«Герцог Бекингем»

Герцог Бекингем (fb2) - Герцог Бекингем (Дневники маркиза ле Руа - 3) 1940K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Серж Арденн

«Герцог Бекингем»

Серж Арденн

СЕРЖ АРДЕНН  ДНЕВНИКИ МАРКИЗА ЛЕ РУА 1625 часть третья «ГЕРЦОГ БЕКИНГЕМ»

Текст подается в авторской редакции

ГЛАВА 1 (60) «Ворота Англии»

ЮЖНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ АНГЛИИ. ПОРТ ДУВР.

«Туманный Альбион» – старинное название Британских островов, было известно ещё древним грекам и римлянам, которых считают авторами сего романтичного и загадочного определения. На самом же деле ничего возвышенного и поэтичного в этом нет. Дело в том, что слово «альбион», в переводе с латинского – «белый», как утверждают, так же происходит от кельтского корня означающего «горы», чему есть подтверждением южное побережье Англии, от Белых скал Дувра, до Бичи Хэд в Восточном Сассексе, где Саут Даунс встречается с морем.

Белые скалы – утесы, достигающие в высоту 390 ярдов, формирующие часть британской береговой линии, состоят из мела, от того и кажутся с моря совершенно белыми. Именно это обстоятельство определило название «Альбион», что не позволяет усомниться мореплавателей, достигших белых скалистых берегов острова, в справедливости сего назначения.

Что же до определения «туманный», то мы не сомневаемся в том, что оно понятно каждому и без наших докучливых разъяснений и обязано своим существованием прославленному густому морскому туману, беспрестанно окутывающему низменные части острова.

Посему, не желая досаждать читателю весьма несущественными уточнениями, мы предлагаем вернуться к нашей истории, которая если не достигла своего конца, то определенно перевалила за середину.

И вот, в час когда на берегах прекрасной Франции, бушующее пламя страстей, связанное с встречей английского гостя, достигло своего апогея, в пасмурный летний денёк, на скалах вблизи города Дувр, что высятся над водами Английского пролива, показался экипаж украшенный гербами, пожалуй, первого вельможи британии, после короля – лорда-стюарта Вестминстера, шталмейстера, лорда-адмирала Англии, главного судьи выездной сессии, фактического главы английского правительства, Джорджа Вильерса,1-го герцога Бэкингема.

Порт Дувр, благодаря своему местоположению, обладает колоссальным стратегическим значением для защиты Британского островного королевства, являясь, при этом, своеобразными «морскими воротами» Англии. Замок же Дувр, вознесенный на высоту около 126 ярдов над уровнем моря, построенный для отражения нашествий врагов с континента, и защищающий порт, является одной из самых впечатляющих крепостей в мире. Сию грозную твердыню, как свидетельство силы и могущества Британского льва, лицезрели моряки и путешественники из всех стран Старого Света, но чаще других, зловещие стены, ощетинившиеся сверкающей бронзой пушечных стволов, имели сомнительное удовольствие наблюдать жители французского королевства, чьё побережье находиться от упоминаемых берегов всего в восьми с половиной лье. В ясные, солнечные дни, находясь на родных берегах, французам вполне возможно с «наслаждением» любоваться неприступностью Дувра, так же как англичанам с не меньшим «удовольствием», разглядывать на линии горизонта Сторожевую башню, шпили и цитадели славного Кале. Но подобная близость удобна не только для демонстрации дружелюбия и братской любви, она была в чести и у путешественников, пожелавших преодолеть водную преграду в самом узком месте Английского канала, таким образом, получив возможность высадиться на песчаном берегу одной из «добрососедствующих» стран.

И вот, карета, запряженная четверкой чистокровных английских скакунов, с герцогскими гербами на дверцах, с лязгом и грохотом вкатила на вымощенный булыжником причал дуврского порта. Из экипажа, окруженного десятью, сверкающих доспехами рейтаров, вышел вальяжный и высокомерный Бекингем, презрительно и недоверчиво оглядев встречающих. Его ярко-вишневый плащ и такого же цвета шляпа, украшенная кроваво-красным плюмажем, привлекали внимание, пестрея среди темных костюмов дворян и простолюдинов, высыпавших на пристань. С почтением поклонившись, к министру подошел Сэр Джейкоб Бэйли, барон Мидлборо, который загодя отправился в Дувр, по приказанию герцога, с тем, что бы подготовить и устроить «всё как должно». За спиной барона, облаченного в темно синий непромокаемый кап, стояли три джентльмена, с благоговением следившие за высокопоставленным лондонским вельможей, что неблагоприятно отразилось на настроении, и без того испытывающего крайнее волнение Бекингема. Смутившись, герцог был вынужден обернуться, устремив взгляд полный укора на прибывшего с ним Монтегю. Лорд выпрыгнул из кареты, развернув широкие плечи и, явно в угоду герцогу, громко обратился к Мидлборо.

– Сер Джейкоб, это они?

Кивнул он в сторону людей стоявших за спиной барона. Тот приторно улыбнувшись лорду-адмиралу, таинственно прикрыв глаза, произнес:

– Да, это они.

Монтегю окинул уверенным взглядом сверкающий от влаги камень причала, щедро усыпанный соломой; береговую линию порта, уставленную пирамидами из бочек, ящиков и корзин, с разнообразными товарами, намереваясь отыскать голландское судно, прибывшее за герцогом. Вдоль серой, довольно длинной пристани, тянулся частокол голых мачт, скрипящих под тяжестью рей, отягощённых свернутыми парусами, и притянутыми леерами к деревянным бортам. Измученные, кособокие фелюги, вёсельные бригантины, стройные голландские шхуны и стремительные, словно чайки каравеллы, пеньковыми канатами пришвартованные к поржавевшим кнехтам, словно расположившаяся на отдых стая диковинных морских зверей, мирно дремали, в ожидании своего часа. По трапу, одного из судов, переброшенному к изуродованному сходнями краю причала, спустился долговязый человек, в выцветшей шляпе, из-под которой торчали пряди светлых волос и направился к людям, скопившимся у кареты. Разглядев силуэт рослого моряка, Монтегю обратился к Мидлборо.

– Это капитан Ван Бюйтен?

– Да, это он.

Долговязый, являвшийся капитаном голландского судна, приблизившись, окинул взором напыщенных вельмож, только сейчас прибывших из Лондона, не разобравшись, кто из них герцог, сняв шляпу, неуклюже поклонился, и на вполне сносном английском произнес:

– Прошу Вашу Светлость не отказать доставить честь, подняться на борт «Lam».

Голландец, явно путался в словах, и совершенно напрасно пытался воспроизвести фразу хоть, сколько-нибудь претендующую на любезность. Явно неудовлетворенный, ни обществом, ни тем что происходит в этой «пропахшей сельдью яме», Бекингем соизволил откликнуться на приглашение капитана, и, постукивая о булыжник изысканной тростью, направился за Монтегю возглавившим шествие.

Оказавшись в приготовленной для вельможи каюте, на борту «Lam», наедине с лордом, Бекингем, недовольство которого переросло в ярость, с неприкрытой грубостью обратился к Монтегю:

– Вам не кажется, друг мой Уолтер, что пришло время объяснить мне, кто все эти люди, и, что здесь, чёрт возьми, происходит?! Вы заставили меня прибыть в Дувр в карете с гербами, ряженного, словно паяц из труппы чертовых «слуг»1, которого невозможно не заметить даже с той стороны пролива, устроили этот возмутительный спектакль на пристани, теперь каждый портовый нищий будет знать о моём отъезде! Что всё это значит, черт возьми?!

Обезоруживающая улыбка Монтегю, успокаивающе подействовала на Его Светлость, и, усевшись за стол, подвешенный к потолку стальными цепями, граф заговорил:

– Ваша Светлость, позвольте скромному слуге короны, отвечающему за жизнь любимца короля Карла, даже вам не раскрывать своих планов. Через час мы отчалим, на берегу останутся наши друзья, все, включая Мидлборо, кроме трёх джентльменов, которых вы видели в сопровождении барона, вот тогда-то я обрету спокойствие и открою вам свой план. Но, хочу предупредить, мы не пойдем к стенам славного Кале.

Изумленный Бекингем откинулся на спинку стула. Лорд утвердительно кивнул.

– Милорд, жизнь научила меня правилу: «уважай, но не доверяй», за исключением Вашей Светлости, разумеется. Мы переждем несколько дней…»

– Но как, же те, кто должен нас встретить?!

О холодный взгляд Монтегю, как о глыбу льда, разбились сомнения и возмущения герцога.

– Я обо всём позаботился, кто нужно предупрежден. Через два дня мы отправимся в ночь, и это, милорд, смею заверить, не единственный сюрприз который я уготовил нашим врагам. Доверьтесь мне. а, что касается вашего отъезда из Лондона, поверьте, те, кому о нём знать не следовало бы, обо всём давно оповещены, они осведомлены не хуже нас с вами, поэтому…

1 В Англии, театральные труппы, в то время, назывались – «слуги лорда-адмирала», «слуги лорда Стрэнджа», «слуги графа Пемброка».

ГЛАВА 2 (61) «Комната на улице Железного горшка»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Господин шевалье де База проснулся ранним утром. Распахнув ставни небольшого оконца, он позволил солнечным лучам, наполнить комнату ярким ласковым светом, что вызвало улыбку на лице молодого человека. Невзирая на то, что рана ещё серьезно беспокоила его, настроение анжуйца было отменным. Позавтракав тем, что послал Господь Бог, и приготовил Гаспар, он оделся, нацепил кожаную перевязь, подвесив к ней короткую шпагу, укрыл в голенище ботфорта небольшой кинжал толедской стали, приобретенный в Барселоне, и, вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Тут же, за порогом, он оказался на довольно крутой лестнице, ступив на деревянные ступени, поприветствовавшие нового жильца учтивым скрипом. Хромая и морщась от боли, Гийом спустился в просторную, светлую гостиную, где остановился, чтобы прислушаться и передохнуть. В доме было тихо.

Гаспара, как обычно, он отпустил до обеда, что позволяло ему наслаждаться тишиной располагающей к размышлениям, которые нередко способствовали внутреннему умиротворению. К слову, с приездом в Париж, Гаспар весьма изменился. В его провинциальную наивность, размеренность и крестьянскую житейскую мудрость, которую, иногда, обозначают практичностью, вплелись вполне несовместимые с вышеперечисленным качества, такие как нерадивость и суетливость. А так же обнаружились всходы, зарождающегося цинизма, на взгляд преобразившегося Гаспара, непременные составляющие натуры присущей всем «настоящим горожанам». Он всё время где-то пропадал, куда-то сбегал, сменив покой тихих домашних застенок, на шумную неразбериху трактиров, куда влекли новые интересы и знакомства. Шевалье без труда разглядел, что слуга стоит на пороге какой-то неведомой для него новой жизни, жизни в которую манит юность, где соблазняет и завораживает проказник, по имени Париж.

Де База не препятствовал слуге, он даже находил весьма приятным, частые отлучки Гаспара, когда тот оставлял его в покое со своими глупыми историями и навязчивыми ухаживаниями. И если пространные, подчас бессмысленные и оттого крайне утомительные пересказы, подслушанного в городских харчевнях вздора, действовали на Гийома как снотворное, то чрезмерная опека его крайне раздражала, отчего де База, несколькими лиарами1, зачастую, лично провоцировал слугу отправиться на рандеву с бесчисленными трактирами и тавернами Города Лилий. Это, как вы понимаете, несомненно, являлось «серебряным ключом» взаимной заинтересованности, которым отворялся ларец терпимости и соблюдения общих интересов, когда оба без жертв, получали то, чего желали: Гаспар, с молчаливого согласия шевалье был свободен как ветер, Гийом же, был избавлен от докучливой трескотни слуги.

Внимательно осмотрев столовую, анжуец нашел её весьма милой и уютной. Гийом задумался, вереница мыслей, не связанных одна с другой пронеслись в голове: «Сколько ему здесь предстоит прожить? Куда, в сей прелестный летний день, занесла судьба его друзей? Скоро ли они вернуться, и, вообще, в какой части огромного города распологается его жилище?» От раздумий, содержание которых больше походили на клочки разорванного письма, его оторвал звук отворяющейся дверцы, что находилась в углу комнаты и была скрыта от глаз старой выцветшей ширмой. Послышались легкие, словно шелест листвы, шаги, и перед анжуйцем предстала молоденькая девушка, что несла перед собой корзину, наполненную выстиранным белоснежным, будто снега Мер-де-Глас, бельем. Увидев молодого человека, она остановилась и в растерянности замерла, от смущения опустив глаза. Её щеки зардели густым румянцем, а длинные ресницы подрагивали, когда девушка решалась взглянуть на юного дворянина.

Шевалье искренне удивила та не показная скромность, незнакомки, коей так щедро наделены провинциальные мещанки, что встречались ему во множестве городков родного Анжу, Турени и Мен, и в чьих глазах он имел ошеломляющий успех. Его порядком смутило то, что этим удивительным качеством обладают и столичные особы, чего он никак не ожидал. Несколько сконфуженный, после непродолжительной паузы, Гийом решился скорее прервать неловкое молчание, чем заговорить с хорошенькой парижанкой:

– Сегодня отменная погода,…не правда ли?

Испытывая замешательство, вызванное собственной неловкостью, он, очевидно желая, что-то добавить, набрал полные легкие воздуха, но лишь пошевелив губами, глубоко вздохнул. Девушка, не приняв во внимание лепет шевалье, будто подталкиваемая его нерасторопностью, что вселила в неё некоторую уверенность, ангельским голоском произнесла:

– Месье, наверняка, наш новый постоялец? Мне матушка говорила о вас.

Переминаясь с ноги на ногу, анжуец пожал плечами, и уже как-то увереннее взглянув на хозяйскую дочь, твердо вымолвил:

– Да поставьте же корзину, наконец, вам ведь тяжело!

Не сводя глаз с прелестной незнакомки, он приосанился и, поправив портупею, произнес:

– Раз уж мы с вами встретились, то давайте знакомиться. Моё имя Гийом де Базильер, шевалье де База, из Анжу.

При этом дворянин отпустил молоденькой особе легкий поклон, какой только позволяла рана. Девушка, на личике которой засверкала улыбка, маленькими белыми ручками схватилась за полу юбки, слегка приподняв её, настолько, чтобы были видны потертые старенькие башмачки из грубой кожи, и присела в легком реверансе.

– Николь, Николь Пикар.

В это время, из той же двери, что появилась милашка Николь, в комнату вошла женщина лет сорока пяти, довольно стройная, в белом чепце, обрамленном лионским кружевом, из-под которого, вырывался навязчивый, всепроникающий взгляд, что красноречиво указывало на то, что перед шевалье предстала хозяйка дома, жена мэтра Пикар и мать Николь. Как только госпожа Пикар узрела своего нового постояльца, она, казалось, тут же позабыла об имеющихся у неё делах, поспешив вцепиться в нового жильца, словно сорока, в предмет так неуемно заинтересовавший её. Расплывшись в улыбке, женщина приблизилась к дворянину, затаратоврив:

– Ах, месье де База, вы уже поднялись, какая радость, какая радость, мы все, все за вас очень переживали. Ведь с момента, когда вы появились в нашем доме, мы все проявили участливость в вашей судьбе. Господин де Сигиньяк такой милый человек, сразу видно преданный друг, он так щедро расплатился с нами, да-да, щедро…

– Я благодарю вас…

Де База попытался прервать трескотню хозяйки дома, но был остановлен, ощутив стальную хватку госпожи Пикар, с ещё большим рвением застрекотав.

–…А потом он просил, чтобы мы не беспокоили вас, да-да не беспокоили. Он сказал, что вам необходим покой, что вы ранены, да-да ранены, и что этот ваш слуга, как его…ах да, Гаспар, да-да Гаспар, будет заботиться о вас…

– Гаспар…

–…А я его спрашивала, да-да, и не раз, нужно ли Гаспар чего-нибудь мессиру де База, не желает ли чего месье шевалье? Но он вечно спешит куда-то и твердит одно и, то же: «Нет, госпожа Пикар, ничего не нужно, я сам о нем позабочусь».

А я вот подумала: «Как он, деревенщина, может о вас заботиться? Как раненному человеку может быть ничего не нужно?» Да не поверю я ни за что, в то, что молодому раненному мужчине может быть ничего не нужно! Да-да, ни за, что не поверю!

– Но…

– А он мне и говорит, вы мол, госпожа Пикар, не заходите, мол, в комнату к месье, мол, не любит он этого. А я вот, что скажу – грубиян он, ваш слуга, да-да грубиян. А я ведь знаю, у нас, до вас, жил один месье, порядочный человек, ничего не могу сказать, да-да из Ла Ферте-Але, он служил в королевской гвардейской роте господина капитана Дюалье. Так вот, тоже ранили его на дуэли, да-да, на дуэли. А слуга его, такой же негодяй как ваш Гаспар, не позволял мне ухаживать за ним. И что? Что бы вы думали?! Помер этот господин гвардеец… Ой!

Госпожа Пикар запнулась, прикрыв рот ладонью. Николь с нескрываемым укором покосилась на мать.

– Ох, месье де База; простите, простите меня Бога ради.

Гийом закашлял, с укоризной поглядев на женщину, чуть слышно процедил:

– Ничего, не извольте беспокоиться, я не суеверный. Я, простите, надумал прогуляться, так вот, пожалуй, пойду. Пройдусь.

С этими словами анжуец скрылся за дверью.

Улочка была узкой, тихой и безлюдной. Шевалье остановился, подняв вверх голову. Над ним простиралась лазурь бездонного, безоблачного неба. Глядя ввысь, улыбаясь солнечным лучам, он вдруг подумал о превратностях судьбы, заставивших его, вчерашнего узника, обреченного на смерть, самым невероятным образом избежать наказания, и привела в Париж, определив на службу к одному из наивлиятельнейших вельмож королевства. Но всё это меркло и казалось бессмысленным, в сравнении с тем, что он просто-напросто был жив.

1 лиар – мелкая французская монета.

ГЛАВА 3 (62) «Будет дело, найдется и третий»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Около полудня, когда парижские кабачки наполняет шумная гомонливая разношерстная толпа, включающая в себя торговцев из провинции; парижских барыг; маклеров и шулеров, что часто одно и то же; погонщиков скота и скучающих без работы бретёров, а так же простых крестьян, оказавшихся в городе по какому-нибудь ничтожному дельцу, в трактире «Гнездо кукушки», за столом, на месте где их можно было обычно застать, сидело двое мужчин. Один из них, рослый, плечистый блондин, ловко крутивший в руке массивный, увесистый кинжал, набалдашник которого украшали два изумрудных глазка, о чем-то беседовал со своим угрюмым, коренастым товарищем, не сводившим глаз с мелькавшего над столом оружия. Впрочем, если быть предельно точным, то следовало бы отметить, что определение «беседа» вряд ли соответствовало сему странному действу, так как диалог, непременно требует участия обеих персон. Происходившее же за столом, едва ли можно втиснуть в сии рамки, так как монолог светловолосого балагура Тибо, только по необходимости, сопровождался кивками и качаниями головы безмолвного Крюка, что, признаться, несколько удивляло людей мало знакомых с этой необычной парочкой.

Ловкач-Тибо, как называли владельца диковинного кинжала, с которым мы имели возможность встречаться ранее на страницах нашего повествования, быть может, от бессилия, а скорее, от отчаяния, с досадой вонзил в дощатый стол клинок узорного дамаска. Словно одинокий кипарис, посреди бескрайних просторов лавандовых полей Прованса, шатаясь на ветру, возвышался стройный силуэт великолепного кинжала над поверхностью засаленного трактирного стола.

И раз уж «стальное жало» попало в фокус нашего уважаемого читателя, трудно удержаться, чтобы не сказать несколько слов об этом славном и древнем оружии, что мы с вашего позволения и попытаемся сделать. Даже от невооруженного и невежественного глаза дилетанта не могла укрыться принадлежность сего дивного предмета к рыцарям Храма: ордену Тамплиеров, официально учрежденного в 1119 году, и оставшемуся в памяти потомков, пожалуй, одним из самых загадочных образований в истории человечества. Вся история ордена, а так же его атрибутика носит глубоко мистично-символичный характер. Каждая деталь имеет своё значение, порой общеизвестный, а зачастую потаенный смысл, дозволенный для понимания лишь посвященным. Сей кинжал, на рукоятке и лезвии которого были отражены основополагающие символы ордена и его исторические знаки, являлся ярким тому подтверждением. Герб рыцарей Храма в виде белого щита с черной полосой, на котором изображен красный крест, символизирующий кровь Господню, был нанесен на рукоятке, которую венчал упомянутый набалдашник с двумя изумрудными глазками. Изогнутая гарда, служившая плавным переходом от рукояти к отсутствующим ножнам, являлась, чертой прерывающей фразу известную как один из девизов Тамплиеров – «Non nobis, Domine, non nobis, sed tuo nomini da gloriam!»1 – дав пристанище лишь окончанию слова «nobis». Последнее можно скорее отнести к предположениям, так как Тибо владел лишь кинжалом, держа в строгом секрете историю приобретения сего примечательного оружия, а также сведения о ножах, о месте нахождения которых, вероятнее всего не имел ни малейшего представления.

Уставившись на колышущийся кинжал, оба молодчика сосредоточили бездумные взгляды на узорчатой рукояти, словно на божестве, которое вследствие проведения столь незатейливого обряда, обязано указать путь к осуществлению цели, растолковав, что именно следует делать. После продолжительной паузы, наполненной созерцанием, Тибо злобно прошипел:

– Куда подевался, этот чертов Гаррота?

Он метнул суровый взгляд на товарища.

– Ты был у Живоглота?

Крюк утвердительно кивнул.

– У одноногого Роже, у Тертого Жермена, у Железнобкого со Двора Чудес?

С прежним безразличием Крюк кивал, глядя на кинжал.

– Хитрая бестия этот Гаррота…

Вдруг лицо Тибо исказилось от мысли, которая ранее не приходила ему в голову.

– Послушай Крюк, а быть может, его уже нет в живых?! Да-да, перерезали глотку «медноголовые». Ты вспомни, как Гарроте едва удалось выбраться из «Гнезда кукушки», во время нашей последней встречи. Ну, а если даже в тот вечер ему удалось ускользнуть, то нельзя ручаться, что он впоследствии избавился от преследователей. «Колокол Нотр-Дама» звонит о том, что у Гарроты появился влиятельный враг, который рано или поздно настигнет и прикончит его, где бы он ни укрылся.

Крюк внимательно слушал Ловкача.

– А ведь и я времени зря не терял.

Он, криво улыбнувшись, подмигнул товарищу.

– Я нашел дом этого приора, или кто он там, господина Буаробера. Того месье которого предлагал общипать Гаррота. Домик и вправду невдалеке от Шатле, но местечко тихое, можно рискнуть.

Тщательно пережевывая кусок вареной телятины, Крюк оставался невозмутимым.

– Стоило бы денек другой понаблюдать за домом, не разобравшись, что к чему лезть опасно.

Крюк кивнул, наполняя кружки вином.

– И вот ещё, что…нам двоим много не унести, нужен кто-то ещё. Какой-нибудь простак, который не войдет в долю. Тот, кому можно заплатить пару монет и он отвалит. Кто-нибудь не из наших…

В это миг послышался голос, прорезавшийся сквозь трактирный гомон, и перед молодцами предстал беззаботный и веселый Гаспар. Он хлопнул ладонью по столу, вследствие чего на засаленных досках засверкал золотой экю «куронндор»2, и громогласно провозгласил:

– Что ж, друзья, сегодня угощаю я!

Переведя изумленные взгляды с простодушного слуги виконта де Сигиньяка на «куронндор», Тибо с Крюком, многозначительно переглянулись.

1 «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему ниспошли славу!»

2 куронндор – (фр.) écu d’or a la couronne, couronne d’or – в переводе «экю с короной» – одина из средневековых монет.

ГЛАВА 4 (63)«Графиня Трамбаччи»

ФРАНЦИЯ. ГОРОД ШИНОН.

С того времени, как неподалеку от крепостных стен Шинона, в доме, что много лет простоял в мрачном запустении, на северо-западной окраине, где заканчиваются огороды предместья, поселилась племянница интенданта Монси, прибывшая из Падуи вдова, графиня Трамбаччи – в городе начали происходить весьма странные события.

Кроме того, что графиня, давала роскошные балы и устраивала блестящие приёмы, которых Шинон не видывал со времен Генриха Короткого Плаща, что было в диковинку для горожан, мадам Трамбаччи, ещё и сорила деньгами, направо и налево. Расплачиваясь с торговцами, поставлявшими ей различный товар; ремесленниками в торговых рядах; кабатчиками и простыми торговками на рынке, она демонстрировала завидную щедрость, просто таки, невиданное в этих местах пренебрежение к деньгам. Молодая графиня, не брезговала расхаживать среди черни, торгуясь, без сомнений ради собственного удовольствия за каждый лиар, опираясь на сильные плечи сопровождавших её охранников, и наполняя бархатным смехом, тесные пространства убогих лавчонок. Натешившись, она рассыпала звонкие монеты прямо на пороге, порой даже забыв взять купленную вещь.

Слава о веселой и безмерно богатой вдове облетела все без исключения близлежащие города и села. К тому же личная жизнь синьоры Трамбаччи, отныне не была ни для кого секретом. В каждом, мало-мальски приличном кабачке города, можно было встретить людей, которые за кружкой вина, а то и без всякого угощения, берутся с удовольствием обсудить жизнь графини, и поведать о расточительности и огромном состоянии веселой вдовы, любому желающему.

«Вот только ненадолго этот праздник…» – останавливая собственную горячность, с сожалением заключали подвыпившие рассказчики – «Скоро кончиться траур по усопшему мужу, и отправится наша бескручинная графиня куда-нибудь в большой город: Орлеан ли, Руан, а то и в сам Париж…»

ГЛАВА 5 (64) «Постоялый двор «Гусиная шейка»

ФЛАНДРИЯ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ВБЛИЗИ ЛИЛЛЯ.

После откровенной и доверительной беседы с аптекарем Альдервейденом и бегства от людей Черного графа, через подземный туннель, едва не стоявшего впечатлительному приору жизни, наш «Веселый аббат» провел бессонную ночь, снедаемый сомнениями и страхами. Но с восходом солнца, всё это улетучилось, и он, как честный человек, решил, во что бы то ни стало спасти несчастную девушку, обитавшую в далеком и незнакомом Брюгге, тем более, что связал себя словом, дав обещание дядюшке, юной особы.

И вот, поспешно отправившиеся во Фландрию Буаробер и Дордо, уже преодолели большую часть пути, добравшись до постоялого двора близ Лилля. Их ладный, желтый рыдван, позаимствованный предприимчивым пикардийцем у разбогатевшего погонщика мулов, а ныне владельца каретной мастерской с улицы Де-Ла-Бретонри, соседа и собутыльника Дордо, известного вам метра Перришона, вкатил в низкие ворота, очутившись на обнесенном стенами просторном дворе фермы, именовавшейся – «Постоялый двор «Гусиная шейка».

Буаробер.

Сие нелепое сооружение, сложенное по всем правилам фортификации, существовавшем ещё при Филиппе-Августе, не отличалось ни архитектурной изысканностью, ни гостеприимством, больше напоминая крошечную крепость, чем сельскохозяйственную постройку, примостившуюся на краю дороги, словно охраняя бескрайние просторы габсбургских владений. Невысоким, серым стенам древнего умета, разделенным несколькими остроконечными башнями, предавало суровости громоздкое строение, таившее в своём чреве арку, где, словно крылья обессиленной птицы, повисли распахнутые ворота, едва державшиеся на ржавых петлях. На вершинах приземистых, пузатых башен, под самой кровлей, во все стороны свет, глазели незрячие бойницы, скрывая в чернеющей глубине каменных утроб, затхлый смрад сырости и воспоминания дряхлой старины, до сей поры звенящий, во мраке забытия, булатом мечей и упругостью тетивы. Постоялый двор, воздвигнутый на перекрестке дорог, что вели из Лилля в Аррас и Бетюн, а из Секлена в Армантьер, словно покрытый мхом одинокий прискорбный холм, неприветливо возвышался на опушке леса.

Кучер, малыш Люмье, которого, за скромную плату, наняли в той же каретной мастерской, что и рыдван, натянул вожжи, остановив усталых лошадей, у ворот конюшни. Несколько сонных крестьян, узрев вновь прибывшую карету, поспешили навстречу гостям, выбравшись из тени черепичной кровли, примыкавшей одним краем к фасаду двухэтажной харчевни, а другим взвалившейся на ряд изувеченных временем колон.

Из салона экипажа, бодро выпрыгнул толстяк Дордо, и, оглядываясь по сторонам, не заметил, как угодил запыленным башмаком в ещё теплый конский помет. В отличие от бравого капрала, приор, неуклюже, кряхтя и причитая, выполз из рыдвана, схватившись за поясницу. Перед ними, как из-под земли, возник хозяин фермы, рослый фламандец, с мясистым, покрытым красными прожилками носом и вздувшимся от пива животом. Кабатчик насторожился, когда услышал французскую речь, даже не удосужившись постараться скрыть сие от приезжих. Смерив трактирщика изучающим доброжелательным взглядом, и ничего не объясняя, Дордо, вцепившись в руку обессиленному от усталости Буароберу, твердо произнес, лишив возможности хозяина учинить расспрос:

– Отведи-ка братец, усталых путников и добрых католиков в комнату, где они смогут отдохнуть. Мы, с господином аббатом, намерены остановиться на ночлег в вашей милой обители сытости и беззаботности.

Уже через несколько минут, затворив за собой дверь комнаты, куда их сопроводил трактирщик, пикардиец, уложив Буаробера в постель, распахнул окно, окинув взглядом окрестности. Его проворный взор остановился на Люмье, который распрягал лошадей, и крестьянах, служивших на конюшне «Гусиной шейки», что заводили утомленных животных в ворота просторного сарая. От глаз зоркого капрала, так же, не ускользнула группа всадников, очевидно прибывших сразу вслед за ними, и сбившихся в кучу, в тени развесистого каштана, в дальнем углу двора, явно стараясь не привлекать внимания.

Осторожный Дордо, посвященный во все тонкости дела, и от этого ещё острее осознававший опасность предприятия, что лишь усиливало его бдительность, на протяжении долгого путешествия, внимательно следил за всем, что происходит на дороге и в харчевнях, где им доводилось останавливаться. Наблюдения и размышления, которые он тщательно скрывал от Буаробера, лишали его оснований обрести спокойствие, что ввергало капрала в подозрительность и толкало на недоверие ко всем встретившимся в пути. Именно это обстоятельство побудило пикардийца, покинуть пределы комнаты, оставив мерно похрапывавшего приора, на кровати под блеклым старым балдахином, и спуститься во двор.

Не сводя глаз с прбывших всадников, спешившихся возле небольшой прямоугольной ямы наполненной водой, обнесенной бортиком, выложенным из серого песчаника, капрал медленно, словно прогуливаясь, направился к крыльцу харчевни, стараясь оставаться незамеченным для группы людей толпящихся под сенью могучего дерева. Неспешно продвигаясь вдоль зубчатой стены фермы, краем глаза он заметил, что один из толпящихся у водопоя мужчин, покинув своих пятерых товарищей, двинулся прямо по направлению к крыльцу, месту куда устремился и наш пикардиец. Замедлив шаг, напуганный слуга, обшарил глазами двор, в поисках предотвращения встречи, с срешительно шагающим незнакомцем. На пути толстяка, в углу образованном примыкавшим к стене контрфорсом, росла развесистая ива, пристанище встревоженного взора Дордо, рассматривавшего дерево как единственное надежное укрытие, что может спасти его от нежелательных взглядов. Но как туда добраться, не привлекая внимания? Что сделать для того, чтобы не столкнуться нос к носу с незнакомцем? Беспокойство сковало разум капрала, налив свинцом конечности. Но вдруг, то ли от испуга, то ли от пробудившегося бесстрашия, в голове прохвоста мелькнула быстрая, словно клинок сарацина, мысль, сродни соломинки, за которую хватается утопающий.

Находчивый слуга остановился, преднамеренно рассыпав на землю несколько мелких монет, что позволило ему замешкаться, склонившись, собирая деньги, оттягивая, тем самым, время, и давая незнакомцу пройти, а самое главное – лишая его возможности рассмотреть лицо толстяка Теофраста.

Но вдруг, будто Небо услышало мольбы «праведника» Дордо, окрик из полумрака винного погреба, обращенный к кому-то из многочисленной челяди постоялого двора, отвлек внимание человека шедшего наперерез капралу, что позволило пикардийцу, вздохнув с облегчением, на четвереньках переползти под сень спасительной ивы, откуда, как оказалось, весьма, удобно вести наблюдение. Под пристальным взглядом Дордо, мужчина подошел к голосящему человеку, выбравшемуся из подвала, и оказавшемуся хозяином фермы, о чем-то с ним заговорил. Капрал, подобравшись как можно ближе, отчетливо разглядел приезжего, лицо которого показалось ему знакомым. Он встречал этого господина уже несколько раз, за время пути, то ли в Компьене, то ли в Аррасе, где они останавливались для смены лошадей, как почудилось Дордо, что вызвало тревогу в душе пикардийца. Наблюдательный капрал, заприметил и запомнил сего неизвестного, благодаря необычной особенности его лица, причудливость которого скорее можно отнести к изъянам, чем к достоинствам. Лицо сего сорокалетнего мужчины было, как будто разделено на две половины, одна из которых поражала своей безжизненной бледностью и неподвижностью, другая же, на первый взгляд, ничем не отличалась от лиц обычных людей.

Незнакомец, беседуя с трактирщиком, тайком сунул ему в ладонь монету, после чего фламандец заметно оживился и повеселел. Серебро, столь действенное средство заохотить кого бы то ни было, возымело должное влияние и на простоватого кабатчика, мгновенно превратив его из хмурого молчуна в словоохотливого любезного балагура.

Невзирая на столь запоминающиеся особенности незнакомца, Дордо всё же не покидала неуверенность, которую люди испытывают всякий раз, когда над ними берут верх ничем не подтвержденные догадки, строящиеся на сомнительных свойствах человеческой памяти. Но когда кабатчик, кланяясь, указал пальцем на окна комнаты, что снял его хозяин, Дордо понял – это слежка, которая наверняка тянется с самого Парижа.

Дождавшись когда, после разговора с трактирщиком, все шестеро преследовавших их господ, скрылись в дверях таверны, пикардиец, покинув укрытие, в нерешительности остановился посреди двора. Его беспокойный взгляд, метался по окружающим замкнутое пространство фермы стенам и зданиям, как будто где-то там, в темных углах, среди бочек и ящиков таился спасительный ответ на его многочисленные вопросы.

– Что же делать?

Прошептал он. Разнообразные, тревожные мысли роились в голове толстяка, не находившего выхода из сложившейся ситуации. «Значит так…» – размышлял он, взяв себя в руки – «…прежде всего, нужно успокоиться и всё неспешно обдумать. Да! И ни в коем случае не посвящать в это Франсуа!» Он очистил от грязи и пересчитал деньги в ладони, чуть слышно промолвив – «К слову о трезвости мысли…недурно было бы опрокинуть стаканчик бургундского». Очевидно низкая распахнутая дверца, что вела в кухню, воспламенила в его раскалившемся от жара опасности мозгу некую идею, подарившую надежду на спасение. Дордо, хитро прищурив глаза, решительно поднялся по выщербленным ступеням, переступив порог просторной кухни.

Внушительная, сложенная из камня плита, под которой пылал огонь, занимала большую часть помещения. На стенах медной чешуёй сверкали в несколько рядов кастрюли, тяжелые сковороды, различных размеров сотейники и черпаки. Чарующие запахи жаренного мяса, соусов и паштетов, невидимыми потоками устремились в ноздри пикардийца, призывая поглотить всё, что попадется под руку. Толстяк, прикрыв глаза, едва ли ещё успел окунуться в райское многообразие ароматов, порожденных кулинарными изысканиями грубоватой крестьянской кухни, как услышал резкий окрик:

– Какого дьявола нужно!? Не видишь, здесь кухня!?

В длинных белых передниках, два огромного роста фламандца, радующих глаз чрезмерной откормленностью и режущих слух сытым хамством, недружелюбно глазели на, как могло показаться, заблудившегося Дордо. Капрал окинул невинным взглядом загроможденное гастрономическим изобилием помещение, окутанное аппетитными парами, вздымавшимися под арки романского потолка, из раскаленных, занимающих всю поверхность плиты кастрюль, и робко произнес:

– Мне нужен ваш хозяин, господин Леопольд, нет Барт…Барто-ло-мей…?

От глаз бывшего капрала не ускользнул, стоявший в углу, протазан, к древку которого был приторочен маленький, белый флажок с красным Андреевским крестом, символом испанских Габсбургов.

Румяные повара расхохотались, обнаружив нечто забавное в том, как странный толстяк, с дурацким акцентом, коверкает имена, которыми называет их хозяина, и которые не имеют к нему ни малейшего отношения.

– Бодуэн! Господин Бодуэн Кююль, вот как произносится имя нашего хозяина!

Вымолвил один из поваров, обращаясь к незнакомцу, словно к полоумному. Притворяясь неуклюжим глуповатым олухом, хитрец Дордо несуразно раскланялся, ринувшись к низкой дверце, сопровождаемый громким смехом. Его рейд по «вражеским тылам» увенчался успехом, так как он выведал всё, что было нужно, для разговора с кабатчиком, распознав в хозяине харчевни верного приспешника габсбургской династии, на что указывал флажок на протазане.

На ступенях, которые Дордо преодолел несколькими минутами ранее, он столкнулся с трактирщиком, и едва не сшиб того с ног. Разглядев изумленное лицо мэтра Кююля, пикардиец громко выругался:

– Чертово племя, проклятые французы, разрази гром Бурбонскую династию, вместе с ненавистным королевством…

Оторопевший фламандец, смотрел на незнакомца, с не меньшим удивлением, чем пытался выразить врезавшийся в него гость. Постепенно, услышанные слова, очевидно тешившие слух мэтра Бодуэна, докатились до его заплывшего жиром мозга, воссоединившись с образом, источавшим сии «прописные истины», что отразилось на лице трактирщика в широкой, дружелюбной улыбке. Он, удивленно хлопая глазами, простодушно произнес:

– А я, грешным делом, полагал, что господа французы…

Дордо искривил рот, выражая недовольство.

– Не всякий кто вызывает недоверие, есть прихвостень Бурбона! Я, как и господин аббат, нравится вам это или нет, подданные Его Высочества Карла Лотарингского1, и верные сторонники Его Величества императора Фердинанда2!

С вызовом провозгласил капрал, нахмурив брови.

Трактирщик, смиренно сложив на груди руки, будто узрев Святого Евстафия, снизошедшего с небес, умиленно произнес:

– Простите господа, что осмелился обидеть вас, запятнав подозрениями, простите, ради Господа нашего и Святой Девы Марии, простите!

Голос трактирщика дрожал, он был готов упасть на колени, услышав от незнакомого толстяка имена, которые сам произносил с благостным придыханием, словно упоминания о небожителях. Пикардиец осознав, что угодил в «яблочко», с опаской оглядевшись, доверительно произнес:

– Но всё, что я сейчас сказал, следует держать в глубокой тайне, не иначе. Ведь этот секрет я могу доверить только вам, мэтр Бодуэн Кююль, так как наслышан о вас.

Плут Дордо, многозначительно прикрыв глаза и выпятив нижнюю губу, едва заметно, заговорщически кивнул. В его интонации, каждом, даже маловыразительном жесте, крылась тайна, приведшая трактирщика в трепет.

– Ведь господин, который имел честь рекомендовать мне вас как верного человека, не просто носит на шляпе плюмаж невиданной красоты и пышности, скрепленный брошью, где гордо реет лотарингский дрозд, а на пальце перстень с герцогским гербом, он особа, приближенная к императору. А рекомендации подобных персон, как вы понимаете, невозможно оставить без внимания, не говоря о полном доверии к их мнению знатных вельмож из Хофбурга3.

От невразумительных пояснений незнакомого толстяка, голова мэтра Бодуэна закружилась, хотя задержалось в ней не больше чем в неводе, заброшенном на мелководье, где мелкая рыбешка не попадается, проходя сквозь ячеи, а крупная не ловится вовсе, так как почивает в толщи глубин. Трактирщик впал в оцепенение от собственной значимости, о которой даже не подозревал, что позволило ему испытать чувство глубокой и, согласитесь, вполне необоснованной благодарности к первому попавшемуся на пути пройдохе, сумевшему нащупать его предпочтения, уязвимые места и слабости в виде непреодолимого желания быть замеченным и оцененным сильными мира сего.

Не сводя глаз, они внимательно наблюдали друг за другом. Учащенно дыша, кабатчик с обожанием глазел на «секретного агента», «поверенного» самого герцога Лотарингского, что выделил скромную персону простого фламандского бюргера, о котором столь высоко отзываются при Дворе Его Императорского Величества. В свою очередь, глядя на глупого трактирщика, Дордо испытал смешенные чувства, отдавая себе отчет в том, что поверить в подобный бред мог лишь человек напрочь лишенный воображения и объективной самооценки, веривший, как минимум, в то, что детей приносят аисты. Наморщив лоб, он, строго, шепотом произнес:

– Мы, с господином аббатом, направляемся с секретной миссией в Алст, и нас наверняка преследуют люди кардинала де Ришелье.

Услышав эти слова, трактирщик потупил взор. Но опасаясь лишиться милости столь влиятельного господина, коим считал незнакомца, не решился признаться ему о разговоре с человеком, чьё лицо показалось знакомым пикардийцу. От проницательного капрала, не ускользнул сей гнусный факт, но он, не подав вида, тихо продолжил:

…В связи с этим, мы хотели бы заручиться вашей поддержкой.

Алчная натура, борющаяся с лакейской сущностью, мэтра Бодуэна, тусклыми огоньками корыстолюбия сверкнула в его маленьких бесцветных глазках. Дальновидный капрал, разглядев сие проявление малодушия, решил применить самый действенный метод, привязав скаредного кабатчика, к «столбу верности», «серебряной цепью обязательств». Дордо, к слову не отличавшийся щедростью, вспомнил о своём недавнем выигрыше в одном из трактиров Сен-Антуанского предместья, где обыграл в триктрак подвыпившего торговца из Богемии, облегчив его кошелек на один имперский талер. Как не жаль, пикардийцу, было расставаться со своим наибольшим богатством, но ещё раз взвесив все «за» и «против», он решил, что: «для дела не жаль не только жизни, но и денег, даже если они достались не совсем праведным путем». Пошарив в кармане, капрал извлек монету, ценность которой, в данном случае, оценивалась не столько девятью десятками крейцеров, но, в большей степени имперским происхождением, что как вы понимаете в некоторой степени придавало достоверности выдумкам плутоватого толстяка, и передал её фламандцу. Мэтр Кююль, разглядев серебряный диск, на котором в славном Мансфельде отчеканили гордого имперского орла, попробовал монету на зуб, что окончательно убедило его в принадлежности незнакомца к людям, выполняющим особые поручения Империи. Удостоверившись в подлинности талера, он, удовлетворенно кивнув, произнес:

– Сударь, я всецело к вашим услугам. Определенно можете на меня положиться.

– Тогда слушайте внимательно…

Толстяк с опаской огляделся.

–…мы с господином аббатом, сегодня ночью, намерены непременно покинуть вашу гостеприимную ферму. Но сделать это нужно, тихо и незаметно. Ни одна живая душа не должна знать, что мы отбыли. Вот тут то и понадобится ваша помощь и верность.

Исполненный серьезности трактирщик, понимающе кивнул.

– Если же, кто бы то ни было станет расспрашивать о нас, говорите, что мы отправились в Гент. Скажите, что случайно слышали, речь шла именно об этом городе, а более ничего не знаете…

Опустив во мрак глубокого кармана серебряный талер, который окончательно расположил фламандца к толстяку, мэтр Кююль старался не пропустить ни единого слова.

1 Карл IV 5 апреля 1604, Нанси – 18 сентября 1675, Алленбах – герцог Лотарингии и герцог Бара с 1625 года (в действительности – в 1624—1634 годах, в 1641 году и в 1659—1670 годах).

2 Фердинанд II 9 июля 1578 – 15 февраля 1637 – король Чехии: 6 июня 1617 – 19 августа 1619 года (1-й раз) (коронация 29 июня 1618 года), с 13 ноября 1620 года (2-й раз), король Венгрии с 18 мая 1618 года (коронация 1 июля 1618 года). Римский король с 28 августа 1618 года, император Священной Римской империи с 20 марта 1619 года, из династии Габсбургов.

3 Хофбург – резиденция австрийских Габсбургов и, в то время, основное местопребывание императорского двора в Вене.

ГЛАВА 6 (65) «Гаврская дорога, прилежность д'Артаньяна или ошибка Портоса»

ФРАНЦИЯ. ГАВРСКАЯ ДОРОГА.

Зардел рассвет, проснулись птицы, растаял утренний туман, оставив, словно в память о себе, капли росы, напоминавшие сверкающие прозрачные жемчужины, рассыпанные в густой траве. Арамис и Атос, ехали в тени могучих вязов, высаженных вдоль дороги: своеобразное наследие Максимилиана де Сюлли, в память благодарным потомкам.

Господин де Сюлли – министр и близкий друг короля Генриха Наварского, для удобства передвижения, с 1598 по 1604 год приказал высаживать сии роскошные деревья на обочинах, защитив, таким образом, дороги королевства от солнечных лучей, что делало поездку более приятной. Возможно, даже не желая того, де Сюлли, воздвиг, тем самым, себе нерукотворный памятник, заслужив похвалу тех немногих, кто может ценить то, что делает жизнь комфортнее.

Желтая пыль вздымалась из-под копыт рысаков, зависая над глинистой дорогой, за спинами мушкетеров, устремившихся к северному побережью королевства, в Нормандию. Угрюмые путники, оживились лишь после непродолжительного завтрака и кувшина доброго «бордо», что, несомненно, поспособствовало улучшению настроения, и не только вывело из сумеречной тьмы молчания, но и озарило лица дворян благодушными улыбками.

– А как вы догадались о Бэкингеме, милый граф, ведь я ни словом не упомянул герцога в канун нашего вояжа?

Подняв брови, Атос взглянул на друга.

– Вы полагаете, месье Арамис, что я отношусь к тем людям, которым необходимо непременно услышать, чтобы понять?

Они рассмеялись.

– И, тем не менее, даже принимая во внимание вашу незаурядную проницательность, я хотел бы объяснить всё, чего от нас ждут в Париже.

– Это вполне разумно, друг мой, ведь подобное предприятие весьма небезопасно, а значит, мы не вправе исключать гибели одного из нас. Если Всевышнему угодно, что бы погиб я, вы не испытаете неудобств. В случае же если умрете вы, я, не знающий тонкостей, в силу своей неосведомленности, поставлю под угрозу успех всего дела.

– Именно так месье, поэтому слушайте. В скором времени, один из наших друзей, явится с письмом к некой даме, которая из Парижа должна проследовать в аббатство Жюмьеж, куда он её уполномочен сопровождать. Там, по требованию самого Бэкингема, сия особа должна ждать его приезда, что явится гарантией того, что королева благоволит тайно встретиться с герцогом. Из монастыря, куда нам отведена честь препроводить милорда, после того как мы его встретим в Гавре, наш английский гость и упомянутая мною персона, в сопровождении и под охраной трёх мушкетеров, двое из которых, как вы догадываетесь, мы с вами, а третий, смею вас заверить, наш верный друг, отправятся в Париж.

****

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Утром того же дня, господин д'Артаньян, прибыл в оговоренное место, в указанное время. Передав коня в руки лакея, он вошел в просторную гостиную особняка, что утопал в зелени фруктовых деревьев на улице Сен-Поль. Навстречу мушкетеру вышла сама госпожа де Шеврез, в роскошном, темно-зеленом платье. Натягивая длинные перчатки, герцогиня, окинула ироничным взглядом молодого дворянина.

– Вы тот, кому поручено сопровождать меня?

Несколько сконфузившись, гасконец, склонил голову.

– Да, это я мадам.

– И как же ваше имя, прелестный юноша?

– Шевалье д'Артаньян, из Беарна, Ваша Светлость.

– Что ж, месье д'Артаньян из Беарна, берегите и берегитесь меня, я опасная спутница, особенно для молодых мужчин.

Она одарила гасконца одной из своих улыбок, о которой говорили: «Она стоит полкоролевства», и направилась во двор, где ожидал снаряженный в дорогу экипаж.

****

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Тем же теплым утром, не предвещавшим ничего необычного, мессир де База, проснулся в отменном настроении. Приятное знакомство с городом Королевских Лилий, безопасность и сытость, всё, что ожидало его в ближайшие дни, не могло не радовать молодого анжуйца. Рана его всё меньше тревожила, что так же не являлось причиной для уныния господина де База. Не смутило шевалье и отсутствие слуги, без которого он уже прекрасно обходился, накладывая чудодейственный бальзам на затягивающийся след от удара шпаги, сам себе, делая перевязку. Гийом, как обычно, в одиночестве позавтракал, оделся и принял решение совершить продолжительную прогулку, подбодрив себя одной из врачебных догм лекаря Лютюмье, нанятого де Сигиньяком для друга, и навещавшего больного раз в неделю.

– Только движение может способствовать скорейшему выздоровлению!

Оказавшись за дверью дома, анжуец огляделся. Ему было совершенно безразлично куда идти. Улочка была тиха и пустынна. Де База присел на каменную тумбу, громоздившуюся у стены. Равнодушным взглядом он сопроводил до обшарпанной арки шатающегося из стороны в сторону, подвыпившего гончара, очевидно, возвращавшегося с ночной пирушки, что едва тащил на спине деревянный ящик, гремя не распроданными горшками. Задумчивый взор шевалье проследовал за скрипучей двухколесной тележкой, что неспешно проползла в сторону Сен-Жерменской ярмарки, груженая клетями с разнообразными певчими птицами, обреченно щебечущими под неусыпным взором птицелова. И лишь журчащее шушуканье и тихие смешки двух молоденьких девиц, игриво скользнувших сверкающими глазками по его одинокой фигуре, вызвали беззаботную улыбку на лице молодого человека.

На башне Сен-Жермен-о-Пре пробил колокол, будто призывая анжуйца следовать на раскатистый звук в сторону величественно возвышающихся шпилей святой обители. Дворянин поднялся и словно зачарованный набатом, затерялся в толпе шумного перекрестка. Его хромота была уже почти незаметна, но всё, же препятствовала быстрой ходьбе. Неспешно двигаясь по довольно людному переулку, де База с интересом разглядывал многочисленные лавки и мастерские, где, словно пчелиный рой, гулко проживали свою суетливую жизнь, бесчисленные булочники, мясники, оружейники, шорники, скорняки и прочие, прочие городские обыватели, столь плотно расселившиеся в предместьях, и набившиеся до тесноты, как в пределах города, так и за крепостными стенами Королевской столицы. Наслаждаясь шумной парижской суматохой, вглядываясь в лица прохожих, наблюдая за знатными особами, медленно проплывающими мимо него, прячась за складками дорогих тканей в полумраке громоздких портшезов и роскошных карет, окутанных сонной вуалью высокомерия и значимости, Гийом сам не заметив того углубился в дебри узких лабиринтов улиц.

Через довольно продолжительное время, он остановился на перекрестке, похожем как две капли воды на тот с которого начал своё путешествие, и в то же время разнящимся настолько, что невозможно было разобраться, куда следует идти дальше. Всё смешалось в его голове, и лишь единственная мысль, прорвавшаяся сквозь прочие, с насмешкой твердила – заблудился. Встав посреди грязной мостовой, анжуец принялся, вертя головой, вглядываться в проемы меж покосившихся домишек, как поступает каждый сбившийся с пути провинциал, в круговороте большого города. Он понимал: вернее всего было бы справиться у снующих вокруг прохожих, но сообразить, что именно нужно спрашивать и как лучше это сделать не удавалось. Вдруг, среди толпы, словно знамя родного полка в пылу битвы, он разглядел алый плащ мушкетера кардинальской гвардии. Стремглав Гийом ринулся на красный, увенчанный золотым крестом, спасительный маяк, величественной пестротой выбивающийся из серой толпы горожан.

– Месье, месье, я прошу меня простить!

Гвардеец, наткнувшись на, словно выросшего из-под земли незнакомца остановился, изумленно оглядев молодого человека, очевидно пытаясь узнать в нем кого-либо из своих многочисленных приятелей. Тщетность усилий заставила кардиналиста еще более изумиться. Он, приняв горделивую позу, сухо с недовольством произнес:

– Чем обязан, месье?

– Сударь, прошу не понять меня превратно, но… я никого не знаю в этом городе, а отошел от дома слишком далеко…

Парижанин наморщил лоб, пытаясь понять, чего от него хочет незнакомец, он ещё раз окинув его с головы до ног, небезучастно поинтересовался:

– Вы хромаете, вы ранены?

– Пустяки месье, уверяю вас, сущие пустяки.

Анжуец доброжелательно улыбнулся.

– Дело в том, что алый плащ гвардейца кардинала, это всё, на что я могу надеяться в этом городе.

– В каком смысле?

Гийом испытывал некоторую неловкость, что не ускользнуло от глаз проницательного кардиналиста.

– Видите ли, можно так сказать, что прибыл я из Анжу, и в Париже всего несколько дней, но, невзирая на столь непродолжительный срок нахождения в столице был удостоен высокой чести – аудиенции у самого господина первого министра, монсеньора Ришелье. Поэтому алый плащ кардинальского телохранителя это… моя единственная надежда. Другими словами: это всё, что меня связывает с этим огромным, прекрасным, но чужим городом, прошу понять меня верно.

Виновато пожав плечами, анжуец запнулся. Глаза гвардейца округлились от удивления, а лоб покрыла глубокая морщина.

– Вам была предоставлена честь, увидеться с кардиналом?!

– Это правда.

Гордо произнес шевалье. Изумление на лице кардиналиста сменила ирония пропитанная недоверием.

– Ну, и по какому же вопросу, столь блистательного мессира соблаговолил принять первый министр Франции?

Насмешливый тон гвардейца был встречен полным неистовства взором анжуйца. Но подавив в себе ярость, исполненным значимости тоном, Гийом произнес:

– Видите ли, сударь, я, и мои друзья, оказали одну весьма значительную услугу Его Высокопреосвященству, за, что и были удостоены приёма во дворце кардинала. К тому же мы разделались с господином по имени де Флери, что заставило удивиться не только монсеньора Ришелье, но и графа де Рошфора.

С лица кардиналиста вмиг исчезла высокомерная улыбка, он, сдвинув брови, едва слышно прошептал:

– Постойте, постойте так вы из Анжу?

Де База кивнул.

– Как же я сразу не догадался, один из них был ранен, а имя другого, если не ошибаюсь, шевалье де Ро?

Оживившись, анжуец воскликнул:

– Да-да, так и есть, это мой друг, шевалье Луи Филипп де Ро! Вы с ним знакомы?!

– Увы…

С досадой произнес тот, но взглянув на де База улыбнулся.

– Так вы значит тот, кого ранили? Вот так да! Ну, что ж вы молчали, дорогой вы мой, о вас ведь весь Париж судачит, а тут такая удача! Я вас не только домой доставлю, а ещё и угощу стаканчиком доброго бургундского! А я, уж вы мне поверьте, знаю, где в Париже можно найти пристойного вина.

Лицо гвардейца вновь сделалось серьезным, он отступил на шаг, снял шляпу и многозначительно произнес:

– Полагаю, настало время познакомиться. Эврэ Густаво де Бонн, шевалье де Бернажу, из Нормандии, верный слуга кардинала де Ришелье, и с этого момента, надеюсь, один из ваших друзей.

Радости анжуйца не было предела, но стараясь соблюсти все правила приличия, он, слегка приклонив голову, сдержанно вымолвил:

– Гийом Батист де Базильер, шевалье де База, из Анжу.

– Вы и вправду недавно в Париже, если ещё не слышали о Бернажу.

Гвардеец рассмеялся, на, что Гийом лишь пожал плечами.

– И где же господин де База соизволили остановиться?

– На улице Железного горшка… кажется.

– О-ля-ля! Как же вас угораздило забрести к стенам Отель Дьё? Нет, по парижским меркам это сущий пустяк, но как для человека, которому досаждает рана, вы покрыли весьма внушительное расстояние. Ни к чему церемонии, берите меня под руку, вам так будет легче идти.

Опираясь на руку кардинальского гвардейца, де База, вместе с новоиспеченным приятелем, побрели по кривой улочке. Оставив позади тенистый проулок, они вышли на улицу Де Бак в том месте, где располагались казармы королевских мушкетеров.

– Здесь неподалеку, есть весьма приличный кабачок.

Подмигнув анжуйцу, вымолвил Бернажу. Поравнявшись с крепкими дубовыми воротами, заключенными в каменную арку, что вели в ранее описанный нами, просторный двор, где распологались мушкетерские казармы, они услышали громогласный бас и хохот, разносившиеся на всю округу. Здесь, под стенами высокой ограды обрамлявшей плац, где гарцевали на своиз рысаках королевские любимцы, огромного роста мушкетер, облаченный, как и его товарищ, в лазоревый плащ роты Его Королевского Величества, размахивая ручищами, о чем-то рассказывал своему приятелю:

–…так вот, дружище де Плешо.

Оглушительно громко и артистично повествовал Портос:

–…я обшарил всю Барселону! Я обрыскал всю Каталонию! Я был взбешен, где эти трусы?! У меня руки зудят от желания проткнуть хоть одного из этих проклятых анжуйцев!

Искривив рот, мушкетер, презренно с омерзением произнес последнее слово. Гийому не пришлось прислушиваться, что бы разобрать то о чём вещал верзила. Мышцы его превратились в стальные пружины, он выпустил руку Бернажу и ринулся к заливающимся смехом мушкетерам. Но, не сделав и шага, его остановила крепкая ладонь товарища, впившаяся в локоть шевалье.

– Не стоит так торопиться, друг мой.

Услышал анжуец спокойный голос сдерживавшего его гвардейца. Де База устремил пылающий взор в мощный затылок Портоса, ведь мушкетер стоял к ним спиной, не замечая сгущающихся туч, с ещё большим запалом продолжая свой рассказ:

– А этот, как же его, да, де Сигиньяк, анжуйский гасконец, не потеха ли?!

Де Плешо, мушкетер которому веселый грубиян Портос пересказывал свои испанские приключения, с выпученными глазами, чуть согнув, в коленях, ноги и расставив в стороны руки с растопыренными пальцами, так, что бы при случае хлопнуть себя по ляжкам, приседая от восторга, ловил каждое слово великана, ожидая, даже не причины, а лишь малейшей возможности разразиться закатистым хохотом. Услышав последние слова товарища, он прыснул так, будто никогда не слышал ничего более забавного, вторя весельчаку Портосу, кивками головы.

– Да, так вот.

Едва отдышавшись, продолжил мушкетер.

– …этот трус так напугался, что спрятался от меня в проклятую каталонскую тюрьму!

Последняя фраза вновь вызвала невообразимое веселье, сопровождаемое громким хохотом.

– За что люблю вас, любезный де Плешо, так это за умение поддержать компанию. Вы умеете слушать, а значит, лучшего собеседника мне не сыскать. Не лезете с глупыми расспросами, «что», да «как», по всему видать – умный человек.

Не замечая наблюдавших за ними кардиналистов, они вновь разразились громким смехом. Бернажу, встав на пути анжуйца, проникновенно и почти беззвучно произнес:

– Месье, прошу меня простить, я старше вас, и это обстоятельство, как мне кажется, позволяет дать вам совет,… постарайтесь успокоиться и выслушать меня. Не нужно быть ни лекарем, ни даже коновалом, чтобы понять – в данный момент драться на дуэли вам не с руки…

Гийом с присущей ему одержимостью и возмущением, набрал полные легкие воздуха, чтобы возразить гвардейцу, но Бернажу, исполненный уверенности, невозмутимо продолжил, не дав молодому человеку произнести и слова.

– Вы мне, конечно, ответите – а как же честь, дружба? И я скажу вам, что вы абсолютно правы, и сочту невозможным, с вами не согласится.

Не понимая, к чему клонит гвардеец, де База запасшийся терпением, внимал его размеренным поучениям.

– При нашем знакомстве, я имел честь назвать вас другом. Вы в свою очередь обратились ко мне, если не как к другу, то, как к союзнику. В данном случае это не имеет значения, но позволяет мне предположить, что я имею все права отстоять честь вашу и ваших друзей. Ведь друзья моих друзей – мои друзья.

– А враги моих друзей – мои враги.

– Вот видите шевалье, мы с вами живем по одним и тем же правилам и законам. И пользуясь этим, позвольте, сегодня, говорить и действовать мне.

Лицо Бернажу сделалось серьезным, он, обернувшись, взглянул на мушкетеров, и где-то в недрах его глаз, в самом центре зрачка, сверкнул, словно кривой палаш, огонек неистовства и ненависти.

– Шевалье, это не самая главная битва в вашей жизни, поверьте и уступите другу.

Он перевел взгляд на анжуйца и его взор вновь заискрился мягкостью и добродушием.

– Поберегите здоровье, месье, кардиналу нужны верные люди,… когда они здоровы. А с господином Портосом у меня свои, личные счеты, ведь он один из четверки этих жуиров, любимчиков де Тревиля, друг Атоса, Арамиса и д'Артаньяна. Поверьте, лучших врагов, не пожелал бы и другу, любезный де База.

– Вы к тому, что друг моего врага – мой враг?

– Не всегда.

Вымолвил гвардеец, впрочем, уже потерявший интерес к дискуссии, направившись к хохочущим мушкетерам. Гийом заковылял следом. Кардиналисты остановились за спиной великана, не произнося ни звука. С Портоса вмиг слетело веселье, когда он определил по выражению лица де Плешо, нечто неладное за своей спиной. Медленно, с опаской обернувшись, он увидел перед собой двух мужчин. Один из представших перед ним господ был облачен в плащ кардинальских телохранителей и в отличие от своего товарища, свирепо взиравшего прямо в глаза мушкетеру, излучал доброжелательность, располагающе глядя на верзилу. Остатки улыбки растаяли на лице могучего Портоса, он с глупым видом, хлопая глазами, уставился на подкравшихся дворян. Бернажу, зная бычью натуру тугодума Портоса, понял, что пауза может затянуться, поэтому заговорил первым:

– Господа мушкетеры, прежде всего мы, желали бы принести свои извинения, за то, что стали невольными свидетелями вашего увлекательного разговора. Но вот какая странная вещь получается: ваш, месье Портос, напрочь лишенный вымысла и лжи рассказ, натолкнул меня и моего друга, на славную идею…

Бернажу обернувшись, кивком, поприветствовал анжуйца.

– …в вашем обществе прогуляться на Пре-о-Клер. Посудите сами, удачное стечение обстоятельств: моему другу тяжело ходить и, встретившись с вами в каком-нибудь другом месте, отдаленном от пригодного для встреч старых друзей, ему пришлось бы испытать неудобства, ковыляя через полгорода. А здесь.

Обернувшись в сторону «луга Клерков», одного из излюбленнейших мест проведения дуэлей в Париже, кардиналст развел руками, с восторгом отзываясь о возможности пустить друг другу кровь, будто это было приглашение дамы на павану1.

– …здесь, совсем рядом. К тому же, господа, нас подобралось весьма удачное количество, для продолжения затеянного вами веселья, господин Портос, не находите? Одним словом, само Провидение вмешалось в наши судьбы, столкнув нас на Рю де Бак.

Глаза Портоса налились кровью, он гневно задышал и раздраженно проревел:

– Какого черта вам нужно, Бернажу?! У нас нет никакой охоты гулять с вами. Да и дружка вашего я не имею чести знать!

Если бы коты умели улыбаться, то поймав мышь, они озарили бы «серую» такой же гримасой, какую подарил Портосу, Бернажу.

– Ну, как же, как же месье Портос! Только сейчас вы сетовали, что проутюжили всю Каталонию в поисках неких анжуйцев! Тому есть свидетели, включая вашего друга.

Любезно поклонившись де Плешо, гвардеец указал на Гийома.

– В связи с этим я и счел уместным представить вам своего друга. Прошу, господин шевалье де База прибывший из Анжу, один из тех анжуйских дворян, которых вы так рьяно разыскивали в Барселоне.

Портоса прошиб холодный пот. Он казалось, проглотил язык, с недоумением глядя на юного дворянина.

– В Барселоне вас оставила удача, милый Портос, вы не нашли никого из анжуйцев, которых так горячо желали увидеть. Вы страдаете от этого, и я не смог остаться равнодушным к вашим бедам, я переполнен сочувствия. А дай-ка, подумалось мне, сделаю месье Портосу приятный сюрприз и представлю ему одного из тех, с кем он так мучительно долго ищет встречи. Ведь то о чём вы мечтали в Каталонии, мы можем уладить в Париже!

Кардиналист подмигнул мушкетеру.

– Так что на Пре-о-Клер господа. Все вместе, никак иначе.

– Да, что вы привязались, ей Богу! Да, я недавно вернулся из Каталонии… ну, да намеревался отыскать там… разных людей, это простите, вас никоим образом не касается, месье Бернажу. Повторяю, этого господина я вовсе не знаю. А если бы даже он и был одним из тех, кого я искал, то сражаться с ним я не стану .

Верзила кивнул в сторону Гийома.

– …Он хромает, судя по всему не здоров, а с раненными я не дерусь.

Самодовольно и надменно провозгласил Портос, упиваясь собственной находчивостью. Со слащавой улыбкой, угодническим тоном, Бернажу поспешил развеять «благородные» побуждения мушкетера.

– Ну, что вы, что вы, сударь, разве я могу предложить вам подобную низость?! Я просто из глубокого сочувствия, чтобы избавить вас от жгучего желания возмездия, всего лишь смею предложить скрестить шпаги с тем, кто готов принять на себя ваш неукротимый гнев, и справедливое желание разделаться хоть с кем-нибудь из лишивших вас возможности дать удовлетворение в Барселоне. С тем, кто украл у вас возможность продемонстрировать собственное достоинство и удаль. Я целиком и безраздельно к вашим услугам, господин Портос.

Встревоженный де Плешо напряженно переводил взгляд с кардиналиста на побледневшего друга. Причина тому была проста: шевалье де Бернажу слыл лучшей шпагой кардинальской гвардии, и был известен на весь Париж своими кровавыми подвигами, а это, смею вас заверить, более чем достаточно, что бы дрогнул даже самый достойный противник.

– Видите ли, господин де Бернажу…

Недовольно процедил Портос, крутя головой, как будто, высматривая кого-то, по обе стороны улицы.

– Мне не хотелось бы, что бы из-за моей прихоти пострадали невинные, даже вы, господин де Бернажу. А этого месье…

Он с высокомерием и явным превосходством окинул изящную фигуру юноши.

–…я могу и обождать. Пусть поправляется, и тогда мы непременно встретимся где-нибудь на узкой тропинке Пре-о-Клер, пустыря Вожирар, или на булыжниках монастыря Дешо.

Взор Бернажу, обращенный на Портоса, сделался холодным словно лед. Кардиналист хорошо знал сего прославленного мушкетера, и именно это обстоятельство служило причиной глубокой неприязни нормандца к верзиле. Заносчивый и хвастливый Портос, как впрочем, и многие другие королевские мушкетеры, чванливо выпячивавшие своё высокое дворянское происхождение (которого, к слову, Портос не имел), порой, явно преувеличивая, не отличался изысканностью и сообразительностью, поэтому вызывал в глазах гвардейца Его Преосвященства, лишь презрение и пренебрежение. Ему, Бернажу, непременно хотелось драки, крови, он горячо желал сбить спесь с этой откормленной физиономии, с этого грубого ханжи и фанфарона, так безвкусно украсившего свои всклокоченные локоны бантами и косицами. Внутри у него заклокотало, кровь ударила в голову. Но месье де Бернажу, был известен не только как блестящий кавалер и неустрашимый бретер, снискавший славу своей безупречной службой кардиналу и виртуозным владением шпагой, его друзья знали шевалье как умного, хитрого, изворотливого и волевого человека.

«Нет, толстяк, я тебя не упущу» – подумал гвардеец, в голове которого созрел незамысловатый план. Он, глядя в глаза оппоненту, медленно приблизился к -Портосу, шепнув ему на ухо:

– Чьего выздоровления вы намерены ждать? Вы в своём уме?! Этот человек убил де Флери!

В остекленевших глазах мушкетера появился страх, лишивший его на некоторое время возможности говорить и мыслить. Через несколько мгновений, вернувшись в своё обычное состояние, а значить, обретя показную браваду и удаль, Портос, пытаясь придать словам уверенности, а лицу бесстрашия, вымолвил:

– Ну, что ж, если так обстоят дела, и если господин де База вознамерился доверить сие щекотливое дело месье де Бернажу, я принимаю вызов, ведь признаться и сам, не люблю откладывать в долгий ящик дела, касающиеся чести. Но у меня есть одно условие.

Этими словами мушкетер собрал внимание окружавших его, как друга, так и врагов.

– При любом исходе поединка, дело будет считаться оконченным, и ни кто из нас не вправе более требовать сатисфакции.

Гийом сделал шаг вперед, очевидно, намереваясь возразить великану, но красноречивый жест гвардейца заставил его замолчать, приняв условия мушкетера.

Добравшись до луга Пре-о-Клер, что было вовсе нетрудно, дуэлянты двинулись в сторону островка Сводниц, где у самого берега, выбрали подходящее место. После того как обсудили условия поединка, и покончили с прочими формальностями, секунданты, де База и де Плешо, заняли свои места. Сбросив с себя всё лишнее: шляпы, плащи, камзолы и перевязи, в тонких белоснежных рубахах, из дорогой ткани, противники предстали друг перед другом, с обнаженными шпагами. Звонкая сталь, освобожденная от кожаных ножен, угрожающе засверкала на солнце, как будто учуяв приближение сладостного момента, когда столь желанная теплая кровь, обагрит острые грани, жаждущего липкой влаги клинка. Де Плешо заметил, как руки Портоса дрожат от волнения, когда верзила натягивал перчатки из грубой буйволовой кожи. Внимательно осмотрев остриё клинка своего «эспадрона», Бернажу зачерпнул горсть земли и растер его меж ладонями, скрытыми в облегающие кисть перчатки, тонкого черного замша. Он долго поглаживал витую рукоять изящного эфеса, прежде чем, взявшись особым хватом, спрятал кулак за овальной узорчатой гардой.

Выбирая позиции, опытные противники позаботились, чтобы солнечные лучи не были помехой во время боя, и, приняв выжидающие стойки, словно два «богомола», приготовились к схватке. Дворян разделяло не более пяти шагов. Их сосредоточенные взгляды были устремлены глаза в глаза. Острия клинков, являвшиеся продолжением руки, направлены в сторону неприятеля. Время остановилось, и лишь глухие удары пульса напоминали о том, что его беспощадный ход не заставит замедлить приближение смерти, нацелившейся отточенной косой в одного из пары бойцов, сошедшихся на заброшенном пустыре.

Наконец, в клочья, разорвав тишину, послышался крик, больше напоминавший рев разъяренного животного. Это Портос потеряв выдержку, размахивая шпагой, бросился на противника. Песок полетел из-под подошв ботфортов мушкетера, который в несколько гигантских шагов прыжков шевалье, словно могучий ураган, намереваясь сломать его, словно тонкую тростинку. Портос, будто разъяренный огнедышащий кабан, пронесся по тому месту, где стоял Бернажу, и если бы нормандец не изловчился увернуться, верзила втоптал бы его в землю. Виртуозный пируэт, предпринятый гвардейцем, что бы избежать столкновения, и не быть смятым и опрокинутым, сопровождался прорвавшимся сквозь вопль великана звонким ударом клинка. Пробежав мимо противника, не препятствовавшего стремительному тарану, лишь пропустившего великана, словно колонну тяжелой кавалерии, мушкетер остановился, тяжело дыша. Оставался неподвижен и Бернажу. Они стояли спиной друг к другу, не выказывая более намерений атаковать и сражаться. Изумленные секунданты глядели на две, казалось, окаменевшие фигуры. Наконец стон вырвался из груди Портоса, он пошатнулся и рухнул словно подкошенный, распластавшись на теплой земле.

К товарищу подбежал де Плешо, склонившись над раненным. Портос застонал, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Бернажу, не оборачиваясь, тихо спросил:

– Ключица.

– Увы, вряд ли смертельно.

С досадой прошептал гвардеец. Собрав на траве свои вещи, он подошел к Гийому.

– Простите шевалье, я промахнулся, он будет жить. Хотя кто знает, быть может это и к лучшему.

Кардиналисты приблизились к лежащему на земле мушкетеру. Бернажу достал из манжкта платок.

– Возьмите, попытайтесь остановить кровь.

Второй платок, любезно предложенный де База, так же оказался в руках мушкетера колдовавшего над раненным товарищем.

– Вам понадобится наша помощь?

– Нет, господа, благодарю вас, всё, что могли вы уже сделали.

– В таком случае до встречи, имею честь.

Раскланявшись, сторонники кардинала, покинули место схватки.

1 павана – торжественный медленный танец, распространённый в то время в Европе.

ГЛАВА 7 (66) «Сомнения мессира де Лавальера»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

После того как трактирщик Сюрто оповестил капеллана Локрэ о смерти барона Д'Анжа, священник поспешил донести сию приятную новость господину де Лавальеру, прибывшему в Париж по следу д'Эстерне и состоявшего в сговоре со святым отцом. Сие обстоятельство, весьма озадачившее шевалье, заставило его существенно изменившить планы, позволив занять комнату усопшего врага, столь скоропостижно покинувшего поле брани, оставив лейтенанта один на один с загадкой «Сокровищ де Шорне».

И вот, в номере гостиницы «Зеленый лис», где ранее обитал барон д'Анж, а ныне поселился шевалье де Лавальер, над почерневшими от времени досками столешницы хромоногого стола, склонился человек. Над его низко опущенной головой, невзирая на светлое время суток, горела дюжина свечей, образуя причудливые гирлянды свисавшие гроздьями оплывшего воска с оловянного шандала. Глаза мужчины, дюйм за дюймом бороздили старую карту, нанесенную на выцветшем тонком клочке пергамента, извлеченного из футляра в виде меча, с начертанными на серебряной поверхности литерами «Е.В.», и прикрепленного к увесистой цепи. Мужчина, сжимая в изуродованных корявых пальцах небольшую лупу, плавно скользящую над обрывком плана, шевелил губами, пытаясь разобрать, сложить воедино и прочесть нацарапанные на шершавом лоскуте буквы. Откинувшись на спинку стула, вышедшего из-под рубанка того же нерадивого столяра, что и стол, человек глубоко вздохнул, выразив тем самым тщетность предпринятых усилий.

– Чертовы тамплиеры, ничего не разобрать!

В сердцах произнес де Лавальер, впустую потративший всё утро на расшифровку таинственной схемы.

– Хитры, дьявол их разорви, ничего не понять без недостающих частей. И что означают эти, довольно крупные буквы, на самом краю карты – «inam»?

Он отложил в сторону увеличительное стекло, развернув послание, найденное покойным Д'Анжем, вместе с амулетом, в одной из башен Туамбера.

ПИСЬМО: «Четыре ангела смерти сомкнули свои черные крылья, над рыцарским братством, обратив его в прах. Жажда золота затуманила их разум и заставила обагрить нашей кровью когтистые длани. Я проклинаю их, и, укрывая в землю свою часть плана, играю последнюю, злую шутку, над алчущими чудовищами. Мой кулон зарыт в землю в ста сорока четырех шагах на север от «Храма смерти», возведенного одним из злодеев, на свою погибель. Ищите у последнего пристанища, под фундаментом каменного креста»

Прочитав письмо, Лейтенант устремил озабоченный взгляд в побитые древесным червем потолочные балки. В этот момент, без стука, беззвучно, словно крадущийся в ночи кот, в комнату проскользнул Урбен. Шевалье устремил вопросительный взгляд на боевого товарища, когда тот, кивнув головой, вымолвил:

– Полагаю, он нашел его.

– Где?

– В госпитале Святого Людовика, я видел, как он вошел в ворота.

– Я велел следить за ним!

– Но вы приказали оставаться невидимым.

В коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге показался падре Локрэ. Он поспешил к столу, где кроме всего прочего стоял кувшин с вином, и, сделав несколько больших глотков, устало опустился на стул.

– Я нашел его.

Лейтенант и Урбен переглянулись.

– В ту ночь, его в предсмертных судорогах привезли в госпиталь Святого Луи, где он и скончался. Упокой Господь грешную душу его.

Священник осенил себя крестным знамением.

– Вы видели труп?

– Незачем.

– Но откуда вам известно, что тот кто скончался в Сент-Луи, в ту злосчастную ночь – барон д'Анж?

– Ночной сторож…

Капеллан жадно отхлебнул из кувшина.

– Я говорил с ночным сторожем, и он поведал, что на покойном был камзол расшитый золотыми ветками папоротника.

Утвердительно кивнув, капеллан оскалился неприятной улыбкой.

– Он голубчик, определенно он. К тому же старик описал экипаж, на котором привезли барона. Карета с гербами на дверцах, а на козлах,… на козлах здоровенный возница. Я видел этот экипаж, именно он увез барона, в тот вечер, из «Зеленого лиса».

Задумчивый взгляд лейтенанта скользнул по поверхности стола, остановившись на темной стене комнаты, где чернело деревянное распятие. Его глаза, из угла в угол зашарили по грязному полу.

– Что ж…

После недолгих раздумий произнес он:

–…будем молить Бога, чтобы это было именно так, как вы говорите.

Развернув письмо, шевалье оставил тяжелые думы, вновь обратившись к строкам, некогда начертанным одним из рыцарей ордена Храма.

– Итак, вернемся к посланию. Падре, вы слуга церкви, а значит человек образованный, растолкуйте мне, ну, скажем вот это… здесь написано – «Мой кулон зарыт в землю в ста сорока четырех шагах на север от «Храма смерти», возведенного одним из злодеев, на свою погибель…», о каком строении может идти речь?

Капеллан побагровел от удовольствия и значимости, которые ощутил после слов шевалье. Он вознес к небу глаза и елейно, словно на проповеди, затянул:

– Видите ли, сын мой, для того, что бы отыскать этот «Храм», нам нужно понять, кто есть четыре «ангела смерти», о которых говориться в послании, и которые, судя по всему, и являются главными виновниками краха Тамплиеров. В гибели ордена повинно множество людей, но самыми значимыми, из них, несомненно, являются Папа Климент Пятый, король Франции Филипп Красивый, великий коадъютор Ангерран де Мариньи и канцлер, хранитель печати, Гийом де Ногаре. Ну, Папу мы можем смело исключить, ведь он, в то время, обитал в Авиньоне, а здесь, бесспорно, речь идет о постройке находящейся на территории французского королевства, и даже вероятнее всего расположенной если не в самом Париже, то в окрестностях.

Священник почесал, поросший несколькими длинными волосинками, мясистый крючковатый нос, витая сосредоточенным взглядом под балками закопченного потолка.

– Таким образом, святой отец, круг сузился. Вы утверждаете, что «четыре ангела смерти» это не кто иной, как Папа Клемент V, Филипп IV французский, Мариньи и де Ногаре?

Священник, поразмыслив, кивнул.

– Полагаю, да…Что же касается строения, то общеизвестно, что король Филипп перестроил квартал Консьержери, как и сам замок,. вот только эти постройки вряд ли имеют отношение к его смерти.

– Дьявольская головоломка…! Но у нас нет другого выхода, мы всенепременно должны отыскать, чертов медальон!

– Но ведь карта разделена на четыре части, и если даже мы отыщем второй амулет, нам не найти сокровищ без недостающих двух частей.

– Я, святой отец, человек военный, поэтому порядок и последовательность у меня в чести. Когда мы завладеем вторым медальоном, можно будет говорить об остальных, недостающих. А в данный момент, я думаю лишь о том, где находиться этот чертов обрывок карты, о котором говорится в проклятом послании сумасшедшего рыцаря.

ГЛАВА 8 (67) «Замок Кро»

ФРАНЦИЯ. ЗАМОК КРО.

Господа де Гель и де Бокуз, уже несколько дней находились в небольшой крепости, известной как замок Кро, где как вы помните, был назначен сбор наивлиятельнейших зачинщиков смуты из провинций. Всё это время, в твердыню прибывали и прибывали дворяне, делегаты из разных уголков королевства, являвшиеся главарями отрядов мятежников, что присягнули на верность королеве Анне и Гастону Орлеанскому, тем самым засвидетельствовав готовность с оружием в руках, открыто выступить против короля Людовика и его Первого министра.

Настроения, царившие среди прибывающих господ, не были пронизаны геройским пылом, что неотступно сопровождает будущих победителей, словно звук фанфар. Некая неуверенность с явным привкусом обреченности застилала глаза мятежных дворян, в которых, порой, отражался откровенный страх. Эти суровые люди, как-то в один миг, вдруг осознали всю серьезность положения, в котором очутились, в тот момент, когда дали согласие противопоставить себя Помазаннику Божьему, Его Наихристианнейшему Величеству, Людовику Бурбону.

Всё это не могло укрыться от глаз, а значит не заботить де Геля и де Бокуза, призванных возглавить сие мрачное воинство. Их тяжелые думы, были направлены на поиск выхода из сложившейся ситуации, порой заставляя размышлять лишь о том, как самим выпутаться из подобной переделки. Угрюмые силуэты ставленников королевы Анны, чернеющие на фоне кровавого заката, всё больше напоминали фигуры двух понурых полководцев, заранее, предупрежденных провидением о крахе предстоящей компании. Но неуемная жажда любой ценой добиться своего и клятвенные обязательства, связывающие по рукам и ногам, не давали покоя и не оставляли возможности сим вожделенным умам и честолюбивым сердцам, лишить себя шанса водрузить на собственную голову, тяжкую земную корону гарантирующую – власть, богатство и величие.

Анжуец де Бокуз, с горечью отметил, что ожидал увидеть значительно большее число сторонников Её Величества и Месье. Он с пренебрежением и ненавистью вспоминал, как рассыпались в заверениях многие из тех, кто сегодня, так и не явился под стены цитадели Кро.

Но назад дороги не было, об отказе от задуманного не могло идти и речи, ведь призрение друзей и союзников страшит в большей мере, чем неистовство неприятеля. Поэтому переполняемые тревожными предчувствиями, оба вельможи, спустились во двор, в ожидании тех, без кого не в праве были начать.

Наконец в ворота вкатил долгожданный экипаж, в сопровождении единственного всадника. Из кареты вышел маркиз де Попенкур, подав руку даме, лица которой было невозможно разглядеть под черной вуалью.

– Всё готово?

Строго произнесла прибывшая особа. Встречавшие поклонились.

К приезду гостей из Парижа, все верные присяге дворяне собрались в большом замковом зале. В просторном помещении – разделенном тремя рядами древних, каменных колон, устремившихся ввысь, во мглу, под своды потолка -кишело полным-полно народу. Набившиеся в зал люди, словно призраки заполнили его своими неясными очертаниями, растворившись в полумраке, под мерцавшими на стенах двумя десятками факелов. Пространство, сжатое аркадами, наполнилось гулом голосов и бряцаньем оружия.

Но вдруг, в одночасье, тишина, в которой услышался шелест складок платья таинственной дамы и шарканье шагов её спутников, окутала зал, после того как на возвышенности, напоминавшей солею1, показались де Гель, де Бокуз и де Попенкур, важно шествующие, окружив, словно конвой, незнакомку.

Дама не поднимая вуали, едва заметно кивнула де Гелю, после чего граф громко и торжественно произнес:

– Господа, мы все собрались здесь, чтобы объединить усилия и положить конец правлению тирана и мучителя Франции – кардинала де Ришелье!

Лишь эхо вторило ему под высокими сводами зала.

– Этот сударь, очевидно, забыл, что дворянские привилегии, доставшиеся нам от наших отцов и дедов, а им от их отцов, на протяжении многих веков, являются незыблемыми! Никто не может посягнуть на них! Если же нашелся такой негодяй, то мы с оружием в руках отстоим наши права и привилегии, данные нам Богом и королем! За мной стоит огромная сила, объединяющая всех нас в борьбе против «Красного герцога»! Готов протянуть нам руку помощи и король Испании. Со дня на день испанская армия перейдет границу, и с Божьей помощью займет Париж! Вот тогда то, Людовику Бурбону, придется смириться с тем, что будет раздавлена гадина по имени Ришелье, а так же все его приспешники! Каленым железом мы выжжем скверну впившуюся в тело нашего королевства. Мы освободимся от нечисти и все, кто участвовал в этом «Крестовом походе» будет навечно вписан золотыми буквами в историю королевства. Наша августейшая королева, Её Величество Анна и наследник престола, Его Высочество Герцог де Орлеан, гарантируют всем нам, наивысшие титулы, посты, земли и прочие привилегии и почести, которыми будут удостоены её верные подданные, не дрогнувшие в трудную минуту. Виват королеве Анне! Виват герцогу Орлеанскому! Виват!

Закричал де Гель, вздымая руки к небесам.

– Виват! Виват!

Криками поддержали графа мятежники, выхватив шпаги и размахивая ими над головами.

1 Солея – возвышение пола перед алтарной преградой или иконостасом в христианском храме.

ГЛАВА 9 (68) «Ночь в лесу»

ФРАНЦИЯ. ГДЕ-ТО В ЛЕСУ, ВБЛИЗИ ЗАМКА КРО.

Анжуйцы, де Сигиньяк и де Ро, в числе небольшого отряда, возглавляемого сержантом де Рамбитуром, прибыли на место около полуночи. Собственно никакого «места» не было, пятеро кардиналистов спешились прямо на дороге, посреди леса. Черные, окутанные мглой, кроны могучих развесистых деревьев окружали их со всех сторон. Рожок молодой луны воцарился на звездном небосводе, скупо проливая серебристый свет на пушистые верхушки, покоящиеся в вековом безмолвии. Лишь крик филина, безраздельного повелителя ночной чащи, нарушил зловещую лесную тишь. Рамбитур огляделся, едва слышно вымолвив.

– Это должно быть где-то здесь.

Сержант скрылся в чаще, но уже совсем скоро, появился на дороге с высоким мужчиной в длинном плаще и широкополой шляпе. После того как они шепотом обменялись несколькими фразами, незнакомец растаял в непроглядной гуще листвы, так же беззвучно, как и появился. Сумрачный силуэт рослого бретонца Рамбитура, скользнув во мраке, приблизился к ожидавшим его на дороге людям.

– Господа, ночевать придется прямо здесь…

Он окинул взором пышные шапки кустарника, обхватывавших основания возвышавшихся на краю дороги деревьев, углубившихся в недра щупальцами корней, подбитыми, словно мехом, отливающим изумрудом бриофитом.

– …и ещё, следует съехать с дороги, вон туда, в овражек. Веселье, я полагаю, начнется только под утро, поэтому есть время отдохнуть. Но будьте наготове, противник рядом. Костры не жечь и никакого шума. В карауле стоим по два часа. А теперь, господа, располагайтесь, располагайтесь на ночлег.

Ночь выдалась прохладной. Никому так и не удалось уснуть, пожалуй, кроме де Ро, но именно он, всё утро жаловался де Сигиньяку, что не сомкнул глаз, отчего чувствует себя прескверно. Поднялись рано, только начало светать. В деревне, что раскинулась неподалеку, запели петухи и залаяли собаки. Из ближайших кустов, пригнувшись, вышла группа людей. Приблизившись к Рамбитуру, они, присев на корточки, принялись что-то обсуждать, а рослый незнакомец, который ночью встретил их на дороге, стал рисовать прутиком на песке план местности, почти беззвучно переговариваясь с сержантом.

Де Сигиньяк, не без труда, узнал в высоком мужчине, которого он не имел возможности разглядеть ночью, на дороге, де Любертона, с которым его свела судьба в городке Бюзансе, во время той страшной резни, когда погиб де Самойль. Нормандец заметно прихрамывал, что свидетельствовало о тяжести ранения полученного в кровавой схватке в тот роковой день, в злосчастной таверне.

Поймав на себе взгляд анжуйца, он едва заметно кивнул, на что де Сигиньяк ответил легким поклоном.

Во время разговора с де Любертоном, де Рамбитур, соглашаясь, кивал головой, тыча пальцем в карту, начертанную прямо у его ног. После непродолжительного обсуждения, нормандец удалился, а трое прибывших с ним молодцов, присоединившись к кардиналистам, окружив сержанта, выслушивали его распоряжения.

– Господа, эта дорога, ведет в логово заговорщиков. Вон там…

Он указал пальцем в сторону огромного вяза, высочившего на опушке, словно предводителя несметного воинства деревьев, частоколом растянувшихся за его могучей кроной.

–…крепость Кро, которая с минуты на минуту подвергнется штурму. Кто бы ни ехал по дороге, должен быть остановлен и арестован. В случае сопротивления, не щадить никого.

Сержант осмотрел свою крошечную армию, и, не узрев ни возражений, ни колебаний, скомандовал:

– Вы трое останетесь со мной, остальным расположиться по ту сторону дороги. Зарядить оружие, будьте наготове. С Богом, господа.

ГЛАВА 10 (69) «Брюгге»

ФЛАНДРИЯ.

Сколь невозможно изменить того, чего не существует, столь бесполезно переубеждать человека, не имеющего твердых воззрений. Это всё равно, что попытаться напиться из пустого сосуда, вознамерившись осушить его порожнее чрево. Тому, кто лишен убеждений, можно лишь, используя нехитрые логические построения, настойчивость и последовательность, навязать свои взгляды, обратить в свою веру или призвать к союзничеству растолковав определенные позиции и принципы. Подобные чистому листу персоны, для теоретиков, священников, политиков и проповедников всех мастей и конфессий, являются важнейшим объектом, предметом дележа, если угодно, стадом, которое лучше обречь на уничтожение, чем уступить конкурентам, желающим, во что бы то ни стало подчинить его собственным догмам. Но для того, что бы манипулировать толпой, как и отдельными людьми, из которых, впрочем, и состоит скопище, нужно проникнуть в их суть, точно установив круг чаяний и интересов, определить «слабые» места, без чего невозможно протиснуться в доверие и добиться желаемого результата.

Отчасти подтверждением всему сказанному выше, является пройдоха Дордо, усвоивший на протяжении непростого, жизненного пути сии незамысловатые истины, что позволило ему в один момент, обратить в союзники метра Бодуэна Кююля руководствующегося лишь алчностью и страхом. Хитрый капрал, словно виртуозный музыкант, умело настроив инструмент, заставил звучать его в нужной тональности.

Таким образом, с помощью «верного» трактирщика, под покровом ночи, желтый рыдван бесшумно покинул постоялый двор «Гусиная шейка», унося во мглу ночи «агентов императора», оставив не у дел их преследователей.

Но удачное предприятие не стало поводом для самообольщения капрала и его хозяина, ведь группа всадников, зная конечный пункт следования беглецов, могла с легкостью догнать улизнувшую карету, поэтому было принято решение следовать проселочными дорогами, избегая широких трактов и больших городов.

И вот, наконец, преодолев остаток пути, желтый рыдван, беспрепятственно достиг маленькой деревушки на берегу реки Роя, что питала своими водами множество каналов, раскинувшегося неподалеку города Брюгге. Пространство великолепного Брюгге, сжатое крепостными стенами, исполосовали бесчисленные рукава, наполненные влажной глазурью, поблескивая на солнце, словно сверкающие магистрали, впрочем, как и прочие города Нижних земель1, что и послужило подсказкой для предусмотрительного Дордо, в голове которого зародился хитроумный план.

Оставив экипаж на берегу, под надзором возницы Люмье, Буаробер и Дордо, тут же в деревне, наняли четырехвесельный ял оснащенный косым парусом, с которым ловко управлялся старик фламандец, согласившийся за умеренную плату переправить французов в Брюгге, а затем вернуть в родную деревню.

Парус поймал ветер и просторная бескилевая лодка, легко и проворно заскользила по водной глади. Вдалеке, на фоне серого неприветливого неба чернели величественные башни древнего Брюгге, неясные очертания которых, заставили путешественников почувствовать легкое волнение, непременно возникающее в минуты приближения к долгожданной цели. Уже совсем скоро ялик достиг высочивших на травянистых холмиках мельниц, чьи деревянные лопасти вертел доносящийся с моря ветерок. Гряда ветряков, словно неусыпные стражи, окружали город, повсеместно встречая путников устремившихся в Брюгге, как по суше, так и по воде.

Вечерело. После заката, прохлада, доносившаяся с воды, превратилась в промозглую пелену, нависшую над набережными невидимую морось, покрывшую холодными каплями борта, шпангоуты, мачту и деревянный настил, покрывавший дно суденышка. Выбраться из города до рассвета не представлялось возможным, что, впрочем, было учтено планом капрала, поэтому все трое путешественников, закутавшись в плащи, как нахохлившиеся на морозе птицы, прильнув к влажным бортам, постарались, хоть на несколько часов, предаться сну.

Храп старого фламандца и стоны измученного дорожными невзгодами Буаробера не позволили капралу погрузиться в глубокий сон. Пикардиец, в полудреме, сжимая под плащом рукоятку пистолета, время от времени открывал глаза, пытаясь пронзить взором непроглядную мглу, окутавшую изогнутые спины мостов и ряды стройных фасадов домов с уступчатыми верхушками, нависшими над черной водой.

Никогда ещё Дордо так не ждал утра. Его руки и ноги затекли от полного окоченения, будто паралич разбил тело несчастного пикардийца. От холода зуб не попадал на зуб. Одежда набралась влаги, заключив капрала в объятия сырости, словно опустив в мокрый мешок. Изнемогая от судороги, сковавшей члены, он встал на четвереньки на дне лодки не в состоянии подняться на ноги. Кряхтя и причитая, Дордо пополз на храп хозяина посудины, полагая, что сей правильно выбранный курс не позволит ему вывалиться за борт, а подобный способ передвижения даст возможность, вскорости, обрести былую гибкость конечностей. Провисшие от сырости поля шляпы застилали толстяку глаза, поэтому свистящие хрипы, вырывающиеся из глотки рыбака, служили единственным ориентиром в непроглядной тьме. В столь нелепой позе, во время неспешного шествия застал его набат со стороны базилики Святой крови Христовой, возвестивший пятью раскатистыми ударами о приближении утра. Звон колоколов внезапно вырвал из объятий сна старого фламандца, заставив открыть глаза, и увидеть нечто непонятное, медленно и зловеще, в густом мраке, надвигающееся на старика, от чего у рыбака кровь застыла в жилах. Но тяжелая, переполненная невзгодами жизнь крестьян лишь обостряет чувство самосохранения, не позволяя потерять самообладания даже в момент внезапной опасности. Узрев в ночной мгле непонятный силуэт, напоминающий большую морскую черепаху, что медленно с неотвратимой угрозой приближается к нему, старик, не раздумывая, схватил весло и, что было силы, перетянул им неопознанное существо. Сколь велико было его удивление, когда из-под непроницаемого панциря, оказавшегося всего лишь мокрыми складками тяжелого дорожного плаща, послышалась брань на чистейшем шти2, рассыпая проклятия на его седую голову:

– Ты, что с ума спятил, старая образина?! Я тебе не за то плачу, чтобы ты мне хребет сломал! ?

Пикардиец вскочил словно ошпаренный. Спохватившийся от шума приор схватился за шпагу, но запутавшись в складках непромокаемого плаща, рухнул на дно лодки, барахтаясь словно тюлень, попавший в рыбацкую сеть.

– Теофраст Дордо ещё никому не позволял бить себя веслом!

Не унимался толстяк, размахивая руками перед носом опешившего фламандца. Неизвестно чем бы всё закончилось, не подоспей Буаробер.

– Ну, хватит Тео, успокойся. Не стоит так кричать. Не знаю, что здесь произошло, но уверен, твой гнев необоснован. Сей милый господин, столь любезно согласившийся на наше предложение, лишь по причине нелепой случайности мог доставить тебе неудобства.

– Неудобства…

Недовольно пробормотал слуга, потирая пострадавшую спину. Французы огляделись. Клочки пушистого тумана зависли над гладью воды и сереющей набережной, обволакивая нижние этажи выстроившихся вдоль канала домов. Город спал, сомкнув ставни, словно укрыв за тяжелыми деревянными ресницами, окна-глазницы.

– Тишина.

С привкусом романтизма прошептал приор, взирая по сторонам.

– Скажите, любезнейший, не знаете ли вы дома, где проживает мэтр Рууд Ванбрёкелен, что не так давно переехал в Брюгге вместе с женой и двумя дочерьми? По моим сведениям его жилище находится на берегу канала, неподалеку от церкви Богоматери.

Старик задумался, прежде чем ответить хозяину, с опаской поглядывая на раздосадованного толстяка.

– А как выглядит этот дом?

Буаробер развел руками.

– Увы, мне не известно.

Он обреченно опустился на лавку, отрешенно глядя на едва заметную рябь волн.

– Хотя вот что, во дворе дома есть колодец, теплица и конюшня.

Не надеясь, что подобные уточнения могут помочь делу, приор проговорил их бессознательно, уже раздумывая над тем, как без помощи фламандца найти нужных ему людей. Оставаясь равнодушным ко всему происходящему, ровно, как и к тому, что промямлил француз, старик, был занят осмотром весла, выискивая трещины которые могли появиться вследствие встречи ветхой древесины со спиной капрала. Он не отрывая глаз от столь ценного для него орудия, безучастно произнес:

– Ежели есть конюшня, значит, могут быть и лошади.

Оживившийся Буаробер, поспешил дополнить:

– Да есть, есть лошади, пара крепких брабиносов!

– А, ну тогда знаю я этих людей. Это здоровяк Рууд, что живет с валлонкой Мартой и двумя девчонками, Камиллой и Мадлен.

Равнодушие старика привело в бешенство толстяка Дордо.

– Так тебя о них и спрашивают, старый хрыч!

Буаробер жестом унял разволновавшегося слугу, на, что старик, будто не было упрека, спокойно ответил:

– Ну, вот я и говорю, что знаю этот дом.

Почуяв приближение развязки, приор не мог сдержать радости.

– А, скажите, как нам добраться туда, ну, к дому метра Ванбрёкелена?

Оглядев набережную, фламандец, указал пальцем на один из мостов соединявших берега узкого канала.

– Видите вон тот мост? За ним канал поворачивает влево, вам нужно идти по набережной, вдоль канала.

– Постой, старина, ведь господин приор упомянул, что дом стоит на берегу каналаж.

Прервал рыбака нетерпеливый толстяк.

– Ну, так и есть.

– Что, черт возьми, ну?! Так нельзя ли к дому, который мы ищем, подойти на лодке?!

– Отчего же нельзя, на лодке оно даже лучше. На лодке можно войти прямо во двор, через арку.

От невозмутимости крестьянина, капрал взбеленился:

– Так, что же, дьявол тебя разорви, ты пальцем тычешь! А ну, быстро на весла! Адмирал затопленной эскадры! За, что деньги плачены?!

Фламандец с безразличием, словно не было яростных упреков в его адрес, взялся за весла, направив ялик по пустынному каналу.

****

Обнаружив исчезновение из постоялого двора «Гусиная шейка» Буаробера и компании, таинственно ускользнувших прямо из под носа, головорезы Черного графа бросились в погоню не щадя лошадей. Пустив скакунов в неистовый галоп, разбойники остановились лишь у стен Брюгге, не в состоянии понять, куда же делся злосчастный экипаж. Рассвирепевшие от бессилия шестеро наемников, во главе с Ксавье, обшарили все улицы и подворотни города, обыскали таверны, трактиры и постоялые дворы, но их поиски не принесли результата, и как вы понимаете, не могли увенчаться успехом. Ведь желтый рыдван, во избежание нападения следовавший окольными путями, не мог быть обнаруженным на большой дороге. К тому же он безнадежно отстал от быстрого отряда наездников, что исключало его появление в городе, до прибытия преследователей.

Невзирая на неудачи, люди Черного графа, не отчаивались, понимая, что не могли упустить экипаж, и лишь предчувствуя некую хитрость на которую пошел Буаробер со своими спутниками, приготовились встречать беглецов в городе. Шансы добраться до парижан были велики, ведь каждый из разбойников за время продолжительного преследования, не только запомнил, как выглядит желтый рыдван, но и теперь уже знал в лицо всех беглецов: приора, толстяка слугу и возницу. Используя сие преимущество, Ксавье расставил своих людей при въезде в город, у каждых ворот, в надежде, что при появлении знакомой кареты, а кто-то из них непременно заметит экипаж и, проследив за ним, выяснит, где же находится чертов дом. Вот тогда-то вся компания, вместе с девкой, и попадется в расставленную им ловушку. К великому сожалению Ксавье, Бакстон, присоединившийся к приспешникам Черного графа, подслушивая разговор аптекаря Альдервейдена с Буаробером, многого не расслышал. А главное он не разобрал имени человека, к которому направлялся приор. Англичанин лишь заметил, как выглядит гость аптекаря и запомнил слово «Брюгге», что собственно и позволило головорезам Ксавье, добраться до фландрийского городка, устроив здесь засаду.

«У них нет другого пути, рано или поздно рыбка клюнет и тогда лишь нужно не упустить её» – повторял Ксавье, словно заклинания, когда вместе с Бакстоном слонялся по городу, рассчитывая на удачу, счастливый случай, или дьявол знает на что ещё.

****

Приблизившись к кирпичному дому, громоздившемуся над полукруглой аркой прорубленной в почерневшем камне набережной, что вела в темный низкий тонель, фламандец ткнул пальцем в ряд ровных деревянных цифр – «1512», прикрепленных к поросшей мхом кладке.

– Это здесь.

Мрачно произнес он, после чего лодка прошла под аркой, оказавшись в небольшом уютном дворике, причалив к позеленевшим от сырости ступеням, спускающимся прямо к воде.

Путешественники застали семью Ванбрёкелен за завтраком, напугав хозяев неожиданным ранним визитом. Их встретили с некоторой тревогой, но когда за дело взялся Буаробер, изысканный и обходительный парламентер, напряжение спало. Тихим вкрадчивым голосом, неспешно и обстоятельно, приор объяснил кто они, откуда прибыли и кого имеют честь представлять, обращаясь к сударыне Марте и её многоуважаемому мужу. В подтверждение к сказанному, галантный гость вручил валлонке письмо мэтра Альдервейдена, приходившегося женщине любимым братом, что окончательно расположило гостеприимных хозяев к месье Буароберу и его спутнику, покрывших столь неблизкий путь в угоду их семье.

После непродолжительного завтрака, в кругу родственников аптекаря, гости были вынуждены откланяться, и, пригласив с собой госпожу Камиллу, как было указано в письме, устроившись в ялике, отчалили от радушного фламандского берега.

Прощанье не прошло без слёз, появившихся как на щеках женщин оставшихся на старых ступенях, провожая печальными взглядами удаляющуюся лодку, так и выступивших на глазах Камиллы, покинувшей родной дом и любимых родных, удаляясь в неведомую чужую страну с незнакомыми людьми. Помахав напоследок рукой, девушка вдохнула полной грудью прохладную неизвестность, оседающую густой тревогой на дне юной безмятежной души и будоражащую сознание неведением, непроницаемой пеленой заслонившим ускользающее будущее, ещё мгновение назад обозримое, но сейчас, уже столь далекое, оставшееся где-то там, на пороге старого теткиного дома.

Ялик, покачиваясь на волнах, продвигался в сторону реки, проплывая мимо пустынных набережных под старинными арками. Два призрачных силуэта появились на одном из мостов, оставшихся за кормой рыбацкого челнока, наблюдая удаляющиеся очертания лодки. Вдруг один из закутанных в плащи мужчин, переправляющихся через канал, схватился за металлические перила, подавшись вперед, будто намериваясь прыгнуть в воду, в погоню за лодкой.

– Эй, Ксавье, да ведь это Буаробер!

Воскликнул человек, обращаясь к спутнику, пристально вглядывающийся в тех, кто находился в ялике. Громкий возглас долетел до ушей Дордо, который в тот же миг обернулся, чем окончательно выдал себя. Ксавье выхватил пистолет, но выстрел произведенный капралом, опередившим головореза, заставил пригнуться наемников, услышавших лишь как пуля ударилась в каменную кладку моста. Ответный выстрел Ксавье, был продиктован в большей степени отчаянием, так как лодка уже удалилась на безопасное расстояние, оказавшись в недосягаемости для прицельной стрельбы.

– Чертовы трусы, они обманули нас! Мы не предусмотрели подходы с реки! Это Фландрия дьявол её побери, здесь кругом одни каналы!

БАКСТОН: – Ничего, господин Ксавье, ещё не всё потеряно…

Злобно прошипел англичанин, будто завороженный глядя вслед исчезнувшему ялику.

– …Мы перехватим их на обратном пути. Они не смогут обогнуть Лилль, и на этот счет у меня появилась одна любопытная мысль…

****

С того момента как, наши путники вернулись из Брюгге, на берег Рои, где ютилась маленькая деревушка, минула ночь, которую они провели в одной из рыбацких лачуг. Наутро, спешно позавтракав, в салоне желтого рыдвана разместились Буаробер и мадемуазель Камилла, Дордо же, устроился на козлах, рядом с Люмье, после чего экипаж отправился в путь. Неповоротливая дорожная карета, на крыше которой громоздились, притянутые кожаными ремнями, несколько сундуков с вещами девушки, медленно, покачиваясь из стороны в сторону, поползла по ухабистой дороге. Дордо впервые за время путешествия, понимая, что ему удалось перехитрить людей Черного графа, чувствовал себя в безопасности, наслаждаясь спокойствием и прибывая в благодушном расположении духа. Откупорив бутылку розового шампанского, он, не умолкая, развлекал себя и малыша Люмье, разными историями, то и дело, заливаясь заразительным смехом. Возможно именно это обстоятельство – временная потеря бдительности капралом, или быть может исключительное коварство Месафьеля, позволило небольшому экипажу, запряженному четверкой чалых рысаков, незамеченным, направиться вслед за желтым рыдваном, петляя по наезженной колее проселочных дорог.

Месафьель, вместе с лихими ребятами, любезно предоставленными в его распоряжение стариком Живоглотом, в отличие от Ксавье и компании, не упустил путешественников в ту памятную ночь бегства из «Гусиной шейки». Их карета увязалась в погоню за желтым рыдваном, не выпуская его из вида до самой деревушки на берегу Рои. Лишь здесь, когда Буаробер и Дордо отправились на лодке в Брюгге, Месафьель дал возможность своим людям передохнуть. Он понимал, что добраться до Парижа, без дорожного экипажа, оставленного путниками в деревушке, невозможно, поэтому вооружившись терпением, стал дожидаться возвращения приора на берегу.

Выставив наблюдателя, не спускавшего глаз с рыдвана парижан, разбойники устроились прямо у реки, в густых зарослях осоки, поглощая запасы снеди и вина, хранившиеся в сундуках, прикрепленных к задку кареты. Однако беспокойство не покидало Месофьеля, и лишь когда на горизонте появился одинокий парус фламандского ялика, лукавая улыбка промелькнула на его лице. Узрев девицу, которая так интересовала его хозяина, барона Д'Анжа, первой мыслью было напасть на приора и его людей, и перебив их завладеть добычей. Но осторожность, которая была в крови у расчетливого карлика, взяла верх. Его заботила шестерка головорезов Черного графа, так же охотившаяся за девицей. Месафьель не ведал, где могут находиться эти люди, и оттого принял решение не торопиться со штурмом, отложив расправу до лучших времен. «Никуда они не денутся, следует выждать, а удобный момент непременно наступит, за время столь продолжительного путешествия» – подумал он, приказав Францисканцу Матье, занявшему место возницы, следовать за желтым рыдваном.

1 (голл. )Neder land (Nederland) – Нижняя земля

2 шти ’И) – пикардийский диалект, один из ойльских языков.

ГЛАВА 11 (70) «Таинственное послание»

ПРОВИНЦИЯ РУССИЛЬОН (территория принадлежащая испанской короне). ГОРОД ПЕРПИНЬЯН.

Ранним утром в одну из бухт Руссильона вошел палубный, восьми пушечный бот «Santa Eulalia», на борту которого находился королевский посланник, дон Корлос де Уртадес, прибывший из Барселоны, со своей немногочисленной свитой. Высадившись на берегу, колонна всадников, словно черная тигровая змея, поблескивая чешуей доспехов, заскользила по дороге, потянувшись к Перпиньяну.

Сей славный город, раскинувшийся в живописной долине, что простирается от морского побережья до предгорья Пириней, являвшийся столицей провинции безраздельно принадлежащей графу Руссильонскому, то есть королю Испании, Филиппу IV, обремененному непомерным количеством титулов и тяжестью многочисленных корон.

Как в любом другом городе, в утренние часы, на улицах Перпиньяна было людно. Шумная толпа наводнила переулки, тупики, площади и базары. Горожане и крестьяне, простолюдины и дворяне – кто, важно неспешно шествуя, кто, суетливо шныряя – сновали меж наполненных различными товарами телег, повозок и фургонов, съехавшихся в город с близлежащих деревень и заполонивших все мало-мальски пригодные для торговли места.

Надменные мясники, неторопливо и вальяжно, оголив до локтя руки и обхватив мозолистыми ладонями широкие ремни, поддерживающие кожаные фартуки, собирались группками, обсуждая свежие городские сплетни. Их откормленные свирепые псы, верно охраняющие хозяйские, нагруженные мясом тележки, прячась от солнечных лучей, распластавшись меж колес, не теряя бдительности, провожали подозрительным взглядом каждого чужака-прохожего. Запах парного молока безошибочно выводил горожан на торговцев, облаченных в короткие передники и вооруженных черпаками, которые шлепали деревянными башмаками по белоснежным лужам, громким криком, зазывая покупателей. Ряды трухлявых столов выстроенных меж громоздких крестьянских телег были уставлены пузырьками, склянками, бутылками, сулейками и оплетенными лозой бутылями, наполненными всевозможными маслами, разнящимися оттенками, вязкостью, запахом и конечно ценой. Здесь же в клетях, сплетенных из прутьев, встревожено глазея на людские толпы, испуганно притаились многочисленные домашние птицы: куры, утки, голуби, гуси, наполняя затхлое пространство рынков звуками, вырывающимися из их прожорливых клювов. Свиньи, козы, коровы, овцы, телята, ягнята, поросята, и прочая живность заключенная в наспех сооруженные загоны, клети и зарешеченные повозки, своим протяжным мычанием, блеянием, хрюканьем, топотом и зловонием заполонили площади, расположенные у городских ворот, превратив их в скотные дворы.

Всё это не удивляло, и нисколько не смущало городских жителей, привыкших к подобным бесчинствам в базарные дни. Город продолжал жить своей жизнью. В лабиринтах узких улиц, как в любой другой день, можно было встретить жилистых грузчиков, согнувшихся под тяжестью ноши; крикливых торговок с розовыми, дряблыми щеками и крутыми, необъятными бедрами; захмелевших погонщиков скота, спешащих из трактира в трактир; и праздных зевак на любой вкус; и прохиндеев всех мастей – всё было как обычно, если не считать визита мадридского вельможи, о котором понятия не имела чернь наводнившая город, и которого с содроганием ожидали городские власти.

Колонна кавалеристов, возглавляемая «Кастильским быком», миновав городские ворота, угодила в этот вязкий «Гермесов карнавал», просочившийся даже в кварталы Магребиан и Романи, с трудом протискиваясь сквозь толпу, разрезая её, как плуг землю. Добравшись до площади Лог, вдоль фасадов Ратуши и Лодж-де-Мер, кавалеристы направились в сторону форта Ла-Кастильет, где Уртадеса ожидал комендант города, граф дон Хавьер Пилиппо дель Ардегон.

Прибыв на место, дон Карлос устремил взгляд на колокольню собора Сен-Жан, не лишенного легкого прикосновения мавританского зодчества, откуда послышался приглушенный набат. Спешившись, в окружении двух сержантов кастильской дворянской гвардии, Уртадес направился к воротам, охраняемым дюжиной солдат. В этот миг, из толпы зевак, наблюдавших за приездом важного гостя, вырвался невысокий человек, облаченный в рясу монаха цистерцианца. Он, протянув руки, на бегу, обратился к Уртадесу.

– Сеньор граф, Ваше Сиятельство, соблаговолите выслушать меня!

Несколько солдат, из отряда, что не позволял толпе подступиться ближе дозволенного к мадридскому вельможе, скрестили алебарды, преградив путь тщедушному святоше. Граф, на ходу, с пренебрежением взглянул на цистерцианца, взывавшего к нему из толпы, и, не замедлив шага, исчез за воротами форта. В крошечном, мрачном помещении, скорее напоминавшем каземат, чем комнату хоть сколько-нибудь пригодную для приема важных гостей, его встретил комендант. Сдержанно поприветствовав дона Хавьера, кастилец сухо произнес:

– У меня мало времени, сеньор Ардегон, поэтому приказываю, немедленно, всем вашим людям, явится во «Дворец королей Майорки».

****

В назначенное время, весь командный состав гарнизона Перпеньяна, собрался во Дворце, венчающем холм, возвышающийся над южной частью города. В большой светлой комнате, за окнами которой открывался замечательный вид на ощетинившуюся гряду красноватых крыш, на фоне утонувших в полупрозрачной дымке горных вершин, собрались семь человек.

Вокруг огромного стола, покрытого картой, граф дон Уртадес созвал: коменданта города, граф дон Хавьер Пилиппо дель Ардегона; интенданта, дона Кристобаля Лусио дель Касареса; капитана гарнизона, дона Гильермо Альфредо Пуэрто дель Лорка-и-Каледо, командарма артиллерии, шевалье Шарля де Корзака, а так же двух лейтенантов – дона Артуньо и дона Варедо. Строго, будто с укором, оглядев собравшихся, гость вымолвил:

– Сеньоры, мой приезд вызван весьма серьезным положением, сложившимся в королевстве. В Каталонии наблюдаются очаги недовольства, которые впоследствии способны перерасти в мятеж, что не может не беспокоить Его Католическое Величество. В связи с этим, во все провинции, граничащие с Каталонией, направлены инспекции, целью которых является проверка боеспособности гарнизонов, ревизия арсеналов, складов с продовольствием и фуражом, а так же осмотр фортификаций. Мне выпала честь инспектировать Руссильон, что подтверждает предписание, выданное Его Светлостью, сеньором Оливаресом. Ровно через час я жду всех здесь же, мы сможем начать осмотр городского арсенала, а сейчас прошу оставить меня.

Распорядившись принести завтрак, дон Карлос склонился над картой. Скорее от вынужденного бездействия, чтобы разбавить томительное ожидание, он принялся, в который раз, внимательно рассматривать особенности местности довольно хорошо знакомой ему провинции.

Раздался стук в дверь. Граф, не сомневаясь, что это вернулись лакеи, отправленные на кухню, не отрываясь от карты, промолвил:

– Можете войти.

Но увидев на пороге одного из своих сержантов, удивленно произнес:

– Какого черта, Саладес?!

Саладес и Ортега, сержанты кастильской дворянской гвардии, явившиеся с графом в Руссильон, были безгранично верны дону Карлосу. За долгое время, находясь на королевской службе, они делили с неустрашимым кастильцем победы и поражения, подвергая свои жизни смертельной опасности во время множества рискованных предприятий. Эти люди, впрочем, как и большинство их собратьев, молчаливо предчувствовавших неумолимое ослабевание лап испанского льва, не переставали преданно служить короне, благородно оставляя на алтаре монаршего триумфа, небрежно брошенные победы, добытые в тяжких сражения, не требуя ни почестей, ни наград, так великодушно, по-испански, довольствуясь лишь чувством собственной доблести, продолжая изумлять весь мир стойкостью и неустрашимостью, так как ни один народ на земле, не способен на столь бескорыстную отвагу для прославления своей многострадальной и неблагодарной родины.

– Ваше Сиятельство, вас просит об аудиенции какой-то монах цистерцианец. Говорит по важному делу.

– Откуда он узнал о моём приезде?! Проклятая страна, ничего нельзя удержать в тайне! Гоните его прочь!

Гвардеец уже отворил дверь, когда дон Карлос вспомнил монаха в потертой рясе намеревавшегося у ворот форта Ла-Кастильет, прорваться к нему сквозь шеренгу солдат.

– Погоди!

Воскликнул граф, остановив сержанта.

– Приведите его.

В сопровождении Ортеги, положившего ладонь на костлявое плечо визитера, в комнату вошел маленький, щуплый человек в монашеской, мешковатой рясе. Он, круглыми серыми глазами, беззащитно встретил строгий взор кастильца, с нескрываемым раздражением задавшего вопрос.

– Кто вы?

– О-о, монсеньор, я очень маленький человек, но имею к вам важное поручение. Моё имя брат Иннокентий, что в переводе с латыни означает «невинный».

Уртадес с пренебрежением оглядел слугу Божьего.

– Как вы попали в крепость?

– Монсеньор, вы служите великому королю Испании, поэтому Вашу Милость можно встретить во всех уголках Старого Света, я же лишь жалкий слуга Господа нашего, чьё имя неустанно превозношу в молитвах, под сводами благословенного монастыря Фонфруад, аббатства Пресвятой Девы Марии, здесь в Руссильоне, поэтому, возможно, именно мне поручили это деликатное дело. Мы с братьями привозим вино в цитадель Перпиньяна и сюда, во Дворец. Наш настоятель отец Бернар дружен с доном Ардегоном…

– Постойте! Не тараторьте! Откуда вам известно моё имя, и кто вам сообщил о моём приезде?!

Возмущенно прервал монотонный, елейно-молитвенный лепет монаха дон Карлос. Цистерцианец снисходительно улыбнулся, будто услышал вопрос, переполненный детской наивностью, лукаво взглянув на дворянина. Приклонив лысеющую голову, он подхалимнически, нараспев произнес:

– О-о-о! Ну, кто же, кто же не знает такого славного сеньора…?

– Вы иезуит?

Вновь прервал цистерцианца Уртадес.

Монах угоднически расплылся в приторной улыбке, смиренно потупив взор, казалось, у него над головой сейчас появится нимб.

– Ладно, хватит о пустом, что вас привело ко мне?

Цистерцианец замешкался, слегка повернул голову назад, вскользь взглянув на гвардейцев, стоявших у него за спиной. Граф, не отводя пренебрежительного взгляда, с трудом совладав с нетерпением, произнес:

– Ну, хорошо, Саладес, Ортега оставьте нас.

Сержанты незамедлительно вышли. Монах неторопливо достал из просторного рукава рясы конверт, запечатанный сургучными печатями, и медленно положил его на стол перед испанцем. Дон Карлос сорвал печати и раскрыл письмо. Быстро прочитав его, он взглянул на жалкого святошу, явно продолжая размышлять над прочитанным. Наконец он, прервав раздумья, спросил:

– Вы знаете о содержании письма?

Источая благость, монах угоднически поклонился.

– Ну, что вы, монсеньор, понятия не имею.

Окончательно упорядочив мысли, и очевидно приняв решение, граф одарил цистерцианца хищной, презрительной улыбкой.

– Вы, фра Иннокентий, опасный человек, таких как вы, я предпочитаю держать на коротком поводке, настолько коротком, чтобы в любой момент можно было бы дотянуться кинжалом. Поэтому, пожалуй, я оставлю вас у себя.

Лицо монаха окаменело от возмущения.

– Саладес!

В комнату вошел гвардеец.

– В подвал его.

Схватил за шиворот монаха, с перекошенным от негодования лицом, не встретивший сопротивления сержант, с легкостью выволок его из комнаты.

Оставшись один, дон Карлос, ещё раз перечел письмо и, заложив руки за спину, в задумчивости, подошел к окну.

ГЛАВА 12 (71) «Кто охотник, а кто добыча?»

ФРАНЦИЯ. ГАВРСКАЯ ДОРОГА.

По пути в Гавр, мушкетеров короля постигла неудача: отъехав не более трёх лье от Лильбона, одна из лошадей захромала, что вынудило господ Арамиса и Атоса остановиться на первом, попавшемся по дороге, постоялом дворе. У дверей трактира «Серебряная шпора», так именовался сей захолустный кабачок, дворяне спешились, привязав скакунов под раскидистым вязом, рядом с парой ладных жеребцов ожидавших своих седоков, очевидно решивших отобедать в гостеприимной харчевне. Переступив порог заведения Арамис, отыскав глазами хозяина, что сновал по залу, пиная попадавшихся под ноги домашних птиц, препятствовавших его резвому полугалопу, громогласно и повелительно произнес:

– Именем короля…

Этот возглас собрал взгляды многочисленных путников, выбравших «Серебряную шпору» для того, что бы отдохнуть и перекусить, после чего мушкетер достал из дорожной сумки свиток с большой печатью красного сургуча и предъявил его оторопевшему трактирщику.

–…нам нужна лошадь, да поскорей!

Хозяин харчевни, втянув голову в плечи, испуганно взглянул на покачивающийся, словно маятник сургуч с отпечатанным на нем незнакомым гербом, и молитвенно сложив на груди ладони, дрожащим голосом, робко произнес:

– Ваша милость, клянусь святым Аврелием, кроме клячи на которой бездельник Кутон возит воду, мне более нечего предложить.

Глаза, осанка и блеяние едва живого от страха трактирщика были бесспорным доказательством того, что несчастный говорит правду. Не растерявшись, мушкетер окинул строгим взглядом притихших посетителей, и повелительно, тоном герольда провозглашавшего волю властелина, объявил:

– Приказ Его Величества не оставляет права медлить, поэтому я вынужден реквизировать одну из лошадей, что стоят у входа в таверну!

Голос Арамиса звучал так громко, что его требования имели возможность услышать все присутствовавшие под сводами трактира. Взгляд изнывающего от робости кабатчика устремился на двух господ, которые расположились за столом прямо у распахнутого окна.

Здесь мы имеем возможность лишний раз, на примере убедиться в правдивости строк происходящих из Нового Завета, послания апостола Павла к Римлянам: «О бездна богатства и премудрости и ведения Божия! как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!»

«Воистину, пути Господни неисповедимы» – шепотом, беззвучно произнес д'Анж, будучи одним из тех, кто трапезничал за упомянутым столиком, и на кого пал испуганный взор хозяина трактира, а затем и грозного мушкетера. Барон, натянуто улыбнувшись, под столом, отдернул руку Поликена, что потянулась к эфесу. В его голове с быстротой стремительного броска ястреба, обрушившегося с небес на долгожданную добычу, созрел коварный план, к осуществлению которого безотлагательно приступил молодой дворянин.

Д'Анж поднялся направившись к Арамису, несколько обескураженному нарочитой доброжелательностью хозяина лошадей.

– Мне, месье, как преданному слуге и истому стороннику Его Величества, делает честь ваш выбор, павший на моих скакунов. Я безмерно рад, что мой скромный вклад сможет помочь людям короля достичь поставленной цели.

Арамис, не сводя глаз, где затаились недоверчивость и подозрительность, с любезного незнакомца, с благодарностью поклонившись, потянулся за кошельком.

– О, нет, нет!

Воскликнул барон словно ошпаренный.

– Это ни к чему. Вот только, если, разумеется, господа не против, я сам укажу коня, которого уступаю, и лично прослежу, чтобы трактирный слуга, без промедления поменял седла. Господам же, чтобы скрасить ожидание, с дороги, полагаю, не помешает глоток анжуйского.

Вняв словам добродушного посетителя, что так любит и ратует за Его Величество Людовика Бурбона, трактирщик, опережая волю роялистов, уже примчался с кувшином белого шампанского, услужливо наполняя кружки. Мушкетеры переглянулись, и, не узрев ни опасности, ни подвоха в словах незнакомого молодого месье, что охотно согласился расстаться со своей лошадью, уселись за стол, распивая прохладное вино, предложенное хозяином.

После того как скакуны были готовы к путешествию Д'Анж вернулся за свой столик, любезно поклонившись мушкетерам, которые, насладившись вином, поспешили незамедлительно отправиться в путь. Взгляд изумленного Поликена коснулся улыбающегося лица барона, проводившего глазами, исчезнувших за дверями, слуг короны. Дворянин же, откусив ломоть холодной говядины, самодовольно произнес:

– Ну, что ж, теперь мы наверняка знаем всех участников сего кровавого спектакля.

– Простите месье, будь я проклят, если хоть что-нибудь понял из произошедшего здесь представления.

– Всё не так сложно Поликен.

Допив вино, барон, достал из кошелька несколько монет, бросив их на стол.

– Следы от подков моей лошади, я узнаю из сотни других.

– И, что это нам даёт?

– Очень многое. По этим следам мы узнаем, где остановились господа мушкетеры. А в том, что в ближайшее время им придется остановиться, я могу вас заверить.

– Остановиться?!

– Именно, именно остановиться. Ведь я подрезал подпругу мушкетерского седла, которое незадачливый конюх взгромоздил на хребет моей кобылы. Этим господам придется искать помощи шорника, что бы починить седло или купить новое.

– Но зачем нам всё это?

Улыбка, вызванная превосходством, заиграла на губах барона.

– Когда мы следовали по улицам Лильбона, мне на глаза попалась тюремная карета. Не заметили?

Поликен с глупым видом пожал плечами.

– Ну, мало ли тюремных карет, да и ни к чему мне всё это.

– Э-э нет братец, тут ты ошибаешься, в таком деле не бывает случайностей, любая мелочь цениться на вес мышьяка. Быть может любая другая тюремная карета не вызвала бы моего интереса, но в Лильбоне, возле экипажа я заметил господина Ла Удиньера – лейтенанта гвардии кардинала. Как ты полагаешь, что может делать в такой глуши, столь важная персона?

– Простите хозяин, но я не понимаю, к чему вы клоните?

– Вне всяких сомнений, двое наглецов, которые отобрали мою лошадь, так же как и Ла Удиньер со своими людьми, следуют в Гавр. Нам нужно избавиться как от роялистов, так и от кардиналистов и я уже придумал, как это сделать. Вот только нужно раздобыть лошадь.

Оценивающий взгляд барона, скользнув по залу, остановился на изрядно подвыпившем бретонце, покачивающемся над недопитым кувшином.

– А вот и лошадь.

Прищурив глаза прошептал Д'Анж.

– Этот господин, что ищет собственное отражение в кувшине с вином, перед нами подъехал к воротам «Серебряной шпоры», и его йоркширский жеребец вполне пригоден для нашего небезопасного вояжа.

Негромко произнес он, подмигнув спутнику, и направился к дремлющему буржуа.

После непродолжительной беседы, если так можно назвать в большей степени монолог барона, с человеком, который не в состоянии даже разомкнуть век, Д'Анж приказал Поликену оттащить бретонца в одну из комнат таверны. Выудив у утомленного встречей с дарами Бахуса человека всё необходимое для объяснений с трактирщиком, Д'Анж подозвал хозяина харчевни.

– Послушайте любезный, я совершенно случайно встретил старого приятеля, мэтра Кадудаля из Бреста, хозяина небольшой посудины которую я имел несчастье однажды зафрахтовать.

Дворянин кивнул вслед Поликену, что тащил под руку тучного буржуа.

– Он по старой дружбе уступил мне своего каурого жеребца, которого я обязуюсь не позже чем завтра на рассвете вернуть. По всему видать, что самому Кадудалю, до завтрашнего утра, он не понадобится.

Собственная шутка, так развеселившая барона, будто вода в песок впиталась в сознание трактирщика, отразившись на его лице недоверием. Но вскоре недовольство уступило место расположению, что отобразилось в слащавой улыбке кабатчика, вызванной появлением набитого монетами кошелька.

– В этой груде экю, которые вы, при возможности, передадите мэтру Кадудалю, если я запоздаю или, не приведи Господь, не вернусь, есть несколько лишних. И я не буду иметь ничего против, если завтрашним утром, наш друг недосчитается нескольких щитов1 в своей серебряной гвардии.

Услужливость хозяина таверны брызнула, словно сок спелого винограда. Он, кланяясь, принял кожаный кошелек, приказав слуге вывести из конюшни жеребца метра Кадудаля.

Уже через несколько минут, Д'Анж с Поликеном неслись, подгоняя лошадей, по направлению к Лильбону, что отдаляло их от цели – города-порта Гавр. Остановившись у развилки дорог, барон поднялся на стременах, вглядываясь вдаль.

– Здесь неподалеку, есть подходящее место. Обе эти дороги разделяет глубокий овраг, нам следует поспешить затаиться на краю ложбины и дождаться тюремного экипажа.

Всадники устремились по краю оврага, не теряя из вида пролегавшую на противоположной стороне дорогу, которая несколько часов назад привела их в «Серебряную шпору». Наконец барон подал знак остановиться. Он, спрыгнув на землю, подошел к краю глубокой впадины, которая в этом месте сужалась и достигала не более двадцати туазов. Оглядев корягу, вросшую в землю на самом краю ложбины, Д'Анж приказал Поликену спешиться.

– Вскоре тюремная карета с эскортом, проследует по той дороге.

Он указал на параллельный тракт, что пролегал по ту сторону оврага.

– Приготовь свой мушкет. Ты должен будешь выстрелить в одного из солдат. Если не сумеешь попасть не беда, главное, что бы нас заметили.

Поликен заглянул в расщелину, где журчал проворный ручеёк.

– С такого то расстояния промахнуться?! Обижаете мессир, вам ведь прекрасно известно какой я стрелок, и вы не раз проверили меня в деле. Усомнись вы в моей меткости, полагаю, взяли бы кого другого.

Отвязав от седла вытянутый сверток и, разложив его на траве, он извлек из складок непромокаемой ткани чрезмерно длинный мушкет, граненый ствол которого значительно превышал обычные четыре с лишним пье и составлял более стапятидесяти калибров. Опытный стрелок трепетно и нежно провел пальцем по зеркальной поверхности курка с зажатым в нём кусочком пирита, поглаживая сверкающий на солнце стальной ударно-кремневый замок, весьма редко встречающийся в те времена. Восторженность воцарилась на лице Поликена, надевшего на плечо кожаную подушку.

– Отменное оружие. Клянусь святым Домиником, что с двухсот шагов попаду в яблоко насаженное на шип проклятого фламандского годендага2.

Д'Анж достал из дорожной сумки ярко-голубой плащ.

– Хватит болтать! На вот, надень.

– Что за чертов маскарад? Меня ведь в этом плаще за лье можно разглядеть!

– Делай, что велят!

Грозно скомандовал барон.

Затаившемуся в зарослях кустарника стрелку, приготовившему заряженный мушкет, неподвижно застывший в стальной рогатине сошки, не пришлось долго томиться в ожидании. До того как до его слуха донеслись топот лошадей и скрип колес зарешеченного экипажа, трижды прокричала пустушка. Её глухой гортанный крик, мастерски воспроизведенный бароном, служил условным знаком посланным Д'Анжем, притаившемся где-то неподалеку, в густой листве. Поликен взвёл подпружиненный курок, прильнув небритой щекой к деревянному прикладу. В скором времени появилась карета, медленно громыхая по ухабам дороги, сопровождаемая кавалькадой из двух десятков солдат, чьи доспехи, лязгом и бряцаньем вторили скрипу колес.

Цепкий палец стрелка, нажатием на курок, привел механизм в действие: камень ударил по кресалу, вследствие чего прогремел выстрел. Удар свинцовой сферы весом в пять испанских кастельяно, выпущенной из черного жерла мушкета, глухим ударом, пробив кирасу, выбил из седла одного из всадников, опрокинув несчастного в дорожную пыль. Убитый стражник ехал бок о бок с офицером в дорогих доспехах, чей украшенный чеканкой миланский кабассет3 гордо венчал, развивавшийся на ветру, красно-синий султан. Сверкнувшие, под стальными полями шлема, зоркие глаза лейтенанта городской стражи месье де Лабордемона – отправленного капитаном Тестю в помощь лейтенанту кардинальской гвардии, господину Ла Удиньеру – молниеносно обнаружили стрелка, чей голубой плащ ярким пятном выделялся на фоне листвы и был хорошо заметен подвергшемуся нападению отряду.

– Вон он! Голубой плащ! Вон там, за оврагом!

Закричали солдаты, указывая в сторону, обратившегося в бегство стрелка.

– Лабордемон, за мной!

На скаку крикнул Ла Удиньер, пустив своего вороного рысака в галоп. Около десятка солдат устремились вслед за офицерами, взяв курс на красно-синий султан Лабордемона. Преследователи, некоторое время, следовали параллельной дорогой, не имея возможности, из-за разделявшего их оврага, сблизиться с беглецом, не на миг, не выпуская его из поля зрения. Но вот незнакомец в голубом плаще свернул вправо, растворившись меж тонкими деревцами молодой рощи.

– Быстрее, нужно, во что бы то ни стало догнать негодяя!

Закричал лейтенант, когда всадники достигли места, где заканчивался овраг и две дороги сливались в одну. Солдаты разделились на два отряда намереваясь окружить рощу. Их взмыленные рысаки неслись по поросшим травой кочкам, перепрыгивая поваленные деревья и рассекая густой кустарник подгрудками скакунов. Вдруг где-то вдали, слева, Ла Удиньер расслышал возглас Лабордемона:

– Сюда лейтенант, они здесь!

Кардиналист натянув удела лошади, направил её на крик, увлекая за собой солдат. Настигнув офицера парижской стражи, увлеченного погоней, Ла Удиньер не увидел впереди голубого плаща беглеца, но услышал объяснения лейтенанта.

– Они свернули вправо, в сторону большой гаврской дороги, их двое, они далеко оторвались.

Д'Анж с Поликеном, разгоряченные скачкой, миновали холм, направив лошадей к лесу, где под сводами ветвей вековых деревьев исчезала желтая полоска гаврской дороги. Приблизившись к опушке, они приметили, неподалеку от тракта, возвышенность за которой виднелись островерхие крыши крестьянских лачуг, раскинувшихся в стороне от дороги. Барон остановил коня на развилке, под большим каменным крестом, вглядываясь в покрытую немногочисленными отпечатками копыт песчаную, узкую тропу, что вела в сторону селения.

– Так и есть, роялисты свернули в деревню, всё идёт по плану.

Барон снял одну из своих перчаток, бросив её на тропинку. Оглядев изуродованные временем и непогодой камни старого креста, он задумчиво произнес, слегка приклонив голову.

– Поклонение кресту сулит объятия Господни, перчатка же, оставленная мною на дороге, приведет наших друзей в лапы дьявола. Мне не подходит ни то, ни другое, я не служу ни одному из них, оставляя себе лишь надежду. В том числе надежду на то, что моя скромная помощь, в виде перчатки оставленной на дороге, будет оценена ищейками кардинала.

Пришпорив каурого жеребца, он направился в сторону чернеющих печных труб, торчащих из черепичных кровлей, среди зеленых шапок одиноких деревьев. Беглецы остановились под вывеской небольшого трактира, где у распахнутых ворот конюшни, увидели двух скакунов ожидавших хозяев. У одного из рысаков, серого в яблоках, которого совсем недавно Д'Анж передал в руки едва знакомого дворянина, не наблюдалось седла, что заставило путников переглянуться.

– Вы сущий дьявол мессир.

Восторженно произнес слуга. Д'Анж снял единственную перчатку, «сестра» которой обрела покой посреди песчаной тропы.

– Снимай плащ, и вложи его в седельную сумку роялистов, да так, что бы торчал край. Туда же положи мою перчатку.

Спешившись, барон расседлал каурого рысака и накинул седло на серого коня. С невероятной быстротой и проворством, словно ловкий конюх, он справился со снаряжением, вскочив на старого знакомого. Сменил коня и Поликен, оставив усталого, в пене рысака под мушкетерским седлом, из сумки которого виднелся край голубого плаща.

– Теперь привяжи наших коней там, где оставили своих господа роялисты, да поживей!

Барон огляделся, и, не заметив никого, кто бы мог, впоследствии, засвидетельствовать подмену лошадей, вонзил шпоры в бока своей кобылы.

– Теперь уходим! К лесу Поликен, к лесу!

Отряд из дюжины всадников, возглавляемых господами Ла Удиньером и Лабордемоном, поравнялись с каменным крестом.

– Куда они могли направиться?

Произнес лейтенант кардинальской гвардии, вглядываясь вдаль, где чернели крыши упомянутых домов. Резвая лошадь Лабордемона описала круг, в то время как седок сосредоточил внимание на следах копыт покрывавших мягкую песчаную дорогу. Его взор остановился на предмете, лежавшем на тропе, удаляющейся в сторону пригорка, рассекая его пополам. Спрыгнув с лошади, стражник приблизился к заинтересовавшему его объекту.

– Сюда, лейтенант!

Крикнул он, обращаясь к кардиналисту.

– Что это?

– Как видите, месье Ла Удиньер, перчатка.

Произнес офицер, протягивая аксессуар барону.

– Полагаю, она принадлежит одному из беглецов.

Кардиналист поморщился.

– Даже если это так, то не думаете ли вы, Лабордемон, что её обронили случайно? Больше, похоже, что нас хотят сбить с толку, заставляя свернуть с тракта, тем самым избавиться от погони.

– А если вы ошибаетесь?

После непродолжительного раздумья барон произнес:

– Сделаем так: возьмите половину солдат и скачите в селение, обыщите там каждый дом. Я же с остальными отправлюсь по гаврской дороге. Если вы обнаружите беглецов, доставьте их в аббатство Жюмьеж, где нас ожидает отец Жозеф. Если ваши поиски не принесут результата, направляйтесь, следом за нами в Гавр. Желаю удачи!

Произнеся последние слова, Ла Удиньер махнул рукой, ударив шпорами скакуна, и в окружении полдюжины стражников скрылся за кронами деревьев, на дороге, исчезающей в лесной чаще.

Сорока двух летний лейтенант Жан Гасьен де Ламбордемон был человеком въедливым и дотошным, других офицеров просто не признавал капитан парижской городской стражи, господин Тестю. Единственно, чем отличался сей бравый гевальдигер от своих сослуживцев – он был не так глуп, как хотелось бы его капитану, но всё же не настолько смышлен, что бы избежать его настойчивой опеки, и найти возможность поступить на службу в одно из элитных подразделений армии. Чтобы не потерять вполне доходного места, ему частенько приходилось утаивать свою сообразительность, пылавшую в глазах, под стальными полями кабассета, скрывая её от строгих взглядов начальника. И лишь когда лейтенант получал свободу действий, он преображался, тем более выезжая за городские стены, скрывавшие Ламбордемона от неусыпных глаз и докучливого покровительства капитана Тестю. Но бездушная скрупулезность и чёрствость, неминуемо завладевающие душами полицейских офицеров всех времен и народов, постепенно начинают преобладать над всеми остальными человеческими качествами, сих достойных господ, притупляя рассудительность, и не позволяя задумываться над сентиментальными глупостями – «которые делают нас лишь слабее».

Ла Удиньер, прекрасно понимая, кто определен ему в помощники, не стал ни спорить, ни разубеждать лейтенанта. Он счел нападение на лесной дороге весьма странным и необъяснимым, поэтому желал, во что бы то ни стало, схватить виновных, отчего с яростью раненного зверя бросился в погоню за коварным стрелком, конечной целью которого, несомненно, как он полагал, являлся Гавр. Расставание с лейтенантом нисколько не огорчило его, лишь натолкнув на мысль:

– «Деревушка, отданная на растерзание Ламбордемону, будет с величайшим усердием вывернута наизнанку и выпотрошена, как шкура, оказавшаяся в руках умелого и опытного таксидермиста. И уж если кто попадется безжалостному офицеру, вне всяких сомнений, будет с величайшей строгостью доставлен в аббатство Жюмьеж. Этот солдафон хоть и «медноголовый» болван, но дело своё знает превосходно»

Ворвавшись в деревню, отряд возглавляемый лейтенантом стражи остановился, прямо перед трактиром, и от увиденного на лице командира водрузилось недоумение. Его пыл угас, как только он понял, что из сумки, притороченной к седлу одного из рысаков, торчит нечто напоминающее плащ стрелка. Ламбордемона постигло разочарование, когда он осознал, что дальнейшие поиски, обыски и аресты станут бессмысленными, если его опасения подтвердятся. Сожаление нахлынуло ещё и от того, что он, столь блистательный и бдительный офицер не сможет продемонстрировать служебного рвения и проницательности. Проницательность, которую, быть может, следовало бы направить в другое русло: задавшись вопросом, отчего эти загадочные стрелки, не имеющие уверенности в избавлении от погони, беспечно остановились на обед, и, утратив всякую осторожность, не избавились от столь приметного голубого плаща? «Но подобные сомнения удел слабых» – очевидно полагал стражник, «Доказательства налицо, нечего здесь мудрить, всё прочее лишь запутывает дело» – заключил он, скомандовав отряду спешиться.

Один из солдат, по приказу, обшарил сумки незнакомцев, после чего вручил лейтенанту скомканный плащ и перчатку, «сестру» найденной внимательным офицером на тропе. Предметы, в один миг превратившиеся в улики, были аккуратно и старательно спрятаны в солдатский баул, после чего Ломбардемон, удовлетворённо крякнув, покинул седло. Поднявшись на невысокое крыльцо, он осмотрелся, и, толкнув хлипкую дверь, величественно вошел в трактир, сопровождаемый грозными стражниками. В этот миг, на площади перед таверной показался тюремный экипаж сопровождаемый остатками отряда, только сейчас сумевшего настичь лейтенанта и его людей.

В небольшом, закопченном темном помещении, придавленным низким, просевшим потолком, что придавало ему сходства, скорее с сараем, чем с обеденным залом, у стола, освещенного тусклым светом, проникавшим через пролом в стене, в котором с трудом угадывалось окно, сидели двое. Не обнаружив в задымленной лачуге иных персон, на которых могли бы распространяться подозрения, офицер повеселел. Улыбка палача, подымающегося на эшафот, где его ожидает беззащитная жертва, посетила лицо офицера. Безмятежность, царившую в трактире, сменила тревога, внезапно ворвавшаяся как февральский ветер и наполнившая помещение угрожающим лязгом доспехов и бряцаньем оружия. Лабордемон упиваясь собственной значимостью, подошел к столу, вглядываясь в лица незнакомцев.

– Ба! Кого я вижу!

Вдруг воскликнул стражник.

– Вот так встреча! Не ожидал в эдакой глуши, встретить столь достойных господ.

Нарочито заискивающий тон и чрезмерная любезность, источаемые лейтенантом не предвещали ничего хорошего, о чём враз догадались мушкетеры. Атос незаметно взвел курок, торчащего за поясом пистолета, а Арамис положил руку на эфес шпаги, с неменьшей любезностью ответив.

– Ваше присутствие в сём прелестном заведении, для нас так же приятная неожиданность, месье лейтенант.

Глаза Ламбордемона вспыхнули неистовым огнем, происхождение которого вполне понятно каждому проживавшему в те далекие времена в славном Париже.

Дело в том, что мушкетеры короля, впрочем, как и гвардейцы кардинала пользовались весьма дурной славой (причины происхождения которой, мы постараемся до вас донести в следующих главах) не только среди жителей «Города Лилий», но и среди большинства армейских офицеров, считавших этих заносчивых и обласканных сильными мира сего счастливчиков, баловнями судьбы, с чем всегда трудно смериться людям, не попавшим в их число. И вот сейчас, когда во власти презренного лейтенанта городской стражи, до исступления ненавидевшего людей в лазоревых плащах, оказались два господина представлявших сию элитную роту, Ламбордемон испытал упоительный миг расплаты.

– Что ж, в таком случае, если мы питаем друг к другу столь нежные чувства, я бы хотел вам предложить небольшую прогулку, разумеется в моём обществе и под охраной этих бравых молодцов.

Кивком головы, офицер указал на свирепых вояк, выстроившихся за его спиной.

– Вы намерены нас арестовать?

– О вашей сообразительности ходят легенды, любезный Арамис.

Гримаса, исказившая лицо лейтенанта, не позволяла усомниться в серьезности намерений.

– И в чем же нас обвиняют?

Произнес мушкетер, пытаясь казаться невозмутимым.

– В посягательстве на честь Его Величество, короля Франции!

Арамис вскочив на ноги, гневно прокричал:

– Но это уж слишком, и вы, после того как недоразумение будет исчерпано, ответите за всё!

– Не щеголяйте своей дерзостью шевалье, у меня достаточно резонов, что бы засадить вас в Бастилию до скончания века.

Осознав, что инцидент зашел недопустимо далеко, Атос, счел необходимым вмешаться в разговор.

– Господа, не будем ссориться, пока это возможно. Лучше, лейтенант, потрудитесь объяснить поподробнее, в чём состоят обвинения?

На лице лейтенанта вспыхнула ужасающая улыбка.

– Я не нахожу возможным, изложить вам причины которые вынуждают произвести арест. Могу лишь сказать, что по приказу Его Величества я обязан брать под стражу всех подозрительных, кто следуют по гаврской дороге, а что касается лично вас, господа мушкетеры.

Он перешел на шепот, нарочито театрально разыгрывая гнусное представление.

–…то раскрою вам секрет: вы не просто подозрительны, у меня есть доказательства, позволяющие возвести вас на эшафот.

Он обернулся к солдатам и поставленным, командным голосом, отдал приказ:

– Взять их!

Стражники, словно свора разъяренных псов, казалось, только и ждали подобной команды. В тот же миг мушкетеры были окружены, и, осознав, что сопротивление бесполезно, позволили беспрепятственно себя обезоружить. Под конвоем, Арамиса и Атоса, препроводили в тюремную карету, и как только стих грохот засовов, Ламбордемон, на лице которого восторжествовал образ триумфатора, скомандовал:

– Вперед, в аббатство Жюмьеж.

1 Экю – название средневековых золотых и серебряных монет Франции. Свое название получили по изображению щита, на одной из сторон монеты.

2 Годендаг (нидерл. goedendag, букв. «добрый день») – средневековое древковое оружие ударноколющего действия: тяжёлая дубина в рост человека с расширявшимся вверху древком, окованным железом и снабжённым острым шипом. Наибольшее распространение получило во Фландрии XIV века.

3 кабассет(фр. cabasset) – металлическое наголовье (шлем) с круглой высокой тульёй и небольшими полями.

ГЛАВА 13 (72) «Стихи Франсиско де Кеведо или Луна для влюбленных»

ЮЖНАЯ ФЛАНДРИЯ.

Выбранные Дордо дороги, что лежали вдалеке от большого гаврского тракта, и были едва пригодны для перемещения, превратили вояж в сущий ад, но, как и обещал капрал, беспрепятственно привели путешественников к постоялому двору «Гусиная шейка». Именно этот неприветливый рубеж, вновь вверг капрала в глубокую сосредоточенность лазутчика прибывающего в тылу врага. Веселость и беззаботность пикардийца улетучились, он, как прежде обрел настороженное спокойствие, скрывавшее под собой наблюдательность и недоверчивость. Его глаза, по мере приближения к ферме, с высоты кучерского сидения, всё усерднее шарили по окружавшим дорогу ландшафтам, повсеместно выискивая на пути нечто вызывающее подозрения.

Наконец он скомандовал «Стой», и Люмье, потянув за вожжи, заставил экипаж остановиться, прямо посреди узкой дороги, в том месте, где она примыкала к гаврскому тракту. Дордо ловко спустился на землю и постучал в дверцу кареты, за которой слышались голоса его хозяина и мадемуазель Камиллы. Из окна, освобожденного от бархатной занавески, показалась счастливая физиономия Буаробера, так некстати отвлеченного слугой от приятной беседы с прекрасной девушкой. Он с упреком оглядел толстяка, не понимая, по какому поводу тот посмел потревожить его.

– Франсуа, как я погляжу тебе весело?

– Мне кажется, что это никоим образом тебя не касается.

В несвойственном ему тоне ответил приор.

– К тому же, хоть мне и весьма неловко вам это напоминать, но вы всё ещё мой слуга, а не необорот.

– Презрения достоин высокий ум, примененный для низких целей.

Прищурив глаза, приор, в ответ, злобно пршипел:

– Потрудись впредь держать при себе подобные умозаключения.

– Но это твоё суждение.

– Вот именно! Неуместно изреченная, тем более чужая мысль – это гнусность!

– Будь по-твоему, я пересмотрю своё отношение к мудрости, особенно к сомнительным апофегмам. А сейчас, я попросту посчитал нужным, сообщить тебе, о моём намерении отправиться в «Гусиную шейку.

– Но зачем?!

Встревожился Буаробер.

– Проведать одного своего знакомого, а заодно справиться у него, нет ли кого подозрительного в таверне, например тех с кем нам встречаться ох как не следовало бы.

Размытость замыслов слуги, но в большей степени нежелание вникать в суть вопроса, заставило приора согласиться с хитрецом Дордо, во всём положившись на его проницательность и распорядительность.

– Ну, хорошо, будь, по-твоему, мы ожидаем тебя здесь. Да, раз уж ты принял подобное решение, прикажи трактирщику приготовить отменный ужин и лучшую комнату для мадемуазель Камиллы.

Поспешил отдать распоряжения Буаробер, одолеваемый жгучим желанием поскорее продолжить приятную беседу с молодой особой.

– Ах, Франсуа, Франсуа, твоё фанфаронство нас погубит.

В сердцах пробормотал слуга, направляясь к стенам постоялого двора.

****

Через две четверти часа, справившись у метра Кююля о происходящем на постоялом дворе, Дордо вернулся к ожидавшему его экипажу. Бросив недовольный взгляд на запертую дверцу кареты, из-за которой доносились восторженные речи «веселого аббата», он не стал более тревожить хозяина, и лишь заняв место рядом с возницей, скомандовал – «трогай».

Желтый рыдван, прогрохотав под массивной постройкой ворот, остановился у входа в трактир. Брызжущий радушием Кююль, окруженный двумя приветливыми слугами, раскланявшись, провел девушку и сопровождавшего её приора в зал, усадив за накрытый стол. Желая произвести впечатление на спутницу, Буаробер подчеркнуто снисходительно с достоинством наслаждался чрезмерным вниманием трактирщика, даже не затруднив себя мыслью о происхождении сего приёма, сравнимого лишь со встречей королевской особы. На глазах у изумленной Камиллы, впервые оказавшейся в центре внимания стольких мужчин, кабатчик метал на стол изысканные блюда, рассыпаясь в рекомендациях над каждой бутылкой вина, извлеченной из глубоких подвалов трактира. Завершив сервировку несколькими штрихами, сообразными с правилами грубоватого трактирного этикета, кабацкая челядь, оставила наедине приступивших к трапезе гостей. Метр же Кююль, управившись с убранством стола, попал в цепкие лапы Дордо. Выглядывая из-за укрытия – почерневшего от копоти металлического короба нависшего над очагом, пикардиец, глядя на многочисленных испанцев, пирующих в трактире, задал вопрос:

– Сегодня в «Гусиной шейке» слишком людно. Кто эти сеньоры и почему их так много?

Демонстрируя всем своим видом желание услужить визитеру, который втайне от всех, являлся столь важной персоной, кабатчик с рвением старого служаки, отвечал:

– Эти господа испанские войны, верные подданные Его Католического Величества. Их полк расположился неподалеку, поэтому вот уже третий день, трактир переполнен солдатами и офицерами, а моя прибыль превзошла ожидания и превысила всё то, что я заработал за последний месяц.

Кююль добродушно захохотал, но натолкнувшись на суровый взгляд капрала, осекся, кряхтя, почесывая багровый кончик носа.

– Значит, говоришь те шестеро, что после нашего отъезда учинили тебе допрос, а затем устремились в погоню, более не появлялись на ферме?

– Не появлялись, клянусь святым Евстафием. Я запомнил безобразные рожи этих кардиналистов, особенного того мерзавца с переполовининным лицом.

Трактирщик провел торцом ладони по своей багровой физиономии, будто разделив её на две части.

– А может, кто другой интересовался нами?

Окаменевшее от заковыристости вопроса лицо трактирщика, покрылось каплями пота.

– Кто другой?

– Это я спрашиваю, кто другой?!

Громко сглотнув, Кююль закатил глаза, но наконец, почуяв долгожданное озарение, с облегчением махнул рукой.

– Ах, это… нет, никто другой не интересовался. Я бы не запамятовал и непременно сообщил бы вам.

– Что ж братец, молодец, тебе зачтется.

Коротышка капрал похлопал по плечу рослого фламандца.

– А сейчас иди, окружи заботой господина аббата, не скупись, прислужи по всем правилам. Да распорядись, чтобы накормили нашего кучера, он в конюшне, при лошадях. А я, пожалуй, пойду, осмотрюсь.

Через некоторое время, очарованный прелестной молодой спутницей, Буаробер, под воздействием винных паров, утеряв чувство времени и меры, поспешил расстаться ещё и с ощущением реальности. Он беспрестанно намеревался поцеловать руку Камиллы, сбивчиво пытаясь перевести разговор в русло возвышенного и прекрасного. Но то ли чрезмерные эмоции, переполнявшие приора, оказавшегося в обществе столь юной, не испорченной парижскими салонами девы, лишенной напрочь всей той неискренности, жеманства и лицемерия, присущей столичным красавицам, то ли непомерное потребление кларета, делали тщетными все попытки поэта, отчего он не преминул призвать на помощь стих.

– Милая Камилла, я не посмею дерзнуть пригласить вас на лестницу несовершенства, состоящую из ступеней бездарных строф начертанных грешной рукой вашего покорного слуги.

Приор приклонил голову.

– Ведь я всего лишь раб своих разочарований. Но, дабы не ранить вас скукой, желал бы прочесть того, чей талант источает гениальность, словно благоухания лавра…

Здесь нам хотелось бы отметить природную скромность господина Буаробера, позволявшую ему, не кичась собственными достоинствами, наслаждаться, а также декламировать литераторов, в стократ в большей мере, заслуживающих, на его взгляд, быть услышанными человечеством. Выказывать почтение гениальности другого, может лишь, несомненно, человек талантливый, хаять же и критиковать, способна любая бездарность. Принимая во внимание сие бесхитростное воззрение, для многих, как, впрочем, и для нас, являющееся непреложной истиной, можем с полной уверенностью заверить, что месье Буаробер был человеком высокоодаренным и относился к людям, бескорыстно воспевающим чужие достоинства, если, на его взгляд, таковые имелись. Оказавшись среди пиренейцев, что позволило исполненному душевным трепетом приору, с какой-то неведомой доселе свежестью восчувствовать испанскую речь, навеявшую на него воспоминания о горячо любимых им творцах, несравненных Лопе де Вега, Мигеле де Сервантесе, Франсиско де Кеведо, Буаробер решился блеснуть, прочитав последнего.

– Вы говорите по-испански?

Девушка кивнула.

– Как любой образованный человек нашего времени.

Буаробер мечтательно улыбнулся. На него, вдруг, нахлынули чувства, которые возможно испытать лишь только в обществе красивой женщины. Приор почувствовал давно забытые ощущения, утраченные где-то там, далеко, будто в прошлой жизни. Наполнив бокалы вином, он, осушив свой, нежно произнес:

– Я хочу прочесть вам стихи нашего современника, дона Франсиско де Кеведо, на мой взгляд, одного из величайших испанских поэтов, да что там испанских…!

Прикрыв глаза, набрав полные легкие воздуха и вытянув перед собой руку, Буаробер вдохновенно произнес:

– В свой дом вошел я и увидел: тенью

Былого стал он, предан запустенью;

И шпага, отслужив, сдалась в войне

Со страстью, и посох мой погнулся;

И всё, чего бы взгляд мой не коснулся,

О смерти говорило мне…

Тут же за спиной прелата зазвучал незнакомый голос, подхвативший стихотворный жар, словно певчая птица, услышав в роще щебет побратима, отозвалась трелью:

– Покручиваешь пальцем у виска,

Перст указательный к губам подносишь,

Твердишь мне, что расплата мол близка,

Молчанья и благоразумья просишь… –

От этих просьб – такая, брат, тоска,

Что, выпив раз, вовеки пить не бросишь!…

Оглянувшись, Буаробер увидел перед собой молодого офицера. Невысокий, худощавый, темноволосый испанец, доброжелательно, с улыбкой глядел на приора.

– …у вас странный акцент, сеньор каталонец?

– Я француз.

Гордо произнес Буаробер. В глазах испанца промелькнула искра разочарования.

– …но отношусь к людям, которые разделяют уверенность в том, что для поэзии, впрочем, как и для музыки не существует границ и национальностей. Я пленник Каллиопы, а не приспешник Марса.

– В таком случае, вы лучший француз из тех, кого мне приходилось встречать. Вот моя рука.

Учтивые поклоны, коими обменялись господа, свидетельствовали о благих намерениях в отношении друг к другу и даже, возможно, о взаимной симпатии.

– Моё имя дон Риккардо Альтемарина граф дель Сантальягос.

– Приор Франсуа Лё Метель Буаробер.

– В таком случае, разумеется, если сеньорита не возражает, я хотел бы угостить вас лучшим вином сего фландрийского притона.

С согласия Камиллы, испанец присоединился к ним, заняв место за столом, рядом с Буаробером.

****

После того как людей Черного графа обвели вокруг пальца, оставив ни с чем в Брюгге, Бакстон предложил Ксавье следовать к развилке дрог, которую трудно оставить в стороне возвращаясь из Фландрии в Париж, а значит, где непременно должны появиться беглецы. Здесь же на опушке леса, где расходилось четыре широких тракта, располагалась «Гусиная шейка». Подозрительный Ксавье, после того как желтый рыдван, при странных обстоятельствах, бесшумно и незаметно ускользнул ночью из постоялого двора, проникся глубоким недоверием к трактирщику, отчего приказал своим людям затаиться в чаще, установив наблюдение за воротами фермы. И вот, наконец, терпение было вознаграждено – долгожданный экипаж, прогромыхав по дороге, мимо лесной засады, скрылся за аркой ворот.

Дождавшись темноты, люди Черного графа направились на постоялый двор, оставив лошадей в лесу, под надзором Полпенни, который за время продолжительного преследования снискал доверие сурового Ксавье. К тому же англичанин был единственным кого Буаробер знал в лицо, и это обстоятельство не позволяло ему, вместе с остальными появиться в трактире.

Наведавшись в конюшню и удостоверившись в том, что малыш Люмье не остался без ужина, Дордо вышел на пустынный, погруженный в густые сумерки, двор фермы. Пребывая в благодушном настроении, отчасти вызванным гордостью за собственную проницательность, благодаря которой, на сей момент, всё складывалось довольно удачно, пикардиец устало вздохнув, воззрился в хмурое низкое небо, уже окончательно лишившееся света солнечных лучей. Он расплылся в улыбке, предвкушая предстоящую трапезу, обещавшую немалое удовольствие, учитывая высокий статус которым так ловко и беззастенчиво, в глазах трактирщика, сумел наделить себя плутоватый толстяк. Но спокойствию капрала не суждено было длиться долго, оно растаяло в один миг, когда до ушей пикардийца донесся звон шпор и бряцанье оружия. Сии звуки он не перепутал бы ни с чем на свете, различив из сотни других, но именно это тревожное позвякиванье, толстяк так не желал и боялся услышать нынче. Дордо присев на одно колено, намереваясь остаться незамеченным, вглядывался во тьму. Взор капрала выхватил из мрака пять черных силуэтов, отчего холодок пробежал по его спине. Разглядеть лиц не представлялось возможным, но толи лязг стали под покровом зловещей тьмы, толи внезапное появление вооруженных людей, подсказывали пикардийцу приближение опасности.

Люди Черного графа пересекли двор, направляясь к дверям таверны. Оказавшись в зале трактира, наполненного пьяным гомоном испанского воинства, Ксавье пристальным взором обшарил помещение. Заприметив Буаробера с девицей, непринужденно беседовавших с каким-то испанским дворянином, он подал знак своим людям. Пятеро мужчин, сбросив плащи и шляпы, уселись в углу зала, под гирляндами чеснока и благоухающих трав, развешенных на стене. Их острые взгляды были сосредоточены на Ксавье, который тайком, поглядывал на приора и компанию.

В отличие от захмелевшего Буаробера, не сводившего глаз с прекрасной Камиллы, пятерых головорезов, расположившихся за длинным столом, заметил бдительный трактирщик, выглядывавший из-за металлического короба, словно незримый демон, охраняющий беспечного аббата. От волнения у метра Кююля вспотели ладони, когда он узнал «кардиналистов» ещё недавно выспрашивавших его о желтом рыдване, исчезнувшем в ночи. Глаза кабатчика метались по трактиру в надежде найти «покровителя» Дордо, в появлении которого он усматривал неминуемое спасение. Но толстяк исчез, как будто сквозь землю провалился, что не давало покоя трактирщику, вселив в его душу страх и неуверенность.

Капрал же, освободившись от оков нерешительности, вызванной внезапным появлением неприятеля, с присущей ему находчивостью, бросился в конюшню, приказав кучеру немедленно заложить экипаж. Дордо и Люмье носились по просторному сараю, срывая развешанную по стенам сбрую, поспешно впрягая лошадей.

Ксавье, который возненавидел хитреца Буаробера, и от того испытывал неуемное желание разделаться с ненавистным приором, оценив обстановку, по-видимому, так же впал в некоторое замешательство, оказавшись в таверне набитой пьяными испанцами, что нарушало его планы и не позволяло немедленно захватить девицу.

Вытерши влажные ладони о белоснежный фартук, Кююль расправил плечи, решив, что пробил час доказать преданность габсбургской короне, тем более, что для подобного геройства, испанцев, в случае чего, способных его поддержать, как ему казалось, было в достаточном количестве. Он бросился на кухню, подхватив протазан с красно-белым флажком, и по пути, для храбрости, осушив кружку сладкого грюйта, решительно ринулся на врага с криками – «Бей французов!».

Но его безрассудное буйство, выплеснувшееся в поспешную атаку, остановил гулкий пистолетный выстрел, заставивший затихнуть веселящуюся толпу. Трактирщик, не добежав нескольких шагов до затаившегося за громоздким столом неприятеля, был сбит с ног пулей, отчего выпустив из рук оружие, рухнул как подкошенный, посреди зала. Пространство наполнилось едким пороховым дымом. Метр Кююль, раскинув руки, лежал в луже крови, в предсмертной агонии прошептав: «Бей прихвостней Ришелье!».

Полторы дюжины пиренейцев, устремили суровые взоры на треугольный штандарт, прикрепленный к верхушке протазана – пропитанный кровью флаг родной отчизны. Их глаза налились кровью от сознания того, что некие французы, на их территории, в их присутствии, прикончили патриота Испании, да ещё со знаменем в руках. Подданные самой великой империи в Старом Свете были посрамлены и унижены, их стяг был поруган, а самолюбие растоптано. Не говоря уже, что самого слова «француз», довольно стороннику Его Католического Величества, чтобы прийти в ярость и броситься в бой. Не столь важно кто перед тобой враг или друг, очевидно так угодно Небу, если ты называешь себя «французом», этого более чем достаточно, чтобы быть уничтоженным.

В гробовой тишине послышался грохот опрокидываемой мебели, и шелест покидающей ножны стали. На суровых обветренных лицах многоопытных, истерзанных войной людей, водрузился ужасающий оскал смерти. Усмешки призрения и угрозы искривили уста безжалостных охотников, изощренных ловцов человеческих жизней, устремившихся не в честную баталию, но на кровавую резню, как мясники, направившиеся на бойню, где намеревались равнодушно и безжалостно расправиться со своей обреченной жертвой. С медлительностью, вызванной непреодолимым желанием насладиться упоительными минутами предшествующими кровавой расправе, испанцы приблизились к месту, где ощетинившись остриями клинков, ожидали своей участи проклятые «лягушатники». Окружив противника, один из пиренейцев крикнул – «Вперед Испания!», и словно лавина с крутой горы, солдаты обрушились на противника. Прогремели выстрелы, и трое из нападавших оказались на полу. Пальбы в ответ не последовало, казалось, солдаты желали добраться до вражеской плоти, алча разрезать, разорвать, разодрать её на куски.

От вида изрубленных фонтанирующих кровью тел, Буаробер почувствовал приливы тошноты и головокружение. Он, едва не лишившись чувств, упал на колени, давясь блевотой.

Испанцы, невзирая на численное превосходство, нашли в лице людей Черного графа, серьезного, искушенного противника. Французы сражались отважно, предчувствуя безысходность и желая подороже отдать свои жизни. Ксавье ревел словно раненный лев. В правой руке он держал шпагу, в левой сжимал ствол большого кавалерийского пистолета, с медным набалдашником на рукоятке, орудуя им как булавой. Отбиваясь и атакуя четверых противников, он бросал яростные взгляды в сторону стоящего на коленях Буаробера, не переставая оценивать свои шансы на прорыв, чтобы повергнуть несчастного приора. Острие его клинка рассекло лоб одному из солдат, отчего тот отпрянул в сторону, схватившись за залитое кровью лицо. Тяжелый шарообразный набалдашник, проломил череп коренастому андалузцу, следующим же ударом сломал шпагу его товарищу. Таким образом, путь к ненавистному Буароберу был очищен и Ксавье одним прыжком оказался над жертвой. Но занесенную для смертельного удара шпагу остановил клинок управляемый не менее твердой рукой. Граф Альтемарина сошелся лицом к лицу с Ксавье.

В это самое время, улучив момент, в гущу неразберихи решительно устремился Дордо. Схватив за руку, прибывавшую в полуобморочном состоянии Камиллу, он, желая спасти девушку, поволок её к двери. Выбежав во двор, капрал запихнул её в распахнутую дверь экипажа, крикнув Люмье:

– Гони малыш, гони! Мы вас догоним!

Возница щелкнул кнутом, и лошади сорвались с места, унося карету в черный проём ворот. Опасаясь преследователей, капрал подбежал к трактирной двери и налег на неё снаружи, не оставляя возможности кому-либо выбраться из кабачка.

Под сводами харчевни не утихада схватка. На помощь к Альтемарина подоспели солдаты, тесня неистового Ксавье, отступающего вглубь таверны. Усатый капрал, досаждавший французу с фланга, отважился на глубокий выпад, вонзив свой короткий палаш под ребра окровавленному противнику, после чего защищавшийся был не в состоянии продолжать бой. Несколько рассвирепевших солдат, оттеснив Альтемарина, в ярости, бросились на поверженную жертву, нанося бесчисленные удары кинжалами, словно свора охотничьих псов накинулась на раненного хищника, искромсав истерзанное тело француза. Зал трактира напоминал поле брани. Изувеченные тела, словно кочки на болоте, чернели в лужах липкой крови, залившей каменный пол. Не удовлетворившиеся кровавой потехой молодцы, заливали досаду остатками вина из уцелевших кувшинов. Граф помог подняться Буароберу, едва державшемуся на ногах. Он, бережно, подхватив приора под руку, вывел во двор, на свежий воздух. Безветренная ночь, нависшая над постоялым двором, звенела тишиной, будто не замечая кровавой резни нарушившей глубокий покой царства мглы.

Где-то вдалеке, за стенами фермы, где, не умолкая, звенели цикады, послышались выстрелы. Откуда-то из темноты вынырнул Дордо, запыхавшийся и встревоженный. Он поклонился испанцу и схватил за руку Буаробера.

– Франсуа, ты слышишь, слышишь выстрелы?!

Приор безучастно глядел вдаль, будто пытаясь проникнуть в недра непроглядного мрака, будто не различая громогласных опасений бывшего капрала.

– Быть может, это напали на наш экипаж?! На мадемуазель Камиллу?!

Стеклянными глазами, будто не узнавая слугу, Буаробер скользнул равнодушным взором по окружавшим двор серым стенам. Испанец, после непродолжительной паузы, очевидно расшифровывая в голове скороговорку толстяка, произнесенную на спешном и оттого невнятном французском, взволнованно спросил:

– Сеньорита Камилла покинула ферму?

Очевидно осознав, что обращаться к хозяину не имеет ни малейшего смысла, капрал переключился на офицера. Он, вставляя в пояснения всё, что знал по-испански, темпераментно жестикулируя, обратился за помощью к графу.

– Так в том-то и дело, что уехала! Туда… allí,allí!

Подпрыгивая на месте, указывая пальцем вдаль, куда-то в бескрайние просторы, раскинувшиеся за стенами фермы, толстяк, казалось, был готов взлететь, направляясь на помощь несчастной девушке.

– …где стреляли! donde tiroteo!

– Санчес, лошадей! Со мной четверо!

Повелительно прокричал граф. Через минуту Дордо, бок о бок с испанским офицером, в сопровождении четверых всадников, мчались, распарывая светом факелов непроглядную мглу ночи. В двух десятках эстадо1 от дороги появились очертания экипажа, запряженного парой лошадей. Дордо спешился и, осветив борт кареты, воскликнул:

– Да это же наш рыдван!

Он распахнул дверцу и, не обнаружив девушки, закричал:

– Где вы, мадемуазель Камилла?! Где вы?!

Следовавший за ним Альтемарина обошел карету, похлопав лошадей по влажным мордам.

– Эй, француз!

Послышался возглас испанца. Капрал бросился на голос. Граф склонившись над телом малыша Люмье, пытался нащупать пульс. Дордо опустился на колени.

– Мёртв.

С сожалением произнес офицер. Дордо упал на спину, обхватив голову руками. Его горло сжало отчаяние, и сквозь слезы пикардиец запричитал:

– Бог мой, Дева Мария и Святой Бернар, где же мы найдем её, кто, кто те мерзавцы, что похитили её!

Из тьмы донесся конский топот. Не менее дюжины всадников появились с востока в разбавленной лунным светом мгле. Испанцы, покинув седла, вскинули мушкеты и аркибузы, окружив карету. Огоньки тлеющих фитилей, красными глазками засветились во мгле. Альтемарина пригнувшись к земле, положил руку на эфес шпаги в ожидании приближающейся кавалькады.

– Эй, кто здесь?!

Воскликнул он, вглядываясь в надвигающиеся из тьмы силуэты. В ответ прозвучал окрик:

– Карающий меч Святого Мигеля!

Услышав пароль, граф не замедлил выкрикнуть отзыв:

– Священное знамя Сантьяго!

– Альтемарина, это вы? Какого дьявола вы здесь делаете?

– Простите дон Монтеро.

Поднявшись с колена, промолвил Сантальягос:

–…но полагаю я вправе задать вам тот, же вопрос.

Высокий, статный сеньор, который был назван «доном Монтеро», ловко спрыгнул на землю, дружелюбно улыбнувшись, подошел к графу.

– Странное дело, друг мой. Я со своими людьми возвращаюсь из Капингама и вдруг что же? Слышу выстрелы, женский крик. Как вы понимаете, любезный граф, я не смог остаться равнодушным к мольбам таинственной сеньориты.

– Девушка спасена?! Лейтенант, она с вами?!

Взволнованно воскликнул граф. Дон Монтеро усмехнувшись, иронично взглянул на приятеля, и, обернувшись к отряду кавалеристов, указал на молодую особу, притаившуюся на крупе одной из лошадей за спиной широкоплечего усача.

– Сеньорита, к счастью, цела и невредима, а вот троим прохвостам, похитившим под ночным покровом столь прелестное создание, уже более не вкушать земных благ под сводами наших грешных небес.

Лейтенант перекрестился. Дон Риккардо, робко, будто до конца не поверив словам друга, приблизился к черному силуэту всадника, пытаясь разглядеть ту, что сумела, за столь короткое время их знакомства, разбудить в его душе доселе неведомые струны. Ещё час назад, беседуя с мудрым приором, он не испытывал ничего подобного к молодой особе, что скромно молчала присутствуя при их болтовне, лишь немного краснея встречаясь взглядом с испанским дворянином. И только когда толстяк француз сообщил о похищении сеньориты, он понял, что потерял нечто важное, то без чего, быть может, даже, не стоит жить.

Граф подошел к девушке и, обняв её за талию, опустил на землю. Свет серебристой луны отражался в серых бездонных глазах Камиллы, устремленных на молодого испанца. Сердце дона Риккардо затрепетало в груди, он, взяв девушку за руки, чуть слышно прошептал:

– Я не хочу, что бы вы уезжали.

Она, пожав плечами, отвела взгляд.

– Если я не в состоянии предотвратить нашу разлуку, то прошу вас дать мне обещание.

Слезы, словно жемчужины, блеснули в девичьих глазах.

– После того как мы расстанемся, каждую ночь смотрите на луну, молю вас, смотрите и знайте, где бы я ни был, что бы со мной не случилось, как и вы я буду смотреть на неё и думать о вас, милая Камилла.

Его пылающая рука, накрыла прохладную ладонь девушки.

– И ещё, я хочу, чтобы вы запомнили – куда-бы вас не увезли, где-бы мы не оказались, я непременно найду вас, непременно. Клянусь.

1 Эстадо – испанская мера длины равная 1,5 метрам.

ГЛАВА 14 (73) «Собачий хвост»

ФРАНЦИЯ. ШИНОН.

С невероятной стремительностью, быстрее ноябрьского ветра вырвавшегося на бескрайние просторы, разносятся и ширятся по округе слухи, сопровождаемые выпяченными глазами, пеной у рта, растопыренными пальцами и сбивчивостью восторженного рассказчика. Нет большей услады для лишенных возвышенных устремлений умов и иссушенных обыденностью душ, чем сплетни: бодрящие -чужим горем, навивающие скуку, порой зависть – чужим счастьем, и находящие восхищение в чужом богатстве. Как мы помним, не стали исключением, из этого отвратительного списка, обсуждаемые на каждом углу городка Шинон, и несметные сокровища графини Трамбаччи, которые казалось, даже разрасталось, словно на дрожжах, в то время когда различные болтуны, воспевая, будто преумножали их.

И вот, в один из пасмурных летних деньков, в небольшой, захудалый трактир, под названием «Собачий хвост» – что примостился под крепкой крепостной стеной, опершись своей покосившейся крышей, с точащими во все стороны света трухлявыми стропилами, на шершавые выступы контрфорсов – вошли три молодца. Их грубые лица, казалось, гармонировали с платьями, в которые они были облачены, лишенные даже намека на утонченность и элегантность. Невзирая на то, что у каждого из мужчин на ремне висела шпага, а на ботфортах красовались шпоры, говорить о принадлежности сих угрюмых господ, даже к провинциальной аристократии, было бы излишне неразумно.

Суровые, рыщущие, словно у легавых по кровавому следу, взгляды обшарили сумрачный зал, зацепившись за единственного посетителя, мирно дремавшего над пустой кружкой. Мужчины молча, переглянулись и, не проронив ни слова, уселись за стол напротив посапывавшего во сне человека. Тот, открыв глаза, равнодушно оглядел незнакомцев, после чего удивленно заглянул в пустую кружку.

Уловив, молчаливое, но вместе с тем красноречивое, желание одинокого посетителя промочить горло, смуглый, кучерявый парень, лет тридцати, обратился к рыжеволосому верзиле сидящим по правую руку:

– Картобра, прикажи-ка трактирщику принести нам и нашему другу Жаку, несколько кувшинов белого анжуйского.

У человека, чью макушку прикрывал дурацкий фетровый колпак, при упоминании о вине, от икоты задрожало воронье перо, венчавшее дивный головной убор. Он, мутными, округлившимися глазами, с недоумением оглядел кучерявого незнакомца, чей пьемонтский акцент, даже, не столь сильно резанул слух, как глупости, которые он не смущаясь, изрекал. Очевидно, окончательно освободившись из объятий ласкового Гипноса1, обладатель сухой кружки, решил, дабы внести ясность, поправить незнакомого пьемонтца:

– Простите, сударь, вы ошиблись, моё имя Жером, а не Жак, и я вовсе никого не жду.

– Ай-яй-яй, какая жалость…

В возгласе итальянца, вместо вполне уместной досады, послышалась язвительная ирония. Он, не переставая высокомерно улыбаться, взглянул на своего второго спутника, жилистого сорокалетнего мужчину, и с презрением, которое отчего-то испытывал к незадачливому Жерому, даже не пытаясь скрыть его, произнес:

–…что же нам делать!? Ведь именно сегодня, именно в трактире «Собачий хвост», ведь это трактир «Собачий хвост»… ?

Нисколько не нуждаясь, что бы его фальшивый испуг выглядел убедительно, и, не дожидаясь ответа, на заданный вопрос, Протти затараторил:

– Милый Совар, как же нам быть?! Ведь наш любезный Жак, сегодня, обещал повеселить нас историей о богатствах итальянской графини, а сам не явился, что же делать?!

В этот момент вернулся Картобра, в сопровождении кабатчика, который уставил стол тремя кувшинами вина и несколькими тарелками с нехитрой трактирной снедью. Простодушный Жером, очевидно не слишком привередливый в выборе знакомых, с которыми можно пропустить по кувшину вина, или желавший казаться таковым, с восхищением оглядел накрытый стол, снял с головы нелепый, смешной колпак, и протяжно произнес:

– Господа могут быть спокойны, ведь историю о богачке графине знает в Шиноне каждый мальчишка, поэтому нет надобности, дожидаться вашего Жака. Всё, что вас может заинтересовать, я с удовольствием поведаю столь достойным мужам.

Протти подмигнул Совару и Картобра.

– Призываю в свидетели Мадонну, я не зря уверял Кокоша, а глупый Дидье сомневался.

Произнес туринец так тихо, что его могли услышать только сидящие рядом товарищи.

– Ну, что ж, дружище Жером…

Воскликнул он уже в полный голос, наливая в кружки вина.

–…рассказывай, рассказывай, только поподробнее!

****

Через час с небольшим, человек в смешном, дурацком колпаке с привязанным к верхушке вороньим пером, назвавшийся Жеромом, что в «Собачьем хвосте», в пылу попойки, поведал подозрительным незнакомцам о столь интересовавшей их графине, о её расточительности и несметных сокровищах, предстал с докладом перед интендантом Монси. Он аккуратно и подробно изложил всё, не упуская мелочей, включая лошадей, спрятанных в чаще, под городскими стенами, которые унесли таинственных седоков в глубь леса, что, к великому сожалению лишило сбира шансов продолжить слежку, исключив возможность преследовать незнакомцев.

1 Гипнос – в греческой мифологии персонификация сна, божество сна.

ГЛАВА 15 (74) «Засада»

ФРАНЦИЯ. ЛЕС, ВБЛИЗИ ЗАМОКА КРО.

Уже совсем рассвело. Солнечные лучи позолотили верхушки леса, когда где-то совсем близко, быть может, на расстоянии менее чем полу лье послышался треск мушкетных выстрелов, ознаменовавший начало штурма Шато-Кро. Гулкие удары тарана, скрежет растрощенных ворот, звон шпаг и беспорядочная пальба перемешались с криками штурмующих и стенаниями оборонявшихся.

Сигиньяк и де Ро, лежали в траве, в тени старого дуба, наслаждаясь трелями птиц, когда шум баталии вырвал их из мягких лап утренней неги. Издалека, со стороны поддавшейся штурму крепости, прорываясь сквозь отголоски не затихавшей битвы, послышался приближающийся стук копыт. Все кто притаился в засаде, взялись за оружие. На лесной дороге показалось два экипажа, следующие один за другим, в окружении полторы дюжины всадников. Кавалькада подгоняемая страхом, в пылу бешеной скачки не щадила лошадей, пустившись в самый неистовый галоп, навстречу столь желанному спасению.

Грянул выстрел. Мушкетные стволы, торчащие из кустов, по обе стороны дороги, изрыгнули огонь, и рой свинцовых шмелей, пронзил пространство надсадным угрожающим жужжаньем. Под беспощадным градом перекрестного огня, конный кортеж был вынужден остановиться. Жуткие удары смертоносных сфер проникающих в плоть сквозь толщь кирас и ажур кольчуг, с треском кожи, и хрустом костей, сопровождались чудовищными возгласами, воплями, и стонами нарушившими идиллию утреннего леса, с беспощадностью ураганного ветра развеяв тишину. Пара лошадей, увлекавшая за собой шедший первым экипаж, рухнула словно подкошенные, оставляя след, в виде песчаного желоба, потащившись юзом по рыхлой дороге, поднимая клубы желтой пыли. Карета, летевшая вдогон сбитым пулями рысакам, разорвав упряжь, накренившись, на двух колесах проехала ещё не более десяти туазов, опрокинувшись, исчезла за пеленой дорожной персти. Несколько скакунов окружавших экипаж, что возглавлял эскорт, то ли укрощенные страхом, то ли почувствовав в груди горячий свинец, вставали на дыбы, и, прижав уши, издали предсмертный хрип, иные, лишившись седоков, испуганно попятились. Взмыленный соловый жеребец споткнувшись, покатился по краю дороги, смяв наездника уцелевшего после падения. Оставшиеся в седлах всадники, кому путь преградила лежавшая на боку карету, кружа на месте, беспорядочно палили во все стороны, демонстрируя панический страх, не позволявший организованно противостоять нападавшим. И лишь белая карета, что шла следом за первой, чуть поодаль от основной группы, воспользовавшись куролесицей внесенной вверженным в замешательство отрядом, съехав с дороги, проскочила западню, вильнув меж двух молоденьких елей. Обогнув холмы, разделенные ложбиной, на дне которой и пролегала лесная дорога, экипаж, объехав засаду, продолжил скачку, вернувшись на тракт в тридцати туазах от побоища, быстро исчезая меж пушистых лап деревьев.

Пока кавалерийский пикет мятежников сумевший вырваться из крепости Кро метался в панике и неразберихе, на дороге появился сержант Рамбитур. Выпустив заряд из пистолета, он выхватил шпагу, прокричав:

– Франция, вперед!

Из густой листвы кустарника, обрамлявшего неглубокую ложбину, высыпало с десяток кардиналистов, ощетинившихся клинками. Те из мятежников кто не успел спешиться, был сбит с седла протазаном или сошкой. Но постепенно преимущество, полученное за счёт внезапности, растаяло, а с ним притупился и наступательный пыл малочисленного отряда сторонников Его Преосвященства. Именно сторонников, так как вышколенных во множестве жестоких схваток гвардейцев кардинала в их составе, было всего пятеро, при условии, что в это число входят де Сигиньяк и де Ро. Зазвенели шпаги, завязался бой. В клубах пыли поднятой сражающимися слышались проклятия и божба, шелест клинков, лязг доспехов и звон шпор. Лошади без седоков беспорядочно сновали меж хрипящими в неистовстве людьми, намеревающимися любой ценой умертвить ближнего, не брезгуя ничем в выборе средств. Схватка постепенно перерастала в резню.

Перед де Сигиньяком оказались двое дворян, с яростью атаковавших виконта, тесня к лесу. На де Ро, набросился тощий, долговязый человек, в бежевом камзоле, щедро украшенном пуговицами и шнурами, каким отдают предпочтенье военные. Он со знанием дела, сбросив плащ, обвернул им свободную от шпаги руку, пользуясь ею как щитом. Луи, сделав шаг навстречу противнику, несколькими ударами наотмашь рассек пространство, чем охладил пыл долговязого.

После дуэли с месье де Флери, де Ро обрел некую уверенность, ни в коей степени не проявлявшуюся в высокомерии, но не позволявшую усомниться в собственных силах. Сия внутренняя твердость раскрыла в шевалье весьма незаурядного бойца, демонстрировавшего каскады техники, полученные им во множестве фехтовальных классов и школ родного Анжу, под присмотром далеко не худших учителей, чья наука, отточенная в междоусобных стычках, дремала до поры в молодом анжуйском Аяксе1.

Обозначив несколькими блестящими парадами серьезность намерений, шевалье, не дав опомниться сопернику, перешел в атаку, и после изящного рипоста, поразил мятежника в шею. Алая кровь хлынула на дорогую ткань безупречного камзола. Схватившись за горло, долговязый упал на колени, тщетно намереваясь ладонями закрыть рану. Последний предсмертный хрип вырвался из его груди, и уже бездыханное тело опустилось на подстилку из влажного бархатистого мха.

Присев на колено, Луи подобрал чей-то пистолет, по счастью оказавшийся заряженным, очевидно выпавший из подседельной кобуры или из рук одного из убитых, до того как тот произвел выстрел. Его заботил человек в старинном нелепом сервильере2, что расправившись с противостоявшим ему кардиналистом, подкрадывался сзади к де Сигиньяку. Луи взвел курок, и, пытаясь расслабить руку, превозмогая дрожь, прицелился. Выстрел, прогремевший совсем рядом, привел в замешательство Жиля и единственного оставшегося перед ним противника. Человек в сервильере, выронил широкий палаш, и, раскинув руки, упал на живот, прямо у ног виконта. Над полем брани раздался крик, в котором де Ро распознал призыв сержанта:

– Кто-нибудь, догоните карету!

Анжуец огляделся, спокойным взором окинув местность, где разгоралась бойня, что позволило ему удостовериться в невозможности выполнения приказа никем из сражающихся на стороне короля, к кому обращался Рамбитур. Вдруг, откуда-то, из-за куста, до него донеслось фырканье лошади, чей повод запутался в ветках дикой лесной розы. Ударом шпаги Луи отсек колючий клубок разросшегося шиповника, пленивший при помощи острых шипов бедное животное, и вскочив в седло, направил кобылу по лесной дороге, вслед за каретой.

Экипаж, возымевший довольно ощутимую фору, давно скрылся из виду, и невзирая на то, что анжуец нещадно бил шпорами бедную лошадь, превратив её бока в кровавое месиво, он был не в силах настичь беглецов, понапрасну терзая несчастное животное. Дорога вывела всадника на опушку леса, где на пересечении дорог виднелся постоялый двор. На небольшом участке земли, обнесенном низкой, почти исчезнувшей, в сочной траве и листве ярко-зеленых кустарников, оградой, ютилось несколько построек, рядом с конюшней и таверной. Белая карета, ту, которую преследовал шевалье, стояла у двери, двухэтажной харчевни, что не ускользнуло от острого взора анжуйца. На полном скаку, Луи, ворвался во двор. Кучер, сидевший на высоких козлах, заметив всадника, мчавшегося во весь опор, разрядил свою аркебузу, едва не угодив незнакомцу в голову, которую тот, искусно укрывал, прижимая к загривку кобылы. Ответный выстрел снес возницу с вершины облучка, раздробив плечевой сустав. Соскочив с лошади, де Ро отбросил разряженный пистолет, выхватив из ботфорта длинный стилет. Прижимаясь спиной к борту кареты, где только что находились мятежники, он, осторожно ступая, приближался к входу в трактир. Вдруг из-за украшенной резьбой дуги, закрепленной на запятках, с кинжалом в руке, на шевалье бросился лакей, очевидно не предполагая, что острие стилета предшествует продвижению противника. Занесенный кинжал опередило тонкое лезвие, вонзившееся в живот слуге, в предсмертном стоне обдавшего анжуйца проклятием. Не дожидаясь падения поверженного врага, шевалье выхватил пистолет, торчавший за поясом у лакея, и выстрелил в человека со шпагой, показавшегося в дверном проеме. Луи устремился в таверну, переступив корчащегося от боли противника. Возле лестницы, что вела на второй этаж, стоял пожилой мужчина в полосатом колпаке, с невероятных размеров округлившимися от страха глазами. Его закостенелая рука, сжимала большой кавалерийский пистолет с не взведенным курком, а значит едва ли способный выстрелить. Без труда распознав в истукане трактирщика, де Ро, бережно обезоружив его, угрожающе прошипел:

– Где те, кто приехал в карете?

Хозяин заведения, будто не заметив утраты оружия, развел руками, замычав, не в состоянии произнести ни слова.

– Ну!

Взревел дворянин. После кратковременного, молчаливого паралича, на трактирщика нахлынула словесная диарея.

– Это не я, не я, клянусь Святым Бенедиктом не я…

Но суровый взгляд анжуйца заставил, на полуслове, замолчать хозяина таверны, словно тот в темном подвале наткнулся на острые вилы. Кабатчик указал пальцем в потолок, прошептав.

– Это женщина, она наверху.

Осторожно ступая, де Ро миновал скрипучую лестницу, взобравшись на второй этаж. Крадучись по коридору, шевалье приблизился к единственной распахнутой двери, держа в вытянутой руке пистолет, словно факел, озарявший путь в кромешной тьме. Луи ворвался в комнату.

Просторное помещение, погруженное в полумрак, освещалось тусклым светом единственного отворенного окна. Вглядываясь в темноту пустой комнаты, анжуец скорее почувствовал, чем узрел, чьё-то невидимое присутствие. Шкаф, камин, массивный стол, несколько стульев с элементами резьбы, повторяющимися на ножках невысокой этажерки, кровать с балдахином из тяжелой потертой ткани, громоздившаяся в алькове, меж затворенных ставнями окон. Щелчок взведенного анжуйцем курка, впрочем, всего лишь хитрая уловка, принёс, ожидаемый результат. Бахрома, из витой серебряной нити, оторачивавшая серую ткань, нависавшую над ложем, пришла в движение. Ствол пистолета блеснул во мраке, заставив отпрянуть молодую особу, притаившуюся под сенью балдахина.

Девушка, поджав ноги, забилась в угол алькова, испуганно глядя на незнакомца, суровый взгляд которого не сулил ничего доброго.

Отстранив рукой сбившийся в складки полог, Луи сумел рассмотреть ту, что словно затравленный зверёк, из полутьмы, поглядывала на него, дрожа, словно в лихорадке. Но вдруг, стук копыт, донесшийся снизу, снаружи, совсем близко, заставил шевалье, оставив пленницу, броситься к окну. Всадник в лазурно-синем плаще и шляпе с развевающимся оранжевым плюмажем, перемахнув через ограду, поравнялся с группой кавалеристов, очевидно, ожидавших его на краю дороги. Де Ро вскинул пистолет, прицелившись в наиболее удобно расположившуюся мишень. Но в этот миг, человек, на которого он навел ствол, обернулся и анжуец узнал в нём королевского мушкетера, юного гасконца, господина д'Артаньяна, разделившего с ним заключение в каталонской тюрьме. Луи в нерешительности опустил оружие, беззвучно, прошептав:

– Ах, дьявол, вот так встреча!

«Но, что бы это значило, королевские мушкетеры в рядах мятежников?» -задумался он, и сие промедление дало возможность пятерым беглецам отдалиться на расстояние недосягаемое для пистолетной пули. Шевалье впал в отчаянье, но вспомнив о девушке, быть может, посланной провидением, чтобы удовлетворить его интерес и ответить на все вопросы, уверенно, направился к ней. Положив пистолет стол, он, над чьей строгостью, всё же преобладала учтивость, холодно произнес:

– Кто вы, сударыня?

Девушка, услышав вопрос, приосанилась, как будто он придал ей ту частичку утраченной уверенности, которой так не доставало для преодоления робости, и тихо, с неподдельным достоинством, ответила:

– Моё имя Шарлотта де Лангр, графиня де Бризе.

Де Ро невольно выпрямился, к чему его, очевидно, обязал высокий титул незнакомки.

– Простите мадам, при всём почтении я вынужден сообщить, что вы арестованы, и всё, что я могу вам гарантировать, так это сострадание и обращение соответствующее вашему титулу, которое вы найдете в моём обществе, во время конвоирования вас в Париж, в застенки Бастилии или Шатле.

Испуг, на прекрасном личике молодой графини, сменило удивление.

– Арестовать меня? Но за что?!

Пришло время изумиться кардиналисту.

– Какакя же, по-вашему, участь, может ожидать особ чинящих заговор против короны?

– Заговор?!

Она наморщила лобик, будто пытаясь перевести, сказанное незнакомцем, на понятный ей язык.

– Простите, месье, я не понимаю, о чём идет речь?

С ещё большим недоумением вымолвила Шарлотта. Де Ро хотел было прекратить препирательства, но девушка так искренне и беззащитно выказывала недоумение, что заставила молодого человека замешкаться, и скатиться к неуместным, на его взгляд, объяснениям.

– Ну ладно, будь, по-вашему.

Набравшись терпения и призвав на помощь всё своё смирение, глубоко вздохнув, произнес шевалье:

– Мадам, это ваша карета стоит внизу?

– Нет, не моя.

– Хорошо, поставим вопрос иначе, вы, только сейчас прибыли в сем экипаже?

– Нет.

В столь бессовестную ложь сей прелестной особы Луи поверить не мог. Но тот факт, что в комнате, как и за её пределами, то есть среди скрывшихся в лесу всадников, иных женщин не наблюдалось, привёл анжуйца в замешательство.

В этот миг, где-то за спиной шевалье, послышался шорох и незнакомый голос, негромко произнес:

– Месье…

Луи обернулся. На него, из-за дверного косяка, глазами невинными словно дитя, глядел улыбающийся трактирщик.

– Месье, эта женщина никуда не уезжала, а стало быть, и приехала не она.

Ничего не понимающий анжуец, с глупым видом, смотрел, переводя взгляд, то на девушку, то на хозяина заведения.

– Погодите, я ничего не понимаю! А где та женщина, что приехала в карете?!

Раздраженно, прикрикнул на трактирщика шевалье.

– Она только сейчас, в мужском платье, отправилась в лес, а с ней ещё четверо.

Разведя руками, виновато ответил кабатчик.

– Но как она выбралась из комнаты?!

Девушка и трактирщик, будто сговорившись, одновременно поглядели на распахнутое окно. Луи, подскочив к освобожденному от ставень проему, в нетерпении выглянул наружу. Приставленная к стене лестница, своими металлическими крюками, упиралась в стену прямо под полкой с цветочными горшками, висевшей за окном. Торопливо обернувшись, точно прозрев, он увидел брошенное на полу женское платье и туфли, словно улики, оставленные на месте преступления.

– Ах, черт!

С досадой протянул Луи, бессильно опустившись на стул, закрыв лицо ладонями.

– Я всё-таки упустил их.

Отеческая участливость переполнила душу сердобольного хозяина харчевни. Он осторожно, будто опасаясь потревожить, подошел к молодому дворянину, и, склонившись, ласково произнес:

– Негоже так огорчаться, сударь мой, право, это не стоит того. Вы ещё очень молоды, а это значит, что вам следует быть готовым к бесчисленным разочарованиям. В вас, всего лишь, говорит гордыня, а она, месье, смею заверить, роковая спутница. Гордость небезопасна, а жизнь в её компании, как правило, быстротечна. Она отважна и справедлива, от этого всегда в меньшинстве и вечно подвержена угрозе.

Легкая улыбка коснулась губ кабатчика, образовав на его дряблых щеках, едва заметные ямочки. Он влажными глазами смерил дворянина, и, покачав головой, заключил:

– А вы сударь, по всему видать, из тех смельчаков, кто состоит на службе у этой величественной дамы, и от этого, ныне, ваша жизнь проистекает в тревогах и опасностях, словно на хрупком льду, который в любой момент может проломиться и поглотить всех…

Он опустил голову и печально произнес:

–…даже тех, кто думает, что от него зависит прочность этого хрустального покрова.

Затуманенный взгляд шевалье, скользнул по склонившейся над ним фигуре. В глазах анжуйца, читалось полное равнодушие к словам трактирщика, пролетевшим мимо него, не зацепившись ни единым звуком за погруженный в кратер бушующих противоречий мозг. Уловив в зеленых глазах гостя раздирающие его смятения, хозяин харчевни, сочувственно закивал, и, шаркающей походкой, направившись к выходу, видимо, в большей степени для себя, чем для господ, произнес:

– Сейчас, сейчас, я принесу фрукты, вина, у меня припасено отменное бордо, клянусь кровью Святого Себастьяна, отменное…

Под это, едва различимое, ворчание кабатчик скрылся за дверью. Шарлотта, тайком рассматривавшая незнакомца, постепенно успокоилась, осознав, что угроза, исходившая от молодого дворянина, была вызвана лишь недоразумением. Пожалуй, именно это обстоятельство, позволило ей без тревоги и опаски, как следует разглядеть анжуйца. Невзирая на искаженные разочарованием черты лица юного шевалье, девушка нашла его весьма привлекательным: широкие плечи, узкие бедра, безупречная стать, словно у древнегреческого атлета; прекрасные волосы, цвета спелой пшеницы; зеленые с прищуром, будто вечно улыбающиеся, с едва уловимой иронией глаза, его манеры и речь, всё выказывало в незнакомце человека не склонного к жестокости. Быть может, приободренная результатами собственного наблюдения, Шарлотта, отважилась нарушить тишину.

– Простите месье, я не могу понять, а зачем вы гнались за этой женщиной? Она причинила вам какое-нибудь беспокойство?

Де Ро глазел в одну точку, от бессилия, его одолели слабость и равнодушие.

То ли отвечая девушке, то ли беседуя с самим собой, он безучастно прошептал:

– Беспокойство… какое теперь это имеет…

Но вдруг, будто очнувшись ото сна, он уже весьма осмысленно поглядел на графиню.

– Постойте, постойте, а зачем она сюда приезжала? Почему вошла в эту комнату?

Его рассуждения прервала юная особа, улыбнувшаяся такому милому и внезапному прозрению, вдруг постигшему молодого человека:

– Что значит зачем?! Она приезжала за мной!

– За вами! Ну конечно за вами!

В его глазах блеснул лучик надежды. Понимая, что из-за собственной горячности едва не упустил удачу, он в сердцах почти беззвучно прошептал:

– Я болван, клянусь Небом, болван!

Осознав, что не всё потеряно, он приободрился, тут же забыв о промахе, когда понял, что вновь напал на след. Раззадоренный юношеским азартом, словно в детских играх, Луи с волнением, порой предшествующим удаче, задал вопрос:

– Полагаю, в таком случае, вам должно быть известно её имя?

В смеющихся глазах девушки, читался ответ.

– Как же, месье, я могу не знать имени своей родственницы, по материнской линии?

– И как же её имя?

– Герцогиня де Шеврез…

– Что-о-о?!

Де Ро заорал так, что девушка едва не лишилась чувств. Она растерялась и глазами, полными недоумения, впилась в сидящего перед ней человека, не понимая, что влечет за собой столь внезапно нахлынувшая горячность молодого дворянина.

В этот момент вошел хозяин харчевни, быть может, своим появлением, спасший юную графиню от обморока, он поставил на стол два фужера, две бутылки вина и блюдо с фруктами.

– Не пожелают ли господа отобедать?

Но не получив ответа на вопрос, он понимающе кивая направился к двери.

– Ну да, ну да…какой уж тут обед.

На лице анжуйца, сидящего неподвижно и отрешенно глядевшего куда-то в пустоту, всё же читалось некоторое оживление. Он, учитывая факты, столь неожиданно обрушившиеся на него, явно решал некий ребус, складывая мелкие, на первый взгляд, несвязанные между собой частички, в своей голове, не замечая девушки, не сводившей с него глаз. Вдруг, внезапно, словно факел, вспыхнувший во мраке, он заговорил:

– Простите сударыня, простите меня, …мне весьма неловко, и я осмелюсь предложить начать с самого начала.

Внезапность, исходящая от молодого человека, вновь поставила Шарлотту в тупик. Анжуец поднялся, и, отвесив довольно изящный поклон, промолвил:

– Узнав ваше имя, было бы не вежливо начинать разговор, не назвав своего. Разрешите представиться, Луи Филипп Анн дю Алье, шевалье де Ро, из Анжу.

Наконец Шарлотта дождалась обхождения, к которому не то, что бы питала слабость, как любая провинциальная аристократка, но, по крайней мере, находила его уместным, а значит понятным, что было не так мало, имея дело со столь непредсказуемым и от того, одновременно милым и несносным месье из Анжу. Смерив, с присущим молодым особам, тщательно скрываемым восторгом, стройную фигуру кавалера, она всеми силами попыталась выказать притворное равнодушие, и даже некоторое показное пренебрежение, заложенное в женщинах с рождения самой природой. И всё же, невзирая на свой высокий титул и напускную бесстрастность, графиня предстала перед шевалье, испытывая некоторую робость, выразившуюся прелестным румянцем. Опустив глаза, она поприветствовала кавалера, легким, но весьма утонченным реверансом. Де Ро предложил даме присесть у стола, откупорив бутылку, плеснул до густоты красного нектара, едва покрыв донышки бокалов, после чего занял место, напротив Шарлотты.

– Сударыня, поверьте, не из праздного любопытства, я хотел бы задать вам ещё несколько вопросов.

Просьба, несомненно, усладила самолюбие графини, являясь более угодной, чем упреки и разоблачения, тем более, в данной ситуации, от человека который до смерти напугал своим появлением юную особу. Шарлотта, на сей раз не опасаясь, не оправдываясь, оказывала милость – благоволила. Но обидчивость, тем более злопамятство не были присущи благонравной графине, на протяжении всей своей жизни огражденной от суровых реалий влиянием отца. Шарлотта была излишне добра, доверчива и беспечна, что само по себе являлось весьма небезопасным в те тревожные времена, и именно эти безобидные качества позволили ей раскрыть душу, по сути, перед первым встречным, откровенно и бесхитростно, рассказав молодому дворянину о своих злоключениях. После вполне конкретного вопроса шевалье, графиня, исполненная прямодушия и лишенная долгое время близкого человека, которому можно излить душу, принялась весьма пространно, рассказывать Луи, к которому воспылала доверием, всё, что с ней произошло в ближайшее время.

За четверть с небольшим часа, пока мадам де Лангр в красках описывала обрушившиеся на неё беды, Луи, будто освободившись от повязки, закрывавшей глаза, сумел рассмотреть молодую особу, красивую, чувствительную девушку, проникшись к ней каким-то странным, непознанным доселе чувством. Он, с неподдельным участием, ловил каждое слово из уст прелестной госпожи де Бризе, понимая какие непростые испытания, послало Провидение на хрупкие плечики этой замечательной девушки.

–…и вот, вскоре, после погребения моего несчастного отца, в Труамбер прибыли мадам де Шеврез, маркиз де Попенкур и старинный друг усопшего батюшки, граф де Бокуз…

Услышав имя анжуйского графа, Де Ро закашлялся так, что чуть не упал со стула, будто чья-то невидимая рука сжала его горло. Он схватил со стола бутылку и, наполнив до краев свой бокал, залпом осушил его. Де Шеврез, д'Эстерне, упомянутый графиней в своем повествовании, а теперь ещё и де Бокуз, ряд, скованных единой цепью событий, знакомых имен, поразил шевалье, совпадения сыпавшиеся градом обескураживали.

– Вам плохо?!

– Нет, мадам, ничего.

Прохрипел Луи, вытирая выступившие от кашля слезы, тщетно попытавшись улыбнуться.

–…я начинаю привыкать.

Увлеченная рассказом, навеявшим самые неприятные воспоминаниями, девушка продолжила:

– Да, и вот, что любопытно, граф де Бокуз, встретив в замке барона д'Эстерне уверял, что этот человек не тот за кого себя выдает. Я, конечно, усомнилась в заверениях графа, хотя зная этого благородного вельможу как любезнейшего и кристально честного человека, вероятно, не имела на это права. Как бы там ни было, но именно с приездом названых мною господ, связано странное бегство из Труамбера барона д'Эстерне и падре Локрэ, а также таинственное исчезновение шевалье де Лавальера и его слуги…

– Вы не усматриваете связи между этими событиями?

– Даже косвенной. Эти люди не были знакомы, разве только д'Эстерне и Лавальер, но… нет не могу представить, что заставило столь спешно покинуть сих милых господ замок.

Наивность девушки, заставила анжуйца улыбнуться, но утаив едва уловимую усмешку, он вернулся к разговору, и, что примечательно, в первую очередь, осведомившись не о том, что считал самым важным в деле заговорщиков, а о том, что на сей момент наиболее взволновало его. Теперь когда из поля зрения исчез господин д'Эстерне, несколько беспокоивший Луи в течение всего рассказа, появилась иная персона заинтересовавшая анжуйца, ведь из прибывших в Труамбер, лишь маркиз де Попенкур, в силу возраста, мог рассчитывать на симпатии Шарлотты:

– Да, но вы остановились на приезде маркиза, вас, что-то связывает с ним?

Произнося последние слова, Луи заметил как тревожный взор графини, с быстротой молнии, был обращен в его глаза, будто она смущалась этого обстоятельства, и даже хотела опровергнуть его. Но ощутив некоторую неловкость, молодые люди, столкнувшись взглядами, отпрянули, отведя их в стороны, впрочем, стараясь не подавать вида, что осознают всю нелепость вопроса и неуклюжесть ситуации.

– Собственно это и явилось причиной, приезда герцогини и её друзей в Труамбер.

Понизив голос, продолжила Шарлотта.

– После отъезда сестры и смерти отца, я осталась совсем одна. Я хотела найти Иннес, ведь вследствие ссоры с отцом, она спешно уехала, даже не сказав куда.

На глазах девушки появились слезы.

– Она, вероятно, даже не ведает, что нашего несчастного батюшки, больше нет в живых.

Юная графиня опустила голову не в силах более произнести ни слова.

– Я не хотел бы… словом, примите мои соболезнования.

Тихо произнес шевалье, вероятно, не найдя иных слов для выражения сочувствия. Он ещё несколько мгновений, не отрываясь, глядел на прекрасную в своей печали Шарлотту, но подавив кратковременный порыв деликатности, не замедлил продолжить:

– Простите мадам, я временами не выношу галантности, мне чужд, сей цветистый язык. К тому же, словесное сочувствие, по моему мнению, сродни пустословью, я убежден, что сострадание, как дружбу и любовь…

Последнее слово Луи произнес совсем тихо, будто испытал стеснение, вымолвив его.

–…следует доказывать на деле, не обессудьте за резкость.

Шарлотта, вытерев белоснежным батистовым платком слезы, с интересом взглянула на молодого человека.

– Нет, нет, не утруждайте себя, мне кажется, я тоже… начинаю привыкать.

Глубоко вздохнув, она продолжила:

– И вот, вскоре мне стала понятна истинная причина приезда герцогини и маркиза. И эта причина удивила меня, не менее чем сам приезд, ведь мадам де Шеврез никогда не благоволила ко мне, по крайней мере, настолько, чтобы принимать участие в моей судьбе. Но герцогиня напомнила о нашем родстве, о покровительстве, при Дворе, моей сестре, очевидно надеясь, что её благодеяния, обяжут меня. Она уверяла, что теперь, когда я осталась совсем одна, я должна подумать о замужестве, а кто как не она, может посодействовать в сём деликатном деле, устроив удачную партию? Я понимала, что её доводы не безосновательны, но…

Луи жадно слушал девушку, что, очевидно, заставило почувствовать её ещё большее смущение, чем она испытала во время знакомства.

–…но персона маркиза, в роли жениха, мне не позволяла принять желаемого для герцогини решения. К тому же я не понимала, отчего от меня требуют столь поспешного ответа?

Покачав головой, де Ро, стараясь быть крайне тактичным, задал вопрос:

– Вы единственная наследница?

Шарлотта испуганно взглянула на анжуйца.

– Нет, Инесс, моя сестра…

– А какой суммой исчисляется ваше наследство?

В глазах графини появилась мольба, она прикрыла ладонью лицо, не желая мириться с тем, о чём пытается донести шевалье.

– Нет, это невозможно.

– Я не люблю людей, милая графиня, потому, что знаю их, а знаю потому, что имею несчастье к ним принадлежать.

– Я отказываюсь верить вам.

– Что ж, я не настаиваю, вот только мне бы хотелось знать, чем закончилась эта история?

Превозмогая горечь, будто каждое слово ранило ей душу, девушка продолжила:

– Мой отказ вызвал бурю негодования у герцогини. Она уговаривала, настаивала, угрожала, пытаясь убедить меня сначала в целесообразности, а затем в неотвратимости брака с господином де Попенкуром, но я оставалась непреклонна. Тогда уединившись, мои гости прибегли к обсуждениям, очевидно, моего поведения, длившимся до самой ночи. А наутро, мадам де Шеврез заявила, что не может оставить меня в столь глупом положении, посему готова, если я того пожелаю, вернуться к этому разговору, когда придет время. Я признаться не поняла, о чём идет речь, но сделала вид, что согласна подумать. После чего гости сухо попрощались, а герцогиня сообщила, что они отправляются в замок Фазороль, который находится в восьми лье от Труамбера, и если я изменю своё решение, то пусть кто-нибудь из слуг, доставит письмо и оповестит их об этом. Её глаза, исполненные какого-то странного дьявольского огня, то ли призрения, то ли отвращения, как сейчас стоят передо мной, обжигая плоть.

Она, вздрогнула всем телом, передернув плечами.

– После отъезда герцогини и её свиты, стали происходить ещё более удивительные события. Вскоре, неподалеку от замка, разбив лагерь, появились довольно странные люди. Они вели себя вызывающе: жгли костры, сотрясая тишину криками, выстрелами, непристойными песнями. Ночью у стен Труамбера слышались их шаги, топот лошадей, угрожающие возгласы в адрес жителей замка. Слуги потеряли покой, не в состоянии смириться с тревогой, каждый миг, ощущая неотвратимость штурма крепости. Я отправила письменное прошение, комиссару городской стражи Мелёна, господину Клапардо, но это, ни сколько не повлияло на ход событий. Напротив, эти господа вели себя ещё наглее, будто не сомневаясь в безнаказанности. Они становились на пути моих слуг, тех кто направлялся в Мелён и тех кто шел навестить родных в близлежащие селения. Они угрожали им расправой, не оставляя сомнений в серьезности своих намерений. Однажды, они перехватили на дороге дворецкого Мартена, и двух лакеев, возвращавшихся с ярмарки с продуктами из города. Они ограбили их, слуги были избиты, а Мартен, полуживой от страха, явился в замок в жутком возбуждении. Старик рыдал, умоляя меня пойти на условия этих людей.

– И какие же требования имели честь донести до Вашего Сиятельства, эти милые господа?

Вопрос шевалье, скорее можно отнести к риторическим, в то же время, лишенным даже намека на сарказм. Девушка глубоко вздохнула.

– Они сказали, что графине, то есть мне, стоит прислушаться к советам её родственников и принять условия тех, кто желает ей добра. В противном случае…

Шарлотта замолчала, а в её прекрасных глазах вновь появились слезы.

– Я теряла время в напрасных надеждах, что хоть кто-нибудь придет на помощь,… но осознав, что, ни родственников, ни друзей которые способны откликнуться, стать на защиту, не имею, решила уступить.

Мертвенная бледность проступила на её личике, взгляд поблек, и голос, в котором угадывалось безразличие, зазвучал как-то совсем безучастно:

– Герцогиня и иже с ней не заставили себя долго ждать, они прибыли в тот же день когда я сообщила о своём решении. Слуги заложили экипаж и мы, все вместе, в тот же час, отправились в Мелён, где нотариус составил брачный договор, под которым я и маркиз поставили подписи, обязуясь по истечении девяностодневного траура по отцу, заключить брак в аббатстве Сент-Этьен. Мой будущий муж, вместе с де Бокузом и мадам де Шеврез, казалось, были весьма удовлетворены «сделкой». Они спешно уселись в карету графа, и даже не попрощавшись, отправились в Париж. После этого я не получала никаких сообщений от них и не имела возможности встретиться ни с маркизом, ни с герцогиней.

Отрешенность завладела Шарлоттой, она откинулась на спинку стула, устремив равнодушный взгляд на бокал, где на донышке, в лучах свечи, сверкал прозрачностью рубина, прохладный кларет. Под низкими сводами гостиничного номера воцарилось молчание. Сострадание, поселившееся в душе шевалье, за время короткого знакомства с молодой графиней, не позволяло ему нарушить этой тишины. Задумчиво, будто забыв о присутствии в комнате малознакомого господина, девушка тихо произнесла:

– Не есть мука ожидание любимого человека. Мука – жизнь с нелюбимым, но я лишена даже этого.

Более не в силах вынести страданий ближнего, тем более в лице столь юной, очаровательной особы, казалось бы, созданной для счастья и любви, Луи негромко, но твердо, произнес:

– Мадам, сознание того, что вам угрожает опасность, мне невыносима. Я хочу сообщить вам – у вас есть друг, друг который готов всегда прийти на помощь, клянусь.

С нежностью и надеждой, доселе не читающейся в глазах молодой графини, Шарлотта взглянула на благородного шевалье.

– Но ответьте мне по чести, что привело вас сюда, в эту захудалую таверну, в такую глушь, в столь тревожное время?

– После всего случившегося, о чём я, как бы мне это не было тяжело, поведала вам, в Труамбере появились люди моего будущего мужа. Новый дворецкий Тумбара, ставленник маркиза, вместе с дюжиной негодяев, превратили замок в постоялый двор. Какие-то подозрительные люди, ночью и днём прибывали и покидали чертоги крепости, в стенах замка бродили отвратительные типы, слышались пьяные оргии и сквернословие. Мои последние слуги, за исключением старика Мартена и сироты малыша-Андре, покинули Труамбер. Я была не в себе от ярости, и не в силах более терпеть, отправилась в Париж, на поиски господина де Попенкура и госпожи де Шеврез, поселившись в нашем доме, на улице Сен-Катарин. Наконец встретившись с герцогиней, я настояла на том, чтобы она выслушала меня, а выслушав, пообещала устроить встречу с маркизом. Она не стала перечить, и дала слово, если я соглашусь сопровождать её, выполнить всё то, о чём я прошу. И вот, вместе с мадам де Шеврез и молодым мушкетером, сопровождавшим её, по прибытии в эту таверну, я сняла комнату, где мы с вами сейчас и находимся. Герцогиня же отправилась в неизвестном мне направлении, пообещав в течение следующего дня, устроить наше свидание с маркизом. Невзирая на бесконечность отвратительной ночи, этот день наступил. И, что же я вижу: вы врываетесь вслед за де Шеврез, не дав ей возможности, даже объясниться со мной, после чего герцогиня бежит через окно, оставив сию гостеприимную гостиницу, а вы обвиняете меня в оскорблении Его Величества и выказываете твердое желание арестовать.

Де Ро поднялся на ноги, представ перед графиней во весь рост. Он, взглянув на Шарлотту, склонился в поклоне, выражавшем те благостные чувства, что переполняли его душу.

– Мадам, я безмерно рад нашей случайной встрече и благодарен Господу и Вашей Милости за столь приятные минуты, которые провел рядом с вами. Позвольте выполнить своё обещание и сопроводить вас в Париж, на улицу Сен-Катарин, но не в роли конвоира, а в роли друга и верного слуги.

1 Имеется ввиду Аякс Великий, точнее Эант Теламонид – в древнегреческой мифологии герой, участвовавший в осаде Трои.

2 Сервильер – шлем простой сферической формы, тулья которого выкована из одного куска метала. Шлем предназначался для защиты верхней части черепа.

ГЛАВА 16 (75) «Мадам де Буа-Траси»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Когда отец Жозеф, читал кардиналу письмо, присланное загадочным «другом», в котором раскрывалась тайна приезда во Францию герцога Бекингема, Ришелье, как вы помните, безошибочно установил персону пожелавшую уведомить его об этом, вознамерившись, при сем, остаться неизвестным. С ещё большей легкостью, чем в указанном выше случае, Его Преосвященство определил особу, которой будет поручена встреча британского гостя, в аббатстве Жюмьеж, что, к слову, было, по мнению кардинала, значительно проще, чем в прецеденте с английским графом. Кардинал объяснял сие тем, что вельможа, затребованный Бекингемом и уполномоченный Анной, должен, непременно, пользоваться доверием герцога и быть из ближайшего окружения королевы, а такого, как утверждал «Красный герцог», отыскать непросто. Основательно, неторопливо и последовательно, словно косточки четок, перебрав в памяти немногочисленных претендентов, выбор Ришелье пал на герцогиню де Шеврез. Именно ей, как никому другому, было не просто под силу совершить подобную низость, Её Светлость сделала бы это с удовольствием, утонченно, капля, за каплей наслаждаясь изысканной изменой. И хотя готовность герцогини совершить предательство не вызывало ни малейших сомнений, «Красного герцога» всё же не оставляла некоторая неуверенность, что, впрочем, было не лишено оснований.

Действительно кардинал понимал, что, как в любой, даже самой выверенной теории, найдется место для заблуждения, так и в цепи, тщательно и разумно им выстроенной, несомненно, имеется слабое место, своя, так сказать, «брешь». Дело в том, что именно в это время, как мы уже имели честь сообщить нашему читателю, происходили весьма значительные события, не уступающие по важности приезду британского вельможи. В замке Кро, где собрались главари разрозненных и разбросанных по разным уголкам королевства отрядов мятежников, решалась судьба короны. И, конечно же, столь деятельная, подстрекаемая риском авантюристка как де Шеврез, непременно пожелает оказаться в центре внимания, в гуще событий. Но кто, в таком случае, сможет заменить её в столь важном, а главное деликатном деле с Бекингемом?

После долгих размышлений, Ришелье, как обычно, опирающийся лишь на логику, факты и холодный расчет, пришел к выводу о невозможности появления в аббатстве Жюмьеж иной персоны, кроме мадам Мари Эме де Роган-Монбазон, герцогини де Шеврез. Подтверждение чему, как ему казалось, он нашел, в том числе, и за стенами шато Кро, где прибывали влиятельные господа де Гель и де Бокуз, которые и без участия хрупкой герцогини, способны сообразовать и направить сборище головорезов и негодяев по пути смуты, столь необходимой для приспешников «испанской партии». Руководствуясь приведенными рассуждениями, он отдал приказ: «не спускать глаз с герцогини», чем исчерпал все меры предосторожности и позволил себе переместить внимание на не менее важные и неотложные дела. Но доклад который поступил в руки первого министра, в тот же день, заставил испытать его, весьма серьезное потрясение и недовольство, что случалось каждый раз когда кардиналу приходилось, обнаружив препятствия, возвращаться к делам решенным, посему переложенным на плечи исполнителей.

Агентам, которым было поручено установить наблюдение за Её Светлостью, не удалось разыскать герцогиню, а, наведя справки, пришлось довольствоваться малым.

Выдержка из доклада: «…удалось выяснить, что последним кто видел мадам де Шеврез, является сюринтендант финансов, господин Клод де Бутилье. Сия встреча состоялась невдалеке от Блуа, на постоялом дворе «Дивная курочка», где месье де Бутилье в сопровождении мушкетеров роты телохранителей Вашего Преосвященства, господами де Рамбитуром и де Бернажу, наблюдал за тайным свиданием герцогини, сопровождаемой графом де Бокузом с падре Саркизом, о котором месье сюринтендант дознался из корреспонденции Её Светлости. По окончании переговоров, после того как де Шеврез со спутником, графом де Бокуз, отбыла с постоялого двора, в неизвестном направлении, господин де Бутилье предпочел бесцельной слежке за герцогиней, арест гугенота, от которого добился существенных уступок и сумел принудить к участию в секретных сношениях.... После этого герцогиня, по свидетельству нашего агента в Лувре, на короткое время появлялась в королевской резиденции, но в тот же день скоропостижно покинула Париж, через ворота Сен-Жак. Конечная цель её следования, так же, неизвестна»

Совладав со вспышками негодования, всколыхнувшими невозмутимость первого министра, после ознакомления с депешей, Ришелье рассудил так: «Где бы ни скрывалась коварная герцогиня, она непременно явится на встречу с Бекингемом в Жюмьеж, а значит, не сможет избежать засады устроенной в аббатстве отцом Жозефом. Бекингем же, если каким-то чудом ускользнет от Ла Удиньера в Гавре, вынужден будет прибыть на встречу с доверенным лицом, опять же в монастырь, где неминуемо угодит в руки «Серого кардинала»».

Трудно не согласиться с расчетами первого министра, но Ришелье был славен ещё и тем, что проработав в мельчайших деталях любое дело, через определенные, известные одному ему интервалы времени, раз за разом возвращался к этому событию, будто перепроверяя самого себя. Дело же касающееся монастыря Жюмьеж, было на особом контроле. Оно не давало покоя ещё и потому, что обе персоны вызывавшие интерес «Красного герцога» не прибывали под наблюдением его агентов, что случалось весьма редко, но каждый раз лишало кардинала сна и покоя.

И вот в итоге очередного пересмотра обстоятельств, связанных с «Делом Бэкингема», как обозначили сей инцидент в канцелярии Его Преосвященства, Ришелье пробил холодный пот. Ведь чем более изощренный ум работает над проблемой, тем чувствительней воспринимаются допущенные им ошибки. Выйдя из оцепенения, в которое кардинала ввергли собственные мысли, он вызвал одного из секретарей, расположившихся в передней:

– Вернье, срочно пригласите ко мне Ля Шесне.

Ля Шесне был лучшим в своём роде, являясь сведущим, искушенным агентом, мастером своего дела, одной из опытнейших «ищеек» кардинала. Что же так взволновало Первого министра, какова была причина его смятения? Да-да, смятения, вызванного воспоминанием о прелестной особе, которая обладала славным именем и весьма, весьма привлекательной внешностью.

Анна Камилла де Роган родилась в семье герцога Пьера де Рогана и Мадлен де Рие. Её мать, умирая, обручила пятимесячную Камиллу с кузеном, сыном Эркюля де Рогана, Людовиком VIII де Роган, графом де Буа-Траси, который был старше своей невесты на восемь лет и не отличался привлекательностью. Когда Камилле исполнилось 13, состоялась пышная свадьба двух Роганов – династии одной из самых славных и древних во французском королевстве, рода претендовавшего на звание – «Принцы крови».

После пиршества, покинув родные края, молодая чета прибыла в Париж.

Юная Камилла была вскоре представлена ко Двору и, благодаря своей кузине герцогине де Шеврез, приходившейся родной сестрой её мужу, и состоявшей в близкой дружбе с королевой Анной Австрийской, была принята во фрейлины Её Величества. Вот здесь-то и началась настоящая жизнь. Де Шеврез обучила девочку всем тонкостям придворного этикета и искусству политической интриги, что позволило, в скором времени, молодой де Буа-Траси занять подобающее место в рядах приспешниц королевы, бросившись в пучину дворцовых баталий, частенько играя «первую скрипку» в коварных комбинациях многоопытной кузины.

Пытаясь оправдать оказанное доверие, Камилла поняла, что в подобных вопросах, требуется прежде всего, уметь соответствовать статусу доверенного лица Её Величества, и не только помнить, что в одном человеке должны умещаться и ангел и демон, выпуская наружу то одного, то другого, в зависимости от ситуации, но и демонстрируя свою родовитость и превосходство над окружающими, знать, всё же, своё место, прячась под непроницаемым слоем пудры, лицемерия и коварства. Характер юной Камиллы оказался, что надо, её врожденное благородство, порой выражавшееся в некой жеманности, сочетались с железной волей и высоким умом, что непозволительно назвать редкостью, но и, ни в коем случае, не является правилом в кругах высшей аристократии. В юности получив прекрасное образование, как светское, так и медицинское (что было большой редкостью в ту эпоху), она непрестанно намеревалась преподать себя как легкомысленную и ветреную даму, стараясь навязать, прежде всего, мужчинам, подобное мнение о себе, искусно пряча под вуалью праздности и поверхностности своё истинное лицо. Камилла была хитра, обладала прекрасным чувством юмора, и если испытывала, то хорошо скрывала ранимость и неуверенность, преподнося себя как горячую натуру, плохо подчиняющуюся контролю. Она была влюбчива, но порой крайне жестока к своим избранникам, впрочем, все эти минусы сглаживала обворожительная улыбка, мягкий голос и, если можно так выразиться, добрая, отзывчивая душа. При всем этом графиня была весьма религиозна, с удовольствием разделяла беседы и даже разжигала дискуссии на духовные темы. Вдобавок к прочим достоинствам, прелестная девушка неплохо рисовала, пела, музицировала, великолепно танцевала, а в минуты хандры или размышлений связанных с принятием сложного решения, вышивала золотом.

При всём том, что мы уже имели честь, сообщит вам об этой удивительной особе, приходится признать, что без упоминания о внешности, весьма незаурядной внешности, портрета попросту не получится. Мадам де Буа-Траси справедливо являлась одной из самых красивых дам Парижа, блистающих во всех светских салонах и на балах. Изящная брюнетка с огромными глазами чайного цвета, с темными бровями подобными крыльям, придававшими её лицу некую пикантность, а порой даже таинственность, если угодно, – в лоске роскоши и богатства, была просто обворожительна. Её белоснежное лицо с природным румянцем; два крошечных родимых пятна, на правой щеке, говорили о страстной чувствительности, сей пленительной особы. Хрупкая фигурка, тонкие запястья, красивые руки, маленькая ножка – это было воистину одно из найпрелестнейших созданий, когда-либо посещавших наш грешный мир.

Как и любая другая женщина, Камилла предпринимала отчаянные усилия, чтобы сделать себя счастливой, чтобы поймать удачу, однако понимая, что ею можно завладеть лишь на весьма непродолжительное время. И всё же, она не теряла надежды, не переставая неустанно бороться, намереваясь превратить эти мгновения блаженства в нескончаемую череду. Молодая графиня невероятно много внимания уделяла туалету, что впрочем, вполне объяснимо, особенно когда речь идет об особах желающих блистать, находящихся всегда на виду, одетых по последней моде, которую часто сами же и устанавливали.

Таким образом, подводя своеобразный итог, можно с уверенностью отметить, что мадам де Буа-Траси пользовалась всеми хитростями и премудростями, известными в то время, чтобы обрести удовольствия и благополучие, которого возможно вполне заслуживала, но. невзирая на столь изысканное очарование юной особы, в полной мере добиться желаемого ей так и не удалось. В этой гонке за наиярчайшими впечатлениями, за неземной любовью, за чем-то необыкновенным, чего, порой, она даже сама себе не могла объяснить, Камилла растеряла свежесть восприятия, чистоту обнаженной души, утратив надежду на создание добрых отношений в семье.

Камилла все больше отдалялась от мужа, чьи настоятельные требования, о том, что она обязана произвести на свет наследника, тяготили. И как вы понимаете, в отличие от супруга, молодая женщина не сильно переживала по этому поводу. Порхая с цветка на цветок, уклоняясь от страданий и серости будней, у неё лишь хватало времени на самолюбование. Она хороша собой, пользуется успехом у мужчин, да и сама весьма благосклонна к кавалерам. А полученное удовольствие от встреч с многочисленными возлюбленными и удача проведенной интриги вполне компенсирует, как ей казалось, отсутствие детей и скрасит прочие как мимолетные, так и серьезные проблемы.

Вот как выглядела особа, весьма неожиданно, ворвавшаяся в наше повествование, оправдание чему, вполне возможно отыскать в столь подробно изложенном выше описании. Хотя, на наш взгляд, достаточно того, что сия персона, являлась одной из немногих, кому мадам де Шеврез могла доверить свои самые сокровенные тайны, которой мушкетер по имени Арамис вверил своё сердце, и которая могла столь серьезно озадачить грозного герцога Ришелье. Но «амурные» дела графини, мало занимали кардинала, больше являясь поводом для анализа возможных политических козней и альянсов с тем или другим вельможей, подвергшимся вероломному флирту мадам де Буа-Траси. Совсем другое дело близость, и не только родственная, с ненаглядной кузиной де Шеврез, весьма существенно заботившая первого министра. Именно последнее обстоятельство, давало кардиналу право, считать молодую графиню фигурой соответствующей всем требованиям посланника в аббатство Жюмьеж.

Отдав нужные указания Ля Шесне, кардинал, наверняка, не представлял, насколько вплотную приблизился к разгадке в «Деле Бекингема», хотя доклад верной «ищейки», доказывал как раз обратное. Ля Шесне, вернувшись с новостью о том, что Её Сиятельство графиня де Буа-Траси, не покидала своего особняка, положил конец сомнениям «Красного герцога». Было совершенно очевидно – «в Жюмьеж следует ждать де Шеврез». Но обстоятельства сложились совсем иначе, чем представлял первый министр, и даже чем задумали королева и её верная герцогиня.

Итак: как вы помните, в тот день, когда господин Арамис вознамерился отправиться, вместе с господином Атосом в порт Гавр, мушкетер встретился с мадам де Шеврез, от которой получил конверт, предназначенный для человека избранного заговорщиками сопровождать мадам де Буа-Траси в аббатство Жюмьеж. Слуга, шевалье Д'Эрбле, которого чаще называли Арамисом, неутомимый Базен, взялся доставить сие послание, и следует заметить блестяще продемонстрировал свои курьерские навыки, без задержки, вручив письмо господину Портосу. Да-да, именно Портосу, который извлек из розового конверта с вензелем и голубками, два, сложенных вчетверо листа бумаги. Первое послание предназначалось графине де Буа-Треси, где сообщалось место и время встречи британского герцога. Второе содержало подробные инструкции для мушкетера, миссия которого заключалась лишь в том, чтобы передать письмо графине, а затем сопровождать и охранять её, даже ценой собственной жизни, по дороге в указанное аббатство.

Но, как вам известно, сему не суждено было случиться, так как месье Портоса остановил удар шпаги господина де Бернажу, во время дуэли на Пре-о-Клер, славноизвестном лугу клерков, где в присутствии секундантов, господ де База и де Плешо, гвардеец Его Преосвященства, нанес неприятную, но не смертельную рану мушкетеру Его Величества.

Всё то, что человеку не удаётся предугадать, втиснуть в ряд им же выстроенных, а значит предусмотренных событий, он, как правило, относит к Высшим Силам – обозначая их как: Провидение, Фатум, Мойра, Клото, Лахесис, Силой управляющей миром, Его Величество Случаем, и множеством иных терминов включающих в себя систему самоопределения человека в его отношении к целесообразности развития и смыслу бытия. Удар шпаги месье Бернажу, несомненно, следовало бы причислить к влиянию этих магических Сил, так как ни один из участников кровавого действа не мог даже представить, какой шлейф невообразимых случайностей повлечет за собой сия нелепая глупая дуэль.

ГЛАВА 17 (76) «Гавр»

ФРАНЦИЯ. НОРМАНДИЯ. ГОРОД ГАВР.

Низкие постройки, серого грубого камня, тянулись вдоль старого гаврского причала, отделяя от порта, нагромождения, исполосованных бурыми балками домов, нависших над узкими улочками. Чайки, не ведающие границ и преград, вольно парили над морской гладью бухты и островерхими крышами городских кварталов, перекликаясь, будто вторя шуму прибоя, глазели с высоты на беспорядочно снующих горожан. На небольшой площади, раскинувшейся прямо перед мрачной каменной аркой ворот, что вели в порт, скопилось множество народа, бродившего меж повозок и телег, копошась в грудах рыбы, овощей и фруктов доставленных из провинции.

Возвышаясь над толпой, на площади появились два всадника, которые преодолев людскую толчею, пересекли пространство, стиснутое фахверковыми фасадами, остановившись лишь перед дверью захудалой гостиницы, над которой красовалась табличка с надписью «Адмирал Гуффье1». У входа в таверну они передали поводья слуге, поджидавшему приезжих пожелавших остановиться в их прекрасном заведении. Решительным шагом, гости вошли в, так называемое, фойе гостиницы, которая, невзирая на то, что находилась в центре города, вряд ли могла претендовать на изысканность блестящих столичных отелей.

В фойе – небольшой темной комнате, очевидно с ещё более низкими потолками, чем помещения в двух верхних этажах, пропахшего сыростью здания, у лестницы, что вела наверх, их встретил хозяин, облаченный в старомодный, длинный кафтан, застегнутый на все пуговицы, из-под ворота которого выбивалось пышное кружево, несомненно, предмет гордости трактирщика, обозначавшее ни что иное, как благосостояние и значимость. Приезжий, в котором читатель без труда смог бы узнать барона Д'Анжа, остановился перед кабатчиком, с интересом разглядывая его. В слегка прищуренных глазах гостя, читалась бескрайняя самоуверенность, граничившая с незнающей пределов повелительностью, распространявшейся на всех без исключения существ, встретившихся на его пути. С превосходством, впрочем, не опускаясь до унижений, дворянин – а в том, что это был дворянин, не приходилось усомниться – обратился к хозяину заведения:

– Послушайте, милейший, мы хотели бы снять комнату, в вашей прелестнейшей гостинице.

Услышав вполне любезное обращение, из чего заключив, что внешний вид вполне обманчив, хозяин, низко раскланявшись, поспешил сообщить:

– Нет ничего проще, месье…

– Вы недослушали!

Металл, прорезавшийся в голосе незнакомца, словно ледяной водный поток, обрушившийся на голову, заставил кабатчика замолчать и насторожиться.

– Я желаю поселиться в номере третьего этажа, во флигеле с башенкой, выходящей на площадь.

При этих словах, хозяин запнулся, встревожено глядя, из-под нависшей на глаза челки, на важного аристократа, с категоричностью и нетерпением изложившего волеизъявление. Оказавшись в столь затруднительном положении трактирщик, почесав затылок, развел руками, и негромко, будто оправдываясь, произнес:

– Но, простите мессир, комната занята и я…

– Кем занята?!

Вторично прерывая хозяина заведения, задал вопрос, дворянин:

– Со вчерашнего дня в номере проживают два господина, кажется, торговцы рыбой, из Ле-Мана.

– Рыбой?! Какая мерзость!

Он с недовольством оглядел трактирщика.

– В вашем курятнике имеются свободные комнаты?

– Да месье, и все они к вашим услугам.

Поспешил заверить хозяин, предчувствуя скорую развязку, столь щекотливой ситуации.

– Вы превратно истолковали мой вопрос! Я получу то, чего желаю, а эти господа, пусть переселятся в пустующие номера, или убираются, куда им будет угодно. Впрочем, это уже ваша забота.

Он достал из, висевшей через плечо сумки кожаный кошелек и всучил его в руки оторопевшему нормандцу.

– Здесь пятьдесят ливров, этого достаточно, что бы купить, целый этаж этой чертовой гостиницы! Потрудитесь накрыть для нас стол в обеденном зале, а сами займитесь торговцами. И запомните, я не потерплю никаких возражений.

****

В то самое время, когда Д'Анж с Поликеном принялись за трапезу, под гостеприимными сводами «Адмирала Гуффье», в Гавр въехала кавалькада состоящая из полдюжины всадников, возглавляемых лейтенантом гвардии Его Высокопреосвященства. Оставив прибывших из столицы латников парижского прево, столь заметных на улицах провинциального Гавра, в кордегардии городской стражи, что располагалась прямо у южных ворот, Ла Удиньер не мешкая, направился по адресу, где его ожидал месье де Клопюэль, человек присланный верным слугой Ришелье, интендантом Верхней Нормандии. Сей господин, из окружения интенданта провинции, не поднимая шума и не привлекая внимания, явился по приказу кардинала в город, днём раньше парижан, с двумя десятками верных людей, всё это время наблюдал, приходящие в порт суда, поджидая посудину с голландским вымпелом.

При встрече, узнав от помощника интенданта, что «Lam» ещё не входил в гаврскую бухту, лейтенант гвардии Его Преосвященства, отдал приказание Клопюэлю, немедленно окружить пристань, расставив засады таким образом, чтобы причал и все ворота, через которые можно покинуть порт, были под присмотром его людей.

Меньше, чем через две четверти часа, после сытного застолья, Д'Анж и Поликен, заняли комнату во флигеле, с башенкой, чьи окна выходили на площадь, а главное, превосходно просматривался причал гаврского порта. Распахнув окно, барон вдохнул полной грудью свежий морской воздух. Слышался рокот волн обрушивающихся на каменную кладку пирса, под яркими солнечными лучами искрилась изумрудная морская гладь, уходящая куда-то вдаль, далеко-далеко, где на линии горизонта соединялась с небом. Оказавшись на одной высоте с низко парящими над береговой кромкой чайками, Д'Анж внимательно оглядел пристань с беспорядочно разместившимися на ней мрачными постройками, пришвартованными судами, грудами бочек, тюков и ящиков загромождавших и без того узкие проходы. От его острого взора не ускользнули и группы людей, при шпагах и плащах, под которыми могли укрываться пистолеты, в показной непринужденности прогуливавшихся вдоль портовых ворот, и проявлявших бдительность не присущую ротозеям, праздно шатающимся в базарной толпе. «Что ж, неплохой денек, что бы умереть» – то ли подумал, то ли беззвучно прошептал он.

– Послушайте, Поликен, чего вы больше всего боитесь?

Неожиданно спросил барон. Очевидно, вопрос застал врасплох, беззаботного Поликена. Верный слуга почесал небритый подбородок и задумчиво произнес:

– Смерти, чего ещё бояться?

Снисходительный взгляд дворянина скользнул по угловатому черепу беспечного «мыслителя».

– А я, признаться, боюсь одиночества. Удовольствия становятся пресными, а скорби мучительнее, если не с кем их разделить.

Поликен пожал плечами, очевидно, не совсем уразумев, о чём говорит Его Милость.

– А, что касается смерти, друг мой Поликен, то меня страшит бесполезная гибель, всё, что дарит нам напрасность, пугает меня. Тщетность как ржавчина поражающая наш мозг и заставляющая смириться с беспомощностью.

Взгляд Д'Анжа сделался суровым, в глазах блеснуло холодное безразличие, если не призывающее к жестокости, то явно не намеревающееся препятствовать ей.

– Письмо с вами?

Поликен кивнул, указав на полу куртки, где хранилось послание.

– Здесь.

– Покажите.

Жесткий взгляд барона лишил Поликена возможности пререкаться с ним. Стрелок достал из-за пазухи синий конверт, с печатью из коричневого сургуча, на котором были выведены литеры «G. V. D. of B. Lé Hâvre».

– Запомните, Поликен, что бы ни случилось, этот конверт должен быть при вас непременно! Даже если вас схватят, и будут тащить на плаху или в Бастилию, конверт будет при вас. Не смейте избавляться от него, но если при аресте его отберут, не препятствуйте. Вам понятно?

«Понятно лишь то, что ничего непонятно» – было написано на лице слуги.

– Будет исполнено, Ваша Милость.

– Теперь вот что, зарядите ружье, приготовьтесь, и помните, у вас будет возможность произвести только один выстрел. Один! Не разочаруйте меня.

Барон пристально посмотрел на Поликена, потом как-то обреченно вздохнув, устремил взгляд в растворенное окно.

На колокольне припортовой церкви пробило десять, когда со стороны мыса Геф показался долгожданный «Lam», который вскоре, под пристальным взглядом барона, причалил к гаврской пристани. Стрелок Поликен расположился в небольшой башенке, возвышавшейся над крышей флигеля, покрытой почерневшей буковой дранкой, откуда был изумительный угол обстрела, что и заставило барона выбрать именно эту комнату. Он разложил на дощатом полу всё тот же сверток, под складками которого угадывались очертания длинного мушкета, бережно достал оружие, и ласково, словно любимое дитя, провел мозолистой рукой по граненому стволу.

Д'Анж, как только разглядел название начертанное на борту судна с развивающемся на гафеле голландским флагом, тут же бросился к причалу, через минуту оказавшись в толпе перед воротами порта, облаченный в рубище с бутылкой в руках. Люди, охранявшие ворота, которых он заметил ещё из окна, смерили взглядом человека, завернутого в дырявый плащ, с большой бутылкой белого шампанского, что на неверных ногах продвигался в сторону причала. Один из них, толкнул облачившегося в лохмотья барона и строго прикрикнул:

– А ну пьянь, иди отсюда, пока я тебе шею не свернул!

Несколько, изобиловавших почтением и чреватых падением, поклонов, позволили ловкому, кружащемуся словно юла Д'Анжу скрыться за портовыми воротами, ровно тотчас оказавшись среди докеров, устроившихся на отдых возле торговой шхуны, флота Его Величества датского короля, угощая развеселившихся портовых грузчиков белым вином. Его быстрые словно норные зверьки глаза, метались по глазницам, позволяя барону не вертя головой, следить за всем, что происходит на пристани. И вот уже пришвартовавшийся «Lam», отдавший оба конца, был притянут толстыми канатами к парным кнехтам, дежурящим, словно неусыпные стражи, на краю всех причалов Старого Света. По трапу, переброшенному рослыми матросами, в светло-серых холщевых блузах, вальяжно спустился преисполненный достоинства вельможа, облаченный в ярко-вишневый плащ и шляпу, украшенную кроваво-красным плюмажем. Его сопровождали двое мужчин, закутанных в темные плащи, скрывавших под складками грубой ткани блеск начищенных гард длинных шпаг.

– Это он.

Прошептал барон, но в тот же миг, повернув голову, заметил мужчину, наблюдавшего за прибывшими из проёма низкой двери, укрытой в тени плюща, под черепичным навесом. Д'Анж напрягся, когда узнал в человеке Ла Удиньера. Сжав под рубищем, рукоятку пистолета, он как будто ждал сигнала к штурму, напряженно переводя взгляд с приближающегося герцога на затаившегося лейтенанта. Звон герцогских шпор, звучно, словно церковный набат, отражался в его ушах. Каждое мгновение, отпечатывалось тревожными ударами незримых тяжелых армейских барабанов, ускорявших дробь, отбиваясь в висках барона, и разрывая в клочья ушные перепонки. В полумраке галереи, под низкими арками, блеснула смертоносная сталь, и послышалось оружейное бряцанье. Несколько человек во главе с рослым длинноволосым мужчиной в черном камзоле, вышли из-за колоннады за спину англичанам.

– Ну же, черт возьми!

Промолвил барон, сбросив с себя лохмотья, скрывавшие изящный замшевый колет, шпагу и пару пистолетов, в одно мгновенье оказавшихся у него в руках. Оценив небезопасность ситуации, докеры рассеялись, прячась меж ящиков и тюков. Из укрытия показался Ла Удиньер, направившийся к воротам, наперерез, чтобы преградить путь герцогу.

– Ну, что же ты?! Стреляй!

Теряя терпение прокричал Д'Анж, в свою очередь бросившийся к британцам.

В этот миг прогремел долгожданный выстрел Поликена. Человек, в вишневом плаще вскрикнув, упал на спину. Дежурившие у ворот, ближайших к дверям «Адмирала Гуффье», заметив откуда прогремел мушкет, бросились наверх, по гостиничной лестнице. Услышав крик, встревоженный взгляд лейтенанта отыскал незнакомца, устремившегося к раненному герцогу.

– Клопюэль, задержите его!

Плотный, коренастый англичан, из свиты вельможи, выхватил пистолет и, обернувшись, выстрелил, уложив одного из людей помощника интенданта. Узрев бегущего Д'Анжа, высокий, длинноволосый Клопюэль, рванул с места, словно наперегонки бросился к истекающему кровью английскому вельможе. Два выстрела прогремели почти одновременно: барон, в упор, расстрелял распластавшегося на булыжнике причала шталмейстера, а Клопюэль, желавший воспрепятствовать убийству, угодил в плече противника, всего лишь слегка повредив плоть. Барон, не обратив внимания на царапину, до того как приблизились нормандцы, успел отбросить край плаща, закрывавшего лицо

убитому лорду-адмиралу.

– Но это, же не он…

Прошептал растерянный Д'Анж.

– Это не Бекингем!

Закричал он в отчаянии, ринувшись на противника. Клопюэль и оказавшийся с ним рядом крепкий, скуластый усач, в темно-синем, бархатном жилете, отразив атаку Д'Анжа, перешли в контрнаступление, тесня и угрожая противнику опасными выпадами. Уцелевшие британцы так же вступили в схватку с превосходившим неприятелем, впрочем, отбиваясь ожесточенно, но без азарта, понимая, что положение не сулит победоносного звона фанфар.

Проведя блестящий маневр, барон в молниеносном выпаде нанес укол усачу, лишив того возможности передвигаться, оказавшись один на один с Клопюэлем. Ярость и неуступчивость противников привела их на край причала, где господа продолжили поединок. Невзирая на весьма серьезный послужной список Клопюэля, ему не удавалось серьезно досадить сопернику, отвечавшему нормандцу неприятнешйми контр-рипостами. Отразив серию сильных рубящих ударов, при этом демонстрируя обширный арсенал великолепных парадов, Д'Анж, улучив момент, растянулся в туше, достав острием живота нормандца. Клинок вошел всего на несколько дюймов, отчего Клопюэль согнувшись, отпрянул на три-четыре шага. Барон в молниеносном прыжке взмахнул шпагой, распоров щеку и лоб кардиналиста, чье лицо залила кровь. И вот уже безжалостный клинок взмыл над нормандцем, чтобы нанести смертельный удар, когда прогремел выстрел.

Удар пули заставил барона сделать несколько шагов к самому краю причала, не позволив завершить расправу над ненавистным противником. Он выпустил шпагу, и перед тем как свалиться в морскую пучину, будто с того света, взглянул в глаза Ла Удиньера, ещё не опустившего пистолет, из ствола которого струился пороховой дымок. Взгляды Д'Анжа и Ла Удиньера встретились, будто поразив молнией обоих. Барон пошатнулся и, лишившись чувств, свалился с пристани, сгинув среди всплесков волн, меж датской шхуной и ветхой фризской бригантиной. Тот же час море поглотило его.

****

Тем же утром, в пяти лье на запад от Гавра, к песчаному берегу, в небольшой живописной бухте, причалил четырехвесельный ял, под косым латинским парусом. Несколькими часами ранее в предрассветной мгле, это суденышко, приняв на борт четверых гребцов и двух пассажиров, направлявшихся из Англии к французскому берегу, отчалило от борта голландского судна «Lam», взяв курс к побережью Нормандии.

Как только киль ялика врезался в береговой песок, из прибрежных скал, появился человек, поклоном поприветствовавший двух путников, покинувших шлюпку:

– С прибытием во Францию, Ваша Светлость.

Отвесив почтительный поклон, произнес незнакомец. Бекингем высокомерно кивнул, а Монтегю, подав руку мужчине, произнес:

– Милорд, это наш верный друг, господин Альдервейден, он часть моего плана. Я намеренно попросил вас прибыть в карете с гербами в дуврский порт, яркий красный плащ, так же, как вы догадываетесь, не был случайностью. Я желал, чтобы каждый бродяга британского королевства знал о том, что герцог Бекингем инкогнито, отправляется во Францию. И мой план, полагаю, удался.

– Это только начало Уильям, только начало.

Произнес герцог, морщась от солнечных лучей, разглядывая прибрежные скалы.

– Положитесь на меня, милорд, имея таких людей как Альдервейден, мы выпутаемся из любых неприятностей.

Граф, хлопнул валлона по плечу.

– Милорд, карета наверху, прошу вас.

На вершине утеса, куда вела узкая тропа, действительно ожидала карета, запряженная четверкой отменных каурых скакунов, сдерживаемых седоволосым возницей. Бекингем и Монтегю заняли места в салоне экипажа, а Альдервейден поднялся на козла.

– В Париж Позель, да побыстрей, не жалей рысаков.

Обратился лекарь к вознице. Кучер щелкнул кнутом, и карета сорвалась с места.

1 Гильом Гуффье, сеньор де Бонниве и Буаси – основатель Гавра (1517), французский вельможа и военный, адмирал Франции с 1515 года, особо приближенный к королю Францску I Валуа.

ГЛАВА 18 (77) «Аббатство Жюмьеж»

ФРАНЦИЯ. НОРМАНДИЯ. АББАТСТВО ЖЮМЬЕЖ.

В трех лье от Руана, в излучине реки Сены, средь чащи векового леса, раскинулось старинное аббатство Жюмьеж – бенедиктинский монастырь, по легенде основанный святым Филибертом в 654 году. Тот самый Сен-Пьер Жумьеж, куда бал сослан Тассилон Баварский при Карле Великом, для того чтобы в 788 году, основатель династии, присоединил Баварию к своей империи. История сей христианской твердыни насчитывает множество славных событий овеянных духом древности, занося в анналы не только периоды благоденствия и процветания, но и запечатлев в памяти горести и унижения.

Первая церковь на этом месте была заложена ещё в VII веке, однако после уничтожения и разграбления её норманнами в VIII веке, монастырь отстроили в ещё больших масштабах, чем до набега. А в X– XI веках Жюмьеж был перестроен в романском стиле и освящен при Вильгельме Завоевателе. С этого момента аббатство находилось под покровительством герцогов нормандских, что способствовало его процветанию, пик которого пришёлся на XI—XIII века. Жюмьеж стал главным монастырём Нормандии и важным центром образования и науки, собрание манускриптов в монастырской библиотеке насчитывало несколько сотен ценных трудов. В XIII веке монастырская церковь была перестроена в готическом стиле. Аббаты монастыря часто играли важную роль в государственных и церковных делах, как французского королевства, так и других стран Старого Света. Один из них, Роберт Шампарт, стал Архиепископом Кентерберийским в 1051 году. Многие другие аббаты стали епископами, а некоторые даже кардиналами.

И вот, ранним утром, в зелени густого парка, засаженного яблонями, дающими Нормандии ее знаменитый сидр, где расположилось поражающее силой своего благодатного воздействия аббатство Жюмьеж, послышался топот копыт дюжины всадников, сопровождающих тюремную карету. Подъехав к воротам монастыря, Ламбордемон, возглавлявший отряд, гарцуя на своём прекрасном вестфальском жеребце, громко воскликнул:

– Эй, открывай ворота!

Из оконца, возвышавшегося над землей на два с половиной – три туаза, прорубленного в одной из островерхих башен, с обеих сторон поддерживавших тяжелую арку ворот, появилась голова сонного монаха, неприветливо разглядывавшего всадников.

– А вы кто такие?

– Золотые львы Нормандии!

– На щите французского короля!

Услышав пароль, проворчал отзыв монах и, обернувшись, отдал команду братьям бенедиктинцам:

– Это свои, открыть ворота!

Вереница медленно потянулась в распахнутое пространство. Оказавшись за крепостной стеной, отделявшей святую обитель от суетного мира, перед стражниками предстала, во всем великолепии монастырская церковь, облаченная в готический ажур. В каждой линии величественной постройки, читалось необузданное желание мастера дотронуться до неба, отражалась, устремившаяся ввысь, сдерживаемая лишь контрфорсами, высеченная в песчанике плоть собора. Храм был красив, изящен и легок, камень как будто потерял вес, и купола воспарили не отягощенные мраморными статуями и барельефами.

Два упитанных монаха, в потертых черных рясах, предстали перед Ламбордемоном, как только, но покинул седло.

– Мир вам, добрый человек.

Лейтенант, перекрестившись на купола собора, поклонился служителям Господа.

– Вас ждут, следуйте за нами.

Сообщил один из братьев ордена Святого Бенедикта. Кивнув, офицер уже собрался было отправиться за бенедиктинцами, как вдруг остановился, будто вспомнив нечто важное:

– Брат мой…

Обратился он к монаху.

–…мы сопровождаем двух пленников, важных государственных преступников, потрудитесь распорядиться, чтобы их накормили.

Смиренно опустив голову, будто демонстрируя гостю выбритую тонзуру, слуга Божий выказал готовность выполнить просьбу гостя.

– Вален.

Воскликнул лейтенант.

–…проследите за арестованными.

Отдав распоряжения сержанту, он направился вслед за «черным монахом», как называют бенедиктинцев. Миновав просторный двор, гость с провожатым оказались у приземистой невзрачной постройки, укрывшейся в тени старых лип. Входя в низкие двери старинной трапезной, лейтенанту пришлось склонить голову, будто кланяясь незримому образу Божьему. После чего он потерял из виду провожатого, так как оказался в густом полумраке, и лишь через несколько мгновений, когда глаза привыкли к темноте, ему удалось разглядеть узкую каменную лестницу, что уходила по спирали вправо, вверх. Шаркающие шаги удалялись за поворотом, и офицер, пропуская по несколько ступней, поспешил вдогонку. Наконец свет, скупо проливавшийся из растворенной двери, позволил ему вынырнуть из мглы, и, преодолев последние ступени, оказаться в довольно просторной комнате, где его ожидал отец Жозеф. Капуцин сидел в массивном кресле, с высокой резной спинкой, возле квадратного стола, покрытого темнозеленой скатертью. На краю стола возвышался громоздкий, грубой работы подсвечник, удерживая с десяток толстых сальных свечей, свет которых разбавлял желтоватым мерцанием, мрачную сырость монастырского помещения.

Предложив, жестом, офицеру присесть в кресло, стоявшее напротив, капуцин кивнул монаху. Лейтенант, придерживая шпагу, уселся и, оглядевшись, произнес:

– Никогда не любил монастырей, под их мрачными сводами ощущаешь себя словно в гробнице.

Но взглянув в суровое лицо падре Жозефа, осекся, словно вобрав унылого величия запечатленного в камне. Капуцин не обратив внимания на разглагольствования мирянина, строго спросил:

– Где де Ла Удиньер?

– После того как мы расстались, господин лейтенант направился в Гавр, насколько мне известно.

Самодовольно произнес дворянин, чьё фатовство насторожило священнослужителя.

– И, что же заставило вас отклониться от заданного маршрута?

В этот момент в комнату вошел всё тот же монах, что сопровождал офицера, поставив перед господами два пузатых фужера и граненый графин с металлической пластиной, прикрепленной к стеклянной стенке сосуда. Прищурившись, Лабордемон, шевеля губами, беззвучно, прочел надпись, нанесенную на накладку – «Deo Optimo Maximo1»

– Что это?

Произнес лейтенант, с недоверием рассматривая сосуд, наполненный прозрачной темно-коричневой жидкостью. Отец Жозеф, смерив ироничным взглядом офицера, без тени удивления, ответил:

– Это ликер, созданный Бернардо Винцелли, монахом из монастыря Святого Бенедикта в Фекане, в Нижней Нормандии, отчего получивший название «Бенедектин», что значит «Благословенный». Угощайтесь, сей напиток, в умеренных дозах, весьма неплох.

С некоторым недоверием, лейтенант, плеснув в свой фужер ликера, поднес сосуд к носу.

– Странный запах.

Сделав небольшой глоток, он схватился за горло, едва совладав с собой, после чего поставив фужер на стол, обиженно взглянул на монаха.

– Весьма необычный аромат, но, на мой взгляд, чрезмерно крепок, к тому же, эта приторность, я бы предпочёл…

– А я бы предпочел, чтобы вы незамедлительно ответили на мой вопрос!

Повелительно прервал офицера «Серый кардинал». Лабордемон, осознавая авторитет сидящего перед ним человека, ответил легким поклоном.

– Так вот, наш отряд попал в засаду, прямо на гаврской дороге, как только миновали Лильбон. Прозвучал выстрел, один из моих людей был убит, после чего мы бросились в погоню …

– Постойте, лейтенант, вы утверждаете, что попали в засаду, и был убит лишь один человек?!

– Ну, видите ли, это была не то, что бы засада, в нас стреляли из-за кустов.

– Стреляли из-за кустов.

Повторил капуцин, размышляя над словами Ламбордемона.

– И сколько же было нападавших?

– Двое.

В некоторой растерянности вымолвил офицер.

– Двое. И вы полагаете, что два человека, если они, конечно, не лишены рассудка, могут решиться атаковать отряд, насчитывающий две дюжины вооруженных солдат?!

– Но Ваше Святейшество…

– Скажите, Ламбордемон, вы как офицер можете мне объяснить цель этого нападения?

Вопрос монаха, очевидно, поставил лейтенанта в затруднительное положение, и пока он, разведя руками, собирался с мыслями, отец Жозеф продолжил:

– Насколько мне известно, засады чинятся не только силами превосходящими противника, но и с определенным умыслом. Например, похищение важной персоны, освобождение пленников, ограбление, наконец. Какую цель, на ваш взгляд, могли преследовать люди, напавшие на ваш эскорт? Уничтожить вас? Помешать добраться до Гавра? И то и другое нелепость, учитывая их ничтожно малое число. Что же тогда?

Помпезность присущая победителям, с которой лейтенант явился в монастырское помещение, бесследно растаяла, словно утренний туман. Ламбордемон уже с изумлением глядел на капуцина, в надежде услышать ответы на поставленные монахом вопросы.

– Итак, вы бросились в погоню за господами, которые были настолько безумны, что без всякой видимой причины, вдвоем, решили атаковать вас. И что было дальше?

Рассуждения падре Жозефа окончательно сбили с толку стражника. Он всё, более теряя уверенность, пролепетал:

– Впоследствии, мы разделились на два отряда, один, как я уже сообщил, возглавил господин Ла Удиньер, который отправился в Гавр, а второй я, и через некоторое время нам удалось схватить этих наглецов.

– Кто эти люди?

– Это королевские мушкетеры, господа Атос и Арамис.

– Вы, полагаю, знакомы с этими господами?

– Более чем.

– И вы склонны думать, что эти, смею заметить, весьма достойные люди способны на подобные безумные выходки? Или вам удалось добиться от них признания?

Последний вопрос монах произнес с неприкрытым сарказмом.

– Я имею доказательства их причастности к этому делу.

– И, что же это за доказательства?

– Один из нападавших был облачен в голубой плащ, к тому же мы нашли на дороге перчатку, принадлежавшую мушкетеру.

Гордо заявил лейтенант.

– Перчатка была найдена на месте засады?

– Нет, много позже, на дороге.

– А если бы, скажем, вы, следуя в Гавр, потеряли перчатку, и её бы впоследствии кто-либо нашел на дороге, она бы могла служить доказательством вашего разбоя? Или вы станете утверждать, что на перчатке имеются некие особые знаки, доказывающие её принадлежность именно мушкетерам?

Ламбордемон опешил, чувствуя как у него мастерски, выбивают из-под ног, доказательную базу, на которой громоздилась его «блестящая» версия.

– Но плащ!

Капуцин откинулся на спинку кресла.

– На мушкетерах были голубые плащи?

– Нет, плащ был найден в подседельной сумке, на их лошади.

– И, что это доказывает? К слову, у господина Рюальтона, который прибыл со мной из Парижа в аббатство, так же голубой плащ, но вам, надеюсь, не придет в голову обвинять его?

Разбитый наголову лейтенант потупил взор.

– Вы нашли оружие, из которого был произведен выстрел? Ведь не приходится сомневаться, что это был не пистолет?

– Нет, оружие не обнаружено. Но они могли избавиться от него!

– Избавиться от оружия и оставить при себе столь заметный голубой плащ? Вы сами верите в то, что говорите?

– Но, что же делать?

Отец Жозеф поднялся, и, перебирая четки, прошелся по комнате, остановившись у аналоя, раскрыв старенький потертый требник, явно выказывая нежелание более разговаривать с лейтенантом.

– Что бы сохранить лицо, вам следует доставить арестованных в Париж, а там сдать коменданту Бастилии. Ваши заблуждения пропитаны глупостью, но в них нет злого умысла, а за это не судят. Отправляйтесь, и стойте на своём, чего бы, это не стоило. Вам остается убедить всех, что сие безрассудство и в самом деле оказало хоть какую-то пользу нашему делу. Хотя, кто знает, быть может, так оно и есть?

1 (лат.) «Господу, Лучшему, Величайшему» – есть девиз Бенедиктинского Ордена

ГЛАВА 19 (78) «Злоключения метра Лепелетье»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ.

После того как секретарь графа де Ла Тура, метр Лепелетье отыскал в деревушке Шанто харчевню «Алебарда принца», и выяснил у трактирщика, метра Брюэля, разумеется за кругленькую сумму, как развивались события в день дуэли двух анжуйских дворян с господином де Флери, он тут же отправил посыльного с письмом к хозяину. И вот дождавшись ответа, секретарь с сожалением принял к сведению то, чего не желал, быть может, более всего на свете, но как человек крайне обязательный, тут же взялся выполнять.

Добравшись до Тура в почтовой карете, Лепелетье пришлось купить лошадь, так как последний отрезок пути был наиболее ответственен, а главное секретен. Выторговав за весьма умеренную сумму, у лошадиного барышника, промышлявшего у северных ворот города, спокойную, низкорослую гасконскую лошадку, которой секретарь, возможно, даже был бы весьма доволен, так как цена удовлетворяла его как сквалыгу, а мирный нрав кобылы радовал отменно скверного наездника, коим и являлся Лепелетье. Но вдруг грозовые тучи заволокли самолюбие секретаря, когда он неожиданно услышал условие, от которого сделка приняла такой оборот, что оставалось только сожалеть о встрече с торговцем Туторье, алчной и коварной канальей. Настроение бережливому клерку испортил дополнительный пункт, который пройдоха торговец оставил напоследок, провозгласив его, как будто невзначай. Лепелетье же будучи не меньшим скрягой и плутом, чем метр Туторье, как только услышал о неприемлемом требовании, тут же пришел в ярость, осознав, что перед ним не меньший мерзавец, чем он сам, а с этим и вправду весьма нелегко мириться. Вот тут-то, когда оба учуяли затхлый запах конфликта, из-под ангельского оперения, проступили роговые щетки непробиваемой чешуи хищной рептилии, уже выпустившей когти, чтобы вцепиться в горло противнику. Эти «милые» люди, случайно встретившиеся на подмостках сего тесного мира, осознавая ничтожность предмета, по поводу которого вышел спор, не смогли, прибывая в сытости, умерить свои аппетиты, показав друг другу острые клыки.

Дело в том, что эта кобыла, продавалась непременно с седлом, этим, по мнению секретаря, «не на, что негодным куском вытертой кожи», за которое перекупщик затребовал отдельную плату в сумме двух ливров. В процессе препирательств, оба господина, в весьма игривой форме узнали о себе, своих ближних и дальних родственниках много нового и интересного. При чем галантные фразы изысканных пасквилянтов, порой густо перемежались грубой плебейской бранью, что не щадит никого и не знает меры и преград. Не ограничившись родными и близкими, они постепенно перешли на прародителей несчастной кобылы. И вот когда уже силы были на исходе, и господа, на последнем издыхании, переметнулись на родню шорника, изготовившего седло, обмякший барыга решился на своеобразную рокировку:

– Черт с вами, седло берите даром, а за лошадь доплати сорок су1.

От подобной наглости на лбу у Лепелетье вздулись вены, он побагровел и, приблизив своё бледное лицо к красной, обрюсшей роже торговца, заорал так, что барыге только осталось морщиться от града слюны, посыпавшейся на его физиономию:

– В таком случае, я, как королевский чиновник, обращусь с прошением к маркизу де Шатонефу2, и мой покровитель, Его Святейшество Бертран де Шо3, не откажет мне в любезности отправить вашу задницу на королевские галеры, где вы долгих двадцать лет будете писать деревянным пером, длинной в двадцать один пье, по волнам всех морей Старого и Нового Света! По одному году за каждый проклятый су, который вы столь возмутительно с меня вымогаете!

При всей своей ничтожности, Лепелетье, действительно, довольно давно служил в различных секретариатах, а монсеньор де Шатонеф, в самом деле являлся приятелем его хозяина, а это значило, что личный секретарь графа де Ла Тура, был вполне, в состоянии пустить в глаза пыль, такому неотесанному плебею коим являлся лошадиный барышник. Изумленный торговец, услышав имена столь знатных вельмож, чуть не испустил дух. Он в одночасье приобрел вид спустившегося с небес херувима, и с мольбой, прижав к груди ладони, завопил:

– Месье, умоляю, пятнадцать су.

– Пол ливра и ни денье больше!

Победоносно провозгласил секретарь, швырнув деньги в лицо торговцу.

К полудню, не чувствуя под собой ног, проклиная никчемную кобылу и обманщика барыгу, подсунувшего ему это «мерзкое животное», едва живую клячу, Лепелетье добрался до заброшенного замка, где обитал главарь разбойников Кокош, со своёй шайкой.

Горбун принял секретаря, в большом зале замка, восседая на своём облупленном троне, словно монаршая особа. Атаман встретил гостя, учитывая тонкости их последней встречи, с прохладцей, но не без заинтересованности. В свою очередь, как вы помните, Лепелетье так же не обрадовался возможности, вновь увидеться с вздорным карликом, поэтому весьма сухо поприветствовал папашу Кокоша. Он без приглашения, чему горбун не вполне обрадовался, уселся на давно лишившуюся лоска, старомодную кушетку, и, забросив ногу на ногу, непринужденно заговорил:

– Дорогой капитан…

Довольно необычно хитрый клерк обратился к разбойнику, намереваясь в клубах лести, завуалировать свою укоренившуюся неприязнь.

–…как вы, наверняка, изволили догадаться, я прибыл к вам с поручением от графа де Ла Тура.

При этом он приклонил голову, под недобрым взглядом, ухмыльнувшегося Кокоша.

– Я всегда с уважением относился к графу, ровно, как и к его просьбам.

Во всём, что было сказано горбуном, отдавало лицемерием, а на слове «просьба» он намеренно заострил внимание, пытаясь противопоставить его определению «поручение», прозвучавшим из уст Лепелетье. «Экая мразь!…» – мелькнуло в голове клерка – «…он ещё смеет своим плебейским зевом, касаться имени Его Сиятельства, будто говорит о равном – смерд!», в слух же секретарь произнес:

– В таком случае, мне не составит труда, изложить вам очередную…

Они натянуто улыбнулись друг другу.

– Не так давно, в Париже появились люди, которые сумели за довольно короткое время вызвать неприязнь у многих влиятельных особ королевства, включая и Его Сиятельство графа де Ла Тура. Поэтому вам, являющимся без преувеличений, остриём карающего меча господина графа, поручается великая честь устранить этих господ.

Допустив паузу, секретарь, намеривался дождаться реакции карлика на услышанное, но определив в нем лишь равнодушие, продолжил:

– Шевалье де Ро, и шевалье де База, так именуются эти анжуйские дворяне. Их можно отыскать в Сен-Жерменском предместье, где они снимают квартиры, один на улице Шкатулки, другой на улице Железного горшка.

На лице горбуна появилась гримаса человека, расценившего сей разговор не уместным, без соблюдения условий, о которых наступило время напомнить.

– Лепелетье, вам прекрасно известно, что за подобные услуги, обычно требуют вознаграждения, и как вы догадываетесь немалого. И, что же мне прикажете говорить своим коршунам, если денег обещанных за сборщика налогов, этого мерзавца Прюдо, мы ещё в глаза не видели?

От наглости и бесцеремонности, с какими был предъявлен сей упрек, секретарь едва не вышел из себя, но прекрасно осознавая, что мерзкий карлик, отчасти прав, не позволил лишнего. Он, делая вид, что не замечает вопиющей фамильярности, по отношению к себе и даже к своему хозяину, стараясь всеми силами загладить размолвку, благодушно продолжил:

– Я понимаю и даже в некоторой степени разделяю ваше недовольство, но в своё оправдание могу сообщить, что двести двойных испанских пистолей вас уже ожидают в Париже, и я, как только доберусь до города, тут, же распоряжусь доставить их сюда. А пока вот письменное распоряжение Его Сиятельства.

На столе появился конверт, на сургучовой печати коего красовался герб графа де Ла Тура. Кокош недоверчиво ухмыльнулся, покосившись на письмо.

– В таком случае, мы примемся за этих анжуйцев, как только я услышу звон монет, и более не о чем говорить. У нас, поверьте, есть дела поважнее, и куш, смею заверить, покрупнее.

Сцепив зубы, Лепелетье заставил себя поклониться горбуну и, собрав в кулак все силы, чтобы не выказать недовольства, направился к двери.

1 в 1 ливре 20 су, значит сумма 40 су равняется 2 ливрам.

2 Шарль де л ’Обепен маркиз де Шатонеф – в то время губернатор Турени.

3 Бертран де Шо, в описываемое время архиепископ города Тура.

ГЛАВА 20 (79) «Принятое решение»

ПРОВИНЦИЯ РУССИЛЬОН (территория Испании). ГОРОД ПЕРПИНЬЯН.

Как обычно, безукоризненно, выполнив возложенные на него герцогом Оливаресом обязанности, завершив инспекцию Перпиньяна и близлежащих фортификационных построек, дон Карлос вернулся к письму, которое всё это время не давало ему покоя. Отпустив офицеров, он нашел измятый конверт, извлек из него послание и вновь перечел его.

ПИСЬМО: «Ваше Сиятельство, дон Карлос Эстебан Анхель Густаво сеньор Уртадес, граф дель Кольядо. Это письмо адресовано вам как человеку, которому не безразлична судьба Испанской короны, Его Католического Величества, Филиппа Габсбурга и сеньора дон Гаспара де Гусмана-и-Пементаль, графа Оливареса, герцога Санлукар-ла-Майор. Спешу вас уведомить, что сим, мною перечисленным особам, включая лично вас, угрожает серьезная опасность. Мой высокородный повелитель, представитель одного из Королевских Домов Франции, желает вас предостеречь, доверив мне честь оказать сию скромную услугу, посредством передачи важных сведений, которыми мы располагаем. В связи с этим прошу вас, прибыть в город Орийак, где Ваше Сиятельство будут ждать в гостинице «Охотничий трофей». В таверне следует найти месье Пьеро, которому вы назовете пароль – «Вы из Амьена?», и лишь услышав отзыв, – «Нет, я из Реймса», можете начинать переговоры. Прошу принять все меры предосторожности. После прочтения письмо уничтожьте. Ваш верный союзник и друг»

Прочитав довольно странное послание, дон Карлос ещё какое-то время задумчиво смотрел на ровные ряды строк. После чего поднес исписанный листок к пламени свечи, будто с сожалением наблюдая, как полыхает бумага. Окинув быстрым взглядом карту, граф ткнул в неё пальцем, прошептав:

– Вот он, Орийак.

Затем устремив безжалостный взгляд на догорающую, на полу бумагу, решительно растоптал её подошвой ботфорта, во весь голос провозгласив:

– Значит, Орийак.

Вымолвив эти слова он, как будто сбросил с себя оковы медлительности и нерешительности.

– Саладес, Ортега!

В комнату вошли оба сержанта.

– Слушайте внимательно: в моих планах появились изменения, в ближайшее время, я желаю отправиться в Орийак. Вам же следует приготовить подходящие для путешествия платья, и всё необходимое, как будто мы едем на войну. Час отъезда будет объявлен заблаговременно. Выполняйте.

После того как гвардейцы удалились, дон Карлос впал в глубокие раздумья. Поглощенный размышлениями он несколько раз обошел вокруг стола, очевидно испытывая некую неуверенность и сомнения. И вот, наконец, приняв решение, что отразилось в его жестоком взгляде, он быстрым шагом покинул комнату. Звук гулких шагов и звон шпор кастильца, вскоре послышался на каменной, крутой лестнице, что вела в подземелье. В темном, сыром, пропахшем плесенью подвале, его встретил часовой вооруженный алебардой, со связкой ключей на поясе, вытянувшийся перед дворянином.

– Где монах?

– Здесь Ваше Сиятельство.

Равнодушно ответил тюремщик, указывая на одну из дверей.

– Открой.

Солдат, со скрежетом отодвинул засовы, отворив дверь. В камере было темно, сквозь маленькое зарешеченное оконце едва-едва пробивалась полоска света. В глубине каземата, где-то в полумраке, послышался шорох, и хрупкая, сухая фигура в рясе, словно призрак выплыла из тьмы.

– Ты, монах?

Вглядываясь во мрак, спросил дворянин.

– Я, сеньор.

Послышался слабый, хриплый голос. Уртадес достал из-за пояса пистолет, взвел курок и хладнокровно выстрелил в голову цистерцианца. Выйдя из камеры, граф быстрым шагом направился к лестнице, по которой спустился.

– Закопать во дворе, как собаку, без панихиды и священника.

Бросил он на ходу часовому.

ГЛАВА 21 (80) «Поручение для господина Портоса»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Особняк графа де Тревиля, величественно возвышавшийся среди невзрачных домишек городской черни, на улице Старой голубятни, в предместье Сен-Жермен, опустился в послеобеденную дрему, впрочем, как и все его обитатели. И только капитан-лейтенант роты мушкетеров Его Величества, прибывал в некотором возбуждении, меряя шагами собственный кабинет, в чем угадывалась тревога, по-видимому, вызванная предчувствием важной встречи.

Дело в том, что два дня назад, Тревиль, получил послание от одного из старых приятелей, которого знавал ещё в юности, как сына хозяина скобяной лавки из Ортеза, а впоследствии как прапорщика Гасконского полка получившего сеньорию из рук Марии Медичи, ещё во время регентства королевы-матери. Этот господин, поселившись в Турени, близ Шинона, намеревался малозначительными доносами заслужить покровительство графа, земляка занявшего столь завидное место при молодом короле. В последнем письме, полученном из Турени, весьма витиевато говорилось о планах интенданта Монси, и о его намерениях изловить банду «Кленовых листьев», с недавних пор весьма серъезно досаждавших жителям провинции. Но в то же время не приводилось ни серьезных фактов, ни доказательств, а лишь намеки и личные соображения, построенные на слухах, из чего следовало заключить, что сам доносчик едва ли был в состоянии осознавать опасность, которую могли нести надвигающиеся событиях. Невзирая на скудость сведений поступивших из Турени, капитана всё же напугала перспектива разоблачения грозной шайки, промышлявшей в провинциях, где весьма существенны интересы многих его союзников. Он вспомнил лишь о де Бокузе и о де Ла Туре, отчего пришел в трепет.

«А, что если кто-либо из этих разбойников, каким-то немыслимым образом связан с одним из этих людей? Тогда вполне вероятно, что под пытками он назовет имя, одного из них, оттуда потянется ниточка и клубок потихоньку распутываясь, приведет ко мне. Несомненно, тем более, если предположить, что ниточка попадет в руки такого мастера как Ришелье.» Подобные мысли настолько напугали де Тревиля, что он, на следующий же день, попросил аудиенции у Его Величества. Встретившись с королем, граф, благодаря авторитету найпреданнейшего слуги короны, а так же пространным и утомительным объяснениям, кои Людовик порой просто не мог вынести, добился от молодого монарха, подписания бумаг, столь необходимых капитану. И вот, получив документ, наделявший доверенное лицо Тревиля, в сущности, неограниченной властью, он назначил встречу человеку, избранному для вояжа в Турень.

В передней послышался шум, и граф поспешил занять своё излюбленное кресло, склонившись над столом, приняв задумчивую и величественную позу. Из-за приоткрытой двери, показалась лысеющая голова лакея Кроэтэна, заставшего хозяина за работой. Тревиль, делая вид, будто увлечен бумагами, которые перекладывая с места, на место, незряче просматривал, не глядя на лакея, произнес:

– Чего тебе?

– Ваше Сиятельство, к вам посетитель, господин Портос.

– Ну, так пригласи его.

Желание принять визитера в не отведенные для посещения часы, очевидно, застало лакея врасплох, он неловко поклонился, в недоумении затворив дверь. Через мгновение, перед графом, бряцая увесистой шпагой, висевшей на разшитой шелковой нитью перевязи, предстал исполин, облаченный в мушкетерский плащ.

– А, господин Портос! Вы уже оправились от раны? Не ожидал вас увидеть так скоро!

Мушкетер, которого оповестили о том, что капитан немедленно желает видеть его, несколько удивленно произнес:

– Как видите, я в полном порядке, господин капитан. И, смею заверить, если бы не скользкая трава на Пре-о-Клер, в тот злосчастный день, я бы и вовсе был здоровехонек, изрубив этого задаваку Бернажу на куски. Но…

– Да, да, я знаю, знаю. Но не будем об этом, довольно, это дело прошлое. К тому же рана, я слышал, была весьма неприятной, поэтому без лишней бравады, дорогой мой, без бравады.

Прервал мушкетера Тревиль, очевидно желая сменить тему разговора.

– Я рад, любезный Портос, что вы поправились, и в связи с этим жедаю просить вас об одной услуге.

Он вопросительно посмотрел на великана.

– Рад служить вам, Ваше Превосходительство!

– И сие отрадно слышать, любезный Портос. Признаться, в вас, я никогда не сомневался.

Заложив руки за спину, Тревиль задумчиво, очевидно собираясь с мыслями, подошел к окну. Затем резко обернувшись, направился к столу, и, устроившись в кресле поудобней, заговорил:

– Вы безусловно знаете, что никого из ваших друзей в данный момент нет в Париже.

Он покачал головой.

– Если бы я располагал их услугами, разве бы я посмел потревожить вас. Вы присаживайтесь господин Портос, присаживайтесь.

Мушкетер уселся на предложенный ему стул.

– Для вас Портос, у меня будет особое, весьма деликатное поручение.

Тревиль прекрасно понимал, что Портос не тот человек, на которого следует возлагать подобные поручения, но тщательно поразмыслив на досуге, пришел к выводу – это лучший из тех, кто на сегодня есть в его распоряжении.

– Дело вот в чём: в Турени, в городе Шинон, интендантом провинции, Монси, готовиться одно весьма серьезное дельце. Кстати вы не знакомы с этим господином?

Мушкетер отрицательно покачал головой.

– Будьте с ним поосторожней. Этот человек, как вы понимаете, является сторонником Ришелье. Он конечно из умеренных, но весьма умен, и прозорлив настолько, что доверять ему нельзя.

Портос кивнул.

– Так вот, в последнее время, в Турени, как и в прилегающих к ней провинциях, происходят странные вещи. Появилась некая банда, получившая прозвище -«Кленовые листья», так как на шляпы, в виде кокард, они прикалывают эти…

Ткнув себя пальцем в лоб, капитан замешкался.

– …ну… да, листья клена. И вот, из достоверных источников, нам посчастливилось узнать, что этот Монси, придумал хитроумный план, как изловить этих разбойников.

Всё о чем говорил капитан, было понятно великану, и всё же он никак не мог взять в толк, какое отношение к подобному делу могут иметь королевские мушкетеры, и в частности лично он, забияка и балагур Портос?

– И поверьте в этом-то, и кроется опасность. А теперь слушайте внимательно, друг мой.

Прищурив глаз, капитан хитро посмотрел на мушкетера.

– Так как барон является человеком Его Преосвященства, он, разумеется, обратился за помощью к кардиналу. Но у Ришелье, слава Господу нашему, по известным причинам, не хватает верных людей, которым он мог бы поручить сию миссию. В связи с этим «Красный герцог» отправляет в Шинон господина де Сен-Аннэ, лейтенанта командующего одной из рот Пикардийского полка. Это весьма кстати, к тому же дает мне возможность командировать в Шинон вас, так сказать в помощь Сен-Аннэ, и, снабдив вас определенными полномочиями, невзирая на присутствие Монси, требовать следующего…

Капитан понизил голос, уставившись на мушкетера, по-прежнему не понимающего чего от него хотят.

– Среди этих негодяев разбойников, могут оказаться вполне порядочные люди, такое, смею заверить, встречается весьма часто. Нам, конечно, доподлинно неизвестно, что именно затевает этот Монси, но нет сомнений – прольется кровь. Это меня ни в коей мере не удивляет и не пугает, а вот то, что некоторые из этих разбойников будут взяты в плен, меня настораживает. Этих мерзавцев непременно доставят в Париж, и они попадут в руки кардинала, в застенки Шатле или Венсена. А вы знаете, как умеют пытать и вытаскивать сведения люди Ришелье. А если это действительно те, кто чинил поджоги и прочие злодеяния в Анжу и Турени? А если кто-нибудь из них произнесет имя достойного человека, скажем нашего союзника?

На лбу у Портоса выступили крупные капли пота. Слова капитана, отчего-то, всё больше пугали его.

– Тут дела государственной важности, тут пощады не жди!

Воскликнул Тревиль, вскинув вверх указательный палец.

– Вы, Портос, отправитесь в Шинон, и будете следить за всем, что там происходит. Монси хоть и опытный человек, но ни в коей мере не сравнится с этой армией последователей Абигора1, сих палачей из гвардии кардинала, которые клещами вырвали бы из уст несчастных всё, чего пожелал бы Ришелье!

– Несчастных?

Наморщив лоб, переспросил мушкетер.

– Ну, да, этих взбунтовавшихся мерзавцев! Портос, вы должны любой ценой опередив людей «Красного герцога», выяснить, что знают эти негодяи-разбойники, и там, на месте, принять решение. Вот бумаги, подписанные королем, первая подтверждает ваши полномочия и позволяет быть посвященным во все тонкости дела: присутствовать при пытках, самому допрашивать смутьянов и всё такое прочее. Вторую же, следует предъявить лишь при особой надобности. Здесь говориться о том, что вы лично посланы Его Величеством, и о данном вам праве, казнить и миловать любого из арестованных, без промедления и каких-либо объяснений.

Приблизившись к великану, граф по-дружески хлопнул его по плечу, от чего Портос невольно поморщился, очевидно, испытав неприятные ощущения, которые доставляла ещё незажившая рана.

– Ах, простите, Бога ради простите, я право не хотел причинять вам неудобств.

– Пустяки.

– Портос, на вас вся надежда. Я верю, что лучше, чем вы, никто не справится с этим делом.

Великан с преданностью и рвением, призывающим безотлагательно приступить к делу, поклонился графу. Но, всё же, глядя Портосу вслед, де Тревиля обуяли сомнения: «А не погорячился ли я, доверив столь серьезное дело этому недотепе? Он из-за своей горячности наломает дров, полетят головы. Ну и черт с ним, чем больше он нанизает на свою шпагу этих мерзавцев, тем лучше – нет человека, нет проблемы»

1 Абигор – демон-всадник, искусный воин.

ГЛАВА 22 (81) «Особняк на улице Сен-Поль»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Прекрасным летним утром, когда солнечные лучи, уже согрели остывшую за ночь землю, экипаж, что доставил английских вельмож с нормандского побережья в Сент-Антуанское предместье Парижа, остановился близ городских ворот, укрывшихся в тени, зловещего величия Бастилии. В сложившейся ситуации, господа посчитали наиболее правильным решением, отправить карету в город, с тем, чтобы Альдервейден доставил послание мадам де Буа-Траси, где сообщалось о прибытии важных гостей. В то время как герцог Бекингем в сопровождении Монтегю, отправились бы пешком, дабы не привлекать внимания, стражи и агентов «Красного герцога». Сие намерение утвердили, посчитав его вполне разумным, и, что немаловажно, наиболее безопасным, так как в это время дня, ко всем воротам города, от Сен-Оноре до Сент-Антуан на правом берегу, и от СенБернар до Нельских на левом, тянулись нескончаемые потоки людей, повозок и карет, среди которых не трудно затеряться.

И вот, влившись в людской поток, крестьян, торговцев и буржуа, Бекингем с Монтегю вошли в город через Сент-Антуанские ворота, оказавшись в Маре, где и располагался особняк, арендованный госпожой де Буа-Траси. Преодолев, кишащую людьми площадь, а затем несколько кварталов Сент-Антуан, британские аристократы очутились на улице Сен-Поль неподалеку от Рошпо, где иезуиты разместили старческий дом, под сенью древней церкви Сен-Поль. Прогулка по окраине города, на столь короткое расстояние не сулила опасности, к тому же была весьма не утомительна, для двух молодых людей, пожелавших осмотреться в чужом городе, прежде чем явится в усадьбу графини.

Отыскав нужный дом, герцог, увидевший его впервые, нашел отель весьма пригодным для проживания даже самых родовитых особ. Старинная постройка, утопающая в зелени роскошного сада, действительно была весьма мила, изысканна и в меру строга. Она располагалась в тихом месте, неподалеку от набережной Сены, и была снята мадам де Буа-Траси, для встреч с многочисленными поклонниками, свидетелями которых являлись стены этого прекрасного особняка. Но старые камни имели возможность видеть не только амурные похождения своей госпожи, они частенько слышали и политические дебаты благороднейших парижских вельмож, громыхавших суждениями под кровлей сего гостеприимного дома.

Оглядевшись, англичане вошли в едва заметную калитку, затерявшуюся в листве жимолости, что вела в сад из небольшого переулка. По узкой, посыпанной песком, дорожке, пролегавшей меж фруктовых деревьев, они добрались до двери черного хода, где их ожидал Альдервейден вместе с долговязым лакеем. Валлон учтиво поклонился.

– Всё тихо милорд, Её Сиятельство ожидает вас.

Преодолев несколько ступеней низкого крыльца, гости вошли в темную прихожую, и в сопровождении всё того же лакея, поднялись на второй этаж. В просторной гостиной, украшенной полотнами фламандских мастеров, что заставляли поблекнуть даже золоченые лионские шпалеры, их ожидала взволнованная госпожа де Буа-Траси. Она присела в глубоком реверансе, и, намереваясь скрыть тревогу, под восхитительной улыбкой, произнесла:

– Я несказанно рада видеть вас в Париже, милорд.

Оценивающе оглядев с головы до ног хозяйку дома, Бекингем, упиваясь собственной надменностью, заметил:

– Право графиня, вы всё хорошеете. Глядя на вас, не возникает сомнений, что француженки самые прекрасные женщины на земле.

Это высказывание являлось тем редким исключением, когда слова герцога были вызваны искренним восхищением, а не лицемерием, втиснутым в рамки этикета.

– Но где, же госпожа де Шеврез?

При всём старании, графиня не сумела справиться с эмоциями, и на её лице промелькнуло беспокойство.

– Кузина только сегодня ночью прибыла в Париж, но вскоре явится сюда, я послала за ней.

– Надо полагать, прибыла из аббатства Жюмьеж?

Графиня, неуверенным поклоном, подтвердила ироничную догадку лорда-адмирала, что не ускользнуло от зоркого глаза Монтегю.

– Я надеюсь, вояж мадам де Шеврез прошел без осложнений?

Вцепившись проницательным взглядом в прелестное личико француженки, промолвил англичанин.

– Да-да, всё прекрасно, не о чем беспокоиться. Герцогиня вскоре прибудет и лично подтвердит сказанное мною. А сейчас, господа, полагаю, не помешает подкрепиться, я дала распоряжение на кухню. Если пожелаете отдохнуть, ваши комнаты готовы.

ГЛАВА 23 (82) «Госпиталь Сен-Луи или догадка падре Локрэ»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Сегодняшним утром, впрочем, как и во все предыдущие дни, проведенные под кровом гостиницы «Зеленый лис», в комнате занимаемой господином де Лавальером царила напряженная тишина, нарушаемая лишь звоном столовых приборов об оловянную поверхность тарелок. Встретившись за завтраком, шевалье и капеллан, прибывали в состояние плохого мира, предпочитая его хорошей войне, впрочем, соблюдая все принципы парламентёрской неприкосновенности. За время потраченного на совместные потуги направленные на разгадку тайны зловещего письма «безумного» тамплиера, они истратили всю свою сообразительность, находчивость и исчерпали запасы терпения, от бессилия налившись ненавистью, словно грозди спелого винограда. С каждым днем их всё больше переполняло желание вцепиться друг другу в глотку, без объяснений и видимых причин, которых не требуется для возмещения слепой ярости. Закусывая заячьим рагу, они потягивали красное бургундское, не отказывая себе в малейшей возможности, обдать визави холодным призрением. Дуэль змеиных взоров тянулась бы неизвестно ещё сколько, если бы не отворившаяся дверь. В комнату, твёрдой солдатской поступью, вошёл Урбен. Он остановился у края стола, опершись об него руками, и вызывающе с претензией, больше схожей на разоблачение, глядя с укором на капеллана, произнес:

– А скажите-ка нам, святой отец, отчего это отравленного вами барона, отвезли в госпиталь Сен-Луи, когда это заведение лишь для людей пораженных болезнью Святого Рокко1?!

Взгляд Лейтенанта, был тяжел словно топор палача, наконец дождавшийся смертного приговора столь желанной жертвы. Осознавая себя больше героем, чем жертвой, по крайней мере человеком избавившим всех от опасного и грозного барона д'Эстерне, Локрэ изумленно уставился на слугу.

– Вы, что оглохли, падре!?

Воскликнул Урбен сгораемый от нетерпения. Под таким напором, мог прийти в трепет и невиновный, но только не наш капеллан.

– А отчего, вы, милейший Урбен, спрашиваете об этом меня? Разве у вас нет ног, рта и глаз, чтобы самому выяснить, по какой причине бьющегося в агонии человека отправили в госпиталь, где заключены несчастные, пораженные сим смертельным недугом?! Я, хочу напомнить, что в тот вечер, распростился с д'Эстерне вот в этой самой комнате, а стало быть не могу знать, что произошло после! Быть может предсмертная агония навела на мысль о страшной хвори барона, или просто напросто экипаж унесший д'Эстерне, по нелепой случайности оказался неподалеку от больницы, в момент предсмертных конвульсий.

Возражение священника, если и не давало ответа на поставленный вопрос, то звучало вполне убедительно, для человека здравомыслящего, не запятнавшего себя изменой. Неспешно вытирая губы салфеткой, в глазах Лавальера появилась тревога.

– Этот чертов д'Эстерне и вправду сущий дьявол. Мы должны выяснить, мёртв он, или вновь одурачил всех нас?

Локрэ, бросив вилку, вскочил и закричал, глядя прямо в лицо дворянину:

– Я лично видел, как он выпил отравленное вино! Вам этого мало?!

– Откровенно говоря, мне этого не достаточно. Урбен, седлай лошадей, едем в Сен-Луи, найдем вашего сторожа, или того, кто был свидетелем смерти сего привидения.

Больница Святого Людовика, куда направились трое наших знакомых, была расположена к северо-востоку от Парижа, за городскими стенами, что вынуждало путников покинуть город. Ближе всех к госпиталю находились ворота Тампль, но путь к ним лежал через множество кишащих горожанами кварталов, исполосованных узкими, тесными улочкам, которые следовало преодолеть, чтобы выбраться из парижской клоаки. Поэтому, дабы избежать людской толчеи, Лавальер решил оставить город через ворота Сен-Дени, ближайшие к «Зеленому лису», он рассчитывал, преодолев ров, по безлюдной дороге, беспрепятственно, а значит быстро, достичь намеченной цели.

Миновав городскую заставу, аббатство Сент-Лазар и монастырь Сен-Лоран, путники добрались до болота, что разверзлось зловонной жижей, подбираясь к стенам больницы. Теперь уже, с возвышенности, где змейкой ложилась пыльная дорога, тянувшаяся прямо к главным воротам госпиталя, были хорошо видны крепостные стены, гребни крыш и шпили башен прекрасного Сен-Луи.

Падре Локрэ, предавшись кратковременному блаженству, вдыхая смрадный запах болота, показавшийся ему невероятно чистым по сравнению со зловонным парижским воздухом, расплылся в благостной улыбке, взирая с высоты, на раскинувшийся пред ним пейзаж. От роскоши и величия Сен-Луи, нельзя было оторвать глаз, но вдруг взор капеллана померк, брови сомкнулись, а на лбу возникла глубокая морщина, словно чернеющая среди поля расщелина. Он остановил свою саврасую кобылу, приложил ладонь ко лбу, привстав на стременах. Урбен, замыкавший кавалькаду, с нескрываемой иронией оглядел священника.

– Святой отец, никак высматриваете ангелов над крышами богодельни?

– Этот госпиталь собрал пораженных смертельным недугом, он есть преисподняя, а в аду ангелов нет. Но я узрел нечто более любопытное, чем рой аполлионов2.

Спутники, остановив коней, в изумлении уставились на капеллана.

– Да-да, судари мои, знаете ли, прелюбопытнейшее дело!

Победоносно провозгласил он, высокомерно глядя на Лавельера и его слугу.

– Но об этом после, вперед в Сен-Луи!

Добравшись до массивных ворот больницы, все трое спешились, и Урбен постучал в дверь привратника. Через несколько минут, в проёме, показался небритый человек, с землистым как у покойника лицом, закутанный в какие-то лохмотья. Недружелюбно осмотрев непрошеных гостей, он грубо спросил:

– А вам какого дьявола нужно?!

– Нам нужен привратник по имени Жан Пулье, пожилой, совсем седой мужчина.

– Старина Пулье?!

– Да, именно он.

Кивнул капеллан.

– Так он давеча помер!

Усмехнулся сторож.

– Как?! Но ведь я только…

– Помер, и дело с концом! Это вам господа не Отель-Дьё, это Сен-Луи!

Грубо прервал растерянного священника больничный сторож.

– Тогда быть может, вы нам поможете?

Скривившись так, что задавший вопрос шевалье отступил на шаг, привратник ухмыльнулся.

– Шли бы вы господа отсюда по добру по здорову, мы только за последние два дня более дюжины душ отпели, и Пулье помер, и Дартенюар, я один остался, не до вас ей Богу, не до вас,… разыгралась смертушка, ой разыгралась.

Он захлопнул дверь, прямо перед дворянином.

– А ведь он прав, здесь небезопасно.

Заметил капеллан, будто в чем-то упрекая Лавальера, на что тот, с досадой прошипел:

– Чертов д'Эстерне, не поспеешь за ним!

– Туда где он сейчас, не стоит торопиться, а вот то, что я вам скажу, действительно дорогого стоит.

Всадники поднялись на возвышенность, с которой спускалась дорога, что пролегла вдоль болота.

– Вот, взгляните, господа.

Указал святой отец в сторону укрывшегося за холмами Бельвиля. Три пары глаз устремились вдаль, за крыши больницы, к дальним садам и фермам.

– И, что, я там должен увидеть?

Раздраженно рявкнул старый солдат.

– Эх вы, искатели кладов… Вон там…

Он ткнул пальцем в сторону странного строения, высочившего на холме, в стороне от жилых построек.

– Это Монфокон3

Виселица Монфокон

– Монфокон? Что такое Монфокон, и какое отношение, он может иметь к нашему делу?

Тяжело вздохнув, капеллан достал из сумки клочок бумаги, на котором ровным красивым почерком, собственной рукой, было переписано письмо тамплиера.

– Слушайте внимательно: «Четыре ангела смерти сомкнули свои черные крылья, над рыцарским братством, обратив его в прах. Жажда золота затуманила их разум и заставила обагрить нашей кровью когтистые длани. Я проклинаю их, и, укрывая в землю свою часть плана, играю последнюю, злую шутку, над алчущими чудовищами…» - а вот здесь, главное: « Мой кулон зарыт в землю в ста сорока четырех шагах на север от «Храма смерти», возведенного одним из злодеев, на свою погибель. Ищите у последнего пристанища, под фундаментом каменного креста»

Локрэ поднял вверх указательный палец, торжествующе глядя на спутников.

– Понимаете: кулон зарыт в землю возле «Храма смерти», возведенного одним из злодеев, на свою погибель! Ангерран де Мариньи был одним из зачинщиков расправы над рыцарями ордена, он же и возвел Монфокон, где впоследствии, сам и был казнен! Понимаете?!

Глаза Лавальера округлились он, едва дыша, повторил:

– Ищите у последнего пристанища, под фундаментом каменного креста.

– Точно так, господин Лейтенант! Это здесь, здесь, у Монфокона, я чувствую!

– Значит так…

Невзирая на то, что рядом никого не было, лейтенант перешел на шепот:

– Сначала, хорошенько подготовимся, всё продумаем, выберем безлунную ночь и тогда…

Он осмотрелся по сторонам.

1 болезнь святого Рокко – чума.

2 Аполлион – ангел смерти, губитель.

3 Монфокон (фр. Gibet de Montfaucon) – огромная каменная виселица, построенная в XIII веке к северо-востоку от Парижа, во владениях некоего графа Фалькона (Фокона). Получила прозвище Montfaucon (от фр. mont – гора, и фр. faucon – сокол). Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 50 человек. Считается, что данное сооружение было построено по проекту советника короля Франции, Филиппа IV Красивого – Ангеррана де Мариньи. По его мысли, жуткое зрелище множества разлагающихся тел повешенных должно было производить впечатление на подданных короля и предостерегать их от серьёзных правонарушений. По иронии судьбы, де Мариньи впоследствии сам же был повешен на Монфоконе.

ГЛАВА 24 (83) «Ришелье, Рошфор, де Ро и многие другие»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Сопроводив графиню де Бризе в Париж, в особняк на улице Сен-Катарин, некогда принадлежавший её скоропостижно усопшему отцу, а теперь по праву наследования доставшийся ей, де Ро направился на улицу Кассет1, в дом, где снимал комнату у метра Попело, личности напыщенной, в своём роде, незаурядной, и небезосновательно считавшейся лучшим цирюльником в Сен-Жерменском фобуре2.

Здесь, возможно, не лишним было бы пояснить читателю, происхождение чванства метра Ленуара Попело, спесивого хозяина «Шкатулки», небольшой цирюльни обустроенной на окраине города, с завидной активностью распространявшего своё навязчивое влияние на соседей, из близлежащих домов. Дело в том, что занятие цирюльника, было весьма престижным в те времена, прежде всего потому, что брадобрей был раньше других оповещен о великом множестве новостей, узнавая которые от одних клиентов, словно горный обвал, обрушивал на других. Подобная осведомленность, давала возможность метру Попело мнить себя не просто лицом собирающим сплетни, но человеком обладающим разнообразными сведениями, пусть и бесполезными, зато позволяющими окутать свою ничтожную персону ореолом таинственности и значимости. Считать себя особой, которая в любой момент может разродиться тайной невероятной важности, давая понять окружающим, что способна отбелить как и опорочить любого, кого пожелает. Но поверьте, на этом его очарование не исчерпывались, а таланты не иссякали. Насколько странным вам бы это не показалось, стрижкой и бритьем обязанности цирюльника не ограничивались, и в этом также Попело преуспел.

В ту далекую пору, когда научная и практическая деятельность, связанная с изучением, предотвращением и лечением заболеваний и травм, ещё только зарождалась, доктора медицины считали ниже своего достоинства собственноручно делать кровопускание, которое назначали больным, предоставляя упомянутую операцию хирургам, а те, в свою очередь жаловали сими обязанностями брадобреев, привыкших обращаться с острыми предметами.

В XVI веке в крупных городах королевства, даже сложились цеха брадобреев, позволивших себе именоваться «хирургами-цирюльниками». Но Парижский прево, которого поддержал Парламент, наложив вето, запретил это название, и с той поры цирюльники имели право называться лишь «брадобреями-хирургами», очевидно в виде компромисса получив эмблему – белый таз. Что, впрочем, было весьма почетно, потому как у хирургов на эмблеме был тот же таз, только желтого цвета.

И вот посреди лабиринта узкой улочки, на пути анжуйца возник низкорослый силуэт приземистого цирюльника, округлившийся живот которого, как непременный признак сытости и благополучия, торчал из-под шерстяного жилета. Его затаившиеся в складках узеньких щелочек глаза, которые невозможно было отыскать под подвижными густыми бровями, воззрились на постояльца из-под сверкающего на солнце, бритого черепа. Узрев своего нового жильца, появившегося со стороны улицы Вожирар, метр Ленуар строго оглядел его, и заметив запыленное платье и обрызганные грязью ботфорты, недовольно произнес:

– Ну, и, что сие означает, господин де Ро?

Остановившись, словно наткнувшись на незамеченную ранее преграду, шевалье непонимающе посмотрел на цирюльника, стоявшего на пороге своей мастерской и вертевшего в руке зажаренную ножку куропатки. Его бессодержательный взгляд, очевидно, позволил брадобрею, вновь проявить вопиющую бесцеремонность.

– Я говорю о том, что не имею возможности видеть вас уже несколько дней. Где изволите пропадать?

Упиваясь собственной заносчивостью, вымолвил хозяин дома. Оценив любознательность Попело улыбкой, не сулящей ничего доброго, анжуец, приблизившись вплотную к наглецу, сложил на груди руки.

– Если вы позволяете в подобном тоне обращаться ко мне, значит, ставите себя наравне с дворянами, и это дает мне все основания вызвать вас и насадить на шпагу, как глупого старого каплуна!

Шевалье только взялся за эфес, несомненно лишь для того чтобы напугать спесивого брадобрея, как тот поспешил спрятаться за захлопнувшейся дверью, и оттуда жалобно произнести:

– Что вы месье, я лишь хотел поинтересоваться, не нужно ли вам чего?

Его голова в сером колпаке, скрывшего блеск черепа, в тот же миг показалась из окна, когда Луи услышал за спиной уже весьма любезное обращение:

– Кстати, на счёт каплуна, не желает ли месье шевалье отобедать, могу предложить вам свежайшую дичь?

– Благодарю вас…

Небрежно бросил анжуец, подымаясь по лестнице, что вела в его коморку.

–…меня давеча так накормили прелестным свинцовым рагу, что, видимо, надолго лишили желания разделить с вами трапезу.

Он, замедлив шаг, оглянулся и добавил:

– Но если ещё когда-нибудь ваша неприветливость возьмет верх над благоразумием, я обещаю не оставить без внимания грубости, коей вы нашпигованы как упомянутый каплун фисташками, и обеспечу вам веселое времяпровождение в моём обществе. Рекомендую запомнить сии пожелания.

Оказавшись наверху, в своей комнате, Луи сбросил пыльный плащ и колет, умылся из кувшина, надел свежую рубашку, и натянул свой единственный камзол, бежевого замша. Оставшись неудовлетворенным перепачканным плащом, он отбросил его в угол комнаты, надев поверх камзола лишь перевязь, грубой кожи, и схватив шляпу и перчатки, выбежал из дома.

Преодолев пешком весь город, и добравшись, наконец, до Сент-Оноре, Луи, решил войти во дворец Ришелье с бокового входа. Оставив за спиной, сумрачную арку, де Ро ступил на сияющий булыжник двора Пале-Кардиналь. Его взору предстало обширное квадратное пространство, окруженное довольно высокими постройками, с колоннадами вдоль первого этажа, заполненное людьми, за малым исключением, облаченными в алые плащи гвардии Его Преосвященства. Гвардейцев, по меньшей мере, было человек сорок, что составляло половину роты кардинальских телохранителей. Луи поднялся на цыпочки, вытянув голову, намереваясь отыскать знакомые лица, как вдруг заметил де База, машущего ему рукой. Протиснувшись мимо, разбившихся на группки, мирно беседовавших кардиналистов, он подобрался к тем, кого желал видеть более других. Луи обнялся с Гийомом и обменялся поклонами с де Сигиньяком, который представил его четверым гвардейцам, стоявшим здесь же, рядом с анжуйцами.

– Господа, разрешите представить нашего друга, господина Луи Филиппа Анна дю Алье, шевалье де Ро.

Затем он обратился к Луи.

– А это господа, с которыми мы имели честь познакомиться в Париже: месье де Бернажу, месье де Любертон, месье де Бикара и месье де Каюзак.

Все пятеро раскланялись.

– За последнее время, месье де Ро, слышал о вас много доброго от сторонников Его Преосвященства, и ещё больше дурного от врагов кардинала, что в наибольшей степени подтверждает ваши достоинства.

– Благодарю вас месье де Бернажу, сие весьма лестно, но надеюсь, в скором времени буду иметь удовольствие лично поведать вам обо всем, что касается моей скромной персоны.

Кардиналисты рассмеялись. Де Ро улыбнувшись новым знакомым, принялся крутить головой, как будто кого-то выискивая, среди наводнивших двор гвардейцев.

– Вы кого-то ищите, шевалье?

Поинтересовался смуглый худощавый Бикара.

– Да, я хотел бы увидеть графа де Рошфора.

– А-а, Рошфор в данный момент в кабинете кардинала, если хотите встретиться с ним, то лучше поспешите в приемную Его Преосвященства, уж там-то вы его неизбежно встретите.

– Благодарю вас, месье де Каюзак, я непременно и безотлогательно последую вашему совету.

Он поклонился всем, с кем имел честь разделить компанию.

– Прошу простить господа, неотложное дело.

Анжуец, спешно направился к дверям, что вели во дворец.

– Луи, мы ждем вас здесь!

Крикнул Сигиньяк вслед товарищу.

В это же время, граф де Рошфор, докладывал кардиналу, о результатах штурма замка Кро.

– …во время штурма заговорщики славно оборонялись, но в силу того, что удар был подготовлен с особой тщательностью, и нанесен с чрезвычайной внезапностью, нам удалось менее чем за час сломить сопротивление, а за час с четвертью на главной башне цитадели развивался королевский стяг. Наши потери минимальны, славно потрепали лишь наемников, которых набрали в Нормандии и Пикардии. Мятежники же проявившие особое упорство уничтожены, остальные взяты в плен и, в скором времени, будут отправлены в замок Лош. Главари заговора: граф де Гель, виконт де Шанбрюэль и барон де Рюффек, под охраной отправлены в Венсенский замок. Ни Жермонтаса, ни господина скрывающегося под именем барона д'Эстерне, среди пленных и убитых не обнаружено.

За время доклада Рошфора, кардинал умиленно глядел на двух котят, барахтавшихся на дне корзины, изредка улыбаясь их тщетным усилиям выбраться из лукошка. После того как граф умолк, лицо Ришелье сделалось серьезным и неподвижным, словно окаменело, он вонзил суровый взгляд в Рошфора и холодно, произнес:

– Вы полагаете, что господа, которык под вашей охраной направляются в Венсенн, являются людьми возглавлявшими мятеж?

Рошфор не произнес ни слова.

– Где де Шеврез?!

После паузы, которая, очевидно, была вызвана горечью графа, он всё же нашел в себе силы, сухо и беспристрастно продолжить:

– Вы правы монсеньор, мы упустили нескольких заговорщиков, в их числе, полагаю, была не только герцогиня, но и граф де Бокуз, а так же, вероятно маркиз де Попенкур. Отряд бунтовщиков, сопровождавший два экипажа, каким-то немыслимым образом вырвался из крепости и укрылся в лесной чаще. Они, конечно же, наткнулись на нашу засаду, но секрет, по причине того, что находился в месте, где меньше всего ожидали появления мятежников, был скверно подготовлен, к тому же весьма малочисленный. Вследствие чего одной карете всё же удалось ускользнуть. Со слов сержанта Рамбитура, шевалье де Ро бросился вдогонку за экипажем, но… от него до сих пор нет никаких сведений.

– Это один из тех молодцов анжуйцев?

Граф поклоном ответил министру.

– Что ж, будем надеяться, что он жив.

Услышав всё, что мог изъяснить Рошфор, кардинал поднялся с кресла у камина, своего обычного места, где он придавался раздумьям и выслушивал доклады, и подошел к окну, откуда открывался прекрасный вид на островерхие башни Лувра.

– Неужели именно в этой карете находилась герцогиня? Невероятно, но если это так, то я готов простить ей многое, она невероятно прелестный, а главное достойный противник.

Ришелье подал жестом знак Рошфору удалиться. Граф поклонился и вышел. В приёмной, где пребывали охрана и секретари, он столкнулся с де Ро.

– Шевалье, вы?

В холодных глазах графа промелькнул огонек расположения к молодому дворянину.

– Я рад видеть вас, де Ро.

Сдержанно вымолвил Рошфор, не без интереса разглядывая анжуйца.

– Благодарю вас граф. Я явился к вам, чтобы рассказать о том, что, как мне кажется, смогло бы заинтересовать вас. А так же получить ответы на некоторые вопросы, вызывающие моё внимание.

– Что ж, признаться, мне, так же, было бы небезинтересно послушать вас. И на это…

Граф устремил взгляд на циферблат массивных часов, громоздящихся в углу приемной, где единственная стрелка, на полдюйма не доходила до цифры двенадцать.

–…пожалуй, у меня есть немного времени. Идемте.

Они вышли в коридор, и, миновав массивную арку, поддерживаемую четырьмя колоннами, заключенную в замысловатый орнамент, увенчанный кардинальским гербом, вошли в дверь уютного «рубинового» кабинета. Мягкий ковер скрыл звук шагов дворян, когда они, преодолев пространство квадратного помещения, расположились у изящного букового столика. Рошфор уселся в кресло, светло-зеленого бархата, с резными ножками и подлокотниками, из того же тронсейского бука, предложив де Ро занять место на кушетке, заключенной с обеих сторон, будто под стражу, тяжеловесных напольных шандалов.

Шевалье в мельчайших подробностях изложил графу обо всем, что с ним произошло на лесной дороге, а затем на постоялом дворе, опустив лишь присутствие среди мятежников д'Артаньяна и подробности разговора с Шарлоттой. По непроницаемому лицу Рошфора, было невозможно что-либо определить, он, как обычно, отгородившись от собеседника частоколом равнодушия, прибывал в раздумьях, которые, очевидно, желал сохранять неразделенными. Откинувшись на мягкую спинку кресла, граф, через некоторое время, прищурив глаза, произнес:

– Значит всё-таки де Шеврез.

Оторвавшись от своих мыслей, он перевел взгляд на Луи.

– Жаль, что мадам де Шеврез удалось ускользнуть. Попадись она в компании столь достойных господ, и я не убежден, что Её Величеству удалось бы вырвать герцогиню из лап кардинала. Особенно принимая во внимание прохладцу к интриганке со стороны Людовика. Но… шевалье, жизнь ещё прекрасна и тем, что в ней есть место случаю. Сегодня господин Случай потворствовал герцогине, а завтра кто знает. Могу с уверенностью заключить лишь одно, эта особа, нам с вами, доставит ещё немало неприятных хлопот.

Хищная улыбка озарила суровое лицо Рошфора.

– Граф, я хотел бы знать, кто такой маркиз де Попенкур? И полагаю, что лучше вас, никто не сможет ответить на этот вопрос.

Скорее всего, подобный интерес должен был смутить собеседника и вызвать если не глубокое изумление, то хотя бы легкое замешательство. Но Рошфор, будто ожидая подобного поворота, улыбаясь одними только глазами, что было присуще графу, когда он встречал в человеке, к которому испытывал что-то отдаленно напоминающее симпатию, нечто забытое, с чем сам, очевидно, давно распрощался.

– А вам, что до этого господина?

Луи лишь пожал плечами, но с таким простодушием посмотрел на графа, что тот не удержался, добродушно усмехнувшись шевалье.

– Ах, молодость, молодость. Ну, слушайте де Ро, если так страстно того желаете, хотя считаю своим долгом вас предупредить: покойный граф де Бризе, не благоволил ни к Ришелье, ни к его сторонникам. Это к слову, вам на заметку.

Восприняв сие замечание как поучение, анжуец отвел взгляд, чем намеревался выказать недовольство. Но проницательный Рошфор, уже давно распознавший сущность человека сидящего перед ним, и именно поэтому испытывавший к шевалье всё большую благосклонность, с пониманием, то есть, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил:

– Месье де Попенкур, отъявленный негодяй. И учтите, я готов это подтвердить в присутствии самого маркиза. Он имеет дурную репутацию, как среди врагов, так и среди друзей, что есть фактом, наилучше характеризующим сего господина. После смерти его родителей наследство перешло к старшему брату, Антуану. Их в семье было трое, Морис Блез де Кармелек, тот, кто вас интересует, был младшим. Так вот, старшего брата Антуана, вскоре после вхождения в права наследства, нашли в канаве, с кинжалом в спине, возле площади Блаженного Августина. Сестра, которая, насколько мне известно, не претендовала на наследство, хоть и была указана в завещании, вскоре стала жертвой отравителя, но причастность младшего братца, снова, не удалось доказать. Хотя никто в Париже не сомневался, что это его рук дело. Добившись своего, то есть, получив наследство, он пустился во все тяжкие: карты, кости, вино, купленные друзья, грязные делишки… Злачные места, словно повелителя тьмы встречали порочного развратника маркиза. Но дружбу, любовь и даже положение в обществе ему купить так и не удалось. Хотя предпринятые попытки были весьма настойчивы, а стоимость сих устремлений была столь высока, что пистоли, экю и ливры рекой вытекали из его просторных карманов. И вот маркиз, обобранный до нитки, оставшийся лишь в кружевных брэ, и в полном одиночестве, брошенный и забытый всеми покидает город Лилий и отправляется в Дофине, где и становится на скользкий путь заговорщика. Впрочем, политика его не интересует, но заверения, которые он получил от господ желающих учинить перераздел власти, земель и денег, путем свержения нашего славного Людовика, его воодушевили. Он из той породы, что мечтают, сменив хозяина, получить жирный кусок от общего пирога. Несправедливо было бы не отметить, что при всём этом, маркиз сумел добиться некоторого положения в определенных кругах, южных провинций, чего он бесспорно желал. Положения весьма спорного, ограничивающегося лишь пустыми обещаниями. Но такие люди как де Шеврез, де Гель, герцоги Вандомы и конечно же Гастон де Орлеан, порой не брезгуют пользоваться услугами, а зачастую просто именем де Попенкура, в своих коварных и небезопасных играх. А он, он попросту ничтожество, которое подороже, хочет продать свои услуги и даже шкуру. Вот, пожалуй, всё, что я могу вам поведать об этом человеке.

Понурив голову, Луи, ещё какое-то время, неподвижно сидел, уставившись в одну точку. Наконец, он коснулся тусклым взглядом, сдерживающего улыбку Рошфора.

– Я благодарю вас граф, вы мне оказали огромную услугу.

В ответ, кардиналист, лишь покачал головой. Подавленный Луи, даже не простившись с графом, поплелся к двери.

– Де Ро…

Окликнул Рошфор анжуйца. Луи обернулся, печально глядя на графа.

– …прошу вас, будьте осторожны. Не попадите в какую-нибудь скверную историю. В компании тех о ком вы интересовались, можно довольно скоро оказаться на эшафоте.

Не до конца понимая, о чём говорит граф, де Ро кивнул, и скрылся за дверью.

1 Rue Cassette (фр.) – улица Шкатулки

2 фобур – (фр. faubourg, предместье, от средневекового лат. foris burgum, за пределами крепости) – предместье, пригород.

ГЛАВА 25 (84) «Красный сфинкс»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Серым пасмурным днем, впрочем, соответствующим мрачному настроению лейтенанта городской стражи, встретил Париж господина де Ламбордемона, открывшего в себе, впоследствии встречи в Жюмьеж, не присущую военным впечатлительность. После разговора с отцом Жозефом, тревожные мысли не покидали его, переплетаясь со страхом, и ввергая офицера в разверзшуюся бездну, где царили безысходность и отчаянье, порой, стирающие грань меж сном и явью.

Сдав арестованных мушкетеров помощнику коменданта Бастилии, он поспешил прибыть в Пале-Кардиналь с докладом, испытывая крайнее смятение и преодолевая жуткую робость. Расположившись в просторной приемной, под проницательными взглядами нескольких секретарей и пяти гвардейцев, охраняющих вход, он настроился на долгое ожидание, но тут же был разочарован, когда, неожиданно скоро, лакей предложил офицеру пройти в кабинет первого министра, сообщив о том, что его ожидают. Действительно, подобная срочность удивляла, но она, как и всякая загадка, имела своё объяснение, свой предлог. Причиной же сего, столь спешного приглашения, было письмо от отца Жозефа, полученное Его Преосвященством три четверти часа назад, где кроме всего прочего говорилось об арестованных мушкетерах, именно поэтому, услышав имя Ламбордемона «Красный герцог» приказал немедленно препроводить к нему лейтенанта.

Представ перед могущественным министром, офицера охватил безудержный трепет, он ощутил прилив малодушия не позволявший даже пошевелиться, под грозным взором Ришелье. Вытянувшись в струну, лейтенант лишь отважился на поклон, не в состоянии произнести ни слова. Кардинал поднялся из-за стола и, приблизившись к стражнику, принялся с интересом разглядывать пыльное платье, потускневшую кирасу и взволнованное лицо визитера, который судорожно размышлял над тем, с чего начать рапорт и как в выгодном, для себя свете, представить случившееся на гаврской дороге.

– Что ж, месье де Ламбордемон, я вполне доволен вами, и считаю ваши действия оправданными. Арест королевских мушкетеров, полагаю, это то, чего от вас ждали, и нет повода сожалеть о случившемся. Я правильно понимаю причину вашего оцепенения?

Если бы, в данный момент лейтенанта окатили ледяной водой, он не испытал бы подобного шока. Его брови, двумя дугами, взметнулись вверх, а из горла вырвался прерывистый стон, покашливанье, в котором постепенно угадался ответ:

– Как… вам известно, об аресте мушкетеров?!

Колючая улыбка Ришелье, пронзила плоть офицера шипами, от которых не защитят ни одни доспехи.

– Быть может вас удивит, но полагаю не вызовет сомнений, что новости во французском королевстве, первым, узнаю я.

Взяв со стола деревянные четки, кардинал в задумчивости подошел к пылающему камину.

– Мне известны как причины, так и подробности происшествия на гаврской дороге, и это дает мне право предполагать, что в скором времени, предстоят тяжелые объяснения с Его Величеством и, конечно же, с Тревилем. Но пусть вас это не заботит…

В этот момент в дверях появился всё тот же грузный лакей, который сопровождал Ламбордемона, он безучастно взглянул на Ришелье, и негромко произнес:

ЛАКЕЙ: – Депеша из Гавра, от господина лейтенанта де Ла Удиньера.

После того как слуга удалился, кардинал вскрыл один из доставленных конвертов: ПИСЬМО:

«Ваше Высокопреосвященство, позвольте довести до вашего сведения, что в указанный день, на борту, прибывшего в Гавр, голландского судна «Lam», герцога Бекингема не оказалось, но это не все странности случившиеся в тот злосчастный день. На судне «Lam» пришвартовавшемуся к нормандскому берегу, находились трое англичан, которые, безусловно, намеревались выдать себя за Бекингема и его свиту. Как только британцы ступили на причал, они были атакованы неизвестными, которые, невзирая на предпринятые нами меры и положенные усилия, сумели расправиться с самозванцами. Нападавших, по всей вероятности было двое, они сложили головы, но у одного из них было обнаружено письмо, которое я прилагаю к своему отчету.

Ваш верный слуга, лейтенант де Ла Удиньер»

Под беспокойным взором офицера стражи, кардинал, внимательно рассмотрел второй конверт, где ровными буквами с завитушками, на синей бумаге было выведено «G. V. D. of B. Lé Hâvre». «Красный герцог», взламывая печать коричневого сургуча, сам для себя расшифровал аббревиатуру, нанесенную на конверт: «Джордж Вильерс Герцог Бекингем. Гавр». Развернув вчетверо сложенную бумагу, он прочел: ПИСЬМО:

«Приказываю данной мне властью, шевалье де Лавальеру, уничтожить герцога Бекингема, прямо по прибытию, в гаврском порту.

Черный граф»

Сложив письмо, Ришелье устремил задумчивый взгляд на огонь, а его пальцы с невероятной быстротой принялись перебирать деревянные косточки четок, свисавших до самого пола. Поразмыслив, он обратился к стражнику:

– Месье де Ламбордемон, вам известен господин по имени шевалье де Лавальер?

– Нет, Ваше Высокопреосвященство, я не имею чести знать этого человека.

Уверенно, не задумываясь, ответил лейтенант.

– Ну, что ж, тогда я полагаю, вас ждёт приятное знакомство. Вы найдете этого человека, из-под земли достанете, и доставите в Венсенский замок, без стеснений, в любое время дня или ночи. Всеми полагающимися документами, посредством которых вы нигде не испытаете затруднений, вас снабдит мой секретарь, мэтр Вернье. Вам всё понятно?

Прищелкнув каблуками, отчего послышался звон шпор, офицер отвесил поклон, в котором угадывалось усердие, с каким он готов приступить к выполнению полученного задания.

– И учтите, никому ни слова… впрочем, это и в ваших интересах.

****

Вечером, того же дня, когда уже спала жара, а солнце, только начало клониться к закату, в Пале-Кардиналь, прибыл герольд Его Величества, в накидке усеянной золотыми лилиями, и в сопровождении двух королевских жандармов. Он лично вручил министру свиток с большой монаршей печатью, громко провозгласив:

– Его Величество Людовик Тринадцатый, по милости Божьей король Франции повелевает – Его Высокореосвященству Жану Арману дю Плесси, герцогу и кардиналу де Ришелье, незамедлительно явиться в Луврский дворец.

Строго соблюдая все соответствующие, сей церемонии процедуры, что, пожалуй, является главнейшей и единственной задачей королевского герольда, он не на мгновенье, не расставаясь с чопорностью, с почтением раскланялся и, чеканя шаг, удалился.

В это же самое время, в королевском дворце, Людовик, уже оповещенный утомительной докладной запиской де Тревиля, пришедшей так некстати, о непозволительных вольностях кардинала, беседовал с пажом по имени Баррада, которого особо выделял из своего многочисленного окружения, так называемых «друзей по охоте». В просторных покоях, где сверкало множество свечей, наполняя пространство мягким тёплым светом, у покрытого вышитой серебром и лазурью скатертью стола, стоял король, держа за руку восемнадцатилетнего юношу.

– Нет Луи, я хочу присутствовать при экзекуции, которую ты уготовил этому противному кардиналу.

Ласково произнес паж, накручивая на палец локон цвета спелого каштана.

– Видишь ли, это дело государственной важности…

– Ну, Луи… ну позволь…

В углу комнаты, за высокой спинкой сафьянового диванчика, послышался шорох, и всклокоченная голова л'Анжели, показалась над искусной резьбой.

– Послушай, Луи, сегодня весьма подходящий день, ты не находишь?

Устало потирая глаза, вымолвил шут, которого оторвали ото сна. Вопрос заставил изумиться короля.

– Удачный день?! И для каких же подвигов, бездельник, ты находишь его удачным?

– Для триумфа твоей глупости, вот для чего. Ведь тебе не терпится добавить ко вздору, переполняющему твою венценосную голову, словно пенистый эль кабацкую кружку, ещё и бредни твоего дружка, который толкает на безумие, даже не удосужившись подумать, я уж не говорю о том чтобы побеспокоиться, о репутации монарха!

Он почесал затылок и добавил:

– Хотя нет, о чём это я, пожалуй, слово «думать» упоминать рядом с именем твоего любимца, ещё больший грех, чем те забавы коими вы развлекаетесь по ночам.

Глаза пажа зажгло неистовство, вырвавшееся наружу возгласом:

– Хватит болтать, дурак! Пошел прочь!

– Нет-нет месье, вы снова всё перепутали, как раз, если удалюсь я, здесь и впрямь останутся одни дураки.

Он равнодушно смерил юношу взглядом.

– Видите ли, мессир, там, куда направляется наш Людовик, ему в помощь непременно потребуется светлая голова разумного советника, именно поэтому нам с вами там появляться нет резона. Мне, потому, что своей болтовней я раздражаю советников Его Величества, а вам… вам потому, что вашу голову Луи ценит горазда меньше, чем некоторые иные части вашего прекрасного тела. И это смею заметить справедливо, ведь, он знает цену и тому и другому.

Последние слова л'Анжели лишили пажа остатков терпения.

– Я убью его!

Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы в опочивальню, в этот миг, не вошел доверенный камердинер короля, господин Шарль Эме Ла Шене. Барада осознав, что его просьба осталась без внимания, словно капризный ребенок бросился к кровати, уткнувшись лицом в подушку, что не помешало Ла Шене объявить:

– Ваше Величество, вас ожидают герцог Д'Эпернон и капитан королевских мушкетеров, граф де Тревиль.

– Д'Эпернон?! А этому старому стервятнику чего от меня понадобилось?

Произнес король, будто обращаясь к самому себе. Но вопрос как шальная пуля, отрикошетил в уши Ла Шене, который словно драгоценный дар подхватил его, не замедлив с ответом:

– Его Светлость присоединились к Его Сиятельству уже в Лувре, после короткого разговора в приемной.

Объяснения камердинера вызвали улыбку на лице л'Анжели.

– Ты прав Луи, если капитан, всё же предпочитает свежую кровь, то герцогу, несомненно, по вкусу падаль. Учуяв столь желанную жертву как Ришелье, каждый из них не применит оторвать свой смачный кусок.

С укором взглянув на шута, Людовик обратился к камердинеру.

– Пригласите их в оружейный кабинет.

На ходу поправляя удлинённый камзол, Людовик направился к распахнутым перед ним дверям, куда вслед за государем устремились л'Анжели и Ла Шене.

– Не грустите месье, луче отправляйтесь в манеж, порезвитесь, поиграйте в мяч.

С улыбкой обратился шут к Барада, едва успев уклониться то брошенной вслед подушки. Оказавшись в просторной зале, украшенной великолепными шпалерами, заточенными в массивные золоченые рамы, и уставленной изысканной мебелью, Людовик подошел к зеркалу. Он пригладил крошечным гребешком тонкие усы и бородку, любуясь и разглядывая своё новое платье с тщательностью придирчивого портного. Плюхнувшись, в кресло, затерявшееся в углу комнаты, и утонувшее в роскошных бежевых драпировках, л'Анжели, устало вытянув ноги, промолвил:

– Ты выглядишь блестяще Луи, словно Марк Антоний в канун битвы при Акциуме1.

Метнув в шута недовольный взгляд, Людовик беззлобно произнес:

– За подобные сравнения тебя следовало бы выпороть.

Он подал знак камердинеру, после чего тот вышел. Распахнулась створка двери и перед королем предстали граф де Тревиль и герцог д’Эпернон.

На последнем, сем почтенном господине, что несомненной является целой эпохой Дворовых интриг, нам хотелось бы остановить ваше внимание, так как пройти мимо столь значимой особы не представляется возможным, к тому же ему отведена, весьма немаловажная роль в нашем повествовании. Итак, Жан-Луи де Ногаре, герцог д’Эпернон является представителем древнего и славного гасконского рода, что берёт своё начало, ещё с альбигойских войн. Среди предков сего родовитого дворянина, следовало бы, прежде всего, непременно упомянуть Гийома де Ногаре2 – советника и хранителя печати французского короля Филиппа IV Красивого, который, в начале XIV века, расправился с орденом Тамплиеров, о чём как вы помните, говорилось в предыдущих главах нашего описания, и на что хотелось бы обратить внимание уважаемого читателя.

В ранней молодости Жан-Луи де Ногаре оказался при дворе Генриха III Валуа, известного своей неприязнью к женщинам, общества которых не выносил, от того окружившего себя молодыми мужчинами, которых было принято называть «миньонами»3, к коим без колебаний примкнул и д’Эпернон, вызвавший бурную страсть у короля, который отметил будущего герцога настойчивыми знаками внимания.

Именно миньоны Генриха III прославились более остальных своих предшественников, оставив после себя память, которую порой называют – следом в истории. Это были преданные королю молодые люди шокировавшие двор своими весёлыми и дерзкими проделками, шумными застольями и амурными похождениями. Постоянным объектом насмешек служили их «женоподобные» наряды и украшения, завитые волосы, широкие брыжи, их непомерная заносчивость, которая порой перерастала во вседозволенность. Король, готовый исполнить любой каприз своих любимчиков, потворствовал им и одаривал их титулами, деньгами, землями, что вызывало гнев, как у дворян, так и у простого народа. Впрочем, судьба жестоко обошлась с последним Валуа, ворвавшись в его жизнь событием под названием «рубка мрамора», вырвавшим из жизни некоторых из его любимцев: де Келюса, де Можирона и де Шомберга. Тяжёлым ударом для Генриха стала эта знаменитая «дуэль миньонов» с гизарами4, где двое из его фаворитов погибли, а третий был смертельно ранен. Доведенный до отчаянья Генрих воздвиг в память павшим, великолепную мраморную усыпальницу, именно этот факт дал повод назвать поединок – «рубкой мрамора». В последние годы, после смерти близких людей, любимцами короля оставались Анн де Жуайез, скончавшийся за тридцать восемь лет, до описываемых нами событий, и Жан-Луи де Ногарэ д’Эпернон, их обоих он сделал герцогами и пэрами. Эти господа пользовались при Дворе столь исключительными правами, что их прозвали «Архиминьонами». Но после битвы при Кутра, где Жуайез был застрелен гугенотами, вся милость, пролившаяся словно из рога изобилия, пала на Д'Эпернона, заработавшего прозвище «полукороль». Положение архиминьона было безупречно твердым и неизвестно, удалось бы кому-либо, при жизни короля, пошатнуть эту незыблемость. Но удар стилета доминиканца Клемана, отсекшего ветвь Валуа от генеалогического древа французских королевских родов, в один миг перевернул жизнь молодого герцога. После смерти последнего Валуа -Генриха III, д’Эпернон долго отказывался признать первого Бурбона – Генриха IV, и подчинился ему только в 1595 году. Но подчинился ли?

Нравы человека, изменяющиеся со временем, зависят от множества обстоятельств, событий, фактов и мелочей, формирующих характер, и образовывающих натуру. К коварству, подлости и алчности, присущих Жану-Луи с юношеских лет, добавились злоба и изощренность мстителя, не допускающих прощения и жалости. Его терпение, тщательность и последовательность, с которой он выбирал время и орудие мести, вызывают восхищение. Д'Эпернон как ярый поборник католицизма, не просчитался, выбрав в союзники самых заклятых ревнителей Веры – орден братьев иезуитов, и молодую жену Гериха Наваррского – тосканскую принцессу, флорентийку Марию Медичи, ненавидевшую «Беарнца» за его любовные похождения, многочисленных фавориток, внебрачных детей, что делало её посмешищем Двора, и не сочеталось со строгими папистскими устоями. Было и ещё одно обстоятельство, которым не преминул воспользоваться дальновидный д’Эпернон. Дело в том, что кальвинистское прошлое первого Бурбона, не давало покоя многим влиятельным особам того времени. Никто из высшего дворянства не желал видеть на троне короля-гугенота, и это позволило герцогу, создать и возглавить так называемую «испанскую партию» – куда впоследствии вошли и заняли главенствующие позиции, наполовину испанка Мария Медичи, и испанская принцесса Анна Австрийская, – задачей которой являлось сближение Франции с «братской», правоверно-католической Испанией, что становилось возможным лишь при условии смещения с престола Генриха Бурбона, до последнего вздоха, остававшегося в душе протестантом.

И вот день расплаты настал – 14 мая 1610 года, на улице Медников, религиозный фанатик Франсуа Равильяк, нанес три удара ножом выдающемуся монарху и политику, уничтожив тем самым притязания французской короны на величие. Останки Генриха навечно упокоили в базилике Сен-Дени, оставив в память потомкам лишь бронзовую статую, взирающую на город с Нового моста. План удался, слава Франции была повержена и растоптана, а значит дорога к пирамиде власти открыта. На протяжении нескольких лет после гибели Генриха IV, д’Эпернон стал одним из самых могущественных людей Франции, главным союзником Марии Медичи и командующим королевской пехотой. Его ненасытная жадность заискрилась в новом блеске, вознеся герцога до высочайших вершин могущества. В те годы д’Эпернон заставил парижский парламент признать регентшей Марию Медичи, и некоторое время пользовался её исключительным доверием, оказывая влияние на всё, что происходило в королевстве. Не соединяя свои личные интересы с интересами государства, он быстро обогатился и приобрел могущество, при помощи которого заставлял подчиняться своей воле. Его младший сын, Луи де Ногаре де Лавалетт, воспитанный иезуитами, получил достоинство кардинала, а многие родственники выгодные синекуры5.

Но благосклонность монархов изменчива, и вот уже расположение вдовствующей королевы заслужил другой, не менее деятельный прохвост и временщик, флорентиец Кончино Кончини. Этот итальянский авантюрист, став фаворитом и любовником Марии Медичи, выхлопотал у неё титулы графа де Ла Пенна и маркиза д’Анкра, постов губернатора Амьена и маршала Франции. Именно он добился отставки д’Эпернона, после чего сделался самым влиятельным человеком в королевстве. Сей синьор, сын флорентийского нотариуса, состоял в свите будущей жены французского монарха и сопровождал принцессу Марию Медичи из Тосканы во Францию, где женился на её молочной сестре, Леоноре Дори Галигаи, посредством которой и сблизился с королевой. Супруги Кончини добились, от королевы-регентши всего чего хотели, но своим властолюбием вскоре вооружили против себя вельмож во главе с принцем Конде, кузеном убитого Генриха, а разными злоупотреблениями сделались ненавистными народу. Но главный их просчет в том, что они сумели, возбудить против себя враждебные чувства и в молодом короле Людовике XIII, к которому относились с пренебрежением. С ведома Его Величества самый близкий к юному монарху человек, Шарль д'Альбер6, устроил заговор против Кончини. Когда утром 24 апреля 1617 года маршал д’Анкр в сопровождении 50—60 лиц вошел в Лувр, гвардейский капитан де Витри убил его, выстрелив из пистолета.

Могущественный маршал был застрелен7, а его труп, толпа извлекла из могилы и растерзала прямо перед памятником Генриху Наваррскому. После устранения всех врагов, место на престоле, по праву занял молодой Людовик XIII Бурбон.

Но д’Эпернон не унимался, он как будто не понимал, что всё изменилось не в его пользу, а Франция стала уже совсем другой. Надменность и самоуправство пожилого временщика заставили Людовика XIII в 1618 году изгнать герцога в Эльзас, город Мец, и неизвестно чем бы всё закончилось, не возьмись за дело, кардинал де Лаваллет. Он вымолил у короля прощение для отца, а вслед за тем освободил Марию Медичи из Блуа, куда она была сослана после казни Кончини, устроив её примирение с венценосным сыном. Таким образом, и королева мать и её верный сторонник утонченный куртизан, семидесятилетний герцог д’Эпернон, вновь оказались в Париже, в центре внимания и в гуще политических интриг, объединив усилия, против старых и новых врагов.

Де Тревиль и д’Эпернон, словно добрые друзья, вошли в гостиную, где их ожидал король. В миг кода вельможи замерли в почтительных поклонах, из угла комнаты, послышался голос л'Анжели:

– Как странно наблюдать союз Гектора8 с Танталом9, явившихся для умерщвления духа и плоти несчастного слуги Божьего. Не проглядите Ахилла10, месье де Тревиль, он может прятаться где-то здесь, в складках ткани…»

Руки л'Анжели, начали судорожно перебирать изгибы бежевого бархата, как вдруг он остановился и поднял голову будто учуявший опасность барсук.

… нет это не здесь, следует искать укрывшегося в алом атласе.

Взгляды напыщенных аристократов пронзили кривляющегося шута, вырвавшись недовольством из уст Д'Эпернона:

– Это возмутительно Сир, шуту не место среди людей свиты короля!

– Простите месье …

Шут вскочил с кресла и приблизился к герцогу, при этом несколько раз забавно и намеренно неуклюже падая на спину.

– …тому, кто имеет право не вставать в присутствии Его Величества и безнаказанно высмеивать любого из вас, действительно нечего делать в рядах гвардии охраняющей ночной горшок монарха.

Король воззрился на герцога, испытывая потребность молчать, так как с трудом боролся с приступом смеха. Театральная пауза зависла, но в этот момент дверь растворилась, и послышался преисполненный торжественности голос дворецкого:

– Его Высокопреосвященство, кардинал де Ришелье.

Мягкими, беззвучными, словно кот, шагами, министр вошел в зал. Поклонившись королю, он сдержанно кивнул вельможам. Тревиль, при появлении «Красного герцога» вытянулся, приняв горделивую позу, положил руку на эфес. Д'Эпернон же, старомодный костюм которого сверкал множеством крупных жемчужин, нервно затеребил накрахмаленные брыжи.

Тревиль и Ришелье были почти ровесниками, а подобное обстоятельство, как известно, частенько толкает людей либо к необоснованной симпатии, либо к необъяснимой неприязни, как одно, так и другое весьма непостижимо, порой, даже неожиданно, но установившись, оказывает огромное влияние на продолжение отношений. Эти двое, не просто не испытывали благосклонности, они ненавидели друг друга.

У Д'Эпернона были свои причины не переносить первого министра: во-первых он считал Ришелье выскочкой, а во-вторых тот всё более отдалялся от вдовствующей королевы Марии Медичи, чьим сторонником являлся сам герцог, что позволяло уличить кардинала в предательстве. Действительно, сделавшись министром, из справедливости следует отметить не без помощи Медичи, Ришелье сменил политические приоритеты, прекрасно понимая, что политика флорентийки и её сторонников ведет французское королевство к краху. А близость с Габсбургами, есть не что иное, как пагубная недальновидность, которая приведет к крушению Францию, а быть может и весь Старый Свет. Всегда тщательно продумывая решения, а затем, неотступно следуя своим планам и принципам, Ришелье решился противостоять этому могуществу, с большим трудом, собирая под свои знамена сторонников, отважившихся на борьбу с доминирующей в Европе королевской династией Габсбургов. Его политическая гибкость, отточенное коварство, изощренность в «подковерных» схватках, сделали из этого умного и спокойного человека, настоящее чудовище, сокрушающее на своём пути всё, что не соответствует и мешает достижению главной цели – построению «Новой Франции».

Смерив присутствующих отеческим взглядом, молодой король уселся в кресло, у стола, приготовленное для монаршей особы, обратившись к министру:

– Господин кардинал, нам стало известно, что ваши люди, дерзнули арестовать двух дворян, неоднократно доказавших свою отвагу и преданность трону. Я говорю о королевских мушкетерах, господах Атосе и Арамисе. Потрудитесь объяснить нам, в чём их подозревают, и что, собственно, послужило причиной ареста?

Ехидная ухмылка подернула уголки рта герцога, капитан же вонзил раскаленный взгляд в спокойное лицо кардинала.

– Охотно, Сир. Если Ваше Величество помнит, я предоставлял на подпись документ, предписывающий арест всех подозрительных лиц, следующих в Гавр. В приписке говорилось, особое внимание обратить на людей, следующих из Парижа.

На устах Ришелье промелькнула улыбка, после того как он оглядел вельмож, впившихся в него испепеляющими взглядами.

– Господа мушкетеры следовали из Парижа, по гаврской дороге, посему я не усматриваю в их аресте ничего странного, тем более предосудительного. К тому же они не были облачены в плащи с крестами, следовательно не находились на королевской службе, а стало быть могли быть схвачены как и все прочие подходящие под монарший… ваш указ Сир.

Он отвесил легкий поклон Людовику.

– Но вы должны понимать, что арестованы были не просто люди, а дворяне, и не просто дворяне, а королевские мушкетеры!

Воскликнул государь

– Это неслыханно!

Подхватил де Тревиль, уловив нарастающее раздражение монарха.

– Да-да, то, что вы говорите возмутительно!

– Что поделаешь, господин де Тревиль, правда бывает такова, особенно если она обличает.

– Вы в чём-то обвиняете капитана?

Оживился Людовик.

– Для того, что бы обвинять, нужны факты, всё прочее просто предположения.

– Я попросил бы оставить при себе, ваши домыслы!

Взбеленился де Тревиль, но тут же умолк, услышав голос короля.

– И какие же вы имеете основания для сих, столь опасных предположений?

Ришелье приклонил голову, дав понять, что принял вопрос и всенепременно, со временем, даст на него ответ, обратившись с вопросом к капитану.

– Скажите Тревиль, а, что упомянутые мушкетеры исполняли ваше поручение?

– Нет, они затребовали краткосрочное освобождение от службы, которое данною мне властью я подписал, дальнейшие их действия, по понятным причинам, мне неизвестны.

– Странно, отчего, в таком случае, вы испытываете уверенность в том, что они направлялись не в Гавр.

При упоминании о Гавре, Тревиль вздрогнул.

– Я не утверждаю этого!

– Ну, если это так, значит, господа Арамис и Атос следовали в направлении Гавра, не будучи уполномочены королевским приказом, что снимает с них неприкасаемость и делает вполне уязвимыми, а значит, объясняет арест. Они были схвачены не как королевские мушкетеры.

Ришелье поклонился Людовику.

–…а как обычные дворяне, я настаиваю на этом. А посему не усматриваю никаких нарушений со стороны задержавшего их офицера, честно исполнившего предписания Его Величество, а значит свой долг.

Логика, с которой кардинал выстроил оправдывавшую его людей цепь, не отличалась непогрешимостью, и всё же капитан не смог найти брешь, чтобы взломать её. Он с ненавистью взглянул на кардинала и не нашел ничего лучшего как задать вполне безобидный вопрос, но произнес его таким тоном, будто в нём крылись причины вины, самого Ришелье.

– И как же имя того офицера, что отважился на подобную дерзость?!

– А почему это вас интересует?

– Потому, что ваши люди, господин кардинал, испытывают неприязнь к мушкетерам Его Величества! И, я убежден, встретив на пути людей из роты мушкетеров короля, не отказали бы себе в удовольствии схватить их.

– Вы, несомненно, преувеличиваете, любезный граф. К тому же это был офицер не из роты моих телохранителей, это был всего лишь офицер городской стражи. Именно по этой причине, имени его, простите, я не припомню.

Поклон кардинала был пропитан излишней любезностью, что не оставляло сомнений – он говорит неправду, не желая назвать имени «негодяя» позволившего себе схватить мушкетеров Его Величества.

Тревиль осознавая, что упоминания о Гавре, могут быть не в его пользу, так как пугающая осведомленность кардинала могла привести неизвестно куда. А подобные неожиданности, учитывая приезд Бекингема, и вовсе страшили его. Поэтому капитан решил не лезть на рожон, удовлетворившись освобождением из Бастилии своих людей и как можно скорее прекратить разговор.

Людовик, всё это время, довольно оживленно, что было несвойственно молодому королю, наблюдал за разговором. Ему было не понятно, отчего требовалось хватать людей, следовавших именно по гаврской дороге, но так как он лично подписал бумагу, предписывающую подобные аресты, не считал возможным, немедленно, потребовать от кардинала разъяснений на этот счёт. Осознав сие обстоятельство, он начал терять интерес к разговору, к тому же бессмысленные препирательства стали утомительны, для монаршей особы, что предопределило его решение тут же объявленное:

– Ришелье, я не усмотрел в ваших объяснениях причин, по которым господ мушкетеров следовало бы арестовать, тем более содержать под стражей! Посему повелеваю – выдать де Тревилю бумагу, подписанную вами, дозволяющую господам Атосу и Арамису, незамедлительно покинуть стены Бастилии. Это окончательное решение.

Людовик поднялся, что свидетельствовало о неуемном желании монарха незамедлительно остаться одному. Все трое вельмож раскланявшись, удалились.

л'Анжели, сидевший всё это время на полу, у кресла короля, будто не замечая происходящего, достал из просторного рукава колоду карт и начал метать их на ковер, прямо у ног монарха.

– Что ты делаешь! Убери богохульник, ты же знаешь, я выношу карт!

– Да, но судьба твоего королевства, похоже, всё чаще решается лишь посредством, этих глупых картинок, пренебрегая здравым смыслом. К тому же и я не святой, я ошибся, когда начал гадать на тебя как на червового короля. Ты лишь валет, всего лишь пиковый валет, большего не стоишь.

Недовольно фыркнув, Луи направился в покои, где наделся увидеть остывшего от обиды Барада.

Оказавшись в галерее нового крыла, пристроенного к старому Лувру, Д'Эпернон победоносно произнес:

– Что ж, господин де Ришелье, извольте предоставить документ, подтверждающий ваше фиаско.

Его крючковатый, влажный нос, нависший над, по-стариковски, выпяченной нижней губой, как будто стал продолжением взведенных, почти вертикально, густых седеющих бровей, что, очевидно, знаменовало победный триумф.

Кардинал взглянул на герцога, как будто только сейчас вспомнил о его присутствии.

– Не извольте беспокоиться, любезнейший месье Д'Эпернон. Вот только, милый герцог, я, столь высоко оценивший ваше высочайшее присутствие при нашем свидании с королем, так и не смог определить причины вашего пребывания на аудиенции?

Торжество разума над серостью, мудрости над глупостью удостоверяла улыбка Д'Эпернона, водрузившаяся на его лице, упивающееся бесспорным превосходством над матерым врагом.

– Предупреждать, вот удел мудрых. Я сегодня решил предостеречь нашего государя от опасности, которая исходит от человека столь властолюбивого как вы кардинал. Предупредить – это главное, гуси, как известно именно этим и спасли великий Рим.

– Если вы намекаете на себя, я вряд ли соглашусь. Я бы скорее сравнил вас с индюком. Во-первых, потому, что вы так же пестры, надуты и безмозглы. А, во-вторых, неспособны кого-либо спасти, даже себя.

Герцог уже открыл рот, что бы пронзить наглеца ответной колкостью, как увидел свиток с большой кардинальской печатью, появившегося из-под складок алой мантии. Ришелье буквально вложил его в руки удивленного Тревиля, заставив изумившегося Д'Эпернона проглотить так и не вырвавшуюся на волю едкость.

– Это бумага, с моей подписью и печатью, позволит немедленно освобождить ваших мушкетеров. Имею честь господа.

Кивнув, обомлевшим от изумления вельможам, кардинал направился по луврской галерее, в сторону Тюильри, не замечая ни стражников, ни ослепительных интерьеров, ни даже льстивых приветствий придворных, словно красный сфинкс, проплывая в молчаливом величии, сквозь врата враждебного лицемерия, не опускаясь до низости противоречий, будто укрывшись щитом собственной неуязвимости.

1 Сражение при Акциуме (лат. Actiaca Pugna – состоялось 2 сентября 31 до н. э., это последнее великое морское сражение античности между флотами Древнего Рима на заключительном этапе периода гражданских войн. Закончилось поражением Марка Антония, которое привело к гибели римского полководца и его союзницы египетской царицы Клеопатры.

2 Гийом де Ногаре (1260 -1313) родился в Сен-Феликс-де-Караман, диоцез Ажен. Из обедневшего рыцарского рода, от которого произошёл род герцогов д’Эпернон. Родители Ногарэ принадлежали к секте катаров. Его дед был осуждён в Тулузе как еретик во время Альбигойского крестового похода. Руководил разгромом ордена Тамплиеров и арестом его магистра Жака де Моле.

3 миньон – (фр. mignon – крошка, милашка) – аспространившееся вXVI веке во Франции обозначение фаворита, любимчика высокопоставленной особы. Миньоны при дворе выполняли роль, среднюю между советниками, стражниками и членами свиты. В зависимости от прихотей покровителя они также могли быть его любовниками. Из-за этого в последующие века слово «миньон» прочно ассоциировалось с гомосексуальностью и продажностью.

4  Дуэль миньонов – поединок, состоявшийся в парижском парке Турнель 27 апреля 1578 года между приближенными короля Франции Генриха III (миньонами) и сторонниками герцога де Гиза (гизарами). Впрочем, если с уверенностью можно утверждать, что дуэль состоялась из-за дамы, то противостоящих миньонам господ можно назвать гизарами лишь с оговоркой, так как из свиты герцога де Гиза были лишь двое, Георг Шомберг так же являлся миньоном короля.

Посудите сами:

Миньоны короля: Жак де Леви, граф де Келюс; Луи де Можирон (секундант); Ги д ’Арсе, барон де Ливаро (секундант)

Их противники: Шарль де Бальзак, барон д ’Антраг; Франсуа д’Эди, виконт де Рибейрак (секундант); Жорж де Шомберг (секундант).

5 Синекура (от лат. sine cura animarum – без заботы (без попечения) – в описываемое нами время обозначала: любая должность, приносящая доход, но не связанная с какими-либо серьёзными обязанностями (или вообще без них), либо даже не связанная с необходимостью находиться на месте служения.

6 Шарль д'Альбер 1578 – 1621 – фаворит (миньон) французского короля ЛюдовикаXIII, который сделал его первым герцогом де Люинем, и ради него восстановил упразднённое звание коннетабля Франции. Устранив Кончини, именно он устроил изгнание вдовствующей королевы Марии Медичи и кардинала Ришелье, которые стесняли его влияние на юного короля. Так же неродовитый Де Люинь, смог добиться выгодной партии, став первым мужем представительницы одного из славнейших домов королевства, Мари Эме де Роган-Монбазон, будущей герцогини де Шеврез.

7  Синьора Галигаи разделила участь мужа: обвиненная в колдовстве, она была обезглавлена.

8 Гектор – в древнегреческой мифологии храбрейший воин, вождь троянского войска, главный троянский герой в «Илиаде». Был убит Ахиллом, который несколько раз протащил его тело своей колесницей вокруг стен Трои.

9 Тантал – в древнегреческой мифологии царь Сипила во Фригии (Лидии). Сын Зевса и фригийской царицы Плуто. Как любимец Богов, Тантал имел доступ к их советам и пирам. Такое высокое положение заставило его возгордиться, и за оскорбление, нанесённое Богам, он был низвергнут в Аид ( подземное царство).

10 Ахилл – в героических сказаниях древних греков является храбрейшим из героев, предпринявших под предводительством Агамемнона поход против Трои. Согласно Птолемею Гефестиону Ахиллес был убит Пенфесилеей, после чего Фетида воскресила его, он убил Пенфесилею и вернулся в Аид.

ГЛАВА 26 (85) «От аббатства Сен-Женевьев, до аббатства Сен-Виктор»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Жизненный цикл однолетних растений краток, но за это короткое время он включает в себя созревание, цветение, увядание и смерть. Vegetatio1 или продолжительность его жизненного периода зависит от множества обстоятельств, условий бытия, если угодно. Не правда ли, напрашивается аналогия с человеческой жизнью? Даже в большей степени, на наш взгляд, с жизнью женщины.

Краткий человеческий век так же разбит на периоды – части, столь несправедливо, на взгляд Homo sapiens2, распределенные провидением.

Мы опустим, по понятным причинам, миг неосознанного счастья, созревания и взросления, и перейдем к цветению, рассвету, молодости, весне, времени, когда кажется перед тобой вечность и всё в твоих руках. В эти годы, дни, минуты упоения собственным присутствием на сем прекрасном свете, людям присущи милая беспечность; необоснованное упрямство; вызывающая, и, зачастую, беспричинная амбициозность, часто призывающая к заносчивости, несговорчивости, а порой к бунтарству, что нередко приводит к безнравственности. Но для женщин, это не просто время становления, это пора когда возраст их делает желанными, а молодость дарит вседозволенность по отношению к мужчинам. Лучше лишить женщину жизни, чем напомнить о кратковременности сего сезона счастья. А тот, кто, все же, дерзнет, осмелиться говорить об этом рассудительно и обстоятельно, подвергнув огласке неотвратимость исхода порхания и обольщения – старый дурак и безмозглый брюзга, ничего не смыслящий в жизни и говорящий о вещах, которые столь призрачны и далеки, что, наверняка, вряд ли когда-либо наступят.

Как мужчин беспрестанно преследует стремление блистать, так женщин, не обремененных непосильным трудом и жизненными невзгодами, не покидает, до старости, желание обольщать. С увяданием в них просыпается дьявольская сила совратить, заворожить, искусить, обмануть, ввести в грех, обаять, прельстить, соблазнить и всё это обрушивается на головы несчастных мужчин, по обыкновению увлекающихся молоденькими красавицами, пытаясь избежать навязчивых чар их бабушек и матерей. Всё сказанное выше, безусловно, относиться и к царственным особам безупречных королевских кровей, но говорить об увядании, когда речь заходит об источающей молодость и красоту двадцатичетырехлетней королеве Анне Австрийской, бесспорно неуместно. Её судьба вызывает больше вопросов, чем даёт на них ответов, и всё же при подробном рассмотрении, мы попытаемся разглядеть причины, приведшие к столь неоднозначным действиям прекрасной королевы в отношении супруга, семьи и новой родины.

Дочь испанского короля Филиппа III и его жены Маргариты Австрийской, инфанта Анна была старшей, из восьми детей, произведенных на свет, сей плодовитой монаршей четой. Она получила хорошее образование, обучившись латыни, основам европейских языков, шитью, танцам, письму, священной истории и генеалогии царствующей династии Габсбургов. Анна росла скромным богобоязненным ребенком, постоянно находясь под присмотром многочисленных дуэний – фанатичных католичек, слепо следующих суровым законам церкви.

В 1612 году, её отец, Филипп III Габсбург подписал брачный контракт, согласно которому юный французский король Людовик XIII брал в жёны испанскую инфанту Анну. Это стало возможным лишь благодаря отступничеству Марии Медичи от политики Генриха IV, так как, заняв место регента, при малолетнем Людовике, она похоронила и амбиции Франции и надежды усопшего мужа, сделав всё возможное, для сближения королевства с Испанией. И этот брак являлся лучшим подтверждением тому, так как был продиктован, всего лишь дипломатической необходимостью. Дело в том, что Испания и Франция в это время стояли на грани войны, избежать которую представлялось возможным лишь посредством подобного обряда, связывавшего крепчайшими узами крови монаршие дома Габсбургов и Бурбонов. Также в брачном контракте было оговорено, что инфанта Анна выйдет замуж за Людовика, только если его сестра Изабелла французская станет женой младшего брата Анны принца Филиппа, будущего короля Филиппа IV. Подоплека сего действа столь очевидна, что не дает возможности усомниться в порочности, лежащей в основе, как бы её не укрывали в пышных кружевах нравственности и религиозности.

В конце 1615 года четырнадцатилетняя Анна прибыла во Францию, где 18 октября состоялось венчание с Людовиком XIII. Поначалу король был очарован своей женой, которая заслуженно считалась первой красавицей Старого Света, но через некоторое время оказалось, что молодые супруги совершенно не готовы к семейной жизни. Отношения Людовика с супругой не сложились, он охладел к Анне, предпочитая проводить время в обществе своих миньонов, в которых молва видела любовников короля. Их отношения с каждым годом всё больше напоминали заточение узников, вынужденных находиться в одном просторном каземате. Людовик изменял жене, Анна также была склонна к изменам и интригам, и кроме того, с легкой руки своей ближайшей подруги и фрейлины, герцогини де Шеврез, устремилась в политическое противостояние с мужем, пытаясь проводить во Франции происпанскую политику.

Таковы были отношения в королевской чете, на тот момент, когда мы имели нескромность коснуться их на страницах нашего повествования. Но жизнь не стоит на месте, что, быть может, является одной из причин, призывающих нас продолжить эту историю.

Итак, с того момента как Анна распрощавшись с самым скупым и мрачным Двором Европы, чопорным и религиозным Мадридом, поселившись в блистательном и расточительном Париже, она очень изменилась, вкусив отравленный плод низости, лицемерия, предательства и множества иных пороков которыми требуется вооружиться человеку, вторгшемуся в политический бомонд. Её убеждения, почерпнутые из благонравной юности, таяли так же быстро, как ранний снег. Но на смену утраченным воззрениям, от которых избавляются как от нежеланного ребенка, приходят новые, навеянные нравами и окружением, желающими видеть во главе сильного и безжалостного лидера. У Анны не оставалось выбора – либо стать во главе тех, кто обещал привести её к вершинам власти, либо сделаться невзрачной тенью ничтожного короля, не желавшего даже познать её как женщину. Быть может ей не нужна была его гнусная любовь, но пренебрежения она не заслуживала, а главное, была не в состоянии простить. Её поруганная честь, требовала расплаты, возмездия, которое уничтожит, утопит в сём бурлящем потоке все обиды нанесенные ненавистным супругом.

После беседы с Ришелье, Тревилем и Д'Эперноном король, не нашедший утешения в обществе Барада, вместе с верным л'Анжели, отправился в «Смешной домик3», где укрывался всякий раз от глаз надоедливого Двора, погружаясь в философские рассуждения мизантропа, не желавшего ни видеть, ни говорить, ни с кем, кроме беспутного сумасбродного шута, на его взгляд погрязшего в саркастичности и суемудрии.

После отъезда монарха из Парижа, в Лувр, в покои королевы явилась мадам де Шеврез, прибывшая из особняка кузины де Буа-Трасси, на улице Сен-Поль. Герцогиня застала королеву за утренним туалетом.

– Ах, Мари, какая мука просыпаться после полудня.

Оглядевшись, и не обнаружив в спальне никого, кроме нескольких молоденьких девиц помогавших Её Величеству одеваться, мадам де Шеврез вымолвила фразу, по своему звучанию скорее напоминавшую выстрел в упор:

– Он в Париже.

Анна замерла, глядя в зеркало, где отражалась стоящая за спиной де Шеврез. Она побледнела, и казалось, потеряла способность даже пошевельнуться. Но собравшись с силами, гордая испанка вскинула вверх подбородок, отчего наклон головы, придал её образу величия и бесчувственности. Она жестом приказала удалиться прислуге и, оставшись с глазу на глаз с герцогиней, сузив глаза, произнесла:

– Что ж, я готова к встрече, но не уверенна готов ли герцог… Он навечно запомнит это свидание.

Словно змея прошипела королева последние слова. Поднявшись с кресла, Анна, наконец, повернулась к верной стороннице.

– Мари, сегодня вечером, когда колокола пробьют девять, вы с герцогом, должны быть у ворот Сен-Бернар, это безлюдное, а главное безопасное место. Со стороны Турнельской башни к вам подойдет человек и спросит: «Не нуждаетесь ли вы в благословении Святого Виктора?», ты отдашь ему вот этот кулон. Вы можете всецело доверять этому человеку, он же проведет вас туда, где я пожелала устроить встречу с герцогом.

В руке королевы сверкнул небольшой золотой медальон в виде лошадиной головы.

****

Господин Буаробер прибывший в Париж ранним утром, сего прелестного летнего денька, с присущей ему аккуратностью, поспешил исполнить обещание данное метру Альдервейдену, той тревожной ночью, когда люди Черного графа штурмовали дом аптекаря на улице Белых мантий. Следуя всем законам гостеприимства, он принял Камиллу Ванбрёкелен у себя в доме на улице Сен-Дени, после чего, получив согласие девушки, препроводил её в Латинский квартал, в монастырь Святой Женевьевы, как и было договорено с аптекарем. Буаробер, ещё в пути рассказал Камилле во всех подробностях о знакомстве с её дядюшкой Себастьяном и о его необычной просьбе таившей в себе угрозу, на которую он, как приор и честный человек не смог не откликнуться. Ну, а после того как познакомился с умной, скромной и доброй девушкой из фландрийских дюн, и вовсе не жалеет о долгом путешествии наполненном столькими опасностями и неожидоностями, более того, испытывает гордость от того, что избавил от опасности столь прелестное существо.

Пользуясь своей репутацией и добрым расположением матери-настоятельницы Сен-Женевьев, Лё Буа оставил молодую особу в стенах обители, под бдительным присмотром сестер монахинь, строго наказав выдать девушку лишь человеку, знающему секретные слова. Оставшись, вполне удовлетворенным своими действиями и условиями, в которые поместил Камиллу, он с чувством выполненного долга, вышел на улицу Сен-Марсель и отправился к Сене по направлению к Пти-Шатле. Добравшись до паперти церкви Сен-Северин, приор увидел человека, шагающего с факелом, будто скороход, прокладывающий путь двум портшезам, следующим, один за другим. В подобном зрелище, не было ничего необычного, если бы он не узнал того, кто, шествуя с факелом, возглавлял процессию. Отшатнувшись в тень, нависшей над улицей стены, Буаробер прислонился спиной к запертой двери, прячась в углублении под ветхим навесом. Вереница мыслей, лишенная порядка и стройности, пронеслась в его голове: «Альдервейден, это он! Определенно он. Но как объяснить его присутствие в Париже? Ведь он собирался непременно уехать, отчего и обратился ко мне с просьбой,… он обманул меня?! Нет, не может быть! Но если ему не требовалось уезжать, отчего же он сам не отправился за мадемуазель Камиллой? Да, вот прямо сегодня и вернулся? А не много ли «если» Франсуа?!» Последний вопрос пришел в голову приору, словно жирная точка в конце строфы, прервав цепь догадок и сомнений, в момент, когда растерянность сменило любопытство – движущая сила, не уступающая в действенности страху и отваге.

Ворота Сен-Виктор.

– Я, чего бы мне ни стоило, узнаю секрет сего таинственного аптекаря.

Прошептал он и крадучись, осторожно пристроился в хвост шествующих слуг, тащащих паланкины.

Когда скороход, в котором Лё Буа узнал лекаря валлона, привел к воротам Сен-Бернар портшезы с задернутыми занавесками, отчего приор не мог рассмотреть сидящих внутри особ, уже начало смеркаться. Сгущающиеся сумерки дали ему возможность подобраться совсем близко к преследуемым. Пробило девять, когда на пустынном пяточке возле городских ворот, со стороны Турнельской башни, показалась одинокая фигура. Приблизившись к Альдарвейдену, который словно маяк, освещал своим факелом несколько убогих лачуг прилипших к городским стенам, незнакомец, черная ряса которого выдавала в нем монаха августинца, тихо спросил:

– Не нуждаются ли господа в благословении Святого Виктора?

Валлон, молча, передал незнакомцу золотой медальон в виде лошадиной головы, после чего тот, удостоверившись в соответствии условного знака, кивнул, призывая следовать за ним. Миновав мрачную арку Сен-Бернардских ворот, в это время суток охраняемых лишь несколькими сонными привратниками, и мост над каналом, что вел за городские стены, процессия проследовала вдоль Сены. Через некоторое время тканые крыши паланкинов, украшенные вышивкой и золочеными цветами, скрылась под листвой фруктовых деревьев монастырского сада, что тянулся от одних из ворот аббатства прямо к реке, и выходил к берегу напротив Волчьего острова, над серыми очертаниями которого, высился шпиль Бильи, одной из «четырех парижских башен». Погрузившись в полумрак сада, Бекингем, который находился в одном портшезе с де Шеврез, позволил себе отодвинуть тяжелую ткань шторы.

– Где это мы?

– Это Сен-Виктор, монастырь ордена Святого Августина.

церковь аббатства сен-виктор

– А зачем мы здесь?

– Я полагаю, милорд, по причине немалой неприязни святого отца настоятеля сей августинской обители к Ришелье, Её Величество выбрала для встречи это тихое место.

– Но почему настоятель ненавидит кардинала?

– Ришелье, невзирая на духовный сан, больше политик, чем священник, и больше государственный деятель, чем князь церкви. А Рим, да будет вам известно, не прощает защитникам веры подобных предпочтений, особенно тем, кто облагодетельствован кардинальской шапкой.

За разговором, миряне не заметили, как оказались в чертогах святой обители, ощутив прибытие лишь легким толчком, от прикосновения ножек паланкина о твердь монастырского двора. Выбравшись из-под тканого навеса носилок, Бекингем огляделся. Уже совсем стемнело и лишь черные шпили, уходящие во мрак небес, да мрачные стены, окружавших, монастырских построек, которые возможно было рассмотреть под ещё полупрозрачным покровом опустившегося мрака, отчего-то тяготили душу англичанина. Увидев приблизившихся к нему Монтегю и Альдервейдена, герцог почувствовал себя, значительно увереннее и направился за монахом, сменившим их прежднего провожатого, который увлек трёх мужчин и мадам де Шеврез в темные лабиринты монастырских коридоров. Следуя за фонарем августинца, мерцавшим впереди колонны, никто из гостей не мог даже примерно представить, куда их ведут. Наконец гул шагов стих, и перед дворянами возникла высокая мрачная дверь, пугающая своей неподатливостью, вызванной, очевидно, огромными размерами и зловещими сводами арок нависшими над ней. Но только монах прикоснулся свободной рукой к ощетинившейся заклепками поверхность как послышался лязг металла, и тяжелая створка, медленно отворившись, исчезла во тьме. Перед Бекингемом стеной встала беспросветная мгла, он словно наткнулся на черную стену, возникшую тут же за тяжелыми коваными дверями. Остановившись в нерешительности на пороге, он услышал, где-то за спиной, тихий шепот де Шеврез:

– Не бойтесь милорд, ступайте.

Вдруг вдалеке, очевидно, в другом конце помещения, которое оказалось огромным залом, появились, что-то напоминающее ночных светящихся мотыльков, будто зависших в воздухе, плавно, без чьей либо помощи, двигавшихся в направлении остолбеневшего британца. Покрыв около половины пути, и остановившись в средине зала, огоньки замкнулись в круг, образовав некий освещенный пятачок, будто приглашающий английского вельможу. Отблески желтоватого света, разбавили, словно отодвинув, мглу, отступившую от средины и притаившуюся в углах, под стенами, чтобы при любом удобном случае поглотить жалкие источники огня. И всё же черная непроглядная завеса была побеждена тщедушным светом, будто разбавлена, превратив непроницаемую ткань в серую полупрозрачную кисею. Теперь можно было разглядеть вынырнувшие из мрака белые мраморные статуи, незрячие глаза которых, недовольно взирали на скудный источник потревожившего их света. Зловещие, словно призраки, силуэты окаменевших людей, притаившиеся меж громоздких колон, прячущих во мраке свои капители, казалось, вот-вот бросятся на того, кто, бросив вызов могильной тиши, посмеет появиться в кругу мерцающих свечей. И вот, нарушив устоявшийся порядок, разрушая звуком сонный покой, послышались гулкие шаги, уносясь цокотом, вырывавшимся из-под каблуков, куда-то вверх, под невидимый и от этого эфемерный потолок. В кругу появился призрачный силуэт, словно Геката4, спустившаяся с небес, почтила аббатство своим божественным присутствием. Лицо и фигура призрака, и без того едва различимого во тьме, терялись под множеством складок широченного балахона с капюшоном, больше напоминавшего чрезмерно просторную рясу.

Узрев странный силуэт, герцог ещё некоторое время колебался, но различив где-то, совсем близко, голос Монтегю, направился к месту, где ожидало приведение. Бекингем остановился и вздрогнул, когда услышал за спиной грохот затворившейся двери, будто провозглашение смертного приговора. Но путь назад был отрезан и он, осторожно ступая, устремился к свету. Приблизившись к незнакомцу, английский вельможа, как не пытался, не мог разглядеть его лица, скрытого под черным капюшоном грубой ткани. Крупные капли пота, катились по вискам встревоженного британца, сердце, казалось, приобрело размеры церковного колокола, оглушительными ударами сотрясая всё тело трепещущего шталмейстера. Словно удар молнии, поразивший лорда-адмирала, послышался набат с колоколен аббатства, пробив десять. В этот миг, как будто дождавшись раскатистого сигнала, черный балахон слетел с плеч незнакомки, и перед герцогом, предстала Анна Австрийская. Проницательный блеск её прекрасных глаз, заставил зачарованного британца отступить на шаг, будто от чудесного цветка, жар которого не позволяет приблизиться к диковинному существу. Через несколько мгновений, едва совладав с собой, Бекингем приосанился и хриплым голосом произнес:

– Довольно неожиданно увидеть вас в таком странном месте, мадам.

Лорд-адмирал, не отрываясь, глядел прямо в надменные глаза испанки, от молчания которой ему стало не по себе.

– Я, признаться, представлял нашу встречу совсем по-другому.

Казалось, с огромной неохотой, Анна соблаговолила ответить герцогу:

– Я знаю лишь что, вы хотели видеть меня, и как женщина не могла не подчиниться воле мужчины…

Выдох человека ненадолго задержавшего дыхание, вырвался из лёгких британского вельможи, после чего наступило столь желанное облегчение, так неожиданно подаренное словами королевы. В его душе вновь загорелся маяк надежды, обещающий исполнения самых сокровенных желаний влюбленного мужчины.

– …но не обольщайтесь, это не единственная причина, заставившая меня увидеться с вами. Я пришла ещё и для того, чтобы потребовать от вас долг!

Последние слова королевы, не оставили камня на камне от сладких грез Бекингема.

– Долг, за произошедшее в Амьене!

– Но Ваше Величест…

– Замолчите!

Английский вельможа повиновался её словам, словно укрощенный жеребец плети.

– Вы оскорбили меня своей нетерпимостью, грязной похотью и после этого имели дерзость, не просто явится в Париж, но и надеяться на встречу со мной! Вы полагали, что я оценю вашу отвагу? Отвагу человека отправившегося в страну, где его преследуют, и если он попадет в руки короля, смерть или пожизненное заточение ожидают его?! Вы самонадеянный наглец милорд!

Подобное обращение, всемогущий фаворит английского короля, мог вынести лишь от собственного монарха, но от женщины, показавшейся ему настолько кроткой и благонравной, не мог представить себе даже в кошмарном сне. Жуткая обстановка, кромешная тьма, светящийся круг, приготовленный, будто для жестокого ритуала и наконец, напор королевы Франции, сыграли с герцогом злую шутку.

– Я знаю герцог, чего вы хотите от меня, знаю и готова уступить.

Их взгляды столкнулись словно волны.

–…но за это я потребую плату! Вы готовы на жертвы ради обладания мною?

– Я готов сделать всё, чего вы потребуете! Приказывайте, приказывайте моя королева!

Промолвил Бекингем словно в бреду, поспешив заверить Анну, будто опасаясь, что она может передумать.

– Ну, что ж, тогда слушайте…

Эхо обрушилось на голову герцога со всех сторон, придавая ещё большей зловещести словам Её Величества.

– Вы должны собрать армию, снарядить флот и высадиться с войсками в городе Ла Рошель, чтобы объединившись с мятежными гугенотами, добиться от Людовика всего, чего требуют восставшие протестанты… к слову, ваши братья.

Словно зачарованный, Бекингем внимал каждому слову Анны Австрийской.

– Вы согласны?!

– Да, я готов пойти на это, клянусь.

Из глубины мрака, со всех сторон, вынырнули тени, в длинных черных рясах под островерхими капюшонами, словно привидения созванные волей их могущественной повелительницы.

– Тогда знайте, что эти люди являются свидетелями нашего договора и вашей клятвы.

Капюшоны упали за плечи призраков, принявших вполне реальные очертания, и герцог узнал в них французских вельмож преданных королеве, до времени скрывающихся во мраке зала и ожидавших его клятваприношения. Анна хлопнула в ладоши, и маркиза де Сенсе, облаченная в такой же черный плащ, как и прочие, поднесла ей ларец из красного дерева. Протянув ларец Бекингему, испанка произнесла:

– Это алмазные подвески, которые в своё время преподнес мне Людовик. Вы увезете их с собой в Англию. Я хочу, чтобы они стали залогом нашего договора, они будут напоминать вам обо мне и о данном вами обещании.

Бекингем сжал влажными ладонями небольшой ларец.

– А теперь прощайте, и помните, вы дали клятву!

****

Оставшись у ворот аббатства, Буаробер притаился под кронами деревьев монастырского сада. Он твердо решил, во что бы то ни стало дождаться тех, кто в сопровождении Альдервейдена, под покровом тьмы, проник в Сен-Виктор. Прошло не более часа, как из утопающей в зелени арки ворот святой обители, показались всё тех же два паланкина, проследовавшие мимо него, укрывшегося в кустах смородины, по посыпанной песком садовой дорожке. Процессия, следовавшая за светом факела аптекаря, на сей раз выбрала несколько иной маршрут. Она достигла городских стен, и, удостоверившись, что ворота Сент-Бернар, как и Сен-Виктор заперты, направилась к шпилям ворот Бордель, торчащим на фоне черного неба. Буаробер неотступно следовал за последним портшезом, ни на мгновенье, не выпуская из поля зрения, неясное очертание высоких носилок. Остановившись у арки старой брамы, он услышал шум кавалькады, доносившийся со стороны аббатства Сен-Виктор. Грохот колес экипажей и стук копыт быстро приближался, настигнув приора возле стен монастыря Сен-Женевьев, куда он всего несколько часов назад, проводил Камиллу ван Брёкелен. Перед въездом в город Лё Буа заметил, что несколько карет проследовали в сторону предместья Сен-Жермен, а экипаж сопровождаемый группой всадников, свернул на улицу Сен-Марсель. Блистательный кавалер, очевидно возглавлявший отряд, остановился при въезде в город и что-то крикнул офицеру городской стражи, на что тот ответил почтительным поклоном.

– Маршал Бассомпьер…

Прошептал приор, узнав статного кавалериста, пришпорившего вороного рысака, что гарцевал впереди кареты. Закутавшись в плащ, «веселый аббат» остановился у паперти Сент-Женевьев, пропуская кортеж, и сумел рассмотреть на дверце прогромыхавшей мимо кареты, герб маркизы де Сенсе.

«Мадам Ларошфуко-Рандан, маршал де Бассомпьер, маркиз де Крюассоль…» прошептал приор имя ещё одного всадника опознанного им: «что за ночное шествие вблизи августинского аббатства? Уж не связано ли это с теми господами, что путешествуют по ночному городу в паланкинах?» – Подумал он и прибавил шагу, чтобы не упустить из виду, удаляющийся факел аптекаря.

Утомившись от продолжительной ночной слежки, приведшей приора из Латинского квартала в Маре, он, наконец, вздохнул с облегчением, когда ножки паланкинов, коснулись булыжников мостовой Сен-Поль, возле калитки, прорубленной в невысокой ограде, отделявшей небольшой садик особняка мадам де Буа-Трасси от улицы. Пока носильщики помогали выбраться из портшеза женщине, Буаробер, затаив дыхание пробрался на расстояние, с какого наверняка смог бы разглядеть лица незнакомцев. Без труда узнав в знатной даме мадам де Шеврез, приор опешил, распознав в господине, сжимающим в руках ларец красного дерева, герцога Бекингема, которого видел неоднократно, в мае этого года, во время бракосочетания французской принцессы с Карлом английским. Второй паланкин, лишившись своих седоков, не преподнес сюрпризов Лё Буа, представив ему кузину герцогини, мадам де Буа-Трасси, мужчину же он не знал, предположив, что это кто-то из свиты английского вельможи. После того как все прибывшие, отпустив носилки, скрылись за стенами дома, Буаробер ещё долго не мог прийти в себя. Но, со временем, совладав со смятением, растеряно бросился к набережной, затем в сторону дома и лишь отдалившись на некоторое расстояние от особняка, остановился, беспомощно глядя в ночное небо.

– Я знаю куда идти… – произнес он, спешно зашагав по Сент-Антуан.

Добравшись до улицы Добрых детей и отыскав нужный ему дом, он принялся неистово барабанить в дверь, будто желая предупредить его обитателей о стихийном бедствии, что заставило изумиться седовласого лакея, с помятым и обвисшим, будто у старого бассета5 лицом. Ворвавшись в небольшой особняк, где обитал лейтенант телохранителей кардинала, граф де Вард, Буаробер, отбившись от лакея, всё же сумел заключить в объятия, припав к плечу, доброго приятеля. Невзирая на ворчание слуги и поздний час, де Вард встретил радушной улыбкой озабоченного приора, усадив его перед камином и наполнив фужер красным анжуйским. Прежде чем сделать глоток, гость, отдышавшись, произнес:

– Милый граф, вы человек чести, оттого не направите меня на недостойный путь и не обидите дурным советом.

Ещё не понимая, к чему клонит ночной визитер, лейтенант, с лица которого не исчезала благостная улыбка, приподняв, в честь гостя бокал, сделал большой глоток.

– Я право даже не знаю с чего начать: с того, что сегодня утром доставил в Париж, дочь Черного графа, или с того, что только сечас, видел на улице Сен-Поль, герцога Бекингема?

Если бы де Вард, вместо мягкого кресла, опустился на раскаленную сковородку, его лицо не приобрело бы столь взволнованного выражения. Он закашлялся, прыснув набранным в рот вином, и уставился на Буаробера, будто узрел Святого Себастьяна, сошедшего с холста Тициана.

1 vegetatio (лат.) – оживление, произрастание.

2 Человек разумный (лат.)

3 В 1623-24 годах Людовик XIII построил в Версале маленький нелепый охотничий замок, его назвали «Смешной домик».

4 Геката – богиня мрака, ночных ведений и чародейства.

5 Бассет-хаунд – английская порода собак.

ГЛАВА 27 (86) «Ловушка»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ. ВБЛИЗИ ГОРОДА ШИНОН.

Жарким летним днем, когда знойное июльское солнце воцарилось в зените, вынудив своими палящими лучами всё живое укрыться в тени, по пыльной дороге, протянувшейся из Парижа к западному побережью, можно было наблюдать колонну утомленных солдат, понуро тащившуюся из Тура в Шинон. Их припавшие дорожной перстью доспехи и шлемы, давно утеряли воинственный блеск, а острия алебард и стволы мушкетов, покоившиеся на защищенных сталью кирас плечах, приклонились, словно колосья ржи на ветру. Во главе отряда, оторвавшись на полсотни туазов от нестройных рядов, следовали два всадника: господин де Сен-Аннэ, лейтенант командующий ротой пикардийского полка, отправленной в помощь интенданту Монси кардиналом; и месье Портос, как вы помните посланный в Шинон с секретной миссией де Тревилем. Чтобы историю, которую выдумал мушкетер пропитать достоверностью, гарантировавшей ему присоединение к отряду пикардийцев, конечно же, пришлось пойти на хитрость, и следует отметить, что удалось это великану блестяще.

Сен-Аннэ, будучи армейским офицером, прошедшим славный боевой путь, и от того совершенно не сведущим в политических интригах, не обнаружил в действиях мушкетера ничего подозрительного, удивившись лишь спешности и нецелесообразности предпринятых действий. Получив предписание от капитана королевских мушкетеров, персоны известной близостью к трону и от того имеющей некоторый вес в армии, он посчитал невозможным затевать утомительные согласования с «Красным герцогом», решив поступить на своё усмотрение, попросту выполнив монаршую волю, изложенную на бумаге предоставленной Портосом. Его, как человека получившего приказ, раздражали все эти уточнения, заминки и проволочки связанные с выяснением правомерности инструкций предложенных Тревилем, и тому было сразу несколько причин.

Во-первых, Сен-Аннэ был одним из тех, кто ни просто не интересовался политикой, а нарочито избегал принятия какой-либо стороны, что неминуемо бросало бы его в круговорот противостояний укоренившихся в королевстве. Ему претила всё эта дворцовая возня и коридорные войны, где выигрывают лишь крупные игроки – знатные вельможи и опытные царедворцы. К тому же, и это можно считать, во-вторых, расчетливый мушкетер вручил лейтенанту пакет, когда подразделение было уже на марше, объяснив это недовольством короля, который в последнюю минуту пожелал направить мушкетера как наблюдателя с особыми полномочиями. Сен-Аллэ не уловил смысла в том, о чём говорил Портос, которого он, впрочем, знавал и до этой встречи. Он, ознакомившись с приказом подписанным монархом, и разглядев печать де Тревиля, решил, что беспокоиться не о чем, а значит и не следует подымать лишнего шума, то есть оповещать, Ришелье. Эту оплошность лейтенанта, конечно же, следует отнести к нарушениям служебного порядка, чем и отличались армейские офицеры, задействованные во внутренних конфликтах, от людей из гвардии кардинала. Но с другой стороны, следует понять и проявить снисходительность к бравым воякам, закаленным в жестоких баталиях, ведь они не были приучены к шпионским войнам и от того теряли бдительность убедившись, что рядом брат по оружию, и такой же слуга французской короны, как и он сам.

Сен-Аннэ, убедившись, даже скорее убедив себя, в правомочности мушкетера присоединится к его миссии, с чистой совестью и не без удовольствия принял приглашение здоровяка разделить с ним компанию, впоследствии ни на миг не пожалев о том, что отправился в столь длительное путешествие с беспросветным весельчаком и балагуром. На протяжении всего пути, верзила накрыл офицера нескончаемым каскадом шуток и глуповатых историй, насквозь пропитанных пошлостью, которые, если бы не монотонность аллюра и теплое бургунское, не могли рассчитывать на одобрение сурового лейтенанта. Громогласный бас, вперемешку с непрекращающимся хохотом мушкетера, сопровождали каждый навязчивый каламбур, обрушенный на голову молчаливого офицера, подкрепленный обильной выпивкой и разнообразной снедью, извлеченной из бездонных подседельных сумок великана, способствовавшим абсурдным остротам добиться желаемой цели. Так, хмелея и веселясь, они приблизились к стенам Шинона, где мушкетер, будто невзначай обронил:

– Послушайте Сен-Аннэ, вы не могли бы, не сообщать интенданту Монси о том, что я направляюсь с вами по приказу короля, без личного указания Ришелье?

Лейтенант закашлялся, как будто подавился костью, с непониманием взглянув на мушкетера.

– Не поймите превратно, мы, по сути, делаем одно дело, но Монси, как приверженец кардинала, с недоверием отнесется к мушкетеру, чего бы мне очень не хотелось.

Он подмигнул пикардийцу…

– Я не имею чести знать барона, он так же незнаком со мной, поэтому если вы промолчите, избавите нас от ненужных объяснений и необоснованных подозрений.

Пожав плечами, лейтенант кивнул, дав понять, что непротив остаться в стороне, отстраняясь от распрей, имеющих место меж кардиналистами и роялистами. Разумеется, будучи сведущим обо всём, что происходит в королевстве, он, в очередной раз, решил, что ему, простому армейскому офицеру, незачем вклиниваться в подобные небезопасные отношения, рискуя навлечь недовольство одной из сторон в этой кровавой игре.

Во дворе замка, служившего резиденцией барона Монси, куда прибыла рота пикардийцев, было довольно людно. Вооруженные люди, одетые в простые крестьянские одежды, небольшими отрядами, покидали крепость, исчезая за распахнутыми воротами. Рослый мужчина в простой солдатской кирасе и сверкающем на солнце каппелине1, одетой на кожаный подшлемник, из-под которой торчали пышные усы, недоверчивым взглядом встретил прибывших из Парижа дворян. Сжимая в руке эфес, отменного вестфальского колишмара2, он выслушал лейтенанта, ещё раз придирчиво оглядел незнакомцев, после чего жестом приказал следовать за ним. Продвигаясь по узким крепостным лабиринтам, где озабоченно сновали многочисленные слуги, они, миновав низкую арку, вышли на крошечную площадь, с четырех сторон окруженную фасадами зданий. Толкнув одну из дверей, выходившую под черепичный настил, поддерживаемый колоннадой, усач провел дворян в большую комнату, где пылал огромный камин. Пропустив вперед визитеров, он громко произнес:

– Ваша Милость, к вам посланник из Парижа.

Барон де Монси, облаченный в амарантовый парчовый дублет3, довольно старомодного покроя, до средины бедра, забросив за плечи длинные волосы, подошел к гостям.

– Кто эти люди, Бертран?

Усатый Бертран, не произнеся ни слова, прикрыв глаза, лишь кивнул. Очевидно решив, что настал его час, офицер извлек из сумки свиток с кардинальской печатью и, сделав шаг вперед, произнес:

– Лейтенант пикардийского полка, шевалье де Сен Аннэ, прибыл из Парижа, по приказу Его Преосвященства, кардинала де Ришелье.

Барон, маленькими, влажными глазками, скользнув по лейтенанту, остановился на верзиле, стоявшим у него за спиной.

– Господин Портос, направлен мне в помощь.

Тяжелый, изучающий взгляд интенданта, ещё какое-то время сверливший мушкетера, наконец смягчился. Очевидно, оставшись удовлетворенным увиденным, он счел уместным поклониться и без лишнего пафоса произнес:

– Барон де Монси.

Пробежав глазами по бумаге, являвшейся как посланием к интенданту, так и сопроводительным документом, барон воодушевленно воскликнул:

– Вы как нельзя кстати, теперь-то им от нас не уйти!

Его восторженный голос не соответствовал мрачности на лице, и лишь живость взгляда выказывала решительность настроя.

– Господа, отправляемся немедленно, подробности по дороге.

Ринувшись к двери, он не менее неожиданно остановился, чем бросился вперед, будто то, о чём забыл, было ещё более важно чем то, зачем устремился.

– Бертран, за домом наблюдают?

– Ещё с ночи, Ваша Милость.

– А отряд аркебузиров, пробрался во внутрь?

– Переодетыми лакеями, торговцами и конюхами по одному, по двое в течение четырех дней, как вы велели.

– Хорошо. Поведешь солдат прибывших из Парижа.

Не дождавшись ответа усача, очевидно, так здесь было заведено, все четверо, направились к воротам замка. Перед тем как покинуть крепость, лейтенант отдал соответствующие распоряжения сержантам, представив им, метра Бертрана Дюа, которому было поручено вести пикардийскую роту, после чего Сен Аннэ присоединился к Монси и Портосу. Три всадника выехав на дорогу, пустили коней галопом, направившись в сторону молодого леса. Они ехали, не обронив ни слова, пока не оказались на опушке, где расположились с десяток крестьянских лачуг. Барон, ударив шпорами лошадь, ринулся в гущу фруктовых деревьев и кустарника, скрывавшего низкую деревянную изгородь, оплетенную тонкими стеблями и ветвями. Устремившись за интендантом, всадники миновали калитку, утонувшую в густых зарослях, пригнувшись, чтобы не задеть головой деревянную, побитую шашелем арку, почти невидимую в объятиях плюща. На крошечном лоскуте земли, обнесенном завалившимся забором, стояла перекошенная крестьянская лачуга, затаившись в густой зелени, своей дряхлостью, будто напоминая всему цветущему и благоухающему о бренности и скоротечности века.

Оставив лошадей у стен хибары, дворяне прокрались к одичавшей зеленой изгороди, поглотившей останки забора, окаймлявшего дальнюю часть двора. Раздвинув листву, парижские гости обнаружили, что находятся на возвышенности, откуда прекрасно просматривалась местность, где раскинулся небольшой замок, стоящий поодаль от городских стен.

– Вот господа мы и на месте.

С налетом таинственности, вымолвил Монси.

– Этот дом, смею заверить, сегодняшней ночью подвергнется нападению банды «Кленовых листьев».

Он торжествующе поглядел на приезжих дворян, отметив полное равнодушие на лице Сен Аннэ и удивление в глазах Портоса, не преминувшего выказать живой интерес, неким подобием вопроса, где эмоции, довольно подробно вычерченные вздорными словечками, затмевали суть сказанного.

– Но кто эти чертовы «Кленовые листья» и откуда вам известно, дьявол нас разорви, что именно сегодня ночью, они станут атаковать этот дом?!

Хитро усмехнувшись, барон, не без удовольствия, начал рассказ:

– Я, наверняка, не обману вас господа, если скажу, что вот уже месяц как в наших краях появилась опасная разбойничья шайка именующаяся «Кленовые листья». Но если внимательно и вдумчиво разобрать их действия, можно обнаружить некий политический окрас в преступной цепи сей гнусной банды…

Портос навострил уши.

– Я не стану, дабы не утомлять, вести вас по извилистому пути своих рассуждений, которые дали мне основание утверждать, что эти люди мятежники, прикидывающиеся простыми разбойниками. Так сказать волки в овечьей шкуре. Скажу лишь, что всё, тщательно взвесив и обдумав, я, в письме, изложил свой план господину кардиналу, получив одобрение, и благословение моих помыслов, а также предстоящих деяний. И вот вы здесь, и мы вскоре непременно узнаем, что это за негодяи, потрясшие дерзкими набегами Турень, Мэн, Анжу, без стеснения появляясь ещё в нескольких близлежащих провинциях.

Слова интенданта не утолили любопытства мушкетера.

– Позвольте, я, разумеется, не вправе перечить вам, но потрудитесь разъяснить, зачем мы здесь и отчего вы столь убеждены, что этот сброд нападёт непременно сегодняшней ночью?!

Лисьи глаза Монси блеснули огоньком неистовства, очевидно, обращенного к тем, кого он ждал этой ночью.

– Всё было устроено и разыграно как по нотам. Смею заверить, не одна бессонная ночь ушла у меня на то, чтобы найти способ изловить этих бунтовщиков. Я изучил, разобрал по косточкам, каждое учиненное ими предприятие, от чего в голове возник хитрый план. К слову, мои первые впечатления растаяли довольно скоро, после того как я отыскал некоторую методичность в их деяниях. Именно тогда я понял, что действия негодяев, имеют не только политические мотивы, но и вкус кровавой наживы, направленной на разбой и грабеж. А значит, эти люди, управляемые рукой неких политических интриганов, всё же действуют исключительно ради собственного обогащения. Вот тут то и появилась идея с моей племянницей…

– Погодите барон, вы меня окончательно сбили с толку, причём тут ваша племянница?!

– А-а, господин Портос, в этом то и вся суть. Этих мерзавцев можно выманить только колоссальным кушем, тогда-то и появилась на сцене моя, так называемая племянница, синьора Трамбаччи, богатая итальянская вдова, которая не знает счёта деньгам. Конечно же, никаких сокровищ усопшего итальянского графа, привезенных еговдовой Трамбаччи в Шинон, нет и в помине, но слухи о них разнеслись на многие лье за пределами города.

– Да, но откуда, и как об этом узнали разбойники?

– О, месье Портос, это совсем просто! В каждом трактире Шинона, а так же его окрестностей, я посадил по одному своему человеку, который потягивая вино, нес всякую чепуху, охотно распуская слухи о сокровищах графини. Моих шпионов, разумеется, в большей мере интересовали подозрительные заезжие и заблудшие людишки, чем местная чернь. Посудите сами, откуда случайный путник может знать о недавно поселившейся в замке графине, тем более проявить к этому событию недюжинный интерес? Мы приглядывались к каждому чужаку, жаждущему поподробнее справиться о богатой вдове. Признаться подозрительных явилось немало, но… выследить негодяев так и не удалось.

– Значит, вы полагаете, что таким образом эти «Кленовые листья» узнали о вашей лже-племяннице?

Брови барона поползли вверх, а многозначительный взгляд обратился к мушкетеру.

– Убежден!

– Хорошо, вполне допускаю. Но с чего вы взяли, что именно этой ночью они решаться напасть на замок?

Улыбка барона открылась мушкетеру, обнажив полное превосходство интенданта в обсуждаемом вопросе.

– Это совсем просто! Наряду с прочими, в последнее время, так же прошли слухи о том, что не далее чем завтра в полдень, графиня Трамбаччи покидает Шинон, и отправляется в Париж, где, как вы понимаете, добраться до её сокровищ будет значительно труднее. Несомненно, сие осознают и разбойники. Именно поэтому, если сегодня ночью не напасть на замок, заметьте, плохо охраняемый замок, богатства ускользнут из лап негодяев. Здесь всё, господин Портос, всё приготовлено для встречи гостей из леса. Это западня, господа!

– А если они задумали напасть по дороге в Париж?

– Я предвидел и это. Графиня отправится под охраной роты солдат, прибывшей из Парижа.

– То есть…

– Да-да, именно для этого я просил Его Преосвященство, чтобы он прислал из столицы роту солдат. И о прибытии вашего отряда, непременно,....

Ловким движением, достав из кармана золотой брегет, он взглянул на циферблат.

–…уже, стало известно гнусным висельникам.

Покачав головой, мушкетер протяжно произнес:

– Ну, и хитрец же вы месье де Монси.

Барон, удовлетворенно усмехнувшись, приклонил голову.

Через час с небольшим, появился метр Бертран. О чём-то пошептавшись с интендантом, он исчез так же незаметно, как и возник.

– Господа, простите за то, что вынужден принимать вас в этой халупе, но война есть война. Тем не менее, стол накрыт, а стало быть, разрешите предложить вам отобедать.

Невзирая на непригодность хибары к приему блистательных дворянских компаний, снедь и вино, были восхитительны.

– Господин барон, разрешите полюбопытствовать, а что это за особа, изображающая итальянскую графиню?

Поинтересовался мушкетер, увлеченный поглощением запеченных в фисташках рябчиков.

– О, это забавная история. Собственно узнав её во всех подробностях, мне и пришел в голову этот хитроумный план.

Сквозь смех вымолвил де Монси.

– Один мой приятель, граф де Каназнуа, его замок находится в десяти лье, вверх по течению Вьенна, привез из Ломбардии девицу. Он настолько был пленен прелестями этой венецианки, что приволок её во Францию!

Все трое, подняв бокалы, рассмеялись.

– Но в своём родовом гнездышко, близ Брессюира, он по понятным причинам не представить, не принимать её не решился, поэтому поселил здесь, неподалеку, в замке доставшимся ему по наследству от покойного дядюшки. Услышав эту историю, я и подумал, не пожаловать ли мне этой синьорине, на время, титул графини Трамбаччи, забросив её как наживку для господ «Кленовых листьев»?

Смех вновь наполнил жалкое помещение.

Ночь выдалась тихая и лунная. Вокруг трещали цикады, а легкий ветерок, трепетно волновавший листву, доносил речную прохладу со стороны Вьенны. Минула полночь, когда Сен Аннэ, толкнул в бок, задремавшего Портоса.

– Смотрите.

– Тише господа.

Приложив палец к губам, прошипел де Монси. Все трое уставились во мглу, где в бледном лунном свете, чернели шпили замка. Несколько человек, воровато озираясь, вышли из тьмы и, преодолев невысокую ограду, проникли во двор.

– Это они.

Прошептал барон.

Действительно, за одинокими фигурами разведчиков, стали подтягиваться основные силы. Неспешно, более полусотни человек, бряцая оружием, вторглись в чертоги усадьбы. Они словно чернильное пятно, растеклись по погруженному во мглу двору. В темноте можно было разглядеть, как разбойники с мушкетами расположились вдоль стен, напротив окон. И как только загорелись блеклые огоньки фитилей, словно красные точки на черном поле, на дверь обрушился таран – длинное бревно раскачиваемое множеством рук. Грохот ударов нарушил ночную тишь. Послышались крики штурмующих и десятки факелов вспыхнули близ главной двери замка. Вскоре к гулким ударам тарана, примешались беспорядочные хлопки выстрелов.

Но вот со всех сторон, выбравшись из укрытий и окружив людей пытавшихся проникнуть в дом, появились солдаты. Сверкающие в блеске луны острия алебард и протазанов, коими ощетинились отдельные отряды, во тьме напоминавшие огромных дикобразов, устремились через стены. Постепенно трескотня стрельбы усилилась, переходя в протяжную канонаду. Появление вооруженных до зубов дружин было весьма неожиданным для разбойников, но полчища солдат не смогли, ни охладить пыл, ни сломить сопротивления обороняющихся. С яростью и неистовством загнанного зверя, сражалось «кленовое» воинство, отбиваясь от превосходящего в численности противника. Из окон замка вырывалось пламя мушкетных выстрелов, прорежая ряды мятежников. Оказавшись под беспощадным огнем, разбойники, выхватив шпаги, в отчаянье, бросились на солдат, паливших из-за ограды. Звон стали, вспышки факелов, блеск шлемов, лязг доспехов и оружия, мольба о помощи раненных, разорвали тишину ночи, пропитав воздух запахом смерти. Но постепенно всё стихло, лишь голоса победителей, да стоны побежденных, слышались во мгле, под неутихающий хор цикад. Офицеры сдерживали разъяренных солдат от расправы над безоружными мятежниками, направляя пленных под конвоем, в просторные подвалы замка.

– Что ж господа, вот всё и кончено.

Барон, в окружении парижан, стоял на холме, словно полководец, гордо устремив взгляд в низину, где в мерцании огней факелов тлело неистовство затухшей схватки.

– Без ложной скромности могу заявить – я предвидел и это…

Он с некоторым высокомерием оглядел дворян.

– …в замке нас ожидает праздничный ужин, по случаю победы над бунтовщиками, не заставим же себя ждать господа.

Уже через четверть часа, они прибыли в замок и расположились в небольшой гостиной, где военачальников ожидал накрытый стол.

Портос проснулся от того, что у него затекла нога. Очнувшись в гостиной замка, где проистекало ночное пиршество, на длинной скамье, стоявшей у стола, он открыл глаза и поднялся, потирая бока. Яркие солнечные лучи озарили комнату, наполнив помещение утренней прохладой, прорвавшейся сквозь распахнутые окна. Где-то неподалеку прокричал петух. На столе, стоявшем посреди комнаты, где царила разруха, свидетельствующая об удавшемся празднестве, наблюдалось множество тарелок с остатками пищи, горы обглоданных костей, столовые приборы, черепки разбитой посуды и ряды опустошенных бутылок. Среди остатков снеди, покоившихся под пригорками оплывшего свечного воска, что скорее напоминало поле битвы, чем гастрономический разгул, мушкетер отыскал бутылку, таившую на дне несколько глотков вина. Жадно прильнув к горлышку, он влил в себя живительную влагу, выжатую из гроздьев долины Луары, и, вытерев губы рукавом, прохрипел:

– Да-а, славно отметили победу!

Верзила оглядел комнату, наполненную мерным храпом лейтенанта, не обнаружив Монси.

– А где же барон?

Отмахиваясь от мух и ос, круживших над столом, мушкетер, пошатываясь, направился к двери. Оказавшись в коридоре, Портос наткнулся на часового, мирно дремавшего опираясь на древко алебарды. Услышав шаги, солдат встрепенулся, испуганно уставившись на дворянина.

– Где господин де Монси?

– Дверь в конце коридора… но Его Светлость…

Вложив в руку служивого бутылку, где уже не оставалось вина, чем прервал возгласы часового, мушкетер направился во тьму коридора. Отворив дверь,

Портос очутился в полутемной комнате, очевидно являвшейся опочивальней. Из-под прозрачного балдахина, до него донеслось негромкое посапывание.

Отодвинув край легкой ткани, нависший над ложем, он наткнулся на укоризненный взгляд молодой особы, лежащей в объятиях полуодетого Монси. Девица, приложив палец к губам, прошептала:

– Vi prego signor va via.4

Улыбнувшись, Портос кивнул, попятился, бесшумно затворив за собой дверь. Спускаясь по лестнице, великан хихикнул:

– Ха! Ну, барон, ну и хитрец! А с ним, наверняка, венецианская графиня! Ха-ха-ха!

Захохотал он, оказавшись во дворе, под приветливыми лучами утреннего солнца. Умывшись из бочки дождевой водой, великан направился к подвалу, куда этой ночью, на его глазах, препроводили пленных мятежников. Спускаясь по крутым ступеням, уходившим во мрак подземелья, он снял со стены один из факелов, осветив себе путь. Коридор тюремного подвала, являл собой низкое узкое пространство. Мушкетеру даже померещилось, что он и вовсе застрянет меж холодных неприветливых стен, но осветив каменный мешок, его сомнения улетучились, и он уверенно ступил под кривую арку, оглядываясь и чертыхаясь.

Во тьме показалась одинокая тень стражника, шаги которого сопровождались звоном ключей, собранных в стальном кольце, висевшем на поясе.

– Где пленные?

Строго спросил мушкетер, как взыскательный командир, оглядев часового.

– Здесь господин.

Отчеканил тот, указывая на одну из шести, обитых железом дверей, утопавших в глубоких нишах, по обе стороны коридора.

– Открывай.

Загремели засовы, и великан вошел в просторную темную камеру, где под стенами расположилось около двух десятков разбойников. Многие из них были ранены и даже не повернули головы, встретив мушкетера глухими стонами.

Портос сжимая в вытянутой руке древко факела, принялся одно за другим освещать лица пленных.

– Ну и рожи, как на подбор.

Хмыкнул он, неторопливо оглядывая измученных мятежников.

– Ну, висельники, кто из вас главный?!

Ответа не последовало. Зловещий силуэт мушкетера продвигался вдоль стены, опаляя чумазых невольников трепещущим пламенем. Его взгляд остановился на горбатом карлике, съежившемся и забившемся в угол темницы.

– А это, что за чучело?

Он взяв за волосы горбуна, заставил того подняться.

– Ну, что ж, с тебя и начнем.

Огромной ручищей дворянин сгреб испуганного карлика и выволок из камеры.

– Эй, служивый, где тут комната пыток? Открывай!

Солдат не заставил себя ждать, и великан втащил Кокоша в комнату, где под изгибами мрачных каменных арок, находилось всё необходимое. Протянув горбуна по полу мимо ржавой железной решетки, закрепленной на громоздких колодах над коробом с углями, он, надел ему на руки металлические оковы, зацепив их за крюк, свисавший с потолка. Заскрипела деревянная лебедка. Когда же ноги Кокоша оторвались от пола, он застонал.

– Вот теперь, уродец, отвечай, кто у вас главарь…

В этот миг, к ногам мушкетера, из-под разорванного окровавленного камзола горбуна, выпал конверт.

– А это ещё что?

Аккуратно подняв с пола послание, Портос раскрыл смятую сложенную вдвое бумагу. Сняв со стены факел, он осветил исписанный листок, пытаясь разобрать слова, начертанные ровным почерком.

– Господин Кокош…

Дворянин уставился на покачивающегося на цепи карлика.

– …Да ты уродец не так-то прост.

Шевеля губами, что-то неразборчиво бубня себе под нос, великан прочёл послание, после чего поднял остекленевшие глаза на корчившегося от боли горбуна. Затем, опустив голову, вперив взгляд в пол, он принялся ходить по подземелью, вокруг подвешенного, что-то, еле слышно, бормоча, будто споря с самим собой. Его внутренние разногласия прервал протяжный стон пленника. Осветив искаженное от страданий лицо карлика, он с ожесточением произнес:

– Я могу зажарить тебя живьем прямо здесь, а могу отвести в Венсенский замок, приложив вот это письмо. И если тебя не колесуют, в чём я лично крепко сомневаюсь, то всю свою паршивую жизнь, ты проведешь в самой глубокой и холодной яме, где каждый отпущенный провидением миг, будешь молить о смерти.

Он поднес факел к босым ногам разбойника, и языки пламени коснулись черных пяток несчастного. Раздался истошный крик.

– Чего ты хочешь?!

Тяжело дыша, застонал Кокош.

– Я хочу…

Лицо верзилы искривила звериная гримаса.

– …чтобы ты назвал мне того, кто это писал?

Мушкетер схватил сильной рукой карлика за горло, тот захрипел и захлюпал слюной.

– Если ты не отпустишь горло, я ничего не смогу сказать.

Отпустив горбуна Портос с ненавистью и призрением уставился на жалкого урода, захлебывающегося собственной слюной. Отплевавшись и откашлявшись, Кокош прохрипел:

– Граф де Ла Тур, это он написал письмо. А доставил его метр Лепелетье… его секретарь.

Он закашлял. Портос отпустил защелку лебедки, загремела цепь, и Кокош рухнул на каменный пол.

– Вот, это так…

Прошипел мушкетер, коварно прищурив глаза, будто у него в голове зародился хитрый план. Он, аккуратно сложив письмо, спрятал его под полу камзола, вспоминая слова де Тревиля.

– Кто ещё знает о графе де Ла Туре?

– Никто, клянусь! Никто более не знает!

Вытерев рукавом лицо, карлик с мольбой взглянул на мучителя.

– Вы ведь не убьете меня?

Схватив горбуна за шиворот, Портос приблизил его к себе настолько, что тот почувствовал прикосновение вспотевшего лба великана.

– Я оставлю тебе жизнь, лишь при условии.

Он отпустил Кокоша, но тот не смог устоять на ногах, распластавшись на сыром полу. Поднявшись во весь свой гигантский рост, мушкетер в задумчивости воззрился на карлика.

– При каком условии?! Господин мой, при каком?…

Валяясь в ногах Портоса, он обнимал его ботфорты, жалобно выкрикивая:

– Какое условие… не молчите, говорите же?!

Высвободив колени из цепких рук узника, великан присел на корточки.

– А условия, вот какие…

Он глядел на горбуна, как будто раздумывая, стоит ли идти на сделку со столь никчемным негодяем. И вот, наконец, приняв решение, он промолвил:

– Ты навсегда забудешь имя де Ла Тур, и никогда нигде не упомянешь его своим поганым языком…

– Да мой господин, я уже забыл имя этого человека!

– Но как ты понимаешь, если бы только это, то следовало бы попросту расправиться с тобой.

– Да мой повелитель, я понимаю, понимаю…

– Тогда слушай: я готов отпустить тебя, и даже освободить ещё… четверых, твоих людей, кто покрепче.

Портос замолчал, глядя свысока на жалкого, растоптанного, сломленного человека, наслаждаясь упоительной минутой превосходства, словно взяв на себя роль повелителя, в руках которого сосредоточена власть – казнить и миловать. Обхватив ноги мушкетера, будто страшась выпустить единственную надежду, несчастный карлик дрожал в ожидании приговора.

– …ты же, убьешь того, на кого я укажу .

– Любого, кого пожелаете, мой господин.

– В Париже, в том же предместье Сен-Жермен, на улице Малых Августинцев, обитает мессир де Сигиньяк, он и ещё двое должны быть навечно вычеркнуты из списка живых… это всё те же господа, которых называет в письме де Ла Тур – де База и де Ро…

Горбун, отпрянув от мушкетера, словно от дьявола, и громыхая цепью, бросился в угол подвала, будто лишившись рассудка. Его испуганный взгляд горел, словно у обезумевшего, узревшего перед собой Вельзевула.

– Что с тобой?!

Встревожено пробормотал гигант. Кокош глядел на него несколько отрешенно, будто не понимая, где он находится и, что от него хотят. Постепенно его взор приобрел осмысленность.

– Это либо чудовищное совпадение, либо знамение свыше, роковое знамение.

Горбун уставился в потолок, будто обращаясь с мольбой к укрытому от глаз Небу. Удивленный Портос, осторожно, как-будто обращаясь умалишенному, спросил:

– Ты бредишь. Какое знамение? О чём ты?

Приглушенный голос Кокоша, звучал, будто из преисподней.

– Однажды, вскоре после того как мы заключили соглашение с графом де Ла Туром, ко мне явился человек… я никогда не видел его, ни до, ни после этой встречи, и не представляю как он меня нашел. Он сказал, что знает обо всех моих делах, и сие обстоятельство позволяет ему, без труда, сжить меня со свету и истребить банду «Кленовых листьев». Этот человек угрожал мне, потребовав взамен за мою жизнь – измену. А именно, доносить ему обо всех известных мне планах господина де Ла Тура. Если же я откажусь, либо обману его, он отдаст всех моих людей в руки правосудия или сам убьет их. Меня же, куда бы, я не спрятался, разыщет, и уничтожит. Поверьте месье, это страшный человек. У меня нет ни единой причины не верить ему … это Люцифер…

Изумленные и встревоженные, Портос с Кокошем, глядели в глаза друг другу.

– И, что же?

С трудом сглотнув, тихо произнес мушкетер.

– А, то, что этот человек… пожелал, чтобы я убил шевалье де Ро.

Повисла тишина. Тусклый свет факела мерцающими бликами освещал лица людей испуганно глазевших один на другого. Наконец мушкетер отвел задумчивый взгляд. Он вздрогнул, когда вновь зазвучал голос горбуна.

– Любопытно будет взглянуть на человека, у которого столько врагов… наверняка, этот де Ро сущий дьявол.

Портос кивнул.

– Ты, при случае, смог бы узнать этого господина?

– Несомненно.

Горбун устремил отрешенный взгляд в темный угол подземелья, с ужасом вспоминая незнакомца.

– К тому же, у него есть одна примета, от которой невозможно избавиться.

– Какая примета?

Встревожено спросил великан.

– Палец…

Он протянул мушкетеру кулак с оттопыренным мизинцем.

– У него нет вот этого пальца, на левой руке.

1 капеллина – общее название наиболее простого вида шлемов в виде металлических колпаков с полями.

2 колишмард – вид шпаги с определенным клинком.

3 Дублет – мужская верхняя одежда, распространенная в Западной Европе в период с 1330-х годов по 1660-е -70-е года. Это был первый образец одежды, который плотно сидел на теле.

4 (итал.) – Я прошу вас, уходите.

ГЛАВА 28 (87)«Тибо и Крюк»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

На Париж опустился тихий летний вечерок, когда торговые ряды опустели, вереницы крестьянских телег потянулись к городским воротам, а шум толпы с улиц переместился в многочисленные таверны, кабачки и харчевни. Под сводами трактира «Гнездо кукушки», что возле Сен-Жерменской ярмарки, в этот вечер, собрались трое. Рослый широкоплечий блондин и сидевший напротив мужчина с медной серьгой в разорванном ухе, были завсегдатаями сего гнусного притона, чувствуя себя в мерзкой клоаке, будто рыбы в воде. Они позволяли себе, обращаясь к прислуге, и даже к посетителям, неприкрытую грубость, пренебрежительно и развязано, требуя если не разделить, то хотя бы, не препятствовать их веселью. Молодцы расположились в углу зала, на своём обычном месте, за уставленным кувшинами и бутылками столом, увязнув в шумном иступленном пиршестве. Их взгляды были сосредоточены на девице, очевидно одной из жриц любви, которыми так изобилуют подобные притоны, кружившей в развязном танце, пересаживаясь на колени то к высокому светловолосому молодцу, то к мрачному коренастому мужчине с серьгой. Третий же, участвующий в попойке, был явно человеком иного круга, едва ли успевший ступить на скользкую тропу разврата и разбоя, от этого вряд ли осознавая, к чему ведут подобные застолья. Он смущался, прятал глаза, не решаясь взглянуть на танцующую девушку, пытался отказываться пить. Но настойчивость блондина сломила жалкое сопротивление «скромника», заставив его сознание раствориться в дарах Диониса1. Опрокинув несколько кружек кислятины, которую здесь было принятии считать вином, благонравность, словно позолота, отслоилась от простака, и наружу проступило отчаянное желание, влиться в сей распутный мир греха и порока.

– Сегодня удачный день, близ ворот Бюсси, удалось срезать тяжеленный кошелек. Сегодня Тибо угощает! Ну, что Козетта, любишь Ловкача Тибо?

Тиская вульгарную особу, с усмешкой, спрашивал молодой человек. Грубо схватив подвыпившую Козетту за подбородок, он заставил её разжать челюсти, и громко хохоча, принялся лить из недопитой бутылки вино в рот продажной особе. Фыркая и захлебываясь она больше пыталась эмитировать прекословие, чем вырываться из рук молодца, хохоча и лакая бордовое пойло. И всё же лоретка изловчилась и перехватила руку с бутылкой, заставив необходительного кавалера расстаться с сосудом. Девица сжала в объятиях Ловкача и стала поливать вином себя и его, не переставая смеяться, тая от лобызаний молодого человека. Грубость и неприкрытая пошлость Козетты, заставили улыбнуться даже угрюмого Крюка, сидевшего рядом, с побагровевшим от удовольствия и смущения, слугой виконта де Сигиньяка. Тибо уловил вожделенный взгляд Гаспара, и, подавляя смех, произнес:

– Ну, что Гаспар, хочешь Козетту… хочешь? Она сделает всё, что я ей прикажу.

Гаспар отвел взгляд, будто устыдившись собственных мыслей. Ему, простому крестьянскому парню, выросшему в религиозной строгости и тяжком труде, было весьма дивно наблюдать за городскими бездельниками, чуть ли не ежедневно гулявшими на широкую ногу, за доступными девицами, не имеющими ничего общего ни с его матерью, ни с сёстрами, опасающимися, выйдя замуж, даже взглянуть на незнакмого мужчину. Всё это забавляло Гаспара, и, как ему казалось, возвышало над глупыми селянами, всю жизнь роющимися в навозе, так и не познав наслаждений и радостей беззаботной «вольной» жизни.

Передав охмелевшую, беспрерывно хохочущую Козетту в сильные руки Крюка, Тибо наполнил кружки и склонился над столом, лицом к лицу, приблизившись к Гаспару.

– Ну что, надумал?

Прохрипел Ловкач, несколькими глотками осушив сосуд.

– А по мне, друг мой Гаспар, тут и думать нечего. Делать тебе ничего не придется, постоишь у двери, пока мы не выпустим кишки господину Буароберу и его слуге, а потом поможешь унести то, что возьмём. Дело верное, а за это, все твои долги забыли, да ещё и пару монет заработаешь! Ну, решайся, не трусь!

Гаспар, очевидно не впервые втянутый в подобные уговоры, под воздействием винных паров, всё отчетливее распознавал резоны. Он, из последних сил вяло сопротивлялся, но вот сегодня, после очередного разговора, когда от перечисленных веских доводов закружилась голова, возражения его иссякли.

1 Дионис – в древнегреческой мифологии, бог растительности, виноградарства и виноделия.

ГЛАВА 29 (88) «Опрометчивость мессира де Ро»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Поздним вечером в кабачке «Белая лилия», располагавшимся всего в полутора сотни туазов от кардинальского дворца, вблизи церкви Сен-Рош, где любили собираться телохранители Его Высокопреосвященства, разыгралась нешуточная баталия меж самыми страстными картежниками кардинальской гвардии. Партия в ландскнехт длилась уже второй час, вследствие чего господину де Бернажу, приходилось с большим трудом метать карты, дабы не задеть ровные стопки монет, выросшие на занимаемом им краю стола. Выиграв прошлую ставку, он сделал очередной взнос, чем несколько озадачил трех господ так же принимавших участие в сем сумасбродстве. За массивным трактирным столом, напротив удачливого шавалье, расположился месье де Сигиньяк, славившийся умеренностью и выдержкой, что всякий раз позволяло ему если не выиграть, то ни в коем случае не проиграть. Вот и сегодня, виконт был спокоен и умерен, чего нельзя сказать о господах де База и де Бикара, спустивших уже, по меньшей мере, по несколько пистолей. В этот вечер Сильвен Ротонди де Бикара явился в трактир со своим младшим братом, Жаком Ротонди служившим в легкой кавалерии, и, на этот раз, не принимавшим участия в игре. Азартные игроки, напряженно наблюдали за тасующим карты Бернажу, и лишь после того как колода, удостоенная снятия старшего Бикара, заняла место на средине стола, возобновили непринужденные разговоры.

– Чёрт бы побрал этого вальта, клянусь бездной, мне будет сниться сей проклятый бубновый месье!

Воскликнул де База, увидев вылженные на столе карты.

– Не стоит так горячиться, шевалье, это вдвойне неприлично, когда знаешь, что рядом с вами тот, кто сегодня проиграл поболее вашего.

С лёгким раздражением произнес смугловатый, черноволосый Бикара, внимательно наблюдая за ставкой банкующего Бернажу, равнодушно провозгласившего:

– Тридцать ливров1.

– Играйте виконт.

Обратился Бикара к усмехнувшемуся де Сигиньяку.

– Я, пожалуй, не стану рисковать.. .шесть ливров серебом.

– Что ж, я дам вам шанс любезный Бикара, три экю.

Усмехнулся де База, искоса глядя на товарища.

– Хорошо, пусть будет по вашему, здесь ровно сто су.

Высокомерно произнес Бикара, бросив на стол кожаный кошелек набитый монетами. Бернажу, взял из колоды карту, перевернул её картинкой вверх, выложив справа от себя короля треф.

– Клевер2 не к добру.

Прошептал Бикара, внимательно наблюдая за руками товарища. Слева, банкующий открыл червового вальта.

– Ну вот, опять чертов слуга3!

Воскликнул Гийом, обреченно махнув рукой. Несколько мгновений поразмыслив, де Сигиньяк, не без уверенности, провозгласил.

– Я не суеверный, пусть так, играем Сатану Ла Гира против царя Александра4!

Всё это время, наряду с младшим Ротонди, за играющими наблюдали де Каюзак и де Ро, сидевшие за тем же столом. Каюзак, потягивая вино, с интересом глазел на груды экю и медных су, кочующих по отшлифованным локтями доскам, и на карты, веером раскладываемые средь сверкающей чешуи монет, посмеиваясь и подшучивая над учавствующими в игре товарищами. Поприветствовав, небрежным кивком де Жюссака и де Любертона, вынырнувших из уличных сумерек, появившись на пороге харчевни, он, откупорив бутылку «Нюи», поднес горлышко к наполненной кружке Луи, равнодушно взиравшего на действо, к которому, казалось, вовсе потерял интерес.

– А, что это вы не пьете, шевалье?!

Удивленно воскликнул верзила Каюзак, будто узрев в трезвости товарища некую крамолу. Анжуец, глубоко вздохнул.

– Что-то не хочется.

– Э-э, да вы мне определенно не нравитесь, друг мой, быть может, вы захворали?

– Нет Каюзак, скорее это стрела проказника Амура, пронзила сердце нашего великолепного де Ро!…

Воскликнул Бикара, не отрывая глаз от карт.

– …Признавайтесь шевалье, кто та красавица, что отняла у вас покой?

Ничего не ответив, Луи лишь покачал головой. Молчание друга заставило насторожиться де Сигиньяка.

– Быть может проволочка с отъездом в Орийак, заботит вас, ведь вы должны были отправиться сегодняшним вечером?

Де Ро лишь печально улыбнулся в ответ де Бернажу, что побудило де Сигиньяка вклиниться в разговор.

– Что-то случилось, Луи?

– Нет, любезные господа, с искренней печалью сообщаю вам – всё прекрасно.

Уныло произнес он.

– Но друг мой, я вижу, вас одолевает тоска, я бы сказал какая-то роковая печаль. И на то, несомненно, есть причины.

– Вы знаете Жиль, мне отчего-то подумалось, что человек это далеко не лучшее создание Божье. Люди словно улитки, ползут по жизни, оставляя глубокий след печалей и страданий. Как вы полагаете, можно ли сие… ощущение, считать веской причиной для подобного настроения?

Четверо игроков, будто по команде повернули головы, воззрившись на де Ро. Луи поднялся, виновато пожав плечами. В этот миг он вдруг почувствовал себя человеком, который вопреки своему желанию, является лишним среди людей, одолеваемых азартом и чревоугодием. Подчеркнув грустной улыбкой глубокое сожаление, он произнес:

– Впрочем, мне лучше уйти, и остаться наедине со своими блеклыми мыслями. Отправлюсь искать очарованья в сомненьях. Имею честь господа.

Поклонившись, анжуец направился к дверям. Никто из оставшихся за столом не стал удерживать его. Игроки лишь переглянулись, а Каюзак задумчиво заметил:

– Ступайте мой мальчик, ступайте, лишь в одиночестве познаётся суть вещей.

Оказавшись на улице, Луи ощутил безграничность пустой ночи, сравнимую лишь с бездной печали, так внезапно и необъяснимо разверзшуюся перед ним. Он остановился посреди мостовой, вздохнув полной грудью. Над его головой, на фоне звездного неба, величественно возвышались купола Сен-Рош. Де Ро уныло созерцал вековое безмолвие башен, поддерживавших шпилями черный балдахин мерцающего небосвода. Понурив голову, он углубился в запутанный лабиринт переулков, перекрестков и глухих тупиков, окружавших кардинальскую резиденцию. В голове роились мысли, выстраивающиеся в причудливые храмы размышлений, сложенные из кирпичиков хрупких философских гипотез, скрепленных массивными контрфорсами сомнительных утверждений. Это перевернутое понимание чести; мораль принимающая, словно жидкость, форму удобную обществу; иносказательность греха, сводили молодого шевалье с ума. Луи был сам не свой, с того времени как оказался в испепеляющем душу театре, под названием Париж, желающим, непременно, проверить на прочность каждого актера вышедшего на его бархатно-хрустальные подмостки. Он никак не мог привыкнуть к обществу лицедеев, прячущихся под роскошными доспехами манерности и лести, готовых, словно стая гиен, в любой момент, разорвать на куски ближнего, при этом пользуясь салфеткой, дабы, не дай Господь, не нарушить установленного этикета, чопорно и величаво удерживаясь в рамках благопристойности.

Не прошло и четверти часа, как шевалье де Ро покинул гостеприимную «Белую лилию», когда на пороге трактира показалась фигура господина Ла Удиньера. Лейтенант, прищурив глаза, оглядел сидящих под сумрачными сводами завсегдатаев заведения. Наконец узрев тех, кого желал увидеть, направился к столу, где ранее перечисленные гвардейцы, прибывали в пылу очередного розыгрыша.

– Господа де Каюзак, де Сигиньяк и де Любертон…

Произнес офицер, будто оглашая приговор.

– …вам следует немедленно явиться в Нельский отель, где вы поступите в распоряжение сержанта Рамбитура, для сопровождания в Ангулем, одной важной персоны. Вам же шевалье.

Он едва уловимо кивнул де База.

– …завтра, следует явиться на Пале Рояль, где, в восемь часов по полудню, вас будет ожидать месье де Бикара.

В руке лейтенанта показался свиток с кардинальской печатью, который он вручил Бикара, обратившись к гвардейцу:

– Вам, месье, приказано, безотлагательно, доставить сие послание графу де Рошфору…

Насладившись с Нового моста, протекающей меж каменных арок вечностью Сены, поблескивающей в лунном свете, де Ро направился в Сен-Жермен. Добравшись до улицы Шкатулки, анжуец, в тусклом мерцании фонаря, сумел разглядеть круглую и глянцевую, словно тыква, голову метра Попело, торчащую из окна первого этажа. Стройность черепа цирюльника, могла служить вдохновением для бесчисленного множества мазил, считавших себя портретистами. Его затылочная часть пленила обилием складок, отсутствием выступов или впадин, а также своей безукоризненной гладкостью, маня и искушая многих засвидетельствовать почтение, прикоснувшись к прекрасному оплеухой.

Голова исчезла в тот же миг, как только стук каблуков шевалье, послышался в, ночной тиши, довершая монотонность чеканного шага, звоном шпор. Остановившись у входа в обиталище брадобрея, Луи прислушался. Он уже коснулся металлического кольца, украшенного незамысловатым узором, но, не расслышав за дощатой преградой, ни единого звука, раздумал стучать. Густая мгла, царившая за арочным проемом, поглотила стройную фигуру шевалье, взобравшегося по кривым ступеням, нацеленным прямо на дверь его комнаты. Глухо звякнул засов, и шаги дворянина застучали по дощатому настилу. Плотный мрак, затопивший с пола до потолка помещение, растекся по углам, уступая прорезавшей пространство дорожке лунного света, хлынувшего из растворенного окна. Скрипнули ставни, и де Ро отчетливо услышал, как под его окном, по булыжникам мостовой, пронесся одинокий экипаж, исчезнувший за углом, в тени кармелитского монастыря Дешо. Луи, приблизившись к столу, зажег огарок оплывшей свечи, словно осьминог, опутавшей своими восковыми щупальцами медный подсвечник. Тусклый свет, легким прикосновением, очертил предметы, беспорядочно расположившиеся на старой холщевой скатерти. На глаза анжуйцу попался кинжал, перешедший к нему, как к победителю, после роковой дуэли с господином де Флери. Он уныло, будто печалясь о поверженном противнике, осмотрел оружие. На клинке, показавшемся из ножен, обнажилась надпись, нанесенная на рикассо, рукой искусного мастера – «renego».

– Отрекаюсь…

Прошептал Луи, разглядывая баронский герб, начертанный на другой стороне лезвия. Утопив в футляр стальное жало, он вернул оружие на прежнее место, как вдруг заметил вчетверо сложенный лист бумаги, который прижимал к столешнице стальной клинок. «Что это?…» – мелькнула в голове тревожная мысль, как всё неизведанное и внезапное поразив душу, будто удар стилета. Осторожно развернув послание, шевалье поднес его к свече.

ПИСЬМО: «Господин де Ро, прошу вас, как только женщина может просить мужчину, незамедлительно прибыть в замок Труамбер, моя жизнь и честь в опасности. Вы – моя единственная надежда, увы, более мне обратиться не к кому. Если вы не успеете, то вряд ли застанете меня среди живых.

Шарлотта де Лангр, графиня де Бризе»

Кровь ударила в голову шевалье, а сердце забилось так, будто вот-вот выпорхнет из груди. Он ещё раз перечел письмо. «Что это? Западня?» – подумал он – «Но кому нужна моя никчемная жалкая жизнь? А даже если и так, то на карту, возможно, поставлена честь и жизнь женщины! Могу ли я пренебречь этим?!». Он устремил холодный взгляд на шпагу де Флери, висевшую на стене, над сундуком, где хранились оружие и боеприпасы. Ему вспомнилось лицо красавицы Шарлотты, её удивительные глаза, губы, такие трепетные, слегка подрагивающие, когда она говорила о многочисленных бедах, обрушившихся столь внезапно, на голову сей прелестной девушки. Де Ро выпрямился, и, совладав с растерянностью, подошел к покоившемуся в сундуке арсеналу. Облачившись в тонкую, легкую, испанскую кольчугу, из мельчайших колец, надетую поверх плотной льняной рубахи, он затянул шелковый шнур, отчего доспехи плотно прилегли к телу. Поверх ажурной металлической чешуи Луи надел стеганый колет грубой кожи, стянул талию широким ремнем, повесив на него шпагу и дагу, за поясом оказалась пара пистолетов и кинжал. Укрыв в ботфорте стилет, он, внимательно оглядев комнату, застегнул на предпоследнюю застежку колет, и, свернув письмо, спрятал его в дорожной сумке. Затем, отчего-то, вновь воззрившись на упомянутую шпагу господина де Флери, будто обращаясь к ней, произнес:

– Ну, что ж, значит Труамбер.

Спустившись в конюшню, располагавшуюся в глубине двора, он ловко и быстро оседлал своего ганноверского жеребца. Вскочив в седло, шевалье не пришлось употребить шпоры, так как гнедой дьявол, будто только и ждал, чтобы, словно ветер, вырваться на просторы улочки Вожирар.

– Поспешим Фринц, прочь сомнения, в грядущем тьма, вперед!

Прошептал он, пустив скакуна в галоп, наполнив цокотом копыт, спящее предместье.

Ах, если бы мужчина, в столь прекрасном юном возрасте, получив письмо от женщины, был способен на благоразумие и осмотрительность, мир, наверняка, имел бы совсем иной уклад. Как только де Ро обнаружил послание, известного вам содержания, он даже не подумал о том, что в столь небезопасное путешествие негоже отправляться одному. Но молодость есть молодость, забыв о друзьях, забыв обо всём на свете, успев лишь наспех вооружиться, он вскочил в седло и направил жеребца на юг, в сторону города Мелён. И только когда Париж остался далеко за спиной, а ночной свежий ветер остудил его горячую голову, вернув к присущим Луи рассудительности и предусмотрительности, он вспомнил о друзьях. Но было уже поздно, так как копыта верного Фринца, отбивали последние лье, на пути к таящему роковую опасность Труамберу.

Когда шевалье достиг замка, густая мгла ещё таила в своих мрачных объятьях островерхие башни, куртины и клубы тумана, поднимающиеся над водами рва и каналов. Оглядев, как искушенный полководец, стены и окрестности крепости, он обнаружил то, чего искал. В шагах ста от перекидного моста грозной твердыни, буял высокий кустарник, взяв в кольцо несколько кривых тонкоствольных деревьев. Спрятав взмыленного жеребца в густой листве, анжуей, крадучись, направился к мосту, переброшенному через крепостной ров. За время долгой дороги в Труамбер, он продумал несколько вариантов плана, который собирался предпринять, но оказавшись на месте, как это часто бывает, решил действовать совершенно иначе. Подобравшись к воротам, Луи огляделся и тихонько постучал, не рискнув звонить в колокол. С той стороны, сквозь щели меж досок, послышалась какая-то возня, шорох и едва различимая брань. Наконец, со скрипом, отворилось меленькое смотровое оконце, и послышался сонный неприветливый голос привратника:

– Кого принесла нелегкая в такой час?!

Медленно, будто опасаясь спугнуть добычу, Луи вытащил из-за пояса длинный кинжал.

– Чего орешь, дело секретное… не горлань.

Произнес он, стараясь придать голосу уверенности.

– Какое дело?! Тебе чего надобно?!

– Твой хозяин, маркиз де Попенкур, в замке?

В узком окошке показалась небритая физиономия, и пара покрасневших от пьянства глаз, попытались разглядеть незваного гостя. Шевалье сделал шаг назад, чтобы привратник смог увидеть его. Всматриваясь во тьму, часовой, недоверчиво спросил:

– А ты кто такой?

Будучи человеком наблюдательным, де Ро давно осознал, как следует разговаривать с часовыми, заставляя их подчиниться своей воле, даже если стражник был груб и недоверчив, принимая в счет, что подобные бесды перечили инструкциям и приказам старшего офицера. Анжуец, с напором и некоторым возмущением, ставящим его в положение начальника, принялся тараторить всякий вздор, делая ударения лишь на именах и объектах непременно известных привратнику.

– Моё имя шевалье де Флери, я сопровождаю графа де Гель, которого наши друзья отбили по дороге в Венсен. За нами наверняка погоня, а ты сонная свинья, едва шевелишься!

– Граф де Гель?! Но хозяин не велели…они отдыхают… дождитесь утра…

Заколебавшись, залепетал часовой, столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами, явно не уверенный в правильности собственного решения. Почувствовав, что угодил в «яблочко», анжуец усилил напор, не желая упускать удачу.

– Скоро рассвет, затемно мы не доберемся до Монтаржи, где нас с верными людьми ожидает граф де Бокуз! А ты, баранья башка, заставляешь сбежавшего от Ришелье вельможу, торчать у всех на виду, под стенами проклятого Труамбера! Если нас здесь схватят, хозяин из тебя кишки выпустит, открывай!

Подобные угрозы, очевидно, взбудоражили часового, отразившись в его полусонном мозгу жуткими картинами, изображающими экзекуции, ожидавшие нерадивого солдата. Застучали тяжелые засовы, после чего створка ворот приоткрылась, дав возможность шевалье приблизиться к привратнику. Устремившись в щель, предоставленную для прохода, де Ро обернулся, будто призывая за собой графский призрак, прошептав в пустоту ночи:

– Господин граф, сюда!

Впустив шевалье, часовой выглянул из проема, в надежде увидеть вельможу которого, как известно читателю, в эту ночь невозможно было бы узреть под стенами Труамбера. В этот миг сильная рука анжуйца, из-за спины, обхватила его шею, не дав возможности закричать. Удар кинжалом был нанесен с такой силой, что ноги привратника на миг оторвались от земли. Оттащив убитого в темный угол, де Ро прикрыл ворота. Прильнув спиной к стене невысокой башни, изуродованные давними штурмами машикули5 которой нависали над головой,

Луи огляделся.

Тусклый свет единственного факела, торчащего в стальном кольце, на стене, едва давал возможность разглядеть, утонувший во мгле двор замка. Из арки, что вела в башню, виднелись ступени, уползающие во мрак, вверх, на стену, тянувшуюся до бартизана6 прилипшего к куртине, возле зубчатого парапета кавальера, прикрывающего северную часть фортификации.

Будучи знакомым с правилами караульной службы де Ро понимал, что, невзирая на численность гарнизона, часовых у ворот, должно быть как минимум двое, а значит, следует непременно найти второго. Но не успел он ещё осмотреться, как услышал откуда-то из темноты, из мрачной глубины арки, мерный храп. Ступая аккуратно, словно опытный охотник почуявший дичь, шевалье, прокрался в помещение, откуда доносился звук. Как только свет факела выхватил из тьмы древнюю кладку стены, под которой на охапке соломы спал второй привратник, де Ро, воткнув древко светоча в землю, бросился на часового. Навалившись всем весом, Луи прижал к земле солдата, направив острие кинжала ему в горло. Не успев осознать случившегося, обескураженный часовой, ощутивший у шеи смертоносное жало, и не имеющий возможности даже шелохнуться, в железных объятиях незнакомца, услышал шепот, втиснувшийся в его ухо:

– Если вы проявите благоразумие, обещаю вам жизнь.

Скосив глаза, солдат с ужасом уставился на острие. Через мгновение он обмяк, разведя руки в стороны, дав понять, что готов подчиниться требованиям противника, прошипевшего в ухо.

– Замок окружен, у вас никаких шансов, так, что звать на помощь или пытаться сопротивляться, безумие. Вам же повезло, можете уцелеть, если ответите на мои вопросы.

Привратник учащенно заморгал глазами, чем выказал повиновение и согласие предоставить врагу всё, что от него потребуется.

– Сколько людей маркиза в замке?

– Девять. Не считая хозяина.

– Принимая в учет вас, тех, кто у ворот?

– Да.

«Значит теперь уже семь» – подумал анжуец. Истолковав паузу взятую противником как раздумье, непременно, связанное с его жизнью, солдат взмолился:

– Господин, прошу вас, не убивайте! У меня жена, двое дитишек в Бурбонне! Заклинаю вас!

– Я дворянин, и если дал слово, вам не о чем беспокоиться.

Сняв с привратника ремень, де Ро связал ему руки, а портупеей ноги. Луи прислушался. Лягушачьи трели сливались с предрассветным щебетом утренних птиц. Не различив иных, способных встревожить, звуков, шевалье направился к арочному входу в замок, украшенному грозным ликом, напоминающим Медузу Горгону. Вскочив на крыльцо, он отворил тяжелую створку, проскользнув во мрак просторной прихожей, где под массивной балюстрадой, в сводчатых нишах утопали дубовые двери. Без труда отыскав нужную, Луи оказался в темном лабиринте, на мгновенье, потеряв способность ориентироваться, провалившись, после полумрака двора, в густую замковую мглу. Анжуец прильнул спиной к стене, укрывшись за колонной, ожидая, когда глаза привыкнут к тьме. Наконец он стал различать неясные остроконечные очертания мифических существ, высеченных в камне, притаившихся во мгле, по обе стороны коридора, казалось, способных броситься с высоты на ночного гостя. Словно дикий зверь, учуявший смертельную опасность, шевалье превратился в слух. Затаив дыхание он крался по коридору. Анжуйцу казалось, что его легкие шаги способны разбудить даже лошадей, томившихся в конюшне крепости, а не то, что бы горстку негодяев, засевших в графском замке.

Вдруг, в конце темного лабиринта, послышался скрип распахнувшейся двери. Из проема донеслись голоса, звон бутылок и стук игральных костей, катящихся по деревянной поверхности стола. Пучок яркого света, вырывавшегося наружу, озарил каменные чудовища, раскинувшие серые каменные крылья, вцепившись когтистыми лапами в резные капители колон, поддерживавших стрельчатые арки. Одним прыжком, Луи оказался в нише, внимательно наблюдая из укрытия за одинокой фигурой, показавшейся на пороге. В это время послышался голос из комнаты:

– Эй, Жослен, так не пойдет! Ты выиграл у нас пять ливров, а значит, должен предоставить возможность отыграться!

Упитанный, коротконогий Жослен, с медной серьгой в ухе, очевидно, собиравшийся покинуть шумное общество друзей-головорезов, захохотав, вернулся в комнату, заголосив.

– Для того, что бы вам отыграться, не хватит и вечности!

Расположившись на длинной скамье, меж товарищей по оружию, Жослен взялся трясти чашу, где загремели деревянные кости. Ещё мгновение и три куба, забарабанив, выпорхнули наружу. По столу, шарили азартные взгляды игроков, провожавшие зрачками катящиеся игральные кости, натыкавшиеся на кружки, кинжалы и пистолеты, лежащие на дощатой поверхности, от чего разлетались в разные стороны. Суровые взоры четырех головорезов – прошедших сквозь кровавые ливни войн, оставивших им в память изувеченную плоть, изуродованную причудливым узором шрамов, полученных во множестве сражений и стычек, разорванные уши и ноздри, а также отвратительные рисунки из рубцов и насечек, вычерченных на спинах, и являвшихся памятными отметинами, великого множества палачей, всего Старого Света – с алчностью глазели на горсти монет, со сладостным звоном, сыплющихся к локтям счастливчика-победителя.

Люди, расположившиеся вокруг стола, наводнили просторное помещение бранью и злословием, бывшими у них в чести, запивая всё это прохладным бордо, из подвалов замка. Они слали проклятия и отпускали пошлости, в адрес друг друга, вовсе не для того, что бы обидеть или разозлить товарищей, или прогневать Господа, чьё существование для них было спорным и ненавистным, они просто мыслили подобным образом, не будучи способными иначе выражать любые чувства, от грубой привязанности, до поглотившей их ненависти, в сущности всё, что ещё оставалось, в их пустых черствых душах. Их разум был замутнен, руки замараны кровью, этими уродливыми следами Войны, сей взбалмошной девки, которая словно ненасытная куртизанка, не разборчивая блудница, принимает в свои лона всех, кого встретит на бескрайних просторах, охваченных её костлявыми объятиями.

Лик войны всегда одинаков – безжизнен, суров и мертвенно бледен. Её отвратительное дряблое старушечье лицо, испещренное глубокими морщинами, где адским огнем горят разящие всё живое глаза, напоследок, перед тем как сожрать, обдавая жертву всепроникающим, ледяным дыханием, завораживая несчастную широтой оскала, демонстрируя острые крепкие клыки. Её могучие вековые корни ненасытны и безжалостны, а крона уродлива, она произрастант из хаоса, прямо посреди поля битвы, где земля под ногами превращается в жижу из крови, блевотины, мочи и потрохов, всего того, что так потребно для ублажения прожорливой падчерицы по имени Война, прячущейся под плащом своенравной мачехи – всемогущей Смерти. Именно две эти дамы, сколь ужасные, столь могущественные, порождают, поставив себе в услужение, сих лихих молодцов, подобных собравшимся сегодняшней ночью, в одном из казематов Труамбера.

Вслушиваясь в голоса людей расположившихся за игровым столом, Луи хорошо понимал, с кем придется иметь дело. Но нет мужества без страха, однажды осознавший это, непременно, сумеет воспитать в себе нужные качества указывающие путь к победе. Де Ро был как раз из тех, кто готовил себя ещё с юности к подобным невзгодам и жизненным перипетиям. Именно поэтому, направляясь в столь опасный вояж, он был готовым ко всему – резне, убийствам и даже к собственной смерти. Затаившись в темной нише, чувствуя острее, чем мгновенье назад близость противника и осознавая неотвратимость схватки, Луи обнаружил в себе полнейшее спокойствие, чего раньше с ним не случалось. Его сердце стучало ровно, руки не утратили твердости, а взгляд, точно у хищной ночной птицы пронизывал темноту.

Сжимая в ладонях пистолеты, анжуец беззвучно взвел курки, и, ступая осторожно и бесшумно, будто по мягкой траве, направился к двери, откуда слышались голоса пьяных солдат. Показавшись в дверном проеме, словно ангел смерти, он пальнул из обоих пистолетов. Комната наполнилась едким пороховым дымом. Послышались стоны и отборная брань. Один из солдат, пораженных пулей, был убит наповал, другой, схватившись за простреленное ухо, навзничь упал на пол. Пока не рассеялся дым, шевалье ударом кинжала, сразил широкоплечего верзилу, чей силуэт разглядел в клыбах дыма. Единственный невредимый солдат бросился на непрошенного гостя, ранив в плечо анжуйца не успевшего обнажить шпаги. Следующий удар вражеского клинка, Луи принял на кинжал, максимально приблизившись к противнику, вытащил из голенища стилет. Тонкое жало миланской «палочки для письма», как принято на Аппенинах называть сие грозное оружие, вспороло брюхо толстяку Жослену, который несколько мгновений назад был счастлив легкими выигранными деньгами. Теплая густая кровь хлынула из-под стеганного буфля бедняги Жослена, обагрив руки и ботфорты анжуйца. Из-под стола послышался шум, после чего человек с перекошенным лицом, вынырнул, словно из преисподние, с кинжалом в руках. Схватив со стола один из пистолетов, да Ро выпустил заряд в грудь окровавленного головореза. От удара пули, мужчина отпрянул к стене, сползая по неровной кладке.

Из-под продырявленного колета анжуйца, сочилась кровь. Приложив к ране платок, де Ро, схватив факел, бросился по коридору к каменной лестнице, что вела наверх. Понимая, что внезапность скомкана, Луи бежал в полумраке не опасаясь проронить лишнего звука. Сверху послышался топот. Несколько пар ног, звеня шпорами, гулкими шагами застучали по ступеням, спеша на выстрелы и шум, доносившиеся с нижнего этажа. Достигнув небольшого зала, откуда лестница брала начало, шевалье осмотрелся. Оглянувшись, он мгновение приняв решение, устремился в одну из дверей, скрытую во тьме, прямо у массивных перил.

Двое солдат в нерешительности остановились, спустившись по ступеням, тревожно вглядываясь в темный лабиринт коридора. Луи припав ухом к двери, ловил каждый шорох.

– Эй, Жослен, кто стрелял?! Г де вы?!

Послышался голос одного из солдатов. Определив по возгласу, место нахождения неприятеля, де Ро, не стал медлить. Он выскочил из-за двери, ослепив, как и рассчитывал, солдат ярким светом факела. Этого мига замешательства стражников, анжуйцу хватило, чтобы несколькими точными ударами расправиться с противниками.

– Это шесть. Остался ещё один и конечно господин маркиз.

Прошептал шевалье. Морщась, он ощупал раненное плечо. Рукав пропитался кровью, струящейся по древку факела. «А чёрт, теряю кровь, медлить нельзя» – пронеслось в голове анжуйца, когда он преодолевал лестничные пролеты. Поднявшись на второй этаж, Луи остановился в нерешительности. Вдруг сзади, откуда-то из темноты, послышался шорох. При резком развороте, острие клинка, со свистом, распороло воздух, а пламя осветило массивные балясины каменной балюстрады. Из угла, прячась за громоздким дубовым комодом, на него взирал испуганный старик.

– Мартен, это вы?

Не понимая, что происходит, и кто есть этот молодой окровавленный месье, пожилой мажордом неуверенно кивнул головой, услышав голос незнакомца.

– Не бойтесь, я не причиню вам зла, я явился, чтобы помочь графине де Бризе.

Лед в глазах старика, вмиг растаял.

– Где де Попенкур?

Не решаясь проронить и слова, дрожащей рукой, Мартен указал на приоткрытую дверь, всё же отважившись предостеречь.

– Месье, там ещё один.

Луи кивнул. Подкравшись к двери, он, что есть силы, толкнул её ногой, не мешкая, отпрыгнув в сторону. Прогремел выстрел. Пока дым в тесной прихожей не рассеялся, анжуец метнул в проем факел, свет которого, выхватил из мрака испуганного стрелка. Растянувшись в глубоком туше, де Ро поразил жестоким ударом в печень, замешкавшегося противника. Стражник повалился на кованную железом дверь, схватившись руками за распоротое брюхо.

Рассвирепевший шевалье, скользя в крови, покрывшей каменный пол, ворвался в комнату, скрывающуюся за дверью. Переступив порог, даже не успев осмотреться, Луи, бросился в угол, упав на колено. В этот миг прогремел выстрел и пуля отрикошетив от двери, скользнула, скрывшись в бездне мрака.

Квадратная комната, открывшаяся взгляду анжуйца, была освещена двумя толстыми испанскими свечами. У стены, напротив входа, стояла кровать, под темно-синим балдахином. Человек, сидящий на ложе, и со спешностью избавившийся от пистолета, отбросив его в угол комнаты, так будто рассчитывал на то, что нападавший не выкроет стрелка, натянул на себя одеяло. Неприятный тип, в лице которого было, что-то жабье, поймав на себе тяжелый взгляд незнакомца, ворвавшегося в его покои, заискивающе улыбнулся. Эта мерзкая, исполненная лицемерия улыбка, делала его лицо ещё более омерзительным.

Луи поднялся с колена, выпрямился и, опустив шпагу, неспешно направился к кровати, стараясь рассмотреть существо, восседавшее под балдахином, вызывавшее в его душе даже не ненависть, а лишь невероятное презрение и брезгливость. Приблизившись к тучному месье, облаченному в ночную кружевную сорочку, он негромко спросил:

– Вы – маркиз де Попенкур?

Растянув лицо в глупой неприятной улыбке, маркиз неуверенно кивнул, в тот же миг, выхватив из-под одеяла пистолет, выстрелил в анжуйца. Если бы де Ро, не обладал отменной реакцией, и в последний момент, за мгновенье до выстрела, не уклонился, ухватившись за резную колонну каркаса, поддерживающего балдахин, он, наверняка, не устоял бы на ногах. Пуля пробила грудь шевалье, но Луи, из последних сил, точным ударом, угодил в кадык де Попенкуру, нанеся смертельный укол.

Де Ро очнулся, открыл глаза, увидев над собой заплаканное лицо Шарлотты.

– Где я, мадам?

Прошептал он пересохшими губами.

– Не волнуйтесь и не разговаривайте, вам нельзя.

Замутненный взгляд шевалье скользнул по окнам и крыше салона экипажа. Он закрыл глаза, услышав где-то в безграничной дали голос графини.

– Мы едем в Париж. Врач, который обработал и перевязал ваши раны, сказал, что есть надежда вас довести, после чего я решилась отправиться в дорогу. В Париже я приставлю к вам нашего лекаря, метра Эруара, он просто светило медицины, он вылечит вас, уверяю, непременно вылечит!»

При этих словах, Шарлотта, поймала на себе обреченный взгляд Мартена, расположившегося в углу кареты, время от времени подавая хозяйке сосуд с уксусной водой, куда она обмакивала платок, коим обтирала лицо раненного. Дорога казалась бесконечной. Томимый агонией, словно взявшей верх над несчастным, готовым вот-вот испустить дух, Луи бился в бреду, время от времени приходя в себя, каждый раз повторяя словно заклинания:

– Прошу вас, мадам, отвезите меня домой, на улицу Шкатулки, и отыщите лекаря Лютюмье! Умоляю, сделайте, как я прошу!

Глаза Шарлотты, наполненные горестными слезами, блестели огнем сострадания и печали. Она, поправляя взмокшие волосы шевалье, тихим ласковым голосом отвечала:

– Не волнуйтесь месье, я сделаю всё, как вы желаете.

Капли дождя усилившегося по мере приближения экипажа к Парижу, барабанившие по крыше кареты, обрушились ливнем, когда до них донесся звон колоколов с башни Сен-Жермен-де-Пре, ознаменовав прибытие в предместье «Города лилий».

1 здесь, как нам кажется, было бы не лишним, для удобства читателей, перечислить денежные единицы французского королевства, времен Людовика XIII:

1 лиар – 3 денье

1 су – 4 лиара

1 ливр – 20 су

1 экю – 3 ливра

1 пистоль (он же дублон) – 10 ливров

1 луидор (чеканился с 1640 года) – 2 пистоля (или 1 двойной пистоль)

двойной луидор (квадрюпль) – 4 пистоля

2 Tрефа (Тrèfle(фр.) – клевер)

3 Валет (англ. Valet) – в переводе с английского – личный слуга, камердинер.

4 В средневековой Франции, где примерно вXIVвеке, появились карты, «картинки» были связаны с теми или иными историческими или легендарными персонажами. Например, червовый валет носил имя Ла Гир, по прозвищу Сатана, это французский полководец эпохи Столетней войны. Трефовый же король был назван в честь царя и полководца – Александра Македонского.

5 Машикули (фр. machicoulis, от средневекового фр. mache-col, «бить в голову») – навесные бойницы, расположенные в верхней части крепостных стен и башен, предназначенные главным образом для вертикального обстрела штурмующего стены противника, забрасывания его камнями и т.п.

6 Бартизан – в средневековой фортификации – сторожевая башня, располагавшаяся между двумя башнями на бруствере или парапете оборонительной стены. В бастионных крепостях бартизан – сторожевая башенка на углу бастиона и других укреплений.

ГЛАВА 30 (89) «Дождливая ночь»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Карета графини де Бризе, где, изнывая от ран, в полубреду, Луи твердил одну и ту же фразу, желая, чтобы его доставили на улицу Кассет, пронеслась по узким улицам Сен-Жерменского фобура.

– …отвезите меня на улицу Шкатулки и пошлите за лекарем… лекарем Лютюмье, на улицу Сены… он там живет… на улицу Сены, слышите…»

Не сочтите за жестокость, но, не взирая на отчаянную борьбу со смертью господина де Ро, эту главу, нам хотелось бы начать с короткого разъяснения об устройстве французской армии времен Людовика XIII, а точнее об одном из её подразделений, по праву ли, по счастливой ли случайности, впоследствии, в будущем, несказанно прославившемуся, благодаря перу гениального писателя, как в Старом, так и Новом Свете. Речь, как вы, наверняка, догадались, пойдет о королевских мушкетерах1, ворвавшихся на гребень славы, под звуки фанфар так же стремительно, как и в души множества людей, не лишенных умения складывать буквы в слова, посредством чего, углубившись в воображения автора, получивших возможность наслаждаться прочитанным.

Мы не станем ни превозносить, сих славных героев в лазоревых плащах, ни порицать их, мы лишь попытаемся, вместе с вами, разобраться, кем были эти люди, живущие в те далекие времена.

Итак: остриём копья, воинской элитой, цесарским легионом той армии был, так называемый, «Дом короля», включавший в себя ряд подразделений, выгодно выделяющихся среди серого множества армейских полков, как правило, носивших имя провинций, откуда происходили. Проще говоря – «Домом короля» именовался весь штат пеших и конных офицеров и солдат, состоявших при особе французского монарха. Этот элитный корпус, куда входили: телохранители, стражники, рейтары, королевские мушкетеры, гвардейские жандармы, стража дверей, сто дворян вороньего клюва, гвардейские шеволежеры, стража рукава, рота под названием «100 швейцарцев», полк французской королевской гвардии, полк швейцарских гвардейцев, словом все подразделения которые и составляли сию небольшую армию, носившую гордое имя – «Дом Короля».

Но нас, с вами, из всего этого милитаристского соцветия, щедро усеянного представителями славнейших дворянских фамилий, интересует всего одна рота, горячо любимая монархом, так как созданная самим Людовиком XIII2, в 1622 году, на дороге из Монпелье в Авиньон. Сия кавалеристская рота, которую возглавил сам король, при своем формировании насчитывала 100 рядовых мушкетеров, 1 капитан-лейтенанта3, 2 лейтенантов4 и 4 корнетов, которым полагались кони серой масти, отчего, впоследствии они и получили прозвание «серых мушкетёров». Отличительным знаком мушкетёров был короткий лазоревый плащ «а-ля казак» с серебряными галунами и вышитыми спереди, сзади, на боковых лопастях белыми крестами, которые изготовлялись из бархата, и имели золотые королевские лилии на концах и алые трилистники на перекрестьях. Снаряжение мушкетёра, кроме коня и мушкета с сошкой, составляли шпага, пара пистолетов, дага и перевязь буйволовой кожи с крепившимися к ней патронами, пороховницей, подсумком для пуль и фитилями. При этом мушкет выдавался от казны, прочее же вооружение и снаряжение, коня и слугу, также обязательного для военных нужд, мушкетёр должен был приобретать сам.

Мушкетёры военного «Дома короля» причислялись к так называемой «гвардии вне Лувра», то есть к наружной охране, что несли службу только под стенами королевской резиденции, и не допускались в личные апартаменты монарших особ. Что, впрочем, подтверждает их платье и обувь, ведь в отличие от телохранителей и прочих подразделений внутренней стражи, обутых в легкие башмаки на каблуке, мушкетеры носили высокие ботфорты, со шпорами. Мушкетеры должны были сопровождать короля в его выходах и прогулках, передвигаясь пешим строем, или верхом по двое впереди прочей охраны. Также если король отправлялся в путешествие или принимал участие в военных кампаниях, они сопровождали и охраняли Его Величество.

То о чём мы сейчас рассказали, можно прочесть в любом военном справочнике и даже в некоторых исторических документах, где значительно подробнее с доскональностью присущей подобной литературе, вам раскроют все армейские секреты того времени. Но нам, в данном случае, хотелось бы затронуть иную сторону явления, под названием «королевский мушкетер», и поговорить о ней.

Не является секретом, что в любой из армий, существуют элитные подразделения, и отношение к офицерам и солдатам, служащим в сих формированиях, среди тех, кто по разным причинам не попал в их число, весьма недружелюбное, чтобы не сказать резче. Не были исключением и господа мушкетеры, которые своим поведением, порой, доводили до бешенства, братьев по оружию, не удостоенных чести носить голубые плащи. Но это была лишь одна сторона монеты под названием «мушкетер», потому что недоброжелательностью среди военных, сия вражда не ограничивалась, так как мирные сограждане, ещё в большей степени терпели оскорбления от сих лихих вояк, отвечая им неменьшей ненавистью.

Несправедливо было бы не заметить, что подобное незавидное первенство «синим» мушкетерам приходилось делить с «красными», которых чаще называли – гвардейцы кардинала. И тех и других недолюбливали как в армии, так и за её пределами. Вот только причины неприязни к сим прелестным господам коренным образом разнились друг от друга. И если причина нерасположения, которое питали к людям Ришелье, имела скорее политический окрас, а противниками гвардейцев кардинала являлись мятежники, заговорщики, изменники и шпионы вражеских государств, а так же сограждане которых по ошибке, а кого и по справедливости преследовали молодцы в красных плащах. То господа мушкетеры славились подвигами совсем иного характера, отдавая предпочтение занятиям менее хлопотным, как правило, доказывая собственную значимость на парижских улицах, пустырях, либо в трактирах. Разумеется, в то время когда их подразделение не было задействовано в охране Величества, или какой-либо из военных компаний.

Эти дворяне, облаченные в лазоревые плащи с крестом, украшенным королевскими лилиями, многие из которых отличились на полях сражений, являлись настоящим бичом для мирных сограждан. Содержателей питейных заведений, хозяев съемных квартир, мелких торговцев, гугенотов, зачастую била нервная дрожь, при слове «мушкетер». И причины сего беспокойства, вполне объяснимы.

Сия элитная рота, состоявшая исключительно из дворян, каждый из которых, как только надевал мушкетерский плащ, становился объектом столь высокого уважения, что начинал считать себя чуть ли не хозяином города. Господа мушкетеры запросто могли отказаться оплачивать счета, в таверне ли, в лавке ли, или спустить с лестницы назойливого квартирного хозяина, пришедшего за долгом. Им, к слову, в отличие от кардинальских телохранителей, порой, вовсе не платили жалованья, вынуждая прибегать к помощи зажиточных родственников, знакомых, ростовщиков-кредиторов, многочисленных любовниц, которые считали за честь ссудить, а чаще предоставить возможность безвозмездно пользоваться их собственными денежными средствами. Быть возлюбленной мушкетера, как и водить с ними дружбу, было почетно и выгодно – это гарантировало защиту и помощь в сложной ситуации. Но вот вести с ними дела, было сущим наказанием. Не удивительно, что в начале XVII века, среди парижан стало весьма популярно выражение «мушкетерские манеры», обозначавшее человека грубого, хвастливого и опасного. Все эти качества в сочетании с неуемной гордыней, и весьма своеобразным представлением о дворянской чести и чувстве юмора, создавали взрывоопасную смесь. Если кто-нибудь осмеливался сделать мушкетеру замечание или не дай Бог упрекнуть в недостойном поведении – драки, как правило, доходящей до убийства, было не избежать.

Все эти отличительные особенности мушкетеров, имеют ещё одно объяснение, или, если угодно, причину – Гасконь. Есть мнение, что эта старинная историческая область Франции, часть Окситании, получила своё имя от басков, которые перешли сюда в VI веке с южных склонов Пиренеев. Частица горячей баскской крови течет в жилах гасконцев, которых по праву всегда считали отчаянными смельчаками. Впрочем, славились они не только этим. Простые, чтобы не сказать дикие нравы гасконцев, порой приводили просвещенное парижское общество в ужас. Они отличались весьма своеобразным акцентом, склонностью к грубому юмору и неукротимой страстью к личной славе. В недалеком будущем, в литературе и театре жадный и хитрый плут-гасконец станет типичным персонажем французских комедий-фарсов. Правда, сказать им что-либо подобное в лицо, мало кто мог осмелиться. При малейшем намеке на ущерб своей чести, любой гасконец хватался за шпагу, не обращая никакого внимания на многочисленные королевские эдикты, запрещавшие дуэли под страхом смерти.

Так что – «Скуластое лицо, особенная стать…» – могли вызывать лишь насмешку, либо неуемный страх.

Именно так выглядели бедные гасконские дворяне, один за другим прибывавшие в Париж. Эти отпетые смельчаки, ничего не умели кроме как воевать, и никакой карьеры, кроме военной службы, не желали, поэтому, будучи зачисленными в различные гвардейские подразделения, старались проявить себя лучшим образом, чтобы оказаться в роте королевских мушкетеров. Гасконское землячество в роте было настолько сильным, что попасть туда человеку, не имеющему южных корней, было практически невозможно. Можно сказать, что рота королевских мушкетеров была самым коррумпированным воинским подразделением того времени. Претендент должен был либо быть гасконцем, отличившимся на полях сражения, либо перед «землячеством» за него должны были похлопотать весьма влиятельные особы.

Из всего вышеизложенного, полагаю, не трудно представить себе отношение многих достойных господ к явлению под названием – «мушкетер». К тому же подобные разъяснения, дают возможность вернуться к нашему повествованию в том месте, где мы с вами оставили господ Атоса, Арамиса и Лабордемона, в трактире на гаврской дороге, и, принимая в учёт всё упомянутое выше, надеемся,

напомнив сей эпизод, избавить себя от объяснений о неуемной ненависти лейтенанта парижской стражи к людям в лазоревых плащах.

Ещё одной слабостью военных были многочисленные трактиры, кабачки, харчевни и таверны, коими так щедро нашпигован старина Париж. Каждое подразделение «Королевского дома», принимая во внимание их буйные нравы, для веселого времяпровождения, игры в карты и кости, выбирали подходящее место, где, коротая время в попойках, дуэлях и попросту потасовках, зарабатывали «доброе имя», которое ещё называли «дурной репутацией».

Подобное место, для развлечений и забав, как мы помним было у кардинальских гвардейцев – кабачок «Белая лилия», нечто подобное было и у королевских мушкетеров, и называлось оно – «Сосновая шишка». Этот кабачок, находился на университетской стороне, на холме Сент-Женевьев, близ Наваррского коллежа, где так любили собираться сии достойные господа наводнившие Париж. К слову, город, являвшийся для их горячих голов, непонятным и чужим, вызывавшим лишь желание – любой ценой поставить его на колени, подчинив своим низменным требованиям. Но вернемся к «Сосновой шишке», ведь сие уютное заведение славилось не только гостеприимностью и кухней, но и выбором вин, где такие знатоки стола и кубка как Рабле и поэты Плеяды устраивали многочисленные дегустации, что вполне показательно.

И вот, этим поздним вечером, когда Париж утопал под непрекращающимся, вторые сутки, ливнем, в старых стенах трактира, собралось близко сорока особ, имеющих честь служить в мушкетерской роте Его Величества, что задали хлопот хозяину и вынудили прочих посетителей, от греха подальше, поискать иного пристанища. Шум, хохот, споры, приглушенные грохотом дождя, разносились на всю округу. На столах наблюдались игральные кости, карты, доски для игры в трик трак, бесчисленные бутылки и кувшины, утопающие в блеклых лучах свечных огарков, превосходивших в численности свечи на раке Святой Женевьевы во время эпидемии чумы.

В этот вечер, большая часть сего взбалмошного воинства южных кровей, знающего лишь одно божество – шпага, и предпочитающего улаживать вопросы посредством её острия, собралось вокруг четверых господ, собравших на себе всеобщее внимание. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, уже около четверти часа, подвергались расспросам, недовольных сослуживцев, относительно их вояжа в Барселону и неудачи которую они потерпели от никому неизвестных анжуйцев, нанесших оскорбление всей мушкетерской роте, в довершение ко всему, принявших сторону ненавистного кардинала.

– Это неслыханно господа! Нам нанесли оскорбление, какие-то ничтожные провинциальные дворянчики, трусы и растяпы, а господин Атос пытается выгородить сих негодяев и прихвостней Ришелье!

После слов произнесенных известным грубияном и забиякой Эктаром Балтазаром дю Тарсо, виконтом д,Армильяном, в адрес лично господина Атоса, все окружающие умолкли. Даже те, кто был занят игрой за столами в другом конце помещения, бросив кости и карты, замерли в ожидании. Атос поднялся, устремив суровый взгляд на наглеца виконта – рослого темноволосого беарнца, лет двадцати пяти, который испытывал личную неприязнь к графу де Ля Фер, стараясь при возможности досадить ему.

– Ваша несдержанность виконт, когда-нибудь сослужит вам дурную службу. Намеки же, которыми вы бездумно сорите, будто несмышленый ребенок, лишь часть вашей неосмотрительности, поэтому мне не интересно не то, чтобы говорить, но даже думать об этом. Принять вас всерьез, значит признать себя глупцом. Единственным советом, которым я могу вас удостоить – это не судить всех по себе. Я говорю об этих анжуйцах, которых, как вы выразились, я намереваюсь «выгородить». И скажу ещё вот, что.

Он, подняв кружку, выпил остатки вина.

– Если ты «настоящий», не нуждающийся в посторонней оценке, ты не обращаешь внимания на то, уважают тебя или нет. Не потому, что тебя это не интересует, а потому, что ты знаешь себе цену. Твоя самодостаточность ведёт по жизни, не давая свернуть с намеченного пути. Ты живёшь в своём мире, не позволяя терять времени на мелочи и глупости, что лишь отвлекают, не давая возможности прийти к своей, столь желанной цели.

Он оглядел внимательно слушавших его речи мушкетеров, продолжив.

– Именно такими, я нахожу господ анжуйцев, с которыми меня столкнула счастливая случайность.

Он поднял пустой кувшин и крикнул трактирщику:

– Вина!

Всеобщий гомон, где перемежались истеричные возгласы недовольства и рассудительные мнения одобрения, воцарились под сводами трактира. Шум стих, даже Портос оторвался от бараньей кости, которую старательно обгладывал в течение всего разговора, лишь тогда, когда из глубины зала, к столу, где сидели наши друзья мушкетеры, подошел невысокий худощавый мужчина, лет тридцати, облаченный в лазоревый плащ. Его маленькие карие глазки, сверкали огнем презрения и неистовства, из-под выдающихся надбровных дуг, придававших черепу мушкетера несуразный вид. Габриель Эрнотон де Марсак, маркиз де Куртиврон, человек, имевший немалый авторитет в элитной роте, пристально глядя в глаза графу, произнес:

– И всё же, мы настаиваем на расправе над этими анжуйскими мерзавцами. Всё это ради справедливости граф, прошу понять меня правильно.

Мягким голосом, вымолвив последние слова, он улыбнулся. Подобная перемена тона, а порой и настроения, были весьма присущи, коварному и умному маркизу, умевшему любой ценой добиться своего. Атос хорошо знал повадки хитреца де Марсака, но в этот вечер не предал им значения. Утомленный шумом и бесполезными, как ему казалось, разговорами, граф, устало откинувшись на спинку стула, прошептал:

– Ваша забота становится несколько навязчивой, господа.

Подоспел хозяин заведения, с несколькими кувшинами бургунского. Дождавшись когда трактирщик, наполнив кружки, убрался, Атос, скрестив на груди руки, равнодушно вымолвил:

– Я не советую этого делать. Достойных людей следует беречь, даже если они враги.

Выслушав доволы графа, д,Армильян воскликнул:

– Прошу заметить, господин Атос, они бросили вызов не только вам, но и всем королевским мушкетерам, и вы не вправе лишать нас возможности мстить!»

– Лишать кого бы то ни было, какой-либо возможности, вовсе не в моих правилах, я лишь пытаюсь разубедить вас, и уберечь от безумных поступков, месье д,Армильян.

– Оставьте при себе ваше мнение, и позвольте нам самим решать, как поступить с этими выскочками!

В этот миг раздался негромкий голос Арамиса.

– Господа, я предлагаю прекратить сии бесполезные препирательства. А напоследок хочу всех заверить, что дела чести не решаются скопом, поэтому каждый поступает так, как ему заблагорассудиться.

Четверо друзей поднялись из-за стола и направились к двери, что вела в конюшню. На пороге Арамис остановился и, обернувшись, вымолвил фразу,

которую можно было бы отнести как к каждому находящемуся в трактире мушкетеру, так и ко всем тем, кто по разным причинам подвергся недовольству кардинала.

– Вот только наш любезный «красный герцог», как известно злопамятен.»

Он похлопал по плечу д'Артаньяна, будто наставляя юношу.

– …будет мстить, милый друг, поверьте, непременно будет мстить.

****

Со вчерашней, ночи, над Парижем нависли свинцовые тучи и начал накрапывать дождик. С наступлением рассвета, он усилился. Грянул гром, сверкнула молния, густые струи воды хлынули по городу, смывая нечистоты с булыжников узких мостовых и окруженных почерневшими фасадами площадей. Капли стучали по крышам многочисленных дворцов, домов, церквей, башен и колоколен, сверкавших влажным блеском при вспышке молний, собираясь в чернеющие океаны, обрушивающиеся водопадами с горловин мистических чудовищ, изрыгающих могучие потоки в кривые желоба улиц, не справляющихся с небывалым количеством воды. Сонный город, вторые сутки, величественно стоял, омываемый пенящимися мутными реками дождевой влаги. Париж погрузился в непроглядную мглу.

Время близилось к полуночи. По улице Сен-Дени, со стороны Сены, закутанные в плащи, брели двое.

– …клянусь Преисподней, это меня радует, ведь чертов Гаррота был не так уж и прав.

Гаспар из-под капюшона устремил на товарища удивленный взгляд.

– Да-да, не так уж и прав, жилище этого церковника находиться от дьявольского логова – Шатле, значительно дальше, чем я мог представить, и это меня тешит.

Тибо захохотал так, что даже шум ливня, не мог заглушить его смеха.

– Лодка на том месте, где условились?

– Да, под мостом Менял, со стороны, где торчат обуглившиеся балки.

– Ловко, прямо под носом у «медноголовых», вот и хорошо, уйдем по реке. А теперь поспешим, Крюк уже там, наблюдает за домом с полудня.

Добравшись до дома Буаробера, они присоединились к Крюку, прячущемуся от дождя под соломенным навесом, у лавки шорника, где горожане намеревающиеся отведать мастерскую, оставляли коней и мулов. Дрожащий от холода Крюк, смерил их мрачным взглядом.

– Ну, что Крюк, всё спокойно?

Ответа не последовало, из чего Ловкач заключил, что всё идет по плану.

– В доме оба, и священник и слуга?

На сей раз продрогший наблюдатель угрюмо кивнул.

– Спят голубчики, в окнах ни огонька. Ну, что, как договорились, ты Гаспар встань у двери, и если кто выберется, бей ножом.

Тибо сунул в руку испуганному Гаспару, ржавый отточенный кусок железа.

– Не трусь, завтра в золоте купаться будем.

Подмигнул он анжуйцу, кивнув Крюку.

– Идем.

Разбойники исчезли во мгле, за кисеей дождя. Гаспар, проводив их взглядом, искривил недовольную гримасу, взглянув на жалкое подобие кинжала, которым вооружил его товарищ.

В руках Крюка, оказавшегося у двери дома Буаробера, появился изогнутый металлический прут – отмычка, предмет, благодаря которому он получил своё нелепое прозвище, заставившее всех, навсегда забыть его настоящее имя, данное кюре, при крещении. Совладав с замком, громила осторожно приоткрыл дверь, проскользнув, вместе с дружком, в небольшую прихожую. В этой крошечной комнатушке, где из декорированного дубом чрева выходили две двери, почти отсутствовала мебель, ограничивая скудную обстановку несколькими стульями, стоящими у стены, под громоздким настенным подсвечником. Одна из дверей оказалась заперта, вторая же вела на кухню, где мы, в своё время, познакомили вас с толстяком Дордо и гусем Мартеном, недружелюбно встретившим своего странноватого хозяина – господина Буаробера. Просунув голову в приоткрытую дверь, Крюк услышал мерный храп бравого капрала, дремавшего на своей бессменной кушетке, возле пылающего очага. Отблески огня, полыхавшего в топке, позволяли грабителям разглядеть грубую, с намеком на изысканность мебель, беспорядочно уставленную кухонной утварью, как зачастую бывает в домах, где отсутствует «женская рука». Их взоры нащупали в полумраке несколько украшенных незатейливой резьбой деревянных колон, уходящую вверх, во мглу винтовую лестницу, а так же край кушетки, откуда свисала нога в полосатом чулке, несомненно, принадлежавшая тому, кто наполнял помещение жутким храпом. В руке у Крюка сверкнул длинный кинжал, Тибо достал из-под плаща увесистую дубину, кивнув дружку, в сторону спящего. Бесшумно, обогнув стол, грабитель подкрался к выводящему рулады слуге, уже готовый нанести удар, как вдруг, из кромешной тьмы, словно крылатое ночное чудовище, порожденное Гарпиями5, с ужасающим гоготом, на голову оторопевшего Крюка, обрушился Мартен, испугав до полусмерти грабителей и пробудив хозяев. Бравый капрал, как вы помните, никогда не погружавшийся в объятия Морфея6 безоружным, без промедлений пальнул из пистолета, хранящегося под кроватью, рядом с палашом, угодив Крюку, отбивающемуся от Мартена, точно меж лопатками. Бандит, упавший от удара пули на колени, попытался подняться и бежать от напористого коротышки, но безжалостный палаш настиг его, раскроив бедняге череп. В этот же миг подоспел Тибо, целивший своей дубинкой, по макушке, толстяку слуге. Дордо заорал так, что остолбеневший на лестничных ступенях Буаробер, наблюдавший за барахтающимися в темноте людьми, и не решавшийся вступить в схватку, разрядил свой пистолет, в момент, когда дубинка Тибо, во второй раз обрушилась на задыхающегося от воплей капрала. Пуля, выпущенная из пистолета приором, пробила грудь Ловкача, что заставило отшатнуться его к двери, оставив в покое, лишившегося чувств толстяка, растянувшегося посреди кухни. Едва держась на ногах, Тибо ринулся к выходу, толкнув окровавленной ладонью двери. Выскочив на улицу, он оказался в объятиях Гаспара, бледного словно ранили его, а вовсе не Ловкача.

– Что, что с тобой Тибо?! Где Крюк?!

– Потом, всё потом! Бежим к лодке.

Лишь добравшись до челнока, что скользнул меж утопающих во мраке опор моста Менял, шлепая парой весел о водную гладь, Тибо лишился чувств. Он лежал на дне лодки, накрытый плащом Г аспара, в то время как его верный товарищ, миновав неясные очертания Сите, провел лодку под опорами Нового моста, взяв курс на Нельскую башню. Страх, горечь и холодные капли дождя, подгоняли, заставляя гребца изо всех сил налечь на весла, вынуждая лодку не замедлять ход, пока днище челнока не коснулось песчаного берега под мостом, что переброшен над крепостным каналом от Нельских ворот. Выбравшись из лодки, они взобрались на крутой берег, углубившись в темные улицы Сен-Жерменского предместья. И лишь оказавшись в безопасности, Гаспар решился перевести дух, усадив измученного, едва живого Ловкача на каменную тубу.

– Куда ты меня ведешь?

Прохрипел Тибо, прижимая к простреленной груди пропитанный кровью лоскут материи. Гаспар, тревожно озираясь, подмигнув раненному, ответил:

– Есть одно местечко, тихое, спокойное, там, будь уверен, никто не найдет.

– Место верное, там безопасно?

– Вернее не бывает, как в Раю.

Он подхватил истекающего кровью товарища, покорно следовавшего за анжуйцем, по хорошо знакомому тому маршруту. Дождь не ослабевал. Вспышки молний, время от времени, озаряли двух измученных, промокших до нитки людей, будто предоставляя возможность наблюдать с небес, кому-то невидимому и могущественному, одному лишь способному вершить их судьбы. Того единственного, кто, очевидно, решил, во что бы то ни стало заставить сих бедолаг, испить до конца чашу, обрушившихся на них страданий. И вот, наконец, путники достигли цели, добравшись до небольшого домика, поднявшись по ступеням к столь желанной двери. Гаспар просто напросто втащил, лишенного сил Тибо в комнату, уложив на кровать. В это миг Ловкач, вряд ли в нынешнем положении соответствовавший своему прозвищу, лишился чувств. В темноте, заботливо стянув с раненного мокрую, пропитанную кровью одежду, анжуец, укрыл его одеялом. После этого он зажег огарок, вставленный в небольшой медный подсвечник, и, набив рот хлебом, краюху которого нашел тут же, на столе, принялся тщательно пережевывать его, вглядываясь в темные углы комнаты. Свет свечи, позволил Гаспару отыскать и собрать тонкие нити паутины, которые вслед за хлебом он запихнул в рот. Достав из комода чистую рубаху, он разорвал её на лоскуты и ленты, чем остался, вполне доволен. Наконец на кусочке ткани, полученном вследствие расправы с рубашкой, появился мякиш – смесь хлеба и паутины, что в виде компресса, укрыло рану бедного Тибо.

– Где я?

Прошептал пришедший в этот миг в себя раненный.

– Не стоит беспокоиться, ты в надежном месте, и сможешь отлежаться здесь несколько дней. А завтра, я найду лекаря, для тебя.

Но Тибо уже не слышал товарища, он вновь лишился чувств. Гаспар перевязал рану, заботливо укрыв прибывавшего в бессознание друга. Связав в узел окровавленную одежду, он, прихватив лахмотья с собой, вышел на улицу, и едва волоча ноги, направился в сторону улицы Малых Августинцев.

****

Мушкетеры, оставив гостеприимные стены «Сосновой шишки» оказались в кромешной мгле под проливным дождем. Непогода разыгралась не на шутку, время от времени раздавались раскаты грома, способные, казалось, расколоть землю, сопровождаемые вспышками молний. Укутавшись в плащи, нахлобучив на головы капюшоны, четверо друзей взгромоздились на коней и направились к воротам Сен-Жак. В ночное время ворота королевской столицы были заперты и находились под охраной городской стражи, поэтому, чтобы въехать или выехать за стены города, требовалось письменное разрешение, одноразовое или пропуск, действовавший на протяжении некоторого времени. Как в одном, так и в другом случае, бумага должна была быть подписана одним из людей имеющим право на подобную привилегию. У четырех друзей, имелись бумаги, подписанные деТревилем, гарантирующие проезд, в любое время суток, через пять, из шестнадцати парижских ворот: Сен-Мартен, Сен-Дени, Сен-Оноре, Сен-Антуан -на правом берегу, и Сен-Жак на левом. Именно через эти, названные последними, ворота, этой ночью, покинули город друзья-мушкетеры, так как только сей проезд давал возможность попасть им домой, в предместье Сен-Жермен.

Миновав мрачную арку брамы, друзья направили скакунов, вдоль рва наполненного водой, что тянулся у крепостных стен города.

– Ну и погодка, господа! Этот чертов дождь, наводит на меня скуку и заставляет биться в ознобе.

– Мне кажется, я могу помочь вам, милый Портос. Господа, я предлагаю отправиться на улицу Могильщиков, где в комнате, которую я арендую у метра Бонасье, нас ждет дюжина бутылок прекрасного бордо, из которого я приготовлю согревающий кровь глинтвейн.

– Что я более всего ценю в вас д'Артаньян, так это чувство готовности, всегда прийти на выручку другу.

Великан рассмеялся так, что любая хандра возымевшая непредусмотрительность поселиться в этой неунывающей душе, вынуждена была бы тут же убраться восвояси, в поисках нового пристанища, для своей гнусной персоны. Гасконец вопросительно взглянул на Атоса и Арамиса. Граф подмигнул гасконцу, что говорило само за себя. Что до утонченного шевалье, то он с ангельской улыбкой, вздернув брови, наклонил голову, что обозначало скорее «да», чем «нет».

Мушкетеры свернули на Вожирар, под ливнем, который, казалось, никогда не закончится. Арамис, не переносивший грубовато-пошлого юмора Портоса, как только великан, оживившийся в предчувствии пирушки, разразился новой вздорной историей, дал шпоры своему коню, оторвавшись от товарищей, лишь бросив на ходу, когда они поравнялись с воротами Люксембургского дворца.

– Потише, милейший Портос, не то разбудите королеву Мать.7

Он ехал впереди, в гордом одиночестве, оставив на обозрение утопавшему в восторженных восклицаниях Портосу, как и дву другим спутникам, блестящий от влаги круп своего скакуна. Невзирая на попытку уязвить балагура шуткой, набожному Арамису было не до острот. Он крестился при каждом раскате грома, бормоча под нос молитвы, с тревогой вглядываясь в зловещий и безлюдный лабиринт улицы. Прибыв на место, где улица Могильщиков встречается с улицей Вожирар, послышался очередной сильный удар грома, и всё вокруг, на миг, при вспышке молнии, обрело ясные очертания. Арамис остановил коня, будто перед ним возник дьявол, и, привстав в стременах, завопил:

– Вон, вон, смотрите! Вы видели?! Вон там, там! Это сатана, клянусь! Это дьявол, превратившийся в карлика горбуна!

Глаза бедного Арамиса, свято верившего в Божье провидение, а значит и в нечистую силу, расширились до невероятных размеров. Сего обычно спокойного и рассудительного человека, было просто не узнать. Он тыкал пальцем во тьму, где почти растворились во мраке очертания монастыря кармелиток, испуганно озираясь на поравнявшихся с ним товарищей. Пожалуй, впервые увидев друга в столь сильном возбуждении, Атос, взглянул на него, улыбнулся, вкрадчиво поинтересовавшись.

– Да, что с вами, милый друг? Здесь никого нет, вам почудилось. Посудите сами, кому придет в голову шататься по ночам, да ещё в такую непогоду?! Дьяволу, ведь тоже неохота мокнуть, даже если он принял облик горбуна.

– Э-э-э, не скажите, любезный граф, у нас в Лангедоке, горбун действительно прообраз дьявола. А те, кто встретит его, поберегись!

– Ну, знаете ли, Арамис, у нас в Гаскони совсем наоборот. Увидеть горбуна к удаче, а чтобы было счастье, нужно непременно дотронуться до его горба.

Как смог, попытался утешить товарища д'Артаньян. Услышав восклицания Арамиса, Портосу, отчего-то стало не по себе. Он тут же вспомнил поездку в Шинон, мрачный подвал и гнусный разговор с мерзким карликом-горбуном. Лицо его исказила гримаса, которую заметь кто-либо из друзей, тут же заподозрил бы неладное. Его губы исказила жестокая гримаса, и беззвучный шепот вырвался из уст: «Карлик-горбун на улице Шкатулки, говорите? Думается мне этой ночью, господа, у нас будет на одного врага меньше»

Но капюшон, стена ливня, непроглядная тьма, сделали свое дело, не позволив разоблачить великана. Совладав с собой, Портос не нашел ничего лучшего как рассмеяться. Гогот товарища заставил поморщится недовольного Арамиса.

– К дьяволу предрассудки Арамис, пусть даже всё чертово воинство выйдет навстречу, меня не удержать, если где-то за столом ждет дюжина бутылок доброго вина и баранья нога!

Он вновь разразился хохотом.

– Едемте господа, заодно проверим, где приметы, вернее, в Гаскони или Лангедоке!

Как вы догадались, карлик-горбун вовсе не почудился Арамису, тем более не оказался случайно на углу улицы Вожирар и Шкатулки. Сие маленькое воинство, состоящее из главаря Кокоша, и ещё из четверых головорезов, любезно отпущенных из-под стражи Портосом, наделенного в Шиноне особыми полномочиями, оказалось здесь, чтобы исполнить приказ великана, унеся жизнь господина де Ро.

Итак, в эту ночь, вместе с горбуном, в предместье Парижа прибыли вполне известные вам особы: дезертир, бывший солдат короля Жак Совар; верзила Картобра; пьемонтец Протти; и малыш Дидье, самые верные и жестокие «псы», папаши Кокоша. Подробности причины, которая заставила сих разбойников прибыть из берегов Вьенны, на берега Сены, сменив Шинон на Париж, так же известна нашему уважаемому читателю, поэтому повторять лишний раз имя жертвы нет резона.

И вот, после того как мушкетеры, скажем так, разминулись с уцелевшими остатками банды «Кленовых листьев», разбойники укрылись от дождя под ветхим навесом, «прилипшем» к каменному забору монастыря Дешо, на улице Шкатулки, внимательно наблюдая за домом, где снимал комнату кавалер де Ро, не решаясь напасть наобум.

Морщась от дождевых брызг и дрожа от холода, Протти взмолился:

– Ну, когда же мы покончим с этим проклятым шевалье, и отправимся в кабачок тетушки Совар, прелестной сестренке нашего Жака, я весь дрожу от холода.

Не повернув головы к вопрошавшему пьемонтцу, горбун проворчал:

– Когда скажу, тогда и пойдем на штурм! Вам итальянцам лишь стоит подуть легкому ветерку, всё мороз, всё холод! Погодка, что надо, ни одной собаки на улице, хоть в этом нам удача!

Тянулись бесконечные минуты, сопровождаемые шумом ливня, тем самым вселяя в души разбойников необъсянимую тревогу. Наконец Кокош, глубоко вдохнул, поддернув длинным носом, будто унюхав благоприятность момента.

– Совар, Картобра, там во дворе…

Горбун ткнул пальцем в направлении ближайшей арки.

– …у забора, лежит лестница, тащите её сюда.

Затем обернувшись к Протти и Дидье, приказал:

– Ну, а вы полезете наверх, прикончите этого дьявола де Ро, тем самым на половину покроете наш долг.

Появились двое с лестницей, приставив её к окну во втором этаже, и верзила Картобра, вцепился в ступени-перекладины своими огромными ручищами, не позволяя деревянной конструкции соскользнуть с мокрого камня стены. Когда Дидье подобрался к распахнутым ставням, Протти уже скрылся за окном. Малыш последовал за ним. Из-за шума ливня, невозможно было расслышать, даже собственных шагов, но выстрел, прозвучавший в комнате, куда пробрались разбойники, всё же донесся до ушей стоящих на улице. Кокош вздрогнул. Из окна показался испуганный Дидье, который спускаясь, вопил:

– Проклятый Протти, выстрелил шевалье прямо в лицо, убил наповал!

Из окна выглянул строптивый итальянец, и, посмеиваясь, пояснил:

– Этот чертов де Ро ранен, даже не сопротивлялся!

– Тем более, на кой дьявол стрелять?! Просил же болванов не шуметь, это дело кинжала, а не пистолета!

Не успела ступня пьемонтца коснуться мостовой, как горбун дал команду:

– Всё, дело сделано, теперь уходим, пока нас не сцапали! Все в разные стороны, встречаемся в «Кукушке»!

Прогнусавил карлик и скрылся во тьме. А ливень всё не утихал, барабаня по крышам, будто оплакивая того, кто мгновенье назад лишился жизни.

1 Здесь вероятно, следовало бы четко обозначить о ком идет речь. Мушкетеры – в XVI —XVII веках, род войск в инфантерии (пехоте), попросту солдаты вооруженные мушкетами, имеющиеся в любой европейской армии. Во французской армии XVI столетия ими усиливались пехотные роты – по одному стрелку на трёх копейщиков. В недалеком будущем огнестрельное оружие на полях сражения стало играть главенствующую роль, и мушкетеры стали составлять до двух третей всей пехоты. Кроме вооружения и задач, ставящихся перед ними во время военных компаний, они мало чем отличались от прочих солдат. Но во все времена, в каждой из армий, была своя элита – как например мушкетеры Королевского Дома французского монарха, назначение, содержание и статус которых разительно отличался от прочих господ, служащих под знаменами Его Наихристианнейшего Величества. (Не говоря уже о том, что королевские мушкетеры являлись кавалерийским подразделением) Именно о сих уважаемых господах, идет речь в этой главе, нашего повествования.

2 Королевские мушкетеры, в отличие от жандармов и шевалежеров, подаренных дофину отцом, Генрихом IV, и прочих вышеперечисленных подразделений, сформированных задолго до описываемых событий, были созданы лично молодым Людовиком, отчего являлись предметом гордости монарха.

3 Капитаном роты мушкетеров являлся король Франции, но фактическим командиром, которого называли «капитаном», был капитан-лейтенантом.

4 Lieutenant(фр.) Лейтенант – «заместитель»

5 Гарпии – одни из самых свирепых и уродливых персонажей греческой мифологии, изображаются в виде диких полуженщин-полуптиц отвратительного вида. Они, подобно прочим чудовищам, наводят ужас на людей.

6 Морфей – бог сновидений в греческой мифологии.

7 Люксембургский дворец – дворец, построенный для Марии Медичи, матери Людовика XIII.

ГЛАВА 31 (90)«Монфокон»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Что ж, пришло время, нам с вами, вернуться туда, где, под личиной священнослужителя, таятся подлость, жестокость и лицемерие.

И вот, в комнате харчевни «Зеленый лис», занимаемой мессиром де Лавальером, примерно в два часа пополудни, собрались те, кто укрепился в уверенности, устранив противников и конкурентов, принял решение сегодняшней ночью, отправиться к Монфокону, за медальоном, спрятанным одним из тамплиеров, посвященных в тайну «Сокровищ де Шорне».

За сервированным столом – а господа, проживавшие в номере, предпочитали трапезе в обеденном зале таверны, наслаждаться здешней кухней в собственных покоях, быть может ещё и от того, что речи, звучавшие за столом, были не для посторонних ушей – сидели трое. Сделав два больших глотка, шевалье обратился к священнику:

– Святой отец, насколько я понял, вы всецело поглащены уверенностью в том, что «Храмом смерти» наш загадочный рыцарь называет печально известный Монфокон, не так ли?

Прежде чем ответить, капеллан налил в свой бокал розового нектара, и, откинувшись на спинку стула, закатил глаза. Во всех его движениях, гримасах, расположению морщин на лице, говорила несказанная любовь священнослужителя, к неспешным изъяснениям за бокалом доброго вина. К тому же, его несказанно тешило столь глубокое уважение и доверие шевалье к мнению простого капеллана.

– Видите ли, любезный шевалье, принято считать, что данное, так называемое, сооружение, было задумано и построено по проекту главного советника короля Филиппа Красивого – Ангеррана де Мариньи. К слову, я не встречал ни в одном из исторических источников противоречий сему воззрению. Так вот, эта постройка, как вы справедливо заметили, вполне заслуживает жуткого определения – «Храм смерти».

Падре, с величайшим наслаждением сделав глоток вина, отчего его лицо озарилось благостью, столь привычной маской для каждого из священнослужителей, продолжил.

– Ведь по замыслу коадъютора, здесь должна была царить смерть, поставленная в услужение королю. Только представьте сие ужасающее зрелище, когда в проемах, качаясь на ветру, чернеют более сорока повешенных, некоторые из которых уже начали разлагаться, жуткий смрад, неутихающие крики бесчисленных стай ворон, беспрестанно кружащих над стенами виселицы. Что может быть более удачным для сравнения с «Храмом смерти»? Но самое важное, что, несомненно, главным образом подтверждает мою догадку, так это смерть самого де Мариньи, по иронии судьбы повешенного на Монфоконе!

Лавальер и Урбен, с интересом слушали, казалось, воспарившего в облака самолюбования, разрумянившегося от вина капеллана.

– А разве, с тех пор, что-то изменилось и там уже не вешают?

– Что вы шевалье, сейчас это уже скорее исключение, так сказать причуда.

– Ну, что ж падре, нет оснований не верить вам. И сегодняшней ночью мы вознамеримся в этом убедиться.

Разлив остатки вина по бокалам, он обратился к Урбену.

– Ты позаботился о заступах и кирке?

– Всё готово, мессир.

Слуга кивком указал в угол комнаты, где стояло, завернутое в плотную материю, все необходимое.

В этот миг, в коридоре послышался какой-то шум, гомон и лязг оружия. От сильного удара, отворилась дверь и в комнату бесцеремонно вломились четыре городских стражника во главе с рослым офицером в сопровождении метра Сюрто, выглядывавшего из-за дверного косяка. Подкрутив черные тонкие усы, лейтенант Лабордемон, а это был именно он, громко и торжественно обратился к сидящим за столом.

– Кто из вас Андре Эсташ Эркюль де Норваль, шевалье де Лавальер?!

Удивленный Лейтенант поднялся, вперив бесстрашный взгляд в офицера.

– К вашим услугам, месье.

– Именем короля вы арестованы. Вы обвиняетесь в посягательстве на честь Его Величества. Сдайте шпагу и направляйтесь за нами.

В момент когда шпага Лавальера оказалась в руках Ламбордемона, Урбен схватился за эфес своего палаша, но получил удар протазаном, отчего упал в угол комнаты, лишившись чувств.

– Кто этот молодец?

– Мой слуга.

Сухо произнес шевалье, давая понять, что ни о чем не намерен просить у презренных стражников, носивших унизительное прозвище «медноголовые».

– Возьмите и слугу.

Твердо произнес офицер, используя старинное полицейское правило -«Арестовать всех, после, тот, кто нужно, разберется»

– Вы кто такой?

Сурово вымолвил Ламбордемон, с подозрением глядя на Локрэ.

– Нет-нет, я не имею к этим господам ни малейшего отношения, мы просто вместе обедали. Я капеллан из Мелёна! И вообще я прибыл в Париж по делам, к тому же в обществе иного месье!

Офицер вопросительно взглянул на хозяина харчевни, который безучастно кивнул, тем самым подтверждая слова святого отца.

Лавальер и Урбен, с разбитой головой, под охраной, были отконвоированы в зарешеченную карету, после чего, тюремный экипаж, сопровождаемый Лабордемоном и ещё двумя всадниками, направился к воротам Сен-Антуан, отчего арестованные могли подумать, что их везут в Бастилию. Но миновав городскую заставу, Лавальер с горечью заключил – они направляются в Венсен.

После ареста Лавальера, капеллан, некоторое время прибывал в растерянности, не в состоянии понять сути обвинения предъявленного шевалье. Ведь посягательство на честь Его Величества это не что иное, как государственная измена! Но ещё в большей степени, чем судьба лейтенанта и его слуги, положа руку на сердце, его заботил сегодняшний вечер. С одной стороны он был даже рад, что избавился от общества такого грубияна как Лавальер и солдафон Урбен. Но с другой стороны, он не мог себе представить как ему самому, ночью, отважиться отправится в столь жуткое место как Монфокон. На этом терзания не оканчивались, главной тревогой были две части карты, без которых поиски, теряли всякий смысл, и что, несомненно, ставило под угрозу всё предприятие, перечеркивая прежние удачи. Локрэ не понимал, как он сам, сможет отыскать недостающие два меча-медальона, чтобы впоследствии завладеть сокровищами. В тяжелых раздумьях капеллан уселся ужинать. Он до удушья, до спазмов в мозгу, спорил с самим собой, но жажда золота, как известно, сокрушавшая даже великие империи, с легкостью смогла взять верх над воспаленными чаяньями алчного капеллана. Совладав с терзающими его опасениями и сомнениями, священник еще долго кружил по комнате, вынашивая план на сегодняшнюю ночь. Наконец, очевидно, сумев ответить на все свои вопросы, а главное победить собственный страх, Падре направился в конюшню, когда за окнами «Зеленого лиса» только начинало сереть.

Выехав за городские стены, через ворота Сен-Мартен, пока их не заперли на ночь, капеллан направился на постоялый двор «Милостивый Мартин», располагавшийся неподалеку от развилки дорог, одна из которых вела к Монфокону. Прежде чем явится в таверну, Локрэ спрятал сверток, с заступом и киркой, в кустах, вблизи стен «Милостивого Мартина», после чего въехал в арку постоялого двора. Представившись трактирщику как кюре из деревушки Аверно, направляющемуся в Компьень, по делам паствы, а так с намерениями в пикардийском городке поклониться Святому Антуану и Святому Жаку, посетив храмы, возведенные во славу сиих святых.

Кроткий человек в рясе, как правило, является объектом весьма малоприметным, не привлекающим интереса не только постояльцев, но даже трактирщиков – самых любопытных людей на земле. Не явился исключением и наш капеллан. Смиренно помолившись, он довольствовался скромным ужином, после чего отправился в снятую на ночь комнату, и, как полагал, хозяин харчевни, отошел ко сну. Так это было или нет, и чем бы ни занимался в столь поздний час святой отец, в занятой им коморке, осталось скрытым от глаз кабатчика, прислуги и гостей, а значит, не могло потревожить даже самую последнюю дворовую девку, что характеризовало «кюре из Аверно» как тихого и неприметного человека. Однако когда, около двух часов после полуночи, он облаченный в рясу и плащ, появился на пороге конюшни, потребовав оседлать свою саврасую кобылу, то вызвал немалое недоумение и интерес со стороны прислуги, к своей скромной персоне. Предчувствуя череду глупых вопросов, а значит впоследствии бурных обсуждений и пересудов ненавистной черни, что нарушало планы Локрэ, он решил сам, безотлагательно предоставить объяснения, на его взгляд, впоследствии заставившие молчать глупых простолюдинов, проступая в их памяти лишь благоговением и смиренным восторгом пред столь просветленным служителем Господа.

– Приснился мне, сын мой, Антоний Великий, преподобный.

Обратился падре к конюху.

– …преодолевший Фиавидскую пустыню, и бредущий на встречу мне по водам Нила, будто посуху. «Приди ко мне…» – говорит он – «…брат мой, приди поскорей, скачи без усталости и сомнений, ибо я жду тебя!»

В глазах капеллана сверкнул огонек одержимости, что напугало набожного крестьянина, седлавшего кобылу. Он помог священнику взобраться на лошадь, и молча поклонившись, когда тот выехал во двор, с искренним сочувствием, проводил восхищенным взглядом до ворот.

Покинув, пределы «Милостивого Мартина», капеллан, отыскав, в кустах, свой сверток, припрятанный незадолго, тревожно озираясь, забрался на кобылу и направился к Монфокону. За время неспешного шествия его саврасой кобылы меж невысоких холмов, поросших редким лесом и густым кустарником, Локрэ почудилось, что за ним кто-то едет. Несколько раз, останавливая лошадь, он, сжимая под плащом пистолет, настороженно вслушивался в тишину, наблюдая за окутанной мглою дорогой. Но сколь Падре не прислушивался, всматриваясь во мрак, ни единой причины для волнения не обнаружил. «Если бы я был суеверным человеком, непременно повернул бы обратно» – подумал святой отец, стараясь подзадорить свою угасающую решительность.

И вот, наконец, копыта кобылы съехав с мягкой песчаной дороги, ударили о каменистую почву. В темноте, гигантским, уродливым великаном, предстал пред капелланом Монфокон. Крик филина, наполнил жутким, зловещим звуком пространство, ужасом же душу капеллана.

Виселица представляла собой трёхъярусное сооружение на каменном фундаменте, квадратной формы, со сторонами в 7 туазов. Шестнадцать каменных столбов по трём сторонам периметра, высотой в 6 туазов каждый, и два ряда горизонтальных балок создававших на трёх сторонах сооружения своего рода «матрицы», из ячеек шириной около одного и высотой около двух туазов. С балок ещё свисали ржавые цепи, на которых вешали приговоренных. С этого чертового логова, даже нищие боялись стащить цепи, одолеваемые страхом от одной только мысли, что придется приблизиться к проклятому месту.

Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 45 человек, их размещали только в трёх боковых гранях куба, четвёртая сторона сооружения использовалась для подъёма и спуска тел и представляла собой каменную лестницу с воротами, ключ от которых, в давние времена, хранился у городских палачей. Тела повешенных оставлялись на виселице до частичного разложения, после чего трупы сбрасывались в специальный каменный колодец, в цоколе Монфокона, поскольку было законодательно запрещено хоронить казненных по христианскому обычаю.

Дрожащей рукой, широко раскрыв от страха глаза, падре трижды перекрестился. Спрыгнув с лошади, он, вооружившись заступом и киркой, обратил взор к звездам, пытаясь определить в какой стороне север. Как человек частично образованный и знающий, он потратил на это не более нескольких мгновений, принявшись от северной стены Монфокона, отсчитывать сто сорок четыре шага, как было указано в письме. Отдалившись от «Храма смерти» на положенное расстояние, капеллан с ужасом понял, что никакого креста не существует, по крайней мере, он не видит его. В растерянности бросаясь из стороны в сторону, капеллан метался по зарослям, полагая, что мгла могла скрыть от его очей каменное распятие, наконец, лишившись сил, он, опустился на колени, в отчаянии бросив о землю, заступ и кирку.

– Я проклинаю тебя негодяй, начертавший нечестивой рукой, сие лживое послание!

Локрэ вскочил, обращаясь к звездам, будто вытянувшись во весь рост у него появлялся шанс дотянуться до горла незримого, ненавистного обидчика, давно уже прибывавшего на небесах. Химеры кружили над его головой, а жуткие чудовища, то появляющиеся, то исчезавшие во мраке, были вот-вот готовы поглотить беснующегося священника. В глазах потемнело и лишь клыки невидимых зверей, выныривавших из тьмы, намеревались, вонзившись, разорвать его плоть. Схватившись за голову, не ведая куда бредет, он бросился к Монфокону, казалось, возжелав в гневе рассчитаться с грудой камней за обман, выместив на стенах гнусной постройки обиду, развеяв, сей мрачный склеп по ветру. Размахивая кулаками и сотрясая воздух проклятиями, одинокая фигура приблизилась к сводам мерзкого чудовища, уже готовая врезаться в несокрушимую каменную твердь, как нога священника зацепилась за корень, торчащий из-под земли, опрокинувший несчастного падре на каменистую почву. От обиды и бессилия Локрэ заплакал, мысленно прощаясь со столь желанным трофеем. Рыдая, ползком, он приблизился к каменной кладке, вцепившись закостеневшими пальцами в стебли покрывавшие цоколь. Но вдруг, будто не было припадка ярости взявшего верх над капелланом, он замер в нерешительности. Еле различимый шорох, сравнимый лишь с крысиной возней, заставил священника содрогнуться от страха. Кровь застыла у него в жилах. Он, присев на корточках, принялся встревожено вертеть головой, пытаясь найти источник странного звука.

– Это ты, подлец обманувший наши ожидания, спустился на землю на мой призыв?!

Воскликнул он, казалось, обезумев от отчаянья и ужаса сковавшего его чресла, что не давало возможности капеллану подняться на ноги.

– Быть может я и обезумел, а быть может, напротив? Господь, послал мне умалишенного, что бы убедить – разум ещё не покинул меня. В том или ином случае, я не могу понять, с кем, сударь, вы изволите разговаривать?

Отчетливо донесшиеся до ушей священника слова, несколько успокоили его, но разожгли неудержимый интерес, выросшим из мглы вопросом – «кто, может быть здесь, в этом жутком месте, в столь поздний час?» Он, встав на четвереньки, словно пес учуявший добычу, приблизился к зарешеченному оконцу, чернеющему в стене Монфокона, и возвышающемуся над землей, не более чем на три четвери пье1. За решеткой зияла беспроглядная мгла, уходя своими корнями в небытие, будто опускаясь на невидимое, даже, пожалуй, не существующее, дно гробницы.

Здесь, да простит нас уважаемый читатель, мы вынуждены вновь, на некоторое время прерваться, и отвлечь вас от основных событий нашего повествования, для того, что бы познакомить с довольно мерзкой и страшной реалией того времени. Постараться донести до вас то, что весьма затруднительно объяснить, и, видимо, невозможно измерить обычными человеческими страданиями, а главное, без чего весьма трудно описать произошедшее со славным капелланом в ту темную, полную таинственных сюрпризов ночь.

Итак: в городах средневековья подобного рода гробницы, которая предстала пред взором нашего падре, встречались нередко. На самых людных улицах, на площадях кишащих зеваками, на рынках и набережных, можно было наткнуться на нечто вроде погреба, колодца или замурованную, зарешеченную конуру, в глубине которой днем и ночью возносило моление человеческое существо, добровольно обрекшее себя на вечные стенания, на тяжкое покаяние. В начале XVII века, во времена, когда происходила наша история, подобные отречения от собственной сущности, потребностей своей натуры, от самой жизни, встречались всё реже, и уже не являлись чем-то обыденным, оставляющим людей равнодушными. И все же, сей пережиток прошлого, эта жуткая келья, есть не что иное, как промежуточное звено, прозябающее на пороге, во вратах меж жизнью и смертью. Мы не возьмемся утверждать, отважимся лишь предположить, что если есть где-нибудь на земле ворота в Ад, то это они. В сих мрачных застенках добровольного заточения, пред вами непременно предстанет живое существо, обособившееся от человеческого общества, не считающееся ещё мертвецом, но и, несомненно, не пребывающее в списках живых. Набредя однажды на подобное место, ты тут же начинаешь ощущать, как глаза отказываются видеть, а уши слышать, эту непрекращающуюся мольбу, вырывающуюся хрипами из доведенной нечеловеческими условиями умерщвленной плоти; этот безжизненный лик, которого испугалась бы сама смерть, отчего несчастный, испуская приглушенный душевный ропот, до сих пор дышит, не внемля уже ни солнечным лучам, ни текущему в обычном порядке времени, ни даже людской реакции, подчас жалостливой и милосердной, а зачастую бездушной и жестокой. Но, не вдумываясь в страдания, невозможно добиться сочувствия. От того наверное принося несчастному мученику пищу и воду, горожанам в меньшей степени было присуще участие, чем праздный интерес – жив ли ещё затворник, этот гниющий в погребе скелет, и если да, то на какой стадии его гибель?

Когда то в Париже насчитывалось немало мест добровольного затворничества, откуда исходило неописуемое зловоние, и доносились беспрестанные молитвы. Ведь само духовенство радело о том, чтобы они не пустовали, так как это служило бы признаком оскудения веры. Но сегодня всё изменилось, как человеческие ценности, так и церковные устои, что послужило исчезновением сих страшных проявлений самопожертвования. Да-да, исчезновению, как полагали многие из живших в XVII веке, к коим относился и наш капеллан. Но частенько бывает так, что наши убеждения, лишь плод наших же иллюзий, заблуждений, не позволяющих реально оценивать происходящее вокруг и допускать то, что даже трудно представить, но отчего существующие реалии не изменятся и уж точно не станут таковыми, кои могут нарушить ваши хрупкие воззрения.

И вот, в подтверждение к сказанному выше, падре Локрэ, узрел именно такую гробницу, что повергло его в глубочайшее изумление. Подобравшись к зарешеченному отверстию, он заглянул вовнутрь. Смрад, разлагающейся плоти и нечистот ударил в нос священнику. Его испуганные глаза, тщетно намеревались проткнуть взором густой удушливый мрак.

– Кто здесь?

Стоя на коленях, капеллан направил вопрос во тьму, схватившись за стальные прутья. Ответа не последовало.

– Отвечайте, если там кто-то есть?!

В ответ послышался тихий хрипловатый смех, предшествующий звукам, напоминающим человеческий голос.

– Странное дело сударь мой, но вы сами не зная того, оказались весьма близки к истине. Здесь вероятнее всего скорее никого нет, чем кто-то есть.

– Но я слышу ваш голос, значит вы там, вы живы! Спорить с этим глупо, это всё равно, что противостоять Божественному Провидению, а это грех. Ведь если, даже самый никчемный, человек находится среди живых, то всё в этом мире идет не так, как если бы его не было на земле. И это истина!

Из мрака вновь послышался тот же снисходительный смех.

– Это несусветная чушь! Человеку, а точнее самовлюбленному болвану, всегда кажется, что в его отсутствие на земле, непременно, что-либо измениться, случиться непоправимое. Когда человек говорит: «…меня в то время ещё не было на свете», подразумевая, что он ещё не был рожден, и у окружающих, таких же глупцов как он сам, порой, это вызывает беспричинное веселье. Когда же о человеке говорят: «…он уже не мог присутствовать, по причине смерти», как правило, это вызывает грусть. Заметьте, насколько разнятся реакции на одни и те же обстоятельства – ведь человека, просто напросто нет на земле! Не важно, по какой причине! Его попросту нет и всё! А вы толкуете о какой-то дурацкой истине.

– Извольте ответить: кто говорит со мной, и что вы здесь делаете?»

– Вы и вправду, сударь, не в себе. Те, кто отреклись от всего, и заживо похоронили себя, не имеют имен, судеб, не имеют ни прошлого, ни будущего. Плоть моя безжизненна, а душа мертва. А что касается занятия, то в последние четверть часа, я ничем не занимаюсь, кроме того, как наблюдаю за умалишенным, посылающим проклятия Небесам, в столь гнусном и наверняка проклятом месте, да ещё посреди ночи.

Слова незнакомца заставили Локрэ испытать некоторую неловкость, что было вовсе неприсущее нашему священнослужителю, быть может, поэтому, он, неожиданно для самого себя, сказал правду, что так же случалось весьма редко.

– Видите ли, я просто испытал отчаяние, не сумев отыскать каменного креста, стоявшего когда-то несколько севернее Монфокона…»

От собственной откровенности, капеллан почувствовал ещё больший конфуз, чем от слов затворника, что тут же отрезвило его, заставив придти в себя. Он, ломая руки и изобразив на лице благообразную улыбку, решил не изменять своим жизненным принципам, то есть соврать. Но «черную» душу непременно тянет в преисподнюю. Будто учуяв это, а так же внутренние смятения священника, незнакомец, если это был не сам сатана, задал вполне невинный вопрос, подтолкнувший падре к греху.

– Ну, и зачем же, добрый человек, вам этот крест?

– Видите ли, мой покойный друг, господин барон Д'Анж, перед смертью обратил ко мне своё последнее желание. А как вы знаете «последнее желание» умирающего, свято. Так вот, он наказал мне, найти этот крест и помолиться за упокой его Души.

При этих словах, священник покорно склонил голову.

– Странная просьба.

– Да уж, какая есть. Вот только не выполнить мне её. Глаза наливаются слезами, когда подумаю, что душе несчастного барона…

Падре умолк, услышав хрипы и кашель, донесшиеся из мрака.

– Не горюйте, друг мой. Нет ничего проще, чем помочь вашей беде.

Руки Локрэ, обхватили решетку, и он припал к смрадной дыре.

– Я вижу, вы довольно сильно любили своего друга…

Из ямы послышался всё тот же странный смех.

– Семь лет назад, крест упал, от старости, очевидно, вон под тем кленом»

Сухая, словно рука мумии, протиснулась меж железных прутьев, указав на одинокое дерево.

– Ступайте, там вы отыщите и крест и фундамент.

Не проронив более ни слова, Локрэ ринулся к дереву, по пути подхватив брошенные ранее орудия труда. Обнаружив, как обещал незнакомец, и крест и фундамент, он в неистовстве бросился долбить киркой каменистую землю. Задыхаясь и вытирая потертым рукавом рясы вспотевший лоб, не останавливаясь, он врывался в землю, время от времени останавливаясь, и морщась от мерзкого смеха затворника, как ему казалось, непрерывно звучащего, откуда-то из-за спины. И вот, по истечении трех четвертей часа, заступ наткнулся на оловянный футляр, обернутый в кожу и залитый воском так, что влага не коснулась содержимого.

– Не иначе его охраняют суеверия.

Дрожащими руками, священник извлек из шкатулки амулет, в виде крошечного серебряного меча на увесистой цепочке. Вглядываясь в нанесенные на медальон буквы, он прошептал:

– Б.М.

Спрятав амулет в кожаный мешочек, где хранился такой же меч, отличающийся лишь начертанными литерами, он, кряхтя, взобрался на кобылу, направившись к стенам Парижа.

И лишь когда звук копыт лошади священника стих в ночи, из кустов, на дорогу, выехал всадник в плаще и шляпе оливкового цвета, под ярко зеленым плюмажем. Он долго смотрел вслед капеллану, будто был уполномочен, именно сейчас решить его судьбу, после чего, развернув, пустил в галоп игреневого жеребца, в направлении Монмартрского холма.

1 1 Пье = 32,48см.

ГЛАВА 32 (91) «Встреча в Орийаке»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ОВЕРНЬ. ГОРОД ОРИЙАК.

По прибытию в Орийак, граф де Ла Тур, как было условлено, остановился в гостинице «Охотничий трофей». Сняв две комнаты, во втором этаже, что окнами выходили во двор, аристократ с комфортом расположился в одной из них, другую же заняли семеро наемников, сопровождавших его из самого Парижа. Эти люди, под командованием мессира де Букуа, отъявленного головореза и преданного «пса» де Ла Тура, мечтавшего занять место погибшего де Флери, охраняли графа, а значит и гостиницу, по всем правилам караульной службы. Двое из наемников, круглосуточно дежурили, намериваясь остаться незамеченными, у двери в «Охотничий трофей» с площади. Остальные, сменяя друг друга, приглядывали, из своего номера за дверью оберегаемого дворянина, благо их комнаты находились рядом, через стену.

Де Ла Тур, с первого дня пребывания в Орийаке, находился в глубоких раздумьях, которые с каждым днем, заставляли всё больше мрачнеть, парижского вельможу. Мысли графа, словно тяжелые, грозовые тучи, нависали над землей, от берегов Средиземного моря, близ коих раскинулся древний Перпиньян, до владений его влиятельного покровителя принца Конде, в Шатору, проливаясь дождем опасений над блистательным Парижем, где в великом множестве заседали безжалостные враги, и недоверчивые друзья, лукавого вельможи. Как одни, так и другие, прознай они о намеченной в Орийаке встрече, незамедлили бы расправиться с коварным графом, что так же не оставляло его в покое. Кроме прочих беспокойных рассуждений, Ла Тура терзали сомнения связанные с приездом дона Уртадеса в Орийак, сгущавшиеся с каждым днем его жалкого прозябания в поганой дыре, коей являлся «Охотничий трофей».

Кастилец мог не получить письма, оставить послание без внимания, наконец выказать опасения, не позволившие ему отправиться в Овернь. Всё это удручало, и, без всяких сомнений, заботило де Ла Тура. Но мысль о том, что письмо, адресованное испанскому гранду, может вызвать прилив гнева у жестокого дона Карлоса, который, не исключено, что выльется в принятие ужасающего решения – направить отряд хладнокровных убийц, чтобы разделаться с автором послания, который дожидается в Орийаке – приводило его в трепет. Подобные мысли удушающим страхом, подбирались к горлу де Ла Тура, не давая покоя ни днём, ни ночью.

В один из таких дней, когда парижский вельможа страдал от приливов беспокойства перетекающего в хандру, сеньор граф, дон Уртадес, не испытывавший ни тени сомнения, тем более страха, во время принятия решения о поездке в Овернь, с двумя верными сержантами – Саладесом и Ортегой, миновал арку городских ворот Орийака. Справившись у прохожих, как отыскать гостиницу «Охотничий трофей», он скомандовал своим гвардейцам спешиться, дабы не привлекать внимания тех, с кем, возможно, встреча в сем окситанском городке не просто не желательна, но быть может, даже смертельно опасна.

Узкая извилистая улочка, в скором времени, вывела кастильцев на небольшую площадь, где средь перекошенных, невысоких домишек, высочила, двухэтажная гостиница. Не выходя из тени нависших над переулком крыш, Уртадес приказал оставить лошадей у жалкого подобия навеса, с соломенной кровлей, на попечение слуги, следящего за оставленными хозяевами, на время, животными, которому щедро заплатил. Из-за угла, граф внимательно оглядел фасад «Охотничьего трофея» и прочих зданий окружавших площадь. Его продолжительное наблюдение, походило на поиск, выслеживание добычей, преследователей; на учуявшего опасность матерого зверя, желающего, во что бы то ни стало, избежать вероятной засады, устроенной опытными и беспощадными охотниками. Наконец оторвавшись от осмотра, и частично от размышлений, связанных с тем, что удалось разглядеть, он исполненный суровости, обратился к сержантам.

– Сеньоры, быть может, я привез наши головы, чтобы сунуть их в пасть кровожадному зверю. Но долг превыше всего, и сие обстоятельство лишает нас возможности поступить иначе.

Он, пронзительно глядя в глаза своим солдатам, старался уловить малейшие колебания их настроения. Но многоопытные войны, выказали пылающими взорами лишь преданность и отвагу, что позволило графу продолжить.

– Саладес, к имеющемуся у тебя мушкету, мы прибавим по одному из наших пистолетов, так как тебе, если понадобится, придется помешать нападению на нас с тыла. Ты останешься здесь, возле лошадей, и если заметишь людей, представляющих угрозу, спешащих к гостиничной двери, не медля, открывай огонь. От твоей меткости, возможно, будут зависеть наши с Ортегой жизни. Ты, Ортега, пойдешь со мной к «Охотничьему трофею», и после того как я войду вовнутрь, займешь место у входной двери. Твоя задача, в случае нападения, как можно дольше продержаться, никого не пропустив в дверной проем. В узком месте тебе будет проще обороняться против превосходящего в численности противника. Да и Саладес тебя не оставит.

Качая головой, будто прощаясь с верными друзьями, чьи глаза блеснули бесстрашием, граф хрипловатым голосом вымолвил.

– Я поднимусь на второй этаж, где располагаются комнаты постояльцев, а значит, вероятно, находится человек назначивший встречу. Если он вообще существует… Знаком для меня в случае нападения на гостиницу, станет твой Ортега выстрел. Мы оставляем себе по пистолету, так как, у тебя, да и, наверняка, у меня, времени для второго выстрела не будет.

Как обычно спокойный холодный и жестокий взгляд графа скользнул по лицам сержантов.

– Ортега, за мной.

Неспешно, будто прогуливаясь по довольно людной площади, продвигался в сторону гостиницы дон Карлос, и лишь зрачки, выказывая беспокойство, метались в расщелинах глазниц. Звон шпор, покрытых вязью мавританских узоров, бряцанье толедской эспады, различимые впереди, в нескольких шагах, не позволяли, с опаской озирающемуся по сторонам Ортеге, потерять в толпе рослого хозяина, чьи черные, словно смоль волосы, стянутые в косицу, он различала над головами беззаботно шатающихся горожан. Наконец они достигли двери «Охотничьего трофея», и сержант, незаметно, взведя под плащом курок пистолета, проводил взглядом стройный силуэт своего сеньора, скрывшегося в полумраке тесного помещения.

Оказавшись у двери в обеденный зал, откуда доносился гомон подвыпивших бражников, кастилец кликнул трактирщика, бросив взгляд на почерневшую от времени лестницу, устремившуюся ввысь, к просторам второго этажа. Навстречу к столь почтенному господину, коим, несомненно, являлся дон Уртадес, выбежал, небольшого роста, весьма упитанный человек, в переднике и красном колпаке, кланяясь, поинтересовался.

– Чего господин изволите?

– Мне нужен мессир Пьеро.

На хорошем окситанском, относящимся скорее к южным диалектам, но все же не без акцента, вымолвил кастильский дворянин. Окинув оценивающим взглядом рослого незнакомца, кабатчик, обратился к самому себе: «Странный выговор, гасконец, что ли? Хотя нет, для гасконца слишком много лоска, да и акцент не тот…?» – пронеслось в мозгу шустрого овернца, произнесшего вслух:

– Прошу вас сударь, месье Пьеро проживает на втором этаже, четвертая дверь.

Изогнувшись в поклоне, кабатчик указал на лестницу, что не так давно привлекла внимание дона Карлоса. Оставив без внимания неуклюжие поклоны толстяка, дворянин, тремя прыжками взлетев наверх, прошел по коридору, остановившись у комнаты, где, со слов трактирщика, обитал месье Пьеро. Достав из-за пояса пистолет, Уртадес, взвел курок, после чего постучал. Никто не ответил. В тот же миг, очевидно услышав стук, из соседней двери, вышел человек, с явным вызовом принявшийся разглядывать испанца. Отступив на шаг, под неприветливым взором, и уже было, собравшись вырвать, из-под плаща эспаду, граф увидел как с другой стороны, некий сеньор, поднявшись по лестнице, схватился за эфес своей шпаги. Дон Карлос напрягся, приготовившись к бою, как вдруг, из-за двери, в которую он только что постучал, донесся гнусавый голос:

– Вы из Амьена?

– Нет, я из Реймса.

Слова, произнесенные кастильцем, словно магическое заклинание подействовало на воинственных незнакомцев, в одночасье, будто выросших из-под земли, и с такой же быстротой удалившихся в свои сумрачные укрытия.

Переступив порог, дон Карлос, увидел мужчину, сидящего на стуле, посреди комнаты, платье и манеры которого, выдавали парижского вельможу, не иначе. Дворянин, с интересом глядевший на испанца, отложил маленький двуствольный пистолет, который крутил в руках, и, поднявшись, отвесил легкий поклон гостю.

– Прошу не беспокоиться сеньор Уртадес, я ваш друг, мое имя граф де Ла Тур.

Француз жестом предложил дону Карлосу присесть на потертую кушетку у стены, под выцветшим лионским гобеленом. Расположившись напротив, встретившиеся, какое-то время, внимательно изучали друг друга. Тишину прервал де Ла Тур, обратившись к гостю с приторной улыбкой.

– Любезный граф, я понимаю и в некоторой степени даже разделяю ваше недоумение, но поверьте, лишь исключительные обстоятельства вынудили нас пойти на столь рискованный шаг.

Он, в подтверждение своих слов, кивнул головой, прикрыв глаза.

– В письме, полученном вами, в чем не приходится сомневаться раз вы здесь, говорится об опасности, нависшей над вами в равной степени, как и над людьми которым вы служите, и это, смею заверить, не преувеличение. Чтобы развеять всяческие домыслы, кои, быть может, внушают вам опасения, считаю необходимым сообщить, что, в переговорах которые мы вознамерились учинить, я имею честь представлять кузена короля Франции, Его Высочество принца Конде, действуя по его поручению, и от его имени. Вы же, насколько мне известно, отстаиваете интересы главы испанского правительства, и, не побоюсь утверждать, самого влиятельного вельможи королевства, дона Гаспа́ра де Гусма́н-и-Пименте́ль, графа Оливареса, герцога Санлукар-ла-Майор.

В неподвижной суровости, словно мраморное изваяние, внемлил дон Карлос речам слащавого француза.

– Нам, впрочем, как и вам, известно о переговорах которые ведут люди Его Католического Величества, Филиппа Четвертого с верхушкой французской аристократии возглавляемой королевой Анной Австрийской, целью которых является устранение кардинала Ришелье и даже свержение короля Людовика. Более того, мы не просто находимся в роли сторонних наблюдателей, и персон поддерживающих сии благородные устремления, но и принимаем посильное участие в сем небезопасном предприятии. Нас, не стану скрывать, устраивает всё то, что происходит в первом акте этой политической пьесы, но…

Лукавый, многообещающий взгляд де Ла Тура, не заслужил ни малейшего, видимого интереса, со стороны испанца. На лице дона Уртадеса не дрогнул ни один мускул, заставив француза, продолжить с ещё большим усердием.

– Если все произойдет так, как того желают участники заговора, наверняка французский трон займет Анна Австрийская, взяв себе в мужья это ничтожество, Гастона Орлеанского. Да-да, я не ошибся, именно взойдет на трон. В этом случае, ни у кого не вызывает сомнений, что править будет, Анна, так как Орлеан, напрочь лишен способности не только управлять, но и независимо мыслить. Я умышленно не беру в расчет Марию Медичи, так как при сложившихся обстоятельствах, Анна выглядит, весьма предпочтительнее, и имеет все шансы оказаться на вершине пирамиды власти, а значит, несомненно, сумеет вывести из игры королеву мать. Казалось бы всё это на руку Испании… Но давайте не будем торопиться… Примеряв, вторично, французскую корону, и сделавшись, на сей раз, полноправной хозяйкой Лувра, есть все резоны предполагать, что этим дело не кончится. Ведь трон Испании, исходя из существа дела, так же не есть несбыточной мечтой Анны из величайшей династии Габзбургов. Если она сама на то не решится, поверьте, среди нынешних её приспешников, найдутся те, кто сумеет не просто подсказать, но и оказать существенную помощь, в притязаниях на испанский престол нашей прекрасной королеве. Ко всему прочему, что ни есть, ни для кого секретом, Его Величество Филипп не проявляет рвения и особых талантов в управлении страной.

Высокомерная улыбка исказила черты самонадеянного парижанина, явно удовлетворенного собственным красноречием.

– И вот, если допустить, что всё сложится именно так, как я осмелился предположить, а это, согласитесь, нельзя рассматривать как невозможное, то на пути могущественной королевы, всенепременно, появятся люди, которые пожелают воспрепятствовать её славному восхождению. Таковым во Франции есть кардинал де Ришелье, но при подобных обстоятельствах, по понятным, и вышеупомянутым причинам, он перестанет представлять угрозу для кого бы, то, ни было. В Испании же, подобным препятствием, бесспорно, явится Его Светлость, сеньор Оливарес, как и его многочисленные сторонники. Давайте попытаемся представить, что с ним произойдет?

Повисла тишина. Склонив голову набок, с надменной улыбкой, де Ла Тур уставился на испанца. Дон Карлос, как и в продолжение всего разговора, холодно и равнодушно, будто ни одно слово не проникло в его душу, глядел в глаза француза. Наконец, нехотя, будто всё услышанное ни в коей мере не касалось ни его лично, ни страны, ни людей которым он служил, граф произнес:

– Что вы предлагаете?

Де Ла Тур ждал подобного вопроса, и от этого, воодушевленный своей проницательностью, с неистовым рвением и горячностью, продолжил.

– Мы предлагаем, возвести на трон Генриха Бурбона, принца де Конде. Его Высочество в свою очередь готов подписать любые обязательства, перед Испанией, превосходящие в щедрости, даже обещания королевы Анны и её сторонников. У Людовика и Анны, как известно, нет наследника, и если устроить так, что не станет и герцога Орлеанского, к слову, это несущественное препятствие мы беремся осуществить, то французская корона, по праву, достанется Генриху де Конде…

Француз не успел договорить фразу, прерванную выстрелом, донесшимся откуда-то снизу, с первого этажа гостиницы. «Ортега!» – пронеслось в мозгу Уртадеса. Собеседники вскочили на ноги. Де Ла Тур испуганно, с надеждой и мольбой о спасении глядел на испанца. Дон Карлос приоткрыл дверь. Пять человек с обнаженными клинками ринулись к лестнице, что вела вниз, откуда слышались беспорядочные выстрелы, крики, звон шпаг, одним словом, нарастающий шум схватки. Подбежав к распахнутому окну, что находилось в коридоре, напротив двери в номер, где они пребывали, Уртадес увидел как группа людей, орудовавших шпагами, столпилась у входа в «Охотничий трофей», намереваясь пробиться вовнутрь.

– Это люди кардинала! Они выследили нас!

Воскликнул парижанин, в ужасе. Вернувшись в комнату, кастилец, и неотступно следовавший за ним де Ла Тур, бросились к единственному окну, что выходило во двор гостиницы и вело на черепичную крышу открытой галереи, таившей под своей грязно-красной кровлей несколько дверей, утопавших во множестве бочек корзин и прочего трактирного хлама, обильно усеянного куриным пометом. На противоположной стороне уютного дворика, виднелись покосившиеся от времени деревянные ворота, за которыми простиралась узкая улочка. Не раздумывая, дон Карлос, выпрыгнул из окна, оказавшись на, не отличающимся прочностью, настиле.

Несколько черепиц выскользнув из-под подошв его ботфортов, скатились вниз, разбившись о булыжник двора. Ловко спрыгнув с крыши, кастилец выхвалил шпагу, и взвел курок единственного пистолета. Сверху послышался грохот, а затем шум посыпавшейся черепицы, затем появились ноги графа нащупывающего на одной из колонн хоть малейший выступ, чтобы упереться квадратным носком сиреневого замшевого башмака. Быстрым шагом, Уртадес направился к воротам, но, не успев добраться до средины двора, увидел, как одна из тяжелых дубовых створок качнулась, и ему навстречу выбежали четверо мужчин.

Заметив дворянина, они, выхватив шпаги, бросились на испанца. Прогремел выстрел, и бежавший первым кардиналист, распластался на согретом солнечными лучами камне двора. Дон Карлос бросился наутек, вознамерившись укрыться за одной из дверей, таившихся в тени галереи. За спиной он слышал звон шпор, вторящий быстрым шагам, настигающего противника. Приблизившись вплотную к спасительной двери, граф вмиг оценил опасность собственного положения, не рискнул отворить её, резко отпрянув в сторону, что позволило на мгновенье опередить острие клинка, вонзившееся в побитую шашелем древесину. Не поворачиваясь лицом к врагу, осознавая, что на это попросту нет времени,

Уртадес нанес укол из-под левой руки, угодив прямо в печень столь резвому молодцу. Получив смертельный удар, рослый, могучий наемник, схватился за фонтанирующую кровью рану, и, упав на колени, уперся окровавленной рукой в продырявленную мгновенье назад дверь. Но на сем опасность не миновала. Гулкие шаги, оставшихся в живых кардиналистов, угрожавших вот-вот наброситься на кастильца, уже приблизились к галерее. Молниеносно приняв, быть может, единственно правильное решение, дворянин укрылся за серой каменной колонной. Ещё мгновенье, выхватив кинжал, Уртадес развернувшись, сделал шаг навстречу врагу, бросившемуся вслед за ним, и неожиданно для преследователей, выскочил из-за колонны. Жало длинного кинжала, по самую рукоятку, вошло в брюхо наткнувшегося на графа противника, обхватившего рукой, сжимающей шпагу, его за шею. Другой, свободной от оружия рукой, наемник, схватив за горло испанца, намеревался задушить ненавистного врага, хрипя в предсмертной агонии. Один за другим, нанося удары в живот наемника кардинала, дон Карлос почувствовал теплую липкую влагу, хлынувшую на его камзол и кюлоты, пропитав тонкую ткань дорожного платья. На лице заколотого застыла безобразная гримаса, хватка ослабла, неподвижные глаза приобрели стеклянный отблеск. В этот миг сталь клинка, последнего уцелевшего преследователя, обожгла кожу графа, скользнув по спине, распоров плотную кожаную вставку камзола, которая уберегла дворянина от серьезного ранения. Оттолкнув убитого, Уртадес, тяжело дыша, обернулся, приняв довольно странную стойку: он держал шпагу в вытянутой, на уровне плеча, руке, направив острие в глаза соперника. Прямые, не согнутые в коленях, ноги находились на расстоянии одной стопы друг от друга, при этом носок правой, был повернут в сторону противника, левая же ступня стояла под прямым углом. Корпус располагался в пол-оборота, что позволяло одновременно создавать опасность клинком и уменьшать личную область поражения. Француз, пружиня на полусогнутых ногах, с изумлением глядел на невиданную доселе позу. Но искушенного бретера не проймешь глупыми нелепостями, и умудренный опытом боец бросился на кастильца. Укол, за ним удар рассекли воздух, так как дон Карлос, немыслимыми движениями ног, смещался по кругу, против часовой стрелки, не позволяя кардинальскому наемнику развить атаку. Когда клинок француза, забыв о защите, бросился вдогонку, испанец внезапно остановился и нанес едва заметный удар, который немногочисленные представители той школы, к коим, несомненно, принадлежал граф Уртадес, называют «mandoble». Из распоротой шеи хлынула кровь, кардиналист упал навзничь, ещё дергая ногами в предсмертных конвульсиях.

Вытирая белоснежным платком клинок, до пиринейца, донеслись странные звуки. Он обернулся, и увидел как, кряхтя и причитая, обхватив одну из колонн руками и ногами, на твердь двора, спустился де Ла Тур.

– Вы весьма вовремя сеньор.

Улыбнувшись вымолвил дон Карлос, бросившись к стенам конюшни. За ним поспешил де Ла Тур. Оседлав двух лошадей, они направились к воротам города, устремившись в хитросплетение узких лабиринтов Орийака. Выехав за городские стены, когда горячее дыхание опасности, за их плечами, растворилось в ласковых лучах теплого летнего вечера, господа остановили рысаков.

– В тот день, когда я доберусь до Мадрида, сеньор Оливарес узнает о нашем разговоре…

Равнодушно произнес кастилец.

– …это всё, что я могу обещать.

Небрежно кивнув, он дал шпоры скакуну, который помчал к югу, и желтые клубы пыли, выросшие из-под копыт рысака, укрыли испанца от взора де Ла Тура, с надеждой глядевшего вслед удаляющемуся всаднику.

ГЛАВА 33 (92) «Миледи»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

В нынешнем квартале Маре, на месте древнего Турнельского замка, резиденции короля Генриха II Валуа и его жены Екатерины Медичи, где 1559 году, во время рыцарского турнира, монарх получил смертельную рану, раскинулась прекрасная Королевская площадь. Впрочем, удар копья графа Монтгомери, сразивший короля Франции, по праву считают главной причиной рождения сего архитектурного шедевра, так как овдовевшая королева Екатерина, переехав в Лувр, приказала стереть с лица земли ненавистный дворец, что как вы понимаете, и позволило её зятю, возвести на этом месте несравненную Пале-Рояль.

Площадь, по сути, не претерпевшая изменений на протяжении веков, была разбита и застроена в 1605 – 1612 годах, как мы уже говорили, по указу Генриха IV Бурбона. Пале-Рояль представляет собой правильный квадрат, со сторонами 70 туазов. Тридцать шесть зданий, каждое из которых стоит на четырех арках, окружающих площадь, строго выдержаны в одном стиле – из красного кирпича, с полосами серого камня. Лишь два из них выбиваются из общего ансамбля, прежде всего высотой крыш – павильоны короля и королевы. Эти строения, расположившиеся с разных сторон площади, напротив, будто любуясь, друг другом, взгромоздили свои нарядные фасады на помпезных фундаментах, в коих прорублены по три сквозные арки, соединяющие площадь с городскими улицами.

Мы не зря, начали эту главу, с описания парижской площади. Дело в том, что именно здесь, располагалась резиденция герцога де Ришелье, до того как он переехал в Пале-Кардиналь. Роскошные апартаменты, после того как их покинул кардинал, большую часть времени прибывали в запустении, но всё же, время от времени, здесь происходили любопытнейшие, овеянные таинственностью, встречи. Эти свидания, как и большинство того, что было связано с первым министром, не были случайны, отнюдь, они были тщательно спланированы и держались в строгом секрете, именно по этой причине и проходили вне стен многолюдного Пале-Кардиналь.

И вот, летним вечером, когда сумерки уже сгустились в арочных проемах окружавших площадь, прогромыхав по улице Ослиного шага, на булыжник Пале-Рояль, вкатила карета, запряженная парой серых рысаков. Описав полукруг, экипаж остановился возле одного из домов, где вместо лакея, оказался человек при шпаге, в черном плаще, отворивший дверцу кареты и подав руку даме в лиловой накидке с капюшоном, закрывавшим лицо. Изящная ручка, стянутая фиолетовой перчаткой, легла в ладонь мужчины.

– Это вы, месье де Бикара?

– Вас это удивляет?

– Вовсе нет, напротив, я рада видеть вас.

– Рошфор поручил именно мне встретить вас, ведь среди людей Его Преосвященства, едва ли кто-либо другой знаком с вами, Миледи.

Он, поприветствовав женщину поклоном, препроводил на второй этаж, где располагалась комната для гостей. Сегодняшним вечером кардинал взял с собой лишь Рошфора и Бикара, что обязало последнего, выполнять работу лакея.

В это время, в кабинет Первого министра, соединенный с гостевой двустворчатыми дверями, вошел Рошфор.

– Монсеньор, прибыла Миледи.

Как обычно, сидя в кресле, у камина, Ришелье читал некий документ, вызвавший саркастическую улыбку на его лице. Ознакомившись с письмом, кардинал бросил его в огонь, лишь, после чего обратился к вошедшему графу.

– Миледи…

Задумчиво вымолвил он.

– …А, что из Лондона, есть ли какие новости?

– Мой человек подтверждает причастность де Шале к вояжу Бекингема во Францию. Более того, роль маркиза в этом деле, весьма значительна.

– Что ж, в таком случае следует пригласить Миледи, вот только…

Уже было направившийся к двери Рошфор, развернулся на каблуках, вновь, обратив взор на кардинала.

– Скажите, граф, прибытие в Париж герцога Бекингема подтвердилось?

– Да, монсеньор.

– Так почему же до сих пор, я лишен удовольствия лицезреть его?

– Мои люди вышли на особняк, где как мы полагаем, скрывается герцог.

– Учтите Рошфор, в вашем распоряжении есть сутки, всего одни сутки. А сейчас потрудитесь пригласить нашу прелестную гостью.

Будучи человеком щедрым и благородным, Ришелье всё же едва ли можно назвать великодушным. Это качество было присуще кардиналу, разве только отчасти, лишь в отношении тех, кого сверхподозрительный министр считал «своими». Нет ни свидетельств, ни оснований, позволяющих усомниться в подобном утверждении. Напротив «Красного герцога» можно упрекнуть, пожалуй, лишь в чрезмерной опеке своих любимцев и невероятной стойкости, когда речь шла о поддержке сторонников. Это следовало бы отметить ещё и потому, что качества, приведенные выше, встречались, в то время, не так часто как хотелось бы. Можно даже сказать, подобные «слабости» были не в чести у вельмож Высшего Света.

Ценить приверженцев, кардиналу приходилось ещё и потому, что их было совсем немного, к тому же, сие меньшинство, за малым исключением, не включало в свои ряды представителей знатнейших родов королевства. В то время как противники Его Преосвященства, имели не просто численное преимущество, они составляли «цвет аристократии» и занимали важнейшие посты при Дворе. Сторонники новоиспеченного министра, на каждом шагу, подвергались натиску не только со стороны вооруженных людей, верных аристократической верхушке, но и не менее могущественной силе – выплескивающихся зоротым дождем пистолей, из кошыльков богатых вельмож, намеревавшихся не стальным так золотым жалом поразить любого из сторонников «Красного герцога». Сие обстоятельство послужило поводом к чрезмерной недоверчивости и, порой, беспощадности де Ришелье, частенько повторявшего: «Я провел значительную часть жизни с тем, чтобы подавить в себе чувство сострадания. Меня не пронять более, ни предательством, ни жестокостью, ни коварством, ни лицемерием. Я начал получать удовольствие от мучений, которые доставляю своим противникам. Но по настоящему, лицо врага поражает меня лишь тогда, когда я замечаю, как оно похоже на моё»

До сего момента мы говорили о людях, являющихся либо союзниками, либо занимающих крайне враждебные позиции в отношении, как самого министра, так и его политики. Последних, очевидно, следовало бы обозначить как явных, открытых врагов, Его Преосвященства, и именно поэтому менее опасных, чем потаенных ненавистников. Так как нет большей угрозы, чем скрытый враг, притаившийся рядом, порой даже среди «своих».

Всё это вполне очевидные вещи, известные каждому человеку, даже не запятнавшему себя политикой. Именно поэтому, сейчас, мы хотим обмолвиться лишь о тех, кто не входил в число недругов, но кого стоило опасаться более других, даже самых изысканных врагов. «Наибольшую опасность представляют люди, которые сами боятся, оттого не ведают, как поступят в следующее мгновение. На чьей стороне окажутся, и чью спину выберут для подлого удара кинжалом…» – утверждал кардинал. Именно к последним, относил «Красный герцог» ту, что сегодняшним вечером прибыла на его призыв.

И вот, в кабинет Ришелье вошла она, та кого в последние годы, в определенных кругах знали как весьма таинственную персону, и называли Миледи. Да-да, не имени, не прошлого, не подробностей, не мелочей, просто Миледи. Большинству, даже из числа весьма сведущих господ, об этой окутанной тайной даме, не было известно ровным счетом ничего. Мы же, однажды уже приоткрыв занавес, можем с уверенностью сказать о том, что настоящее имя этой особы – Эмели Бакстон. Вы не ошиблись, именно сестра нашего старого знакомца, британца Чарли Полпенни, пожелавшего обогатиться с её помощью, выдав Эмели за графа де Ля Фер. В предыдущих главах мы упоминали о судьбе, как Чарльза, так и его сестры, которую перебравшись через пролив, какое-то время, в весьма непристойных местах, было принято называть малышкой Шарло. Но с того времени много воды утекло и теперь перед нами предстала не «малышка Шарло», девка из борделей Гавра, Бреста и Руана, но особа зарекомендовавшая, и вполне упрочившая свою репутацию, в кругах где шпионы ценятся, на вес мышьяка.

Небрежно сбросив накидку, в отсутствии лакея, просто на спинку одного из кресел, перед Ришелье предстало прелестное создание двадцати трех, двадцати пяти лет. Молодая дама, невзирая на довольно юный возраст и ангельскую внешность, обладала довольно острым, проницательным взглядом, сверкнувшим из-под роскошных пшеничных локонов, ниспадавших ниже плеч и способных своим блеском и красотой, свести с ума даже самого равнодушного брюзгу. Её белоснежная кожа и пронизывающие ледяным пламенем глаза, были наделены какой-то величественной неподвижностью, заставляя сравнивать молодую особу с холодной мраморной статуей, лишенной чувственности, способности плакать и улыбаться.

Внимательно наблюдая, улавливая даже самые незначительные жесты девушки, любуясь поворотами головы, умением двигаться с легкостью и элегантностью, Ришелье будто завороженный, изучал её. Наконец когда красавица Миледи, приняв, будто невзначай, довольно экстравагантную, с расчетом возбуждить мужские фантазии, позу, замерла перед Преосвященством, кардинал указал ей на кресло, предложив присесть. Оглянувшись, дама попятилась, сделав несколько шагов, одтдав предпочтение иному месту, там, где яркий свет свечей, из-за полупрозрачной ширмы, не смог бы освещать её лица. Ответив легким поклоном и змеиной улыбкой на любезность министра, она опустилась на громоздкий резной стул.

– Сударыня, вы когда-нибудь думали о странных и мучительных нитях, из которых соткана ткань нашего существования?

Миледи сделала вид, что не поняла вопроса.

– Вы отвергаете здравый смысл, мадам?

– Я призираю здравый смысл, если он противоречит моей воле.

– Мы с вами не так давно знакомы, чтобы я мог впасть в заблуждения, думая, что знаю о вас всё. Но одно могу сказать с полной уверенностью – вы несгибаемы. А это, для женщины в вашем возрасте, совсем немало.

– Что ж каждый играет той картой, что сдала ему судьба. Вас одарили щедро, удостоив величием, чего не скажешь обо мне, но и у меня есть несколько козырей, которые уже не раз спасали мне жизнь.

Ришелье усмехнулся.

– Величие, мадам, заключается не в том, чем ты можешь обладать, а лишь в том, отчего можешь отказаться.

Глаза кардинала сверлили, стройный стан особы, вызывавшей у него немалое любопытство и заинтересованность, прежде всего в роли агента шпионской сети.

– Откровенно говоря, я доволен всем тем, что, не без вашей помощи, произошло в Сарагосе, Барселоне и даже Копенгагене.

– В любом деле, монсеньер, я стараюсь достичь совершенства, и раз уж супила на путь порока, то решила, что буду опытной и умелой грешницей.

Даже не имея возможности различать эмоции на лице собеседницы, кардинал чувствовал, что эта особа обладала отменным природным даром притворства.

– Мой духовный сан, обязывает порицать, более того, бороться с людскими пороками. Но светское положение, напротив, порой, вынуждает пользоваться услугами не просто грешников – отъявленных негодяев, скупая их кратковременную преданность, оптом и в розницу, совсем не для того, чтобы направить на путь истинный, а лишь используя в государственных интересах, и предлагая деньги за порочное ремесло. Именно последнее обстоятельство, как вы понимаете, заставило нас отвлечься от государственных дел, поспешив получить удовольствие от встречи с вами.

– Благодарю вас монсеньор, но поспешу заверить, меня не интересуют деньги.

– Чего же вы хотите?

– О-о, Ваше Преосвященство, вы вызываете на откровенность мою нескромность. Вы для меня, прежде всего священник, который ни за что, не одобрит мою одержимую мстительность и самоуверенность.

– Я хочу лишь напомнить вам, мадам, что уверенность уязвима, к тому же, не следует преувеличивать свою роль в этом суетном и бренном мире, мы с вами просто актеры в комедии, конец которой уже написан.

Безучастно наблюдая за своими пальцами, неспешно перебирающими крупные жемчужины, составлявшие четки, кардинал как будто задумался о чем-то постороннем, не относящемся к разговору с прелестной англичанкой, о чем-то, что унесло его далеко отсюда, но уже через мгновение, вернув внимание юной особе, сухо произнес:

– Я пригласил вас, что бы сделать предложение, от которого трудно отказаться. К тому же красота, ум, способность быть полезной, все превосходства, так щедро отпущенные вам Небом, имеют цену и требуют расплаты, непременной и немалой.

– Вы предлагаете мне сделаться палачом?

Неожиданно, словно удар боевой секиры, прозвучал вопрос женщины, впрочем, ни сколько не смутивший Ришелье. С интересом, будто в услышанном узрев некую шутку, он ещё более доброжелательно произнес:

– Не следует преувеличивать мадам. Хотя, в сущности, всё человечество делиться на «палачей» и «жертв», на чем, по сути, и выстраиваются законы и мораль нашего общества. Г орячо порицая одних и воспевая других, тем самым пытаясь выстроить некую систему ценностей, сильные мира сего, всеми возможными и невозможными способами, дозволенными и недозволенными приемами, не жалея средств, стараются привить то, что изначально не заложено в человеке. Они даже возвели в божество мученика, чтобы на его примере заставить народ сделаться покорным и безропотным, превратив его в жертву. Им же самим, сим мерзким лицедеям, якобы, жертвующим и поступающимся собственными принципами, при этом, утопая в роскоши и излишествах, придется, взять на себя столь тяжкое и нежеланное бремя – обязанности палача, стараясь внушить всем, что, делают это исключительно во благо толпе, нуждающейся, чтобы её карали, обирали и уничтожали.

Устремив острый уничижительный взгляд, полный превосходства и пренебрежения, он твердо произнес:

– Я, отчего-то испытываю безудержную уверенность в том, что вас, в значительно большей степени, интересует роль «палача», никак не «жертвы».

– Вы искушаете меня?

– Ну, что вы, чтобы быть несносным, миру не требуется ни чья помощь. К тому же, вы не настолько любите жизнь, чтобы захотеть смерти, и это обстоятельство меня более чем устраивает.

Они обменялись красноречивыми взглядами, после чего «Красный герцог», очевидно получивший бессловесное подтверждение всему, в чем хотел убедиться, усмехнувшись, закивал головой.

– Монсеньор, клянусь, я спросила без всякого любопытства, но теперь вы его возбудили.

– Что ж, тогда перейдем к делу… Мадам, вам известен человек по имени маркиз де Шале?

– Я слышала это имя, но не имела чести, даже мельком, встречаться с ним.

– Вот и прелестно, это вполне нас устраивает. Вам Миледи, в скором времени, предстоит путешествие в Лондон, где в последнее время обитает сей блистательный кавалер. Я не считаю приемлемым учить вас тому, чем вы владеете в совершенстве, я просто хочу, в скором времени, дождаться минуты, когда цветы вашего коварства заколосятся на клумбе беспечности, которую принято ещё называть могилой, сего глупого и доверчивого де Шале.

Мгновение поразмыслив, с серьезностью, едва уловимой в начале разговора, девушка, задала вопрос:

– Есть ли особые пожелания, или обстоятельства которые мне следует знать, прежде чем отправиться в Англию?

– Не существует ограничений – кинжал, яд, наемники,… хотя, глядя на вас, мне кажется, что искусство обольщения, есть наиболее действенным оружием в вашем арсенале.

– Вы мне льстите, Ваше Преосвященство.

Кардинал улыбнулся.

– Что вы, мадам, давно не занимаюсь подобными глупостями.

– Непросто за столь короткое время соблазнить незнакомого мужчину, чтобы он, не заподозрил подвоха. Тем более, насколько я знаю, маркиз не обладает теми качествами, от которых женщина, при первой встрече, способна потерять голову?

– Мне ли объяснять вам, что очевидные недостатки мужчины, порой, притягивают к нему женщину более, чем если бы он был наделен самыми блестящими достоинствами. Впрочем, я усматриваю в ваших расспросах нечто иное, вы пытаетесь что-то выторговать?

Всё так же мягко и спокойно переспросил кардинал.

– Что вы, монсеньор, разве я посмела бы? Вам ведь не хуже меня известно, что я пускаюсь в чрезвычайно опасное предприятие.

– Опасность, как и благодать – посланы нам Богом.

Вымолвил министр, прищурив глаза.

– Постойте, вы сказали, что деньги не интересуют вас? Тогда что же?

– Вы правы, монсеньор, людей, которые способны предложить мне немалые деньги, за различные услуги, более чем достаточно. Вам же, человеку наделенному огромной властью, предлагаю любезность за любезность, своеобразный размен.

Она замолчала. Жемчужины, одна за другой, проходили меж пальцами кардинала, заставляя подрагивать серебряный крестик, висевший на тех же четках, волновавший котенка, сидевшего у ног Его Преосвященства. Полосатый зверек, пытался поймать распятие, что вызвало улыбку умиления на лице министра. Не глядя на Миледи, он произнес:

– Продолжайте.

– Я готова обменять смерть вашего врага, на смерть своего.

Вновь повисла пауза.

– О ком идет речь?

Наконец послышался хриплый голос министра.

– О моем бывшем муже, которого уже давно заждались в преисподней. О графе де Ля Фер, который ныне именуется Атосом и состоит на службе в роте королевских мушкетеров.

– О-о, это храбрец, я знаю его как благородного достойного и весьма неглупого человека.

– Да, бесчестный человек, монсеньор, бесчестный.

Кардинал перевел, чуть прищуренные в улыбке глаза на собеседницу.

– Я полагаю, что в делах необходим порядок. Давайте сначала покончим с моим, после чего, вернемся к вашему.

– Нужно ли мне напоминать, что нас связывают решения, которые мы приняли совместно?

Смерив взглядов, в котором появилась угроза, с нарочитым металлом, Ришелье произнес:

– А вы играете по крупному, сударыня.

– Меня обязывают обстоятельства, ведь и партия чрезвычайно важна.

Глядя в глаза, друг другу, с особой выдержкой, словно две хищные рептилии, «красный герцог», не отрывая взора, зазвонил в маленький колокольчик, лежавший на столике. Вошел Рашфор, что не помешало расположившимся в кабинете собеседникам, сверлить взглядами один другого.

– Граф, пусть приготовят экипаж для Миледи, и пригласите всех, кого я велел собрать.

В комнату, придерживая шпаги, вошли два молодых дворянина, они, поклонившись даме, обратили взоры на министра.

– Насколько мне известно, с графом де Вардом, вы более чем знакомы…

На щеках офицера зардел легкий румяней, обличавший некую неловкость лейтенанта, и лишь глаза прекрасной англичанки оставались бесстрастны.

– …что собственно и явилось причиной выбора его персоны, для вашего сопровождения в порт Кале. А вот другого кавалера, я желал бы вам представить -шевалье де База, бесстрашный анжуец, которому выпала честь охранять вас, как по пути в Лондон, так и во время пребывания на туманном Альбионе. Полагаю, что в обществе столь блестательных кавалеров, вы не испытаете скуки в дороге.

После того как все удалились, и секретная часть вечера была исчерпана, в дом первого министра, на Пале Рояль, в связи с задержкой кардинала в бывшей резиденции, прибыли повара и лакеи, приготовившие трапезу и накрывшие стол в гостиной, соседней комнате. Ришелье уже собрался отправиться, отужинать, как в кабинет вошел Отец Жозеф в сопровождении Рошфора.

– Что-то случилось?

– Депеша от верного человека при штабе Менсфельда.

Все трое подошли к огромному столу, который поверх плотной бордовой скатерти, покрывала подробная карта военных действий Тридцатилетней войны, бушевавшей на просторах Старого Света.

– Планы, принятые командующими войсками, как протестантов, так и католиков, очевидно, не имеют возможности быть осуществленными, из-за свирепствующей повсеместно болезни Святого Рока. Армии лиги, вынуждены остановиться: Тили с восемнадцатью тысячами, из которых треть поражены чумой, разместились в епископстве Хильдесхайм, Валленштайн квартируется в Магдебурге и Хальберштате.

Капуцин указал пальцем на перечисленные пункты.

– Его Величество, король Дании, Христиан, разместил свою армию в Нижней Саксонии, и начал набор рекрутов, как вы, монсеньор, и изволили советовать сему почтенному монарху, в последнем послании, отправленном в датский лагерь. В низовьях Эльбы, появился граф фон Мансфельд, с двенадцатью тысячами солдат, набранных в Англии…

В момент кода рука падре кружила над просторами Старого Света, нанесенными на карте, из широкого рукава рясы священника, выпал небольшой серенький конверт. Вся троица, располагавшаяся у стола, прекратив обсуждения, устремила взгляды на письмо. Отец Жозеф, почувствовав необходимость безотлагательных разъяснений, взяв в руки послание, промолвил:

– Ваше Преосвященство, есть ещё одно, весьма важное обстоятельство, отложенное мною напоследок, несомненно, способное в немалой степени заинтересовать вас.

Настороженный взгляд кардинала, стал своеобразным одобрением, для капуцина, в тот же миг пустившегося в объяснения.

– Верные нам люди, в Лангедоке, на одной из дорог, что ведет к Пиренеям, но не к испанской границе, а скорее к побережью, в Руссильон, перехватили некоего баска, за которым вели слежку с самого Парижа. К великому сожалению взять живым гонца не удалось. Так же тщетными оказались всяческие попытки установить персону, написавшую и передавшую сие послание, по всей видимости, отправленное в Мадрид. Кому адресовано послание так же не известно. Таким образом, вынужден донести до вашего сведения, что в результате наших усилий, нам достался лишь клочок бумаги, коротенькая записка, имеющая вполне любопытное содержание.

Заложив руки за спину, Ришелье бесшумной походкой – движением, непременно, свидетельствовавшем о глубоком раздумье министра – приблизился к окну, незряче глядя в сгустившуюся мглу.

– Потрудитесь прочесть, любезный падре.

Развернув письмо, капуцин поднес его ближе к свече.

– «Имею честь донести, до вашего высочайшего сведения, что «кабанчик», уже добрался до Парижа, и «Красному герцогу», наверняка, известно об этом. Полагаю, что охота на «кабанчика» становится небезопасным предприятием для меня, чтобы ненароком, самому не угодить в сети, расставленные кардиналом. К тому же, учитывая сказанное выше, сие предприятие теряет смысл, так как трудно представить, что, кто бы то ни было, лучше людей «Красного герцога» может справиться с этим делом – совершить облаву, на матерого зверя.

Лугару»

Дочитав письмо, отец Жозеф, как и Рошфор, устремили вопрошающие взгляды на кардинала.

– Ваши соображения.

Не отрываясь от окна, задал вопрос министр.

– Несомненно – «кабанчик», это Бекингем, и испанцы, так же как и мы, охотятся за ним.

– Да, с той существенной разницей, что мы хотим сохранить герцогу жизнь, лишь засадив его в Бастилию, надеясь выторговать этим определенные преимущества в переговорах с британцами. А испанцы, если опередят нас, не побрезгуют расправиться с ним, что сорвет наши переговоры с Англией.

Обернувшись, Ришелье, будто пропустив, мимо ушей, высказанные мнения, как капуцина, так и графа, протяжно произнес.

– Лугару, Лугару1… странное имя, не правда ли?

Он вернулся к столу, где была разложена карта, жестом пригласив капуцина присоединиться к нему.

– Я полагаю, что к месье Лугару мы ещё вернемся. Вам же, Рошфор, следует, как можно быстрее, найти Бекингема. Отправляйтесь немедленно.

1 (фр.) loup-garou – оборотень

ГЛАВА 34 (93) «Племянник папаши Блошара»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

С тех пор, как секретное послание, таинственного британского вельможи, в котором кардинал распознал графа Холланда, попало в руки Первого министра, а в Гавре провалилась засада, уготованная британскому вельможе, усилия всех шпионов Ришелье были направлены исключительно на поимку герцога Бекингема на территории французского королевства, от побережья провинций омываемых Английским каналом, до самого Парижа. Сторонники кардинала, все кого удалось, не без труда, собрать, без устали рыскали по дорогам, ведущим в столицу с севера. Привратникам и стражникам Парижа, было велено проявлять должную бдительность и досматривать все без исключения экипажи, намеревающиеся проехать в Город Лилий. Столичным ищейкам, отдали приказание выявлять места проживания иностранцев, любого сословия, прибывших в Париж в ближайшие дни. Другими словами все те, кем располагал кардинал, были подняты на ноги, и брошены на поимку опасного преступника и врага французской короны.

Но расчетливому Монтегю удалось перехитрить всех, вследствие чего герцог без помех ступил на нормандский берег, а городская стража, как вы помните, беспрепятственно пропустила британцев в королевскую столицу. И если Рошфор, не ведавший о планах и перемещениях лорда-адмирала, какое-то время ещё питал надежды поймать герцога в расставленные им ловушки на пути в столицу, то по истечении определенного времени он усвоил тщетность сего предприятия, осознав – Бекингем в Париже. Сие обстоятельство не привело в смятение графа, напротив, призвало к действию, склонив безотлогательно и мастерски, как он умел, приняться плести паутину, в которую по его расчетам, непременно, должен был угодить британский Премьер министр, оказавшийся в каменном мешке, под названием Париж. К тому же Рошфор руководствовался свидетельствами метра Буаробера, который якобы, лично, видел английского вельможу, на улицах королевской столицы.

Сведения, в скором времени, полученные Рошфором о пребывании сразу в нескольких особняках квартала Маре, неких, преисполненных чопорности иностранцев, что позволяло допустить мысль об их высоком статусе, являлись весьма достоверными, отчего подозрения графа, можно считать вполне обоснованными. Но действовать спешно Рошфор не пожелал, и на то, были более чем существенные причины. Поэтому умудренный опытом в подобных деликатных предприятиях, он установил слежку, за всеми зданиями Города Лилий, в коих, по донесениям, якобы видели человека, описания которого можно было сопоставить с внешностью Стини1, любимца короля Карла I, и лорда-адмирала Англии. В число сих подозрительных особняков вошел и роскошный отель, раскинувшийся, посреди живописного садика, на улице Сен-Поль, что принадлежал графине Буа-Траси, где как вы помните, и поселился английский лорд-адмирал.

В то время, когда городская стража и люди кардинала сбивались с ног в поисках британца, в просторных комнатах особняка, раздосадованный черствым приемом, Бекингем, изнывал от холодного равнодушия королевы Анны, которая за время их короткой встречи, сумела разрушить всё то, что так бережно хранил герцог в своей истерзанной любовью душе. По крайней мере, именно в таком свете, пожелал британский вельможа, выставить напоказ собственные мучения, страдания мужчины, растоптанного безответной любовью.

Мы же, имеем возможность посмотреть на произошедшее несколько под другим углом, откуда открывается не столь идиллическая картина, обнажающая безосновательные домогательства капризного обольстителя, сброшенного с пьедестала самовлюбленности, а значит лишенного надежды на обладание тем, что ему не принадлежит. Могущественному министру, как шелудивому псу, указали его место, и дали понять, что, как бы ни складывались отношения в королевской чете, не ему, повесе, щеголю, фату и еретику, намереваться «лечить» королеву, правоверную католичку, безнравственностью и прелюбодеянием, от равнодушия монарха, её законного супруга. Одним словом, вожделения герцога обрушились в одно мгновенье, а с ними притязания на роль неотразимого сердцееда, первого франта Старого Света, блестящего кавалера перед которым не в состоянии устоять ни одна женщина, да, что там женщина – королева! и именно это, по настоящему, не давало лорду-адмиралу покоя. Его репутация, реноме которое у многих влиятельных мужей выходит на первое место, после того как произошло пресыщение деньгами и властью, была растоптана, и проливала слезы, сидя у камина в особняке на Сен-Поль, ничем не примечательной парижской улочке.

– И все же, в любви выигрывает тот, кто меньше любит.

Под нежным сострадательным взглядом мадам де Буа-Траси и сухим безучастным взором герцогини де Шеврез, изливал свою душу британский министр.

– Мои глаза полны очарованья, а душа переполнена нежности. Я ослеплен лишь желанием, сорвать цветок нашей любви… ах, если бы однажды я нашел на земле место, где эхо бесконечно повторяло бы её имя, я никогда бы не покинул этот рай.

Он вытер кружевным батистовым платком, скупую слезу, блеснувшую на его холеной щеке, и, прикрыв глаза, прильнул лбом к раскрытой ладони. Улучив момент, пока герцог погрузился в захлестнувшие его горести, Камилла шепнула на ухо кузине:

– Ах, бедняжка, как я его понимаю, любовь это дуэль, в которой выигрывает более равнодушный.

Прекрасные губы герцогини искривила безжалостная улыбка. Она, повернув голову, едва слышно, ответила графине:

– Поверьте, милочка моя, непомерно красивые изъяснения не вызывают доверия, настоящая страсть молчалива.

При этих словах она сжала губы, с пренебрежением глядя на английского адмирала, ни на йоту не сомневаясь в лицемерии сего импозантного джентльмена.

– Я бросаю всё, и рискуя головой, окрыленный нежностью и надеждой, лечу в проклятый, кишащий врагами Париж… воистину, когда любовь овладевает нами, мы забываем о своём долге, я стал жалкой добычей своих химер, всю жизнь поклоняясь девизу – чего хочет женщина, того хочет Бог.

Не унимался Бекингем, очевидно, намереваясь найти утешения в благоволении прекрасных дам.

– Странное дело, милорд, когда мужские желания совпадают с женскими, вы говорите – «Чего хочет женщина, того хочет Бог», когда же вы не приемлите нашим прихотям, то говорите, что «Женщина была лишь создана из мужского ребра, а значит лишена разума, посему не может возыметь достойного влияния на ваши желания». Мне кажется столь противоречивые взгляды, имеют место в арсенале лишь безнравственных особ, использующих то одно то другое, в зависимости от ситуации, и употребляемых исключительно в собственных интересах.

Столь острое воззрение, безжалостной стрелой пронзило самолюбие герцога, после чего он без промедлений облачился в доспехи чопорности и невозмутимости, столь присущие могущественному вельможе. Его непродолжительная слабость, растворилась словно пар, но повлекла за собой разительную перемену в настроении и поведении гостя, чьё циничное лицедейство, привело в изумление мадам де Буа-Треси, но не произвело на де Шеврез ни малейшего впечатления. Герцогиня, перешла к делу, лишь переждав паузу, позволившую лорду подняться на пъедестал собственного величия, месту, откуда Бекингему было удобнее отвечать на поставленные вопросы, но главное, давать наиболее адекватные ответы, чего и добивалась де Шеврез.

– Милорд, с момента вашего прибытия в Париж, нам, к сожалению, так и не удалось обстоятельно поговорить. Но некоторые, признаться довольно странные обстоятельства, вынуждают меня вернуться к нашим договоренностям, быть может, на первый взгляд, уже не имеющим значения.

Будто и не было мученических тирад несчастного влюбленного, способных разорвать душу несведущего, Бекингем высокомерно подняв голову, сверкнув жемчужными серьгами, скрывавшими мочки ушей лорда-адмирала, воззрился на де Шеврез с высоты собственной надменности, чванливо произнес:

– Извольте.

– Скажите, милорд, вы хорошо помните содержание письма, которое получили перед отъездом во Францию?

Нахмурив брови, Бекингем взглянул на Монтегю, находившегося здесь же, в комнате. Уловив озадаченный взгляд герцога, де Шеврез решила, не дожидаясь реакции англичан, напомнить то, что именно хотела выделить из послания.

– Кроме всего прочего, речь шла о том, что после прибытия в Гавр, вместе с нашими людьми, которым было поручено встретить вас в порту, следует отправиться в монастырь Жюмьеж, где будет ожидать доверенное лицо Её Величества королевы Анны.

– Да-да, я припоминаю.

– И, что же случилось после того как вы высадились в Гавре?

– А, что, простите, вас побудило задать подобный вопрос?

– Измена.

На лице герцога водрузился ужас, который он не в состоянии был скрыть.

– Предательство одного из тех немногих, кто был посвящен в тайну нашего плана.

Чеканя каждое слово, будто смакуя неприятное известие, произнесла Мари. К Бекингему, ещё не оправившемуся от испуга, пришел на помощь невозмутимый Монтегю.

– Мадам, я полагаю подозрения в столь серьезном деле, не касаются никого из тех, кто прибывает в этом доме. Ведь для того, чтобы отыскать виновного, нужно всего лишь понять кому это выгодно. Исходя из этого, я осмелюсь утверждать: никто из присутствующих не заинтересован в том, чтобы Его Светлость попал в руки кардинальских ищеек. Посему, предлагаю каждому из нас, в своё время, приложить все усилия для выявления предателя, мы в Англии, по возвращению домой, вы во Франции, после нашего отъезда. Что же касается вашего вопроса, то все наши объяснения не имеют ни малейшего смысла, если конечно вы не собираетесь писать мемуары.

Рослый, ладно скроенный Монтегю, отбросив, с неподдельной элегантностью, непослушный локон цвета льна, ослепительной улыбкой ответил той, с кем, с недавних пор, состоял в весьма интимных отношениях.

– А то, что в Гавре ожидала засада, я догадался после того как ни один из наших людей, отправленных на голландском суденышке «Lam» в славный порт, не прибыл из этого нормандского городка в Париж. Но это не доказывает ровным счетом ничего, кроме правильности маневра, выбранного Его Светлостью.

Он ответил легким поклоном, на стеклянный взгляд лорда-адмирала.

– Касательно аббатства, м-м… да Жюмьеж, то это «ловушка для дураков», так как каждый пожелавший предать, будет точен в своем вероломстве, а значит непременно направит наших врагов в этот благословенный монастырь. Мы не рискнули показаться там, решив, что наша хитрость, в случае измены, о которой вы только что сообщили, лишь спасет Его Светлость, и в то же время, не способна нанести ни малейшего вреда доверенному лицу королевы, так как при отсутствии британской стороны, вина этой персоны не доказуема.

В этот миг, в комнату, где вели беседу четыре вышеупомянутые персоны, вошел встревоженный лакей, мадам де Буа-Траси.

– Ваше Сиятельство…

Обратился он к хозяйке.

– …нам было приказано держать двери на запоре, и никого не впускать, …но явился господин Арамис…

В интонации слуги прослеживалась растерянность.

– Откройте ему. Камилла, не сочтите за труд, приведите шевалье Д'Эрбле к нам, это может быть важно.

Внизу, у двери, приготовив заряженные пистолеты, дежурили д'Артаньян и Альдервейден, к котрым обратилась Буа-Траси.

– Господа, потрудитесь впустить, месье шевалье.

Послышался лязг замочной стали, и уже через мгновение, в прихожей показался бледный и встревоженный Арамис. Оказавшись в кругу друзей, мушкетер несколько успокоился, сдержанно кивнув валлону, он горячо, с улыбкой, поприветствовал д'Артаньяна.

– Рад видеть вас, любезный шевалье.

Гасконец ответил не менее изысканным поклоном.

– Прошу, месье Арамис, вас желают видеть наверху наши друзья.

– Следую за вами, мадам.

Д'Эрбле приклонил голову.

– А с вми не прощаюсь, месье д'Артаньян.

Бросил он на ходу, направившись за хозяйкой дома.

Оказавшись наверху, в комнате, мушкетер поклонился джентльменам и выказал все должные знаки внимания дамам.

– Я не стану пересказывать приключившееся со мной по пути в Гавр, удовлетворившись присутствием в Париже наших гостей. Но боюсь, я принес дурные вести.

При этих словах госпожа де Буа-Траси едва не упала в обморок, обессилено опустившись на стул. Встревоженный герцог, не спускавший глаз с мушкетера, вытер платком лоб. И лишь де Шеврез и Монтегю, исполненные самообладания, настороженно переглянулись.

– Самая невинная новость это то, что меня четверть часа тому, выпустили из Бастилии, и я немедля направился сюда…

Он испытывающе оглядел присутствующих.

– Господа, за домом следят.

Госпожа де Буа-Траси невольно вскрикнула, чем привлекла внимание мужчин, но не кузины, обратившейся к мушкетеру.

– Вы узнали кого-нибудь из этих людей?

– Нет, мадам. Но я полагаю не трудно догадаться

Англичане устремили взволнованные взоры на герцогиню.

– Благодарю вас шевалье, но полагаю, вам немедленно следует покинуть особняк.

– Но мадам…!

– Немедленно.

Тоном, не терпящим возражений, словно отрезав, твердо произнесла она, но сжалившись над мушкетером, снисходительно дополнила.

Поверьте, Рене, так будет лучше для всех нас. На лице Арамиса, водрузилась мрачная озабоченность.

– Хорошо, будь, по-вашему, я ухожу. Но прошу, не требуйте от меня невозможного, я не удалюсь далее отеля Сюлли. Если же я услышу шум схватки, я вернусь, и тогда никто не посмеет мне запретить умереть за вас.

Поцеловав руку герцогине, а затем своей тайной возлюбленной, прибывающей в полуобмороке, шевалье решительно направился к выходу. Проводив прощальным взглядом товарища, скрывшегося во мгле, д'Артаньян услышал сквозь звон засовов, за спиной, голос Монтегю.

– Господа…

Обратился британец к д'Артаньяну и Альдервейдену, дежурившим в прихожей.

– …этой ночью, могут потребоваться ваши услуги. В какой мере я могу располагать вами?

После прозвучавшего вопроса, гасконец ощутил на себе тяжелые взгляды графа и аптекаря, догадавшись, что обращение, по всей видимости, было адресовано ему одному.

– Я всецело в вашем распоряжении, месье.

Не задумавшись не на миг, выпалил мушкетер. Альдервейден лишь кивком головы, обозначил свою готовность, в которой граф, видимо, не сомневался.

– В таком случае вы Альдервейден, наймите лодку у Винной пристани, и ждите нас под Новым мостом, у Сите, со стороны правого берега. Запомните, шестая арка, это рядом с бронзовым Генрихом2.

Молчаливый валлон лишь угрюмо кивнул, и, спрятав под плащом пистолет, исчез за дверью.

Пристальный взгляд Монтегю ощупал с головы до ног худощавый силуэт гасконца, впившись в карие пылающие глаза южанина.

– Что ж месье, а вы, пожалуй, тот, кто нам нужен.

Уголки его рта приподнялись в искренней доброжелательной улыбке.

– Мессир д'Артаньян, вы умеете плавать?

Вытянув руку с раскрытой ладонью, будто намереваясь остановить молодого дворянина, желая не допустить бравады, он добавил.

– Я знаю, что среди жителей французского королевства, это встречается, не так уж часто, поэтому прошу ответить предельно правдиво. К тому же это в ваших интересах.

Мушкетер неуверенно пожал плечами.

– Ну, хоть на воде держаться можете?

С не меньшей неуверенностью гасконец кивнул.

– Вот и славно. В таком случае следуйте за мной.

Дворяне вошли в темную комнату, едва освещенную единственой свечей. Монтегю достал из платяного шкафа лазурно-синий плащ, и серую шляпу с пышным васильковым плюмажем, крепившимся к фетровой тулье, сверкающей сапфирами, серебряной брошью.

– Надевайте вот это.

Он отошел на несколько шагов от переодетого гасконца, придирчиво разглядывая его в полумраке комнаты.

– Что ж, совсем неплохо.

Приблизившись к мушкетеру, он негромко, но крайне доверительно произнес.

– Прошу вас, не подведите меня, месье д'Артаньян… сейчас, я выйду на улицу, где нас будет ждать экипаж, вы появитесь по моему сигналу, я обращусь к вам на английском, очень важно, чтобы те, кто следят за усадьбой, поверили, что вы -герцог Бекингем и бросились за нами в погоню.

Его взгляд сверлил шевалье, пытаясь определить, не поверг ли он юношу, своими планами, в испуг. Но мужественное скуластое лицо молодого гасконца излучало лишь решительность и отвагу. В этот миг, отворилась дверь, и на пороге показалась хозяйка дома.

– Граф, экипаж готов… пора господа.

– Скажите, любезная мадам де Буа-Траси, а нет ли среди ваших людей, храброго малого, ловкого возницы, что отменно управляется с лошадьми и хорошо знает город?

Театрально нахмурив брови и наморщив лоб, Камилла разыгрывая недовольство, в конечном счете, переросшее в добродушную улыбку, произнесла:

– Я вижу, вы непременно желаете отобрать у меня всё наилучшее, вот так гости!

– Не судите строго мадам, мы вернем всё сторицей, и очень скоро.

Склонившись в изящном поклоне, британец поцеловал руку хозяйке.

– Каков хитрец.

Кокетливо произнесла графиня, одарив гостя томным взглядом.

– Вам, несомненно, нужен Николя, это дьявол, а не возница. Поторопитесь господа, я пришлю вам кучера, отдав все нужные распоряжения.

Через несколько минут, к воротам особняка, что выходят на улицу Сен-Поль, подкатил экипаж, на козлах которого восседал худощавый молодой возница, сжимавший в руке длинный кнут «змею», из сыромятной кожи. Николя с трудом сдерживал пару вороных скакунов, зловеще фыркающих и ретиво бьющих копытами, высекая подковами искры из камней мостовой. Вскоре показался Монтегю. Он быстрым шагом приблизился к карете, и, отворив дверцу, громко произнес, во тьму двора:

– I ask you milord3

Призрачный силуэт мужчины, закутанного в лазурно-синий плащ, промелькнул сквозь калитку в каменной изгороди, спешно нырнув в салон, что позволило Монтегю, проследовав за ним, захлопнуть дверцу, крикнув кучеру:

– Пошел!

Щелчок кнута, похожий на выстрел, разорвавший сумрачную тишину улицы, заставил скакунов, давно жаждавших скачки, ринуться вперед, дернув кожаной упряжью, стальные кольца ремней передка, увлекая за собой экипаж.

Как только фраза, произнесенная англичанином, достигла ушей Рошфора, он крикнул своим людям:

– Быстрей, это они!

В тот же миг, с полдюжины гвардейцев Его Преосвященства, притаившихся во мраке, вблизи отеля, вскочили в седла, направив коней к карете. Но экипаж, рванув с места, уже через мгновение скрылся во мгле квартала Маре. Пара вороных жеребцов, стремглав летела во тьме, наполнив гулким цокотом копыт узкий, безлюдный лабиринт проулка. Карета, поскрипывая и подпрыгивая, громыхала по булыжниковой мостовой, едва вписываясь в желоба улиц, местами сшибая на ходу факела, прилаженные к стенам домов, рассыпающиеся, вслед экипажу, сотнями огненных песчинок.

Всадники, не имея возможности обогнать карету, словно хвост, растянувшийся на расстояние в два десятка туазов, следовали за беглецами, укрывшимися в салоне экипажа. Едва не влетев, на повороте, в громоздкую каменную тумбу, что повсеместно встречаются на парижских улицах, упряжка наполнила гулом Ла Мортелльер, раскинувшуюся параллельно набережной, и отличавшуюся столь малой шириной, что порой непредусмотрительно открытая ставня, становилась жертвой борта кареты, трощившей всё, что выступало из стен, более, чем на расстояние нескольких пье. Впереди, на затянутом мраком небе, над каскадами черепичных крыш, замаячил, с каждым мгновением разраставшийся черный силуэт ратуши, знаменовавший приближение к Гревской площади.

– Здесь может быть опасно! Возьмите пистолеты!

Указал граф на небольшой ящик, что стоял у ног шевалье, на полу, под бархатным сиденьем. Британец и мушкетер взвели курки, приготовив оружие к бою. Вырвавшись на просторы площади, несколько всадников поравнялись с экипажем, намереваясь, покинув седло, взобраться на крышу кареты. Один из кардиналистов, отчаянно намеревавшихся зацепиться за бортик, из стального прута, обрамлявший крышу экипажа, приблизившись к карете вплотную, так, что стремя его лошади царапало покрытый лаком борт, уже потянулся рукой, совершая очередную попытку, схватиться за раз за разом ускользавший воршт, как залп, из двух пистолетов, сбил с седла смельчака, откинув куда-то во мрак ночи. Залп, лишивший его товарища не только надежды, но, наверняка, и жизни, позволил огромному бретонцу Полинтрелю, безжалостно подгонявшего шпорами своего коренастого крепкого мекленбургского жеребца, приблизиться к дверце кареты, с тем, чтобы произвести выстрел, надеясь поразить врага, в момент, когда тот возьмется перезаряжать оружие. Поочередно выпущенные заряды из пистолетов Монтегю, неописуемо напугали гасконца, узревшего в тот же миг ствол, направленный сквозь окно, прямо на британца. Он, осознав, что выстрелить незамедлительно, опередив кардиналиста, не сможет ни один из их пистолетов, ужаснулся. Но шевалье даже не успел вскрикнуть, что бы предупредить графа, как хлопок кнута, узкий фол которого хлестко ударил в лицо исполина, предупредив выстрел, сбил гвардейца с седла, оставив навечно отметину на его свирепом лице. Николя сверкая глазами, словно в него вселился бес, орудовал кнутом, не просто понукая лошадей, но и рассыпая удары приближающимся преследователям.

Карета, пересекла площадь, вновь нырнув в сумрачные лабиринты улиц. За окнами пронеслась башня Сен-Жак, по прихоти ночи превратившаяся из белой в черную. Возле Шатле, Монтегю, выставившись из окна, в очередной раз разрядил свои пистолеты. В ответ прогремело несколько выстрелов.

– Не стрелять, в карете Бекингем!

Воскликнул Рошфор, когда экипаж ворвался в узкий проем улицы Святого Жермена, что вновь, оставило преследовавших всадников не у дел. Разъяренные скачкой жеребцы, преодолели ещё один крутой вираж, когда кучер узрел купол «самаритянки», возвышавшейся над второй аркой Пон-Нёф4.

– Новый мост, господа!

– Гони, Николя! Только не проскочи шестую арку!

Прокричал в пылу неистовой погони британец, стреляя в сторону черных теней, не на шаг не отстававших от загнанной жертвы, летящей по мостовой Нового Моста. Величественная статуя короля Генриха, неумолимо приближалась, давая понять беглецам, что они вот-вот ворвутся на Сите. Но, не дожидаясь, когда карета окажется на площади Дофины, у бронзовых копыт коня первого Бурбона, кучер потянул за вожжи, едва сдержав взмыленных, плюющих пеной рысаков, остановив упряжку точно над шестой аркой. Словно по команде, возница и два пассажира, стремглав покинувшие салон экипажа, на глазах у изумленных кардиналистов, преодолев узкие, высокие тротуары, перемахнули через бортик, отделявший поверхность моста от черной мглы, нависшей над Сеной. Послышались удары человеческих тел о воду, входящих в глубины реки.

Всадники в кожаных жилетах, соскочив с коней, расположились вдоль парапета моста, незряче стреляя в непроглядную тьму, на звуки, плещущихся в непроглядной бездне людей. Вокруг бултыхавшихся в реке, зловеще шипя, рассекали гладь волн свинцовые сферы, вырывающиеся, со столбом пламени, из стволов пистолетов, паливших в неистовстве, от собственного бессилия кардиналистов, стреляющих в ускользавших беглецов, намереваясь угодить хоть в одного из дерзких и непредсказуемых британцев. В чернеющей пропасти, разверзшейся под мостом, послышались удары весел о воду, после чего барахтанье стихло, а значит укрывшиеся от погони, поднялись на борт шлюпки.

Лицо, на удивление спокойного Рошфора, исказило подобие улыбки, способное испугать даже видавшего виды человека, когда он услышал вопрос де Жюссака, появившегося у парапета с мушкетом.

– Граф, я полагаю, команда не стрелять утратила всякий смысл?

Едва заметно кивнув, Рошфор беззвучно процедил:

– Стреляйте де Жюссак, стреляйте, сейчас, это уже не имеет ни малейшего значения.

Сержант огляделся, обратившись к гвардейцу, стоящему рядом.

– Вы нашли факел?!

Со стороны площади Дофины, бежал человек освещенный пламенем, полыхающим на длинной рукоятке. Поравнявшись с де Жюссаком, он, дождавшись команды сержанта, швырнул вверх, что было силы, над водой, пылающий, просмоленный светоч. В разбавленном мраке появились неясные очертания, силуэты людей, в удаляющейся лодке. Зоркий овернец, прильнув щекой к деревянному прикладу, навел ствол на одну из теней, возвышавшихся над бортом. Гвардейцы, окружавшие своего сержанта, затаили дыхание, будто от этого выстрела, зависела жизнь каждого из них. Умудренный опытом де Жюссак, дождавшись, когда факел окажется в верхней точке, осветив, вырвав из мрака цель наиболее подробно, взвел курок. Вспышка от удара кремня, предвестница выстрела, заставила прогреметь мушкет, изрыгнувший из длинного ствола, смертельное послание в виде раскаленного свинца, весом в пять испанских кастельяно. Перед тем как потух факел, прошипев о воду угасшим пламенем, сторонники кардинала, успели заметить, что один из сидящих в шлюпке, вскрикнув, исчез за бортом. Ликование гвардейцев, окончательно вывело Рошфора из себя. Вскочив в седло, граф раздраженно проревел:

– Ну, довольно! По коням!

В этот миг, из мглы, откуда ещё доносились едва различимые удары весел, раздался истошный вопль:

– Герцога убили!

Застывшие в изумлении кардиналисты, удивленно уставились на Рошфора, который глядя во тьму, откуда донесся крик, лишь усмехнулся своей хищной улыбкой.

– Все за мной, на улицу Сен-Поль.

****

После того, как граф Монтегю поднял крик, который поразил гвардейцев, и потешил мрачного Рошфора, д'Артаньян с изумлением глядел то на британского вельможу, то на труп застреленного Николя, распластавшегося на дне лодки.

– Я не думаю шевалье, что это собьет их с толку, если среди людей преследовавших нас, был граф де Рошфор. Но нужно использовать даже самый ничтожный шанс, тем более, что они стали свидетелями смерти одного из нас.

– И вы решили убедить их, что смерть настигла именно Бекингема?

– А почему бы и нет, ведь если они в это поверят, Его Светлости будет значительно проще, выбраться из города.

Англичанин, прищурив глаза, воззрился в бледные огоньки левого берега, после чего обратился к валлону, занявшему место на веслах.

– Я полагаю, причалим выше по реке, за паромом, что пересекает Сену от Лувра, на улицу де Бак. Альдервейден, не в зависимости от того, чем закончится сегодняшняя ночь, действуйте по плану задуманному нами ранее. Высадив нас с шевалье на левом берегу, вы переправитесь на правый, выше городского рва, за «водопоем Попена», с тем, чтобы незамедлительно отправиться на Монмартр…

****

В тот миг, когда утих грохот кареты, унесшей графа Монтегю и д'Артаньяна, в облачении английского министра, во тьме квартала Маре, увлекая за собой преследователей, в особняк на улице Сен-Поль, вернулся Арамис. Поднявшись на второй этаж, где обеспокоенный Бекингем беседовал со встревоженными дамами, мушкетер, оторопевший от неожиданности, увидев британского герцога, несколькими минутами ранее, на его глазах, исчезнувшего за дверцами экипажа, с трудом вымолвил:

– Прошу меня простить, но я ничего не понимаю.

– Вот и прекрасно шевалье, то, что вас ввергло в растерянность, заставляет поверить в правильность расчетов господина Монтегю.

Глуповатый взгляд мушкетера, скользил по присутствующим, выражая полное недоумение, остановившись на невозмутимой герцогине.

– Значит вместо герцога, особняк покинул д'Артаньян?

Казалось, не веря самому себе, прошептал он.

– Это очевидно, и вы, милый Рене, прибыли как нельзя кстати.

Герцогиня, жестом пригласила Арамиса присесть, обратившись к Бекингему:

– Милорд, вам пора.

– Да, но…?

Пришло время изумиться лорду-адмиралу.

– Здесь оставаться опасно, господин Арамис, препроводит вас в убежище, где не смогут найти даже самые сведующие люди кардинала.

Британец с недоверием, взглянул на герцогиню.

– Вот, прочтите, это письмо написал граф Монтегю, велев перед отъездом, вручить его вам, если всё пойдет, как он задумал.

Развернув свиток, Бекингем пробежался по ровно начертанным строкам.

ПИСЬМО: «Ваша Светлость, если вы читаете сие послание, значит, вы на свободе, и это обязывает вас незамедлительно покинуть гостеприимный дом мадам де Буа-Траси. Довертесь провожатому, которого назначит госпожа де Шеврез, что под покровом ночи, доставит вас в условленное место, где не смогут обнаружить наши многочисленные враги. Человек же, который явится за вами поутру, есть верный друг, и Вашей Светлости, надлежит во всем положиться на него. Я не сомневаюсь в успехе предприятия, если вы, выполните в точности всё то, что от вас потребует утренний посланник. 

Вечно верный вам, Уолтер Монтегю»

Бэкингем бросил на ларец королевы, где хранились подвески, взгляд, переполненный неприязнью, прошептав:

– Не этого я ожидал от Анны.

– Ваша Светлость, вам было бы не лишним понять одну весьма простую вещь –  для того, чтобы получить то, чего вы желаете, порой, нужно предложить что-то взамен, например то, чего от вас требуют. Особенно, когда речь идёт о поданных, не подпадающих под законы и власть английской короны, и уж конечно, когда дело доходит до монарших особ вражеских государств.

Решительно поднявшись на ноги, будто стряхнув с себя балахон сомнений, твердо и величественно, Бекингем произнес:

– Мадам…

Обратился он к герцогине.

– …я вверяю сию святыню, память о несбывшейся любви, в ваши руки. Было бы неразумным, принимая во внимание все те опасности, поджидающие меня на каждом шагу, тащить этот ларец через пол Франции и Английский пролив. И довольно, покончим с этим! Теперь же, я готов следовать и всецело положиться на джентльмена, коего вы определите мне в провожатые.

Де Шеврез бросила строгий взгляд на Арамиса.

– Милорд, вот этот человек.

****

Когда Рошфор, прибыл в Пале-Кардиналь, Ришелье, очевидно, ещё не ложился. Утомленный неотложной политической перепиской кардинал, встретил графа равнодушной улыбкой, свидетельствовавшей о внутренней опустошенности министра, вызванной изнурительной работой. Он обессилено опустился в любимое кресло у камина, взяв на руки черного мохнатого кота, одного из трех, дремавших в просторной корзине на мягком коврике у чугунной решетки. Тонкие пальцы Ришелье, унизанные несколькими массивными перстнями, бережно, с нежностью, потрепали за ушки сонное животное, что отразилось на лице могущественного министра блаженной улыбкой, наблюдать которую можно было лишь тогда, когда урчащий меховой комочек, прижимался к голубой муаровой ленте ордена Святого Духа, висевшего на груди кардинала.

– Нужно ли Рошфор, следует так торопиться тому, кто несет неутешительные новости?

Слабым голосом произнес «Красный герцог», повергнув, неестественной мягкостью, графа в изумление.

– Но это мой долг, монсеньор.

– Что ж, тогда исполняйте… ваш долг.

С паузой, во время которой вперил в графа жесткий пронзительный взгляд, тихо вымолвил Ришелье.

– Монсеньор, опустив всё маловажное, начну с того, что сегодняшней ночью, мы наблюдали двух незнакомцев, в которых угадывались Герцог Бекингем и граф Монтегю, в тот момент, когда они вышли из особняка принадлежащего графине де Буа-Траси, на улице Сен-Поль…

****

Высадившись близ городского рва, Альдервейден, сквозь дымку над водой, увидел каменную ограду, за которой возвышались верхушки деревьев сада Тюильри. Привязав лодку, он отправился к холму Монмартр, высочившему вдалеке, к северу, от парижских стен. Сей известково-гипсовый великан, высотой 67 туазов, был славен множеством ветряных мельниц для помола гипса, который использовали в строительстве, а так же изобиловал виноградниками, покрывшими склоны древнего холма. Здесь же, располагалась деревушка, повидавшая за своё более чем полутора тысячелетнее существование, и мирную идиллическую жизнь, и чудовищные битвы, и непомерную роскошь королевского двора, и аскетическое подвижничество монахов, стойко переживая бушующие внизу страсти, свысока, равнодушно, созерцая эпидемии и войны, блеск и нищету «Города Лилий».

Именно сюда, на мрачные склоны, в предрассветной мгле, направился Альдервейден, в надежде сыскать помощи, у своего старого приятеля, угольщика Матье Блошара.

Когда валлон взобрался на вершину, где раскинулась деревушка, перед ним открылся весь Париж – застывшее, неподвижное море черепичных крыш и церковных шпилей, вырисовывавшихся в утренней дымке. Вдалеке, Сена рассекала город на две половины, поблескивая лазурью в предрассветной неге, словно извилистая лента чистого света.

Альервейден вошел в калитку, укрывшуюся в зарослях плюща, овивавшего влажными листьями невысокую каменную изгородь. Во дворе, в загоне, обрамленном дощатой оградой, визжа, протискиваясь к корыту, копошилось около дюжины откормленных свиней, оживившихся к утренней кормежке. Здесь же, с умилением наблюдая за своими любимицами, скрестив на груди руки, стоял хозяин, неунывающий метр Блошар, мужчина шестидесяти четырех лет, с пышными, закрученными вверх усами. Сей седовласый господин, славившийся на всю округу веселым нравом и отличной памятью, позволявшей мужчине столь уважаемому, декламировать словно школяр, всякие глупые стишки, коим поднабрался из книг, подаренных благодетелю-угольщику, некими парижскими клиентами, в недалеком будущем, прославившими своими гениальными творениями матушку Францию. Увидев раннего гостя, в котором Блошар, без труда, узнал лекаря и добродетеля Альдервейдена, избавившего несчастного сына угольщика от болезни святого Мэна5, он расплылся в добродушной улыбке, сжав в объятиях, дорогого друга.

– Вы ли это, любезный метр Себастьян?!

– Как видите, папаша Блошар.

– Как вам мои красавицы?

С гордостью, крестьянин указал на своих розоватых питомиц.

– Они слишком красивы, чтобы я мог любоваться ими, и не доступны для моего понимания настолько, чтобы я мог судить о них.

Тихий свистящий хохот, вырвался из утробы угольщика.

– Это золотые свинки, по крайне мере до тех пор, пока существует такая всепожирающая клоака как Париж!

Кивками головы, подтвердив умозаключения хозяина, сих дивных животных, аптекарь уныло взглянул на Блошара.

– Всё это так, вот только я ни за что не поверю, что именно сие безобидное обстоятельство явилось причиной для скорби, на вашем лице?

Он обернулся к женщине, вышедшей из ворот огромного сарая, замыкавшей вереницу, важно шествующих гусей.

– Эй, Клорис, а ну-ка принеси нам по кружечке белого, из прошлогоднего урожая!

Послушная Клорис, жена метра Матье, поклонившись гостю, направилась к небольшому холмику, посреди которого виднелась распахнутая дверь, что вела в погреб, таивший в своем чреве бочки с вином.

– У нас отменное вино. Легенда гласит, что первую лозу здесь, посадила ещё в XII веке Аделаида Савойская, бывшая королева Франции и аббатиса бенедиктинского монастыря, который сама же и основала на нашем холме.

Валлон печально кивнул.

– Да, что с вами, дорогой мой лекарь?! Неужели, беда привела вас в наши края?!

– Именно так, папаша Блошар, именно так, и эти обстоятельства вынуждают меня, обратиться к вам за помощью.

С лица крестьянина исчезла беспечность, он с пониманием закивал головой. В этот момент, из мрака подвала показалась Клорис, сжимая в руках большой глиняный кувшин.

– Матье, я соберу на стол?

– Отстань, не до тебя женщина! Лучше вели Жаку, запрягать лошадей.

Прикрикнув на жену, Блошар обратил исполненный преданности и внимания взгляд на измученного бессонницей и усталостью гостя.

– Постой, ты ещё вот что… собери нам с собой чего-нибудь перекусить, ну, и баклажку другую с вином не забудь!

Отдав необходимые распоряжения, он обратился к лекарю.

– Что ж господин Альдервейден, папаша Блошар помнит добро, а вам, за своего мальчика, я обязан до гробовой доски. Говорите, что нужно делать?

– Скажите, папаша Блошар, вы каждый день возите уголь в Париж?

– Ну, за исключением праздников, воскресений и дней когда хвораю, упаси нас от недугов святой Бернар. Вожу, вожу, господин Альдервейден, вот уже тридцать лет вожу, и не только уголь, чаще дрова. Вот на День Всех Святых, на деревянной ярмарке в Шато-Шиноне, выторговал отменную акацию, а теперь из Морвана…

Его благодушная улыбка исчезла в один миг, когда он напоролся на страдальческий взгляд аптекаря.

– Папаша Блошар, значит все стражники, дежурящие у ворот города, хорошо вам знакомы?

– Ну, все не все, а те, что бездельничают у Монмартрских и ворот Сент-Оноре, где я у Булонского леса навещаю ямы угольщиков, мне как родные. А к чему вы это спрашиваете?

– Скажите, а не рассказывали ли вы этим стражникам о вашем горе, я имею в виду болезнь вашего сына?

– А то, как же, непременно рассказывал! О своем малыше Жаке, о тяжелой хвори, о чудесном излечении, которое подарила нам ваша милость.

– Значит, они знают о недуге святого Мэна и о чудесном излечении?

– А то, как же, непременно знают!

Крестьянин бы вновь расхохотался, если бы перед ним не маячило «прокисшее» в унынии лицо валлона.

– Послушайте, метр Блошар, мне, этим утром, необходимо вывезти из города одного человека.

Если бы торговцу дровами сказали, что древесный уголь лучше получать из ветвей березы или ели, предпочитая их дубу, акации, каштану и грабу, он в меньшей степени изумился бы, чем просьбе уважаемого лекаря. Пожав плечами, крестьянин развел руки в стороны.

– Тфу ты! Всего то и делов?!

Но тут же, он обнаружил ошибочность сего беглого суждения, уловив озабоченный взор аптекаря.

– Это дело не простое и очень опасное… в случае если вы согласитесь, я скажу, как нам необходимо поступить.

****

Выслушав, как обычно внимательно, не перебивая, доклад графа, Ришелье, не скрывая иронии, взглянул на него.

– Вы действительно полагаете, что Первый герцог Бекингемский, фаворит и любимец короля Англии, шталмейстер, главный судья выездной сессии, лорд-стюард Вестминстера, лорд-адмирал Англии, станет словно мальчишка прыгать с Нового Моста, в реку?

Ни один мускул, на лице кардинала, не выдал даже подобия улыбки, и лишь четки кавалера Ордена Святого Духа, засуетились меж пальцев Первого министра. Сия изумительная вещица, полагавшаяся каждому кавалеру при посвящении в орден, и которая всегда, должна была находиться при нем, что обязывало произносить десять молитв ежедневно, по числу косточек, приходила в движение, каждый раз, когда кардинал, задавал вопросы, по большему счету не требующие ответов. Четки состояли из десяти зерен слоновой кости, нанизанных на голубую ленту, и одиннадцатого звена большего размера, к которому крепился орденский крест, так же из слоновой кости.

– Если бы я был способен на подобную… доверчивость, то наверняка уже давно выращивал бы дыни или персики, быть может, весьма отменные, где ни-будь в одном из своих родовых имений, а не служил бы вам, монсеньор.

Кардинал, казалось, всецело поглощенный поглаживанием кота, даже не взглянул на Рошфора.

– Я догадался, что в карете нет Бекингема, после того как увидел персон находившихся в экипаже, за парапетом Нового Моста.

– Вы восстановили наблюдения за особняком Буа-Траси?

– В тот же миг, когда мы вернувшись с мостовой Пон-Нёф, на полном скаку, ворвались на улицу Сен-Поль.

– Что ещё?

– Я передал ваш приказ капитану городской стражи.

На этот раз Ришелье удостоил графа вопросительным взглядом.

– Я приказал перекрыть реку и запереть все ворота города, до утра, а после рассвета, усилить охрану и ужесточить контроль над выезжающими из Парижа.

– Вы полагаете, это даст результат?

Ещё более равнодушно спросил кардинал.

– Он ещё в городе, я уверен, а значит ничего не потеряно.

****

Этим же утром, впрочем, как и всегда, когда во все ворота королевской столицы хлынули вереницы крестьянских телег с разнообразной поклажей, в арочном проеме со стороны Монмартра, появилась огромная повозка папаши Блошара, груженая углем и дровами. Медленно продвигаясь в череде конских упряжек, устремившихся в город, Блошар обернулся назад, будто желая удостовериться: движется ли за ним, странный человек, облаченный в дырявый, грубого холста балахон, под которым всё его тело было обернуто полосками серой льняной ткани, окутывавшей даже голову незнакомца, покрытую драной соломенной шляпой, оставив не укутанными лишь глаза. Стараясь не выказать особого внимания, папаша Блошар, как и его необычный спутник, искоса, наблюдали за солдатами парижской стражи, с особой бдительностью и усердием, оглядывавших всякого выходящего из города мужчину и, проверяя все без исключения кареты и повозки, вознамерившиеся покинуть пределы королевской столицы. В глаза бывалому угольщику, бросилось присутствие у ворот незнакомых господ, судя по всему дворянского происхождения, быть может офицеров, с рвением и строгостью досматривавших путешественников и крестьян. Увидев изумленного угольщика, возвышающегося на передке своей повозки, его давний приятель, сержант Тютарболье, бравый усач, в сверкающем шлеме и кирасе, воскликнул:

– Приветствую тебя, старый плут, Блошар!

– И тебе не хворать, цепной пес, Монмартрских ворот!

Они расхохотались как добрые друзья, испытывающие удовольствие от встреч друг с другом.

– А, что это за пугало, бредет за твоей повозкой?! Уж не ведешь ли ты эту мумию, одному из эскулапов, чтоб разобрал её на «панацею6», для страждущих дураков?!

Но собственная шутка, столь насмешившая Тютраболье, была тут же забыта, как только он заметил высокого торговца, ведущего под уздцы серого мула, запряженного в двухколесную тележку. Сержант, грозно сомкнув брови, перенес внимание на долговязого, появившегося у ворот, крикнув одному из солдат:

– Эй, Муларто, а ну-ка, давай-ка сюда этого господина!

Прогромыхав по выбоинам мостовой, повозка с углем, скрылась в толчее Монмартрской улицы, взяв курс на шпиль величественной Сен-Эсташ. Миновав стороной клоаку Ле-Аль, после чего пара крепких першеронов папаши Блошара, пересекли вначале Сен-Дени, а затем и Сен-Мартен, оказавшись в квартале Тампль. Вскоре у неприметного домишки, на улице Белых мантий, принадлежавшего лекарю Вандерхаасу, где в последнее время, как вы помните, обитал аптекарь Себастьян Альдервейден, остановилась громоздкая крестьянская телега, груженная корзинами с углем. Следовавший за повозкой, весьма странного вида человек, облаченный в дырявый, грубого холста балахон, и обернутый с головы до ног в длинные узкие лоскуты серой льняной ткани, огляделся по сторонам, после чего прокравшись к двери жилища, постучал пять раз. Через довольно продолжительное время, из-за свежевыструганной, очевидно недавно поставленной двери, послышался негромкий, едва различимый шум, а затем, раздался мужской голос:

– Кто здесь?

Оглянувшись, человек в балахоне, переминаясь с ноги на ногу, будто с нетерпением ожидая момента, когда его впустят вовнутрь, ответил:

– Уголь из Монмартра привезли.

– Нужны дрова, если только ольха.

– Ольхи нет, имеется каштан.

Грохот засовов, предшествовал скрипу не смазанных петель, отворивших столь решительно дверь, что заставил отпрянуть странного гостя. На пороге, из темноты, с пистолетом в руке, показался Арамис. Недоверчиво оглядев жалкий наряд незнакомца, он, хоть и услышал, пароль, взвел курок.

– Чего вам угодно?

– Разве, сегодняшним утром, вы, вместе с нашим британским другом, не ждете гостя?

Еще раз, воровато осмотревшись по сторонам, и не заметив никого по близости, он прошептал:

– От графа Монтегю.

Последние слова, позволившие мушкетеру окончательно удостовериться, что перед ним тот, кого с нетерпением ждали, он, кивком головы, предложил незнакомцу войти. Уверенно, будто хорошо зная расположение комнат и мебели, утопающей в темноте заполнявшей захудалое жилище, гость направился в комнату, где его ожидал встревоженный Бекингем. Появление столь странного визитера, взбудоражило герцога, и лишь темный силуэт мушкетера, державшего на изготовке пистолет, позволили британцу, взять себя в руки.

– Доброе утро, Ваша Светлость.

Невозмутимо произнес вошедший, сбросивший с себя холщевую накидку.

– Я тот, кого вы ждете, и в то время пока я буду освобождаться от этого маскарада, мне поручено передать вам инструкции милорда Монтегю.

Он уселся на деревянный табурет, и с определенной ловкостью, принялся выпутываться из серых льняных лоскутов, нарезанной полосами ткани. Освободив голову от грубого холста, перед удивленными дворянами, предстал наш старый знакомый, лекарь Себастьян Альдервейден, с улыбкой вымолвивший.

– Вы обернетесь во всё это, и направитесь, сопровождая повозку папаши Блошара, за городские стены…

Бекингем, увидев в окно старика сидящего на козлах, вскочил как ошпаренный, не дав договорить валлону.

– Вы с ума спятили! Вы предлагаете, чтобы я обернулся в эти грязные тряпки, и в таком виде шествовал за телегой угольщика по всему Парижу?!

Будто не обратив внимания на протест разъяренного лорда-адмирала, тем же тоном, без тени озлобленности и категоричности, аптекарь произнес:

– Если у вас есть идея получше, я не стану настаивать, чтобы вы воспользовались моей.

****

Мелкий торговец папаша Блошар всю свою жизнь, снабжая углем и дровами жителей Парижа, снискал себе репутацию честного и порядочного человека, что так ценится многими из людей, не желающими развивать подобные качества в себе. Но сегодня речь не о них, сегодня мы хотели бы мимолетом вспомнить о тех, дружбой с кем, старина Блошар не просто дорожил, он ей гордился.

Жизненный путь Матье Блошара не был чем-то примечательным, среди множества судеб людей, населяющих старушку Францию. Его отец, Теодор Блошар, рано помер, оставив вдовой жену Агнесс, на руках с пятилетним Матье, в крошечной деревеньке близ Осера, без средств на существование. Неизвестно, как бы сложилась судьба Матье и его матери, если бы не кюрэ, тамошней церквушки – падре Пютен. Сей долговязый «слуга Господа», скрывающий под мрачной сутаной неудержимое влечение к слабому полу, приметил молоденькую вдову, оказавшуюся в затруднительном положении, и, не преминув воспользоваться сим, предложил ей свои небескорыстные услуги. Бедняжка Агнесс, к слову, не отличавшаяся сообразительностью, всё же вскоре сумела понять, чего требует от неё сей гнусный искуситель, и не найдя иного выхода, позволила пользоваться собой как того желал падре Пютен, исполняя так же обязанности кухарки и прачки, в его скромном жилище скрытом в тени приходской церкви. Именно это обстоятельство, позволило, тогда ещё мальцу, Матье, поселившемуся с матерью в жалкой хижине близ храма, овладеть тем, что отличало его от большинства крестьян того времени – кюре обучил мальчонку грамоте. Казалось бы, какое отношение, может иметь, сей незначительный факт к нашей истории? Но смеем вас заверить, что именно это, весьма непримечательное, и в сравнении со страстями, бушующими на страницах сего повествования, можно сказать ничтожное обстоятельство, как ни странно, сыграло, быть может, решающую роль в спасении могущественного английского вельможи.

Итак, мы не возьмемся утверждать, но и не отважимся исключить, что папаша Блошар, был если не единственным, то одним из немногих угольщиков и торговцев дровами, того времени, умеющим читать и писать. Это обстоятельство, дало ему возможность, в своё время, сблизиться с теми, кто не являлся с метром Матье, людьми одного круга, но был вполне заинтересован в его услугах, предпочитая столь удивительного торговца, его многочисленным коллегам. Здесь мы, наконец возвращаемся к тому, с чего начали: папаша Блошар, водил дружбу со многими просвещенными людьми того времени. «Он имел честь…» – именно так определял угольщик свои отношения с этими господами, «…распространять свои услуги, на тех, кем был заворожен и облагодетельствован». В подтверждение всему вышеизложенному, нам остается лишь назвать нескольких клиентов папаши Блошара, которые питали к нему дружбу и уважение.

Первым в списке, хотелось бы упомянуть нашего старого знакомого Франсуа Лё Метель Буаробера, впоследствии, воспользовавшегося расположением Папы Урбана VIII, чтобы получить звание приора и каноника Руана. А так же благодаря своему сатирическому таланту и умению вести беседы, добившегося благосклонности кардинала Ришелье и сделавшегося его литературным секретарем, и членом Французской академии.

Знакомством с ещё одним выдающимся автором, имел возможность наслаждаться папаша Блошар – поэтом, и видным представителем литературного барокко, Винсаном Вуатюром. Сим завсегдатаем салона мадам де Рамбуйе, ставшим впоследствии доверенным лицом брата короля – Гастона де Орлеана. Вуатюр так же как и Буаробер, стоял у истоков Французской академии, занимая кресло под номером 33.

Господин Рене Декарт – выдающийся философ, математик, механик, физик и физиолог, создатель аналитической геометрии и алгебраической символики, автор метода радикального сомнения в философии и механицизма в физике, так же, не брезговал дружбой с нашим угольщиком.

Никола Фаре, Марк-Антуан Сент-Оман, Жан Ротру, Теофиль де Вио, вот далеко не полный список светлейших умов того времени, согреваемых долгими холодными вечерами углем и дровами папаши Блошара. Сии возвышенные умы, сделали из простого крестьянина поэта, читавшего своим любимым свиньям гениального Корнеля, и научивших добродушного угольщика определять истинную ценность возвышенного и гениального.

И вот, близко к полудню, после тяжелого трудового дня, пустая повозка, угольщика Блошара, приблизилась к воротам Монмартр. На небольшой площади, перед заставой, было всё так же людно. Две дюжины стражников, не считая нескольких офицеров, по-прежнему с большой строгостью досматривали всех желающих покинуть Париж. Ни один экипаж, ни одна повозка, и даже небольшая крытая тележка, в которую был запряжен осел, не выезжала из города без тщательного осмотра. Все без исключения мужчины, а порой и женщины, определенной стати, были остановлены и подвержены короткому допросу, во время тщательной проверки.

У наблюдавшего с высоты повозки за происходящим Блошара, в общих чертах посвященного, аптекарем валлоном, в суть дела, пересохло в горле. Он достал из-под дощатого сиденья и откупорил одну из сулеек, вмещавшую не менее полторы пинты7 белого вина, заботливо наполненных старухой Клорис, и сделал несколько глотков. Старик почувствовал как из-под его выцветшего, некогда сиреневого колпака, по вискам, потекли струйки пота. Вытерев рукавом лоб, он беспокойно оглянулся, отыскав взором человека, обернутого в льняные лоскуты.

– Эй, старина Блошар, боишься как бы не потерять своё чучело?!

Услышал старик знакомый голос, вызвавший смех трех стражников, уставившихся на вспотевшего Блошара, опираясь на древки протазанов. Отхлебнув, для храбрости, ещё вина, прежде чем ответить насмешнику, хорошо ему знакомому солдату по имени Бормер, угольщик потянув повод, остановил исполинских першеронов.

– А ты думаешь, дружище Бормер, меня не загрызет матушка сего молодца, если я потеряю её ненаглядного Даниэля в проклятых парижских дебрях?!

Искренне удивившийся Бормер, переглянулся со своими товарищами, не прекращающими хохотать.

– А какого дьявола, от тебя нужно его матушке, и на кой черт ты таскаешь за собой это опудало?!

Поднявшись на ноги, но, не спускаясь с передка телеги, старик бросил бутыль, оплетенный лозой, так, чтобы он сделался легкой добычей солдат, и, разведя в стороны руки, прокричал:

– Да потому, что мать этого несчастного, моя сестра!

Блошар завопил так, что все скопившиеся у ворот, как солдаты, так и путешественники, обратили на него свои взгляды. Хитрый старик намеренно затеял этот шум, понимая, что тихо шушукаясь, он лишь привлечет к себе внимание, подобный же спектакль, полагал он, не просто ему на руку, это единственный шанс проскочить кордон.

В этот момент, услышав вопли угольщика, к группе стражников присоединился капрал Варентюа, подхватив бутыль, пущенный солдатами по кругу. Отхлебнув нектара монмартрской лозы, долговязый капрал, с бледным как у мертвеца лицом, подобрел, обратившись к угольщику:

– А на кой черт, этот олух, обернутый какой-то дрянью, словно кокон, и впрямь даже страшно глянуть, притащился за тобой в Париж?!

С охотой приготовившись к объяснению, старик уселся на сиденье, что возвышалось на передке его повозки, и достал вторую сулейку, словно две капли воды, похожую на ту, что заканчивали стражники. На лицах солдат засияли улыбки, в предчувствии приятных минут, что сулят россказни папаши Блошара, тем более, сопровождаемые терпковатым привкусом его прекрасного вина. Ещё несколько стражников, присоединились к компании, лакавшей, по очереди, из оплетенного лозой бутылька.

– Так вот…

Начал Блошар, с интонацией подлинного мастера устных повествований, за что ценили его друзья стражники, охранявшие городские ворота.

– …кто не знает моего сына, малыша Жака?

Солдаты, скопившиеся у повозки, закивали головами, заворожено глядя на старика, словно убеленного сединами актера, читающего с повозки, заменяющую сцену бродячим лицедеям, одну из пьес Шекспира или Лопе де Вега.

– А кто не знает, или запамятовал, напомню: ещё год назад, на моего мальца Жака, было страшно глянуть. Моя старуха пролила реки слез! Да, что ты.. .кому его только не показывали, куда только не возили, и чего только не перепробовали. Ту гадость, что он пил и втирал себе в кожу, я не произнесу в приличной компании. Н-е-т! Даже не проси, не произнесу!

Завопил папаша Блошар так, будто все только и молили раскрыть названия снадобья, что принимал малыш Жак.

– И вот, год назад…

Он прищурил глаз, будто что-то припоминая, или высчитывая в голове.

– Нет, вру, год и четыре месяца, я встретил аптекаря, иноземца… по правде сказать еретика – гугенота, дьявол бы разорвал это чертово племя. Но только не этого! Этот святой человек, хоть и читает прощелыгу Кальвина! Так вот, говорит мне, сей чудо-лекарь: «Вылечу», говорит, «я, папаша Блошар, твоего сынишку»

Угольщик вскочил на ноги, будто к заду его поднесли зажженный фитиль.

– «Врёшь!», отвечаю я, «Нет…», говорит, «…не вру». Упал я тогда на колени, взмолился, «чего хочешь» говорю, «я для тебя сделаю, если вылечишь мальца». И вот, нагрузил он два кованных деревянных ящика всякой дрянью – бутылочки, баночки, скляночки, да разного цвета, да крупинки, да порошок, да мази…

Заняв прежнее место, угольщик нагнулся к стражникам, словно зачарованным слушавшим жуткую историю, вскинув вверх указательный палец.

– …только будешь пить, да мазать, как я распишу. Слава Господу читать то я умею.

Он трижды осенил себя крестным знамением.

– А то бы не знаю, как он стал бы его лечить, хлопотно это, долго. Правда, не взял ничего, вот тебе крест…

Вновь перекрестившись, и для убедительности округлив глаза, вымолвил Блошар.

– …ни денье, не взял. К чему это я?

Старик наморщил лоб, сдвинув брови.

– А! Дак вот, прослышала об этом чудесном избавлении моя сестра, что замужем за плотника, который живет в деревушке, под Верноном. И подослала ко мне своего сынка, моего племянника Даниэля. Совсем плох малец.

Он не глядя на племянника, маячившего, на протяжении всего разговора, за задним бортом повозки, ткнул в его сторону пальцем.

– …Даниэль, вправду сказать, будет чуть постарше моего, но тоже страдает недугом святого Мэна!

Его раскрывшиеся до невероятных размеров глаза, обшарили одного за другим, всех до единого солдат, столпившихся у повозки, будто спрашивая их – «как вам!»

– Наследственность, что ли какая?

Уже совсем спокойно произнес он.

– Ну, так вот, прислала она ко мне своего Даниэля, чтобы я отвел его к этому врачевателю. Морока, ей Богу! Вот и вожу парня целый день по Парижу! А аптекарь то тю-тю, улетучился. Может, переехал куда, а может и вовсе из города съехал, кто его знает? Так, что придется отправить парня домой ни с чем.

Он грустно закивал головой. В этот миг, разрумянившийся Варентюа, хлопнул ладонью, старика, по колену.

– Ладно, будет папаша Блошар о грустном, лучше поведай, как там наша гордость, наши писаки?!

Все кто знал о дружбе старика со знаменитостями первой величины, о которых мы имели удовольствие, сообщить многоуважаемому читателю выше, понимал, к чему клонит капрал. Папаша Блошар, уловив настроения подвыпивших стражников, рассудительно поднял густые брови.

– А, что писаки? Люди как люди, не хуже нас с вами, вот только убогие маленько, уж, что есть, то есть, вот посудите сами – все поэты королевства воспевают Бога и короля, но я их предупреждаю: кто занят Богом, зря теряют время, а от короля не дождешься благодарности.

Солдаты, будто по команде, разразились громким хохотом.

– Вот взять хотя бы, для примеру, господина Рене Декарта – сумасшедший ученый который открыл какую-то там чертовщину, нищий как «церковная мышь», но папаша Блошар, знает людей, и от этого помогает таким как этот бедный Декарт -талантам и безумцам, что мне кажется, не дается Всевышним порознь. Пусть, думаю я, не досчитаюсь нескольких су, а умного человека в беде не брошу. Господь он добрые дела видит, мне помогли, так что ж, я нехристь какой?

– А вот поговаривают, будто за твою преданность и временами бескорыстную заботу, эти ваятели, будто дают на прочтение свои шедевры?

Не без желчи, произнес капрал, хитро, с прищуром, уставившись на старика.

– Истинная правда. Вот совсем недавно, господин Вуатюр вознаградил мои старания, снизойдя до вручения мне листа бумаги, где его собственной рукой было начертано:

О дивные цветы, что манят красотой

И круг невинных нимф, питомицы

Авроры,

Созданья, что давно ласкают

Солнца взоры

И небеса с землей прельщают красотой

Покиньте же свои сады без сожаленья

Ведь даже Боги ждут благоволенья

Бессмертью предпочтя, огонь любовных бед.

И не кляните смерть, коль за нее вы пали…

– Что-то там, э-э-э, как же?! А вот:

…Жестокая едва ли,

Натешится сама, не погубив весь свет.

Гомон подвыпивших зевак стих, а взгляды как будто застыли, с недоумением впившись в статную фигуру угольщика. Капрал почувствовал себя «не в своей тарелке», после непостижимой, для понимания стражника, пролившейся из уст старика гениальности. Подкрутив ус, он решил исправить положение, прервав ненавистную тишину, являвшуюся, пожалуй, лишь стихией творцов и мыслителей, но зачастую невыносимую для глупцов.

– Да будет тебе папаша Блошар всякую чушь нести, выдавая стишки сумасшедшего писаки, к слову весьма сомнительного качества, за нечто особенное! Лучше прочти, что-нибудь из своего!

Как человек которому дано счастье понимать прекрасное, от того умеющему отличить пошлость от высокого искусства, Блошар обычно, когда заходили подобные споры, рьяно и откровенно, словно собственных детей, защищал тех кого боготворил. Но сегодня, он не стал пререкаться с простаком капралом, затянув «пошлости» собственного сочинения, коими не брезговал, лишь усугубив дарами Бахуса, в кругу подвыпившей черни, средь облезлых стен парижских трактиров.

– Ведь если в кружку ты добавишь меда,

С вином и перцем не забудешь размешать,

То даже самого ничтожного урода,

Подобным зельем сможешь воскрешать.

На этот раз восторженные вопли и хохот стражников, разнеслись даже за городские стены, что привлекло внимание в недавнем времени появившегося на площади у ворот офицера, который призвав на помощь бдительность, намеревался побороть послеобеденную дрему, взявшись за дело. Вальяжный, тучный лейтенант, заметивший лысоватого угольщика, сжимавшего в крепкой узловатой ладони старенький колпак, и будто актер со сцены, благодарно взирал, с высоты повозки, на группу солдат, столь бурно воспринявших его грубую рифмованную чушь. Офицер, обтерев кружевным платком губы и тонкие, словно нити полоски усов, воинственно поправив шпагу, решительно ринулся к скопившимся у телеги солдатам.

– А это, черт возьми, что за представление?!

– Да это же папаша Блошар, господин лейтенант, он…

– Я вижу кто это, но вы поставлены здесь не для того, чтобы выслушивать кривляния всяких угольщиков! Если вы досмотрели повозку и не нашли ничего подозрительного, то пропускайте, а не регочите как стая ополоумевших гусей!

– Проезжай, папаша Блошар!

Крикнул капрал, махнув рукой в сторону городских ворот.

– А ну-ка постой! Что это за человек крадется за телегой Блошара? Кто-нибудь знает его?

Изумленные стражники уставились на лейтенанта, будто он только сейчас раскрыл им глаза, на подвох, таившийся в личности странного оборванца, и лишь капрал осмелился пояснить офицеру происхождения сего, не стоящего внимания, объекта.

– Господин лейтенант, этот несчастный, ни кто иной, как племянник, папаши Блошара, страдающий страшным недугом. Видать у них это семейное, ведь и сынок ихний, так же был не забыт болезнью святого Мэна.

В этот миг, от слов угольщика, обращенных к лейтенанту, Бекингема, вынужденного скрывать свою блистательную внешность под старым тряпьем, пробил холодный пот.

– Отчего же, распеленайте его, Ваша Милость, а то это бездельник плетется так, будто я взялся сорок лет водить его по проклятой пустыне! Вот только не обессудьте, если и вам, впоследствии, придется лечиться от проклятого недуга.

– Послушайте мессир, не стоит рисковать, это же старина Блошар, здесь его всякий знает, тем более он только сегодня утром въехал в город, и это чучело с ним, я лично видел их, следующих через ворота Монмартр.

Со знанием дела заверил многоопытный сержант Тютарболье, проживший на посту, у Монмартрских ворот, большую часть своей жизни.

– Ладно, черт с тобой старик, проезжай!

Махнув рукой, покричал офицер.

– А вы за работу бездельники, и чтобы муха у меня не пролетела!

Всего через несколько часов, Бекингем, освободившись от мерзкого тряпья, разместился в салоне кареты, поджидавшей его в полу лье к северу от Парижа. Кучер щелкнул кнутом, и четверка серых в яблоки жеребцов, понесла экипаж в сторону побережья, после чего, Монтегю расположившийся напротив герцога, задал вопрос:

– Надеюсь, Ваша Светлость, это того стоило?

Тяжелый, недобрый взгляд лорда-адмирала пронзил, улыбнувшегося одними лишь глазами графа, опасающегося разворошить ярость в душе могущественного министра.

– А вы безжалостны, Монтегю.

Глаза Бекингема сверкнули неистовством, но через мгновение, взгляд приобрел мягкость, очевидно вызванную благодарностью к тому, кто сегодняшним утром спас ему жизнь.

– А как бы вы сами, граф, оценили сей неоднозначный вояж к черту в зубы?

Монтегю улыбнувшись, откинулся на спинку сиденья.

– Милорд, мой удел, двигаться по острию лезвия, вот уже много лет не оставляет иных шансоов. Я лишь солдат, готовый отдать жизнь за нашего короля и Вашу Светлость. Моя судьба частенько зависала на волоске в этой страшной игре со смертью, желающей, во что бы то ни стало, вытащить из беспрестанно перетасовывающейся колоды жизней, карту с изображением Уолтера Монтегю. Подобные приключения, это моя повседневность. А привычка, даже столь необычная, притупляет чувственность, поэтому всё, что с нами произошло, для меня, в какой-то степени обыденно и пресно.

С пониманием закивав головой, Бекингем в задумчивости воззрился на проплывающие за окном пейзажи: маленькие фермы, уходящие вдаль поля, очевидно размышляя о превратностях судьбы, столь милостиво подарившей ему сегодня свободу, а быть может, даже жизнь.

1 Стини – так назвал Джоржа Вильерса, впоследствии герцога Бекингема, король Яков I, чьим фаворитом он являлся. Это сокращение от святого Стефана, чьё лицо, по Библии, «сияло, словно лик ангела». Сие употребляемое монархом прозвище перешло от отца к сыну, так как, нынешний король Англии – Карл I, иногда так называл герцога.

2 памятник Генриху IV Бурбону.

3 (англ.) Прошу вас милорд

4 (фр. Pont Neuf) Пон-Нёф – Новый мост.

5 чесотка

6 Панацея – мифологическое универсальное средство от всех болезней. Поиском панацеи занимались алхимики. Название происходит от имени греческой богини Панакеи (всё излечивающей), дочери Асклепия – Бога медицины и врачевания в древнегреческой мифологии. Это лекарство можно было найти практически в каждой аптекарской лавке Старого Света вплоть до Нового времени. Считалось, что лекарство мумия хорошо помогает при лечении ушибов и ран.

7 Пинта – старинная французская мера жидкости и сыпучих тел, равная 0,931 л.

ГЛАВА 35 (94) «Замок Иль»

ГЕРЦОГСТВО САВОЙЯ.

В восхитительной Савойе, одном из прекраснейших уголков Старого Света, сей сверкающей белизной снежных вершин, зеленью цветущих долин, зеркальной гладью чистейших вод, сказочной стране, лежат три, изумляющих красотой озера. Сказывают, что три савойских «бриллианта», – Эгблетт, Бурже и Анси, это слёзы трёх ангелов пролитые в момент расставания с полюбившимся им краем.

Нас с вами, среди перечисленных достояний сего удивительного герцогства, наиболее интересует Анси, что лежит в тринадцати с половиной лье к югу от Женевского озера, на высоте около двухсот двадцати девяти туазов над уровнем моря, и, несомненно, является одним из красивейших озер сего восхитительного региона. Бирюзовое Анси, обрамленное с востока пиками Ла-Турне, а с запада -длинным горным хребтом Ле-Семно, покрытым тенистыми лесами, о которых Антуан Фавр, в своё время, сказал: «в горах Савойи благоденствуют музы». В двух лье от епископского городка Аннеси, разместившегося у северного конца Анси, самого большого из упомянутых озер, над бездною прозрачных вод, возвышается величественный замок Ментон-Сен-Бернар. Здесь, к слову, по преданию родился святой Бернар Ментонский и отсюда начал свой путь святого подвижника, основавшего приюты большой и малый Сен-Бернар, где, впоследствии, вырастили породу собак-спасителей.

И вот, в пасмурный летний денек, уже несколько раз, обрушившийся на землю то мелким дождиком, то обилием жарких солнечных лучей, что, впрочем, вполне привычно для этих мест, из арочных ворот замка, выехала карета. Экипаж, в окружении малочисленного эскорта, направился по дороге, что лежала вдоль берега, к стенам древнего Аннеси.

Миновав городские ворота, карета затерялась в узких улочках, пожалуй, самой живописной части города, расположившейся у подножия замкового холма, и прилегавшей к каналу. Этот район узких лабиринтов и проходов, извивающихся меж невысоких домиков, где протекают рукава канала Тью, обеспечивающие сток из озера в реку Фьер. Дома, выстроившиеся по берегам каналов, утопали в цвете герани и петунии, замыкая своими фасадами, сказочный, неправдоподобной красоты пейзаж. От улицы Иль, что на южном берегу, узкая Рамп-дю-Шато устремившаяся вверх, к замку, ведет к резиденции графов Женевских и герцогов Немурских, младшей ветви Савойского дома. Но карета, оставив позади Сен-Клер, нижние этажи домов которой, украшенные аркадами и массивными серыми колоннами, где размещались лавчонки и мастерские ремесленников, свернула влево, остановившись у крошечного мостика, соединяющего неприветливый берег со старинным замком де Иль, вот уже много веков, мрачно возвышавшимся по средине канала, рассекая бирюзовые волны каменным килем.

Из экипажа вышел блистательный дворянин, спешно окруженный спешившимися латниками, очевидно личной охраной вельможи. Стройный тридцатилетний мужчина, в роскошном бархатном камзоле, темно-коричневого цвета с золотыми позументами и украшенной драгоценными камнями перевязью, подчеркивающей и без того сверх изысканное платье, ступил на камни мостовой, оглядев шпили и крыши замка, местами увитые зеленью листвы. Его темные, вьющиеся волосы, ниспадали на плечи, оттеняя белоснежный кружевной воротник, покрывающий тонким плетением широкие плечи вельможи. Карие, с какойто необъяснимой грустинкой глаза, прикрывал край широкополой черной шляпы аристократа, что делало его едвали узнаваемым, даже для верного графа де Ферроль, встречавшего принца крови, одного из знатнейших аристократов Савойи и даже Старого Света.

Томас Франц Савойский, или как на французский манер его называли Тома Франсуа, прибыл в городок Аннеси, в замок Иль, для встречи со своим агентом, вот уже несколько лет служащим при французском дворе, незаметным секретарем, при графе Суассоне, принце крови, и троюродном брате короля Людовика XIII. Собственно встреча с этим человеком, которого в узких кругах называли не иначе как Тристан, побудила Тома Франсуа, проделать столь неблизкий путь, чтобы получить сведения необычайной важности, как утверждал агент.

Здесь нам придется вновь, пуститься в, возможно, весьма докучливые пояснения и подробности, без которых наше повествование, увы, попросту рискует потерять внятность. И вот сегодняшняя встреча, возбудившая в Тома Франсуа безумное любопытство и безудержную тревогу, тем более, что являлась категорическим исключением из правил, чему найпервейшим подтверждением было личное пресутствие господина Тристана, рискующего быть замеченным в обществе своего повелителя, в одном из городков Савойского герцогства, что было весьма небезопасно для секретаря, узнай его парижский синьор о подобных свиданиях. Все дело в том, что граф де Суассон, с некоторых пор, начал представлять значительный интерес для Тома Франсуа, так как последний, имел честь, четвертого апреля, сего года, взять в жены прелестную Мари де Бурбон-Конде, графиню де Суассон, приходившуюся родной сестрой, упомянутому Людовику де Бурбону, графу де Суассону. Этот брак дал возможность Тома Франсуа к собственным титулам прибавить достоинство князя Кариньяна, и получить некоторые иные перспективы, связанные с женитьбой на представительнице одного из состоятельнейших родов французского королевства, а значит сулящие подобным родством приимущества. Но не всякие брачные узы, даже самых знатных фамилий, несут обилие денег, земель и замков. И если об этом не пекутся первые лица в роду, то не редко за дело беруться их вассалы, желающие пополнения казны суверена, надеясь на прямые вливания в их собственную машну, словно по закону сообразующихся сосудов. Но сейчас, как показалось метру Тристану, что и вызвало его срочнейший приезд, для благополучно развивающихся событий, сулящих могущество и достаток князю и его свите, появилась одна весьма существенная угроза.

Общеизвестно, что огромное наследство графа де Суассона, являвшегося так же графом Клермона и Дрё, впрочим как и любого другого дворянина, после женитьбы, и рождения знатных отпрысков, по законам королевства, в случае его смерти, переходит к детям и жене. Именно этот пикантный вопрос, откровенно говоря и являлся главной причиной сегодняшнего сбора. И всё бы ничего, если бы, граф, в своё время расчитывавший взять в жены одну из дочерей короля Генриха или дочь и наследницу, герцога де Монпансье, после ловко подстроенных козней, лишившись этих возможностий, и доведенный сим до отчаяния, не объявил во всеуслышанье об «Обете безбрачия». Сие обстоятельство, вполне устраивало как младшего сына Карла Эммануила, герцога Савойского – Тома де Кариньяна, так и его супругу, сестру де Суассона, Мари де Конде. Тем более, что занять пристол герцогства Савойи, Тома, девятому ребенку в семье, казалось весьма призрачным. Таким образом, если граф де Суассон, будет верен своему обету, и уйдет в иной мир не зачав наследника, все его состояние переходит к сестре Мари и её мужу Тома де Кариньяну. Именно так обстояли дела, на время пребытия в Аннеси, Тома Франсуа.

Оказавшись в сопровождении де Ферроля, в одном из темных казематов замка Иль, князь, направил взор прекрасных карих глаз на затаившегося в темном углу, в складках просторного балахона мужчину, стараясь получше разглядеть того, кто верно служит ему, но кого за время тех немногочисленных, коротких встречь, выпавших на их долю, так и не удалось рассмотреть. Низенький, тщедушный человечик, завидев вельмож, поднялся на ноги – хотя разницы в росте сидящего и стоящего, оба дворянина так и не заметили – поклонившись благодетелям. Не дожидаясь внимания синьоров, он вновь укрылся в тени сырого угла, под зарешеченным окном, откуда доносилась прохлада и слышался плеск искрящейся на солнце воды.

Усевшись в одиноко маячившее в пустынном помещении кресло, де Кариньян, снав перчатки и шляпу, взглянул на графа. Тот, как будто ожидал лишь команды принца, обратился к гостю, который словно норный зверек, маленькими черненькими глазками, следил за ними из полумрака.

– Метр Тристан, потрудитесь изложить суть дела, которое, на ваш взгляд, может представлять интерес для Его Высочества.

Из угла донеслись странные звуки, будто тот, кого уполномочили говорить, что-то дожовывал во тьме.

– Мне стало известно…

Наконец произнес человечик, казалось, разговаривая ни с кем-то конкретным, а, скорее, с самим собой.

– …что женщина, одна из фрейлин королевы Анны, носит под сердцем плод – отпрыск графа Суассона.

Тома сузил глаза, его скулы проявили движение, выказывающее явное недовольство. Не дождавшись от принца ни слова, Ферроль властно промолвил:

– Продолжайте.

– Имя сей особы Инесса де Лангр, виконтесса де Шампо.

Так же равнодушно и монотонно произнес Тристан.

– Она является приспешницей мадам де Шеврез, которая и помогла укрыться виконтессе в Нормандии, в аббатстве Амбуйе, где есть приором, вернейший человек герцогини, господин Туртора.

– А зачем вы всё это рассказываете мне?

Раздраженно вымолвил принц.

– Я полагаю, Ваша Светлость, следует вмешаться, и вспороть живот этой девке де Шампо. А так же уничтожить бастарда де Суассона, ведь не исключено, что граф, вдруг, признает мальца, что тогда будет с вашими денежками?

Было вполне заметно, когда князь вскочил с кресла, он едва подавил в себе неприязнь к сему маленькому жалкому негодяю. Искривив уста в ненавести и отвращении к тому, кто преодолел пол Франции, чтобы предстать перед своим повелителем в роли подлеца, князь затрепетал от ярости.

– Я готов разможжить вам череп, негодяй! Но не сделаю этого лишь в силу того, что в значительно большей степени презираю вас, чем ненавижу. Вы омерзительны, я же выше того, что бы досаждать вам! А теперь прощайте, я более не желаю ни видеть вас, ни слышать о вас!

Он резко развернулся на каблуках, устремившись в дверной проем, откуда проливался ласковый солнечный свет, тесня сырую мглу каземата. Усевшись в экипаж, де Кариньян, вручил графу, туго набитый золотом кошелек, строго произнеся:

– Расчитайтесь с ним Ферроль, дайте от моего имени сто пистолей и сделайте так, чтобы я более никогда не слышал об этом господине.

В нетерпении, раздраженный князь, захлопнув дверцу, подал рукой знак сержанту.

– Гони!

Воскликнул латник, после чего, через несколько мгновений, карета исчезла за углом бакалейной лавки.

На лице Ферроля, задумчиво взирающего в узкий проем меж домами, где копошились беззаботные горожане, шарахнувшиеся в стороны от прогрохотавшего экипажа, появилась странная, зловещая улыбка. Он, как будто за это, столь короткое время, переосмыслил слова принца, прошептав:

– Не думаю, Ваше Высочество, что ваше благородство, способно пойти мне на пользу.

Злобно ухмыльнувшись, он отбросил полу плаща, и устремился в помещение, где под мрачными сводами, ожидал метр Тристан. Оказавшись в каземате, де Ферроль устроился в кресле, которое недавно покинул принц, устремив проницательный взгляд на невзрачного человечка в черном. Не отводя глаз от секретаря, он достал из-за пояса пистолет, направив оружие на гостя.

– Простите, и прощайте друг мой, ведь приказ есть приказ.

Равнодушно произнес граф, не сводя глаз с испуганного Тристана. От неожиданности, и ужаса столь внезапно нахлынувших на человечка в черном, у него пересохло в горле, а в голове помутнилось. Наслаждаясь испугом секретаря, граф высокомерно поинтересовался.

– Хотите жить?

Преодолевая оципинение, Тристан кивнул.

– Тогда у вас только один выход

– Чего вы хотите?

– Я, всего лиш, предлагаю вам переменить хозяина.

Не сводя испытующего взгляда с несчастного, он взвел курок.

– Вы будете служить мне?

Косясь на дуло пистолета, гость, неуверенно кивнул.

– Бесспорно, заблуждение способно затмить разум самого неглупого человека, даже если он принц крови. Но если это затмение, или прилив малодушия, сие не суть важно, способно навредить нам, то нужно брать дело в свои руки.

Неподвижно, словно изваяние, метр Тристан слушал, опасаясь проронить даже слово.

– Я, как вы понимаете, не верю, клятвенным обещаниям под дулом пистолета.

Оружие в тот же миг исчезло под складками короткого плаща.

– Потому, чтобы заключить между нами взаимовыгодное соглашение, предлагаю: Его Высочество, никода не узнает об этой договоренности, более того я гарантирую вам свою защиту, от принца и кого бы то нибыло. И уж вы мне поверьте, что граф де Ферроль, в состоянии сие обеспечить. Вот…

Дворянин, подбросил кошелек с золотыми пистолями, полученный от Тома, который, уже через мгновенье, оказался в цепких пальцах Тристана.

– …примите для начала от меня, и это только аванс. Поверьте, если вы будете делать то, чего жду от вас я, вы получите во стократ больше. У меня на счет золота де Суассона, свои планы…

Он запнулся, будто испугавшись сболтнуть лишнего.

– Как вы говорите имя этой прекрасной виконтессы, что прячется в нормандском монастыре?

– Инесс де Лангр, виконтесса де Шампо.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg