вошла в боковую дверь часовни, там же, где недавно прошёл он, и теперь стояла у кафедры.

   — Принцесса, что ты здесь делаешь? — пробормотал Раннульф и оглянулся — они были совершенно одни.

Давний жар, забытая похоть охватила его, а обета больше не было.

   — Я хотела поговорить с тобой, — сказала Сибилла. — Мне нужна твоя помощь. — Не ведая, что с ним творится, она шагнула ближе, не сводя глаз с рыцаря. — Я хочу тайно снестись с Саладином.

   — Глаза Господни, — сказал Раннульф. — Ты не знаешь, о чём просишь.

   — Нет, знаю. Я хочу мира. Я хочу, чтобы мои дети жили в Иерусалиме в мире со всеми. Единственный способ достичь этого — договориться с сарацинами.

   — Принцесса, Саладин будет сражаться с нами, пока всех не перебьёт. Или пока сам не издохнет. Но тогда появится другой Саладин.

   — Он уже дважды заключал перемирие; теперь он может заключить и вечный мир. — Захваченная спором, Сибилла шагнула ещё ближе. Сейчас он мог дотянуться до неё. Сквозь тонкий шёлк рукавов он видел её руки, округлые и мягкие. У неё шелковистая кожа...

Вслух Раннульф сказал:

   — Саладин использует перемирие, чтобы готовиться к войне. Мы тоже. Чем дольше перемирие, тем ожесточённее воюют после него.

   — Нет! — воскликнула она резко, повысив голос; Раннульф раздражал её. — Всё, что тебя заботит, — как бы убить побольше народу. Твоя война, твоя священная война — всё, что ты знаешь, всё, чего хочешь. Ты ведь именно поэтому стал тамплиером, верно? Чтобы убивать, не совершая греха?

   — Я покажу тебе, почему я стал тамплиером, — сказал Раннульф. Одной рукой он сгрёб её за плечо, другой за горло и с силой рванул к себе.

Глаза её расширились, зрачки закатились. Тоненько застонав, она попыталась вырваться, но безуспешно, и Раннульф наклонился над ней, потянулся губами к её рту.

Над их головами колокол зазвонил к службе Девятого часа.

Гулкий голос колокола сотряс Раннульфа дрожью. Он выпустил Сибиллу. Повернувшись, он отступил на несколько шагов в полумрак часовни, опустил голову, мучаясь от стыда.

   — Прости, — глухо сказал он.

Он думал, что Сибилла убежит или закричит, позовёт на помощь, но она хрипло проговорила:

   — Не извиняйся. Просто скажи, что сделаешь, как я хочу.

Раннульф поднял глаза и вновь взглянул на неё:

   — Нет. Не сделаю.

Сибилла прижимала пальцы к горлу; после его ответа лицо её исказилось яростью.

   — Ах ты...

Она круто развернулась и вышла из часовни.

Мгновение Раннульф стоял недвижно, мысли его метались. Он едва не взял её силой. Она пришла просить его о помощи, а он набросился на неё, как волк на беззащитную овечку. Удары колокола сотрясали воздух. Раннульфу казалось, что его разорвали на тысячу кусочков. Он не мог молиться, он не имел права находиться в этом месте. Раннульф покинул часовню.

   — С тобой всё в порядке? — спросил Ги. — Ты какая-то растрёпанная.

Сибилла без сил опустилась в высокое кресло рядом с ним:

   — Всё в порядке.

Под столом его рука украдкой нашарила её колено.

   — Как поживает моя сладенькая? — Он имел в виду Жоли.

   — О, прекрасно. — Сибилла окинула взглядом зал, мечтая о том, чтобы он замолчал.

Знатные гости дожидались, пока она и её муж займут свои места; теперь они разбрелись по залу, рассаживаясь. Справа Керак, развалившийся в кресле, уже ревел, требуя вина; Жиль стоял за его креслом, чтобы прислуживать ему. Дядя Жослен сидел по левую руку от Ги, а за ним — де Ридфор, утиравший рот салфеткой.

Взгляд Сибиллы скользнул мимо маршала, к дальнему концу стола, где сидел на скамье Раннульф Фицвильям. Он пил и не смотрел на неё; как всегда, он опустил взгляд в своей ложной монашеской гордыне. Сибилла ненавидела его за то, что он отказал ей, за то, что напал на неё. Горло у неё всё ещё ныло; ей пришлось обмотать головной накидкой подбородок, чтобы прикрыть синяк, но Ги, конечно, потом заметит его, и ей снова придётся лгать.

Если она расскажет правду, Ги позаботится о том, чтобы тамплиер полной мерой ответил за свой проступок.

Кожа у неё на лице стянулась. Какого же она сваляла дурака, решив, что сумеет заручиться помощью Раннульфа.

Ладонь Ги сжала её колено.

   — Что случилось?

Сибилла покачала головой:

   — Ничего.

   — Думаю, тебе всё же лучше держаться подальше от этих сборищ. — Он взмахом руки обвёл зал. — Смахивает на казармы.

Сибилла что-то пробормотала. Вдруг ей до смерти захотелось вернуться в тишину и уют своей комнаты, чтобы Алис прислуживала ей и болтала, а Жоли изливала на неё свою безграничную любовь. Слуги разносили блюда. Она и Ги ели из одной тарелки, и он подсовывал ей лучшие кусочки мяса, ломал для неё хлеб и пододвинул ей кубок, прежде чем выпить самому.

Сибилла прижалась к нему, благодарная за это выражение чувств.

   — Ты так добр ко мне, милый. Ты ни в чём мне не отказываешь.

   — Ты никогда не доводишь до этого. — Ги поцеловал её в лоб.

Керак и Жослен громко спорили через стол. Подавшись вперёд, чтобы его слова были слышны Ги и Сибилле, Волк орал:

   — Сарацинские клинки гнутся, точно плеть, и держат удар лучше наших!

   — Не меч выигрывает битву, а рука, которая его держит, — ответил Жослен. Растянувшись на скамье, он принял у пажа кубок с вином. Он так наелся, что уже не мог сидеть прямо.

Керак утвердил локти на столе:

   — А всё же добрый меч никогда не помешает. Не хотел бы оказаться перед врагом только с палкой или камнем в руке.

   — Мне доводилось видеть, как люди сражались палкой не хуже, чем мечом, — вдруг вмешался в разговор де Ридфор. — Я согласен с милордом графом: побеждает человек, а не оружие.

   — Ну вот ещё! — хохотнул Керак. — Поставь человека с палкой против человека с мечом — и посмотрим, кто победит.

   — Мои люди, — сказал де Ридфор, — наводят порядок на улицах Иерусалима шестами и весьма ловко обращаются с ними. Я без всяких колебаний выставил бы любого из них, милорд, против любого твоего мечника.

Ги огляделся. Разговор за столом притих; все почуяли вызов, все жаждали поединка. Керак и де Ридфор смотрели друг на друга, и на лице маршала появилась усмешка, скользкая точно масло.

   — Собственно говоря, милорд, — сказал он, — я готов хоть сейчас поставить на моего Раннульфа против твоего Жиля.

У слушателей вырвался восторженный вопль. На дальнем конце стола Раннульф, упорно глядевший в пол, наконец поднял голову.

   — Мы не должны драться ради развлечения, — сказал он. Голос у него был нетвёрдый; Сибилла поняла, что он пьян.

Де Ридфор едва глянул на него:

   — Я приказываю тебе.

   — Да он выкручивается, маршал, разве не видишь? — проревел Керак. — Он знает, что ему не выстоять. — Волк обернулся, глянул на стоявшего за креслом Жиля.

   — Он выстоит, — сказал де Ридфор. — Принесите ему шест.

Жиль сказал:

   — Тогда устроим испытание.

Он шагнул к столу, там, где сидел его отец, вспрыгнул на стол и, пройдя между блюд и кубков, соскочил на пол с другой стороны. Слуги шарахались от него. Он выхватил меч и, шатаясь, пошёл по залу, размахивая мечом направо и налево, а сидевшие за столами вопили и хлопали в такт его движениям. Сибилла вновь глянула на Раннульфа.

Он сидел неподвижно, с мрачным лицом, неотрывно следя за Жилем; потом повернулся и одарил де Ридфора таким взглядом, что Сибилла беззвучно прошептала: «Господи!» Ги обнял её. В зал вошёл слуга с шестом, шести футов длиной и толщиной с её запястье; Раннульф встал, обогнул стол и вышел на середину зала.

Жиль отступил от него на несколько шагов, выставив меч в правой руке и отведя вбок левую. Зрители притихли так, что Сибилла слышала потрескивание огня в большом очаге. Раннульф взял у слуги шест, перехватил его посередине одной рукой и пару раз стукнул по выстланному соломой полу. Взгляд его не отрывался от Жиля.

   — Ставлю сто микелей на меч, — сказал Жослен. — Тамплиер едва стоит на ногах.

   — Раннульф, конечно, староват, — негромко заметил де Ридфор, — но я видел, как он дерётся палкой: в этом ему нет равных.

Сибилла остро глянула на него. Она знала, что маршал ненавидит Раннульфа.

   — Ставлю на шест, милорд граф, — сказал Ги.

Керак хлопнул ладонью по столу:

   — Может, дама объявит начало поединка?

   — Нет, — резко, не задумываясь бросила Сибилла, и мужчины вокруг рассмеялись.

   — До чего ты обидчива, дорогая, — сказал Ги. — Хочешь уйти?

Сибилла взглянула на двоих мужчин посреди зала — они кружили друг напротив друга, шаг за шагом. Волосы у неё встали дыбом.

   — Нет, — сказала она.

Керак вновь грохнул кулаком по столу:

   — Ну и отлично. Начали!

Жиль тотчас бросился в атаку, размахивая мечом; лезвие рассекло воздух. Раннульф увернулся от удара. Теперь он держал шест обеими руками, наискось прикрывая тело. Жиль вновь бросился на него, и снова Раннульф увернулся, скользнув влево, и меч бесполезно рассёк воздух между ними. Жиль перестал ухмыляться:

   — Он не хочет драться!

   — Чёрт бы тебя подрал! — прорычал Керак. — Покончи с ним!

Жиль метнулся в атаку, выставив перед собой меч. Раннульф отступил, уворачиваясь от клинка, сунул шест между колен Жиля и рывком сбил его с ног. Зрители захохотали. Жиль приземлился на зад и тут же вскочил с побагровевшим лицом.

Сибилла откинулась в кресле, прикрывая ладонью усмешку. Зрелище униженного Жиля доставляло ей наслаждение. Неподалёку от неё бешено взревел Керак:

   — Прикончи его! Прирежь ублюдка!

Перехватив меч обеими руками, Жиль нанёс серию стремительных ударов, целясь в голову Раннульфа; вновь и вновь взлетал шест, отражая клинок. Он парировал удары так ловко, что меч не мог ни разрубить, ни переломить шеста. Затем Жиль зазевался, и шест с силой ткнул его в живот, отчего беловолосый рыцарь сложился пополам. Пока он корчился, беспомощно хватая ртом воздух, Раннульф обошёл его и шестом плашмя ударил его по заду.

Сибилла выпрямилась в кресле и захлопала. За столами хохотали. Сдавленно зарычав от боли, Жиль неверным движением поднялся на ноги. Как разъярённый бык, он бросился на обидчика — тут же получил шестом в грудь. Рука его упала. Шатаясь, он отступил к краю стола и привалился к нему.

Раннульф опустил шест. Он направился к своему месту, и под всеобщий восторженный рёв и хлопки Ги повернулся к Жослену и, сияя от удовольствия, напомнил:

   — Моя сотня микелей.

Жослен с добродушным видом повернулся к нему, хотел что-то сказать, но тут Жиль взмахнул мечом и вновь бросился на Раннульфа, повернувшегося к нему спиной.

Сибилла яростно вскрикнула, привскочив из кресла. Зрители завопили. Предупреждённый этими криками, Раннульф дёрнулся, и лезвие меча прошло в дюйме от его локтя и с силой вонзилось в стол. Раннульф рывком развернулся. Шест взлетел в его руках; одним ударом он выбил меч из руки Жиля и набросился на него, молотя по голове и рёбрам. Шест так и мелькал в воздухе. Под градом ударов Жиль рухнул на пол и скорчился, обеими руками прикрывая голову.

Керак, вскочив с места, пронзительно вопил, приказывая сыну встать и драться. Другие зрители попросту кричали, срывая горло. Ладонь Сибиллы заныла; принцесса опустила взгляд и с изумлением увидела, что её пальцы сжались в кулак, словно это она дралась там, на середине зала. Пронзительная боль вдруг расколола голову; сердце бешено колотилось.

   — Вот это работа! — воскликнул Ги.

   — Он — тамплиер, — с нескрываемым довольством заметил де Ридфор.

Раннульф вернулся к своему месту за столом. Люди, мимо которых он проходил, что-то кричали, тянулись похлопать его по плечу, пожать руку; он не обращал на них никакого внимания. Дойдя до места, он сел и привычно опустил глаза. Жиль на четвереньках уполз прочь и незаметно вернулся за кресло своего отца.

Ги обернулся, сделал знак пажу:

   — Подай тамплиеру лучшего вина, что у нас есть, и передай ему моё восхищение.

Керак развернулся, с ненавистью глянул на сына:

   — Трухлявый пень! Ты не в силах даже побить старика с палкой!

Сибилла медленно разжала кулак. Она неотрывно смотрела на середину зала: там, на соломе, забытый всеми, валялся меч.

Стало быть, и в ней была эта жажда крови. Она почувствовала это, следя за поединком, за грубой красотой и мощью боя. Внезапно она с убийственной ясностью осознала, как трудно будет добиться мира. Грудь её стеснилась; она вспомнила, как, пылая праведным гневом, кричала на Раннульфа, как будто лучше его понимала, что к чему.

А что она вообще понимает?.. Сибилла повернулась к Ги:

   — Я хочу подняться к Жоли.

Рука мужа крепче обвила её плечи.

   — Я провожу тебя.

Он обернулся и махнул пажу. Как быстро он выучился истинно королевским манерам; каждый его жест теперь был жестом короля. Сибилла подумала, что Ги куда больше нравился ей таким, каким она встретила его впервые, — в потёртом камзоле, без жемчужины в ухе. Она многое узнала сегодня, слишком многое. Когда она встала, все мужчины в зале поднялись, и Сибилла, пройдя среди них, направилась в спасительные стены своей комнаты, где ждала её дочь.

Раннульф ушёл в конюшню, чтобы позаботиться о своём коне, и там его перехватил Жиль с несколькими своими людьми. Они напали на него без предупреждения, но выбрали неудачное место, слишком узкое и тёмное, где только путались друг у друга под ногами, и Раннульф сумел продержаться в схватке настолько, чтобы наполовину воткнуть кинжал в грудь Жиля.

Другие оттащили его и увидели, что он сделал. Вдруг они прекратили его бить. Двое удерживали его за руки, остальные подошли к Кераку.

Глаза Волка были налиты кровью. Он увидел сына, опустился около него на колени, ощупал рану и понял, что сын мёртв. Тогда он встал и подошёл вплотную к Раннульфу.

Руки Раннульфа были вывернуты за спину. Он взглянул в лицо Керака и сказал:

   — Их было шесть, Волк. Не забудь об этом.

Керак выхватил кинжал:

   — Где де Ридфор? Скажите ему, что я сейчас прикончу этого мерзавца!

   — Де Ридфор куда-то ушёл, — ответил один из рыцарей. — Потому мы и знали, что этот будет один.

   — Валяй, Керак, — сказал Раннульф. — Прикончи меня. Де Ридфор хочет моей смерти. Он втравил меня во всё это; ты только исполнишь его желание.

Керак отдёрнул руку. Длинное стальное лезвие влажно блеснуло в темноте. Желудок Раннульфа стянулся тугим узлом.

   — А я могу это сделать? — спросил Керак.

   — Ах ты трус, — проговорил Раннульф.

   — Он офицер Храма, — сказал кто-то из рыцарей. — двести братьев будут мстить за него. Тебе надо получить согласие де Ридфора, иначе мы будем воевать с тамплиерами до конца своих дней.

Керак развернулся и ударил Раннульфа по лицу кулаком, в котором была зажата рукоять кинжала.

   — Найдите де Ридфора. — Он отвёл руку и вновь изо всей силы ударил Раннульфа.

Раннульф моргал, пытаясь прийти в себя; он лежал ничком на полу, руки скручены за спиной и онемели до самых плеч. Голова ныла. Он гадал, сколько времени лежал без сознания и сколько ему ещё осталось жить.

Под ним был дощатый пол. Вокруг топали и шаркали сапоги тех, кто пленил его. Они что-то делали, но он не мог разглядеть что. Кроме сапог он видел только стены тесной клетушки, увешанные оружием. Оружейная.

Раннульф закрыл глаза. Голова раскалывалась от боли, руки ныли; каждый вздох отдавался болезненной судорогой в груди. Что-то сломано. Он хотел, чтобы его убили сейчас, прежде чем решат забавы ради переломать ему все кости.

Он хотел, чтобы его убили, но боялся умирать.

   — Очнулся, — сказал кто-то над его головой, сопроводив слова увесистым пинком по бедру.

   — Отлично. Старик хочет послушать, как он будет кричать.

   — Знаешь, никогда прежде мне так не нравился Жиль.

Раздался смех, и снова кто-то пнул Раннульфа. Он лежал неподвижно, сцепив зубы, чтобы из горла не вырвался стон. Они скоро убьют его, и он отправится в ад. Он снова вернулся в то время, когда не знал Бога, когда творил зло ради развлечения — и теперь он будет умирать вечно. Ледяной ужас накрыл его с головой; он прикусил язык и ощутил во рту вкус крови.

Его схватили за плечи, рывком подняли, почти поставив на ноги, и развернули. Теперь он увидел, чем они заняты. Они выпилили в полу дыру, которая вела в яму под оружейной. Сейчас его столкнут в эту яму. Раннульфа охватило безумие. Он закричал и начал отбиваться — яростно и безнадёжно. На него обрушился град ударов. Хохоча, пинаясь и сыпля ругательствами, они подтащили его к дыре и головой вперёд столкнули вниз.

В это утро Сибилла спала допоздна; когда она проснулась, обнимая одной рукой малышку, Ги уже уехал — снова отправился на охоту. Алис распоряжалась слугами, которые накрывали для них завтрак — груши, хлеб и кислое молоко.

   — Что за ужасное место, — пожаловалась она. — Теперь только и говорят о том, что кого-то будут вешать.

   — Вешать? Кого? — Сибилла села. Девочка обмочилась, и принцесса переложила её на покрывала и послала одну из служанок за чистой одеждой.

   — Какого-то тамплиера, — ответила Алис. Присев к столу, она разломила булку. — Ждут только, когда вернётся другой тамплиер, чтобы получить его дозволение. Ненавижу этих людей. Ненавижу Керака.

   — Я тоже от него не в восторге, — медленно сказала Сибилла. Служанка уже стояла рядом, готовясь забрать грязную одежду и подать чистую; Сибилла принялась распелёнывать малышку. — Пошли кого-нибудь узнать, где держат этого тамплиера.

   — Не хочется мне это делать, — сказал Жослен. — Керак взъярится, как бешеный барсук, если решит, что ты встала ему поперёк дороги.

Сибилла взяла его под руку. За ними шли два Жосленовых рыцаря. Впереди капитан Жослена, выехав в ворота, галопом скакал по дороге в деревню, чтобы собрать остальную свиту Жослена и привести её в Монжисор.

Сибилла надеялась, что их вмешательство не понадобится. Ладони у неё вспотели, и она всё время откашливалась.

   — Монжисор — мой замок, дядя. Керак не имеет права распоряжаться здесь. — Сделать это будет трудно, может быть, даже невозможно. — Что будет с нами, если мы станем ему попустительствовать? Кто тогда будет хозяином?

Жослен повернул к ней голову и моргнул.

   — Да, — сказал он. — Знаю.

Он поманил к себе рыцарей, шедших сзади, и послал их проверить дверь сторожки. Жослен с Сибиллой остановились в ярде поодаль, наблюдая за ними.

Дверь была заперта изнутри.

   — Стучите, — сказал Жослен, и один из рыцарей что есть силы стукнул кулаком по двери. Наконец дверь чуть приотворилась.

   — Откройте милорду графу Одесскому! — потребовал рыцарь.

   — Милорд Керак велел мне никого сюда не впускать, — ответили из-за двери.

   — Откройте милорду графу Одесскому! — повторил рыцарь.

Сибилла повысила голос:

   — Здесь хозяйка я, а не Керак; впустите нас!

За дверью ничего не сказали, но и не закрыли её, и через секунду Жослен тяжело шагнул вперёд.

   — Впустите меня! Немедля!

Дверь распахнулась. Жослен вошёл в сторожку, за ним следовала Сибилла; два рыцаря остались снаружи.

Втроём, включая и стражника, они почти заполнили тесную клетушку оружейной, которая стала ещё теснее из-за зиявшей в полу дыры — железный люк, прикрывавший её, был слегка сдвинут.

Рыцарь Керака прижался спиной к стене, глаза его побелели.

   — Милорд, — сказал он, — я должен исполнять приказ.

Жослен кивнул на дыру в полу:

   — Он там?

   — Милорд...

   — Вытащи его.

Стражник медлил, тяжело сглатывая. Жослен вскинул голову. Всю его жизнь ему подчинялись беспрекословно; неповиновение стражника разъярило его.

   — Вытащи его! — оглушительно рявкнул он.

Сибилла услышала во дворе быстрые шаги, которые приближались к сторожке. В горле у неё пересохло. Она отступила к стене, прижавшись спиной к груде раскрашенных щитов, и скрестила руки на груди. В комнату ворвался рыцарь в цветах Керака.

Вначале он увидел только стражника, который опустился на колени около дыры, собираясь спуститься вниз.

   — Что ты делаешь, дурень? — гаркнул он, но тут увидел Жослена — и так и застыл, вскинув голову и уперев кулаки в бока. И тут в комнату вошёл Керак.

Стало совсем тесно, и рыцарь Керака попятился за дверь. Волк ожёг Жослена враждебным взглядом:

   — Что тебе здесь нужно?

Стражник, уже спускавшийся в дыру, замер в ожидании приказа.

   — Ты перехватил через край, — сказал Жослен и повернулся к стражнику: — Спускайся вниз и вытащи его.

   — Он убил моего сына, — сказал Керак.

У Сибиллы так пересохло в горле, что она боялась, что не сумеет заговорить.

   — Это мой замок. Ты не можешь никого здесь судить. Я одна здесь судья.

Керак резко повернул к ней голову. Его зелёные глаза горели хищным огнём.

   — Не наживай себе врага, женщина. — И прошипел, как змея, обращаясь уже к Жослену: — Этого я тебе не забуду, Эдесса. Берегись.

   — Пусть она рассудит дело, — сказал Жослен. — Здесь. Немедленно. — Он взглянул на дыру, из которой снова высунулась голова стражника, затем перевёл пристальный взгляд на племянницу: — Сибилла?..

Она кивнула. Она стояла, обхватив себя руками за плечи, словно это могло её защитить. От близости мужчин трудно было дышать. Из дыры в полу несло гнилью, затхлой водой и испражнениями. Стражник, став возле неё на колени, выволок на пол тамплиера — полубесчувственного, со связанными за спиной руками. Его чёрные, коротко остриженные волосы слиплись от крови.

   — Что произошло? — спросил Жослен.

   — Он убил моего сына, — повторил Керак. — Спроси его. Он подтвердит.

Жослен несильно ткнул носком сапога лежащего тамплиера:

   — Ты нас слышишь?

Человек застонал. Его руки зашевелились в путах. Керак вытянул вперёд голову, хищно оскалив зубы.

   — Это был его кинжал. Он признался.

   — Кто был там? — спросила Сибилла. — Кто это видел?

   — Никто, — ответил Керак, бросив на неё хитрый торжествующий взгляд. — Только убийца, мой сын и его люди.

   — О да! Разумеется, после вчерашнего вечера Жиль не решился бы даже подойти к нему в одиночку. — Сибилла переступила с ноги на ногу. — Итак, они напали на него все разом, все на одного. Я считаю, что он невиновен.

   — У женщин нет рассудка! — взревел Керак, воздевая руки к потолку. Свиные блестящие глазки впились в неё ненавидящим взглядом. — Думаешь, ты победила? Думаешь, победила?

Клочья белой пены срывались с его губ. Он круто развернулся и шагнул к двери.

   — Где мои люди? — донёсся с порога его рёв.

Жослен мрачно взглянул на племянницу.

   — Всё это прекрасно, — сказал он, — но что ты собираешься делать теперь, Сибилла? Его уже едва не прикончили; стоит нам уйти, и они довершат дело.

Раннульф на полу шевельнулся. Он перекатился, и Сибилла поспешно отступила от него. Высунувшись из двери, она выглянула в ворота.

С дороги во двор въезжали несколько всадников. Рыцари Жослена. За ними спешили другие — их всё прибывало, они уже заполнили весь двор. Сердце её воспряло. Да, это должно получиться. Она взглянула на Раннульфа, которому уже удалось подняться на четвереньки:

   — Святой, ты сможешь ехать верхом?

Рыцарь, шатаясь, поднялся на ноги. Обрывки куртки свисали вокруг пояса, рубаха была пропитана кровью. Одной рукой он опёрся о стену, чтобы удержать равновесие, и постоял так, переводя дыхание.

   — Пойду приготовлю ему коня, — сказал Жослен и вышел.

Сибилла повернулась к нетвёрдо стоявшему на ногах тамплиеру.

   — Вот видишь, — сказала она едва слышно, — я плачу свои долги.

   — Я и не знал, что ты мне что-то задолжала. — Он окинул взглядом комнату, что-то выискивая в грудах оружия. Что-то бормоча, он снял со стены потёртые ножны, и Сибилла поняла, что он отыскал свой меч.

Жослен ввалился в комнату:

   — Пошевеливайся, быстро! Конь наготове. Мои люди держат ворота, чтобы Керак не мог пуститься за тобой в погоню, но это ненадолго.

   — Спасибо, мой лорд, — сказал тамплиер.

Он пошёл к двери и, проходя мимо Сибиллы, сказал:

   — Спасибо, принцесса.

На миг их взгляды встретились; потом Раннульф вышел.

Жослен впился взглядом в Сибиллу:

   — Что это значит?

Сибилла улыбнулась ему, вновь уверенно скрестив руки на груди.

   — Не понимаю, о чём ты.

   — Что за долги тамплиеру? Этому тамплиеру? — Глаза Жослена сузились. — Не забывай, ты дочь Агнес.

Снаружи послышался разочарованный вопль. Сибилле показалось, что она слышит звериный рёв Керака.

   — Спасибо за помощь, дядя Жослен, — сказала она. И направилась к воротам, чтобы унять шум.

Раннульф знал, что люди Керака будут искать его на дороге в Иерусалим, а потому свернул к востоку, пробираясь через выветренные скалы, источенные пещерами и древними колодцами. Он ехал безостановочно весь остаток дня и всю ночь, хотя был измотан до предела, и боль в груди проникала всё глубже к сердцу. Спал он мало, и всё время ему грезились чудища, которые поднимались из чёрного адского пламени, грызли и пожирали его.

Он ехал прямо на восток. Когда первый свет забрезжил на краю неба, он натянул поводья, спешился и повернулся лицом в ту сторону, где лежал Иерусалим. Грудь его горела, в голове пульсировала боль; он знал, что умирает. Он опять попытался молиться, просить, чтобы Господь простил его и вновь принял к себе. Опустившись на колени, он молитвенно сложил руки, но не смог выдавить и звука.

Так, обмякнув, и сидел Раннульф посреди песчаной равнины, лицом на запад, к Иерусалиму. За его спиной волной света вставало солнце. И вдруг на него обрушился исполинский оглушительный голос, настолько огромный и совершенный, что его невозможно было слушать только ушами. Всей душой Раннульф внимал этому голосу, и пугающий восторг наполнил всё его существо; на миг ему показалось, что он оторвался от земли.

Миг спустя этот исполинский зов распался на мириады отдельных звуков, на сей раз знакомых и ясно слышимых, — пронзительные трели птиц, свист ветра, шелест терновых зарослей. Вся пустыня оживала навстречу новому дню. Тень Раннульфа протянулась по земле перед ним, подобно стреле, что указывала на Иерусалим. Край неба кипел многоцветьем: синева переходила в зелень и вспыхивала золотом, чтобы раствориться в прозрачном свете дня.

Захваченный этой вспышкой жизни, Раннульф понял, как же глуп он был до сих пор. Господь никогда не оставлял его. Господь наполнял собой мир, Он был повсюду: в земле, в диком свисте ветра, в пылании восходящего солнца; Господь пронизывал его тысячей незримых нитей. Раннульф припал к песку, предавая себя во власть этой безмерной силы, и новый день накатил на него приливной волной света.

После этого он начал быстро поправляться.

ГЛАВА 26

   — Нынче утром я был в Храме, — сказал Фелкс.

   — Видел что-нибудь интересное? — спросил Стефан. Он стоял облокотившись на дверной косяк. Только что он быстро осмотрел тронный зал — перед тем, как юный король спустится для ежедневной аудиенции. Сейчас в зале не было никого, кроме пажей и сновавших с деловым видом слуг. На лестнице, которая вела к двери внизу, уже томились просители, ожидавшие встречи с королём.

   — Кое-что, — хмыкнул Фелкс. — Все считают, что Раннульф не вернётся из Монжисора.

Стефан хмуро взглянул на него:

   — Что это значит?

   — Де Ридфор заманил его в ловушку, — сказал Фелкс. — Никто не говорит этого вслух. Но, как я уже сказал, все считают, что ему конец. — Он подёргал себя за спутанную бороду цвета соломы. — Понс ле Брюн даже спросил меня, кто же теперь будет командовать телохранителями короля.

   — Что?!

   — Он сделал вид, что я не так его понял, но я-то слышал, что он сказал.

Наверху со скрипом отворились огромные двери; рыцари обернулись и посмотрели вверх: из зала вышел камергер и поднял жезл. Он откашлялся, пробуя голос. Стефан подошёл к двери и стал по одну её сторону, Фелкс — по другую. Камергер громогласно объявил о приближении короля; появились два пажа и оруженосец, а за ними, держась прямо и с достоинством, в зал вошёл мальчик. За ним следовала нянька, и замыкал шествие Ричард ле Мен, который отчаянно зевал. Фелкс и Стефан с двух сторон подступили к нему и отвели его в уголок, где можно было поговорить без помех.

   — В чём дело? — спросил Медведь.

   — Святой попал в беду, — сказал Стефан.

   — Гм... — Медведь поднял голову. — Я так и знал, что добром это не кончится.

   — Нам надо отправиться туда и вызволить его, — сказал Стефан.

   — А как же король? — спросил Медведь.

   — Один из нас может остаться при короле. Двое отправятся за Раннульфом.

   — Я-то уж точно поеду, — сказал Медведь. — Если Святой в беде, я хочу быть рядом с ним — он столько раз спасал мою голову, что может теперь считать её своей собственностью.

   — Так или иначе, а без помощи нам не обойтись, — сказал Фелкс. — Вы же знаете, кто собрался в Монжисоре. Кроме этой змеи де Ридфора там ещё и Керак, и его сынок Жиль... — Он осёкся на полуфразе, с отвисшей челюстью уставясь через зал.

Толпа просителей, дожидавшихся на лестнице, протискивалась в зал, чтобы представить королю свои прошения. И за ними, у самой двери, шёл Раннульф Фицвильям.

   — Ну вот, — пробормотал Медведь, — а я-то надеялся поразвлечься.

Стефан хлопнул Фелкса по плечу тыльной стороной ладони:

   — Ну что, признайся, тебе ведь всё это приснилось?

   — Ты думаешь? — проворчал Фелкс. — Погляди на него.

Раннульф наискось через комнату шёл к ним. Фелкс был прав: ему явно пришлось нелегко. Он едва волочил ноги, и вся левая половина лица распухла огромным кровоподтёком. От его куртки остались одни лохмотья. Он подошёл к тамплиерам и окинул их внимательным взглядом.

   — Так-то вы охраняете короля?

   — Что с тобой стряслось? — спросил Стефан. — И где де Ридфор ?

   — Насколько мне известно, всё ещё в Монжисоре, — ответил Раннульф. Он окинул взглядом комнату и снова посмотрел на рыцарей: — Медведь, займи пост у двери. Фелкс, встань возле короля. Я иду наверх — мне нужно выспаться.

Он развернулся и побрёл к двери, протискиваясь через толпу людей, которые слушали короля — тот произносил одну из своих выученных наизусть речей. На пороге Раннульф обернулся.

   — Мыш, — позвал он, и Стефан пошёл за ним.

   — Мы уже собирались отправляться тебе на подмогу, — сказал Стефан на лестнице.

   — Вот ещё! — сказал Раннульф. — Вы должны были оставаться здесь и исполнять мой приказ.

Он медленно поднимался по ступенькам и на лестничной площадке вдруг обмяк, привалился к стене.

   — Помоги мне, — попросил он.

Стефан шагнул к нему, взял руку Раннульфа за запястье и перебросил её через своё плечо.

   — Так что с тобой стряслось?

Почти волоча на себе Раннульфа, он вошёл в комнату и направился к тюфяку под окном.

Голос Раннульфа дрожал.

   — Господь исцелил меня. Господь милосерден.

   — А де Ридфор? — спросил Стефан.

   — Плевать я хотел на де Ридфора, — ответил Раннульф и тяжело рухнул на тюфяк. — Разбуди меня, если что-нибудь случится.

Он дёрнул из-под себя одеяло, кое-как натянул его на ноги и мгновенно уснул.

   — Но ведь если он умрёт, не достигнув четырнадцати лет, корону получит Триполи. Разве не так?

   — Это всего лишь хитрый ход Прокажённого, чтобы обеспечить мальчишке защиту. На самом деле, если он умрёт до совершеннолетия, корона будет принадлежать всякому, кто сможет её удержать.

   — И Триполи может оказаться этим «всяким» так же легко, как мы.

   — Или мы — так же легко, как Триполи.

   — У мальчика слабое здоровье.

   — И всё же он только мальчик. Мне недостаёт духа даже помышлять... — Жослен покачал головой. — Племянница права. Нельзя допускать, чтобы крестовый поход превращал нас в убийц. Взгляните только, во что превратился Керак.

Он качнул головой через зал, к высокому столу. За ним теперь не сидел никто, кроме Керака; принцесса пришла и скоро удалилась, Ги де Лузиньян ушёл вместе с ней. Все остальные бродили по залу, вели беседы и доедали остатки ужина, готовясь скоро отойти ко сну.

Керак в одиночестве сидел за столом, сцепив перед собой руки; взгляд его остекленел.

Де Ридфор что-то проворчал. Его замысел с треском провалился. Он уже выслушал эту историю много раз, но до сих пор она лишала его присутствия духа.

   — Да простит меня Господь за то, что я привёз сюда убийцу Жиля, — проговорил он, осеняя себя крестом.

   — По мне, так Жиль — невелика потеря, — отозвался Жослен.

Де Ридфор вполголоса пробормотал извинение и пошёл через зал, огибая столы. Раннульф где-то бродит, живой и на свободе. У маршала зачесалось между лопатками. Он подошёл к Кераку и положил руку на плечо старика:

   — Я буду молиться, мой лорд, за тебя и твоего сына.

Пальцы Керака стиснулись в кулаки.

   — Мне нужен сукин сын, который убил Жиля. Ты отдашь мне его?

Де Ридфор уселся на скамью рядом с ним:

   — Он уже был у тебя в руках, и ты упустил его.

Керак стукнул кулаками по столу:

   — Он был моим единственным сыном! Моим единственным ребёнком! Пускай он родился вне брака и с бараньими мозгами своей матери, но всё равно...

   — Прими моё сочувствие, — сказал де Ридфор. — Я помолюсь за него.

Он был рад смерти Жиля — Керак лишился самого верного и ревностного своего командира. Де Ридфор был доволен, что убрал Жиля с дороги.

   — Тебе следовало разобраться с Раннульфом, пока он был в твоих руках.

   — Я убью его, — упрямо проговорил Керак.

   — Вначале убей мальчишку-короля. Раннульф отвечает за него. Ты снова превратишь его в бесполезного мужлана — каковым он, по сути, и является.

   — Это на пользу Триполи.

   — Вот именно. Смерть короля на пользу Триполи, его и объявят виновником. — Де Ридфору пришёлся по вкусу этот замысел, у которого было много положительных сторон. — Никто не станет возражать, когда мы возведём на трон принцессу. Быть может, мы даже сумеем обвинить Раннульфа в том, что он помогал убить короля.

Он зашёл слишком далеко. Керак шевельнулся на скамье и одарил его хмурым взглядом.

   — Глаза Господни, ты весь в узлах, точно сеть. Уходи. Мой сын мёртв. Сейчас я не могу думать ни о чём другом; уходи.

И де Ридфор ушёл. В зал вернулся, уже в одиночестве, Ги де Аузиньян, и маршал тамплиеров отправился потратить на это ничтожество ещё толику своих душевных сил.

Через несколько дней совет в Монжисоре был окончен, и де Ридфор вернулся в Иерусалим. Не успев проехать через Давидовы Врата, он уже услышал от стражников, что Раннульф вернулся в цитадель. Де Ридфор решил помалкивать — пускай тот сам приступит к нему с угрозами и враждебными выпадами.

Раннульф не явился. Через несколько дней де Ридфор слегка встревожился и по какому-то пустячному поводу отправился в цитадель, чтобы лицом к лицу встретиться с Раннульфом и вынудить его действовать.

Но Бодинет был болен, и к нему никого не допускали, а его телохранители находились при нём. Дверь в тронный зал была закрыта, и камергер никого не допускал дальше нижней лестничной площадки; на лестнице и во внутреннем дворе растущая толпа ожидала возможности увидеть короля.

На Крещение в Иерусалиме был объявлен Великий Сбор, на котором должны были выбрать нового магистра. Де Ридфор предвидел неприятности; он должен был ещё до сбора узнать намерения Раннульфа. Маршал уже подсчитал голоса. Агнес дала ему деньги, чтобы купить тех, кто был склонен прислушиваться к такого рода аргументам. Других он склонял на свою сторону любыми действенными методами. Он знал, что, если всё пойдёт как надо, победа будет за ним.

И только Раннульф мог всё испортить. Страх охватывал де Ридфора, как лихорадка. Он пошёл к Жильберу и уговорил сенешаля вызвать Раннульфа на допрос.

У него был превосходный повод. Он сказал:

   — Раннульф убил Жиля из Керака и должен быть наказан за это преступление.

Жильбер послал сержантов в цитадель, однако заметил:

   — Насколько я слыхал, Жиль первым набросился на него, да ещё с подмогой, и всё же Святой с ним управился.

   — Ну так не вызывай его, — сказал де Ридфор.

Жильбер усмехнулся ему, искалеченной рукой поглаживая бороду. Маршал продолжал:

   — Керак поклялся отомстить. Если мы не свершим правосудие, может пострадать весь Орден.

Вскоре сержанты вернулись — без Раннульфа.

   — Он сказал, что исполняет свои обязанности и придёт, как только сможет.

   — Обязанности! — взорвался де Ридфор. — У него лишь одна обязанность — служить Ордену! — Теперь он был уверен, что Раннульф замышляет против него, и стал кричать на Жильбера: — Пусть его доставят силой! Он оскорбил нас, он нарушил приказ!

   — Милорд маршал, — сказал Жильбер, — он же сказал, что придёт, когда сможет. Будь посдержанней. — И он так явно был доволен расстройством планов де Ридфора, что маршал тотчас взял себя в руки и больше об этом деле не заговаривал.

Начались зимние дожди. Миновало Рождество; в Храм прибыли офицеры из других дружин, и начался Великий Сбор.

Вначале де Ридфор с облегчением думал, что Раннульф вообще не явится на Сбор. Но когда трапезная уже наполнилась офицерами и в высоком полумраке стоял неумолчный гул голосов и топанья ног — точь-в-точь в конюшне, — он увидел, что на левом фланге первой шеренги как ни в чём не бывало стоит черноволосый норманн.

Де Ридфор мгновение в упор смотрел на него, добиваясь ответного взгляда, но Раннульф, как всегда, смотрел себе под ноги.

Сбор призвали к порядку, произнесли молитву и объявили начало выборов. С самого начала было ясно, что реальные шансы на успех только у двоих — де Ридфора и Жильбера Эрайя. Всё это время Раннульф стоял, опустив глаза и сложив руки на рукояти меча — и молчал.

Началось голосование — голосовали согласно званию, первыми старшие офицеры. Один за другим они произносили имя де Ридфора, и маршал уже чувствовал себя почти магистром Храма. Хотя он трудился для этого многие годы и сделал всё, чтобы наверняка обеспечить себе успех, — сейчас, когда мечта сбывалась, у него сладко кружилась голова от приятного удивления, как если бы удача пришла к нему совсем нежданно.

Наступила очередь Раннульфа. Норманн поднял голову и на сей раз прямо взглянул на де Ридфора — лицо его почернело от злобы.

   — Нет сомнения, де Ридфор, что ты выиграешь эти выборы, — сказал он. — Но я буду голосовать за Жильбера Эрайя, и не потому, что он мне нравится, не потому, что лучше его магистра не найти, — я лучше его. Но выбор между ним и тобой, а я скорее проголосую за паршивую дворняжку, чем за тебя, де Ридфор.

Он опустил глаза и больше не сказал ничего. Де Ридфору стало жарко, словно его сунули в горн. Он знал, что все смотрят на него; он чувствовал себя так, словно его прилюдно высекли плетьми. И он даже не мог нанести ответный удар. Стычка с Раннульфом была бы сейчас слишком рискованна. Ему пришлось промолчать и ждать, пока не выскажутся оставшиеся офицеры, — так он оказался унижен в миг своего торжества.

Собрание закончилось, и тамплиеры гуськом направились к выходу. Де Ридфор рассчитал время и сумел оказаться у двери одновременно с Раннульфом.

   — Ты мне заплатишь за это, — прошипел он.

Раннульф лишь рассмеялся ему в лицо и шагнул за порог трапезной. Во дворе его поджидал Стефан л'Эль с лошадьми. Де Ридфор смотрел им вслед, и во рту у него пересохло. Уверенность Раннульфа пугала его. Во всём этом есть нечто, чего он не знает, и он не посмеет ничего предпринять против Раннульфа, пока не выяснит, в чём дело. Двое рыцарей уже скакали по мощёным плитам, направляясь к воротам в город. Де Ридфор напомнил себе, что он их магистр, магистр Храма, величайшего в мире войска; он не должен склоняться ни перед одним человеком в мире, кроме Папы. И всё же колени у него ослабли. На следующий день он поскакал в Наблус, где был двор Жослена де Куртенэ, и уговорил опекуна короля перевезти Бодинета и его телохранителей из Иерусалима на север, в Акру, — ради здоровья мальчика.

ГЛАВА 27

   — Превосходная работа, — сказала Агнес. — Твой отец гордился бы тобой.

Прикрыв глаза ладонью, она смотрела на фронтон часовни, стоявшей среди тёмных кипров Масличной Горы.

   — Статуи просто великолепны.

   — Помню, я приходила сюда ещё ребёнком, — сказала Сибилла. — Когда стояли одни только стены. Я всё боялась, что младенца Иисуса намочит дождь.

Алис, стоявшая рядом с ней, засмеялась.

Выстроенная из розового камня, в новом французском стиле, часовня казалась больше, чем была на самом деле. Начал её строить ещё отец Сибиллы, брат продолжил строительство; теперь Сибилла завершала его, получая от этого занятия огромное удовольствие. Вот он, думала она, настоящий труд королей.

Портик часовни прятался под заострёнными арками; над ними в камне была череда ниш. Позднее в этих нишах встанут статуи. Первая уже была на месте — архангел с мечом и злобный поверженный дьявол у его ног. От изгиба крыльев до кончика меча ангел был безупречным воплощением силы, в то время как дьявол был расплющен, словно лягушка, лицо искажено, язык высунут наружу.

   — Вот красивая статуя, — заметила мать.

   — Ангел напоминает мне де Ридфора, — сказала Сибилла.

Мать засмеялась:

   — О да, верно. То-то он был бы счастлив, если б узнал.

«Но дьявол, — подумала Сибилла, — напоминает мне Раннульфа».

Она опустила глаза. Вдоль портика, в клубах белой пыли рабочие поднимали леса, чтобы поместить на место в нише следующую статую. Это был молящийся пилигрим, который склонил голову над сложенными для молитвы руками.

За спиной Сибиллы разнёсся пронзительный визг:

   — Мама!

Она обернулась, и на сердце у неё посветлело: через двор, заваленный грудами камня и брёвен, ковыляла к ней дочь.

   — Мама, вот!

Спутанные кудри Жоли блестели как золото, грязное личико сияло. В ладонях она несла пригоршню хорошеньких камушков; Сибилла склонилась над ними, восторгаясь каждым по отдельности. Подняв голову, она увидела, что по двору к ней идёт Ги. Он улыбался; лицо его было лицом взрослого ребёнка. Сибилла помахала ему рукой и подняла Жоли на руки.

   — Баба, — сказала Жоли и протянула бабушке замурзанные ладошки со своими сокровищами.

   — Знаешь, — сказала Агнес, — они перевезли бедного Бодинета в Акру.

Ги подошёл к ним, вскинул голову, оглядывая часовню.

   — Недурно, — заметил он. — Статуи весьма милы.

Он говорил так из вежливости: подобные вещи его не интересовали. Взгляд его тотчас обратился в сторону Иерусалима, на гору напротив. Сибилла обещала утром поехать с ним на охоту, чтобы можно было весь сегодняшний день посвятить часовне.

   — Как я уже сказала, Бодинет в Акре, и я собираюсь навестить его. Я думала, может быть, ты захочешь поехать со мной.

   — Я? — переспросила Сибилла, застигнутая врасплох.

Ги повернул к ним голову:

   — Акра? Разве там не хозяйничает Триполи? Она не может ехать туда.

   — Король болен, — сказала Агнес. — Может, даже очень болен.

Сибилла обернулась, взглядом подозвала Алис и передала ей Жоли.

   — Всё равно она не может поехать в Акру, — сказал Ги. — Я ей запрещаю. — Он произнёс эти слова важным голосом, исходившим, казалось, из самого нутра.

Сибилла глянула на мать; их взгляды встретились, и по этому невидимому мостику пробежало невысказанное послание.

   — Пожалуй, нам пора возвращаться, — сказала она вслух. Агнес улыбнулась дочери:

   — Да, пожалуй, пора.

В Акре король жил во дворце, называвшемся Борегар, в северной части города. Агнес направилась туда вместе с графом Триполи, который как раз гостил в городе, и знакомым лекарем, знаменитым евреем, которого называли Филиппом из Акры.

Дворец охранялся строго, словно во время войны; у каждой двери, у каждых ворот их останавливали. Наконец они прошли в сад на задах дворца. Здесь их остановил ещё один стражник, на сей раз тамплиер с медно-рыжей бородой, который не позволил им пройти дальше, но послал сообщить об их прибытии.

Внук прибежал быстро, лицо его сияло.

   — Бабушка!

Он подошёл к рыжебородому рыцарю и взял его за руку.

   — Бабушка, это мой друг Мыш. Он рыцарь-тамплиер, он очень храбрый и замечательный.

Агнес подняла глаза на рыцаря:

   — Рада нашей встрече, сэр Мыш. Что за лестные похвалы!

Рыцарь улыбнулся ей. У него были синие глаза, и держался он с подкупающим изяществом.

   — Благодарю, госпожа моя, — сказал он. — Королю нравится восхвалять меня.

Король, по сути, висел на его руке, и рыцарь стоически терпел такое обращение.

Из сада подошёл ещё один тамплиер, и мальчик мельком глянул на него.

   — А это Святой. Он командир моих телохранителей.

Второй рыцарь не обладал изящными манерами первого. Он уставился себе под ноги и что-то пробормотал. Тут в разговор вступил Триполи, обратившись ко второму тамплиеру:

   — Я посылал за тобой ещё месяц назад. Ты так и не явился.

   — Моя обязанность — охранять короля, — сказал черноволосый рыцарь. — Я сказал, что появлюсь, когда сумею. — В голосе его прозвучало раздражение. У него были угольно-чёрные волосы и борода, а одежда выглядела так, словно он в ней спал. Агнес заметила, что этот рыцарь нравится её внуку гораздо меньше первого; когда черноволосый рыцарь заговорил, мальчик заметно притих и подвинулся ближе к рыжему Мышу.

   — Тогда вот что я скажу тебе, Раннульф, — продолжал Триполи, — покуда я в Акре, хозяин города — я. Не причиняй мне хлопот.

Рыцарь слегка поднял голову. Глаза его были тверды и бесстрастны, словно камни.

   — Я получил три предостережения из разных мест, что кто-то хочет убить короля. Одно предостережение касалось Керака, два — тебя.

Триполи оцепенел:

   — Уверяю тебя, что я...

   — Король лишь маленький мальчик, и это было бы мерзейшее деяние даже для проклятого сарацина, а уж христианин...

   — Я не умышляю на жизнь короля!

   — Вот и хорошо, — сказал рыцарь. — Значит, обойдёмся без хлопот.

   — Вы закончили? — осведомилась Агнес и повернулась к другому своему спутнику, который всё это время молча наблюдал за происходящим. — Это Филипп из Акры, лекарь. Я привела его, чтобы он осмотрел моего внука. Если вы позволите.

Черноволосый рыцарь словно не заметил её. Он снова уставился в землю. Рыжий Мыш сказал:

   — Да, конечно. Ну же, малыш, пускай этот хаким осмотрит тебя.

Мальчик с угрюмым видом слушал разговор о возможном его убийстве, но сейчас он храбро шагнул вперёд, не выпуская руки своего рослого друга. Они сняли с него камзол и рубашку, и лекарь осмотрел короля, понюхал его дыхание, поглядел на кончики пальцев и приложил ухо к груди. Потом он выпрямился и мягко попросил отправить мальчика погулять по саду. Рыжеволосый рыцарь ушёл с королём.

   — Что с ним, Филипп? — спросила Агнес.

Лекарь смотрел вслед мальчику. Еврей был хрупкого сложения, в длинном одеянии, расшитом по вороту и манжетам; на голове он носил шапочку, похожую на шёлковую тонзуру[24]. Он повернулся к черноволосому рыцарю:

   — Как он ест?

Рыцарь поднял голову:

   — Мы пробуем всю его еду. И осматриваем всё, к чему он прикасается. Его хотят отравить? — Он бросил пронзительный взгляд на Триполи.

Лекарь улыбнулся:

   — Ты норманн, не так ли? Я заметил, что твои соплеменники склонны во всём подозревать отравление. Нет, король не отравлен. Полагаю, мои христианские коллеги в Салерно сказали бы, что в нём слишком много холодных соков. Он мал и хрупок. Грудь его полна шорохов и свиста, ногти по краям голубые, румянец нехорош.

Он повернулся к Агнес и едва заметно покачал головой. Не по словам лекаря, но по этому жесту она поняла: смерть её внука неотвратима.

Сердце её сжалось. Взглядом она нашла мальчика, который сидел на траве в дальнем углу сада.

   — Он всегда был слаб, — с тяжёлым сердцем пробормотала она. — Я надеялась, что с возрастом он окрепнет. — Агнес осенила себя крестным знамением.

Тамплиер всё это время в упор смотрел на лекаря.

   — Ты — Филипп бен Эзра? — спросил он. — Насколько мне помнится, лекарь с таким именем есть при дамасском дворе.

   — Мой двоюродный брат, — сказал Филипп из Акры.

Триполи следил за мальчиком с напряжённым видом хищника; при этих словах он резко повернулся к черноволосому рыцарю.

   — Тебе-то какое до этого дело?

   — Мне есть дело до всего, что связано с Дамаском, — ответил тамплиер. — Я слыхал, что Саладин тоже болен.

Филипп отступил, оставив Триполи и рыцаря стоять лицом к лицу.

   — Твоя обязанность, как ты сам сказал, — охранять короля, — жёстко сказал граф. — Не суй нос в политику.

   — Если он болен, мы могли бы ударить по нему, — сказал рыцарь. — Храм снова в полной силе, перемирие закончилось, пришла пора воевать. У султана немало трудностей. Сейчас он сбит с ног. Один добрый удар мог бы навсегда покончить с ним.

Триполи что-то проворчал:

   — Он хочет продлить перемирие, и я склонен поддержать его.

   — Перемирия идут на пользу им, а не нам.

   — Я не вижу ничего хорошего в том, чтобы покончить с Саладином; это вызовет хаос.

   — Да, у него много сыновей и племянников. Они будут годами драться за трон, и это принесёт нам только пользу.

   — А тот, кто в конце концов придёт к власти, окажется, быть может, хуже Саладина, который, во всяком случае, здравомыслящий и уважаемый человек. — Под давлением спора голос Триполи повысился до саркастического визга. — И к тому же, чего ты явно не знаешь, торча в этом тесном уголке королевства, ограниченный самой сутью своего ремесла, — повсеместно царит голод. Даже здесь, в Акре, зерно с каждым днём растёт в цене, а на юге зерна вовсе нет. Мы не можем драться без провизии.

   — Ударив по Саладину, — сказал рыцарь, — мы захватим Хауран с его полями и садами. Мы сможем удержать этот кусок земли хотя бы до нового урожая и накормить с него всё королевство.

   — Ты рассуждаешь, как разбойник — что и было, как видно, твоим занятием, пока ты не принялся резать глотки именем Христа.

   — Нет, прежде чем принять обет, я резал глотки именем таких знатных особ, как ты, у которых недостаёт мужества делать это самим.

Агнес рассмеялась.

   — Что ж, — сказала она, — пока вы двое будете спорить, я могла бы поиграть с внуком. Ты дозволяешь, сэр тамплиер?

Рыцарь уставился в землю и сказал, обращаясь скорее к Триполи, чем к ней:

   — Скажи ей, что она может пойти к мальчику. И пусть пришлёт сюда Мыша.

Триполи презрительно фыркнул:

   — Ещё одна твоя связь с Дамаском?

   — Да, — сказал рыцарь, — только через заднюю дверь.

Агнес направилась в сад; с удивлением она заметила, что от последних слов Триполи передёрнуло. Граф и черноволосый тамплиер спорили ещё долго, и наконец Триполи ушёл. Агнес провела остаток дня с внуком. Тамплиеры всё время бродили поблизости.

На следующий день, увидевшись с Триполи уже в его собственном дворце, она сказала:

   — Удивляюсь, мой лорд, как это ты позволяешь этому черноволосому мужлану разговаривать с тобой в подобном тоне.

Тамплиер заинтересовал её. Под ледяной броней в нём таился немалый жар. Агнес испытывала искушение освободить его от обета целомудрия, но он явно был твёрд; она подозревала, что будет отвергнута. Агнес предпочла соблазнять его только в своём воображении.

   — Он просто свинья, — ответил Триполи. — Эти тамплиеры весьма неподходящее общество для юного чувствительного принца.

   — Мой внук умирает, — сказала Агнес, — сомневаюсь, чтобы они успели так уж сильно испортить его. Кроме того, они хорошо его охраняют — ты сам в этом убедился. Жаль мне бедного убийцу, который забредёт в это логово.

Слуга принёс ей кубок вина с пряностями. С моря пришёл сильный дождь, и даже здесь, у очага, где жарко пылал огонь, Агнес никак не могла согреться. У неё ныли суставы пальцев.

   — Все тамплиеры — преступники, — сказал Триполи, — а этот заслуживает того, чтобы его повесили на месте.

   — Вы двое были довольно забавны. Он, кажется, неплохо осведомлён. Что ты имел в виду, говоря о его собственной связи в Дамаске?

   — Другого рыцаря — того, рыжебородого. Один из многочисленных племянников султана — его любовник.

Теперь Агнес поняла шутку насчёт задней двери и разразилась смехом. Триполи покраснел, кисло поджал губы.

   — Ты весела, госпожа моя, — чопорно заметил он. — Весела, как дьявол при виде грешника. — И замолчал, холодно глядя на хлещущий за окном дождь.

Мальчик всё больше слабел. Агнес видела его каждый день; когда он не смог встать с постели, она вновь послала за Сибиллой, в Яффу, и на сей раз дочь приехала — тайком, словно вор, так что Триполи и не подозревал, что она в городе.

Она обманула мужа, отправив его на охоту и нагородив сверх этого добросовестной лжи; но повидать маленького короля она так и не пришла.

   — Он никогда не был моим сыном, — сказала она.

   — Тогда что ты делаешь здесь? — спросила Агнес. Сибилла промолчала; но потом приехал Жослен де Куртенэ. Агнес увидела, как они беседуют, и поняла, что они строят планы, как воспользоваться смертью мальчика. Вот, стало быть, зачем она явилась.

Она вновь пошла к дочери и сказала:

   — Навести мальчика. Ему осталось жить считанные дни.

Сибилла была раздражена, глаза на бледном лице сузились, как щёлочки.

   — И сказать камергеру, чтобы объявил о моём прибытии? — осведомилась она. — Господин мой король, разреши представить тебе твою мать! Что в этом толку?

У очага, протянув ноги к огню, дремал Жослен де Куртенэ.

Тем вечером, точнее уже ночью, тамплиеры послали слугу за Агнес, и она приехала, в темноте, под холодным дождём, через весь город, и стояла у постели, глядя, как её внук борется за последний глоток воздуха. Когда он оцепенел и больше не шевелился, Агнес увидела, что рыжий рыцарь плачет не скрываясь, да и черноволосый весьма близок к слезам.

Сердце лежало в её груди тяжёлым камнем. На рассвете, в стылом сумраке, она вернулась в свой дворец и растолкала спящую дочь.

Сибилла села в кровати, бледная точно мел; прежде чем мать успела сказать хоть слово, она сказала:

   — Пожалуй, я схожу к нему сегодня. Я навещу его.

Агнес посмотрела на неё сухими горящими глазами:

   — Он мёртв.

Губы Сибиллы приоткрылись.

   — О нет, — пробормотала она.

   — Мёртв, — повторила Агнес. — И теперь он уже не стоит на твоём пути, верно? И теперь ты можешь заняться тем, что готовила все эти годы, за что заплатила своей честью и жизнью своего сына и ещё Бог весть чем, — теперь, моя дорогая, ты можешь стать королевой Иерусалима и сама увидишь, сколько счастья это тебе принесёт.

С этими словами она поднялась и покинула дворец, поехав прямиком в свой дом в Наблусе, и только там, оставшись одна, она наконец выплакала своё сердце потоком слёз.

В часовне дворца Борегар тамплиеры несли стражу над гробом маленького короля, и туда явились Триполи и Жослен де Куртенэ.

Триполи сказал:

   — По условиям завещания Бодуэна Прокажённого я отныне король Иерусалимский.

   — Это так, — кивнул Жослен. — Но мы с тобой родственники и братья во Христе, а потому я должен предостеречь тебя: Иерусалим для тебя небезопасен.

Раннульф стоял в изголовье гроба, сложив руки на рукояти меча и глядя перед собой; речи этих людей звучали в его ушах адской музыкой.

   — Нет, — сказал Триполи, — я не боюсь. Но де Ридфор ухватится за любую возможность вмешаться, и к тому же нельзя забывать и о Кераке.

   — Ты можешь укрепить своё право на трон, — сказал Жослен. — Поезжай в Тивериаду и созови там совет баронов королевства. Пусть совет объявит тебя королём. — Жослен положил руку на гроб. — Тамплиеры доставят это в Иерусалим и позаботятся о погребении. Когда все признают тебя королём, ты сможешь явиться в Иерусалим и короноваться.

   — Ты говоришь разумно, — согласился Триполи. — Утром я уеду в Тивериаду.

Он повернулся и вышел. Жослен опустился на колено, пробормотал молитву и тоже покинул часовню.

   — Жослен сказал то, что хотел услышать Триполи, — заметил Стефан, — потому-то он ему и поверил.

Свечи у гроба догорали; Раннульф взял свежие, зажёг их и укрепил на оплывших огарках. Опустившись на колени, он перекрестился и прочёл «Отче наш». Свечи образовали вокруг гроба островок света; за его пределами часовня была погружена во тьму.

Ему казалось, что он слышит вокруг возню и шуршание: гигантские колеса, которые привела в движение смерть маленького человечка.

Мерцая белками глаз, Стефан говорил в темноту:

   — Как только мы можем хоть чему-то доверять? Триполи умный человек; если его так легко обвести вокруг пальца, на что надеяться такому, как я?

   — А что же ещё делать-то? — спросил Раннульф.

В глубине ночи зазвонили колокола к ночной службе. Между ними стоял гроб с телом мальчика, которого оба они любили. Раннульфу казалось, что голос Стефана доносится к нему через пропасть, которая становилась всё шире.

   — Я должен во что-то верить, — сказал Стефан. — Я не могу молиться в пустоту.

   — Так верь, — сказал Раннульф.

   — Как я могу, если вижу, как все вокруг обманывают себя? И при этом они так же уверены, как я. Даже больше! Потому что я уже сомневаюсь во всём.

Раннульф переступил с ноги на ногу. В темноте он услышал, как открылась и закрылась дверь.

   — Просто верь, Мыш, — сказал он. — Либо Иисус умер за нас и мы можем быть спасены, либо нет — и тогда мы прокляты. Так или иначе, лучше верить.

   — Не могу! — вскрикнул Мыш, и тогда она вышла из темноты на свет свечей и остановилась в изножье гроба.

   — Я знал, что ты здесь, — сказал Раннульф. — Когда говорил Жослен, я слышал в его голосе твои слова.

Сибилла стояла у гроба, прямая и тонкая, в длинном белом платье, с огромными глазами. Уставшему Раннульфу казалось, что её окружает озеро струящегося света. Из недр этого озера донёсся её голос:

   — Завтра Триполи уезжает в Тивериаду. А я поеду в Иерусалим и там стану королевой.

   — Зачем же ты явилась сюда и говоришь мне всё это?

   — Затем, что хочу, чтобы ты не вмешивался. Из всех людей в этом королевстве ты — единственный, чьи поступки я не могу предугадать.

Раннульф переступил с ноги на ногу:

   — Как же я могу не вмешиваться? Я рыцарь Иерусалимского Храма.

   — Тогда скажи мне, что ты на моей стороне. Я рождена для того, чтобы править в Иерусалиме. Кто ещё может там править?

   — Есть Триполи. Он тоже говорит о мире с султаном.

   — Триполи — узурпатор. Раннульф, Господь желает, чтобы я стала королевой. Я наконец исполню волю Господню в этом королевстве. Я заключу мир и положу конец кровопролитию — Святую Землю, поле битвы, я превращу в цветущий сад мира!

   — Так хочет Бог, — сказал Раннульф.

   — Нет! — Сибилла метнула на него взгляд, пылающий, как меч ангела. — Бог не хочет этой бесконечной войны. Бог не злой.

   — И не добрый. Он просто Бог, вот и всё.

   — Ты богохульствуешь! Ты вечно всё выворачиваешь наизнанку: зло есть добро, убийство — святость, жизнь — ад, а Небеса — поле битвы. Люди страдают и умирают, а ты читаешь проповеди, говоря, что так хочет Бог!

Раннульф не мог оторвать от неё глаз. Он наклонился и постучал костяшками пальцев по крышке гроба.

   — Сибилла, я нёс стражу у его смертного ложа. Где была ты?

Глаза её расширились. Она открыла рот, но ничего не сказала и, развернувшись, ушла во тьму.

   — Ты назвал её по имени, — сказал Стефан.

   — В самом деле? — Он был измождён до предела. Ему хотелось погрузиться в беспамятство сна.

   — Ты говорил с ней и прежде, — заметил Стефан.

   — В Монжисоре. Когда я убил Жиля. Меня хотели повесить, а она спасла меня. Она одна заступилась за меня и спасла мне жизнь. Я люблю её. Ради неё я готов сразиться с целым миром. Вместо этого сражением заканчивается каждая наша встреча.

   — Теперь она станет королевой.

   — Как захочет Бог.

   — И что тогда?

   — Будем исполнять приказы. То же, что мы делаем и всегда. У нас нет выбора, верно? Так к чему беспокоиться об этом?

   — А как же она?

   — Что — она?

   — Ты спал с ней?

Пальцы Раннульфа сжались в кулак.

   — Не смей говорить о ней так.

   — Значит, не спал.

   — Как я мог? Она замужем, она принцесса, она будет королевой Иерусалимской. Здесь у меня тоже нет выбора.

Стефан остро смотрел на него:

   — А если бы был? Если бы ты мог овладеть ею, забыть о Боге?

   — Этому не бывать, — сказал Раннульф.

Стефан покачал головой:

   — Ты такой же, как все мы, Раннульф. У тебя нет веры. Ты просто выполняешь приказы. Вот твоя вера — и более ничего.

Раннульф не ответил. Помедлив мгновение, он вновь перекрестился. Он знал, что Стефан прав. Остаток ночи они простояли, так и не сказав друг другу ни слова.

ГЛАВА 28

Ги де Лузиньян добрался до Иерусалима на закате, когда уже закрывали ворота. Повсюду в городе были тамплиеры: они несли стражу у ворот и на стенах, ездили отрядами по улицам. Ги направился прямиком в цитадель; во внутреннем дворе его поджидал Жерар де Ридфор.

   — Ты готов? — спросил магистр.

   — Не знаю, — ответил Ги. — Я не понимаю, что происходит. Где принцесса, моя супруга? Она должна быть в монастыре в Сидоне.

   — Она здесь, — сказал магистр. — Она была в Акре, когда умер король, и до сих пор они с Жосленом действовали неплохо. Она убрала с дороги Триполи, а патриарх, конечно, готов дать себя уговорить на что угодно. Он привёз священное миро, корону и мантию; завтра он помажет её на иерусалимский трон.

Ги взглянул на башню, каменный квадрат, вонзавшийся в сумерки. В узкое окно пробивался жёлтый свет свечи. Сибилла солгала ему. Всё время он тосковал по ней, мечтал о её возвращении и считал, что она занята набожными трудами, — а она солгала ему.

Он жалел, что дал понять это де Ридфору. Все сочтут его дураком, который не в силах управиться с собственной женой.

Сейчас она там, наверху, и Ги знал, как она напряжена сейчас, так близко к заветной цели. Её огонь непреодолимо притягивал его. Он двинулся вперёд, но магистр ухватил его за руку.

   — Нет. Выслушай меня. Помнишь, однажды я сказал тебе, что ты будешь королём Иерусалима?

   — Сказал, — согласился Ги.

   — Отлично. Тогда слушайся меня. Завтра, когда она примет корону, она должна отдать её тебе. Обещай ей всё, что ни понадобится, но она должна отдать тебе корону, иначе всё пропало — ни один мужчина не пойдёт воевать за женщиной. И тогда Триполи ещё может восторжествовать.

Ги облизал губы. Он давно уже потерял интерес к бесконечным нотациям, интригам и хитроумным комбинациям де Ридфора. Взгляд его был прикован к оранжевому свету в прорези окна.

   — Я должен её увидеть, — сказал он и зашагал через внутренний двор к лестнице, которая вела наверх. Де Ридфор двинулся следом, отставая на несколько шагов.

Ги ненавидел цитадель, тесную и мрачную. Прежде он был здесь лишь однажды, когда представлялся Бодуэну Прокажённому, и ему казалось, что даже на лестнице его ноздри до сих пор ловят слабый запах болезни и смерти. Он прошёл через лестничную площадку, на которой во множестве толпились в полумраке люди, ожидая событий, и вошёл в тронный зал с тремя узкими окнами и возвышением для трона.

Сибилла не сидела на троне — она стояла посреди зала, залитая светом всех ламп.

   — Нет, к чему? — говорила она, когда вошёл Ги. — Завтра вечером всё будет сделано, и пусть тогда он сам всё узнает. — Принцессу окружали её сторонники; магистр Храма вошёл вслед за Ги. — Мы не двинемся с места, пока не узнаем его намерения, — продолжала она. — Пускай он совершит промах.

Во время речи Сибилла перебегала взглядом с одного лица на другое и только сейчас увидела Ги. Лицо её осветилось радостной улыбкой.

   — А, наконец-то ты приехал! — Она протянула ему руку.

Ги подошёл к жене, взял её руку и встал рядом с ней.

   — Дорогая, — сказал он, — я думал, что ты молишься в монастыре.

Он крепче стиснул руку Сибиллы, окинул её жадным взглядом. Ему хотелось увести её от всех этих людей; похотливое нетерпение владело им — он должен был овладеть ею, убедиться, что она по-прежнему принадлежит ему. Ги окинул толпу, окружавшую их, с таким видом, словно все они были его соперниками.

И его взгляд наткнулся на череду согнутых спин. Магистр Храма, стоявший у двери, слегка склонил голову. Все, кто был в зале, кланялись. С изумлением Ги сообразил, что кланяются ему. Он со всей силы стиснул руку жены, заглянул в её лицо — и увидел, что она улыбается.

Понимание пришло к Ги как удар молнии, он словно проснулся. Он будет королём. Его разум силился освоиться с этой истиной — он будет королём Иерусалимским. Господь чудесен. Ги едва не расхохотался во всё горло. Его пальцы всё ещё стискивали руку жены; теперь он поднёс её к губам и поцеловал. Голова у него кружилась. Теперь он мог простить ей мелкую ложь. Охваченный восторженным изумлением, он снова поднёс к губам руку Сибиллы.

Коронация не была особо пышной. В спешке все собрались под сводами Храма Гроба Господня — знатные лорды плечом к плечу сбились у алтаря, тамплиеры выстроились вдоль стен; и в том же самом месте, где год назад эти люди клялись исполнить волю Бодуэна Прокажённого, сейчас они нарушили его волю и смотрели, как Сибилла коронуется королевой Иерусалимской.

Она сидела перед алтарём, лицом к зрителям, и мантия на её плечах казалась чересчур большим панцирем. Когда Ираклий возложил на её голову железную корону, она содрогнулась, словно венец иерусалимский оказался тяжелее, чем она ожидала.

Затем муж Сибиллы преклонил перед ней колено — первым из вассалов принося ей клятву, — и Сибилла обеими руками подняла его и, сняв со своих изящных завитых кудрей корону, водрузила её на голову мужа. Тогда все люди, собравшиеся в Храме, разразились торжествующими криками, словно и впрямь были свидетелями чего-то величественного.

Половина светилен была погашена. В тусклом свете под куполом часовни казалось, что Камень дышит, движется, кипит. Раннульф сидел около Камня на корточках, праздно уронив руки, праздно размышляя ни о чём, когда сзади к нему подошёл де Ридфор.

Раннульф не обернулся и ничего не сказал. Наконец де Ридфор заговорил первым:

— Знаешь, Керак назначил награду за твою голову.

   — Если бы у Керака не отвалились яйца, он бы сам нашёл меня.

Магистр ворчливо засмеялся:

   — Меня всегда восхищала твоя откровенная бравада. Понадобилось время, чтобы понять, что всё это притворство. Как по-твоему, что теперь сделает Триполи?

   — У него сильная позиция. Он держит север в прочном единстве. Половина Святой Земли идёт за ним, а не за соломенным корольком, которого навязали нам вы с принцессой. Триполи заключил перемирие с Саладином, и это позволяет ему повернуться спиной к Дамаску.

Магистр ближе шагнул к Камню и стоял теперь в поле зрения Раннульфа.

   — Так ты считаешь, что он нападёт на нас.

   — Нет, — сказал Раннульф. — Он мог бы это сделать. Но он слишком осторожен. Он будет выжидать и маневрировать, и чем дольше Ги будет королём, тем крепче он будет сидеть на троне.

Он стоял в толпе в Храме Гроба Господня и смотрел, как короновали Сибиллу. С тех пор он её не видел, однако в его мыслях она была неотлучно. Даже здесь он думал не о Боге, а о ней. И ненавидел её мужа.

Де Ридфор ненавидел Триполи.

   — Тогда, пожалуй, нам бы стоило напасть на него.

   — Он христианин, — сказал Раннульф.

   — Только по названию! Говорят, что он молится лицом к Мекке в своей собственной часовне — и там прячет под алтарём идола Мохаммеда.

При этих словах Раннульф рассмеялся и впервые за всё время глянул на де Ридфора, который так мало знал о своих врагах. Ну конечно, ведь главным врагом де Ридфора был Триполи. Лицо магистра напряглось, глаза сверкнули.

   — Смеёшься!.. А ведь ты сам видел его с Саладином. Я слышал, как твои люди говорили, что султан любит Триполи. Их свидетельство обвиняло его перед всем собранием — почему же тебя оно не убеждает?

   — Он христианин, а обет запрещает мне воевать с другими христианами.

   — Ба, да ты просто болван! Он тебя совсем одурачил. Я подозреваю, что в Акре ты и твои люди небрежно отнеслись к своим обязанностям и Триполи отравил маленького короля у вас под носом. — Глаза магистра сузились. — Или же ты вступил с ним в изменнический сговор. Ну да не важно. Я ненавижу Триполи и уничтожу его, чего бы это ни стоило. Что до тебя, мужлан, ты будешь исполнять мои приказы — иначе лишишься головы. А? Я прикажу твоим же людям отрубить тебе голову. Ты понял?

Раннульф помолчал, обдумывая его слова.

   — Да, мой лорд, — наконец сказал он.

Де Ридфор усмехнулся ему.

   — Когда-нибудь, Раннульф, — сказал он, — ты ещё будешь молить о моей милости.

И вышел из церкви. Его шаги гулко отдались в крытой галерее.

Раннульф сидел, глядя на Камень. С тех пор как он вернулся из Акры в Храм, обыденная, размеренная жизнь целиком поглотила его: он молился, когда звенели колокола, заботился о конях и оружии, трудился у тренировочных столбов, ездил в патрулях по городу; ему доставляло определённое удовольствие заниматься всем этим и точно знать, что ему предстоит. И всё же ему было не по себе. Он чувствовал: надвигается нечто такое, к чему он должен быть готов. Сибилла играла в королеву, де Ридфор ослеплял себя мелкой грызнёй с Триполи — но надвигающееся нечто накроет их всех с головой.

К нему подошёл Мыш:

   — О чём это вы говорили?

   — Ты же слышал.

   — Как думаешь, он выступит против Триполи?

   — Не знаю, Мыш, и, по правде говоря, мне наплевать.

Раннульф поднялся, хрустнув коленями, поклонился алтарю и осенил себя крестом.

   — Пойдём в конюшню, поможешь мне с тем новым конём.

Он зашагал к двери, и Мыш двинулся следом.

Весной, когда красильщики сушили ткани на иерусалимских крышах и по Яффскому тракту двинулись первые караваны, Саладин прислал посольство с поздравлениями новой королеве и её королю.

Послом был табиб-эфиоп, евнух, который передал владыкам иерусалимским речи султана и вручил его дары. За его спиной, смешавшись со свитой, стоял, скрестив руки на груди, Али и разглядывал нового короля.

Никто о нём ничего не знал, кроме того, что он прибыл из Франции, постоянно исторгавшей за свои пределы поток желтоволосых, громогласных, деятельных мужчин. Этот не был исключением. Широкоплечий, с выпяченной нижней челюстью, он был младше Али; он стоял перед троном, и голос его далеко разносился по многолюдному залу.

— Я принимаю эти подарки и поздравления от султана Дамаска. Но пусть не думает, что мы слабы и нас легко купить красивыми безделушками и словами. Милорд граф Триполи заключил перемирие между нами и Дамаском, но, когда истечёт срок перемирия, пусть султан бережётся: мы будем готовы встретить его с мечом в руке.

Он говорил гораздо громче, чем требовалось. Его окружали шеренги крестоносцев. Его красивая молодая королева сидела одна на двойном троне и молчала, но взгляд её непрестанно обегал зал. Али уже высматривал среди тамплиеров знакомое лицо — но так и не нашёл.

Повсюду в городе были тамплиеры: у всех ворот, на улицах, на стенах. На сей раз и речи быть не может о том, чтобы свободно навестить святыни: это уже ясно дали понять. Али смотрел, как рослый, с каштановой бородой магистр Храма подошёл к королю и что-то зашептал ему на ухо, положив руку на локоть.

Табиб-эфиоп откланялся, и посольство покинуло цитадель, по узкой лестнице спустившись во внутренний двор, полный лошадей. Другие тамплиеры проводили сарацин во дворец, именуемый Ла-Плезанс. Али понял, что на сей раз ему не удастся встретиться со Стефаном л'Элем.

Он говорил себе, что это благословение свыше. И так уже в Дамаске поговаривали о том, с каким пылом он добивался этой миссии — собственно, это была его идея, зародившаяся ещё до того, как пришли известия о смерти мальчика-короля. Долгие месяцы Али не мог думать ни о чём другом. Теперь всё пошло прахом. В Ла-Плезанс он предоставил своим единоверцам отдыхать, шутить, насыщаться и совершать омовения, а сам в тягостном настроении бродил из комнаты в комнату.

В отличие от цитадели, которая прежде всего была крепостью, этот дворец был создан для уюта и удовольствий, о чём говорило само его название. Здесь были открытые, залитые солнцем галереи, порой с мозаичными полами и росписями на стенах, а в заднем крыле располагалась даже баня, где бортик бассейна украшали причудливые изваяния рыб. Сейчас Ла-Плезанс был пуст — здесь жило лишь посольство султана со своими слугами да несколько слуг короля, приставленных к сарацинам. Али полагал, что постоянно здесь не живёт никто, и нашёл доказательство тому в небольшой галерее, где висели вдоль стен высохшие ветки, оставшиеся после давнего праздника; осыпавшиеся с них иголки устилали пол.

Али говорил себе, что эти ветки лучше всего выражают суть его бесцельной погони за Стефаном л’Элем — иссохший труп воспоминания в пустынной комнате дворца во вражеском городе. Пройдя по чёрно-белому мозаичному полу, он подошёл к двери и распахнул её.

Волна красок обрушилась на него. Али шагнул в яркий солнечный свет и хаос пышно цветущего весеннего сада; стайка птиц вспорхнула при его приближении и рассыпалась по деревьям.

Здесь было теплее, чем в самом дворце. Прихотливый ветерок дышал сладким ароматом. Сад, как и весь дворец, был давно заброшен и одичал, растрёпанные маргаритки росли на клумбах среди пионов и осыпавшихся роз; на память Али пришло старинное стихотворение о розе, что роняет лепестки, точно капли крови на ветру времени. Он вошёл в недра этой дикой тайной красоты, наслаждаясь ею, — и вдруг почувствовал, что сзади кто-то стоит. Али рывком обернулся, потянувшись к кинжалу, и волна радости и облегчения нахлынула на него — он увидел, кто это.

   — Боже... Боже... Я уж думал, что никогда больше не увижу тебя.

   — Что ж, ты ошибся, — сказал Стефан и шагнул к нему.

   — Ты очень резко говорил с послом султана, — сказала Сибилла. Она сидела на табурете, и Алис снимала с неё льняной головной убор.

   — Это сарацины! — бросил Ги. — Они уважают только силу и угрозу силы. — Утренняя аудиенция закончилась, и он собирался на охоту. Ежедневные мелкие королевские дела утомляли его.

Сибилла сидела недвижно, склонив голову, покуда ловкие пальцы кузины трудились над её платьем, расстёгивая пряжки.

   — Если ты станешь говорить с ними только о войне, это никуда не приведёт. Всё равно что стоять на краю пропасти спиной к обрыву.

   — Не смей говорить мне, что я должен делать, — огрызнулся он.

Сибилла помолчала. Алис расстегнула платье и сняла его через голову. Ги шумно расхаживал по комнате, что-то разыскивая. С самой коронации между ним и Сибиллой возникло напряжение. Алис принесла длинное просторное домашнее платье, и Сибилла надела его; затем она кивнула кузине:

   — Принеси Жоли.

   — Слушаюсь, ваше величество! — Алис поспешно вышла. Она обожала возиться с малышкой.

Сибилла вновь уселась на табурет, взглядом следя за мужем.

   — В дамасском посольстве есть люди, которых нельзя причислить к простым глашатаям и слугам.

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — Один из людей, стоявших за эфиопом, — родственник султана. Он и прежде бывал здесь.

Ги резко повернул к ней голову:

   — Откуда тебе это известно?

Сибилла улыбнулась ему, довольная, что наконец-то сумела привлечь его внимание.

   — Камергер узнал его.

Ги разозлился. То, что она знает больше, чем он, похоже, оскорбило его.

   — Сибилла, — сказал он, — не суй ты нос в эти дела. Так или иначе, тебе следовало бы вернуться в Яффу.

   — Я не поеду в Яффу, — сказала она. Сибилла знала, что Ги не сможет помешать ей остаться: он был королём благодаря ей и нуждался в её присутствии.

Пришла Алис с девочкой и нянькой. При виде матери Жоли завизжала от радости. Сибилла опустилась на колени, протянула руки, и девочка бросилась в её объятия.

   — Моя девочка! Моя маленькая Жоли!

Ги присел на корточки рядом с ними.

   — Мои женщины! — сказал он и поцеловал в щёку Сибиллу, потом дочь. Сибилла обвила рукой его шею.

   — Пойдём с нами. Мы отправимся на сук в Нижнем Городе, посмотреть на жонглёров.

   — Боже милостивый! — Ги резко высвободился. — С какой стати ты тащишь туда Жоли?

   — В Нижнем Городе всегда есть на что посмотреть.

Он выпрямился.

   — Я не желаю, чтобы ты появлялась в Нижнем Городе, — объявил он, направляясь к двери. Он сказал то, что хотел сказать, и теперь отправится на охоту, а Сибилла возьмёт Жоли в Нижний Город. Между ними существовало хрупкое равновесие — они сохраняли его тем, что каждый тянул в свою сторону. Ги позвал конюшего, который ждал в передней, вновь поцеловал Сибиллу и Жоли, попрощался и вышел.

   — Он сердится, — сказала Алис.

   — Вовсе нет, — отозвалась Сибилла. Жоли побежала в угол, где стояла лютня; девочка обожала перебирать струны и даже пыталась петь. Сибилла пошла вслед за дочерью.

   — Скажи, чтобы накрывали ужин, хорошо, Алисетта?

Алис взмахом руки передала эту мелкую обязанность пажу.

   — Когда мы поедем в Нижний Город?

   — Позже. Всё равно до службы Девятого часа[25] там ничего не происходит.

Их будет сопровождать де Ридфор. Пришёл караван из Египта, с жонглёрами и кукольниками. А ещё на суке будет человек, с которым она должна увидеться.

Это тоже не понравилось бы Ги.

Он не сможет остановить её; он давно уже перестал и пытаться. Он привык к своей новой роли и сегодня, на публике, исполнил её неплохо. Он — меч Сибиллы. Сарацины скорее прислушаются к её разговорам о мире, если будут думать, что Ги вот-вот нападёт на них.

   — Мама, гляди! — Жоли положила лютню на колени.

   — Ну-ну, покажи мне, что ты умеешь.

Жоли звонко замолотила по струнам ладошками, выкрикивая пронзительным дрожащим голосом какую-то неразбериху, которая была так не похожа и одновременно похожа на настоящую песню, что Сибилла расхохоталась от души. Алис суетливо заспешила к девочке, строго выговаривая на ходу:

   — Не так, глупая, совсем не так!

   — Оставь её, — сказала Сибилла. — Займись вон этим.

Слуги принесли на подносах ужин; топот и шум наполнили комнату. Алис величественно направилась к слугам; подобно Ги, она обожала отдавать приказы. Сибилла села спиной ко всей этой суматохе и улыбнулась дочери:

   — Сыграй ещё, Жоли.

В полумраке в тёплой тишине Али сказал:

   — Пойдём со мной.

Стефан пробормотал что-то неразборчивое. Он сел на постели, потянулся, изогнувшись всем телом и раскинув руки. Али упёрся ладонями в грудь рыцаря, толкнул его на постель и прижался головой к его груди, вслушиваясь в стук сердца.

   — Пойдём со мной, — повторил он.

Стефан запустил пальцы в его волосы.

   — О чём ты?

   — Поезжай со мной в Дамаск и поселись там. Со мной. Разве могу я сказать это более ясно? Чего ты не понял?

Рука Стефана гладила его волосы, воспламеняя каждую его жилку.

   — Я не понимаю, как ты вообще мог об этом заговорить.

   — Айая-а! — Али сердито оттолкнул его и лёг на спину. — Какое это имеет значение? Мой дядя хочет уничтожить вас, Стефан. Весь Орден, всё королевство — всех.

   — Что ж, как говорит Святой — пусть попробует. — Стефан перекатился на бок, подпёр рукой голову. Они отыскали эту комнатку в дальнем углу дворца; в высоких окнах за кроватью белело вечернее небо. Али не удержался от искушения коснуться Стефана. Он протянул руку и положил ладонь на его живот.

   — Ты рискуешь, приходя сюда?

   — Быть может. Не пытайся спасать меня. Я таков, каков есть, ты тоже, вот и всё. Но, несмотря ни на что, мы здесь, вместе. Неужели тебя это не радует? Неужели тебе этого недостаточно? Потому что, Али, это всё, что может у нас быть.

   — Нет, — сказал Али. — Ты слишком наивен, Стефан. Для меня это больше, чем простая похоть. И я не могу больше так жить. Я не могу быть одновременно твоим любовником и врагом.

   — Приезжай в Иерусалим, — сказал Стефан. — Стань тамплиером.

   — Не говори глупостей, — сказал Али.

   — Это шутка.

   — Разумеется. Но я говорю серьёзно. Я не хочу, чтобы дальше так продолжалось. Я люблю тебя, Стефан. С последней нашей встречи я всё время думал о тебе. Я проявил чудеса изобретательности, чтобы вернуться в Иерусалим и увидеться с тобой. Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Чтобы ты остался со мной в Дамаске, насовсем.

Стефан слушал с неподвижным лицом:

   — Или?..

   — Или между нами всё кончено.

Мгновение Стефан молчал и не шевелился, но потом овладел собой. Соскользнув с кровати, он нагнулся за одеждой.

   — Куда ты? — спросил Али.

   — Ухожу.

   — Будь ты проклят! — с сердцем сказал Али. — Почему ты так поступаешь со мной?

   — Я? — переспросил Стефан, натягивая штаны. — Я ничего не сделал. То, что я считал шуткой, ты говорил всерьёз. Ты сам всё решил, Али. Прощай.

Он натянул рубаху и вышел.

   — Стефан! — крикнул Али.

Ответа не было. Приоткрытая дверь покачивалась на петлях. За ней был виден сад. Стефан, видимо, направился к стене на задах дворца. Али уронил голову на постель и плотно закрыл глаза.

После вечерни в трапезной накрывали к ужину. По звону колоколов рыцари гуськом вошли в зал и, выстроившись вдоль стен, со склонёнными головами выслушали слова священника, восхвалявшего Господа. Колокол прозвенел снова, рыцари разом расселись на скамьях, и внесли еду.

Раннульф сидел на краю среднего стола, слева от него — Медведь, слева от Медведя — Фелкс, но между ними было пустое место.

   — Где Мыш? — спросил Медведь и потянулся через стол к корзинке с хлебом.

По трапезной разносились топот и говор. У рыцарей в обычае было развлекаться во время трапез, заставляя кого-нибудь из послушников читать вслух псалмы, и сейчас один такой юнец вскарабкался на табурет посреди зала и завёл неуверенным голосом:

   — При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе...

   — Вот мямля, — пробормотал Фелкс.

   — Так где же Мыш?

   — Не здесь, — сказал Раннульф.

Послушник, торчавший на табурете, спотыкаясь, брёл через псалом; он забыл слово, и со всех сторон рыцари засвистели и заухали, в послушника полетели огрызки хлеба.

   — Как ты намерен с этим поступить? — спросил Медведь.

   — С чем? — уточнил Раннульф. Слуги внесли блюда с мясом. В нос ему ударила вонь: вот уже много дней из-за голода их кормили испорченным мясом. Он потянулся за хлебом. Подошёл сержант и наполнил его кубок.

   — Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня де... — Послушник вскинул руки, прикрываясь от неизбежного обстрела. — Забудь меня, десница моя, прилипни... прилипни язык мой к гортани своей...

Медведь утвердил локти на столе.

   — Я спрашиваю — как ты думаешь поступить с Мышом? И с песчаной свиньёй, с которой он трахается в своё удовольствие?

Фелкс пихнул его локтем; Медведь ответил ворчанием.

   — Никак, — сказал Раннульф.

   — Я же тебе говорил, — заметил Фелкс.

   — Дочь Вавилона, опустошительница... э-э...

   — Это мой любимый псалом, — сказал Раннульф, — а он его исковеркал. — Он отломил от ломтя зачерствевший край. — Я не потерплю никаких разговоров против Мыша. Понятно? — Раннульф отвёл руку и метнул чёрствый кусок. Послушник скорчился на табурете, схватившись за голову и оглушительно воя.

   — Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень! — кое-как выкрикнул он и свалился с табурета. Рыцари ревели, требуя новой жертвы. В дальней двери показался Стефан.

Вид у него был мрачный; он обогнул стол и сел между Раннульфом и Медведем. И закрыл лицо руками. Поверх его склонённой головы Раннульф встретился взглядом с Медведем.

Другой послушник вскарабкался на табурет; у этого достало ума выбрать псалом покороче.

   — Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!

   — А мне нравится вот этот псалом, — сказал Фелкс. — Драгоценный елей и всё такое прочее.

Медведь обнял за плечи Мыша. Раннульф откусил хлеба и стал жевать.

ГЛАВА 29

Когда на суке к Стефану подошёл маленький нищий, тот решил поначалу, что мальчишка принёс послание от Али, и сердце у него воспряло.

Он ошибся. Королева хотела видеть его, тайно, с глазу на глаз. Сквозь разочарование пробилась тоненькой ледяной струйкой тревога: это не к добру. Но он ведь сам сказал однажды: «Позови».

Он оглянулся через плечо на караван верблюдов у дома Абу Хамида — там Раннульф, присев на корточки, беседовал с погонщиками. Он сидел спиной к Стефану и не мог видеть разговора с мальчишкой. Стефан повернулся к нищему и кивнул:

   — Передай ей, что я приду.

   — Я делаю это только ради тебя, — сказал Стефан, — И только один раз.

   — Спасибо, Мыш, — сказала Сибилла.

Он отступил, движением руки указав на человека, стоявшего за его спиной.

   — Госпожа моя королева, позволь представить тебе милорда Фарука ад-Дина Али Ибн-Азиза.

Сарацинский принц не двинулся с места, во все глаза глядя на Сибиллу. У него были тонкие черты лица и типичная для курдов светлая кожа.

   — Да дарует Бог тебе мир, королева Иерусалима, — произнёс он на безупречном французском языке.

   — Благодарю, мой лорд, что согласился прийти на эту встречу, — сказала Сибилла. — Я хочу, чтобы ты передал мои послания своему повелителю, султану Салах ад-Дину.

Сарацин смотрел на неё так, словно впервые видел женщину.

   — Я передам их, ваше величество, — сказал он.

   — Вначале — моё письмо. — Сибилла обернулась, и Алис с письмом в руке выступила вперёд. Рука её так тряслась, что письмо подпрыгивало и шуршало. — Затем, — продолжала Сибилла, — послание на словах — моё личное заверение, что, если султан захочет говорить со мной о мире, я встречусь с ним там, где он пожелает.

Сарацин взял письмо, слегка наклонив голову:

   — Я передам султану, моему дяде, слова вашего величества.

   — Благодарю, — повторила она.

На этом всё и закончилось. Сарацин поспешил уйти; Мыш последовал за ним. Сибилла повернулась к Алис. Подняв руки, она поправила головной убор.

   — Что ж, — сказала она, — начало положено.

   — Надеюсь, король никогда не узнает об этом, — пробормотала Алис.

   — Надеюсь, что узнает, — ответила Сибилла, — потому что это будет означать, что мы потрудились не напрасно.

   — Она прекрасна, — сказал Али, — но какова дерзость! Что за человек её муж, если разрешает ей так вольно вести себя?

   — Она правит сама, — сказал Стефан. — Она делает то, что захочет, и так было всегда.

   — Тогда она должна быть очень несчастна. Женщины нуждаются в том, чтобы ими правили.

   — Что ты знаешь о женщинах? — рассмеялся Стефан.

Идти им было недалеко: они встречались с королевой в одном доме у Давидовых Врат, в нескольких шагах от Ла-Плезанс. Было очень поздно, уже отслужили ночную службу. Они пошли по широкой улице, держась правой стороны, которую накрывала густая тень домов; слева заворачивала за угол высокая стена цитадели, и там раскинулась просторная и тёмная рыночная площадь, уходя к подножию цитадели.

   — Ты не передумал? — спросил Али.

   — Нет. И не передумаю. Я остался таким же, как был. Я любил тебя, открыто и сильно. Это тебе захотелось всё изменить. — Он вдруг замер, вскинув руку. — Стой!

   — Что такое?

Али поглядел на улицу; впереди с двух сторон теснили узкую мостовую силуэты домов, и оттого густой сумрак накрывал улицу. Всё было спокойно — но миг назад Стефану почудилось, что в темноте что-то движется.

   — Я должен возвращаться, — сказал Али и двинулся было дальше, но Стефан схватил его за руку.

   — Нет, подожди. — Он повысил голос: — Святой, это ты?

Вначале ответа не было, но миг спустя из темноты вышел Раннульф. По одной его походке Стефан понял, что тот в ярости, и приготовился к худшему. Раннульф подошёл к нему и с силой ударил кулаком в грудь.

   — Что ты творишь? Ты даёшь де Ридфору то, что ему так нужно.

Стефан отступил на шаг:

   — Ничего я не творю.

Раннульф вновь ударил его, вынудив отступить ещё на шаг.

   — Ступай приведи моего коня.

Стефан пошёл мимо него по улице, затем обернулся. Раннульф стоял лицом к лицу с Али, пригнув голову, расправив плечи, словно собирался драться.

   — Убирайся из моего города!

   — Твоего города! — презрительно повторил Али. — Ты льстишь себе, воин-пёс. Или ты не понимаешь, что ты — всего лишь песчинка на ветру? Я достаточно видел Иерусалим, чтобы понять: этот город полон лжи, предательства и ненависти.

   — Тем более тебе не будет жаль покинуть его, — сказал Раннульф и рывком обернулся к Стефану: — Ты приведёшь моего коня или нет?

Стефан пошёл дальше в темноту и скоро нашёл коня, который был привязан к кольцу в стене.

Он сел в седло и вернулся к Раннульфу. Али исчез.

Раннульф ухватился за высокую заднюю луку и прыжком вскочил в седло позади Стефана.

   — Что она ему сказала?

   — Ничего особенного. — Стефан ударил пятками коня, и тот шагом двинулся в тёмную глубину улицы. Стефан чувствовал себя совсем разбитым. Встреча с Али разбередила ещё не зажившую рану. — Она дала ему письмо.

Раннульф протянул руку из-за его спины, перехватил поводья и рывком развернул коня.

   — Зачем ты это сделал? Она и меня просила, но я отказался. Зачем ты это сделал?

   — Когда-то я обещал помочь ей.

   — Помочь ей! Скажи уж лучше — помочь де Ридфору.

   — Де Ридфор! — Стефан презрительно фыркнул. Они проехали рыночную площадь, и конь свернул вправо, на привычный маршрут патрулей, который вёл мимо цитадели. — Де Ридфор мне ничем не может навредить.

Конь остановился.

   — А я и не о тебе беспокоюсь, — сказал Раннульф. Стефан огляделся, удивлённый, — конь остановился здесь по собственной воле, словно привык так поступать. Стефан запрокинул голову — и увидел, что с этого места над воротами цитадели хорошо видна башня, где в узком окне третьего этажа мерцал слабый оранжевый свет.

Свет погас. Раннульф тронул коня.

   — Это её комната, верно? — сказал Стефан. — Ты приезжаешь сюда каждую ночь, стоишь и смотришь на её окно. И как же это согласуется с твоим обетом, Святой?

   — Поехали домой, — ответил Раннульф. — Я устал.

Триполи остался на севере, в средоточии своей власти, и провозгласил себя королём Иерусалима. Большинство старинных семейств Святой Земли поддержали его против Ги, никому не известного выскочки. Триполи издал указ, в котором объявил Сибиллу и Ги узурпаторами и запретил подчиняться им. Султан послал посольство и к нему, и его посол явился на совет баронов и вновь подтвердил перемирие; Саладин даже согласился продать Триполи корабли с грузом зерна из Хаурана, чтобы облегчить голод. На юге пищи не было, и люди там голодали.

Балан д'Ибелин, который поддержал Триполи, ездил в Иерусалим и долго говорил с Ги и Сибиллой. Де Ридфор стоял за троном и нашёптывал королю нужные ответы, следя за тем, чтобы тот не уступил ни на йоту. Балан вернулся к Триполи с оскорбительным, полным ненависти посланием. Король и королева объявили Триполи вне закона, все его права в королевстве — утерявшими силу, а его вассалов — свободными от вассальной клятвы.

Триполи созвал всех своих рыцарей. Де Ридфор обещал Ги поддержку тамплиеров и, впервые за всё время, предложил избавиться от Триполи иным способом, кроме открытой войны.

Он весьма осторожно претворял в жизнь этот план, потому что должен был таиться от молодой королевы; магистр знал, что её женский ум не приемлет некоторые стороны управления государством. Она непременно выступила бы против обмана, необходимого, чтобы завлечь Триполи в ловушку. Ги неведома была подобная щепетильность. С самого начала он страстно желал найти способ расквитаться с соперником без лишних усилий и опасности для себя. Разумеется, де Ридфор открыл королю только часть своего замысла. Он не стал уточнять, каким образом он и его рыцари нанесут удар по Триполи. Удар, при котором Раннульф Фицвильям либо нарушит свой обет, либо умрёт позорной смертью.

Это могло получиться. Столь хитроумный и тщательный замысел сработал бы точно, как греческая музыкальная шкатулка, — если бы не Керак, который поздней весной разрушил все их мечты и надежды, вновь нарушив перемирие.

Жоли плакала беспрерывно, личико её покраснело от натуги, кулачки сжимались и разжимались.

   — Ей жарко, — сказала Сибилла, — она устала. Алисетт, отнеси её наверх, хорошо? И уложи поспать. — Беспрестанные вопли дочери доводили её до бешенства. Она старалась не смотреть на Ги, который расхаживал по комнате туда и назад и никак не мог остановиться.

Едва Алис вышла, он круто развернулся и обрушил на Сибиллу поток слов:

   — Ты даже дитя терзаешь ради каких-то пыльных древних развалин! Ещё только начало лета, а здесь уже жара и вонь! Я хочу вернуться в Яффу!

   — Мы не можем сейчас уехать в Яффу, — сказала Сибилла. Споря с ним, она уже сорвала голос до хрипоты. — Пока может двинуться Саладин, мы должны оставаться здесь, в центре событий. Почему ты никак не можешь этого понять?

Ги опять забегал по комнате.

   — Это не дворец, а убогая развалюха, еда здесь мерзкая, охота отвратительна...

   — Нам грозит война, Ги! Какое может иметь значение, хороша ли здесь охота?

   — Я могу вести войну и из Яффы. Но если уж мы должны торчать здесь, давай по крайней мере переселимся в тот, другой дворец — там такие красивые комнаты...

   — Ла-Плезанс, — сказала Сибилла. Он даже не желает помнить название места, которое пришлось ему по душе! Она сидела на табурете в изножье кровати и, сцепив руки, пыталась обратить эту ссору в спокойное русло.

   — Ну так давай переедем туда, — сказал Ги. — Там есть сад, малышке будет где играть.

   — Мы — король и королева Иерусалимские, — сказала Сибилла. — Мы должны править отсюда, из цитадели, — особенно в такие грозные дни.

В дверь заглянул паж, пробормотал имя — и тут же вошёл магистр тамплиеров. Ги направился навстречу ему, Сибилла осталась сидеть, холодно взглянув на незваного гостя. Ей совсем не хотелось видеть здесь де Ридфора, но он был вхож и на советы, и в королевские покои — словно это он был здесь королём. Он поклонился ей, Жилю, проговорил покорные заученные слова приветствия — только вот покорности в нём не было ни на гран.

   — Что слышно от Керака? — спросил Ги.

Сибилла встала и подошла к ним, остановившись рядом с мужем. Керак захватил на большой дороге караван, людей побросал в темницу, а товары сложил в свои закрома; ему был послан приказ освободить людей и вернуть товары, поскольку это нарушало перемирие с Саладином.

Магистр пожал плечами — под просторным тамплиерским плащом они казались широкими, словно потолочная балка.

   — Об этом мне пока ничего не известно. Однако новости невесёлые. Мои шпионы сообщают, что Саладин собирает войско в Хауране.

   — Где это? — тупо спросил Ги.

Сибилла шагнула вплотную к нему, положила руку на его плечо, давая знак помолчать.

   — Из Хаурана он может ударить и на нас и на Керака, — обратилась она к магистру Храма. — Каковы его намерения?

Де Ридфор повернул к ней голову:

   — Этого мы не знаем.

   — Керак должен вернуть добычу, — сказал Ги. — Он поступил дурно, нарушив перемирие. — Он снова принял то, что Сибилла втайне называла Королевской Манерой, — выпрямился, откинул голову и заговорил каким-то нутряным голосом: — Нам необходимо перемирие. Пока мы не управимся с Триполи, мы не можем воевать с сарацинами!

Де Ридфор вновь поклонился:

   — Сир, Керак, быть может, ещё подчинится.

   — Он никогда не подчинится! — резко сказала Сибилла. — Керак попросту не знает, что такое уступки. Мы должны наказать его. — Она взглянула на де Ридфора, захваченная вдруг вспыхнувшей идеей. — Или же мы можем использовать его. Его, Саладина, Триполи — всех разом.

   — Сибилла, сядь, — сказал Ги, — слишком жарко.

Де Ридфор лишь выразительно изогнул брови.

Разозлившись, она отошла от мужчин на середину комнаты, затем резко, с вызовом обернулась к ним:

   — Что, для вас это слишком смело? Тогда я скажу сама. Мы можем заключить союз с Саладином против Керака.

Ги издал какой-то придушенный звук. Де Ридфор вскинул голову, и его рот сам собой приоткрылся. Она усмехнулась им, захваченным врасплох её смелостью, и напористо продолжала:

   — Сделав это, мы раз и навсегда избавимся от Керака. И обойдём Триполи — потому что, заключая соглашение с Саладином, мы должны принудить его поклясться, что он будет иметь дело только с нами, и исключить из этого союза Триполи. Так одним ударом мы станем настоящими владыками всего королевства.

   — Да ты спятила! — сказал Ги. Де Ридфор промолчал, но не сводил с Сибиллы задумчивого взгляда.

Она обратилась к нему — магистр, по крайней мере, был способен её услышать:

   — Керак не посмеет сопротивляться нам обоим. Войны не будет. Мы просто слегка его отшлёпаем, вот и всё.

   — Он христианский рыцарь, — хрипло сказал Ги и, шагнув к ней, крепко взял её за запястье. — Мы не можем нападать на христианина.

Сибилла попыталась выдернуть руку:

   — Мы совсем недавно говорили о нападении на Триполи, а он тоже христианин!

   — Только по названию, — сказал де Ридфор. — На деле он такой же неверный, как все магометанские собаки.

   — Не лезь куда не следует, Сибилла, — сказал Ги. — Это мужские дела. — Его пальцы больно впились в её запястье.

   — Если ты считаешь, мой милый, что таким способом меня можно запугать, — значит, ты плохо меня знаешь, — сквозь зубы процедила она. — Отпусти меня.

Мгновение они в упор смотрели друг на друга, затем хрупкое равновесие их совместной жизни со щелчком восстановилось — и Ги разжал пальцы.

Повернувшись спиной к Сибилле, он вновь принялся мерить шагами комнату.

   — Ты сама не знаешь, о чём говоришь!

   — Нет, знаю, и куда лучше тебя, потому что всю жизнь провела у трона.

   — Но король теперь — я!

   — Однако ты должен слушаться моих советов. Мы правим вместе, разве ты забыл? — Сибилла вновь обернулась к де Ридфору, который всегда поддерживал её. — Мой лорд, подумай над этим, мне кажется, что другого пути у нас нет.

Лицо рыцаря расплылось в медленной усмешке — словно перед Сибиллой вдруг открылась западня.

   — Моя королева, я с куда большей охотой прислушался бы к твоим словам, если бы ты уже тайно, за спиной его величества не обратилась к Саладину.

У Сибиллы перехватило дыхание. Она остолбенело смотрела на де Ридфора, не готовая к такому удару, не в силах отыскать в голове ни одной мысли. Ги рывком развернулся к ней, лицо его стремительно багровело.

   — Что? Что такое? Что он говорит? — В два прыжка он пересёк комнату, схватил Сибиллу за плечи и встряхнул. — Что ты натворила?

   — Отпусти меня! — крикнула она.

   — Сир, — сказал де Ридфор, — у неё истерика. Запри её, ради её же блага, прежде чем она причинит вред себе и другим.

У Сибиллы вырвался вопль ярости и унижения; она вырвала руку из крепкой хватки мужа и с такой силой ударила его по лицу, что ладонь у неё онемела.

   — Пусти!

Ги шатнулся и разжал руки; освободившись, Сибилла попятилась от него. Однако мужчины стояли между ней и дверью. Путь к бегству был отрезан. Она могла лишь с ненавистью смотреть на этих двоих, единых в своей победной мужской силе и тупости.

Ги выпятил челюсть:

   — Это правда? Ты сговаривалась с Саладином за моей спиной?

Сибилла не видела смысла в покаянии; она одарила жёстким взглядом де Ридфора:

   — Ты меня предал, мой лорд. Правду говорят, что предательство — вторая натура тамплиера.

Магистр усмехнулся, на сей раз показав зубы.

   — Правду говорят, что грехи мужчины угоднее Господу, чем все добродетели женщины. Моя королева, ты предала всех нас.

   — Пусть остаётся здесь, если это место ей так по душе, — сказал Ги. — Я перееду в другой дворец, в городе.

Он развернулся и вышел. Де Ридфор мгновение помедлил, наблюдая за Сибиллой; она повернулась к нему спиной. Миг спустя она услышала его удалявшиеся шаги — и скрежет ключа, повёрнутого в замке.

Немного погодя к ней прислали Алис, Жоли и нескольких служанок. Дверь на лестницу по-прежнему была заперта. От такого многолюдья в тесной комнатке стояла духота; девочка ныла и плакала, служанки злились. Сибилла сидела у окна и смотрела на крыши Иерусалима.

Трава, которая каждую зиму вырастала на крышах, теперь иссохла и выгорела добела. Сибилле смутно вспомнились слова из Библии — что-то об увядании надежд.

Теперь она понимала, что де Ридфор задумал этот ход много лет назад, с самого начала, с тех пор как она впервые заговорила на совете мужчин и он поддержал её. Всё это время он втайне готовился в один прекрасный день продать её ради собственной выгоды.

А она помогла ему. Она стала женой Ги, потому что он ничего не знал о Святой Земле, потому что она могла управлять им и использовать его, — и теперь в Святой Земле был король, который ничего не знает о королевстве и будет послушной куклой в руках всякого, у кого достанет сил приручить его.

Сибилла вспомнила, что как-то Ги напомнил ей брата. При этой мысли к глазам её подступили слёзы.

   — Ты не хочешь поужинать, дорогая моя? — шёпотом спросила Алис.

   — Нет, — сказала Сибилла. — Уходи.

Её брат предвидел это. Она вспомнила некоторые речи Бодуэна, которые когда-то так злили её. Теперь её сердце ныло, словно свежая рана; с новой болью она тосковала по брату, словно умер он только вчера.

Нет, она не станет сидеть взаперти, подчиняясь силе.

Она может отправиться к матери. Агнес сейчас в Наблусе. Будут бесконечные нотации, неодобрительные взгляды, — но мать поможет ей, в этом нет сомнения. Помогут и другие. У неё есть друзья повсюду, даже среди тамплиеров. У неё есть своя партия — как у Ги. Как у Триполи. Как у Керака. Мысленным взором Сибилла увидела, как королевство раскалывается на всё более мелкие кусочки — и со всех сторон к ним подступает Саладин.

И всё это натворила она. Оглядываясь назад, Сибилла понимала теперь, как всё, что она ни делала, вело королевство именно по этому пути. Но она ведь не хотела этого, она стремилась совсем к иным целям.

Броня великих замыслов растрескалась, и она, Сибилла, оказалась нагой и умалившейся.

Она не останется в Иерусалиме. Нет, она не станет предпринимать ничего, что принесло бы королевству новые розни и опасности, — но в Иерусалиме не останется, не будет смиренно и покорно служить своему мужу.

За окном, на улице у ворот, проехал отряд тамплиеров.

Тогда Сибилла вдруг вспомнила о Раннульфе, и нестерпимая тоска охватила её, голод, затаившийся в глубине сердца, — никогда прежде она не испытывала ничего подобного. Она поднялась, прошла через комнату, взяла на руки дочь и крепко прижала к себе — ей так надо было почувствовать рядом живое, тёплое, любящее существо.

Однако одного этого ей было недостаточно. С дочерью на руках Сибилла вернулась к окну и остановилась, неотрывно глядя поверх городских крыш на Храмовую Гору.

Де Ридфор спустился по извилистой каменной лестнице, которая вела со двора Храма к конюшням — огромной пещере под углом стены. В конюшенном дворе он увидел Раннульфа Фицвильяма и Стефана л'Эля — они рассёдлывали коней.

Магистр вошёл в тень пещеры:

   — Ну? Что вы узнали?

Раннульф повесил седло на крюк; подошёл сержант и забрал его, чтобы почистить.

   — Саладин ещё не двинулся и покуда не сможет двинуться. Он всё ещё собирает войско.

   — Он нападёт на нас или на Керака?

Рыцарь взял тряпку и щётку и принялся чистить коня.

   — Он везёт с собой осадные машины. Но он уже испробовал эти машины на Кераке и не выщербил из стен ни камешка.

   — Ну да это не важно, — сказал де Ридфор. — У меня есть для тебя другое дело. Королева сбежала.

   — Что?! — Раннульф выпрямился. Стефан вынырнул из-за конского крупа и впился внимательным взглядом в де Ридфора.

   — Король — ради её же блага — запер её, а она взяла и сбежала, точно глупая девка, да, впрочем, кто она ещё, как не глупая девка? Я хочу, чтобы ты нашёл её и вернул мужу.

Раннульф повернул голову и через плечо глянул на Стефана; потом снова повернулся к де Ридфору:

   — Обет запрещает мне иметь дело с женщинами.

   — Плевать я хотел на твой обет! Я тебе приказываю. Со всеми твоими осведомителями ты найдёшь её запросто, и кто ещё может с этим управиться, я просто не представляю. — Он одарил Раннульфа презрительным взглядом. — Возьми с собой десятка два солдат — они защитят твою непорочность от этой женщины.

   — Хорошо, мой лорд, — сказал Раннульф.

   — Нельзя оставлять их здесь, — сказал мальчик.

   — Возьми деньги! — зло прикрикнул на него отец. Подобрав юбки, Сибилла выбралась из повозки.

Алис восседала на мешках с зерном, лежавших грудой за спиной возчика. Лицо её было залито слезами. Она крепко прижимала к себе Жоли, озираясь с таким видом, словно вокруг повозки бушевало пламя, подбираясь к самым бортам. Сибилла нашла свои башмаки, обулась и сняла с пояса кошелёк.

   — Спасибо тебе, — сказала она. — Я никогда не забуду твоей доброты.

Возчик что-то глумливо буркнул. Он не испытывал к ней ни капли почтения. С требовательным видом он протянул к Сибилле грязную широкую ладонь. Она говорила простолюдину, что она — королева Иерусалимская, но он ей явно не поверил.

Зато поверил мальчик. Он стоял возле волов, уставясь на неё круглыми глазами. Впрочем, он ведь видел, как Сибилла пришла к ним, разодетая в шелка и атлас; он слышал её рассказ, он уговорил отца привезти её сюда и добыл грубую сирийскую одежду, которую сейчас носила Сибилла.

Она положила серебро на ладонь возчика.

   — Спасибо, — повторила она. — Ты можешь идти.

   — Я могу идти! — передразнил её простолюдин, качая головой. — Я могу идти!

Сибилла помогла Алис спуститься с повозки; девушка крепко прижимала к себе Жоли, прикрывая лицо краем покрывала. Они были на задах караван-сарая, между жилым домом и конюшнями. Мальчик убежал в дом и вернулся с хозяином, кряжистым сирийцем в тюрбане, с закатанными до локтей рукавами.

   — Что ещё такое? — Хозяин остро глянул на Сибиллу, на возчика, на повозку и обратился к возчику: — Кто эти женщины?

Возчик хохотнул:

   — Вон та говорит...

   — Я сама всё скажу, — перебила его Сибилла, одарив таким взглядом, что он сразу смолк и только сердито сверкал глазами. Она повернулась к сирийцу: — Мне нужна комната, отдельная комната для меня и моей подруги. Караван, идущий в Аскалон, ещё не останавливался здесь?

Хозяин покачал головой, поджимая губы; прищуренные глаза с хитрецой оглядывали её.

   — Может, будет сегодня к вечеру, а то и завтра. — Он вытянул руку. — За комнату — три микеля.

Мальчик что-то хотел сказать, но отец грозно глянул на него. Сибилла поняла, что три микеля за комнату — цена непомерная. Развязав кошелёк, она вынула шесть серебряных монет и одну за другой положила их на ладонь хозяина.

Это подействовало; глаза сирийца полезли на лоб, пальцы поспешно сжались в кулак, и теперь он кланялся, льстиво провожая их к дверям и лопоча:

   — Очень хорошая комната... если не понравится, только скажите... есть вино и пшеничный хлеб на ужин... мёд и виноград...

Сибилла спрятала кошелёк в рукав. Покуда у неё есть деньги, она — королева. Вслед за сирийцем она вошла в большой каменный дом, за ней следовала Алис с девочкой на руках.

   — Сибилла, — сказала Алис, — что, если нас поймают?

Сибилла пожала плечами. До сих пор всё шло неплохо.

Комната оказалась приличной, небольшой, но чистой, с каменным полом, кроватью и сундуком; везде лежали красно-чёрно-белые полосатые коврики местной работы, окно прикрыто занавеской. Ещё в комнате были деревянный табурет и бронзовый кувшин для воды. Денег у неё много; когда придёт караван, она оплатит проезд на троих.

   — Как они могут нас найти? Мы уже далеко от Иерусалима; никто не узнает о нашем маршруте, покуда мы не доберёмся до Аскалона. Эти люди считают нас простолюдинками.

Это как раз её тяготило. Она чувствовала себя меньше, ниже, незначительней. Дело было вовсе не в одежде — наоборот, ей нравилось простое удобное платье, плотная ткань рукавов и юбки, да и простой платок хорошо лежал на голове.

Просто она всё время видела себя такой, какой представала перед глазами этих людей: не королева Иерусалимская, а беглая жена.

Жоли уложили на кровать; девочка быстро заснула, потные локоны её прилипли к щекам, красным, точно яблоки. Весь день её кормили хлебом, размоченным в молоке, и подбородок у неё был липким от подсохшего молока. Сибилла расстегнула ей платьице, чтобы девочке стало попрохладней.

   — Пойди поищи для нас воды. Кувшин на сундуке.

Алис вскинула голову:

   — Сибилла, я не могу пойти туда.

Сибилла рывком повернулась к ней:

   — Алис! Это важно. Прекрати хныкать, пошевеливайся и займись делом, потому что за тебя никто его не сделает!

Глаза подруги расширились, моргнули, подбородок задрожал.

   — Сибилла, я поверить не могу, что ты говоришь со мной таким тоном.

Она поднялась, взяла с сундука кувшин и вышла из комнаты.

Сибилла осторожно высвободила ручки дочери из рукавов новой одежды. Она боялась, что девочка, упаси Бог, заболевает. С болью в сердце Сибилла вдруг осознала, какой опасности она подвергла Жоли. И это она только что накричала на Алис, которая этого совсем не заслуживала — сколько бы она ни стенала и плакала, но всегда исполняла всё, что от неё требовалось.

Алис и сейчас выглядела куда благороднее, чем сама Сибилла. Женщина, сбежавшая от мужа. Она вновь станет королевой, едва доберётся до Аскалона. Сибилла тронула ладонью щёчку дочери, и Жоли беспокойно шевельнулась во сне, повернула голову и деловито зачмокала губами. Нет, она не больна, просто устала.

Алис вихрем ворвалась в комнату:

   — Сибилла, тамплиеры!

   — Что?!

   — Они въезжают во двор. — Алис захлопнула дверь и бросилась к окну. — Двое только что вошли в дом! Что нам теперь делать?

   — Тс-с! Тише! Они тебя видели?

   — Не знаю. — Алис прикусила губу. С грязным лицом, в бедной крестьянской одежде она смахивала на крестьянскую девку. — Что же нам теперь делать?

   — Может быть, они ищут не нас, — сказала Сибилла. — Ты узнала кого-нибудь из них?

Алис удивлённо моргнула:

   — У меня нет знакомых тамплиеров.

Сибилла схватила её за плечи и как следует тряхнула.

   — Думай! Как они выглядят? Есть среди них рыжебородый рыцарь?

   — Ну... ну да, — запинаясь, проговорила Алис.

   — Вот как, — сказала Сибилла. — Мыш. Стало быть, они ищут нас.

И тут в дверь с силой постучали.

Женщины переглянулись. Сибилла облизала губы, вдруг осознав, что у неё ещё есть шанс выиграть — и немалый.

   — Открой дверь, — сказала она и, стянув с головы платок, тряхнула освободившимися волосами.

   — Что ты задумала? — спросила Алис.

   — Делай, как я говорю.

Алис подошла к двери, открыла — ив комнату вошёл Раннульф Фицвильям.

Сибилла стояла посреди комнаты. В открытую дверь она видела за спиной Раннульфа других мужчин.

   — Отошли их всех, — обратилась она к Раннульфу, — я хочу говорить с тобой. Наедине. Алис, возьми Жоли и подожди за дверью.

Лицо Алис побелело, как сыворотка. Подойдя к постели, она взяла на руки спящую девочку и вышла. Сибилла не двинулась с места, в упор глядя на тамплиера. Дверь закрылась. Сибилла сделала глубокий вдох, гадая, с чего ей начать атаку.

   — Почему ты убежала? — спросил он.

Сибилла шагнула ближе к нему. На сей раз он не опускал взгляда — нет, он смотрел прямо на неё, и его чёрные жёсткие глаза напряжённо блестели. Точно так же он смотрел на неё в монжисорской часовне. Сибилла вспомнила, что произошло тогда, и по её телу пробежала дрожь.

   — Де Ридфор предал меня, — сказала она. — Он управляет Ги, точно взнузданным конём, и обратил его против меня. Я не могла вынести унижения. Как ты узнал, где меня искать?

   — Я знал, что ты будешь пробираться в Аскалон. Это упростило дело. — Раннульф помедлил. — Что сделал де Ридфор?

   — Он рассказал Ги, что я посылала письма Саладину.

Лицо его передёрнулось.

   — Я же говорил тебе не делать этого.

   — Я — королева Иерусалимская! — горячо сказала Сибилла. — Я держу ответ за это королевство. Как иначе я могу сохранить его, кроме как заключить мир? — Она шагнула ещё ближе. Его рост, его сила притягивали её. — Кто послал тебя за мной?

Раннульф рассмеялся:

   — Де Ридфор.

Сибилла тотчас ухватилась за подвернувшуюся возможность.

   — Почему ты принимаешь приказы от него? Он всех нас погубит. Когда он, Керак и Триполи передерутся, от королевства ничего не останется — Саладину нечего будет завоёвывать! Поезжай со мной в Аскалон. Помоги мне поднять мой стяг. Многие пойдут за мной, ещё больше за тобой — ты и сам не знаешь, насколько твоё имя знаменито во всём королевстве. Вместе мы спасём Иерусалим.

Она уже стояла перед Раннульфом и теперь положила руки ему на грудь.

   — Раннульф, в Монжисоре ты хотел поцеловать меня. — Прижавшись к груди рыцаря, Сибилла запрокинула голову и взглянула в его лицо. — Так поцелуй сейчас.

Он поднял руки и с силой стиснул её запястья. Исступлённое желание исказило его лицо, губы приоткрылись. Вдруг он выпустил руки Сибиллы и погрузил пальцы в её волосы, обхватив затылок. Наклонился к ней. Сибилла закрыла глаза, сердце её бешено колотилось. Первое касание поцелуя ошеломило её — оно было нежным, как губы младенца. Руки Раннульфа сомкнулись вокруг неё, и теперь она покоилась в его объятиях. Прикосновение его губ стало жёстче, властнее. Языком он раздвинул её губы, и она открыла рот, впуская его глубже, до самой гортани, — он проник в неё, он владел ею. Она открылась ему навстречу, словно распускающийся цветок.

   — Раннульф, — прошептала она. — Займись со мной любовью.

Рыцарь отстранился. Руки его соскользнули с её плеч.

   — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? — спросил он.

Грубое слово вызвало у Сибиллы отвращение; она отступила, вскинув между ними руки. Она понимала, что Раннульф сделал это нарочно. Он отошёл к табурету и сел.

   — Я хочу тебя, — сказал он. — В самом деле хочу. Я люблю тебя. Я полюбил тебя с той минуты, когда увидел впервые, на дороге в Рамлех. Тысячу раз я видел тебя во сне. Всякий раз, когда я встречал тебя, я словно сгорал заживо. Но я здесь не для того, чтобы спать с тобой. Я должен вернуть тебя в Иерусалим.

Сибилла гневно обернулась.

   — Ты свинья, Раннульф! — выкрикнула она ему в лицо. — Говоришь, что любишь меня, а сам хочешь вернуть меня к ним? К людям, которые унизили меня? Чего ради мне возвращаться в Иерусалим?

   — Потому что ты — королева Иерусалимская, — сказал Раннульф. — Ради чего же ещё?

Потрясённая, Сибилла вскинула голову. Она мгновенно поняла, что он прав. Она ещё боролась с этой мыслью, но в душе её нечто безнадёжно спутанное теперь распрямлялось и высвобождалось. Подняв руку, она откинула со лба волосы.

   — Будь ты проклят. — Она снова в упор взглянула на Раннульфа. — Как ты можешь возвращать меня к мужу?

   — Сам не знаю, — ответил он. — Может быть, я убью его. Я его ненавижу. Но ты должна вернуться в Иерусалим. Никто, кроме тебя, не сможет удержать его, если всем нам придётся идти воевать.

Сибилла знала это. Она отвела глаза, сжав ладони, молча смиряясь с неизбежным. Когда она наконец повернулась к Раннульфу, он всё так же не сводил с неё глаз.

   — Хорошо, — сказала Сибилла. — Я еду.

Раннульф без единого слова поднялся и пошёл к двери.

День почти закончился, но они отыскали для девочки и Алис повозку, запряжённую мулами, для Сибиллы коня — и выехали на дорогу, ведущую в Иерусалим; Сибилла понимала, что тамплиеры собираются ехать всю ночь. Их было десять: одна пара скакала впереди Сибиллы и повозки, остальные позади. Те, что ехали первыми, были незнакомы Сибилле — юные лица с едва отросшими бородками; один всё время украдкой поглядывал на неё через плечо.

Раннульф ехал сзади. Она не оглядывалась. Она дивилась, что этому человеку пришлось напоминать ей о её долге — ей, дочери короля Амальрика. Обыкновенный рыцарь, немногим лучше простолюдина. Когда Сибилла вспоминала их поцелуй, тело её охватывал жар.

В следующий раз он так легко от неё не увернётся. Она доведёт поцелуй до конца и навеки привяжет к себе Раннульфа.

На закате навстречу им по дороге галопом прискакали два тамплиерских сержанта. Отряд остановился; Раннульф проехал мимо Сибиллы и о чём-то переговорил с сержантами. Почти сразу он вернулся, что-то бросил Мышу, проезжая мимо, и осадил коня рядом с Сибиллой.

Конь Раннульфа был куда выше того, на котором ехала Сибилла, и потому она хорошо видела лицо рыцаря, даже если он смотрел в землю.

   — Эти братья прискакали из Иерусалима, — сказал он. — Мне приказано ехать в Сефорию. Саладин наконец двинулся, и идёт он на нас.

Эта весть встряхнула её, как удар молнии. Сибилла ощутила, как неумолимо вытекает из пальцев время. Ей хотелось потянуться к Раннульфу, обнять его, удержать. Но они были не одни, и слишком много чужих глаз неотрывно смотрели на них. Сибилла постаралась, чтобы её голос прозвучал твёрдо:

   — Я поеду в Иерусалим. Я знаю, что должна исполнить, — и исполню. Я не подведу тебя.

Он едет в бой. Мысленным взором Сибилла увидела, как ненасытная пасть войны пожирает его. Здесь, среди чужих, она даже не могла дотронуться до него.

   — Да пребудет с тобой Бог, Раннульф, — сказала она.

Рыцарь поднял на неё глаза.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Помни это. — И кивнул через плечо, на сержантов: — Эти люди поедут с вами в Иерусалим.

Сибилла не шелохнулась, дыхание у неё перехватило, кровь точно остановилась в сердце. Раннульф резко развернул коня и поднял руку. Другие тамплиеры рысью поскакали за ним по дороге, колонной по два исчезая в надвигающейся ночи.

Холодный ветер тронул лицо Сибиллы. Два сержанта ждали её; всё вокруг казалось постным, бессмысленным, неинтересным. Сибилла подняла голову, гадая, когда она полной мерой почувствует наконец разлуку, — и направила коня по дороге в Иерусалим.

ГЛАВА 30

   — Ты нашёл мою жену? — спросил король.

Заложив руки за спину, Раннульф стоял перед ним, посреди шатра; алый шёлк шатра, просвечивая, окрашивал воздух цветом вина.

   — Я вёз её в Иерусалим, когда мы повстречали гонцов. Вид у Ги был осунувшийся, чисто выбритые щёки уже покрывала отросшая щетина, глаза потемнели.

   — Она в безопасности? Ты видел её? А мою дочь? Они в безопасности?

   — Сейчас, сир, они уже в Иерусалиме — ив безопасности.

   — Ты уверен?

   — Да, сир.

   — Очень хорошо. Что ж, очень хорошо. — Король отвернулся.

В шатре было просторно, словно в каменном зале. Пол устлан коврами; справа на крюке висела кольчуга, за ней — свежеокрашенный королевский щит. Дальнюю часть шатра отделял занавес, за его отдернутым краем виднелась походная кровать. Ги не стал бы спать на голой земле. В шатёр вбежали два пажа, таща носилки с бочонками и корзину, от которой пахло абрикосами и бараниной. Ги не стал бы и есть чёрствый хлеб, и пить тухлую воду.

   — Сир, — сказал Раннульф, — со мной десять человек. Половина войска ещё не прибыла. Позволь мне поразведать, чем занят султан.

   — Магистр тамплиеров ещё не прибыл, — ответил Ги. — Ты должен дождаться приказа от него.

   — Сир, я бы мог...

Король в ярости развернулся к нему:

   — Не перечь мне, Фиц-ублюдок! Я знаю, что твой магистр не доверяет тебе. Отойди и заткнись — здесь есть люди получше тебя.

Раннульф отступил к стене шатра. Откинув полог, мимо него в шатёр вошёл низкорослый светловолосый человек в шапочке с ярким пером, пальцы сплошь унизаны перстнями — Балан д'Ибелин. За ним по пятам следовал его брат Бодуэн — он был выше, красивее и намного глупее брата. Они приветствовали короля напряжённым и нервным тоном, осторожно подбирая слова: оба были сторонниками Триполи.

Раннульф уже слышал, что сам Триполи направляется в Сефорию, чтобы заключить мир с королём ради спасения королевства. Среди дворянчиков, которые толпились вокруг Балана и его брата, были и другие сторонники Триполи — Реджинальд де Сидон и юный Хамфри де Торон. Ги приветствовал каждого из них — пронзительным, колким, полным пренебрежения голосом.

   — Сир, — сказал Балан, — ради спасения Иерусалима мы забудем о наших разногласиях.

   — Я — король, и потому вы последуете за мною, — отвечал Ги. — Что до остального — пока забудем об этом. Ты сказал, что привёл с собой пехотинцев.

Бодуэн д'Ибелин выступил вперёд:

   — Генуэзцы послали солдат для крестового похода — они сейчас подходят по Яффской дороге. Они молоды и неопытны, но хорошо вооружены.

   — Отлично, — сказал король. — Мы выставим против мусульманской собаки Саладина могучую армию. Потом пусть себе трясётся и обливает слезами бороду — мы заставим его молить о милосердии!

   — Где тамплиеры? — спросил Балан, глянув в сторону Раннульфа. — Я смотрю, кое-кто из них уже здесь.

   — С нами будет вся сила Храма. — Король шагнул вперёд, повысив голос. — Магистр де Ридфор отправился на север, чтобы привести сюда гарнизоны из замков. Клянусь глазами Господними, у нас тут будет войско, от которого Саладин пустится наутёк, точно коростель!

   — Так хочет Бог, — пробормотал кто-то. Затем собравшиеся погрузились в спор о припасах и о том, кто где станет лагерем.

Раннульф стоял в стороне, между напольной лампой и табуретом. Когда появились пажи, разнося кубки с вином, он покачал головой. Ги трезвонил, точно пустой кувшин, рассыпая шелуху слов; во всех его речах не было и грана сути. Раннульф подумал о Сибилле, связанной браком с этим ничтожеством, и опустил взгляд на пол, покрытый узорчатым ковром, чтобы скрыть внезапно нахлынувшие чувства.

Он не должен больше думать о Сибилле. Даже сейчас одно только воспоминание о том, как он сжимал её в объятиях, распаляло его, и Сибилла вставала в мыслях, как наяву, более реальная, чем люди, окружавшие его. Она расколола его пополам, отняла половину его сердца. Её муж, напыщенный щёголь, кривлялся и важничал и презрительно насмехался над Раннульфом — над тем, кто совсем недавно держал в объятиях Сибиллу. Целовал, проникая языком в рот, и желал её, и чувствовал её желание... Он не должен больше думать о ней.

Она встала между ним и Богом. Он, Раннульф, принадлежит Богу, который дал ему всё, что у него есть, — откровение, которое спасло его, обет, который придавал ему силы; в конце концов, Бог дал ему даже Сибиллу.

Как испытание. Ещё одно испытание.

   — Сир, — говорил между тем Балан, — нам бы нужно выслать разведчиков. Пошли вон того тамплиера — это его ремесло.

Раннульф поднял голову, привлечённый этими словами, и увидел, что дворянчик кивает в его сторону.

   — Пока не прибудет магистр, я не стану отдавать приказы его людям, — ответил Ги. — Вот что мы должны решить...

И тут в шатёр с топотом ввалилась громогласная толпа вновь прибывших.

Их возглавлял Керак, с непокрытой головой и могучим телом, выпиравшим, как булыжник, из бархата и шитого атласа; в окружении своих рыцарей он бесцеремонно шагнул в шатёр и сразу увидел Раннульфа.

   — Вот он! Господом клянусь, я прикончу сукина сына!

И бросился на Раннульфа, на бегу выхватывая меч.

Раннульфу бежать было некуда; он отпрыгнул вбок, запутался в мебели, схватил железный остов лампы и отразил им удар Керакова меча. Лампа сорвалась и отлетела прочь. Вокруг что-то кричали. Балан бросился между ними. Кто-то повис на правой руке Раннульфа, другая рука обхватила его грудь. Люди Керака оттащили Волка.

   — Стойте! — прорычал Балан, вскинув руки, чтобы не допустить их друг к другу. — Остановитесь! Мы не можем убивать друг друга — иначе Саладин получит всё, к чему так стремится!

Глаза Керака так и сверкали; его люди окружили его.

   — За ним долг крови. Он убил моего сына, он сам признался в этом.

   — Отпустите меня, — сказал Раннульф. — Я не трону его: он старик. — Оказалось, что в его правую руку вцепился Бодуэн д'Ибелин. — Да отпусти же, чёрт тебя побери! — рыкнул Раннульф, и рыцарь попятился.

   — Уймись, Святой, — сказал Балан.

   — Я же говорю, что не трону его! — огрызнулся Раннульф. Через толпу, разделявшую их, он взглянул на Керака. — Я убил Жиля и, значит, согрешил, но согрешил против Бога, а не против тебя. И отвечу я за свой грех не перед тобой, а перед Богом.

Керак по-волчьи оскалил зубы:

   — Я выпью из тебя кровь!

Раннульф презрительно рассмеялся:

   — Господь рассудит меня. А ты себе болтай.

Балан повернулся к нему и ударил его по руке. Керак впился глазами в Раннульфа, тот отвечал таким же пристальным взглядом, — но мгновение спустя Волк тяжело отвернулся. К шатру приближался новый гость.

Паж протолкался через толпу с пронзительным криком:

   — Милорды, милорды, король, господин мой...

Откинулся полог, и в шатёр шагнул граф Триполи — всё такой же тощий, в поношенном камзоле, с окладистой бородой.

За ним следовали несколько его людей; с их приходом в шатре стало тесно. Раннульфа оттеснили к шёлковой стене, и ему пришлось нагнуться, чтобы не задевать головой потолок. Триполи прошёл прямо на середину шатра и оказался лицом к лицу с королём. Ги побагровел. Зрители притихли, даже Керак унялся, и двое в полной тишине стояли друг перед другом.

Наконец Триполи проговорил:

   — Я здесь, чтобы биться за Гроб Господень, за Истинный Крест и спасителя нашего Иисуса Христа. Примешь ли ты меня? — Он протянул руку.

Ги откашлялся. Все взгляды были устремлены на него, он должен был отвечать и не видел иного выхода, кроме как поступить подобно Триполи.

   — Если так, мой лорд, добро пожаловать, — сказал он и пожал протянутую руку.

Раздались негромкие радостные восклицания. Балан подошёл к королю и Триполи, улыбаясь, точно отец невесты на свадьбе.

   — Славный поступок, милорд граф, господин мой король — славный!

   — Пока мы здесь, — высоким громким голосом произнёс Триполи, — пускай все забудут свою прежнюю вражду и обиды и встретят общего врага плечом к плечу — как христиане, как братья. — Говоря это, он обежал взглядом шатёр и увидел Керака, затем быстро оглядел остальных; упав на Раннульфа, его взгляд тотчас переместился дальше в поисках кого-то ещё. — Где магистр тамплиеров?

   — Он отправился на север, — сказал король, — собрать рыцарей из всех гарнизонов и доставить сюда.

   — Что ж, — сказал Триполи, — в таком случае Храму может понадобиться новый магистр. Согласно договору, который был заключён у меня с Саладином, два дня назад я позволил нескольким тысячам его воинов пройти через Галилею; а вчера, до того как покинуть Тивериаду, я выглянул из окна и увидел, как они скачут. На копья у них были насажены головы христиан, числом не меньше сотни, и у многих голов были коротко остриженные волосы и длинные бороды.

Эти слова были встречены молчанием. Пальцы Раннульфа вцепились в рукоять меча; он шагнул вперёд и выпрямился. Король Ги побелел, а Керак крикнул:

   — Скажи нам, граф, на чьей же ты стороне?

   — Это упростит дело, — сказал Раннульф, и Бодуэн д'Ибелин, стоявший перед ним, чуть повернул голову и засмеялся. Остальные вдруг все разом заговорили. Посреди стоял Триполи — неподвижно, высоко подняв голову, словно это он был здесь королём. Балан д’Ибелин подошёл к Кераку, схватил его за руку и принялся что-то горячо нашёптывать ему на ухо, всё сильнее наваливаясь на него, так что Керак в конце концов попятился. Раннульф отодвинул плечом Бодуэна д'Ибелина в камзоле с атласными лентами и обратился к королю:

   — Сир, если у нас больше нет магистра, отдавай приказы ты. Позволь мне разведать, где стоит султан со своим войском. Мы должны узнать, каковы его намерения.

Триполи глянул на него краем глаза:

   — Это и я могу тебе сказать. Султан осадил Тивериаду. Я едва успел бежать из замка до того, как его войско подступило к стенам.

За его спиной Балан проворчал:

   — Отлично, это его задержит. Он не сможет взять Тивериаду.

Король отвернулся и торопливо отошёл подальше от Триполи и других дворян. Понизив голос, словно обращаясь к самому себе, он проговорил:

   — Мы должны решить, что делать...

   — Если Саладин у Тивериады — идём к Тивериаде! — крикнул один из людей Керака. — Ударим по нему!

С полдюжины голосов поддержали его алчными выкриками.

   — Между нами и Тивериадой безводная пустыня, — возразил Балан д'Ибелин. — Пускай лучше Саладин пересечёт её, чтобы добраться до нас, чем наоборот.

Керак презрительно хохотнул:

   — Ехал бы ты домой, красавчик, да прислал воевать свою жёнушку!

Балан резко повернул голову, ожёг Керака гневным взглядом — но промолчал.

Король всё так же стоял спиной к совету, сомкнув у груди стиснутые кулаки. Раннульф повернулся к Триполи:

   — Насколько крепка Тивериада?

Граф коротко тряхнул головой:

   — Она неприступна. Там моя жена. Она может командовать гарнизоном, запасов там не на один год, а стены устояли бы и против трубы иерихонской.

   — Тогда я отправлюсь туда со своим отрядом, — сказал Раннульф. — Я буду следить за действиями султана и сообщать тебе все новости.

   — Эй, граф, — прорычал Керак, — сколько султан платит тебе за то, чтобы задержать нас здесь?

Триполи пропустил его слова мимо ушей. Голосом, который было слышно и за пределами шатра, он ответил Раннульфу:

   — Хорошо, езжай, но поддерживай со мной постоянную связь и не предпринимай ничего, не посоветовавшись со мной.

   — Да, мой лорд, — обрадованно кивнул Раннульф.

Граф огляделся, призывая ко вниманию собравшихся в шатре дворян.

   — Сефория — подходящее место для передышки, не хуже любого прочего. Я видел на дороге целое войско пехотинцев, которые будут здесь к закату. Мы ненадолго задержимся в этих местах — соответственно этому плану и устраивайтесь.

Он легко овладел советом. Все смотрели на него, ожидая его приказов, и даже король повернулся, смотрел на Триполи и ждал. Граф продолжал сухим скрипучим голосом:

   — Мы соберём наши силы здесь. Сейчас разгар лета, войско Саладина скоро подъест все припасы в окрестностях Тивериады, и ему волей-неволей придётся двинуться с места — тут-то мы и ударим.

Раннульф отходил, пробираясь среди людей, внимательно слушавших графа. Краем глаза он поймал на себе взгляд Керака. Триполи всё говорил — сухо, жёстко и в высшей степени здраво. Раннульф добрался до выхода и покинул шатёр.

Нагнувшись, Медведь задрал ногу коня и принялся рассматривать тяжёлый изгиб копыта. Конь навалился на него, и рыцарь, не долго думая, оттолкнул его плечом, да так, что у животного затряслись поджилки.

   — Мне просто любопытно, вот и всё, — сказал он. Копыто было чистым; Медведь большим пальцем потрогал стрелку и проверил, прочно ли держится подкова.

Мыш прошёл вдоль череды привязанных коней. В Сефории было множество развалин ещё римской поры, и тамплиеры привязали своих коней перед шеренгой мраморных колонн.

   — Спроси Мыша, — предложил Фелкс. — Уж он-то знает.

Стефан поставил на землю ведро с водой, которое принёс от колодца.

   — Что я знаю?

Он заговорил с конём, погладил его по шее; животное учуяло зерно в его мешке и тоненько заржало, тыкаясь мордой в плечо хозяина. Стефан почесал лоб коня, прикрытый чёлкой.

   — Да насчёт Святого, — сказал Медведь. — И королевы.

Наступило молчание. Мыш развязал мешок и держал его так, чтобы коню было удобно есть прямо из него. Рыцарь бросил быстрый взгляд на привязанных коней — их было уже около двух сотен и с каждым часом прибывало. Ещё больше коней паслось на широкой равнине, которая тянулась к западу. Насколько хватало глаз, вдоль дороги были разбиты лагеря — по большей части костры, у которых теснились люди, но было и несколько шатров со стягами. Посреди этого многолюдья высился красный шатёр, а перед ним красовались королевский стяг и штандарт с Истинным Крестом.

Мыш осенил себя крестным знамением.

   — Ну? — поторопил Медведь.

   — Что — ну?

У Фелкса заблестели глаза.

   — Тогда в караван-сарае они надолго задержались в спальне. Вдвоём.

   — Они разговаривали, — сказал Мыш и снова принялся усердно кормить коня.

Медведь выпрямился, уперев руки в бёдра:

   — Святой не разговаривает с женщинами.

   — Она вышла оттуда с распущенными волосами, — заметил Фелкс, — и вид у неё был помятый.

   — Вы говорите о Раннульфе, — сказал Мыш. — И о королеве Иерусалимской. Что бы вам ни приходило в голову — вы ошибаетесь.

Конь ткнулся носом в мешок, едва не выбив его из рук хозяина.

   — А она красотка, — сказал Медведь. — На мой вкус тощевата, но хорошенькая, как картинка.

   — Если б она сделала королём не Ги, а Святого, мы бы не торчали здесь сейчас, гадая, что происходит, — заметил Фелкс.

Медведь что-то согласно проворчал.

   — Если б у коней были крылья, мы бы все летали, — сказал Стефан. — Где сейчас Святой?

   — Получает для нас приказы.

Из-за колонны, к которой был привязан конь Стефана, вышел один из рыцарей, которые приехали с ними из Иерусалима; он был совсем молод, с пушком на подбородке, серьёзный, точно пьяный судейский. В обеих руках он нёс ведра с водой, которые поставил у основания колонны.

   — Вспомнить, как он смотрел на неё на дороге, так это был не слишком-то святой взгляд.

Его конь стоял рядом с конём Стефана, и юнец принялся поить его.

   — Я ничего не заметил, — сказал Стефан. — И потом, он отправил её назад в Иерусалим.

   — Что же он ещё мог с ней сделать? — отозвался юный рыцарь. Его звали Эд, и был он родом из Бургундии. — Привезти её сюда, что ли?

Стефан ухмыльнулся ему:

   — Он выполнил приказ. — Он уже видел Раннульфа, который спускался с подножия холма, проходя мимо коновязей. — Для меня этого достаточно.

   — А я всё же думаю... — начал Эд, выпрямляясь, и тут Раннульф подошёл к ним.

   — Заткнись, Эд, ты слишком много болтаешь.

Стефан сунул мальчишке пустое ведро.

   — Поди-ка, парень, набери нам воды. — И кивнул Раннульфу. — Где ты пропадал, Святой?

   — В красном шатре. Пытался найти хоть кого-то, кто захочет дать мне приказ.

Медведь, топая ногами, подошёл к Стефану:

   — А где же де Ридфор? Отчего это он не явился сюда заниматься тем, чем ему положено?

   — Быть может, он уже мёртв, — сказал Раннульф. — На всё воля Божья.

При этих словах рыцари теснее придвинулись к нему, и Стефан спросил:

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — Только что прибыл Триполи, и он рассказывает, что где-то было большое сражение и погибло много тамплиеров. Среди них может быть и магистр.

   — Где это случилось? — спросил Медведь, и тот же вопрос вырвался у Стефана. Чуть дальше кто-то окликнул их, и хриплый голос кратко пояснил, в чём дело. Другие тамплиеры столпились вокруг них. Тут и там рыцари молча крестились. Стефан с трудом сглотнул, чувствуя, как по нервам пробежала дрожь паники.

   — Что случилось? — крикнул кто-то из толпы.

   — Где это было? Кто погиб? — вразнобой сыпались голоса.

   — Я не знаю, — ответил Раннульф, сосредоточенным взглядом обегая толпу. — Где-то в Галилее. Ими командовал де Ридфор. — Он подсчитывает людей, понял вдруг Стефан, он готовится что-то предпринять — ив желудке у него стянулся крохотный узелок страха. Но ведь он ничего иного и не ожидал, и в конце концов, они не будут праздно торчать в лагере.

   — Саладин осадил Тивериаду, — продолжал Раннульф. — Я веду туда свой отряд — поглядеть, не найдётся ли там для нас подходящего занятия. Собирайтесь. Мыш, добудь нам запасных коней. Фелкс, найди, в чём везти воду. Будь осторожен. Здесь Керак, а для него все тамплиеры на одно лицо.

   — Когда ты хочешь выехать, Святой? — спросил Мыш.

   — С закатом, — ответил Раннульф. — Медведь, иди со мной.

Он пошёл прочь, и Медведь поплёлся за ним. Проклятие Волка. Мыш прихватил с собой Эда, и они отправились искать запасных коней.

Когда вдоль длинного пологого холма они шли к главному лагерю, Эд сказал:

   — Он меня раздражает. Я его ненавижу.

Стефан рассмеялся:

   — Привыкнешь.

Весь день в лагерь прибывали всё новые отряды; незадолго до заката по Яффской дороге пришло огромное войско пеших солдат. Пыль от них висела в воздухе не один час. Стефан привёл в лагерь тамплиеров шестерых вьючных коней, и Раннульф наблюдал за тем, как сержанты нагружают их, когда рыцари увидели всадников, скачущих к ним через огромный лагерь, — и оба сразу узнали того, кто скакал впереди.

   — Де Ридфор, — сказал Стефан.

Раннульф скрестил руки на груди:

   — А я-то надеялся...

Эд и другие рыцари, возившиеся около привязанных лошадей, подняли головы.

Магистр Храма подскакал прямо к ним; на нём была кольчуга, но сержант, скакавший следом, вёз его щит и шлем. Сюрко магистра было вымазано кровью и грязью, левая рука и плечо обмотаны окровавленными повязками. Он осадил коня перед Раннульфом и спросил:

   — Что ты сделал с королевой?

   — Отправил назад, в Иерусалим, — ответил Раннульф. Он выпрямился, заложив руки за спину и слегка нагнув голову. — Что это с тобой стряслось?

   — Господь наказал нас за грехи, — ответил де Ридфор. — У Крессонских ключей я увидел отряд сарацин, и мы напали на них.

   — Сколько было сарацин? — спросил Раннульф.

   — Пара тысяч. — Де Ридфор с вызовом уставился на него. — Нас было две сотни.

Остальные тамплиеры окружили их, молча слушая разговор.

   — И сколько вас осталось? — спросил Стефан.

   — Я и ещё двое, — отвечал де Ридфор.

По людям, собравшимся вокруг них, пробежал стон.

   — Жаль, — сказал Раннульф. — Лучше бы ты там остался и составил компанию нашим братьям.

Де Ридфор что-то проворчал. Он держался прямо и напряжённо, откинув голову; ноздри его трепетали, глаза так и зыркали по сторонам, ни на чём надолго не задерживая взгляда. Повернувшись, он оглядел лагерь:

   — Чем это вы здесь заняты?

   — Собираемся на разведку к Тивериаде, порыскать около Саладинова войска.

Де Ридфор рывком повернулся к нему:

   — По чьему приказу?

Раннульф поднял голову, твёрдо взглянул на него и ничего не ответил; де Ридфор наклонился к нему с седла и рявкнул:

   — По чьему приказу?

   — Триполи, — сказал Раннульф, и де Ридфор ударил его по виску перевязанной рукой. Раннульф шатнулся от удара, и магистр вцепился в ворот его куртки.

   — Чёрт бы тебя побрал! Ты пока ещё служишь мне, мне! Ты никуда не поедешь. Будешь ждать, пока я не скажу тебе, что делать.

Де Ридфор резко развернул коня, который оскальзывался на мраморных плитах, и поскакал вдоль длинного холма прочь, к красному шатру. Сержант последовал за ним.

Раннульф прижал ладонь к виску. Его чёрные глаза жарко блестели.

   — Две сотни, — сказал Стефан. — Что мы теперь будем делать?

Раннульф опустил руку и поглядел на пальцы: крови не было. Он вновь опёрся о колонну и скрестил руки на груди.

   — Продолжать сборы, Мыш, — сказал он, не сводя глаз с де Ридфора, скакавшего по лагерю.

Однако с закатом они не тронулись в путь; на закате в шатре короля был большой совет, где Триполи и де Ридфор кричали друг на друга, сыпля взаимными обвинениями, и опять Триполи, на стороне которого было теперь прочное большинство, уговорил короля оставить войско в Сефории — пусть Саладин ломает себе зубы о стены Тивериады. После совета Раннульф в сопровождении Стефана подошёл к де Ридфору у входа в королевский шатёр.

   — Разреши мне поехать к Тивериаде, — сказал Раннульф. — Я подожгу поля на берегу озера. Может быть, устрою пару налётов на сарацин.

Де Ридфор глянул на него побелевшими от ярости глазами:

   — Ты никуда не поедешь, пока я не прикажу.

Левая его рука была прибинтована к туловищу. Его ждала горстка сержантов и рыцарей. Остальные дворяне уже разошлись по своим стоянкам, готовиться ко сну, и огромный королевский лагерь постепенно затихал. Де Ридфор в упор посмотрел на Раннульфа:

   — Это будет скоро. Обещаю тебе.

Он повернулся и вошёл в королевский шатёр.

   — Это меня устраивает, — пробормотал Раннульф и перекрестился.

Стефан пошёл за ним к коням.

   — Ты о чём?

Раннульф собрал поводья.

   — Выезжаем на рассвете. С приказом или без него. Пошли вздремнём хоть ненадолго.

Посреди ночи вдруг заиграли горны.

Стефану снилось, что кто-то зовёт его издалека, безостановочно повторяя его имя. Он проснулся — небо над головой было сплошь усыпано белыми яркими звёздами.

Стефан сел и услышал, как рёв сигнала катится над лагерем и его подхватывают всё новые горны.

Отдуваясь, к нему подбежал сержант:

   — Мой лорд, мой лорд, нам приказано немедля вставать и седлать коней — мы сейчас же идём к Тивериаде.

   — Что?! — воскликнул Стефан.

Рядом с ним выпутался из одеяла Медведь.

   — Скажите мне, что это сон! — простонал он, с усилием поднимаясь на ноги. Стефан встал, огляделся — весь лагерь, окутанный ночным сумраком, ожил, люди нехотя просыпались, пытались собраться с силами. Он сел и натянул сапоги. Фелкс нагнулся над костром, вороша его в поисках ещё горячих углей, и Раннульф, вынырнув из темноты, оттолкнул его от костра.

   — У нас нет на это времени — войско уже выступает. Мы едем в арьергарде. Надо бы прихватить воды. Я приготовил всё, кроме воды. Пошевеливайтесь!

И он пошёл дальше, подымая тех, кто ещё не успел проснуться.

   — Что происходит, чёрт побери? — Фелкс метался, собирая плащ, сапоги, пояс. Мыш пошёл за Раннульфом, чтобы помочь ему наполнить водой бурдюки и навьючить их на коней.

Задолго до восхода солнца они были уже в седле и выстроились двойной колонной на дороге, ожидая, когда пройдёт всё войско, чтобы занять своё место в арьергарде. Мыш оказался в паре с Фелксом, Раннульф — с Медведем; за ними двое сержантов вели в поводу шестерых вьючных коней, связанных общей верёвкой. Остальной их отряд выстроился позади вьючных коней, а уж дальше тянулось всё войско тамплиеров, рыцари иерусалимской дружины и из южных гарнизонов — всего три сотни под командованием де Ридфора.

Триполи поехал в авангарде; его рыцари заставляли коней выделывать прыжки и курбеты, словно ехали в недолгую верховую прогулку. За ними шёл король с епископом Святого Георга, который нёс перед собой Истинный Крест — под пение горнов и флейт. Дальше плелись нестройной толпой генуэзские пехотинцы, которые уже сетовали на усталость и грозились вот-вот остановиться.

Стефан вынул ноги из стремян и расслабился в седле; с ужина у него остался припрятанный ломоть хлеба, и сейчас он достал его и съел. Перед ним дремал Медведь, тяжело уронив голову на грудь. Ночь ещё держалась, но по краю неба уже бежало узенькой полоской белое пламя дня. Галопом проскакал де Ридфор, за ним тянулась свита.

Приостановив коня перед Раннульфом, он бросил:

   — Не трогайтесь, пока не пройдёт всё войско, и дайте ему отойти подольше — я не хочу, чтобы вы наступали им на пятки.

   — Чья это была идея? — спросил Раннульф. — Твоя, конечно?

Де Ридфор оскалил зубы:

   — А ты думал, я позволю Триполи здесь командовать? Это мой король, я создал его, он будет делать то, чего хочу я. — Конь де Ридфора вздыбился, мотая головой. — Все здесь чересчур осторожны. Когда мы подойдём к Тивериаде, Саладин обратится в бегство. И тогда мы атакуем его на бегу.

Он позволил коню с величественным видом унести его прочь, к идущей на марше армии. Свита последовала за ним.

Рядом со Стефаном, обмякшим в седле, прозвучал голос Фелкса:

   — Чёрт, всё это я мог бы проделать и не просыпаясь!

Раннульф рассмеялся.

ГЛАВА 31

Утром Раннульф загнал свой отряд в самый хвост тамплиерской колонны. Войско входило в холмы, что от летней жары стали цвета дублёной кожи. След огромной армии, за которой ехали тамплиеры, был глубоко и чётко впечатан в песок, в тонкие и редкие полоски травы; тяжёлое облако пыли заслоняло все впереди.

Колонна миновала нескольких генуэзцев, сидевших у обочины дороги, — на этих уже можно было махнуть рукой. К полудню, когда солнце пылало в небе пузырём раскалённого добела металла, из распадка между холмами вылетели с полсотни бедуинов и помчались прямо к арьергарду тамплиерской колонны.

Визжа и улюлюкая, они налетели на Раннульфа и его людей, и рыцари подняли щиты; когда бедуины развернули коней и вскинули луки, рыцари взметнули щиты на плечо. Сарацинские стрелы замолотили по ним безвредным дождём, и бедуины умчались прочь, пронзительно вопя, словно одержали великую победу.

Стефан под доспехами сварился живьём. Он намотал поверх шлема белый шёлковый шарф, чтобы хоть голове было попрохладнее, зато кольчуга раскалилась так, что можно было обжечься. Кое-кто из новичков, ехавших за ним, начал сетовать, нарушая безмолвие марша. И тут бедуины опять налетели на них, визжа, как недорезанные свиньи.

На приличном расстоянии они развернулись, наугад выпустили стрелы и бросились наутёк, и тогда Эд и ещё двое новичков, скакавшие позади Стефана, завопили и, нарушив строй, помчались в погоню. Стефан взревел. Он наблюдал за Раннульфом; он видел, как Раннульф слегка повернул голову, но приказа не отдал, и колонна всё так же размеренно двигалась вдогонку за остальным войском.

Бедуины на своих легконогих коньках быстро ускользнули от троих рыцарей, и те, хохоча над такой забавой, развернулись и поскакали назад к колонне; едва они заняли свои места, как Раннульф вскинул руку, скомандовав остановку.

Его отряд, теперь уже в полном составе, остановился. Хвост войска удалялся в тучах пыли. Раннульф выехал из колонны и, миновав Стефана и шестерых вьючных коней, подъехал туда, где Эд и его сотоварищи восседали, ухмыляясь, на своих конях. Направившись прямо к Эду, Раннульф прямым ударом кулака вышиб его из седла.

— И ты счёл себя тамплиером, щенок? Чёрт бы тебя побрал! — Раннульф развернул коня; Эд грянулся о землю, перекатился, вскочил и изготовился к драке. Раннульф послал коня прямо на него и снова сшиб с ног, повалив ничком в пыль.

И миг спустя уже кричал на него:

   — Не смей нарушать строй на марше без моего приказа, молокосос! Если ты ещё раз нарушишь строй, я подстригу тебе бороду до самой глотки! А теперь идите пешком. Все трое. В строю.

С этими словами он повернул коня и галопом поскакал в голову колонны, которая далеко уже отстала от основного войска. Стефан рысью проехал в арьергард, где стоял, фыркая, конь Эда, с пустым седлом и свисающими поводьями.

Двое новичков, нарушившие строй, были ещё в седле и круглыми глазами смотрели вслед Раннульфу. Эд, с волос и одежды которого струями текла пыль, подбежал к ним. Судя по его виду, он готов был броситься в драку с кем угодно. Стефан подобрал поводья его коня и повернулся к новичкам:

   — Слезайте.

   — Что?! — взвизгнули они хором по-девчоночьи высокими голосами. — Мы не можем идти пешком... мы в доспехах... мы рыцари...

Стефан лишь ухмыльнулся. Из головы колонны донёсся окрик:

   — Мыш, тебе нужна помощь?

   — Нет! — откликнулся он и развернулся к юнцам, готовый вышибить их из седла. Прочтя на его лице это намерение, новички с ворчанием, но всё же спешились. Стефан собрал поводья их коней; подъехал Фелкс, и вдвоём они погнали перед собой троих незадачливых вояк. Севернее колонны вновь мелькнули бедуины, разворачивавшиеся для новой бесплодной атаки.

Через несколько часов марша тамплиеры пришли к колодцу, в котором уже не было воды; истоптанная земля и груды разбитых вёдер и завязанных узлами верёвок ясно говорили о том, как отряд за отрядом проходившего войска пытался добыть отсюда хоть немного воды. Раннульф подвёл колонну к высохшему жёлобу и спешился.

   — Сначала кони, — сказал он и, развязав два бурдюка с водой, опорожнил их в жёлоб.

Кони напились, потом пили рыцари; наконец позволили напиться Эду и его сотоварищам. Лицо Эда было измазано пылью и обожжено солнцем; он упорно смотрел в землю, ни на кого не поднимая глаз, даже когда у желоба с водой к нему подошёл Раннульф.

Норманн ухватил его за бороду и рывком вздёрнул лицо кверху; мальчишка был так измотан, что у него не осталось сил драться, и он только сцепил зубы, угрюмо глядя в лицо недруга.

   — Слушай меня внимательно, малыш, — сказал Раннульф. — Ты тупица. Ты настолько тупица, что не в состоянии думать. Так и не думай. Делай то, что я тебе говорю. И больше ничего. А сейчас садись в седло и займи своё место в строю.

Он встряхнул рукой и выпустил бороду Эда — от толчка голова юноши откинулась. Он проводил Раннульфа ненавидящим взглядом, но без единого слова подошёл к своему коню и вскочил в седло.

Теперь они уже изрядно отстали от остального войска, и дорога тянулась, забирая всё время вверх, по неровной местности, извиваясь среди холмов. Бедуины кружили вдоль колонны, точно стаи падальщиков, порой шумно бросались в притворную атаку, порой только издали осыпали рыцарей стрелами. Дорога повела колонну через ущелье с крутыми склонами; на той его стороне между ней и армией франков снова выскочили бедуины, и тогда уже Раннульф приказал атаковать.

Тамплиеры скакали под уклон, а бедуины были измотаны. Торопливо сыпанув дождём стрел, они пустились было наутёк, но тамплиеры обрушились на них как лавина. Стефан, скакавший в арьергарде возле вьючных коней, не успел занять своё место в шеренге, а бой уже был закончен. Рыцари доскакали до подножия холма и остановились. За спиной у них, на каменистом склоне, валялось десятка два убитых и раненых сарацин и несколько искалеченных коней.

   — Милосердия! — доносилось оттуда на искажённом французском языке. — Милосердия!

Раннульф приказал перестроиться, и тамплиеры двинулись дальше, оставив позади вопящих бедуинов.

На следующем холме сарацины вновь атаковали. На сей раз после дождя стрел в атаку бросилась тяжёлая конница с копьями, в развевающихся чёрных бурнусах поверх лат. Под прикрытием стрел они со всей силы врезались в колонну и откатились прочь; тамплиеры отбили удар щитами и сами ударили вослед отступавшим копейщикам. На гребне холма, где дорога сужалась, Стефан и Фелкс отбили три такие атаки, пока не подскакали галопом остальные рыцари. Под ливнем стрел два рыцаря развернулись и присоединились к колонне.

   — Эти атаки здорово нас замедляют, — сказал Фелкс. — К закату нам нипочём не успеть к Тивериаде.

Они подъехали к подножию обрывистого холма, и тут сверху их снова атаковали. Стефан перекрестился.

   — Не думать, — пробормотал он. — Просто подчиняться приказам. — И вскинул щит, который полдня возил наготове на плече — ремень уже натёр ему плечо и шею. — Поехали!

К концу дня они пробили себе дорогу через толпу бедуинов на вершину плоского сухого холма и там опять наткнулись на сражение. Орда сарацин, лучников, копейщиков и секирщиков навалилась на горстку отставших франков, и основные силы тамплиеров, скакавшие перед отрядом Раннульфа, бросились им на помощь. Раннульф дал сигнал к атаке. Он пустил измученного коня галопом. По правую руку от него скакал Медведь, за ними разворачивались неровной шеренгой остальные, и так они мчались за прочими тамплиерами.

Миг спустя они столкнулись с сарацинами, копейщиками и секирщиками, и сарацинские кони попятились под натиском тяжеловооружённых рыцарей, бросились наутёк, а тамплиеры между тем рубили направо и налево. Плечо у Раннульфа ныло, и ему трудно было удержать меч над головой. Щит Медведя всё время колотил его по плечу. Он рубил и рубил, не видя, куда наносит удары, а потом конь, заслонявший ему дорогу, исчез, и дальше они мчались уже без помех. Снова на рыцарей обрушился ливень стрел. Раннульф осадил коня.

Сарацины удирали в пустыню. Позади, на плоской вершине холма, разразились радостными криками десятка два рыцарей и пехотинцев, спасённые тамплиерами от верной гибели. Тамплиеры вновь выстроились на дороге в ровную колонну; впереди на рослом, с белыми чулками жеребце ехал де Ридфор. К нему подъехал рыцарь — не тамплиер, дворянчик на великолепном коне и с плюмажем на шлеме. Судя по щиту, это был один из Ибелинов. Раннульф обернулся и взмахом руки призвал к себе свой отряд.

   — Далеко ещё до Тивериады? — спросил Мыш.

   — Дьявольски далеко. — Раннульф спешился и подошёл к череде вьючных коней. — Поторапливайтесь — скоро опять выйдем в марш.

Люди спешились и окружили его; он развязал ещё два бурдюка и выдал зерно для коней и хлеб. Рядом с ним стоял Эд. Из одного бурдюка торчала стрела; мальчишка вдруг протянул руку и ухватился за древко стрелы.

   — Нет!!! — Сразу несколько рук схватили его, но было уже поздно. Стрела затыкала дыру в бурдюке, но, когда Эд выдернул её, распорола кожу и вода хлынула на песок.

Мальчишка попятился, белея на глазах. Двое рыцарей упали на колени, ловя ртами вытекающую воду.

   — Извините, — бормотал Эд, — извините...

   — Я же говорил, что ты тупица, — бросил Раннульф, отвесив ему тычок. Впереди над шеренгами тамплиеров пропел горн. К Раннульфу скакал сержант.

   — Святой! Тебя требуют!

Раннульф обернулся к Мышу, кивнул на вьючных коней:

   — Проследи, чтобы мешки завязали как следует.

Он пошёл за сержантом, радуясь возможности размять ноги после долгих часов в седле. Впереди восседал на вороном коне де Ридфор; подбоченясь, он беседовал со светским рыцарем.

Это был Балан д'Ибелин — плюмаж на шлеме изломан, светлые кудри черны от грязи и пота. Ссутулясь в седле, он кивнул Раннульфу и вновь резко обратился к де Ридфору:

   — Что значит — идти дальше? Погляди туда: половина всех сарацин, сколько их есть в мире, только и ждёт, когда мы двинемся, чтобы снова наброситься на нас. — Рука его описала плавную дугу, очертив тянувшиеся к востоку холмы.

Де Ридфор что-то проворчал. Его раненая рука была привязана к туловищу, на ней, на ремённой петле, висел щит; на время разговора де Ридфор забросил его на плечо.

   — Мы пробьёмся, — сказал он и сверху вниз глянул на Раннульфа. — Скажи ему, Святой.

   — Мы пробьёмся где угодно, — сказал Раннульф и обернулся к Балану: — В каком состоянии твои люди? Вода у вас есть?

   — Много раненых. Воды, кажется, почти не осталось. Зато кони в хорошем состоянии. Мы здесь останавливались ненадолго, и они успели отдохнуть.

Раннульф повернулся к де Ридфору:

   — Поехали.

В спутанной бороде магистра губы скривились в усмешку.

   — Сначала ты. Я хочу, чтобы кто-нибудь поскакал вперёд, нагнал остальное войско и передал, чтобы нас подождали.

   — Подождали? — переспросил Раннульф. — Иисусе сладчайший, им нельзя нас дожидаться. Если они не сумеют добраться до города, нам всем конец. Мы должны захватить подход к озеру.

   — Да поезжай же, чёрт побери, — буркнул Балан. — Скоро закат, а мои люди совсем вымотались. Мы не можем непрерывно прокладывать себе дорогу с боем. Пускай прикрывают нам проход.

Де Ридфор сверкнул глазами, не спуская взгляда с Раннульфа.

   — Поезжай. Когда доберёшься до короля, подожди моего прибытия.

   — Хорошо, мой лорд, — не сказал, а выплюнул Раннульф, развернулся и пошёл к своим людям.

Мыш, одной рукой опираясь о седло, беседовал с Эдом; Медведь отошёл к обрывистому краю холма помочиться. Возле вьючных коней Фелкс что-то сказал, и несколько человек рассмеялись. Раннульф прошёл мимо них к коням и посмотрел, что у них осталось.

   — Бурдюк воды, — сказал за его спиной Стефан. — Два раза накормить коней, один раз — людей. Что стряслось?

   — Де Ридфор, — буркнул Раннульф. Он стал глядеть на восток. За ближней грядой холмов, в дымке, маячил острый пик одинокого утёса.

   — Вот видишь этот утёс? Это один из тех, что зовутся Рогами Хаттина. Он стоит как раз над Тиверианским озером. Мы должны нагнать головные отряды войска, и мне думается, что нам надо ехать именно туда. Сейчас время вечерни. Молись.

Он взнуздал коня; после отдыха, воды и пищи тот выглядел уже не таким измученным. Солнце низко стояло на западе. Под кольчугой Раннульф всё ещё обливался жарким вонючим потом, но лицо его уже овевала прохлада. Он перекрестился, склонил голову и прочёл «Отче наш». «Но избави нас от лукавого...» Впереди ночь, а он всегда лучше бился по ночам. Раннульф подтянул стремена, собрал поводья и взобрался в седло.

Сразу после заката отряд в лоб столкнулся с шайкой сарацин, преградивших ему дорогу там, где её пересекало сухое русло. Сарацин было много — в надвигающейся темноте не разобрать сколько. Тамплиеры ударили по ним. На мгновение, когда они мчались по плоскому песчаному ложу высохшего русла, казалось, что рыцари вот-вот прорвутся, — но на крутом берегу вади сарацины удержались и отбросили их.

А потом атаковали сами, и два отряда сошлись врукопашную — рыцари с мечами, сарацины с копьями и секирами. Густой полумрак сумерек был хуже, чем настоящая темнота; Раннульф ничего не видел перед собой и лишь наослепь отчаянно рубил, колол, наносил удары, а конь плясал под ним, пытаясь обратиться в бегство. Щит Медведя привычно молотил его по плечу.

Вдруг этот щит канул в темноту, и Медведь исчез. Конь его рухнул в песок. Раннульф зарычал и развернул коня, чтобы заполнить брешь в шеренге. Там, где только что был щит Медведя, возникли двое сарацин, и лезвие топора свистнуло перед глазами Раннульфа. Конь секирщика боком навалился на него, едва не раздавив ногу. Кто-то ткнул в него копьём. Раннульф неловко отбил древко, промахнулся, и удар пришёлся по коню секирщика. Тот взвился на дыбы. Рот Раннульфа наполнился кровью. Внезапно, прикрывая Раннульфа, брешь заполнил другой щит, а конь секирщика уже падал с распоротым во всю длину брюхом.

   — Медведь! — Раннульф завертелся в седле, высматривая, куда свалился Медведь. Тот скорчился на земле, почти под копытами своего коня. Раннульф нагнулся, протягивая к нему руку.

   — В атаку! — закричал он, и ухватил Медведя за запястье, и ощутил, как пальцы рыцаря стиснули его руку.

   — В атаку! — снова прорычал Раннульф, и на сей раз остальные тамплиеры услышали его и бросились дальше, минуя его, сокрушая сарацин. В безопасности за их спинами Раннульф втащил Медведя на седло позади себя и поскакал следом.

Они кое-как взобрались по берегу вади, оскальзываясь и спотыкаясь на рыхлом песке. Раннульфу не удалось удержать Медведя в седле. На краю обрыва тот соскользнул, конь Раннульфа оступился, и все вместе они рухнули в темноту. Раннульф больно ушибся раненым плечом и затормозил. Одно безумное мгновение он никак не мог нашарить меч. Земля под ним содрогалась. Прямо на него скакали кони. Он встал — и снова рухнул ничком на что-то тяжёлое, мягкое и тёплое. Всадники пролетали мимо него в темноте.

   — Святой! Сюда!

Раннульф кое-как поднялся шатаясь — к нему галопом мчался Стефан, ведя в поводу его коня.

   — Залезай!

   — Медведь... — Раннульф нагнулся в темноте, нашарил тело, о которое споткнулся. Попытавшись поднять его, он понял, что Медведь мёртв.

   — Святой, они гонятся за нами! Скорее!

   — Те absolvo, — прошептал Раннульф и осенил Медведя крестным знамением. А потом выпрямился, вскочил в седло и поскакал вслед за Мышом на берег вади, где уже ждали остальные.

   — Медведь, — сказал Фелкс.

   — Он был жив, когда я втащил его в седло, — сказал Раннульф, — но, когда мы упали, он был уже мёртв.

Они поднимались вверх по каменистому склону, и над ними восходила луна. Впереди, на безжизненных склонах Рогов Хаттина, раскинулся лагерь армии короля Ги. Сарацины отстали — они редко дрались в темноте. Раннульф положил ладонь на шею коня, безмолвно благодаря его за выносливость. Его силы ушли, как вода в песок, ноги обмякли, руки налились свинцом.

   — Я так привык к Медведю, — сказал он.

Фелкс что-то пробормотал. Они проезжали мимо итальянских солдат, которые цеплялись друг за друга, настолько вымотавшись, что у них уже не было сил жаловаться на усталость. Впереди склон изгибался и наискось уходил в сторону; лунный свет серебрился на длинных стеблях редкой травы. В небо вонзались два скалистых пика, давшие название этому месту. На открытом месте, на залитой луной траве Раннульф разглядел чёрные силуэты всадников — над ними торчал, развевая стяги, штандарт Истинного Креста.

   — Поехали, — сказал он. — Там король.

И пустил коня усталой рысью.

На склонах Хаттина был колодец. Когда тамплиеры подъехали к королю, он, Триполи и остальные командиры стояли полукругом около каменной пустой чаши. Впереди, у подножия длинного пологого травянистого холма, непроглядно чернела гладь Тиверианского озера. Между ним и войском франков горели костры сарацинского лагеря — тысячи огней, словно поля огненных цветов, распустившихся во тьме. Раннульф осадил коня неподалёку от короля и дворян. Его поразила странная красота этих бесчисленных огней, красно-золотых язычков пламени, пляшущих на ночном ветру.

Потом кто-то окликнул его, и он, оставив своих людей, подъехал к королю и окружавшим его лордам.

Паж подал королю фляжку; тот напился и передал фляжку человеку, стоявшему слева.

   — Что случилось?

   — Меня послал магистр, — сказал Раннульф. — Он и Балан д'Ибелин сильно отстали и хотят, чтобы вы подождали их.

В толпе дворян громко выругался Триполи.

   — Ты шутишь, что ли? — Он въехал между Раннульфом и королём.

   — Так мне было приказано сказать, — ответил Раннульф. — А я сам говорю — двигайтесь дальше. Мы должны пробиться к озеру. Половина войска уже осталась без воды.

   — Поехали, — сказал Керак. — Тамплиеры пробьются сами.

   — Мы не можем сражаться без тамплиеров, — сказал вдруг король и поднял голову. Плечи его были опущены; даже в темноте Раннульф видел, насколько он измотан. Неуверенным движением он потянулся за фляжкой и сделал другой глоток. — Мы подождём, — сказал он. — Мы будем ждать здесь.

   — Нет, — с силой сказал Триполи, — мы пойдём к озеру, даже если придётся идти всю ночь.

Король передал фляжку Кераку.

   — Я остаюсь здесь, пока не подойдут тамплиеры. — Он сделал знак пажу. — Сегодня мы ночуем здесь.

Триполи нагнулся с седла и схватил его за руку:

   — Болван! Нам нельзя останавливаться. Если мы не добудем воды для коней, мы уже проиграем, они падут прямо под нами!

   — Не трогай меня! — Король оттолкнул руку Триполи и поехал прочь, через склон. Слуги последовали за ним, и один за другим потянулись следом прочие дворяне.

Керак задержался, взглянул на Раннульфа:

   — Они ведут бой там, позади?

   — Мы сражались весь день, — сказал Раннульф и махнул рукой в сторону озера. — Идите дальше. Здесь нельзя оставаться.

Волк скрестил руки на луке седла и опёрся на них, крупная голова ушла в плечи. Триполи воззрился на Раннульфа:

   — Ты поедешь дальше?

Раннульф повёл плечом.

   — Мне приказано ждать здесь де Ридфора.

Триполи рывком обернулся к Кераку:

   — Ну?

Волк потряс головой:

   — Что бы мы ни делали, половина войска останется с королём. Хочешь, чтобы мы разделились?

Триполи воздел руки к небу, затем круто развернул коня и галопом помчался прочь с криком:

   — Мы погибли! Погибли!

Керак проводил его взглядом и вновь посмотрел на Раннульфа:

   — Ты дурной вестник, монах.

   — Пожалуй, — кивнул Раннульф. Он развернул коня, подъехал к своим людям и повёл их вверх по травянистому склону.

Земля здесь была твёрдая, чуть скользкая, усыпанная чёрными камнями. Зимние дожди промыли в склоне глубокие борозды. На ровной полоске травы Раннульф остановился.

   — Мы станем здесь, — сказал он своим спутникам.

   — Что? — Фелкс вскинул голову. — С какой стати?

   — Приказ короля, — ответил Раннульф и спрыгнул на землю. — Хорошенько следите за припасами. Не доверяю я этим ублюдкам.

Он расслабил подпругу, снял с коня недоуздок, повесил его на шею, подвязав к луке поводья, и пошёл в одиночестве по склону холма.

Оказавшись подальше от людей, он опустился на колени, перекрестился и начал молиться. Он думал о Медведе, о том, как он потянулся и схватил Медведя за руку — несомненно, тогда Медведь был ещё жив, — потом втащил его в седло — и тогда Медведь тоже был ещё жив.

А теперь мёртв.

В последний раз Раннульф позволил себе подумать о Сибилле.

Ей здесь было не место; она не имела никакого отношения к тому, что здесь творилось. Она осталась далеко позади, быть может, навсегда. Перед ним стена огня; на сей раз, если он будет достаточно чист, он пойдёт в огонь и увидит Бога.

Раннульф вернулся к коню, расседлал его и обтёр одеялом. Вокруг устраивались на ночлег остальные; рутинная обыденность привычных действий как-то успокоила его. Подошёл Мыш:

   — Святой... исповедуй меня.

Они отошли в сторонку, опустились на колени и исповедали друг друга. Потом Раннульф обхватил рукой шею Мыша, и они сидели вместе, глядя на далёкий сарацинский лагерь.

   — Как думаешь, — сказал Мыш, — мы уцелеем?

   — Мы бывали в переделках и похуже.

Подошёл Фелкс, опустился на колени рядом с ними, и они все трое обхватили друг друга руками за плечи.

   — Ах, Иисусе, — пробормотал Фелкс. Он плакал. Они сомкнулись в круг, опустив головы, и слегка покачивались.

   — Иисусе, — повторил Фелкс.

   — Я всё думаю, когда он умер, — сказал Раннульф. — Может, я убил его, когда втаскивал на седло.

   — Бедный Медведь, — сказал Мыш.

   — Он был самым храбрым из нас, — проговорил Фелкс. — Ничего не боялся.

   — Да, — сказал Раннульф, — он мог растеряться. Но испугаться — никогда.

Он вспомнил, как Медведь защищал его на собраниях, как стоял бок о бок с ним в сотнях сражений. Как он веселился в Дамаске, держа на коленях двух обнажённых девиц.

   — Мы даже не смогли похоронить его, — сказал Фелкс.

   — Не важно, — ответил Раннульф и перекрестился. — Теперь он в руках Господних.

Они теснее сомкнули круг, раскачиваясь из стороны в сторону. Фелкс опять плакал, опустив голову, и под рукой Раннульфа всё сильнее вздрагивали плечи Мыша. Раннульф поднял голову и взглянул на длинный пологий склон Хаттина, на бесчисленные огни сарацинского лагеря. На самом краю склона в темноте двигались чёрные фигурки — это люди Балана и основные силы тамплиеров наконец-то входили в лагерь. Раннульф крепче сжал плечи товарищей.

ГЛАВА 32

Раннульф проснулся перед рассветом. Он спал в кольчуге, подстелив одеяло и положив голову на камень; проснувшись первым из своих людей, он встал и вгляделся в серую пелену умирающей ночи. Сарацинские костры погасли все до единого. Внизу не было ничего, кроме кострищ и зарослей словно взбитых ветром кустов, — казалось, он мог бы пройти по ним к холодным чистым водам озера.

Горло раздирало от жажды. Больное плечо ныло. Раннульф спустился туда, где, раненный в бедро, дремал его конь; он отвёл животное в сторону и ощупал обеими руками. Раннульф полюбил этого коня, едва получив его, а теперь любил ещё сильнее: весь этот тяжкий марш конь бился вместе с ним, делал всё, что от него требовалось, — и сейчас он был ещё свеж и бодр; и, когда Раннульф опустился перед ним на колени, конь наклонил голову, коснулся губами его волос и навалился на него, словно хотел пошутить. Раннульф выпрямился и похлопал его по шее.

   — Держись меня, — сказал он. — Сарацины запрягут тебя в телегу.

Голодный конь обнюхивал его руку.

Начали подниматься другие рыцари. Разгорался день — и по всему склону франки выпутывались из одеял. Озеро тонуло в плывущем тумане; густая дымка скрывала горизонт на востоке, и солнце едва просвечивало сквозь неё, пока не поднялось над краем дымки и не залило мир внезапным сиянием, мгновенной вспышкой жара.

Раннульф спустился к вьючным лошадям. Его обступили рыцари, и он отвязал бурдюки с водой.

   — Поите коней. Если падут кони — конец и нам.

Он наполнил шлем каждого. Потом разделил между ними хлеб и раздал остатки зерна.

Закончив, он отнёс остатки воды в мехе туда, где ждал его конь, и вдоволь напоил его; и всё же на дне осталось немного воды. Раннульф завязал бурдюк и спрятал под камнем.

Теперь он чуял едва ощутимый резкий запах гари. Взглянув вниз, он увидел вдоль всей границы сарацинского лагеря серебристые султаны дыма. Сарацины подожгли склон.

К нему подошёл Мыш:

   — Мы хотим устроить мессу.

   — Это невозможно, — сказал Раннульф. — Здесь нет церкви, и нам придётся служить мессу открыто, на глазах у всех.

   — Для Медведя, — упрямо сказал Мыш, — и для этих мальчишек, они ещё не прошли таинства.

   — Хочешь, чтобы нас повесили? — Раннульф перекрестился. — Молись.

Пропел рог; их призывали на совет. Раннульф свернул попону вдвое, накрыл ею спину коня и надел седло.

Подскакал сержант и увёл его. Они спустились по склону туда, где собрались дворяне. Среди них с искажённым лицом сидел на коне король. Рядом с ним де Ридфор казался выше, живее, пожалуй, даже нетерпеливее.

   — Нам нужен лишь один хороший удар. Пошлите вперёд моих людей, следом — остальных рыцарей, а за ними пусть двинутся пехотинцы. Следуя вплотную, они не дадут сарацинам обойти нас с флангов, а рыцари сломают их строй. Саладин непременно обратится в бегство. К полудню мы омоем копыта наших коней в Тиверианском озере.

Пока магистр говорил, Раннульф озирался по сторонам — на сарацин внизу и огромное христианское воинство. Пехотинцы теснились в низине, рыцари группками рассыпались над ними. Сарацины ровными рядами протянулись от края озера, на запад — до самого тракта и дальше. Их было очень много, наверное, по десять — пятнадцать на каждого франка, — но по большей части бедуины. Обернувшись, Раннульф взглянул вверх, на острые чёрные пики Хаттина. Этим путём им не спастись. Они должны идти вперёд, через сарацин.

Так хочет Бог, подумал он. Шлем висел у его колена; Раннульф провёл рукой по волосам, отбросил их назад и надел шлем.

Говорил Триполи:

   — Первые ряды рыцарей надо вооружить копьями. Де Ридфор прав: если мы ударим на них покрепче, а потом пустим пехоту, — то прорвёмся.

Другие дворяне тоже держали речь, споря о том, где и как должен скакать каждый отряд и кому из них быть первым. Король всё так же сидел среди них безмолвным чурбаном. Де Ридфор повернулся к Раннульфу:

   — Что скажешь ты?

   — План хорош, — сказал Раннульф, — только действовать надо быстро. Ударим туда. — Он махнул рукой на запад, где ряды султанской армии сбивались в хаотическую путаницу людей и коней. — Видите белые одежды? Это бедуины. Они не выдержат натиска.

Керак двинул коня вперёд. Кулак рассёк воздух.

   — Вода там! — указал он на восток.

   — И халки тоже, — сказал Раннульф. — Между двумя чёрными флагами. Личная гвардия султана.

Керак засмеялся ему в лицо:

   — Так ты и заработал свою грозную репутацию? Атакуя слабейших?

   — Когда это возможно, — кивнул Раннульф.

   — Давайте начинать, — вмешался Триполи.

И тут король поднял голову:

   — Да, начнём. Я, мои люди и тамплиеры поскачем в авангарде, вооружённые копьями. Остальные следом. Пехотинцы должны держаться вплотную к нам, чтобы помешать сарацинам нас отсечь. Да пребудет с нами Господь. Ударим к воде. — В глазах короля тлела паника, но голос с каждым словом твердел. Он поскрёб рукой подбородок. — Сейчас же. Пусть трубят атаку.

Раннульф поехал назад, к своим людям, — они уже ждали его, все в сёдлах, построившись в ряд. Фелкса, у которого был самый мощный удар, он поставил на правый край, рядом с ним — Стефана. Сержант с вьючной лошадью привёз копья, и, пока рыцари передавали по ряду древки, Раннульф ехал вдоль ряда и говорил с ними:

   — Видите воду там, внизу? Удар направлен туда. Держите строй, не останавливайтесь.

Он был весь стянут тугим узлом. Конь шёл нервно, пофыркивая на каждом шаге. Рога трубили беспрерывно, долгими, резкими, звонкими трелями, и воздух полнился плывущим дымом. Раннульф взял последнее копьё, захлестнул рукой и повернул, чтобы занять место на левом фланге строя.

   — Так хочет Бог, — сказал он, и рыцари хором отозвались ему:

   — Так хочет Бог!

Голова к голове, плечо к плечу они двинулись вниз по холму на сарацин.

Раннульф туго натягивал повод коня, глядя вперёд — там, на склоне, строилась армия. Сначала в ней не было порядка — сплошной суетящийся ком, — но, когда тамплиеры врезались в него, всё пришло в движение, и Раннульф позволил коню перейти на рысь. Отряд рысил вровень с ним; они въехали в центр строя тамплиеров, которых вёл сам магистр, и после этого весь строй помчался галопом.

Оглушительный вопль вырвался из тысяч глоток. Впереди был долгий бурый склон, океан сарацин, а за ним — озеро. Волосы у Раннульфа встали дыбом. Он глох от собственного рёва. Копьё опустилось в его руке, древко на сгибе локтя прижалось к боку, — а потом рога протрубили вновь, и конь его перешёл внамёт.

Раннульф крепко прижимал копьё, выставив перед собой остриё; в обе стороны от него деревянной волной протянулись древки других копий. Слитный грохот подков был похож на гром. Перед ними меж двух чёрных стягов рядами твёрдо стояли сарацинские всадники, в доспехах, на крепких конях. Над остриём копья Раннульф видел их чёрные бороды, видел белки их выкаченных глаз, вскинутые руки со щитами и копья, ломавшие их.

Остриё его копья било, соскальзывало и било снова... вот оно запнулось — и вырвалось на свободу. Конь Раннульфа бешено рванулся вправо, огибая лежащее на земле тело, и тамплиер силой вернул его в строй. Атака захлёбывалась. Над ним воздвигся чёрный тюрбан, глаза навыкате, рука с длинным скимитаром... Копьё стало бесполезным, и Раннульф отшвырнул его, и первый удар скимитара зазвенел по щиту. Он обнажил меч, ударил из-за щита — и пучеглазый лик распался, исчез.

Кони останавливались. Завязнув в строю, Раннульф держал щит высоко и прямо, чтобы рыцарь слева мог драться под его прикрытием; сам он бился за щитом соседа справа, который градом ударов вынудил сарацин отступить. Раннульф тотчас рванулся в эту брешь, и за ним потянулся весь строй. И вдруг рыцарь слева рухнул от удара в спину.

Раннульф вскрикнул; на шаг попятив коня, он развернулся вместе со щитом — и тот принял нацеленное в спину рыцарю остриё топора. Позади были сарацины. Строй слева от Раннульфа прогибался, пытаясь сомкнуться вокруг него, — а потом вдруг строя не стало, осталась лишь кучка ржущих коней и живое море сарацин в чёрном.

Раннульф бросил щит вбок — упредить град ударов; тамплиер рядом с ним, примерившись, прикрыл его. Рог трубил отступление. Три сарацина разом насели на Раннульфа; он отбивал их мечом и щитом, покуда соседний рыцарь, держась коленом к колену, прикрывал его. На миг Раннульф дрогнул, сарацины надвинулись — и тогда оба рыцаря рванулись на несколько шагов вперёд и ударили по растянувшимся в цепь сарацинам. Одного Раннульф поразил в голову, другого — в торс, третий развернул коня и бежал.

Тогда Раннульф развернул коня и что есть силы крикнул:

   — Отходим! Сейчас же!

И погнал коня вверх по склону.

Тамплиеры из его строя устремились за ним. Пехотинцы с топорами и конные копейщики преграждали им путь, и теперь им приходилось пробиваться наверх. Раннульф бросил коня вбок, замыкая ряд; теперь он был крайним справа, и воин рядом с ним повернул под прикрытие его щита — это был Эд, юный бургундец, который бился, как архангел. Они пробивались вверх по склону. Кое-кто из сарацин пытался отстоять позицию; они крутили топорами на длинных рукоятях, стараясь подрубить ноги коням; и Раннульф заставил коня осесть на бабки, дождаться, пока серповидное лезвие пройдёт мимо, — а потом рванулся вперёд, коля и рубя мечом, чувствуя, как хрустят под клинком кости. Кто-то закричал. Топор ударил в щит Раннульфа, застрял и едва не выдернул его из седла. Эд одним ударом перерубил топорище. Они галопом пронеслись в прорыв — назад, на горящие склоны Хаттина.

Раннульф отпустил повод. Дыхание с хрипом вырывалось из его лёгких; воздух был полон дыма. Тело под кольчугой взмокло от пота. Нежданная тишина заставила его осознать, каким шумным был бой. Он оглянулся — огромное войско сарацин, как и прежде, стояло меж ними и озером. Склон холма был усеян телами людей и коней.

Люди Раннульфа собрались вокруг него. Вверху и внизу трубили рога. Раннульф поднял взгляд — над ними, выше по склону и подальше от сарацин, сбились в кучу итальянские пехотинцы.

   — Они так и не пошли в атаку, — сказал он.

   — Пошли, — возразил Стефан, — просто повернули назад, едва начался бой. Где Фелкс?

Раннульф опустил глаза, обегая ищущим взглядом стоявших вокруг него рыцарей.

   — Фелкс, — сказал он. Ледяной ужас ожёг его. Он огляделся, глубоко втянул воздух и закричал: — Фелкс!..

Рядом с ним вздохнул Стефан; стянув шлем, он умостил его на колене и отёр ладонью лицо. Рыжая борода облепила подбородок и горло. Раннульф отъехал и направил коня в объезд своего отряда.

Атака отбросила сарацин, так что, следуй за ними пехотинцы, франки могли бы прорваться. Теперь же они по-прежнему оставались в ловушке — пехотинцы на высотах, рыцари кружили ниже по склону — парами, группками, тамплиеры в обычном своём построении. Рога пели и пели, и полосы дыма стлались, приникая к земле, омывая груды мёртвых тел.

Он искал взглядом среди живых Фелкса — его светлую бороду, статную посадку, лысую макушку, — искал и не находил.

Раннульф перекрестился. Рыцари кругом него молчали, ссутулясь в сёдлах; Стефан озирался. Медное пение рогов рвало сердце. Готовилась новая атака. Раннульф поднял руку, и его солдаты построились. Теперь их было лишь восемь. Он подъехал к Эду:

   — Ты! Ты хорошо дрался. Поскачешь на правом фланге. Знаешь, как мы его зовём? Фланг мертвеца. Помни об этом.

Бургундец кивнул; за щитком шлема бестрепетно блестели его голубые глаза. Он поехал на правый фланг строя, Раннульф занял левый, и они двинулись вниз сквозь плывущий дым и пыль — на соединение с другими тамплиерами.

Султан занимал позицию позади своих войск, на низкой возвышенности, откуда ему всё хорошо было видно; поблизости на случай катастрофы его поджидал скаковой верблюд. Как всегда, от зрелища битвы его подташнивало. Он завлёк франков в западню. На сей раз он покончит с ними. На склонах Хаттина всё против них. Безжалостное солнце обратит их доспехи в орудие пытки; самое их мужество и прикончит их. Однако он и раньше думал, что побил их, — но всякий раз они непостижимо ускользали.

Их первая атака казалась неостановимой — рыцари и их кони свежи, сомкнуты в строю, позади склоны гор, впереди — тяжёлые копья, по пятам бежала пехота. Казалось, они пройдут сквозь армии мусульман, как сквозь прогоревшее дерево.

Потом франкские пехотинцы дрогнули. Султан тщательно построил свои войска, выставив лучших тяжеловооружённых воинов между франками и озером и расставив вдоль всех порядков лучников. Его солдаты подались, но не обратились в бегство, а лучники осыпали атакующих христиан ливнем стрел. Рыцари не обратили на стрелы никакого внимания, — но пешие солдаты отступили. Рыцари рвались вперёд, — а франкские пешцы поджали хвост и бежали, обнажив их тыл, так что люди султана смогли сомкнуться и окружить их.

При виде этого Салах ад-Дин вскрикнул и приподнялся в кресле, а его сын аль-Афдаль закричал:

   — Мы победили!

   — Нет, — ровно сказал Али по другую руку от султана. — Ещё нет.

Окружённые, превзойдённые в численности, рыцари, однако, прорубили себе дорогу и вырвались на свободу, карабкаясь наверх, к пикам Хаттина. Словно по мановению волшебной палочки, на высотах чёрно-белый строй тамплиеров восстал из хаоса. Развернув коней, они изготовились к новой атаке. Кругом них было много обычных рыцарей, — но рядом с тамплиерами они ничего не значили. Султан снова сел.

   — Они направляются сюда, — сказал Али. — Они знают, где ты, дядя. Возможно, мой меч ещё пригодится тебе.

Султан откинулся в кресле и принял от мальчишки-раба охлаждённый шербет.

   — Стой, где стоишь. — Он запретил Али драться. Любимый брат султана Тураншах недавно умер, а теперь умер и второй его брат, Фаррукшах, и он не хотел рисковать. Перед ним, на буром склоне Хаттина, рыцари начинали новую атаку.

Али был прав: на сей раз они шли прямо на него. Салах ад-Дин напряжённо выпрямился в кресле, руки стиснули подлокотники. Он следил, как масса закованных в железо воинов врубается в центр его войска, неумолимо стремится к нему, — а его солдаты кричали, выли, пускали тучи стрел... и отступали. Отступали шаг за шагом — но всё медленнее, пока не встали совсем, одарив султана облегчением, сравнимым разве что с облегчением от омовения ног. Франки были вновь отброшены на склоны Хаттина.

Султан позволил себе перевести дух, сложил руки на коленях. Один из его командиров сказал:

   — Ещё одна такая атака — и они сдадутся.

Другой согласно пробормотал что-то.

   — Нет, — возразил Али. — Они никогда не сдадутся.

Султан глянул на него:

   — Можно подумать, ты видишь в них что-то достойное уважения, а не просто тупое упрямство.

   — Ты не понимаешь их, — сказал Али. — Они верят, что избраны своим Богом и что битва послана им в испытание. Чем тяжелее бой, чем более велико испытание, тем ближе они к Богу.

   — Так пусть это испытание превратит их в пищу для червей, — раздражённо бросил султан. Тон племянника не нравился ему.

Али сердито глянул на него:

   — Ты мог бы по крайней мере оказать им честь, заметив, что они доблестны.

   — Я заметил, что они почитают своего Бога. Что, ты стал им верить? Уж не сделался ли ты тамплиером?

Али побелел, сделал шаг вперёд. Султан поджал губы, удивляясь, что за шайтан искушает его племянника. На склонах Хаттина вновь строились тамплиеры, с флангов — другие рыцари. Сейчас они опять двинутся на султана. Он приготовился к новой атаке.

Прошло полдня — и тамплиеры и светские рыцари снова пошли в атаку на центр сарацинского войска. Триполи скакал на левом фланге, но когда атака началась — отвернул и повёл своих людей в другом направлении, прямо на бедуинов на западном краю султанова войска. Всадники в белом, застигнутые врасплох, раздались, а Триполи со своими сорока всадниками и дюжиной других рыцарей галопом пронеслись в прорыв и помчались прочь по равнине — на свободу. Не останавливаясь, даже не оглядываясь, они исчезли на севере, в холмах. Прочие христиане бросились было за ними, — но едва они повернули, как сарацинское войско зажало их с фланга. Бедуины сомкнулись перед самым их носом. Оставшиеся в ловушке, измождённые, полумёртвые от жажды, франки оттянулись назад, на склон, где всё ещё трепетал алый шатёр короля.

Де Ридфор галопом подскакал к королю.

   — Говорил я тебе, что он предатель! — выкрикнул он. — Говорил я тебе!.. — Не находя слов, он махнул рукой в ту сторону, где исчез Триполи.

Керак, который скрючился в седле, едва дыша, поднял голову. Он потерял большую часть своих людей — кто погиб, кто умирал сейчас, измождённый, валяясь на земле, с безразличием во взгляде.

   — Не Триполи привёл нас к этому, — сказал он. — А ты, тамплиер.

Де Ридфор стянул шлем; глаза его щипало от пота, и он отёр их полой сюрко, отчего ему, разумеется, ничуть не полегчало. К нему подбежал сержант с мокрым лоскутом, но и это не помогло.

   — Мы ещё победим. Такому отребью нас не одолеть. — Он ожесточённо поскрёб лицо; щёки его ныли.

Был полдень. Зависшее над головой солнце било наотмашь по склону. Магистр не ел со вчерашнего дня и не пил ничего с рассвета. Раненая рука, примотанная к туловищу, ныла от плеча до кончиков пальцев.

Он не верил, что они побеждены. Бог не отдаст Иерусалим язычникам; если его войско падёт — Иерусалиму конец.

Склон перед магистром был истоптан в пыль. Чуть поодаль лежал мёртвый конь. По широкому, залитому солнцем холму простёрлись воины — кто мёртв, кто ранен, кто слишком устал, даже чтобы поднять голову. А у подножия стояли сарацины, непробиваемые как стена.

Король тихо сказал:

   — Мы побеждены. Иерусалим беззащитен. Да смилуется Господь над моими женой и ребёнком.

Де Ридфор рывком повернул к нему голову, хотел сказать что-то саркастически-уничтожающее, — но решил, что игра не стоит свеч. Он направил коня мимо короля, туда, где, слезши с измотанного коня, стоял и смотрел вслед Триполи Раннульф Фицвильям.

   — Я же говорил, что он предатель, — повторил де Ридфор, но Раннульф, даже не взглянув на него, пошёл прочь, ведя в поводу коня.

Де Ридфор устроил руку на луке седла. В груди у него ныло. Он смотрел вниз, на стойкую, несминаемую стену сарацин. Страх волной подступил к сердцу — магистр отбросил его. Он найдёт выход. Он — Жерар де Ридфор, не ведающий поражений. Бог не допустит его поражения. Он стал пристальнее смотреть на сарацин, выглядывая то, что просмотрел раньше, — слабину, ключ к победе. Однако взгляд его наткнулся на нечто иное.

Чуть ниже, на истоптанном склоне, Раннульф Фицвильям и Стефан л'Эль складывали камни в кучку. Остальные рыцари строились перед этим примитивным алтарём. Вот Раннульф выпрямился, обнажил меч и воткнул его меж камней остриём вниз — точно крест.

У де Ридфора перехватило дыхание. Они собираются служить мессу! Впервые он видел, как это делается, — ересь, преступление, в которое не стоит быть замешанным офицеру. Де Ридфор оглянулся — не видит ли кто ещё. Он понял: Раннульф считает, что они обречены, а потому нет нужды прятаться.

Магистр спустился поближе к ним. Тамплиеры молча собирались к причастию. Раннульф стоял перед алтарём; подняв руки и склонив к кресту голову, он начал мессу. Остальные произносили молитвы вместе с ним — «Credo», «Miserere», «Domine, non sum dignus». Слушая всё это, де Ридфор закаменел. Мир разбился, как яйцо, и всё в нём было ново. Он вдруг осознал свою неправоту. Он слишком мало думал. Ему казалось, что он вынашивает великие планы, — на деле же он всего лишь возился в своём крохотном закутке. Теперь правда разверзлась перед ним, подобно бездне.

Они проиграют. Он проиграет. Так хочет Бог.

Раннульф воздел чашу перед перевёрнутым мечом.

   — Это моя кровь.

Де Ридфор продвигался вперёд, к краю последнего ряда, к юноше-рыцарю, который с открытым ртом смотрел на происходящее. Магистр перекрестился. Древние слова, знакомые ему с детских лет, прозвучали сейчас будто впервые. Он знал: Бог здесь, Бог следит за этой битвой. Он, Жерар де Ридфор, привёл рыцарей Господних сюда, к погибели. Чаша дошла до него — сухая. Вместо облатки — клочок травы. Он притворился, что пьёт из чаши, прикусил травинку. Раннульф шёл вдоль ряда. Колени де Ридфора дрожали. Он боялся, как малое дитя. Раннульф остановился перед ним.

   — Бог даёт тебе это. — Он поцеловал де Ридфора в губы. А потом ударил — безразлично, как любого другого рыцаря. Де Ридфор упал на колени, как любой другой рыцарь, и взмолился Богу о прощении.

Стефан с усилием поднялся с колен; кольчуга тянула его вниз, тело под ней гудело и ныло, кожа горела, лёгкие болели, язык распух и высох. В голове не было ни единой мысли.

Он стоял, глядя вниз, на сарацин, и пытался разжечь в себе горячую праведную ненависть, — но в нём остался лишь слепой ужас. Он перекрестился. Подумал о Медведе, о Фелксе. Он пошёл к коню, что стоял с опущенной головой и остекленевшим взглядом в нескольких ярдах от алтаря, и взобрался в седло. Конь едва шевелился, но всё же понёс его по вытоптанному склону туда, где стояли Раннульф и Эд. Их кони, понуря головы, стояли поодаль.

   — Ладно, — сказал Стефан, — поехали.

Раннульф вскинул голову:

   — Что?

   — Я пришёл сюда умереть за Крест, — сказал Стефан, — и не собираюсь ждать, покуда какой-нибудь песчаный боров влезет сюда и перережет мне глотку. Едем.

Раннульф глянул на Эда и кивнул:

   — Идёт.

Он пошёл к своему коню, Эд — следом. Забравшись в сёдла, они поехали вслед за Стефаном вдоль склона, мимо пыльных алых полотнищ королевского шатра. От всего войска осталась лишь горстка людей, способных держаться в седле, и они устало съезжались к тамплиерам, а те развернули коней в сторону сарацин и пошли в атаку.

Конь Стефана запинался и спотыкался. Втроём — Раннульф справа, Эд слева — они врезались в сарацин, которые шарахнулись от них, боясь мечей — а у рыцарей не было сил поднять их. Конь Стефана зашатался, замедлил шаг, голова его склонилась к коленям... и из груды сарацин в него устремилось копьё. У Стефана не осталось сил отразить удар щитом. Копьё ударило под мышку, в щель между латами, пронзило его насквозь и вышло из спины.

Сначала боли не было. Он обвис, остатки сил покинули его — он умирал, но легко, словно уплывая. Кто-то подхватил его. Он выбросил руку, цепляясь за шею Раннульфа, — тот крепче обхватил его и, придерживая за пояс, стал выбираться из схватки.

Стефан закрыл глаза. Теперь его грудь болела.

Разум затуманился. Он сознавал, что его внесли обратно на склон и уложили на землю. Там был Эд. Он давным-давно решил, что соблазнит Эда. Когда всё закончится. Вот и закончилось. Потом сложенная чашечкой ладонь Раннульфа оказалась у его губ, и Раннульф одарил его водой.

Стефан застонал. Сладостная прохладная влага на языке была вкусней всего, что он пробовал в жизни. Он коснулся губами ладони Раннульфа. Другой рыцарь помог ему пить, просунув руку под спину. Стефан слизал последние капли и прижался лицом к ладони Раннульфа. Тот склонился над ним, прижавшись щекой к волосам Стефана.

   — Вот они, — сказал Эд.

   — Оставьте меня, — прохрипел Стефан. Во рту скопилась кровь, он сплюнул, — но она продолжала течь. Он лёг ничком наземь. Раннульф выпрямился; Стефан услышал, как с металлическим лязгом вышел из ножен клинок. Он прикрыл глаза, изо рта струилась кровь. Теперь болело невыносимо. Но он больше не боялся. Он никогда больше не будет бояться. Он начал молиться.

Конь Раннульфа был измождён. Он едва стоял на широко расставленных ногах, шкура была сухой и грубой, как проволока. Раннульф оставил его и пешим, с мечом в руке, смотрел, как сарацины по склону поднимаются к ним. Рядом был Эд.

Большинство сарацин бросалось на мёртвых и раненых, устилавших склон. От двух рыцарей, готовых к бою, они шарахались. Но потом собрались в стаю и с топорами и копьём налетели на тамплиеров.

Плечом к плечу рыцари отбросили их, и сарацины отступили. Раннульф шатался и едва стоял на ногах.

   — Так хочет Бог, — сказал он и не услышал собственного голоса.

Юноша рядом с ним стоял твёрдо. Сарацины вновь подступали, на сей раз с обеих сторон, и Раннульф шагнул вперёд. Он нанёс удар — и рухнул на колени, и сарацины навалились на него.

Саладин смотрел, как его войско затопляет склоны Хаттина; он увидел, как рухнул алый шатёр короля, — и понял, что битва окончена. Рот его был полон желчи. Вокруг кричали, ликовали, обнимались его командиры, — но он не ликовал. Он не был — всё ещё не был — уверен в победе. Он пошёл в свой шатёр, возблагодарил Аллаха и сменил одежды. Прежняя одежда вся пропиталась потом, словно он сам бился при Хаттине. Руки его тряслись.

Он вышел и сел перед шатром, и к нему подвели пленников. Молодой король запнулся и встал с лицом, почерневшим от солнца, и глазами, полными смирения.

   — Смилуйся над нами Господь, — сказал он. — Султан, пощади моих воинов; они бились не за меня — за Бога.

   — Ты проиграл, — сказал Саладин. — Ты более в этом не властен.

Рядом с королём, скрюченный болью, как древний старец, стоял магистр тамплиеров. Балан д'Ибелин позади него упал на одно колено; прочие христианские лорды едва держались на ногах. Большую их часть султан знал в лицо, но сейчас едва узнавал — вонючих, избитых, понуривших головы, точно псы.

По другую руку от короля — наконец-то! — стоял, тоже раненный, Керак.

Раб принёс воды и по знаку Саладина подал чашу молодому королю. Тот отпил и протянул чашу Кераку.

   — Ему я не давал, — резко сказал Саладин.

Волк поднял голову, скривил губы. Протянув руку, он принял чашу.

   — Я беру её сам, как всегда брал то, что желал. — Голос его хрипел. Он выпил чашу до дна.

Султан положил руку на рукоять меча.

   — Да, и поскольку ничто иное не заботит тебя, ты — оскорбление миру, на которое я должен ответить.

Он обнажил меч и ударил Керака в грудь.

Рыцарь пошатнулся, но устоял. Стражи султана сомкнулись кругом него, добили и оттащили прочь.

   — Боже мой, Боже мой, — бормотал король.

Магистр тамплиеров стоял, уставя взгляд в землю.

   — Стерегите их, — сказал Саладин и пошёл туда, где ждал его с конём Али.

После битвы при ключах Крессона он осмотрел головы убитых там тамплиеров, но так и не нашёл того, кого искал, — и понял, что дело это ему ещё предстоит сделать. Теперь он спускался взглянуть на тамплиеров, пленённых на склонах Хаттина. Племянники ехали по обе стороны от него — Таки ад-Дин справа, Али слева.

Христианских пленников собрали на склонах, там же, где захватили. Почти всё место здесь занимало стадо пехотинцев, бесполезного скота; они непрерывно подвывали. Поодаль, скованные рядами, сидели пленники-тамплиеры. Доспехи у них забрали, руки связали за спиной. Полуголые, почти все раненные, измождённые голодом и жаждой, они молча ждали решения своей участи.

И в них всё ещё таилась угроза — султан ощущал её в молчании, в том, как они ждали. Воля их не сломилась.

Таки ад-Дин ликующе проговорил:

   — Теперь мы наверняка уничтожили их! Прежде нам никогда не удавалось захватить столько пленных. Что мы с ними сделаем?

Султан не ответил. Он ехал вперёд, скользя взглядом по рядам этих людей, их подстриженным волосам, длинным всклокоченным волосам. А потом — напротив — увидел наконец черноволосую голову, которую так долго искал.

В груди его взметнулось, запело торжество. Теперь он знал: дело сделано. Теперь он получит Иерусалим.

Пленный рыцарь обернулся и взглянул на султана. Они смотрели друг на друга, не мигая, поверх склонённых голов пленников, — а потом рыцарь с величайшим безразличием отвёл глаза.

   — Что мы сделаем с ними? — повторил Таки ад-Дин. — Их никто не выкупит, и в рабство их не обратить. Никогда мы не брали так много пленных. Обычно они бьются до смерти.

   — Здесь они тоже бились до смерти, — сказал Саладин, — просто она запоздала.

Али резко повернулся к нему:

   — Они — беспомощные пленники!

   — Коран запрещает убивать пленных, дядя, — поддержал его Таки ад-Дин.

   — И всё же я намерен это сделать, — сказал Саладин.

Лицо Али пылало гневом.

   — Они бились благородно и доблестно! Ты хочешь выказать себя менее мужем, чем они?

   — Они — вечно тлеющие угли сопротивления франков, и я вытопчу их, иначе они вспыхнут снова — из пепла. — Султан кивнул двум юношам, не понимающим правил игры. — У нас есть с собой эти суфии из Египта. Дать каждому по мечу и тамплиеру — и пусть доказывают свою правоверность.

   — Ты варвар, дядя, — сказал Али. Слёзы бриллиантами блестели на его щеках. Он повернул коня и поехал прочь.

Раннульф сидел на земле со связанными за спиной руками, в долгой череде пленников-тамплиеров; слева от него был Эд, справа Мыш — он лежал, простёршись в луже крови. Раннульф поднял голову, глядя в ослепительную синеву неба.

Дух его воспарил. Он знал, что победил: испытание завершилось, и он исполнил обет. В первый раз, подумал он, Бог улыбнулся ему. Се сын Мой, покоривший Небеса.

   — Святой, — сказал Эд. — Что они с нами сделают?

   — Убьют.

Мгновение юноша молчал. Потом слова хлынули из него бурным потоком:

   — Они не могут меня убить! Это бесчестно! Это моя первая битва! Я бился тяжко и хорошо! Ты сам так сказал! Я не хочу умирать! Я не должен умереть вот так, со связанными руками!

Раннульф промолчал. Мыш, простёршийся рядом, был мёртв. Вдоль ряда шёл слуга с сосудом воды, давая каждому рыцарю отпить. Он остановился перед Стефаном.

   — Не тронь его, — сказал Раннульф по-арабски. — Он мёртв.

Он поднял глаза — и увидел Али.

Лицо сарацина было пустым, как у старца, и слёзы текли по щекам. Он опрокинул ковш, и вода потекла по лицу Стефана. Опустившись на колени, он прижал ладонь к щеке рыжеволосого рыцаря. Потом поднялся, подошёл к Раннульфу, зачерпнул воды для него и держал ковш, покуда тот пил. Раннульф не сказал ничего, но выпил всё до дна. Али двинулся дальше и подал воду Эду.

Юноша выпил. А потом сказал ровным голосом:

   — Святой, прими мою исповедь.

   — Покайся же, брат.

Там, впереди, муллы уже убивали их братьев — по одному. Иные делали это быстро и чисто, иные — нет; наблюдавшие за казнью сарацины высмеивали неудачников и ликовали, когда голова слетала мгновенно. Вдоль ряда прошёл стражник-курд, остановился рядом со Стефаном и увидел, что тот мёртв. Наклонясь, он отстегнул Раннульфа от цепи. Вода придала рыцарю силы. Он встал, стряхнув с плеча руку стражника. Чтобы достичь лобного места, ему пришлось переступать через обезглавленные тела тамплиеров. Место казни было залито кровью — как жертвенный алтарь. Перед ним стоял перепуганный мальчишка в грязном белом тюрбане, сжимая скимитар так, словно держал его впервые. На плечо Раннульфу, пригибая его, легла рука. Он упёрся, и его несколько раз ударили под колени, прежде чем он опустился на землю. Мальчишка занёс меч.

Раннульф снова поднял взгляд к пылающему небу. Неистовая радость переполняла его. Он стоял на пороге преображения. Бремя его жизни, точно груз камней, вот-вот соскользнёт с него. Он не осознавал прежде, как тяготила его жизнь. Он ощутил себя лёгким, он только что не парил.

   — Склони голову, — сказал копейщик.

   — Нет.

Свистнул меч.

ГЛАВА 33

В иерусалимской цитадели Сибилла стояла на коленях в своей молельне. Вошла Аше и сказала, что все тамплиеры погибли при Хаттине.

   — Все, — повторила Сибилла.

   — Не все, миледи. Говорят, магистра пощадили. И короля тоже.

   — Ничтожные люди, — сказала Сибилла. — Бог не захотел их.

Она подняла глаза к распятию. Значит, это правда, она погубила их — всех. Раннульф Фицвильям мёртв, и они потеряли Иерусалим. Ей казалось, что сердце её рвётся надвое, ибо ни одно сердце не может скорбеть одновременно по утраченному городу и погибшему рыцарю. Сибилла склонила голову и предала себя Господу.

О романе С. Холланд «Иерусалим»

Государства крестоносцев на Ближнем Востоке появились на карте мира в конце XI века в результате первого крестового похода. Объявленный Папой Урбаном II на Клермонском соборе 1096 года поход этот оказался наиболее успешным изо всех, известных в истории. Среди его предводителей были Готфрид Бульонский, его брат Бодуэн, граф Раймунд Тулузский и многие другие видные правители и военачальники той эпохи. Какова бы ни была преданность этих людей идеалам веры, прежде всего они стремились к новым завоеваниям. В Европе тех времён им было тесно. Уже в начале 1098 года было создано первое государство франков — графство Эдесское, которым владел Бодуэн Бульонский. В том же году войско крестоносцев вошло в Сирию и овладело Антиохией — богатейшим городом, ключом ко всей Сирии. Город был беспощадно разграблен, и после долгих раздоров утвердился в нём Боэмунд Тарентский, основав таким образом герцогство Антиохийское. В 1099 году крестоносцы осадили Иерусалим. И тут случилось то, что можно назвать чудом. Непрофессиональная, раздираемая сварами армия франков, похожая больше на шайку с большой дороги, сумела овладеть хорошо укреплённым городом, который защищал немалый гарнизон. 15 июля 1099 года Иерусалим пал. Случившаяся резня превосходила всякое воображение. Освобождение Гроба Господня искупало всё — и кони крестоносцев ступали по улицам Иерусалима по колено в крови. Резали не только сарацин, но и евреев. Этим событием и завершился первый крестовый поход. Первым — некоронованным — королём Иерусалима стал Бодуэн Бульонский. В 1109 году франками был взят город Триполи и основано графство Триполитанское.

После смерти Бодуэна I в 1118 году королём стал его сын Бодуэн II. Надо сказать, что по сравнению с европейскими государями Иерусалимская династия была достаточно захудалой, и неудивительно — основателями её были младшие сыновья знатных, но не королевских европейских родов. Структура власти в Иерусалимском Королевстве во многом напоминала европейскую: Эдесса, Антиохия и Триполи были независимыми государствами, хотя формально являлись вассалами короля Иерусалима и признавали его главенство. Те же распри, которые раздирали Европу, подтачивали и иерусалимский трон — только здесь, в Святой Земле, они оказывались намного губительнее.

Король Бодуэн IV, о котором идёт речь в книге, — Бодуэн Прокажённый, — был сыном короля Амальрика и Агнессы де Куртенэ. Агнесса была четвероюродной сестрой Амальрика, и, когда тот должен был вступить на престол, бароны, придравшись к этому, потребовали расторжения брака. Амальрик предпочёл престол жене, но дети, которых родила ему Агнесса, — Бодуэн и его сестра Сибилла, — остались наследниками трона. Сам Амальрик женился на племяннице императора Византии Мануила — той самой, которую в книге Агнесса непочтительно именует «греческой доской». Сибилла осталась с отцом, а маленький Бодуэн был отдан на воспитание графу Раймонду Триполитанскому. После смерти Амальрика граф Триполи стал регентом при тринадцатилетнем Бодуэне. Уже тогда стало ясно, что мальчик болен проказой, но именно Триполи настоял на том, чтобы возвести его на престол.

Бодуэн, несмотря на болезнь, был незаурядной личностью — на этом сходится большинство историков. Уже через год после коронации он взял власть в свои руки, удалив властолюбивого графа Триполи из Иерусалима. Неизвестно, намеревался ли он на самом деле сделать своей наследницей Сибиллу, но этим планам в любом случае сбыться было не суждено. Красивая и вздорная Сибилла рано овдовела — её первым мужем был Вильгельм Монферратский, — а её многочисленные и безрассудные романы приводили в отчаяние равно и короля, и Агнессу де Куртенэ. Скоропалительный же её брак с Ги де Лузиньяном и вовсе не вызвал у короля никакого одобрения. Да и не мог вызвать, ибо Ги де Лузиньян был именно таким ничтожеством, каким описан он в книге. Наследником Бодуэна стал маленький сын Сибиллы от брака с Вильгельмом Монферратским, но мальчик не намного пережил Бодуэна, и, на беду Иерусалимскому Королевству, к власти пришёл-таки Ги де Лузиньян.

Теперь немного о тамплиерах. Этот Орден был основан в 1118 году в Иерусалиме, девятью французскими рыцарями, и первым его магистром был Гуго де Паэн. Тамплиерами (от французского «temple» — храм) они были названы потому, что Бодуэн I отдал им во владение так называемый Храм Соломона — мечеть Аль-Акса, главную святыню мусульман. Это обстоятельство во многом способствовало той ненависти, которую сарацины питали к тамплиерам. В 1128 году на соборе в Труа Церковь официально признала Орден тамплиеров, который подчинялся только Папе. Влияние Ордена стремительно росло, его магистры были доверенными советниками королей иерусалимских и первыми полководцами их армий. Структура Ордена была достаточно простой и жёсткой. Возглавлял его великий магистр, который формально был подотчётен капитулу, а на деле был безоговорочным главой Ордена. За ним в орденской иерархии следовал сенешаль, который считался его заместителем. Ступенью ниже стоял маршал, ведавший исключительно военными делами. Простым рыцарям вменялось в обязанность подчиняться Уставу, следовать обетам Ордена и беспрекословно исполнять приказы вышестоящих. По сути, это была мощная профессиональная армия, разительно отличавшаяся от обычного феодального воинства, — хорошо обученная и отменно дисциплинированная. Рыцари-монахи не знали ничего, кроме войны и молитв, да и не хотели знать. Воевали они с особой жестокостью, но только против «неверных», и были особо ненавидимы мусульманским миром.

Многие тамплиеры из тех, что появляются на страницах романа, — реально существовавшие личности. Одо де Сент-Аман, отказавшись выкупиться из сарацинского плена, так и умер в тюрьме. Жерар де Ридфор после битвы при Хаттине был выкуплен из плена. Он участвовал в третьем крестовом походе и погиб под стенами Акры. Жильбер Эрай, во время действия романа — сенешаль Ордена, в конце концов добился своего и в 1193 году стал великим магистром.

Продолжились судьбы и других героев романа. Граф Триполи, который вместе с семейством был отпущен Салах ад-Дином из Тивериады, укрепился в городе Триполи. Город так и не был сдан, хотя сам граф был смертельно болен и обороной командовала его жена.

Балан д'Ибелин был отпущен Салах ад-Дином в Иерусалим под честное слово — только для того, чтобы забрать свою семью. Однако горожане и патриарх Ираклий умолили его возглавить оборону города. Город держался до 2 октября 1187 года. Салах ад-Дин, хотя и был жесток сообразно своей эпохе, всё же отличался благородством. Он предотвратил грабежи и резню и позволил всем христианам в течение сорока дней покинуть город, уплатив выкуп в двадцать золотых за мужчину, десять за женщину и пять — за ребёнка. Все, кто останется в городе после этого срока, станут рабами Салах ад-Дина. Тамплиеры выкупили семь тысяч бедняков. Тысячу христиан выпросил в подарок у Салах ад-Дина его брат, ещё семьсот Салах ад-Дин подарил патриарху Ираклию — все они обрели свободу. Сам Салах ад-Дин отпустил бесплатно всех стариков и воинов, которые отважно защищали город.

Ги де Лузиньян оказался не просто ничтожеством, но ничтожеством непотопляемым. Он выкупил свою свободу и свободу своей жены Сибиллы, отдав взамен Салах ад-Дину город Аскалон. Позднее он участвовал в третьем крестовом походе, который возглавляли европейские государи. Всеми презираемый, он был лишь живым символом — королём Иерусалима, который стремились освободить крестоносцы. До конца своих дней он так и остался марионеткой тамплиеров. Когда Ричард Львиное Сердце, поиздержавшись в крестовом походе, продал тамплиерам остров Кипр, Ги де Лузиньян был провозглашён королём Кипра.

Его жена Сибилла умерла в жестокую холодную зиму 1190 года, в лагере крестоносцев под стенами Акры.

Третий крестовый поход завершился в 1192 году поражением войска крестоносцев. Иерусалим так и остался в руках сарацин. В 1193 году умер Салах ад-Дин, но для франков это ничего не изменило. Они ещё сохраняли в своих руках некоторые прибрежные города Святой Земли, но дни христианских владений на Ближнем Востоке были сочтены.

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

Сесилия Холланд — одна из наиболее признанных и уважаемых во всём мире современных писателей-историков. За последние 25 лет творческой деятельности ею написан 21 исторический роман, среди них такие известные, как «Тихая улица» («Pacific Street») и «Флаг Медведя» («The Beer Flag»). Живёт и работает в Калифорнии.

Примечания

1

Не нам, Господи, не нам, а Имени Твоему (лат.). — Здесь и далее прим. пер.

(обратно)

2

Сюрко — короткая куртка.

(обратно)

3

Отпускаю тебе (грехи) (лат.).

(обратно)

4

Так хочет Бог! (лат.)

(обратно)

5

Мамлюки — гвардейцы султана.

(обратно)

6

Сенешаль — должностное лицо, стоящее во главе административного округа.

(обратно)

7

Прецептория — здесь: владение.

(обратно)

8

Котта — белая рубашка без рукавов с крестом на груди.

(обратно)

9

Прецептор — командир Ордена.

(обратно)

10

Шииты и сунниты — два основных направления в исламе: сторонники шиизма признают только Коран и отвергают большинство положений Сунны, мусульманского священного предания, содержащего рассказы о Мухаммеде.

(обратно)

11

Храм Господень (лат.).

(обратно)

12

В средние века среди католиков была сильна вера в чудотворность мощей, чем объясняется постоянное поминание имени Господа и различных частей Его тела.

(обратно)

13

Мароны — приверженцы особой христианской Церкви. От имени основателя Мар Марона, возникли в V—VII вв. в Сирии.

(обратно)

14

Якобиты — одна из христианских сект.

(обратно)

15

Омфалос (греч. Omphalos) — пупок, пуп Земли, центр мироздания; Камень Морийский — по мусульманским верованиям, камень в центре мира.

(обратно)

16

Донжон — самая высокая башня замка, служившая наблюдательным пунктом.

(обратно)

17

Помолимся (лат.).

(обратно)

18

В католическом богослужении суточного круга Нона соответствует трем часам пополудни.

(обратно)

19

Секста — 12 часов дня.

(обратно)

20

С 12 до 15 часов пополудни.

(обратно)

21

Рамадан, Рамазан — девятый месяц мусульманского лунного календаря, в течение которого мусульмане соблюдают строгий пост от восхода до заката.

(обратно)

22

Не война, но порок (лат.).

(обратно)

23

То есть от 6 до 9 часов утра.

(обратно)

24

Тонзура — выбритое или выстриженное место на макушке католических духовных лиц.

(обратно)

25

То есть Нона, 3 часа пополудни.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

О романе С. Холланд «Иерусалим»

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg