«Книга жизни»

Сабир Рустамханлы

Книга жизни

Перевод с азербайджанского - Рахман Бадалов.

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Отчий край - священная земля! Как ты бережешь, ее, с какими чувствами живешь на ней, насколько ты причастен жизнью своей ее бытию? Достоин ли ты называться ее сыном? Вопросы эти заставляют задуматься и рождают новые и новые вопросы: познал ли ты на веку как должно Родину свою, обошел ли пядь за пядью отчую землю, окрепшую на костях предков наших, знаешь ли, какие вихри отбушевали над их седыми головами, горячилась ли кровь твоя страстным желанием перелистать раскаленные страницы великой нашей истории?! Сколько их, таких вопросов, сколько чувств порождают они...

Книга, которая лежит перед вами, обрела плоть и кровь порывом этих чувств и чаяний. Сабир Рустамханлы стремился отобразить в зеркале книги этот кровный интерес, живущий в сердце каждого соотечественника. Поэт, до сих пор ведший разговор с читателем на языке поэзии, - теперь стучится в их сердца книгой-исповедью, выношенной и отстоявшейся в многолетних размышлениях и наблюдениях, в надежде на отклик и отзвук...

Конечно, это не книга профессионального историка, это "книга жизни" поэта, который интересуется родной историей. Автор путешествует по прошлому народа, по его истории, по тем ее периодам, по тем событиям и фактам, которые волнуют его и сегодня, выражает свое отношение к актуальным проблемам. Естественно, что профессиональный историк может и не согласиться с автором в тех или иных вопросах, может поспорить, вступить в полемику. Издательство надеется, что и читатели, и специалисты не останутся равнодушными к этому разговору и заранее благодарит их за будущие отклики.

РОДИНА, ПРОШЕДШАЯ СКВОЗЬ ЖИЗНЬ

Никто на свете не живет одной собственной жизнью. Едва открыв глаза, у нашего очага, во главе стола, я увидел наших предков, славных сыновей отечества моего. Я увидел, что в этом роду никто не умирает. Поколения уходят телесно, смешиваются с землей, одно поколение сменяет другое, не они остаются среди своих внуков, правнуков, - они остаются своими словами и заветами, чувствами и размышлениями, памятью и святынями...

Все мы смотрим вослед ушедшему, всматриваемся в прошлое, в его немеркнущие и духовные уроки.

В сердце каждого из нас есть дверь в прошлое и в будущее, в добро, в свет, в любовь и есть святая боль о потерянном, безвозвратно ушедшем...

Нас осенял далекий, таинственный мир, над нами распластали крылья могучие, сильные, смелые мужи, казалось замечающие наш каждый шаг, не дающие нам свернуть с праведного пути:

"Кто-то возвращает вас самим себе..."

В священные четверги, в ежегодные праздники - говорили наши старцы держите открытыми окна, двери, приберите дом и подворье, пусть в очаге горит огонь, пусть на огне кипит котел, пусть возрадуются возвращающиеся души предков!

Сила аксакалов была в их корнях, они - мосты к прошлому, через них осуществляется связь с прошлым. Их разум, их мозг был хранилищем памяти огромного рода. Примеры, которые они приводили из опыта предков, заключавшие в себе стократ выверенные истины жизни, одухотворяли и одушевляли их слово.

Казалось, в одной душе сплеталось десять душ; одна память впитывала смысл десяти жизней, один глаз нес свет десяти глаз, одна рука несла силу десяти десниц...

Мудрость и красота народной культуры, народного воспитания была в том, что каждый ребенок приобщался к духовным корням многих столетий, и, глядишь, этакий мальчик с пальчик нащупывал и доставал ногами глубь незапамятной старины... взрослели быстрее своих лет, взрослела их память, их нравственность, их знание прошлого, их ответственность...

История жизни наших предков, живущих бок о бок с нами, и была историей нашей родины, осколком зеркала, которое в состоянии отразить величие этой истории.

Память народа - его вечные мифы, немеркнущие образцы фольклора доносили прошлое до настоящего, а настоящее окунали в прошлое, и поэтому каждый из нас в своей судьбе, в своей жизни проживал частицу великой истории народа.

Потому что мне кажется, что жизнью своей я проживаю и жизнь своей земли. Родина проходит сквозь нас с рождения и до смерти, проходит сквозь нашу жизнь своими тысячелетиями, своим опытом, болью, потерями и победами.

И в этой книге я хотел бы рассказать о победах и поражениях своей жизни, о терзаниях и борениях, словом, о Родине, прошедшей сквозь мою жизнь и мою судьбу, об Отечестве, каким я его знаю и понимаю.

Сколько есть на свете азербайджанцев, столько может быть и написано подобных книг. Я пишу о том, что выпало на мою долю... Такие книги должны быть написаны в пору жизненной мудрости, как итог жизненного пути. Однако, кто знает, достанет ли на это отпущенного срока, может, и мудрости достичь не смогу. Или, пока достигнешь этого, заржет гнедой, который уносит в своих крыльях любых героев мира, всех нас...

Совет одного моего друга - оправдание этой книги то, что должен сделать завтра, постарайся сделать сегодня. И у меня нет времени дожидаться завтра... В народе говорят, "считай будущее минувшим". И мне кажется, что все пути из прошлого в будущее и из будущего в прошлое проходят сквозь меня...

ПРЕДДВЕРИЕ СЛОВА

Святая обязанность пишущего

служить благоденствию нации.

Джалил МАМЕДКУЛИЗАДЕ.

Голос идущий из истории. На закате славы своей султан Гусейн Байгара написал Шах Исмаилу Хатаи дружеское послание и вдобавок отправил в дар группу танцовщиц, чтобы развлечь своего венценосного адресата. Шах Исмаил же ответил, что у него нет времени на развлечения: "Я муж сражений и не нуждаюсь в таких "собеседницах". Мне надобно, не зная покоя, кружить на коне вокруг отечества моего".

Когда я вспоминаю эти слова, меня пронизывает тайная дрожь. Нельзя не восхититься такой строгой верой, такой силой духа.

Но разве только шахам, правителям и героям ведома такая страсть: не зная покоя кружить и бдеть вокруг своего отечества?

Мне кажется, это слова материнского напутствия. Таким должен быть первый наказ, который услышит ребенок: твой долг - беречь родную землю!

Порой, когда я возвращаюсь в село, ржание лошади, как некий зов из глубины веков, обжигает мне кровь. В моих ушах звенит этот зов. Я отпускаю поводья коня - пути и дороги, обнимающие родину мою, по-матерински ласково окликают меня. И в глазах свербит от тоски по невиданным далям. И кажется, этой же тоской снедаемы даже копыта моего коня...

Кружить на коне вокруг своего отечества... Какие прекрасные мгновения!.. Страна, отечество предстают в эти мгновения близкими и родными, подобно дому, семье. Сейчас и эта лошадь, и мечи, способные рассечь полуметровые ружейные стволы, кажутся обманчивыми как детские игрушки; да и сама счастливая вера в возможность силой своих рук оборонить свою землю кажется наивной сказкой. Будто мало было оружия в мире, - понадобилось, чтобы еще и ядерные азраилы нависли и денно и нощно кружились над миром. Мы изобрели их, чтобы им вверить свою судьбу...

Но у человеческого духа есть свои законы. Пусть меняются оружия, пусть обновляются средства порабощения и уничтожения, пусть изобретаются сотни технических новшеств, пусть вокруг своего Отечества мы кружимся не вскачь, а на сверхзвуковых самолетах, - не теряет своей неувядающей привлекательности и силы ревность к очагу и крову своему, любовь к Родине. И человек причащается к этому чувству, когда вселенской силой наливаются руки его, все сияние неба озаряет думы его.

Мне кажется, что каждый из нас, хоть мысленно, день и ночь должен "кружить вокруг своего отечества".

В один из солнечных зимних бакинских дней, когда при взгляде в окно чудится весна, но стоит только раскрыть окно и холодный ветер пронизывает до мозга костей, - ранним утром 13 февраля 1985 года (как на грех "невезучее" число!), когда я писал эти строки, мысль моя вновь кружилась вокруг отечества моего, Азербайджана, то единого, то распадавшегося на части, под названием Манна, Мидия, Атропатена, Туркестан, Аран, Албания...

Техника не только вооружила нас многим, но и многим обделила. Одно из многих, чем обделен современный человек - путешествия. Могут возразить, что напротив, в наши дни маршруты путешествий стали еще более протяженными, даже достигли Луны, разнообразные машины развозят миллионы и миллионы людей из страны в страну, от материка к материку: трудно найти на планете такое место, куда бы не ступала нога человека... Могут возразить... Однако эти туристские поездки трудно назвать путешествиями. За несколько часов мы проносимся через тысячи и тысячи километров, попадаем из одного климата в другой. Огромный мир, с его горами, равнинами, реками и морями остается нам недоступным! Как непрочитанная книга. Заснувший человек не ощущает продолжительность ночи, больной, которому сделали инъекцию, перестает чувствовать боль... Кто может лучше почувствовать ночь, как не тот, кто не сомкнул глаз и встретил рассвет в бдении? Не ощутив боли в собственном теле, как узнать ее? Когда я говорю о путешествии, я имею в виду ощущение всей полноты боли, всей полноты ночи, в которой не сомкнул глаз, всех ее мгновений, переходов, оттенков, я имею в виду не прыжок через дорогу, которая ведет к твоему дому, а возможность прошагать ее шаг за шагом, пядь за пядью.

В целом мы знаем наш мир лучше, чем прошлое, однако можем ли мы сказать, что знаем Землю в такой степени, как шагающие по ней пешком или на караванах путешественники? Разве не забываем мы свою малую Родину, когда дороги уводят нас в большой мир?

Я за то, чтобы шаг за шагом, пядь за пядью исходить собственную землю, подобно тому как испытываешь всю полноту боли, все мгновенья бессонной ночи!

Однако пока на солнечное зимнее утро я смотрю из своего окна и пройти по всей земле могу только мысленно, в своей памяти, в своем воображении. Мысль моя, подобно самолету, ищущему места для посадки, все кружится и кружится в воздухе. "Внизу" расстилаются города и села Азербайджана; дороги зовут, манят к себе. И мысль моя ищет пристанища, присматривается, выбирает!.. Одно пристанище Тебриз, другое - Баку... Однако мысль, кружащая над Тебризом, возвращается вспять, как самолет, которому не разрешили посадку из-за метеоусловий. Все небо в тучах... Тебриз не может нас принять! Одно пристанище Ардебиль, другое - Гянджа... Но пока и порты Ардебиля для нас закрыты...

Азербайджан похож на открытую книгу. На одну ее страницу будто капнули водой, размылось, растеклось, невозможно прочесть. Южный берег Аракса - для нас только сказка, воспоминание, слеза... Говорить о нем можно только как о сказке, о воспоминании, слезе... На южный берег Аракса мы смотрим сквозь страницы исторических книг: исходить его можно разве что в мечтах наших, по воображаемым караванным путям. Землю же на север от Аракса, я исходил, можно сказать, за пядью пядь, вдоль и поперек. Земля эта открыта для меня, самолетам незачем кружить, они могут сесть где угодно. Всюду у меня есть пристанище, обо всем я могу повести речь.

Отчизна моя состоит из двух обителей. Огни одной для меня погашены, я могу только вообразить их.

Азербайджан для меня имеет две половинки, подобно двум полушариям земли. На одном полушарии горы, ущелья, города, села, полезные ископаемые, исторические памятники... Все на своем месте, доступно и ясно. С закрытыми глазами могу найти любую точку. Другое полушарие напоминает контурную карту. Я мысленно дописываю ее.

Советский Азербайджан похож на орла, с распластанными в полете крыльями. Апшерон - его изогнутый клюв, Баку - глаз! А другая половина Азербайджана, Южный Азербайджан, северо-запад Ирана? Как официально принято считать в Иране, Восточный и Западный Азербайджан? А области Зенджан, Хамадан, Астара, преимущественно заселенные азербайджанцами? А "душа, сердце, плоть страны", - если вспомнить слова верноподданной иранской печати в пору подъема демократического движения в Азербайджане?

Однажды шах Ирана так выразил свое отношение к независимости Азербайджана, к отделению от Ирана и созданию самостоятельной демократической республики: "Посмотрите на карту, Иран походит на спящего льва, Азербайджан его голова, если ее отрезать, страна окажется обезглавленной!" Шах был не оригинален в этом суждении. Исстари все иранские историки считали Азербайджан "головой" иранской империи (см.: Аторпатган (Азербайджан) и литературная революция. Составитель Доктор Джамаладдин Фагихе. На фарсидском. Год издания не указан).

Мысль моя кружит над Советским Азербайджаном, всматривается в него с высоты орлиного полета, - но не может дотянуться до Юга, до "головы льва". Четыре революции за один век так и не смогли сломать клетки. "Лев" разгневан. Прильнув лицом к прутьям клетки - к колючей проволоке, я все смотрю и смотрю на него. И, позабыв о пылающих гневом львиных глазах я хочу обнять его как родного вновь обретенного собрата после долгой разлуки!..

ОГОНЬ И ЗОЛА

Что испытал огонь, спроси у золы...

РАСУЛ РЗА

Не трогай золу, под ней огонь...

СУЛЕЙМАН РУСТАМ

В романе Фармана Керимзаде "Снежный перевал" есть такой эпизод: Кербалаи Исмаил, прежде чем принять то или иное решение, сидя у костра, ворошит своим чубуком тлеющие угли - чертит причудливые линии и думу свою думает. Коли взялся он ворошить золу, так знай, последует распоряжение, что-то произойдет. Кажется, решение свое Кербалаи Исмаил из-под пепла извлекает. Слова, как горящие уголья, проглядывают сквозь золу.

Вот и я пером своим разгребаю тысячелетний пепел. Всем существом своим порываюсь я к угасающим очагам истории, чтобы разжечь тлеющий уголек, чтобы там, за далью столетий, тысячелетий, разглядеть искру сохранившегося огня.

О, сколько искорок истины спрятано в этих очагах!.. Я не забыл вкус мельничной лепешки, которую ел в детстве.

На берегу реки, которая текла по дну глубокой балки стояла старая мельница. И жил в ней древний старик, похожий на эту мельницу, возможно, ее ровесник - долгие годы не покидал он мельницу, не появлялся в селе.

День и ночь сидел старик у очага, расположенного в центре мельницы, а очаг возгорался, дымился, пламя его распространяло вокруг тепло, а когда седой пепел, белой скатертью устилал его, старик своими большими грубыми пальцами вытаскивал из-под золы лепешку, подобную молодой луне.

Когда своими заскорузлыми пальцами он счищал с лепешки золу, казалось, пила распиливает дерево. Потом горячую, дымящуюся лепешку он делил на части и раздавал нам. Его соленые и доброжелательные шутки делали пресную лепешку необыкновенно вкусной.

Как я хочу походить на этого мельника!

Под золой времени история наша - горячая и вкусная, как та лепешка.

...Первые наши очаги создала сама природа - на берегу Каспия, в гряде Большого и Малого Кавказа, у подножия горы Агры, в окрестностях Савалана и Урмии.

На Апшероне есть место, называемое Янар-даг (Горящая гора). Такой ее увидели путешественники тысячу лет тому назад: они с удивлением писали о природном пламени, которое день и ночь, на суше и на море, горело в этих краях.

В Нахичевани, Кельбаджарах, Астаре, Ленкорани, Масаллах, глядя на кипящие ключи, вырывающиеся из недр, мы ощущаем тепло земли.

Многим знакома скала на реке Тертер-чай. Из одного и того же источника, с небольшими перерывами, биле то холодная как лед, то кипящая вода.

Вечные огни Сураханов на протяжении столетий привлекали огнепоклонников со всего мира. В память о тех путешественниках на стенах Храма Огнепоклонников сохранились надписи на индийском. Жрецы далекой Индии, в поисках колыбели огнепоклонничества, нашли здесь Главное Святилище, о котором упоминается в древних рукописях, - обойдя весь мир, нашли Мекку огнепоклонничества на Апшероне.

Благодаря этим природным огням Родину мою называют Страна Огней.

Отступление: Не убеждают меня попытки искать корень слова "Азербайджан" в названии "Атропатена".

В древней истории существовала традиция - ей следовали некоторые греческие, римские, а впоследствии и исламские историки - называть страны, народы, города именами своих правителей, полководцев или именами Ноя и его потомков. Традиция эта создает немало сложностей, порой заслоняя подлинные названия.

Историки знают об этом, но почему-то придерживаются мнения, впервые высказанного Страбоном. Ссылаясь на Страбона, считают, что слово "Азербайджан" - производное от имени правителя Малой Мидии, Атропата, и так из книги в книгу.

Многие связывают это слово с именем Азербаза ибн Бурасефа (Мугаддаси, Ибн аль-Фагих, Ягут аль-Хамави и др.) или относят к мифической родословной, идущей от библейского пророка - Азербаз ибн Асвад ибн Сам ибн Ной...

Есть и такие, кто прочитывает это слово как "место, где дуют зимние ветры". Действительно, на родине моей достаточно было "студеных ветров" истории!

Иные трактуют "Азербайджан" на пехлевийском как азер - огонь, байиган хранилище, сокровище - "место, где хранится огонь".

По словам Хамдуллы Газвини, во времена Шапура некий мужчина по имени Азербад выдавал себя за пророка, - именно он основал дом огня в Тебризе и название это сохранилось в его честь.

В XIV веке Рашид-ад-Дин в своей "Джами-ат-Таварих", которую оценивали как труд "единственный в своем роде не только на Востоке, но и во всемирной литературе", и Мухаммед Гусейн ибн Халафи Тебризи в XVIII веке покончили с этой ошибочной традицией и смысл слова Азербайджан стали искать в нашем родном языке. Последний из отмеченных нами ученых отмечал, что азер - на древнетюркском означает высокий, а байган - большой, и слово это следует прочитывать как "благородные люди".

В транскрипции этого слова как "Атар-одер" также отдается предпочтение словам со значением "огонь". В новейших исследованиях азербайджанских ученых так же корень слова "Азербайджан" изыскивается в нашем родном языке. И мы солидарны с ними.

По нашему мнению, в основе понятия "Азербайджан" лежит название древнего народа аз-азер, к которому восходят такие топонимы, как Азия, Араз, Кавказ, Азов, хотя история этого народа во многом еще покрыта тайной. Несомненно одно - народ этот был тюркоязычным.

Огромный вред наносят науке искусственная этимология, лживые домыслы, своеволие в отношении тысячелетних истин, насильственные попытки повернуть исторические арыки в свой огород, подчинить историю политической конъюнктуре.

Отрицая существование народов, которые на протяжении тысячелетий жили, создавали свои государства и свою культуру в таком огромном мире как Евразия, игнорируя их историю, не замечая следов этих народов и в противовес этому создавая такую историческую абстракцию как "Иранская культура", не имеющую ни географических границ, ни исторических координат, насильно подчиняя этой абстракции другие, чуждые ей культуры, отрывая эти культуры от своего исторического и культурного ядра и подчиняя общеиранскому клейму, подобные "ученые" создали такую путаницу, что подлинные историки еще долго будут испытывать огромные трудности, чтобы выбраться из этого лабиринта.

Бесчисленное множество пестрых шор или убогих заплат пришивалось и к страницам истории азербайджанского народа и азербайджанского государства.

Истина изрублена мечом захватчиков, истоптана копытами лошадей, сожжена в многочисленных кострах, а пепел развеян по миру.

Мы походим на книгу, каждая страница которой разорвана на клочья и рассеяна в этом огромном, бесконечном мире! Собери эти клочья, восстанови свою книгу, свое прошлое, свою историческую истину! Сумеешь ли? Позволят ли тебе это сделать "адвокаты" и "гегемоны" истории?!

Забудь себя, забудь свое прошлое! Забудь своих предков! Такое давление испытывали различные народы и это приводило к искажению всей истории человечества; чего же удивляться бесконечным белым пятнам!

Чтобы раскрыть значение слова, следует выяснить, какое время, в каких условиях и на каком языке оно возникло.

Не найдется человека, который не признавал бы бессмысленности и вредности искусственного "одревления" истории слова, языка, народа. Древность сама по себе никого не возвышает и не принижает. Сила народа в его духовной энергии, в его вкладе в мировую цивилизацию. Все на свете рождается, растет и сходит с арены - история народов знает подобные этапы развития.

История азербайджанского языка и азербайджанского народа последнего тысячелетия находится на таком уровне, что способна занять достойное место в истории мирового сообщества.

Однако, если корни свои ты обнаруживаешь в глубокой древности, у истоков мировой цивилизации, насчитывающей несколько тысяч лет, следует ли от этого отворачиваться?

При этом единственный путь - не извращать факты, придерживаться истины, какой бы она не была.

Истина об Азербайджане не погибла под огромными наслоениями чужеродных культур.

В последнее время неоднократно подтверждалось, что неправомерно считать тюркоязычные народы Передней Азии и в особенности Азербайджана, пришлыми факты более близкого нам времени не должны заслонять следы более древних пластов истории.

Сохранившиеся материальные и культурные памятники, элементы языка доказывают, что на этой территории, задолго до нашей эры, жили протоазербайджанские, прототюркские племена.

Серьезные исследования известных историков всего мира, преодолевая лабиринты домыслов, искажений, заблуждений, убеждают, что не следует только на Востоке искать прародину тюркоязычных народов, в том числе азербайджанского. Уже первые попытки расшифровать наскальные надписи обнаружили близость их с культурой, языком и мифами шумеров, аккадов, хеттов, ассирийцев, пеласгов, этрусков; в этой культуре сохранились древнейшие следы ядра прототюрков и протоазербайджанцев. В исходной колыбели всех этих культур лежит одна большая культура, мы или прямые наследники этой культуры или одни из ее создателей.

О шумеро-азербайджанских взаимосвязях в последнее время было множество полунаучных, полудилетантских разговоров. Но во всех случаях трудно отрицать обнаруженную между ними близость в языке, культуре, территории (может быть, на уровне соседства культур, существования в близкое историческое время).

Работы советских, западно-европейских и восточных историков, рассматривающие эти вопросы, в чем-то согласуются, дополняют, в чем-то противоречат, опровергают друг друга.

Если освободиться от представлений, рожденных узконационалистическими интересами или вызванных политическим диктатом, политическими целями, то раскрывается реальная историческая картина, которую сегодня трудно опровергнуть: один из важнейших очагов зарождения тюркских народов располагается между Аральским морем и Алтайскими горами. Некоторые ученые расширяют эту область на востоке до северного Китая, на западе до Каспийского бассейна.

В большинстве научных изысканий признается, что следы предков тюркских народов обнаруживаются в Азербайджане, Шумерах, даже в Северной Африке в 5-6-ом тысячелетии до нашей эры.

Некоторые ученые признают тюркские племена самыми древними этносами Кавказа и близлежащих территорий. Основанием для них служат памятники материальной культуры, древние письмена, по которым можно судить, что до прихода индоевропейских народов, в область Урмии и в целом Азербайджана, здесь жили тюркоязычные племена. Нет необходимости повторять данные этих источников - они достаточно известны читателям. Однако некоторыми мыслями и дополнительными замечаниями хотелось бы поделиться. Прежде всего хочу напомнить о роли тюркских народов в истории и исторических процессах, о чем неоднократно писали ученые различных стран. Многие из них считают, что наиболее древние пласты культуры народов Средней Азии и Каспийского бассейна, которые стояли у колыбели мировой цивилизации - прототюркские.

В изданном в 1896 году, в Москве, "Учебнике всеобщей истории" профессор Павел Виноградов писал, что оседлость укреплялась с приходом племен ариев; они вступали в борьбу с местными тюркоязычными племенами, частично покорили, частично вытеснили их на север.

Как считают многие европейские ученые, культура, которая возникла на этой плодородной и благодатной земле, впоследствии под воздействием различных причин стала распространяться во всех направлениях.

Следы этой культуры археологические раскопки обнаружили на берегу Аральского моря. Мощные кочевые волны сменяли друг друга, что привело к тому, что тюркоязычные племена распространились в Северную Африку, Египет, Кипр, Грецию, острова Родос и Крит.

Древнейшие государства в Мессопотамии и на берегах Нила, наряду с местными земледельцами, были созданы пришлыми тюрками.

Они первые приручили лошадь. Алтайские легенды и огузские дастаны говорят о том, что древние тюрки умели изготовлять телеги и плоты, свирель и порох, сети для ловли рыб.

Знатоки древней истории считают, что культура номадов, возникшая в Верхнем Ниле за 2000 лет до нашей эры, имеет прототюркские корни. Одно колено номадов (кочевое) до сих пор живет на Алтае.

Миграция древних тюрков из Средней Азии или Алтая в Шумер (все эти пути должны были проходить через Азербайджан) приходится на шестое тысячелетие до нашей эры. Профессор Вильгельм Копперс в своей работе "Первое тюркское и первое индоевропейское" пишет: "К концу 4 тысячелетия до рождества Христова, кочевые массы, приручившие лошадь, все чаще появлялись у врат старого Запада... прототюрки заложили основу культуры Востока, вернее, развили ее... способствовали ее развитию и такое мнение ни в коей мере не является продуктом фантазии, как предполагают и пишут некоторые". Далее ученый пишет: "Приручением лошади и вообще пастушеской культурой индоевропейцы обязаны древним тюркам". (Следы этого можно обнаружить и в немецкой мифологии...).

Многие ученые настойчиво утверждают, что первые поселенцы пришли в Шумер с северо-востока.

Создатели культур Шумера, Элама и Митанны (Хурриты) не составляли единую этническую группу, но особое место среди них занимали кочевые прототюркские племена, приручившие лошадь.

Некоторая часть европейских историков относит шумеров непосредственно к прототюркским племенам и обосновывает это, наряду с близостью обычаев, языковыми параллелями: например, множеством близких по смыслу слов, имеющих единую корневую систему, личными аффиксами, выполняющими одну и ту же грамматическую функцию, близкими правилами построения фраз и т. д.

Муширад довле Пирния в своей книге "Древняя история Ирана" пишет, что эламский и шумерский языки очень близки туранскому, алтайскому и в целом урало-алтайским языкам.

В первом томе изданной в Москве "Всемирной истории" используются данные древних шумерских эпических сказаний, которые повествуют о странствованиях шумерских героев в страны Востока, находящиеся "за семью горами", о дружеских связях с этими народами. Отступление, В указанном томе, когда речь идет о военных набегах Аккадского государства (2290- 2254 гг. до нашей эры, в правление шаха Нарамсина), в качестве примера приводится одна надпись на глиняной посуде: "это военная добыча из страны Маган". Почему-то авторы тома прочли эту надпись как Мисир (Египет). По нашему мнению эту страну надо искать на Востоке, может быть, в Азербайджане, в нынешней Мугани.

...Как указывают исследователи, во время раскопок на месте древнешумерского города Ур из могилы правителя были извлечены изготовленные 28 веков назад бусы из амазонского камня. Ближайший промысел этих камней находится в Горном Алтае. Таким образом можно признать наличие связей между Шумером и прародиной древних тюрок.

Еще один пример. В книге "История народов Восточной и Центральной Азии" описываются поздние неолитические памятники Енисейского бассейна, наскальные рисунки, изображающие четырехколесную арбу, запряженную быками. Указывается, что эти рисунки связаны с поклонением солнцу и молнии. Приведенные здесь изображения солнца, относят к Мессопотамии и датируют IV-III тысячелетиями до нашей эры. Невольно вспоминаются изображения солнца, обнаруженные в Кобустане, недалеко от Баку. Известный путешественник Тур Хейердал находит "родственную связь" между изображениями в Кобустане и в Мессопотамии. Как видим, складывается удивительная цепочка близких или идентичных культур.

Начинаясь от Тифа и Евфрата, проходя через Куру и Аракс, цепочка эта завершается в Хан-Баянском, Орхоно-Енисейском бассейне. Чтобы показать роль азербайджано-турецкого языка и культуры в культуре древнего Востока, любопытно сравнить их с языками хеттов, ассирийцев, греков, китайцев, корейцев и коренных народов Америки. Подобный сравнительный анализ способен раскрыть перед нами совершенно неожиданную картину, которую даже трудно вообразить.

* * *

Древние греко-этрусско-тюркские взаимосвязи - одна из интереснейших страниц истории.

Мифология, и этрусков, и древних греков, сохранила отчетливые следы контактов с древними тюрками. Профессор Л. Рашоньи дает разъяснение ряда личных имен и названий из древнеримских источников, имеющих прототюркские корни.

Об этих взаимосвязях написано много. Достаточно назвать некоторые работы турецких ученых: "Этруски были тюрками. Аргументы", (1985 год, на французском языке) и "Праотцы тюрок". (1987 год, Анкара) Адили Айдан, и "Прототюркские письмена" и "Анатолийские прототюрки" Казыма Миршана. Работы эти в той или иной степени перекликаются с исследованиями европейских ученых.

Как отмечает Адиля Айдан, в греческих источниках слово "этруск" употребляется в форме "турхен" или "турхен-пеласг".

Основываясь на древнегреческих и немецких источниках, она пишет, что пеласги (в некоторых источниках баласаги) за 3000 лет до нашей эры пришли в Грецию с Востока, были они кочевниками и имели особую склонность к созиданию, к творчеству. Язык как этрусков, так и пеласгов не походил на индоевропейские языки. Трудно отрицать, что в этом языке были элементы прототюркского языка. Племена эти приносили с собой из Малой Азии и имена своих божеств: Турин, Тархан, Алпан. Любопытно, что немцы до сих пор называют этрусков турками.

Этруски-пеласги пришли на Балканы теми же путями, которыми после них пришли гунны, аварцы, куманы, печенеги, огузы.

По мнению Геродота, древним названием Греции была Пеласгия; греки, придя на эту территорию, встретили там, пеласгов.

Когда следуешь этими тоненькими, петляющими то в одну, то в другую сторону, во многом скрытыми в тумане, тропинками, когда пытаешься разжечь готовые на всегда потухнуть, едва тлеющие уголья, обнаруживаешь неожиданную, кажущуюся непостижимой и невероятной связь между греческой и азербайджанской мифологией... Известно, что древние греки называли жителей Малой Азии и побережья Черного моря искитами. Много говорилось, и о том, что саки-искиты в древности жили в Малой Азии.

Ученые обнаруживают в сюжетах и языке поэм Гомера элементы, которые перекликаются с тюркскими дастанами и навеяны сюжетами, пришедшими с Востока. Можно предположить, что мотивы эти принесли в Древнюю Грецию саки.

Сравнивая близкие сюжетные мотивы Тепегёза (Одноглазого) из "Китаби Деде Коркут" и циклопа из "Одиссеи" Гомера, профессор Али Султанлы в свое время высказал предположение, что сюжет из "Китаби Деде Коркут" древнее предполагаемого. Его мнение подтверждают исторические аргументы.

Историки обнаружили, что причиной перемещения искитов со своей родины на запад явилось нападение племен армасте. Искиты считали своих врагов необычными, необыкновенными и как доказательство этой необыкновенности одноглазыми. Впоследствии эти "горькие воспоминания" могли распространиться и в Греции, и, с помощью саков, создавших в Азербайджане свое государство в Малой Азии.

В скифско-сакских племенных объединениях, основным был тюркский компонент. В доказательство этого приводят такой пример из "Илиады" Гомера. В XIII песне поэмы Зевс, созерцая с Олимпа троянцев, называет их "пьющими кобылье молоко". Это сказано примерно за 1300 лет до нашей эры.

В древних византийских источниках указывается, что искиты - скифы были тюрками и под этим названием имеют в виду такие племена и народы как кутигуры, оногуры, кашкаи, тюрки, аварцы, хазары, булгары, унгары, узы, печенеги, куманы, сельджуки и другие.

Начиная с третьего тысячелетия до нашей эры прототюркские племена начинают проникать на Восток и Юг.

Тюркские корни можно обнаружить и в древнейшей культуре Индии. Буддизм произошел из шаманизма. Культуру железа в Индию перенесли "железные тюрки".

В конце III - в начале II тысячелетия до нашей эры часть алтайских племен оказалась в Южной Маньчжурии и в Корее.

Китайско-тюркские связи имеют древние корни и, к сожалению, мало изучены. Тюркской признается цветная посуда, принесенная в речные долины Китая к 2000 году до нашей эры. Тюрки пришли в Китай верхом на лошадях и принесли с собой языческую религию, связанную с поклонением Солнцу.

Финский ученый Г. Рамстед, изучая древнейшие пласты китайского и корейского языков, обнаружил их близость с тюркскими языками и высказал мысль о том, что эти языки возникли на одной территории: по его мнению "корейский язык произошел от одного из древних тюркских диалектов".

Японский ученый С.Окава также говорит о тюркском влиянии на Китай и подтверждает, что правители страны в 1450-1117 годах до нашей эры были тюркского происхождения.

Позже, почти тысячу лет (1116-247 гг. до нашей эры) Китаем правили тюркские племена Чу. Имеется множество доказательств влияния тюркской культуры на китайский язык и китайскую культуру этого периода.

В языке коренных американских народов, населяющих западное побережье, есть слова, близкие к тюркскому.

Отступление. Небезынтересно, что в языке племен, которые, как предполагают, 30-32 тысячи лет тому назад перешли по льдам и распространились по всей Америке, до сих пор сохранились слова тюркского происхождения и среди них слово "албан". Если представить себе какой путь проделало название божества, трансформировавшееся в этноним, из Кавказской Албании к этрускам и далее, то мы становимся свидетелями причудливых, таинственных исторических аллюзий.

В таком широком рассмотрении мы получаем важные сведения о древнейших жителях территории современного Азербайджана и сопредельных стран, но при этом возникают огромные трудности в изучении истории этого этноса.

На территории, где проживают предки современных азербайджанцев, хорошо известно о существовании племен азов.

Мнения ученых по поводу народа азов разделились: по происхождению они представляются ираноязычными, однако другие исследователи считают, что они отуречились во времена голубых тюрков. Вводится различие между азами и узами (узуны, а впоследствии огузы). Однако по нашему мнению, они могут происходить из единого корня (русские называли узов - турки). Узы были соседями печенегов и одними из предков голубых тюрок.

В хетских текстах бронзового века говорится о могущественных племенах аззиев, живших вокруг Урмии, на Анатолийском плато, которые и задержали набеги хеттов на юго-восток.

По мнению некоторых иранских ученых на Кавказе был распространен язык азов.

В целом, азы - одни из наименее изученных народов мира, хотя следы их обнаруживаются на огромной территории с востока на запад. В Азербайджане они жили на восток от хеттов и кашкайцев: соседние народы называли их Аззи, Аза, Азар (Азер). Ясно и недвусмысленно пишет Страбон: река Араз (Аракс) течет по всему Азеру (Азербайджан) через Артаксатские стены, долину Араза и впадает в Каспийское море. Название это часто упоминается и в древнетюркских источниках.

Даже в исландских сагах часто указывается имя племен асов, которые пришли из "Страны турок" - в другом месте говорится, что они пришли из Трои. Следы языка асов долго не исчезают и после их прихода в Исландию: они сохраняются в именах собственных, вплоть до раннего средневековья: Гель, Анар, Торкел, Атли, Эйнар, Элли, Арп и т. д.

По-видимому, если в исходном значении ар-ер-ир-ыр означало муж, мужчина, человек (небезынтересно, что название многих народов мира по этимологии своей означает мужчину), то впоследствии, как словообразующая частица - множество, собрание племен, народ и в этом значении сохранилось в названиях многих народов: Суб-ар, Сув-ар (или Саб-ир), Ав-ар, Адж-ар, Мадж-ар, Хаз-ар, Гадж-ар, Бул-гар, Хун-гар, Тат-ар, и другие. Аз-ер также является названием народа, племени, когда-то называвшего себя азы (аз). Как и у других тюркоязычных народов, о которых говорилось выше, название азер возникло по тем же законам. Предполагается, что в древнетюркских языках слово аз-уз означало "человек, творец".

Одно из значений слов баят, бай в древнетюркском языке - божество (танры, аллах).

Если принять во внимание, что в древнетюркских языках слова кан-ган-джан означают благодатное место, щедрая, обильная земля, то слово Азербайджан можно прочесть просто как место божества азербайджанского народа, или место поклонения, паломничества народа азер или совсем просто земля народа азер. Отбросив это напрашивающееся объяснение, которое опирается не научные, исторические аргументы, выдвигаются непостижимые суждения о том, что слово Азербайджан происходит от слов Атропатена, Атурпатаган и через фарсидский, арабский и иные языки дошло до нас в современной транскрипции. Удивительная, фантастическая метаморфоза, происшедшая со словом за две тысячи лет? Остается классифицировать это как отпечаток эпохи арабского и фарсидского гегемонизма, когда научные доводы приносились в угоду фанатизму определенных кругов, стремившихся правдой или неправдой оторвать наше происхождение от тюркских корней.

Азербайджан означает место, которому поклоняется, которое считает священным, народ азер. По-видимому освящение этой земли народом азери также имеет очень древнюю историю и связано с вечными огнями этой земли. Народ Азер. Народ, который поклонялся этой земле, который жил на ней. Не случайно в нашей художественной литературе, в произведениях наших классиков Азер-баба (отец Азер) считается отцом народа, его предком, белобородым старцем, родоначальником Этноса, а азербайджанцы считаются потомками Азер-баба. Подтверждает это широко распространенное название Азербайджана - Азерстан. Тем самым мы углубляемся в древнейшие лпасты слова, имеющего 4000-5000-летнюю историю, и, естественно, очень дорогого для 30-миллионного народа.

Объяснение большинства названий, созданных в далекой древности на этой территории, следует искать в древнетюркских языках. Азербайджан являлся прародиной народов, и сегодня говорящих на этих языках. Сотни выражений прошли сквозь горнило индоевропейских языков и, как бы сильно они не изменились, следы тюркских языков так и не исчезли. Название древнейших государств на территории Азербайджана - Митанна, Манна, Мидия, Албания, Атропатена, Ишгуз и другие, по своей этимологии также, в основном, тюркские.

Добавим к этому, что живущие по побережью Волги тюркоязычные народы, в том числе чуваши, считают, что их предки алпы, альты пришли именно с Азербайджана - из Кавказа. Сравним: алып, алп - Алпан - албан - Албания.

Вспомним такой исторический факт. Известно, что название древнейшего народа, живущего на северо-западе от озера Урмия - субар. Позже хетты называли их хурритами. Даже жители Урарту говорили на хурритском или субарском языке.

Если принять во внимание, что чуваши употребляют это название в форме шубат, шубар, то трудно отрицать несомненную связь между древними аззиями и их соседями субарами с алп-албанами и чувашами. Известно также, что субары и хурриты были кочевниками (хронологически в то время, когда тюрки пришли в Шумер).

Ханства, которые они создали за 1500 лет до нашей эры, были распространены до Тороса и Палестины.

Существует мнение, что и древнюю Иревань основали хурриты. Действительно, если принять во внимание, что когда закладывался этот город, армяне были еще на Балканах, можно признать, что мнение это небезосновательно (См.: Хамит Зубеир Кошай. Древняя история Эрзерума и его окрестностей. Анкара, 1984, стр. 36).

Как позволяет судить фольклор мюйтенов и митанов, входящих в состав каракалпаков и узбеков, в мифическом сознании существовало представление о подобной связи с Центральной Азией. Народы эти считают, что их этнические предки родом с юга, с окрестностей озера Урмия. Этот сохранившийся в фольклоре отголосок древних воззрений позволяет говорить о связи тюрок Средней Азии с Южным Азербайджаном. (См.: "Этническая история и фольклор". Издательство "Наука", М., 1977, стр. 141 - 165). Иными словами, прародину древних тюрок не обязательно искать только на Востоке и нет оснований представлять историческое развитие тюрок в виде схематической однонаправленной линии, идущей от Востока до Запада. Известные нам миграционные потоки последнего тысячелетия, в предыдущие эпохи, по-видимому, имели иную направленность. Скорее всего предки тюркоязычных народов в древнейшие времена - еще в эпоху Шумера и Вавилонии, распространились на огромной территории от Малой Азии, Балкан до Дальнего Востока, а последующие, известные нам перемещения их, происходили внутри знакомого им мира.

Митаны, относящиеся к племенам хурритов, в середине II тысячелетия до н. э. жили вокруг Урмии. Не случайно Урмия, на протяжении долгой истории знавшая такие названия как Тала, Абыгёл, Шерат, Чачеста, в те далекие времена носила название Матиана или Мантиана.

Близость каракалпакских мюйтенов и узбекских митанов с Иранским Азербайджаном не прошла мимо внимания арабского историка Магдуси. В некоторых научных источниках также указывается, что каракалпаки родом из соседних Южному Азербайджану и Мессопотамии территорий. В каракалпакском фольклоре говорится о городе Самире, стоящем на опорах.

Одно из названий древней столицы Южного Азербайджана Хамадана Хангматан, также говорит о связи с митанами.

И в наши дни от Тебриза на восток расположена степь Майан или Махан. Есть здесь и село с тем же названием.

Из сотен примеров, показывающих, что Урмия одна из древнейших обителей тюркоязычных народов, азербайджанцев, укажем на название города Шиз, считающегося родиной Зороастра. Арабский ученый Ягут Хамави называет этот город Гиз-Кес и отмечает, что жителей Мараги называют гезеки. Слово это представляется очень близким к Генджек - Ганза - Генджа, а также к Гезерийцы - Гезеры - Хазары. Согласно другой легенде город Гандак Южного Азербайджана построил туранский шах Афрасияб (Алп-Ер Тунга) и в "Авесте" говорится о намерении туранцев, во главе со своим полководцем, проникнуть в Урмию.

Последние исследования советской историографии показывают, что индоевропейские народы начали проникать на территорию современного Азербайджана и соседних с ним стран, приблизительно с середины II тысячелетия до нашей эры.

Древние урартцы, алародии, предки некоторых кавказских народов, в том числе чечено-ингушей, в это же время передвинулись на Север, к границам современного Северного Кавказа. Член-корреспондент АН СССР А. П. Новосельцев пишет: "В наши дни окончательно решена этническая принадлежность урартов (алародиев), которые, как это основательно доказано, говорили на языке ныне исчезнувшей языковой группы (ближе всего к ней некоторые современные центрально-северокавказские языки - чеченский и ингушский). Предпринимаемые отдельными исследователями попытки установить прямые связи между урартским и армянским языками большинством ученых не поддерживаются. Вместе с тем общепризнано, что алародии несомненно вошли в состав древнеармянского этноса, наряду с носителями так называемого протоармянского языка индоевропейской семьи, родиной которого были, по-видимому, Балканы. (Новосельцев А. Л. Древнейшие государства на территории СССР. Некоторые итоги и задачи изучения).

Во времена Геродота, т.е. в V веке до нашей эры в северо-восточной части современной Армении жили племена, не являвшиеся армянскими, что подчеркивает факт позднего проникновения армян в эти земли. Области, пограничные с Азербайджаном, "окрестности озера Ван, Васпуракан (имеется в виду араратская долина) были отторгнуты от Малой Мидии и присоединены к Армении во II веке до н. э.". (Это мысль Страбона - С. Р.). (См.: Новосельцев А. П. Генезис феодализма в странах Закавказья. М., 1980 г.).

В целом во многих источниках слово "Армения" объясняется не в значении места, где обитает определенный народ, а как название плоскогорья. Среди древнейшего населения, обитавшего в этих местах, существенное место занимали тюркоязычные народы. Это подтверждают урартские манускрипты, древнегреческие и древнееврейские источники.

В древнегреческих источниках, у Страбона и Геродота, сведения о народах, проживавших в Армении и Западном Азербайджане до прихода индоевропейцев, достаточно противоречивы и путаны. Среди живших здесь народов называют саспиров, таохов, скифов, халибов, массинойков, бассилов, архонов и т. д. Ксенофонт, путешествующий по этим местам, отмечает, что народы эти напоминают хазар.

Названия большинства вышеотмеченных народов по своей этимологии тюркские. Делаются первые успешные попытки систематизировать тысячи разрозненных фактов, позволяющих говорить о том, что уже в то время жили здесь тюркоязычные племена и был у них единый язык. Множество любопытных сведений, подтверждающих это суждение, можно обнаружить в древнекитайских источниках. Известно, что строительство Великой китайской стены было начато за 600-700 лет до нашей эры. Однако идея строительства этой стены возникла намного раньше, когда приходилось противостоять племенам, наступавшим с северо-запада. Один из полководцев, возглавлявший огромные силы, направленные для противодействия этим племенам, сообщает, что они изгнаны, и что живут они и на другом конце света, за самым дальним Западным морем (по-видимому имеется ввиду Каспий).

Исследования последних лет доказывают, что тюрко-язычные племена, предки современных азербайджанцев в качестве единого народа или племенных объединений жили на этой территории с глубокой древности. Однако, по-видимому, еще многое надо сделать, чтобы этот факт был признан историками всего мира. Следует отметить, что данная мысль встречает возражения и в самом Азербайджане. На наш взгляд, древние азеры происходят от племен, живших по соседству с шумерами. Эти племена под мощным давлением индоевропейских миграционных потоков, распались на части, распространились в разные стороны, но тем не менее сохранили в Азербайджане свои древнейшие корни и даже смогли встать во главе возникших здесь государств. Под воздействием с юга - эламской культуры, с запада - греко-римской, а впоследствии византийской культуры, с севера испытывая индоевропейское влияние, местная культура оказалась на грани исчезновения. Однако усилившаяся в VII-VI веках до н. э. миграция и возвращение племен, близких по языку и культуре, когда-то ушедших с этих земель и распространившихся по всему Востоку, способствовали возрождению местного этноса и его близкого к исчезновению языка.

На наш взгляд не вызывает сомнения, что азербайджанцы жили на этой территории с глубокой древности и территория эта является колыбелью тюркоязычных народов.

* * *

Вновь размешиваю золу, разгораются отдельные уголья. В каждом огоньке постепенно открывается та или иная истина.

В бакинском гербе изображено три факела.

В кобустанских наскальных изображениях часто встречается символ вечного Огня-Солнца.

Это изображение со скальных рисунков перекочевало на медные и железные предметы, на щит и шлем, на посуду и хозяйственную утварь, наконец на шитье и ковры, и сохранилось до наших дней.

Азербайджан - страна огнепоклонников и огонь здесь - священен.

Главное божество для живущих на этой земле - свет, пламя, солнце, и люди поклоняются им.

Считают, что Зороастр, возвысивший огнепоклонничество как влиятельную идеологию, родился в Южном Азербайджане, около города Урмия в 968 году до н. э., т.е. 2956 лет тому назад.

С тридцати до сорока лет он провел в одиночестве, в горах, и только когда "созрела в нем истина", когда почувствовал он в себе огромные перемены, он, наконец, обратился к Солнцу:

"О великое Солнце, если бы ты не давало нам прозрение, какова была бы твоя участь?"

Отступление: Можно сказать, что почти все исламские историки (Балазури, Гамза Исфагани, Ибн Аль-Фагих, Казвини, Ягут аль-Хамави и другие) без колебаний принимают тот факт, что Зороастр родился в Шизе, недалеко от Тебриза. Ибн Хордадбех считал Зороастра муганцем. Все историки придерживаются мнения, что зороастризм распространился с запада на восток. Английский востоковед Сайке считает Зороастра азербайджанцем и указывает, что местом его приобщения к богу была вершина горы Савалан. По мнению некоторых ученых, Зороастр построил три храма огнепоклонников: в Балхе, Кирманшахе и в Азербайджане - в Шизе.

Во всяком случае не вызывает сомнений, что поклонение огню, почитание огня начало распространяться с окрестностей Урмии.

Развалины древнего храма огнепоклонников в окрестностях Урмии сохранились до наших дней. В народе говорят, что этот храм построен три тысячи лет тому назад. Благодаря своим рисункам и самонастраивающимся вечным часам храм этот когда-то считался одним из самых больших чудес света.

Судьба этого древнего памятника сейчас нам неизвестна. Говорят, что в последние годы, с целью расширить расположенную здесь мечеть, хотели стереть с лица земли сами руины древнейшего храма огнепоклонников. Может быть, уже поздно, непоправимо поздно? Исчезли последние следы первого храма огнепоклонников!..

Есть востоковеды, которые стремятся отторгнуть Зороастра от Азербайджана, доказать, что между ними нет никакой связи. Убедительно пишет по этому поводу М. Шагинян в своей книге "Этюды о Низами". "Приступив к изучению "Авесты", английский востоковед Э. Браун был поражен тем, до какой степени в науке велики разногласия на ее счет. Одни относили Зороастра к 1800-2000-летию, даже к 6000-летию до нашей эры, а другие - только к VII веку до нашей эры. Одни выводили его из крайнего северо-востока Персии, из Бактрии, а другие - из крайнего ее северо-запада, то есть из Азербайджана. Изумленный этим, Браун спросил у востоковеда Халеви, почему по поводу "Авесты" так разошлись взгляды и расходились "страсти", если ее сравнительно недавнее происхождение из Азербайджана (Атропатены) не возбуждает в сущности никаких сомнений. Халеви ответил Брауну, что в данном вопросе "тихая обитель науки была осаждена расовыми предубеждениями и национальными антипатиями".

Права известная писательница и глубокий исследователь: - как и многие исторические истины, связанные с Азербайджаном, история зороастризма приносилась в угоду ложным националистическим амбициям.

* * *

Зороастр стремился к тому, чтобы на земле жили чистые люди. Он призывал людей не страшиться бога, надеяться только на себя, на свои собственные силы.

Зороастр говорил: "Всему сотворенному прежде всего я желаю мира и спокойствия"...

Отчизна моя, родина величественной "Авесты", проникнутой пафосом подлинного, благонравного человека, призывающей этого человека к миру, спокойствию, добрым делам, к созданию жилища, к обработке земли, одним словом, к свету, красоте, к мирному, достойному человека труду - "Авеста" и сегодня поражает нас своей мудростью и человечностью...

Так представлял себя Зороастр: "Я увидел себя полным света. Когда ты спросил меня: "Кто ты, с кем ты?" - я ответил: "Я - Зороастр - проповедник правды". На твой вопрос: "Что ты собираешься делать?" я ответил так: "Каждый раз, поклоняясь огню, я хочу думать о благом".

Отчизна моя, - родина проповедников правды, мужей, "опоясанных огнем правдивых дел"!

...Древние азербайджанцы считали огонь детищем неба. Предки наши, считавшие, что их прародитель снизошел с неба, возможно, имели в виду огонь и считали себя произошедшими от огня.

Согласно древним воззрениям азербайджанцев, сам огуз произошел из света: мать его Полнолунная Умай, отец Карахан, т.е. Черное небо. Название шести сыновей Огуза также привязывает эти племена к космическим, природным силам: Гюнхан (Хан-Солнце), Айхан (Хан-Луна), Улдузхан (Хан-Звезда), Гёйхан (Хан-Небо), Дагхан (Хан-Гора), Денизхан (Хан-Море)...

В этих воззрениях, как бы к ним ни относиться, есть нечто такое, что волнует душу, - есть некая тайна!..

Самая древняя клятва наших праотцов была обращена к солнцу и их верования связаны с огнем:

"Огонь - от веры".

Они считали огонь провозвестником счастья:

"Дом без огня - дом без счастья".

Благословляя, они говорили: "Пусть будет светлым твой огонь!", "Пусть придет свет твой!".

Проклиная, они говорили: "Пусть потухнет твой очаг!", "Пусть погаснет твоя свеча!".

Произнося клятвы, они говорили: "Если я нарушу свое слово, пусть погаснут мои глаза", "Клянусь огнем и очагом!", "Клянусь этим светом!".

Они верили в мощь огня: увидев движение золы в очаге, "огонь предсказывает благую весть, в дом придет новорожденный" - говорили они; если огонь коптит, "следует ожидать путника", - говорили они.

Они не позволяли себе плеснуть воду на огонь, чтобы не "обрадовать дьявола". "Если погаснет огонь, погаснет очаг!".

Перепрыгивая через огонь, они свои несчастья, свои беды стряхивали в огонь.

Еще так они говорили:

"Костер может быть без дров, без золы не бывает костра".

"Зола сохраняет огонь".

"Оставив без внимания огонь, не обожествляй кострище".

...Древние азербайджанцы славили зарю, зовущую радивых мужей на труд.

Одной из самых священных заповедей для них была необходимость сеять зерно.

Они призывали прокладывать арыки, орошать землю: воду они называли "матерью красоты".

Зороастр говорил:

"Я люблю того, кто строит жилище, пестует землю, животных и злак во имя человека".

...По верованию древних азербайджанцев:

Самое священное место - место поклонения огню

Самое отрадное место - там, где человек построил дом, создал семью, возжег очаг.

Самое прекрасное место - земля, распаханная, заселенная, плодоносящая.

Самое благодатное место - земля под копытами плодовитых стад.

Самое благословенное место - Родина!

...Нравственность древних азербайджанцев выражалась тремя понятиями: добродетельная мысль, добродетельное слово, добродетельный поступок. Иными словами, человек должен быть цельным и в мыслях, и в делах, между его словами и поступками не должно быть разрыва: "Или будь таким, как кажешься, или кажись таким, какой есть" (Дж. Руми).

Уроки тысячелетней нравственности запечатлелись в представлениях азербайджанцев, - когда заходит речь о самых важных нравственных качествах нашего народа, первые слова, что приходят нам на ум: доброта, благородство, мужество!

...Древние азербайджанцы высоко чтили тех людей, чей дух и сознание свободны, в своих молитвах они говорили:

"Пусть истина, правдивость всегда сопутствуют нашему краю".

Они говорили;

"О, истина! Пока ты в моем сердце, значит, ты и в народе моем!".

И еще: "Пусть ваши руки, ноги, ваш ум будут готовыми для совершения праведных дел, во имя утверждения священного мира на свете!".

Словами праотца - Деде Коркута возносили над миром стяг правды и истины:

"Я призвал тебя к истине. Пусть не потухнет твоя зажженная свеча!"

И такое было у них благословение:

"Пусть в этом доме внимание слову победит непонимание, согласие ссору, щедрость - скупость, верность - предательство, истина - ложь, правда - кривду!".

Предки наши верили:

"Есть только один путь, и это путь истины. Все остальные бездорожье!".

...Наши предки призывали держать в чистоте тело и душу. Они верили в победу добра, света, красоты.

Они были уверены:

"Кто сеет семя - тот сеет истину".

Они знали:

"Один врачует ножом, другой - зельем, третий - вещим словом!"

Сердца древних сонародников наших полны верой в человека!

Деде Коркут говорил:

"Чем быть в этом мире лживому слову, лучше не быть ему".

Предки наши мечтали:

"Пусть на земле нашей живут мужи высокие и ладные, в речах складные!"

"Пусть человек будет глашатаем правды!"

Зороастр говорил:

"Я люблю людей, подобных тяжелым каплям, которые проливаются с висящей над человеком черной тучи: они приносят человеку весть о молнии, но сами вестники умирают!"

Как и сердце свое, они хотят видеть прекрасными и дом свой, и двор свой, и очаг свой, и любимых своих.

"Блажен муж, в доме у которого есть хлеб насущный.

Ложе которого содержится в чистоте;

Опрятно и благоуханно;

Мягкими подушками обложено;

И жена, принарядившись, ждет хозяина дома!"

И еще они думали:

"Счастлив муж, который несется на быстрых колесницах, запряженных могучими лошадьми и поражает врага".

Для предков наших огонь был и оружием.

На голову врага насылали они пылающие стрелы, помазанные "мидййским маслом" - нефтью.

Божеством Молнии для древних азербайджанцев являлся тендир, тандур место выпечки хлеба. И сегодня в наших сельских дворах горит тендир. Каждый день моя седая мать извлекает из тендира выпечку детям своим, а теперь уже и внукам, - душистые лепешки - осколки солнца.

Между строк. Уже несколько лет археологи ведут раскопки на месте городища Шабран. Обнаружен пока только один квартал. Поиски продолжаются.

Посмотрим на раскопки вблизи дороги в Хачмас, не берегу реки. Перекрещенье труб, руины домов, мощеные камнем дворы - наполняют сердце странным волнением. Кажется, наступит весна, пробудится природа, и эти стены поднимутся из земли, послышатся голоса людей, проходящих по старым улицам. На небольшом пространстве десятки полуразрушенных или полностью сохранившихся тендиров. Сколько тендиров в одном квартале? Обратившись к своему спутнику, я спрашиваю - может быть, это квартал пекарей?

Позже, прочтя в газете отчет археологов, мы убедились, что не ошиблись.

Тепло древних тендиров прорвалось сквозь толщу земли, толщу веков. Чтобы убедиться в высокой благоустроенности средневековых азербайджанских городов, достаточно взглянуть на этот квартал.

Во все стороны от нас на холмистых землях, поглотивших древний Шабран, зеленеют пшеничные поля - я дотрагиваюсь до стен старого тендира и непостижимым образом чувствую аромат свежего хлеба, выпеченного в этом квартале многие сотни лет тому назад.

* * *

Территория Азербайджана - одно из самых древних поселений на нашей планете. Возраст челюстных костей человека, найденных археологами в Азыхской пещере, убеждает в этом.

Сколько тайн этой земли спрятано за завесой времени? Сколько событий произошло на ней на протяжении полумиллиона лет, какие бури отгремели? Предки обитателей древнего Азыха пережили многочисленные исторические перевороты и катаклизмы.

В мифологическом сознании азербайджанцев, как и у ряда народов Ближнего Востока, запечатлелось время приблизительно в 12-13 тысяч лет. По мнению наших пращуров, именно тогда началась на земле борьба добра со злом.

Возраст своего очага, своей жизни они измеряют именно этим временем.

Время это странным образом соотносится со "всемирным потопом", широко известным по многим источникам. Ведь потоп этот отделяет от наших дней примерно 13 тысяч лет.

Я наклоняюсь над очагом, которому 13 тысяч лет, который оставил в нашем сознании след глубиной в 13 тысяч лет.

Вновь размешиваю уголья. Уже самый первый внимательный взгляд говорит об условности этих тринадцати тысяч лет. Ведь трагедия потопа не могла окончательно стереть следы предыдущих цивилизаций. Как и во многих других странах, и в Азербайджане, за этой условной чертой существует длительная, глубокая история.

Легенды о потопе по разному отразились в сознании многих народов. Если на Ближнем Востоке эти события связываются с горой Агры, спасительным приютом людей, то в китайской мифологии от потопа спасаются на вершинах китайских гор, а в индийской мифологии Ману спасается от мировой катастрофы на вершине Гималайских гор. В Гималаях есть склон, который так и называется: "Место нисхождения Ману". По-видимому, в разных странах по разному избавлялись от стихийной катастрофы. Название горы Агры (Боль) прямо указывает на это событие. Боль мира, боль человечества! Можно предположить, что это наиболее древнее название горы Арарат. Во всяком случае, название этой горы столь же древнее, как и всемирного потопа.

Маленькое дополнение. У подножия горы Агры и сегодня живут тюркские азербайджанские племена.

Был один из незабываемых дней моего пребывания в Турции... По реке Аракс мы спускались к Игдиру, к падине Сурмали. На одном из поворотов, за горой Текатлы, связанной с именем Кёроглу, перед нами неожиданно возникла гора Агры, и сверкающая на солнце ее снежная вершина ослепила нам глаза. Трудно было поверить, что это та самая Агры, которая видна из Кельбаджарских гор, Басаркечара, Нахичевани, Шарурской низменности, из Еревана, и мы сейчас приблизимся к ней.

На следующий день, вместе с моими игдирскими друзьями Ибрагимом Бозйелем, Зейналабдином Макасом, Йылмазом Карадаглы мы проехали вокруг горы Агры. Машина кружным путем приближалась к Агры: мы поднялись на высоту 1650 метров в западном направлении, проехали место, которое называется Памбыг-гедик и направились к Догу Баязиту.

Дорога объезжает гору. Теперь она совсем близко. Агры не имеет растительности и, как говорят местные жители, это гора, "не дающая даров". Нет на ней ни лесов, ни лугов, нет даже родников - Сухая гора. Когда-то извержение вулкана выплеснуло иссиня-черную лаву, спекшуюся со щебнем и валунами, и застывшую по всей горе от вершины к подножью. С солнечной, южной стороны, с Догу Баязит, снежный покров стянут кверху, до самой макушки, и кажется мне, что гора подогнула подол, обнажив свое подножье. Спрашиваю своих товарищей: "Поднимались ли вы по этим склонам?" и, услышав "Нет", признаюсь, что их спокойствие, хладнокровие не по мне. Действительно, снежная вершина Агры манит меня с такой силой, в ней заключена такая магическая притягательность, что будь у меня возможность, я бы вспомнил мою детскую "альпинистскую сноровку" и попробовал свои силы.

Мои спутники рассказывают об археологических раскопках, которые ведут на горе Агры американские специалисты; в те дни в Турции говорили, будто они ищут на горе остатки Ноева ковчега.

На Памбыг-гедике, у дороги, расположено пять-шесть яйлагов. Щемящая близость трогает мне душу. Однако вокруг открывается странная, непривычная моему глазу картина: на наших яйлагах, знакомых мне с детства, зеленеют луга, журчат родники - на яйлагах Агры сплошные камни. Однако как только спускаешься к Догу Баязит, картина резко меняется; вокруг простирается плодородная зеленая долина, точно такая же как и в Игдире и Сурмали.

На Догу Баязит мы осматриваем дворец Исхак паши, построенный за 99 лет (1685-1784): как чудо он возвышается на горе. Дворец кажется нерукотворным, воздвигнутым самой природой. С трудом разбираем надпись, сделанную на дворцовых могилах арабским алфавитом:

Дом, добро, куда вы делись?

Где добра сего владелец?

Рухнет дом, добро уйдет.

Погости здесь в свой черед*.

______________ * Здесь и далее стихотворные фрагменты приводятся в переводе Сиявуша Мамедзаде.

Внизу, ниже дворца, сохранились остатки Дворца Баязита, руины каменных зданий, опустевших городских кварталов. Отсюда стены, башни баязитской крепости кажутся подвешенными в воздухе. "Чего бы мне это не стоило, я должен подняться на эти стены", - говорю я себе и начинаю карабкаться вверх. Зейналабдин также устремляется за мной - другие наши спутники не решаются.

Как же пройти между этими двойными стенами: в скале есть единственная расщелина, но по ней может пройти только худой человек. "Тряхнем-ка стариной", - говорю я, и с трудом, прижимаясь в расщелине к скале, протискиваюсь вверх. Зейналабдин остается на той стороне, безуспешно пытаясь удержать меня.

Взбираюсь на полуразрушенную башню, повисшую над пропастью, смотрю на панораму древнего города, величественной крепости, и слезы застилают мне глаза. Неужели передо мной крепость Баязит, крепость наших дастанов и сказок, крепость Хана Эйваза, удалого Кёроглу! Ничего не осталось, кроме дворца Исхак паши и прекрасной мечети. И еще стены, столь искусно выложенные вдоль естественных скал. Господи, откуда и как поднимался сюда легендарный Кёроглу на коне, птица с трудом доберется сюда. Стены крепости простираются вдаль, доходят до гребня и огибают его.

Внизу видны широкие долины и новый город Баязит без крепостей, без стен...

Неожиданно срывается сильный ветер, и от башен двойных крепостных стен, по которым крушит, петляет ветер, исходят странные звуки, исторгнутые от этих торчащих, чутких каменных мембран. В этих звуках слышится само время, сама вечность: кажется, возвратились духи наших предков, растворившиеся в этой земле и напоминают о себе гулом подспудной бури. На башне не на что опереться, не за что держаться. Кажется, будто ветер подхватит сейчас и меня, чтобы унести в эту пропасть, сомкнет с бесконечной глубиной веков. Что за наваждение? Медленно, осторожно возвращаюсь назад, точнее спускаюсь вниз по искрошенным высоким башням. Некуда зацепиться ногой. Ветер забивает глаза пылью...

Глубокие пещеры в скалах, величественные крепостные стены, неописуемая красота дворца Исхак паши, изящные каменные узоры, которые можно сравнить разве что с коврами (о золотых воротах этой крепости говорят как о легенде. Царские войска во время военного похода увезли их, как и знаменитые мраморные ворота и цепи Арзрумской джамии), простирающиеся вокруг развалины древнего города, позволяют представить себе былую славу и великолепие Баязита.

Из-под скал, в ущельях бьют родники; в развалинах крепости продолжается удивительная жизнь: то там, то здесь у родников видны группы людей. Приходят семьями, с друзьями, близкими не только для того, чтобы отдохнуть, но и чтобы помянуть умерших предков.

В мавзолее Сейид Баба группа пожилых людей читает молитву. Среди этого безмолвия, этих безжизненных гор комплекс мавзолея с его журчащим родником, глубокими арыками, зелеными кущами кажется райским оазисом.

Мы расстаемся с Баязитом. Дорога ведет нас в Азербайджан. Нет, не в Советский, на этот раз в Южный Азербайджан... В Тебриз. Возникает на нашем пути маленькая Агры, но и она остается позади. Теперь мы смотрим на эту легендарную гору с Востока...

Никогда, ни по одной дороге я не возвращался с таким волнением, с такой беспомощностью, с такой безысходностью.

Все мы молчим. Молчание гнетет Ибрагима, он нажимает кнопку магнитофона и гобой Камиля Джалилова начинает свой плач, в ладе "Сейгях"; не разберешь, то ли он упрашивает, умоляет эти дороги-разлучницы, то ли поет колыбельную.

С разных сторон подходил я к Родине. Но везде путь мне преграждали или колючая проволока, или штыки.

Проезжаем мимо деревень. Справа село Гюр-булаг, слева Узун-язы...

Вот еще одни закрытые ворота Азербайджана. Заканчивается дорога Баязит. Начинается дорога Базирган. Колышутся навстречу друг другу два флага. Два разных флага. Над моей землей...

Всего через несколько часов, всего-то несколько часов... Мы могли бы быть в Тебризе. Стоит перемахнуть через возвышенность, и можно въехать в пограничный город Южного Азербайджана - Базирган...

Через день мы приехали в Аралыкский район, который тянется вдоль границы с Советским Союзом, пограничный с Нахичеванью. Машину веду я и медленно читаю названия сел: Сараджлы, Каракоюнлу, Дашбурун, Гёйчали, Байат, Гаджардоганшалы, Гадыгышлак, Сарычобан...

Вновь смотрим на Агры, теперь с противоположной стороны, с Шарура и видим - "с четырех сторон окружили его народы наши, тайна его скрыта в моем языке, моя гора Агры".

Теперь со стороны Агры, с Аралыка, смотрю на Шарур, на Нахичевань, на северный Азербайджан. И странно, впервые не ощущаю смятения... Впервые и эта граница, и проволочные заграждения представились мне как детская игра, как что-то придуманное, нереальное; ведь жители Аралыка говорят на таком чистом нахичеванском диалекте, что кажется, я у себя, в чайхане слышу наши знакомые шутки, а эти села в тополином пуху кажутся муганскими селами...

Так запечатлелась в моей памяти гора Агры, которую я объехал со всех сторон.

...Возвратимся к началу нашего разговора. Согласно мифам тюрки считаются прямыми потомками Адама, Ноя - потомками Яфеса.

Я живу в одной из самых первых обителей сына Адама и огонь, который я размешиваю, в сущности, огонь всемирный, и многие, многие народы пользуются теплом того же огня.

ПЕСНЯ О РОДИНЕ

В сердце каждого человека есть своя песня о Родине. Рано или поздно она прорвется и он пропоет ее. Песня эта может быть спета и в большом концертном салоне, и у скромного родника.

Разве вулкан сообщает кому-нибудь о времени своего извержения?

Вспоминаю я своих младших братишек, которые спозаранку по колено в росе, вслушиваясь в крики жаворонков, повисших в воздухе, бегут за своими ягнятами, разбредшимися по полю. Вспоминаю я милых моему сердцу сельских ребятишек, которые там и тут по холмам, в тени деревьев примостившись вдоль дорог, или у ворот своего двора, затаив дыхание, заворожено глазеют на проносящиеся мимо машины и поезда, уносящиеся в неведомый и притягательный для них большой мир.

Кто знает, может быть, в этот миг они и начинают петь свою песнь о Родине?

Самая великая песня - песня надежды, песня ожидания. Огромные, раскрытые навстречу бесконечному миру, черные, карие, голубые, божественные глаза наших маленьких сограждан говорят о звучащей в их душах, неведомой нам песне, - пусть наивной, но самой прекрасной в мире.

Эту песню пели и как боевой призыв, как громовой клич Кёроглу, пели сабельным звоном, пели родниковым шепотом любящей души, верностью женщины, верностью Нигяр, - подруги и соратницы Кёроглу...

Голос из истории: Во времена апогея арабского халифата великий азербайджанский полководец Бабек с 816 по 838 год своим небывалым, если говорить о соотношении противоборствующих сил, сопротивлением завоевателям поверг в изумление весь Восток. Арабские воины, готовые без колебаний лечь костьми во имя аллаха, пророка, ислама, не знавшие поражений, фанатически опьяненные своим предназначением, своей религиозной жертвенностью, готовые преодолевать любые препятствия, двадцать два года безуспешно пытались покорить Азербайджан, но вынуждены были отступить. Возможно в то время и родилась древняя арабская поговорка, не отдающая предпочтения ни одному из трех воинственных народов Востока: "араб не сможет противостоять турку, турок - византийцу, византиец - арабу". Возможно, поговорка эта возникла до Бабека и его побед, но во всяком случае в этих словах, сказанных самими арабами в период наивысшего подъема арабской империи, когда они любили кичиться своими военными доблестями, есть несомненное признание мужества предков азербайджанцев. Бабек и был выразителем этого мужества! Поговорка эта возникла в те времена, когда еще не произошла известная битва анатолийских турок и византийцев в Малой Азии. Константинополь еще не стал Стамбулом, турецкий меч еще не сокрушил до основания Византийскую империю. Представление о том, что тюрки не способны противостоять византийцам отголосок восточных триумфов Александра Македонского, включая его победы над туранцами. Почти тысяча пятьсот лет спустя новые поколения тюрок сумели взять реванш у потомков македонцев и представление о военном превосходстве византийцев стало анахронизмом.

Дела давно минувших лет... Вернемся к Бабеку, к песне о Бабеке.

Бабек, после смерти Джавидана, 22 года руководил начавшимся в 807 году движением хуррамитов и 22 года никто не мог их сломить. Арабские войска оказались бессильны перед этой горсткой хуррамитов и ало-красное знамя стало символом их несокрушимости. Во многом это определялось мужеством и полководческими способностями самого Бабека. Он сумел разбить шесть арабских армий, общей численностью в 500 тысяч человек и освобожденные земли возвратил крестьянам. Он освободил от арабов почти весь Южный Азербайджан и тем самым закрыл халифату дорогу на Восток. Бабек собирался заключить договор непосредственно с Византией... В Ленкорани мне показали небольшой, поросший лесом холм в нижнем ярусе горной гряды, которая тянется вдоль всего морского побережья, - сказали, что это крепость Бабека. Внутренне я не согласился. Исторические сведения о крепости Безз, связанной с движением Бабека, никак не совпадали с этим холмом, хотя, возможно, это на самом деле была одна из сторожевых башен Бабека. Кроме того, известно, что руины крепости Безз и сегодня сохранились в Южном Азербайджане, на одной из недоступных вершин Карадага. Прекрасную панораму этих гор, присланную из Тебриза, я храню как реликвию. Эти руины среди суровых круч поражают своей величественностью. Холм же, который показали мне в Ленкорани, мог укрыть разве что пару людей.

Бабек ведь не был один. За ним стоял целый народ. Созданное Бабеком необычное воинство - государство стало оплотом борьбы народа, его чаяний духовного и физического освобождения.

В течение двадцати двух лет войн с иноземцами Бабек сумел создать общество, кажущееся настолько утопическим, что в его реальность и сегодня трудно поверить. В обществе этом было объявлено "всеобщее равенство". Общество хуррамитов, принципы его построения мало изучены, а ведь следовало бы глубже разобраться в этом "прообразе будущего", маленькие ростки которого проросли в движении свободолюбивого народа.

Алый стяг, два десятилетия реявший над нашими горами, был песней свободы, героизма, гимном равноправных людей.

Эта песня не оборвалась и тогда, когда Бабека предал за два миллиона дирхемов правитель Шеки* Сахл ибн Сумбат, и пленного героя на белом верблюде повезли в город Самир. Изменилась только тональность песни, ее мелодия и лад. Бабек пел эту песнь, когда видел разрушенные города и веси, на месте храмов огнепоклонников видел попранную землю свою, видел возводившиеся мечети... В белой плащанице своей он представал символом несокрушимого духа. И пел песнь несгибаемости и борьбы, печали и надежды.

______________ * Ныне - село в Сисианском районе Армянской ССР.

Бабек не покидал свою родину. Он уносил ее с собой. Его смертный путь обозначил новые границы Азербайджана - границы чести и славы.

Бабек отказался от всех соблазнительных предложений халифа и был казнен. Сначала ему отсекли руки. Палачи глумливо спросили, глядя на его помертвелое, обескровленное лицо: "Ты побледнел!". И тогда он вымазал лицо кровью обрубленных рук. И его лицо предстало страшным подобием окровавленного стяга. Вдумаемся: в логове врага, на плахе, он обратил в знамя свое прекрасное лицо! И взял верх над мучителями, и смертью смерть попрал!

Своей героической гибелью Бабек пропел самую прекрасную песню, какую только может пропеть человек и гражданин. Это была его лебединая песня - и это была песня бессмертия.

И уже более десяти веков, поколение за поколением, песня эта не сходит с уст азербайджанцев. Имя Бабека носят наши дети, и они растут, осиянные именем его.

На протяжении веков, в принявшем ислам Азербайджане распространялась и внедрялась религиозная литература, в которой о Бабеке говорилось как о кафире - нечестивом иноверце. Но даже и в душах самых набожных азербайджанцев эти проповеди не смогли заслонить подлинный образ народного героя. Ведь Бабек вселил в народ веру в свои силы.

На каком же языке пел Бабек свою песню? Есть авторы, оспаривающие доказуемость его национальной принадлежности. Персидские ученые пытались доказать, что он принадлежит к небольшому народу, который говорил на одном из диалектов фарсидского.

Но известный иранский ученый Сеид Нафиси, являвшийся рьяным ревнителем своего народа, все же был не в состоянии игнорировать истину. Он пишет, что отец Бабека был родом из Тебриза, а мать из селения Билалабад в окрестностях Ардебиля. Бабек плохо говорил на фарсидском... Это слова Сеида Нафиси. Но на каком же языке говорил он хорошо, каков же тогда родной язык Бабека?

И тысячу лет тому назад и сегодня, в Тебризе и в Ардебиле, говорят на языке, от которого произошел современный азербайджанский язык. Ахеменидская, Римская, Парфянская, Селевкидская и Сасанидская империи, способствовавшие широкому распространению иранских языков, не смогли до конца стереть язык, который существовал в Азербайджане до распространения индоевропейских языков.

Любопытны в этом смысле сведения арабских историков. Они пишут, что еще во времена пророка Мохаммеда, когда первые арабские войска пришли в Азербайджан, они встретились здесь с тюрками, основным населением, проживающим здесь. Бабек был представителем именно этого этноса. Именно поэтому он смог повести за собой народ, объединить его под своим освободительным знаменем.

Песнь свою Бабек пропел на тюркском-азербайджанском языке. И мы поем свою песнь на этом языке, на этом языке будут петь эту песню наши дети, внуки, правнуки,

В душе у каждого человека есть своя песня о Родине... Один поет ее в сердце своем, другой запечатлевает ее на земле своей, какой бы суровой и каменистой она не была.

Воспоминания. В первые дни войны будущему отцу моему осколком раздробило руку, которой прикрыл он свое сердце. После лечения в Киеве, а затем в Саратове он возвратился домой в село. Тогда ему было 22-23 года и был он еще холост. Пальцы остались слепленными, ладонь не разжималась, Военком хотел вновь послать его на фронт, пытался разжать ему ладонь, разорвать пленку, стягивающую пальцы, подобно утиной перепонке, но только покалечил едва зажившую руку - отцу пришлось снова лечиться, но пальцы так и не разошлись.

Отец вынужден был остаться в деревне. На нем была большая семья, старые родители, сестры... Братья - на фронте. Надо кормить семью. И он запрягся в работу с изувеченной рукой.

Трудился в поте лица. По прошествии многих лет пальцы постепенно стали разжиматься, ладонь раскрылась. Отец мой сумел вырастить и воспитать четырнадцать детей.

Я любил смотреть, как мой отец пашет и жнет. В горах, среди горных круч, на месте древнего поселения, на пару с соседом, отец разбил огород. Внизу зиял бездонный обрыв и только слышался звук журчащей между скал речки. Выше темнели глухие леса... Мне, мальцу, доставляло особое удовольствие ночевать в этом огороде, над головой были только звезды, вдали, внизу, мерцали блеклые огни разбросанных у подножия гор селений. Казалось, нас подвесили на всю ночь между этими неземными и земными огнями.

Рано утром приходил отец вместе с нашим соседом Агаларом... Агалар-киши был очень нетерпелив. Вскопнет впопыхах одну-другую грядку картофеля, потом заберется в тень: "Выкурю-ка одну сигарету". Отец мой не разгибал спины. Погодя и Агалар-киши присоединялся к нему, усердно включался в работу, но через полчаса или час внезапно останавливался: "Жарко, может перекусим, передохнем?"

Отец не откликался. И так до полудня, и от полудня до вечера, не спеша, не поднимая головы, продолжал работать.

Во время сенокоса подбирались самые искусные косари. Выбирали большой участок и начиналась совместная косьба: казалось единым взмахом косы скашивался целый склон горы. Вошел в ряд косарей, нарушать порядок нельзя! Замешкаешься - идущий сзади врежется в пятки. В воздухе слышится звук работающих кос, опьяняет аромат скошенных трав.

Прекращается гомон молодежи, никаких звуков, кроме косьбы и так час, два, потом замечаешь, кто-то не выдерживает взятого ритма, выходит из строя, в изнеможении валится на скошенную траву. Отец мой был одним из тех, кто оставался до самого конца. Он не торопился, действовал неспешно и в этой выверенной неторопливости ощущалось удовольствие, которое он получал от работы: "Не суетись, делай все с толком"...

Сейчас, когда накоплен опыт жизни, когда с сегодняшнего ее перевала оглядываюсь назад, я понимаю подоплеку этого отцовского спокойствия. Работа была для него другом, собеседником. Если даже ты вспотел, работу не снимешь, как мокрую рубашку, не бросишь как косу под дерево, не уляжешься спокойненько под дерево - работа и жизнь неотделимы, пока есть жизнь, есть работа. А раз так, следует подружиться с работой, понять ее язык, соотнести ее с ритмом собственной души. И отец нес свою лямку, не снимая с плеча, нес с достоинством, неторопливо - он понимал, что бремя это он должен нести до конца жизни. Так было раньше, так будет и впредь!

Когда человек получает удовольствие от своей работы, сама работа становится праздником. Песня моего отца - была его нескончаемой бесконечной работой. День и ночь, без перерыва, не останавливаясь пел он свою песнь, пел земле своей. И земля откликалась на эту песнь, под его песню она засыпала, под его песню просыпалась.

ИЗ УВИДЕННОГО В ПУТЕШЕСТВИЯХ. В Самарканде, ранней весной, после полудня, я уединенно бродил по древнему городищу Афрасияб - зеленеющая по холмам молодая трава, казалось, ничем не отличается по цвету от изумрудных куполов Эль-Регистана, Биби-ханум, Гюр Эмира.

С этих холмов открывался вид на одно из чудес, созданных человечеством, - поразительные памятники Самарканда. За памятниками раскинулся полумиллионный современный город. Взгляд мой притягивал Афрасияб. Я брел по тропинке между могил, и мной овладело странное чувство близости к этой земле. Я понимал, что иду не по обычной земле, а по одной из самых славных столиц тюркского мира. Земля была такой мягкой и податливой, что, казалось, если ступишь чуть сильнее, по колено провалишься в землю. Зеленеющая трава была усыпана многочисленными маленькими цветами, лепестки которых были цвета самаркандских куполов. Казалось древний мир из глубины веков смотрел на меня миллионами глаз, казалось цветы эти что-то говорят мне и стоит обратиться к ним, что-то сказать, они поймут меня, откликнутся...

У холмов пощипывало траву стадо баранов и ягнят. Поодаль резвились мальчишки. Увидев меня, они остановились. Один из них приложив руку к груди, почтительно поздоровался.

Я подумал, что эта воспитанность, эта высокая культура, пожалуй, равны самаркандским памятникам, именно потомки тех, кто их возвел и должны быть столь лас ковы и доброжелательны. Прежде чем продолжить игру, дети долго смотрели мне вслед. Им, наверно, казалось странным, что я один, под вечер, брожу среди этих пустынных холмов.

Где же был здесь город? На этой возвышенности или дальше, вокруг холмов? Под ногами множество цветных фаянсовых черепков. Я знаю, что там, за Афрасиябом, около села, на высоком холме сохранились руины знаменитой обсерватории Улугбека. Много я видел подобных курганов, под которыми погребены целые города. В Азербайджане, Узбекистане, на Украине, в России...

Археологи перекрещивающимися полосами раскапывают место, где был расположен древний город, названный именем правителя. Все углубляются и углубляются в землю. Раскрываются стены древнего города, но они продолжают свои раскопки, снимая слой за слоем, чтобы добраться до основы, исходного слоя.

Я шагаю через раскопанные траншеи, смотрю на изящную кладку кирпичей, положенных руками далеких от нас людей и сейчас трудно отделимых от земли, и странная бесконечная печаль, смешанная с гордостью, обуревает меня...

Выше места, где ведут свои работы археологи, встречаю целую свору собак, лежащих на земле. Я прохожу рядом с ними, но они не обращают на меня внимания. Опустив на лапы свои внушающие ужас морды, полураскрыв глаза, они смотрят куда-то вдаль. И вдруг мне кажется, что и эти собаки понимают, на какой земле они сейчас лежат. Может быть, каким-то чудом достигает их далекий гул древнего города, многоликого, яркого, огромного, поражающего воображение, а теперь запечатленного в памяти этих трав, цветов, камней, земли. Может быть, здесь, на холме они охраняют дух своих далеких предков. Может быть, и они чувствуют биение сердца своих далеких прародителей, доходящее до них сквозь пласты времен.

Древняя столица Согдианы терпеливо, на протяжении многих лет очищается от земли. Вымощенные камнем улицы, кварталы ремесленников, жилые помещения позволяют представить себе живую, бурлящую, многогранную жизнь города, который строился на протяжении почти двух тысяч лет. Особенно поражают стенные росписи ханского дворца. Сейчас восстановлена часть из них, изображающая праздничный ритуал.

Стенная роспись эта - несомненно одно из высоких достижений мировой культуры.

Задумавшись, возвращаюсь назад и, подняв голову, с удивлением вижу, что впереди, в десяти-пятнадцати шагах от меня, по тропинке спокойненько поднимается, размахивая пушистым хвостом, самая настоящая лиса.

Видимо, она давно заметила меня и время от времени оглядываясь на меня своими прищуренными, красноватыми, хитрыми глазами, без особого беспокойства продолжает свой путь. При виде этой лисы, спокойно и безмятежно шествующей передо мной, хотя кругом столько собак, мне становится весело.

Бог ты мой, неужели и у этой лисы есть своя память! Ведь под этими холмами спят не только герои, но и лисы!..

...Дорога, вдоль ущелья Шахи-зинда, где собрано большое количество бесценных произведений зодчества, поднимается вверх, по склону холма. Этот поразительный архитектурный ансамбль включает в себя десять мавзолеев. Поднявшись по тридцати шести ступенькам древней лестницы, оказываешься в необыкновенном мире.

Вправо и влево от вымощенной камнем дороги возвышаются подлинные жемчужины архитектуры, искусства, может быть, не такие объемные как другие памятники Самарканда, но вызывающие такое же восхищение красотой соцветий, изяществом узоров. Какому из них отдать предпочтение? Трудно ответить. Здесь похоронены близкие родственники Тимура, его жена и сестра. Дорога поднимается вверх и неожиданно прерывается полукруглым двориком, венчающим эти необыкновенные памятники. Дверь, открывающаяся вправо, ведет к самому древнему сооружению этого ансамбля - к мавзолею Куссама ибн Аббаса.

Мне вспомнились следующие слова о Самарканде из книги, прочитанной накануне: "Предполагается, что первый мавзолей Шахи-зинда возвел приехавший из Тебриза азербайджанец Уста Али".

Какой памятник создал Уста Али! Не будь того первого мавзолея возможно ли было чудо Шахи-зинда?... О строительстве мечети Бибиханум пишут так: "Двести каменотесов из Азербайджана, Персии и Индии работали на строительстве самой мечети, пятьсот рабочих обрабатывали камень около Пенджкента и посылали его в Самарканд". Сколько подобных Уста Али было среди них!

В вечернем зареве я смотрю на стены из глазурованного кирпича, тысячью оттенков светящихся в лучах заходящего солнца, на волшебную гармонию узоров, их симметрию и законченность, и вдруг ощущаю в своем сердце биение сердца Уста Али. Что заставило его приехать из Тебриза в Самарканд, каким ветром занесло?

Как ни близки наши народы, их языки, культуры, все-таки родина есть родина! Никто по своей воле, без особой нужды не оставляет свой очаг! Земля, история поглотили миллионы и миллионы человеческих судеб. Единственное, что остается - песня, только песня, песня красоты, запечатленная в камне руками Уста Али и тысячи подобных ему мастеров.

Белинский называл архитектуру "застывшей песней". Именно в Шахи-зинда, в Самарканде ощущаешь истинное значение этих слов...

Вспоминаю карту, показывающую влияние Тебризской архитектурной школы, из книги моего друга, архитектора Джафара Гияси "Далекие - близкие страны" (Баку, 1985). Влияние это распространяется от Индии до Балкан. Поклонившись памяти Уста Али, возвращаюсь назад и по дороге чувствую, как сами собой слагаются стихи:

Сплелись следы, взошедшие из тьмы.

Из родственного пыльного тумана.

И я прочел узоры Аджеми

На плитах мавзолея Тамерлана.

Высоких минаретов острова

Плывут, тоскуя, в мареве заката.

Ковров тебризских пестрая канва

Цветет на старых стенах Самарканда....

Вмурована безмерная тоска

Твоя во плоть промчавшихся столетий.

Чтоб родину узреть издалека,

Так высоко вознес ты минареты.

Стезя творца с безбрежностью слилась,

И тесен мир, и нет скончанья жизни.

Твоих письмен таинственная вязь,

Быть может, весть, летящая к отчизне...

Голоса из музеев. Я ходил по Восточным салонам Эрмитажа. Пора белых ночей подходила к концу. До утра по улицам, площадям Ленинграда гуляли люди. Эта оживленность передавалась и в салоны Эрмитажа.

Музеи требуют тишины, сосредоточенности, но сейчас это невозможно. Правда, в восточном салоне народу было поменьше.

Я переходил из зала в зал в поисках следов древней азербайджанской культуры. Надписи под экспонатами мало что могли сказать, ведь согласно сложившейся, хотя и нелепой традиции даже явные предметы азербайджанской культуры относятся к общеиранской.

Глаза мои рассматривают витрины, а мысли уходят далеко к суровым дням войны, к блокаде Ленинграда. В моей детской памяти отчетливо сохранились рассказы моего дяди, который в войну был в Ленинграде. Рассказывал он о садах, улицах, мостах Ленинграда и еще о зеркальных салонах - о парикмахерских, сплошь состоящих из зеркал. Что еще он мог увидеть в те годы в Ленинграде... Он настойчиво убеждал меня обязательно побывать в Ленинграде. И вот я в Ленинграде, и вижу такие его стороны, такой прекрасный лик Ленинграда, который дяде моему пожалуй, и увидеть не пришлось.

Я хожу по Эрмитажу и, кажется мне, что я слышу глухой голос славного директора Эрмитажа, белобородого, мудрого Иосифа Абгаровича Орбели: "Товарищи! В этом году исполняется 800 лет со дня рождения гениального азербайджанского поэта Низами Гянджеви!" В тот вечер, когда над всем Ленинградом нависла зловещая тень великой беды, в полутемном зале тревожные, усталые ленинградцы внимательно слушали своего белобородого академика, и слова о поэзии Низами, ратовавшей за взаимопонимание и единение между народами, утверждавшей достоинство, разум и величие человека, превращались в волны тепла, согревавшие их в этом холодном помещении. Фашисты пытались задушить Ленинград. Однако город на Неве не переставал петь свою песнь. И в этой трагической, но полной мужества и несгибаемости песне, звучали имя, голос, призыв великого Низами.

Может быть, в этот вечер, когда Орбели, противопоставил разрушительному для подлинной культуры фашизму, свет гуманистических идей Низами, на одном из ленинградских заводов, первая азербайджанская женщина-металлург Гювара внимательно следила за огненной плавкой, выплавляя крепчайшую броневую сталь. Пройдет время. Гювара завоюет на этом заводе большой авторитет и уважение, и прямо на работе, во время тушения неожиданно возникшего пожара, сердце ее внезапно остановится. В кармане у нее сгорит билет, который через несколько часов должен был отправить ее в Баку, на встречу с близкими и родными. В земле Ленинграда будет погребена еще одна из бесчисленных жертв войны.

В тот же миг, когда я представил себе Гювару среди полыхающего огня, в одном из залов музея (кажется, в 48-м) я оказался перед огромной медной чашей, размером едва ли не в высоту стены. Это был один из залов, посвященных Средней Азии. По окружности чаши, в традиционной канве нетрудно было прочесть имя азербайджанского мастера из Тебриза "Абдулазиз Тебризли". Фотографию этого кубка я встречал и в одном из наших изданий. Почему-то по книге он представлялся мне миниатюрным, похожим на миску для мороженого. В действительности, эта посуда с трудом вмещалась в комнату; высотой метр шестьдесят, в диаметре два метра. Когда-то она была отлита азербайджанским мастером по распоряжению Тамерлана. Подарил эту огромную чашу мечети Ходжа Ахмеда Ясеви в городе Туркестане на территории нынешнего Казахстана. Изделие, которое создал мастер из Тебриза уста Абдулазиз, пережило империю Железного Хромца. Я рассматриваю древние узоры древние надписи на этой огромной чаше и во мне возникает благодарное чувство к мастеру, чьи искусные пальцы создавали это волшебство - в душе моей отзывается песнь изящества и красоты, воплощенная им, высокая песнь моего далекого предка из тебризского рода, песнь мудрого зрения и высокого духа!..

* * *

Подростком-пятиклассником я жил в Пушкинском районе у дяди по отцу и учился там в школе. Тогда еще не был построен Шахриярский водоем, и река Балгар-чай часто разливалась.

В тот год река вновь вышла из своих 6ерегов. Рушились подмытые глыбы земли, река вбирала в стремительный поток все, что встречалось на пути и, как щепку, несла их дальше. Воды стали бурого цвета, подобно спекшейся крови, и неслись с невиданными для равнины грохотом. Мосты сразу снесло, как будто и не было; по Шахриярской степи к морю полая вода шла сплошным потоком. Казалось, она врезается в землю все глубже, и если вода будет прибывать, земная твердь расколется как арбуз...

Люди всем миром вели безуспешную борьбу с разъяренной стихией. Хуже всего было то, что на крутом берегу остались со стадом работники фермы, и уже несколько дней они были без пищи и воды. Они что-то кричали с той стороны, но разобрать было невозможно, долетали только отдельные слова.

Как же им помочь - думали-гадали, но выхода так и не находили. Самые сильные мужчины, в том числе и мой дядя, пытались, закручивая, как пращу, забросить на ту сторону узелки со снедью, но ничего не получалось, узелок не долетал до противоположного берега и исчезал в бурлящем потоке. Оставалось ждать, когда прекратится дождь и у нас в низине, и в горах - тогда спадет сель.

На том берегу несчастные животные, коровы, буйволы и те измаялись от дождя, и жалобно мычали. Мучила их боль от невыдоенного вымени, добавляли беспокойство жалобные призывы голодных телят с нашего берега: в исступлении животные метались по берегу.

Женщины стояли у обрыва и голосили от безысходности. Вдруг одна из них вышла вперед: голова ее была обернута платком, как кокошник, - так повязывали голову пожилые кочевницы-терекеме, пояс перетянут черной шалью, стан согнули долгие годы, но глаза сохранили странный, идущий из глубины души свет. Она подошла прямо к кромке воды, повернулась к тому берегу, где наверно была и ее буйволица, и неожиданно запела, запричитала свою монотонную, печальную, полную таинственного смысла песнь. Может быть, она пела эту песнь, когда доила свою буйволицу, прислонившись к ее теплому, пахучему боку, пела, когда подводила буйволенка к соскам буйволицы и попеременно меняла их, а то он, глупыш, не отстанет, не отпустит, вымя полностью не опорожнится, порча его тронет, молоко исчезнет. Женщина все пела и пела свою печальную песнь...

Несколько буйволиц услышали, откликнулись на песню, в волнении задвигали хвостами. Потом одна из них, блестящего, черно-янтарного цвета прорвалась сквозь стадо, подошла к обрыву и, взметая ошметки глины из-под копыт, ринулась в поток...

Люди оцепенели, кому-то показалось, что буйволица сломала ногу, кто-то сказал, что ей не перебороть селя, кто-то добавил: "попадет в водоворот, утонет".

Из потока сначала показались рога буйволицы, потом вся голова, она была повернута вверх, к небу. Крупные глаза буйволицы и широкие ноздри поначалу выражали страх и ужас, но потом буйволица успокоилась и, рассекая поток, поплыла к берегу,

Люди подбадривали ее возгласами: "Так, так, еще, еще!". "Да будет бабка моя жертвой тебе, поднажми!", "Ай да богатырь!". Эти возгласы будто придавали буйволице силы.

Старуха же продолжала свою песнь - может быть, одну из самых древних песен, рожденных скотоводческим обрядом. Скоро из воды показалась грудь буйволицы, а потом и вся она - действительно, богатырь.

Старуха бросилась к своей буйволице, обняла ее не шею, приголубила. Животное в свою очередь своей мок рой головой, мокрыми рогами стало тереться о женщину.

Песнь свою старуха так и не прервала, - про людей она как будто забыла. Привычным жестом она погладила бока буйволицы, потом ее вымя, подвела буйволенка, дала ему вымя, потом сама начала доить буйволицу. Брызнули струи молока, и в гордом взгляде буйволицы появилось удовлетворение, успокоение. Буйволица блаженствовала: близость буйволенка, легкость от опорожняемого вымени, привычное тепло старухи, и песня, песня, к которой она так привыкла, как к воздуху, воде, траве, к своему родному буйволенку.

Через некоторое время к рогам буйволицы приладили большой узелок со съестным и вновь подтолкнули к воде, буйволица по течению, наискосок, поплыла через реку и вышла намного ниже того места" где вошла в воду.

Таково одно из моих воспоминаний о волшебной силе песни...

Из легенд нашего времени. Кто в нашей стране не знает Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии Фармана Салманова? О геологе, открывшем тюменскую нефть, написано множество книг, очерков, статей, сложены стихи, сняты художественные и документальные фильмы, жизнь его стала легендой, дастаном мужества и героизма.

Говоря о Фармане Солманове, я вспоминаю его открытое, гордое лицо. Вновь убеждаюсь, что все мы, все мои товарищи по перу, все деятели искусства в большом долгу перед теми, кого с гордостью называют "бакинский рабочий".

Стальные руки Азербайджана, бакинские рабочие, нефтяники, первыми поднявшие знамя революции не Востоке, всего через семь дней после штурма Зимнего, на протяжении самых тяжелых периодов нашей советской истории гражданской войны, колхозного строительства и первых пятилеток. Отечественной войны - дававшие едва ли не единственную животворную кровь для промышленности, для армии!

В семидесятые годы я прочел в газете информацию о строительстве в Баку памятника "Бакинский рабочий" и поразился тому, что этот памятник предполагалось строить на деньги рабочих, в Баилово.

Во-первых, почему Баилово - подумал я? Памятник бакинским рабочим должен возвышаться в центре Баку, на площади Ленина, там, где все могли бы увидеть или даже в бухте, на длинной эстакаде в море, где сейчас разместилось кафе "Садко", он должен возвышаться как столб огня, факел, колонна сверкающего света. Бакинский рабочий достоин этого! Пусть каждый день, открывая свои окна навстречу солнцу, нам предстает этот памятник.

И памятник этот должен быть построен за счет цены той нефти и газа, которую бакинские нефтяники вливали в индустриальные жилы нашей страны. А не за счет пожертвований, денежной помощи самих нефтяников!

... Воинскую службу я проходил на Апшероне. С места караула были видны нефтяные промыслы. Однажды, в десяти шагах от меня к вышке подъехали двое рабочих на тракторе, смуглые, сред его роста. Один управ-пял трактором и лебедкой. Другой с профессиональной сноровкой закреплял муфту к опущенной в скважину трубе, с помощью лебедки поднимал очередную трубу. "Батюшки!" подумал я. - "Бог знает, какая глубина у этой прорвы. За сколько же дней он справится с трубами". Рабочий же продолжал работать! Безо всяких слов, ритмично, равномерно! Кроме рокота работающего трактора, то усиливающегося, то затихающего, да звона сваливаемых друг на друга металлических труб, все было тихо. Кончилось время караула, и я ушел отдыхать.

Когда я вернулся, то увидел, что штабель труб стал высотой в рост самого рабочего.

Когда вечером я вновь заступил на караул, от штабеля ничего не осталось. Рабочий в том же ритме опускал последние трубы в скважину. Впервые я с такой отчетливостью ощутил, что такое труд нефтяника, "бакинского нефтяника", какой объем работы он выполняет за день. Вот откуда идет мощь бакинского рабочего класса, подумал я.

Позже, когда я посетил Нефтяные Камни, пообщался и сдружился с нефтяниками, я понял, что виденный мною эпизод обычный в их жизни. Смуглые крепкожилые парни на нефтяных промыслах выполняют часто куда более сложную тяжелую работу.

Какими словами, какими эпитетами можно описать беспримерный героизм бакинских нефтяников в тяжелые годы Великой Отечественной войны? Книги и фильмы с них можно перечесть по пальцам. Их труд еще ждет широкого, глубокого художественного проникновения, труд, равный подвигу.

Когда я думаю о драматичной и яркой судьбе одного из первооткрывателей сибирской нефти Фармане Салманове, которому пришлось действовать вопреки приказам и циркулярам, ломать стереотипные представления и, опираясь на творческую интуицию, круто изменить направление поиска, а потом с волнением, напряженной тревогой, ожидать результата проходки, наконец увидеть первый нефтяной фонтан в Тюмени, - мне этот фонтан видится апофеозом труда, рукотворным гимном человека-творца.

Каждый поет на свой лад Родину. Иной трубит во всеуслышание, а другой предпочитает тихую исповедь. Для одних это выстраданное признание, для других - преходящий эпатаж...

В сердце у каждого из нас есть живая карта Родины. Я хочу говорить об Отечестве, простирающемся в моем сердце! Об Азербайджане, который я знаю, вижу, чувствую и люблю.

Не претендую на открытие Америки, не задаюсь целью возвеличить славу земли моей. Вся планета наша, как есть, на виду. И Азербайджан не нуждается в моем славословии. Я не гонюсь и за дотошной научной точностью. Говорю только о тех вещах, в которые верую всем сердцем!

ДОВОД И ЧУВСТВО

Говорю о тех вещах, в которые верую всем сердцем!

После долгих бесед с моим знакомым историком я понял одну истину: он "реалист", он верит только в ясные неопровержимые доказательства, его истина - факт; я же истину чувствую, переживаю!

Черепок, найденный во время раскопок, или металлическая монета подчас подсказывают ученому направление, версию, в которой могут быть задействованы целые страны, изменены границы!

Попробуй убедить его, что это еще не истина, эта монета могла выпасть из кармана предводителя караванов и только запутать исследователя...

История должна быть и истиной переживаний, истиной чувств.

Конечно, любительство не может заменить науку.

Однако негоже обламывать поэтические крылья истории.

Истина - богаче, живее и многообразнее, чем ее представляют иные научные книги.

... Мой друг редактор, прочтя часть моей книги, сказал: "Ты забыл указать источники..."

Я не удержался от улыбки.

Разве нужно указывать источник любви к Родине, любви к отцу и матери, любви к своему очагу? Я же не диссертацию пишу!

Уместно ли признаваться в любви цитатами?

То, что я пишу сейчас, и есть признание в любви.

Анализируя прошлое, наивно ожидать непременных открытий.

Важнее - оживить, вдохнуть жизнь в окаменевшие страницы нашего прошлого.

Часто происходит наоборот, - мы выхолащиваем и умерщвляем наше достояние.

Не надо идеализировать историю. Это понимают все, Но как быть с высокими идеалами, которые дошли до нас через века?

Отступление: Чего только не вытворяли с историей! В угоду социально-политической конъюнктуре одних принижали, упрощали их взгляды, любым способом добивались их порицания, других же, безо всяких оснований, возвышали, закрывая глаза на искусственность доводов, "удревняли" историю.

Нет лучшего урока, чем история! К сожалению, многие из тех, кто учит этому предмету, сами не относятся к своему предмету с должным уважением.

История, как и все общественные науки, имеет классовый характер. Но нельзя играть историей, как кому заблагорассудится, нельзя поворачивать ее в нужную для той или иной группы людей сторону! К сожалению, даже в наших школьных учебниках мы видим, как преувеличиваются, гипертрофируются одни исторические тенденции, в то время, как другие принижаются. Дело доходит до того, что голубая вуаль плохо скрываемой идеализации набрасывается на колониальную политику царизма, на великодержавный шовинизм царской административно-управленческой системы, - чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить книги по истории довоенные и недавние.

Историки все более смягчают сущность колониальной политики царизма на Кавказе и на Востоке, сглаживают ее подлинное отношение к истории, языку, культуре этих народов. Но разве история при этом меняется, разве реальность - исчезает? Это было бы возможно, если бы истины прошлых веков жили только в книгах, изолированно от жизни. Однако истины жизни более глубоки, чем их книжные интерпретации!

Порой один аргумент, один довод освещает целый период истории народа. Например, в архиве Горийской семинарии от 3 декабря 1900 года есть такая запись: "Учащийся подготовительного класса Уз. Гаджибеков разговаривал со своими товарищами на татарском (азербайджанском - С. Р.) языке. Поэтому он получил выговор".

В публицистических статьях Узеира Гаджибекова есть симптоматичный эпизод, характеризующий национальную политику царского режима. Студенты пишут о своих планах на будущее: Узеир Гаджибеков же в своем сочинении мечтает о том, что в будущем станет педагогом, будет преподавать в школах родной язык, напишет учебник и т. д. Эти планы не понравились руководству семинарии и его сочинение получает низкую оценку. Во время распределения его направляют в армянскую школу.

Как ни замазывай - не скрыть этой ипостаси самодержавия: психологический пресс колониальной политики отозвался в душах поколений, достаточно напомнить, что четыре-пять поколений азербайджанцев - исстари известных, как воинственный, храбрый народ - не призывались под ружье как "неблагонадежные". В армию их брали с одним условием: если они примут русское подданство.

Нации, испокон веков отличавшейся мужеством, прямодушием и правдивостью (это неоднократно подчеркивалось в работах русских и европейских ориенталистов и историков) в условиях бюрократического государственного строя, засилья чиновников, которые по словам поэта Закира "что ни день законы выдавали", внушалось верноподданническое угодничество и послушание; поощрялось доносительство; пышным цветом расцветало мздоимство... Все это подтачивало ее нравственное и духовное здоровье.

Памятуя об огромном благотворном воздействии передовой демократической русской культуры, во имя полноты исторической истины не должно забывать и о политике царизма, обрекавшей подневольные народы на духовное растление и прозябание; искусственное разжигание страстей между мусульманами суннитского и шиитского толка, провоцирование межнациональных братоубийственных распрей, отторжение народа от своих национальных корней и духовного наследия - все это тоже история.

К сожалению, и в советское время появлялись работы, пытавшиеся замалчивать эти горькие истины. Иные "толкователи" придают односторонний характер известной мысли Ленина о двух культурах в каждой национальной культуре, тем самым огульно очерняются многие блистательные страницы прошлой национальной культуры.

Если уж и при царизме, как видится иным лакировщикам истории, нациям дышалось вольно, тогда во имя чего русскому народу, народам всей Российской империи пришлось принести столько жертв, и почему тогда мы говорим об исторической необходимости Великой Октябрьской революции, сокрушившей "тюрьму народов"?..

Искажать исторические истины в угоду политической-конъюнктуре - это застарелая болезнь. Сколько было таких горе-ученых на белом свете, для которых история - не поучительный урок, а служанка политики, полигон шовинизма и национализма.

Историческая наука - хотя и посвящена прошлому, не для прошлого создается, а служит тому, чтобы полнее, глубже разобраться в настоящем, и предвидеть будущее.

Нести людям откровенную ложь, по меньшей мере, безнравственно.

Чтобы постичь седую историю, надо погрузиться в нее, осознать диалектику ее развития. Не каждому дано, сидя в академических кабинетах и сообразуясь с мыслями о служебном продвижении, перспективах, о том, через кого, какие этапы это все пройдет, - одновременно отстаивать научную, историческую истину, видеть и показывать ее, как есть.

В древней Греции приносили жертвы в память умерших, "вызывали" их дух с того света.

Настоящий историк тоже должен уметь приносить те или иные жертвы, чтобы суметь оживить дух прошлого.

Плотная завеса времени заслоняет от нас жизнь наших предков, их радости и горести, их победы и поражения.

Каждый взмах кисточки археолога, чуть-чуть рассеивает пелену над отшумевшей жизнью; каждое подлинное археологическое открытие - окно в этот далекий мир.

Именно так приоткрылась завеса над древним миром, который еще сто лет назад казался историкам "мертвой зоной" и нам в лицо повеяло ветрами древних миров. Тайны, которые открылись в этой "мертвой зоне", помогли уяснить многие страницы всей мировой истории.

Еще каких-то 70-80 лет тому назад территория Азербайджана - Северного и Южного, считалась для археологии такой "мертвой зоной".

Я вспоминаю лекцию о древней истории Азербайджана известного ирановеда, автора книги "Истории Мидии", академика Играра Алиева. Лекцию, прочитанную на одном из научных форумов, я слушал с огромным интересом, хотя и не соглашался с трактовкой не которых вопросов. Привлекало меня то, что лектор говорил с непривычным для академика пафосом, с не раскрываемой я бы сказал гражданской страстью, на живом, ярком языке, далеком от сухого академизма. Лаконичными штрихами он воссоздавал не только картину далекого прошлого, но и портреты ученых, занимающихся историей. В сжатой форме ученый со всем драматизмом и живописной наглядностью раскрыл путь развития, который прошла азербайджанская историческая наука, шаг за шагом проникая во все более и более глубокие пласты минувшего. Совместными усилиями русских и азербайджанских ученых все полнее освещается наша история. Сначала обозначилась панорама происходившего здесь за 3-4 тысячи лет. Потом мы узнали о культуре, об образе жизни людей, живших здесь 30-40 тысяч лет тому назад. Но вот новое поразительное открытие: челюсть первобытного человека в Азыхской пещере. Это доказывает, что Азербайджан - один из первых очагов жизни человека на нашей планете.

Играр Алиев говорил не только о сделанном, но и о проблемах, которые стоят перед азербайджанскими историками... Слушая его, я с горечью думал о нашей нерадивости и непамятливости!

Если кто-то заподозрит меня в излишней резкости суждений, пусть поговорит с людьми в Кельбаджарах, Барде, Нахичевани, Ордубаде, Бейлагане, пусть посмотрит на наши курганы, превращенные в кладбища или "парки отдыха", изрытые неизвестно кем подземными годами или просто пущенные под нож бульдозера, не мусорные свалки на месте раскопок в Кабале, Шабране, Шемахе, Оренкале, той же Барде, руинах Гилана, вспомнит, что написано в научных отчетах об этих раскопках; пусть поинтересуется участью не только наших наземных, но и наших подземных реликвий, пусть поинтересуется, какая часть из них попала в музеи, а какая - в личные коллекции; пусть представит себе плачевную картину остатков наших древних городов, которые, кажется, и нужны были только для того, чтобы стать материалом диссертаций, пусть призадумается, какими непостижимыми путями наше богатство уплывает за пределы республики или же оседает в гардеробе некоторых наших дам, и они спокойно носят эти украшения как свою собственность...

Боль. В Закатальском музее мне рассказали удручающую историю. Известный поэт (не хочу называть его имени, поскольку, как выясняется, он не составляет исключения) выпросил из музея несколько ценных браслетов, кинжалов, поясов и т. д. Дескать, он пишет историческую поэму и они ему нужны. Служитель муз, посетил музей в обществе своей дамы. Прошло изрядно времени, экспонаты, выданные по соизволению райкома партии, не были возвращены. Позже выяснилось, что спутница поэта носит пояс и браслет из музея; покинув республику, она не преминула захватить антикварные ценности. Могу добавить, что немало таких залетных гостей-любителей домашних музеев, выуживающих экспонаты у наших покладистых земляков, жаждущих снискать их благорасположение...

Да, приходится признать, что Азербайджан мало чем отличается от глухих зон мировой археологии.

В Южном Азербайджане такому положению способствуют шовинистически настроенные фарсидские ученые. В 1958 году американский археолог Р. Дайсон открыл около озера Урмия культуру Гасанлу, однако во многих научных изданиях она представлена как образец общеиранской культуры.

Р. Дайсон подробно воссоздает эпизод, о котором позволяют судить раскопки. Во время пожара в древнем храме крепости Гасанлу три воина кинулись выносить золотую утварь. Но в этот момент рухнула крыша, и они остались погребенными...

Известный советский востоковед В. Г. Луконин в своей книге "Древний и раннесредневековый Иран" (М., 1987) пишет о судьбе культуры Манну на примере сокровищ Гасанлу и найденного еще раньше, в 1946 году, клада Зивие: "В 1950 г. началась "мода на Зивие". Активная деятельность торговцев древностями привела к тому, что предметы из клада разошлись по частным коллекциям, а также попали в различные музеи США, Франции, Канады, Англии, Японии. До недавнего времени большая часть клада хранилась в Археологическое музее Тегерана. Один из первых его исследователей Р. Гиршман, составил список находок. Он отнес к кладу 341 предмет, из них 43 - из золота, 71 - из серебра, 103 - из слоновой кости".

Сколько примеров такого варварского разграбления сокровищ Азербайджана, под видом "научных изысканий"?!

К сожалению, такое отношение к истории наблюдается и на наших глазах в Советском Азербайджане. Не так давно в печати забили тревогу: в окрестностях Алинджа взорвана башня. Но что толку после драки кулаками махать? Сколько их взорванных, разрушенных памятников - десять, сто?

Как же может быть при таком положении воссоздана целостная история Азербайджана, да и вообще история всего Ближнего Востока?

Совесть восстает против фальсификации истории: нет, история моего народа не такова, как вы ее описываете! Вы ее не понимаете, или не хотите понимать! Не только в наши дни встречаются "историки", способные изобрести, смастерить предметное доказательство. Известно, что в 1896 году, за 200 тысяч франков в Лувр была продана так называемая "Тиара Сейтоферна", якобы чрезвычайно редкая, относящаяся к III веку до нашей эры реликвия. Только в 1903 году обнаружилось, что это подделка и изготовлена она одесским ювелиром И. Рухомовским. Есть множество других примеров таких исторических подделок и остается только поражаться, что приняли они международный характер (С м.: Марк Блох, "Апология истории". "Наука", М., 1986 г., с. 53).

Подделка всегда опасна. В истории она бьет по целым народам, в быту по отдельным людям.

Отступление: В тридцатые годы в Джебраильском районе сыскался один изобретательный персонаж. Это было время массовых репрессий против "классовых врагов", служителей культа, которых запросто можно было уличить в крамоле по использованию арабской графики. "Ловкач" использовал это обстоятельство: недалеко от иранской границы он подкидывал письма: дескать, их закинули с Юга, из-за кордона. Письма эти, написанные арабской вязью, адресовывались неугодным ему лицам. И, естественно, срочно доставлялись в соответствующие органы. Вскоре кто-то из жителей исчезал. Оказывается в них, якобы написанных от закордонных родственников, сообщалось: "Такой-то, твое послание дошло до нас, если ты согласен служить нам, мы ждем тебя, как только представится возможным, переходи границу".

Разумеется, имярек ни о чем не ведал. Ночью ни в чем неповинного человека увозили. Очернитель, однако, был "профессионалом".... Уж он-то знал психологию определенных кругов, слабую струнку "чиновников", и его фальшивки легко достигали успеха.

Я вижу прямую параллель между теми, кто клевещет на честных людей и теми, кто бросает тень на целый народ: по нравственной шкале ценностей не вижу между ними особой разницы.

Равнодушие. Есть люди, которые вечно чем-то недовольны, постоянно брюзжат, во всем вечно находят недостатки, вечно кого-то в чем-то обвиняют. Отдай ему самое святое, он все равно останется недовольным.

Один из подобных людей как-то встретился писателю Акраму Айлисли, который гулял в бакинском приморском парке, погруженный в свои размышления. Бесцеремонно пристав к писателю, тот затянул свою привычную песню: "Ну что за море! Из-за мазутного смрада и не подступишься!" "Ну и духота, дышать нечем!" "Ну и погодка..." "А мостовые... А тротуары... Безобразие!" Потом он стал перемывать косточки кому-то: "Такой-сякой..." Терпение у писателя лопнуло: "И тот, кого ты песочишь, прекрасный человек, и улицы у нас прекрасные, и погода отличная, и море совершенно чистое! И если есть на свете один негодник, так это ты!".

Много еще таких пустозвонов-нытиков, наводящих тень на плетень, не замечающих ничего доброго в жизни. А жизнь идет своим чередом!.. За таким брюзжанием, по сути, кроется равнодушие. Равнодушие - это Духовная слепота, самоизоляция, бегство от жизни... Но у равнодушия есть и другая разновидность, в равной степени опасная и вредная. Самодовольная духовная сытость, когда основной целью становится личное спокойствие, личное благополучие... Равнодушие подобных людей, их неумение или нежелание работать, привычка сквозь пальцы смотреть на все изъяны, "все это, мол, мелочи", - приводит к тому, что эти "мелочи" растут как снежный ком и превращаются в огромное, непроходимое препятствие на нашем пути.

В сущности, подобное равнодушие - безответственность, духовная безликость...

Самочувствие человека, его рабочий, творческий тонус зависит от быта, от повседневных "мелочей". Скажем, не поступает вовремя вода, или в иной телепередаче актеры своими плоским зубоскальством отбивают у тебя охоту смеяться, или еще по какой причине расстроенные, выходим на люди, приступаем к работе, и все из рук валится, чье-то равнодушие порождает цепную реакцию...

Равнодушие на производстве, в науке приводит к тяжким последствиям. Ошибка, допущенная из-за чьего-то головотяпства, халатности, может обернуться бедой, катастрофой, стихией, сметающей все на своем пути...

ИСТОРИЯ НЕ ПРОЩАЕТ ОШИБОК

К слову. Кто не знает анекдота о пропаже осла у Моллы Насреддина или о том, как он принял за грабителя подвешенный на бельевой веревке собственный архалук и изрешетил его собственным оружием?! Во время поисков осла, Молла благодарит аллаха: "Как хорошо, что я не сидел на своем осле во время его пропажи, а то и сам бы потерялся". Точно так же, увидев наутро свой изрешеченный архалук, Молла радуется тому, что не был облачен в него, а то бы и самому несдобровать...

Задумываясь о нашей истории, я, как и Молла, благодарю провидение за то, что мы и сами не уехали на караванах, которые от нас увели, что мы сами не оказались в тех наших одеждах, которую "расстреливали" как чужую... Слава аллаху, что и нас самих не смогли вывезти, как нефть, железо, золото, мрамор. Хотя и немало глаз зарилось на наши богатства и плодородные земли, хотя и не раз пытались нас сжить со свету, мы живем и живы: восемнадцать миллионов на Юге, шесть миллионов на Севере, полмиллиона в Ираке... в Турции, в Дербенте, в Борчалы... Я мог бы добавить: в Гёйче, Зангезуре, но печальные события 1988 года, спровоцированная распря вынудили моих сонародников покинуть родные очаги... Но мы здравствуем, живем, сохраняя нашу великую культуру, свой дух, свой язык.

Притча. Двое бедных братьев, всю ночь напролет при свете лампы подсчитывали, сколько денег у самого богатого односельчанина. Наутро они решили огорошить богача своей осведомленностью: "Теперь-то мы знаем, сколько у тебя денег, мы не спали всю ночь и все подсчитали".

Богач, посмеиваясь, отвечает:

- То-то вы и бедны! Впустую пережгли керосина на целую лампу!..

... И нынче хватает таких ретивых учетчиков, заглядывающих в наш народный карман. При этом они забывают, что "керосин тратится впустую".

* * *

В мировой историографии и востоковедении искажается национальный адрес целого ряда духовных ценностей, созданных нашим народом, пути его исторического развития. Многие искажения проистекают от косных стереотипных подходов, идеологического прогресса мощных империй, под властью которых оказывался Азербайджан, от обветшавших анналов, отмеченных национальной узколобостью или чванством. Разные интересы порождали разную "историю" Азербайджана: одна создавалась под пером писарей чужеземных завоевателей, другая - иудейскими, христианскими., и, наконец, исламскими миссионерами, целью которых было распространение своей религии и соответственно, создание своего варианта истории; третья - келейными, монастырскими адептами, зарившимися на чужие земли и впадавшими во всевозможные бредовые притязания. Если средневековые крестовые походы велись открыто, военное и идейное противоборство ни для кого не представляло тайны, то тайные злоумышленные "крестовые походы" продолжаются поныне. И подобные походы куда опаснее! Исправить намеренное искажение, запечатленное на бумаге или на камне потруднее, чем отстоять правду с оружием в руках. Подобным ошибкам и фальсификациям несть числа. И конкретный ответ на каждый навет и каждую ложь занял бы тома. Сегодня существуют нации, чья история "смонтирована" на фальсификации. В здании современного мира народы разместились плотно, что если кто-то вздумает расширить свою "жилплощадь", он обязательно должен будет вытеснить другого, отхватить его землю, ампутировать его жизненное пространство. Как и его Духовное существо!

Самая справедливая история, - та, которая воздает должное каждому. Наука не может создаваться за счет ущемления другого.

Слепое ревнительство. Одна из серьезных и глубоких ошибок связана с преуменьшением роли тюркоязычных народов, в том числе азербайджанцев в великой евроазиатской цивилизации; культура этих народов, складывавшаяся на протяжении тысячелетий, либо игнорируется, либо ей приклеивается ярлык "кочевой" или "полукочевой", что рассматривается почти как синоним слова "варварский".

Такая тенденциозность отчетливо проявляется в трудах некоторых европейских и советских ученых.

Диву даешься перед безапелляционностью ученых, которые огульно безо всяких исключений относят к культуре индоевропейских народов всю скифскую культуру, культуру, созданную скотоводами-кочевниками, образцы искусства так называемого "анималистического стиля", культуру Причерноморья Украины, Поволжья, Казахстана, Средней Азии и даже Прибайкалья!

В некоторых работах ставится под сомнение и тот факт, что гунны являются тюркоязычным народом. Можно подумать, что тюркоязычных народов попросту не было и они неожиданно свалились откуда-то с неба!

Даже найденного в окрестностях Алма-Аты "золотого воина", элементы одеяния которого говорят о принадлежности к тюркской мифологии, относят к одному из ираноязычных племен.

Такую странную научную безответственность мы ощущаем и в отношении к Азербайджану и к его культуре: вспомним острые дискуссии вокруг культуры Гасанлу или этнической принадлежности таких государств на территории Азербайджана как Манна, Мидия, Кавказская Албания и другие; вспомним также искажения подлинной картины Азербайджана до прихода сюда ираноязычных народов и т. д.

Паниранизм пустил такие глубокие корни, что даже те научные истины, которые, казалось бы, никем не оспаривались, подвергаются "научному" пересмотру. Если бы подобная тенденция встречалась только в трудах армянских, некоторых дагестанских и осетинских ученых, это еще можно было бы понять. Но нередко и наши азербайджанские ученые находятся под воздействием этих ошибочных представлений.

Вызывает удивление когда в работах, посвященных приходу в Азербайджан сарматско-массагетско-аланских племен, массагеты, бесспорно являвшиеся тюркоязычным народом, определяются как ираноязычные. Научная объективность вещь, необходимая в науке, историческую истину нельзя отдавать в жертву национальному ревнительству! С этим все согласны. Однако, поскольку вопрос этот признается дискуссионным, вправе ли наши ученые считать его однозначно решенные?

Можно привести множество примеров того, как гипертрофируется значение культуры ираноязычных народов за счет вклада соседних народов, как однобоко рассматриваются сложные этнические процессы, происходившие на данной территории.

Государства, созданные азербайджанцами и сыгравшие огромную роль в истории народов Ближнего и Среднего Востока нередко описывают односторонне. Эти государства и эти культуры попросту растворяют в понятиях общеарабский, общеиранский, общевосточный. К сожалению, подобные взгляды, существовавшие сто-сто пятьдесят лет тому назад, встречаются и сегодня, не только в работах инонациональных, но и в некоторых случаях самих азербайджанских историков.

В знаменитом "Симплициссимусе" немецкого писателя Ганса Якоба Кристофа Гриммельсгаузена, жившего в XVII веке, Шах Исмаил Хатаи назван "иранским шахом"; так же считают и сегодня некоторые ученые соседних нам республик... И это в то время, как в солидных работах советских историков неоднократно писалось о том, что Сефевидско-Гызылбашское государство должно быть отнесено к Азербайджану, - по принадлежности правителей, по своему генезису оно тюрко-азербайджанское.

Идеологическая и культурная жизнь этого государства в эпоху Шаха Исмаила и его сына Шаха Тахмасиба, его язык и политическая борьба могут быть поняты и объективно осмыслены только в измерении понятий Азербайджана и азербайджанского. Государство это было азербайджанским и одним из первых пунктов его военной "программы" было объединение азербайджанских земель.

Влияние фарсидских тенденций в государстве Сефевидов началось с Шаха Аббаса. Одной из причин падения этого государства как раз и было то, что в нем усилились чуждые элементы - государство это не могло остаться чисто азербайджанским, отдалилось от народа, национальных идеалов, и, в конечном счете, потеряло опору, на которой стояло...

Ошибки, искажения истории, о которых мы говорим, нередко исходят из некритического отношения к средвековым источникам, из слепой веры в то, что в них написано, из возведения их в абсолют. Некоторые из армянских источников включают в себя "истории", которые имеют ярко выраженный религиозный характер - они написаны под углом зрения определенной религиозной доктрины. Не случайно в них много субъективных суждений, а иногда и прямых фальсификаций и измышлений. Особенно проявлялось это в отношении к соседним народам. Араксл Даврижеци (Тебризли Араксл), всю жизнь проживший в азербайджанской среде, в своей "Книге истории" (М., 1973) пишет о родословной фарсидских (?) шахов: "От шейха Хайдара и сестры царя Ягуба (Султан Ягуб - С.P.) родился сын и был назван Исмаилом. Этот Хайдар и его жена задумали отравить зельем царя Ягуба, дабы самим захватить власть. Под каким-то предлогом любезно пригласили царя на обед и дали ему попробовать отравленную пищу; Ягуб, поев, почувствовал, что пища была отравлена, и заставил и их поесть той же пищи. Все трое - царь Ягуб, сестра его и шейх Хайдар - вместе умерли... младенец Исмаил был увезен на остров Ахтамар, там его вскормили, пока он не достиг совершеннолетия" (cтр. 444).

Известно, что Шейх Гейдар, как и его отец, Шейх Джунейд, трагически погибли в боях за Ширван и Дагестан, Исмаил же был спрятан не на острове Ахтамар, а в Гилане.

Как видим, нельзя безоговорочно доверяться истоку, хотя он жил на рубеже XVI - XVII столетий, т, е. практически был современником происходивших событии.

Своевольное изменение истории стало своеобразной традицией: различные народы претендуют на "присвоение" тех или иных выдающихся исторических личностей, иная история подчищается, из нее исчезает все сложное, все негативное, причем в обратной пропорциости к истории своих соседей.

Так, от книги к книге меняется национальная принадлежность умного визиря или военного предводителя знаменитого Шаха Аббаса. Иные авторы считают его грузином и приписывают ему едва ли не все достижения державы. Как указывается в примечаниях к "Книге историй" со ссылкой на С. М. Иванова - Аллахверди хан является армянином. Или чем можно оправдать такой категоричный приговор почти полувековому правлению Шаха Тахмасиба I: "ни во внутренней, ни во внешней политике он ни в чем не смог себя проявить", вынесенный в примечаниях к той же книге Тебризли Араксла (стр. 550). И это о времени, которое для Азербайджана и сопредельных стран было годами относительного благополучия и мирного развития.

Эти примеры показывают, что произвольность, субъективизм наносят истории огромный урон. И таких примеров можно привести бесчисленное множество.

Мы не ошибемся, если скажем, что не знаем в нашей истории человека, который имел бы такие заслуги перед страной, как Шах Исмаил Хатаи, не знаем государственного человека столь мужественного и самоотверженного - ведь именно он объединил различные провинции страны в единое государство Азербайджан, поднял азербайджанский язык на уровень государственного языка и в то же время трудно назвать личность, о которой писали бы так скупо, чье значение было бы так принижено. Порой некоторые ученые прямолинейно воспринимают слова К. Маркса о Хатаи: "он был завоеватель, за четырнадцать лет он захватил четырнадцать стран", - эти слова довлеют над ними как незыблемый приговор, и они стыдливо умалчивают о том огромном значении, которое имеет Хатаи в нашей истории. Даже когда преодолеваются сложившиеся исторические стереотипы, когда настоящие историки пытаются избавиться от безоговорочных ярлыков, это мало влияет на подобных ученых. Они не хотят задуматься над тем обстоятельством, что большинство этих "четырнадцати стран" составляли азербайджанские области. "Огнеподобный Султан, озаривший Мир милостью своей и покоривший мир доблестью своей" (Бакиханов А.А.) не захватывал чужие земли, а объединял разобщенную родину. "Быть или не быть" отечеству, решался вопрос: раздираемому распрями и междоусобицами, подобное "завоевательство" было патриотической заслугой, и потому марксово суждение вряд ли можно трактовать однозначно.

Догматическое прочтение нашей истории сказывается и сегодня. Демократизация общественной жизни обязывает избегать предвзятости "ультраклассовых" цензов, когда приставка "шах" определяла наше однозначное отношение к историческому деятелю. Именно в силу инерции таких представлений, мы не смогли должным образом отметить 500-летний юбилей нашего великого поэта Шаха Исмаила Хатаи.

Хотя Хатаи снискал славу крупнейшего полководца Востока, хотя острый меч его "разрубал и оружейные стволы", в груди его билось трепетное сердце поэта. До самой смерти он не смог забыть горечь победоносной Чалдыранской битвы. Ведь она была братоубийственной битвой, результатом внутренних распрей и вероломства. "... Османцы и Сефевидские войска, столкнувшиеся в Чалдыране, говорили на одном языке. Многие из них были детьми одной страны, одних и тех же вотчин и местностей, племен и селений. Обе стороны храбро сражались с одним и тем же заклинанием: "аллах, аллах". (См.: Фаруг Сумер. Роль анатолийских турок в возникновении и становлении Сефевидского государства. Анкара, 1976,стр...36). Жажда владычества, приведшая к братоубийственному столкновению, трагизм и нелепость этого кровопролития трясли душу молодого полководца.

Увы, через пять столетий Хатаи вновь "сталкивается" с небрежением своих сонародников...

* * *

Бесстрастное и прохладное отношение к нашей общественной и литературной истории сквозит и в ряде солидных трудов, изданных в Москве. Как правило, в работах, посвященных древним государствам Закавказья, говорится только об одном государстве, созданном древними азербайджанцами Кавказской Албании, да и то бегло, мимоходом. Между тем, если речь идет о государствах, созданных народами Закавказья, не следует забывать и о таких государствах, созданных азербайджанцами на территории современного Южного Азербайджана, как Манна и Мидия, являвшихся одними из наиболее могущественных держав Востока. В подобных трудах немало ошибок, противоречивых фактов, односторонних подходов, связанных с генезисом азербайджанского народа, историей его культуры и литературы. Характерным примером одностороннего, необъективного, ошибочного подхода к литературно-культурному наследию Азербайджана, к истории его общественной мысли может служить книга Г. 3. Апресяна "Эстетическая мысль народов Закавказья" (Москва, издательство "Искусство", 1968 г.).

Книга посвящена очень богатой и сложной истории эстетической мысли трех соседних народов (домарксовый период). На первый взгляд автор с хронологической последовательностью освещает все основные явления, привлекает к анализу всех выдающихся творцов эстетической мысли закавказских народов. В действительности, при более близком знакомстве пропорции материала, характер анализа вызывают серьезные возражения. Автор, взявшийся за подобную обобщающую работу, призван и обязан объективно и беспристрастно, с верных методологических позиций относиться к предмету исследования, обладать достаточной компетентностью в знании предмета и соответствующим научным опытом. Мы уж не говорим о том, что пишущему об истории эстетической мысли того или иного народа не мешало бы знать его язык: можно ли убедительно говорить о красоте художественной литературы, изобразительных средств, анализировать общественную мысль с эстетической точки зрения на основании переводных текстов?

Дочитав до конца книгу, посвященную эстетическим воззрениям закавказских народов, приходишь к выводу, что автор весьма слабо знаком с историей азербайджанской общественной мысли или же намеренно смещает акценты, и искажает историческую истину.

Сначала анализируется эстетическая мысль Армении и Грузии, а потом, в качестве как бы приложения приводятся данные об азербайджанской культуре. Если автор ощущал себя компетентным только в материале, касающемся Армении и Грузии, он мог ограничиться именно этим материалом: какая необходимость была в искусственном пристегивании мало знакомого ему материала, чтобы достичь ложно понятой "полноты"?

Передержек и ошибок в книге предостаточно.

1) Под эгидой армянской и грузинской эстетической мысли, с одной стороны, и азербайджанской эстетической мысли - с другой противопоставляются друг другу христианский мир и мир ислама, и проводятся грубые сравнения. Так, утверждается, что христианство способствовало тому, что в Армении и Грузии исстари существовало высокоразвитое театральное искусство, в Азербайджане же до XIX века у нас не было понятия о театре, хотя, дескать, была возможность поучиться у соседей, взять за образец их искусство (9) (стр. 286). Непонятно, о каком театре идет речь: если речь идет о профессиональном театре, то первые пьесы у наших соседних народов появились в прошлом веке. Если же речь идет вообще о зрелищном искусстве, о его народных истоках, о площадных действах, то в Азербайджане подобный театр имеет тысячелетнюю историю. Достаточно вспомнить календарные и обрядные празднества, дервишские и атлетические игрища, площадные представления, мистерии, театр теней, словесные состязания в сочинении небылиц - гаравелли, вечера дастанов, меджлисы ашугов и т. д. Хотя Апресян не приемлет и очевидный приоритет азербайджанцев в ашугском искусстве, которое переняли и наши соседи, ему невдомек, если это не преднамеренность, что искусство гусанов в Армении, и масонов в Грузии - производное от древнего искусства озанов, бесспорно тюркско-азербайджанского по своему происхождению. Не случайно он не упоминает о большой эстетической магии этого искусства, побуждавшей сотни армянских и грузинских ашугов творить и исполнять также на азербайджанском языке. Однако замалчивание истины не упраздняет ее: азербайджанское ашугское искусство продолжает жить и развиваться, и невозможно отрицать зрелищное, театральное начало в нем.

2). Автор ведет отсчет истории эстетической мысли армянского и грузинского народов с глубокой древности, историю же азербайджанской эстетической мысли передвигает к возможно позднейшим временам, попутно высказывая ряд "оригинальных суждений" о возникновении азербайджанского народа, о том, что этот народ "сложился" в IX веке или вышел на арену в более поздние времена. Будто бы в Кавказской Албании, в Манне и Мидии жили не азербайджанцы, а иной куда-то вдруг канувший этнос, который успел, правда, создать эти государства и культуру. По мнению Апресяна, "нельзя забывать также о том, что к IX-X векам относится распространение и усиление в Азербайджане исламской религии. А ведь для возрождения в любой стране, как думается нам, характерно не усиление, а, напротив, заметное ослабление власти церкви, влияния религии" (стр. 87).

Итак, картина ясная. Нагромождение ошибочных суждений в одном абзаце (об этногенезе народа, отсутствии в его истории "античного периода", о распространении в Азербайджане ислама и пр.) автору понадобилось для того, чтобы поставить под сомнение вопрос о Ренессансе в Азербайджане! Оставим пока в стороне вопрос о том, в какой степени правомерно связывать Ренессанс с процессами усиления или уменьшения влияния религии. Вместе с тем, если говорить о XI-XV веках, эпохе Ренессанса в Азербайджане, то она приходится на период, когда исламская религия при всех перипетиях стала терять наступательность. Халифат на долгие годы пал под влияние тюркских династий и, хотя формально сохранялся статус религиозных ритуалов, исламские адепты понимали свою зависимость от тюркоязычных правителей...

Автор пишет: "М. Рафили, М. Шагинян, с некоторыми оговорками С. Рзакулизаде высказывались в защиту Азербайджанского Ренессанса. Однако нам кажется, что они не смогли доказать (?) действительность такого процесса в Азербайджане. Но в его истории, особенно в развитии его культуры есть некоторые явления, сходные по своему существу с "фактами армянского и грузинского Ренессанса" (стр. 78), Понятно: мы можем только "походить" и только с точки зрения подобной "похожести" можно говорить об Азербайджанском Ренессансе. Если "невозможно доказать", то вопрос уже решен и -никогда не будет доказан. Разумеется, когда появляются подобные работы, в которых позиция одной стороны выпячивается, а другой - принижается, когда национальная амбиция заслоняет объективное изучение реальных процессов, действительно, "доказывать" становится все труднее и труднее.

Между тем, Азербайджанский Ренессанс - явление, признанное научным и культурным миром. Факт этот остается фактом и от него трудно отмахнуться. В средневековом Азербайджане сложилась реальная почва, подготовившая Ренессанс. Здесь существовало сильное государство Атабеков, которому была подвластна всецело и Армения, и это был период возрождения тюркоязычных народов. Социально-политический подъем, развитие городской культуры, широкий интерес к античной культуре на Востоке через арабский язык, влияние мусульманского Ренессанса, создавшего за несколько веков множество шедевров мирового значения, наконец, углубление и упрочение политических, экономических и культурных связей Азербайджана, как с Востоком, так и Западом... все это создало основу для подлинного Ренессанса; Бахманяр, Гатран Тебризи, Мехсети Гянджеви, Хагани Ширвани, Низами Гянджеви, Гул Али, Гасаногду, Гази Бурханаддин как раз и возросли на этой возрожденческой почве. На этом фундаменте сложились нахичеванская, тебризская и апшеронская школы зодчества, впоследствии оказавшие влияние на весь Ближний и Средний Восток, романы в стихах, создавшие широкую панораму жизни, первые опыты нотной записи музыки, возникновение различных "братств", напоминающих общественные организации нашего времени, развитая философская мысль, в лоне которой возникают модели идеального переустройства мира, предвосхитившие идеи утопического социализма.

В сущности, именно те условия Ренессанса, о которых говорит Апресян; "открытый и широкий взгляд" на жизнь, вера в человека, в его творческий гений, - проявляли себя и в азербайджанской культуре. В творчестве же Низами Гячджеви восточный гуманизм достиг своей вершины, своего пика.

Автору, рассматривающему церковные песнопения как явления Ренессанса, надо было бы посчитаться с той истиной, что, если заглавным признаком Ренессанса считается выход на арену корифеев гуманизма - певцов Человека, то в ту эпоху Азербайджан дал мировой цивилизации подлинных титанов - на поприще литературы, философии, музыки, архитектуры и т. д.

Говоря, что "Руставели по сравнению с автором "Пятерицы" был менее связан с религиозной идеологией", высказывая при анализе творений азербайджанских классиков поверхностные, односторонние, вульгарно-социологические по духу мысли, проистекающие из незнания больших традиций и великих гуманистических концепций наших поэтов, автор не может бросить тень на нашу литературу, а попросту демонстрирует свою неосведомленность.

Как иначе можно расценить слова о том, что Бахманяр фактически повторял написанное Авиценной (стр. 103), что "в архитектуре азербайджанских мечетей в редчайших случаях встречаются собственно азербайджанские народные мотивы" (cтp. 170).

Как иначе можно расценить безответственное утверждение, что в Азербайджане границы "реального творчества прекрасного" были более узкими, чем в Армении и Грузии (стр. 166). И это в эпоху Низами, когда жили и творили Хагани Ширвани, Мехсети Гянджеви. Только несведующие "ученые" могут, игнорируя влияние тюркской и исламской культуры на Армению и Грузию, объяснять величие Низами и Хагани хорошим знанием армянской и грузинской культуры (стр. 167).

Автор, высказывающий в корне ошибочную мысль о том, что ислам в отличии от христианства, прививает ненависть к иноверцам, неверным, недалеко ушел от крестоносцев, и нам не трудно понять, что стоит за подобными антиисламскими настроениями.

Обозревая множество подобных искажений, приходишь к выводу, что их корни - в преднамеренном желаний выставить историю нашей культуры в кривом зеркале.

Что до остальных банальностей этого "труда", то и школьник знает, что дуализм добра и зла восходит к зороастризму. Но и здесь автор продолжает свои "открытия", утверждая, что в средние века армянская и грузинская эстетическая мысль развивалась на основе этой идеи, в Азербайджане же "исламская "добродетель", угодная аллаху, а отличие от христианской, оборачивалась реальным злом против "гяуров", то есть иноверцев, немусульманских народов" (стр. 166).

Чтобы принизить значение Низами, автор высказывает такую "мысль", что в XII веке азербайджанская культура была монополией инонационального влияния, а "Пятерица" Низами была написана на основе арабо-фарсидских легенд. Так было и с Хагани, так было и после Низами" (стр. 170).

На протяжении всей книги "Азербайджан" и "азербайджанское" употребляются с частицами "также", "тоже", но когда речь идет о трагических страницах истории (скажем, о монгольском нашествии), то мы выходим на первый план...

Говоря о тебризском искусстве XVI века, автор "забывает" тебризскую школу миниатюрной живописи, но чуть позже становится ясно, что это необходимо ему, чтобы пространно поговорить об "армянской школе миниатюры".

Еще одно "откровение" автора: "из XIV-XVI веков до нас дошло только два имени: Иоанн Воротнеци, Мохаммед Физули" (стр. 176) - комментарии, как говорится, излишни.

По мнению автора, термин "азербайджанский язык" впервые употребил Мирза Казымбек. Ранее, мол, наш язык именовался "татарским" и "туземным" (стр. 236). Он забывает такую "мелочь", что азербайджанский язык - ветвь группы тюркских языков - азербайджанский тюркский. Что касается термина "азербайджанский язык", то впервые его употребил Гатран Тебризи за семь веков до Мирзы Казымбека...

Множество фактических ошибок вызвано искусственной параллелизацией особенностей истории и общественной мысли народов трех республик. Это заставляет автора прийти, например, к выводу, что "теоретическая мысль в Армении, Азербайджане и Грузии XIII-XVI ее ков переживала большой упадок" (стр. 177]. Но ведь для Азербайджана это как раз годы подъема: это годы записи дастана "Китаби Деде Коркут", стремительного развития письменности на родном языке, объединения азербайджанских земель со стороны государств Кара-коюнлу, Аккоюнлу, Сефевидов, возникновения значимых философских творений, появление таких титанов поэзии, творивших на азербайджанском языке, как Гази Бурханаддин, Насими, Хатаи, Физули, строительства крупнейшей обсерватории, работавшей под руководством великого Насиреддина Туси, расцвета городов, разработки систем образования - можно ли считать такой период - периодом упадка?

С понятным патриотическим энтузиазмом, говоря о "Давиде Сасунском", автор словом не обмолвился ни о всемирно известном "Китаби Деде Коркут", ни о других наших героических и любовных эпосах.

Наконец можно ли простить ученому, выпускающему книгу в столице страны на русском языке, такое количество фактических ошибок в именах, названиях, датах.

Вместо "Саиб Тебризи" мы читаем "Сеид Тебризи", вместо "Натаван" "Нотаван", вместо "Навваб" - "Навват", вместо "Калила и Димна" - Калил и Димна"... Автор путает имя Насими с именем его учителя Наими.

Крайним выражением односторонности подхода является его вывод: "Эти народы (разумеется, армяне и грузины. - С. Р.) знали раннесредневековый позднесредневековый период собственной культуры" (стр. 84). Ну, конечно же, азербайджанцы ничего не могли знать о своем прошлом!

Один из характерных признаков армянского и грузинского Ренессанса Г. Апресян видит в том, что деятели культуры этих народов были знакомы с античными греческими поэтами. Соответственно предполагается, что азербайджанские поэты не были знакомы с античной культурой. По-видимому, следует думать, что философские сочинения, в которых часто упоминаются античные поэты, великая поэзия Хагани, связанная с греческими традициями, как и с традициями Востока, один из шедевров мировой литературы поэма "Искендернаме" Низами Гянджеви, в которой выведены образы античных философов и Александра Македонского, созданы не в Азербайджане, а в некоей другой стране...

Автор подробнейшим образом говорит о шедеврах армянской и грузинской архитектуры и только походя отмечает, что "немало ханских дворцов, мечетей и крепостей было сооружено и в Азербайджане" (стр. 83). Почему именно ханские дворцы, мечети, крепости? Почему не Нахичеванские ансамбли - величественные памятники материнству, почему не города, которые и сегодня раскрывают перед нами культурный облик того времени? Почему не Худаферинский мост и Сынык-кёрпю, Красный мост, возведенные через реки Куру и Аракс, почему, наконец, не многочисленные гражданские строения?... Почему все, что связано с Азербайджаном, интерпретируется автором с позиций, чуждых советской науке?... Писать о культуре другого народа - ответственно вдвойне. Это дело интернациональной важности. Когда ты пишешь о другом народе, ты должен проявить по отношению к нему особое уважение. Подобно тому, как гостя усаживают во главе стола, а не у двери. И не подобает принижать его, смотреть на него свысока, - принижение "гостя" может уронить самого "хозяина"... Таков нравственный кодекс кавказских народов!

* * *

Плохое знание материала, и как результат - многочисленные ошибки, свойственны и некоторым работам по истории, изданным в Дагестане. Как говорят в народе: нельзя бросать камень в темный колодец! Так например, Р. М. Магомедов в своей "Истории Дагестана" (Дагучпедгиз, 1968, на русском языке), повествуя о "Дагестанском (земли Северного Азербайджана того времени - С. Р.) походе отца Шаха Исмаила Хатаи, Шейха Гейдара, пишет: "И табасаранцы выступили против кызылбашей, и в союзе с азербайджанцами на левом берегу Рубаса наголову разбили их. Гейдар был убит" (стр. 120).

Автору невдомек, что кызылбаши и были азербайджанцами!

На 86 стр. той же книги мы читаем: "В Кахской долине и в Цахуре в VII веке была построена церковь и в этой области распространилось правление грузинских царей". Во-первых, грузинская церковь в Кахи была построена много позже, в VII веке и ранее здесь были построены албанские церкви. Во-вторых, какое отношение имеют эти события на исконно азербайджанских землях к "Истории Дагестана"?

* * *

В книге "Моксевай Картлисай" ("Обращение к Грузии", IХ век) есть интересное сообщение о событиях, произошедших в эпоху Александра Македонского: "... когда царь Александр изгнал племена из потомков Лота и оттеснил их в северную страну, нашел бы сведенные племена бунтурков, которые обитали по течению реки Мтквари (Куры - С. Р.) в четырех городах и (окрестных) селениях" (См.: Материалы по истории СССР. М., 1985, стр. 67). В книге указаны и названия этих городов (Саркике, Каспи, Урбниси, Ордзоне и крепости вокруг них).

Здесь же говорится о племенах гуннов, пришедших на эти земли.

К сожалению, авторы и редакторы книги "Материалы по истории СССР" не поняли этнонима "бунтурк", заключив, что оно "пока не раскрыто". Совершенно ясно, что речь в данном случае идет о тюркских племенах, и известны работы азербайджанских ученых, посвященных данному вопросу. Грузинский источник подтверждает, что в современной Борчалинской впадине и в районе Каспийского моря жили оседлые тюркоязычные племена: здесь существовали их города и крепости.

В указанной работе, безоговорочно принята версия армянских ученых о Сунике как армянской земле (см. указ. соч. стр. 71). В действительности Суник являлся территорией Албании, на что указывается в наиболее авторитетном источнике, "Истории Албании" Моисея Каланкатуйского.

По Страбону, Кура имеет следующие притоки: Алазань, Сандотан, Рета и Хан. Два из названий сохранили тюркскую этимологию, что позволяет говорить о том, что еще до нашей эры здесь жили тюркские племена (А л а з а н название одного из тюркоязычных племен, - С. Р.). Однако иные авторы при анализе этимологического смысла исходят из внешней похожести. Так, в указанной выше книге можно прочесть: "Название Кура... по-видимому, иранского происхождения" (стр. 11), в то время как не вызывает сомнений, что слово это происходит от азербайджанского слова "кюр" (бурный, буйный) или "гюр" (громкий, сильный).

В той же книге отмечается, что местное население Ассирии называют субарами. Известно, что население государств Манна и Мидия также называлось субилами, сибарами. (Имя брата правителя Манны, Азана, жившего в VII1 в. до н. э., было Уллуссу. Эти имена с этимологической точки зрения весьма интересны). Думается, неправомерно связывать субаров с алородиями и соответственно с иберо-кавказскими народами. К сожалению, подобная непоследовательность, нелогичность встречается в ряде работ.

В книге Гамит Зубейир Кошая "К истории Эрзерума и его окрестностей" (Анкара, 1984 г.) субары признаются наиболее древним населением Восточной Анатолии, при этом указывается, что они не могут относиться к индоевропейским и семитским народам. Хетты (или хититы) называли субаров хурритами.

В 1500 году до н. э. субары на территории современной Армении и Восточной Анатолии создали государство Ганидалбах. Характерным субарским именем, дошедшим до наших дней, является Мурад. В научной литературе неоднократно отмечалось что Кахетия была в свое время территорией Албании, но некоторые грузинские историки до сих пор оспаривают этот факт. (См.: Материалы по истории СССР, стр. 35).

Во многих книгах и статьях все "восточное" на территории Кавказа индентифицируется с "иранским", а тюркско-азербайджанское начисто исчезает. Так, Е. Д. Кузнецов в своей статье о Нико Пиросмани (См.: Примитив и его место в художественной литературе, культуре Нового и Новейшего времени. М., "Наука", 1983, стр. 122), касаясь художественных особенностей творчества художника, отмечает мощное влияние Востока. Однако, влияние это он почему-то называет иранским. Думается, в рамках иранской империи следует различать специфические проявления фарсидской и азербайджанской культуры, - если не замечать и не обнаруживать этих различий, то мы не сможем всесторонне разобраться в сложном и богатом духовном наследии: упрощение в термине невольно скажется и на упрощенном понимании художественной культуры. Что касается Тифлиса, который Джалил Мамедкулизаде уподобил "столице мусульман-азербайджанцев", то здесь речь может идти об очевидном влиянии азербайджанской культуры. Ведь следует признать, что азербайджанцы в те времена играли важную роль в спектре общественно-культурной истории Тифлиса. В самом Тифлисе и в его окрестностях всегда жило много азербайджанцев, сам Пиросмани родился и вырос среди азербайджанцев. Автор статьи пишет: "Особый интерес представляет вопрос о возможных источниках влияния. Влияние это нередко преувеличивалось вплоть до прямого отнесения живописи Пиросманишвили к иранскому искусству. Но оно, несомненно было: как чуткий художник Пиросманишвили не мог не реагировать на элементы иранской культуры, активно проникавшие в грузинскую (главным образом городскую) жизнь, заметно повлиявшие на бытовую музыку и поэзию. Помимо общего воздействия иранского прикладного искусства, чьи изделия были в изобилии рассеяны по Тифлису, влияние это могло осуществляться главным образом по двум каналам - двум проявлениям собственного изобразительного искусства". Говоря об этих двух формах проявлений, автор имеет в виду искусство иранского портрета (?) и иранской миниатюры (?), в то время как в самом Тифлисе широко были распространены именно образцы азербайджанского прикладного искусства.

Приводятся в пример слова Платона Зубова в примечаниях в книге "Жизнь Артемия Араратского". В город можно войти только через ворота (Тапитагские, Банные, Гарет-Убанские, Гянджинские), ключи от которых находились у минбаши, доверенного лица царя Ираклия II. "Минбаши, по-персидски тысяченачальник. означало в Тифлисе коменданта" (Жизнь Артемия Араратского. Л., 1980, стр. 210).

В народе есть пословица: "невелика муха, но тошноту рождает". Так и эти мелкие неточности. Мы, увы, уже привыкли к тому, что азербайджанские понятия выдаются за фарсидские, арабские и армянские. Можно было бы и на сей раз промолчать, но дело в том, что вопрос не исчерпывается неточным переводом. Мелкие ошибки и неточности наслаиваются, превращаются в систему, в принцип, распространяются в идеологические сферы и тем самым наносят огромный вред взаимопониманию и культурному сотрудничеству - рано или поздно необходимо показать эти ошибки, принявшие характер опасной тенденции.

На примере Южного Азербайджана мы видим, к каким плачевным последствиям может привести игнорирование слова "Азербайджан", приписывание его духовного наследия Ирану. Под прикрытием понятий "общеиранской культуры", "культуры иранских народов" иранский шовинизм стремится вычеркнуть из памяти народа его национальную культуру, родной язык, само название Отечества, и превратить его в "манкурта".

"Уточнение" названия нашего народа в тридцатые годы было существенным звеном в попытках оторвать нас от собственной истории.

До тридцатых годов в десятках, сотнях армянских и грузинских книг, при трактовке вопросов, связанных с Азербайджаном, национальность наша именовалась так, как сложилось испокон веков - "тюрок", "тюрки"*. Позднее, с началом исключительного употребления понятия "азербайджанец" стали забывать, что в определенном историческом контексте это тождественные понятия. Но в таком усеченном подходе, ссуживается историческое и культурное прошлое нации и новые поколения изучают свою историю в ампутированном виде. Наши дети, узнающие о том, что наши классики писали на тюркском и были "тюрками", пребывают в недоумении. Они не могут осознать, что речь идет об их предках и, следовательно, о них самих... Это обстоятельство обязательно надо принять во внимание и разъяснить в учебниках для младших классов.

______________ * Особенности русской транскрипции позволили ввести в обиход производное расширительное понятие "тюрок", обозначающее принадлежность к этнической семье тюркоязычных народов, таким образом, дифференцируя термины "турок" и "тюрок".

Факты обвиняют. 102-й том "Библиотеки Всемирной литературы" посвящен поэзии народов СССР. Составитель этого тома Л. Арутюнов. В книге можно прочесть: "Зарьян Костан (1885-1969). Родился в Грузии - в городе Шемахе, учился в Баку". Трудно поверить, что составитель не знает, что Шемаха город на территории Азербайджана.

В сведениях об азербайджанской поэтессе Хейран-ханум вместо "Тебриз" написано "Таврия". В комментариях к ее стихам Фархад назван героем поэмы А. Навои "Фархад и Ширин", хотя Фархад у Хейран-ханум, как и у Алишера Навои, рожден под воздействием поэмы Низами ("Хосров и Ширин").

К сожалению, отмеченными ошибками не ограничиваются неточности издания: мы уже не говорим о принципах отбора того или иного азербайджанского поэта, об оценке и значении его творчества, общем контексте тома и т. д.

Сходные ошибки можно обнаружить даже в книгах, изданных в Азербайджане. В сборнике "Азербайджанский Ренессанс" на русском языке, выпущенном издательством "Элм" ("Наука") помещена выдержка из статьи грузинского ученого Нуцубидзе. Научной общественности хорошо известно субъективное отношение этого автора к проблемам Восточного, в особенности Азербайджанского Ренессанса, к творчеству Низами Гянджеви и т. п. Можно было ожидать, что в указанном сборнике мы встретим критическое отношение к концепции Нуцубидзе. Увы, этого не произошло... По мнению Нуцубидзе, прототипом Ширин из поэмы Низами "Хосров и Ширин" явилась грузинская царица Тамара. Но ведь известно, что Низами закончил эту поэму в 1180 году, а в это время Тамаре было всего 12 лет и она еще не была царицей. В стремлении представить творчестве Руставели как вершину Восточного Ренессанса, ученый сопоставляет творчество Руставели и Низами, говоря словами самого Низами, пытается "замуровать солнце глиной", принизить мировое значение великого поэта. Уму непостижимо, как могли составители сборника остаться нейтральными к произвольным, лишенным научной аргументации и исторической почвы суждениям!

Одним из произведений грузинской литературы, написанных под влиянием творчества Низами, является поэма Нодара Цицишвили "Семь планет" ("Баграмгуриани"). В комментариях к этой поэме, изданной в 1975 году (Москва, "Наука"), есть такие "разъяснения": аразбары - "струнный музыкальный инструмент", балабан - "ударный инструмент типа барабана". Есть ли необходимость объяснять азербайджанскому читателю, что представляют собой эти понятия на самом деле...

Много фактических ошибок в справочных изданиях, выпущенных как у нас в стране, так и за рубежом.

Посмотрим на книгу С. И. Брука "Население мира" (издания 1981 и 1986 годов). Как в первом, так и во втором изданиях, автор безо всяких оснований делит азербайджанцев, проживающих в Иране, на различные группы, как на самостоятельные народы, численностью несколько тысяч человек: кашкайцы, афшары, шахсеваны, гаджары, каракалпаки, карадаглинцы и т. д. Для любого человека, мало-мальски знакомого с Азербайджаном и азербайджанцами этот перечень вызовет ироническую улыбку, ведь все эти "народы" участвовали в этногенезе азербайджанского народа, и за этими названиями стоит единый народ! В таком разделении на группы количество азербайджанцев, проживающих в Иране, уменьшено на несколько миллионов и доведено до десяти миллионов. Но ведь известно, что официальные иранские круги дают искаженные цифры, стараются резко занизить количество азербайджанцев в Иране.

Но и эта, усеченная цифра, в свою очередь, значительно уменьшена в книге Ю. В. Бромлея "Очерки теории этноса" (М., "Наук а", 1983, стр.70) до 5,8 миллионов человек.

Кому же верить - С. И. Бруку, Ю. В. Бромлею или иным официальным источникам?

... По непонятной для нас причине, в ряде книг центральных издательств или вообще не указывается количество азербайджанцев, проживающих в Иране и Турции, или приводятся противоречивые данные. В некоторых случаях упоминаются этнические группы, составляющие 15-20 тысяч человек, а об азербайджанцах вообще не упоминается. В других работах об Иране азербайджанцы включаются в число народов, составляющих "количественное меньшинство". Удивительно, не замечается народ, численность которого превысила восемнадцать миллионов человек, т.е. составляющий едва ли не половину населения Ирана: трудно сказать, на чью мельницу льют воду эти авторы, но, во всяком случае, это все те же проявления "паниранизма".

Некоторые ошибки кочуют из книги в книгу, но почему-то мало беспокоят наших ученых. Например, в четвертом издании "Философского словаря", вышедшем в Москве, в статье о Мирзе Фатали Ахундове - заметим, настолько краткой, что неизбежны смысловые потери - сказано только "писатель, общественный деятель, просветитель" и это о великом философе-просветителе, революционере-демократе, первом реалистическом драматурге на Востоке, человеке энциклопедических знаний к титанической деятельности! Никак нельзя согласиться с выводом, сделанном в указанной статье: "Ахундов основоположник азербайджанской литературы, драматургии и театра". Вдумаемся: живший в XIX веке "основоположник" литературы, имеющей тысячелетнюю историю и включающей такие имена, как Низами, Насими, Хатан, Физули, Саиб Тебризи, Вагиф, Закир, Мирза Шафи Вазех и многие-многие другие. М. Ф. Ахундов должен быть признан основоположником драматургии, т.е. основоположником одной из школ и направлений тысячелетней литературной школы.

К сожалению, этот текст не изменился и в пятом издании словаря, вышедшем в 1987 году. Почему же наши профессиональные философы, ученые Академии наук, не сделали попытки исправить допущенную ошибку в одном из последующих изданий? Если в своих настольных книгах наши философы не замечают таких ошибок, то спрашивается, чем же, собственно говоря, занимается наш Институт философии? Почему в авторском коллективе словаря, состоящем из 193 человек, нет ни одного азербайджанца? Почему в подобном "Словаре" отсутствуют имена таких гигантов философской мысли, как Абулгасан Бахманяр (ХII век), Шихабеддин Яхья Сухраверди (XII век), Наджамеддин Нахичевани (XIII век), Эйналгузат Мийанеджи (XIII век), Афзаледдин Хунаджи (XIII ), Сираджаддин Урмави (XIII век), Насиреддин Туси (XIII век) и другие крупные азербайджанские мыслители? А ведь большинство их произведений издано на языках многих народов мира.

Творчество Низами, философские трактаты Физули также давали основания, чтобы эти имена были включены в "Философский словарь". Писать об этом, исследовать эти работы должны именно наши азербайджанские философы - это их первейший долг.

В пятом томе изданной в Чехословакии на русском языке большой, красочной, хорошо иллюстрированной энциклопедии "Древние предметы", в разделе, посвященном кавказским народам, подробно говорится о предметах древнего искусства этих народов, в том числе о коврах бакинской, дербентской, казахской*, карабахской, кубинской, новоширванской, староширванской групп. К сожалению, мы вновь обнаруживаем, что нет упоминаний об азербайджанском ковре, читателю остается неизвестным, что все эти "группы" относятся к Азербайджану. Похожесть названий иногда сбивает авторов с толку. Так, в разделе, посвященном казахским коврам, можно прочесть следующее: "Изготовлено в центральных районах Кавказа казахами, армянами и курдами". У нас существует мощная, подготовленная, квалифицированная группа знатоков азербайджанского ковра, и кажется странным, что они не в состоянии оказать нужную научную помощь изданиям социалистических стран. Искажения и ошибки, касающиеся истории нашей общественной мысли, нашей материальной и духовной культуры, встречаются довольно часто и с огорчением следует признать, что часть из них вызвана не просто некомпетентностью или неосведомленностью, а тенденциозным отношением к Востоку, в том числе и к Азербайджану.

______________ * Имеется в виду местность на западе Азербайджана, ныне одноименный район республики.

Издательство "Советакан грох" (Ереван) в 1984 году выпустило на русском языке тиражом в 20 тысяч книгу Зория Балаяна "Очаг". Писатель Серо Ханзадян в "Книжном обозрении" сообщил, что до выхода на русском языке, "Очаг" был издан на армянском, и что вся Армения говорит об этой книге.

Можно поверить в эту популярность, потому что "национальные радетели", используя болезненную остроту национальных проблем, умеют нащупать слабую струнку у легковерных читательских масс.

Вся книга пропитана антисоциалистическим, антиинтернациональном духом, пестрит множеством научно-методологических, политических и историографических передержек и перетасовок, вызвавших возмущение азербайджанских читателей. В условиях нынешней международной напряженности, необходимости еще большего сплочения наших народов, пресечения любых враждебных происков, издание подобной книги трудно расценить иначе, как удар по интернациональной политике нашего государства. Нам хорошо известно, чаяньям и воле, каких зарубежных сил служит эта книга, и не верится, что она увидела свет в нашей стране.

В "Очаге" пылает огонь злобы и неприязни по отношению к Азербайджану: по иронии судьбы, само название книги, так же как и фамилия автора, этимологически восходят к азербайджанской лексике.

Книга не выдерживает критики с точки зрения претензий на "историчность". 3. Балаян не первый, кто выступает с националистической идеей "Армении от моря до моря", с представлениями об исключительности армянского народа, но каждый раз подобные лживые националистические "упражнения" получали достойный отпор. Достаточно вспомнить ответ академика Б. Б. Пиотровского подобным лжеисторикам в "Известиях" Института истории АН Армянской ССР (1971, № 3).

Эта статья опосредованно является ответом и на книги, подобные "Очагу", поэтому я счел возможным с некоторыми сокращениями включить ее в свою книгу:

"В своем выступлении 24 марта с. г. на заседании Президиума Академии наук Армянской ССР, я указал на то, что в изданиях Академии и в ряде журналов были напечатаны статьи о древнем иероглифическом письме Армении, в которых авторы арабское письмо выдавали за хайасские иероглифы XIX-XVII вв. до нашей эры.

Тогда я считал возможным ограничиться лишь устным сообщением, но письма направленные С. Айвазяном в разные инстанции, в том числе и в Президиум Академии наук Армянской ССР показали, что он считает мое выступление на Президиуме неверным.

Поэтому я и прошу вас опубликовать мои замечания. В ряде статей С. Айвазян сообщает об открытом им иероглифическом письме XIX в. до н. э. и без затруднений дает перевод этих надписей, сравнивая знаки на скалах Мецамора со знаками, сохранившимися в армянских рукописях, в свое время изданных Н. Эмином...

В "Известиях" Академии наук Армянской ССР (Науки о Земле, XVII, 6, Ереван, 1964, стр. 73-81) были опубликованы бронзовые "личный доверительный знак" и монеты с хайасскими иероглифами, "предшествующими знакам древнеармянского (гикомского) иероглифического алфавита" (стр. 78), которые С. Айвазян бойко переводит.

... На самом деле эти монеты (со стертыми надписями) XII-XIII вв. нашей эры, выпущенные атабеками Азербайджана из династии Ильдегизидов (1133-1225). Таковые имели массовое распространение в средневековой Армении и сопредельных областях Закавказья.

Оказалось, что прорисовки, опубликованные С. Айвазяном и перепечатанные в статье Б. Мкртчяна (подобные статьи, выдаваемые за сенсационные, напечатаны в ряде научных журналов Европы - С. Р.), фантастические и ничего общего не имеют с реальностью; нужно лишь удивляться тому, как решился автор публиковать заведомо подложные прорисовки.,

Не лучше обстоит дело и с "хайасскими надписями" (XVII в. до н. э.) на камнях и скалах Мецамора. Так, в цитированной выше статье... приведен "мецаморский петроглиф", снабженный переводом текста: "Далее дом огня (богатое помещение). Дважды благословен Акоп, которому принадлежит родниковая земля навечно". В действительности, по заключению арабистов Института истории АН Армянской ССР, камень представляет собою надгробие с арабской надписью (неточно скопированной): "Али... Касим хан". Конечно, эта надпись читается не слева направо, как полагал С. Айвазян, а наоборот, справа налево.

Также за хайасские иероглифы С. Айвазян принял написанные куфическим письмом имена: Мухаммед, Хасан и Али, причем из тамгообразных знаков, куфических надписей и петроглифов (изображение рогатого животного) он составил целую надпись, читал ее слева направо и перевел следующим образом: "Поле летнее... сребролюбец преходящий, (это) основное богатое (обогатительное) помещение... Рогатый скот (принесен в жертву)... Путь в богатое помещение всем (воспрещен)... Ад..." (См.: Известия Академии наук Армянской ССР. Науки о Земле, XVII, № 2, 1964, стр. 73; С. Айвазян. К некоторым вопросам истории и металлургии древнейшей Армении, Ереван-Москва, 1967, Производственно-издательский комбинат ВИНИТИ, Люберцы, стр. 84-86). Причем арабское имя Али сопоставляется со знаком рукописей "богатое помещение", "дом огня" (?), "храм", а имя Хасан со знаком "богатый".

Каждый, кто хоть немного знает арабское письмо, узнает написание имен куфического шрифта и тем удивительнее упоминание в приведенной статье мнения о том, что "некоторые археологи надписи на мецаморском камне считали арабскими"...

Копии С. Айвазяна не точные и по ним нельзя судить о характере и времени арабских надписей, но на основании фотографий одной из них, приведенной в английской статье Б. Мкртчяна, проф. В. А. Крачковский сделал заключение: в надписях Мецамора явно видны знаки арабского куфического письма, выполненные неуверенной рукой, читаемые справа налево, как имена: Али и Хасан. По форме знаков они не могут быть средневековыми, а отнесение их к XIX в. н. э. возможно. Уместно вспомнить, что у холма Мецамор находилось азербайджанское селение Зейва.

Так развеялся миф о хайасских иероглифических письменах Мецамора, широко разрекламированных, сведения о которых, к сожалению, попали в авторитетные научные журналы.

... А ведь на основании "расшифровки" петроглифов Мецамора делались ответственные выводы о происхождении всех алфавитов мира от меца-морско-гиксосского - древнеармянского алфавита XVIII в.до н. э. (С м.: С. Айвазян. К некоторым вопросам истории и металлургии древнейшей Армении, стр. 102). В этой таблице от мецаморского алфавита прямо выводятся: армянский алфавит Маштоца (V в.), финикийский алфавит (VIII-VII вв. до н.э..), индийский алфавит (XV в. до н.) и далее южно-семитский, греческий, все алфавиты Азии, Африки, Европы. Надо удивляться не только широте гипотез Айвазяна, но и тому, что эта чудовищная по неграмотности таблица была перепечатана молодежной газетой "Комсомолец" (15 ноября 1968 г.), а теория хайасского письма поддержана журналом "Гарун" (1969, № 1). С. Айвазян писал: "Наконец, обнаруженный нами вместе с группой геологов хайасский археологический объект Мецамор с его развитым горнометаллургическим производством и иероглифической системой письма не оставил никакого сомнения относительно локализации Хайасы в пределах Араратской области Армении. Свидетельством того, что Мецамор является именно хайасским (т. е. древнеармянским), а не каким-либо иным памятником культуры, служат обнаруженные здесь первые в Армении иероглифические письмена. Их расшифровка выполнена автором на основе корреляции с армянскими иероглифическими знаками, сохранившимися в некоторых средневековых рукописях Матенадарана. Так, прекратило свое существование столетнее недоразумение - концепция государства Урарту". С. Айвазян считает эту "концепцию" поверженной на основании того, что 1) Мовсес Хоренаци ничего не говорит об Урарту, 2) страна Хайаса, на основании мецаморских иероглифов, охватывала всю территорию, которая отводилась урартам и 3) клинообразное письмо из Вана следует читать по-армянски. Последнему вопросу посвящена книга С. М. Айвазяна "Расшифровка армянской кинописи" (Ереван, 1963) где приводятся, в большинстве случаев, очень отдаленные и неточные сопоставления урартских и армянских слов, без учета фонетических соответствий этих языков и их строя (Заимствование урартских слов в армянском языке было в свое время доказано Г. А. Капланом и Гр. Ачаряном),

Подбирая армяно-урартские соответствия для доказательства того, что урартская клинопись является письмом армянского языка, С. Айвазян не знал, что он повторяет мнение А. Мордтмана, переводившего по-армянски не только урартские, но и ассирийские клинообразные надписи, мнение, высказанное 150 лет тому назад и давно отвергнутое наукой.

Таковы были мои замечания, высказанные на заседании Президиума Академии наук Армянской ССР с целью остановить поток безграмотных "теорий", наносящих вред армянской исторической науке, и, к сожалению, проникших в популярную литературу.

Академик Б. Пиотровский (Ленинград).

"Очаг" 3. Балаяна написан под влиянием тех же "теорий" и является как бы их продолжением.

3. Балаян стремится оскорбить весь исламский мир, все тюркоязычные народы, в том числе азербайджанцев, называя их "дикими кочевниками", "племенами", "дикарями", и даже "профессиональными убийцами". Безудержный поток инсинуаций, который практически направлен на весь строй жизни этих народов: на их историю и культуру, политические структуры и органы правления, пронизывает всю книгу. Право, так и хочется сказать: сидит человек на одной ветке, а растрясти пытается все сто.

"Журналист" путешествует по Армении. Казалось бы, он должен писать о тех огромных исторических изменениях., которые произошли в Армении за годы советской власти, о тружениках республики, о простых людях труда, об их жизни, достижениях и трудностях, но автор ограничивается перечислением имен различных людей, в первую очередь секретарей райкомов, беседы с которыми касались одной темы: скудость природных условий, ограниченность посевных земель - разве для этого нужно путешествовать, разве это не общеизвестный факт? Но у автора иные намерения. В сущности, хотя автор путешествует по Армении, - Армению он не видит. Мысль его направлена на исторические, древние земли Азербайджана - на Нахичевань и Карабах. При этом у него нет "и капельки уважения к традициям двух народов, которые тысячи лет жили на этой земле бок о бок, по-братски делили все трудности и невзгоды жизни. Он игнорирует даже те исторические факты, которые известны школьнику. Главное для него посеять семена раздора в добрососедских отношениях между СССР и Турцией, Убедить доверчивого читателя, что Нахичевань сегодня это "открытая дверь" Турции в Азербайджан и СССР. Не трудно догадаться, какие намерения стоят за этой уловкой. Но почему-то из этих "открытых дверей" ни один азербайджанец "не убежал" в Турцию, чего нельзя сказать про граждан Армении.

3. Балаян, проезжая по Нахичеванской АССР, по одному из древнейших культурных очагов Азербайджана, называет эти земли "библейскими". Он намеренно избегает самого слова "Азербайджан", а Нахичевань связывает едва ли не со всем иудейским и христианским миром. Он едет по Азербайджану, проезжает через Мясникянабад, само название которого говорит об уважении азербайджанцев к представителям соседнего народа, но все понимает по-своему: не замечает ни прошлого Нахичевани, ни его тысячелетних памятников, ни мавзолея Момине-хатун, который охраняется по решению ЮНЕСКО... Складывается впечатление, что это не Азербайджан! Азербайджана здесь попросту нет... есть только церкви Агулиса (Айлиса): "армянский храм", "армянская церковь", "армянская школа". Что это доказывает? Такие церкви, такие школы есть во многих местах Азербайджана, даже в нашей столице, в городе Баку. Такие церкви есть в России, на Украине, в Индии, Франции, в Америке. Жаль, что у 3. Балаяна нет возможности назвать все эти земли частью "Великой Армении". Что ему до того, что "во время археологических раскопок в Нахичевани на Араксе никогда не обнаруживали остатки церковных строений и других христианских сооружений" (Зия Буниятов. Государство Атабеков Азербайджана, Баку, 1984, стр. 225).

Армянские историки на протяжении многих лет ошибочно отождествляют поселок Нахичевань, расположенный в Турции около Кагызмана, где в свое время арабами была разрушена церковь, и Нахичевань в Азербайджане. (Там же).

Испокон веков азербайджанский народ, со свойственным великодушием, держал двери открытыми для добрых соседей. Есть сотни фактов, подтверждающих, что армяне именно в Азербайджане находили спасение и прибежище. Сам автор "Очага" непроизвольно касается одного из этих фактов: из разрушенного селем Айлиса армянское население переехало не в Армению, а в Азербайджан, в Шушу (стр. 17). Мы не вставали на путь единомышленников Зория Балаяна, стремящихся стереть следы азербайджанцев на территории современной Армении, разрушить древние памятники, села, мечети, кладбища, поменять названия сотен селений и местностей, где многие века жили азербайджанцы! Ведь, в сущности, это одна из форм геноцида: геноцид истории, народной памяти, народной культуры!.. Люди, подобные 3. Балаяну, думают, что таким путем, игнорируя понятие "Азербайджан", переименовывая азербайджанские названия, с помощью унизительных ярлыков можно уничтожить целый народ. Закрыв глаза, они мнят, что солнце погасло!

Националистическая эйфория настолько одурманивает 3. Балаяна, что река Аракс, три четверти которой протекает по Азербайджану, представляется ему армянской рекой: "Мы беседовали с армянской рекой на армянском языке" (стр. 21). Уж такая ненависть к соседям обуревает его, что, будь его воля, он бы преградил путь рекам, повернул бы их вспять. "Бежит Акстев (Акстафа - С, Р.), неся с собой вешние воды. Воды гор Армении. Бежит вон из Армении, которая так страдает от жажды" (стр. 187). Была бы возможность, 3. Балаян забрал бы у своих соседей воздух, воду, солнце, чтобы только самому пользоваться всем.

Да, 3. Балаян прав, никто не в состоянии стать человеком без правды. Но где она, правда 3. Балаяна? В течение нескольких месяцев он прошел через тысячу тридцать семь населенных пунктов Армении. (Как пишет С. Ханзадям в "Книжном обозрении", именно столько в Армении населенных пунктов). В скольких из них еще до недавних событий жили преимущественно азербайджанцы? Например, в Варденисском районе из 37 деревень около 30 - исконно азербайджанские. И в Масисском, Амассийском районах жили, в основном, азербайджанцы. Но в таком случае почему же жажда истины не побуждает 3. Балаяна упомянуть о жителях хоть одного из этих сел? Ведь Варденис, старое название которого - Басаркечар, родина одного из классиков азербайджанской литературы Ашуга Алескера, многих известных творцов литературы и искусства, государственных и партийных деятелей.

Даже когда 3. Балаян говорит о Великой Отечественной войне, когда он повторяет наш известный лозунг "никто не забыт, ничто не забыто", он, в сущности, имеет в виду не 20 миллионов советских людей, погибших в войну, он имеет в виду 1915 год; когда он смотрит на памятники, увековечившие память героев войны, он вспоминает Сардарабад. К сожалению, некоторые из тех, кто устанавливал эти памятники, думают точно так же.

3. Балаян пишет: "В июле 1918 года выдающийся полководец, предводитель народно-освободительного движения генерал Андраник объявил в Нахичевани Советскую власть и сообщил Чрезвычайному комиссару Кавказа Шаумяну, что он со своим отрядом находится в полном распоряжении Российского Центрального правительства и подчиняется ему. В Нахичевань вскоре пришла ответная телеграмма от Степана Шаумяна: "Народному вождю Андранику. Вашу телеграмму получил. Полный текст сообщил в Москву Центральному правительству. Со своей стороны приветствую в вашем лице истинного героя..." (стр. 15-16).

Если бы 3. Балаян не прикрывался разглагольствованиями об истине, а действительно следовал ей, он бы не ставил знак равенства между революционной борьбой РСДРП и деятельностью дашнакской партии. Это очередная фальсификация, к которой прибегает автор. Некоторые "историки" пытаются представить Андраника едва ли не коммунистом, а дашнакскую партию, как солидарную с большевистской партией. Если быть до конца правдивым, то такая связь существовала, однако не между партиями, а с некоторыми лидерами РСДРП. Из истории революционного движения в Баку нам известно, что среди армянских большевиков были такие, кто под завесой революционности, передавал дашнакам хлеб и оружие рабочих, натравливал дашнаков на мирное население Азербайджана, в итоге в Баку и в Ширване были зверски убиты десятки тысяч азербайджанцев. Такова историческая истина.

3. Балаян произвольно использует факты, выбирает "нужные", замалчивая остальные. Так, почему-то он умалчивает об отношении к Андранику "центральных органов правления", о которых указывает в своей телеграмме Шаумян!

В своем докладе в Москве, 28 апреля 1924 года, посвященном "25-летию Бакинской организации АКП и 4-й годовщине советизации Азербайджана", нарком иностранных дел Г. В. Чичерин назвал Андраника "Агентом Антанты". Подчеркивая эту мысль, Чичерин говорил: "Агент Антанты Андраник стремился пройти через Кавказ к Урмии и там встретиться с английской экспедицией Денстервиля" (См.: "Бакинский рабочий", 14 мая 1924 года, № 107).

Принимая во внимание близость Чичерина к Ленину и частое обращение Шаумяна к Чичерину по национальным вопросам, можно признать, что в отношении к Андранику Чичерин высказывает не частное мнение, а позицию "органов центральной власти". Но вот спустя шестьдесят лет, "коммунист-журналист", вместо объективного освещения историко-партийных вопросов, пытается этого "агента" выдать едва ли не за одного из первостроителей Советского государства.

Мнение Чичерина, в сущности, подтверждает и сам Андраник. В газете "Наше время" от 3 января 1919 г. напечатано письмо Андраника от 22 (9) ноября 1918 года. "Паша" пишет: "... я решил пройти в Персию, соединиться с английским отрядом... 12 июня я выступил из Н.-Баязита и, минуя ряд деревень, вступил в Нахичевань 20 июня... Спустя два дня, вступил внезапно в Джульфу, перешел через Аракс. Здесь было взято в плен 20-26 аскеров и 2 офицера".

Далее Андраник пишет о планах войти в Урмию через Хой и Салмаст, (Салмас), о боях в одной азербайджанской деревне и о том, что в Салмасте он встретил турецких солдат:

"На следующий день был бой" (21 июня). (Здесь или Андраник или газета перепутали даты. Если Андраник 20 вошел в Нахичевань, и там остался два дня, то 21 он не мог быть в Южном Азербайджане. - С. Р.).

"Утром успех был на нашей стороне и нам удалось занять часть города. Но к вечеру положение изменилось: неприятель получил подкрепление, и мы принуждены были отступить.

Наши потери: 70 человек убитыми и столько же без вести пропавшими.

... Вернулся в Джульфу, собрал части и двинулся в Карабах. По пути возле татарской (азербайджанской. - С. Р.) деревни Яйджа разбил многочисленные татарские банды, заняв деревню, захватил две пушки, снаряды, патроны. Прошли деревни - Тер и Ага. Здесь начались наши мытарства и лишения".

Далее Андраник пишет о своих стычках с азербайджанцами в Зангезуре, о том, что его армия не выдержала голода и лишений и вынуждена была отступить и, наконец, о том, что с маленьким отрядом вынужден был уйти в Герюс, и там объявить о военной мобилизации...

Обратимся к историческим фактам и архивным материалам, которые показывают, какие погромы устраивал Андраник в отношении мирного азербайджанского населения Нахичевани и Зангезура, Обратимся к "Выписке из дел канцелярии Министерства внутренних дел о насилиях, чинимых над мусульманским населением Карабаха и смежных с Гянджинской губернией уездов Эриванской губернии армянами и войсками Армянской республики". В выписке 53 рапорта. Вот некоторые из них.

2) Рапорт Зангезурского уездного начальника Мелик Намазалнева 11 сентября 1918 г. за № 5 о том, что армяне, пользуясь присутствием здесь (Занг. Уезд) Андраника, часто нападают на мусульманские селения, грабят и убивают всех, без различия пола и возраста,

3) Рапорт Зангезурского Уездного начальника за № 8 от 12 сентября 1918 г. о разгроме армянами под начальством Андракика селений: Рут, Дарабас, Агаду, Багуду и подожжения селений: Ариклы, Шюкюр, Меликлы, Пулкенд, Шаки. Кизилджик, мусульманская часть Кара-Килисы, Ирлик, Пахилу, Дарабас, Кюртляр, Хотацан, Сисиан и Забазадур причем, убито не успевших спастись мужчин, женщин и детей 500 душ...

5) Отношение Гяндинск. Губерн. канц. от 12 ноября 1918 г. за № 7562. О разоружении мусульманского населения 9-го уч. и взыскании налогов Андраником.

8) Представление Гянджинского губернатора от 8 декабря 1918 года за № 8459.

О грабежах армян в Джеванширском, Джебраильском, Шушинском и Зангезурском уездах и все возможных бесчинствах.

10) Телеграмма Зангезурского уездного начальника от 11 декабря 1918 года за № 185.

О внезапном наступлении армян под командой Андраника после оставления мусульманами своих позиций, вследствие предупреждения англо-французской миссии, на соседние мусульманские села, и зверски вырезают без различия пола и возраста, издеваются над трупами, более двенадцати селений предали огню 9 декабря, 10 женщин в данное время находятся в плену у армян.

14) Телеграмма из Джебраил Зангезурского Уездного начальника Намазалиева:

После отъезда англо-французской делегации армяне 10 декабря напали на мусульманские селения Шабадин и другие. 5-го участка плененные армяне показали, что всему виною Андраник: он решил все до реки присоединить к Армении, уклоняющихся от боя армян он вешает. Идет бой у Кили-Дараси.

24) Телеграмма № 114 Зангезурского Уездного начальника.

Армянами во главе с Андраником, вопреки обещанию англо-французской миссии, разгромлено и предано огню и расхищено имущество более 30 селений мусульман. Жители селений, не успевшие бежать, зверски вырезаны.

В одной из телеграмм, посланных генералом-губернатором Зангезурского, Шушинского, Джеванширского и Джебраильского уездов, министру внутренних дел Азербайджанской республики также сообщается, что Андраник действует по распоряжению представителя Британии и отмечается, что во всех столкновениях в Зангезуре "нападающим элементом" являются дашнаки, а азербайджанцы только "обороняются".

Андраник после разрушения деревень объявлял азербайджанцам, что он действует по распоряжению своих союзников, т.е. англичан.

Приведем еще два примера из множества писем, одно другого горше:

"Братья! Положение день ото дня ухудшается. Разбойничьи отряды грабят мусульманские села в окрестностях Эривани. В Карабахе дашнаки сжигают мусульманские села - Лахвазчай, Алдере, Нуведи. Алиохлу, Шабадлы, Меден, Гарагель, Гарачемен, Шахидли, Бурунлу, Аскерлер, Той, Варанил и другие села полностью превращены в пепел. Те, кто из населения этих сел сумел спастись, убежали в Ордубад и Иран. Мечети и улицы полны вдов и сирот. Каждый день от голода и холода умирают десятки людей. И наше положение тяжелое: мы ведем походный образ жизни, день и ночь мы в дозоре, в ожидании атаки врага. Мы не боимся смерти. Мы уповаем на аллаха, чтобы он проявил свою волю. Смерть не страшна, но увы, наши братья не осознают нашего положения, и не принимают никаких мер, чтобы обуздать этих разбойников. Неужели на самом деле все мусульмане этих районов останутся в руках разбойников!

Что мне еще писать! О том, что от Эривани до Шуши почти миллионное мусульманское население было раздавлено, поругано и уничтожено! Или о том, что никто не слышит наш голос! Вы пишите, пишите газеты. Доносите до европейских правительств, сообщайте всем, что так нельзя, что невозможно молчать, когда народ так истребляется! Одним словом, пусть бог избавит нас от этой напасти. В последний раз жму твою руку, может быть нам не придется еще раз увидеться.

С уважением Гусейн Гусейнов".

В другом письме, с призывом о помощи, население Ордубада и Шарура обращается в Тебриз, к Рауф-беку:

"Вооруженные армянские отряды принесли свой разбойничий меч через деревни Кемерли, Садарак, Демирчи, а теперь наступают на нас. Женщины и дети Шарура остались бездомными. Во имя миллионного населений, живущего по побережью Аракса, во имя женщин и детей, просим избавить нас от этой напасти. Сообщите представителям великих государств, в особенности Англии и Америки, сообщите в Баку и Тифлис, пусть остановят этих варваров и спасут нас от них".

7 января 1919 года в газете "Азербайджан" напечатана нота Азербайджанского правительства правительству Армении под заголовком "Карабахско-Эриванская трагедия".

"Эривань, Министру иностранных дел Армянской республики! Получены сообщения, что мусульмане Эриванской губернии подвергаются насилиям со стороны многочисленных вооруженных армянских сил, кои убивают, грабят, обезоруживают мусульман по селам и городам, заставляя их насильно подчиниться себе. Просят о помощи против натиска армян. По имеющимся сведениям, число преследовавшихся и утонувших мусульман при переправе через реку Аракс доходит до трехсот человек. Имеется и сообщение о том, что в последнее время наблюдается накопление регулярных армянских войск близ Казаха в армянских селениях, каковые действия являются нарушением суверенитета Азербайджана.

Правительство мое, доводя обо всем вышеизложенном до сведения правительства Армянской республики, заявляет решительный протест, в о - п е р в ы х, против чинимых насилий армянскими войсками над мусульманами Эриванской губернии, в о - в т о р ы х, против занятия этими же войсками тех районов Эриванской губернии с мусульманским населением, кои составляют неотъемлемую часть азербайджанской республики. Правительство мое уверено в том, что будет сделано соответствующее распоряжение о прекращении дальнейших актов насилия и действий, могущих омрачить отношения двух соседних дружественных республик.

Заместитель министра иностранных дел Адиль хан Зиатханов".

Телеграммы... письма... призывы к помощи и, наконец, нота... Сообщения о сожжении 10-15, а порой 30 - 35 сел, о грабежах и насилиях. Просматривая сотни подобных писем и телеграмм, приходишь в оцепенение. Остается только поражаться наглости и бесчеловечности попыток назвать подобных разбойников, которые несли смерть безоружному мирному населению, женщинам, детям, пытались кровью тысяч и тысяч азербайджанцев выместить свою ненависть и бессильную ярость к Турции, - "коммунистами", "народными героями"!...

Разумеется, автор "Очага" хорошо понимает, с какой целью пришел Андраник в Нахичевань и Зангезур, но, замалчивая историческую истину, он ищет угодный для себя вариант. Как же объяснить, что в глазах советского журналиста "народным героем" становится человек, когда-то достигший высокого чина в турецкой армии, потом наказанный за свое предательство, "паша с отрезанным ухом", на чьей совести кровь тысяч азербайджанцев, заколотые во чреве матерей младенцы и много иных зверств? Подобные "журналисты" забывают, что Андраник, обращаясь к Шаумяну, не считал себя большевиком, напротив, ему казалось, что и Шаумян думает так же, как и он, и поймет его намерения.

Имя Андраника навсегда связано с морем безвинно пролитой крови и его невозможно, обелить, используя его обращение к Шаумяну. Напротив, таким способом можно только запятнать имя Шаумяна, имя которого получило столь высокое признание в Азербайджане.

Автор "Очага" ничтоже сумняшеся помещает в свою книгу об Армении скульптуру "Мы и наши горы", воздвигнутую в Нагорном Карабахе, "орлиную гору" в Истису, наскальные рисунки в Делидаге. Он не принимает во внимание ни фактов истории, ни фактов географии: "Со второго века до нашей эры Арцах со своим армянским населением и аборигенной княжеской династией (Араншахики) входил в состав Армении... В XVII и XVIII веках центром национально-освободительного движения армянского народа стал Гандзасарский монастырь во главе с католикосом" (стр. 40-41), Но ведь известно, что в нашей эре в Закавказье и за его пределами не было самостоятельного армянского государства.

В VI веке до нашей эры территория Армении и в целом предки современных армян находились под властью Мидии, а впоследствии Ахеменидских правителей. Согласно надписям Дария I на горе Бисутун (522-486 до н.э.), область Армин была одной из рядовых провинций этой империи.

После того как - Александр Македонский сокрушил Ахеменидскую империю, Армения входила в состав Селевкидской империи.

В 189 году до н, э. Селевкидский полководец Арташес I объявляет себя "царем Армении" и таким образом в Араратской долине образуется небольшое армянское государство, но после смерти царя государство это прекратило свое существование,

В 95 году до н. э. в Армении наступает повеление Тиграна II, однако и он, приблизительно после тридцати лет правления, оказывается вынужденным оставить завоеванные земли. После этого, приблизительно 300 лет Арменией правили парфяне, а затем власть переходи в руки Сасанидов. В конце IV века Армению поделили между собой Иран и Рим. Письменным языком здесь были греческий и арамейский язык

После арабского завоевания армянский, как и другие народы Закавказья, оказался в зависимости от арабского халифата, а некоторое время - от Византия. В XI - XII веках Армения находилась под властью сельджуков, а точнее, под властью Азербайджанского государства Атабеков, со столицей в Нахичивани. В этот период Севан еще не считался территорией Армении, Албанский историк Моисей Каланкатуйский пишет, что арабские войска, возвращаясь из Дербента, после трехдневной осады острова, со всех сторон омываемого водой, отдалились от Севана и вступили в Армению. (См.: Зия Буниятов, Азербайджанское государство Атабеков, стр. 191). После Атабеков наступила эпоха татаро-монгольских завоеваний. Впоследствии Армения вновь находилась под властью азербайджанских государств Каракоюнлу. Аккоюнлу, Сефевидов. После ослабления власти кызылбашей возникли различные азербайджанские ханства и вся территория современной Армении входила в состав двух из этих ханств - Эриванского и Нахичеванского.

Только после вхождения в состав России, по настоянию представителей армянской колонии, в специальных проектах, которые готовились в Петербурге, был выдвинут вопрос о создании в Закавказье Армянской губернии и армяне в массовом порядке стали переезжать в Эриванское ханство.

В целом, до присоединения к России, большинство населения современной территории Армения составляли азербайджанцы.

"До присоединения к России из 166155 жителей Восточной Армении армяне составляли 57305 или 33,8%; мусульмане - 84089 или 49,7%; курды - 26911 или 16,9%, прочие народы - 850 ил к 0,5%.

Эриванское ханство делилось на 15 маалов (уездов) - Кирхбулаг, Зангибасар, Гарнибасар, Вердибасар, Шарур, Сурмалу, Даракснд-Парчениса, Саотли, Талин, Сеадли-Ахсахли, Сардарапат, Карбибасар, Апаран, Дарачичек, Гёкча". (Там же, стр.6 ).

Названия уездов, как видим, сплошь азербайджанские.

После Туркменчайского договора, с целью создания автономной армянской области армяне в массовом порядке стали переезжать из Ирана и Турции в Эриванское ханство и соседние с ним области.

20 марта 1828 года Николай I утвердил этот договор (Туркменчанский - С, P.), а 21 марта было подписано решение о создании Армянской губернии. (Там же, стр. 75). Началась политика арменизации тех ханств, которые еще недавно были азербайджанскими: Эриванского, Нахичеванского, Ордубадского...

Подавляющее большинство переселенцев было размещено в Эриванском и Нахичеванском уездах, в районах Мегри-Даралагеза, Кафана, Ордубада, Веди, Арташата, Гарнибасара, Сурмалу, Сардарапата, Зангезура, Вагаршапата, Зангибасара, Карбибасара, Дарагичана и Апарана, часть переселенцев была размещена в Карабахе. (С м.: Там же, стр. 51).

А. Грибоедов, описывая массовое переселение армян из Персии в Закавказье, отмечал: "Армяне большей частью поселены на землях помещичьих мусульманских" (С м.: А. С. Грибоедов. Сочинения в двух томах, II том, Москва, 1971, стр. 340).

Как пишет В. А. Парсамян, "в 1829-1830 годах из Эрзерума, Карса, Баязета переселились в Закавказье более 90 тысяч армян" (указанное выше сочинение, стр. 66).

Однако все это осталось в прошлом. Историю невозможно повернуть вспять; что было бы, если бы греки всерьез вознамерились возродить империю Александра Македонского, фарсы - Ахеменидскую и Сасанидскую империи, турки Османскую империю и т. д. Тогда азербайджанцы, в свою очередь, претендовали бы на территорию современной Армении, где существовали государства Манна, Мидия, Атропатена, Албания, Атабеков, Аккоюнлу, Каракоюнлу и, наконец, Сефевидов.

"Как тесно нам!" (стр. 109), - излюбленный рефрен 3, Балаяна. Корни подобных рефренов давно известны. Неверно, Балаян не может не знать, сколько крови пролили из-за "комплекса тесноты", фашистские гегемонисты, которым показалось, что немцам тесно в Германии, сионисты, вознамерившиеся создать государство "Великого Израиля" и т. д.

Говоря о карабахских меликах и Панах-хане, 3. Балаян вновь переворачивает историю с ног на голову (см. стр. 42). Автор считает армянского мелика, предводителя, владетеля нескольких сел (в сущности, мелкого феодала) - царем и в то же время именует Панах-хана, стоявшего во главе всех меликов и всего Карабаха, сыгравшего исключительную роль в истории Карабаха "предводителем кочевого племени Сарыджалы", а эпитетом "дикие кочевники" пытается нанести оскорбление азербайджанцам. При этом он забывает, что "сила" этих меликов была в том, что они нашли убежище в Карабахском ханстве и переселились сюда из различных краев.

Многие ученые мира куда более осведомленные, чем 3. Балаян, возражали тем, кто старался принизить значение "диких кочевников". Исследования последнего времени в особенности убеждают, что кочевые народы имели высокую, уникальную культуру, сыгравшую исключительную роль в развитии мировой цивилизации, во взаимодействии культур Востока и Запада. Как бы ни изощрялся 3. Балаян, давно признанным фактом является влияние на становление европейской культуры - культуры гуннов, тюрок-сельджуков, османцев, сефевидов. Достаточно вспомнить роль мусульманской культуры в становлении европейского Ренессанса или более частный факт: изображения азербайджанских ковров в произведениях художников эпохи Возрождения. Мы еще не касаемся таких областей, как военное дело, медицина, музыка, одежда и прочее.

Разве не эти кочевые народы впервые в степях Азии приручили лошадь?

Разве не эти народы изобрели первое колесо и колесную арбу, усовершенствовали одежду, сохранившуюся до наших дней?

Эти же народы создали на Востоке могущественные государства: армии кочевых народов своей высокой организацией и дисциплиной всегда были примером для подражания.

Кочевые тюрки изобрели лук и стрелу: их стрелы достигали цели на расстоянии примерно 800 метров.

Тюркские народы - создатели чудес Самарканда, Бухары, Хивы, Герата, Тадж-Махала - шедевров мировой архитектуры. Разве эти сооружения уступают по своим техническим и эстетическим параметрам церквям и храмам?

Разве можно перечеркнуть таких гигантов науки и техники, как Бируни, Фараби, Ибн Сина, Низами Гянджеви, Насреддин Туси, Навои, Улугбек, оказавших огромное влияние на западную культуру? Кочевая культура - самобытный феномен и понять ее, проникнуться ее значением, можно только относясь к ней с любовью, но не с предвзятостью, тем более - ненавистью! Что же касается азербайджанского народа, то, хотя в его этногенезе участвовали кочевые народы, начиная с VII века до нашей эры, нет никаких оснований, называть его кочевым. Кочевниками в относительном смысле можно назвать только азербайджанцев некоторых регионов, которые летом поднимаются в яйлаги, а зимой - в низменность, что до других, то испокон веков они вели оседлый образ жизни и были земледельцами, скотоводами, ремесленниками, ювелирами, кузнецами, каменотесами, каллиграфами, оружейниками; в Южном и Северном Азербайджане создали мощные государства, культура которых оказала воздействие на весь Ближний и Средний Восток. Огромной по размерам и совершенной водоочистной системе, созданной предками азербайджанцев на Мугани и в Кура-Араксинской низменности, - несколько тысяч лет. Слава древних городов Азербайджана была распространена по всему Востоку,

Тысячами лет измеряется возраст таких городов Азербайджана, как Нахичевань, Гянджа, Шемаха, Дербент, Баку, Барда, Ардебиль, Хамадан, Марага, Шеки, Все эти города созданы руками сильного народа, уверенно стоящего на своей земле, а не рассыпавшегося по свету при первом же напоре ветра.

Вспомнил ли 3. Балаян, писавший свои "обличительные" строки, известные слова своих великих предков Абовяна, Туманяна, Исаакяна о языке, поэзии, высокой культуре, преданности друзьям, других высоких человеческих качествах азербайджанцев?

Исторически азербайджанцы были не разрушителями, а созидателями и сохранили это качество до наших дней.

Это подтверждают исторические факты. Проявляется это и в отношении к другим народам, к их культуре и образу жизни. Армянский путешественник Артемий Араратский, пишет о том, что грузинский князь Ираклий, разрушил все монастыри и церкви на Араратской горе, и в то же время замечает, что персидские войска. (речь идет о войске Шаха Аббаса, состоявшем в основном из азербайджанцев - С. Р.) никогда не оскверняли святых мест, с уважением относились к местам поклонения, к храмам.

Он пишет о том, что азербайджанцы с огромным почтением относились ко всем религиям, почитали места святилища и молельни иноверцев. Во время своего похода в Армению Шах Аббас повесил в Эчмиадзине ценный светильник, который до сих пор там сохраняется. Сын же Шах Аббаса выстелил Эчмиадзин коврами.

Это событие приблизительно трехвековой давности. Но можно вспомнит события и более раннего времени - XII век, государство Атабеков. "Согласно сведениям армянских хроник, Атабек Эльдениз "... любил христиан и содействовал благоустройству их страны", отличался "добродетельностью и миролюбием". Во времена его правления во многих странах царили мир и спокойствие", (См.: Зия Буниятов, Азербайджанское государство Атабеков, стр. 59).

В центре Нахичевани сохранилась церковь, которую Нахичеванский хан построил своему армянскому другу в подарок.

Почему-то Балаяна раздражают исторические факты, свидетельствующие о тенденциях сближения Азербайджана с Россией. Разве непонятно желание народа, уставшего от войн, обрести сильного, надежного соседа? "Нам кажется странным такой факт. Некоторые "ученые", стремятся "доказать", что чуть ли не Панах-хан и его наследники были инициаторами присоединения Карабаха и Зангезура к России" (стр. 43).

Какие цели преследует 3. Балаян, пытаясь поставить под сомнение или прямо отрицая историческое сближение Азербайджана и России? Из его слов можно заключить, что все азербайджанцы Карабаха были ханами и при этом проирански настроенными. А простой народ, изнывавший под гнетом ханов? Если Панах-хан был настроен проирански, то почему он содержался в темнице, в Иране, а впоследствии ему заживо вспороли живот? По какой причине азербайджанцы в Шуше убили шаха Ирана Каджара, азербайджанца по национальности? Почему же не встретили его хлебом-солью? Может быть, 3. Балаяну просто неизвестны эти факты?

Самая пагубная ошибка и прегрешение 3. Балаяна - отсутствие научной методологии в отношении к истории. Как известно, марксизм-ленинизм подчеркивает, что без учета классовых отношений, классовых противоречий невозможно разобраться в движущих причинах истории народа. 3. Балаяну все это невдомек.

"Ведь ханы и не скрывали, что у них есть один заклятый враг - русские. И вдруг ханы добровольно решили войти в состав России. Не слишком ли оскорбительна подобная фальсификация в первую очередь для русского народа, чьи сыновья тысячами погибали в бесконечных войнах, спровоцированных ханами да пашами?" (стр. 43).

Да, именно такой видится 3. Балаяну история... К сожалению, приходится встречаться и с подобными авантюрными попытками интерпретации истории. Разве русский народ по своей воле отправлял на войну своих сынов? Почему же 3. Балаян, сознательно или непреднамеренно, отождествляет народ и власть империю, царизм, а исторические взаимоотношения между народами сводит к борьбе за власть царей, шахов, пашей? И наконец, когда ему выгодно, он выдает за "народного героя" жестокого, беспощадного "пашу" - Андраник-пашу: где же здесь логика? По такой логике я, как азербайджанец, должен читая 3. Балаяна, возненавидеть армянский народ?

Давно написана история политических и экономических взаимосвязей азербайджанского и русского народов: при отсутствии предвзятостей с ней не трудно ознакомиться.

Дипломатические отношения между русским и азербайджанским (Сефевидским) государствами зародились еще в 1521 году, со времен выдающегося азербайджанского полководца и поэта Шаха Исмаила. В тот год в, Москву прибыл первый сефевидский посланник. Сефевиды хотели вступить в союз с Россией в борьбе с Османской империей. Впоследствии посланники Сефевидов побывали в Москве в 1553, 1561, 1563 годах. (См. А.А.Пущев. История посольств и дипломатических отношений русского и иранского государства в 1S86 - 1612 гг., М., 1976, стр. 36).

Если бы 3. Балаян стремился быть объективным, он не мог бы не заметить связи между Ширваншахами и Московским княжеством, кубинский же Фатали-хан, который тоже почему-то не угодил 3. Балаяну, прямо обратился с письмом к России, приглашая их армию на Кавказ. Это тот самый Фатали-хан, который был близким родственником наследников Панах-хана.

В Карабахе, во главе движения за присоединение к России стояли не ханы, не "мелики и католикосы", а передовые умы, в их числе визирь Карабахского ханства, великий азербайджанский поэт - Вагиф. Возможно, 3. Балаяну известно, что именно Вагиф в качестве посланника был направлен на переговоры с генералом Валерьяном Зубовым.

"В начале прошлого века в Карабахе, одной из исторических областей Армении насчитывалось девяносто восемь процентов армян. Даже в 1913 году девяносто шесть процентов. Каким же образом горстка кочевых пришельцев вдруг решила добровольно включить чужую страну в состав России?" (стр. 43).

Прежде всего, хочется спросить, откуда взяты эти "проценты?"

Карабах занимает особое, с географической точки зрения, положение в Азербайджане. Эти места, если сравнивать их с областью Гёкча, расположенной к западу от Карабахских гор, с зоной Борчалы и Зангезур - Нахичевань, обособлены от соседних народов, поэтому этот богатый край, как "жирный кусок", всегда привлекал внимание алчных посягателей.

Карабах - Арцах (Арсаг) являлся, одной из крупных областей кавказской Албании и в состав его входили некоторые районы Малого Кавказа, в том числе Зангезур.

Карабахские низины служили зимним лагерем войск империй Тамерлана, Узун Гасана, Шах Исмаила Хатаи.

В трудные для себя дни народ превращал карабахские горы в свои крепости, в свои оборонительные бастионы!

Интересна история армянского населения, живущего вместе с азербайджанцами в нагорной части Карабаха. Часть из них этнически родственна азербайджанцам, хотя и различается по вероисповеданию: речь идет об албанцах, принявших христианство. Впоследствии, когда албанская церковь прекратила свое существование, они арменизировались. Другая часть этого населения - пришлые.

В равнинной и горной части Карабаха сейчас проживает приблизительно полтора миллиона человек. 7-8 процентов этого населения, т.е. 120-130 тысяч составляют армяне.

Последнее массовое переселение армян в Карабах связано с турецко-армянскими взаимоотношениями; здесь, в Карабахе, армяне находили убежище. На протяжении тысячелетий азербайджанцы и армяне жили здесь бок о бок. Можно привести множество фактов теплых, добрососедских отношений между ними. История свидетельствует о том, что множество раз армянский народ в самые драматические дни находил открытыми для себя двери городов и сел Азербайджана.

История Карабаха - Арцаха неоднократно описана в исторической литературе, Мирали Сеидов в своих работах доказал, что слово "Арцах" ("Арсак") происходит от этнонима "сак" (саки). Арцах, включая сегодняшний Зангезур и Нахичевань, был составной частью Кавказской Албании, где жили азербайджанцы.

О том, что древние христианские памятники, находящиеся в Арцахе-Карабахе, принадлежат албанцам, достаточно написано в книгах Р. Геюшева и Ф. Мамедовой и др. В более близкие к нам времена, на этой территории не обнаружено памятников материальной или духовной культуры, сохранивших в той или иной мере следы армянского влияния.

Вспомним еще несколько фактов, связанных с историей Карабаха: мелики Нагорного Карабаха того времени были в постоянной зависимости от местных азербайджанских ханов, от шахов. Только Надир-шах расширил самостоятельность Карабахских меликов, позволил непосредственно обращаться к шаху, в пику правителям Гянджи. Панахали-бек, которого 3. Балаян считает кочевником, постоянно жил на родной своей земле и поэтому был сильнее всех меликов. Он был одним из потомков династии Дясеваншмр, которые жили веками на этой земле, 8 начале XV века они занимали главенствующее поло-женме во всех карабахских к гянджиношх областях. (С м.: О.Эфендиев. Азербайджанское государство Сефевидов, - Баку, 1981, стр. 2I8, на азербайджанском языке).

3. Банаян пишет, что в Масисском (старом Зангибасарском] районе армянское население не строило памятников, да и вообще каменных зданий, якобы из-за страже перед врагом. По его мнению, искусство резьбы по камню жило здесь не в реальности, а в разговорах. При этом он не учитывает, что и Масис, и Ведибасар, и Ереван, и окрестности Севана в древности были землей азербайжанцев. В прошлом веке, в то время как армяне переселялись в Закавказье, азербайджанцы переселялись из окрестностей Гёкчи в Иран. Несмотря на это, армян, проживавших до революции в Араратской долине, можно было перечесть по пальцам. И если бы после войны в условиях уродливой "политики" "культовских" времен свыше 300 тысяч азербайджанцев не были выселены из своих исконных земель, ныне количество азербайджанцев в Армении было бы ничуть не меньше армянского населения.

"Русская ориентация армянского народа - явление органическое и естественное. Оно исходит из сути и духа самого народа" (стp. 43).

Единство русского и армянского народа 3. Балаян строит только на основе христианства, т.е. только на близости религиозной, что вновь подчеркивает его крайний субъективизм.

Следует признать научно невежественными попытки выдать царскую империю за добровольный союз народов (можно подумать, царизм был неким христианским раем, и армяне должны были тянуться к нему более сильно, чем мусульмане-азербайджанцы).

Но в таком случае, почему же "тысячи и тысячи сыновей русского народа шли на жертвы ради революции?" Во имя чего осуществлялась революционная борьба? Какая необходимость родила Октябрьскую революцию? И далее, кому служит стремление разделить страну, которая играет такую значительную роль в прогрессивном развитии человечества, по христианско-исламской демаркации, кому выгодно расчленять ее на "духовно близких" и "неблизких" русскому народу? Разве не льем мы тем самым воду на мельницу антисоветской пропаганды!

3. Балаян, который намеренно "не замечает" азербайджанцев, да и в целом их культуру, неожиданно рассказывает, как он во время своих поездок по Армении, встретил странствующего моллу. Будь 3. Балаян хоть немножко знаком с обычаями народа, он знал бы, что моллы не путешествуют подобно нашему "журналисту", а только приезжают по приглашению для исполнения того или иного ритуала.

И все-таки этот вымышленный 3. Балаяном эпизод - небезынтересен. С одной стороны, специальный корреспондент "Литературной газеты", советский журналист, писатель, автор 20 книг, врач, художник, мастер спорта по двум видам спорта, проехавший тундру на собачьих и оленьих упряжках (этим не ограничиваются сведения 3, Балаяна о самом себе), а с другой стороны, говоря словами автора, "странствующий молла", один в облике национального героя, на государственной машине, в сопровождении секретарей райкома, другой - пеший странник...

Мы не попытаемся идеализировать моллу. Но странным образом, в мимолетном, разговоре этот вымышленный молла оказывается нравственно выше высокомерно внимающего его журналиста.

"Этот (молла - С.Р.) говорил на чистейшем русском. Знал армянский. И его ничуть не смущала моя записная книжка.

- У нас же здесь нет действующих мечетей, - сказал я, - что же вы делаете в этих местах?

- Для нас, духовных лиц, главное не мечеть, а души мусульман.

- Почему же вы путешествуете не в одеянии моллы, а одеты в светский костюм?

- Для ислама главное - слово, а не одежда.

- Но это было известно еще до ислама. "Вначале было слово", просто я о том, что без "формы" вам могут не поверить.

- Верят. Я же людям несу добро" (стр. 296).

Молла, который людям несет добро и "советский журналист", который сеет семена раздора, семена национализма, который оскорбляет другой народ. Если это подлинный молла, то следовательно, он знает арабский, фарсидский, и, естественно, свой родной язык, а если поверить 3, Балаяну, то еще и русский, и армянский. При этом, согласно автору, он читает современную литературу: он рассуждает о книге О. Сулейменова "Аз и я".

Вновь повторим, трудно сказать, был ли этот молла, говорил ли эти слова или их придумал автор, чтобы иметь повод для нападок на Олжаса Сулейменова, во всяком случае, в этом разговоре молла выглядит куда убедительнее.

Молла, в отличие от 3. Балаяна, не находит в книге О. Сулейменова исламского, тюркского фанатизма. Он попросту считает, что это новый этап самопознания народа.

"Аз и я" направлен против теоретиков евроцентризма, книга призывает к доброжелательности, уважению к прошлому народов. Конечно, у тех, кто отождествляет слова кочевник и дикий, книга О. Сулейменова должна вызвать озлобление. 3. Балаяну очень хочется приклеить к известному нашему поэту ярлык панисламизма, и нетрудно догадаться, какие цели он при этом преследует

"Дикие орды кочевников, уничтожавшие на своем пути храмы и книги, вдруг, выясняется, принесли в мир цивилизацию" (стр. 298).

И евроцентризм и азиоцентризм - бесславные, порочные теории: они только разрушают взаимопонимание. Но вот и новая теория, "армяноцентризм", с которой выступает 3. Балаян. Оказывается, именно Армения является родиной мировой цивилизации и культуры, родиной Ноя, Библии и т. д. Вся русская архитектура развивалась под воздействием армянской архитектуры, резьба по камню известна только армянским мастерам, и только армяне способны пахать землю в стесненных условиях.

Несколько слов о тех, кто разделяет мысли 3. Балаяна.

В последнее время, в некоторых центральных газетах и журналах, ряд армянских авторов выступал с территориальными претензиями: они пытаются доказать, что исторически древние земли Азербайджана следует считать армянскими. Эти притязания, в конечном счете и привели к обострению межнациональных отношений в. Нагорном Карабахе. Это является неуважением к миллионам читателей, неуважением к Конституции СССР, но, одновременно намеренной фальсификацией. Думается, подобные демарши не случайность, а последовательная тенденция, все более отчетливо проявляющая себя в определенных кругах армянской "интеллигенции".

Очередным аккордом этих целенаправленных претензий стала беседа академика Аганбекяна с отбросами дашнакской партии в Париже.

Он недвусмысленно заявил, что Нагорный Карабах должен быть присоединен к Армении. Странно, как может академик делать столь безответственные заявления? Как может народ отказываться от своей земли, делиться землей, политой кровью его предков, землей, которую он отстоял в тысячах сражений от вооруженных посягательств? Задумался ли академик о последствиях столь безапелляционных суждений?

Азербайджанский народ и азербайджанская интеллигенция всегда с уважением и почтением относились к армянскому народу, его истории и культуре. Наша интеллигенция не теряла выдержку, хотя и не могла не видеть множество извращений, ошибок и прямых наветов в десятках, сотнях книг, пособий по истории, картах, газетах и журналах, которые выходят в Армении, даже в художественных и публицистических произведениях известных в Армении ученых, писателей и поэтов. Она старалась сдерживать эмоции, сталкиваясь с проявлениями национального эгоизма и шовинизма, видя нетерпимое отношение к азербайджанцам, живущим в Армении, зная о многочисленных попытках уничтожить, стереть с лица земли памятники языка, истории, азербайджанского народа на территории Армении. Но при этом никто не требовал возврата Гёкчабасара (окрестности озера Севан), Ведибасара, Зангезура, где исторически жили азербайджанцы, хотя они знали и о фактах, когда закапывались камни с тюркскими письменами или "прочитывали" их как древнеармянские.

К сожалению, факты свидетельствуют о том, что подобная злонамеренная "интеллигенция" не ограничивается республиканскими газетами и журналами, издательствами, но с "успехом" использует и всесоюзную трибуну. С целенаправленной последовательностью, каждой весной во всесоюзной печати появляются материалы об "истреблении армян" и эти материалы как бы непреднамеренно, ненароком подогревают антиазербайджанские настроения. Методично воспитывается враждебное отношение к слову "тюрок", ко всем тюркоязычным народам, т.е. к одной трети страны в пяти союзных республиках. Они преследуют цель вбить клин в добрососедские отношения между СССР и Турцией, фундамент которых в свое время был заложен В. И. Лениным и Ататюрком.

Нельзя не сказать и о том, с какой стремительностью и пугающей последовательностью меняется в Армении; азербайджанская топонимика названия рек, гор, ущелий, озер, сел, районов, областей: Агбаш (Абовян), Аскипара (Воскепер), Алагёз (Арагац), Хамамлы (Спитак), Арпачай (Ахуйан), Басаркечар (Варденис), Веди (Арарат), Зангибасар (Масис), Гёзелдере (Гехадзор), Дербент (Кармракар), Джалаоглу (Степанаван), Джанги (Вардатлур), Гемерли (Месамор), Гыпчак (Арич), Гырхбулаг (Акунк), Мерзе (Бартераван), Мехраблы (Вардашек), Пирмелек (Арег), Сардарабад (Октембрян), Товузкала (Берд), Ойдшы (Гаржис) - таким образом, изменены сотни, тысячи названий. И это несмотря на то, что в наше время в этих местах до недавних событий проживали массы азербайджанцев.

Нетрудно представить себе настроение населения, когда меняются названия их "малых родин", завещанные предками. Ведь тем самым наносится удар исторической памяти народа, - исчезают названия племен, полководцев, исторических деятелей, целых поколений, традиций, фольклора, а это наносит урон самому существованию народа, масштабы которого трудно себе представить. В Азербайджане же к историческим названиям относятся с несравнимо большей уважительностью. Достаточно сказать, сколько в Азербайджане городов, сел, улиц, учреждений, названных в честь армянских революционеров, в то время как в Ереване из названия 26 Бакинских коммисаров сочли возможным убрать слово "бакинских".

Армянский и азербайджанский народы были соседями на протяжении тысячи лет. Между нами очень много общего - от реалий быта до антропологических черт. Но при этом, в произведениях армянских ученых, поэтов, писателей сотни азербайджанских слов - названия бытовых предметов, музыкальных инструментов, народных мелодий, собственных имен - выдаются за армянские, в то время как современные армяне даже не понимают значения этих слов. Кто от этого выигрывает? Зачем же надо мутить воду?

Многие из подобных тенденций порождены силами, пытающимися подорвать единство народов нашей страны, среди этих сил и те, кто годами живет у нас, но кому порядок в нашем доме не по душе, кто способен променять родину в интересах наживы, кто объективно смыкается с силами антикоммунизма во всем мире! Но мы уверены, что кое-какие "герои нации" не сумеют посеять рознь между двумя соседними народами.

Сегодня, в условиях перестройки и гласности, говорить о таких фактах крайне важно. Не секрет, что превратно понимая эту самую гласность, все больше и больше обнаруживают себя силы, тормозящие процесс перестройки, пытающиеся противостоять нашему интернационализму, поколебать нравственные устои нашего общества. Если не дать им сегодня должного отпора, то завтра нельзя быть гарантированным от новых бед, новых ошибок...

Отступление: События в Нагорном Карабахе и вокруг него подтверждают сказанное. Корень этих событий во многом кроется в книгах, подобных "Очагу" 3. Балаяна. Безапелляционность и оскорбительность написанного и высказанного Апресяном, Балаяном, Аганбекяном и иже с ними, не получая должного отпора, наносит непоправимый удар по взаимоотношениям двух народов, последствия которого трудно предвидеть.

Одной из главных задач нашей науки и нашей общественной мысли является необходимость беречь честь и достоинство истории азербайджанского народа, без ложной идеализации, но с глубоким пониманием того, что без исторической памяти нет настоящего и будущего народа.

В КРЕПОСТИ НУШАБЕ ИЛИ ПАМЯТЬ КРОВИ

Когда Гюндузу исполнилось три года, я спросил его:

- ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ РОДИНА?

Немного подумав, он сказал:

- РОДИНА - ЭТО НАШ ДОМ!

Однажды с моим другом, писателем Шарманом Керимзаде мы поехали в Барду. Был декабрь. Наши друзья, эмигранты из Южного Азербайджана (оказывается, бывают эмигранты и у себя на родине) пригласили нас не день 21-го Азера (12 декабря). В обычной жизни, в суматохе дней мы как-то забываем, что у них другой, иностранный паспорт. Но разве брат должен интересоваться, какой паспорт у его брата, разве друг должен спрашивать паспорт у друга?

К слову... Заговорил о паспорте, и вспомнилась мне одна знакомая семья из Узбекистана, Когда-то они переехали сюда из Южного Азербайджана. В Средней Азии много таких азербайджанских семей, приехавших из Ирана.

Три брата... Удивительное было в том, что в паспортах каждого из них была проставлена разная национальность. У одного - азербайджанец, у другого - турок, у третьего просто "иранец". Они с улыбкой показывали свои паспорта, а я за этой случайностью видел трагедию народа.

Сколько можно делить единый народ на части, придумывая каждой из частей свое имя, сколько можно извращать, фальсифицировать его историю, пройденный им путь, сколько можно наводить тень на плетень, лишь бы запутать следы подлинного происхождения?..

... При нашей бардинской встрече на лицах собравшихся отчетливо можно было заметить тень слова "эмигрант" и соответствующей отметки в паспорте.

День 21 Азера - День памяти жертв революции... Мы отдавали дань памяти безвинно погибших тысяч наших братьев и сестер.

Взывали к памяти 30 тысяч невинно расстрелянных в тебризской крепости Эрк.

В словах выступавших, рабочего ли, крестьянина ли, была такая убежденность, что она не могла не отозваться в наших сердцах, - за горькими словами читалась необоримая отвага, готовность к борьбе.

Выступали и молодые люди. Хотя они и родились на Севере, всем своим сердцем, своими помыслами, они были там, на Юге, в борьбе своих отцов и дедов за освобождение.

Слово предоставили Фарману. После нескольких фраз он так разволновался - его не могло не встревожить все сказанное и услышанное в тот день, что сошел с трибуны со словами: "Лучше пусть Сабир прочтет свои стихи!"

Со встречи мы вернулись окрыленные, воодушевленные. Весь вечер в гостинице продолжался все тот же раз говор. Мы говорили о судьбах людей, с которыми познакомились, о будущем романе "Худаферинский мост", который задумал мой друг, о том, что наша история пока не находит подлинного отражения в наших книгах, о древней Барде, подлинное местоположение которой археологи недавно определили заново. Возбуждение разогнало сон. В то же время я вспоминал свой разговор с секретарем райкома о бардинских лесах, ядохимикатах, низвергаемых на людей и землю, вспоминал грубые начальственные замашки...

По старой привычке, я проснулся рано. Проснулся и город, взявшийся за свои каждодневные дела.

Знаменитая крепость Нушабе была расположена близко к гостинице. Недавно стало известно, что знаменитая: столица Албании располагалась вокруг этой крепости. В крепости ничего не сохранилось, кроме мавзолея - и разрушенных стен, но мавзолей был построен много позже самой крепости. Пожалуй, столица легендарной правительницы Барды - Нушабы, которую с большой симпатией описывает Низами, не могла состоять из небольшой этой крепости. Это подтверждают и археологические раскопки последнего времени, которые ведутся в ста-стапятидесяти метрах от крепости, в центре города. Интерес представляют и городища, расположенные у подножия горы - своеобразные "спутники" древней Барды.

... Ко времени Низами Барда потеряла свою былую славу, но она все же отозвалась стихами:

Как прекрасна Барда, как приглядна она.

И весной, и зимой вся в цвету, зелена,...

Отдыхают сады и являют покои,

И заботы не знает земля никакой.

Зеленеет душистый рейхан, в не счесть

Всевозможных даров несказанных окрест.

И слетаются стаи охотно сюда.

Здесь и птичье найдешь молоко без труда....

А теперь край прекрасный увял, опустев,

Селен вымытый дол и останки дерев...

Арабские географы и путешественники, пришедшие в Азербайджан после седьмого века, столицу Арана считали одним из крупнейших городов Востока. Оставим в стороне сказанное историками и путешественниками, самое интересное - личность и судьба самой Нушабе. Известно, что в Азербайджане было немало женщин-правительниц, подобных Нушабе. Хотя некоторые ученые переносят место обитания массагетов к северу и на восток от Каспия, "История" Геродота убеждает, что жили в Азербайджане, на север от Араза. Какие бы изменения ни претерпела "Легенда о Томирис" до Геродота, во всяком случае, за ней стоят какие-то подлинные исторические события.

Мысленно я сравниваю двух правительниц древнего Азербайджана, Томирис и Нушабу, представляю, как они подвергали своих противников к оружием, и разуменьем.

Томирис длительное время вела с персидским шахом терпеливые переговоры, не теряла выдержки даже когда сын ее попал в плен. Но, убедившись что миром дела не решить, она резко меняет тактику .............персидскую армию через Арак, на свою территорию. (В своем "Истории" Геродот прямо говорит о реке Аракс, но почему-то некоторые современные не следователи считают, что речь одет о Сыр-Дарье). Решение Томирис, сколь бы простым ни казалось сегодня, на фоне реальностей своего времени не может не поражать. В то время, когда персидская армия держала в страхе, в трепете весь Восток, зная ее мощь, ей позволили пересечь "границу", пройти за Аракс... Это само по себе говорит о том, как уверена была в себе царица массагетов, каким сильным государством она правила. Пропустив врага на свои земли, она окружила его за Араксом и не дала возможности развернуться. Даже и сейчас поражаешься отважному военному расчету Томирис.

Во время битвы Томирис сталкивается лицом к лицу с Киром и ударом меча сносит ему голову, чем окончательно решает исход противоборства. Голову правителя выкидывают в Аракс, вслед панически убегающим персиянам. И не просто голову, а полный крови бурдюк. Опуская голову Кира в этот кровавый бурдюк, Томирис сказала: "При жизни ты не мог насытиться кровьюг напейся теперь досыта".

И царица Нушабе, как и Томирис, стремилась мирным путем предотвратить столкновение с войсками Александра Македонского. Армия Александра находилась в это время в зените славы. По преданию, Александр прибыл во дворец Нушабы в одежде посла и поразился непреклонной воле, мужеству этой женщины.

Нушабе узнала его: "Вы говорите не как посол, а как правитель". Она показывает Александру изображения правителей мира, вытканные на шелку, и вынуждает венценосного пришельца признаться.

Низами ярко живописует дворец Нушабы - резиденцию правителей древней барды.

Нушабе, признавая мощь Александра и ища компромисса, не теряет при этом своего достоинства. Она держится с Александром на равных.

С такой же гордостью и даже вызовом она велит подать Александру вместо яств золото и серебро на золотых подносах. Этим символическим жестом она дает поять: "Золото-серебро ведь не съедобно, для чего оно тебe в таком количестве? Для чего ты проливаешь столько крови, завоевываешь столько стран?" Поучительный урок, который преподала Нушабе великому полководцу!

Две правительницы Арена, две женщины, наши далекие предки, - как похожи они друг на друга своей волей, выдержкой, умом, крепостью духа!

В седьмом веке до нашей эры, в Северном Азербайджане было создано государство саков-скифов, в этническом составе которых, несомненно, преобладали тюрко-язычные племена. Одно из названий этого государстве Ишгуз, Некоторые прочитывают это название как Ичогуз ("внутренние огузы") и тем самым связывают его с огузами. Может быть, история Томирис и массагетов как раз и связана с государством Ишгузов. Может быть, широко распространенные в Азербайджане Девичьи башни (Гыз галасы) сохранились с того времени и являются производными от слова Ишгуз (огуз галасы)? Не будем строить предположения, это дело историков. Одно несомненно: история женщин-правительниц оставила свой след в азербайджанской литературе и фольклоре. В "Деде Коркуте" слышатся отзвуки матриархата, и женщины этого древнейшего памятника предвосхищают правительниц типа Томирис и Нушабе...

... Я смотрю на крепость Нушабе и вспоминаю, что у древних шумеров богиней добра и плодородия была Нисаба, Крепости Нисабы имелись и в древней Вавилонии!..

Одинокий мавзолей и пустынный сад... Этот мавзолей построен в том же стиле, как и древние памятники Ардебиля, Тебриза, Нахичевани. Приблизительно того же архитектурного, направления памятники Самарканда, Бухары, Хивы, Герата.

Однако, в отличие от положения дел в Средней Азии, охрана и реставрация этих памятников в Азербайджане находится в плачевном состоянии. В Самарканде специальная организация занимается вопросами реставрации. Она решает, откуда следует привозить строительные материалы для реконструкции того или иного памятника, занимается изучением состава кирпича, который используется в этих работах. Реконструкция мечети Биби-ханум началась только тогда, когда был решен вопрос производства кирпича идентичного состава.

На крепости же Нушабы небольшой мавзолей перекрыли с помощью бетонного покрытия. Арматура этого покрытия до сих пор торчит из бетона.

Уважение к своему прошлому начинается с таких вот простых "мелочей", К сожалению, мы пока не можем похвалиться качеством реставрационных работ... Я брожу вокруг мавзолея и вдруг из глубины сада, из-за плотной поросли молодых кизиловых деревьев, доносится высокий звонкий голос, какие, кажется, и рождаются только на этой благодатной карабахской земле - голос поет неизвестную мне детскую песню.

Я иду через сад навстречу песне. Красивый мальчуган, черные кудряшки которого спадают на глаза, что-то мастерит из кизиловых прутьев, обстругивая ножиком. При виде меня, смутившись, заливается краской. Песня остается недопетой... Малыш поздоровался. Оказывается, он мастерил лук, рядом уже лежат готовые, очищенные, заостренные стрелы. Сразу забылось и состояние крепости, неумелая, топорная реставрация. Крепости, дворцы, целые города строятся, разрушаются и отстраиваются вновь. Рукотворное никогда не бывает вечным, оно не может существовать во все времена! Однако есть главная дорога, потеряв которую, теряешь все. Есть такая цепь, разрушенное звено которой восстановить чрезвычайно трудно! Есть такое сокровище - растратишь его, потом ничем не восполнишь. Это - дух народа. Ладно, строения, памятники, каменные, кирпичные, бетонные - главное, пусть не разрушится невидимое здание духовности, которое народ мой строил тысячелетиями, ради которого пролито много крови, ради которого гибли миллионы юношей, и миллионы прекрасных девушек проливали слезы, здание, построенное чаяниями народа, его мечтами, надеждами, болью и потерями! Если разрушится это здание, то восстановить его немыслимо, невообразимо!

Откуда эта сила, уверенность, отвага в голосе мальчугана, который, верно, и в школу пока не ходит? Какой инстинкт побуждает этого мальчишку, не знающего пока ни истории, ни нашего прошлого, ни того, какой ценой его пращуры отстояли свободу у стен этой твердыни, заготавливать свои детские стрелы и своим пронзительным голосом, подобным сверкающей молнии, нарушать тишину этой всеми забытой крепости? Может быть, в благодатных садах, обступивших твердыню, даже в руинах, не потерявших своей величественности, каждым раскрывшимся цветком и взошедшей травой взирают на нас чьи-то глаза из прошлого, и чьи-то дивные песни доносятся до нас из глубины веков!... Может быть, это наитие живет, существует в памяти этих деревьев, этих камней и они нашептывают об этом каждому новому поколению из рода в род, из века в век, вдыхает это чувство в наши сердца, наши души, нашу плоть и кровь... Может быть, это и есть память крови!..

В полурухнувшей башне

Крепости Нушабы,

Где в кизиловых путах

Камни сморщили лбы.

Пел малыш в упоеньи.

Позабыв обо всем

Звонкий голос, как сабля,

Рвал пласты тишины,

И всплывали из праха

Вековечные сны.

Он не ведал о песнях,

Заволоченных мглой,

О сраженьях и крови.

Что смешалась с землей.

И в глазах его - радость

Жизни, что впереди.

И уроки былого

Не успел он пройти,

Грамоте не обучен

В этом не ошибусь

Но откуда же в песне

Эта древняя грусть?

Лук на плечике остром,

Сноп кизиловых стрел...

Зов ли давних сражений

Он услышал, пострел?..

Что за блажь угнездилась

В головенке шальной?

Ну, скажите на милость,

Как, из бездны седой

Память крови восстала

В сердце детском его?

Каждой капелькой алой

Вспыхнуло естество

Верно, денно и нощно

Незапамятный зов

Обступает тревожно

Тысячей голосов

В берег юного сердца

Вьются, словно прибой,

Реки крови, пролитой

Под твердыней родной.

И влекут, как магнитом,

Сквозь крупные пласты

Достопамятных предков

Сумрачные следы.

Оборвал свою песню

Он, завидев меня,

Но в глазах я заметил

Жаркий отблеск огня,

Легендарных столетий

Полыхающий сказ

И спросил: "Что за песню

Напевал ты сейчас?"

Засветился улыбкой

Он в ответ на мою,

"Сам не знаю я, дядя,

Просто так вот пою...".

Пел он, как ему пелось.

Сочиняя слова.

И не ведал про голос

Памяти и родства,

Героический голос

Проникавший сквозь мглу

"Ты держи наготове

Этот лук и стрелу..."

Я верю в эту память, верю в зов, идущий из глубины веков. Он был проводником моим. Он помогал мне отличить друга от врага.

И в этом путешествии он сопутствует мне. Зов, не дающий забыть то, что забыто или перепутано историей, проложивший мост через тысячелетия, чтобы напомнить нам о роде своем, никогда не лгущий и безобманный родной зов, родные звуки - память моей души, память крови!

Отступление. Киностудия заказала написать сценарий документального фильма о передовом текстильщике Ягубе Рустамове, живущем в Мингечауре. Мы собрали необходимые сведения, познакомились с героем фильма, но что-то меня не устраивало, что-то не складывалось. С чего же начать? - думал я. К любой работе нужен свой ключ!

Ягуб Рустамов (сейчас он работает в Центральном Совете республиканских профсоюзов) сам по себе - челок интересный. Он обслуживал одновременно 112 станков, в то время, о котором идет речь, выполнял задание 1990 года.

Он, наш будущий герой, знал каждый станок буквально по голосу, был сноровист, терпелив, не знал усталости, держал станки в исправности и т. д. Все это было нам известно, все это мы увидели. Но что-то не складывалось, я чувствовал - чего-то не хватает...

Какое-то подспудное чувство заставило меня пойти в музей истории Азербайджана, ознакомиться с экспонатами, связанными с древним Мингечауром...

Современное текстильное дело и музей: какая между ним связь? Признаюсь, я кое-что читал об археологических раскопках в Мингечауре, с частью находок был знаком, но мне и в голову не приходило, что здесь может быть такое, что пригодится для сценария.

Я остановился перед стендом "Мингечаурская культура": виды древних захоронений, глиняная посуда, предметы быта, украшения. И еще пока не раскрывшие свою тайну печати - клейма древних азербайджанцев!.. Почти у каждого племени, у каждой ветви этого племени было своя печать, свой символ.

Сейчас клейма древних огузов начали изучаться. Их соотносят с Орхоно-енисейскими письменами.

На мой взгляд, было бы интересно сравнить эти племенные знаки с наскальными изображениями в Азербайджане: можно найти новый ключ к разгадке этих изображений.

Правда, тогда, рассматривая клейма в музее, я еще не думал об этом.

Некоторые из клейм очень напоминают лабиринты современных кроссвордов.

Лабиринт, изображенный на древнейшем клейме, неожиданно напомнил мне цех Ягуба Рустамова, напомнил схемы, которые он начертил на полу цеха, чтобы кратчайшим путем достигнуть любой точки цеха и мгновенно исправить пееребои в любом из 112 станков.

Однако эта ассоциация мимолетно прошла сквозь мое сознание, и казалось, ничего мне не давала. Я искал иной ключ... И нашел его в музее!

Материя, вытканная на станке, на территории Мингечаура за 2100-2200 лет до нас!

Представляете! Когда планировалось, что Мингечаур станет большим текстильным центром, еще никто не знал, что здесь 2100-2200 лет тому назад существовало ткачество, причем на станках. Кому это могло прийти в голову?! Однако во время строительства мингечаурской плотины археологические раскопки не только выявили культуру древнего Северного Азербайджана, но и доказали существование на этой земле скифско-сакско-ишгузского государстве, что до сих пор было спорным, и показали, что жившее здесь население антропологически не отличается от современных азербайджанцев.

Эти находки показали также, что мы не заново строим наш индустриальный Мингечаур, а, в сущности, восстанавливаем древний город, возрождаем древнейшие промысла, которыми занимались на этой земле наши предки: возрождается город, которому тридцать пять веков.

В музее истории Азербайджана демонстрируются эти древние ткацкие станки. Но самое удивительное - это льняная материя.

Такое же чувство я пережил, когда увидел нежный, истлевший, истончившийся в тюль лоскут, извлеченный из могилы Низами Гянджеви.

Однако Низами Гянджеви умер в начале тринадцатого века, и этой материи максимум около 800 лет,

Мингечаурскому образцу же на 1500 лет больше, он пролежал в земле 22--23 века и, сохранился до наших дней.

Нужное звено для завершения документального фильма о мингечаурских ткачах было найдено!

Должен, однако, признаться, что так взволновавший меня эпизод на студии был встречен прохладно.

Сославшись на трудность съемок в музее, киношники отказались от них, а мне и сейчас кажется, что была утеряна возможность создать документальный фильм, который обозначал бы всю эволюцию ткацкого дела в Мингечауре, показал бы глубокую древность материальной культуры Азербайджана.

Обыкновенное глиняное клеймо, небольшой камень, маленькая доска, сохранившие тепло человеческих рук, крохотный след на скале мгновенно восстанавливают в нашей памяти тысячи и тысячи лет. Как неутомимые альпинисты, умы получаем возможность, зацепившись за крюки, взбираться на вершины или спускаться в глубокие ущелья (кто знает, что вернее?!).

В Азербайджане бесчисленное множество подобных "альпинистских" троп, ведущих в даль тысячелетий...

КОБУСТАНСКИЕ ПИСЬМЕНА ИЛИ МИР КОБУСТАНА

Мне довелось повстречаться с одним из первых исследователей кобустанских наскальных изображений археологом Исхаком Джафарзаде,

Работал я тогда в газете "Адабият ве инджесенет" и пришел к ученому по заданию редакции.

Исхаку Джафарзаде было уже много лет, он тяжело передвигался по комнате, но как только разговор заходил о Кобустане, он оживлялся. Менялся и голос его, и лицо, и выражение глаз.

Позже, когда я бродил по Кобустану, мне представилось, что эти наскальные письмена удивительно похожи на морщины старого ученого, с которым я виделся тогда в первый и последний раз.

Кобустан - первая страница нашего открытия мира, первая скрижаль нашей судьбы, первая страница нашей истории.

Некоторые из слов И. Джафарзаде я запомнил: "Кобустан ни с чем не сравнимый музей. Те, кто десять тысяч лет тому назад выбили на скалах эти письмена, оставили себе вечный памятник".

Еще он сказал: "Какому бы народу ни принадлежал Кобустан, он был бы известен всему миру. Мы еще не знаем ему цены".

Кобустан - книга, написанная нашими предками: мы обнаружили, нашли ее, но прочесть еще не можем. Если мы не сможем ее прочесть, прочтете вы, прочтут будущие поколения!". И это тоже его слова.

Потом он остановился на этом слове "йазы" - письмена и почти полчаса говорил о его корнях, истории.

Разъясняя одно слово, ученый открыл мне огромный, неизведанный мир.

Он с легкостью находил связи между словами "йаз-бахар", "йазы-чёл", "дузенгах", "йазы-йазмаг", "китаб", т.е. соединял значение таких слов как "весна", "равнина", "письмена", "книга". К сожалению, некоторые из названных им слов я успел позабыть, - он находил их общие корни, общие значения, логично убеждал меня в этом, и я вновь поверил, что каждое слово, как и народ, имеет свою глубокую историю - историю своего возникновения и развития. Возможно, самая серьезная, самая значимая и одновременно самая неожиданная история народа заключена в истории его слов.

Антуан де Сент Экзюпери пишет, что если можно было бы со всеми подробностями и деталями описать, как рождается завязь цветка, как она развивается, оплодотворяется, превращаясь в семя, затем в плод и, наконец, созрев, падает с дерева, получилась бы толстая книга, равная истории целого народа.

Мир един в своих закономерностях.

Все на свете рождается, живет, умирает.

Была у нас древняя-древняя колыбельная и пел ее весь Азербайджан. Но только в нескольких местах сохранилось ее эхо, отпечатавшись на камне, скале, в письменах: на Гемигая, в Делидаге, Большом Кавказе, Кобустане.

И еще на скрижалях Южного Азербайджана, пока читанных нами.

Кобустан - наша колыбельная песнь.

МЕЖДУ СТРОК. Баку не столь уж может похвастаться естественной красотой окрестной природы.

Климат Апшерона суров. Может бы, поэтому говорят: настоящая природа Азербайджан начинается за сотню километров от Баку.

Если человек красоту окружающей природы видит не только в зеленых горах, шумных водопадах, густых лесах, благоухающих цветами, лугах, если красота для него - непривычное и общепринятое, а единственное и неповторимое, то он поймет, почувствует, увидит, что уАпшерона есть своя, неповторимая красота, как, собственно говоря, у каждого своеобразного уголка природы.

Слава Баку - него нефть - породила и много проблем для природы Апшерона.

Богата земля, в недрах которой томится "черное золото": на ней растут дивные цветы, украшение столов аг-шаны, гара-шаны - прекрасные сорта винограда, полезнейший и вкуснейший "хар тут" - черный тут, сладчайший бакинский инжир. Шафран - незаменимая благоуханная приправа азербайджанских блюд, одна из редчайших в мире пряностей, ценящаяся дороже золота, также в числе даров Апшерона, небольшой его части, со специфическим микроклиматом. И у каждого уголка на Апшероне своя культура - арбузы с огородов Зиря, зеленый лук Говсанов. И столь же редкие оливковые, миндальные деревья, деревья инаби. Каждое из этих растений говорит о богатстве этого редчайшего уголка природы.

Да, в каждом из сел Апшерона свой микроклимат, своя вода, свой воздух.

Причудливые скалы почти по всему побережью, родники между скал, золотые пески - все это тоже Аншерон.

Что и говорить - уникальная земля.

Но ведь земля Апшерона могла быть еще более прекрасной, еще более богатой.

Когда в прошлом веке спрос на нефть поднялся, на Апшероне начали добывать нефть промышленным способом, что привело к появлению загрязненных нефтью сбросовых вод.

Хотя ежегодно выделяется все больше и больше средств на очистку и озеленение Апшерона, раны, нанесенные ему дореволюционной хищнической добычей и нашим бездумным природопользованием, заживают с трудом.

В середине прошлого века цена нефтеносных земель вокруг Баку стремительно поднялась в десятки, сотни раз.

Я вспоминаю некоторые документы, связанные с продажей участков, рассматриваю карты того времени.

Как пчелы на мед, со всего мира ринулись сюда дельцы, искатели наживы, к ним присоединились местные толстосумы. Наивные жители таких сел, как Раманы, Балаханы, Сураханы, порой за бесценок продавали свою земли. И через некоторое время земли эти, где выращивались виноград, инжир, тут, миндаль и многое, многое другое, превращались в болота мазута или нефтяных отходов.

А в мировые банки текли миллионы, выкачанные на Апшероне.

Древние сады Апшерона, райские уголки, которые были созданы здесь трудом многих и многих поколений, не могли соперничать с грозным нефтяным молохом и вынуждены были отступить.

На месте тех садов теперь и трава не растет. Здравомыслящий человек не может выступать против добычи нефти, против технического и промышленного прогресса. Но речь идет не о техническом прогрессе, а об отношении к природе. Нефть принесла славу Апшерону, но мы не можем забывать те потери, которые сопровождали добычу "черного золота".

Когда-то бакинские аристократы здесь же, на Апшероне выезжали на охоту на диких зверей; дорога вела их мимо вечных огней Сураханов, мимо Храма огнепоклонников, через Зиря, к острову Пираллахы (сейчас остров Артема), покрытому лесами и густыми зарослями кустарников.

Останки древних животных, найденные на месте старого мазутного озера в Бинагадах, также позволяют говорить, что на Апшероне был иной климат, близкий к субтропическому, где сегодня пустынная, выжженная земля - шумели леса.

Одно из подтверждений тому и Кобустанские письмена.

К Кобустану надо ехать на юго-запад от Баку, почти 50 километров по Сальянскому шоссе, мимо крупных фабрик и заводов, многие из которых выглядят сегодня мрачными и угрюмыми.

50 километров и десять тысяч лет... Всего час пути... Дорога эта ведет нас из крупного промышленного центра двадцатого века в таинственный мир тысячелетней давности...

Много троп исхожено в Кобустане и написано о нем много. Трудно не повторяться, когда пишешь о нем. Но и говорить о нем хочется до бесконечности.

Кобустан - целый океан. Целый океан, который вобрал в себя дух древнего человека, его думы, веру и верования, представления о жизни и смерти, пройденный древним человеком путь борьбы и побед, его мировосприятие и миропонимание - все это запечатлелось, воплотилось здесь!... Мы каждый раз подходим к этому океану все ближе и ближе, но в состоянии только чуть намочить ноги - не больше, мы еще не можем заплыть, переплыть, нырнуть, раскрыть тайны его глубин...

Кобустан - скрижаль жизни, которую отправили нам наши предки. Почтальоном этого послания было само время. Письмо это дошло до нас через десять тысяч лет. Мы получили, раскрыли это письмо, пытаемся по слогам разобраться в его тексте, но прочесть пока не в состоянии!

Пройдя через широкую равнину, расположенную между горами и берегом моря, мы вступаем в мир скал, протянувшихся почти до горизонта.

Верхняя часть Кобустана будто гладко срезана ножом, только невежеством нашим можно объяснить тот факт, что на этой земле, которую следовало охранять всем миром, долгие годы работал каменный карьер.

На тысячи квадратных метров вокруг, всюду у подножий гор и холмов бесконечные скалы.

Скалы эти вызывают представление о необыкновенном, некогда разрушенном дворце, камни которого разбросаны как попало.

Или, может быть, целую гору раскромсали на кусочки, как большую голову сахара, и рассеяли по Кобустану...

Или это огромные зубы, вражьи клыки, ощерившиеся на землю мою? Сколько их было, не счесть. Одна судьба оказалась у всех, один конец.

Посмотришь со стороны и кажется: скалы эти крайне однообразны - что может быть в них интересного. Но это со стороны...

Дорога изгибаясь уходит вверх и подводит к гребню - порогу скалистого царства. Здесь впитываешь в себя воздух Кобустана и постепенно таинственный, мистический трепет овладевает тобой.

Продвигаясь между скал, кажущихся безжизненными, попадаешь в странный волшебный мир, который околдовывает тебя своей вековечной древностью и в то же время кажется очень уютным, как внутри человеческого жилья. Пейзаж, который открывается вокруг, напоминает лунный.

Со стороны может показаться, что здесь нет признаков жизни, но обнаруживаешь, что среди скал спрятался удивительный уголок с деревьями, лужайкой, родником - все это настолько нереально, что воспринимается как мираж в пустыне.

И, наконец, завершающий аккорд этого удивительного и прекрасного мира дом, крытый красной черепицей. Кобустанский музей.

Кобустан объявлен государственным заповедником и охраняется государством.

Невозможно без волнения входить в этот удивительный музей под открытым небом.

За скалами спрятались от ветра и дождя "дворы" величиной в многоэтажный дом, в которых проросли деревья. Когда входишь в эти природные "дворы", когда видишь сохранившиеся здесь небольшие рощицы, когда окунаешься в эту древность, прадревность, - одному богу известно какая она, Кобустанская древность, на самом деле - Кобустан еще более возвышается в твоих глазах, он предстает не просто как место древних на скальных изображений, а живой мир, реальный и волшебный одновременно.

Признаюсь. Все мы осознаем научную ценность тысяч кобустанских наскальных рисунков. Однако, когда я приехал сюда в первый раз, с первого взгляда эти рисунки показались мне обычными. Я ожидал, что увижу нечто необыкновенное, потрясающее, ошеломляющее, но вначале изображения на скалах меня несколько насторожили. Кто определил возраст этих камней? Тысяча лет! Десять тысяч лет!

Шутка ли сказать!

С этими мыслями я вошел в пещеру, которую называют "Ана зага". И вот здесь я действительно был ошеломлен, ошеломлен настолько, что хотелось преклонить колени перед лицом кобустанского чуда.

В этой пещере археологи вели раскопки. Найдены были кости человека и животных, утварь, украшения. Но самое интересное, - скалы, находящиеся под двух-трехметровым слоем земли, были испещрены письменами.

Изображения, которые были найдены в этих глубоких, засыпанных слоях, были еще более сложными и еще более необыкновенными. Трудно поверить, что это просто изображение, обычный рисунок. Эти знаки напоминают Древние, непривычные нашему глазу письмена, поверил, что возраст Кобустана, его наскальных изображений равен самой кобустанской земле, кобустанским скалам. И возраст их, возможно, еще древнее,чем нам представляется. Древняя обитель человека, древние могилы, кости животных, орудия труда и оружие дошли до нас из глубокого, доисторического мира, древнего, таинственного и чрезвычайно притягательного.

Отступление. Во время весеннего празднике Новруз, вместе с приехавшим из Москвы физиком нас пригласили на встречу в университет.

В большом зале был погашен свет, разносили праздничную хончу - поднос с традиционными праздничными сладостями и зажженными по краям свечами. На лицах сидящих в зале мелькали отсветы огней от свеч. Зеленый круг "семени" всходы пшеничных зерен - в отсвете окружающих его свечей, казался зеленым пламенем.

Вечер этот я вспоминаю еще и потому, что наш московский гость делился своими соображениями о Кобустане.

Ученый доказывал, что Кобустан - в целом Апшерон, - это зоны, открытые для космоса.

По его мысли, изображенное на одном из кобустанских рисунков похожее на шлем сооружение на голове человека, с линиями, похожими на зигзаги молнии, не что иное, как антенны, предназначенные для связи с космосом. Многие из нас видели это изображение. Многие ученые искали объяснение этому разветвленному, подобно оленьим рогам, сооружению на голове человека.

Наш московский друг с жаром уверял, что это одно из самых загадочных изображений Кобустана и самая важная его находка: изображенная линия точно соответствует самым современным антеннам, установка, использующая минимальные средства, чтобы охватить максимальную Зону! Если мы сможем создать подобную антенну, она окажется незаменимой! А это означает...

В таком русле продолжалась беседа ученого.

Однако оставим и ту беседу, и связь человека с инопланетянами, и предположение о том, что на голове изображенного на скалах человека антенна.

Нынче модно все непостижимые явления связывать с космическими силами, считать их сигналом извне.

Наши обычные промышленные достижения, технические средства, даже бытовые машины сегодня таковы, что если представить себе катастрофу на земле, которая прервала бы передачу технической информации от поколения к поколению, то, возможно, обнаружив то или иное техническое приспособление, будущие люди не поверят, что они созданы руками и умом человека: им легче и понятнее будет поверить в пришельцев и инопланетную культуру.

В сущности, это удачная тема для пародий на иные "исторические" и "фантастические" сочинения.

Мне не хочется искать в Кобустане элементы фантастики, факты космического чуда. Да, это только гипотеза, предположение, что житель Кобустана с помощью антенны получал информацию из других, далеких миров.

Однако информация, посланная мне, потомку, пращурами, - налицо. Досталась бы мне антенна такая, чтобы я смог услышать голоса, которые доносятся из глубин тысячелетий!

Мы еще не смогли изучить и понять до конца прошлое человека, его возможности и его достижения, его технические приспособления, его способы познания окружающего мира, словом, разобраться в истории и судьбах древних цивилизаций.

Кобустан - книга простых истин, говорящая на языке земли, камня, на языке знакомом и понятном всем. Но было бы несправедливо считать ее "каракулями" первобытного человека или "вещими знаками",

Кобустан - наша каменная книга с пятью тысячами страниц. Когда-нибудь найдутся способные прочесть ее!

На одном из совещаний в АН Азербайджанской ССР кандидат филологических наук А.Гусейни сделал развернутый доклад о первых своих попытках прочесть кобустанские письмена, раскрыть "язык" этих изображений - основные положения доклада были напечатаны затем в журнале "Техника-молодежи".

Несмотря на некоторые поспешные, приблизительные выводы, в целом, подход А.Гусейни к кобустанским изображениям, попытку прочесть их, расшифровать, как систему знаков следует считать оправданной и такая работа рано или поздно должна быть продолжена.

Пишу эти строки и из множества наскальных изображений в Кобустане вспоминаются мне два: древнее судно с гребцами, на корме которого изображено солнце и хороводный танец "Яллы".

Изображение судна волнует нас как напоминание о древнейших морских переходах. На изображении видны гребцы, сидящие друг за другом, и даже их весла.

Уже сколько тысяч лет эти весла беззвучно вонзаются в каменные волны и прокладывают дорогу в будущее кораблю надежд, чаяний, судьбы наших предков...

А изображение солнца символизирует неизбывность, вечность этих надежд и этого странствия!

Изображение солнца в Кобустане, возможно, одно из древнейших в мире и не случайно, что оно находится в Стране Огней, в одном из древнейших очагов огнепоклонничества.

Было ли изображение солнца символическим знаком этих гребцов, подобием вымпела или символом веры? А может быть, оно выполняло чисто техническую функцию?

Из чего и как изготовлялось это судно и куда пролегал маршрут этих допотопных мореходов?

Одно изображение вызывает тысячу вопросов. Чтобы ответить на них, нужна целая жизнь...

Посетивший Кобустан норвежский путешественник и исследователь Тур Хейердал обнаружил близость изображенного в Кобустане судна с шумерскими тростниковыми ладьями и признал кобустанское судно одним из наиболее древних подобных изображений в мире.

Сопровождавший его сотрудник АН СССР X.Анохин писал, что кобустанское изображение - современник судов шумерского времени: "... Возможно, что высокая культура, которая возникла пять тысяч лет на берегах Арабистанского моря, имела связь с Кобустаном".

По мнению Тура Хейердала, судно это имеет ритуальное значение и связано с богом солнца, верховным богом неба Уту. Может быть!

Для меня самое ценное то, что это изображение судна с рисунком солнца на носу ладьи проливает свет на древнюю культуру наших предков, на их верование, на их связи с другими народами: солнца, которое на протяжении многих веков озаряло наш путь,

Камни говорят не только с помощью высеченных на них знаков. В Кобустане живет эхо древнего мира.

Тропинка от главной стоянки ведет вниз, скалы редеют, тропинка сбегает к Каменному Бубну.

Это один из древних музыкальных инструментов, известных нам. Стоит дотронуться до плоского скального обломка, как возникает вечная музыка Кобустана.

Здесь, отбивая ритмы на этом Каменном Бубне, плясали вокруг костра, а потом запечатлевали этот танец на скалах.

Кобустан - родина нашего старинного танца - "Яллы".

Кобустан - наш первый музыкант, наш первый инструмент и наш первый исполнитель.

Тысячи лет наши предки, взявшись за руки, плечом к плечу, кружатся в завораживающем "Яллы". Кружатся вокруг вечного огня, имя которому отечество.

Сегодня танец "Яллы" распространен и среди наших соседей. Азербайджанский танец перешагнул наши границы, и вместе с ним перешагнули рубежи и наши инструменты. Как и у нас, у наших соседей, "Яллы" сопровождается трелями гара-зурны и ритмами нагары, древнейших музыкальных инструментов.

Какое чувство, какая радость родила "Яллы"? Может быть, это танец триумфа древнего человека, кружившегося вокруг своей добычи?

Ведь Кобустан был огромной естественной западней для диких животных.

Чтобы подняться к плато, которое расположено выше скал, к каменному карьеру приспособлен высокий трап.

Дух захватывает, когда поднимаешься по нему.

С последней ступени открывается широчайшая панорама - одним краем на Шемаху, другим - к Куре, бесконечная равнина, а за ней холмы, долины, горы.

Хотя эти места расположены близко к Баку, населенных мест здесь мало. Горы здесь голы. Только дыхание весны будит тонкую поросль зеленой травы, но не проходит и двух месяцев, как она блекнет, сникает, жухнет.

И в это короткое время все дороги заполняются стадами.

Мы подъезжаем к Кобустану со стороны Шемахи. По Древним караванным путям, протянувшимся по долине Реки Пирсагат.

... Не доезжая до Маразы, от магистрали Баку-Шемаха влево сворачивает дорога. Старая машина моего друга - писателя без особого труда двигалась по грунту. Порой мы проваливались в такие крутые спуски, что, казалось, больше уже не выкарабкаемся.

Во время этой поездки я вновь убедился, как плохо мы знаем наш Кобустан.

На вершине небольшого холма из земли извергаются небольшие фонтанчики.

Хотя мы знаем, что Кобустан является родиной грязевых вулканов, я никогда не мог представить себе о существовании таких грифонов.

Они величиной с гриб. На протяжении многих и многих лет эти "лилипуты" живут себе, попыхивая, перешептываясь

Проезжаем через селения. В Шемахе в названии нескольких сел есть слово "араб": Арабшахверди, Арабгедим, Арабшалбаш. Необычная судьба была у этих "арабских детищ", В свое время, в связи с политикой арабизации, насаждаемой халифатом, во многие места Азербайджана, особенно в Ширван, были переселены арабы, чтобы усилить влияние арабского языка и мусульманской культуры.

Однако у времени и у истории свои законы. Прошло время и вместо того, чтобы подчинить влиянию своего языка и своей культуры азербайджанцев, арабы сами растворились в азербайджанской среде, и переняли азербайджанский язык.

Азербайджан много раз подвергался таким попыткам ассимиляции, но каждый раз они, как подброшенные со стороны щепки, сгорали в огненном дыхании народа-огнепоклонника.

... Берега реки Пирсагат заросли высокими кустами тамариска, усыпанного розовыми цветами.

Кто только не проходил по этой долине? Караванные дороги с севера Кавказа на юг, с юга на север, обязательно проходили по этой долине. В IX-X веках до нашей эры предки персов, предки индоевропейских народов шли с запада и востока, чтобы на прикаспийском юге создать свою оригинальную культуру.

Древние народы, жившие здесь и вытесненные инородным потоком, двигались на север, к низовьям Волги, селились на Поволжье.

Здесь проходили сакские-ишгузские воины, хазары, кыпчаки, гунны, сувары, огузы.

И друзья здесь проходили. И враги.

И войско Шах Исмаила Хатаи, объединившее Азербайджан, и армии Чингизхана, Тамерлана.

Многое видели, многое повидали дороги древнего Ширвана, долины древнего Кобустана.

Долина Пирсагата походит на древних мудрецов, которые много знают, но мало говорят. Молчит долина.

С печалью смотрю на места древних поселений.

Трудно словами выразить чувства, которые вызывают эти безжизненные пространства, это безмолвие.

Мы направляемся к роднику Гоч ("Бараний"). Родник находится в ущелье, там, где пролегали оживленные пути. Как напоминание об этой прошлой, бурной жизни - одинокое дерево рядом с родником. Выше родника было поселение: до сих пор можно обнаружить там места каменных строений. На склоне горы сохранилось большое, древнее кладбище - памятник домусульманской эпохи. Места эти, по-видимому, местожительство племени гоч, которое описал Ю.В.Чеменземинли в своем романе "Девичий родник".

Гоч-баран, наверно, указывает на тотем племени.

...Говоря о Кобустане, грех не упомянуть о коврах Кобу. Ведь и эти ковры столь древни, что их впору сравнить с кобустанскими письменами. И когда смотришь внимательно наскальные изображения, то они постепенно, меняя свою форму, становятся похожими на узоры ковров Кобу, на азербайджанские ковры.

... Дух интернационализма, свойственный азербайджанской культуре, живет и в Кобустане.

Среди тысяч скал, написанных по-азербайджански, есть одна, "говорящая" латынью.

Как знак уважения к "гостю", скала эта сейчас заключена в железное ограждение.

Эта надпись на скале у Беюкдаша (Большого Камня) позволяет судить о том, что XII римский легион Юлиуса Молниеносного, полководца императора Домициана, добрался до этих мест.

... Могло статься, когда судно кобустанских мореходов, ориентируясь по кострам, бессонно горевшим на скалистом берегу, возвращалось с плавания, жители Древней Нахичевани, в памяти которых еще не стерлись предания о всемирном потопе, писали свои письмена на Гямигая, оставшейся недосягаемой для бушующей стихии...

На камнях Гямигая рождался собрат Кобустана.

Чуть севернее, на юго-западных склонах Делидага, заглядевшись в зеркальные очи озер Алагель, запечатлевали свои мечтательные думы и чаяния на родных стремнинах...

Так рождались первые письмена, песни земли азербайджанской.

Хотя их разделяют сотни километров, природные условия и род занятий наши предки вели свой безмолвный разговор со скалами на одном языке. Все эти очаги составляют единую школу - школу азербайджанских наскальных письмен... Близость надписей на Гямигая к Орхон - Енисейским письменам расширяет представление о диапазоне влияния этой школы.

Все это говорит о том, что люди, жившие на этих территориях, по складу мышления, верованиям, по межплеменным союзам, наверно, были родственны или, по крайней мере, очень близки друг к другу.

Наскальные письмена уводят корни, народного единства в глубь тех далеких тысячелетий.

УМНЫЕ КАМНИ ДЕЛИДАГА

В один из прекрасных августовских дней, когда горы окутаны голубой дымкой, я преклонил колени перед камнями Делидага, как некогда творцы древних письмен.

Земля под моими коленями мягкая как бархат. Мягче, чем любой ковер.

Я провожу своими пальцами по фантастическим изображениям первобытного человека и чувствую, как учащается сердцебиение, как убыстряется ток крови в жилах.

Вдоль дороги, сбегающей вниз, вразброс лежат множество валунов. Трудно найти такой, на котором не было надписей.

Какие необыкновенные знаки! С чем их сравнить, на что они похожи?

Насколько просты, реальны, достоверны изображения животных, особенно горных коз с крупными, изогнутыми полумесяцем рогами - этот вид животных давно исчез из наших гор - настолько сложны другие, несомненно, не обычные, таящие в себе особый смысл.

Вдалеке виднеются белые палатки становья. На лугах Делидага пасутся стада семнадцати районов. Одно из cтад расположилось на склоне, чуть выше расписанных камней. Увидев нас издали, подходят чабаны.

Над нами возвышается одна из вершин, покрытая снегом.

Один склон ее обвалился и сполз вниз., то ли от землетрясения, то ли от "каменного селя" - камнепада и издали кажется, что это черные окаменевшие кудри упали на плечи горы.

Интересно, что на скалах давным-давно, тысячелетия назад сорвавшихся вниз, нет изображений. Камни с письменами расположены ближе к земле и большинство из них наполовину оказались под землей.

Многие из надписей, затоптанные стадами, размытые дождями и ветрами, уже невозможно разобрать. Одна часть огромной скалы когда-то сорвалась вниз, место разлома покрылось мохом. Но надписей здесь нет. Это подтверждает, что в последние тысячелетия традиция этих каменных письмен прервалась, наследники древних "авторов" утеряли это "искусство" своих предков.

Такое ощущение, что ты находишься на краю света, стоит протянуть руку и дотронешься до ясного, чистого неба. Может быть, поэтому делидагские надписи обращены к небу?... Среди разнообразных изображений, рисунки животных и предметов быта, сложные, напоминающие буквы, знаки, круги, похожие на колеса сегодняшнего велосипеда, разнообразные геометрические фигуры, а рядом странные, "таинственные" изображения небесных тел, солнца, звезд, Млечного пути.

Некоторые рисунки на скалах напоминают дорожные знаки, звездную карту.

Всматриваясь в эти изображения, я вспоминаю книги турецкого исследователя Казыма Миршана, посвященные письменам прототурок. С огромным интересом прочел я две из них. Только после того, как ознакомишься с подобными исследованиями, понимаешь, в каком направлении надо двигаться, чтобы раскрыть тайны надписей в Кобустане, Делидаге, Гямигая; становится ясным, что к ним нельзя относиться как к ординарным реликтам; эти, пока запертые двери, ведут к пониманию тысячелетних истоков нашего языка, нашего далекого, но родного мира.

К сожалению, скалы Делидага изучены меньше, чем скалы Кобустана. Они не охраняются, не изучаются, и, глядишь, вдруг оказались в книгах, изданных за пределами республики. Как это могло произойти, на каком основании. По-видимому, если не будет напечатан подробный альбом и каталог этих надписей, найдутся их "совладельцы", точно так же как нашлись "совладельцы" наших народных песен, народной утвари, народного искусства.

... В одном из сел Басаркечара я услышал странный разговор. В последнее время в этих селах, неизвестные "специалисты" предлагают азербайджанцам любую цену за их ковры.

Хотят организовать музей ковра, подобный бакинскому. Потом, наверно постараются "доказать", что ковры эти принадлежат не азербайджанцам. Ведь в последнее время подобные тенденции у некоторых авторов - не редкость.

Во имя научной истины и объективности наскальные изображения и, в целом, памятники Делидага должны быть серьезно изучены и зафиксированы.

Местные жители жалуются, что в последнее время стали исчезать из кладбищ и старых крепостей камни с надписями, тотемные фигуры коней и баранов.

В обычае наших пращуров устанавливать на могилах фигуры лошадей, верблюдов, баранов; это связано с их, образом жизни, с их верованиями и родившимся из этих верований искусством каменной скульптуры.

Когда эти каменные изваяния попадают в чужие музеи и получают ложную атрибутику, это только запутывает подлинную картину развития народного искусства.

Раз уж вспомнилось... Когда строился дом творчества писателей в Шувелянах, привезли туда два старинных каменных изваяния лошадей. Установленные во двере скульптуры придавали особый колорит окружению. Удивительным образом гармонировали друг с другом разделенные многими веками современный дом творчества и с такой пластической выразительностью вытесанные из камня древними мастерами лошадь, седло, уздечка, стремя, - они будто согревали холодный интерьер, делали его более обжитым, теплым. Стоит ли говорить как кстати такие скульптуры в общественных очагах. Однако, кому то из районного начальства изваяния эти пришлись не по душе: "Кому нужен этот примитив?" решили они. Каменные лошади были расколоты и выброшены.

Сколько подобных горьких воспоминаний о нашем равнодушии к прошлому, к культуре наших далеких предков!

...Я сижу, прислонившись к одной из скал с письменами. Передо мной возвышается гряда гор Малого Кавказа. Чуть ниже видны зеленые сады и высокие дома Джермука.

Дальше, за Джермуком вновь возвышаются горы - горы Нахичевани.

Подходят чабаны. Я обращаю внимание на лошадь под седоком. Она не может устоять на месте. Так и норовит вырваться, понестись.

Мы здороваемся. Я прошу разрешения сесть на норовистую лошадь. Хозяин с усмешкой соглашается.

Не успеваю вдеть ноги в стремена, как лошадь пускается вскачь. По-видимому, она почувствовала во мне не только чужака, но и неопытного наездника. Она мчится вперед по зеленому лугу, к подножию горы. Я чуть отпускаю поводья, прижавшись к седлу. Наверно, лошадь не ожидала такой вольности, она летит как на крыльях, и я знаю, попадись нам навстречу каменный поток, она не остановится и перед ним.

Во мне взыграло какое-то мальчишеское озорство, я готов скакать на этой горячей лошади хоть на край света. На этой, мчащейся как молния, лошади, кажется, двигаешься не вперед, а в прошлое, в жилах горячится кровь далеких предков.

Спутники мои с тревогой следят за скачкой... Через некоторое время мы прощаемся с этими местами, покидаем каменные письмена. Всю дорогу между нами не утихают споры: трудно забыть эти каменные письмена, трудно переоценить их роль в нашей культуре. Директор прекрасного краеведческого музея в Кельбаджарах Шамиль Аскеров поместил но дворе своего музея некоторые из этих камней с письменами. Поэт Мамед Аслан, возражает: музей обойдется и без этих камней, они должны храниться там, где они созданы.

Я соглашаюсь с Шамилем Аскеровым: подобных камней столь много, находятся они на такой недоступной высоте, что если пару камней перевезти сюда, в краеведческий музей, каменная картинная галерея не обеднеет.

* * *

в Кельбаджарах, окруженных с одной стороны восточными склонами Малых Кавказских гор, с их лесами и альпийскими лугами, с другой - летними пастбищами, которые тянутся до Гейчи, множество интереснейших древних памятников.

Кельбаджарскому музею может позавидовать любой государственный музей. Выразительно и само здание музея - узоры из более чем четырехсот видов местных камней, делают его похожим на ковер.

Когда смотришь на экспонаты, которым пять, шесть тысяч лет, не можешь не сожалеть о том, как бедны, как скудны наши государственные музеи.

Разнообразными породами туфа и мрамора Кельбаджарского района можно обеспечить всю республику. Богат край и целебными минеральными водами. В настоящее время мы используем лишь небольшую часть этого естественного богатства.

Но это особый разговор, о нем в другой раз...

Мы говорим только об одном бесценном богатстве этой местности каменных надписях в Делидаге, и других памятниках, в которых сохранились следы далеких времен.

По дороге в Кельбаджары в месте, под названием Гаябашбашадейен ("Где скалы касаются главами") и в скале Лачин, сохранилось множество пещер. И у каждой есть своя история, своя легенда! Некоторые из этих пещер расположены на такой высоте, что их даже невооруженным глазом и не разглядишь.

Всмотревшись, около пещер, расположенных в горах, можно различить остатки древних каменных стен. Наверно, когда-то здесь жили люди: отшельники или гачаги (абреки или разбойники). Со временем тропинки к пещерам заросли и подняться к ним уже невозможно.

В пещере около скалы Лачин, по преданию, когда-то был спрятан целый клад рукописей. В народе до сих пор живет это предание. Однако, это пристанище наших далеких предков до сих пор не изучено археологами. Может быть, не нашлось смельчака, археолога, решившегося подняться сюда? А альпинисты? Разве нельзя воспользоваться их услугами? Таких необыкновенных поселений множество и в других районах Азербайджана. Какие тайны хранят эти пещеры? И кто должен их раскрыть? Мы находимся на одном из самых удивительных, самых необыкновенных мест - в ущелье, которое кельбаджарцы называют Гаябашбашадейен. Скалы над головой человека на сотни метров, действительно, стоят голова к голове. По берегам реки, расколовшей гряду скал, дорога вьется вверх, к селам. И сколько бы ты ни шел по этой дороге, всюду, куда ни кинь взгляд, над головой повисают огромные утесы.

У подножия главенствующей скалы, куда, кажется, никаким образом не может ступить нога человека, как слепой глаз, зияет зев пещеры. С трудом можно разобрать рядом с ней кладку стены. "Глаз" этот уже несколько тысяч лет смотрит на мир.

Одинокий орел медленно парит между огромными скалками будто вырастающими друг из друга. И представляется мне, что этот одинокий орел дух когда-то жившего в этой пещере смельчака, и сейчас он парит здесь, охраняя свой очаг.

ЗЕМЛИ НОЯ

Земли Нахичевани с востока окружают горы Гямигая, с запада гора Агры, с севера - отроги Малого Кавказа, а с юга - Карадагские горы, которые возвышаются по ту сторону Аракса. Землю эту, в которой много удивительного, неповторимого, необыкновенного, почему-то называют "Родиной Ноя", "Краем Ноя". (См.: "Очаг" 3. Балаяна).

Мы же произносим эти библейские эпитеты с чувством благоговения перед древностью этой земли.

Связь с мифическим Ноем, в какой бы ни было интерпретации, не может затемнить подлинную историю этого края: такое соотнесение, пусть и в мифотворческой оболочке, связывает наш народ с древнейшими корнями человеческого рода.

Среди этимологических разъяснений слова Нахичевань и есть такое народное поверье, которое вызывает у меня невольный трепет:

"Нахчыван" - "Нух чыхан" (Место, где явился Ной)...

Знаки на одной из вершин Гямигая, горе Иланлы (или Эланлы) также перекликаются с легендами о Ное. Вообще, земля эта от Ордубада к Шаруру, к подножию горы Агры скрывает в себе множество тайн.

В краеведческом музее автономной республики я смотрю на картину одного из выдающихся азербайджанских художников, сына нахичеванской земли, Бахруза Кенгерли (1892-1922): "Гробница Ноя". Полотно это написано с натуры и вновь возвращает нас к связи Ноя с Нахичеванью.

Выдающийся художник с большим мастерством изобразил мавзолей Ноя, который существовал в Нахичевани еще до начала века.

Род Кенгеряи - очень древний, уходящий своими корнями в далекую старину, Это имя - эстафета славы: древнего улуса.

По историческим источникам, на территории Нахичевани, а также соседних с ней Арменией и Южным Азербайджаном до нашей эры и в первые столетия нашей эры наряду с такими племенами как белые огунны, савиры, оногуры, жили и кенгеры.

История одного этого рода может стать микромоделью истории Нахичевани.

В глубокую древность уходит история тюркоязычных этносов, давших название таким местностям, как Шеки, Закаталы, Гянджа, Баку, Тебриз, Шемаха, Беласувар, Саатлы, Казах, Товуз, Хачмас, Акстафа, Ярдымлы, Карс, Игдир и другие. Процесс трансформаций иных этнонимов в топонимы произошел не менее чем 3000-4000 лег тому назад. Изучение родословного древа выдающегося художника может быть предметом специального изучения, и явится свидетельством того, сколь глубоко в историю уходят азербайджано-тюркские поселения на этой земле. Нахичевань относился к центральным землям древнего Азербайджана. Может быть, по этой причине азербайджанское государство Атабеков XII века выбрало своей столицей Нахичевань.

... Перевалив через горы, въезжаешь в зеленые, цветущие яйлаги Гёйчи, далее на север - области Борчалы, Караязы, Казах. На запад от подножия горы Агры - впадина Сурмали; по ту же сторону от Ведибасара и Гюмрю начинаются яйлаги Карса, Эрзерума.

По дорогам на юг, через Аракс, минуя озеро Урмия, можно попасть на юго-западную часть нашей праотчизны, на родину Физули, к землям иракских керкуков.

Одна из дорог на юг через несколько часов может привести к столице Южного Азербайджана, к одному из древних и славных городов Востока Тебризу, Это близкие и родные адреса дорог Нахичевани. Исторически эти дороги шли через Среднюю Азию и достигали Индии, Китая, на западе же - в сторону Испании, к берегам Марокко.

В сочинении неизвестного автора XIII века под названием "Аджаиб-ад-дунья" ("Волшебный мир") читаем о Нахичевани: "Говорят, на свете нет города с большим населением".

Средневековый географ-путешественник Ягут аль-Хамави пишет: "Нешава город Азербайджана. Называют его также городом Аррана (Северный Азербайджан. - С.P.). Это граница с Арменией. В народе называют его и Нахчыван".

Каждый раз, приезжая в Нахичевань, невольно вспоминаю данные источников и руины древних крепостей, запущенность города, что вызывает у меня гнетущее чувство непоправимых потерь.

Одно из мощных государственных образований, сложившихся на территории Азербайджана - Мидия, исторически делилась на: Большую Мидию, и Мидию Атропатены.

Нахичевань был одним из самых значительных городов Мидии Атропатены.

По Моисею Хоренаци (V век) в Нахичевань было привезено 10 тысяч мидийцев. Армянский историк Гевонд (VIII век) считал Нахичевань местом проживания мидийцев. Аналогичного мнения придерживался и арабский полководец Габиб ибн Маслам. (См.: Г.А.Гейбуллаев. К проблеме этногенеза азербайджанского народа. Баку, "Элм", 1984, с.109).

В некоторых источниках указывается, что Нахичевань начал строиться в 1539 году до нашей эры. Если принять эту дату, то в 1991 году Нахичевани исполнится 3530 лет. В исторических источниках встречаются различные даты возраста Нахичевани. Некоторые указывают, что город возник примерно за две тысячи лет до нашей эры, в 1987 году. Если основываться на этой дате, то в 1988 году мы должны были отметить 3975-летие города.

Все эти данные указывают, что возраст Нахичевани приближается к 4 тысячам лет.

Археологические памятники, открытые в Гюльтапе I, Гюльтепе II, Оглан Кале, Карабагларе, Шахтахты, Казанчи, Галачиге и других местах позволяют судить о существовании здесь очень древней и развитой городской культуры. Она тесно соприкасается с культурой, возникай в Южном Азербайджане, около озера Урмия, в том числе со всемирно известной культурой Гасанлу. В Нахичевани сохранились следы древнего земледелия, оседлой скотоводческой культуры. Здесь обнаружена древняя оросительная система протяженностью 100 километров. Нахичевань - один из древнейших и самых больших центров металлургии в Закавказье; здесь было широко распространено производство металла для бытовых и военных целей.

Земля Нахичевани, расположенная на стыке Атропатены и Албании, сохранила множество памятников азербайджанской культуры, донесла до наших дней духовное богатство народа, его миропонимание.

* * *

10 мая, рано утром, стою я на балконе 506 номере гостиницы "Тебриз" и смотрю вдаль, на Карадагские яйлаги, - смотрю в направлении Тебриза.

Несмотря на настоятельные приглашения друзей из Нахичевани, я выбрал гостиницу. "Теперь я могу поклясться, что жил в Тебризе! Кто поймет, что речь идет о гостинице", - с горькой иронией думаю я.

Отсюда ясно видны бегущий вдаль Аракс, Нахичеванское озеро, села, расположенные на Южной стороне и голые, со снежными вершинами горы на горизонте, необыкновенные по цвету и колориту.

Нахичеванцы хорошо помнят слова космонавта Леонова. Сказал он их на одной из встреч, состоявшихся здесь: "Земля из космоса необыкновенно красива, она кажется розовой. После возвращения на землю, везде, где бы я ни побывал, я искал этот цвет. Наконец, я нашел его в Нахичевани. Когда смотришь из космоса, вся земля видится в цвете земли Нахичевани".

Слова эти сказаны не просто космонавтом, а художником, автором ряда картин на космическо-фантастические темы, вобравших в себя, кажется, весь цветовой спектр, Я видел картины Леонова на различных выставках. В 1971 году на одной из них я почувствовал цветовую гамму родной мне земли, почувствовал импульсы красок азербайджанской природы.

... В Москве, на Манеже была открыта выставка закавказских художников. В то время в газете "Адабият ве инджесенет" был специальный отдел, посвященный изобразительному искусству. Некоторое время я работал в этом отделе и был командирован на выставку, чтобы подготовить материал для газеты. Помню я включил в него мнение космонавта Леонова. Особое восхищение космонавта вызывали произведения Саттара Бахлулзаде, Таира Салахова, Тогрула Нариманбекова. Несомненно, была связь между тем, что говорил известный космонавт о Нахичевани и отношением к произведениям азербайджанских художников, в которых он обнаружил колорит нашей земли.

Однако, мне кажется, что рукотворное искусство не в состоянии изобразить этот мир красок, природную цветовую палитру во всей полноте!

Общий цвет гор Нахичевани может быть, и розовый, но включают они в себя сотни необыкновенных, фантастических цветовых оттенков, самые невероятные переходы.

Я стою на балконе "Тебриза" и, задумавшись, смотрю вдаль, в направлении Тебриза. Свидетелем скольких событий была эта земля, сколько драматических сражений произошло на ней, сколько было пролито крови - каждая пядь, каждый камень, каждое дерево здесь может о многом рассказать. Я думаю о том, что каждый раз на род с честью выходил из тяжелейших испытаний.

Когда смотришь на эти горы, окружающие Нахичевань с востока, севера и юга, невольно вспоминаешь версию о том, что всемирный потоп не перешагнул эти горы и по этой причине в Северном и Южном Азербайджане сохранились следы самой древней культуры.

* * *

... Впервые я приехал в Нахичевань через Ереван, из Араратской долины.

Из окна автобуса смотрел на плодородные земли вокруг и вспоминал сказанное мне учителем-пенсионером из селения Захмет в четырех километрах от Еревана: "Если бы после войны азербайджанцев не переселили в безводные, засушливые земли Азербайджана - Мугань, Миль, сейчас в Араратской долине их было бы более миллиона".

Я смотрю на село Веди (сейчас Араратский район Армянской ССР) и вспоминаю выросших здесь своих друзей, сейчас хорошо известных в Азербайджане - писателя, ученого, врача, руководителей различных хозяйственных звеньев.

Один из них рассказывал о своем приезде в родное село по прошествии многих лет: "Каменный дом наш остался невредимым. Я поискал глазами большое грушевое дерево, стоявшее во дворе. Но обнаружил только пень. Детство мое прошло в тени этого дерева. Я сел на пень. Хозяином дома был пожилой армянин. Собрались и дети его. И у них глаза прослезились. Накрыли на стол: "Когда бы ты ни приехал, ты наш гость", - сказал хозяин. Когда я выходил со двора, старик с печалью в голосе обратился ко мне: "По обычаю наших предков... Мы живем в твоем очаге, прошу тебя, пожелай нам блага!".

... Был апрель. Вдоль дороги, ведущей в Нахичевань, нежным розовым огнем полыхали персиковые сады Веди и Шарура. Стоило подуть ветерку, и перед глазами начинала струиться розовая феерия.

На многоцветном дереве, имя которому Азербайджан, Нахичевань персиковый цветок.

Чувства, которые привели меня тогда к мавзолеям, возведенным в честь наших прародительниц, и сейчас не покидают меня.

... И за далью восьми веков

Открывалась мне пралюбовь,

Отзываясь в сердце горьким стоном,

Провожатым немым ее дух вел меня по

дорогам разлук...

Кто-то из ученых сравнил мавзолей Момине-хатун, построенный в 1186 году Мохаммедом Джаханом Пехлеваном из азербайджанских Атабеков, с "Пятерицей" Низами Гянджеви.

"Если бы пришлось поставить в один ряд поэтов всего мира, живших во все времена, первое место, не задумываясь, я отдал бы Низами Гянджеви". Это слова академика Е. Э. Бертельса.

Это вершины Азербайджанского Ренессанса: одна в литературе, другая в зодчестве.

Достаточно одного этого памятника, чтобы получить представление о блистательном прошлом Нахичевани, но здесь ведь множество и других архитектурных памятников. Трудно найти равные им на всем Ближнем Востоке.

Тот факт, что великий азербайджанский зодчий Аджеми сын Абубекра (1136-1225) родился и вырос на земле Нахичевани, доказывает, что город этот был одним из центров Азербайджанского Ренессанса. На мавзолее Момине-хатун, Аджеми написал: "Мы уйдем, мир останется, мы умрем, этот памятник сохранится". Аджеми подтверждает расцвет Азербайджанского Ренессанса; в его творческом наследии органично соединились архитектура, математика, инженерное дело, живопись. Рядом с Аджеми жили и творили такие известные мастера как Амираддин Месуд Нахчиванлы, Джамаледдин Нахчиванлы, Ахмед сын Аюба Нахчиванлы. Аджеми спроектировал и построил всю центральную часть Нахичевани. К сожалению, все эти здания погибли в бесконечных сражениях - до наших дней дошли только памятник Ибн Кусейра и мавзолей Момине-хатун.

Во славу женщины-матери был воздвигнут и мавзолей Карабаглар, как и мавзолей Момине-хатун, дошедшим до наших дней в полуразрушенном состоянии, но даже в руинах восхищающий нас и сегодня: памятники эти без преувеличения можно признать жемчужинами мировой архитектуры.

Чтобы представить значение Нахичевани в развитии азербайджанской культуры, достаточно вспомнить имена некоторых деятелей науки и культуры, выросших здесь. Поможет в этом исследование известного нашего ученого-востоковеда Мамедаги Султанова: XII век - Атабеки Азербайджана и Аджеми Нахичевани (великий архитектор); XIII век - Ахмед Наджмеддин философ, написавший комментарий к произведениям Ибн Сины, вступавший с ним в полемику, известный на Востоке под псевдонимом "Имами Муаззим"; XIII век Салахаддив Гасан Нахичевани - поэт, переводчик, в Тебризском пан теоне поэтов похоронен рядом с Хагани Ширвани; XIII- века - Мовлана Фахраддин Нахчивани - выдающийся ученый, поэт, переводчик, общественный деятель; его сын Мохаммед Нахчивани - автор толкового словаря фарсидского языка, всемирно известной книги "Дастурал-катиб ве теедунал - маратиб" (1358). По своей значимости сочинение это ставят в один ряд с "Сиясатнаме" (Книга о политике) Низам-уль-мулька и "Собранием историй" Рашид-ад-дина; XIII век - Ходжа Насреддин Туси основоположник обсерватории в Мараге, выдаются математик, астроном, основоположник тригонометрии; XVI век - Мирза Кали Ордубади управляющий государственным аппаратом дворца Шаха Тахмасиба, поэт, каллиграф.

Другие поэты и ученые средних веков, выходцы этой земли - Мирза Садыг Ордубади, Мирза Зейналабдин Ордубади, Шейх Баба (Нейматулла Нахчивани), Нитги Ордубади, Алинаги Ордубади, Агамохаммед Ордубади, Мохаммед Садых Ордубади, Хатиф Хикмет (считался знаменитым математиком своего времени), Сабати Ордубади, Насири Ордубади, Салик Ордубади, Афсар Ордубади, Гасан бек Ленг Ордубади и другие.

XIX век - Абдураззаг Дунбули - поэт, историк, автор таких произведений как "Ибретнаме" (Назидания), "Муасири Султанийе" (Современная Султанийе). Хейран ханум - прекрасная азербайджанская поэтесса.

Этот ряд можно продолжить именами живших в начале XX века и в советское время выдающихся писателей и ученых. Чтобы показать развитие этой эстафеты культуры во времени, достаточно вспомнить такие имена, как Джалил Мамедкулизаде, Гусейн Джавид, Мамед Сеид Ордубади, Юсиф Мамедалиев...

..."Асхаби-кеф" ("Асхаби кехф" - мужи пещер) - одно из несметных чудес земли нахичеванской.

Однажды с друзьями-нахичеванцами мы отправились туда.

По дороге разговор зашел об освященности Асхабикефа: по народному поверью, кто направляется сюда с недобрыми намерениями, обязательно заблудится, не достигнет цели.

Мне показалось, что поверье это относится в целом к Нахичевани.

Нельзя приезжать сюда со злобным сердцем и злобными намерениями: неизбежно заблудишься среди этих скал.

Пещеры "Асхаби-кеф", может быть, одно из древнейших поселений человека на земле.

Небольшое дополнение. После поездки в Турцию, я узнал, что в Малой Азии множество подобных пещер. Легенды, связанные с этими пещерами, имеют одни и те же корни. С одной из этих легенд я познакомился в Эфесском музее города Сельджук: семь юношей из-за своих верований вынуждены были бежать от жестокого императора и заснули в одной из пещер горы Папайыр. Проснулись они через 309 лет. О пещере Асхаби-кеф сообщает Сейид -Погман Асури в своей книге "Зубдат-ат-таварих", написанной в 1583 году.

... Дорогу, которая вела к скалам, преградила крепостная стена. Когда мы подъехали ближе, то оказалось, что это декорация. "Азербайджанфильм" снимал здесь фильм "Гариб в стране джиннов". Проехав через эти "крепостные стены", мы встретились с поразительным произведением природы. В скале выбита ниша с семью силуэтами: это якобы тени когда-то живших здесь людей.

Отступление: Размышляя над этим, невольно вспомнил одну могилу в крепости Абракунис. Печальные строки, выбитые на могильной плите, говорили о том, что в 873 году здесь похоронена дочь Камиля Шейх-Малике Мелик-Ниса.

Надпись эта сама по себе - ответ однобоким представлениям о крайней задавленности женщины на Востоке - в том числе в Азербайджане. Имя женщины, имя матери всегда было священным на этой земле. Так было и 800 - лет тому назад, так было и 1150 лет тому назад!

...Скалы справа и слева, поднимающиеся к небу, кажется, упираются друг в друга. Когда снизу, с середины внимательно рассматриваешь их, то убеждаешься, что когда-то эти скалы составляли единое целое, но какой-то природный катаклизм разъял их. Тропы среди скал разветвляются в разные стороны, а ступеньки ведут в несколько пещер. И эти пещеры и ведущие к ним ступени - дело рук человеческих. Остались они с неведомых для нас времен. Деревья нарбенд создали в этом заповедном мире удивительный лес. На ветках некоторых из них висят пестрые лоскутки ткани - знак обета. И эти деревья, и эти пещеры - места поклонений людей.

Расположенные здесь же могилы дополняют картину далекого от нас, древнего мира. Каменные надгробия - подлинные жемчужины искусства резьбы по камню.

Рассматривая плиты, испещренные арабской вязью, степенно дохожу до одной из крупных пещер. В пещере этой находится могила. Однако самое неожиданное заключается в том, что в этой пещере и сегодня живет странная, можно сказать, семья. Слепой старик и с ним две старухи. Всесокрушающий дух перемен, пронесшийся над двадцатым веком, не смог нарушить тысячелетиями сложившуюся атмосферу этих пещер. В углу пещеры сложены постельные принадлежности. В центре постелен: старый-престарый ковер, доживающий свои дни, как и эти старик и старухи. О чем мы разговаривали, о чем вели беседу? Сейчас уже и не помню. В мире скал единственный признак цивилизации железные лестницы, которые ведут к пещерам, расположенным очень высоко. Хорошо бы вернуться сюда вновь...

В Нахичевани огромное множество подобных уникальных реликвий. Не хватит одной жизни, чтобы изучить их,чтобы описать...

Но есть в Нахичевани и памятники уже наших дней, они свидетельство того, что народ хранит благодарную память о своих лучших сыновьях.

Великий Гусейн Джавид через 43 года после своей трагической кончины в местах не столь отдаленных посмертно вернулся на родину. Прах его проделал путь от таежного поселка Шевченко, от могилы - 59, что в Тайшетском районе Иркутской области до нахичеванской земли...

Его новое захоронение превратилось в одно из мест паломничества жителей Нахичевани. Утром рано и я посетил могилу великого устада: наш друг Гамид Джафаров со слезами на глазах рассказывает, как они отыскивали могилу Джавида, показывает фотографии. Позволю себе повторить слова, сказанные мною на торжественном собрании в театре имени М. Азизбекова, посвященном 100-летию со дня рождения Гусейна Джавида.

"... Тех, кто упивался всесильностью своей власти, кто рыл безымянные могилы светлейшим властителям духа, история однажды выкидывает из мраморных усыпальниц, слово же, дух истинных художников рано или поздно воздвигает подлинный величественный мавзолей.

В мире этом можно полагаться только на любовь народную! Самый надежный памятник, самый неприкосновенный архив - память народа!

В народном духе есть такая магнетическая способность, что и через века она притянет к себе имена, кровно связанных с ним: Насими, с которого в Алеппо содрали кожу, вознесся памятником в Баку, Физули, останки которого истлевают в неведомой могиле, которую и найти сегодня трудно, живет на своей Родине своей нетленной поэзией, и памятников им ровно столько, сколько граждан у Отечества.

Гусейн Джавид говорил:

Возвратимся теперь в отчий край...

Здесь и ад, здесь и рай...

Жизнь подтверждает, сколь прав был Джавид, который подлинное счастье искал на Родине! Он знал, что сердца народа подобно цветам, перед лицом мрака, темноты, оно прячет свою красоту, когда же восходит солнце, готово всего себя отдать без остатка! Как океаны, в пучинах своих хранящие память о весенних дождях, народная память хранит воспоминания о лучших своих сыновьях в самых затаенных своих глубинах, пока они не выкристаллизуются в жемчужины...

Величие художника встает во весь рост, когда рассматриваешь его в свете родной литературы, в соотнесении с мировой литературой.

Творчество Джавида следует рассматривать с высоты тысячепятисотлетней истории азербайджанской литературы, ее лучших творений, ее титанов духа. Как похожа творческая судьба на судьбу Низами, прошедшего путь, от наивного убеждения, что любовь спасет мир, до законченных социальных утопий, предвосхитивших социалистические идеи...

Джавид, на заре творчества любил повторять строку Абдульхака Хамида "Лик истины не улыбается - плачет". В зрелом же возрасте, имея в виду Советский Азербайджан, Джавид говорил: "Если есть подлинная истина, то она в сегодня!".

Если в первом своем произведении, через семейную трагедию, он воплотил благородство и самоотвержение матери, призывал к сохранению прекрасных обычаев своего народа, то в последней пьесе он создает широкую панораму современного мира, включая Европу и Азию, клеймит фашизм, поднимавший голову в Италии, Германии, Испании, Японии и устами советских дипломатов говорит о тех бедствиях, которые фашизм может принести человечеству. Это было подлинное поэтическое предвидение...

Писатель, который в начале двадцатых годов обращал взоры к VI веку, к образу пророка Мохаммеда, в 1937 году собирался написать произведение о В. И. Ленине, пророке новой эры. И мы верим, что это было бы одно из самых прекрасных творений Джавида...

Ошибки, допущенные в оценке творчества Джавида, происходят от того, что не учитывались особенности его творчества. Застарелая наша болезнь зачеркивать то, что не вмещается в штампы, что не стандартно, что ни на что не похоже, сказалась и в этом случае. Джавид как оригинальный художник, как литературное явление, может быть оценен только по законам самого его творчества, с учетом особенностей его художественного мира.

Продолжая традиции творчества Низами и Насими, творчество Джавида возносится к горизонтам всей планеты, поднимает глобальные проблемы, великим интернационализмом сближает народы, возвышает голос протеста против эксплуатации человека, против мировых войн. Мало в мировой литературе имен, сравнимых с Джавидом по планетарной широте мышления:

Что ни день - навыдумают газы - отраву,

Кто над кем учинит в день грядущий расправу?

Не засохнет вчерашняя алая кровь,

А уже бойни-войны планируют вновь,

Дипломаты-вампиры, министры-психи

Мастерят для свободы оковы-вериги.

И пока не разорваны ржавые цепи,

Тяжко будет влачить человечество жребий!

Строки эти, написанные Джавидом в Берлине, в 1926 году, перекликаются с сегодняшним днем.

Были и такие, кто обвинял Джавида в идеализации прошлого. Но если вдуматься, во всех великих произведениях искусства, начиная с надписей на вавилонских башнях и поэм Гомера, есть страстная тоска по прошедшим дням, да и просто идеализация прошлого. Чистоту нравов мы ищем в прошлом, точно так же, как и люди этого прошлого в свою очередь искали в своем прошлом. Но вместе с тем мысль Джавида всегда устремлена в будущее.

Творчество Джавида стало нравственным экзаменом для целого поколения азербайджанских критиков. Признаемся, что не все его выдержали. Но через двадцать тридцать лет, всем, и критикам, и литературоведам, пришлось признать огромное значение творчества Джавида.

Когда в свете творчества Джавида вновь осмысливаешь историю нашей литературы, ее вечные духовные ценности, то с гордостью убеждаешься в том, что ее развитие есть постоянное преодоление национальной ограниченности, что человек и человечность всегда являлись для нее наивысшими ценностями!

Начиная с песен "Авесты", призывавших строить долма, закладывать человеческие поселения, обрабатывать землю, с героических песен Деде Коркута, славящих самопожертвование во имя Родины, азербайджанское художественное слово всегда говорило о тех вечных проблемах, с которыми сталкивается человек, всегда в ней превалировали общечеловеческие ценности: оно всегда призывало к справедливости, правде, благородству, свободе. Так было на протяжении истории, так было и в творчестве Джавида. Так будет и впредь. Таковы материнские корни, определяющие бессмертие азербайджанского духа...".

Потом я прочел свое стихотворение, посвященное судьбе Джавида и судьбам всех нас:

Не устали мы убивать друг друга,

Не осточертело нам и плакать вослед убитому!

* * *

Меня притягивало к Нахичевани чувство глубочайшей любви к двум высоким именам - Джалилу Мамедкулизаде и Гусейну Джавиду. В связи с научной работой "Джалил Мамедкулизаде ("Молла Насреддин") и фольклор" мне понадобилось попристальнее всмотреться в историю демократической мысли и просвещения в Нахичевани, народное творчество, среду, взрастившую Мирзу Джалила. Невозможно без огромного волнения знакомиться с судьбой старой интеллигенции Нахичевани, с историей просветительского движения в городе.

Для меня Джалил Мамедкулизаде - эталон подвижнического служения народу.

... И вот вновь иду я по следам великого подвижника.

Мне вспомнились суждения, высказанные в одной из статей нашего уважаемого ученого Байрама Таирбекова. В Азербайджане понятие об образованности и грамоте однозначно связывалось только с теми, кто окончил азербайджанско-русскую школу. Грамотность подразумевала причащение к знанию через новый алфавит. Традиционный старый алфавит, которым пользовались веками, отметался с порога, Но разве с помощью старого арабского письма изучали только религиозные учения? Почти в каждом азербайджанском селе существовали школы: трудно определить и количество тогдашних медресе. В средневековых азербайджанских городах, в научно-образовательных учреждениях, работали десятки выдающихся деятелей культуры. Было бы ошибочно связывать все это с религией. Ведь и в духовных школах проходили не которые светские науки: математику, астрономию, историю и т. д. Почти во всех азербайджанских селах, наряду с религиозными книгами, хранились энциклопедии и словари, книги по другим светским наукам, грамматике, алгебре, астрологии, медицине, праву, дидактике и т. д. К сожалению, в 30-е годы под флагом борьбы с религией было под корень подрублено ценное наследие, запечатленное за 1400 лет на арабском алфавите.

Я много слышал о том, что в те годы в наших селах варварски сжигались старые книги. Людей, читавших и писавших арабским алфавитом, клеймили как ревнителей религии и наказывали. Воз за возом вывозили и закапывали книги в землю - до лучших времен, но впоследствии обнаруживали истлевшую макулатуру!

Сколько способов уничтожения народа как с оружием, так и без оружия, испробовано на нас?!

Один из гениальных сыновей Нахичевани Насреддин Туси создал в Мараге обсерваторию, ставшую одним из крупнейших научных центров Востока - в библиотеке обсерватории, как пишет академик Зия Буниятов, хранилось свыше 400 тысяч рукописей!

Где сейчас эти рукописи: сгорели в пожарищах войн; искромсаны штыками, или истлели в сырых музейных подвалах?

Сколько дорог, ведущих в наше прошлое, стерто с лица земли, уничтожено, сколько дверей наглухо заколочено...

По древней Шарурской степи едем к небольшому селу, школа которого связана с именем великого Мирзы Джалила.

За чередой ухоженных весей, посреди благодатных долин, как мираж возникает гора Агры.

Мы проезжаем через благоустроенные села, прекрасные дома, павильоны, выдержанные в национальном стиле, по обе стороны дороги расстилаются ухоженные поля - все это сегодняшний день Нахичеванской Автономной республики.

Родник Марал (олень), родник Шам (свеча), родник Гусейна... Родники эти не только места отдыха, привала, пристанища человека, но и прекрасные произведения искусства. Родник Марал выполнен в виде естественного водопада. Вокруг небольшого холма посажены редкие растения, привезенные со всех концов Нахичевани, кругом бьют небольшие фонтанчики. На холме стоит скульптура марала.

Родник Шам трепещет белым пламенем среди равнины. Но огонь этой "свечи" дарует прохладу.

Родник Гусейна носит имя своего создателя, оставившего о себе вечную память. Но разве только этот родник? Разве только этот мастер? Простая, вечная истина: человек живет творением рук своих, в своих деяниях!.. На левой стороне дороги, ведущей в Ильичевский район, стоит дерево нарбенд. Одинокое дерево среди огромной равнины вызывает странное чувство. Это одно из редких, освященных деревьев. Гусейн-киши не только строил родники, но и делал прививки дереву нарбенд. Сегодня при въезде в город Ильич по обе стороны дороги раскинулась прекрасная аллея. И это тоже плод труда Гусейна-киши: еще один памятник, который он воздвиг себе.

... Вернемся к дороге, по которой мы продолжаем ехать. Дорога эта началась от мавзолея Момине-хатун, от прекрасной галереи каменных скульптур, расположенных вокруг мавзолея, среди которых изваяния барана и лошади, древних тотемов; дорога эта началась с бесценных изображений на скалах: человеческих фигур, вечного солнца, которому поклонялся человек. Дорога эта началась с венца родников Нахичевани, равного которому не сыскать на всем белом свете - Девичьего родника. В преддверии юбилея Аджеми Нахичевани здесь построен прекрасный театр под открытым небом в античном стиле, как напоминание о трехтысячной истории азербайджанского народного театра, о высокой культурной атмосфере древней Нахичевани. Удивительную, глубокую гармонию составляют мавзолей Момине-хатун, Девичий родник и этот "античный" театр.

...Родники встречаются нам всю дорогу, но я вновь и вновь мысленно возвращаюсь к Девичьему роднику, думаю об этом райском уголке, который создала природе в этом пекле, и родник этот представляется мне величественным памятником. Возможно это и не родник, думаю я, а праматерь Нахичевани. Может быть, именно здесь был заложен город, возраст которого ведет отсчет с допотопных времен; испив чашу жизни из Девичьего родника, вырос Нахичевань, возвысился, расправил плечи.

...Я прошу моих спутников из Нахичеванското пединститута Ису Габибова и Севиндик Новрузову свернуть в село Карабаглар. Побывать здесь - моя давнишняя мечта.

Карабаглар, расположен у самых подножий гор и уже издали видится естественно вписанным в окружающий ландшафт.

Памятник в селе Карабаглар притягивает к себе всех, интересующихся древней архитектурой Азербайджана. Это один из самых красивых, самых неповторимых памятников, которые довелось мне увидеть и не только в Азербайджане. К сожалению, он находится на грани разрушения. Памятник этот зеркало нашего отношения к своей истории, к своей культуре, к своей исторической судьбе. Карабаглар! Он давно должен был стать центром туризма, важным пунктом туристских маршрутов, однако скорее походит сегодня на никому не нужные старые развалины. Половины двух парных минаретов уже нет. Как напоминают они сегодня две свечи, которые истаяли, оплавились в собственном огне!

Сельский мальчик взялся показать нам дорогу. Он нырнул в растрескавшуюся дверь, исчез, но через некоторое время показался на макушке минарета. Входим в дверь, в центре, между минаретами. Куда ни глянь, осколки кирпича, штукатурки. В середине комплекса - мавзолей. Наше Министерство культуры, видимо, когда-то решило реставрировать памятник, внутри здания установили даже деревянную лестницу. Но дело так и не сдвинулось с мертвой точки, о памятнике забыли. Трудно без внутреннего содрогания, без горькой досады смотреть на развалины, которые постепенно превращаются в свалку.

В селе нам рассказали любопытную историю, связанную с памятником: некий "кладоискатель", чья алчность, видимо, превосходила разум, готовый пожертвовать историей народа ради наживы, вздумал подкопать памятник. Разрушить памятник он не смог, но упавший на неге камень навсегда оставил его слепым...

Случайно ли это? По-моему, нет! Кто рубит сук, на котором сидит, рано или поздно пожнет "плоды".

Карабаглар... Момине-хатун... Память, которую оставили наши предки на нахичеванской земле... А может быть, реставрация памятника в селе Карабаглар затягивается не случайно? В надежде на то, что этот бесценный памятник окончательно разрушится, окончательно исчезнет... Разве мало таких, кто стремится, чтобы наш след исчез с лица земли?

На обратном пути мы познакомились с молодым человеком, который пишет историю этого села. Он был взволнован, рассказывая нам о многовековой истории села. 6 тысяч лет!.. В те далекие времена, когда здесь существовал город Карабаглар, на свете не было ни шумерских письменных знаков, ни египетских пирамид, ни древнегреческой культуры...

На отшибе от села Карабаглар возвышаются два красивых здания. Одно из них ресторан "Шарур", другое - чайная "Космос". Мы поднимаемся в один из круглых "спутников" "Космоса". Все здесь очень красиво, все выполнено с большим вкусом. Льем чай, а я все не могу избавиться от гнетущих мыслей. Господи, неужели все эти рестораны, чайные, все эти ублажающие и развлекающие нас сооружения более ценны, более необходимы народу, чем мавзолей Карабаглар? Ведь даже небольшая часть тех средств, которые тратятся на эти рестораны, даже небольшая часть их дохода могла бы спасти Карабаглар от разрушения, помочь восстановить этот памятник нашей истории. Кто же мешает нам, кто же виноват во всем этом? Пусть меня поймут правильно. Я не против новых ресторанов, тем более, если они выполнены со вкусом. Но ведь истоки этой стилизованной: архитектуры, ее подлинный облик как раз и сохранен в архитектуре Карабаглар и надо прежде всего сохранить эту традицию, сохранить эти памятники. Ведь Карабаглар - утверждение и вершина народного духа! Прошло время, чтобы гасить огонь и развлекаться пеплом!..

Отступление: Через восемь-девять месяце после публикации глав этой книги в журнале "Азербайджан", я вновь поехал в Ильичевский район и обрадовался тому, как изменилось там положение. Сейчас ресторан "Шарур" превращен в прекрасный музей на общественных началах, посвященный знаменитому "Красному табору" и его руководителю Абаскулибеку Шадлинскому, которые сыграли огромную роль в установлении Советской власти здесь, в Нахичевани и Армении.

* * *

По дороге мы сворачиваем в Еникенд, в дом к Исе Габибову. Его родное село Данзык сейчас находится на дне Арпачайского водохранилища. Село переселилось в эту равнину - а заново построенный поселок. Мать Исы полощет белье под колонкой у ворот дома, Когда она замечает нас, лицо ее светлеет. На ее голос из глубины сада навстречу нам устремляется отец Исы - Акпер муаллим. Красота сада, порядок и ухоженность, которые царят вокруг, дело его жилистых, потрескавшихся рук. При встрече с ним я несколько теряюсь: радушие хозяев не знает границ. Иса, как и я, влюблен в Мирзу Джалила и исследует его творчество. Отец же Исы напоминает мне самого Мирзу Джалила: и лицом, и сдержанностью, и спокойствием, и мудростью своих слов, и тонким, ненавязчивым юмором...

* * *

Направо от нашей дороги возвышаются соляные горы Нахичевани. Тысячи лет разрабатываются эти копи, но соль не иссякает. Сведения о соляных копях Нахичевани идут из глубокой древности. Сейчас здесь созданы лечебно-оздоровительные очаги. Приезжают лечиться от астмы, бронхита, болезней дыхательных путей со всех концов страны.

Одним из чудес Нахичевани являются его естественные богатства. От соляных копей недалеко до поселка Гюмюшлю. Название Гюмюшлю - Серебряный говорит само за себя. Действительно неиссякаемы богатства этих голых скал, этих таинственных гор. Здешние рудники богаты различными цветными металлами.

Недалеко от Гюмюшлю, на правом берегу Арпачая обнаружены глубокие залежи мрамора. Здесь добывается травертин, который использовался для облицовки стен в московском и бакинском метрополитенах, для украшения других архитектурных сооружений.

... Арпачай! С колыбельной матери впервые услышали мы эти слова:

"Арпачай взбурлил, разлился..."

Мы стоим на берегу Арпачайского водохранилища. Обитель отцов и дедов Исы Габибова, кормилица-земля, детские воспоминания - остались на дне этого водохранилища. Горы похожи на закованных в броню рыцарей, утесы - на крепости, созданные человеком. Иса рассказывает легенды, связанные с этими скалами.

Вот это, например, скала Дракон. Когда селевой поток унес Сару из известной народной песни, дракон, наклонившись к воде, от ярости решил выпить всю реку...

На берегу водохранилища сидят три-четыре человека. Среди них парень по имени Рустам... Он приглашает нас познакомиться с сооружением, построенным на водохранилище. Лифт, стремительно спускается на дно озера - на 60 метров. В этом подводном царстве необыкновенная прохлада, а от журчания воды, которая расходится по каналам, возникает непонятное, странное чувство ирреальности. Оказалось, Рустам любитель поэзии и прямо здесь, в глубине вод читает наизусть мои стихи.

Водохранилище Арпачай - зеркало будущего Шарурской и Большой равнины. Здесь еще продолжается строительство систем орошения и мелиорации...

Дорога вновь ведет нас по Шарурской низине в направлении к горе Агры. Вскоре мы подъедем к границам современной Нахичевани. Земли, на которых испокон веков проживает наш народ, простираются дальше. Удивительное дело. Выезжаешь за пределы Азербайджана, за официальные наши границы, но в какую бы сторону не направился, куда бы не ехал, не сразу кончаются азербайджанские поселения: направишься ли в сторону Дербента или в Лагодехи в направлении Караязы-Борчалы или перевалишь через горы и направишься в сторону Севана, в направлении Зангезура и Ведибасара! Я с болью вынужден добавить, что 1988 год связал иные из этих мест с трагическим словом беженцы...

Мы продолжаем двигаться в сторону Агры и мне вспоминаются четыре строки Абаскулибека Шаддинского:

Вот гора - гора Агры.

Люд сбирает под шатры.

Не горюй, хоть враг окрест,

Под горой - и пир горой.

Это тот самый Шадлинский, который не переставал заботиться о своих армянских друзьях, когда в результате вражеских происков обострились взаимоотношения между азербайджанцами и армянами. Партизаны "Красного Табора" отказывались от своего пайка хлеба в пользу голодающего армянского населения. Признаюсь, когда я прочел об этом факте в воспоминаниях А. К. Казияна, перехватило горло.

Мы продолжаем двигаться по Шарурской равнине. Едем в сторону Эрзерума, Карса, Игдира - тех краев Восточной Турции, где издревле жили азербайджанцы.

Таинствен мир, что Родиной зовем,

Ее столицы - радость и печали.

Простерся вдаль родимый окоем,

Границ его я отыщу едва ли...

Так и мечта бескрайняя сердец.

И так безбрежны небо и пучина,

Безбрежен дух наш. Это ли причина.

Что доля нам ниспослана с небес!...

Так и заботам несть числа о ней.

Не сетую на жребий с укоризной.

Чтобы дойти до крайних рубежей

Отчизны - мне не хватит целой жизни.

Течет река, обнявшая притоки,

Меняя имя на иной земле.

Народ в Шаруре, ставший на дороге,

Возвел столицу духа в Кербеле...

Как-то не верится, что дорога, по которой мы едем, оборвется на границе. А как увидеть родной мне мир по ту сторону, как поклониться "столице нашего духа" разрушённой могиле Физули, когда же приведется нам дойти до горизонтов духовного отечества?

Мы двигаемся по равнине Шарура и мне вспоминаются слова моего друга-азербайджанца, преподавателя Самсунского университета, прекрасного знатока нашей литературы, одного из издателей журнала "Братские литературы", выходящего в Турции - Зейналабдина Макаса, который живет в Игдире. Какая тоска ощущалась в его признании: он часто ездит в Аралык, что на границе с Советским Союзом, нанять там дом, чтобы смотреть программы нашего телевидения.

Дороги тянутся дальше, и когда осознаешь, что они разлучают тебя с твоими друзьями и близкими, приходишь в отчаяние от своей беспомощности.

Мы движемся по равнине Шарур, и я думаю о знаменитом шарурском "Яллы". Сколько веков прошло со времени древних танцев, запечатленных на скалах Кобустана! Но танец "Яллы", кажется, так и не прерывался, народ, взявшись за руки, вершил круг за кругом, в такт ритму жизни - ни на один день, ни на один час не прерывал своего деятельного бытия...

* * *

Я впервые вижу город Ильич, бывший Норашен. Но с первого знакомства город пришелся мне по сердцу. В последние годы благоустройству города уделяется большое внимание. Построены городок школьников, административные здания, торговые предприятия, прекрасный Дворец счастья, покрытый изящным куполом со стилизованными каменными подсвечниками... Во всем чувствуются искусные руки, тонкий вкус, во всем ощущаются национальный лад и дух.

Мы заезжаем в село Баш Норашен. Здесь учительствовал Мирза Джалил, здесь он познавал народную жизнь, задумывался над тем, как поднять самосознание народа, как способствовать просвещению, здесь написал свои первые произведения. Мне кажется, что пришло время отремонтировать эту школу, построенную сто лет тому назад, превратить ее в музей...

Отступление: В очередной приезд а город Ильич, я с радостью увидел, что мои мечты претворены в жизнь. Всего месяц тому назад в школе, где работал великий писатель, открыт прекрасный и богатый музей Мирзы Джалила. Наряду с другими исследователями; творчества писателя, я был приглашен на первое заседание литературного объединения имени Мирзы Джалила. И был безмерно рад избранию руководителем литературного объединения. Это еще больше привязало меня к местам, столь близким и родным моему сердцу.

* * *

На сей раз мы держим путь в восточные районы Нахичевани - в Джульфу и Ордубад. С Гусейном Ибрагимовым и Алияром Юсифли, известными в Нахичевани писателями, мы ведем беседу о природе этого края. Не перестаешь удивляться, сколько чудес может быть в небольшом уголке земли! Кажется, природа вступила здесь в соревнование с человеком, чтобы доказать его несостоятельность. Но по мере того, как природа ошеломляла человека, ставила перед ним все новые и новые неразрешимые вопросы, человек раскрывал свои неисчерпаемые творческие возможности. Тысячи лет продолжать это состязание с природой, огромной мощи которой человек противопоставил мощь своего духа, рук, разума. Природа и человек! Природа Нахичевани - феномен, показывающий, как различны эти миры, как противопоставлены они друг другу и в то же время как едины, как неразрывны, как органично переплетены.

В этот прозрачно ясный, ослепительно солнечный день я почему-то вспоминаю трагический эпизот из азербайджанского фильма "Свет погашенных костров", снятый по мотивам национального эпоса "Китаби Деде Коркут": наши предки в результате внутренних распрей уничтожают, истребляют друг друга, в итоге превращаясь в камни, в скалы. Этот эпизот фильма эхом отзывается в строке Мамеда Араза "О, пращур мой окаменевший..."

Чтобы прочувствовать образы "отчих камней", "крылатых скал", столь широко угнездившихся в поэзии Мамеда Араза, надо увидеть горы Нахичевани, горы которые осеняли детство его, пели ему колыбельные песни.

Я смотрю на эти глыбы, кручи, которые переливаются различными оттенками под солнцем, и, кажется сердце бьется в унисон с ними. И стоит мне прикоснуться к ним - услышу биениеих вечного пульса. И кажется мне, что и я частица этих скал, частича этой земли!

С этими мыслями смотрю на крепость Алинджа - она окутана маревом, очертания размыты - и не могу не вспомнить Фазлуллаха Наими (1340-1394), на весь Восток возглашавшего величие духа человеческого, разума и красоты, единство человека и мировоззрения, не могу не вспомнить его трагическую участь - ведь именно здесь, в Алинджа находится его одинокая, всеми заброшенная могила. (Поаутно скажу, что название "Алинджа" широко распространено в местах проживания азербайджанцев, например, в окревностях Тебриза есть населленый пунк с таким же названием).

Влияние Наими раздражало и пугало представителей ортодоксального ислама. Ведь Наими считали новым пророком, а хуруфизм - новой религией. Но вместе с тысячами последователей Наими, жестоко казненных и истребленных, было погребено о его учение. И только благодаря самоотверженности горстки "не боящихся аллаха", сохранился до наших дней последний приют этого великого подвижника. Значение хуруфизма и его создателя Фазлуллаха в истории нашей литературы, культуры, общественной мысли еще не изучено в должной мере.

Хуруфизм, при всей условности и мистичности своих одежд, придававших некий вещий, магический и божественный смысл числам, буквам (и здесь перекликавшийся с каббализмом), по ключевым постулатам и тезисам являлся оппозицией догмам ислама: аллах (бог, высшая истина) - в человеке, проявляется в человеке, - вот главный и "крамольный" лозунг хуруфитов, стоивший многим и многим из них жизни. Здесь, в мысли о человеческом богопроявлении, хуруфизм смыкался с пантеизмом. Двадцать восемь букв арабского алфавита, которым написан коран, хуруфиты соотносили с тем же числом черт человеческого лица (брови, ресницы, морщины, усы и т. д.), произвольно подогнанным под это соответствие. Эта же числовая символика распространялась на градацию сур корана, молитвенные циклы, пост (орудж), размеры религиозного налога (зекат), цикличность природных явлений и т. д.

По хуруфитам, история человечества делится на три главных этапа и последний из них связан с именем Фадл'аллаха (Фазлуллаха) (Озарение от аллаха), Н у б у в е т - от Адама до пророка Магомета; Имамет - от имама Али до имама Гасана, И л а х и я т же начинается с Фадл'аллаха; все предыдущие пророки были его предтечами, он же последнее явление; в судный день явится Мехти (мессия).

Это лишь беглое объяснение. Подчеркнем только, что основной идеей хуруфизма было возвышение человека, освящение его, уравнивание человека с богом.

Согласно взглядам хуруфитов, формой проявления Абсолютного Существа является вселенная, а высшая зрелость вселенной осуществлена в человеке. Весь путь развития вселенной шел к человеку и в лице его вселенная достигла своей высшей формы, своей вершины.

В Азербайджане и Персии были созданы десятки священных писаний хуруфизма, и их главной книгой являлась "Джавиданнаме" (Книга вечности) Найми. Он считал свою книгу завершающей и обобщающей все религиозные писания. Тем самым центр религии новой эпохи он переносил из арабского мира в Азербайджан. Сам он писал по-фарсидски, но его последователи, в том числе и Насими, распространяли свое учение на тюркском - азербайджанском. Они сумели вырваться из тисков арабского языка, который считался священным, неприкосновенным - языком откровений аллаха, и пропагандировали свой родной язык как способный стать языком новой теологии, одним из мостов, ведущих к слиянию с божественной истиной. Вскоре количество хуруфитских сочинений на тюркском-азербайджанском языке умножилось, поэзия Насими, утверждавшая духовное величие человека, прославилась на всем Ближнем Востоке, переведенная на тюркский книга его учителя Найми "Джавиданнаме" стала широко популярной.

Хуруфизм отрицал догмы ислама и по своей сути являлся радикальным движением, подрывавшим основы средневекового мракобесия: в лице человека просматривались черты бога, человек представлялся частицей творца, объявлялся неприкосновенным. Множество книг, созданных хуруфистами, начиная с "Джавиданнаме" Найми и до стихотворений Насими, можно рассматривать как проявление Азербайджанского Ренессанса, в котором венцом творения становился человек. Хуруфизм по своему объективному смыслу был направлен против социального насилия, против всех форм гнета и этим объясняется та большая популярность, которую он приобрел в народных низах. Этим же объясняются те преследования, которым вскоре начали подвергаться его приверженцы. Найми был казнен. Немыслимым гонениям и карам подверглись его последователи-мюриды, которые существовали на всем Востоке. Жестокой расправе был подвергнут великий Насими, казненный в Алеппо, поэт-бунтар, провозглашавший "В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь".

Поклонение Найми. Под вечер мы переехали через реку Алинджа, протекающую через село Ханага и поднялись на склон горы. Дальше на машине не проехать. Но ведь к великим старцам подобает идти пешком... Еще не дойдя до мавзолея, обращаешь внимание на остатки старых строений, древних поселений. Пожалуй, не случайно погребен Найми именно здесь. Нам встречаются два огромных ореховых дерева, возраст которых уходит, быть может, в эпоху Найми. Что же касается родника, то он точно так же, наверно, журчал среди камней и во времена хуруфитов и за тысячи лет до них...

Наконец добираемся до последнего приюта Найми. Мавзолей построен из красного кирпича и состоит из одного крупного и шести небольших куполов. Он свидетельствует, что и в те далекие времена Найми обладал широким авторитетом, большим уважением в народе - и мавзолей его стал святилищем.

Беседа с Найми. "... Здравствуй, мой предок-мученик, мой предок провидец!".

Я вынужден омрачить твой покой...

Нашелся среди потомков твоих неблагодарный и лицемерный, из тех, которые, бия себя в грудь, разглагольствуют о мужской чести, но готовы поступиться ею за жалкую мзду, нашелся местный музейный чиновник, сбывший надгробье со священной могилы твоей в Тбилиси! Если ты проклянешь нас, нам и этого мало!

Осталась только плита, мерцающая в полутемном склепе твоем... Боже, какие странные совпадения случаются в этом мире! Ведь точно такой же камень, камень-близнец я видел на могиле Тамерлана! Одинаковые камни положены на последнюю обитель и убитого и убившего. Хоть убил тебя властитель, вернее, его властительный сын - наместник, народ почитал тебя не ниже.

Прости мой ропот, устад! Мы не смогли по достоинству воздать памяти твоей. На двери этого святилища; нет даже надписи. Даже этого мы не сумели. Столько творцов науки, культуры, искусства родила земля Нахичевани! Велик ли труд - написать на дощечке имя твое и установить здесь? А местные сельчане? Им тоже нужно особое решение? Называется: "реставрируют" мавзолей. Построенные в средние века купола сохранились, а реставрированные разрушаются. Выходит, предав забвению чувства, равнявшие человека с божеством, мы и строить разучились?..

...Сердце щемит. Выхожу из святилища. Напротив возвышается колонна с капителью, напоминающая античные строения, и красота этой колонны чуть-чуть утишает мою боль. Одна эта колонна позволяет судить о красоте и величии былых строений. Увы...

Я смотрю вперед. Там, напротив возвышается крепость Алинджа, возвышается, как неумирающий дух самого Найми и наших великих предков. Отсюда видна и единственная тропинка, ведущая к крепости. Но густеющие сумерки делают невидимой и эту тропинку.

Слева видна гора Иланлы. Сейчас мы смотрим на нее с запада. С такой близи она кажется еще более величественной, еще более впечатляющей. Отлогие балки, заполненные снегом, расщелины скал в закатном свете пидают горе Иланлы некую таинственность.

Долина между Иланлы и Алинджой кажется мне сейчас одним из самых священных мест на земле. С этим чувством мы направляемся к дому Мухтар-муаллима, отца нашего друга Исмаила, к дому окнами на Алинджу... Вдруг мне подумалось, что все, кто живет в селе Ханага, должны быть выше суетных страстей, любой скверны. Ведь с детства колыбельную им поет река Алинджа, над ними царит высокий дух Найми, перед ними возвышается неприступная Алинджа...

Я смотрю на голые горы Нахичевани, которые напоминают мне Насими, с которого мракобесы содрали кожу, и ощущаю, как пронизывает меня сопричастность к азербайджанской земле, азербайджанской судьбе. Я думаю о народе, чей поэт, странствуя из страны в страну, воспевал величие человека, независимо от его национального обличья, о поэте, который в эпоху средневековья, когда бесконечные грабительские войны низводили человека на роль "мелкой сошки", "беспомощного существа", "ничтожества", поставил человека вровень с богом, я думаю о народе, земля которого постоянно была ареной опустошительных войн и пепелищ, но который сохранил веру в красоту и свет, сохранил веру в свою Родину, даже тогда, когда, казалось, силы его иссякли, - я задумываюсь, над тем, откуда народ этот черпал силы, чтобы сохранить свою высокую духовность. Горечь слез, оплакавших участь тысяч Найми и Насими, обжигает существо мое. Тома книг можно написать о судьбе хуруфитских дервишей, о мюридах и приверженцах хуруфизма. Однако самое поразительное - я не могу не думать об этом без огромного волнения - что среди тех, кто распространял это учение, кто был одним из главных его распространителей, были дети вероучителя, его дочери, и именно они были подвергнуты наиболее жестокой расправе. В 1467 году в Тебризе, под предводительством дочери Найми, было поднято восстание против Джаханшаха Каракоюнлу: после подавления восстания она была убита вместе с пятьюстами хуруфитов.

* * *

С мыслями об этих горах и о людях, подобних этим горам, мы добираемся до Дири-дага (Живой горы). Такое впечатление, что мы покинули наш мир и попали в ирреальный. Я не берусь описать цветовую гамму этих гор. Признаюсь, я порой путаю тона и даже дети надо мной подтрунивают. В памяти от Дири-дага остался только один цвет - сиреневый.

Во многих местах из недр бьют горячие ключи. Сейчас начало мая и вокруг тихо (между тем, воды эти могут лечить многие болезни и здесь можно построить санатории, работающие круглый год). Отойдя от спутников, я раздеваюсь и окунаюсь в одно из озер, вода которого пониже температурой. Я чувствую, сколь горячая кровь течет по жилам гор.

...Трудно оторвать глаз от гряды гор, раскинувшихся справа и слева от дороги. Дыхание весны одушевляет даже камни. Каждая пядь земли светится зеленым пламенем. В воздухе разлит опьяняющий аромат. По дороге в Ордубад мы садимся под деревьями почаевничать - кругом спокойствие, тишина, деревья зеленеют и цветут, как тысячи лет ранней весной, поют птицы, копошатся насекомые и хочется забыть о тяготах - о заботах, окунуться в эту жизнь, в бесконечное течение, погрузиться в землю, в травы, в цветы, запахи которых невольно возвращают в далекое, но столь притягательное детство.

Мы беседуем о новом романе Гусейна Ибрагимова "Одна десятая века", посвященном Аджеми. Меня радует, что прозаик, писавший предпочтительно на современные темы, обратился к этой серьезной и важной для нашей культуры эпохе. Во время беседы я заметил, что на ветку, прямо над нами, села птица. В клюве у нее соломинка, которую она прихватила для своего гнезда. Все живые существа заняты обустройством своего жилья. Одни из соломинок, другие из мрамора, но цель всегда |одна: чтобы не прерывалась дорога жизни, чтобы не прерывалось ее движение, - рожденный должен рождать, сотворенный - творить.

Может быть, и эта птица - искорка Аджеми, и инстинкт творчества, созидания передается через нее из XII века в век XX. Может быть, эта птица непревзойденный зодчий своего птичьего мира, и сейчас, сидя на ветке и разглядывая нас, она обдумывает свое будущее птичье творение.

* * *

В историко-краеведческом музее Нахичевани немало уникальных экспонатов. Но более всего запомнилось, что здесь "экспонировался" древне-тюркский язык. Я и сейчас помню приведенные там образцы из "Дивана" Махмуда Кашкарлы:

"Беш еренек тус эрмэс" (Пять пальцев не могут быть прямыми).

"Йылан кенди егрисин билмез.

Тиви бойнун егри тир" (Змея не знает о своей кривизне, а верблюжью шею называет кривой).

"Ит ысырмаз, ат тепмез теме" (Не говори: собака не укусит, лошадь не взбрыкнется).

"Тай ататса ат тынур.

Огул арадзса ата тынур" (жеребенок взрослеет - лошади полегчает, сын мужает - отцу легче).

Любопытно, что эти пословицы, которые были в употреблении тысячу лет назад и записаны Махмудом Кашкарлы, и сегодня бытуют в народе, можно сказать, в том же виде. В этом смысле азербайджанский язык - феномен, переживший с удивительной стойкостью все исторические катаклизмы, гибельные испытания. Когда задумываешься над всем этим, невольно вспоминаешь творцов азербайджанской культуры и азербайджанского слова, которые выросли на земле Нахичевани.

* * *

Одной из жемчужин Нахичевани и всего Азербайджана является Ордубад.

Ордубадские фрукты, ордубадские пряности, ордубадские блюда... Нет такой сферы нашего быта, в которой Ордубад не выделялся бы своей особенностью, своей неповторимостью.

Это красота, сотворенная руками человека на каменистой земле, оцепленной горами. Пожалуй, никто лучше ордубадцев не знает, какие чудеса можно сотворить из камня, как вырастить на такой земле редчайшие плоды. Ограниченность пахотной земли заставила человека понять ее, быть бережливым, терпеливым, денно и нощно ухаживать за ней. Непревзойденными считаются различные соленья, варенья, соки, которые приготавливаются из плодов и растений, произрастающих в Ордубаде.

В Ордубаде тесно переплетаются традиции культуры и быта Южного и Северного Азербайджана.

Дома Ордубада, дворы Ордубада - будто райские уголки: здесь все ухожено и чисто, разбиты роскошные цветники, почти во всех дворах родники и кяризы (подземный водопровод).

Только после того, как увидишь эту красоту, когда подышишь воздухом Ордубада, напьешься ее воды, когда лицо твое приятно освежит прохладный ветер с Аракса - тогда только поймешь, что не случайно земля эта дала Азербайджану столько вдохновенных талантов.

За каждым камнем Ордубада - целая история. Именно поэтому Ордубад наряду с Шеки объявлен городом-заповедником и охраняется государством.

Мы пьем чай на подвесном мосту над рекой. Внизу, на глубине пяти-шести метров бурлят воды реки Ордубад. Наверно, и наш выдающийся писатель Мамед Сеид Ордубади вслушивался здесь в журчание реки... В тридцати-сорока шагах отсюда расположен дом, в котором, родился один из первых президентов АН Азербайджанской ССР Юсиф Мамедалиев. Трудно без волнения смотреть на дом-музей Мамедалиева, на двор, в котором он вырос, на уютные, узенькие улочки, по которым проходил. Сколько великих судеб начинались с подобных маленьких домов? Какая мощь таится в этих домиках, величиной с папаху?

Вспомним саклю в Шеки, в которой родился М.Ф.Ахундов или крошечный домишко в Шемахе - колыбель Сабира: остается преклонить голову перед их твердостью и несгибаемостью.

Ордубад - город-патриарх. Возраст исторических памятников на его земле измеряется тысячелетиями, мечеть Джаме в центре Ордубада древнейшая среди известных нам на территории Азербайджана. Сейчас в этом здании расположен городской музей, столь же неповторимый, как и сам город. Знаменитые музеи мира могут позавидовать экспонатам этого скромного собрата: древние подсвечники, светильники, часы, образцы прекрасной чеканки, крайне редкостная хоругвь и древние каменные надгробья... Эти камни в полутемной комнате, кажется, излучают свет...

... Ритуальные камни. По-видимому, поклонение духу умерших, духу предков - наиболее древний ритуал на Востоке.

К слову: Чтобы представить себе историю Ордубада и в целом Нахичевани, достаточно хотя бы бегло посмотреть на руины древнего города - Хараба Гилана. Я говорю "бегло", ведь для того, чтобы просто обойти Хараба Гилан, нужна не одна неделя. Нигде в мире не встречалось мне столь огромное и в то же время таинственное поселение.

... Несколько лет тому назад пришло известие, которое не могло не взволновать всех нас: в одном из разрушившихся мавзолеев Хараба Гилана, в подземелье, обнаружили мумизированное захоронение, до наших дней сохранилась даже материя, а которую был обернут покойник. Потрясло нас не только само известие: пока раскачались научные учреждения, могила была вскрыта и исчезли рукописи, которые здесь хранились: исчезла еще одна страница истории Азербайджана. Любительские поиски, которые велись в городе, признанном заповедной зоной, привели, к еще одному трагическому финалу.

...И вот сейчас, вместе с моими нахичеванскими друзьями, мимо молодых персиковых и абрикосовых деревьев, мимо скалистых гор, напоминающих огромные древние крепости, мы направляемся к Хараба Гилану Мой спутник Али Гейдаглы работает участковым уполномоченным в одном из ордубадских горных сел - о таких говорят: "поэтическая натура", К нам присоединилась группа любителей литературы, которые пядь за пядью обошли эти края и изучили памятники Ордубада. Среди них мои молодые товарищи по перу Рустам Бехруди и Ислам Туркай. Мы с Али идем по бездорожью; напрямик, чтобы выйти прямо к городу, остальные пошли кружным путем.

Прежде всего, поражает масштаб этих руин. У подножия голых круч, на их склонах, даже на вершинах - всюду руины. Городские стены протянулись по склонам горы и уходят вдаль, насколько хватает глаз. Внутри стены - новая стена, внутри города - город, внутри крепости - крепость... Такова эта Хараба Гилан! Рассматриваешь одну крепость, и она кажется центром города, но в другой крепости понимаешь, что ошибся, - масштабы обманывают.

Все здания, все жилища построены из аккуратно вытесанных каменных плит. Если надземная часть разрушилась, то монументальная кладка оснований сохранилась в прежнем виде. Веками этот город разрушался, грабился, уничтожался, но все равно не потерял своего величия и своего таинства. Я собираю куски глазированной облицовки стен. Но потом мне встречаются еще более красивые, и я не могу их всех удержать в руке. Кто-то из наших спутников находит древнюю чеканную монету с письменами, кто-то кусок стекла необыкновенной красоты.

У нас есть возможность посмотреть несколько кварталов древнего города, но я чувствую, что мои спутники устали. А мне трудно расстаться с этими руинами, они, притягивают мой взор, мне хочется смотреть и смотреть на них, точно так же, как невозможно оторвать глаз от зрелища горящего костра или текущей воды.

Впереди, на откосе горы, видна еще одна крепостная стена: одна из золотых страниц Хараба Гилана. Это или ограждение города или сохранившаяся часть огромного памятника. Сооружение это можно сравнить разве что с египетскими пирамидами. Даже развалины позволяют судить о том, сколь высокой была строительная культура, того времени. Стена сложена из мрамора или из породы, близкой к мрамору. Не могу не повториться: нигде, никогда я не видел строений таких размеров. Каменные плиты, из которых сложена стена, в ширину и высоту более полуметра, в длину же некоторые достигают трех четырех метров. В кварталах, которые раскопали археологи, можно увидеть гладко обработанные каменные колонны, своды и арки. Сейчас, при воспоминании Хараба Гилана, мне кажется, что сравнить его можно с античным городом, который я увидел в Турции, на берегу Средиземного моря, с руинами знаменитого Эфеса.

Со стен Хараба Гилана открывается широкая панорама. Справа возвышается гора, окаймленная скалами. Как рассказывали мне местные товарищи, гора эта также усыпана подобными разрушенными строениями: наверно, это было крайнее убежище от врага или неприступная обитель правителей. К сожалению, у нас нет времени, чтобы подняться туда. Стены крепости, раздваиваясь, проходят через ущелье, и уходят вдаль. В ущелье возвышается круглый цилиндрический памятник, напоминающий апшеронские башни. Опуститься и рассмотреть их из-за недостатка времени также не удается.

Мы медленно подходим к кварталу мавзолеев Хараба Гилана. Полуразрушенные фундаменты позволяют судить о том, что множество гробниц высились здесь в ряд. Конструкция фундаментов и архитектура подземелий аналогична мавзолеям в других местах Азербайджана.

В склепе - одиночная колонна, на ней - "каменное блюдце", а уже на нем возвышается сам мавзолей. Мы спускаемся в одно из подземелий. На скальном основании из обожженного красного кирпича выложены сводчатые арки. Сохранившаяся часть мавзолея позволяет судить о несомненной близости мавзолею Момине-хатун. а может быть, это прямое подобие знаменитого предшественника. Или этот полуразрушенный мавзолей еще один продукт творческого гения Аджеми.

Мы спускаемся еще глубже и как будто погружаемся в живую легенду. Но картина, которую мы здесь увидели, то, что открылось нашим глазам, возмутило нас до глубины души. Наверно ни одно, самое первобытное племя не позволит себе так обращаться со своим прошлым. Деревянные гробы взломаны, засохшие мумии разбросаны как попало. Может быть, здесь были захоронены воины, решившие судьбу родины - на одном из черепов не трудно разглядеть удар меча - и кощунственность отношения к этим могилам нельзя ничем оправдать. Один из сопровождающих нас местных ребят показывает рукой на деревянную полку: "Здесь хранились уничтоженные книги".

Кто были эти люди, которые совершили подобное варварство? Почему так последовательно уничтожаются свидетельства нашего прошлого?

Хараба Гилан превратился в готовый "каменный карьер": кому сколько надо - столько уносит. Да вдобавок, не отстают и пограничники. Пока не нашелся человек, который остановил бы караван машин, разбирающих Хараба Гилан, сказал бы: "Хватит, остановитесь, это же дикость, варварство!".

В руке своей я сжимаю черепок с орнаментом Аджеми и вновь повторяю: "До каких пор мы будем сторонними наблюдателями?" Сколько подобных мест в Ордубаде, в Нахичевани, в целом в Азербайджане, где точно так же разрушается наше национальное богатство. Все они нуждаются в нашей заботе, нашей помощи, нашем гражданском заступничестве!

Всю дорогу мы говорим об исторических местах Ордубада, о крепостях среди гор, о наскальных рисунках Гямигая, о нашей истории и... о нашем преступном равнодушии...

И вновь приходим к поразительному выводу: несмотря на столь горькую судьбу, несмотря на то, что время столь безжалостно обошлось с нашей историей и разрушительные вихри пытались стереть с лица земли нашу культуру, творческий заряд народа не иссякает. Злые, загребущие руки людей, лишенных и проблеска духовности, ломают, расхищают, уничтожают, но созидательные руки народа вновь и вновь возрождают...

Ордубад - центр поэзии, город традиционных ремесел. В прошлом веке здесь был создан один из самых больших поэтических меджлисов Азербайджана "Анджумани-шуара",

Близость, единство и в то же время драматическая разобщенность с Южным Азербайджаном нигде не ощущаются столь остро, как в Ордубаде. Горы по ту и эту сторону границы расположены так близко друг к другу, что кажется - рукой подать. По ту сторону Аракса, напротив железнодорожной станции Ордубад расположено село Сейари. Видны дома, дворы, играющие во дворах дети. Эта близость будит надежды. Эта удаленность - комом подкатывает к горлу...

На одном из домов развевается флаг. Не азербайджанский, а иранский.

Ордубад - ненаписанная книга. Писатель Акрам Айлисли, на примере села Бузбулаг, рассказал правду обо всем этом крае, о его нравственном климате. Я смотрю на горы напротив, и мне вспоминаются строки писателя о том, что когда утром на горы падает отсвет первых солнечных лучей, кажется, что горы улыбаются!..

* * *

С этими мыслями об уникальном, неповторимом крае Азербайджана, об удивительной земле - я прощаюсь с Нахичеванью...

И возвращаюсь вдоль Аракса...

ВОЗВРАЩАЮСЬ ВДОЛЬ АРАКСА...

Можно ли найти на земле такую реку, чья судьба оказалась бы столь сложной и многострадальной, чтобы имя ее не сходило с уст, чтобы о ней сложили столько стихов и песен, чтобы на нее обрушилось бы сколько упреков и обвинений. И найдется ли на свете река, которую любили бы так, как Аракс?!

Сколько рек, которые становились границей двух стран: одна, две, десять. Но одно дело, когда река разделяет две страны, становится естественной границей двух разных народов, и другое - когда она разделяет один народ, становится непроходимой чертой, раскалывающей единую нацию! Аракс - одна из основных, животворных артерий Азербайджана, тысячелетиями даривший этому народу радость благополучия и благоденствия, стал теперь границей, разлукой, слезами...

Аракс, который когда-то благодарили, воспевали, боготворили, освящали, стал осыпаться проклятиями, стал считаться причиной, виновником разобщения. В нашем сознании в нашей поэзии, в нашей судьбе сложился образ тоски, боли разлуки, и он отождествился с образом Аракса - "тоской Аракса", "болью Аракса", и это щемящее чувство навалилось тяжелым камнем на душу многим и многим азербайджанцам.

Слово "Аракс" с детства стало мне близким, родным, как и названия Тебриз, Баку, и в нем, в этом слове, сконцентрировалась наша тоска, ожидание встречи столь же недостижимой, как и желанной.

Находясь в Аране, в равнинной части Азербайджана, слышишь: это вода из Аракса, она легка, она благодатна, хотя она и мутная, она - исцеленье от многих и многих недугов. Я пил воду Аракса, которая текла по арыкам, но долго не приходилось увидеть саму реку. И вот наша первая встреча, волнения первой встречи остались позади. Да я и позабыл их. Мне кажется, что я родился на берегах Аракса. И по моим жилам всю жизнь тек Аракс.

Отступление: Не могу забыть одну из встреч с Араксом. Мы плыли на катере вверх по течению Куры, туда, где она сливается с Араксом. Друзья позволили мне встать за руль. Я был не очень умелым рулевым, но по такой широкой "дороге" как Кура, это было не опасно: я включил предельную скорость, катер наш летел вперед. Когда до места слияния рек осталось совсем немного, друзья сказали, что мы поплывем по Куре, в Аракс сворачивать не следует. Они оставили меня одного и сами, перебрасываясь шутками, спустились в каюту. Вот, наконец, и долгожданное место! Какое-то непонятное, несознаваемое мною чувство заставило свернуть к Араксу, столь желанному, родимому. Я забыл обо всем на свете. Мне казалось, что вот так свободно и спокойно я буду мчаться сколько захочу, назло колючим проволочным ограждениям. Вдруг раздался тревожный крик моих друзей: "Остановись, ты что делаешь, остановись!". Я сбавил скорость. Медленно повернули назад. Друзья не на шутку переполошились и долго не могли прийти в себя. Потом объяснили мне, что на Араксе много мелких, каменистых отмелей, и угоди наша посудина на большой скорости на них, мы могли бы оказаться "кормом для рыб".

... Я вспоминаю баяты, что певали наши старики в гоpax, может, и ни разу не видевшие Аракса:

Аракс, Аракс, Хан Аракс!

С гор бежишь, буян Аракс!

Разлучил меня ты с братом.

Перебил мне стан, Аракс!

Тогда мне казалось странным: где Ярдымлинские горы, а где Аракс?! Но позже убедился: Аракс "течет" с каждой горы Азербайджана, через каждый город, он "течет" в сердце каждого азербайджанца!

До сих пор звучит в моих ушах песня, которую мы пели вместе с моими друзьями Чингизом Алиоглы и Нусретом Кесеменли:

Разделили наш Аракс,

Напоила кровь Аракс.

Я бы с вами не расстался,

Разлучили силой нас.

Дорогой мой, не грусти.

Ты Аракс в арык впусти.

Не братайся ты с бесчестным,

Честь у честного в чести.

Кровь - рекой...

Кровью плачет милый мой.

Как предстал Аракс преградой,

Обернулась кровь рекой!

Эхо Аракса, отозвавшееся в мировой истории, непомерно велико. Кто только не проходил здесь?! Путешественники, вражеские орды, целые народы и нации. Одна из столбовых дорог мира проходила через Аракс, с Востока на Запад, с Запада на Восток. Дорога многолетних распрей и перемирий, "шелковый путь", дорога торговых караванов и дорога изгнаний. Память истории и память народа сохранили множество легенд об Араксе.

И друг проходил через Аракс, и враг проходил!.. А как удивительны судьбы дорог, миновавших через Аракс в наше столетие. В начале века по этой дороге, на Восток - в Иран, Афганистан, Турцию, доходили идеи революции и демократизма. Не случайно, что первой страной, в которой нашли отклик идеи Первой русской революции, был Южный Азербайджан. Движение Саттархана потрясло основы Иранской монархии.

Но самыми трагическими скитальцами дорог Араксе в нашем столетии были наши южные братья и сестры, не раз изгонявшиеся иранской реакцией, покидавшие очаги, скитавшиеся из края в край, с Юга на Север... и с переменой цвета паспорта становившиеся "эмигрантами".

Тысячи семей из народа, по воле двух империй расколотого надвое, вынужденного переменить алфавит, "переиначить" свою историю, даже летоисчисление с целью забвения единого родства, - долгие годы не могли воссоединиться, пережили немыслимые мытарства на нескончаемых дорогах разлук и тоскливого ожидания. Сколько великих творцов Азербайджана родились на этих путях - перепутьях, на этих скитальческих дорогах, обретая отцов, они оставались без матерей, найдя мать, они теряли отца... В XII веке Хагани считал Шемаху своей матерью, а Тебриз - отцом: потеряв свою "мать", нашел пристанище у "отца" - Тебриза, где и был захоронен! Великий Мирза Фатали Ахундов также попал в круговерть этих дорог, навсегда разлучивших его с матерью...

Сколько раз проезжал я вдоль Аракса, но дороги эти никогда не приедались. Если даже видеть их каждый день, они не потеряют своей притягательности. Не оторвать взгляд от Аракса, от суровых, недоступных гор по ту сторону...

* * *

По пойме Аракса тянутся посевы. Проселочные дороги и тропинки через небольшие, плоскокрышие села ведут вдаль, через Аракс, к величественным горам по той стороне, к лугам, покрытым изумрудно зеленой, весенней травой, ведут через ущелья и перевалы к родному и неизвестному, близкому и далекому миру - к миру Карадага и Тебриза.

Сколько их, полуразрушенных, заброшенных сел, вытянувшихся в цепочку вдоль Аракса! Крепостные стены по отрогам гор сохраняют свою неприступность, как и тысячи лет назад.

И кажется, что смотрю я не на другой берег реки, не в закордонную даль, а в прошлое, в столетия назад...

Эти крутые скалы, эти неприступные горы, как две стены стоящие друг против друга, подчеркивают, сколь глубока и непреодолима эта пропасть.

Параллельно Араксу тянется колючая проволока. Когда я поднимаю глаза от воды, некоторое время мне кажется, что горы истаяли, истончились, стали похожи на тонкую тюлевую занавеску, раскачиваемую ветром, к передо мной как видение проходит героическая и трагическая история народа, - сколько раз за один век поднимался он на революционную борьбу...

Те, кто знаком с историей национально-освободительного движения в Иране и в Южном Азербайджане, в нашем веке не могут не задуматься над таким фактом: каждые двадцать-тридцать лет отмечены нарастанием народного движения, взрывом, и каждый раз достигнутые ценой огромных потерь завоевания становятся жертвой предательства, происков международной реакции, протянутых издалека длинных рук.

Я смотрю на ту сторону Аракса и перед моими глазами оживают горькие, унизительные, страшные сцены произвола, чинившегося над азербайджанским народом правящими кругами Ирана.

Это насилие началось с захвата территории. "В первый период после присоединения к Ирану, в Азербайджан, составлявший один из четырех округов Ирана (сейчас сам Азербайджан разделен на четыре округа - С. Р.) входили с юга область Хамадан, а с юго-востока - Зенджан и Казеин". (См.: Очерки истории Южного Азербайджана, Баку, "Элм", 1985, с.8). Однако впоследствии иранские политиканы часто, по своему усмотрению, перетасовывали границы округов и областей. И каждый раз эти изменения преследовали одну цель: раздробить, поглотить азербайджанские земли, выдать за иранские - древние азербайджанские города.

К слову: После того, как часть этой работы была опубликована в журнале "Азербайджан", я повстречался с одним нашим уважаемым историком. С некоторой обидой и снисходительно-покровительственным тоном он поучал (казалось, он отчитывает меня за несправедливые слова, сказанные лично в его адрес): "Что ты делаешь? Только этого не доставало! Ты и Хамадан считаешь азербайджанским городом?" По правде говоря, я не ожидал услышать подобное из уст историка. Я с улыбкой возразил: "Куда уж мне распределять земли! Это дело таких корифеев, как вы... Хамадан предоставила Азербайджану сама история". Под впечатлением этого наскока я задумался: мы все еще наивно уповаем, что такие горе-ученые напишут нашу историю! И что это за история получится?

... Когда в 1937 году Иран был разделен на десять округов, основная часть Азербайджана получила название "Восточного Азербайджана" и "Западного Азербайджана" (третий и четвертый останы - округи Ирана). Области Зенджан и Хамадан, население которых было сплошь азербайджанским, сначала были выделены в отдельное губернаторство, а затем превращены в округа. При Рза-шахе Азербайджан был разделен на две части, при сыне его Мамедрза-шахе на четыре части. Другие области, где также жили азербайджанцы, были "растворены" в соседних округах. Самоуправство достигло таких размеров, что даже Астара, исконно азербайджанский город, находящийся на границе с Советским Азербайджаном, была отсечена от Восточного Азербайджана и присоединена к Гилану.

Отступление: Однажды команда Тебриза сыграла футбольный матч с командой Тегерана и выиграла со счетом 3:1. Один из почтенных наших сонародников посетовал на футболистов: разве они не боятся, что шах разгневается и вновь перелопатит азербайджанские земли?!

Увы, аксакал был недалек от истины... Сотни и сотни лет азербайджанские земли, политые кровью наших соотечественников, становятся предметом торга и переделов. Мы шли на огромные жертвы, чтобы объединить эти земли, но в результате тысяч хитроумных уловок земли эти вновь оказываются разделенными. Народ мой, страна моя! Сколько раз на родной своей земле ты строил могущественные государства Востока! А сейчас эти земли растасканы по губерниям, округам, областям. Кто только не зарился на твою землю? Во всем Востоке трудно сыскать народ, который подвергался бы таким насилиям, таким унижениям, земли которого были бы так разодраны по частям. Не говоря уже о Южном Азербайджане, который сегодня называют Иранским. Разве в достаточной мере изучили мы одну из столиц древнего Азербайджана - Дербент? Разве изучили мы историю, этнографию, фольклор, ономастику наших сонародников, проживающих в Борчалинской впадине, в Караязы, и - до недавних трагических событий - в Гёйче, у подножия Агрыдага? А ведь живем в век техники, в век компьютеров... Памятники прошлого, дошедшие до нас из глубины веков, не трудно сохранить в памяти современных машин, современных средств информации, но куда легче разрушить, уничтожить, стереть с лица земли. К несчастью, очень часто сильные мира сего, поворачивали историю в угодную сторону. XX век хорошо усвоил изощренные методы создания ложных кумиров, но в со ответствии со скоростями века они так же быстро ниспро вергаются, развенчиваются и забываются. Как много в наши дни случаев, когда ложь одевает личину истины и еще при этом ведет себя наступательно, агрессивно,

В этот бурный, противоречивый век на нашу долю выпали наиболее драматические испытания: мало того, что разделили братьев и сестер, родителей и детей, мало того, что узаконили это разделение - постарались лишить нас всего: национального имени, и алфавита, и целых пластов истории, лишить элементарных прав, лишить права голоса, чтобы потом легче было обвинить во всех мыслимых и немыслимых грехах, то в пантюркизме, то в панисламизме - будто судьба испытывала наших братьев и сестер, издевалась над ними. Сейчас о многом не хотят вспоминать - пусть забудется, пусть искоренится из памяти. Кому-то это выгодно, кто-то в этом заинтересован: но я не могу забыть!

Мне не дает покоя трудная судьба моих соотечественников, рассеянных по различным странам Европы, не дают покоя трагические судьбы достойнейших сынов моей родины. Я знаю, враждебные силы не успокоились, не остановились, день и ночь они совершенствуют свою "машину". Когда исчерпываются все средства, они попросту объявляют, что наша разделенность имеет глубокие исторические корни.

Иранский фарсидский шовинизм на протяжении десятилетий, пытается убедить народ Южного Азербайджана, что он исконно фарсидский народ, позднее, принявший чужой (тюркский) язык и между ним и народом, живущим сегодня в Советском Азербайджане, нет исторической и культурной близости. Эту же мысль, хотя и несколько перелицованную, я как-то услышал от редактора моей книги на русском языке. Прочтя мою рукопись, он спросил: "Что это за проблема Юга, в чем здесь проблема?" и добавил: "Как много вы об этом пишете, прошло сто шестьдесят лет, за это время южане действительно могли стать совершенно другим народом". Я не выдержал: "Вы случайно не закончили в Иране фарсидскую школу? Такое впечатление, что вы получили воспитание в Иране",

Если бы только этим - отторжением наших территорий - ограничивалось бы дело... Сегодня, когда XX век приближается к концу, когда во всем мире ведутся дебаты, о правах больших и малых народов, когда даже небольшие народы, численностью в пять-десять тысяч человек, завоевывают свободу и независимость, когда, наконец, существует такой народ и такая республика, как Советский Азербайджан - многочисленный народ Южного Азербайджана, входящий в состав Ирана, лишен самых элементарных человеческих прав, и это не вызывает беспокойства ни одной международной организации. На протяжении тысячелетий Азербайджан был одной из самых развитых стран Ближнего Востока. Взаимосвязи России и Европы с Ираном, распространение в Иране передовой демократической и революционной мысли стали возможны в первую очередь благодаря азербайджанцам. Это известно каждому, кто более или менее знаком с исторической литературой. Но делают вид, что нет такого народа.

Фарсидский шовинизм стремится сделать так, чтобы все об этом забыли. С начала века, в особенности после возникновения Советского Азербайджана и начала социалистического культурного строительства стали изыскиваться любые средства, чтобы сбить интерес к Советскому Азербайджану, чтобы вырыть пропасть между народом, разделенным надвое. У народа, живущего в Южном Азербайджане, было отнято все необходимое для сохранения исторической памяти. Был запрещен азербайджанский-тюркский язык, на нем перестали выходить книги и газеты, были закрыты школы на азербайджанском языке - но этого мало, искоренялся даже разговорный: азербайджанский язык: если двое заключенных говорили на азербайджанском - это считалось преступлением! Сжигались книги, изданные на этом языке. Диалектом назвали один из самых древних в мире языков, на котором существует великая литература, язык Физули и Сабира, Насими и Ахундова. Пяти-десятиминутные радиопередачи настолько фарсизировались, что рядовой азербайджанец не в состоянии их понять.

Из воспоминаний моего южного друга. "Стены школы, в которой мы учились, были полны лозунгов. И на всех повторялась одна фраза "Фарсидский язык признак Ирана и иранского!". Кто в школе говорил на тюркском-азери, штрафовался на один гран за каждое тюркское слово. Это составляло половину той суммы, которую мы платили за образование".

Всеми средствами власти пытались помешать развитию областей Азербайджана, варварски грабили его природные богатства. Оставшиеся без крова и без работы азербайджанцы переселялись в южные районы страны, но и там, из-за ужасных условий жизни происходило их массовое вымирание. Доходы, которые приносили земли и народ Азербайджана, оседали в банках за его пределами. Интеллигенция и наиболее искусные мастера уезжали далеко от своих краев. Селения пустели, нищали, превращались в пепелища.

В Иране гнету подвергаются и трудящиеся-фарсы. Однако азербайджанцы терпят двойной гнет. Ведь добавляется и национальный гнет, духовный гнет, оскорбление народного духа,

Южный Азербайджан - колыбель иранской революции и ее оплот! Только в событиях 1978-1979 года погибли десятки тысяч азербайджанцев. Эта последняя революция в Иране также началась в Тебризе - началась с восстания 29 Бахмана. В этом восстании было убито 3 тысячи человек.

Сколько же возможно жертв - всего за один век?

Приведем только несколько фактов, несколько эпизодов из революционной борьбы Южного Азербайджана,

Осенью 1906 года был создан Совет азербайджанских национальных собраний. Началось издание сборника "Азербайджан" на родном языке. Революционное движение в тот год распространилось по всем округам Азербайджана. В феврале 1907 года прибывшее в Тегеран азербайджанское представительство довело до дворца свою волю! Азербайджан требовал от Тегерана конституционного правления. Как и в других случаях, шах проявил свое вероломство и предательство. В начале мая в Тебриз была послана группа террористов для того, чтобы убить лидеров социал-демократического движения. Революционеры оказались бдительными, и эта грязная акция сорвалась. Они захватили власть. Над Тебризом стал развеваться алый стяг. Однако в апреле-мае 1908 года, шах с помощью вооруженных сил, под предводительством полковника Ляхова, разгромил азербайджанский национальный совет. Началось подавление революционных сил. В Тебризе революционеры были загнаны в небольшой квартал. Находясь в трудном, почти безвыходном положении народный предводитель Саттархан, благодаря своему личному мужеству, сумел вновь разжечь затухающий огонь сопротивления. Контрреволюция ничего не смогла с ними сделать, народное движение стало разгораться с новой силой. Революционная волна, начавшись в Тебризе, распространилась по всему Азербайджану и Ирану. Свидетель этих событий Хиябани писал: "Хорошо помню, как однажды, когда враги перешли в наступление, наш дорогой герой, предводитель нации Саттархан, пожертвовавший своей жизнью во имя освобождения народа, в одиночку, бесстрашно ринулся вперед, взыграла в нем кровь, с оружием он пошел в бой. Сначала к нему примкнуло 5-6 человек, затем откликнулась вся народная масса. Он бросился навстречу гибели, но не испугался, не погиб и достиг успеха... Этот доблестный сын Азербайджана пожертвовал во имя народа и своей жизнью, и своим состоянием и снискал славу".

В сущности, в те дни, в июле 1909 года была свергнута с престола иранская монархия. Мохаммедали-шах убежал за границу, у наследника же престола Ахмеда остался только номинальный титул шаха. В этот сложный, противоречивый период азербайджанской революции, или, точнее сказать Тебризского восстания, азербайджанский народ был близок к тому, чтобы добиться демократических свобод, добиться национальной независимости, к которой стремился на протяжении столетий. До полумиллиона азербайджанцев из Южного Азербайджана, в поисках куска хлеба разбросанных по различным уголкам России, с нетерпением ждали вестей с родины. Их политические партии, через большевиков, в первую очередь Н. Нариманова и его сторонников, посылали в Тебриз вооружение и обученные войска. В гробах, под предлогом того, что по завещанию умерших мусульман их тела должны быть погребены в священной Кербеле, в Тебриз было отправлено оружие - операцией этой руководили Азизбеков, Джапаридзе, Мехмандаров. Дружба кавказских народов, испытанная многими веками, в те дни прошла еще одно серьезное испытание. Среди тех, кто добровольно, для оказания помощи Тебризской революции, отправился на юг, было множество грузин, армян и русских. Многие из них погибли в окопах Тебриза и своей кровью вписали славные страницы в летопись нашего братства.

Чувства эти хорошо выражают слова, сказанные грузином-революционером у гроба своего соотечественника-соратника: "Целью нашего приезда сюда было оказание помощи революционерам. До последнего дыхания мы будем оказывать вам свою помощь".

Свободолюбивые, демократические силы всего мира с симпатией следили за событиями в Южном Азербайджане.

Великий глашатай свободы Джалил Мамедкулизаде, обращаясь ко всем патриотам Азербайджана, писал: "В эти дни в Иране крепко столкнулись деспотизм и справедливость. Вновь в опасности вера, свобода, право, родина целой нации...

... Сегодня арена Кербелы* - арена азербайджанского патриотизма. Каждый, в сердце которого есть хоть капля веры, совести, чувства родины, должен быть обеспокоен их судьбой. Если у нас есть кровь, которую мы готовы пролить, если есть у нас деньги, которыми мы готовы пожертвовать, то разрывающее сердце огромное горе Азербайджана перед нашими глазами, ждет нашей помощи".

______________ * Кербела - город, где мусульманские имамы приняли мученическую смерть.

В те дни, когда, казалось, победа близка, иранская реакция начала тайные переговоры с другими странами. Российский царизм и английское правительство действовали заодно с нею. Сколько раз на протяжении истории повторялась эта странная игра? Как только Азербайджан поднимает голову, как только начинает требовать свои права, мгновенно силы, казалось бы, враждебные друг другу, объединяются. Сейчас, через восемьдесят лет после этих событий, перелистывая архивные документы того времени, просматривая тайную переписку, телеграммы между Ираном, царской Россией и Англией, особенно ясно видишь запланированную акцию: азербайджанская революция со всех сторон была взята в тиски, были пущены в ход различные средства - ложь, насилие, подкуп. Трагический исход национально-освободительного движения был предопределен. Хочется сказать самые гневные слова в адрес "режиссеров" и "дирижеров" этой политической мистерии. Но разве остудишь взволнованное сердце!

Повторялся один из бесчисленных трагических фарсов истории. В то время как передовые сыны России на баррикадах Тебриза помогали революционным борцам, царские войска, перейдя через Аракс, спешили подавить революцию. Тебриз всегда был дружелюбен в отношении к Северу. И не случайно лидеры тебризского восстания не хотели вступать в бой с царскими войсками, стремились избежать пролития безвинной крови. По решению Саттархана и Революционного Совета 29 апреля 1909 года военные действия были приостановлены. Царские войска, якобы с целью защиты иностранных подданных, проживающих в Иране, приступили к разоружению революционеров. В день Ашуры (религиозного траура мусульман) азербайджанские муджахеды были повешены. Те, кто приехал для помощи восставшим, были высланы из страны. Но и в эти грозные, кровавые дни азербайджанский народ не потерял надежды, остался верен своим традициям: с уважением и почетом они проводили из своей страны русских, грузинских, армянских, лезгинских революционеров.

В.И.Ленин с гневом обличал колонизаторскую и насильственную политику царизма в иранских событиях "...за неофициальным Ляховым следует официальная оккупация Азербайджана" (В. И. Ленин. ПСС, т. 17, с. 188). Народ все видел, все замечал, - недаром говорили в то время об "английской пятерне в русской перчатке" и о "русской ноге, обутой в английский ботинок". Конечно, имелся в виду не русский народ, сам подавленный и униженный, а русский царизм. Передовая интеллигенция Ирана призывала к расширению и углублению связей с русским народом: "Мы уверены, что теперешняя политика правительства России не отражает общественное мнение страны, она защищает интересы только узких правящих кругов русского общества, под властью которых стонет огромное большинство честных русских людей. Безо всяких колебаний, открыто мы можем заявить, никогда мы не были против России и русского народа". (См.: "Очерки истории Южного Азербайджана, с.310).

В 1917 году первая конференция независимой Азербайджанской демократической партии приняла резолюцию по укреплению связей с русским народом.

Судьба народного героя. Если будет написана история 25-тысячной армии федаинов из Тебриза и подробно описана последующая судьба каждого представителя этой армии, получится многотомная книга, на каждой странице которой будет сочиться кровь!

Вот, к примеру, "национальный предводитель" Саттархан! Задумаемся, какие мысли и чувства обуревали его в те тяжелые дни. Четверть века этот человек не выпускал оружие из рук, но вынужден был смириться. Он вспоминал, наверно, свои прошлые дни, вспоминал полные гнева слова своего свободолюбивого отца, который тем не менее призывал к выдержке и спокойствию. Перед глазами его оживало прекрасное, мужественное лицо его брата Исмаила, убитого властями, Ирана в Тебризе за то, что он укрыл у себя знаменитого Гачага Фархада, перебравшегося из Северного Азербайджана. Всю жизнь он мстил за брата, но потом понял, что, в сущности, мстит за свою родину, за свой Азербайджан. Мировая печать называла его "азербайджанским Пугачевым", "Иранским Ганнибалом"... В честь каждой его победы приходили поздравительные письма из Парижа, Стамбула, Тифлиса, Баку.

Фарсидские шовинисты и реакционное иранское правительство откровенно признавали, что пока Саттархан находится на азербайджанской земле, смерть над ним не властна. Поэтому главное - вырвать, из-под его ног родную почву, оторвать его от родной земли...

В марте 1910 года, в преддверии Новруз-байрама, после множества телеграмм, бесконечных приглашений у упрашиваний, Саттархан, вместе со своим ближайшим соратником Багирханом, отправился в Тегеран Встреча их в Тегеране, состоявшаяся приблизительно через месяц, превратилась в невиданный в истории этого города праздник. По всем дорогам, по которым двигался Саттархан, стелились ковры, его осыпали цветами. Меджлис расщедрился на ценные подарки.

Однако власти вновь пошли на вероломство. Саттархан и Багирхан были жестоко обмануты. В Тегеране, в парке Атабеков, на них было совершено нападение. Против трехсот человек было брошено шесть тысяч вооруженных солдат. В этом бою погибло восемнадцать сподвижников Саттархана. Саттархан был ранен, масса федаинов была взята в плен. Раненый Саттархан был отправлен в больницу и здесь умерщвлен с помощью "лекарств"... Через некоторое время тайно убрали и Багирхана...

К концу 1911 года революционеры были уничтожены или изгнаны из страны. Согласными усилиями вероломного правительства и международной реакции пламя революции было погашено.

Десятки тысяч азербайджанцев бежали из страны и рассеялись по всему миру. Достаточно сказать, что в 1913 году 30,4 процентов бакинского пролетариата, или одну треть составляли эмигранты из Южного Азербайджана. В 1917 году эмигранты и их лидеры Асадулла Кафарзаде и Бахрам Агаев создали организацию "Адалет" (Справедливость), началось издание специальной газеты.

По приговору инспирированного царскими офицерами (по какому праву!) в Тебризе военного суда были казнены сотни революционеров-азербайджанцев.

Царскими чиновниками были взорваны дома Али Мусье, Саттархана, Багирхана и других предводителей азербайджанских социал-демократов, а также здание, в котором помещался азербайджанский Совет социал-демократов...

Участник революции 1905-1911 годов Шейх Мохаммед Хиябани впоследствии писал: "Массовые погромы, грабежи, бесчинства, жестокости не смогли уничтожить движение за независимость и свободу Азербайджана...

Азербайджан мой, демократический Азербайджан! Подними свою голову! Самые крамольные повстанцы всего мира сумели спастись, ты же все еще в заточении. Если совершенно погас и уничтожен эликсир жизни и пламень деяния в генах твоих, если ты уже не прежняя сущность, то тебя впору отпевать. Но если сохранился признак искрометного эликсира, тепло того общего огня в жилах твоих, то тебя ожидает счастливый рассвет. И да будет благословенным это желанное утро, это ожидаемое завтра, о, демократический Азербайджан!

... Ты одинокий путник на широком поприще обновления и прогресса, ты обрел опыт, выдержал испытание, к вот перед тобой открывается новая эпоха...

О, милый Азербайджан, ты остро видящее око, которым Иран смотрит... на культуру. Ты впечатлительное и чуткое сердце, которым отечество ощущает свечение мира.

О, бессмертный мой Азербайджан, оправдай эти надежды, выше держи свою голову, здравствуй, навеки здравствуй!".

Автору этих строк судьба уготовила тернистую трагическую стезю, подобную участи его народа.

Человек великого сердца, несгибаемый борец. Жизнь этого великого человека, ставшего в 1917-1920 годах во главе очередного революционного движения в Южном Азербайджане, и была несравненным подвигом, интеллектуальным и физическим борением.

Революционное мировоззрение Шейха Мохаммеда Хиябани сформировалось в годы, когда он жил на Кавказе (некоторое время он жил в Махачкале, где отец его занимался торговлей). Он внимательно следил за событиями, происходящими в Баку; с помощью русского языка, который он хорошо знал, приобщался он к передовой русской революционной мысли.

Все, кто знал Хиябани, с огромной симпатией говорили о его необыкновенной цельности, глубине ума, убежденности, скромности, нравственной чистоте, благородстве и готовности к самопожертвованию. В народе его почитали как пророка.

Вскоре после февральских событий в России, в 1917 году, Хиябани и его сподвижники созвали конференцию Азербайджанской Демократической партии. Газета "Теджеддуд", которая начала выходить с 9 апреля 1917 года, стала громогласной трибуной Хиябани. Песня независимости, которая была напечатана в газете, была подхвачена народом и стала национальным гимном.

Вся нация - собратья,

Победе быть за нами.

Земля с ее дарами

- Все наше, все мы сами.

- Да здравствует свобода!

Для упрочения связей, глубокого изучения положения в России, определения путей будущего движения Хиябани в мае 1917 года приехал в Тифлис и встретился с большевиками. Благодаря его деятельности в Тебризе к русским солдатам было проявлено братское уважение, в их честь были устроены торжественные приемы. Солдатские комитеты обратились к населению с призывом: "Давайте протянем друг другу руки, побратаемся!".

В июне, когда русские солдаты вышли на демонстрацию вместе с населением Тебриза, над их головами развевался лозунг: "Да здравствует единство русского и азербайджанского народов!".

В Национальном саду каждый вечер тысячи людей собирались, ожидая нового выступления Хиябани. Его речи были выражением воли азербайджанского народа к свободе, его верности делу революции... Эти речи призывали народ к свержению тирании.

Тем, кто близость Хиябани к русским солдатам клеветнически выставлял как заигрывание с иностранцами и двурушничество, он давал отповедь: "Наша враждебность направлена против николаевской тирании и геге монизма. Но независимо от национальной принадлежности, мы считаем демократов всего мира братьями".

Народ Южного Азербайджана объявил о создайии своего национального правительства во главе с Хиябани и приступил к серьезным революционным реформам.

И вновь метрополия вступила в сговор с английскими агентами. Были выделены огромные средства, чтобы убрать Хиябани.

Враждебные силы, не гнушаясь в средствах, пытались очернить Хиябани.

Хиябани не верил пустым обещаниям властей, не обращал внимания на клевету в адрес национального правительства, которая захлестнула страницы печати. Он отвергал любые предложения центрального правительства: "Мы сами достойны, и в состоянии управлять Азербайджаном!".

Новоназначенному наместнику Азербайджана удалось подкупить и склонить к измене начальника жандармерии национального правительства Мирзу Гусейн-хана Мажора. Это тот самый Мирза Гусейн-хан, который в 1944 году повторит свою вероломную палаческую роль и будет направлен в Тебриз во главе шахских войск...

Мирза Гусейн нашел предлог, чтобы вывести из Тебриза вооруженные силы национального правительства - Хиябани оказался беззащитным. 14 сентября 1920 года в доме Гасана Мияначи казаки окружили Мохаммеда Хиябани. Шейх в одиночку долго отстреливался, однако казаки ворвались в дом, застрелили его, а затем изрубили шашками.

Так был погашен новый огонь революции, а азербайджанский народ потерял одного из самых блистательных своих сыновей.

Хиябани был социальным мыслителем: "Настроение общества есть конечный итог настроения индивидов".

Хиябани был провозвестником свободы: "Первое условие славы народа - его независимость. У народа, лишенного независимости, нет достоинства и престижа. Независимость народу может обеспечить сила его духа. Независимость каждого народа защищаема его мужеством и доблестью".

Хиябани верил в силу своего народа: "Народ сам должен определять свою участь... Горе народам, потерявшим свою самостоятельность в результате равнодушия, нерадивости и безответственности!".

Хиябани видел смысл жизни в служении отечеству: "Женщины наши должны посвятить свои усилия и доблесть, силы и энергию таким делам, которые были бы во благо родине и народу".

Хиябани призывал народ к солидарности: "В вопросах идейных и мировоззренческих, основное условие - дисциплина. Доныне в нашей стране идеалы и идеи являлись весьма разноречивыми и хаотическими. Например, кто-то приехал из Парижа и пытается внедрить здесь парижские идеи. Другой приехал из Лондона и насаждает лондонские уставы. Третий привез из Берлина берлинские теории и здесь распространяет их.

... В результате этого появляется отчужденная масса, которой трудно управлять".

Хиябани проповедовал высокую нравственность: "Вра го народа, которые хотят всегда видеть народ в темноте, забитости, бедствиях и униженности, как только появляется возможность и повод, стремятся подорвать нравственность народа".

Хиябани был правдолюбцем: "Ученые говорят: "Сила сможет оказаться впереди правды; но она не в состоянии заменить ее".

С подавлением движения Хиябани в Южном Азербайджане начался невиданный по своей жестокости разгул реакции.

Трагедию этих дней описал народный писатель Мирза Ибрагимов: "Сотни сыновей Азербайджана были расстреляны, повешены, тысячи... были посажены в тюрьмы... высланы в сухие, жаркие, напоминающие ад пустыни на юге Ирана. Было запрещено читать и писать на азербайджанском языке. Все учреждения Азербайджана большие и малые, были заполнены фарсидскими чиновниками. Рза-шах сделал все от него зависящее, чтобы стереть с карты название Азербайджан. В годы правления Рза-шаха города Азербайджана превратились в пустоши. Доходы от азербайджанской земли выкачивались за его пределы. Страна погрязла в безработице, бедности и нищете. Кроме всего прочего, еще более усугубилось недоверчивое и оскорбительное отношение к азербайджанскому народу.

... Те, кто говорил на азербайджанском., были изгнаны из учреждений. Суды велись на фарсидском языке... Предосудительным считалось читать литературу, писать стихи или слушать песни на азербайджанском языке...".

* * *

Бежит поезд у Аракса... И я вспоминаю, сколь большую миссию исполнила наша художественная литература в демократическом движении в Иране. Как писала иранская печать, "Хопхопнаме" Сабира сыграла в те дни такую же роль, какую способна сыграть целая армия. В связи с этим был принят специальный "черный закон" шаха: кто читает или декламирует "Хопхопнаме", безе всякого суда обрекается на десять лет заточения в Гасри Каджар. Книга великого Сабира доныне запрещена в Иране. И сегодня в Иране боятся великой, поэтической правды Сабира, которая, как известно, глаза колет.

Мчится поезд... В моем воображении открывается третья глава книги трагедий народа Южного Азербайджана в двадцатом веке. Судьба азербайджанского национального правительства, созданного в декабре 1945 года, очень похожа на участь революционных движений под руководством Саттархана и Хиябани. Атмосфера новой борьбы родила своего лидера, своего руководителя и по печальной, трагической традиции, новую жертву: Сеида Джафара Пишевари...

Из обращения Азербайджанской Демократической партии: "Мы говорим: на земле Азербайджана живет пятимиллионный народ, который заявил о своем существовании. У народа этого есть свой язык, свои традиции и обычаи. Народ этот заявляет: мы хотим, наряду с защитой независимости и целостности Ирана, быть автономными и свободными в управлении своими внутренними делами...".

Эти требования перекликаются с программами Саттархана и Ш.М.Хиябани, показывают единство цели, не алтарь которого народ принес столько жертв.

... Народ, наконец, создал свое национальное правительство, достиг своей мечты. Всюду открывались азербайджанские школы, в короткое время были выпущены учебники, уроки проходили на родном языке, невиданный размах получили книгоиздание и пресса на родном языкв. Подлинным национальным праздником стало открытие Тебризского университета и Тебризской филармонии.

Начиная с первых дней национальной автономии, особое внимание было уделено национальным меньшинствам - курдам, армянам: открывались школы, создавались условия для развития своей печати.

За один год народ Южного Азербайджана совершил столетний рывок и пришел к выстраданным идеалам национального возрождения.

Отступление: 8 декабре 1976 года., со своим другом со студенческих лет Сейраном Сахаватом, мы поехали в Физули, откуда он родом. Я слышал, что в приречье у Аракса телевизор иногда принимает передачи из Ирана. Мы включили телевизор, чтобы узнать, что нового на той стороне Аракса. Из Тегерана показывали какое- то торжественное мероприятие. Шах стоял на трибуне. Торжества были посвящены 30-летию разгрома Демократической партии Южного Азербайджана или, говоря словами шаха, "Азербайджанской реакции". Слова "Азербайджанская реакция" как молния пронзили меня. Праздник правящего народа являлся трауром Южного Азербайджана! Так сталкиваются в одной стране судьбы правящей нации и порабощенного народа...

Шах взирал с трибуны. Однако на лице его сквозила не радость, а смятение и беспокойство. Казалось, узоры азербайджанского ковра, на который он возложил державные длани, вспыхнут сейчас жарким огнем. Не так-то-просто дается кощунственная радость по поводу злосчастья древнего народа, составляющего большинство населения страны! Шах хорошо знал, что среди марширующих перед ним солдат, офицеров и даже генералов - большинство азербайджанцы! - Также тиран должен был чувствовать, что не пройдет без последствий и то, что он заставил нацию "пировать во время чумы Тебризское восстание, давшее толчок революции 1979 - года, подтвердило это.

"Азербайджанская реакция"... Стоило народу Южного Азербайджана чуть-чуть высунуть голову из-под "иранского одеяла" и поглядеть на свет божий, как иранские шовинисты заклеймили ослушников: "реакция!.."

Из услышанного. Жил в одном селе болтун. Как-то, с одним из, сельчан отправился он в райцентр, путь неблизкий, и всю дорогу он молол языком. Ему и дела нет, соглашался или не соглашался его спутник - знай, несет свое. К исходу пути наш говорун решил напиться из родника. Когда он приложился губами к воде, спутник пытался воспользоваться заминкой и вставить словечко, но не тут-то было - болтун задрыгал ногой: погоди, я еще не досказал...

... Как только Азербайджан пытается заикнуться о своих правах, тут же фарсидская реакция обвиняет его в попытке "нарушить целостность Ирана". Получается, что за счет изничтожения одного народа можно защитить, чью-то целостность...

"Азербайджанская реакция"... В народе говорят: вор поднял ор, чтоб честного кондрашка схватила. Еще говорят: вот прикинусь непонятливым предок твой в гробу перевернется. В нашем случае: свалю на тебя свои грехи вот и мучайся... Нас нет, мы никто, мы не в счет, подадим голос - накажут... Говоря словами Мирзы Джалила: "Стоит нам только пикнуть, как нас начинают стращать вурдалаком". И... выставят на посмешище, да еще заставят самим на себя поклеп возвести...

На деле же то, что в 1946 году шахская тирания потопила в крови национальное движение в Южном. Азербайджане, было варварством, которое не выразить, даже словами "вероломство", "реакция", "погром". Тогдашние правящие круги США и Англии исполнили роль "шаферов" шахских палачей со сноровкой многоопытных международных жандармов. В ирано-азербайджанских событиях лицо заокеанского империализма предстало без маски и во всей неприглядности. Как позднее - во Вьетнаме, у берегов Кубы, Гренаде, Ливии...

С благословения США в 1946 году в ООН обсуждалась жалоба Иранского правительства. Организация Объединенных Наций не приняла во внимание трагическую участь целой нации. Можно сказать, что не только Иран, а вся международная реакция ополчились на Азербайджан. Вооруженная до зубов иранская армия двинулась на оставленный без помощи народ. Первого сентября 1946 года, когда холеные дети господ из метрополии поспешили в школу, на детей революции пошли танки. Чтобы избежать новых жертв, азербайджанские организации демократов призвали народное ополчение прекратить вооруженное сопротивление. "Во имя свободы Азербайджана, во имя человечества мы восстали, и сегодня во имя свободы и во имя будущего человечества мы призываем отступить, вытерпеть все мытарства и лишения".

Чем же ответили власти на этот подлинно гуманный шаг? Правительственные войска, которые прибыли якобы для обеспечения порядка при выборах в национальный меджлис, прибегли к невиданным зверствам. Передовая группа армии расстреляла пятьдесят крестьян и выбросила их тела в реку. Танковые части смешали с землей сотни сел...

В Серабе участвовавший в национальном движении рабочий Махбуб был забит камнями насмерть и его останки были выставлены на площади. Сотни крестьян были загублены самыми изуверскими способами.

В Ардебиле было убито столько людей, что трупы загромоздили дороги.

Халил дайи. Этого известного революционера казнили трижды: каждый раз, когда его дыхание почти останавливалось, его снимали с петли, приводили в сознание и вновь подводили под петлю...

Нет предела низости. Среди повешенных на площадях Ардебиля были и подростки...

Сария. Эта смелая женщина, дочь из рода Шахсеван, уроженка села Самари, сражалась вместе со своим мужем Али и другими борцами на одной из баррикад. Смолкли ружья рядом с ней, навсегда остановились сердца соратников. Только Сария осталась в живых и пять суток одна продолжала отстреливаться. Патроны были на исходе. Но враг не мог заставить отважную женщину сдаться. Наконец, они послали посредника и поклялись на Коране, что если она сложит оружие, ее пощадят. Но этот Коран был запятнан кровью Сарии... Во время казни Сария сказала, обратившись к своим врагам: "Сыновья Азербайджана отомстят за меня! Чем обильнее дерево свободы поливается кровью мучеников, тем больше оно даст плодов".

Первобытная жестокость в XX веке: Фарсидские сарбазы (солдаты) надели на копье отрубленную голову Али Гахрамани и с дикими воплями плясали вокруг. Наверно так "развлекались" первобытные люди, когда охота оказывалась удачной, и им удавалось добыть дикого зверя. В Тебризе дом доктора Багири был раздавлен под гусеницами танка. На глазах его детей тело отца превратили в мишень для упражнений в стрельбе.

Фарсидский муджахед Гасан Касыми, участвовавший в революционной борьбе азербайджанского народа, писал отцу за день до своей казни: "Завтра с высоко поднятой головой, с достоинством, я пойду на смерть, не горюй!".

Хойские революционеры бесстрашно, плечом к плечу, шли на эшафот.

В самые роковые минуты в Урмии не расставались азербайджанцы, армяне, курды, айсоры. Обнявшись по-братски, они принимали смерть.

Одна из потрясающих сцен тех кровавых дней Тебриза - последние шаги двадцати семи офицеров-смертников - на плаху... Враз стихла стрельба, дома, улицы и площади погрузились в тишину. Над древним городом взвился гимн Азербайджана.

О, славная Отчизна, мой родимый край,

Живи и здравствуй вечно, Азербайджан...

Бессмертный гимн свободы прервали залпы, но героический дух народа не расстрелять.

Отступление: Белобородый старец с Юга рассказывал, как во время последней революции он ездил в Тебриз, чтобы поклониться могиле расстрелянных офицеров. Мурдашир (совершающий омовение покойников) неграмотный мужчина, сохранил в памяти, под каким порядковым номером похоронен тот или иной покойник. После исламской революции, благодаря его свидетельству, на могилах были начертаны имена павших.

Главный прокурор национального правительства Фируддин Ибрагими в течение шести месяцев мужественно выдерживал пытки; жандармы ни слова не добились от него. Ф. Ибрагими отказался дать интервью американскому корреспонденту, заявив: "Я не хочу разговаривать с врагами моей нации".

В мае 1947 года Ф. Ибрагими, одевшись, как на торжественную церемонию, с высоко поднятой головой взошел на эшафот. Труп его три дня висел на виселице, дабы шах смог насмотреться...

Строки тебризского поэта Али Фитрата - отзвук чаяний миллионов самоотверженных сердец:

Язык мой-Азер, народ мой-Азер, мой край-Азербайджан,

Будь жизней тысяча - я все б тебе отдал...

... В Тебризе были разгромлены библиотека Меджлиса, национальный оркестр, Государственная филармония и театр. По воле генерала Хашими (Мирзы Гуеейн-хана Мажора) были снесены памятники Саттархана и Багирхана, на их месте установили портрет Рза-шаха.

Были разрушены все культурно-просветительские очаги, созданные за год. Тысячи членов Азербайджанской Демократической партии были расстреляны без суда и следствия.

Шила в мешке не утаишь. Движение 21 Азера, руководимое Азербайджанской Демократической партией, в 1945 году заключило с иранским правительством соглашение из 15 пунктов. (Это соглашение и сегодня существует де-юре, хотя ни один из его пунктов не был выполнен!), Этот документ был нужен только для отвода глаз! Через два месяца шахские власти приобрели 40 самолетов и 60 танков, чтобы направить их на Азербайджан. "Для укрощения Азербайджана" из государственного бюджета было выделено 1 миллион 250 тысяч туменов. Кроме того, на эти цели были израсходованы большие суммы из отраслевых бюджетов и из доходов шахской семьи.

Напутствуя армию, направлявшуюся в Азербайджан, шах изрек: "Идите, подавите Азербайджан огнем, сравняйте его с землей".

Из воспоминаний шаха: "Я лично руководил подавлением Азербайджанской революции и на самолете часто облетал поле боя, сам контролировал военную операцию".

Вот оно, истинное лицо шаха!

Героический сын фарсидского народа Хосров Рузбех говорил: "Как любое другое дело, надо уметь и хорошо умереть!".

В событиях 1946 года сыновья и дочери Азербайджана показали, что умеют умирать с достоинством, как и умели достойно сражаться.

Из статьи народного писателя Мирзы Ибрагимова "О национально-демократическом движении в Южном Азербайджане в 1945-1946 годах": "И вот иранские войска захватили Тебриз!... Одописцы реакционеров не осознавали, что слова эти, произносимые во хвалу, с гордостью, история вспомнит с проклятьем. Иранские войска! Слова эти для азербайджанских сыновей, курдских и армянских парней будут напоминать проклятый призрак гнета и насилия, и звать их к борьбе за свободу.

... Жестокости и беды, которые выпали на долю азербайджанского народа, превзошли зверства таких кровавых завоевателей средневековья, как Чингисхан и Тамерлан. Вот несколько примеров кровавых изуверств: в Меренде реакционеры вывели на площадь горстку демократов и камнями забили их насмерть. Там же, в Меренде, нескольких федаинов, в том числе одного седобородого старца, привязали к хвосту лошади и волокли по площади, пока они не погибли мучительной смертью. 16 декабря, там же, подкинули в воздух сержанта Алами, как мяч, подстрелили на лету, затем облили труп бензином и стали носить по городу как факел.

... В Хое был зверски убит активный демократ Исмаил. С последним вздохом он воскликнул: "Да здравствует Азербайджанская Демократическая партия!". Изверги изрубили его на куски, погрузили месиво на арбу и возили по городским улицам.

... Когда в Тебризе окружили лейтенанта Сартиба в его доме, он застрелил свою жену и детей-младенцев, сразил нескольких палачей, а последнюю пулю пустил в себя.

... Председатель Хойского провинциального комитета Азербайджанской Демократической партии Ахмед сказал перед смертью допрашивавшим его тегеранским мучителям: "Я не буду отвечать на вопросы представителей Тегерана, вам известны мои ответы. Я не хочу видеть ваши гнусные лица. Последние два года жизни я посвятил борьбе с предателями и реакционерами, за свободу азербайджанского народа. В 1911 году таким же образом вы убили моего отца. Ибо и он сражался за свободу народа, в отряде Саттархана, Убейте и меня. Но помните, что грядет день великого возмездия",

... Ахмеди перед смертью попросил расстрелять его. Но палачи умертвили его, нанося побои, изрубая ножом и кинжалом.

Воспоминание участницы. Молодая девушка, участница и свидетель этих событий, по прошествии многих лет вспоминала те кровавые, декабрьские дни в Тебризе: "Прошло всего несколько месяцев, как мы поженились. Муж мой был одним из активистов национального правительства. Когда иранские войска вошли в Тебриз, его безо всяких разговоров расстреляли. Чтобы не попасться врагу, мы вынуждены были бежать из Тебриза. Моя свекровь наняла фаэтон, чтобы вывезти нас. Ночью в страхе мы выехали из дома. Фаэтон медленно двигался по замерзшим, заледенелым дорогам. Мы сидели, прижавшись друг к другу. Очень волновались. Фаэтон, можно сказать, останавливался через каждые пять-десять минут, фаэтонщик куда-то исчезал, потом возвращался. Прошло несколько часов, а мы еще не выехали из города. Наконец, свекровь не выдержала: "Слушай, мы женщины, и мы торопимся. С каким умыслом ты то и дело останавливаешь фаэтон, куда-то исчезаешь и вновь заявляешься?" Фаэтонщик помолчал, потом тихо ответил: "Не беспокойтесь, ханум! У меня нет никакого умысла. А часто я останавливаюсь потому, что улицы завалены трупами, Невозможно проехать. Примерзли к земле. Не могу же я проехать через них! Я спускаюсь, чтобы как-нибудь отодрать их от асфальта, оттащить в сторону и вновь продолжить путь".

В продолжение последующих нескольких месяцев, можно сказать, любая общественная площадь в Азербайджане и Курдистане была заполнена рядами виселиц, на которых висели тела повстанцев. Это - слова американского консула, ставшего свидетелем событий тех дней. (См.: М.М.Д.Чешмазер, Создание и деятельность Азербайджанской Демократической партии. Издательство "Э л м", Баку, 1968, с.146). "По указке американо-английских империалистов шахские войска уничтожили двадцать тысяч азербайджанцев: стариков, молодежь, мужчин и женщин, которые требовали своих прав. Дома были сожжены, семьи обречены на скитания. Поколение честных и самоотверженных муджахедов конституционной революции, отряд за отрядом, отправили на эшафот, сослали в Бадрабад и другие лагеря". Тегеранская печать преуменьшала подлинные размеры репрессий. В действительности же жертв революции было во много раз больше. Только в конце декабря 1946 года в Азербайджане было убито более 30 тысяч человек. Еще большее количество было выслано.

Была предрешена и судьба лидера национально-освободительного движения в Азербайджане С. Дж. Пишевари. Эмигрировав из Южного Азербайджана в СССР, он погиб здесь в результате "несчастного случая" в подстроенной автокатастрофе, способом, присущим стилю сталинско-бериевской репрессивной машины...

Но разве жертвы революции измеряются только физически истребленными? Какими цифрами можно измерить растоптанные судьбы, обманутые мечты, подорванную веру и копившуюся многие годы духовную энергию народа? И наконец, сотни тысяч эмигрантов - сотни тысяч скитальцев, целое поколение, распыленное по миру, от Китая до США, вынужденное скитаться на чужбине... Истерзанные сердца, разбитые семьи... Чем измерить меру их страданий?

Судьба жены революционера. Невестка и свекровь, о судьбе которых мы поведали выше, некоторое время прятались в селе. Потом невестка была арестована и подобно тысячам других членов семей революционеров, сослана на юг Ирана, в пустынную глушь. Непрекращающийся поток высланных перекрыл весь Иран с севера на юг.

Потерявшая любимого мужа, всех своих близких, молодая вдова плелась среди таких же несчастных изгнанников, без хлеба и воды, испытывая немыслимые унижения. Но здесь с ней приключилась невероятная и романтическая история: по дороге ее увидел и влюбился некий отпрыск родовитой семьи, последовавший за ней в своем фаэтоне. Договорившись с офицерами, он приглашал ее в свой фаэтон, желая избавить от этих мучений. Столковаться с государственными чиновниками, падкими до денег, было немудрено, - но молодая женщина была непреклонна: "Я не могу предать память моего мужа. У жены революционера нет иной участи!"

Азербайджанская женщина! Склоняю голову перед твоим величием, перед твоей верностью и преданностью! Откуда ты черпала силы, откуда в тебе столько стойкости и выдержки? Что за судьба была у тебя, много или мало было у тебя счастливых дней, не знаю, но как бы то ни было, ты и после гибели мужа осталась верна его имени, его помыслам, его вере - каким непостижимым способом сочетаются в тебе, азербайджанская женщина, ранимость цветка и несокрушимость скалы?!

Бесконечные дороги с севера на юг - дороги унижений и страданий! И наряду с этой дорогой - миражи надежды, иллюзия спасения, вера в добрые дни, новую жизнь!..

Для человека чести, человека идеи есть только одна стезя... Молодая женщина ступила на эту стезю и шла навстречу смерти: она шла и шла по раскаленным пескам, и в ее воспаленном сознании переплетались, смешивались холеное лицо увещевателя из фаэтона и пугающий вид притаившихся у обочины, готовых в любую минуту ужалить змей...

Спустя много лет - может быть, спустя целую жизнь, - уже в Баку, эта женщина жила с таким же неистребимым чувством собственного достоинства, непреклонная и ни о чем не сожалеющая.

Ее рассказ невольно напоминал подвиг жен и сестер русских декабристов, последовавших за тысячи верст, в сибирскую глушь за сосланными, но даже в этих лишениях, страданиях считавших себя "самыми счастливыми в мире женщинами".

Есть ли пример красноречивее являющий духовное родство доблестных сынов и дочерей разных народов?

* * *

Еще одна трагедия. Один из моих друзей из Южного Азербайджана оказался свидетелем злосчастий, приключившихся с одной семьей, которая вынуждена была бежать на Север, и рассказывал об этом, с трудом сдерживая слезы. Муж и жена, вместе с детьми, отправляются в Ленкорань, чтобы найти там убежище у своих родственников. Голодные, они пробирались много дней по очень трудным, непролазным дорогам. Впереди женщина на лошади, с грудным ребенком на руках, за ней влачился муж, изнемогая от усталости, неся маленького больного сына. Он готов был проклясть все на свете, даже самого всевышнего,. А тут еще душераздирающий стон мальчика: "Есть хочу...". Терпеть мольбу несчастного сыне он больше не мог. Все потонуло в этом крике: прошлое, будущее, семья, дети. Казалось, существовал только этот голос, этот вопль, от которого холодело отцовское сердце. И он не выдержал, обезумев от отчаянья, бросился в пропасть, чтобы уйти от этого крика...

* * *

Поезд мчится вдоль Аракса, и я думаю о своих братьях и сестрах, которых мы зовем "пенаханда" (ищущий убежище), "демократ", "южанин"; о них, свидетелях событий, бушевавших в Иране в нашем веке, и каждый раз массами изгонявшихся торжествующей реакцией. Кому-то из них удавалось убежать и избежать казней, и они рассеивались по всему миру, составляли эмиграцию, которая насчитывала сотни тысяч людей, отступали от своих, идеалов, стремились объединиться, сплотиться, подготовиться к новым решительным битвам. Со многими из них мне довелось повидаться: в республиках Средней Азии, в городах России, в Москве и Ленинграде, на Украине и Белоруссии, в зарубежных странах, наконец, в моем родном Советском Азербайджане.

Сколько раз они покидали свою родину, Южный Азербайджан, чтобы избежать пули, шашки, виселицы, чтобы не быть изрезанным и сожженным, чтобы не быть ослепленным, заживо погребенным, подвешенным за волосы или за ноги - нет конца фантазии изуверов. Эта трагедия, которая началась на заре века и продолжается сегодня; жестокость каждый раз заставляет народ покинуть свои дома или жить в повиновении и страхе.

Каждые двадцать-тридцать лет, как только вырастает новое поколение, как только складывается когорта людей, осознающих участь народа и необходимость борьбы, начинается и борьба с народом, попытка оставить его без мыслящих голов и сопротивляющихся рук.

Я восхищаюсь духом моих соотечественников! Как лев бросается навстречу пуле, так зная, что их порыв будет потоплен в море крови, они идут навстречу смерти с воодушевлением, с решительностью, так, наверно, будет до тех пор, пока народ не получит элементарных свобод, пока не достигнет независимости и единения!.. Ведь это очень естественное чаянье! Если человек родится, он должен жить, если появился росток дерева, он должен вырасти, дать побеги, зазеленеть, зацвести, дать плоды; если существует на планете народ, нация, она должна жить сообща, вместе, на своей земле, жить спокойно, в уверенности за свое будущее, должна говорить на своем родном языке, развивать свою культуру, свою историю, свою духовность - жить, никого не унижая и ни перед кем не унижаясь! Законы природы распространяются и на общество! Равновесие мира нарушается в том случае, когда не считаются с этими законами, когда мы зависим не от объективных законов, не от естественного развития, а от насилия!

Судьбы тысяч южан, которые здесь, в Советском Азербайджане, внесли свой вклад в развитие науки и культуры, а там, по ту сторону границы, не могли реализовать свой огромный творческий потенциал - это ли не трагедия народа!

... Я думаю о нашем старейшем журналисте Гуламе Мамедли, о сделанном им за свою долгую жизнь, - дни и ночи он проводил в архивах, рылся в старых книгах, газетах, различных документах, собирал неизвестные ранее факты, крупица за крупицей восстанавливал историю нашей культуры, я представляю себе его огромные, тяжелые руки труженика, сейчас они не могут унять мелкую дрожь, руки эти напоминают мне молотильные доски на сельском току, - я думаю о Гуламе Мамедли, и мне как-то трудно поверить, что этот еще бодрый старик жил а начале нашего века и тогда выступал в печати в качестве журналиста, жизнь кидала его из Ирана в Среднюю Азию, в Туркменистан, а оттуда в Баку... Я смотрю на его крупное, будто вытесанное из скалы лицо, и думаю о том, что если понадобилось бы выбрать человека, выражающего характер и облик народа, то Гулам Мамедли мог бы достойно представить народ Южного Азербайджана.

* * *

Не помню, сколько мне тогда было лет и в каком классе я учился. Я сижу в доме у моего не вернувшегося с войны Назар-ами, дяди Назара, с одиноким развесистым айвовым деревом во дворе, создающем густую, как в лесу, тень, вспоминаю деньки, когда мы сиживали с соседскими мальчишками на широченной тахте, занимавшей чуть ли не полкомнаты. Я говорю "мы", но, точнее, я удостоился права войти в компанию старших по возрасту парнишек. В летние дни во дворе прохладный ветерок наводил дрему, в холодные же дни мы топили печку и вслушивались в треск горящих поленьев; мы строили планы на будущее и вслух читали где-то раздобытые книги. Все это была молодая поросль фамилии Рустамханлы. Как же сложилась их судьба? Сбылись ли их мечты?

Я думаю о судьбе тех парней, казавшихся мне тогда всесильными, всевластными, и прихожу в отчаяние перед лицом безжалостности жизни. Юноши эти в своих неукротимых мечтах и грезах готовы были руководить едва ли не всей страной, целой армией. В их обществе я впервые ощутил красоту книги, художественного слова, вообще, всего запечатленного в памяти, в слове, минувшего. Даже стены этой комнаты дышали духом древности. У стен стояли шкафы, сработанные из граба. Из того же дерева были сделаны расписные стенные полки, к ним в свою очередь были подвешены шторки с помпончиками. К стене был прибит небольшой ковер, а поверх него - старомодная яркая, нарядная виньетка с фотографиями, аккуратно приклеенными в ряд, и с каждой смотрело молодое, порывистое, дышащее уверенностью и радостью молодое лицо. Этой виньетке и снимкам особую значительность и таинственность придавали написанные под ними неизвестные мне тогда слова, сейчас уже не помню то ли арабской, то ли латинской графикой.

Сидящие на тахте вслух, по очереди читали книгу, и в судьбах героев, в их подвигах и приключениях, радостях и страданиях было нечто родное, близкое, до глубины души трогающее наши юные души... Семья Мусы-киши, сельское гумно и другие детали сельской жизни, о которых повествовалось в книге, были такими живыми, такими реальными, так походили на знакомую и понятную нам жизнь, что книга казалась продолжением нашей жизни. Может быть, эта книга, с изображением кавалериста, несшего красное знамя, и укрепила меня во мнении, что литература есть продолжение знакомой и близкой жизни.

Позже, научившись самостоятельно читать, я узнал, что это был роман Мирзы Ибрагимова "Наступит день". Книга эта стала нам родной еще и потому, что прямо за этим домом, где мы читали вслух, находился сельский ток, очень похожий на ток Мусы-киши: и там от зари до зари трудились наши местные Муса-ниши. Да и мир этот, близкий, родной и загадочный, волнующий мир Юга, находился совсем рядом, напротив наших гор, и мы понимали, что нет никакой разницы между нашими людьми, и теми, "с той стороны", о которых говорилось в книге.

Прошли годы. С университетской аудитории я перешел в редакцию газеты "Адабийят вэ инджесенет", довелось мне близко познакомиться с нашим уважаемыми писателем.

Можно только удивляться метаморфозам, происходящим с человеком в столь короткой жизни. Тебе неожиданно выпадает счастье лицом к лицу повстречаться с людьми, которые казались недосягаемыми.

... Такое чувство не покидало меня, когда сидел я в маленькой рабочей комнате Расула Рзы и, как завороженный, невольно погружался в таинственный и печальный мир, таящийся в его голубых глазах.

Но видя как липнут к нему разные люди, я старался не надоедать, держаться в стороне, хотя и понимал, что потребность в общении с ним у меня быть может больше, чем у них, больше, чем в ком-либо другом: эта болезненная щепетильность мешала мне сблизиться со многими людьми, и только сейчас я признаюсь в этом, только сейчас, когда потребность в общении с ними уже недостижима, невосполнима.

Я многим обязан им обоим, и Мирзе Ибрагимову, и Расулу Рзе: мне трудно выразить эти чувства точнее, но они помогли мне глубже понять нас самих и более трезвыми глазами взглянуть на то, что происходит вокруг нас.

Мое запоздалое признание все равно не лишено смысла, я верю, что любовь к другому, признание а любви способны удлинить жизнь, уменьшить боль; они способны облегчить даже саму смерть.

... Писатели Азербайджана, пожалуй, получают писем меньше, чем писатели других народов, Увы...

От наших дедов и прадедов, сохранилась традиция известной сдержанности чувств. Но мы, впадая в крайность, избегаем душевных излияний из гордыни и ложно понятого стыда. А ведь трудно представить качество столь украшающее человека, как искренность, откровенность, открытость, - это как признание в любви.

Впоследствии мне доводилось слушать выступления нашего народного писателя на высоких форумах в Баку и в Москве, уже обремененного преклонными годами, со слабеющим голосом, и я вспоминал молодой портрет в школьном учебнике, который напоминал мне его героя, Фирудина Ибрагима; я невольно задумывался над тем, какие возможности таятся в одной человеческой жизни, каких высот она может достичь, и как быстротечна, как кратка она.

Трудно соотнести худенького мальчугана, родившегося в Южном Азербайджане, в Сарабе, сызмала вынужденного покинуть отчий кров, протопавшего босоногим по каменистым тропам от своего села в неведомое будущее, - с международно-известным писателем, одним из лидеров борьбы за мир писателей Азии и Африки, государственным деятелем... Когда я думаю об этом, испытываю возрастающее родство к тому мальчику, который шагал босиком, держась за руку отца, ведущего его в неизведанный мир, в большой город, в Баку, в город нефти. Чтобы понять Мирзу Ибрагимова, понять его человеческую личность, надо представить себе и его неласковое детство, и каменистые дороги, и ноющие от боли босые неокрепшие ноги...

* * *

Двадцать лет мы дружим с нашим старейшим ученым-литературоведом, поэтом-переводчиком Мамедагой Султановым. В самые мои неприкаянные дни, когда я мыкался без своего жилья, и приходилось жить квартирантом, когда порой не хватало денег на хлеб, Мамед-ага-муаллим был поддержкой для меня и опорой. Каждый раз при виде его и его спутницы жизни, чуткой и великодушной Бадисабы-ханум, я произносил про себя: "Слава богу, еще не перевелись на свете такие люди!".

Нашей интеллигенции хорошо известны заслуги Мамедаги-муаллима в деле изучения и пропаганды нашего классического наследия собирания древних рукописей.

Судьба ученого, который родился на Юге, у подножия горы Савалан, похожа на судьбы многих его сверстников, многих его друзей.

Мамедага-муаллим уже в Баку воспитал и поставил на ноги большую семью, И когда сегодня в его доме собираются семьями его братья, они так задорно веселятся, что, кажется, нет и не было у них никаких несчастий. А ведь каждый из них лично, на своей судьбе пережил бедствия Юга, и более всего сам Мамедага-муаллим. После смерти отца все бремя забот о семье легло на его плечи, причем в сложнейшие, тягчайшие годы, но они не сломили его.

Когда я смотрю на его братьев, азартно спорящих за шахматной доской доктора геолого-минералогических наук, профессора Гадира Султанова, известного востоковеда, переводчика, преподавателя АГУ Рагима Султанова, когда я слышу их воспоминания о садах у подножия горы Савалан, о том, сколь прекрасны были там фрукты, аромат которых до сих пор они не забыли, мне трудно поверить, что эти пожилые люди начинали свой жизненный путь с той страшной изгнаннической голгофы.

Неоднократно мне приходилось быть свидетелем того, как они вспоминали о Юге, размышляя, вновь и вновь возращались к его трагической судьбе, чувствовалось, что эта рана бередит их душу, не дает покоя - я слышал об этом и от академика Шафаята Мехтиева, переводчика-ученого Мубариза Ализаде, старейшего журналиста Насира Имангулиева и от многих и многих других, наших интеллигентов из Южного Азербайджана.

* * *

В своей поэме "Изгнанники" я попытался показать страницу судьбы эмигрантов из Южного Азербайджана и вообще сложные жизненные пути людей со схожими судьбами. Сама тема вела меня, подсказывала: я ясно увидел, что само это слово "эмиграция" не вчера родилось, сотни лет лучшие сыны отечества не находили себе места у родного очага, и чтобы утвердить свою волю, реализовать свои идеи, вынуждены были блуждать по миру, скитаться по дорогам. Мне вспомнилось, что Зороастр, родившийся в Азербайджане, начал свое пророчество не на родине, а за ее пределами. "Нет пророка в своем отечестве".

Вспомнил я, что и Хагани, и Насими, и тысячи умнейших людей Азербайджана нашептывали свои сокровенные мысли чужедальним дорогам, и смерть на чужбине настигала их в бесконечной тоске по отчему очагу.

Вспомнилось мне, что и великий Ленин, вождь революции, "пришелся не ко двору" в царской России. Сея семена великих идей, он вынужден был жить в эмиграции и из-за рубежа наблюдать, как прорастают семена, как начинают зеленеть побеги...

В поэме упоминаются эмигрировавшие из Южного Азербайджана Балаш Азероглу и Сохраб Тахир - признанные художники слова.

От отчизны вдали

наш язык - эмигрант.

На кладбищах чужих

эмигранткою - смерть!

Молодость - череда

расставаний, утрат...

Эмигрирует боль,

изгоняется свет!

Эмигранты - умы

и гонители тьмы.

Это - Хиябани.

Это - Пишевари

знаменосцы зари!

Всюду вражий оскал,

Вьется по ветру прах...

Пол-отчизны - в цвету.

Пол-отчизны - в слезах.

Сад в дыму

увядает, и вот

брат у брата в дому

эмигрантом слывет...

Смоль волос тронул снег,

Мой Сохраб, свет души!

Не спеши ты седеть,

Я прошу, не спеши...

Пусть замедлят свой бег

Нашей жизни года,

Чтоб сбылась наконец

дорогая мечта,

Ты не сир, не без сил.

Пусть вдали отчий кров,

Нас роднит наша кровь,

а не цвет паспортов,

Нашу память, наш дух

разделить не вольны

ворохами бумаг.

...Что же снег седины

все густеет у вас,

Азероглы?...

Ведь пока караван

не истопчет мосты

затравевшей мечты,

вам негоже седеть...

Ведь по сторону ту

ждать невмочь матерям

и невмочь - умереть...

Судьбы двух поэтов, драма двух патриотов! Поэзия Азероглы впитала в себя великое долготерпение, стойкость и мудрость. Кажется, свою энергию, свою силу он расходует очень бережно, опасается нескорого наступления чаемых дней и, медленно перебирая струны саза своего, ожидает, вглядываясь в пути-дороги истории.

Этим своим неистребимым долготерпением и верой он - в отца, который покинул мир в 1981 году девяностолетним старцем, разлученным с уже седым сыном...

Через два с половиной года после того, как я написал эти строки, в одной из иранских газет я прочел интервью с отцом Балаша Азероглы. Я убедился, что интуитивно угадал характер этого человека. Старик, которому перевалило за девяносто лет, сказал корреспонденту: "Пока Балаш не вернется, я не умру!". Позже мне пришлось побывать в доме Балаша Азероглы, на поминках его отца, умершего на Юге; поминальный обряд был совершен здесь, на Севере. Меня и поныне не покидает ощущение праведной веры старого отца. Ибо те, кто столь непоколебимо верит в идеалы, не могут уйти в небытие...

Наверно, именно эта вера и трагическая надежда не дает угаснуть жизни матери поэта, которая живет в Тегеране.

Легенда о матери. От одного из повстречавшихся на Юге с матерью Азероглы, я услышал потрясший меня рассказ; почтенная, старая женщина не протяжении многих лет, каждый вечер, стелит постель для Балаша. И сейчас, когда я думаю о Юге и поэзии Балаша Азероглы, мне вспоминается его седовласая мать, и представляется мне, что это - символ народных чаяний и кредо и самой поэзии:

"Пока не увижу народ единым, я не замолчу!"

... Все мы помним приезд матери нашего любимого поэта Сохраба Тахира. Этой встречи мы ждали долгие годы. Мать приняла телефонный голос сына за голос своего брата, дяди Сохраба, Она не поверила, что это он, "Помнишь ли меня?" - спрашивала она у Сохраба. "Помню, - отвечал он, - у тебя на правой щеке две, а не левой одна родинка". Долог был путь ко ветрече. Мать стучалась во все двери иранских ведомств, билась, билась, и после многих хождений по мукам, наконец добилась разрешения.

Мы неоднократно с огромными букетами отправлялись на бакинский морской вокзал, но не увидев матери, среди пассажиров, возвращались разочарованные. А приехала мать неожиданно, и когда она ступила на берег, когда увидела сыне после сорокалетней разлуки, то упала на его руки и потеряла сознание.

За полгода пребывания в Советском Азербайджане она убедилась, как уважают ее сына, увидела хорошие условия, в которых он живет, возвратилась в Иран, и будто достигнув исполнения желаний, навсегда покинула мир. Горестная весть дошла до сына через год: в его представлениях мать жила на год дольше. Поминки по матери Сохраба мы совершили в Баку с опозданием на год.

Сохраб часто вспоминает своего дядю, живущего в иранской Астаре, своих братьев, живущих в Тегеране, всюду носит он их фотографии, часто с мягкой усмешкой вспоминает телефонные разговоры с братьями: "Сохраб, я еду в Лондон, приезжай, там увидимся", "Сохраб, я еду в Стамбул, можно там увидеться". "Сохраб, я еду в Токио, приезжай туда". Эти телефонные разговоры братьев напоминают мне легенду о птицах Исаг-Мусаг, которые перелетают с ветки на ветку, из города в город, из края в край и везде слышатся их голоса: "Брат мой, слышишь ли ты меня?" "Да, слышу!" "Брат мой, давай встретимся!"

Какие только кордоны не изобрели в мире вершители политики, чтобы два члена одной семьи, два брата, два азербайджанца не могли встретиться друг с другом. В мире есть несколько народов, разделенных границей. Но и их судьбы не похожи на нашу. Немцы через 30-40 лет после войны, развязанной третьим рейхом и стоившей миру неисчислимых жертв, смогли добиться того, что на одной из Олимпиад Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германия выступили единой командой, да только ли Олимпиада... В чем же мы провинились, кому мы нанесли урон, чьи тысячелетние памятники мы разрушили, кому же мешаем мы?! Для граждан Советского Азербайджана граница Иранского Азербайджана давно на замке. Более того, если среди советских дипломатов в Иране окажутся азербайджанцы, им не дано увидеть Тебриз: не позволены поездки в Тебриз нашим официальным делегациям и даже спортсменам! Поэт такого масштаба как Сеид Мохаммед Шахрияр, живой классик нашей литературы, так и не смог осуществить свою мечту - побывать в Баку...

В опубликованных иранских впечатлениях народного поэта Наби Хазри рассказано об этой скользкой "разделительной политике, безнадежно устаревшей в наши дни. На его просьбы посетить Тебриз все время уклончиво отвечали: "подумаем", "посмотрим". До последнего дня ему не сказали окончательного "нет!". Это только один эпизод, показывающий лицемерную сущность фарсидского шовинизма! Делать хорошую мину при скверной игре, нож всадить в спину, яд подмешать незаметно, исподволь заползти в душу и орудовать тихой сапой - вот их принцип...

Еще одна судьба. Он жил один. Однажды он навестил своих друзей, расплатился с долгами, и больше его никто не видел, нигде он не появлялся, телефон его был вечно занят. На третий день друзья забеспокоились, сломали дверь балкона, вошли во внутрь и застали хозяина мертвым, с телефонной трубкой в руках, на лице застыла блаженная улыбка. В телефонном узле они узнали, что в вечер своей смерти он говорил с Западной Германией с братом, которого не видел и голоса которого не слышал сорок лет: во время разговора с ним он скончался.

* * *

Каждый переживает беду по-своему. Если с Юга эмигрировали сотни тысяч азербайджанцев, то можно написать столько же трагических историй.

Некоторым из них через 30-40 лет довелось повстречаться со своими близкими, но нетрудно представить, какая боль при этом примешивалась к их радости.

Сколько измученных сердец не выдержали радости долгожданной встречи!

...Рассказывают об эмигранте, который отправился на теплоходе в Иран и при приближении к берегу не выдержал, бросился в воду и умер от разрыва сердца.

... В Армении, на ленинаканском железнодорожном вокзале я провожал Зейналабдина Макаса, пропагандиста советской литературы в Турции. Чтобы скрасить горечь разлуки, мы вспоминали наших общих друзей и связанные с ними веселые истории: трудно было поверить, что через несколько часов мы расстанемся, быть может, навсегда. Среди тех, кто находился в таможенном секторе, было много азербайджанцев. Здесь был и исследователь древней Шемахи, автор интересных работ археолог Гусейн Джидди и с ним две его сестры... Одна из его сестер живет в Баку, другая в Иране; они встретились после сорокалетней разлуки. Старшая сестра вновь возвращалась в Иран, но поскольку прямое сообщение с Ираном было проблематичным, она ехала через Турцию. Две сестры сидели в холодном зале, грустно прислонившись друг к другу; казалось, переплелись их белые локоны, черные платки, даже слезы. В соседней комнате они переговорили и наплакались до утра. Сейчас, когда приближалось отправление поезда, они не могли громко плакать, как ночью: молча прижались они лицом к лицу, слезы текли по их лицам, а сами они тихо, жалобно стонали. Только суровое лицо ученого хранило твердое выражение. Этого высокого мужчину можно было увидеть в разных точках зала ожидания: порой он садился рядом с сестрами, смотрел задумавшись куда-то вдаль казалось, он вылеплен из цельного куска скалы, и страдания превратили его в камень. Чем больше стонали сестры, тем больше он замыкался, тем более суровым становился, тем более каменел.

Снег, который шел с ночи, повалил гуще. Нескончаемая белая пелена заволокла древний Гюмрю, и на расстоянии ста-ста пятидесяти шагов ничего не было видно. Перрон с двух сторон был оцеплен: по коридору, который образовали пограничники, пассажиры тащили свой багаж в вагоны. Я говорю Зейналабдину, чтобы в дороге, в случае надобности, он оказал помощь старшей сестре Гусейна Джидди.

Поднялся возбужденный шум: близится расставание. Последние напутствия, последние слова, прощание... На перроне, можно сказать, нет никого, кто бы не плакал, кто, по крайней мере, не прослезился бы.

Вот закрылись двери, оцепление снято, люди разбрелись по открытому перрону. Поезд издает прощальный гудок и медленно трогается. Обернувшись, я вдруг увидел, что мужчина, который все это время стоял молча, с суровым, неприступным лицом, вдруг ринулся к вагону. Большими ручищами обхватил два-три окна; казалось, он порывается удержать поезд. Сестра с той стороны, брат с этой, прижались к ледяному стеклу и, казалось, своими глазами, губами, ногтями стремились растопить, выгрызть эти стекла, разделяющие их.

Поезд неудержимо набирая скорость, ушел, как последний миг встречи после долгой разлуки, как слово, слетевшее с уст, счастье, как сама жизнь... Слезы застилали мне глаза, и я ничего не видел вокруг. Смешавшись с толпой, я вернулся в здание вокзала. Ученый, который со вчерашнего дня держался очень спокойно, выдержан но, сдержанно, застыл каменной глыбой посредине зала, будто не было у него больше сил двигаться. Закрыв ладонями лицо, не обращая внимания на окружающих, он плакал навзрыд, как ребенок. Кажется, только сейчас, когда закончилась двухмесячная встреча после сорокалетней разлуки, когда он нашел свою любимую сестру и вновь потерял ее, когда осознал, что возможно, никогда ее больше не увидит, он дал волю слезам, теперь то они уже не принесут сестре дополнительной боли, нового страдания.

Что всплыло в его душе в эту минуту; далекие, безвозвратные годы детства, проведенные там, на Юге, родные края, отчий дом, прошедшая жизнь, крупица надежды на возможность вновь увидеть милый облик сестры, запечатлевшийся на вагонном стекле в последнем порыве?!

Чтобы почувствовать тяжесть выпавших на нашу долю терзаний, надо было видеть этого пожилого человека, стоящего в центре зала ожидания, слышать этот мужской плач, исторгнутый не столько расставанием, а сознанием разлуки навеки, посмотреть на запрокинутое лицо, являвшее боль, ропот... проклятья судьбе, року, самому богу - надо было видеть этого мужчину в центре зала ожидания...

Отступление: в голову приходят невеселые фантазии о том, как хоть на короткое время соединить разбитые семьи, разлученных братьев и сестер. Уж если нам заказаны встречи по ту и эту сторону, из опасения "как бы чего не вышло...", можно бы найти посередине Аракса островочек огражденный, изолированный, обособленный и там, на этом островке, пусть и встречаются они, пусть наплачутся вволю, насытятся дыханием друг друга, пусть разделят свой праведный хлеб, а потом расстаются. Или пусть на Каспии построят железный остров, где можно было бы встречаться. Чтобы было разрешение на встречу соотечественников! Если это невозможно в Баку, в Тебризе, то можно выбрать любой город в мире, на самом удаленном острове, в океанских просторах! Только бы получить разрешение на встречи!*.

______________ * Сейчас в советско-иранских отношениях наметились позитивные сдвиги. Будем надеяться, что они благотворно скажутся и на участи наших разобщенных сонародников и без моих утопических "проектов" (С. Р.).

Как и отдельные семьи, разделены города, селения.

Как Астара, как Джульфа, как Биласувар...

По эту сторону от Худаферинского моста расположено село Гумдаг Джебраильского района. Как братья-близнецы, одно на той стороне Аракса, другое на этой... Перечислить ли всех подобных близнецов?

Известный поэт Южного Азербайджана Али Туде во время поездки по Ярдымлам, удивлялся: село на Юге, в котором он родился, тоже называлось Чанах-булаг, как и здесь, в Ярдымлах!

* * *

Как-то мне пришлось участвовать в сватовстве со стороны моего бывшего однокашника. Девушка была из "демократов". Родственники парня волновались, что им придется познакомиться с совершенно незнакомыми людьми, с "гражданами другой страны".

Во время сватовства выяснилось, что семьи парня и девушки приходятся друг другу родственниками. Попросту говоря, одна часть семьи живет на Юге, в Иране, а другая здесь, в Советском Союзе - по эту и по ту сторону горы!

* * *

Осенью 1982 года в составе советской делегации я принимал участие в IV конференции молодых писателей стран Азии и Африки. Конференция проходила в прекрасные осенние дни в столице Киргизии, городе Фрунзе, Молодые писатели, приехавшие из более чем двадцати стран, говорили о роли своих братьев в борьбе за мир,

И сейчас в моих ушах звучит взволнованный, печальный голос ливанского поэта Зийната Битара: "В Бейруте у меня нет дома, его разрушили израильские танки".

Общую веру наших коллег из арабских стран, многие из которых с юных лет томились по тюрьмам, подвергались преследованиям, хорошо выразили слова йеменца Меджида Абу Шарара: "Израильский террор, хотя и сумел убить Насера, не смог убить Муина Бисуси (в то время он еще был жив. - С.Р.), Махмуда Дервиша! Когда-то мне наверно придется оставить перо, чтобы взять в руки оружие. Израиль, который когда-то начинался с тель-авивского квартала, сейчас диктует нам условия. Сегодня они на кухне дома нашего друга писателя Зийната. Завтра ворвутся в наш дом. Разве можно при этом жить спокойно?"

От имени нашей делегации выступало три человека; одним из них был я. Я говорил об исключительной роли художественного слова в борьбе за национальную независимость народов Южного Азербайджана и о позиции наших сверстников-писателей в революционной борьбе в дни Исламской революции в Иране. "... Сегодня с поэтов не сдирают кожу. Однако борьба за мир, борьба за свободу таким поэтам как Назим Хикмет, Муса Джалил, Пабло Неруда, Алекс Ла Гума, Махмуд Дервиш, Балаш Азероглы, Сохраб Тахир приносит не меньшие испытания.

Ни унижения изгнания, ни пули, ни электрические стулья, ни сфальсифицированные судилища не в состоянии заставить их свернуть с пути истины: дорога азербайджанской литературы - слово, встающее на баррикады, слово, строящее дома, слово, прокладывающее мосты между народами...

... Судьба Азербайджана поучительна с точки зрения того, какая огромная разница существует между двумя мирами.

... Существует любопытная статистика. Так, указывается количество населения мира, которое не смогло освободиться от колониализма, 12 миллионов. Народ Южного Азербайджана не попал в этот список!.. Иранское правительство старается, чтобы за словом "иранец" забылось понятие Азербайджан. Среди вышедших на баррикады против насилья были и писатели. За произведения, воспевающие национальную независимость и свободу, в Тебризе поэту Саади Юзбенди отрубили голову и бросили в подол его матери...

... Мамедбагир Никнам был расстрелян.

... Ашугу Гусейну Зиядоглы сначала переломали все кости, а затем расстреляли.

...Прекрасный детский писатель Самед Бехранги, который ходил по селам, обучая детей родному языку, был утоплен в Араксе руками агентов САВАКа.

... Алирза Октай Набдил боролся против шаха с оружием в руках. Свои революционные стихи он писал в походах, в горах, при свете луны. В знак протеста против приговора суда он выбросился из окна, но остался жив, и тогда своей же рукой он разорвал швы на оперированном желудке, обмотал вокруг руки собственные кишки и погиб.

... Марзия ханум Ахмеди Ускут была убита в уличных боях вражеской пулей, сраженная прямо в сердце...

Я говорил только о тех писателях, чей возраст не больше тридцати...

После моего выступления коллеги из Японии, Монголии, Шри-Ланка, Индии и некоторых арабских стран засыпали меня вопросами, желая подробнее узнать о судьбе Иранского Азербайджана и живущих там азербайджанцев. В этих беседах я осознал истину: мы считаем проблему Южного Азербайджана своей собственной проблемой, своей личной болью и не смогли превратить ее в предмет обсуждения, беспокойства всего мира. Между тем в нашем веке активное вмешательство мирового сообщества сыграло решающую роль в судьбе многих наций. Необходимо привлечь внимание мировой общественности к произволу, который происходит на Юге и эта обязанность ложится на плечи наших писателей.

Отступление: Я спросил у нашего известного народного писателя и общественного деятеля: "Можно сказать, что вы были на всех континентах, побывали во множестве стран, во многих состоялись ваши официальные выступления. Ваша личная судьба, ваш жизненный путь - маленькая модель разделенного надвое Азербайджана, отзвук его судьбы. Поднимали ли вы с этих высоких трибун вопрос о судьбе Азербайджана?" Немного подумав, он ответил: "Я представлял всю страну, а не Азербайджан". Что можно на это ответить, если даже это на самом деле так? За этими взвешенными, правильными словами я ощутил некий холод, индифферентность. Если ты гражданин великой страны, если надежно защищен этим гражданством, можно ли позволить себе безучастность к судьбе собственного народа? Разве политика мира, солидарности с борьбой всех народов за свою независимость, за национальный суверенитет в равной мере не относится и к Южному Азербайджану? Разве положение гражданина Советского Азербайджана, советского гражданина допускает дипломатичное умолчание о заботах разобщенной нации? Напротив, наш строй, и наше время дают писателям невиданные возможности в решении духовных, социальных и национальных проблем. В таком случае, чем можно оправдать нейтральную, безучастную позицию известного писателя?!

Равнодушие, как слой жира, обрастает вокруг сердца, вокруг чувств человека - сквозь этот железный панцирь, трудно пробиться подлинным чувствам, он подавляет мысль, обламывает крылья!

* * *

Кровопролитие продолжалось и до недавнего времени. Карикатура, которую я увидел в одной из зарубежных газет, точно раскрывает сущность этой бойни: линия фронта между Ираном и Ираком. Различно одетые солдаты по обе стороны: один из них воюет за интересы Ирака, другой - за интересы Ирана, но подпись под карикатурой гласит: оба азербайджанцы. Несчастные братья! Ты погибаешь в Мосуле, Керкуке под огнем иранской артиллерии, и ты же вынужден покидать дома в Тебризе, разрушенном иракскими самолетами!..

Жестокости, к которым прибегала в Иране "исламская реакция", чужды всякому здравому смыслу. Под лозунгом борьбы во имя "истинной веры" истреблялись люди, им причинялись неисчислимые страдания. В сентябре 1984 года в комиссии по правам человека Организации Объединенных Наций представитель Ирана доктор Реджави сказал: "Если физические наказания или казни проводятся в жизнь в соответствии с исламскими законами, их нельзя считать пытками и наказанием...". Девушек, находящихся в тюрьмах, перед казнью насильно отдают в жены фанатикам, якобы совершая тем самым благое дело, уменьшая их грех. Подобное глумление объясняют тем, что "девственницы не смогут сразу попасть в рай". Это и есть "благодеяние" режима Хомейни!..

Продолжаются пытки в тюрьмах. У приговоренных к смерти отнимают последнюю кровь, чтобы использовать для лечения раненных на войне. Эти факты приведены в газете "Рабочая жизнь", органе Французской Общетрудовой Федерации.

* * *

Поезд движется вдоль Аракса. Сменяют друг друга картины старых крепостей, руин городов, опустевших сел по обоим берегам Аракса, и горькое пламя обжигает мне душу.

Продолжают пустеть города и веси и дороги, вьющиеся по изумрудно-зеленым склонам и устремляющиеся в неизвестность, вновь уводят в безвозвратность храбрых сыновей земли моей.

Эмигранты с Юга, покинувшие страну в последние годы, исчисляются многими тысячами. Они растекаются по различным странам. Часть из них находит убежище вновь в нашей стране. Мне пришлось разговаривать с некоторыми из них. Боже мой, как эти двадцатилетние, двадцатипятилетние молодые люди мечтали попасть к нам, какие муки испытали на этом пути!

Заметая следы, им приходилось сбрасывать одежду, бегать за ночь десятки километров, случалось, заблудившись, помногу дней плутать в лесах, попадать в дорожные катастрофы, проваливаться в пропасти, тонуть в реках; обнаруженных, пойманных вешали за ноги... Какие из их бед перечислить?

Какой бы любовью ни окружали их у нас в стране, мы не в состоянии восполнить их потери. И все-таки мы должны стремиться создать им такие условия, чтобы они в полной мере могли проявить свои дарования, свои способности. Скажем откровенно, порой созданный в их воображении мир советской страны разрушается холодным равнодушием невежественного чиновника; безразличие к ним порой приводит к тому, что они не находят здесь пристанища и вынуждены вновь скитаться по свету - можно ли нанести больший вред международному авторитету нашей страны? В то же время следует помнить, что в Южном Азербайджане, в Тебризе живет великая вера в Советский Союз, в наши идеалы. Эту веру, эту любовь следует оберегать не на словах, а на деле.

Этого требуют наши международные позиции, наш авторитет и наша интернациональная политика.

В какой бы европейской стране я ни побывал, всюду встречал наших соотечественников из Южного Азербайджана.

... Когда я вспоминаю азербайджанскую семью, которую встретил в Польше, радость моя смешивается с горечью. Молодые муж и жена, которых вынудил на эмиграцию фарсидский гегемонизм, национальный гнет (они сами рассказывали об этом), общались между собой на фарси, - и здесь, далеко от Ирана. Меня поразила эта привязанность к языку страны, которая вынудила тебя стать беженцем, стремилась обезличить, стереть с лица земли тебя, твой язык, твою историю, само твое название... В чем корень этой раболепной привязанности, этой автоматической инерции, недомыслия?

Наш известный певец на страницах журнала делится своими впечатлениями о европейских гастролях. Не могу забыть один эпизод. Он очень волновался, когда в Лондоне ему предстояло петь наши известные народные песни в сопровождении традиционного азербайджанского трио: тар, кяманча и деф (бубен). Поймут ли наши мелодии здесь, в этой далекой от нас стране? Однако после первой же песни он почувствовал, что зал оживился, после второй песни зал стал подпевать, третью песню они пели вместе с залом, вставшим на ноги.

Так мы "встречаемся" с нашими южными братьями и сестрами в городах Европы!

* * *

Идет поезд вдоль Аракса... Полотно вплотную приблизилось к реке. Кажется, мы плывем по самой реке. На той стороне Карадаг, на этой Зангезур... Горы Мегри. Вершины расположены так близко друг к другу, что, кажется, стоит им податься навстречу - прикоснуться друг к другу, обнимутся, через Аракс... Все здесь одинаковое, все до боли похожее, родное! И камни, и горы, и лица людей, смотрящих друг на друга с той и этой стороны... Станция Мегри... Отсюда дорога идет к древним землям Зангезура. Идет к Мегри! Этот район расположен между Нахичеванью и Карабахом. Исторически он находился в составе древнего Арцаха, в составе Албании, и до недавней поры здесь проживали и азербайджанцы...

Хотя мне не пришлось побывать в Мегри, названия сел этой местности я знаю со студенческих лет. Мои друзья из Армении, в первую очередь поэт Идаят, столько об этом нарассказали, что эти названия навсегда запали мне в память. Помнится, на первом курсе, он в пухлой бухгалтерской тетради записывал сами собой рождающиеся стихи, навеянные тоской по Мегри, по его первой возлюбленной, жившей в этом городе. Меня очаровывали названия селений, местностей, которые встречались в этих стихах: Ал-дере, Марал-земи, Мюлк, Бановша-пуч, Ганлы-земи, Пушгях, Тагемир...

Вся территория Армении усеяна такими прекрасными азербайджанскими названиями, далекими отзвуками далекой истории. В старину, когда не было сегодняшних границ, не было разговоров на тему "мое" - "не мое", предки этих двух народов, живших рядом и в согласии, придумывали прекрасные, поэтические названия этим горам и долам, ущельям и рекам. За каждым из этих названий лежит история какого-то рода, поколения.

... На противоположном берегу параллельно нашей дороге идет другая дорога. Она уходит вдаль, петляет, разветвляется и исчезает среди гор, среди ущелий, за дальними хребтами. Подобно тому, как все дороги на этой стороне ведут в Баку, в Гянджу, дороги на той стороне ведут в Тебриз!

ТЕБРИЗ

Есть слова, вызывающие в сердце столько чувств, которые не охватишь, пожалуй, и целой книгой. Помните пушкинское:

Москва. Москва!.. Как много в этом звуке

Для сердца русского слилось

Как много в нем отозвалось!..

Что для француза Париж, итальянца - Рим, грека - Афины турка - Стамбул, то же значит Тебриз для азербайджанца. Это имя столь же святое, как "мать", "отчизна", будит а сердце нашем бездну чувств.

Матерь городов наших... не раз предававшийся огню и мечу, сокрушавшийся нещадными землетрясениями и возрождавшийся из пепла.и руин, пестовавший из рода в род поэтов, мыслителей, живописцев, мастеров, полководцев снискавший славу на всем Востоке коврами и искусством миниатюры, жемчужинами зодчества, ювелирными чудесами, шелками, посудой, оружием, кухней... старый Тебриз! Золотые руки сыновей твоих увековечили имя твое не только на родине, но и далеко за пределами.

Голос Тебриза доносится из-за гребня тысячелетий. Исторические изыскания показывают, что возраст города начинает отсчет с начала второго тысячелетия до новой эры. То есть, ему около четырех тысяч лет. В 1960 году английские археологи обнаружили под Тебризом, в Каратепе древние склады, мастерские, жилые помещения. Это поселение относят к 2100-1900 годам до н. э. (См.: С.М.Онуллахи. История города Тебриз в XIII-XVII веках. Баку, "Элм", 1982, с. 37).

К слову. Мой коллега, человек благородной души, Муджири рассказывал, что при работах по благоустройству и реконструкции старого тебризского кладбища Кеджил, в 30-40-е годы, были обнаружены захоронения в 15-20 ярусов... Если учесть, что новая могила может быть по традиции вырыта только после того, как предыдущая смешалась с землей, то возраст этого кладбища более 3000 лет.

Историческое развитие Тебриза было очень сложным. На протяжении четырех тысяч лет землетрясения и непрерывные войны неоднократно подвергали город в руины. Тебриз возрождался, расширялся, становился столицей Азербайджана и всего Ирана, и вновь, терял былое величие и приходил в упадок.

Не перечесть, сколько существует объяснений слова "Тебриз". Многие известные ученые бросали свои попытки, встретившись с непреодолимыми трудностями. Продолжавшие свои поиски, не смогли представить общеприемлемой, но убедительной версии. История названия "Тебриз" имеет сложную, противоречивую историю: "Я не знаю другого города, название которого вызывало бы столько споров, как Тебриз", - признался один специалист. Некоторые считают, что название это произошло от "Тербиз-терпешмек (двигаться). Другие связывают его с названием древнего города государства Манна - Таруи-Тармакис. Правдоподобную интерпретацию представляет наш известный историк Играр Алиев, который связывает название Таруи - Тармакис со словом Тарви. Однако география распространение слова, Тарви почему-то ускользнула из внимания ученых, в связи с чем попытки трактовать "Тебриз" как тюркское словo встречались с недоверием,

Чтобы показать связь древней истории Тебризе с тюркоязычными народами, точнее, связь корня этого слова с тюркским языком, вспомним, что многие из древних истрриков считали, что Тебриз был построен Туранским правителем по имени Алп Эр Тунга (Афрасиябом). Арабский ученый Табари повествует о тюркских пригородах вокруг Тебриза.

Далее. Тебриз не единственный населенный пункт с таким названием. Этот топоним можно встретить в Тюменской области, на территории, где в прошлом проживали тюркоязычные народы. Кроме этого, имеются различные названия местностей, связанные с корнем "Тавр": Таврия, Тори, Торос и другие.

Нам кажется, что все это множество слов произошло из единого корня. "Тавр" - название древне-тюркского племени, входящего в гунно-огузскую группу. Древние племенные объединения под названием Таврос-Тебриз жили в различных областях Тебриза, в том числе в самом Тебризе. От этого же слова происходит название горы Торос в Турции.

Тебриз - зеркало Азербайджана! В средние веке его называли "оком и светильником" Персии. "Тебризское зеркало" в этом тысячелетии отразило в себе все подъемы, всю славу Азербайджана и все его трагедии, все его поражения.

Тебриз - шедевр народного гения! Сотни лет этот город отстраивался и становился все прекраснее. Но трудно представить и какую-нибудь лихую годину, бедствие, которые обошли бы Тебриз стороной.

В последние две тысячи лет столицы Азербайджана менялись: Кабала, Барда, Ардебиль, Марага, Ганза, Казвин, Хамадан, Шемаха, Дербент, Гянджа, Нахичевань, Баку (если принять во внимание ханства, то список можно продолжить: Эривань, Шуша, Ленкорань, Куба, Шеки и т. д.). Каждый из них в тот или иной период своей истории удостаивался чести быть столицей отечества. Но чаще всего этого первенства удостаивался Тебриз.

Тебриз являлся столицей Азербайджана и в XI веке в эпоху Раввади, и в эпоху Атабеков (вместе с Нахичеванью) и наконец, в эпоху Сефевидской империи. В период XI- XVII веков расцвет и упадок Тебриза часто сменяли друг друга. Население Тебриза то приближалось к полумиллионной, даже миллионной черте (как, по мнению И. П. Петрушевского, в начале XV века), то круто падало и опускалось ниже сотни тысяч.

Можно сказать, что каждые сто, двести лет в Тебризе происходило катастрофическое землетрясение, которое полностью разрушало город. Только в результате землетрясения 1042 года погибло 40-50 тысяч человек.

... В 1369 году в Тебризе от холеры погибло 300 тысяч человек и население города сократилось наполовину.

... В 1386 году во время набега Тохтамыша в Тебризе было убито 10 тысяч человек, а 100 тысяч человек взято в плен.

... В 1430 году в результате стихийных бедствий в Тебризе погибло 100 тысяч человек. Не меньший урон принесла холера.

... В 1640 году землетрясение унесло 13 тысяч жизней, разрушено было 4900 домов.

... В результате землетрясения 1821 года погибло 8 тысяч человек.

В XI веке Гатран Тебризи писал: "Не было в мире города краше Тебриза. По благополучию, по богатству и мощи, добронравию и великолепию... Там были прекрасные здания подобные райским".

Доходы Тебриза в XIV веке превышали доходы всей Франции. Трудно было найти ремесла, которые были бы не развиты в Тебризе. В средние века в Тебризе производилась даже бумага и в городе были открыты специальные лавки по продаже бумаги и книг.

В XVII веке в Азербайджане уже были мастера, знающие типографское дело.

В этот период в Тебризском университете обучалось 7 тысяч студентов, которым преподавало 450 педагогов.

Тебризские ремесленники: Ткачи, златокузнецы, изготовители корабельных снастей, оружейники, пороховники, плавильщики, зодчие, ваятели, живописцы, переплетчики, стеклодувы, жерносеки - трудно перечислить всех мастеров (М. С. Онуппахи. Указанное сочинение). Средневековые путешественники признавали, что нигде в мире не было столь искусных, прекрасно владеющих своим ремеслом умельцев.

Слава тебризских ремесленников становилась причиной их несчастий. Каждый завоеватель увозил не только богатства Тебриза, но и его мастеров-кудесников.

... Во времена Тамерлане тебризские мастера были вывезены в Самарканд, а с ними "переехали" в Среднюю Азию художественные традиции Азербайджана,

... Султан Салим, после Чалдыранской битвы увез в Стамбул 1700 тебризских мастеров вместе с семьями.

... С перенесением столицы в Исфаган по приказу Шаха Аббаса I тебризские мастера были вынуждены покинуть родной город и переехать в новую столицу.

В период Азербайджанского Ренессанса в Тебризе были созданы большие организации ремесленников. Братство "Ахи", созданное великим Низами в Гяндже осуществляло свою деятельность и в Тебризе. Эта организация имела большее влияние на социальную жизнь средневекового Азербайджана, и в ее принципах можно обнаружить зачатки утопических социалистических идей.

Тебриз был крупным торговым и экономическим центром, осуществлявшим торговлю с Востоком, Западом, с Россией. В XVII веке только на рынке Гейсерия имелось 7 тысяч дукянов-лабазов.

Бесконечные кяризы (подъемный водопровод), множество садов и площадей, мечетей, базаров, караван-сараев, множество разнообразных мастерских, от ткацких до оружейных, одним словом, все богатство и пышность Тебриза способствовали тому, что средневековые путешественники характеризовали город как "полмира".

На центральной площади Тебриза 30 тысяч зрителей могли одновременно наблюдать спортивные состязания. В здании Довлетхана", расположенном около площади, имелось 20 тысяч комнат. Тем, кто нуждался - беднякам, сиротам, один раз в день предоставлялась бесплатная еда.

Средневековая история Азербайджана не только богата и многогранна, но и поучительна. Сколько здесь было междоусобиц, внутренних раздоров из-за трона, из-за верховенства? Особенно много разрушений и бедствий принесли Тебризу османо-сефевидские войны. Только в 30-50-е годы XV! века борьба двух империй за зоны влияния, за утверждение своего господства, проходившая под прикрытием религиозной борьбы шиитов и суннитов, принесла народу неисчислимые бедствия, вынудила его четыре раза участвовать в истребительных войнах. Шах Тахмасиб, отступая от османских войск, поджег Тебриз и близлежащие города, уничтожил дороги, мосты, чтобы они не достались врагу не трудно представить себе, что испытывал при этом простой народ, какие переносил невзгоды.

Только в 1586 году по приказу Османского паши было уничтожено 20 тысяч тебризцев.

В результате всех этих войн Тебриз терял свое былое значение: к началу XIX века население его уменьшилось почти в десять раз и сократилось до 50-60 тысяч человек.

Несмотря на все драматические перипетии истории Тебриз никогда не терял свой творческий, созидательный дух, веры в лучшее будущее.

Тебриз являлся центром азербайджанской историографии. Родом из Тебриза был автор написанной в ХII веке - "Азербайджанской истории" - Фахраддин Ибн аль Мусанна, известные историки Ахмед Ибн Мохаммед (XIV век), Гасан бек Румлу, Искендер бек Мунши, Вели-хан Шамлу Биджан, Низамеддин Шами. Здесь была написана знаменитая "Джами-ат-таварих" Рашидаддина, которая дала сильный толчок развитию национальной историографии.

В средние века было написано множество работ по астрономии, математике, медицине, философии, логике, грамматике, географии, чьи авторы присовокупили к своему имени "Тебризи" (из Тебриза).

Известный путешественник Шарден пишет о средневековых азербайджанцах: "Они опережают даже китайцев. Они уважают ученых и студентов. Всю свою жизнь они посвящают науке и знаниям. Семья, множество детей, каждодневные заботы, положение и служба, даже бедность не в состоянии отвлечь их от занятий наукой".

Недалеко от Тебриза родился один из самых выдающихся творцов азербайджанской литературы Гатран Тебризи. Трудно перечислить имена всех известных художников слова, которые творили в средневековом Тебризе,

Тебризская архитектурная школа оказала большое влияние не только на Иран, но также и на Турцию, Среднюю Азию и Индию.

Угнанный пленником в Турцию Али Тебризи впоследствии стал главным зодчим Стамбула и заложил основы турецкой архитектуры.

Тебриз был центром азербайджанского ковроделия. Тебризские ковры, широко известные как "турецкие ковры", украшают многие музеи мира. Один из самых знаменитых и ценных ковров в мире - ковер "Шейх Сафи", был соткан в 1539 году и сейчас хранится в Лондоне, в музее Виктории - Альберта.

На всем Востоке славилась тебризская школа живописи, миниатюры и каллиграфии.

... Могут ли сжатые заметки, написанные на основе источников, посвященных Тебризу, показать огромное место Тебриза в нашей истории?!

Сотни и сотни бедствий на протяжении веков не смогли сокрушить великий дух Тебриза.

Тебриз вновь пестует будущих великих граждан, подвижников и вольнолюбцев.

Тебриз живет и созидает.

Тебриз снова борется.

Тебриз верит, что он рано или поздно восторжествует и эта его убежденность, эта его вера волнами вновь и вновь накатывается на все города и села Южного Азербайджана.

Тебриз смеется. Дух Тебриза - это дух оптимизма, веселья, шутки, юмора. Без этого трудно понять природу этого города, характер его жителей. Тебризец уверен, что никто не устоит перед его шутками. Однако...

Некий бедный, неграмотный сельчанин из прилежащих к Тебризу сел приезжает в Тебриз на базар. Вскоре, управившись с делами, найдя укромное тенистое место, он решает отдохнуть и дождаться вечера, чтобы присоединившись к другим сельчанам, отправиться домой. Здесь же на месте, его сморил сон. Продавец близлежащей лавчонки - любитель розыгрышей и озорных проказ, увидев спящего сельчанина, решил подшутить над ним. Он жевал хурму, а косточками "выстреливал" в спящего. Сельчанин проснулся от попадания первой же косточки, но притворился спящим, чтобы узнать обидчика. Со второй косточки он успел заметить его, но продолжал делать вид, что все еще не проснулся... Потом он "проснулся", расстелил платок перед собой и медленно, тщательно собрал в него разбросанные косточки. Когда платок наполнился, сельчанин взял его в руки и подошел к лавочнику. Протянув ему сверток, он говорит:

- Родственничек, прошу тебя, взвесь этот сверток.

Лавочник, ничем не выдавая себя, кладет на чашечку весов сверток, на другую - гирю, и невозмутимо говорит:

- Более фунта!

Сельчанин медленно протягивает руку, но вместо того свертка хватает гирьку и стукает ею лавочника по голове.

- Я человек занятой и у меня нет времени кидать каждую косточку в отдельности... Долг свой я возвращаю тебе разом!

И у нас нет возможности - люди мы занятые - по штучно возвращать брошенные в нас "косточки". Может быть, мудрость сельчанина пригодится и нам...

* * *

Аракс, протекающий через Нахичевань - прозрачен. Готурчай, который течет с гор Карадага, красновато-бурый, впадает в Аракс... Долгое время воды Аракса и Готурчая текут не смешиваясь. Аракс течет двухцветный, одна сторона прозрачная, другая красноватая, мутная. Значительно ниже того места, где Готурчай впадает в Аракс, два потока наконец смешиваются - мутная вода побеждает прозрачную и возникает красноватый оттенок реки.

Я боюсь того, что когда-нибудь эта долгая разлука станет привычной: я привыкну к этой двойственности, к этим мутным водам, к этой своей судьбе.

* * *

Один мой друг, прокурор, шутил: Вот бы открылась дорога через Аракс! Бросив все дела, я помчался бы в Тебриз. Согласен быть там "прокурором" одного кустика, одного деревца...

Моя самая большая мечта - когда-нибудь на том берегу работать учителем самой обыкновенной начальной школы. Только бы дороги были открыты!

Открылись бы дороги... Это полуторавековая мечта древнего, умудренного многострадальным опытом народа.

* * *

Течет Аракс... Несется поезд. Аракс вырывается из узких тисков крутых скал в широкую пойму. У этого приречья - Аразбасар - своя жизнь, своя бесконечная история. С чего ее начать, - с описания дивной природы, рассказа о мужественных людях, живущих здесь, или с повествований о местах, заросших травой, тоскующих по звуку человеческих шагов?

Там, где карабахские горы уступами спускаются к Араксу, на территории Джебраильского района, на расстоянии 200-250 метров друг от друга находятся два древних моста, соединяющие два берега: Худаферинский мост, и Сынык-кёрпю - Сломанный мост...

Нет азербайджанца не земле, который мог бы спокойно взирать на эти мосты. Самый хладнокровный, самый бесстрастный содрогнется, вздрогнет, ощутив внезапно пронзившую боль.

Вспоминаю, как впервые увидел эти мосты. Сначала мы пошли в сторону Худаферинского моста. Уже восемь веков этот мост, построенный из камня и красного кирпича, сопротивляется натиску Аракса. Поверхность его заросла травой.

Несколько в стороне от того места, где мост достигает противоположного берега, находится небольшая башня.

"Сторожевая! - объяснял мне один из жителей селе Худаферин, с нашей стороны. - Таких сторожевых башен - множество от Дербента до Бейлагана и дальше до Тебриза, вдоль азербайджанских гор! И одна из них прямо над нашим селом - на Диридаге. А по ту сторону - ровно ей двойняшка!".

Хорошо сказано! Похожие на двойняшек! И противоположные берега, и противоположные горы, и стоящие друг против друга башки, и люди по обеим берегам реки... близнецы!

Несколько пролетов Сынык-кёрпю разрушилось, не он сохраняет свою величественность. Опоры, кажется, вырастают из подводных скал, являются их естественные продолжением. Этот мост напоминает мне античные виадуки. В разрушенной части моста виден большой проем напоминающий зев пещеры. Как оказалось, это отверстие проходит сквозь весь мост и имеет инженерное значение.

Отделившись от своих спутников, я поднимаюсь на одну из разрушенных опор моста. Мне трудно удержать слезы. Затем спускаюсь вниз, сажусь на выступающую из воды скалу, опускаю но ноги по колено в воды Аракса. Отсюда виден не только сам Аракс, но и отражающиеся в нем высокие горы напротив. Течение реки завораживает меня своим ритмом, своим вечным движением. И мне кажется, что я плыву вверх по течению реки...

Отступление: Через два года мне вновь пришлось побывать в этих местах. Мужчины села Худаферин с тревогой говорили: "Гляди, что творится! Вот-вот вода затопит Сынык-кёрпю! Он исчезнет под водой!".

Меня потрясла сама мысль об этом. Два моста выжили, сохранились в разрушительном потоке времени, один из них в качестве Сломанного моста... и оба заросли травой, но этого мало, мы равнодушны к тому, что они разрушаются, мы безразличны к тому, что оба моста могут оказаться под водой. Мы собираемся именно здесь строить плотину, так как два берега очень близко сходятся, и можно сэкономить... Экономия! И во имя такой экономии, во имя кругленьких рублей мы готовы пожертвовать бесценным богатством народа!

* * *

Зангеланский и Кубатлинский районы остались позади. Спешит Аракс, спешит поезд... Но я должен помедлить, оглянуться назад.

Слева виднеется гряда Малого Кавказа - снежные вершины карабахских гор окутаны облаками. Горы манят меня к себе. Прощай, Аракс! Я прощаюсь с тобой, прощаюсь в надежде встретиться вновь...

МИР КУРГАНОВ ИЛИ

КУРА-АРАКСИНСКАЯ КУЛЬТУРА

Реки на карте похожи на ветвистые деревья. Ветка к ветке, листок к листку, оплели мир. На этих ветках "подвешены" города - как плоды дерева.

Человек тянулся к огню, тянулся к воде, к горе, к морю. Наверно, потому первые плоды созрели на ветвях этого "дерева" по берегам Орхона и Енисея, Хана и Баяна, а пойме Тигра и Евфрата, у побережья Нила, между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей, в бассейнах Хуанхе, Янцзы, Ганга, вокруг Волги, Дона, Днепра и Дуная... И еще... В Кура-Араксинской низменности...

В разные времена года бывал я в этих краях. И каждый раз мне казалось, что именно это время года самое прекрасное здесь. Хребет Карадага, высящийся на южном берегу Аракса, к северо-востоку снижается и смыкается с Муганской степью. А на Севере гряда Малого Кавказа - карабахские горы постепенно переходят в Карабахскую равнину.

Кура-Араксинская низменность - это огромная территория, которая тянется до Каспийского моря, окаймленная Большим Кавказом и цепью Карадагских гор.

Однако границы Кура-Араксинской культуры более широки и на протяжении последних 8-10 тысяч лет они включали в себя не только Южный и Северный Азербайджан, но и Грузию и Армению.

Следы этой древней культуры рассыпаны по этой территории в бесконечных холмах и курганах.

На протяжении многих лет эти холмы бездумно раскапывались со всех сторон, они испещрены подземными ходами, а то и просто снесены бульдозерами. Но мы так и не смогли по-настоящему изучить великую культуру, которая сокрыта в этих холмах и курганах.

Достаточно сказать, что в таком районе как Джебраил, практически в "пуповине" всего Азербайджана, как Северного, так и Южного, на пересечении дорог, идущих из Грузии, Карабаха, Гянджи и Шеки, через Худаферин, в Тебриз, где на каждом шагу история оставила свои неизгладимые следы, до сих пор не велось системных и серьезных археологических раскопок, - только "золотоискатели", потрошители могил, подобно кротам, по ночам прокладывали подземные ходы, чтобы грабить древние поселения человека.

Не изучены памятники горы Диридаг, пещера Дагтумас, длина которой предположительно тянется на 7-8 километров, десятки других памятников. Разрушается могила Ашуга Курбани, творчество которого составляет одну из вершин нашей ашугской поэзии.

Когда знакомишься с экспонатами Джебраильского историко-краеведческого музея, расположенного всего в четырех комнатах профессионально-технической школы, поражаешься, какое здесь собрано богатство и одновременно сожалеешь, как мало и поверхностно оно изучено. Наши историки и археологи практически к их изучению еще не приступали.

Отступление: Директор историко-краеведческого музея с горечью рассказывал, что часто приезжают неизвестные люди со специальными машинами, техникой, копают местные холмы и курганы, и никто не знает, что они выкапывают, что закапывают. Мы не можем даже спросить, что же они нашли. Нет у музейных работников таких прав.

К сожалению, история фальсифицируется не только с помощью расхищения чужих богатств, но и "фальсифицируя" находки. На вертолетах или на машинах отправляются в горы, закапывают нужные "образцы", потом через некоторое время "обнаруживают": вот, мол, доказательство, здесь жили наши предки, это наши земли, их отобрали у нас. Нашим научным учреждениям известны подобные факты, но они так и не принимают необходимых мер.

В этой связи вспоминается мне книга великого грузинского писателя Ильи Чавчавадзе "Армянские ученые и вопиющие камни".

"Недовольствуясь тем, что позорят наше имя, лишают нас национального достоинства, они, чтоб окончательно сжить нас со света, упраздняют и всю историю нашу, и летописи, и исторические остатки и памятники, все, кровью обагренные, заслуги наши пред христианством и все, принадлежащее нам, наше историческое достояние, путем разных плутней, приписывают себе. Правда, "у лжи ноги коротки", и, отнимая или умаляя чужие достоинства, своих не приумножишь, но "раб своих вожделений туг на ухо и горазд на язык", как говорит грузинская пословица.

Ради чего поднята такая туча пыли, ради чего мечутся мнимые молний и гремят громы? Ради того, чтобы доказать миру, что в Закавказье существует лишь одна армянская нация, издревле существующая, и будущее принадлежит скорее ей, так как она-де исторически доказала свою моральную и физическую мощь и незыблемость и величие ума своего". (И.Г.Чавчавадзе. "Армянские ученые и вопиющие камни". Тифлис, 1902. стр. 3).

Оказывается, подобные перетасовки со стороны иных армянских "историков" и "археологов" не в наши дни родились, и всегда борьба против подобных фактов была очень непростой.

"По мнению их, мы должны кланяться в пояс, когда поносят всю нашу нацию, а они возмущаться, когда мы защищаемся и обнаруживаем шашни известной лишь группы наших поносителей, не касаясь ни словом нации. Вы-де о нашей, даже отдельной, группе не смеете говорить и слова правды, из опасений огорчить нас, вызвать недовольство наше, нам же нет, мол, дела до ваших чувств, если даже оскорбим всю вашу нацию и прибегнем ко лжи, чтобы запятнать вас. Что это за справедливость, что это за либерализм!! Это фарисейство, наглое надувательство, пресмыкательство, прятки, укрывание головы в норе и оставление хвоста вне ее, но никак не либерализм. "Между честными врагами посредницею бывает совесть". (Там же, стр. 9-10).

"Разве мы не знаем, что творящему зло не по душе обличение, - но разве это уважительная причина закрывать глаза, затыкать уши и налагать на уста молчание, когда это зло обрушивается всею своею тяжестью, на нас вопиет, к стыду нашему, на весь мир о нашем, якобы ничтожестве?! Почему мы должны молчать!". (Там же, стр. 10-11).

Далее писатель пишет: "Они отлично понимают, что факт, как его ни замалчивай, нельзя скрыть: он рано ли, поздно ли скажется. Весь вопрос уничтожить факт: или стереть, или выскоблить историческую надпись, или же переиначить ее в свою пользу". (Там же, стр. 16-17).

Песня чинары. История создается и в наши дни. Было бы ошибочным считать, что героические традиции наших предков - дело прошлого - о них можно узнать только в книгах, в памятниках, в музеях.

Обхожу небольшой райцентр - Джебраил, который живет своей неторопливой, мудрой, размеренной жизнью. На моей памяти и на слуху - имена творцов культуры, писателей, ученых, взращенных этой благодатной землей.

Зоркий, глубокий мастер нашей прозы Сабир Ахмедов, неутомимый и взыскательный переводчик Мехти Миркишиев, автор книг о шахматах и нардах Шахрияр Кулиев, талантливый прозаик и публицист Ясиф Насирли, недюжинные ученые - языковеды Тофик Гаджиев, Кямиль Велиев, Исмаил Мамедов, Газанфар Кязымов, Сархан Абдуллаев, самобытный поэт Вагиф Джебраилзаде... Яркие личности...

Здесь, у подножия гор, спит в своей последней обители рано ушедший из жизни писатель Сабир Сулейманов, с которым еще недавно почти каждый день встречались мы в Союзе писателей, в редакции журнала "Азербайджан". Днем раньше, когда уже смеркалось, мы ходили поклониться его могиле. Поэт Сардар Асад, недопевший свою песню, навсегда остался в Баку...

На главной улице города возвышается памятник Герою Советского Союза Джамилю Ахмедову, одному из многих наших героев, пожертвовавших жизнью во имя Родины. Отсюда он ушел на фронт, бесстрашно сражался. И вот он вернулся домой... памятником. Мы приехали на открытие музея в школе, в которой он когда-то учился. Я смотрю на Сабира Ахмедова, который стоит под деревьями, усеянными нежными весенними цветами, слетающие от дуновения ветра лепестки опускаются на его седую голову, слепят глаза; я всматриваюсь в его сосредоточенное лицо, на котором будто отпечаталась память о прошлом, печаль о брате, и вдруг ясно осознаю, что у его смелой и острой прозы, говорящей о наших трудностях, о наших самых болевых точках, есть соавтор: Джамиль Ахмедов!

Кто знает, в какой мере личность Джамиля, его мужество, непримиримость, воля к борьбе отозвались в духе брата-писателя, как отточила его перо, как не давала успокаиваться; во всяком случае в активной, не знающей устали писательской деятельности Сабира Ахмедова, я ощущаю желание восполнить несказанное, не воплотившееся в жизни его брата, погибшего девятнадцатилетним, стремление быть достойным его памяти.

В воображении моем простирается дорога из прекрасного, зеленого школьного двора, старой чинары в центре небольшого городка к сиреневой вьюге далеких польских садов, к аллеям высоких каштанов, к братской могиле в окрестностях Варшавы... В центре широкой площади установлен памятник. Налево и направо от него, могилы, покрытые мрамором. Писатели из многих стран возлагают на могилы цветы и возвращаются в автобус. Но я никак не могу вернуться. Дух Джамиля Ахмедова, почившего здесь вечным сном, не отпускает меня. Этот дух проникает незримой гравитацией. И на языке вечного безмолвия вопрошает о своем брате, моем многолетнем друге - вопрошает о Родине своей, об Азербайджане...

* * *

Я вырос в горах, и на равнине мне постоянно чего-то не хватает: мне кажется, я становлюсь меньше ростом, постоянно мне обо что-то хочется опереться, к чему-то прислониться: если найдется хоть небольшая возвышенность, меня тянет взобраться на нее, чтобы увидеть чуть больший размах, чуть большую даль...

Может быть, потому меня с первого взгляда заворожили курганы и круглые холмы в Ленкоранской низменности, в Муганской, Мильской, Ширванской или Карабахской степи. Тогда я еще не понимал тайну этих холмов, не знал, что большинство этих курганов - рукотворны; не всегда мне казалось, что эти холмы о чем-то говорят мне, я всегда чувствовал в них непонятную мне притягательность, теплоту, родство.

И еще я был очарован названиями этих холмов: каждое из них было своеобразным окном в историю, было бы кому открыть.

Предметы, найденные при раскопках Кара-тепе (Черного холма), были исследованы в Тебризе самыми современными техническими средствами, оказалось, что они относятся, к IX-VIII тысячелетиям до нашей эры.

При раскопках кургана Гюль-тепе в Нахичевани, на глубине восьми метров обнаружен уголь в кострище, которому 4996 лет. Приблизительно таков же возраст медной посуды из кургана Гей-тепе в Урмии.

Примерно в то время существовала жизнь и на месте кургана Гей-тепе в Джалилабаде, а на Мугани была уже известна обработка металлов.

Находки в Шому-тепе близ Шамхора позволяют судить о том, что в VI тысячелетии до нашей эры здесь выращивалась пшеница и другие злаки. Следы этой культуры, в особенности изделия из кости и рогов очень напоминают образцы мессопотамской культуры.

Сходная культура была раскопана в курганах Иланлы-тепе в Агдаме, Кара-копек - в Физули, в долине горы Агрыдаг, в Гюль-тепе II, в 7 километрах от Эчмиадзина.

Слиток, найденный в Баба-дервише, в Казахском районе, выплавлен шесть тысяч лет тому назад, содержит в себе железо, алюминий, медь и арсен. Строения Баба-дервиша считаются одними из самых древних в Закавказье.

Не вызывает сомнения высокий уровень земледелия и скотоводства в Кура-Араксинской низменности в VI-V веке до нашей эры. Культуры Бешдаш, Шому-тепе, Тойра-тепе, Гюль-тепе восходят к очень глубокой древности и в целом очень близки к культурам Урмии, Южного Азербайджана и Месопотамии.

Памятники культуры, раскопанные в курганах Азербайджана и относимые к третьему тысячелетию до нашей эры, очень напоминают предметы, найденные в курганах Ура, Урук в Южной Месопотамии (Шумер), о чем неоднократно писалось в научной литературе.

Эта великая культура создавалась и в сопредельных с Азербайджаном районах Грузии и Армении, и любопытно, что названия почти всех находящихся там холмов и курганов азербайджанские; на этом месте до сих пор живут азербайджанцы. Например, в Грузии а бассейне реки Бану существовала культура Чоп. На горе Начар (!) имелись жертвенные святилища, похожие на аналогичные в Азербайджане.

Историки, изучающие эти памятники, считают их более древними, чем тигро-евфратская культура. Вместе с тем, керамика, найденная здесь, позволяет судить с том, что в Азербайджане была и более древняя, чем кура-араксинская, культура.

Вспомним названия холмов небольшой части Карабаха, Физулинского района, в которых обнаружены признаки культуры эпохи энеолита (медного века) и бронзы: Хан-тепе, Едди-тепе, Кара-копек-тепе, Гюнеш-тепе, Узун-тепе, Мейне-тепе, Заргяр-тепе, Шому-тепе, Гюль-тепе и т. д.

Пращур из Азыха - один из самых древних обитателей на земле. Длина шести помещений Азыхской пещеры превышает 600 метров.

Отступление: Чтобы подчеркнуть степень развития культуры, спрятанной в этом царстве холмов и курганов, достаточно вспомнить обнаруженную здесь систему орошения. Я не говорю еще о водопроводе и сложных кяризах, обеспечивавших питьевой водой древние города, или о самих этих древних городах.

В Южной Мугани, в Шахриярской равнине, по дороге в Биласувар мы смотрели на город Шахрияр, вернее на остатки двух городов, расположенных друг против друга - нога археолога пока не ступала здесь. Один из местных жителей с удивлением и досадой рассказал нам о таком случае: когда в окрестностях Шахрияра экскаватор прокладывал канал, под землей наткнулись на кяриз. В каменном желобе, выложенном из камней размером 80 кв. см. текла ледяная, чистая вода. Поскольку здесь, рядом, нет источника воды, считают, что она шла с той стороны границы, с гор Южного Азербайджана.

Подумать только: давным-давно разрушены эти города, однако вода все течет и течет, не зная ни границ, ни эпох! К сожалению, в нашем Пушкино, где, кстати, так нуждаются в питьевой воде, проявили к бесценному памятнику прошлого непростительное равнодушие; воду этого кяриза присоединили к коллектору, по которому течет соленая вода.

Сколько таких фактов равнодушия, безразличия? О каком из них вспомнить, о каком написать?

КАРАБАХ

Карабах - край равнин и гор, один конец которого упирается в Мильские степи, другой - в Малый Кавказ, в Лачино-Кельбаджарские горы, в горы Муров, Кошкар, Делидаг, Карабах - один из основных истоков, питавших Кура-Араксинскую культуру.

По равнинам этой земли мчатся известные на весь мир карабахские скакуны, на горных склонах пасутся тучные стада. Здешней овечьей шерсти цены нет - из нее производят незаменимую для изготовления ковров нить.

Земля Карабаха - одна из древнейших колыбелей азербайджанской культуры, В лоне своем хранит она реликвию государства Аран, древней Барды, цитаделей Аскерана и Шуши, памятники христианской культуры древней Албании. Карабах апогей поэтической славы и державной доблести Вагифа, колыбель Натаван, родине Закира и Узеира Гаджибекова, Абдурагима Ахвердиева и Бюль-бюля, Юсиф Везира Чеменземинли и Джабаре Карягды.

МОЛИТВА. Мой набожный дед, совершавший намаз, каждый день начинал молитвой и благословением. Каждое его утро начиналось с пожелания благополучия и счастья родственникам и соседям, благословения своих детей. Господи, сделай так, чтобы честный не зависел от бесчестного, благородный от подлого! - шептал он по утрам. - Не испытай нас голодом, разлукой, потерями близких. Эти слова впитывал сонливый мой мозг (невольно вспоминаются современные методы обучения во сне). Когда дед мой обращался, взывал ко всевышнему через головы дремлющих домочадцев, по сути, он внушал эти добрые чаяния нам самим. Всяк волен толковать по-своему, я же не вижу ничего худого в этих ежеутренних нашептываниях - внушениях праведности и добродетели чадам своим, подобных колыбельной песне.

Эту часть своего повествования я также хочу начать с молитвы: пусть вовеки не замолкнет песнь души народа моего!

Наш певец - чародей Гадир Рустамов в одном из разговоров заметил: на то и народные песни, чтобы петь их на пронзительной высоте, в верхнем регистре фальцетом...

Карабах - моя песнь, звенящая на пронзительной высоте. Песня, источающая слезы, даже когда она о любви и счастье. Каждый раз, когда с карабахских равнин я поднимаюсь в горы, мне кажется, что восхожу с нижних октав в высокие регистры мугама, к вершинному всплеску чувств...

Карабах - колыбель музыки. Недаром в свое время Шушу называли консерваторией Закавказья.

Кто не слышал юных "Карабахских соловьев" - детский ансамбль, тот не знаком с тем, как душа человека полностью растворяется в музыке, как она сливается с песней, превращаясь в весеннюю стихию.

Я неоднократно был свидетелем того, что даже впервые знакомившись с азербайджанской музыкой, люди разных музыкальных вкусов и традиций - не могли сдержать слез, слушая юных "карабахских соловьев".

Проходит время, юные дарования подрастают и покидают этот ансамбль, но "Карабахские соловьи" остаются, вновь и вновь в звонких голосах юных чернооких певцов слышится пронзительная печаль мугама, обжигающей, ранящей, врачующей и очистительной. Меняются поколения, но не меняются волшебные карабахские трели, не меняется "Карабах шикестеси" - "Карабахская мелодия!".

Каждый раз, когда я слушаю наших "соловьев", мне кажется, это поет душа Азербайджана. В их голосах яощущаю биение сердца героев, пожертвовавших собой во имя этой земли, слышу великие мечты народа, переполняющие сердце радостью, жажду счастья и еще, еще слышу ощущение неизбежной краткости жизни! Мне кажется это голос гор, лесов, многоцветных лугов и безмолвных скал. Это голос земли, на которой мы стоим, клич вечности в наших жилах, в нашей крови. Это голос нашего духа.

В селе Сирик Джебраильского района мне запомнился восторженный возглас потрясенного слушателя музыки: "Умереть бы мне в тебе, о кара-зурна!".

Этот восторг напоминает отчаянный порыв очарованного магией звуков соловья, который, случается, очертя голову бросается грудью на звонкострунный тар...

В своей небольшой пьесе "Кяманча" Джалил Мамедкулизаде с огромным мастерством показал, что значит для азербайджанцев музыка. В разгар армяно-мусульманских столкновений, разгневанный зверствами дашнаков и жаждущий отомстить за погубленных друзей, сотник Гахраман неожиданно теряет свою яростную решимость, слушая игру на кяманче захваченного в плен армянина Бахши.

Исполняемые пленником азербайджанские мугамы пленят самого сотника и он в отчаянии взывает: "О, други мои, армяне, ну скажите, чего же вы хотите от нас?"

Когда же на кяманче звучит "Сегях-забул", сотенный Гахраман не может больше выдержать:

"Слушай, армянин, живо спрячь свою кяманчу да убирайся отсюда! А не то, клянусь могилой моего отца, клянусь головой друзей моих, сейчас вот этим вот кинжалом убью и тебя, и себя! Убирайся!".

... Музыка - спутница человеческой жизни. Она сопутствует человеку от рождения до смерти. Раскрываются двери в этот мир колыбельной песней, закрываются - песнями-плачами...

Вершина радости и вершина скорби стоят напротив, лицом к лицу! И обе они в полной мере выражаются в музыке!

Люди любят погружаться в мир сосредоточенных размышлений, поговорить наедине со своим сердцем, богом мирозданием! У этих разговоров, у этих исповедей есть один неизменный, вечный, не требующий перевода язык - музыка!

В детстве не раз брел я в одиночестве по горным тропам, и когда неожиданно доносился до меня голос, певший наши шикесте, я воспринимал их как вечное чудо, такое же, как эти дороги, эти горы, - как сам этот мир. Интересно и то, что в каждой области Азербайджана, а каждой местности есть приверженность к определенной музыкальной традиции, музыкальной ветви.

Это не означает, что предпочитаемая музыка в других краях ценится меньше. Отнюдь. Вместе с тем, в традициях, в пристрастиях местности есть нечто такое, что выделяет его в общей панораме и именно данный вид музыки привязывает его к этой земле.

Наверно, Азербайджан щедр и неистощим еще и потому, что как в недрах его, так и на земле, в душе каждого национального ответвления соединились неповторимые гаммы чувств и форм их художественного воплощения.

Если западная и юго-западная сторона - Борчалинская впадина, Караязы, Казах-Тауз, Кельбаджары, Гейча... что называется, настроены на сазе, живут и дышат ашугским сазом и сказом, то от Тебриза до Шарура тысячи лет тянется хороводом задорное "Яллы". Шеки-Ширван зажигаются огневыми звуками кара-зурна и балабана. Но и в нашей ярдымлинской сторонке по вечерам под звуки саза и балабана слушали дастаны в исполнении ашугов, днем же под звуки черной зурны разгорались жаркие скачки.

Сонародники наши, рассыпанные по горам Кавказа, исповедуют свои сердечные чувства трехструнным сазом и тамбуром. Ленкоранский край ведет по-своему хоровод "халай", Нахичевань поет "Ахишта", в Баку и окрест него отдают предпочтение тару и мугамам, складывают мейхана - особый жанр городского фольклора. На долю Карабаха также выпал мугам... В сущности, эта градация - не предпочтение, скорее - намек на то, кто в чем искушен и преуспел больше...

То же можно сказать и о нашей кухне. Трудно найти азербайджанца, который не любит плов или долму, довгу или соютму. Но кто же не знает, что в Азербайджане более ста видов плова и в каждой местности его готовят по-своему.

С несравненным искусом в Ленкорани фарширую (левенги) рыбу или птицу. Однако в двух шагах от Ленкорани, в моих горных селах к рыбе равнодушны: нашему брату подавай соютму, кебаб, суп из айрана, чыгыртму - курятину в собственном соку... Шекинцы мастера готовить плов и сладости. Нахичевань знаменита своим лавашом, сыром и тархуном. В Закаталах и Белоканах любят сюлхуллу (нечто вроде супа с клецками), хальяр, махару, кету (чебуреки) с тыквенной начинкой, гирз; ни с чем не сравнить Дербентскую сушеную рыбу, тебризскую кюфта, долгянджинскую долму, бакинскую дюшпару (пельмени с бульоном) и кутабы, хингал, приправленный гурутом* в Казахе, Борчалах объеденье! Ордубад же славен своими вареньями и соленьями, сухофруктами, приправами из горных трав, придающим особый аромат блюдам.

______________ * Гурут - драже из процеженного и высушенного кислого молока.

Раз уж вспомнилось. Один, много повидавший на веку старец, сказал: древность нации особо проявляется в двух вещах - в ее музыке и в кухне. Невольно вспоминаешь, что наши мелодии распространились по всему Востоку и что десятки наших блюд используются и соседними народами.

Кухня Азербайджана исстари отличалась многообразием и имеет глубокие традиции. Английский путешественник Антони Джениксон, посетивший Азербайджан в XVI веке, был поражен, когда во время приема в его честь правителем Ширвана, было подано 290 видов яств и различных лакомств.

В языке скольких народов живут названия наших музыкальных инструментов: тар, кяманча, тутек, балабан, зурна, саз, названия наших блюд: долма, кюфта, плов, ковурма, бозартма, шашлык (шишлик) люля-кебаб...

Единство не означает, что все твердят одно и то же, скорее, когда по-разному толкуемые слова сводятся к общему смыслу. Богатство не в том, что все украшают себя одним и тем же цветком, а в том, чтобы из различных цветов суметь сложить букет. Войдя в луг, каждый из нас льнет к тому или иному цветку, как бабочка, когда мы выходим из луга, охапка цветов в наших руках переливается всеми цветами радуги...

Прекрасна песнь птицы, но особая, несравнимая красота в перекличке сотен птиц.

Разве можно с утра до вечера слушать одну и ту же песню, разве наши дни похожи один на другой, разве не различно наше настроение! Своя песнь у утра, своя - у вечера!..

Дол гудит басами, пику подобает гик! Реки, ревущие в теснинах, затихают на равнине...

Азербайджанская музыкальная культура похожа на многообразный цветник из тысяч и тысяч различных цветов. Возможно, в иных наших краях найдутся любители мугамов, не уступающие в этой любви карабахцам. Но любить не означает уметь, желать - не означает достичь. Мугам в воздухе и в воде Карабаха, мугам - в крови карабахца.

Большинство наших музыкантов - композиторов, певцов, исполнителей уроженцы и питомцы Карабаха. "Быть карабахцем - и не уметь петь?!". - Так говорит народная молва.

Побьешь мальчонку в Карабахе

И он заплачет в лад мугама...

Это слова малоизвестного поэта, достойные быть известными.

Мугам - зеркало азербайджанского духа; клад, дарованный нам судьбой, наше счастье!

Мугам - целый океан, не достичь ни его бездонной глубины, ни его необъятных берегов!

Поэт Габиль шутливо заметил, что плов напоминает черный костюм - и в радостный день его можно надеть и в печальный.

Так и мугам: он украшение наших радостных дней, и утешение - печальных. К радости он примешивает мудрость, к слезам - терпение. Мугам не любит половинчатости! Мугам совершенно не приедается, как никакая другая музыка. Иные песни вспыхнут короткой молнией, на миг озарят душу, разразятся вешним ливнем - и пройдут... В мугаме - и расцвет весны, и жар лета, и зрелость осени, и неприкаянная грусть зимы. В мугаме - все перипетии и метаморфозы жизни - детство, зрелость, старость...

Мугам увековечивает миг и обнажает преходящесть жизни, кажущейся вечной; он - средоточие времени, преображений и настроений.

Если песня - шелест листка, то мугам - песня чинары.

Отступление: Слово за словом - рождается речь. Когда я писал эти строки, зазвонил телефон. Я думал о музыке, о силе ее воздействия, а неизвестный голос в телефонной трубке с упоением пел старинную, сегодня забытую песню, будто поздравляя себя с днем 8 марта. Вот песня, явившаяся ко мне из "Ниоткуда".

Кольцо златое с самоцветом...

Я - влюбленная в тебя.

Выйди, выйди, друг мой верный,

Наши обойди края...

Кольцо златое на руке,

Потянула - да не снять.

Зареклась - не полюблю,

Опасаюсь потерять...

В руке - милого рука.

Ошалела я, видать.

Только что заря угасла.

Занимается опять.

Из села мой пришагал,

Улыбнулся, засиял.

Распахнул свои объятья,

Приголубил, обласкал!

Кончилась песня, умолк голос...

Сколько веков этим горьким, печальным словам?!

Кольцо златое с самоцветом...

Из какой незапамятной старины идут эти слова? Как и эти баяты, которые невольно вспомнились, когда я слушал эту песню:

Злато мы.

Изумруд - вы, злато - мы.

Встала Каф-гора преградой.

Встали над преградой мы.

Жар огня.

Полонила ты меня,

На красу твою любуясь.

Стал поклонником огня...

О мире мугамов не пристало говорить по-любительски. Потому и пытаюсь вести речь, не полагаясь на одни эмоции... Не могу не коснуться некоторых черт мугама, общих для ряда народов Востока. В доме у одного из известных наших таристов я увидел книгу нотных записей основных наших мугамов. Разговор этот давний и я не помню ни названия книги, ни года издания. Помню только, что страницы книги были семицветными, как цвета радуги. Каждый мугам был напечатан на странице соответствующего цвета. Мастер связывал эти семь цветов с семью планетами, с небесным сводом, с символикой цифры "семь", выказывая знание тонкостей мугамного искусства, большой философии, которая содержится в мугамах. В "Семи красавицах" Низами Гянджеви каждая из красавиц рассказывает свою сказку. Комнаты, в которых живут девушки, соответствуют семи дням недели, семи планетам, и их цвета раскрывают содержание рассказанных сказок. Поэт ведет своих читателей дорогой от зла к добру, от мрака к свету, от черного цвета к белому. И находит символическое соответствие этому в расположении планет на небе. Построение мугамов в книге было созвучно поэтической символике и философскому видению Низами Гянджеви от черного к белому, от тьмы к свету, от невежества к разуму, от насилия к справедливости, от военных противоборств, от военных страстей к счастливому обществу, где каждый находит себе место по своему призванию, общество справедливости, равенства, свободы! Эта идея, волновавшая гениального азербайджанского поэта и нашедшая в его творчестве совершенное художественное воплощение, составляет также сущностное зерно, нерв азербайджанского искусства. И наша музыка, и мугамы наши связань; с этой первоосновой. Мугамы ведут нас от безнадежности одиночества, от всех печалей мира к очищению, к вере, к надежде.

Мир праху Физули! Какие бы ренги (части) оттенки, настроения мугама не существовали, для каждого у него сыщется будто специально написанные стихи! Можно сказать, что органично соединилось чудо мугама и чудо поэзии Физули. Не представляю более счастливого совладения для гармонии духовной культуры народа! Трудно даже вообразить, как много значат эти два титанических начала для азербайджанца, как возвышают наш дух, как окрыляют его!.. Мугам проник в дух и соседних с нами народов. Тот, кому пришлось услышать, как звучат положенные на мугам грузинские стихи Йетима Гюрджи, никогда их не забудет. Карабахские армяне, услышав звуки мугама, забывают обо всем на свете.

Конь. Конь - одно из тех достояний, которые снискали славу Карабаху. Карабахский конь - это понятие неотделимо от азербайджанского бытия, азербайджанского уклада жизни. Карабахский конь... всевозможные масти азербайджанских пород лошадей.

Между строк: У нас в селе малыши почти в одно и то же время делали первые шаги по земле и впервые садились на коня. Во мне сохранилось далекое, смутное воспоминание о том времени, когда я впервые сел на коня, без седла и уздечки. Я прижался к голой спине коня, и он повёз меня вниз, к роднику. Как бы крепко я ни держался за холку лошади, я сползал вниз. Когда конь достиг родника, я сидел почти на голове у него. Сколько лет мне могло быть тогда? Я помню только, что ухватился за уши коня, а он спокойно пил воду из родника. Когда он напился и стал щипать траву на близлежащей лужайке, я кубарем слетел через его голову...

Пожалуй, ростом я тогда был с голову коня. С тех пор началась моя дружба с конем и две истории, связанные с этой дружбой, я описал в двух очень дорогих для меня стихотворениях "Два воспоминания о коне".

... Счастье! Ты ли уподобилось коню,

За которым гнался бестолку, моля?..

Погоди-ка, вот настигну, догоню,

Вот тогда-то ты попляшешь у меня!..

... Верю в чары, верю в вещую мечту,

Конь ли, птах ли, злак ли, - веруй, человек.

Если доля, если это на роду,

Не зевай, мол, пригодится через век...

Я вспоминаю боевую мелодию "джанги", песни о "мисри-гылындже" (дамасском мече) Кероглы, о его рылатом Гырате, которые впитались в нас вместе с материнской колыбельной...

В те времена Гырат был для нас более понятным и близким, чем сам Кероглы и, если говорить честно, мне было жаль Гырата, которому столь часто приходилось спасать Кероглы из безвыходных положений.

Яблоокий, дивогривый мой Гырат...". Можно ли короче и ласковее выразить любовь героя к своему коню;

Конь - игиту собрат!

И это слова Кероглы. Еще он говорил: "Душа моя, Гырат, глаза мои Гырат!".

Игит на поле брани должен метко бить,

И ногу в стремя накрепко вложить...

Конь в этих строках - как бы земля: уверенно держаться в седле - крепко стоять на своей земле!

Как переживает Кероглы потерю Гырата?! Будто брата потерял.

Народ это родство с верным конем оценил намного раньше Кероглы.

Пращур Кероглы, старейшина сказителей-озанов, легендарный Деде Коркут сказывал:

Горькая трава, что не в корм коню, лучше б росла... В азербайджанских дастанах ощущается культ коня, связанного мифическими корнями с освященным огнем и морем; образ прекрасного коня стоит здесь вровень с героем дастана. В эпосе "Книга Деде Коркута" конь - первое достояние игита. Читая сказы Деде Коркута, не трудно представить коней, цокот копыт которых доносится из-за гряды веков, и нельзя не подивиться разнообразию этих коней: "длинношеие бедуинские кони", "черногривый кавказский конь", "каурый", "жеребец с яблоком", "белый", "саврасый", "серый жеребец", "вороной"...

Народ говорит: "Коня проверяют в дороге, богатыря - на ристалище", "коня узнают по поступи, героя - по осанке", "игит тот, кто, упав с коня, сумеет вновь его оседлать".

Сколько тысяч лет конному спорту, конным состязаниям? Сохранились сведения трехтысячелетней давности о том, как некий конь прыгнул в длину по нынешним меркам на 14 метров.

Мидийские герои скакали на кисейских конях, не знающих усталость... Каждый год из Южного Азербайджана в конюшни шаха посылалось 20 тысяч отборных коней.

В азербайджанских селах трудно было найти мужчину без коня.

Этнических предков азербайджанцев-огузов иногда называли народом-ратью. Иначе говоря, весь народ денно и нощно охраняющий рубежи свои, не расставался с конем. Огузы рождались на коне, на коне проживали свою жизнь, на коне умирали.

Матери - ратницы, матери храбрые!

И сыновей вы рождали в седле...

Наши женщины поражали чужеземцев ратной доблестью, умением мчаться в седле и владеть оружием. Вспомним известные мифы об амазонках. Или героинь наших сказок и дастанов. Перелистываем книги путешественников, посетивших Азербайджан. Венецианский дипломат Амброджио Контарини, побывавший в военном лагере Узун-Гасана, писал об азербайджанских женщинах: "Они очень красиво одеваются, великолепно ездят на своих отменных конях".

Зять золовки Узун-Гасана Катерино Зено (жена первого Деспина, была дочерью императора Грапезунда Иоганна IV и четыре дочери ее сестры были выданы замуж за венецианцев, одним из них был Катерино Зено) писал о том, что у Узун-Гасана было войско из 300 тысяч наездников. Далее он добавлял: "Сей могущественный правитель при желании может собрать и миллион воинов".

В наших краях женщины не уступали мужчинам в искусстве верховой езды, в игрищах участвовали наряду с мужчинами; наши бабушки и матери верхом поднимавшиеся на яйлаги или спускавшиеся в низины, пожалуй, были последними хранителями этих традиций.

Огузские герои проводили всю жизнь в седле, в боях, может, оттого их жизнь была так коротка. Вспомним продолжительность жизни полководцев, правителей, прославившихся на весь мир: тридцать, сорок... Мало кто из них прожил больше!..

Есть примеры любви к коню, которые стали легендой,

Одна из легенд. В одной из сельских деревень умирает богатый, знатный мужчина. Он завещает сыну, чтобы его похоронили на холме возле дома.

Сын зовет моллу, сообщает о завещании отца, но из-за своей неприязни к молле, добавляет: "Отец завещал, чтобы до могилы ты его нес на своих плечах".

Служитель аллаха проглатывает горькую пилюлю: завещание должно быть выполнено. Он взваливает покойника себе на плечи и с большим трудом, обливаясь потом, взбирается на холм. И все время думает, как отомстить за это унижение.

Тело опускают в могилу. Молла, по обычаю спускается в могилу, дабы устроить покойника "поудобнее", но неожиданно прикладывает ухо к устам покойника и громко восклицает: "Да, да я слушаю!".

Сын спрашивает: "Что ты услышал, молла?"

"Отец твой говорит, что из сотни ваших овец - половина - моя!".

Погодя вновь "отзывается" молла: "Да, да, я слышу!". И на вопрос сына отвечает: "Отец твой говорит, из двадцати ковров, что у вас дома, половина моя".

Сын не перечит: "Паду к ногам его, пусть не тревожится, все отдам".

Молла не унимается: "Да, да, я слышу, слышу! Хорошо, хорошо! Скажу и про лошадь".

Тут уж сын не выдерживает, срывается на крик: "Молла ами! Покойный отец мой, кажется, заговаривается, скорее насыпь ему в рот земли!".

Из былого. В Геранбое был богатый, родовитый мужчина по имени Гаджи Гасан. После революции у него отобрали все до нитки. Оставили только коня. А конь этот был незаурядный, с полуслова понимал хозяина. Однажды пришли и за конем... Гаджи Гасану тяжко отдать коня, с которым знавал хорошие и лихие дни, не может он собственноручно отдать поводья "представителям власти"... Стоя на веранде, опершись о перила, он говорит: "Ладно... забирайте". Пришедшие никак не могут поймать коня: они гоняются за ним, теснят к ограде, загоняют в конюшню, но не могут подступиться. Конь отбивается, взрывает копытами землю и налившимися кровью глазами как бы вопрошает: "Как же так? Хозяин сидит в стороне, а они надо мной издеваются!". Экспроприаторы поняли, что коня им не обуздать и сразили его выстрелом в лоб. В тот же миг, когда конь рухнул на землю, хозяин замертво упал на веранде. У него разорвалось сердце.

Сладость и горечь воспоминаний. Отец в очень редких случаях гневался на нас. И совсем не помню, чтобы он поднимал руку на мать или на детей. Самый большой наш проступок вызывал у него хмурое молчание. Однажды он очень сильно на меня разгневался, да так, что лучше уж побил бы.

Мы собрались перебраться на яйлаг.

Дорога, нырнув в речку, дальше наискосок через лес шла в гору. За речкой мы отпустили поводья лошадей. Наш гнедой в предвкушении приволья разгорячился. Вскачь я унесся на нем вперед. Оказывается, отец все это видел. "Что это за невоспитанность, - выговаривал он мне, - люди постарше тебя оказались в пыли, которую ты поднял! Зачем надо было их обгонять? Не мог коня сдержать?"

Я понял, что есть свои законы у дороги, и свои законы - у езды верхом...

С тех пор, и пешком и верхом, я не пытаюсь обскакать старших...

Отступление: Есть в нашем селе заядлый лошадник. На всю округу известна страсть Гаджибабы. Вообще-то говоря, в наших краях все любители коней. Но никто не чета Гаджибабе. В поисках породистого коня он может отправиться хоть на край света. И сейчас, когда дороги заполнили машины, автобусы, он ездит только на коне. И все высматривает хорошего коня. А его разговоры о конях - целый дастан. По его словам, однажды по дороге в Ленкорань и обратно он поменял восемь коней.

А как он в конях разбирается - об этом и говорить не приходится. "Стоит мне только посмотреть коня, - говорит он, - и я вижу его насквозь, даже его родословную. Когда садишься на настоящего коня - душа - поет!".

Четыре-пять лет тому назад он назвал мне цифру, которая показалась мне фантастической. Оказывается, к тому времени в его списке было тысяча сто шестьдесят коней... Сейчас, наверно, список этот перевалил за полторы тысячи. Но самое удивительное, что он помнит всех коней: "Если конь хоть один день был в моих руках, я узнаю его и через пять лет!".

... Все эти разговоры вызваны карабахскими конями. Красота их тронула сердца многих людей. И великий Пушкин описывал сражающихся верхом на карабахских конях....

Я направляюсь на знаменитый Агдамский конезавод и всю дорогу вспоминаю сказки и легенды, связанные с карабахскими конями.

Одним из любимых коней Наполеона был карабахской породы. Чрезвычайно любопытна история о том, как этот конь и обслуживавший его Ширзад попали в Египет, а отуда во Францию: впоследствии Ширзад был одним из любимых адъютантов Наполеона и до конца жизни находился при нем... Музыковед Фирудин Шушинский показывал мне фотографии потомков Ширзада, живущих в Шуше.

Не менее удивительна и другая история: судьба коня по кличке Заман в Англии. Конь этот был подарен английской королеве, но так никого к себе не подпустил и умер от тоски по родной земле.

Ранней весной зеленеют все низины Карабаха, подворье спортивной базы конезавода абсолютно ровная, без единой кочки, аккуратно подстриженная трава - любо-дорого глядеть. Нас встречает группа молодых жокеев.

Что ни говорите, но слова "конь - собрат игита" прошли тысячелетние испытания и подтверждены историческим опытом.

Мне кажется, одна из глав нашей истории должна быть посвящена коню.

Толику славы, которую снискали наши предки, надлежит отвести коню.

У меня всегда чувство острого сожаления вызывал эпизод в дастане о Кероглы, когда герой, не выдержав сорока дней, в канун последнего, открывает проем на кровле конюшни. В детстве я был убежден, не случись так, не попади в конюшню свет, не растаяли бы крылья Гырата и был бы он крылатым...

Здесь, в Агдаме, я смотрю на чистокровных коней, на их горящие глаза и убеждаюсь, что они в самом деле крылатые.

Мы останавливаемся перед одним из этих прекрасных животных. Своими копытами, головой, зубами он, кажется, готов сокрушить ограждение. Грудью он толкает железную дверь, зубами пытается раскрыть засов.

Служащие конезавода открывают засов, боясь, что конь покалечит себя. Он делает несколько шагов и останавливается, я глажу его лоб, гриву. Конь окончательно успокаивается и позволяет вновь поставить себя в стойло. Чудо как красив чистокровный карабахский конь! Я смотрю на коней и вспоминаю еще одну историю, связанную с этой землей...

... Путешественник, направляющийся в Шушу, около Агдама увидел большой табун, кружащийся вокруг одного надгробия.

Путешественник просит остановить фаэтон. Некоторое время он наблюдает за происходящим, а потом просит объяснить ему причину странной "карусели".

Табунщик объясняет:

- Это завещание похороненного здесь человека. Он был одним из знатных карабахских беков. Умирая, он завещал, чтобы каждый раз ранней весной табун гнали вокруг его могилы. Чтобы он мог слышать топот конских ног!..

Сейчас начался новый период в жизни карабахских коней. Восстановлена Панах-кала - крепость Панаха на Шахбулаге. Там создается центр конного туризма, и в скором времени от древней крепости протянутся к горам тропы для конных походов: горы Карабаха вновь услышат знакомое ржание родных коней, которое они ожидали столько лет.

Музей хлеба. Одна из моих работ, посвященных Карабаху, называется "Вода Шахбулага, хлеб Карабаха".

Связь воды Шахбулага и хлеба Карабаха совершенно не случайна. Связь эту я вновь почувствовал в Агдамском музее хлеба. Среди предметов, которые экспонируются в музее, есть обнаруженные в Шахбулаге огромные глиняные кувшины, вмещающие полтонны, а может, тонну зерна.

Как же возник этот не знающий аналога музей, как возникла сама идея его создания?

... В Агдаме была старая мельница "Од-дейирманы" (работающая на огне). Она давно не работала, почти развалилась, на ее развалинах выросло инжировое дерево. Но население относилось к разрушенной мельнице как к святому месту. Дело в том, что в голодные годы войны именно эта мельница помогла всем выжить. (Чувство благодарности к очагу, к камню, к земле!.. Как высока нравственность, которую сохранил народ!).

Мельница эта сейчас вся, целиком, превратилась в один из экспонатов.

В этом музее хранятся образцы пшеницы со всех стран, со всех материков. Сорта зерен, образцы снопов пшеницы из Англии, Швейцарии, Испании, Франции, скандинавских стран и многих других мест земного шара. Однако, один из самых поразительных экспонатов музея найден здесь, в Агдаме: окаменевшие зерна пшеницы... Им самое малое семь тысяч лет! Дстаточно этих окаменевших зерен, чтобы показать, сколь древен возраст земледельческой культуры в Карабахе в Кура-Аракском междуречье.

Возраст найденной здесь ступы с тремя выемками приблизительно таков же, как возраст окаменевшего зерна.

В музее хранится также глиняный садж для выпечки хлеба, который относят к III тысячелетию до нашей эры. Он найден в Нахичевани.

В музее демонстрируются три вида тендира (земляная печь для выпечки хлеба) и пять типов мельниц. Дойме-тендир - III-II тысячелетия до нашей эры; бадлы-тендир - V век до нашей эры и, наконец, тендир из кирпича, относящийся к III -VIII веку. Наряду с этим здесь можно увидеть разные мельницы: ручную (III-II века до нашей эры), водяную (VII век нашей эры), ветряную (в Азербайджане начала распространяться, начиная с XVII века), упряжную (средние века) и, наконец, вышеупомянутую мельницу с топкой, работавшую на силе пара.

Демонстрирующиеся в музее разнообразные виды наших злаков и других реалий земледельческой культуры охватывают всю территорию республики.

Например, три тысячи лет специальному приспособлению - кюльчабасан для нанесения узоров на хлеб; найдено оно на территории Казахского района. О чем говорит этот незамысловатый предмет - кюльчабасан? Он заставляет меня глубже почувствовать народную творческую жилку, которая во всем стремится найти прекрасное, - все сферы народного быта были пронизаны эстетическим отношением к миру. Хлеб из тендира, который живет не более одного дня, воспринимался не как нечто рядовое, обыкновенное, это была святыня, объект любования, он украшался, эстетизировался; так прививалось уважение к хлебу. Все сферы жизни, включая быт, освящались красотой - эти принципы народ хранит и оберегает.

Этот музей помогает сохранить десятки, сотни слов, которые составляют целый пласт нашей культуры, но сейчас, к сожалению, забываются, исчезают из жизни: сарыбугда (желтая пшеница), каракылчык (черноостая), киркире (ручная мельница), гирвенке (фунт), чанаг (корыто), гед, кейуз, ярымкейуз, чувал, елек (сито), халбир (решето), шадара, кога, дишек чекичи, шана (борона), йаба (вилы), чомаг сюнбюль, гырмызы сюнбюль (золотой колос), гырдиш бугда, аллаф (хлеботорговец), вель (молотильная доска) бойундуруг (хомут), хашам, хырман (гумно), совруг, дерз (сноп), сафа, голчаг, саджайаг (тренога для саджа; в музее экспонируется саджайаг X века). В музее экспонируется глиняный шампур VII века. Он найден при раскопках кургана Гурд вблизи агдамского села Карадаглы.

Работник музея Камран-киши сам напоминает экспонат старины. Порой он вступает в нашу беседу, и мы ощущаем дыхание давно забытого мира.

Особо хочу поговорить о трех ценных экспонатах музея хлеба.

Прежде всего, это хлеб, побывавший в космосе, оказавшийся в самых высях неба. Директор Дома космонавтов в Звездном городке Н. И. Ефимченко, услышав об открытии в Агдаме такого музея, послал письмо и этот хлеб. Прекрасный подарок!

Ценность этого куска хлеба еще и в том, что он возвращает наши мысли к земле. Как бы ни возвысился человек, чего бы не достиг, без хлеба ему не жить. Слава человеку, вырвавшемуся из земного притяжения и воспарившему до небес! Куда хуже, если так "воспарит" цена хлеба... Хлеб помогает человеку устоять на земле! Земля же у нас под ногами! Часто мы даже не обращаем на нее внимания. Я думаю о тех, кто превратил нашу землю в болото мазута, обрек почву на эрозию, отравил невиданными раньше ядохимикатами, разрушил варварской эксплуатацией, наконец, тех, кто не знает цену земле, в которой покоятся наши предки, кто превратил землю в предмет купли и продажи, в источник личного обогащения - я думаю о них и говорю, слава тебе, родная земля, за твое долготерпение, за то, что ты не отвернулась от нас. Только ты и в состоянии выдержать такие напасти! Стоит тебе отвернуться от человека, хотя бы на год - и будут перечеркнуты миллионы лет человеческого опыта, человеческого труда. Сокровищница опыта и памяти, накопленная капля за каплей, в один миг исчезнет в пугающей пустоте, подобной "черным дырам" во вселенной.

Второй экспонат еще более впечатляющий! Все время мы призываем уважать хлеб, ценить землю, ценить труд землепашца, но никогда я не встречал такого небольшого кусочка хлеба, который без лишних слов вызывал бы столь великое благоговение. Это был дневной паек, который выдавали в осажденном Ленинграде во время Веской Отечественной войны. 125 граммов черного хлеба. Ленинградка Канаева Галина Андреевна сберегла свою однодневную норму, чтобы этот кусочек хлеба стал уроком будущим поколениям. Через сорок лет, узнав об открытии музея, она сама приехала в Агдам и свой "дневной паек" передала в музей. Здесь же и фотографии Г. А. Канаевой, снятые в Агдаме. Я склоняю голову перед широтой души этой русской женщины, с которой никогда не виделся, склоняю голову перед ее сединами, я склоняю голову перед этим крохотным кусочком черного, заплесневелого хлеба и вновь осознаю такую истину: мы многим обязаны нашим матерям, может быть, самим существованием этого мира обязаны Матери-земле и родившим нас Матерям!

Можно ли сравнить самого человека и этот кусочек черного хлеба, величиной со спичечную коробку? Но осознаем, что в осажденном Ленинграде этот "спичечный коробок" и был, ценою в жизнь человека и сотни тысяч людей погибли из-за отсутствия такой "малости".

Этот кусочек хлеба - урок жизни, крик о ценности и хрупкости жизни! Он учит всех, кто не знает цену хлеба!

Глубоко волнующим является третий экспонат. Это - земля Сталинграда! Горсть орошенной кровью земли, помнящей последний удар сердца тысяч наших бойцов!

Эта земля дарует нам хлеб, эта земля - последняя наша обитель!

Камран-киши говорит: "Когда хлеб становится дорогим, жизнь становится дешевой!".

Виды пшеницы, говорящие о благодатности земли, о ее возможностях преодолеть голод, накормить человечество: туранская пшеница, исфаганский перни, апшеронская рожь, арабская, египетская, иранская, муганская пшеница, шарозернистая, современные виды - кавказская, "Севиндж", "Азербайджан"...

И наряду с ним, радующие глаз разновидности хлеба! В Азербайджане известны десятки видов выпечки. В музее наряду с азербайджанским, демонстрируются виды хлеба из Самарканда, Дагестана, Грузии, Урала.

Хлеб, который хранит в себе тепло сердец наших матерей, тепло их рук.

Я смотрю на хлеб и вспоминаю, как в начале пятидесятых годов, Когда прошла жестокая засуха, соседка, муж которой погиб на фронте, на садже поджаривала ячмень, растирала его между складок скатерти, а потом, очистив от шелухи, ложкой делила его между своими детьми. Эта сцена так отчетливо врезалась в мою детскую память, что я и сейчас, когда пишу эти строки, ощущаю тепло того саджа, затухающее пламя подложенных головешек, и помню страдальческое лицо этой женщины, ее натруженные руки, очищающие шелуху "молотого" ячменя. Я вижу эту сцену так ясно, будто произошла она час тому назад.

И еще ясно помню аромат круглого муганского хлеба, испеченного Захра-биби - тетей Захрой. Захра-биби была общей любимицей и самой искусной в нашем роду мастерицей печь хлеб, цвет ее хлеба походил на цвет ее лица, когда она занималась любимым делом, - нигде больше я не встречал хлеба подобного тому, что пекла Захра-биби в одном из сельских дворов, в Пушкинском районе.

Я вспоминаю хлебный базар Самарканда. Огромные, величиной в круглый поднос, лепешки, выставленные вдоль стены, напоминали выставку хлеба: на каждом из них был свой рисунок и своя надпись.

Я вспоминаю, как моя мать пекла в тендире лепешки, каждая из которых была длиной в вытянутую руку, вспоминаю, как мы собирались вокруг тендира, как норовили отломить ломоть от горячего, душистого чуда, чтобы тут же умчаться на улицу, в поле, какие это были прекрасные мгновения - тогда казалось, что они будут вечными, никогда не кончатся - наивные детские чувства, впрочем, только издалека кажущиеся наивными.

Прежде чем выйти из музея, я вновь подхожу к повешенной на стене карте и рассматриваю ее. Карту эту сделали в Закаталах. Карта Азербайджана! Сделана она из зерен пшеницы, риса, кукурузы, гороха!

Самая прекрасная и самая благодатная карта в мире? Невольно я повторяю как заклинание: всегда будь такой, Родина моя, пусть твои земли будут плодородными, твой стол обильным, чтобы хлеб - всему голова - всегда был в чести и почете, чтобы никогда не иссякла твоя вера в святость хлеба!

Чтобы никогда люди, с которыми ты делила хлеб-соль, не забывали это, не оскверняли память об общем хлебе!

Ковер.Ковроткачество - корневое азербайджанское искусство. Лучшие мастера ковроделия в Закавказье - азербайджанцы и, как отмечают специалисты, из ста знаменитых в мире кавказских ковров - девяносто являются азербайджанскими.

Вытканные в средние века в Карабахе ворсовые и безворсовые ковры хранятся в Берлине, Лондоне, Нью-Йорке и ряде других музеев мира. В свое время карабахские ковры были украшением выставок в Париже, Вене, Петербурге, Москве.

Ковры, которые мне довелось увидеть в Карабахе - в домах, в музеях являются подлинными произведениями искусства. В Джебраиле, в маленьком музее хранятся разнообразнейшие ковровые изделия, использовавшиеся в быту, что само по себе говорит о том, какое место занимали ковры и ковроткачество в нашей жизни. В этом музее я встретил давно забытый предмет - инструмент для валяния войлока, странный "механизм", напоминающий древние арфы.

После открытия в Баку специального музея ковра, интерес к этому уникальному художественному творчеству еще более возрос. Даже те народы, которые не занимаются ковроткачеством, вознамерились открыть музеи ковра. Но где найти экспонаты? Вновь пришлось обратиться к Азербайджану или к азербайджанским селам в Армении и Грузиию Тратились огромные деньги, чтобы закупить их... Сколько извращений оказалось в созданных подобным методом музеях, сколько фальсификаций? Но ведь шила в мешке не утаишь. У ковра есть свой язык. Ковер - это азбука, слово, история! Нам известны корни любого орнамента азербайджанского ковра, каждый его символ - это своеобразный язык, на котором говорили древние мастера. Язык ковра - это язык народа, который его создал, и он говорит с ним на этом языке!

Из наших сказок. Плененная девушка, чтобы сообщить о себе своему нареченному, в какой части города, в каком подземелье она спрятана, каким способом можно отсюда вырваться - прибегает к помощи вытканного ею ковра. Нареченный ее, увидев ковер, понимает язык "сообщения", "карта" на ковре прокладывает ему путь.

Одна из тайн карабахских ковров заключена в шерсти овец особой местной породы.

Однажды писатель Сабир Ахмедов, показав мне на базар около реки, сказал, что раньше здесь была красильня. Разноцветные нитки развешивались для сушки, и казалось, все цвета мира собраны здесь.

Потом эти нитки превращались в сказочное многоцветье наших ковров.

Такие красильни, можно сказать, были вo всех районах Азербайджана... Сейчас, к сожалению, их число поубавилось.

* * *

Карабах! Зеленые луга с еще не высохшей росой, сельские дома с окнами навстречу солнцу, высокие тополя вдоль дороги, напоминающие воткнутое в землю журавлиное перо - от этой панорамы возникает такое пронзительное чувство родства, что я невольно шепчу про себя: "Здравствуй, мое благословенное поле, мое благословенное село, моя благословенная земля! Вечного плодородия вам!".

Перед нашим взором перелистывается огромная книга. В этих степях, в этих снежных вершинах заключена тайна этого древнего мира, судьбы множества людей, которые здесь жили.

Карабах - целый мир с долинами и горами, низинами и возвышенностями. Когда едешь здесь от востока на запад, от равнин в сторону гор, удивляешься тому, что длительное время горизонт кажется неподвижным. Будто его провели линейкой. Эту прямизну нарушают лишь миражи дальних селений и тянущиеся вдоль дороги старые, древние тополя. Потом вдруг обнаруживаешь, что горизонт начинает "волноваться". Оказывается, мы незаметно въехали на крутизну и движемся уже по предгорью.

Все дороги Карабаха ведут к Шуше, к "маленькому Парижу" наших гор. Дальше за Шушой начинается дорога в Лачин, петляющая среди круч.

На карабахские горы не взойти одним махом. Прежде чем начать свое восхождение, я сажусь на поросшую мхом траву, чтобы перевести дух...

Я упомянул дорогу в Лачин, и вспомнились мне горные цветы высотой в человеческий рост, река Хакари, гора Ишыглы и еще песня "Соловьи".

Это мой первый приезд в Лачин... Товарищи мои опаздывали, и мне два дня пришлось дожидаться в гостинице.

Из окна были видны горы и дорога, ведущая в Кафан и Нахичевань.

Когда попадаешь в новое место и к тому же оказываешься один, тебя обуревают странные чувства.

Меня радовало, что я остался наедине с собой, наедине с Лачином. А нагрянут друзья, покоя уже не жди - и уже не до сосредоточенности, не наглядишься на этот прекрасный мир, не опомнишься, не поразмышляешь...

Не однажды доводилось в сельских районах наших участвовать в импровизированных компаниях, в дружеских застольях. Большинство из них позабылось. А эти два дня в Лачине, наедине с собой, наедине с землей Карабаха остро запечатлелись в моей памяти.

Углублял мое одиночество и неизвестный волшебный голос, который доносился из соседней комнаты, - голос этот заставлял забыть суету, заботы и проблемы, и еще больше причащал к окружающему миру, к его чарующей красоте. Голос этот девичий был удивительно мягким, ласковым и одновременно одиноким, и это одиночество и печаль исходили из песни, которую пел этот голос день и ночь:

Как с горы вода пойдет,

соловьи мои...

Путь сквозь камушки пробьет,

соловьи мои.

Если милой милый мил,

соловьи мои,

Встанет спозарань, придет,

соловьи мои!..

Сад цветами расцвечу,

соловьи мои...

Запалю к свече свечу,

соловьи мои...

Как услышу, что идешь ты,

соловьи мои...

Путь огнями освещу,

соловьи мои...

Певунья оказалась прелестной и нежной девушкой, под стать соловьям, о которых пела. Для кого пела она свою песнь, о ком томилась? Как оказалась она в гостинице маленького городка, затерянного в горах, в чем была причина неизбывной печали в ее голосе?

Несколько дней мы провели в Лачине, бродили среди гор, искупались в бурных водах реки Хакари, осмотрели места, которые когда-то были пристанищем Гачага Наби и Хаджар, вновь услышали крик уязвленной души Сары Ашуга, запечатленный в его песнях, звуки саза захлестнули нас бурей бушующих чувств. Мы посетили, пожалуй, единственную в мире рощу чинар в Зангеланском районе и ловили необыкновенно вкусную рыбу из горной реки, протекающей по этой роще... Но все время из памяти моей не выходил этот томительный девичий голос. Мне казалось, что это не случайность, что голос этот доносился из глубины веков, и пела подруга суженого, который ушел в далекое странствие или отправился защищать свою родину, и ожидая его, женщина эта поверяла свою боль, горечь разлуки горам и долам, цветку, воде, дереву, летящим в небе птицам...

У каждой песни есть песнотворец и исконная родина. Мне казалось, что песня "Соловьи" была создана для этой девушки, рождена ее судьбой, ее чувствами.

Азербайджанские народные песни похожи на исповедь сердца перед миром и судьбой, - они прокладывают мосты в прошлое народа, к его мыслям и чувствам, к его духу. В Карабахе же не только песни, а каждая тропинка ведет в далекое прошлое, и стоит заговорить с любым камнем, он поведает тебе о героической старине.

Земля, как и родина, не терпит фальши, не терпит лжи - ей нужна правда, истина! По моим представлениям истина, как и эти высящиеся передо мной карабахские горы, вечна и несокрушима. Отдаляясь от них, видишь что они становятся более значительными, более величественными, можно сорвать здесь травинку, листок, можно собрать цветы, найти редкий камень и унести с собой, - но горы эти незыблемы, их не сдвинуть с места.

ШУША

Дороги в Шушу напоминают движение мугама. Начинаясь с низов, они постепенно поднимаются к верхам. В Аскеранской крепости мугам внезапно прерывается. Крепостные стены сродни тем, которые и встречал во многих местах Азербайджана - Бешбармаке, в Дербенте, на горных склонах в Закаталах, Белоканах, по побережью Аракса. И если продолжить музыкальную аналогию, то не мугам их вызвал к жизни, а мелодия "джанги", ее маршеобразный ритм, ее воинственный пыл. Музыка дорог, идущих в Шушу, прерывается этим героическим кличем. Эти каменные стены скреплены не силой цемента, а звуками кара-зурны, яростью клинков и искрами, сверкающими из-под копыт скачущих коней. Панах-хан построил две подобные стены, ограждающие от врага дороги в Шушу. Сколько судеб, сколько радостей, надежд, разочарований, слез заключено в этих каменных стенах?! Вспоминаются строки Алиага Кюрчайлы;

Аскеранская твердыня

Вековечная святыня.

Ей стоять, как и доныне,

Моей тайной, моим сказом...

У дороги - село Ходжалы. В Ходжалы - свой "Гек-гель". Я вспоминаю чудесные дни, когда мы купались в этом озере, вспоминаю стихи родившегося в этом селе Аламдара Кулизаде, в которых оживают прекрасные картины карабахской земли.

Дорога поднимается вверх, в сторону Шуши. Отсюда открывается панорама одного из прекрасных городов Азербайджана - Степанакерта - бывшего Хан кенди, - Ханского села. Город этот, раскинувшийся в живописном месте, у подножия гор, образец вдохновенного сотворчества и азербайджанцев и армян свидетельство того, сколь многого могут добиться оба народа, когда они рука об руку. Небольшое Хан кенди ныне превратилось в большой промышленный и культурный очаг - столицу автономной области. Однако, как и во многих новых городах, в Степанакерте есть однообразие современной застройки - меня больше привлекает своеобразная Шуша.

Страничка воспоминания. Мы, студенты, поехали в Агдам для сбора фольклорных материалов, Жили в общежитии школы-интерната. Как-то в один из воскресных дней отправились на прогулку в лес, расположенный напротив Степанакерта. Вечером, перейдя через реку, мы заехали в Степанакерт. Вдоль ущелья тянулись огороды. На картофельном поле, вдоль дороги работали две-три девушки армянки. Мы что-то спросили у них, пошутили. Они поинтересовались, кто мы, откуда приехали, куда направляемся. Потом, смеясь, ухватили меня: "Ты хороший парень, оставайся с нами, пусть эти "старушки" отправляются без тебя" (Они-то сами были всего на три-четыре года моложе наших "старух"), "Вы не ошиблись, - подхватил я шутку, - я старый опытный картофелевод".

Прошли годы, но как-то случилось, что воспоминания о тех прекрасных, веселых девушках, об их озорных шутках не изгладились из моей памяти, не исчезли под ворохом лет, - я их помню до сих пор, хотя наверно, им уже много лет, они, пожалуй, обзавелись семьями, детьми.

Наверно, помню еще и потому, что в этих шутках была естественность и чистота, свойственная этим горам, была непосредственность, свойственная долгим годам совместной жизни наших народов.

Я вспоминаю своих друзей, живущих в Степанакерте: проректора Степанакертского педагогического института, доктора филологических наук, автора ряда интересных работ по нашей литературе, Наджафа Кулиева, участника Великой Отечественной войны, лишившегося в боях руки, профессора того же института, глубокого знатока прошлого и настоящего Карабаха Назима Ахундова; ученого-историка, автора серьезного исторического романа Шахлара Гасаноглы; поэта Энвера Ахмеда; нашего армянского друга, в одно время с нами учившегося в университете на азербайджанском языке, Арарата Григоряна и других...

Вспоминаются отдельные люди, а за ними непохожие друг на друга, сложные человеческие судьбы.

* * *

В лево от дороги расположен мраморный завод. Я не могу спокойно говорить об этом заводе, хотя понимаю, что он дает республике ценный строительный материал, не кажется, это не просто мраморный завод, а некий червь гложет душу гор. Или будто чья-то жестокая пила день и ночь пытается перепилить ствол дерева, на ветке которого золотым яблоком взошла Шуша... По мере приближения к Шуше, по мере того, как все отчетливее видны крепостные стены и "Ворота Гянджи", будто раскрытыми глазами "смотрящие" на карабахские низины, по мере того, как во всю ширь распахиваются карабахские дали, сердце захлестывает странное смятение. Эта ширь, эта высь, на которую ты взобрался, эта красоте вокруг усугубляют смятение: трудно поверить, что так просто, без особых усилий, можно попасть в "райские кущи"...

Каждый раз, когда по горному серпантину еду в Шушу, непроизвольно мне вспоминаются строки Наби Хазри, положенные на музыку;

Как тянутся в горы пути и дороги,

В цветущие кущи - крутые дороги...

Останавливаешься на одном из этих поворотов, чтобы перевести дух, окидываешь взглядом эти прижавшиеся друг к другу цепи гор, заглядываешь в бездонные ущелья, погружаешься в этот прекрасный и величавый мир - и вспоминаются старинные, то лукавые, то печальные карабахские баяты:

Занялась заря огнем,

В Карабахе - Ханский дом.

Между двух грудей забыться б

Сердцу беспечальным сном...

Над Тертером дом у них.

Одеяло на двоих.

Мне бы с милою обняться,

Пусть бросает в пот двоих.

Карабах...

Что за кара, Карабах?

Будь же проклят лиходей,

Карабах совсем зачах...

Скала Эрим-гапди (Мой муж вернулся). Красавицы Шуши, похожие на прекрасных лебедей, с этой скалы смотрели на петляющие дороги - здесь они ожидали своих желанных, которые ездили на отхожий промысел, работу в низине или на ратные дела. Когда подъезжавшие к Шуше преодолевали последний поворот, женщины узнавали своих мужей и с радостью восклицали: "Мой муж вернулся!".

В этих словах время сохранило свидетельство женской верности, преданности! Об этой верности прекрасно написал в своих стихах поэт Мамед Араз.

С чего начать, когда говоришь о Шуше, что выделить? Ее красоту? Море цветов, радующих глаз всю весну и лето? Умиротворяющее безмолвие снежного "одеяле", покрывающего зимой все вокруг? Памятники города или великих творцов культуры, родившихся здесь? Веселые, игривые беседы, или красавиц, собирающихся у родника, при виде которых невольно вспоминаются "красавицы, подобные зеленоголовому селезню", воспетые Вагифом, Джидыр-дюзю - знаменитое плато, место скачек, или притягательное Дашалты - ущелье под скалой, Чанак-кала - "крепость-чаша", или память, оставленную о себе поэтессой Натаван-Хан-кызы? Известный всем в Азербайджане родник Иса-булагы или густые чащи с глубокой завораживающей тишиной? И пронзительные "Журавли" М. П. Вагифа, и газели Натаван, написанные слезами и печалью, и вулканическая мощь оперы "Кероглу" Узеира Гаджибекова, и пьесы Н. Б. Везирова, А. Ахвердиева, изобразивших глубокие пласты народной жизни, и уникальные, колоритные романы Ю.В.Чеменземинли "В крови" и "Родник девушек" и головокружительные фифитуры Бюльбюля и Хана Шушинского, ошеломлявшие даже самих соловьев - все это родилось или созрело в жаркой душе в Шуше, напоено этим воздухом, этой землей, живущими здесь издревле культурными традициями. Кажется, сам бог создал этот город, чтобы он рождал и окрылял таланты, каждый из которых явил собой отдельную страницу азербайджанской культуры, целый этап в духовной жизни народа.

Шуша - яркое свидетельство военного таланта и прозорливости Панах-хана, избравшего это место в качестве центра Карабахского ханства. Горы подняли город на свои плечи, будто намереваясь показать его всему миру. С трех сторон город окружают суровые кручи, встающие неприступной стеной, высотой не менее 200 - 300 метров. Возможно, что и название города происходит от слова "шуш" - "шиш" (островерхий), если представить торчащие окрест кручи. С восточной стороны, где город повернут в сторону долины, как продолжение круч были возведены крепостные стены, которые в настоящее время восстанавливаются.

Этот город дорог нам еще и потому, что в его архитектурном решении принимал участие наш великий поэт М. П. Вагиф (1717 - 1797), бывший визирем при хане. В свое время в Шуше ряд общественных и административных зданий был возведен под его руководством.

Грустное сравнение. Смотрю на Шушу, и почему-то мне вспоминается царь Петр I и его величественный Петербург.

Россия была на подъеме. Стремясь "пробить окно в Европу", раздвинуть империю, выйти к океану, ценой неимоверных усилий и жертв царь заложил город на Неве. В Азербайджане, переживавшем упадок и раздробленном на части, владетель небольшого ханства, Панах-хан, перед угрозой набегов и нашествий могучих держав, счел необходимым отгородиться горами и избрал местом столицы высокогорное плато.

Странное сопоставление? Но, если вдуматься, этот контраст отражает исторические условия. В обоих случаях, личность действует в соответствии с временем и ответственностью перед собственным народом.

В прошлом столетии Шуша была одним из самых больших торговых и культурных центров Закавказья. К началу нашего века население ее достигло 50 тысяч человек. (Для сравнения скажем, что сейчас население города более 10 тысяч человек). В городе было около пяти тысяч основательных жилых зданий, общественных сооружений. Было запланировано подвести сюда железную ветку.

Сохранился рисунок Шуши второй половины прошлого века. Без этого свидетельства трудно понять, почему город получил название "маленького Парижа".

Я стою на Джидыр-дюзю, на краю глубокого ущелья, внизу с шумом течет река Дашалты; вокруг раскинулись снежные вершины и неприступные стремнины и среди них до сих пор сохранилось одно из убежищ Ибрагим-хана. Действительно, воинству тех времен не подступиться было к этому гнезду.

Я смотрю в пропасть, в сторону леса Топхана, и поражаюсь каннибальской одержимости Каджара, который, пытаясь взять Шушу, приказал выложить дно ущелья Дашалты седлами и прочими предметами - хочу представить себе, какой же численности была армия Каджара...

Когда оглядываешь окрестность, вдыхаешь опьяняюще чистый воздух, уже не удивляешься тому, что земля эта родила столько талантов, стала колыбелью вдохновенного искусства. Это искусство является продолжением, окружающей природы.

Богатство Шуши, талант ее мастеров, ее художников всегда привлекали иноземных завоевателей.

Каждый год из ее рыночных площадей, мастерских ремесленников, силой уводили в другие страны многочисленных "Уста Али" - подлинных мастеров своего дела, но кладезь талантов не иссякал, Шуша отстраивалась вновь и вновь, появлялись новые и новые таланты: на месте увезенного "Уста Али" каждый раз находился новый, столь же блистательный и искусный. Впрочем, такое "изобилие талантов" было свойственно и другим городам средневекового Азербайджана.

Всякий раз, слушая у родника Иса-булагы поистине соловьиные голоса местных певцов, вспоминая неувядаемое мастерство известных шушинских ханенде, которым семьдесят-восемьдесят лет - не помеха, невольно склоняешь голову перед неиссякаемым родником талантов, перед благословенной шушинской землей.

Думы на Джидыр-дюзю. Когда я впервые направлялся в Джидыр-дюзю, мне казалось, я увижу широкую равнину. Увидел же небольшой пятачок, совершенно не подходящий для настоящих скачек. Неужели не нашлось более подходящего места для скачек, чем здесь, в частоколе торчащих скал, - думал я.

Я примостился на одной из глыб. Дальше, над крутизной, куда не всякий полезет, на камне запечатлены автографы нашего озорства и беззаботности, память о давнем хорошем дне - вместе со своими сверстниками мы решили "увековечить" свои имена... Сейчас-то я, наверно, не стал бы заниматься такими художествами. Звуки реки Дашалты доносятся как будто из другого времени. На сердце у меня удивительно легко. Как легко и дышится в Шуше...

Джидыр-дюзю был свидетелем многих событий: и народных празднеств, и народного горя.

Я вспоминаю письмо Каджара и ответ Вагифа из драмы Самеда Вургуна "Вагиф". Кажется мне, что свое дерзкое послание Вагиф писал на этом самом месте. Каджар же читал письмо на той стороне, на противоположных кручах и, придя в ярость, проклял эти места.

Джидыр-дюзю слышал крылатые слова Вагифа. Слышали предсмертную мольбу обреченного поэта: "Сначала убейте меня, чтобы я не видел казни собственного сына".

Огненное сердце великого поэта взошло из-под земли: здесь сейчас возвышается его мавзолей, орнамент которого напоминает тончайшие кружева мугамов.

Я смотрю на этот мавзолей, и вспоминаю яркие праздники поэзии, которые мы проводили здесь каждое лето, - дни поэзии Вагифа, Сколько их, гениальных личностей, прославивших небольшие, подобно Шуше, города Азербайджана, могилы их, святыни народной памяти, рассыпаны по всему Азербайджану: в Тебризе - Хагани, в Гяндже - Низами Гянджеви, в Ардебиле - Хатаи, в Казахе Видади, в Шемахе - Сеид Азим Ширвани и Сабир, в Куткашене - Исмаилбек Куткашенский, в Агдаме - Натаван, в Нахичевани - Найми... Гусейн Джавид...

Мысль моя движется дальше, и я вспоминаю города за пределами Азербайджана: в Конье - Шама Тебризи, в Алеппо - Насими, в Багдаде - Физули.

А те, кто сгорел дотла, от кого не осталось даже могилы, подобно Хади.

А те, кто погиб в далеких просторах Сибири... Апшеронские колодцы, дно Каспия, безжизненные заброшенные острова - где только не истлевал их прах...

Были времена, когда каждая округа в Азербайджане будто соревновалась с другой, кто больше родит талантов, чей вклад в азербайджанскую культуру окажется большим. Тебризи, Ардебили, Марагалы, Гянджеви, Ширвани, Бакуни, Бейлагани, Нахичевани, Ордубади, Земджани, Хамадани, Иревани - за этими псевдонимами, обозначавшими исконный адрес, стояли целые поколения крупнейших поэтов, ученых, художников, ремесленников, врачей, философов. Сейчас же будто иссякают таланты, суживается их география. Все собираются в Баку... А затем...

А затем современные умники, проживающие в Баку, начинают решать, что следует делать, что надлежит строить в далеких от Баку городах и районах республики. Так "изобретается" новшество для Шуши - на знаменитом Джидыр-дюзю, гордости Шуши, месте традиционного отдыха его жителей, начали строить специальный дом отдыха для номенклатурных "избранных". Небольшое место, ограниченное кручами, место, священное для каждого шушинца, для каждого азербайджанца, в результате этой горе-стройки еще более сузится. Каким-то чинушам приглянулась живописная площадка, и им уже "наплевать" на чувства народа, на природу. Наглость, глухота самодовольных чиновников поражает...

Удивляешься и избирательному вниманию областных властей к шушинской церкви, реставрируемой полным ходом и с размахом, в то время, как памятники иной религии пребывают на положении пасынков...

На скале у Джидыр-дюзю, я думаю о великих личностях, которые жили в Шуше, об их тернистой судьбе, и мне вспоминаются слова Узеира Гаджибекова: "Как назло, везде люди талантливые и умелые остаются необеспеченными в бытовом отношении... Они родились, наверно, не для самих себя, а чтобы нести добро и прогресс всей нации или даже всему человечеству.

"В пору, когда у нас большая потребность в культуре и прогрессе, никто не ценит людей, способных нести эту культуру и прогресс... Напротив, талантливых людей бьют по голове, убивают в них интерес, мучают, совершают в отношении них много неприличного и недостойного... В самом деле, мы остро нуждаемся в обществе, способном стать хорошим садовником".

Но вот "садовники" в XII веке обрекли Хагани Ширвани на изгнание, в XIV веке растерзали Найми, привязав к конскому хвосту, содрали кожу с Насими, в XVIII веке снесли голову с плеч Вагифу, в XIX веке обрушили на М. Ф. Ахундова град хулы, задушили Сеид Азима Ширвани в створках двери, в XX веке свели в могилу Сабираг рассеяли по миру прах Хади, постранично продававшего свои стихи, заставили Мирзу Джалила сжечь свои рукописи, отправили на погибель Гусейна Джавида, Микаила Мушфика, Али Назима...

...А затем...

А затем... мавзолей Вагифа, украшенный резным мрамором, вознесся знаком славы Шуши. Прохладный ветер Джидыр-дюзю обвевает мне лицо, мне видятся источающие свет большие глаза на волевом и интеллигентном лице. Юсиф Везир Чеменземинли... Никто другой столь ярко не живописал духовный мир Шуши, веселый, горделивый нрав шушинцев, истоки и природу этого нрава...

Я сижу на Джидыр-дюзю и думаю о тех армянах, занесенных сюда суровыми ветрами времени в поисках пристанища, ставших соседями азербайджанцев, соседями в радости и в горе.

Сколько славных страниц посвящено этому братству, страниц высоких, пламенных, блестящих... В трудные дни мы были опорой друг другу, друг ради друга шли насмерть...

"Братья, разные по вере". Это определение, прошедшее через горнило испытаний, живет и сегодня. В сале Туг, который описывает Джафар Джабарлы, в других селах Нагорного Карабаха. Народ остается верен своим чувствам и своему разуму.

Братание песней. После выездного пленума Союза писателей Азербайджана в Степанакерте мы поехали в Мардакертский район - чтобы увидеть старый Агдере, Сарсенкское водохранилище. Поэт Фикрет Садых с одним армянским поэтом всю дорогу пели, пели разное, от холавара (оровела) до народных песен. Достаточно было послушать их, чтобы убедиться в духовном родстве карабахских азербайджанцев и армян. Наш армянский друг говорил о том, что этим холаварам он научился у азербайджанских землепашцев. Сколько подобных народных песен родственны для обоих народов!,

Не помню таких народов, чтобы между ними существовала бы такая своеобразная форма побратимства "кирва" (подобие кумовства)...

Кирва - друг, на всех важных семейных праздниках: он сидит во главе стола, как самый близкий родствен ник! У азербайджанцев Нагорного Карабаха очень часто в качестве "кирва" были армяне...

Хары-бюльбюль. Когда говоришь о Карабахе, о Шуше, грешно забыть о хары-бюльбюль. Ведь с этим цветком связана одна из самых прекрасных истин в мире. Сейчас эта истина стала легендой.

Трудно найти в Азербайджане человека, не знакомого с судьбой Агабайим-ага, выданная замуж за иранского венценосца и покинувшая родной край, карабахская красавица стала увядать день ото дня. Подобно соловью в драгоценной клетке, она тосковала по родине. Шах не находя другого выхода, решил вывезти все виды деревьев и цветов Карабаха и создать во дворце "Карабахский рай".

Однако Агабейим-ага продолжала тосковать. Ведь в этом "раю" не было шушинского чуда "хары-бюльбюль".

Хары-бюльбюль - король цветов - растет и цветет только в Шуше.

Мне кажется, что и сама Шуша - "хары-бюльбюль" Азербайджана. Если не увидеть ее, не насладиться ее воздухом, ее красотой, родная земля предстала бы мне обедненной и ущербной.

ДОРОГИ... ДОРОГИ...

У каждой дороги есть своя тайна, своя сказка. Каждая дорога настраивает сердце на свой лад. Когда за Шиховской косой, глядясь к голубое зеркало Каспия, вступаешь на дорогу, которая ведет на юг, в Астару, вольно или невольно в сердце возникает песня разлуки. И на протяжении всей дороги песня эта не прерывается. Ничто, ни наскальная выставка и неповторимое кладбище с яркими цветными надгробьями в Кобустане, ни стада верблюдов, ежевесенне и ежеосенне рассыпающиеся по степи между Алятами и Сальянами, ни нежные, сторожкие джейраны из Ширванского заповедника, вздымающие пыль своим стремительным галопом или пугливо прячущиеся в кустах тамариска, а то и увезенные на каспийские острова от наглеющих браконьеров, ни Мать-Кура и вечно охраняющие ее каменные львы, ни табуны коней, живущие своей первобытной стихийной жизнью на островах в дельте Куры, ни "птичьи базары" Кызылагачского заповедника, ни таинственные курганы Южной Мугани сразу за Каспийским побережьем и поднимающиеся все выше и выше, к недостижимым высотам, туда, где прячется мир моего далекого детства, ни райская благодать Ленкоранской низменности, ни зеленые строки чайных плантаций, ни плотные параллельные стены кипарисов по дороге в Астару, ничто, ничто не в состоянии прервать эту песню разлуки! Дорога Баку-Астара - золотая сокровенная струна нашего саза - где бы до нее не дотронуться, услышишь песнь о разлуке, о печали, о надежде! И тосковать будет саз, и ныть, и страдать!

Дороги, идущие из Баку: дорога Куба-Дербент! Ширванская дорога! Дорога Гянджа-Борчалы! Дорога - Миль-Карабах! Дорога на Нахичевань! На сазе моей родины каждая из этих струн поет свою песню... До какой не дотронься, начинается новая и новая мелодия.

Дорога Куба-Дербент. Дорога эта идет к одному из наших древнейших городов, к Дербенту, на Северный Кавказ и дальше - на Москву... Если астаринская дорога спешит к Тебризу, то эта - к Дербенту. Позади остается Джейранбатанское озеро, младший брат Баку-Сумгаит. Слева - последние "волны" Большого Кавказа, справа- голубой Каспий! Для меня на дороге Куба - Дербент есть свои остановки. На каждой из них мне хочется перевести дыхание...

Горы Алтыагача или забытый мир... Судьба вдосталь покормила меня лихом, хотя порой бывала благосклонна. Сызмала и смолоду крутыми дорогами вела... Но не этих дорогах она же одарила меня чарами азербайджанской природы.

Однообразная панорама голых, безжизненных гор навевает уныние. Однако, кто был по ту сторону этих "безжизненных" гор, решит, что это просто занавес. Театральный занавес, который скрывает за собой нарядный, волшебный мир...

Дорога, которая от Килязей поворачивает в сторону гор, идет к Хызы, Алтыагачу... Трудно поверить, что всего в сотне километрах от Баку, в горах есть большой мир, красоту которого трудно описать словами, но уже забытый, покинутый, заглохший.

Сейчас эти лесистые горы, долины с высочайшими тополями потеряли былую привлекательность. Когда я увидел Хызы, бывший райцентр, я не поверил своим глазам. От благоустроенного поселка осталось только пять-шесть небольших домов и фермы, прижавшиеся к опушке леса. В старом центре поселка, а сейчас посреди пустоши, как свидетельство прошлой кипучей жизни, сохранился памятник Ленину!

Потом мы поднялись к Алтыагачу, оттуда к яйлагам, горые называют Карскапы, Ярымча. Было время покоса. Я не раз видел созревшие травы, их яркую зелень. Детство и юность мои прошли на яйлагах, горах, лесах, но здесь был ошеломлен. Какая ширь, какие травы, в рост человека, как описать их колыхание под ветром, их струящийся поток, разнообразие цветов, оттенков?! И сейчас, когда я пишу эти строки, ноздри будто втягивают в себя этот пьянящий аромат трав на яйлагах и в лесах Ярымча. Забыть ли вкус янтарного меда, который стекал по деревянному желобу в селе Каре!

Был в здешних лесах заповедник пятнистых оленей. Удивительно нежные, удивительно грациозные существа, с большими, казалось, удивленными и вопрошающими глазами. И здесь же встретил я божественное существо, при воспоминании о котором до сих пор невольно щемит в сердце. Я признаюсь сейчас в тех моих юношеских чувствах еще и потому, что за ними стоит вечная истина этих гор, этих трав, этих пятнистых оленей - и вечная тайна этого, сегодня покинутого мира. Та, о которой речь, спускалась с родника, с медным кувшином для воды. Увидев машину, она остановилась. Ее косы ниспадали на тугую грудь как бы скрывая ее от назойливых глаз. Обойди весь мир - вряд ли сыскать такую стать, такую девственную красу. Сердце мое взволнованно забилось: я вдруг осознал, что передо мной и есть мой идеал красоты, который носил в себе всю жизнь. Но смотрел я на нее без каких-либо намерений, как залетный гость, который, возможно, никогда больше не ступит на эту землю и никогда не увидит этой прелестницы. Точно так, как я радовался красоте этих гор и лесов, как радовался птицам, даже воробьям, которые не покинули, остались верны этим местам, так я радовался девушке, кажется, рожденной этой прекрасной землей, радовался ее необыкновенной красоте. К этой радости примешивалась и печаль - мне казалось, все мы виноваты перед ней, как перед этими селами, перед этой природой - мы разбегаемся в города, нас захватывает городская жизнь, с ее суетой и заботами, и мы забываем про опустевшие села, про этих одиноких девушек. Сколько естественной стыдливости было в этой девушке и сколько изящества в этой естественной стыдливости. При виде подъезжавшей машины она приостановилась, посторонилась, чуть отвернулась, как бы избегая необходимости в упор рассматривать нас. Рухни мир, разверзнись земля - не подняла бы на нас глаз!.. Но день этот был днем чудес. Когда машина проезжала мимо девушки, какое-то необъяснимое чувство заставило меня обернуться назад. Девушка, успокоенная тем, что машина уже проехала, подняла взор и, господи, сколько было в ее взоре божественной чистоты, красоты, огня, таинства, переполняющей ее надежды и одновременно, бесконечной печали - всего один миг я видел ее глаза, ее взгляд, но уже никогда в жизни забыть их не смогу.

Да, остается только сожалеть, что земля, на которой рождаются подобные красавицы, сегодня пустеет. Уже нет на этом свете маленького села, которое Джабир Новруз сравнивает со стоэтажными городами, нет ни села Саядлар, давшего нам Мушфика, ни Хызы Джафара Джа-барлы...

Десятки сел опустели, перелились, перетекли в Баку и признаны, как принято говорить, бесперспективными. Причины этой бесперспективности видят в тяжелых условиях гор, плохих дорогах и т. д. Странно, человек должен прокладывать дороги, создавать условия, а здесь наоборот, он оказывается рабом дорог, обвиняет дороги, - промышленная отрава Баку, Сумгаита притягивают нас, будто это сладость, мед, и мы бросаем подлинные красоты, убегаем от них. Но Хызы должны быть возрождены! Должна возвратиться в эти горы новая жизнь! Дома отдыха, жилые строения должны возникнуть в этих лесах, в этих горах - на этой прекрасной земле!..

Чырак-кала. На одной из вершин этой гряды гор возвышается Чырак-кала Башня-Светильник. Это одно из звеньев цепочки крепостей, опоясавших Азербайджан. Башня парит над окружающими лесами и горами, кажется продолжением гор, одним из ее пиков, совершенно неприступной и недоступной. Но славу Чырак-кала умножают со свистом вырывающиеся из ее недр и текущие рекой целебные воды Галаалты - находка для желудочно-кишечных больных. Мы видели прозрачную чистоту родника, пили из него. Сейчас вокруг строится небольшой город, воду родника "забрали" в трубы. Жаль, что исчез естественный родник, но остается утешаться тем, что вода Галаалты помогает тысячам больных людеям.

* * *

Дорога в Дербент проходит мимо знаменитой горы Бешбармак, которую легенда связала с именем пророка Хызыра. Гора упоминается во многих книгах и среди народа считается священной. Дальше дорога ведет к рукотворным рощам Сиазани и Дивичей, придающих особую прелесть горным склонам...

Впереди - родина садов Куба, Хачмасские леса, остатки городища Шабран, курортная зона Набрань, слава которой растет год от года, река Самур...

Цепь гор Большого Кавказа, подступающая к морю, и ее величественные вершины: Шахдаг, Туфандаг.

Дорога проходит через Самур-Дивичинскую низменность: леса здесь подходят прямо к золотым пескам Каспия, вдоль дороги расположены плодородные долины, вытянулся в ряд высокий частокол стройных ив.

Один конец этой дороги упирается в Апшерон, земли древней Шемахи, другой - в стены Дербента, которые тысячи лет успешно отражали набеги чужеземцев. Между ними расположены прекрасные земли Куба-Хачмаса. Крутые скалы, бурные горные реки, разнообразие цветов окружающей природы, кажется, все это перелилось, перетекло в искусство местных ремесленников ковроткачество, гончарное искусство, медные изделия, народную архитектуру, орнаментику.

В этих местах самая высокая точка западного Азербайджана. У этой, покрытой вечными снегами вершины, высота которой около пяти тысяч метров, необычное название: Базар-дюзю - базарная площадь (плато). Любопытно, что здесь обнаружены атрибуты рынка. Но еще более поразительно то, что здесь, на такой высоте, найдены морские ракушки.

Хыналык. В Кубинском районе много совершенно не похожих друг на друга сел, одно прекраснее другого. Хыналык - одно из самых уникальных. Мы отправились в Хыналык в конце августа, когда можно подняться к нему на машине. К Хыналыку ведут несколько дорог. Мы выбираем самую удобную, хотя и самую далекую, обходную. Проезжаем мимо деревни Алпан, реликта древней Албании. После села Сусай дорога круто взмывает вверх. "Газик" редакции районной газеты совершенно новый, - надеемся, что одолеет эти крутые подъемы. Как бы ни увлекались мы разговорами, или точнее, как бы ни старались занять себя беседой, порой все мы затихали, замолкали, крепко хватались за поручни в маши не, привставали со своих мест, чтобы хоть как-то облегчить машине подъем на почти вертикальную стену. Надрывно ревет мотор. Мы уже карабкаемся несколько часов, но подъем все не кончается. Погода вдруг стала портиться - после августовского зноя в Баку, когда буквально нечем дышать, прохлада здешних мест приятно освежает. Потом мы начинаем понемножку зябнуть и рады тому, что запаслись теплой одеждой.

Аромат скошенных трав и кекликоту - чебреца - любимой в Азербайджане приправы к чаю, проникает в машину. Со скошенных покосов вдоль дороги с гомоном взлетают горные куропатки и перепела.

На одном из поворотов встречается нам мужчина, ведущий за поводья лошадь. В седле мальчонка десяти-двенадцати лет. Лошадь стала так, что нам никак не разминуться по узкой дороге. Водитель притормаживает машину. Пышущий здоровьем сельчанин заглядывает в машину, здоровается, приветствует нас, а затем в шутку добавляет: "Нас двое, а лошадь одна!". Сначала мы не понимаем, но затем, догадавшись, сбиваемся теснее, чтобы освободить ему место в машине. Мальчонка, не ожидая нас, подгоняет лошадь вверх по подъему. Мы знакомимся. Зовут его Шадбек. Редактор районной газеты Мамедпаша-муаллим, чуть задумавшись, спрашивает: "Бригадир овцеводов Шадбек? Это о вас в газете мы напечатали критический материал?", Шадбек снова смеется: "В этих горах есть только один Шадбек"...

Неожиданно дорогу окутывает туман. Да еще какой. Похоже на то, что огромный паровой котел опрокинули на эти горы! Белым-бело! Порой в этом мареве возникают просветы, в которые видны рассыпанные как по всему подножию гор и по равнине села Кубы и Кусаров. Если вглядеться внимательней, пожалуй, можно увидеть и Каспий. Будто смотришь с самолета.

Машина, собрав последние силы, преодолевает подъем и мы вдруг обнаруживаем, что выехали прямо к самому подножию Бабадага. И прямо здесь, где, как говорится и молитвы не услышишь, в мире полного безмолвия, у самого подножия Бабадага, из-под скалы журчит родник. Какие подземные потоки, какие скрытые "насосы" качают воду на эту вершину? Мы досыта напились воды из родника, тут же, на бархатных травах расстелили скатерть и вкусно поели все, что бог послал. Здесь, высоко в горах, скалы, окутанные поднимающимся с низин белесым туманом, напоминают растрескавшиеся кинжалы. Скала и туман кажутся продолжением друг друга, и их не различить. Иногда туман чуть-чуть рассеивается и тогда можно разглядеть прижавшееся к склону горы такое же белое, как туман и скалы, стадо. Мы сидим у раскрытой скатерти, как паломники Бабадага. Все вокруг укрупнено как в кино. С какой бы стороны не посмотреть, мы здесь, в горах, наверно, будем выглядеть азманами великанами, увиденными в просветах тумана. Когда солнце выглядывает с вершины Бабадага, на проплывающих мимо облаках, как на огромном экране, возникают наши странные, огромные очертания. Вот я различаю, как моя огромная тень обращается к Шадбеку:

Брат-чабан, да будет в радости душа твоя.

Здесь в горах ведь быть безрадостным грешно.

С тех пор эти горы запечатлелись в моей памяти вместе с белым маревом тумана, белыми скалами и стадами в просветах - в моем воображении запечатлелась белая сказка Бабадага. Бабадаг - Дед Гора!

... Я наслышался, начитался о Хыналыке, о неповторимой красоте этого села, об уникальном языке, на котором здесь говорят, о прекрасных мастерах. Однако в наибольшей степени влюбил меня в Хыналык графический цикл нашей известной художницы Марал Рахманзаде. На ее графических листах с большой любовью изображены женщины Хыналыка, которые сохранили традиции древней одежды: разноцветные колоритные платья, длинные, до лодыжек. Высокие, стройные, нарядные, со своеобразно завязанными на голове плетками - они казались мне необыкновенными "горными Венерами", ассоциировали в моем воображении с женщинами далекого прошлого...

Хынепык - одно из самых высокогорных сел Кавказа. Прижавшийся к огромной скале, он напоминает осиный улей, повисший на ветке. Точнее, кажется он вырос, пророс из этой скалы - как ее продолжение!

Село кажется совершенно неприступным...

А в первую минуту, когда я увидел издали Хыналык, он напомнил мне шлем. Шлем, надетый на голову горы.

Когда же мы приблизились, мне открылась совершенно иная картина, совершенно ином образ, поразивший меня еще в большей степени. Дома вырастали один из другого, громоздились один на другой, в окнах отражалось заходящее солнце, от этого рябило в глазах и невозможно было ничего разглядеть. Здесь, вблизи, в лучах заходящего солнца, Хыналык напоминал уже некий космический корабль, из далеких миров, который сея прямо на вершине горы. Хыналык удивительная сказка, неповторимая, ни на что не похожая. Когда входишь в главные ворота села и идешь по вымощенным камнем дорогам, ощущаешь себя в глубокой древности. И радуешься тому, что село смогло сохранить свой древний облик, свою неповторимость до сегодняшнего дня.

Караван печали. У нашей азербайджанской Клио есть извечный спутник, неотступно следовавший за ней по пятам грозный Марс...

Нашему народу не было спокойного житья: ни от чужих, ни от своих...

Потому, может, в сердцах угнездилась некая опасливая осмотрительность. Потому, наверно, что ни село, что ни город, замыкались в отдельное государство. У каждого своя вода, свой огонь, каждый должен уметь жить независимо от соседа. Уметь выстоять, продержаться в лихой час, постоять за себя, пока на твой зов не откликнется сосед и собрат. Каждое село похоже у нас на завершенную песню: свой лад, своя музыка...

Свой аксакал, свой родник, свой ток для молотьбы, своя мельница, своя мечеть, свой молла, свой ашуг и даже свой юродивый. Круг замыкается.

Хыналык - одно из таких сел-крепостей, причем одно из самых неповторимых.

Вдобавок... в Хыналыке и свой язык... Особый, не похожий ни на какой другой! Мы беседуем с хыналыкцами. Отдельные фразы мы произносим на их языке. На азербайджанском языке слова даг - гора, зирве - вершима, гартал орел звучат весомо - будто в звучании слова выражено отношение к ним; на хыналыкском они звучат мягче, обыденнее. Наверно потому, что слова "гора", "вершина", "орел" для них обычные, родные, понятные - одного с ними роста.

Вечером мы возвращаемся в село Галей-худат, в котором живет веселый Шадбек.

* * *

Сегодня первое сентября. Проснулся я засветло, но в окнах виден странный свет. Нет, это не может быть лунным сиянием. Встаю с постели, выглядываю из окна во двор и не могу поверить своим глазам. Лето - и снег! Выпал в ночь по щиколотку...

Открывается дверь. Шадбек, видя, что я проснулся, тихо, знаками зовет: "Иди сюда!"

Я одеваюсь и выхожу. Шадбек стоит во дворе с ружьем в руках. Кивком головы показывает на скалы, нависшие над селом. Если от одной из них оторвется часть, сколько домов унесет вниз...

Я смотрю в ту сторону и вижу, как на самом краю скалы горделиво стоят горные туры...

Через некоторое время мы вновь отправляемся в Хыналык. В школе встреча с учителями и учениками. Непосредственность черноглазых мальчиков и девочек, их доверительные, открытые лица, радостные улыбки - делают нашу встречу теплой и искренней.

Но многие из учителей, сегодня, первого сентября, не могут скрыть своей озабоченности. Ведь село по шесть месяцев в году изолировано от остального мира, ездить в Кубу тяжело. Говорят они и об экономических трудностях. Недостатки эти заметны и в самой школе. Пособия, которыми пользуются школьники, кажется, с допотопных времен... В учительской газеты и журналы двух-трехлетней давности...

Зимой по несколько недель здесь не могут получить почту (С тех пор прошло несколько лет, я не знаю, в каком состоянии хыналыкские дороги сегодня). Потом заходит речь о природных и исторических памятниках вокруг Хыналыка, о хыналыкских коврах, родниках, освященных местах, об остатках древних храмов огнепоклонников, о мечети Пиреджомард, сохранившейся с XII века, "огненной горе". К сожалению, у нас нет возможности самим увидеть все это.

Со странным чувством покидаем мы Хыналык - к гордости нашей примешивается озабоченность, беспокойство. Впереди нас ожидают встречи с горными селами, одно другого интересней, неожиданней: Гырыз, Хапут, Чеке, Йелфи. Причем в каждом из них приходится останавливаться. Если ты посетил село и не остановился, не разделил с ними трапезу - это считается неуважением.

В Гонаккенде, когда-то являвшемся центром района, я испытал те же чувства горечи, что и в Хызы - и здесь когда-то было шумно, оживленно, людно. Два дня поколесили по этим горам - и какой огромный мир открылся нам. Очень важно, чтобы здесь, на такой обширной территории, был самостоятельный административный район. Тогда и в этот привлекательный городок, и в эти горы, в эти горные села придет новая жизнь.

* * *

Кто проехал через Тенгинское ущелье, через леса Хачмаса и Набрани, по дорогам Гачреша, кто здесь, в садах Кубы слышал чарующую народную песню "Кубанын аг алмасы" - "Белое яблоко Кубы" - тот никогда не забудет вкус, цвет, запах, воздух этих северных уголков Азербайджана.

... Мы побывали у родника в Хачмасских лесах. Однако это был не просто "родник!". "Созвездие" родников! В небольшом месте из-под земли бьют семь-восемь ключей, от них берет начало река.

На одной из полян, покрытой золотисто-желтыми цветами, где, судя по всему, было когда-то поселение, мы встретились с поразительным чудом природы: Никогда! еще я не видел такой огромной чинары; - с таким количеством ветвей, с такой раскидистой кроной.

Чтобы ощутить здешнюю природу, надо обязательно побывать в Набрани. Редко можно увидеть такое сочетание природных красот. Голубой Каспий и его золотые пески, прекрасные леса, начинающиеся прямо от песчаных пляжей и раскинувшиеся до подножия гор, тысячелетние дубы, ледяные родники и десятки небольших рек, сбегающих с гор, заповедные поляны и пьянящий аромат цветов... Все это вместе, рядом. Добавим ко всему этому плоды и лесные ягоды, рыбу рек и моря...

Сейчас по всему берегу раскинулись различные зоны отдыха, строятся санатории. Небрань стала зоной отдыха всесоюзного масштаба. Увеличивается поток отдыхающих. Хорошо бы этот поток не повредил природе, не нанес бы ущерба ее дивной и неповторимой красоте.

* * *

Мы проезжаем через Самур... Фарман Керимзаде шутит: "Здесь граница Азербайджана с Азербайджаном!" Мы едем в Дербент! Дербент - Демир Капы Железные врата. Наш древний пограничный город, родной брат Тебриза, Гянджи, Нахичевани, Шемахи, Баку! В Дербент легенды и были - Деде Коркута, Бамсы Бейрека, Бану Чичек, Казан-хана, Фатали-хана! Мой саз и сказ, стан знаменитых озанов, сазандаров, моя разлука, мое ожидание - Дербент! Наш первый и вековечный защитительный вал, наш первый бой, наш щит - мой Дербент!

Могила Огуза. Сколько огузских могил - от Дербента до горы Агры, до яйлагов Арзрума, от берегов Урмии и до Хамадана, от Каспия до приозерья Гёйча, до Аксаклара (Ахалцик)! О кавказских огузах написано много. Среди этих работ следует особо выделить "Мир Деде Коркута" Анара: она является важным вкладом в нашу культуру и по уровню научного анализа, и по убедительности изложения, и по богатству использованной литературы. Попутно замечу, что слово "Туркестан", которое встречается в дастане "Книга Деде Коркута", нельзя понимать как Среднюю Азию. В дастане Салур-Казана называют "опорой Туркестана". Знакомство с источниками позволяет утверждать, что речь идет не о Средней Азии. В свое время Туркестаном называли часть Кавказа, где проживали тюрки, в первую очередь, регион от Апшерона до Дербента и от Дербента на север. То есть, исторически можно говорить о двух Туркестанах. "Деде Коркут" - продукт Кавказа, Азербайджанского Туркестана или Огузстана.

Известный специалист X. Короглу приводит интересную ссылку на работу Османа Байбуртлу "Таварихи джадиди мирати джахан" (XVI век). Оказывается, огузы "Отца Коркута" жили на Кавказе за семь веков до ислама. У них было единобожие, и верили они в Гёктанры - Бога Неба. Их верховный предводитель Баяндур-хан жил в эту эпоху, а во времена Христа Грузия платила огузам дань размером в девять туменов (Cм.: Китаби Дэдэ Горгуд, Бакы, "Язычы", 1989, Предисловие).

Необыкновенные размеры огузских могил поражают любого человека. Рост похороненных в этих могилах доходил, примерно, до двух метров с половиной. По скелетам это видно достаточно определенно, т. к. длина их кости от запястья до локтя размером в руку современного человека.

Внушительный вид огузов повергал в смятение. От их кличей "глохли уши", "обрывалось сердце". Кёроглу - герой одноименного дастана - был потомком огузов и его боевой клич производил на врагов столь же грозное воздействие.

К слову. С животворным родником, вселившим волшебную силу в Кёроглу, связан один из самых любопытных, имеющих мифологическую основу эпизодов эпоса. По завету своего отца Алы-киши Кёроглу должен дождаться, когда вода в роднике вспенится и испить такой воды - происходит это один раз в семь лет. Эта фантастическая периодичность не так уж и фантастична - достаточно вспомнить о родниках в горах Кельбаджара, Лачина, Шуши - многие из них закипают с особой силой через определенные промежутки времени, а потом ток воды убывает и прерывается.

Глядя на сухие камки красноватого оттенка в Туршсу, по дороге в Лачин, не верится, что из-под них может забить вода. Но запаситесь терпением. Через определенное время можно услышать подземный гул, потом этот гул все близится и близится, и в нескольких местах начинают пробиваться шумные струи. Можно и напиться, и запастись водой. Только не мешкать! Гул этот, как появился внезапно, так же внезапно исчезнет, и родник, как само дыхание земли, затаится.

Огузов сравнивают с легендарным Рустам-Залом, с библейским Самсоном, с античным Гераклом.

Не всякая лошадь выдерживала могучего Узун-Гасана, из рода огузов - под его тяжестью, гласит легенда, хребет лошади переламывался. Даже, сидя на самом высоком коне, он ногами чуть ли не до земли доставал...

Мой предок Рустамхан, согласно фамильному преданию, был очень высок ростом и обладал чрезвычайно зычным голосом. От своей стати он часто испытывал не удобства. В самые высокие двери он вынужден был проходить, согнувшись вдвое. Когда он садился на пол, поджав под себя ноги, колени его оказывались на уровне голов сидящих рядом...

... Однажды созвали людей то ли у ленкоранского, то ли у ардебильского хана. Рустамхан опоздал и, едва oн присел, как раздраженный хан велел приближенному: "Хватай его за ноги да на середину". Пока исполнитель ханской воли опомнился, Рустамхан схватил его в охапку и как овцу положил к ногам хана. Хан рассмеялся подобной сноровке и простил его.

...Напротив нашего села высятся горы.

Их оберегают две небольшие речки, между которыми разместилось соседнее сельцо в десять-пятнадцать дворов... У подножия горы мальчонка пас овец. Неожиданно на стадо ринулся волк и схватил одну животину Мальчонка - в крик, а волк, знай себе, бесчинствует. Рустамхан-киши находился в это время на окраине села и все видел. Издалека, через две речки, через все село, он загремел что есть мочи: "Гром тебя рази!" И волк, отпустив добычу, дал деру!

Немецкий путешественник Адам Олеарий, посетивший в 1638 г. "могилу Коркута" в окрестностях Дербента, ""видел в том же Дербенте старинное кладбище и на нем несколько тысяч одинаковых по форме могильных плит длиною более человеческого роста", с арабскими надписями, и записал об этом кладбище "следующую историю": "Жил будто бы в древние времена, однако уже после Магомета, в Мидии царь по имени Кассан (т.е. Казан), по происхождению из нации "Окус" (т. е. огуз)" (Книга моего деда Коркута. М.-Л., 1961, с. 178).

К сожалению... эти могилы, которые уходят в столетнюю, тысячелетнюю древность, сегодня разрушаются. Некоторые наши недалекие хозяйственные руководители при производстве строительных работ или в погоне за валом, бездумно расширяй посевные площади, варварски уничтожают старые памятники, в том числе старые кладбища.

Так сегодня разрушены дербентские кладбища, о которых рассказывал еще Адам Олеарий.

Бульдозер сравнивает с землей могилы, в которых похоронены те, кто веками боролся за свободу и независимость Азербайджана, кто на дербентском валу жертвовал жизнью во имя своей родины - теперь именно здесь понадобилось проводить улицу, именно здесь должна проходить магистраль Баку - Ростов, именно здесь, где похоронены тысячи и тысячи наших героических предков, память о которых должен хранить народ.

К сожалению... Такое же неуважение к памяти предков можно наблюдать и в Армении, в районах проживания азербайджанцев. После выселения азербайджанцев из района Веди (теперешний Араратский район) древние захоронения огузов были разрушены. Не можешь поверить, что подобное кощунство происходит в нашем веке, в нашей стране, на наших глазах. Негоже соседу тщиться вытравить след соседа. Можно переиначить названия, можно сровнять с землей памятники и могилы... Но память неискоренима! Память истории, крови, фольклора, слова память справедливости!

* * *

Я приехал в Дербент как паломник. Ведь в Дербентской крепости, на Дербентском валу пали жертвой тысячи доблестных, храбрейших сыновей моего народа.

Как утес отражает морские валы, так Дербент отражал валы чужеземных нашествий.

Дух павших защитников витает над Дербентом. Каждая пядь этой земли пропитана кровью моих соотечественников. Сколько их полегли здесь костьми, ушли в небытие, чтобы город дожил до наших дней - их в сотни, тысячи раз больше, чем все современное население города.

Люднее Дербента кладбища его,

Где мудрого пращура чувствую духом.

Восставший от вечного сна своего

Коркут наречет меня пусть по заслугам...

... Но каюсь и я в прегрешенья своем,

Бойницы взирают суровым вопросом...

Бывало, прикрытый тобой, как щитом,

В тылу я спокойно поклевывал носом...

И как этот стыд и печаль утаю...

Не наша ли кровь исходила на кручи?..

Шли с севера, с юга угрюмые тучи,

И молнии бились о крепость твою...

Дербентские кладбища напоминают каменный лес... Кажется, это дух героев прорвал толщу земли и пророс каменными мечами.

Кладбище Сорока. Это место паломничества дербентцев. Я думаю о символике числа "сорок" в нашем фольклере. И сожалею о том, что подобным знакам народной пямяти приклеивают религиозные ярлыки. А ведь в сущности - и мавзолей Шейха Джунейда в Кубинском районе, и дербентское кладбище Сорока и другие подобные - последняя обитель тех, о ком живет в народе благодарная память, тех, кто пожертвовал своей жизнью во имя отечества. Иными словами павшие за родину у нас почитались не меньше павших за веру, - их имена освящались в пантеоне народной памяти.

Нарын-кала. В большинстве городов, где проживают азербайджанцы-тюрки, есть своя Нарын-кала. До сих пор сохранилась одноименная цитадель в Тбилиси. Своя Нарын-кала была и в Ереване. Я встречал такие крепости "тезки" и в Крыму, и в Средней Азии, и в Турции. Одна из самых величественных из них - в Дербенте. Зубцы крепостных стен, видные на всю округу, придают крепости особый колорит. Нарын-кала напоминает корону, возложенную на голову Дербента.

С крепостных стен открываются две прекрасные панорамы. Одна - ступенями спускающийся к морю город, другая - дербентский вал, начинающийся от крепости, проходящий через ущелья, петляющий по склонам гор предполагается, что он проходил по подножию Больших Кавказских гор от Каспийского до Черного моря, скорее всего так оно и было. Может, поэтому сегодня никто не может сказать, где кончается Дербентский вал. Он тянется и тянется по этим горам и поражает своими бесконечными башнями, их размерами. Но самое главное, сооружение это рождено чувством любви к родине, высоким порывом защитить ее, уберечь от врагов.

В свое время Дербентский вал сравнивали с Великой китайской стеной.

С давних пор у меня в душе жило желание пройти этот вал до конца. Уверен, что многие тайны этого монументального строения еще не раскрыты.

Существуют сотни легенд, преданий, исторических рассказов, любопытнейших свидетельств путешественников об этом Дербентском вале - к сожалению, они до сих пор не собраны и не изданы.

Я вспоминаю слова Александра Дюма о Дербенте, о дербентских азербайджанцах. Вспоминаю письмо Бестужева-Марлинского, в котором замечательный художник с большой увлеченностью и любовью говорит об азербайджанском языке. Дюма считал Дербентский вал памятником еще более древним, чем эпоха пеласков.

Северные и южные стены Нарын-кала тянутся до моря. Древний Дербент, т.е. первозданный Дербент, население которого доныне составляют азербайджанцы, раскинулся в пределах этих стен. Современный же город растет вовне.

Когда смотришь на старый город с крепостных стен, он напоминает наш Ичери-шехер: плоские крыши, узки улочки, тесные кварталы. Близость Баку и Дербента ощущаешь здесь особенно остро.

Мы знакомимся с древними строениями Нарын-кала, подземными амбарами, различными помещениями, развалинами дворцов. Слушаем рассказы знатоков, перелистываем рекламные проспекты, рассматриваем справочные материалы, которые висят в различных местах. Мне кажется странным то обстоятельство, что нигде нет даже упоминания об Азербайджане, на различных вывесках слово это искусно обходится. Например, в атрибутике, сопровождающей развалины дворца Фатали-хана, властителя Кубы и Дербента, он именуется властителем "Восточного Закавказья". Это ревнивое замечание географических и исторических названий мне непонятно. Позже в разговоре с дербентцами выясняется, что в городе, где живут десятки тысяч азербайджанцев, который исторически являлся одной из столиц Азербайджана, сегодня нет ни одной школы на азербайджанском языке. Азербайджанцы, живущие здесь, постепенно теряют связи с родной землей, с родным языком - забывают свою историю, которой дышит здесь каждый камень.

Язык, который когда-то был языком общения среди народов Закавказья и Кавказа, сейчас находится в таком загоне, что на нем лишены возможности учиться даже сами азербайджанцы. Местные азербайджанцы говорят об этом с глубокой болью и озабоченностью. Они горько сожалеют, что не могут смотреть даже передачи азербайджанского телевидения.

... На видном месте, в окружении древних чинар возвышается Джаме-мечеть. Во дворе мечети, где могут одновременно молиться шесть тысяч человек, исчезает все суетное, преходящее, чувствуешь умиротворение, целительное для возбужденных нервов, здесь все дышит вечностью.

Во дворе постелены ковры, от цветового разнообразия которых рябит в глазах. Местные девушки сами добровольно приходят в мечеть, чтобы вычистить, вытрусить ковры.

Я не устаю гулять по Дербенту: смотрю на седобородых старцев, медленно попыхивающих своей трубкой, сидя у высоких заборов, прислушиваюсь к разговорам в чайханах, на улицах и площадях. Кажется мне и сейчас Дербент говорит на лад нашего мудрого пращура Деде Коркута. К сожалению, наши языковеды и фольклористы не обратили внимания на эту преемственность, на эту неразрывность с прошлым, которую можно ощутить здесь, в Дербенте.

Вечером, вместе с Нариманом Агасиевым, редактором выходящей в Дербенте газеты на азербайджанском языке, мы едем в село, в котором он живет. Село это расположено к северу от Дербента, в низине, по дороге в Махачкалу.

В Дербенте я бывал в различные времена года. И весной, когда сады покрываются нежными бело-розовыми цветами, и летом, когда убирают хлеба, и осенью, когда на Каспий опускается голубое марево... Многие встречи сохранились в памяти. Однако самая незабываемая встреча состоялась на току, в окрестностях города, между стогами пшеницы. Наверно потому, что эта встреча возвратила меня к детским годам, к детским воспоминаниям здесь, на хырмане, под навесом; слушая веселые перешучивания дербентцев, я в них узнавал отзвук наших сельских разговоров...

Много спорят о названии Дербента. Самое интересное, что название это не единственное. Будучи в Турции, я побывал в трех Дербентах. Один находится между хребтом Кёроглу и Измиром, второй - в Самсуне, где сейчас создается большое - Дербентское водохранилище, третий - на берегу Средиземного моря...

Отступление. В переделкинском писательском Доме творчества, наблюдая за шахматной баталией в уютном закутке у мраморной лестницы (пожилой писатель из Эстонии сражался с младшим собратом по перу), я услышал голос, выводящий родную томительную мелодию. Откуда здесь наш азербайджанский мугам? В Доме творчества, вроде, моих земляков нет. Откуда же этот ласковый и печальный звук "Сегяха", обволакивающий меня, как материнская колыбельная?...

Я весь обратился в слух. В какой-то момент начинаю понимать, что мелодия доносится не издалека - она здесь, рядом. Я обвожу глазами окружающих. Оказывается, это тихонько поет один из партнеров за доской он сидит спиной ко мне, не вижу его лица, - наконец, различаю, что у него редкие волосы, лицом похож на азербайджанца, на азербайджанском языке он выводит слова газели...

Позже мы знакомимся. "Это ты пел?" - "Я". Узнаю, что Михаил Дадашев живет в Дербенте, и он единственный писатель в Дагестане, который пишет на татском языке. Он часто приезжает в Баку, здесь живут его родственники. С детства он поклонник азербайджанской народной музыки и мугамов. Наше знакомство переросло в дружбу; и сейчас, когда я приезжаю в Дербент и прихожу в его двухэтажный дом, когда сижу под навесом, обвитым виноградной лозой, или отдыхаю в его ухоженной даче на берегу моря, - всякий раз я слышу звуки наших мугамов, которые когда-то из уст Михаила услышал в Переделкино, и эти звуки органично вписываются в Дербент, в его крепостные стены, в Нарын-кала. И мне кажется тогда, что Дербент - песня нашего мужества и песня нашей разлуки, песня нашей жизни и смерти. И еще мне кажется, что в Азербайджане не найдется таком семьи, у которой какая-то сокровенная ниточка памяти не связана с Дербентом. Потому нас неодолимо влечет сюда зов сердца.

Ширванская дорога не перестает манить меня. Каждый раз проезжаю дорогу от Баку к Шемахе с чувством, с каким внук едет к деду своему. Перед патриаршим лицом Шемахи как-то забывается возраст Баку, который ведь тоже из наших городов-старцев... Я вспоминаю аксакалов наших гор. Когда 60-70-летний старик встречает своего 90-100-летнего отца, он забывает и возраст свой, и свое почтенное положение, и превращается в послушного ребенка! Баку, который перед иными городами может и возгордиться своим древним возрастом, почтительно склоняет голову перед своим праотцом, как бы отошедшим от мирской суеты в свою одинокую келью в горах. Ширванская дорога! Дороге между двумя столицами Ширвана, между двумя резиденциями Ширваншахов, дорога между морскими воротами отечества и цветущим "гюлистаном" в горах! Дорога между неописуемо прекрасным древним городом, до основания сокрушавшимся землетрясениями, и пышностью и блеском капиталистического Баку. Дорога Хагани Ширвани, Имадеддина Насими, Зейналабдина Ширвани, Сеид Азима Ширвани, Мирза Алекпера Сабира, Мохаммеда Хади!..

Эта столбовая дорога, как важная ветвь древа жизни нашей, тянется от Баку к Белоканам, границе с Грузией. Хотя начинается она с песчаных холмов Апшерона и Кобустана - это, тем не менее протяженная галерея красоты. Она переваливает через гребни Большого Кавказа и сбегает по склонам, взбирается на кручи и перешагивает через реки и ущелья. Налево от нее раскинулась Кура-Араксинская впадина, направо бесконечная цепь гор с вечными снегами на вершинах...

Милый у реки Гянджа,

Есть Ширван, Шеки, Гянджа.

Пусть в разлуке милый с милой,

Любит до смерти душа...

Дорога, соединяющая Шеки, Ширван, Гянджу, похожа на вечную песню любви, она все тянется и тянется, разветвляется, достигает тысяч очагов, но не прерывается, не кончается. Простирая ветви к Гяндже, к Казаху, к Борчалы или к Шеки, к Закаталам - она остается полнокровной, живой.

Как спелые яблоки отягощают осенние ветви, так и ее ветви венчают белоликие, крытые черепицей, маленькие города, один краше другого: Шемаха, Ахсу, Исмаиллы, Геокчай, Куткашен, Агдаш, Варташен, Шеки, Ках, Закаталы, Белоканы...

Каждый из этих городов - неповторимая частица азербайджанской земли. И у каждого свой колорит, своя красота.

По дороге из Баку, как только проедешь Хурдалан, настроение резко меняется. Эти солончаковые пески, серые холмы, несмотря на свою внешнюю непривлекательность, дышат вечностью. У них свой, неповторимый мир, погрузившись в который, постепенно сбрасываешь с себя городскую одурь. Эта земля, разморенная летней жарой и, казалось, не подающая признаков жизни, весной преображается, окрашивается в зеленый цвет. Весна есть весна... Не так ли и в Баку дыхание пробуждающейся природы прорывается сквозь нефтяную гарь, заводской чад, сквозь частокол труб, сквозь базары, гаражи, мусор, стихийно возникающие самостройки, - и кажется, что город пахнет деревней становится ясно, что и этот большой город начинался некогда селом, деревней, землей, природой...

Стоит в мае, отъехав от Баку, повернуть влево, к распадкам Кобустана, как погружаешься в океан зеленых лугов. Ощущаешь дыхание земли, таящей в недрах нефть и газ, пульс дремлющих грязевых вулканов.

Отдаляясь от Баку, в сторону Шемахи, чувствуешь, как меняется окружающая природа. Серые степи сменяются пшеничными полями, а потом во все стороны, по всем склонам Ширванских гор простираются аккуратные шпалеры виноградных плантаций. За ними в свою очередь, возникают прекрасные леса Исмаиллов. И эта дорога - после развилки за Шемахой - проходящая через Исмаиллы, Куткашен, Варташен и далее до Шеки и Белоканов, уже не расстается с садами и лесами - на сотни километров тянется "туннель" орехов, каштанов, лип...

Другая ветвь дороги устремляется вниз, кружит по Ахсуинскому перевалу, сбегает к Ширванской низменности, к хлопковым полям, к виноградным и гранатовым садам, к пшеничным полям, бежит через Агсу, Геокчай, Агдаш. В Халдане вновь разветвляется. По равнине к Евлаху, к древней Гяндже, к землям Казаха, местами подбегая к пойме Куры; в горы, - к Шеки, где ненадолго встречается с ветвью после "шемахинской" разлуки, и вскоре следуя "столбовой" памяти, тянется старым "руслом" по горным отрогам через Кахи; предоставив новорожденной "сестре" спуск к зеленому раздолью Алазанской (Каныкской) долины... Эти "сестры" иногда идут спарено, на расстоянии пятидесяти-шестидесяти километров друг от друга и между ними в Исмаиллах, в Куткашене, в Кахах есть перемычки, и эти "мосты" создают причудливую сеть: можешь ехать по любой "ниточке" и всюду навстречу тебе раскроется неповторимое пиршество природы. Налюбоваться на все - времени не хватит. Но невозможно не остановиться!

Дири-баба. Когда, после села Нариманабад, подъезжаешь к Маразе, в восточной ее части обращает на себя внимание белый купол, который выступает из яра. Чтобы подъехать к нему, приходится свернуть с дороги. Грунтовая дорога подводит к старому кладбищу, типичному для многих районов Азербайджана: крупные каменные надгробия, вертикальные стелы высотой более двух метров, надписи и вязь орнамента на могильных камнях. Каждое из этих надгробий - подлинное произведение искусства. Как и каменные крепости в Баку Дербенте, они свидетельствуют о высоком искусстве резьбы по камню в Азербайджане. Древние надписи заросли мхом, их трудно отличить от орнаментов. Кладбище находится на краю обрыва. По ту сторону, над яром, "подвешена" гробница Дири-баба. Смотришь на гробницу и, кажется, из зева разъятой земли выглянул необыкновенный космический аппарат. Среди кустов тамариска протоптаны тропинки, по одной из них можно спуститься вниз и на той стороне подойти к нижним дверям двухъярусной тюрбе Дири-баба - по крайней мере, для сельского жителя это не представит особого труда! Дири-баба охраняется государством как памятник XIV века. Подхожу. Винтовая лестница ведет с первого этажа на второй. Пол устелен коврами и паласами. Лестница ведет выше, под купол, и отсюда распахивается даль за яром. "Дири-баба" построена у существовавшей здесь некогда пещеры. Некоторые ученые считают, что это мавзолей легендарного Деде Коркута...

* * *

Высокие горы, непроходимые чащи, древние крепости, хранящие в себе не одну легенду - все это прекрасный Ширван! "Гюлистан" - "Цветник" - название древней столицы Ширваншахов, но подходит оно ко всей земле ширванской: Ширван - Гюлистан всего Азербайджана. Не только в Дири-баба и в крепости Джеваншир, - в любом старом кладбище хранится еще не прочитанная каменная летопись. Как и тысячи лет тому назад на месте древних караванных путей от Баку до устремленных в небо "глаз" Шемахи - Пиркулинской обсерватории, там, где остались под землей города и села, пробиваются, звенят в скалах ширванские родники - свидетельство непрерывности живительных источников родной земли.

День и ночь звучат молотки медников Лагича, нарядные платки-келагаи вышивают мастерицы Шемахи и Баскала, и их умелые руки запечатлевают на ширванских шелках, коврах, ювелирных изделиях богатую палитру природы: алую "кровь" гранатов и густую зелень тысячелетних чинар, многоцветье лугов и белизну снежных гор.

* * *

Дорога проходит через Шемаху, мимо дома-музея великого Сабира. У дороги расположена и Шемахинская мечеть - единственный памятник Шемахи, сохранившийся после страшного землетрясения в начале века, привлекающий внимание своей оригинальной архитектурой, мастерством постройки.

Налево от дороги, на холмах, - могилы Сабира и Сеид Азима Ширвани.

Ежевесенне, когда распустившиеся маки окрашивают ширванские степи и склоны близлежащих гор, здесь проходят праздники поэзии Сабира.

Дорога, которая сворачивает с магистрали вправо, ведет через Шемаху к Пиркули, к Джангинскому лесу, к Агчаю.

Джангинский лес мне столь же знаком, как и родные леса моего детства. Еще школьником я участвовал в проходивших здесь туристских сборах. И сейчас перед моими глазами зеленые поляны, журчащие родники, белые песчаные поймы, целебный источник - Истису. Но воспоминания эти уже окутаны дымкой...

Выше Джангинского леса расположена одна из самых крупных в Европе обсерваторий - Пиркулинская.

Шемаху я видел в детстве, сейчас посещаю эти края уже взрослым, и каждый раз не устаю наслаждаться их живописностью и разнообразием.

Вспоминаются очень точные строки о шемахинцах нашего прекрасного, безвременно ушедшего из жизни поэта Али Керима:

У дорог повстречаешь башмачников ты

С головой мудреца, вдохновеньем поэта...

Шемаха! Столица Ширваншахов, правивших Ширеваном почти тысячу лет, город, известный во всем мире, когда еще не было многих знаменитых ныне столиц, город, чей средневековый облик и сегодня поражает воображение!.. Когда знакомым с историей Шемахи показываешь сегодняшний город, они глазам не верят: это ли Шемаха? Да, череда землетрясений то и дело крушила город, погребала под землей, выживала людей...

В середине прошлого века столица из Шемахи была переведена в Баку, круто пошедший в рост. Шемаха потеряла свою былую славу.

Последнее землетрясение в Шемахе, которое произошло в начале этого века, сровняло ее с землей. Есть и такой трагически фатальный факт: после землетрясения большая часть шемахинцев переехала в Ашхабад.

Спустя годы землетрясение разрушило и Ашхабад. Беда, кажется, преследовала шемахинцев. Но в Шемахе произошло еще одно "землетрясение", которое потрясло весь Ближний Восток: это была поэзия Сабира!

К нам взывает эпоха - безмолвствуем мы,

Пушки громко палят - не шелохнемся мы!..

Когда представляешь себе тех, кого выкормила эта благословенная земля, когда вспоминаешь, как тосковали по ней отторженные сыны, - земля эта обретает ореол святости!

Шемаха, о святая моя колыбель,

Я возвел свой очаг в лоне этих земель...

Это голос великого Хагани, дошедший до нас через восемьсот пятьдесят лет!

Из века в век в сердцах покинувших эти края жила ширванская тоска, тоска по родине.

Земля наша столь щедра на таланты, что почтить каждого из них подобающим памятником - фантастическая мечта. Вместе с тем, в наших городах можно бы соорудить хоть символические монументы: в Шемахе, Гяндже, Ордубаде, Нахичевани, Шуше. Это моя фантазия, но воображение подсказывает его конкретные черты. Скажем, в центральной части Шемахи можно соорудить мемориал, который обобщил бы местные архитектурные традиции или соорудить выразительный памятник в честь славной плеяды поэтов Ширвана: Хагани Ширвани, Насими Ширвани, Бахара Ширвани, Ниджата Ширвани, Сеид Азима Ширвани, Сабира, Мохаммеда Хади и др. Подобный памятник оживит в нашей памяти тысячелетнюю поэтическую традицию, позволит проникнуться ощущением значительности многовековых архитектурных достижений нашего народа! Мы услышим движение во времени многовекового каравана мысли, глубоких раздумий о жизни; каждый раз в душах наших отзовется дух героического прошлого...

Я должен увянуть, весну торопя и зовя!

Я должен угаснуть, чтоб вспыхнула ярче заря.

При жизни могилой мне стала отчизна моя,

Врагом обернулись для мысли родные края.

Когда же заплачет народ над угасшим умом,

Слезой запоздалой жемчужною все мы сверкнем!..

Это романтический ропот Хади, искавшего "подписи нации своей" среди утвердивших себя наций, искавшего правду и истину, и в поисках ее призывавшего к ответу самого всевышнего! Это голос Хади, испепеленного великой болью, канувшего в небытие, - неизвестна даже могила его!..

Сыны Ширвана угасали и уходили во прах, чтобы на родине их взошла заря! Их жизнь - бой с врагами разума!

* * *

Из Шемахи держу путь в Исмаиллы, где сохранилось бесчисленное множество следов культуры Кавказской Албании. Вновь вспоминаются места, по которым прошел: древние строения у Бабадага, крепость Джаваншира, полностью сохранившаяся, резиденция Ширваншахов "Гырх-отаг" ("Сорок комнат") над селом Сулуд, остатки замка Мустафа-хана на горе Фит, твердыня Джаваншира на горе Нихал... Да разве все перечислишь!

В свое время из крепости Мустафа-хана в Хан кенди по керамическим трубам был проложен "молочный арык", - с горных раздолий молоко "текло рекой" к ханскому столу...

В Исмаиллах сохранились огузские могилы длиной около трех метров: название местности Узун-бойлар - Высокорослые, подсказывает явную связь с ними.

Один из легендарных родников, который, по преданию, одарил мощью Кероглу, родник, который бьет время от времени, - находится в Исмаиллах, у подножия Бабадага.

Кызылгая, Ястыдаг, скала Асада, Тоглудере, яйлаг Сенем, Агджабере, Селимсолтан, Шейтанадашатылан... названия мест, которые удалось повидать или о которых я услышал из разговоров моего друга, вдохновенного поэта, прекрасного знатока этих мест, влюбленного горное, родниковое приволье Мусы Ягуба.

В Исмаиллах есть своя Кыз-каласы - Девичья Башня. Какая глубокая история, какая неизвестная пока нам культура спрятана здесь в трехэтажных могилах.

Реки Гирдман, Геокчай, начинаясь с гор Большого Кавказа, то мягко лопоча, то грозно рокоча, бегут по исмаиллинской земле в направлении Куры. Летом - ровные, кроткие, как овечки, эти реки, стоит им взыграть, сокрушают все на пути.

Свернув в сторону от шоссе, лесом мы направляемся в село Баскал. Баскал исстари славился своими шелком и женскими платками - келагаями: небольшой цех, производящий эти платки, работает и сейчас. Среди зеленых лесов, среди садов возвышаются дома, покрытые красной жестью, будто выкрашенные хной.

На погосте разыскиваем, без провожатых, могилу знаменитого уроженца села, одного из основоположников азербайджанской советской прозы Абульгасана. Мы находим небольшой холмик: на увядших венках с трудом удается прочесть имя писателя.

И мне кажется, из-под земли взирают на нас улыбчивые глаза Абульгасана, и я слышу его характерную скороговорку: "Дорогие мои, дорогие мои! Как быстро вы меня забыли!".

... Вечером вместе с Сохрабом Тахиром, Мусой Ягубом, Рзой Исмайловым (он из села Галачик) и другими друзьями мы отправляемся в отчий дом преподавателя нашего университета Рамиз-муаллима.

Сохраба Тахира поражает то, что баскальцы говорят на диалекте, очень похожем на говор жителей Тебриза.

Мы вспоминаем известных деятелей культуры, выходцев из этого села, ведем разговор об истории села.

История у Баскала очень древняя: здесь сохранились водоотводные сооружения, древние бани, мечеть, построенные еще в XII веке.

Рза Исмайлов очень хорошо осведомлен в экономических проблемах республики. "Карту" района он очерчивает одной-двумя фразами: "Район состоит из ста восьми сел, в которых проживает шестьдесят пять тысяч человек". Потом добавляет: "В мире есть 214 стран. Из них 114 меньше Советского Азербайджана, а 7 - меньше нашего села Баскал".

Я невольно задумался: будь Азербайджан целостным, в каком бы ряду он стоял?..

Лагич. В доме одного из бывших беков Лагича сейчас больница. Сохранился и сад, разбитый здесь по специальному проекту... В один из прекрасных весенних дней мы гуляем по саду. Трава поднялась в рост человека.

От хмельного настоя разнотравья кружится голова.

Природа пробуждается: все в движении, все пошло в рост. Весна - юность природы, возраст пробуждения и расцвета! Вдруг Муса остановился в одном из живописных уголков сада и в присущей ему манере, с простодушной непосредственностью, выпалил: "Никуда отсюда мы не пойдем! Вот тут вот, у этого дерева, на этой траве, мы и расстелем скатерть!". Как всегда, Муса знал, что говорил, и мы поняли, что он давно к этому подготовился необходимо только наше согласие...

Отсюда виден весь Лагич, окружающие его горы, древний край Лахиджан...

Когда-то затерянный в горах прекрасный Лагич был связан с миром единственной горной тропой, петлявшей среди скал, обрывов, пропастей. Но вот по этой самой тропе на спинах лошадей, в Лагич завезли все богатство мира достаточно взглянуть на убранство местных мечетей, построенных в каждом квартале.

Встарь город был куда значительнее. Сейчас и дорога проложена, и созданы всяческие условия, однако количество жителей, покидающих Лагич, все растет. Будто эта удобная дорога построена не для того, чтобы подвозить, привозить, а чтобы отвозить, уезжать!

Сотни лет город жил своей жизнью, своим миром, ни на кого не похожим, присущим только ему - жизнью Лагича!

Как вступишь в Лагич - сразу погружаешься в глубокую древность! Аккуратные улицы, мощенные крупным булыжником, нависшие над улицами нарядные веранды, по обе стороны - многочисленные мастерские... В старину слава лагичских медников, гончаров, оружейников, ковроткачей шла по всему Кавказу и Востоку.

Всюду слышен звон молотков. Мы входим в одну из медных мастерских: мой друг, приехавший из Москвы, интересуется лагичскими ножами. Молодые умельцы, работающие здесь, отвечают на наше приветствие и учтиво спрашивают, что нас привело сюда; потом добавляют: "Мы вас хорошо знаем" и приносят большое количество ножей. В ковровой мастерской нас также узнают без представления. Гость в шутку спрашивает: "Может ты, ты решил меня удивить?" - "Нет! говорю. - обрати внимание, у каждого станка лежит книга. Село это хранит свои традиции: как только выдается свободное время, берутся за книгу".

В Лагиче многое кажется необыкновенным. Сотни лет тому назад в село проведена вода и сработаны различные сооружения, которые сохранились до наших дней. Даже после проливных весенних дождей на улице не скапливается ни капли воды - никто не знает, куда она уходит: к сожалению, при строительстве новых кварталов эта традиция уже не сохраняется.

Есть в Лагиче фамилии, которые сотни лет остаются верными своему ремеслу. Кузнечные меха, которые когда-то раздувал предок, сейчас поддерживают потомки в седьмом, восьмом, десятом поколении.

Привязанность к традициям прошлого проявляется здесь даже в разговорах, в слове, в названиях, в именах. Так, лагичский Молла Насреддин - Гулу Шейда - здесь не единичное имя, а как бы наследованное, эстафетой передающееся от отца к сыну - Гулу Шейда, Шейде Гулу. Рассказы всех этих "Гулу Шейда" - украшение и соль лагичских меджлисов.

Семейный музей. Я видел в мире много музеев: Лувр, Эрмитаж...

Но нигде я не был так взволнован, как в этом небольшом музее в Лагиче. Ведь этот музей создан руками одного мальчика. Мухаммед Нурмамедов сейчас студент. Он собирается стать архитектором. Экспонаты для своего музея он начал собирать еще школьником.

Меня в этот дом привел поэт Мамед Исмаил. Мать Мухаммеда - председатель поселкового совета, депутат Верховного Совета Азербайджанской ССР Рухи Алескерова училась в университете в одно время с Мамедом. Хозяин дома Нурмамед-киши повел нас в небольшое помещение на первом этаже. Чего только нет в этой комнате! Разнообразию собрания древних ламп-светильников, например, может позавидовать государственный музей.

В черных, коричневых, кожаных переплетах древних манускриптов - кладезь мудрости наших далеких предков.

А сколько образцов монет с самых далеких времен до наших дней!

По стенам развешаны образцы древнего оружия. Собрана богатая коллекция посуды, изготовленной мастерами Лагича. Наш московский друг, поэт Леонид Латынин не может оторваться от древних бытовых предметов. Он давно интересуется восточным искусством, написал об этом книгу и хорошо понимает ценность музея, собранного школьником.

К сожалению, нам не удалось встретиться с создателем музея. Он был в Баку.

Нурмамед-муаллим рассказывает об истории создания этой коллекции. В селе его уважают, к кому бы он ни обращался с просьбой - отказа нет. Коллекция собрана в Лагиче и в близлежащих селах.

Муса Ягуб включается в разговор: "Мухаммед очень рассудительный, очень скромный юноша. С трудом заставили его сфотографироваться для районной газеты".

Я перелистываю книгу отзывов музея и переписываю некоторые фразы: "Могу сказать, что нигде в мире не сыскать человека, который в столь раннем возрасте был бы обладателем столь универсального музея".

"Каждый азербайджанец может гордиться этим музеем".

"В душе этого мальчика светится талант историка".

"От всего сердца благодарю тебя, своим высоким трудом ты сумел создать такой прекрасный музей, показывающий историю нашего села".

Неожиданно гремит гром, начинается такой ливень, какой увидишь в десять-пятнадцать лет. Отключился свет. Мы поднимаемся на второй этаж и с веранды смотрим на прекрасную панораму Лагича. Но ливень загоняет нас в дом.

Из музея приносят лампу и при свете этой древней лампы мы пьем чай.

Возникает странный гул. "Сель идет!" - говорит кто-то. Сель, подобно вздыбившейся огромной морской волне, вырывается из русла реки, и движется, проглатывая все, что попадается на пути.

* * *

Во дворе дома гостей в Ханегахе мы сидим с Гашамом Аслановым, тогдашним секретарем райкома, который много сделал для этих краев и память о котором бережно хранят исмаиллинцы, - безвременная унесла его. Конец мая. Ощущаешь, как в крови отдав биение пульса природы. Кажется, что в это время года поют не только птицы, но и деревья в лесу, травы на полях и лугах. Молча вслушиваемся в многоголосие леса, в симфонию природы. За домом выше колена поднялись заросли клевера; аромат травы опьяняет нас.

Наш известный писатель Сабир Ахмедов, обычно неразговорчивый, редко выражающий свой восторг перед чем-то, скупой, но очень точный в выражении своих чувств, сейчас не может сдержаться при виде этих долин, густых лесов, издали напоминающих зеленое облако, изумрудного покрова горных склонов, и неожиданно восклицает:

- Вот бы где умереть и остаться!

В тот миг короче и лучше не сказать было об очаровании исмаиллинской природы.

* * *

Довелось побывать в этих краях и зимой, погожим, солнечным январским днем.

Проехав с Сохрабом Тахиром вдоль Аракса до Бахрамтепе, повернули на север и махнули прямиком в Исмаиллы. Всю дорогу проговорили о судьбе "Сохраб-ами", как мы, младшие привыкли называть нашего собрата по перу с Юга, но несмотря на грустную тему, настроение наше не испортилось. Солнечный день, даже зимой, брал свое, согревал душу...

Предстояло провести читательскую конференцию издательства "Язычы", Муса Ягуб только что вернулся из своего родного села Буйнуза. По обыкновению, он воскликнул: "Очень кстати приехали!" Однако на сей раз, за его словами скрывался иной смысл, и Муса настоял на том, чтобы конференцию отложить на следующий день: "Нет, нет, в такой прекрасный день нельзя сидеть на собрании, давайте-ка махнем на природу, поглядим как оно получится..." и он насильно втолкнул нас в машину. "Айа*, - обратился он к шоферу, - ну-ка давай туда!" Этого "туда" не знал никто, кроме Мусы и шофера. Мы заехали в несколько мест, пока наконец Муса со свойственной ему широкой счастливой ухмылкой не произнес: "Вот, наконец-то нашли". Когда уже начало смеркаться, подъехали к расположенному выше селению Буйнуз, лагерю геологической экспедиции, который издали походил на небольшую древнюю крепость. Земля здесь была покрыта снегом, с гор веяло холодом. Муса позвал кого-то: "Айа, нашу долю прислали?" "Прислали, прислали, Муса-муаллим, поднимитесь наверх!".

______________ * "Айа" - междометие, используемое в ряде сельских районов при обращении к мужчине.

Что может быть прекрасней в холодный зимний вечер - сидеть у горячей печки, в которой потрескивают поленья, вдыхать знакомый с детства запах сухих дров у печи и слушать веселые шутки друзей!

В комнате очень уютно и чисто, почище иной первоклассной гостиницы. На видеомагнитофоне - концерт турецких певцов. На мангале около входа потрескивает мясо на шампурах. И "тайна" Мусы раскрывается.

Оказывается, возвращаясь в село, он повстречался с двумя охотниками. Муса узнал их и понял, что они возвращаются не с пустыми руками: "Муса-муаллим, куда послать вашу долю?"

В горах существует такой обычай: кто первым встретит охотников, должен получить свою долю из охотничьих трофеев.

В этот холодный, но светлый зимний вечер, в лесной "крепости", отдаленной от всего мира, мы поднимаем тост за богатство этой земли, за изобилие и благополучие.

* * *

Еще одна поездка - юбилейная.

... Мусе Ягубу уже пятьдесят, хотя у него ни одного седого волоса. Мы приехали поздравить его вместе с Габилем и Тофиком Байрамом от имени Союза писателей.

И убедились вновь, как в народе он любим и чтим.

На следующий день, в полдень около родника Бадо, Муса Ягуб провожает нас в Баку:

Тофик Байрам шутливо журит:

- Слушай, Муса, что ты нас выпроваживаешь? Что мы оставили в Баку, чего нам уезжать? Раз уж приехали, давай дождемся твоего шестидесятилетия, а потом окончательно уедем!..

Такое уж это место, Исмаиллы. Тянет встретиться с ним, а потом и расставаться не хочется.

Счастливо оставаться, Муса Ягуб! Проживи век - под стать горам!

* * *

Слева от нас липовые рощи, справа недавно посаженные ореховые деревья. Едем в Куткашен - в древнюю Кабалу.

С прудом возле дороги, "Гёк-гёлем" Куткашена, связано у меня тревожно-приятное, вперемешку с грустью, воспоминание.

Студентами мы были здесь на практике. Как-то, вернувшись с лодочной прогулки, я решил поплавать. Толкая перед собой подвернувшуюся корягу, я доплыл до середины пруда. Потом, взобравшись на корневище, нырнул в воду. В воде почувствовал, что меня затягивает в глубину... Я подумал, что пруд не должен быть очень глубоким и, оттолкнувшись от дна, всплыву. Однако едва я коснулся дна, ноги по колено увязли в иле и в тине. Здесь скопилось множество гниющих деревьев, все кончено, - подумал я. Собрав остаток сил, я ухватился за одну из веток, вытащил ноги, стряхнул липкую жижу и попытался всплыть. Сколько прошло времени - не знаю. Но когда силы уже начинали покидать меня, я почувствовал, что тьма рассеивается, понял, что поверхность воды; близка и неимоверным усилием всплыл наверх - глоток воздуха выручил меня... Далеко от меня плыла все та же злополучная коряга, а с берега кричат-надрываются сокурсники мои...

Могила Исмаил-бека Куткашенского. Мы с трудом нашли это кладбище среди садов. Продвигались узкой тропинкой, на ходу срывая цветы и составляя букеты. На сердце легко и радостно. Время окрыленности, полноты жизни, надежд, которые обязательно сбываются.

Вот и могила, которую мы разыскиваем... Здесь похоронены Исмаил-бек Куткашенский, ставший классиком нашей литературы благодаря написанной на французском языке повести "Рашид-бек и Саадат-ханум", и его жена...

По одну сторону могилы стоит мой друг студенческих лет, Сиязуш Сарханлыг по другую я...

Закат солнце, безмолвие садов, одинокая могила - все это создает ощущение грусти и печали. И горькое сожаление от вида заброшенной могилы замечательного сына отечества. Это была недюжинная личность, к тому же наделенная удивительной красотой, мужеством; военный талант Куткашенского был широко известен, - сейчас здесь, в этой тиши кажется, ничего этого не было, ни ореола славы, ни блестящего проявления ума, ни любовных побед - все поглощено землей, покоем, вечностью.

Полевыми цветами мы украшаем надгробие...

И все стоим, стоим над могилой.

Вдруг начинается проливной дождь. Кажется, что природа льет слезы вместе с нами...

Мы не шелохнемся.

А дождь все идет и идет. Мы промокли до нитки. Трудно сказать, сколько мы так простояли под дождем...

Возвращаемся молча. Будто в этом забвении прошлого, в забвении лучших людей нации есть и наша общая вина.

* * *

У нижних отрогов Большого Кавказа, который амфитеатром спускается к Кура-Араксинской низменности, расположены Исмаиллинский, Куткашенский и Варташенский районы, в самой же низине - Агсуинский, Геокчайский, Агдашский и Мингечаурский - между ними же проходит череда удивительных, ни на что не похожих гор. Кажется, их нарочно изрезали, искромсали, изрешетили. Так морские волны создают фантастические изваяния из огромных скал. В сущности, это молодая гряда Кавказских гор, которая находится в стадии становления не исключено, что через некоторое время они сплошь покроются лесами. Видны первые признаки этого, - в Турянчайской долине горы начали покрываться зеленью. На крутых склонах, на остроконечных вершинах растут вечнозеленые деревья, что создает экзотическую, фантастическую картину.

В этой долине находится единственный в республике фазаний заповедник...

Зону Куткашена и Варташена называют "Азербайджанской Швейцарией". Особую красоту этих мест составляют густые леса, огромные каштановые и ореховые деревья, кусты орешника.

Один миг и память тысячелетий. Мы сфотографировались у сохранившихся башен древней Кабалы: группа сотрудников издательства "Язычы" и их дети. Смотрю сегодня на эту фотографию и отчетливо вспоминаю тот день. Кабала, бывшая столица Кавказской Албании еще до нашей эры, расположена между двумя горными реками. Она занимала большую территорию, окруженную лесами... Горные реки постепенно подмывают остатки древнего города, и он безвозвратно исчезает. Археологические раскопки, которые ведутся уже много лет, захватили только небольшую часть города. И на основании этих локальных раскопок было создано множество книг по истории Кабалы, выявлены блестящие страницы албанской культуры.

А сколько тайн еще лежат под толстым слоем земли, еще ждут своего часа!

Я смотрю на рокочущие горные реки, на долины, которые тянутся до горизонта, утопающие в лесах, вдыхаю чистейший воздух, любуюсь на всю эту красоту и думаю: не будь в обиду Баку, но столица наша должна бы находиться в таком месте... Капризы бакинской погоды, промышленный чад, транспортные децибелы, толчея бьют по нервам, сказываются на настроении и даже на умонастроении... Да, Баку наша гордость, город-работяга, исторический и культурный центр, но для максимальной интеллектуальной и творческой отдачи, гармонического сочетания труда и отдыха так не хватает живительного контакта и общения с природой... Будем надеяться, что рачительное развитие апшеронской зоны в какой-то мере восполнит этот дефицит...

От Варташена одна дорога ведет к Шеки, другая - в Агдаш и Мингечаур, к Боздагу.

Если с развилки дорог повернуть к горам, то попадешь в Канык-Алазанскую долину, в один из заповедных уголков республики - Шекинско-Закатальскую зону.

Если повернуть в сторону равнины, на запад, то попадешь в Мингечаур наше электрическое "солнце".

* * *

И вот на берегу Мингечаурского моря я стараюсь распутать запутанный клубок дорог, по которым предстоит пройти.

Мой путь - в Шеки.

Если б меня спросили, какой наш город в наибольшей степени сохранил дух азербайджанских традиционных ремесел, национальный колорит, я бы в первую очередь назвал Шеки.

Город, расположенный на древних "шелковых" караванных путях, исторически всегда играл исключительную роль в экономической и духовной жизни Азербайджана. Ученые считают, что с Шеки связаны наиболее древние пласты живших в Азербайджане тюркских племен. Может быть, именно отсюда уникальность, своеобразие архитектуры, древних ремесел, кулинарии Шеки.

Шеки - город азербайджанского шелка и халвы, шебеке и золотой пшеницы, танца и юмора.

Красные черепичные крыши, тесно смыкающиеся друг с другом, карабкающиеся на склоны близлежащих гор, - увидев эту панораму хоть раз, никогда не забудешь.

Свидетельством народного таланта и мастерства являются древние караван-сараи и мечети, бани и торговые ряды, построенные в Шеки.

В Шеки есть своя цитадель. Речь идет об одной из жемчужин азербайджанской архитектуры - Дворце Шекинских ханов, построенном из речных камней. Чета стройных чинар, как пара верных часовых, день и ночь стоит на "страже" дворца... И сегодня не перестаешь удивляться мастерству тех, кто создавал ажурнейшие шебеке без единого гвоздя, художественному совершенству росписей стен дворца.

О Шеки и его красоте, о его памятниках, народных мастерах, гончарах, мастерах шебеке, изготовителях халвы и т. д. написано очень много.

Широко известна слава Мархала, Ханского яйлага, яблоневых садов, много написано и сказано о тружениках шелкового комбината. Шеки сегодня превратился в один из научных, экономических, культурных, торговых центров Азербайджана. Шекинский театр - один из лучших в республике. Но одно из самых драгоценных, самых примечательных достояний Шеки - скромный домик, в котором родился титан нашей духовной культуры Мирза Фатали Ахундов.

... Однажды на базе республиканской Академии наук в Шеки мне показали удивительную карту. На ней были отмечены памятники, расположенные в четырех районах Азербайджана, от Шеки до Белокан. Остатки сотен древних поселений, крепостей, мечетей, караван-сараев, бань, пепелища древних городов и древние оборонительные валы, протянувшиеся на десятки километров. Многие из них еще неизвестны историкам, не попали в списки и карты памятников прошлого, не охраняются государством...

Чтобы увидеть, какие древние, неповторимые пласты азербайджанской культуры хранят в себе эти края, в самый раз бы обуться в сказочные "железные башмаки" и взять в руку "железный посох" и двинуться в путь-дорогу по горам, по долам. Я издавна интересовался памятниками и в Шеки, и в Гахи, и в Закаталах, и в Белоканах. Возраст некоторых из них измеряется тысячелетиями. И за каждым из них своя быль, своя история, превратившаяся в легенду.

Здешние краеведческие музеи хранят множество экспонатов, раскрывающих глубокие традиции местных ремесел, демонстрирующие лучшие, наиболее искусные образцы народного творчества.

Предметы быта, образцы гончарного, медного, ювелирного искусства, оружие, доспехи, пояса, образцы старинной одежды, короны и чеканная монета и многое, многое другое - свидетельствует о высоком мастерстве и художественном вкусе древних умельцев.

Однако в этих музеях, особенно в Закатальском, меня более всего поразили древние рукописи. Толстые тома, посвященные медицине, праву, языку, астрономии, математике, истории - это еще не поднятая наукой "целина"...

Отступление. Директор Закатальского музея Камиль Ахмедов показал мне средневековое письмо-послание, адресованное Джар-Белоканской общине и содержащее сведения об общине и о западных границах Азербайджана. Если исходить из этого исторического документа, эти границы в значительной степени сужены, отодвинуты в восточном направлении.

* * *

В этих краях множество колоритных сел. Но несомненно одно из самых замечательных - Илису, Сейчас это небольшое село, а когда-то это был центр султаната. Один из последних султанов Илису в прошлом веке был наиболее преданным и любимым мюридом Шамиля.

Произнес я имя Шамиля и, вспомнил гору Шамиля в Закаталах и могилу Хаджи Мурата в окрестностях Кахи. Если свернуть на триста-четыреста метров в сторону от магистрали, окажешься у могилы под кряжистыми древними дубами. С беломраморного надгробия смотрит лицо неукротимого Хаджи Мурата. В глазах столько воинственного пыла, отважной решимости, что, кажется, сейчас скинет он мраморную "бурку" и вскочит на коня...

Илису - село необыкновенное. Только из этого села вышло более сотни ученых и писателей, деятелей науки и искусства.

К сожалению, былая слава села постепенно теряется. Молодежь покидает село. В свое время даже раздавались неумные голоса: переселить Илису с гор в равнинный район!

Мост Илису, мечеть Илису, сейчас превращенная в склад, несколько старых жилых построек, крепость Суму, круглые крепостные валы - все это редкие свидетельства былой значительности.

Илису - земля сильных натур, с ясной головой и мужественным сердцем, любящих искусство слова и искусство музыки.

Однажды... Мы сидели в здании сельсовета. Из окна я увидел, что старик со старухой, оба высокие, крупные, в белых летних одеждах, поднимаются по склону старого кладбища, которое начинается прямо за зданием.

Они немного поискали, потом нашли нужную им могилу, опустились на колени, приложили лица к могильной плите и стали плакать... Возвратившись с кладбища, они вошли в сельсовет, стали медленно рассматривать комнаты, пытаясь напомнить друг другу, где что лежало.

Мы спросили, кто они такие. Тихо, почти шепотом они нам ответили: "Когда-то это был наш дом. Слава аллаху, что разыскали могилу наших родителей". Судьба этих двух стариков кажется мне символичной для всего Илису, всех его жителей.

* * *

Закаталы - дорогое для меня место. Здесь родились мои дети, здесь перерезали им пуповину...

На маленьком кладбище, расположенном под ореховыми и каштановыми деревьями, покоится Айша-нене, бабушка Айша, одна из самых прекрасных, самых чистыx, самых добрых душ, которых мне доводилось ветречать в жизни.

Родина роз, - роза сада моей жизни!

Седой Кавказ, который тянется от Каспия, в западном направлении, становится все выше, величественнее и прекраснее...

Здесь, в горах, богатейшие залежи цветных металлов.

* * *

Я сижу на берегу Мингечаурского моря... Мне слышатся голоса Самухского края, оставшегося на дне рукотворного моря. Торопливые, непродуманные решения привели к тому, что на дне искусственного моря остались прекрасные леса, плодороднейшие земли, вечный занавес навсегда сокрыл от нас наши древние поселения наподобие Самуха, - трудно без сожаления и горечи думать обо всем этом. Что мы обретаем, "покоряя природу", и что мы теряем? Взвесили ли мы это на весах разума? Конечно, каналы, проведенные из Мингечаура, принесли в Кура-Араксинскую низменность воду, но сколько ценнейших земель мы при этом потеряли! Бездумная мелиорация привела к засолению почвы: сейчас невозможно спокойно смотреть на эти солончаки, от белизны рябит в глазах...

Я смотрю на море и думаю о путях, которые мне предстоит пройти. Дорога ведет на запад Азербайджана - к одной из наших древних столиц - городу Гянджа, на родину Низами. Впереди курорт Нафталан, известный своей целебной нефтью, вернувший здоровье тысячам людей. Нафталан - один из уникальных лечебных очагов во всем мире.

Далее - горы Малого Кавказа. Село Гюлистан одно из красивейших уголков республики, где был подписан договор о присоединении Северного Азербайджана к России: вековечный Кяпаз, венчающий горы, в окружении "семи красавиц", семи прекрасных озер, и, первая красавица - Гёк-гёль; Дашкесан, Шамхор, Кедабек, Тауз - районы, где каждая пядь дышит памятью нашей истории, нашей культуры.

Мне еще надлежит окунуться в мудрый мир Гянджи, пройти через прикуринские тугайные леса, погостить в Джейранчёле, послушать ашугов, сазандаров Тауза и Казаха, поклониться памяти великого Самеда Вургуна в доме-музее, в его родном краю, полюбоваться на воспетый им "главою достигший небес Гёязан"...

Сколько друзей ожидают нас там, за Казахом... еще я должен перешагнуть через Красный мост, окунуться в родные объятья Борчалинской земли, в горную речку у подножия крепости Кёроглу, пройти через Баш-кечид - Главный проход, или махнуть через село Эвли на верхотуре гор, к яйлагу Карахач, повидаться с теми, кто живет в приречье Арпачая.

И еще - подняться ущельем Дилижан, "что в памяти будит седые года" до Гёйчи, родины Ашуга Алескера...

Обратный путь мой лежит вдоль Куры через Мильскую и Муганскую степи, по побережью Каспия, на Ленкорань, Астару, и затем - домой, в Баку.

Это столь дорогие мне страницы книги жизни, что невозможно просто перелистать их.

Но прежде чем продолжить путешествие, я предаюсь созерцанию Мингечаурского моря, и будто из далекого мира доносятся до меня чарующие звуки саза Адалята Насибова - исполнителя-виртуоза.

Саз. Я думал о сазе, об этом непревзойденном и необыкновенном нашем инструменте, когда позвонил мой друг, ученый Муртуз Садыхов: "Хочу тебе сообщить что-то очень важное".

Муртуз-муаллим всегда стимулирует поиск, творчество, не дает успокоиться, остановиться. В свое время именно он вдохновил меня на переводы великого польского поэта Адама Мицкевича.

А сейчас он зачитывает вслух газетное сообщение: в космос посланы образцы музыкального искусства народов нашей планеты, в целях возможного контакта с инопланетными цивилизациями. Из музыки народов СССР выбор пал на азербайджанскую народную музыку и грузинский хор.

Надо полагать, что расчет был сделан на внеязыковое воздействие; там, где словесное общение невозможно, должна была помочь соответствующим образом отобранная музыка.

Мы верим в такую силу воздействия азербайджанской народной музыки: чтобы испытать ее воздействие, не обязательно знать язык.

Саз - отражение азербайджанского духа, запечатленное в музыке. Испокон веков инструмент этот - верный спутник бытия, борений и героических свершений народа. Сазом исторгнуты наша щемящая исповедь любви "Яныг Керем" и дышащая неукротимым воинственным пылом "Джанги"! Саз - и самые наши печальные мелодии, и самый воинственный гимн!

К слову. В турецком городе Болу воздвигнут прекрасный памятник Кёроглу на вздыбленном Гырате. С уст героя готов сорваться грозный клич, но в руках у него не знаменитый мисри-гылындж - булатный меч, - а звонкострунный саз! В груди отважного нашего воина билось сердце поэта и певца. Мы шли в бой не ради того, чтобы сеять смерть, а чтобы защитить себя и свой край! Меч наш отточен любовью, а не ненавистью!

Еще одно отступление. В прекрасном селе Асрик-Джирдахан, расположенном среди Таузских гор, сохранился старый отчий кров моего друга, поэта Мамед Исмаила, в котором сейчас никто не живет. В мой первый приезд в это село я посвятил Мамеду стихотворение: "Коль пуля бессильна, коль меч заржавел, коль в слове нет проку - струной зазвеним...". Саз - здесь чуть ли не в каждом доме. Похоже, если уж кто не горазд играть на нем, так это сам Мамед; пламень души его сказался словом поэзии.

... Запылал листопад. Раскаленными железными осколками падают ржавые листья, - кажется, они обжигают землю, отягощают плечи мои печалью. Я воспринимаю мерно падающие листья как протяжную мелодию саза, звук за звуком, лад за ладом, звон за звоном струится в сердце мое...

... Жила-была в этом доме мать. Говорила - выпевала, будто не из слов была соткана ее речь. В памяти сохранилась только мелодия ее речи - мелодия саза!

... Прежде чем вступить в очаг, осиротевший без матери, мы поднимаемся на небольшой холм, откуда глядится на дальние пути-дороги вставшим надгробием материнская могила. И надгробие этo видится окаменевшим сазом, водруженным в землю и предавшим земле последнюю, лебединую песню...

... Здесь - в ущелье Асрик, живет мастер игры на сазе, известный знаток всего, что связано с сазом, вековыми поэтическими традициями ашугского искусства: Михаил Азафлы. Невеликое у него село, а его слава известна на всем Кавказе, в Иране, Турции. Если сказать словами Шахрияра, он - "из последних достославных стариков"

* * *

Будь у нас только саз и только один такой исполнитель, как Адалят, мы не вправе были бы считать себя обделенными.

Звучит саз... От Урмии к Дербенту, от Каспия до Гёйчи - родины Ашуга Алескера...

Листок с дерева Алескера. Ашуг, который на своем веку участвовал в бесчисленном количестве меджлисов, разделял радости и горести многих и многих людей, находился на вершине славы. Не успевали его пальцы дотронуться до струн, как слово закипало на его устах, и лились из волшебного неистощимого родника мелодии, обжигающие душу. Народ здешних мест знал толк в сказе и сазе, здесь далеко не всякий игрец и певец способен был добиться успеха, но на ашуга Алескера собирался весь честной народ и слушал, затаив дыхание. В этих местах издревле был обычай играть свадьбу три дня кряду. Но, случалось, его слушали семь дней и семь ночей. Когда начиналась пора свадеб, он месяцами украшал торжества. Ученики сменяли друг друга, оперялись и становились на крыло, шли годы, и ашуг играл уже на свадьбах повзрослевших детей некогда им же благословенных женихов и невест, - а на покой не собирался... Сколько прошло: сорок лет или пятьдесят лет, он не помнил, чтобы сорвался голос, чтобы полез в карман за словом в поэтическом состязании, чтобы его мизраб исторгнул неверный звук. Когда он нанизывал слово к слову, выстраивая поэтическое ожерелье, забывая обо всем на свете в его пении и игре ощущалась божественная победительная сила и красота...

Уже убеленный сединами, играл он на свадьбе сына Беюк-бека, с которым смолоду на дружеской ноге. Играл - ключом клокотал... Пел он уже третью ночь, дастан следовал за дастаном, мелодия за мелодией, вспоминались песни, которые сам он давно считал безвозвратно забытыми, искрометные слова сами собой всплывали в памяти, и ему казались, что даже в его лихой молодости стоило топнуть, земля дрожала - не было в его голосе подобной звонкости и чистоты...

Ярым львом покружил по мейдану и вернулся на место. Обвел цепким взглядом окружающих. Все еще были под впечатлением его пения. Мастер уселся поудобнее, как уверенные в себе пехлеваны, бережно положил на колени свой саз, медленно отпил глоток чая, настоенного на чабреце. Прежде, услышав хвалу, резко менял тему разговора, сейчас же как будто был околдован. Восторженные возгласы щекотали самолюбие.

Густой голос прервал наступившую паузу:

- Паду к ногам твоим, ашуг! - кричал густой голос с другого конца. Да не обделит тобой аллах наши торжества! - Ты - отрада нашего края!

- Воистину!

- Верно! - подхватили с мест.

Тут вставил слово аксакал:

- И об ученике твоем молва добрая! Сам слушал его, ладно поет сказывает. Может, ты чуть передохнешь, послушаем его.

Слова хозяина свадьбы ошеломили мастера. В последнее время слава его любимого ученика круто росла, он это знал, и каждый раз, когда слышал об этом, в его сердце возникали странные, сложные чувства.

Но сегодня он был в ударе - и мог "положить на лопатки" хоть дюжину лучших учеников.

Оставив чай недопитым, он взялся за колок саза - да, самое время испытать ученика, поприжать, потрясти, поглядим, как выкрутится.

- Ну-ка настрой свой саз, сынок...

Молодой ашуг, с побронзовевшим под горным солнцем лицом, почтительно и смущенно взял в руки саз, в его движениях была некая скованность, нерешительность...

И тут разразилась схватка, ристалище, да еще какое! Старый устад пел, играл - заводил ученика, заставляя выкладываться, выворачивал, гнул, топил и вытаскивал, но не тут-то было, поначалу дрожащий голос ученика крепчал, наливался силой и глубиной, преодолевая робость. Какой бы тон ни задавал старый ашуг, молодой отражал бурный натиск мастера восхитительными, невероятными для его возраста коленцами. Каждый раз усмиряя этот бушующий каскад, вводя его в ровное русло; пригашая водой грозящий испепелить огонь... Как ночь пролетела? Когда рассвело? Когда солнце в зенит подскочило? - народ и не заметил!... Такое музыкальное ристалище случается может, однажды в столетие; все были так заворожены, что, как говорится, отрежь палец - не почувствуют. Устад, казалось, был неутомим. Но, похоже, столь долгое противостояние ученика исподволь подтачивает его. Голос ученика "расцветал" от лапа к ладу, от стиха к стиху, от мелодии к мелодии, отзываясь в душе мастера затаенной гордой радостью, но он, может быть, впервые в жизни, заглушал готовую сорваться с языка похвалу, и эта внутренняя борьба пригашала его пыл... Теперь в сказе устада нет-нет да и сквозили язвительные подначки и шпильки... Ученик же проглатывал эти "пилюли" как должное, как право старшинства. Что ни выпад, что ни укол сглаживал терпеливой улыбкой. И эта почтительная терпимость поражала народ, перекидывались, перешептывались взглядами: "Хвала такому удальцу!" "Чего ж он пасует!" "Перегибает старик!".

Молодой ашуг чувствовал значение этих намеков - взглядов, но ему и в голову не приходило, что можно ответить уколом на укол своему мастеру, которого чтил, как отца родного. Но его тайно распаляло, зардевшееся нежное личико и взор из-под келагая, глаза выражавшие возраставшую сочувственную тревогу, и он стыдился этих глаз. Не хотел бы он быть поверженным перед этим взором - будь это устад или сам аллах...

То ли кто с места предложил, то ли сам ученик произнес: "Устад, с твоего позволения, и я скажу свое слово".

Старый мастер в знак согласия опустил голову на саз, и струны огнем занялись.

И взвился голос молодого, громом грянул, водопадом хлынул, и этот голос будто разбудил его, вырвал его из-под пут мастера, вывел из-под тени учителя, и он вдруг ясно осознал, что сегодня - последний день его ученичества, пробил час сразиться с мастером, но, увы, такое добрым благословением не завершится, и разойдутся они врагами... Думы его слились с бушующей бурей струн.

Я скажу тебе: терпение

Вот устав устадов славных,

На ристалище игиту

Быть со старшими на равных!..

Будто ветром утренним повеяло по рядам. Лица просветлели. Все поняли, что чаша ученического терпения переполнилась, и, должно быть, близится исход затянувшегося турнира. Как взошли в душе его эти слова, какой годос нашептал их, - этот примирительный зачин, призыв к миру и согласию, но затем молодой ашуг выдал такое, что подивились даже искушенные старцы, чья память хранила несметные клады слова.

Проняло старого ашуга. Да так, что готов был с досады искромсать свой саз. Прошелся по кругу, раз-другой губу прикусил. Взоры всех прикованы к устам устада - верили, что он сотворит чудо, найдет-таки ответ на строфу с заданной немыслимой рифмой. Но старый мастер безмолвствовал. Постепенно унялись и звуки саза. А тут ученик крутанулся еще разок, выпалил вторую, третью строфу. Да еще как! В них была и боль, и сожаление, и обида... и легкая укоризна... И еще в его словах сквозило что-то прощальное... Всех так заворожила, так ослепила вспышка новой звезды, что и не заметили, как старый кумир покинул торжество... Только за порогом тойханы его догнал музыкант, игравший на балабане:

- Что стряслось, устад?

- Уведи меня из этого бедлама!

... Они шли горной тропой. Пряный аромат чабреца заполнил округу. Вдруг старый ашуг остановился. Похоже, притомился и хочет перевести дух. Потер лоб, а потом медленно провел ладонью по глазам. И впервые за всю дорогу обратил лицо свое к музыканту.

- Ладно, я сказал: уведи, но ты-то почему меня послушался? Чего ради на ночь глядя в путь пустились?

Балабанчи как громом поразило. Глянул на солнце, пылавшее над головой, всмотрелся в глаза старого ашуга - поволока в них. Только сейчас он осознал, что ашуг больше не видит...

Сколь велик и чтим аксакал, столь горьки и трагичны его ошибки и заблуждения.

Так говорит вековой народный опыт, и такова заповедь народной нравственности.

Иными словами аксакал - велик, он - пример, идеал, стало быть, за ним власть и воля, которыми он вовек не вправе злоупотреблять...

Нельзя посягать на саз - как и на землю. Саз несет людям свет. Он не приемлет черных намерений...

Я сказал "саз" и вспомнил гопуз наших озанов, произнес "гопуз", и вспомнил комуз, сопутствующий народу - собрату в его поэтических исповедях и судьбе...

Во Фрунзе киргизские друзья пригласили меня в гости. Здесь была и самая известная в Киргизии исполнительница на комузе. Какими родными и близкими были звуки этого инструмента! В тот вечер мы побывали в нескольких домах, и всюду звучали чарующие звуки комуза.

Мне же в тот вечер казалось, что все мы рождены одной общей песней. И в каждом доме живет саз или комуз, как эхо этой общей песни.

В Тебризе, как только подавили демократическое движение снесли символический памятник Ашугу. Враги пугались его. Потому что и саз, и ашуг выражение народного самостояния, народного духа, народного бытия, народного бессмертия...

КАПЛЯ, ОТРАЖАЮЩАЯ МОРЕ

Жизнь начинается с колыбели. Крохотные роднички питают огромные реки. Большие дороги начинаются с маленьких тропинок. За порогом невеликих очагов мы вступаем в мир великой Родины. Без чувства отчего очага нет чувства Отечества.

Есть гнезда, оперяющие нас. В этих гнездах познали мы материнскую и отцовскую любовь, дедовскую суровость и бабушкино всепрощение, метаморфозы красок и настроений - весну и лето, осень и зиму; родной язык и упоительность первых песен на родном языке, счастье встреч и горечь разлук, колыбельную у колыбели, слезные причитания на кладбищенских дорогах, пронзительные и пронизывающие, радость бытия и цену труда, - словом, все изначальные тайны мира. Здесь мы полюбили природу, говорящую на тысячеголосом языке, от призывного мерцания дальних звезд до невнятного шепота еле различимых цветочков.

Капля - ключ к тайне океана,

Очаг - око в мироздание.

Если есть чистота в наших помыслах, если есть зоркость в разуме нашем, если есть крылья у нашей мечты - мы всем этим обязаны отчему очагу.

И я хочу рассказать об отчем очаге, о капле, в которой отражается море, о родном гнезде, которое дало мне крылья.

Это первая и, естественно, самая хрупкая, трепетная страница книги жизни моей...

* * *

По-моему, творчество, личность, характер, начинаются с родного очага, с пяди родной земли. У поэта может ничего не быть - но у него должны быть дом, материнское лоно земли, куда он может прийти, окрыленный счастьем и радостью, или согбенный бременем утраты; земли, к которой он может прижаться лицом, исповедаться о своем счастье и злосчастье. Великое благо возвращаться в свой очаг, в мир своего детства, окунуться в него, очиститься душой: великое благо - иметь возможность поведать самые сокровенные свои думы родной природе, вошедшей в нашу плоть и кровь с молоком матери и колыбельной песней, поведать бездонной голубизне родного неба, целительному воздуху, первый глоток которого вдохнул здесь, на этой земле. Очаг может жить только в надеждах и обещаниях, как для тысяч палестинцев, может жить в тоске, с которой, полными слез глазами вглядываются наши братья и сестры с Юга, оторванные от родины сорокалетней разлукой, заволокшей дымкой снов и грез баррикады борьбы... Даже порушенный, переставший существовать очаг, отчий кров, а шире - отечество, должны жить магической силой своей, оберегающей нас тайной, надеждой, утешением и оплотом...

В моих глазах самые прекрасные дороги - те, которые ведут в отцовский дом моих друзей, в края, где они родились и выросли. Если попытаться найти самые счастливые из прожитых дней, то я найду их на тех дорогах, которые вели к родным очагам, родным огням, рассеянным по всему Азербайджану. Огни эти могут быть небольшим светильником, но за ними стоит целая земля, край, миры.

Так или иначе, в творчестве, наряду с самим автором, его духовным миром, проступает и образ его очага, и сейчас образы моих товарищей по перу предстают в этой нерасторжимости: в Джебраиле - отчий очаг Сабира Ахмедова, в Таузе - Мамед Исмаила и Айдына Ибрагимова, в Исмаиллах - Мусы Ягуба, в Кельбаджарах - Мамеда Аслана, в Борчалах - Аббаса Абдуллы, в Караязы - Исы Исмаилзаде, в Мегри - Идаята, в Казахе - Давуда Насиба, в Шамхоре - Сиявуша Сарханлы, в Физули - Сейрана Сехавета, в Амираджанах - Рамиза Ровшана, в Ленкорани - Шакяра Аслана, в Закатанах - Мамеда Мурада, в Сальянах - Тофика Абдина, в Агдаме - Агиля Аббаса, в Нахичевани - Исы Габибова, в Амасии Рамиза Аскера, в Евлахе - Илхама Рагимли, в Дербенте - Наримана Агасиева... Каждый из очагов, в которые мне довелось вступить, - целый мир, целый океан, и как корабли, плывущие в бесконечном океанском просторе под собственным флагом, у каждого из них свое имя, свой путь, свои заботы, издалека мы чувствуем их тепло, лад, ощущаем их радушную открытость и приязнь, нас осеняет их свет, нам кажется, что и самой малой удачей мы обязаны им, их напутствию, благословению, которые доносятся из самых разных и самых отдаленных уголков. Сколько пришлось мне перевидать стариков в этих родных гнездах, скольких из них уже нет на свете, - и все они были единодушны в своем порыве защитить и благословить нас, своих собственных детей и их друзей, да и всех, всех нас.

В их двери стучались мы в разные времена года, в различные часы дня. И каждое из этих родных гнезд и запечатлелось в моей памяти по-разному: то в цвету абрикосовых, персиковых, гранатовых деревьев, то одиноко приютившимся на зеленом склоне, то стиснутым, зажатым обступившими пятиэтажками, то под тутовыми деревьями, осыпающими нас ягодами, то раздирающим душу своей беспомощностью и беззащитностью, то утопающим в осеннем золоте, вызывающим чувство покоя и умиротворенности, то в белоснежном безмолвии, то бедным, неказистым... то благолепным и ухоженным... Но все они в равной степени родные, в равной степени дорогие...

* * *

Мне кажется, что обращение к детским воспоминаниям не обязывает к однозначным идиллическим тонам, главное для меня в том, чтобы показать значение истоков судьбы, народной духовности. Что и где мы растеряли, отвернувшись от народных этических начал?..

У каждой местности есть свой знак, свои природные атрибуты. Баку известен нефтью и ветром, Гянджа - чинарами, Ленкорань - чаем, Геокчай гранатами, Kyбa - яблоками. Ярдымлы же начинается со своих дорог. Один конец дорог ведет к знойным степям, другой - к снежным вершинам, одни - к голубому Каспию, другие... обрываются на полпути, так и не дойдя до Савалана...

Поезда моих дальних странствий брали разгон с этих горных троп, корабли, которыми я плыл, отчалили от этих стремнин, самолеты - взмывали ввысь с этих вершин. Первые мои радости, первые надежды, первые ожидания остались на этих дорогах, простертых как руки матери вослед упорхнувшему сыну...

Когда-то я искал дороги, которые уводили из дому, сейчас - ищу те, которые возвращают домой...

Через наше село, словно упавшее на дно горной чаши шли дороги, на которые долгие годы я смотрел как на нечто недоступное, ведущее в неведомые дали. Эти дороги манили, влекли, они говорили о тайнах волшебного мира, в который можно по ним попасть! Мне хотелось быстрее вырасти, чтобы махнуть за тридевять земель, перевалить через горы и долы, увидеть воочию, что же таит в себе тот недоступный мир?

Но теперь, когда я устаю от суетного мира, мне хочется вернуться назад, в безмолвие, в тишину моего села. Дороги Ярдымлов, которые тянутся по узкой долине, вдоль реки Вилеш-чай, кажется, ведут туда, где нет никаких признаков жизни. Однако тех, кому знакомы эти дороги, их безлюдье не гнетет. Тропы, сбегающие вправо и влево, не исчезают в темных чащах, а карабкаются по склонам, и достигают дивных сел, как хурджуны - переметные сумы перекинутых через плечи гор.

* * *

Природа - мудрая мать! Каждый раз она чему-нибудь да научит. В каждое время года обновляется песня этих дорог. Каждый раз, когда я слушаю эту песню, неизменно ощущаю: мы всего-навсего частица природы - и больше ничего!

Я люблю раннюю весну и осень наших лесов. Именно в эту пору можно увидеть, что у каждого дерева есть свой цвет, своя судьба. Весной и деревья похожи на сельских мальчишек, шагающих по своей тропе. Пройдет время и им придется встать в общий ряд, делать общее дело!

Вдруг обнаруживаешь, что лесные поляны покрыты бело-розовыми цветами: зацвела алыча. Это - первые шаги весны.

Среди голых деревьев меняется цвет земли. Спешат встретить весну подснежники, фиалки своими нежными ручонками теребят толстые комли деревьев, своими тоненькими голосками, еле слышными песнями хотят разбудить их, пробудить к новой жизни. А потом начинается такая феерия! Темная палитра леса, что ни день окрашивается в новый цвет. Возникает бездна оттенков зеленого цвета. Потом эти оттенки сольются в один плотный зеленый цвет. А осень? Есть ли на свете что-либо печальнее осеннего леса? Первыми оголяются плодовые деревья. Они отдали свои плоды, исполнили долг... им не до себя, не до увядающей красы... Как и нашим матерям! А эти кряжистые дубы похожи на отцов. Натруженные ладони ярко-красные листья огрубели, потяжелели, как подует ветер, они ударяются друг об друга со звоном, будто железные. Опадая с ветвей, они хлестко ударяются о землю, но пока осень окончательно не вступила в свои права, пока деревья полны жизни и не собираются прощаться со своими листьями, они ярко полыхают на склонах гор как последний очаг жизни, как прощальный ее костер.

Сколько оттенков может быть у красного цвета и сколько - у желтого?

Жаль вершины! Поздно добирается до них весна и рано покидает.

В ущельях же времена года часто ломают привычный порядок. Деревья охорашиваясь, подолгу сохраняют листву, стоят в полном убранстве. Глядишь, нагрянули снега, веткам не под силу тяжесть снежного покрова, обламываются!

... Дорога - чудо! Мир, в который окунают нас дороги - тоже чудо. Впервые, я это понял на здешних крутых, петляющих дорогах.

Здесь впервые увидел я звездопад маков ("Маки на склонах - падучие звезды..."), впервые здесь защемило сердце мое несбыточной мечтой превратиться в родник у обочины, в мосточек через пропасть, стать вечным наперсником родных далей, родных людей этой красоты земной...

Мне бы век одолжить у дубов вековых,

Стать мостом через бездну ущелий родных.

Или петь как студеный и чистый родник.

У дорог Ярдьшлы...

В ярдымлинских лесах - плодов и ягод уйма, может быть, именно поэтому раньше в иных селах не было принято держать приусадебные сады. Ведь леса здесь сродни необъятному плодоносному саду.

Отступление: Во дворе нашего старого дома я посадил кусты диких роз, принесенные из леса. Потом эти розы украсили многие дворы. Леса здесь были "двухэтажными": под вековыми дубами расположился "этаж" кустов роз. Аксакалы говорили, что раньше здесь стояло село... в этих лесах есть любые фрукты, и я уже нигде и никогда не встречал столь вкусных диких яблок и груш, мушмулы, черники, лесного ореха, ежевики и земляники, грибов, шляпка за шляпкой выраставших из-под земли и усеивавших окрестные поляны.

* * *

У середины дороги день и ночь шумит водопад. Прямо в саду нашего односельчанина, с пары родников начинается горная речушка. Леса, карабкающиеся на скалы, бесконечная песнь водопада, тоненький горный родник... Кажется, все здесь создано для того, чтобы дарить отдохновение душе! Зимой здесь выпадает обильный снег, покрывающий толстым одеялом поля и леса, и когда в это время года окажешься здесь, хочется раствориться в этом безмолвии, навсегда остаться в нем. С этой природой, с этими лесами, с этими водопадами связаны мои самые счастливые дни с друзьями, наши общие праздники и будни.

* * *

Леса постепенно редеют, долина раздается вширь, и дорога подходит к районному центру, расположенному в узком пространстве, ограниченном горными речками и стиснутом подступившими со всех сторон горами.

Старая дорога, ведущая из Ярдымлов в Мугань, шла вдоль границы и наискосок вела в Джалилабад, в сторону Шахриярской равнины.

Большинство посевных площадей здешних сел осталось по ту сторону границы,

С какой стороны ни подъезжай, в какую сторону ни уезжай, всюду натыкаешься на запретительные знаки, упираешься в колючую проволоку, которая перерезала долины и поля. По горам, до самых вершин, видны сторожевые пограничные вышки - длинной цепочкой они протянулись вдоль гор. С тех пор как помню себя, помню и разговоры о разлуке, о разъединении...

Здесь - обособленный мир... Свои горы, свои реки, своя древняя крепость, свой город и свои села, своя Девичья башня, еще и Юношеская башня, леса, луга, поля и яйлаги, на которых и летом держится снег... И особые люди, с первого взгляда кажущиеся наивными, простоватыми, а в сущности очень искренние и непосредственные, с худой сумой, но с широкой душой...

Запах скошенных трав. В середине мая наши горы - сама красота: ни с чем не сравнить это чудо. Взыграют речки, с гор и холмов грянут потоки, заискрятся на солнце до ряби в глазах. Оживут леса, и их дыхание окатит окрестные села. Аромат лугов, изумрудных полей, скошенных трав опьяняет. Я родился в это время года и, может, потому аромат скошенных трав, аромат стогов соломы мне кажется самым родным, самым близким, - он волнует и будоражит душу.

* * *

Деды наши, деды... Два очага было у них: один в наших горах, другой в Мугани. Для них Мугань была столь же родной, как и наше село. И хотя жизнь их проходила в переездах, они не считали себя кочевниками. Низина и яйлаг были для них как два родника родного края, как две комнаты одной обители... По преданию, наш прадед по отцу перебрался в эти края из окрестностей Ардебиля. В памяти сохранились имена семи-восьми поколений наших предков. Иначе говоря, в памяти жило всего лет двести - об этих годах рассказывали, как о живом близком прошлом, как о живых реальных событиях.

... Первый брак Рустамхан-киши был неудачным. Не сбылась его мечта о собственных детях. Во второй раз он умыкнул девушку в вечер накануне ее свадьбы - это было в теперешнем Джалилабадском районе, в направлении Астанлы. Он спросил у девушки: "Поедешь со мной?" и получив согласие, увез ее на своей лошади - это и была наша прабабушка Гызбес...

К новобрачной своей он пришел только на седьмой день: неделю он провел на охоте, в развлечениях. Пригнувшись, переступил порог и воздел руки к небу: "О, аллах ниспошли мне семерых сыновей". Аллах внял его молитве...

Память поколения. Несколько лет тому назад, семья моей тети по отцу переехала в Джалилабад. Когда через некоторое время я услышал, что их сын похитил обрученную с другим девушку, я не мог сдержать смеха. Ведь девушка, которую он похитил, была из тех же краев, что и его прабабушка. Это в наши-то дни парень умчал девушку верхом на коне, не подозревая, что повторил поступок своего прапрадеда...

Разговор об этом уголке моей родины - о маленькой капельке - я неспроста начал с предков.

Пусть назовут их отжившими, пусть назовут их патриархальными, но у этих далеких сел сохранились свои неписаные нормы морали и, сдается мне, что наша сила и в них. Основной "пункт" этой морали - в уважении к старшим, к отцу и матери, уважении, доходящем до почитания, до поклонения.

Самая лакомая еда нашего детства: донышко молочных кастрюль бабушек наших и еще умадж (блюдо вроде клецек) зимними утрами; самые ласковые песни, самые ласковые звуки нашего детства, волнующие, трогающие душу - стенания тростниковой свирели моего дедушки, утренний намаз, монотонные, убаюкивающие звуки прялки по вечерам и звуки маслобойки по утрам...

Жить бы так - и горе не беда!

Гордились честным, благоприобретенным. Я видывал и тех, кто обменивал сомнительные пачки на честные дедовские рубли, чтобы купить благоприобретенные ковры для своих покойников...

Во всех селах и уголках живут предания, одно прекраснее другого, о праведной и честной жизни, о мужестве и доблести наших дедов.

НАДПИСЬ НА ВОРОТАХ

В Закаталах, на древнем камне,

вложенном в арку ворот отчего дома

Сулеймана Сулейманова, написано:

"Кто войдет в этот дом пьяным или

принесет нечестно нажитое, пусть

не найдет блага".

Слова - судьба родного очага.

То предков наших клятва и наука,

И к стенке припирает алчность внука.

Одна окаменевшая строка.

Познай величье пращуров своих

С поклоном преступай порог и благодарствуй.

Ворота - святы, и разрушить их

Не легче, чем разрушить государство.

Нас осеняет праведный алтарь.

Вражду пресечь лишь праведной рукою.

Ворота эти - нравственный словарь.

В начале - "честность", с трезвой головою.

Исчезни в мире эти ворота,

Мы захлебнемся кровью до едина,

Нет чистых рук, нет трезвых дум - беда...

Чти надпись эту - как коран старинный.

В пустынях лет теряются следы.

Но надпись эта навсегда нетленна.

Устав души народа, чистоты

Закон хранят и возглашают стены!..

И этот мост обязан преступить

Любой, кто пожелает знаться с нами.

Ту надпись, словно каменное знамя,

Должны над краем нашим водрузить!

Праведность. Завещание деда Камиля - зеркало жизни его поколения. Когда недуг одолел его, он вызвал к себе своего друга и родича, Шахверан-киши из соседнего села, Шахверан-киши тоже был очень высоким мужчиной. У постели больного он выглядел покрытой снегом горой.

Слово опущу, другое скажу. Они были самыми последними, уже совершенно исчезающими "азманами" наших краев. Не наклонившись, не могли пройти в дверь. Однажды трое этих великанов куда-то собрались, а впереди них навьюченные лошади. Было время половодья как ни бились, пройти реку не смогли. Тогда они решили сесть сверху поклажи, причем вдвоем на одну лошадь, так как на другой был большой груз. Посреди реки лошадь споткнулась, и они свалились в разные стороны. Товарищ их, стоявший на берегу, увидел, что они "плотиной загородили реку", а лошадь вот-вот захлебнется. Кричит им: "Эй, окаянные, быстрее вставайте, дайте дорогу воде!".

... Да, что и говорить. Дед Камиль обращается к одному из этих последних "могикан", своему родственнику с последней просьбой:

- Шахверан!

- Джан, слушаю!

- Прости меня, я побеспокоил тебя, попросив прийти.

Большие белые брови Шахверан-киши пуще нахмурились, нависнув над глазами.

- Все, кого я позвал, пришли, да будет им божья благодать, не осталось в сердце у меня не высказанных слов. Ты тоже помоги мне покаяться, очиститься.

- Какой у тебя может быть грех, чтобы просить очищения? Чистым ты пришел в этот мир, чистым уйдешь...

- Совесть грызет меня...

- Говори, облегчи душу.

- Послушай! Не считай меня таким уж безгрешным. Нет рабов божьих, кто был бы совершенно безгрешен. Как-то пара из молодых сельчан украли барана и прирезали его в лесу. Не помню в каком это было году. Я не дотронулся до мяса, но когда хозяин спросил у меня, я не признался. Правда, потом все раскрылось, и он не обиделся на меня... Но все равно, грех этот засел в сердце занозой.....

Эта улыбчивая быль говорит о высоких нравственных принципах наших стариков. Но настораживает пропасть, которая возникла между дедами и внуками. Как случилось, что на место тех людей, чистых, праведных, довольствовавшихся малым, тем, что бог послал, никогда не зарившихся на чужое добро, пришли те, у кого зачастую глаза завидущие, руки загребущие, людишки, для которых нет ничего святого?.. Где разорвалась цепочка нравной преемственности? Где распустилась наша пряжа? Чем навлекли на себя "гнев божий"? Сейчас понятия: "чистота" и "праведность" кажутся смешными и наивными, как рыцарство Дон Кихота. Разве не странно, что вместо уважения и почитания, на подобных людей смотрят как на чудаков, неумех и неудачников?

Может быть, и благодать вся была в руках тех стариков. Осенними днями, когда горы и долины окутывала сонная тоскливая тишина, мужчины нашего села распахивали к засевали косогоры. Картина эта может показаться архаичной, но она на нашей памяти. Косьбу и молотьбу они могли доверить молодым, но вспашка и сев были делом аксакалов. Зерно должны бросать в борозду только опытные, чистые и праведные руки.

Я и сейчас помню, как в страду пахари затягивали зычными голосами песню - "холавар", древнюю, как этот мир, завещанную дедами и прадедами. И еще, помнится, когда они хоронили своих близких, они исторгали стон, от которого волосы вставали дыбом.

Холовар. У каждой поры есть своя песнь. В холаварах - осенних песнях земледельцев - есть заунывная грусть, созвучная грусти самой осени. Землепашец разговаривает с землей, с работающими на ней буйволом, быком. Он просит быка потерпеть и будто извиняется за тяжелый труд, который ему приходится выполнять. В холаварах есть дружеская, братская доверительность обращение: "хо, друг мой, хо". Когда этот звук оглашал горы, казалось, дрожит земля, ворочается под копытами буйвола, под ногами пахаря и постепенно успокаивается, становится покладистой.

И еще песни пахарей напоминали мне колыбельные наших бабушек, наших матерей. "Колыбельная" же наших отцов пелась над огромной колыбелью, имя которой - земля; это была колыбельная каждому зерну, посеянному в борозду. Ведь от этого зерна зависела судьба всего рода и всей земли.

Мне хотелось слиться с этой песней, которая рождена нашим прошлым, духом аксакалов, далекими, отшумевшими мирами. По дороге на яйлаг своеобразным монументом старине, благодатной земле, холаварам, идущим из глубин веков, возвышается камень Холавар

Старик и гора. Когда-то я прочел, что в одной из восточных стран есть странное дерево-художник. На его стволе отпечатывается рисунок окружающей среды.

Когда я думаю о местах, где родился - о прямодушных, открытых людях наших гор, - мне вспоминается это дерево.

Может, таковы и мы, люди? Внутри нас живет образ мира, в котором мы родились.

Природа с непостижимой гармонией, с ювелирным изяществом отпечатала в наших душах неведомые нам узоры: скольким же мы обязаны природе?

... Старинной дорогой возвращались мы в наше сельцо в Хачаюрде. Дорога проходила между огромных дубов, каждый из которых походил на утес, и поднималась в гору. На повороте Ходжа дорога сужается в тропу, по которой может проехать один всадник, проходит тропа всего на сто-сто пятьдесят метров ниже самой высокой в здешних местах вершины. Когда смотришь с этого поворота, то видны все земли Ярдымлы, тянущиеся по трем-четырем долинам рек, гряды гор, которые ряд за рядом спускаются к Каспию, с трудом различимые, смутные краски далекого моря, с другой же стороны - громада Савалана, кажется, тяжелого для самой земли. Панораму эту можно сравнить разве только с обзором с самолета. Но в таком созерцании пейзажа, который раскрывается, когда поднимаешься по горной тропе верхом на лошади, есть свое преимущество: звук лошадиных подков создает ощущение близости к земле, близости к родному краю... ты чувствуешь, что ты на земле, нет ощущения отторженности.

Десять-двенадцать человек, мужчины и женщины, молча ехали на лошадях над пропастью.

Только поэзией, только песней можно передать те чувства, которые испытывает человек, оставаясь лицом к лицу с вершиной. Высокий голос моего дедушки, который и в восемьдесят лет не знал хрипоты, прервал мои размышления. Я впервые осознал, как этот много повидавший человек, жизнь которого близилась к закату, похож на эти горы. И почему-то мне показалось, что это последняя песнь, прощальная песнь, и нет никого на свете, кто понимает эти баяты, как мой дед и как эти горы.

Стали мне кумиром горы.

Грустно в мире сиром, горы.

Снялся стан - пора расстаться.

Оставайтесь с миром, горы.

Маку лишь пылать осталось.

Не сорвал, вздыхать осталось.

Отжила - отбедовала,

Мне теперь стонать осталось.

Милый, горы обе - две

Головою к голове,

Все мы смертны в бренном мире,

Горы вечны в синеве.

Горе горному зверью.

Ждет охотник на краю.

Обожгла огнем судьбина.

Не потухну, не сгорю.

* * *

Наши предки, - кабы не напасть, - жили долго.

Обоих дедов и обеих бабушек я увидел дожившими до преклонных лет.

Благородство, мужество, прямота, честность, преданность, милосердие, одухотворенная любовь к жизни, к природе - такова была их суть и урок, который они стремились внушить своим детям и внукам.

Мой дед по отцу был влюблен в природу, в горы, в камни, в скалы. Я был свидетелем того, как в семьдесят, в восемьдесят лет он каждый раз пешком поднимался и спускался с яйлага.

Он знал каждый родник, каждое дерево в горах и перед смертью просил принести ему воду с такого-то родника и плоды с такого-то дерева у подножия скалы. Почему именно плод с того дерева, вода из того родника? Причину этого я узнал позднее. Понял, что не случайно именно им отдано предпочтение в конце длинного жизненного пути.

И еще они не знали хворобы. Постель больного становилась для них смертным одром. Если кто-либо, занедужив, просил принести воду из "именного" горного родника, все понимали, что к чему, и начинали готовиться к похоронам.

Опираясь всю жизнь на мудрые уставы добра, правды, верности, красоты, отвергая половинчатость - другу друг, врагу враг, - не ведали страха. Даже смерть была для них не концом жизни, а метаморфозой сущего мира. Поэтому свой последний час встречали они бесстрашно, бестрепетно, заранее готовили все необходимое, успевали проститься и сказать последние слова близким и доверенным людям. Сколько раз мы были свидетелями такого мудрого и спокойного прощания с жизнью, сколько удивительных случаев связано с переживанием "последнего срока"!

Мой дедушка по матери жил в небольшом деревянном доме, окруженном айвовыми деревьями, - здесь была его долина, здесь же был его горный яйлаг. Очаг его слыл в самых благодатных на селе.

Дед был цирюльником. В его же обязанности входило и вырывать зубы, и приобщать детей к "мусульманству". Иногда, зажав меня между коленями, выливал он мне на голову ушат холодной воды, жесткими руками массировал мне голову, а потом, не обращая внимания на мои слезы, бритвой начисто обривал мне волосы, приговаривая: "Не отращивай кудри, как девчонка! Чаще будешь стричься, волос крепче станет". А я при этих словах глазел на его плешь...

Детство мое прошло между двумя дедовскими домами. Одно из самых ранних воспоминаний: как первый снег вдоль-поперек дорожками - я и потопаю босой от деда к деду... Будто по дну оврага иду. Снегу нападает выше моего роста, и я ничего вокруг не вижу...,

Ушедшие в мир иной. Дядя Авез был уважаемым аксакалом и любимцем сельчан. Без него не брались за важное дело, без него не удавалось распутать ни один сложный клубок. За несколько дней до своей смерти он вызвал меня из Баку. Я опустился у его ложа на колени и поцеловал в щеку. "А-а, приехал?! Была бы надежда, что мы когда-нибудь еще свидимся, я бы не утруждал тебя дальней дорогой. Но это наша последняя встреча, не обессудь...". Женщины, сидевшие кругом вдоль стен, тихо плакали. Аксакал лежал, лицом к гибле расположению святыни в Мекке. В военное лихолетье он был председателем колхоза, сельчане помнили, как в те тяжелые года он старался помочь всем, был братом, отцом - опорой. Они не замечали, когда ложился он спать, когда вставал - день и ночь он был рядом, с ними, в поле. Пять лет он стоял на страже народного добра и чести. Ни единым словом не обидели солдаток, даже птица как говорится, не залетала в их подворья. Сохой, лопатой и киркой вспахивали, разрыхляли косогоры, засевали их. На каждый трудодень выдавать по четырнадцать-пятнадцать килограммов зерна. В войну эти горные села не знавали голода. Напротив, они приходили на помощь населению равнинных районов - Масаллов, Ленкорани. Не все из степняков, кого голод погнал в горы, сумели добраться, многие погибли от истощения, от стужи, и их трупы обнаруживали весной, когда сходили снега... И вот теперь люди прощались с человеком, который проявлял братскую заботу о них в те тяжелые годы. Я сидел у его изголовья, взяв в свои ладони его худые, длинные пальцы. Глаза его были закрыты, он ничего не говорил, но мне казалось, он говорит со мной последним дрожанием своих почти безжизненных пальцев.

Пришли сельский врач и сельский молла. Старик очнулся, ожил, даже стал подтрунивать над ними. Сначала он обратился к доктору: "По тому, что редко заглядывал, я смекнул, что к чему. Когда какой больной - не жилец на свете уходишь в сторону. И на том спасибо!". Потом повернулся к молле: "То-то покейфуешь ты... Карман твой, похоже, отощал и тебе не терпится, чтобы я поскорее отправился к праотцам". Потом он попросил моллу, чтобы он прямо сейчас, не дожидаясь исхода, начал читать свою молитву, свою "алхамдулиллах", - хочет услышать. Несколько раз казалось, что он уже отошел, ему собирались прикрыть веки, но он останавливал их: "не торопитесь". Когда наступило время, он подозвал моего отца: "Пора, прикрой!..".

Эти прежние старики брались за неимоверно трудные дела так истово, так налегали плечом, с призывом "о, аллах!", будто это заклинание удесятеряло их силы.

Казалось, когда они обращают свои взоры к небу, открываются неведомые, невидимые дороги, их голос достигает далеких миров или с тех далеких-далеких миров в их сердца, в их души нисходит озарение, мощь, благодать.

Порой же мне казалось, что они не такие как все, не земные люди, а посланы с каких-то иных, далеких планет.

Когда они упирались в землю, казалось, она оседала под их тяжестью. И в еде-питье, и в труде, в любви и ненависти они представали великанами.

Тогда еще не распалась общинность. Было крепко ощущение единства, спайки. Еще не заползла в души страсть к деньгам, к богатству, к накопительству. Могли счастливо вкушать свой скудный хлеб. Всем миром строили дом бездомным, бесхлебным помогали, вершили самые трудные дела. Еще не была разорвана связь с природой. Еще не исчезла святость хлеба и святость слова.

Еще люди не знали лжи, вероломства, лицемерия.

Милосердию учили... Как-то в село забрались воры - из пасеки украли пчелиные улья, из хлева - животину. Сыновья хозяйки вернулись со свадьбы заполночь и, узнав о краже, настигли воров, - отобрали краденое, а самих потащили в село и привязали веревкой к балясине, Мать уложила спать разбушевавшихся сыновей, затем отвязала воров, дала им на дорогу припасов, а на место их привязала коров. Наутро сыновья по виду матери смекнули, в чем дело, но не посмели и пикнуть...

Ценили изыск и сноровку. Конного узнавали по коню. Не замыкались затворниками. Мужчины и женщины держались на равных, прямодушно уважительно, как в легендарные времена Деде Коркута. Сельчанки наши не знали чадру. Я вспоминаю молодых овдовевших солдаток (одной из них была моя тетя по отцу). До седин дожили, хлебнули лиха, а детей на ноги поставили и о новом замужестве не помышляли.

Честь берегли: за смертную обиду на смерть пошли бы.

Бог не обделил их силой. Каждую неделю сельчане отправлялись на базар. На площади пехлеван клал на лопатки любого, кто желал потягаться с ним силой и бахвалился: "Кровь горяча, гони силача!". Кто ни выходил в круг, оказывался поверженным. Один из нашенских, Мешади Таги, не выдержал: "Схвачусь-ка с ним!". Товарищи стали отговаривать - мол, приемов не знаешь, не срами нас! Но Мешади Таги стоял на своем. Пехлеван при виде нашего здоровяка подначил: "Браток, ты хоть смыслишь в ухватах-захватах, или так, на рожон лезешь?"

Мешади Таги ни слова не говоря, качал схватку, с тигриной прытью укротил спесивца, хвать за голову, хвать за ноги - оторвал от земли: "Вот тебе, "ухват!", а потом, шмякнув оземь, прибавил: а вот - захват".

О совестливости с улыбкой. Тот же Мешади Таги, однажды, по дороге из Ардебиля заснул, а спутники оставив его, ушли вперед. Проснувшись, он понял, что пешком ему не догнать их. У дороги паслись лошади и он, недолго думая, решил отвязать одну. Но хозяева тут как тут: "Коня украсть вздумал?" Мешади Таги стал клясться, что у него и в мыслях не было такого, мол, собирался догнать ушедших вперед товарищей и отпустить коня, чтобы он вернулся назад. Ему не поверили, накинулись с кулаками. Страсти накалялись. Один замахнулся на него серпом. Таги отразил удар палкой, да так, что серп угодил в нападавшего. Тот возьми и испусти дух, Мешади Таги понял, что дело-табак, и бросился наутек. Наступила ночь, и бедолага, прислонившись к дереву, заснул. Сквозь сон ему чудится голос: "Мешади Таги, Мешади Таги, ты убил безвинного мужчину, а сейчас спокойно спишь?" Открыл глаза, - никого. Снова задремал, и снова проснулся на тот же голос. Поняв, что ему уже не заснуть, ночью же возвратился в село, слег в постель. И простился с миром...

На все у них был свой, собственный взгляд: Сельчанин отправляется навестить в городе сына. Видит, что сын каждый день куда-то отлучается из дому.

- Ты куда? - спрашивает.

- На пробежку.

Сын начинает втолковывать отцу о пользе бега.

Отец смеется:

- Ты знал такого-то в нашем селе? Ходил так осторожно, что попадись ему под ноги муравей и того не задавил бы. Так вот, не спеша, и прожил 104 года...

Уехал отец - приехал дядя. Видя ежеутреннее исчезновение племянника, спрашивает:

- Где ты был?

- Бегал.

Теперь он дядю "просвещает" по части оздоровительного бега...

- Никто не бегает больше зайца, а он живет всего три годика...

Они любили веселье, шутку. Собрались сельчане на базар. Встали ни свет ни заря, с первыми петухами. Миновали одну гору - не рассветает, другую - не рассветает. Что за чертовщина! Среди них был один, острый на язык. Он и говорит: "Одна надежда - на перевал впереди, если уж и там не рассветет, пиши пропало, уже никогда не рассветет, мир так и останется в темноте...".

Во время выборов некий сельчанин стал перед урной для голосования на колени и начал читать молитву. Спрашивают: "Почему ты молишься урне, это тебе не аллах". Мужчина отвечает: "Это и есть аллах! Уже тридцать лет впихиваю сюда свое имя, а выходит - чужое!".

Я ворошу память только одного села. Но в этих краях у каждого свои байки, свои шутки, свои анекдоты. Анекдотам, бытующим в селе Мамулган, сам Молла Насреддин позавидует. Жителей другого села прозвали "солесеятелями". Они, видите ли, посеяли соль и ожидали, что она даст всходы. Есть село, за которым закрепилось прозвище "таскающие туман в мешках". Один из его жителей, которому осточертел туман, крикнул соседу: "Давай соберем мешки со всего села, понапихаем туман в них - и вся недолга!".

Главная мишень их смеха - невежество, наивность, нерасторопность.

Житель села Мамулган пошел в лес: так случилось, что папаха его зацепилась за куст - слетела с головы - искал - не нашел. Наконец, взойдя на бугор, он стал кричать в сторону своего дома: "Эй, жена, эй жена, глянь-ка, папаха моя не вернулась домой?"!

Перед врагом не пятились... В первые советские годы в наши места из-за кордона часто набегал отряд Наджафкули-хана. В Ярдымлах в то время уездным начальником работал молодой интеллигент по имени Самед. Распространили слух, что Самед пустил в расход одного из близких родственников Наджафкули. Слух этот дошел до главаря. При одном из очередных набегов он посылает Самеду весть, чтобы тот не пытался "окружить его милиционерами", если уж такой храбрый, все твердят: "Самед, Самед", вот атаман, и хочет посмотреть, что он из себя представляет. Умысел был прост - вынудить Самеда на встречу и "убрать".

Вызов задел Самеда за живое: никому ничего не сказав, он вскочил на гнедого и помчался навстречу, врагам. Люди Наджафкули затаились в засаде, навели ружья, поджидая отряд Самеда. Тут на гребне показался одинокий всадник. Конь - под стать своему наезднику. Скачет - будто летит. Можно уже и достать пулей. А ружья молчат. Рука у Наджафкули-бека дрогнула, опустил дуло, невольно залюбовался. Самед крикнул: "Наджафкули-хан! Вот я, Самед! Один! Выходи, потолкуем!". Наджафкули-хан медленно поднялся. Тут прогремел выстрел. Стрелял племянник, залегший рядом. Наджафкули, еще не зная, попал он или нет в Самеда, взъярился наставил на племянника ружье; "Ах ты, стервец! Разве можно поднимать руку на такого храбреца?"

Пуля миновала Самеда. Так он, целый и невредимый, возвратился назад на своем рысаке.

Дело в том, что даже вражда в те времена имела свои неписанные законы. Тот же Наджафкули-хан, возвращаясь назад, попадает в засаду, и папаха его сына-подростка, которого он возил с собой на разбойные ристалища, скатывается в ущелье, Наджафкули-бек со словами: "Не могу уехать, оставив здесь папаху своего сына" (папаха была одним из атрибутов чести) сходит с коня. Несколько человек, пытаясь достать папаху, гибнут. Наджафкули, видя, что перестрелка затягивается, отправляет сына к знакомому, в окрестное село, - чтобы оградить от возможности беды. Окружившие отряд - те же сельчане - увидев, что к ним приближается мальчик, прекращают стрельбу. Отряд Наджафкули, воспользовавшись затишьем, ускользает от преследования.

Мальчика целым - невредимым доставляют в село, а вскоре переправляют к отцу...

* * *

По вечерам мы всей родней собирались в отчем очагe, и перелистывалась летопись славных дел многих и многих поколений, от Сафихана и Рустамхана.

Так ненавязчиво шло посвящение в уроки мужества, мудрости. Уроки народного воспитания!

До начала свадьбы, до приезда ашуга, молодицы затевали веселье. Поплывут кругом, затянут прекрасные свадебные песни. Эта традиция живет до сих пор, но, к сожалению, этот наш бесценный музыкальный фольклор не привлек должного внимания собирателей-фольклористов.

Мелодии и слова этих песен всю жизнь звучат в моем сердце.

Многие из этих хороводных песен построены как сестрино обращение, напутствие брату-жениху.

Мелодии могут быть разнообразными, но слова зачастую нанизываются на песенную ниточку из народных азербайджанских баяты - четверостиший. Любовь сестры к брату, печаль сестры при женитьбе брата, к которой примешивается и затаенная девичья тоска о счастье, пронизывает эти песни - слушать их без волнения невозможно. Хоть и поются они на свадьбе, в атмосфере праздничности и веселья, в этих песнях я ощущаю древнюю как мир, светлую и вечную печаль,

У Аракса у реки,

Сердцу светят огоньки

Свадьбу брату мы сыграем,

Ждем ашуга у реки.

Стог сгорел - одна зола,

Себе руку обожгла

И горит огнем язык мой

Столько брата я звала.

Брат уймись, прольется кровь.

Вихрь сорвется, рухнет кров.

Жизнь отдам я за дороги,

Воротившим брата вновь.

На свадьбах до утра сказывали сказы-дастаны. И стар и млад внимал, затаив дыхание, завороженный звуками саза и песнями ашугов. Вечернему томлению созвучны мелодии, исполняемые на плоском балабане (ясты балабан), дневному задору под стать черная зурна (кара-зурна). На звуки кара-зурны кони, глядишь забьют копытами о землю, у удальцов взыграет кровь - и затеваются скачки. До недавних пор еще в селах невесту, одетую в яркие одежды, привозили на коне.

Глядя на нынешние свадьбы, со всякой звукотехникой, от которой хоть уши затыкай, когда, кажется, только и забота, чтобы взвинтить всех лихими ритмами, я испытываю тоску по старинным свадьбам, мудрым речам, мудрому сазу и сказу...

В дни сезонных праздников у нас показывали народные зрелища и живой, искрящийся смех, сопутствующий им, надолго западал в память. Этот "народный театр" обставлялся колоритным антуражем, костюмами и гримом. Среди нацепивших бороды, загримировавшихся сажей закопченных кастрюль сельских лицедеев я с трудом узнавал родного отца по выкатившимся белкам глаз...

Забылись, к сожалению, и эти народные представления, площадные игрища...

Семья. Самая важная наша книга нравственности - семья. Все начинается с семьи: все хорошее и плохое!

Куда бы ни заносила судьба, она начало всех начал, святая святых, к которой рано или поздно вернешься на поклонение!

Мне кажется, моим сонародникам особенно трудно дается разлука с семьей. Если не заставят обстоятельства, он не покинет свой очаг. И - шире - свой край. Отторженность от них - может быть вынужденной, а не добровольной.

Невеста может покинуть свою семью и переехать в дом своего жениха, но запись в паспорте не означает отрыва от семьи.

Старший и младший должны знать в семье свое место, свои обязанности, вместе с тем, и самый младший не обделяется вниманием... в семье есть свои правила, своя семейная демократия, взаимоуважение; каждый выполняет то, что в его силах. В больших семьях существует целая, так сказать, семейная субординация, с посредническими звеньями.

Мать - сердце, душа, точка опоры каждой семьи. Каково положение матери в семье, таково положение ее и в нравственной жизни народа: мать для нас божество добра. "Право матери, право бога!" - вот завет, дошедший до нас через тысячелетия!

"Материнское молоко - горное зелье - по сказам "Книги Деде Коркута", это чудодейственная панацея".

В одном из домов творчества из уст товарища по перу я услышал прискорбную историю: его сонародник, уехавший в Америку, уговорил перебраться и свою старую мать. Перед смертью она завещала похоронить ее на родной земле. Но преуспевающий и состоятельный сын не исполнил последнюю волю, - он сбыл тело покойной в некое анатомическое учреждение...

Мой собеседник заметил:

- Ваши земляки, хоть по миру пойдут, а останки матери не уступят на "эксперименты"...

- Нет! - возразил я. - Этот случай нельзя приписывать народу! Это поступок одного человека, вернее, недочеловека. И ваш самый неимущий сонародник не позволил бы себе такое.

Любовь к матери свята у всех народов.

... В мире нет более чувствительного барометра, чем сердце матери. Бывало увидит мать, что я на краю села с кем-то беседую, едва ли не с точностью фразы сумеет передать содержание моего разговора. Когда бы ее ни ослушался - это не приводило к добру!

Природа наделила наших матерей пусть даже самых малообразованных, необыкновенной мудростью сердца, чутьем и огромным, вселенским терпением.

Стойкость наших матерей сродни крепости наших гор. Мужчинам такое не под силу!

Из разговоров. Делегация из Западной Германии путешествовала по нашей республике. Проезжая мимо хлопковых полей Ширвана, они увидели работающих у дороги женщин и попросили остановить автобус. Небольшого роста старый военный подошел к женщинам. Случайно в это время среди кустарника выползла змея и бросилась на одну из рослых женщин, работавших с кетменем в руке. Женщина, не растерявшись, кетменем размозжила голову змее и, как ни в чем не бывало, продолжала работу. Увидев это, старый офицер подошел к женщине и попросил переводчика поговорить с женщиной. Женщина, услышав просьбу гостя из Германии, удивленно спросила: "Разве для разговора нужно разрешение? Пожалуйста!",

- Сколько часов вы работаете?

Женщина, смеясь, кетменем в воздухе описала дугу.

- От восхода до заката солнца.

- Не устаете?

- Когда устаем, отдыхаем.

- Сколько у вас детей?

- Девять.

- О, о! Трудитесь от зари до зари - когда же вы занимаетесь их воспитанием?

Женщина на миг задумалась, смерила взглядом гостя, повернувшись к переводчику:

- Он же видел на войне, как мы воспитали своих детей. Чего же спрашивает?..

... Тысячу лет мы пишем о душе наших матерей и будем писать еще тысячи лет.

Верность - основа и сила наших семей.

В наших краях еще с дедовских времен неизвестны: случаи, чтобы распадалась семья. Если не вмешивается смерть.

Мой друг рассказывал, как муж, без вести пропавший на войны, через сорок лет возвращается в свой дом. Когда он хочет умыться, жена подает ему мыло и полотенце, которыми пользовался он сорок лет тому назад...

... Отец моего однокашника Кямала Бадирова был из уважаемых, много повидавших на веку людей.

Впервые после смерти Мехралы-баба я посетил этот дом. Кямал в Баку увеличил портрет своего отца и установил его на столе, в красном углу: "Мать, глянь, я увеличил портрет отца!". Я сначала не понял, почему мать Кямала равнодушно встретила эти слова и даже не подняла глаз... Потупившись, поглаживая ковер, она рассказывала сыну о родне, о произошедшем с ними. На фотографию мужа она посмотрела только тогда, когда сын вышел из комнаты. И только сейчас мне раскрылся скромный, деликатный и щадящий смысл ее мнимого невнимания к портрету мужа... Большая цветная репродукция была как живая, и женщина при взгляде на нее вздрогнула. Муж ее, пусть на портрете, вернулся в дом. Она подавила чувства и краешком платка-келагая смахнула слезы.

... Один из моих знакомых в Баку рассказал удивительную историю: девяностолетний старик после смерти своей шестидесятилетней жены решил покончить с собой, не желая жить после ее смерти...

Однако случайно он остался жив. Когда его привезли в больницу, он обратился к врачам, чтобы не пытались его спасти, все равно, мол, их старания бесполезны... пусть уж лучше дадут ему умереть и отвезут в Тезе-Пир, в мечеть!..

Человек может добиться чина и сана, "официального" ранга аксакалов, его могут посадить во главе стола, но если у него рыльце окажется в пушку, если он поступился совестью и честью - грош цена его респекту и положению, - и он почувствует это по подчеркнутому невниманию и молчаливому "бойкоту"...

И еще есть свои правила стола, уставы застолья. Разделенный с кем-то хлеб для азербайджанца непререкаемее и надежнее, чем бумага с печатью.

Те, кто нарушили клятву, оказались неверными данному слову, растоптали хлеб-соль - и в народе, и в семье теряют уважение.

* * *

Свеча горит... Горит свеча на хонче - праздничном подношении. Глаза наши, привыкшие к яркому свету электрических огней, при свете свечи чувствуют странное умиротворение, успокоение, будто из шума и суеты больших городов мы попались в тихий, спокойный уголок природы. Мягкий огонь свечи отсвечивает на стенах и, кажется, меняется измерение всех вещей, замедляется ход времени; он возвращает нас в детство, в зарю нашей жизни. Оставаясь наедине со свечой - человек остается наедине с собой. Мысли, сомнения, переживания вырываются из неостановимого потока суеты и возвращаются к его естеству, соединяются с его сутью. Проходят перед твоим мысленным взором твои поступки, твои устремления, и ты стремишься отделить зерна от плевел. Кажется, в этой скромной магии свечи - скрытая сила и красота, сохраняющие в человеке человеческое, очищающие его or грязи и скверны. Когда наступала весна, знаменующая новогодье по народному календарю, согласно традиции, в честь каждого из нас зажигалась свеча и каждый из нас при свете этой свечи уходил в себя, в думы о перелистанной странице жизни на пороге весеннего новогоднего возрождения, и это были самые волнующие мгновенья.

Горит свеча... Горит кусочек нашего солнца и нашего сердца. Это дыхание древней Земли Огней на нашем праздничном столе, это искорки защищающего нас Огня, которого сподобился очаг за очагом, дом за домом. Искорка священного Огня выпала "а долю каждого соотечественника, живущего на этой земле.

Свеча горит... Как символ весны, как неизменный знак веры наших предков в Солнце, Огонь, Свет, сохранившийся на протяжении тысячелетий, как подтверждение нашей веры в бессмертие жизни, в торжество добра и милосердия, в величие народного духа - вечный символ-того, что не погаснет наш очаг.

Зеленым пламенем взметнулось из наших блюдец "сэмэни" - проросшие семена пшеницы - перетянутое красной лентой. В доме каждого азербайджанца в преддверии весны, в преддверии обновляющейся природы, пробуждающихся лесов и полей, как ее добрый вестник, как ее зеленокрылая ласточка, отливает при свете свечи изумрудным пламенем, нежное и родное сэмэни.

Сэмэни - тоже одно из поэтических чудес народной мудрости. Народ так жаждет встретить весну, с таким нетерпением ожидает ее, что сначала в своем жилье воссоздает ее приход - поросшая горстка зерен приносит весну в каждый дом. Потом, когда смотришь на зелень, покрывающую весь родной край, думаешь, что это и есть продолжение маленьких сэмэни, которые разрослись, объединились и превратили весь Азербайджан в зеленый луг.

Трудно придумать более поэтичное, более красивое и более человечное отношение к природе, к приходу самого прекрасного ее времени.

Идет весна... Она прекрасна сама по себе, но этого мало, каждый еще и взлелеет на ладони зеленые всходы весны; каждый хочет добавить к ней что-нибудь свое, отнимать же у природы - грех. Напротив, весенний праздник "Новруз" подвигает народ умножить зеленое богатство земли, сажать деревья, сеять семена.

Лелея и пестуя сэмэни мы выражаем свое отношение к весне, к ее животворной и обновляющей силе.

Жизнь моя и вновь моя,

Солнечная кровь моя...

Очищение души.

Возрождение верши...

Нет весны - застынет кровь,

Нет души - уйдет любовь.

Исцеление сердец,

Горе - лиху, злу - конец.

Сэмэни, сэмэни,

Твоя всходы зелены...

Новруз-байрам связывается с одной из легендарнейших личностей нашей старины, чье мудрое учение призывало человека к красоте, миролюбию, благим делам и трудам - землепашеству, разведению скота, словом, к созиданию - с именем проповедника света и добра Зороастра. В "Авесте" упоминается о взращивании животворного злака "хаомсомсам" (сэмэни). Все это говорит о том, что традиция выращивания сэмэни и в целом обряд встречи весны уходит в глубокую древность. Но есть основания полагать, что этот обряд древнее, чем времена Зороастра и "Авесты", известные нам цивилизации, уходит в глубокие пласты языческого прошлого человека, в его пантеистическую пропамять...

Свеча горит... Достаточно взглянуть на праздничную хончу, чтобы представить себе палитру красок, щедрость нашей земли. Это и многоцветье крашеных яиц, и виды сладостей, в которых проявилась искусность рук наших матерей и сестер... Не выдержало сердце матери, написало имя детей своих и на крашеных яйцах, на сдобном хлебце - гогале, на лакомом шекер-бура... Хонча украшена и другими дарами родной земли: плодами лоха, изюмом, хурмой и сушеным инжиром... Да разве перечислишь все виды сладостей, лакомств, которыми украшаются наши столы в праздник Новруз-байрама!...

Горит свеча, и вспоминается мне, как в Москве провели мы предпраздничный вечер. VII Всесоюзная конференция молодых писателей совпала с Новрузом... Традиционную праздничную хончу мы сымпровизировали в гостинице "Юность". В тот вечер наш гостиничный номер заманил едва ли не всех участников конференции. Всем хотелось посидеть у нашего необыкновенного стола, у горящих свечей. Свет свечей объединял в этот вечер представителей многих народов, делал их ближе, роднее.

В те же дни мы были гостями азербайджанских студентов, обучающихся в Москве. В ресторане были потушены все огни. Под звуки увертюры "Кероглы" зажглись свечи, и в этом свете прекрасные лица сидящих за столом, казалось, проступили сквозь пелену воспоминаний, из нашей древней памяти. Рядом друг с другом сидели сегодняшние Бану-Чичеки, Нигяры, Бейреки... В этот снежный московский вечер особую теплоту излучали зеленая феерия сэмэни, алые гвоздики, как напоминание о родном азербайджанском крае.

Наверно, если какому-нибудь азербайджанцу доведется встретить Новруз в космосе, ему понадобится блюдце с сэмэни и горящая свеча.

Свеча горит... Видно, как между городскими "небоскребами" в нескольких местах разожгли костры, и дети прыгают через них, с традиционными возгласами: "Агырлыгым-бугурлугум", то есть прочь хвороба-худоба с меня. Малыши прямо на бетонных балконах жгут бумагу, лишь бы был огонь, лишь бы в нем сгорело все дурное.

Наступает весна, и ее празднество окрыляет нас не только днем сегодняшним, но и памятью о прошлом. В селах наших к этому празднику готовятся за месяц. Белятся стены домов, моются ковры, протираются оконные стекла не задерживали первые весенние лучи, родственники одаривают друг друга, посылают поздравления детям, которые оказались в это время далеко от дома. Аксакалы обходят дом за домом, чтобы узнать самочувствие людей, кто в чем нуждается, кому требуется помощь, благословляют всех. В этот день поссорившиеся должны помириться, в этот день все должны протянуть руку помощи слабым, немощным, бедным. Beсенний праздник Новруз становится апофеозом человечности, благородства, милосердия - праздник придает жизни особый смысл, наполняет ее особой одухотворенностью, особой значимостью.

Весна всем от мала до велика приносит радость. В вечер наступления праздника горят костры, языки огня поднимаются в небо. Лицо мое помнит нечаянную "ласку" этого огня, и рубец, оставленный им, будит сладость и горечь воспоминаний. В этот вечер загадывают желания, "подслушивают" свою судьбу, устраивают розыгрыши, веселятся - за всем этим нравственный и психологический опыт народа, накопленный в течение многих тысячелетий. Нет никаких оснований считать этот праздник и сопровождающие его ритуалы религиозными.

По народному поверью, в вечер накануне праздника, когда природа обновляется, ветки плакучих ив достигают земли, воды очищаются, - купание в этой очищенной "священной" воде приносит человеку счастье. Это поверье поднимало нас засветло и мы устремлялись к рекам, речушкам и родникам. Потом в селе начинались разговоры, шло выяснение: кто искупался первым в ледяном воде, кто первым искупал свою лошадь? Помню эти купания - вода обжигала как огонь, перехватывало дыхание. Потом уже верхом, на лошади мы встречали весенний день, первые весенние лучи, и наши кони блестели на солнце, испарялась вода, которой они мылись, таяла роса на траве. И в нас происходило пробуждение, будто скололи наледь с души и раскрепостили ее. В огне сгорели наши горести и болячки, "священная" вода очистила нас, и мы вступали в весну как заново родившиеся.

Вот глубинная мудрость праздника весны!

Горит свеча... Маленькое пламя разрастается и видится мне полыхающий на моей родине огонь войн, который проносился над ней многие и многие века. Народ многое преодолел и возжигает в честь этого маленькие свечи. Свет, весна, добро, благородство. Эти понятия каждый мой сонародник впитывает с молоком матери, живут в его крови, в его представлениях о мире.

Если для древнего человека хранение огня было основной заботой, первоосновой, жизни, то сейчас слова огонь - очаг стоят в одном ряду с такими словами как Родина, Отечество, - они нераздельны, Родину мы называем родным очагом, мы относимся к ней как к источнику света, как источнику бессмертия. Человеку кажется, что пока горят эти свечи, пока во дворах полыхают костры, пока бушуют весенние потоки - наш дух и наши чувства обновляются вместе с этой весной - и вечно будет жить великий наш очаг Родина, и свет Земли Огней будет доходить до дальних уголков всего мира!

Горит свеча... Наливаются силой артерии моей земли - в Куре и в Араксе, оживают поля и леса, горы и долины, оживает тысячелетняя земля, хранительница памяти многих и многих поколений, встает, разгорается над ней огромная свеча - вечное Солнце. Скоро на бескрайних просторах Миля, Мугани, Ширвана, Карабаха, Гянджабасара и Нахичевани взойдут мириады весенних свечей - весенних цветов. Азербайджан превратится в огромную праздничную кончу.

Девичья башня. Можно сказать, что Девичья башня есть в любой зоне Азербайджана. Девичья башня Ярдымлов расположена очень близко от границы с Южным Азербайджаном, на одном из самых высоких горных хребтов. Когда смотришь издали, она кажется папахой на вершине горы. Такое впечатление, что природа "выполнила заказ" по проекту человека. С восточной стороны крепость обрывается бездонной пропастью, но именно здесь, над пропастью, расположены ворота башни. С остальных трех сторон она окружена крутыми склонами, на которые очень трудно взойти. Только в одном месте, в достаточно высокой части, есть относительно пологое место. Здесь сохранились остатки другой твердыни, выпирающей как волна над скалой, и под ней место, защищенное от снега и дождя, где может поместиться кочевье. В здешних местах его так и называют "кеч" - "кочевье". К крепости ведет только одна тропа. И подняться на нее может практически только человек, имеющий альпинистскую сноровку.

...Мы оставили своих коней метрах в двухстах ниже башни.Выше подниматься верхом было бы крайне опасно. Дома высокогорного ярдымлинского селения Алар были видны внизу, рассыпанные по отрогам гор, вдоль небольшой горной речушки. Там, в этом селе, шла свадьба, и мы были приглашены на нее. Отправив нас в путь, настрого наказали: глянете на башню издали и - назад; даже местные жители не поднимаются и крепости. Но, заметив выбитые на почти вертикальной стене "ступени", размером в ступню, я не смог удержаться. Эти с трудом различимые ступени шли вдоль отвесной кручи и выходили на ту сторону, где была пропасть, в какой-то момент они обрывались и, чтобы пойти дальше, надо было перейти на другие "ступени", опоясывающие гору: единственным выходом было ухватиться за кусты можжевельника, свисающие сверху, и подтянуться. Безопасность человека, который решил подняться здесь вверх в полной мере зависит от надежности этих кустов, обломится ветка или отколется кусок скалы, из которого растет можжевельник, или просто ослабеет и разомкнется рука - тогда, как говорится, костей не соберешь... Если есть у тебя воля, сноровка, не смотри вниз, взбирайся, - только не смотри вниз...

Что и говорить... После того, как преодолеешь все эти препятствия будто попадаешь в ирреальный мир. Здесь, у этой неприступной твердыни, ощущаешь особое дыхание окружающей природы, и будто растворяешься в ней. На пятачке, с сельский хырман, забываешь об этих "адских подтяжках". Здесь растут деревья, густые кустарники. В скале расположена небольшая выемка, из которой вымахал ясень. Местные жители считают, что это углубление когда-то было земляной печью - тендиром, опущенный же в него вертел привился и стал деревом. А старики утверждают, что со дна тендира имелся проход в башню. Трудно сказать. Поразило меня то, что не этой, казалось бы, недосягаемой и необитаемой высоте кругом валяются фаянсовые черепки. Посмотришь вниз, голова кружится. Река Алар отсюда видится тоненькой ниточкой. Знатоки подтверждают мнение местных жителей: отсюда из реки проложен был канал для воды, который вел в крепость.

Трудно подняться сюда, но еще труднее проникнуть в башню, точнее, войти в зияющие рядом проемы - их три. Пытались многие. Некоторые из тех, кто поднялся сюда, не смогли пройти дальше и возвратились назад. Темно, ведет ли дальше дорога, или сразу обрывается?

Может быть, стоит сделать шаг, и тебя затянет бездонная пропасть? Сильный поток воздуха тушит факел. Откуда идет этот поток, куда ведут эти темные "ворота", насколько далеко можно продвинуться - загадка. Возможно, когда-нибудь она будет разгадана.

Легенда. У каждой из Девичьих башен есть своя легенда. Что объединяет их? Убежденность - никогда, ни при каких обстоятельствах не склоняться перед иноземными захватчиками, хранить верность своей любви, беречь свою честь и достоинство - не останется выхода - погибнуть, пожертвовать собой!

Легенда, связанная с крепостью Девичья башня в Ярдымлах, связана и с Ардебилем.

Девушка отвергает все домогательства чужеземного правителя и остается верной своему возлюбленному, хотя и знает, что предстоят испытания. Для своего возлюбленного, для своего "Фархада", она заранее прокладывает в крепость скрытый канал для воды. Когда враг обнаруживает и перерезает его, у нее не остается иного выхода, как бежать; ночью, перековав коня так, чтобы подковы смотрели вспять, она убегает из крепости. Следы подков обманывают врага. Они упускают беглянку. Через некоторое время домогавшийся ее правитель получает письмо: "Твои притязания напрасны! Не ищи меня! Знай, что я замужем!".

Согласно легенде, девушка прошла огромный путь. И достигнув горы Савалан, она послала правителю письмо. Место это получило название "Ардебиль" - буквально: "Знай, что замужем".

Какие исторические события вызвали к жизни эту историю? Кто знает...

Напротив Девичьей башни - на другой вершине, возвышается Башня Юноши, Оглан-галасы, у которой своя легенда, своя история.

Захоронения в кувшинах. Думаю, что ни в одном районе Азербайджана невозможно встретить такое количество подобных захоронений, как в Ярдымлах. В каком бы селе ни копать землю, всюду обнаруживаешь эти красные кувшины, очертаниями напоминающие сердце. Бульдозеры при прокладке дорог или выравнивании стройплощадок, перемалывают эти кувшины с землей. "Аппетит" многих веков опорожнил эти "кувшины" и в них, кроме груды костей, ничего не сохранилось.

... По окончании сельской семилетки, я доучивался в Ярдымлинской поселковой средней школе. Ездил домой по воскресеньям, а в остальные дни жил в интернате при школе, как и ребята из других сельских школ. Я благодарен тем годам за то, что с ранних лет приучился к самостоятельности, познал цену товарищества, проникся чувством локтя, когда делишься последним куском хлеба, понял, как важно прислушаться к другому, понять другого: и еще научился размышлять, думать, - оставаясь наедине с собой, наедине с природой, волей-неволей углубляешься в себя, в свои думы. Общежитие наше располагалось за поселком, на берегу реки. Эта река кормила нас рыбой; на ее берегу прекрасное место отдыха. По ту сторону - лес. Когда наступала весна, наше общежитие оказывалось одиноким островком среди цветущих лугов. Аромат фиалок, цветущих вдоль реки и арыка, текущего с мельницы, проникал во все комнаты. На этом приволье у каждого из нас был свой любимый уголок: глядишь, все куда-то запрятались, замолкли, один сидит на валуне, выступающем из реки, другой примостился под большим ореховым деревом, третий - у старой мельницы, кто-то на опушке подступающей рощи или у родника в лесу, или распластался среди трав, вымахавших в рост человека; книга под головой, другая в руках...

Не было такого места в горах, в лесах, куда бы ни ступила наша нога. Когда я говорил о захоронениях в кувшинах, вспомнилась гора Моран. По затененному склону этой горы проходит трасса Биласувар-Ардебиль. Сейчас она осталась по ту сторону границы. Гору окружают суровые кручи, создавая как бы естественную крепость. Когда-то среди этих гор было расположено поселение Моран. По ту же сторону горы, которая смотрит в сторону Ардебиля, располагался древний город Авараг. Граница проходит через развалины Аварага. От Морана дошли до наших дней легенды, кладбище захоронений в кувшинах, и запечатленные в памяти скал голоса прошлого.

Люди, переселившиеся отсюда, унесли с собой и названия, и в местности Джавад, в современном Сабирабадском районе, они заложили село, назвав его Моран.

Мы, ребятня, любили, перемахнув через гребень, бродить по моранским лесам, куролесить по склонам, косогорам, пропаханным камнепадами, исполосованным осыпями. Подолье, где разбросаны огромные валуны, сошедшие с гор, жители соседнего села Дашкенд называли солончаком, потому что сюда, как магнитом, тянуло стада животных после пастьбы на сочных росистых травах.

Как-то удалось своротить один из этих валунов. Под ним обнаружили оставшиеся с неведомых времен останки человека, ржавый меч, кинжал, черепки посуды.

Хотя и было сообщено в Баку, никто не откликнулся, и мы стали заниматься "археологией" самостоятельно. Какой бы, посильный для нас камень мы ни поднимали, под ним обнаруживали чью-то смерть, "выглядывавшую" из глубин тысячелетий. И никто нам не говорил, никто не объяснял, что это бесценные памятники прошлого, - трогать их нельзя! В скором времени в школе организовали музей, который занимал весь коридор... Чувства, которые обуревали меня в те дни, потом сложились в стихи:

В окружении скал вековых

Предвесенняя радость почиет.

И в кувшинах могильных седых

Человечества младость почиет,

... Что ни камень - завеса веков,

В них кувшины шарами скатились,

В них летящий в грядущее зов,

Вздох последний и миг затаились.

... Спит воитель с щитом и мечом,

И красавица спит с ожерельем.

Но потомку краса нипочем,

О каменьях его сожаленье...

Здесь кипела живая вода,

Здесь вершились печальные тризны

Отстоялась в огнях чистота...

Стала ль чище юдоль этой жизни?..

У могильной тиши я в плену,

Или думы сковали уста мне?

Отошедших к навечному сну

Обняли сердцевидные камни...

Каждый народ должен оберегать память о своих сынах: освящение памятных мест и могил - испытанный веками опыт; освящение помогает там, где бессильна сила, - это лучшая ограда и заслон...

В Ярдымлах также много подобных мест. Их называют или Памятник (например, "Абидарза от "абида" - памятник), или пир - святое место (Баба Пирали) или попросту Очаг (Йолочаг).

Абидарза - восстановлен. Вывеска говорит о том, что это памятник четырнадцатого века. Специалисты связывают его с именем одного из хуруфитских мюридов. Согласно другим предположениям, построен в XII веке.

Значение этих реликвий в истории азербайджанской культуры еще и в том, что они сохранили редкие данные об этих эпохах.

В одном из соседних сел расположен пир, сооруженный из дерева. Мы в детстве любили приходить сюда. Самое таинственное в этом здании было то, что на деревянном чердаке хранились кипы старых книг. Никто их не трогал. Но никто и не интересовался, что это за книги. Многие из этих книг давно погибли, смешались с землей. Когда в тридцатых годах преследовалось употребление арабского письма, на котором тысяча четыреста лет создавалась азербайджанская культура, когда под предлогом борьбы с религиозными пережитками практически перечеркивалось все национальное наследие, люди боялись хранить эту литературу, - все светские книги, произведения классиков были или закопаны в землю или спрятаны и брошены на подобных чердаках. Страх, в котором жили целые народы во времена Сталина, привел к уничтожению не только отдельных людей, но и целых народов, целых культур; один из тягчайших ударов культовской инквизиции пал на народ... В конце сороковых в начале пятидесятых годов было переселено двадцать девять ярдымлинских сел, расположенных вдоль границы; это была новая волна, новое продолжение насилия и репрессий тридцатых годов. Для того, чтобы создать большую нейтральную полосу, был использован вредный лозунг "бесперспективности" горных сел тысячи семей были изгнаны из своего родного дома, из края, где жили их деды и прадеды, и переселены в чахлые, выжженные, кишащие змеями полупустыни Пушкинского, Сальянского, Нефтечалинского, Али-Байрамлинского районов

Сейчас в Ярдымлах восемьдесят четыре населенных пункта, тогда же их было более ста десяти.

Из пережитого. Вместе с академиком Худу Мамедовым, чьи труды и личность высоко чту (его нет уже с нами) и кандидатом физико-математических наук Бахманом Султанлы мы поднялись в горы, напротив древнего горного селения Деман. В низине, расположенной между нами и Деманом, видны аккуратные строения заставы. Села уже не было, вернее село Деман стояло как и сорок лет тому назад, но теперь оно совершенно обезлюдело. Ниже места, где мы стояли, несколько человек сидело у родника, расстелив на траве скатерть. Позже мы познакомились с ними. Они приехали из Али-Байрамлов. В свое время они переехали из этого села. Каждый год они приезжают сюда на пять-десять дней во время отпуска; поставят палатку напротив своего отчего дома, посмотрят на родные места, погрустят при виде безлюдности своего родного села, подышат родным воздухом...

Дорога, идущая в направлении Савалана, проходит через Деман. С гор открывается удивительная панорама этого богатого края, - панорама, от которой испытываешь острую боль. Посевные площади этого большого края теперь расположены по ту сторону колючей проволоки. От древних водяных мельниц, расположенных по эту сторону границы, осталась лишь груда камней.

Деман стоит напротив Савалана.

Я неоднократно бывал здесь, и каждый раз в сердце моем начинался неизменный диалог с Саваланом.

Вновь брожу я среди маковых полей, поднявшихся выше колена, вновь смотрю на вершину горы, которую как будто срезали ножом, ниже белеют полосы вечных снегов.

Нет числа легендам, освящающим Савалан, Суболан, суб-алан... Аксакал наших гор, дающий плодородие, живительную влагу равнинам нашей родины, питает и наш дух, питает нашу мысль...

Возможно, освящение Савалана, преклонение перед ним связано с именем Зороастра, который прежде чем проповедовать идеи огнепоклонничества, десять лет обретался на этой горе.

Беседа с 3ороастром. О вещий человек! Я вижу тебя стоящим у Савалана, из глубокого далека, за далью почти трех тысячелетий, ты взираешь на мир и пламенное сердце твое жаждет великих дел, великих слов, великой борьбы. В очах твоих пылает огонь солнца, в душе твоей - прозрение смысла бытия! Ты только недавно завершил десятилетнее добровольное затворничество, разлуку с миром, десятилетнюю непрерывную внутреннюю схватку, очищавшую и воспитывающую твой ум, твой дух, твое тело... В лоне прекрасной природы Савалана, в пещере, как огромный глаз, смотрящей в мир, где искал ты тайны сотворенного и творения, ты стал "пчелой медоносной" с вершины горы обращал ты взор на необъятное отечество, ощущая необходимость к про стертым к тебе рукам, но прежде чем вернуться к народу, слиться с ним, вочеловечиться", ты размышлял о предстоящей стезе своей...

И ты рвешься к борьбе! Ты спешишь равно причастить людей к благам мира, свету, мудрости!

Сердце твое исполнено надежды! Ты "любишь людей" и ты веруешь в их возрождение, в преображение мира, в торжество добра!

Десять лет тому назад ты увидел мир в смуте и хаосе. Распалась связь времен, разрушился порядок вещей. Перекосились весы справедливости. Человек забыл человеческое достоинство. Разум в тисках. Попранная красота. Свет Ормузда оказался в руках слуг Ахримана. Все дороги вели в пропасть мрака. Зло повсеместно шло в поход...

Бесконечные войны, сотрясающие страны, делающие человека врагом человека, кровь, текущая рекой.

И произвол сильных мира сего, страсть истребления и разрушения. Жажда мирового владычества. Земля - как маслобойка. Бушующие потоком полчища. Крушение святынь. Обездоленный народ...

Ты узрел, что все беды происходят от зла. Человек поддался наущению дьявола. Он предал себя. Он стал врагом природы, создавшей его. И природа мстит ему. Ты убедился в праведном и суровом возмездии природы. Она отбирает свет из сердца человека, гасит в нем солнце любви...

"Я не могу оставаться там, где уже не способен любить!".

Ты узрел, что "сегодня правят мелкие людишки", он внушают народу покорность, смирение, подстрекают открывать врата злу...

Ты узрел, что в обществе нет места добрым., умным, мужественным: "О, праведные, искренние люди, открытые душой, держите в тайне свою глубину. Ибо ныне время лицемерных людей!".

Ты узрел, что власть ополчилась против народа: "Государство - самый хищный из всех зверей. Оно лжет без зазрения совести!".

Ты узрел, что государство выдает себя за выразителя народных чаяний, радетеля народных интересов: "Я, Государство, и есть сам народ". "Ложь!" воскликнул ты. Ты узрел, что истину похитили у народа и заточили в темницу. Истина потеряла свою истинность.

Ты узрел, что так больше невмоготу. Ты и не страдал жаждой власти и богатства, суетные радости не тешили тебя: Радость требует бесконечности, глубокой, глубокой бесконечности!".

И ты узрел, что мир больше не может оставаться таким! Человека надо возвратить к самому себе, надо разбудить свет его сердца, его самосознание, заставить его поверить в свое величие, в силу добра, справедливости, надо возвратить его назад, отвратить от пропасти.

Ты узрел, что наиболее унижен именно твой народ! Со всех сторон на него щерят зубы. Надо отразить зло. Нести свет в царство тьмы. Заворожить, заколдовать мрак. На языке, внятном самому мраку!

И потому ты удалился в горы. Чтобы отточить меч свой и разум свой! Посеять в мире здравые семена и ждать первых всходов!

Через три тысячелетия те, кто считает зазорным говорить на родном языке, забывшие о духе своих предков и, тем не менее, считающие себя азербайджанцами, прочтут эти строки и раздраженно скривят губы: "Авеста" написана на дарийском языке, какое отношение ока имеет к Азербайджану?"

Мол, ежели все определяется языком, какое отношение имеют они к Азербайджану к к азербайджанскому народу?!

О, исчадие отечества! Через два тысячелетия после Зороастра и великий Низами в родной Гяндже мысля по-тюркски, внимая родному языку на пиру и на миру, слагал бессмертные строки на языке правящих...

На каком бы языке ни писали личности, подобные Зороастру и Низами, думали они о судьбах всего мира.

"Я люблю тех людей, которые подобны редким тяжелым каплям, которые срываются с черных туч. Они вестники, они падают на землю, чтобы сообщить вскоре ударит молния, прогремит гром - они погибают, сообщив весть. Смотрите, я вестник! Я - тяжелая капля, упавшая с тучи!".

Ты спустился с Савалана к людям, как сеятель выходит в поле: "Настало время сеять семена самых высоких надежд человека. Пока плодородна земля. Но грядет время, земля оскудеет и уже не сможет взрастить ни единого древа.

... Тогда мир умалится и его заполнят люди, все вокруг сделавшие мелким... Последние люди говорят: "Мы обрели счастье". Нет уже ни бедного, ни богатого: и тот, и другой подневольны. Где теперь тот, кто хочет править, где тот, кто хочет подчиняться? И те, и другие в кабале. Стадо без пастыря".

"... Рука руку моет", "Все должно быть взаимно", "Ради своей выгоды они поступятся всем...".

Ты пришел как проповедник, способный открыть человеку избавление от этих бедствий. Ты пришел с верой в человека, в его разум: "Несчастные, о люди, в каждом камне таится изваяние". Ты пришел с жаждой вдохнуть жизнь в эти камни, как мыслитель-преобразователь.

... Братья мои, уберите этих правителей и этих мелких: людишек, они самая большая опасность для настоящих людей.

... Братья мои, есть ли у вас дерзание? Искренни ли вы? Не могут быть дерзновенными холодные духом, кривые, слепые, пьяные. Для того чтобы быть бесстрашным, надо познать, но и преодолеть страх. Гордо смотреть в бездну...

... Пусть рухнет все, чему надлежит быть сокруженным, нашими истинами: сколько зданий надлежит нам построить и ждут нас!

...Самые близкие ваши наперсники - ваше деяние и ваша воля. Не вмешивайте в свои дела постороннего!

... Уподобьтесь ветрам, срывающимся с гор. Они заставят сотрясаться моря!".

Так началась твоя трудная борьба за то, чтобы сделать человека настоящим человеком. В "чтении и письме" увидел ты путь, с помощью которого можно озарить умы светом.

Я стою напротив Савалана, и мне кажется твой голое твой клич, двадцать семь веков тому назад слившийся здесь с воздухом, водой, камнями этой горы, вновь звучит, вновь реет над моей головой, мои губы вновь повторяют твои строки, написанные кровью.

"... Человек, который сможет научить людей быть едиными, однажды разрушит все пограничные камни.

... Птица летит быстрее, чем самый быстрый скакун, но, увы, и ее голова, в конце концов поглощается землей.

... Все большие любви жаждут большего, чем сама любовь.

... Любить свой род - означает любить ребенка и любить свое будущее.

... По поступи человека можно определить истинность пути его. Посмотрите на поступь мою!".

И обошел отечество своим путем и поступью своей. Своей духовной и телесной силой, силой ума и силой слова восхитил многих. Но ты почувствовал, что твои соотечественники потеряли веру в то, что их земля может породить чудо, они ожидали чуда извне.

Они встретили тебя смехом. Ты увидел, что люди стали походить на обкатанные водой камки: одежда и мысли их превратились в пустую выхолощенную оболочку, у людей пропала жажда жизни и борьбы, все они живут одной и той же страстью, смысл жизни видят в наживе: дни их проходят в одинаковых, повторяющихся разговорах. А учат этих людей жизни те, кто стремится управлять этой массой. Глаза людей заволокло дремой, тела их стали рабами болезней. Тогда понесли тебя на своих крыльях дороги. Ты отправился в ту сторону, где рождается солнце. Ушел, чтобы вновь родиться для своей родины!.. Ты увидел, что твои соотечественники ожидают нового бога, нового пророка. Тебя же они знали только как великого поэта. Они не знали, что все боги по природе своей - поэты. Ты ушел, чтобы из своей природы поэта создать нового бога, новую веру, новую религию! Вернуться в отчизну свою как новое добро и новый свет, как слово бога!

Нет границ для слова бога. Пусть это слово изречено человеком!.. Ты ушел, чтобы создать книгу, в которой живут самые глубокие, самые прекрасные мысли человетва. На сей раз ты вернулся на родину во имя книги. Вернулся, чтобы Савалан стал твоей последней обителью.

Тысячи лет ты покоишься на вершине Савалана. Однако по-прежнему кажется, что ты удалился в свой одинокий скит и в один из дней выйдешь из него, чтобы помочь нам!

Ты смотрел на человека как на мост. Ты хотел пронести по этому мосту добро, благородство, великие мысли и прекрасные намерения. Сумел ли ты добиться своего?

Ты преподал людям урок познания. Сумел ли ты внушить всем свой урок?

Ты хотел взрастить людей, способных пожертвовать "всем своим духом", пожертвовать собой во имя лучших, прекрасных дней. Удалось ли это тебе?

Ты любил людей, разумом способных стать вровень с богом, и превзойти бога. Много ли на свете подобных людей?

Три тысячи лет наследники твоего великого учения, твои внуки и правнуки трудятся на этой земле. Однако и сегодня происходит схватка добра со злом и еще не видно конца этой борьбы.

Тогда тебе казалось, что ты родился в лихое время, что чужеземные захватчики, пытающиеся заставить народ забыть свое славное прошлое, уйдут с твоей земли. Страсть к войнам наконец покинет человека. В сердце человека возгорится огонь добра и дела человеческие пойдут на лад. Оказывается, все это не так просто! Оказывается, сами боги не дают миру успокоиться, они, боги, мешают человеку достичь счастья, спокойствия, благополучия. Иначе человек забудет бога! Забудет и себя, свою природу.

Было бы очень просто, если бы люди делились на добродетельных и злых! Ты бы знал, за кем тебе пойти и кого повести за собой. Беда в том, что и человек сам по себе внутренне противоречив. В сердце каждого человека происходит борьба между Ормуздом и Ахриманом. Борьба добра со злом не дает нам внутреннего покоя.

На что уповать, от кого ждать избавления?..

Ты думал, что ты самый последний... что возглашенные тобой призывы водворят порядок в мире. Однако и после тебя явились в этот мир пророки!

Один пришел как легенда... Мученической жизнью, милосердием и состраданием к ближнему стремился объединить людей, судьбой своей он показал, что дороги, ведущие к счастью, требуют жертв, приучил людей самопожертвованию и всепрощению.

Другой пришел в этот мир как реальный человек. Он явился как исцелитель, прожил жизнь в странствиях, изучил болезни народа своего и народов иных. И он видел выход в сплочении, в духовном единении, именуя себя "посланником аллаха", вещал от имени всевышнего. Но когда и это не возымело действия, он превратился в полководца, двинулся в поход, чтобы объединить народ под своим знаменем, и пал на поле брани...

Нет, не смогли они принести единство миру! Они умножили счет и причины препятствий, преград, границ разобщенности. Борьба христианства с исламом принесла миру многовековые войны и унесла многие тысячи жизней... Сильные мира сего превратили бога в исполнителя своей воли. Под сенью бога и религий крепла их власть, усугублялась блажь, росло их богатство, равновесие между людьми еще более нарушилось, начались претензии целых наций, целых религий на исключительность, гегемонию. И длящееся поныне мракобесие!

О, вещий поэт! Я говорю с тобой, к тебе простираю руки свои, но руки мои натыкаются на преграды, душу мою уязвляют колючие проволоки. Я отторжен даже от могилы твоей! Границы легли между нами! Зло и тьма легли между нами!

Я как в заколдованном кругу. Светом глаз моих, огнем сердца моего должен я расплавить, разорвать эти путы путей. Разъят Огонь Страны Огней, разъят Свет ее. Ниспошли мне Свет, ниспошли мне Огонь!

* * *

Граница. Когда мы сидели напротив Савалана и смотрели на бесконечный мир гор, Худу Мамедов, со свойственной ему проницательной простотой, заметил: "Кто сказал, что родину можно исходить из конца в конец и что родина может примелькаться? Даже небольшой район мы не можем до конца обойти и узнать. Любая дорога, любая долина приводит тебя в новый, неведомый мир".

Глядя с высоких гор на зеленые долины, увитые дымкой, я вновь и вновь убеждаюсь в истинности этих слов. Ведь сколько еще нераскрытых тайн в этих местах...

* * *

На встречах у меня часто спрашивают: "Почему ты так много пишешь о Юге? Ты же не южанин!". Я отвечаю, что не нахожу своего отличия от южан. Сызмала взор мой натыкался на колючую проволоку. Рука, протянутая к брату, вся в рубцах... Всю свою жизнь я нес в себе эту боль.

* * *

Вспоминаю дни, когда мы верхом ездили в горные села Джалилабада на мельницу и на базар. Дорога проходила через развалины переселенных сел. Высокие зеленые чинары виделись скорбными надгробиями... Дороге шла берегом реки, по ущельям, по косогорам и на каждом повороте оказывалась вблизи колючей проволоки... По ту сторону работали в поле крестьяне, увидев нас, они отрывались от работы, здоровались, а потом вновь продолжали свое дело. Когда в первый раз я услышал, что они говорят на том же языке, что и мы, я удивился. Ведь я проходил иные "уроки": "Все, что по эту сторону границы, родное, а по ту сторону границы - чужое". Не могу забыть зловещий "вой" колючей проволоки, напоминавший вой голодных волков, этот звук глубоко засел во мне, и я не могу избавиться от него, каждый раз он приносит мне боль... Через много лет я привел к этим проволокам своего сына. Пусть и он почувствует эту боль! Но уже не верхом, а на мощном "ГАЗ-69", как горный козел, взбиравшимся на кручи... В то время здесь всюду, куда взор ни кинь, тянулись хлеба, а сейчас кругом виноградники. Многие родники, которые били здесь, исчезли, виноградники начисто высасывают живительную грудь земли. Нас встречает директор совхоза, мой школьный товарищ, вместе с пограничниками. Подходим к самым истокам рекя Балгар-чай. Песчаная дорога ведет нас вдоль реки к горе Моран. Из-под ног вспархивают с гоготом кеклики. Парами бродят краснохвостые фазаны. Они не пугаются нас и не отлетают. Здесь мирно и они к этому привыкли. Охота здесь запрещена... Когда-то зверь и дичь водилась всюду окрест. Сейчас же зверье и птицы убегают к границе, к лесам, ущельям, где редко ступает нога человека. Гюндуз потерял счет краснохвостым фазанам, гуляющим парами. Одно из неповторимых чудес природы - эти птицы. Мы сидим на холме, на свежескошенном поле и смотрим на села, расположенные на той стороне. Мы насчитали шесть-семь. Поля здесь разноцветны, как сшитые из пестрых лоскутков... Мазок к мазку, межа к меже. Ни клочка пустой земли. Такими я видел посевные площади во Франции и в Польше. В коллективном хозяйстве мы еще не научились подобной рачительности.

В вопросах Гюндуза я вижу повторение моих детских вопросов, и странная грусть охватывает меня:

- Отец, а нас не пустят на ту сторону?

- Отец, и там говорят на азербайджанском языке?

- Отец, а почему они не хотят присоединиться к нам?

Мы видим, как взбирается на перевал автобус и движется к селу по песчаной дороге, поднимая за собою пыль. Откуда едет этот автобус? Может быть, из Тебриза? Или из Ардебиля? Из Астары? Или из Ахара? Кого везет? Какие черные вести об ирано-иракской войне несет он в это село, к нашим братьям по крови?..

Офицер, который находится вместе с нами, знает наш язык. Он слушает вопросы Гюндуза и порой как-то странно поглядывает на меня... Мне кажется, что в этих взглядах есть что-то печальное: будто и он ощущает свою вину перед детскими вопросами...

* * *

Был месяц май. Цвели сады, у которых не было хозяев, в селении Кехнакышлак - Старый кишлак, от которого осталось одно название. Выше развалин села, в горах белеют здания одной из пограничных застав. Секретарь райкома поздравляет пограничников с праздником. Потом мы, поэт Нусрет Кесеменли и я, в сопровождении офицера, поднимаемся к вышке, которая находится на самой вершине горы. Друг против друга - два столба. Между ними сделанная мелом метка. Это граница. На другом склоне горы - закордонное село. Мы смотрим в бинокль. В одном из дворов свадьба. Собрались люди. Как нарядный, многоцветный букет. Медленно поднимаюсь на вышку. С наблюдательного пункта выпархивает кеклик. Я в недоумении останавливаюсь. На самом конце стремянки кеклик свил гнездо, и в нем два яйца...

- Лейтенант, - говорю я, - хорошо бы на всех постах ваших свили гнезда кеклики.

* * *

Родной язык. Подул прохладный утренний ветер. Чудится, это дыхание моей матери... Или это шепот на родном языке!..

Родной язык! Ты зеркало моего мира. Ты создан волшебным "молоком матери, горным цветком, снегами Савалана, прозрачными водами стремительных рек, орлиным клекотом над головой моей, шелестом листьев наших лесов и садов, плотными туманами над долиной, вспышками молний, запахом земли, весенним ливнем, светом луны над моими просторами и мерцанием дальних звезд!

Мы вместе пришли в мир этот, мы двойники. Наша похожесть возек неповторима... Ты двойник нашего яркого, жаркого солнца, голубого неба с плывущими на нем облаками, нашей земли, гор и наших очагов в горах!..

Возраст твой равен возрасту человека и возрасту первой любви!

Ты походишь на эту чинару, которая растет в моем селе - корни ее много протяженнее видимого роста. Если я захочу исследовать твои корни, то я должен буду опоясать мир от востока до запада.

Ты походишь и на этот родник у дороги: ты прорываешься на поверхность из самых глубоких, самых дальних пластов нашей земли и нашего духа.

Ты походишь и на эту петляющую среди склонов гор, покрытую росой, тропинку: вот она исчезла, оборвалась, кажется, нет ее, но вот вновь появилась и все растет, удаляясь, и удаляется, вырастая, и оказывается самым надежным проводником в странствиях по свету...

Родной язык!... Негасимый очаг мой, пламя которого дошло до меня из глубин тысячелетий! Твой огонь ярок, блестит, как алмаз на солнце. И сегодня, как во все времена, воды твои прозрачны и чисты!

"Родной язык! Сколь сокровенные, сколь высокие чувства рождают в душе эти слова! Сколь внушительная, святая, величественная сила! Родной язык!

Язык, на котором ласковое существо поведало тебе любовь свою, материнское милосердие своё! Язык, сообщивший тебе все благозвучие и нежность свою, когда ты был еще в колыбели, запечатлевшийся в самых глубоких тайниках твоей души! Язык, на котором ты выработал первые мысли о жизни и о вселенной, на этом языке дух твой и суть твоя выражали свои чаянья..." (Нариман Нариманов).

Можно ли прекраснее выразить твою суть? Но не только из уст сонародников ты слышал о себе. Сколько раз исстари говорилось о красоте тюркских языков, огузских языков и языка, который сегодня мы называем азербайджанским! Тебя называли языком богов, мужей, спустившихся с небес, священным языком людей, родившихся от света, языком богатырей, воителей, сбиравших под сень своих знамен города и веси, наконец, языком оторванных от родной земли скитальцев! Тебя считали языком, созданным для ратного и властительного волеизъявления, для ристалищ и походов... Ты - глас природы, глас земли и неба, и языческих заклинаний. Ты - обет народа, крепкого, как скала, стоящего на крепкой как скала, земле! В песнях Деде Коркута ты расцвечен тысячью красок, как лоно цветущих наших гор. Ты - клич и бунт неукротимого Насими. Ты - стон Физули, несшего в сердце бремя скорбей земных!

Ты неделимая земля моя, непобедимый стяг мой, мое чистое незапятнанное имя!

Ты бессмертен. Слова твои, как и твои камни, как и твоя земля, мало изменчивы. За тысячу лет изменились только десять из ста слов твоей словарной кладовой, i других языках происходит в два-три раза больше изменений. Поэтому можно понять твои слова, возраст которых и сто, и тысячу лет. Слово твое, как гранит, долговечно. Ты бережно хранишь каждое слово. Как мать, бережно опекающая свое дитя...

Ты сохранился на нашей земле, на камне, на скалах, в памяти земли и неба, ты живешь на скрижалях нашей природы, ставшей Материнской книгой, ты оживаешь в ее теплом дыхании, в ее ласковом лоне.

Отрывки твоих фраз, твои выражения, как похищенное и разбросанное по всему миру богатство, я нахожу в недрах пяти шести тысяч лет - в каменных письменах, распространенных от Тихого океана до Европы, в сокровищницах чужих наречий, в памяти самых древних языков. Куда бы я ни обратил свой взор, везде слышу твой отголосок. По мере того как слой за слоем открывается духовая память родной культуры, нас обдает родным и близким дуновением.

Из глубин тысячелетий твоя мудрость доходит до нас:

"Душа человека, как мясо - разложится, запахнет, могучий человек, храни ее исправно!".

"Конь на земле подобен луне на небе".

"Тюркское слово похоже на перл в пучине, пока она в море, не узнаешь ей цену, но как только извлечешь ее из моря, она становится украшением корон хагнов и принцесс".

Считается, что эти изречения дошли до нас со слов Апл Эр Тунга Афрасияба - нашего пращура, погибшего в Южном Азербайджане.

Истина дастана. Это тот Алп Эр Тунга, который упоминается в "Истории" Геродота. Властитель огромной державы, простиравшейся от Китая до Дуная, которую Фирдоуси называет Тураном. Название это происходит от племени Тура, Туруска, упоминаемом в "Авесте". Алп Эр Тунга 27 лет властвовал в Азербайджане, в Аране, был союзником Мидии, заставил склонить колени мощные державы Ближнего Востока, войска его достигли Египта.

Согласно сведениям Закария Казвини, город Шабран был столицей Афрасияба, и из подземного дворца Афрасияба было проложено четыре подземных арыка с водой, вином, молоком и кумысом.

Он построил мост вблизи Мараги. В Карабахе и сейчас живет фамилия, которая ведет свою родословную от его сына. Предполагается, что город Казвин получил свое название в честь дочери Афрасияба.

Вероломство. Шах Персии Кейс-Хосров вынужден был заключить с Алп Эр Тунгой союз, "подружиться" с ним. В 625 году до нашей эры он пригласил его, вместе с его полководцами и наиболее влиятельными людьми. на пир в окрестностях озера Урмия, и там, воспользовавшись опьянением, предательски убил его.

В "Шахнаме" описывается, как Афрасияб после своего последнего боя скрылся в своем подземном дворце в окрестностях озера Сака. Здесь его обнаружили и поймали. Некоторые считают, что озеро это, названное так в честь саков-ишкузов - Гейча.

Плач по Алп Эр Тунгу приведен на огузском языке в "Дивани-лугат-ат-тюрк" Махмуда Кашкарлы в первозданной древней форме, и это позволяет нам судить о том, каким был тюркский язык до нашей эры.

При всей своей архаичности, язык памятника доступен всякому, кто мало-мальски знаком с историей языка.

Алп Эр Тунга - пал ли ты?

Мир наш - сирым стал ли ты?

Жертвой мщенья стал ли ты?

Сердце рвется, разорвется.

Рок оружие сокрыл.

Крадучись, он подступил,

Бека беков усыпил,

Как сбежит он, как спасется?

Волком взвоют веб мужи,

Исторгая крик души.

Разнесется стон в глуши,

Взор слезою заволочется.

Много лиха видел свет.

От него спасенья нет,

Пустит рок стрелу - в ответ

И вершина разнесется.

Душу боль сожгла дотла,

Семьюдесятью легла,

Все искала, не нашла

Дня былого - не найдется...

Из письмен на каменном надгробии, начертанных тысяча пятьсот - тысяча шестьсот лет тому назад, пробивается свет одной судьбы:

"В пять лет я остался без отца, в девятнадцать - без матери, в терпении, в муках, в труде к тридцати годам стал сановитым человеком... В шестьдесят лет умер".

Я слушаю голос, доходящий до меня из глубин 1260 лет:

"С тех пор, как тюркская нация стала нацией, тюркские хаганы стали хаганами и взошли на трон, никто не достигал города Шандуна и Великого океана. Упросив хагана, я собрал воинов. Достиг города Шандуна и Великого океана".

А в книгах, написанных через три года, ты ведешь разговор о новых бедах, родной мой язык.

"Я - нация, которая имеет страну. Где теперь мой край? Кого ради я завоевывал земли! Я - нация, которая имела хагана. Где теперь мой хаган? Кому служу я теперь?"

Этими- камнями, письменами говорят сама судьба, дух, подвиг, трагедия и слезы улусов, которые стояли у истоков современных наших сонародников.

Ты прокладываешь мосты между нами, родной язык. Что отличает эти письмена от современного нашего языка? Отдельные слова...

"О, тюркская нация! Пока ты голодна, ты не знаешь, что такое сытость, но, однажды познав сытость, ты уже не думаешь о голоде. Именно поэтому ты не поддержала слова возвысившего тебя хагана, кочуя с места на место. И на этих путях ты обессилела и оскудела.

О тюркские, огузские беки! О народ! Услышь! Если не рухнет голубое небо, если не разверзнется земля, кто может порушить твой край и почву твою!

О тюркский народ! Встряхнись и возвратись к себе!..."

Родной язык! Испокон веков ты возвышаешься не прозрачной, жизнестойкой незыблемой основе.

Бело облако, гремя и грохоча.

Снегом и грозой исходит.

То не мать ли седовласая моя

Горестной слезой исходит?

Туча черная, гремя и грохоча.

Снегом иль дождем исходит;

Или старенькая мать

От тоски огнем исходит?

Туча вешняя, гремя и грохоча.

Ливнем ли, шумя, исходит,

Или отрок молодой

Слезы льет ливмя, исходит?

Туча осенью, гремя.

Ливнями опять исходит,

Иль горючею слезой

Души двух ребят исходят?

И доносится до меня заклинание шамана:

Сядь на коня - скачи до меня.

В узком проходе не медли.

Двери открой - колени склоня.

Ты опустись немедля.

К плетке моей приложись.

Зубом моим заострись.

Гласом моим огласись.

Хочу воротиться назад,

О, шаман-ата*,

______________ * Ата - отец.

Кости мои болят,

О, шаман-ата.

Ребра мои трещат,

О, шаман-ата.

... Мне бы сюда не свернуть,

О, шаман-ата,

Мне бы не выйти в путь,

О, шаман-ата.

Назад воротиться хочу

О, шаман-ата.

В шатер воротиться хочу,

О, шаман-ата.

А этот лад напоминает первозданную красоту поэзии сказов Деде-Коркута, древних образцов, процитированных выше:

Подойди ко мне, долюшка моя, венец очага!

Выйдешь за порог - статью стройная, тополиная.

Вьется - обовьет щиколотки коса черная

Вровушки дугой - тетиве тугой уподобились,

Ротик маленький, не вмещающий две миндалины.

Щеки алые рдеют яблоком в пору осени.

Женщина моя, помощь и совет, и опора мне.

Как близки и понятны слова, выражения, образы, поэзия, которая дошла до нас из глубины веков!

В некоторых источниках Огуз отождествляется с Мете, и мне хочется привести легенду, которую должны знать и школьники.

В те времена, когда Мете только вступил на престол, император соседней державы послал гонца с посланием: уступить лучшего коня, не без умысла пытаясь подбить новоиспеченного правителя на бой. Свита дрогнула, но правитель остался спокойным: разве из-за одного коня можно нарушить добрососедские отношения?

Спесивый венценосец не унялся: теперь он стал требовать у Мете самую прекрасную женщину во дворце. Вновь приближенные всполошились, но Мете столь же невозмутимо отправляет красавицу.

В третий раз приезжают гонцы от императора. И просят именем императора сопредельную бесплодную и неухоженную землю. Придворные советники считают, что надо согласиться: "Стоит ли идти на распрю из-за клочка чахлой земли"?

Однако молодой хаган говорит: "Можно ли отдавать землю, на которой зиждется страна? Конь и женщина принадлежали мне, и я отдал их. Но какое у меня право уступить землю, в которой покоится прах пращуров?"

И Мете взялся за оружие, выступил в поход и одержал победу.

ДВЕРИ, ОТКРЫВАЮЩИЕСЯ СЛОВОМ

Как и у народов, своя история есть и у слов. Меня притягивает магический мир слова. Перелистываю свои старые тетрадки и наталкиваюсь на отдельные фразы, слова, заметки. Не хочется прокладывать между ними мосты. Ведь каждая дверь ведет в свою комнату. И, возможно, между этими комнатами нет связи. Но несомненно все эти комнаты единого дома и расположены под единой крышей.

* * *.

Нас не прельщает жизнь отшельников и затворников. Не привлекает возможность замкнувшись в келье, конструировать особую "историю", выдавать хронологию религиозных деятелей за "историю страны", сохранять для будущего, как имеющие серьезное вселенское значение религиозные междоусобицы, любую проповедь, прочитанную с амвона, выдавать за шедевры мировой литературы.

Преходящие события не запечатлевались в памяти его народа: мелкие распри, мелкие страстишки не смогли сбить его с правого пути. Во все времена был человек, его жизнь была для него превыше всего! Поэтому относился к тем, кто называл его то "мусульманин", то "иранец", то "татарин". Он ведь хорошо знал, кто он на самом деле: человек!

Через 150 лет после Мете, в 41 году до нашей эры, сохранились в анналах истории слова еще одного хагана:

"Вы не склоните головы! Потому что это самое большое из возможных предательств по отношению к нашему предку, который жил славно и достойно. Отцы наши завещали нам наряду с большими странами, свободу и независимость. Мы жили жизнью бойцов и всадников и стали нацией, от которой дрожали чужеземцы. Все эти завоевания мы обязаны беречь и не можем ими пожертвовать во имя обычной жизни! Как знает каждый из нас, доля бойца в бою - смерть. Если даже мы умрем, будут жить наша слава и доблесть, наши дети и наши внуки станут во главе других наций".

Какое счастье, что ты живешь, родной мой язык, в тебе запечатлены самые сложные мгновения человеческого духа, в тебе сохранилась память о жизни отцов и дедов, ты мой самый серьезный, самый глубокий собеседник! Сколько бы не пытались перерубить каши корни, иссушить наше древо жизни, отнять у нас наше прошлое, нашу историю, но народ жив, пока жив его язык и, если жив язык, значит жив народ, значит не исчезло его прошлое, не исчезла его история, значит живет и плодоносит его древо жизни.

Каждое слово родного языка, дверь, открывающаяся в прошлое.

Мы верим в непобедимость, бессмертие своего национального языка, своей национальной культуры, но мы далеки от национализма, от самовосхваления, кичливо-, сти, противопоставления себя другим нациям!

Мы оберегаем себя от этой раковой болезни глубокой верой в себя и столь же глубоким уважением к другим!...

* * *

Некоторым кажется, что такие понятия как нравственность, традиция, любовь к отчему дому, стареют, исчезают. Об этом должны говорить только пожилые люди.

Нравственность, красота неотделимы от любви к родине, от любви к жизни.

Человек, не уважающий свое прошлое, традиции своего народа, безнравственен.

* * *

Почему столь равнодушным оказалось это поколение с дипломами?!

* * *

Путь некоторых людей измеряется длиной от спальни к наружным дверям.

* * *

В одной арабской пословице говорится: Люди похожи на свое время больше, чем на своих отцов.

* * *

Нашу историю кажется упорядочила сама природа. Если даже в огне времени мы опалимся, обгорим и смешаемся с землей, в тот миг, когда враги наши посчитают, что нас больше нет, с обильным осенним дождем, с весенним ливнем, мы вновь возродимся, вновь оживем, вновь зазеленеем. Когда природа улыбается нам, когда солнце пригревает нас, мы расправляем крылья, нас становится все больше и больше, когда природа отворачивается от нас, когда непогода гонит нас, мы, сжавшись, прячемся в наши норы.

* * *

Слова как горящие уголья падают из языка нашего. Но кажется и они постепенно засыпаются пеплом.

* * *

Слова похожи на людей и на нации. И у слов есть своя героическая история, своя география, духовно-эстетические критерии, границы влияния и, наконец, есть своя борьба за независимость, за право жить.

Если между азербайджанским языком и самыми древними языками, в том числе, шумерским, существует лексическая и грамматическая близость, если в этих языках обнаруживаются общие слова, то это несомненно говорит о том, что в языке и в истории народа есть пока не открытые, не осмысленные, не получившие признания факты и явления. Язык наш должен быть признан по крайней мере современником этих языков. Такова история, которая стоит за этими словами!

А как мы должны рассматривать то обстоятельство, что в языках ряда стран Азии, Европы, Африки и Америки используется множество слов тюркско-азербайджанского происхождения, как должны относиться к тому, что тюркизмы распространены на такой огромной территории? Наверно это и есть география слова!

Вспомним названия Курильских островов, расположенных за тысячи километров от Азербайджана: Кунашир (кунашыр - гюн-ашыр день переваливает, перевал дня), Итуруп (лает собака), У р у п...

* * *

Я перелистываю свои старые тетради...

"Тюркская раса - нация - армия на землях Азии. Миллионам тюрков, содержащих лошадей, проводящих жизнь в седле, умирающих в седле, некогда долго разговаривать".

В этих словах, описывающих психологию народа, жившего много-много лет тому назад, ощущается что-то родное, близкое, понятное. За этими фразами оживает целая жизнь, ее ритм, ее звуки, я слышу приказы, зов людей, крики, передвижения: Приди! Уйди! Возьми! Бей! Поднимайся! Возвысся! Держи! Строй! Говори! Открой! В этих словах, которые впервые произносит ребенок, чувствуешь силу и мощь народа!

* * *

До какого бы слова я не дотронулся, открываются двери в прошлое, в дороги, которые мы прошли, в духовный и нравственный наш мир. Открывается дверь и трудно удержаться, чтобы не заглянуть в нее и разглядеть, что стоит за обычным словом.

* * *

Слово турок-тюрок встречается в китайских, иранских, еврейских источниках, начиная с тринадцатого века до нашей эры и несмотря на многие наслоения, несмотря на множество этнических изменений, происшедших с тех пор, собственно говорит о той же нации.

Китайцы называли их "тик" (в их языке нет звука "р").

Из племени Тик происходили гуннский хаган Мете и его дед Теоман (Думан). В одном письме, которое Мете написал китайскому императору, он пишет о том, что покорил двадцать шесть стран, в которых живут тюркские племена. (Это напоминает двадцать четыре колена племен огузов).

* * *

Анар высказывает свое отношение к тем, кто видит близость между Деде Коркутом и визирем Огуз хана Улуг Туруг-Тонугом, справедливо пишет, что слово улуг-туруг впоследствии стало использоваться не как собственное имя, а в значении аксакала, белобородого мудреца, и приводит в пример пословицу, записанную Дицем.

Когда я читал эту часть "Мира Деде Коркута" Анара, я вспомнил, что в наших местах и сегодня живут выражения типа "тому, кто не знает свой улуг-туруг, нельзя давать девушку в жены", "пусть придет его улуг-туруг", т.е. речь идет о близких значениях. Связь с Деде Коркутом можно увидеть и в названии мест нашего районе (например, село Арус).

* * *

Каждый раз, когда я смотрю на карту, я не перестаю удивляться. Сколько близкого и понятного в названиях мест от Тихого океана до Балкан. Да и вообще в Азербайджане мало можно найти названий местностей, рек, озер, двойников названий которых не встретишь на Северном Кавказе, в бассейне рек Волги и Урала, в Казахстане и Средней Азии, Алтайских горах, в Сибири, Монголии и Северном Китае, наконец, в Турции, Болгарии, Югославии, странах Ближнего Востока. Эта параллельность или идентичность названий проливает свет на многие темные страницы истории.

* * *

Множество споров вокруг Кавказской Албании и ее основного населения. Но когда узнаешь, что существовели тюркоязычные племена, носящие название албан, многое становится ясным. Понимаешь, что среди тюрко-язычных племен, с древности проживающих на территории от Тифлиса до Каспия, в Кура-Араксинской низменности именно албанцы составляли большинство и именно они создали свое государство.

... Г о ш к а р. Название одного из древних кыпчакских племен. В Казахстане, в Узбекистане есть название гор, которые называются Гошкар, Кочкар, происходят они от названия горного козла.

... Г я н д ж а. В окрестностях Нальчика, где издревле живут балкары и карачаевцы, а также в Казахстане, есть озера и реки под названием Гянджа. Одна из рек Дагестана до прошлого века называлась Гянджачай. Махмуд Гашкарли считал гянджевиков принадлежащими народу кыпчаков.

В Азербайджане есть несколько сел, под названием Гянджа, Гянджали (например в Хачмасе) и трудно представить себе, что это переселенцы из Гянджи. Скорее всего они происходят от гянджаков.

... Многое говорят уму и сердцу странные названия многих наших сел: Деде Гюнеш, Дунай, Джагатай, Хазарли, Текле, Атабек, Байандур, Балакангарли, Чалдыран, Бейдилли, Байат, Каракоюнлу, Карадаглы, Гарачы, Курган, Гаджар, Ходжа, Чуваш, Джалайыр, Тангыт Устаджалы (устаджпы), Шыхлар, Ширванлы, Халадж, Софи и т. д. В этих названиях живет историческая память сотен, тысяч лет. Но самое интересное, что эти названия рассеяны по всей территории Азербайджана. Например, услышав название Кенгерли, мы ищем его в Нахичевани, но оказывается одно такое село находится в Мирбашире, другое в Кюрдамире (Бала Кенгерли). И слово Казах встречается не только в Казахском районе, но и в Нефтечале, Дашкесане, Барде, Касум-Исмайлове и других местах.

... Селения Карадаглы - распространены в Агдамском, Хачмасском, Бардинском, Касум-Исмайловском, Бейлаганском, Мирбаширском, Мартунинском (Аг дере), Шекинском, Уджарском, Физулинском и других районах.

Селения, в названиях которых есть слово Мугань, распространены на территории от Тифлиса до Нахичевани, от Закатал до Каспия.

Есть сведения о том, что племена Кошка, Кашкай, участвовавшие в этногенезе нашего народа, жили в Малой Азии в середине второго тысячелетия до нашей эры.

... Согласно мифическим родословным отцом ханов Татар и Монгол был Алынджа. Если мы вспомним, что эта родословная говорит о Ное, а Ной в свою очередь связан с Нахичеванью и горой Агры, возникает странная глубинная связь, позволяющая по-новому трактовать название крепости Алинджа.

... Мы недостаточно знаем историю тюркских языков. Поэтому возникают приблизительные, предположительные этимологии, искусственные, ошибочные интерпретации.

Например, сколько различных транскрипций названий имени Деде Коркута; то связывают его со словами о д (огонь) и г ё р (могила), то со словом г о р х у т (напугай). Но ведь если исходить из самых древних, самых глубоких пластов тюркских языков, то мы увидим, что восходит оно к слову гергут, гергит, которые означают "указывающего", "направляющего" и весь дух памятника, сам смысл фигуры мудрого старца Деде Коркута, подтверждает такое понимание. Ведь в самом деле Коркут был наставником народа-племени.

... Есть много объяснений и слова Аран. На древне-тюркском одно из его значений - стадо, табун, стойло, стойбище. И это значение очень близко к реальному значению этого названия.

... В этом смысле любопытна топонимика моей малой Родины, Ярдымлов. Многие названия этого района - древнетюркские и восходят к периоду до нашей эры.

Г. Гейбуллаев слово Ярдымлы связывает с названием эртим, одним из колен племен печенегов. Прежде всего хочется сказать, что слово Яртым по-древнетюркски означает часть народа, колено племен. Слово эртим в свою очередь заставляет вспомнить такие слова как Эртем, эрдем, эрдемли (богатырь). В Ярдымлах есть села, с чисто азербайджанским названием: Чай узу, Даг узу, Дашкенд, Гарагайа, Велиханлы, Астанлы, Чанахбулаг, Шыхлар, Йолоджаг, Гёльйери и другие. Название же других сел трудно поддаются объяснению и по-видимому, восходят к доогузской эпохе. Любопытно, что и эти названия находят объяснение на древнетюркском. Скажем, названия сел Авун, Аваш, Авараг, Арвана происходят от слов с корнем ав, ар. В очень древних пластах нашего языка ав, авале - означает собрание, объединение, множество.

В письменном тексте, относящемся к эпохе много раньше XII века можно прочесть следующие строки:

Гюляр уз, ишыг сёз иле хам тавар

Бош, азад кишилер бу учке авар

Что означает:

Улыбающееся лицо, светлое слово и подарок

Свободные мужи собираются на эти три предмета

Авун (овун) - и сегодня употребляется в значении успокойся, отдохни.

А в а - название одного из племен огузов.

Арвана - один из видов верблюда.

Арва - создавать, говорить, проклинать, гневаться.

Например: "гам арваш арвады" (шаман проклял).

Как видим, эти слова нашего древнего языка, сохранившиеся до сих пор.

КАРАВАН ПЕЧАЛИ

Медленно бреду я, примкнув к каравану печали... Оказывается жажда жизни, воинственная природа, оптимистический настрой, ничто не в состоянии преградить дорогу печали...

Уже тысячи лет у народа моего есть неизменный спутник в дороге - горе и скорбь. Они не исчезают, когда как молния, сверкая от горизонта к горизонту, мчит он на своих быстрокрылых конях, не исчезают в блеске стремительных сабель, низвергающихся на спины врагов, не исчезают в его горделивой осанке, когда он походит на одинокий чинар, вонзившийся в клочок своей земли и возвышающийся надо всем, они вечно сопровождают его, всякий раз в глубине его глаз прячется печаль. Глаза эти впитали в себя скорбь от потери миллионов и миллионов близких... (смеясь, играючи преодолевает он спуски и подъемы тяжелейшей дороги, те прерывает свою песню, но в каждом звуке этой песни, в каждом ее переливе, слышатся невидимые миру слезы).

Боже мой, можно ли с такой щедростью даваться печали?!

"Рады мы, что печаль стала нашей возлюбленной".

"Как прекрасна, как притягательна твоя вечная печаль,

любимая!"

(Низами Гянджеви).

Народ мой, который радуется вечности печали и говорит ей "добро пожаловать!" Я преклоняюсь перед твоим духом!

Этот дух сделал Мухаммеда Физули самым великим певцом печали на Востоке:

"В душе моей сотни скрытых горестей осталось.

любимая, прощай!

Гора печали переехала от ворот твоих, уехал я,

эй джан, прощай!"

"Эй, Физули, судьба на тебе остановила свой взор.

Горечь разлуки всю, что имеет, отдала тебе",

В чем причина того, что миру он являлся как "горе печали", почему его слова выводило на бумаге "перо печали", почему на его плечи взвалила судьба всю горесть разлуки, почему "благоустраивал он страну печали", почему "от вздохов его содрогался сам рок", в чем причина его сотрясающих мир воплей.

Из глубины в сотни лет слышатся ответы наших великих художников слова.

"В чем причина?"

"В жизни моей много узлов, жизнь коротка, узлов же множество

Не поймешь - развяжутся эти узлы, или нет..."

В короткой жизни не суметь распутать сложные узлы, и даже не знать, сможешь ли распутать их!

"Рок криво раскидывает свои четки

Нарушает правила игры жизни".

А эта жалоба на порядок, сложившийся в мире, на непреодолимую поступь рока! Эти взгляды великого Низами, стали одними из главных направлений нашей поэзии.

У несокрушимого Насими, готового на все, даже на смерть во имя своих идей, непоколебимого в своей убежденности, в том, что он частица бога, что человек равен самому богу, и в его душе, в его стихах как легкий утренний ветер, как легкая пелена тумана, ощущается дымка печали и они не исчезают в самых страстных его проповедях.

Корни своей печали, ее общественный смысл Насими видел в том, что личный интерес стал превосходит общественное чувство, стал довлеть над "мы". Красоту жизни он видел в единстве.

"Куда "мы" выше, чем "я", знай

Ровно течет родник жизни".

Физули также тоскует о бедах человечества, его огорчает духовный крах человека:

"Разрушилось сокровище мира, не остался человек

Благоустроено место зла, но обитает там честь людская".

Внешне кажущийся одним из самых счастливых людей на земле, объединивший земли Азербайджана, возвысивший родной язык до ранга государственного языка, одерживавший победу за победой, сохранивший во всех своих поступках юношескую дерзость, ставший в глазах народа властителем духа своего времени, явившемуся миру в качестве имама (апостола Магомета), которого почитали как святого - Хатаи, один из самых выдающихся, самых известных полководцев своего времени, - в своих стихах не мог скрыть глубокой печали.

Меч и перо. Когда говоришь о Хатаи, невольно думаешь о том, что меч и перо всегда были у нас неразлучны, всегда были соратниками по борьбе.

Носители короны, владеющие престолом, всегда с завистью относились к мастерам пера.

Правители приходили к ногам поэтов.

Полководцы, чтобы освободиться от переполнявших их чувств, сразу после боя искали листок бумаги, их руки, привыкшие к тяжелым мечам, тянулись к обломку карандаша - надо было выразить свои чувства, запечатлеть их на бумаге, освободиться от них.

И Джаваншах Хагиги, и Шах Исмаил Хатаи, и Кероглу, и Гази Бурханаддин, выражали пером то, что не могли выразить мечом.

Перед самыми тяжелыми битвами Хатаи слушал народные напевы в исполнении тридцати ашугов.

На протяжении всей своей истории наши полководцы держали в одной руке меч, а в другой перо, книгу.

Слово, книга всегда были священными для азербайджанского народа.

"Клянусь книгой". Так звучала и звучит одна из самых великих клятв азербайджанцев.

Может быть поэтому не останавливалась ни на миг наша "мельница печали", все крутились и крутились ее жернова: только-только намеревались мы взять в руки перо и бумагу, как жизнь заставляла взять в руки меч. Сколько раз случалось в истории - мы призывали к миру, добрососедству, дружбе, а предательский нож вонзался нам в спину. И перо останавливалось, замирало в наших руках.

Великий азербайджанский философ и математик, основатель Марагинской обсерватории Насреддин Туси делил общество на четыре класса и эти четыре класса уподоблял четырем элементам природы.

Первый: Люди пера (интеллигенция) - "вода", "Их существованием определяется крепость мира и прочность религий".

Второй: Люди меча - "огонь". "Их существованием определяется порядок в мире".

Третий. Люди торговли - "воздух". "Без их помощи невозможно обеспечить быт людей и их снабжение".

Четвертый. Люди ремесла (пахари, скотоводы) - "земля". "Без их труда невозможна жизнь человека".

Однако я не могу согласиться с тем, чтобы быть только "водой". В душе моей неразлучно соединены и "вода" и "огонь".

Трагедия веры. Кровавые страницы нашей истории часто написаны нашими собственными руками.

Мужественные, чистые, сердцем, не знающие хитрости, простодушные как дети, способны поверить даже врагу. Мы гордились славной смертью, на протяжении всей своей жизни мы будто жаждали подобной смерти. Порой одно неосторожно оброненное слово, одна фраза, приводили нас к краю пропасти. Сколько раз мы наталкивались на предательство, на продажность, сколько раз терпели мы поражение. Но самое удивительное, то, что и пройдя через эти испытания, через эти бедствия, мы не отступали от своей веры.

Тысячелетнее соседство и история взаимоотношений наших предков с китайским и иранским императорами говорят о множестве фактов доверчивости к слову врага и столько же разочарований, когда враг проявлял коварство и предательство, когда данным словом заманивал как в ловушку.

Сладкоречивость и красивые обещания китайских хаганов проглотили на Востоке множество турок.

Алл Эр Тунга и Бабек поверили Кей Хосровам и Сахл ибн Сумбатам, - еще недавно лучшие представители нации столь же безоглядно верили в Сталина. Верили, хотя это порой наносило урон нашему единству, нашей земле, нашему имени, нашему алфавиту, нашей истории, хотя это уносило лучших наших людей! Убеждая - заманивали нас, но мы продолжали верить.

"Бремя понимать" (Анар). И еще в нас живет боль от понимания. Мы несем тяжкое бремя понимания того, что мир преходящ, что судьба чаще всего не благосклонна, протянешь в надежде руки и она отрубит ее, ухватишься за кого-нибудь, но тебя резко оттолкнут, осветивший тебе дорогу сам может потушить свет - мы несем это бремя и все тяжелее и тяжелее нагружается наш караван печали.

... Я шагаю, присоединившись к каравану печали. Я слышу как в такт звону колокольчика впереди бьются сердца наших старцев.

Сколько горя испытал мой народ! Все наши гении, кажется, впитали вселенскую печаль с молоком матери.

Сад увял, печальный вид.

Бор весь иглами увит.

Вся душа - как решето,

Впору пчелам соты вить.

Можно ли больнее сказать об истерзанной, разбитой душе!

Горе мне.

Сеял радость, горе мне.

Горе выросло горой,

Застонало: "Горе мне!"

Стон и крик,

Кто увидел благо в них?

Сеял грусть - пожал разлуку.

Сто стогов скорбей моих...

Нет отрад,

Вперемешку мед и яд,

Я запряг в соху печали.

За бедой беда подряд...

"Поэты печали", подобные Фиэули, выросли на этой ниве народной поэзии...

Если извлечь "проекцию" печали из нашей литературы - мы получим выхолощенную, обескровленную картину. Поэзия печали противостояла насилию, нашей расколотости, разобщенности, различным формам гнета - на этой гражданской печали замешено творчество Закира, М. Ф. Ахундова, Г. Зардаби, Сабира, Джалила Мамедкулизаде, Кади, Узеира Гаджибекова, Гусейна Джа-вида...

И корни их печали в том, что как говорил великий Вагиф - все в этом мире криво и косо, что истина растоптана, высокие духом под ногами, а глупцы на самом верху.

Начиная с первой половины XIX столетия боль за Родину перевешивает другие боли - мировая, вселенская печаль обретает конкретный адрес. Раздробленная, униженная, колонизированная Родина стала "обителью печали" и ни один гражданин, ни один человек, в котором есть хоть капля национального чувства, не мог не кричать, не мог не искать выхода, не мог не призывать к освобождению нации от этих оскорблений, от этих лживых "ярлыков".

Порой все мерзости истории, все гнусности времени приписывались самому народу и многие из тех, кто видел народ в таком состоянии, забитости и униженности, не могли разобраться в истинных причинах такого положения. Они не могли понять, неужели это та самая нация, которая была известна на Востоке своей силой, мощью, героическим духом, неужели это та славная нация: политический аппарат день и ночь без устали внушал всем, что мы "мелки, ничтожны, что у нас рабская психология, что бескультурны, что у нас нет ни прошлого, ни будущего, что мы ни на что не способны; нам со стороны привносят разум, выход из тупика, только другие сделают нас людьми..."

Мировая печаль, гражданская печаль, личная печаль - так тесно переплелись, что их не отделить друг от друга.

Как проникли в дух народа ложь, обман, взяточничество, как происходило это намеренное обескровливание народа? Эти изменения, эти метаморфозы народ впервые видел, посмотрев на себя в зеркале газеты "Экинчи". Это зеркало, как и многие другие, в последующем стало рождать в нас чувство протеста, народ не мог смириться с нравственным растлением, с духовным подавлением, в нем все больше и больше росло чувство недовольства и это недовольство разрешалось в атмосфере революционных эпох.

Караван печали...

У каждого народа есть гражданские песни и песни; повествующие о хороших и плохих днях прошлого, эти песни, передаваясь от человека к человеку, способствуют единению нации. Однако, если посмотреть на наши песни, то придешь в удивление, боже, кто и для чего их придумал. Большинство из них поют невежды, они лишены смысла. Например:

Воробей сел на шесток,

Что длинна так ночь дружок?

Где пропал ты, петушок,

Милый, черноглазый мой.

"... Братья мои, не по причине ли бескультурье, бесхлебья на нашей прекрасней родине народ пускается бродить по свету, и гибнет, как мухи, отторженный от своей семьи, своей нации, своей веры!"

(Гасанбек Зардаби).

* * *

Kто же веками затыкал нам рот! Кто оторвал нас от родного языка! Кто последовательно разрушал наши национальные чувства! (...) кто заставил священную историю изучать на иностранном языке! Кто отнял у тебя все права и сделал своим рабом! Мы или кто-то другой!

... Вы изнутри знали об этих бедах, видели, что погибает ваш язык и ваша религия, но когда народ ваш задыхался в темноте, вы занимались только удовлетворением собственных желаний...".

..."Не зная языка нации трудно понять его беды".

..."Если у какой-либо нации не будет определенного пути, определенной цели, будущее этой нации будет подвержено сильнейшим бурям, разве не так! От кого ждать правильного пути, чистой, здоровой, твердой веры!"

(Нариман Нариманов).

"Клянусь, что одна из причин того, что наша нация так отстала, являются сами эти слова "нация отстала", которые надоело слышать каждый день... В действительности эти люди не разбираются в том, что значит отставать или идти вперед и у подобных людей не бывает веры, идеалов и хотя они талдычат о свободе и справедливости, но в сущности не понимают о чем идет речь и во всех своих поступках действуют наоборот... Я объявляю народу, что надо стараться быть как можно дальше от подобных людей и когда они вновь повторяют, "нация отстала" - не слушать их".

"Телеграф. Петербург. В клубе интеллигентов один из членов клуба в продолжение двух часов сделал выигрыш 23 тысячи 894 рубля и ночным поездом отправился в Америку. Тот, кто проиграл эти деньги, сначала хотел застрелиться, но потом раздумал". "И статья". Ну и бестолковы наши мусульмане! Честное слово, со стыда перед русскими, хоть сквозь землю провались!

Бывают случаи, выходишь на гулянье и видишь, навстречу человек понесся, голова острижена, борода красная, руки покрашены хной, я шарканье башмаков слышно за версту".

(Узеир Гаджибеков).

* * *

В голосах бытия бесконечный содом предстает.

Человек человеку собрат, но врагом предстает.

На угодьях кровавой земли он стрелком предстает.

Всюду рознь и вражда, милосердие сном предстает.

Этот мир искони мне в страданья сплошном предстает.

Лишь терзаньям и бедам вольготно крутом, предстает.

Радость узница в нем, горе вольным во всем предстает.

Мир сердец, опаленных бедой и огнем, предстает. (Мохаммед Хади).

"Уважаемые читатели. Не ругайте меня за то, что в наше время, в этой круговерти, когда нации в крови и в огне, я заполняю свое время вопросами "языка"... Может быть вы скажете, какое отношение имеет язык к национальному патриотизму! Некий муж намеренно не разговаривает по-тюркски, а в душе является националистом. Может быть и есть подобные двуличные. Однако я не представляю себе, что тот кто не любит свой язык, может любить свою нацию. Потому что язык основной признак нации, первый показатель любви к нации.

... Тюркский язык, пусть даже он плох, - это наш язык. Хотя в действительности язык наш один из самых простых и самых прекрасных в мире. Как раз благодаря простоте его, он стал общим языком для ряда наций. Вы никогда не увидите, что византиец с армянином говорили на каком-либо ином языке. В то же время некоторые наши господа, ссылаясь на трудность нашего языка, дома с женой и детьми считают необходимым говорить на другом языке. В Тифлисе, если встретится пять интеллигентов, вы не услышите чтобы они говорили на своем языке... Наши ханумы, кажется, враги своего языка, Имена у них чужие, язык чужой, привычка чужие, намерения чужие, воспитание чужое, будущее чужое, любовь чужая. Не пойму, куда мы придем таким путем!.. Я в полной растерянности. Совсем маленькая нация старается, чтобы ее стало больше, хочется показать другим свое существо, свою данность. Сохраняет уважение к себе, заставляет считаться с собой. А мы. Совсем наоборот, в наибольшей степени мы не признаем самих себя. Своими руками роем себе могилу.

... В мире есть простой и естественный порядок и заключается он в том, что каждое существо, каждый человек, каждая группа, и каждая нация трудится ради своей пользы, ради своего здоровья... А теперь давайте взглянем на наших мусульманских чиновников... разве можно найти в мире более бездарных, более несчастных, более отсталых: ни сами они для себя не в состоянии извлечь пользу, ни нации не могут пользу принести".

(Омар Фанк Нейманзаде).

* * *

Предки худо-бедно прожили свой век. Я их наследник. Точно так, как мы разделяем их славу, мы несем груз их ошибок. Мы справедливо гордимся их героическими традициями, но нам достались "заработанные" ими в результате их мягкотелости, вечных уступок, - горести и беды.

Я далек от мысли упрекать кого-либо за нашу судьбу, за сложные и темные места нашей истории. Что же, на нашу долю выпало такое: эта родина, это время, эта дорога, эта боль...

Увидим ли мы то время, или не увидим, доживем или не доживем, но дети нашей отчизны сумеют довести этот караван печали к обители радости. Кровь, пролитая нашими предками, слезы, пролитые нашими матерями, не пропадут даром!

Я устал от ахов и вздохов, от бесконечных слез, от самоупреков.

Последнее отступление. Юсиф Везир Чеменземинли как-то в разговоре с Джалилом Мамедкулизаде посетовал: мол, хватит Мирза Джалил, достаточно ругали вы нацию, признавали ее невежественной, непросвященной. Эти новрузали, которых ты изображаешь, имеют высокую культуру, которая не ниже европейской, что из того, что они безграмотны? Естественная культура народа очень высока. Обратил ли ты внимание, что азербайджанец верхом не проедет через село. Если даже это будет незнакомое для него место, он спустится с коня, возьмет его за уздечку, - а вдруг ему встретится мать или аксакал, и он будет вынужден смотреть на них сверху вниз. Это ведь тоже качество нашей нации! Давай будем писать и о хороших качествах народа.

... Под стать цветку, раскрывшемуся к солнцу,

Распахнута душа моя добру.

Эти две строки я назвал "самыми длинными моими стихами". Потому что хороший поступок есть наша самая дальняя дорога и самый надежный спутник. Мы созданы для того, чтобы быть чистыми и творить добрые дела!

Я поспешаю, присоединившись "к каравану печали"! По миру "бренному, исходом неизменному"... Но кажется мне, что если жизнь наша проникнута любовью к родине, она никогда не иссякает: даже когда приходит смерть, начинается новая глава "Книги жизни", которая будет написана после нас...

* * *

Прекрасный гимн отчизне - впереди

Еще она не создана, не спета.

И муза вдохновенная - в пути,

Еще струна златая не задета.

Высокая народная стезя

Должна исторгнуть песни восхожденья.

Меня через Аракс перенеся,

Отдаться звонкой одой единенья.

Растет надежда - сверстница души,

И в горьких днях сквозит глухая сладость,

И песни сопрягают рубежи,

И Север с Югом, - прозреваю радость.

Отважные в грядущее идут.

Свиданья ждут красавиц наших милых

Точнейшие слова мои - мой труд

Еще восходят в напряженных жилах.

Резвится у дороги ребятня,

Босые ноги, по глаза - папахи.

Земля, от этих ног босых звеня,

Предстанет в новой силе и размахе...

Ликует луг, клокочут родники,

Взгляни на море, что зовем Отчизной!

И всем шагам попятным вопреки.

Она вперед рванется, полной жизни!

И пусть простит мой пращур Физули,

Сочтя недолговечным башню слова,

Слова мои из сердца проросли,

И ждет их чудо неба голубого.

Прекраснейшие в мире города

И лучший путь - пока еще в работе,

Созреет слово лучшее - тогда

Утихнут раны и уйдут невзгоды.

И стих, и вера - меч мой и стрела.

Я глас земли на вековечных кручах,

Сгорая в днях насущных, я - зола.

Но - мотылек в сиянье дней грядущих!..

Эту книгу я дарю Наргиз, Гюндузу, Саадат, Тахиру, Орману, Решаду, Аразу, Намику, Анару, Эмину, Рамину, Тебризу, Ифтихару, Орхану... тем, кому жить на этой земле, и нести в грядущее наши надежды, - всем детям моей земли.