«Орел и Дракон»

Орел и Дракон (fb2) - Орел и Дракон (Рюрик - 1) 1235K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Елизавета Дворецкая Орел и Дракон

Глава 1

Эту бурю все в хараде Хельгелунд хорошо помнили. Море ревело и грохотало четверо суток подряд, люди без особой надобности не выходили со двора, и потому никто даже не знал, когда и каким образом Харда Богача выбросило на камни. Корабль обнаружили, когда буря стихла, а Хард со своими людьми был уже далеко. Лангскип на двадцать скамей по борту висел, опрокинутый, на самом краю Гримкелевых камней — с огромной пробоиной на правом борту, так что все днище разошлось, без весел, с поломанными скамьями. Мачту от него унесло в самую вершину фьорда и бросило почти к порогу рыбака Кетиля Беспалого — короче, страшное крушение было налицо, и никто не удивился бы, если бы из людей ни одного не осталось в живых. И уже точно никто не опечалился бы.

Ингвар конунг, едва услышав о чужом корабле на камнях, велел седлать коней. Хильда и Рери наперегонки побежали к конюшне, — в округе давно уже ничего не случалось, и они не хотели пропустить такое событие. Харальд, старший брат Рери, только небрежно усмехался, слыша их возбужденные голоса: ему было уже двадцать лет и он считал, что взрослому мужчине неприлично переживать из-за всякой ерунды. Как будто они разбитого корабля никогда не видели!

— Не слишком ли много чести! — смеялась, провожая их, фру Торгерд, сестра Ингвара и мать Харальда и Рери. — Сам конунг с семьей отправляется встречать корабль, как будто к нам в гости явился король франков! Вы бы еще трубача и знаменосца взяли!

— Тем более когда это «корабль мертвецов»! — подхватил Торир Верный, воспитатель ее сыновей. — Ты не боишься мертвецов, йомфру?

— Пусть они меня боятся! — пригрозила Хильда, поигрывая плетью в ожидании, пока ей подведут коня. — Рагнхильд научила меня заклинанию, как усмирять мертвецов, если они уж слишком разбуянятся.

— Ну, тогда, конечно, другое дело! — посмеиваясь, согласился Торир.

Одного мертвеца и правда нашли — еще довольно далеко от Гримкелевых камней, в полосе прибоя. Ингвар конунг остановил коня, и один из его хирдманов, Эгиль по прозвищу Кривой Тролль, соскочил на землю и подошел к лежащему телу. Хильда и Рери рассматривали его издалека, но видно было плохо: мертвое тело вообще очень мало напоминает живого человека, и особенно трудно что-то понять, когда при жизни его не знал. Им была видна только потемневшая от воды кожаная рубаха и копна спутанных волос, набитых песком и смерзшихся.

— Никогда его не видел, но такие пряжки делают в Бьёрко1! — крикнул Эгиль, носком башмака показывая куда-то в живот мертвецу. — У того торговца, что приезжал после весеннего тинга, была такая же, клянусь кривым троллем.

— Оттащите его от воды, потом пришлем людей закопать! — распорядился Ингвар конунг и оглянулся на дочь. — А ты понимаешь, как нам повезло, что они сели на камень? Ведь это боевой корабль. Эти удальцы плыли прямо к нам, а мы их вовсе не приглашали!

— Ты думаешь, это викинги?

— А кому еще слоняться по морю зимой?

— Они, по-твоему, всякий стыд потеряли — нападать на усадьбу самого конунга?

— Что им до чужих конунгов? Таким, как эти, «морским конунгам» любая добыча хороша. Бьёрн из Упсалы даже рад будет, если меня со всей семьей убьют. Не удивлюсь, если окажется, что он сам их на меня и натравил. Впрочем, пряжка из Бьёрко еще ничего не доказывает. У тех, что высадились тогда на Медвежьем мысу, были с собой кое-какие вещи из Миклагарда — но я что-то не думаю, будто ради моей скромной особы их прислал сам византийский император!

Ингвар конунг усмехнулся. Это был высокий, худощавый, но сильный мужчина лет сорока, с простым лицом умного человека, которому мысли даются без труда, рассудительный, отважный и всегда готовый пошутить. Его любили и в семье, и в усадьбе, и во всем Смалёнде, поскольку он был справедлив и удачлив. Но если хорошие урожаи и добрый улов, сопровождавшие почти все двадцать лет его правления, были милостью Фрейра и Ньёрда, то относительный покой, в котором жила страна, следовало относить к заслугам самого конунга. В прежние годы он создал себе славу отважного воина и притом вполне миролюбивого человека — такого, который на чужое добро не покушается, но и своего никому не отдаст. Этой славы хватало, чтобы оберегать земли Смалёнда и сейчас, когда Ингвар конунг, постаревший и хромающий на правую ногу, уже в походы не ходил и с дружиной, в случае необходимости, посылал ярлов помоложе. Ведь в поединке мужчина тридцати лет сдаст гораздо раньше, чем двадцатипятилетний. Что уж говорить о том, кто разменял пятый десяток!

Хильда зябко повела плечами под теплым плащом на меху. Если бы не буря и не Гримкелевы камни, то вчера или позавчера ночью их дом разбудили бы удары секир в ворота. И что с ними со всеми было бы сейчас…

— Но их тут могло быть не больше сотни! — сказала она, быстрым взглядом считая отверстия для весел. — Сколько здесь… Двадцать… двадцать два весла по борту, значит, человек сто, а то и меньше! Неужели мы бы не отбились?

— Отбились бы, если бы имели время собрать людей по округе. А в усадьбе у нас всего четыре десятка, не считая челяди.

Хильда промолчала: она отлично знала, сколько людей в усадьбе, потому что сама каждый день отмеряла съестные припасы. В молодости Ингвар конунг с успехом ходил в походы — в Британию, в Страну Финнов и брал там хорошую добычу. В те времена у них в усадьбе зимовало по сотне человек, а за столы, бывало, садилось и по двести. Сама она тогда была еще маленькой и всем заправляла ее мать, королева Хольмфрид, но Хильда хорошо запомнила это бурлящее многолюдство, когда пар от дыхания облаком висел под кровлей дома и сквозь дым от очагов виднелись сотни раскрасневшихся, пьяных, веселых лиц. Случалось, во время шумного пира они с Рери, пяти-шестилетние дети, устраивались под столом — и не затопчут ненароком, и матери не заметят, не погонят спать.

Но однажды, встретив в море Стюрлауга Змеиного, Ингвар конунг был тяжело ранен и с тех пор постоянно хромал. Последний поход к берегам Ирландии вышел неудачным: Кербалл, сын Дунлайнга, король области Осрайге, сперва предложил переговоры и пообещал заплатить богатый выкуп, а сам ловко стравил смалёндцев с людьми конунга восточных гаутов, Тормунда Брови. В сражении Ингвар конунг лишился трех кораблей из своих пяти, потерял много людей из дружины, а хуже всего было то, что пал молодой Рагнвальд конунг, его старший сын и наследник. После этого несколько зим подряд смалёндцам приходилось туго. Даже конунг с семьей ели хлеб с сосновой корой и мучились животами, а всю шерсть от овечьего стада приходилось продавать, так что королева с дочерями донашивали свои рубахи до дыр. В одну зиму умерла королева Хольмфрид и ее самая младшая дочь, шестилетняя Рагни, а на следующий год умер Гудбранд, средний сын Ингвара — совсем еще юный, только что опоясанный мечом и так и не дождавшийся своего первого похода. От многочисленной некогда семьи Ингвару конунгу остались только двое: дочь Хильдеборг и четырнадцатилетний сын Гудлейв, единственный ныне прямой наследник. Но он старался не терять бодрости и не сгибаться под ударами судьбы, как и подобает истинно достойному человеку.

Взяв лодку на дворе Грима Барана, несколько хирдманов переплыли на Гримкелевы камни и осмотрели корабль. Ингвар конунг наблюдал за ними с берега. До Гримкелевых камней от скалы было не больше четверти перестрела, и можно было легко разглядеть и сам корабль, и передний штевень со змеиной головой, опрокинутой, словно змей пьет холодную морскую воду. По камням были разбросаны обломки корабельных досок, несколько круглых щитов, синих и красных, валялся опрокинутый ларь, несколько весел, сорванные скамьи, мокрые тряпки, зацепившиеся за острые выступы, и еще какой-то мусор в том же роде. Парус и покрывало кормового шатра исчезли. Возможно, их унесло волнами. А возможно, забрали хозяева корабля.

— Похоже, что ничего нет! — заметил Рери. — Одни щепки.

Переправившись обратно, Эгиль и Бьёрн подтвердили:

— Ничего нет! Груза никакого, только поломанные лари. То ли в воду вывалилось, то ли хозева забрали.

— Значит, многие из дружины уцелели! — сделал очевидный вывод Ингвар конунг. — Очень жаль. Хотелось бы знать, сколько их было.

— И где они сейчас! — добавила Хильда.

— Устроим охоту и узнаем! — предложил Рери. Необычайное происшествие и возможная опасность взбудоражили его, и он скорее радовался, что по округе бродит сотня голодных и злых викингов, чем тревожился. — Куда они могли тут деваться? Если они еще ни у кого не просили приюта, то могли податься только в Олений лес.

— Пошлем хирдманов расспросить людей! — воскликнула Хильда. — Наверняка же они как-то себя обнаружат. Кто-то видел дым в лесу. Или они к кому-то заходили. Рери! — Она оглянулась. — Что ты там застрял?

Рери стоял на месте, с прибрежной скалы рассматривая изуродованный корабль.

— Как ты думаешь, его нельзя починить? — спросил он, обернувшись к Ториру.

— Не думаю, что кто-то возьмется! — Пожилой хирдман с сомнением пожал плечами. — Вон, его уже чинили, в борту пробоина. А теперь все дно разошлось, доски плавают, видать, до самой вершины фьорда. С тех пор как старый Траин помер, не думаю, чтобы кто-то взялся за такую работу. Легче новый построить.

Рери тяжело вздохнул и шагом поехал вслед за конунгом и Хильдой. Собственный корабль уже лет шесть-семь был его заветнейшей мечтой, увы, несбыточной. Они с Харальдом жили в доме Ингвара конунга и пользовались почетом, почти как его сыновья, но на самом деле приходились ему племянниками по сестре, и все имущество их рода исчерпывалось серебряными узорными застежками, которыми фру Торгерд закалывала платье.

Их отцом был конунг Хальвдан сын Харальда, двадцать лет назад правивший Южной Ютландией и владевший богатым виком Хейдабьюр. Королевой Ютландии фру Торгерд успела побыть всего четыре года, но с тем временем были связаны ее самые сладкие воспоминания. Хальвдан конунг ничего для нее не жалел: ни одна королева северных морей не могла похвастаться таким обилием нарядных шелковых платьев, такими прекрасными золотыми украшениями, как она. Ничей больше дом не был так обилен едой и питьем, ни на чьих столах не блистали такие роскошные драгоценные кубки, ни у кого другого не прислуживали гостям столько красивых молодых рабынь и рабов.

Именно там, в усадьбе Слиасторп подле вика Хейдабьюр, семнадцать лет назад родился Хрёрек, или Рери, как его звали дома, младший из двух сыновей Хальвдана. Но уже на следующий же год свеи на полусотне кораблей ворвались в Слиа-фьорд, Хальвдан конунг был убит в сражении, защищая Хейдабьюр от разграбления, а королева Торгерд с малолетними детьми едва успела бежать на купеческом корабле. Это нападение не было такой уж неожиданностью: свейский вик на острове Бьёрко соперничал с датским Хейдабьюром, и мало кто сомневался, что поход этот был подготовлен уппландским конунгом Эйриком. Королева Торгерд тогда лишилась и мужа, и владений, и всего своего имущества. И спасибо богине Фригг, что удалось спасти хотя бы детей. Даже много лет спустя она бледнела и голос ее прерывался, когда она рассказывала, как бежала к пристани с годовалым Рери на руках, оглядываясь, успевает ли за ней рабыня-нянька с трехлетним Харальдом. Торир Верный, один из хирдманов Хальвдана, бежал впереди них с обнаженным мечом в одной руке и секирой в другой, расчищая дорогу среди мятущихся толп. Хозяева, два готландских купца, сами с оружием в руках отбивались от всех желающих попасть на борт. Снека была безнадежно перегружена, она совсем погрузилась в воду, но едва королева и рабыня с детьми взошли на борт, как снека выровнялась и приподнялась над водой! Пользуясь чудом, не рассуждая, откуда оно взялось, готландцы сейчас же отплыли. «Сам Один защитил нас! — говорила королева Торгерд, когда рассказывала сыновьям о том дне. — Он не допустил, чтобы наследники Хальвдана конунга погибли! Удача рода спасла нас, когда сам он, надо думать, уже был мертв. Это было последнее, что Золотой Дракон мог для вас сделать».

Только чудом снека выскользнула из гавани, полной боевых кораблей. По пути до Готланда им везло с ветром, а однажды за ними погнался было какой-то лангскип. Небольшая снека, имеющая всего семь пар весел, была совершенно беззащитна, но боги и здесь помогли: лангскип долго пробыл в плавании, его корпус набух и глубоко сидел в воде, а налипшие ракушки и водоросли мешали ему развивать большую скорость. Не смея пристать к берегу, несчастные беглецы всю ночь провели в море, а наутро увидели впереди большой караван: полтора десятка торговых снек и четыре боевых корабля охраны.

Пристав к каравану, шедшему на Готланд, они благополучно проделали путь до Смалёнда. Беглецы спасли свою жизнь и свободу, но все их имущество теперь было на них надето, и от прежней славы остались только воспоминания.

Рожденные подле оживленного вика, одного из крупнейших в Северных странах, Рери и его брат Харальд росли в Смалёнде, «стране маленьких полей». Гористая, заросшая лесом и покрытая торфяными болотами местность позволяла распахивать только маленькие лоскутки земли, которые перед тем приходилось очищать от камней. Камни эти были свалены в большие кучи, и под кучами, по слухам, жили тролли. Под этими же кучами удачливые мореходы прятали свою добычу, и излюбленным предметом вечерних разговоров были эти клады, охраняемые тоже троллями или духами погибших хозяев. Причем саги не лгали — однажды бонд Стейнмод Ложка, выбирая подходящие камни для починки ограды, действительно наткнулся на железный котелок, в котором было три погнутых серебряных обручья, обрубок толстой, крученной из серебряной проволоки гривны длиной с указательный палец и десятка четыре серебряных денариев — франкских монет, частично целых, но большей частью разрубленных. Были даже две золотые монеты, никому не знакомые, потертые, с заклепками — они явно служили когда-то подвесками в ожерелье. Стейнмод бонд тогда купил четыре коровы и приобрел хутор для старшего сына — в хараде еще года два только и разговоров было, что о такой невиданной удаче.

Владения Ингвара конунга северным краем упирались во владения восточных гаутов, а на юге полосой необитаемых лесов отделялись от земель, подвластных датским конунгам. По сравнению с Южной Ютландией Смалёнд был пустынным краем. Жители усадеб и дворов объединялись в общины, которые здесь называли харадами2, но далеко не в каждом хараде действительно насчитывалась сотня мужчин.

Жители Смалёнда гордились тем, что именно в их краю похоронен сам Один. Известен был курган под названием Одинова гора; рассказывали, что один человек, по имени Колль, однажды нашел в этой горе вход в срубную гробницу, а когда он попытался ее открыть, оттуда вырвался такой нестерпимый свет, что Колль едва не ослеп. Другой человек, Торир бонд с ближайшего хутора, однажды распахал поле возле Одиновой горы и засеял рожью; когда же пришло время убирать, каждый вечер из горы выходил огромного роста человек с копьем в руке и не позволял людям ни войти в дом, ни выйти. И так продолжалось, пока вся рожь не была убрана. Рассказывались еще другие истории: про корабль Одина, на котором он после битвы при Бровеллире отправил в Валгаллу захваченные сокровища, про рунный посох Одина, который у него украл человек по имени Кетиль, а еще про то, как Тор приходил к людям на свадьбу.

Со Смалёндом предание связывало и одну из величайших битв древности — битву при Бровеллире, местечке на озере Аснен. Среди предков Хальвдана был конунг Харальд, по прозвищу Боевой Зуб, сын Хальвдана Отважного, внук Хрёрека Метателя Колец, конунга Съялланда. Рассказывали, что однажды в сражении Харальд конунг потерял два зуба, но на их месте чудесным образом выросли новые — за это он получил свое прозвище. Другие, правда, говорили, что Боевым Зубом конунг Харальд называл свой меч. Так или иначе, это был могучий воин. За время своего длинного и славного правления он привел под свою власть всю Данию, фюльк Вестфольд в Норвегии, датские области Сканей и Блекинге, а еще Нортамберленд в Англии, и Страну Эстов на Восточном пути и Вендоланд на южном побережье Восточного моря. Ему было всего пятнадцать лет отроду, когда он, после смерти отца став конунгом Съялланда, отправился получать свое наследство в Сканей и Блекинге, и род его матери, королевы Гюрид, оказал ему большую помощь войском. Мелкие конунги Сканей и Блекинге думали, что им легко будет от него избавиться, потому что он еще слишком молод, и они смогут вернуть себе земли, отнятые его прадедом, Иваром Широкие Объятия. Но Харальд успешно завоевал все земли, которыми здесь владел его отец, и в конце приобрел владения даже большие, чем имел Хальвдан Отважный. Не было ни одного конунга у датчан или свеев, кто не подчинялся бы ему. Он захватил все земли в Бретланде, которые принадлежали Хальвдану Отважному, и посадил там своих ярлов. В Восточном Гаутланде он сделал конунгом Хьёрмунда, сына Хьёрварда.

Когда Харальд конунг был уже стар, он понял, что ему грозит постыдная для мужчины смерть от старости. Не желая попасть в Нифльхейм, он предпочел славную смерть в бою, чтобы пировать потом среди эйнхериев Валгаллы. И он вызвал на бой своего племянника, Сигурда Кольцо, конунга Свеаланда и Западного Гаутланда. Противники готовились к битве целых семь лет, и у каждого было воинство из двухсот тысяч человек. В войске Харальда был Убби Фрисландский, Ульв Широкий, Хотбродд Упрямый и другие великие герои, а также триста валькирий под предводительством Хед, Висны и Хедборг. На стороне Сигурда конунга сражались могучий Старкад, Эгиль Лысый, норвежец Греттир Злой, Эрлинг Змея и другие могучие мужи. К ним присоединилось великое множество норвежцев, финнов, эстов, куроннов, бьярмов, ливонцев, саксов, англов, фризов и ирландцев. Невозможно перечислить всех знаменитых героев, что сражались в этой битве.

Местом сражения были выбраны торфяные поля Броваллир, что возле озера Аснен. Каждый из конунгов собрал огромное войско. Войско Харальда конунга было столь велико, что для его перевозки потребовалось три тысячи судов. Целые леса свели ради их сооружения, и когда они встали в проливе Каттегат, то заняли его весь, так что любой мог по кораблям перейти из Дании, как по суше.

— Оба конунга побуждали своих воинов отважно идти в бой, звучали боевые рога-луры, и к самому небу взлетали боевые кличи, — рассказывал Торир Верный мальчикам: Харальду, Рери, Рагнвальду, Гудбранду, Гудлейву, и прочие домочадцы вместе с ними слушали, затаив дыхание. Эта сага звучала возле очага каждую зиму, но никому не было скучно ее слушать. — Сражение началось с обмена копьями, потом вступили стрелки из лука, и на поле сражения пролилось море крови. А после уж и мечи покинули ножны, и воины сошлись. Великие подвиги совершил в этой битве Убби Фрисландский. От руки его пал сначала Рагнвальд Мудрый Советчик, потом герой Трюггви и три мужа из рода конунгов Свеаланда. Сигурд конунг, посчитавший за обиду гибель своих людей, послал Старкада навстречу Убби, и тот ранил Убби, но сам получил еще более тяжелые раны числом шесть. После этого Убби убил Агнара, взял в каждую руку по мечу и продолжал сражаться, пока не пал, пронзенный десятками стрел.

Тогда валькирия Веборг, Щитоносная Дева, убила героя Соти, а потом сумела нанести Старкаду такой удар в лицо, что наполовину отрубила ему бороду, но он схватил бороду зубами и не дал ей упасть. Пришедший от этой раны в неистовство, разъяренный Старкад двинулся дальше сквозь войско данов, убивая всех воинов вокруг себя, и встретил валькирию Висну, которая держала датский стяг. «К своей смерти спешишь ты! — закричала она. — Теперь пришел твой срок умереть!» Старкад закричал в ответ: «Нет, не прежде, чем ты потеряешь стяг Харальда конунга!» Тогда он ударил ее и нанес ей рану в руку, так что пришлось ей выпустить стяг. И после этого он еще убил героев Браи, Грепи, Гамли и Хаки.

Сам Харальд конунг, старый и почти слепой, тоже сражался, стоя на коленях в своей колеснице, держа в каждой руке по мечу, и от рук его пало много воинов и с левой, и с правой стороны от колесницы. Так продолжалось, пока сам Один не нанес удар Харальду, от которого тот погиб. С ним вместе в той битве погибло еще пятнадцать конунгов и тридцать тысяч воинов. А иные говорят, что и сорок тысяч.

Когда Сигурд конунг узнал, что Харальд конунг погиб, он приказал немедленно остановить сражение. На следующий день он отыскал тело Харальда конунга и предал его погребению со всевозможными почестями, и на погребальный костер с ним возложили все его оружие и боевого коня. Говорят также, что сын Харальда, Хрёрек, погиб в один день со свом отцом. Другие же люди говорят, что Хрёрек сын Харальда не погиб, но вместе со своим хирдом и остатками дружины ушел за море куда-то на восток и захватил там себе державу. У Харальда конунга был другой сын, Транд Старый, прадед Хальвдана Ютландского. А Сигурд Кольцо после одержанной победы стал конунгом всех шведских и датских земель. Он же приходится отцом Рагнару Лодброку.

Мальчики, будто зачарованные, слушали предания о конунгах и битвах древности, и эти саги захватывали еще сильнее, поскольку события их разворачивались не так далеко отсюда, а участниками были прямые предки сыновей Хальвдана. Доблесть предков воспламеняла воображение и зажигала кровь, и каждый с детства знал, что счастье конунга в том, чтобы доблестно умереть в битве, а при жизни прославиться завоеваниями, подвигами и добычей. Тем более что в своей судьбе Харальд и Рери видели немалое сходство с судьбой Харальда Боевого Зуба. Они тоже остались после смерти отца слишком маленькими, чтобы сражаться, а его земли были захвачены врагами. Свой долг они видели в том, чтобы вернуть утраченное и даже расширить унаследованные владения. И если это удавалось их дедам и прадедам, то чем они хуже? Иной судьбы они себе не мыслили. Игра в сражение при Бровеллире была их любимой. Харальд, как самый высокий, а еще потому что носил имя знаменитого предка, обычно представлял Харальда Боевого Зуба, а Хильда и ее двоюродная сестра Аслауг были валькириями Веборг и Висной с ее датским стягом.

Но игры играми, а мальчики растут и становятся мужчинами. Кроме доблести и удачи, каждый конунг должен владеть землей, чтобы содержать сильную дружину. Пока же королеве Торгерд нечего было предложить людям, и при вдове Хальвдана остались только двое: рабыня Альви и Торир Верный, который за это и получил свое прозвище. Сам он был родом с острова Съялланд, из наследственных владений Хальвдана конунга, вырос в дружине его отца, Харальда конунга, и теперь считал своим долгом сберечь наследников славного рода и сделать их достойными предков.

В семье брата фру Торгерд приняли хорошо, уважая и кровное родство, и память ее мужа, который жизнью и смертью своей показал, каким должен быть достойный человек. Когда пришло время, мальчиков отдали на воспитание в дом Аринбьёрна харсира. Торир Верный отправился с ними, поскольку знатному вождю и хозяину большой усадьбы, конечно, недосуг было на самом деле постоянно приглядывать за двумя подвижными и неугомонными мальчишками.

— Ваш отец сидит в Валгалле на самом почетном месте, напротив Одина! — с уверенностью внушал Харальду и Хрёреку Торир. — И каждую ночь он сражается лучше всех!

— А как же Сигурд Убийца Дракона? — Рери уже в детстве был склонен подвергать сомнению все то, что ему говорили.

— Ну, с Сигурдом они, пожалуй, сидят на самом почетном месте по очереди! — Торир готов был идти на разумные уступки. — Но никто другой с ним не сравнится!

— А ты дурак! — говорил Харальд и норовил влепить младшему брату подзатыльник.

В северных странах было много мальчиков, которые так же твердо верили, что их собственный отец сидит теперь в Валгалле на самом почетном месте и иногда уступает его разве что Сигурду Убийце Дракона. А Старкаду, придурку и великанью отродью, никогда, и пусть он хоть обкусает себе с досады локти на всех шести руках! Их воспоминания были как кольца на срезе дерева — память о теплых и холодных годах. В годы удачных походов было весело и изобильно, но добытое доблестью богатство быстро уходило на пиры и содержание дружины, и тогда в хлеб опять подмешивали сосновую кору и опять мечтали, снаряжая корабли…

Их мать, фру Торгерд была миловидной женщиной, с мягкими и правильными чертами лица, но кончик носа у нее смешно загибался вниз, словно хотел сказать: я не высовываюсь. А оттого у фру Торгерд, с ее светлой кожей и почти бесцветными бровями, вид всегда был робкий и испуганный. Ее сыновья думали, что она так никогда и не оправилась от пережитого, но королева Хольмфрид говорила, что и раньше, до замужества, йомфру Торгерд имела точно такой же вид. Здесь, в Хельгелунде, она родилась, отсюда когда-то уехала, чтобы выйти замуж за молодого, но уже прославленного Хальвдана конунга, и сюда вернулась с двумя малыми детьми, чтобы навсегда обрести свой покинутый было дом. Но ее сыновья знали, что этот дом для них чужой, хоть и жили здесь, не видя от родного дяди ничего, кроме добра и заботы. Харальду было особенно обидно: он родился наследником отца и получил родовое имя будущего конунга. А теперь его ожидала, в лучшем случае, судьба «морского конунга» — предводителя дружины, который ищет себе подвигов и славы на морях и гордится тем, что никогда не ночует под закопченной крышей. Их род был достоин большего.

Но вестманландский конунг Сигимар по прозвищу Хитрый, победивший Хальвдана, прочно обосновался в Южной Ютландии и передал ее по наследству своим сыновьям. Так что сыновьям Хальвдана, которые теперь уже подросли и могли бы сами править, было некуда вернуться. Впрочем, в этой превратности судьбы таилась и надежда. Как говорил Торир, ни один конунг не пришит к своей земле тюленьими канатами, кто-то теряет владения, а кто-то приобретает, причем зачастую в самом неожиданном месте — и для удачливого отважного вождя какая-нибудь держава всегда найдется. Хватило бы отваги и удачи, а земли в Среднем Мире много! Ведь и сам Сигимар Хитрый отправился искать себе доли за морями после того, как уппландским конунгом Эйриком был изгнан из родного Вестманланда.

— Жаль, что корабль так пострадал! — сказала рядом Хильда. Рери, совсем утонувший в своих мыслях, вздрогнул: она словно знала, о чем он думал. — А иначе его можно было бы починить и вы с Харальдом могли бы пойти на нем в поход! — продолжала она, и Рери не удержался от тяжкого вздоха.

Ни о чем другом он и не мечтал с тех самых пор, как пять лет назад его опоясали мечом — скромным изделием конунгова кузнеца Флоси, из местного же болотного железа, которым, главным образом, Ингвар конунг и собирал дань со своих подданных.

— Да пусть бы его тролли съели! — сквозь зубы пробормотал Рери, сжигая взглядом разбитый корабль, словно тот был виноват в его бесславной участи. — А про меня скоро будут говорить, что я сижу в золе! Мне семнадцать лет, я уже пять лет мужчина, а что я за это время сделал!

— Но вы же ходили на Готланд продавать шерсть и железо! — Хильда очень хотела его утешить.

— Нечего сказать, славное деяние! — Рери хмыкнул. — Самое подходящее для сыновей конунга!

— И в Бьярмию вы тогда ходили, два года назад. Это же был настоящий поход, вы привезли и меха, и пленных.

— Этот поход прославил твоего дядю Рагнара, а нас он просто взял с собой. Он даже в сражение нас не пустил, велел сидеть на корабле, смотреть и набираться опыта.

— Если бы вы погибли, опыт вам был бы уже ни к чему. Знаешь, как говорил мой дед: всегда лучше начать с малого, а потом постепенно идти к большему, чем сначала прославиться, а потом опозориться. Вы начали хорошо, и я уверена, что дальше будет еще лучше.

— Когда будет? Когда? — Рери остановил коня и повернулся к Хильде, яростно сверкая глазами. Ни перед кем другим он не мог бы так ясно выказать свою досаду, но Хильда была его лучшим другом и он любил ее, как родную сестру. — Ингвар конунг в походы больше не ходит. Кораблей и дружины для нас у него нет. А то, что приносит волнами, годится только на дрова! — Он досадливо махнул плетью в сторону фьорда, где поверженный «змей» сползал все ниже к воде. — Что же нам теперь, наниматься простыми хирдманами к какому-нибудь «морскому конунгу»? Такая жизнь, по-твоему, пристала сыновьям Хальвдана Ютландского? Даже эта прилизанная кошка, Вигдис из Мшистой Горки, на осенних пирах не захотела сидеть со мной рядом! Она сказала, что мое место — в золе у очага!

— Как она смела! — Хильда даже побледнела от возмущения. — Да если бы я знала, я бы ей все ее жидкие рыжие волосенки повыдергала! Как ты это стерпел?

— Если бы она это сказала мне самому, я бы ее убил на месте! Это мне передала Бера, — Рери смутился и немного остыл. — Ну, не мне передала, а я случайно слышал… Ну, она говорила Ториру… Я же не подслушивал, ты понимаешь, просто я в ту ночь спал у самого прохода, а они меня не разглядели в темноте, а я уже проснулся…

— Если эта дурища еще раз тут покажется, я ее саму носом в золу суну! — пригрозила Хильда. — Чтобы веснушек не было видно! Ну, ничего! Выбрось из головы. На следующий год ты сам не захочешь сидеть с ней рядом. Ты будешь сидеть с кем-нибудь покрасивее и поумнее ее, а эта хюльдра пусть жмется в углу и давится костями от обиды! Так и запомни! Тоже, нашел, по кому страдать!

— Я вовсе по ней не страдаю! — буркнул Рери. Не такая уж она красавица, эта Вигдис, только воображает о себе невесть что. — Выдумала!

Насчет Вигдис он знал кое-что, чего не знала Хильда и чем он не собирался делиться. Прошедшим летом, под конец праздника Середины Лета, Вигдис ему заявила, что теперь он вполне может на ней жениться. Рери вытаращил глаза: это с какой стати? Подумаешь, погуляли в роще — на Середине Лета все со всеми гуляют. А в жены ему, сыну конунга, дочь бонда из Мшистой Горки никак не годится. Тут она и заявила, что таких конунговых сыновей без земель и подданных хоть сетью выгребай и что особенно заноситься ему перед ней незачем — у ее отца хоть имеется хутор, скот и пастбища, а у него, Рери, что? Короче, разошлись они страшно злые друг на друга, и с тех пор Вигдис всячески старалась принизить его достоинство. Знала, коза безрогая, что враждовать с женщиной Рери посчитает ниже своего достоинства. И занимало его совсем другое.

— Но сколько, скажи мне, сколько я еще буду сидеть дома с вами, как девчонка! — с тоской промолвил он, глядя в море.

— Не говори глупостей, — отмахнулась Хильда. — Ты такая же девчонка, как я — Рагнар Кожаные Штаны. Успокойся. Умные люди понимают, что тебе не хватает только подходящего случая, чтобы себя проявить. А на дураков нам оглядываться нечего.

Хильда привыкла утешать двоюродного брата, который только ей одной поверял свою досаду и нетерпение, но при этом ничуть не кривила душой. Оба сына Хальвдана Ютландского выросли настоящими мужчинами — крепкими и сильными. Светловолосый и голубоглазый Харальд был высок ростом, с длинными ногами и широкой грудью, с красивым лицом, благодаря чему имел большой успех у девушек — но относился к этому успеху с внешним презрением, понимая, что сыну конунга гордиться следует не этим. Рери, хоть и уступал старшему брату статью и красотой наружности, был не менее сильным и ловким, отличался решительностью, честолюбием, но и здравым смыслом, редким для юного возраста. Среднего роста, он, однако, имел сильные руки, широкие плечи и крепкую спину (Хильда и Аслауг, когда подросли настолько, чтобы начать разглядывать и оценивать мужчин, сошлись между собой во мнении, что у Рери самое красивое — это спина, и даже жаль, что сам он не может этого увидеть). Неустанно упражняясь во всех играх и искусствах3, он на каждых состязаниях во время тинга, йоля или Середины Лета одерживал победу — или в беге, или в плавании, или в прыжках, или в метании копья, и азарт и упорство вполне возмещали ему недостаток роста. У него было обычное лицо с мягкими чертами, желтова-серые глаза и русые волосы с легким рыжеватым отливом. В обычное время он выглядел человеком добродушным и дружелюбным, каковым, собственно, и был, но каждый раз, когда он волновался, напрягался или тем более сердился, его глаза превращались в щелочки и взгляд сверкал, как настоящая сталь. Бывало, он улыбался, победив в каком-нибудь состязании на играх Середины Лета или выиграв бой у Харальда или кого-нибудь из хирдманов, но глаза его и тогда оставались злыми: улыбаясь, он еще не успевал остыть и по-прежнему был сосредоточен на борьбе. «У Рери злые глаза победителя! — с одобрением говорил Ингвар конунг. — Парень с такими глазами непременно своего добьется, чего бы это ему ни стоило!»

Рери действительно злился, если ему не удавалось чего-то добиться, и ему невероятно обидно было сидеть в Хельгелунде под боком у хромого дяди, когда на свете так много возможностей раздобыть славу и богатство! Свой род Рери знал почти до самого Одина, происхождение от которого и давало ему право претендовать почти на любой престол в Северных странах. Если только нынешний владелец не станет возражать…

Но ведь право только тогда чего-то стоит, когда подкрепляется силой. Если бы только он не был прикован к этим скалистым пригоркам, где пасутся коровы и овцы бондов, своей бедностью и одиночеством! Если бы Ингвар конунг поверил в сыновей своей сестры и помог им с войском, как Харальду Боевому Зубу помогли родичи его матери, королевы Гюрид! Ингвар конунг и сам любил поговорить о том, что хорошо бы ему снова отправиться в поход, чтобы не умереть от старости в своей постели. Но старость еще на пороге не стояла, и каждый год что-нибудь мешало: то урожай плохой, то знамения на йоль выдались неблагоприятные. А прошлой весной старуха королева Рагнхильд вдруг слегла в постель и потребовала, чтобы сын дождался ее смерти и самолично устроил достойное погребение; Ингвар послушался мать и остался дома, а она проболела все лето да и встала, и теперь снова снует по усадьбе, ни днем ни ночью не переставая прясть на ходу4, гремит ключами и покрикивает на рабов.

Рери подавил тяжкий вздох. Его мышцы сами собой напрягались, казалось, еще немного, и какие-то крылья поднимут его, как Вёлунда, и понесут — к свободе и славе…

Вернувшись домой, Ингвар конунг разослал по округе людей. И они привезли такие новости, что даже Рери перестал жаловаться на скуку. Викинги с погибшего корабля объявились, да еще как! Три дня назад, еще пока буря вовсю бушевала, они нагрянули в Ивняковую Горку, двор Аудуна бонда, и угнали из хлева всю скотину: пять коров и шестнадцать овец. Три сторожевые собаки потом были найдены убитыми, а хозяева, сидя в доме, за шумом ветра даже ничего не услышали. И им еще повезло. Через день незваные гости явились на пастбище Альвира бонда, откуда еще не угнали на зиму скот. Альвир бонд лишился шести коров из своего стада, а пастух обнаружился на подвядшей траве пастбища — зарубленный. Хорошо еще, что женщины-скотницы как раз понесли в усадьбу свежий сыр, а не то их участь была бы плачевна.

— Это настоящие разбойники! — говорил потом Альвир бонд, сам прискакавший в Хельгелунд. Это был один из так называемых «больших бондов», то есть имевших не только рабов в доме и работников на полях и пастбищах, но и «младших бондов», которые нанимали у него часть земли и вели там свое хозяйство. — Я требую, конунг, прикажи собирать войско! Если оставить этих разбойников делать что хотят, то скоро у нас во всем хараде не останется ни одного дома, где они не побывают! Мы должны защищать свое имущество!

— Может быть, они уйдут! — говорил фру Торгерд. По опыту зная, что такое сражение возле порога дома, она совсем не хотела увидеть это еще раз.

— Куда же они уйдут, сестра, если у них нет корабля! — Ингвар конунг не надеялся на такой легкий исход. — Они так и будут разбойничать, пока не захватят чей-нибудь корабль!

— Может быть, наш! — вставил возбужденный Рери. — Надо поставить возле сарая охрану!

— Непременно! — согласился Ингвар конунг. — Поезжай-как ты к Вемунду харсиру, Альвир, а на обратном пути расскажешь мне, что он ответит. Если он нас не поддержит, то мы не много людей соберем.

— Если он не прикажет своим людям немедленно вооружаться, то я буду считать его жалким растяпой! — надменно вставила Хильда. — Так ему и передай, Альвир.

Вемунд Стрела, один из самых знатных людей Смалёнда, приходился сыном Аринбьёрну, бывшему воспитателю Хальвдановых сыновей. Он славился как искусный стрелок из лука и даже хвалился, что привез из Страны Финнов чудесную стрелу, которая никогда не пролетает мимо цели и всегда сама возвращается к хозяину. В это верили не все, но несомненно, что Вемунд был удачлив в походах. В прошлом году, с богатой добычей вернувшись из Ирландии, он даже решился посвататься к Хильде. Но Ингвар конунг предоставил дочери самой дать ответ, а она сказала, что Вемунд харсир еще недостаточно прославился, чтобы брать в жены дочь конунга.

— От этой славы одни беды! — убеждала ее тетка Торгерд, которая не желала племяннице повторить ее собственную судьбу. — Ты молода, ты родилась в семье конунга и тебе хочется стать королевой, я понимаю тебя. Я была такой же в твои годы. Но посмотри на меня и подумай, как сложилась моя судьба! Каждый год знатные конунги ходят в походы, а ты будешь ждать, не зная, вернется ли твой муж, и не нагрянет ли, пока его нет, какой-нибудь враг, жаждущий мести. А враги у любого достойного человека есть всегда. Неужели и ты хочешь бежать с малыми детьми на руках, бежать от смерти и плена, а потом мыкать горе по чужим углам! А с Вемундом харсиром тебе будет хорошо. Он достаточно доблестный человек, чтобы защитить свой дом и свою честь, но он не славится по всем морям и никто не пожелает его убить, чтобы прославиться победой над ним, как было с моим мужем!

— Но он такой старый! — Хильда морщила нос. Ей тогда было восемнадцать, а Вемунду харсиру уже тридцать пять, и он казался ей совсем стариком. — Я не хочу остаться вдовой с малыми детьми, которые не смогут позаботиться о себе и о доме! А со старым мужем этого не избежать!

— Ты точно так же можешь остаться вдовой с малыми детьми, если выйдешь за двадцатилетнего! В том ирландском походе погибло немало людей, и очень многие были моложе, чем Вемунд харсир. А он ведь остался жив! При удаче и благоразумии он еще двадцать лет проживет, твои дети успеют вырасти.

Все это было мудро и справедливо, но Хильда упрямо качала головой:

— Молодой муж, конечно, может погибнуть в любой день, но зато он может прожить еще сорок лет. А старый муж этого не может, и через двадцать лет его уж наверняка не будет со мной!

— Гьёрдис дочь Эйлими выбрала из двух женихов того, что постарше и поопытнее, и сын их стал великим героем!

— Это еще не доказывает, что она не ошиблась! Ведь молодой отвергнутый жених в конце концов разбил старого и опытного, и она осталась вдовой, беглянкой со своим распрекрасным сыном! И, может быть, от молодого мужа она родила бы героя еще лучше! Ведь твердость духа, ум, достоинство наследуются от матери, она сама несет их в себе и передаст сыну, кто бы ни был муж! И я предпочитаю жениха помоложе.

— И кого же ты предпочитаешь?

На этот вопрос Хильде было нечего ответить, и тетка знала об этом заранее.

— Ну-ну! — с горьковатой насмешкой прибавила фру Торгерд. — Может быть, конечно, следующий год будет урожайным на женихов… Но имей в виду: прославленные герои редко доживают до седых волос. Им-то в Валгалле хорошо, а судьба домочадцев их там не волнует!

— Ладно, сестра, не пугай мою девочку! — добродушно отвечал Ингвар конунг и одобрительно трепал Хильду по плечу. — Ведь и она — королевского рода. А люди королевской крови предпочитают рискнуть и выиграть, чем сидеть и обеими руками сжимать свою единственную ворону5! Нужно выбирать риск и смело идти навстречу опасности — без этого нельзя пробудить свою удачу, а без удачи не стоит жить. Правда, Хильда?

— Правда! — весело отвечала Хильда. В юности картины возможных поражений не очень-то убеждают, и у нее еще не было детей, за которых она могла бы бояться.

Глава 2

Но Вемунд харсир не терял надежды и теперь обрадовался, узнав, что у него есть отличный случай умножить свою славу, не снаряжая кораблей. На другой день он примчался в Хельгелунд, и Ингвар конунг собрал дружину и ближайших хёвдингов на совет.

— Судя по тому, сколько скотины им требуется для прокорма, их там не так уж мало! — говорил Торир Верный. — Но раз они где-то запрятались, так что за четыре дня их никто не увидел, их не так уж и много!

— Погоди, еще увидим! — отвечал Ингвар конунг. — По ночам теперь холодно, зима на носу. Если от них вовремя не избавиться, то никому в округе житья не будет. Скоро им надоест сидеть в лесу и они пойдут искать себе теплый дом!

На другой день в Хельгелунд прискакал парень из усадьбы Бобровый Ручей. Разыскивая корову, он наткнулся в лесу на стоянку разбойников.

— Это в Ясеневой лощине, где ясени и дубы! — рассказывал он, взмахами руки показывая куда-то к лесу. — Там такая лощина у нас огромная, три усадьбы на дне поместится, и вся заросла деревьями, такими огромными, а когда стоишь наверху, то вершины прямо на тебя смотрят. Ну, вот, они там! Было бы лето, ничего бы не разглядеть, а теперь листья попадали, и все видно. Народу — тьма, человек сто! Ну, не сто, ну, десятков шесть-восемь точно будет. Их не очень-то посчитаешь, они там кто по шалашам сидят, кто ходит туда-сюда! Шалашей себе нарубили, где лапником крыто, где жердью, и десяток — шкурами коровьими! Это Альвира бонда коровы, точно! Я одну точно узнал, я эти рыжие пятна помню, она однажды в наш ячмень забралась! Я как их нашел-то: шел по лесу, учуял дым!

— Уже костры днем жгут, совсем обнаглели! — возмутился Харальд. — Думают, здесь живут одни трусы, которые за свои дома постоять не могут!

— Значит, пора собирать людей! — решил Ингвар конунг. — Харальд, вели достать ратную стрелу.

— Позволь, конунг, я сам с ней поеду! — Рери вскочил, так ему не терпелось хоть что-то делать.

— Если мы успеем накрыть их там, пока они не знают, что обнаружены, то победа будет наша. Поезжай скорее!

Вся округа вооружалась: рыбаки, бонды, хёльды точили оружие и поправляли щиты. Право голоса на тинге имеет только тот, кто ежегодно является на вапнатинг — оружный смотр, и старик сохраняет свои права только до тех пор, пока может натянуть боевой лук. А какие богатые плоды приносит ратная доблесть, знали все, поэтому каждый свободный мужчина в Северных странах стремился обзавестись защитным доспехом из простеганной кожи, с подкладкой из пакли, шлемом, щитом, мечом, копьем или топором — что позволял достаток и что лучше приходилось по руке.

Через день-другой должен был подойти Берг харсир с людьми из двух южных харадов, и тогда пора будет выступать.

Но уже назавтра усадьба Хельгелунд поднялась ночью.

— Горит, горит! — кричал кто-то, во всю мочь колотя в запертые ворота. — Хрольвов дом горит, Каменная Голова горит!

Это был Халль, работник Асгейра бонда, ближайшего соседа Хрольва из Каменной Головы. Завидев за пригорком дым и отсвет огня на склоне, Асгейр послал работника к конунгу, а сам с домочадцами побежал было к Каменной Голове, помочь на случай, если это обыкновенный пожар от уголька с очага. Но это был не обыкновенный пожар: вокруг Каменной Головы крутилась огромная толпа вопящих мужчин, пламенные отблески плясали на обнаженных клинках. Благоразумно пустившись обратно, Асгрейр бонд со всеми домочадцами встретил людей Ингвара конунга на полдороге.

— Их человек сто! — твердил Асгейр, который, хоть и мог со страху в темноте обсчитаться, но едва ли на очень много. — Это тролли какие-то, а не люди, хримтурсы!

Не решаясь оставаться в своем доме поблизости от разбойников, Асгейр с домочадцами отправился провести остаток ночи в усадьбу Хельгелунд. В спешке, ночью, Ингвар конунг мог бы собрать, считая своих домочадцев и ближайших соседей, не больше шести десятков человек, и глупо было нападать таким малым числом на хорошо вооруженных, опытных в битвах, а еще ожесточенных скитаниями разбойников.

Оказалось, что Асгейр бонд, бежав из дому, был более чем прав. Наутро, отправившись проведать брошенное жилье, он обнаружил его захваченным. Лежа за камнями на гребне горы, он сверху мог наблюдать, как закопченные дымом лесных костров, лохматые и свирепые викинги расхаживают по его усадьбе и распоряжаются его добром, как своим собственным. Прав был Ингвар конунг, считавший, что пришельцы замерзли в лесу и захотели перебраться в теплый дом с очагами. Хрольв из Каменной Головы не пожелал их пустить, и они просто подожгли усадьбу. Судьба самого Хрольва с его домочадцами так и оставалась неизвестной, но Каменная Голова лежала обугленными развалинами, над которыми и сейчас еще поднимался душный вонючий дым.

Теперь уж всем в округе стало не до шуток: это была настоящая война, притом враг располагался в жуткой близости. Это не обычный «береговой удар», когда проплывающие мимо викинги просто забивают скотину на пастбищах, чтобы раздобыть себе мяса — вещь неприятная, но житейская и кое-как терпимая. В иных областях тинги принимают законы, объявляющие «береговой удар» преступлением, но большинство предпочитает с этим явлением мириться — что толку в законах, если преступников обычно не удается догнать и ответчиков не найдешь между небом и морем?

— Если уж они дома захватывают, стало быть, располагаются здесь зимовать! — рассуждали напуганные жители. — И скоро пойдут по дворам, обложат данью всю округу, и мы будем эту ораву троллей всю зиму кормить!

— И хорошо еще, если весной они уйдут. А если им тут понравится?

— Ну вот, ты уже дань платить собрался! А конунг у нас на что?

Несколько ближайших к Асгейрову двору жилищ опустело: не дожидаясь, пока придут забрать их хлеб, скот, одеяла и женщин, бонды снимались с места, со скотиной, домочадцами и самыми нужными пожитками бежали просить пристанища в усадьбах поближе к конунгу. День и ночь, даже у себя дома, мужчины не расставались с оружием. Женщины не выходили со дворов, и Хильда была единственной, кто осмеливался показываться за ворота. Вопреки настояниям родных, она не желала сидеть взаперти, когда такое творится, и вместе с Рери и Харальдом ездила по округе, собирая людей. Рери был возбужден и весел: возможность совершить подвиг пришла к нему домой, и он был уверен, что в близкой битве отличится на славу.

— Вы рано собираетесь платить дань каким-то разбойникам! — говорил он перепуганным бондам. — У вас ведь есть конунг, а еще есть мы, сыновья прославленного Хальвдана Ютландского! И пока мы живы, в Смалёнде никто не будет собирать дань, кроме законного конунга!

Иные считали Хрёрека сына Хальвдана чересчур самонадеянным для семнадцатилетнего парня, который ничем еще, по большому счету, не отличился. Но при виде его уверенного, даже немного насмешливого лица, его сердито суженных серых глаз, отливавших сталью, даже бондам становилось стыдно той суеты, которую они подняли.

Наконец подошел Берг харсир. С ним было десятков семь разнородного войска: каждый бонд собрал своих сыновей, прочих родичей и работников. Пришло время показать, не впустую ли каждую весну на тинге проводится оружный смотр.

— Так ты думаешь, конунг, что мы одолеем этих людей? — спрашивал Берг, уже старый, лет пятидесяти, широкий, круглолицый мужчина с крупным носом и большой густой бородой, закрывавшей всю грудь. Он носил прозвище Одноглазый, но этим ему скорее льстили: оба его глаза были на месте, но левый, мутный, будто оловянный, уже несколько лет не видел, что, конечно, мешало ему биться.

— У нас почти две сотни бойцов, вдвое больше, чем у разбойников.

— Но там настоящие бойцы, а у нас так, одно название! Я не уверен, что все эти бонды и пастухи не побегут, как только запахнет настоящей кровью.

— Но мы-то с тобой не побежим, да, Берг харсир? — Ингвар конунг улыбнулся. — Ты уже стар бегать, тебе самое время доблестно погибнуть в битве, чтобы избежать пустячной стариковской смерти. В походы ты уже не ходишь, так когда же тебе еще представится такой удачный случай?

— Спасибо за заботу о моей чести. Ты помнишь о своей хромой ноге, конунг?

— Значит, я ни в коем случае не побегу! — с удовлетворением отвечал Ингвар, будто вдруг открыл в своей хромоте новое достоинство. — А пока конунг не бежит, его войско сражается.

— Брат, лучше бы тебе остаться дома! — в который уже раз умоляла фру Торгерд, заламывая руки. — Поручи войско Вемунду харсиру, он здоров и опытен! А насчет твоей ноги Берг харсир совершенно прав — для тебя слишком опасно вступать в поединок с разбойниками! Ты же не хочешь оставить свою землю без конунга, пока твой сын еще так юн!

— О чем ты говоришь, сестра! Я испытал уже все хорошее, что может дать жизнь: у меня были походы и битвы, слава и добыча, у меня были хвалебные песни, красивые женщины, верная дружина, добрая жена и прекрасные дети. Мне нечего желать в жизни, кроме достойной смерти. Конечно, все эти люди правы: в битве с викингами нам придется нелегко, но напряжение всех сил души и тела пробуждает удачу, заложенную в человеке! Вот и выходит, что смело идти навстречу опасности, даже на хромых ногах, — это наилучший способ победить. Свою судьбу человек выращивает сам, и вскармливают ее решения, которые мы принимаем. Запомните это, дети мои, на тот случай, если мне больше не придется вам об этом сказать!

Не только дети и оба племянника, но и Вемунд харсир вполне разделял взгляды конунга на судьбу и удачу. Вемунд был бы совсем не прочь возглавить войско — если бы он заменил конунга в битве, да еще и выиграл ее, то даже йомфру Хильда не нашла бы повода отказать ему в своей руке. Дружина Вемунда была готова уже несколько дней: его люди имели хорошее оружие, крепкие щиты с железными умбонами, а у четверых даже имелись кольчуги, привезенные из походов. С собой они привели кузнеца, чтобы чинить оружие, которое пострадает в грядущей битве. Сам Вемунд харсир, в кольчуге, в шлеме с полумаской, выглядел почти как Сигурд Убийца Дракона — если у Сигурда, конечно, были темно-русые усы и рыжеватая борода, которая казалась чужой, позаимствованной на время. Зато меч его, по имени Рассекающий, был чудо как хорош: рукоять и ножны украшены золочеными с чернью узорами, а на прекрасном стальном клинке была выбита непонятная надпись какими-то чужими рунами.

— Это меч из Рейнланда! — хвастался Вемунд, показывая свой клинок сыновьям фру Торгерд. — Он стоит столько же золота, сколько сам весит! Но я его и за столько не продам!

— Мой отец после своих походов в Рейнланд мог целый корабль загрузить такими мечами! — надменно заметил Харальд, тщательно скрывая зависть. — А ты свой, наверное, за деньги купил!

— Я получил его в качестве выкупа за ирландского короля Аэда, которого захватил в плен в долине реки Лиффи. А с помощью этого меча я уже взял немало хорошей добычи! — Вемунд не смутился и лихо подкрутил свой ус, по последней моде заплетенный в тонкую косичку. Он понимал, что сыновья датского конунга завидуют ему, и это только повышало его настроение. Возможно, что Хальвдан Ютландский когда-то привозил такие клинки десятками, но где они теперь? Его сыновья ни одного такого меча и в руках не держали, им только и остается, что пожирать глазами чужие сокровища.

— Твой меч так хорош, что в него можно влюбиться! — Хильда улыбнулась. Выросшая среди воинов, она умела оценить качество оружия.

— А в хозяина его, по-твоему, влюбиться нельзя? — как бы мимоходом, словно его это не занимает, полюбопытствовал Вемунд.

— Ну, только если получить этот меч как свадебный дар, тогда я бы подумала! Но если ты отдашь его невесте, то биться тебе придется, как Фрейру, оленьим рогом! А у нас теперь такие гости, что против них нужно настоящее оружие!

— Я привезу тебе парочку голов! — пообещал Вемунд. — Как знать, может, среди нашей добычи найдется и другой меч, подходящий для свадебного дара!

Смелость лучше Силы меча В битве героев, — Доблестный муж Одержит победу Мечом ненаточенным!6

— выразительно прочитал на память Харальд, всем видом показывая, что хороший меч — еще не повод для гордости.

Смелому лучше, Чем трусу, придется В играх валькирий; Лучше храбрец, Чем разиня испуганный, Что б ни случилось!7

— так же выразительно и даже немного насмешливо ответил Вемунд продолжением той же песни, и оба сына Хальвдана одинаково побледнели от гнева. Уж не на то ли он намекает, что они — испуганные разини, еще ничем не доказавшие свою доблесть!

— Что это вы тут за саги принялись, как будто уже йоль? — в гридницу заглянул Торир Верный. — Там конунг приказал коней седлать, вы с ним едете или нет?

Усадьба и ближайшие дворы были забиты вооруженными людьми, и теперь все они собирались в одно место: на широкую луговину под откосом холма, на котором росла сама священная роща, давшая название округе Хельгелунд. Только в праздники, когда приносят жертвы, и только сам конунг, являвшийся также и верховным жрецом своего народа, имел право входить туда, чтобы повесить на ветви дубов барашков или петухов. У подножия дубов белели в жухлой траве выложенные камнем жертвенные круги с очагом посередине, возле которого жертву посвящали богам. На этом месте собирался общий тинг четырех харадов, составлявших округу Хельгелунд, здесь Ингвар конунг приносил по праздникам жертвы и призывал милость Светлых Асов и Добрых Ванов, здесь он разбирал тяжбы и объявлял приговоры. И здесь теперь задымили костры собирающегося войска. Бонды грелись в ожидании похода: хорошо, что идти было недалеко, и уже вечером беглецы надеялись вернуться в свои брошенные дома.

Старая королева Рагнхильд, фру Торгерд, Хильда со служанками, кое-кто из окрестных жителей наблюдали за сборами войска с пригорка. Жервы были принесены, королева Рагнхильд бросала «кровавые прутья», то есть рунные палочки, окрашенные кровью жертвы, но знамения выпали неопределенные: руны обещали и приобретения, и потери. Надеясь умилостивить богов, Ингвар конунг даже пообещал, в случае удачного исхода, принести в жертву Повелителю Ратей одного из пленных.

— Конунгу, конечно, виднее! — вполголоса заметил Сигмунд Ремешок, один из торговых гостей, зимовавших у конунга. — Но многие люди, особенно за морем, говорят, что приносить в жертву людей — глупый и злой обычай и после смерти все, кто это делал, будут наказаны.

— Похоже, ты наслушался франкских аббатов! — насмешливо отозвался Орм сын Торда. Это был еще молодой мужчина, лет двадцати семи, но с войском он не пошел, потому что во время летней поездки был ранен в правую руку и теперь еще не годился для битвы. — Я в Бьёрко про это слышал. Там были несколько лет назад франкские монахи, убеждали людей, что-де старые боги никуда не годятся и поклоняться надо новому богу, который один все создал и всем правит, всех людей наделяет судьбой, судит и наказывает или награждает после смерти. Многие слушали их, но потом свеи опомнились, как у них ни урожая, ни улова не стало, и прогнали монахов взашей, а имущество разграбили. Однако теперь многие, кто торгует за морем у франков или англов, привозят оттуда амулеты нового бога, в виде такого вот крестика, — он показал пальцами. — Может, и ты, Сигмунд, прикупил себе нового бога по дешевке? Ты ведь всегда умеешь купить подешевле… только иногда покупаешь такую дрянь, которую и брать-то не стоило!

Вокруг засмеялись, а Сигмунд промолчал. В кошеле на поясе у него и правда имелся небольшой медный крестик, привезенный из Кельна. Там он крестился, чтобы получить кое-какие привилегии в своей торговле. Причем это было во второй раз, а впервые он крестился пять лет назад в британском Эофервике. Там ему в придачу дали еще и новую белую рубашку, так что эта новая вера — не такое уж невыгодное дело, как думают глупцы…

— Принесение жертв не может быть глупым обычаем! — поддержала Орма йомфру Хильда. — Я знаю, Годфред конунг однажды даже принес в жертву не простого пленника, а самого конунга, который попал к нему в плен. Это было где-то за морем, только не у франков, а у ререгов. Не помню, как его звали.

— Его звали Годолеубо, — добавила фру Торгерд и вздохнула, как вздыхала всегда, когда вспоминала времена своей молодости и славы. — Я эту историю хорошо помню, ее в Хейдабьюре все знают. Он правил в земле ререгов, в их самом большом городе, который называется Рёрик. Годфред конунг взял в плен Годолеубо конунга и принес его в жертву Одину. Он умел делать такие вещи: чтобы Один принял жертву и остался доволен, надо человека повесить и одновременно пронзить копьем.

— Не сказать, чтобы Годфреду конунгу сильно пошла на пользу милость Одина! — язвительно возразил Сигмунд. — Недолго он после того прожил. Года два или даже меньше, ведь верно? Да еще и говорили, что хоть на него напали норвежцы, натравил их на него собственный его племянник Хемминг. Может, конечно, и не натравил, но он знал, что конунгу грозит опасность, и не помог ему, хотя имел под руками людей и корабли. И болтали, что сделал он это ради какой-то женщины, то ли жены Годфреда, то ли наложницы. Скажете, это достойная смерть?

— Молчи, Сигмунд! — тут уже несколько человек в негодовании напустились на торговца. — Не твоего ума дело — рассуждать о судьбе конунгов! От предательства никто не убережется, даже сам Сигурд Убийца Дракона получил копье в спину от собственных родичей, но разве это умаляет его доблесть? Или скажешь, ему тоже надо было не почитать богов и поклоняться британскому Кристусу?

— Хотя многие достойные люди и не почитают богов! — добавил Орм. — Хотя бы Рагнар лагман. Он говорит, что надеяться надо на себя, на свою силу и удачу, тогда и за морями, где уже совсем другие боги правят, не пропадешь. И я думаю, он прав, ведь где-нибудь в Миклагарде Один и Тор едва ли помогут. Так что же теперь, в каждой стране менять богов? Вон, Сигмунд правильно делает: здесь жертвы приносит Тору, а в Дорестаде — Кристусу. Пусти его к бьярмам, в Страну Белок, он и тамошнему богу Йомали поклонится, правда, Сигмунд?

Вокруг засмеялись, а Сигмунд поджал губы с таким видом, что, дескать, на эти глупые нападки не стоит и отвечать.

— Ну, ладно, ладно, что вы совсем человека застыдили! — Старый Кальв бонд вроде бы вступился за Сигмунда, а сам тайком подмигнул Хильде, поглаживая бороду. — От христиан тоже бывает польза умному человеку. Они ведь месяцами не едят мяса, их бог запрещает, и потому покупают соленую сельдь целыми кораблями! Сколько ни привези осенью куда-нибудь на тот берег, в тот же Рёрик, в котором вечно пасутся целыми стадами купцы франков… Или в Дорестад, скажем. Все раскупят! Так что смеяться можно, но и выгоду не надо забывать!

— Ты, похоже, неплохо заработал… в Дорестаде! — насмешливо откликнулась фру Боргхильд из Северного Склона. Она знала, что Кальв бонд за всю свою жизнь дальше Готланда ни разу не бывал и о дальнем береге Восточного моря знает только понаслышке.

Люди посмеивались, стараясь смехом заглушить тревогу и не показать, как нехорошо на душе. Фру Торгерд и Хильда провожали глазами войско, которое неровными рядами тянулось по долине, уходя в сторону Оленьего леса. Ингвар конунг и Вемунд харсир ехали впереди.

— Как Один и Тор! — вздохнула фру Торгерд, намекая на полуседую голову Ингвара конунга и рыжую бороду харсира. — Хотела бы я увидеть, как они вот так же, плечом к плечу, возвращаются обратно!

— И молодые конунги тоже! — вставила Герд, дочь Гисли Овечьего.

Поскольку Харальд и Рери тоже пошли с войском, она считала вполне уместным назвать их конунгами. Вся семья Гисли, жившего слишком близко к Оленьему лесу, уже три дня пережидала опасность в Хельгелунде, чему Герд была очень рада, поскольку это давало ей возможность целыми днями заигрывать с сыновьями Хальвдана. Делала она это, по мнению Хильды, самым глупым образом: целыми днями вздыхала и повизгивала, что, дескать, какие ужасные эти викинги и как она ужасно их боится. Харальд только усмехался, а Рери даже не догадывался, что все это предназначено и ему.

Не отвечая, Хильда тоже нашла глазами знакомую спину младшего из двоюродных братьев и внезапно вздрогнула: слишком ясно ей представилось, что, возможно, она видит его в последний раз. Он слишком пылок, но еще так неопытен, а им предстоит нешуточная битва. Хильда подняла глаза, словно хотела увидеть в сером осеннем небе фигуры валькирий, прилетевших за Рери. Там, конечно, никого не оказалось, но ей по-прежнему было не по себе. Она поискала глазами вокруг, не мелькнет ли где-нибудь черным крылом ворон, птица Одина, обещая покровительство Отца Ратей. Ах если бы те триста валькирий, щитоносных дев, которые помогали в последней битве Харальду Боевому Зубу, пришли на помощь его потомку! Хотя бы Веборг и Висна, к которым у Хильды было почти родственное отношение после того, как они с сестрой Аслауг столько раз представляли их в детских играх. Но игры давно кончились, и теперь они ничем не могут помочь своим братьям, идущим навстречу настоящим, не деревянным, мечам.

— Ой! — Герд вдруг побледнела и прижала руки к застежке слева на груди. — Я слышу волчий вой!

— Это ветер! — отмахнулась фру Торгерд, но у нее кольнуло в сердце: волчий вой — дурная примета.

Хильда ничего не сказала и снова посмотрела на небо. Уж скорее бы они возвращались!

Когда войско приблизилось к Асгейрову двору, там их уже ждали. Ворота были заперты, над бревенчатой стеной ходили острия длинных копий, слышался приглушенный шум.

— Эй, кто захватил силой этот дом и выгнал отсюда мирных людей? — закричал Ингвар конунг, остановившись шагах в десяти от ворот. — Я, Ингвар конунг, правитель Смалёнда, хочу получить ответ!

— Здесь я, Хард сын Халльдора, по прозвищу Богач! — ответил ему резкий голос, и над стеной показалась голова и плечи немолодого, морщинистого человека, с длинными, полуседыми, разметанными волосами, в шлеме с полумаской и острым шипом на макушке. Как видно, он встал на бочку, чтобы его было видно. — Я занял этот дом, потому что мне надо провести где-то зиму с моими людьми. У меня девять десятков человек, и все отлично вооружены. Ступайте по домам, и мы не тронем вас, если ваш харад будет давать мне по две коровы или по шесть овец каждую неделю, а еще хлеба и пива. А если вздумаете противиться, то я перебью вас всех и сам буду здешним конунгом. Как, ты говоришь, называется это болото?

— А ты даже не знаешь, куда попал! — крикнул Ингвар конунг. — Напрасно: всегда следует знать, где тебя, весьма возможно, похоронят. Послушай теперь наши условия, Хард сын Халльдора. Мы готовы дать вам возможность уйти в любую сторону, на север или на юг, и не причиним вам вреда. Если же вы не хотите уйти из нашей округи по доброй воле, то мы сложим ваши трупы в ваш разбитый корабль, подожжем и пустим в море. Так вы попадете прямым путем в Валгаллу. Но распоряжаться в нашей округе и грабить наши дома мы вам не позволим.

— Ну, попробуй выбить нас отсюда, если такой смелый! — насмешливо отозвался Хард и спрыгнул со своей бочки.

Ингвар конунг взмахнул рукой: ряды войска раздались, и самые мощные из его хирдманов побежали к воротам, неся крепкое заостренное бревно. Вместе с ними побежали еще столько же с каждой стороны бревна, прикрывая их и себя щитами сверху. Викинги не ждали нападения так быстро, но через несколько мгновений опомнились, и из-за стены в нападавших полетели стрелы. Послышались первые крики, один из державших бревно упал, один разжал руки и отскочил — в плече его торчала стрела. Но и снаружи стали стрелять. Бревно с грохотом било в ворота, и после трех-четырех ударов створка перекосилась, потом выпала: бондов двор был вовсе не приспособлен для осады.

Теснясь в проломе, люди конунга и Вемунда повалили внутрь двора. Несколько первых были немедленно зарублены, но один или двое, удачно прикрываясь щитами и отбиваясь, проникли во двор, а вслед за ними прорвался Берг харсир, размахивая твоей секирой так, что только свист стоял. Секира эта считалась большим сокровищем: на лезвии ее был выложен серебром сложный узор в виде дракона, и с одного удара она пробивала любой шлем. Берг так и звал ее — Смерть Головам.

Ворота были сметены, битва завязалась сначала во дворе, но там было слишком тесно для двух с лишним сотен человек. Сперва викинги вытеснили смалёндцев обратно, но закрыть доступ во двор им уже не удалось, и вскоре битва заняла все пространство усадьбы и пустырь перед ней. Смалёндцев было на сотню больше, но викинги дрались так отчаянно, яростно и умело, что во многих местах теснили бондов и рыбаков. Владеть мечом и секирой умел здесь каждый, но не каждому приходилось применять это умение так часто, как людям Харда Богача, «морского конунга», не имеющего другого средства прокормиться. Зная, что мощным напором можно разогнать это «пастушеское войско», викинги дико кричали, выли и ревели, нагоняя жуть на противника и притворяясь берсерками, которых на самом деле было здесь не так много.

Но один такой здесь имелся: невысокий и по виду не особенно мощный, одетый в безрукавку из косматой медвежьей шкуры, с ожерельем из медвежьих клыков на шее, с неряшливо связанными в хвост волосами, викинг с диким воем набросился один на целую ватагу. Секира в его руках так стремительно вращалась и наносила такие сильные удары, что щиты трещали и раскалывались в щепки, а клинки ломались, как глиняные. Он двигался так быстро, что секира в его руках создавала непробиваемый железный заслон. Кто-то метнул в него копье; не оглядываясь, викинг двинул плечом и уклонился от броска, таким стремительным, слепым и верным движением, словно каждая часть его тела имела свое собственное зрение. Вот к нему подскочил Асгейр бонд и, изловчившись, ударил; многие видели, как клинок обрушился на плечо, прикрытое только серым холстом рубахи, но отскочил, не причинив вреда, не оставив ни раны, ни крови! Сам Вемунд харсир вышел навстречу берсерку; все его боевое умение, вся его сила и опытность теперь потребовались для того, чтобы противостоять этому стремительному потоку силы, способной отражать удары стальных клинков только внутренним течением, без помощи доспехов.

Рери дрался в самой гуще, во дворе перед домом. Харальда он потерял из виду, Ингвар конунга тоже не видел, вокруг него были малознакомые ему люди Вемунда, и он чувствовал себя почти одиноким, но это же давало ему чувство свободы. Было жутко и весело. Это была его первая битва, и она показалась ему гораздо менее страшной, чем он ожидал. С самого детства он каждый день упражнялся, так что Торир Верный никак не мог упрекнуть его в лени; любой вид оружия был ему уже привычен, как продолжение рук, молодая сила играла в мышцах, и он никак не верил, что на лезвии какого-то из вражеских клинков припасена его смерть. Дико крича от избытка возбуждения, он рвался вперед; юный, гибкий, сильный, выносливый, он держался совсем не плохо против усталых, более зрелых и тяжелых бойцов, а еще ему помогала та безоглядная молодая смелость, которая еще не знает ран, боли и горечи поражения и просто не имеет понятия о смерти.

Вдруг он вырвался на свободное пространство: впереди были двое, и спина того, кто ближе, показалась ему знакомой. Рери узнал Ингвара конунга, а перед ним мелькало ожесточенное лицо под железным шлемом, с дикими, налитыми кровью глазами. Это был сам Хард Богач, и Рери ощутил даже обиду при мысли, что не имеет права вмешаться.

Но вдруг Ингвар конунг уклонился в сторону и исчез; даже не задумавшись, что это значит, Рери с отчаянным воплем бросился вперед, поймал расколотым щитом первый выпад Харда, который был скорее похож на отмашку, и сам нанес быстрый удар острием меча, метя противнику в шею. Он не знал, кто такой Хард Богач, не был знаком с громкой молвой об этом человеке, не мог сравнить свой ничтожный опыт с его многолетним и не понимал, как мала вероятность, что он сумеет успешно противостоять Харду в бою. И посчитал вполне естественным, ожидаемым то, что случилось: клинок его вошел во что-то мягкое и вдруг отяжелел, резко дернулся вниз. Хард, с дико вытаращенными глазами, стоял на коленях, выронив меч и щит, а клинок Рери был погружен в его шею сбоку, над ключицей, точно над верхним краем кольчуги. Из широко открытого, искаженного рта хлестала и пузырилась яркая кровь, а загрубелые коричневые руки сжимали клинок Рери, и им уже не страшно было пораниться.

— Я убил его! — в диком ликовании заорал Рери и вырвал меч. — Я убил Харда Богача! Победа теперь наша!

Смалёндцы ответили ему дружным воплем и с новой силой бросились на врагов. Кто-то из викингов видел смерть своего предводителя, кто-то нет, но без него они на миг растерялись, и превосходящие числом смалёндцы, повеселев от такой удачи, стали быстро теснить их, прижимать к строениям и ограде, убивать по углам. Когда догадались брать в плен, викингов осталось уже не так много: десяток в усадьбе и десятка полтора из тех, кто оставался снаружи. Еще сколько-то убежало в лес, но в таком количестве они уже не были особенно страшны и их можно будет выловить позже.

Весь двор был усеян телами убитых и раненых, стоял шум, стон, казалось как-то по-особенному холодно. Оглядываясь, Рери не увидел больше ни одного стоявшего на ногах и вооруженного врага. Первым его чувством было разочарование, потом усталость, а потом вдруг нахлынула гордость от такой славной победы. Он дрожал от возбуждения, от перенапряжения и от холодного ветра, студившего разгоряченное тело, и все же был счастлив, что выжил и выстоял.

— Харальд! Конунг! — закричал он, и ему хотелось запеть. — Где вы! Мы победили, и я убил Харда Богача, эту подлую собаку!

— Конунг здесь! — услышал он в ответ озабоченный, вовсе не ликующий голос Эгиля. — Скорее ищите, чем перевязать, а то плохо наше дело.

И Рери вдруг обнаружил, что лежащее тело, возле которого хлопочут Эгиль, Хроальд и Атли, принадлежит Ингвару конунгу. Ноги были точно его — в потертых башмаках коричневой кожи, с бронзовыми головками на ремешках шерстяных обмоток. Такие знакомые башмаки… И он лежит… Совсем неподвижно лежит, и нет ему дела ни до чего, что здесь происходит…

Сначала Рери ощутил только досаду, что дядя не может немедленно оценить его славную победу. А потом он сообразил, что дело еще хуже. Он как-то сразу начал мерзнуть, руки ослабели, так что Рери едва не выронил меч. Стало стыдно, что он так орал и бесновался, гордясь собой, когда конунг ранен… может быть, опасно!

Но дикое и радостное возбуждение не проходило, продолжало бурлить в глубине, зубы стучали, и Рери изо всех сил сжимал челюсти, чтобы кто-нибудь не подумал, что он теперь, задним умом, испугался!

Он подошел. Хирдманы уже сняли с конунга кольчугу и обрывками рубахи торопились перевязать рану между плечом и шеей, почти там же, куда Рери поразил Харда. Крови было много, а лицо Ингвара выглядело бледным и отрешенным.

— Несите в дом! — распорядился Рери, чувствуя дрожь и ужас при мысли, что его раненый родич лежит на холодной мерзлой земле, среди грязи и крови, как последний раб. — В дом!

Больше всего ему хотелось позвать на помощь бабку Рагнхильд, мастерицу лечить раны и хвори и вообще распоряжаться во всех мелочах, с которыми мужчинам возиться не к лицу. Уж она-то точно знает, что теперь делать: куда нести его, как положить, как перевязывать… Он даже оглянулся, точно старая королева каким-то чудом могла вдруг перелететь сюда, но ее конечно же, не было.

В разбитые ворота вошел Харальд, который с частью людей сражался снаружи, на пустыре. Его собственный меч, тщательно вытертый от крови, чтобы не повредила хорошую сталь, уже был в ножнах, а в руке он держал чей-то чужой, тоже тщательно протертый, и с почти такими же, как у Вемундова, франкскими рунами на клинке. Еще один меч из Рейнланда, стоящий столько же серебра, сколько весит, и Харальд сам добыл его, сразив прежнего хозяина! Теперь-то рыжий выскочка не будет хвастаться, что у него-де оружие лучше, чем у сыновей Хальвдана конунга!

Встретив взгляд Рери, Харальд выше поднял голову и ревниво оглядел младшего брата: не добыл ли и тот чего-нибудь? Но тут же в глаза ему бросился сосредоточенный Эгиль, вместе с другими поднимавший неподвижное тело, и Харальд изменился в лице.

Ингвара конунга понесли в дом, оба брата двинулись следом. Внутри все оказалось перевернуто вверх дном: видно было, с каким трудом в небогатое жилье втиснулась почти сотня незваных гостей, и весь пол занимали кое-как устроенные лежанки. Разбросанные ветки, сено, плащи и шкуры везде попадались под ноги и мешали пройти. Ингвара уложили в спальном чулане на неприбранную хозяйскую постель. То ли Хард ею пользовался, то ли кто-то еще, но ложился он явно не снимая башмаков. Подцепив ножом простыню, Эгиль отрезал длинную полосу с того края, где почище, свернул другой кусок материи, прикрыл рану, стал перевязывать. Потом он вдруг опустил руки.

— Ну, что ты? — обеспокоенно спросил Рери. — Что-то еще надо?

— Ничего уже не надо, — пробормотал Эгиль. — Умер.

— Ты что? — Рери ему не поверил. — Как — умер? Кто?

Это был глупый вопрос, но у Рери не укладывалось в голове, что это может относиться к Ингвару конунгу. Смерти своего отца они не видели, и даже бегства с матерью из разоряемого Хейдабьюра не запомнили — слишком были малы. Они от души горевали по королеве Хольмфрид, жалели ее среднего сына и завидовали старшему, который погиб в сражении, но все же их утешало то, что сам Ингвар конунг, защита и опора дома, оставался с ними. Они пришли под его покровительство совсем маленькими, сам Хальвдан конунг был для них скорее героем сказаний, чем родным человеком, и оба они невольно относились к Ингвару как к своему отцу. Именно он заботился о них, как во имя долга перед сестрой, так и просто по доброте души. Он просто не мог умереть, потому что он был всегда, он обязан был быть, как Мировой Ясень. Умереть, уйти, оставить мир без опоры — было бы просто легкомыслием, недопустимым для такого надежного человека, как Ингвар конунг.

— Конунг! — Рери подошел ближе и наклонился, пытаясь почти в темноте рассмотреть лицо. — Ты слышишь?

Помня, чему его учили, он почти бессознательно взял конунга за руку и стал нащупывать бьющуюся жилку на запястье. Его учили отличать живого от мертвого, но нелепо казалось применять это знание к собственному названному отцу… Тому самому, что и учил… Тем более что жилка не билась.

Надеясь на какую-то ошибку, Харальд в свою очередь наклонился и поднес к губам Ингвара клинок своего нового, тщательно вытертого меча. Клинок остался чистым. Харальд отступил и в недоумении огляделся. У него было чувство, что он по недосмотру что-то потерял. «Как же теперь?» — зависло в голове. Главным ощущением было недоумение, неуверенность: мир внезапно сдвинулся и стал совсем другим. С мира сорвало крышу, и теперь они, Харальд и Хрёрек, сыновья Хальвдана Ютландского, сами стали старшими в своем роду… Других мужчин в семье больше нет, не считая четырнадцатилетнего Гудлейва, который пока еще воспитывается у Рагнара лагмана, своего дяди по матери.

— Вот ты, Рери! — В покой вдруг ворвался Вемунд, усталый, потный, без шлема, со свежей красной ссадиной на носу. — Ты молодец! Ты просто юный Сигурд! Двадцать лет этот кусок дерьма плавал по морям и наводил ужас на людей, а ты убил его! В первой своей битве совершить такой подвиг! Ты далеко пойдешь, парень! Теперь-то никто не усомнится, что тебе досталась удача твоего отца, что бы там ни говорили про эту вашу золотую гривну! Знаешь, как смелость лучше острого меча, так и настоящая удача лучше какого-то там золота, пусть хоть сам Один подарил его твоему предку!

Вемунд радостно ударил Рери по плечу, но тут заметил, что юный Сигурд смотрит на него недоуменно-пустыми глазами.

— Ты чего? — Держа его за плечо, харсир заглянул ему в глаза. — Ранен? Куда? Где твой брат? С ним все в порядке?

— Вот. — Рери неловко повернулся и показал на лежащее тело. — Он… Его…

Выпустив его плечо, Вемунд значительно просвистел и шагнул к лежанке. Его опытному взгляду вид вытянутого тела говорил достаточно много, чтобы пояснений не требовалось.

— А я как-то не подумал… — пробормотал он, и его лицо из радостного стало даже глуповатым. — Конунг… Я как-то все про вас двоих думал… Все-таки первая битва, все такое… А конунг… Он же опытный воин…

— Хрёрек уже за него отомстил! — негромко и значительно проговорил Торир и посмотрел на Рери. И тот понял, что в нем изменилось что-то серьезное: не зря же воспитатель, помнивший его ползающим мальчонкой, вдруг назвал его полным именем. — Гордись, сын Хальвдана! Не всем удается так хорошо отомстить за убитого родича — раньше, чем наступит первая ночь!

Харальд тоже отступил от лежанки и крепко сжал губы. Он осознал, что младший брат обскакал его на пути к славе и совершил подвиг, который он, старший, уже никакими силами не отнимет!

А Рери промолчал. Он пока еще ничего не соображал, и долгожданная слава его совсем не обрадовала.

Глава 3

Асгейров двор дружина покинула не сразу. Раненых перевязали, убитых складывали в сторонке. Для погибших викингов Вемунд харсир велел приготовить несколько ям: их было больше полусотни, и в здешней каменистой местности невозможно было выкопать такую большую могилу, чтобы поместились все. Погибших смалёндцев разбирали родичи, приезжая с волокушами. Раненых и пленных викингов, десятка два, посадили пока в сарай и приставили охрану. Немного передохнув, Вемунд харсир со своими людьми пустился искать убежавших в лес, а Харальд и Рери повезли тело Ингвара конунга в Хельгелунд. Рери сам себя не помнил: в нем смешалась буйная гордость совершенным подвигом, боль по убитому родичу и тревога — что теперь со всеми ними будет? Его ужасала мысль о том, что он с такой вестью едет к Хильде, к матери, к бабке Рагнхильд. Конечно, Ингвар конунг погиб в бою и тем добыл славу и место в Валгалле, как и хотел. За него можно только радоваться. Но Рери невольно думал сейчас не о нем, а о себе и близких: смогут ли они все обходиться без него?

У него не шли из ума слова Ингвара конунга, сказанные перед битвой. «Напряжение всех сил души и тела пробуждает удачу, заложенную в человеке! Вот и выходит, что смело идти навстречу опасности, даже на хромых ногах, — это наилучший способ победить. Свою судьбу человек выращивает сам, и вскармливают ее решения, которые мы принимаем. Запомните это, дети мои, на тот случай, если мне больше не придется вам об этом сказать!»

Наверное, он знал, что этой случай поделиться мудростью с потомками — для него действительно последний. Наверное, Ингвар конунг видел свою фюльгью — белую женщину, доступную только его взору, появление которой перед человеком означает, что нить его судьбы выпрядена норнами до конца. И он сделал так, как сказал — пошел навстречу самому сильному из врагов, напрягал свои силы до предела, чтобы — одно из двух: либо пробудится удача и даст победу, либо придет смерть. Но даже второй исход нельзя считать неудачным — ведь такой смертью, какой погиб Ингвар, весь его род будет гордиться до скончания века. И именно потому, что он знал о ней заранее, но не уклонился и не дрогнул. Как истинный герой древности. И неправда, что люди нынче измельчали. По мере того как Рери осознавал это все, гордость за дядю почти вытеснила скорбь. Надо будет сказать все это Хильде… когда она будет способна его выслушать.

И он уже мечтал о точно такой же смерти, жаждал доказать, что не уступит родичу твердостью духа, когда придет его срок. Рери даже не понимал сейчас, что уже все это доказал и проверил собственным опытом: ведь и он встал против сильнейшего врага и — победил. Заложенная в нем удача проснулась и привела к победе. А из этой победы, как из зерна, вырастет дерево судьбы.

Когда страшная новость достигла Хельгелунда, фру Торгерд плакала и причитала так, что ее пришлось отправить в девичью. Она-то сразу поняла все значение произошедшего, поскольку переживала подобное не в первый раз. Королева Рагнхильд, напротив, не дрогнула и даже не удивилась: видимо, руны еще накануне открыли ей больше, чем она сказала родичам. А за долгие прожитые годы старая королева научилась стойко встречать удары судьбы. Хильда же была поначалу больше оглушена ударом, чем огорчена, и еще толком не осознала свою потерю. Она знала, но не понимала по-настоящему, что отец не просто отсутствует сейчас, а не вернется больше никогда. Пока ее отвлекали хлопоты: Рагнхильд раздавала распоряжения насчет погребения и поминального пира, будто ничего особенного не случилось, и внучка невольно брала с нее пример. Если королева, потерявшая в старости последнего сына, не причитает и держится твердо, значит, так надо.

На поминальный пир, назначенный через три дня, снова съезжались толпы людей: все «большие бонды» из четырех харадов, все простые бонды с сыновьями, так что гостей собралось сотен пять. Многие щеголяли новыми мечами, секирами, поясами, украшениями, взятыми у убитых и пленных викингов. Самих пленных, за которых на рабском рынке Готланда можно выручить по марке серебра за каждого, еще не делили, поскольку для этого сперва требовалось оценить понесенные домохозяевами убытки, а также доказать свидетельствами вклад каждого в победу над врагом. Для всего этого требовался конунг. Новый конунг, избранный и признанный тингом взамен погибшего.

Вечером, когда все встали из-за стола, Харальд отозвал Рери в сторону.

— Я тут говорил с одним человеком, — начал старший брат. — И он сказал мне, что многие люди в Смалёнде были бы не прочь увидеть новыми конунгами нас с тобой.

— Вот как? — отозвался Рери. — И кто этот человек?

— Это я, Хрёрек, — сказал сзади знакомый голос. Обернувшись, Рери увидел Берга Одноглазого. — Это я сказал. И не я один так думаю. У конунга остался только один сын, Гудлейв, который сейчас воспитывается у Рагнара лагмана, но он еще слишком юн, чтобы править по-настоящему. Власть окажется в руках Рагнара ярла, к тому же он Гудлейву дядя по матери и наверняка имеет на него самое большое влияние. Но зачем же нам выбирать в конунги Рагнара? Это многим не понравится, и Гудлейв не получит настоящей поддержки тинга. К тому же тут рядом есть Вемунд харсир. Теперь, надо думать, дочь конунга выйдет за него, потому что ей и всему дому нужна настоящая защита. А после женитьбы на ней Вемунд начнет добиваться, чтобы конунгом признали его. Рагнар и Вемунд будут бороться между собой, и вся наша страна погибнет во внутренних раздорах. А внешним врагам только того и надо. И года не пройдет, как мы увидим возле своих берегов корабли Бьёрна Упландского и будем платить ему дань, как Сёдерманланд, Вестманланд, Даларна и прочие. Короче, нам нужен такой конунг, чтобы и родом, и качествами был достоин этого звания и служил нам настоящей защитой. Вот — вы уже взрослые мужчины и доказали, что способны защитить землю от разорения и обид. Я скажу все это на тинге, и многие со мной согласятся.

Рери понимал, почему Бергу так не хочется, чтоб власть захватил Рагнар или Вемунд: его собственный род был слишком знатен, чтобы он согласился терпеть над собой людей, равных ему происхождением, давних соперников в борьбе за влияние и почести.

— А мы имеем не меньше прав, чем даже Гудлейв, — подхватил Харальд, который слушал с самым живым пониманием и одобрением. — Мы тоже внуки Хакона конунга, и по отцу наш род ничуть не хуже. Даже лучше: Гудлейв ведь получил королевскую кровь только со стороны отца, а наши предки с обеих сторон были конунгами!

— А поддержкой мы вас обеспечим, — продолжал Берг. — У меня, если вы помните, подросла внучка, Унн, вы видели ее во время йоля. Ей уже пятнадцать, она хороша собой и обучена всему, что должна уметь хозяйка большого дома. Один из вас возьмет ее в жены, например, ты, Харальд, поскольку ты старше. И уж тогда вы можете не сомневаться, что весь мой харад поддержит моего родича во всех делах. И люди будут знать, что и вы поддержите землю, где живет ваша родня.

— Да, Рери, это все справедливо. — Видно было, что Харальду нравится этот замысел. — Что ты об этом думаешь?

В душе человек горячий и увлекающийся, Харальд, однако, был не так решителен, как младший брат, и всегда с ним советовался, хотя по рожденному упрямству советы принимал не всегда и часто спорил. Сейчас Рери видел, что старший брат уже целиком заглотил Берговы наживки. И хотя Одноглазый говорил красиво и убедительно, в душе Рери шевелился червячок сомнений.

— Что-то вы слишком легко отодвинули Гудлейва, — заметил он. — Ему не три года, а все четырнадцать, он уже два года как носит меч. И он не только внук Хакона конунга, но и сын Ингвара конунга. Ну, допустим, все сложится, как вы хотите и нас, — а скорее, тебя, Харальд, ты ведь об этом мечтаешь? — провозгласят конунгами. Но всего через два-три года Гудлейв станет совсем взрослым и тоже найдет поддержку. Через два-три года он потребует вернуть ему отцовскую власть, и нам будет нечего ему возразить. К тому же наверняка найдутся недовольные тем, что власть в Смалёнде захватили датчане. То есть мы с тобой. И что здесь будет через три года? Нас попросят уйти. Здесь вам, скажут, не Сканей и не Блекинге. Ты захочешь слезать с почетного места, Харальд?

Харальд промолчал, но лицо его дрогнуло, ясно выражая: нет, ни за что!

— Вот видишь! — Рери выразительно глянул на брата. — А если мы не согласимся уйти, будет война. Ты, Берг, ведь хочешь избежать войны между смалёндцами? А вот ее-то мы и получим, если последуем твоим советам.

— А чего хочешь ты? — воскликнул Харальд, в негодовании на брата, который разрушил такое приятное и почетное будущее. — Ты хочешь всю жизнь просидеть за чужим столом?

— Я хочу сидеть за своим столом! — с напором ответил Рери. — Своим, ты понимаешь! А здесь все чужое. Чем разевать рот на дядино наследство и думать, как бы обобрать собственного младшего родича, думай лучше о том, как вернуть наследство нашего отца, нашу собственную землю! Это потруднее, чем сесть на все готовое. Зато если мы вернем Ютландию или хотя бы Съялланд, никто нас не упрекнет и мы сможем смело смотреть в глаза кому угодно!

Харальд ответил не сразу. Младший брат был прав, но ему не хотелось отказываться от соблазнительной возможности получить землю и власть конунга прямо сейчас и без усилий. Ну, почти без усилий.

— Значит, ты нас не поддержишь? — спросил он чуть погодя.

— Мне чужого не надо, — коротко ответил Рери, и по его упрямо сжатому рту, по сердито сузившимся глазам Харальд видел, что уговоры будут бесполезны.

Продолжать он не стал. Хоть Харальд и был старше на два года, не он, а Рери убил Харда Богача и отомстил за Ингвара, и у Харальда не хватало духу с ним спорить. А Рери было бы стыдно перед памятью дяди, по сути, указавшему ему единственную истинную дорогу к чести и славе, согласись он на предложения Берга. А сбить его, если уж он убежден в своей правоте, не смогла бы даже великанша Гевьюн с той бычьей упряжкой, которой она оторвала остров Съялланд от Швеции.

Но Берг Одноглазый не оставил своих замыслов. Несогласие между братьями его даже устраивало: он видел, что Харальд, которого он к тому же наметил себе в зятья, охотнее прислушивается к чужому мнению, а значит, в качестве конунга будет гораздо удобнее. А если упрямый младший брат противится, то даже хорошо: пусть отправляется на свой Съялланд или в Хель, зачем стране слишком своевольный конунг?

До весны, когда собирался общий тинг, ждать было слишком долго, и избрание нового конунга было решено провести при погребении Ингвара. За день до пира родичи погибшего собрали в гриднице самых знатных людей державы: харсиров, лагманов и «больших бондов».

Все расселись по скамьям, но место конунга между резными столбами оставалось пустым. Его мог занять только признанный наследник и только после того, как ему будет вручен «кубок Браги», иначе называемый «кубком воспоминаний».

На поперечной скамье сидели в ряд три женщины — Хильда, фру Торгерд и ее мать королева Рагнхильд. Это была полная, морщинистая старуха, с седыми волосками на подбородке, решительная и неуступчивая, но добрая, несмотря на угрюмый и неприветливый вид. Все в доме почитали и побаивались старую королеву: кроме ума и житейского опыта, она еще отличалась знанием рун и умела делать предсказания, как простые, так и весьма сложные. В детстве Харальд, Рери, Хильда, ее сестра и братья иногда просили ее показать им ставы — шестнадцать костяных палочек с вырезанными рунами, хранящиеся в особой серебряной коробочке, украшенной руной Перто. Бабка ворчала и ругалась, что, дескать, нечего всяким неучам и бездельникам пялиться на ставы, но обычно показывала. Дети рассматривали коробочку и костяные палочки, показательно сцепив руки за спиной, и им казалось, что в палочках и коробочке заключены все тайны прошлого и будущего, что именно отсюда берут начало судьбы всего мира и судьбы их самих — тоже.

— Мы на заре ходили к Змеиному камню и раскидывали руны, — шепнула фру Торгерд племяннице, глядя, как бонды и хёльды рассаживаются по скамьям. Все-таки от решения, которое сейчас будет принято, зависела дальнейшая судьба рода, и эта мысль несколько отвлекала женщин от горя. — Руны сказали, что оба мои сына будут конунгами!

Рери поглядывал на них, пока люди рассаживались. Сестра, мать и бабка, сидящие в ряд на скамье, девушка, женщина и старуха, со сложенными на коленях руками и замкнутыми лицами, казались ему тремя норнами — Урд, Верданди и Скульд, которые уже выполнили свою работу и теперь лишь наблюдают за смертными.

Берг Одноглазый первым взял слово.

— Всем вам известно, что старший сын нашего конунга, Рангвальд конунг, погиб совсем юным, — говорил он. — Гудлейв сын Ингвара, хоть и подает отличные надежды, еще слишком юн, неопытен и ничем не прославлен. Если мы провозгласим сейчас конунгом его, то враги подумают, что земля наша беззащитна, и нам еще не раз придется с оружием в руках отстаивать свою жизнь, честь, свободу и имущество. Мы должны избрать себе конунга из достойных мужей. Вот здесь перед вами, — он обернулся к скамье, где сидели Харальд и Рери, — два сына конунга Хальвдана Ютландского. Мать их, королева Торгерд, доводится родной сестрой Ингвару конунгу, а значит, их родство с нашей землей и с древним родом смалёндских конунгов нельзя оспаривать. Оба они уже доказали, что по праву носят мечи. Поэтому я предлагаю, пусть они будут у нас конунгами оба. Так бывало и в древние времена, что братья правили общей землей вместе, а значит, это справедливо.

— Погоди, Берг харсир, решать, кому из них достанется наша земля! — отозвался лагман одного из северных харадов, Кетиль Лощина. — Они по отцу — датчане, а среди датчан много наших врагов. И странно было бы отдавать престол чужакам, когда у нашего конунга остался сын и наследник!

И он показал на Гудлейва, который сидел рядом со своим воспитателем, раскрасневшийся, с блестящими от волнения глазами. Он ведь тоже с детства привык к мысли, что рано или поздно будет конунгом, и вот сейчас его мечта могла сбыться — или разбиться вдребезги. Рагнар лагман, рослый, немного угрюмого вида мужчина, явно сдерживался, чтобы не заорать, видя, как нагло попирается достоинство и право его воспитанника.

— О каких врагах ты говоришь, Кетиль бонд! — перебил его Берг харсир. — Сам Хакон конунг, отец Ингвара конунга, отдал свою дочь замуж за Хальвдана Ютландского, а значит, он нам не враг, а родич и союзник!

— Его давно нет на свете, и в державе его хозяйничают свеи! Какой он нам союзник! От него давно никакого толка!

— Не смей так говорить о моем отце! — гневно выкрикнул Рери и вскочил, невольно сжимая рукоять меча. Он знал, что ссора и тем более драка в гриднице во время совета недопустимы, но не мог слушать, как какой-то бонд позорит память его отца. — Ни ты, ни весь твой род в двадцати поколениях не совершит и десятой доли его подвигов!

— Вся его слава теперь в Валгалле! — ворчливо отозвался Кетиль бонд, несколько смущенный, но не желающий сдаваться. — Он нам оттуда не поможет, у него там другие заботы. А для нас важно, кто здесь будет защищать нас от «морских конунгов», от гаутов, от свеев, от датчан и всех прочих, кому приглянется наше добро.

— Странно было бы сомневаться, кто нас защитит, когда мои братья Харальд конунг и Хрёрек конунг защитили нас от Харда Богача! — сказала йомфру Хильда. Она то нервно стискивала руки, то принималась теребить свои браслеты, но голос ее звучал твердо. — В их доблести никто не может усомниться, Кетиль бонд. И если Смалёнд назовет их своими конунгами, то он будет прекрасно защищен.

— Слишком рано было бы целиком полагаться на таких молодых людей, у которых был всего один случай испытать себя! — рассудительно заметил Гейр харсир из того же харада, что и Кетиль бонд. Он был уже стар и в какой-то из давних схваток лишился уха.

— Ты прав, Гейр харсир! — поддержал его Торд Рукавица. — В семнадцать и даже двадцать лет рановато править целой страной! Разве они знают законы? Разве они умеют приносить жертвы?

— Когда мои братья шли в битву, никто не находил их слишком молодыми! — ответила ему Хильда. — И никто, хотя там были воины и постарше, не смог сделать то, что сделал Хрёрек конунг!

— Ему просто повезло! — отрывисто возразил Рагнар лагман. Живя в отдалении, он не успел приехать к битве и теперь он отчаянно жалел, что сам упустил такой случай отличиться. — Значит, здесь не нашлось людей достойнее, чем семнадцатилетний парень с одним походом за плечами.

Он явно хотел напомнить, что в тот единственный поход будущий победитель Харда Богача ходил под его началом и ему, Рагнару, обязан всем своим опытом.

— Думай, что говоришь, Рагнар! — возмутился Вемунд харсир. — Не нашлось людей достойнее! Я сражался вместе с конунгом, и Стейн хёвдинг сражался, и Торд, и Бьёрн Корабельный Нос — скажешь, мы для тебя недостаточно достойные люди? Если нет, то я кому угодно докажу, чего стою, с оружием в руках! В таких делах меня долго искать не приходится!

И по его виду было ясно, что он готов хоть сейчас огородить ясеневыми кольями площадку для поединка.

— Знатные вожди, избегайте ссоры! — повелительно произнесла старая королева Рагнхильд, и все умолкли, поскольку она была старше всех присутствующих и все с детства привыкли ей повиноваться. Ради такого случая она даже перестала прясть и с непривычно сложенными руками имела особенно торжественный вид. — Не позорьте память конунга взаимными попреками! Мы созвали вас не для этого.

Спорщики помнились и постарались взять себя в руки. Вемунд харсир бросил на Хильду виноватый взгляд и слегка развел руками: дескать, я не хотел, но разве с такими людьми можно беседовать мирно?

— Ну, допустим, что Хрёреку и повезло, — снова заговорил Берг. — А разве этого мало? Когда человек обладает удачей, она пригодится во всех делах. Как говорится, орел кричит рано. Доблестного и удачливого человека видно с юности. И сыновья Хальвдана показали, что обладают доблесть и удачей. Если они не совсем еще сведущи, тут есть у кого спросить совета. Им всегда будет на кого опереться.

— Может быть, это случайная удача, — непреклонно возражал Гейр харсир. — У сыновей Хальвдана нет никакой другой опоры, кроме нас самих. У них нет и не будет иной дружины, кроме той, которую они наберут в Смалёнде же. Вот и выходит, что если мы изберем конунгами их, то в случае любой беды нам придется самим себя вытаскивать из болота за шиворот.

Кое-кто засмеялся, но смущенно и неуверенно.

— А что же молчит Хрёрек? — сказал Вемунд харсир. — Что же мы не слышим голоса того, кто победил Харда Богача?

— Я и мой брат Харальд всем обязаны Ингвару конунгу, который заменил нам отца и делал для нас больше, чем от него требовал родственный долг, — произнес Рери, поднявшись на ноги. Он чувствовал на себе напряженный взгляд Харальда, но не намерен был отступать от своего мнения. — И я не отплачу ему неблагодарностью, не попытаюсь захватить его власть и наследство в обход его родного сына Гудлейва, моего родича.

— Но скажи, что собираешься делать ты сам, если мы провозгласим конунгом Гудлейва? — с досадой воскликнул Берг, намекая, что сам Рери в этом случае останется у пустой миски.

— Я собираюсь вернуть наследство моего собственного отца. Мы действительно давно уже не дети, и хватит нам сидеть за чужим столом.

— Ты говоришь о Ютландии?

— Конечно.

По скамьям пробежал ропот.

— Никто не скажет, что у этих молодых людей умеренные требования! — хмыкнул Гейр харсир. — Да ты знаешь, о чем говоришь? Южная Ютландия — это ведь где Хейдабьюр? Богатый вик, да разве его тебе отдадут просто так? В нем теперь сидят свеи.

— Как бы то ни было, я намерен его вернуть. И если мой брат, Гудлейв конунг, поможет мне с войском, я буду ему очень благодарен. И весь Смалёнд может не сомневаться, что когда я стану конунгом в Ютландии, — мы с братом Харальдом, разумеется, будем править там вместе, — прибавил Рери, метнув взгляд на старшего брата, — то торговые люди из Смалёнда смогут покупать и продавать в Хейдабьюре любые товары без пошлин, и я еще буду давать им пристанище и содержание на все то время, что они будут делать там свои дела.

— Вот это стоящее предложение! — оживленно воскликнул Сигмунд Ремешок. — Я и впрямь слышу голос взрослого мужчины и разумного правителя!

— Которым сыну Хальвдана Ютландского еще предстоит стать, — язвительно добавил Берг Одноглазый, видя, что все его замыслы обзавестить зятем-конунгом рухнули. — Прежде чем получить все эти прекрасные преимущества, нам придется собрать войско и сразиться со свеями, вы понимаете это, люди? А такие вкусные куски, как вик Хейдабьюр, задаром никто вам не отдаст. Там ведь еще рядом франки, и они не обрадуются, если в Хейдабьюре появятся датчане, с которыми они всегда были на ножах, еще со времен Годфреда Датского.

— Смелость лучше силы меча! — ответил Рери, весело глянув на него. — А удача сильнее и свеев, и франков с их императором! Моему роду досталась великая удача от богов, и я верю, что она придет и к нам.

— Но я слышал, что ваше родовое сокровище, в котором была заключена эта удача, пропало, когда погиб Хальвдан конунг? — заметил Гейр харсир. — Не на одном йольском пиру мы слушали эту сагу, правда, люди?

Собравшиеся согласно загудели. История Золотого Дракона была в округе Хельгелунд хорошо известна. Рассказывали, что еще лет двести назад к одному из предков Хальвдана конунга, Ивару по прозвищу Широкие Объятия, во время йольского пира пришел незнакомый гость и попросил приюта. Был он средних лет, ничем не примечателен, разве что заметно хромал при ходьбе. Дом был переполнен, места не хватало ни за столами, ни на полу, и Ивар конунг не хотел пускать незнакомца, но тот предложил:

— Позволь мне переночевать хотя бы в кузнице и пришли мне туда хлеба, мяса и меда, и тогда я к утру изготовлю тебе сокровище, которое будет платой за твое гостеприимство.

— Конунги не берут платы за гостеприимство, они сами награждают своих гостей, — ответил Ивар конунг. — И если тебя устроит такое пристанище, как кузница, то можешь располагаться там.

И он приказал послать в кузницу каравай хлеба, большой кусок жареного мяса и кувшин медовухи. Всю ночь люди видели, что в кузнице горел огонь, и слышали шум работы. А когда под утро Ивар конунг уснул, утомленный праздничным весельем, ему приснился сон. Он увидел ночного гостя, но теперь тот выглядел необычайно высоким и красивым мужем, от всего облика которого исходило сияние. Тот сказал:

— Ты отказался от платы за гостеприимство, но и я не из тех, кто даром ест чужой хлеб. Поутру ты найдешь в кузнице подарок от меня. Его зовут Золотой Дракон, и вместе с ним я дарю тебе и твоим потомкам великую удачу.

Когда конунг проснулся, он немедленно устремился в кузницу. Гостя там уже не было, зато на камне, служащем наковальней, лежала золотая гривна искусной работы, украшенная головками драконов. Тогда все поняли, что на йольский пир к конунгу приходил один из богов. Люди полагают, что это был Вёлунд, недаром же он прихрамывал. И с тех пор Золотой Дракон переходил по наследству в роду Ивара, наделяя всех его потомков великой удачей.

Удачей этой Хальвдан конунг был наделен в полной мере, но, когда он погиб в схватке со шведским «морским конунгом» Сигимаром Хитрым, Золотой Дракон достался победителю вместе со всем оружием павшего. Рассказывая маленьким сыновьям эту сагу, фру Торгерд всей душой сокрушалась о том, что драгоценное сокровище, а с ним и удача, навсегда, надо думать, ушли из рода.

— Не так давно я доказал, что судьба и боги не вовсе лишили меня удачи, — сказал теперь Рери. — И первое, что я намереваюсь сделать, это вернуть в род Золотого Дракона. Сигимара Хитрого, я знаю, уже нет в живых, но у него остались сыновья. Наверняка Золотой Дракон теперь принадлежит кому-то из них. Нам нужно только найти их. Одолеть одного «морского конунга» легче, чем сразу захватывать целую страну. А уж когда Золотой Дракон вернется к нам, снова попадет в род, для которого его предназначил небесный кузнец, он даст нам сил, чтобы вернуть все наследство отца.

— Ну, если вы будете править в Ютландии, то Гудлейв конунг всегда получит от нее поддержку, которая понадобится Смалёнду, — согласился Гейр харсир. — Так мы и объявим на тинге. И если люди вас поддержат и захотят идти с вами в поход, лично я никого не стану отговаривать.

На этом совет и закончился.

— Я же знаю: оба мои сына будут конунгами, — шептала фру Торгерд. — Руны сказали нам, а они не лгут.

На другой день, после погребения, гридница была приготовлена к пиру. Пол был устлан свежими еловыми лапами, все стены покрыты ткаными коврами — частью привезенными из походов в прежние годы, частью изготовленными здесь, в доме. На столах блестела серебряная, медная, бронзовая посуда, заморские блюда — глиняные, расписанные яркими, причудливыми, блестящими узорами, стоившие дороже иных серебряных. Перед каждым из одальбондов стояло по серебряному кубку, так чтобы все могли видеть знатность, богатство и удачу хозяев.

Рагнар лагман, как самый знатный из гостей и старший из родичей покойного, сам провозгласил сперва кубок Одина — за благоденствие Смалёнда и за то, чтобы и впредь во всех битвах Отец Богов даровал им победу. Потом следовал кубок Фрейру и Ньёрду — за то, чтобы битв и сражений все же выдавалось поменьше, чтобы в стране всегда был внутренний мир и хорошие урожаи. А когда всем хватает хлеба, то и воевать особо не за что.

Потом Хильда, одетая в лучшее платье, принесла «обетную чашу» — иначе, кубок Браги. На ней была голубая рубашка из тонкого льна, с красной и золотой вышивкой, и желтое платье из тонкой шерсти, синий хенгерок с золотыми застежками на груди и двумя золотыми цепями между ними. С любимым кубком отца в руках, невольно вспоминая лицо Ингвара конунга, его весело прищуренные глаза с такими родными морщинками в углах, Хильда едва удерживала слезы.

— Во славу богам! Во славу богиням! Во славу всем асам святым! — произнесла она, подойдя к младшему брату. — Прими этот кубок, а с ним силу и славу твоих предков, чей путь ты отныне продолжишь, брат мой, Гудлейв сын Ингвара!

— Во славу богам! Во славу богиням! Во славу всем асам святым! — ответил Гудлейв, принимая кубок у нее из рук. Его голос дрожал, а эту речь, должно быть, заготовил Рагнар лагман и заставил затвердить. — Я принимаю кубок моего рода и даю обет: войной и миром послужить тому, чтобы слава его ширилась и множилась. Клянусь никогда в жизни не поворачиваться спиной к опасности, не бежать от врага, не предать того, с кем я в родстве и в дружбе и никогда в жизни не поступать несправедливо, как не поступал и мой отец, Ингвар конунг.

Потом обетные кубки стали поднимать другие знатные гости, в том числе и Рери.

— Я клянусь доказать, что мой отец Хальвдан конунг оставил сыновей, достойных его знатного рода и его доблести! Я клянусь вернуть землю, которой он правил! Я клянусь стать полноправным наследником моего отца и при необходимости я готов буду оказать роду Ингвара конунга такую же поддержку, которую он оказал нам!

Произнесли и поминальную песнь по Ингвару конунгу, которую потом вырежут на камне над его курганом. Хрут Резчик, знаток рун, искусный скальд, уже приехал и теперь тоже сидел на одном из почетных мест. Вид у него был чуть-чуть обиженный: Хильде не понравился тот стих, который он предложил вырезать на камне, и она объявил, что платит два эйрира серебром тому, кто сложит лучший. В конце концов, самым удачливым скальдом был признан хирдман Эгиль, сложивший вот что:

Ингвар бился с грозным Хардом, злобных псов прогнал от дома. гордо смерть отважный встретил; Хрёрек месть свершил, не медля.

Этот стих понравился Хильде еще и потому, что воздавал должное и Рери тоже.

Пока гости ели и пили, конунгов сказитель, самый важный человек во время пиров или долгих зимних вечеров, сидя на скамье между очагами, пел «Песнь об Атли», самую любимую песнь павшего Ингвара. Одно из самых жестоких, кровавых, страшных — и в то же время самых гордых сказаний часто звучало в этом доме, и очень многие уже знали его наизусть. И все же сердце замирало, когда люди слушали о том, как посланец коварного, задумавшего убийство конунга Атли приехал к братьям его жены, Гуннару и Хёгни, стал звать их в гости к своему повелителю, обещая множество богатых подарков — щиты и копья, золоченые шлемы, расшитые попоны, богатые нарядные одежды и ретивых коней. Гордые братья не слишком прельстились подарками — у них уже было достаточно сокровищ. Более того — они получили послание от своей сестры Гудрун, кольцо, обвязанное волчьим волосом, и знали, что им придется ехать по волчьей тропе, по тропе коварства и предательства. Казалось бы, любой человек, даже не из самых умных, предпочтет остаться дома. Но нет. Гуннар и Хёгни предпочли поехать — предпочли принять вызов судьбы, как того требовала их честь, рискнуть жизнью и даже почти наверняка с ней проститься, но не струсить, не отступить.

Простились люди с конунгом, плача, когда уезжал он из гуннского дома; сказала тогда юный наследник Хёгни: «Путь свой вершите, как дух вам велит!»8

— пел сказитель Ульвар, довольно молодой еще мужчина с очень красивым, густым низким голосом. Он сам был бойцом не из последних и отличился в битве с викингами, благодаря чему сам получил новый меч. Но предания старины влекли его не менее, чем воинская слава, и он знал множество песен о богах и героях древности. От его голоса у мужчин бежали по коже мурашки, а женщины плакали, жалея и отважных Гуннара и Хёгни, и своего конунга Ингвара, который пошел на смерть, так же гордо, уверенно и даже радостно.

Поминальные пиршества продолжались три дня, и Хильда гордилась похвалами его изобилию и порядку. Да уж, порядок она знала! Всех гостей, даже самых незаметных, она оделила подарками, так что ни один захудалый бонд не ушел от них без ножа с резной костяной рукоятью или гребешка искусной работы. Хорошо бы им всем взять свои обновки на тинг — чтобы напоминали о долге благодарности.

Случилось это не так скоро: почти целый месяц ушел на то, чтобы по всей стране разошлось извещение о сборе тинга, а еще людям требовалось время на дорогу. Весь этот месяц наследники погибшего конунга провели в волнении о своей будущей участи, но тинг не обманул их ожиданий. Харальд и Хрёрек подтвердили, что отказываются претендовать на престол своего дяди и поддерживают его сына Гудлейва, а взамен просят у Смалёнда поддержки в возвращении владений своего собственного отца.

— Мужчинам не пристало сидеть все время дома, как девушкам, которые ждут жениха! — говорил Харальд, и очень много глаз из толпы смотрело на него с пониманием и одобрением. Рослый, стройный, красивый и уверенный, он выглядел точь-в-точь как юный Сигурд перед началом славных дел. — Мы с моим братом Хрёреком докажем, что мы — мужчины и достойные сыновья нашего отца, Хальвдана конунга, который прославился своей удачей и подвигами по всем Северным странам и даже на южном побережье Восточного моря. Я зову вас в поход! Один пошлет нам или славу и добычу, или достойную гибель, которая прославит нас и наши роды! Только в деле можно испытать свою удачу, и тот, кто вечно сидит дома, никогда не узнает, чего он стоит как человек.

И смалёндцы радостно кричали и колотили в свои щиты, давая понять, что согласны с ним. В конце концов договорились, что Смалёнд собирает войско для похода и ведут его сыновья Хальвдана.

Вемунд харсир поддержал и сына Ингвара, и сыновей Хальвдана, а в благодарность юный Гудлейв конунг объявил о помолвке с Вемундом своей сестры Хильдеборг. Хильда сама дала согласие на этот брак: посмотрев на поведение Вемунда в битве и в спорах после нее, она признала, что это достойный и смелый человек, и он уже не казался ей таким уж старым. И то верно: хоть ему и шел тридцать седьмой год, Вемунд душой был молод, горяч, охотно откликался на всякое новое дело, и молодая, веселая девушка годилась ему в жены гораздо лучше, чем какая-нибудь почтенная вдова. Свадьбу сыграли на йоль.

Всю весну Харальд и Рери объезжали корабельные округи, проверяя, как готовятся к походу корабли и сколько их будет. Смалёнд был полон воодушевления. В последние годы Ингвар конунг не ходил в походы, а в каждой усадьбе и на каждом хуторе тем временем подросли такие же, как сами Харальд и Рери, честолюбивые и смелые молодые парни. Слушая рассказы о сражениях и дальних странах, они завидовали подвигам отцов и дедов или нанимались в дружины к чужим вождям. Да и людям постарше казалось очень заманчивой возможность поправить свои дела походом в теплые плодородные края. Там-то не приходится, прежде чем пахать, своими руками выбрать из крошечной кривой делянки тысячу камней и сложить из них курганчик с краю, как памятник своему терпению и упорству! Старики, оживившись, снова и снова рассказывали о походах собственной молодости, перечисляли съестные припасы, меха, серебро, хорошие ткани, красивых рабынь и сильных рабов, которых когда-то сами привозили из походов. Во многих домах тосковали по добыче и рабам, а собирая «хромую подать» ворчали, что хромому конунгу только это и надо. Возможность отправиться за море с двумя молодыми знатными вождями, жаждущими славы, многим показалась привлекательной, и будущие герои с нетерпением считали дни до отплытия.

Общим счетом собралось около трех десятков кораблей. Все они были разные, одни несли по борту двадцать весел, а у иных было всего по пять-семь пар гребцов, но в целом войско Смалёнда насчитывало почти тысячу человек. Перед отплытием Харальд и Рери принесли в жертву Одину черного быка, прося послать им победу или славную смерть, но больше надеясь на первое. Фру Хильдеборг собрала жертвенную кровь в большую серебряную чашу и окропила ею корабли, оружие и сами дружины.

Руны Прибоя да хранят вас, Кони парусов, среди пены морской! При сильном прибое, При бурных волнах Придете к причалу без горя!

— заклинала она, чувствуя себя почти валькирией. Ее собственный муж тоже уходил в поход, и теперь она, уже ждущая ребенка, гораздо лучше прежнего понимала предостережения фру Торгерд. Но ради будущей чести и благополучия этого самого ребенка требовалось рискнуть, и Хильда никому не показывала, как болит ее сердце перед разлукой.

Собравшиеся на берегу не сводили с нее глаз и ловили каждое ее слово. Она поднесла прощальный кубок и Вемунду, и Рери, и на глазах ее блестели слезы. Вот и сбылась мечта ее любимого брата, но радость и гордость так тесно переплелись в ее душе с тревогой за него и болью разлуки, что она сама не знала, отчего ей хочется плакать.

— Постарайся сделать так, чтобы все наши труды не оказались напрасными! — сказала она на прощание. — Вас ждет успех и слава, и когда ты вернешься, все наши красотки буду драться за право посидеть на пиру рядом с тобой!

— А если мне все же не повезет, то за столом в Валгалле мне будут прислуживать валькирии! — Рери улыбнулся. — И пусть Вигдис из Мшистой Горки не думает, что я пожалею о такой замене!

Сыновья Хальвдана понимали, что взяли на себя ответственность не только за память своего отца, но и за судьбу Смалёнда. Если их разобьют, то земля Ингвара конунга, лишенная почти всех способных сражаться мужчин, останется беззащитной. И тогда гаутские или свейские конунги проглотят ее, не поморщившись. Но Рери твердо знал, что он этого не увидит. Даст ему Один победу или не даст, зависит только от коварного и причудливого бога, которому случалось дарить своими милостями и негодяев. Но риск — наилучший способ пробудить удачу. За эту удачу он сейчас отдал бы что угодно, что у него есть и чего у него нет. И собственная жизнь казалась ему далеко не самой высокой ставкой в этой игре с судьбой.

Когда корабль уходил, последнее, что ему бросилось в глаза, была фигура стоявшей на мысу старой королевы Рагнхильд. Она смотрела им вслед, опустив руки, словно Урд, старшая из норн, хозяйка прошлого. Она уже сделала свое дело, теперь черед за будущим.

Глава 4

Первоначальной целью своего путешествия сыновья Хальвдана избрали датский остров Съялланд. Там они вернее всего могли узнать, какова обстановка в Южной Ютландии и где находятся преемники Сигимара Хитрого. Сам Сигимар конунг, убийца Хальвдана, уже несколько лет как умер, а власть унаследовал старший из его оставшихся в живых сыновей. Самый старший из семерых, Сигифрид, погиб в Англии несколько лет назад. Младшие братья тоже дома не сидели и с юных лет приобрели славу грозных «морских конунгов». То и дело купцы привозили вести об их набегах на Англию и Ирландию, на земли франков, фризов и вендов.

Съялланд — Тюлений остров, прозванный так за обилие тюленей, на которых издавна охотились местные жители и даже, судя по местным сагам, состояли с ними в родстве — был красивой землей. С низкими берегами, поросшими зеленой травой и изрезанными множеством заливчиков, он был покрыт буковыми и дубовыми рощами, среди которых голубело множество озер. Как Готланд у берегов Свеаланда, Съялланд весной служил для сбора дружин для далеких походов. Если на Готланде собирались желающие сходить на Восточный путь — в странствие по далеким рекам, ведущим, в конце концов, на арабский Восток, источник серебра и прочих предметов роскоши, — то на датских островах скапливались отважные воины, ищущие подвигов и добычи в богатых западных землях, которые гораздо ближе. Всякий желающий попытать счастья за морями мог прийти сюда к началу лета9 и поискать себе подходящего вождя. Берега острова были заняты осенью торговыми, а весной — боевыми кораблями: узкими, длинными, с низкими бортами и зубастой змеиной головой на высоком шорштевне, предназначенные для перевозки не грузов, а вооруженных людей. На обратном пути захваченная добыча будет сложена на освободившиеся места тех, кому домой вернуться не суждено и кому наградой будет вечная слава, закрепленная в хвалебной песне скальда — одного из товарищей, кто в море сменял его на весле, а на земле сражался с павшим плечом к плечу и хорошо знает то, о чем слагает стихи.

Памятью этим походам служили поминальные камни. На зеленых пастбищах, возле курганов или просто на дорогах между большими усадьбами тут и там виднелись высокие камни, на гладко отесанной лицевой стороне которых были вырезаны целые повествования. Морской поход — войско на корабле под парусом, сражение многих маленьких фигурок с мечами в руках и клиновидными бородками. И вот уже доблестно павшие герои вереницей следуют в пиршественные покои Валгаллы, а возглавляет их сам одноглазый хозяин, Один, верхом на волшебном восьминогом коне. Священные знаки, выражающие единство трех миров, символы бесконечности, которые новые герои так любят изображать на своих ярко раскрашенных щитах… Возле поминальных камней паслись коровы и овцы, невозмутимо щиплющие траву у подножия человеческой доблести, но каждый из приезжающих на Съялланд, особенно если впервые, не мог пройти мимо, не остановиться и не посмотреть, не унестись вслед за рукой неведомого мастера в даль — в неведомые моря и земли Среднего Мира, в иные миры и пространства…

Харальд и Рери вступали на эту землю с особым чувством. Съялланд был родовым владением их предков, здесь родился их отец и отсюда отправился в Ютландию. Сейчас здешним конунгом считался Игнви, третий сын Сигимара Хитрого. Но, как говорили, конунг все свое время проводит в походах, а сюда приходит разве что зимовать, и то не всегда; теперь его два года уже тут не видели.

Но и без конунга здесь бурлила жизнь. Осенью на Съялланде вовсю торговали шерстью, хлебом, сукном, рыбой и прочим таким, и причалы были заняты купеческими снеками. Везде мычали коровы, у сходней переступали копытами привезенные на продажу лошади, и здесь же, возле сходней, к приехавшим подскакивали бойкие бедно одетые людишки и принимались расспрашивать: откуда, что привез, почем отдаешь, чего хочешь купить, и тут же предлагали свести с хорошим покупателем или продавцом — совсем недорого, за пеннинг-другой. А иным и новой рубахи за глаза хватало.

Сейчас же, в начале лета, все было иначе, и Съялланд наполнял совсем другой народ. Во всех здешних усадьбах, где осенью принимают торговцев и в гридницах целыми днями идут разговоры о товарах и ценах, теперь день и ночь пировали прославленные вожди. К концу зимы мало у кого оставались лишние средства, но каждый старался превзойти других, показать тем самым свою удачу и щедрость, чтобы привлечь к себе новых людей. Пиво и мед лились рекой, забивали коров и овец, к радости торговцев скотом. Скальды исполняли хвалебные песни, прославляя своих вождей и унижая их врагов. То и дело устраивались разные состязания, поединки с разным оружием и врукопашную; опытные воины показывали свое умение, юные восхищались, завидовали и учились. А тем временем возле поврежденных в походах дреки хлопотали корабельные мастера, свежий весенний ветер тянул дым с запахом смолы, и иные вожди, протирая мутные с похмелья глаза, снимали с пальцев последние серебряные перстни, чтобы заплатить за парус и канаты — без них не будет новой добычи и новых перстней.

Найти пристанище для целого войска, тем более в такую пору, было невозможно, и стан раскинули прямо возле кораблей. Поставили стяг — новый, вышитый за зиму Хильдой и фру Торгерд, с изображением двух воронов. И пусть пока он не так знаменит, как тот Ворон, что изготовили для своих воинственных братьев три дочери знаменитого Рагнара Кожаные Штаны — тот, что в случае грядущей победы сам поднимал крылья, а под угрозой поражения опускал, — сыновья Хальвдана не сомневались, что со временем сумеют прославить его не хуже.

Первое, что надлежало выяснить: кому из сыновей Сигимара достался Золотой Дракон и где этот человек сейчас. Сразу по прибытии смалёндцы принялись за расспросы: Торир Верный, будучи отсюда родом, знал, к кому из осведомленных и знатных людей можно обратиться. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, сыновья Хальвдана не открывали своих имен, и все переговоры вел Вемунд.

— Я — Вемунд сын Аринбьёрна, харсир округи Хельгелунд, что в Смалёнде, а это — братья моей жены, — так представлял он себя и своих юных спутников. — Они уже совсем взрослые, вот, хотим походить по морям, посмотреть мир. Поискать славы и добычи прежде, чем осесть дома.

Такое объяснение звучало здесь десятки раз на протяжении каждой весны, поэтому никакого удивления или подозрения вызвать не могло. Расспрашивая о знатных вождях — кто куда собирается, кто чем прославился в последнее время — Вемунд выяснил, что Сигурд Кривобокий, наследник Сигимара, остается летом в Хейдабьюре, а его младшие братья Ингви и Эймунд еще в прошлом году ушли во Франкию вместе с Рагнфридом Железным и до сих пор не возвращались.

— Видно, взяли столько добычи, что не могут довезти! — усмехнулся Харальд.

— Нет, часть добычи они осенью переправили в Хейдабьюр, — ответил хозяин усадьбы, Аслак Очажный Камень, сообщивший им эту новость. — Правда, говорят, что сам Рагнфрид Железный попал в кораблекрушение и чуть ли не умер где-то в Стране Фризов, но я пока не встречал человека, который видел бы его смерть своими глазами, так что, может быть, это и слухи. Один человечек также говорил, что Вевальд Красивый умер во Франкии от кровавого поноса, но ему мало кто верит. Разве это смерть для такого человека?

— Кровавый понос не разбирает, какого рода человек, — проворчал Вемунд харсир.

— Но ведь Ингви сын Сигимара еще там? — спросил Рери. — Мы как раз подумывали поехать во Франкию.

— К ним туда недавно отправился один «морской конунг», из Вестманланда, его зовут Сигтрюгг Нечесаная Борода.

— Сколько народу! — насмешливо обеспокоился Харальд. — Если мы не поспешим, то успеем только к дымящимся развалинам.

— Ну так зачем же медлить? — Аслак невозмутимо пожал плечами. Он каждый год видел десятки молодых и знатных героев, рвущихся за подвигами и славой, и совершенно спокойно относился к тому, что часть из них возвращается с добычей, а часть не возвращается вовсе. — Смелый не ждет, что подскажут сны.

— А где же их младшие братья? — спросил Торир Верный. — Ведь у Сигимара конунга остались еще сыновья?

— Остались еще трое: один от королевы Асхильд и двое от вендки, которую он когда-то привез из Рёрика, что ли? А может, и еще откуда.

— Или они еще малы?

— Нет, отчего же? Асгаут конунг, я слышал, этой весной снарядил корабли в Британию, и его брат Эймунд присоединился к нему. Они сюда не заходили, но я слышал от одних людей, которые их видели на Борнхольме. Они в тамошнем святилище приносили жертвы перед походом. Вы, кстати, будете приносить жертвы? Скот уже в основном разобрали, но у меня на пастбище еще есть пара хороших черных барашков. Отдам недорого.

— Непременно будем! — заверил Вемунд. — А почем у вас тут считается недорого?

— Не прогадаешь, харсир! — Аслак засмеялся. — Ты отдаешь Одину какого-то несчастного барашка за пол-эйрира, а он за это пошлет тебе добычи в пять тысяч марок серебром! Разве это дорого?

— А вы здесь недурно умеете торговаться с Владыкой Павших! — Торир тоже засмеялся. — Однако в таком деле скупиться глупо, верно, Рери?

— Я надеюсь больше на свою удачу, чем на какого-то несчастного барана. — Рери усмехнулся, сузив глаза, но его острый взгляд оставался серьезным и даже вызывающим.

— Из этого парня выйдет настоящий вождь. — Аслак одобрительно кивнул. — Если, само собой, не убьют в первом же походе. Уж больно он дерзок и самонадеян по виду.

— У меня есть основания надеяться на себя, — заверил его Рери. — Вот этой рукой я уже отправил к Одину одного человека, у которого было гораздо больше оснований для самонадеянности, чем у меня, — но это ему не помогло.

— Ну-ка, расскажи! — заинтересовался хозяин, привыкший собирать новости и занимательные происшествия. — Это было у вас в Смалёнде?

— Мы непременно расскажем, когда зайдем в следующий раз! — Вемунд мигнул Рери и встал. — Большое спасибо тебе, Аслак, за гостеприимство и новости.

— Заходите еще, — радушно отозвался хозяин. Он привык и к тому, что о части своих подвигов его гости предпочитают не распространяться, чтобы не наводить на свой след жаждущих кровной мести. — Про барашка не забудьте, а то вчера были у меня одни люди, он им тоже может пригодиться.

— Не забудем, но сейчас у нас есть еще одно дело. Не подскажешь ли заодно, где у вас тут можно найти хороших златокузнецов?

— А зачем тебе златокузнецы? — спросил Харальд, когда они наконец простились с хозяином, вышли из усадьбы и направились в предуказанном им направлении. — Хочешь заказать для Хильды новые застежки? Подождал бы, пока появится добыча.

— Златокузнец нужен не мне, вам. Но будем делать вид, что мне. Мы ведь так и не выяснили, у кого из сыновей Сигимара ваш Золотой Дракон. Но если мы спросим об этом прямо, то немедленно пойдут слухи: какие-то люди разыскивают золотую гривну Сигимара. Вы же сами видели, что здесь ничего нельзя утаить: мы вон сколько всего узнали о разных людях, даже то, о чем вовсе и не спрашивали. И если до них дойдет такой слух, они сразу поймут, кого это гривна может заинтересовать спустя столько лет.

— Но почему мы все время должны бояться, что о наших намерениях узнают? — возмутился наконец Рери. — Похоже, ты хочешь, чтобы мы мстили исподтишка. Это недостойно сыновей конунга!

— Я хочу, чтобы вы осуществили свою месть, а не пали легкой жертвой более сильных противников. Я не призываю вас нападать из-за угла… хотя иные говорят, что любая победа почетна уже потому, что она — не поражение, а какими средствами она достигнута — совершенно не важно. Но предупреждать сыновей Сигимара заранее о том, что вы идете им мстить — это совершенно лишнее, и Торир со мной несомненно согласится.

— Это верно, — кивнул старый хирдман.

— Так что сейчас нам надо выяснить, куда идти, в Ютландию, во Франкию или в Британию, не обнаруживая раньше времени ни себя, ни своих намерений.

— И как нам поможет златокузнец?

— А вот сейчас увидите. Эй, добрый человек! — окликнул Вемунд какого-то работника, тащившего со стороны моря большую корзину рыбы. — Ведь вон та усадьба — это Свиная Кожа?

— Она самая.

В усадьбе Свиная Кожа, принадлежавшей родовитому и богатому человеку, Торгейру Кривой Нос, обитал один из самых умелых кузнецов Съялланда, Ульв Пузо. Гости нашли его в кузнице, вынесенной за пределы усадьбы, подальше от жилых построек, чтобы сократить опасность пожара. Пузо у него и впрямь оказалось знатное — оно торчало далеко вперед, топорща передник из бычьей кожи. Сам Ульв был немолодым уже человеком с полуседыми волосами, следами ожогов на лице, вдавленным носом и добродушными светлыми глазами. Прерывать работу среди дня ему не слишком хотелось, но, услышав, что к нему явился по делу муж сестры смалёндского конунга, он все же вышел и остановился перед дверями.

— Неужели в Смалёнде перевелись свои златокузнецы и за ними приходится ездить на Съялланд? — слегка насмешливо осведомился он, поздоровавшись. — Когда меня просят поправить оружие, с этим дело ясное. Но отливать кольца и обручья из франских денариев и восточных скиллингов мне обычно приходится по осени, когда люди возвращаются из походов.

— Речь идет не о серебре, а о золоте! — с показной небрежностью хвастуна ответил Вемунд и даже подгладил ус, заплетенный в тонкую косичку. — У меня есть две или три марки золота, и я хочу заказать из них гривну. Я слышал, что у кого-то из свейских «морских конунгов» была такая вещь, и она приносила своим хозяевам большую честь и удачу! Я хочу, чтобы она выглядела примерно вот так!

Вемунд открыл кожаную сумочку на поясе и вынул свернутый в трубочку кусок бересты. Рери вспомнил, что еще зимой видел этот свиток: фру Торгерд и Торир вместе чертили что-то на нем, шептались и спорили. Они двое были единственными в Смалёнде людьми, когда-то видевшими Золотого Дракона. И хотя с тех пор, как они его видели в последний раз, прошло семнадцать лет, такую значительную вещь забыть невозможно, и в итоге рисунок получился очень похожим.

А нарисовать его было нелегко: старинное изделие выглядело весьма своеобразно. Гривна состояла из трех золотых обручей, искусным золотым плетением соединенных между собой, а украшали ее тончайшие узоры из напаянной проволоки, тоже золотой, и с удивительным мастерством отлитые головки драконов. По ширине ожерелье в точности соответствовало изящной женской ладони, и фру Торгерд обозначила ее, прикладывая к бересте свою собственную руку, не изуродованную, как у простолюдинок, тяжелой работой и возней со скотом.

— Вот так… — бормотал Ульв Пузо, придерживая края жесткого свитка, который все норовил снова свернуться и сохранить свою тайну. При этом ему приходилось держать бересту на вытянутых руках как можно дальше от глаз — вероятно, с возрастом у кузнеца ухудшилось зрение. — Работа старинная, таких теперь никто уже не делает. Верно, из родовых сокровищ. Лет пять назад я бы взялся, а теперь даже и не знаю… Глаза, понимаешь, уже не те… А ты знаешь, харсир, я видел похожую вещь, — добавил Ульв, как следует вглядевшись. — Очень похожую. Такое ведь не каждый день увидишь, даже не каждый год, пожалуй. А у меня ведь глаз наметанный.

«На это я и рассчитывал», — подумал Вемунд, очень довольный, что его замысел оправдался.

— Даже у знатных вождей не у каждого найдутся три марки золота… хотя двух здесь будет достаточно, я думаю. Ты хочешь точно такую же? — Ульв поднял глаза на Вемунда.

— Точь-в-точь, — подтвердил харсир. — Я хочу, чтобы она приносила мне удачу.

— Не уверен, что она будет обладать таким свойством, я ведь не из карлов. А ту, о которой ты говоришь, сделал кто-то из богов.

— И ты ее видел? Ты запомнил все особенности и можешь взять ее за образец? Удачи у меня своей немало, и гривна нужна мне только для того, чтобы этой удаче было где поселиться, ты понимаешь?

— Еще бы не понимать! Когда у человека есть три марки золота, это уже само по себе говорит о большой удаче, и ее лучше всегда носить с собой!

— Может, ты знаешь, где эта вещь сейчас? Ты ведь мог бы рассмотреть ее получше, чтобы не ошибиться.

— Так далеко мне забираться не хочется, а ты ведь не захочешь ждать, пока она вернется? Если вернется…

— Так далеко — это куда?

— В последний раз я ее видел два года назад на шее у Ингви конунга, брата Сигурда конунга. А он отправился во Франкию. Но там, слышно, у них не очень хорошие дела. Рагнфрид Железный, говорят, погиб, то ли утонул в море, то ли сам умер, а что с Ингви конунгом, с которым они вместе туда пошли, я и не знаю. Так что можешь надеяться, Вемунд харсир, что твоя гривна будет единственной и не имеющей себе равных! Но уж не обессудь, если выйдет не совсем то. С такой тонкой работой мои глаза уже не совладают, а Кальв хоть и довольно толковый парень, но больше по части железа. Золото его не слишком любит. Да и где ему набраться опыта работать по золоту, при нынешних-то делах… Вот когда Рагнар конунг, Рагнар Кожаные Штаны, приходил из похода, то золота было как песка морского, а молодая рабыня стоила всего три или четыре эйрира серебром. Вот какие люди раньше были… Теперь таких не делают.

Уговорились на том, что Вемунд привезет свои три марки золота, когда вернется. Конечно, хотелось бы идти в новый поход уже с воплощенной в золоте «удачей» на груди, но такая сложная работа требует времени, а харсир, пришедший с целым войском, не может долго ждать.

Таким образом, новая и основная цель похода была определена. Им даже повезло в том, что Ингви сын Сигимара, а с ним и Золотой Дракон, отправились не в Британию, а во Франкию. Торир Верный бывал на Рейне с Хальвданом конунгом и кое-что помнил об этой стране, да и добычу там, если повезет, можно взять очень богатую. Имея три десятка кораблей, ждать попутчиков уже было излишеством, и смалёндцы отплыли на юго-запад с первым же подходящим ветром.

Путь их продолжался около трех недель. Они прошли проливами между датскими островами, на каждом из которых и сейчас еще сидел свой местный конунг. Слиа-фьорд и Хейдабьюр остался южнее, и как ни хотелось сыновьям Хальвдана увидеть этот легендарный для них вик, посещать его было еще не время. Они прошли вдоль берегов Фризии, некогда столь славной своими торговцами и мореходами, а сейчас опустевшей и одичавшей: за годы борьбы с королями франков за свою свободу и набегов с Севера она утратила почти все, что когда-то имела. Знаменитый вик Дорестад, отец всех северных виков, разграбленный дважды за три года и еще не оправившийся от ударов, был малолюден, прежнего оживления не наблюдалось.

Далее началась Фландрия, тоже хорошо известная северным мореходам. Известность эта выражалась в том, что при виде знакомых кораблей местное население, и без того немногочисленное, стремительно разбегалось. А ведь смалёндцы не делали им ничего плохого — лишь несколько раз забирали скот, высаживаясь на берег, но ведь обычный «береговой удар» нападением не считается. Однако от скандинавов здесь не ждали ничего хорошего, и найти кого-нибудь, чтобы спросить дорогу, удавалось с трудом.

В устьях больших местных рек они не раз натыкались на корабли и станы людей, говоривших на северном языке. На островах в устьях рек те устраивались надолго и свозили сюда добычу и пленных, приобретаемых в прилежащих странах, прежде чем отправиться восвояси. На мысах и островах за последние годы выросли настоящие крепости, окруженные земляными валами и частоколами, и сыновья Хальвдана предпочитали не останавливаться на ночлег поблизости от этих разбойничьих гнезд. При виде войска на тридцати кораблях викинги обычно трубили тревогу и на всякий случай изготавливались к битве. Друг от друга искателям славы и добычи тоже не приходилось ждать добра. Но первым в драку никто не лез, и сыновья Хальвдана тоже воздерживались, помня, что основная цель их похода не в этом.

Если был случай вступить в переговоры, они обязательно задавали вопрос об Ингви сыне Сигимара. Сведения поступали противоречивые. Кто-то называл Сену, кто-то Сомму, а кто-то и вовсе уверял, что свейские конунги еще в прошлом году ушли отсюда в Ирландию или Британию. Даны из Сканей, устроившиеся лагерь на Маасе, уверяли, что Ингви конунг застрял почти в самом сердце Франкии, осаждая их столицу, и сражается там с самим королем франков. Сыновья Хальвдана не знали, кому верить. Да и стоило ли верить хоть кому-то? Вемунд харсир был убежден, что правды им никто не скажет. Сведения о стране и о соперниках стоят дорого. Ведь чтобы точно знать, где находятся торговые места, города и богатые монастыри, а также где можно наткнуться на сильное сопротивление, многие конунги сперва засылают разведчиков, которые годами под видом торговцев или послов, с большим риском для жизни разъезжают по чужим странам.

— Хоть руны раскидывай! — приговаривал Торир Верный и действительно раскидывал руны каждый вечер, задавая богам вопрос: не близка ли еще цель? Ответы тоже получались неоднозначные, а может, Торир не умел их правильно истолковать. Харальд и Рери сердились, завидев своего воспитателя с кожаным мешочком и белым платком, на котором он раскладывал костяные кружочки с выжженными знаками, но ничего лучше предложить не могли.

В устье Шельды, куда они заходили провести несколько дней, подправить оснастку и передохнуть, покровительства сыновей Хальвдана попросили несколько торговцев-фризов. В дни последнего набега на Дорестад они находились в Бьёрко и там, напуганные грозными вестями, решили обосноваться. Теперь они шли от свейских берегов на юг Франкии, на Луару. Поначалу они наняли себе в сопровождение одного «морского конунга» на пяти больших кораблях, но у берегов Фландрии тот, на беду, повстречал своего давнего кровного врага и ввязался в бой, в котором ему не повезло. Торговцы едва успели уйти, наблюдая неудачное для их покровителя сражение, и теперь боялись выходить в море. Сыновья Хальвдана согласились проводить их, в обмен на некоторое количество франкских серебряных монет, а главное, сведения о той стране, к которой они приближались.

Вдоль бортов тянулись берега, покрытые почти белым песком, из которого торчали пучки жесткой суховатой травы. Во время отлива море отходило, освобождая гладкие поля желто-серого песка, по которым змеились протоки. Местные жители, не теряя времени, выбегали на просторы обнажившегося дна с ведрами и корзинами и принимались собирать крабов, креветок, какие-то ракушки, рыбешек, застрявших в лужах. Людям, чьи хозяйства были разорены постоянными войнами и грабежами, море служило чудесным котлом изобилия, в котором никогда не иссякает пища. Иногда из волн вставали почти белые скалы, и даже с корабля было видно, как на прибрежных лугах пасутся овцы. Нередко попадались рыбачьи деревушки, состоявшие из нескольких хижин под тростниковыми крышами, и те будто вымершие. Короче, легендарных богатств франкской державы пока было что-то не видно.

Первой большой рекой, которая принадлежала королю франков, оказалась Сомма. В последние десятилетия наследники императора Карла, прозванного Великим, так часто делили свое наследство, воюя друг с другом не менее ожесточенно, чем с викингами, что в пограничных местах иной раз и не знали, кто же из сыновей, внуков и племянников покойного Карла Магнуса над ними сейчас господин.

В бухту вошли во время прилива — при отливе, как рассказали фризы, вода отступает аж на три «роздыха». По правую руку виднелся поселок — много маленьких домиков под камышовыми и соломенными крышами. Людей Рери не заметил, но он уже привык, что при виде их кораблей местное население, где бы ни происходило дело, предпочитает разбегаться.

— Высаживаемся, — решил Харальд. — Выясним, что тут слышно про Ингви и нет ли какой-нибудь добычи.

Корабли подошли к удобному для высадки плоскому берегу, люди без задержек выбрались на твердую землю, и никто даже не думал им мешать. Если местное население здесь имелось, но связываться с чужаками оно явно не хотело. Но вот с добычей дело обстояло почти безнадежно. Между небольшими деревянными домиками людей почти не было, попадались только какие-то убого выглядевшие старики и старухи. Сопротивления никто не оказывал, при виде смалёндцев франки просто вставали на колени, складывали руки и так замирали, наверное, приготовившись к смерти. В домиках, куда пришельцы заглядывали, не обнаруживалось ничего ценного — простая деревянная утварь, глиняная посуда. По привычке искать еду смалёндцы посматривали лари и полки в кладовках, но ни съестных припасов, ни приличной одежды почти не было. Из скота обнаружилась одна тощая коза.

— Конунг, идите за мной! — к братьям подбежал запыхавшийся Хравн сын Стюра, совсем еще молодой парень, даже чуть моложе Рери, младший сын хозяина усадьбы Бломмет. Отец отправил в поход поискать средств на покупку собственного двора — или хотя бы посмертной славы. — Там большой богатый дом, наверное, здешнего хёвдинга. И там внутри кто-то есть. Хроар велел позвать вас.

Оба молодых конунга кликнули своих людей, рассыпавшихся по ближайшим дворикам, и устремились вслед за Хравном. Видимо, вот в чем дело: население поселка все спряталось в усадьбу хёвдинга и там ждет нападения, приготовившись к защите. Туда же угнали скот и унесли все ценное, а здесь бросили только негодных стариков, которые и своим не нужны, и чужим не пригодятся.

— Усадьба хорошо укреплена? — на ходу спросил Харальд.

— У нее высокая стена из камня, но ворота разбиты и рядом валяются.

— Вот как? — Рери даже остановился и озадаченно посмотрел на брата. — Слушай, Харальд, а тебе не кажется, что здесь кто-то уже побывал?

Харальд ответил ему таким недовольным взглядом, словно младший брат и был виноват в той весьма вероятной неприятности, что всю добычу отсюда уже унес кто-то другой. Но усадьба хёвдинга уже была видна, и братья не стали строить предположений на пустом месте.

Увидев дом, Рери присвистнул. Огромная постройка из камня, непривычного вида, показалась ему весьма внушительной, но дверь, как ни странно, была распахнута настежь. Перед постройкой толпились люди из дружины Хроара Выдры, и сам он, готовый к бою, со щитом и секирой, стоял перед домом, заглядывая внутрь сквозь полумаску шлема.

Изнутри доносились странные звуки. Подойдя, Рери и Харальд почти сразу их услышали. Там кто-то пел. Несколько слабых, неуверенных голосов пели на непонятном языке. Оба молодых конунга, держа на всякий случай щиты наготове, устремили взгляды за дверь. Но в темноте ничего не было видно, кроме нескольких маленьких огонечков, реявших словно бы прямо в воздухе, довольно далеко от пола.

От этого зрелища по спине пробегал мороз. Кроме этих огонечков, висящих прямо в воздухе посреди темноты, ничего разглядеть не удавалось, и слабое непонятное пение только прибавляло жути. В голову лезло только одно объяснение: в этом большом каменном доме живут духи, и это их сейчас видят незваные гости, их потусторонние голоса слышат.

— Эй, кто там? — сурово крикнул Харальд, стараясь придать своему голосу повелительную внушительность, в то время как все вокруг его держались одной рукой за оружие, а другой — за амулеты. — А ну выходите!

Никто, даже он сам, особо не ждал, что это призыв возымеет действие. Однако в темноте послышалось движение. Огонечки заколебались, и в этот миг даже сам Харальд пожалел о том, что предложил им выйти. Но вместо духа на пороге появился человек — очень странный, но, скорее всего, живой и настоящий. Был он довольно высок, лет сорока или чуть больше, худ и изможден, и одет в длинную широкую одежду, поношенную, выцветшую, подпоясанную простой веревкой. Вероятно, когда-то она была красной, но от времени и грязи стала серо-бурой. Из-под подола, украшенного нашитыми полосами когда-то цветных, а теперь тоже просто грязных лент с обрывками залоснившихся шелковых кисточек, выглядывал подол нижней рубахи, состоявший почти только из разномастых заплат. Сама эта одежда, казалось, могла в зародыше погасить всякую мысль о достойной добыче. Единственным украшением служил потемневший медный крест на груди. Волосы его, по местному обычаю, были острижены довольно коротко, лицо выбрито, но щетина уже вновь отросла — темная на щеках и уже седая на подбородке. Темя он тоже когда-то выбрил начисто, но и там полуседые волосы немного отросли. Вид, короче, у него был совершенно нелепый и непривычный, а к тому же он все время дергал головой и левым глазом, как будто непрерывно подмигивает и кивает собеседникам. При нем не оказалось никакого оружия, но оба молодых конунга невольно дрогнули и попятились — им почудилось, что перед ними истинный выходец с того света.

Выйдя, он остановился на пороге, протягивая вперед пустые ладони, склонился.

— Здесь нет никого, кто стал бы угрожать вам, воины, и никого, кто мог бы оказать сопротивление, — сказал он на северном языке довольно внятно, но смалёндцы были настолько удивлены его видом, что не сразу поняли содержание речи. — И здесь нет сокровищ, которые могли бы вас привлечь. Войдите, если желаете, и убедитесь сами, но прошу вас, не губите этих несчастных людей, которые и без того уже потеряли все свое земное достояние и претерпели множество несчастий. Их гибель не принесет вам ни выгоды, ни славы.

— Что он говорит? — нахмурился Харальд.

— Кажется, приглашает войти, — пробормотал Стюр.

— Чей это дом? — спросил Рери. — Ты — хозяин?

— Это дом Божий.

— Дом бога? Вашего бога? Он здесь живет?

Все невольно сделали еще шаг назад. На обиталище чужого неведомого божества это темное мрачное строение, где во тьме жили сами по себе огонечки духов, очень даже походило. Соваться туда было слишком опасно.

— Нет, конечно, — неожиданно успокоил их странный франк. — Какой дом ему можно построить, если весь мир не может вместить его могущество? Даже человек любит жить просторно — и в каком же здании можно заключить столь великое существо, как сам Бог? Бог обитает в глубине сердец наших. А здесь, в церкви Святой Марии, собираемся мы, чтобы восславить Господа.

— Это святилище? — полуутвердительно произнес Рери, начав что-то понимать.

— Неверно уподоблять священное место молитв наших идольской кумирнице, но если тебе так понятно, то да, — смиренно и даже где-то доброжелательно ответил франк.

— Это святилище! — с облегчение объявил Харальд. — Пойдем, посмотрим, что там.

Раздобыв парочку факелов, успокоенные смалёндцы гурьбой ввалились внутрь. Странный франк не пытался им мешать и даже сам помог снять доски с оконных проемов. Смалёндцев поразил их размер: в северных странах никаких окон в стенах домов не делалось вовсе, не считая маленьких дымовых отверстий, а здесь окна, хоть и узкие, но высокие, пропускали довольно много света. Они располагались в два ряда, причем верхний ряд шел чуть ли не под самым потолком.

При свете стала видна вся постройка — прямоугольная, длинная, как дом какого-нибудь северного хёвдинга, и таким же образом двумя рядами столбов разделенная на три части: одну срединную, высокую, и две боковые, пониже. Но на этом сходство и заканчивалось. Столбы, как и стены, оказались каменными, очагов не было вовсе, и смалёндцы пришли в недоумение, как же удается нагреть это здание, с такими большими окнами и без огня. Средняя часть дома заканчивалась маленьким закутком, вроде спальных чуланов в северных домах, но вместо лежанки там стояло нечто похожее на каменный стол, совершенно пустой.

Ничего примечательного обнаружить не удалось. Простые железные светильники, на которых горело несколько восковых свечей — это их огни снаружи выглядели неупокоенными духами, — какие-то изображения на стенах. И все. Однако, чтобы осмотреть все это, сначала пришлось выгнать наружу десятка три-четыре местных, которые плотно набились в святилище и стояли там на коленях в темноте. Среди них оказалось еще двое таких же, как и тот, что встретил смалёндцев на пороге — в черных одеждах и с выбритым теменем.

— Если вы ищете добычи, то напрасно, — продолжал тот, первый, не отстававший от них. — Всего два дня назад Сен-Валери и наша обитель подверглись нападению северных людей, ваших соплеменников. Они забрали скот, остатки имущества, которое уцелело после прошлогоднего набега, увезли молодых женщин и юношей. И вся наша богослужебная утварь, скромные дары, какие уделили нам братья из обители Сен-Рикье и преподнес добрый сеньор Ангильрам, виконт Аббевилльский, снова были нами утрачены.

— Я же говорил! — воскликнул Рери. — Здесь уже кто-то побывал! Кто это? Как звали их конунга?

— Не могу ответить на твой вопрос. — Франк развел руками. — Он не спрашивал моего имени и не называл мне свое. И ты тем скорее поверишь в правдивость моих слов, что и сам поступаешь так же.

— Я — Хрёрек сын Хальвдана, — надменно ответил Рери, и в самом деле не уверенный, стоит ли называть свое имя этому полусумасшедшему. — А это — мой старший брат Харальд. Мы из Смалёнда, где правит наш родич Гудлейв сын Ингвара. А наш отец, Хальвдан сын Харальда, когда-то правил в Южной Ютландии и владел виком Хейдабьюр.

— Я хорошо знаю Хейдабьюр, — кивнул франк. — Там я был продан и прожил в рабах около трех лет, пока епископ Ансгарий, да благословит Господь его благочестивые труды, не выкупил меня с двумя другими братьями и не позволил вернуться домой. Там я и выучил язык северных людей, что было мне тем легче сделать, что с детства я владел старинным языком франков, в котором там много общего с северным языком.

— Был продан? Так ты раб? — Рери нахмурился.

Принижающая достоинство беседа с рабом его не прельщала, но любопытство пересиливало: ему хотелось разобраться, что здесь происходит, а как знать, найдется ли другой собеседник.

— Я — брат Хериберт, один из смиренных последователей святого Бенедикта. — Франк наклонил свою удивительным образом выбритую макушку. — Здесь, в обители святого Валерия, служил я Господу вместе с другими братьями, и вместе с другими был захвачен северными людьми пять лет назад. Тогда нас распродали в Хейдабьюре, и судьба прочих братьев, кроме брата Дионисия и брата Бертульфа, мне неведома. Только мы втроем, благодаря Божьему милосердию и попечению епископа Ансгария, вернулись домой. Но Господь, не спуская к грехам нашим, не дал сему злополучному краю насладиться миром — в прошлом году снова был набег, и в этом году тоже. Братья бежали, унося священные реликвии, а я и двое братьев моих остались, чтобы ободрять этих несчастных, потерявших имущество и детей, и молиться за них.

Он наклонил голову, выражая как смирение, так и стойкость в борьбе с судьбой. Несмотря на его нелепый вид и темные речи, в глубине души у Рери шевельнулось что-то вроде уважения к этому… Хериберту, как его там? При всем своем спокойствии и смирении, ни трусом, ни размазней он явно не был, если добровольно остался в этом месте, где ему грозят плен и рабство, известные отнюдь не понаслышке.

— Где сейчас эти люди, которые были здесь? — спросил Харальд.

— Они ушли вверх по реке. Следует опасаться, что целью своей они избрали святую обитель Сен-Рикье или город Аббевилль. Находясь в удалении от моря, те уж лет десять не подвергались разграблению.

— Их много?

— Думается, что около тысячи.

— Но не больше?

— Если и больше, то не намного.

— Когда они ушли?

— Только вчера поутру.

— Они пошли на своих кораблях? — задал вопрос Харальд и оглянулся, словно мог, проходя по городку, не заметить чужие боевые корабли!

— Да. На несчастье этого края, Сомма годна для прохождения северных судов почти до самого истока.

— А скажи — ты не слышал о таком конунге, по имени Ингви сын Сигимара? — спросил Рери.

— За исключением Рагнфрида Железного, ты, Хрёрек, и твой брат Харальд — единственные вожди северных людей, чье имя мне удалось узнать. Прочие не оставляют времени для разговора и знакомства, предпочитая знакомить с нами только клинки своих кровожадных мечей.

— А хорошо сказал! — Орм ухмыльнулся.

— Ну, если так, то и нам нечего задерживаться, — решил Харальд. — Пойдем следом.

— Это не может быть Ингви. — Рери покачал головой. — Он ведь ходит здесь уже второй год. Он может быть причастен к прошлогоднему набегу, но не к этому.

— А может, он в прошлом году ходил по другой реке, а в этом завернул сюда?

— Да и вообще, надо думать о людях, — вставил Стюр. — А людям нужна добыча. Если здесь все забрали до нас, то надо поторопиться, если мы не хотим и дальше успевать к обглоданным костям.

— Не грусти, Стюр! — утешил его Орм. — Пусть тот скромный вождь, постеснявшийся назвать свое имя, проливает кровь, теряет людей и берет добычу. А мы нагоним его и возьмем готовое. Скажи-ка, — он обратился к Хериберту, — ваш местный конунг, хёвдинг или еще кто-то может собрать войско? Как его зовут и где он сейчас?

— Король Карл, сын Хлодвига, прозванного Благочестивым, мог бы собрать войско, если бы не приходилось ему сражаться с бретонцами, защищая свои владения от своих же бывших подданных. — Тот покачал головой. — А сеньор Ангильрам, виконт Аббевилльский, вероятно, вышел бы со своей дружиной, если бы не была она столь малочисленна по сравнению с отрядами северных людей. Верховный же господин этого края, Гербальд, граф Амьенский, вероятно, находится в королевском войске вместе со своими людьми, и едва ли оставил для обороны края более двух человек, как и предписывает королевский указ.

— Двух человек? — Рери в изумлении поднял брови. То ли этот сумасшедший смеется над ними, то ли в этой стране сумасшедшие все!

— Я говорю о двух вассалах графа Амьенского, о двух свободных благородных франках, каждый из которых может выставить отряд из своих людей, вооружив их должным образом.

— Значит, два отряда? Сколько людей в каждом?

— Я не знаю. Но едва ли наберется много людей, настолько богатых, чтобы могли снарядиться копьем, и щитом, и луком с двумя тетивами, или хотя бы только луком с двенадцатью стрелами. Копье и щит по стоимости равны двум коровам, а у кого теперь есть две коровы? Наша обитель, Сен-Валери, Господним попечением была не из самых бедных, и то среди своих людей мы смогли набрать не более трех десятков воинов. Увы — силы северных людей, противостоящие нам, превышают это число во много раз…

— Что-то я запутался. — Харальд нахмурил свои светлые брови. — Где живет ближайший из знатных людей?

— Город Аббевилль, возле которого находится куртис и каструм сеньора Ангильрама, всего в четырех часах пешего пути отсюда.

— Чего-чего? Кур… Что ты сказал?

— Куртис — господский двор, усадьба знатного человека, я скорее должен был выразиться так. А каструм… Не знаю подходящего слова, возможно, его и нет в языке северных людей, ибо в ваших землях я не наблюдал ничего подобного. Каструм — это тоже дом знатного человека, но обнесенный стеной, укрепленный и предназначенный не для постоянного проживания, но лишь для того, чтобы господин и жители окрестностей могли укрыться там в случае опасности.

— А расстояние? Я не понял, как ты сказал?

— Не более четырех часов. У вас это принято называть «роздых» — то есть расстояние, которое обычный человек может пройти, не слишком утомившись10. То есть до Аббевилля отсюда, если идти по берегу, примерно четыре «роздыха».

— Теперь понятно. — Харальд кивнул. — Рукой подать.

— Знаешь, что я тут подумал, — сказал Рери, пока они шли обратно к кораблям, обдумывая все увиденное и услышанное. — Он сказал, у тех, что впереди нас, тысяча человек…

— Да, так что мы справимся с ними. — Харальд махнул рукой.

— Как сказать. Преимущества в числе у нас нет. Воевать с ними тут некому, едва ли этот Хериберт соврал. Значит, и в битве за город они много не потеряют.

— Ты что — испугался? — Харальд насмешливо покосился на младшего брата. — Уже захотел домой к матери?

— Я не испугался. — Рери ответил сердитым взглядом. — Но если мы сейчас потеряем половину войска в битве с какими-то троллями, до которых нам нет дела, то с кем будем искать Ингви и биться с ним?

— Но без битвы они едва ли нас пропустят и отдадут свою добычу, — насмешливо отозвался Харальд. — Судя по тому, что из Свалерика, или как оно там, они выгребли все подчистую, оставив немного дохлых костей и немного еще шевелящихся, эти ребята тоже не промахи.

— Надо что-то придумать, чтобы одолеть их, потеряв как можно меньше своих людей.

— И что ты предлагаешь?

— Сначала нужна разведка. Выяснить, что это за люди, чего хотят, какими силами располагают и где у них слабые места. А если нет таких мест — сделать, чтобы появились. Даже стать этим слабым местом…

— Что? — Харальд остановился и посмотрел на младшего брата. — Рери, ты стал выражаться, как вёльва сквозь сон. Или как этот сумасшедший. — Он кивнул на Хериберта, который зачем-то потащился за ними следом. — Каким — слабым местом? Что значит — им стать? У тебя голова стала слабым местом? Я прикажу его зарубить, пока его безумие заразило тебя одного!

— Помолчи, дай подумать. — Рери нахмурился. — Вот что я предлагаю, — сказал наконец он. — Я возьму два корабля и пойду вперед. А вы оставайтесь пока здесь. Я попробую выяснить все, что нам нужно. И если получится, даже пристроюсь в дружину к этим людям. Тогда мы узнаем, как лучше разделаться с ними, я пришлю к тебе кого-нибудь. Ты понял?

— А если тебя убьют?

— Я пойду на двух кораблях, и не самых больших. Возьму человек пятьдесят или шестьдесят. Если у тех — тысяча, они не увидят никакой угрозы. С чего бы им тогда меня убивать?

— Ты сильно рискуешь.

Рери пожал плечами, имея в виду, что при боязни риска надо было оставаться дома и там пасти овец. И то — даже в тихом Смалёнде дождешься однажды какого-нибудь Харда по прозвищу Богач…

Глава 5

Вемунд харсир, когда братья познакомили его со своим новым замыслом, его не одобрил, слишком боясь лишиться одного из молодых конунгов в самом начале похода. Но они не стали слушать, и Вемунд сдался.

— Кто я такой, чтобы мешать сыновьям конунга прославиться? — сказал он. — Да и в самом деле, нам будет гораздо легче их одолеть, если в тылу у них вдруг окажется хотя бы шесть десятков наших…

Таким образом, все войско Смалёнда осталось пока в полуразоренных и пустых домишках Сен-Валери, а Рери с двумя кораблями наутро тронулся дальше, вверх по реке. Сумасшедшего Хериберта он взял с собой — чтобы было кому показывать дорогу, объяснять, где что и в случае надобности вести переговоры с местными жителями. О желаниях монаха не спрашивали, но тот и не противился. Похоже, он давно уже смирился с тем, что Господь приготовил на его земном пути множество испытаний, и встречал их с истинно христианским смирением. Среди стольких опасностей он давно уже перестал бояться за свою жизнь, и, сидя на днище Стюрова «Змея», невозмутимо напевал что-то на непонятном языке, словно не замечая окружавших его «северных людей». Рери понимал слово «норманны», которое тот употреблял, но оно казалось ему непривычным — в северных странах никто себя так не называл. Там каждый знал, к какому племени или области принадлежит, а для франков между уроженцами Блекинге или Халогаланда не было никакой разницы.

Река в нижнем течении была широка и полноводна, так что морские боевые корабли, которые благодаря своей малой осадке проходили и в более мелкой воде, продвигались вперед без труда. Тем более что Рери выбрал для этого похода два не самых крупных: «Змея» Стюра из Каменистой Долины на восемнадцать весел и другого «Змея», под предводительством Орма сына Торда — на двадцать. Людей на том и другом вместе, считая стюриманов и Рери, набралось пятьдесят шесть человек. Достаточно много, чтобы поход за добычей с таким отрядом не выглядел смешным, но достаточно мало, чтобы не внушить вождям большого войска никаких подозрений.

Хоть и пустынная, местность не выглядела необжитой: прямо от моря начинались тропинки и дорожки, разбегавшиеся в разные стороны. Ведь эта земля была обитаемой уже не первую тысячу лет: когда-то здесь жили галлы, а потом римляне строили города и прокладывали дороги. Тысячу лет назад римляне уже пережили все то, что для северных народов еще оставалось принадлежностью далекого будущего и о чем Хрёрек сын Хальвдана, потомок датских племенных вождей, не имел ни малейшего представления. И в этой стране, на которую он сейчас смотрел своими узкими сердитыми глазами, видя в ней только источник добычи, еще сказывалось влияние древнего умудренного народа. Но как сила римлян в конце концов превратилась в их слабость и привела к гибели, так и их наследников влияние римлян сделало беззащитными перед северянами, пока не знавшими никакого государства.

А сама земля выглядела очень приятно: широкие зеленые луга, густые дубовые рощи, ряды виноградных лоз на склонах холмов. Луга чередовались с полями, где местные жители выращивали рожь, но чуть ли не половина полей и виноградников оказалась заброшена. Несмотря на то, что время пахоты и сева уже миновало, плуг не касался земли, за виноградниками никто не ухаживал.

Идти пришлось недалеко, и еще задолго до полудня впереди показался город. Теперь это был настоящий город, обнесенный каменной стеной поверх земляного вала. Но разглядывать его у Рери не осталось времени, потому что он сразу увидел корабли. Хериберт не соврал: кораблей было много, несколько десятков, и на них вполне могла поместиться тысяча человек. Правда, на берегу оставалось всего несколько десятков дозорных, охранявших эти самые вытащенные на песок корабли. Однако новых пришельцев сразу заметили, и люди побежали им навстречу, на ходу застегивая ремешки шлемов и приготавливая оружие. Но Рери приказал выставит на носу впереди идущего Ормова «Змея» белый щит в знак своих мирных намерений. Не настолько он все же славный герой, чтобы двумя кораблями нападать на двадцать два!

Оба смалёндских «Змея» пристали подальше от города, там, где кончалась вереница прибывших ранее. И к этому времени их уже там ждали.

— Кто вы такие? — сразу спросил один из прибежавших. Людей с ним было десятка два, но они уже встали, так что их сомкнутые щиты образовали сплошную стену, и двадцать пар глаз внимательно следили за пришельцами через отверстия в полумасках шлемов, два десятка мечей и секир было готово к бою. — Кто ваш предводитель? Что вам здесь нужно?

— Я — Хрёрек сын Торгерд, из Смалёнда, из округи Хельгелунд, — ответил Рери. — Я родич Гудлейва конунга.

— Что-то я не знаю в Смалёнде такого конунга, — с подозрением ответил норвежец.

— Он правит только с прошедшей зимы, после смерти его отца, Ингвара конунга. Со мной мои люди. Мы прибыли сюда поискать славы и добычи. Я слышал, что здесь, возле этого города, находится войско кого-то из могучих и славных вождей. Не нужны ли ему люди? У меня пятьдесят шесть человек, все неплохо вооружены и имеют кое-какой опыт.

Говоривший с ним быстрым внимательным взглядом окинул смалёндские корабли. Все так, как было сказано: людей около шести десятков, вооружение на вид неплохое, но и богатства особого ни по кому не видно. Видно, жители округи Хельгелунд наслушались рассказов о богатствах Франкии и теперь хотят быть не хуже других.

— Пойдем со мной. — Норвежец кивнул в сторону города. — Пусть Оттар конунг или Хёгни конунг сами с тобой поговорят. Может, и сгодишься. Хотя что-то ты молод для вождя с такой дружиной.

— Я достаточно стар для того, чтобы держать меч, но недостаточно, чтобы его уронить, — с юной надменностью ответил Рери. — А если у меня еще не выросла длинная седая борода, то сражаются ведь не бородой.

— Весельчак, — проворчал викинг. — Сойдешь на берег один…

— Я в родстве с конунгами Смалёнда! — Рери надменно вздернул подбородок. — И не намерен расхаживать один, как бродяга. Мой знатный род требует, чтобы меня сопровождали четверо телохранителей, трубач и знаменосец.

— В отхожее место тебя тоже трубач и знаменосец сопровождают? Ну, ладно, возьми с собой двух человек. Такую спесь кто-то же должен помогать нести!

Знаком пригласив с собой Орма и Торира — воспитатель твердо вознамерился следовать за ним в этом предприятии и уперся насмерть, — Рери спрыгнул на берег. Пока все складывалось удачно: его здесь посчитали сыном мелкого хёвдинга, жаждущего славы и подвигов. Эти люди уже думают, что знают и понимают его, а потому не слишком опасаются.

Хериберт, хотя его никто не звал, тоже увязался следом.

С ними послали пять человек, чтобы проводить и показать дорогу, и за время пути к городу Рери уже кое-что узнал. У этого войска было три предводителя, все норвежцы — Асгейр Хромой, Оттар Епископ и Хёгни Длинный. Хёгни принадлежал к роду конунгов норвежской области Хейдмёрк, но между собой все трое были равноправны, потому что двое прочих происходили из других фюльков, конунгам Хейдмёрка не подчинялись, а людей и кораблей привели не меньше Хёгни. Конунгами в походе звались все трое. В прошлом году они уже бывали здесь, прошлись по побережью, но потом передумали и ушли в Англию, где зимовали, а теперь вернулись. О численности войска Рери благоразумно не спрашивал, но, острым глазом оценив по пути количество и вместимость кораблей, прикинул, что не меньше тысячи здесь есть.

Правда, и на берегу, и в городе викингов было явно меньше, и значительно. Городская стена, когда Рери подошел к ней вплотную и мог разглядеть, уже не производила такого сильного впечатления, как издали. Судя по виду камней, среди которых вовсю росла трава и даже мелкие деревца, сложена стена была в те времена, когда в Северных странах правили Один и Фрейр — если не раньше. Частично стена была разрушена или разобрана — во многих местах виднелись проломы или проходы, так что порой высота кладки не достигала человеку и до пояса. Конечно, для обороны пользы от таких укреплений уже не было никакой.

В самом городке Рери увидел те же небольшие домишки и один большой каменный дом. Теперь он уже знал, что это, скорее всего, не жилой дом, а святилище местного бога, которому служит Хериберт.

— Там тоже — дом вашего бога? — спросил он у монаха.

— Да, там находится обитель святого Лаврентия, Сен-Лоран, — с грустью подтвердил тот. — Благословенная обитель, избегавшая ранее нападения, теперь, увы, разделила, как я вижу, участь многих священных прибежищ. Страшатся глаза мои того, что им предстоит сейчас увидеть.

— Так не ходил бы, кто тебя звал?

Именно к обители они и направлялись. Поскольку сеньор Аббевилльский жил не в городе, а поодаль на господском дворе, среди строений городка обительская церковь выделялась своими размерами и прочными каменными стенами. Она была еще больше той, что Рери видел в Сен-Валери, и так поразила его своими размерами и высотой крыши, что он чуть не присвистнул, но удержался, не желая показывать Хериберту, как потрясен. Стены церкви были сложены из грубо отесанного камня и украшены поясками из кирпича другого цвета, а также проемами, которые Рери поначалу принял за окна треугольной формы, но оказалось, что эти «окна» заложены кирпичом и представляют собой лишь украшение, нарушающее однообразие стен.

Видимо, церковь, весьма похожая на крепость, не сдалась без борьбы, поскольку деревянные ставни, которыми закрывали высокие окна, мощные дубовые двери и даже ворота, преграждавшие вход на обительских двор, были разбиты в щепы, изрублены секирами, и обломки их еще валялись по всему двору. Тут же дымил костер, над которым висел привычным северянам железный котел с заклепками, а несколько дренгов подкидывали в огонь обломки дубовых досок с потемневшей от времени искусной резьбой — остатки этих же дверей. Какой-то святой среди резных завитушек, с молитвенно сложенными руками, словно упрашивал избавить его от столь страшной участи, но напрасно.

Перед костром стоял, наблюдая за готовкой, рослый, довольно крупный мужчина лет пятидесяти, с разлохмаченной рыжей косой, в которой блестели нити седины, с красным обветренным лицом и опухшими глазами — видимо, с перепоя — в залоснившейся кожаной рубахе и в широких полосатых штанах, тоже повидавших разные виды.

— Оттар конунг! — обратился к нему один из тех викингов, что привел Рери со спутниками. — Эти люди пришли из бухты на двух кораблях. У них неполных шесть десятков. Говорят, что хотят присоединиться к нам.

— Присоединиться? — Рыжий окинул Рери и его товарищей внимательным взглядом. Торир Верный был самым старшим, и естественно было именно его принять за вожака, но взгляд рыжего не пропустил рейнского меча на поясе Рери, доставшегося ему после победы над Хардом как законная добыча, и он понял, что старший тут все же этот юнец.

— Кто такие? — спросил он. — Откуда? Ты и есть предводитель этого войска, юный ясень битвы? Как звали твоего отца и не от него ли ты получил этот меч?

— Этот меч я получил после того, как убил «морского конунга», который совершил набег на наш край и убил моего дядю по матери, — обстоятельно ответил Рери сначала на этот вопрос. Он не терпел, чтобы его принимали за молокососа, только и умеющего, что пользоваться плодами чужих подвигов. — Его звали Хард по прозвищу Богач.

— Да что ты говоришь? — Рыжий в изумлении хлопнул себя по бедрам. — Эта старая сволочь! И ты его убил? Ты сам?

— Нет, помогала моя старая кормилица, — язвительно ответил Рери, сердито глядя на рыжего сузившимися глазами. — Эти люди, — он кивнул на Торира и Орма, — могут подтвердить, как и все пятьдесят шесть человек, которых я привел с собой из Смалёнда. — Меня зовут Хрёрек сын Торгерд. Могу я теперь узнать твое имя?

— Я-то — меня зовут Оттар Епископ, если тебе это имя что-то говорит, — с явным чувством собственного превосходства отозвался рыжий. — А должно бы говорить, потому что я ходил в походы еще в то время, когда ты бултыхался в утробе матери. И даже задолго до того! — Он усмехнулся, поскольку разглядел, что собеседник его еще почти мальчик. Среднего роста, с мягкими черами лица, Рери выглядел даже несколько моложе своих восемнадцати лет, и опровергали это впечатление только широкие сильные плечи и суровый, совсем не детский взгляд. — А с Хардом мы сталкивались тут еще пять лет назад — тогда-то он, видно, и получил этот свой меч, когда раньше меня взял добычу в долине Луары. И хорошо, что этот старый хрен больше не будет путаться под ногами, хотя я предпочел бы зарубить его сам. Ну, а здесь ты чего ищешь, Хрёрек сын Торгерд?

— Того же чего и ты, если я что-нибудь понимаю, — огрызнулся Рери. — Славы и добычи. И я готов присоединиться к вам, особенно если правда, как я слышал по дороге, среди вождей вашего войска есть человек королевской крови. Никому другому мне подчиняться нельзя.

— Уж это точно! — Оттар усмехнулся с видом шутливой почтительности. — Такой человек у нас есть. Род Хёгни со времен Одина владеет парой фюльков — Хейдмёрком, да еще его папаша воевал за Раумарики, да Хальвдан Черный наложил им по хребту, они и рады, что хоть кусок земли сохранили. Но ни одному конунгу в Северных странах он не уступит как знатностью рода, так и умением высоко держать нос. Его знатность и доблесть так велики, что даже этот большой дом, — он поднял голову и окинул взглядом церковную крышу, — не сумел вместить все целиком. Немного пришлось устроить на улице. Хёгни! — крикнул он в раскрытую дверь. — Выйди-ка. Тут к тебе явился еще один доблестный муж королевского рода, я недостаточно знатен, чтобы достойно его принимать.

Рери не понял, не смеется ли над ним рыжий Оттар, но над своим товарищем он в таком случае смеялся тоже, и Рери решил пока не обижаться.

Из дверей показался высокий, длиннолицый человека лет тридцати. Вид у него был далеко не такой добродушный, как у Оттара; на ходу он протирал глаза — наверное, перед этим спал. Пока рыжий ему рассказывал, кто это и откуда, он осматривал Рери и его спутников острыми светло-серыми глазами, и дружелюбнее по мере рассказа не становился.

— Мы не знаем, чего стоят эти люди и их дружина, — сказал он. — И может так получиться, что в битве нам от них будет больше вреда, чем пользы.

— Всякая подмога может пригодиться, — пословицей возразил ему Оттар. — Тем более сейчас, пока Асгейр возится с тем боргом, нам очень нужны люди здесь. Неполных шесть десятков — лучше, чем ничего. Нести дозор они уж всяко сумеют, чтобы хёвдинг не сбежал ночью со всеми сокровищами, а наши люди пусть тем временем отоспятся получше. А этот парень мне нравится, — неожиданно сказал он, посмотрев на Рери. — У него злые глаза, а дерзость его обличает истинно королевскую кровь. Ты в молодости был такой же.

— Кто слишком дерзок в молодости, до старости обычно не доживает, — обронил Хёгни Длинный. — Мне повезло, а вот что с ним будет, неизвестно.

— Да и ты до старости еще не дожил, — поддел его Рери, недовольный, что в его достоинствах усомнились. — А что моя удача велика, я знаю точно. И собираюсь сделать ее еще больше.

— Как вы о нас узнали?

— В том поселке у моря. Вы ведь там так прошлись, что ничего, кроме мусора, не осталось.

— Да уж! — Оттар самодовольно усмехнулся. — После нас там взять нечего. — А это что — твой единственный пленник? — Он кивнул на Хериберта. — Небогато! За этого старого козла, пожалуй, и полмарки уже не выручить — вон, он весь дерганый какой-то!

— Пленник? — Рери глянул на бенедиктинца, как на кусок навоза, прилипший к башмаку. — Нужно мне такое дерьмо! Сам привязался. Таскается за нами и все талдычит про своего бога. Еще немного — и я его зарублю. Клинок только жалко поганить о такую падаль.

— Да, насчет своего бога — они это любят, — кивнул Оттар. — Мы вот чтим своих богов, но никому их не навязываем. А христиане никому проходу не дают. Видно, их бог так слаб, что ему постоянно нужны новые почитатели и их молитвы. Но пока не заметно, чтобы он мог защитить хотя бы этих убогих, так что их мало кто слушает.

— Хорошо, пусть остаются, — согласился Хёгни. — Но приносить клятвы мы пока не будем, обождем, пока возьмем усадьбу. Проверим, чего вы стоите в деле, тогда и обсудим долю в добыче. Да, все то, что мы приобрели до встречи с вами, в дележ не войдет в любом случае.

— Чужого нам не надо, — надменно ответил Рери, скрывая ликование, что все, похоже, удалось. — Я приехал сюда не за подачками.

— И то хорошо, — Хёгни впервые высказал что-то похожее на одобрение. — А то ведь где добыча, там и любители чужого добра. Гейр, отведи их в какой-нибудь пустой дом, пусть отдохнут до вечера. Надеюсь, припасы у вас свои?

С припасами у смалёндцев все было хорошо, а пустых домов в городе хватало. Часть уцелевшего населения успела отсюда бежать и скрылась в усадьбе, которую Хериберт называл мудреным словом каструм, под защитой местного хёвдинга. Часть викинги успели захватить. Отобрав наиболее молодых и сильных, годных для продажи, их держали под охраной, а негодных просто прогнали, чтобы не путались под ногами. Оставив на берегу свои корабли под присмотром десятка, смалёндцы разместились в четырех домах, стоявших поблизости один от другого, развели по примеру норвежцев костры во дворах и повесили котлы.

Пока еда готовилась, неугомонный Рери снова отправился бродить по городу. Хериберт исчез еще раньше, но о нем Рери не беспокоился. Если и сбежит, потеря невелика. Почти сразу к Рери присоединился рыжий Оттар. Человек общительный, он рад был новому знакомству и неустанно расспрашивал: о роде, о семье, о домашних делах. Рери рассказывал почти все как есть, умолчав лишь о том, что его отец был конунгом в Южной Ютландии и что у него еще имеется старший брат Харальд, ждущий в Сен-Валери с приличным войском. Поскольку он с самого начала назвался сыном Торгерд, то и дальше рассказывал только о своих родичах и предках среди смалёндских конунгов. Оттар, видимо, сделав вывод, что материнский род его нового знакомого гораздо знатнее отцовского, об отце не расспрашивал11.

Попутно Рери не забывал сам задавать вопросы, а Оттар говорил не менее, и даже более охотно, чем слушал. У них с Хёгни и Асгейром действительно было около тысячи воинов. Вчера они захватили город Аббевилль, причем почти без сопротивления, потому что местное население предпочитало разбегаться и прятаться. Частью оно укрылось в укрепленной усадьбе, которая стояла всего в половине «роздыха» от города. Еще ближе был куртис, или господский двор, как его здесь называли — усадьба с каменным домом, разными службами и хозяйственными постройками.

Каструм, который Оттар охотно сводил Рери посмотреть, представлял собой тоже усадьбу, но своеобразную, укрепленную и не предназначенную для постоянного проживания. Располагалась она на холме, не слишком высоком от природы, но увеличенном искусственно. Землю для этого взяли в основном из рва, которым холм окружили. По верху рва шла стена из высоких толстых бревен, за стеной виднелись какие-то постройки. Там и сидели успевшие убежать жители, а также сам местный хёвдинг с семьей и сокровищами.

— Даже хорошо, что они все собрали в одно место, — радостно делился с Рери Оттар. — Не придется долго искать. Мы пока готовим лестницы, чтобы лезть на эту крутизну, и плетем из лозняка щиты, чтобы прикрываться сверху. Здесь нужны особые щиты, чтобы прикрывать головы, когда эти паршивцы начнут сверху лить кипяток или, еще того хуже, горячую смолу. Еще не передумал?

— Ничего, я знал, что здесь жарче, чем у нас дома, — отозвался Рери, и Оттар одобрительно хлопнул его по плечу.

— Вот Асгейр со своими ребятами вернется — у нас все будет готов к приступу.

— А где он, Асгейр? Почему вы расстались?

— Тут неподалеку, в паре «роздыхов», есть еще одна крепость, просто клад, — с удовольствием поделился Оттар. — Монастырь, то есть место, где живут особые люди, что только и делают, что молятся их богу. Я в Ирландии тоже таких встречал. Ты знаешь, у ирландцев и франков всего один бог. Есть еще много мелких, но они как бы не настоящие, они только и могут, что просить его совершить что-то, и многие из них раньше были людьми, а богами стали только после смерти. По крайней мере, почти все, — с некоторым сомнением добавил Оттар, в мозгу которого вертелись смутные обрывки рассказов о богоматери. Ведь мать бога уж наверное не менее сильна, чем сам бог? — Короче, в честь этих мелких богов тоже строят особые святилища. И им постоянно приносят в дар разные сокровища — всякие там золотые и серебряные чаши, блюда, роскошные шелковые одежды и всякое разное. Вот за всем этим Асгейр и отправился. Думаю, завтра он уж наверное вернется. А у нас уже все будет готово. Мы возьмем эту усадьбу и пойдем дальше по реке искать следующую. Там дальше, я слышал, есть город еще больше, а в нем живет епископ. Это самый старший жрец их бога, который может быть в округе. А где епископ, там сокровищ полным-полно, уж можешь поверить моему опыту. Вот, смотри! — Оттар показал свой загрубелый палец, на котором сидело золотое кольцо с крупным фиолетовым камнем. Викингу оно было мало, поэтому его разрубили и отжали, чтобы стало пошире. — Это я взял у одного такого. У них каждый епископ носит по такому кольцу.

— Жалко только, что епископов на всех не хватает! — засмеялся Рери.

— Да уж мы найдем! — расхохотался Оттар. — Не трусь, парень, и для тебя найдется епископ! Хотя бы маленький!

Вернувшись к своим людям и таская ложкой кашу из котла, Рери напряженно думал. Асгейр Хромой с половиной войска ушел за два «роздыха» брать монастырь — там действительно есть большой богатый монастырь, под названием Сен-Рикье, это подтвердил и вернувшийся Хериберт.

— При покойном императоре Карле, в бытность аббатом Сен-Рикье достойнейшего Ангильбера, была выстроена новая церковь, а всего в монастыре их три: Святой Марии, Святого Бенедикта и Святого Рихария, — со смешанным чувством гордости и горькой печали поведал монах. — Пожалуй, во всей стране нашей немного найдется церквей, столь больших и искусно украшенных, как церковь святого Рихария. Это чудо, которым наш скромный край может гордиться, и немало паломников привлекает она к себе. Отделана она мраморными колоннами, привезенными из самого Рима по приказу императора Карла. И сделана в ней особая пристройка — западный покой — для того, чтобы могли там слушать мессу император и его приближенные, и в дни больших праздников сам граф Амьенский не раз посещал ее со своими людьми. Если бы ты видел ее, Хрёрек, возможно, и представление о величии Господа проникло бы в твою душу. Хотя, конечно, никакой зодчий не может создать храм, способный вместить все величие Его, который есть Слово, Мудрость и Свет…

— Стихи пошел плести, — усмехнулся Орм. — Чисто скальд — ну ничего не понятно!

К «стихам» Рери уже не прислушивался — мысли его были заняты другим. Вот почему в городе так мало викингов — половина из них ушла. И тут их осталось не более пяти сотен. Напади на них сейчас войско в девять сотен человек — победа обеспечена, и довольно легкая. Двое — смерть одному, как говорил Один, а тут превосходство будет почти двукратное.

Но уже завтра Асгейр вернется, и численное превосходство перейдет на сторону норвежцев. Значит, нужно действовать как можно быстрее. Напасть или на Асгейра, или на оставшихся в Аббевилле Хёгни и Оттара — неважно. Главное, разбить одну половину норвежского войска до того, как она соединится со второй. А для этого Харальд тоже должен знать, как обстоят дела, и поторопиться.

— Что, поели? Отдохнули? — В дом вошел один из норвежцев, незнакомый. — Я к вам от Хёгни конунга. Собирайтесь, пойдете в дозор к усадьбе на ночь. За вашими к берегу уже послано, они вас ждут за воротами.

— А кто охраняет наши корабли? — возмутился Рери.

— А что их охранять, если их всего два и они вместе с нашими? Наши люди и присмотрят. А вам Хёгни конунг велел заступать в дозор. И если вы только проспите и упустите, как эти ублюдки выйдут за ворота — лучше вам, ребята, на свет не родиться. Там столько сокровищ, что лучше не жить, чем столько держать почти в руках и упустить! Наши ребята вас тогда в клочья разорвут.

— Мы не старые обмотки, чтобы нас рвать в клочья, — надменно отозвался Рери. — Так что пусть Хёгни конунг спит спокойно.

Один его светлый замысел рухнул. Он уже приметил, что возле каждого пролома в стене стоит дозорный с копьем и рогом, чтобы если что, подать знак. Просто так их, чужих здесь, из города не выпустят, но можно было отправить десяток к кораблям, на смену прежнему, а кто-то один в темноте мог бы скрыться и добраться до Харальда. Четыре «роздыха» — не то расстояние, что смутит мужчину, даже если одолеть его придется на своих двоих. Но увы, из этого ничего не выйдет.

Ночь под стенами каструма поначалу внушала Рери большие надежды, но и те быстро развеялись. Предусмотрительный Хёгни конунг не собирался оставлять там смалёндцев одних. Им досталось весьма почетное задание — охранять тот участок стены, где находились ворота, следить, чтобы никто не вышел из укрепления и не спустился по стене. Больше всего норвежцы боялись, что местный хёвдинг со своими людьми, которых в усадьбе было не менее сотни, прорвется и затеряется в недалеком лесу, уйдет вверх по реке, к более сильному большому городу. В том городе, как рассказали норвежцы, жил знатный ярл, чуть ли не родич самого короля. И Хериберт подтвердил, что дальше действительно находится город Амьен, в котором живет граф Амьенский, ставленник короля Карла и полный господин над всей прилежащей округой. Сейчас страной франков правил, как понял Рери, один из внуков того, прежнего Карла.

Нападения норвежцы особо не опасались, по опыту зная, что в этой стране просто некому выставить против них сильное войско. А вот потеря добычи их бы очень сильно раздосадовала — тогда ведь придется осаждать Амьен. А у того, по слухам, стены выше и крепче, чем у Аббевилля.

Но смалёндцы были только первой линией дозора. Дальше от стен располагались норвежцы, числом не менее трех сотен. Они охватывали каструм и, соответственно, несколько смалёндских костров полукольцом, замыкая между собой и изгибом реки. По замыслу предусмотрительного Хёгни конунга, новички должны были принять на себя первый удар осажденных, если те вздумают в глухой ночной час, пользуясь уменьшением числа осаждающих, сделать попытку прорыва. Но заодно с франками в осаде оказались и смалёндцы. Пройти через кольцо норвежцев даже одному человеку незаметно не получится. А если Рери лишится доверия норвежских вождей, последствия будут самые неприятные и для него, и для всех спутников, а может, и для Харальда. Одно подозрение, что их обманывают — и норвежцы догадаются послать людей к устью Соммы, не дураки же они, в самом деле. И тогда уже Харальд со своими людьми подвергнется нежданному нападению превосходящих сил. И все сложится по пословице, что ложь сама дает лжецу по шее…

На глаза Рери попался Хериберт. Невозмутимый бенедиктинец, и сюда за ними увязавшийся, сидел у костра и что-то втолковывал Орму. Напрасный труд: во-первых, про христианского бога Орм слыхал и раньше, а во-вторых, он вообще был из тех, кто уважает богов, но полагается в основном на свою силы и удачу. Рери, надо сказать, тоже все больше склонялся именно к этой точке зрения. Здесь, за морем, Один и Тор едва ли помогут, христианский местный бог слишком слаб, чтобы кому-то помочь, а удача… Золотого Дракона надо еще найти и вернуть в род, сам он ведь не приползет. А чтобы найти и одолеть Ингви конунга, удача нужна здесь и сейчас. Получался колдовской круг, но Рери не собирался сидеть и ждать, что подскажут сны. Надо что-то делать, надо напрягать все силы души и тела — и круг будет разорван, удача придет.

— Ты, Хрёрек, тоже хочешь послушать? — дружелюбно обратился к нему Хериберт, уловив на себе рассеянный взгляд юного вождя. — Я рассказываю Орму о чудесах святой Хионии. Ее чудотворные мощи находятся в сен-кантенском монастыре Святой Троицы, и многим страждущим они принесли облегчение. Орм жалуется, что его рука все еще болит и немеет после раны — я думаю, что если бы он попросил святую Хионию об исцелении, она могла бы помочь. Конечно, чудеса редко свершаются для язычников, но даже сам Господь не жалел своей благости для иных из них, и не стоит терять надежды.

— Будем в Сен… как ты сказал? В общем, будем там — посмотрим, — согласился Рери. — Подойди-ка сюда, Хериберт. Скажи-ка, — продолжал он, понизив голос, когда монах перебрался ближе и сел на землю возле него. — Тебя ведь не затруднит дойти отсюда до Сенвалерика, до моего брата Харальда?

— Конечно, нет. — Монах даже удивился. — Редко ли я совершал этот путь, в те дни, когда…

— Потом расскажешь. Так не хотел бы ты прогуляться по вечерней прохладе?

— Ты хочешь, чтобы я вернулся в Сен-Валери? Но зачем?

— Ты найдешь моего брата Харальда, я дам тебе свой перстень, чтобы тебя пропустили и разбудили его, если он спит. И ты расскажешь ему все, что здесь видел. Что в городе пять сотен норвежцев, а еще пять сотен ушли в это… Сенрикен. Что нужно разбить тех или этих до утра, потому что утром они соединятся. И ты проводишь Харальда с войском туда, куда он решит — сюда или в Сенрикен.

— Ты хочешь убить этих людей? — Хериберт взглядом показал на норвежцев, чуть поодаль сидевших возле своих костров, и поднял на Рери вопросительный взгляд.

— Я хочу одержать победу. А иного способа, кроме как разбить их по частям, у меня нет.

— Но тогда кровь их будет и на моих руках. А этого я делать не стану.

— Не станешь? — Рери в гневе вскочил на ноги. — Да кто ты такой, собака? Я могу убить тебя хоть сейчас! Я мог убить тебя еще там, возле моря. Я подарил тебе жизнь, и она все еще в моих руках! А ты еще будешь выбирать, что тебе делать, а что нет!

— Моя жизнь в твоей воле, Хрёрек. — Хериберт тоже встал, по своей привычке взявшись за собственные локти и опустив голову, ухитряясь в этом смиренном положении сохранять твердый и непреклонный вид. Рери уже готов был восхищаться этой его способностью, но пока не понял, как тот это делает. Волнение его выражалось только в том, что он чаще обычного дергал головой и моргал левым глазом. — Но совесть моя не позволяет мне участвовать в столь богопротивном деле.

Рери глубоко вздохнул, с усилием подавляя досаду и желание заорать или смазать упрямца по зубам. Почему-то он знал, что ни это, ни более решительные способы воздействия тут не помогут. Да и внимания норвежцев к их беседе привлекать не следовало. Поэтому он снова сел и знаком велел упрямому монаху опуститься рядом. Ведь он хотел, чтобы Хериберт не просто согласился уйти из-под стен каструма, но действительно дошел до Харальда и передал все, что нужно.

— Скажи: что тебе дороже всего? — почти спокойно спросил Рери, сердито глядя на бенедиктинца.

— Спасение души.

— Что?

— Я знал, что ты не поймешь… Ты ведь хочешь знать, что для меня дороже здесь, на земле?

— Да. Ты говорил, у вас там. — Рери махнул рукой в ту сторону, где остался злосчастный поселок Сен-Валери и давшая ему имя обитель, — были какие-то сокровища. Ты не хочешь получить их назад?

— Ты предлагаешь их вернуть?

— Подумай своей упрямой головой. — Рери с презрением посмотрел на выбритую макушку монаха, к нелепому виду которой никак не мог привыкнуть. — Если ваши сокровища останутся у Хёгни и Оттара, то вы их не увидите больше никогда. А если они попадут ко мне, то я обещаю их вернуть тебе. Ну, может, не все, потому что я не могу решать за всю дружину, люди должны получить свое вознаграждение. Но хотя бы часть ты получишь. Это достаточная плата за то, чтобы пройти четыре «роздыха»?

Брат Хериберт задумался; Рери молча ждал.

— Я соглашусь помочь тебе, но при одном условии, — начал он. Рери продолжал молча ждать. — Ты вернешь мне самые драгоценные сокровища — моих братьев из нашей обители. Восемь добрых братьев святого Бенедикта из Сен-Валери да двадцать братьев из Сен-Рикье во главе с аббатом попали в плен, и им грозит пережить все те же невзгоды, что выпали на мою долю, если не худшие. Верни им свободу, чтобы они продолжали славить Господа в наших святых местах, где молитвы к престолу Его возносятся уже более двухсот лет, и не пересох бы источник духовной влаги…

— Ты хочешь получить назад своих людей? — уточнил Рери, поняв, что главное сказано и дальше начинаются «стихи», как называл Орм малопонятные речи монаха.

— Ты понял меня.

— Ты их получишь. Доволен?

— Выбирая между спасением собак и детей, надлежит выбирать детей. Впрочем… — Хериберт вдруг смутился, осененный новой мыслью. — Добрые христиане, убитые язычниками, припадут к престолу Господа, Отца нашего. Но язычники, погибшие во мраке, обречены лишиться спасения навеки. Быть может, они могли бы принять в сердца свои слово Божие…

— Духовный источник пересохнет! — напомнил Рери, уже теряющий последние остатки терпения. — Ты сказал, что согласен.

— Я согласен. Но я прошу тебя, Хрёрек, еще об одном одолжении. Пока я остаюсь с тобой и твоими людьми, позволь мне нести им слово Божие. Я сейчас подумал, что, возможно, Господь, столь упорно сводя меня с воинственными язычниками, желает, чтобы я просветил их жестокие сердца и смягчил их учением любви к ближнему…

— Неси, неси, — позволил Рери. — Но сначала отнеси мои слова Харальду и Вемунду, это будет для меня не менее ценно.

— Это только ты так думаешь. Но я не теряю надежды. В душе твоей есть искра, Хрёрек, она не окончательно огрубела среди ваших жестоких заблуждений. Ты доступен голосу милосердия и сердечного участия, и я верю, что со временем проникнет в нее образ Христа, который есть Слово, Мудрость, Свет…

— Смотри на людях обо мне такого не скажи! — предостерег Рери, уже почти привыкший к чудачествам Хериберта и не принимавший их близко к сердцу. — А то еще уважать перестанут из-за твоих глупостей. Вот тебе, — он стянул с пальца серебряный перстень, который ему на прощание подарила Хильда, и сунул в руку Хериберту. У Харальда имеется точно такой же, поэтому сомнений не возникнет. — Покажешь нашим. А теперь извини, мне придется обойтись с тобой грубо. Иначе они могут и тебя не выпустить.

С этими словами он схватил монаха за шиворот и что было силы толкнул.

— Достал ты меня своей болтовней! — заорал он так, что все вокруг обернулись и норвежцы от своих костров повернули к ним головы. — Ни днем ни ночью покоя нет! Нам завтра биться, а он гундит и гундит! Проваливай, пока цел, а то голову оторву!

Почти пинками он вытолкал монаха за линию норвежских костров и спровадил в темноту, ругаясь всеми словами, которые знал. Норвежцы смеялись, глядя на это, а Рери выразительно отряхнул руки и пошел прочь.

— Жалко сталь об него портить… — бормотал он по дороге. — Достал со своим милосердным богом! Слово он, Мудрость и Свет! Будто мы за богом сюда пришли, своих дома осталось мало!

— Правильно, туда ему и дорога, — даже сказал кто-то из норвежцев. — А кто этих лысых много слушает, кончает плохо — тут разучишься воевать и станешь, как эти франки, рохлей и разиней. Ну их совсем!

Глава 6

Ночь прошла спокойно для всех, кроме Рери. Зная, что в случае чего его немедленно разбудят, он пытался спать, но не мог — мешало нервное возбуждение. В эти тихие ночные часы решалась его судьба, судьба рода. Если Хериберт не обманет, дойдет до Харальда и передаст ему что нужно, если Харальд и Вемунд примут правильное решение и сумеют сделать все, что задумано… У них девять сотен человек, они должны справиться с этим Асгейром, который засел в монастыре Сен-Рикье. Хериберт говорил, что там внушительная каменная стена, но почти с двукратным преимуществом Харальд и Вемунд должны ее одолеть!

И что будет потом? Рери понимал, что оказался со своими людьми в ловушке. Если на рассвете Харальд нападет на норвежцев в Аббевилле, те, естественно, будут ждать, что Рери со своей дружиной их поддержит. Едва ли они спросонья сумеют распознать в нападавших тоже людей из Смалёнда, и в этом — единственная надежда для Рери и его дружины. И как быть? Разумеется, сражаться против своих Рери не собирался. Но если они будут бездействовать или попытаются напасть на норвежцев с тыла, те быстро поймут, что их обманули. А для того чтобы нанести врагу настоящий урон, у Рери слишком мало людей.

Оставалось одно: при первых признаках тревоги попытаться скрыться. Это был бы прекрасный замысел, если бы не норвежцы, стан которых отрезал смалёндцев от реки и полей. Они сейчас были зажаты между стеной каструма и норвежцами. Рери, при всей своей решительности, был еще слишком молод и неопытен, чтобы принять правильное решение. Решать предстояло самому, и на его совести были жизни пятидесяти шести человек, которые доверились молодому конунгу. Он не имел права так глупо погубить их почти в начале похода.

Время шло, а что делать, оставалось неясным. Сражаться было бы легче. Мелькала соблазнительная мысль выйти на битву с норвежцами и гордо погибнуть, как Гуннар и Атли из любимой Ингваром конунгом старинной песни, но эту возможность Рери оставил на самый последний случай. Золотого Дракона он даже еще не видел, не говоря уж о Южной Ютландии, в которую торжественно пообещал вернуться на поминальном пиру дяди. А значит, умирать ему еще рано.

Еле-еле начало светать, когда из мрака черной птицей выпорхнула знакомая фигура. Хериберт сел на землю рядом с Рери и тяжело вздохнул.

— Что? — Рери мгновенно вцепился в руку бенедиктинца и сжал. — Ты был там? Ты говорил с моим братом?

— Я был, я говорил. Все уже кончено, — с оттенком печали ответил тот. — Я проводил ваших людей к Сен-Рикье и даже сам был вынужден показать им тайный ход в обитель. Они напали на тех норманнов одновременно изнутри и снаружи. Совесть моя говорит мне, что я повинен в смерти людей, пусть это язычники и разбойники, но все же… Одно меня немного оправдывает: ты обещал освободить моих бедных братьев, а те люди не обещали… Я предупредил твоего брата о твоем обещании и просил его не убивать бедных христиан, которые томятся в плену. Он обещал и, как я смог разглядеть в темноте, исполнил обещание. Мне дали лошадь, иначе я не успел бы к тебе так скоро.

С души Рери упал огромный камень, и от облегчения он шумно вздохнул. Но тут же снова нахмурился:

— А мой брат Харальд не пострадал?

— Нет, насколько мне известно.

— А он дал тебе какое-то подтверждение… что ты говоришь правду?

— Он ничего мне не дал. Но его человек, с которым он обо всем советовался, сказал, что Хильда была бы тобой довольна. Ты, верно, знаешь, кто такая Хильда?

— Да. — Теперь Рери чувствовал, что может верить. — И что сказал Харальд… обо мне? О нас? Что нам делать, когда они нападут?

— Об этом они ничего не сказали. Тот человек, что упоминал Хильду, спросил, как ты будешь выбираться, а твой брат ответил, что ты уже не мальчик и знал, на что идешь. Он сказал, что ты догадаешься сам, как тебе спастись.

— Я догадаюсь, — надменно ответил Рери. Ему уже казалось стыдно надеяться на других — и в самом деле, он не мальчик, чтобы кто-то его спасал!

И в то же время он смутно подозревал, что Харальд сказал так из тайного чувства ревности. Он знал, что старший его брат все время опасается, не считают ли его недостаточно смелым и волевым, и из-за этого иной раз проявляет ненужное упрямство. Видимо, сейчас ему было обидно, что честь изобрести и осуществить такой рискованный и полезный в случае успеха замысел принадлежала не ему, а Рери, который и так чересчур загордился после своей чисто случайной победы над Хардом Богачом. Не так чтобы Харальд желал гибели младшему брату, нет. Скорее он думал, что если тот такой умный, то пусть сам о себе и заботится.

— Я подумал об… об одной возможности, — проговорил Хериберт. — Я тоже хочу, чтобы ты выжил — ведь иначе кто освободит моих братьев? Я помогу тебе, если ты проявишь… доброту и благоразумие.

— О чем ты? — Рери насторожился. — Что ты предлагаешь и чего хочешь? Чем ты-то можешь мне еще помочь?

Хериберт вместо ответа молча показал себе за спину. Рери бросил туда взгляд и увидел только склон холма, искусственно сделанный еще круче, чем был от природы, насыпной вал за рвом, полным воды, и ворота за узкой перемычкой через ров. Ворота, разумеется, были закрыты, возле них над стеной виднелись копья дозорных.

— Каструм, — пояснил Хериберт. — Ты, я и твои люди могли бы укрыться там.

— Ты с ума сошел! Кто нас туда пустит? А если пустит, то твои соплеменники убьют нас еще быстрее, чем норвежцы. Мы же «северные люди», ужас здешних мест.

— Да. Но ты обещал освободить моих братьев… и до сих пор еще не убил меня, хотя и правда мог это сделать. Сеньор Ангильрам будет тебе благодарен за это. Я попрошу, чтобы тебя и твоих людей впустили и не причиняли вам вреда. Но ты поклянись, хотя бы и своими богами, которых ты чтишь, а еще лучше — твоими предками и потомками, что не причинишь вреда никому в том месте, где тебе самому предоставят убежище. Думаю, сеньор Ангильрам предложит тебе выкуп за то, чтобы и твои люди не грабили каструм и не убивали его семью и приближенных. Вы сможете договориться.

Рери задумался. Выкуп — это меньше, чем они могли бы получить, взяв и разграбив каструм: само собой, он намеревался это сделать, покончив с норвежцами. Но это гораздо лучше, чем глупая смерть. К тому же им достанется все, что успели взять норвежцы. Да и в том Сен-Рикье, надо думать, Харальд кое-что нашел…

— А ты уверен, что этот Ангильрам тебя послушает? — Рери с недоверием покосился на Хериберта. — И что твое слово в мою защиту для него что-то будет значить?

— Я уверен, — спокойно ответил бенедиктинец. — Ведь я не обманул тебя, хотя мог.

— Я еще этого не знаю, — пробормотал Рери. — Поклянись.

— Мы не клянемся. Но я не намерен обманывать тебя, Хрёрек, ведь в твоих руках жизнь моих братьев. Мы должны доверять друг другу, если хотим спастись и помочь тем, кто нам дорог.

— Хорошо. — Рери наконец принял решение, единственное по сути, которое ему оставалось. — Я готов обсудить с вашим Ангильрамом выкуп, если он даст нам приют, пока Харальд разбирается с норвежцами.

— Тогда предупреди своих людей. Твой брат сказал, что к рассвету они уже будут здесь. Они взяли корабли тех норманнов, и вниз по течению прибудут сюда очень быстро.

Рассвет стремительно приближался. Рери подозвал Орма, шепотом посвятил его в суть дела, и вдвоем они потихоньку оповестили людей: все должны быть готовы по первому знаку бежать к воротам каструма. На Хериберта смалёндцы косились с большим подозрением, не слишком веря в его добрые намерения и способность им помочь. Какой помощи можно ожидать от этого человека, который выглядит, как последний бродяга, и ведет себя, как сумасшедший? Но пасть в безнадежной битве в начале похода, обещавшего большую добычу, никто не хотел, и все были согласны попытаться. В крайнем случае, как сказал Эгиль Кривой Тролль, умереть героем никогда не поздно.

Рери, напряженно вглядываясь в быстро редеющие сумерки, со склона холма первым заметил, как на реке показались корабли, полные людей. Поскольку Сен-Рикье лежал на небольшой речке, впадавшей в Сомму возле самого Аббевилля, то и на завоевание его Асгейр Хромой отправился на своих же кораблях. Норвежцы узнали корабли Асгейра и не проявили никакой тревоги, даже обрадовались и приветствовали товарищей криками. На переднем виднелся стяг; Рери не мог толком рассмотреть, что на нем изображено, но, судя по радости норвежцев на берегу, это тоже был стяг Асгейра.

По быстрому знаку Рери смалёндцы вскочили с мест и схватились за оружие. Разглядеть лица из такой дали не получалось, и в голове билась мысль: это все-таки может быть Асгейр. Вдруг Хериберт соврал, и все наоборот — Асгейр разбил Харальда? Или чокнутый франк вообще никуда не ходил и никого ни о чем не предупреждал? Тогда им конец. Перед мысленным взором Рери с одинаковой яркостью стояли победа или гибель. Его судьба раздваивалась, как поток, разделяющийся на два рукава, и он еще не знал, куда его легкую лодочку понесет — к победе или к гибели. Все решали ближайшие мгновения. И от острого напряжения у него возникало странное ощущение, что душа отделяется от тела, смотрит на него сверху и руководит им, как нечто постороннее.

Часть кораблей пристала возле Аббевилля, часть продолжала двигаться к каструму. Рери вглядывался, пытаясь узнать хоть кого-нибудь. Там, возле Аббевилля, люди уже начали высаживаться. Несколько чужих кораблей шли сюда. На носу одного он видел высокого человека в незнакомом шлеме с дорогой золоченой полумаской, с ярким багряным плащом на плечах, отделанным парчовой полосой, с какими-то блестящими украшениями по всему полю. Какой же дурак, собираясь драться, наденет такую дорогую вещь? А если драться не собирался, а хотел похвастаться добычей, то зачем тогда шлем? Разве только лицо спрятать…

Со стороны Аббевилля вдруг долетели невнятные крики, раздался звук рога. Рери быстро обернулся — на песке у воды, где причалили пришедшие корабли, шла драка. Приплывших было гораздо больше, но норвежцы возле города поняли, что это не люди Асгейра, что это чужаки и что их пытались обмануть.

Корабли возле каструма тоже встали, и люди с их бортов стали прыгать в мелкую воду. Норвежцы, уже понявшие, что возле города происходит что-то неожиданное и неприятное, не долго думали и тоже вступили в бой — тем более что именно таковы были намерения прибывших.

— Идем скорее, Хрёрек! — Хериберт обеспокоенно дернул его за рукав. — Уже началось! Пора, если тебе дорога жизнь!

— Может, нападем на них сзади? — возбужденно предложил Орм. — Почему мы, в конце концов, должны прятаться от битвы? Прорвемся к своим и будем сражаться вместе.

Рери уже готов был принять его предложение, тем более что его собственные мысли были точно такими же, но тут один из норвежских хёвдингов, обернувшись и увидев смалёндцев, неподвижно замерших под склоном холма, что-то понял и сделал знак своим людям. Около сотни норвежцев по его знаку устремились вперед с оружием и щитами наготове. Казалось бы, до мести ли тут, когда трем сотням приходится отбиваться от пяти или шести? И Рери сообразил, о чем подумал норвежский хёвдинг. Их ведь можно не только убить, но и взять в залог. А с таким заложником на руках, как он, уже норвежцы, хотя бы уцелевшая их часть, будут предъявлять Харальду свои условия.

— В каструм! — заорал Рери, в мозгу которого все эти мысли пронеслись быстрее молнии. — К воротам, все бегом!

И первый побежал за Херибертом, вскинув щит на плечи и прикрывая спину.

Бенедиктинец, подобрав повыше широкие полы своей длинной одежды, с неожиданным проворством мчался верх по склону. Смалёндцы топали за ним. Бежать вверх по довольно крутому холму, по узкой тропинке, было нелегко, но речь шла о жизни.

Мимо свистнула стрела, и Рери сначала не понял, спереди она прилетела или сзади — ожидать можно было как того, так и другого. Хериберт, по-прежнему бежавший впереди, стал что-то кричать — уже на местном языке, так что Рери не понимал ни слова. Свистнули еще несколько стрел. Кто-то рядом вскрикнул, кто-то молча упал. Хериберт продолжал кричать.

Впереди уже совсем близко показалась стена каструма — крутой земляной вал и частокол из толстых бревен поверх него. Перед валом виднелся ров, с блестевшей внутри темной водой, покрытой какой-то водяной растительностью. Через ров к закрытым воротам вела тонкая перемычка — пройти от силы одному человеку.

Ворота стали открываться.

— Быстрее! Вперед! По одному! Не толпиться! — закричал Рери, остановившись, обернувшись и пропуская вперед людей. — По одному в ворота, живее!

Неизвестно, что ждало их внутри, но снаружи надеяться было не на что. Около сотни норвежцев догоняло их и уже приблизилось более чем на полперестрела. Они не стреляли только потому, что боялись убить его, Рери, который был нужен им живым. Но несколько тел лежало на склоне, отмечая путь отступления — одно из них шевелилось, но Рери сейчас не мог сообразить, кто это.

Первый из смалёндцев пробежал по перемычке и скрылся за воротами вслед за Херибертом. Рери все подгонял своих людей, и ему казалось, что они бегут очень медленно, а норвежцы — очень быстро. Он продолжал кричать и размахивать рукой с зажатым мечом, совершенно не замечая его тяжести — и изнемогал от бессилия сделать хоть что-то еще, как-то подогнать своих и задержать норвежцев.

Над головой просвистело сразу несколько стрел, и Рери почти с изумлением увидел, что трое или четверо норвежцев, из бежавших впереди, упали, и оперенные древки стрел дрожат, вонзившись кому в грудь, кому в плечо, кому в горло. Похоже, что со стен укрепления их прикрывали — невероятная любезность. Может, считают перебежчиками? Или Хериберт убедил защитников каструма помочь беглецам?

Так или иначе, но норвежцы бежали уже не так резво, прикрылись щитами, кто-то стал вскидывать луки, надеясь отогнать стрелков-франков от кромки стены.

— Иди же, пора, — вдруг сказал незнакомый голос в самое ухо.

Голос был женский. Едва повернув голову, Рери мельком заметил женщину в белой одежде — она стояла возле него и показывала на перемычку перед воротами, уже пустую. Сообразив, что напрасно стоит здесь, когда все его люди уже внутри, Рери бегом кинулся к воротам…

Потом вдруг сообразил, замер и обернулся. Никакой белой женщины перед воротами не оказалось. Как ей было неоткуда взяться, так и некуда деться — однако она появилась буквально на миг и исчезла.

С ознобом во всем теле, дрожью в ногах и испариной на лбу, Рери вбежал в ворота. Сама действительность как-то изменилась: время стало тягучим и вязким, как вода или даже кисель, Рери двигался медленно, а думал очень быстро, видел все вокруг до мельчайшей подробности необычайно резко и ясно, но при этом смотрел как бы издалека, будто из-за какой-то прозрачной, но непреодолимой грани. Он уже не помнил ни о франках, ни о норвежцах, потрясенный и захваченный тем, что увидел. Он увидел фюльгью — духа-двойника, незримого спутника каждого человека, который обычно принимает облик женщины. Это сама твоя судьба, которая обычно показывается на глаза только в последний миг перед смертью. Рери был убежден, что видел фюльгью в последний миг — наверное, уже в следующее мгновение чья-нибудь стрела должна была его настичь… Однако он, похоже, все еще жив и как сквозь туман видит довольно широкий внутренний двор усадьбы, множество вооруженных людей напротив, и своих смалёндцев, выстроившихся в «стену щитов» позади закрывшихся ворот. А посередине между двумя темными массами вооруженных людей стоит Хериберт, раскинув руки в стороны, будто пытается таким образом не допустить их сближения.

Действительность с грохотом осела и приняла привычный вид. Шум в ушах утих, Рери услышал ропот и крики на непонятном языке, долетавший со стороны франков. Бросившись вперед, он встал за смалёндским строем среди своих телохранителей, держа меч и щит наготове.

Хериберт тем временем что-то говорил, обращаясь к своим соплеменникам. Вид они имели самый враждебный и воинственный — с такими же, как у него, суровыми гладко обритыми лицами, с коротко остриженными волосами. На многих были кожаные доспехи с металлическими или костяными пластинами, кожаные наручи наподобие широких браслетов, закрывавших руку от кисти и до локтя. Головы их прикрывали кожаные или матерчатые плотные колпаки с назатыльниками и жесткими наносниками. В руках они сжимали мечи, секиры, копья, круглые или продолговатые щиты, но нападать пока не спешили.

Из строя вышел рослый мужчина лет пятидесяти, одетый побогаче других, в кольчуге и шлеме без полумаски. Кроме кольчуги, его защиту составляли поножи из железа и такие же наплечники. Подобное богатство сразу выдавало хозяина усадьбы. А еще Рери с удивлением отметил, что крупными прямыми чертами тот очень напоминает ему кого-то неплохо знакомого… Хериберта. Бенедиктинец пошел навстречу хозяину, тот тоже шагнул вперед и неожиданно обнял монаха, поверх его плеча продолжая настороженно поглядывать на неожиданных гостей каструма. И Рери еще раз убедился, что эти двое очень похожи: благодаря местному обычаю сбривать бороду это сходство было еще легче рассмотреть.

Потом Хериберт подвел хозяина ближе к Рери и что-то сказал, указывая на молодого человека. Рери смутно уловил в его речи что-то знакомое, слова были похожи на слова северного языка, но отличались.

— Это и есть сеньор Ангильрам, виконт Аббевилльский, о котором я говорил тебе, Хрёрек, — вслед за тем Хериберт обратился уже к нему. — Я горячо молю Господа, чтобы он вложил в твое сердце благоразумие и милосердие, чтобы помог вам понять друг друга и сделать так, чтобы на этом несчастном берегу больше не проливалось крови.

Сеньор Ангильрам тоже что-то сказал, и Хериберт перевел:

— Он рад предложить тебе и твоим людям гостеприимство в своем каструме, если сердце твое желает мира. Он благодарит тебя…

Монах запнулся, но Ангильрам настойчиво повторил что-то, положив руку ему на плечо, и Хериберт добавил:

— Благодарит за то, что ты был добр ко мне, недостойному, и дал ему снова увидеть меня под своим кровом.

— Это мой брат, — сказал сам Ангильрам, и эти простые слова Рери понял сам. — Мой единственный и младший брат Хериберт, которого я почти не надеялся уже увидеть живым.

Викон Аббевилльский говорил на языке франков, который местное простонародье уже совершенно позабыло, заменив так называемым романским языком, возникшим на основе латыни. Лишь знатные семьи еще сохраняли язык древнего племени франков как память о своем происхождении. От родственного ему «северного языка» тот заметно отличался, но такие простые слова, как «брат» или «живой» там звучали почти одинаково, и при желании можно было вести разговор о несложных вещах.

— Твой брат? — Рери в изумлении посмотрел на монаха. — Ты — брат хёвдинга? Почему ты мне ничего не сказал? Может, ты побочный?

— Нет, один отец у нас был, Адельгард, виконт Аббевилльский, и одна мать, законная супруга его, Ангильтруда, дочь Вилиберта из Корби. Но брат мой унаследовал владения отца, а я избрал стезю служения Богу, как по духовному моему страстному влечению, так и по обычаю.

— Но ты мог бы сказать, что ты в таком близком родстве с хёвдингом.

— Какое это имеет значение? Все мы — лишь слабые дети в руках Господа нашего…

— Он всегда был слишком скромен, — сказал Ангильрам. — И никогда себя не берег. Когда братья в Сен-Валери избрали его аббатом, он сбежал из монастыря, пытаясь уклониться от этой чести, все твердил, что недостоин. Епископ чуть ли не за шиворот притащил его обратно и приказал смирно нести свой крест, раз уж эту честь он считает крестом. И от норманнов мог бы уехать вовремя, но он вбил себе в голову, что именно его первый долг лично утешать всякую старуху, у которой отняли последнюю козу. Так он говорит, что тебя зовут Рейрик сын Альдана и что твой отец был королем в землях данов?

Рери далеко не все понял из этой речи, но смысл последнего вопроса уловил и ответил:

— Это так. Я здесь с моим старшим братом Харальдом… И если ты не против, я очень хотел бы посмотреть, как у него дела!

Вспомнив о брате, Рери показал на площадку, идущую поверх вала, желая на нее подняться и посмотреть, что делается снаружи. Ангильраму это было не менее любопытно, и они поднялись туда вместе.

Казалось бы, за такое долго время все уже должно было закончиться — но только поднявшись на площадку и бросив взгляд на подножия холма и берег, Рери понял, что это время, столь долгое для него, на самом деле было очень коротким. На берегу еще продолжалось сражение, хотя норвежцев уже оттеснили довольно далеко от кораблей, и последние их ряды отбивались от наседающих смалёндцев возле самого холма. Бежать было некуда, поскольку мешала река, и норвежцы, значительно уступающие числом, падали один за другим. Возле Аббевилля, где их насчитывалось еще меньше, схватка к этому времени закончилась.

— Я вижу, что дела складываются для твоего брата совсем не плохо, — заметил Ангильрам. Частично Рери понимал его и сам, частично помогал с переводом Хериберт. — И пока он не закончил, у нас есть время поговорить о своих делах. Не желаешь ли пройти в дом?

— Лучше останемся здесь. — Рери повернулся и для уверенности незаметно опустил руку на рукоять меча. — Что ты хочешь мне предложить?

— Отец Хериберт заверил нас, что ты готов к переговорам и желаешь мира — потому мы и впустили тебя под защиту стен и даже прикрыли от тех норманнов, которые хотели вас погубить. Так значит, все то войско, которое вот-вот займет Аббевилль и нашу округу, подчиняется тебе? Ты так юн, что…

— Я и мой старший брат Харальд вместе руководим войском Смалёнда. Мы молоды, но мы — сыновья короля и потомки могущественного королевского рода, этого вполне достаточно. Наши предки владели когда-то землями и в Свеаланде, и в Дании, и в Англии, и даже в Вендоланде. С нами еще муж нашей сестры, Вемунд харсир. Но я обещаю, что Харальд и Вемунд присоединятся к нашей договоренности.

— А почему вы враждуете с теми, кто пришел до вас?

— Потому что они пришли до нас. — Рери усмехнулся. — И стояли у нас на пути. Мы тоже ищем здесь славы и добычи. Но еще мы ищем нашего кровного врага, свейского конунга Ингви сына Сигимара. Ты ничего не знаешь о нем?

— Увы, нет. Не он ли уже третий год сидит на острове Оссель, на реке Сене, будто гнойный нарыв на теле нашей несчастной страны?

— Не знаю. Но он здесь уже год, если не два, так что, может, и он. Ты расскажешь мне дорогу к этой Сене?

— Придется… хотя не знаю, как король посмотрит на то, что я вообще вступаю в соглашение с северными людьми… — Ангильрам вздохнул. — Впрочем, сначала я должен уберечь свою голову от вас, ибо вы уже здесь, а уж потом от короля, который, быть может, никогда уже не будет в силах кому-либо раздавать приказы.

— Король поставлен над нами Господом, — кротко напомнил Хериберт. — И повиноваться ему — наш долг перед Богом.

— Я бы с радостью исполнял свой долг, если бы он исполнял свой и защищал своих подданных. А он и сам не в силах уберечь нас от набегов, да еще и препятствует тому, чтобы мы защищали себя сами. Разве я сам оставил бы стену Аббевилля в таком жалком состоянии, если бы не королевский указ? — Ангильрам начал горячиться, и видно было, что этот разговор ведется не в первый раз и очень его волнует. — Или я не знаю, что от моря до нас можно добраться за одно утро? Или я не знаю, что северные люди ходят грабить и разорять побережье уже полвека и будут ходить до тех пор, пока король не соберется что-то с этим сделать? Уж я бы позаботился укрепить не только каструм, но и весь Аббевилль, благо, римляне оставили нам довольно неплохие стены. Но королевский указ запрещает строить укрепления и предписывает разбирать уже построенные — и всегда находятся охотники возить камни из стены на постройки своих коровников! И вот опять пришли норманны, и коровники уже не нужны, потому что нет ни коров, ни пастухов!

— Не увлекайся, сеньор Ангильрам, и не давай воли гневным помыслам, — мягко остановил его Хериберт. — Лучше поговори с этим юношей. Пока он здесь, норманны тебе не угрожают.

— Довольно об этом, ты прав, — мрачно согласился сеньор. — Итак, Рейрик, в твоих руках или в руках твоего брата оказались многие жители Аббевилля, Сен-Валери и Сен-Рикье, а также братья из этих двух обителей. Аббат Аудульф погиб, как рассказал мне Хериберт, — виконт перекрестился, — но аббат Хериберт жив, слава Господу, и, как он сказал, во многом благодаря тебе. Ты обошелся с моим братом гораздо благороднее, чем обычно обходятся норманны, и он не простит мне, если я взамен не верну тебя твоему брату таким же целым и невредимым.

— Ты вернешь меня? — Рери возмущенно поднял брови.

— Да. Ибо людей у меня больше, ворота закрыты, и чтобы сюда проникнуть, твоему брату пришлось бы осаждать каструм. Как это до него пытались делать те, которых вы перебили. Но я надеюсь, до новой осады дело не дойдет. Я готов предложить вам выкуп за мой каструм со всеми, кто в нем, в сто фунтов серебра. Да еще аббат Хериберт сказал, что ты дал обещание освободить всех братьев из Сен-Валери и Сен-Рикье.

— Да, я это обещал, — подтвердил Рери. Он не знал, сколько это — фунт, но число «сто» в сочетании со словом «серебро» в любом случае производило впечатление. Кажется, они уже слегка разбогатели.

— Думаю, это хорошая цена за такую скромную усадьбу. — Рери с высоты вала окинул взглядом внутренний двор и несколько построек, ничем почти не отличавшихся от тех, что стоят в любой усадьбе северных стран. — Но, кроме людей, о которых мы говорили, вся взятая добыча останется у нас. Я не могу лишить моих людей того, что они заработали своей кровью.

— Я согласен, — вздохнул Ангильрам. Он соглашался не от щедрости, а просто потому, что навязывать другие условия не имел сил.

— Да будет свидетелем милосердный Бог! — закончил Хериберт.

К тому времени, как Хрёрек конунг и Ангильрам, виконт Аббевилльский, пришли к соглашению, битва возле реки уже закончилась. Харальда Рери повстречал на берегу, на полпути между Аббевиллем и каструмом. Тот уже снял чужой шлем с золоченой чеканкой на полумаске, и ветер свободно трепал его светлые волосы, но на плечах гордого победителя по-прежнему развевался темно-красный плащ с богатой парчовой отделкой. Причем плащ оказался зимним — на подкладке из меха выдры. Зато с наружной стороны к красной плотной шерсти были каким-то хитрым образом прикреплены тонкие пластинки из чеканного золота! Их было много, несколько десятков, они покрывали длинный плащ блестящей на солнце чешуей, и Рери стоило труда не показать своего изумления при виде этой роскоши.

— Смотрю, ты приоделся, — поддел он старшего брата вместо приветствия. — Сколько отдал за эту тряпочку?

— Ну, не может же все доставаться кому-то одному, — небрежно ответил Харальд. — Нашел в монастыре. Там таких тряпочек еще несколько штук есть.

— Я знаю эту вещь, — скорбно вздохнул Хериберт. — Этот плащ еще во времена доброго короля нашего, Хлодвига, прозванного Благочестивым, пожертвовал нашей обители добродетельный Марквард из Нуайона, а увезли оттуда норманны несколько дней назад…

— С какой радости ты кинулся бежать в усадьбу? — тем временем спросил Харальд. — Я думал, ты нас поддержишь сзади.

— За что, прости, я должен был тебя подержать? — выразительно изумился Рери, высоко подняв брови и всем видом показывая, что услышанное им никак не может быть правдой.

Люди вокруг них засмеялись. Смалёндцы выглядели возбужденными и усталыми, у многих были повязки на свежих ранах, но в целом воины вид имели довольный и гордый одержанными победами. Для большинства это было первое в жизни настоящее сражение, и те, кто уцелел, сразу ощутили, как вера себя и свои силы наполняет грудь, будто свежий ветер — парус корабля. На молодых конунгов посматривали с одобрением и благодарностью: пока их удача оправдывала возложенные на нее надежды, а удача вождя в походе не менее важна, чем хорошее оружие.

— Я полагал, что ты нападешь на норвежцев с тыла и тем поможешь нам, — с досадой поправился Харальд. — У тебя было достаточно людей, чтобы вступить в битву. А ты почему-то сбежал, и мы потеряли больше сотни убитыми.

— Ты хочешь поставить мне это в вину? — Рери сердито упер руки в бока. — Никто не назовет меня трусом после того, что я сделал. А в каструм я ушел для того, чтобы не попасть в заложники к норвежцам. Тогда тебе пришлось бы с ними договариваться. Кстати, от них кто-нибудь остался?

— Человек сто пленных в Сенрикене и человек двести здесь. Мы загнали их в угол, им пришлось сдаться. Вемунд следит, как у них забирают оружие. Думаем пока подержать их в тамошнем святилище — из-за этих стен им не просто будет выбраться, а у ворот мы поставим хорошую стражу.

— А их конунги?

— Асгейр конунг убит еще там, в Сенрикене. Из двух здешних конунгов один ушел за реку с полусотней людей, второй со своими людьми сдался. Ты бы видел, какую мы там взяли добычу! Одних золоченых чаш штук двадцать!

— Кто ушел? Рыжий такой, толстый? — перебил его восторги Рери, которого это пока занимало больше, чем перечень добычи.

— Нет. Кажется, он был не рыжий. Но я под шлемом не сильно разглядел. Тебе лучше знать, ты ведь с ними знаком. Так до чего ты договорился с местным хёвдингом?

— Выкуп сто фунтов серебром.

— А фунт — это сколько?

— Это сколько? — Рери в свою очередь обернулся к Хериберту, и тот пояснил:

— Со времен императора Карла Магнуса в фунте считают двести сорок денариев.

— В эйрире будет примерно двадцать денариев, — дополнил Орм, благодаря торговым поездкам знакомый с монетным счетом.

— Без тебя знаю, — отмахнулся Харальд, нахмурившись и пытаясь произвести в уме подсчет. — Это будет… где-то полторы марки, что ли12?

— Чуть побольше, — подтвердил Орм.

— А сто фунтов — это сто шестьдесят марок! — подвел итог Рери, стараясь сохранять невозмутимость, но в голосе его невольно прорывалось ликование.

На одну марку можно купить рабыню или две коровы. И десять-двенадцать марок в год стоит содержание хорошего воина — еда, одежда, оружие. Даже без битвы, одними разговорами, он взял стоимость огромного стада из трехсот с лишним коров, целой толпы из полутора сотен молодых рабынь или наемного отряда в шестнадцать приличных бойцов на целый год! Правда, такие весомые разговоры удается вести только тому, у кого за спиной хорошее войско, но все же!

— Ты обещал освободить моих братьев, — напомнил Хериберт.

— А как же! — довольный Рери на радостях даже хлопнул монаха по плечу. — Я еще молодой, у меня от старости память не отшибло. А ты здорово помог нам, и я охотно подарю тебе твоих людей.

— Пусть забирает. — Харальд, тоже довольный, милостиво махнул рукой. — Все равно от этих долгополых толку мало. Там стариков половина, а молодые все слабосильные какие-то. Ни на каком рабском рынке за них много не выручишь.

— А что это он снова с тобой? — усмехнулся подошедший Вемунд. — Ты нашел себе нового воспитателя? Рери, как я рад, что ты невредим!

Харсир с радостью обнял юного конунга и похлопал его по спине.

— Я знал, что удача и здесь от тебя не отвернется. Уж у кого она есть — это видно во всем.

— Видно… Я видел фюльгью, — вдруг признался Рери. — Там, у ворот, пока наши бежали, норвежцы стреляли, и я думал… Белая женщина тронула меня за руку и велела идти в каструм, сказала, что уже пора. Я думал, что меня сейчас убьют. Ведь фюльгья приходит перед смертью.

— Это была твоя судьба, а она приходит не только перед смертью, но и в самые опасные, переломные мгновения. — Вемунд стал серьезным. — Ты уверен, что видел ее?

— Конечно, видел. А потом она исчезла.

— Возможно, это был ангел Господень, посланный к тебе, чтобы уберечь твою жизнь и дать возможность спасти и душу, — сказал вдруг Хериберт. — Я ведь не просто так поверил в тебя, Хрёрек. Ночью перед тем, как вы пришли в Сен-Валери, я видел во сне святого Валерия, основавшего нашу обитель двести лет назад. Он сказал, что придет юный варвар, король из заморской страны, и что я должен буду сопровождать его и стремиться обратить его душу, потому что вместе с ним я смогу спасти от погибели многие города и далекие земли, о которых мне сейчас и неведомо.

— Да вы все здесь духовидцы, как я погляжу, — насмешливо произнес Харальд. — А что до меня, то я бы предпочел поскорее увидеть хотя бы такую малость, как сто шестьдесят марок серебра. Впрочем, мы и сами не с пустыми руками пришли, правда, Стюр?

Сто шестьдесят марок серебра франскими денариями Харальду удалось увидеть довольно скоро. Сеньор Ангильрам пригласил смалёндских вождей в каструм — хоть его постоянный двор находился не там, он не спешил покидать укрепленное убежище, пока в округе не наступил хотя бы относительный и ненадежный покой, только и возможный здесь в последние полвека. Его дом в каструме был сложен из камня, и стены его толщиной превышали пару локтей. По размеру он был шагов тридцать в длину и вполовину меньше — в ширину, с земляным полом, который ради гостей посыпали свежим тростником, от чего в помещении сразу запахло речной свежестью и зеленью. Да еще небольшие окна, расположенные довольно высоко, пропускали достаточно света, чтобы днем обходиться без факелов. Очаг, как и в северных домах, располагался посередине. Утварь была обычной — столы, широкие лавки, и только для хозяина имелось особое сидение с подлокотниками. В честь заморских гостей сеньор Ангильрам устроил торжественный ужин, и хотя, как подозревал Вемунд, всех своих богатств он из осторожности не показывал, все же мяса, хлеба и вина было в изобилии.

На пиру сидели и приближенные Ангильрама — его подданные, свободные франки, которым надлежало при необходимости выступить в поход под его знаменем. Сеньор Ангильрам в свою очередь подчинялся графу Амьенскому, а уж тот подчинялся только самому королю. Но несмотря на то, что король Карл, внук императора Карла, испытывал сильную нужду в вооруженных людях, граф Гербальд оставался в Амьене — где-то поблизости было норманнское войско, из-за чего граф Амьенский в первую очередь стремился защитить собственные владения. Однако вызова от него еще не поступало, потому Ангильрам оставался дома со всем своим отрядом. В противном случае он мог бы оставить здесь лишь двух человек для охраны земель и одного — для охраны женщин своей семьи. Франки, хоть и смотрели на заморских гостей с недоверием, все же были довольны, что их сеньор сумел договориться миром. Норманны тоже с любопытством рассматривали их, но ничего особенного не находили. Франки брили бороды и стиглись коротко, только некоторые носили усы. Стараясь произвести впечатление на варваров-язычников, иные из них раскаленным прутом подвили себе кудри на уровне ушей, а головы повязали шелковыми лентами с вышивкой — украшение, принятое и среди придворных короля Карла Лысого. Две рубахи франков, верхняя и нижняя, мало чем отличались от скандинавских, а на ногах они вместо обмоток с ремешками носили чулки с подвязками под коленом. Левую руку каждого из мужчин украшал браслет — у кого бронзовый, у кого серебряный, а у хозяина — золотой с бледно-зелеными полупрозрачными камешками. Между собой франки говорили на романском языке, норманнам недоступным, но иные из них еще могли объясняться полузабытым языком своих франкских предков. Поэтому, когда вино сняло первоначальное напряжение, франки Аббевилля и смалёндцы уже пытались завязать беседу.

Особое внимание гостей привлекали женщины хозяйской семьи. Их оказалось три, и сыновья Хальвдана, впервые видевшие знатных франкских женщин, с большим любопытством их разглядывали. Первой была почтенная матушка Ангильрама и Хериберта, морщинистая беззубая старуха, державшаяся очень надменно и не разговаривавшая почти ни с кем, кроме младшего сына. Подле нее сидела вторая жена Ангильрама — лет восемнадцати на вид, а к ней жалась его дочь от первого брака, молодая четырнадцатилетняя девушка. У сеньора Аббевилльского был также сын, Адальгард, но он погиб, еще совсем молодым, пять лет назад, однако не при очередном набеге викингов, как можно было подумать, а в битве с бретонцами, сражаясь в войске короля Карла. Именно смерть наследника побудила Ангильрама жениться второй раз, а его первая жена, убитая горем, ушла в монастырь Сен-Аньес, дав ему возможность завести новую семью. И у него действительно родился новый наследник, тоже нареченный Адальгардом. Двухлетнего малыша нянька ненадолго вынесла показать гостям, и Вемунд даже подержал его на руках, умиляясь и думая, что вот-вот и у него самого дома в Смалёнде родится сын.

Дочь Ангильрама, Гильтруда, оказалась не так чтобы красива — у нее было слишком широкое лицо, слишком большой нос — но довольно мила, чему особенно способствовали красивые густые волосы и нарядное платье из отличного лилового шелка с золотым шитьем. Правда, платье было ей очень велико и, видимо, досталось по наследству от бабушки. Широкий ворот, чтобы не открывать нижнюю рубашку, был крепко заколот большой позолоченной застежкой, зато тонкость девичьего стана подчеркивалась длинным красным поясом, расшитым цветными бусинами и серебряной нитью. У Гильтруды уже имелся жених, тоже какой-то виконт, но, тем не менее, Харальд, с самодовольным видом поглаживая светлые усы, попытался вступить с ней в беседу. Из этого ничего почти не вышло, поскольку Гильтруда плохо понимала северный язык и к тому же очень робела, но Харальд весь вечер на нее поглядывал, внушая Ангильраму некоторое беспокойство. Харальд сейчас впервые подумал, что было бы совсем неплохо жениться на какой-нибудь знатной франкской деве с богатым приданым — такая женитьба значительно прибавила бы ему уважения дома. Конечно, Гильтруда эта совсем не красотка, но знатность рода и великолепные шелковые одежды придают блеска и более некрасивым лицам…

Наутро Рери и Вемунд отправились в Аббевилль, проверить, как там дела. По пути Вемунд показал юному конунгу добычу, взятую в Сен-Рикье. В городе имелось два каменных здания, оба, видимо, церковные, которые Рери уже начал отличать от прочих: в одном держали пленных норвежцев, в другом поместили добычу под охраной самых надежных людей. Добыча оказалась очень неплохая — десятка два красивых сосудов из серебра и даже золота, с разноцветными самоцветами, чеканкой и чернью, десяток золотых крестов разного размера, но все украшенные самоцветами, несколько широких одежд неудобного и нелепого покроя, но зато из разноцветных ярких шелков с вышивкой золотой и серебряной нитью, ларцы со вставками резной кости и пара гребней, тоже костяных, на которых были вырезаны фигурки людей и животных. Искусство тонкой резьбы так поразило Рери, никогда не видевшего ничего подобного, что он долго вертел гребень покойного аббата, пробовал пальцами тоненькие длинные зубчики. С трудом верилось, что грубые человеческие руки смогли прочертить в кости эти объемные фигурки, у которых легко разглядеть не только лица, но и пряди волос, складки одежды, словно на настоящей мягкой ткани, каждое перышко в крыльях… Вот только крылья были приделаны почему-то к спинам двух мужиков в длиннополых, будто женские, рубашках, и Рери не понял, что это за нелепые создания. Было немало вещей, которые едва ли пригодились бы монахам, и, вероятно, происходили из даров знатных богомольцев: золотые цепи, браслеты, застежки, несколько плащей и верхних рубашек из шерсти и шелка, одна из них — с такими же золотыми бляшками, как на новом Харальдовом плаще.

— И кто только так жутко одевается? — недоумевал Вемунд, кверх ногами разворачивая праздничное облачение аббата, о чем, разумеется, не мог знать. — Ну да ничего. Хильда уж верно придумает, как это получше использовать и пристроить к делу такую отличную ткань.

Кроме того, в монастыре нашлось много монет, серебряных и золотых, а еще Вемунд показал большую корзину — плетенную из лозняка и еще пахнущую рыбой — в которой были свалены какие-то доски, непонятные обломки, на которых зачем-то были приделаны узорные пластины из золоченого серебра и бронзы.

— Что это? — не понял Рери.

— У них там хранились какие-то странные штуки. — Вемунд пожал плечами. — Листы кожи, сложенные в стопку и зачем-то сшитые вместе с одного края, а сверху и снизу лежали цветные доски, обтянутые кожей, с такими вот украшениями. Я сначала думал, что ларцы, а хотел открыть — там кожаные листы. В общем, вынуть их оттуда никак не получалось, пришлось разломать. Кожа эта вся чем-то раскрашена, какие-то руны там, ну их совсем. А серебро пригодится.

К счастью, отца Хериберта сейчас с ними не было, а иначе он мог бы не вынести этого жуткого для каждого бенедиктинца зрелища, увидев, во что превратились драгоценные плоды неустанных трудов переписчиков, священные книги, смысла и значения которых северные пришельцы даже не могли оценить.

Не меньше того сумели раздобыть в самом Аббевилле норвежцы, и теперь почти вся их добыча оказалась в руках смалёндцев. Источниками этой добычи послужили в основном две местные церкви — у простых горожан взять было почти нечего, разве что скот, съестные припасы, да самих аббевилльцев в качестве пленных. Отбор годных для продажи проделали сами норвежцы, и то, что вместо людей Хёгни и Оттара их теперь сторожили люди Харальда и Хрёрека, для пленных франков совершенно ничего не меняло.

К тому же число пленных теперь пополнилось почти тремя сотнями раненых и сдавшихся из числа самих норвежцев. К ним Вемунд и Рери тоже зашли. Хроар, возглавлявший ночную смену стражи, сказал, что все спокойно, и Рери велел позвать к воротам того из норвежцев, кого они над собой признают старшим.

К нему вышел рыжий Оттар, с повязкой на лбу и на правой руке, уже не такой веселый и разговорчивый, моргающий покрасневшими, набрякшими от бессонной ночи веками, с резкими морщинами на лбу и на щеках, которые вчера прятались за улыбкой.

— А я тебя недооценил, Хрёрек сын Торгерд, — сказал он, увидев, кто к нему пришел. — Прав был Хёгни.

— Я на то и рассчитывал, что меня недооценят, — ответил Рери. — Что меня примут за молодого тщеславного дурака, жаждущего славы и подвигов, посчитают, что держат мою душу на ладони и что неожиданностей от меня ждать не приходится.

— А разве ты не такой?

— Не совсем. Я молодой и тщеславный, но, похоже, не дурак. Кстати, обычно я называюсь Хрёрек сын Хальвдана. Мой отец, из древнего рода конунгов Съялланда, когда-то правил в Южной Ютландии и прославился многими походами.

— А я думал, что мы будем с тобой биться в одном строю. Ты ведь давал понять, что этого хочешь. Ты мне даже понравился, — с досадой пробормотал Оттар и отвернулся.

— Благодаря предусмотрительному Хёгни конунгу я не приносил вам клятв верности, так что и не нарушил их. А насчет того, чтобы биться в одном строю, то еще не все потеряно. Ты ведь не очень хочешь попасть в Хейдабьюр или Волин в качестве товара для работорговцев?

— Не очень. Как говорится, мудрый правду без подсказки скажет.

— Тогда можешь принести клятву верности мне. Ты и все твои люди. И мы будем биться в одном строю.

Оттар задумался.

— Клятву тебе… — пробормотал он. — Смотрите-ка… Да я ходил в походы, когда ты бултыхался… Королевская кровь, говоришь? А я тут еще подумал, — он взглянул на Рери, прищурившись, — не ты ли сын того Хальвдана, который одно время, лет двадцать назад, засел в Хейдабьюре? Сразу после сыновей Годфреда Датского?

— Да, я сын того самого Хальвдана. И сам непременно буду править в Ютландии. Чуть позже. Так что, я подходящий вождь для тебя?

Со стороны совсем молодого парня этот вопрос, предназначенный зрелому, умудренному и прославленному вождю, выглядел бы сущей наглостью, но Оттар хорошо понимал, какое большое значение имеют эти две вещи: королевская кровь и удача. В первое у него не было причин не верить. А второе, похоже, говорило само за себя.

— Что ты собираешься дальше делать? — спросил норвежец чуть погодя.

— То же, что собирались делать вы. Идти на Амьен. Там можно взять хорошую добычу. И уж не сомневайся, что со мной ты получишь долю не хуже, чем с Асгейром и Хёгни. Ведь моя удача одолела их удачу.

— Все-таки ты молод и тщеславен. Хёгни ходил по морям столько же, сколько ты живешь на свете. А Асгейр еще того дольше. Ты же выиграл всего две битвы — да и не ты, а твои люди. И уже слишком веришь в свою удачу!

— Все-таки выиграл я, и я стою сейчас перед тобой, а Асгейр уже разговаривает с эйнхериями в Валгалле. Скажешь, нет? — Рери наклонил голову, с торжествующей насмешкой глядя на норвежца. — Жить надо здесь и сейчас, а здесь и сейчас победитель — я. Наступит ли для нас всех завтра — неизвестно. Сам знаешь, как переменчива судьба, особенно для того, кто в викинге13. Сейчас моя удача сильнее прочих. Если хочешь — присоединяйся. А не хочешь — полмарки за тебя, пожалуй, дадут, ты ведь хоть и не молод, но еще крепкий мужчина.

— А что с Хёгни? — подавляя вздох, спросил Оттар. — Наши говорят, он жив?

— Я всех мертвецов не осматривал и его не искал, но наши тоже говорят, что он жив и ушел за реку.

— Хоть я и стою всего полмарки, но прими совет глупого старика: осмотри всех наших мертвых и убедись, есть среди них Хёгни конунг или нет. Этим ты не только удовлетворишь мое любопытство, но и сильно облегчишь себе дальнейшую жизнь. Хёгни ведь не из тех, кто прощает такие шутки.

— И я последую твоему совету, — серьезно пообещал Рери, и в самом деле благодарный. — Так что ты решил?

— Всех наших людей оставят со мной?

— Разумеется! Ты — хороший боец, надо думать, но как хёвдинг над тремя сотнями норвежцев ты мне принесешь еще больше пользы.

— Я поговорю с людьми и дам тебе ответ к вечеру. Но думаю, они согласятся. Людям ведь все равно, как зовут вождя. Главное, чтобы у него была удача.

— Вот именно. Тогда получите назад ваше оружие и даже долю в добыче.

— Нашей собственной?

— Сейчас она наша, — напомнил Рери. — Но мы поделимся с вами. И клятвы ваши я приму еще до ближайшей битвы.

— Ты учишься на чужих ошибках, — проворчал Оттар. — Знать, и правда не дурак.

— Я рад, что ты обо мне такого хорошего мнения, — Рери улыбнулся, и при этом его лицо так прояснилось и посветлело, что Оттару захотелось улыбнуться вместе с ним. — Ну так до вечера. Я буду ждать тебя в каструме. В том, который вы не успели взять.

По дороге назад к каструму Рери весело насвистывал. Иные вожди, получив такую добычу, уже повернули бы назад, к ближайшему торговому месту, чтобы обменять там пленных на серебро или разные нужные для жизни товары, а там и домой — гордиться собой, на йольских пирах пить мутное пиво из золоченых церковных чаш и рассказывать женщинам и работникам о чудесах заморских стран. Но Рери даже мысленно не оглядывался назад. Откуда-то в нем жила уверенность, что его путь еще только начался и что впереди его ждет гораздо больше того, что осталось за спиной.

Глава 7

Прежде чем пуститься в дальнейший путь, предстояло похоронить убитых. Пленных франков отправили рубить дрова для погребального костра погибших смалёндцев. Убитых норвежцев погребали их уцелевшие собратья. Норвежцы при этом, что понятно, выглядели еще более хмурыми, чем смалёндцы. Но в целом викинги из бывшего войска трех конунгов приняли перемены довольно легко. Кроме имени вождя, для большинства из них ничего не изменилось: они сохранили оружие и свободу, и путь их лежал к новым богатым городам земли франков. Общая численность войска достигла двенадцати сотен человек. Многие из норвежцев посматривали на своих новых, чересчур юных вождей с недоверчивой ухмылкой, но вслух никто не возмущался.

— Как говорится, орел кричит рано! — сказал им Рери на общем поминальном пиру по всем погибшим. — Вот если бы мне было уже сорок лет и я только собрался в свой первый поход — чего бы я тогда стоил?

Хёгни Длинного среди погибших и раненых обнаружить не удалось, и, по подсчетам норвежцев, около ста человек из дружины также исчезли бесследно — то есть скрылись, видя безнадежность дальнейшего сопротивления. Кто-то перебрался через реку, бросив на берегу тяжелое снаряжение, кто-то нашел спасение в ближайших рощах. Куда они направились, никто сказать не мог, но от отряда в неполную сотню людей вожаки смалёндцев больших неприятностей не ждали.

Однако долго пировать, печалиться о погибших и размышлять о превратностях судьбы времени не было. Сыновьям Хальвдана не терпелось продолжать поход, да и Вемунд с Оттаром торопили. Слухи о появлении войска норманнов стремительно разносились по окрестным графствам, и каждый день давал местному населению новые возможности скрыться, а местным властям — подготовиться к отпору.

На следующий же день после поминального пира корабли покинули Аббевилль, к облегчению сеньора Ангильрама, и двинулись на веслах вверх по Сомме. Взятую добычу везли с собой, скот и пленных гнали по берегу. Деревушки, попадавшиеся по пути, оказывались покинуты, но бегать по окрестным дубравам и искать жителей никто не спешил — впереди лежал богатый, старинный город Амьен, столица графства, место пребывания епископа, а уж возле епископа, как не уставал напоминать опытный Оттар, всегда есть чем поживиться.

Отец Хериберт в число пленных не входил и ехать в Амьен с викингами никто его не понуждал. Напротив, сеньор Ангильрам всячески уговаривал родственника остаться, упирая на то, что разоренную обитель Сен-Валери, а также и Сен-Рикье, потерявшую своего аббата, нельзя оставлять без попечения и духовного руководства. Но упрямый монах был непреклонен.

— Святой Валерий возложил на меня миссию, и я уверен, что, следуя за Хрёреком, я смогу спасти гораздо больше душ, — отвечал тот. — Братья же пока пусть выберут между собой двух наиболее достойных, способных исправлять должность аббатов. Я думаю, епископ…

— Епископ! — сеньор Ангильрам только всплескивал руками. — Да ты же сам едешь в войске тех, кто собирается убить и ограбить и епископа, и еще тысячи добрых христиан! Если тебе не дорога твоя жизнь, то хоть подумай о своей репутации! Тебя примут за изменника, за пособника норманнов! Подумай, какую тень ты бросаешь на своих родственников, на нас всех!

— Тебе и так придется нелегко, сын мой, — вздохнул Хериберт. — Ты ведь уже вступил в соглашение с норманнами, так и что изменит мое поведение? Но наши добрые отношения с ними уже спасли немало христиан от гибели, а их дома от разграбления, и я надеюсь, епископ примет это во внимание. Также я уповаю, что мое присутствие поможет этому делу и в дальнейшем. А в остальном положись на Бога.

— Мне только это и остается, — проворчал Ангильрам, в душе надеясь, что и епископ, и граф Амьенский, и сам король в обозримом будущем будут слишком заняты спасением собственной жизни, имущества и владений, чтобы спрашивать ответа с него.

До города Амьена, следуя по реке против течения, было около восьми «роздыхов»14, и войско подошло к нему уже под вечер того же дня. Из осторожности викинги не стали появляться в виду города на ночь глядя, а устроились на ночлег поодаль, с тем, чтобы достигнуть цели с первыми лучами солнца. На ночь выставили охрану, и все четыре вождя, разделив между собой ночь на четыре стражи, лично обходили дозорных, проверяя, не заснул ли кто или не отвлекся. Но все было в порядке: викинги хорошо понимали, что теперь им предстоит столкнуться не с монахами, не с крестьянами и даже не с дружиной одного виконта. Как рассказа Оттар, уже бывавший во Франкии и знавший здешние порядки, в столице графства имелся особый постоянный отряд, а к тому же граф имел право собрать ополчение из всех живших в его владениях виконтов с их дружинами. Хотя бы несколько дней на сбор этого войска у него было, и он, уж наверное, не сидел сложа руки.

— Те города, где есть епископы, особенно упорно обороняются, — делился Оттар. Рери уже заметил, что к этим людям, епископам, у рыжего норвежца было особое отношение. Наверное, этим он и заслужил свое прозвище, а не только тем, что носил на пальце епископский перстень с аметистом. — Ведь где епископ, там большое святилище — собор, а где собор, там такие сокровища! И тебе золотые чаши, и светильники, и шелковые одежды, и кресты, и монеты — монет, ну просто как рыбьей чуши на песке, когда сразу все рыбаки с уловом вернутся и женщины выходят чистить…

При этом он подавил вздох, и Рери отметил про себя, что прославленный морской конунг, как видно, в глубине души скучает по дому и простой обыденной жизни в своей прибрежной усадьбе с заурядным названием Дальний Двор. В чем, конечно, никогда не признается.

— Разумеется, епископы, как первые среди пастырей Божьих, оказывают упорное сопротивление северным людям, — подтвердил Хериберт, сидевший с ними у костра. Втроем они производили занятное впечатление — юный и стройный Рери, грузный рыжий Оттар с выпирающим из-под ремня животом и худощавый монах в темном одеянии. Сейчас последний был спокоен, дергал головой и подмигивал глазом очень редко и выглядел почти как обычный человек. — Ведь язычники, наущаемые дьяволом, своей первой целью избирают церкви и святые монастыри, опоры и оплоты нашей веры. А долг епископа — всемерно защищать добрых христиан и достояние святой церкви, особенно против язычников.

— Это кто такие?

— Да это вы, северные люди, не чтящие истинного Бога и поклоняющиеся идолами, в устах которых нет дыхания, а во взоре света, — грустно пояснил Хериберт. — Вот епископы и бьются, как подобает верным сынам святой церкви, даже и с оружием в руках. А случается, и гибнут на поле брани, как Гуго, аббат Сен-Кантена.

— А что же ты не сражался, когда мы пришли? — поддел его Рери. — Ты, по-моему, очень верный сын вашего бога.

— Не Бога, ибо Сын Божий — Иисус Христос, от Отца рожденный, несотворенный, единосущный Отцу. Я лишь недостойный сын церкви. И я сражался бы, если бы Господь вложил в руки мои сильное оружие. Но вокруг меня больше не было людей, способных сражаться, и в распоряжении моем было лишь Божье слово…

— Да, это не сильно помогает, — хмыкнул Оттар. — Ты еще хоть по-нашему говоришь, я тебя понимаю… хоть и не всегда. А те, другие, как начнут! Номини, домини… теус, деус…

— К сожалению, в нашей обители нет чудотворных мощей или иных реликвий, способных противостоять врагам, — вздохнул бенедиктинец. — Но иной раз и само слово Божие способно побеждать острые мечи. Ирландские братья рассказывали, что еще сам святой Колумбан триста лет назад изготовил Псалтирь, коя носит название «Катах», что по-ирландски означает «воин». Сам святой Колумбан переписал ее, работая по ночам и пользуясь чудесным светом, который исходил от его благочестивых рук. Если же нести эту Псалтирь перед войском, идущим в битву, то оно одержит победу, какой бы сильный враг ни противостоял ему. И в течение столетий она служила мечом и щитом христианским воинам.

— Это вроде «Ворона»15, что был у Рагнара Кожаные Штаны, — заметил Оттар.

— А где этот «воин»? — спросил Рери.

— В Ирландии.

— Жаль. Хорошо бы раздобыть такую.

— В недостойных руках язычников священная книга не станет творить чудеса, — Хериберт покачал головой. — Но если ты, Хрёрек, познаешь саму веру в Христа, если примешь в сердце Его образ, то, возможно, Он подарит и тебе чудо — даст удачу, силу, процветание…

— Удачу! — повторил Рери, вспомнив о Золотом Драконе. — Где-то здесь, во Франкии, ползает моя удача. И когда я ее найду, никаких ирландских «воинов» мне будет не надо!

Однако рассчитывать на внезапность своего нападения викингам не приходилось. Если считать с появления в Сен-Валери войска норвежцев, прошло уже дней пять или шесть, и за это время беженцы успели оповестить о новом набеге почти все графство. Разумеется, граф Амьенский тоже знал, что гнев Божий, в последние несколько десятилетий все чаще принимающий облик свирепых норманнов на многочисленных кораблях, снова обрушился на доверенный его попечению край. Люди графа следили за действиями и перемещениями норманнов, со всей возможной быстротой пересылая вести с помощью конных гонцов. В Амьене было известно и о том, что вслед за первым норманнским войском в ближайшие же дни подошло второе, и эта весть повергла жителей графства в отчаяние. Но уже следующий день их порадовал новостью, что два войска столкнулись между собой. Амьенцы горячо молили Бога и служили мессы, надеясь, что норманны перебьют друг друга — для франков давно уже не было новостью то, что северные пришельцы чаще враждуют между собой, чем выступают заодно. Но увы — остатки разгромленного войска влились в ряды победителей, и уже через пару дней норманны снова двинулись вперед.

Гербальд, граф Амьенский, был назначен королем Карлом на свою должность шесть лет назад, но до сих пор ему не приходилось всерьез сталкиваться с норманнами. За эти годы различные их отряды несколько раз грабили побережье, но вглубь по Сомме не продвигались — возможно, их отпугивали сложности прилива в бухте, откуда вода отступает на девять с лишним миль. А они ведь не любят удаляться от воды, способной поднять их корабли. Но вот час испытания настал.

— Именно сейчас, когда у короля столько внутренних врагов, когда норманны разоряют земли по Луаре и уже третий год живут на Осселе, будто у себя дома! — Граф расхаживал по передней половине своей городской резиденции.

При первых слухах о появлении норманнов он предпочел перебраться сюда из господского двора, стоявшего в миле от города, чтобы не оказаться отрезанным от ополчения.

Это был уже зрелый, но еще крепкий человек, лет тридцати пяти, невысокого роста, светловолосый, с резкими чертами лица, которым рыжевато-золотистые усы придавали еще более решительный вид. Происходил он из знатной франкской семьи, которая явилась в этот край еще лет четыреста назад и обосновалась на отвоеванной у хозяев вилле, принадлежавшей прежде родовитой галло-римской семье. Граф Гербальд имел достаточно боевого опыта, чтобы понимать, как мало у него надежды отбиться от войска норманнов в тысячу и более человек, но и бездействовать было почти подобно гибели.

— Нужно послать еще одного гонца к королю, — заметил амьенский епископ Лиутгард. — Наши силы слишком ничтожны, и жизнь добрых амьенских христиан, а также служителей церкви, подвергается слишком большой опасности.

— Я могу послать еще одного гонца, если вам так угодно, ваше преосвященство, но от этого не будет никакой пользы. Когда еще большее воинство стоит почти под самым Парижем, король едва ли сможет защищать нас.

— Но если госпожа графиня обратится к нему с просьбой…

— Я сделала бы все, что моих силах, для спасения моих детей и всех подданных, но боюсь, что супруг мой прав и от обращений к королю сейчас не будет никакого толка. — Графиня Гизела сжала руки на коленях. — Напротив. Еще когда только шли переговоры о моем браке с графом Гербальдом, Его Величество заметил, что, отдавая ему руку своей сестры, он надеется, что найдет в графе Амьенском надежного защитника хотя бы части нашей многострадальной державы. Король скорее ждет помощи от нас.

Она приходилась родной сестрой королю Карлу, за графа Гербальда вышла вторым браком, переехав из далекого итальянского Фриуля почти на самый северо-восток Франкии. Двое ее детей были уже совсем взрослыми людьми, однако, всякий видевший эту красивую женщину не мог бы не признать, что супруг ее достоин всяческой зависти.

— И еще то письмо, — добавил граф. — По поводу подновления городских стен, которое я провел, когда вступил в должность. Король выразил неудовольствие, что я нарушил его указ, и заметил, что с новыми стенами я теперь могу постоять за себя и свой город. Нужно понимать, что присылать людей на мою защиту он не намерен.

— Будем молить Господа, дабы стены эти уберегли нас от ярости норманнов! — епископ Лиутгард воздел руки.

— Но если они пройдут дальше и соединятся с теми, что стоят у Сен-Кантена… — проговорила графиня, отчаянно сжимая пальцы. Она старалась сохранять достоинство и самообладание, как подобает женщине королевского происхождения и внучке императора Карла, прозванного Великим, но в последние годы на нее обрушилось слишком много бед, и ее терпение почти иссякло.

— Будем уповать, что они и под Сен-Кантеном передерутся, как передрались под Аббевиллем!

— На это у меня нет надежды, — возразил граф. — К Сен-Кантену они могут пройти только мимо Амьена. Пока их так много, они почти наверняка предпочтут осадить город. А у нас не хватит людей, чтобы дать им отпор. Наша единственная надежда в том, чтобы отвадить их от мысли о штурме.

— Но как?

— Мы должны дать сражение и пробовать если не разбить норманнов, то хотя бы отпугнуть их. Если напасть на них неожиданно, использовать конницу и не дать им выстроиться, то мы сможем изрядно порубить их. Если Бог даст нам убить их вождя, то остальные могут и отступить. У них тогда не останется достаточно людей, чтобы осаждать город. И им придется поискать другую добычу в другом месте. Конница дает нам преимущество, и мы должны его использовать.

— Но вы понимаете, как это опасно? — графиня с тревогой посмотрела на супруга.

— Даже в стенах монастыря человек не может чувствовать себя в безопасности, что же говорить о поле сражения? — Граф пожал плечами. — Вспомните вашего родственника, аббата Гуго, или несчастного аббата Аудульфа. Так что нам остается уповать на Бога. А это не так уж и мало, не правда ли, святой отец?

В распоряжении графа Амьенского было два десятка тяжеловооруженных всадников, составлявших его личную дружину. Каждый из них имел кольчугу, шлем, поножи, меч, копье и щит. Примерно так же были вооружены богатые сеньоры, явившиеся в Амьен по зову графа, каждый со своими слугами, но вооружение слуг было гораздо проще. Также в самом городе можно было набрать в ополчение три или четыре сотни человек — из жителей самого Амьена, а также окрестностей, поспешивших под защиту стен при слухах о появлении норманнов. Шлемы и мечи, а тем более кони, простым свободным людям были не по средствам, и хорошо, если у каждого найдется хотя бы щит и лук с запасом стрел. Самые бедные, способные обеспечить себе только лук, составляли отряд лучников.

Войско не поместилось на соборной площади Амьена, пешие ратники толпились на прилегающих улочках. Но граф Гербальд, садясь на коня в предрассветной мгле, окидывал взглядом толпу, озаренную несколькими факелами, безо всякой гордости. Когда войско собирает король, призывая на службу графов и богатых знатных сеньоров, так что одна конница оставляет несколько сотен, а общая численность достигает пяти-шести тысяч человек — тогда воевать можно и с норманнами. Ведь и они смертны, и бывают случаи, когда они терпят поражение. Граф Гербальд очень хотел, чтобы сегодня выпал как раз такой случай, но понимал, что надеяться ему следует в основном на Бога.

Давно прошли те времена, когда граф управлял округой, разделенной на сотни, а в каждую сотню входило столько дворов, чтобы дать войску сто человек, каждый из которых был вооружен франциской — знаменитой секирой франков — копьем с зубцами на длинном остром наконечнике и щитом. Тогда войско тоже набиралось из свободных людей, как и теперь. Но теперь этих свободных осталось так мало, что воевать некому, и с этим даже короли ничего не могут поделать. Короли боятся собственной знати и запрещают укреплять города и поместья, видя в этом опасность для своей власти. Знатные франки были преданны своим королям, когда те водили их в победоносные походы на окрестные народы и щедрой рукой раздавали поместья в награду за доблестную и верную службу. Теперь все иначе. Преемники Карла Магнуса не ходят в походы, а значит, могут раздавать только собственные земли. Но тех надолго не хвататет, да и враги теперь приходят сюда сами. Простые люди подчиняются своим сеньорам, а графы не желают воевать под знаменами короля, который больше ничего не может им дать, предпочитая оборонять свои владения от новых претендентов. И даже норманнская угроза ничего в этом не меняет: королю не хватает сил оборонять державу, а держава не служит слабому королю. И если дальше так пойдет, то в бывшей грозной империи скоро не останется ни королей, ни подданных!

Но и отступать, надеясь отсидеться за построенными, вопреки королевскому указу, городскими стенами, было нельзя. В этом случае погибнут не одно, а два графства — Амьенское и Вермандуа, расположенное выше по Сомме. Должность графа Вермандуа до норманнского набега занимал сын графини, шестнадцатилетний Адалард. А ведь графиня Гизела перед свадьбой взяла с будущего супруга обещание, что он будет относиться к ее сыну как к своему. Граф Гербальд не мог отказать дочери и сестре королей, брак с которой был огромной честью даже для него, потомка знатного и высокопоставленного рода. Каролинги очень не любят отдавать замуж своих дочерей, чтобы не множить число претендентов на престол. Сколько прекрасных девушек вели распутную жизнь с молчаливого согласия своих отцов и братьев, не имея возможности избрать законного супруга, или поступали в монастыри. При жизни императора Карла ни одна из его дочерей не вышла замуж — а ведь их у него было больше десятка. И хотя много говорилось о великой любви императора к дочерям, «коронованным голубкам», из-за чего он якобы не мог вынести разлуки с ними, все понимали, что истинная причина, по которой император держит дочерей при себе, другая. И сам не склонный к монашескому образу жизни, на «шалости» принцесс Карл Магнус смотрел снисходительно, не позволял подданным сказать о них ни одного дурного слова. Их внебрачных детей помещали в монастыри, где те становились аббатами — духовные лица, да еще незаконного рождения, никому из наследников не были страшны.

Король Карл позволил своей сестре Гизеле выйти за графа Амьенского не без мысли о том, что сестра в свои годы едва ли еще способна обзаводиться новым потомством, а преданный человек на границе державы ему нужен. Не имея возможности раздавать земли и подарки, король был вынужден привязывать к себе знать кровным родством.

Этой весной граф Гербальд собирал войско, чтобы предпринять еще одну попытку помочь Адаларду и тем выполнить данное жене обещание. Но воля Господня такова, что «помогать» приходится издалека — у стен своего собственного города.

Рассчитывал он в основном на конницу, способную внести большое смятение в ряды пешего противника, особенно если не дать ему времени подготовиться, на внезапность нападения, на предрассветный сумрак и гораздо лучшее, чем у противника, знание местности. С Божьей помощью это не так уж мало. Благодаря своим разведчикам, граф Гербальд знал, где расположен лагерь норманнов и даже где их предводители — в войске насчитали не менее четырех стягов. Говорили, что возглавляют войско какие-то два брата, причем совсем молодые, чуть ли не мальчишки. Если направить первый удар на них и лишить войско вождей, битву можно и выиграть.

О том, что будет в случае проигрыша, граф Амьенский старался не думать. Ведь он избрал для себя удел не монаха, а воина, а значит, всегда был готов сложить голову в бою. Впрочем, в нынешние времена бывает, что гибнут и аббаты, и епископы, возглавляющие оборону своих городов. В такие времена каждый верный сын своей страны и слуга своего короля должен стать воином.

Вытекая из ворот Амьена, войско двигалось вперед. Во всех городских церквях шли службы, епископ в соборе молил Господа послать победу против язычников. Впереди шла пехота, за ней — сборный отряд из всадников-сеньоров, а позади сам граф со своей конницей. Над головой его развевался стяг, трубач готов был подать сигнал к атаке. Пожалуй, только графский отряд и отличался должной твердостью духа. Все остальные дрожат от страха при одной мысли о норманнах. Но если Господь все же дарует победу, то трусов во Франкии поубавится, и после каждого успешного сражения все легче и легче будет поднять франков для продолжения борьбы. Может быть, удастся наконец создать марки, объединяющие несколько пограничных графств под единой властью, построить мосты на крупных реках, что задумал еще Хлодвиг Благочестивый, а то и обзавестись настоящим флотом, чтобы разбивать норманнов еще в море, не давая им высадиться. Тогда они быстро забыли бы сюда дорогу. Но увы — со смертью императора Карла Магнуса все эти благие начинания погибли, и за бывшую империю теперь некому заступиться, кроме Бога. И отдельных храбрецов, вроде графа Амьенского Гербальда.

Норманны расположились на лугу, на длинной полосе вдоль берега Соммы, возле своих вытащенных на песок кораблей. Не собираясь оставаться здесь надолго, они не огородили свой лагерь даже частоколом, не говоря уже о том, чтобы соорудить защитный вал и ров, как делали когда-то римляне. Но дозоры по пути к городу они выставили. Еще на подступах к лагерю франки услышали впереди резкий звук рога, потом еще и еще. Вожди норманнов спешно готовили войско к битве, и граф Гербальд подал знак ускорить шаг. Важно не дать норманнам выстроиться.

Вот впереди открылось пространство луговины, занятой лагерем. Там царила суета — норманны поспешно вооружались, сбегались под стяги своих вождей, пытались образовать строй, выставив вперед свои круглые щиты. Не замедляя шага, граф послал вперед пехоту.

В первых рядах стояли те, у кого были шлемы и еще хоть какое-то защитное снаряжение — поножи, щиты, редкие кольчуги. Далее помещались обладатели только мечей или копий, защищенные в лучшем случае кожаным нагрудником с костяными пластинами, а задние ряды образовывали крестьяне, вооружение которых иной раз состояло из кос, вил и даже дубин. Граф понимал, что толку от этого воинства будет мало и что крестьяне, скорее всего, побегут при первой же возможности, но в предрассветных сумерках важно было создать хотя бы впечатление силы и многочисленности своего войска. Его собственная конница вместе с конными сеньорами расположилась на фланге, готовая ударить после того, как пехота начнет отступать. А она начнет, ибо в пешем строю норманны заведомо превосходят эту толпу, вооруженную кто чем и почти не имеющую боевого опыта. А вот когда норманны будут преследовать бегущих и сломают строй, тогда конница сможет нанести им весьма ощутимый удар, несмотря на свою малочисленность.

У норманнов действительно было несколько вождей, судя по тому, что войско они ставили тремя или четырьмя отдельными отрядами. Пока эти отряды напоминали суетящиеся толпы, в неровных рядах виднелись прорехи, и предводители, судя по шлемам и кольчугам, с криками бегали впереди, уплотняя и выравнивая построение. Граф тоже кричал, призывая свою пехоту ускорить шаг — если стена щитов будет выстроена, то атака разобьется об нее, как прибой о скалы.

Тем временем оба войска сблизились на расстояние выстрела, и по знаку графа лучники дали первый залп. Первые ряды норманнов вскинули щиты, стрелы задрожали, вонзившись в прочное дерево, но несколько щитов упало — видимо, вместе с владельцами. Но прорехи тут же сомкнулись, норманны почти бегом двинулись вперед, чтобы не дать франкам времени выстрелить второй раз.

С треском и грохотом, с лязгом железа и криками на нескольких языках, неразличимыми и висящими над лугом сплошным облаком, оба строя сшиблись. Началась рубка — непримиримая, страшная, яростная и кровавая. Гораздо более опытные в таких делах викинги действовали умело и целенаправленно — каждый рубил мечом или секирой того, кто стоял напротив него справа, выбирая для удара тот миг, когда враг наносит удар в подставленный щит и открывается, а сам прикрывался щитом от стоявшего слева. Франки, не имеющие такого опыта, до ужаса напуганные зрелищем обнаженного оружия, льющейся кровью, жуткими криками варваров, которые нарочно вопили, рычали и завывали, как дикие звери, их яростными бородатыми лицами, оборонялись довольно бестолково, отмахивались наудачу — и падали один за другим. Норманны давили, франки отступали все быстрее и наконец побежали.

Граф Гербальд невольно приподнялся в седле, всматриваясь, приподнял руку, готовясь подать сигнал — может быть, сейчас… Но нет — позади норманнских рядов тоже затрубил рог, и они остались на месте, стали медленно пятиться, сохраняя целостность строя. Видимо, их вожди еще не поняли, насколько велики силы противника, и не решились на преследование.

— Стоять, не ломать строй! — надрывался Оттар, который в шлеме с полумаской выглядел еще более грозно, чем обычно. Кольчугу он второпях надеть не успел, и теперь на плече его расплывалось кровавое пятно.

— Пойдем, догоним их! — кричал Харальд, размахивая мечом. — Они бегут, мы разобьем их, ворвемся в город!

— Они только и ждут, чтобы мы стали гнаться за бегущими! — убеждал его Вемунд, помнивший давний поход на Рейн. — Мы один раз так попались, я же рассказывал вам! Харальд! Не двигаться с места! Я видел за рощей конный отряд! Если разорвем строй, все погибнем!

— Если конные пойдут на нас, и лошадь, и всадника бить сбоку, слышите, вы! — орал молодым конунгам и их людям Оттар от своей норвежской дружины. — Не в лоб, а то стопчут на хрен, бейте сбоку!

Убедившись, что строй норманнов, хоть и несколько укоротившийся за счет погибших и раненых, все же остается на месте, граф Гербальд подал сигнал ко второй атаке. Почти обезумевшие от ужаса пехотинцы не хотели снова идти на мечи, и граф, проскакав вдоль строя, с помощью своих конников криками и взмахами плети погнал пехотинцев вперед. На успех второй атаки он надеялся еще меньше и хотел лишь создать подходящий случай, чтобы наконец ввести в бой конницу. На нее он возлагал последнюю надежду.

Пехотинцы, едва в силах полубессмысленно бормотать слова молитвы, судорожно сжимая оружие, неверными шагами шли вперед. Туда, где ждал их плотно сомкнутый строй разноцветных щитов с железными умбонами, где виднелись хищные жала окровавленных мечей и злобные глаза следили за их приближением через полумаски шлемов, придававших лицам нечеловечески хищное выражение. Под ногами было скользко от пролитой в первой атаке крови, идущие спотыкались о тела, иные из которых шевелились, пытались ползти, хватали идущих за ноги, стонали, кричали, не получая помощи, но увеличивая расстройство рядов и подрывая остатки боевого духа. Норманны дружно взвыли — похоже, теперь они разглядели, как невелико противостоящее им войско. Один из вождей не выдержал — его дружина рванулась вперед, бегом устремляясь навстречу франкам.

И те не стерпели напряжения — не доводя дело до второй сшибки, ряды дрогнули, подались назад… То ли кто-то упал, поскользнувшись в кровавой луже или зацепившись за чьи-то выпавшие кишки, то ли оступился и подался назад — но часть ряда провалилась, а там и остальные, чувствуя открытый бок, поспешно подались назад и побежали.

Позади ревели норманны, словно стая оборотней, жаждущих крови. Видя слабость добычи, они не смогли удержаться и пустились преследовать франков. Видимо, рассчитывали, что те будут искать спасения в городе, и надеялись прорваться за ворота на плечах бегущих.

Час настал — тот самый час, когда граф Амьенский мог переломить ход боя в свою пользу или потерять все. Свою цель он видел хорошо — языческий стяг с двумя черными пятнами непонятного изображения, возле которого наверняка находился вождь норманнов. И граф подал своим людям долгожданный сигнал к атаке.

Затрубила труба, конница двинулась вперед, набирая скорость. Отряд норманнов, стоявший ближе к роще, понял замысел графа и тоже кинулся вперед, стараясь перерезать путь и не дать ворваться в беспорядочно бегущую толпу. Под копытами коней, несущих на себе тяжеловооруженных всадников, начала подрагивать земля, и это ощущение наполняло сердце графа невиданным воодушевлением и бесстрашием. Казалось, он могуч, как Божий гром, что он промчится через толпу пеших врагов, копощащихся где-то внизу, разбивая их голову копытами коня, растопчет, как Святой Георгий змея.

Смалёндцы, никогда не видевшие атаки конного строя, в первый миг чуть было не дрогнули. Но к счастью, граф Амьенский наступал с того фланга, дальше от реки, где выстроились норвежцы под предводительством Оттара. И сам хёвдинг, и большинство его людей провели во Франкии уже не один год и не раз встречались с конницей. Первый удар они встретили сомкнутыми щитами и выставленными копьями. Всадники действовали тоже копьями, стараясь сверху поразить пешего противника то слева, то справа от коня.

Опытные норвежцы, выдержав первый удар, тут же стали отвечать. Благодаря проворству, которое в северных воинах ценилось не меньше, чем сила, они выскальзывали из-под морды коня, избегая занесенных копыт или копья всадника, норовили подскочить к нему сбоку и ударить копьем или двуручной секирой на длинной рукояти либо в шею коня, либо в ногу всадника. Пользуясь численным преимуществом, они нападали на одного конника втроем-вчетвером, и пока один принимал на щит удар, другой успевал нанести свой. Необученные рабочие лошади, чувствуя под копытами тела, пугались, пятились, не слушались всадников. Падали верховые, не имея сил удержаться в седле, падали и лошади, хрипя, оглашая воздух истошным ржаньем, заливая горячей брызжущей кровью глаза своим и чужим.

Лучше шли дела у конников графа — их нарочно выученные боевые кони перепрыгивали через лежащие тела, сами били врагов копытами, не давая приблизиться к себе на расстояние удара, так что достать всадника можно было только броском копья издалека. Но их было слишком мало, и они увязали в массе пеших норманнов. Движение конницы прекратилось, каждый всадник в одиночку, с большим или меньшим успехом, отбивался от наседающих со всех сторон врагов. Глядя на то, как встретили первый удар норвежцы, смалёндцы поняли, как следует действовать, и тоже не позволили ни одному франку прорваться к стягам вождей.

Харальд, едва увидев летящих на него коней, мигом опустил меч в ножны и выхватил у оруженосца двуручную секиру — длина ее рукояти была равна его росту. И не имея опыта, нетрудно было сообразить, что именно с таким оружием пеший сможет успешнее противостоять всаднику. Всадники были в кольчугах и доспехах из железных пластинок, в шлемах без полумасок, но с бармицами, держали щиты, частью круглые, частью овальные. Над отрядом колыхался стяг на высоко поднятой поперечной перекладине — что-то синее с желтым и золотым.

Конников насчитывалось немного — не более пяти десятков. Подрагивала земля под копытами, что могло бы смутить человека робкого. Но молодой конунг не сомневался, что намного превосходящее числом войско викингов одолеет и всадников. Вместо страха он чувствовал почти восторг — пьянящая ярость схватки, тень смертного ужаса, непривычность такого врага, казавшегося особенно грозным, вдохнули в него сумасшедшую решимость, безоглядную смелость. В шуме и грохоте сражения слух различал свист проносящихся над полем валькирий, краем глаза он улавливал мелькающие серые тени — души тех, кто в этот самый миг с ними расставался.

Опережая собственных телохранителей, Харальд бежал вперед, стремясь скорее сойтись с конными франками — и там, за гранью этой схватки, ждет окончательная победа. За свою отвагу он едва не поплатился — не умея правильно оценить расстояние и скорость сближения, он почти столкнулся с одним из всадников. Не сумев вовремя уклониться, он получил копытом по шлему — хорошо, что удар вышел скользящий, а иначе молодому конунгу, упавшему в окровавленную, вбитую в землю траву, грозила опасность быть затоптанным своими и чужими.

От удара на миг потемнело в глазах. Наверное, подоспевшие телохранители прикрыли его, потому что какое-то время Харальд ничего не видел, не слышал и не способен был защищаться. Потом где-то, на другом краю вселенной, забрезжил свет. Он снова видел поле боя, фигуры дерущихся — но теперь они почему-то двигались очень-очень медленно. Каждый заносил руку так, будто она весила в четыре раза больше обычного, а кони величественно плыли по воздуху, будто, наоборот, не весили ничего.

«Я погиб!» — мелькнула мысль в затуманенном сознании. Это было не обычное опасение, какое часто возникает у людей в угрожающем положении, а прямое объяснение происходящего. Он как будто смотрел на мир, находясь уже по ту сторону грани, отделяющей мертвых от живых.

Плавно и медленно, как во сне, всадник занес копье и так же медленно опустил, целясь в Харальда, но тот уклонился и без особого труда, вскинув секиру, ударил всадника по шлему. Пройди удар как должно — и шлем был бы раскроен пополам, а вместе с ним и голова. Но конь дернулся, удар пришелся вскользь — тем не менее всадник так же медленно, будто в воде, начал заваливаться на бок, напрасно стараясь удержать поводья. И Харальд, хотя никто к нему не прикасался, тоже начал медленно падать, словно был связан со своим поверженным противником какими-то узами. И тьма, все это долгое-долгое время маячившая где-то рядом, накрыла его.

Когда несколько уцелевших всадников из графского отряда, по трупам вырвавшись из кольца, умчались к городу вслед за остатками пехоты, их никто преследовать не стал. При виде врага, бегущего по пятам за остатками разбитого ополчения, горожане не станут открывать ворота, рискуя всеми ради спасения нескольких. Викинги остались хозяевами поля, усеянного телами людей и лошадей — бьющихся, стонущих, кричащих.

Под телами зарубленных и затоптанных далеко не сразу отыскали Харальда. Он был бледен, как мертвец, и, хотя опасных ран на нем не оказалось, признаков жизни он поначалу не подавал. Только когда с него сняли шлем, он зашевелился и знаком показал, что хочет сесть. Его посадили.

— Харальд! — Прибежавший Рери, сам бледный и запыхавшийся, взял брата за руку. — Что с тобой? Ты ранен?

— Говори громче, я ничего не слышу, — каким-то деревянным голосом, но вполне членораздельно произнес Харальд.

— А жаль! — сказал Вемунд. Убедившись, что старший из сыновей Хальвдана жив и почти здоров, он с облегчением вытер лоб. — Ты ведь завалил их главного. И после этого все прочие, кто еще был жив, кинулись бежать.

Кто-то принес и положил рядом с Харальдом стяг разбитого отряда. Кругом сидели, лежали, ходили викинги, вперемешку смалёндцы и норвежцы — и хотя битва и им стоила какого-то количества раненых и убитых, все были воодушевлены и довольны своей победой.

Глава 8

Следующие два дня викинги отдыхали, хоронили погибших и перевязывали раны. На поле битвы подобрали чуть ли не сотню пленных — в основном это были раненые, не имеющие сил или не успевшие бежать вслед за здоровыми собратьями. Хериберт без устали ходил за ними, перевязывая раны, утешая и ободряя. Он подтвердил догадку Вемунда, что один из пленных — тот, кого сбросил с коня Харальд — и является предводителем франкского отряда, графом Амьенским, господином этого края. Были среди них и другие знатные люди.

— Граф — это даже не хёвдинг, это вроде как малый племенной конунг, — пояснил и Оттар. — Только у них тут не племена, а округа, и по ним большой король малых королей рассаживает, но каждый у себя в округе полный хозяин — и судит, и подати собирает, и законы новые выдумывает. Но и обороняется сам, как сумеет.

Оттара после битвы смалёндцы еще больше зауважали и окончательно поверили, что могут на него положиться. Ведь если бы он не послал свою дружину вперед в нужный момент, графская конница врезалась бы в толпу бегущих и почти не способных ей противостоять людей. Вероятно, что восемь сотен смалёндцев все равно победили бы пять десятков всадников, но победа обошлась бы им гораздо дороже. В благодарность Харальд подарил норвежцу меч графа — работы знаменитых рейнских мастеров, уважаемой даже арабами, с золотой отделкой рукояти и ножен. Сафьяновая перевязь, на которой этот меч висел, он оставил себе, уж очень она ему понравилась. Ремни были усажены серебряными бляшками, позолоченными и украшенными чернью, с узором в виде веток с листьями и побегами. У Харальда еще несколько дней болела и кружилась голова, но он почти не замечал недомогания, воодушевленный очередной победой. Они разбили графа, считай, местного конунга, взяли его в плен с целой сотней людей. Поймали также десятка два лошадей — потеряв всадников, те разбежались по окрестностям полям. А буквально в двух шагах лежал город Амьен — в глазах викингов, большой, богатый и почти беззащитный.

Стан перенесли с берега к господскому двору — куртису, как называл его Хериберт, и усадьбу, как говорили остальные. Усадьба, где постоянно проживал граф Амьенский, находилась в нескольких перестрелах от городских стен — или вернее, этот город вырос из скопления хижин всяких людишек, поселившихся под сенью старинной римской виллы. От виллы ничего не осталось — только часть каменной стены, а все постройки уже были новыми, хоть на них и пошел частично камень из разрушающихся древних зданий. Главный господский дом был каменным, под четырехскатной крышей и маленькими окошками наверху, остальные — деревянными, но на каменном основании, и на некоторых камнях удавалось даже разглядеть остатки старинной резьбы. Здесь были дома для прислуги, мастерские, помещения для скота и припасов — все, как в обычной усадьбе. Теперь хозяйский дом заняли оба молодых конунга с ближней дружиной, остальные разместились, как сумели, в прочих постройках. Кому места не хватило, выстроили себе шалаши за стенами. Все ценное, весь скот и припасы бежавшими хозяевами были унесены, но недалеко — в Амьен, прекрасно видный от стен бывшей виллы. Отныне его защиту составляли только каменные стены высотой в три человеческих роста, но что толку в стенах, если на них почти некому биться? Викинги намеревались в ближайшие же дни идти на приступ, а пока отдыхали и обшаривали окрестности в поисках новой добычи.

Воодушевленный очередной победой, Рери со своей ближней дружиной, оставив старшего брата отлеживаться в усадьбе, неутомимо обследовал округу. Они захватили еще несколько деревень, где им не оказывали ровно никакого сопротивления. Норманны продвигались так быстро, что жители не успевали убегать и становились легкой добычей захватчиков вместе со всем имуществом. Правда, добыча была невелика — кое-что из припасов, кое-какой скот, сколько-то пленных да медная и бронзовая утварь из деревенских церквей.

В одну из таких деревень Рери вошел почти на рассвете. Ночь застала их вчера примерно в трех «роздыхах» от Амьена, на берегу мелкой речки неизвестного названия, впадавшей в Сомму, и они решили заночевать в маленьком монастыре, из которого монахи успели сбежать. Самую ценную утварь они, надо думать, унесли, но скот в хлеву, припасы в погребах и даже запасы вина остались на месте. Обрадованные викинги расположились было отпраздновать удачный поход, и Рери чуть ли не с дракой добился того, чтобы запасы были переправлены в усадьбу. Он уже пробовал местное вино и знал, как сильно наутро болит голова.

На рассвете он снова поднял дружину и повел по накатанной дороге, где еще виднелись следы старинной каменной кладки. Пролегавшая среди полей, дубрав и виноградников, дорога вскоре привела их в довольно большое селение, с несколькими десятками обычных крестьянских хижин и господской усадьбой чуть поодаль.

В селении не оказалось никого живого. Едва светало, люди еще должны были спать, и Рери не без оснований рассчитывал на легкую победу, но оказалось, что побеждать некого. Исчезли не только люди, но и скотина, и домашняя птица, и даже собаки!

— Заколдованное место какое-то! — недоумевал Орм, вместе с которым Рери осматривал брошенные дома.

Причем брошенные только что! В очагах еще дымились спешно залитые водой угли, в котлах и горшках нашлась теплая, недоваренная каша или похлебка, на столе в одном доме лежала наполовину ощипанная курица. На скамьях и на полу виднелись неубранные постели с откинутыми одеялами, будто жители вот только что поднялись с них. Все, буквально все говорило том, что дома покинуты какие-то мгновения назад. И при этом не было обычных следов поспешного, суматошного бегства: ничего не валялось, двери домов и прочих строений оказались аккуратно закрыты, огни потушены во избежание пожаров.

— На крыльях они улетели, что ли? — удивлялись викинги, заглядывая в дома.

— Ага, и коровы тоже!

— Не хотел бы я попасть в такое место, где коровы летают! Получишь еще, Улле, коровьей лепешкой по голове!

— А может, они стали невидимыми? — Торир с опаской пощупал одну из брошенных постелей. — Вроде нет никого…

Но викинги, смущенные его словами, как-то подобрались и взялись за амулеты. От пустых домов веяло колдовством.

— Не говорите ерунды! — бросил Рери, которому, однако, тоже было слегка не по себе. — Просто из вчерашней деревни кто-то успел их предупредить. Вот они и сбежали заранее. Пошли поищем. Бросьте это все — вещи сами не убегут. А вот скотина и пленные нам пригодятся. Особенно все то, что они позаботились унести с собой!

А что жители унесли ценности, было очевидно. Даже в большом доме господской усадьбы — выстроенном из серо-белого известняка, с большим очагом посередине, что напомнило северянам их родные дома — не оказалось ни серебряной посуды, ни дорогих шелковых одеяний, ни бронзовых светильников.

За селением расстилались поля и виноградники, такие же пустые и безлюдные — Рери сам в этом убедился, оглядев округу с вершины невысокого холма. В несколько сторон разбегались тропинки, и по каждой он послал людей. В его распоряжении было человек пятьдесят, и он, подумав, разделил их на два отряда. Над вторым он назначил старшим Орма, приказав ему немедленно прислать весть, если беглецы будут обнаружены, и не вступать в бой до подхода второго отряда. Ведь викинги, идущие налегке, всегда догонят крестьян, обремененных повозками и медленно бредущей скотиной.

Сам он, во главе оставленных при себе трех десятков, двинулся по другой тропинке. И вскоре почувствовал, что избрал верное направление. На дороге мелькнула сначала одна свежая коровья лепешка, потом другая. Невозможно уйти со стадом, не оставляя следов, коровам-то не объяснишь, что ради их собственной безопасности лучше потерпеть. В предчувствии скорой удачи викинги бодрым шагом двигались вперед, держа наготове оружие. Рери, насчитав четыре коровьих лепешки и заметив иные следы, уже готов был послать за Ормом и его отрядом, как вдруг тропа кончилась.

Она не привела ни какому городу или селению, не влилась в другую, более крупную дорогу. Наоборот. Она уперлась в лощину между двумя довольно крутыми известковыми холмами, глядящими на воду все той же мелкой безымянной речки. И там оборвалась. Идти отсюда можно было только в реку, и изумленный Рери даже заглянул в воду. Но нет. Если бы, допустим, тут был брод, через который прошли беглецы со своим стадом, то сейчас оба берега были бы сплошь покрыты коровьми и человеческими следами, а вода была бы жестоко взбаламучена и перемешана с грязью. Однако ничего подобного. Светлые струи текли, никем не потревоженные, на берегах не было ничьих следов.

Подняв голову, он огляделся. На холмах не имелось ни строений, ни пасущегося скота, только старый дуб величаво шумел ветвями на вершине одного из них.

— Я начинаю верить, что Улле был прав, — сказал Торир, остановившись возле Рери. — Местные жители умеют летать. Или становиться невидимыми.

— Они ведь не могли уйти на тот берег? — уточнил догадливый Ульв.

— Ты что, коров на водопой не гонял? — задал ему совершенно лишний вопрос его двоюродный брат Хравн. Оба они были внуками Торгрима бонда с хутора Березовая Ветка и все детство провели, присматривая за дедовым стадом. Уж этим двоим не надо было растолковывать, как выглядят коровьи следы.

— Ты сам, можно подумать… Но куда же они делись, а, конунг? — Улле расстегнул шлем, немного сдвинул его и почесал затылок. Однако даже эта решительная мера не помогла проникнуть в тайну летающих коров.

Рери огляделся. Ответить ему было нечего, но конунг никогда и ни при каких условиях не должен признаваться, что чего-то не знает или не понимает. Спрятаться в довольно узкой лощине было негде, но он все же прошелся вдоль склона холма, разглядывая кусты и беловатые выступы, прикрытые зеленью, корнями и осыпавшейся землей.

— Поищите хорошенько, — велел он своим людям. — Наверное, здесь есть какой-то проход… Ищите следы. В летающих коров я не верю, в невидимость тоже. Раз эти люди шли, да еще тащили за собой скотину, стало быть, знали куда.

Викинги разошлись по лощине, рассыпались вокруг ближайших холмов. Склоны их обвивало еще несколько узких каменистых тропинок. Везде густо росли кусты, однако, судя по поломанным веткам, это место нередко посещалось. Но зачем? Здесь нет ни строений, ни церквей, ни брода. Для торговли тут слишком тесно. Как пастбище эти каменистые склоны тоже особой ценности не представляют…

Пробираясь по уступам через густо растущие кусты, Рери зацепился за что-то ногой — ремешок на башмаке развязался. Присев, он обмотал ремешок вокруг щиколотки — второй конец оборвался, вот досада! — остался коротенький кончик, которого едва хватило, чтобы завязать узел. Стараясь закрепить его получше, чтобы не спотыкаться, Рери вдруг ощутил явственный запах — нет, не колдовства, которым здесь пахло по мнению его хирдманов, а самой обыденной вещи — свежего навоза. Хоть ему и не приходилось, как внукам Торгрима бонда, пасти скотину, ошибиться и он не мог. Внимательно оглядевшись, Рери заметил источник запаха. На примятой траве виднелось несколько зелено-бурых кусочков, размазанных по земле. Он сделал еще шаг и обнаружил саму лепешку — смятую, вместе с палкой, которой эту лепешку кто-то убрал с тропы и закинул в эти самые кусты.

Рери еще раз осмотрелся. За кустами была тропа, с другой стороны — склон холма, настолько крутой, что залезть вверх по беловатым уступам, видным из-под слоев осыпающейся земли, стоило бы немалого труда. Не может быть, чтобы этот путь проделала корова. Однако Рери решительно шагнул к кустам и стал продираться сквозь них.

И не зря. За кустами в склоне холма, полускрытое свесившимися стеблями травы, обнаружилось отверстие вроде пещеры, достаточно большое, чтобы туда пролез человек. Правда, не корова, но об этом он сейчас не думал. Обрадованный находкой, Рери пригнулся и полез в темноту.

Сквозь кусты и траву дневной свет едва пробивался, к тому же идти приходилось склонившись и смотреть вперед было трудно. Сделав несколько шагов, Рери обернулся и крикнул, чтобы позвать за собой людей… и тут что-то тяжелое сильно ударило его по голове. Мгновенно потеряв сознание, он уже не ощущал, как падает на пол хода, усыпанный мелкой известковой крошкой, как чьи-то руки хватают его и тянут волоком куда-то в глубь горы, в глухую тьму…

— Эй, конунг! — Улле из Березовой Ветки заглянул в отверстие, где только что исчез предводитель, и тут же стукнулся шлемом о низкий потолок прохода. — Где ты там? Храффе, Торир! — закричал он, обернувшись и замахав рукой. — Идите сюда! Здесь что-то есть! Какой-то проход! Конунг…

Договорить он не успел — что-то вдруг вцепилось ему в горло и рывком втянуло в гору. Видя, как ноги двоюродного брата исчезают под кустами, Хравн, даже не подумав, что это все может означать, с негодующим воплем бросился следом и попытался ухватить Улле за башмаки, упал на колени и тоже получил камнем по голове. И тусклый дневной свет померк для него окончательно.

Викинги тем временем в недоумении бродили у подножия известкового холма, не понимая, куда делся Хрёрек конунг. Вот только что он был здесь и велел им искать… что? Они ничего не нашли, да и сам он исчез.

— Но я только что видел его вот на этом самом месте! — Торир Верный в недоумении хлопал себя по бедрам, глядя на крутой склон, по которому взобралась бы только упрямая легконогая коза. — Я видел его здесь и слышал его голос. Где он? Конунг! Рери! Где ты?

— Я видел, как он шел к этим кустам, — поддержал его Эгиль. — Клянусь кривым троллем! Он подошел к обрыву и исчез.

— Тут еще Улле с братом толкался, — добавил Асвальд Лосось. — Эти-то куда подевались?

— Сдается мне, что это нехорошее место, — мрачно сказал Грим Соленая Борода, коренастый немолодой мужчина с вечно угрюмым взглядом маленьких медвежьих глазок. — Колдовское. Люди здесь пропадают. Сначала эти местные пропали, теперь и наши стали пропадать.

— Как это — пропали? Конунг пропал? Тролли его унесли, что ли?

— Да уж наверное не сам он растворился в воздухе! Тролли и унесли! Что рот разинул, Финн, не слышал, как тролли людей уносят? У нас на хуторе был случай прошлой весной…

— Да помолчи ты, Грим, с твоим хутором, — оборвал его рассерженный и растерянный Торир. — Все мы слышали, как тролли едят людей «на одном хуторе, один человек рассказывал»! А что твой зять пропал, так просто бедняге Арне досмерти надоели вы все, и плакса Гудрид, и твоя старуха, и ты сам! Я бы от вас тоже сбежал с первым кораблем! Тут загадки особой нет. Меня вот волнует, куда наш Рери исчез здесь и сейчас! Вот на этом самом месте!

— Все сюда! — заорал во весь голос Эгиль. — Все ко мне! Надо посмотреть, не пропал ли еще кто-нибудь.

Постепенно все викинги собрались у обрыва. Все оказались на месте, за исключением Хрёрека конунга и двух братьев, Ульва и Хравна. Странное пустынное место, загадочное исчезновение людей всех наполнили жутью, и викинги, не робеющие в морских и сухопутных сражениях, невольно жались друг к другу, как дети в лесу, нервно озираясь и вздрагивая при виде каждой колышущейся ветки. Молва о «заколдованном месте» и троллях, что похищают людей среди бела дня, уже разнеслась по дружине, и каждый сжимал свой амулет, вспоминая подходящие охранные заклятья.

— Надо искать его! — настаивал Торир. Старик не имел опыта борьбы с колдовством, но Рери вырос у него на руках, он привык к ответственности за осиротевшего так рано конунгова сына и не мог просто уйти, оставив его… неизвестно где и на каком свете. — Эгиль! Асвальд! Опомнитесь! Мы не сидим на йольском пиру и не слушаем «лживую сагу»! Наш конунг на самом деле пропал у нас на глазах! Мы должны его найти! Может, он провалился в какую-нибудь расщелину, ударился головой, сломал себе что-нибудь, сохрани Фригг! Надо искать!

— То-то и оно, что пропал у нас на глазах! — мрачно бурчал обиженный Грим. — Это нечистое место! Ты как хочешь, а я к троллям в пасть не полезу! Может, мы кому-нибудь и надоели, но я сам себе еще не надоел!

— Да какие тролли? Ты видел хоть одного?

— Как увидишь, поздно будет.

— Тише! — вдруг крикнул Бергмар Кузнец. — Слышите? Или мне мерещится?

— Что?

Но все уже и сами услышали. Откуда-то со стороны холма доносился еле слышный звук свирели или другой пастушьей дудочки — мягкий, протяжный, напевный. Он то сливался с шумом ветра, то появлялся вновь, выводя какую-то тягучую мелодию. И хотя естественным было бы пойти и посмотреть, что за пастух там играет и что за скот пасет, от этих простых звуков ощущение жути сделалось нестерпимым. От этой свирели в пустынном загадочном месте не веяло, а прямо-таки несло колдовством. Она завораживала, манила куда-то, и казалось, что сейчас гора раскроется, чтобы поглотить пришельцев и никогда не выпустить назад…

Финн первым сделал шаг назад, за ним поспешно метнулся Грим Соленая Борода. Захваченные единым порывов недоумения, растерянности и страха, викинги пустились прочь, все ускоряя шаг, и в конце концов побежали. Последним шел Торир. Поначалу он еще пытался остановить товарищей, оглядывался на загадочную гору, но не мог противостоять общему порыву и тому потустороннему ужасу, который захватывал и его. Не ночью, а ясным днем эти звуки, эти загадки известкового холма казались еще более пугающими — как будто таинственная сила, похищающая людей, так могущественна и уверена в себе, что даже не должна таиться во мраке ночи. Эта сила уже мерещилась в каждой ветке, в каждой травинке под ногами, сам воздух этого места источал губительный яд, и норманны бежали прочь, на всякий случай стараясь вдыхать пореже и торопясь уйти как можно дальше.

Остановить людей Торир смог только в соседней долине, уже в виду покинутой деревни, с которой все началось. Но вернуть их назад его влияния не хватило. Не соглашаясь даже подождать Орма с его отрядом, люди рвались назад к Амьену, к своим, к Харальду конунгу и прочим вождям.

— Здесь такое место, что нам тремя десятками делать нечего! — отвечал Ториру Грим, и остальные молчанием выражали свое согласие. — Пусть Харальд конунг решает, что делать. А мы люди простые, мы с тролями и колдовством бороться не можем, пропадем только ни за селедочный хвост!

— И что с ними теперь делать?

Бертальда не сразу ответила, разглядывая добычу. Трое норманнов, попавших в руки, своим видом не оправдывали жуткой и грозной славы. Ничего особо жестокого или кровожадного не было в трех молодых парнях, которые теперь лежали перед ней на каменном полу Сторожевой пещеры, связанные и оглушенные. Двое одеты победнее, с простецкими лицами — деревенские парни, такие же, каких полно в самой деревне Наур. Один побогаче, с дорогим мечом у пояса — явно знатного рода. Именно это и внушало Бертальде некоторые надежды, из-за которых она велела только оглушить и связать пленников, но по возможности не причинять им вреда.

— Убить, вот что с ними надо сделать! — заявила тетка Вальтруда, уперев руки в бока с таким же решительным видом, с каким спорила на базаре в торговые дни. И судя по мрачному выражению ее коричневого морщинистого лица, дайте ей нож, и она сама зарежет трех человек, будто цыплят для воскресного обеда.

Впрочем, ее жестокость Бертальду не удивляла. У тетки Вальтруды было четверо детей, но двое из них — старший сын и единственная дочь, Эфрази, — пропали во время предпоследнего норманнского набега пять лет назад. Никто даже не знал, что с ними стало — то ли погибли и сгорели под развалинами домов в Пуассонвиле, куда их в недобрый час понесло навестить родню, то ли увезены в рабство, то ли с потоком беженцев забрались так далеко, что теперь не могут и подать весть о себе.

— Не торопись лишать жизни тех, кому не ты ее дала, тетушка Вальтруда, Господь тебя не поймет, — мягко, но решительно осадил ее отец Мартин, священник наурской церкви Сент-Фелисьен.

— Да разве это люди? — с презрением продолжала старуха. — Это язычники, это звери, исчадия адовы! Разве не для того они сюда пришли, чтобы убить всех нас?

— Господь послал нам надежное убежище, чтобы уберечь наши жизни, но не для того, чтобы мы лишали жизни других. Иди, тетушка Вальтруда, а то твоя кухонная очередь пройдет.

— Там Регунда, она справится, — проворчала женщина, однако, повернулась и пошла из Сторожевой пещеры в коридор, ведущий к шести общественным кухням. Там были устроены очаги с вертелами для мяса и крюками для котлов, а самое главное, с дымоходами. Но поскольку население Холма Фей было довольно велико — без малого две сотни человек, — то для пользования кухнями устанавливалась строгая очередь, и ни одна приличная хозяйка не хотела ее пропустить. По пути Вальтруда несколько раз оглядывалась на пленных, будто хотела пронзить их ненавидящим взглядом.

— А ты что-то задумала, Хайлике16? — Отец Мартин поднял глаза на Бертальду.

— Хайлике! — воскликнул дядюшка Хумберт. — Тебе, церковному человеку, не годится называть ее этим прозвищем. Мало ли чего невежественное простонародье болтает! Вот узнает епископ, что ты живую женщину в святые произвел — увидишь тогда!

— Да ладно тебе! — Отец Мартин сморщился и посмотрел на Бертальду, ища сочувствия. — Ну ни единого часа не может без того, чтобы спорить!

Хумберт был одним из самых богатых и уважаемых, хотя и не знатных, жителей деревни Наур. Мартину он приходился родным отцом. Эти двое искренне любили друг друга, но всю жизнь провели в непрерывных жестоких спорах: ни единого предмета, даже самого невинного, не могли они обсудить мирно, ни по одному вопросу они не могли прийти к согласию, и что бы Мартин ни сказал, отец немедленно опровергал его слова и доказывал, что его ученый сын, окончивший школу для мальчиков в монастыре Сен-Рикье и заслуживший место священника, ничего-то в жизни не понимает.

— Я думаю о Бертране, — ответила Мартину Бертальда. — Нам же надо как-то его выручать.

— А чем нам помогут эти трое?

— Вот этот, похоже, знатного рода. Мы можем предложить им обмен.

— Обмен! Что ты говоришь, Хайлике? — Тьерри всплеснул руками. — Чтобы они потом рассказали своим о нашей горе? Ты хочешь погубить нас всех? Видит Бог, мы очень любим сеньора Бертрана, но мы не можем ради него жертвовать всей деревней!

— Но ведь можно завязать им глаза. Прямо сейчас, пока они не очнулись, — предложил отец Мартин. — И они ничего не смогут рассказать.

— Лучше бы отрезать им языки, — проворчал Вульфрам. — Прямо по самые по плечи.

— Что толку завязывать глаза! — воскликнул Хумберт. — Они ведь помнят, куда они пришли и где с ними все это случилось! Они приведут своих к нашей горе, и где мы все будем?

На этот раз Мартин промолчал: отец его был прав, даже если возражал из любви к спорам.

— Все равно пока следует сохранить им жизнь, — сказала Бертальда. — Не хотелось бы убивать беспомощных людей, но если придется, это сделать никогда не поздно. Может быть, они нам живыми еще пригодятся.

— И куда их девать?

— Заприте их в какую-нибудь из пустых комнат.

— Лучше в тюрьму, — предложил Тьерри.

— Я думала об этом, но не стоит. Ведь там нельзя ни лечь, ни встать, а можно только сидеть. Они очнутся, не поймут, где находятся, и от ужаса разобьют себе головы о камень или сойдут с ума. Тогда обмен не пройдет. Я ведь хочу, чтобы и Бертрана мне вернули целым и здоровым. Насколько он еще здоров… — с горечью добавила она.

— Не отчаивайся раньше времени, Хайлике! — Отец Мартин подошел ближе и сжал ее руку. — Господь милосерден. Годо ведь говорил, что Берто всего лишь ранен в плечо и рана сама по себе не должна быть опасной.

— Говорят, что норманны добивают раненых, — пробурчал Вульфрам, в душе надеясь, что госпожа все-таки разозлится и прикажет перерезать горло этим троим. Любой норманн в глазах честного франка был не человеком, а жутким опасным зверем, на которого христианские заветы добра и милосердия никак не распространяются.

— Не сразу, — уверенно осадил его отец Мартин. — Они приезжают за добычей. Легкораненым они позволяют выздороветь, если те годятся в рабы, а за знатных людей предпочитают получить выкуп. Так что мы должны беречь этих троих, как собственных детей, если хотим получить назад нашего сеньора.

— Пойдем, я посмотрю, куда их поместить, — сказала Бертальда. — Несите их за мной.

Она первой вышла из Сторожевой пещеры и направилась по длинному темному коридору. Отец Мартин шел за ней, и бронзовые бубенчики, прикрепленные к поясу его верхней туники-оба, позванивали на ходу. Этот зеленый об Мартин, как и шерстяные накидки-шазюбли и нарядные шелковые облачения, унаследовал от отца Бальдвина; предыдущий наурский священник был толст, зато невысок, и Мартину его одежды были широки, зато коротки. За исключением одной, самой дорогой далматики из синего самита с золотой каймой, которую отец Бальдвин в свою очередь унаследовал от отца Вилибода, и она была Мартину как раз впору. Жаль, что надевать ее приходилось реже всего, по самым большим праздникам. Ту далматику отцу Вилибоду преподнес дед Бертальды, сеньор Бернар, а он получил его в дар от самого короля Хлодвига Благочестивого, при дворе которого бывал. По крайней мере, так утверждало семейное предание.

Тьму разгоняли факелы на стенах, укрепленные через равные промежутки. На углах, где пересекалось несколько подземных улиц, возле факела, где падал свет, были высечены особые знаки — изображения звезды, месяца, солнца, кабана, медведя, стрел, копий, мечей. Для жителей селения Наур эти знаки служили указателями, благодаря которым знающий человек никогда не заблудился бы здесь, в этом лабиринте коридоров и пещер, расположенных на страшной глубине в толще холма. Холм образовывала известняковая порода, перемежаемая слоями прочного кремня, который служил естественной опорой сводов, когда мягкий известняк вынули. Высота сводов была так велика, что даже самый рослый человек не мог дотянуться до каменного потолка.

Никто уже не мог точно сказать, в какое время возникло это таинственное подземное убежище под Холмом Фей, но уже деды нынешних наурцев спасались в нем от врагов — причем вместе со скотиной. Для стада имелись особые выходы, по которым темной ночью коров и овец выводили на водопой к речке Наурд, текущей под холмом. Известняк, вынутый из холма, шел на постройки, и в самом Науре и окрестностях было немало домов из него. Вся усадьба Аутберта, наурского сеньора, была построена из этого камня. Возможно, когда-то мысль прятаться в каменоломнях пришла к наурцам стихийно, но потом их стали расширять и нарочно приспосабливать под убежище — и теперь здесь все было устроено так, чтобы дать людям и скоту укрытие на несколько дней, недель, даже месяцев.

Бертальда проходила мимо многочисленных деревянных дверей, закрывавших вход в пещеры, служившие жильем наурским семьям. В некоторых местах такими же воротами были перегорожены главные улицы. Входы в подземелье, поначалу такие низкие, что пройти можно было только согнувшись, были прикрыта такими же воротами в том месте, где начинали расширяться — а протащить в тесноту подземелья какое-либо осадное орудие было бы решительно невозможно. Даже простым топором работать в полусогнутом состоянии никому не удалось бы, поэтому жители горы оставались бы в относительной безопасности, даже если бы норманны и нашли эти входы. Но все же свое убежище наурцы предпочитали держать в тайне даже от жителей соседних деревень. Иначе столько желающих набежит, что никому места не хватит. По округе уже давно ходили слухи, что-де наурцы умеют исчезать мгновенно и бесследно, и весть об этом попала даже в хроники соседнего аббатства Корби.

Проходя через Пещеру Марии, Бертальда преклонила колени перед каменным изображением Богоматери, выбитым прямо в скале. Спутники последовали ее примеру — кроме бесчувственных язычников, разумеется. Святая Дева, довольно искусно вырезанная в камне рукой неизвестного древнего мастера, была представлена в виде довольно зрелой женщины в римском платье, с покрывалом на голове. Смущало благочестивых наурцев то, что ее чересчур полная грудь была обнажена, но переделать рельеф ни один каменотес не брался, и даже отец Бальдвин, хоть и крутил сокрущенно головой, не решился поднять руку на изображение Святой Девы. Эта пещера служила наурцам церковью на время их невольного заточения. Правда, еще в детстве Бертальда и Бертран однажды случайно подслушали, как отец Бальдвин говорил их отцу: эта женщина — не Святая Дева вовсе, а какая-то из языческих богинь, оставшаяся еще с тех времен, пока здесь жили галлы, не знавшие Христа. Но сеньор Аутберт ему не слишком-то поверил, да и заметил, что в любом случае эти догадки лучше хранить при себе, дабы не смущать народ. Это Дева Мария, просто язычники изобразили ее так, как сумели.

Бертальда никому об этом не рассказывала, но в душе полагала, что отец Бальдвин был прав. В других местах пещер и коридоров имелось довольно много изображений — медведи, кабаны, лошади, — которые едва ли изобразила рука христианского резчика. Особенно это касалось фигурки мужчины, который сидит со скрещенными ногами, а на голове у него рога вроде оленьих. Конечно, это дьявол, которому язычники поклонялись. К счастью, человек-олень был изображен в самом дальнем углу Галереи Кабана, расположенной дальше остальных и мало посещаемой. Вероятно, о нем вовсе никто не знал, кроме Бертальды и Бертрана.

С Бертраном они были близнецы. Отец их, наурский сеньор Аутберт, умер пять лет назад, и с тех пор Бертран его заменил. С обязанностями покровителя селения он справлялся на удивление хорошо, потому что обладал умом, здравым смыслом, справедливостью и добрым сердцем. В доме распоряжалась Бертальда. Им уже сравнялось по двадцать лет, однако Бертран не спешил выдавать сестру замуж. Благодаря ее склонности к девической жизни, благочестию и добросердечности в селении ее считали чуть ли не святой, отчего и прозвали Хайлике. На самом деле ее «святость» была обыкновенной совестью: если крестьяне одалживали у нее зерно для посева, она принимала обратно ровно столько, сколько давала, а не в два раза больше, как иные сеньоры или аббаты.

— Иисус Христос взял у людей две рыбы и пять хлебов, а вернул бесчисленное множество, — говорила она тем, кто упрекал ее в расточительстве. — Нам чудеса не под силу, но все же мы, христиане, должны брать не больше, чем давали.

Вот потому женщины в деревне и считали ее святой.

На днях в Наур прискакал гонец от графа. К Амьену приближалось целое норманнское войско, и граф Гербальд призывал своих подданных к оружию. Бертран собрался немедленно: деревня Наур была не из бедных и могла выставить целых пятнадцать воинов, вооруженных в соответствии с их имущественным положением. Порядок был установлен давним указом императора Карла: в отряд своего сеньора должен вступить каждый, имеющий земельный надел в четыре манса. А те, у кого только по одному мансу на брата, должны собраться вместе и одного из четверых снарядить на войну за общий счет. Двенадцать мансов имел в Науре только один богатей — дядюшка Хумберт, и его старший сын Херме ушел в графское войско аж в кольчуге, как предписывалось тем же указом. Что с ним, жив ли он, в плену или спасся в город в рядах тех, кто успел отступить — было неизвестно.

О судьбе самого сеньора Бертрана принес вчера вести Годо, паренек из господских людей, которого Бертран выбрал себе в оруженосцы и за последний год успел кое-чему полезному научить. Годо и рассказал, что сеньор ранен и попал в плен. Бертальде стоило большого труда не показать, каким ужасом ее наполнила эта весть. Она могла навсегда лишиться брата, но предпочла не заламывать руки, а думать, как помочь беде.

Тем более что норманны явились и сюда. И эти трое даже обнаружили один из входов в подземелье. И Бертальда приказала взять их в плен: даже если иной пользы не будет, можно ведь расспросить и выяснить что-нибудь о судьбе Бертрана.

— Боюсь, отец прав и нам все же придется их убить, — негромко сказал Мартин, когда пленников поместили в одну из пустующих пещер-комнат и задвинули засов на двери. — Они не должны выйти отсюда и рассказать норманнам о нас.

— Но тогда мы потеряем Бертрана. Ты тоже считаешь, что его жизнь не стоит того, чтобы…

— Чего? — При свете факела Мартин пристально взглянул ей в лицо. — Чтобы выдать им тайну и погубить сотни людей? Раз уж они вошли сюда живыми, выйти живыми наружу они не должны.

Бертальда опустила глаза. Мартин был на год старше их с Бертраном, и в детстве они обследовали подземные коридоры втроем. Однажды, когда ей было восемь лет, в день Королевы Мая она пообещала Мартину выйти за него замуж. Правда, вскоре его увезли в школу Сен-Рикье, и она на несколько лет вообще забыла о нем. А когда потом узнала, что он намеревается стать священником, не огорчилась, а только порадовалась за товарища детских игр. К тому времени она уже знала, что дядюшка Хумберт — уважаемый и состоятельный человек, но все же не ровня сеньору Аутберту, а значит, в женихи ей Мартин не годится. Но и теперь, приняв сан, он оставался ее лучшим другом. Некрасивый, смуглый, с худощавым, каким-то слишком костистым лицом, он был умен, смел и надежен. Именно такой человек ей сейчас и требовался.

— Но… можно же что-то такое придумать, чтобы спасти Берто, не выдав тайны? — Она почти с мольбой заглянула в лицо Мартину. — Придумай что-нибудь. Если мы просто убьем их, то лишимся последней надежды. Граф разбит, и помогать нам больше некому. Спасти Берто можем только мы.

— Но еще неизвестно, захотят ли норманны менять его на этих людей. Может, они там и не нужны никому.

— Но уж это мы можем выяснить. Нужно просто спросить у них.

— Как — спросить? Ты знаешь их язык?

— Нет. А ты не сможешь с ними объясниться? Ты же такой ученый, ты знаешь латынь.

— Я-то знаю, да вот только если хоть один из них знает латынь, это будет настоящее чудо! — Мартин невесело засмеялся. — Хорошо, Хайлике. Я постараюсь что-нибудь придумать. Через несколько часов, когда они придут в себя и достаточно напугаются, мы попробуем с ними поговорить.

— Напугаются! Да они, наверное, решат, что уже на том свете! Ты бы что подумал, очнувшись в кромешной тьме среди сплошного камня?

— Что я в аду. Или вроде того.

— Вот и они так подумают. И если сумеют вырваться из этого ада, то ничто не соблазнит их сюда вернуться!

— Ну, если бы в аду встречались такие, как ты, Хайлике, я бы, может, и вернулся. — Мартин улыбнулся, а Бертальда поспешно закрыла ему рот рукой и нервно огляделась — не слышит ли их кто.

— Молчи! — строго шепнула она. — Правильно твой отец говорит: ну, какой ты священник после этого?

Глава 9

Бертальда не слишком ошиблась: когда Рери опомнился, он долго не мог взять в толк, где находится и жив ли вообще. Первое, что он почувствовал: как жестко и неудобно лежать. Он попытался переменить положение, но ничего не вышло, тело словно одеревенело. И только потом он понемногу сообразил, что просто связан. В другое время он бы этому весьма огорчился. А теперь скорее обрадовался: все-таки приятно знать, что руки и ноги у тебя есть и не повинуются по такой понятной причине.

Потом он попытался открыть глаза и долго не мог понять, получилось или нет. Голова страшно болела, боль мешала соображать, а сколько он ни хлопал веками, никакой разницы не ощущалось.

Еще немного опомнившись, он осознал, что глаза у него все-таки открыты, но вокруг царит непроглядная тьма. Такой глухой тьмы он не видел никогда в жизни. Даже в полночь в доме, где погашены все огни, через дымовик поникает немного света звезд или луны, и когда глаза привыкнут, кое-что различить можно. Здесь же не было ни малейшего проблеска света, и невольно закрадывалось опасение: а есть ли здесь хоть что-нибудь, что можно увидеть? Может быть, в этой пустоте видеть просто нечего? Конечно, если здесь нет ничего, даже света… А где нет совсем ничего? В каком-нибудь из миров, для человека не предназначенных. Для живого человека, во всяком случае. Хель… Нифльхель… Свартальвхейм…

От таких предположений Рери содрогнулся. Явилась здравая мысль: а как он туда мог попасть? Последние события в памяти отсутствовали. Смутно помнилось, что они с братом сражались в какой-то большой битве… и все. Уж не погиб ли он? И это — Хель? Темнота, холод, боль во всем теле и путаница в мыслях говорили за это, и Рери покрылся холодным потом. Не только снаружи, но даже, кажется, внутри.

Да нет, погибни он в битве, попал бы в Валгаллу и сейчас здоровался бы с отцом и даже со знаменитым Харальдом Боевым Зубом. Значит, он, вероятно, жив, только находится непонятно где.

Рери еще раз попытался пошевелиться. Руки и ноги действительно были связаны, снизу ощущалась охапка чего-то, похожего на сухой камыш. Рери перевернулся и потерся о подстилку лбом, пытаясь лучше определить, что это. Похоже, и есть камыш — старый, немного прелый, но не гнилой. Воздух был прохладен, но не так чтобы холоден, жить вполне можно. Если это, конечно, еще является жизнью…

Поблизости кто-то зашевелился и простонал, Рери сильно вздрогнул и попытался отшатнуться.

— Кто тут? — охнул кто-то рядом.

— А ты кто? — хрипло, с трудом ответил Рери. Воображение рисовало отвратительного подземного карла.

— Ты сам-то кто? — опасливо спросил смутно знакомый голос.

— Ульв, ты, что ли? — сообразил Рери.

— А ты кто? — повторил Ульв.

— Я — твой конунг, дурень. — От этого простого разговора Рери еще больше пришел в себя. — Где это мы?

— В Хель, наверное, — дрожащим голосом отозвался парень.

— Как мы сюда попали?

— Мы лезли в какую-то гору… ты первый полез, конунг, и исчез. Я пошел за тобой, хотел мужиков позвать, а тут меня кто-то за горло… И не помню больше ничего.

— Улле, это ты балабонишь? — прохрипел кто-то из темноты.

— Ты кто? — судя по голосу, Ульв чуть не подпрыгнул, хотя тоже был связан.

— Твой брат я, треска тупая!

— Ты — тупая треска?

— Ты!

— Ладно вам! — оборвал их родственную перепалку Рери. — Соображайте, где мы?

— Конунг, а мы вообще живы? — опасливо, но с надеждой поинтересовался Хравн.

— Да! — решительно ответил Рери.

Он вовсе не был так в этом уверен, но твердо помнил, что конунг никогда и нигде не должен показывать людям растерянность и неуверенность. Даже если этих людей всего двое, а находятся они все… в чем-то вроде могилы.

— Зачем, по-вашему, нас стали бы связывать, если мы покойники? — продолжал он. — Вы ведь тоже связаны?

— Да. Слава асам! Я уж было подумал, что у меня руки-ноги отнялись.

— Вот видишь, как полезно иногда подумать.

— Но что это такое? Тут кругом камень, темно, как в подземелье.

— Или в могиле, — дополнил Улле, и Рери отметил, что обстановку они оценивают одинаково.

— Нас что же это — принесли кому-то в посмертную жертву?

— А ты пошарь вокруг — найдешь покойника или нет? — предложил Рери.

— Нет, нас свартальвы утащили, — решил Улле. — Я все понял. В этой горе живут свартальвы. Ты, конунг, нашел вход в их жилье. И они утащили тебя, а потом и нас с Храффе. И теперь мы у них в плену.

— И на кой тролль мы им нужны?

— Мало ли… — Улле поежился. — Что-то мне даже не хочется об этом думать…

— А кормить нас будут? — спосил Хравн.

— Не желаю я, чтобы меня кормили свартальвы! Небось жрут всякую гадость — червяков, жуков и жаб!

— Сам ты жаба! Свартальвы едят камень, это все знают. Бабка Аса рассказывала, не помнишь, что ли?

— Да это ты вечно возле бабкиного подола отирался, а у меня были дела поважнее!

— Тише вы! — прикрикнул на них Рери.

За этой перепалкой он вдруг различил где-то неподалеку звуки — кажется, шаги! Братья испуганно умолкли, и тогда где-то неподалеку явственно послышались шаги нескольких человек… Во всяком случае, нескольких пар ног. Рери лежал на спине и благодаря этому увидел где-то наверху легкий отблеск света.

Потом раздался стук, а затем скрип. И блеск пламени неожиданно ударил в глаза, так что трое пленников невольно зажмурились. Но даже сквозь опущенные веки они чувствовали, что вокруг стало светло — появился огонь. Торопясь скорее что-то увидеть, Рери отчаянно хлопал ресницами, но огонь резал отвыкшие от света глаза и он различал лишь несколько фигур с факелами в руках. Фигуры походили на человеческие — хотя некоторые из них людям явно не принадлежали. Он ожидал увидеть свартальвов, которые ростом не более чем по пояс взрослому человеку, но эти, что с факелами, казались даже больше обычных людей. Наверное, потому, что он смотрел на них с пола.

Наконец Рери сумел открыть глаза как следует. Пришедших было трое, и вид их поразил его настолько, что все самые невероятные предположения о том, к кому и куда они попали, сразу стали, напротив, весьма правдоподобными.

Один из троицы по виду напоминал человека, но вместо кожи, одежды или шерсти его тело было сплошь покрыто блестящей желтой соломой. Большой пук соломы закрывала и лицо, отчего вид у фигуры был совершенно жуткий. Его товарищ был тоже вроде человеком, но сверху донизу увитым травой и ветками, да так плотно, будто они на нем растут.

В середине стояла девушка — маленького роста, с кудрявыми темными волосами, юная и довольно красивая, к тому же одетая в роскошное платье из какой-то блестящей материи с золотой вышивкой. На груди ее сияло золотое ожерелье, и факел, который она держала в руке, бросал яркие блики на все это великолепие. И именно потому, что никого подобного он не ожидал тут увидеть, эта дева своим видом поразила Рери даже сильнее, чем «соломенный» и «зеленый».

— Вы пришли в себя? — спросила она. — Вы живые? Вы можете идти и говорить?

Смысл ее речи Рери понял примерно, и только потом сообразил, что она говорит на языке франков, который он, после общения с сеньором Ангильрамом и Херибертом, начал понемногу разбирать. Поэтому он кивнул и сказал «да» на этом самом языке.

Девушка удивилась — ее темные брови дрогнули.

— Вы знаете наш язык? — спросила она, на это Рери ответил «нет».

— Где мы? Кто вы? — спросил он на северном языке.

Девушка скорее догадалась, о чем он сейчас должен спросить, чем поняла.

— Сейчас мы отведем вас к нашей повелительнице, и она решит вашу участь, — с важностью сказала она и повернулась к своим странным спутникам. — Ле Фоле! Ом де Пэль! Отведите их к повелительнице!

Рери плохо разобрал, как она назвала «соломенного» и «зеленого», а к тем на подмогу из темноты тут же явилось еще по двое таких же. Пленникам освободили ноги, но руки оставили связанными. Двое «зеленых» подняли Рери, двое «соломенных» — Ульва, а Хравну в сопровождающие достался один «соломенный» и один «зеленый». Пленников повели куда-то — за дверь, которая стала видна при свете факелов. Поначалу те едва могли идти, но потихоньку жизнь вернулась к затекшим ногам, сначала болью, а потом понемногу и способностью передвигаться самостоятельно.

А идти пришлось далеко. Рери все больше укреплялся в мысли, что судьба занесла их в подземелья свартальвов. Один за другим тянулись коридоры с каменными стенами, полом и потолком, без окон, без малейшего проблеска дневного света, и внутреннее, какое-то звериное чувство говорило ему, что они находятся очень, очень глубоко под землей. Коридоры освещались факелами, и можно было рассмотреть деревянные двери в стенах и на концах коридоров, какие-то загадочные, непривычного вида изображения, высеченные в камне. Шествие поворачивало бесчисленное множество раз, переходило то через большие, то через малые пещеры, все такие же темные, и Рери отчетливо понимал, что сам ни за что не найдет здесь дороги.

Наконец их привели в довольно просторное помещение, отделенное от перехода высокой дверью. Сперва туда зашла девушка с факелом, а потом, вернувшись, велела заводить внутрь пленников.

И тут Рери удивился еще раз, хотя куда уж дальше, казалось бы. Это была такая же пещера, но каменные стены были покрыты коврами и увешаны яркими богатыми одеждами — плащами с золотой вышивкой, платьями с разноцветной отделкой. Ярко горели факелы. Посередине зала, на пестротканном ковре, стояло деревянное резное кресло. В кресле сидела еще одна девушка — высокая ростом, с белокурыми волосами, блестящими при свете огня. Она была одета в богатое красное платье, вышитое золотом, а поверх него в синий плащ на подкладке из какого-то темного меха, надо думать, очень дорогого. На лбу ее сиял золотой обруч с драгоценными камнями, на груди блестело ожерелье, а на руках — три или четыре браслета. Длинный тонкий пояс был несколько раз обернут вокруг стана под грудью, а его вышитые и украшенные золотой бахромой концы падали к ее ногам, прикрытым широким и длинным подолом платья. На коленях она держала большую золотую чашу, украшенную самоцветами. По сторонам кресла разместились люди — вполне обычные, похожие на франков, но у каждого на плечах был богатый цветной плащ. Наслышанный о богатствах подземного волшебного народца, Рери верил и не верил, что на самом деле попал туда. Вроде они великоваты ростом для свартальвов — но вдруг здесь, во Франкии, свартальвы и должны быть такими?

— Приветствую вас в Стране Фей, путники! — ясным голосом произнесла повелительница.

Рери не понял, как она назвала все это, но сообразил наклонить голову в ответ.

— Я — Рейн де Май, Королева Мая, повелительница этой подземной страны, а это все — мои подданные! — Красавица повела рукой, и Рери смутно понял, что она представляет ему себя, это место и окружающих.

— Вы — свартальвы? — хриплым голосом выговорил он.

— Это — Страна Фей, подземные владения моего бессмертного и могущественного народа, — ответила королева, и Рери понял, что в целом она подтверждает его догадки.

— Назовите ваши имена, — предложила королева. — Каков ваш род, люди?

— Я — Хрёрек сын Хальвдана. — Рери попытался выпрямиться, насколько это возможно для связанного. Как бы то ни было, ронять свое достоинство он и перед свартальвами не собирался. — Мой род издавна правил в землях данов, мой отец владел Южной Ютландией, и я в родстве с конунгами Смалёнда. Эти двое — мои люди.

— Ты королевского рода? — уточнила девушка, слегка наклонившись в его сторону. Голос ее чуть-чуть дрогнул, в лице мелькнуло радостное оживление.

— Да, ты права. Я — королевского рода, — внятно подтвердил Рери. — А ты — королева?

— Да, я королева… Страны Фей. Меня зовут… Хайлике.

— Хельга? — Это имя показалось Рери знакомым. — Ну, конечно.

Имя Хельга означает «вещая», и для королевы подземной страны оно подходило как нельзя лучше.

— Зачем вы нас притащили сюда? — спросил он и двинул связанными плечами.

— Вы тревожите покой наших подданных. — Королева Хайлике сурово сдвинула брови. — Я приказала моим воинам взять вас в плен и привести сюда, чтобы заключить с вами договор. С тобой, король Рейрик.

— Договор? О чем же?

— Ты ведь хочешь вернуться в мир людей? Снова увидеть солнечный свет? Мы, феи, проводим свою жизнь во тьме подземелья, но вы, люди, без солнечного света чахнете и умираете. Ты ведь не хочешь остаться здесь навсегда?

Рери пристально рассматривал ее. Он не мог взять в толк, что происходит, у него было чувство, будто он спит, видит нелепый сон и при этом осознает, что это лишь сон. Сознание раздваивалось: с одной стороны, он ощущал себя в саге, в сказке, одной из тех, которые рассказывают зимой по вечерам. Что должно происходить в сказке дальше, он знал. Оставаться в сказке ему не хотелось, но в то же время хотелось рассмотреть ее получше, ведь такой случай выпадает только людям королевской крови, и то раз в жизни. К тому же королева волшебного народа была красива, именно так, как ей и полагалось. Конечно, неплохо бы заглянуть ей за спину, чтобы узнать, не пустая ли она внутри17, но едва ли она это позволит.

— Обычно королева страны свартальвов предлагает конунгу, который к ней попал, стать ее мужем, — проговорил Рери, оглядывая девушку на троне и сомневаясь, на что решиться. — Я бы не отказался, потому что ты очень красива и привлекательна. Но за одну ночь здесь на земле пройдет лет сто или триста. Я не могу уйти так надолго. У нас там еще много дел. Я бы предпочел, чтобы ты отпустила меня на землю.

Его слова о ее красоте и привлекательности, казалось, смутили королеву, и на миг она опустила глаза, но тут же постаралась принять невозмутимый и величественный вид.

— Я готова отпустить тебя, но при двух условиях. Ты и твои люди не должны больше искать вход в нашу волшебную страну. Если ты вернешься, то сразу умрешь. И второе: ты должен передать мне одного знатного человека из тех, кого вы захватили в плен.

— В плен? — Рери нахмурился. — Когда?

— А сражении возле Амьена.

— А! И кого вы хотите получить?

— Сеньора Наурского, Бертрана. Он… мой названный брат.

— И его подданных, тех, что тоже в плену! — по-романски вставил один из приближенных королевы.

— И его людей. — Королева кивнула. — Ведь я дам свободу и твоим людям тоже.

— Хорошо, — согласился Рери. — Я велю его освободить, если он у нас… если запомню его имя.

— Пусть его запомнит один из твоих людей. — Королева бросила взгляд на Ульва и Хравна. — Выбери, кому из них ты больше доверяешь. Мои подданные немедленно проводят его в мир людей, чтобы он пошел к вашему войску и передал мои условия. К ночи сеньор Бертран должен быть доставлен на опушку дубравы. Когда он будет здесь, ты выйдешь наружу.

— Поклянись, — недоверчиво потребовал Рери, знавший по сагам, что нелюди лукавы и склонны ко лжи.

— Клянусь милосердным Богом!

— Каким?

— Иисусом Христом и его пресвятой матерью, Девой Марией.

— У вас такой же бог, как у франков? — Рери несколько удивился.

— Господь един.

— Ну, почему же? У нас их много. Асов целый род, ванов тоже, а еще великаны.

— Ты согласен на мои условия? — Королева нахмурилась. Богословский спор ей чем-то не нравился: видимо, ее саму смущало то, что у фей оказалась одна вера с людьми-христианами.

— Согласен. — Рери пожал плечами. — Не тронем мы вашу подземную страну. Нам и наверху добычи хватит…

— Теперь ты поклянись. Поклянись именами тех богов, в которых веришь.

— Могу и богами. Но сомневаюсь, что здесь они услышат. — Рери поднял голову и попытался рассмотреть свод пещеры. — Лучше я поклянусь моей удачей, которая не изменит мне ни в какой стране и ни при каких богах.

— Хорошо. Кто из твоих людей пойдет наверх?

— Этот. — Рери двинул правым плечо, имея в виду Ульва, стоявшего справа.

— Хорошо. — Королева кивнула, и двое «зеленых людей» вывели Ульва из помещения. — Бертран! — крикнула она ему вслед. — Сеньор Наурский, Бертран, запомни! А время ожидания мы заполним пиром и весельем. — Она снова посмотрела на Рери и улыбнулась. — Ведь ты, наверное, голоден?

— Есть немного. Ты меня из рук будешь кормить? — Рери снова двинул плечом и улыбнулся, представив себе эту картину.

Королева сделала знак, и его развязали. Откуда-то принесли скамью, покрыли ее драгоценной тканью и предложили ему сесть напротив королевы. Потом между ними поставили стол, тоже покрытый расшитыми плащами. Несколько нарядно одетых девушек стали носить на стол драгоценную посуду — на блюдах лежало жареное мясо, дымилась каша и какая-то похлебка — как потом оказалось, из капусты с мясом. Перед самой королевой поставили хлеб и золоченое блюдо с медом, и она ела только это — столь нежному созданию есть мясо как-то неподобало. В серебряный кубок ей налили прозрачную воду, а в том, что поставили перед Рери, он обнаружил красное вино — поистине королевское угощение.

Зазвучала музыка. Три нарядные девушки сели по бокам королевы, две играли на свирелях, а одна перебирала струны маленькой ручной арфы. От всего пережитого у Рери пересохло в горле, и от первого же глотка закружилась голова. Перед глазами все мелькало. Темное подземелье, озаренное огнями, грубые каменные стены, прикрытые одеждами с тонкой золотой вышивкой, эта прекрасная женщина, королева волшебной страны, в то же время так похожая на обычную земную девушку, пусть и роскошно одетую, нарядные девы, угощение, пир и музыка под землей, будто в могиле — все это не укладывалось в сознании. И вспоминались смалёндские саги о кургане Одина — о гробнице, из которой вырывался нестерпимый свет. Видно, и там, под Одиновой горой, идет такое же веселье… Рери не понимал, спит он или грезит, не доверял своим глазам и ощущениям, не знал, чего ждать от будущего. Он даже не знал, долго ли пролежал без памяти и сколько времени прошло — сутки, больше? Скажи ему кто-нибудь, что на земле за это время миновало сто лет и дряхлого старца Харальда давно схоронили — он был немедленно поверил.

Несмотря на голод, мясо и похлебка не лезли в горло. Глаза слипались, голова клонилась. Рери начал клевать носом, с трудом поддерживал беседу с королевой, и наконец уронил голову на стол и заснул. Видимо, в его вино что-то подмешали. Хравн, по неопытности глотавший вино будто воду, уснул еще раньше.

Музыка еще некоторое время играла. Королева поднялась со своего кресла и приблизилась к гостю.

— Он точно спит? — шепнула она и оглянулась на «соломенного человека».

Тот осторожно раздвинул желтые стебли, и показалось остроносое лица отца Мартина.

— Спит, конечно. Тетка Вальтруда в травах знает толк.

— Как ты думаешь, он поверил?

— Посмотрим. Но я бы поверил. Ты была… весьма убедительна. Попадись другой священник — назначил бы тебе покаяние за то, что так хорошо изображаешь языческую Королеву Фей.

— На себя посмотри… Соломенный Священник!

— Я же говорю: такое могла придумать только женщина! — Отец Мартин снял с головы пучок соломы, служивший ему шляпой и маской одновременно. — Разумному человеку… то есть мужчине, такая мистерия и в голову никогда бы не пришла. А этот парень, — он кивнул на спящего Рери и провел ладонью по своим черным волосам, выбирая застрявшие соломинки, — похож на разумного человека. Ему тоже не придет в голову, что все это просто мистерия. Комедия, как это называлось в Греции в древние века. Он поверит, что действительно попал в Страну Фей.

— Пусть бы только вернули Бертрана, и мне все равно, во что он там поверит. — Бертальда вздохнула. — Как по-твоему, он правда королевского рода?

— Не могу ручаться, но почему бы и нет? У норманнов много королей, каждый их отряд возглавляет собственный король. А этот держится как человек, привыкший повелевать. Ты видела, он ничуть не смутился, когда увидел перед собой королеву на троне, не поклонился даже как следует. Наверное, правда. Ну, дорогие мои, давайте снимать эти соломенные рубашки и молить Бога и Деву Марию, чтобы все прошло, как задумано.

Замысел был хорош и обещал полный успех, но жители «Страны Фей» не знали, как отважен и решителен родной брат их знатного пленника. Выслушав Торира и его спутников, Харальд немедленно поднялся на ноги и потребовал меч. У него еще побаливала голова и под каждым глазом темнело по здоровому синяку, но он не собирался спускать каким-то вонючим троллям похищение его родного брата! Заколдованных мест он не боялся — после победы над графом Гербальдом он вообще считал, что ему по плечу что угодно, — и произошедшее воспринял как наглый вызов. Поэтому еще до вечера Холм Фей, как его называли в округе — ходили слухи, что феи танцуют здесь лунными ночами, а наиболее отсталые из поселян по старинному обычаю приносили жертвы к подножию дуба на его вершине — был окружен несколькими сотнями норманнов.

— Эй, вы, тролли вонючие! — заорал Харальд во весь голос, встав примерно на том месте, где Рери видели в последние раз. — Вы слышите меня! Предупреждаю! Если мой брат Хрёрек не будет немедленно мне возвращен живым, здоровым и невредимым, я всю вашу гору раскопаю и разберу по камешку! Это я вам говорю, Харальд сын Хальвдана! У меня людей хватит! Я доберусь до вас и разобью ваши подлые морды! Времени у вас до утра. Если на рассвете мой брат Хрёрек не будет целым и невредимым возвращен на то место, с которого пропал, пеняйте на себя! Клянусь Золотым Драконом!

Наступила тишина, только ветер шумел, колебал ветви дуба на вершине. А потом откуда-то от самого дуба раздался крик:

— Э-эй!

Норманны встрепенулись, Харальд резко сделал шаг к холму. Тролли не остались равнодушны к его грозной речи.

— Эй, кто там? Выходи! — закричало сразу много голосов. Явившись таким большим числом, да еще во главе с конунгом, норманны и нечисти не боялись.

— Это я, Улле! — раздалось в ответ, а потом на склоне возле дуба показалась человеческая фигурка.

— И правда, Улле! Улле из Бьёрквиста! — заговорили смалёндцы, глядя, как фигурка, спотыкаясь, скользит по уступам вниз, цепляется за корни, кусты и траву, увлекая за собой сухую землю и серую известковую крошку. — Улле? Ты, что ли? А братец твой где? А конунг-то где?

— А конунг там, в подземной стране, и Храффе тоже! — вопил Ульв, торопясь поскорее оказаться среди своих. — Я их там оставил только что! Меня отпустили на переговоры! Харальд конунг! Они обещают вернуть Хрёрека конунга в обмен на одного человека… одного из своих… как же его зовут, тролль его возьми!

Наконец Хравн достиг подножия холма, и существо дела понемногу разъяснилось. Викинги дивились: надо же, тролли или свартальвы и впрямь украли трех человек и теперь хотят обменять их на пленных франков! Но, в конце концов, ничего особенного в таком деле не было, вскоре уже главной заботой стало вспомнить имя нужного пленника.

— Зовут его Берт… Бертлан… Бертоман… — Улле хмурился и изо всех сил морщил лоб, но все произошедшее так его потрясло, что даже имя собственного дедушки он сейчас едва ли сумел бы назвать сразу. — А живет он в Нурде…

— Вероятно, ты имеешь в виду Наур, — пришел ему на помощь Хериберт, разумеется, явившийся спасать своего любимца Хрёрека вместе с Харальдом. — Так называется ближайшая деревня, мы через нее проходили.

— Во, точно! — Ульв обрадовался. — И та королева под землей говорила, что он в этой деревне главный.

— Наурский сеньор?

— Вроде того.

— Тогда, я думаю, речь идет о Бертране, сыне Аутберта.

— Точно, он! — Улле вздохнул с облегчением. — Насчет его отца она ничего не говорила, но сказал, что он ее сводный… нет, названный… ну, какой-то брат.

Хериберт подумал и улыбнулся чему-то. О королеве подземной страны он сведений не имел, но что у Бертрана Наурского имеется сестра-близнец, знал очень хорошо.

— Этот человек есть среди ваших пленных. — Аббат Сен-Валери кивнул. — После боя я разговаривал с ним. Когда его нужно доставить?

— К рассвету. И оставить на опушке рощи.

— Я советую тебе так и сделать, Харальд конунг, — сказал Хериберт. — Если позволишь, я сам буду сопровождать сеньора Бертрана и прослежу, чтобы обмен прошел без обмана.

Харальд с сомнением посмотрел на него: «чокнутому франку» он не доверял и как сумасшедшему, и как франку. И чего Рери с ним возится?

— Ну, смотри… — все-таки согласился он. — Но передай этим троллям… и сам запомни: если Хрёрек не будет здесь на рассвете, живой и здоровый, я всю их паршивую гору разнесу по камешку. И мне все равно, что там за королева подземной страны!

Благо от заколдованного места до Амьена было всего три «роздыха» — еще до темноты Харальд успел вернуться в город, с помощью Хериберта отыскать среди пленных Бертрана Наурского с тремя уцелевшими ратниками и доставить всех четвертых на опушку дубравы. Здесь, по настоянию Хериберта, его оставили с пленниками, а норманны вернулись в деревню. Харальд засел в господском доме, твердо намеренный утром начать крушить гору, если его обманут.

Стемнело. Ближе к полуночи в темноте показалось огненное пятно. Поднявшись на ноги, Бертран со спутниками и с аббатом пошли ему навстречу. Благо сам Бертран прекрасно знал, куда идти.

— Благословит тебя Бог, дитя мое! — приветствовал его отец Мартин, шедший по тропинке с факелом. — Я как раз за тобой. О, приветствую вас, господин аббат!

— Благословит Бог и тебя, отец Мартин! — Хериберт кивнул. — И благословение тебе очень нужно — я вижу, ты присоединил к своему приходу и Страну Фей!

— Пришлось! — Мартин развел руками. — Идемте скорее! За вами не следят?

Вместо ответа Бертран взял у него из рук факел и решительно загасил о землю: прекрасно зная местность, они доберутся и так, а вот норманнам, если те вопреки обещаниям следят за ними, придется плохо без света.

— А вы как сюда попали, святой отец? — шепотом спросил Мартин у Хериберта, пока все шестеро быстрым шагом шли через долину вдоль реки. — Вы тоже в плену у норманнов?

— В наше время никто не может точно утверждать, свободен он или в плену, счастлив или нет, жив или мертв.

— Ваша правда, святой отец.

— Хрёрек конунг у вас?

— У нас. Если вы говорите о молодом плечистом парне и если он действительно король язычников.

— Он действительно король. Младший из двух братьев-королей. Где он? Выдайте его мне, а иначе его брат и правда раскопает вашу «Страну Фей». Язычники — очень упрямый и решительный народ.

— Вы уверены? — Отец Мартин поскреб небритый подбородок. — А то наши люди настроены весьма сурово…

— Я уверен… — начал Хериберт, но его перебил Бертран:

— Мартин, ведь это Берта все это придумала?

— Ну не я же! — Мартин снова развел руками.

— Я как услышал, что этим пленным в нашей горе устроили пир в стране фей, так сразу понял! А что думает Берта — вернуть этого норманнского короля или нет?

— Она собирается его вернуть. Она говорит…

— Да знаю я, что она говорит! Что Иисус Христос отдавал больше, чем брал, а значит, и мы должны давать хотя бы то, что обещали!

Рери и Хравн, сонные и плохо соображающие, в сопровождении нескольких жителей подземной страны ждали в каменном коридоре возле какой-то дубовой двери, обитой железом. Здесь были и «зеленые», и «соломенные», и две девушки в красивых платьях, и сама королева Хайлике. Она явно волновалась и нервно сжимала пальцы.

В дверь снаружи осторожно постучали. Королева метнулась к косяку и произнесла что-то на местном языке. Ей ответили, и она сделала знак. «Соломенные люди» поспешно сняли засовы и отворили створки. Рери мельком заметил, что сделана она из очень толстой доски. Из-за двери в полутьму, озаренную факелами, шагнул молодой мужчина, и Рери сразу бросилось в глаза его внешнее сходство с королевой. А королева ахнула и кинулась ему на шею. Он обнял ее, что-то сказал, потом глянул поверх ее плеча на Рери. Королева обернулась.

— Это король норманнов, Рейрик, — сказала она. — Мы обменяли тебя на него. Теперь он уйдет.

Она сделала шаг к Рери и внимательно посмотрела ему в лицо.

— Ты свободен, король Рейрик, иди. — Она показала на приоткрытую дверь. — Помни о том, чтоб ты повидал здесь. Но не пытайся снова найти дорогу в нашу страну. Смертным нельзя бывать здесь больше одного раза. Тот, кто возвращается, остается здесь навсегда.

— Мне у вас понравилось, — учтиво ответил Рери и дружелюбно улыбнулся ей. Все-таки девушка была очень красивая, и он охотно бы задержался возле нее подольше, если бы не дела. — Но там у нас тоже хорошо. Так что я, пожалуй, пойду.

Он кивнул Хравну и шагнул за дверь.

— Голову не разбей, — бросил ему вслед брат королевы.

Рери не понял его предостережения, но тут же уперся лбом в камень — почти сразу за дверью свод резко понижался, и теперь по коридору можно было передвигаться только согнувшись.

Снаружи повеяло восхитительной прохладой летней ночи, и Рери ускорил шаг. И вот каменный проход кончился, по лицу ударила ветка. Раздвигая куст, Рери выбрался наружу и увидел наверху звездное небо!

Он глубоко вдохнул, не веря такому счатью, и тут в спину ему толкнулся Хравн.

— Пойдем отсюда, конунг! — взмолился парень, торопливо продравшись через кусты. — А то еще передумают!

Но Рери, отойдя от куста на несколько шагов, сел на землю и попытался привести мысли в порядок. Впереди в лунном свете блестела река, и он понимал, что находится примерно на том месте, с которого для него началось это странное приключение. Не вляпаться бы в темноте в ту коровью лепешку… Но какие к троллям лепешки! Он действительно побывал в стране свартальвов, в подземном мире, где живут странные нечеловеческие существа и красивые девушки. Про такое рассказывают «лживые саги». Но теперь он сам убедился, что не все в них ложь!

— Как ты себя чувствуешь, Хрёрек? — раздался поблизости знакомый голос Хериберта. — Идем, твой брат ждет тебя с нетерпением.

— И ты здесь! — Рери, различив возле себя знакомый силуэт, на всякий случай прикоснулся к его руке. — Так что — я правда побывал в стране свартальвов? Или мне крепко дали по голове и все примерещилось?

— Как тебе сказать… — Хериберт вздохнул. Не собираясь выдавать тайну деревни Наур, он тем не менее не мог поддерживать языческие суеверия. — Милосердный Господь уберег тебя и позволил вернуться к своим. Пойдем же, тебя ждут.

Переночевав в доме наурских сеньоров, утром сыновья Хальвдана с дружиной вернулись к Амьену, где ждало их войско с прочими вождями. Рери пришлось два раза рассказывать о своих приключениях в подземной стране: сначала Харальду и дружине, а потом Вемунду и Оттару. А дальше его рассказ уже пошел гулять по войску сам по себе, украшаясь новыми подробностями. И Рери не удивлялся, слыша, что провел в стране свартальвов целых сто лет и правил там, как король и муж подземной королевы.

— Сдается мне все-таки, что тебя обдурили, — как-то сказал ему Харальд, когда они были наедине. Ради чести рода он делал вид, будто верит, что его брат общался с королевой свартальвов, но сам относился к этому с большими сомнениями. — На кой тролль королеве свартальвов этот Бертрам или Бертлам, как его? Говоришь, они похожи, как близнецы? А Бертрам-то не свартальв! Вот, значит, и она тоже. Девушка-то хоть правда красивая была?

— Правда.

— И что ты терялся? Все про свою Вигдис думал?

— Какую еще Вигдис, ты что, дурак? — Рери оскорбился. — И ты как хочешь, а я знаю: это была настоящая королева свартальвов. А ты… ты просто мне завидуешь!

— Я?

— Ты! Тебя-то в волшебную страну на пир не приглашали!

— А ты — глупый мальчик, верящий в «лживые саги»!

— Да ну тебя!

Прогоняя сомнения, Рери твердо решил поверить, что был у свартальвов. Какая разница, в конце концов? А так гораздо приятнее…

Глава 10

Теперь, когда младший брат вернулся, а старший оправился от удара копытом по голове, войско было готово идти на приступ. Особенно Харальд рвался в бой. Чем больше франкского золота попадало в руки, тем больше ему хотелось, и графская перевязь вызвала в его воображении несметные сокровища, хранящиеся в городе.

Впрочем, отговаривали его не очень настойчиво, да и зачем? Благодаря предусмотрительности Оттара и Вемунда викинги привезли с собой лестницы и плетеные большие щиты, изготовленные норвежцами для взятия аббевилльского каструма, но там не пригодившиеся. Использовать их можно было хоть завтра, и, после недолгих разговоров, приступ был назначен на раннее утро второго дня после возвращения Рери из Страны Фей.

Однако еще вечером, в сумерках, брат Хериберт явился к братьям-конунгам в сопровождении незнакомого монаха — еще довольно молодого, светловолосого, с аккуратно выбритой макушкой и такими же гладкими щеками, впрочем, запавшими то ли из-за недостатка припасов в городе, то ли от строгостей монашеской жизни.

— Хрёрек, я привел к тебе моего собрата, из амьенской обители Святого Стремония! — с непривычным воодушевление сообщил Хериберт. — Его прислали к тебе епископ Лиутгард и Гизела, графиня Амьенская, и у него письмо от нее для тебя.

— Что у него для меня?

— Письмо, вернее, послание, записанное на пергамене.

— На чем?

— Сейчас ты все поймешь. Брат Филибер принес для тебя слова графини Гизелы из города.

— А, слова! Для меня? Почему?

— Вернее, для всех вождей вашего войска.

— Постой, а как он сюда попал? — нахмурился Харальд.

— Его спустили со стены.

— А если бы они тысячу воинов спустили? — разъярился Харальд. — С какой стороны спустили? В каком месте? Кто из наших там стоит? За такие дела вешать надо!

И он быстро вышел, намереваясь немедленно найти виновных такого недосмотра. Небось стояли, разини, да болтали про королеву свартальвов, пуская слюни! Теперь все войско не из воинов состоит, а из одних сказителей, тролли бы их побрали всех! А все Рери! Даже подвиги у него не как у людей!

— А что за послание? — полюбопытствовал Рери.

— Графиня хочет предложить вам выкуп за мужа. И предлагает встречу для переговоров. Брат Филибер говорит, что у нее очень выгодные для вас предложения. Но позволь, я прочту письмо.

— Дай поглядеть! — Увидев в руках монаха какую-то светлую трубку, Рери забрал ее, потряс, но оттуда ничего не выпало. Внутри она была пуста. — Что это такое? И где послание?

Хериберт постарался подавить улыбку. Его поражало резкое несоответствие между решительностью и воинской опытностью норманнов и их совершенно детской наивностью относительно самых, казалось бы, простых вещей.

— Это и есть послание, то есть письмо. Оно написано буквами на пергамене. Пергамен ты держишь в руках, а там внутри ничего нет, да и быть не должно.

— Но где же тогда ее послание? — Рери нахмурился, сузив глаза, поскольку заподозрил, что его дурачат. — Если этот твой брат насмехаться над нами пришел, то я сейчас велю его повесить! И тебя вместе с ним!

Что касается посланий с каким-либо знаком или предупреждением, то он пока знал только об одном: в саге Гудрун, желая предупредить братьев о предательских замыслах Атли, прислал им кольцо, обвязанное волчьим волосом. Если бы графиня прислала кольцо или что-то в этом роде, Рери бы понял. Но кожаная трубка, в которой ничего нет!

— Позволь мне, и сейчас все прояснится! — Хериберт бережно забрал у него из рук «кожаную трубку» и развернул, так что она превратилась в плоский лист.

— Я такие видел в Сенрикене, — заметил Вемунд. — Там их было полным-полно. Валялись везде, как желтые листья осенью. И в сундуках, и на столах, а многие были зачем-то сшиты вместе и уложены в такие странные ларцы под крышкой, но без трех боковых стенок.

Брат Хериберт еще раз подавил тяжкий вздох и расправил пергамен.

— Графиня приказала написать письмо латинскими буквами, но на северном языке, — пояснил он. — У нее есть несколько пленных норманнов, один из которых перевел ее слова на северный язык. Брат Филибер записал эту речь и должен был ее прочитать тебе, Хрёрек. Но лучше будет, если я прочту сам.

— Подожди, это руны? — Рери нахмурился. — Это колдовство? Она прислала нам какое-то заклятье? Только попробуй начать! Эту дрянь надо немедленно сжечь!

Викинги, стоявшие вокруг, заметно попятились, переменившись в лице. Руны, к которым они привыкли у себя дома, никогда не использовались для передачи сообщений, а только для различной ворожбы. Из них сведущие люди — эрили — создавали «магические слова», как правило, короткие, из трех, пяти, семи рун. А здесь длиннющее заклинание из нескольких сотен знаков! Это какой же силищей оно должно обладать! И добра от этой франкской ворожбы никто не ждал. Пожалуй, не окажись тут Хериберта, у несчастного брата Филибера попросту отняли бы письмо и сожгли в ближайшем костре, чтобы уберечься от чужого колдовства.

— Да нет же, как можно! — Хериберт всплеснул руками. — Хрёрек! Твой ум в плену заблуждений, ты веришь в языческое колдовство, которое если и может иметь силу, то только при помощи дьявола. Но графиня Гизела, как и другие добрые христиане, ни в коем случае не может прибегнуть к колдовству!

— Но что же это такое? — Рери обвиняющим жестом указал на лист, покрытый черными значками.

— Да это слова графини, речь, которую она хочет обратить к тебе, только записанная на пергамене. Переложенная в буквы, чтобы ее мог прочитать любой другой человек и сказать так, как сказала бы сама графиня! — Хериберт убеждал, словно обучал глупых крестьянских мальчиков в монастырской школе обители Сен-Рикье. — Ни в буквах, ни в этих словах нет ни малейшего вреда, поверь мне, во имя милосердного Господа!

— Да пусть уж говорит! — неожиданно поддержал его Оттар. — Я уже слышал, как читали и с таких листов, и с целых книг — ничего плохого вроде бы от этого не случалось.

— Ну, давай уже, — позволил наконец вернувшийся Харальд, все еще хмурясь.

Но викинги, однако, слушали с расстояния шагов в пять, и каждый на всякий случай держал перед собой меч или нож, надеясь, что сила острой стали, неплохо помогающая против всякой нечисти, отпугнет и чужеземное колдовство. А Хериберт начал:

— Итак, слушай: «Я, Гизела, дочь короля Хлодвига, прозванного Благочестивым, вдова графа Фриульского Эберхарда, мать графа Вермандуа Адаларда, жена графа Амьенского Гербальда…

— О боги! Сколько графов! — поразился Оттар. — И они все там, в городе! Рери, не грусти, у нас с тобой тоже будет по такой же перевязи, как у Харальда конунга!

— Да нет же, — пояснил Хериберт, тщательно скрывая досаду, что ему не дают читать. — Графиня Гизела — дочь покойного короля Хлодвига Благочестивого, внучка императора Карла Магнуса…

Он посмотрел на слушателей, по привычке надеясь, что они испытают трепет по поводу столь высокого происхождения женщины, обратившейся к ним с посланием. Но увы: на лицах варваров было лишь ожидание и любопытство. Трое из них сами принадлежали к королевским родам или были связаны с ним родством, четвертый носил звание конунга, пусть и морского, и полжизни провел в обществе таких же. Северяне привыкли ко множеству конунгов, как земельных, так и морских, и в происхождении графини Гизелы не видели ничего особенного. Разумеется, не с пастушками же им, потомкам знатных вождей, вести переговоры!

— …к королям норманнов, — продолжил Хериберт. — Коль скоро Господь лишил счастья моего мужа, Гербальда, графа Амьенского, и попал он в плен, то я предлагаю вам вернуть ему свободу, приняв достойный выкуп. На выкуп я предлагаю пятнадцать норманнов, что были взяты мужем моим в плен в прошлом году, а также сто фунтов серебра. Также за город Амьен, дабы уберечь его от разорения, в жителей его от истребления, я предлагаю сто фунтов серебра. За выкуп церквей и монастырей амьенский епископ Лиутгард дает вам две золотые чаши, украшенные самоцветными камнями. Если же Богу угодно, чтобы вы преклонили слух к моим словам, то прошу вас прибыть на переговоры завтра к полудню к городским воротам».

— Две сотни фунтов серебра и две золотые чаши! — подвел итог Вемунд. — Сдается мне, в городе мы больше возьмем.

— А я бы ее послушал, — сказал Харальд. — Она что, молодая, эта графиня?

— Ее сын не более чем на год моложе твоего брата Хрёрека, — ответил Хериберт. — Но стройностью стана и красотой лица графиня Гизела привлекает восхищенные взоры, как то и положено особе королевского происхождения.

— А! — Харальд сразу поскучнел. — Да она уже старая. Вемунд прав: о чем говорить?

— Но если уж мы взяли в плен ее мужа, почему бы не продать старушке ее старичка? — Рери усмехнулся. — На этой сделке мы уж точно ничего не потеряем. На каком рынке за графа дадут больше марки серебром? А тут — целая сотня фунтов. Хорошая цена за одного барана!

— Но эта сотня фунтов и так завтра будет наша, — возразил Харальд. — И если в городе правда найдутся еще такие перевязи, — он провел рукой по ремню на плече, гордясь своей обновкой, — то я, так и быть, не стану возражать, если вы с Оттаром возьмете себе по одной!

Оба монаха во время их спора отчаянно шептались: должно быть, Хериберт переводил собрату суть разговора, шедшего на северном языке. Потом вмешался:

— Послушайте, что еще поведал мне брат Филибер. Вы непременно должны выслушать графиню Гизелу. Кроме выкупа за Амьен и графа Гербальда, она может предложить вам еще кое-что. Брат Филибер не посвящен в суть ее предложения, об этом ведомо только графине и епископу Лиутгарду, но это предложение очень выгодно для вас. Речь идет, как я понял, не о том, что вы сможете взять в Амьене, а о чем-то совсем ином.

— Может, она знает в округе еще какой-нибудь богатый монастырь? — Оттар немедленно навострил уши. — Епископ-то уж наверное знает!

— Немало монастырей украсило Франкию благодаря попечению благочестивых государей ее! — со вздохом подтвердил Хериберт. — И много ли уцелеет — ведомо только Богу…

— Отчего бы нам не поговорить с ней? — поддержал Рери и Вемунд. — Даже если нам ее предложения не понравятся, это ведь не помешает нам взять Амьен. Подумаешь, задержимся на один день. Что изменится?

— И пусть епископ приносит свои золотые чаши! — подхватил Оттар. — Только не две, а четыре! Чтобы на каждого из конунгов хватило! Может быть, они нам и понравятся. Но я ничего не обещаю!

— Вы лишь должны обещать, что не будете предпринимать враждебных действий до тех пор, пока ваши переговоры не завершатся и графиня не вернется в город, — добавил Хериберт, переводя слова Филибера. — Поклянитесь… тем, что для вас всего дороже, что не обманете ее.

— Клянусь тем, что мне всего дороже! — Оттар вынул из ножен свой роскошный, очень дорогой клинок с блестящей рукоятью и надписью «Ульфбрехт» на клинке, изделие знаменитых рейнских мастерских. — Мне он дорого достался, а не расстанусь я с ним за все сокровища мира!

— Клянусь Золотым Драконом, удачей моего рода, — сказал Рери. — Мы не намерены обманывать эту женщину, если она не собирается обманывать нас.

— А иначе мы пришлем ей в подарок шкуру… ее мужа, — добавил Харальд, отчасти недовольный, что пришлось уступить, хотя и понимал, что задержка на один день ничего не решает. — У нас хватает сил, чтобы сровнять с землей этот город, и нам нет нужды обманывать! Но пусть эта ваша старуха не воображает, будто может уговорить нас делать то, что нам не по нраву!

Унося этот обнадеживающий ответ, брат Филибер собрался восвояси, а вместе с ним в Амьен ушел и Хериберт. Харальд не хотел его отпускать, боясь, как бы монах, который постоянно трется возле конунгов, не рассказал там чего-нибудь лишнего, но Рери разрешил бенедиктинцу идти. Викинги не знали за собой слабостей, о которых нельзя знать противнику, зато сам Рери надеялся после возвращения Хериберта узнать от него много такого, чего сами жители Амьена не расскажут.

Графиня Гизела, которую Харальд загодя зачислил в седые, беззубые старухи, при встрече опровергла эти домыслы. Ровно в полдень, когда четыре норманнских конунга со своими ближними дружинами, под стягами, с телохранителями и трубачами, ждали напротив ворот, с той стороны тоже раздался призывный звук труб. Под этот звук из раскрывшихся ворот выехали сначала несколько мужчин в шлемах и с ярко раскрашенными овальными щитами, потом показалась женщина верхом на светло-серой, почти белой лошади. Рядом с ней ехал мужчина в длинном, широком зеленом плаще, украшенном вышивкой на вороте и спереди, с пурпурными узорами на подоле.

— Епископ! — восхищенно охнул рядом с Рери Оттар. — Посмотри, видишь, у него еще такой длинный белый пояс, не где все люди носят, а на плечах привязан? — он потыкал издалека пальцем в священнический этоль, знак высшей церковной власти. — Епископ, точно тебе говорю!

— Можешь с ним пообщаться. Как епископ с епископом, — усмехнулся Рери, не отрывая глаз от женщины.

На таком расстоянии ее легко было принять за молодую девушку. Стройная и тонкая, она держалась гордо и величественно. Покрывало из тонкого белого шелка обвивало ее голову и оставляло открытым только лицо. Концы покрывала спереди спускались ниже колен, а поверх него голову украшал широкий золотой обруч, усаженный розовыми и зелеными самоцветами, вставленными в гнездышки тонких сложных узоров. Верхнее платье из зеленого шелка было обшито золотой узорной каймой, в которую тоже были вшиты мелкие самоцветы, а плечи графини покрывал плащ из золотисто-коричневой ткани с вытканными кругами. На груди он был сколот крупной золотой застежкой с узором, в котором красные мелкие самоцветы сочетались с еще какими-то блестящими вставками — Рери уже видел такие на захваченных вещах, но не знал, как они называются и из чего делаются.

Черты лица, когда графиня подъехала поближе и ее можно было рассмотреть, у Гизелы оказались правильные и тонкие. Нежнейшая, почти прозрачная белая кожа была отмечена некоторым количеством веснушек, но при строгом, величественном выражении лица даже это ее не портило. Тонкий нос с маленькой изящной горбинкой, большие голубые глаза под черными, густыми, совершенно девичьими ресницами. На руках ее оказались шелковые перчатки, а поверх перчаток на тонких пальцах сверкало несколько перстней с крупными, гладко ошлифованными самоцветами.

Викинги, никогда не видевшие таких женщин, рассматривали Гизелу в потрясенном молчании, и особенно Харальд, так возражавший против встречи с ней. Случайно заметив выражение лица брата, Рери про себя отметил, что, похоже, этого дурака придется держать за обе руки, пока он не отдал этой красавице все, что они успели захватить во Франкии. Просто так, чтобы похвастаться своим великодушием, которое викинги считали не последним среди своих достоинств, что бы там ни думали о них жители покоренных стран.

— Я рада приветствовать вас здесь, короли норманнов, — певучим голосом произнесла Гизела на языке франков, и хотя викинги довольно много понимали, Хериберт на всякий случай переводил. — Я рада, что вы приняли мое предложение о переговорах, которые, я уповаю на Господа, принесут пользу и вам, и мне, и несчастной Франкии. Могу я узнать ваши имена?

«Наверняка ведь Хериберт уже все в подробностях обсказал», — подумал Рери, но Харальд тут же пустился рассказывать, кто они и откуда, и зачем бы Рери стал ему мешать? Когда графиня заговорила, он заметил, что у нее не хватает двух зубов, но все равно для своего возраста она выглядела потрясающе. Если не приглядываться, то не дашь ей больше двадцати пяти. Сколько же ей на самом деле? Если ее сыну шестнадцать, то самой лет тридцать уж наверное есть.

— Как передавал вам брат Филибер, я предлагаю вам принять выкуп и возвратить мне мужа, графа Амьенского, — продолжала графиня. — К тому же мы готовы дать выкуп за город Амьен. А епископ Лиутгард предлагает вам четыре чаши из чистого золота, по числу ваших королей, чтобы никто не чувствовал себя обиженным.

Епископ кивнул. По данному знаку один из сопровождавших его монахов развязал мешок, который бережно прижимал к груди, а другой вынул оттуда сначала одну, потом вторую золотую чашу и издалека показал викингам, повертел, чтобы те заблестели на солнце, возбуждая жадность в сердцах варваров. Чаши были хороши: довольно плоские, на широких подставках, одна гладкая, другая с ушками, верно, чтобы за них держать, украшенные поясками из драгоценных камней, чеканки, с тонким эмалевым узором.

— А где еще две? — возмутился Оттар.

Монах тут же передал чаши товарищу и извлек из мешка еще две — чуть поменьше первых.

— Ведь, как мне ведомо, только двое из вас истинно королевского рода, им и надлежит пользоваться большими сокровищами, чем другим, — изрек епископ.

Оттар погрозил кулаком Хериберту — уж это он разболтал, что здесь только двое урожденных конунгов, больше некому. Но Харальд приосанился — ему это различие понравилось.

— И все же этого мало, чтобы мы отказались от того, что получим, когда весь город станет нашей добычей, — заявил Харальд, красуясь перед женщиной своей силой и удалью. — Мы слышали, что у графини есть для нас еще кое-что. Я хотел бы услышать, что это. Надеюсь, это не какая-нибудь ерунда. А то ведь я склоняюсь к мысли взять город, повесить графа и взять его жену себе. Хоть она и немолода, красота и знатный род делают ее достойной меня.

Графиня, услышав перевод, а больше того поймав на себе взгляд Харальда, с которым он это говорил, слегка покраснела от досады и заговорила, избегая взглядом наглеца и обращаясь то к Рери, то к Вемунду, который ей казалось наиболее приличным человеком из этой волчьей стаи.

— Да, я могу предложить вам еще кое-что — и это много больше того, что вы возьмете в Амьене. Я хочу предложить вам союз, ибо так случилось, что вы можете помочь мне, а я смогу помочь вам. Вы нуждаетесь в хорошей добыче — я укажу, где вам взять ее. А вы за это поможете мне избавиться от моих злейших врагов.

— И кто эти враги?

— Некоторые из них — тоже норманны, но я знаю, что ваши вожди враждуют друг другом не менее, а то и сильнее, чем с христианами. Но другие — франки, ибо, по грехам нашим, и добрые христиане иной раз причиняют друг другу не меньше зла, чем самые жестокие язычники.

— Переводи попроще, — попросил Рери Хериберта. — Норманны? Христиане? У нее есть еще какие-то враги, кроме нас, и она хочет помощи против них?

Хериберт кивнул, прислушиваясь к речи графини.

— От первого ее мужа, Эберхарда, графа Фриульского, у графини Гизелы есть сын Адалард, — продолжал он переводить. — Год назад он, по воле короля, был назначен графом18 Вермандуа, вскоре после того как графиня Гизела овдовела и сочла за благо покинуть Фриуль, чтобы, с соизволения своего брата, короля Карла, сочетаться браком с Гербальдом, графом Амьенским. Назначением этим остался весьма недоволен Хильдемар, сын Гунтарда, прежде занимавшего должность графа Вермандуа, в которой сменил его Гуго, сын императора Карла и аббат Сен-Кантен. В недавнем же времени аббат Гуго пал в битве с бретонцами, из-за чего должность освободилась, и король почел за благо отдать ее своему племяннику, графу Адаларду, сыну Эберхарда Фриульского.

Большая часть его слушателей уже безнадежно запуталась в этих прежних и новых графах, некоторые из которых каким-то образом одновременно оказывались еще и аббатами. Впрочем, как раз последнему викинги не слишком удивлялись, поскольку на их родине хёвдинг, самый знатный и могущественный человек в своей округе, сам и приносил жертвы от лица всех людей. Их удивило бы скорее то, что не все графы одновременно представляют и высшую духовную власть, но сейчас было не до того. Разобраться бы, чего же от них хочет эта красивая белокожая женщина и смогут ли они исполнить ее желание, а также совпадут ли эти желания с их собственными.

— Обращение виконта Хильдемара к королю не возымело успеха, и он отступился — мнимо, как после выяснилось. Более того — когда в графстве Вермандуа появились норманны, виконт Хильдемар пришел к графу Адаларду со своей дружиной и первым предложил ему свои услуги для совместной борьбы с этим бичом Божиим. Но и эта его преданность оказалась ложной. Когда граф Адалард, пылая благородной отвагой, во главе своей конницы устремился на врага, в гуще схватки Хильдемар пытался поразить его, а потом отступил вместе со своим отрядом, бросив графа Вермандуа в ловушке. Тот получил тяжелую рану и оказался в плену. Войско норманнов с прошлой осени осаждает город Сен-Кантен, столицу графства Вермандуа, уже разграбив Гам, и Кателен, и Сен-Симон. Уже пал каструм Верманд, резиденция графа, и лишь в самом Сен-Кантене, защищенном высокими крепкими стенами, обороняются горожане, возглавляемые епископом Рейнульфом.

— И здесь епископ! — восхитился Оттар. — Так а нам-то что до всего этого?

— Графиня готова дать выкуп тем, кто избавит Сен-Кантен от осады. Это монеты и драгоценности, по стоимости равные тысяче фунтов серебра. Но деньги находятся в самом городе, и нельзя их взять иначе, как сняв осаду. Она предлагает это сделать вам, мужественные короли, ставя условием лишь то, чтобы ей передали ее сына, томящегося в плену. Вероятно, граф Адалард и епископ Рейнульф предложат выкуп за сохранность Сен-Кантена. Но главное, вы получите всю добычу, что взяли те норманны, уже год, если не больше, разоряющие земли Франкии. А добыча эта весьма велика, ибо многие богатые города и почитаемые монастыри стали уже их жертвами. Одно только огромное золотое ожерелье, которое носит на груди их вождь, — графиня приложила свою узкую ладонь к груди под горлом, показывая, какой ширины ожерелье, — сможет оправдать этот поход.

Когда Рери увидел этот жест, в его мыслях жгучей молнией мелькнула догадка — хотя он еще не знал, к чему этот жест относится, понимая франкскую речь графини с пятого на десятое.

И едва Хериберт закончил переводить, как Рери и Харальд, одновременно шагнув вперед, в один голос воскликнули:

— Что?!

— Золотое ожерелье вот такой ширины… — с некоторым недоумением повторил

Хериберт.

— Как его зовут? Этого человека! У которого ожерелье! Как его имя? Откуда он? — перебивая друг друга, закричали сыновья Хальвдана.

— Я не знаю его имени. — Графиня покачала головой. — Но ожерелье я видела своими глазами, и оно действительно так велико.

— Сен-Кантен? Где это? Далеко отсюда? — вот теперь Рери и Харальд проявили именно такой живой и даже горячий интерес к рассказу, который графиня до сих пор безуспешно хотела у них вызвать.

— Он тоже находится на Сомме, но почти в верховьях. Столицы Амьенского графства и графства Вермандуа разделяет шестьдесят пять миль. Если ехать так, как мы ехали сюда, то два или, во всяком случае, три дня на эту дорогу хватит, — от себя добавил Хериберт.

— Это судьба! Судьба, удача нашего рода ведет нас! — кричал Рери с горящими глазами. Все разговоры о серебре, золотых чашах и прочем вылетели у него из головы, стоило лишь впереди мелькнуть хвостику Золотого Дракона. — Отправляемся немедленно!

— Подожди! — остановил его Вемунд. — Мы ведь даже не знаем, сколько людей у Игнви, если это он.

— У него около полутора тысяч человек, — ответила графиня. — Столько он имел, когда я в последний раз получила вести оттуда. Обосновавшись в монастыре Сен-Кантен, норманны грабят и разоряют окрестности. Вскоре графство Вермандуа опустеет. А до того они бесчинствовали на Уазе, куда пришли с Сены, с острова Оселль, а на нем норманны устроил свой лагерь еще два, если не три года назад.

— Все сходится! — воскликнул Рери.

— Полторы тысячи человек… — пробормотал Вемунд. — А нас всего тысяча двести…

— Но мы не можем отступить! Там наш Золотой Дракон!

— Если бы он уже был на шее у Харальда, и я бы без сомнений пошел в бой, уступая числом. Но когда у Ингви и Золотой Дракон, и преимущество в числе…

— Я знаю, Вемунд харсир, что ты храбрый человек, — с намеком сказал Харальд, сузив глаза, как делал Рери, и от этого внешнее сходство между братьями, обычно мало заметное, проступило яснее. — А иначе я бы подумал, что ты испугался! Что такое преимущество в каких-то триста человек!

— Да может, их там уже перебили, пока они стояли под городом! — подхватил Рери.

— А может, к ним с Сены подошли еще ребята, — возразил Оттар. — С тех пор как Рагнфрид Железный оттуда ушел, да еще, по слухам, помер, многие могли пойти поискать себе других вождей.

— Все равно Золотой Дракон помогает нам! — не отступал Рери. — И все вы видели это! Ты, Оттар, нашу удачу испытал на себе!

— Но я не очень верю, что Золотой Дракон будет помогать вам против Ингви, когда сам находится на шее у Ингви! Это будет уж такое чудо!

— А ты не веришь, что Золотой Дракон может сотворить чудо? Его ведь выковал сам Вёлунд!

— Я тоже люблю саги. Зимним вечером у очага. Но уж никак не на поле битвы! На чудеса можно надеяться. Но полагаться на них, поверь моему опыту, было бы уж очень опрометчиво! — весомо произнес Оттар. — Надейся только на самого себя и на свою силу — тогда выиграешь вернее.

— Если окажется, что виконт Хильдемар и впрямь ищет союза с норманнами, осадившими Сен-Кантен, — произнес Хериберт, — то графиня не исключает возможности помочь вам против этого союза… Если, разумеется, ее супруг, граф Гербальд, вернется к ней во здравии и сможет возглавить свое собственное войско.

Но про графа Гербальда они уже не слышали, горячо продолжая обсуждать неожиданный поворот.

— Так вы принимаете предложения графини Гизелы?

— Да! — хором ответили оба сына Хальвдана.

Уже после того как графиня вернулась в город, а вожди викингов — в свой стан, между ними еще долго шло обсуждение всего случившегося. Вемунд намекал, что, возможно, юные конунги поспешили с согласием. Ему казалось, что они слишком быстро клюнули один на Золотой Дракон, а второй — на красоту графини Гизелы и пошли у нее на поводу.

— Да ну тебя! — отмахивался Рери. — Мы же пришли сюда, чтобы найти Ингви. И вот нам рассказывают, где он, обещают показать дорогу, да еще и большие деньги дают как раз за то, чтобы мы его прикончили! Ну, и кто после этого может сомневаться в нашей удаче! Да я про такую удачу даже в сагах не слыхал!

— Но если бы мы отвергли ее предложения и захватили Амьен, Ингви бы никуда не делся. Мы все равно наткнулись бы на него, пройдя дальше по Сомме. Мы бы и так и так его не миновали, раз уж он засел примерно в двух-трех дневных переходах выше по реке.

— Да за одно то, что она нам рассказала про Золотого Дракона, надо было помочь ей, — отвечал Харальд. — К тому же она обещала помощь. У Ингви численное преимущество, и будет не так уж плохо, если франки нам прибавят людей и помогут конницей. Ингви — наш главный враг, и ради него можно с лесными троллями помириться, не только с франками! А франков для нас еще хватит, страна у них большая.

— Главное в том, что мы теперь про Ингви знаем, а он про нас — нет. — Рери многозначительно двинул бровями. — Он не знает ни о том, что мы здесь, ни сколько нас. А самое главное — он не знает, что мы — сыновья Хальвдана Ютландского и что Золотой Дракон у него на груди сам хочет вернуться к нам. А это все дает нам такое преимущество, которое намно-ого перевешивает каких-то жалких триста человек.

— Если эта рыжая все не наврала, — буркнул Оттар. Он, напротив, не доверял красивым женщинам, точно зная, что они никому не расточают улыбок просто так.

— Но уж епископ не дал бы ей соврать! — поддразнил его Орм. — Не могла же она солгать про своего родного сына! И откуда ей-то было знать, что наши конунги ищут здесь Золотого Дракона?

— Откуда, откуда? От Хериберта! Он вечно трется возле нас и слушает все разговоры! И ты, Рери, напрасно ему это позволяешь!

— Я ему ни слова про Золотого Дракона не говорил. — Рери покачал головой. — Он не знает. Так что все это правда.

— Но она просто хочет стравить одних норманнов с другими и тем спасти оба города!

— Ну и что? Мы ведь и сами хотим разделаться с Ингви. И если наши выгоды совпадают, отчего бы не объединиться? А вдруг она и правда поможет? Ведь сколько-то людей у них в городе осталось? Может, как раз три сотни бойцов наберется.

— Может… — пробурчал Рери. — А может, она нам поможет и по-другому…

— Как?

— Пока не знаю. Но придумаю. Что-то такое у меня мелькает… — Рери поводил пальцем вокруг лба, пытаясь обрисовать извилистый путь несозревшей мысли.

— А чудно выходит! — заметил Орм. — Я-то думал, что мы будем драться с франками, а мы тут все больше деремся со своими же северянами.

— Какие они нам свои — свеи несчастные!

— Да и дрались мы с франками, на днях только — уже забыл? Или ты все проспал?

— А еще сражение со свеями нам принесет гораздо больше славы! — с важностью заявил Оттар. — Потому что эти ребята уж наверное посильнее будут, чем какой-тот там граф и его воинство — три с половиной всадника на двух дохлых клячах!

Весь вечер прошел в разговорах, не лишенных, однако, приятности. В глубине души каждый из викингов был не прочь получить свою долю от двухсот фунтов серебра, не рискуя принять стрелу в грудь при осаде Амьена. Ведь пока ты живой и с добычей, случаев прославиться подвигами в чужой стране еще будет сколько угодно. А если тебя в этой чужой стране и похоронят, на этом все случаи кончатся. По крайней мере, в земной жизни.

— А как ты думаешь… — вдруг сказал Харальд, когда братья уже проверили на ночь дозоры и улеглись спать в захваченном доме пленного графа, на его собственной лежанке, которую тот совсем недавно делил со своей красавицей женой. — Если бы эта графиня овдовела… Она ведь могла бы еще раз выйти замуж?

— Ну, наверное. — Рери зевнул и пожал плечами. — Мне-то что?

— Она ведь очень знатного рода. Дочь короля… и сестра нынешнего, я так понял. И от двух мужей у нее наверняка столько разных богатств осталось…

— Ты что — сам к ней в женихи метишь? — Изумленный Рери повернулся к брату. — Ты что? Еще немного — и я мог бы быть ее сыном!

— Но не я же! — с досадой отозвался Харальд, которого этот замысел и манил, и смущал. — Ты сам видел — не так уж много девушек, которые с ней сравнятся. Разве что твоя подземная королева, — поддразнил он младшего брата.

— У нее двух зубов нет! У графини то есть.

— У Альвдис из Торова Камня трех зубов нет, а ей всего шестнадцать.

— Альвдис зимой поскользнулась и лицом об лед упала.

— Да что ты ко мне привязался со своей Альвдис! — рявкнул Харальд, хотя сам же о ней первый заговорил. — Приедем домой — поцелуйся с ней! А я говорю о сестре короля франков!

— Она еще не вдова! — напомнил Рери.

— Долго ли! — с намеком хмыкнул Харальд.

— Не вздумай! — Рери вскочил и поднес к его носу кулак. — Этот дядя стоит сто фунтов серебра!

— Дурак! — Харальд резко дернул его за руку, и молодые конунги, свалившись с кровати, покатились по земляному полу, наткнулись на Орма, который спросонья не понял, что происходит, и решил, что на усадьбу напали…

Когда их наконец разняли, оба молодых конунга, запыхавшиеся и разлохмаченные, вовсе не походили на грозных вождей, приводящих в трепет целые графства.

Глава 11

Утром Рери подозвал Хериберта и отправил его в город.

— Пойдешь к графине и скажешь, что я хочу с ней говорить, — велел он. — О том самом деле, которое она нам предложила вчера. Она ведь обещала помощь — я знаю, как она может нам помочь.

— Что ты задумал? — спросил Вемунд, когда монах удалился.

— Я придумал, как нам для начала сгладить их численное преимущество, — ответил Рери. — А там уж видно будет.

— А при чем здесь эта женщина?

— Я поговорю с ней, а потом расскажу тебе.

— Не лучше ли сначала обсудить нам между собой? — намекнул Вемунд, опасаясь, что юный конунг стал слишком самоуверен после нескольких удачных дел. — Конечно, побывавший в волшебной стране становится мудрее, но все же…

— Не волнуйся. Мне дал совет сам Один. Во сне.

— А, ну тогда другое дело… — протянул Вемунд.

Графиня Гизела, услышав, что один из молодых норманнских королей хочет с ней говорить, подумала о Харальде. Она была достаточно красивой и притом достаточно опытной женщиной, чтобы не ошибиться насчет значения его вчерашних взглядов. Услышав же, что о встрече просит другой норманн, самый молодой, почти ровесник ее сына, она удивилась, но зато передала через Хериберта приглашение посетить ее в городской резиденции.

— И ты собираешься пойти? — услышав об этом, Вемунд забеспокоился. — Не ходи, Рери. А вдруг она собирается взять тебя в заложники?

— Но у нас же есть заложник — ее муж.

— А если в плен попадешь ты, то нам придется просто обменять тебя на него — и наша сотня фунтов серебра пойдет к троллям! Как вышло с этим… братом подземной королевы, или кто он ей там? Если бы тебя не утащили в гору, мы могли бы обменять того парня на сокровища, на те чаши и шелковые плащи, которые ты у нее видел. А так ценный пленник, считай, зря пропал.

— Но ведь графиня не побоялась вчера выйти из города — а мы ведь могли тоже взять ее в заложники в придачу к ее мужу! А за сестру короля франков можно просить выкуп у самого короля! И не сто фунтов серебра, а всю тысячу!

— Я поздно об этом подумал, — с виноватым видом признался Оттар. — А ведь такой случай был…

— Но она не побоялась, хотя сама знала, чего стоит. Так неужели я, мужчина, конунг, окажусь трусливее женщины? Нас тогда никто уважать не будет — и в первую очередь мы сами! Так что я пойду. Сейчас мы нужны ей. Она может, конечно, попытаться захватить меня и обменять на своего мужа, но кто тогда спасет ее сына? Вот именно, что надеяться ей будет больше не на кого. Так что я пошел. Кто со мной?

Сопровождать его, кроме положенных по порядку телохранителей и знаменосца, отправились Орм и Торир. Один из телохранителей нес впереди белый щит в знак заключенного перемирия. Ворота открылись, и маленький отряд вступил в город. Прямо за воротами их ждали люди графини — и не только чтобы оказать честь, но и для безопасности. Амьен был битком набит — население ближайших окрестностей сбежалось сюда, под защиту крепких стен и отважного графа Гербальда. Везде на улицах и дворах стояли повозки, шалаши, шатры, какие-то конурки, сооруженные из досок и шкур, из-под пологов выглядывали исхудалые хмурые лица. На норманнов смотрели враждебные запавшие глаза, на всем протяжении их сопровождал недовольный и угрожающий ропот, но Рери не чувствовал в нем настоящей угрозы. Вообще люди здесь были не те, что северных странах. Не считая рабов, рожденных в рабстве или попавших в плен и проданных, каждый был сам себе хозяин, распоряжался собой, своей семьей, своим имуществом и землей, которую обрабатывал. И в случае любой нанесенной обиды имел не только право, но и обязанность отстоять свою честь и имение с оружием в руках. Потому-то в северных странах так легко было собрать войско для заморских походов и потому каждый бонд, мирный, в общем-то, человек, оказавшись на корабле в составе дружины, показывал себя настоящим воином, как решительным, так и умелым.

А здесь все было иначе. Как рассказывал Хериберт, во Франкии право носить оружие имели только свободные, но свободных осталось слишком мало. Страна была поделена на пожалованные знати владения, и каждый знатный человек всеми силами стремился подчинить, поставить в полную зависимость от себя всех земледельцев. Еще император Карл издал указ, по которому каждый свободный человек был обязан избрать себе повелителя — сеньора, графа или самого короля. Из-за постоянных войн и поборов народ нищал, передавал свою землю в собственность сеньора, не имея сил самостоятельно удержать хозяйство на плаву. И это в прекрасном, теплом, солнечном краю, где и земля, да и погода в десять раз благоприятнее для пахоты и разведения скота, чем в северных странах.

Уже после встречи с графиней вернувшийся из города Хериберт позвал Рери в какой-то чулан графского дома и показал целый сундук, набитый кожаными листами с буквами, вроде того, который прислала графиня и который так смутил храбрых воинов, стараясь убедить, что здесь и не пахнет никаким колдовством. Рери попросил почитать ему из этих листов — ему было любопытно, по каким поводам и какие слова франки посылают друг другу.

— Охотно, — согласился Хериберт, поднеся первый попавшийся лист к факелу и просмотрев его сверху вниз. — Это простые деловые записи, письма, договора. — Вот, например: «Господину высокородному графу Амьенскому Гербальду я, Гонтран, сын Изембольда. Ведомо Господу, что крайняя бедность меня постигла и не оставила мне средств, чтобы содержать себя и семью. Потому не в силах я вернуть тебе двести денариев, которые ты, господин, по нижайшей просьбе моей приказал мне выдать из твоих денег в Михайлов день прошлого года. Потому отныне вручаю я тебе полное право владеть мной и делать все, что ты вправе делать со своими прирожденными рабами, а именно продавать, выменивать, подвергать наказанию…» Или вот: «Господину моему графу Гербальду я, Венеранда, вдова Тевдерика. Как всем ведомо, после смерти мужа впала я в нужду, и потому этой грамотой дарю тебе свою землю и утверждаю за тобой право собственности. За это прошу я у тебя дачи мне этой земли внаем, чтобы, пока я жива, держала бы я землю в пользовании, но не имела бы права распоряжаться ею никоим образом, ни продавать, ни выменивать, ни завещать…»

Рери, не зная латинских букв и не понимая романского языка, на котором все это было написано, однако, уже преодолел смущение перед «колдовством» и взял несколько листов посмотреть поближе. Все они были написаны одним почерком — рукой собственного графского управителя, по-здешнему — майордома, проходившего обучение в школе при монастыре Сен-Рикье, в отделении для мирян. А сами просители, принесшие графу «в подарок» свою землю и свою голову, могли разве что начертать внизу две перекрещенные палочки и тем самым поставить окончательный крест на своей свободе. Впрочем, и сам император Карл Магнус под своими указами ставил крест, отличающийся от этих только более нарядным и уверенным видом и даже напоминающий скорее северные руны, чем латинские буквы. Листы пергамена с подобными записями лежали ворохом — не станешь и пересчитывать. И каждая такая запись — еще одним воином меньше, потому что оружие носят только свободные.

Может, как мельком подумал Рери, в этом и корень всех здешних бед. Зачем франкским хёвдингам снаряжать корабли для заморских походов, когда быстрее и проще ограбить собственных соплеменников? И оружия не надо — сами придут и попросят «принять в дар» их землю и свободу, а потом передать внаем. Здешние сеньоры, еще римлянами пятьсот лет назад наученные, слишком стремились подавить свободу простонародья — и вот оказалось, что теперь некому воевать. Ни у кого нет средств, чтобы обзавестись оружием, нет права его носить, нет силы духа, чтобы им пользоваться. Какой воин из раба?

За этими мыслями он почти не заметил, как дошел до дома, который Хериберт называл очень мудреным словом… что-то от слова «резать». Но несмотря на сложное название, был он по виду довольно прост и почти не отличался от других больших домов, виденных Рери во Франкии. Каменный, прямоугольный, шагов в тридцать в длину, со стенами толщиной в пару локтей, с земляным полом, он внутри был разделен деревянной стеной на две половины. Гостей сразу пропустили внутрь, и графиня Гизела вышла к ним почти немедленно. Ее беспокоило это посещение: она ждала каких-то новых, тяжелых, а то и унизительных условий, а монах, приходивший за приглашением для юного короля норманнов, и сам не знал, что у того на уме.

В очаге был разведен огонь, горели и факелы в литых бронзовых светильниках. Света хватало для того, что Рери мог еще раз разглядеть хозяйку, а заодно и убранство дома. Убранство показалось ему весьма и весьма богатым: ковры с пестрым восточным узором на стенах, на скамьях покрывала из цветной шерсти, на окнах вышитые шелком занавеси. Но гораздо больше его поразила сама графиня Гизела. Сейчас, у себя дома, она оставила голову непокрытой, если не считать вчерашнего золотого обруча. Ее густые волосы, медно-рыжего цвета, были закручены в жгуты, перевитые золотыми шнурами, подняты и уложены на голове, а скрепляли прическу несколько золотых булавок с красными и розовыми самоцветами. Шею украшала золотая цепь с крупным крестом, искусной работы и тоже с гладко ошлифованными самоцветами, округлыми и овальными. Верхнее платье было из плотного золотистого шелка; его широкие рукава доходили только до локтя, позволяя видеть вышивку нижней рубашки возле запястья. Длинный подол был спереди немного приподнят и сколот крупной золотой застежкой. По обычаю франков, платье знатной женщины полностью закрывало ноги, однако очертания маленькой изящной ступни под тканью можно было различить. Очень длинный пояс, отделанный черно-золотой тесьмой с белыми жемчужинками, был несколько раз обернут вокруг стана под грудью, а грудь эта была хоть и не особенно велика, но такой приятной формы, что Рери на миг забыл, к кому и зачем пришел. После вчерашнего разговора с братом он взглянул на графиню немного по-другому и не мог не отметить — она и правда так хороша, что любого мужчину может привлечь. Но все же… нет бы им повстречать ее хотя бы десять лет назад!

Но тут Рери вспомнил, что десять лет назад ему самому было только восемь, подавил улыбку и ответил на приветствие графини с самоуверенным видом победителя. Причем Хериберт переводил его короткий ответ довольно долго — видимо, добавил от себя разных учтивостей, которые, по его мнению, приличны при обращении к сестре короля. Ну, это ведь его король, пусть раскланивается.

Кроме слуг, по сторонам помещения выстроились примерно полтора десятка подростков: с одной стороны девочки, с другой мальчики, все в возрасте между десятью и семнадцатью годами.

— Сколько же у тебя детей! — изумился Рери. Из вчерашних слов графини он вынес впечатление, что тот Адалард, что сейчас в плену у Ингви, ее единственный ребенок, а тут их вон сколько! Причем изумился он даже не количеству отпрысков, а тому, что многие из них выглядели между собой ровесниками, но никак не походили на близнецов. Как и сама графиня уж никак не походила на женщину, рожавшую пятнадцать раз!

— Это не дети графини, это воспитанники, — пояснил Хериберт и перевел графине восклицание Рери. Та улыбнулась и сказала что-то.

— По обычаю франков, дети благородных родителей воспитываются в доме сеньора, — перевел монах. — В доме графа детей обучают Священному Писанию, мальчиков — ратному делу, девочек — рукоделию. В семнадцать лет мальчики возвращаются в семьи, уже будучи надежными помощниками родителям и верными слугами графа. А девочки остаются здесь до пятнадцати лет, если родители раньше не найдут им жениха. Вот, Адель, — графиня указала на девочку лет четырнадцати, которая стояла к ней ближе всех, видимо, свою любимицу. — Она обручена с виконтом Перонским, и уже должна была состояться ее свадьба…

Графиня смолкла, на ее лицо набежала тень — видимо, вспомнилось, из-за каких причин пришлось отложить свадьбу и какая печальная участь ждала бы и юную невесту, и всех ее подруг, если бы городом завладели норманны.

Сама же Адель, если и смущенная, но не испуганная, бросила на Рери блестящий взгляд. Несмотря на то, что в северных пришельцах здесь привыкли видеть порождения сатаны и не только саму Адель, но и ее мать в детстве пугали норманнами, в их молодом короле не оказалось нечего ужасного и нечеловеческого. Парень как парень, даже весьма приятный на вид, и одет почти как все франки. Только бы волосы ему подстричь, как подобает благородным людям — а то сзади падают на спину, спереди занавешивают глаза…

Рери тоже невольно задержал взгляд на ее хорошеньком личике, темных волосах, лежащих красивыми волнами, стройной фигурке. Будто невзначай она выставила из-под подола ножку в туфельке из черного сафьяна, украшенной жемчугом и золотой пряжкой на цветных ремешках. Да, быть женихом этой девчонки не так уж плохо, отметил про себя Рери. Если, конечно, его не убили в том сражении у реки и свадьба не отменилась именно по этой причине. Но рядом с графиней Адель как-то терялась: в красоте Гизелы чувствовалась глубина и сила, превосходившая юную свежесть.

— Но кто же их родители? — спросил Рери у графини. Если графиня воспитывает Адель, то ее отцом, вероятно, должен быть сам король! — Они все знатнее графа?

— Наоборот, они подданные графа Гербальда, достойные благородные жители Амьенского графства.

— Чудно у вас тут все! У нас кто ниже родом, тот и воспитывает ребенка более знатного человека. Мы вот с Харальдом воспитывались у Аринбьёрна харсира. Ингвар конунг, наш дядя по матери, сказал, что хоть и готов оказать всяческую поддержку своей сестре и ее детям, не может воспитывать нас в своем собственном доме, поскольку родом и положением ничуть не уступает нашему отцу. И он был прав.

— И все же в нашем обычае заключена немалая мудрость. Дети благородных людей обучаются не только полезным для жизни вещам, но и преданности господину, чему их, увы, не всегда смогли бы обучить дома.

— А! — теперь-то Рери все понял. — Так вы их в заложники берете. Ну, так бы сразу и сказали.

Почти все это время он продолжал смотреть на Адель, чтобы не таращить глупые глаза на графиню и не дать ей повод заподозрить, что и он, как дурень Харальд… А один из старших воспитанников графини, парень чуть помоложе Рери, начал с явным беспокойством смотреть на него. Адель же раз или два метнула быстрый взгляд на молодого франка, словно хотела убедиться: заметил ли он, что она привлекла внимание короля норманнов?

— Но пора нам поговорить о делах, — сказала затем графиня. — Аббат Хериберт передавал мне, что у тебя, Рейрик, есть какие-то новые условия?

— Ты ведь обещала нам помощь, — ответил Рери, слегка улыбаясь тому, как забавно графиня произносит его имя. — Я знаю, как ты можешь это сделать. Мы уступаем противнику числом и должны как-то сгладить различие. Мы должны ослабить Ингви еще до того, как нам придется вступить в бой.

— Кого ослабить?

— Предводитель войска, которое взяло в плен твоего сына, зовут Ингви сын Сигимара. Я знаю его род, — Рери слегка нахмурился, но выдавать, что это его кровный враг, не собирался. Нетрудно было сообразить: если франки узнают о том, как сильно он сам жаждет расправиться с их врагом, то плата за его содействие сразу упадет. К чему платить человеку за то, что он и сам хочет сделать?

— Но чем я могу помочь вам ослабить целое войско?

— Мы должны пойти на хитрость. Сам Один не гнушался использовать обман, чтобы добиться важных для него целей, и мы должны стремиться к достижению желаемого любой ценой.

— Кто это? Ваш король? Или твой предок?

— Где-то да, — Рери усмехнулся. — Все роды наших королей ведутся от самого Одина.

— Это один из языческих богов, которым поклоняются в северных странах, — пояснил ей Хериберт. — Я, госпожа графиня, когда томился в плену в датском городе Хейдабьюре, даже видел идола.

— И там приносят человеческие жертвы? — графиня глянула на Рери с ужасом, словно он именно это и предложил сделать.

— Господь не привел мне увидеть такое своими глазами, но я слышал, что кое-где иной раз это еще случается, — вздохнул Хериберт.

— Вы о чем? — с подозрением спросил Рери.

— Я рассказываю графине, кто такой Один.

— Да что ты-то можешь рассказать? Вот я расскажу! — загорелся Рери, в памяти которого промелькнули разом все саги о разнообразных подвигах Отца Богов, а также предания Смалёнда. — Ладно, короче. Насчет Ингви. Графиня должна послать к нему людей и предложить переговоры, как предложила нам.

— Я уже предлагала. Я делала уже несколько попыток выкупить моего сына из плена. Но эти люди не принимали те деньги, которые мне удавалось собрать. Они хотят слишком много. И в последний раз сами посланные не вернулись, и никто не знает, какая участь их постигла.

— Сколько ты предлагала?

— Тысячу фунтов серебром. Те же, что я теперь предлагаю тебе. Это все, что у меня есть.

— А сколько они хотели?

— Они говорили, что в Сен-Кантене возьмут вдвое больше, а потом придут и сюда…

— Теперь скажешь, что собрала пять тысяч фунтов.

— Но мне негде взять столько! Даже мой брат, король Карл, не может мне помочь, потому что у него слишком много врагов… — графиня запнулась, подумав, что норманнам незачем знать о трудностях короля франков. Хотя слабость королевства они каждый день видят и так.

— Да я же не говорю, что ты должна дать им пять тысяч фунтов! Ты должна только пообещать. Скажешь, что собрала и что брат-король помог. И пригласишь их на переговоры, пообещай накинуть, если что. А в качестве первого дара, чтобы, дескать, склонить к переговорам, твои люди отвезут им вина. Вот вина действительно надо будет найти, и побольше. Сможешь?

— Уж не хочешь ли ты их отравить? — с беспокойством спросил Хериберт.

— Нет. Убить их таким образом будет жестоко и неблагородно. Но пьяные и полупьяные не смогут достойно сопротивляться, и мы предложим им сдаться. А трезвых перебьем, — спокойно и деловито сказал Рери. — Вот кого мы точно убьем, неважно, пьяных или трезвых — сыновей Сигимара. Ингви и его братьев, кто окажется с ним.

— У нас осталось вино прошлого урожая, правда, не очень много… — заметила графиня. — Но можно поискать в монастырях… Я думаю, епископ не откажется помочь благому делу…

— Сколько времени тебе понадобится?

— Я сейчас не могу сказать. И еще ведь надо будет найти посланцев, чтобы они решились на такой подвиг и сумели достойно выполнить порученное.

Графиня вопросительно оглянулась на своих людей. Здесь толпились все те, кто придавал ее дому блеск — управляющий, конюший и прочие слуги. Все это были достойные люди и добрые христиане, прекрасно справлявшиеся со своими обязанностями. Но после того как ее прежний конюший, посланный к Сен-Кантену, не вернулся, браться за такое поручение и вовсе никто не хотел.

— Если епископ Лиутгард благословит и вы, госпожа графиня, позволите, то я мог бы поехать в Сен-Кантен, — с обычным непреклонно-смиренным видом заметил Хериберт.

— Ты? — графиня удивилась.

— Да. Ведь мой христианский долг — всемерно помогать ближнему, а значит, способствовать избавлению графа Адаларда.

— Но ты понимаешь, как это опасно?

— Все мы в Божьей воле, госпожа. Но я знаю язык норманнов, и мне легче будет с ними объясниться. К тому же как пленник я для них не представляю никакого интереса. Если же Господь решит призвать меня к себе — я с радостью припаду к Его престолу, ибо, хотя грехи мои велики, не менее их мое раскаяние и желание быть достойным слугой Божьим. Но Господь, в неизмеримой милости своей, столько раз хранил меня и уберегал тогда, когда, казалось, нет иного исхода, кроме смерти — я верю в милосердие Господне, Он убережет меня и сейчас.

— Да, пожалуй, — Рери подумал и кивнул. — Ты тоже по-своему удачливый человек. Но тянуть нельзя. Если здесь не больше трех дней пути, то свеи могут узнать о нас. И тогда нам будет гораздо труднее. Вот что, — решил Рери. — Поклянись вашим Богом, что не обманешь нас и не отступишь от нашего соглашения, и мы отведем свое войско от Амьена. Отойдем в дубравы, чтобы нас было не видно от реки и дороги.

— Хорошо, — графиня кивнула и приказала что-то своим домочадцам, которые стояли в некотором отдалении, с тревогой наблюдая за беседой госпожи с королем варваров. Он годился ей в сыновья, но тем не менее держал в руках ее судьбу и судьбу ее семьи.

Один из мужчин поклонился и ушел в другую половину дома, за деревянную перегородку, покрытую цветными коврами по обе стороны от двери в резных косяках.

— Ты придумал это все сам? — спросила графиня у Рери, пока майордом исполнял поручение. — Ты так молод…

— Я не очень-то молод! — не всерьез оскорбился Рери, как может оскорбиться на такое замечание только человек от шестнадцати до восемнадцати лет. — Мне вручили меч шесть лет назад, и уже шесть лет я мужчина. И всю свою жизнь я знал, что мне предстоит сражаться за честь и достояние моего рода. У нас есть такая поговорка — орел кричит рано. Это значит, что достойный человек должен проявить себя еще в юности. А что до этих замыслов, то я видел со сне Одина. Это он подсказал мне.

— Не знаю, кого ты видел во сне, — Хериберт обеспокоено покачал головой. — Но ваши идолы мертвы и не могут подсказать никакой доброй мысли. Дьявол искушает и советует вам, принимая облик ваших ложных богов.

— Это еще кто? — Рери нахмурился.

— Дьявол — противник Бога и злой советчик всех людей, он учит отступать от заповедей Божиих и совершать грехи, то есть такие поступки, за которые человеку после смерти придется отвечать перед Богом. И если грехи слишком тяжелы, то и наказание посмертное будет очень, очень суровым. Я не хотел бы, чтобы ты навлек на себя Божий гнев, Хрёрек. Но ты еще так молод — если ты примешь в сердце образ Христа, он простит тебя. Я сам научу тебя всему, что нужно знать доброму христианину…

— И если ты спасешь моего сына, я сама готова стать твоей крестной матерью, — сказала графиня Гизела, и на глазах ее вдруг заблестели слезы. — Я вижу, ты хороший человек, сеньор Рейрик, — она опустила лицо, не желая показать своей слабости. — Ты чем-то похож на моего Адело… Хотя между вами нет никакого сходства, — она постаралась улыбнуться, сама удивляясь, как могла увидеть что-то общее между жестким, решительным лицом этого варвара и романскими чертами, большими темными глазами Адаларда.

— Это огромная честь! — подхватил воодушевленный Хериберт. — Я всем сердцем хочу, чтобы ты спасся, Хрёрек. И чтобы с тобой спаслись и все твои люди. Ведь вам не хватает только знания истины, чтобы войти в семью добрых христиан.

— О, ларец! — не отвечая, Рери с любопытством глянул на нечто большое и очень красивое, что держал в руках майордом графини, вернувшийся из дальнего помещения. — А что там?

— Это не ларец, — Хериберт улыбнулся ему, как маленькому. — Это Евангелие.

— Что?

— Это священная для христиан книга, где описана земная жизнь Господа нашего Иисуса Христа и его заветы, по которым должны жить мы, христиане. Эта книга — истинная драгоценность, и красота ее внешнего убранства не отражает, а лишь пытается воздать честь драгоценному ее содержанию. И золото букв ее есть обещание золотого небесного царства.

— Не понял, — честно признался Рери. — Ты опять за стихи принялся.

— Посмотри! — Хериберт сделал знак майордому, и тот положил книгу на столик, который придвинул к креслу графини.

Рери посмотрел и присвистнул. Вся верхняя крышка «ларца» оказалась золотой, вернее, покрытой сплошным золотым листом. По нему шло узорное обрамление из завитков золотой же проволоки, а в чашечки узора были вставлены драгоценные камни — розовые, лиловые, красные, голубые. При свете огня от камина и факелов все блестело и переливалось так, что кололо глаза и захватывало дух.

— Но не это здесь главное! — перекрестившись, Хериберт бережно поднял тяжелую крышку, и Рери увидел внутри уже знакомые листы из тонкой кожи, но не бледно-желтоватые, как те, что ему попадались раньше, а пурпурно-красные. Листы были сплошь покрыты франкскими рунами, написанными золотом.

— Это Евангелие подарил мне отец, когда я выходила замуж за графа Фриульского Эберхарда, — пояснила Гизела. — Оно входило в мое приданое. А изготовили его в Реймсе, в скриптории, который создал епископ Эбон.

— Вот изображение Христа, — Хериберт показал рисунок, занимавший всю страницу целиком.

Рери глянул: на странице был изображен человек, даже не поймешь сразу, мужчина или женщина — гладкое безбородое лицо, длинные волосы рассыпаны по плечам, одежда длинная, в каких-то складках, ноги босые. Ничего особенно во внешности христианского бога не было, но смотрелось здорово: яркие краски, сложно переплетенные линии узоров сверху и снизу, а позади фигуры какая-то стена из кирпичей… Какие-то листики и веточки наверху и по бокам…

— Или вот, посмотри, — Хериберт перевернул еще несколько страниц. — Вот перед тобой смысл христианства, ибо оно — источник вечной жизни, к которому стремятся жаждущие истины. Спастись же можно через святое крещение.

На странице было нарисовано что-то вроде башни, в которой Рери едва ли опознал бы источник, а толпились возле башни разные животные — какие-то большие птицы с разноцветными хвостами, а среди них затесался почему-то олень.

— Так это все что — для зверья, что ли? — Рери поднял брови. — Стой, чего вы меня путаете? Мы о чем вообще говорили? Я хотел, чтобы ты поклялась, — он поднял глаза на графиню.

— Я клянусь, — та вздохнула и положила руку на книгу. — Пусть будет мне свидетелем всемогущий Бог — я не хочу обмануть тебя, Рейрик, и сделаю все так, как обещала. Но и ты поклянись, что вернешь мне сына и не причинишь вреда мне, моей семье и там, кто находится под моим покровительством.

— Клянусь Золотым Драконом! — сказал Рери. — Тем ожерельем, которое ты видела. И как тебе дорога эта вещь, — он кивнул на книгу, — так мне дорог Золотой Дракон, в котором для меня заключена судьба и удача нашего рода, благословение наших богов. Его здесь сейчас нет, но я так же хочу его вернуть, как… — он показал на Хериберта, — как вот этот чудак хочет попасть к своему богу!

— Когда будешь разговаривать со свеями, ни в коем случае ни единым словом не упоминай о нас, — предупредил Рери монаха, когда они шли обратно к усадьбе. — И о норвежцах тоже. Ингви не знает, откуда ты там, ты для него — еще один франкский монах, да и все. Если спросят, скажи, что ты сам из Амьена, из людей графини.

— Я постараюсь не осквернять уста свои ложью, но если меня спросят, могу назваться слугой епископа Лиутгарда — это ведь не будет большим отклонением от истины.

— Да хоть как! Главное, чтобы они не знали о нашем войске и о том, что мы с Харальдом — сыновья Хальвдана Ютландского. Если ты проболтаешься, то сыну графини конец.

— Я все понимаю, Хрёрек, — мягко заверил Хериберт.

— То-то же, — проворчал Рери, подавляя шевелящееся в глубине души странное чувство тревоги.

Как этот сумасшедший чудак пойдет, почти один, к Ингви и его людям? Мало ли что им в голову взбредет? Вон, говорят, прежний конюший графини, ездивший к Ингви с предложениями выкупа, на второй раз не вернулся — и никто не узнал, что с ним стало. Может, Ингви решил убивать всех франков без разбора? А этот чудак с выбритой макушкой ведь ни постоять за себя не сможет, ни даже умереть с честью — сложит ручки и склонит голову… Но делать было нечего, и Рери прогнал ненужные мысли. Когда-нибудь ведь каждому придется умереть, а Хериберт, что ни говори, готов сам выбрать срок и способ своей смерти. А этим отличались самые достойные герои древности, как ни глупо было равнять с ними чудаковатого франка в нелепой одежде и с дергающейся головой.

Прочие вожди, выслушав рассказ Рери о его беседе с графиней, этот замысел одобрили.

— Теперь верю, что к тебе во сне приходил Один, — улыбнулся Вемунд. — Эта мысль как раз в его вкусе!

— Оно да! — Оттар понимающе кивнул. — Как они все упьются там, а мы нападем ночью, когда они будут все лежать пьяные, или утром — пусть уж возьмут оружие в руки, но с похмелья они не много навоюют! А вина на всех хватит?

— На полторы тысячи человек — едва ли, это сколько же надо? Целое озеро. Но чтобы хватило хотя бы на вождей — думаю, графиня наберет. Епископ обещал ей помочь.

— Ну, если епископ обещал помочь, тогда все в порядке! — успокоился Оттар, и все вокруг усмехнулись.

— А уж упьются они знатно! — сказал Орм. — И повод у них достойный найдется! Я бы тоже всю ночь пил, если бы мне кто-то пообещал тысячу фунтов серебра!

— А ты сумеешь убедительно наврать про тысячу фунтов? — с сомнением спросил Вемунд у Хериберта. — Не знаю, поверил бы я, если бы мне кто-нибудь пообещал такую кучу серебра!

Теперь уже все знали, что такое франкский фунт серебром, и могли представить размер обещанного богатства. И размер этот был таков, что не вмещался в воображение. Это же серебро на вес четырех здоровых мужиков в полном вооружении!

— Я постараюсь, — вздохнул монах, понимавший, что осквернить уста ложью все-таки придется. — Надеюсь, епископ Лиутгард отпустит мне этот грех.

Графиня и епископ разослали людей по округе, собирая по деревням и монастырям уцелевшие запасы вина. На это требовалось время. Войску не терпелось двигаться дальше, а вожди целые дни проводили в разговорах о том, как придется действовать под Сен-Кантеном. На совет призвали и графа Гербальда — точнее, это он, освобожденный и вновь водворившийся в свой амьенский дом, пригласил бывших врагов и нынешних союзников к себе. Как человек, хорошо знающий местность и условия, в которых придется действовать, он был неоценимым помощником.

Довольно значительное расстояние между Амьеном и Сен-Кантеном, однако же, не было непреодолимо, тем более что графиня Гизела, полная непреходящей тревоги за сына, старалась не упускать войско викингов из вида и щедро платила за сведения о нем. Поэтому было известно, что за время пребывания в графстве Вермандуа норманны разорили городки Гам и Сен-Симон, находящиеся поблизости от Сен-Кантена, заняли Верманд — каструм, где издавна жили графы Вермандуа, а также сам монастырь Сен-Кантен, находящийся в паре миль от города, которому дал имя. Большой, почитаемый и богатый, монастырь считался как бы приложением к графству, и уже два прежних графа Вермандуа — Гунтард и Гуго — заканчивали жизнь в должности аббата Сен-Кантена. В этом-то монастыре, покинутом уцелевшими монахами — теми, кто не был убит в сражении и не захвачен в плен — расположился сам король норманнов, как его тут называли. Тот самый, что носил огромное золотое ожерелье, по мнению франков, более пригодное для языческого идола, чем для живого человека. За крепкими монастырскими стенами и воротами, починенными и подновленными после погрома, норманны хранили захваченные богатства. И даже франки, которым полагалось скорее сожалеть об этих грабежах, менялись в лице, перечисляя сокровища, которые норманны должны были взять в городах и обителях, попадавшихся на их пути. Чего стоит один алтарь главной церкви самого Сен-Кантена, с четырех сторон обложенный плитами, литыми из серебра, с изображениями библейских событий!

Основное же войско свеев располагалось возле города Сен-Кантен, окружая его со всех сторон. От города до монастыря было пол-роздыха, так что в случае опасности свеи довольно легко могли перемещать людей в нужное место.

Думая об этом, смалёндцы и норвежцы жаждали как можно быстрее отправиться на Ингви и его людей, чтобы разом завладеть всем этим. Епископ Лиутгард несколько раз намекал, что в обмен за помощь норманны должны будут вернуть хотя бы часть церковных сокровищ их истинным владельцам.

— Мы вернем вам книги, — пообещал Харальд. — Для вас они представляют большую ценность, а нам совершенно не нужны. Такой раздел всех оставит довольными.

— Но утварь…

— Почтенный, но разве что-нибудь может сравниться по ценности со словом Божьим? — ответил Рери, и епископ с неудовольствием взглянул в сторону Хериберта, благодаря которому юный варвар так навострился. Конечно, просвещать язычников — важнейший долг пастыря, но пока от этого просвещения один вред.

Рери только улыбнулся. Хериберт как-то вечером рассказал им одну сагу, наполовину легенду, бытовавшую в его монастыре. Будто бы полвека назад Сен-Валери уже грабили какие-то датские викинги — к большому сожалению сыновей Хальвдана, имени предводителя тех датчан Хериберт не мог назвать, а то ведь это мог оказаться их предок! Среди прочего грабители увезли главную драгоценность монастыря, книгу псалмов, подаренную самим императором Карлом. В поисках сокровища один из братьев обители — брат Сигибер — отправился в долгий и опасный путь, надеясь разыскать пропажу. С Божьей помощью ему удалось добраться до земли данов и отыскать усадьбу того короля. Здесь же нашлась и книга, которую король отдал своей жене. Не зная смысла этой вещи, королева ценила ее только за красоту драгоценной обложки, сделанной из позолоченного серебряного листа с самоцветами, эмалью и пластинкой резной слоновой кости. Она приказала изготовить подставку и использовала Псалтырь в качестве маленького столика, на который клала принадлежности для шитья, когда рукодельничала. Брат Сигибер объяснил ей, что это такое, рассказал о жизни и учении Христа, и королева настолько прониклась, что решила принять крещение и даже, возможно, склонила к этому своего мужа. За последнее, впрочем, Хериберт не мог ручаться. Ну а окрестив королеву, Сигибер был вынужден оставить ей священную книгу, чтобы она могла молиться. Но взамен она дала монаху достаточно сокровищ, чтобы он заказал для обители новую Псалтырь. Рери, правда, подозревал, что королеве просто жаль было терять красивый столик — читать по-латыни она ведь все равно не умела! А Вемунд заявил: «А это мысль!» — и немедленно стал прикидывать, нельзя ли из какой-нибудь большой книги в драгоценном окладе, имевшейся сейчас в их распоряжении, сделать столик для Хильды. Так что просвещение язычников пока не давало желаемых плодов, но Хериберт не терял надежды.

Тем более что сейчас гораздо более насущной задачей оставалось освобождение графа Адаларда и графства Вермандуа из рук Игнви и его людей. Харальд предлагал снова использовать ход, благодаря которому они одолели норвежцев — направить вперед маленькую дружину, чтобы она проникла во вражеские ряды и выбрала удобный случай для общего нападения. Только в вожаки этой дружины он теперь предлагал себя. Рери подозревал в глубине души, что Харальд просто боится от него отстать, вот и ищет случай отличиться. Именно его удар сбросил с коня графа Гербальда, но Харальду этого было мало — теперь он жаждал, подобно героям древности, всех врагов повергнуть своей собственной рукой.

— Прежде всего нам нужен Ингви и Золотой Дракон, — говорил Рери. Он был вовсе не прочь дать и старшему брату случай прославиться, но все же это пока не главная их цель! — А он, скорее всего, в монастыре, за крепкими стенами. И туда тебя не пустят, а если пустят, то одного, с телохранителями. Всю дружину оставят снаружи. Впятером вы против сотни ничего не сделаете. Сначала нужно выманить Ингви за ворота.

— Когда он получит вино, он один пить не будет, — рассуждал Вемунд, расхаживая по графскому покою. — Но и на все войско не хватит. Значит, он позовет к себе своих ярлов и хёвдингов. Ему же надо будет с ними посоветоваться — брать тысячу фунтов серебра или нет.

— Он еще будет советоваться! — Оттар всплеснул руками.

— А может, он надеется потом пойти сюда и силой все это взять!

— Но посоветоваться с хёвдингами ему все равно придется. Ни один конунг не может отвергнуть такую кучу серебра самолично, если речь не идет о его чести, и не посоветоваться с людьми. Там и их доля! Ну, короче, он зовет к себе своих вождей, они начинают обсуждать, спорить и пить… А раз пить, то хвастать своей доблестью, вспоминать старые обиды, драться, обниматься, опять драться и так далее… Ночью они лежат на полу и храпят, утром их мутит, головы трещат, в глазах туман…

— А войско под городом в это время без хёвдингов! — подхватил Рери. — И если кто-то на рассвете нападет, то руководить людьми в бою будет некому!

— Сколько бы людей ни было при нем в монастыре, их меньше, чем нас, — заметил Харальд.

— Нападать на монастырь — очень сложное дело, — сказал граф Гербальд. — Там высокие каменные стены. Чтобы достичь успеха, нужны осадные машины. Но даже если они будут, то те норманны найдут способ позвать своих людей от Сен-Кантена на помощь. Там ведь совсем близко.

— Мы не будем нападать на монастырь! — заверил Рери. — Мы выманим Ингви в поле. Например, если он узнает, что на его людей возле города напали… Ну, например, королевская конница!

— Она сейчас далеко отсюда! — вздохнул граф. — Стал бы я сам нападать на вас, если бы имел хоть какую-то надежду дождаться помощи от короля!

— Но Ингви об этом не знает. Даже если он и следит за передвижением короля и его войска, при появлении слухов, что какое-то войско франков идет к Сен-Кантену, он должен будет поспешить к своему собственному войску. Даже если и не поверит особо — он должен будет успокоить своих людей и проверить их готовность, на всякий случай. Не дурак же он!

— Был бы дураком — не сидел бы сейчас там, что твой граф, полный хозяин целой округи! — согласился Оттар.

— Короче, наша задача — отрезать хёвдингов от войска и уничтожить их по отдельности, — сказал Харальд. — Хёвдингов мы выманим в монастырь при помощи вина. А благодаря похмелью перебьем утром.

— Возможно, конница и правда понадобится, — Рери посмотрел на графа.

— У меня осталось слишком мало людей, — тот покачал головой. — Я не поведу их на верную смерть.

— Людей мы дадим.

— Вы? — не поверил граф. — Но вы же не ездите верхом!

— Ты нас за кого считаешь? — Рери обиделся. — За дурней с дальнего хутора? Мы ездим верхом! Мы не сражаемся верхом, потому что возить за собой через моря еще и лошадей — это сколько же кораблей надо! А еще сено! Нет, мы сражаемся пешими, но ездить верхом умеют все. Лошади есть, и ты, я надеюсь, знаешь место, где раздобыть еще. Мы наденем ваши шлемы, возьмем ваши щиты, и прикажи твоим женщинам побыстрее сшить несколько стягов. Я не знаю, что там изображено на стяге вашего короля…

— Я никогда не позволю изготавливать стяг, похожий на королевский! Меня тут же обвинять в измене, в желании захватить престол и Бог знает в чем еще! — Граф метнул обеспокоенный взгляд на Гизелу, вследствие брака с которой и правда мог ожидать подобных обвинений.

— Ну, ладно, пусть просто будет попестрее и повнушительнее, — Рери не стал настаивать. — Ингви тоже едва ли точно знает, как выглядит стяг вашего короля и его хёвдингов. Можешь принять участие, если хочешь. Все-таки сын твоей жены — твой близкий родич.

В последнем граф несколько сомневался. Адалард в его глазах был в основном владетелем соседнего графства, а уж потом пасынком, — но снова взглянул на графиню и не стал возражать. Он дал ей слово, да и просто долг благородного человека требовал от него продолжать войну.

— Коннице надо будет в основном отвлечь свеев, напугать, заставить смешаться. Тем более что они останутся без вождей! А там уж мы ударим как следует. Ну, что? Ты согласен обучить нас конному строю?

— Этому так быстро не обучишься…

— У нас есть еще несколько дней. Лучше обождать, но подготовиться как следует, верно я говорю?

С этим все согласились, хотя на многих лицах виднелись сомнения — мысль выйти на бой таким непривычным образом, верхом на лошади, да еще в чужом шлеме и со щитом непривычной формы, викингов смущала.

— А если ты не желаешь принимать в этом участия, то я сам могу изобразить графа Амьенского! — Рери улыбнулся, мысленно примеривая к себе эту должность.

— Нет уж. Лучше я сам! — ответил граф.

На том и порешили. В путь собрались два отряда один за другим: первый совсем маленький, второй большой. Первым отправлялся в путь Хериберт с новым письмом графини и с прислугой, везущей бочки с вином. Он должен был прибыть в Сен-Кантен среди дня. Ночью или перед рассветом должна была настать очередь Рери с прочими вождями и всеми их дружинами.

Выкуп за графа Амьенского и за город, уплаченный графиней и епископом, они везли с собой. Добыча, составлявшая теперь триста фунтов серебряных монет, не считая драгоценной утвари из Сен-Рикье и четырех золотых чаш, выглядела весьма и весьма внушительно. Как заметил Орм, на серебро, равное весу здоровенного мужика в кольчуге и шлеме, можно купить половину Смалёнда. И люди, привыкшие, что целый хутор с многочисленными хозяйственными постройками продают и покупают за одно серебряное обручье весом в треть марки, считали, что он не сильно преувеличивает. А впереди ждало нечто еще более головокружительное.

Наутро, когда войско собралось трогаться в путь, Рери снова увидел графиню Гизелу. Она вышла проводить своего мужа, который вместе с конным отрядом, собранным частично из своих людей, частично из смалёндев, наиболее ловко держащихся в седле, сопровождал корабли по берегу. Но, пока все готовились к дороге, она, в сопровождении двух служанок, приблизилась к Рери и Харальду, стоявшим возле своего корабля.

Харальд приосанился. Хоть он и отказался от видов на руку графини, тем более что муж ее не только уцелел, но и был нужен как союзник, однако, не мог оставаться равнодушным в присутствии такой блистательной, красивой, знатной и учтивой женщины. Сегодня она снова была одета как для праздника — в платье из красного шелка, и золотисто-коричневый плащ был сколот на ее груди застежкой в виде орла с расправленными крыльями и крючковатым клювом, украшенного гранатами и красными эмалевыми вставками.

— Я желаю вам удачи, Рейрик и Аральд, — сказала она. — Да благословит вас Бог. Хоть вы и язычники, но иногда Господь помогает и язычникам. Один из древних королей франков, Хлодвиг, когда шел на битву с алеманами, призвал Христа, которому поклонялась его жена, королева Хродехильда, и пообещал принять христианскую веру, если Бог поможет ему в этом сражении. И алеманы немедленно обратились в бегство, а король Хлодвиг возвратился невредим. Помните об этом. И я верю, что Бог поможет вам, хотя бы ради моего сына… Ведь у вас тоже есть мать? Она жива?

— Да, — Харальд кивнул, вспомнив фру Торгерд. Их мать по-своему тоже была красивой женщиной, хоть и лет на десять постарше графини, но никогда ей не удавалось выглядеть такой блистательной, величественной и притом изящной, словно изысканная драгоценность из королевской сокровищницы.

— Она живет в вашем королевстве?

— Нет. Наш отец погиб в битве, когда мы были совсем детьми. Мне было всего три года, а Рери только что родился. Нашей матери едва удалось бежать от врагов. С тех пор она живет у своего брата. То есть жила, пока в начале зимы он не погиб. Теперь его землю унаследовал его сын, и она остается в его доме.

— Мы еще должны завоевать для нее королевство, ибо и она — королевского рода! — подхватил Рери. — И мы это сделаем!

Харальда окликнул Вемунд, и тот, бросив на графиню значительный взгляд, ушел на зов. Рери хотел пойти за ним, но графиня мягко остановила его.

— Рейрик… — судя по ее взволнованному виду, она явно хотела сказать нечто важное, но что-то очень сильно тревожило ее. — Во имя твоей матери… Ты любишь твою мать, я вижу. Я прошу тебя именем твоей матери… Если Господь поможет и вы освободите Сен-Кантен… Я прошу тебя, примите выкуп и не разоряйте город… особенно монастыри. Я прошу тебя…

— Не волнуйся, — Рери кивнул. Его имя в устах графини звучало как-то мило и нежно, и он почти стыдился того, как сильно это трогало его сердце. — Главное, чтобы твой сын был жив. Если он уже мертв, то мы ничего не сможем с этим сделать. А если жив — то получит он свое графство, никуда оно не денется.

— Я думаю сейчас не об этом. Я… У меня ведь есть еще одно дитя. И оно находится в Сен-Кантене. Если город подвергнется разорению… Мое дитя может погибнуть, и никто даже не узнает его участи…

— Еще один ребенок? И тоже там? Но где? Ты уж скажи. Не могу же я опрашивать всех детей в городе, кто из них сын графини Гизелы!

— Рери, ты идешь, или мы отплываем без тебя? — крикнул Харальд уже с борта корабля, недовольный, что его младший брат так долго и доверительно беседует с графиней.

— Монастырь Святой Троицы! — крикнула графиня вслед Рери, который кивнул ей и побежал к кораблю. — Святой Троицы, запомни!

Обернувшись с борта «Змея», Рери махнул рукой — дескать, запомнил. Там же рядом будет этот Адалард — уж он-то верно знает, где искать своего брата.

— Как его зовут-то? — закричал Рери, приложив ладони ко рту.

— Тео… а… — долетел обрывок слабого голоса.

Графиня помахала ему на прощанье, и от этого движения золотой орел на ее плече ярко вспыхнул под лучом встающего солнца.

Глава 12

Ранним утром монастырь Сен-Кантен был разбужен звуками рога. Уже вставало солнце, первые золотые лучи падали на стены из коричневого камня, на свежую зелень, и все вокруг — рощи, дубравы, луга и заброшенный монастырский виноградник на склоне холма — под приветливым синим небом казалось таким свежим, чистым, сладостным. Душистый утренний ветерок нес ощущение бодрости и здоровья, звал спешить куда-то, не теряя времени, любить, совершать подвиги…

Но в монастыре Сен-Кантен сейчас мало кто мог последовать призыву утреннего ветра. За долгую историю обители ее не раз будили по утрам звуки рога под воротами, но едва ли еще когда состав его обитателей выглядел так странно. Вот уже чуть ли не год, как из старинного монастыря исчезли черные фигуры бенедиктинцев — не спешили в церковь на утреннюю мессу усердные слуги Божии, не возносились молитвы. Все помещения монастыря — общие спальни, трапезная, дома для знатных гостей и для их свиты, дом аббата, лечебница, школа, склад для припасов и винный погреб, даже пивоварня, пекарня и хлевы — все было занято бородатыми северными варварами. Ни припасов, ни вина, ни скота давно здесь не осталось, и для пропитания короля норманнов и его дружины припасы привозили, разоряя деревни. Огород, сад для лечебных трав, которым так гордился когда-то брат Годомар, лучший в монастыре лекарь, давно был затоптан и замусорен. Вместо благочестивых братьев, смиренных послушников и благоговейных почтительных гостей везде помещались северяне — длинноволосые, бородатые, грубые. А сейчас они к тому же не могли прийти в себя после вчерашней пьянки, и Хаки Полено, старший в предутренней дозорной смене, едва сумел добудиться хоть кого-то из хёвдингов. В каменном здании трапезной, где монахи в течение нескольких веков вкушали свою скромную пищу под чтение Священного Писания, сейчас вповалку лежали знатные ярлы и хёвдинги, прославленные битвами и походами. Кто на скамьях, кто на полу, а Торгейр ярл устроился прямо на грязном столе, лежа на спине и вытянувшись, прижав руки к бокам. Стояла страшная духота и вонь, везде виднелись лужи от пролитых напитков, а также из того, что извергали желудки, переполненные вином. Валялись огрызки хлеба, обглоданные кости, забытые хозяевами ножи, питейные рога и миски. Причем простые деревянные плошки соседствовали с позолоченными церковными чашами, которые достались викингам в качестве добычи и из которых те, не смущаясь, пили медовую брагу собственного приготовления. Все вино в ближней округе они выпили еще осенью, и вчерашнее подношение графини Амьенской, ищущей путей к новым переговорам, пришлось очень кстати.

— Проснись хоть ты, Торгейр ярл! — тормошил Хаки одного из тех, кто обычно отличался умеренностью. — Никого не могу дозваться! Ингви конунг только ругается! А там посланец от самого короля франков! Короля франков, ты слышишь?

— Чего? — Торгейр ярл наконец продрал глаза и с трудом сел. — Водички дай, чего орешь! Что там такое? Мировая Змея на нас набросилась? Или король франков наконец заметил, что тут в его стране завелись такие тролли, как мы?

— Дошло наконец! — обрадовался Хаки. — Говорят, что король франков вызывает Ингви конунга на бой! Причем сегодня в полдень!

— На бой? — Торгейр ярл все-таки еще плохо соображал и щурил опухшие глаза. — Король? Что ты несешь, Хаки? Ты пьян?

— Если бы! Это вы всю ночь пили, а я все утро по стене ходил, как проклятый! Там двое франков под воротами! Выйди сам убедись! А я никого не могу разбудить!

Кое-как поднявшись и шепотом проклиная троллей, которые устроили драку у него в голове и все время пинали ее изнутри, Торгейр ярл выбрался из душной каменной трапезной, в сопровождении Хаки прошел через двор и поднялся на стену. Под воротами и в самом деле обнаружились двое всадников. Оба были еще совсем молоды — лет по семнадцать-восемнадцать. Один из них держал пестро вышитый стяг, а второй — рог.

— Вы кто такие? — крикнул со стены Торгейр. — Чего надо?

— Это ты есть Игви конунг, предводитель этих людей? — ломаным северным языком выкрикнул один из молодых посланцев.

Это был Тибо — иначе Теодебальд, сын виконта бельвилльского Теодеберта, один из старших воспитанников графа Гербальда. Тот самый, которого так обеспокоили взгляды, направляемые Рери в сторону Адель. Вторым был сам Рери. Теперь он шепотом подсказывал Тибо, что говорить, а тот громко повторял его слова — чтобы создать впечатление, будто с норманнами говорит франк, знающий их язык. Если бы говорил сам Рери, то люди Ингви непременно опознали бы в нем уроженца северных стран, а вовсе не посланца франкского короля.

— Нет, я — Торгейр сын Халлада, ярл Ингви конунга. Кто вы такие, чтобы к вам выходил сам конунг, да еще в такую рань? Чего вам надо?

— Мы присланы к вам Его Величеством королем Карлом, чтобы передать вызов сразиться сегодня же. В полдень войско короля Карла будет возле города Сен-Кантен и разобьет вас, мерзкие язычники, грабящие прекрасную Франкию! Так и передай твоему конунгу. С нами Бог!

С этими словами оба всадника развернулись и поскакали прочь от стен монастыря.

— Тролли б вас всех побрали! — пробормотал Торгейр и принялся отчаянно мять ладонью морщинистое лицо. Это был уже опытный, лет сорока с лишним, побитый жизнью и морем мужчина, но еще крепкий и отважный. — Он правда это сказал, а, Хаки? Ты-то с нами не пил! И теперь я тебе завидую! Ничего котел не варит, хоть тресни! Он сказал, что король франков хочет биться? И прямо сегодня?

— Да, он сказал, что король франков хочет биться, и прямо сегодня! — в досаде подтвердил Хаки.

Он еще с вечера был недоволен, что его поставили в дозор, а значит, отлучили от общего пиршества, хотя никаких провинностей за ним не водилось, а заслуги его не менее, чем у других. Он здесь, во Франкии, четвертый год безвылазно — сначала был с Рагнфридом Железным, а потом, когда тот собрался восвояси, перешел к Ингви конунгу. И не прогадал — конунг Съялланда не собирался уходить из богатой и беззащитной Франкии, пока тут еще есть что взять, и его дружина должна была вернуться на север очень богатой. И тут вдруг свалился на голову этот король Карл, про которого викинги уже почти позабыли. Третий год ему приходилось напрягать все силы, чтобы сражаться с бретонцами, подавлять своеволие собственной знати, оборонять старую столицу Франкии, Париж, от войска северян, обосновавшегося на острове Сены. И вдруг он здесь, на Сомме! Видно, все-таки вспомнил о родичах, которые правят в этой местности. Хорошо бы еще знать, много ли людей он сумел собрать. Король — это не какой-нибудь там граф! У него может быть войско из нескольких тысяч человек, с большой конницей! Навстречу такому войску лучше вообще не выходить — отсидеться за стенами, благо, в распоряжении войска Ингви оказалось уже несколько мелких городков.

— Пойдем будить! — осознав, что происходит, Торгейр ярл наконец оживился. — Что ты застыл, Хаки? Нас перебьют, как глупых баб! И как нарочно еще это вино! Будь проклята эта ведьма, что его прислала именно вчера!

— Вот именно что — нарочно! — отозвался Хаки. — Похоже, она все это устроила заодно со своим братом-королем!

— Поздно чинить сеть, когда вся рыба ушла! Идем живее! Так и будем тут торчать?

— Вон уже несут, — Хаки показал вниз, во двор, где люди из его десятка тащили от колодца ведра с холодной водой. Даже самого Ингви конунга, сколько бы он ни ругался с тяжкого похмельного сна, следовало будить самыми решительными способами.

Вскоре и трапезная, и спальни, и прочие помещения монастыря огласились воплями и бранью. Люди Хаки обливали спящих водой, а Хаки и Торгейр тормошили особенно неподатливых, повторяя новости. Спросонья никто не мог взять их в толк — головы трещали, ярлов и хёвдингов мутило с похмелья, многие, цепляясь за стены, ползли во двор облегчить душу. И даже войско короля франков сейчас иным не казалось достойной причиной, чтобы оторвать голову от земляного пола или деревянной скамьи.

Однако Ингви сын Сигимара не даром принадлежал к роду конунгов, причем довольно удачливому роду. Несмотря на больную голову, он быстро сообразил, что происходит и почему его разбудили. Ингви конунгу было около тридцати лет — сколько именно, он и сам в постоянных странствиях забыл считать. Как и положено вождю, это был рослый, крепкий человек, с двумя шрамами на лице, один из которых, правда, прятался под светлой бородой, с очень высоким, как почти у всех свеев, прямоугольным лбом и узкими светло-серыми глазами. В бою он приходил в неистовство и был страшен, не замечая боли ран — и уже теперь имел несколько сломанных и заживших ребер, пяток выбитых зубов, всего три пальца на левой руке и глубокую впадину в мускулах на правом плече. К тому же после одного сражения, где ему слишком сильно досталось секирой по шлему, он почти оглох на левое ухо и часто мучился головными болями, ради спасения от которых постоянно носил на шее руническую палочку с целебным заклинанием. Вероятно, без рунической палочки ему пришлось бы еще хуже, но сегодня Ингви конунгу потребовалось все его мужество и сила воли, чтобы не только встать самому, но еще поднимать других и отдавать распоряжения.

Суть дела он понял даже раньше, чем набрался сил говорить. И первое, что он промычал: что собственноручно зарубит всякого, кто не выйдет во двор в полном снаряжении на счет десять. Оруженосец уже держал перед ним стегач и кольчугу, меч в богатой франкской перевязи лежал тут же на скамье. На счет восемь Ингви конунг уже двинулся во двор, раздвигая мощными плечами суетящихся соратников, и те кинулись толпой за ним, даже те, кто не успел одеться. Обладатели кольчуг прыгали на ходу, чтобы железная рубашка получше села.

Всего во дворе собралось около сотни человек. Здесь была ближняя дружина самого Ингви — из пяти десятков, она же охраняла собранную в монастыре добычу всего войска. Остальные были вожди войска, ярлы и хёвдинги, как поставленные на их места волей Ингви конунга, так и руководившие своими собственными отрядами. Это было весьма разношерстое и разноплеменное воинство: свеи, вестманландцы, уроженцы Съялланда, даны из Хейдабьюра, в котором Ингви вырос. Имелось несколько норвежских вождей, приставших к нему уже во время этого похода. Сейчас все выглядели почти одинаково помятыми и больными, но опыт и привычка быть всегда наготове сделали свое дело. Морща отекшие лица и моргая покрасневшими глазами, шепотом проклиная все на свете, викинги достаточно твердо держали оружие и внимательно слушали своего вождя.

— Говорят, что к нам притащился король Карл, — сказал Ингви, для верности опираясь на боевой топор с рукоятью в его собственный рост19. — И хочет драться с нами сегодня в полдень. Не знаю, король это или еще какой тролль, но здесь, в монастыре, наше золото, а там, возле города — наши люди. Свою дружину я оставлю охранять добычу, а мы немедленно идем к войску. И если кто-то после вчерашнего плохо держится на ногах, значит, это будет его последний поход по этой земле. А меру надо знать, даже когда хлещешь дармовое вино, понял, Стюрбьёрн? Все, пошли.

Ингви конунг первым двинулся со двора, соратники повалили за ним. Хаки Полено, как чуть ли не единственный здоровый и трезвый человек, был оставлен старшим над дружиной, охранявшей монастырь и все сокровища. Ворота закрылись, и беспорядочный строй потянулся по дороге в направлении города Сен-Кантен, возле которого уже чуть ли не год располагался стан северного войска.

Дорога шла через дубраву. В дубраве викингам пришлось еще больше растянуться, и Торгейр ярл подгонял отстающих, следя, чтобы никто не прилег на прелые листья отдохнуть. Нынешнее окружение Ингви конунга представляло собой довольно странное зрелище: очень хорошее снаряжение, кольчуги и франкские пластинчатые доспехи имелись почти у всех, пояса и перевязи блестели серебряными и позолоченными накладками, каждый носил перстни, гривны, тяжелые обручья — показатели воинской удачи. Наиболее, конечно, выделялась золотая гривна на шее самого Ингви конунга — шириной с женскую ладонь, украшенная головками драконов. Но обладатели всех этих богатств покачивались и прижимали руки к больным головам, морщились, борясь с тошнотой, и после раннего пробуждения чувствовали себя как нельзя более гадостно. Но они не были бы теми, кем стали, если бы не умели взять себя в руки в нужный миг.

Когда на тропе впереди показалось несколько человеческих фигур, Ингви конунг принял их за своих же людей из лагеря, которые тоже прослышали о приходе франкского войска и спешат предупредить вожаков. Правда, ни одного из них он в лицо не знал. Впереди стояли двое — еще совсем молодые парни. Один, лет двадцати на вид, высокий светловолосый, с хорошим оружием и почти такой же, как у самого Ингви, франкской перевязью на плече, которые в войске прозвали «графскими». Возле него стоял второй, еще моложе и пониже ростом. За их спинами и по бокам виднелось еще сколько-то людей, тоже северяне, судя по виду, но взгляд Ингви не отрывался от этих двоих. Наверное, потому, что оба они не сводили с него глаз, и вид у них был настолько решительный и многозначительный, что он невольно замедлил шаг.

— Кто вы? Из чьей дружины? — отрывисто спросил он, приближаясь. — Насчет франков я уже знаю.

Те двое все так же стояли посреди тропы, загораживая дорогу.

— И что-то я вас не помню, — Ингви нахмурился. — Ну, что застыли, как поминальные камни? Я уже все знаю, давай бегом обратно в лагерь.

Хоть лица встречных были ему не знакомы, он не думал, что здесь, в округе, которую уже не первый месяц прочно держал в руках, могут появиться какие-то другие вооруженные северяне, кроме подчиненных ему. С теми, которые все же появлялись, он довольно быстро расправлялся или включал в состав собственного войска.

— Не спеши так, Ингви конунг, — сказал тот из парней, который был выше ростом.

Его голос прозвучал вроде бы негромко, но Ингви невольно подобрался, чутьем уловив исходящую от встречных нешуточную угрозу. Его люди, не имея возможности пройти, столпились за спиной, задние ряды растянувшегося на узкой тропинке отряда даже не могли разобрать издалека, напирали, сыпали восклицаниями, передние отмахивались от них, сами пытаясь понять, что происходит.

— Ведь ты и есть Ингви, сын Сигимара Хитрого? — спросил второй из парней, тот, что помоложе. При этом взгляд его скользнул по золотой гривне на груди Ингви, благодаря которой понимающие люди легко узнали бы его среди целого войска.

— Да уж едва ли мне придется носить какое-то другое имя, — Ингви подбоченился. Он понял, что это не его люди и что пришли они к нему не с самыми дружественными намерениями. Но никакой тревоги он не ощутил, слишком привыкнув быть сильнее всех. — Кто вы такие и что вам нужно?

— Мы проделали довольно долгий путь ради того, чтобы повидаться с тобой, — ответил Харальд.

— Ну, повидались. Что у вас за дело, говорите живее! — Ингви начал терять терпение. — У меня нет времени с вами болтать! Говорите, а еще лучше приходите вечером, когда я разберусь со здешним королем. Он назначил мне встречу еще раньше вас, так что вам придется обождать.

— Наше дело много времени не займет, — Харальд успокивающе кивнул и сделал шаг вперед. — Мы всего лишь хотим попросить тебя передать кое-что…

— Что? — Красное, покрытое ранними морщинами лицо Ингви нахмурилось. В лице Харальда он видел какой-то намек, будто тот хочет сказать ему нечто важное и тайное, не предназначенное для посторонних ушей, и невольно сам шагнул навстречу собеседнику.

— Я хочу попросить тебя передать привет от Хальвдана Ютландского.

— Кто это? — Если в ранней юности Ингви и слышал это имя, то сейчас не вспомнил. — И кому я должен передать?

— Твоему отцу.

— Так он же умер, ты не знаешь?

— Знаю. Вот и передашь.

И едва выговорив эти слова, Харальд выхватил меч и бросился на Ингви. Тот, хоть и не ожидал нападения, сумел отбить первый выпад топором. Один из телохранителей Ингви, стоявший ближе всех, успел только шагнуть к нему, хватаясь за рукоять меча, как к нему бросился Рери. Пытаясь уйти из-под удара, телохранитель невольно толкнул спиной своего конунга в тесноте тропинки, и тот потерял равновесие. Воспользовавшись его заминкой, Харальд ловко поднырнул под слишком длинную для тесного пространство рукоять боевого топора и сильным ударом подрубил Ингви ногу. Тот покачнулся и получил удар в шею — последний, потому что другого уже не требовалось.

Люди Ингви довольно быстро успели понять, что происходит — люди здесь собрались опытные и решительные. Но слишком многое было против них и лишило возможности прийти на помощь своему вождю: похмелье, теснота на тропе, а главное, стрелы, густым роем вылетевшие из-под ветвей. Первой целью стрелков были те, кто стояли ближе всего к Ингви, и их тела, упавшие на тропе, мешали остальным подойти.

И тут же на тропу со всех сторон посыпались вооруженные люди. Их было много: достаточно много для того, чтобы на каждого из оставшихся пришлось не менее одного противника, но не настолько, чтобы они мешали друг другу в тесноте. И они вчера ничего хмельного не пили. Не все из людей Ингви даже успели взять в руку щит из-за спины, как на тропе и под деревьями опушки завязалась ожесточенная схватка: звенели клинки, хрустели ветки, летели во все стороны сорванные листья и срубленные прутики, раздавались яростные крики. Покачиваясь, делая все время неверные движения, спотыкаясь о кочки и упавшие сучья, свеи падали один за другим. Но даже когда спереди зазвучали крики «Ингви убит!», никто не просил пощады. А люди Харальда никому не предлагали сдаваться. Это были не те люди, которых можно переманить на свою сторону. Эти не простят гибели вождя, а главное, никогда не предадутся всей душой новому вождю, который одолел предыдущего таким способом. Не назвав своего имени, не вызвав на поединок как полагается, обманом ослабив противника еще до битвы и тем обеспечив себе почти верную победу.

Все это не слишком нравилось и самим победителям — Рери, Харальду, Вемунду. Даже Оттар, которого едва ли можно было чем-то удивить, и то осуждающе вертел головой, хотя и молчал. Но одолеть такого прославленного и могущественного вождя, как Ингви, в открытом бою Рери и Харальд почти не имели надежды. А вернуть Золотого Дракона было слишком важно — от этого зависела вся их дальнейшая удача, вся их судьба.

— Вот он, Золотой Дракон! — ликующе закричал Харальд, на вытянутой руке подняв над собой легендарное сокровище. Драконьи головки были выпачканы кровью, словно новый владелец принес им жертву. — Он у меня! Удача нашего рода теперь с нами!

Он знал, что говорил. В древние времена бывало, что победители отдавали в жертву Одину своих поверженных противников, и чем более знатными и прославленными те были, тем большую удачу приносила эта жертва. И едва ли сыновья Хальвдана могли найти для своей родовой удачи более достойную жертву, чем знаменитый вождь, королевского рода, а к тому же сын кровного врага. Они сумели сделать это и теперь могли быть уверены, что удача вернется к роду Хальвдана и еще возрастет.

Даже не вытерев кровь, Харальд надел гривну и снова бросился в бой. В нем вдруг вдвое прибавилось сил, и он, не замечая усталости, кинулся искать себе нового противника. Сейчас ему хотелось, чтобы все войско Ингви оказалось бы здесь, чтобы он смог дать выход вскипевшим в нем силам, боевому задору, уверенности — своей вновь обретенной родовой удаче.

Но развернуться ему было уже негде — и в прямом, и в переносном смысле. Тесное пространство тропы, сжатой рядами могучих дубов, на протяжении нескольких десятков шагов было завалено телами. Из-за тесноты тела лежали друг на друге, кровь соратников и противников, залившая зеленую траву и палые листья, смешалась между собой. Кора дубов была иссечена клинками, кое-где в стволах застряли стрелы и обломки мечей. Несколько человек, около десятка, все же сдались, видя полную безнадежность своего положения. Еще десятка два были ранены настолько тяжело, что не могли продолжать бой — теперь они сидели и лежали на траве, лишенные своего оружия. Те же, кто поначалу получил легкую рану, сражались до конца и погибли. И всего несколько человек сумели убежать, скрыться в лесу. К счастью, бежали они назад, к монастырю, а не вперед, к Сен-Кантену.

Но упиваться победой было не время. Наскоро собрав оружие побежденных, победители направились к основной части своего войска, ждавшего за дубравой.

Прежде чем уйти, Рери ненадолго остановился над телом Ингви. Он так много думал об этом человеке, не зная, каков он. И вот они повидались, но знакомство это продолжалось считанные мгновения. Так и должно было быть. Это наилучшее из всех возможных развитие событий. Если бы им не удалось одолеть Ингви с первого удара — даже если при этом им бы повезло и сами они уцелели — то он был бы предупрежден об их существовании и намерениях, и новая встреча оказалась бы еще труднее. Но Золотой Дракон все же помог им, даже находясь на груди Ингви. Это сокровище из тех, что заклято на определенного владельца — или его кровных потомков — и не приносит истинной удачи тем, кто взял его преступным путем. Все эти годы Ингви сын Сигимара носил на груди свою смерть, и вот Золотой Дракон ожил и укусил его.

А войско Ингви конунга в своем лагере под стенами Сен-Кантена даже не знало, что уже осталось и без конунга, и без всех почти своих больших и малых вождей. Жизнь в лагере за земляным валом, с бревенчатым частоколом поверху, шла своим чередом: прохаживались дозорные, поутру развели костры, повесили котлы, стали варить кашу и рыбную похлебку. Мясо теперь стало редкостью: во всей ближайшей округе скот был уже съеден, дичь повыбита, а уцелевшую скотину бежавшие жители угнали подальше. Войско уже ощущало недостаток в припасах и роптало по причине затянувшейся осады. Кому хочешь надоест месяцами любоваться на каменные стены, за которыми всего полно — и еды, и вина, и сокровищ, и женщин, и будущих пленных. К тому же скота и хлеба с течением времени и в самом городе становилось все меньше и меньше. В войске шли разговоры, что горожане съедят все свои припасы, а тем временем подойдет король и отбросит викингов от города — вот они и останутся ни с чем, потеряв столько времени даром. Вожди пресекали эти разговоры, а Ингви конунг разыскивал особые приспособления, с помощью которых можно было с большим успехом осаждать каменные стены. У франков такие приспособления имелись с незапамятных времен, оставленные в наследство еще римлянами. Ходили слухи, что они есть в городах, но в небольших городках, захваченных Ингви, ничего такого не оказалось, и пленные франки клялись, что не умеют их сооружать. Пока же у викингов имелись только лестницы, с помощью которых они время от времени предпринимали попытки взобраться на стены, но до сих пор эти попытки не приносили успеха. В Сен-Кантене было достаточно людей, укрывшихся там от набега окрестных жителей, чтобы отбивать приступы. Юный граф Вермандуа, правда, еще в самом начале попал в плен, но оборону в его отсутствие возглавил сен-кантенский епископ Рейнульф. Знатного рода, упорный и твердый духом, он так хорошо справлялся с делом, воодушевляя горожан, внушая им веру в Божью помощь, а также лично показывая пример отваги, что город держался. На неоднократные вызовы сразиться в открытом поле, приходившие от Ингви, епископ с благоразумной твердостью отвечал отказом. Он отлично понимал, что без защиты каменных стен горожане и его собственный отряд станет легкой жертвой опытных, стойких и хорошо вооруженных норманнов.

Но припасы в городе неудержимо таяли — ведь людей надо было кормить. Викинги могли охотиться, ловить рыбу, искать пропитания в других местах, а Сен-Кантен мог рассчитывать только на себя. Через несколько месяцев осады епископ взял распределение припасов в свои руки. В городе находилось несколько монастырей, и благодаря их запасам можно было продержаться еще какое-то время. Но все же епископ отдавал себе отчет, что не сможет, подобно Спасителю, накормить всех страждущих несколькими хлебами, и, уповая на чудо, горячо молился о самом доступном из чудес — о скорейшем приходе короля с его войском.

И вот однажды, около полудня, у епископа Рейнульфа появились основания верить, что Господь внял его мольбам. Дозорные на стенах прислали весть, что в лагере норманнов наблюдается оживление и суета, скорее тревожная, чем радостная. Котлы над кострами были забыты, викинги бегали между шатрами и шалашами, собирались кучками, взволнованно обсуждали что-то, поглядывая на северную дорогу. Но звуков рога не было слышно. И норманнские вожди, многих из которых горожане неплохо знали в лицо, не показывались. Не было видно и самого короля Ингви — его всегда легко было отличить благодаря огромному варварскому украшению, с которым он никогда не расставался. Поговаривали, что это ожерелье ему отлили из захваченного во Франкии золота — чему же удивляться, если знать, сколько святых обителей, церквей и знатных домов было захвачено и разграблено язычниками.

Тем не менее, норманны вооружались. Прошел слух, что за лесом видели большое войско — неизвестно чье. Спешно посланные в монастырь гонцы ушли и пропали, и хёвдинги, вчера под вечер приглашенные на пир к Ингви конунгу, не возвращались. В войске нарастала тревога, и самые уважаемые из воинов поневоле взяли управление на себя. Для начала требовалось вооружиться, выслать разведку и ждать развития событий в полной готовности. Слухи ходили самые разные: одни утверждали, что это франки, другие говорили, что приближаются союзники Ингви, Годфред конунг и Сигтрюгг конунг, остававшиеся на Сене. Высланная разведка тоже пока не возвращалась.

В войске еще царила растерянность, когда из-за холма между двумя перелесками показался большой вооруженный отряд. Отряд был конным, а значит, правы были те, кто ждал франков. Тут уже новые вожди, выбранные взамен пропавших, приказали трубить построение — отступать некуда, приходилось защищаться. И хотя отряд оказался не так уж велик — десятков шесть-восемь, но уж никак не больше сотни — викинги по опыту знали, что тяжеловооруженные франкские всадники могут принести большой ущерб пешим противникам, даже уступая числом. А у них ведь наверняка еще есть пешие воины — иначе едва ли эти франки напали бы неполной сотней на тысячное с лишним войско, не сумасшедшие же они! Правда, обычно они пускают пехоту впереди конницы, но пока ее что-то не видно.

Однако обдумать эту странность и прикинуть, чего следует ожидать, растерянному войску, оставшемуся без вождей, не хватило времени. Всадники быстро приближались, уже ощутимо дрожала земля под копытами. Впереди мчались несколько человек под пестрыми стягами, один из них трубил в рог.

Викинги лихорадочно строились, выравнивали ряды, образуя стену щитов. Бьёрн Чаша, один из опытных воинов, поневоле оказавшийся старшим, с несколькими людьми торопливо вышел вперед. Он сильно рисковал, но надеялся на склонность франков к благородным жестам — для него же каждое выигранное мгновение было сейчас на вес золота.

— Кто вы и кто ваш предводитель? — закричал он, размахивая копьем, чтобы привлечь к себе внимание, но его голос почти тонул в лязге железа, топоте ног и копыт, плотным облаком висевшим над полем грядущей битвы.

— Здесь Гербальд, граф Амьенский, а с ним Ведульф, виконт Пероннский, и Теодеберт, виконт Бельвилльский, Бертран, сеньор Наурский, и другие знатные франки! — ответил ему чей-то голос на северном языке, но на эту небольшую странность Бьёрн сейчас не обратил внимание. — Они пришли, чтобы расправиться с вами, подлые язычники, разбойники, гнойный нарыв на теле прекрасной Франкии! Готовьтесь к бою, если успеете, и уже до вечера все вы попадете в ад, к вашему отцу и повелителю! С нами Господь и король Карл!

Король Карл! Многие услышали это имя, и хотя неясно было, здесь ли он сам или только его имя призывается в поддержку, по рядам норманнов пролетел тревожный гул. Только этого не хватало — чтобы графы, виконты, а то и сам король свалились на голову, да еще в то время, когда собственный конунг со всеми до одного вождями будто в Хель провалились!

Герольды развернулись и ускакали, не дожидаясь ответа, а франкская конница пошла в наступление. Плотный строй пешего войска, прикрытого сомкнутыми щитами и ощетинившегося копьями, конница проломить не могла, но все же норманнам требовалось все их мужество и сила воли, чтобы не дрогнуть при виде мчащейся на них лавины. Земля дрожала, и эта дрожь передавалась людям. Из задних рядов полетели стрелы — но неверные руки подвели, часть стрел была выпущена слишком рано и в лучшем случае застряла во франкских щитах.

Наконец противники сблизились, и началась битва. Конные воины сверху кололи пеших щитами, если не поражая сразу, то вынуждая открыться, те отвечали ударами двуручных боевых топоров, которыми многие обзавелись как раз для такого случая. Но главного конные воины добились: кто-то из викингов упал, убитый или раненый, кто-то был вынужден переместиться, защищаясь от ударов сверху, и стена щитов, почти непробиваемая для пешего противника, распалась. В ней появились прорехи, в которые устремились всадники, еще сильнее раскалывая вражеский строй и действуя копьями.

Однако теперь, когда каждый из викингов оказался предоставлен сам себе и отсутствие вождей не слишком ощущалось, они могли в полной мере воспользоваться своим личным опытом. Всадники, сильно уступая числом, вскоре начали пятиться. Каждый из них был вынужден биться с несколькими противниками и оказался в весьма невыгодном положении. Затрубил франкский рог, давая знак к отступлению, и всадники, почти запутавшиеся и увязшие в массе пеших противников, потянулись назад.

Воодушевленные викинги с ревом и боевыми кличами кинулись за ними. И, растянувшись по полю, далеко не сразу заметили, что с тыла на них напало весьма многочисленное пешее войско.

В этом и заключался замысел, рожденный совместными усилиями сыновей Хальвдана и их хёвдингов. Обычно франки пускали вперед пехоту, которая, как правило, не могла одолеть норманнов и вынуждена была отступать, а конницу пускали потом, когда викинги увлекутся преследованием бегущих, нарушат строй и растянутся. Теперь же, имея малочисленную конницу, но сильное пешее войско, они сделали наоборот. Люди Ингви устремились вслед за конницей, где половину воинов составляли люди Харальда, посаженные на коней и одетые во франкские доспехи, а в это время сзади на них напало основное войско, которого противник никак не ждал увидеть.

Стремительно наступая сомкнутым строем, люди Харальда сначала выпустили стрелы, и немало свеев смерть настигла со спины. Раздался звук рога — те обернулись, обнаружив нового врага позади, но ни толком развернуться, ни тем более выстроить стену щитов они, к тому же лишенные настоящих опытных вождей, не успевали. Началась новая битва, в которой люди Ингви оказались в самом что ни есть невыгодном положении и в которой присущее им изначально численное преимущество, и то заметно сократившееся, уже не помогало.

Поначалу, не разобравшись, что происходит, люди Ингви пытались принять бой. Но противостояла им не франкская пехота, над которой они привыкли одерживать довольно легкие победы, а такие же, как они сами, норманны, хорошо вооруженные и опытные, что сразу стало очевидно. Не понимая, кто это и откуда, люди Ингви пытались сопротивляться, но довольно быстро начали отступать. Вскоре отступление уже превратилось и бегство, и даже того, кто еще держал оружие, его же товарищи увлекали за собой — или затаптывали.

Но далеко уйти им не удалось — конница, развернувшись по новому сигналу, пошла в наступление снова, в свою очередь ударив в спины свеям, пытавшимся отражать нападение пешего врага. Теперь люди Ингви оказались зажаты между конницей и пешим строем, равным им по численности, но гораздо лучше собранному. Вынужденные обороняться на две стороны сразу, они постепенно пятились, толпясь и мешая друг другу.

Войско сыновей Хальвдана уже видело близкую победу — а их противники легко различили бы неминуемое поражение, если бы имели возможность окинуть взглядом поле битвы. Но тут случилось сразу два события, которые изменили ход сражения и, главное, оказались полной неожиданностью для всех его участников. Может быть, кроме Одина, с любопытством наблюдавшим из небесных пределов за этим весьма незаурядным боем.

Пока конница графа Гербальда и пеший строй, возглавляемый сыновьями Хальвдана, с двух сторон теснили противника, из-за леса вырвался еще один конный отряд. Был он не слишком велик, насчитывая около полусотни всадников, но при них имелись и стяги, и трубач, и знатный предводитель в отличной кольчуге и шлеме. Не теряя времени, отряд набросился на людей Ингви с той стороны, куда они еще могли бы отступить, и принялся рубить бегущих, колоть копьями и топтать конями. И хотя всадников было не так много, чтобы всерьез напугать, даже сыновья Хальвдана растерялись при виде этой неожиданной подмоги, не имея представления, кто это, откуда и почему явился. Пытаясь разобраться, они придержали наступление своих людей, на поле росла неразбериха, оба войска едва сдерживали смятение, ничего не понимая.

А в это самое время, будто только того и ждали, распахнулись ворота Сен-Кантена — те самые ворота, на которые Ингви и его люди точили зубы все это долгое время. И оттуда выступил довольно многочисленный пеший отряд во главе с самим епископом Рейнульфом, ради такого случая сменившим священническое облачение на снаряжение воина. Еще с самого начала сражения епископ велел своим людям и горожанам вооружиться и приготовиться к бою. Еще не зная, в чем дело, он, однако, стремился не упустить удачу и готов был всемерно ей способствовать. Пока малочисленная конница графа Гербальда, которого со стен узнали по стягу, противостояла тысячному пешему войску, епископ мог помочь только молитвами. Но теперь, когда союзное, судя по всему, пешее войско громило язычников совместно с развернувшейся конницей, да еще появился новый отряд, тоже возглавляемый, несомненно, знатным благородным франком, время настало.

— Бог помогает нам, дети мои, но надо нам и самим помочь себе! — кратко напутствовал горожан епископ, сидя в седле перед воротами. — Поддержим добрых христиан и спасем себя и город! Господь укрепит нас и укроет щитом своим! Открывайте!

Выбежав из ворот, городское ополчение набросилось на викингов, уже и без того зажатых с трех сторон. Теперь судьба их была окончательно решена, и битва превратилась в избиение.

— В город! В город! — не помня себя, вопили люди Ингви, те, кто оказался ближе к воротам. Как ни мало надежды внушало это средство спастись, никакого другого все равно не было.

— За ними! В город! — орали люди Харальда.

С появлением епископского воинства на поле перед городом все смешалось окончательно. Уже почти никто не понимал, где свои, а где враги. И люди Ингви, и люди Харальда, утратив всякое подобие строя, не могли отличить «своих» норманнов от «чужих» — ведь и вооружение, и щиты, и язык у них были одинаковы, и знать в лицо каждого в тысячном войске едва ли возможно. В неразберихе, наверное, немало северян пало от руки своих же соратников, сражаясь при этом плечом к плечу с противниками, но не в силах хоть как-то отличить одних от других.

Не лучше обстояли дела и у франков. Всадники неизвестного отряда, да и епископское воинство еще менее было способно отличить одних норманнов от других и пыталось бить всякого, на ком видело скандинавский шлем и бороду. По крайней мере, борода помогала отличить норманна от гладко выбритого и коротко остриженного, на римский манер, франка. Франки били всех викингов подряд, а те, сообразив, в ответ стали нападать на любого франка, конного или пешего, который в общей свалке оказывался поблизости. Вожди ничего не могли с этим сделать, да и сами понимали не больше простых воинов.

— Король! Король Карл! — почему-то кричали франки, выкрикивали еще какие-то имена, и незримое присутствие короля вносило еще большую сумятицу — если это только возможно.

Перемешанная масса людей устремилась к городским воротам. Закрыть их не успели, и битва вошла сперва под своды воротной башни, потом на внутреннюю площадку. Не понимая, кто и почему с ними сражается, викинги стремились хотя бы захватить город, что в любом случае повернуло бы дело к их выгоде. Поняв это, сами сыновья Хальвдана бросились в ворота, и вскоре битва уже кипела на узких клочках города, захватывая перекрестки, площади и дворы.

Скандинавы по-прежнему не отличали своих от чужих, но их сплотила, во-первых, общая цель, а во-вторых, общий противник. В том, у кого была борода, каждый из норманнов видел своего союзника, совместно с которым отбивался от франков и нападал. Битва в городе давалась им, израненным и уставшим, нелегко, но спасало то, что сопротивление им оказывали слабое — ведь почти все горожане, способные держать оружие, оказались снаружи и теперь преследовали тех, кто успел ворваться в город. Немало викингов с обеих сторон осталось на поле, но даже сейчас их было больше, чем франков. По всему городу царило ужасающее смятение — везде, на каждой улице и почти в каждом дворе шел бой, звенело оружие, трещало дерево, раздавались вопли ярости и боли, женские крики. Кое-где над крышами уже летел горький дым, забивался в рот, ел глаза, мешал дышать и видеть. Вот-вот над городом, полным окровавленных тел, взовьется пламя — и в нем погибнет несчастный город Сен-Кантен.

Рери не лучше других понимал, что происходит. Понимание, а с ним и способность руководить сражением он утратил, когда неведомо чья конница ударила людей Ингви сбоку. Это уж были настоящие франки, в этом он не сомневался, видя под шлемами гладко выбритые лица. То, что в коннице графа Гербальда половину составляют северяне, могли выдать те же бороды, но даже если бы люди Ингви успели это разглядеть, что бы это изменило? Теперь же он самого себя чувствовал одураченным — особенно когда этот новый «союзник», Хель его возьми, принялся бить всех норманнов без разбору, в чем ему помогало городское ополчение. В этом положении захват города был единственным выходом из положения. В тесноте улиц и дворов конница не слишком-то разбежится, сражаться поневоле придется каждому поодиночке или очень мелкими отрядами, а здесь норманны явно получат преимущество. К тому же сам город, если удастся оставить его за собой, будет такой наградой, о которой они едва могли мечтать.

Конечно, он почти обещал графине Гизеле, что его люди не станут грабить Сен-Кантен, а удовольствуются богатым выкупом. Пусть епископ Рейнульф отдал бы далеко не все сокровища, у него имеющиеся, но удалось бы сохранить людей, а это не так уж мало. Но обстоятельства повернулись так, что Рери не смог бы выполнить свое обещание, как бы к этому ни стремился. Его договор с графом и графиней Амьенскими никак не предусматривал выступления епископского ополчения и неведомой конницы. Теперь норманнам приходилось защищаться всеми средствами и пользоваться всеми обстоятельствами, которые они только могли обратить себе на пользу. Поэтому Рери, во главе своей ближней дружины, стремился к одному — к победе, к полной власти над городом. А там будет видно.

Глава 13

Неразбериха продолжалась до самого вечера — да и вечер наступил неожиданно быстро. Захваченный бурным потоком событий, Рери не замечал времени. Важнее всего было понять, что происходит, и попытаться взять течение дел в свои руки — ибо сейчас их не держал в руках никто, кроме богов и судьбы. А боги и судьба не любят, когда полагаются только на них, они предпочитают помогать тому, кто сам помогает себе. Поэтому до самой темноты сыновья Хальвдана и их хёвдинги метались по городу. Сражение мало-помалу прекратилось — когда некому стало сражаться. Оставшись без предводителей, зажатые в угол франки предпочитали сдаваться. Пленников викинги запирали в первые подходящие строения и, не оставляя даже охраны, отправлялись по своим делам, то есть собирать добычу. Это легкомыслие по отношению к пленным, разнузданный и беспорядочный грабеж надо было прекратить, иначе викинги, не имея другого противника, обратят оружие друг против друга и вот-вот начнутся драки: из-за молодой пленницы, шелковой рубашки или серебряной чаши. Собрав возле себя остатки ближней дружины, уцелевшие в бестолковом сражении длиной почти в целый день, Харальд, Рери, Вемунд, Оттар ходили по городу и наводили порядок. Граф Гербальд требовал немедленного прекращения грабежей и прочих притеснений, но Рери чуть было его самого не запер в чулан: если выпустить графа на улицы, его, скорее всего, быстро убьют. Для норманнов сейчас каждый франк был врагом.

Первым делом пришлось тушить пожары, отложив на время все прочее — иначе Сен-Кантен попросту сгорел бы со всеми богатствами и жителями, лишенными возможности бежать. Несколько дворов уже пылало, строения пришлось растаскивать с риском для жизни, заливать водой, забрасывать землей. При прекращении грабежей не обошлось без стычек — особенно когда приходилось иметь дело не со своими людьми. Викинги из войска Ингви, опомнившись, разобрались наконец, что свои вожди так и не появились — а эти еще говорят, что те все перебиты с самим Ингви конунгом во главе! — и что сражаются они, по сути, во славу совершенно чужих хёвдингов, каких-то смалёндцев. Но почти в одиночку лезть в драку ради погибших вождей желающих не нашлось, и уцелевших людей Ингви довольно быстро усмирили. К пленным франкам приставили охрану, захваченную добычу Харальд потребовал сдать для дальнейшего пересчета и дележа. Требования его соответствовали походным законам, поэтому норманны, ворча, все же стали выкладывать на пол груды цветной одежды — порой порванной и запачканной то золой, то землей, то кровью, — украшения, целые связки золотых и серебряных нательных крестиков, кое-что из посуды. Множество мужских и женских браслетов, в том числе и те, что франкские женщины носили на ногах под платьем и которые стали приятной неожиданностью для норманнов, искавших под женскими подолами вовсе не это. Головные повязки, ремни обуви, пояса, подвязки чулок-шоссов, которые (подвязки) франки тоже любили украшать металлическими бляшками, бусами и бахромой — жадным варварам годилось все. В общей куче мелькали уже знакомые пластины книжных окладов — значит, и до церквей добрались. Бывшие воины Ингви при этом бросали хмурые и многозначительны взгляд на Золотого Дракона. Они еще не видели тела своих прежних хёвдингов, но то, что легендарное сокровище их конунга сменило хозяина, вполне убеждало само по себе.

Обосновались вожди в одном из каменных домов, деревянными перегородками разделенном на три покоя. То ли это была городская резиденция графа Вермандуа, то ли еще что — никто не задумывался. Среди принесенного нашлось немало церковной утвари, и это означало, что все три, скорее всего, городских монастыря уже в руках захватчиков. И наведаться туда нужно было как можно быстрее, на чем особенно настаивал Оттар. Все знали, какие огромные сокровища таятся во франкских монастырях, и оставить их без присмотра означало рисковать потерей самых ценных вещей. За утаивание добычи полагалось повешение — но кого когда это останавливало, как заметил тот же Оттар.

Где находятся монастыри, норманны уже примерно знали — видели их во время сражения и наведения порядка, да и отличить монастырские усадьбы, состоящие из многочисленных крупных строений, было нетрудно. Взяв своих людей, сыновья Хальвдана и Оттар уже хотели тронуться в путь, оставив в резиденции Вемунда для охраны уже захваченного, но тут им помешали неожиданные посетители.

Честно говоря, не ожидать этих посетителей — попросту забыть об этих людях можно было только после этого сумасшедшего дня, с гудящей головой и ноющими ранами. В резиденцию явился граф Гербальд, а с ним еще какой-то знатный франк. Надо было думать, что это и есть предводитель второго конного отряда. Когда битва переместилась в Сен-Кантен, они за ней туда не последовали, понимая, что коннице в городе нечего делать, и предпочитая уберечь остатки своих людей. Но теперь пришла пора поговорить и наконец разобраться в произошедшем. Норманны, думающие в первую очередь о добыче, с объяснениями могли бы подождать и до завтра, но франки считали иначе.

— О, приветствую тебя, граф Гербальд! — воскликнул Харальд, увидев гостя и почти столкнувшись с ним в дверях. — Рад, что ты уцелел. Много людей потерял? А это кто с тобой?

— Это, хочу тебе представить, Хильдемар, сын Гунтарда, прежнего графа Вермандуа и аббата Сен-Кантен де Монт, — сдержанно ответил граф Гербальд. Выглядел он озабоченным и хмурым.

Его спутник надменно кивнул, глядя, однако, с любопытством. С одной стороны, он не собирался быть слишком любезным с бородатыми варварами-норманнами, а с другой, сила сейчас была на их стороне и достижение его собственных целей во многом зависело от них. Это был еще молодой человек, лет двадцати пяти, с темными волосами и большими карими глазами, очень высокий, худощавый, узкоплечий, с длинными ногами. Рери он сразу показался похожим на журавля. Одет он был в красные штаны и льняную верхнюю рубаху под кольчугой, а поверх красных штанов на нем были длинные, до бедра, шелковые чулки, обвязанные под коленом подвязками из красного сафьяна с жемчугом и золотой бахромой. Длинный меч с золоченой, украшенной гранатами рукоятью висел на роскошной перевязи, обтянутой красно-золотой парчой. После битвы он уже успел натянуть шелковые перчатки с полными пальцами, которые здесь носили, в отличие от беспалых, только люди знатного происхождения. И это происхождение явственно отражалась в тонких чертах его надменного лица. Оглядывая собеседников, незнакомец то и дело шарил глазами вокруг, будто искал нечто, должное, по его мнению, здесь находиться.

— И откуда он тут взялся? — спросил Харальд, в то время как Рери напряженно старался вспомнить, не слышал ли он это имя где-то раньше. Кажется, слышал… Но где? Наверное, в Амьене, где же еще? И в связи с чем?

— Виконт Хильдемар вступил в бой на нашей стороне, не могу этого не отметить, — сказал граф Амьенский, но видно было, что воздает должное виконту в значительной мере против воли. — Поэтому он имеет право рассчитывать на то, что вы хотя бы выслушаете его.

— А давай мы завтра его выслушаем? — предложил Харальд. — Нам сейчас не до того. Надо за монастырями присмотреть, а то потом костей не соберешь…

— Его дело не терпит отлагательств, и в этом я с ним согласен. И оно напрямую касается как моей семьи, так и монастыря Святой Троицы.

Монастыря Святой Троицы! В памяти Рери всплыло утро, берег Соммы, корабли, графиня Гизела. Она что-то говорила монастыре Святой Троицы, просила позаботиться о ком-то, кто, вроде бы, должен там находиться… О боги! Она ведь говорила о своем ребенке! За всеми событиями дня ее просьба совершенно вылетела у Рери из головы. Да и вспомни он раньше, едва ли у него нашлось бы время и возможность что-то сделать.

— Да, я помню! — воскликнул он. — Графиня Гизела говорила мне. Там ее ребенок. Я обещал присмотреть, чтобы его не обижали. Она его получит, если еще не поздно. Ты знаешь, где тут этот монастырь? Идем с нами, покажешь дорогу — так оно быстрее будет. Ты ведь знаешь этого парня в лицо?

— Святая Троица — женский монастырь, — сказал граф Гербальд, глядя на Рери с непонятным сожалением. Похоже, он уже нисколько не верил, что дело кончится хорошо, но стремился выполнить свой долг до конца. — Среди его послушниц находилась дочь Гизелы, вдовствующая графиня Санлисская. Только Бог знает, жива ли она теперь, после того как город почти весь день был в руках ваших людей.

— Но я требую, чтобы в обмен на мою помощь графиня Санлисская была передана мне, — вдруг сказал виконт Хильдемар. Он тоже говорил на языке франков, но норманны уже привыкли к нему и понимали почти все.

— За твою помощь? — Харальд подбоченился. — Ты радуйся, что сам жив еще! Думаешь, мы не видели, как ваши колошматили всех норманнов, до кого могли дотянуться, и моих людей в том числе! Да вы принесли нам больше вреда, чем пользы! Тебе стоит скорее договариваться о выкупе за твою собственную жизнь и свободу, если только тебе еще есть что предложить! А не ставить нам условия и не требовать… Ой, — до него внезапно дошло услышанное. — Графиня Гизела… Графиня… Ее дочь? Дочь, ты сказал?

Рери тоже сообразил, что или недослышал, или не понял, но искать надо не мальчика, а девочку. И если эта девочка — уже вдовствующая графиня Сан… неважно, то она, по всему выходит, не такая уж девочка, а скорее взрослая женщина. А у франков «взрослая женщина» начинается лет с двенадцати, то есть по меркам норманнов эта графиня-вдова может быть очень даже молодой девушкой.

Если она еще жива, само собой. Почти весь день город и монастыри были во власти норманнов, а те едва ли спрашивали имя и происхождение у молодых женщин, попадавшихся им в руки. И если… Очень мало надежд на то, что дочь Гизелы избежала общей участи. Но все же поискать ее стоило. Хотя бы ради графини Гизелы, которой он, Рери, это обещал.

— Пойдем со мной, граф, или пошли кого-то из твоих людей показать дорогу, — отрывисто предложил он. — Ты ведь знаешь ее в лицо? Что бы там ни случилось, ее нужно найти. А потом уже будем обсуждать ее дальнейшую судьбу.

Граф Гербальд кивнул и первым повернул к выходу. За ними потянулся Харальд и виконт Хильдемар со своими людьми, хотя его никто не приглашал. Мельком оглядываясь и видя их напряженные, полные тревоги и решимости лица, Рери постепенно проникался сознанием, что все с этим городом еще сложнее, чем он раньше думал. Лучше бы графиня Гизела все объяснила ему толком! Но, похоже, она просто не решалась признаться юным варварам, что в сен-кантенском монастыре живет ее дочь — молодая девушка из рода Карла Великого, племянница короля! Имея ее в руках, норманны могли бы ставить условия самому королю. Даже вернее, чем взяв в плен его сестру, то есть саму Гизелу. Ведь Гизела уже не молода, а ее дочь находится в самом расцвете женской прелести. У нее еще могут быть дети… потому-то ее и ждали стены монастыря. Графиня-принцесса и молодые норманнские конунги совсем по-разному понимали одно и то же, поэтому осторожность Гизелы, в ее глазах вполне оправданная, Рери казалась просто глупостью.

Харальд, тоже сообразив по дороге если не все это, то многое, оживился, заинтересовался и сыпал вопросами. Гербальд отвечал сухо и неохотно, но все же за время дороги по узким улочкам, где еще лежали тела, рыдали женщины и темнели лужи крови, удалось разузнать, что графине Санлисской семнадцать лет, что она вышла замуж четыре года назад, но весной прошлого года овдовела и по распоряжению короля была отвезена в монастырь Святой Троицы, под опеку своего брата Адаларда, графа Вермандуа. Также выяснилось, что еще пять лет назад виконт Хильдемар сватался к ней, но получил отказ. Тогда ее вовсе не предполагали выдавать замуж, намереваясь сразу по достижении двенадцати лет отдать в монастырь, подобно многим ее родственницам. Но король Карл, отчаянно нуждаясь в союзниках среди собственной знати, был вынужден сначала придержать племянницу, а потом и отдать ее в жены Вилиахару, графу Санлисскому. И тот, честно исполняя свой долг, погиб на берегах Сены, во время нападения королевского войска на лагерь Годфреда конунга. Теперь же Хильдемар вновь желает получить ее руку. Добившись своего, он тем самым почти наверняка завладеет графством Вермандуа, которым несколько десятилетий назад владел его отец. Особенно если нынешнего графа, Адаларда, не окажется в живых.

Теперь Рери припомнил, что графиня Гизела примерно это все уже рассказывала, но тогда его не очень занимали дрязги местной знати, да и непривычные имена путались в голове. Теперь положение дел прояснилось, и на виконта Хильдемара, шагавшего чуть позади, он косился с явной неприязнью. Этот журавль длинноногий, помнится, уговорил Адаларда напасть на Ингви, а сам отступил и бросил графа Вермандуа, обрек его на опасные раны и плен. Наверняка ради того все и затеял. А теперь и сестру хочет захватить…

— А она красивая? — расспрашивал тем временем Харальд. — У нее все зубы целы? А дети есть?

Насчет зубов и детей граф Гербальд не успел удовлетворить его любопытство — они пришли.

Еще от угла улицы, с первого взгляда становилось ясно, что монастырь Святой Троицы разделил с городом его печальную участь. Ворота были распахнуты настежь, из правой створки несколько досок было вырублено и валялось на дороге. Во дворе везде виднелись следы битвы и последующего грабежа. Вероятно, часть горожан, обороняясь, заняла монастырь и пыталась использовать его стены, но продержались они недолго. В подтверждение этому во дворе виднелось несколько мертвых тел — трое или четверо мужчин, священник с раскроенной, видимо, ударом секиры головой, и даже одна женщина. Женщина лежала лицом вниз; судя по фигуре, она была молода, и граф Гербальд при виде нее сделал движение, будто хотел броситься к ней, но сдержался. Один из его людей, быстро перекрестившись, осторожно перевернул убитую лицом вверх. С невольным замиранием сердца все следили за его руками, даже норманны, не знавшие графиню Санлисскую в лицо. В глаза всем бросились густые, сросшиеся черные брови на бледном лице покойной. Но граф Гербальд только перекрестился, и по его лицу было видно, что у него отлегло от сердца. Значит, не она. Пока не она…

Везде валялись какие-то вещи, щепки, обломки оконных переплетов, цветные осколки витражей, клочки сена. Двери всех строений стояли нараспашку, не исключая и самой церкви. Все самое ценное оттуда уже исчезло, осталось только то, что нельзя просто так унести: большие бронзовые светильники, отделанный серебром и слоновой костью алтарь. И то боковые плиты его стенок уже были погнуты — видно, кто-то пытался секирой отковырять кусок серебра, но упрямый металл не поддался.

Все двери были выломаны, замки вырублены, сундуки и лари взломаны. Кое-где виднелись клочки некрашеных монашеских облачений — здешние сестры носили сукно естественного цвета, не крася его даже в черный, видимо, подчеркивая простоту и непритязательность своей жизни20. У самих монахинь поживиться было нечем — разве что крестиками. Обитательницы монастыря, заплаканные, в изодранных одеждах, прятались по углам, еще не в силах даже молиться, и только кричали при виде новой толпы язычников. Даже то, что с ними пришли два знатных франка, они не сразу разглядели. И графу Гербальду пришлось довольно долго кричать, призывая имя Божье, чтобы измученные женщины перестали забиваться в углы и поговорили с ним.

— Где графиня Санлисская? Где Теодрада? — вновь и вновь задавал он вопрос, но никто поначалу не мог ему ответить.

Говорить толком смогла только одна монахиня — сестра Баугильда. Морщинистая старуха с коричневым лицом и провалившимся беззубым ртом, она была не нужна викингам ни в каком качестве, поэтому уже некоторое время сновала по монастырю, пытаясь привести в чувство сестер, носила воду, помогала умыться и опомниться, напоминала о Боге. Она успела обойти уже всех и на вопрос о Теодраде покачала головой.

— Ее нет здесь, сиятельный мой граф, — сказала старуха. — Еще когда епископ приказал горожанам готовиться к бою, мать наша, аббатиса, велела нам на всякий случай приготовиться к тому, что придется спасать наше главное сокровище. Мы уложили его в надежный ящик, и мать Радеберта избрала трех сестер, кому поручила оберегать наше сокровище. С ним была и Теодрада. Она ведь молода и полна сил, ей лучше удастся спасти наше сокровище, чем такой старухе, как я. К тому же не годится, чтобы девушка королевской крови попала в руки язычников и была погублена ими.

— Но где же она, где? — почти одновременно воскликнули Гербальд и Хильдемар. Цели их расходились, но сейчас оба ощутили одинаковую надежду. Если графиня Санлисская сумела исчезнуть из монастыря до того, как сюда пришли викинги, то появилась возможности отыскать ее невредимой.

— Они ушли, когда начался бой и норманны ворвались в город, — ответила старуха. — Куда они собирались идти, я не знаю, мать Радеберта давала им наставления тайно. И я не знаю, удалось ли им хотя бы выбраться из города. Если нет, то спроси лучше у этих язычников, где теперь наши сестры и где сокровище обители. Я могу лишь надеяться, что Господь уберег их от нечестивых рук.

Граф Гербальд обернулся, оглядел двор, будто искал какие-то следы ушедшей девушки.

— Вот еще что! — снова обратилась к нему сестра Баугильда. — Там в трапезной лежит один монах — даже не из Сен-Кантена, а чуть ли не из Сен-Валери-на-Сомме. Назвался отцом Херибертом. Он ранен, но все твердил, что у него какое-то важное дело к королям норманнов. Если он тебе нужен, граф, то поговори с ним сам.

Старая монахиня, в отличие от знатных франков, говорила по-романски — на «романе лингве», языке, которого норманны не понимали вовсе и были вынуждены дожидаться, пока граф Гербальд немногословно переведет им ее речи. Но название Сен-Валери и особенно имя Хериберт сразу привлекло их внимание.

— Что? — Рери вытаращил глаза. — Хериберт? Он здесь? Как он здесь оказался?

— Твой сумасшедший еще и не на то способен, — Харальд усмехнулся.

— Где он? — Рери знаком предложил старухе вести его. Она поняла и, повернувшись, направилась в одно из каменных зданий — то ли трапезную, то ли спальню.

И там Рери действительно увидел Хериберта. Монах лежал на скамье, прямо на голой доске, откинув голову и тяжело дыша. Его одежда была порвана, плечо и правую часть груди занимали неряшливо наложенные повязки, измазанные кровью — и уже подсохшей, и свежей. На повязки эти пошли, похоже, обрывки монашеских облачений.

— Хериберт! — едва веря своим глазам, Рери наклонился над ним. — Это ты! Как ты сюда попал? Я думал, ты в монастыре!

Поскольку Хериберт уехал в монастырь Сен-Кантен с вином для Ингви и до сих пор не показывался, естественно было предположить, что там он и остается — скорее всего, не по своей воле. И Рери о нем не беспокоился — когда монастырь будет в их руках, и бенедиктинец окажется на свободе, а до тех пор пусть посидит в тихом уголке, что ему сделается? И вот — безумный монах каким-то злым чудом оказался в городе, в самой гуще сражения! Ну, и получил свое, само собой.

— Хрёрек, — Хериберт открыл глаза, услышав знакомый голос. — Ты пришел… Ты меня нашел…

— Как ты здесь очутился?

— Меня отпустили… Сначала нас заперли, а потом отпустили… Когда прибежали люди и сказали, что кто-то перебил в лесу короля Ингви и всех его приближенных… Три человека сумели уйти…

— Да, я знаю, кто-то ушел назад в монастырь. И что дальше?

— Я сказал, что вы — двое королевских сыновей и у вас огромное войско. Я предложил им помочь в переговорах… чтобы вы отпустили живыми тех, кто остался в монастыре, если они добровольно отдадут вам сокровища… Они согласились. Отпустили меня…

— Ну, а почему ты здесь?

— Когда я пришел в город… Я не успел… Уже шел бой… Я искал тебя…

Рери невольно зажмурился, вообразив эту картину — сражение, звон оружия, крики, яростные лица, и среди этого мечется нелепая фигура в черном одеянии, защищенная от буйства острого железа и боевой ярости только своей верой и невероятной удачей этого сумасшедшего.

— А здесь, в Святой Троице… Я знал, что здесь графиня Санлисская… Племянница короля… Я хотел найти ее и помочь… Но ее уже не было. Она ушла. Я хотел…

— Молчи уж! — Рери махнул рукой. Ему все было ясно. — Дай посмотрю, что с тобой. Торир! — окликнул он спутника. — Иди, посмотрим, что у него с плечом.

С плечом дела обстояли неважно. Чей-то клинок вошел под ключицу, рана получилась длинная и глубокая, и к концу осмотра, который Хериберт выдержал с истинно христианским терпением, лицо Рери омрачилось еще больше. Такие глубокие раны почти всегда воспаляются. А это почти верная смерть. Почему-то ему было до злости обидно, что жизнь этого странного человека прервется так нелепо — непонятно зачем, за что и от чьей руки.

— Лучше б тебе у Ингви сидеть! — в досаде бросил он. — И что мне теперь с тобой делать?

— Жизнь моя в руках Божиих, — ответил Хериберт, и было видно, что его совсем не волнует собственная участь, настолько безусловно он привык полагаться на Божью волю во всех превратностях своей непростой и беспокойной судьбы. — Если бы сокровище Святой Троицы не унесли… Оно могло бы исцелить меня.

— Исцелить? Сокровище? — Рери поднял брови.

— Да. Монастырь Святой Троицы издавна владел величайшим сокровищем. И всякий, кто прикоснется к нему, получает исцеление от своих недугов.

— Постой… — Рери вспомнил, зачем они, собственно, пришли в этот монастырь. — Та бабка говорила, что графиня Сан… дочь Гизелы унесла какое-то сокровище…

— Это оно. Спасти святые реликвии для слуг Божиих гораздо важнее, чем свои жизни. Ведь Господь заботится о нас, а наш долг — заботиться о сокровищах нашей святой веры.

— Куда она могла их унести?

Хериберт не сразу ответил на этот вопрос.

— Ты знаешь? — настойчиво расспрашивал Рери. — Наверняка знает главная здешняя хозяйка — как ее там? — а ты не успел с ней поговорить? Уж тебе она рассказала бы, ты ведь сам в своем монастыре был главным!

— Аббатиса стремилась спасти сокровище от нечестивых рук…

— И потому ты готов подохнуть, но не сказать, где оно? — Рери почти кричал, в досаде не думая, что говорит с тяжелораненым. — Да не нужно мне ваше сокровище, я тебя хочу спасти, дурак! Говори, ну! Или ты жить не хочешь?

— Если ты умрешь, кто же нас всех обратит в вашу веру? — улыбнулся Торир, знавший, что именно в этом Хериберт и видит главную цель своей жизни.

И хотя сказал он это скорее в шутку, именно этот довод подействовал.

— Аббатиса приказала сестрам нести сокровище в Реймс, — пробормотал он. — В этом городе оно будет в безопасности…

— Далеко туда? А, неважно, три девки пешком, да с ящиком, далеко с утра уйти не успели, — сообразил Рери. — Скоро я их приволоку. Ты смотри мне, не помри до тех пор. Иначе на глаза мне не показывайся!

И показав раненому кулак, он быстро вышел.

Едва ли в такое время Харальд и прочие вожди одобрили бы намерение Рери уехать ради спасения полоумного монаха, если бы не «сокровище Святой Троицы», о котором упоминала и старуха Баугильда. Что же это за сокровище такое, если монахини спасали его, покинув на разграбление десятки позолоченных крестов, книг в богатых окладах, серебряных чаш с эмалью и рубинами?

— Это что-то особенное! — говорил Харальд. — У нас тоже встречаются вещи, способные исцелять. Вот, Золотой Дракон хотя бы! — и он с гордостью прикоснулся к гривне у себя на груди. — С тех пор как он со мной, я не чувствую усталости, будто и не сражался весь день! И он оберегает от ран — на мне ни царапины, вы видите!

Это была правда: за время длинного сражения ранены были почти все, в том числе и Рери (к счастью, легко, левую руку задело), а Харальд, оберегаемый Золотым Драконом, остался совершенно невредим.

— Так что ищи его! — напутствовал он Рери. — Может, в этом походе мы не только вернули наше родовое сокровище, но и обзаведемся еще одним!

— Неплохо бы все же выяснить, что это, что надо искать? — заметил Орм. — Что ты будешь искать, Хрёрек конунг? Трех девок с ящиком?

Совет был разумен, но увы. Хериберт, утомленный долгой беседой, впал в беспамятство, граф Гербальд куда-то исчез за это время, в монахини не говорили на языке франков. Все они объяснялись только по-романски, а с помощью знаков выяснить желаемое не удалось. Напрасно им задавали вопросы, показывая то гривны, то браслеты то перстни. Они явно не понимали, чего от них хотят, и только разводили руками, показывая на пустые сундуки. Видимо, думали, что грабители допытваются, где богатства, которых тут нет.

Спрашивать у них о дороге к Реймсу Рери не стал. Даже если поймут, то не скажут, оберегая свое загадочное сокровище. Другой какой-нибудь проводник найдется.

Проводник нашелся в лице Тибо — юного воспитанника графа Амьенского, который вместе с Рери передавал Ингви конунгу вызов якобы от короля франков. Только сегодня утром — а кажется, что это было так давно! Сколько разных событий в это время уместилось!

— Я, я покажу дорогу к Реймсу! — закричал он, едва поняв, в чем дело. — Сеньор Рейрик, возьми меня! Я не подведу! Я знаю, я бывал там!

— Хорошо, поехали, — Рери кивнул. — Выезжаем завтра на самой заре, так что не проспи.

Уже темнело, а трогаться в путь в незнакомом краю на ночь глядя было и опасно, и бессмысленно. Что они найдут в темноте? Даже жители, которых можно расспрашивать, попрячутся по своим норам. И хотя Рери понимал, что раны Хериберта ждать не будут, поход приходилось отложить до утра.

Поспать ему удалось мало. В каменном доме вожди пировали над грудами захваченных сокровищ, не забывая по очереди проверять дозоры. Городские ворота снова закрыли — к счастью, запоры не пострадали. Несмотря на радостное воодушевление двойной победы — над войском Ингви и над Сен-Кантеном — по дружинам продолжали бродить слухи о близости короля Карла. Рери был твердо убежден, что источником слухов послужила его собственная утренняя хитрость, с помощью которой Ингви и его люди были выманены в дубраву из-за стен монастыря — но и то мало-помалу начал сомневаться. Уж слишком сильно и викинги, и пленные верили в то, что король с большим войском вот-вот подойдет. Возможно, слухи имели основания, иначе почему горожане с епископом во главе так легко и быстро поверили, что под стенами бьются с норманнами люди Карла? Только потому, что им очень этого хотелось?

За ночь Хериберту стало хуже. Он был совсем бледен, глаза запали, и головой он дергал будто лошадь. Почти все время монах находился в забытье, и Торир, осматривавший его время от времени, качал головой. Признаков воспаления пока не было, но монах потерял очень много крови. Иногда он принимался бредить.

— Видели они, как тянулась дорога, устланная одеждами и освещенная бесчисленным множеством сияющих лампад, по направлению к востоку от монастыря, до самого неба… — прерывающимся голосом, а иногда вовсе без голоса шептал он по-латыни, и старуха Баугильда, склоняясь к нему и прислушиваясь, озабоченно покачивала головой. — Муж в светлых одеждах предстал пред каждым из них свыше и спрашивал, чья это дорога, которую они видели. Они отвечали, что не знают. Явившийся муж сказал: «Это путь, по которому восходит на небо возлюбленный Господу Венедикт»…

И едва рассвело, Рери тронулся в путь, надеясь нагнать трех монахинь с таинственным исцеляющим сокровищем. За вчерашний день три женщины с ящиком, да к тому же не привыкшие много ходить, едва ли ушли дальше, чем на три-четыре роздыха. Так же едва ли они продолжали путь ночью — помешают темнота и усталость, да и опасностей в охваченном войной краю подстерегает немало. Скорее всего, ночь они пережидали где-то под кровом и пойдут дальше только на заре. И Рери, пустившийся в путь верхом, надеялся догнать их в течение дня. Благо, направление ему было известно.

С собой он взял два десятка хирдманов — путешествовать с меньшим количеством людей было бы неразумно. Во враждебной стране наткнуться можно на кого угодно — на беглецов из войска погибшего Ингви, на какого-нибудь отважного графа или виконта с конным отрядом, даже на толпу доведенных до отчаяния селян, вооруженных косами и кольями. Оттар рассказывал, что и такие случаи бывали. И хотя селян никто не боялся, если их наберется целая сотня, они могут причинить неприятности.

Тибо был готов еще раньше самого Рери. Думая о своем, Рери все же заметил, что юный франк сегодня как-то по-особенному возбужден и взбудоражен, будто уже нашел огромное сокровище, но сомневается, действительно ли оно что-то стоит.

— Послушай, сеньор Рейрик, что я скажу тебе, — начал Тибо, когда они выехали за ворота и тронулись по дороге, которая, по уверениям проводника, вела именно в Реймс. — Возможно, мои слова покажутся тебе дерзкими. Но я всю ночь думал об этом деле и надеюсь, что нашел наилучшее решение.

— Ну, и что ты надумал? — Рери покосился на него.

Тибо был моложе его на какой-то год, но Рери невольно ощущал себя по сравнению с ним зрелым мужчиной. Дело даже не в том, что за спиной его осталось больше походов, сражений и убитых врагов, а в том, что ему, сыну конунга и предводителю войска, довольно рано пришлось учиться думать за других и отвечать за них.

— Если монахинь и сокровище Святой Троицы будет искать король норманнов, то тебе никто ничего не скажет. Люди будут прятать монахинь и священную реликвию. Тебе никто не скажет, видели их или нет и куда они пошли.

— Я сумею разговорить самых упрямых.

— Не сомневаюсь. Но зачем, если можно заставить их говорить добровольно?

— Заставить добровольно? — Рери хмыкнул. — Смешной у вас язык, если на нем так можно сказать. Ну, и как это у вас заставляют добровольно?

Возможно, Тибо не совсем понял собеседника, как и Рери его, поскольку каждый из них говорил на своем родном языке: один на северном, а другой на франкском, который до сих пор назывался здесь «тиуда лингва», то есть «народный язык», хотя на деле языком простого народа перестал быть уже пару веков как. Так или иначе, юный франк продолжал развивать свою мысль, не обращая внимания на насмешку.

— Они охотно будут помогать, если искать монахинь и реликвию будет благородный знатный франк. Я назову свое имя и скажу, что я посланец епископа Рейнульфа. А вы — моя дружина.

— Но только слепой не поймет, что мы — северные люди, как у вас говорят.

— Ну и что? Ты думаешь, мало ваших нанимается на службу к нашим графам и виконтам? Один из ваших королей нанимался на службу к самому нашему королю и защищал Фрисландскую марку от норманнов, своих сородичей. Я скажу, что вы мои люди, и этого будет достаточно. Ты только делай вид, что я — твой хозяин. А я сам буду говорить с народом.

— Хорошо, — Рери немного подумал и пожал плечами. — Можно попробовать.

— По крайней мере, мы ничего не потеряем, — кивнул Орм, слышавший их разговор.

— Может, и выйдет толк, — поддержал Торир Верный.

И замысел Тибо принес плоды. В деревнях, где он расспрашивал о трех монахинях, на бородатых норманнов косились со страхом и подозрением, но от разговора с юным виконтом Бельвилльским, как Тибо себя назвал, не отказывались. Он был родом из Бельвилля, мелкого городишки где-то в Амьенском графстве, но на титул виконта претендовать не мог, имея в живых не только отца, но и троих старших братьев. Но откуда было об этом знать деревенским жителям в такой дали оттуда?

Однако первые сведения, которыми удалось разжиться, были совсем не того рода, что ожидалось.

— Я не видел трех монахинь, — пастух возле маленького козьего стада, худощавый мужчина неопределенных лет с седой щетиной на впалых щеках и горбатым носом, покачал головой. — Я здесь всю ночь, добрый сеньор, и если бы ночью кто-то шел по дороге, собаки учуяли бы. Но вообще здесь много людей проходило со вчерашнего дня. Говорили, что Сен-Кантен все-таки пал… было много беженцев. Монахи тоже были. И монахини. Сколько, я не считал, может, три, а может, больше или меньше. Я это уже говорил тому виконту, который проезжал здесь до вас…

— Какому еще виконту?

— Он не назвал своего имени, да и кто я такой, чтобы его спрашивать? Это он меня спрашивал.

— О чем?

— О том же, о чем и ты, добрый сеньор. О трех монахинях. Или хотя бы об одной монахине, молодой девушке. Но я не видел. Ни молодой, ни старой.

— Спроси, как он хоть выглядел? — велел Рери, которому Тибо в нескольких словах пересказал романские речи пастуха.

— Средних лет, высокий, худощавый, с длинными ногами, — перевел тот полученный ответ.

— Это он, сволочь! — со злостью бросил Рери. — Хильд… ман, как его там, что его тролли драли!

— Виконт Хильдемар! — сообразил Тибо. — Он нас опережает!

— Я понял, — с досадой отозвался Рери и пустил коня вскачь. — Давайте живее!

Теперь уже они расспрашивали не только о монахинях, но и о виконте с отрядом в десяток человек. Жители в целом подтверждали слова пастуха: со стороны Сен-Кантена проходили кучки беженцев, возможно, среди них были монахи или монахини, может, и поклажа у них какая-то была: или ящики, или мешки, или корзины, как же в дороге совсем без поклажи? Точнее никто сказать не мог. Ни Тибо, ни Хильдемару, который проезжал здесь раньше них.

Помня о нем, Рери настраивался на драку. Уступать добычу он не собирался, это само собой. Неважно, что является целью Хильдемара, дочь Гизелы или ящик с неведомым сокровищем, но получит он хвост тухлой селедки, больше ничего!

— А если… когда вы найдете графиню Санлисскую, что вы будете с ней делать? — спросил по пути Тибо.

— Не знаю, — Рери пока об этом не задумывался. — Потом решим.

Дальнейшей судьбой беглянки он пока не забивал себе голову. Найти бы ее! А задача хороша — в чужой враждебной стране, в незнакомой местности, отыскать женщину, которую не знаешь в лицо! Когда единственные приметы — монашеская одежда и ящик, опять же, неизвестно какого размера. Стоит ей переодеться, спрятать где-нибудь этот проклятый ящик, свернуть с реймсской дороги — и все, ищи следа на воде. Он сам на ее месте пересидел бы первое время в какой-нибудь нищей деревне, где даже охотникам за добычей нечего делать, пропустил преследователей вперед, а сам пробирался к цели окольными путями — не так быстро, зато надежно. А вдруг и она догадается это сделать? Все-таки женщина королевской крови, должно же у нее хоть немного ума быть в голове? Мать ее на дуру не похожа…

Уметь бы искать следы, как собака… Да и то — понюхать нечего, чтобы след взять. Она может сидеть сейчас в любом из этих домишек со стенами из стоймя вкопанных досок, под любой из этих низких соломенных крыш. Прятаться среди виноградников или в придорожной роще. Или укрыться в усадьбе, которую они недавно проезжали — усадьба не подавала признаков жизни, обитатели затаились за воротами. Тут надо быть ясновидящим!

— Не думаю, что она будет долго прятаться, — сказал Тибо, когда Рери поделился этими соображениями. — Если аббатиса приказала сестрам идти в Реймс, они пошли в Реймс. Ведь им надо спасти реликвию. А ее надо спасать за надежными городскими стенами и подальше от вас.

— А ты-то чего так суетишься? — вдруг сообразил Рери. — Тебе тоже нужна эта штука?

— Нет, — Тибо смутился и отвел глаза. — Мне нужно совсем другое. Я хотел бы… чтобы ты, сеньор Рейрик, пообещал мне…

— Ну, ну? — с подозрением произнес Рери. — Что такое я должен тебе пообещать? Скажи сначала, а там посмотрим.

— Я помогаю тебе и хочу, чтобы ты потом помог мне… Это тебе ничего не будет стоить…

— Да говори ты наконец!

— Ты знаешь, что Ведульф, виконт Пероннский, погиб?

— Ну, Гербальд что-то говорил. И что? Он твой родственник?

— Вовсе нет. У него была невеста. Он был обручен с… Помнишь, ты видел ее в Амьене, в доме графини? Ее зовут Адель…

— Ну, — Рери нахмурился. — Вроде помню. Темненькая такая. И что?

— Я люблю ее, — собравшись с духом, признался Тибо. — И она, я верю, могла бы полюбить меня, если бы мне было что ей предложить. Но у меня три старших брата и я не могу рассчитывать на наследство.

— И что ты хочешь от меня?

— Король Аральд, твой брат, сказал, что выделит часть добычи тем франкам, кто помогал вам одерживать победы. Может быть, и мне. И тогда, если бы ты попросил графиню Гизелу, чтобы она поговорила с отцом Адель… Я смог бы купить хотя бы небольшую виллу, теперь многие земли разорены и продаются совсем дешево. Особенно из монастырских владений, если монастырь разорен и монахи перебиты или разбежались… Конечно, епископ все равно руку наложит, но в деньгах теперь все нуждаются… И если я помогу вернуть сокровища Святой Троицы, аббатиса Радеберта сама, может быть, подарит мне виллу, я заведу хозяйство и смогу жениться на Адель.

— Ну и женись. Я-то тут при чем?

— Если ты выскажешься за меня, никто не посмеет с тобой спорить. Графиня Гизела благоволит к тебе. Даже больше, чем к твоему брату.

— Нужно мне очень ее благоволение… — проворчал Рери, с беспокойством ощущая, как дрогнуло его сердце от этих слов. — Мне бы эту штуку разыскать… Ты-то не знаешь, что она собой представляет? Это что-то золотое? Меч, или копье, или котел, или чаша? Я слышал, на одном датском острове есть огромный серебряный котел, и кто искупается в нем, сразу исцеляется от всех болезней. Здесь тоже что-то в этом роде?

— Я не знаю… — Тибо отвел глаза. — Я раньше в Сен-Кантене не бывал и реликвию не видел.

Это последнее было правдой. А то, что знал, Тибо говорить не хотел, опасаясь, что его рассказ разочарует молодого норманна и тот, пожалуй, откажется от поисков.

Глава 14

На отсутствие ума в голове Теодрада, бывшая графиня Санлисская, дочь Эберхарда, графа Фриульского, и внучка короля Хлодвига, прозванного Благочестивым, пожаловаться не могла. Но и ждать, прятаться она не имела права. Аббатиса, мать Радеберта, приказала ей как можно скорее добраться до Реймса, и Теодрада не сворачивала с пути, стремясь исполнить свой долг. В спутницы ей аббатиса дала еще двух монахинь — сестру Гунтильду и сестру Иду. Обе они были молодыми, крепкими женщинами, простого происхождения, неучеными, зато не изнеженными и сильными. Не обученные, в отличие от Теодрады, никаким искусствам, не знающие грамоты или тонкого рукоделья, молитвы читавшие только по памяти, в монастыре они выполняли черную работу, но их выносливость сейчас оказалась очень кстати. Простой деревянный ящик, упрятанный в обычный грубый мешок, несла сестра Гунтильда — рослая женщина с круглым лицом и густыми бровями, замкнутая и даже несколько угрюмая. Иногда его брала сестра Ида — невысокая и сухопарая, постарше их обеих, даже на ходу с грузом продолжавшая распевать псалмы, иногда от усталости переходя на прерывистый шепот. Тогда мешок забирала Теодрада. Она хотела участвовать в спасении реликвии наравне с другими, но ей не хватало сил. Невысокая, хрупкая, она выглядела даже несколько моложе своих семнадцати лет. В тринадцать лет выйдя замуж, в четырнадцать она перенесла неудачные преждевременные роды и с тех пор была довольно болезненна. Решение дяди-короля после смерти мужа поместить ее в монастырь она приняла с удовольствием и рада была бы остаться здесь навсегда. Однако король Карл пока не дал распоряжений об ее постриге. Имея множество врагов, он не отказался от возможности при помощи нового брака племянницы приобрести полезных союзников. Среди его приближенных, как Теодрада знала от матери, ходили смутные слухи о переговорах то ли с английским, то ли с шотландским королевским домом. Упоминался даже мятежный бретонский герцог Эриспоэ, хотя в возможность такого союза граф Гербальд не верил.

Но даже предложи Теодраде кто-нибудь любой трон на выбор, она предпочла бы монастырь Святой Троицы, чтобы жить в тишине, поблизости от матери и брата, единственных близких ей людей. Хорошо зная превратности жизни, подстерегающие женщин ее происхождения, Теодрада в монастыре видела спасение от этих бурь. Принадлежа к королевскому роду, будучи умной и образованной, она смело могла рассчитывать после Радеберты стать аббатисой, а эта должность для женщины ничуть не хуже, чем должность графа для мужчины. В ее руках окажутся земли и виноградники, принадлежащие монастырю, ей придется распоряжаться судьбами монастырских людей и даже, возможно, руководить монастырским вооруженным отрядом. У всех крупных состоятельных обителей имелись свои вооруженные отряды, собранные из зависимых или нанятых людей. В мирное время они защищали имущественные интересы монастыря, а в такое, как сейчас, обороняли жизнь и достояние монахов от захватчиков. Вот только в этот раз силы варваров, бичом Божьего гнева обрушившихся на графство Вермандуа, оказались слишком велики.

То, что мать Радеберта, отсылая с сокровищем Святой Троицы именно ее, желала спасти от норманнов заодно и саму Теодраду, ей не приходило в голову. Она очень хотела принять постриг, в мыслях отделила себя от мира, и теперь ее королевское происхождение почти не имело значения. Сама она считала себя лишь одной из смиренных сестер Святой Троицы и не думала, что кто-то еще может взглянуть на нее иначе. Но мать Радеберта медлила с ее пострижением, не решаясь принять в обитель родную племянницу короля без его позволения. Когда речь идет о таких особах, каждый шаг становится делом большой политики, а мать Радеберта не брала на себя так много. Получить же королевское позволение в осажденном городе было невозможно, поэтому Теодрада почти год жила в послушницах, хотя сама увидела бы на себе монашеское покрывало гораздо охотнее, чем графскую или королевскую корону.

Из города они выбрались только чудом — замешавшись в толпу несчастных жителей Сен-Кантена, хлынувших наружу почти сразу, как только в ворота ворвались норманны. Сутки спустя Теодрада содрогалась, вспоминая тот ад, который творился на площади перед воротами и особенно в самих воротах. Обезумевшие от ужаса люди рвались толпой прочь из города, понимая, что внутри их ждет смерть и плен; те, кто несли франкам все это, как раз стремились внутрь городских стен, два потока смешивались, образуя давку и кровавый хаос. Норманны без сомнений пускали в ход оружие, прокладывая себе путь через почти безоружную толпу, но напор и слепой ужас собравшихся в городе был так велик, что они сметали все на своем пути, не замечая клинков. Раненые и убитые падали и тут же исчезали под ногами толпы, и немало викингов постигла та же участь.

Теодрада и две ее спутницы, на свое счастье, оказались в середине толпы, поэтому их не задели норманнские клинки, их не раздавили о воротные створки и не затоптали. Иной раз невысокая ростом Теодрада теряла землю под ногами, но плечи толпы зажимали ее и несли вперед. Стиснутая со всех сторон, захваченная всеобщим ужасом, она невольно кричала вместе со всеми, уже не чая уцелеть. И все-таки они благополучно оказались по ту сторону ворот, не понеся особенного ущерба, кроме разве помятых боков и порванной одежды. Да еще сестре Иды вывихнули кисть, но Гунтильда вправила ей вывих, как только у них появилась возможность присесть и перевести дух на опушке рощи.

С той же толпой беженцев они двинулись дальше, почти не останавливаясь, каждый миг ожидая погони. Ведь норманнское воинство, осаждавшее Сен-Кантен почти год, добилось своей цели. Вся надежда была на то, что сам город и его богатства займут завоевателей на какое-то время, а беглецы успеют если не добраться до Реймса, то хотя бы уйти подальше и рассеяться по стране. Реймс привлекал их как ближайший из больших и хорошо защищенных городов. И хотя не такие города падали под ударами норманнских мечей, беглецам нужна была цель, нужна была надежда, что хоть где-то они могут найти спасение от этой беспощадной своры.

Кроме трех сестер Святой Троицы, в толпе было еще несколько монахинь и монахов из разных монастырей, так что они со своим мешком не бросались никому в глаза. Весь день они брели, торопясь изо всех сил, но не слишком поспевая, потому что сил этих было не так уж много. У их товарищей по несчастью дела обстояли не лучше. Кто-то оставил в городе близких, потерянных в суете, женщины причитали по своим мужьям и сыновьям, вышедшим в поле под предводительством епископа Рейнульфа — кто теперь скажет, живы ли они? Даже о том, жив ли сам епископ, мнения ходили самые разноречивые. Одни якобы видели, как он погиб на поле битвы, другие утверждали, что он только ранен и попал в плен, но еще находились очевидцы, которые своими глазами видели, как огромный бородатый варвар раскроил ему череп огромным топором в городском соборе, где епископ пытался защитить алтарь. Поговаривали, что в награду за столь героическую гибель епископ Рейнульф обязательно будет признан святым и сделается покровителем Сен-Кантена.

Уходя из монастыря, Теодрада и ее спутницы успели захватить с собой немного хлеба, но даже этим скудным запасом им пришлось делиться с беженцами, многие из которых ушли из дома, в чем были, не взяв ничего. Приходилось просить милостыню в деревнях по дороге, но давали неохотно — за время осады Сен-Кантена отряды норманнов побывали и здесь, и многие хозяйства оказались разграблены. До Реймса было не менее пяти дней пешего пути, и Теодрада с трудом отгоняла отчаяние и панические мысли. Как они выдержат пять дней, почти без еды, без помощи? Что до нее, то она готова была безропотно умереть на пыльной дороге, уповая на милосердие Божие — но реликвия! Сокровище Святой Троицы должно быть доставлено в безопасное место, а значит, придется идти, пока есть силы переставлять ноги. Мать Радеберта не даром именно на нее возложила эту миссию — значит, верила, что правнучка императора Карла справится.

Видел бы сейчас император Карл дочь своей внучки Гизелы! Своих дочерей он держал при себе, окружая любовью и почетом, не позволял никому сказать о них дурного слова, даже если они рожали детей, не будучи ни с кем обвенчаны. Уж конечно, прекрасной белокурой Ротруде и ее сестрам, «коронованным голубкам», не приходилось голодными и измученными скитаться по дорогам Франкии, в рваной одежде, забрызганной чужой кровью, изнемогающим от страха, спасать свою жизнь, свободу, честь, спасать святыни христианской веры от варваров, пришедших, не иначе, из ада! Карл Магнус умел защитить свою семью и свой народ. Пока он был жив, норманны не смели даже высаживаться на берег и разворачивали назад свои корабли, только прослышав, что он находится поблизости. Где те славные времена? У Теодрады, почти в полусне бредущей вслед за широкой спиной сестры Гунтильды, иной раз мелькала мысль, что она сейчас похожа на саму Франкию. Прекрасная, благородная, обладающая всеми сокровищами знаний, духа и веры, она еле жива под грузом унижений и бед, принесенных норманнами. Когда же истощится чаша Божьего гнева? Когда же он сочтет, что франки искупили свои грехи, и пошлет кого-то, кто заслонит их от набегов?

Под вечер они набрели на какую-то виллу, и беглецов впустили переночевать. Хозяева оказались людьми благочестивыми и всех монахов, пришедших с толпой, разместили получше, накормили и долго расспрашивали о событиях в Сен-Кантене. Теодрада была так утомлена, что не могла даже разговаривать, и всю заботу о поддержании беседы взял на себя брат Беорнрад из монастыря Святого Колумбана. Уже немолодой, но крепкий и жилистый, этот человек привык к долгим пешим переходам и не только сам держался бодро, но и всеми силами стался подбодрить и помочь спутникам.

— Господь учил, говоря: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Кроткие будут владеть землей, но не этой землей, которая подвержена тлению, полна мертвых тел, часто попираема по причине гордыни, осквернена по причине кровавых войн; но та земля будет принадлежать кротким, о которой некий святой сказал: «Я верую, что увижу благость Господа на земле живых». Это та земля, где обитают ангелы и души святых, где вечная радость и счастье без конца. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Блаженны те, кто в сем веке оплакивает свои грехи, чтобы не возрыдать с диаволом в вечных муках…

«Беседы о восьми евангельских блаженствах» Винфрида, посветителя германцев-язычников, Теодрада и сама не раз читала в монастыре, но сейчас знакомые слова вновь подкрепляли ее душевные силы, и она прислушивалась, забыв о ячменной каше, которую ей предложили добрые хозяева. Однако она была так измотана, что даже не могла есть и с усилием проглотила лишь несколько ложек. Перед величием Бога и заботами о спасении души нынешнее бегство и все его тревоги казались мелкими и незначительными. «Благость Господа на земле живых…» Сами эти слова наполняли душу отрадой.

— «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Христос, Сын Божий, претерпел за нас бичевания и поношения и, наконец, принял за нас самую смерть; должны и мы терпеливо переносить любые несчастья во имя Его, ибо многими скорбями входим мы в Царство Божие, если несем их за правду…

Под звуки голоса брата Беорнрада, переписчика книг и наставника монастырской школы, Теодрада заснула прямо на полу, на охапке соломы. Старуха из хозяйской челяди остановилась возле нее, двигая выпирающим подбородком и жуя беззубыми челюстями — видно, жалела юную послушницу, еще почти девочку, которой достались такие тяжелые испытания. Впрочем, многим приходилось гораздо хуже. Ее, в конце концов, еще не обесчестили пьяные от вина и крови норманны, не продали на рабском рынке, не увезли за три моря, не убили. Кто бы знал, что здесь лежит племянница короля, графиня Санлисская! Тогда, пожалуй, хозяева уступили бы ей собственную постель. Но Теодрада не считала себя вправе требовать особых удобств и довольствовалась малым, как и подобает будущей монахине. Тщеславие и роскошь теперь не для нее, и единственное ее стремление — исполнить свой долг. Ящик с реликвией лежал между нею и сестрой Идой, жесткий край сквозь мешок упирался ей в бок, но она не сетовала, а лишь надеялась, что близость драгоценной святыни придаст им сил. Ведь Бог и святые тоже желают, чтобы сокровище было спасено!

Она спала беспокойно, перед глазами все время тянулась пыльная дорога с остатками старинной, еще римской кладки, которую в последние десятилетия уже никто не чинил, поля, виноградники, частью возделанные, а частью заброшенные. И во сне, и наяву вокруг нее шевелились и говорили люди, кто-то вслух молился, кто-то плакал, и Теодрада не отличала, что происходит во сне, а что наяву. Она не заметила даже, когда на виллу пожаловали новые гости, из-за чего все ее нынешние обитатели не на шутку переполошились.

Еще бы им не переполошиться при известии, что к воротам виллы прибыл конный отряд. Весь этот день, как и много дней перед этим, они думали о норманнах, постоянно ждали за собой погони, и десяток всадников в их глазах представился целым войском! Вилла огласилась плачем, криком, наполнилась движением, но Теодрада продолжала спать, думая, что это ей снится утренняя битва за Сен-Кантен. Беспокоила ее только сохранность ящика, но твердое ребро крышки упиралось ей в бок, а значит, все было в порядке. Тем более что вскоре выяснилось, что ночные пришельцы — не норманны, а истинные франки, и переполох поутих.

Хозяин виллы, сеньор Хродин, ходивший к воротам, вскоре вернулся в общий покой с предводителем новых гостей.

— Это достойный и благородный человек, из рода графов Вермандуа, — объявил он своей перепуганной семье и тем из беженцев, кто находился здесь же и не спал. — Виконт Хильдемар, сын Гунтарда. Я знавал когда-то его отца, да и с ним мне доводилось встречаться. Бояться нечего. Даже хорошо, что Бог привел их на эту ночь под нашу крышу. Благородный отважный воином с десятков вооруженных людей в такое тревожное время никак уж не помешает. Не хочешь ли вина, сеньор Хильдемар? Для такого благородного гостя мы уж уговорим мою дорогую супругу отомкнуть погреб.

— Да, непременно, с удовольствием, — отвечал гость, но, судя по его виду, едва ли он понимал, о чем его спрашивают.

Его взгляд в это время напряженно шарил по сидящим и лежащим на полу человеческим фигурам. Особенно внимательно он приглядывался к трем монахиням из Святой Троицы, которых легко было отличить по одеяниям из некрашеного полотна.

— Я вижу, ты дал приют святым сестрам из Сен-Кантена, — обратился он к хозяину, который в это время вел переговоры с женой по поводу вина.

Та не торопилась сдаваться: в последние годы работников не хватало, некоторые из семейных виноградников оставались необработанными и запасы вина были не так уж велики. Не то что в прежние годы, при императоре Карле, когда любой бедняк мог пить вино, как воду, была бы охота!

— Да, эти все из Сен-Кантена, — хозяин кивнул. — И те три, и вон те четверо из монастыря Святого Колумбана, и шесть сестер из обители Святой Хульды. Бедняжки, их обитель разорили как раз в день памяти их святой, в тридцатый день апреля! Говорят, все строения были деревянные, и их сожгли дотла, теперь им даже вернуться некуда. С тех пор так и идут по стране, ищут пристанища.

— Пристанище для нас только на небе теперь найдется… — ворчала хозяйка.

Но гость не слушал. В покое было довольно светло: пылал огонь в очаге и горело несколько факелов, но в углу, где устроились монахини, царила густая тень, и он лишь смутно видел три человеческие фигуры в серых одеждах.

— Я должен поговорить с сестрами из Святой Троицы, — сказал он хозяину. — Я последовал за ними… по поручению епископа Рейнульфа и графа Амьенского Гербальда. Он, возможно, в родстве с одной из них и попросил меня позаботиться о женщине, как епископ поручил мне позаботиться о том… о том что для христиан представляет ценность.

— Так епископ Рейнульф все-таки жив? А нам тут рассказали, что он принял мученическую смерть и на глазах варваров был ангелами Господними взят на небо!

— Несомненно, епископ сен-кантенский заслуживает милости Господней и получит ее, но какое-то время спустя. Пока же он ранен в сражении перед воротами Сен-Кантена и попал в плен. От его имени Радеберта, аббатиса Святой Троицы, поручила мне отыскать трех ее посланниц и проводить их в Реймс. Я рад, что успел догнать их и найти живыми и здоровыми. Я надеюсь, что это они… Подайте факел.

Хозяин кивнул челяди, им принесли даже два факела и осветили темный угол. Сестра Ида к тому времени проснулась и разбудила Гунтильду: имена епископа, графа Гербальда, аббатисы Радеберты привлекли их внимание. Из осторожности обе монахини попытались загородить собой драгоценный ящик, но напрасно они беспокоились: виконта Хильдемара интересовал вовсе не он.

Виконт подошел ближе. По очереди задержав взгляд на лице каждой из двух монахинь, он сразу отметил: не то, — и сосредоточился на третьей. Она лежала, свернувшись и уткнувшись лицом в рукав, так что была видна только хрупкая девичья фигурка и спутанные пряди белокурых волос, выбившиеся из-под покрывала. Видя внимание к ним знатного сеньора, Гунтильда и Ида подтолкнули спутницу, но та не просыпалась; тогда Ида потеребила ее за плечо, позвала, и Теодрада подняла голову. Блеск огня ослепил ее, она закрыла лицо руками, жмурясь и привыкая к свету, потом опустила ладонь. И увидела перед собой лицо мужчины, который с таким напряжением вглядывался в нее, будто от этого зависела его жизнь.

Хильдемар видел дочь графини Гизелы только один раз, шесть лет назад, когда она была одиннадцатилетней девочкой. Тем не менее, она мало изменилась за эти годы: лишь немного подросла, лицо ее стало взрослее, но узнать ее не составило труда.

— Что вам нужно, сеньор? — произнесла она в недоумении, едва разглядев, что незнакомец принадлежит к благородному сословию. — Что вам нужно от бедных служанок Божьих?

— Теодрада, ведь это вы? — ответил он. — Я узнал вас сразу. Но не бойтесь: я ваш друг, я здесь для того, чтобы служить вам и помогать, защищать вас и то, что вам дорого.

— Кто вы? — Теодрада хмурилась спросонья.

— Вы не помните меня? Я — Хильдемар, сын Гунтарда, графа Вермандуа и аббата Сен-Кантен де Монт.

— Хильдемар? Гунтард… — не сразу, но все же Теодрада вспомнила эти имена, которые не раз слышала от матери. — Но как вы здесь оказались?

— Я последовал за вами, как только узнал, что три сестры из Святой Троицы без всякой защиты пустились в такой далекий путь, пешком, без помощи, в стране, где опасность подстерегает на каждом шагу. Я не мог оставить без помощи вас, которую так почитаю и восхищаюсь…

— О чем вы говорите? — Теодрада почти опомнилась. — Восхищаетесь? Чем вы можете восхищаться? Я — последняя из служанок Божьих, я даже не произнесла еще обетов, которые дали бы мне некоторое право на уважение мирян…

— Я восхищаюсь вашей истинной христианской скромностью, отказом от почестей и преклонения, на которые вы имеете право как благодаря своему происхождению, так и своей красоте.

От изумления и негодования Теодрада не сразу нашлась с ответом, и Хильдемар продолжал:

— Я восхищаюсь вашей самоотверженностью, вашей отвагой, с которой вы взялись за это опасное поручение — я знаю, в чем оно состоит. Не беспокойтесь, я говорил с аббатисой Радебертой и от нее узнал, кого и зачем она отослала в Реймс. Она поручила мне отыскать вас и оказать помощь — отвезти вас в Реймс, поручить там заботам архиепископа и обеспечить вам безопасность на время пути. Вы видите, что можете довериться мне без опаски. У меня есть люди, кони и припасы. Уже через два дня вы и ваша драгоценная ноша будете в Реймсе.

— Если так, то вас воистину Бог послал, — заметила сестра Ида. — Иначе и не знаю, добрели бы мы сами через этот ужас. Не правда ли, Теодрада?

Теодрада медлила с ответом. Конечно, покровительство благородного человека, способного помочь им добраться до цели и защитить, была им очень нужна, не столько ради них самих, сколько ради реликвии. Но что-то ее смущало: в его голосе, в выражении глаз она видела какую-то затаенную мысль, нечто сверх того, о чем он говорил.

— Хорошо, сеньор, — сказала она наконец. — Я верю, что Господь послал вас ради сбережения того, что нам поручено сохранить. Вы ведь понимаете, что отвечаете перед Ним за сохранность… этой вещи.

— Разумеется, графиня…

— Не нужно. Я больше не графиня и никогда ею не буду. Я лишь послушница, служанка Божия.

— Как вам угодно, — Хильдемар поклонился. — Но вы ведь знаете, Теодрада, что судьба наша в руках Божьих, и человек не должен слишком уж уверенно располагать собой, пока воля Божья не станет ему окончательно ясна.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего, гра… Теодрада. Хочу сказать, что сейчас вам и вашим сестрам нужно как следует отдохнуть перед завтрашней дорогой. Надеюсь, сеньор Хродин вас накормил? — Он вопросительно оглянулся в сторону хозяина, который с жадным любопытством прислушивался к их разговору.

— Да, пусть благословит его Бог.

— Я думаю, он сумеет устроить вас на ночь поудобнее, чем на охапке соломы, — это Хильдемар произнес таким тоном и так выразительно глянул при этом на сеньора Хродина, что тот почувствовал прямо-таки непреодолимое желание уступить монахиням собственное ложе — деревянную кровать, похожую на большой ящик, наполненный соломой, с периной поверх нее.

— Ничего не нужно, — Теодрада качнула головой. — Мы привыкли довольствоваться малым, и особые удобства нам ни к чему. В доме доброго сеньора Хродина есть люди, более взывающие к его заботе. А мы, слава Господу, молоды и здоровы и можем поспать и здесь.

— Как скажете, — Хильдемар остался не слишком доволен, но спорить не стал. — Тогда позвольте пожелать вам спокойной ночи, не стану долее вам мешать. Завтра нам придется тронуться в путь на самой заре.

На рассвете, когда спутницы разбудили Теодраду, ее подстерегала еще одна неожиданность. Поверх мешка, в котором таился драгоценный ящик, лежало верхнее платье — стола, называемое так по старинному римскому обычаю, широкое, богатое, из зеленого сукна, расшитое золотыми узорами, а еще длинный шелковый пояс с бусинами и бляшками на концах и большое белое покрывало-омюз, головной убор замужней женщины. Теодрада носила подобное в то время, когда была замужем за графом Санлисским.

— Это принес тот сеньор и сказал, чтобы ты надела, — пояснила Гунтильда.

— Что еще за новости? — изумилась Теодрада. — К чему мне это?

— Вам следует это надеть, Теодрада, — подтвердил и сам Хильдемар, когда она умылась и вернулась в дом. — Я понимаю ваше удивление и даже, вероятно, нежелание, но это необходимо. Необходимо ради сохранности вашей драгоценности. Вы ведь думали, что, возможно, вас станут преследовать? И норманны, да и мало ли во время войны охотников поживиться чужим добром? Разве мало ценностей в такие времена меняет хозяев вопреки желанию последних? Мы должны сбить преследование со следа. Если кто-то захочет завладеть вашим сокровищем, то будет искать трех одиноких монахинь. Если же вы наденете это платье, то вас будут принимать за мою благородную спутницу — сестру, жену, если позволите. Никому не придет в голову, что вы и есть хранительница сокровища, а две монахини вашей свиты не привлекут никакого внимания. Я понимаю и уважаю ваше стремление отринуть все мирское, но сейчас, я полагаю, вам нужно призвать на помощь смирение и согласиться на то, что не по вкусу вам, но требуется ради спасения сокровища. Уверяю, никто не подумает, будто вы нарядились в это платье из пристрастия к роскоши. Считайте это вашим отшельническим рубищем, только немного особенным. Разве вы не способны сделать над собой это усилие?

— Да, разумеется, — несколько растерянно ответила Теодрада.

Хильдемар обрадовался одержанной победе, не подозревая, что за мысль сделала ее такой сговорчивой. Мысль мелькнула в тот миг, когда он произнес «принимать за мою благородную спутницу — сестру, жену…» Жену! И она все вспомнила. Вспомнила, как виконт Хильдемар приезжал в Амьен пять лет назад, когда ее мать только что сочеталась браком с графом Гербальдом. И как потом кормилица шепнула ей, что молодой виконт просил ее руки. Графиня Гизела отказала, ссылаясь на то, что ее дочери предстоит стать монахиней. Но через два года король предпочел отдать ее руку графу Санлисскому. Узнав об этом, виконт Хильдемар не мог не затаить обиды. Если тебе предпочитают Бога, остается только смириться. Но когда тебе предпочитают другого смертного, которому ты ничем не уступаешь — это оскорбление.

Сейчас Хильдемар вовсе не выглядел оскорбленным. Он был сама скромность, благочестие, доброта и заботливость. Возможно, он уже и забыл о том давнем сватовстве, — с надеждой подумала Теодрада. Наверняка у него давно есть жена и дети.

Принесенную одежду она все-таки надела. Стола ей была велика и широка, но на такие мелочи никто не обращает внимания — главное, что платье дорого и красиво, хотя уже весьма поношено. Видимо, Хильдемар купил его у женщин из семьи сеньора Хродина. Сестра Ида расчесала Теодраде волосы, закрутила и уложила на голове, чтобы покрыть омюзом, поверх которого перевязала цветной лентой, и при этом буркнула под нос, что теперь та выглядит настоящей графиней. Только накидки лишней в доме сенора Хродина не нашлось, но Хильдемар обещал при первой же возможности восполнить недостающее. Зато десятилетняя внучка хозяина принесла и с застенчивым видом положила ей на колени старательно, хоть и немного кривовато сплетенный венок из полевых цветов, выражая этим свое сочувствие молодой печальной гостье. Теодрада улыбнулась девочке: ее тронул этот знак внимания, и она надела венок поверх омюза. Цветочные венки вместо обручей или диадем нередко носили во Франкии и мужчины, и женщины. И девочка от радости даже захлопала в ладоши, давая понять, что теперь гостья ну очень красивая!

Самой Теодраде с непривычки было неловко в мирском платье, да еще таком богатом, но воспоминания девичьей поры и времен замужества, когда она носила одежду не хуже, ожили в ней, и она вновь против воли почувствовала себя не смиренной служанкой Господней, а женщиной королевской крови и графского достоинства. Даже осанка, походка, выражение глаз ее изменились, и, когда она вышла во двор, где Хильдемар ждал ее возле оседланного коня, у него внутри что-то дрогнуло. Желать эту молодую женщину стоило не только и не столько ради ее происхождения и родства.

— А где ваша семья, виконт? — спросила она. — Надеюсь, вашей супруге и детям не грозит попасть в руки врагов, пока вы здесь заботитесь о нас?

— О моей дорогой супруге, Адельтруде, дочери Хагноальда из Кателе, уже третий год как заботится сам Господь.

— Она в монастыре?

— Увы, она умерла. Умерла через год, истаяв от скорби по нашему единственному ребенку, который не дожил и до двухлетнего возраста. Отец мой, как вам, должно быть, известно, скончался много лет назад, пока сам я еще был малым ребенком, так что я пережил все свои земные привязанности и забочусь нынче лишь о спасении души.

Нельзя сказать, чтобы эти благочестивые слова порадовали Теодраду. Она предпочла бы, чтобы благородная Адельтруда, дочь Хагноальда из Кателе, жила и здравствовала в окружении многочисленных отпрысков славного древа. Теодрада сама не знала, чем ей может повредить свобода виконта Хильдемара от семейных уз, но воспоминания о его выраженном вчера ночью восхищении, его подчеркнутое внимание и забота почему-то были ей неприятны. Как ни далека была юная вдова от любовных и вообще земных помыслов, женское чутье помогало ей правильно понять выражение его глаз. А при ее нынешних намерениях и настроении чье-то влечение к ней как к женщине было не только неуместно, но и оскорбительно.

Теодрада слишком давно не ездила верхом, да и лишних лошадей не было, поэтому сам виконт посадил ее позади своего седла, а двух монахинь взяли на коней его люди. Еще до полудня удалось преодолеть значительный участок пути, оставив далеко позади уныло бредущую толпу беженцев, и Теодрада, несмотря на усталость, приободрилась. Если все пойдет так же гладко, то завтра она очутится в Реймсе. Реликвия будет в безопасности, а им с сестрами уж конечно найдется место в каком-то из тамошних женских монастырей, где они переждут до того времени, когда можно будет вернуться в Сен-Кантен. Не навсегда же норманны в нем расположились!

В полдень остановились отдохнуть на постоялом дворе. Здесь, где норманны не бывали уже несколько десятилетий, жизнь была поживее, местность побогаче. Виконт Хильдемар называл ее своей женой, и хотя Теодраду это коробило, она смирилась.

— Если кто-то будет расспрашивать, ему скажут, что проезжал знатный сеньор с супругой, вот и все, — убеждал ее Хильдемар. — Никому и в голову не придет, что это на самом деле вы и сокровище Святой Троицы. Нас будут искать где угодно, но не там, где мы находимся.

Это звучало убедительно. Если бы сама Теодрада была теми врагами, что ищут трех монахинь с мешком, ей не пришло бы на ум даже подозрение, что искомые находятся в отряде «знатного сеньора с супругой». Уму Хильдемара следовало отдать должное. И если бы она так же твердо могла верить в доброту его намерений, то ей было бы не о чем беспокоиться.

На ночлег они в этот раз устроились в усадьбе, попавшейся на пути. Ее хозяев путники не знали, но имя виконта Хильдемара, сына графа Вермандуа Гунтарда, тем было известно, и их приняли довольно радушно. Теодрада, смертельно уставшая за целый день скачки, едва держалась на ногах и могла только кивнуть, когда Хильдемар представил ее как свою супругу Адельтруду, дочь Хагноальда из Кателе. Ей было уже все равно, назови он ее хоть византийской принцессой Ефросиньей. Лишь бы ей поскорее позволили где-нибудь прилечь и обе монахини с драгоценным ящиком оказались рядом. За ужином она едва могла есть, хотя хозяин, сеньор Майнрад, предлагал им настоящий пир по бедным военным временам. Собственная его семья — жена, какая-то старуха и две молодые женщины — выглядели невеселыми, а одна из молодых женщин, измученная и заплаканная, продолжала плакать даже за столом. Как оказалось, муж ее был в войске короля, а совсем недавно умер их единственный ребенок, годовалая девочка.

— Я так хорошо понимаю ваше горе, — с участием сказал ей Хильдемар. — Нам тоже случилось потерять ребенка, но моя дорогая супруга переносит несчастье и кротостью и твердостью, и я надеюсь, что Господь пошлет нам в утешенье еще много детей.

Обнаружив в гостье подругу по несчастью, невестка сеньора Майнрада принялась рассказывать ей о своей девочке и жаловаться. К счастью, если это слово подходит к печальным обстоятельства, Теодрада и впрямь имела такой же горестный опыт — ее собственный ребенок, прежде времени появившийся на свет мальчик, умер сразу после рождения. Она сама тогда едва выжила, четырнадцатилетняя и слишком слабая для материнства, и даже не видела новорожденного, но теперь, собрав остатки сил, пыталась утешить женщину. Та действительно имела надежду на будущее утешение — ей было всего восемнадцать лет, муж ее пока был жив и здоров, так отчего же им не надеяться на многочисленное потомство? Самой Теодраде уже не стоило об этом думать. Господь отнял у нее мужа и указал дорогу в обитель.

На ночь их устроили в спальне для гостей, где имелась большая кровать, а пол засыпали соломой, чтобы их сопровождающие могли там разместиться. Ее спутницам-монахиням никак не годилось делить кровать с мужчиной, пусть даже в дороге, и на этом богатом ложе Теодрада оказалась вдвоем с Хильдемаром. Она предпочла бы солому на полу, но он решительно удержал ее: что подумают хозяева, если увидят это?

Все улеглись, огни погасли. С пола уже доносилось сопение и похрапывание спящих, но Теодрада никак не могла заснуть. Непривычно роскошное ложе, а к тому же близость мужчины — положение, которое она давно уже считала для себя впредь невозможным, — беспокоили ее, тревожили, не давали расслабиться. Хильдемар рядом с ней тоже не спал — все время ворочался, вздыхал, иногда приподнимался и смотрел на нее, как она замечала сквозь полуопущенные ресницы.

Вдруг она почувствовала, как его рука в темноте коснулась ее талии, потом легла на грудь. Теодрада вздрогнула и отшатнулась, но сильные руки решительно обхватили ее, притянули назад, положили на спину и притиснули к перине. Хильдемар молча склонился над ней, поцеловал в шею и попытался найти в темноте ее губы, но Теодрада, невольно ахнув от возмущения, забилась, пытаясь освободиться.

— Как вы смеете? — шепотом воскликнула она, пытаясь отстраниться. — Вы сошли с ума! Опомнитесь, виконт! Как вы можете! Я — уже почти монахиня…

— Неправда! — горячо шепнул он, не выпуская ее из рук и продолжая поглаживать по груди. Теодрада решительно отрывала его руки от своего тела, но он не сдавался и снова тянулся к ней. — Вы не монахиня. Вы еще не принесли обетов, вы свободны делать то, что хотите.

— Но я вовсе не хочу… Не хочу того, чего хотите вы! Отпустите меня немедленно! Или я закричу!

— Мои люди не проснутся, а хозяева только порадуются, что их гости пытаются как можно скорее обзавестись новым наследником, — он усмехнулся в темноте, прижимаясь к ней всем телом. — Теодрада, выслушайте меня. Я полюбил вас пять лет назад, когда впервые вас увидел, и с тех пор эта любовь жила в моем сердце. Я женился на девушке, которая отчасти напоминала мне вас, когда подумал, что вы потеряны для меня навсегда. Потому я сразу узнал вас — вы почти не изменились. А я сохранил в памяти ваш образ, как драгоценнейшую жемчужину моей души.

— Прекратите! Мне не к лицу слушать такие речи. Я выбрала свой путь и не сойду с него.

— Но я не уверен, что Господь хочет того же, что и вы. Подумайте — ваш муж умер, и моя жена умерла, а обстоятельства снова свели нас вместе. Я готов отдать за вас жизнь, но лучше прикажите мне посвятить мою жизнь вам. Я богат, знатен, молод и здоров, я сделаю вас счастливой. Я знаю, ваш муж годился вам в отцы, и едва ли вы с ним узнали, что такое любовь. Я знаю, вы выполняли свой долг, как подобает женщине вашего происхождения, но вы не были счастливы. Не торопитесь уходить от мира, не испытав того, что он может вам дать. Станьте моей женой, и я сделаю вас счастливой. А если нет, то через год или два не буду препятствовать вашему желанию и вы сможете уйти в любой из монастырей. Но сначала позвольте мне попытаться сделать вас счастливой на земле, а небесное счастье никуда от вас не денется, Господь умеет ждать. А я больше не могу ждать, не могу терпеть, видя вас так близко. Позвольте мне показать вам блаженство любви, и вы увидите, что сами не захотите расстаться со мной, никогда!

Пока он говорил, Теодрада лежала неподвижно, одним ухом слушая его и лихорадочно соображая, что делать. Согласившись назваться его женой, она сама себя загнала в ловушку. Теперь хоть обкричись: хозяева не станут вмешиваться в дела гостя и его жены. А чем ей помогут две монахини? Добрые сестры из Святой Троицы превратились в нежеланных свидетелей. Как она сможет вернуться в монастырь, если все там узнают, что, едва выбравшись за его стены, она предалась блуду с чужим мужчиной, в то время как должна была думать только том, что ей поручено? Какой позор — для нее, женщины королевской крови, вдовы, послушницы! Лучше смерть под норманнскими клинками.

Чувствуя, что она расслабилась, Хильдемар тоже несколько ослабил хватку и положил ладонь ей на грудь, надеясь, что пробудившееся в молодой женщине влечение заставит ее покориться. А она неожиданно отпрянула к краю кровати и спрыгнула, путаясь в пологе и одеяле. Под ноги ей немедленно попалось какое-то спящее тело, она перескочила через него и метнулась в угол, где спали монахини.

— Вы не посмеете подвергнуть насилию женщину королевской крови, — задыхаясь, произнесла она, вполголоса, невольно стараясь не разбудить людей и избежать огласки. — Вам не простят этого ни епископ Рейнульф, ни мои родные, ни сам король. Сам Господь покарает вас, если вы задумали такое зло в отношении его служанки.

— Никого из них здесь нет, — Хильдемар тоже спрыгнул с кровати и шагнул к ней. — А когда ваши родные и даже король узнают, что вы уже были моей и даже, возможно, зачали моего ребенка, они сами предпочтут обвенчать нас как можно скорее. Вы не дочь императора Карла, которым было позволено рожать от придворных и оставаться коронованными голубками, чистыми, как едва распустившийся цветок. Вы сами не знаете, от чего бежите. Стены монастыря в наше время не защита — вы не думали, что стало с прочими сестрами в Святой Троице, когда туда ворвались норманны? Вам рассказать? Вам рассказать, что с вами стало бы, останься вы там и даже прими уже постриг? Поверьте, это в двадцать раз хуже, чем то, что вам предлагаю я. Вас ждала бы участь гораздо более позорная и мучительная, и ни епископ Рейнульф, ни родные, ни король вас не защитили бы, как не защитили они ваших сестер. Я там был после захвата города и все видел. А я сумею защитить свою жену. В этом не сомневайтесь. Со мной вы сохраните жизнь, честь и добродетель гораздо вернее, чем в любом монастыре. Я обеспечу вам жизнь, для которой вы рождены.

— Я не имею права распоряжаться собой! Мою судьбу решают только Бог и король!

— С ними обоими я договорюсь. Но мне нужно иметь залог вашего согласия связать со мной судьбу.

— И вы собираетесь добыть этот залог силой?

— Я собираюсь добыть его любой ценой. Я не из тех, кто отступает. И я…

— Но чем же вы тогда лучше норманнов, этих исчадий ада, язычников и насильников? Вы, благородный франк, сын графа, христианин…

— Погодите! — Хильдемар вдруг поднял руку и прервал ее, и Теодрада замолчала, потому что тоже уже какое-то время слышала из-за двери непонятный шум.

Еще во время их спора она смутно различала вроде бы стук в ворота усадьбы, какие-то голоса во дворе, слышные сквозь щели в ставнях. Теперь шум переместился внутрь дома: в переднем покое раздавались голоса, вроде бы, самого хозяина, и еще другие, мужские голоса. Оба сына сеньора Майнрада находились в королевском войске, из мужчин в доме оставались только слуги, но эти голоса были слишком уверенными для слуг.

— Похоже, еще кто-то приехал, — сказал Хильдемар. — Эй, Ведо! — он оглянулся и толкнул ногой своего оруженосца, лежащего на полу. — Быстро встал, ленивая тварь! Поди узнай, что там такое.

От шума уже многие проснулись. Теодрада отошла назад к кровати и присела, завернувшись в накидку. Ее била дрожь от волнения: только что она пережила посягательство на ее тело и ее честь, а тут еще какой-то ночной переполох. Мысль о норманнах не шла у нее из ума. И хотя она не очень-то верила, что пешие отряды варваров сумеют их догнать, в голове засело сказанное Хильдемаром об участи оставшихся в Сен-Кантене монахинь. Раньше она не думала об этом, но ведь он прав. Останься она в городе… Какого ужаса она избежала! И на миг мысль о том, чтобы приобрести мужа и защитника, показалась ей соблазнительной. Но Теодрада отбросила ее. Король повелел отвезти ее в монастырь, ее родные тоже считали это наилучшим выходом. Господь руками аббатисы отослал ее из Сен-Кантен и спас, а то, что по пути к ней присоединился виконт Хильдемар — скорее происки дьявола, чем проявление Господней воли.

Тем временем оруженосец вернулся.

— Там приехал еще один сеньор, — доложил он. — Какой-то Теодебальд из Бельвилля, и с ним его люди.

— Много людей?

— Вроде десятка два будет. Я видел человек пять — из них трое точно норманны.

При этом слове все встрепенулись. А Теодрада напряженно вспоминала. Теодебальд из Бельвилля… Она помнила виконта Бельвилльского, который не раз посещал графа и графиню Амьенских, когда Теодрада жила у них перед замужеством. И его звали Теодебальд… или Теодеберт, может быть, но как-то так. По тем посещениям он показался ей благородным, достойным, добрым и честным человеком. Да, она отлично его помнит. Невысокий, с полуседыми кудрями и большим горбатым носом, виконт Бельвилльский обходился с ней с почтительностью преданного слуги и добротой многодетного отца. У него самого, помнится, детей было пять или шесть, и они воспитывались у графа Гербальда, как и положено отпрыскам его знатных подданных. Вот кого она избрала бы в спутники и защитники гораздо охотнее, чем Хильдемара!

Теодрада приободрилась. Мысль о том, что совсем рядом находится такой верный друг, придала ей сил и смелости. Нужно лишь подать ему знак, что она здесь и нуждается в помощи.

Хильдемар тоже несколько расслабился. Для него не было новостью, что иные сеньоры, растеряв на полях сражений собственных людей, нанимают норманнов из пленных или отбившихся от своих, иной раз целые дружины с мелкими вождями во главе, которые считают более выгодным получать серебро как плату за службу, не осаждая города и монастыри. Никакого Теодебальда из Бельвилля он не знал, но от обладателя этого имени не ждал для себя никакой опасности.

Теодрада лихорадочно прикидывала, под каким предлогом выбраться из спального покоя и позволит ли Хильдемар ей выйти, если она вдруг, например, схватится за живот. Тем временем дверь открылась, и в проеме показался сеньор Майнрад с факелом.

— Вы не спите, виконт? — он нашел глазами Хильдемара. — Уж простите, что пришлось вас обеспокоить. Но только тут новые гости прибыли, а я ведь дал обет Господу не отказывать никому в приюте, может, за это он сохранит моих сыновей. Приехал некий Теодебальд из Бельвилля, я, правда, не слыхал о нем, но ничего худого тоже о нем не знаю, так пусть переночует. Вот только людей при нем аж двадцать человек, и почти все норманны. Он клянется, что они ему служат и никому вреда не причинят. Только разместить мне их уже негде, под открытым небом ведь не оставишь. У вас тут еще есть место на полу, я велел принести еще соломы, хотя бы человек шесть-семь еще положим, а остальных я к себе в спальню возьму и в общем покое устрою.

— Да, разумеется, — произнесла Теодрада, скрывая ликование. — Мы будем рады разделить этот гостеприимный кровь с другими путниками. Передайте, что мы хотели бы предложить часть нашего ложа виконту Теодебальду. Я знавала его прежде и могу подтвердить, что это чрезвычайно достойный и благородный человек.

— Вот и славно! — обрадовался сеньор Майнрад. — Так я сейчас его позову.

— Вижу, вы предпочитаете разделить ложе не только со мной, но и с этим мужчиной? — насмешливо проговорил Хильдемар. — Лихо для почти монахини, как вы себя называете! А вы и правда его знаете? Это большая неудача. А вдруг и он вас помнит как… Словом, он может очень удивиться, увидев вас под именем Адельтруды из Кателе. И потом будет рассказывать, что вы назвались моей женой. Впрочем, я опровергать его слова не стану, а у вас не выйдет, поскольку он своими глазами увидит, как вы делили со мной ложе.

Но Теодраду эти речи не смутили — она верила, что виконт Бельвилльский примет ее сторону и избавит ее от этого «супруга»!

Но молодой человек, шагнувший вслед за Мейнрадом через порог, показался ей совершенно незнакомым, и она даже подумала, что это не сам Теодебальд, а его оруженосец или кто-то еще из сопровождающих.

А дальше все происходило очень быстро, и каждый миг приносил новую неожиданность.

Глянув на нее, новый гость перевел взгляд на Хильдемара и тут же переменился в лице. Невольно охнув, он быстро глянул назад и воскликнул:

— Это он! Он здесь! И женщина! — Гость снова взглянул на Теодраду, которая в ожидании поднялась на ноги.

И тут же чья-то решительная рука сдвинула молодого человека с порога спальни. Взамен появился другой — тоже совсем молодой парень, лет восемнадцати, среднего роста, с решительным лицом. И почему-то с первого взгляда на него Теодрада поняла, что это норманн. Она не так часто видела норманнов, но в этом лице было что-то иноземное, и не требовалось даже разглядывать его одежду, чтобы найти иные отличия от франков.

На нее саму сейчас никто почти не смотрел. Бросив на нее быстрый взгляд, норманн глянул на Хильдемара и бросился к нему. Каким-то чудесным образом в его руке оказался меч — как будто вынутый прямо из воздуха, и Теодрада невольно вскрикнула, вдруг увидев, как отблески факелов скользят по обнаженной острой стали.

А Хильдемар проявил в эти мгновения что угодно, но только не удивление. Быстрее молнии он метнулся к ложу и схватился за собственный меч, лежащий возле изголовья. И едва успел повернуться, когда норманн обрушил на него первый удар.

В покое началось что-то ужасное. Лежащие и сидящие на полу воины Хильдемара вскакивали, путаясь в плащах и нашаривая свое оружие, в дверной проем лезли бородатые варвары, тоже вооруженные, с ходу вступали в схватку с людьми виконта. Теодрада бросилась снова на кровать, отползла к стене и забилась за угол, надеясь, что полог и столбы защитят ее, укроют. Она совсем не понимала, что происходит. Так это не виконт Бельвилльский, это норманны, и совсем не такие мирные, как им пытались внушить! И чего им нужно — сокровище Святой Троицы? Вспомнив о драгоценном ящике, Теодрада пыталась выглянуть, но из-под полога не видела почти ничего. Совсем рядом боролись люди, слышались яростные крики, проклятья, звон железа, и никак нельзя было разглядеть, что происходит в том углу, где устроились две монахини. Тот ужас, пережитый в Сен-Кантене, мигом догнал ее и накрыл, и Теодрада едва могла связать в уме слова молитвы, не помня себя от потрясения. Рядом с ложем кто-то стонал и хрипел, раздавались крики на чужом языке, лишь смутно похожем на франкский. И она старалась плотнее вжаться в стену, полная безумной и детской надеждой, что в темном углу за пологом ее не найдут, не тронут.

Казалось, этот кошмар продолжается целую вечность, но на самом деле все кончилось довольно быстро. Имеющие опыт боев на море, в тесноте корабля, норманны не растерялись и в помещении, набитом людьми; к тому же их было больше, так что на смену раненым немедленно вставали другие, они были бодры, вооружены, со шлемами на головах, в отличие от полураздетых франков, некоторые даже держали щиты. Люди Хильдемара были перебиты, ранены или связаны.

Сам Хильдемар продержался дольше. Молодой норманн загнал его в угол, но виконт, несмотря на несколько ран, продолжал отбиваться. Лицо его было искажено яростью и ненавистью, заглушившими боль и усталость. Он тоже с первого взгляда узнал своего противника, младшего из двух норманнских королей, захвативших Сен-Кантен. И не требовалось долго раздумывать, чтобы понять, зачем он сюда явился. Ведь у него, Хильдемара, на глазах норманны собирались преследовать сокровище Святой Троицы. И ее, Теодраду. Он надеялся сбить их со следа, но этим собакам, видно, помогает сам дьявол. Однако сдаваться Хильдемар не намеревался, и ненависть придавала ему сил.

Рери тоже был настроен самым решительным образом. Они и правда потеряли след. Сколько они ни расспрашивали — трех монахинь с ящиком никто не видел. Преследовать «какого-то сеньора с женой» они и не думали, но и возвращаться назад ни с чем Рери и не думал. Зная, что беглянки направляются в Реймс, он предпочитал держать путь туда же и постараться, опередив их, перехватить перед городом. В эту усадьбу они заехали только переночевать. Но Тибо сразу узнал Хильдемара, и Рери тоже отлично запомнил худощавое лицо и длинные ноги надменного «франкского журавля».

Хильдемар был старше его лет на семь, хотя едва ли Рери уступал ему в боевом опыте — сказалась разница в образе жизни. Вот чем молодой норманнский конунг уступал виконту, так это длиной конечностей, а это в сражении на мечах весьма и весьма важно. Рери требовалось все его умение и ловкость, чтобы приблизиться на длину собственной руки с клинком и при этом не попасть под клинок противника, который получал возможность его достать еще раньше. Выручил опыт. Изловчившись нанести Хильдемару две или три раны — тот не был защищен ничем, кроме нижней рубашки — в дальнейшем Рери только делал ложные выпады, не приближаясь на расстояние верного удара. Но Хильдемар все же был вынужден отбиваться, шевелиться, двигаться — теряя и теряя кровь.

Его выпады становились все менее и менее верными, удары все более и более слабыми, движения замедлились. Понимая, что ему осталось несколько мгновений, он собрал в кулак все оставшиеся силы и, схватив меч обеими руками, обрушил его на голову противника. Рери уклонился, а конец клинка вонзился в земляной пол.

Это был конец. Даже не особенно спеша, Рери точно и сильно ударил по склоненной шее виконта. Тот рухнул, так и не выпустив рукояти меча, и больше не шевелился.

Рери быстро огляделся, стараясь убедиться, что опасности больше нет. Сражение в спальном покое уже прекратилось, вокруг стояли его люди, молча ожидая конца поединка.

— Готов, — произнес Орм.

— Хороший удар, — невозмутимо одобрил Торир Верный, будто наблюдал обычный учебный поединок.

— Где ящик? — спросил Рери, отдавая меч оруженосцу, чтобы вытер кровь обо что-нибудь. — Или он их не догнал?

— Здесь только две монашки, — Гейр Лысый показал пальцем куда-то себе за спину, в угол. — Давай пошарим, может, и третья найдется.

Люди расступились, и Рери прошел в угол. Одна монахиня, невысокая, средних лет, стояла на коленях, стиснув руки и опустив голову, вся погруженная в себя — то ли молилась, то ли оцепенела от ужаса. Прямо перед ней виднелось тело второй, рослой и крупной. Та лежала лицом вниз, но не прямо на полу — тело ее было странно приподнято и выгнуто, будто что-то объемное находилось между ней и полом.

— Вроде тут что-то есть, — Хрут Голодный взял лежащую за плечи. — Помогите, что ли, Вальмунд, иди берись, тяжелая же баба. Что твоя корова…

Вдвоем они оттащили женщину в сторону. Ее плечо и спина были залиты кровью, огромным черным пятном выделявшейся на светло-серой шерсти некрашеной одежды. Теперь никто и не помнил, как это вышло — видимо, сестра Гунтильда слишком рьяно защищала свое сокровище, находясь среди двух десятков отчаянно машущих острых длинных клинков. Сестра Ида при этом лишь подняла голову, лицо ее дрогнуло, но тут же она снова сжалась.

Под телом монахини обнаружился мешок, а в мешке прощупывалось что-то прямоугольное, деревянно-твердое.

— Есть ящик, клянусь кривым троллем! — воскликнул Эгиль. — Здесь ящик, Хрёрек конунг!

Быстрым движением ножа он вспорол мешковину. И вдруг в спальном покое раздался женский крик. Он прозвучал со стороны ложа, где вроде бы никого не было, и от неожиданности все повернулись.

Из-под тяжелого полога на них смотрела молодая женщина в кое-как напяленном платье — Теодрада успела одеться, пока ждала «виконта Бельвилльского». Стоя на коленях на постели, она с выражением ужаса на лице не отрывала глаз от мешка, на котором тоже темнело несколько пятен крови, и протягивала руку, будто хотела каким-то образом не допустить до него варваров. При виде того, как норманны берутся за вместилище реликвии, она забыла о себе, пораженная только одной мыслью — язычники не должны прикоснуться к сокровищу Святой Троицы!

— Это она! Графиня Теодрада! — воскликнул Тибо, знакомый с ней и сразу узнавший, хоть он видел ее тоже года три назад. — Вот она, сеньор Рейрик!

Рери окинул молодую женщину взглядом. В полутьме, при свете нескольких факелов, ее было трудно рассмотреть, но он как-то сразу уловил сходство с графиней Гизелой — тот же овал лица, и что-то общее в фигуре — узкие плечи, тонкая талия, маленькие руки.

— Точно она? — он глянул на Тибо. — А что же говорили, будто тут виконт с женой? Она же ему не жена, она же монахиня!

— Это точно она, — уверял Тибо. — Графиня Теодрада, прошу вас, подтвердите, что это вы! Мы отвезем вас назад в Сен-Кантен, или в Амьен, к вашей матушке, не бойтесь.

— К-кто вы? — дрожащими губами едва выговорила Теодрада, уже доведенная превратностями и ужасами этой ночи до изнеможения.

В голове мелькали и путались сразу множество мыслей и опасений: страх и боль от вида мертвого тела сестры Гунтильды, которая, подобно святым, не пожалела жизни ради защиты реликвии, потрясение от смерти Хильдемара, который, хоть и не заслужил ее дружбы, все же был живым человеком и христианином; боязнь за свою собственную участь и стремление во что бы то ни стало заслонит святыню от жадных рук язычников.

— Я — Тибо, Теодебальд из Бельвилля, сын виконта Теодеберта. Я воспитываюсь… или воспитывался у вашей матушки, благородной графини Гизелы, и она поручила мне сопровождать этого человека в поход к Сен-Кантену… Вы не узнаете меня? Неужели я так изменился за три года?

— Моя мать? — дрожащим голосом проговрила Теодрада. При мысли о матери в душе замерцал лучик надежды.

— Вы же ничего не знаете, да, что произошло в Амьене? Конечно, откуда же? Поверьте, графиня, мы не враги вам. Этот человек, — Тибо показал на молодого норманна, который невозмутимо вкладывал в ножны меч, убивший Хильдемара, — Рейрик, он король норманнов, то есть младший из двух братьев-королей…

— Тех, которые захватили Сен-Кантен?

— Да, то есть нет, то есть это не то, что вы подумали, — Тибо путался, не зная, как поскорее прояснить положение дел. — Они — не те, что осаждали Сен-Кантен все это время, наоборот, его осаждал другой норманнский король, их злейший враг. Они убили его.

— Но Сен-Кантен все же захватили!

— Да, но…

— Кончай болтать! — резко прервал их беседу Рери. — Это тот самый ящик? — спросил он у Теодрады. — То самое сокровище, которое может исцелять больных?

Теодрада не ответила, но по ее лицу Рери догадался: тот самый.

— Тогда поехали живее. Может, Хериберт там помрет, пока мы здесь будем языками болтать. Скажи ей, чтобы собиралась, — велел он Тибо. — Поедем прямо сейчас.

— Но лошади не отдохнули, — напомнил Орм.

— Ну, пусть сдохнут! Пока они будут отдыхать, уже спешить станет некуда!

И уже вскоре отряд из двух десятков всадников покидал усадьбу гостеприимного сеньора Майнрада. Последний едва мог опомниться от потрясения и ужаса после вторжения норманнов в его дом и разыгравшейся битвы, но, когда гости растаяли в ночи, мог возблагодарить Господа. Норманны увезли только молодую женщину, жену убитого виконта, и какой-то ящик из ее поклажи. Да еще забрали оружие и лошадей погибших. Его домочадцев, вовремя спрятавшихся по углам, никто не тронул, дом не разграбили, даже серебряная посуда и украшения остались целы. И хотя теперь ему предстояло отмывать помещения от крови и хоронить десяток трупов, сеньор Майнрад считал, что легко отделался. Наверное, Господь хранил его, давая знать, что одобряет обет неограниченного гостеприимства, пусть оно и чревато такими вот потрясениями.

Глава 15

Обратная дорога казалась Теодраде похожей на один длинный прерывистый сон. Она ехала на коне Тибо, сидя позади седла и цепляясь за пояс самозваного виконта — все же это был франк, единственный христианин среди толпы язычников, к тому же немного знакомый. Он оказался младшим сыном того виконта Теодеберта, которого Теодрада помнила, а сам назвался виконтом только для того, чтобы «подчинение» ему целой норманнской дружины выглядело более правдоподобно. Из его слов она поняла, что нужно им главным образом сокровище Святой Троицы, но для вполне благочестивой цели — исцеления Хериберта, аббата из Сен-Валери-на-Сомме. Об этой обители она слышала, хотя не могла взять в толк, почему норманны так заботятся о ее настоятеле.

Рери и сам с трудом мог бы ответить на этот вопрос. За это время он привязался к сумасшедшему монаху, чувствуя невольное уважение к его качествам, хотя совсем не эти качества его всю жизнь учили уважать. В своем бескорыстном и самоотверженном стремлении помочь и спасти всех, кто только в этом нуждался, Хериберт и впрямь выглядел безумцем, но Рери невольно тянуло позаботиться о том, кто о себе заботится так плохо, хотя он не признался бы в этом даже себе. В действиях Хериберта проявлялся своеобразный героизм, и Рери не хотел уступить «чокнутому франку».

Иной раз Теодрада засыпала на ходу — накопившаяся усталость одолевала все ее беспокойства и опасения, и давно свалилась бы с коня, если бы Торир не догадался длинным ремнем привязать девушку к спине Тибо. На рассвете она очнулась и обнаружила себя лежащей на земле, вернее, на охапке травы в какой-то роще. Вместо одеяла кто-то укрыл ее толстым шерстяным плащом, от которого пахло мужским потом, дымом костра и чуть-чуть — морем. Судя по шуму и звукам норманнской речи, все остальные тоже были поблизости — видно, устроили привал. Но Теодрада была так счастлива, что ее не трясет на конской спине и можно дать покой усталому телу, что не хотела даже есть. Она училась довольствоваться малым, но именно сейчас осознала, как мало ей нужно на самом деле!

Отдыхали до полудня, и то больше ради лошадей, чем людей — молодой конунг торопился. Потом снова тронулись в путь. Навстречу иной раз попадались ватаги беженцев; при виде норманнов они разбегались, прячась в рощах и виноградниках, но норманны не обращали на них внимания.

Еще не стемнело, когда впереди показались знакомые стены Сен-Кантена. Этот город, основанный еще римлянами в землях галльского племени веромандуев и носивший поначалу имя Августа Веромандорум, видел немало войн и несчастий, но не верилось, что теперь он оправится. Теодрада, к тому времени придя в себя, с немым потрясением смотрела на знакомые улочки города, по которым они проезжали. Сен-Кантен почти вымер. Жители исчезли: уцелевшие разбежались, кто-то, вероятно, оказался в плену, немало и погибло, причем кое-где в укромных углах еще лежали неубранные тела — норманны очистили только улицы, чтобы не мешало ходить и не несло трупной вонью. Но вонь уже ощущалась, и казалось, что пахнет само огромное тело погибшего города. Тут и там чернели пятна пожаров — в суматохе угольки из очагов подожгли деревянные постройки, а хозяевам и грабителям было не до того. Все двери были выломаны, воротные створки сорваны с петель. Везде валялись какие-то тряпки, поломанная утварь, клочки сена, обглоданные кости — Теодрада не удивилась бы, если человеческие. Ей хотелось закрыть глаза, но она все смотрела и пыталась понять: за какие грехи Господь сделал это с Сен-Кантеном?

А везли ее, как она с изумлением поняла, не куда-нибудь, а в монастырь Святой Троицы. И она, и сокровище возвращалось назад, туда же, откуда бежали… всего каких-то три дня назад. А казалось, что прошло несколько месяцев.

Во дворе она увидела сестру Бернарду и сестру Гудулу. И обе с изумлением смотрели на Теодраду, которая въехала в обитель с отрядом норманнов, да еще и в роскошном мирском платье. Однако ее возвращение означало, что и сокровище Святой Троицы в руках захватчиков. Теодрада хотела спросить у сестер, где аббатиса, что-то сказать в свое оправдание, хотя что она могла сказать? Что возложенная на нее задача оказалась не по силам слабым женщинам?

Молодой норманнский король тем временем соскочил с коня и пошел в трапезную, так уверенно, как к себе домой. Бородатый старик отвязал от седла мешок с реликвией — уже новый, взамен старого, пострадавшего в битве — и понес следом. Тибо помог Теодраде сойти с коня, и она тоже пошла в трапезную, словно сокровище тянуло ее за собой.

Здесь обнаружилась и мать Радеберта, и еще несколько монахинь. Аббатиса сидела возле скамьи, на которой лежал какой-то человек, монах, судя по всему — немолодой, полуседой, рослый и когда-то сильный, но теперь и изможденный и слабый. Увидев вошедших, он повернул голову, и в крупных чертах бледного лица отразилась радость.

— Я привез эту вашу штуку, — вместо приветствия сказал ему король норманнов. — Как она работает? Дать тебе ее?

— Мы должны спросить позволения у матери-аббатисы, — слабым голосом ответил больной, вернее, раненый. — Ей доверено Богом хранить реликвию.

Мать Радеберта, похудевшая и побледневшая за эти дни, непохожая на себя, встала, не замечая никого и ничего, кроме ящика, который норманны вытащили из мешка. Вдруг она упала на колени, прижавшись лицом к ящику, и так замерла. Только губы ее шевелились, произнося слова молитвы. Видимо, она не верила такому счастью, что драгоценность, за которую она отвечает перед Богом и всем христианским миром, снова вернулась в обитель.

— Здравствуй, Теодрада, благослови тебя Господь, дитя, — сказал Хериберт. — Для твоей матери и родных будет большим счастьем увидеть тебя невредимой.

— Где они? — Теодрада перевела взгляд на него.

— Графиня Гизела вот-вот приедет: она оставалась в Амьене, но ей послали весть, что сын ее найден живым. Он тоже болен, но теперь, когда сокровище снова с нами, Господь пошлет ему выздоровление. Он находился все это время в обители Сен-Кантен. А граф Гербальд здесь, в городе. Он каждый день навещает меня и делает все, что в человеческих силах, чтобы облегчить несчастье, обрушившееся на нас.

— Но что здесь могут человеческие силы? — негромко ответила Теодрада. — Я видела по пути, что стало с городом.

— Никогда нельзя отчаиваться, дочь моя. Граф Гербальд уже договорился с королем Харальдом, старшим братом, что норманны не возьмут отсюда пленных, а за это им будут предоставлены съестные припасы. За ту помощь, которую им оказал граф Гербальд во время битвы, они вернут часть захваченных богатств, в основном церковные сосуды и книги. Скоро они уйдут, и наша земля залечит свои раны.

— Они уйдут. Придут другие.

Говоря это, Теодрада не могла избавиться от мыслей о самой себе. Что с ней теперь будет? Даже если никто не помешает ей остаться в монастыре и наконец принять постриг — сумеет ли она вести ту спокойную монашескую жизнь, о которой мечтала? Теперь она хорошо знала, как ненадежен покой и как призрачна безопасность даже за монастырскими стенами. И что тогда ей делать? Но ведь ее долг — не искать покоя для себя, а служить Богу и ближним, даже если осуществлять это служение приходится при блеске норманнских мечей.

Тем временем мать Радеберта дрожащими руками отперла ящик. Норманны столпились вокруг — всем очень хотелось увидеть наконец легендарное сокровище, за которым они гонялись несколько дней и проливали кровь.

Рери стоял над самым ящиком. Все это время он беспокоился, успеют ли они привезти «лекарство», пока не стало поздно. Вид Хериберт подкрепил его надежды: лихорадка не началась, монах был слишком слаб, но здесь неведомое сокровище скорее всего поможет. И только теперь он задался вопросом, что же оно собой представляет, и с любопытством заглянул под крышку.

Сам ящик оказался не так уж велик, просто стенки были сделаны из довольно толстых досок. На дне лежал какой-то продолговатый предмет, вернее, сверток шелковой ткани. Из него торчали две или три тонкие палочки… какие-то странные, высохшие.

— Пусть она развернет, скажи ей, — Рери глянул на Хериберта. — Я не пойму, что это такое.

— Это святые мощи — кисть руки святой Хионии, драгоценнейшее сокровище Сен-Кантена, — пояснил Хериберт, не отрывая благоговейного взгляда от шелкового свертка. — В обычное время они хранятся в особом сосуде, украшенном золотом и драгоценными камнями, но мать Радеберта вынула их, чтобы блеск тленных земных сокровищ не привлекал грабителей к истинному, нетленному сокровищу духа. Святые мощи обладают исцеляющей силой, ибо благодать Господня исходит из них.

У Рери вытянулось лицо. Викинги вокруг переглядывались, пожимали плечами, разочарованно гудели. Они надеялись увидеть настоящее сокровище — а тут оказалась пара каких-то костей!

Аббатиса тем временем осторожно вынула сверток из ящика и поднесла его к лицу Хериберта. Что-то бормоча, он приподнялся и коснулся свертка губами. И снова откинулся на подушку. По лицу его разливалось умиротворение и почти блаженство, он даже головой дергать перестал. Рери подумал, что вот так он будет выглядеть, когда наконец увидит своего Бога.

— Рери! — раздался от дверей голос, и Харальд в сопровождении своих людей торопливо вошел в трапезную. В шелковой одежде, в богатом красном плаще, с блестящей перевязью, усаженной золочеными бляшками, он выглядел истинным королем — не то что его младший брат, в грязной льняной рубашке, осунувшийся и усталый, со слипшимися тусклыми волосами и дорожной пылью на лице. — Ну, что, нашел? Привез? Где оно?

— Вон оно, — криво усмехаясь, стараясь скрыть за усмешкой разочарование и даже стыд, Рери кивнул на сверток, который аббатиса укладывала назад в ящик. — Нас обманули, брат. Это сокровище — немножко высохших косточек, вот и все.

— Что? — Харальд нахмурился. Он привык чувствовать себя хозяином в этой стране и не мог позволить, чтобы из него делали дурака. — Обманули?

— Нет обмана здесь, — подал голос Хериберт. — Реликвии христианской веры для истинных слуг Божьих дороже золота и серебра, дороже собственной жизни, ибо жизнь наша принадлежит Господу, а святые мощи — всему христианскому миру. И если бы нам предложили выбрать, взять себе золото или святые мощи, мы не колебались бы в выборе, ибо сокровища нетленные пролагают путь на небеса.

— Он что, опять бредит? — спросил Харальд. — Все-таки лихорадка?

— Да нет, ожил вроде, — Рери пожал плечами. — К нему эту штуку приложили, вон, даже румянец появился. Похоже, эти косточки и правда исцеляют. Так что нам пригодятся.

— Святые мощи едва ли станут помогать язычникам, — произнесла Теодрада.

— Господь позволяет и псам ловить крошки, упавшие со стола, — возразил Хериберт. — А дорога к Господу не закрыта ни для кого. Особенно теперь, когда язычники своими глазами убедились, как велика сила Господня.

— А это и есть дочь Гизелы?

Харальд, словно забыв о сокровище, не оправдавшем надежд, не сводил глаз с молодой женщины. Вот она не разочаровала его, напротив. Конечно, она мала ростом, хрупка, тонка в кости и выглядит довольно болезненной, но зато какое красивое, чистое лицо, какие длинные и густые белокурые волосы — даже после долгой дороги, немытые и нерасчесанные, они выглядят совсем не плохо. Какие ясные глаза, какой гордый взгляд! Благодаря величественной осанке юная графиня кажется даже выше ростом, и в каждом ее движении сказывается благородное происхождение, королевская кровь! Она уж никак не уступит своей матери, и к тому же так молода — лет пятнадцать, от силы шестнадцать. Вот женщина, достойная высокого рода сыновей Хальвдана и всех их заслуг и достижений. И зубы, похоже, все на месте.

— Да, это она, — подтвердил Рери. — Уж хотя бы с ней нас не обманули. Девушка что надо.

— Ты, брат, ее не… — с недовольством и подозрением начал Харальд.

— Да нет, нет! — успокоил его Рери. — Не до того мне было.

— Тогда пусть ей скажут, что она пойдет со мной.

— Сам скажи. Она понимает.

— Я приглашаю тебя в мой дом, высокородная дева, — обратился Харальд к Теодраде. — У тебя там будет все, что нужно: еда, одежда, утварь и служанки. Я позабочусь, чтобы ты жила так, как требует твое происхождение.

— Я всего лишь ничтожная служанка Божья, — Теодрада сложила руки перед собой и отвечала, не глядя на Харальда. — Я хочу остаться здесь. Мое место в монастыре, среди сестер.

— Твое место рядом с королями, а я живу не здесь, — Харальд усмехнулся. — Не бойся, тебе не причинят никакой обиды. Скоро приедет твоя мать, и мы обо всем договоримся. Пока же я хочу, чтобы ты была поблизости, так будет лучше и для нас, и для тебя.

Он говорил спокойно, но в голосе его слышалась несокрушимая уверенность, что все будет именно так, как хочет он. Этот человек привык добиваться своего, не добром, так силой. Теодрада не хотела унижаться, затягивая бесполезный спор: пожалуй, если она откажется идти, ее понесут, вот и все. Зачем выставлять на посмешище племянницу короля?

— Я должна получить разрешение и благословение матери аббатисы на то, чтобы снова оставить обитель, — только и сказала она.

— Или я ничего не понимаю, или тебе охотно разрешат, — утешил ее Рери. — Взамен мы оставим эти косточки. Я так понял, они вам дороже всего?

— Ступай, дитя мое, да хранит тебя Господь, — со вздохом вымолвила аббатиса. — Всякому назначено свое испытание. Я предвижу, что ты не вернешься в эти святые стены, значит, Господь судил тебе пройти свой земной путь в миру. Но я знаю, что ты сумеешь сохранить веру и со смирением понесешь крест. Я буду молиться за тебя.

Харальд вышел, сделав знак своим людям. Рери показал Теодраде на дверь: она говорила так мало и неохотно, что ему казалось, знаки она понимает лучше, чем слова. Не поднимая глаз, она пошла следом за Харальдом.

Рери был уверен, что графиня Гизела появится в ближайшие дни, чтобы наконец встретиться с обоими своими детьми, об участи которых она так тревожилась в течение целого года. Но прошло еще два дня, а графини не было. Тем временем норманны собрались восвояси. Они набрали столько добычи, что каждый из войска приедет домой богачом. Золотой Дракон вернулся к сыновьям Хальвдана и уже не раз проявил свою чудодейственную силу. Пора было подумать о выполнении второй части обета — возвращении отцовских владений. Об этом братья спорили: Рери предлагал напасть на нынешнего конунга Южной Ютландии прямо сейчас, благо, путь туда из Франкии не очень далекий. Харальд возражал: он предпочитал вернуться домой, то есть в Смалёнд, где теперь правит двоюродный брат Гудлейв, отдохнуть за зиму, а следующей весной, использую нынешнюю добычу, набрать еще больше войска и напасть на Сигурда сына Сигимара, уже имея твердую уверенность в победе.

— Сдается мне, Харальд конунг прав, — говорил Вемунд. — У Сигимара Хитрого было семеро сыновей, я не ошибся? Из них только двое погибли. Но если и прочие — такие же лихие парни, как Ингви, то с ними не так просто будет сладить.

— Но теперь с нами Золотой Дракон!

— Он ничего не сделает сам. Удача помогает тому, кто сам помогает себе и хорошенько готовится к важному делу, прежде чем сталкивать корабль. Только раб мстит сразу, ты помнишь?

— Ничего себе сразу! Мы ждем уже семнадцать лет!

— Где семнадцать, там и восемнадцать. Месть такой товар, что от времени не портится, а становится только крепче, как франкское вино. И как знать, какие перемены нас ждут? Теперь вы, сыновья Хальвдана, — немалая сила, теперь вы везде можете рассчитывать на настоящее уважение. Вам нетрудно будет найти хороших, могущественных союзников. Ведь Ютландию нужно будет не только взять, но и удержать. А это не так просто, как ограбить пару франкских городов и весело уйти в море. Ваш доблестный отец, как вы помните, именно на этом и погорел.

Рери не слишком со всем этим согласился, но почти все войско поддерживало Харальда. Людям хотелось вернуться домой: отдохнуть от трудов и опасностей, похвастаться добычей. Все мечтали о том, как будут распоряжаться своей долей, делились замыслами: тот хочет купить усадьбу, тот развести побольше скота, жениться, приобрести собственный небольшой корабль и торговать… Младшие сыновья, которым светило раньше лишь всю жизнь батрачить на старшего брата-наследника и которые носили прозвище «холостяки», теперь получили возможность обзавестись собственным хозяйством и семьей. Людям нужно было дать возможность порадоваться приобретенному и отдохнуть. А за зиму, распаленные собственными рассказами о битвах и далеких странах, они снова преисполнятся жаждой подвигов, славы и новой добычи.

Таким образом, к почти всеобщему удовлетворению решено было поворачивать корабельные носы назад, на северо-восток. Сами корабли оставались в городке под названием Гам, на Сомме, откуда до Сен-Кантена войско добиралось уже пешим порядком. Теперь масса людей потянулась в обратном направлении. На лошадях и мулах везли награбленное, и случалось, что из простого дерюжного мешка выпирал, разорвав ветхую ткань, позолоченный край церковной чаши с яркой разноцветной эмалью. Почти все драгоценные изделия принадлежали к церковной утвари — как рассказывали франки, в последние годы все умелые мастера сосредоточились в монастырях и работали на них, а светские сеньоры пользовались привозными, чаще византийскими вещами, либо ели из тех же глиняных плошек, что и простолюдины. Эпоха роскоши и изящества закончилась вместе с правлением императора Карла Магнуса. Но викингам до этого не было дела. Дома их ждали достаточно искусные мастера, способные отливать прекрасные обручья, гривны, перстни или наплечные застежки для жен и матерей. Массивные кресты или литые оклады книг (и даже алтарей) с непонятными фигурками для этого послужат прекрасным сырьем. А чаши и блюда в монастырях такие красивые, что их и конунгу не стыдно на стол поставить!

Выполняя договор с графом Гербальдом, который действовал от имени своего пасынка, графа Адаларда, владетеля Вермандуа, сыновья Хальвдана не взяли пленных из Сен-Кантена и окрестностей — да и девать их было некуда. Людей берут, когда не находят другой добычи, а в виде серебра и золота приобретенные богатства перевозить гораздо легче. Живой товар и места занимает много, и кормить его надо, и хлопот не оберешься. Таким образом получилось, что единственной пленницей оказалась графиня Теодрада. Ее везли вместе с добычей сначала в повозке, потом на корабле самого Харальда. С молодой женщиной обращались учтиво и даже почтительно, к ней приставили двух служанок, в изобилии обеспечивали едой и всем нужным. Стремясь показать ей свою щедрость и великодушие, Харальд приказал разложить перед знатной пленницей целые груды роскошных одежд, захваченных в Сен-Кантене, и предложил выбрать все, что только понравится. Теодрада не знала, плакать ей или смеяться: молодой варвар и не знал, что среди этих роскошных одежд чуть ли не треть составляют праздничные облачения священников, ей, женщине, мирянке, уж никак не подходящие. Скорее следовало плакать — ибо некоторые из этих одеяний были испачканы кровью. Пастыри Сен-Кантена до последнего мгновения молили Господа отвести беду от города и погибли, как воины веры, в бою с язычниками. Так что порадовать Харальда она не могла: мирская роскошь в ее нынешнем настроении внушала Теодраде только отвращение. Она по-прежнему носила ту зеленую широкую столу, которую купил ей Хильдемар. После всех дорожных превратностей видавшая виды одежда стало выглядеть еще хуже, чем поначалу, но Теодраде это было безразлично. О своей внешности она совершенно не заботилась и усилия служанок придать ей надлежащий вид воспринимала со покорным равнодушием.

Пытаясь поразить пленницу своей щедростью, Харальд однажды выложил перед ней широкий, в три пальца толщиной, головной обруч из золота, с узором из напаянной проволоки, со вставками из белого стекла, голубыми бериллами, красными гранатами и черной эмали. Обруч ничем не уступал тому, который носила графиня Гизела, и происходил из добычи, взятой в каком-то из сен-кантенских монастырей.

— Вот это я преподнесу тебе в качестве свадебного дара, — объявил он. — Ни одна женщина из рода королей не посмеет сказать, что эта вещь ее недостойна.

А Теодрада, глянув на графскую корону, вдруг рассмеялась. Харальд не понял, что она хотела выразить этим смехом, радость или презрение. Он не знал, что эта корона и так принадлежала Теодраде! Отец, Эберхард Фриульский, заказал ее для дочери, когда она выходила замуж за графа Санлисского. В числе прочего имущества Теодрада привезла ее сначала в Амьен, а потом передала в дар монастырю Святой Троицы, где она и стала, вместе с прочими сокровищами, добычей норманнов.

Утешали ее только беседы с отцом Херибертом. Он тоже ехал со всеми, и хотя еще не был совсем здоров, значительно поправился, что целиком приписывал силе святых мощей.

— Возможно, Господь назначил тебе, дочь моя, стать выкупом за сохранение реликвии, — как-то сказал он в ответ на ее жалобы. — Этот твой подвиг, и радуйся, что Господь дал тебе возможность показать твою преданность Ему.

Некоторые надежды Теодраде еще внушала будущая встреча с матерью. Хериберт рассказал ей, что с графиней Гизелой молодых норманнских королей, особенно младшего, связывают вполне мирные отношения и даже договор о взаимной помощи. Возможно, влияния матери хватит на то, чтобы ей позволили вернуться в монастырь. Теодрада утешала себя этими надеждами, но сознавала их призрачность. Спасти ее могло только чудо. И она, и оба графства на Сомме целиком находились в руках норманнов, войско которых опять возросло по численности: в него влились остатки людей Ингви. Это произошло почти стихийно, само собой, во время битвы за Сен-Кантен, где все северяне сражались против всех франков. А старший из братьев-королей и не скрывал, что намерен взять ее в жены. Ее желание стать монахиней он и не думал принимать в расчет, даже едва ли понимая, что это такое. Разговор шел только о том, станет ли она его законной супругой и матерью наследников или останется пленницей, наложницей, не имеющей права на уважение. Такая цена казалась Теодраде чрезмерной даже ради спасения реликвии, и ей с трудом удавалось думать о будущем с подобающей кротостью и смирением. А решить ее участь должны были переговоры с графиней — сумеет ли та дать за дочерью подобающее приданое и обеспечить завоевателям хоть какой-то договор с братом, королем Карлом, который позволил бы им считаться родственниками христианского короля.

— Ни моя мать, ни король никогда не согласятся на то, чтобы моим законным мужем стал язычник, — сказала Теодрада, когда разговаривала об этом с Херибертом и Тибо.

— Но вспомни, ведь королева Хродехильда, будучи христианкой, сочеталась браком с королем Хлодвигом, тогда язычником, и сумела своим примером привести его к истинной вере, — напомнил ей монах. — Не думала ли ты, что Господь хочет твоими руками помочь обратить свирепых норманнов в добрых христиан?

Теодрада пожала плечами. Все-таки она принадлежала к роду Каролингов и, как это у них было принято, с пренебрежением относилась к представителям предыдущей династии, потомкам короля Меровея. Но даже так язычники-норманны не шли ни в какое сравнение с древними королями франков. Стоит ли их обращение таких жертв?

— Каждый из нас должен с радостью отдать свою жизнь за то, чтобы хоть одну душу спасти от вечного мучения, — проговорил Хериберт, словно прочитав ее мысли. — А здесь речь идет не об одной, не о двух душах, а о целых народах! Подумай, дочь моя, — возможно, ты станешь матерью христианской веры для целых племен, подвластных этим двум братьям. Такой подвиг достоин даже святых.

Святых! Теодрада не была так тщеславна, чтобы мечтать о причислении к лику святых за христианизацию диких северных племен, но Хериберт хотя бы внушил ей мысль, что вокруг нее вершатся дела слишком важные, чтобы ее личная судьба могла иметь большое значение. Да и что толку в разговорах? От нее сейчас уже ничего не зависело.

Через несколько дней пути войско, уже плывшее на кораблях вниз по течению Соммы, остановилось в городе Пероне, где предполагалось немного отдохнуть. Торопясь к Сен-Кантену, пока Ингви конунг о них не прознал, по пути на восток норманны миновали этот город, не пытаясь в него зайти, а сейчас им открыли ворота без сопротивления, предлагая выкуп и умоляя о милосердии. Владетель Перона, виконт Ведульф, отправился в поход на Сен-Кантен вместе с графом Гербальдом и погиб в битве под стенами. В городе оставались только его мать, дряхлый хромой старик отец и три юные сестры, лишенные мужской поддержки. В благодарность за помощь сыновья Хальвдана заверили, что никого и ничего не тронут, и следили, чтобы войско вело себя как в гостях, а не как в завоеванном городе. Добиться этого было несложно: уже видя себя в мечтах разбогатевшими и довольными, норманны больше не хотели сражаться и предпочитали спокойствие отдыха новой битве.

Вожди норманнов расположились в доме виконта. Теодраде и Хериберту снова пришлось кого-то утешать: на этот раз осиротевших домочадцев виконта Перонского. Теодрада даже немного приободрилась: ее собственный брат Адалард во всех несчастьях остался жив, мощи святой Хионии обещали ему выздоровление, а его соперника в борьбе за графство Вермандуа, виконта Хильдемара, убил молодой король норманнов. Младший брат ее жениха не навязывался ей с разговорами, но иногда Теодрада ловила на себе его взгляд, полный любопытства и сочувствия, и Хрёрек конунг внушал ей большее доверие, чем напористый Харальд.

Два дня прошли спокойно, а на третье утро, когда было назначено отправление в дальнейший путь, началось такое, что очень напоминало нелепый сон. На рассвете внизу под городскими воротами раздался призывный звук рога. На ночь ворота тщательно закрывали, и всю ночь по стенам ходили дозорные — ведь сейчас молодые норманнские короли везли с собой столько сокровищ, сколько никогда не видел город Перон, и их требовалось охранять. Подойдя к воротам, Хольмвид Белка, десятник из дружины Вемунда, увидел внизу трех всадников с пестрым стягом на высоком древке.

— Что вам надо? — крикнул он, узнав франков по одежде и по чисто выбритым лицам. — От кого вы и чего хотите?

— Я, Бертвальд из Ванденеса, прибыл сюда по приказу Его Величества короля франков Карла! — ответил ему один из приехавших на языке франков. — Действительно ли здесь находятся два короля норманнов, Аральд и Рейрик?

— Да, здесь, — ответил Хольмвид, еще не зная, верить ли, но быстро сделав знак одному из своих людей. Тот со всех ног кинулся к лестнице во внутренний двор.

— Мне поручено известить их, что Его Величество король Карл желает вступить с ними в переговоры. Мне поручено предложить им ждать здесь, в Пероне, пока Его Величество прибудет сюда и пришлет знатных людей для обсуждения условий.

— Хорошо, передам, — согласился несколько озадаченный Холмвид.

— Я должен получить ответ от самих королей.

— Тогда жди.

Вскоре на стену поднялись оба брата, спешно разбуженные и торопливо умывшиеся, чтобы не выглядеть перед королевскими посланцами встрепанными раззявами. Это все так напоминало Рери его собственное «явление» под стенами монастыря Сен-Кантен и почти такое же приглашение от имени короля Карла, что он воспринимал сегодняшнее происшествие как чью-то злую насмешку и едва мог поверить, что это правда. Но эти трое были, без сомнения, настоящие франки. Глашатай добавил, что для уточнения условий переговоров к норманнским королям завтра прибудет Рорикон, граф Мэн, и Тибо подтвердил, что это действительно очень знатный человек, родственник самого короля. Обман исключался.

Весь день Перон гудел. Вот и дождались! Никто, впрочем, особо не испугался — веря в свою силу, обладая многочисленным войском, да еще и за стенами города, сыновья Хальвдана и их хёвдинги считали себя достойными противниками даже для короля. Велось много разговоров о том, откуда же он наконец взялся, много ли людей у него с собой, чего он хочет, что собирается предложить — мир или войну. Но ответов не было, и разговоры пока оставались пустыми разговорами.

Правда, и кроме болтовни нашлось дело. Корабль никак нельзя было втащить в город, а без кораблей, в случае чего, викинги остались бы как без ног. Поэтому все войско и все жители города Перона весь этот день строили земляной вал и поднимали на него бревна частокола, чтобы огородить корабельную стоянку. Стены самого Перона, порядком обветшавшие, тоже спешно укрепляли, насколько это было возможно, для чего в городе разобрали старую каменную постройку.

И вот настал следующий день. Как и было обещано, прибыл граф Рорикон с собственной свитой, и к нему из ворот вышел Вемунд харсир со своей дружиной. С ним отправился Хериберт, уже вполне здоровый, чтобы служить переводчиком и способствовать мирному течению беседы. По словам графа Рорикона, король Карл готов был удостоить короля Аральда личной беседой, но Харальд, в свою очередь, отказался выходить из города, если ему не будут предоставлены заложники. Граф Рорикон потребовал заложников на обмен. Торговля шла довольно долго, но в конце концов договорились обменяться парами знатных мужей, в числе которых были и сами Вемунд и Рорикон. С собой последний привел своего брата Госбэна, а Вемунд прихватил Стейна, сына смалёндского Гейра харсира.

Встреча была назначена на лугу возле города. Договорились, что каждый из королей приведет с собой не более сорока человек. Норманны опасались в душе, что их подстерегает засада, и не снимали рук с оружия. Франки тоже держались настороженно, и наверняка у многих под роскошными гонелями, сшитыми из дорогих тканей, прятались кольчуги. Намереваясь поразить варваров своим величием, Карл и его придворные нарядились в лучшие одежды из византийского самита, вышитого золотой нитью и украшенного пластинами листового золота, в шелковые расшитые шоссы с цветными ремнями и подвязками. Плащи, у кого короткие, у кого длинные, были подбиты разнообразным мехом: на вороте подороже, куницей или бобром, а подкладки шились из шкурок выдры, иной раз кошек, кроликов, даже полевых мышей — но неизменно окрашивались в красный цвет. Роскошные перевязи, пояса, отделка оружия, золотые браслеты и кольца, головные повязки и обручи, подвитые волосы, шелковые перчатки — все это придавало королевской свите самый роскошный вид. Но, к их тайному разочарованию, вышедшие им навстречу норманны были одеты почти так же. Харальд и его приближенные щеголяли такими же дорогими плащами и верхними рубахами, обилием украшений, а некоторые даже, наглядевшись на франков, вместо привычных обмоток или вязанных из шерсти чулок натянули на ноги шоссы из узорного шелка. Вот только украшать головы венками в торжественных случаях еще не вошло у них в привычку, и наименее сдержанные теперь покатывались со смеху и тыкали пальцами в графов и виконтов: «Глянь-ка, Арне, да у них тут сегодня Середина Лета, не иначе! Когда костер будем зажигать, а?»

В толпе мужчин Рери сразу заметил женщину, более того, узнал ее. Это была графиня Гизела, такая же нарядная и прекрасная, как прежде. При виде нее у Рери, настороженно относившегося к этой встрече, отлегло от сердца. Едва ли бы король привел с собой сестру, если бы замышлял предательство — ведь норманнов без боя не взять, это он должен понимать, а во время боя женщина наверняка пострадает. К тому же он против воли верил графине. Что-то было в ней такое, что, несмотря на недолгое знакомство, не позволяло подозревать ее в предательских замыслах.

Сам король Карл на сыновей Хальвдана особого впечатления не произвел. Не слишком высокий, средних лет, вполне обычный усталый человек, он не походил на великого воина, и ясно стало, почему норманны и прочие враги делают с Франкией почти все, что хотят. Как выяснилось, появлением возле Перона король Карл был обязан весьма своеобразной победе. Войско конунгов Сигтрюгга и Годфреда, уже два года осаждавшее Париж, было поражено опасной болезнью — кровавым поносом, в чем франки видели Божью помощь. Ослабленные и поуменьшившиеся в числе, викинги согласились принять выкуп за то, чтобы снять осаду с Парижа, и ушли, получив пять тысяч фунтов серебром. Теперь король располагал возможностью заняться и другим норманнским войском, которое хозяйничало на Сомме и Уазе. Как выяснилось, франки не слишком разбирались в отношениях Ингви конунга с сыновьями Хальвдана и даже не видели между ними особой разницы. В их глазах скорее все выглядело так, что Харальд и Хрёрек явились на помощь Ингви. А что сам он, по слухам, убит — так это, должно быть, добычу не поделили.

Однако сестра Карла, графиня Гизела, уверяла, что с молодыми норманнскими королями можно договориться, и именно это он собирался сделать.

— Я предлагаю вам оставить берега Соммы, не разоряя более этот злополучный край, — говорил король, а Хериберт переводил, чтобы ни одно слово не осталось непонятым. — Также я предлагаю вам освободить взятых пленных, среди которых первые — Теодрада, вдова графа Санлисского, и отец Хериберт, аббат Сен-Валери-на-Сомме. За них я предложу выкуп. Если же будет то угодно Богу, я предлагаю тебе, Аральд, принять должность графа Фландрского и взять под свою опеку Фландрскую марку, чтобы защищать ее от нападений с моря. Прежде она была поручена вашему соплеменнику, Рагнфриду по прозвищу Железный, но с тех пор как он умер, это место свободно. Сестра моя, графиня Гизела, уверила меня, что вы, сыновья Альдана, вполне способны защитить доверенную вам землю и достойны нашего доверия.

Братья переглянулись. Оба они не раз уже думали о том, что эти земли, пожалуй, могли бы приносить большой доход и служить чести своих владельцев, если бы их не разоряли так часто, но мысль о том, чтобы самим остаться во Франкии, пока не приходила им в головы.

— Мы обдумаем ваше предложение, — надменно произнес Харальд. — Но что касается наших пленных… Хериберт принадлежит моему брату Хрёреку, он сам решит его судьбу. Но что до твоей племянницы Теодрады… Если ты действительно хочешь мира с нами, то согласишься отдать ее мне в жены. Тогда мы с тобой будем в родстве и сможем вполне доверять друг другу.

На лице короля промелькнуло неудовольствие, но не слишком сильное. Зная, что его племянница уже некоторое время находится в руках норманнов, он был готов к такому исходу и даже мог почитать это предложение удачей. Лучше пусть Теодрада станет женой будущего графа Фландрского, чем говорят, что она стала рабыней и наложницей язычников.

— Я не могу допустить, чтобы родственником христианского короля стал язычник, — ответил Карл. — Чтобы этот брак стал возможен, тебе следует принять Христову веру. Но зато после крещения ты сможешь на равных войти в семью христианских королей.

Он сам не очень верил в то, что сейчас сказал. Рери хмыкнул. Но Харальд оставался невозмутим.

— Мы обсудим это с моим братом и дружиной, — сказал он. — Такие решения не принимаются в один миг. Мы подумаем и известим вас о нашем решении.

— Если вы позволите, я хотела бы навестить мою дочь Теодраду, — сказала графиня Гизела. — Она здорова?

— Да, приезжай, когда захочешь, — ответил Рери. — Она давно тебя ждет.

На этом первый день переговоров завершился. Король уехал в монастырь неподалеку, где остановился со своей свитой, а норманны возвратились в Перон.

Бурное обсуждение условий продолжалось весь день и половину ночи, пока спорящие не охрипли. Рери считал, что все предложенное Карлом им совершенно не нужно, за исключением выкупа за пленных. Но Харальду открывшиеся возможности неожиданно понравились.

— Пойми, только норны знают, что и как у нас сложится в Ютландии, — говорил он. — Даже если мы одолеем младших сыновей Сигимара, то сама она может не захотеть нас принять! Свеи правили там семнадцать лет, у них завелись с данами родственные и прочие связи. И Хейдабьюр не так уж плохо себя чувствует под их властью. И если нас не примут, у нас не хватит сил удержаться. Мы не можем вечно держать при себе это все войско, людям нужно вернуться домой. А здесь нам предлагают Фландрию, целую страну, вики, города, пошлины и все прочее. Мы будем иметь поддержку короля, и нам не придется воевать за эту страну, понимаешь ты?

— Но мы давали обет вернуть владения нашего отца! Ты еще не так стар, Харальд, чтобы лишиться памяти!

— Ну, и вернем. Когда-нибудь. Во Фландрии мы тоже сможем набрать войско, когда утвердимся там и разбогатеем.

— У нас и так хватает разного добра, и войско мы сможем набрать без помощи франков.

— Послушайте, конунги, что я вам скажу! — Вемунд поднялся. — Вы оба — достойные вожди, но вас двое, а Ютландия одна. Вы, конечно, могли бы править там и вдвоем. Но зачем, если есть возможность для каждого из вас раздобыть по собственной державе? Один из вас станет править Фландрией, а второй — Ютландией. Одну страну нужно завоевать, но зачем же отказываться от второй, если она сама идет в руки?

Рери замолчал. Ему впервые пришло в голову, что они с Харальдом не обязаны всю жизнь провести вместе и что он, если для него найдется отдельное владение, вполне справится и без старшего брата. А какая-то земля во владение им безусловно нужна. Им, потомкам многих славных конунгов, не к лицу всю жизнь ходить по морям, как морским конунгам, зачастую безродным вождям, которых уважают только до тех пор, пока боятся. Превратиться со временем в кого-то вроде Харда Богача… Рери содрогнулся.

— Но сначала нужно утвердиться во Фландрии, — продолжал Вемунд. — Если мы будем думать слишком долго, король отдаст ее какому-нибудь другому конунгу. Ведь раньше ею владел Рагнфрид Железный, пока не умер. Так что ее жители привыкли к власти норманнов, и нам не составит труда подчинить их себе, тем более с благословением короля франков.

— Но он ведь говорил… Он хочет, чтобы мы приняли Христову веру. А на это я никогда не соглашусь!

— Ну и не соглашайся! — крикнул Харальд. — Никто тебя силой не потащит. Но ведь ее жители — христиане, и их король тоже должен быть христианином.

— Так ты собираешься стать королем Фландрии?

— Само собой. Ведь это мне предложили.

— Это нам предложили, — напомнил Рери. — И еще вспомни, что мы начинали этот поход равноправными. Потому что еще до выхода из дома я сумел доказать, что стою не меньше, чем ты, хоть я и моложе.

Харальд переменился в лице. На него неприятно подействовало напоминание о первом подвиге Рери, когда тот убил разбойника Харда Богача и отомстил за смерть Ингвара конунга. И хотя с тех пор сам Харальд отличился не раз — например, взял в плен графа Гербальда — это давнее воспоминание язвило его в глубине души. С самого начала он словно бы шел на шаг позади младшего брата и никак не мог его обогнать.

— Но ведь это я возьму в жены племянницу короля, — ответил он, жестко глядя в глаза Рери. — А значит, все предложения Карла относятся ко мне.

— А почему ты? — Рери ответил таким же прямым и твердым взглядом. — Ведь это я, если ты помнишь, нашел ее, отбил у того тролля и привез сюда. Она — моя добыча. Моя! До сих пор я не мешал тебе рассуждать о ее судьбе, потому что делить было нечего, но если ты хочешь забрать себе одному все плоды наших общих побед, то я тебе этого не позволю!

— Сыновья Хальвдана, опомнитесь! — Вемунд поспешно встал и поместился между братьями, которые, казалось, вот-вот бросятся друг на друга. — Вы сыновья одного отца и одной матери, вас связывает общая месть и общая слава, не радуйте ваших врагов ссорой, когда судьба так к вам благосклонна. Может быть, король нарочно пообещал вам все это, надеясь, что вы поссоритесь и он перебьет вас поодиночке.

Эти слова несколько охладили пыл спорщиков, и оба сели на свои места.

— Ну, скажи, Вемунд харсир, разве это справедливо? — снова начал Рери, но уже не так воинственно. — Ему достался Золотой Дракон, хотя мы сражались за него вместе. Ладно, я промолчал, он старший брат, старший сын рода, и если бы Золотой Дракон оставался в роду, то ему бы после отца и достался. Теперь и невесту ему, и Фландрию ему — а мне что?

— Тебе достанется Ютландия. Ты получишь наследство вашего отца, как если бы был его старшим сыном. Разве плохо?

— Но ее еще нужно завоевать!

— И что же? Что тебя смущает? Вы завоевали половину Франкии!

— Даны — не франки.

— А тот, кто останется во Фландрии, и должен стать родичем короля, то есть взять в жены эту девушку. Ты не хочешь принимать Христову веру, значит, ты не можешь на ней жениться…

— Я еще не сказал нет!

— А мне показалось, что сказал! — огрызнулся Харальд.

— Я подумаю. В конце концов, наш дядя Ингвар был прав: главное в человеке — его доблесть и удача, а какому богу поклоняться, не так уж и важно.

— Подумай. Но самым справедливым будет такой дележ, — продолжал Вемунд харсир. — Один из вас принимает Христову веру, женится на девушке и получает Фландрию. Укрепившись там, он помогает второму завоевать Хейдабьюр. И дальше каждый из вас правит своей страной, помогая один другому, как и подобает братьям и сыновьям славного древнего рода.

— Но еще у нас есть Золотой Дракон!

— А он останется у меня, — непреклонно ответил Харальд. — Ты сам подтвердил, что я и так получил бы его после отца, то есть я имею на него неоспоримое право.

— Но пока выходит, что ты получаешь и Золотой Дракон, и жену, и Фландрию. А я остаюсь с пустыми руками, хотя добились всего этого мы вместе! А ведь если бы не я, мы вообще не пошли бы в этот поход, потому что Смалёнд не поверил бы в нас и не дал нам войска!

— Но пока Ютландия не завоевана, конунги могут править Фландрией вдвоем, как раньше, — вставил Стейн сын Гейра. — А насчет веры и войска Хрёрек конунг прав…

На это оба брата не ответили, но по их лицам было видно, что предложение править вдвоем им не слишком нравится. Каждый из них уже достаточно ощутил собственную силу и желал единоличной власти над землями и дружинами.

— Подумаем до утра, — примирительно предложил Вемунд харсир. — Может быть, Один пошлет нам вещий сон с советом, как поступить.

В ожидании вещего сна Рери долго ворочался, но заснуть не мог. Он был слишком возбужден, его грызла обида и будоражила решимость не отступить — хотя он сам толком не знал, чего же хочет. Он слишком привык в мыслях связывать свое будущее с Ютландией и вообще с датскими землями — ведь они принадлежали к древнейшему роду датских королей, хотя выговором не отличались от уроженцев Смалёнда, в котором выросли и научились говорить. А теперь вдруг эта Фландрия! Он пытался вспомнить землю, которую их корабли миновали по пути сюда — ничего особенного. И Дорестад уже три раза грабили, там развалины одни! Или Дорестад не во Фландрии, а во Фризии? Торговцы все разбежались, земледелие там слабое — говорят, наводнения что ни год. Разве хорошую богатую землю король Карл отдал бы по доброй воле норманнам, своим злейшим врагам? Он «отдает» то, что сам не может удержать. Да он почти завоевывает эту землю чужими руками! Якобы получив ее от короля, они будут считаться его подданными. Они, чей род не хуже, должны будут служить королю франков. И для достижения этой «чести» им еще придется принять франкского бога. Само по себе это не слишком пугало — вполне естественно, что в чужой земле надо приносить жертвы чужим богам. Но у Рери было предчувствие, что, приняв эти предложения, он уже никогда не станет тем, кем собирался быть — свободным и прославленным конунгом, господином земель и морей.

О Теодраде, с которой оказалось так тесно связано Фландрское графство и этот путь в будущее, Рери почти не думал. Как возможная будущая жена она была не хуже прочих — молодая, знатная, красивая. Едва ли он хоть раз за все это время с ней разговаривал — она ведь все время молчит и держится тихо. Иногда и от христианского смирения бывает толк… Любопытно, какой христианин получится из Харальда?

Кстати, где он?

Весь дом виконта Перонского, занятый норманнскими вождями, уже спал, было тихо. Правда, из-за деревянной стены уже некоторое время доносились какие-то звуки, вроде бы даже женский голос, но Рери, увлеченный своими мыслями, ничего не замечал.

Дверь открылась, кто-то вошел. В покое было темно, но по шагам и дыханию Рери узнал своего брата.

— Где слонялся? — спросил Рери.

— Где надо, — ответил тот, и по голосу было слышно, что Харальд еще сердится. Ничего не добавив, он улегся на свое место и затих.

На другое утро приехала графиня Гизела. Рери, пожалуй, был рад ее видеть: ему нравилась эта красивая, уравновешенная и отважная женщина. Несмотря на перемирие, не всякая решилась бы приехать во вражеский стан. В раздумье бродя по двору перед воротами усадьбы, он сам встретил ее и помог сойти с коня.

При виде него ее лицо осветилось: похоже, ей тоже было приятно его увидеть.

— Я приехала повидаться с моей дочерью, — сказала графиня. — Ты проводишь меня к ней?

— Конечно. Она в доме.

— Она здорова?

— Вчера была здорова. Правда, сегодня я еще ее не видел.

— Так значит, один из вас хочет взять ее в жены? — спросила Гизела по дороге, испытывающе глядя на Рери. — Это будет твой брат? Или ты?

— Мы еще не решили, — уклончиво ответил Рери. — Мы оба вполне заслужили ее руку. Ты, вот что: спроси у нее, она-то сама за кого хочет выйти? Если ей кто-то из нас больше нравится, то лучше так и сделать. Ведь лучше жить с женой, которая по доброй воле за тебя вышла, правда?

Он даже удивился, что эта простая мысль не пришла ему в голову вчера.

Графиня вздохнула. Она понимала, что ее дочь предпочитает всем земным женихам одного — небесного, но на покрывало монахини у нее сейчас не оставалось никаких надежд. Знатная женщина так же мало вольна распоряжаться своей судьбой, как иная рабыня.

— Я поговорю с ней, — со вздохом пообещала Гизела. — Она умная девочка и понимает, что свою долю следует принимать безропотно и уповать на милость Божью.

Показав графине покой, в котором пребывала ее дочь, Рери туда за ней не пошел. Та не показывалась долго — надо думать, матери и дочери после годичной разлуки и стольких превратностей нашлось о чем поговорить. Рери занялся другими делами и снова вспомнил о них только тогда, когда стали готовить столы для ужина.

— Поди пригласи их обеих за стол, — велел он Тибо, который тоже околачивался поблизости.

Но пришла на зов только графиня Гизела. Рери несколько удивился: он полагал, что долгожданная встреча с матерью Теодраду подбодрит и развеселит.

— Моя дочь нездорова и утомлена, — ответила она на вопросительный взгляд Рери. — Она не может выйти.

— Но ты поговорила с ней о том… о чем я говорил?

— Да, — графиня кивнула. — Я получила ответ…

Что-то в ее лице и голосе Рери не понравилось, но требовать объяснений он не стал. Вот-вот все само собой разъяснится.

— Я особенно рад твоему приезду, графиня Гизела, — за ужином сказал ей Харальд. — Мы рады, — он бросил взгляд на Рери, — что в наших переговорах с королем Карлом у нас есть такая посредница, как ты, одинаково расположенная к обеим сторонам. Ведь и у нас есть основания для твоей дружбы. Мы спасли и вернули тебе обоих твоих детей.

— Да, я получила вести, что мой сын Адалард, граф Вермандуа, освобожден из плена и уже перевезен в свой замок Верманд, — Гизела кивнула, подавляя вздох. — Этим я обязана вам, и не думайте, что я забуду эту услугу или окажусь неблагодарной. Что же касается моей дочери… Видит Бог, и я, и она сама совсем иначе видели ее будущую судьбу, но все в воле Божьей, и мы готовы принять назначенное нам.

— Но все же кое-что мы можем выбрать и сами, — выразительно напомнил Рери. — Я просил тебя узнать волю твоей дочери, ибо не годится, — он обвел помещение строгим взглядом, чтобы убедиться, что все его слушают, — выдавать знатную женщину замуж против воли, будто какую-то рабыню! Мы можем, по меньшей мере, предложить ей самой решить, кого из нас она хочет видеть своим мужем и графом Фландрским — меня или моего брата Харальда.

Харальд, сидевший с самым невозмутимым видом, при этом лишь слегка усмехнулся и подправил тонкий светлый ус.

— Я говорила с ней, — подтвердила графиня. — Моя дочь признала… что судьба ее сложилась так… что ей уместнее будет сочетаться браком с королем Аральдом.

Харальд по-прежнему хранил невозмутимость и даже не бросил на младшего упрямца ни единого торжествующего взгляда.

— Ну, что ж, — только и ответил Рери, не показывая своего разочарования. — Возможно, так будет лучше. Да и не к лицу было бы младшему брату взять за себя женщину королевского рода, пока старший не нашел для себя достойной жены.

На самом деле он был сильно разочарован. Не так чтобы он жаждал получить Теодраду, но судьба сделала выбор не в его пользу, и это его сильно задело. До сих пор ему удавалось все, что он задумывал и чего хотел добиться. Он уже уверовал в свою победоносную судьбу. Оказалось, рановато. Золотой Дракон, сиявший на шее у Харальда, словно насмехался над ним. У кого Золотой Дракон, у того и удача рода. В нем источник их судьбы, и судьбой владеет тот, кто владеет Золотым Драконом. И хотя завидовать собственному старшему брату было глупо и недостойно, Рери невольно чувствовал себя уязвленным.

— Благодари богов, что это первое серьезное разочарование за все время, — незаметно шепнул ему на ухо Орм, видно, понявший по его лицу, что сейчас чувствует молодой конунг. — Для тебя еще найдется десять знатных невест, а державу ты и сам завоюешь.

— Не сомневаюсь, — буркнул Рери.

Графиня Гизела недолго оставалась на пиру: на ночь она должна была вернуться в обитель Сен-Пьер, где ждал ее брат-король. Ей же досталась почетная миссия объявить ему, что Харальд сын Хальвдана согласен на все его условия: он принимает Христову веру, женится на графине Теодраде и становится графом Фландрским. Рери смутно чувствовал, что ей не слишком нравится такой исход — а может, ему и казалось. Тем не менее, в графине-матери он видел свою союзницу и вышел проводить ее за ворота Перона.

— Вот еще что! — он вдруг вспомнил о Тибо. Несмотря на собственные разочарования, нельзя забывать об обещаниях, данных своим людям — а юный франк уже казался ему своим человеком. — Помнится, у тебя была в доме девушка… воспитанница, ее звали Адель.

Графиня наклонила голову, с седла заглядывая ему в лицо, и слегка улыбнулась:

— Я еще тогда заметила, что она понравилась тебе. Жаль, что ее род не слишком высок, для человека королевского рода она не подойдет. А то она, пожалуй, могла бы тебя утешить.

— Да нет! — Рери поморщился. — Я не об этом. На ней хочет жениться кое-кто другой. Ее жених ведь погиб?

— Верно, она была обручена с Ведульфом Перонским. Жаль, что они не успели обвенчаться — возможно, удалось бы оставить наследника…

— По ней сохнет Тибо.

— Для меня это тоже не новость. Они ведь жили в моем доме и целые дни проводили у меня на глазах. Жаль, что мои собственные дети так далеко от меня… — графиня снова вздохнула.

— Если мы дадим ему хорошую должность там, во Фландрии — он сможет на ней жениться?

— Ты хочешь взять мальчика с собой?

— Да какой он мальчик? Когда я был таким «мальчиком», я уже Харда Богача убил… ну, ты его не знаешь. Тибо взрослый мужик. И в бою себя показал не хуже других… сколько я успел заметить. А нам нужны преданные люди, особенно франки. Ведь во Фландрии тоже есть франки?

— Да, их там уже не меньше, чем самих валлонов или фламандцев.

— Ну, вот. Пригодится. Нам будет нужен каждый человек, знающий язык, страну и все порядки. Одно дело — грабить, а совсем другое — управлять.

— Хорошо, я скажу ее родным, чтобы пока не обручали девочку ни с кем другим. Один год она будет его ждать. Если за это время Тибо создаст себе положение и заведет дом — отчего ей не выйти за него?

Рери кивнул. Тибо останется доволен таким договором, а преданные люди, знающие местный порядок, им и в самом деле пригодятся. Надо же с кого-то начинать.

Они миновала городские ворота, проехали по мосту. Уже начинало темнеть, в рядах виноградников на склонах густели тени.

— Мне жаль, что все так вышло, — сказала вдруг графиня. — Я бы предпочла, чтобы мужем моей дочери стал ты, Рейрик. Я с большим удовольствием назвала бы тебя моим сыном. Но именно потому, что… Это невозможно именно потому, что ты такой, какой ты есть. Решительный, самоотверженный, благородный… и немного наивный. Слишком верящий в благородство других.

— О чем ты? — Рери нахмурился. — Скажи еще раз, я не все слова понял.

— Ты не понял моей мысли. И не удивительно, если ты не знаешь…

— Что я не знаю?

— Что вчера случилось.

— А что случилось?

Графиня сделала знак своей свите, чтобы отъехали от ворот, а потом показала Рери, что хочет сойти на землю. Он помог ей спуститься с седла, ничего не понимая.

— Ты ведь не знаешь? — графиня Гизела испытывающее взглянула ему в лицо, и он даже с удивлением обнаружил, что она смотрит на него снизу вверх. Как-то раньше ему не бросалось в глаза, что он выше нее ростом.

— Я ничего не понимаю. Говори быстрее, в чем дело? — Рери в нетерпении схватил ее за руку. — Извини, — буркнул он, когда графиня мягко высвободила руку. Прикосновение к ее мягкой, теплой руке вдруг смутило его, так что даже стало жарко. Он ясно осознал, что с некоторых пор смотрит на нее не как на свою несостоявшуюся «мать», а как на женщину, и те тринадцать лет, на которые она была его старше, только наполнили его горячим желанием выглядеть как можно взрослее и значительнее — хотя раньше он и так считал себя достаточно взрослым.

— Моя дочь была вынуждена… — начала графиня и осеклась. — Но сначала я должна попросить тебя: дай мне слово, что об этом нашем разговоре никто не узнает.

— Почему я должен давать такое слово?

— Я не хочу, чтобы между тобой и твоим братом возникла ссора. И тем более не хочу, чтобы моя дочь стала ее причиной. Судьба решена, и нужно смириться. Сохранить мир сейчас важнее всего, ты понимаешь это? И для вас, и для нас. У нас у всех слишком много врагов, и мы должны сделать все, чтобы объединиться и обрести силу.

— Да говори же быстрее! — Рери снова схватил ее за руку и сжал. — Я сам решу, как мне быть и что делать. Но я должен знать, что происходит — если уж у меня под носом происходит что-то важное, а я ничего не вижу!

— Моя дочь была вынуждена признать своим мужем короля Аральда. Он уже им стал.

— Что? — Рери в изумлении поднял брови.

— Вчера ночью Аральд пришел к ней… И теперь ей придется обвенчаться с ним, чтобы не считаться наложницей и не опозорить свой род… Рейрик, сохраняй спокойствие, умоляю тебя! — Гизела второй рукой накрыла его руку, и Рери действительно почти успокоился, то есть отвлекся.

Ведь и в самом деле… Ночью он слышал за стеной шум и женский голос… Женщины в доме имелись и кроме Теодрады, он не обратил внимания. Харальда тогда бродил где-то, он пришел позже. И сказал, что это его дело, где он был…

— Теперь и для ее чести лучше обвенчаться с ним, и для твоей тоже лучше уступить, — продолжала Гизела. — Ведь было бы гораздо хуже, если бы теперь он вдруг передал ее тебе и мог до конца жизни попрекать тем, что твоя жена была его наложницей…

— Нет уж, такого бы не было! — Рери не мог себе представить такого позора. — Все-таки он мой родной брат! Он такой же упрямый, мы оба упрямые, и отец наш был упрямым. Он тоже хочет добиваться своего во что бы то ни стало. Но о чести рода он заботится не меньше, чем я.

Однако после этих слов Рери помрачнел. Честь рода — само собой, но способ, которым Харальд поддержал собственную честь, особенно честным не выглядел.

— Да лучше бы он меня на поединок вызвал! — вырвалось у Рери. Если бы они делили право на Теодраду и все с ней связанное с оружием в руках, при всей дружине — это было бы честно. А ночью, тайком от соперника, «одержать победу» над беззащитной слабой женщиной… И Золотой Дракон его не укусил в это время?

— Опомнись, как можно? Братоубийство — самый первый и самый страшный грех из совершенных когда-либо смертными…

— Да зачем убийство-то? Не обязательно же до смерти. Мы же не эти… Сигурд и Гуннар… И то они за Брюнхильд не сражались, наоборот…

— О ком ты говоришь? Брюнхильд? Это ваша родственница?

— Нет, это сага такая, — Рери вздохнул. — Ладно, что теперь саги рассказывать, до йоля еще далеко. Ты права. Харальд… тролли с ним, но в драку я не полезу. Если мы сейчас подеремся, только враги наши и обрадуются. А нам еще за Ютландию вместе воевать.

— Я желаю тебе удачи, Рейрик, — графиня вдруг положила руку ему на грудь, словно передавая это самое пожелание. — Ты благородный человек, хоть и язычник — но это, я надеюсь, не навсегда. Я хочу, чтобы ты сохранил твое благородство и волю к победе. Ты рожден побеждать, я вижу это по твоему лицу. Вот, возьми.

Она отколола от плаща застежку в виде золотого орла с распростертыми крыльями, украшенного красной эмалью, с алым гранатом в глазу, и вложила в руку Рери.

— Это не простая вещь. Она очень ценная и старинная, из наших наследственных сокровищ. Ей не менее четырех веков. Орел бы родовым знаком потомков Меровея, прежних королей франков. Он приносит удачу. Я знаю, что ваш родовой амулет достался твоему брату, и я дарю это тебе взамен. Ты говорил, я помню, что у вас есть поговорка: орел кричит рано. Пусть мой подарок будет залогом, что твой путь продолжится так же славно, как начался. И верь, что когда-нибудь Бог оценит твои заслуги, как и я.

Графиня потянулась к нему и поцеловала в щеку возле рта, а потом показала, что хочет сесть на лошадь. Как во сне, Рери подсадил ее, и она поехала к своей свите.

Он остался стоять возле ворот, глядя ей вслед и сжимая в пальцах золотого орла с рубиновым глазом. Ему хотелось приложить руку к щеке. Ничего же, собственно, не случилось, и он не был двенадцатилетним мальчиком, чтобы впасть в беспамятство от одного женского поцелуя, но внутри разливалось блаженство, словно саму душу заполняло нечто горячее и мягкое. Не так уж давно он смеялся над Харальдом, который раздумывал, не взять ли в жены эту женщину, которая, о ужас, почти могла бы быть матерью Рери. Теперь это уже не казалось ему смешным. Конечно, мысли о женитьбе на ней его не посещали, он просто знал, что она, Гизела, — самая прекрасная из женщин, которых он в своей жизни видел.

Опустив глаза, он посмотрел на золотого орла в своей ладони. Орел сидит на самой вершине Мирового Дерева, того самого, чьи корни подгрызает Дракон. Графиня Гизела сама не знает, что подарила ему. Судьба в лице Харальда не позволила ему завладеть Драконом — Золотым Драконом, но руками Гизелы подарила его противоположность — Орла, тем самым отдав во владение верхнюю половину вселенной. И Рери всем существом ощущал, как вливаются в него силы огромной вселенной, силы Мирового Дерева, Орла и Дракона. И его собственная норна, принявшая облик франкской графини, женщины из королевского рода, прекрасной и изящной, как драгоценность из императорской сокровищницы, предрекла ему победный путь. Путь, который еще только в самом начале.

Москва, май 2008

Продолжение — роман «Источник судьбы».

Пояснительный словарь

асы — род богов, предмет основного культа Древней Скандинавии. В союзе с ними выступает другой божественный род — ваны (см.). Главой асов является Один, а прочие — в основном его дети и внуки.

битва при Бровеллире (при Бравалле) — легендарная битва скандинавских преданий. Состоялась около середины VIII века, по разным оценкам, в 750-м ли 770-м году. О месте битвы тоже имеется множество разных предположений. Ученые часто сомневаются в ее историчности, чему способствует и участие в ней мифологических персонажей, например, валькирий, Старкада или самого Одина, который не только сражался, но и получил свою долю добычи. Конунгу Харальду Боевому Зубу, чья родословная имеет много вариантов, было на момент битвы уже 150 лет. Независимо от того, насколько битва исторична, видимо, в древности предание о ней было весьма популярно. Имя якобы «русского князя» Бравлина, в конце VIII века грабившего с войском Сурож, выводится из прозвища Браваллин, то есть «отличившийся в битве при Бравалле». Харальд Боевой Зуб действительно числится в прямых предках Рерика Фрисландского (Ютландского), в котором многие видят первого русского князя Рюрика.

бармица — кольчужная сетка, закрывающая шею.

берсерк — буквально «медвежья шкура» или «медвежья рубашка». Так называли могучего воина, способного во время битвы приходить в исступление (впадать в «боевое безумие»), когда сила его увеличивалась многократно и он не замечал боли. Про одного берсерка рассказывают, что он сражался со стрелой в спине. В исступленном состоянии берсерк отождествлял себя со зверем: волком или медведем.

бонд — мелкий землевладелец, лично свободный.

большие бонды — богатые землевладельцы, владевшие обширными угодьями, рабами, работниками и мелкими хозяевами, нанимавшими у них часть земли.

борг — крепость.

Браги — один из асов. Он славится своей мудростью, а пуще того, даром слова и красноречием. Особенно искусен он в поэзии. Есть мнение, что образ возник из реального исторического лица, скальда по имени Браги.

брэ — штаны, шились из шерстяной ткани, по преимуществу красного цвета.

Брюнхильд дочь Будли — героиня сказаний о Сигурде. Она была валькирией, но за ослушание Один уколол ее «шипом сна» и погрузил в многолетний сон, после которого она должна была выйти замуж. Сигурд одолел огненную стену и ограду из щитов, за которыми она спала на вершине горы, рассек мечом ее кольчугу и разрушил чары сна. Они полюбили друг друга, но колдунья Гримхильд чарами заставила Сигурда забыть об этой любви и сосватать Брюнхильд для его побратима Гуннара, ради чего Сигурд «поменялся с Гуннаром обличьями». Сам Сигурд женился на Гудрун, сестре Гуннара. Брюнхильд не простила обмана и спустя годы заставила мужа погубить Сигурда. После этого она взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Бьярмия — часто упоминаемая в сагах страна, населенная, судя по всему, какими-то угро-финскими племенами, какая-то из частей Финяндии, Карелии или даже область племени пермь.

Валгалла — небесный чертог Одина, где собираются павшие воины. «Великое множество там народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк. Но сколько бы ни было людей в Валгалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова цел». (МЭ)21 В Валхалле пятьсот сорок дверей, и из каждой в день битвы с Волком выйдут восемьсот воинов.

валькирии — воинственные небесные девы, подчиненные Одину. «МЭ» называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». По сведениям сказаний, валькирии могли быть дочерями земных конунгов и вступать в брак со смертными.

ваны — второй божественный род после асов, боги-покровители плодородия. Сначала асы и ваны воевали, но потом помирились и обменялись заложниками. Представители ванов — Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя. Сторонники исторического происхождения мифов считают, что в образе ванов отражены древние славяне (венеды). Но представляется, что боги плодородия не могут быть выведены ни из каких человеческих племен или выдающихся личностей, потому что идея их должна была сформироваться в сознании гораздо раньше.

Вендоланд — страна вендов, то есть земли западных славян, расположенные на южном берегу Балтийского моря.

венды — скандинавское название западных славян.

Верданди — см. норны.

Вестманланд — историческая область Швеции, расположенная на запад от озера Меларен.

вёльва — прорицательница из рода великанов. В первой песни «Старшей Эдды», названной «Прорицанием вёльвы», рассказано о создании и будущем конце мира, о котором вёльва поведала Одину.

Вёлунд — герой сказания, чудесный кузнец-полубог. Назван сыном конунга финнов, а еще властителем альвов, но неизвестно, на каком основании. О судьбе его рассказывает «Песнь о Вёлунде». Видимо, в образе его отразился древний «культурный герой», отец наук и ремесел, своеобразный древнегерманский Прометей. Но есть и другие мнения о его мифологической природе.

вик — торговое место, первоначально не укрепленное. Вики находились, как правило, на стыках племенных территорий, вблизи важнейших торговых магистралей, занимали площадь гораздо большую, чем обычные города, имели нерегулярную застройку. Населены были представителями разных народов, торговцами и ремесленниками, причем в период торговых сезонов численность населения увеличивалось вдвое. К числу виков относились Хедебю (Хейдабьюр) в Дании, Бирка (Бьёрко) в Швеции, Дорестад во Фризии и другие. Многие относят к викам и первоначальное поселение в Старой Ладоге. Расцвет виков приходится на VIII — X века, после чего их сменили королевские или княжеские города.

викинг — участник торговых или военных походов. Слово имело скорее ругательный смысл и романтический ореол приобрело позднее. Также этим словом обозначался и сам поход.

вилла — это латинское слово в раннесредневековой Европе могло обозначать город, усадьбу, поместье или деревню.

волокуша — древнее бесколесное приспособление на полозьях для перевозки грузов.

воспитатель — наставник, который приставлялся к детям знатного человека, как мальчикам, так и девочкам. Мог быть выбран из собственных домочадцев. Если же ребенка отдавали воспитывать на сторону, то выбор определялся общественным положением: была даже пословица «Кто кому воспитывает ребенка, тот из двоих и младший.» Один конунг ухитрился как бы между прочим посадить своего сына на колени к другому конунгу, и тем самым он формально закрепил свое главенство и право собирать с того дань.

Восточный путь — общее название стран, расположенных вдоль торговых путей на Восток. Начинался от Западной Прибалтики и проходил в значительной степени по территории Древней Руси.

Восточное море — Балтийское море.

гауты — германское племя, проживавшее на юге нынешней Швеции, делились на западных и восточных.

Гевьюн — богиня-дева, собирающая у себя умерших девушек. В то же время, по датским преданиям, Гевьюн — великанша, которая обратила своих сыновей в быков, запрягла в плуг и этим плугом оторвала от Швеции остров Зеландию (Съялланд), на месте которого теперь находится озеро Меларен. По другой версии, она оторвала от материка полуостров Ютландию. Поэтому Данию называют «землей Гевьюн».

гонель — туника, верхняя рубаха.

гривна — шейное украшение, обычно из драгоценных металлов. Могло служить признаком знатного происхождения или высокого положения человека.

гридница — центральное помещение в доме знатного человека, своеобразный приемный зал, место пиров и собраний. Русское слово «гридница» происходит от скандинавского слова «грид», означавшего «дом для дружины.

далматика — длинная широкая верхняя рубаха с разрезами по бокам, носилась как мирянами обоего пола, так и церковниками. Почти всегда шилась из шелка, привезенного из Византии. Далматики носили в Древнем Риме первохристиане, в православной Византии она стала основной формой одежды. Знатные франки носили по торжественным случаям далматики, сшитые по византийским образцам или привезенные оттуда22.

девять искусств — умения, необходимые благородному человеку: сочинять стихи, играть в тавлеи, бегать на лыжах, плавать, грести, ковать оружие, играть на арфе, стрелять из лука, знать руны. В наборе могли быть некоторые варианты.

денарий — (денье) западноевропейская серебряная монета весом чуть больше одного грамма.

дреки — букв. «дракон» — большой боевой корабль с изображением змеи или дракона на переднем штевне. В литературе этот тип часто называют драккаром, но здесь, возможно, множественное число «дрекар» было ошибочно принято за название самого типа.

дренги — молодые воины из низшего слоя дружины.

Ивар Широкие Объятия (Ивар Видфаме) — эпический конунг, которому приписывается владение землями не только в Дании и Швеции, но и Восточной Англии, землями саксов и «Восточными странами». В числе прочего, при его содействии пресекся род Инглингов.

йоль — праздник зимнего солнцеворота. В современной Скандинавии этим словом обозначают Рождество.

йомфру — молодая госпожа, девушка знатного рода.

камизия — нижняя рубашка, по преимуществу шилась из шелка. Женская камизия должна была быть настолько длинной, что закрывала пальцы ног.

карлы — см. свартальвы.

каструм (castrum) — замок, как оборонительное сооружение был известен знати уже в эпоху Меровингов. Это были большие, в основном в несколько гектар, участки, защищенные опоясывающим или отсекающим валом. Некоторые из них исполняли роль исключительно убежища (Refugium) и использовались редко или вообще никогда, но большинство являлось узловыми пунктами и центрами управления прилегающими владениями знати, правовой и церковной организации окрестностей. Некоторые могли служить военными опорными и сборными пунктами (это в первую очередь относится к королевским и имперским замкам). Замок, являясь составной частью многочисленных землевладений знати, церкви или короля, крайне редко до X века служил местом жительства самого господина.

конунг — князь, племенной и военный вождь, власть которого могла быть наследственной.

куртис — (curtis), «господский двор», владение короля, герцога, графа, епископа или монастыря, в VII—X вв. расположенный на равнине, в котором и жили представители знати или управляющие. Соответствующий им замок располагался чаще всего на расстоянии от 400 м до 5 км.

лагман — выборное должностное лицо, руководившее судебным тингом всей области, в обязанности которого входило читать и объяснять законы. Пользовался большим влиянием в народе.

лангскип — «длинный корабль», название в основном боевых кораблей, имевших узкую и длинную форму.

лживая сага — сага фантастического содержания, не претендующая, в отличие от саги вообще, на правдоподобие.

марка — 1) мера веса, обычно для драгоценных металлов, от 204 до 215 г. 2) в Западной Европе — территориальное объединение из нескольких графств, в целях обороны отданное под общее руководство одного человека.

Миклагард — скандинавское название Константинополя, столицы Византии (по древнерусски — Царьграда).

Мировая Змея — чудовищный змей, дочь Локи. Она лежит на дне моря и так велика, что обвивает всю землю и сама себя кусает за хвост. Тор однажды пытался сразиться с ней, но она же будет его противником и убийцей в последней битве при конце мира: «Тор умертвил Мирового Змея, но, отойдя на девять шагов, он падает наземь мертвым, отравленный ядом Змея». (МЭ)

Мировое Дерево, Мировой Ясень — иначе Иггдрасиль — исполинское дерево, на котором держится мир. «Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень — у асов, другой — у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму, и под этим корнем — поток Кипящий Котел, и снизу подгрызает этот корень дракон Нидхёгг. А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам, — источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость… Под тем корнем ясеня, что на небе, течет источник, почитаемый за самый священный, имя ему Урд. Там место судилища богов». (МЭ)

морской конунг — предводитель морской дружины, не имеющий никаких земельных владений и прав на власть за пределами своего корабля. Морские конунги могли наниматься на службу или просто разбойничать.

наручи — защита руки, очень широкие браслеты от кисти до локтя, кожаные с железными кольцами или целиком железные, на которые принимали тяжесть ударов, наносимых в ближнем бою.

Нифльхейм — один из нижних миров, преисподняя.

Нифльхель — один из нижних миров, принимающий мертвых «дурных людей».

норны — низшие женские божества, определяющий судьбы. Три «главные» норны живут у священного источника, их имена Урд, Верданди и Скульд. «Слово „урд“ означает „то, что произошло“ и подразумевает результат поступков, совершенных в прошлом. Имя второй норны, Верданди, означает „то, что есть“ и подразумевает управление процессами, происходящими в настоящем. Младшую норну звали Скульд, что означает „то, чему суждено быть“. Считалось, что она сплетает будущее из нитей прошлого и настоящего». (КМ) «Есть еще и другие норны, те, что приходят ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяют его судьбою. Некоторые из них ведут свой род от богов, другие — от альвов и третьи — от карлов… Добрые норны и славного рода наделяют доброю судьбою. Если же человеку выпали на долю несчастья, так судили злые норны». (МЭ) Норнам была посвящена суббота.

Ньёрд — бог из рода ванов, но живет в Асгарде, будучи отдан богам как заложник мира». Он управляет движением ветра и усмиряет огонь и воды. Его нужно призывать в морских странствиях и промышляя зверя и рыбу. Столько у него богатств, что он может наделить землями и всяким добром любого, кто будет просить его об этом.» (МЭ) Женат на великанше Скади, но детей Фрейра и Фрейю имеет не от нее, а по-видимому, от своей сестры богини Ньёрунн, которая в «Старшей Эдде» и" Младшей Эдде» не упоминается.

об — одежда священников, длинная льняная верхняя туника, разных цветов, подпоясывалась веревкой или матерчатой лентой. Подол украшался орнаментальными полосами. С IX века этот костюм стали обшивать металлическими бубенчиками и шелковыми кисточками.

одальбонд — (от слова «одаль», наследственная земельная собственность) богатый и влиятельный бонд, владеющий собственным хозяйством и ни от кого не зависящий, имеющий власть над женщинами, работниками и всеми домашними, несущий за них ответственность, был жрецом и военачальником.

Один — «Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу… Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, — его приемные сыновья». (МЭ) Одину человечество обязано знанием рун и умением слагать стихи. У него один глаз: вторым он пожертвовал ради права испить из источника мудрости, но единственным глазом он озирает весь мир, и ничто от него не укроется. Волки и вороны служат ему и являются его священными животными. Описывается Один как высокий одноглазый старик с седой бородой, в серой шляпе, обычно с копьем. В таком виде он любит бродить среди людей. Считался покровителем воинов и правителей. Днем Одина была среда.

осенние пиры — праздник начала зимы, отмечался в конце октября.

омюз — головной убор франкских замужних женщин, состоял из одного большого или двух маленьких покрывал, окутывал голову, оставляя открытым только лицо.

пеннинг — мера веса. Вес скандинавского серебрянного пеннинга колебался. Первоначально он составлял 1/192 весовой марки серебра, и, следовательно, содержал около 1,09 грамм серебра. То есть был практически равен франкскому денье.

перестрел — древняя мера длины, около двухсот метров.

поножи — защита для нижней части ноги, делались из кожи или металла.

Рагнар Кожаные Штаны (Рагнар Лодброк) — один из наиболее славных героев Древней Скандинавии, живший, по разным оценкам, во второй половине VIII — IX веке. Историческое лицо, чья биография, видимо, вобрала в себя много посторонних эпизодов. Был знаменит настолько, что предание приписывает ему чисто фольклорные сюжеты и даже сделало его мужем дочери самого Сигурда Убийцы Дракона.

Рёрик — датское название города Велиграда, расположенного на территории славянского племени бодричей (ободритов). Позднее назывался Мекленбургом.

ратная стрела — специально изготовленная стрела, которую посылали по стране в знак начала войны и призыва к сбору ополчения.

Рейнланд — земли вдоль Рейна, принадлежавшие франкским королевствам, являлись излюбленной целью викингских походов.

ререги — датское название славянского племени бодричей (ободритов).

роздых — «раск», мера расстояния по суше, то есть путь, который можно пройти без отдыха, около 5 км.

руны — священные знаки древнегерманской письменности, раздобытые Одином, который ради них сам себя принес в жертву и девять дней провисел на дереве. Каждая руна имеет буквенное значение и поэтому может быть использована для записей, а также магическое значение, что делает любой предмет с нанесенной руной амулетом, способным оказывать помощь в тех или иных делах.

самит — упругая шелковая ткань византийского происхождения, вышитая золотом.

Свартальвхейм — мир свартальвов.

свартальвы — иначе карлы — «темные» альвы. Они «завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мертвом теле. Карлики зародились сначала в теле Имира, были они и вправду червями. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако же, в земле и в камнях». (МЭ) В «СЭ» перечислены имена великого множества карлов. Они славились как искуснейшие мастера, и большинство (если не все) сокровища богов: украшения, оружие, обладающее волшебными свойствами, даже верховые животные и золотые волосы богини Сив — изготовлено руками карлов.

Свеаланд — территория племени свеев, расположенная по берегам озера Меларен. Вокруг них произошло объединение Шведской державы, и название Свеаланда распространилось на другие племенные территории.

свеи — племя центральной Швеции.

Середина Лета — один из важнейших годовых праздников, отмечался около дня летнего солнцестояния. Сохранился в скандинавских странах до сих пор и называется «Мидсоммарен», то есть «середина лета». Отмечается зажиганием костров и народным весельем.

Сигурд Убийца Дракона — величайший герой древнегерманского эпоса. «Сигурд был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству». (МЭ) Сын Сигмунда из рода Вёльсунгов и Гьёрдис, дочери конунга Эйлими. Воспитывался вдали от родины у конунга Хьяльпрека, который впоследствии дал ему дружину, чтобы отомстить за убийство отца. Также воспитателем Сигурда был кузнец-колдун Регин, злобный и коварный. Сигурд убил дракона Фафнира и завладел его несметными богатствами. Проскакав сквозь огонь, он разбудил валькирию Брюнхильд и обручился с ней, но колдунья Гримхильд чарами заставила его забыть об этом и сосватать Брюнхильд для Гуннара. Сигурд женился на Гудрун, но был убит побратимами из-за подстрекательств оскорбленной его изменой Брюнхильд. Сюжеты о Сигурде имеют множество вариантов и противоречий. Считается, что прообразами героев послужили франкские или бургундские короли IV и V веков, но весьма вероятно, что страшная жестокость сюжетов, переполненных убийствами, отражает представления о ритуальных жертвоприношениях.

северные страны — общее название скандинавских стран.

северный язык — древнескандинавский, его же называют древнеисландским или древнедатским. До начала XI века в языках скандинавских племен почти не было различий.

скальд — обычно переводится как «поэт», но обозначает не того, кто сделал сочинение стихов своим призванием, а просто автор неких конкретных стихов.

Сканей — иначе Сконе, область на юге Швеции.

скиллинг — скандинавское название дирхема, арабскоq серебряной монеты весом 2,7 гр, основной международной валюты раннего средневековья.

Скульд — см. норны.

Смалёнд (Смоланд) — одна из исторических областей на юге Швеции. Судя по всему, была населена не свеями, а каким-то другим германским племенем.

снека — корабль в основном торгового назначения.

Средний Мир — иначе Мидгард — земля, обитаемая людьми.

ставы — палочки, прутики либо пластинки, на которых начертаны руны.

Старкад — древний, наиболее архаичный по своему облику герой, ведущий свой род от великанов. У него были огромные клыки и шесть или восемь рук, пока Тор не отрубил ему лишние. Старкада воспитывал сам Один и одарил его огромной силой. Всю жизнь Старкада сопровождало множество чудес и неприятностей.

стола — платье (верхняя рубашка) франкских женщин, называемая старинным римским словом, обозначавшим верхнюю одежду свободнорожденных женщин. Шилась из дорогих тканей ярких расцветок и роскошно украшалась. Обязательно имела расширенный рукав, доходящий приблизительно до локтя. Как и в античности, определяла статус женщины.

стюриман — старший на корабле.

тинг — собрание свободных людей, как правило, ежегодный, но мог собираться и чаще. Был местом разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. В особенных случаях созывался «домашний тинг», нечто вроде «общего собрания» — в усадьбе или даже на корабле.

Тор — ас, стоящий во главе всех. Он сильнее всех богов и людей и постоянно сражается с великанами, осаждающими Асгард. Тор ездит на колеснице, запряженной двумя козлами. Владеет тремя сокровищами: молотом Мйольниром, Поясом Силы и железными рукавицами. Совершил великое множество подвигов и является героем наибольшего числа сказаний. Днем Тора был четверг, вообще самый удачный день недели.

туника — вполне обычная германская рубаха с длинными рукавами, крестообразного кроя.

умбон — металлическая бляха в середине щита.

Урд — см. норны.

Фрейр — бог, сын Ньёрда, а значит, ведет свой род из ванов, но живет в Асгарде. «Нет аса славнее Фрейра, ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и мире. От него зависит и достаток людей». (МЭ) Женат на прекрасной девушке из рода великанов, Герд. Но, по некоторым данным, состоял в близких отношениях и со своей сестрой Фрейей, в чем видно отражение древнейшего внутриродового брака.

Фрейя — богиня, дочь Ньерда. Ее имя означает «госпожа». «Она всех благосклоннее к людским мольбам, и по ее имени знатных жен величают госпожами. Ей очень по душе любовные песни. И хорошо призывать ее помощь в любви». «А ездит она на двух кошках, впряженных в колесницу». (МЭ) Ей достается половина убитых на поле брани. Мужем Фрейи назван «человек по имени Од», но исследователи считают, что в этом образе отразился тот же Один. Днем Фрейи считался понедельник.

Фригг — старшая из богинь, жена Одина. «Ей ведомы людские судьбы, хоть она и не делает предсказаний». (МЭ) Днем Фригг считалась пятница, она покровительствовала домашнему очагу, любви и плодовитости.

фризы — племя германского происхождения, обитавшее во Фрисландии (нынешней Голландии). Считаются отцами всей северной торговли и мореходства.

фюльгъя — иначе, дух-двойник — сверхъестественное существо, которое является человеку незадолго до смерти. Обычно принимает облик женщины, но может предстать и в виде животного.

Фюльки — исторические независимые области Норвегии.

Харад — «сотня» — территориально-административная единица, первоначально — территория, способная выставить сотню воинов для ополчения. Что-то вроде гражданского союза, заключенного по общему согласию землевладельцев для охраны общественного спокойствия и личной безопасности. Харады делились на корабельные общины; дворы, принадлежавшие к ним, обязаны были готовить для похода определенное количество кораблей со всем необходимым.

харсир — представитель местной племенной знати.

Хель — дочь Локи и великанши Ангрбоды. «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селения, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки… Она наполовину синяя, а наполовину — цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид у нее свирепый». (МЭ)

хёвдинг — от слова «хёвид» — голова, то есть «главарь» — правитель области, избираемый тингом из местной знати.

хёльд — богатый землевладелец, способный выставить собственную дружину.

хирд — двор, слуги, домочадцы и дружина вождя.

хирдман — воин из высшего слоя дружины знатного вождя.

хримтурсы — инеистые великаны, могучие и злобные существа скандинавского фольклора.

хромая подать — подать, собираемая с народа в мирные времена и замещавшая обязанность поселян участвовать в королевском войске. Возмещала конунгу добычу, которую он мог бы взять в походе, и выплачивалась с корабельных общин взамен снаряжения кораблей в поход.

хюльдра — мелкая нечисть вроде лесовицы. Может представать в виде красивой девушки, только с хвостом вроде коровьего. Иногда описывается, как не имеющая спины, пустая с задней стороны.

шазюбль — верхняя круглая накидка вроде плаща, сплошная, с отверстием для головы, спереди не раскрывалась, но для удобства немного разрезалась по бокам, чтобы можно было просунуть руки. Постепенно шазюбль стали укорачивать спереди, а с боков вырезать полукружия. В таком виде она долго служила частью женского и мужского костюма, носилась и церковниками.

шап — верхняя накидка, дождевик, выкроенная в виде круга или полукруга из шерстяной ткани или войлока. На нем был предусмотрен спереди разрез, а сзади прикреплялся капюшон.

шоссы — нечто вроде чулок, но не вязаных, а сшитых из ткани, часто — дорогой и роскошной. Похожи на современные гольфы. Их натягивали поверх штанов, закрепляя у колена и у бедра ткаными и кожаными подвязками.

штевень — приподнятая оконечность кормы или носа корабля. Передний штевень украшался резным изображением какого-либо животного, которое и давало кораблю название.

эйнхерии — павшие воины, живущие в палатах Одина. «Всякий день, лишь встанут, облекаются они в доспехи и, выйдя из палат, бьются и поражают друг друга насмерть. В том их забава. А как подходит время к завтраку, они едут обратно в Валгаллу и садятся пировать». (МЭ)

эйрир — мера веса драгоценных металлов, одна восьмая часть марки, то есть около 27 г. Судя по тому, что профессиональный наемный воин получал в год эйрир серебра, в то время это были большие деньги.

этоль — очень длинная лента-шарф с крестами, повязанная поверх одежды священнослужителя, была знаком высшей церковной (иногда светской) власти.

ярл — правитель или военачальник, назначаемый конунгом, исполнитель важных поручений вроде сбора дани, то есть тот, кто распоряжается от лица более высокого властителя.

Послесловие

Князь Рюрик, занимающий в русской истории должность основателя Государства Российского, — это такая фигура, мимо которой автору, пишущему о раннем средневековье, пройти сложно. Хотя бы в своем воображении. Давно хотелось бросить свой пятачок в несчетную казну разнородных мнений, но останавливала противоречивость исторического материала. Хотелось написать «как все было на самом деле», но выяснить, как же оно было-то, в общем-то, невозможно. Ибо Рюрик еще и фигура до крайности загадочная. О происхождении и судьбе этого человека существует такое множество версий и мнений, что их перечисление само потянет на солидный труд, но ни одна из них не имеет четкой и убедительной доказательной базы. Можно отыскать в источниках подходящего датского конунга, французского графа, ободритского князя, короля из Уэльса, солевара из Старой Руссы, шумера или зеленого рептилоида из Антарктической Атлантиды — но нельзя точно доказать, что именно он и есть тот Рюрик с братьями из «легенды о призвании варягов». Выбор любой из версий, взятой за основу, приведет к тому, что произведение окажется «альтернативкой» по отношению ко всем остальным. И любой, знакомый с темой, сможет заявить, что «все было совсем не так».

Да и к тому же любая из версий имеет достаточно темных мест и внутренних противоречий, делающих следование букве научных данных затруднительным. Путались еще сами древние хронисты, привлекали недостоверные сведения или переделывая их в соответствии со своими представлениями; позднейшие переводы внесли свой вклад, до полной неузнаваемости искажая имена и названия. В результате ободритский князь Дражко (Драгомир или что-то в этом роде) превратился в Траско или Тросука, а якобы шведский король Эрик в «Житии Ансгария» выступает полным тезкой датского короля Хорика — поди пойми, кого автор жития имел в виду и почему современный комментатор имя «Хорикус» предпочел прочитать как Эрик и причислить его обладателя к шведской династии. (И сделать уже третьим шведским королем, владыкой Бирки (Бьёрко), в одно и то же время.) И так во всем…

Об одних и тех же людях, событиях, территориях в разных источниках даны совершенно разные сведения. Большая путаница царит в родословной датских королей: все называют примерно одни и те же имена — Харальд, Хальвдан, Годфред, Хемминг — но родственные отношения между этими людьми у разных авторов совершенно разные, и кто там чей сын, брат и племянник, понять невозможно. Поэтому при всем желании об этой эпохе нельзя написать строго достоверный исторический роман, в котором были бы учтены и взаимно непротиворечиво использованы все имеющиеся данные. И дело сдвинулось с мертвой точки, только когда я поняла, что так ничего не выйдет и надо менять подход. И отказалась от мысли соблюдать букву исторических событий. Какие-то факты приходится отбрасывать, дабы из оставшихся собрать нечто жизнеспособное. Хотя бы в художественном плане — я ведь все-таки романы пишу. Так что при написании этой книги я поставила своей целью создать художественную версию исторических процессов, приведших к тому, что некий Рюрик и занял свое нынешнее место краеугольного камня писаной российской истории. Процессы эти включали в себя огромное количество различных политических, этнических, культурных, религиозных и прочих влияний. Отразить все нет никакой возможности, и ни трех, ни четырех томов для этого не хватит. Опять же, приходилось отбирать из всего материала наиболее интересное и близкое.

В данной книге приведена художественная версия, построенная на типичных для тех времен событиях и отношениях. Это рассказ не столько о том, «как было», сколько о том, «как бывало». Большинство имен, названий, да и самих событий — подлинные. Но в интересах художественной сообразности некоторые из этих событий были подвинуты во времени, поэтому конкретные даты нигде не указаны. В итоге получилась весьма оригинальная смесь правды и вымысла: это роман исторический, альтернативный, немного фантастический, но тем не менее дающий представление о жизни Балтийского моря и прилежащих стран в середине IX-го века, уж точно не хуже, чем другие сочинения в том же роде. Вот только любителям почитать о том, как «Рюрик потом и кровью созидал основы российской государственности» я, увы, ничего предложить не смогу. Это мы теперь знаем, что Рюрик или кто-то вроде него стал легендарным основателем династии, которая возглавила складывающееся древнерусское государство. А он там, в своем IX веке, понятия не имел, к чему все это приведет. Он, точно так же, как и каждый из нас, просто жил своей жизнью. И мне интересно писать о той самой простой жизни, которая роднит историческую и легендарную личность с каждым из нас. Но вовсе не про то, как на берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн. А великие дела и исторические обытия складываются из совокупности усилий отдельных людей сами собой.

Один из самых «фантазийных» эпизодов романа — пребывание Рери в «стране фей» — основан на исторических фактах. Непосредственно в местах действия романа, возле деревни Наур, в пятнадцати километрах от Амьена, действительно имеется подземное убежище, расположенное под известковым холмом на глубине в среднем 33 метра. Практически все данные в романе его описания соответствуют действительности, я лишь удревнила его историю, отнеся ее начало ко временам галлов, в то время как исследования выявили, что оно начало работать в середине IX века. Но в хрониках соседнего аббатства способность жителей Наура бесследно исчезать отмечена еще раньше, с 780-х годов. Общая длина подземных галерей составляет около двух километров, убежище было оборудовано всем необходимым: там имелись отдельные помещения для семей, кухни с остроумно устроенными дымоходами, тюрьма и церковь на 400 стоячих мест, специальные пандусы, по которым скотину ночью выводили на водопой. Использовалось оно в течение многих веков, до позднего средневековья, и похоже, что врагами не было захвачено ни разу.

Так что фигура самого Рюрика является даже более фантастичным элементом романа, чем все остальное. Перечень версий о его происхождении интересующимся найти не трудно, я на этом останавливаться не буду. На основании имеющихся данных постоянно возникают новые легенды, создатели которых пытаются как-то примирить противоречия в угодном им ключе, заполняя промежутки между фактами плодами своей фантазии. В итоге Рюрик почти сравнялся с богом Хеймдаллем, который неким загадочным образом имел сразу девять матерей: среди родителей будущего основателя Русского государства можно назвать как минимум пять человек, троих мужчин и двух женщин. Причем составлять их них пары можно как угодно (с учетом разве что пола). А как иначе объяснить, что он был датским конунгом, а одновременно славянским князем и воспитанником французского короля? Вот и приходится выкручиваться: мать его — сестра датских королей, а отец — князь Годолюб… Нет, мать его — Умила Гостомысловна, а отец — датский король Харальд… Нет, Хальвдан… Нет, наоборот… А тут еще Рорико, граф Мэн, прицепился, надо и его тоже куда-то девать… А в Древнейшем летописном своде, созданном в Киеве к 1039 году, о Рюрике вообще ничего нет — легенда о призвании варягов попала туда позднее, из новгородских преданий. Но ведь если бы Рюриковичи действительно происходили от Рюрика, его потомки в третьем-четвертом поколении должны были об этом знать и без народных преданий?

Как нетрудно заметить, за основу была принята все же та версия, согласно которой Рюрик Русский и Рерик Ютландский — одно и то же лицо. На самом деле, аргументов, на котором она строится, всего два. Первый: дата смерти Рерика, известная по франкским хроникам, примерно совпадает с датой смерти Рюрика, указанной в Повести Временных Лет, и вообще данные русских летописей не противоречат данным западных хроник. И второе (еще веселее): нету другого подходящего кандидата! Честно говоря, если так рассуждать, то легко доказать, что Иван Александрович Гончаров и Иван Сергеевич Тургенев — одно и то же лицо: они жили в одно и то же время, в одной и той же стране, оба были писателями и даже носили одно и то же имя! И даже писали на близкие темы! Аргументов для отождествления этих двоих вдвое больше, чем в случае с Рериком и Рюриком. Короче, темна вода исторического процесса… И все же мой Рерик стал потомком Скъёлдунгов, потому что он или кто-то ему подобный, скорее всего, был скандинавского происхождения. Рассуждать о «варяжском вопросе» сейчас не стоит, но все источники свидетельствуют о таком мощном скандинавском присутствии на землях будущего Древнерусского государства (начиная как минимум с года достопамятной битвы при Бравалле), что изобретать каких-то других «варягов из племени вагрской руси» становится просто не нужным. Но я никому не мешаю думать так, как ему больше нравится. В конце концов, на ход истории влияют гораздо более глубокие и значимые факторы, чем случайности чьей-то личной судьбы.

Примечания

1

В литературе этот город известен под латинизированным названием Бирка.

(обратно)

2

Дословно — «сотня»

(обратно)

3

Имеются в виду «девять искусств», которым обучали знатных людей (см. Пояснительный словарь).

(обратно)

4

Для прядения, собственно, не нужно ничего, кроме веретена с прясленем и кудели, которую можно привязать к палке, засунутой за пояс, поэтому в Скандинавии женщины имели привычку прясть на ходу по пути на пастбище и так далее.

(обратно)

5

Намек на скандинавскую пословицу «Лучше одна ворона в руках, чем две на крыше».

(обратно)

6

«Старшая Эдда», пер. А. Корсуна

(обратно)

7

то же

(обратно)

8

«Старшая Эдда», пер. А. Корсуна

(обратно)

9

Год делился только на два сезона, зиму и лето, и лето начиналось в конце апреля.

(обратно)

10

Что составляет около 5 км. То есть «роздых» в переводе на время — это час пешего хода.

(обратно)

11

Человек мог называть себя по имени матери, а не отца, в тех случаях, если материнский род был гораздо знатнее или если мать надолго пережила отца и как главу семьи все запомнили именно ее.

(обратно)

12

Каролингский фунт (примерно от 370 до 490 грамм серебра) включал 240 денариев (монета весом около полутора грамм). Марка — от 204 до 215 гр серебра.

(обратно)

13

Словом «викинг» обозначался не только участник морского похода, но и сам этот поход.

(обратно)

14

Сорок километров

(обратно)

15

Название знамени. Стяги знатных вождей имели личные имена, и им приписывались чудесные свойства.

(обратно)

16

Хайлике — «святая»

(обратно)

17

В скандинавском фольклоре есть такой персонаж, как хюльдра — она имеет облик красивой девушки, но с задней стороны пустая, будто половинка ореховой скорлупы.

(обратно)

18

В раннем средневековье «граф» был не дворянский титул, а должность полномочного правителя определенного края, назначаемого королем. Во Франции в описанное время графства все чаще передавались по наследству, переходя в полное владение знатных семей.

(обратно)

19

Он же бродэкс. Не путать с лабрисом — двулезвийным топором, которого у викингов и вообще средневековых европейцев никогда не было.

(обратно)

20

В уставе святого Бенедикта насчет цвета монашеских облачений четких указаний нет, а церковные постановления, предписывавшие черный цвет, были приняты позже, так что в 9 веке каждая обитель сама решала вопрос о цвете одежды.

(обратно)

21

МЭ — Младшая Эдда

(обратно)

22

При описании деталей одежды использовались материалы книги Л. М. Горбачевой «Костюм Средневекового Запада»

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Пояснительный словарь

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg