«Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны»

Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны (fb2) - Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны 1104K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Григорий Киселев

Григорий Киселёв Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны

«Они летали в невероятно тяжелых условиях. Мы не имеем права это забывать, мы не имеем права оставлять это глубоко в истории. Если мы сегодня не погрузимся в это и не расскажем о тех событиях, не знаю, через сколько лет смогут к этому вернуться. Поэтому лично я испытываю потребность в том, чтобы эту историю рассказать до конца».

Министр обороны Российской Федерации, Герой России, генерал армии С.К. Шойгу

Предисловие

«Американцы сразу сказали: по этой трассе могут летать либо сумасшедшие и самоубийцы, либо русские…»

Илья Мазурук – полярный летчик, Герой Советского Союза, генерал-майор авиации

Наше путешествие подходило к концу. Проехав на автомобилях пол-Европы, мы направлялись к белорусскому Бресту, чтобы замкнуть туристический круг. Позади остались тысячи километров прекрасных европейских дорог, города Польши, Чехии, Германии и Италии. По нашему плану нам оставалось посетить Вену, и домой.

Успешно преодолев серпантин горного перевала, мы пересекли границу Италии с Австрией и в приподнятом настроении, с чувством людей, познающих новое, разглядывали пасторальные альпийские пейзажи, окружающие с обеих сторон автобан. Наш навигатор доложил, что впереди поворот на город Зальцбург. И действительно, мы увидели указатель с наименованием этого населённого пункта. Его посещение в наши планы не входило, поэтому мы проследовали дальше.

Проехали указатель на аэропорт и буквально через несколько десятков метров увидели ещё один, на котором было написано «Ангар № 7». Нас удивило то, что о каком-то ангаре извещал не кустарный указатель, изготовленный каким-нибудь предприимчивым коммерсантом, как это иногда бывает на наших дорогах. Этот соответствовал европейским стандартам и для знающих людей явно нёс далеко не второстепенную информацию. Взыграло и наше коллективное любопытство. Рассудив, что указатель стоит не случайно, мы решили посмотреть, что это за ангар такой.

А дальше всё было, как в сказке. Мы свернули с автобана, проехали немного по второстепенной дороге, зарулили на довольно большую автомобильную стоянку и, выйдя из машин, замерли, поражённые. Перед нами стояли два огромных здания современной архитектуры из стекла, связанных между собой такой же стеклянной галереей. Указатели на стоянке и самом здании указывали, что это и есть Ангар № 7.

Несколько робея, мы вошли внутрь, где были поражены не меньше. Изыски современной архитектуры в сочетании с чёткой работой персонала произвели на нас огромное впечатление. По различным предметам и всевозможным экспонатам, которых вокруг было немало, мы поняли, что попали в выставочный зал «Red Bull». Чего там только не было! Спортивные самолёты и вертолёты, яхты и катера, гоночные автомобили и пр. и пр.

Но то, что я увидел, когда вошёл в основную зону «ангара», поразило и покорило меня больше всего. Передо мной во всей своей красе стоял американский бомбардировщик-штурмовик времён Второй мировой войны В-25 «Mitchel».

Это был не муляж, не копия, а настоящий самолёт, который способен летать и, сказали, летает при показах авиационной техники времён второй мировой войны. Подтверждение этому мы увидели, просмотрев видеоролик на мониторе, установленном тут же.

Это был тот самолёт, на котором летали герои моей будущей книги, мысли о написании которой в то время блуждали во мне.

Герои книги – пилоты, штурманы, радисты, техники – не просто летали на этих машинах, а в суровейших условиях Крайнего Севера, преодолевая нечеловеческие нагрузки, выполняли важнейшую государственную задачу по перегонке американских самолётов с Аляски на Чукотку и далее через Сибирь на советско-германский фронт для борьбы с фашизмом.

Летая без должных метео– и радиообеспечения, в сложных климатических условиях, в туман и снежную мглу, в морозы, при которых твердело масло и, как спички, ломались резиновые шланги, советские авиаторы, повседневно проявляя мужество и героизм, перегоняли эти самолёты, чтобы они как можно скорее заняли своё место в авиационном строю, приближая Победу.

Эта яркая страница в истории советской авиации в силу своей секретности долгое время оставалась в забвении и лишь в последние десятилетия о ней начали говорить, и надеюсь, что, в конце концов, заговорят в полный голос…

Я стоял перед красавцем-самолётом, а он своими никелевыми крыльями, фюзеляжем, двойным килем как бы говорил: «Смотрите на меня, я жив, несмотря на возраст, я до сих пор умею летать! Я – память о тех людях, которые поднимали меня в небо войны, били врага и добивались победы!»

Здесь, в «ангаре», рядом с исторической машиной, мною и было принято окончательное решение о написании этой книги.

В Америку на разведку

Ровный гул моторов убаюкивал. Несколько человек в военной форме, расположившись поудобнее, насколько это было возможно, на жёстких скамейках военно-транспортного самолёта, дремали, прикрыв глаза. Золотистые пропеллеры на голубом поле петлиц выдавали в них авиаторов. Тело машины заметно подрагивало, преодолевая сопротивление воздушных масс, которые в этих северных широтах не отличаются спокойным нравом.

Иногда самолёт заметно проседал, попадая в ямы, но это ни коим образом не отражалось на состоянии летевших. Для этой категории людей любой полёт был просто работой, а если выпадала возможность лететь пассажиром, то, как правило, это время использовалось для отдыха.

Внезапно дверь, ведущая из кабины пилотов в салон, открылась. В проеме, заслонив его полностью своей мощной фигурой, стоял командир экипажа. Он обвёл взглядом пассажиров и, увидев того, кого искал, сделал шаг по направлению к сидевшему крайним у правого борта. Пилот тронул его за плечо и, склонившись к уху, громко, стараясь превзойти шум моторов, доложил:

– Товарищ полковник!

Пассажир открыл глаза, было заметно, что он не спал, а лишь сидел, опустив веки, и о чём-то думал. Взгляд его был осмысленным, а вид абсолютно свежим. Он кивнул головой.

– Марково через пятнадцать минут. Давайте пройдём на Уэлькаль без посадки, пока есть погода.

– Покажи карту, где мы находимся?

Пилот взял планшетку, болтающуюся у левого колена и, приблизив её к собеседнику, ткнул пальцем в прозрачный целлулоид, прикрывающий карту местности, над которой пролетал самолёт.

– Мы вот здесь, – это Марково. Если сделаем посадку, то до Уелькаля, он вот здесь, засветло не доберёмся.

Полковник посмотрел на командира, потом на карту. Вид и сам жест этот говорил: ты, командир, мне показываешь так, как будто впервые я эту карту вижу. Важно, где мы сейчас находимся. Потом вскинул голову, задумался.

– Согласен, давай без посадки, заскочим сюда на обратном. Топлива хватит?

– Хватит, товарищ полковник, заправились по горловину.

– Ну, тогда вперёд! – проговорил пассажир и вновь опустил веки.

Сон ушёл, а вместо него нахлынули воспоминания. Прошло совсем немного времени с того памятного заседания Государственного комитета обороны, которое перевернуло его судьбу. Но несмотря на малый срок была проделана большая работа и сейчас он с группой авиационных командиров летит в Америку на Аляску.

А произошло следующее.

В начале августа 1942 года полковник Мазурук внезапно, по непонятной ему причине был вызван в Москву заместителем Наркома обороны по авиации генералом Новиковым. Оставив Мурманск, где он командовал второй авиагруппой ВВС Северного флота, прославленный полярный лётчик, Герой Советского Союза Илья Павлович Мазурук прибыл в столицу. Всю дорогу он терялся в догадках: зачем, по какому поводу вызывают? Перед дверью кабинета замнаркома он постарался зафиксировать на лице непроницаемую маску, за которой хотел скрыть бурю чувств, переполнявших его. Покидая приёмную, он прошёл мимо дежурного офицера, открывшего перед ним дверь и медленно, с осторожностью вошел в кабинет.

– Товарищ замнаркома, полковник Мазурук по вашему приказанию прибыл! – доложил лётчик.

– Здравствуй, Илья Павлович, – выйдя навстречу вошедшему и пожимая ему руку, проговорил генерал Новиков. – Садись, не смущайся.

Посадив гостя за стол, сам сел напротив и стал расспрашивать, как идут дела на Севере, много ли приходится летать, как ведут себя немецкие лётчики. Отвечая со знанием дела на поставленные вопросы, Мазурук выбрал момент и спросил:

– Товарищ замнаркома, но ведь вы меня вызвали не для того, чтобы узнать, как нам летается на Северах?

– Да, ты прав, Илья Павлович, – проговорил Новиков усмехнувшись. – Ты прилетел в Москву не для этого, коли тебя так разбирает любопытство, сейчас введу в обстановку. Причина твоего прибытия в том, что тебя приглашают на заседание Госкомитета обороны, – увидев удивлённые глаза Мазурука, попытался успокоить его. – Не переживай, вместе пойдем. Главное, держись уверенно. Имей своё мнение, по возможности отстаивай его, но не до фанатизма. Короче, сам понимаешь, по обстановке…

– Простите, товарищ Замнаркома, а почему вызвали меня? – несколько смущаясь, спросил Мазурук. – Где ГКО и где я?

– Насколько мне известно, – продолжал Новиков, – планируется создание воздушного моста между Америкой и Советским Союзом. А поскольку он, по всей вероятности, должен проходить в северных широтах, то лучшего эксперта, чем ты, найти трудно.

…Теперь, находясь в самолете, когда своими вопросами пилот согнал всю дремоту, Мазуруку вдруг вновь представился Кремль, кабинет Иосифа Виссарионовича Сталина, огромный стол, за которым сидят члены ГКО и приглашённые. Большинство лиц знакомо по портретам и фотографиям из газет.

О ситуации, сложившейся с поставками военной техники от союзников, выступает начальник Генерального штаба.

Сталин, Верховный Главнокомандующий, ходит по кабинету, неслышно ступая по ковру мягкими, шевровыми сапогами. Время от времени он подносит к бледным губам трубку, попыхивает ею, и аромат табачного дыма растекается по кабинету.

– Скажите, товарищ Мазурук, а можно ли организовать доставку техники по недавно проложенному Северному морскому пути?

Иосиф Виссарионович недоволен выводами Генштаба. Но, по привычке, не показывает этого, он использует иной прием. Он обращает свой вопрос «человеку от сохи», практику, полярному летчику. От Мазурука он ждет положительного ответа.

– Нет, товарищ Сталин, нельзя, – ответ в тишине кабинета прозвучал излишне резко, категорично. Присутствующие в настороженности глядели на летчика.

– А почему? – выдержав паузу, несколько удивлённо спросил Сталин. Тональность задаваемого вопроса почти не изменилась. В этом коротком вопросе была и хитрость, и ожидание прямых аргументов, и многозначительность, за которой невозможно было предположить, что последует.

– Скоро, товарищ Сталин, в северных широтах наступает полярная ночь. В районах Севморпути авиация развита слабо и является только вспомогательной. Аэродромов мало. А те, что есть, не приспособлены к работе с авиационной техникой, они работали только с небольшими транспортниками. Но самое главное то, что запасов горючего там нет, и теперь доставить его туда невозможно.

С каждым приведённым доводом Сталин мрачнел всё больше, наконец, повернувшись к Ворошилову и не скрывая раздражения, сказал:

– Да, запасы наши в Рязани…

– А какие возможности полётов через Камчатку? – вновь обратился к Мазуруку.

– Тоже невозможно, товарищ Сталин. В этом случае значительная часть маршрута должна проходить над морем. Что касается материка, то на нём Джугджурские горы, Верхоянский хребет, аэродромов по существу нет, посадочные площадки создавать негде.

В кабинете повисла тяжёлая пауза. Сталин подошёл к своему столу, нагнувшись, перевернул листок настольного календаря, подумал, что-то написал и, повернувшись к главкому ВВС, проговорил:

– Послезавтра, товарищ Новиков, доложите предложения по трассе через Чукотку. Других вариантов нет…

Прошёл год с начала нападения фашистской Германии на Советский Союз. Благодаря героическому сопротивлению советских войск и не менее героическим усилиям всего народа план молниеносной войны был сорван. Используя все ресурсы, задействовав все резервы, страна изо всех сил сопротивлялась врагу. Лозунг «Всё для фронта! Всё для победы!» стал главным приципом жизни советского народа.

Созданная антигитлеровская коалиция пыталась повлиять на ход войны. Союзники, несмотря на настойчивость советской стороны, с открытием второго фронта не спешили. Их помощь сводилась к поставкам военной техники и продовольствия.

И хотя эта работа была начата еще в октябре 1941 года, окончательно все вопросы, связанные с оказанием военно-технической помощи Советскому Союзу, были решены лишь после подписания 11 июня 1942 года документа под названием «Большой договор о Ленд-лизе».

Чёткую перегонку нарастающего количества поставляемой из США военной техники удалось организовать не сразу. Географическая отдалённость Америки от Европейского театра военных действий, естественная, природная обособленность континентов самым серьёзным образом усложняли работу по поставкам военных грузов.

В этот период основным маршрутом перегона самолётов по Ленд-лизу был «персидский коридор». Техника и продовольствие поставлялись пароходами от западного побережья Северной Америки по Тихому и Индийскому океанам, Аравийскому морю и Персидскому заливу, вокруг Африки, в порт Басра (Ирак). В Басре работала советская военная приёмка, которая принимала самолёты и направляла их в действующую армию.

Путь самолётов через Ирак был относительно безопасным, но к лету 1942 года маршрут протяжённостью около семнадцати тысяч километров уже не мог обеспечить всё возрастающие объёмы поставок самолётов.

Нельзя сказать, что маршруту через Басру не было альтернативы, она была – это путь через Северную Атлантику. Но насколько он был короче, настолько опаснее. На всём его протяжении активно действовали морские силы противника практически вдоль всего северного побережья Европы.

В верхних эшелонах союзнических стран находились не только люди, приветствующие сотрудничество с «Советами», но и те, кому оно было не по душе. Об этом говорят случаи прямого предательства, в результате которого гитлеровцы получали информацию о движении конвоев союзников. Примером такого поведения стала, например, информация начальника штаба ВМФ Англии адмирала Паунда, переданная врагу летом 1942 года. Пользуясь переданными данными, противник встретил в море и потопил десятки союзнических кораблей морского каравана PQ-17 с техникой и вооружением. На дно океана было отправлено 210 бомбардировщиков, 430 танков, 3550 автомобилей и паровозов, 100 тысяч тонн военных грузов, которые предназначались для Сталинградской битвы. Напуганные ситуацией союзники решили резко сократить свою помощь морем по этому маршруту.

В этой обстановке на первый план вышла задача создания безопасного воздушного моста между США и СССР. Поэтому обсуждение данного вопроса и было вынесено на заседание Государственного комитета обороны.

Двое суток, отпущенных Сталиным для подготовки вопроса, пролетели как один миг. Штаб генерала Новикова с учётом консультаций и рекомендаций полковника Мазурука, который всё это время безотлучно находился в штабе, остановился на одном направлении, но из предлагаемых вариантов этого направления выбирался наиболее оптимальный.

Через два дня, на очередном заседании Государственного комитета обороны, предложения по возможному строительству новой авиатрассы докладывал полковник Мазурук.

– Товарищ Сталин! Товарищи члены Государственного комитета обороны! Мы изучили возможности создания воздушной трассы на северо-востоке страны. Наиболее предпочтительным выглядит маршрут с Аляски через Берингов пролив, центральные районы Чукотки и Колымы до Якутии и далее до Красноярска.

– Каково расстояние между конечными точками?

– Шесть тысяч четыреста пятьдесят километров, товарищ Сталин.

– Вы знакомы с предполагаемым маршрутом?

– В 1934 году наши пилоты Леваневский и Слепнёв, при спасении челюскинцев летали с Аляски на Чукотку на самолётах, оборудованных лыжами.

– Если мы там успешно летали в 1934 году, то сейчас наши соколы справятся с этой задачей не хуже, – заметил Сталин. – В чём вы видите трудности при создании трассы?

«Мы летали», «наши соколы», – Верховный сегодня помягче», подумал Мазурук.

– Авиатрассу Аляска – Красноярск нужно создавать практически заново. На сегодняшний день район, по которому она должна пройти, геодезически не исследован и не приспособлен для воздушных сообщений. Нет точных карт через горы, тундру и тайгу. Трасса должна пройти через самую суровую климатическую область планеты, средняя температура зимой тут достигает минуса пятидесяти градусов по Цельсию. В том районе даже магнитные компасы работают неустойчиво. Сейчас трасса частично разведана гидросамолётами. Основной маршрут планируется провести через крупные населённые пункты Анадырь, Магадан, Якутск, Киренск, что в определённой степени облегчит задачу создания основных базовых точек трассы.

– У советских людей никогда не было лёгких путей, они успешно справлялись с любыми задачами. – сказал Сталин. – Других вариантов у нас нет. Государственный комитет обороны считает, что к созданию воздушной трассы Аляска – Красноярск нужно приступить немедленно.

Он выдержал паузу, присутствующие почувствовали, что решение у него созрело заранее, а здесь он озвучивал его уже как решение Госкомитета обороны. Верховный Главнокомандующий продолжал:

– В связи с необходимостью скорейшего ввода в эксплуатацию этой воздушной трассы и незамедлительного начала перегонки по ней самолётов, а также с учетом знаний северных условий, начальником строительства этой трассы предлагаю назначить товарища Мазурука. Кроме того, – сказал он, повернувшись к лётчику. – Будете командовать перегоночной авиационной дивизией, к формированию которой необходимо приступить немедленно. Создание этой трассы – важнейшая государственная задача, поэтому всем наркоматам необходимо оказывать строителям авиатрассы всяческое содействие.

Очередная пауза повисла в кабинете, но никто не решился её нарушить. Сталин начал набивать трубку и продолжил:

– Мазуруку и его пилотам некогда будет заниматься приёмкой самолётов у союзников, им надо летать. Поэтому организуйте комиссию по приёмке, направьте туда Мачина, ему старьё не подсунут.

По итогам этого заседания был издан приказ Наркомата обороны № 100/92, который стал отправной точкой при проведении всего комплекса мероприятий и придал законную силу развёртыванию полного перечня работ по строительству трассы и организации перегонки самолётов.

Решение о создании воздушной трассы Аляска – Сибирь (Алсиб), для перегонки американских истребителей и бомбардировщиков было не случайным и, пожалуй, единственно правильным в той непростой геополитической обстановке.

Скорее всего, к принятию решения о строительстве воздушной трассы на северо-востоке страны Сталина подтолкнула деятельность США на Аляске. Здесь после начала войны с Японией возникла необходимость создания военных баз на Тихоокеанском побережье. Решая эту задачу, правительство США приступило к строительству на Североамериканском континенте воздушной трассы, которая протянулась с юга на север на полторы тысячи миль. Она начиналась в штате Монтана, пересекала Канаду и заканчивалась на Аляске. Советский Союз от Аляски отделял лишь Берингов пролив.

Получив информацию о том, что русские начали строительство аэродромов на северо-востоке своей страны, президент США Ф. Рузвельт в своём письме к Сталину предложил, чтобы американские лётчики доставляли самолеты до Байкала. На что Сталин ответил: «…Мне кажется, что это дело можно будет поручить советским летчикам».

Верховный Главнокомандующий не желал впускать на Дальний Восток «глаза» союзников, отношения с которыми носили пока не определившийся характер. Более того, руководству военной приёмки на Аляске было отдано негласное распоряжение о том, что ни один американский лётчик не должен перелететь Берингов пролив за штурвалом перегоняемого самолёта, и это указание было выполнено неукоснительно.

Создание воздушной трассы Аляска – Сибирь привело в движение огромные массы людей. Жизнь громадного региона на востоке страны заметно оживилась…

Мазуруку пришлось на время оставить лётную работу и погрузиться в выполнение задач по строительству авиатрассы. Мандат депутата Верховного Совета СССР и Золотая звезда Героя Советского Союза открывали перед начальником строительства трассы огромные возможности, о которых тот ранее и не подозревал. Он находил взаимопонимание со всеми, кто так или иначе соприкасался со строительством. Даже сотрудники НКВД отступали, если приходилось решать вопросы о передаче какихлибо объектов под опеку воздушной трассы.

В работе по строительству новых и реконструкции старых аэродромов, основных и запасных, работали местные жители: чукчи, якуты, эвенки. Тишину вековой тайги нарушили многочисленные голоса людей, рокот тракторов, треск сучьев падающих деревьев, перестук топоров, молотков, скрежет пил по дереву, лай собак местных каюров.

Слова Сталина о том, что советские люди справятся с любой задачей, оказались пророческими. Эти советские люди в большинстве своём были гулаговскими зеками. Своим каторжным трудом, в условиях недоедания, борясь с болезнями, практически при полном отсутствии средств механизации, вручную, теряя своих товарищей, они выполняли эту задачу государственной важности. Руководство лагерей строго следило за выполнением бригадами норм выработки. Работали в три смены. Начальство спешило, чтобы к октябрю 1942 года закончить строительство взлётно-посадочных полос, казарм, столовых, ангаров, пунктов приёмных радиостанций, медпунктов, метеостанций на трассе протяжённостью в 4400 километров. В этих условиях в кратчайшие сроки было построено семь авиабаз: Уэлькаль, Марково (Чукотка), Сеймчан (Колыма), Оймякон, Якутск, Олекминск (Якутская АССР), Киренск (Иркутская область) и работы по расширению их сети продолжались. Обеспечение подвоза топлива, запасных частей, оборудования, инструментов решалось размещением баз, которые располагались на пересечении воздушной трассы с крупными реками – Анадырь, Лена, Енисей.

Огромное количество людей летом по рекам, а снежными зимами на санях, подводах и оленьих упряжках завозили на аэродромы массу нужных грузов: горючее, запчасти, продовольствие. Чтобы завершить описание будущей воздушной трассы, нужно отметить, что в том регионе, где она должна пройти, силы и средства обеспечения полётов, систему радиосвязи пришлось создавать практически на пустом месте. В ходе строительства по трассе было установлено двадцать четыре комплекта радиостанций и радиопеленгаторов, но техника была маломощной и не давала устойчивой радиосвязи. На радиостанциях отсутствовали радиомаяки. Другими словами, летать в этих краях предстояло практически без радионавигации, то есть исключительно по расчётам штурманов.

Серьёзные проблемы были и в метеорологическом обеспечении. Существующая до строительства сеть метеостанций на западных участках от Красноярска до Якутска, особенно севернее маршрута, была весьма редкой. На восточных участках дело обстояло еще хуже. На перегоне от реки Алдан до поселка Уэлькаль (около двух с половиной тысяч километров) функционировало лишь три метеостанции.

Параллельно с проведением строительных работ необходимо было позаботиться о подборе людей, которые должны были работать на этой трассе, перегонять самолёты, осуществлять инженерно-техническое обслуживание. С этим делом местные руководители и гулаговские узники справиться не могли. Было решено часть лётного и инженерно-технического состава, тех, кто имел опыт приёмки и перегона самолётов в других миссиях и знал американскую технику, перебросить на Аляску. Кроме того, в перегоночные полки направлялись авиаторы из полярной авиации, лётчики и штурманы, имеющие боевой опыт на фронтах войны с фашистами, а также выпускники авиационных школ и училищ.

Начальник трассы, понимая важность задания, летал с площадки на площадку, лично проверял ход строительства, знакомился с особенностями каждого аэродрома. Когда он впервые прилетел в Уэлькаль, его поразила взлётная полоса, основа которой была собрана из деревянного бруса.

– Молодцы, хорошая идея, неплохая полоса получается, – сказал Мазурук начальнику строительства, когда они закончили осмотр площадки. – Как думаете, она сможет выдержать напряжённую работу?

– Должна выдержать. Надеюсь, что даже в весеннюю распутицу устоит. Основание очень хорошее, песчаная коса, – ответил начальник строительства.

Илья Павлович и дальше вспоминал бы самые разные эпизоды из теперешней своей работы, но внезапно почувствовал, что закладывает уши, это сразу вернуло его к действительности. «Не иначе, как на снижение пошли, – подумал он, – быстро, однако, долетели». Открыв глаза, увидел, что его спутники тоже зашевелились.

Самолёт коснулся колёсами земли, бодро пробежался по недавно построенной полосе и, уверенно подрулив к сверкающему свежей краской, раскрашенному, как шахматная доска, аэродромному домику, остановился. Винты замедлили свой бесконечный бег и, наконец, замерли. Полковник Мазурук спустился по стремянке на землю и в ожидании спешившего к самолёту начальника строительства аэродрома поочерёдно согнул в коленях ноги, разминая их после долгого полёта.

– Здравствуй, Николай Васильевич, – поздоровался Мазурук с пытавшимся доложить подошедшим.

– Здравия желаю, Илья Павлович! – хозяин аэродрома приложил руку к треснутому козырьку видавшей виды, потрёпанной фуражки и лишь после этого ответил на рукопожатие.

– Ну как, готов принимать самолёты?

– Недоделки ещё есть, Илья Павлович. Но они такие, что на лётной работе не отразятся. Ждём назначенного коменданта и аэродромную команду. Передадим хозяйство, и с Богом!

– Хорошо, я не сомневался в том, что вы справитесь с задачей.

Полковник бросил взгляд на немолодого уже человека, который, впрочем, как и все, кто работал с ним, не жалел ни себя, ни вверенных ему людей для успешного строительства аэродрома.

– Завтра утром мы летим на Аляску, ночевать будем у тебя, сможешь разместить?

– Конечно, смогу, Илья Павлович, у нас всё готово: и ночлег, и ужин, да и утром голодными не отпустим.

– Ну, молодец, считай, что это твой первый экзамен на перегоне. Скоро через тебя пойдут борта и туда, и обратно, будет много экипажей, лётчиков, техников. Им и отдыхать нужно будет, и питаться, к этому надо быть готовым, – Мазурук доверительно положил руку на плечо начальника строительства. – Ты, Николай Васильевич, дай команду на размещение экипажа и моей команды, а мы с тобой пройдёмся посмотрим, что изменилось после моего отъезда.

Илья Павлович подождал, пока начальник строительства давал указания своему заместителю, и когда тот закончил, они пошли вдоль стоянки самолётов. Осмотрели аэродромный домик, командно-диспетчерский пункт, места будущего размещения личного состава.

Около одного из домов Мазурука заинтересовала группа рабочих, копавших траншею под кабель связи. Грунт был тяжёлый, глина после дождя налипала на обувь большими комьями и было видно, что сапоги и ботинки рабочих давно промокли. Обувка просто разваливалась, а у одного и того больше, хозяин, чтоб совсем не остаться босым, подвязал подошву верёвкой.

– Кто это? Твои? – нахмурившись, спросил Мазурук. – Почему рабочие работают в грязи без резиновых сапог?

– Нет, это не мои. Это расконвоированные заключённые из соседнего лагеря, – потупившись, ответил начальник строительства. – За спецодежду отвечает лагерное начальство, но у них там свои порядки…

– Понятно, передайте этому начальству мою озабоченность. Я сейчас улечу, а через три дня буду возвращаться с Аляски, надеюсь, этого срока хватит для решения вопроса.

– Хорошо, передам, – сказал начальник строительства и сделал какую-то пометку в своём блокноте…

Утром следующего дня группа советских авиационных специалистов во главе с полковником Мазуруком вылетела на Аляску. Главной их целью было знакомство с руководством американской авиабазы, на которой планировалось размещение советской военной миссии, осмотр места будущего базирования нашей военной приёмки и размещения первого перегоночного полка.

Гостеприимная Аляска

Приземление советского краснозвёздного самолёта если не переполошило, то существенно взволновало население Фербенкского аэродрома «Ладд-Филд». Было заметно, что его здесь ждали. Все, кто был свободен, высыпали на лётное поле, разглядывая непривычные для глаза формы иностранного самолёта.

Когда винты транспортника остановились, бортмеханик, высунувшись из входного люка, махнул рукой двум американским механикам, которые пытались подтащить к входному люку трап, давая им понять, что этого делать не надо. Он вытащил из чрева самолёта свою стремянку, установил её, сошёл вниз и стал в сторону, отдавая честь появившемуся в проёме люка полковнику.

Мазурук не спеша спустился на бетонку, огляделся и увидел, как к самолёту лихо подкатил джипик, за рулём которого сидел американский полковник в пилотке, лихо сдвинутой на правую бровь. Он заглушил мотор и направился к гостю. Следом за ним спешил офицер, приехавший с ним в машине.

Полковник подошёл, поднёс правую руку к пилотке и затем по-американски резко опустил её и представился:

– Полковник Кэтчэтмен, начальник Управления по военным поставкам для Советского Союза. Я рад приветствовать вас на земле Северной Америки. Надеюсь, ваше пребывание здесь будет приятным и ускорит процесс начала нашей совместной работы во имя победы над фашизмом.

Его переводил офицер, прибывший с ним и говоривший на русском языке почти без акцента.

– Это старший лейтенант ВВС Соединённых Штатов Америки, Николай де Толли, – представил его Кэтчэтмен. – Лучший лётчик авиабазы Фербенкс.

Последнее предложение офицер переводить не стал. Назвав себя, он совсем по-русски, в традициях русского офицерства, слегка склонил голову.

– Это очень известная и уважаемая фамилия в России, – сказал Мазурук. – Вы имеете к ней отношение?

– Да, я прямой потомок знаменитого генерала Барклая де Толли, – скромно ответил старший лейтенант.

– Это дворянская скромность не позволила вам перевести слова полковника о том, что вы являетесь лучшим лётчиком авиабазы?

– Думаю, что скорее профессиональная. Умение летать надо показывать в воздухе, а не рассказывать о нём на земле, ведь вы это хорошо понимаете, – сказал де Толли, выразительно переводя взгляд на звезду Героя.

– Да, наверное, вы правы, – согласился с ним Мазурук. – Переведите, пожалуйста, этот разговор полковнику, а то наш диалог не совсем корректен в присутствии человека, не знающего русского языка.

Полковник смотрел на них, прислушиваясь к незнакомой речи, а когда Николай перевёл ему слова Мазурука, заулыбался, обнажая в широкой улыбке крепкие, белоснежные зубы. Он похлопал гостя по плечу и сказал:

– Я знаю! Эти русские парни всегда опасаются, что их неправильно поймут. В Америке на эти мелочи не обращают внимания.

Взяв Мазурука под локоть и, направляя его к машине, продолжал:

– Я специально не взял с собой штатного переводчика и попросил поехать со мной старшего лейтенанта, подумал, что вам будет приятно встретить здесь соотечественника.

– Спасибо, это действительно очень приятно.

Они сели в машину, которая, сорвавшись с места, понеслась к маячившим вдалеке зданиям местного гарнизона.

В своём кабинете Кэтчэтмен посадил гостя на кожаный диван, рядом расположился старший лейтенант де Толли, сам полковник сел в кресло, напротив. Дежурный офицер принёс виски, шампанское, содовую воду, вазу с фруктами, всё это расставил на столе.

– Официальный обед начнётся через полтора часа, – объяснил ситуацию хозяин кабинета. – Поэтому предлагается лёгкий фуршет, в процессе которого я расскажу вам о городе, авиационной базе и вновь созданной на американском континенте воздушной трассе, если вы не возражаете.

Он светился радушием. Все его действия говорили о стремлении к тому, чтобы советскому полковнику понравилось на американской земле. Старший лейтенант чётко и быстро переводил разговор двух старших офицеров, которые практически не замечали, что общаются через переводчика.

– Спасибо за оказываемое мне внимание, буду рад познакомиться с этим интересным краем, – сказал гость.

– Хорошо, но прежде чем начать рассказ, я хотел бы поднять тост за ваш благополучный прилёт. Виски? Шампанское?

– Мы же с вами полярные лётчики, – рассмеялся Мазурук.

– Я так и предполагал, но гостеприимство обязывает, – полковник взял бутылку с красивой этикеткой, разлил в три стакана на четверть от донышка, из другой бутылки долил содовой, до уровня в полстакана. – Я знаю, в России предпочитают водку, но, к сожалению, у нас её не оказалось.

– Ничего, это дело поправимое, тем более, что виски тоже достойный напиток, – успокоил собеседника гость.

Кэтчэтмен взял стакан, присутствующие его поддержали. – Господин Мазурук, я искренне рад вашему прилёту на американскую землю и хочу предложить выпить за то, чтобы ваш визит положил начало большой совместной работе лётчиков двух стран, дружбы двух народов во имя победы над фашизмом.

Он встал, чокнулся с поднявшимися офицерами и по-русски сказал:

– За здоровье!

Все рассмеялись и выпили по глотку.

Полковник подошёл к противоположной стене, на которой висел большой планшет, закрытый шторками и раздвинул их. Гостям открылась карта Северной Америки с ярко выделенной территорией США. На ней кружочками и флажками были обозначены аэродромы и базы военно-воздушных сил. Красная линия, соединяющая между собой эти кружочки, начиналась на материковой части страны, пересекала Канаду и заканчивалась на Западе Аляски.

– Перед вами карта Северной Америки. На ней изображена перегоночная воздушная трасса. Она начинается от форта Грейт Фолз, штат Монтана, – полковник взял висевшую рядом с планшетом указку и стал показывать на карте места, о которых говорил.

– Следующий аэродром находится на границе США и Канады, у канадского города Летбридж. Дальше трасса проходит над отрогами Скалистых гор, пересекает Британскую Колумбию и территорию Юкона. Всего по трассе подготовлено десять аэродромов. При перегонке самолетов к нам на Север, предполагается несколько промежуточных посадок.

Кэтчэтмен пригубил виски и продолжал:

– Эту протянувшуюся с юга на север трассу, мы построили за восемь месяцев и двенадцать дней. Она хорошо оборудована радионавигационными средствами. По всей трассе созданы метеостанции, которые уже начали работать и выдавать метеосводки. На сегодня американская сторона реально готова перегонять значительное количество самолётов на Аляску и передавать их союзникам.

За рассказом полковника быстро пролетело время, отведённое для беседы. Вошедший в кабинет дежурный офицер доложил, что их ждут в офицерском клубе.

Когда Мазурук с Кетчетменом прибыли к месту проведения встречи, то увидели около двадцати американских офицеров. Они общались с советскими специалистами и членами экипажа самолёта, прилетевшими на рекогносцировку.

Разговор происходил очень своеобразно. Каждый говоривший жестами старался разъяснить сказанные слова. Усиленно помогая себе руками, он показывал, что хочет сказать. Тот момент, когда до собеседника доходил смысл сказанного, вызывал бурю восторга у обоих собеседников. Смысл всех разговоров сводился к обмену сувенирами, которые очень интересовали американцев. Увидев вошедших, присутствующие несколько стихли.

После приглашения все прошли в соседнее помещение и заняли места за накрытым столом. Обед проходил, как это часто бывает, вначале несколько официально, затем более свободно.

Открывая встречу, полковник Кетчетмен произнёс тост, в котором говорил о победе над фашизмом, о здоровье Рузвельта и Сталина, о взаимопомощи и совместной работе. После того как выпили, командир американцев подарил Мазуруку хорошо выполненную модель американского бомбардировщика.

Выслушав приветственные слова в свой адрес и в адрес советского народа, мужественно сражающегося с гитлеровским фашизмом, полковник Мазурук, в свою очередь, поблагодарил американцев за тёплую встречу и оказываемую помощь. В качестве ответного сувенира вручил американскому полковнику бочонок с красной икрой и бочонок водки, чем окончательно покорил всех присутствующих.

Два дня, отведённых для знакомства с американской базой, пролетели быстро. Проделанная за это время работа позволила принять решение по предстоящему размещению специалистов советской военной миссии, которая будет принимать самолёты, и лётно-технического состава, участвующего в их перегонке в СССР.

Полковник Кэтчэтмен правильно понял смысл визита и сделал всё для того, чтобы установить хорошие, добрососедские отношения между людьми, выполняющими одну задачу. Эта задача, как он неоднократно подчеркивал, позволит ускорить победу над фашизмом. Благодаря его заботам трасса Аляска – Красноярск начала получать для обеспечения полётов нужное современное оборудование, которое пока лежало на складах союзников.

Начальник этой новой воздушной трассы улетал с Аляски успокоенный. Здесь всё было готово для начала работы. Теперь все силы нужно было направить на завершение строительства аэродромов на советской стороне и можно начинать перегонку самолётов, в которых – все понимали – очень нуждался наш фронт.

Аэродром Уэлькаль встретил Мазурука дождём. Приняв решение долго здесь не задерживаться, он не вышел из самолёта и, пока шла заправка топливом, пригласил встречавших его начальника строительства аэродрома и начальника лагеря к себе на борт для беседы.

– О, я вижу, что начальник лагеря правильно понимает мою озабоченность, коли решил встретиться, – сказал Мазурук, пожимая руки встречающим.

– Да я бы и в прошлый раз встретился с вами, товарищ полковник, просто не было меня на месте, когда вы прилетали. Мне передали ваши замечания, они устраняются. Что касается обуви, то все резиновые сапоги со склада выданы. Их получили те, кто работает на земляных работах. Впредь будем за этим следить.

– Это хорошо, что вы меня поняли. К людям, работающим на строительстве, должно быть человеческое отношение. Их руками выполняется задача, поставленная товарищем Сталиным. И даже оказавшись в заключении, это – люди. Прошу вас не забывать об этом.

Время пролетело быстро, самолёт заправили топливом и подготовили к вылету. После доклада пилота о готовности, хозяева аэродрома распрощались, посетовав на то, что гость отказался от обеда.

Боевой вылет отменяется

Вот и прошёл первый военный год. Для авиационного штурмана Александра Сорокина он пролетел очень быстро. Находясь в строю с первого дня войны, Александр окреп, возмужал и теперь не казался молоденьким, не нюхавшим пороха «штурманцом». Участие в боях за Ленинград, Калининский, затем Западный фронт, дневные и ночные бомбардировки, полёты в немецкий тыл к партизанам – это была его постоянная, будничная работа. Вылетая на задания по бомбардировке эшелонов, механизированных колонн и других вражеских объектов, он приобрёл боевой опыт. Полёты в тыл к немцам приучили его быстро ориентироваться в обстановке и самостоятельно принимать решения, от которых зачастую зависел успех боевого задания.

Это в мирное время двенадцать месяцев – срок большой, поскольку все события идут своим чередом, в основном, планируемые, каждое в отведённое ему время. Мирная жизнь совершенно не ставит перед человеком те вопросы, на которые в войну приходится отвечать немедленно и единственно правильно. На войне время как бы спрессовывается. За час можно пережить то, что не переживёшь за всю свою жизнь.

Солидный боевой опыт делал Сорокина несмотря на молодость уважаемым и авторитетным человеком. Этому способствовало и очередное воинское звание, полученное весной. Теперь он был лейтенантом. Оно сделало Александра, как ему самому казалось, взрослее и мужественнее, особенно в глазах тех молодых ребят, которые, окончив трёхмесячные курсы, прибыли в полк на доукомплектование. Вместе с тем он без всякой кичливости, чем мог помогал молодёжи, как говорили в авиации, становиться на крыло.

Вот и сейчас на предполетной подготовке, где штурманы второй эскадрильи готовились к выполнению задания по ночной бомбардировке крупного железнодорожного узла, Александр быстро справился с задачей. Он, с учётом метеоусловий, рассчитал время, нанёс на карту маршруты подхода к заданным целям бомбометания, места расположения вражеской ПВО, полученные от разведки. Закончив эту работу, лейтенант взялся помогать младшему лейтенанту Спиридонову, прибывшему в полк полторы недели назад, терпеливо разъясняя ему особенности полёта. Вдруг дверь открылась, и на пороге показался помощник дежурного по полку.

– Разрешите, товарищ капитан? – спросил он, обращаясь к штурману эскадрильи, руководившему подготовкой, и, не дожидаясь ответа, объявил:

– Лейтенанта Сорокина – к командиру полка!

Штурман нахмурился: не дело прерывать подготовку к полетам, но, однако, командир без серьезной причины вызывать не будет.

– В чем провинился, Сорокин? – спросил он и, увидев удивленное лицо самого лейтенанта, сказал: – Ладно, беги, там узнаешь. Покажи только свою карту.

Собрав свое нехитрое штурманское хозяйство в портфель, с картой в руках лейтенант подошел к руководителю.

– Да я, в принципе, закончил, товарищ капитан, – сказал он, разворачивая карту.

– Вижу, молодец. Остальные указания получишь перед вылетом. Свободен!

– Есть!

Перед штабом полка Сорокин увидел две легковушки. Рядом с зеленой эмкой командира стояла бежевая, изрядно заляпанная грязью машина с незнакомыми номерами. Проходя мимо, он обратил внимание на то, что водитель незнакомой машины явно не из авиации. «Странно, – подумал лейтенант, – если у командира полка гости, то зачем ему понадобился я?»

А сердце ёкнуло: «За что»? Этот вопрос как-то неосознанно всплыл в его голове еще раньше, как только объявил помдеж, но здравая мысль «Не за что» быстро прогнала тревогу. Зато сейчас, при виде этой чужой легковушки, неприятный вопрос зазвучал с новой силой, постепенно вытесняя из головы все остальные мысли.

Войдя в штаб, он увидел начальника штаба, вышедшего из кабинета командира и быстрым шагом направлявшегося к себе. Проходя мимо лейтенанта, он улыбался и скороговоркой проговорил:

– А Сорокин! Давай к командиру, там тебя ждут…

«Если улыбается, значит, ругать не будут», – подумал Александр. Он поправил пилотку, расправил гимнастёрку и уверенно постучал в дверь.

Войдя в кабинет, увидел, что за столом командира сидит незнакомый полковник со сверкающим орденом Боевого Красного Знамени на груди. На лице блестели красные от бессонницы живые глаза.

Командир полка занял место за приставным столом. Рядом с ним сидел незнакомый майор с пехотными эмблемами в синих петлицах гимнастёрки.

– Товарищ полковник! – громко и бодро обратился лейтенант к незнакомому полковнику, резонно считая, что коли тот сидит за командирским столом, значит, он и старший. – Разрешите обратиться к командиру полка.

– Это я тебя вызывал, лейтенант, – сказал полковник, – проходи, садись, разговор будет долгий.

Сорокин прошел к столу, присел на краешек стула напротив командира полка и вопросительно посмотрел на него. Тот ободряюще кивнул.

– Моя фамилия Назаров, – продолжал полковник. – Я из Управления кадров ВВС, а ты, я вижу, штурман, по фамилии?

– Сорокин, товарищ полковник, – подхватил Александр, всё ещё не понимая, чего от него хотят.

– Ну, вот и познакомились, – чуть улыбнулся полковник. Перебрав на столе папки, он вытащил одну из них и прочитал: – Сорокин Александр Сергеевич. Ну прямо как Пушкин.

– А его в полку иначе, как Пушкин, и не зовут, – добавил командир полка.

Эти простые фразы, прозвучавшие из уст старших командиров, разрядили обстановку, напряженность ушла.

– Ну что ж, значит, и у нас будет Пушкиным, – продолжал Назаров.

– Простите, а я никуда из своего полка не собираюсь уходить.

– А вас, лейтенант, пока никто не спрашивает, куда и зачем вы собираетесь или не собираетесь уходить, – полковник перешел на «вы». Его эта фраза прозвучала довольно жёстко. Сорокин не понимал, что происходит и что за странные разговоры ведет этот полковник. Летные экипажи, наверное, уже ушли отдыхать перед выполнением ночного задания, а он сидит в кабинете и ничего не может понять, у кого это «у нас» он будет Пушкиным. Между тем полковник с той же, прежней доброжелательностью спросил:

– Анкета у тебя, Сорокин, неплохая, из большой крестьянской семьи, в авиацию пришёл по комсомольскому призыву. Как дома? Всё ли нормально?

– Всё нормально, все живы, здоровы.

– Отец на фронте?

– Да, с января. Он уже в возрасте – боюсь за него.

– Война, Саша, дело всего народа, – проговорил полковник, – Ты помнишь сказку Гайдара о Мальчише-Кибальчише? Сейчас, как в той сказке, на смену раненых и погибших приходят новые силы.

И, обратившись к командиру полка, спросил:

– А как у него со штурманской подготовкой?

– Со штурманской подготовкой отлично. Летать любит, работает уверенно, летает ночью, один из немногих в полку, кто летал к партизанам, принимал участие в бомбардировках Берлина. Рассматривается кандидатом на выдвижение на должность штурмана звена, – четко доложил комполка.

– Ну, если было бы по-другому, он бы тут перед нами не сидел. Интересно складывается жизнь у нашей молодежи. Вот сколько знакомлюсь с молодыми пилотами и штурманами, не перестаю удивляться, как интересны их судьбы, насколько они различны, настолько и схожи. Вот смотрите. Большая крестьянская семья, из бедноты, – тормошил личное дело полковник. – Шестеро детей, он третий. Пошёл после школы учиться на ветеринара, – тут его левая бровь удивлённо поползла вверх.

– А что, животных любишь?

– Полюбил, когда учился, а при поступлении об этом не думал.

– А чего ж тогда в зоотехникум поступал?

– Вообще-то я хотел поступить в медицинский.

– Ну и что? Провалился?

– Да нет. Поступил бы и в медицинский, но не вытянул бы – там не давали стипендию. Жить было не на что, из дома помочь не могли по понятной причине. В зоотехникуме же студентов кормили.

– Получается, что в ветеринары пошёл за тарелку щей, – улыбнувшись, добродушно съязвил полковник.

– Ну, получается…

– А как же попал в штурманское училище?

– В техникуме я был комсоргом группы, а когда комсомол взял шефство над авиацией, я не мог в стороне оставаться, пошел в райком, получил путевку, а остальное вы знаете.

– Да, остальное, как у всех, – задумчиво проговорил полковник. – А вот скажи мне, лейтенант, по словам командира, ты неплохой штурман, а мог бы, к примеру, летать без маяков и в плохую видимость?

– За линией фронта нам маяки никто не ставит, их там нет, но ничего, летаем и ночью, задание выполняем.

– Значит, уверен в своих знаниях и опыте?

– Давать себе оценки, товарищ полковник, неправильно, обо мне спросите у командиров. С хорошим экипажем могу выполнить любую задачу.

– Молодец! Мне все ясно. Анатолий Петрович, у вас будут вопросы? – обратился полковник к майору, который за время разговора не произнес ни слова, только сидел, внимательно слушал и зрительно изучал Сорокина.

– Да, товарищ полковник, у меня есть вопрос. Скажите, лейтенант, не было ли среди ваших родственников кулаков, подкулачников или раскулаченных?

– Нет, товарищ майор, моя семья из бедняков, отец с матерью в молодости батрачили, при советской власти работали в колхозе.

– А репрессированных или врагов народа?

– Нет, не было. Все живут в деревне, всё на виду. Толькотолько начали жить более-менее, война…

– Какой иностранный язык изучали в школе?

– И в школе, и в военном училище изучал английский, говорить не могу, но прочитать простой текст сумею и переведу.

– Это хорошо, – сказал майор и, обращаясь к старшему по званию, продолжал: – В принципе, товарищ полковник, мы с Сорокиным знакомы по документам, сейчас познакомились живьём, с нашей стороны возражений не будет.

Александр сидел и ждал, чем закончится этот разговор. Ему уже стало понятно, что речь идёт о его переводе куда-то, но для чего? Зачем? Ведь фронт везде фронт. Всюду надо летать за линию фронта, всюду надо бомбить врага.

Полковник Назаров взял из лежащей на столе пачки «Казбека» папиросу, размял её и закурил.

– Вот теперь, когда решение принято, настало время рассказать тебе, лейтенант Сорокин, что привело нас с майором Паниным сюда и для чего мы здесь с тобой и некоторыми твоими товарищами разговариваем. Принято решение переучить часть лётного состава на новую авиационную технику. Эта техника американская, лучше она или хуже нашей, думаю, вы там разберётесь. От того, как вы освоите самолёты союзников, будет многое зависеть на фронте. Большего я тебе ничего сказать не могу, вскоре всё сам узнаешь. Предупреждаю, о нашем разговоре лучше ни с кем не делиться. Есть вопросы?

Они, вопросы, конечно, были, но в эту минуту Сорокин уже понимал, что задавать их нет никакого толку. Ему не хотелось уезжать из полка и вновь влезать в курсантскую шкуру. Но что поделаешь… Он промолчал.

– Вот и правильно. Мы на войне и должны быть там, где Родина прикажет, – отчеканил Назаров. Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. Пожимая лейтенанту руку, добавил: – Здесь тебе летать уже не придётся, иди к начальнику штаба за документами, он получил все распоряжения.

– Есть! – отрапортовал штурман и, четко повернувшись кругом, вышел из кабинета.

Странная судьба у военных людей. Её повороты порой так круты и непредсказуемы, что и представить себе трудно. Вот с утра готовился лейтенант Сорокин к ночному вылету на боевое задание, а уже перед обедом идёт к начальнику штаба полка за предписанием на отъезд к новому месту службы. Сорокину вспомнилась улыбочка, с которой встретил его майор Скворцов, теперь-то понятно, что он уже тогда всё знал и получил команду на оформление документов.

К двери был приколот тетрадный листок с надписью: «Начальник штаба». Сорокин постучал в дверь и, приоткрыв её, заглянул в кабинет.

– Разрешите, товарищ майор? Меня к вам направили за документами.

– А, Сорокин. Сейчас начальник строевого отдела принесёт предписание и вперёд, на Восток. Рад, небось?

– Да нет. Какая радость – из полка уезжать.

– Ну, это ты зря, – не согласился начальник штаба. – Я вот с тех пор, как был подбит и списали с лётной работы, сижу с бумагами, планами, расписаниями и мечтаю о полётах. Веришь, ночами снится. А у тебя такая возможность! Освоишь новую технику, будешь летать. Ты, считай, вытащил счастливый билет. Похорошему завидую.

В дверь постучали.

– Заходите! – прервал свою агитационную речь начальник штаба.

В кабинет с пачкой документов в руках вошёл начальник строевого отдела. Это был пожилой старший лейтенант, призванный из запаса. Гимнастёрка сидела на нём как-то неуклюже, хотя свежеподшитый подворотничок отливал белизной. Сапоги блестели, но сидели они на нём как-то не так. Не являли собой того шикарного атрибута, каковыми выглядят они у кадровых военных. Тот шик, с которым носили сапоги кадровые, был непостижим для людей, призванных с гражданки. Роговые очки с толстыми стёклами завершали невоенный облик штабиста.

– Товарищ майор, документы на лейтенанта Сорокина.

– Да, Петрович. Давай сюда, мы их ждём.

Старший лейтенант положил папку на стол и попросил разрешения выйти.

– В приказе на вылет изменения сделали?

– Так точно, и в приказе, и в плановой таблице. Сильно возмущался командир экипажа Сорокина, не хочет другого штурмана.

– Ничего, привыкнет, никуда не денется, – пробурчал начальник штаба. Повернувшись к лейтенанту, добавил:

– Ну вот, Александр Сергеевич, распишитесь.

А куда ехать-то, товарищ майор? – спросил Сорокин, которого этот вопрос волновал с того самого момента, как стало ясно, что придётся уезжать, но ответа на свой вопрос он до сих пор не получил.

– Не торопись, всё узнаешь. Вот, смотри: предписание к новому месту службы, продовольственный и вещевой аттестаты, твоя лётная книжка, все отзывы и характеристики положительные. А вот и проездные документы. Станция назначения: город Иваново. Ответил я на твой вопрос? Ответил. Куда пошлют после переучивания, не знаю. Предупреждаю, в Иваново должен явиться послезавтра, поэтому времени на раскачку у тебя нет. Через полтора часа на станцию пойдёт машина, я предупрежу, чтобы без тебя не уезжали. Желаю удачи, и чтобы все посадки были мягкими.

Начштаба поднялся.

– Счастливого пути!

– Спасибо, товарищ майор.

Александр положил документы в планшетку и, торопясь, покинул кабинет. Было время обеда. Понимая, что возможность нормально поесть в дороге реально отсутствовала, он решил быстро перекусить в лётной столовой, а заодно и проститься с товарищами, которые в это время наверняка находились там. Лётная столовая встретила его рабочим гулом. Разговор, звон посуды, стук ложек и вилок – всё это сливалось в тот неповторимый шум, который невозможно было спутать ни с каким другим. Из патефона, который где-то раздобыл и установил здесь для поднятия настроения лётного состава начальник продовольственной службы батальона обеспечения, звучало модное танго «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…»

Сорокин посмотрел в правый дальний угол столовой, где за всегда обедал его экипаж. Место штурмана было ещё не занято. Он подошёл, повесил планшетку на спинку стула, и как можно бодрее произнёс:

– Привет, ребята!

– А, Пушкин, привет! Лёгок на помине, – скороговоркой проговорил стрелок-радист Петька Иванченко. – А мы обсуждаем кандидатуру нового штурмана. Что у тебя-то случилось? Почему уходишь от нас?

– Погоди, Петя, не части, ты не за телеграфным аппаратом, во-первых, – остановил его командир. – А во-вторых, чаще вспоминай древнюю мудрость: «Не лезь поперёк батьки в пекло». Меня от командования кораблём ещё никто не освобождал.

– Ох, опять! Прошу прощения, командир, это всё моя хохляцкая любознательность, – стал оправдываться Иванченко. – Но ведь вы всё равно зададите эти вопросы. – Конечно, задам. Украинскую любознательность никакого отношения не имеет к твоей болтливости, понял? Сиди и слушай, что старшие говорят.

– Понял командир, но я…

В это время командир жестом остановил попытавшегося оправдаться радиста и, обратившись к штурману, спросил:

– Что случилось, Саня? Почему тебя сняли с полётов? Говорят, к командиру полка вызывали, а у него будто бы в гостях верхние особисты. Я уж ругаться начал, сказал, что без тебя не полечу. Но ты ведь знаешь, что в таких случаях нам говорят?

– Знаю, командир. Отказ от выполнения задания – военный трибунал.

– Точно. Да ведь я и не думал отказываться, хотел тебя поддержать.

– Спасибо, я так и подумал. На самом деле со мной страшного ничего не случилось, вызвали на беседу, предложили переучиваться на другой тип самолёта. Пытался отказаться, но мне ответили примерно так же, как и тебе.

– Вот оно что, – задумчиво проговорил командир. – Ну ладно, снял ты тяжесть с моей души. Я уж думал, что не уберёг штурмана. А куда ехать-то и когда?

– Через час машина на станцию, проездные – до Иваново, куда дальше, на какие самолёты – не знаю.

– Но это ничего, главное, что в строю, остальное приложится. Жаль, что не можем проводить тебя по-человечески, вылет, сам знаешь.

Все как-то дружно умолкли. Доели борщ, быстро проглотили макароны по-флотски, запили всё это компотом и пошли всем экипажем провожать штурмана.

Подошли к штабу, у которого уже стояла машина. Увидев лётчиков с вещами, направляющихся к автомобилю, начпрод, который, вероятно, и ехал на станцию по делам своей хлопотной службы, подошёл к ним и спросил:

– Ребята, кто едет? Давай в кузов, времени нет, опоздаем к поезду.

На прощание командир обнял Александра.

– Спасибо тебе, Саша, за всё. С тобой я чувствовал себя уверенно. Удачи!

– И тебе, командир, спасибо. Счастливо оставаться.

Командир отвернулся, а штурман, обняв радиста и пытаясь избавиться от кома, предательски подступившего к горлу, проговорил ему в ухо:

– Береги командира, Петя.

– Удачных полётов, Сашок! – в свою очередь пожелал Иванченко.

Забросив вещи, лейтенант Сорокин легко запрыгнул в кузов полуторки, которая уже тронулась с места. Потом встал, снял фуражку и помахал ею своим друзьям. Грузовик свернул на просёлок, и аэродром остался позади.

Александр примостился в углу кузова. Чувства, которые он переживал, были незнакомы. Его охватила грусть и даже печаль расставания с друзьями. Здесь оставались те, с кем вместе жили, ели, пили, летали на бомбёжки, садились на вынужденную и улетали из-под самого носа фашистов. Несмотря на все трудности такой жизни, здесь было всё известно, всё было близким и родным. А ждала его новая жизнь, новые самолёты, новые друзья.

От всего этого перехватывало дух и было немного не по себе. Его пугало неизвестное. Успокаивало лишь то, что этот переезд от него не зависел.

Внезапный вызов

Лето 1942 года. Ирак. Город Басра. Советская военная миссия по приёмке самолётов, получаемых от союзников по Ленд-лизу. Здесь на местном аэродроме американские специалисты передавали советской стороне прибывшие морем самолёты, после чего наши лётчики эстафетой перегоняли их на советско-германский фронт.

В ангаре, где стояло несколько самолётов, ожидавших своей очереди на приёмку, за походными столиками на аккуратных раскладных стульчиках с брезентовыми сидениями расположились советские и американские инженеры, которые подписывали акты приёма-передачи очередного американского самолёта, бомбардировщика В-25 «Mitchell».

Несмотря на ранний час было довольно жарко. Ангарная тень не спасала. От металлической крыши этого аэродромного сооружения тепло шло, как от печки-буржуйки. Американские вентиляторы, которые, медленно вращаясь под потолком, словно крылья волшебной мельницы, гоняли по ангару воздух своими огромными лопастями, прохлады не приносили.

– Как же надоела эта жара, – вытирая со лба пот уже мокрым носовым платком, проговорил старший инженер на приёмке Борис Кисельников.

В это время зазвонил телефон.

– Дежурный, слушаю, – поднял трубку дежурный техник.

Он внимательно слушал, что ему говорили на другом конце провода и по ходу этого телефонного сообщения уже трижды проговорил магическое для каждого военного человека слово «Есть!» Произнеся его в последний раз, положил трубку. Повернувшись к работающим офицерам, он, чтобы его услышали, прокричал:

– Старшего инженера Кисельникова и инженера по радиооборудованию Радоминова – срочно к командиру.

– Что там опять случилось? – проворчал Кисельников. Он поставил свою подпись на последнем экземпляре акта, поднялся и повернувшись к инженеру по радиооборудованию продолжил: – Вот, помяни моё слово, Женя, в очередной раз просовещаемся, а потом, в самое пекло, когда солнце в зените, будем догонять, – махнул рукой и закончил своё грустное выступление: – Эх, где наши милые русские берёзы и проливные, недельные дожди? Пошли, мой друг, пошли.

Когда вышли из ангара, Кисельников спросил:

– Слушай, Женя, а не натворил ли ты чего-нибудь? А меня как твоего непосредственного начальника за упущения в воспитательной работе? – и он, подозрительно прищурившись, посмотрел на Радоминова.

– Да нет, Борис Васильевич, я же всё время у вас на глазах.

– А, может быть, когда я сплю? – подначивая, не унимался тот. Ему, Кисельникову, нравился этот инженер: хорошо знает своё дело и смело берется за любую работу.

– В это время, – сказал Радоминов, – я, к сожалению, тоже сплю.

– А отчего это – «к сожалению?» В наше, брат, военное время лишний час сна – это залог успешного выполнения боевой задачи, – попытался пошутить Кисельников.

Они пересекли бетонную стоянку, направляясь к коттеджу, в котором располагалось руководство советской военной миссии.

Когда подошли к крыльцу, входная дверь резко распахнулась, и на крыльцо выскочили раскрасневшиеся, сияющие от улыбок девушки – Лена Макарова и Наташа Финелонова. Они были переводчицами советской военной миссии. Увидев инженеров, бросились к ним, торопясь сообщить сногсшибательную новость. Лена не удержалась и от нахлынувших чувств даже чмокнула каждого из них в щёки.

– Ой, мальчики, представляете, вызвал командир и, – Макарова сделала голос нарочито суровым: – «Сержант Макарова и сержант Финелонова, немедленно собирайтесь. Вас вызывают в Москву. Вылет через два часа». Представляете? Если повезёт, я уже сегодня буду дома!

Лена выпалила всё это одним залпом. Ей казалось, что её радость должны разделить все. Офицеры стояли опешившие. Во-первых, они никак не ожидали от Леночки такого проявления чувств, она была всегда очень стеснительна, строга и не допускала по отношению к себе никакой фамильярности. Вовторых – не это ли является причиной и их вызова к старшему начальнику?

– И чему же вы тут радуетесь? А почему – в Москву? Причину вызова вы хоть узнали? – придержал собравшихся было бежать девушек Кисельников.

– Нет, – смутившись, сказала Наташа. – Приказал быстро сдавать дела и сегодня же попутным бортом в Москву.

– А может быть, эти? – Евгений кивнул головой в сторону домика, где располагался особый отдел.

Наташа пожала плечами:

– Думаю, нет, повода не давали, – оптимизма, однако, в голосе поубавилось. – А вы чего сюда в разгар рабочего дня?

– Да тоже вызвали, а причина неизвестна, – ответил Кисельников.

– Может быть, вас тоже в Москву? – улыбнулась Лена.

– Слишком разные у нас с вами епархии. Ну, да ладно, сейчас всё узнаем, пошли, Женя, – сказал он, направляясь к двери.

Когда поднялись на крыльцо, Радоминов услышал, как Кисельников пробормотал себе под нос фразу:

– Странны дела твои господи.

В кабинете командир поднялся им навстречу.

– Вот что, ребята, садиться не предлагаю, некогда. Прямо сейчас необходимо сдать дела, собрать вещи и быть готовыми через два часа вылететь на Москву. Пришла шифрограмма: вас срочно вызывают в Управление кадров.

– За что? – вырвалось у Евгения.

– Этого я не знаю, – ответил командир. – Но, судя по всему, какая-то новая работа. Трудно нам будет, но приказ есть приказ.

– Товарищ командир! – обратился Кисельников, – а можно улететь завтра? Два часа – нереальное время для всех этих сборов.

– Реальное, Борис Васильевич, ты же сам знаешь, команда из Москвы… Борт уже на стоянке. Всё, вперёд, приказы не обсуждаются.

– Есть! – офицеры развернулись кругом и, как-то ссутулясь, вышли из кабинета.

– Вот такие, брат, дела, – как будто сам себе проговорил Кисельников. – Сдавать дела, а некогда и не кому.

– Борис Васильевич, у меня в Басре часы в ремонте, забрать бы, – растерянно спохватился Радоминов.

– Странный ты, Женя, человек, какие часы? Ты же всё слышал своими ушами. У тебя нет времени даже на стоянку сбегать. Будет о чем вспоминать – какие были хорошие часы…

Через два часа у стремянки, приставленной к распахнутому входному люку зелёнобрюхого «Дугласа», собралась группа офицеров, покидающих Басру, вызванных в Управление кадров. Кроме переводчиц Лены Макаровой и Наташи Финелоновой, инженеров Кисельникова и Радоминова, здесь находились еще три пилота: Гамов, Блинов и Вуколов, а также два штурмана – Демьяненко и Решетов.

Для каждого из них вызов в Москву был неожиданностью и рождал тревожные, но радостные чувства. С одной стороны, все они работали в миссии со дня её основания и уже попривыкли к друг другу и местным особенностям. А с другой стороны, новое дело, которое засветилось на московском горизонте, влекло к себе неизвестностью. Но нет-нет, да и возникали в голове каждого улетающего тревожные мысли:

– А может быть, где-то прокололся? Может быть, чтонибудь дома? Но почему тогда в группу входят разные специалисты?

Мысли эти вслух не озвучивались, но настроение-то портили.

Улетающие окружили командира экипажа и задавали разные вопросы, пытаясь выведать причину их срочного вызова. Но тот их разочаровал:

– Нет, ребята, честное слово, не знаю. Летел сюда, вёз экипажи для перегона «американцев», по радио получил команду, чтобы забрать вас и лететь в Москву. Объявили даже время вылета, так что ничем помочь не могу.

В это время на джипе подъехали командир с заместителем.

Как выяснилось, ждали их.

– Вы уж извините, что не собрали личный состав, – сказал командир. – Ситуацию знаете не хуже меня. На прощание хочу от лица всех ваших товарищей, остающихся здесь, и от себя лично сказать спасибо за вашу работу. Каждый из вас честно выполнял свой долг, не считаясь ни с усталостью, ни со временем. Если понадобятся характеристики, получите самые хорошие. А теперь до свидания! Может, ещё свидимся.

Он подходил к каждому, обнимал, произнося при этом «спасибо!». Подойдя к Лене, замявшись, поцеловал руку. Та улыбнулась и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула командира в щёку. Командир, покраснев, подошёл к Наташе и её поцеловал осторожно в щёку.

Покидающие Басру были растроганы таким прощанием. Начальник приёмки, будучи значительно старше их, считался в офицерской среде человеком строгим, не подверженным никаким слабостям, но и тот проявил сентиментальность. Пассажиры, вслед за экипажем, гуськом поднялись по стремянке на борт, винты самолета начинали вращаться.

Когда взлетели, Гамов, пилот бомбардировщика, в прошлом инструктор Балашовской лётной школы, которому приходилось не только учить летать молодых пилотов, но и заниматься их воспитанием, зная, что на новое дело нельзя идти с плохим настроением, спросил, сверкая белозубой улыбкой:

– Ну что, ребята, неизвестность пугает? Не переживайте, всё будет хорошо. Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, а со взводом-то мы как-нибудь справимся.

– Нет, товарищ старший лейтенант, – возразила Петру Лена Макарова. – Если бы на фронт, вы летели бы без переводчиков, здесь что-то другое. Я от американцев слышала, у них прошла информация о том, что где-то на Севере создаётся новая военная приёмка.

– Да ты что, Лена, веришь союзникам? Они второй фронт скорее открывали бы, а не рассказывали девчонкам об открытии приёмок, – возразил Гамов. – Пойду, схожу к пилотам, проверю их мастерство.

Справка

Старший лейтенант Пётр Павлович Гамов, родом с Южного Урала, окончив семь классов и два курса рабфака, работал слесарем на Челябинском механическом заводе. По призыву «Комсомолец – на самолёт!» поступил в Балашовскую лётную школу, которую окончил в 1936 году.

За хорошую лётную подготовку был оставлен в школе лётчиком-инструктором, а уже в 1939 году был назначен командиром звена.

Пётр с первых дней войны просился на фронт, но в декабре 1941 года его вместо фронта, как хорошо подготовленного пилота, направили в Ирак, на аэродром вблизи морского порта Басра, где работала советская военная миссия по приёмке самолётов, прибывающих от союзников морем в Персидский залив.

Отсюда, будучи командиром звена, он перегонял в Кировобад американские бомбардировщики А-20 «Бостон» и В-25 «Митчел». Это было до сегодняшнего дня, а сегодня, он, как и все, кто летел с ним в одном самолёте, по приказу начальника приёмки срочно собрал вещи и вылетел в Москву.

– Слушай, Петя! – остановил поднявшегося Гамова Кисельников. – Поговори с командиром, может сядет в Тегеране, хотя бы на пару часов. У каждого из нас остались динары, хорошо бы истратить, возможно, успеем каких-нибудь сувениров купить.

Все пассажиры поддержали Бориса, и Гамов уже не с проверкой, а с поручением коллектива направился в кабину пилотов.

Он заглянул к штурману. Тот, взглянув на приборы, что-то сверял с картой. Тут же, на карте, лежал транспортир. С помощью линейки он отложил угол и прочертил на карте ему одному понятную линию.

Постоял за креслом командира корабля, рассматривая примеченные им на земле ориентиры. Самолет шел по тому же маршруту, по которому они перегоняли бомбардировщики.

Всё это было неинтересно Гамову. Экипаж был занят делом, а ему, лучшему лётчику военной приёмки в Басре, успешно освоившему разные типы американских самолётов, скучно было лететь в роли пассажира. Узнав у командира, что в Тегеране им разрешена посадка, он вернулся к своим товарищам в салон для пассажиров.

– Всё, ребята, договорился. садимся в Тегеране, – весело возвестил Гамов.

Пётр увидел, что рядом с Леной Макаровой есть свободное место, на него и нацелился приземлиться.

– Вы не будете возражать, мадемуазель, – спросил он, уже усаживаясь поудобнее.

– Да нет, садитесь, – сказала Лена.

Пётр тотчас прикрыл глаза и сделал вид, что задремал…

С переводчицей Леной Макаровой Гамов познакомился в Басре два месяца тому назад. Получив полётное задание на перегон бомбардировщика из Басры в Москву, он шёл по коридору штаба, где его и остановила девушка с сержантскими погонами. Военная, не по росту, гимнастёрка висела на худеньких плечах, под пилоткой просматривалась стриженая под машинку голова. Её бледность, худоба и стрижка явно свидетельствовали о том, что она девушка недавно переболела тифом.

– Простите, пожалуйста, вы – старший лейтенант Гамов?

– Да, мадемуазель, это я. Чем могу быть вам полезен?

Он давно не общался с представительницами прекрасного пола и было ему приятно поговорить с девушкой. Будучи одним из ведущих лётчиков военной приёмки, Пётр, конечно, гордился этим. Профессиональная гордость вселяла в него определённую самоуверенность.

– Я – переводчица военной приёмки, Мне сказали, что вы улетаете в Москву, не могли бы завезти посылочку моим близким? – как заученный урок выпалила девушка.

– Отчего же? Конечно, смогу, если там нет ничего запрещённого.

– Да, что вы! Пачка сахара, плитка шоколада, мыло, зубная паста. Для Москвы сейчас это роскошь, а я накопила.

Заметив её смущение, Гамов поспешил успокоить девушку:

– Не переживайте, довезу в лучшем виде и передам из рук в руки. Когда вы мне её принесёте, я живу в общежитии для лётчиков.

– Ой, что вы, у меня всё с собой, – Она раскрыла брезентовый портфельчик из-под технической документации, раздвинув в нем бумаги, достала аккуратно заклеенный свёрток.

– Вот здесь всё написано и адрес, и телефон.

– Я думал килограммов на пять, а это, что? В кармане поместится, – усмехнулся Пётр.

И они расстались. Только по надписи на переданной посылке Гамов узнал, что девушку зовут Елена Макарова.

В следующую свою командировку в Москву Гамов сам нашёл Лену и спросил надо ли что-нибудь передать? Она обрадовалась такой возможности, быстренько собрала, что могла, и так же благополучно, как и первую от нее передачу, Петр доставил адресату вторую посылку. На этом их отношения остановились.

Когда самолёт приземлился в Тегеране и зарулил на ближайшую к контрольно-диспетчерскому пункту стоянку, пассажиры вышли и собрались вокруг командира корабля.

– В вашем распоряжении два часа, – сказал он, указав на свои часы. – Ждать никого не буду.

– Командир, – обратился к пилоту майор Кисельников. – А может, переночуем здесь, а завтра, с утречка, на старт и к обеду мы в Москве.

– Нет, лететь надо сегодня.

– Между прочим, перед вылетом я обратил внимание, что под левым двигателем подкапывало масло, – поддержал Бориса Васильевича старший лейтенант Радоминов. Он говорил это таким тоном, будто деликатным образом подсказывал командиру решение.

– А чего вы так хотите задержаться? Не надоела вам ещё эта жара?

– Да, конечно, надоела. Но ведь летим в Москву, команду на вылет дали внезапно, у каждого на руках какие-то деньги, а едем с пустыми руками. Хоть бы сувениров купить, – вступила в уговоры и Лена Макарова.

Командир экипажа после некоторой паузы сказал:

– Ладно, попробую, только до решения вопроса отсюда никуда не расходиться, – и, забрав с собой штурмана, отправился к руководителю полётов.

В авиации привыкли ждать то погоды, то разрешения на вылет. И наши пассажиры, расположившись в тени крыла, чтобы скоротать время, стали слушать разные авиационные байки, которых каждый из них знал не мало.

Механик самолёта, молоденький сержант, закончив заправку, очень внимательно осмотрел капот левого двигателя и, ничего не обнаружив, направился к пассажирам. Он тихо подошёл, отозвал Радоминова и вежливо спросил:

– Товарищ инженер, а в каком месте вы масло видели?

Евгений посмотрел на механика, похлопал его по плечу и сказал:

– Запомни, брат, масло есть всюду, где есть трущиеся детали. Когда оно есть – это хорошо, а вот когда его нет, тогда беда – жди катастрофы.

Механик понял шутку, улыбнулся и пошёл заниматься своими вопросами.

Вскоре вернулся экипаж, и командир, вылезая из дежурного джипика, спросил, все ли на месте, никого не потеряли?

– Докладываю, авиационный бог сегодня на вашей стороне, вылет отложен до восьми утра завтрашнего дня, размещение всех в аэродромной гостинице. Опоздание исключается, ждать никого не буду, в восемь ноль – колёса от земли. Все свободны.

Пассажиры обрадовано загалдели и, взяв из вещей всё необходимое для ночлега, гурьбой пошли устраиваться в гостиницу.

Всю вторую половину дня они бегали по магазинам, где тратили свою наличность. Вернувшись из города, собрались в комнате Гамова, отметили завершение работы в Ираке и возвращение на Родину.

В восемь часов утра двухмоторный транспортный самолёт с красными звёздами на крыльях взмыл в тегеранское небо и взял курс на Москву. Пассажиров этого необычного рейса ждала новая, неизвестная и, как потом оказалось, очень насыщенная событиями жизнь и трудная, но интересная и любимая работа.

Назначение

Самолет, подлетая к Москве, шел на снижение и уже прошел дальний привод. Пассажиры, находившиеся на борту, прильнули к иллюминаторам.

– Заходим с юго-востока, – проговорил Гамов, неплохо знавший аэродромы московской зоны. – Вот, смотрите, под нами Москва-река, думаю, что «упадем» в Люберцах.

И он не ошибся. Двухмоторный транспортник, коснувшись колесами взлетно-посадочной полосы, пробежал по ней, завернул на рулежку и, выполняя указания дежурного по стоянке самолетов, флажками указывавшего, где надо остановиться, замер на месте.

Двигатели замолкли, и, хотя винты продолжали крутиться по инерции, наступила тишина. Пассажиры суетливо стали собирать вещи, готовясь к выходу. Из кабины пилотов вышел командир корабля и, вежливо выслушав благодарность за полет, сказал:

– Мы приземлились на аэродроме в подмосковном городе Люберцы. За вами прибыл автобус, который доставит вас к месту назначения. Наша миссия на этом окончена, до свидания, желаю всем удачи, а пилотам счастливых взлетов и мягких посадок.

Спустившись вслед за экипажем по приставленной к входному люку стремянке, они увидели стоявший несколько в стороне автобус, от которого по направлению к ним быстрым шагом шел подполковник в авиационной форме с папкой в руках. Он подошел к группе пассажиров. Поздоровался с каждым за руку и представился:

– Инспектор Управления кадров ВВС подполковник Истомин. С благополучным прибытием вас на родную землю. Мне поручено встретить вас и доставить в Главный штаб ВВС. Ждем вас со вчерашнего вечера, поэтому времени на раскачку нет. Прошу без особых промедлений всех в автобус.

После того как все разместились в автобусе, подполковник открыл папку, заглянул в какие-то листочки и сделал перекличку, называя каждого по фамилии. Уточнив списки, он захлопнул папку и сказал:

– Все правильно, все на месте. Поехали, Митрофаныч, – обратился он к пожилому красноармейцу, сидевшему за рулем.

И автобус запылил по аэродрому.

– Товарищ подполковник, а куда мы едем? – поинтересовался неугомонный Гамов.

– Могу сказать одно – в Управление кадров Военно-воздушных сил Красной армии, остальное узнаете на месте.

– Хорошо, что не в особый отдел, – на ухо Лене сказал Гамов, разместившийся в автобусе рядом с ней.

Девушка ответила:

– Если бы по-другому, за нами приехала бы другая машина, другого цвета, с другими окнами.

Гамов лишь молча согласился. Доехали сравнительно быстро, без происшествий. В бюро пропусков Главного штаба ВВС им выдали уже готовые пропуска, и они всей группой двинулись за подполковником Истоминым, уверенно шагавшим впереди.

Все они были здесь впервые и поэтому, проходя по коридорам, с интересом и некоторым благоговением рассматривали на ходу окружающую обстановку. Шли они по красной ковровой дорожке, покрывавшей дубовый паркет по всей длине коридора. Справа и слева кое-где в простенках между высокими дубовыми дверьми с массивными бронзовыми ручками висели различные картины военной тематики, в которых явно преобладали авиационные мотивы.

Истомин остановился у одной из дверей. Табличка голубого цвета, висевшая на высоте глаз, извещала: «Приемная». Он открыл ее и, указывая на стулья, стоявшие вдоль стен, любезно сказал:

– Заходите, товарищи, присаживайтесь. Сейчас доложу командиру, вас пригласят, – и, постучав в дверь, находившуюся в приемной слева, скрылся за ней.

Сидевший за столом полковник, правый рукав которого венчала красная повязка с надписью «Дежурный по Управлению», с интересом глядел на вошедших. Они неуверенно вошли в приемную и, несколько задержавшись в дверях, подталкивая друг друга, смущенно проходили вперед, занимали места на стульях в ожидании приглашения. Исподтишка каждый из них изучал окружающую обстановку.

Комната, в которую они попали, представляла собой типичную приемную, ничего особенного, основной и главной деталью интерьера был массивный стол дежурного. На столе слева стояла такая же массивная настольная лампа с основанием из серого мрамора, на котором выделялась белая кнопка выключателя. Зеленый абажур на ажурном металлическом каркасе делал лампу по-особому величественной и внушительной.

Середину стола занимал чернильный прибор с двумя чернильницами. В стаканчиках, стоящих рядом, находились: в одном – остро отточенные цветные карандаши, в другом – перьевые ручки. Здесь же на подставке стояла небольшая деревянная модель истребителя «И-16» с красными звездами на крыльях. Непосредственно перед дежурным лежала рабочая тетрадь, в которую он, судя по всему, записывал все, что касалось его дежурства.

За спиной дежурного находилось окно, прикрытое белой шелковой французской шторой, волны которой своим видом очень напоминали морские. Справа сверху донизу висел шнур, потянув за который можно поднимать или опускать штору.

По верхнему краю окна располагалась черная труба светомаскировки, которая, по всей вероятности, закрывала окно в темное время суток. По бокам окна висели тяжелые шторы бежевого цвета, перетянутые в нижней половине шнурами с массивными кистями на концах.

Весь правый угол приемной занимал мощный несгораемый шкаф. Вдоль стен располагались стулья для посетителей. Слева от входной двери стояла вешалка, на которой висела офицерская плащ-накидка, по всей вероятности, принадлежавшая дежурному. В правом углу разместились часы.

Эти часы заслуживали особого внимания. Деревянный корпус цвета мореного дуба высотой около двух метров был украшен искусной резьбой, часы являли собой произведение искусства. Резные оконца на корпусе подчеркивали наличие у них сложного механизма. За верхним круглым окношком четко вырисовывался циферблат, по римским цифрам которого прыгала тонкая секундная стрелка. Минутная и часовая стрелки, украшенные ажурной вязью, двигались неторопливо и незаметно. За двумя параллельными стеклами, расположенными ниже, лениво раскачивался маятник, золотое блюдце которого показывалось то в одном, то в другом окне. За маятником просматривались звуковые стержни, способные издавать звук при ударе по ним в определенное время молоточками.

Вся обстановка, атмосфера, царившая здесь, показывали высокий уровень этого учреждения. Люди, впервые попавшие сюда, чувствовали себя придавленными существами, чьи судьбы решались в этих кабинетах.

– Никогда не думал, что придется побывать в этих стенах, – сказал, смущенно кашлянув, Кисельников.

– Вы не одиноки, Борис Васильевич, – тихо проговорил молодой штурман Николай Решетов.

В это время неожиданно для всех раздался мелодичный, довольно громкий звон, от которого все вздрогнули, а потом – улыбнулись. Это часы возвестили о том, что прошли очередные четверть часа.

Открылась дверь кабинета, появившийся на пороге подполковник Истомин пригласил всех войти. В большом и несколько продолговатом кабинете у дальней стены стоял массивный дубовый стол, из-за которого навстречу вошедшим поднялся генерал. На его уставшем лице выделялись живые, но красноватые от недосыпания глаза. Он предложил всем сесть за другой стол, стоявший пообочь. Когда все расселись, генерал сказал:

– Товарищи! Времени у нас очень мало, поэтому буду краток. Все вы работали в Басре. Принимали от союзников и перегоняли на фронт авиационную технику. В связи с изменением обстановки на фронтах и увеличением количества поставляемых самолетов так называемый «персидский коридор» сегодня уже не может удовлетворить нас ни сроками поставки, ни количеством единиц.

В связи с этим Государственный комитет обороны во главе с товарищем Сталиным принял решение создать новую военную приемку с новым маршрутом перегонки. Получать самолеты будем в Соединенных Штатах Америки, на Аляске, а перегонять через Берингов пролив, Чукотку и Колыму до Красноярска. Дальше самолеты пойдут частично по железной дороге, частично своим ходом на фронт.

Вам, людям, имеющим опыт работы по приемке и перегону самолетов в Ираке и хорошо зарекомендовавшим себя, командование ВВС оказывает высокое доверие, посылая на Аляску. Вы станете ядром новой советской военной миссии и будете первыми советскими людьми, кто прибудет туда для работы. От того, как вы организуете приемку и перегон самолетов, будет зависеть не только количество получаемой техники, но и ее качество, способность этих самолетов побеждать фашистов в небе.

Все указания получите у своих специалистов-направленцев. С лётчиками встретится заместитель Главкома по боевой подготовке, со штурманами – главный штурман ВВС. Вам сегодня подготовят документы, получите их у Истомина, – кивнул он в сторону подполковника. – Завтра необходимо быть в Иваново, там вас уже ждут.

– А мы? – спросила Наташа, смутившись.

– А вам, милые девушки, придётся расстаться со своими сопровождающими, – улыбнувшись, ответил он. – Вас сейчас проводят в инженерную службу, там с вами поговорят, а потом вы переходите в распоряжение начальника новой приёмки полковника Мачина.

Генерал помолчал.

– Не могу не предупредить о секретности тех сведений, которые вы получили в этом кабинете, но вы люди проверенные, и я на вас надеюсь. Какие будут вопросы? – выждав паузу, продолжал: – Поскольку вопросов не поступило, я понимаю, что все вы готовы к выполнению поставленной задачи. Желаю успешной работы. От вас зависят успехи наших летчиков в небе войны. Все. Удачи вам! – он поднялся, тем самым давая понять, что разговор окончен.

И снова учёба

Аэродром, расположенный вблизи города Иваново, был местом формирования авиационной перегоночной дивизии. Сюда направлялись лётчики, штурманы, инженерно-технический состав, все те, кто был отобран для работы в авиационных полках на новой перегоночной трассе.

Прошедшие предварительный отбор лётчики и штурманы по прибытию в Иваново сразу вливались в активную работу. Они изучали американские самолеты и выполняли тренировочные полёты на них.

Командиры и политработники дивизии и полков тщательно изучали профессиональные и морально-боевые качества прибывающих авиаторов. Отбор кандидатов в перегоночные полки был строгим. Если в течение трех попыток взлёта и посадки лётчик допускал ошибки, то он отчислялся и убывал в распоряжение Управления кадров ВВС, где решалась его дальнейшая судьба. В результате такой работы из пятёрки отобранных лётчиков только один направлялся в штаты формируемых частей.

В основу учебно-тренировочных полётов наряду с изучением особенностей эксплуатации американской техники были положены продолжительные полёты по компасу, отрабатывались техника пилотирования в закрытой кабине, взлёт и посадка на ограниченных полосах, умение пользоваться средствами радионавигации. Совершенно новая для советских авиаторов американская техника требовала хотя бы элементарных знаний английского языка, совершенно иных метрических мер (мили, футы, дюймы, галлоны и т. д.), освоения лётчиками приборной доски самолёта, всех приборов и агрегатов, а также радиотехники. Лётчики, в кратчайшие сроки должны были освоить технику пилотирования на новой для них материальной части, а техники и механики научиться ее эксплуатировать.

Не менее сложной была и штурманская подготовка: изучение маршрутов над сибирскими просторами, знакомство с характерными для этой части страны климатическими и погодными условиями, освоение навигационного оборудования для выхода на приводную радиостанцию и многое другое. Вся эта работа проходила в обстановке строгой секретности. Даже отобранный для выполнения столь необычных задач личный состав не знал, что его ждёт впереди. Считали, что готовятся для того, чтобы воевать на самолётах союзников. И только с прибытием летчиков, перегонявших Ленд-лизовские самолеты по Южной трассе, из иракского порта Басра в Тегеран и далее в Кировабад, собранные в Иваново авиаторы стали догадываться о предстоящей работе.

Лейтенанту Сорокину, прибывшему одним из первых, было непонятно, зачем его заставляют изучать американские бомбардировщики, их приборы и прицелы. Зачем это штурману? Но будучи добросовестным человеком он стремился постичь всё, чему учили. Его жизненный опыт и опыт боевой работы подсказывали, что всё, чему их учат, пригодится в полётах. Он учился переводить данные американских приборов на нашу систему мер. Вспоминал курс английского языка, а точнее сказать, начал заново его изучать, потому что те знания, которые были, даже базовыми можно было назвать с большой натяжкой.

Прошло несколько дней. Саша уже пообвыкся в обстановке и перестал задавать себе разные вопросы. О том, чтобы задавать их другим, не могло быть и речи. Он просто делал то, что от него требовали старшие начальники. Его фронтовой опыт, боевые вылеты на бомбёжки вражеских объектов ставили его в один ряд с уважаемыми в коллективе людьми. Но он в силу своей природной скромности старался ничем не выделяться, был таким же, как все.

В тот день после занятий он, пообедав в столовой, пришёл в казарму, где размещался лётный состав, чтобы взять тетради для самоподготовки. Обычно пустая казарма была не похожа сама на себя. Ходили какие-то люди с вещевыми мешками, размещались, кто-то снимал гимнастёрку и, взяв полотенце, шёл в умывальник, кто-то искал земляков, однокашников, или товарищей по совместной службе. Словом, в казарме царила та суета, которая обычно происходит по прибытию большого пополнения.

Александр подошёл к своей койке, на соседней, ранее пустовавшей, лежала гимнастёрка с лётными эмблемами и кубарями старшего лейтенанта в петлицах. «Кажется, пополнение прибыло, будет веселее», – подумалось ему. С равнодушным видом он полез в тумбочку за тетрадями.

– А в соседях у меня – штурман, – услышал Сорокин над головой. – Как зовут? Откуда?

– Прибыл с Западного фронта, летал на Ил-4. Если коротко, то всё, – закончил Саша и улыбнулся.

– А меня зовут Пётр. Пётр Гамов. Не слышал? – так же весело доложил сосед. – Это не удивительно, но, надеюсь, еще услышишь. Хотя уже услышал от меня, – он заразительно рассмеялся и продолжал. – Последнее место службы – военная приёмка в Басре и перегон союзнических самолётов из Ирака в Союз. Кстати, тоже бомбёр, так что мы с тобой ещё полетаем.

И он оказался прав, в последствии им пришлось много летать вместе, в одном экипаже, садиться на вынужденную и спасать друг друга, но об этом позже…

Быстро пролетели дни формирования дивизии. Настал момент, когда закончилась учёба, весь лётно-технический состав распределили по полкам и эскадрильям. Казалось бы, совсем недавно началась эта работа, а вот, поди ж ты, все задачи выполнены, от винта!

На донесение комдива полковника Мазурука о завершении формирования соединения ответом пришёл приказ о передислокации. Дивизия погрузилась в эшелоны, и побежали вагоны по рельсам Транссибирской магистрали на Восток.

Ночные откровения

Гамов и Сорокин попали в один авиационный полк и одну эскадрилью. Нельзя сказать, что они стали друзьями, но психологическая совместимость у них была полная. Взрывной, бесшабашный характер пилота Гамова прекрасно сочетался с неторопливой рассудительностью штурмана Сорокина. Оба любили авиацию, и каждый считался уже профессионалом в своем деле.

Ранним августовским утром железнодорожный состав, в котором выдвигался первый авиационный полк, закончил погрузку и отошёл от станции Иваново. Бессонная ночь и напряжение последних дней дали о себе знать. Люди, погрузившись в теплушки и добравшись до нар, с облегчением завалились на них. Усталость накатила так, что не прошло и получаса, как все отключились, вагоны погрузились в сон.

Прошёл день, наступила ночь. Александр слышал сквозь сон, как состав иногда останавливался, скрежеща по рельсовому полотну колёсами, откуда-то издалека, как будто из другого мира, слышались станционные звуки: голоса людей, шипение и пыхтение паровозов, их гудки.

Днём, ближе к вечеру, на одной из станций его попытался разбудить боец, дневаливший в их теплушке:

– Товарищ лейтенант, там на перроне для нашего эшелона развёрнута кухня, раздают горячий обед, вставайте, а то проспите.

– Ладно, хорошо, спасибо, – сквозь сон пробормотал Сорокин и перевернулся на другой бок.

У него даже для такого святого дела, как горячий обед, не было сил. Он продолжал спать, а на стыках рельс стучали и стучали вагонные колеса…

Когда-то с ним это уже было: и «теплушка», и железнодорожная станция с её неповторимым вокзальным шумом. Состояние было непонятное, казалось бы, сон ушёл, но пробуждение не наступило. То, что с ним происходило и воспоминанием назвать было нельзя, он как бы заново переживал всё, что уже было с ним когда-то.

В начале января 1942 года, после перехода наших войск в наступление под Москвой при выполнении одного из боевых заданий самолёт, на котором был штурманом младший лейтенант Сорокин, оказался подбитым. Пилот кое-как дотянул машину до линии фронта, но, пролетев над нашей территорией километров двадцать, они плюхнулись на картофельное поле. Самолёт был в таком состоянии что восстановлению не подлежал, но, к счастью, пилот и штурман не пострадали, они остались живы и, более того, не получили ни единой царапины. Добравшись на перекладных до полка, они пошли на доклад к командиру. Тот был несказанно рад вернувшимся.

– Вот, Николай, – сказал он, выслушав пилота. – Говорю вам постоянно: оставляйте снаряды на обратный путь. Ведь «Мессер» тебя, как курёнка, взял, голыми руками, ты даже не огрызнулся. А он это почувствовал и влупил в тебя весь боезапас.

– Да если бы весь, мы бы здесь не стояли, – огрызнулся пилот. – Он задел только краем.

– Согласен, манёвр ты совершил вовремя, но самолёта-то нет?

– Самолёта нет.

– Ну, а поскольку вы всё равно остались безлошадными, то откомандировываетесь в тыл, на завод, там получите новую машину и опять в бой.

– Спасибо, товарищ майор, не волнуйтесь, ваше доверие оправдаем, – обрадовано в два голоса заверили лётчики. Ещё бы, такая удача, совершенно новый самолёт, это ведь совсем не то, что летать на латаных-перелатаных машинах.

Наскоро собравшись, получив командировочные документы, они отправились на ближайшую железнодорожную станцию. Ни Александр, ни его командир экипажа не знали и знать не могли о том, что Ставкой принято было решение о подготовке к выброске большого воздушного десанта под Вязьмой. Не предполагали и того, что они вошли в состав тех, кто будет этот десант бросать. Так они оказались в товарном вагоне, переоборудованном для перевозки людей, который был прицеплен к составу с железнодорожными платформами. Этот состав, разгрузив у линии фронта новенькие «тридцатьчетвёрки», отправлялся в тыл за новой партией техники и личным составом.

Было раннее утро или, скорее, поздняя ночь, когда Саша проснулся. Его разбудил скрежет колёс. Он понял, что поезд начал резкое торможение, по всем признакам состав приближался к станции. Стук колес на стыках звучал все реже. Саша открыл глаза: у буржуйки, на колченогом табурете, за таким же колченогим столом сидел боец, который пытался писать кому-то письмо при тусклом свете коптилки. При этом он часто и старательно слюнявил химический карандаш, от которого все губы у него были синефиолетового оттенка. Печка, сделанная из металлической бочки, светилась в полумраке вагона ярко красным пятном. По всему было видно, что угольных брикетов для прожорливой буржуйки дневальный не жалел. Состав дернулся и с немыслимым шумом и грохотом остановился, разбудив всех, кто еще спал.

Соскочив с нар, Александр хлопнул дневального по плечу:

– Все обманываешь несчастных девушек? Помоги-ка мне лучше дверь открыть.

Вдвоём откатили дверь теплушки. Ее открыли настолько, чтобы образовавшаяся щель смогла пропустить через себя человека. Саша выглянул наружу и, спрыгнув на землю, огляделся. Мороз был таким крепким, что перехватило дыхание. Состав стоял на каком-то запасном пути, пропуская мимо себя эшелоны к линии фронта. Из других теплушек тоже выпрыгнули несколько человек, чтобы глотнуть свежего воздуха и размять ноги. Впереди по ходу поезда угадывалась станция. Отдельные бойцы, кто с чайником, кто с котелком, побежали к ней, чтобы за время стоянки раздобыть кипятку.

Станция, в целях соблюдения светомаскировки, была полностью затемнена. Лишь далеко впереди светилась одинокая лампочка, которая освещала место заправки паровозов водой. От нее вертикально вверх, до бесконечности, поднимался светящийся столб. Искрящиеся голубыми искрами кристаллы влаги, превратившиеся от мороза в микроскопические льдинки, преломляясь в электрическом свете, создавали иллюзию прожекторного луча. Это было красиво.

Уходящий в небо столб света напомнил ему ночное берлинское небо, рассеченное прожекторами, шарящими по нему в поисках советских бомбардировщиков, налетевших на германскую столицу. Тогда, на его глазах в перекрестие этих прожекторов попал самолет, на котором штурманом летал его земляк и друг по училищу Мишка Скворцов. Вражеские зенитки подожгли машину, и она ярким факелом рухнула на землю. Это была первая потеря близкого человека, которая произошла на его глазах. Саша до сих пор не мог забыть ни того полета, ни Мишку Скворцова, ни тех, ставших ненавистными лучей прожекторов.

Проходящий по параллельному пути воинский эшелон дополнил картину звуковым эффектом. В перестуке колес ему явно слышался собачий лай немецких зениток. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение. Проходящий эшелон пролетел мимо, подняв за собой тучу снега, которая с огромной скоростью понеслась вслед за ним. Стало тихо. Станционный громкоговоритель хрипло вызывал начальника станции к телеграфу.

Внезапно рядом с собой Александр услышал, что к нему обращаются.

– Товарищ младший лейтенант, – стоянка не меньше двух часов, я сейчас сбегаю за кипятком, а потом приглашаю на горячий чай, есть сухари, а у вас может быть и шоколад найдётся?

Боец-дневальный, с которым он расстался всего минуту назад, намекал на его принадлежность к авиации, где лётному составу выдавали шоколад.

– Спасибо, я погуляю, пока стоим, а чайку попьём, когда тронемся. Дойдя до головного вагона и развернувшись в обратную сторону, Саша увидел, что позади их состава, на параллельном пути остановился другой эшелон. В предрассветных сумерках проглядывались вагоны-теплушки, из которых начали выпрыгивать люди.

Пустынная до того платформа вскоре стала похожа на потревоженный муравейник. Подойдя поближе, он увидел, что хаотичное на первый взгляд движение имело какой-то порядок. Выпрыгнувшие на землю бойцы не просто куда-то бежали, а, подчиняясь чьим-то командам, собирались в отдельные группы, строились и куда-то уходили.

Александр не был любопытным, он не интересовался обычно теми действиями, которые его не касались. Но здесь что-то удерживало и не просто удерживало, а тянуло туда, к этим людям. Он подошел к месту выгрузки и пошел вдоль вагонов, всматриваясь в помятые, не выспавшиеся лица бойцов. Это были необстрелянные резервисты. Их выдавали и возраст, и неуверенные движения, и внешний вид, который явно указывал на то, что военная форма надета на случайных людей, не умеющих носить ее, и что случилось это совсем недавно.

Вдруг его внимание привлёк пожилой боец, неуклюже спрыгнувший на землю и, не понимая, что дальше делать, стоял, испугано оглядываясь. Ёкнуло сердце. Что-то неуловимое, но очень знакомое показалось ему в этом красноармейце. «Неужели? – подумал он. – Этого не может быть». Его мозг задавал вопросы, а ноги уже несли к этому бойцу.

– Папа! – закричал он. – Папа, это ты?

На крик обернулось несколько человек и среди них тот, к которому он бежал. Да ошибки не было, это был его отец, Сергей Митрофанович Сорокин. Они обнялись, по щекам обоих потекли слёзы.

– Папа, как же ты? Ведь твой год ещё не мобилизуют?

– Вот так, сынок, мобилизуют, – ответил отец, вытирая слёзы сына.

– Сорокин, в чём дело? – спросил, подойдя, командир роты.

– Да вот, товарищ капитан, сына встретил.

– Сына? Ну, значит повезло. Разрешаю уйти с последним взводом, это пятнадцать минут времени, других вариантов нет, – и повернувшись к лётчику, закончил. – Извини, лейтенант, больше ничем помочь не могу.

Командир роты отошёл, на ходу дал команду своему ординарцу немедленно собрать командиров взводов и, опустив голову, зашагал к головному вагону.

Отец и сын стояли друг напротив друга, пожилой резервист и молодой, полный сил и энергии лётчик. Они о чем-то спрашивали друг друга, что-то отвечали, но всё это говорилось невпопад. Главное было то, что они видели друг друга.

В такие минуты время летит особенно быстро. Закончил построение последний взвод, готовый двинуться в путь.

– Пора идти, сынок, а то ведь не догоню, – проговорил, засуетившись, отец.

– Подожди, – сказал Саша. Он ловким движением сбросил с себя меховой реглан, снял свитер и, оставшись в одной гимнастёрке, скомандовал: – Снимай шинель, пододень свитер.

– Да, что ты, Саша, а ты?..

– Я, папа, нормально. Одевайся быстрее, а то действительно не догонишь.

– Сорокин, догоняй, – крикнул старшина роты, уходивший с последним взводом.

Отец с сыном крепко обнялись. Саша через солдатскую шинель отца почувствовал, как вздрагивают его худые, костлявые плечи.

– Успокойся, папа, не надо, – проговорил он, с трудом сдерживая слёзы.

Александр взял руки отца в свои и подул на его пальцы, чтобы своим дыханием хоть немного согреть. Вид этих не гнущихся, посиневших от холода пальцев, которые давно не видели рукавиц, кольнул его в сердце. Он достал из кармана кожаные меховые перчатки, сунул их за пазуху отцу и сказал:

– Всё, беги, сообщи свою полевую почту, я буду писать тебе.

– Спасибо, сынок, – обернувшись на бегу, прокричал отец. – Обязательно напишу…

– Саша, что случилось? Ты спишь?

Кто-то яростно тормошил его за плечо. Александр открыл глаза и, не понимая, что с ним и где находится. Испуганный вид Петра Гамова, вернул его к действительности.

– Что с тобой? Ты плачешь? – вопрошал Пётр.

Саша приходил в себя. Он с удивлением обнаружил, что и лицо его, и подушка, на которой он спал, – мокрые от слёз.

– Ничего, Петя, – смутился он. – Похоже, это я во сне. Представляешь, последняя встреча с отцом на какой-то станции. Его после формирования отправили на фронт, и мы случайно встретились.

– Это здорово! Хоть во сне отца увидел.

– Но во сне всё было, как на самом деле. Та встреча ведь была в действительности, и мне посчастливилось пережить её ещё раз, – он потянулся рукой в изголовье, достал полотенце, вытер им лицо. – Представляешь, а ведь при встрече с отцом таких слёз не было.

– Это нормально, тогда ты был в полном сознании, были какие-то тормоза, а в забытьи тормозов нет, и ты свои эмоции не сдерживал.

Они помолчали.

– Может чайку попьём, смотри, чайник пыхтит, как самовар, – нарушил молчание Пётр.

– У меня где-то сухари были, – поддержал его Сорокин.

– А у меня заварка есть, и сахарок найдётся…

Пётр сыпанул в чайник две хороших щепотки чая, который вместе с сахаром достал из вещмешка и, присев за сколоченный из досок стол, разлил по кружкам ароматную жидкость.

– Давай, присаживайся, – сказал он, подвигаясь на лавке. – И что с отцом? Жив, нет? – продолжая разговор, спросил Пётр.

– Да, жив, воюет в пехоте. Вот только крайнее письмо от него получил ещё в части, перед отъездом в Иваново. Поэтому, как сейчас – не знаю.

– Ну, Бог даст – всё хорошо будет, – Пётр осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнул из кружки и стал размачивать сухарь. – Слушай, Сань, помнишь, при первой встрече, если не ошибаюсь, ты говорил, что тебя в Иваново направили прямо с фронта?

А потом мы как-то не пересекались. Расскажи, как там воюется?

– Да, нормально. Я уже как-то пообвыкся к фронтовой жизни. Мирных полётов у меня почти и не было. Сразу после училища попал на Финскую, и на этой войне – с первого дня.

– Смотри-ка, ведь ты на четыре года младше меня, а уже участник двух войн. Я в это время всё курсантов вывозил.

– Ну, Петя, ты готовил кадры, не менее почётно, чем воевать. Ведь это дело доверяют лучшим. Я видел твои посадки в Иваново – любовался. Даже неспециалист скажет, что так сажать самолёт может только настоящий пилот.

– Да, ладно, Саша, не придумывай. Летаю, как все, но, конечно, стараюсь, – польщённый похвалой, Гамов зарделся и продолжал, – а правда, говорят, что ты участвовал в бомбардировках Берлина? Расскажи.

Саша не любил рассказывать о себе. В этот же раз всё было настолько необычно и душевно, что он не мог отказать. Он рассказал Гамову, как год назад, в августе сорок первого, для усиления полка торпедоносцев морской авиации Балтийского флота, совершавших налеты на Берлин, из состава дальней бомбардировочной авиации было выделено две эскадрильи. Группу в пять самолетов возглавлял майор Щелкунов и группу в семь самолетов – капитан Тихонов. Усиление принял командир полка торпедоносцев подполковник Преображенский.

– Мы думали, как прилетим на Эзель, где тогда базировался полк, так сразу получаем боевое задание и на Берлин. Но не тут-то было. Командир полка поручил своим флагманским специалистам, так у моряков называются штурман полка, начальник связи полка и все главные специалисты – ввести в строй вновь прибывших, научить их всему, что постигли сами в дальних ночных полетах. Флагманский штурман капитан Хохлов собрал около себя нас, всех вновь прибывших штурманов.

– Для начала давайте познакомимся с теми, кто прибыл к нам для усиления.

Он стал называть фамилии прибывших, названные вставали и докладывали о том, что окончили, где летали, что бомбили. Несмотря на молодость (самому старшему было двадцать четыре года), все имели опыт боевой работы.

Ребята на профессиональные вопросы отвечали грамотно, со знанием дела. Меня тоже поднял, я доложил по форме, дополнительных вопросов не возникло, я сел. И тут Хохлов удивил нас всех:

– Ну, вот и познакомились. Хотя, подождите, прежде чем непосредственно приступить к подготовке к полетам по выполнению задания государственной важности, хочу задать вопрос. Я слышал, что к нам прибыл штурман по фамилии Пушкин, но на самом деле такой фамилии в списках нет, не могу понять, как это могло произойти?.. Где же Пушкин?

Ребята, естественно, засмеялись и все как один повернулись ко мне. Пришлось подняться:

– Младший лейтенант Сорокин.

– Это я уже слышал, вы докладывали – сказал флагштурман, – а причём здесь Пушкин?

От этого вопроса я смутился еще больше.

– Все просто, товарищ капитан, мои имя и отчество: Александр Сергеевич, как у Пушкина, поэтому с училища у меня такой псевдоним…

Флаг-штурман долго всматривался в меня, потом сказал:

– Ну, что же, теперь ясно. Вы и внешне чем-то похожи. А если вы, товарищ Сорокин, будете так же хорошо бомбить врага, как Пушкин писал поэмы, то назвали вас Александром Сергеевичем не зря. Садитесь. Начнем работать.

Вот так училищное прозвище пришло за мной и на Балтику.

В конце занятий руководитель сказал:

– Очень рекомендую каждому самостоятельно, пешим посамолётному, пройтись по всему маршруту. При появлении вопросов обращайтесь без стеснения. И последнее. Прошу обратить внимание на экипировку. В полет идти в зимнем меховом обмундировании, включая унты. Всё. Свободны.

И здесь, как всегда нашёлся остряк-самоучка, Женька Самохвалов:

– Товарищ капитан, вы ничего не перепутали, ведь на дворе – начало августа?

– Август для романтиков на Рижском взморье, а для нас на высоте семь тысяч метров – суровая зима. И давайте выполнять получаемые указания без комментариев, это будет залогом успешного выполнения боевой задачи. Всё! Вопрос не обсуждается…

Наконец-то настал день, когда нас допустили к полёту на Берлин. На этот раз вылет на задание был спланирован смешанной группой. Нас, армейских летчиков, отправили в полёт вместе с морскими, имеющими опыт полётов на Берлин.

Взлёт был тяжёлым. Моторы, натужно ревели, выдавая всю мощь, на которую способны. Старт, разбег, до конца взлетки остаётся всего несколько десятков метров, а колеса все еще на грунте. Три подвешенные авиабомбы весом по двести пятьдесят килограммов каждая тянут вниз, не давая самолёту оторваться от земли. Несмотря на то, что мы все атеисты, при этом взлёте каждый про себя повторял:

– Господи, помоги! Дай взлететь!

Мы чётко понимали, что не взлететь нельзя. За понятием «не взлететь» была катастрофа и практически гибель. Мы знали, что подобное на этом аэродроме случалось. Я сидел в штурманской кабине и, глядя на приборы, докладывал командиру экипажа по СПУ1:

– До конца полосы сто метров… пятьдесят метров…

– Зна-ю, Са-ша! – сквозь зубы цедил командир. – Поехали! – И что есть силы потянул штурвал на себя.

Самолет приподнял нос, пробежал еще несколько метров на задних шасси и тяжело оторвался от земли.

– Ну, слава богу, главное сделано, теперь будет полегче, – выдохнул командир, направляя самолет на набор высоты, повёл его к месту боевого построения группы.

Потрёпанным моторам наших самолётов было тяжело, они выдавали всё, на что были способны, выводя машину в нужный эшелон. Внизу под крылом пенились по-осеннему темные волны Балтики. Их белые гребешки с высоты казались такими легкими и невинными, что хотелось прикоснуться к ним. Но было не до сентиментальностей. Началась боевая работа. Вошли в зону облаков, под которыми скрылись волны. Облачность становилась все плотнее. Уже не стало видно других самолетов, идущих в одном строю. Я от напряжения даже вспотел. Полёт шел вслепую, приходилось учитывать скорость полета, скорость ветра, сверять курс самолета с картой, определять наше местонахождение. Изредка давал командиру поправки на курс и скорость.

Прошли Балтику, началась материковая часть полета. Облачность стала менее плотной. Кое-где в ее разрывах проглядывала земля. Это радовало. Но то, что появилась возможность сориентироваться по местности, с лихвой перекрывалось опасностью обнаружения в ночном небе. Когда вышли из облаков, командир уточнил местонахождение и, поняв, что самолет от группы не оторвался, идет по курсу, выдерживая временной график, похвалил:

– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! По прилету сто грамм с меня!

Я порадовался, вообще-то командир был скуп на похвалу.

– Не пью, товарищ командир.

– Ты это серьезно? – спросил он. – С первого дня воюешь и не пьешь? Тогда ты вдвойне молодец.

Мы прошли Штеттин, ничего не нарушало спокойствия полета. Скоро Берлин. Я внимательно всматривался в ночное небо, стараясь разглядеть огни города, ведь они, по ориентировкам флаг-штурмана, должны были видны издалека. Но вокруг царила мгла. По штурманским расчетам должен быть виден город. По всей вероятности, немцы стали всерьёз заниматься светомаскировкой.

Я увидел, как ведущий подал сигнал. Я доложил командиру:

– Выходим на боевой курс. Курс – сто тридцать, идем со снижением. До цели десять минут.

– Ну, смотри, «Сусанин»! – проговорил командир. – Куда привел, что бомбим – все в твоих руках. Работай внимательно.

Вдруг, как только самолеты легли на боевой курс, небо взорвалось светом. С земли ударили столбы прожекторов, которых становилось все больше и больше. Они шарили по небу, разыскивая наши бомбардировщики.

Но всего этого я уже не замечал. Я выходил на цель. Ведь штурманов ещё на курсантской скамье учат, что выход на цель и есть момент истины. Только от него, штурмана, зависит результат полета. Я мельком взглянул в прицел бомбометания, но ничего не увидел, в окуляре – тёмная ночь, цель не видна, взглянул на курс – стрелка четко стояла на сто тридцать градусов, да я и не сомневался в этом. Взял в руки секундомер, стал считать:

– Десять, девять, восемь… три, два, один… первая пошла! – крикнул я и нажал кнопку сброса.

Машину подбросило вверх, а я продолжал считать:

– Три, два, один… вторая пошла! – Кнопка сброса отправила вторую бомбу в цель.

– Три, два, один…третья пошла!

Самолет, как живое существо, облегченно запел моторами и с набором высоты пошел на разворот, чтобы лечь на обратный курс. И только сейчас с удивлением для себя я обнаружил, что небо передо мной испещрено прожекторными лучами. В процессе боевой работы я не замечал всего, что творилось вокруг. Внезапно увиденная и осознанная картина ошеломила меня.

Неба не было. Окружавший нас непроницаемый мрак разрывали смертельные нити огненной паутины. Лучи вражеских прожекторов вспарывали ночной небосвод. Они метались из стороны в сторону, отыскивая наши самолеты, и не дай бог! – зацепить любую из них. В ослепительно-ярких синевато-фиолетовых лучах на чернильно-чёрном фоне вспыхивали белоснежные купола разрывов зенитных снарядов.

Позади, внизу в кромешной тьме яркими очагами пламенели последствия бомбардировки. А вокруг и впереди черная мгла, рассеченная прожекторными лучами, пугающая своей непредсказуемостью.

Вдруг впереди слева я увидел, как в луч прожектора попал краснозвёздный Ил-4. Было видно, как он маневром стремится выскочить из этого проклятого луча, но тот цепко держал свою жертву, к нему подключались все новые и новые пучки света.

Бомбардировщик оказался в центре смертельных линий. Казалось, что всё стреляющее с земли, направило жерла своих орудий в сторону этого мечущегося в прожекторных лучах самолета. Лучи прожекторов вокруг него стали молочно-белыми от разрывов зенитных снарядов. Но вот среди этой белизны показался черный след, который с каждой секундой становился все гуще. Это было попадание. Сбитая машина падала, сопровождаемая лучами, продолжая гореть. Мы понимали: шансов на спасение у экипажа нет, под крылом глубокий вражеский тыл.

– Командир, кто это? – спросил я.

– Если не ошибаюсь, Решетников… – тихо проговорил командир.

– Там же Мишка Скворцов! – закричал я. – Этого не может быть, как же так?

С Мишкой мы вместе учились в училище и служили в Гатчинском полку, вместе летали на задания, его гибель была выше моего понимания. Я видел этот горящий самолёт и не мог поверить, что там, за стёклами штурманской кабины горит мой друг, Мишка, Скворцов.

– Мы ничем им помочь не сможем, – жестким голосом сказал командир и, чтобы вывести меня из прострации, сказал: – Не расслабляться, а то пойдем вслед за ними.

Гибель Мишки стала для меня шоком. За месяц войны, конечно, были случаи невозвращения товарищей с боевого задания, но здесь, на моих глазах, погиб мой друг, которому я ничем не смог помочь. Эта невозможность прийти на помощь острой занозой засела в мозгу. Мысли не отпускали меня. Даже выполнение штурманских обязанностей отошло куда-то на второй план. Рукавом реглана я вытер лицо: то ли пот, то ли слезы… Командир понимал, что творится у меня на душе и для отвлечения от тяжелых мыслей вслух заметил:

– Ну все, прожектора прошли. Саша, где мы?

Этот голос, прозвучавший в наушниках, вернул меня к действительности, я огляделся и с удивлением для себя обнаружил, что прожекторов действительно нет, зенитных разрывов не наблюдается. Посмотрел на карту и сказал:

– Прошли зону ПВО Берлина, через двадцать пять минут – Балтийское море…

Я выполнял свою работу на автомате. Проверял скорость, сверял курс, старался загрузить себя работой, но это мало помогало. Внезапно я почувствовал, что начинает мерзнуть спина. Представляешь? Во время боевой работы пот застилал глаза, меховая одежда реально мешала, а сейчас, в спокойном полёте, – холодно. А ведь смеялись, когда надевали в полет меховые регланы и унты.

Полет продолжался. Но смертельная усталость навалилась на плечи. Стрелки приборов подрагивали на приборных панелях. Нас особенно волновала сейчас стрелка топливомера, которая, казалось, с неестественной быстротой приближалась к нулю. При полете на Берлин встречный юго-западный ветер заставил перебрать топлива.

Впереди, на востоке появилась светлая полоска, приближался рассвет.

Вдруг в наушниках раздался голос радиста:

– Товарищ командир! Ведущий на связи.

Затем сквозь треск эфира прозвучал голос ведущего группы:

– База, я второй, возвращаемся, подходим к аэродрому. Топливо на нуле. Все садимся напрямую. Держите наготове тягачи, могут быть самолеты, которым не хватит топлива до рулежки. Всё, руководи.

– Это про нас, – сказал мой командир и, убирая газ, плавно стал отжимать штурвал от себя. Стрелка топливомера уверенно лежала на нуле. Хорошо, если кончится на полосе, а если раньше?

– Саша, сколько до полосы?

– Три минуты. Второй уже приземлился, дотянем.

– Хор-рошо бы! – произнес командир. Тут чихнул правый двигатель.

– Садимся с планированием. Экипажу быть готовым к жесткой посадке. Все, с богом!

Вот и полоса, главное – дотянуть до нее, и вот колеса коснулись земли…

– Ну, спасибо, родной! – командир погладил штурвал.

В это время работавшие с перебоями двигатели, высосав последние капли топлива, заглохли. Самолет бежал по инерции с вращающимися винтами, которые уже не влекли его вперёд, а вращались от набегающего потока воздуха. Когда самолет готов был уже остановиться, командир свернул с полосы, чтобы дать возможность приземляться тем, кто заходил на посадку после него…

Заглохли моторы, и такая звенящая, прямо-таки мирная тишина установилась вокруг! До построения еще было время, и мы, подстелив под себя меховые регланы, завалились в траву. В полете были минуты, когда казалось, что бороться со сном нет никаких сил. А сейчас есть несколько минут, вот стоит закрыть глаза – и провалишься в это блаженное так ожидаемое небытие. Но глаза почему-то смотрели в темноту, ничего не замечая вокруг, сна не было. Перед глазами, как на экране кинематографа с замедленной съемкой, проходили картины полета, ночное небо Берлина, пересечённое многими прожекторами и… падающий самолет, в котором горел Мишка… Помолчали.

– Да, Сашок, тяжело терять друга, но это неизбежно – война. А в целом, я считаю, что тебе повезло, участвовал в таком деле, – задумчиво проговорил Пётр.

– Ты знаешь, Петя, я так не думаю. Во-первых, на моём месте мог оказаться каждый. А во-вторых, меня это участие, порой, даже угнетает. Ведь мы бомбили город, в котором живут не только воюющие фашисты, но и мирные жители. Когда мы бомбим военные объекты, железнодорожные составы и станции, танковые и механизированные колонны, мы их видим и с ненавистью уничтожаем врага, а здесь бомбы летят в темноту, на головы людей.

– Это ты, брат, загнул, – больше успокоил товарища, чем возразил ему Гамов. – Тебе что, политинформации не читали. Сколько наших мирных городов бомбили фашисты? А ты знаешь, что ваши бомбардировки – это не что иное, как ответ Сталина на бомбёжки Москвы?

– Да, знаю я всё, Петя.

– Не мучай ты себя, всё было сделано правильно и своевременно, – и чтобы увести разговор на другую тему, Гамов продолжал: – слушай, а кто у тебя ещё есть, кроме отца?

– Все есть, – не понял вопроса Саша. А говорить о родных, конечно, куда приятнее, чем о войне. – И мать есть, и пять сестёр, и брат. Младшая сестра – Нина – родилась всего полгода назад, уже после того, как отец ушёл на фронт.

– Вот это молодец! А как же его взяли на войну от такой семьи? Ведь и ты на фронте.

– Да разве он один такой? Вся страна воюет.

– Ты прав, Сашок. А чего же ты про подругу ничего не говоришь? Есть, поди, признавайся, – Пётр игриво потрепал Сашу по плечу.

– Нет у меня никого. До училища не успел, а потом закружило-завертело: учёба, полёты, экзамены, распределение и война. А на войне, сам знаешь, не до любви.

– Удивляешь ты меня, Саша. Для такого дела, как любовь, не должны мешать ни экзамены, ни учёба, ни полёты. Просто ты её ещё не встретил. Но не горюй, она обязательно появится.

Пётр проговорил эти слова с какой-то еле заметной грустью и полез в карман за папиросами. Достал пачку, предложил Саше:

– Закуривай, а то мы за этой болтовнёй ни разу не покурили.

– Спасибо, я не курю.

Гамов удивлённо посмотрел на Сорокина, но промолчал. Достал папиросу, прикурил и с наслаждением затянулся.

– Слушай, Петя, а что это мы всё обо мне да обо мне, расскажи о себе.

– Ну, у меня биография поскромнее твоей, рассказывать особо нечего, – Петра очень угнетало то, что ему не пришлось воевать в боевых частях. – Как у всех – школа, завод, потом Балашовская лётная школа, которую окончил в 1936 году. В часть не послали, оставили в школе инструктором. Здесь, как ты прекрасно понимаешь, каждый день – взлёт, посадка.

– А вот откуда умение красиво сажать самолёты…

Пётр усмехнулся. Саша коснулся любимой темы. Полёты были главным делом его жизни:

– Когда началась война, просился на фронт, но просьбы оставались без ответа. В декабре 1941 года вызвал начальник школы: «Просился на фронт?»

– И сейчас прошусь.

– Поедешь в Ирак. Это тоже фронт. Будешь оттуда перегонять на фронт американские и английские бомбардировщики.

Я сказал «Есть!», повернулся и с радостью пошёл собирать вещи. Мне казалось, что погоняю самолёты на фронт, а там какнибудь и переведусь в боевую часть. Но поворачивается дело, как видишь, совсем не так. Перевёлся опять в перегоночную.

– Это, Петя, судьба. До конца войны далеко. Её на всех хватит, повоюешь еще.

Успокоив друга, Саша перевёл разговор в романтическое русло.

– А у тебя девушка есть? У такого пилота, как ты, её не может не быть.

– У меня, Саша, есть семья. И жена есть, и дочка, – вздохнув, ответил Пётр.

Во всех разговорах он старался не затрагивать эту тему. Ситуация ему самому была не понятна.

– В начале войны жена с заводом, на котором работала, эвакуировалась в Курган-Тюбе. Прошёл год как они уехали, но ни одного письма, ни одной весточки.

– А ты сам-то писал? – спросил Саша.

– Писал и продолжаю писать. Я понимаю: в Ирак писать мне было нельзя. А теперь – сменился адрес. Как прибудем на место, сообщу новый, надеюсь, получу какое-нибудь известие.

– Вполне возможно. Я думаю, что ты прав. У нас-то и в мирное-то время почта работала не очень, а сейчас… Случиться, по-моему, нечего не могло, ведь Средняя Азия далеко в тылу.

– Я тоже так думаю, но, знаешь, как-то не спокойно…

В жизни каждого человека бывают минуты, когда хочется выговориться, раскрыть себя перед кем-то. Вот такие минуты в эту ночь и пережили наши герои. Они просидели до наступления нового дня, рассказывая друг другу о себе, о родных, о том, что пройдено.

Ночь посерела. Сквозь темноту стали просматриваться силуэты нар, установленных вдоль стен «теплушки», на которых спали авиаторы. Разговоры сами собой иссякли, ночные собеседники сидели и молчали, глядя в приоткрытую дверь вагона. Сквозь проем влетал поток встречного воздуха, наполнявший вагон утренней прохладой. А впереди, на горизонте, уже появилась светлая полоска, которая несла с собой рассвет.

Здравствуй, Аляска!

Наконец, прибыли в Красноярск. На аэродроме начались нудные авиационные формальности: уточнение списков, распределение отлетающих по самолётам, заполнение полётных листов. Всё это заняло немало времени. Но всему приходит конец. Лётчики, штурманы, техники, попавшие в первый перегоночный полк и отправляющиеся на свою базу на Аляске, прихватив свой нехитрый багаж, загрузились на стоящие «под парами» транспортники.

И вот уже убраны стремянки, закрыты входные люки, завертелись, набирая обороты, винты мощных двигателей. Вырулив на старт и пробежав по взлётно-посадочной полосе, крылатые машины оторвались от земли, и набрав высоту, с небольшим интервалом, друг за другом взяли курс на восток… Первый этап маршрута заканчивался на Чукотке, на аэродроме Уэлькаль.

Осень на севере приходит рано. Солнечный диск, едва появившись на небосклоне, быстро достигает своего апогея и стремительно движется вниз, как будто главная задача для него – скорее скрыться за горизонтом. И без того короткий световой день становится всё короче. Два транспортных самолёта с личным составом первого перегоночного полка на борту, взлетев с чукотского аэродрома Уэлькаль, шли курсом на Аляску. Они пересекали Берингов пролив уже на закате солнца. Командир ведущего борта вышел в салон и, обратившись к командиру полка подполковнику Недосекину, доложил:

– Получена радиограмма от комдива. Он приказал сделать посадку на аэродроме Маркс-Филд в городе Номе, на океанском побережье, переночевать там, а полёт над тайгой Аляски до Фербенкса перенести на завтра, чтобы не лететь в темноте.

– Но готовы ли в Номе дать ночлег?

– Так точно. Я связался с Маркс-Филдом, они готовы нас принять.

– Хорошо, будем садиться в Номе. Дайте установку другому экипажу. Заодно определимся, готовы ли к размещению лётчиков и экипажей на запасном аэродроме.

Транспортники благополучно приземлились в МарксФилде. Американцы тепло встретили советских специалистов. Подали ужин, спать предложили в уютных щитовых коттеджах, построенных здесь для перегонщиков. Рано утром, с восходом солнца, гости, как и планировали, организованно взлетели, взяв курс на Фербенкс.

Полёт прошёл, как в авиации принято говорить, штатно. Зелёные машины с красными звёздами на крыльях, благополучно приземлились на аэродроме «Ладд-Филд» в американском городе Фербенкс. Первая группа советских лётчиков и авиационных специалистов прибыла на Аляску.

Прилёт советских самолётов вызвал живой интерес у американцев. Практически все, кто был свободен от службы, прибыли на аэродром. Американские солдаты и офицеры внимательно разглядывали советские самолёты. Их основное внимание привлекли металлические нашлёпки в беспорядке разбросанные по фюзеляжам транспортников. Это были следы от пулевых и снарядных пробоин, полученных при полётах за линию фронта к партизанам. Аэродромные умельцы старательно латали дыры, добиваясь продления жизни каждой машины.

Сюда, на далёкую Аляску, война не дошла, её обитатели знали о ней, черпая информацию из газет да слушая фронтовые сводки по радио. Для них, прилетевшие советские люди были олицетворением страшной войны, которую шла в Европе. Среди прибывших было много тех, кто лично сражался с гитлеровцами.

Вышедших из самолётов людей окружили американские авиаторы. Они знакомились, хлопали летчиков по плечу, улыбались. Следуя своим традициям, они предлагали обмен сувенирами, к которому все они заранее приготовились. Каждый имел с добрый десяток различных мелочей для того чтобы предложить их русским. Американцы готовы были обменять всё, что у них было. В ход шли пачки сигарет, зажигалки, воинские знаки различия.

Гости из России в большинстве своём не были готовы к обмену сувенирами, им, кроме знаков различия, нечего было предложить. Американцам же больше всего понравились красные звездочки с головных уборов, форменные пуговицы, офицерские «кубари» и «шпалы» с петлиц. К тому же русские, получив инструктаж на предмет общения с иностранцами, побаивались тесных контактов и старались насколько это было возможно уклоняться от их назойливости. Тем не менее, постепенно все привыкали к ситуации, холод в отношениях рассеивался, и общение становилось обычным.

Гамов и Сорокин спустились по трапу в числе последних пассажиров. Они летели во втором самолёте и когда приземлились, встреча уже шла полным ходом. Их сразу накрыла обстановка всеобщего знакомства и советско-американской дружбы. Они остановились несколько в стороне от возбуждённой толпы. К ним подошёл стройный старший лейтенант американских ВВС и на хорошем, даже изыскано литературном русском языке с едва заметным акцентом сказал:

– Господа! – он смутился. – Извините, товарищи офицеры! От лица руководства авиационного гарнизона «Ладд-Филд» я приветствую вас на земле Аляски! С благополучным прибытием! Разрешите представиться, лётчик-инструктор старший лейтенант Николай де Толли. – Старший лейтенант слегка склонил голову.

«Удивительно, – подумал Саша, – как хорошо говорит порусски! И приветствует – заметили? – не на американской земле, а на земле Аляски. И фамилия какая-то знакомая…»

Ответы на эти вопросы пришли позже. Гамов и Сорокин назвали себя.

– А что это за фамилия у тебя, Николай, такая? – не впадая в дипломатию и особо не церемонясь, спросил Гамов.

– Фамилия обычная, русская. Прадед мой, русский генерал Барклай де Толли, его вы не можете не знать – это из истории вашей страны.

– Хороший прадед, – улыбнулся Гамов. – Конечно, мы его знаем. А ты что тут делаешь?

– Мои родители после революции эмигрировали и оказались в Америке. Я стал лётчиком. С начала войны с Германией прошусь на советско-германский фронт, но командование решило, что сейчас я нужен здесь. С этим пришлось согласиться. Ведь наша работа – это помощь вашему фронту?

– Да-да, ещё какая! – согласился Гамов. – Конечно, помощь.

– Я хочу подарить вам наши сувениры, – Николай де Толли вручил каждому по коробочке.

Сорокин и Гамов поблагодарили и заглянули в коробочки. Там на красном шёлке лежали кусочки моржового клыка, на которых были изображены собачьи упряжки с каюрами, а над ними – самолёт с американскими опознавательными знаками.

– Большое спасибо, Николай! На вот тебе на память о нашей встрече, – Гамов отцепил от петлицы один кубарь и вручил его американцу. – Извини, другого нет, к сожалению, мы к такой встрече не подготовились.

Следуя примеру Гамова, Александр тоже снял с петлицы «бомбочку», указывающую на штурманскую принадлежность, и тоже вручил её Николаю.

Тот стоял улыбающийся, счастливый и несколько смущенный.

– Вы меня извините, мне надо идти. Давайте встретимся вечером в офицерском клубе? Я вас познакомлю с нашими лётчиками, расскажу о нашей жизни, выпьем за знакомство.

– Хорошо, – сказал Гамов, – принимается. Но пока мы не разместились, не знаем, какие будут указания от руководства, если ничего не помешает, обязательно придём.

Пожали друг другу руки и расстались.

Сувенирный пример Гамова заразил всех прилетевших. Они стали в качестве сувениров направо и налево раздавать атрибуты красноармейской военной формы, их потом лётчики доставляли с Уэлькаля и Марково, возвращаясь с перегона.

Для американцев прилёт советских самолётов становился уже привычным. Здесь на рекогносцировке побывала группа офицеров во главе с командиром дивизии полковником Мазуруком, а две недели спустя прибыла военная приёмка, возглавляемая полковником Мачиным.

Когда на аэродром города Фербенкса прилетели члены советской военной миссии, их поселили в большом двухэтажном доме. На первом этаже разместились техники-сержанты, на втором, в двух комнатах, офицеры. Третью, с ванной и туалетом, отвели переводчицам. Вечером, в день прилёта, всех собрали в актовом зале и довели правила поведения на авиационной базе, порядок посещения столовых, кино и офицерского клуба. С информацией выступал начальник приёмки. Заканчивая свою речь, он сказал:

– В принципе, ничего нового вы не услышали. Подобные инструктажи были и на Родине. В заключении хочу сказать о том, что каждый из нас – представитель великой страны, об этом надо помнить. Любой проступок, порочащий звание гражданина этой страны, будет сурово наказываться, вплоть до откомандирования.

Мачин закрыл лежащую перед ним папку и, окинув взглядом присутствующих, продолжил:

– Я думаю, что для первого раза достаточно. Сейчас всем отдыхать. Завтра рабочий день, построение в восемь сорок пять, опоздания не допускаются, все свободны. Прошу остаться Макаровой и Финелоновой.

Когда зал опустел, Мачин подошёл к переводчицам:

– Не надо вставать, сидите. Не хочется, чтобы этот разговор был официальным. Не знаю, будет ли то, что я скажу, неожиданным для вас, и хотя этот разговор мне не совсем приятен, но, как говорят, положение обязывает. Вы – люди военные и, уходя в армию, отдавали себе отчёт в том, куда вы идёте.

Сегодня до нашего совещания я встречался с начальником американской военной базы. Он познакомил меня с требованиями, предъявляемыми к военнослужащим на территории базы. Эти требования я сейчас довёл до всех, но вопросы, касающиеся непосредственно вас, я решил не озвучивать при всех, – похоже, начальник приёмки преодолел смущение, которое слышалось в начале разговора. Ушла витиеватость, он стал тем командиром, каким его привыкли все видеть. – По правилам военного времени, с учётом того, что Фербенкс считается военным объектом, американским офицерам базы «Ладд-Филд» запрещается брать с собой семьи. Поэтому на базе незамужним запрещено жить в одном доме с мужчинами.

Девушки слушали, но в мыслях уже вертелся вопрос: «А где ж нам жить?» Свою комнату они уже обжили, она им понравилась. Удобно было то, что всё находилось под рукой, условия жизни – не в пример Басре – были намного лучше.

– Но мы решили так, – продолжал Мачин. – Поскольку другого подходящего жилья нет, для вас сделано исключение.

Девушки улыбнулись.

– Один запрет остается. Каждой из вас без сопровождения офицера – мужчины запрещено посещение офицерского клуба.

– А в столовую? – спросила Макарова. – Она же в этом клубе.

– Да, я знаю. Я попросил наших инженеров, они будут вас сопровождать на приём пищи. Потом, думаю, мы эту ситуацию разрулим. Вот теперь я вам всё сказал. Сейчас – по домам.

Девушки направились в свою комнату. Для них наконец-то закончился этот тяжёлый день. Хотелось лечь и отдыхать.

Две недели пролетели в трудах и заботах, как один день. Однажды в комнату, где работали переводчицы, заглянул инженер-капитан Евгений Радоминов. Наташи не было, она ушла на доклад, а Лена Макарова сидела над переводом какой-то инструкции. Подняв голову, она спросила:

– Женя, что случилось?

– Лена, ты одна? – спросил он. – А где Наташа?

– Наташа закончила перевод, пошла на доклад.

– Ну и ладно. Пошли на аэродром, там наши прилетают!

– Да пусть прилетают, – сказала Лена. – У меня срочная работа.

– Никуда твои переводы не убегут, а здесь, можно сказать, исторический момент, – он взял лежавшую на столе пилотку и вручил её Лене. – Надевай скорее, пошли, а то опоздаем.

Девушка механически взяла пилотку:

– Ладно, пойдём.

Они почти бегом заспешили на аэродром…

Пётр Гамов, расставшись с американским пилотом русского происхождения, вдруг увидел, что к ним направляется советский офицер с девушкой в нашей, советской военной форме. Присмотревшись, он сказал Сорокину:

– Смотри, Сань, там, кажется, наши ребята, с которыми работали в Басре.

Когда Радоминов и Макарова оказались поближе, Пётр, все всматривавшийся в женскую фигуру в военной форме, воскликнул:

– Леночка Макарова! Сюрприз!..

Он с трудом узнал Лену.

Перед ним была уверенная в себе, поврослевшая девушка. Гимнастёрка красиво сидела на ней, обтягивая стройную фигуру. Из-под пилотки выбивались короткие, но уже заметно отросшие светлые волосы. Она заметно похорошела за то время, которое прошло с момента их последней встречи.

Лена понравилась ему, он посмотрел на неё совершенно другими глазами. Но тем не менее Гамов сначала обнял Радоминова, хотя их с инженером объединяла лишь совместная служба в Басре. Потом, несколько замешкавшись, распахнул руки и в объятьях оказалась удивлённая, покрасневшая от смущения Леночка.

Гамов не ожидал такой встречи. Ему льстило то, что его бывшие сослуживцы не забыли о нём и пришли встречать на аэродром.

– Ребята, знакомьтесь, – это штурман Сорокин, Александр Сергеевич, в быту, как вы понимаете, Пушкин, – перевел он внимание на своего попутчика. Тут же заметил:

– А вас, Лена, просто не узнать!

– Да что вы, товарищ Гамов! Это вы, по-моему, стали серьёзнее. В Басре вы обращались на «ты», а сейчас…

Пётр быстро собрался:

– Потому что вы тогда была щупленькой и на «вы» тебя не хватало.

– Просто я тогда была после тифа, а сейчас восстанавливаюсь, прихожу в себя.

– Ребята, вас там, кажется, пытаются строить, – указывая рукой на пустую самолётную стоянку, где начальник штаба полка выстраивал прибывший полк, крикнул один из сослуживцев. – Двигайте туда, главное, что вы добрались.

– Да, нам действительно нужно в строй, – поддержал Гамов, – пошли, Саня.

Наскоро, в улыбках, пожали друг другу руки и разошлись на время.

Авиабаза «Ладд-Филд»

Гостеприимно встреченные союзниками, советские специалисты разместились в казармах местной авиабазы. Для лётного состава было выделено несколько коттеджей, которые, как две капли воды, были похожи друг на друга. На первом этаже каждого был большой общий холл с камином, на втором – спальни. Конечно, о таких условиях наши люди и не мечтали. В большинстве своём они были фронтовиками, а на фронте, как известно, не до комфорта.

Вообще, аэродром «Ладд-Филд» был очень интересен своей компоновкой. Он представлял собой огромный круг, посредине которого на высоком столбе был укреплён американский флаг.

Все службы, жилые помещения, столовая, клуб, ангар были расположены по кругу. В каждое помещение можно было попасть с улицы – это был парадный вход, или по подземному коридору, соединяющему все помещения. В этом подземном коридоре можно было находиться, не одеваясь, даже при температуре на улице ниже -40 °C. Было весьма удобно при продолжительной и холодной зиме.

На аэродроме стоял большой ангар, в котором могло разместиться до тридцати истребителей «Аэрокобра». Для работы военной приёмки это тоже было удобно, и прилетевшие специалисты инженерной службы под руководством главного инженера Бориса Кисельникова этот факт использовали с максимальной полезностью. При организации работ по приёмке, особенно на начальном её этапе, Борису Васильевичу Кисельникову очень пригодился опыт, полученный в Ираке на аэродроме Басра. Советская военная приемка на Аляске начала продуктивно работать сразу после прибытия на американский континент. Инженерно-технический состав без раскачки включился в работу по осмотру, проверке и приему уже ожидавших перегона в СССР самолетов.

В задачу разместившегося на авиабазе первого авиационного перегоночного полка входила переправка своим ходом самолётов через Беренгов пролив на Чукотский полуостров. Было создано четыре эскадрильи – две истребительные и две бомбардировочные, а также два лидерных экипажа. Каждая истребительная эскадрилья имела девять пилотов, десятым был командир эскадрильи. Бомбардировочные эскадрильи состояли из десяти экипажей каждая. Летно-подъемный состав полка насчитывал около ста человек, технический и другой обслуживающий персонал – около семидесяти.

Лётчики, штурманы и инженеры, прибывшие из Басры, оказались теми людьми, вокруг которых сплачивался коллектив. При формировании полка, на аэродроме в Иваново, сотрудники южной приёмки были на общих правах со всеми и ничем не выделялись среди других специалистов, собранных отовсюду.

Но по прибытии на Аляску, когда стала ясна задача, те, кто уже имел опыт приёмки и перегона самолётов, естественно, оказались в центре внимания. К ним прислушивались, шли за советом. А они, в свою очередь, делали всё для того, чтобы помочь товарищам и как можно быстрее отладить конвейер приёмки и переправки.

Американские пилоты-инструкторы поражались тому, как русские на лету схватывают всё, что необходимо для полёта. При этом новички живо интересуются устройством узлов и агрегатов самолёта, чему американские летчики уделяют, мягко говоря, небольшое внимание.

Однажды Наташа Финелонова работала на аэродроме. Она должна была помочь пилоту Барышеву с переводом. Он попал в полк после фронта и не летал на американских истребителях.

Пилот и переводчик подошли к самолёту Р-40 «Томагавк». Их встретил американский пилот-инструктор Вульфсон:

– Здравствуйте, я вас жду, – через переводчика поздоровался он.

Советский молодой лётчик поздоровался с американцем за руку и стал с интересом рассматривать самолёт.

– Вы так молоды, наверное, после лётной школы, – спросил инструктор.

– Да, после школы. И года полётов на советско-германском фронте.

– О, это заслуживает уважения, – сменил тон американский пилот. – Что вас интересует на этом самолёте?

– Давайте познакомимся с ним поближе, – ответил Барышев и полез в кабину.

Наташа взобралась на одно крыло, инструктор на другое.

– Меня интересуют четыре момента: как запустить двигатель?

Вульфсон объяснил порядок действий при запуске двигателя. Наташа перевела. При переводе сказанного лётчик утвердительно, не перебивая, кивал головой, показывая, что ему всё понятно. Затем, он спросил про максимальное давление и про обороты двигателя на взлёте. Выслушав ответ, он задал следующий вопрос:

– Как вы поддерживаете температуру масла и температуру охлаждающей жидкости?

Вульфсон объяснил. Барышев удовлетворенно кивнул головой: все понятно.

А вот своим последним вопросом русский лётчик удивил американца. Он спросил, как обращаться с радиостанцией. В первый военный год наши многие истребители не имели средств связи. Работали руками. Для американца это казалось странным.

– Барышев обратился к Наташе:

– Переведите: «Спасибо за занятие, а теперь попрошу освободить машину».

– Как, он будет взлетать? – удивился инструктор.

– Конечно, а для чего же я здесь?

– Но ведь надо всё попробовать на земле, вместе с инструктором, и только после этого можно вылетать, но опять же – с инструктором.

– Да о чём мы говорим? – с улыбкой сказал Барышев. – Мы же с вами пилоты, оба знаем, как это делается.

Наташе трудно дался перевод этих слов. Эмоций в них было больше, чем смысла, но инструктор в общем понял о чем речь. Только рискованно же выпускать в полёт лётчика, незнакомого с особенностями новой для него машины. Но «год фронта» молодого пилота, его самоуверенность и улыбчивость послужили, наверное, аргументами для Вульфсона.

Инструктор спрыгнул с крыла, обошёл с хвоста самолёт и помог вернуться на землю девушке. Когда они отошли в сторону, Вульфсон махнул рукой, давая разрешение на запуск двигателя.

Он внимательно следил за действиями пилота, в глубине души надеясь, что тот не будет взлетать. Но инструктор ошибался. Самолёт, прогрев двигатели, вырулил на полосу, пробежался по ней и уверенно взлетел. Вульфсон с замиранием души следил за полётом, а тот, набрав высоту, сделал «правую и левую бочки», «мёртвую петлю» и, покачав крыльями, пошёл на посадку.

Когда самолёт зарулил на стоянку, улыбающийся лётчик вылез из кабины, погладил самолёт по крылу и сказал:

– Хорошая машина, послушная.

– Машина хороша, когда есть хороший лётчик, – хлопая Барышева по плечу, похвалил американец.

За чашкой чая

Назначение Бориса Васильевича Кисельникова главным инженером военной приёмки ни у кого не вызвало удивления. Его опыт работы на приёмке самолётов в Басре и уверенная организация работ на Аляске позволили с первых дней взять нужный тон и ритм при проведении проверок принимаемой техники. Будучи исключительно грамотным и опытным инженером он сумел в короткие сроки создать коллектив единомышленников, который с первых дней работы завоевал уважение как со стороны наших, так и американских специалистов.

Первые недели пребывания советских инженеров и техников на Аляске пролетели быстро в трудах и заботах. Советские специалисты принимали машины и готовили их к перегону в СССР. В один из дней начальник приёмки полковник Мачин пригласил к себе главного инженера. Борис Васильевич вошёл в кабинет и стал было докладывать по форме о прибытии.

– Здравствуй, Борис Васильевич, – поднялся навстречу Мачин, – оставь этот тон, давай с тобой посидим, попьём чайку, а заодно обсудим, что у нас получается, а что нет.

Главный инженер до прибытия на Аляску не знал Мачина, слышал о нём как грамотном и требовательном авиационном командире, да иного сюда и не назначили бы. Их встречи и в Москве, и здесь, в Фербенксе, носили чисто служебный характер и дружеский тон, с которым встретил его руководитель, несколько обескуражил Кисельникова.

Мачин присматривался к своему ближайшему помощнику. Борис Васильевич это чувствовал, но свою главную задачу видел не в том, чтобы показать себя и понравиться, а в том, чтобы добросовестно делать своё дело. Этого же он требовал от подчинённых. Работал главный инженер без оглядки на старшего начальника, и это в какой-то степени прибавляло ему авторитета. Но, тем не менее, на такой приём командира, с чаепитием, Борис Васильевич не рассчитывал.

На самом деле ничего удивительного в этом приёме не было. В авиации, как и на флоте, есть свои традиции. Здесь взаимоотношения между военнослужащими, начальниками и подчинёнными строятся на принципах, которые несколько отличаются от отношений, складывающихся в других видах и родах войск. И такая встреча была скорее закономерной, чем необычной. Мачин усадил Красильникова в кресло у журнального столика, на котором стоял небольшой попыхивающий самовар, явно неамериканского происхождения. Сев в кресло напротив, он снял салфетку, под которой оказались хлеб, ветчина, печенье, нарезанный ломтиками лимон, сахар, сливочное масло и верный спутник авиации – шоколад.

– Ну, как Борис Васильевич первые впечатления от жизни на американской земле?

– Впечатления хорошие, товарищ командир. В график приёмки укладываемся, но думаю, что после начала перегона ускоримся. Сложность в том, что приёмщики как бы не видят результата своей работы. Машины принимаются и – в отстой, а все живут тем, чтобы дать быстрее и больше самолётов фронту.

– Да, ты прав, Борис Васильевич, но надо понимать: полёты – вещь не простая в таком регионе, техника для многих совершенно не знакомая. Надо, чтобы летчики пообвыклись, чем лучше они подготовятся, тем безопаснее будут проходить перелёты. Количество же они добьют, не сомневайся, – сказал Мачин, подвигая гостю чай в резном металлическом подстаканнике. – Отбор у них был жёстким, здесь лучшие пилоты и штурманы. Многие прошли через фронт, летали на Берлин. Думаю, что они справятся.

– Да в летном составе я тоже не сомневаюсь, я – об организации… Вы, Михаил Григорьевич, – позволил себе Кисельников обратиться к командиру по имени отчеству, – вероятно, очень чай любите: и самовар, и подстаканники. Русью пахнет. Даже чай другой вкус имеет…

– Спасибо, что отметил, – усмехнулся Мачин, – чай действительно люблю и привык или, может, внушил себе: без самовара и стакана в подстаканнике не чай, а так, напиток. Как только должность стала позволять, вожу за собой.

– В нашей стране самоваром не удивишь, а здесь – диковина.

Командир щипчиками расколол кусковой рафинад, взял кусочек, обмакнул его в чай, откусил и отхлебнул из стакана.

«"Чай вприкуску" тоже особенность русского чаепития», – подумал, улыбнувшись, инженер.

Во всех движениях Мачина сквозила уверенность. Но она каким-то образом была перемешанная с простотой. Чай чаем, а, справляясь с обязанностями гостеприимного хозяина, командир ненавязчиво начал другую тему.

– А что ты, Борис Васильевич, думаешь по поводу американской техники? Как она тебе?

– Да в целом их самолёты на уровне наших, в чём-то получше, в чём-то похуже. Вот в отделке салонов хороши, такой комфорт создают для лётчиков, аж зависть берёт…

– Чем же тебя покорили янки?

– Да вы же сами летали на всех их самолётах. Разве не отличаются они от наших? «Бостоны» – везде коврики, шторки, пепельницы, светофильтры. В принципе, на качество полётов и боеготовность, по большому счету, не влияет, но в самолёт заходить приятно. Но, к примеру, А-20G «Бостон» вообще не имеет кабины штурмана. Не знаю, как будет встречен у нас на фронте, даже при контрольных облётах на нем мы сталкиваемся с проблемами.

– Кстати о контрольных облётах, – вставил Мачин. – Хорошо, что напомнил: ведь в облёте участвуют наши инженеры с американским экипажем, так?

– Да, на некоторых типах самолётов, так, – ответил Кисельников.

– Я сегодня обратил внимание на то, что наши специалисты летают без парашютов. Эта халатность может нам дорого стоить. Вот обрати внимание, насколько дисциплинированы американцы. Если кто-то взлетает, то обязательно с парашютом. Я попрошу тебя, Борис Васильевич, разъясни своим людям моё требование. Я категорически запрещаю работу на борту самолёта в воздухе без парашюта. Приказ сегодня же будет готов.

– Есть, товарищ командир, – Кисельников и сам грешил тем, что не брал на облет парашют. – Прикажу получить всем парашюты.

– Вот и ладненько, ты давай пей чай, а то остынет, вкус потеряет.

– Спасибо, Михаил Григорьевич, пью, давно такого не пил.

– Действительно, здесь, на севере, чай особенный, вода имеет другой вкус. А вот я бы хотел, Борис Васильевич, за стаканом чая еще послушать твоё мнение о первых днях нашей работы, что тебя волнует, настораживает. Ведь какие-то выводы по американской технике сделал?

– Да есть наблюдения, – отставляя стакан, как бы готовясь к докладу, сказал Кисельников. – о выводах – это, наверное, громко, я и сам хотел к вам зайти доложить, посоветоваться. Не всё, на мой взгляд, так хорошо с американской техникой, как нам стремятся это преподнести.

– То есть?

– Вот, например, не нравится мне их резина.

Теперь свой стакан отставил и Мачин:

– Ну, чем же?..

– Шланги и различного рода дюриты они делают по своей технологии, это естественно. И в целом претензий нет, но по составу от наших они отличаются и я, честно говоря, опасаюсь за них, не знаю, как они поведут себя зимой. Не просто при низких, а при сверхнизких температурах. Боюсь, не будут выдерживать давления.

– На чём основаны эти опасения?

– На днях на приемке одного из самолётов лопнул шланг в системе выпуска шасси, американские техники заменили шланг, а я взял бракованный и поизучал его. Хоть я не химик, до в молекулярного строения не дошел, но состав резины, из которой сделан шланг, меня насторожил. Она какая-то мягкая, рыхлая. Мне резина не понравилась. Я поинтересовался у американского представителя, он мне ответил, что подобный вопрос слышит впервые. Вся их авиация летает с этими шлангами и никаких проблем. Я у него спросил: а зимой? На что он ответил, что и зимой нормально. «А на Аляске?» А он: «На Аляске, не знаю». И откровенно, в смущении, почесал затылок: «Здесь зимой мы ещё не летали».

Так, что будем ждать зимы. Она меня, честно говоря, пугает…

– Это хорошо, Борис Васильевич, что сейчас думаешь об этом. Нужно будет обратить внимание на эту резину при сильных морозах. Мы не можем допустить гибели лётчиков и машин по нашему недосмотру.

– Я это понимаю, товарищ командир. Будем держать на контроле.

Они провели в разговорах ещё некоторое время. Чаепитие их сблизило.

Кисельников узнал, что полковник Мачин был лётчиком, имел большой боевой опыт: воевал в Испании, в Китае, сражался с немцами под Москвой и на Воронежском фронте. А прибыв на Аляску, полковник уже успешно освоил все типы американских самолетов, которые поставлялись нам по Ленд-лизу и прекрасно летал на них. Налаживая работу приёмки, Михаил Григорьевич одним из главных вопросов для себя считал личное освоение американской техники.

Мачин тоже узнал о Красильникове немало. Прежде всего, убедился в профессиональных качествах главного инженера, узнал его отношение к делу, к своим подчиненным и к американским коллегам. В Кисельникове его все устраивало: и характер, и опыт, и способности.

Дальше, благодаря слаженной работе этих людей, период становления советской военной миссии на Аляске прошёл организованно, в отведенные приказом сроки, этот период стал заделом безупречного выполнения задач в течение всего существования военной приёмки в Америке.

Работа началась

Настал день первого перегона американских самолётов на советскую землю. Погода стояла пасмурная. Облака плотно закрывали небосвод, но погодный минимум позволял выполнять задание. Рано утром, с Фербенкского аэродрома взлетел бомбардировщик Б-25 с эмблемой «Белый медведь» на борту. Вслед за ним один за другим, с коротким интервалом взлетели семь истребителей Р-40 «Киттихаук» с подвесными бензобаками, которые пристроились к бомбардировщику клином справа и слева.

Наблюдавшие за взлётом смотрели вслед улетающим самолётам.

– Красиво! – вслух отметил Кисельников.

– Прямо, как клин журавлей, – сказала Лена Макарова.

За штурвалом лидирующей машины сидел командир 1-й перегоночной авиадивизии и он же одновременно начальник Красноярской воздушной трассы полковник Мазурук. Он решил лично лидировать в первом групповом перегоне истребителей.

Штурман лидера прокладывал маршрут, а истребители на всём тысячекилометровом пути следовали за ним в строю. С трудом пробив многослойную облачность, самолёты прошли Берингов пролив. Аэродром Уэлькаль из-за непогоды был закрыт. Самолеты пошли на запасной – в Марково.

Для лётчиков и особенно для истребителей это был не просто первый перегоночный полёт на американских самолётах. Это был еще и испытательный полет. Ранее им не приходилось летать в плотном строю, с подвесными топливными баками, на расстояние в полторы тысячи километров. Этот полет для каждого из них стал рекордным.

В тот же день из американского Нома на чукотский аэродром Марково перегнали двенадцать бомбардировщиков А-20 «Бостон». За штурвалом ведущего находился полковник Мачин. Конвейер перегонки был запущен.

В числе экипажей, вылетевших из Нома, были и Гамов с Сорокиным. Это был их первый совместный полёт. Когда шли в облачности и не видели соседних самолётов, Гамов, не привыкший летать в таких условиях, а может быть, чтобы проверить штурмана, спросил:

– Не потеряться бы при такой видимости, ты не боишься?

– Нет, командир, – у меня есть координаты аэродрома Марково, куда мы должны приземлиться, ветер известен, даже если будет совсем темно, даже если все потеряются, мы прилетим в назначенное место.

– Ай да молодца, штурман! Ничего не боится. А по проложенному курсу мы лихо доведем…

– Здесь летать можно, – высказал свои размышления Саша. – И радиосвязь какая-никакая есть, и техника новая, и никакого противника внизу, прямо летишь – и душа радуется. Это не то что на Берлин или к партизанам. Вот там страшновато.

При подлёте к Чукотскому берегу, когда Берингов пролив остался позади, посветлело и Александр, пересчитав вывалившиеся из облаков наши самолёты, с хорошим настроением принялся рассчитывать посадку.

На земле все шло гораздо быстрее, чем в воздухе. Передав машины коллегам из второго перегоночного полка, пообедав в Марково, лётные экипажи загрузились в транспортник и полетели в Фербенкс. Они возвращались в приподнятом настроении, с чувством достойно исполненного долга. Но через несколько часов всех разморило. Все же напряжённость полёта и резко сменившее его непривычное безделье давали о себе знать. Монотонный гул моторов и периодическое покачивание убаюкивало пассажиров, все начали дремать.

Через какое-то время полёта Гамов взбодрился и стал приглядываться к товарищам, чтобы обнаружить не спящих. Увы, не обнаружил. Тогда он попробовал примоститься поудобнее, закрыл глаза и собрался ещё поспать. Но теперь сон не приходил. Он локтем ткнул в бок сидившего рядом Сорокина.

– Сань, хорош спать, проспишь всю молодость, – он посмотрел на соседа и, убедившись, что тот открыл глаза, спросил. – Сань, отгадай, о чём я сейчас думаю?

– Об английском, – равнодушно ответил Сорокин.

– А причём тут английский? – удивился Пётр.

– А что ещё можно думать, если снится переводчица.

– Ух, ты! А действительно. Частично отгадал, надо заняться английским, а то, понимаешь, языковой барьер.

– Понимаю.

– А ты о чем думаешь? Чем займешься после прилета?

– Не знаю, почитаю, отдохну. Завтра наверняка полетим опять, погода – смотри какая, а самолётов накопилось.

– А вот здесь ты не попал. Если даже и полетим, а скорее всего, так и будет – только одно другому не мешает. Слушай моё предложение, – он наклонился к Саше поближе, чтоб его «предложение» не было слышно остальным. – Сегодня – наш первый перегон. Его надо отметить. Сейчас прилетим, помоемся, побреемся, надраим ботинки, и ты пойдёшь занимать место в офицерский клуб. Я подозреваю, что народу там сегодня будет много. Займешь столик.

– Ну, ты даёшь! И что я буду делать за этим столиком один?

– В полете, Сань, ты сообразительней. Кто тебе сказал, что один? Мы с Леной придём. Если уж она откажется, то приду я и нас будет двое, согласен?

– Если Лену ты пригласишь на английском, точно не откажется.

– Именно так я и сделаю.

В офицерском клубе

После ужина, надраив себя до блеска, друзья разошлись, каждый в свою сторону. Пётр пошёл разыскивать Леночку, чтобы пригласить её на вечер, а Саша пошёл в офицерский клуб. Это было его первое посещение клуба.

В день своего прибытия на Аляску они так и не сумели воспользоваться приглашением американского приятеля Николая де Толли. В тот вечер оказалось слишком много дел: сначала размещение, потом инструктажи и масса самых разных мелких организационных хлопот. Кроме того, наши специалисты в день прилёта еще и не знали, можно ли им ходить в гарнизонный офицерский клуб и как там общаться с американцами. Все эти моменты были разъяснены на следующий день.

Нашим офицерам было разрешено неограниченное посещение офицерского клуба. Более того, учитывая то, что у американских офицеров непосещение клуба считалось дурным тоном, нашим офицерам и особенно лётному составу было рекомендовано при любой имеющейся возможности навещать гарнизонный офицерский клуб. При этом на инструктаже было разрешено пить спиртное, но строго следить за количеством выпитого и не выходить за рамки приличия. Общаясь с американцами, следовало быть дружелюбными и доброжелательными. Вместе с тем, желательно избегать разговоров на служебные и политические темы, душевной дружбы с ними не водить.

Подходя к клубу, Саша обнаружил, что многие сослуживцы тоже подтягиваются в эту сторону. «А прав был Петя, что послал занимать столик, – подумал он. – Не всем, поди, хватит мест».

В холле клуба его встретил высокий американский солдат, явно мулатского происхождения. Широко улыбаясь в два ряда белоснежных зубов, он сказал:

– Good evening, Mr. Officer. Welcome back.[1] – Он помог снять плащ и проводил Александра до дверей в основное помещение.

Войдя в зал, Саша осмотрелся. На первый взгляд это был ресторан – со столиками, эстрадой для музыкантов и небольшим танцполом. Он прошёл к свободному столику, присел на стул и принялся рассматривать окружающую обстановку. Ему всё было интересно. Хотя сравнить было особо не с чем. На Родине он только однажды побывал в ресторане. Это было сразу после выпуска из военного училища, в Гатчине, ещё перед войной с Финляндией. Тогда командир экипажа, в который он попал, пригласил своих сослуживцев отметить рождение сына. Ресторан назывался громко и красиво «Северная пальмира». Ему запомнился зал с пальмами в кадках, расставленными вдоль стен, клубы табачного дыма, ярко накрашенные девицы, которые почему-то приставали с объятиями. Очень горькая и крепкая водка, которую он впервые там попробовал, ни радости, ни прилива энергии не принесла. Только ощущение неспособности управлять своим телом и страшное, до тошноты, головокружение. С тех пор он не пил. Алкоголь в его сознании тесно увязывался с этими неприятностями и утренней головной болью, которая была такой сильной, что до сих пор ещё не исчезла из памяти.

Подошёл официант, с которым Саша кое-как объяснился. Он разъяснил, что его товарищи скоро подойдут, а на период ожидания заказал себе апельсиновый сок со льдом. Официант ушёл, и для Саши наступил момент, когда он не спеша мог осмотреться и, насколько это было возможно, понять, что за порядки существуют в этом заведении.

В полупустом зале царил полумрак. Звучала тихая музыка. На эстраде за танцполом играла группа музыкантов в военной форме. Впереди оркестра саксофонист, прикрыв веки, негромко выводил мелодию из кинофильма «Серенада солнечной долины». В дальнем углу зала стоял бильярдный стол.

Особое место занимал бар со стойкой. Создавалось такое впечатление, что это место является главным в зале. В баре было выставлено такое количество самых разнообразных бутылок, с яркими красивыми этикетками, что у Саши зарябило в глазах. Он не думал, что спиртных напитков может быть так много в одном месте. За барной стойкой уверенно работал рослый американец в рубашке цвета хаки, замшевой жилетке с кисточками и в ковбойской шляпе. Он с удовольствием вступал в разговоры с теми, кто присаживался у стойки на высокий стул. А уж если кто-то заказывал коктейль, то он показывал чудеса жонглёрского искусства, подбрасывая в воздух различные бутылки и стаканы. Со стороны создавалось впечатление, что фужеры наполняются в воздухе.

Присутствующие в зале американские офицеры практически все были в военной форме. Александра, как и его товарищей, прибывших на Аляску поражала форма одежды американских военных. Её особенностью было то, что по внешнему виду трудно было отличить генерала от рядового – у всех почти одинаковая форма. То ли дело у нас: генерал – так издалека видны яркие лампасы, большие звезды в окантованных золотым шитьем петлицах, широкие нарукавные шевроны.

– Ну что скучаешь, Санёк? – услышал он голос Гамова за спиной.

Александр повернулся и увидел сияющее лицо пилота, а рядом с ним Леночку Макарову с букетиком цветов. Поднявшись, он пожал протянутую Леной руку, и смущаясь от того, что впервые в жизни говорит комплимент, произнес:

– Здравствуйте, Лена. Вы сегодня ослепительно красивы.

Я думаю, на всей Аляске не найдёшь такой красавицы.

– Спасибо, Саша! Я не думала, что вы такой мастер на комплименты.

– Леночка, обижаешь! Он же член моего экипажа. А в авиации как? Скажи, кто у тебя командир, и я скажу, кто ты. А кто у штурмана Сорокина командир? Старший лейтенант Гамов. То-то и оно!

– Вопросов нет, Петя, ты неисправим, – ослепительно улыбалась Леночка и, обернувшись к подошедшему официанту, что-то сказала ему по-английски. В ответ тот широко улыбнулся, кивнул головой и, провозгласив волшебное «Окей!», удалился.

После прибытия полка на Аляску Пётр уже несколько раз встречался с Леной. Но все эти встречи носили служебно-случайный характер. Тем не менее, благодаря настойчивости Гамова их отношения сблизились, по крайней мере, они стали обращаться друг к другу исключительно на «ты». Сегодняшняя встреча была первой во внеслужебной обстановке.

– Если Вы не возражаете, мальчики, я сказала ему, что когда мы сделаем выбор, позовём его.

– Лена, поскольку для тебя не существует языкового барьера предлагаю этот выбор сделать тебе, – заметил Пётр. – На цены не смотри, сегодняшний день стоит того, чтобы его хорошо

отметить.

Тщательно обговорив меню, Лена сделала заказ. Кроме салатов и бифштексов заказали шампанское, конфеты, фрукты и лимон. Когда Гамов произнес слово лимон, Лена не без ехидства спросила:

– А зачем тебе, Петя, лимон? К шампанскому вполне достаточно бы конфет и фруктов?

– А лимон, Леночка, для того, чтобы, если мы надумаем выпить коньяку или виски, нам не пришлось заказывать закуску и ждать её – она у нас уже будет. Шампанское – это только для тебя и для первого тоста.

– Ты не прав, командир, я не пью крепких спиртных напитков, – сказал Саша.

– Да не может быть! Ты же боевой штурман, – удивился Шумов.

– Может, может! – вполне серьезно отвечал Александр.

– Молодец, Саша, – поддержала его Леночка, – наконец-то у меня появился достойный напарник, который не пьёт крепкие напитки.

– Неужели придётся шампанское лимоном закусывать? – нарочито ворчливо заметил Пётр.

А зал между тем постепенно наполнялся посетителями. Советские офицеры, лётчики, штурманы, инженеры растворялись в общей массе посетителей, главным образом, американских офицеров, но вместе с тем по манере поведения было видно, что наши вели себя если не сковано, то сдержано, присматривались к ситуации. Скованность постепенно по ходу вечера проходила. Начали совместно с американцами поднимать тосты «За победу!», подсаживаться друг к другу. Американцы приглашали наших за свои столики, наши – американцев.

Пётр пригласил Лену на вальс. Они танцевали так, как это было принято в России. Все, кто был на танцполе, остановились и с удивлением смотрели на советскую пару. Так здесь не танцевал никто. Гармоничное сочетание сказочной музыки Штрауса с пластикой движений красивой молодой пары покорило всех. Казалось, что для этих двух молодых людей, сейчас не существует ни войны, ни этого зала, ни присутствующих гостей, а есть только музыка… и они, принадлежащие друг другу.

Стихли последние музыкальные звуки, Леночка, полуприсев в книксене, слегка склонила голову, Пётр, наклонившись, поцеловал ей руку. Все зааплодировали. Гамов взял смутившуюся Леночку под руку и под те же аплодисментов гордо повёл к своему столику.

– Ребята-а-а! Какие вы молодцы! Я такое видел только в кино, – сказал Саша, когда друзья оказались на своих местах.

– Красиво танцевать, как и вести себя в обществе, должен уметь каждый советский лётчик. Мы же в чужой стране, – назидательно проговорила Лена и, повернувшись к Гамову, сказала, – Спасибо тебе, Петя.

В этот момент Александр увидел, как через зал к ним направляется старший лейтенант Николай де Толли. Он негромко сказал Петру:

– Командир, кажется, к нам гости.

– Ну что же, это хорошо, будем встречать гостей, – вставая, сказал Гамов и широко, чисто по-американски улыбаясь, пошёл навстречу Николаю.

Они встретились, как друзья. Пожали друг другу руки, и Пётр, указывая жестом путь, подвёл гостя к своему столику.

– Это Елена, наш друг, – представил Леночку Пётр.

Лена встала, протянула руку и проговорила на хорошем английском:

– Меня действительно зовут Лена, я переводчик советской миссии, а вы кто?

– Николай, – сказал гость и, склонив голову, поцеловал Леночке руку, – Николай де Толли, – уточнил он. – Пилот-инструктор военно-воздушных сил Соединённых Штатов Америки.

– А по произношению и не скажешь, вы отлично говорите по-русски, – заметила Лена. – И по манерам…

– И по происхождению я не американец, бабушка вывезла меня из России ребёнком сначала в Турцию, затем в Америку. Так сложилась судьба. Но, к моему счастью, в семье меня воспитывали на русских традициях.

Подарив даме ослепительную улыбку и извинившись перед ней, он повернулся к Саше, протянул ему руку и, похлопав по плечу, сказал:

– Здравствуй, штурман Александр. Как ты устроился, как твои успехи?

– Здравствуй, Николай, спасибо, всё хорошо.

Пётр усадил гостя на свободный стул.

– Что будешь есть, пить, Коля?

– О, как ты меня замечательно назвал – Коля! Так меня называла в детстве только бабушка. Всё-таки меня не случайно всегда тянет к русским. Есть я ничего не буду, а вот виски сейчас закажу.

– Нет, Коля, у нас так не принято. Ты наш гость, поэтому заказывать будем мы.

Пётр подозвал официанта, заказал виски и коньяк.

– Вот видите, и лимон пригодился, – пошутил он.

– А что вы виски не пьёте? – отреагировал на заказ коньяка Николай.

– У нас с этим всё сложно, – ответил Пётр. – Дама, кроме шампанского, не пьёт ничего, да и то, как она пьёт нельзя назвать питьём, штурман не пьёт крепких напитков, а я к виски не привык, пью или водку, или коньяк. Но поскольку сегодня праздник, я считаю, что коньяк – это правильно.

– Понятно. Я думаю, что ваше пребывание на Аляске, несколько, поправит сложившуюся ситуацию. Не знаю, как Елена, но то, что непьющий по молодости лет Александр и ты, Пётр, через некоторое время будете пить виски и поймёте, что это достойный напиток, я не сомневаюсь.

– Пока принесут заказанное спиртное, я предлагаю выпить шампанского за наше знакомство, – сказал Гамов и разлил по фужерам шампанское.

– Я с удовольствием поддержу этот тост, – очень серьёзно, даже немого торжественно, проговорил де Толли, поднимая бокал шампанского. – Но хочу добавить к нему поздравления за успешное начало нашей совместной большой работы. Я горжусь тем, что познакомился с вами. Мы, пилоты, знаем, что летать по сибирской авиационной трассе обычные лётчики не могут – это удел высочайших профессионалов своего дела, каковыми вы и являетесь. Мы с интересом наблюдали за этим перелётом и очень рады, что задача выполнена блестяще. Думаю, что после сегодняшнего дня скептиков поубавится, а их в наших рядах, поверьте мне, немало. Я пью за вас!

– Это очень высокая оценка, – сказала Лена, после того, как все выпили. – Тем более, что она прозвучала из уст такого пилота-асса, как вы.

– Ну что вы, Елена, я обычный лётчик, – скромно заметил Николай.

– Я знаю, что говорю, – ответила Леночка, мило улыбаясь.

Принесли виски и коньяк. Стало значительно веселее. Некоторая скованность, вызванная коротким знакомством с американским лётчиком, растаяла. За столиком возникла атмосфера дружбы и взаимопонимания. У всех присутствующих появилось ощущение, будто они давным-давно знают друг друга.

– Слушай, Николай. Расскажи что-нибудь из своей пилотской жизни. Нам всё интересно. Вроде такие же лётчики, летаете так же, как и мы, но всё устроено как-то по-другому. Вон у вас даже командиром экипажа – штурман, а не так, как у нас, – пилот.

– Да, это действительно так. Ну что же, если вам так интересно, расскажу. Был у меня один случай, достойный того, чтобы о нём рассказать. Если бы он произошёл не со мной, никогда не поверил бы, что такое возможно.

– Вы специально интригуете? – игриво спросила Лена.

– Нет. Я уверен, что этот случай будет интересен и Петру, и Александру.

Рассказ американского пилота

– Это было в Калифорнии. Мы вылетели в учебный полёт на бомбардировщике. При взлёте в самом конце разбега, уже при отрыве переднего колеса от земли, самолёт чуть заметно, как бы клюнул носом, я прибавил газу, машина выровнялась и штатно взлетела. Идём с набором высоты, убираем шасси. Слышу в наушниках голос бортмеханика, который докладывает о том, что передняя стойка не убирается. Выпускаю и вновь убираю шасси. Делаю вторую попытку, третью, ситуация не меняется.

Командир, а Пётр правильно заметил, что командиром корабля у нас является штурман, даёт команду посмотреть, в чём там дело. Бортмеханик открыл люк пола, и полез вниз, чтобы получше выяснить причину неисправности. Спустя некоторое время он поднялся и сказал: «Командир, мы без передней ноги».

– Что это значит?

– Передняя стойка подломилась при взлёте и не фиксируется. На неё садиться нельзя.

– Пилот, что будем делать? Покидаем самолёт? – спросил меня штурман.

– Подожди, командир, не спеши, – ответил я. – Надо подумать, время у нас есть.

Передали ситуацию на землю. Оттуда поступила команда:

– Выработать топливо, направить машину в безлюдное место, экипажу покинуть самолёт.

Я понимал, что команда разумная и что ситуацию могу спасти только я. В другое время я бы просто выполнил команду и никто бы меня за это не осудил. Но накануне этого полёта я получил звание лётчика-инструктора и в этой обстановке покинуть самолёт мне не позволила честь. Докладываю командиру:

– Командир, я буду сажать самолёт, экипаж может покинуть машину, справлюсь один.

– У тебя есть план? – спросил он меня.

– Да, есть.

– Хорошо, понял тебя, экипаж остаётся, каждый делает свою работу. Всем членам экипажа выполнять команды пилота. Давай Ник, действуй!

– А что же это был за план? – спросил, не сдержавшись, Пётр.

– А вот здесь и начинается самое интересное, – он сделал небольшую паузу, пригубил виски и оглядел зал.

В зале посетителей заметно поприбавилось. Свободных мест уже не было. Те, кто приходил, или присаживались за столиками друзей и знакомых, или задерживались у барной стойки. На танцполе весело отплясывали повеселевшие гости.

Николай, удовлетворённый тем, что его внимательно слушают, затянулся сигаретой и, выпустив тонкую струйку ароматного дыма, продолжал:

– Поскольку командир передал право управлять ситуацией мне, я стал действовать. Связался с руководителем полётов и попросил подготовить и поставить вначале посадочной полосы справа и слева по грузовику, на которых закрепить канаты. При посадке бомбардировщика их, как лассо, нужно забросить на кили самолёта и машинами затормозить его бег по полосе, удерживая при этом носовую часть от удара о землю.

– Ну, ты даёшь! – Гамов будучи опытным лётчиком, как никто другой, понимал сложность такой посадки, – И что же ты, сел?

– Да, сел. Пока вырабатывали топливо, сделали пробный заход на посадку, прикинули совместное движение грузовиков и самолёта, всё сходилось. Я ушёл на новый круг, а на земле всё вернули в исходное положение. Появилось понимание того, что такая посадка возможна. Но никто не знал, как поведёт себя самолёт, выдержит ли нагрузку его хвостовое оперение. Назад пути, однако, не было, надо было садиться, и я пошёл на посадку.

Самолёт хорошо слушался, стойки основного шасси выпустились и стали на замки. Если бы не аварийная лампочка передней ноги, которая не гасла, то посадка проходила бы штатно. При подходе к полосе я дал команду на движение грузовиков и увидел, как они рванули с места и, набирая скорость, понеслись вперёд.

Самолёт коснулся земли. Чувствуя, как колёса побежали по полосе, я изо всех сил старался удержать приподнятым нос самолёта. И вот грузовики рядом. Вижу, как привязанные в кузовах машин механики готовятся бросать верёвки. У меня в голове промелькнула нелепая в этой ситуации мысль, я подумал о том, что вероятно это парни из Техаса.

Я не видел, как они бросали верёвки. В тот момент, когда всё произошло, скорость самолёта не на много превышала скорость машин, которые неслись так быстро, насколько они были способны. Когда натянулись канаты, самолёт дёрнуло, нос приподнялся. Я реально почувствовал, как какие-то силы извне держат самолёт и тормозят его бег. Вот так благополучно закончился этот полёт.

– Фантастика, – проговорил изумлённый Александр, который за всё время рассказа не проронил ни слова, – Никогда такое не пришло бы в голову.

– А где удалось найти тех парней, которые так лихо бросили верёвки? – спросила Лена, которая не до конца разбиралась в особенностях пилотирования самолётов, но то, как удачно заарканили несущийся по полосе бомбардировщик, на неё произвело впечатление.

– Отвечу сразу на оба вопроса, – сказал Николай довольный тем, что своим рассказом очень заинтересовал. – Такая мысль могла прийти в голову только американскому пилоту. Ведь здесь, в Америке, особенно в Техасе, все мальчишки с детства играют в ковбоев, бегают с верёвками и набрасывают лассо на всё, что движется и не движется.

– А ты не уточнял, парни, которые бросали лассо, были действительно из Техаса? – спросил Пётр, переживший эту посадку вместе с рассказчиком.

– Да, это были ребята из Техаса. После удачного приземления я каждому из них подарил часы и поставил по бутылке виски.

– В твоих поступках, Николай, чувствуется русский характер, ты ведёшь себя так, как если бы ты вырос в России, – сказал Гамов, разливая виски.

Рассказ американского пилота поразил его. Такая посадка требовала не только высочайшего мастерства пилота, смелости тех, кто помогал ему, но и большого мужества человека, взявшего на себя ответственность за жизнь членов экипажа, за спасение самолёта.

– Не знаю, если я похож на русского, то мне это очень приятно. Несмотря на то, что всю свою жизнь я прожил в Америке и был воспитан по законам этой страны, мои родители не давали мне забывать о том, что я из России. Такие слова, как долг, совесть, честь, знают и американские офицеры, но эти понятия имеют для них несколько другую окраску, да и относятся к ним они по-другому.

Первое признание

Вечер продолжался. Все веселились, танцевали, поднимали тосты за победу, за советский и американский народы, за дружбу и, конечно, за женщин. Когда галантный Николай провозгласил этот тост, присутствующие за столом лётчики встали и, подняв локти рук, в которых держали бокалы, до уровня плеч, выпили до дна.

Американцы, увидевшие эту картину, дружно зааплодировали, а Николай, обняв Гамова, растрогано сказал:

– Пётр, я очень рад, что ближе познакомился с тобой, я сегодня получил то, чего мне не хватало, это общение с вами. Удивительно, что вы храните традиции офицерства той, прежней армии. Мне казалось, что вы, советские русские, не такие. Наша пропаганда рассказывает о вас совсем другое.

– Пропаганда на то и пропаганда, – сказал Гамов.

– Командир, не увлекайся, – в полголоса проговорил Александр, Лена тоже укоризненно посмотрела на Петра.

– Да ладно, здесь все свои, – отмахнулся командир.

– А вот с этим я не согласен, – тихо проговорил Николай. – Не знаю, может быть, среди ваших и все свои, но у нас по-другому. Перед вашим прилётом в Фербенкс и в Ном сюда прибыла большая группа авиационных специалистов, знающих русский язык. Их задача помочь вам адаптироваться с языком и ввести вас в обстановку. Но среди них есть и такие, которые не рады тому, что Америка помогает вам в войне. Более того, я подозреваю, что их задача состоит не только в оказании помощи советским специалистам. Поэтому рекомендую не расслабляться и, как говорил ваш любимый Маркс, всё брать под сомнение.

– Спасибо, Ник, мы знаем, как должно быть.

– Со мной тоже можете быть поаккуратнее, ведь мы мало знакомы, хотя я пилот, в шпионские игры не играю и отношусь к вам как друг. Думаю, что со временем всё станет на свои места и будет ясно, кто есть кто.

– Ты зря предупреждаешь, Ник, мы тебе верим, ну, а если ошибёмся, значит, мы совершенно не разбираемся в людях.

– Давай, Петя, закончим этот неприятный разговор. Я думаю, что мы поняли друг друга и больше к этой теме возвращаться не будем.

Они пожали друг другу руки, и выпили за дружбу. В это время «сработал тормоз». Лена, посмотрев на свои часики, улыбаясь, сказала:

– О, ребята, да мы засиделись. Скоро двадцать два часа, у меня завтра тяжёлый день, да и вам, если не ошибаюсь, лететь на Чукотку, поэтому предлагаю завершить праздничный ужин и идти отдыхать.

– Может быть, ещё немного?.. – неуверенно спросил Гамов, ожидая поддержки от товарищей.

– Я думаю, что Леночка права, завтра напряжённый день, – проговорил Саша, почувствовав, как Лена, в знак благодарности, сжала его локоть.

– Да, друзья, пожалуй, на сегодня хватит, – поддержал Лену и Николай, – Но предупреждаю, в субботу встречаемся здесь, я приглашаю вас на ужин.

Они расстались как старые друзья. При взгляде со стороны никому и в голову не могло прийти, что эти люди познакомились всего несколько дней назад. Пётр проводил Лену, которая без задержки отправила его отдыхать. Когда шли к Леночкиному дому, Пётр взял девушку под руку и немного прижал к себе.

– Пётр, у меня создаётся впечатление, что вы за мной ухаживаете, – чуть отстранившись, сказала девушка.

– Да, а что в этом плохого?

– Плохого в этом то, что вы женаты и у вас есть ребёнок. А я, извините, не так воспитана, чтобы разбивать семьи или становиться «походно-полевой женой».

– Дело в том, что с весны, с тех пор, как они эвакуировались с заводом, от них нет никаких известий. Ни на одно моё письмо не пришёл ответ. Я даже посылки посылал, результат один.

– Ну что ж, когда появится результат, тогда и будем разговаривать, а пока, спасибо, что проводил.

Девушка сжала его руку выше локтя и побежала в подъезд.

Когда Лена вошла к себе в комнату, она, не включая свет, подошла к окну и отодвинула шторку. Пётр стоял, раскуривая сигарету, поглядывал на её окно, которое должно было засветиться. Она включила свет, помахала ему рукой и вновь выключила, чтобы лучше было его видеть. Пётр затоптал сигарету, махнул рукой и, резко повернувшись, зашагал прочь.

Лена с грустью смотрела на стройную фигуру лётчика, затянутую в кожаный реглан. Она вдруг почувствовала, как чтото шевельнулось в её душе и заставило по-другому посмотреть на человека, который с самого прилёта на Аляску оказывает ей знаки внимания. Это было несформировавшееся, даже неосознанное чувство, которому Лена не придала особого значения. Те дружеские отношения, которые сложились между ними, порой были не лишены иронии с её стороны и с трудом пропускали новое, ещё не изведанное чувство, зарождающееся в груди молодой девушки.

Она вздохнула и, дождавшись, когда Пётр повернул за угол, стала укладываться спать. Уже лёжа в постели, Лена вспомнила Басру, как она, неокрепшая после тифа, не помня себя от смущения, передавала с ним посылку. Потом был перелёт в Москву, его уверенность во всём, что он делал. И, наконец, первые дни жизни на Аляске. Вдруг внезапно для себя, она обнаружила, что в воспоминаниях последних месяцев её жизни почему-то всегда присутствует Гамов. Она неожиданно для себя укоризненно подумала: «Ой, Ленка! Да уж не влюбилась ли ты?» И тут же попыталась отогнать от себя эту мысль. «Да нет, с какой стати? У него семья. Вопрос должен быть закрыт. А потом, во время войны влюбляться – это неправильно». Лена закрыла глаза и попыталась уснуть, но сон всё не шёл. В полудрёме она проворочалась до утра, так и не уснув по-настоящему…

Вернувшись из клуба, Александр Сорокин с бортрадистом Васей Казаковым в ожидании командира решили попить чаю. Разжигая примус, который почему-то никак не загорался, Вася ворчал:

– Наверное, ещё не один раз придётся кочегарить эту керосинку, чтобы напоить командира горячим чаем, как ты думаешь, Пушкин?

– Думаю, что ты плохо знаешь Лену, она не будет долго держать Гамова, завтра ведь перелёт, – ответил Саша, который с полотенцем в руках направлялся в душевую. Он настолько привык к своему прозвищу, которое кочевало за ним по аэродромам с курсантской поры, что реагировал на него как на своё родное имя. В это время дверь открылась, и на пороге выросла фигура командира.

– А я что говорил, – рассмеялся Саша, увидев Гамова, – Ты, Вася, по молодости лет ещё плохо разбираешься в женщинах.

– Вы опять о женщинах, – вздохнул Пётр, снимая реглан. – О самолётах больше надо думать!

– А что это товарищ командир такой грустный сегодня? – не унимался бортрадист.

– А то и грустный, что пришёл, надеясь найти вас спящими, а вы тут беседы на женские темы разводите. Нам завтра лететь.

– Не ругайся командир, ты не прав. Во-первых, ты пришёл настолько быстро, что мы даже чай не успели приготовить, а вовторых, мы вовсе не о женщинах, а о Лене, которая правильно понимает ситуацию и не дала тебе разгуляться перед ответственным полётом, отправив отдыхать.

– Да ладно… – сказал Пётр, пройдя к столу и усаживаясь за него. – Так, где же ваш чай?

– Товарищ командир, даже такая современная техника, как примус, уступает скорости вашего передвижения и не успевает вскипятить чай, – ответил Вася. Он любил строить высокопарные фразы, что сейчас с удовольствием сделал. Победно взглянув на командира, начал доставать из серванта чашки и расставлять их на столе.

– Какой ты всё-таки ехидный человек, Вася. Ты бы брал пример со старшего товарища, что ли. Вот посмотри, Александр Сергеевич, опытный, боевой штурман, воевал, бомбил Берлин, а ведёт себя поприличнее, чем ты, не ехидничает так с командиром.

– Да не ехидничаю я, товарищ командир, а констатирую факт. А что касается штурмана, то я прислушиваюсь к его мнению, несмотря на то, что он старше меня всего на один месяц.

– На полтора! – поправил Василия Саша, выходя из душа и кутаясь в махровый халат.

– Ну вот, человек уже душ принял и даже тебя успел поставить на место, а ты говоришь о скорости передвижения. Это ты не умеешь обращаться со своей современной техникой.

В этот вечер чаек у них был круто заварен шутками, подначками друг над другом. Был он крепкий, горячий и всем нравился. Попили чайку и отправились отдыхать. Завтра предстоял тяжёлый день.

Будни перегона

Конвейер перегонки заработал без сбоев, отключаясь только по капризу погоды. В один из дней, когда улеглись страсти после первых перегонов, экипажу Гамова было поручено лидирование. Другими словами, он должен был привести группу самолётов-истребителей из Фербенкса в Уэлькаль. Лететь нужно было на самолёте А-20G «Бостон».

Тактико-технические характеристики самолёта А-20G «Бостон»

Самолёт А-20G «Бостон» американцы выпускали как многоцелевой бомбардировщик-штурмовик на заводах фирмы «Дуглас» в городах Лос-Анджелес и Санта-Моника в Калифорнии. Это была машина с двумя надёжными моторами «Райт-Циклон» воздушного охлаждения по 1800 лошадиных сил каждый, сообщавшими ей скорость свыше 500 км/час, так что она запросто уходила от «Мессершмидта».

Подстать скорости было и вооружение. Для штурмовки в носу машины было сосредоточено шесть огневых точек: четыре 20 мм пушки и два крупнокалиберных пулемёта «Кольт-Браунинг» калибра 12,7 мм. Спарка таких же пулемётов стояла и в кабине стрелка-радиста.

Для советских специалистов необычным было ещё и то, что для обслуживания этого самолёта вместе с ним поставлялось несколько комплектов отличного инструмента, включая «Г»-образные мощные фонарики, бортаптечки с дефицитными по тем временам лекарствами, бортпайки, маскировочные чехлы, запасные радиопередатчики и радиоприёмники.

Всё было прекрасно, за исключением одного – отсутствие штурма нской кабины. Это серьёзно усложняло работу штурманов, а при дальних перелётах на необорудованных трассах делало её невозможной. В дальнейшем эти машины, попадая в СССР на фронтовые аэродромы, быстро переоборудовались для боевых вылетов. Наши умельцы в авиаремонтных мастерских, своими руками изготавливали переднюю кабину для штурмана.

Перед вылетом к экипажу подошёл главный инженер Кисельников. Он отвёл в сторону Гамова и Сорокина.

– Как собираетесь лететь, ребята?

– Как всегда: взлёт, полёт, посадка, – попытался отшутиться Пётр. У них созрело решение, но оно шло в разрез с инструкциями и посвящать руководство в предстоящее нарушение правил он не хотел.

Кисельников знал Гамова еще по Басре. Он ценил его как пилота и уважал как человека. Именно поэтому при составлении плановой таблицы перегон этого самолёта Кисельников порекомендовал поручить экипажу Петра.

– Петя, я серьёзно. В наших условиях передний обзор необходим штурману. Если у вас предложений нет, то могу порекомендовать выход из ситуации, правда, он не совсем удобный, и с некоторым нарушением инструкции, но это выход. Осенило сегодня ночью.

– Да у нас тоже есть решение, – сказал Гамов, понимая, что старшему начальнику негоже рекомендовать выход из положения, заставляющий лётчиков идти на нарушение, лучше это взять на себя.

– И что же вы придумали? – спросил инженер, разгадав манёвр.

– Штурман доложит, это его идея, – сказал Пётр, хлопнув Александра по плечу.

– Вариант один, – начал свой доклад Саша. – В этом самолёте за спинкой командирского кресла есть ниша – «гор-грот». Я лягу в эту нишу и из-за головы командира буду прекрасно видеть не только природный ландшафт, но и приборную доску командира.

– С парашютом не влезешь.

– Парашют оставлю у радиста. Лучше лететь без парашюта, чем заблудиться с парашютом.

– Ну что же, моё предложение было таким же. Желаю удачного перелёта, – Кисельников пожал лётчикам руки и направился к себе на приёмку.

– Интересный мужик, – заметил Гамов, когда Борис Васильевич отошёл на достаточное расстояние. – Он и в Басре никогда не делил на моё и ваше. Казалось бы, своё дело сделал, принял машину, а перегон – это уже не его епархия. На самом же деле, думает, как нам помочь, ночью его осенило… И ответственности не боится. С такими приятно работать.

Подъехал командир полка. Начальник штаба дал команду строиться на предполётные указания. Построились быстро и организованно, дело было привычное. На правом фланге – экипаж ведущего бомбардировщика, рядом с ним в две шеренги пилоты истребителей, а в конце строя экипаж замыкающего бомбардировщика во главе с Николаем Блиновым, тем самым Блиновым, с которым Гамов летал ещё в Басре. Отдавая приказ на перелёт, командир полка довёл до перегонщиков его особенности, погоду на маршруте, расчётное время прохождения ориентиров. В заключении сказал:

– Напоминаю ещё раз. Командиром группы является командир лидирующего бомбардировщика старший лейтенант Гамов. Группа летит клином. Головная машина лидера, истребители справа и слева на расстоянии видимости. С этой минуты и до возвращения в Фербенкс для всех вас начальника кроме Гамова нет. Всё ясно?

– Так точно! – хором, но нестройно ответили пилоты. Мысленно они уже были в полёте, и в строю находились, отдавая дань воинской дисциплине и не ими заведённому авиационному порядку.

– Всё, желаю удачи! – комполка сделал паузу, прошёлся взглядом по строю от правого фланга до левого, посмотрев в глаза каждому стоящему в строю и закончил:

– По машинам!

Строй распался. Лётчики побежали к своим самолётам. Через несколько минут мёртвая тишина утреннего аэродрома взорвалась рёвом авиационных моторов, которые потащили свои машины, сдерживаемые пилотами, к старту.

Прерванный полёт

Первым по плану взлетал ведущий. Гамов вырулил на старт. Самолёт замер и, сдерживаемый тормозами, как живой, задрожал от нетерпения. Командир дал газ, выводя двигатели на большие обороты, и со словами: «Дай бог, не в последний раз!» отпустил тормоза. Машина рванулась вперёд и, пробежав по полосе, управляемая уверенной рукой опытного пилота, легко взмыла в небо.

Сделав по коробочке круг над аэродромом, он дал возможность взлететь ведомым машинам. Юркие истребители взлетали один за другим и пристраивались за ведущим слева и справа. Когда крайний самолёт занял своё место в строю, ведущий взял курс на Запад.

В наушниках непрерывно шли доклады:

– «Первый», я «Второй», взлёт нормальный, я в строю.

И такой доклад проходил от каждого взлетевшего истребителя. Наконец, Пётр услышал хрипловатый голос Коли Блинова, командира экипажа замыкающего борта.

– Командир, я крайний, взлетел нормально, наблюдаю всех. Всё штатно.

– Окей! Мы на курсе. Все манёвры повторять за мной. Самостоятельные действия недопустимы. По всем вопросам докладывать мне. Коля, ты мои глаза сзади.

– Хорошо, командир, не волнуйся, всё будет нормально, если что не так, доложу.

– Ладненько, не испортилась бы только погода, всё ребята, до связи! – закончил Гамов и переключился на внутреннюю связь.

Александру Сорокину приходилось не раз летать и выполнять обязанности штурмана в полётах даже с нештатными ситуациями, но работать лёжа и наблюдать за полётом из-за спины командира не приходилось.

Ниша, в которую он влез, была довольно тесной. Делать расчёты приходилось на планшетке лёжа на боку, а чтобы сверить расчётный маршрут с наземными ориентирами, приходилось переворачиваться на живот, приподниматься на локтях и вытягивать голову справа или слева из-за головы пилота.

– Пушкин, ты как? – спросил Гамов.

– Нормально, только очень непривычно, но обзор есть, – ответил штурман, делая на карте какие-то одному ему понятные пометки.

– Это хорошо, что нормально. Ты один летишь в антисанитарных условиях. Вон Вася, до чего же комфорт человек любит, смотри, попал в приличные условия и блаженствует. Ты заметил, Александр Сергеевич, он в полете не сказал ещё ни одного слова?

– Да некогда мне, товарищ командир, вот сейчас радиообмен настрою, тогда можно будет и поговорить, – отреагировал Вася. – А условия, что ж, действительно королевские, как будто не для войны делали.

Полёт проходил спокойно. Внезапно тишину эфира нарушил голос, прозвучавший в наушниках. Это был замыкающий Блинов:

– Командир, наблюдаю шлейф дыма за «Восьмым», похоже на пожар.

– Коля, не понял, горит, что ли?

– Не знаю, командир, огня не вижу, только дым.

– Понял тебя. «Восьмой», что случилось?

– Не могу понять, товарищ командир, вроде всё штатно, а дым идёт.

– Хорошо, возвращайся домой, постарайся дотянуть до аэродрома. Неплохо бы узнать причину дыма, если будет невмоготу, прыгай. Как меня понял?

– Понял, товарищ командир, пошёл на разворот, постараюсь дотянуть до аэродрома.

– «Девятый», ты на связи?

– Да, командир.

– Коля, разворачивайся, сопроводи «Восьмого». Если ему придётся прыгать, засеки место и доложи командиру полка, чтобы организовать поиски и эвакуацию.

– Вас понял. Пошёл домой, желаю всем удачи.

Блинов сделал разворот и послал в эфир команду истребителю:

– «Восьмой», я «Девятый», лёг на обратный курс, пристраивайся за мной, буду твоим ведущим. Как меня понял, приём.

– «Девятый», понял, следую за тобой.

– Если припечёт и надумаешь прыгать, дай мне знать.

– Обязательно, но думаю, что до аэродрома дотянем. Странное дело, всё работает как часы, а дым идёт.

– Хорошо, если дотянешь. Но ты не волнуйся, даже если придётся прыгать, я быстро притащу помощь.

– Не сомневаюсь.

На истребителе летел молодой лётчик Олег Николаев, совсем недавно прибывший на Аляску. Для него этот полёт был первый. Олег считал себя невезучим. После окончания школы военных лётчиков, все его товарищи отправились на фронт бить фашистов, а его оставили в училище инструктором. Почти год, в борьбе за справедливость, он писал рапорты по команде и всётаки «достал» начальника училища. Тот вызвал Николаева к себе в кабинет, посадил напротив и сказал:

– Знаешь, товарищ Николаев, я ведь тоже лётчик и умею летать не хуже тебя. За моими плечами Хасан и Испания, а вот приказали обучать молодых пилотов и я обучаю. Честно говоря, я бы тебя никуда не отпустил, но пришла телеграмма откомандировать лучшего инструктора. Вот я тебя и отправляю.

– Спасибо, товарищ полковник! – обрадовался пилот.

– Благодарить будешь потом, а сейчас получай предписание и вперёд, – сказал, протягивая руку, начальник училища. – Смотри, не подведи нас. Желаю удачи.

– Есть! – чуть не вскрикнул Олег. Щёлкнув каблуками, он повернулся кругом и быстрым шагом, почти бегом, выскочил из кабинета.

А потом опять «невезуха». Иваново и Аляска, которую даже тылом назвать нельзя. Даже в школе лётчиков он был ближе к фронту. И вот сейчас, на первом же задании, пожар. Всё идёт не так.

Пока Олег рассуждал о своей несчастной судьбе вдруг неожиданно для себя обнаружил, что дыма в кабине почти нет, рассеялся. Оглянувшись, он не увидел и того противного шлейфа. Мотор работал ровно. Взгляд на приборы – тоже ничего необычного. Все системы работают. Ручкой и педалями попробовал рули – всё отлично. Олег нажал кнопку радиостанции:

– «Девятый», я «Восьмой», как слышишь меня? Приём.

– Слышу тебя «Восьмой», в чём дело?

– Не знаю, по-моему, пожар закончился.

– То есть как закончился?

– Дыма нет, машина послушна, приборы в штатном режиме. Может, догоним своих?

– Нет, своих мы уже не догоним, у тебя горючки не хватит, да и разобраться надо в ситуации. Ну-ка, дай газу, выйди вперёд, я на тебя посмотрю.

Олег сделал несложный манёвр и оказался впереди ведущего. Блинов вместе со штурманом внимательно рассматривали хвостовое оперение истребителя, фюзеляж, двигатель. Ничего, даже малейшего намёка на случившееся.

– Вот если бы я своими глазами не видел этого дыма, не поверил, что он был, – проговорил Блинов. – Но вариантов нет, летим в Фербенкс, там инженерная служба разберётся.

На аэродроме их уже ждали. Когда самолёты зарулили на стоянку, пилоты обнаружили стоящие в готовности дежурный тягач, пожарную машину и машину скорой помощи с медиками. Здесь же были инженеры с военной приёмки во главе со старшим, Кисельниковым.

У самолётов ещё крутились винты, когда подъехали две машины. Из первой вылезли командир полка с заместителем по политчасти, из второй – два особиста, майор и капитан. Пока ожидали встречи с лётчиками, майор, козырнув командиру полка, спросил:

– Товарищ подполковник, вы не будете возражать, если мы поработаем с Николаевым, пока Блинов будет докладывать вам по сложившейся ситуации.

– А вас сложившаяся ситуация не интересует? – спросил Недосекин, раздосадованный прибытием особистов.

– Конечно, интересует, – сориентировался майор. – Я с вами послушаю, если вы не возражаете, доклад Блинова, а капитан Ильченко побеседует с Николаевым.

– Хорошо, я не возражаю. Только предупредите своего Ильченко, чтобы не перегибал палку, у молодого пилота – первый полёт, и пока не разобрались в причинах случившегося, давайте не будем делать выводы.

– Именно так и будет, – согласился майор, улыбнувшись уголками губ. Он прекрасно понимал причину не совсем хорошей реакции командира полка на свою просьбу, в которой отказать ему не могли. Работая с лётчиками не первый год, он знал, что ему не откажут, но, подойдя к своему коллеге, сказал:

– Я буду с Недосекиным, послушаю доклад Блинова, а ты как следует тряхни Николаева, похоже на трусость, а может быть, и сговор. Ведь кроме пилота бомбардировщика дыма никто не видел. Николаев был крайним в строю и за ним шёл только Блинов. Да и следов пожара на самолёте не видно. Нужно получить информацию до того, как он переговорит с Блиновым и услышит мнение командира. А тот почему-то пока не видит саботажа в том, что задание двумя самолётами не выполнено. Всё, пошли, пилоты уже вылезли из машин, идут на доклад.

Пилот бомбардировщика на правах старшего подошёл к командиру полка, приложил руку к пилотке и начал доклад:

– Товарищ командир, экипаж бомбардировщика «Б-25» после сопровождения самолёта «Аэрокобра» с неисправностью на борту посадку совершил.

– Красиво докладываешь, старлей. Только мне непонятно, твой ведущий говорит пожар, я докладываю комдиву – пожар, а ты, единственный, кто видел всё своими глазами, говоришь: неисправность. Как это понимать?

– Сам не понимаю, товарищ командир. Взлетели, построились, легли на курс. Я иду замыкающим, весь строй как на ладони, всё штатно, видимость – «миллион на миллион». Прошли минут десять. Вижу, от хвоста крайнего самолёта появился дымок, а чуть позже он превратился в шлейф дыма. Стало ясно, что «Кобра» горит. Доложил ведущему, получил команду возвращаться для сопровождения Николаева. Задача была поставлена дотянуть до аэродрома, чтобы выяснить причину пожара. Пока летели назад, дым прекратился. За весь период полёта «Кобра» вела себя штатно, но об этом лучше доложит пилот истребителя, – он кивнул в сторону стоящих в отдалении Николаева и Ильченко.

– Как остальные самолёты? – спросил командир полка.

– Остальные ушли по маршруту, товарищ командир. До нашего разворота не было никаких проблем, за исключением этой «Кобры».

– Но внешне не видно никаких следов пожара, ты точно видел дым? – уточнил командир. Недосекин верил своим лётчикам, но в то же время факт возвращения самолётов был налицо.

– Дым я видел точно и Гамову доложил я, и сопровождать «Кобру» по его приказу полетел тоже я, – начал выходить из себя Блинов.

– Заводиться не надо, товарищ старший лейтенант, – тихо, но очень жёстко посоветовал майор-особист. – Вы лучше скажите, когда вы познакомились с Николаевым? О чём вы с ним разговаривали перед полётом.

– Не надо меня, товарищ майор «на пушку» брать, – не выдержал Блинов. – До постановки задачи на перелёт я вообще его не знал, может быть пару раз видел в столовой. Он же только приехал сюда и служит в другой эскадрильи, лучше спросите у Жевлакова. В полёте я его знал по позывному, сейчас узнал, что он Николаев. Так что разговаривать с ним я при всём своём желании не мог. Да и такого желания не испытывал, – уже почти со злостью закончил лётчик.

– А когда прекратился дым? – не унимался майор.

– Минут через десять после разворота, – нехотя отвечал Блинов, он понимал, что в любом случае отвечать на эти вопросы придётся.

– Почему не стали догонять товарищей?

– Ну, мы же не в партизанском отряде. Я получил приказ сопроводить «Кобру» до аэродрома, нужно узнать причину дыма. И топлива у Николаева могло не хватить. В рапорте я всё укажу, но лучше расспрашивать у истребителя, он всё испытал на себе, – закончил пилот и вновь кивнул головой в сторону стоящих в отдалении Николаева и Ильченко.

А там происходило следующее. Встретил молодого пилота, Ильченко приобнял его и, отводя в сторону, спросил:

– Слушай, Олег, что это у тебя произошло?

– Да как сказать, товарищ капитан, летел нормально. Приборы показывают, что всё в исправности, почувствовал запах дыма, в это время слышу: замыкающий докладывает ведущему, что видит дымный след от моего самолёта. Слышу команду разворачиваться и следовать на базовый аэродром. Замыкающий тоже развернулся и пошёл впереди меня. На пути домой дым прекратился.

За время, пока пилот говорил, они отошли на достаточное расстояние, чтобы их не могли слышать посторонние. Капитан жёстко взял его за руку чуть повыше локтя и резко развернул к себе. Приблизив своё лицо с сощуренными глазами к лицу Олега почти вплотную, он сказал сквозь зубы:

– Слушай ты, младший лейтенант, ты мне «горбатого не лепи». Говори, почему не захотел лететь? Испугался? Или тебя кто-то попросил вернуться? Говори сейчас, потом поздно будет. Всё равно причина вашего с Блиновым возвращения будет известна, но будет уже поздно. Тогда трибунала тебе не избежать. Пойдёшь на фронт и не летать, а в окопы, вшей кормить. Вот тогда ты пожалеешь, почему не сказал мне правду. Он сделал небольшую паузу и продолжал, опять переходя едва ли не на дружеский тон:

– Говори, дружок, я слушаю тебя.

– Я всё рассказал, как было. А фронтом меня пугать не надо. Я просился на фронт, но, к сожалению, попал сюда. Будет решение отправить меня на фронт, я готов. А то, что я не трус, докажу хоть в небе, хоть в пехоте, там тоже люди воюют.

– О, да мы обиделись! – ехидно проговорил капитан. – А вот обижаться не надо, ты ведь не кисейная барышня, расскажи всё, как было, и дело с концом.

– Говорить мне больше не о чем, если я не арестован, то должен доложить командиру, извините.

В это время, как будто кто-то ждал этой фразы, до них донеслось:

– Младшего лейтенанта Николаева – к командиру полка!

Олег развернулся и молча пошёл к группе офицеров, среди которых находился и подполковник Недосекин.

– Ничего, Николаев, ещё встретимся, зря ты меня не послушался, – прошипел вслед Ильченко.

Младший лейтенант шёл не оборачиваясь. У него было такое ощущение, что он сбросил с плеч какой-то тяжёлый груз. Он шёл к командиру и был уверен, что здесь его поймут и всё станет на свои места.

Пока командир полка разбирался в ситуации, заслушивая участников событий, главный инженер военной приёмки Кисельников со своими «спецами» обследовал «Аэрокобру». При внимательном осмотре фюзеляжа самолёта, в его хвостовой части, была обнаружена гильза от дымовой шашки. Всем стала понятна причина возникновения дыма. Доклад Николаева командиру полка уже не понадобился.

Особисты оставили в покое пилотов и переключились на поиски виновника. Как оказалось, это американские техники решили просто пошутить над молодым пилотом и заодно проверить его морально-боевые качества. Так выглядела их официальная версия. Как было на самом деле, неизвестно. По информации, полученной с американской стороны, к «шутникам» были приняты меры материального воздействия. В американской армии наказание денежным штрафом было одним из самых серьёзных наказаний.

Для наших специалистов это был серьёзный урок. После случившегося был издан приказ, по которому американские специалисты после советской приёмки к самолётам не допускались и в полёт их выпускали только свои.

Над бездной моря

Для Гамова, который вёл за собой шесть истребителей, ситуация осложнилась. Отправив замыкающий бомбардировщик для сопровождения горящего истребителя на аэродром взлёта, он остался как бы без глаз сзади. Гамов обратился к командиру истребителей Жевлакову:

– Внимание, «Второй», как слышишь меня? Приём.

– «Второй» на связи, слышу хорошо.

– Федя, перестройся, стань крайним в конце строя, посматривай, чтобы никто не потерялся, поработай замыкающим.

– Есть, командир, выполняю.

Они летели на высоте около трёх тысяч метров. Погода давала прекрасную видимость. По расчётам штурмана Сорокина, скоро должна была появиться материковая кромка побережья. Чтобы увидеть землю и сверить курс с наземными ориентирами, он из-за головы пилота стал чаще выглядывать, всматриваясь сквозь лобовое остекление самолёта.

– Командир, а, похоже, синоптик не наврал, давая к концу дня ухудшение, смотри, на северо-западе – тучки.

– Да здесь погода меняется часто, особенно в худшую сторону, – отшутился Гамов. – Хорошо бы, сегодня успеть вернуться, а то ведь из-за погоды можем застрять.

Очень скоро отдельные небольшие тучки, появившиеся в разных местах небосвода, стали объединяться, расти в размерах, плотнеть и довольно быстро превратились в сплошную облачность. При подходе к ней Гамов дал команду радисту включить внешнюю связь.

– Внимание всем, здесь первый, как слышите меня? Приём!

Пилоты по очереди доложили о готовности слушать командира.

– Подходим к сплошной облачности. Чтобы видеть друг друга, пойдём насколько возможно ниже кромки облаков. При снижении облачности до трёхсот войдём в облака. В этом случае дистанцию в строю увеличить в два раза, держаться курса, он не меняется. Всем находиться на приёме. При возникновении проблем – доклад немедленный.

Однако, несмотря на приготовления к худшему, всё обошлось. Удача сопутствовала перегонщикам. Они благополучно, не увеличивая дистанции, строем, на нижней кромке облаков дошли до материка и благополучно приземлились в Уэлькале. Передачу самолётов провели быстро. Но меняющаяся погода, да и синоптики держали летчиков в напряжении. Они быстро, как только прошла команда, ввалились в брюхо транспортника, и стали располагаться поудобнее на металлических сидениях.

– Оказывается, сидеть лучше, чем лежать, – сказал с многозначительностью Сорокин.

– Да ты что! А я грешным делом позавидовал тебе, – рассмеялся Гамов, – Вот, думаю, Пушкин, лежит себе в гор-гроте и в ус не дует. Винты крутятся, самолёт летит, штурман спит, а служба идёт.

– Окей! В следующий раз, когда погоним «G-20», взлёт и посадку сделаешь ты, а на маршруте поменяемся местами. Самолёт ведь потому так и называется, что сам летает. Самолёт будет лететь, а командир будет в гор-гроте спать, – почувствуешь прелесть лежания…

Лётчики-истребители слушали этот разговор и не верили своим ушам. Один из них, веснусчатый парень, наклонившись к своему соседу, на ухо прошептал:

– Послушай, что говорят бомбёры. Они что, вот так запросто меняются в полёте местами?

– Да ты не удивляйся, брат, – отмахнулся тот. – Они запросто все могут в полёте спать, а самолёт будет лететь сам, это тебе не истребитель.

– Вот это да, – парень стал слушать разговор бомберов с еще большим интересом.

Но из-за усилившегося шума мотора говорить и тем более слушать стало трудно. Разговор сам собою затих. В грузовой кабине транспортника наступила та полусонная атмосфера, когда пассажиры, пережив взлёт, начинают дремать. Но уснуть им не удалось, самолёт вошёл в плотную облачность, в зону повышенной турбулентности, усилилась болтанка. Минут через сорок полёта, чтобы не попасть в мощный снежный заряд и избежать обледенения, транспортник был вынужден обходить огромное снежное облако. Это увеличило время полёта.

Но несмотря на все трудности до Аляски долетели в целом нормально. Когда винты остановились, Гамов, на правах старшего, поднялся и сказал:

– Авиационный бог сегодня был с нами, на нашей стороне. Всем спасибо за полёт! Желаю, чтобы и в дальнейшем выполнение задания у всех и всегда заканчивалось бы так же благополучно. До свидания.

Повернувшись к своему экипажу, сказал:

– Пошли! – взял планшетку и направился к люку.

Незваный гость

Оказавшись на земле, командир экипажа направился на доклад к командиру полка, Сорокин пошёл в штаб по своим штурманским делам, ему надо было сдать полётные карты в секретную часть, а бортрадист Вася Казаков заторопился домой, чтобы до прихода Петра и Саши успеть принять душ, переодеться и организовать чай.

Доложив результаты перегона, Гамов спросил:

– Я знаю, что Блинов с Николаевым долетели благополучно, а что с самолётом, действительно пожар?

– Да нет, Пётр Павлович, глупая шутка, – ответил Недосекин, который после того как узнал, что его пилоты в случившемся не виноваты, пребывал в благодушном настроении.

– Как это? – не понимая, спросил Гамов.

– А очень просто, кто-то шутки ради заложил в хвост «Кобры» дымовую шашку. Полная имитация пожара. Особисты в деталях разбираются с этим случаем, но главное, что эта «шутка» – дело рук не наших людей.

Командир дал указание Гамову уточнить у начальника штаба плановую таблицу на завтра и отдыхать. Ваш экипаж стоит в плане.

– Надеюсь завтра не на «Бостне»?

– По-моему нет, но уточни у начальника штаба. А что, не понравился штурмовик?

– На этом самолёте не понравиться не может, всё очень здорово, но штурмана жалко, не один час полета…

– Да, согласен, с рабочим местом штурмана они явно намудрили, но вариантов у нас нет, будем летать. Самолёты нужны фронту.

– Конечно, будем летать. – подтвердил капитан и, приложив руку к козырьку фуражки, спросил: – Разрешите идти?

– Да, конечно, – подполковник Недосекин уже углубился в свои лежавшие на столе бумаги.

Перед самым крыльцом коттеджа, в котором они жили, Гамова догнал Александр.

– Ну как, Петя, доложился? – спросил он.

– Да, всё нормально.

– Ты слышал какую «шутку» сыграли с Николаевым?

– Да, командир рассказал. Я понимаю так, что несмотря на то, что нас окружают союзники и друзья, бдительность терять нельзя. Похоже, наши особисты не зря едят свой хлеб.

– Помнишь? Де Толли ведь тоже предупреждал.

– Да, давай об этом помнить и меньше говорить.

Они вошли в дом, сняли и повесили регланы, рядом пристроили свои планшетки, с которыми не расставались весь день.

– Что сначала, душ или чай? – спросил Вася. Он был уже в пижаме и стоял с заварным чайником в руках.

– Сначала душ, потом чай, – сказал Гамов.

Через полчаса сели пить чай.

– Что-то ты, Вася, сегодня быстро справился с примусом, чай созрел раньше нашего прихода? – спросил Александр.

– Хорошо, Саша, хоть ты заметил старание, не поверите, вчера пожаловался американскому интенданту, что не могу справиться с примусом, так он сегодня мне презентовал электрочайник.

– С подслушивающим устройством? – спросил Гамов.

– Нет, я проверил. Да им это и незачем. Там, где надо, они уже всё установили.

– Ну если так, хвалю за находчивость, молодец.

– Спасибо, товарищ командир. Вот только один вопрос меня мучает.

– Что ещё? Чем недоволен?

– У меня такое ощущение, что пока мы летали, к нам наведывались гости?

– Почему это ты так решил?

Василий тыльной стороной ладони утёр пот со лба, посмотрел поочерёдно на своих товарищей. Он опасался, что его могут неправильно понять, а следовательно, станут шутить да подтрунивать. Но его слушали серьёзным видом. Все понимали, что сюда, на Аляску, отобраны лучшие из лучших, и воровство практически отвергалось. Чужой, тоже вряд ли полезет в дом, где живут советские лётчики. Что тогда? Кто так интересуется их жизнью?

– Я обычно закрываю замок на двери на два оборота. Сегодня, когда открывал дверь, она оказалась закрытой на один. Чашка стоит не на месте. И вообще меня преследует такое чувство, что в доме кто-то есть.

– Может ты переутомился Вася, как себя чувствуешь? – спросил Гамов.

– Зря ты так, командир, – вмешался в разговор Александр. – Надо проверить, мало ли что?

– Ну что ж, давайте проверим, – Гамов нехотя поднялся со стула и направился к себе в комнату. «Всё, как в сказке. Осталось только Машеньку обнаружить».

Друзья тщательно осмотрели весь дом, заглянули под кровати, за шторы, в шкафы – никаких следов. Наконец, с чувством выполненного долга сели пить-допивать Васин чаек. Чувствуя себя немножко виноватым за излишнюю бдительность, Вася разлил чай по новой и спросил, переводя разговор на другую тему:

– А что же с «Коброй», которая возвратилась назад?

– Да ничего особенного. Американские техники решили подшутить над молодым пилотом, подкинули в хвост дымовую шашку.

– Наверное, думали, что лётчик покинет самолёт, – заметил Сорокин.

– Скорее всего, так и было. Но сейчас ими внедряется тема с «шуткой», – поддержал его командир.

Вдруг раздался какой-то шорох и кто-то чихнул. Все, как по команде, повернулись в сторону патефона, звук шёл именно оттуда.

– Что это Вася? Новая пластинка?

– Да нет, я думаю «Машенька», – ответил радист и бросился к тумбе, на которой стоял патефон.

Тумба представляла собой довольно высокий стол, покрытый скатертью. На ней помещался музыкальный аппарат, рядом лежала стопка пластинок и стоял горшок с геранью. Скатерть свисала до пола так, что под ней ничего не было видно. Вася стремительно подскочил к тумбе, резко поднял скатерть, и все ахнули. Там сидел, сложившись вдвое, человек.

– А ну-ка, «Машенька», выходи на свет божий! – с ухмылкой проговорил Вася, вытаскивая кого-то за рукав.

Человек нехотя вылез, ещё раз чихнул; наверное, что-то попало в нос, и заговорил русским, хотя и с сильным акцентом, языком:

– Я не Машенька, меня зовут Янек Борзовский, я поляк. Я прибыл в Фербенкс в составе американской группы для оказания вам помощи в изучении американской техники.

Он говорил сбивчиво, тщательно подбирая слова, пытаясь придумать версию о том, почему он оказался в этом доме в таком неудобном месте.

– Не хочу спрашивать, чем ты здесь занимаешься, Янек, но у нас не принято ходить в гости без приглашения, тем более сидеть под тумбой, когда все сидят за столом. По-нашему, надо бы тебе начистить физиономию, да политес не позволяет. Пусть с тобой разбирается ваша военная полиция, – сказал Гамов.

– Саша, вызови наряд!

Уже через десять минут к их коттеджу подъехала машина военной полиции. Приехали два полицейских в военной форме с повязками «МР» на рукавах и с ними – капитан Ильченко от особистов.

Не разбираясь, довольно грубо полицейские надели на «Машеньку» наручники и, подталкивая в спину, указали путь к машине.

– Надеюсь, вы его не трогали, – спросил Ильченко?

– К сожалению, нет, – ответил Гамов. – Воспитание не позволило.

– Молодцы! Но сегодня на вечер у вас есть работа. Каждый должен написать объяснительную записку, в которой нужно подробно описать всё, что здесь произошло. Завтра перед вылетом я вас найду и заберу их. Пока! Поеду в полицию, послушаю, что он будет им объяснять.

Военная полиция авиабазы Фербенкс после ареста непрошеного гостя уже на следующий день откомандировала Борзовского Янека с Аляски. Американская администрация принесла извинения за происшедшее.

Для советских авиаторов это был наглядный пример того, что несмотря на союзнические и внешне дружеские отношения, среди американцев были силы, которые хотели знать, чем и как живут наши люди. Увы, подтверждались слова американского лётчика Николая де Толли.

Неприятное известие

Старший инженер военной приемки Кисельников объяснялся с американским инженером по поводу некачественной сборки бомбодержателей на самолетах-бомбардировщиках, когда к нему подбежал сержант, дежурный по стоянке самолетов, и доложил:

– Товарищ подполковник, начальник приемки просит вас позвонить ему.

– Хорошо, идите, – отпустил инженер сержанта и, сообщив американскому коллеге о том, что разговор не окончен и будет продолжен, заспешил к телефону.

Полковник Мачин, услышав в трубке голос Кисельникова, сказал:

– Борис Васильевич, поступила вводная: к завтрашнему дню нужно подготовить грамотного специалиста к отправке в Ташкент. Он повезет с собой техническую документацию на «Аэрокобру». Там с ним встретится инженер из Басры. Наш специалист должен будет передать ему документы и рассказать об особенностях приемки и эксплуатации этого самолета. Все необходимые командировочные документы и портфель с документацией пусть сегодня получит у начальника штаба, я распорядился. Проинструктируйте, пожалуйста, его по своим вопросам.

– Есть, товарищ полковник! Все сделаю, – доложил Красильников.

– Ну и отлично! А завтра утром проследите, чтобы он улетел транспортником, и мне доложите.

– Есть! – ответил инженер и, положив трубку, пошел выполнять приказ.

В ангаре он встретил инженера Радоминова и поделился с ним полученным распоряжением.

– Как думаешь, Женя, кого можно послать?

– Костю Чернова, инженера эскадрильи истребителей. Он, во-первых, грамотный специалист, во-вторых, у него семья в Курган-Тюбе. Если добавишь к командировке пару дней, то и семью сможет навестить.

– А как здесь?

– Да как? Подстрахуем, у него и техники хорошо подготовленные, не подведут.

– Ты, пожалуйста, вызови его, а я пока закончу с американцем…

Когда Чернов получил от старшего инженера задачу, Костя несказанно обрадовался. Если он завтра он вылетит в Ташкент, то максимум через пару дней сможет быть в Курган-Тюбе. Молодец Борис Васильевич, продлил командировку.

Чернов, как на крыльях, побежал в штаб получать документы.

Поднявшись на крыльцо, Костя лицом к лицу столкнулся с пилотом Гамовым.

– Здравствуй, Чернов. А я иду тебя искать, – остановил он торопящегося инженера.

– Извини, Пётр Иванович, срочно вызвали к начальнику штаба.

– Я знаю. Там готовят документы для тебя, но они еще не закончили, – Гамов сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок. Он не знал, с чего начать. – Костя, ты летишь в Ташкент и заедешь в Курган-Тюбе?

– Да, спасибо Кисельникову. У меня в Курган-Тюбе семья в эвакуации.

– Я в курсе, поэтому и хочу попросить тебя. У меня, видишь ли, тоже в Курган-Тюбе жена и дочь, весной эвакуировались из Балашова, – он покашлял в кулак и продолжил. – Что-то ничего нет от них. Шлю письма, посылку отправил, а ответа нет. Не знаю, может, случилось что. Если я дам тебе адрес, не заскочишь? И посылочку занесешь? Она совсем небольшая.

Гамов расстегнул куртку и достал плоскую коробку, завернутую в коричневую упаковочную бумагу. На ней четкими буквами был написан адрес.

– Конечно, завезу, какой разговор? – Чернов взял у Гамова посылку. – Не переживайте, всё разузнаю и, как вернусь, всё расскажу.

– Ну, спасибо.

Пожали друг другу руки и разошлись.

Прошло время. Как-то Гамов перегнавший очередную партию самолетов и передав их коллегам из 2-го полка в Уэлькале, направлялся к транспортному «Дугласу», чтобы лететь обратно в Фербенкс. Около самолета он нос к носу столкнулся с Черновым.

– О, Петр Павлович! А я вас жду. Знал, что сегодня будете в Уэлькале и принял решение ожидать вас у транспортника.

Гамов посмотрел на Чернова и подумал: «Что-то много слов у Чернова, не к добру это».

– Ну, не томи, рассказывай, что там, как?

– Да расскажу, куда я денусь? – Чернов прокашлялся, стараясь сформулировать предложение. – Короче говоря, был я у них. Все живы здоровы. В общем… У неё есть муж. Как я понял, он инженер. Живут в достатке. Они вместе работают на заводе, который эвакуирован с Балашова. Жена, простите, не помню имя, просила передать вам свои извинения. Сказала, что любви не было, а вот сейчас пришла.

Чернов почесал затылок.

– И меня извините, Петр Павлович, за такую новость.

Пожав плечами и порывшись в сумке, достал посылку.

– Вот, возвращаю. Она отказалась.

Петр взял в руки пакет и, подбирая слова, спросил:

– А дочь? Ты дочь видел?

– Видел. Я их троих видел. Они куда-то уходили. Весёлая, счастливая семья. Девочка называла этого мужика папой. Ваша жена сказала мне, что ей было стыдно и она не находила слов, чтобы вам всё объяснить, потому и молчала, не отвечала на ваши письма.

Чернов как-то суетливо застегнул сумку и, опустив голову, полез по стремянке в зелёное брюхо «Дугласа».

Нельзя сказать, что услышанная новость шокировала Петра. Внутренне он был готов к ней. Время, прошедшее после отъезда семьи, сгладило остроту, но, тем не менее, известие, подтвердившее смутные догадки, неприятно царапнуло сердце. «Ну, что же, чему быть, того не миновать. Одно обидно, почему молчала? Теперь хоть ясность есть».

В это время из распахнутой двери самолёта высунулась голова в шлемофоне.

– Товарищ командир, взлетаем, вы летите?

– Лечу, лечу, – пробормотал себе под нос Гамов и по стремянке полез в транспортник.

К союзникам за помощью

На Аляску пришла зима с её метелями и снегопадами. А таких суровых морозов даже местные жители давно не знали. Но, несмотря на суровые зимние условия, конвейер перегонки работал без перебоев. Вылет самолётов останавливался только в те дни, когда непогода накрывала аэродромы взлёта или посадки. Для того, чтобы подготовить самолёт к вылету, авиационные специалисты много сил и времени тратили на разогрев моторов и подготовку к вылету самолётов, стоявших под открытым небом. Благодаря техническим средствам наземного оборудования работа по подготовке машин к вылету на аэродроме Фербенкса была налажена. Переносные бензиновые печи значительно облегчали работу технического состава.

Однажды командир полка подполковник Недосекин, вернувшись после очередного перегона, доложил полковнику Мачину:

– На аэродроме Уэлькаль серьёзные проблемы, – он сделал паузу, ожидая реакции командира, но ее не последовало. Недосекин продолжал: – В сильные морозы самолёты подготовить к вылету невозможно. Нет спецоборудования.

– Хорошо, завтра я сам слетаю и посмотрю.

Для Мачина эта новость не была неожиданной. Буквально вчера на аэродроме он, наблюдая за работой техников, готовящих к вылету самолёты, подумал: «Если здесь при наличии спецоборудования так тяжело, то как же там, на материке»?

Он вызвал дежурного:

– Соедините меня с Мазуруком.

Ждать пришлось недолго. Два командира поздоровались, посетовали на крепкие морозы и всё, что исходит от этого безумства погоды, и договорились о встрече в Уэлькале.

Утром, вылетев на транспортнике на Чукотку, Михаил Григорьевич вспоминал свой крайний прилёт в Уэлькаль. Это было в октябре. Тогда он на бомбардировщике лидировал группу истребителей. Он хотел узнать сам, что испытывают лётчики, перегоняя самолёты с Аляски на Чукотку. Еще тогда, при встрече с командиром 2-го полка полковником Мельниковым тот посетовал, что приближается зима, а тёплых зданий для личного состава нет вообще. Он спросил, нет ли такой возможности – попросить у союзников для нас пять щитовых домиков.

Пообещав подумать, как можно решить этот вопрос, Мачин улетел на Аляску. Понимая, что такая просьба, исходящая от него будет не совсем корректной, Михаил Григорьевич решил действовать через Москву. Он сообщил об этой проблеме телеграммой наркому внешней торговли страны Микояну и стал ждать решения. Вскоре пришёл ответ, в котором нарком рекомендовал Мачину обратиться за помощью к бригадному генералу Гаффни.

Мачин оказался в сложном положении, выхода из которого не находил. И вдруг осенило: надо посоветоваться с Николаем де Толли, он наш человек, знаком с американским менталитетом – поймет, а, возможно, и поможет. Не затягивая, Мачин пригласил к себе Николая.

– Извините, Николай, что я оторвал вас от дел, но у меня нет другого выхода. Я думаю, что только вы сможете мне помочь, – начал он, доставая из бара коньяк, рюмки и фрукты. – Дело к вечеру, надеюсь, вы сегодня не летаете?

– Спасибо, господин полковник. Не летаю и с удовольствием с вами выпью, – улыбаясь, ответил он, помогая накрыть стол. – Всегда рад вам помочь. Что же такое случилось, чем вы так озабочены?

– Ну, Николай, вы же знаете, у нас не принято называть кого бы то ни было господами. Более того, у нас с вами доверительная беседа, без подчинённых и без посторонних, поэтому обращайтесь ко мне, пожалуйста, Михаил Григорьевич.

– Окей, Михаил Григорьевич, извините за господина, это привычка, фигура речи. Ведь у нас по-другому не обращаются.

– Ну и прекрасно. Я предлагаю по старой русской традиции выпить по чарочке, а потом уже к делу, – хлопотал Мачин, наливая в рюмки коньяк.

После того как выпили за встречу, хозяин кабинета приступил к главному разговору:

– Мне очень нужно с вами посоветоваться, Николай.

– Я вас внимательно слушаю и помогу, чем смогу.

Михаил Григорьевич рассказал о проблеме на аэродроме Уэлькаль, желании помочь и той ситуации, которая возникла после доклада наркому внешней торговли.

– Да, ситуация пикантная, – заметил де Толли, когда Мачин закончил. – Дейли Гаффни не сможет решить этот вопрос, не его уровень. Я предлагаю следующее. В ближайшие дни к нам прилетит командующий военным округом Аляска генерал-лейтенант Брэдли. Перед его приездом я поговорю с шефом, подготовлю его заранее. На совместном обеде, в доверительной обстановке, вы обратитесь к Брэдли с просьбой о помощи, а Гаффни и я поддержим вас. Скажем, что эти щитовые дома советский наркомат по внешней торговле проведёт как помощь Советам по Ленд-лизу.

– Это хорошая идея, – поддержал капитана Мачин. – Так и будем действовать.

Дальше события развивались строго по плану, предложенному Николаем. На совместном обеде с американским командованием полковник Мачин обратился к генералу Брэдли с просьбой о выделении пяти щитовых домов для личного состава 2-го полка. В непринуждённой обстановке эту просьбу поддержали и Гаффнии, и де Толли. С ними согласился и командующий. По его команде было выделено пять щитовых домов, которые на транспортных самолётах переправили на Чукотку…

На этот раз по прилёту на Уэлькаль Мачин встретился с Мазуруком. Они обошли всё хозяйство аэродрома, обратили внимание на работу техников, готовящих самолёты к вылету. Местные умельцы-самоучки изготовили из металлических бочек самодельные печки, которыми обогревали моторы перед запуском. Печки получились громоздкими и, работая под брезентом, были далеко небезопасны. Озабоченность у командиров вызвала работа батальона обслуживания. Здесь были серьёзные проблемы с подготовкой взлётной полосы. Непогода не только приковывала к земле самолёты, не давая возможности им взлетать. Она вместе с низкой облачностью несла с собой пургу, снегопады и вьюги, которые доставляли массу хлопот. Уборочная техника отсутствовала, снег расчищался вручную, и на его уборку привлекалось всё население посёлка. Медленная расчистка аэродрома задерживала перегонку самолётов. Бывали случаи, когда самолёты не могли взлететь даже в ясные «окна», которые иногда предоставляла погода.

За обедом Мазурук сказал:

– Я думаю, что надо обращаться к американцам, – он сделал паузу, посмотрел на собеседника, грустно ковыряющего вилкой салат и продолжил: – Кроме тебя, Михаил Григорьевич, эту задачу никто решить не сможет. Поэтому прошу тебя, помоги!

– Знаешь, Илья Григорьевич, для себя не стал бы унижаться, просить что-то у американцев, но для общего дела обязан и просить, и унижаться. Что в моих силах сделаю.

– Вот на этом спасибо, – протянул руку для рукопожатия Мазурук.

Вернувшись на базовый аэродром, полковник Мачин, выслушав доклад дежурного офицера, тут же распорядился:

– Пригласите ко мне кого-нибудь из переводчиков.

Мачин только вошёл в кабинет, снял и повесил в шкаф свой меховой реглан и не успел дойти до стола, как раздался стук в дверь.

– Войдите! – громко сказал он, усаживаясь в кресло и подняв голову, взглянул на вошедшего.

На пороге стояла переводчица Наташа Финелонова.

– Вызывали, товарищ командир?

– Да, Наташа, вызывал. Мы с тобой сейчас поговорим с генералом Гаффни. Проходи, садись.

Он придвинул к себе аппарат прямой связи с начальником американской авиабазы. Аппарат этот был необычным, он имел две трубки: одна для начальника, другая – для переводчика. Такой же аппарат стоял и у американского генерала. Это была прямая линия, которая минуя секретарей, напрямую соединяла руководителей.

Полковник поднял трубку телефона и дал команду соединить его с начальником авиабазы. У этому времени у них сложились хорошие деловые отношения. После приветственных слов, принятых по этикету, Гаффни спросил:

– Майкл, я слышал, ты вчера летал на Камчатку, как там дела?

– Я поэтому и звоню тебе, Дейли. Мне не совсем удобно напрягать тебя, ты нам и так много помогаешь.

– Майкл, не делай таких длинных вводных, в чём проблема? Ты же знаешь, чем смогу – помогу.

– Спасибо, друг! Я в тебе не сомневался. В Уэлькале сложилась тяжёлая обстановка. Перед запуском нечем греть моторы. Самодельные печки небезопасны, запросто могут взорваться. Погибнут люди, погибнет самолёт. Нужны печи!

– С печами понятно, – прогудел в трубку генерал. – Но ведь это не всё, выкладывай, какие ещё проблемы?

«Майкл» вздохнул:

– Ты прав, Дейли. Это не всё. Очень тяжело со специальным транспортом. Снег убирают вручную, лопатами. На аэродроме нет ни одной машины техпомощи. Кроме тебя, не поможет никто. А все это задерживает перегон самолётов, которые очень нужны фронту.

– Майкл, не агитируй меня. Сделаю всё, что смогу. Постараюсь помочь. – сделав небольшую паузу, он добавил. – Что-то ты давно ко мне не заходил? Это неправильно. Друзья должны видеться чаще.

– Ты, как всегда, прав, Дейли. В ближайшее время зайду. А за помощь заранее спасибо.

Американский генерал сдержал своё слово. Он выделил двадцать отопительных печей заводского производства, каждая из которых имела вентиляторы, по гибким рукавам гнавшим теплый воздух к моторам сразу двух самолётов. А вскоре на аэродром 2-го полка доставили две спецмашины. Снегоочиститель заменял труд многих людей. Времени и трудозатрат при расчистке аэродрома от снега стало уходить значительно меньше. Другая машина представляла из себя своеобразный универсальный комбайн, на котором водитель с помощником весьма оперативно могли выполнять работы по заправке самолётов топливом, моторным маслом, кислородом, а также проводить сварочные работы.

Вынужденный простой

Жизнь откомандированных на Аляску советских лётчиков и авиационных специалистов постепенно налаживалась. На них уже смотрели не как на неотёсанных мужиков из сибирской тайги, сбривших свои бороды перед прилётом в Америку (такими их преподносила американская пропаганда), советских людей стали воспринимать как грамотных специалистов, владеющих самой современной техникой. В целом американцы относились к нашим благожелательно. Попадались и негативно настроенные, но даже они старались открыто своей неприязни не показывать. Наше командование имело право информировать американскую сторону о сложностях при работе с таким людьми, и в подобных случаях, как правило, их откомандировывали с Аляски. Большинство же американцев находило общий язык и общая цель борьбы с фашизмом сплачивала.

Старший инженер Кисельников был доволен своими подчинёнными. Работа спорилась. Коллектив специалистов инженерно-технической службы подобрался неплохой и за короткое время успел сплотиться.

В тот декабрьский день после завтрака Борис Васильевич направился к ангару, где проводился осмотр и приёмка самолётов. Затянувшийся циклон с низкой облачностью и снегопадами наконец-то ушёл на юго-восток, и на Аляску пришла долгожданная погода. Небо над головой со вчерашнего вечера расчистилось и стало безоблачным. Это означало, что начальник приёмки сделает всё возможное, чтобы отправить принятые самолёты, подзадержавшиеся здесь из-за непогоды. Беспокоило одно: как поведёт себя техника в пятидесятиградусные морозы, которые пришли вместе с антициклоном.

У входа в ангар Кисельников лицом к лицу встретился с инженером полка по самолётам и двигателям Валентином Приходько.

– Борис Васильевич, а я вас ищу! У нас беда!

– Здравствуй, Валентин. Какая может быть беда, если две недели не летаем? – главный инженер с удивлением разглядывал растерянного Приходько.

– Да и слава богу, что не летаем. Хорошо, что на земле обнаружили. Резина не выдерживает морозов. Шланги стали хрупкими как карандаши. Я дал команду проверить на всех машинах состояние уплотнений, колёс – всего, что сделано из резины, но уверен, что везде одно и то же.

– Пойдём, я должен это увидеть сам, – Кисельников вздохнул и направился к ближайшей стоянке самолётов.

Инженер полка на ходу продолжал что-то объяснять. Но мороз перехватывал дыхание, идти и то было трудно, а говорить на ходу – практически невозможно. Борис Васильевич махнул рукой, чтобы Приходько не мучил себя. Так, молча, гуськом, друг за другом подошли к первому самолёту.

Около машины возился механик. Он стоял у стойки шасси и рассматривал только что снятый с самолёта шланг гидросистемы. Увидев инженеров, он не спеша положил шланг на колесо и подошёл к ним, неуклюже приложив руку к шапке, изображая отдание чести. Это был сержант лет сорока, до войны работавший на одном из аэродромов Заполярья, в полку он был одним из лучших специалистов.

– Ну что, Михалыч, беда? – спросил Красильников, протягивая ему руку, даже не снимая перчаток.

– Беда, Борис Васильевич. Мы же с вами ещё в сентябре говорили, что эта резина не выдержит морозов. Так и вышло.

Михалыч говорил с обидой в голосе и отвечал на рукопожатие двумя руками в меховых крагах.

– Мы-то говорили, да наши американцы убеждали нас, что резина отвечает всем необходимым требованиям, – как бы оправдываясь, заметил главный инженер. – Ну-ка, покажи, как она выглядит.

Они подошли к бомбардировщику, и Михалыч протянул Красильникову шланг. Тот взял резиновую трубку, которая по определению должна быть гибкой и эластичной. Она же скорее походила на изделие из керамики, чем на резиновую. Борис Васильевич повертел её в руках и попробовал выпрямить. Раздался хруст, шланг переломился.

– Понятно, – Кисельников вскинул глаза на Михалыча. – Так ведут себя только шланги?

– Нет, Борис Васильевич, так ведёт себя всё, что сделано из резины, – ответил тот.

– Валентин Николаевич, я прошу Вас лично проверить, как обстоят дела на других типах самолётов.

– Я уже проверил, перед тем, как идти к вам на доклад. Картина та же самая.

– Хорошо, я доложу командиру, а вы подготовьте для меня образцы всех изделий, которые пришли в негодность от мороза, – сказал главный инженер и, прихватив с собой сломанный шланг, пошёл информировать начальника военной приёмки.

– Заходи, заходи, Борис Васильевич! Что так, с утра пораньше?

– Помните, у нас с вами был разговор о ненадежной резине на самолетах? Так вот при нынешнем морозе практически вся резина на бомбардировщиках пришла в негодность, – Кисельников протянул командиру шланг.

– Вот это дела! – произнёс Мачин, разглядывая резину, которая в тепле была уже не такая твёрдая, как на морозе, но вся её поверхность покрылась мелкими трещинками. – Что предлагаешь?

– Это ещё не всё. В гидросистемах при таких морозах густеет жидкость. На аэродромах Чукотки и Якутии, а теперь уже и у нас, скопились десятки машин, которые не могут лететь. А предложение здесь одно – перегон надо останавливать, хотя он и так уже практически остановлен, и принимать меры, чтобы улучшить качество жидкости и резины.

Мачин, еще слушая Кисельникова, нажал кнопку переговорного устройства:

– Дежурный, вызови ко мне начальника штаба.

Пока ожидали начальника штаба, Мачин распорядился:

– Борис Васильевич, я сейчас свяжусь с командиром авиабазы и проинформирую его о возникшей ситуации. Думаю, нам надо собрать совместное совещание советских и американских специалистов. К этому совещанию будут нужны образцы негодной резины, пожалуйста, дай команду.

– Да, товарищ командир, образцы будут, люди уже работают.

Обернувшись на звук открываемой двери и увидев вошедшего начальника штаба, Мачин проговорил, указывая на стул рядом с Кисельниковым:

– Проходи, садись, записывай.

Начальник штаба сел и раскрыл рабочую тетрадь.

– Для того чтобы ты был в курсе, сообщаю, что из-за наступивших морозов резина на самолётах приходит в негодность.

Исходя из этого:

Первое – вас, Борис Васильевич, прошу, к совместному с американцами совещанию, подготовить справку о состоянии самолётов на авиабазе Фербенкс на сегодняшний день.

Начальнику штаба: первое – подготовить приказ о запрещении перегона самолётов до особого распоряжения; второе – проинформировать командование перегоночной дивизии о сложившейся ситуации. Пусть внимательно проверят резинотехнические изделия на самолётах, которые уже находятся на советских аэродромах. Там они тоже летают над полюсом холода, и морозы у них покруче; третье – подготовьте информацию для Наркома Военно-воздушных сил с просьбой принять меры к устранению возникшей ситуации по дипломатическим каналам и, наконец, четвёртое – не забудьте сообщить о возникшей ситуации в особый отдел, а то начнут искать виноватых среди своих. Если вопросов нет – свободны.

Оставшись один, полковник Мачин через дежурного пригласил к себе переводчика. Буквально через три минуты в дверях появилась Лена Макарова, которая всем своим внешним видом показывала образец высокой организованности и дисциплины. Она была одета в тёмно-синий костюм. Сшитый по фигуре пиджак подчёркивал ее стройность, белоснежная блузка оттеняла тонкие черты лица.

– Товарищ полковник, – начала было докладывать Лена, но тот жестом прервал доклад и сказал:

– Проходи, Лена, садись поближе к телефону, будем говорить с американцами.

Лена приняла трубку из рук начальника, подождала пока тот наберёт номер и, услышав хрипловатое «Хелло!» прощебетала на чистейшем английском:

– Господин генерал, не могли бы вы уделить несколько минут для разговора с начальником советской миссии полковником Мачиным по весьма неотложному делу.

– Oh, yes, of course! Hello[2], Михаил, как дела? – прозвучало в ответ.

Исчерпав весь словарный запас русского языка, генерал продолжал разговор на английском…

Мачин поблагодарил генерала за помощь и ввёл его в курс дела. Понимая всю остроту проблемы, стороны быстро договорились о совместных действиях. После общения с Мачиным генерал Гаффни созвонился с учеными Аляскинского университета. Американские химики буквально за двое суток нашли заменитель одного из компонентов жидкости применяемой в гидросистемах самолётов, что сделало её более морозоустойчивой и пригодной к применению в условиях крайнего севера.

Учитывая то, что американцы в то время не выпускали над морозоустойчивой резиной, способной выдерживать сверхнизкие температуры, советский наркомат внешней торговли направил в Америку своего специалиста с рецептурой такой резины. Вскоре авиационная промышленность союзников начала выпускать самолёты, которые не боялись низких температур и были способны летать в любые морозы.

Катастрофа

А на авиабазе «Ладд-Филд», между тем, жизнь шла своим чередом. Вскоре стали прибывать самолёты, на которых резина была способна работать в любых климатических условиях. На тех самолётах, где во время сильных морозов резина пришла в негодность, она менялась прямо на стоянках. Постепенно самолёты, стоявшие на приколе, были отремонтированы и отправлены на фронт. Принятые меры позволили не допустить отказов авиатехники в полёте из-за низкого качества резины. Проблема была снята.

За два с небольшим месяца совместной работы приёмку машин у американской стороны отработали до мелочей. Она проходила по следующей схеме. Самолёты облётывали, а затем наземные специалисты осматривали их, проверяли работу всех систем на земле и готовили к перелёту. Истребители и бомбардировщики А-20 «Бостон» облётывали наши пилоты, а В-25 «Митчел» и С-47 «Дуглас», как правило, в небо поднимали американские летчик с борттехником, а работу всех систем в полёте проверяли наши инженеры.

В один из декабрьских дней 1942 года американцы предъявили к приёмке очередной «Митчел». Как повелось, облетывать его должен был американский экипаж, в состав которого были включены главный инженер приёмки подполковник Кисельников – для проверки в воздухе работы двигателей, приборов и систем самолёта, и инженер Радоминов – для проверки радиооборудования. Поскольку полёт был назначен на послеобеденное время, инженеры быстро пообедали и направились получать парашюты, без которых начальник приёмки полковник Мачин летать категорически запретил. Они вошли в ангар, подошли к кладовой, в которой хранились парашюты, но на двери висел замок. Старшины, отвечающего за их хранение и выдачу, на месте не было.

– И когда они будут читать плановую таблицу? Что ж теперь из-за недисциплинированности одного человека отменять контрольный облёт? – возмутился Кисельников. – Нет, я его определённо накажу.

В ожидании старшины они зашли в свою комнату, Борис Васильевич на всякий случай заглянул в шкафы, под столы и вдруг обрадовано воскликнул:

– Есть! Я так и знал, что найду, – радостно провозгласил он, вытаскивая из-под стола личный парашют полковника Мачина, который неизвестно как попал туда.

– Я не понимаю, чему вы радуетесь? – спросил Радоминов. – Парашют ведь только один.

– Ничего в порядке исключения слетаю один, проверю и радиооборудование, или ты не доверяешь?

– Да о чём вы, Борис Васильевич! Вам я доверяю больше, чем себе. Просто для одного человека очень большой объём работы.

– Ничего, справлюсь, а ты тут проведи беседу с этим старшиной, я вернусь, всыплю ему, – он взял парашют за лямки, повесил его на плечо и зашагал к самолёту.

Был обычный контрольно-испытательный полёт. Иногда таких полётов совершалось по нескольку в день. Профиль полёта выглядел примерно так: взлёт, полёт по коробочке, посадка. За это время американский экипаж выполняет полётное задание, а советские специалисты проверяют работу всех систем во время полёта. Подобные полёты были обычной, рутинной работой. Всё было отработано.

Самолёт вырулил на старт. Винты его бешено вращались, увлекая тяжёлую машину к старту. Мощные струи воздуха поднимали снег, сосредоточенный по бокам рулёжной дорожки, и безжалостно бросали его назад, создавая иллюзию снежной вьюги. Инженер по радиооборудованию стоял у ангара и смотрел вслед взлетающему лайнеру.

Радоминов чувствовал себя не очень хорошо. На душе было както неспокойно. Вот переложил свою работу на Бориса, теперь ему за время полёта нужно выполнить работы в два раза больше, чем обычно. «Ну, ничего, отработаю», – подумал он, успокаивая самого себя.

Радоминов видел, как самолёт разбежался, приподнял переднюю ногу, затем оторвался от земли, пролетел несколько контрольных секунд в горизонтальном полёте над полосой и пошёл на набор высоты. Полёт начался стандартно, ничего не предвещало беды. Вдруг в конце аэродрома, на высоте примерно около ста метров, машина внезапно накренилась на правое крыло, затем клюнула носом, перевернулась в воздухе и камнем рухнула вниз. Клубы чёрного дыма и взрыв, сопровождаемый огненной вспышкой, завершили картину катастрофы.

На аэродроме резко зазвучала сирена. Выруливающий было на старт очередной самолёт съехал на край рулёжной полосы и остановился, давая возможность проехать пожарной машине и скорой помощи, которые мчались к месту падения. Вслед за ними пронёсся джип руководителя полётов…

Авиаторы тяжело переживали потерю главного инженера. Он за короткий срок сумел завоевать безграничное доверие и у лётчиков, и у инженерно-технического состава, и у американских коллег. Похоронили Бориса Васильевича со всеми воинскими почестями на кладбище города Фербенкс.

Незаменимых людей нет. И на его должность назначались офицеры, но если честно сказать, такого авторитета среди авиаторов, каким пользовался Борис Васильевич Кисельников, в последствии больше не имел никто.

Причину катастрофы выясняли недолго, она была очевидна. Банальная ошибка пилотирования, которую допустил молодой американский пилот, унесла жизнь замечательного советского человека и двух американских лётчиков.

Полёт особой важности

Было позднее утро. На приборной доске американского бомбардировщика стрелки часов показывали начало девятого, но до рассвета было ещё часа полтора. Полярная ночь прочно удерживала свои позиции.

Накануне Петра Гамова вызывал к себе командир полка. По вечерам пилотов без крайней необходимости никто никуда не вызывает.

– Заходи, Гамов, заходи, давно ждём.

Осмотрев кабинет, пилот увидел, что кроме командира полка здесь сидел начальник штаба и незнакомый, спортивного телосложения человек в штатском.

– Пётр Павлович, знакомься – это дипкурьер Соловьёв, – начал он после того, как Гамов примостился на краешке стула за столом для совещаний.

– Валерий, – назвал себя незнакомец и протянул руку. – А как вас зовут, я знаю, – лицо Соловьева расплывалось в доброжелательной улыбке.

Гамов пожал руку, кивнул головой, улыбнулся в ответ и вопросительно посмотрел на командира.

– Перед тобой, Пётр Павлович, будет стоять серьёзная задача. Нужно доставить очень важный, секретный груз, идущий по линии МИДа в Марково. Поскольку транспортник придёт нескоро, а груз нужно доставить быстро, принято решение отправить его на перегоночном самолёте. Погода сложная, аэродром закрыт, поэтому посылаю тебя. Возьмёшь пассажира, – командир кивнул головой в сторону Соловьёва, – он сопровождает груз. Завтра из Марково его вместе с грузом, также на перегоночном самолёте, отправят дальше по трассе.

– Когда вылет? – спросил Гамов больше для формы, практически зная, какой ответ получит.

– В пять утра, машину уже готовят к вылету.

– Есть, вылет в пять утра, разрешите идти?

Командир полка кивнул головой и добавил:

– Сопровождающий с грузом будет на стоянке в четыре тридцать.

Гамов козырнул и вышел из кабинета.

В оценке метеорологической обстановки в этот день командир полка оказался прав. Простой её назвать было никак нельзя. Сильный боковой ветер гнал по аэродрому снежную позёмку, которая делала видимость очень низкой. Несмотря на это самолёт, взяв на борт пассажира с коробкой, опечатанной сургучом, в назначенное время вырулил на старт и взлетел, взяв курс на Чукотку. Для советских лётчиков на Аляске выполнение любого задания по перелету на родную землю всегда вызывало двоякое чувство. С одной стороны, это была очень тяжелая и опасная работа, требующая от каждого члена экипажа не только большого физического напряжения, но и достаточных знаний. Зимой полёт проходил в условиях полярной ночи и в основном над морем, а там, где оно кончалось, лететь приходится над огромными необжитыми пространствами с минимальным количеством радиомаяков, что требовало от штурманов высокого уровня лётного мастерства. С другой стороны, это все-таки полет на Родину, и он всегда радовал. Прилетая на родную землю, лётчики обретали определённую свободу. Здесь отсутствовал тот моральный прессинг, который ощущался за пределами страны. Среди своих можно было расслабиться, ненадолго забыть о том, что ты не дома. Находясь там, хотя и в союзнической стране, ты был обязан соблюдать определенные и, прежде всего, режимные нормы. Прилетая на советский аэродром, летчики, если не надо было тут же возвращаться, могли себе позволить и выпить, и (хотя это дело индивидуальное) встретиться с женщиной, которых здесь в системе обслуживания было куда больше, чем в составе советской миссии на Аляске.

Этот перелёт оказался сложным. Сильный встречный ветер гнал снеговые облака низко над землёй. Позёмка, которая была при взлёте, сменилась самой настоящей пургой, скрыв от экипажа землю. Самолёт трясло и бросало из стороны в сторону, он то проседал, попадая в воздушные ямы, то натужно ревел, преодолевая воздушные потоки. Командир корабля, повернувшись к пассажиру, сидевшему в кресле второго пилота, увидел насколько тому тяжело.

– Саша, – обратился он к штурману, – не сменить ли нам эшелон, может быть, там будет поспокойнее.

– Но над проливом это ничего не даст, – ответил Сорокин. – Надо дотянуть до берега, там, по сводкам, погода полегче, новый эшелон будет очень кстати.

Штурман оказался прав, когда море осталось позади, снизились. Снежная круговерть прекратилась, облачность стала выше, под крылом во всю ширь открылась бескрайняя тундра, засыпанная снегами. В наушниках тихо зазвучала лёгкая музыка, которую в полёте, когда было спокойно, находил бортрадист, как он выражался «для фона».

– Саша, какое подлетное время?

– Тридцать две минуты, командир.

– Очень хорошо. А какие у тебя планы на вечер?

– Да какие планы? Выбор небольшой, посмотрю, что в офицерском клубе, может быть, схожу в кино. Но скорее всего, лягу спать – завтра наверняка назад, на Аляску. А ты, как я понял, нас покидаешь?

– Боюсь, Саша, что завтра назад не получится. Ты же слышал сводку? После нашего вылета погода так и не наладилась, и Фербенкс и Ном закрыли, когда откроют неизвестно. Нам наверняка придётся ждать очередного перегона, чтобы улететь обратно со своими. Хорошо если завтра удастся перелететь в Уэлькаль, а то можем и здесь застрять. Ведь ясно, что из-за одного экипажа транспортник не пошлют, тем более, когда закрыты аэродромы. Но дело даже не в этом, у меня в Марково живёт один стародавний знакомый, не желаешь составить мне компанию?

– Если это будет удобно, то с удовольствием, – ответил штурман и улыбнулся, подумав про себя: «Опять командир затеял какое-то знакомство».

Надо сказать, что при отборе в спецкомандировку предпочтение отдавалось семейным, женатым летчикам, считалось, что они, по определению, морально более устойчивы и, имея жён, не будут интересоваться другими женщинами. Александр оказался одним из немногих холостых офицеров в полку. Да и вообще он в отношении женщин, в отличие от многих, был сдержан. Всё это стало причиной тому, что каждый его товарищ при первой возможности старался познакомить его, как водится, с подругой той девушки, с которой встречался сам. Саша привык к этому. Из знакомств, правда, ничего не выходило. Неужели и «стародавний знакомый» Гамова – какая-нибудь женщина? – подумал Сорокин.

– Вася, приглашение тебя касается тоже. Пойдёшь?

– Я всегда с экипажем, я всегда там, где командир прикажет, – отчеканил радист, радуясь, что не придётся одному коротать вечер.

Самолет мягко коснулся колесами полосы и побежал по ней, замедляя ход, демонстрируя всем, кто видел эту посадку, мастерство пилота.

– Спасибо, командир, – с нотками уважения в голосе проговорил штурман.

– Саша, давно хочу тебя спросить: почему ты всегда после посадки говоришь спасибо? В училище научили? Я считаю, что спасибо должен говорить экипаж штурману, за то, что привёл на аэродром и не промахнулся.

– Привести самолёт в нужную точку – это обязанность, другого не дано. А посадить самолет можно по-разному. Спасибо я говорю не всегда и не всем. В штурманской кабине при посадке бывает страшновато, особенно, когда какой-нибудь начинающий ас «козла» даёт.

Подрулили к стоянке, где встречающий техник, управляя действиями пилота флажками, поставил самолёт на отведённое место. Винты замерли, двигатели замолчали, и над аэродромом воцарилась тишина. Гамов отстегнулся от парашюта, на котором сидел, снял шлемофон и заглянул в штурманскую кабину, где Сорокин собирал свое штурманское хозяйство и складывал в портфель полетные карты:

– Саша, догоняй!

– Иду, иду, – ответил штурман и заспешил за командиром.

Когда вышли из самолёта, к Гамову подошёл сопровождавший груз Соловьёв и, протянув руку, сказал:

– Спасибо, командир. Сегодня я понял, как у вас тут летается. Наверное, Недосекин был прав, когда отказывался от этого полёта. Он так и сказал, если Гамов не полетит, то не полетит никто.

– А со мной говорил так, что отказаться было нельзя, – заметил Пётр.

– Полет действительно очень важен, был прямой звонок из Москвы, – Соловьёв обнял командира экипажа и добавил: – Ещё раз спасибо.

– Это наша работа.

В это время подъехала машина, из которой выскочили двое военных.

– Кто Соловьёв?

– Я Соловьёв.

– Где груз?

– А вы кто?

– Особый отдел, вот удостоверение.

Соловьёв внимательно прочитал удостоверение, после чего взял владельца за рукав и отвёл в сторону. Они перекинулись там двумя фразами, после чего Соловьев сказал:

– Груз в самолёте, пойдём перегружать.

Они все втроём пошли в самолёт за грузом.

– Слушай, Саш, а чего они в сторону отходили? – спросил радист, склонившись к уху штурмана.

– Ну, как чего? Паролями обменялись.

– Ничего себе, а может они разведчики? – не унимался радист.

– Нет, Вася, это не разведчики, но вообще нас это не касается, мы свою задачу выполнили.

Стародавний знакомый

– А скажи-ка мне друг мой, – продолжал пилот обращаясь к радисту. – У тебя как у начальника тыла нашего экипажа, есть знакомые в продслужбе марковского батальона обеспечения?

– А что нужно, командир? Даже если вчера не было – сегодня будут.

– Нравится мне такой подход. А нужно вот что, – Гамов достал бумажник, вынул из него талоны на питание по лётному пайку на трое суток. – Отоварь, пожалуйста. Если будут сложности, можно и не один к одному, а как получится.

– Есть, командир, сделаю, – с готовностью ответил Вася. Он собрался было уже идти, но Сорокин придержал его за рукав:

– Подожди, вот, возьми, – и протянул ему талоны ещё на двое суток.

– Ну вот и отлично, придём не с пустыми руками, – заметил Гамов. – Давай, Вася, сейчас, важнее твоего задания ничего нет.

Вася направился в сторону складов.

– Командир, подожди, куда мы сегодня идём, почему всё окутано какой-то тайной? – не удержался штурман.

– Да нет, Саша, никакой тайны нет. Мы сегодня пойдём в гости к доктору, который однажды вытащил меня с того света.

– Когда это ты успел? Ведь здесь ты даже простуду ни разу не хватал.

– Это давняя история, на рассказ нет времени. Вот сегодня вечером и вспомним, как всё происходило, а сейчас давай не будем терять времени, я организую передачу машины, а ты сдашь карты и жди меня на КДП[3], подпишем приёмопередаточные акты и вперёд. К тому времени и Вася подойдёт.

– Хорошо, договорились.

Бортрадист Вася Казаков нашёл своих товарищей в домике, где располагалась инженерно-техническая часть. Когда он вошёл, сопровождаемый облаком морозного пара, Гамов за что-то благодарил коменданта аэродрома, приглашая того на Аляску в гости, а Сорокин складывал только что подписанные документы о передаче самолёта в свой объёмный штурманский портфель.

Выйдя на улицу, они только сейчас обнаружили, что наступил длинный зимний вечер. Светлая полоска рассвета, ненадолго появившись на востоке и на короткое время осветлившая горизонт, потемнела и пропала. Полярная ночь вновь вступила в свои права.

У крыльца стоял маленький потрёпанный «Виллис» коменданта. Когда экипаж вышел из домика, дверца автомобиля открылась, и из машины выскочил небольшого роста красноармеец в овчинном тулупе, подпоясанном солдатским ремнём, и в валенках:

– Прошу сюда, товарищи командиры, машина готова, – повологодски окая, бодро проговорил водитель, прикладывая руку к шапке.

Когда все разместились и машина, вспоров светом фар темноту, направилась с аэродрома в сторону посёлка, Казаков подумал: «Вот, оказывается, за что благодарил командир коменданта». Но его размышления прервал Гамов.

– Ну как успехи, Вася? Почему не докладываешь?

– Успехи, товарищ командир, налицо, – гордо ответил Казаков и похлопал ладонью по вещмешку, лежавшему на коленях.

– Да, вижу, молодец! Не иначе земляка нашёл?

– Не отгадали, товарищ командир, землячку! Оказалось, что здесь, на продскладе, работает очень даже симпатичная особа.

– И тут появляется Вася, – подхватил тон разговора Сорокин.

– Точно, а вы, что, следили за мной?

– Нет, Вася, я давно с тобой летаю.

– Сань, подожди, пусть расскажет, – смеясь, попросил Гамов. – Вася, что дальше то?

– А дальше что? Как сказал уважаемый Александр Сергеевич, подхожу я. Стал в сторонке, наблюдаю, жду, когда смогу поговорить с ней с глазу на глаз. Вижу, она искоса так, стараясь, чтобы я не заметил, стала на меня поглядывать.

– Чем же ты её так заинтриговал? – спросил, улыбаясь, командир.

– Ну как? Я же стою в американском кожаном меховом реглане, в шикарных унтах, в каракулевой шапке с кокардой, курю американскую сигарету и так заинтересованно на неё смотрю. Дождался я, когда столовая отоварится и гнедая отойдет с продуктами от склада. Подхожу. Она делает вид, что меня нет, присела на табурет, достала из пачки «Беломорканал» папиросу и приготовилась прикурить. «Мадам, вы достойны большего, вот, не хотите ли попробовать «Vinston», сказал я и предложил ей сигарету. Она взяла с явным удовольствием. Я, конечно, как джентльмен дал ей прикурить.

Пришлось подарить и американскую зажигалку, и пачку сигарет. За это она меня и отблагодарила.

Вася погладил объёмный вещмешок:

– Что она положила сюда, не знаю, но тяжёлый, зараза.

– Ты хочешь сказать, что этот мешок ты выменял на зажигалку? – возмущённо спросил командир.

– Да нет, товарищ командир, не думайте обо мне так плохо. Когда я предложил ей встретиться завтра, она и зажигалку брать не хотела. Но я же не жмот, оставил и зажигалку, и сигареты, и ещё добавил два талона, которые она категорически не хотела брать, еле уговорил. Теперь вы будете меньше экономить на еде, – гордо закончил Вася, возвращая оставшиеся талоны товарищам.

– Да, Вася, ты попал в серьёзную зависимость. Теперь ты должен при каждом прилёте в Марково навещать продсклад, а я проконтролирую, – заметил командир.

– Да, Вася попал, – проговорил задумчиво штурман. – А звать то её как?

– Люба её зовут.

Тем временем машина, легко преодолевая небольшие ухабы зимней дороги, въехала в посёлок. Он выглядел живописно. Дома стояли засыпанные снегом едва ли не до крыши. Из сугробов светлячками выглядывали расчищенные окна. К каждому входу вели пешеходные дорожки. Ясная безветренная погода с довольно сильным морозцом создавали хорошую печную тягу, которая поднимала из труб вертикально вверх дым. Всё это подсвечивалось лунным светом и укрывалось тёмным небосводом, усыпанным россыпью крупных звёзд.

– Вот и больница, – сказал водитель, въезжая в небольшой двор, в глубине которого стоял довольно большой двухэтажный деревянный дом. – Доктор живёт здесь же, вон дверь в торце дома.

Поблагодарив водителя, Гамов попросил его заехать за ними в двадцать два часа. Дверь открыла миловидная девушка в льняном переднике, на голове была повязана косынка, из-под которой выбивались тёмные волосы, которые сзади были заплетены в косичку. Большие, выразительные карие глаза притягивали внимание и делали лицо привлекательным, несмотря на несколько крупноватый нос. На вид ей было лет двадцать, может чуть больше.

– Здравствуйте, вы с Аляски? – улыбаясь, спросила она. – Меня папа предупредил, что вы придёте. Раздевайтесь, проходите, он скоро будет.

Гости сняли регланы и, глядя на чисто вымытый пол, попытались снять унты.

– Что вы, что вы! Не надо разуваться, – остановила их хозяйка. – На полу очень холодно. Видите, я тоже хожу в валенках. Снег у нас чистый, пол не испачкается.

– Ну, коли так, то останемся в унтах, – проговорил Гамов. – Вас, если я не ошибаюсь, зовут Софья?

– Дома меня зовут Соня, а поскольку вы друзья моего папы, то для вас я тоже Соня. А вы – Пётр Павлович? – она несколько прищурила глаза и улыбнулась.

– Да, но лучше без отчества. А это мои друзья – штурман Саша и бортрадист – Василий.

– Очень приятно. Ну что же, проходите, рассаживайтесь, где кому удобно, а я буду накрывать стол.

– Я вам помогу, – легко, с готовностью поднялся Вася и, взяв вещмешок, высыпал его содержимое на стол.

– Ох! Зачем вы это принесли? Наверняка из своих пайков.

Горка продуктов на столе в самом деле выглядела впечатляюще. Банки с американской тушёнкой и консервированной ветчиной, печенье, галеты, шоколад и даже баночка солёных огурчиков. Завершала этот натюрморт буханка белого хлеба.

– Не надо волноваться, это не за счёт пайков, а результат Васиного обаяния, – разъяснил ситуацию Гамов.

– О, вот в чем дело! Интересно, – проговорила девушка, взглянув на Васю.

– Это только для дела, – пытался оправдаться Вася и укоризненно посмотрел на командира.

Соня взяла в руки буханку хлеба, она была светло-золотистого цвета с поджаристой коричневой корочкой. Понюхала его и проговорила:

– Господи, какое богатство, мы ведь уже забыли, как выглядит настоящий хлеб.

Саша взглянул на девушку и заметил, как заблестели её глаза и навернулись слёзы.

– Ой, да что это я? – она взяла себя в руки и захлопотала вокруг стоящего посредине комнаты стола, накрытого белой скатертью.

Александр с интересом рассматривал помещение, в котором они находились. Ему, простому сельскому пареньку, который благодаря своему упорству и стремлению к знаниям смог получить образование и вырваться из той жизни, которой жила его семья, всё было интересно. Сашу поразила скромность этого жилища. Казённая мебель: стол, два стула, три табурета, шкаф для одежды и старинный, потемневший от времени и в некоторых местах облезлый комод. В углу металлическая кровать. Несмотря на скромность, в комнате было уютно. Белоснежные занавесочки на окнах, домотканая дорожка на полу. Всё было чисто и создавало атмосферу домашнего тепла.

– Соня, а как вы здесь оказались? – спросил Гамов.

– О, это печальная история, – грустно ответила девушка. – В сороковом году, вскоре после того как папу арестовали, умерла мама. Я в то время заканчивала мединститут. Диплом мне выдали, но распределять, как дочь врага народа, не стали. Работу я найти не смогла, никто не брал. Промучившись полтора года на случайных заработках, решила ехать на Дальний Восток на строительство Комсомольска-на-Амуре. А потом началась война. Когда стали создавать вашу воздушную трассу, папу перевели из лагеря на Колыме сюда на поселение. Это, как я понимаю, было сделано для усиления медицинского обеспечения в посёлке Марково. Я написала письмо начальнику трассы Мазуруку, он принял решение и вот я здесь.

– По вашей истории можно книгу писать, – заметил Вася.

– Да что вы. Самая обычная история, – ответила Соня и добавила, – к сожалению. Мы с папой считаем, что нам повезло. Встретились здесь, живём вместе, заняты любимым делом, лечим людей. Вот и сейчас папа вытягивает с того света чукотского охотника…

В это время на крыльце послышался топот, открылась дверь, и в комнату в облаке морозного пара ввалился человек. Он был в валенках, на плечах, поверх белого халата, был наброшен армейский полушубок, на голове мохнатая песцовая шапка.

– А, приехали! Здравствуйте, гости дорогие. Как вы тут? Еще не уморила вас с голоду молодая хозяйка? – громким голосом говорил он, вешая полушубок.

– Здравствуйте, Семён Яковлевич! – поднялся навстречу Гамов.

Они обнялись.

– Ну-ка, Петя, представь мне своих товарищей, – попросил вошедший. – Меня, как вы поняли, зовут Семён Яковлевич. Я хирург местной участковой больницы и главврач по совместительству, волею судеб заброшенный сюда из Ленинграда.

– Александр, – протянул руку Саша. – Штурман корабля.

– Вася, бортрадист.

– Э, да вы всем экипажем. Молодцы, мудро, ничего не скажешь.

– В чём же мудрость? – поинтересовался Саша.

– Ну, как же? Посещение репрессированного врача в одиночку может вызвать подозрение, а так, экипажем, всё выглядит по-иному.

– Мы об этом не думали, Семён Яковлевич, просто в командировках экипажу лучше находиться вместе. Это исключает всякие случайности и сохраняет готовность к вылету в любой момент, – разъяснил Гамов.

– Хорошая у вас традиция, но о бдительности, Петя, нужно помнить всегда. А теперь – все за стол, экипажем! – закончил он, ловко снял с себя белый халат и передал его дочери.

Гости стали рассаживаться на табуреты, но их скромность была остановлена хозяином, который резко запротестовал:

– Нет, нет! Гости на стульях, хотя их на всех и не хватит, садитесь хотя бы двое.

– Вы не правы, Семён Яковлевич, – возразил командир. – Хозяин должен сидеть на своём месте, а Соне, как девушке, мы тоже выделяем стул. В полёте мы сидим на парашютах, а это очень напоминает сидение на табуретах, так что к этому мы привыкли, поэтому садимся правильно.

– Ну что же, аргументы убедительные, давайте садиться, как кому удобнее.

Все расселись вокруг стола, который даже с простой, самой обычной посудой был красиво сервирован. На нем, кроме привезённых гостями продуктов, были вяленое мясо, солёная кета и даже красная икра, что хоть не являлось здесь изысканной пищей, но делало стол праздничным и богатым.

– Соня, принеси нам наливочку, – сказал, потирая руки, доктор. – А то как-то всё это непохоже на встречу старых друзей.

– Семён Яковлевич, мы с собой спиртик прихватили, – проговорил Гамов и, повернувшись к Сорокину, добавил: – Давай, Саня, доставай заначку.

Дело в том, что фляжка спирта у лётчиков была всегда, в виде «НЗ», на всякий не предвиденный случай. А хранилась она в штурманском портфеле, так как Александр никогда с портфелем не расставался и, кроме того, был совершенно равнодушен к спиртному.

– Да нет, у меня ведь настойка тоже на спирту, а по вкусу она гораздо приятнее разведённого спирта.

– А мы можем и неразведённого, – сострил радист и, поймав на себе укоризненный взгляд командира, уткнулся тарелку, будто разглядывая вяленое мясо.

– Будь по-вашему, Семён Яковлевич! – согласился с хозяином Гамов.

Соня принесла графинчик с красной, рубиновой жидкостью. Выпили за победу, за встречу и знакомство. Вспомнили мирную жизнь.

– Вот ребята, перед вами необыкновенный человек, – сказал, обращаясь к товарищам, Гамов. – Расскажу историю. В феврале тридцать девятого мне пришлось побывать на Новой Земле. Возвращаясь, по пути я должен был доставить в Ленинград материалы геологических изысканий. До конечной точки маршрута оставалось около двухсот пятидесяти километров. Вдруг мотор зачихал и заглох. Погода была прескверная, сильный ветер со снегом, мороз градусов двадцать, еще повышенная влажность – условия, прямо скажем, нелетные. Я попробовал планировать. Развернул машину носом навстречу ветру и стал вглядываться в ландшафт, выискивая место для посадки. Внизу показалось подходящее поле, и я уж было прицелился на него. Вдруг перед самой землёй сильный порыв ветра, резко изменившего свое направление. И самолет в одно мгновенье переворачивается и – удар о землю.

Очнулся в палате. Медсестра, увидев, что я открыл глаза, закричала: «Доктор! Скорее сюда, лётчик ожил!»

Как вы поняли, вызываемый доктор и был наш уважаемый Семён Яковлевич. Я узнал, что нахожусь в хирургическом отделении Ленинградской областной клинической больницы, что руководству авиации сообщено о катастрофе. Доктор рассказал, что местные жители подобрали меня в бессознательном состоянии и на перекладных доставили в больницу. Семён Яковлевич собрал меня по частям, сделал всё, что было в его силах, чтобы поставить на ноги. Пока я не пришёл в себя, никто, даже он, не были уверены, что я выживу. Поэтому и реакция медсестры была соответствующей.

– Выжили вы, Пётр Павлович, благодаря своему могучему здоровью, – заметил доктор, наливая в рюмки наливку.

– Нет, уважаемый Семён Яковлевич, выжил я благодаря тому, что попал в ваши золотые руки. Если бы во время операции была бы допущена ошибка, то богатырское здоровье не помогло бы.

– С этим нельзя не согласиться, – вздохнул доктор.

– Вот поэтому я и предлагаю выпить за золотые руки хирурга Семёна Яковлевича, давайте пожелаем ему, чтобы те тучи, которые сгустились над ним и его семьёй в последние годы, развеялись, и он из репрессированного стал бы реабилитированным.

– Спасибо, Пётр Павлович, – взволнованно проговорил хозяин.

Все дружно выпили.

– Семён Яковлевич, а за что вас арестовали? Ведь вы же доктор, человек мирной профессии, – спросил Вася.

– Эти события не такие героические, как у Петра Павловича, скорее наоборот, но, к сожалению, они имели место. Летом тридцать девятого года ко мне привезли фина, которого на лесозаготовках придавило деревом. Я сделал операцию, сохранившую ему жизнь. Потом началась финская война, и кто-то из «доброжелателей» проинформировал органы, что я лечил финского шпиона и подолгу беседовал с ним. В итоге – статья и десять лет лагерей. На Колыме, конечно, было очень тяжело, если бы не профессия – не выжил бы.

– Хорошо то, что хорошо кончается, – заметил штурман. – Раз сейчас полегче, чем было, то, бог даст, и вовсе реабилитируют. Просто сейчас время очень тяжёлое.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Семён Яковлевич. – Ведь направил же полковник Мазурук сюда на работу Сонечку. Значит, не всё так безнадёжно, да и отзывы о нашей работе хорошие, начальство и надзорные органы довольны.

– Здесь очень помогает папин оптимизм, – включилась в разговор Соня. – Сейчас я чувствую, что надежды на справедливость и благополучный исход возвращаются.

– А как вы вообще здесь живёте, чем занимаетесь? – спросил Саша, обращаясь к ней.

– Хорошо живём. Главное – вместе. Есть работа. Сами понимаете – не Ленинград: бывает скучно. Но война же – всем не до веселья. С ужасом думаю о нашем Ленинграде, о тех, кто сейчас находится там. Страшно подумать, фашисты у стен Ленинграда…

– Многое нам не могло даже присниться из того, что произошло. Но ничего, не было ещё силы, чтобы могла сломить наш народ, Гитлер тоже обломает себе зубы, – заметил Гамов. – Но, что это мы о грустном? Давайте споём, что ли?

– Ой, как здорово! Конечно, споём, а что будем петь? – защебетала Соня. – Давайте про Байкал, кто начинает?

– «Славное море, священный Байкал…» – чистым, поставленным голосом запел Гамов, и все дружно подхватили эту народную песню, которую пело не одно поколение русских людей, любивших её за ту силу, которую она рождала и вселяла в души поющих…

Так за песнями и разговорами прошёл этот вечер, позволивший одним прикоснуться к семейному очагу, которого им так не хватало, а другим вспомнить прошлую жизнь, оставшуюся далеко-далеко, в другом мире. Вечер пролетел быстро. Они ещё только-только приступили к чаю, когда за окном послышался гудок автомобиля, возвестившего о том, что пора возвращаться.

– Как, неужели это за вами? – воскликнула Соня.

– Да, нам пора, вот сейчас допьём чай и на аэродром, – сказал командир.

– К сожалению, иногда время летит очень быстро, – грустно и многозначительно заметил Семён Яковлевич.

Допили чай и уже, когда одетые гости прощались, доктор, поблагодарив их за эту встречу, добавил:

– Будете в Марково, милости прошу в любое время, мы с Сонечкой будем очень рады.

– Вот этого не обещаем, – ответил Пётр. – В Марково летаем нечасто. Сегодня оказались здесь случайно, но, если залетим, – обязательно зайдём на огонёк.

На этом и расстались…

Таким оказалось первое знакомство Александра Сорокина с семьёй репрессированного врача из Ленинграда.

Самоволка

Зима подходила к концу. Ослабели морозы и, хотя снег ещё полностью не сошёл, стало сравнительно тепло. Долгая полярная ночь закончилась, иногда стало появляться солнце, но даже когда оно пряталось за тучи, приходил рассвет. Но зима, казалось, делала всё, чтобы портить авиаторам жизнь. Пошла уже вторая неделя с тех пор, как полёты прекратились. Низкие облака, опустившись до самой земли и укутав всё сплошным туманом, накрыли Аляску. В обстановке, когда видимость на земле составляет несколько метров, о перегоне самолётов оставалось только мечтать.

Распорядок дня в полку в этот период новизной не отличался. После завтрака – построение, затем занятия по изучению американских самолётов. Вечером – кино или офицерский клуб. И если вначале пребывания на американской земле, когда всё было ново, интересно и необычно, это воспринималось нормально, то сейчас непогода всем надоела.

Для инженерно-технического состава работа находилась всегда, а вот лётчикам некуда было себя деть. Они искали, чем бы им заняться или развлечься. Два молодых пилота из эскадрильи истребителей размышляли во время обеда о том, как непогода влияет не только на выполнение боевой задачи, но и портит настроение личному составу. Это были младшие лейтенанты Николай Рыбаков и Борис Колобродов.

– Понимаешь, Боря, – говорил Николай. – В этой ситуации самое противное то, что не только мы прикованы к земле, но и американцы не могут сесть на наш аэродром.

– Что-то я не пойму, а причём тут американцы и их посадки? – спросил Борис.

– Как это причём? – удивился Рыбаков. – Если бы могли принимать самолеты, то сюда мог бы прилететь женский перегоночный полк. С американскими лётчицами было бы веселее пережидать непогоду.

– Да ну тебя, опять ты о женщинах, – отмахнулся Борис.

Друзья закончили обед и, поблагодарив официантку, отправились домой. Они шли по дороге, вдруг рядом с ними затормозил автомобиль. Это был потрёпанный легковой «Ford», за рулём которого сидел американский лётчик-инструктор Майкл Бригс, он обучал их особенностям пилотирования американских истребителей. Майкл был из тех инструкторов, которые владели русским языком.

– Привет, ребята! – окликнул он. – Как далеко путь держите?

– Здравствуй, Майкл, – без энтузиазма ответили они. – Идём домой, куда же ещё?

– А поехали в Фербенкс, погуляете там, посмотрите. А я, сделаю там свои дела и на обратном пути заберу вас.

– Да нет, спасибо, – ответил за двоих Колобродов. – Не можем без разрешения.

– Боря, чего ты опять начинаешь? – возмутился Николай. – Кому мы нужны? Сейчас все будут отдыхать, а к вечеру мы вернёмся, никто и не заметит. Поехали.

И приняв сходу решение за двоих, он сел в машину. Поскольку Борис не мог оставить его одного, то ему пришлось лезть следом. Доехали быстро. В центре города пилоты вышли из машины. Договорившись с Майклом о времени и месте встречи, они зашагали по безлюдной улице. Чувствовали русские пилоты себя несколько непривычно. Чужая страна, чужой город, выезд из гарнизона без разрешения – всё это беспокоило и напрягало.

– Слушай, Коля, зря мы, наверное, ушли. Ты представляешь, что будет, если обнаружат нашу самоволку?

– А с чего ты взял, что обнаружат?

– Может быть, и не обнаружат, просто на душе не спокойно.

– Не переживай, все обойдется. А ты что, в училище не разу в самоволку не ходил?

– Конечно, не ходил, а когда было ходить? Лекции, семинары, самоподготовки, полеты. А ты что, ходил?

– О, у меня даже девчонка была, жила рядом с училищем. Представляешь, я даже успевал к ней сбегать в свободное время, а его было всего-то полчаса после обеда.

Они шли по улице. За большими стеклами витрин лежали аккуратно разложенные продукты и товары. Сознание поражало не столько их изобилие, сколь выкладка. Такого они никогда не видели. Остановившись, продовольственного магазина, они, к своему удивлению, обнаружили, что добрую половину продуктов, выложенных за стеклом, каждый из них видел впервые. Они не только не знали их названий, но даже не предполагали, как это всё едят.

Что касается магазинов, где продавалась одежда, то их витрины поражали своей естественностью. Живущие в них манекены были так правдоподобны, что казалось это живые люди. Просто они околдованы и замерли в самых различных позах. Манекены стояли, сидели, лежали, а одежда на них ладно сидела, подчеркивая особенности фигур. Это были мужчины и женщины, взрослые и дети. Особенно ребят взволновали девушки в купальных костюмах, играющие с мячом на пляже океанского побережья.

– Боря, посмотри какие красавицы! Вот бы сейчас оказаться с ними там, на берегу океана, – ткнул товарища в бок Николай. – Месячную зарплату отдал бы.

– Ух, как тебя разобрало, – рассмеялся Борис. – Девочки же гипсовые. Представляю, кладешь ей руку на колено или еще куда-нибудь, а оно – как ледышка. Да еще и – неживое. И что интересного?

– Эх, Боря! Скучный ты человек. Никакой в тебе нет фантазии. Тут ведь не до хорошего, хоть помечтать, глядя на такую красоту.

Они зашагали дальше, с интересом поглядывая по сторонам, но Николай продолжал свою мысль:

– Нет в тебе полета души, – он помолчал, а затем, уже грустно, без прежнего азарта, сказал: – Хотя, конечно, когда о женщинах не думаешь, жить легче. Но у меня не получается.

Между тем весенний день подходил к концу. Наступили привычные сумерки. На центральной улице зажглись фонари. Витрины магазинов, осветившись изнутри, ярко засверкали, зазывая к себе покупателей. Улицы преобразились. Реклама, призывно лаская взор, мерцающим огнем привлекала к себе внимание.

– Боря, посмотри какая красота! – указал Николай на другую сторону улицы. – Давай подойдем поближе.

Борис посмотрел и рассмеялся. Впереди, на темном фоне двухэтажного здания светился неоновым светом силуэт девушки, которая грациозно изогнулась, демонстрируя свой гибкий стан. В руках она держала бокал шампанского. Над её головой то загорались, то гасли красные буквы: «Strip bar».

– Да, Коля, ты неисправим. Ну пойдем посмотрим, девка действительно хороша. Только непонятно, если там торгуют женским бельем, то причем здесь бокал с шампанским.

– Думаю, что это не белье, – проговорил Николай и уверенно направился через дорогу, увлекая за собой товарища.

Когда подошли поближе, обнаружили, что за стеклом витрины находились два манекена в образе очаровательных девушек. Одна из них блондинка с распущенными до плеч волосами была одета в красное, покрытое ажурными кружевами, бельё. Кроваво-красная, под цвет белья, губная помада ярко очерчивала губы. На ногах были туфельки, тоже красного цвета, на высоченном каблуке, таком тонком, что было непонятно, как этот каблук удерживает женщину и не ломается. Блондинка стояла в такой позе, что каждая частичка её тела притягивала и манила. Другая девушка была брюнетка. Специфический разрез глаз выдавал в ней женщину Востока. Тонкое, полупрозрачное, светло-сиреневого цвета белье приятно оттеняло смуглую кожу. Она сидела в небольшом кресле, закинув ногу за ногу.

Витрина была не яркой. Мягкий, голубоватый цвет создавал за стеклом интимную обстановку. Молодые пилоты стояли и разглядывали эту красоту с замиранием сердца. И вдруг, о чудо! Сидевшая японка подмигнула им, её лицо засветилось в улыбке, открывшей ряд ровных, белоснежных зубов. Она встала и, продолжая улыбаться, поставила одну ногу на кресло, подчеркивая свою стройность и красоту.

Блондинка тоже ожила. Она повернулась к приятелям и, томно закатив глаза, провела правой рукой вдоль бедер, подняла её к груди и осторожно, с каким-то трепетом прикоснулась поочередно к соскам сначала левой, затем правой груди. Одновременно с этим она поднесла к губам указательный пальчик с ярко красным ноготком и медленно облизала его.

Брюнетка с интересом наблюдала за действиями своей подруги, затем элегантно положила свою ручку на спинку кресла ладошкой вверх, двумя пальцами другой руки – указательным и средним – прошагала из одного конца ладошки в другой и крошечным указательным пальчиком показала по направлению входной двери. После этого она встала, приложила руки к груди и согнулась в полупоклоне японского приветствия.

Блондинка, закончив поглаживание своего тела, послала друзьям воздушный поцелуй и одарила их такой чувственной улыбкой, что они прерывисто и часто задышали, а их сердца колотились так, что готовы были выпрыгнуть из груди.

– Ты, Боря, как хочешь, а я пошел, – проговорил Николай хриплым голосом. Он направился прямо к двери.

– А как я тебя оставлю? – Борис направился следом.

Девушки, стоящие за стеклом с улыбкой проводили их взглядом и приняли прежние позы.

Когда друзья вошли и дверь закрылась, к ним подскочил здоровенный парень негроидного типа и, улыбаясь толстогубым ртом, ласково пробормотал:

– Good evening. Welcome back.[4]

Он помог гостям снять шинели, жестом пригласил их пройти в зал, что они и сделали.

Помещение, в которое вошли офицеры, было большим залом и поражало своей роскошью. Под потолком висела большая люстра, в которую были вкручены лампочки, изготовленные в форме свечей. Они горели неярким светом и отражались в сотнях хрустальных капелек, висевших на люстре. Создавалось впечатление, что каждая такая капелька светится отдельным огоньком.

Справа у стены была стойка бара, за которой колдовал бармен. Он брал с полки шкафа, стоящего за его спиной, бутылку с вином или ликером, подбрасывал её. После того, как она, сделав несколько оборотов в воздухе, оказывалась в его руке, он наливал из нее в стакан для приготовления коктейлей. А в это время другая рука тянулась к новой бутылке, которую он брал также безошибочно точно. И все повторялось сначала. Он работал, как жонглер. Движения его были точны и артистичны. Бармен священнодействовал в такт негромкой музыке. Она наполняла собой всё помещение, и посетители ловили ее чарующие звуки, пленившие сознание и чувства.

Посреди зала, несколько ближе к эстраде, на которой играли джаз негритянские исполнители, вертикально стоял металлический шест. Вокруг него, извиваясь, танцевала белокурая девушка. Она сняла с себя полупрозрачную кофточку и крутила её над головой.

Вошедшие советские пилоты посчитали, что смотреть на танцующую полуголую девицу неприлично и поскорее от нее отвернулись. Продолжая разглядывать зал, они обнаружили по его периметру несколько кабинок. Это были не совсем кабинки, просто выгороженные тяжелым темно-красным бархатом небольшие комнатки, переднюю сторону которых, выходящую в зал, венчали бархатные портьеры. Они были подхвачены золотыми шнурами с тяжелыми кистями на концах. Благодаря этим подхватам, можно было увидеть внутреннее устройство этих кабин. В них стояли диванчики или кресла. На журнальных столиках – стоящие в подсвечниках свечи были зажжены в тех кабинах, где уже были посетители. Некоторые кабины были свободны.

– Слушай, Коля, куда мы попали?

– Ты что, глупый? – полушепотом ответил Николай. – Это бордель.

– Ты с ума сошел, пошли отсюда, пока не поздно.

– Нет! Теперь уже поздно, вариантов нет, раз уж сюда попали, придется остаться.

Николай облизал пересохшие губы и осмотрелся, ища к кому бы обратиться. В это время к ним быстрым шагом приблизилась девушка. Девушкой, конечно, её можно было назвать с большой натяжкой. Это была молодящаяся дама, у которой, под толстым слоем макияжа, уложенного на лице, угадывалась зрелость.

– Добрый вечер! Мене зовут Ядвига. Панове говорят по-английски, чи по-польски? – спросила она с сильным акцентом.

– Нет, мы говорим по-русски, – улыбнулся Николай, обрадовавшись, что их здесь могут понять.

– Вы русские офицеры? Летуны?

– Это не так важно, – ответил Борис, чем немало удивил своего товарища.

– О, да! Я понимаю! Секрет, война, шпионы, – сказала Ядвига и рассмеялась. – Вы хотеть отдыхать? Виски, вино, паненки?

– М-м-м-да… – с трудом выдавил из себя Николай.

– Вы сделать правильно, заходить к нам. Самые лучшие паненки – у нас, – она сделала жест рукой, приглашая друзей в пустую кабинку. – Сейчас к вам придет официант и примет заказ, а девочек приведу я. Каких вы желаете?

– А можно вас спросить? – несколько смущаясь, спросил Борис.

– Да, я для этого здесь.

– Как вы узнали, что мы русские?

Ядвига рассмеялась:

– О, это очень просто, – сквозь смех проговорила она. – Только русские, при взгляде на танцующую стриптизершу, отворачиваются от нее. Другие с удовольствием смотрят, даже подходят поближе, чтобы получше рассмотреть.

Борис покраснел и смущенно опустил глаза. Они присели, один на кресло, другой на диван. Но, кстати сказать, оба сели так, чтобы видеть шест, вокруг которого продолжала извиваться девушка. Сейчас она была уже в одних трусиках. Хотя то, что на ней было надето, даже трусиками трудно было назвать, просто узенькая полоска материи.

Подошел официант. Друзья заказали виски с содовой и лимон. Прошло совсем немного времени, и в дверях появилась Ядвига, в сопровождении двух девиц. Обе были в купальниках и коротких юбочках. Девушки были молодыми, но яркий макияж делал их симпатичные лица вульгарными. Они остановились на пороге и, улыбаясь ярко крашенными губами, ждали дальнейшего хода действий.

– Я привела вам двух девушек, – объявила Ядвига. – Выбрала для вас по своему вкусу. Они немного говорят по-русски, – сделав небольшую паузу для того, чтобы увидеть реакцию клиентов, она продолжала. – Если эти вам не нравятся, я их поменяю.

И здесь она услышала то, что надеялась и хотела услышать:

– Что ты, что ты, пусть остаются, – проговорил Николай и продвинулся на диване, освобождая место.

– Очень хорошо, – сказала Ядвига и, повернувшись к девушкам, что-то сказала им по-английски.

Девицы не заставили себя ждать, тут же оказались рядом с пилотами. Одна из них присела на диван, рядом с Николаем, другая уселась на подлокотник кресла и, наклонившись, обняла Бориса, который тут же покраснел и заерзал.

– Дальше вы разберетесь без меня, – улыбаясь, проворковала Ядвига. – Если вам что-нибудь понадобится, вот здесь звонок, – она показала место, где находится кнопка и быстрым шагом удалилась по своим хлопотным делам.

Оставшись без руководства, девушки сразу взяли инициативу в свои руки. Та, которая села к Борису, высокая стройная брюнетка с довольно приличным бюстом начала первой. Она ткнула себя в грудь и проговорила:

– I’m Barbara, what is your name?[5]

– Меня зовут Борис, а это Николай, – представил он своего друга.

Несколько осмелев, Борис обратился к сидевшей на диване:

– А тебя как зовут?

– I’m Jessica,[6] – озорно сверкнув глазами и тыкая себя пальчиком в грудь, ответила плотненькая, ладненькая шатенка. Она заразительно рассмеялась и, ткнув Николая, проговорила. – You Nick! Ok?[7]

– Окей, – кивнул ей в ответ Николай и тоже рассмеялся.

Напряженность улетучилась. Друзья на правах хозяев спросили, стараясь применить все свои знания английского языка:

– Вот ю дринк, мадам? – галантно спросил Николай. – Виски, вино, шампанское?

– Oh, Nick, you’re a good man![8] – проворковала Джесика, погладив Николая по щеке. – Оne bottle of champagne please. Ok?[9]

– Конечно, окей, дорогая, все будет как ты скажешь.

Они заказали шампанское, фрукты, шоколад, конфеты. Короче говоря, пилоты гуляли. Удивительное дело, не зная языка, они прекрасно понимали друг друга. К тому моменту, когда заказанные виски и шампанское подходили к концу, они уже говорили без дополнительных разъяснений.

Николай, почистив апельсин, отделил одну дольку, положил её в рот Джесике, сидевшей у него на коленях. Она, взяв зубами половинку апельсиновой дольки, приблизила свое лицо к лицу юноши, дала другую половинку ему в рот. Они одновременно сжали зубы и оранжевый сок брызнул во все стороны, Джесика, рассмеявшись, стала слизывать капли сока с лица Николая, который тоже смеялся. Все закончилось продолжительным, сладострастным поцелуем.

– Я хочу тебя! Куда здесь можно пойти? – Николай уже не мог сдерживать себя. – Боря, ты не знаешь, как это здесь делается?

– Я думал, что ты знаешь, – ответил Борис, держа в руках бокал с шампанским, из которого он поил Барбару, полулежавшую у него на коленях. – Думаю, что надо вызвать Ядвигу. А вот, кстати и она, сейчас все узнаем.

Николай посмотрел в сторону выхода из кабины. К ним, почему-то спиной, приближалась Ядвига. Девушка пятилась, размахивая руками, одновременно что-то объясняла наступавшему на нее американцу, при этом она несколько раз произнесла имя Джесика. Что говорил ей наступавший на нее парень, слышно не было.

Барбара тоже увидела эту картину, она вся напрягалась, быстро встала с колен Бориса и, подойдя к Джесике, что-то очень быстро сказала ей. Джесика побледнела. За спиной Ядвиги она не видела того, кто наступал на подругу, но слова Барбары повергли её в шок. Она прижалась к Николаю и скороговоркой проговорила:

– Nick not give me to him. He beats me. I love you, do not give![10] – девушка закрыла лицо руками и положила голову на грудь пилота.

– Не бойся, я тебя никому не отдам, – он обнял девушку и, успокаивая как маленького ребенка, погладил по голове.

В это время парень, наступавший на Ядвигу, рассмотрел за её спиной сидевшую на коленях Николая Джесику и, отодвинув закрывавшую собой вход Ядвигу, шагнул к Николаю. Он был в пальто без шапки, пылающее яркой краской лицо выдавало в нем сильное волнение либо сильную степень опьянения. Парень подошел к парочке и, ни слова не говоря, схватив Джесику за руку, резко потянул к себе. Николай перехватил запястье соперника и сдавил ее так, что пальцы гостя разжались, рука девушки освободилась.

– Пошел вон! – приказал Николай.

Он поднялся, посадил Джесику на диван и сделал шаг вперед, закрыв девушку от агрессивного парня. Американец, в свою очередь, услышав русскую речь, взбесился:

– Oh, Russians? Very good, – он махнул рукой в сторону выхода. – You, go home, Ladd Field, Kamchatka![11] – он рассмеялся пьяным смехом и, показав указательным пальцем на Джесику, сидевшую в уголке дивана, закончил свою речь. – This is my girl[12].

Рыбаков не тронулся с места, он стоял по-прежнему заслоняя девушку. Тогда американец попытался толкнуть Николая в плечо, но его рука соскользнула, и ладонь попала прямо в челюсть. Лётчик отшатнулся, но тут же развернулся и что было силы ударил парня снизу в подбородок. Соперник рухнул на пол.

– Ты что, с ума сошёл?! – взволнованно проговорил Борис. – Ты его можешь убить, – наклонившись, он начал щупать пульс пострадавшего. – Дайте воды!

– Успокойся, – тронул его плечо Рыбаков, – голову он разбить не мог, на полу мягкий ковёр, это – нокаут.

После того как лицо пострадавшего побрызгали водой, он открыл глаза, ошалело повращал ими, стараясь понять, что с ним произошло и где он находится. Борис помог ему сесть.

– Да оставь ты его, сам напросился, – бросил приятель, растирая кулак, которым пришлось ударить.

В это время в проёме входа появился охранник в черном костюме и два полицейских, которые держали руки на рукоятях пистолетов. Они остановились, оценивая происходящее. Старший наряда, указывая на сидевшего на полу, проговорил:

– This – to the hospital, – и, обращаясь к Борису и Николаю, продолжал. – Stand up, please, hands on the table.[13]

Полицейские заставили русских летчиков упереться руками в стол, ноги поставили на ширине плеч и, не церемонясь, обыскали. Оружия не нашли, но, увидев документы, удивились:

– Оh, Russian officers, very good. I must inform the military police.[14]

Барбара подбежала к офицеру полиции и затараторила:

– There is no need to the military police, mr. officer.[15]

Полицейский отреагировал мгновенно. Он строго, даже с какой-то ярко выраженной неприязнью, резким движением, показал указательным пальцем на кресло и сквозь зубы проговорил:

– Sit down![16]

Ядвига, очевидно хорошо знающая нравы местных полицейских, взяла Барбару за руку и посадила рядом с плачущей Джесикой…

Утром к зданию военной комендатуры города Фербенкса подъехал «Виллис» командира авиационного полка советской военной миссии на Аляске. Из машины вышли командир эскадрильи майор Жевлаков и начальник особого отдела полка майор Быстров. Уладив дела с начальником военной полиции гарнизона, они забрали задержанных и увезли их в «Ладд-Филд». Через неделю провинившиеся офицеры на транспортнике вылетели на материк к новому месту службы. Больше на Аляску они не возвращались. Так бесславно закончилась романтическая эпопея советских «плэйбоев», которыми те стали из-за нелётной погоды.

Аварийный взлёт

«Каникулы» перегонщиков, когда лётный состав полка был прикован к земле, закончились. Чукотские аэродромы Уэлькаль и Марково из-за непогоды в течение двух недель были закрыты, самолёты не принимались. А на американском континенте, в том числе и на Аляске, погода была, и приёмка работала во всю мощь. Количество принятых советской стороной и готовых к перегону самолётов с каждым днём увеличивалось. И ангар, и самолётные стоянки были забиты ими. Все ждали погоды на Чукотке. И наконец дождались. Сначала стих ветер, затем прекратились снегопады, тяжёлые снежные тучи унеслись куда-то в сторону Северного Ледовитого океана, открыв над чукотской тундрой звёздное небо. И работа закипела.

Аэродромные команды Уэлькаля и Марково, привлекая весь личный состав и технику, расчищали от снега взлётно-посадочную полосу, рулёжные дорожки, самолётные стоянки, готовя их к приёму самолётов.

Чтобы устранить отставание от графика поставки самолётов и разгрузить аэродром «Ладд-Филд», полёты планировались каждый день. Лётчикам за одну лётную смену удавалось дважды слетать на Чукотку. Обедали прямо в кабинах, бутерброды и кофе им привозили на аэродром к самолётам. Пока лётчики одной эскадрильи отдыхали, в полёт уходили лётчики другой. Перегон не останавливался. Но всё равно количество готовых к перегону самолётов оставалось большим.

В один из таких дней в кабинете начальника советской военной приёмки раздался телефонный звонок. Звонил аппарат прямой связи с начальником авиабазы, американским бригадным генералом Дейли Гаффни. Полковник Мачин поднял трубку и услышал знакомый голос:

– Хелло, Майкл!

– Здравствуй, Дейли! – ответил Михаил Григорьевич, зная, что дальше будет говорить с переводчиком, у которого в руках параллельная трубка.

– Как жизнь? Как дела? – начал американец с вежливых вопросов.

– Спасибо, всё нормально. Как ты знаешь, Чукотка открылась, начали работать.

– Да, знаю. Вот только самолётов накопилось много, вашим лётчикам тяжело, некогда отдыхать.

– Это так, но нам к трудностям не привыкать, будем работать, пока хватит сил.

– О, я знаю эту русскую черту, как у вас говорят, работать до упаду. Но здесь другой случай, ты же лётчик и знаешь, что в авиации падать нельзя.

– Да, ты прав, Дейли, с тобой нельзя не согласиться, – ответил Мачин, всё ещё не понимая, куда клонит Гаффни.

– У меня есть предложение, Майкл, – перешёл к делу бригадный генерал. – Я знаю, что заменить ваших лётчиков и перегонять самолёты на Чукотку мы не можем. Но над Аляской-то мы летаем. Я предлагаю часть самолётов перегнать на океанское побережье в Ном нашими лётчиками. У вас сократится плечо перегона, и дело пойдёт быстрее.

– Спасибо за участие, Дейли. В принципе предложение хорошее, но здесь есть одна деталь, которую нельзя проигнорировать.

– Нет такой детали, – рассмеялся Гаффни. – Здесь мы с тобой можем решить любой вопрос.

– Ну, не знаю, – задумчиво проговорил Мачин, размышляя над предложением Гаффни.

– Что тебя беспокоит? – спросил Гаффни.

– Дело в том, что здесь стоят самолёты уже принятые нами, то есть те, которые уже принадлежат нам. Как на них полетят американские лётчики?

– О, это не проблема, Михаил. Если возникнет какая-нибудь трудность, мы её разрулим.

– Хорошо! Окей! – согласился Мачин.

На следующий день семь бомбардировщиков, переданных американской стороной и принятых советскими специалистами, которыми управляли американские экипажи, взлетели с аэродрома «Ладд-Филд», вблизи города Фербенкса, и взяли курс на Ном. Полёт проходил штатно, но при подлёте к Ному, как это нередко бывает в тех широтах, погода стала портиться, облачность снизилась, в районе аэродрома опускался туман. Но вариантов не было. Надо было садиться, и бомбардировщики пошли на посадку. Первые шесть самолётов приземлились благополучно, а седьмого все не было.

– Внимание, «Седьмой», где ты? – надрывался, крича в микрофон, руководитель полётов. – Что с тобой, ответь, я не вижу тебя.

Он действительно ничего не видел за окном вышки, где туман скрыл уже не только взлётно-посадочную полосу, но и ближайшие самолётные стоянки. Вдруг в динамике громкой связи прозвучало:

– «Вышка», «Вышка», я «Седьмой». Как меня слышишь? Приём!

– Слышу тебя, «Седьмой»! Слышу! – обрадовано прокричал руководитель полётов. – Ты где?

– Я сел на вынужденную, на океанское побережье в семнадцати милях к северу от Маркс-Филда.

– Окей! Я тебя услышал. Как экипаж? Как машина?

– Все живы, здоровы. Самолёт немного помялся, но ремонту подлежит.

– Ну, ждите, высылаю помощь.

Окончив диалог с пилотом, руководитель полётов стал отдавать распоряжения комендатуре аэродрома об эвакуации аварийного экипажа.

А с этим самолётом случилось следующее.

«Седьмой» шёл замыкающим. При подлёте к аэродрому стал опускаться туман. Самолёты заходили на посадку один за другим. Руководитель полётов давал разрешение на посадку очередному самолёту только тогда, когда взлётно-посадочная полоса освобождалась. К моменту приземления самолёта, замыкающего строй, туман настолько сгустился, что полностью скрыл и полосу, и аэродром, и заходивший на посадку летевший впереди бомбардировщик. Кроме того обнаружилось, что основное шасси, не открылось. У пилота реально осталось два варианта: либо покидать самолёт, либо идти на вынужденную посадку. Полагаясь на свой опыт, пилот выбрал второе и посадил «Бостон» на кромку берега Берингова пролива. Экипаж остался жив, но машина побилась. Она была так изуродована галькой, что американские техники ремонтировали ее почти два месяца.

Пока шёл ремонт, ни американцы, ни советские специалисты не думали о том, что делать с этим самолётом после ремонта, ведь с пляжа, на котором он находился, взлететь было невозможно. Американцы, чувствуя за собой вину, хотели довести дело до конца и попытались сами перегнать самолёт на аэродром. Когда генералу Гаффни доложили о готовности машины, он пригласил к себе своего заместителя по лётной подготовке.

– Ну, что, Джон, – прищурившись, разглядывая веснушчатое лицо стоящего перед ним офицера, начал генерал. – Загубить самолёт мы загубили, а как будем отдавать долг? Ведь русские приняли его и никому не доложили, что наши «асы» положили машину на прибрежном пляже. Как ты собираешься перегонять её на аэродром?

– Мы обсуждали эту проблему с лётным составом, сэр. Никто из пилотов не берётся за это дело, слишком мало места для разбега. Сегодня прилетает капитан Гласс, вы знаете, он самый опытный пилот авиабазы, если он не сможет, то останется только один вариант: разобрать самолёт и по частям перевезти на аэродром, а там вновь собрать.

– Ох, как бы мне не хотелось этого делать, – вздохнув, проговорил Гаффни. – Но других вариантов действительно нет. Результат доложите мне.

– Есть, сэр, – отчеканил заместитель и покинул кабинет.

На следующий день в Ном прилетел капитан Гласс, чтобы изучить обстановку и попытаться перегнать самолёт на аэродром. Он выехал на место, походил по утрамбованному снегу, прикинул направление разбега и взлёта.

– Здесь взлететь невозможно! – тоном, не допускающим возражений, заявил он.

– А что тебя смущает? – спросил заместитель начальника авиабазы. Ему очень не хотелось докладывать своему шефу о невозможности взлёта.

– Меня смущает то, что разбег должен выполняться вдоль берега, который имеет уклон к океану, к нему же, к океану, сносит и боковой ветер, дующий с гор. По-другому он дуть не будет, да и не перестанет, – и как бы подтверждая принятое решение, закончил: – Здесь взлететь невозможно.

Вернувшись в Фербенкс заместитель по летной подготовке доложил генералу Гаффни ситуацию. Ничего не оставалось делать, надо готовить самолёта к разборке, чтобы вывезти по частям.

В это же самое время в Номе приземлился самолёт командира перегоночной дивизии Героя Советского Союза полковника Мазурука. Узнав, что американцы не смогли перегнать по воздуху самолёт, совершивший вынужденную посадку, он вызвал подполковника Недосекина и пилота Гамова.

– Вот что, ребята, возникла не совсем хорошая ситуация. Принятый нами и готовый к перегону бомбардировщик, который так нужен фронту, «загорает» на океанском побережье. Американские асы не могут поднять машину в тех условиях, где он находится.

Комдив пытался поймать реакцию своих подчиненных. Он должен будет отдать приказ о том, чтобы попытаться перегнать самолет своим ходом. Впрочем, это будет скорее не приказ, а просьба. Хотя, какая разница? Так уж повелось в нашей армии: просьбу старшего начальника воспринимать как приказ. И Мазурук хорошо понимал это. Обнаружив на лицах подчинённых лишь внимательную заинтересованность, он продолжил, обращаясь к Гамову:

– Я считаю, Петр, что ты сможешь поднять машину с того пятачка. Этот взлёт, если сможешь его сделать, во-первых, ещё раз покажет американцам, что наши соколы летают лучше, вовторых, самолёт улетит на фронт, и, в третьих, если ты не взлетишь, его придётся разбирать и по частям перевозить в Ном, затем снова собирать. Всё это займёт уйму времени.

– Есть, товарищ полковник! Если будет малейшая возможность взлететь, я непременно это сделаю.

– Но помни, самолет во что бы то ни стало должен быть сохранён и исправен для фронта, – он по-отечески похлопал пилота по плечу и повернулся к командиру полка: – А ты, Паша, помоги ему разобраться в ситуации. Буду ждать результата.

Он пожал подчинённым руки и быстрым шагом направился к своему самолёту, винты которого уже вращались. Сегодня ему обязательно нужно было попасть в Уэлькаль.

На следующее утро подполковник Недосекин вместе со старшим лейтенантом Гамовым попросили у американцев «джип» и выехали к месту вынужденной посадки «Бостона». День был холодный, ветреный, вьюжный. Они с трудом пробились на побережье сквозь снежные заносы. Их встретили американские техники, колдующие в двигателях бомбардировщика. Под крылом самолёта работала печка, которая гибкими рукавами-трубами гнала тепло под капоты моторов. Техники были недовольны и ворчали, возмущаясь тем, что русские не поверили их лётчикам и сами решили проверить возможность взлёта, хотя из этого ничего не выйдет.

Сначала Недосекин и Гамов внимательно осмотрели снежную укатанную площадку, которая располагалась на побережье, на самом припае. Справа, на некотором удалении, поднимались горы, слева на эту примитивную взлётную полосу накатывали студёные океанские волны.

– Ну как, взлетишь? – осторожно спросил подполковник Недосекин.

– Надо попробовать, – ответил Гамов и зашагал к самолёту.

Недосекин отъехал на «джипе» в противоположную от старта сторону, вышел из машины и стал ждать.

Пилот занял место за штурвалом, запустив моторы, тщательно прогрел их, зарулил в конец прибрежной косы, развернулся и замер на старте. Он вглядывался в снежную пелену, в которой с трудом просматривалась фигура командира полка, который поднял вверх руку с красным флажком и, сделав отмашку, дал команду на взлет.

Гамов двинул рычаги газа до отказа вперёд, раскручивая моторы на максимальные обороты, и отпустил тормоза. Самолёт, отвечая на команду, взревел моторами и резво побежал по утоптанному снегу. Бомбардировщик начал набирать скорость. И здесь Гамов почувствовал, что ветер сносит его в море. Он взглянул на фигуру командира полка и увидел, что тот быстро-быстро машет красным флажком, требуя прекратить разбег. Пётр сбавил обороты и начал притормаживать, останавливая бег самолёта.

Когда машина остановилась, Недосекин подъехал к ней и увидел в открытой форточке недовольное лицо Гамова.

– Здесь не взлетишь, убьешься! – решительно сказал командир. – Вылезай из кабины!

Пилот вылез из самолёта и сел в командирский «джип». Они оба были первоклассными лётчиками и прекрасно понимали, что с этой площадки взлететь невозможно. Стали вместе ломать голову, что можно придумать для спасения самолета и как оправдать доверие командира дивизии.

– Давай проедем вдоль моря, – предложил комполка. – Может, подальше что найдем, – он дал знак водителю, и машина покатилась по побережью.

«Джип» с трудом прокладывал дорогу по нетронутому снегу. В некоторых местах сугробы были наметены по колено. Они проехали километра полтора. Вдруг Гамов радостно вскрикнул:

– Вот она! – и рукой показал в сторону моря. – Товарищ подполковник, смотрите, какая классная льдина.

– Ну-ка, ну-ка, давай подъедем поближе, разберёмся.

Командир полка в этой ситуации доверял опыту Гамова. Он летал здесь с первых дней работы нашей миссии на Аляске и бывал в самых разных и неожиданных переделках. Джип подвез их поближе к месту, куда показывал Гамов.

Они осмотрели льдину, которая действительно оказалась вполне подходящей для взлёта – абсолютно ровная, метров 600 в длину. Был только один недостаток: льдина стояла немного по ветру, что, конечно, затрудняло взлёт, Но и это еще не все – на ней присутствовала небольшая ребристая трещина, отделяющая льдину от припая.

– Стоит попробовать отсюда, – загорелся идеей взлёта Гамов. – Льдина ведь ровная, крепкая…

– А как ты сюда зарулишь? – нерешительно возразил ему Недосекин.

– Да зарулю! Вот только попросим американцев, чтобы они в бак бензина еще долили – на рулежку до старта.

Американские техники молча наблюдали за действиями русских. Они были убеждены в том, что взлететь отсюда невозможно. Когда же узнали, откуда будет взлетать Гамов, заволновались и заспорили между собой:

– Да не сможет он взлететь, только работы прибавляет. Ладно бы летом, а то ведь погода, смотри какая, – ворчал техник, подавая товарищу на плоскость крыла канистры с бензином.

– А может, и взлетит, – отвечал ему тот сверху. – Русские, ведь сам знаешь, сумасшедшие, без страха. Надо терпеть до конца.

– Ставлю десять против одного – не взлетит!

– На таких условиях, пожалуй, я пожертвую один доллар, – рассмеялся его товарищ. – А вдруг взлетит?

Подслушав их разговор, Пётр с веселым видом показал тому, кто поставил на него доллар, большой палец и прокричал:

– Не бойся, я тебя не подведу! – и полез в кабину.

Технарь закивал головой, сверкая голливудской улыбкой:

– Учти, вода сейчас холодная как смерть, старайся не попасть в неё.

Гамов погладил штурвал и проворчал про себя:

– Вторая попытка. Ты уж, дорогой, постарайся, не подведи!

Он разговаривал с самолётом и верил в него, как в живого. Человеческий, как сейчас говорят, фактор он вообще не рассматривал, потому что знал: сделает всё для того, чтобы взлететь. Пётр снова включил двигатели и, развернув бомбардировщик, порулил следом за «джипом».

У места предполагаемого старта Гамов осторожно, словно на ощупь, пустил переднее колесо на льдину. Прыгая через трещину, самолет подскочил на ледяной кромке, но препятствие преодолел.

Пётр поставил «Бостон» на тормоза, еще раз проверил работу моторов. Все было в порядке.

Уже ничто не могло остановить Гамова. Он знал, что в конце пробега, в точке отрыва самолёта от льдины, сердце замрёт и, только почувствовав, что самолёт в воздухе, снова начнёт работать в обычном режиме. Так было всегда, но сегодня случай особый, сможет ли он доказать, прежде всего самому себе, что он настоящий лётчик. Молодой комэск был обязан сделать это, назад пути не было.

Положив руку на секторы газа, пилот повернул голову в сторону подполковника Недосекина, стоявшего у «джипа». Командир полка вновь взмахнул рукой, давая разрешение на взлёт.

Гамов врубил двигатели на полную мощность и, сняв машину с тормозов, погнал её по льду. Он не торопился отрывать самолет от льдины и удлинял разбег насколько было возможно. Надо было дать самолёту набрать максимальную скорость. Но вот впереди уже показался край льдины. Слева по курсу взлёта ленивые моржи, приподнимая головы, мотали ими из стороны в сторону, словно пытаясь рассмотреть возмутителя спокойствия.

Для себя он отметил точку отрыва. Она находилась на самом краю льдины. И пилот решительно взял штурвал на себя. Винты сорвали брызги с гребешков волн, море плеснулось в стекло кабины. Колеса шасси уже не бежали по крепкому льду, но они и не были в воде, а, зависнув над ней, продолжали своё инерционное вращение. Замершие от напряжения люди на берегу, увидев, что самолёт оторвался от земли, запрыгали от радости, а победивший в споре Джон, несмотря на мороз и довольно крепкий ветер, даже подбросил вверх свою шапку.

Гамов выдохнул. Сделав разворот и пролетая над стартом, он увидел знакомых моржей, которые, испугавшись рёва моторов, спасаясь от незнакомого чудища, пролетающего над их головами, неуклюже прыгали с льдины в море. Помахав им крыльями, пилот направил свою машину в сторону Нома. Он не стал убирать шасси, до аэродрома было всего около тридцати километров.

Когда он приземлился на аэродроме Нома, большая толпа окружила самолет. Какие-то незнакомые люди вытащили летчика из кабины и начали его качать…

На следующий день об этом взлёте было написано в американских газетах. Они в самых восторженных тонах отзывались о мастерстве и смелости советского пилота, а журнал «Лайф» поместил на своих страницах фотографию советского лётчика.

На грани гибели

Приказ о назначении Гамова командиром эскадрильи вызвал у членов экипажа двоякое чувство. Радость и гордость за своего товарища омрачалась тем, что из экипажа уходил их друг, один из лучших пилотов полка, о котором ходила слава как об умелом, грамотном и удачливом лётчике. Кроме того, это был справедливый командир и очень надёжный товарищ. Они гордились тем, что летали с Гамовым. Расставание было грустным, и чтобы как-то сгладить эту горечь, Гамов сказал:

– Это ничего, что теперь экипажи разные, всё равно летаем вместе, выполняем одни задачи. А вам – спасибо, теперь вы можете гордиться тем, что в своём экипаже вырастили командира эскадрильи. Он обнял каждого и закончил: удачных вам посадок, ребята, и чистого неба.

На следующий день им представили нового пилота, нового командира экипажа. Это был человек несколько старше тридцати лет, среднего роста, крепкого телосложения. Он не имел ни боевого опыта, ни опыта полётов в Заполярье. Звали его Крючков Сергей Васильевич. Более десяти лет он прослужил в училище лётчиков, где обучал курсантов лётному делу. С первых дней войны он, как и многие другие его товарищи, засыпал командование рапортами с просьбой отправить его на фронт.

Но военная судьба распорядилась иначе, вместо фронта его направили на Аляску. Разместившись там, где ранее располагался Гамов и, уловив на лицах членов экипажа налёт некоторого неудовлетворения, он сказал:

– Чем не довольны, орлы? Внешность не героическая, или ростом не вышел? Но придётся летать вместе. Я к вам не просился, хотел попасть на фронт, но решением командования был направлен сюда, в глубокий тыл.

– Какой это тыл и насколько он глубок, вы, товарищ командир, надеюсь, узнаете уже в первом полёте, – с обидой проговорил штурман. – А то, что вы отреагировали на наше настроение, то это к вам не относится. Это наша грусть по бывшему нашему командиру.

– Ну, простите, если обидел, – ответил Крючков, сглаживая свою первую реплику. – Я ведь всегда считал, что война там, где стреляют, а вся остальная территория – это тыл.

– Да ладно, – проговорил Сорокин. – Скоро вы сами всё поймёте. А сейчас в честь знакомства давайте попьём чайку. Вася, давай-ка, организуем по стаканчику.

За чаем познакомились поближе. Каждый рассказал о себе, о том, как складывалась судьба до Аляски, как попали сюда. А новый пилот, послушав истории, которые имели место в лётной практике полка, согласился с тем, что был не прав, назвав их работу тыловой службой.

Утром, ставя задачу на лётный день, командир полка довёл до лётного состава плановую таблицу. Он объявил лидера, которым был вновь назначенный командир эскадрильи капитан Гамов, истребителей, в том порядке, в котором они пойдут в строю.

– Экипаж старшего лейтенанта Крючкова пойдёт замыкающим. Все свободны, старшего лейтенанта Крючкова и лейтенанта Сорокина прошу остаться, – закончил своё выступление подполковник Недосекин.

Когда все покинули класс подготовки к полётам, он сказал:

– Для тебя, Сергей Васильевич, этот полёт «пристрелочный», ознакомительный. Но, тем не менее, у вас будет особая задача. Над проливом, до Уэлькаля пройдёте в составе группы замыкающим, но посадку вместе со всеми не совершаете, а идёте до Марково, садитесь и передаёте машину, которую там очень ждут. Экипаж у вас опытный, проблем не должно быть.

– Есть, товарищ подполковник, задача ясна.

– Александр, – сказал командир полка, обращаясь к Сорокину. – Ты штурман опытный, надеюсь на тебя. Вопросы есть? Если нет, то свободны.

Аэродром перед вылетом группы напоминает муравейник, в котором, на первый взгляд, всё хаотично, присутствующие куда-то торопятся, бегут, суетятся. Но если внимательно присмотреться, то становится понятно, что всё подчинено каким-то законам и правилам. Вот на этом самолёте снимают чехлы, на другом начинают греть двигатель перед запуском, около третьего стоит топливозаправщик, водителю которого наш техник, сидя на плоскости крыла и отчаянно жестикулируя, даёт команду на включение насоса. А вот к тому самолёту побежал техник по радиооборудованию, почему-то не включается радиостанция. Здесь у каждого своя задача. И, как говорил Суворов, каждый солдат знает свой манёвр. Всё это вместе называется «предполётная подготовка».

Но вот подъехал автобус с пилотами и штурманами. Они высыпали на бетонку и быстрым шагом направились к своим машинам, которые уже заправленные и прогретые стоят в готовности к взлёту. Разместившись в самолётах, пилоты запустили двигатели и гуськом, по одному, строго выдерживая дистанцию, потянулись по рулёжным дорожкам к взлётной полосе.

Лидирующий бомбардировщик «Б-25» замер на старте. Получив команду на взлёт, пилот вывел двигатели на нужные обороты, отпустил тормоза, рванул с места и, сделав короткий пробег, взмыл в небо. Следом один за другим, как цыплята за наседкой, взлетели сопровождаемые «Аэрокобры».

Александр Сорокин улетал в этот полёт с какой-то необъяснимой тревогой. Он с завистью наблюдал за взлётом командира. Так взлетать, как он, в полку не умел никто. Раньше в самолёте были они, его экипаж, а теперь с ним летают другие. Сорокин понимал, что в жизни нет ничего постоянного, что нужно привыкать к новым условиям, и он безропотно делал своё дело. Роль замыкающего была непривычной для него. На Аляске если они с Гамовым летели в составе группы, то всегда в лидирующем экипаже, прокладывая маршруты, огибая плотные слои облачности и тумана. Сейчас же он летел по маршруту, намеченному другим штурманом, и чувствовал себя как-то не у дел.

Берингов пролив пересекли благополучно. Барражируя над Уэлькалем, проследили за посадкой всех сопровождаемых машин, сделали круг и, убедившись, что они приземлились, покачав на прощание крыльями, взяли курс на Марково.

В наушниках тихо звучала какая-то легкая американская мелодия. Радист Вася, как всегда, был в своём репертуаре и создавал настроение экипажу. Оставшееся позади морское побережье, было закрыто туманом, спустившимся к самой земле. Он густым покрывалом укутал Анадырскую низменность, над которой пролегал маршрут полёта.

– Командир, предлагаю обойти облачность и туман с севера, – предложил Сорокин. – Пересечём хребет Пэкульней, за ним должно быть чисто, и повернём на юг, на Марково.

– Как скажешь, штурман, тебе видней, – ответил пилот и сделал поправку на новый курс.

При подлёте к горному массиву облачность стала не такой плотной, земля по-прежнему была скрыта от глаз, но иногда всё же кое-где проглядывала сквозь заметно посветлевшие облака.

– Я грешным делом думал, что сегодня увижу тундру с высоты полёта, а тут сплошная облачность, – посетовал Крючков.

– Не переживай, ещё насмотришься, да так, что надоест, – успокоил его Александр.

Вдруг откуда-то справа послышался хлопок, и в наушниках прозвучал голос стрелка-радиста:

– Командир, вижу дым из правого движка. Похоже на пожар.

Пилот взглянул на прибор температуры правого двигателя, стрелка медленно, но уверенно двигалась к красному сектору циферблата. Давление масла было также выше нормы. Стало ясно: двигатель вышел из строя и, скорее всего, горит.

– Штурман, что под нами? Сможем ли сесть? Радист, свяжись с КП, сообщи наши координаты, садимся на вынужденную.

– Под нами хребет, валуны и камни, высота две тысячи пятьсот, попробуй дотянуть как можно дальше, если хребет проскочим, то есть шанс благополучно приземлиться на брюхо, там кругом снег.

Крючков повернул голову направо, за окном кабины было светло, на остеклении играли огненные блики.

– Включаю систему пожаротушения, – сказал он и включил тумблер.

За стеклом кабины потемнело, система сработала.

– Товарищ командир, связи нет, – доложил радист.

– Почему? – спросил пилот.

– Я предполагаю, что от высокой температуры предохранители поплавились.

Крючков изо всех сил держал штурвал, стараясь как можно дольше продлить полёт, но он уже понимал, что долго так не протянуть. Левый двигатель, на котором они летели, тоже не тянул, почему-то даже не развивал нужные обороты.

– Буду садиться на брюхо, – крикнул он. – Экипажу приготовится к покиданию самолёта.

– Есть приготовиться к прыжку, – услышал штурман голос стрелка-радиста.

– Командир, я должен быть с тобой, – прокричал Александр, но не услышал своего голоса.

– Всем покинуть самолёт и штурману тоже. Это приказ.

Времени на раздумье не оставалось, Александр открыл аварийный люк и вывалился из самолёта. После тёплой кабины лицо обожгло жгучим морозом. Раскрыв парашют и оглядевшись, он не увидел ничего, кроме удаляющегося от него самолёта, летевшего с правым креном, довольно резко снижаясь. За ним от правого двигателя тянулась полоса тёмно-серого цвета.

Приземлился Александр не совсем удачно. При спуске земли он практически не видел. Большая скорость снижения и плохая видимость не позволили вовремя сгруппироваться. В такой ситуации, результатом встречи с землёй вполне мог стать перелом ног, но его спасло то, что в момент, когда ноги коснулись снежного наста, сильный порыв ветра подхватил парашют, прижал его к земле и с довольно большой скоростью потащил по камням.

Когда парашют дёрнуло, Сорокина бросило лицом вниз и сильно ударило о снежный наст, который был утрамбован северными ветрами. Его несло по этому насту всё быстрее. И скорее интуитивно, чем осознано, он достал нож и обрезал стропы…

Александр очнулся от холода. Несмотря на меховой летный комбинезон и унты, мороз пробирал до костей. Сел – боли нет. Попробовал согнуть ноги, руки – всё работает нормально. Одно причиняло неудобство: было такое ощущение, что лицо покрылось коркой льда. Он дотронулся до носа – резкая, невыносимая боль пронзила всё тело, сознание вновь на несколько мгновений оставило его.

Вновь придя в себя, Александр осмотрелся и обнаружил, что снег вокруг его головы пропитан кровью. Его затошнило. Он лежал на боку и, осматривая пространство, которое его окружало, пытался рассуждать: если я чувствую боль и тошноту – значит жив, а если жив, то надо бороться за жизнь. Он вдруг обнаружил, что на нём болтаются обрезанные парашютные стропы, самого парашюта не было видно. «Кто же их обрезал? Неужели я? Как мне удалось это сделать?»

Он попытался перевернуться на другой бок, это ему удалось. Мысли опять запрыгали в голове: «Вот нож, значит точно стропы резал я, наверное, ветром несло парашют, пришлось от него избавиться… Но лежать нельзя, можно замёрзнуть… Надо что-то делать… Прежде всего перевязать рану, лицо сильно повреждено при приземлении».

Он сел, достал из кармана индивидуальный пакет, зубами разодрав прорезиненную ткань, вынул из него всё содержимое.

Превозмогая боль, ватным тампоном промокнул лицо и насколько это было возможно вытер сочившуюся кровь. Зеркала не было, приходилось всё делать наощупь. Сняв шлемофон, Александр обмотал бинтом всё лицо, оставив только прорези для глаз. «Вот теперь лицо не обморожу, – подумал он и усмехнулся. – Интересно, что там от этого лица осталось? Жалко перевязку не смогу сделать, бинт, наверное, присохнет, – и опять усмехнулся. – Голова совсем не работает, какая перевязка, ведь бинта-то совсем не осталось».

Так, рассуждая сам с собой, штурман завершил «лечение», на которое был способен, Немного передохнул, встал на ноги и, пошатываясь, побрёл в ту сторону, куда, по его мнению, скрылся самолёт.

Поиск

Передав вместе с машинами самолётную документацию инженерной службе Уэлькальского полка, перегонщики с Аляски получили команду грузиться в транспортник, который уже стоял «под парами». Прогретые двигатели самолёта были наготове и ждали команды на взлёт. Лётчики оперативно поднялись на борт по алюминиевой стремянке, привычно размещаясь в зелёной утробе пузатого «американца».

– Могли бы и обедом покормить, – проворчал один из пилотов-истребителей, расстёгивая меховой реглан и усаживаясь поудобнее для сна.

– Да где уж там, покормят. Тыловики, поди, опять экономят, – поддержал разговор сидевший рядом с ним младший лейтенант из новичков. Новички, надо сказать, отличались особой запасливостью. Он достал из планшетки заныканную шоколадку, разломил пополам и, отдавая половинку соседу, продолжал: – На, пожуй, а то заболеешь, за кем в строю летать буду.

– Это ты, Гена, молодец, хоть и молодой, но соображаешь. Я думаю, что если так пойдёт и дальше, то очень скоро станешь хорошим лётчиком.

– Зачем издеваешься, я же от души. Наверное, надо было самому съесть, тогда бы точно лучше бы стал летать, – поддержал шутку молодой пилот.

– Не, из жмотов хорошие пилоты никогда не получались. – философски заметил сосед. – А из тебя получится.

Этот разговор привёл всех в благодушное настроение. Но постепенно суета улеглась, и пассажиры успокоились. Прошёл час после взлёта, шли над морем, полёт проходил нормально. Двигатели гудели ровно. Перегонщики, расслабившись после тяжёлой работы, дремали. Внезапно открылась дверь пилотской кабины, из-за которой высунулась голова бортмеханика. Он глазами отыскал Гамова и махнул ему рукой, приглашая в кабину пилотов.

– Что там стряслось? – проворчал комэск, нехотя поднимаясь с насиженного места. – Не иначе, как на связь с командиром.

Войдя в кабину, он почувствовал какое-то напряжение. На первый взгляд всё как будто бы нормально, в полумраке кабины силуэты членов экипажа, все спокойно работают, на циферблатах нервно подрагивают стрелки приборов, подсвеченные фосфором, со стороны радиста тихо пищит морзянка. Спокойно, но в то же время что-то не так.

К нему повернулся командир корабля:

– Слушай, Петр, сейчас радист услышал переговоры Марково с Уэлькалем, пропал Крючков, он же после вашей посадки ушёл на Марково?

– Да, а что значит пропал? – не понял Гамов. – Связь с ними есть? Что произошло?

– Никто не знает, связь оборвалась, к расчётному времени ни на Марково, ни на другом аэродром самолет не появился, а горючее, естественно, кончилось. По той информации, которая известна нам, их уже начали искать.

– Ёлки-палки, это же мой экипаж, – Пётр снял шлемофон.

За свою лётную жизнь ему не раз приходилось быть свидетелем гибели своих товарищей. Всегда это было очень тяжело. Но здесь особый случай, это был его экипаж, который впервые ушёл в полёт без него, с другим командиром. Он каким-то тревожным чувством ощутил свою вину перед друзьями и даже в момент укорил себя за то, что согласился на должность командира эскадрильи.

– Слушай, командир, не возражаешь, если я побуду здесь, с радистом? – Гамов понимал, что только здесь он может быть в курсе событий и получать информацию, а поэтому уйти отсюда не мог.

– Да, без проблем. Коля, помоги комэску разместиться, – дал команду пилот своему бортмеханику.

– Садитесь сюда, товарищ командир, – с готовностью откликнулся механик, устанавливая свой парашют рядом с радистом.

Пётр привычно устроился на парашюте, взял у радиста вторые наушники и стал слушать на его волне. Но до конца полёта ничего нового так и не услышал.

Приземлившись в Фербенксе, Гамов, не задерживаясь, направился к командиру полка. От дежурного по штабу он узнал, что командир находится на КП и, развернувшись чтобы идти туда же, лицом к лицу столкнулся с Леной Макаровой.

– Ой, Петя! Как хорошо, что ты прилетел, – скороговоркой проговорила она. – Ты слышал? Твой экипаж… Саша… – она заплакала и уткнулась в плечо Гамова.

– Леночка, если нет вестей – это еще ничего не значит, это значит, что есть надежда, – пытался успокоить её Пётр, – вот сейчас пойду к командиру попрошусь на поиски.

– Очень уж жалко ребят, – она вытерла платочком покрасневшие глаза и куда-то пошла.

Прибыв на вышку, Пётр увидел командира полка сидевшим на месте руководителя полётов. Он с кем-то разговаривал по телефону. Все, кто находился на КП, внимательно прислушивались к тому, что говорил Недосекин. Петр тихо прикрыл за собой дверь и, прислонившись к дверному косяку, тоже замер.

– Товарищ полковник, группа приземлилась в Уэлькале благополучно, перегонщики уже вернулись на транспортнике в Фербенкс и, если завтра будет погода, погоним очередную партию. А вот и Гамов вошёл, – отреагировал командир на появление Петра, – он вам всё доложит. Есть! – Закончил он непонятную для Гамова фразу и замахал рукой, подзывая его к телефону.

– Кто это? – спросил Гамов.

– Комдив Мазурук, – ответил командир полка.

– Капитан Гамов, слушаю.

– Здравствуй, Пётр Павлович!

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Расскажи, куда делся твой замыкающий?

– Он имел задачу в составе группы дойти до Уэлькаля, как вы правильно заметили, замыкающим, и после нашей посадки уйти на Марково.

– Да, я просил Мачина направить туда один «Митчел», он нужен для сопровождения в Сеймчан скопившихся в Марково истребителей. В процессе полёта было всё нормально?

– Да, товарищ полковник, всё прошло штатно, после посадки мы попрощались в эфире, он проследил посадку крайнего самолёта, помахал крыльями и пошёл на Марково.

– С ним внезапно прекратилась связь, к контрольному времени ни в Марково, ни на другом аэродроме они не появились. Может блуданули, погода-то не ахти, да и командир там, если не ошибаюсь, первый раз на маршруте.

– Блудануть они не могли, этого неопытного командира поставили в мой бывший экипаж, а там штурман Сорокин, который заблудиться никак не может, он с первого дня на Аляске, приведёт борт в назначенную точку с завязанными глазами, да и радист, если бы было всё нормально, нашёл бы возможность сообщить.

– Ты прав, Гамов. Сорокин не заблудится, да и экипаж хороший, слётанный, – размышлял вслух комдив. – Не иначе что-нибудь стряслось, ты как думаешь?

– Думаю так же, как и вы. Товарищ полковник, разрешите слетать по маршруту до Марково. Если сели на вынужденную – им нужна помощь. Без неё замёрзнут, мороз крепчает.

– Их уже ищут и из Марково, и из Уэлькаля. Тебе лететь с Аляски на материк – только время терять.

– Да я это понимаю, но там же мои люди, тяжело сидеть и ждать.

– Ну, ничего, потерпи, – закончил разговор командир дивизии.

Терпеть пришлось долго. На следующий день закрутило так, что и Фербенкс, и Ном для полётов закрыли полностью. Успокаивало лишь то, что на Чукотке с погодой было получше, и там продолжались поиски.

Только через день немного распогодилось, и Гамов повёл группу самолётов на Уэлькаль. Дошли благополучно, после приземления Пётр пошёл разыскивать командира местного полка. Нашел на КП.

– Товарищ подполковник, как я понимаю, результат поиска нулевой, а поиск уже прекратили?

– Гамов, сбавь обороты, – отреагировал Мельников. – Ты не в курилке. Есть армейский порядок.

– Прошу прощения. Все в напряжении, а поиск прекратили. Ведь от того, что мы будем сидеть, они не найдутся.

– Мы делаем всё, чтобы их найти. Но поисковикам тоже нужен отдых. Отдохнут и начнут снова, хотя в успех я верю мало, прошло около двух суток, а результата нет. Поиски ведём не только мы, но и марковцы. Может, они в море упали?

– Да о чём вы говорите, там же штурманом Сорокин. Это вам о чём-нибудь говорит? Он же фору даст всем вашим штурманам вместе взятым.

– Гамов, не нарывайся на ответную грубость, а то ведь я могу и меры принять.

– Виноват, товарищ командир. Но давайте что-то предпринимать, без дела сидеть никак нельзя, – эти слова Пётр проговорил как можно мягче, стараясь сгладить свой резкий тон. В это время сержант-связист доложил командиру полка о том, что на связи командир дивизии.

– Соединяй! – раздражённо произнёс он, поднимая трубку. – Подполковник Мельников, слушаю.

– Мельников, почему молчишь? Что нового, как идут поиски?

– Нового ничего нет, поиски результатов не дали, люди устали, дал возможность им отдохнуть.

– Разрешите мне доложить комдиву, – понимая, что опять идёт на нарушение субординации, но настойчиво попросил Гамов. Это был его шанс и надо было им воспользоваться.

– Что там у тебя за шум? – спросил комдив, услышав в трубке посторонние звуки.

– Да это Гамов оправдывает свою фамилию, просит разрешения поговорить с вами.

– Хорошо, дай ему трубку.

– Товарищ комдив, разрешите доложить? – начал Гамов взволнованно и получив разрешение, продолжал: – Люди, задействованные в поиске действительно устали, но прекращать поиск никак нельзя. Мы почти двое суток из-за погоды просидели на Аляске, отдохнули, разрешите нам включиться в поиск.

– Хорошо, дай трубку командиру полка.

– Есть! – прокричал в трубку Гамов и передал её командиру полка.

Мельников внимательно выслушал комдива, иногда произнося слова «есть» и «так точно», делал какие-то пометки в рабочей тетради. Закончив разговор, он, повернувшись к Гамову

сказал:

– Значит так, Пётр Павлович, назначишь в группе вместо себя старшего, они сегодня транспортником уйдут на Фербенкс, а сам берёшь «Митчел», который перегонял и пройдёшься по маршруту на Марково, может быть тебе и повезёт.

Гамов повернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился к двери, уже на ходу дослушивая командира:

– И сам поаккуратнее, зря не рискуй!

– Окей, товарищ командир, всё будет в норме. Я их найду, – обернувшись у порога, скороговоркой проговорил Пётр и выскочил с КП.

– Скоро совсем американцами станут, – проворчал командир полка, который при других обстоятельствах на Гамовское «окей» не обратил бы никакого внимания.

Не прошло и часа с того момента, как Пётр покинул КП, а управляемый им американский средний бомбардировщик Б-25 «Митчел», уже взлетел с Чукотского аэродрома Уэлькаль и взял курс на Марково.

– Сверчков, пойдём основным маршрутом, – сказал Гамов штурману, – членам экипажа главное внимание обратить на землю, любое пятно на снегу – доклад.

Они прошли по маршруту до Марково, но ничего подозрительного не обнаружили, снег под их крылом на всём протяжении полёта сверкал своей первозданной белизной.

– Теперь ясно, что они свернули, – размышлял вслух Гамов. – Штурман, что думаешь, где искать, куда полетим?

– Я думаю, что они решили обойти облачный фронт стороной, вот только с севера или с юга – этого сказать не могу.

– А что тебе подсказывает чутьё?

– Я человек южный, я бы обходил с юга.

– Ну, что же, с юга так с юга. Прокладывай маршрут с юга, так чтобы он шёл по границе фронта, уточни у синоптиков, где он проходил во время их полёта.

– Понял, командир, сейчас сделаю, – отрапортовал штурман и принялся за расчёты.

Через пять минут самолёт пошёл на Уэлькаль новым курсом, который проходил несколько южнее от основного маршрута. Этот полёт так же, как и предыдущий, никаких результатов не принёс.

Приземлившись в Уэлькале, Гамов дал команду на заправку самолёта, приказал членам экипажа после ужина быть готовыми к взлёту, а сам, захватив с собой штурмана, направился на доклад к командиру.

Командир полка по-прежнему находился на КП. Он, разложив на большом столе карту Чукотского края, совместно с главными специалистами полка рассматривал возможные варианты предполагаемого лётного происшествия. Увидел вошедшего Гамова:

– А вот и спасатели, ну рассказывайте, где были, что видели?

– Да, рассказывать особо нечего. Мы прошли по их основному и предполагаемому маршруту, но никаких следов не обнаружили, – доложил Гамов.

– Покажите, как вы летели и какая зона вами обследована.

– Разрешите мне? – сделал движение штурман и, увидев, как командир утвердительно кивнул головой, продолжал: – До Марково мы прошли основным маршрутом. Реально нами осмотрена вот такая площадь, – он на карте карандашом очертил территорию, над которой они пролетали. – Ничего подозрительного обнаружено не было. Обратно пошли по предполагаемому краю фронта с его южной стороны, результат тот же.

– Что ты думаешь, Гамов?

– Я думаю, что надо обследовать зону к северу от основного маршрута. И делать это надо прямо сейчас, если мы не хотим найти свежемороженые трупы. Уже ясно, что самолёт упал. Я готов продолжить поиск.

– Да, поиск надо продолжать, – задумчиво проговорил полковой комиссар. – Но и ты, Пётр Павлович, и твой экипаж должны отдохнуть. Я предлагаю поиск прекратить до утра, а в девять часов вылететь на новый маршрут.

– Нам нельзя сейчас отдыхать, – не согласился Пётр. – Наш отдых может стать причиной гибели экипажа. Посмотрите, облачность ушла, видимость нормальная, в тундре на белом снегу будет всё прекрасно видно.

– Что случилось, то случилось, назад не вернёшь. Мы не можем рисковать и вашими жизнями, – недовольно прервал его комиссар. – Каждый человек имеет свой предел, и я не вижу смысла в том, чтобы вы проверяли его на себе.

– Я лётчик, – со злостью возразил Гамов, ясно намекая на то, что комиссар не летал. – Более того, я командир эскадрильи и о своих подчинённых забочусь не меньше вашего. Там, в тундре, мои люди и я не имею права бросить их на произвол судьбы. А за свой экипаж я ручаюсь, каждый из его членов может и готов совершить ещё один полёт. Сейчас война, думаю, что на фронте лётчикам не легче.

– Ты не кипятись, Пётр Павлович, – не повышая голоса, вмешался в разговор командир полка. – Я понимаю тебя, как лётчика, но как командир не могу послать вас в этот полёт. Ты знаешь, что это серьёзное нарушение всех инструкций. Экипажу нужен отдых.

– А вы, товарищ подполковник, и не посылайте. Мне, да и вам, командир дивизии приказал принять все меры к тому, чтобы найти упавший самолёт, так?

– Так, – согласился командир.

– По вашему приказанию я улетел на поиск, так?

– Так.

– Ну, а коли так, то считайте, что я в полёте, не мешайте мне выполнять ваше приказание. За количество взлётов, посадок и времени, проведённого в воздухе я отвечу сам. Помогать мне не надо, прошу об одном, не мешайте. Разрешите идти? – он вскинул руку к шлемофону и замер в ожидании ответа.

На КП воцарилась мёртвая тишина. Командир полка не знал, как ответить, хотя внутренне он был согласен с комэском. Он вдруг кивнул, и Гамов со Сверчковым, повернувшись кругом, зашагали к двери.

– Ты что, командир, разрешишь ему взлететь? – нарушил тишину комиссар.

– Нет, Ваня, я ему просто не помешаю. Там его люди и он обязан сделать всё для их спасения.

– Ну как знаешь, тебе видней, – сдался политработник. – Пойду-ка, заварю чайку, спать не придётся.

– Это ты прав, Иван Васильевич, заваривай и на мою долю.

Борьба за выживание

Сорокин не знал, сколько времени прошло с тех пор, как командир приказал покинуть самолёт. Превозмогая боль, штурман брёл в выбранном направлении, не останавливаясь.

Сначала, как ему показалось, идти было довольно легко. Силы его были свежими, он двигался по крепкому снежному насту. Но время шло, и усталость всё больше давала о себе знать. Идти становилось всё труднее. Саша ощутил, что подул встречный ветер.

– Надо передохнуть, неизвестно, когда я найду самолёт, силы надо беречь, – подумал он и присел у огромного валуна с подветренной стороны. Опустившись на снег, он почувствовал, что стало значительно теплее. Встречный ветер, оказывается, очень серьёзно давал о себе знать.

– Всё хорошо, вот только есть хочется, – подумал он. – Интересно, сколько времени я топаю, что уже так проголодался? Стоп, а ведь у меня где-то должен быть шоколад, – вспомнил он и начал рыться во множественных карманах своего мехового комбинезона.

– Точно, есть, – обрадовался он, доставая завёрнутую в фольгу половину плитки. – Теперь не помру.

Он отломил один квадратик, превозмогая боль, проковырял пальцем в районе рта щель и сунул в неё сладкий кусочек. Остальной шоколад он аккуратно завернул в фольгу и вновь спрятал в карман. Конечно, желание поесть не пропало, но Саша знал, что этот шоколад позволит ему продержаться несколько дней. Он прикрыл веки и подумал: «Спать нельзя, замёрзну. Вот сейчас минуточку посижу с закрытыми глазами и снова в путь».

Потом он не мог осознать, что это было. То ли сон, то ли какие-то грёзы. Он ощутил себя в своей родной деревне под Воронежем, на берегу небольшой, но довольно глубокой реки с таким смешным, птичьим названием Ворона. Стоит тёплая летняя ночь. Они пацанами сидят у костра, вблизи, на лугу пасутся кони из колхозной конюшни. Ванька Коробков рассказывает какую-то страшилку на кладбищенскую тему и переворачивает в горячих углях картошку, которую все с нетерпением ждут. Уж очень есть хочется. Вдруг к ним подбегает собака и с каким-то не собачьим визгом хватает Сашу за штанину и начинает её рвать. Попытка прогнать собаку результата не дала. Он попробовал ударить её другой ногой, но пёс не выпускал свою добычу. И в этот момент штурман открыл глаза, сознание вновь вернулось к нему. Он с ужасом обнаружил рядом с собой полярную лисицу – соболя, который посчитал, что имеет дело с трупом и начал свою трапезу почему-то с комбинезона, вернее со штанов, в которые вцепился своими острыми зубами. Сорокин крикнул и полез за пистолетом, но испугавшийся соболь так рванул в тундру, что пока его жертва готовилась к выстрелу, он скрылся в темноте.

«Ай да соболь, ай да молодец! Не дал замёрзнуть, значит не судьба, надо в путь». Он медленно поднялся и побрёл дальше искать своих. Изредка, когда казалось, что силы покидают его, он доставал свой аварийный запас шоколада, отламывал очередной квадратик, клал его на язык и медленно-медленно даже не сосал, а ждал, когда тот растает. Ему казалось, чем дольше шоколад пробудет у него во рту, тем больше он утолит свой голод. Но всему есть предел. Сил идти уже не было, и он пополз.

Прекрасно понимая, что остановка и сон на морозе будет стоить ему жизни, Александр, как мог, старался двигаться, чтобы не уснуть. Он полз, время от времени шевелил пальцами на руках и ногах, проверяя, не потеряли ли они чувствительность.

Вдруг он свалился в какую-то канаву. Попытался выбраться, но сил уже не было, они оставляли его. В затуманенном мозгу возникла мысль: «Откуда здесь эта канава? А вдруг?» Он подумал о том, что это может быть след самолёта и тут же отогнал эту мысль: «Размечтался…» Сил двигаться дальше уже не было. Последним усилием воли Саша заставил себя достать пистолет и нажать на курок. Выстрела штурман не слышал, сознание вновь покинуло его, он провалился в небытие…

Командир экипажа, спасая машину, сумел всё-таки перелететь через каменную гряду и дотянуть до заснеженной тундры. Плюхнувшись на брюхо, оставляя за собой широкую борозду, самолёт глубоко пропахал снежный наст и, зарывшись носом глубоко в снег, замер, раскинув свои большие крылья. К этому времени двигатель перестал гореть, и угроза взрыва миновала.

Бортрадист выпрыгнул из самолёта удачно, приземлившись, он довольно быстро обнаружил место падения машины. Когда приблизился к самолёту, то нашёл командира экипажа на своём месте, на левом пилотском сидении. Тот был в полузабытьи. Его нога при посадке оказалась повреждена, похоже было на перелом. Радист разобрал за ненадобностью стремянку, поскольку теперь из самолёта можно было выйти и без нее. Порог двери кабины находился на уровне снежного покрова. Василий подобрал подходящий кусок металла и, чтобы зафиксировать ногу командира, использовал её как шину. После этого Вася приступил к строительству «дома». Закончив работу, он собрал брезентовые чехлы, которыми на стоянке закрывали двигатели, соорудил постель и уложил на нее командира.

Прозвучавший невдалеке выстрел заставил потерпевших вздрогнуть от неожиданности. Они обалдели от радости. Крючков открыл глаза и, улыбнувшись, прошептал:

– Ну, слава богу, он жив. Слышь, радист, это штурман, помоги ему.

Казаков бросился на звук выстрела. Пройдя приличное расстояние, Василий никого не обнаружил.

«Наверное, всё-таки я не там ищу, – сказал себе Вася. – Звук выстрела был довольно сильным, а я уже далековато ушёл в тундру».

Он остановился, присел на снег и продолжал рассуждать: «Когда я пошёл от самолёта, то шёл на северо-восток. Борозда на снегу, которая осталась от падения самолёта находилась справа от меня. Чтобы не заблудиться, я постоянно держал её в поле зрения», – он снял шлемофон. От головы шёл пар. Несмотря на мороз ему было жарко. Вася почесал голову. «А почему я решил, что надо искать справа от борозды, а не в самой борозде? Надо посмотреть».

Он повернул вправо, нашёл борозду и пошёл по ней в сторону самолёта. А вскоре обнаружил лежавшего без сознания Александра Сорокина. Вид штурмана его расстроил. Соорудив из прихваченного с собой парашюта волокушу, он уложил на неё Сашу и потащил к самолёту.

«Эврика!»

Комэск Гамов и его штурман вышли из здания КП и направились к стоянке самолёта. Пётр шёл быстрым, размашистым шагом, Сверчков едва поспевал за ним. Радист ждал их у самолёта.

– Ну что, орлы, мотнёмся ещё разок до Марково? – командир внимательно посмотрел радисту в глаза и встретил понимание и готовность.

– Конечно, я готов, – ответил радист. – Даже поужинать успел, и вам «тормозок» прихватил.

– За заботу спасибо, а сейчас по местам, взлёт по готовности, моторы прогрел? – спросил он механика.

– Да они ещё не остыли, а топлива залили по горловину.

– Ну, тогда вперёд.

Экипаж разместился на своих местах. Включены первые тумблеры, нажаты первые кнопки. Машина ожила. Завертелись винты, и вот уже набраны нужные обороты.

Самолёт задрожал, сдерживаемый тормозами, наконец, – колёса свободны. Лайнер побежал по рулёжной дорожке, вырулил на старт и вскоре, набрав нужную скорость, оторвался от земли и полетел над тундрой.

Полёт проходил штатно, видимость была хорошей. Облака ушли, на небе светили звёзды, а луна освещала снежную тундру так, что она была видна до горизонта. Дошли до Марково и развернулись.

– Куда пойдём, командир? – штурман озабочено рассматривал на карте площадь, которую они осмотрели, помечая её карандашом. – Предлагаю пройти ещё чуть-чуть севернее, если там не найдём, то пройдём ещё раз с юга.

– Не возражаю, – хмуро согласился Пётр. – Не понимаю, где они, не могли же они провалиться сквозь землю.

– Не переживай командир, – успокоил его Сверчков. – Мы на правильном пути. Не сомневайся, найдём. Результат уже близко. Методику поиска мы выбрали правильно. Успокаивая командира, он наносил на карту новый маршрут. Где-то в глубине его души крепла уверенность в том, что это крайний полёт на поиске, что очень скоро они увидят место падения самолёта.

Прошло около часа. Моторы ровно гудели. Вдруг, далеко впереди, справа, штурман разглядел какое-то тёмное пятно и полосу к нему. Он пригляделся и понял – это и есть то, что они искали.

– Командир! Доверни-ка самолёт на тридцать градусов, увидишь сам!

Услышав такое, Гамов заложил крен на какой был способен, вмиг съел указанный угол. Прямо перед ним было место аварийной посадки.

– Не вижу людей, есть там кто живой? – взволнованно спросил он. – Вася, смотри внимательно.

Кабина штурмана была самым удобным местом для наблюдения за землёй, и Сверчков вплотную приник к переднему иллюминатору, пытаясь уловить малейшее движение на месте аварии.

– Командир, нужно ниже, ничего не могу рассмотреть.

– Уже снижаюсь, сейчас зайдём на него по коробочке и пройдём на минималке. Радист, дай мне КП, – и, услышав в наушниках голос командира полка, доложил: – Есть, товарищ командир, я их нашёл! Место падения – сто семьдесят четвёртая долгота, шестьдесят шестая широта. Людей пока не наблюдаем, идём на новый круг, снижаемся. Выясню подробнее, доложу.

Самолёт приближался к месту падения, на белом снегу чётко выделяется полоса, которую пропахал падающий бомбардировщик при посадке.

– Командир, видишь? – закричал штурман.

– Вижу, Вася, вижу, – ответил Гамов. У него сердце в этот момент было готово выпрыгнуть из груди. Он видел, как от тёмного пятна отделилась фигура человека и, широко расставив ноги, размахивала руками.

Пилот помахал крыльями, давая знать тем, кто был на земле, что они замечены.

– Сверчков, идем на новый круг. Готовьте аварийный запас, будем бросать.

– Понял, командир, будем бросать, – радостно повторил на команду штурман. – Коля, подтягивайся ко мне и открывай люк, по моей команде сбросишь мешок, – попросил он радиста.

Самолёт развернулся, снизил до минимума скорость и, держа курс на место падения, нёс на своих крыльях спасение. Штурман примерно прикинул, куда должен был упасть спецмешок, где было всё самое необходимое на первый случай для выживания – от спичек и радиостанции до медикаментов и продуктов.

– Готов! – прокричал Николай, когда открыл люк и подтянул мешок к зияющему темнотой отверстию.

А Сверчков уже весь был поглощён известными только ему расчётами. В голове промелькнула мысль: «Прямо, как у партизан». Вспомнил он свои ночные полёты в тыл фашистов вначале войны. Но пятно приближалось, надо было работать.

– Приготовиться! Три, два, один, пошёл! – хрипло прокричал он и повернулся к открытому люку. Убедившись, что груз сброшен, закончил. – Всё, окей! Закрывай люк, задувает!

Они сделали ещё круг и обнаружили живым ещё одного члена экипажа, который, лёжа на снегу, махал рукой. На белом снегу было ясно видно, как два человека раскрывают мешок. Вот уже в небо взлетела ракета. Помощь получена. Помахав на прощание крыльями, самолёт взял курс на Уэлькаль.

Командировка

Работы не было. В поселковой больнице нет ни одного больного. Соня, чтобы чем-то заняться, собрала бинты и салфетки, которые медсестра предварительно постирала, (с перевязочным материалом было туговато) и сложила всё в бокс для стерилизации. В это время в перевязочную заглянула медсестра.

– Ой, Софья Семёновна, вы здесь, а я вас ищу.

– Что случилось?

– Да, как будто бы ничего. Семён Яковлевич вас вызывают.

– Ну, хорошо. Я пойду к нему, а вы, Мария Васильевна, поставьте бокс на стерилизацию. Бинты и салфетки я собрала и сложила.

– Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, всё сделаю.

Соня вошла в кабинет к отцу, он сидел за столом, на пояснице поверх халата был повязан пуховый платок, который принесла ему Мария Васильевна после того, как два дня назад у него обострился радикулит.

Отец был не один. Перед ним на табурете сидел и мял в руках шапку аэродромный фельдшер старшина Куряков Иван Степанович.

– Вызывали, Семён Яковлевич? – обратилась к отцу Соня.

– Да, Соня, вызывал. К нам за помощью обращаются лётчики. У них в 150 километрах от Марково упал самолёт.

– О, господи! Экипаж-то жив?

– Экипаж жив, Софья Семёновна, – ответил старшина. – Но у пилота перелом ноги, ему соорудили шину, он чувствует себя более-менее нормально. А штурман неудачно приземлился, его нашли без сознания с забинтованным лицом. Вероятно, перевязывался сам индпакетом. Похоже, сильное сотрясение мозга, бредит, в сознание пока не пришёл.

– Папа, а не наши ли это знакомые? – в волнении Соня забыла про субординацию.

– Да нет, командир корабля Крючков, мы не знаем его. Но это дело не меняет. Сейчас лётчики снаряжают санный поезд для эвакуации экипажа, нужен врач. Я, как ты понимаешь, не транспортабелен, – он потрогал рукой свою спину и вздохнул. Уж очень не хотелось ему отправлять дочь, но вариантов не было.

– Когда выезжать?

– Сейчас, Софья Семёновна. Я приехал за вами. На аэродроме нас уже ждут. Надо ехать, – ответил Куряков.

– Хорошо, я мигом, – она выскочила из кабинета и побежала одеваться.

Уже через три минуты, они сидели в стареньком «Виллисе», обслуживающем аэродромную комендатуру, и мчались на аэродром. Когда подъехали к домику, где размещался комендант аэродрома, Соня увидела три оленьих упряжки, вокруг которых хлопотали люди в меховых одеждах.

Комендант аэродрома, пожилой капитан, поднялся навстречу.

– Здравствуйте, Софья Семёновна, я вижу Семён Яковлевич решил отправить вас?

– Да, он не смог, вот уже три дня, как у него разыгрался радикулит, – пояснила Соня. – А вы боитесь, что я не справлюсь?

– Что вы такое говорите. В вашем профессионализме у нас никто не сомневается, – стал оправдываться комендант. – Вы сейчас идите с Иваном Степановичем в медпункт и соберите аптечку. С собой нужно взять всё, что может понадобиться вам для оказания медицинской помощи.

– Аптечку я подготовил, товарищ командир, доложил старшина Куряков.

– Я в этом не сомневаюсь, Иван Степанович, но пусть доктор посмотрит её содержимое сама. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам в медпункт принесли меховое обмундирование, там переоденетесь.

Соня внимательно осмотрела свои валенки и шубку:

– Зачем вы беспокоитесь? Я тепло одета.

– Вы, Софья Семёновна, тепло одеты для посёлка Марково, а тундра – это совсем другое дело, поэтому переодеться придётся, – разъяснил комендант тоном, не терпящим возражения. – Времени у вас мало. Через полчаса – обед, через час – колёса от земли, – закончил он по-авиационному свой иструктаж.

Времени действительно было мало. Его только-только хватило, чтобы посмотреть аптечку, добавить в неё кое-какие медикаменты, пообедать и переодеться. Соне выдали тёплый свитер, такой, какой она видела в кино у полярников, меховой комбинезон и унты. Надев всё это, она неожиданно для себя обнаружила, что чувствует себя в этом одеянии довольно неплохо.

– А действительно, комендант был прав, – сказала Соня фельдшеру, когда тот вошёл. – Тепло, легко, удобно, я бы даже сказала уютно. Ну что, пойдём? – спросила она, держа в руках саквояж с аптечкой.

– Да, пора. К отъезду всё готово, – подтвердил Куряков.

Всего в санный поезд входило три упряжки, в каждую из которых было запряжено по два оленя. В довольно просторных нартах свободно могло разместиться от трёх до пяти человек.

Соню усадили во вторую упряжку и укутали меховым покрывалом. Все отъезжающие заняли места в нартах, и поезд тронулся.

Кроме каюров и Сони санным поездом ехали ещё четыре человека – фельдшер Куряков и три авиационных техника, которым предстояло разобраться с самолётом и изучить возможность его эвакуации.

Каюров-чукчей вместе с оленьими упряжками выделил поселковый совет. Они солидно сидели на передках нарт и время от времени покрикивали:

– Хоп, хоп! Хей-я, хей-я!

При этом длинной палкой, которую каждый из них держал в руках, не сильно ударяли по спине то одного оленя, то другого, подсказывая животным направление движения. Ехали долго. Благодаря хорошей погоде было светло. Соня с интересом разглядывала тундру. Окружающий пейзаж, несмотря на то, что он был скучен и однообразен, девушку пленил. Она впервые уехала так далеко от дома, поэтому и тундра, и всё вокруг, что проплывало перед глазами, было ново и интересно. Ей было интересно, как, искрясь, сверкает снег в лунном свете, как бегут олени, как блестят звёзды. Снежная бесконечность, окружающая путников со всех сторон, покорила её своим величием и красотой. На отдых остановились около полуночи. Каюры выпрягли оленей, которые стали бродить вокруг стоянки, разгребая снег копытами, в поисках ягеля, с удовольствием поедая его. Чукчи хлопотали по хозяйству, обустраивая ночлег. Развели костёр, стали доставать вяленую оленину. Старший среди техников (Соня так и не узнала, какое у него воинское звание, все к нему обращались Михалыч) жестом остановил каюра и сказал:

– Это не надо, потом вам пригодится, а сейчас отведаем нашего, армейского, – он повернулся к одному из техников, возившемуся с костром: – Коля, оставь костёр, там справятся без тебя, доставай «сухпай».

Коля, получив распоряжение, вытащил из нарт вещевой мешок, раскрыл его, достал буханку хлеба, банку американской тушёнки, три банки гречневой каши. Консервы выложил в котелок, напоминающий татарский казан только размером поменьше, и передал его своему товарищу:

– На-ка, Илья, повесь над костром, пусть разогреется, только хорошо помешай.

– Да знаю, не маленький, – проворчал Илья. Ему не нравилось, что как самому молодому в команде Илье всегда все подсказывали.

Соня подошла к каюру, знающему русский язык. Она обратила внимание на то, что только он общался с техниками.

– А вы не боитесь, что олени разбегутся? Ведь без них мы пропадём, – спросила она с интересом.

– Однако не разбегутся, – ответил он задумчиво и пососал свою трубочку, которую не выпускал изо рта.

Девушка подождала ответа и уже подумала, что пора задать новый вопрос, как чукча продолжил:

– Зачем им бежать, они же приручённые. Без людей олени не могут, – он опять сделал паузу и твёрдо закончил: – Нет, не убегут. Поедят ягель и придут к нам спать.

После приёма пищи Соня с удивлением увидела, что олени действительно пришли к ним. Чукчи уложили их неподалёку от костра и устроились рядом с ними, согреваясь с одной стороны от костра, с другой – телом оленя.

Отдыхали у горящего костра недолго, а когда он стал угасать, засобирались в дорогу. Торопились. Быстро сложили вещи, Куряков заботливо упаковал Соню в спальный мешок, уложил на нарты и сверху ещё прикрыл меховым покрывалом.

– Ни к чему это, – попыталась остановить его девушка, но внимательный фельдшер не слушал.

– Выполняйте команду, доктор! Вам надо поспать! – Строгим тоном заявил он. – Завтра будет много работы, неизвестно удастся ли вам уснуть на обратной дороге.

Спорить было бесполезно. Не прошло и десяти минут, как она сладко засопела. Это было неудивительно, ведь намаялась она за этот хлопотливый и напряжённый день.

Прошло ещё около трёх часов. По расчётам, они должны были уже войти в зону действия аварийной радиостанции, которую Гамов сбросил с самолета. Один из техников, назначенный ответственным за связь, через каждые полчаса начал выходить в эфир.

– Сороковой, сороковой, я – спасатель, ответь, как слышишь меня? Приём! – неслось в эфир.

Эта фраза, вначале звучавшая бодро, с каждым новым выходом становилась всё тревожнее и тревожнее. Ответа не было. Прошло ещё два часа. Остановились. Остановка разбудила Соню, она открыла глаза и увидела, что все участники экспедиции собрались около её нарт.

– Ты не заблудился? – спросил Михалыч каюра, того самого, что говорил на русском языке. Он ехал на передних нартах. – Ты правильно выдерживал курс? Ехал по карте?

– Зачем чукче карта? – невозмутимо ответил каюр. – Начальник показал куда ехать, чукча туда ехал. Если не слышно радио, значит не доехали.

Михалыч аж задохнулся от такой наглости:

– Так зачем ты у меня карту взял?

– Начальник дал, значит надо.

И в этот момент с соседних нарт, прерывая спор, донеслось:

– Есть связь! Они нас услышали! – это кричал техник, дежуривший на радиостанции. Все бросились к нему, а он, довольный и счастливый, передал наушники с гарнитурой Михалычу.

– Да, «Сороковой», говори, я – «Спасатель», слушаю тебя.

– «Спасатель», я – «Сороковой», слышу тебя на четвёрку, все слова разборчивы. Какие будут указания? – хриплый голос, звучавший в наушниках, выдавал волнение говорившего.

– Молодец! Я тоже тебя слышу. У тебя есть сигнальные ракеты?

– Да, есть, сбросили в аварийном мешке, я их не расходовал, берег для встречи с вами.

– Ещё раз молодец! Пусти одну, а мы посмотрим, может быть, увидим направление, – сказал Михалыч в микрофон и, повернувшись к счастливым попутчикам, добавил. – Ребята, быстренько стали в круг и смотрим в разные стороны на горизонт, ищем ракету.

Все стали в круг, каждый стал вглядываться в горизонт, начинавший едва заметно светлеть. Вдруг Куряков, стоявший лицом по направлению их движения, закричал:

– Смотрите – это ракета!

Все повернулись в сторону, в которую он показывал, и увидели гаснущую звёздочку, которая вдали была еле заметна и, падая, угасла.

– Да нет, это звезда упала, – грустно заметил Михалыч.

– Ой, смотрите ещё одна, – взвизгнула от радости Соня. – Никакая это не звёздочка, а самая настоящая ракета. – Она была очень горда тем, что первая увидела вторую ракету.

А ракета тем временем взлетела вверх и, прочертив на небе дугу, угаснув, упала.

– Сороковой, я «Спасатель», мы увидели тебя, – хрипел в эфир Михалыч. – Ракеты береги, стреляй по одной через каждые пятнадцать минут. Засекай время. Если не увидим следующую ракету, буду выходить в эфир. Будь на приёме. Как понял меня? Приём!

– Я понял тебя, «Спасатель». Ракета через пятнадцать минут. Ждём встречи. Конец связи.

Михалыч передал гарнитуру технику, подошёл к старшему чукче, протянул руку и сказал:

– Ты, хороший каюр! Молодец! Извини, что засомневался в тебе.

– Зачем извини. Ты начальник, спрашиваешь – я отвечаю. А что Ваня хороший каюр, сам знаю. Однако лучший каюр в районе Марково, – без ложной скромности заявил чукча и несколько свысока посмотрел на своих товарищей.

– Молодец! – ещё раз похвалил каюра Михалыч и похлопал его по плечу. – И имя у тебя хорошее. А теперь по машинам и поехали.

Все участники экспедиции разбежались по своим нартам. Поезд вновь тронулся в путь. Олени, передохнув на недолгой стоянке, резво побежали вперёд. Соне даже показалось, что, то возбуждение, которое овладело людьми после того, как самолёт был обнаружен, передалось и животным. Прошло ещё около двух часов. Санный поезд двигался без остановки, периодически сверяя свой курс по сигнальным ракетам, которые каждые пятнадцать минут украшали полярный небосвод яркими светящимися звёздами. Наконец каюр, управлявший передними нартами, встал на ноги и что-то закричал, показывая своим шестом вперёд. Там, вдалеке, почти у самого горизонта, лежал распластанный на брюхе самолёт и рядом с ним человек в меховом комбинезоне. Человек подпрыгивал и размахивал руками. Было ясно, что он тоже увидел их. Олени, обнаружив впереди, как им показалось, жильё и людей, побежали быстрее.

Не прошло и пяти минут, как санный поезд достиг цели. Перед ними лежал, наполовину зарывшись в снег, бомбардировщик. Самолёт напоминал раненую птицу, у которой повреждены ноги, и она не может взлететь. Люди, обрадованные тем, что наконец-то окончилось это однообразие пути, попрыгали с нарт и бросились обниматься с бортрадистом, который был единственным ходячим в экипаже. Это радостное возбуждение прервал старшина Куряков:

– Ребята, давайте к делу, задач много, времени мало, – и, повернувшись к радисту, закончил. – Где тут ваши раненые, мы с доктором должны их осмотреть.

Закончил он фразу далеко не с тем воодушевлением, с которым начал, а скорее с удивлением. Когда он повернулся к радисту, то обнаружил, что тот потерял дар речи, обнаружив в одном из спасателей доктора марковской больницы Соню.

– Софья Семёновна, это вы? – взволнованно спросил он. – А вы меня не помните? Мы были у вас в гостях, всем экипажем, помните?

Соня смотрела на этого человека и не узнавала его. И всё же, это обросшее заиндевевшей щетиной, обмороженное лицо кого-то напоминало. И ещё этот голос, который она, наверняка, уже слышала. Неужели то нехорошее предчувствие, которое появилось у неё в Марково, сбылось. Румянец, игравший на её щеках, сменился мертвенной бледностью.

– Господи! Неужели это вы?

– Да, да, это я, – радуясь, что его наконец узнали, затараторил радист.

– А где же Саша? – спросила она и, смутившись, добавила. – Ваш штурман? И Пётр Павлович?

– Петр Павлович не с нами, он командир эскадрильи, а у нас в экипаже другой командир, у него сломана нога И Саша, штурман, здесь, только он без сознания.

– Так чего же мы стоим? Давайте быстро к ним.

И доктор с фельдшером, захватив свои медицинские сумки, сопровождаемые бортрадистом заспешили к самолёту.

В это время спасатели, прибывшие санным поездом, не теряя времени, принялись за дело. Каюры выпрягли оленей из нарт и, отпустив их добывать себе пищу, стали помогать техникам в разгрузке нарт.

Подойдя к самолёту, Соня увидела, что на крыле закреплён кусок брезента, служившего, как оказалось, пологом. Приблизившись к нему, Вася приподнял край, и перед медиками открылось помещение. Оно выглядело так: ступеньки из утрамбованного снега вели вниз. На глубине около метра была расчищена площадка, снег по её краям уложен таким образом, что искусственный бруствер достигал плоскости крыла. Крыло самолёта служило потолком. Поскольку ветер сюда не попадал, внутри было заметно теплее, чем под открытым небом.

Привыкнув к полумраку, Соня увидела двух человек, лежавших рядом.

– Здесь тесно, – сказала она, – давайте командира на улицу, а штурмана я осмотрю здесь.

Когда вынесли командира, Соня распорядилась:

– Вы, Иван Степанович, снимайте шину, а я пока посмотрю штурмана, – и, прихватив с собой сумку, направилась в искусственное сооружение, откуда донёсся её голос. – Вася, не отставайте, вы мне нужны. Радист метнулся вниз вслед за доктором. Остановившись у порога, чтобы привыкнуть к темноте, он услышал:

– У вас есть фонарик?

– Да, конечно, вот он, – ответил радист и нажал кнопку фонаря.

Яркая полоса света вырвала из темноты фигуру человека, который не подавал признаков жизни. Сердце Соня тревожно сжалось. Она подошла, нащупала пульс и, услышав чёткие ритмичные удары, несколько успокоилась.

– Он жив, сердце работает нормально. Посветите на голову, почему он в бинтах? – профессионализм брал своё, в Соне проснулся врач.

– Я его таким нашёл, – ответил Вася. – Скорее всего, он сам себя перевязывал. Я не стал делать перевязку, не справился бы, видите, у него все бинты пропитаны кровью и засохли.

– Вы правильно сделали. А нашли его в сознании?

– Нет, но за те сутки, что он лежит здесь, дважды бредил, всё какую-то станцию бомбил.

– Всё ясно. Здесь мы его тоже перевязывать не будем. Перевязку сделаем в Марково.

Она полезла в свою сумку, достала сверкающую никелем коробочку, открыла её и, достав шприц поменьше, сделала раненому укол. Подумав немного, взяла шприц побольше и, набрав из флакончика какую-то жидкость, сделала второй укол.

– Сейчас ему станет полегче. Я сделала обезболивающий укол и для поддержки сил ввела глюкозу. Пойдёмте к командиру.

Когда поднялись ко второму раненому, временная шина уже была снята.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Соня, опустившись на колени.

– Нога побаливает, но терпимо. Стало полегче после наложения шины.

– Ну, это естественно. А как ваши пальцы на этой ноге, не пробовали, шевелятся?

– Да, пробовал, шевелятся, – заулыбался пилот.

– А крови не было? Не чувствовали?

– Нет, крови, не было, ноги сухие.

– Это очень хорошо, – в ответ улыбнулась девушка и продолжила: – сейчас, товарищ командир, мы поставим нормальную шину, до больницы дотянем, а там уже будем принимать решение.

Доктор понимала, что по всем правилам медицинской науки ногу надо бы осмотреть. Но снимать на морозе унты и комбинезон, а потом надевать всё это обратно – только время тянуть и мучить раненого. Поэтому они вдвоём с фельдшером наложили поверх комбинезона новую шину, и Соня стала торопить с отъездом.

– Давайте, ребята, запрягайте оленей, нужно трогаться. Чем раньше доберёмся, тем раньше окажем нужную помощь.

Пока грузили раненых и запрягали оленей, Михалыч разогрел тушёнку с кашей и организовал горячий чай.

– Я понимаю, доктор ваше волнение, но без обеда не отпущу, – заявил он Соне.

– Да я и не против, – ответила девушка, внезапно почувствовав приступ голода. – Только, давайте быстро, времени совсем нет.

Наскоро перекусив, отъезжающие разместились на нартах, и две оленьих упряжки тронулись в обратный путь. На месте аварии остались три техника для того, чтобы разобраться с самолётом и принять решение о его дальнейшей судьбе. С ними остался каюр с парой оленей и нартами для их возвращения в Марково.

Возвращение

Сознание постепенно возвращалось к Александру. Сначала ему казалось, что он видит красивый сон. Даже и не сон, а какието отрывочные видения, явно не соответствующие действительности. Он видел себя в лодке посреди океана. Солнца не было, южная летняя ночь окутывала приятной теплотой всё тело. На небе сияли крупные, величиной с кулак звёзды.

– Надо же, звёзды, прямо как в Заполярье, – медленно и лениво пришла в его голову мысль.

Лодку покачивало на волнах, иногда от резкого толчка слышался скрип шпангоутов. Изредка откуда-то спереди раздавались крики:

– Хоп, хоп! Хей-я, хей-я! – Странно, – подумал Саша. – Неужели рыбу ловят?

Он попытался ощупать себя, но ему это не удалось, он вдруг внезапно понял, что лежит в меховом комбинезоне и накрыт меховым покрывалом, которое было подоткнуто под него со всех сторон.

«Не понятно, где это я? – очередная мысль, пришедшая в голову, заставляла её включаться в жизненный процесс. – Нет, это не рыбаки, это меня везут куда-то на оленях. Оказывается, со звёздами Заполярья я не ошибся». Саша попытался восстановить события, но ему это не удавалось. В сознании отрывочно всплывали картины, как бы совершенно не связанные между собой. Падающий самолёт, который почему-то улетает от него, разорванный и опустошённый индивидуальный санитарный пакет, соболь, грызущий его ногу, пистолет, который он с трудом вытащил из специального кармана в комбинезоне… Все воспоминания были оторваны друг от друга и, как ни старался, он не мог объединить их в одно целое. А заканчивались они почему-то всегда в тот момент, когда в его руке оказывался пистолет. Выстрела он уже не слышал.

– Эй, кто-нибудь! Куда меня везут? – как можно громче крикнул он. И хотя этот крик был похож скорее на тихую речь, его услышали.

– Саша! Александр Сергеевич! Наконец-то! Пришёл в себя, молодец! – радостный женский голос заставил удивиться его ещё больше. Он по-прежнему ничего не понимал.

Саша открыл глаза и увидел перед собой освещённое лунным светом раскрасневшееся от мороза лицо девушки. Оно было прекрасно. Из-под чукотской меховой шапки, надетой с шиком, отличающим модниц, выбивалась прядь волос, которая вместе с длинными ресницами были покрыты инеем. Что-то очень знакомое и родное показалось ему в чертах этой девушки.

– Кто вы? Мой ангел-спаситель? – попытался улыбнуться Александр.

– Я Соня, доктор из Марково, – волнуясь, заговорила девушка. – Дочь Семёна Яковлевича, вы у нас были в гостях, помните меня?

Да, это была она, Саша узнал её, и сердце радостно и взволнованно забилось в груди. Он заметил в уголках её глаз слезинки, и тёплая волна впервые переживаемого чувства накрыла его с головой. Чтобы скрыть накатившее волнение, он прикрыл глаза.

– Я узнал вас, Соня, – проговорил он еле слышно, с трудом открывая рот, сдерживаемый повязкой.

– Молчите! Ничего не надо говорить, вам больно, – напуская на себя строгость, приказала Соня.

– Ничего, я потерплю, – растягивая слова, возразил раненый. – А где ребята? Они живы? Что с ними?

– Все живы, едут на соседних нартах. Сейчас позову. – Она привстала и, глядя на переднюю упряжку, закричала, размахивая руками. – Вася-я-я! Он пришёл в себя-я-я! Идите к нам!

Бортрадист, услышав голос доктора, посмотрел в сторону второй упряжки. Девушка-доктор, сопровождающая штурмана на вторых санях, стояла в нартах, махала руками и что-то кричала. Он встрепенулся, сбросил с себя остатки дрёмы, одолевавшей его, и спрыгнул с нарт.

Соня, увидев, что Вася направляется к ним, успокоилась, и села, отодвинувшись, чтобы освободить место радисту. Тот подождал, когда нарты поравняются, запрыгнул в них и примостился на месте, которое подготовила для него Соня.

– Пушкин! Живой? – радостно затараторил он. – Я не сомневался, что с тобой всё будет нормально.

– Вася, это ты? Что с командиром? – в его просветлевшем сознании вопросы возникали один за другим, и он торопился получить на них ответ.

– Не торопись, я тебе сейчас всё расскажу.

– Только сначала распечатай меня, что-то жарковато здесь.

– Это хорошо, что жарко, если бы было холодно, тебя бы не потянуло на расспросы, – как всегда рассудительно проговорил радист.

Вася попытался раскрыть раненого, но остановленный Сониным жестом только сделал вид, что намеревается так поступить. Он приоткрыл край мехового покрывала, которым был добросовестно укутан штурман, но затем всё вернул на место.

– Вася, не томи, расскажи, что случилось, – взмолился раненый, которого очень интересовало чудо спасения, во что он сам ещё верил с трудом.

– Всё очень просто: вчера вечером из Марково за нами пришло три оленьи упряжки. На одной едем мы с тобой и доктором Софьей Семёновной, на другой – командир с фельдшером марковской комендатуры, а третья осталась с техниками у аварийного самолёта. Они проверят самолёт, и если нельзя взлететь, будут снимать оборудование, не пострадавшее в аварии, а затем перевезут его в Марково, пригодится как ремонтный фонд.

– А что командир, здоров?

– Командир жив, только, похоже, ногу сломал при посадке, иногда тоже теряет сознание. Но теперь уже всё позади. Первая медицинская помощь оказана, спасибо Софье Семёновне. А уж в стационаре подлечат.

Они помолчали. Саша медленно усваивал полученную информацию и пытался выстроить логическую цепочку. Он никак не мог понять, откуда здесь взялись олени, как появилась Соня, и каким образом он оказался с экипажем. Цепочка не выстраивалась.

– А откуда олени взялись? – спросил он после некоторой паузы.

– Олени? Дак они, это, нас с самолёта обнаружили, наверное, искали. Два раза был слышен гул моторов, но нас не увидели, пролетали в стороне. Мы уже потеряли всякую надежду, съели всё, что можно было съесть и сожги всё, что можно было сжечь. А вчера прилетел «Митчел» родимый и сбросил нам в подарок спасательный мешок. Там было и питание, и радиостанция, а дальше уже известно, всё, как должно быть. Снарядили оленьи упряжки и организовали нашу эвакуацию. Теперь мы спасены.

– «Митчел» говоришь? Не иначе как Петя Гамов нас нашёл. Не забыл свой экипаж.

– Мы тоже подумали, что комэска, я спрашивал у технарей, но они не знают, сказали, что наши координаты получили из Уэлькаля.

– А Соня? Откуда она здесь?

– Софья Семёновна на оленях и приехала с технарями.

Александр переваривал услышанное. Особенно ему было радостно от того, что спасать его приехала Соня. И не куда-нибудь, а в тундру. Он помолчал и, несколько успокоившись, чтобы окончательно расставить всё на свои места, спросил:

– Слышь, Вась? А как я у вас оказался?

– Это тоже интересная история. Буквально часа за три до того, как прилетел самолёт, мы услышали выстрел, поняли, что кроме тебя в этих краях стрелять некому. Поскольку командир не ходячий, пришлось идти искать мне одному. Нашёл, притащил к машине, оттёр руки, ноги, их уже чуть-чуть прихватило, но мы вовремя тебя обнаружили, не успел обморозиться, – радист посмотрел на перевязанное бинтом лицо, добавил. – Так что конечности при тебе, всё цело, а лицо отремонтируют.

Он замолчал и отвернулся, затем, будто вспомнил что-то, продолжил:

– Самолёт прилетел и сбросил груз, аккурат через пару часов после того, как мы нашли тебя, я так и сказал, что это нам Пушкин помощь принёс.

В это время спереди донеслось:

– Хоп, хоп! Хей-я, хей-я!

– Кто это кричит?

– Да это каюр на передних нартах заставляет оленей шибче бежать.

– А мне приснилось, что это рыбаки рыбу ловят, – улыбаясь, проговорил Саша.

Он часто дышал, разговор сильно утомил его.

– Слушай, Сань, ты ведь ничего не ел, на-ка пожуй, – он достал галету и кусок шоколада. – Скоро будет нормальная еда.

– Спасибо, галету не надо, не смогу жевать, очень больно, а шоколадку давай, рассосётся, – он взял кусочек шоколада и, раздвигая бинты, всунул его в рот.

Штурман закрыл глаза, он устал от разговора, и радист, заметив это, больше не стал его беспокоить. Под мерное покачивание и поскрипывание нарт раненый снова забылся во сне…

В Марковской районной больнице всё было готово к приёму экипажа самолёта, совершившего вынужденную посадку. Там уже знали, что у командира сломана нога, а у штурмана повреждено лицо, и что они оба периодически теряют сознание. И главврач, и медсёстры больницы, несмотря на поздний вечер, домой не уходили, ожидали раненых.

Решение о размещении экипажа в районной больнице комендантом аэродрома было принято заранее, по предложению старшины Курякова. Отправив врача с фельдшером на санном поезде из трёх оленьих упряжек к месту аварии за ранеными, комендант доложил командиру дивизии:

– Поскольку перевозить раненных пока не желательно, предлагаю их разместить в марковской больнице, я разговаривал с главврачом, и он готов их принять.

– Не понимаю, почему не у вас в санчасти? – удивился комдив.

– Можно и у нас, но там будет лучше. У них какой-никакой стационар, имеется специальное оборудование, хорошие специалисты, будет организованно гарантированно хорошее лечение, а если понадобятся операции, а они понадобятся, то главврач больницы их сделает, ведь он хирург уж если не с мировым именем, то со всесоюзным наверняка.

– А почему ты решил, что нужны будут операции?

– При таких ранениях без них не обойтись. А как наблюдать за больными после операции, если они будут находиться за несколько километров от больницы?

– Хорошо, ты меня убедил. Но учти, всё лечение под наблюдением твоего медика и под твою ответственность. Обеспечь их новым постельным бельём и организуй там питание по лётной норме, ты же понимаешь, какие сейчас сложности с этим у гражданских.

– Есть, товарищ полковник, всё будет сделано в лучшем виде. Разместим лучше, чем у американцев…

Семён Яковлевич сидел в своём кабинете и работал с документами. Вдруг из коридора послышался голос санитарки:

– Едут, едут!

Главврач выглянул в окно и увидел, как во двор въезжают две оленьи упряжки, в которых лежали запакованные в меховые покрывала члены экипажа самолёта, потерпевшего аварию и их сопровождающие. Он накинул на себя полушубок и выскочил на улицу, где быстро организовал разгрузку и прибывших в больнице. Крючкова и Сорокина, поскольку им требовалось длительное лечение, разместили в одной палате, а бортрадиста в другой.

После приёма раненых главврач больницы и по совместительству хирург Семён Яковлевич Юрский с врачом-терапевтом – своей дочерью Соней – и фельдшером старшиной Куряковым осмотрели прибывших.

– Я думаю, что по результатам осмотра нужно проинформировать коменданта аэродрома, ведь ему нужно докладывать по команде? – заметил главврач, выходя из палаты, не то утверждая, не то спрашивая.

– Да, вы правы, – согласился Куряков. – А вот и он.

И действительно, во входную дверь вместе с клубами пара ввалился комендант аэродрома.

– Ну и замечательно. Здравствуйте, прошу ко мне, – радушно приветствуя гостя и пожимая ему руку, пригласил доктор.

Когда все разместились в маленьком кабинете главврача, Семён Яковлевич произнёс:

– Кофе не предлагаю за его отсутствием, а вот чайком угощу.

– Спасибо, доктор. Чай распивать некогда, комдив ждёт моего доклада, – остановил его комендант. – Давайте к делу.

– Ну, что ж, как прикажете. Я доложу своё мнение, если коллеги со мной в чём-то не согласятся, попрошу их высказаться. Итак, мы имеем одного здорового, но уставшего и психологически несколько взволнованного от пережитого молодого человека. Его здоровью ничего не угрожает. Предлагаю дать ему возможность в течение недели отдохнуть, отоспаться, войти в нормальный режим питания – и в бой. Надеюсь, коллеги согласны со мной?

Старшина Куряков кивнул головой, но Соня, склонившая было голову в знак поддержки отца, внезапно подняла руку, в которой держала карандаш.

– Я бы не стала определять чёткую границу выписки. Будем наблюдать, а выпишем после его полного восстановления.

– Здесь главное не перелечить, – заметил комендант. – Вы, товарищи, хоть и гражданские, но не забывайте, что идёт война, и каждый человек – это боевая единица, они нужны в строю.

– Не волнуйтесь, – заметил главврач, – я называл недельный срок как крайний, надеюсь, что мы в него уложимся.

– Ничего, ничего, лечите, сколько будет нужно, – успокоил комендант. – А как ситуация с ранеными?

– С ранеными не всё понятно. У Крючкова закрытый перелом голени, наложим гипс, думаю, месяц-другой – и станет на ноги. Летать будет. А вот с Сорокиным сейчас сказать ничего не могу. Ясно одно, мы имеем серьёзную травму лица, возможен перелом носа, а возможна и черепно-мозговая травма, снимем бинты, проведем осмотр и только после этого я смогу сделать какой-то прогноз о состоянии пострадавшего.

– А вы его ещё не осматривали? – удивился комендант.

– Мы сделали только первичный, внешний осмотр. Под повязку не лезли. Сейчас для него простая перевязка равносильна операции. Если судить по внешнему виду, его лицо – это сплошное кровавое месиво, к которому присохли бинты. Без подготовки мы их снимать не стали. Но, уверяю вас, завтра, в первой половине дня, я доложу полную картину.

– Хорошо, доктор, спасибо. Куряков обеспечит вам всё необходимое. Нуждаться вы ни в чём не будете. Если понадобятся медикаменты, которых нет у нас – закажем, привезут от союзников, они тоже чувствуют свою вину за эту аварию. Если появится вопрос, который не сможет решить наш «начмед», звоните мне.

Комендант поднялся, давая понять, что разговор окончен. Он простился и вышел, пригласив с собой Курякова, а оставшиеся врачи взялись за работу.

Первичный осмотр

Для Семёна Яковлевича и Сони эта ночь оказалась очень напряженной. Командиру экипажа Крючкову наложили гипс. Хирург, готовя гипсовую повязку, заверил раненого, что всё для него обошлось благополучно, при таком ударе все могло быть гораздо серьёзнее. С Сорокиным дела обстояли значительно сложнее. Главврач оказался прав, на первую перевязку ушло около трёх часов. Штурман шёл на неё с радостью, предчувствуя то облегчение, которое придёт после снятия пропитанной кровью повязки, присохшей к ранам и превратившейся в твёрдый панцирь. Лицо под ним страшно чесалось, и каждое прикосновение приносило боль. Когда медсестра приступила к перевязке и попыталась снять бинты, боль острой иглой пронзила его мозг, Саша на мгновение потерял сознание. В это время в перевязочную вошла Соня.

– Софья Семёновна, он потерял сознание, я не смогу ему сделать перевязку, – молодая сестра растерялась, она смотрела на врача налившимися, влажными, светящимися над марлевой повязкой глазами.

– Ничего, Наташа, сейчас всё поправим, – Софья Семёновна подошла к раненому и, увидев, что он осознано смотрит на неё, улыбнулась. – Вот так, видишь? Он пришёл в себя…

Саша открыл глаза, перед ним всё медленно плыло. Но вот окружающие его предметы стали приобретать форму. Он увидел белый потолок, стены, какое-то медицинское оборудование, а вот и врач. И это был не просто врач, это была Соня, мысли о которой не раз приходили ему в голову после той памятной встречи. Соня была в белом халате, марлевая повязка болталась почемуто под подбородком, хотя должна была бы закрывать рот и нос, аккуратный докторский колпачок завершал её наряд. Она была необыкновенно красива, и Александр невольно залюбовался ею.

Уверенное поведение Сони, команды и распоряжения, выдаваемые ею, весь её вид, показывали, что она здесь главная, знает, что надо делать и что она обязательно его спасёт. «Вот он, мой ангел-спаситель, спустившийся с небес, – подумал он, внимательно разглядывая лицо Сони. – Теперь-то всё будет нормально». Какое-то незнакомое, тёплое чувство переполнило всё его существо. Его глаза, окружённые окровавленными бинтами, радостью засветились. Соня улыбнулась в ответ, поняв, что он узнал её.

– Не робей, Наташа, возьми тампон, пропитай его перекисью и очень аккуратно, не надавливая, наноси ее на бинты, они размякнут и тогда потихоньку мы их снимем.

Соня стояла и смотрела, как Наташа выполняет её команды. Перед её глазами всплыл образ этого красавчика-штурмана в серой каракулевой шапке и меховом реглане из-под которого выбивался щегольской белоснежный шарф. Именно таким сохранился в её памяти этот лётчик, который всего полгода назад был у них в гостях со знакомым отца – Петром Павловичем. Друзья почему-то называли его Пушкиным. Она вспомнила, что у него же имя, отчество, как у великого поэта. Жалко будет, если его лицо потеряет прежнюю привлекательность. Вдруг, с удивлением для себя, Соня почувствовала, что думает о нём совсем не как о пациенте и внезапно покраснела. Такое с ней происходило впервые. До сих пор личное у неё никогда не пересекалось со служебным.

«Соня! Как хорошо, что она здесь», – думал Саша, стараясь унять сердце. Ему казалось, что оно стучит так, что его слышат все, кто здесь находится.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, это я, Соня, – заговорила она, стараясь отвлечь его. – Вы узнали меня?

Саша медленно прикрыл глаза, давая понять, что он узнал её. Ему было трудно и не только от боли. Он боялся произнести слово, чтобы не выдать переполнявшее его волнение, причину которого он объяснить не мог.

Вдруг резкая боль пронзила его, и глаза, потеряв свой блеск, потускнели. Соня поняла его состояние.

– Саша, потерпи, я сделаю укол и тебе будет полегче.

Она взяла приготовленный заранее шприц и ввела ему морфин. В это время открылась дверь, и в перевязочную вошёл Семён Яковлевич.

– Ну, что у вас, получается?

– Пока пытаемся снять повязку, но сделать это очень трудно, – ответила Соня. – При первой попытке теряли сознание.

– Даже так? Что ты ему ввела?

– Морфин, он уже не мог терпеть боль.

– Понятно, продолжайте, продолжайте, не надо останавливаться, – обратился он к медсестре, которая при появлении главврача несколько замешкалась. – Ведь снимать бинты всё равно надо. Только морфия больше не надо.

– Я понимаю, Семён Яковлевич, а как у Крючкова? – спросила Соня, зная, что отец занимался им.

– Да у него всё нормально, хорошо, что Василий сразу наложил шину. Перелом без смещения. Думаю, что в гипсе срастётся быстро. Им повезло с погодой, не было сильных морозов, наверняка были бы обморожения, а то и того хуже.

– Да они и так чудом не замёрзли, как будто кто-то оберегал их всё это время.

– Ты права, – доктор повернулся к раненому. – Ну, что, герой-лётчик, совсем худо?

Саша, который собрал в кулак всю свою волю и, преодолевая нечеловеческую боль, старался сдержать слёзы, стоявшие в глазах и готовые брызнуть в каждую секунду.

– Да, я вижу, – доктор похлопал Александра по плечу. – Потерпи ещё чуток, скоро начнёт действовать препарат и будет полегче.

Когда, наконец, повязку удалось снять, присутствующие увидели довольно впечатляющую картину. Лоб был рассечен и лоскут кожи завернулся, обнажив, черепную кость, которая слепила своей белизной, ярко выделяясь на фоне кровавого месива, заменявшего лицо штурмана. Кожа на носу была разорвана и сквозь неё торчала сломанная кость. Всё лицо было покрыто ранами и царапинами. На нём реально не было живого места.

Раненый не слышал, когда сняли бинты, наркоз начал действовать, и он уснул.

– Вот, смотри, похоже, что черепная коробка выдержала удар, трещин не заметно, – хирург осматривал пациента и пояснял своей младшей коллеге характер ран.

– Сотрясение мозга, конечно, имеет место, иначе бы он не терял так часто сознание. Я думаю, что отдых и хорошее питание сделают своё дело, он восстановится, – Семён Яковлевич осматривал голову Саши сверху вниз и продолжал озвучивать то, что видел. – Битое лицо тоже не страшно, возраст молодой, кожа нарастёт быстро, вот только зашивать надо аккуратно, чтобы шрамы со временем разгладились. Шить буду сам, у вас так не получится.

– Да я, честно говоря, и не взялась бы за эту работу, – быстренько вставила Соня, боясь, что отец передумает.

А он, между тем, продолжал в том тоне, как будто бы разговаривал сам с собой.

– Если честно, то меня пугает только его нос. Он не поломан, он разрушен.

– Но ты же сможешь его собрать? – спросила взволнованно Соня и, показалось, что всхлипнула.

– Что это ты, подружка, или раненых не видела? – удивился доктор, явно подтрунивая над дочерью.

– Да, конечно, видела, но ведь это хорошо знакомый нам человек, – попыталась объяснить она и, чтобы скрыть слёзы, отвернулась к окну.

Семён Яковлевич ещё тогда, в далёкий ноябрьский вечер, понял, что после отъезда лётчиков с его дочерью что-то произошло. Она изменилась и как-то повзрослела. Дважды спрашивала его, нет ли вестей от Гамова, а ведь он тогда не придал значения этим вопросам. Сейчас всё становилось на свои места, ей понравился этот молодой штурман и, чтобы не мучить дочь, понимая её состояние, доктор сделал вид, что ничего не заметил.

– Ну, не переживай, коллега, – успокоил он Соню. – Поскольку он нам не только знакомый, но и в какой-то мере друг, то мы ему всё восстановим, будет как новенький, лучше прежнего.

– Как будто бы ты незнакомого лечил бы хуже, – улыбнулась девушка.

– Лечил бы это точно, но не так усердно, как друга, – продолжал он шутить, но вдруг перешёл на серьёзный тон. – Всё, Соня, надевай перчатки, маску, будешь мне ассистировать.

Спокойный и уверенный тон главврача привёл ее в чувство. У операционного стола вместо взволнованной и влюблённой девушки стоял врач, перед которым лежал раненый, нуждающийся в его помощи.

Дела сердечные

Наступивший новый день члены экипажа аварийного самолёта, для которых благополучно закончилась приключения с вынужденной посадкой, встречали, как им казалось, в райских условиях. Накануне они впервые за несколько суток сняли с себя меховые комбинезоны и регланы. Помывшись и поужинав бульоном с гренками, они улеглись в чистые постели. Медицинский осмотр показал, что лётчики в целом здоровы. Радист отделался незначительным обморожением большого пальца левой ноги и немного прихватило лицо. У командира экипажа после наложения гипса тоже наступило облегчение. Тяжелее всех было штурману. Но он, получив во время перевязки и последующей операции некоторую дозу наркоза, впервые с момента своих злоключений не впадал в забытье, а спал нормальным сном.

Ему обработали раны, где нужно наложили швы, и он, убаюканный морфином, даже не слышал, как закончилась перевязка, как его перевезли в палату и уложили в кровать. Для него понятие времени перестало существовать.

Проснулся Александр от того, что почувствовал, как кто-то взял его руку и стал считать удары пульса.

– Пульс хороший, – услышал он голос Семёна Яковлевича. – Его надо будить, готовьте к операции и через час в операционную.

– Будить меня не надо, доктор, я проснулся, – с трудом проговорил он и, радуясь возможности разговаривать, открыл глаза.

– Вот и отлично, как чувствуете себя?

– По сравнению с тем, что было, – отлично, – говорить было больно, язык плохо слушался, лицо стягивали бинты, но он говорил, и это было замечательно.

– Что, и боли нет? – заволновался доктор. – Ничего не чувствуете?

– Да нет, боль есть, но это не та боль, что была раньше. Эту боль я почувствовал, когда стал просыпаться, она усиливается, когда говорю, а та боль была постоянно, мне казалось, что она живёт со мной, в каждой клеточке мозга. Сейчас можно терпеть.

– Ну и отлично. Вам надо привыкнуть к тому, что нужно терпеть. Скрывать не буду, если хотите, чтобы нос в будущем не приносил вам проблем и не уродовал лицо, нам придётся сделать ещё не менее трёх операций, а это, как вы понимаете, тоже боль.

– После того, что я пережил, меня ничего не пугает, – успокоил доктора Саша. – Делайте так, как надо, но, конечно, лучше, если это будет красиво.

Все в палате дружно рассмеялись.

– Ну, коли так, значит, будем стараться, – кивнул головой доктор. – А я, между нами говоря, по своей простоте думал, что наши девушки так любят лётчиков, что не обращают внимания на то, какие у них носы.

– Нет уж, Семён Яковлевич, давайте не будем упрощать, – вмешалась в разговор Соня. – Делать будем по полной программе. – Она всегда понимала шутки отца, это была и его манера разговаривать с больными. Но сейчас её как подменили, каждое слово, произнесённое в адрес Саши не в его пользу, она воспринимала серьёзно.

Семён Яковлевич удивлённо посмотрел на дочь и рассмеялся:

– Да, Соня, согласен. Лётчик с прямым, красивым носом это лучше, чем лётчик с носом, который свёрнут набок, – он лукаво посмотрел на дочь. – Ладно, шутки в сторону, готовьте к операции.

На самом деле операций пришлось делать не три, а четыре, и все они прошли успешно. Благодаря мастерству хирурга удалось не только сохранить прежние черты лица, но и избежать страшных шрамов и других изъянов, которые неминуемо должны были стать результатом этого ранения.

Время шло. Кроме штурмана, все, подлечившись, убыли в родной полк, а Саша продолжал залечивать раны. Как это ни странно, он не скучал. И службу, и друзей ему заменила Соня, которая постоянно была рядом. Она всегда ассистировала Семёну Яковлевичу на операциях, лично делала перевязки, старалась держать на контроле лечебные процедуры. Когда Александр окреп, и хирург разрешил ему гулять, Соня так планировала свою работу, чтобы они могли совершать эти прогулки вместе. Реально они расставались только на ночь. Жизнь в таком режиме очень сблизила их, и отношения из дружеских быстро переросли на новый, более высокий уровень. Каждая их встреча, каждый новый день был праздником для обоих. Вспоминали детство, мечтали о том времени, когда закончится война. Испытываемые друг к другу чувства нахлынули на них и накрыли с головой.

И для Саши, и для Сони это была первая любовь, которую они встретили при столь странных и необычных обстоятельствах. У каждого из них жизнь складывалась так, что раньше им было просто не до любви.

У Саши молодые годы были характерными для юношей того времени. Учёба в техникуме, где наряду с усвоением знаний, главной задачей было выжить, не помереть с голоду. Затем военное училище, финская война, которая закончившись, очень скоро сменилась войной с фашистами.

Соня, в отличие от Александра, который был выходцем из бедных слоёв крестьянства, слишком рано поняла, как сложно быть человеком из интеллигентских кругов в государстве диктатуры пролетариата. Вся её взрослая жизнь – это история борьбы с клеветой, борьбы за право жить и быть полезной людям. После ареста отца она на себе ощутила сдержанность, а порой и враждебность в отношениях со стороны сверстников и даже друзей, даже и преподавателей, профессоров. Окончив институт и оказавшись в водовороте взрослой самостоятельной жизни, она испытала всю «прелесть» быть членом семьи врага народа.

В жизни у Сони было так много проблем, что о любви не могло быть и речи, она считала, что любовь не для неё. Девушка не шарахалась от мужчин, она просто под любым предлогом отказывалась принимать любые знаки внимания. Соня знала о том, что как только речь зайдёт о родителях, им придётся расстаться. Клеймо дочери врага народа преследовало и стало пунктиком в её сознании.

Отношения врача с раненым лётчиком для всех в больнице перестали быть секретом и, когда Семён Яковлевич понял, что у его дочери не просто увлечение, он решил поговорить с ней. Будучи человеком, прошедшим школу следственных изоляторов и колымских лагерей, доктор прекрасно понимал, что для этого лётчика, молодого парня, у которого впереди неплохие и жизненные и карьерные перспективы, связь с Соней, дочерью врага народа, ничего хорошего в себе не несла. Да и для их семьи могли быть осложнения. Однажды, когда было уже довольно поздно, Соня, проводив своего возлюбленного до палаты, вернулась домой, он решил поговорить с дочерью.

– Папа, что-то не так? – спросила она, чувствуя в воздухе какую-то напряжённость.

Семён Яковлевич смотрел на дочь и невольно любовался ею. Чёрные, выразительные глаза огромными маслинами смотрели из-под густых, длинных ресниц. Они были наполнены счастьем и светились каким-то глубинным светом. Румянец на щеках подчёркивал белизну кожи, а пухлые алые губы стремились растянуться в улыбке, которую девушка старалась скрыть, напуская на лицо нарочитую серьёзность. Он смотрел на дочь, единственного родного ему человека, чья судьба оказалась такой сложной. Доктор отдавал себе отчёт в том, что сегодня предстоит тяжёлый разговор с ней. Он понимал, что причинит ей новую душевную травму, но поступить иначе не мог.

– Хорошо Соня, что ты пришла, – Семён Яковлевич, отложил в сторону медицинский справочник и поднялся из-за стола. – Чайник только что вскипел, давай попьём чайку.

– Да, папа, ты сиди, я сейчас всё быстренько организую.

Она сбросила шубку и, повесив её на крючок, принялась накрывать на стол. Наблюдая краем глаза за отцом, Соня чувствовала, что он не в себе, за его внешним спокойствием девушка уловила какое-то волнение и нервозность. Когда сели за стол, она спросила:

– Папа, что случилось?

– Да так, ничего особенного не случилось, – начал отец, стараясь подбирать слова, чтобы не обидеть дочь. – Но нам с тобой нужно поговорить.

– Вот это новость, – стараясь говорить как можно веселее, ответила дочь, чувствуя при этом, как тревожно забилось сердце. – Мы же с тобой разговариваем каждый день и по нескольку раз.

– Нет, Сонечка, это всё не те разговоры. Меня волнуют твои отношения с Сорокиным.

– А почему они тебя волнуют, папа? Мы взрослые люди, оба свободны и вправе определять свои отношения. Или я не права?

– Ты, Соня, права. Но, к сожалению, вы находитесь в разных условиях, он боевой лётчик, выполняющий важное государственное задание, требующее полного к нему доверия от властей.

– А я врач, выполняющий свою работу в тяжелейших условиях и, как ты знаешь, неплохо выполняющий.

– Да, Соня, но ты не только врач, ты ещё и моя дочь. А я – зэк, отбывающий наказание за то, что являюсь «финско-немецким шпионом».

– Зачем ты так говоришь? Ведь ты не шпион и всегда был честен и перед народом, и перед собой, – укоряюще, тихо, но высоким голосом ответила ему Соня. У нее заблестели глаза.

– Это говорю не я, моя девочка, – с трудом преодолевая себя, сказал отец. – Это сказала «тройка», и с этим ничего поделать нельзя. Если ты не хочешь проблем ни себе, ни Александру, ты должна эту дружбу прекратить. Ты девушка, ты должна быть мудрее.

– Поздно, папа. Мы любим друг друга, – она смутилась, опустила глаза и тихо добавила, – и вообще…

– Ты, что, ждёшь ребёнка? – испугался Семён Яковлевич.

– Нет, ребёнка я не жду, но мы с некоторых пор близки с Сашей.

В комнате повисла тишина. Лишь маятник ходиков, висевших на стене, мерно отстукивал бег времени.

– Ну, хорошо, – нарушил тишину отец. – Делай, как знаешь, ты взрослая, я приму любое твоё решение.

После бессонной ночи к девушке пришло решение. Отец прав, отношения нужно прекращать. Понимая это умом, сердцем Соня не принимала его. Она мучилась вопросом, как сообщить Саше о своём решении. Но судьба распорядилась иначе, объясняться не пришлось.

В этот день в Марково прилетел Гамов. Поручив дела по передаче самолётов комэску истребителей майору Желвакову, он попросил машину у коменданта и направился в посёлок, в больницу.

Александр сидел у окна. Солнце, едва выглянув из-за горизонта, обласкав своими первыми лучами заснеженные поля тундры, вновь закатилось. Он грустил, и даже появление солнца не вывело из этого состояния. Сегодня с самого утра он не видел Соню, на перевязке была только медсестра. Раньше такого никогда не было и, глядя в окно, он размышлял о причине произошедшего. Вдруг он увидел, как во двор въехал зелёный «Виллис» коменданта, из которого выскочил Гамов и быстрым шагом направился в здание больницы. Приезд командира и друга очень обрадовал его. Поднявшись, Саша подошёл к своей кровати, поправил одеяло и присел на край. Но прошло пять минут, десять, Пётр не появлялся. Это было непонятно.

Сорокин вышел в коридор, подошёл к дежурной сестре и спросил:

– Ко мне приехал командир эскадрильи Гамов, где он?

– Это такой молодой и симпатичный? – кокетливо переспросила сестра, но увидев, что Саша серьёзен и к шуткам не расположен, ответила: – он сразу зашёл к Семёну Яковлевичу.

– Ясно, – задумчиво проговорил Александр. Он был удивлён, такого раньше никогда не было. Гамов прилетал дважды и оба раза по приезду сразу бежал к Саше, а уж потом встречался с доктором.

– Если спросит, я у себя в палате, – закончил он свой разговор с сестрой и медленно побрёл в палату.

А в это время в кабинете главврача происходило следующее. Когда Гамов постучавшись заглянул в кабинет, доктор, увидев Петра, встал и, раскрыв руки, пошёл навстречу.

– Пётр Павлович, как я рад вас видеть, а я ведь думал уже через наших военных просить, чтобы вы навестили нас.

– Что-нибудь случилось?

– Да не то, чтобы случилось, но боюсь, может случиться, поэтому хочу с вами посоветоваться и принять какое-то решение, – проговорил доктор, жестом приглашая Гамова сесть.

– Семён Яковлевич, вы меня заинтриговали, – Петр уселся на предложенный стул, снял шапку и, положив её на колени, приготовился слушать.

– Дело в том, – начал неуверенно доктор, подбирая слова, – что у нашего общего знакомого, вашего друга и моего пациента Александра Сорокина и моей Сонечки – роман.

– Не может быть, – удивился Гамов, он знал штурмана как скромного, равнодушно настроенного к женщинам парня. Но вовремя спохватившись, он продолжал: – А если это случилось, что в этом плохого? Вполне достойная пара, или вы – против Александра?

– Да нет, Петя, не в этом дело.

– А в чём тогда? Не понимаю.

– Ну, как ты не понимаешь? – главврач потёр лысину, подбирая слова, чтобы правильно сформулировать свою мысль, – Кто такая Сонечка? Дочь ссыльного, осуждённого по пятьдесят восьмой статье, а Александр – лётчик, выполняющий задание государственной важности, находится за пределами своей страны. Не мне тебе объяснять, что будет, если этот роман станет достоянием особого отдела.

– Да, тут вы правы, это сразу отправка на фронт…

– Более того, предположим, что он живым и невредимым вернётся с войны, его анкета, в которой будет указано происхождение жены, поставит крест на его карьере. И о дальнейшей службе, и работе в авиации придётся забыть. Сейчас, в порыве страстей, они не думают об этом, но потом будет поздно.

– Что же вы предлагаете?

– Я предлагаю увезти его на Аляску, там он закончит лечение, я думаю, что можно устроить так, что первое время его полётные маршруты не будут проходить через Марково. А там будет видно.

– А что он больше не нуждается в вашей помощи?

– В моей нет. Все операции проведены, результат хороший, сейчас только уход и перевязки, всё это он может получить и в вашем полковом лазарете.

– Вы приводите очень серьёзные доводы, с вами трудно не согласиться. Вот только ребят жалко, они же так классно подходят друг другу, – Гамов на мгновенье задумался. – А вообще, вы правы, Семён Яковлевич, нужно попробовать. Сейчас мы разведём их, а в дальнейшем жизнь рассудит и всё расставит на свои места. Так что же, я забираю Александра?

– Да, я сейчас распоряжусь, чтобы подготовили документы, а вы обрадуйте друга. И передайте ему, пожалуйста, что Соня планово поехала по стойбищам оленеводов и будет только через два дня. Иначе он начнёт искать её, чтобы проститься.

Саша очень удивился, узнав, что его выписывают, и очень сокрушался, что не сможет проститься с любимой девушкой. Но у военных не принято обсуждать приказы. В тот же день он вместе с перегонщиками из своего родного полка улетел в Фербенкс.

Так закончилась одиссея молодого штурмана Александра Сорокина по прозвищу Пушкин. Пережитое им осталось в его памяти на всю жизнь. И это неудивительно. Он впервые попал в аварию, связанную с покиданием самолёта и довольно тяжёлым ранением. Чудесным образом выжив, Саша повстречал свою первую любовь и как это нередко бывает в жизни, потерял её.

Его ждала жизнь, новые полёты и новые перегоны.

Аврал

С наступлением весенне-летнего сезона началась напряжённая лётная работа. Лётчики первого полка стремились в каждый погожий день перегонять максимальное количество самолётов. Любое «окно», предоставленное погодой, использовалось с полной отдачей. Случилось так, что после ненастной погоды и затяжных дождей, приковавших перегонщиков к земле, плотная низкая облачность с туманами и дождями сместилась в сторону Берингова пролива и Чукотки. А на участке Фербенкс – Ном установились ясные, солнечные дни. Другими словами, погода позволила летать не на всём маршруте, а лишь на отдельном его участке.

К этому времени на авиабазе Фербенкса «Ладд-Филд» скопилось более ста истребителей и бомбардировщиков, принятых советскими специалистами и подготовленными к перегонке в Советский Союз.

Получив от синоптиков сводку, о том, что над Аляской устанавливается хорошая погода, полковник Мачин собрал на совещание всех руководителей подразделений.

– Товарищи офицеры, – начал Михаил Григорьевич. – Вы знаете, какая ситуация сложилась с перегоном. Самолёты приняты, а лететь из-за непогоды не могут. Синоптики на завтра дают погоду только над Аляской, над проливом небо по-прежнему закрыто. Мною принято решение, чтобы сократить время перегона на Чукотку, будем гонять самолёты в Ном. А когда откроется Уэлькаль, расстояние до него будет на треть короче.

Полковник Мачин дал указания службам обеспечить бесперебойную работу лётно-подъёмного состава. Понимая ситуацию, в которую попали советские коллеги, командир авиабазы «Ладд-Филд» бригадный генерал Гаффни предложил Мачину помощь своими летчиками. Это было хорошее подспорье. Полковник поблагодарил генерала за понимание и согласился использовать на этом участке американских лётчиков-добровольцев. Он провёл с ними инструктаж и лично отлидировал две группы бомбардировщиков. За два погожих дня лётчики союзных стран перегнали в Ном все машины.

А вскоре установилась лётная погода и на участке Ном – Уэлькаль. Полковник Мачин предпринял все меры к тому, чтобы без задержки перегнать самолёты на советскую территорию. К этому времени в Номе скопилось почти триста машин. Командиры американских авиабаз бригадные генералы и Гаффни, и Джонс вновь предложили свою помощь. Но полковник Мачин чётко выполнял указания руководителей советского государства, он вежливо отказался от предлагаемой помощи.

Советские лётчики, используя ясную погоду, работали, не считаясь со временем и усталостью. Приземлившись в Уэлькале, они, не снимая парашютов, спешили на транспортный самолёт и летели в Ном. Во время полётов питались сухим пайком. В Номе снова садились в кабины самолётов и летели в Уэлькаль. За одни сутки они перегнали все триста самолётов.

Потерянный штурман

В самый разгар авральных полётов произошёл случай, о котором нельзя не вспомнить, рассказывая о событиях того времени. День во второй половине июня 1943 года, когда началась эта история, ничем не отличался от других. Аэродромная жизнь, бурно кипевшая с раннего утра во время подготовки группы самолётов к вылету, затихала. Бомбардировщик, крайним выруливший на взлётную полосу, оторвался от земли и набрав указанный эшелон, занял своё место в строю. Это был обычный перегон группы самолётов из Америки в СССР.

Эскадрилья бомбардировщиков вылетела из Фербенкса на Уэлькаль с промежуточной посадкой для дозаправки на аэродроме Маркс Филд, расположенный вблизи города Ном, на Тихоокеанском побережье. За штурвалом лидирующего бомбардировщика находился недавно назначенный командир полка подполковник Васин, который принял должность у подполковника Недосекина, убывшего на фронт. Полёт проходил в штатном режиме, никаких отклонений или сложностей не наблюдалось. Но, когда до посадки в Номе оставалось не более тридцати минут, в наушниках командира зазвучал голос диспетчера.

– Внимание, лидер, я диспетчер Маркс-Филда. Группу принять не могу, аэродром плотно затянуло туманом, ищите запасную полосу. Доложите, как поняли. Приём!

– Вас понял, если в Галене «окно» – будем садиться туда, – ответил командир и переключился на внутреннюю связь. – Штурман, узнайте погоду в Галене, пойдём туда, думаю, через пару часов в Номе туман разгонит, тогда и продолжим маршрут.

В Галену шли в сплошной облачности, но когда подошли к аэродрому, погода улучшилась, небо прояснилось, лётчики увидели перед собой полосу, и лидирующий бомбардировщик пошёл на посадку. После того как замыкающая строй машина зарулила на стоянку, командир полка приказал экипажам отдыхать до команды, а сам направился к диспетчеру узнать ближайший прогноз погоды у синоптиков. Как Васин и предполагал, он оказался более, чем утешительный. Командира заверили, что не позднее, чем через час, Ном откроется.

Васин вышел от диспетчера, насвистывая «Синий платочек», модную в то время песню, пластинку с которой прислали с материка последней почтой. Когда он оказался на улице, то чуть не столкнулся с командиром одного из экипажей старшим лейтенантом Евгением Вуколовым. Тот был бледен, растерян и нервно курил, поджидая командира.

– Вуколов, что с тобой, что случилось? Почему не с экипажем? – Командир полка задавал вопросы, но, еще не дождавшись ответа, понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

– Товарищ командир, – заикаясь, начал докладывать старший лейтенант. – Штурмана нет.

– Как так, штурмана нет, а куда ты его подевал? Может быть, ты вылетел без него?

– Да нет, в полёте он был, постоянно докладывал по маршруту, но после того, как оказались в плотной облачности и взяли курс на Галену, он пропал, – сбивчиво докладывал пилот, не замечая того, что по его лицу из-под шлемофона скатывались крупные капли пота. Смахнув одну из них, оказавшуюся на верхней реснице правого глаза, он продолжал. – Похоже, Костя выпрыгнул с парашютом, люк стрелка-наблюдателя, в кабине которого он находился, оказался открытым.

– Ну и задал ты мне задачку, – почесал затылок командир. – А что, в полёте ты не почувствовал, что люк открыт?

– Сначала не заметили, высота небольшая, а потом радист доложил, что открыт люк, его закрыли, приземлились, а на земле обнаружили, что нет штурмана.

– Ты давно с ним летаешь? Как он?

– Летаю с ним я давно, мы ещё в Ираке вместе перегоняли американские самолёты. Хороший, надёжный штурман.

– Да, без неприятностей мы жить не можем, – не то для себя, не то для Вуколова проговорил командир и, уже обращаясь к Евгению, продолжил. – Я пойду доложу Мачину, а ты передай всем, чтобы не расслаблялись – погода скоро будет, надо продолжать полёт.

Вуколов ответил «Есть!» и, опустив голову, направился к курилке, где собралась вся эскадрилья, живо обсуждавшая возникшую ситуацию.

Командир полка поднялся на «вышку» и попросил связиста соединить его с Фербенксом. Дозвонившись до начальника советской приёмки, которому в январе 1943 года переподчинили авиационный полк, базирующийся на Аляске, он доложил суть случившегося.

Полковник Мачин сразу понял смысл произошедшего. Он не стал задавать лишних вопросов и распорядился.

– Я сейчас вылетаю к вам, разберусь на месте. Без меня на Ном не вылетайте, прилечу, там примем решение.

– Вас понял, жду, – коротко ответил Васин и направился разбираться с произошедшим.

Но дознание ни к чему не привело. В силу того, что полёт проходил в условиях плотной облачности, а бомбардировщик старшего лейтенанта Вуколова в полёте замыкал строй эскадрильи, никто из членов экипажей перегоняемых самолётов выпрыгнувшего с парашютом штурмана не видел.

Через час на аэродроме приземлился истребитель со спаренной кабиной, пилотируемый полковником Мачиным. Командир полка и старший лейтенант Вуколов встретили начальника у стремянки.

– Ну рассказывай, командир, как и где, потерял штурмана? – после обмена приветствиями спросил Мачин.

– Не знаю, товарищ полковник, – опустив голову, начал свой доклад пилот. – После вылета из Фербенкса несколько раз переговаривался с Демьяненко по СПУ[17]. На высоте 1200 метров попали в полосу сплошных облаков. По команде лидера спустились под их нижнюю кромку. Больше я штурмана не слышал.

– Что думаешь по этому поводу?

– Уверен, что штурман выпрыгнул сам.

– Покажи, где это было? – указав глазами на карту, сказал Мачин.

Вуколов взял в руки планшет с картой, болтавшийся у колена, и, указывая пальцем на карту, разъяснил:

– Это произошло примерно вот здесь, в двухстах километрах от Нома. Но при ветреной погоде парашют могло отнести далеко в сторону гористой тайги, ближе к реке Юкон.

– Да, в этой местности очень легко потеряться. На побег не похоже, как думаешь, командир? – повернулся он к командиру полка.

– Согласен с вами, здесь бежать равносильно самоубийству, – ответил Васин.

– Нет, побег исключён, – поддержал старших начальников командир экипажа. – Думаю, что это скорее всего это испуг.

– Испуг? По какой причине? – спросил старший начальник.

– Сейчас доложу. Год назад, летом 1942 года, мы с Костей перегоняли бомбардировщик из Басры в Кировобад. Во время полёта у нашего «Боинга» один за другим заглохли оба мотора. Самолёт стал резко терять скорость. У нас вариантов не было, мы выпрыгнули с парашютами, и для нас всё закончилось благополучно.

– Ну, не вы первые, не вы последние, – заметил полковник.

– Да, это так. Но на Костю этот случай как-то повлиял. Если я перенёс стрессовую ситуацию спокойно, то он стал бояться высоты. Укладку своего парашюта никому не доверял, всегда укладывал лично. Перед полётом нервничал, в кабину залезал неохотно и всегда последним. Как-то даже сказал о том, что не хочет летать штурманом.

– Похоже, парень психологически надорвался, – подвёл итог рассказу Мачин. – А спички, продукты у него есть?

– Да, спички есть, а из продуктов у него неприкосновенный запас – шоколад, галеты. Трёхдневный паёк.

– Ох и дали вы нам, ребята, вводную! Ну что же, будем искать. А тебе, Вуколов, я привёз штурмана, забирай его, введи в обстановку, – и, повернувшись к Васину, продолжил: – А ты, командир, узнай, если Маркс-Филд открылся – взлетай. Полёт продолжается, перегон никто не отменял.

Через полчаса эскадрилья взлетела и в полном составе взяла курс на авиабазу города Нома.

Перед Мачиным стояла непростая задача. Нужно было, не останавливая перегон самолётов, обеспечить поиски пропавшего штурмана. Своих сил не хватало и, чтобы не упустить время, он обратился к начальнику американской авиабазы бригадному генералу Гаффни. По возвращению в Фербенкс полковник связался с ним по телефону.

– Хелло, Майкл! Слышал у тебя проблемы, помощь нужна?

– Да, Дейли, если поможешь, очень выручишь меня, да и не только меня, а всю нашу миссию, – стараясь говорить как можно проще, чтобы переводчица могла правильно донести до американца смысл произошедшего, начал Мачин. – Примерный район поиска нам известен, но на истребителях и бомбардировщиках мы многого не увидим, поэтому было неплохо бы привлечь к поиску пару легкомоторных самолётов.

– Окей, я распоряжусь. А сейчас пришлю к тебе начальника штаба, чтобы составить совместный план.

– Спасибо, Дейли!

– Поблагодаришь, когда найдём, – рассмеявшись, добавил.

– К тому же, будет повод выпить по рюмке русской водки.

– Это уж непременно, но можем и сейчас.

– Нет, Майкл, как это у вас говорят? Делу время…

– Потехе – час, – добавила Лена, переводившая этот разговор. И все рассмеялись довольные друг другом.

Совместные поиски советского штурмана начались. Осматривая с воздуха район предполагаемого приземления парашютиста, пилоты и наблюдатели, вылетавшие на поиски, внимательно просматривали гористые лесные массивы и пойменные луга в долине реки Юкон и её притоков. Но вскоре поиски пришлось приостановить. Начались дожди, при которых низкая облачность плотно закрыла землю от глаз спасателей. Томительные дни ожидания погоды усугублялись тем, что в полку не знали: жив штурман или погиб.

Пошла третья неделя поисков. В наступивший ясный день на поиски вылетел полковник Мачин. На борту его бомбардировщика у иллюминаторов сидели наблюдатели, которых он взял из команды аэродромного обслуживания. Летели над тайгой над самыми верхушками деревьев. Прошло уже два часа, как самолёт прочёсывал квадрат за квадратом в том районе, где по предположению пилота Вуколова выпрыгнул Демьяненко.

Время полёта подходило к концу, когда вдруг впереди на самой опушке леса пилот заметил какую-то дымку. Подлетев ближе, он с радостью обнаружил горящий костёр и прыгающего около него человека в шлемофоне, размахивающего курткой. Сделав круг над костром, Мачин дал команду своим помощникам сбросить аварийный мешок со спальником, пистолетом и продуктами. В мешок сложили записку: «Костя, не уходи с этой поляны. Скоро спасём. Жди!»

Помахав на прощание крыльями, пилот сделал ещё круг, подыскивая подходящий приметный ориентир и возможность посадить самолёт. Обнаружив примерно в двух километрах от поляны лесное озеро, с берегами, проросшими тростником и кустарником, он сделал на карте отметку и полетел на родной аэродром.

На следующий день снова пошли дожди, которые продолжались трое суток. Казалось, ожиданию погоды не будет конца. Но вот небо прояснилось, и операция по спасению советского штурмана началась. В этот день в район его обнаружения вылетели два самолёта. За штурвалом первого был полковник Мачин, а легкомоторный гидросамолёт пилотировал американец капитан Блэксмит. Подлетев к озеру, которое Михаил Григорьевич приметил три дня назад, он снизился и сделал круг над озером, давая понять американцам, что это и есть то озеро, куда они должны приводниться. Блэксмит зашёл на посадку и посадил летающую лодку на озеро. Гидросамолёт, насколько это было возможно, приблизился к берегу, до которого оставалось около двадцати метров. Пилот со штурманом вылезли на крыло, измерили глубину, она оказалась не очень большой, спрыгнули вниз и оказались по грудь в воде. Вода была холодная и, чтобы не замёрзнуть, лётчики быстро побрели к берегу. С трудом продравшись сквозь прибрежные заросли тростника и кустарника, летчики выбрались на болотистый берег озера. Вид у них был непрезентабельный. На одежде кое-где висели водоросли, лица, кисти рук, все открытые места тела были покрыты мошкарой. Блэксмит сломал ветку и, отмахиваясь от мошек, посмотрел на круживший над их головами самолёт Мачина. Полковник покачиванием крыльев показывал направление, куда надо идти. Пилот понял своего коллегу, он показал рукой направление и сказал:

– Нам туда!

Вскоре спасатели вышли на поляну, где возле едва дымящегося костра лежал штурман Демьяненко. Исхудавший, с сильно распухшим лицом от укусов несметного количества комаров и москитов. Увидев американцев, он заулыбался и попытался в приветствии приподнять руку, но у него это не получилось, силы оставили. Пилоты сноровисто соорудили из палатки волокушу, положили на неё спальный мешок, чтобы было помягче, и заволокли на него Демьяненко. Советский штурман хотел было возразить и показал, что сможет идти, но эта попытка ему не удалась. Он смирился с участью лежачего больного, хотя при движении старался облегчить работу спасателей, отталкиваясь от земли ногами, свисающими с волокуши.

Так они добрались до озера. На руках перетащили штурмана в свой гидросамолёт и взлетели. Вспоминая эту операцию по эвакуации советского штурмана из непроходимых лесов Аляски, они потом долго ещё рассказывали о приключении, показывая при этом следы на лице и обнажённых кистях рук от «поцелуев москитов». Красные бисерные пятнышки длительное время не сходили с кожи.

На аэродроме Ном штурмана старшего лейтенанта Демьяненко радостно встречали советские и американские лётчики, сотрудники ремонтной службы и специалисты по обслуживанию аэродрома. Для всех было удивительно то, что офицера нашли в семидесяти километрах в стороне от маршрута воздушной трассы. Так далеко завели его блуждания в поисках людского жилья.

Советское командование оценила заслугу американского лётчика капитана Блэксмита. Для него спасение штурмана закончилось приятной неожиданностью. За успешно проведённую операцию он был награждён советским орденом Красной Звезды, а командование американской базы наградило его медалью «За спасение человека».

После приземления полковник Мачин попытался поговорить с Демьяненко, но разговора не получилось, поскольку тот пребывал в полуобморочном состоянии. Спустя неделю, штурман немного отошёл от пережитого и его отправили на лечение в Фербенкс. Когда он совсем пришёл в себя и уже находился на реабилитации, было назначено расследование.

В своей объяснительной записке он писал: «При снижении самолёта в облачной зоне мне показалось, что моторы вышли из строя, неуправляемая машина вошла в штопор и вот-вот врежется в землю. Я открыл фонарь, чтобы посмотреть что происходит. В это время машина резко просела вниз, и меня выбросило из кабины. На парашюте приземлился удачно.

Аварийный паёк продуктов растянул на три дня. Затем полотно парашюта использовал как бредень, для ловли рыбы. Рыбу пёк на углях, когда шли дожди и нельзя было разжечь костёр, ел её и сырой, находил и ел зелёные и не очень горькие травы. Дым от костра спасал от москитов-кровососов. Туго пришлось, когда зарядили затяжные дожди. Днями сидел под парашютом. Когда осталась всего одна шведская спичка, то перестал жечь костёр. Берёг ее как единственную надежду на спасение.

Собрал большую кучу хвороста, приготовил охапку сухой травы, чтобы при первом рокоте мотора зажечь костёр, привлечь дымом внимание лётчика. Чтобы хворост и сено в дождь не намокли, накрыл их полотном парашюта. На хворосте и спал, укрываясь полотном парашюта. Самое страшное это мошки, от них спасу нигде не было. Так лицо и руки загримировали, что никогда не забуду».

Начальник военной приёмки полковник Мачин, чтобы до конца разобраться в ситуации, пригласил к себе штурмана:

– Ну здравствуй, путешественник. Проходи, садись. Как самочувствие? Что медицина говорит: годен к лётной работе или настолько ослаб, что нужно списываться?

– Товарищ полковник, военно-врачебную комиссию я еще не проходил, – смущаясь, начал непростой для себя разговор молодой офицер. – Годность к летной работе будут определять после окончательного выздоровления, но я, если разрешите, хочу обратиться к вам с просьбой.

– Даже так? – удивился командир. – Ну давай, обращайся ко мне с просьбой, слушаю тебя.

– Товарищ полковник, мне стыдно в этом признаться, но думаю, вы меня поймете.

Мачин кивнул головой в знак того, чтобы штурман продолжал и вдохновлённый такой поддержкой Демьяненко сказал:

– Я боюсь летать.

От такого заявления полковник Мачин аж привстал:

– Как это?

И старший лейтенант продолжал:

– Это началось еще в Басре. Тогда мы перегоняли американские самолеты по южному пути из Ирака, – он покашлял от смущения в кулак и продолжил. – На одном из перегонов отказали оба двигатели, и самолет начал падать. Мы выпрыгнули с парашютами и все для нас закончилось благополучно. Но с тех пор я стал бояться летать. Самолет стал мне ненавистен. Я видел в нем аппарат, который в любой момент может упасть и в котором можно очень даже легко погибнуть, – он вздохнул, вытащил из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб. – Когда наш экипаж перевели на Аляску, я думал, что на новом месте, в новой обстановке пройдет, но не проходило. Да, я никому об этом и не признавался, стыдно. Вы первый, кому я доверился.

– А как же тебя угораздило покинуть самолет без команды командира?

– Уже когда спускался с парашютом пытался вспомнить, а была ли команда покинуть самолет. И ответа на этот вопрос не находил. Когда приземлился, начал искать членов своего экипажа. Бродил по ночам, надеясь в темноте увидеть огонек костра. Но, естественно, никого не нашел.

– Да!.. – задумчиво проговорил Мачин, – досталось тебе, как я вижу, с лихвой, – он сделал паузу, размышляя о том, как поступить.

Ему, высококлассному летчику, освоившему все типы самолётов, было совершенно непонятно, как это человек, летающий в составе экипажа, может не хотеть летать. Почесав затылок, он продолжил:

– Ладно, привлекать тебя к ответственности не буду, ты, похоже, и так натерпелся, грех возьму на себя. Но ты при выписке из госпиталя напиши рапорт с просьбой перевести тебя на должность, не связанную с летной работой…

Старший лейтенант Демьяненко со слезами на глазах горячо поблагодарил командира и вышел от него с таким чувством облегчения, будто бы с него сняли большой груз, который он носил на себе. Да и восстановление здоровья пошло значительно быстрее.

После выписки из госпиталя он по собственной просьбе был переведен на штабную работу, где занимался планированием полетов.

Ковбойская посадка

Этот летний день 1943 года навсегда остался в памяти тех, кто тогда находился на авиабазе «Ладд-Филд». На этом заполярном аэродроме произошло событие, которое по праву можно назвать уникальным. А произошло вот что.

Рано утром командир эскадрильи перегоночного авиаполка Пётр Гамов на бомбардировщике Б-25 «Митчел» повёл десятку американских истребителей «Аэрокобра», управляемых советскими пилотами, на аэродром Ном для их последующего перегона на Камчатку. Взлёт прошёл штатно. Поднявшись в воздух, истребители выстроились клином и летели за ведущим, строго выдерживая высоту и дистанцию.

– Командир, у нас проблемы, – услышал Гамов сквозь эфирный шум в наушниках голос штурмана своего самолёта.

– Что случилось?

– Переднее колесо шасси не убралось, похоже, что отсоединилась стойка.

– Как это могло произойти?

– Известно как, плохо болт затянули или лопнул подкос, словом, передней ноги у нас нет, – доложил штурман.

Пётр был уверен в каждом человеке своего экипажа и, если неисправность проявила себя в воздухе, значит, на земле её обнаружить было невозможно. Он осмотрелся, повернул голову налево, затем направо. Летевшие рядом с ним истребители пожуравлиному чётко выдерживали строй. Справа от него на своём обычном месте шёл командир эскадрильи истребителей майор Жевлаков.

– Федя, у меня проблемы, передняя нога не становится в замок.

– Да, я вижу, она у тебя болтается. Каким будет твоё решение?

– Я вас доведу до Галены, ты знаешь, это запасной аэродром на полпути к Ному, там вас оставлю, а сам вернусь на базу.

– Окей, а как будешь садиться?

– Пока не знаю, но что-нибудь придумаю.

Он ещё не знал, как будет выходить из создавшегося положения, но был уверен, что решение придёт. Часа через полтора внизу среди каменистых сопок появилась извилистая лента главной реки Аляски – Юкон, вспарывающей своим руслом девственную зелень живописной долины. На её обрывистом берегу заканчивалась отливающая серебром бетонная взлетно-посадочная полоса, расположенная под прямым углом к реке. Полоса была не очень длинной, но её вполне хватало для посадки истребителей. По команде ведущего сопровождаемые самолёты благополучно приземлились. Жевлаков включил рацию:

– Спасибо, Петя, за сопровождение, мы на земле, всё в порядке. А вам ни пуха, ни пера, благополучной посадки, – он сделал паузу и добавил. – Зря не рискуй, за покидание самолёта вас никто не осудит, ведь «косяк» не наш, союзнический.

– К чёрту, Федя. За пожелания спасибо. А что касается посадки, будет видно, прорвёмся.

Жевлаков вздохнул, глядя вслед тяжёлой двухмоторной машине, которая всего десять минут назад вела его с товарищами к этому аэродрому. А бомбардировщик сделал круг над лётным полем, традиционно помахал крыльями и взял курс обратно на Фербенкс. Лётчики-истребители окружили своего командира, один из них, не выдержав, спросил:

– Как вы думаете, товарищ командир, будут сажать или будут прыгать?

– Гамов будет сажать. Но вам, молодым, нужно выполнять команды, а не думать прыгать – не прыгать, – проговорил он несколько раздражённо. – Чтобы принимать такие решения надо летать научиться, – он оглядел молодых пилотов, окруживших его, и чтобы как-то разрядить обстановку, созданную им самим, попросил. – Дайте закурить, что ли?

Несколько человек протянули ему открытые пачки, майор взял сигарету, нервно размял её и прикурил:

– Всем находиться в курилке или у своих самолётов, будем ждать.

А в это время американский бомбардировщик, управляемый советским экипажем, летел на аэродром, который покинул всего полтора часа назад. Убедившись, что сопровождаемые им самолёты благополучно приземлились в Галене, и став на обратный курс, Гамов связался с КП Фербенкса.

– Внимание, база! Я – лидер, проводил истребители до Галены, обеспечил благополучную посадку, сам возвращаюсь.

– Лидер, я база, слышу вас хорошо. Почему Галены, что случилось, почему возвращаетесь?

– У меня неисправность, сломана передняя стойка шасси, прошу пригласить на КП начальника советской миссии полковника Мачина.

Минут через пятнадцать он услышал:

– Лидер, я база, здесь полковник Мачин.

– Товарищ командир, вы слышите меня? – спросил Гамов.

– Да, Пётр Павлович, слышу. Что у тебя стряслось?

– Я без передней ноги, точно причину не знаю, но она болтается, опереться на неё при посадке нереально.

Мачин знал и характер Гамова, и уровень его подготовки, он был уверен, что пилот не оставит машину и будет её сажать, поэтому решение принял без промедления.

– Сажай «на живот», хрен с ней, с машиной, хоть людей сохранишь.

Пётр молчал. Но он вспомнил рассказ американского пилота-инструктора Николая де Толли, который в аналогичной ситуации посадил самолёт. «Но, если смог он, значит, смогу и я, – размышлял Гамов. – Как бы это помягче доложить начальнику?» Из размышлений его вывел голос полковника:

– Пётр, ты меня слышишь, почему молчишь?

– Слышу вас хорошо, сажать буду на бетонку и на основное шасси, – и для авторитетности добавил, – де Толли садился так в Калифорнии.

– Но здесь нет де Толли, он сейчас в командировке и тебе ничем не поможет.

– Я знаю, это, конечно, усложняет ситуацию, придётся инструктировать всех участников посадки самим, – он перевёл дух и продолжал. – Вызовите, пожалуйста, Леночку Макарову, чтобы она перевела американцам то, что от них потребуется.

Тем временем аварийный бомбардировщик подлетел к аэродрому, и чтобы выработать топливо, стал ходить над ним кругами.

– Не надо искать приключений на одно место, – раздражённо произнёс Мачин. – Садись на живот, это приказ.

– Товарищ командир, вы же лётчик, вы же знаете, что в воздухе, решение как садиться принимаю я. И я его принял. Давайте сделаем так, чтобы посадка была удачной.

– Как же тяжело работать с этими… асами, – буркнул полковник, отходя от микрофона. – Вызовите сюда Макарову, будем сажать на шасси.

Получив приказ прибыть на КП, Лена вышла из штаба и направилась в сторону вышки. Её поразила толпа людей у полосы. «Странно, почему они не работают, встречают, что ли кого?» – подумала она и по их примеру посмотрела вверх. Над аэродромом кружил самолёт. Не понимая, что происходит, она подошла ближе и услышала оживлённые голоса. Американцы – пилоты, техники, военные и служащие заключали пари, в воздухе висела повторяемая многими из них фраза «Разобьётся или не разобьётся русский лётчик?»

Лена знала любовь американцев к спорам, они спорили по любому, самому незначительному, а порой и неожиданному поводу. Если, например, в разговоре о погоде у двух человек было разное мнение о том, какая сегодня температура, они тут же заключали пари, доходили до первого градусника, вывешенного на улице, проигравший на месте рассчитывался с победителем.

Но здесь речь шла о жизнях людей, и сознание девушки не воспринимало такой, чисто американский, азартно-комерческий подход. Поведение союзников возмутило её, Лена ускорила шаг, чтобы быстрее проследовать раздражавшую её толпу.

– Кто же это может быть? Чей экипаж? – терзаясь в догадках, размышляла она. – Неужели Петр? Это возможно, ведь он стоял в плановой таблице на сегодня.

Раскрасневшаяся не столько от быстрой ходьбы, сколько от волнения, Лена взбежала по лестнице на диспетчерскую вышку и, открыв дверь, услышала голос Петра, раздающийся из динамика:

– Такая посадка уже была, и я смогу её повторить. Нужно два грузовых «доджа» поставить вначале полосы с обеих её сторон и канатами, заброшенными на кили самолёта при посадке затормозить, а затем и остановить его.

Мачин кивнул Лене, и она перевела слова Гамова американским дежурным офицерам. Поняв замысел пилота, они переглянулись с определённой долей удивления, но отдали необходимые распоряжения.

Вскоре на взлётно-посадочную полосу прибыли два грузовика и, расположившись справа и слева от неё, стали ждать указаний от руководителя полётов, на волну которого были настроены их радиостанции. В свою очередь руководитель полётов распорядился не занимать полосу, над которой барражировал бомбардировщик с поврежденной стойкой. Спасательные службы были приведены в готовность.

Гамов пошел на снижение, продолжая кружить над аэродромом. При каждом заходе на полосу, он убирал двигатели и планировал над ней, стараясь рассчитать снижение так, чтобы приземлиться в самом начале бетонки. На борту самолёта кроме членов экипажа находился американский полковник, который попросился, чтобы его подбросили до Нома. Поскольку в экипаже никто не говорил по-английски, Гамов жестами разъяснил ему причину возвращения в «Ладд-Филд», полковник кивнул головой в знак того, что понял ситуацию.

– Всем членам экипажа переместиться в хвост самолёта к стабилизатору, – дал команду пилот и добавил, обращаясь к бортрадисту. – А ты, Лёша, покрепче привяжи американца к своему сидению, чтобы не покалечился, да и на полосу ему смотреть ни к чему, а сам – к ребятам, в хвост, нужно менять центровку.

– Есть, командир, понял, – ответил механик и с помощью «международного языка жестов» усадил полковника на штатное место бортрадиста, крепко привязав его к креслу, сам по проходному люку полез к стабилизатору.

«Митчел» пошёл на последний разворот.

– Захожу на посадку, – сквозь треск эфира пробился голос Гамова.

«Господи! – Лена мысленно перекрестилась. – Спаси его!» И продолжала, как бы для себя: «Если останется жив, больше не буду его мучить, соглашусь выйти за него замуж».

Бомбардировщик выровнял курс и вышел на полосу напрямую. Пилот отключил оба мотора, поставил винты во флюгер и, планируя, пошёл на снижение. Расчёт оказался верным, колёса основного шасси коснулись полосы в самом её начале.

Самолёт, не опускаясь на переднюю ногу шасси, мчался со скоростью гоночного автомобиля, замедляя свой бег только сопротивлением набегающего потока. Тормозить было нельзя, при торможении он сразу клюнул бы носом и перевернулся.

Гамов как мог удерживал машину стабилизаторами, приподнимая вверх её носовую часть. Скорость уменьшалась, и нос стал проседать.

Оба «доджа» рванули с места и синхронно, выжимая из моторов всю мощь, понеслись вдоль полосы. Механики, привязанные в кузове, чтобы не упасть, держали в руках наготове толстые верёвки, которые нужно было успеть забросить на кили в тот момент, когда самолёт будет обгонять машины.

Пётр настолько увлёкся управлением самолёта, удержанием его на двух колёсах, что не видел ни этих машин, ни действий тех, кто сидел в них. Он только надеялся, что янки свою задачу выполнят. Вдруг он почувствовал сильный удар и удивился тому, что пропал горизонт.

С радостью для себя Гамов отметил, что самолёт продолжал катиться, только с задранным носом, да и скорость его заметно упала и продолжала снижаться. Это американские солдаты накинули верёвки на кили самолёта и притормозили его бег. Манёвр удался, он сделал это!

«Митчел» заметно замедлял скорость, но продолжал двигаться вперёд, таща за собой военные грузовики, которые не только стали тормозами самолёта, но и не дали опуститься на бетонку его носу. Полоса заканчивалась обрывистым берегом реки Тананы. Вот до этого самого берега и докатилась несуразная тройка.

Бомбардировщик с задранным носом, словно коренной вздыбленный конь, занесший передние копыта над пропастью, замер на краю обрыва, а два грузовика, неразрывно связанные с его хвостом туго натянутыми канатами, как бы выполняли роль пристяжных. Но при этом бежали не вперёд, а наоборот, сдерживали его, не давая упасть на бетонку.

Из грузовиков выскочили американские техники, они установили упоры под переднюю стойку самолёта и дали возможность ослабить верёвки. Пока экипаж выбирался из хвостового отсека, Пётр открыл люк, закрепил стремянку и первым спустился на землю. Следом за ним в проёме люка появилась тучная фигура пассажира – американского полковника ВВС. По его сияющему крупному лицу, шее, груди и спине струился пот. Рубашка промокла. Спустившись на землю, американец в порыве благодарности хотел было обнять советского капитана, но не решился. Он подошёл к пилоту и проговорил:

– Окей! – затем поднял большой палец и широко заулыбался, сверкая белоснежными крупными зубами, крепко сжал Петру руку.

Гамов тоже выглядел живописно. На мокрой всклокоченной голове ярким пятном выделялось красное от возбуждения лицо, на котором фонарями сверкали от счастья большие голубые глаза. В потемневшей от пота рубашке, он был похож скорее на сорванца-мальчишку, гонявшему мяч в каком-нибудь дворе, но никак не на героя-лётчика, своей смелостью и мастерством спасшего и самолёт, и людей, находившихся в нём.

Члены экипажа, оказавшись на земле, ринулись к своему командиру и стали обниматься с ним.

– И всё-таки я это сделал, – прошептал Пётр на ухо штурману, обнимая его. – Пусть «америкосы» знают, мы летаем не хуже их.

Даже в этой, аварийной ситуации Гамов продолжал соревноваться с американцами, доказывая им, что советские лётчики летают не хуже. В это время подъехал зелёный джип, из которого вылез начальник миссии Мачин в сопровождении переводчицы Лены Макаровой.

Пётр подошёл к начальнику и начал было докладывать, но тот остановил его и, пожимая руку, проговорил:

– Я всё видел, но у меня вопрос, когда ты, наконец, уймёшься? Когда начнёшь летать как все нормальные люди?

– Буду жить как нормальные люди тогда, когда перестану летать, товарищ командир.

– В другой обстановке я бы тебя наказал, но сейчас… – Мачин на мгновение задумался. – А, правда, что де Толли так сажал бомбардировщик?

– Да, он рассказывал. Сам я не догадался бы, ведь это ковбойский вариант.

– Ну, тогда тебе двойное спасибо и за самолёт, и за честь русского пилота, – он снял фуражку и обнял сияющего Гамова.

– Извините, Михаил Григорьевич, – впервые допуская такое обращение к начальнику, проговорил лётчик и обернулся к девушке.

Лена стояла рядом. Она смотрела на всё происходящее как бы со стороны. Всё, что её окружало – движение людей, всеобщая радость и веселье – было похоже на кадры кинематографа и то, что она сама является участником происходящего, никак не вязалось с теми чувствами, которые бушевали в ней. Лена только сейчас поняла, что этому человеку совсем недавно грозила смертельная опасность, а он, её Петя, благодаря своей смелости и умению летать, посадил аварийную машину и вышел победителем. Он смог сделать это! Он – лучший!

– Леночка, я вернулся, – Гамов, опасаясь очередной шутливой отговорки, протянул ей обе руки: – Выходи за меня замуж!

Он стоял перед ней сильный, красивый, решительный. И только сейчас, глядя на него, девушка впервые со времени их знакомства поняла, что любит этого человека, что готова идти за ним хоть на край света. Только с ним она будет счастлива и другого ей не надо. Кинувшись к нему на шею, она дала волю своим чувствам. Обливаясь слезами, она гладила его всклокоченные мокрые волосы и шептала:

– Я согласна!.. Я люблю тебя… Я хочу быть твоей женой… Только ты больше не летай так, я не перенесу.

До КДП доехали на командирском джипе. Когда вылезали из машины, Гамов обратил внимание на большое количество людей, которые радостно улыбались, внимательно рассматривая героя.

– А что они все здесь делают? – спросил Гамов, наклонившись к Лене.

– Как что? Тебя встречают, – смеясь, ответила девушка, держась за руку Петра. – Смотри, радуются даже те, кто проиграл пари, – её уже совсем не раздражала причина, по которой они заключались.

– Даже пари были? – удивился Пётр.

– Не удивляйся, Пётр Павлович, они без этого не могут, – заметил Мачин. – Иди, подойди к ним, они будут рады.

Пётр с Леночкой направились к толпе, их тут же окружили. Петра хлопали по спине, пожимали ему руки, фотографировали. А вскоре он взлетел в воздух, но уже без самолёта. Множество рук подхватили пилота и несколько раз подбросили вверх.

– Осторожно, вы меня без жениха оставите! – крикнула по-английски девушка.

Её реплика неожиданно возымела действие, героя бережно опустили на землю и дружно захлопали. Лена схватила Петра за руку и повела прочь от толпы.

– Что ты им сказала? – полюбопытствовал Гамов.

– Сказала, что тебя ожидает командир, – рассмеялась девушка.

– Сейчас я впервые пожалел, что не знаю языка.

– А зачем тебе знать, ведь у тебя есть я, – сообщила она и, подпрыгнув, поцеловала Петра в щёку.

Через неделю командир первого перегоночного авиаполка подполковник Васин перед строем личного состава сделал объявление:

– Именем Советского Союза, полномочиями, предоставленными мне на территории союзного государства, объявляю о том, что командир эскадрильи первого перегоночного авиаполка капитан Пётр Павлович Гамов и переводчица советской военной миссии на Аляске Елена Александровна Макарова отныне – муж и жена! – выждав паузу, вызванную дружными аплодисментами, командир продолжал: – Начальник штаба подготовил необходимый документ, который на материке обменяется на свидетельство установленного образца.

Заслуженные награды

Напряженный труд личного состава первого перегоночного полка летом 1943 года не остался незамеченным. Он был отмечен советским командованием орденами и медалями. Вручение наград проходило в Фербенксе 14 октября в торжественной обстановке. На церемонии награждения присутствовали командиры американских авиабаз Фербенкса и Нома бригадные генералы Дейли Гаффни и Эдвин Джонс. Награждение советских авиаторов на американской территории очень взволновало Джонса. По прибытию на свою базу он, находясь под впечатлением, написал полковнику Мачину дружеское письмо.

Начальнику советской военной миссии на Аляске полковнику М.Г. Мачину.

Дорогой друг полковник Мачин! Мне особенно приятно было присутствовать на церемонии 14 октября 1943 года в Фербенксе, иметь возможность быть свидетелем торжества и аплодировать русским друзьям, получающим заслуженные знаки отличия.

Больше года я наблюдал этих доблестных летчиков, перегоняющих американские самолёты из Фербенкса в Ном, из Нома в Сибирь и далее на Западный фронт. Всегда восхищаясь их искусством и отвагой, я был горд мыслью, что они будут иметь эти отличные самолеты, с которыми могут нанести удар по нашему врагу в Европе. Я также горжусь тем, что принимаю участие в деле снабжения нашего великого союзника – СССР – оружием, чтобы разгромить и уничтожить врага – Германию.

Минувший год был боевым годом для товарищей по оружию в Номе. Мы не имели ни одного случая, не произвели ни одного выстрела по врагам нашей страны. Но всё равно этот год был весьма хорошо использован. Мы построили, оборудовали и защитили базу, являющуюся важным звеном на трассе, которая помогла усилить воздушную мощь доблестной Красной Армии!

Мы не произвели ни одного выстрела в Номе, но мы сделали все возможное, чтобы ускорить доставку самолётов на советский фронт, где они могли быть использованы наилучшим образом.

Это был полезный год, так как он дал нам возможность познать, оценить и полюбить наших русских друзей и соседей через Беренгов пролив.

Наша первая цель – уничтожить врага, но за этим главная наша цель – это мир, всемирный и настоящий.

Искренне Ваш бригадный генерал Эдвин В. Джонс.

«Валерка»

Наступила весна 1944 года. Весна на Аляске – понятие относительное. Периодически случаются морозы, а то вдруг налетит циклон с вьюгами и снегопадами. Но появившаяся среди полярной мглы полоска света, которая с каждым днём становилась всё больше, извещала о том, что скоро будет конец зиме. В один из таких дней Петр вернулся в «Ладд-Филд» после очередного перегона. Закончив все формальности, связанные с докладом о выполнении задания, пилот поспешил домой, где его ожидала любимая жена. Войдя в квартиру и снимая с себя лётную куртку, он громко, чтобы услышала Лена, проговорил:

– Здравствуй, дорогая, я прилетел.

Не успел он раздеться, как жена повисла у него на шее.

– Ты не представляешь, дорогой, как я рада, что сегодня замечательная погода и вас не задержали на Чукотке.

Петр посмотрел на жену и не поверил своим глазам. Она была не похожа на себя. В ней что-то неуловимо изменилось. В глазах читалось безбрежное счастье, которое почему-то сочеталось с какой-то едва уловимой долей испуга. Такой Петр не видел Лену никогда.

– Лена, что случилось? – спросил он, вешая куртку.

– Ничего, дорогой, раздевайся и мой руки, ужин на столе.

– Да ты что? А я собирался сходить в летную столовую.

– Нет, Петя, сегодня ты будешь ужинать дома, я очень ждала тебя.

– Что все-таки случилось? Почему ты такая загадочная?

– Иди мой руки, придёт время – все узнаешь.

Когда Петр вошёл в комнату, то удивился ещё больше. На столе, покрытом белой скатертью, стояли цветы, бутылка красного вина и красиво разложенная закуска. Дополняли это великолепие две горевшие свечи, стоявшие в красивых подсвечниках.

– Лена, что случилось? Какое событие? Или я что-то забыл? – Петр мучительно перебирал в памяти самые разные события, связывая их с сегодняшней датой, но ничего придумать не мог.

– Проходи, Петя, присаживайся. И успокоился. Ты ничего не забыл.

Петр сел на стул и внимательно посмотрел на жену. Такой загадочно-непредсказуемой, она ещё ни разу не была. Между тем, Лена села напротив и спросила?

– Ты думаешь будет правильно, если открывать вино и разливать его по фужерам буду я?

– Ну что ты, конечно, нет.

Он взял со стояла бутылку, штопор и начал вкручивать его острый конец в пробку, по-прежнему не понимая, что происходит. Ведь насколько он знал Лену, она не только сама не употребляла спиртное, но и стремилась всячески оградить мужа от любого предлога к выпивке. Наконец, справившись с пробкой, Петр налил вино в фужеры и вопросительно устремил свой взор на жену.

– Петя, сегодня у нас с тобой непростой день, – начала Лена, волнуясь. – Я не знаю, будет ли эта новость приятной для тебя, но она существует.

– Лена, ты опять говоришь загадками? Что случилось, в конце концов? – не в силах себя сдерживать, спросил Гамов.

– Да никакие это не загадки, – проговорила Лена, в глазах которой блеснули слёзы. – У нас будет ребёнок!

Услышанное для Петра было настолько неожиданным, что ему показалось будто бы обрушился потолок. Он вскочил так резко, что стул, перевернувшись, отлетел в сторону. Пулей подлетев к жене, он подхватил её на руки и закружил по комнате.

– Ленка! Какая ты молодец! Ты даже не представляешь, какую радостную новость ты мне сообщила. Да у меня сейчас смысл всей моей жизни изменился! – он прижимал к себе самое дорогое существо на свете, в котором зародилась новая жизнь, жизнь его будущего сына. Кружась по комнате, он целовал её и чувствовал на своих губах солоноватый вкус слез, осушая их своими поцелуями.

– Петя, перестань, а то задушишь меня вместе с неродившимся ребёнком, – она, как могла отбивалась от мужа. – Сейчас же верни меня на место!

Петр бережно опустил Лену на стул, сел сам и, подняв фужер, сказал:

– Спасибо тебе, родная, за эту новость. За то, что ты появилась в моей жизни и перевернула её, наполнив новым смыслом. Давай выпьем за твоё здоровье и здоровье будущего Валерки. Я очень счастлив.

Он поднял фужер и выпил его до дна.

– А почему ты решил, что будет сын? И почему Валерка?

– Очень просто, сын должен быть потому, что настоящим пилотом может стать только мужчина, – торжественно провозгласил будущий отец. – Как ты понимаешь, в нашей семье ребёнок должен быть только летчиком. Ну а Валерка – это понятно, поскольку он будет летчиком, то и звать его должны так, как звали лучшего нашего лётчика Чкалова.

– Да, Петя, логика в твоих словах железная, но давай не будем загадывать. Жизнь все расставит по своим местам.

И долго ещё сидели они, не зажигая электричества, при свечах. Каждый из них был горд и счастлив. Дом их был наполнен счастьем. С этого момента жизнь для них приобрела новый смысл.

Новости с фронта

На Аляске весна и лето пролетают быстро. Боевые действия на советско-германском фронте, когда советские войска повсеместно перешли в наступление, требовали все новых и новых самолётов. Погода в этот период года давала возможность летать больше, чем зимой, и перегонщикам приходилось совершать по два, а иногда и по три перегона в день. Лётчики работали на войну, на победу над врагом. Лето пролетело незаметно, как один день.

Однажды, в конце августа 1944 года личный состав полка по приказанию командира был собран на лужайке вблизи аэродромной стоянки первой эскадрильи.

– Рассаживайтесь, товарищи, на траву, – командовал начальник штаба полка. Осматривая порядок размещения, он сдвинул фуражку на затылок. Что-то ему не понравилось. – Попрошу размещаться поэскадрильно. Комэски, вы же командиры не только в небе, но и на земле. Приблизьте, пожалуйста к себе своих подчинённых.

Тут же зазвучали голоса командиров и начальников штабов эскадрилий, которые стали собирать своих подчинённых вокруг себя. Увидев приближающихся командира полка с заместителем по политчасти, начальник штаба полка подал комаду:

– Товарищи офицеры!

Все сидевшие на траве вскочили и повернулись в сторону начальников.

– Прошу садиться, товарищи офицеры, можно курить. Пользуясь необходимостью доведения до вас плановой таблицы на завтрашний перегон, мы с комиссаром решили довести последнюю сводку совинформбюро. Поэтому слово предоставляю замполиту. – Сказав это, он тоже присел на траву вместе с лётчиками, повернувшись к выступающему.

– Товарищи! – из последних политинформаций вы знаете, что советские войска перешли в наступление по всем фронтам. Успешно громят фашистов и пехотинцы, и танкисты, и артиллеристы. Не отстают от них и славные сталинские соколы, которые своим героизмом добились полного господства в воздухе. Об этом и говорится в сводке совинформбюро, которую я вам зачитаю, – он раскрыл газету и начал читать:

Итоги боевых действий советской авиации за период с 22 июня 1941 года по 18 августа 1944 года.

Свыше трех лет наша авиация вместе со всей Красной Армией ведет успешную борьбу против немецко-фашистских захватчиков. Наши Военно-Воздушные Силы в первый период войны, выдержав удары численно превосходящих сил авиации противника, в ходе войны опрокинули и развеяли впрах расчеты гитлеровцев на безраздельное господство в воздухе. Советская авиация наносила и наносит врагу тяжелые удары, уничтожает его технику и живую силу.

Истребительная авиация противовоздушной обороны страны надежно прикрывает наши города, промышленные центры и транспорт от ударов противника с воздуха. Все попытки немецкой авиации проникнуть в советские индустриальные районы и нарушить нормальную работу наших фабрик и заводов потерпели полный крах.

Советская авиация дальнего действия наносит сокрушительные удары по тылам и коммуникациям противника. Советские летчики неоднократно бомбардировали Берлин, Кенигсберг, Данциг, Бухарест, Будапешт, Хельсинки и другие промышленные центры и железнодорожные узлы Германии в ее сообщников.

В дни героической обороны Москвы советская авиация успешно справилась с задачей прикрытия столицы нашей Родины от ударов вражеской авиация. Наши авиационные части измотали воздушные силы врага и оказали большую помощь наземным войскам Красной Армии в разгроме немецко-фашистских захватчиков под Москвой.

В боях за Ленинград, Одессу, Севастополь летчики Военно-Воздушных Сил Красной Армии и Военно-Морского Флота покрыли себя неувядаемой славой. В боях под Воронежем, на Дону, на подступах к Кавказу советская авиация ударами с воздуха задерживала наступление немцев и этим самым оказала неоценимую услугу нашим войскам. В битве за Сталинград наши Военно-Воздушные Силы истребили большую часть летчиков лучших немецких эскадр, а затем блестяще осуществили воздушную блокаду окруженных в Сталинграде немецких армий. Тысячи фашистских асов нашли свою гибель под Москвой, под Ленинградом, в районе Сталинграда, в кубанских и донских степях, в просторах Украины и на полях Белоруссии.

Политработник сделал паузу и осмотрел сидевших перед ним авиаторов. В воздухе стояла звенящая тишина. Все слушали затаив дыхание. Он достал из кармана платок, вытер вспотевший лоб и продолжал:

– Наша авиация в ходе войны лишила противника преимуществ в воздухе, которые он имел в первый период в результатевнезапного и вероломного нападения на нашу Родину.

В ожесточенных воздушных боях над Таманским полуостровом, в битве на Курской дуге было окончательно опрокинуто былое превосходство немецкой авиации в воздухе.

Благодаря неустанной поддержке всего советского народа Военно-Воздушные Силы Красной Армии оказались сильнее немецкой авиации и превратились в грозу для фашистских захватчиков. Советский тыл, рабочие, специалисты и конструкторы трудятся не покладая рук, непрерывно увеличивая выпуск самолетов и повышая их боевые качества.

В развернувшихся летом 1944 года наступательных операциях Красной Армии наша авиация завоевала полное господство в воздухе. Она оказывает самую активную и все возрастающую поддержку наземным войскам, прокладывая им путь и обеспечивая их неуклонное продвижение на Запад.

За период Отечественной войны советская авиация уничтожила в воздухе и на земле более 50 тысяч самолетов противника, уничтожила и повредила много тысяч немецких танков, самоходных орудий и бронемашин, свыше 200 тысяч автомашин, более 800 паровозов, свыше 10 тысяч вагонов, большое количество других видов боевой техники, а также живой силы врага.

Таковы краткие итоги боевых действий Военно-Воздушных Сил Красной Армии за 38 месяцев Отечественной войны.

Кто-то из лётчиков, сидевших в последних рядах захлопал и его дружно подхватили. Воздух взорвался аплодисментами. Выступающий поднял руку, успокаивая сидевшую перед ним аудиторию.

– Как видите, товарищи, успехи налицо. И сегодня ни у кого не вызывает сомнения то, что в этих славных авиационных победах есть и доля нашего с вами скромного труда. Самолёты, которые мы с вами перегоняем в СССР успешно воюют на всех фронтах. А чтобы проиллюстрировать данный факт, хочу зачитать ещё один документ, – он вновь развернул газету и начал читать:

Указ Президиума Верховного Совета СССР

О награждении Героя Советского Союза гвардии полковника Покрышкина Александра Ивановича третьей медалью «Золотая звезда».

За образцовое выполнение боевых заданий командования и геройские подвиги на фронте борьбы с немецкими захватчиками, дающие право на получение звания Героя Советского Союза, – наградить Героя Советского Союза гвардии полковника Покрышкина Александра Ивановича третьей медалью «Золотая звезда» и в ознаменование его геройских подвигов соорудить бронзовый бюст с изображением награжденного и соответствующей надписью, установить на постаменте в виде колонны в Москве, при Дворце Советов.

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР М. КАЛИНИН.

Секретарь Президиума

Верховного Совета СССР А. ГОРКИН.

Москва. Кремль. 19 августа 1944 г.

Закончив чтение, он поднял руку, успокаивая взволнованных слушателей, и продолжал:

– Я не случайно зачитал этот документ. Думаю, что мало кто знает о том, что наш прославленный воздушный ас с первого своего боевого вылета летает только на самолётах «Аэрокобра».

И вновь воздух над аэродромом взорвался громом аплодисментов. Вставший командир полка жестом успокоил своих подчинённых.

– Я думаю, что комментарии здесь излишни, помните, как у Маяковского: «Мой труд вливается в труд моей республики!» Так и наша работа вливается в общий вклад в нашу победу. – Он сделал паузу и продолжил. – Сейчас начальник штаба доведёт плановую таблицу на завтра. Лидировать группу буду я, – увидев поднявшегося командира второй эскадрильи, продолжил. – У вас, капитан Гамов, завтра выходной, а сейчас направляетесь к полковнику Мачину, он ждёт вас. Вы свободны, слово имеет начальник штаба.

Вынужденный отъезд

Капитан Гамов, мучаясь в догадках по поводу вызова к старшему начальнику, быстрым шагом направился к нему.

Полковник Мачин встретил капитана радушно, поздоровался за руку и усадил напротив себя.

– Петр Павлович, перейду сразу к делу, ты знаешь, не люблю ходить вокруг да около. Хочу задать тебе один вопрос, что ты думаешь по поводу своей жёны? Работать ей становится все труднее и, как ты понимаешь, на роды здесь мы оставить не можем.

– Да, товарищ командир. Я планирую отправить её к матери в Москву и сегодня собирался с рапортом идти к командиру полка.

– Очень хорошо. Видишь, какая у меня хорошая интуиция. Дело в том, что послезавтра на Москву назначен перегон транспортного «Дугласа». Перегон будет проводиться не эстафетой, а одним экипажем. Кроме того, эта машина исполнена не в обычном транспортном, а в пассажирском, я бы даже сказал, в салонном варианте. Подготовь, пожалуйста, жену к отправке, в этом самолёте ей будет удобно и перелёт не доставит больших проблем. А послезавтра, в пять тридцать утра, – колёса от земли.

– Спасибо, товарищ командир, за заботу, – растроганно поблагодарил Петр. – Вы помогли мне решить серьёзную задачу. Очень не хотелось отправлять жену эстафетой. Сами понимаете, после каждой посадки – смена экипажа. А ведь экипажи разные, и на транспортниках встречаются неопытные товарищи. А уж о комфорте и не говорю.

– Всё очень хорошо понимаю. Тебя за штурвалом, к сожалению, отправить не могу, ты прекрасно знаешь, что у лидирующих экипажей сейчас горячее время. Я скажу Васину, чтобы подобрал пилота с опытом полётов на этом самолёте. Иди, готовь жену к отправке.

– Есть, товарищ командир, все сделаю. Ещё раз спасибо.

Прежде чем пойти домой, Гамов зашёл в штаб полка доложить командиру полка о решении Мачина. Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошёл в кабинет, в котором, кроме подполковника Васина находился начальник штаба полка:

– Разрешите, товарищ командир? – спросил Гамов, перешагнув порог.

– Да, заходи Гамов, я как раз хотел вызывать тебя.

– Товарищ подполковник, – обратился Пётр, – хочу доложить о разговоре с полковником Мачиным.

– Я в курсе, проходи, садись. Ты как думаешь, кого из твоих архаровцев можно послать в эту командировку?

– В принципе, лететь может любой экипаж, все опытные.

– Вот этого не надо, Пётр Павлович. Мы уже это проходили, все могут. Лететь должен пилот, имеющий опыт полётов на «Дугласе».

– Ну, тогда только старший лейтенант Прокопенко, он совсем недавно пришёл в эскадрилью с транспортного полка, где летал на таком самолете.

– Вот это другое дело. Прокопенко знаю, неплохой лётчик, против него не возражаю, а как у него экипаж?

– С этим сложнее, штурман у него молодой, в строю пока летает замыкающим.

– Нет, неопытного посылать нельзя, давай свои предложения.

– А предложение здесь может быть только одно – давайте посадим штурманом старшего лейтенанта Сорокина. И штурман с огромным опытом, и с Леной рядом будет близкий человек. Они очень дружны.

– Против кандидатуры Сорокина не возражаю. Начальник штаба, готовьте приказ, а ты, Пётр Павлович, дай команду экипажу и готовь Елену Александровну к отправке.

– Есть! – козырнул Гамов.

Через день рано утром Пётр провожал жену в Москву. Поднявшись в самолёт, он по достоинству оценил заботу полковника Мачина. Даже привыкший к тому, что американцы всегда уделяют особое внимание оформлению внутреннего интерьера, он был удивлён. Салон самолёта был несколько короче, чем на обычных транспортниках. На полу лежал красный ковёр, двенадцать больших удобных кресел стояли так, что в салоне было довольно просторно. В средине, у противоположного от входного люка борта, между креслами стоял стол.

Усадив жену в одно из кресел поближе к пилотской кабине, Пётр показал, как раздвигается кресло, чтобы можно было лежать.

– Я думаю, тебе здесь будет удобно.

– Что ты, Петя, о таком комфорте я даже мечтать не могла.

Вдруг за их спинами прозвучало:

– Надо привыкать Лена к тому, что жена командира эскадрильи, а в будущем жена командира полка, должна летать только с комфортом! – они обернулись на голос – в дверях стоял, сверкая белозубой улыбкой, штурман Сорокин.

– Ой, Саша, как хорошо, что ты пришёл меня проводить, – сказала, улыбнувшись, Лена.

– А вот это ещё один мой сюрприз, – проговорил Пётр. – Александр Сергеевич летит штурманом этого великолепного лайнера. Он будет сопровождать тебя до самой Москвы, где и передаст на руки мамаше.

– Вот это действительно сюрприз! – глаза Лены светились. Она знала, что Пётр любит её, но такой всеобъемлющей заботы не ожидала.

– Какие вы молодцы! Спасибо вам, – и вдруг, спохватившись, она захлопотала: – всё, Петенька, тебе пора. Ты стартуешь раньше нас. Беги, ещё увидимся в Уэлькале.

Пётр взглянул на часы и кивнул головой:

– Действительно пора, надо бежать. Саша, до Уэлькаля ты в полёте замыкающий, не потеряйся.

– Не волнуйся, командир, с таким ценным грузом не потеряюсь, лети спокойно.

Он проводил Петра до входного люка, а тот, задержавшись на мгновение, шепнул на ухо другу:

– Саша, позаботься о ней, я на тебя надеюсь.

– Будь спокоен, Петя, всё будет хорошо.

Прощальный обед

Прошумела победная весна 1945 года. Советская военная миссия на Аляске и после победы над гитлеровским фашизмом продолжала работать. Принятые самолёты, перелетев через Беренгов пролив, дальше шли уже не на юго-запад, в центр Сибири, а на Дальний Восток. Там продолжалась война с Японией.

Но пришёл конец и этой войне. На планете наступил долгожданный мир. Вторая мировая война стала достоянием истории. Фашистская Германия и милитаристская Япония потерпели поражение.

Три долгих года прошло с тех пор, как первые советские самолёты приземлились на Аляске. Выполнив задачу, военная миссия завершила свою работу и в сентябре 1945 года покинула американскую базу «Ладд-Филд». На запасном аэродроме Марково, куда перелетели герои первого этапа заполярной трассы, после торжественного построения, посвящённого возвращению на Родину, устроили праздничный обед.

Собравшись за одним столом лётчики, штурманы, инженеры, авиационные специалисты почтили память однополчан, погибших на разных участках трассы при перегоне самолетов. Второй тост был за вклад, внесенный в победу над врагом сотрудниками миссии и личным составом 1-й перегоночной авиационной дивизии. Выпили за боевое содружество советского, американского и английского народов, позволившее приблизить победу, сократить потери людей, танков, самолётов. Выпили за возвращение на Родину.

Обстановка, как это бывает в подобных случаях, стала менее официальной. Офицеры расстегнули крючки воротничков кителей, лица раскраснелись, разговоры за столом стали оживлёнными, непринужденными. И, конечно, все они сводились к войне и той роли, которую в ней сыграли самолёты, перегнанные по Алсибу.

– А помните? – заговорил один из лётчиков-истребителей. – Замполит зачитывал нам Указ о награждении полковника Александра Ивановича Покрышкина третьей звездой Героя Советского Союза, который сбил 59 немецких самолета. Я недавно прочитал в «Красной звезде» о том, что 47 из них он сбил на самолете «Аэрокобра». В его 9-й гвардейской дивизии два лётчика стали Героями дважды. Клубов сбил 31 лично и 19 в групповых боях, а Речкалов лично сбил 48 и 6 в групповых боях. В этой дивизии ещё пятнадцать лётчиков стали Героями Советского Союза. Не удивлюсь, если узнаю, что они летали на доставленных нами «Кобрах».

– Что касается героев, ты, Коля, всё правильно сказал, – поддержал его сидевший рядом с ним его друг, – но вот насчёт «наших Кобр», ты, брат, немного перегнул палку.

– С чего это ты взял?

– А с того, что капитан Покрышкин со своими товарищами получил 32 «Кобры» в Иране. Они своим ходом шли в Кировобад и далее на фронт.

– Спасибо за уточнение. Ты правильно сказал, что он получал самолёты для своего полка, а потом, когда стал командовать дивизией, сколько ему надо было самолётов? – поставил риторический вопрос Коля. – Я уверен, что доукомплектовывался он, в том числе и нашими «Кобрами».

– Да кто бы спорил, – улыбнулся его друг-оппонент, – Я только горд за то, что в победах героев есть и моя заслуга.

Так за разговорами и воспоминаниями закончился этот длинный день, ставший последним в их совместной работе. Эпопея полярных воздушных конвоев закончилась. А герои этой эпопеи разлетелись по городам и весям нашей страны, у каждого была своя служба, своя жизнь, своя судьба…

Эпилог

Начавшаяся сразу после победы холодная война больно ударила по перегонщикам Алсиба. Наложенная на эту страницу войны секретность обрекла на полное замалчивание всего, что было связано с Ленд-лизом. Участников полярных конвоев не только не вспоминали как героев – их даже не назвали участниками Великой Отечественной войны. Имела место парадоксальная ситуация: пилоты и штурманы, инженеры и техники награждались боевыми наградами, а участникам войны не были.

Холодная война привела к тому, что количество самолётов и судов, которые пересекли Берингов пролив за всё послевоенное время, можно по пальцам пересчитать. И мы, и американцы преуспели в том, чтобы наглухо отгородиться от соседа.

Читателю наверняка интересно узнать о том, как сложилась судьба наших героев в мирное время.

Начальник военной приёмки полковник Мачин Михаил Григорьевич – в июне 1944 года убыл на фронт, где командовал авиационной дивизией, затем авиационным корпусом. Войну закончил в звании генерал-майора. За умелое командование авиакорпусом и проявленные мужество и героизм Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года генерал-майору авиации Мачину Михаилу Григорьевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

После войны продолжал службу в Вооружённых Силах. В 1950 году окончил Военную академию Генерального штаба. Занимал должности командующего воздушной армией ВВС и ПВО, командующего истребительной авиацией ПВО страны. С 1971 года генерал-лейтенант авиации М.Г. Мачин – находился в отставке.

Среди многих наград Михаила Григорьевича Мачина есть одна редкая реликвия – Почётный диплом за подписью Президента Соединенных Штатов Америки. «Настоящим удостоверяется, что Президент Соединённых Штатов Америки в соответствии с приказом Георга Вашингтона, изданным 7 августа 1782 года, во воплощение в жизнь акта Конгресса наградил орденом «Легиона доблестных» полковника Вооружённых Сил СССР Михаила Мачина за беззаветную преданность и только доблестное поведение при исполнении выдающейся службы».

Умер 7 февраля 1995 года. Похоронен на Троекуровском кладбище в Москве.

Командир первой перегоночной дивизии Герой Советского Союза, генерал-майор Мазурук Илья Павлович. В период с 1947 по 1953 годы – заместитель начальника Научно-испытательного института Гражданского воздушного флота. В отставке – с 1953 года. Продолжал летать. Работая в Главсевморпути, совершил 254 полета на дрейфующие полярные станции. В период с 1955 по 1956 годы – командир летного отряда первой морской экспедиции в Антарктиду. В январе 1956 первым осуществил посадку самолета Ан-2 на вершину айсберга в Антарктиде.

Награжден 2 орденами Ленина, 3 орденами Красного Знамени, 3 орденами Отечественной войны 1-й степени, 2 орденами Трудового Красного Знамени, 3 орденами Красной Звезды, медалями, иностранными наградами. Жил в Москве.

Умер 2 января 1989 года. Похоронен в Москве, на Троекуровском кладбище. Генерал-майор авиации.

Командир эскадрильи бомбардировщиков первого перегоночного полка капитан Гамов Пётр Павлович. После войны продолжал летать. В 1959 году в звании подполковника и с должности командира отдельного транспортного полка войск ПВО страны был уволен в запас по сокращению. С 1962 года работал в гражданской авиации, где продолжал лётную работу в 229-м Мячковском объединенном авиаотряде воздушных съёмок в должности командира корабля самолёта «Ил-14». После государственных испытаний на ядерных полигонах Семипалатинска и Новой Земли делал аэрофотосъемку последствий. Кроме этой работы выполнял многие другие полеты по спецзаданиям.

В 1976 году ушел с летной работы на пенсию.

Умер в 1995 году. По просьбе сослуживцев похоронен в мемориале Славы воинов ПВО на территории авиаполка, которым командовал.

Переводчица советской военной миссии Макарова Елена Александровна. После отъезда с Аляски в Москву и рождения сына Валерия стала работать на кафедре иностранных языков в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Жуковского. Работала преподавателем, затем старшим преподавателем английского языка. Яркой страницей в её педагогической деятельности стала работа с космонавтами первого отряда, где она обучала возвратившихся из космических полётов английскому языку. Среди её слушателей были космонавты: Гагарин, Титов, Терешкова, Быковский, Леонов и другие. С ними у нее сложились дружеские доверительные отношения.

Пережила мужа всего на несколько месяцев, похоронена на Лефортовском кладбище в г. Москве.

Сын Петра Гамова и Елены Макаровой – Валерий в 1966 году закончил Сасовское летное училище гражданской авиации. Распределился в Быковский авиаотряд, затем переведён в Мячковский авиаотряд. В 1974 году, выполняя задание по аэросъёмке в Заполярье, в одном экипаже с отцом пролетел на самолете ИЛ-14 по легендарной трассе Алсиб. Эти полёты запомнились пилоту на всю жизнь. Валерий – участник нескольких антарктических экспедиций. В настоящее время пенсионер, проживает в Москве.

Штурман звена эскадрильи бомбардировщиков первого перегоночного полка Сорокин Александр Сергеевич. После расформирования перегоночной дивизии был направлен для продолжения дальнейшей службы в истребительную авиацию ПВО страны. Был штурманом звена эскадрильи обеспечения на полигоне воздушной стрельбы, офицером штаба истребительной авиации армии ПВО. Закончил службу в январе 1960 года по сокращению вооружённых сил в звании майора и должности штурмана корабля, обеспечивающего работу командующего истребительной авиацией Северо-Кавказского округа ПВО трижды героя Советского Союза А.И. Покрышкина. Уволившись из армии, работал в штабе Гражданской обороны г. Брянска.

Умер в 1980 году. Похоронен на кладбище в г. Балашиха Московской области.

Послесловие

История воздушной трассы «Аляска-Сибирь», по которой в годы Второй мировой войны советские летчики, рискуя жизнью, перегоняли истребители и бомбардировщики, поставляемые по Ленд-лизу из США в СССР и сегодня поражает мужеством и героизмом тех, кто работал на ней.

Тысячи пилотов и штурманов, бортрадистов и механиков работали в тяжелеших условиях Крайнего Севера, летали над самыми опасными районами планеты. Несмотря на все трудности за период с 1942 по 1945 годы они перегнали около 8000 самолетов и перевезли тонны ценных грузов.

Трасса Алсиб, связавшая в годы войны два континента, в силу своей секретности была долгие годы мало кому известна. Неизвестными были и имена героев, покрывшие неувядаемой славой подвиги летчиков, перегонявших самолеты союзников для советско-германского фронта.

Работа заполярной трассы в годы Великой Отечественной войны – это яркий пример взаимодействия двух великих народов, объединивших свои усилия в борьбе против фашистской чумы в Европе и японского милитаризма в Азии. Сотрудничество двух стран подкреплялось хорошо налаженными межправительственными отношениями. А тесная дружба, завязавшаяся между авиаторами двух стран, взаимопонимание и взаимопомощь позволили с честью выполнить сложнейшие задачи по реализации правительственных соглашений и договоренностей, достигнутых в рамках сотрудничества государств антигитлеровской коалиции. Это в значительной степени приблизило победу над общим врагом.

27 августа 2006 года в городе Фебенксе (США, штат Аляска) был открыт памятник русским и американским летчикам – участникам перегонки самолетов по Ленд-лизу для фронтов второй мировой войны. Автор памятника американский скульптор Ричард Валлен навечно запечатлел на нём слова президента США Франклина Делано Рузвельта, сказанные им перед конгрессом США после встречи глав правительств стран антигитлеровской коалиции в Ялте: «Структура глобального мира не может быть создана усилием одного человека, одной партии или одной нации. Обязательно мир должен стоять на основе взаимодействия всего мирового сообщества». Эти слова актуальны и сейчас, спустя семь десятилетий после окончания войны, когда мировое историческое развитие доказало невозможность построения однополярного мира.

Примечания

1

Добрый вечер, господин офицер. Добро пожаловать (англ.).

(обратно)

2

О да, конечно! Привет! (англ.).

(обратно)

3

КДП – контрольно-диспетчерский пункт.

(обратно)

4

Добрый вечер! Добро пожаловать! (англ.).

(обратно)

5

Я Барбара, как тебя зовут? (англ.).

(обратно)

6

Я Джесика (англ.).

(обратно)

7

Ты Ник! Окей? (англ.).

(обратно)

8

О, Ник, ты хороший мужчина (англ.).

(обратно)

9

Бутылку шампанского. Окей? (англ.).

(обратно)

10

Ник, не отдавай меня ему. Он бьет меня. Я люблю тебя, не отдавай! (англ.).

(обратно)

11

О, русские, очень хорошо… Идите домой, Ладд – Филд, Камчатка (англ.).

(обратно)

12

Это моя девушка (англ.).

(обратно)

13

Этого – в госпиталь… Встать! Руки на стол! (англ.).

(обратно)

14

О, русские офицеры, очень хорошо, я должен сообщить в военную полицию (англ.).

(обратно)

15

Не надо военную полицию, господин офицер (англ.).

(обратно)

16

Сядьте! (англ.).

(обратно)

17

СПУ – самолетное переговорное устройство.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

В Америку на разведку

Гостеприимная Аляска

Боевой вылет отменяется

Внезапный вызов

Назначение

И снова учёба

Ночные откровения

Здравствуй, Аляска!

Авиабаза «Ладд-Филд»

За чашкой чая

Работа началась

В офицерском клубе

Рассказ американского пилота

Первое признание

Будни перегона

Прерванный полёт

Над бездной моря

Незваный гость

Неприятное известие

К союзникам за помощью

Вынужденный простой

Катастрофа

Полёт особой важности

Стародавний знакомый

Самоволка

Аварийный взлёт

На грани гибели

Поиск

Борьба за выживание

«Эврика!»

Командировка

Возвращение

Первичный осмотр

Дела сердечные

Аврал

Потерянный штурман

Ковбойская посадка

Заслуженные награды

«Валерка»

Новости с фронта

Вынужденный отъезд

Прощальный обед

Эпилог

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg