«Далекий след императора»

Далекий след императора (fb2) - Далекий след императора 1745K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Дмитриевич Торубаров

Далекий след императора

Главные действующие лица

Андрей Фёдорович Пожарский — основатель рода Пожарских.

Прутено — древний король Пруссии (373 г.).

Вейдевут — его брат, будущий король Пруссии.

Недрон — сын Вейдевута.

Девон — потомок Недрона.

Гланда Камбила — основатель царствующего дома Романовых.

Руссинген — брат Камбилы.

Осип Захарович — новгородский боярин.

Егор — чёрный человек, будущий Роман Ослябо, боярин.

Марфа — дочь земца, любовь Егора.

Маргер — литовский князь.

Вабор — литовец, друг Егора.

Айни — жена Камбилы.

Конрад фон Вернер — тевтонский рыцарь.

Павша Фоминич — новгородский купец.

Станил — его сын.

Гедимин — великий князь Литовский.

Чанибек — ордынский хан.

Бердибек — сын Чанибека.

Евстафий Дворянинцев — новгородский боярин.

Фёдор — его сын.

Генрих фон Арфберг — магистр Тевтонского ордена.

Винрих фон Книпроде — магистр Тевтонского ордена.

Григорий Ляпа — новгородский купец.

Иван Крутило — новгородский смутьян.

Вирфоломей — новгородский боярин.

Феогност — митрополит всея Руси.

Симеон Иоаннович — великий Московский князь.

Фёдор Данилович — новгородский посадник, боярин.

Василий — новгородский владыка.

Обно — человек магистра, исполнитель его воли.

Омовжа — татарский темник[1].

Жак де Молэ — Великий магистр тамплиеров.

Хадырь — татарин, тайный соглядатай в Московии.

Сергий Радонежский — преподобный, игумен и основатель Троицкого монастыря.

Стефан — брат Сергия.

Алексей — митрополит всея Руси.

Иван Александрович — смоленский князь.

Анастасия, Евпраксия, Мария — жёны Симеона Иоанновича.

Алексей Петрович Хвост — боярин, московский тысяцкий.

Лука Варфоломеевич — новгородский боярин, посадник.

Оницифер — его сын.

Фёдор Елферьев — московский купец.

Василий Коверя — московский купец.

Фёдор Акинфович — московский воевода.

Александр Иванович — московский воевода.

Нестерко — московский дьяк.

Олгерд — великий князь Литовский.

Кейстут — его брат.

Глава 1

Внезапный свист, донёсшийся с улицы, заставил вздрогнуть хозяйку дома. Этот звук напоминал птичий напев: «Спать пора! Спать пора!» «Никак твой перепел явился!» — оглянувшись на дочь, с каким-то змеиным шипением произнесла мать. Та, сидя за пряслицей, сучила льняную нить. От этих «ласковых» материнских слов дева вспыхнула красным маком. Резко вскочив, она нервно сунула веретено в пряжу и порхнула к двери.

— Марфа, ты куды? — преграждая ей дорогу, мать встала у двери. — Ты забыла запрет отца? — с угрозой в голосе произнесла она.

Нет, дочь хорошо его помнила. Её отец, земец, очень гордился своим положением. Он не был ещё боярином, но не был и смердом. Его уже никто не мог, как последнего, прогнать с собственной земли. Взять девку от смерда он готов, если будущий тесть при этом не запросит с него хорошего выкупа. А вот дочь отдавать за смерда, даже если тот вдруг предложит солидный выкуп, он ни при каких обстоятельствах не будет. Не доставало ещё видеть насмешливые взгляды соседей: «Мол, пообнищал земец! Так-то и надо!» Да ещё такую дочь! Одни глаза чего стоят! Да увидь её боярин... Ха! Ха! Вон, сын старосты ужом около её вьётся. Да и отец его не раз намёки бросал. Конечно, Егор парень видный, не чета этому сопливому недорослю. Рослый здоровяк, пригож собой. Орлиный взгляд — смелый, открытый. Девки, конечно, за ним гужом. Любая побежит, помани он пальцем. Это он чувствовал как мужик, вспоминая свою молодость. Да, был он пригож по всем статьям. Из-за этого и в земцы попал. Никуда не делся папаша его будущей жены. В подоле бы принесла. Дочь пошла в него. Взял бы он, конечно, его, да куды четверых сыновей девать? Парни отмахали под потолочину. Решать надобно. Как тут тяжело не вздохнёшь: где ж ему откупного набраться? Одна надежда — за Марфу взять. Баба было насела на него:

   — Дочка-то перезреет! Может, а?..».

Он тогда вспылил:

   — Не хочу, чтобы моя дочь... да ещё такая! Да по миру пошла. Кто такой смерд? — вопросил он, глядя на свою Ульяну. Да так, что та даже присела. А он, довольный, продолжил: — Да он хуже раба. За того хоть хозяин застеняет[2]. А за его кто? И ты у меня... смотри! — Он грозно погрозил пальцем.

Прошло время. Как-то Ульяна на дороге встретилась нечаянно с Прасковьей, матерью Егора. Она попыталась проскользнуть мимо, да та остановила:

   — Ты чей-то, Ульянушка, мимо бежишь? Никак возгордилась. Аль забыла, чья ты подружка была? Да и кумушки мы с тобой. — Ну куда той деваться? Пришлось остановиться, не хватало, чтобы потом по людям глас пошёл, что, мол, Ульяна заспесивилась.

   — Ничего я не забыла, — Ульяна затеребила платок, — просто... скоро должны мои вернуться, обед варить надобно. Жеромы они у меня ой какие. Да Фёдора мойво ты знаешь.

   — Все мужики одинаковые. А времечко-то ещё есть, — Прасковья взглянула на солнце, оно ещё не очень высоко оторвалось от земли, и лукаво посмотрела на подружку.

Та намёк поняла.

   — Ну, как у тя телушка-то растёть?

   — Растёть, куды ей деваться! А у тя?

Разговор явно не клеился, был каким-то натянутым, но торопливо прошмыгнула мимо Марфа.

   — Здравы будьте, тетуся Прасковья, — сказав, дева стыдливо опустила голову, слегка покраснела.

Горячо зыркнув глазищами, она заторопилась, словно её кто-то хотел остановить.

   — Ой, краса кака! — Прасковья произнесла эти слова сладким голоском. — Ой, кума, глаз за ней нужен. Глаз. Смотри... Замуж ей пора.

Мать машинально посмотрела вслед удаляющейся дочери. Тяжело вздохнула.

   — А ты не вздыхай, чем мой Ягор плох? А? Девки ему проходу не дают. А он... нет. Марфа, чую, в его сердце вошла. И чё бы нам их не поженить? А?

Ульяна опустила голову, искоса взглянула на бывшую подругу.

   — А, понятно. Фёдор твой... того... как же, земец! А давно он им стал? Да если бы не... Ну, ладно. Мой Ягор, може, ещё и боярином будить. Вон он каков!

Ульяна молчала.

   — Чего молчишь? Аль Фёдора бойся? Дак, ты... держи в руках мужика. Пущай попробует у меня Яван слово противу сказать, так я б его...

Она не стала дальше продолжать, а как-то полупрезрительно взглянула на Ульяну. Баба такого выдержать не могла.

   — Ладноть, — выдавила она из себя, — посылай сватов.

Она давно была за такое решение. Егор ей был по душе. Да кто нас, баб, спрашивает? Цыкнет мужик, а то и вожжами отходит. И на этом... конец.

Вернулась Ульяна домой, а на душе словно кошки нагадили. Вырвалось как-то это согласие. А что дальше? И попробовала она пустить в «дело» всю свою женскую хитрость и ласку. Вечером, подсев к мужу, голоском запела ему на ушко, не желает ли он кружечку бражки аль медовухи. Привстал Фёдор с лежаня. Не поймёт, чё это с бабой. Раньше с устатку — и то со скрипом наливала. А щас... на тебе.

   — Чё ето ты така добра? Аль чё надоть? Так говори.

   — Федотушка, — она пододвинулась поближе, руку на его плечо положила, — да я... того, — сказала и замолчала. Боязно стало.

   — Ну, чё, говори, — он пятернёй прошёлся по всклокоченным волосам, расправил усы.

   — Да я щас, принесу.

   — Ну, неси.

Она шустро спустилась в подвал и вернулась оттуда со жбаном в руке. Взяв с полки братину, подсела к мужу.

   — Держи! — и подала ему братину.

Тот, ничего не понимая, посмотрел на сосуд, потом на жену.

   — Лей, — видя её нерешительность, подтолкнул он.

Фёдор почти залпом выпил две братины. Хотел было и третью. Но жена поставила жбан на пол. Тот, расправив омоченные усы, произнёс ласково:

   — Ну, сказывай!

Такое обращение её вдохновило.

   — Федотушка! — стараясь произнести его имя как можно ласковее, начала она разговор. — Марфуша у нас стала видной девицей.

   — Это так! — не без гордости произнёс он, как бы намекая, на кого она похожа.

   — Дак... того... пора ей и в замужество.

   — А чё, жених есть? как-то быстро произнёс он, глядя на супругу.

   — Есть.

   — Кто ж?

   — Ой, парень хоть куды. Девки к нему, как пчёлы на мёд. А он... ни... Марфуша наша ему по душе. Да и она... на его заглядывается.

   — Уж не Егор ли? — отодвигаясь, спросил он.

От его строгого, грозного тона ей стало не по себе. Но, ещё на что-то надеясь, робко произнесла:

   — Ён!

Лицо Фёдора исказилось в гневе. Стало страшным, злым, отталкивающим.

   — Да я... я... — он стал задыхаться, глаза его бешено забегали по комнатушке, ища что-то подходящее.

Ничего не найдя, он пустил в ход кулак. Как она увернулась от удара, одному Богу известно.

Вскочив, словно кто-то её подбросил, она юркнула в приспешную[3]. Засов танцевал от его ударов, как юный цыганёнок, выклянчивая у прохожего милостыну. Она с мольбой смотрела на эту деревяшку. И та победила. Когда человек выбился из сил, деревяшка спокойно легла на место. Ульяна ещё долго не выходила из своего убежища. Наконец Фёдор позвал её. Его голос был уже не таким грозным. Она открыла дверь.

   — Собирай на стол, — приказал он.

Уже сидя за столом, уписывая нехитрую снедь и строго глядя на Ульяну, он произнёс:

   — Ещё раз услышу... — и погрозил кулачищем, — и ей скажи, чтоб не заикалась.

Ульяна поняла, что тот имел в виду Марфушу.

И вот этот свист. Дочь ловко нырнула под её руку, дверь скрипнула и Марфу только видели.

   — Ты смотри... недолго! — только и успела крикнуть мать вдогонку.

И вот он, кустище боярышника, разросшийся так, что издали его можно было принять и за стожок сена. Плотненький, округлённый, с овальной верхушкой. Главные его достоинства были в том, что рос он недалеко от Марфиного дома, а внутри было незаросшее пятно, куда Егор притащил колоду, и они, сидя на ней, прятались там от глаз людских.

Он уже знал о случившемся, мать рассказала. Как та успела об этом узнать, одному Богу известно, и ему хотелось услышать от самой Марфы её решение. Сам он считал, что спасение в одном: он должен её похитить, как это было у их предков. Но вот согласится ли она на это?

Она явилась без промедления. Это уже подало парню надежду. Но в разговоре с ней, к ужасу для себя, он услышал, что бежать она не будет, как и выходить замуж без благословения родителей.

   — Я боюсь, — призналась она, — что со мной может случиться то, что и с Ольгой.

Село хорошо помнило, как та бежала со своим возлюбленным, когда её родители хотели отдать дочь за другого. Вскоре её нашли в лесу разодранной ломыгой[4]. Как она туда попала и куда делся её похититель, осталось тайной. Но все, особенно бабы, твердили, к чему приводит самовольство. Без благословения родителей всех ждут подобные несчастья. Трудно, конечно, девушкам после такой обработки было решиться на что-то подобное. Как ни убеждал её Егор, что это дело случая, она ничего не хотела признавать. Он даже решил подарить ей свой любимый ножичек, награду одного боярина зато, что Егор остановил, рискуя своей жизнью, бешено мчавшихся, запряжённых в повозку лошадей. В ней сидел барин. И если б не этот парень, душа боярина улетела бы на небо. Ножичек был дорогой, тонкой работы и выглядел довольно женственно. Рукоять из чёрного дерева была украшена мелкими бриллиантами. А расписное лезвие! Егор знал, что ножичек нравится Марфе. И хотя она его не просила, но глаза её сами обо всём говорили. И он решил смягчить её сердце — подарить этот ножичек. Она с удовольствием его взяла и спрятала на груди со словами: «Это будет моей самой дорогой вещью». Егор на мгновение почувствовал её своей. Но она тотчас охладила его, сказав: «Но всё равно только с согласия родителей». Что на него нашло, но он вскочил и воскликнул: «Не хочешь добром, заберу силой. Я без тебя не мшу», — и схватил её на руки. Как у ней вырвалось это громкое: «Матушка!», она не знает, как-то произвольно, скорее всего от довлевшего над ней страха перед отцом. Мать, выследившая их тайник, на этот раз ринулась за дочерью, чтобы подслушивать их разговор. И когда она услышала голос дочери, не нашла ничего лучшего, как крикнуть сыновей. Проучить незваного жениха у братьев давно была охота. А тут и мать к тому же. Как тут не постараться?

Новгородский боярин Осип Захарович, коренастый мужик, тяжело выбрался из повозки. Потирая онемевшую за сто тридцать вёрст с гаком просёлочной дороги спину, покрякивая, направился к воротам. А по селу пролетело: «Боярин приехал». Кто опечалился: оброк собирать! А кто и обрадовался: пусть-ка судит да рассудит.

В этот день боярин никого не принимал. Надо было отдышаться с дороги. Ожидавшим селянам его служка объявил: «Завтра, завтра». Назавтра первой явилась Ульяна. Хоромы боярина выглядели старо. Могучие брёвна, из которых они были сложены, за долгий свой век почернели. Здание просело и слегка накренилось. Но внутри оно выглядело довольно добротно. Да и проживать там было удобно. Толстые брёвна летом не пропускали тепло, а зимой холод. Вот и сейчас, когда за окном стояла нестерпимая жара, внутри была спасительная прохлада.

После такого променада[5] боярин спал как убитый. Проснувшись, он ещё понежился на пуховой перине, но, почувствовав голод, сбросил босые ноги на пол. Широкие дубовые половицы одарили его прохладой. Он прошлёпал по ним до угла, где стояла бадья с холодной водой. Над ней, на стене, висел корчик[6]. Он снял его, почерпнул водицу и, наклонившись над ветловым корытцем, обдал лицо, а второй вылил на спину. Утиральником обтёрся и, накинув рубаху, двинул в застольню. Там его уже ждал накрытый стол. Отведав грибочков, жаренного в сметане карпа, обсосав рёбрышки молодого кабанчика и запив холодным хреновым квасом, боярин, сытно рыгнув, направился в горницу для разбора накопившихся у селян жалоб.

Когда он вошёл, то увидел, что там его дожидалась пока только одна женщина. Он про себя усмехался, подметив, что она тщательно принарядилась. На ней был цветастый сарафан и поверх шугай. На голове платок, нависший над глазами и прятавший её подбородок.

   — Это ты, Ульяна, — хозяин не то спросил, не то утвердительно произнёс.

   — Я! Я! — залепетала она от счастья, что он её узнал. — Да вота пришла к те, наш спаситель и милостивый господин, — она поклонилась ему несколько раз, — може, я в чём-то не права, но рассуди и заступись за бедную.

   — Ну, уж и бедная, — улыбнувшись одной стороной лица, сказал барин, садясь в старое потёртое кресло, на высокой спинке которого некогда красовался какой-то зверюга, сочетающий в себе львиную гриву, пасть медведя, а тело скорее рыси. — Щас, подожди, — сказал он, тряхнув русыми, постриженными в кружок, волосами. — Эй!

Дверь приоткрылась и просунулась головёнка какого-то пацана.

   — Скажи Гришке, пущай идёт.

Головёнка исчезла. Вскоре зашёл со взлохмаченными волосами и в расстёгнутой до пупа рубахе моложавый мужичишка. В руках бумага, гусиное перо и сосудик с булькаюшейся жидкостью. Он гордился тем, что сам её готовил из сажи, яиц и глины. Упавшие космы обнажили плешину во всю голову. Она была у него удлинённой, с двумя макушками. Поставив своё добро на стол, он привычным движением руте забросил космы на плешину. Только после этого посмотрел на просительницу. Глаза у него были умные, уши большие. Умел быстро принимать нужные для хозяина решения. За это тот его ценил.

   — Садись, — кивком головы боярин показал ему на ослоп.

Григорий был у него всем: и писарчуком, и казначеем, и лекарем. Был честен, неподкупен. Но была и одна слабость: любил крепкое. Всё равно какое: бражка, медок. Боярин прощал бедного пропойцу за его другие качества. Сколько раз, правда, и прогонял. Для острастки. Но замены найти не мог и возвращал. Тот каялся, клялся, что больше не будет пить. Но....

   — Чё у тебя? — боярин посмотрел на Ульяну.

   — Батюшка, кормилец ты наш, спаситель....

   — Хватит! — грубовато остановил он её. — Зачем пришла?

   — А... да вот. Моих дитятев... чуть етот аспид... изувечил.

   — А где они? — вставил Григорий, глядя в окно.

Боярин намёк своего служки понял.

   — Да, где они?

   — Щас! — Ульяна, чуть приподняв подол, ринулась к двери.

Вскоре за ней вошли дитяти. В дверном проёме им пришлось наклонить головы. Первый, видать, старший, был с перевязанной щекой. У второго подвязана рука не совсем чистой тряпицей. Третий был с костылём. А четвёртый... У него был такой фингал, что закрывал весь глаз. Глядя на эту команду, боярин не мог сдержать смеха.

   — Дитяти! — смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.

И тот не мог сдержать смеха. Отсмеявшись, спросил:

   — Так сколько их было, этих аспидов?

   — Да один! — надрывным, слёзным голосом ответила Ульяна.

Боярин переглянулся с писарчуком.

   — Один! — не без удивления переспросил Осип.

   — Да, один — повторила она.

   — За что?

   — Да... етот аспид... Ягор хотел лишить дочку мою, Марфу, невинности.

   — Невинности?

   — Да, да... вот те крест! — Ульяна взмахнула рукой, но креститься не стала.

   — Где твоя... как её?

   — Чё... привести? — Ульяна смотрит на боярина.

   — Приведи, — кивнул тог головой.

Вскоре она привела дочь. Та вошла робко, с низко склонённой головой, отчего коса упала и едва не волочилась по полу. Когда они подошли, боярин приказал:

   — А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.

Марфа, подняв голову, так и прожгла боярина своими глазищами. Тот даже заёрзал в кресле. А в голове зазвенело: «Хороша девка! Хороша!» Посуровив, он спросил глуховатым голосом:

   — Скажи, мать правду сказала, что тот аспид... как его...

   — Да Егор, — подсказал писарчук.

   — Егор, правда, хотел лишить тебя... чести?

   — Кто... Егор? — дочь посмотрела на мать. — Да чтоб Егор... матушка... Да ты не права! — Марфа зарыдала.

Плач её был такой искренний, такой сердечный, что боярин не выдержал и приказал:

   — Ты, Ульяна, отведи её! — сказав, он посмотрел на Григория.

   — Пущай приведут аспида! — не без улыбки сказал Григорий.

А дома у Прасковьи беда. Егор второй день не поднимался с постели. «Хворый, что ли?» — думает мать. Но сколько она ни прикладывали ладонь ему на лоб, тот был холодный. Если Прасковья начинала его расспрашивать, в ответ слышала одно:

   — Отстань, матушка!

Походит, походит мать вокруг — и опять к Егору. И опять тот же ответ. Не выдержала — и к Ивану, который шил хомут.

   — Да я — то чё... зови Милантию.

Милантия, древняя старуха, на селе слыла как лучшая знахарка.

   — Да, наверно, пойду. Ты не против, ежели ей курицу дам?

   — Ту, которая плохо несётся, — ответил Иван, шилом прокалывая очередную дырку.

Но до знахарки дело не дошло. С боярского двора прибежал холоп и потребовал, чтобы Егор срочно шёл к боярину.

   — К боярину?! — не без испуга спросила Прасковья. — Зачем?

Тот только пожал плечами.

   — Слышь, Яван, Егора к боярину кличут!

   — Слышу! — он снял с колен недошитый хомут и отложил его в сторону.

Отряхнув портки, поднялся. Подойдя к Егору, повернул его к себе.

   — Ты чё натворил? — грозно спросил отец.

   — Да ничё... батяня! С чего ето ты взял.

   — С чего. С чего, — передразнил тот, — пошто тя к боярину кличут?

   — Мня... к боярину? — словно проснувшись, спросил сын.

   — Нет... мня! — с раздражением буркнул отец и добавил: — Пошли! Да живей.

   — Входи, входи, аспид! — проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.

Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч — всё говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.

   — Это ты их? — спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.

Тот не стал отпираться:

   — Я! — не без вызова ответил парень.

   — Ты знаешь, что за это положено?

Егор отрицательно покачал головой и сказал:

   — Это они на мня напали.

   — Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, — боярин посмотрел в сторону братьев, — а на тебе даже царапины нету!

   — Есть. Шишка! — Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.

Боярин рассмеялся:

   — Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.

Егор повернулся.

   — Вишь, как челюсь отвисла. Да ён месяц жрать не будет.

   — Не будет, не будет, — встряла Ульяна, — ето ты, асп...

   — Замолчь! — рявкнул боярин. — Григорий, — официальным тоном обратился он к писарчуку, — что же положено за это преступление?

Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:

   — Тридцать рублёв!

   — Тридцать рублёв? — раздался чей-то с надрывом голос.

Все повернули головы. Никто не заметил, как вошёл Иван.

Он упал на колени и пополз к боярину.

   — Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублен? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! — он ткнулся лбом в пол.

   — Ладно! Так и быть. Ты, Егор, — он повернул голову в сторону парня, — поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.

   — Я, в Новгород? — вырвалось у Егора.

   — Поедить, мил господин, поедить, — завопил от радости отец, — и те, боярин, наш низкий поклон, — Иван опять лбом бьёт половицу, — за твою доброту! Да хранит тя Господь!

   — Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь руль этим, — он кивнул на братьев, — пущай у Милантии полечутся.

Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: — Змеюка!

   — Ты сам змей! — так же тихо ответила кума и состроила рожицу.

А вечером дома у Марфы загорелся такой сыр-бор, что впору было бежать из дому. Когда вернулся вечером Фёдор и узнал о случившемся, он ринулся на Марфину половину. И точно бы изувечил дочь, если бы не мать. На неё как-то подействовал недавний разговор с кумой. Мать встала ему на пути:

   — Уймись! Не тронь! — заорала она.

Но Фёдор, как котёнка, отшвырнул её в сторону. Тогда Ульяна в горячке выхватила из ступы пест и так прошлась им по спине муженька, что тот, как сноп, упал к её ногам.

   — Ещё шаг, — взревела она, — убью!

Фёдор свою Ульяну такой ещё не видел. Когда она угрожающе взмахнула, муж поднял руку и стал отползать в сторону со словами:

   — Ты чё? Ты чё?

Оказавшись на безопасном расстоянии, он поднялся и направился к двери. Прежде чем её открыть, повернулся к Ульяне и зло бросил:

   — Отдам за Прокла!

Муж это сказал таким тоном, что Ульяна поняла: здесь он не отступит. Прокл был сопливым сыном старосты. Это была просто месть. Месть жене за то, что она подняла на него руку. Такое в жизни бывает. Помутившиеся на миг мозги делали детей несчастными на всю жизнь. Потом, когда всё вставало на своё место, поправить что-либо было поздно. Сам потом мучился остаток своей жизни. Но что упало....

Глава 2

Давно это было. Очень давно. Все описания того времени превратились в прах. Что сгорело, что сопрело, что разбито, что зарыто. Но не надо отчаиваться. Всё может быть. Будет какой-нибудь любитель сельской жизни обустраивать своё жильё-быльё, начнёт копать, чтоб деревце посадить, баньку сладить... и, бах — его заступ наткнётся на что-то твёрдое. Кто-то, выругавшись, бросит копать, уйдёт на другое место, а кто-то захочет продолжать копать и дальше. И отроет он каменную плиту. Позовёт соседа. Вместе они её достанут. Увидят, что это не просто плита, а могильная и с какими-то знаками. Под ней скелет сохранился. Почешут затылок: что делать? Могут решить и так: они не убивали, никого не хоронили. А банька нужна. Извлекут кости и выбросят где-нибудь в лесу. А плиту разобьют, чтоб никто не узнал о находке и не мешал докапывать траншею под фундамент.

А может быть и другое. Позовут учёных, те и прочитают, что здесь покоится прах древнего короля пруссов Вейдевута. «Кто такой?» — заинтересуется копатель. А если будет упрям, узнает он следующее. Да, был когда-то и правил в этих местах прусский король Прутено. Тогда короли были не такие, как сейчас. Им самим подчас приходилось о себе заботиться.

Снарядился король на охоту. Долго бродил он по лесам. Но куда подевалась вся живность, одному Тору известно. Уж решил он возвращаться. Вышел из лесу на полянку. Глянул, а там такой красавец-тур спокойно пощипывает травку, что аж нот пробил короля. Копьё на изготовье. Заходит слева, чтоб наверняка поразить в сердце.

Всё вроде получилось. Ан нет! Взревел бычина, бросился на короля с такой яростью, что ещё мгновение — и висеть его королевскому высочеству на рогах животного. Но король был ловок. Успел увернуться. Тур не стал больше покушаться на человека, а решил подальше от него уйти. Но человек был упрям. Да и добычу терять не хотелось. Пошёл за зверем. И так увлёкся, что не заметил опасного болотца. Да и трудно было его заметить. Сверху травяной плывун прикрыл водную гладь. Тут-то и провалился в него Прутено по самую шею. Первое мгновение король не почувствовал никакой опасности. Опёрся на траву. Но она вдруг ушла под воду. Тогда решил добраться до земли. Но увязли ноги, не мог их вытащить, как ни бился. А между тем он погружался всё глубже и глубже. «Что делать?» — сердце его забилось в тревоге. Король вдруг ощутил всю меру опасности. Осмотревшись, заметил, что над ним склоняются зелёные ветлы. Попытался дотянуться до них рукой. Ему даже удалось это сделать. Но, наверное, от радости он сильно дёрнул ветку, и её тонкие нити оборвались. Как он ни старался, но достать ветви не мог. Между тем продолжал медленно погружаться в трясину. И тут он почувствовал, что его смерть неизбежна. О, как жаль уходить в таком возрасте! Да и что будет с его королевством? Ему с таким трудом удалось объединить пруссов. Теперь не они были добычей их врагов, а те сами стали опасаться набравших силу, объединённых соседей. Неужели всё уйдёт прахом? И как хочется жить! Жить!

   — Господи, — взмолился он, — услышь меня! Помоги! Если свершишь чудо, буду твоим рабом!

И... чудо свершилось. Оно пришло в виде огромного мошника[7], пожелавшего опуститься на эту ветвь. Под его тяжестью она согнулась. И, уже захлёбываясь, Прутено схватился за спасительную ветвь.

Вернулся, и, собрав вождей племён, отмстил своё спасение широким застольем, которое растянулось на несколько дней. За ним-то его вожди, под действием хмельного, возгорелись желанием «навестить» соседей-литовцев. Против был только его брат Вейдевут. Он был женат на литовке и у него с соседями сложились дружеские отношения. Но его голос потонул в могучем воинственном вое вождей. Это подогрело короля, и он, махнув рукой, дал «добро».

Большой отряд пруссов двинулся на Литву. Внезапность нападения сулила им хорошую добычу. Но как они просчитались! Литовцы встретили их! Неужели кто-то предал? Но поздно думать об этом. Надо сражаться. Сеча была ужасной. Несмотря на храбрость и отвагу пруссов, сдвинуть с места литовцев не удавалось. Так их застигла ночь. Битва отложена до следующего дня. А среди ночи вдруг поднялся такой ураган, что даже взрослому стало страшно. Ветер вырывал с корнем деревья, валил с ног людей. Напутанные кони разбегались. Рядом с головой короля, едва не задев его, упало дерево. Он чудом остался жив. И вдруг он понял, это Всевышний напоминает ему о так быстро забытых обещаниях. Поутру, собрав людей, он приказал им возвращаться назад. После такой кошмарной ночи никто не пытался оспорить его решение.

Вернувшись к себе, король не поехал в своё дворище, а направил коня вглубь леса, где было их капище. Там он встретился с верховным жрецом, посредником между богом и людьми. Это был старец весьма преклонных лет. Он возлежа! на лежанке, устланной мягкими шкурами. Оконце, выходившее в лес, света почти не давало. Поэтому на стене висел светильник, который сносно освещал жильё.

При виде вошедшего короля жрец сделал попытку подняться. Но от бессилия упал на лежак. Вскочил рядом сидевший жрец-лигушон[8], помог старцу подняться и одеться в традиционную для такого случая одежду: в длинную серую тунику, обшитую белой тесьмой, застёгнутую белым шнурком, внизу украшенную кистями из бычьих хвостов. Подошедший король опустился перед ним на колени.

   — Тебе надо выполнить свой обет, — еле слышно проскрипел старец, — я скоро уйду к богам, — он повернулся в сторону.

Туг только король заметил, что там стоял Тор с золотой головкой и золотыми пальцами.

   — Он меня позвал. А ты, — он ткнул сухим, как зимняя ветка, пальцем в его грудь, — ступай прочь и... приходи. Он, — жрец кивнул на божка, — хочет видеть тебя на моём месте.

Король не сказал ни слова, поднялся и вышел. Вернувшись к себе, король вновь разослал гонцов, чтобы позвать всех вождей. На этот раз для объявления важного решения.

Ворота королевского двора открыты. Он забит до отказа. В первых рядах — вожди. Суровые обветренные лица, как маски, безлики. Кажется, их нисколько не тревожит, зачем собрали. Они знали одно: чтобы ни произошло, главная их опора — меч. И они стоят, широко расставив ноги, в тяжёлых сапогах, положив обветренные руки на рукоять своего оружия.

Король не заставил себя ждать. Когда он появился, его не сразу узнали. Белый клобук на голове, на плечах белый до земли плащ. На груди, на золотой цепи, огромный кабаний клык. Такой вид Прутено заставил вождей заговорить меж собой. Да и толпа загудела, почувствовав неладное. Король приходился им по душе. Он защитил их от набегов, а его походы почти всегда приносили удачу. Гул усиливался, и король поднял обе руки. Вскоре воцарилась тишина. И послышался твёрдый, властный голос короля, который столько раз призывал их на борьбу.

   — Братья мои! — многим показалось, что его голос даже слегка дрогнул. — Великий Тор призывает к себе нашего великого жреца. И он, как велит небо, возлагает на меня свои тяжкие обязанности. Бог спас мне жизнь, и я дал ему обет быть его рабом. Да воздадим ему должное! — он поднял руки и задрал голову, словно там, в голубом и прозрачном небе, хотел увидеть того, кто один властен распоряжаться его судьбой.

Тоже сделала и толпа. К ней присоединились все вожди: «Криве! Криве![9]». Их голоса слились воедино и громом, пугая ворон, разнеслись по округе.

Выбор богов был одобрен и людьми. И настала пора узнать, кто же будет служить им.

   — Король! Король! Кто будет королём? — загудела толпа.

Верховный жрец, а все уже стали считать его таким, поднял руки.

   — Я видел сегодня сон, как старец с золотой головой, — все поняли, о ком идёт речь, — подвёл ко мне... — жрец замолчал.

Замолчала и толпа. Потом с задних рядов раздался чей-то нерешительный голос:

   — Вейдевут!

   — Вейдевут! — подхватило несколько голосов. И вдруг раздался чей-то громовой голос, который перекрыл толпу:

   — Нет!

Вперёд вышел рослый плечистый вождь Почево.

   — Нет! — повторил он и топнул ногой.

   — Почево! Говори! — заорала толпа.

   — Он женат на литовке!

Из толпы вышел прусс. Если протестующий вождь был высоким и здоровым, то этот на голову выше, а в плечах в два раза шире. С таким особо не поспоришь, глядя на его, с детскую голову, кулачищи.

   — Ха! Женат на литовке. Ну и что? У меня жена — тоже литовка. Ну и что? Да таких здесь... а ну, откликнитесь! — пробасил он так, что вороны вновь от испуга слетели с деревьев.

В ответ раздался весёлый гул.

   — Слышал? — он повернулся к Почево, а потом обратился к толпе. — Я за Вейдевута. Он умён! И храбр. Лично знаю. Придёт к нам беда, мы с литовцами вместе будем её отражать.

   — А если к ним? — рассмеялся кто-то.

   — Тоже!

   — А дань будем собирать? — последнее слово из-за поднявшегося смеха еле расслышали.

Когда смех улёгся сам собой, прусс повернулся к верховному жрецу:

   — Прутено! Ты стал нашим духовным властелином, так скажи, кого к тебе подвёл старец?

Толпа замерла в тревожном ожидании. И все услышали имя того, кто с этого мгновения станет их государем.

   — Он подвёл Вейдевута.

Воздух огласился радостными криками. Вейдевут стал королём. Как было услышано имя нового короля, Почево, разрезая толпу, словно нож масло, поспешил к воротам. Но ни одна голова не повернулась ему вслед.

В годы своего правления Вейдевут надежды брата, как и народа, оправдал. Он оказался человеком предусмотрительным, дальновидным, а поэтому его никто не мог застать врасплох. Тонко разбираясь в политике соседей, используя их слабости, прочно держал всех в повиновении. Но и он совершил роковую ошибку. У него было двенадцать сыновей. Чувствуя приближение своей кончины, король никак не мог решить, что сделать с королевством: оставить кого-то из сыновей на месте короля, но тут же перед ним вставали лица других его детей. Что они скажут об отце, не будут ли слать ему проклятия? И выбор был сделан.

Пруссия была разделена на двенадцать частей, не все они меж собой жили дружно. Только один из них, Недрон, получивший самоштские земли, старался как-то всех объединить. Тем более что внезапно под их боком возникла нежданная опасность. Появился немецкий орден меченосцев. За ним другой — орден тамплиеров. Это были воинственные и дерзкие люди. Пока они действовали разрозненно, пруссам как-то удавалось сдерживать их натиск. Хотя отступать приходилось. Порой, услышав разумный голос Недрона, временно объединившись, братьям удавалось потеснить завоевателей.

Но у врага появился умный магистр Волковин, который через Папу Григория IX стал добиваться объединения с Тевтонским орденом. Тевтонцы, чувствуя своё превосходство, этого не хотели. Но куда деться, если состоялось решение папы. Правда, к этому времени магистр меченосцев Волковин погиб, и общим магистром стал Герман Балк. Умный и хитрый правитель вмиг оценил прусскую слабость. Он умело стал разжигать вражду между многочисленными прусскими правителями.

Дела у пруссов покатились под гору. И только Недрон какое-то время, миря прусских вождей и опираясь на помощь литовцев, держался. Тогда рыцари придумали одну хитрость, чтобы устранить препятствие на пути окончательного покорения Пруссии. Они решили изнутри напасть на литовцев, чтобы подорвать их мощь, после чего они уже не смогут прийти на помощь пруссам. Для этого они построили на Немане огромную барку. Она представляла собой что-то в виде плавучего островка.

Узнав об этом, к Балку явился Дивон, сын Недрона, и предложил себя в качестве речного проводника. Рыцари, не имевшие никогда дела с речным плаванием, весьма обрадовались такой помощи, пообещав ему хорошо заплатить. Всё же, не очень доверяя, они установили за ним наблюдение.

Прошло несколько дней. Его поведение рассеяло все сомнения немцев. И они сняли наблюдение. А на следующую ночь сильный удар повалил безмятежно спавших рыцарей на пол. Ничего не понимая, они повыскакивали на палубу. Каково же было их удивление, когда они заметили, что барка стоит на мели. Разъярённые, они кинулись искать проводника, но того нигде не было. А с рассветом на них напали литовцы и пруссы. Так печально окончился этот поход. Немцы, ближайшие соседи, решит помочь рыцарям, ибо их намерения отвечали интересам Римской империи.

И вот в ливонский замок прибыли маркграф Бранденбургский, граф Геннебергский и граф Намурский, приведя с собой многочисленное войско. Они решит проучить литовцев, воспользовавшись тем, что великий Литовский князь Гедимин увёл войска на юг. Своей целью они выбрали небольшой городок Пунэ, которым правил князь Маргер. Он был опытным военачальником и понимал ту возросшую опасность, которая появилась с уходом Гедимина. Поэтому пригласит к себе наиболее доверенных людей и поделится с ними своими опасениями. Он предложил позвать на помощь пруссов. Доверенные поддержали его. Маргер оказался прав. Его посланцы вовремя заметили опасность. На помощь от пруссов отозвался один Дивон.

Рыцари, чтобы скрытно подойти к цели, разбились на три колонны. Но всё было бесполезно. Вовремя оповещённые, все окрестные жители, а их было более четырёх тысяч, с жёнами и детьми, к огромному удивлению магистра, успели укрыться в крепости.

   — Как прознали язычники о нашем появлении? — бесило его.

Не знал он того, что на помощь пришли пруссы, к сожалению, незначительная их часть. Но зато какая! Дивон прислал двух своих сыновей: Руссингена и Гланда Камбила. Правда, людишек с ними было маловато. Едва две сотни наберётся. Но Маргер и этому был несказанно рад. Да и у его людей появление этих смельчаков вызвал подъём настроения: «Ни одни!»

Тишина. Даже птицы в лесу перестали щебетать. Всё литовское воинство на крепостной стене. Все с напряжением всматриваются вдаль. У многих ещё теплится надежда: а вдруг не к нам, пройдут мимо. Похоже, их надежда оправдывается. О, нет! Доносится глас трубы, и на дороге появляется рыцарское воинство. Выстроено по всем правилам воинского искусства. Впереди — лучники в лёгких панцирах. В руках огромные луки. К поясу подвешены несколько колчанов со стрелами. За ними стенобитные машины. А уж дальше — само рыцарское воинство.

Маргер — воин, выше среднего роста, плечистый. На щеках — шрамы, говорящие о его боевой деятельности. Шлем надвинут до самых глаз. Взгляд спокойный. Не впервой вот так ему встречать врага. И только чуть дрожащая рука, поглаживающая светло-рыжую бороду, говорит о том, что и железный предводитель слегка волнуется. Он поворачивается к рядом стоявшему Гланду Камбилу:

   — Ишь, как на глядинах, — с ехидством проговорит он.

Потом спросил:

   — Не страшно?

Камбила неопределённо пожал плечами и, показывая рукой на стенобитные машины, сказал:

   — А что это за чудо такое?

   — Это стенобойки.

   — Стены, что ли, будут бить? — не без удивления переспросил Камбила.

Князь усмехнулся, в голове промелькнуло: «Молод ещё..!» Потом кивнул.

   — Только мы попробуем им помешать. Норил, — обратился он к рядом стоящему воину, — прикажи готовить смолу.

Сбоку и сзади враз раздались голоса:

   — Тевтонцы!

То выступали из лесу две, чуть приотставшие колонны.

На удивление осаждённых, враг стал схода готовиться к штурму. Стрелки, вытянувшись в цепь, начали обстрел. Появились первые жертвы. Лицо Гланда побелело, когда он увидел, как рядом стоящему литовцу стрела попала между кольчугой и подбородком. Кровь брызнула во все стороны. Воин упал, страшно захрапел, судорожно хватаясь руками за горло. Потом затих.

   — Сбросьте его вниз! — жёстко приказал князь.

Боевая обстановка входила в жизнь. Гланд как бы очнулся и стал, как другие, прятаться за стену.

   — Тащат, тащат, — раздались крики.

   — Эй, лучники, чего спите? — заорал князь. — Лук! — приказал он.

   — Князю лук! — понеслось по рядам.

Вскоре ему подали лук и колчан со стрелами. Приготовив оружие, князь приподнялся над стеной и спустил тетиву. Какой-то тевтонец, возившийся у стенобойки, упал на землю.

   — Вот это князь! — не удержался кто-то от восхищения.

Примером послужил выстрел Маргера. Литовцы осыпали орденцев стрелами. Те побросали машины и убежали к лесу.

У Камбилы мелькнула мысль.

   — Князь! — заорал он, — дай людей.

Князь понял намерение прусса.

   — Норил! — Маргер увидел вернувшегося воина. — Давай с пруссом.

Гланд кубарем скатился со стены, за ним несколько десятков литовцев.

   — Открывай! — заорал он, подбежав к воротам.

Воины не поняли и стали смотреть вверх, где находился Маргер.

   — Князь! — на весь Пунэ раздался голос Камбилы.

Тот понял, ударил себя по голове и перевесился через перила, приказал открыть ворота.

   — И следите, когда те будут возвращаться.

Эта выходка имела успех. Часть машин была испорчена, прежде чем опомнившиеся тевтонцы бросили для спасения отряд рыцарей. Камбила, а он взял на себя командование, хотя это получилось как-то произвольно, отбил рыцарей и приказал отступить в крепость. Пруссы себя здорово показали. Маргер подошёл к Камбиле и обнял его.

   — Будь мне братом! — сказал он.

Да, в такое время такие слова многого стоят. Магистр, яростно ругаясь, приказал рыцарям готовиться к штурму.

Несколько дней тевтонцы пытались взять штурмом крепость. Но безуспешно. Лицо магистра позеленело: «Что делать?». Это понял граф Намурский.

   — Раз так, — сказал он, — их надо сжечь!

Как просто и как здорово... Что тут хитрого: вся крепость, от стены до последней избёнки, была деревянной. Магистра нельзя было узнать. Лицо его посерело. Как же он сам не додумался до такого?

   — Готовьте паклю, горючий состав и стрелы! — отдал он приказ.

Когда Маргер увидел, как первая стрела, оставляя тонкий, дымный след, пронеслась над его головой, он понял — это конец!

Вскоре небо было испещрено огненным сиянием. Как ни старались литовцы, но справиться с огнём они не могли. Не сговариваясь, все сошлись на площади.

   — Князь! Князь! — потребовали литовцы своего вожака.

Он шёл с грозно сдвинутыми бровями, что делало его лицо решительным и властным. Когда дошёл до середины, остановился, посмотрел кругом.

   — Вы хотите мне сказать, — голос его звучал глухо, — что враг угодил в наше сердце, и вы готовы все умереть, но не сдаться врагу?

   — Да! — в один голос ответила площадь.

   — Я с вами! — произнёс князь.

   — Костер! Костер! — раздался глас.

И на площади запылал огромный кострище. В него люди бросали своё имущество, драгоценности. Пусть ничего не достанется их злейшему врагу. Очередь дошла до детей. Ни у кого не поднималась рука. Но тут появилась старая жрица. Она вела за собой маленькую правнучку. Старуха поставила её в центре площади. С оцепенением смотрят литовцы на жрицу.

   — Перунес! Ты слышишь меня? Возьми мою жертву, чтобы они не осквернили её, — и вонзила нож в сердце малютке.

Толпа охнула. Треск ломающихся стен как бы подхлестнул людей к жестокой расправе. С детьми покончено. Мужья убивают своих жён. Затем, разбившись на пары, убивают друг друга. Тех, у кого не хватило сил добить себя, добивает жрица.

В город врываются рыцари. Князь с группой литовцев, с ними и Камбила. Где Руссинген, никто не знает. Быстро тает отряд смельчаков. Остались Маргер и Камбила. Князь весь изранен. Кровища так и льёт с него.

   — За мной! — командует он пруссу.

Они спускаются в подземелье. Там спрятана княгиня. Она уже по одному виду мужа поняла о своей участи. Но лицо её спокойно. Она достойно примет смерть. Но прежде чем это совершить, он берёт за руку Камбилу и отводит его в глухой угол. Там князь открывает потайную дверцу.

   — Брат! — заговорил он, — я знаю, что и ты готов принять смерть. Но мы умираем на своей земле. Иди к себе, там расскажешь о нашей смерти, и пусть ваши люди отомстят за нас! — сказав, он обнял Камбилу.

За спиной раздался шум.

   — Иди! — с каким-то нажимом приказал он. — Иди, — и подтолкнул его к проходу.

Князь мог опоздать. Но невесть откуда появилась жрица и с ножом в руках бросилась на врагов, те подняли её на копьях. Этого мгновения хватило князю, чтобы он вонзил меч в своё сердце.

Глава 3

   — А ну, вставай! — возница кнутовищем толкнул Егора, который крепко спал, обняв мешок с шерстью.

Парень открыл глаза и непонимающе посмотрел на мужика.

   — Тово... приехали! — пояснил тот, спрыгивая на землю.

Соскочил и Егор, подозрительно оглядываясь кругом. Ему почудилось, что он попал в какой-то иной мир, который он себе и представить не мог. «Надо же такое! Изба на избу поставлена! А там, вдалеке, даже три друг на друге стоят! Да как это можно? А это ещё что за чудо за рекой? Стена какая-то. А за ней видны церковные купола. Что же это такое?» Он подошёл к вознице и взял его за локоть. Тот оглянулся:

   — А чё ето такое? — сгорая от любопытства, Егор показал пальцем на стену через реку.

Возница мельком глянул:

   — А... детинец, — бросил он, вновь осматривая воз, и прикидывая, с чего начать разгрузку.

Егор не понял и взглянул на него вопросительно. Тот, почувствовав взгляд, повернул голову в сторону парня.

   — Понимашь... как те сказать... ну... кремник, — пояснил тот.

   — А-а, — как-то неопределённо протянул парень.

   — Ступай, отворяй ворота! — приказал возница.

Так началась новая жизнь Егора в Великом Новгороде.

Двор боярина был богат. Тут и конюшни, и скотный двор, хранилища, ремесленные холобуды, откуда доносился звон молотка, да из окон валил дым с запахом калёного железа. Но особенно поразили Егора хоромы. Они были в два этажа. Там, у них в деревне, боярский двор был гораздо беднее: небольшая конюшня, такой же скотный сарай. Хоромы, как у всех в деревне, одноэтажные. А тут.... Надо же! Широкий, в несколько ступеней, крылец под навесом. Удивили окна. Через них было видно, что делается внутри. Парню подумалось, что там ничего нет.

   — Эй, — Егор окликнул возницу, — а кто слудь[10], — он показал на окно, — вытащил?

Возница догадался и рассмеялся от души.

   — Там стекло...

   — Стекло? — переспросил Егор.

   — Стекло, — ответил тот и пояснил: — это вместо слуди. Понял?

Парень неуверенно кивнул.

   — Ладноть. Потом все узнат и про стекло, и про дитинец, а щас бери... — сам взял два мешка с шерстью, под которыми лежали мешки с зерном.

Егор легко подхватил под мышки пару мешков с зерном, чем очень удивил возницу:

   — Однако ж...

Егор пошёл за ним.

Поселили парня в подволок[11] над конюшней. Там уже жили два немца. К Осипу они попали случайно. Нанимались к одному боярину, да пока собрались приехать, того литовцы убили. Возвращаться домой с пустыми руками не хотели. Вот боярин взял их и, как сказал, временно. Да за делами забыл про них. Те, однако, прижились и о себе не напоминали. Осипу нужны были умельцы работать с металлом. Они плели кольчуги, собирали пластинчатые латы, делали серпы, косы, замки... А им нужны были помощники: выжигать уголь, ездить к заливу за рудой и помогать выплавлять металл. Тут уже трудились двое литовцев. Но они не справлялись. Вот и решил боярин задарма взять поправившегося ему молодца, пусть-ка поучится. Смотришь, и сам станет умельцем. Что ему в деревне киснуть? Не знал боярин, что у Егора появилось одно тайное желание: заработать тридцать рублей и отдать их боярину, чтобы со спокойной совестью вернуться домой. «Домой!» — с тоской думал он. Но, признаться, не так тосковал он по дому, как по ней, дорогой его сердцу Марфуше. Он с нежностью, простив ей тот невольный крик, вспоминал, как она, не боясь родительского осуда, вопреки словам матери твёрдо заявила: «Нет». Ему родители рассказали, как она осадила мать. «Только бы вот... не отдали её. Но нет! Она будет ждать меня!» — почему-то самоуверенно думал он. «Но!» — машет парень кнутом, погоняя коней, тянущих короб с рудой. Немцы определили его возницей в помощь литовцам, которые занимались доставкой руды. И так месяц за месяцем, между немцами и литовцами. К концу года он не заметил и сам, как чисто научился говорить на обоих языках. Удивлялись таланту русского парня и немцы, и литовцы.

Отработав почти год, Егор набрался смелости подойти к дворскому. Сняв малахай и теребя его руками, он неуверенно произнёс:

   — Э... господин...

   — Чё у тебя? — повернулся тот.

   — Да... вот я стараюсь...

   — Вижу, вижу, — довольным голосом произнёс он, — ну, смелее, — вдохновил его дворской.

   — Да вот, когда я заработаю... тридцать рублен! — последние слова парень выпалил залпом.

   — Сколько? Сколько? Тридцать?

Егор кивнул.

   — А зачем тебе тридцать?

Егор рассказал. Дворский всё понял и долго смеялся над находчивостью своего хозяина и темнотой этого парня. Отсмеявшись, он не без улыбки пояснил:

   — Считай, если отбросить затраты на одежду, обувь, кормление, то тебе останется в месяц не более, — он задумался, потом сказал, — пятидесяти копеек. Вот и подсчитай.

   — Да я... — плечи его заходили, — не умею.

   — А! — поняв свою ошибку, выдавил дворский и, серьёзно глядя, сказал: — шесть лет надо работать.

   — Сколь? — парень широко раскрыл глаза.

Тот на пальцах показал сколько. Егор пробежался по ним глазами.

   — Да-а! — в этом неопределённом звуке можно было разобрать его глубокое разочарование, бессилие и... злобу, которая рождалась в нём.

   — Что же делать-то? — вырвалось у него.

   — Идти в ушкуйники[12]! — бросил дворский и пошёл прочь, улыбаясь про себя своей шутке.

Для кого — шутка, а для кого мучительный поиск: кто же они такие? Ни немцы, ни литовцы этого не знали. Один из них посоветовал узнать у кого-нибудь из молодых горожан.

До этих слов Егор жил безвылазно, кроме рабочих поездок, с утра до вечера грудясь на барском дворе. И тут ему стало ясно, что надо заводить друзей. И он больше не стал чураться молодых дворовых парней. Однажды, под вечер, он освободился пораньше. Но не пошёл ни к немцам, ни к литовцам слушать нескончаемые их рассказы. Но на этот раз, пересекая двор, он увидел, как трос парней, стоя у колоды, обмывали свои кожаные обувки. Глянув на свои ноги, обутые в лапти, он решительно подошёл к ним.

   — Туды? — и махнул в сторону детинца.

Двое из них окинули его с головы до ног и презрительно улыбнулись, ничего не ответив. Но третий оказался добрее.

   — Туды, — доброжелательным топом ответил он и добавил: — хошь с нами?

Егор кивнул.

   — Тогда пошли.

Когда вышли за ворота, тот, кто пригласил, на ходу повернулся и сказал:

   — Димитрий, Димка.

   — А-а! — удовлетворённо кивнул Егор, но себя не назвал.

Тот не выдержал:

   — А как тя звать?

   — Мня? А... Егор.

Димка протянул руку, Егор с жаром пожал. Двое других спутников никак не отреагировали.

«Горделивые», — неприязненно подумал Егор. Димка, видать, понял его и с улыбкой сказал:

   — Да они хорошие. А это так, для виду.

Они подошли к берегу, там толпился народ.

   — Чё они ждут? — спросил Егор каким-то тревожным голосом.

   — Паром, — ответил Дмитрий.

   — Сколь стоит? — догадался спросить Егор.

   — Да... по полушке! — небрежно ответил Димка.

   — О! — воскликнул Егор. — У мня таких денег нетути! Ты вот чё... — он взял Дмитрия за руку, — пошли... отойдём, — и показал на кусты, росшие на берегу Волхвы.

Парень неопределённо пожал плечами, следуя за Егором.

Когда они зашли за кусты, Егор быстро разделся и, подавая одежду, сказал:

   — Принеси её на тот берег, — а сам бухнулся в речку.

Опешивший Дмитрий глядел то на удаляющуюся спину пловца, то на его одежду.

   — Однако!.. — и покачал головой, направляясь к друзьям.

Многие заметили пловца. Кто со смехом, кто со страхом: «Доплывёт ли? Вода-то холодная», стали наблюдать за ним. К ним присоединялись целые толпы подходивших к берегу людей. Все ахнули, когда исчезала его голова. Кто-то заорал:

   — Лодочника!

   — Да вон он! — раздавался облегчающий крик.

Все так увлеклись пловцом, что забыли и про паром, где хозяин вместе со всеми наблюдал за происходящим. Когда пловец, повернувшись к ним спиной и пряча руками определённое место, побежал к кустам, все, облегчённо вздохнув, ринулись к парому.

Димка, переправившись на тот берег, подбежал к Егору. Парень, постукивая от холода зубами, схватил одежду, быстро в неё облачился, и они торопливо пошли по берегу. Димка спросил:

   — Назад так же? — и кивнул на реку.

   — А чё... — ответил Егор и поинтересовался — куды щас идём?

   — Да на Софийский двор. Тама ноне кулачные бои. Ты как?

   — Чё «как»? — переспросил Егор.

   — Ну, дерёшься?

   — У нас в селе все дерутся, — важно ответил Егор.

   — Ну, ну.

Проходя мимо Софийского собора, Егор остановился. Задрав кверху голову и глядя на кресты, он только и произнёс:

   — Ох, ты!

   — Чё, здорово? — полюбопытствовал Димка.

   — Здорово! — восхищённо ответил Егор.

   — Зайдём? — Димка кивнул на приоткрытую массивную дверь.

   — Зайдём! — радостно почти крикнул Егор.

Переступив порог, Егор почувствовав, как две с липшим сотни лет намоления обрушились на него.

Освещённый лампадами, свечами да лучами оседающего солнца, собор показался Егору изумительным творением. Трудно поверить, что его создали человеческие руки. Егор даже растерялся. В ногах появилась слабина, и он упал на колени. Глядя на святых, которые, как ему показалось, смотрели на него со всех сторон кто с укором, кто требовательно, а Пресвятая Богородица — с поощрительной улыбкой, он позабыл все молитвы, которым учила его мать, только и пробормотал:

   — Господи, помилуй! Господи, помилуй!

И когда Егор поднял после этих слов голову, ему показалось, что теперь уже все по-другому, доброжелательно, смотрели на него.

   — Господи! не оставляй мня своей милостью, — произнёс он, крестясь и поднимаясь с колен.

   — Ну, как? — на ходу, когда вышли из храма, спросил Дмитрий.

   — Чудеса!

   — То! То! — торжествующе произнёс тот.

Когда они пришли, Софийский двор был уже почти заполнен. И они, не найдя двух друзей Дмитрия, стали пробиваться вперёд. Вначале дорогу прокладывал Дмитрий, Егору было не по себе в такой гуще человеческих тел. Но когда его затолкали, он решительно начал прокладывать путь, расталкивая по сторонам новгородский люд. Мужики, глядя на Егора, не решались ему что-то сказать. А он, посчитав, что так и надо, быстро завершил свой путь, оказавшись у кромки круга, где несколько десятков бойцов разминались перед предстоящим боем. Разделившись на равные части, они начинали сражение. Тут у каждого были свои любимцы, а поэтому поощрительные крики и ругань по отношению к противнику не смолкали до тех пор, пока те не приступили к построению. Быстро составились две группы. В предстоящей ожесточённой битве должно было определиться, какая сторона возьмёт верх. Всё готово к схватке. Бойцы уже кидают друг на друга свирепые взгляды, этим как бы зажигая себя. В то же время и бойцы, и многочисленные болельщики были в каком-то ожидании.

Наконец появился рослый старик, прямой, как сосна, с белой окладистой бородой. Это был бывший боец, дольше всех державший первенство. Он прошёлся по рядам бойцов, удостоверившись, что ни у кого нет на руках кастетов. Встав на краю арены, он дал сигнал, и битва началась. Поднялась толчея. Все хотели воочию видеть битву, которая стала сопровождаться то воплями, то радостными криками, то возмущением.

   — Ты чё, Лопата, в висок бьёшь? — орал кто-то душераздирающим голосом.

Другой, стараясь перекричать, заступался:

   — Ты зенки разуй, в какой висок!

   — Чё, не видишь!

   — Я те «не видишь»!

Кричавшие хватают друг друга за грудки. Один из них награждает спорщика приличным тумаком. С ответом не задерживаются. Им спешат на помощь. И пошла новгородская братушка друг на друга.

   — Ты за кого? — орёт на Егора какой-то мужик.

Егор непонимающе пожимает плечами.

   — Ты откель? — не отстаёт мужик.

   — Оттель! — Егор показывает в сторону, откуда приплыл.

   — Ах, ты славянский! — удар пришёлся на щёку.

Обтерев её, Егор развернулся и так хряпнул людина, тот был с Гончарной, что он рухнул под нога дерущихся. Тут Егор заметил, как двое лупят Дмитрия. Рыча от ярости, он разбросал вокруг людишек. И досталось тем! Егор вошёл в раж.

   — Вон наших бьют! — крикнул Димка, показывая в сторону, где несколько парней колотили знакомых «гордецов».

Забыв про их отношение к себе, руководствуясь только сознанием «Наших бьют!» и ведомый вспыхнувшим в нём бойцовским азартом, он быстро проложил к ним дорогу. Разбросав нападавших, он не остыл.

Эти двое примкнули к Егору. За ними потянулись ещё. Вскоре Егор, поддержанный нечаянной компанией, оказался победителем. Он до того вошёл в раж, что начал искать себе противника. Но все почему-то бежали от него. Если кто пытался противостоять ему, то от его могучего удара тут же корчился под смех окружающих.

Вскоре Осип Захарович узнал, что этот застенчивый, безотказный работяга вдруг стал кумиром новгородцев. Боярину стали предлагать деньги, и немалые, чтобы тот отпустил Егора к ним. Глаза боярина светились радостью, а душа за долгие годы забвения горожанами деяний посадника ликовала. Поэтому, когда Осип, увидя мальца, подозвал его пальцем и попросил позвать к нему Егора, тот с важностью спросил:

   — Самого Егора?

Боярин не сдержал улыбки:

   — Самого.

В голове мелькнуло: «Ишь, как быстро возвеличился!» Малый нашёл Егора около конюшен, где парень с литвинами правил обоз для поездки за рудой.

   — Эй! — посыльный потянул Егора за рукав.

Тот оглянулся:

   — Те чё надо?

   — Боярин кличет! — сурово, по-взрослому, сказал малец.

«Ну, ты... — ругнулся он про себя, — щас опять накинет. Пошто ввязался. Эх, Марфа, Марфа, когда же до тя доберусь?».

   — Чё ты бормочешь? — обернулся литовец.

   — Да так... вон, — он кивнул на мальца, — говорит, чтоб шёл к боярину. И зачем я ему понадобился, ума не приложу.

Литовец, подёргав узел на хомуте, не торопясь, степенно подошёл к Егору.

   — Ты чё так рассупонился? — чисто по-русски спросил он.

   — Да рассупонишься, — Егор сплюнул, — раз он мня покликал, щас не знаю, сколь насчитает, а я ему уже должен тридцать рублёв, — лицо парня посерело.

   — Э-э! — протянул литовец, — ты чё, как баба, раскис? Наградить он тя хочет! Понял?

   — Наградить? Мня? За что?

   — Э! Парень! Плохо жизнь ты знаешь, — оставив работу, литовец остановился напротив Егора.

Был он выше среднего роста. Борода тщательно выбрита, усы пострижены.

   — Ты, говорят, тут всех побил на кулачках, — он провёл рукой по усам.

   — Так уж всех, — вставил Егор, как бы оправдываясь.

   — Что сказали, то и я сказываю. А если так, наградит. Как пить дать, наградит. Иди и не бойся! — литовец шутя подтолкнул парня.

Эти слова внушили Егору какую-то уверенность.

   — Чему быть, того не миновать! — и он решительной походкой направился к боярским хоромам.

   — Заходи, заходи! — проговорил боярин, когда увидел просунутую в дверь голову Егора.

Парень перешагнул порог и остановился, по привычке стал мять картуз.

   — Далеко собрался? — спросил боярин, увидев на нём походную одежду.

   — За железом, — ответил он, называя руду железом.

   — Да ты проходи, проходи, боец.

Когда тот подошёл, Осип указал ему на сиделец.

   — Сидай и расскажи, где ето ты биться научился?

Глядя на боярина не очень добрыми глазами, парень буркнул:

   — Нигде. Он мня вдарил. Ни за что, ну, я... и тожить... ответил, — и с опаской посмотрел на хозяина.

   — Хороню ответил, — рассмеялся боярин, — пол-Новгорода перебил.

   — Да не хотел я. Мня бьют. Я... тово... отвечал.

   — Молодец, молодец, — боярин, подойдя, потрепал его шевелюру, — скажи: правду говорят, что ты Волхов переплыл? — спросив, он посмотрел на Егора снизу вверх.

   — Правда. А чё?

   — У нас для этого паромщик есть, — произнёс боярин, обходя стол.

   — Так он... деньгу., аж два гроша просит, — с особым ударением на последних словах произнёс парень, глядя на боярина с таким выражением, будто за эти деньги можно было купить корову.

Боярин сел напротив, положив руки на стол.

   — Нашёл деньги: два гроша! — хмыкнул Осип.

Егор поднял голову и, глядя чистыми глазами на боярина, сказал:

   — Да у мня... и полгроша нетути.

   — Что, тебе Пётр, — так звали дворского, — за всё время денег не давал?

   — Не-е, — протянул Егор, — я не брад.

   — Пошто так? — поинтересовался боярин.

   — Да пусть... набираются. Долг мне вам отдать надобно!

Боярин, услышав эти слова, удивился:

   — Мне? Долг? Какой? — спросил он.

Его голос прозвучал так искренно, что Егор даже подрастерялся. Собравшись с духом, выпалил:

   — Так вы ж говорили... тридцать рублёв.

Боярин вспомнил и расхохотался.

   — А! Считай, что ты его мне отдал.

Егор вытаращил глаза:

   — Я? Я отдал вам долг? Да я ж и деньгу не видел.

   — Увидишь.

Боярин поднялся, подошёл к поставцу[13], открыл дверцу. На верхней полке стоял ларец. Осип поднял крышку и черпанул несколько монет. Подойдя к парню, он хлопнул ладошкой по столу и сказал:

   — Бери!

Егор заёрзал на сидельце.

   — Бери! Бери! — приказал боярин.

Егор засопел и стал считать. Осип удивился, когда тот подсчитал и заявил:

   — Двенадцать рублёв, — и положил обратно на стол.

Боярин покачал головой:

   — Молодец! Кто считать-то тя научил?

   — Вабор, — ответил парень.

   — Литовец, что ли?

Егор кивнул головой.

   — А ты бери, бери, — произнёс боярин, показывая ухоженной бородой на деньги.

Егор осторожно и нерешительно стал их собирать в кулак. Боярин хлопнул по столу, поднялся, подошёл опять к поставцу. Вернулся с кисетом.

   — Держи! — сказал он, положив его перед парнем, и добавил: — дай бог, чтобы он у тя не был пустым. Ну, что ты ещё хочешь? — спросил боярин, возвращаясь на место.

   — Домой!

   — Домой? — в каком-то раздумье произнёс боярин.

Какое-то время он молчал. На его высоком лбу собрались складки.

   — Значит, домой? — повторил он.

Парень кивнул.

   — Соскучился, поди, по девице? — боярин посмотрел на парня смеющимися глазами.

Тот опустил голову, краска покрыла его лицо.

   — А ждёт ли она тя? Может, батька давно её замуж выдал.

   — Ждёт! — твёрдо произнёс Егор, поднимая голову.

   — Это... хорошо, — растянуто, словно собираясь с какими-то мыслями, сказал Осип.

Замолчал. Потом, склонив голову, посерьезневшим взглядом окинул Егора. Прищурив глаз, спросил:

   — А кем бы ты хотел вернуться? — взгляд его застыл на парне.

Но Егор выдержал и неожиданно ответил:

   — Боярином!

Такой его ответ почему-то не очень удивил Осипа.

   — Боярином, — усмехнулся тот, — а вообще ты знаешь, что это означает?

Егор покраснел. Боярин встал. Прошёлся вдоль стола. Поглядел в окно. Около ворот стояло несколько подвод, рядом толкались люди. Он понял, что они ждут Егора. Ничего не сказав, боярин отошёл от окна и подошёл к парню. Положив руку ему на плечо, он заговорил:

   — Боярин — это лучший. Воин, воевода, градодержатель. Это видный, приметный, славный человек. Гляжу я на тебя, Егор, и вижу, что-то в тебе есть. Но только дома, — он отошёл, чтобы вернуться на место. Усевшись, продолжил: — только дома для тебя этот путь закрыт. Ты меня понимаешь? — на Егора смотрят немигающие глаза.

Егор о чём-то задумался, потом ответил:

   — Понимаю! — и вздохнул.

Почему-то вздохнул с каким-то облегчением и боярин. Поднялся.

   — А если понял, пойди и скажи своим, чтобы ехали без тебя. Тебя, — подошедший хозяин ткнул парня в грудь, повторив, — ожидает Мезень и Печора.

Что из себя это представляет, он даже не мог и подумать: ни разу даже не слышал этих названий. Но понял, что это далеко не то, чем он занимался до этого.

Глава 4

Камбила долго пробирался по узкому, местами обвалившемуся проходу, прежде чем оказался в густом, непроходимом лесу. Выбравшись на поверхность, он с трудом верил, что вторично остался жив. Сколько раз за его спиной гремела обрушившаяся земля! А окажись он там в это время... Но об этом не хотелось думать. Всё! Он жив. Жив! Как хотелось ему крикнуть это во всю мощь своей глотки! Только тут он понял цену жизни. Теперь он вновь увидит дорогую его сердцу Айни, её искрящиеся, добрые глаза, застенчивую улыбку. Почует манящий, притягивающий запах её волос, услышит звенящий, как серебряный колокольчик, голосок.

   — Милая Айни! Я иду к тебе. Ну и что, пусть ты и наполовину русская. Да кто сейчас помнит, как твою мать маленькой девочкой, после успешного похода на Русь, привёл к себе в дом молодой Юбол, уважаемый всеми прусс. Его древний род свидетельствует о его благородном происхождении. Разве он виноват, что его первая жена не могла подарить ему наследника? Когда пленница подросла и превратилась в очаровательное создание, она принесла Юболу кучу детей. Вот он и взял её в законные жёны. Да разве и в нашем роду матери не были литовками? Нет, про Айни никто ничего плохого не скажет.

Ему, лесному человеку, определить дорогу к дому потребовалось одно мгновение.

   — Домой!

И он, как молодой жеребчик, двинулся вперёд. Его не могли остановить ни непроходимые чащи, ни глубокие овраги. Неудержимая сила тянула его к своему очагу, к той, которая ждала его с утра до ночи, глядя во все глаза на пустынную дорогу. Но чем ближе он был к дому, тем сильнее в его душе вместо ожидаемой радости стало проявляться странное чувство какого-то беспокойства, неуверенности и даже... виновности. Они незаметно зародились и росли с каждым шагом.

А всё началось с того, когда, поняв, что ему больше ничто не угрожает, он вдруг вспомнил о Руссингене. Как же он ушёл, ничего не узнав о брате! Он даже пытался себя успокоить, что Руссинген был старшим и в какой-то мере должен был о нём заботиться. Разве он виноват, что Маргер оставил его при себе, послав Руссингена на южную стену? Среди болот, на которые она выходила, это было более безопасное место. Не виноват он и в том, что князь отправил его домой. Да разве в той сумятице мог он хоть на шаг отойти от Маргера, который бился в самой гуще сражения. И разве для этого было время, когда они трое суток не выпускали из рук оружие. Так что прости, брат, не я принимал решение о спасении. Броситься искать тебя? Но вражина была на пороге. Идти на них — верная смерть. Да, он был прав, этот князь, то была моя земля. Но он показал, как надо любить её. Да, это всё правильно! Но что он скажет отцу?

И вот средь чащи мелькнули родные стены. Вот и ворота. Стоит просунуть руку, найти колотушку — и ты дома. Дома! И всё же ноги не несли его к родному очагу. Он тяжело опустился под густой елью на её мягкую игольчатую постель и, прислонившись к могучему стволу, задумался. Он рвался сюда всей душой, и оставалось сделать лишь шаг, конец его скитаниям. Но тут перед глазами вставал суровый взгляд холодных, осуждающих отцовских глаз: «Почему бросил брата?» А мать? Как взглянет она на своего сына, который чудом остался жив? Он не боялся смерти, не прятался от неё. Но она пощадила его. А мать? Что подумает она? Поймёт ли сына? Незаметно начал накрапывать дождь. Пока ель не набралась воды, капли Гланда не достигали. Но это был надоедливый, всепроникающий ситничек. И вот он почувствовал, как холодные струйки побежали по его спине. К утру он так промок, словно окунулся в реку. Похолодало. Оставаться на месте было невмоготу и идти к себе... тоже тягостно. Дома-то, наверное, тепло. А что так бешено лает собака? Уж не чужие ли в доме? Но не слышно никаких голосов.

Промучившись ночь, так и не решившись на последний шаг, он, утомлённый блужданием, заснул. Его разбудили. Кто-то тряс за плечо. Открыв глаза, он ничего не понял, Сумрак сковал лес. Только слышно, как рядом повизгивает какое-то животное. Как это похоже на его Стрелку!

   — Эй! — услышал он. — Кто ты будешь?

   — Я? — отстраняя ветви, он поднялся. — Я... Гланда.

   — Гланда? — человек отшатнулся.

Зато собака бросилась ему на грудь.

   — Стрелка, Стрелка! — вскричал Камбила.

   — Молодой хозяин?

   — Ютон, ты? — вместо ответа прозвучал вопрос.

   — Я, хозяин! — услышал он радостный ответ. — Пошли, хозяин, в дом. Там тебя все заждались.

Какие простые слова: «Все заждались»!.. Но как они согрели душу, подстегнув к принятию решения.

Пока шли, Ютон рассказал, как Стрелка ещё с вечера норовила вырваться за ограду. Когда ей этого сделать не удалось, она стала бросаться на стену с ожесточённым лаем. Как её ни отгоняли, она не уходила. Поутру Дивон, поняв, что собака ведёт себя так неспроста, приказал слуге сходить и выяснить, не случилось ли что.

   — Я бегом отправился выполнять повеление хозяина. И вот, благодаря Стрелке, нашёл тебя.

Камбила взял острую морду собаки в руки и принялся её целовать. Она наградила его радостными прыжками, счастливым повизгиванием.

Увидев Камбилу одного, семья встретила его глухим, угнетающим молчанием. В нём Гланда уловил их вопрос: «Где брат?» О! Если бы он знал... Они так и не заговорили. Для Гланда это было невыносимо. Лучше бы они его стали ругать, бить и... даже судить. Хотя за что? За то, что он остался живым. Но так распорядились боги! Он готов был пойти на их суд. Только вечером, уходя к себе в опочивальню, отец остановился около него и, не глядя в глаза сыну, грубоватым голосом сказал три слова. Но они были какими-то загадочными:

   — Отдыхай, набирайся сил!

«Набирайся сил? Для чего? Или будет всё же... суд?» — думал он. И так прошло несколько дней. Они были какими-то неопределёнными и раздирали Камбилу душу.

Это угнетающее молчание было нарушено внезапно появившимся в их сельбище[14] тевтонским посланником. Это была не простая птица, а сам граф Конрад Фон Вернер, рыцарь. Это говорило о том, что у него была довольно ответственная миссия. Дивон знавал его, и сердце дрогнуло. Не показывая вида, он дружелюбным жестом пригласил его в хоромы. Они вдвоём прошли в светлицу.

Усевшись поудобнее, всем видом демонстрируя своё превосходство, он начал с того, что, не спуская глаз с большого боярина, заявил ему:

   — Ваш сын, Руссинген, находится у нас в плену. Он нарушил наш договор... — при этом слове у Дивона промелькнуло в голове: «Какой договор? Я с ними никаких договоров не заключал», — а тот продолжал: — о том, что вы не будете помогать литовцам. Однако ваш сын нарушил его. Правда, он тяжело ранен. Мы его лечим, и он выздоравливает. Наш Великий магистр, человек доброй души, прощает его поступок. Но не может не потребовать с вас возвращения тех затрат, которые понесёт наш небогатый орден. «Бедные!» — ехидно подумал Дивон и пытливо посмотрел на рыцаря. Тот понял его взгляд и, отведя глаза, сказал:

   — Вы должны пять тысяч танат[15].

   — Пять тысяч? — сорвалось с сдержанного Дивона.

   — Да, — кивнул головой посланец и застучал пальцами по столу.

Хозяин на это ничего не ответил, а предложил непрошеному гостю отдохнуть с дороги. Рыцарь, приняв это за хорошую весть, с радостью согласился. После отдыха, в сопровождении Дивона, рыцарь направился в едальню. Хозяин, услышав за спиной шаги и пропустив гостя вперёд, остановился на пороге и оглянулся. К нему приближался Камбила. Ему очень хотелось услышать о брате. Но отец зыркнул так, что тот вернулся назад. Выбрав удобное время, Камбила сумел шепнуть отцу, чтобы тот задержал гостя до вечера. Дивон вначале непонимающе взглянул на сына, потом его озарила догадка: «Гланда хочет выследить гостя!». Посуровевшее лицо Дивона расплылось в улыбке. Сын понял, что отец одобрил его решение. При вторичной встрече с тевтонцем боярина было трудно узнать. Из сурового, жёсткого человека он вдруг превратился в обаятельного, гостеприимного хозяина.

   — Я давно хочу установить добрососедские отношения с магистром, — начал он разговор медовым голосом, — хочу пригласить его к себе.

От такого резкого изменения хозяйского тона тевтонец заёрзал на ослоне[16] и почему-то часто заморгал, словно захотел заплакать. И совсем растаял, когда Дивон сказал:

   — А сейчас приглашаю тебя, доблестный рыцарь, отведать то, что послал нам великий Перкунос. Опробовав мои угощения, ты подскажешь, что я должен сделать, чтобы достойно встретить великого из великих.

Последние слова окончательно сразили рыцаря. Кто может устоять перед таким приглашением? Может быть, кто-то бы и нашёлся, но только не среди рыцарей. Несмотря на клятву они частенько нарушали её, занимаясь чревоугодием.

   — Ну что, рыцарь, согласен...

Под вечер ему помогли сесть на коня. Он и его люди не заметили, как за ними, словно тень, следовал какой-то всадник.

Глава 5

И в Московию пришла весна. Была она ранней, но дружной. Даже бурной. Мелкий, тёплый моросящий дождик помогал очистить землю от снежного покрова. Река словно ждала этой помощи. Час от часу набирала она силу, на глазах становясь всё более полноводной. Москвитяне перед закатом собирались на её берегах, любуясь этой мощной, неуправляемой силой. Где-то в верховьях она начала безобразничать, вырывая с корнем могучие деревья, срывая с цепей оставленные лодки. Видя их, люди по-глупому радовались, крича:

   — Вон, вон... — показывая пальцем, — а вон ещё....

Расходились, когда стемнело. Никто не думал, что многих поджидает беда. В ночь река, как из плена, вырвалась из берегов, сметая всё на пути. Поднялся невиданный вопль, подкреплённый бешеным собачьим лаем. Зазевавшихся людей, как соломинку, подхватывали бурные грязные волны и уносили прочь. Напрасно молили они о помощи. Много бед принесла она народу. Спасшиеся, но оставшиеся без крова потянулись кто к князю, кто к боярам, слёзно прося о помощи.

Но жизнь шла своим чередом. Отзвенели капели, отжурчали ручьи. Старательные хозяева успели залить в холодных медушах бочки живительным берёзовым соком, бабки нарвать берёзовых почек, чтобы на крепкой овсяной браге настоять доброе лекарство. Не забыли и о другом. Народ взялся дружно править ограды, чистить дворы. С чего бы это? А как же! Приближался великий праздник: Пасха! Ноне она какая-то особая. Изумрудом покрылись поля. Серые, печальные леса, оголённые, как смерд в татарский набег, начали радовать глаз молодой серебристой листвой. О, господи! Краса-то какая! А запах от этих, ещё не окрепших, не распустившихся, а только проклюнувшихся листьев так и пьянил голову. Радоваться бы всему этому: весна красна. Да нет! Что-то сумрачна Московия. От двора к двору бежит страшная весть: занемог, сильно занемог Иван Калита свет Данилыч.

Ой! не дай бог, что случится! При нём и мир, и спокойствие. Процветает Московия! К себе других притягивает. Забыли о татарских набегах. Сумел с ними подружиться князь. А как новый? Как Семён? Может, бог даст, всё обойдётся? Дай-то бог! Люди крестились, вздыхали, надеялись. Порадует ли на празднике он своим мешком? Калита!

Но вот и Пасха. К ночи живой цепочкой потянулись люди к Богоявленскому собору. И не только поучаствовать в службе. А узнать, будет или нет Иван Данилович? Церковь битком набита. А вокруг, как половодье, люди заполняют площадь. И бежит от приходящих внутрь собора: «Пришёл?» А в ответ от головы к голове страшное: «Нет». Вот мимо прошествовал митрополит Феогност. Важный, сосредоточенный, по сторонам кланяется. Что-то припоздал. Знать, князя навестил. Не будет князя. А то бы вместе пришли. Уважают они друг друга. Это все знали. И радовались этому. От такой дружбы всем хорошо.

Началось пасхальное богослужение. Посреди храма — плащаница. Полуношницы начали читать особый канон. Всё, как обычно. И необычно, не чувствовалось праздничного подъёма. Какая-то тяжесть словно давила на людей. Это заметно по их шаркающим ногам при совершении крестного хода. И вот радостные слова: «Христос воскрес из мёртвых, смертию смерть поправ...» На мгновение забываются тягостные думы, чтобы опять вернуться, когда пройдёт это великое мгновение.

Да, Иван Данилович сильно болен. Приход Феогноста как-то оживил его. Он даже поднялся. Митрополит подложил ему под спину подушку.

   — Что, пора? — глухо звучит его голос.

Он сильно изменился. Щёки провалились, выпячивая скулы, глаза ввалились.

   — Лежи, князь, лежи! — митрополит положил ему на грудь руку.

   — Не князь я, владыка, а инок Ананий, — тихо проговорил Иван Данилович.

   — Так-то оно так, — митрополит присел на краешек лежака и взял его руку. Она была холодна. Ты, Иоанн Данилович, — опустив его руку, он поднял свою и продолжил: — князь... великий князь всея Руси. Ты первый на всю Русь. Таким и останешься навек.

Иван Данилович улыбнулся. Глаза его засветились радостью.

   — Ну, — митрополит поднялся, — мне, великий князь всея Руси, пора.

   — Может, и я с тобой? — Иван Данилович отбросил пуховый укрыватель, обнажив худые восковые ноги.

   — Лежи, князь, лежи! — митрополит вновь укрыл Ивана Даниловича, — с силами собирайся. Авось на утренней службе встретимся. Дай бог тебе скорее поправиться! — он перекрестил князя и, чуть сгорбившись, пошёл к двери.

Князь Андрей Пожарский, несмотря на то что они с Дарьей, любимой своей женой, были на пасхальном богослужении, пошли и на утреннюю службу. Вначале на неё засобирался князь Андрей один. Ему очень хотелось, и он на это сильно надеялся, увидеть заболевшего так неожиданно Ивана Даниловича. Расспрашивать кого-то о состоянии здоровья князя не хотел, послать кого-нибудь из служек Андрей не решался. Ещё напутают чего. А вот взглянуть хотя бы одним глазком на человека, который так хорошо его встретил, очень хотелось. А прийти к нему вот так, посмотреть... не допускала скромность. Он мало ещё знал этого человека. Но Дарьюшка не захотела от него отставать. Им удалось пройти вперёд, и они остановились вблизи клироса. В церкви было тихо. Только какой-то дьячок тонким голоском читал ирмос[17].

И вдруг церковь ожила:

   — Он! Он!

Да! То шёл Иван Данилович. Рядом шёл, придерживая его, какой-то моложавый, похожий на князя, человек. Кто-то невдалеке от Андрея сказал своему соседу:

   — Княжич Семён.

Андрей усмехнулся: что же он сам не догадался? Уж более года жил в Москве, родился сын Василий, а он не знает наследника. Кого судить за это? Великого князя, что не приглашал к себе? Он часто болел. Не до этого. Да и хозяйство у самого Пожарского отнимало много времени. Андрей не заметил, как дьячка сменил священник в епитрахили. Обратил внимание, что заунывное пение дьячка вдруг заменилось сильным, с подъёмом, голосом. Священник был средних лет, с чёрной окладистой бородой и моложавым лицом. Он часто поглядывал в сторону князя, и каждый раз после этого в его голосе возвышалась нотка радостного ощущения не только праздничного события.

Поглядывая на великого князя, Пожарский заметил, что его сын довольно часто смотрит в их сторону. Но вскоре Семён Иванович куда-то исчез, оставив князя одного. Пожарскому показалось, что тот не очень уверенно держится на ногах, и шепнул жене:

   — Я отойду.

И стал осторожно проталкиваться к Ивану Даниловичу. Он вовремя оказался рядом. Великий князь узнал его и, виновато улыбнувшись, взял его руку. Андрей помог ему выйти на улицу. Там, глянув на его лицо, он ни о чём спрашивать не стал, а обхватив его за талию, повёл домой.

Войдя на княжеский двор, Пожарский был удивлён, что тот забит народом.

   — Что им здесь надо? — невольно вырвалось у него.

Иван Данилович болезненно улыбнулся. И вдруг раздались голоса:

   — Калита! Калита!

Андрей понял и улыбнулся. На крыльцо уже вывалила дворня, встречать князя. Взойдя на крылец, князь отдышался и, повернувшись к ним, тихо сказал:

   — Сейчас!

Услышать его могли только рядом стоящие. И, повернувшись к основной массе, несколько голосов крикнуло:

   — Будет!

Иван Данилович Пожарского не отпустил. Приказал одному из служек принести мешок, и он попробовал было, как раньше б, сам раскидать деньгу. Но силы были не те, и он, виновато взглянув на Пожарского, сказал:

   — Пособи!

Пока князь Андрей помогал Калите, служба в церкви подошла к концу. Поблагодарив Пожарского за помощь, великий князь пообещал, что как только он почувствует себя лучше, они обязательно встретятся. Андрей, ещё раз поздравив Ивана Даниловича с Воскресением Христовым, поспешил к церкви. Из неё уже выходил народ. Подходя ближе, он увидел, как кто-то облапал его жену и, приговаривая: «Христос Воскресе», целовал её. Та пыталась вырваться, но мужчина, видать, был сильным человеком, и ей не удавалось освободиться. Словно орёл, налетел он на нахала, схватил за плечо и с силой рванул к себе. И какое его было удивление, когда перед ним оказался... Семён.

   — Княжич! — скрипнув зубами, прорычал Андрей.

Тому не приходилось встречаться с тем, чтобы кто-то мог позволить себе так с ним обойтись. Кровь ударила в голову.

   — Да! Княжич! А что? — с вызовом бросил он.

Трудно сказать, что могло произойти между ними, если бы не верный боярин Василий Кочева. Он встал между ними.

   — Пожарский, — узнал он Андрея, — ты иди к себе. А ты, — он повернулся к Семёну, — не забывай, кто ты. Ишь, петухи. А ну, расходитесь! — крикнул он на зевак, которые вмиг собрались вокруг.

Андрей подошёл к Дарье, обнял её за плечи, и они пошли прочь. Семён бросил вслед им косой, недобрый взгляд. Кочева его заметил и понял, что княжич может не остановиться на этом. Дождавшись, когда княжич уйдёт, Василий поспешил к Ивану Даниловичу. Боярин нашёл его в опочивальне. Он лежал на постели одетый, широко разбросив ноги. Лицо его просветлело.

   — А! Василий! — воскликнул он, — входи, входи.

Когда тот подошёл, Иван Данилович поспешил ему сообщить, что он всё же был в церкви. Чувствовалось, как он гордился своим поступком. Кочева улыбнулся. Он вспомнил и того Калиту, который мчался по дремучему лесу, порой пробираясь по пояс в снегу, отыскивая место для строительства таинственного дворца. «Да, — вздохнул он, подумав про себя, — что с нами делает время!».

Поговорив о наступившем празднике, Кочева рассказал Ивану Даниловичу о случившемся. Чело князя помрачнело.

   — Вот что, Кочева: пусть князь едет на берег Клязьмы. Там, где впадает Нерехта, я даю ему землю. Пусть он там строит свои Пожары. А Семёну скажи, чтобы зашёл ко мне. Засиделся княжич, — в раздумье произнёс Калита, — пусть-ка проветрится до Орды. Он ещё с ханом не встречался. У меня в Орде, ты знаешь, весьма тёплые отношения с ханом. Хочу, чтобы княжич сохранил их.

Семён шёл к отцу в несколько расстроенных чувствах. Как-то многозначительно посмотрел на него боярин, передав просьбу отца. «Что могло случиться?» — думал он всю дорогу от своих хором до отцовских.

   — Слушаю, великий князь! — сын вошёл без стука.

Отец заворочался в постели и приподнялся на подушке.

   — Садись! — показал он рукой на ослон, стоявший у одра.

Тот послушно сел. Отец посмотрел на его удлинённое, как у матери, лицо, на его по-девичьи, дугой, взметнувшиеся брови, чисто выбритые щёки, аккуратную бородку, усы. «А что, хорош», — про себя подумал Калита.

   — Я тебя вот зачем позвал, князь...

Он так и назвал его: князь. Сделав ударение на этом слове. Вначале сын не понял отца, но по мере того, как он начал говорить, всё прояснилось.

   — ...князь — это правитель. А правитель всегда должен руководствоваться не чувствами, а головой. Так жизнь устроена, что ты придёшь на моё место. Ты думаешь, у тебя будет мало явных врагов? Думаешь, не захочет стать великим Константин? Хотя мы живём с ним в дружбе, и он мне обязан своим княжением. Или же другой Константин — Суздальский? Так зачем тебе множить ещё внутренних врагов. Ты пошто обидел князя Пожарского? — отец посмотрел на сына суровым взглядом. — Я тебе расскажу о нём, о его нелёгкой судьбе. Только дай слово: всё, что узнаешь, умрёт в тебе.

Сын кивнул головой. Отец ещё раз испытующе посмотрел на Семёна. На какое-то время задумался. Наверное, на память пришло то событие, которое было связано с женитьбой Семёна на княжне Августе Гедиминовне, дочери самого великого Гедимина. Сын вначале упрямился. А для чего это было сделано? Да, для Московии. Такова судьба каждого князя, который хочет, чтобы на его земле было спокойно, а его страна могущественна. Надо жить в дружбе с сильными, но для этого надо быть самому сильным. Кстати, сноха оказалась весьма приятной женщиной. И, похоже, Семёну она нравилась. Но вот этот его поступок? Баловство? Избыток мужской силы? И Калита перешёл к истории обиженного сыном князя.

   — ... Так вот, ты теперь знаешь, кто такой Пожарский. И не след тебе его обижать Я дал ему земли. Пусть едет, обустраивается. Ну, сын, — теперь отец назвал его сыном, как бы говоря, что он самый дорогой ему человек, — тебе надлежит поехать в Орду. Жаль, не стало Чанибека, — при этих словах Калита посмотрел на сына, — Чанибека убил его сын, Бердибек.

Но Семён выдержал отцовский взгляд. Это успокоило отца. Он понял, что его сын не способен к такой подлости. Потом продолжил:

   — Ты Бердибека знаешь, но учти, тогда он был царевич, теперь хан. Это большая разница. Отдай ему соответствующие почести.

Сын понимающе кивнул.

   — А теперь прощевай. Бог даст, свидимся. А если уж нет... то прости, что не так.

Они обнялись.

Под вечер, когда Пожарские садились вечерить, в ворота кто-то постучал.

   — Поди узнай! — приказал князь служке.

Тот вернулся запыхавшийся и с порога почти крикнул:

   — Княжич Семён.

   — Княжич Семён? — переспросил глава семейства, переглядываясь с Дарьей.

Той стало даже не по себе.

   — Так проси его, чего стоишь! — внезапно рявкнул князь.

Княжич вошёл лёгкой, гибкой походкой. Был худощав, строен. Князь поднялся навстречу.

   — Прошу к столу, княжич. Мы тут как раз вечерим, — добавил он.

   — С радостью принимаю, — приложив руку к груди и склонив голову, произнёс он.

   — Эй! — повернувшись к двери, крикнул Андрей.

Тотчас на пороге показался служка:

   — Кравчиго ко мне. Да бегом!

Кравчий, с лысым черепом и глазами навыкат, появился так быстро, словно ожидал за дверью.

   — Слушаю, князь!

   — Угости гостя на славу!

Гость с налитым кубком заморского вина поднялся:

   — Дозволь, князь, — проговорив, он посмотрел на Андрея.

Князь кивнул.

   — Я пришёл повиниться за свой недостойный поступок. Тебе, княжна, — он впервые посмотрел на неё, — приношу своё извинение. не гневайся на меня, не карай. Тебе, князь, — он повернулся к нему, — скажу, бес попутал. Простите. Но... от чистого сердца скажу, завитую я тебе, князь, уж больно хороша у тебя жинка. Береги её! И дай бог вам долгой и счастливой жизни. С праздником! Христос воскресе! — и он залпом осушил кубок.

Обнявшись с князем, они расцеловались.

Допоздна засиделись они. Наконец гость встревожился и стал собираться до дому. Хозяин пошёл провожать гостя. На всякий случай. Лихие люди были везде. За разговорами незаметно дошли и до Семёновых хором. Тут не обошлось и без того: Семён затащил к себе Андрея. Расстались под утро. Теперь Семён решил проводить князя. Тот с трудом согласился на одном условии: до середины нуги. Семён, вздохнув, кивнул, мол, пусть так будет.

А на следующий день Семён не стал дожидаться, когда пройдёт ледоход, двинул с небольшим отрядом на юг. И только Андрей проводил его до Московской заставы. Потому что ему одному он шепнул об этом на ухо.

Глава 6

Иногда история диктует и свои условия. Чтобы в чём-то разобраться, постичь происшедшее, надо перелистать её назад. Сделав это, вы узнаете... Будущий великий князь Литвы, Жмури и Руси Гедимин пока что довольствовался древней столицей Кернова, спрятавшейся за густые леса. Но его деятельная натура не могла найти выхода в этом городишке. И случай помог ему.

Однажды на охоте, переправившись на левый берег Вилиси, среди густых пущ, ему понравилось одно место. Высокий лесистый холм возвышался над окружающим. Взобравшись на его вершину, Гедимин представил себе крепость на возвышенности, ограждённую с востока рекой, что делало построенный замок труднодоступным для врага.

Он топнул ногой: «Здесь будет град!» Так возникла, ставшей Троками, новая столица Литвы. Для многих это было бы гордостью до конца жизни. Но только не для Гедимина. Он начал борьбу за Большую Литву. По-старому литовскому обычаю, перед походом ему надо было задобрить богов. И его путь пролёг к устью реки Дубисси, где было устроено главное языческое святилище. Когда наступило время выбирать места ночёвки, он это поручил своей свите, а сам с копьём в руках решил побродить по округе.

Каково же было его удивление, когда, пройдя несколько сот шагов, он вдруг наткнулся на огромного тура, спокойно пасшегося у подножия горы, впоследствии названной Турской. Зверь настолько был уверен в своей силе, что не обратил внимания на человека. Да и тот сразу не решился броситься на эту громаду. Но охотничий азарт взял своё. Со словами: «А, была, не была!» он ринулся на зверя. Понимая, что от точного удара будет зависеть его жизнь, он собрался, как перед грозным испытанием. Да, его удар оказался удачным, метким. Бык только издал такой рёв, что он потряс землю. Зверь рухнул перед князем. Услышав этот рёв, примчалась перепуганная свита. Увидев поверженного тура, она оцепенела: такого огромного зверя никому из них видеть не приходилось.

А ночью князь увидел странный сон. Ему приснился железный волк, который издавал не менее могучий рёв. Жрец и гадатель Лиздейко, которому князь рассказал сон, подумав, сказал:

   — Волк — это будущая твоя столица, которую ты должен построить на том месте. А его рёв — это слава, которую ты будешь иметь.

Гедимин выполнил предсказания жреца и заложил город Вильно (Великий). К тому же он решил перенести из Ромова и святилище, которое поляки пытались разорить. Было определено место у устья реки Дубисси. Но тут великий князь не учёл ещё одного своего врага. Тевтонцы стали охотиться на святилище. Гедимин вынужден был вторично обезопасить его от нового врага. И он перенёс святилище ближе к новой столице, в место, которое называлось Свинторог. Здесь великий жрец Криве (Кривейто) вскоре зажёг вечный огонь перед идолом Перкунаса «Зничем».

Да, предсказания жреца сбылись. Великая Литва состоялась. Но Гедимину этого было мало. Ещё была Московия, а там подобный ему великий князь Иван Данилович. Ох, как ему хотелось схватиться с ним. Порой ему казалось, что он со своими воинами победно шествует по улицам далёкой русской столицы. Но умён Калита, умён. Знает, с кем надо дружить. Тронь его, тотчас на помощь примчится Узбек. Их не осилить, нет! А вдруг... Нет. Надо что-то делать. И придумал: отдал дочь за его сына, Симеона. Её крестили, дали имя Анастасия. И принесла Анастасия Гедимину внука. Рад был старый воин. — Пусть внук будет русским. Но в нём есть Гедиминова кровушка! Есть! Ну, что, дед, помогать внуку будешь стать самым великим. А для этого начать надо с веры. Будут литовцы — единоверцы, легче будет соединиться. А уж тогда ни тевтонцы, ни Римская империя, даже татары... — громко рассмеялся князь, потирая руки, — да я правильно сделал, что создал свою православную митрополичью церковь в Новогрудках. Оттуда она шагнёт по всей Литве. Только бы у меня сил хватило.

Но эта его радость была омрачена страшной новостью: гибелью крепости Пунэ. Долго не было оттуда вестей. А кто мог сообщить? Живых-то никого не осталось. Случайность помогла открыть эту тайну. Один охотник забрёл в эти места. Когда он увидел, что осталось от Пунэ, то пришёл в ужас. Забыв об охоте, он поспешил в Вильно. Так Гедимин узнал о случившемся.

Великий князь был взбешён и приказал готовиться к срочному отъезду. Когда дворский осторожно спросил: «Куда?», Гедимин сквозь сжатые зубы выдавил: «Пунэ». Как показалось служке, князь сильно изменился. Его и без того удлинённое лицо ещё больше удлинилось, а острый нос сильнее заострился, твёрдый взгляд стал ещё более твёрдым.

И вот перед князем и его сопровождающими предстало чёрное пепелище. На него не прилетели даже вороны. С тоской смотрел великий князь на эту картину. Желваки на щеках так и ходили.

   — Кто мне расскажет, что здесь произошло? — ни на кого не глядя, спросил князь.

В ответ — молчание. И вдруг послышался чей-то скрипучий голос.

   — Я, князь!

Из-под ветвей выползает какое-то странное существо. Сразу и не разобрать. Когда оно оказалось ближе, стало ясно: человек. А когда совсем приблизилось... О, господи! Да это старуха!

   — Ты кто, матушка? — наклонившись, спросил князь.

Да, трудно было узнать в ней ту жрицу, которая умертвила свою правнучку. Сама же она оказалась живучей. Даже тевтонские копья не смогли лишить её жизни.

Она-то и поведала о битве, которая произошла здесь. И о том, как повёл себя их князь, его люди. Как бок об бок сражались пруссы.

   — Пруссы?! — удивлённо воскликнул князь.

   — Да, пруссы. Сыновья Дивона. Особенно Гланда Кам... — но она не смогла договорить.

Силы покинули её. Её душа отлетела.

   — Такой пруссак заслуживает быть литовским князем, — громко проговорил он и добавил: — Похороните старуху с честью, подобающей нашим героям.

Наверное, у любого владыки, даже у самого могущественного, есть не только друзья, но и враги, открытые и скрытые. Открытые врага часто могли попасть и в друзья. В зависимости от ситуации. А скрытые — никогда. Были они и у Гедимина. Среди простого парода их трудно было найти. А вот среди бояр... Особенно таких, как Спудас, Драйнас. Во-первых, они завидовали. Ведь о его появлении на свет говорили разное: что он незаконный сын Бутвидаса, его мать — простая русская рабыня или что он обманом, с помощью... да не будем воротить старые сплетни. Ясно одно: он велик! Кто бы он ни был. Это-то и вызывало зависть и раздражение. Всё, что теплилось в них, пробудилось и забурлило, когда Гедимин открыл христианскую митрополию.

   — Христианами нас хочет сделать, не нравятся ему боги, которых почитали наши предки, — говаривали они желчно в своём кругу.

Оттуда-то и поползла ядовитой змеёй по Литовской земле эта весть. Добрым примером по защите их веры были литовцы, погибшие в Пунэ. А тут ещё одна весть: пруссака хотят сделать князем. Как будто своих таких героев у них нет. Не мог Гедимин проникнуть в их мысли, а поэтому с пепелищ поехал к Дивону.

Удивлён был прусс таким посещением. На вопрос князя, где его сыновья, Дивон, помявшись, ответил:

   — Старший, раненый, попал в плен к тевтонцам, а младший, Гланда, один поехал выследить, где его прячут.

Когда Гедимин узнал об этом, в его сердце вспыхнула настоящая любовь к этому человеку, который, рискуя жизнью, отправился в логово врага. Мало таких, кто способен на такой подвиг. И объявил его отцу, что, когда Гланда вернётся, он сделает его князем.

   — Если... вернётся, — как-то тяжело проговорил отец.

На прощание они обнялись. Уже сидя на коне, Гедимин бросил:

   — Мы отомстим!

Долго Дивон смотрел в широкую спину великого князя, пока тот не скрылся за кромкой леса. Придя к себе, он задумался. Стало тревожно в груди: «А если заметили? Тевтонцев-то было пятеро. Вдруг кто-то из них видел Камбила?» До этого он почему-то о нём не думал. Наверное, не выветрилась из его сознания отцовская обида, что Камбила не всё сделал для спасения брата. Но неожиданный приезд... и кого! Самого великого Литовского князя, дал ему понять, каким непростым человеком был его сын. «Что же делать? Пускаться на его розыск? Глупо. Дорог там не считано. Да и рыцарских замков немало. Куда ехать, где искать? А пока попрошу Божунос, Божью Матерь «Умиление», пусть-ка она проявит жалость и поможет моим сыновьям». В укромном уголке непроходимого леса, принеся в жертву белую курицу, он на коленях умолял богиню помочь его детям.

А тем временем Камбила, следуя по тевтонскому следу, ломал голову над тем, что ему делать. Тот первый порыв, который толкнул его на этот шаг, дорогой развеялся, как дым. У него было время всё обдумать, сопоставить. Крепость Пунэ показала ему, как трудно её брать. «Не зажги рыцари деревянные строения, ещё не известно, чья бы взяла. А говорят, у тех — всё из камня. Так как быть? Ну, узнает, где он. Сколько мы наберём своих людей: двести, триста? Столько же придут на помощь? Но разве такими силами их одолеть?». Не находя ответа, он упрямо продолжал слежку. Похоже, рыцарь и его охрана не очень торопились к себе. Дивон в достатке снабдил их питьём и припасами, и они старательно уничтожали эти запасы, подолгу проводя время у костра.

Вот и теперь они выбрали полянку и расположились под развесистым дубом. А эта полянка, если смотреть на неё с птичьего полёта, кажется цветущим ковром, разметавшим в обе стороны, как птица крылья, свои узоры. А посредине — огромный зелёный круг. Этим видом они могли наслаждаться. Он поднял руки вверх и несколько раз махнул ими. Затем, отвязав мешок с припасами, несколько раз как бы взвесил его в воздухе. Он значительно полегчал. Выложив запасы, он с ножом в руках стал прикидывать, на сколько частей их разделить. Сначала хотел на пять, но части получались очень маленькие, и разделил на три. Го же проделал и с овсом.

— Ты, дорогой, — похлопав жеребца по крупу, — сказал Камбила, — можешь подпитываться и травкой. Иди-ка.

Быстро проглотив свой пай, ссыпав крошки в ладонь и отправив их в рот, он всё уложил в мешок, крепко перевязал и, отложив его в сторону, приподнялся. Трава, замерев от безветрия, серебристым цветом отражала солнечные лучи. Но преследуемых он не увидел. В голове тревожно забилось: там или нет? Камбила метнулся к первому попавшемуся дереву и, как кошка, вскарабкался на вершину. Они спали кто в какой позе.

Он не торопясь спустился, проверил коня и сам прилёг на мягкую травку. Сорвав соломинку, стал её покусывать и рассуждать: «А стоит ли мне таиться? Они меня не видели, не знают». И тут же задал себе вопрос: «А не боюсь ли я лихих людей?» и ответил: «А что мне их бояться? Брать у меня нечего. Пустой мешок сам отдам. Конь? А что конь! Мало их бродит?». Вдруг до него донеслось лошадиное ржание. Он приподнялся и увидел, что тевтонцы седлают коней. Его конь не очень-то обрадовался появлению хозяина. Видать, набрёл на вкусную травку.

Решив, что постарается к ним пристать, Камбила стал раздумывать, как это лучше сделать. Их догнать... или лучше обогнать, чтоб они его догнали. Пока Камбила раздумывал, до его ушей донеслись крики, звон мечей. «Кто-то напал на них!» — пронеслось в голове. Но необдуманного шага решил не делать, поэтому не ринулся очертя голову на помощь. А, углубившись в лес, осторожно стал подъезжать к месту сражения.

Подъехав совсем близко, увидел ужасающую картину. Трое лежали на земле. Оставшиеся в живых двое тевтонцев отчаянно оборонялись от пятерых разбойников, неплохо вооружённых. В их руках мелькали сабли. На головах — шлемы, на телах поблескивали кольчуги. Глядя на это неравное сражение, ему пришла счастливая мысль: «Если сейчас он им не придёт на помощь, вряд ли в дальнейшем выдастся такой подходящий случай». И он решился.

Издав воинственный вопль, он, как разъярённый зверь, напал на них сзади. Его неожиданное появление внесло смятение в стан нападавших. Это роковым образом отразилось на них. Гланде удалось с ходу зарубить одного, да и второй вряд ли долго протянет с разрубленной шеей. Одного завалил тевтонец, оставшиеся разбойники развернули коней и, махая плетьми, поскакали наутёк.

К Гланду подъехал главный тевтонец:

   — Кто ты? — спросил он по-немецки.

Но Камбила сделал вид, что не понимает. Тогда тот спросил по-литовски:

   — Ты литовец?

На что Камбила обрадованно несколько раз повторил:

   — Да, да, да.

   — Я твой должник. Вот тебе моя рука в знак нашей дружбы.

Камбила торопливо подал свою.

Тряся его руку, рыцарь продолжил:

   — Поступил ты по-рыцарски, придя нам на помощь.

Оставив своего сопровождавшего разбираться с повергнутыми, главный тевтонец предложил Камбиле продолжить путь.

   — Далеко ли путь держишь, храбрец? — спросил он.

На что Камбила только пожал плечами.

   — Почто так? — поинтересовался рыцарь.

Камбила поведал о своей будто бы тяжёлой жизни.

   — Понятно, — кивнув головой, произнёс тевтонец и спросил: — как тебя кличут?

Гланда на мгновение задумался. Многие говорили, что его имя очень похоже на литовское, и назвал себя:

   — Гланда.

   — А я граф Конрад фон Вернер, рыцарь Тевтонского ордена. Значит, ты ищешь, где можно хорошо заработать? — поглядывая на Гланда, задал вопрос рыцарь.

Тот опять закивал.

   — Знаешь что? — произнёс рыцарь, — я вижу, ты ответственный человек. Несмотря на молодость выглядишь как опытный воин, поэтому я предлагаю тебе быть моим оруженосцем.

Гланда не сразу ответил. Это рыцарю понравилось: парень знает себе цепу. Как бы в подтверждение, тот спросил:

   — А сколько будешь мне платить?

Рыцарь, чувствуется, не был готов к такому вопросу и задумался с ответом, потом сказал:

   — Ну... пять ногат.

Камбила сморщился. Рыцарь удвоил ставку. Но, чтобы придать своему предложению вес, добавил:

   — Это золотом.

На что Гланда философски заметил:

   — Золото приносит несчастье.

Рыцарь удивлённо посмотрел на Камбилу. И чтобы дать понять, чьи эти слова, сказал:

   — Но я не Сигурд, убивать не буду.

Они оба рассмеялись. Тевтонцу всё больше нравился этот непростой парень. Ему не хотелось отпускать его.

   — Ну, как? — чуть не заглядывая ему в глаза, спросил он.

   — Я... согласен.

Рыцарь, облегчённо вздохнув, стегнул коня:

   — Тогда вперёд!

Глава 7

Служка, худенький, лысоватый мужичонка с быстрыми сообразительными глазами, узнав, что его требует боярин, вошёл в светлицу. Там боярин с дворским вели подсчёт расходов. Робко вошедший служка остановился у порога. Боярин повернул в его сторону голову и поманил пальцем. Когда тот подошёл, он распорядился на счёт Егора. Выслушав хозяина, служка зыркнул взглядом на Петра, может, тот чего добавит? Но, увидев его безразличное лицо, тихо проговорил:

   — Ну, я пошёл.

Боярин кивнул и принялся за прерванную работу.

После такого неожиданного решения Осипа Захаровича служка разыскал Егора и с трудом переодел его во всё новое: порты, льняную рубаху до колен с поясом, дал мягкие кожаные чоботы, заставил сбросить лапти, которыми так дорожил Егор.

Глянув на переодетого и подпоясанного парня, дворский, щёлкнув языком, брякнул:

   — Девки совсем с ума сойдут!

Егор исподлобья посмотрел на него, ничего не сказал и пошёл к выходу.

   — Эй, — окликнул его гот, — ты куды? Те, браток, надо искать деда Варлама, он у тя старшой, и ехать с ним.

Дед Варлам, плечистый, грудь колесом, выглядел не совсем дедом. Так его прозвали за полуседые волосы до плеч, покрывавшие его голову, да густые стариковские брови. На это он не обижался. Но иногда, чтобы заткнуть рот не в меру болтающему, дед легко поднимал бочку, которую не могли осилить и двое мужиков, и спокойно ставил её на повозку.

Егор нашёл его у погреба, откуда тот таскал припасы на стоявшую рядом повозку. Закончив работу, он стал верёвкой увязывать поклажу.

   — Лови! — крикнул он подошедшему Егору, бросая конец верёвки.

Не ожидавший такой встречи парень всё же сумел её подхватить. На что дед одобрительно крякнул.

   — Щас иди, простись с зазнобой и едем, — он подмигнул ему.

А лицо выражало такую доброжелательность, что он сразу понравился Егору. Куда ехать, зачем, он объяснять не стал. Пока дед ходил в хоромы, Егор просидел всё это время на корточках.

   — Сидай, Егорушка, — сказал дед, сдвигая груз и освобождая место для себя и Егора. Парень подивился, откуда дед узнал его имя. Потом догадался: дворский сказал.

   — Но-о! — рявкнул дед, когда они уселись, и щёлкнул кнутом. Лошади пошли рысью, телега затряслась. Дед подтянул вожжи:

   — Тишить! А — то горшки побьются.

Конь пошёл тише. Дед, бросив конец вожжи себе на плечо, повернулся к парню. Глаза у него были добрые. Подувший ветерок поднял со лба его космы.

   — Простился? — дружелюбно спросил дед.

Егор покачал головой.

   — Чего?

   — Да нету тута никого, — пояснил он.

   — А-а-а! — понятливо протянул дед, — тама осталась.

Егор закивал, а дед почувствовал, что с парнем что-то неладное. Он скосил на него глаза. Лицо Егора посерело. Дед всё понял.

   — Не горюй, парень, всё будет хорошо!

Легко ему говорить. Заглянул бы он в душу Егора. Своим вопросом дед расстроил парня. Всё это время, за работой, он как-то не вспоминал ни свой дом, ни Марфу. А тут вдруг в его душе впервые поднялась тревога: вдруг Марфу отдадут за другого?

И он был недалёк от истины. Фёдор, отец её, был настроен решительно. Заявление дочери он простить не мог. Дома ей, да и матери, которая, несмотря ни на что, вступилась за дочь, досталось. Если бы не сыновья, трудно сказать, чем бы всё закончилось. В ответ Марфа перестала разговаривать. Молчала, как воды в рот набрала. Зато глаза смотрели решительно. Даже Фёдор не решался с ней заговорить, мудро решив, что время лечит.

Всё можно удержать, только не время. Вроде незаметно, а пролетел год после отъезда Егора, и Фёдор, посчитав, что настала пора решать судьбу Марфы, при встрече со старостой, который каждый раз донимал его одним и тем же вопросом: когда засылать сватов, дал согласие. Фёдор выглядел решительным, твёрдым человеком, которому возражать просто опасно. Староста пришёл домой радостным. Торжествующе, потирая руки, прямо с порога, выпалил:

   — Всё! Проклушу я женю!

Баба встрепенулась:

   — И на ком жить?

   — Как «на ком»? — важно произнёс он. — На Марфе, как и должно быть! — и прошёлся гоголем, важно поглаживая усы.

Жена давно не видела мужа таким. И поняла, что всё, что он сказал, правда. Но она знала и Федьку. Тот своего не упустит. И осторожно спросила, чтобы не портить муженьку настроения:

   — Федька-то... много запросил?

Муженёк сник:

   — Да... пять десятин. Да-а, — он вздохнул, — ну, ничё, обойдёмся Налей-ка мне бражечки. Да похолоднее. Жара стоить, — и посмотрел в окно, — когда только кончится!

Баба быстро нырнула в погребок. Нацедила ему кружку браги. На закус отрезала кусок мяса от копчёного свиного бока. Ради такой вести ей было ничего не жаль. Поставив всё на стол, она, набросив платок на голову, нырнула в дверь.

   — Понта свистеть, — бросил он ей вслед, наливая в кубок брагу.

Понюхав свинину, жахнул первый кубок. Выдохнув и обтерев усы, принялся за закуску. Набив рот, заговорил сам с собой:

   — А чё... землицу-то жалко... Да всё одно... ещё прикуплю. Деньжата-то есть, а осенью ещё прибавится.

Весть эта, пущенная матерью Прокла, молнией пронеслась по селу. Бабы побросали огороды, мужики разные поделки, стали обсуждать ожидаемую весть.

   — Сколько же ён отвалил? — спрашивали одни.

   — Деньгой аль землицей? — думали другие.

А бабы:

   — Вот, гордячка, и живи с сопливым. Я свою ни за каки деньги не отдала бы ему.

   — Да брось, — лузгая семечки, встревает соседка, — ещё б и хвастала!

   — Ето ты хвастала! — начинал подниматься скандал....

Так каждый день. Все перессорились, вновь подружились, не обошлось и без драки. Одним словом, жизнь в селе забила ключом.

Вот и день венчания. С раннего утра старушки подмели и убрали у церкви лишнюю траву. Пацаны, как галки, облепляли ближние деревья. А в Фёдоровой избе бабы да девки собирают невесту. Она холодна и безразлична, точно всё это её не касается. Бабы меж собой незаметно толкуют:

   — Ничё, поживётся, слюбится. Бить-то не будет... Чем плох мужик?

Марфа вроде и не слышит. Потом вдруг заговорила, повернувшись к вошедшей матери:

   — Скажи-ка Петрухе, младший брат пущай Стрелку мою оседлат да едет на ней.

   — Чегой-то так? — спросила мать, испытующе глядя на дочь. — Уж не задумала ли чё?

Дочь только усмехнулась, сказав:

   — Она одна у меня верная подруга. Если её не будет, на свадьбу не пойду.

Мать только зыркнула, зная её характер, и выпит искать Петруху.

И вот долгожданное:

   — Идуть! Идуть!

Впереди сваты-соседи. Важные, ни на кого не глядят. Как же, самому старосте угождают. А кто на селе царь и бог? Боярин? Неточки! Он, староста. Боярин-то бывает раз в году. Да и то не всегда. А селянин чуть что, к кому? К нему, родному, к старосте. А тот — как посмотрит. Угождал ему по жизни, поможет. Был дерзок, себе на уме, ох, уж и поиздевается. Вот и обойди такого. До города далеко... За ними идёт сам староста. Всем видом старается показать своё положение. Несмотря на жару на нём становый кафтан с широкими рукавами. Из-под него виднеется белоснежная кашуля[18], одеваемая им только на Рождество и Пасху. Широкие портки заправлены в сапоги. Они обильно смазаны дёгтем, запах от которых разносится на версту. Но главное, чем гордится староста, — золотая цепь с головой дикобраза, которая венчала его грудь. За ним телепается жинка. Высохшая, как доска, не то хвора, не то кость такая. Она тоже постаралась одеться. Уж если мужики на неё не смотрят, как на бабу, пусть посмотрят на наряд. На голове — цветастый турецкий платок. А платье — не частина какая, а аксамит с голубым отливом. На шее — монисто, на руках — браслеты. Далее Фёдор с Ульяной. Одеждой и драгоценностями не блещут. Да что им, дочка-то не таких драгоценностей стоит. Жаль, судьба не улыбнулась. Они тащатся сзади. Кто-то ехидничает:

   — Ишь, как идуть, не вровень. Хотят, чтоб сонливый первым был.

Гости, поглядывая на жениха и невесту, которые следуют за своими родителями, хотя должны идти первыми, да староста всё поломал, шепчутся друг с другом:

   — Да Марфа Прокла вмиг под каблук спрячет!

Лицо невесты нерадостное. Печаль так и сквозит на нём.

   — Ой, бабоньки, — всплёскивает руками какая-то женщина, — не люб он ей, не люб.

Рядом одна из баб замечает:

   — А ты-то сама полюбовно выходила? Да, поди, батяня взял вожжи в одну руку, косу в другую... Сразу согласилась.

Бабы улыбаются.

   — А одета-то как!

Да, невеста одета бедновато. Голову венок украшает. На теле — цветастый сарафан, на плечиках — голубой завязанный у горла платочек. Зато хороша! Сколько парней завидуют сопливому и придурковатому Проклу! Рядом с невестой — два её брата. Одна другой шепчет:

   — Чтоб не убежала, — кивает она на невесту.

Другая добавляет:

   — Когда его соплю увидит.

Обе смеются тихонько, не дай бог, если отец жениха услышит. А младший, Петруха, о чудо, на коне, позади, едет.

   — Это ещё для чего? — дивится народ.

   — Да Фёдор конём хочет похвастаться.

Да, конь был отменным. Ноги высокие, тонкие, круп поджар, шея крутая. Такой сиганёт... Марфа коня выходила, когда он был хилым жеребёнком, холила его.

Перед церковной оградой остановились. Прокл весь сиял от счастья. Даже забыл сопли убрать, хоть мать сто раз наказывала:

   — Убирай своё добро, а то засмеют.

Нет, длиннющая, зелёная висит до самой губы. Глянула на неё Марфа, чуть не стошнило. «Где ты, Егорушка? Где ты?» — колотится её сердце. Далёк Егорушка. По приказу боярина он с ватагой на Печору едет. Зверя добывать, а что-то и так взять. А дума-то у него о ней, о своей ненаглядной Марфутушке. Да что с того? Сейчас поведут деву в церковь... И всё. Прощай, Егорушка!

Ударили колокола. Двери в церковь распахнулись. И вдруг Марфа, оттолкнув братьев, бросилась к коню. Скинув Петруху, ловко, по-мужицки, оседлала коняку, да как хлестнёт его. Тот взвился на дыбы, да как сиганёт. Народ в стороны, Марфу только и видели! А посредь улицы, меж Старостиными хоромами да избой невесты, столы стояли. Несколько баб накрывают их к приходу хозяев и их гостей. Хоть время было голодное: новое ещё не родилось, а старое поедено, однако столы ломились от разного закуса. Тут и рыбы разные: осётры, стерлядь, огромный сом. Много дичи: глухари, косачи. Пироги с капустой, тыквой, морковью. Медовуха, брага. Но главной изюминкой была зажаренная целиком нетель, сам староста ради такою случая пожертвовал скотину. Да и отец Марфы решил не отставать и отдал двух кабанов. Вот будут сельчане дивиться! Но что это? Мимо столов, точно вихрь, промчалось нечто. Как глянули — остолбенели... Да это ж Марфа! Куды это она?

А Марфа перескочила ограду, заскочила в избу, сбросила свадебный наряд. Что-то быстро собрала и опять на коня. И вовремя. По дороге во всю прыть нёсся Фёдор с сыновьями, а сзади бежал староста и орал:

   — Держи! Держи!

Но давно известно: конный пешему не товарищ. Услышав крики, она перемахнула через ограду и понеслась прочь во весь опор. Крики только подстёгивали её, а она — коня.

Марфа знала, что за свой поступок она может лишиться и жизни. Но в этот момент она ей была не дорога. Только был страх перед побоями. И она шала и шала коня, летевшего и без того птицею, будто понимая, от какой беды он её уносит. И вдруг он встал, как вкопанный. Марфа едва удержалась в седле.

   — Но! Но! — она попыталась погнать коня вперёд.

А тот, словно чуя беду, не поддавался на её команду.

   — Ну, что ты! — заплакала она, потянув его за узду.

   — Ты куды ето, дева! — раздался за спиной чей-то скрипучий голос.

Она боязливо оглянулась. Меж стволов стоял сгорбленный старичишка, держа в руках лукошко с грибами.

   — Там, — свободной рукой показал старик на полянку, — топуче место. Вота она, — подходя, дед кивнул на лошадь, — и не ходить туды.

   — А мне всё одно! — с каким-то отчаянием в голосе произнесла дева.

   — Я ето и вижу. Смотри, как коняку загнала! — он погладил мокрый от пота лошадиный бок. — А тут что? — дед посмотрел на лошадиную грудь.

Во многих местах она была разодрана до крови.

   — Ты куды, дева, так торопилась? не то на свадьбу опаздываешь?

   — Со свадьбы! — со злом произнесла она.

Дед вдруг взглянул на неё понимающим взглядом.

   — А ну, доченька, — проговорил он мягким голосом, — пошли-ка со мной!

   — Куды ето? Не пойду!

   — Ты не бойсь, бабка у меня добрая, коняку полечит, те погадат. На ето она у мня ух... прямо волховка.

Он тихонько высвободил узду из её рук, и они неторопливо направились в лес. Вскоре вышли на поляну, и Марфа увидела избёнку из почерневших брёвен, вросшую в землю. На лай собаки из открытых дверей показалась чья-то головёнка со взбитыми волосами. Солнце било в глаза, и старуха, приложив ладонь ко лбу козырьком, прошамкала:

   — Никак ты, Лука?

   — Я, Марфуша, я! Встречай-ка гостю. Тя как кличут? — спросил он у девы.

   — Марфа, — застеснявшись, произнесла она.

   — Марфа! — длинная седая борода деда затряслась, глаза сузились, он неслышно смеялся, — я тя буду звать младшая Марфа.

Девушка поняла причину дедова смеха. Родившееся в её груди отчуждение вмиг пропало. Подошёл пёс. Огромная пятнистая собака поглядывала то на деда, то на гостя, точно дожидалась команды хозяина. И дождалась:

   — А ну, пошёл отсель! — дед притопнул ногой.

Обидчиво глянув на хозяина, пёс удалился. Подойдя к двери, дед, кивнув на девушку, сказал:

   — Примай Марфушу. Да поволши[19] ей, — подмигнув, он добавил: — со свадьбы сбегла!

Бабка всё поняла.

   — Идём-ка, дочка! — и взяла её за руку.

Кожа на ладони старухи была сухой и грубой. Но как нежно она прикоснулась! Марфа поняла, что это была сердечная, добрая женщина, и сразу прониклась к ней доверием.

Внутри изба не представляла ничего особенного. Как и у многих: у входа мазанная глиной печурка. За ней широкий лежак со шкурами. В углу поставец. У мутного окошка стол с лавками. На входной стене развешана нехитрая одежонка. Отличалось жильё одним: у противоположной стены была вторая дверь. Старая Марфа усадила гостью на лавку у стола, а сама повернулась и вышла из избы. Вскоре вернулась с кринкой в руке. Достав из поставца краюху хлеба и кубок, она, налив молока, сказала:

   — Ешь.

Есть Марфе не хотелось. Она было протянула руку за хлебом, но тотчас её отдёрнула.

   — Не хочу! — проговорила гостья и виновато посмотрела на хозяйку.

Та подсела к ней поближе, погладила её руку.

   — Ты, милая, поешь, — взгляд бабки добрый, ласковый, как и голос.

Марфа слегка откусила хлебец. Он был мягким, пахучим. Запила холодным молоком. Еда ей понравилась, точно опробовала это впервые. И вдруг появился аппетит. Когда Марфа расправилась с едой, нежелание смотреть на этот мир прошло само собой. Глаза её оживились.

   — Вот теперь, — заметив её перемены, сказала старуха, — я те поворожу.

Она поднялась и взяла с полки холщовый мешочек. Запустив туда руку, зашумела чем-то сухим. Как потом оказалось, это были бобы. Бросив горсть на стол, она стала всматриваться в их расклад. Потом заговорила:

   — Сердешные дела устремились в дальню дороженьку. Тот, о ком ты думаешь, тоже в пути. Но они у вас разные. Не печалься, дочка, — бабка посмотрела на неё и улыбнулась, — он тоже о те думат.

И у Марфы на душе посветлело от таких слов. Но сколько дева ни смотрела на этот расклад, ничего понять не могла.

   — А как ты, матушка... — она как-то нечаянно назвала так бабку и посмотрела на неё.

Глазки у той заискрились.

   — Чё ты хошь? — спросила ласково старая Марфа.

   — А... мы встретимся?

Бабка сгребла плоды, вновь перемешала их в мешочке.

   — Нуть, — произнесла она, и бобы застучали но столу.

Долго вглядывалась старуха, потом, глядя на кучку бобов, заговорила:

   — Вы встретитесь. Только... — бабка закусила губу и смахнула бобы в кучу. — Главное, вы встретитесь. А там как Бог даст. Вот чё ждёт тя, мила. Так чё, не печальси. Дай-ка я те постелю, отдохнёшь. У тя был трудный день.

   — Бабушка, — на этот раз она назвала её так, — я хочу те всё рассказать.

И та поняла, что она стала считать её близким и дорогим человеком.

   — Расскажи, милая, — ласковый взор её глаз устремился на девушку.

И Марфа начала своё повествование.

Глава 8

Павша Фоминич, знатный новгородский купец, вкушал со своим сыном Станилом в трапезной. Такой едальни не было у многих князей Окна с цветными стёклами выходили на Успенский собор. А Внутри от одной мебели захватывало дух. Длинный стол, заваленный русской едой и заморскими сладостями, покоился на тонких изогнутых ножках. Те, кто попадал сюда, диву дивились: и как они могли удерживать всё, что находилось на столе. Такие же ослопы. А в поставцах, инкрустированных золотом, за резными стёклами стояла такая же утончённая посуда. Да-а... Сразу видно, деньга у семьи водилась. И немалая. Как тут и боярам не задуматься. Редко бывает, чтобы отец и сын собрались вместе. Купеческое дело таково: если ты хочешь, чтобы в мошне звенело, надо больше искать и даже не искать, а рыскать, где ухватить подешевле, а продать подороже. На этом стоит всё купечество.

Сын радует отца. Такой же жадный до деньги, подвижен. Только вот ещё не обветрился, не заматерел. И отец старается вовсю, чтобы сын скорее миновал эту черту. Не всегда получается. Но вот счастье подвалило.

   — Хороший купец, — учил отец, — должен знать: а за чем поехал его сусед? Вот, если ён накупит, чё и ты хотел, то чё будет? — сказав, он смотрит на сына, сдвинув мохнатые брови.

У сына они точно такие же. Да и весь его облик: светлые волосы, толстые щёки, борода, мясистые носы — один в один. Отец ждёт ответа. Сын, рыгнув, запил квасом только что оприходованный кусок свинины, обтёр усы.

   — Чё будит? — машинально повторил сын, — да... неча будит считать.

   — Во! — отец поднял указательный палец, — а чтобы с того не было, чё надоть делать? — и отец потянулся за корчажкой с квасом.

Сын склонил голову и уставился на отца. Тот, напившись, поднял край скатерти и обтёр губы. Сгрёб свою густую бороду и повертел ею.

   — Етот вопрос... труден, — сознался сынок.

Отец оценивающе посмотрел на сына. Вроде хотел разгадать: можно или нет ему это сказать.

   — Ну, жду, — сын пошарил по столу глазами в поисках, что бы ещё отправить в рот.

Хотел было взять варёную морковь, но почему-то раздумал.

   — Знаешь, — заговорил наконец отец, — в нашем купецком деле деньгу можно зарабатывать и без... товару! — сказав, он хитро прищурил глаза.

Станил не без удивления посмотрел на отца.

   — Думается мне, батяня, издалека заходишь.

Глазки отца стали ещё уже. В них появился непонятный блеск: не то от неразгаданной его хитрости, не то от своего торжества.

   — Ты что-нибудь слыхивал об Осипе? — отец колыхнулся своим грузным телом.

   — Это Захарович? Боярин?

   — Ён, ён.

   — Да... вроде в купетство не собирается, — произнёс сын и ногтем стал выковыривать из зубов остатки мяса.

Отец усмехнулся:

   — Ты вишь, как мы живём! — сказав, облокотился о стол, поднялся, подошёл к венецианскому зеркалу.

За такое зеркало любая княгиня не пожалеет никаких денег.

   — А вот Павша не стал его продавать. Пущай видють и завидують!

Взял чесалку, прошёлся несколько раз по волосам. Тряхнул шевелюрой и, положив чесак, пятерней, по привычке, пробежал по волосам. Потом, повернувшись к сыну, сказал:

   — Вот и ён хочет жить, как мы.

   — Пущай торгует. Места всем хватит!

   — Э-э, сынок, — Павша подошёл к нему, облокотился одной рукой о спинку ослопа, — ты чем торгуешь?

   — Батяня! — сын укоризненно посмотрел на отца.

   — Ладноть! — махнул тот рукой, выпрямляясь, — ён послал за шкурами, мёдом, воском... — сказав, стал в упор смотреть на сына.

Станил заворочался.

   — Пущай скупат. Всё не скупит.

   — Пущай, пущай, — занервничал Павша. — Да не скупать ён будет. А менять! На рожь. Понял? Тут у нас кадь ржи сколь стоит?

Сын пожат плечами.

   — Три гривны. Ех, ты, купчина! — отец осуждающе посмотрел на сына. — Видать, рановато я тя пустил сам по себе.

   — Ты чё, батяня? — поднялся сын, почуяв, что отец может взъерепениться, тогда всё... опять посадит на привязь.

   — Че, чё, — опять передразнил он, — там счёт пойдёт на шесть ать семь гривен, понял?

Сын кивнул.

   — Ты куды хотел путь держать? — не отстаёт отец.

   — Ну... до Литвы аль немчуры, те у меня прошлый раз просили...

   — Просили... — не унимается отец, — а если Осип тя опередить?

Сын чешет затылок. Он что-то стал понимать.

   — Чё делать-то, батяня?

Отец взял ослоп и сел рядом со Станилом.

   — Ты должон добраться до Гедимина.

   — Самого?! — почти воскликнул сын.

   — Ты кто?.. Купец! Вот и предложь ему что-то особливое. Сходи к золотникам. У них быват... чудо из чудес. Понял?

Сын кивает головой.

   — После такого подарка, — отец продолжил, — он тя начнёт расспрашивать. А ты как бы невзначай и скажи, мол так и так, Осипка послал свой люд на Печору. Добра привезут... Вертаться будут, когда... — тута ты прервись. Понял?

   — Ён же спросить.

   — А ты... вертись, чтоб ён догадался и деньгу те дал. Понял?

Сын с улыбкой кивает. А потом спросил:

   — А если Гедимина не будить?

   — Аты ж... к немцем поедешь?

Сын в подтверждение кивнул.

   — Ну... те тожить пачки на ето дело. Понял, дубина? — отец шутливо толкнул сына. — Ступай, готовь обоз!

Уже взявшись за дверную ручку, сын оглянулся:

   — К осени, в окурат, поспею.

К Гедимину, как Станил звал Великого литовского и русского князя, он не попал. Хотя подарок для него приготовил отменный. Новгородские мастера постарались. С таким — хоть к самому римскому императору не стыдно идти. Правда, золотники цену заломили. Но купчина прежде всего должен уметь прикидывать: выгодно аль нет. Таким соображением Павша наградил его не хило. Станил быстро прикинул и, крякнув, высыпал деньгу на стол. Дома он долго любовался вещицей. Она изображала битву грифона с чудовищем. В глазах сверкали изумруды, кровь горела прожилками рубина. Глядишь на это творение и не наглядишься. Руки так и чесались положить вещицу в поставец, да холодный разум приказал другое. «Всё оправдается!» — успокаивал он себя.

А не попал Станил к Великому литовскому князю потому, что Гедимин сдержал слово, данное Дивону, и павшему на пепелище Пунэ смертью героя князю Маргеру и посетил того, кто протянул руку помощи литовскому князю.

Князь и его сыновья горели огромным желанием отомстить тевтонцам. Гедимин с войском старался подобраться к врагу скрытно. Отличный полководец, князь понимал, что внезапность — это уже половина победы! Каково же было его удивление, когда он вдруг увидел перед собой готовое к бою тевтонское воинство.

   — Душепродавцы! — слетело с его губ.

Он понял, что кто-то выдал его тайну. Но князь не струсил и не бросился назад. Быстро оценив обстановку, он подозвал к себе одного из самых даровитых сыновей.

   — Олгерд, — сказал он ему, — скрытно зайдёшь с тылу.

Сын, поглядев на тевтонцев, понял задумку отца, кивнул головой и поскакал к своим воинам. Студас и Драйнас при виде тевтонцев переглянулись взглядами, ибо это было дело их рук. Они торжествовали: теперь-то великий князь наконец-то получит по заслугам и будет зализывать свои раны, а Литва никогда не станет православной!

Гедимин решил атаковать врага, выставив по флангам Любарта и Кейстута. Сыновья великого князя так и рвались в бой. Но чего-то выжидал их отец. Его удлинённое лицо спокойно. Он только изредка поправлял длинные, заходящие за скулы, усы. Твёрдый взгляд говорил, что в его груди бьётся по-прежнему боевое сердце. Видя широко расправленные плечи великого князя, Студас и Драйнас перестали улыбаться. В них всё больше и больше прошло желание рубануть сзади своего тайного врага. Но страх сковывал их желание. Рука князя разила насмерть.

А великий князь выжидал, когда Олгерд зайдёт в тыл врагу. По его прикидке, сын должен был вот-вот появиться за спиной врага. Привстав в стременах, он поднял меч. Громом пронёсся его голос:

   — За павших! — и толкнул коня вперёд.

Тевтонцы рубились отчаянно. Но литовцы не уступали, а даже превосходили врага, глядя на князя. А тут ещё подоспел и Олгерд. Тевтонцам, тем, кто остался жив, пришлось спасаться бегством до своего замка.

Гедимин решил с утра начать штурм, дав ночь на роздых. Поздно вечером, обходя становище, Гедимин нечаянно наткнулся на Студаса. Тот, кланяясь чуть ли не до земли, сладким голоском поздравил князя с победой.

   — До победы ещё далеко, — ответил Гедимин и хотел уже продолжить путь.

Но Студас предложил ему заглянуть в их шатёр. К его словам присоединился и выглянувший оттуда Драйнас. Открыв полог, он сказал:

   — Великий князь, отведай с нами чем бог послал, — и сделал жест рукой.

Какое-то предчувствие подсказывало князю не делать этого. Но... умоляющие глаза и покорность в их фигурах смутили князя.

   — Эх! — махнул он рукой, шагнув к шатру. Остановившись у входа, произнёс: — только на одно мгновение.

   — Да, да! — враз воскликнули они.

Отведав куриную ножку и залив её русской брагой, князь поднялся. Обтерев ладонью усы, сказал:

   — И вы ложитесь. Завтра — штурм! — дав этим понять, что больше задерживаться он не может.

Наутро, проснувшись, великий князь почувствовал какое-то недомогание в теле. Пересилив себя и решив, что в бою разомнётся и всё пройдёт, повёл людей на штурм.

И вот он бьётся на крепостной стене. Ещё один натиск — и враг будет повержен. Но что это с князем? Его меч вдруг с трудом стал рассекать воздух. А с его губ вторично сорвалось:

   — Душепродавцы!

Да кто это услышит! Кругом крики, стоны, ругань да звон клинков. Какой-то тевтонец, легко отбив его выпад, успел рубануть великого князя. Он пошатнулся. Меч выпал из его рук. Князь упал на колени, а потом рухнул на стену. Литовцы еле отбили у воспламенившихся тевтонцев тело своего князя. Печальная весть покатилась по Литовской земле и докатилась до границ русских княжеств.

Станил узнал об этом, когда объявился с товаром в Вильно. Торговля шла плохо, и он тайно заспешил в немецкие земли. Тевтонский магистр с распростёртыми объятиями принял русского купчину. Ещё бы! После такой победы даже у желчных людей появляется настроение. С благодарностью приняв подарок, магистр долго его рассматривал и в какой раз переспрашивал:

   — Где же его сделали? В Константинополе, Риме, в Венеции?

И в какой раз купчина смиренно отвечает:

   — В Новгороде, мой господин.

Тот смотрит, качает головой и говорит:

   — Однако!

Магистр не хочет оставаться в долгу и после долгих раздумий дарит ему перстень с изумрудом. Купец отмечает про себя: «Часть затрат я уже вернул!» и начинает разговор вначале о плохой торговле в Литве после победы тевтонцев над ними, чем порадовал магистра. Незаметно перешёл и к русским делам, аккуратно перейдя к тому, что уже и бояре стали рваться к купеческому делу. А для этого не чураются и разбоем. Так, один боярин послал ватагу лихих людишек в далёкую Печору. Магистр был не дурак. Сразу оценил слова купца. Но вида не подал. Купец же был неплохим учеником. Дойдя до самого интересного места, вдруг заговорил о том, что он, дескать, мало привёз к ним зерна. Его разобрали вмиг. В сле... Но магистр перебил купчину. На его тонких губах заиграла улыбка:

   — Я... сейчас!

Он ненадолго отлучился. Вернулся с кисетом в руке.

   — Надеюсь, этого хватит? — сказал магистр, развязав кисет и показывая содержимое.

Там мелькнули золотые монеты. Купец виновато улыбнулся, ещё был молод, не закалился и неловко взял деньги. Ему пришлось рассказать, какими путями будет возвращаться в Новгород боярская ватага.

Проводив гостя, магистр вызвал к себе Конрада фон Вернера. Рассказав ему о посещении русского купца, он предложил рыцарю встретить возвращение русского отряда. В ответ рыцарь понимающе кивнул. Видать, не в первый раз ему приходилось выполнять подобные поручения. А куда деваться? Мы тут не в Азии. Перед его уходом магистр неожиданно спросил:

   — Ну как твой оруженосец?

Рыцарь ухмыльнулся:

   — Отличный воин! Побольше бы таких. Всё идёт к тому, что он примет нашу веру, а там...

Они улыбнулись друг другу.

Всю дорогу от тевтонцев Станил ощупывал магистров кисет. Отец был прав: и без товара можно «зарабатывать» деньги.

Глава 9

Весть о кончине Великого литовского князя Гедимина в Северной Руси встретили неоднозначно. Кто радовался, боясь попасть к нему в зависимость, кто — безразлично. Но вот Московский князь всея Руси воспринял эту весть с огромной жалостью. Когда известный не только на Руси купец Фёдор Елферьев вернулся с Запада, где был по торговым делам, и рассказал об этом Ивану Даниловичу, князь даже побледнел. Купец испугался и стал звать на помощь.

   — Ничего! — разминая грудь, проговорил князь и отпустил Фёдора.

Иван Данилович последнее время частенько побаливал. И вот сейчас, когда дело пошло на поправку, эти известия подкосило его. Собравшись с силами, он подошёл к окну. Голубое небо было чисто. Несколько пацанов играли на кремлёвской стене. По всей видимости, они отбивались от неведомого врага. Это немного развеселило князя. Он даже улыбнулся. Но мысль вновь вернулась к известию. Оно рушило всю тайную задумку великого князя. С Гедимином в последнее время у него стали налаживаться добрые отношения. Чтобы их закрепить, они породнились. Иван Данилович сосватал своему старшему сыну Семёну дочь Гедимина, Айгусту. Она приняла крещение под именем Анастасии. После этого Гедимин повернулся к христианству. Как свидетельствовал митрополит, литовец собирался принять их веру. О том, что тот серьёзно готовился совершить такое деяние, свидетельствовало то внимание, которое он стал уделять христианству. Особенно оно усилилось, когда Айгуста-Анастасия родила обоим дедам на радость внука, Василия. Оба князя думали почти одинаково: Русь соединилась с Литвою. Христианство перетягивало. Литовец согласился. Рождалось досель не виданное по мощи государство. Оно будет диктовать миру свои условия.

Но многие литовцы были против. И требовалось время даже для такого авторитета, как Великий князь литовский, чтобы свыкнуться с мыслью о христианстве. А дальше в тайных замыслах Ивана Даниловича было, заключив дружеский союз с новым христианским государством, объединить силы против Узбека. Да... мечты, мечты. Как быстро они рухнули. Как жаль! Князь тяжело вздохнул и вернулся на одр.

Нежданная смерть Гедимина вызвала смятение не у одного московского князя. Даже его сыновья, особенно Олгерд и Кейстут, были недовольны решением отца оставить на великом княжении самого младшего из семи сыновей, Евнутия. За что он так полюбился отцу, трудно сказать. У него был мягкий, добрый характер. Да и сам он был каким-то по-девичьи нежным и отзывчивым человеком. Но в этом жестоком мире его доброта и отзывчивость могли принести несчастье не только ему самому, но и другим братьям.

И вот два наиболее дерзких, решительных и волевых брата, Олгерд и Кейстут, кстати, они были от второй жены Гедимина, русской княжны Ольги, сговорились меж собой выгнать младшего из Вильны. Инициатором этого заговора был князь Троцкий Кейстут. Он приехал к витебскому князю Олгерду, который получил это княжество в приданое, когда женился на витебской княгине, и сказал ему:

   — Тебе следует быть великим князем в Вильне. Ты старший брат, а я с тобой буду заодно.

Тот, подумав, согласился. И они сговорились о совместном выступлении. Но когда Кейстут явится под Вильно в назначенное место, там Олгерда не оказалось. Евнукий, узнав о появлении брата с вооружённым отрядом, послал к нему Драйнаса. Кейстут, поразмыслив, принял его. И вот Драйнас увидел рослого, с окладистой бородой и зоркими глазами, Троцкого князя.

Кейстут, зная, зачем Евнутий прислал Драйнаса, не стал слушать его, а объявил:

   — Передай своему князю, что он не по чину занял это место.

Драйнас от таких слов даже опешил и в первое мгновение не знал что сказать.

   — Э... Э... как это можно... А воля... отца? — пролепетал он.

   — Ты меня слышал? — рявкнул Троцкий князь.

   — Да, да... — и пятясь, Драйнас удалился.

Седлая коня, оглянулся на княжье стойбище и тихонько выругался:

   — Русский боров! Ну... погоди.

Кейстут не стал ожидать братца, а подозвав сотского, шепнул ему на ухо:

   — Следуй за ним, — и кивнул на спину удаляющемуся Драйнасу, — и когда он будет входить в крепость, надо захватить ворота.

Тот кивком пояснил князю, что всё понял, и отправился к своим людям.

Кейстут был своенравным князем и, если он что решал, ничьи уговоры на него не действовали. Даже отцовские. Когда-то, стремясь завязать с поляками добрые отношения, отец хотел с ними породниться. Для этого он решил сосватать дочь князя Мазовецкого за сына Кейстута. Да не тут-то было. Оказывается, сын был... влюблён. В это с трудом верилось. Как этот мужиковатый, грубоватый человек и вдруг... полюбил. Но... это было так. И как оказалось в будущем, эти люди не изменяли своей любви всю жизнь. Предметом его обожания была девственная жрица богини Праурымы, красавица Бирута, дочь знатного жмудина[20]. Её обязанностью было поддерживать постоянный огонь перед богиней. Судьба однажды занесла Кейстута на песчаный морской берег, вблизи которого шумел сосновый лес. А посредине его, на холме, находилось святилище этой богини. Там он и увидел её. Пленённый её красотой, а до этого он и слышать не хотел о женитьбе, он тотчас захотел на ней жениться. Девушку не смутило ни его княжеское звание, ни увещание главной жрицы. Она отказала. Тогда он, подняв её, как пушинку, на руки, трижды обнёс вокруг священного огня. Так она стала его женой. Чему она покорилась: его мужской силе, доброму сердцу, — остаётся только гадать. Когда отец узнал, что непокорный сын привёз себе жену, он, как вихрь, ворвался к ним. Но увидев ласковый, мягкий взгляд её прекрасных очей, стройную, точёную фигурку, вдруг махнул рукой и повернул назад.

Сотскому удалось ворваться в след не ожидавшего нападения Драйнаса, а тут подоспел сам Кейстут. Евнутий, услышав, что шум битвы с невероятной скоростью приближается к его дворцу, бежал. Кейстут послал за ним погоню и пленил его. К этому времени подоспел и Олгерд. На своём суде они приняли решение: отдать Евнутию в правление Изяславль. Потом всё тот же неуёмный Кейстут собрал всех братьев, и они условились, что Олгерд будет великим князем, а все слушаются его, и всё, что добудут: город или волость... всё делить пополам и жить до смерти в любви, не мыслить лиха друг другу. К сожалению, порой жизнь заставляла нарушать этот договор.

Иван Данилович пригласил к себе сыновей Семёна, Ивана и Андрея и поведал о договоре сыновей Гедимина. Братья поняли, что отец хотел бы, чтобы они поступили так же и всеми мерами расширяли московские границы, как Олгерд. И не только поняли, но обещали следовать его желанию.

Этот разговор с сыновьями великий князь Всея Руси завёл не случайно. Он чувствовал, как жизнь уходила из его тела. Особенно его состояние ухудшилось после Пасхи. Он пригласил к себе священника и объявил ему, что хочет принять монашеский сан и взять имя Ананий. Когда священник, совершив полагающиеся для этого действия, ушёл, Иван Данилович вдруг почувствовал облегчение и даже прилив сил. Приказав монаху и служке оставить его одного, он поднялся, прошёлся несколько раз у своего одра, точно оценивая силы. Остановился и, держась за спинку одра, отдышался. Тут, видать, и пришло желание, пройти в молельную комнату. Там он помолился. Выйдя из неё, ощутил голод и направился в трапезную.

Молва, что князю стало лучше, промчалась по хоромам, чтобы затем выплеснуться на улицу. Люди вздохнули с облегчением, крестясь от всего сердца, и благодарили Всевышнего. Князь поужинал и его потянуло в сон. Но, прежде чем пойти в опочивальню, он вышел на крылец. Когда он глянул на знакомый двор, зашумела тысяча голосов:

   — Калита! Калита!

Он постоял. Слёзы навернулись на его глазах. Потом, вздохнув, окинул взором окружающий мир и тихонько пошёл к себе, чтобы больше его уже не увидеть. А утром вдруг загудели колокола: тревожно, жалобно, угнетающе. Весть о кончине Калиты быстрее молнии полетела по Московии. И поднялся на Руси такой плач, от которого все вороны отлетели прочь от своих обжитых мест. Но его уже не поднять, а жить-то надо. И стало мучить другое: «А кто заменит?».

   — Да, Семён! — отвечали знатоки.

   — Так его же нет. Он в Орде, — отвечали с испугом на лице некоторые.

   — Вернётся! — уверяли знатоки.

Весть о кончине Ивана Даниловича застала Андрея Пожарского на новом месте, пожалованном Калитой, где он готовился к обустройству. Кто-то подсказал, что есть хороший строитель Сафон Кажан, новгородец. Он самому Калите строил. Этот довод был убедительным. Гонец поскакал к Кажану. А пока что шла разбивка. Свои хоромы Андрей хотел поставить по образцу московских. Уж больно об этом просила Дарьюшка. А как откажешь любимой жене? Вот за этой работой и застала его страшная весть. Он, не раздумывая, немедленно вернулся в Москву.

Встреча с Василием Кочевой всё поставила на места. Боярин не то от расстройства, не то от простуды захворал. Они долго о чём-то разговаривали. Было ясно из этой встречи одно: они расстались не только по-дружески, но чувствовалось, что и сблизились в своих помыслах. Вернувшись к себе, Пожарский объявил жене и друзьям, что срочно отбывает в Орду.

Не стал терять время и Кочева. Он собрал у себя в трапезной бояр и купцов, о которых он знал, что они верой и правдой служили Калите. К нему пришли Фёдор Плицей, Лука Протасов, Василий Вельяминов, Василий Коверя, Фёдор Елферьев. Несмотря на то, что на улице стояла теплынь, в помещении топилась печь. Кочеву лихорадило. Он вышел к ним в овчинной телогрейке, на шее — шерстяной платок. Он кивнул головой и сел поближе к огню. Служка, сопровождавший его, молча взял корчагу и разлил медовуху.

   — Помянем, — хриплым голосом проговорил хозяин.

Все поднялись и осушили кубки.

   — Да, — обтирая усы и садясь проговорил Плицей, — осиротели!

   — Жизнь берёт своё, — прохрипел хозяин, — нам надо подумать, чтобы в Москве кто бучу не поднял, пока явится Семён Иванович, — сказав, кивнул служке, чтобы тог разлил по второй.

Выпили дружно. Заговорил Лука:

   — Те надо было, — он смотрит на Коверю, — Александра Ивановича и Фёдора Акинфовича покликать.

   — Я их уже кликал, — ответил боярин.

   — К Семёну Ивановичу послал гонца? — спросил Вельяминов.

Тот кивнул, но кого послал, говорить не стал.

Они сидели долго, говорили обо всём. Но любая тема разговора заканчивалась одним тревожным вопросом: сумеет ли Семён ладить с Ордой? И каждый раз Кочева утвердительно кивал головой, приговаривая:

   — Сумеет!

Причём чем дольше они сидели, тем уверенней был его голос. От выпитого его прошиб пот. Он развязал платок на шее.

   — Фу, жарко! — с какой-то радостью произнёс он.

Гости весело переглянулись. Перед уходом он им сказал:

   — Пошлите своих в народ. Пущай слухают, чё те говорят. Если что, ко мне!

А тем временем небольшой отряд хорошо вооружённых всадников «о трёх конь» мчались галопом в юго-восточном направлении, оставляя позади московские земли. Благополучно миновали и рязанские земли.

То время, какое прожил Андрей Пожарский в Москве, было заполнено хозяйственной деятельностью, семьёй. Рождение первенца вообще привязало князя к дому. Поэтому внутреннюю жизнь Московии и внешнюю, тем более, он не знал. Встреча с Кочевой на многое открыла ему глаза. Тот поведал о борьбе, которую пришлось вести Ивану Даниловичу не только с Тверью и Новгородом, но и с другими соседями. Благо, что он умел ладить с Ордой, а то неизвестно, чем бы всё это кончилось. Народ за это возлюбил своего князя, поэтому так громко и рыдал. На вопрос Коверя каким он ожидает княжение Семёна, Фёдор ответил:

   — Яблоко от яблони недалеко падает.

Поэтому, когда Коверя сокрушался, кого бы отправить с такой вестью к Семёну, Андрей не колебался, предложив свои услуги.

   — Дозволь, боярин, мне это сделать!

Наверное, по душе Кочеве пришлись княжеские слова. И он, положив гостю на плечо руку, проговорил:

   — Давай! Да хранит тебя Бог!

И пояснил:

   — На ярлык могут быть претенденты. Трудно сказать, как поведёт себя тверский князь Константин Михайлович. Неведом пока и другой Константин Васильевич, князь суздальский. Так что желающие есть! Всё зависит от Орды! Нет пока у нас человека, который был бы так вхож к хану, как, царство ему небесное, наш Калита, — посокрушался боярин.

Андрей понял: Московии угрожает опасность!

Степь дыхнула хоть и подзабытым, но таким знакомым, родным запахом. И поползли в голову воспоминания. Как их с Митяем, ставшим атаманом, повязали татары. Как они, в свою очередь, захватили царевича. И тут мысль перекинулась на завтрашний день: как хан его примет? не возомнил ли себя правителем Вселенной? Но зря опасался. Встреча произошла неожиданно. На подъезде к Сараю задремавшего князя разбудил один из его воинов.

   — Князь! — позвал он его.

Но тот не откликнулся. Видать, бодрствование на всём долгом пути сказалось. Почувствовав себя у цели, нервы сделали своё дело.

   — Князь! — уже во весь голос рявкнул страж.

   — Что? Что? — очнулся князь.

   — Гляди! — и воин рукоятью плети показал направо.

Андрей повернул голову и увидел какого-то всадника, скакавшего прямо на них во весь опор.

   — Чё его он? — недоумевает страж.

   — За бирюком гонится! — пояснил князь, заметив мелькавшую среди кустов серую спину овчара.

   — За кем? — переспросил воин.

   — Да за серым! — крикнул Пожарский, и его плеть внезапно просвистела в воздухе.

Конь сорвался и поскакал навстречу охотнику.

Воин в недоумении посмотрел вслед князю.

   — Куда ето он?

А князь, приглядевшись, внезапно подметил, что посадка этого всадника ему весьма знакома. Как бы тот ни садился, а всё сползал на левый бок. Так скачет и этот. Неужели... он?

   — Он или не он?

Оказался он! В это трудно было поверить. Пожарский же подумал одно: небо стоит за Семёна! Всадник же, увидев незнакомца, внезапно преградившего ему путь, готов был растоптать конём этого смельчака, сорвавшего ему возможность заполучить хорошую добычу.

   — Не узнаешь, великий хан? — послышался насмешливый голос.

Хан натянул поводья. И не поверил своим глазам.

Встреча была не только дружественной, но и горячей. В шатре Андрей и поведал хану о несчастье, постигшем Русь. Узнав о кончине Великого князя всея Руси Иоанна Даниловича, Чанибек так искренне опечалился, чем несказанно удивил своего нежданного гостя.

   — Он была мэнэ друзя. Луче нота. У мэна забол... — он ударил себя в грудь.

Пожарский сказал:

   — О нём плачет вся Русь. Он был умным, справедливым князем. Умел ценить дружбу.

   — Да, да! — как-то быстро проговорил хан и добавил: — Жалко, ой, как жалко!

   — А где же князь Симеон Иоаннович? — поинтересовался Пожарский, не увидев княжича.

Так посоветовал Кочева в официальных встречах именовать князей. А также, в свою очередь, посоветовал это и митрополит Феогност.

   — Так звучит более значимо, более увесисто, — пояснил он.

Хан отставил бокал с арзой и посмотрел на Андрея печальным взглядом:

   — Да они с Бердибеком уехали на охота, — потом добавил: — моя старшая сына.

«Это здорово! Княжич идёт по стопам отца», — невольно подумал Андрей.

   — Когда вернутся? — поинтересовался князь.

Хан пожал плечами:

   — Думай, нэ скоро. Как ба ушол но до бэлых гор. Обвоз бальшая с собой взяла.

Несколько дней Чанибек не отпускал от себя русского гостя. Такое отношение к русскому бесило некоторых татарских князей. Одним из них был Зарухожа. Он скрипел зубами при виде, как хан навязывал русскому дружбу. Рука тянулась к рукояти. И только тургауды[21] спасали хана от немедленной расплаты. «Когда вернётся Бердибек, он всё ему расскажет», — с ненавистью думал татарский князь.

Как бы ни опекал Чанибек Андрея, князю удалось подметить, что в ханском шатре появляются какие-то русские. «Значит, прав был Кочева. Неужели эти посланцы хотят предложить хану своих правителей на великое княжение? Может быть, хан нарочно так себя ведёт?» — думал Андрей. И решил действовать решительно и объявить, что ему пора возвращаться. Но он был в тягостном раздумье: «Как ето сделать?» И решил: если хан его не спросит, то тогда он сам спросит, кто будет на великом княжении.

Еле вырвался гость из цепких рук хозяина. Когда настало время прощания и Андрей решался задать этот важный вопрос, хан, хитро прищурив глаз, вдруг неожиданно спросил:

   — Твоя сюда не за этим прибыла?

Сердце Андрея забилось: «Что же хан решил?». Понял, что тот задал вопрос неспроста. Пожарский рассмеялся:

   — Я давно ждал твоего вопроса. И отвечу — не за этим, а затем, чтобы подарить тебе... вот это.

Он достал из кармана перстень, в котором алмаз горел ярче солнца. Глаза хана загорелись жадным огнём. Он взял его и стал рассматривать с разных сторон. Но как бы он его ни вертел, блеска не убавлялось.

   — Хорош! — восторженно воскликнул хан, надевая его на палец. Он ещё вертел рукой, любуясь подарком. Потом, улыбаясь во весь рот, лукаво поглядывая на гостя, объявил:

   — Семён будэть великым кназем! — и поднял палец с сияющим кольцом.

   — Великий хан, ты всё сделал правильно, и Русь всегда будет за это благодарна тебе. Ну, прощевай, великий хан! Бог даст, ещё увидимся.

Они по-братски обнялись. Татары неодобрительно загудели. Но грозный взгляд повелителя в мгновение заткнул их глотки. При этом хан заметил:

   — Нэ всэ одобрят наша дружба!

На что Пожарский ответил, садясь на коня:

   — С нами дружить — богатым быть! — и хлестнул лошадь.

Глава 10

Конрад фон Вернер весьма заботливо отнёсся к своему спасителю. Он выпросил у магистра келью для него рядом со своей. Это казалось немыслимым. Как же! Какой-то прусс получает жильё в рыцарском царстве. Всё это подчёркивало особое расположение магистра к Конраду фон Вернеру. Вот только по размеру она была в два раза меньше. А мебель почти одинаковая: узкий лежак, покрытый шкурой. У двери — поставец для одежды, у высокого окошка — столик с ослопом. На стене, с другой стороны от поставца, — меч, лук с колчаном и латы. Келья почти не обогревалась, И только в трескучие морозы топили печь, от которой по трубам бежала подогретая вода.

Попав так чудесно в замок, Гланду просто не терпелось поскорее узнать о брате. И он стал выбирать подходящий момент. Наблюдая за строгой жизнью в замке, он нечаянно стал свидетелем одного кровавого события. Рыцари казнили какого-то пленника только за то, что тот, войдя в келью одного рыцаря, посмел взять в руки его меч.

   — Для чего он это сделал? — рыцари задались этим вопросом. — А для того, — ответили они сами же, — чтобы убить того, кому принадлежит оружие.

И ему невольно пришла мысль: «А если они вдруг обнаружат мой истинный замысел, тогда я не помогу брату и сам лишусь жизни. Поэтому надо быть особенно осторожным, терпеливым, хитрым и ждать удобного момента.

Однажды в келью Гланды неожиданно заглянул фон Вернер. Открыв дверь, ещё не успев пересечь порога, он воскликнул:

   — Валяешься! — голос был нестрогий и неосуждающий, в нём слышались шутливые нотки.

Камбила вскочил.

   — Лежи! Лежи! — поднял он руку, — только скажу: завтра отбываем!

   — Куда? — невольно вырвалось у Камбилы.

Лицо рыцаря посуровело, и он назидательным тоном сказал:

   — У нас не принято что-либо спрашивать. Рыцарь обязан беспрекословно выполнять повеление старшего.

   — Всё будет так, мой рыцарь! — полусерьёзным, полушутливым тоном ответил Гланда.

Рыцарь кивнул головой, мол, принимается сказанное им, а сам подошёл к поставцу. Открыв дверцу, он увидел, что тот был пуст.

   — Да-а, — он захлопнул дверцу, — пойдём!

Фон Вернер привёл его в свою келью. Его поставец был в несколько раз шире. Прикинув рост Гланда, он достал оттуда кожаный утеплённый охабень[22]. Камбила понял, что поездка будет длинной и не в тёплые края. И как бы в подтверждение его догадки, рыцарь подал ему тёплую вязаную свитку[23] с видлогою[24]. Нагнувшись, вытащил меховые сапоги с высокими голенищами.

   — Померь! — приказал он.

Сапоги оказались впору.

   — Бери!

Гланд сгрёб было всё в охапку, чтобы уйти, как фон Вернер, показав на ослоп, проговорил:

   — Садись.

Камбила стал осматриваться, куда бы всё это положить. Конрад понял и показал пальцем на лежак:

   — Сюда.

Когда гость присел, Вернер из другой половины поставца достал чёрную бутыль с вином и два кубка. Разлив вино, Конрад поднял кубок:

   — Я хочу выпить за тебя, своего спасителя, не окажись ты рядом, лежали бы мои косточки там и мыл бы их холодный осенний дождь. И я рад, что судьба свела нас. Я вижу, ты отважный воин, исполнительный и честный человек. Готовься стать рыцарем. И магистр за то, чтобы это свершилось. Я мыслю, что вернувшись из похода, где ты докажешь свою приверженность нашему делу, ты, став истинным христианином...

При этих словах Вернера Камбила так посмотрел на рыцаря, что тот осёкся.

   — Ты... что? Против?

Мысль прожгла мозг прусса: «Что ответить: да или нет? Но если нет...».

   — Ты раздумываешь? — он приблизился к Камбиле.

   — Э-э-э, вовсе нет, мой рыцарь! Я думаю, всё будет решено после удачного возвращения. На всё воля Перун...

Но рыцарь его перебил.

   — На всё воля Господа нашего Иисуса Христа!

Камбила ничего не сказал, только опустил голову. Рыцарь подсел поближе и обнял его за плечи.

   — Ты что заговорил, а? Давай-ка ещё пропустим!

Рыцарь опять наполнил кубки. Вино развязало язык. Келейная жизнь рыцаря не очень-то, видать, приходилась ему по душе. Она, вероятнее всего, просила порой общения. И очень сильно. И Конрад заговорил:

   — Ты знаешь, — он всем телом повернулся к Камбиле, — путь нам предстоит на Русь. Бывал ли ты там и что знаешь о той стороне?

Прусс отрицательно покачал головой:

   — Нет, не бывал. Но слышал, что там есть и крепкие княжества.

   — Хэ! — усмехнулся Конрад. — Они не только сильны, но и богаты. Ты бы видел, какие у них меха! Просто чудо! Возьмёшь в руки, а он весь горит, переливается, глаз не оторвёшь. А мёда какие! Таких нигде нет! Вот тебе и Русь. Скажу о ней ещё: смелые, надо отдать им должное, воины — руссы. Мы не раз с ними схватывались. И они сильно порой нас бивали. Был у них такой князь Александр. Они его Невским прозвали. Он шведов побил. А нас на другом озере осилил. Всё началось с Пскова, — рыцарь разохотился к разговору, отхлёбывая по глотку из кубка, он стал рассказывать, причём с жаром, как всё происходило, — Рим. Слышал о таком граде — спросил он у Камбилы.

Тот пожал плечами. Тогда Конрад пояснил:

   — Это город, где живёт наш папа.

   — А кто такой папа?

   — Папа? — рыцарь на мгновение задумался. — Ну, у вас он называется верховным жрецом, — нашёл он ответ.

   — Криве, — подсказал Камбила.

   — Может, Криве, — безразличным тоном произнёс Конрад и продолжил: — так вот наш папа, ваш Криве, хочет, чтобы мы этот парод приобщили к истинной вере. Он искренне желает, чтобы он встал на верный жизненный путь. А наш папа — живой посланец Бога на Земле! Понял? — он посмотрел на Камбилу, но тот слушал, не выражая интереса.

Рыцарь сделал несколько глотков. Хотел ещё долить, но бутылка была пуста. Пришлось ему встать и идти за следующей. Вероятно, по пути решив, что не стоит ещё раз подниматься, он вернулся с двумя бутылками в руках. После доброго кубка разговор продолжился.

   — Так, что я тебе сказал? — рыцарь посмотрел на Камбилу.

   — Ты сказал, что ваш папа живой...

   — Да, — не дав договорить, Конрад перебил его: — так вот, наш орден, а сейчас сильнее его нет, — не без хвастовства заявил он, — и выбран им, чтобы Русь приобщить.

   — Подожди! — осмелел Камбила, — ты же начал разговор о Пскове, а перекинулся на папу.

   — Да, верно... мы уже владели Копорью, Псковом и другими землями, когда в Новгороде появился этот Александр. Он начал войну против нас, не скрою, эти земли он вернул. Но этого ему показалось мало. Как нам стало известно, он задумывал поход против нас. Но разве мы могли такое допустить! Наш магистр решил поставить на место зарвавшегося русака. Но... мы опять были биты! — с горечью в голосе произнёс рыцарь. — И нам пришлось испытать унижение и идти с поклоном к нему, отдав все земли: и Воть, и Лугу, и Псков, и Летголу и умоляли разменять пленников. Вот что такое Русь.

   — Но Русь, как я слышал, состоит из нескольких княжеств.

   — Так оно и есть, — ответил рыцарь.

   — А какое княжество самое сильное? — не унимался Камбила.

   — Самос сильное... — рыцарь на мгновение задумался, — да, пожалуй, Московское. Там очень умный князь. Как они его назвали... то ли Куль, то ли Рогожа... Вылетело из головы. Но хочу признаться, — и зачем-то посмотрел на дверь, — он не хуже вашего Гедимина подгребает земли под себя. А может, и лучше. Только ваш раздвигает границы всё мечом да кровью, а тот больше умом.

Это сравнение поразило Камбилу. Что он слышит! Хотя Гедимин был ему, в общем-то, безразличен. И даже больше: они побаивались его. Говорят, где он проходил, там морс крови было. Кровь была и у этих тевтонцев. Это он видел собственными глазами. Но чтобы раздвигать границы и не лить кровь? Это что-то особенное. Пунэ показала ему ярко, что такое война. Сколько горя, несчастья несёт она! А вот есть люди, которые обходятся без этого. Вот это здорово!

Так рыцарь, ни о чём не ведая, залил в душу своего слушателя не одну любовную каплю к этой далёкой, неизвестной и таинственной земле.

   — А ты что плохо пьёшь? — вдруг как-то резко произнёс рыцарь, видя, как Камбила только пригубился к кубку.

   — Да не привык я, — нашёлся парень.

   — Привыкнешь! — усмехнулся Конрад и приказал: — Пей, а то не скажу ни слова.

Камбила осушил кубок и спросил:

   — Так почему ваш орден, лучший орден, как ты сказал, не мог одолеть руссов?

Конрад взглянул на Камбилу. Лицо рыцаря было красно от выпитого, но глаза смотрели ещё не пьяно. И добавил:

   — Почему ваши боги не помогают вам?

Рыцарь зачем-то поднял пустой бокал. Оглядел его донышко, словно там был написан ответ. Поставил на место. Встал. Подошёл к поставцу и принёс оттуда мешочек с орехами. Высыпал часть на стол:

   — Ешь.

Признаться, от выпитого у Камбилы появился аппетит. Но он ждал, пока первым возьмёт орехи хозяин. Тот, пожевав несколько орешков, начал повествование.

   — Это случилось лет тридцать-сорок тому назад во Франции. Слышал о такой стране?

Камбила кивнул.

   — Так вот там был орден тамплиеров. Этот орден долгое время находился в Иерусалиме. Это город, в котором было много памятных мест живого Божьего Посланца на Земле. Но Европа, раздираемая междоусобными войнами... Ик! — что-то в горле пересохло! Подвинь-ка! — он налил кубки и жадно сделал несколько глотков. И продолжил, на этот раз не забыв, где остановился. — Так вот, поэтому европейские владыки не смогли оказать тамплиерам помощь, которые бились с неверными. И им пришлось с горечью покинуть Иерусалим. Они выбрали себе землю на юге Франции. Лангерон, так оно называлось, — пояснил он. И продолжил: — покидая Иерусалим, они взяли с собой чашу, она называется Грааль. Это Божья чаша. Перед своей казнью из неё Иисус Христос пил со своими учениками. Но про это долго рассказывать. Они привезли эту чашу с собой. Она длительное время помогала им приобрести могущество и богатство. Только эта чаша... — он долил кубки, сам отпил и закусил орешком, — так вот эта чаша имеет волшебную силу до той поры, пока тот, кому она принадлежит, будет верен Иисусовым канонам. Когда те их нарушили, к ним пришла гибель. Многие из нашего ордена считают, что нам надо её найти и привезти к себе. Она поможет нам побеждать наших врагов. Магистр готовит людей для тайной поездки во Францию на поиски этой чаши. Если я окажусь в их числе, я-то возьму тебя с собой! — последние слова он произнёс с подъёмом, точно вручая ему какую-то высокую награду. — Только учти, — он строго посмотрел на него, — ты стал обладателем самой великой нашей тайны. И если... вдруг ты где-то... ты понял?

Камбила кивнул. Потом почувствовав, что благоприятный момент настал, предложил:

   — Давай выпьем, чтобы сбылись все наши намерения.

   — Давай! — охотно согласился рыцарь.

Когда выпили, закусили, Камбила, приняв безразличный вид, спросил:

   — Скажи мне, Конрад, я тут как-то слышал, что в ваших стенах...

   — Наших, — поправил Конрад.

   — Пусть в наших, живёт некий странный пленник. Литовец, что ли.

   — А тебе зачем? — как-то ощерился вдруг рыцарь.

   — Мне? Да, ни зачем. Просто так спросил.

   — Слушай, а я всё думал: на кото тот похож? А сейчас понял: да на тебя. Уж не родня ли ты с ним?

   — Я? С ним родня? Ха! Ха! Я случайно оказался здесь. Только благодаря тебе. У меня нет братьев.

Лицо рыцаря просветлело.

   — То, что ты здесь случайно, я мшу подтвердить на любом суде. Поэтому никакого обвинения не может быть. И хочу тебе сказать: как только вернёмся, я свожу тебя к нему, и ты убедишься в своей схожести.

Камбила показал своё безразличие:

   — Я совсем к этому не стремлюсь. Мне этого не надо, — заявил он и посмотрел на Конрада.

Тот на глазах изменился до неузнаваемости. Лицо его осоловело, глаза стали какими-то стеклянными, глядящими куда-то вдаль. Он поднялся, сделал несколько неуверенных шагов в сторону лежака, качнулся так, что Камбиле пришлось вскочить и поддержать его. Он довёл Конрада до лежака, на который тот рухнул, как сноп, и тотчас захрапел.

Камбила, убрав всё со стола в поставец, забрал рыцарские «подарки» и пошёл к себе.

Придя в свою келью, Камбила растянулся на лежаке, закинув руки за голову. Сон не шёл, зато голова была забита разными мыслями. Но прежде всего он узнал, что брат его жив и находится здесь. Но как бы не подвела схожесть или бурная радость Руссингена при их первой встрече. Надо проникнуть к нему и предупредить, чтобы он не подал никакого намёка на их родство. Поэтому требуется выиграть время. Скоро поход. До него он будет вести себя так, чтобы ни под каким нажимом гуда не попасть.

Но он зря этого опасался. На другой день под вечер Конрад фон Вернер, одетый, как и другие, отнюдь не в рыцарские доспехи, большой группой двинулись из замка на восток. По всему чувствовалось, что эти люди не в первый раз делают такую вылазку: Все молчаливые, собранные. Вперёд выдвинулось с десяток человек. Это были смотрители. За ними Вернер и Камбила. В десятке шагов от них шёл отряд с небольшим обозом. Всё продумано, размеренно. Вернер ехал молчаливый, сосредоточенный. Камбила был этому только рад. Можно было подумать и о своей жизни. Он почему-то не опасался этого похода. Отряд налетит на безоружных людей, отымет у них богатство, и... назад. Он, конечно, постарается, и... потом невольно его мысль перекинулась к той части разговора с Конрадом, в которой он поведал о московском князе. Даже не верилось, что есть правители, которые так поступают, Как, наверное, их любят подданные. Он даже тяжело вздохнул.

   — Ты чё? — повернулся к нему Вернер, — боисся, что ли?

   — Я? Боюсь? Ха! Ха! Я просто... считаю, что мне принесёт этот поход.

   — А ничего, кроме рыцарской славы! У нас всё идёт в общий орденский котёл.

   — Я и забыл! — усмехнулся Камбила.

Чему-то улыбнулся и рыцарь.

Вернер довольно уверенно вся отряд глухими местами. Это говорило о том, что он здесь бывал неоднократно. Там не было людей, зато много зверья. В один из таких дней на небольшой лесной поляне их встретил сумрачный высокий человек с большой котомкой за плечами. Вернер, а за ним и Камбила подъехали к нему.

   — Фёдор? — спросил Конрад.

   — Фёдор, — ответил тот и добавил, — с тя десять гривни, — голос его был глухим, промороженным.

   — Пять щас, остальные, когда вернёмся, — по-русски проговорил Вернер и, достав кисет, отсчитал монеты.

Золото тускло блеснуло под холодным осенним солнцем.

Глава 11

Подошло время, когда природа, словно готовясь на предстоящему пиршеству, стала рядиться в новый наряд. Где-то накинула на плечи чёрный платок, где-то подпоясала себя широким золотым поясом, а где-то... Да разве обо всём расскажешь! И вот в окружении этой невыразимой красы у Марфы протекала новая жизнь.

Лука да Марфа, дед да бабка, на молодую Марфу не могли нарадоваться. Красота её их уже не тревожила, а вот то, что она была работящей, безотказной, доброй и отзывчивой, их подкупало. Они и не заметили, как она вошла в их душу, вытеснив даже родных детей.

Судьба Луки да Марфы была не редкой на Руси. С юности полюбили они друг друга. А встретились случайно, когда Лука со своими деревенскими на Пасху пожаловали в село, где проживала Марфа с родителями. Столкнулись, выйдя из церкви. Лука, увидев девицу, набрался смелости и... похристосовался. И запала она ему в душу. За два десятка вёрст стал он бегать в село, чтобы хоть глазком увидеть её. Запал чужак и в её душу. Да куда там! Кто спросит, чего хотят их сердца.

Её выдали за зажиточного жениха. Для Луки подобрали зажиточную невесту, которую и за версту нельзя было поставить рядом. Но куда деться... Судьба! Погоревал, погоревал да смирился. Как казалось, быстро они забыли друг друга. Ан, нет. Судьба-злодейка отбросила своё злодейское лицо и повернулась к ним доброй сторонушкой. Марфа схоронила мужа, ушла в вечный мир и жена Луки.

Однажды Лука привёз в село для боярина свою десятину. Собираясь в обратную дорогу, зашёл в церковь. И надо же такому случиться: на том же месте он вновь повстречал Марфу. Его не опечалили её морщинки на щеках, её поблекшие волосы и усталые очи. Нет! Перед ним была та, цветущая и задорная девица. Плясунья и певица. Да и по её взгляду было видно, что она не заметила его плешину, опустившиеся плечи, ссутулившуюся фигуру. Заискрились его глаза. Зажгли они и её взгляд.

   — Христос воскрес! — как тогда, проговорил он, напоминая этими словами их встречу.

   — Воистину воскрес! — ответила она.

Её ответ обрадовал Луку: «Не забыла, значит, помнила!»

Теперь им ничто не мешало. Дети стали взрослыми. У всех свои семьи, свои проблемы. Старые решили никому не мешать, не мозолить глаза и не давать повода для пересудов. Лука был отменным плотником. Полсела обустроил. Теперь настала его очередь обустроить себя. Выбрали они место в далёкой лесной чаще, подальше от завистливых, осуждающих глаз. За зиму Лука подготовил лес. Когда отшумели ручьи, запряг жерёбую лошадёнку, к возку привязал коровёнку. Погрузил «струмент», как он говаривал, кое-что из посуды, посадил Марфу и утром, на зорьке, пока седо досматривало сны, в сопровождении верной Баски отправились они строить свою жизнь. Забились подальше, чтобы никто не нашёл и не смог помешать их счастью, так неожиданно посетившему их. Но Марфа на селе слыла первой знахаркой. От матери да от бабки досталось. Вереница людей пита к ней за помощью. И редко кто был неудовлетворён. Из могилы людей вытаскивала. Когда она исчезла, всполошилось село, застонала и округа. И ударились люди в поиск. Разыскали.

Марфа-старшая стала к своему умению приучать и младшую. Толковой, а самое главное, желающей перенять знания оказалась младшая Марфа. Лука только ухмылялся, глядя, как они дружно готовили впрок зелье, собирали травы.

И вот однажды громкий лай щенят Баски возвестил о том, что к ним в очередной раз жалует непрошеный гость. Встретить его вышла младшая Марфа. И увидела она целый отряд каких-то воинов. Впереди — молодой, с мужественным лицом предводитель. Подъехав, он спрыгнул с лошади и взглянул на деву, и, похоже, забыл, зачем он сюда прибыл. Он уставился на неё, точно на драгоценное изваяние. Его взгляд смутил девушку, и она с криком:

   — Бабушка, это к тебе! — юркнула в избу.

Марфа-старшая вышла с тряпкой в руке. Но, увидев предводителя, встала, как вкопанная.

   — Боярин?! — вопросительным голосом воскликнула она.

   — Я, Марфа! Я! — бодро, радостно ответил тот.

   — Как дорогу-то нашёл? — спросила она, забрасывая по привычке вытеральник на плечо.

   — Да добрые люди помогли.

   — А-а-а! Но я вижу, ты не хвор. Чё надоть-то?

   — Да... вот батя у меня... плохой, — и он повернулся назад, давая сигнал.

Из-за спины воинов вышли четверо с носилками в руках. Над жердями виднелась чья-то седая голова. Лёгкий ветер, словно молодой травкой, играл ими.

Бабка подошла к нему. Лицо больного было жёлтым. Щёки впали. Глаза глубоко ввалились. Она бесцеремонно подняла ему одно веко и низко склонилась над больным.

   — Чё так позно? — выпрямляясь, спросила она.

   — Дак пока тя разыщешь... — боярин вздохнул, поглядывая на дверь.

Бабка перехватила его взгляд. И жёстким, до строгости, голосом, произнесла:

   — Неча туды зырить.

Боярин встрепенулся и, почувствовав неловкость, стал оправдываться.

   — Да я... так просто.

   — Знаю вас... кобелёв. Скажи, пущай несуть в избу.

   — Несите! — приказал боярин, оставшись на дворе.

Этим он как бы подчёркивал своё безразличие ко всему. На дороге он всё же догнал старуху, шествовавшую во главе.

   — Как он, выживет? А?

Та только взглянула на него и понта вслед за носильщиками.

Больной был известным новгородским боярином Евстафием Дворянинцевым, не раз избиравшимся посадником. А привёз его к Марфе Фёдор, его сын. Марфа знавала Евстафьева давно. Был он тогда посадником. О нём говорили как об умном, волевом и энергичном человеке. Порой его требование доходило до деспотизма. Это, главным образом, касалось зажиточных людей, которые выворачивались, хитрили, чтобы как-то уменьшить свою долю в казну. Тут Евстафий был беспощаден.

Под горячую руку тайного претендента на его место попал боярин Лука Варфоломей. Евстафий не дал ему слабины, заставив выплатить полностью причитающуюся с того подать. Тот затаил злобу. Момент для мщения вскоре ему представился. Варфоломей подговорил Ивана Крутилу, знаменитого кулачного бойца и смутьяна, чтобы тот поднял людей против Дворянинцева. А поводом послужило сильное вздорожание соли. Обоз с солью купца Григория Ляпы был кем-то похищен. Охрана перебита, и товар исчез неизвестно куда. Крутила с дружками стал орать на Ярославовом Дворике, что это дело рук посадника.

   — Нажиться за щёт нас хочет! — орал он.

Народ зажёгся подобно сухой соломе. Евстафий только после обеда прилёг отдохнуть, как в хоромы ворвалась взбешённая толпа. Она выволокла посадника во двор и стала избивать, требуя сказать, куда тот дел обоз с солью. Что посадник мог сказать, если он к делу не имел никакого отношения? Но кто из разъярённых мог это слышать? Били до тех пор, пока кто-то из них не крикнул:

   — Стой, робя, ён не дышить!

Толпа вмиг рассеялась, посчитав, что он готов. Правда, на прощание подожгли его строения.

Тело посадника нашли в пахучей луже у скотного двора. Он еле дышал. Отмыв, родные бросились к новгородским лекарям. Но все, кто его смотрел, отказывались лечить, считая дело бесполезным.

   — Тута и Абрагам бы не справился, — разводили они руками.

Абрагам был когда-то у Александра Невского личным врачом. Еврей по национальности, был он знатным лекарем. Многих спас от костлявой. В Новгороде до сих пор помнили его.

К посаднику из села приехал староста, не зная о случившемся. Когда узнал о беде, то сказал:

   — У мня есть баба Марфа. Везите к ней. Она мёртвых подымат.

Что родным делать? В телегу положили беднягу и повезли. Еле тёплого привезли. Посмотрела Марфа и взялась за дело. Поставила посадника на ноги. Резво побежал он, от радости, наверное, позабыв расплатиться. Узнав о его выздоровлении, Варфоломей, чтобы Иван не проговорился, дал ему денег и велел бежать из Новгорода, что тот благоразумно и сделал. Когда Евстафий вернулся в заново отстроенные хоромы, первым, кто пришёл его поздравить с благополучным возвращением, был Варфоломей.

Вторично он попал к Марфе с животом. Вдруг появились такие боли, что хоть лезь на стенку. Чем ни пичкали местные лекари, облегчения не было. Тогда Дворянинцев заорал, чтобы его везли к Марфе. И на этот раз его надежда была оправдана.

И вот третий случай.

   — Суды кладите! — Марфа показала на лежак.

Потом строго глянула на носильщиков, те поняли и гурьбой вышли во двор.

   — Ну, что там? — полюбопытствовал Фёдор, приоткрыв дверь, но не решаясь зайти внутрь.

Та только пожала плечами.

   — Марфуша, — позвала старуха девушку; забившуюся в угол.

Когда дева подскочила, она сказала ей:

   — Дай-ка вон ту склянку.

Девушка научилась понимать её с полуслова. Теперь они вдвоём склонились над боярином.

   — Разожми-ка ему рот, — приказала бабка.

Марфа с трудом это сделала. Старшая Марфа влила ему настойку.

   — Пущай полежит! — бабка отошла от лежака. — Глянь, уехал боярин ан нет, — попросила бабка.

Марфуша резво оказалась у двери. И... замерла. Перед ней стоял молодой боярин.

   — Ты чё, я не кусаюсь! — проговорил он, увидев испуганное лицо девушки.

   — Я? Я не боюсь!

Разговор между ними прервал голос старухи:

   — Марфуша, иди ко мне. А ты, — голос её погрубел, — уходи, — она грозно поглядела на молодого боярина.

Трудно гордому боярину сносить такие слова. Но куда деваться!

   — Мы ещё увидимся, — глядя на девушку, проговорил он и пошёл к лошадям.

Собаки, почуяв чужого, вновь бросились на него. Марфа вынуждена была отогнать их. Его взгляд провожал девушку, пока она не скрылась за дверью. Потом покачал головой, чему-то улыбнулся и вскочил на коня. Но прежде чем тронуться в путь, неведомо кому сказал:

   — Я ещё вернусь!

Не то девушка услышала эти слова, не то от чего-то другого, но щёки её пылали. Бабка, посмотрев на неё, недовольно буркнула:

   — Ой, смотри, девка. Знаю я стих молодцов.

   — Ты чё, бабуля! Да мне, кроме Егора, никто не нужен! — и она опять скромно села в уголок.

Через какое-то время раздался обрадованный голос старухи:

   — Ты глянь, ожил!

Марфуша подскочила к лежаку. Глаза боярина были открыты. Увидев склонившиеся над ним лица, он слабо улыбнулся и еле слышно произнёс:

   — Марфа, ты?

   — Я, я, Естафий! Ляжи!

Его взгляд застыл на лице девушки.

   — Дочка?

   — Дочка, дочка, — ответила старуха и добавила: — открой-ка рот.

И она влила ему снадобье.

   — Теперя спи! — и обе прошли к столу и уселись рядом. — Так, значит, у тя есть Егорушка? — бабка проговорила эти слова ласковым голосом.

Марфа, опустив голову, ответила:

   — Есть!

   — Так где ён?

А Егор, сидя в ладье, грёб, как и другие, изо всех сил. Они возвращались домой. Как сказал дед Варлам, поход был удачным. Боярин оказался прав, послав в такое время дружину. Они скупили у печорцев много мехов, мёда. По пути присовокупили и соль. Осип показал пример друг им боярам, как надо богатеть. Варлам поднялся, сказав:

   — Кажись, подходим к Лосиному переходу.

Сам, держась за плечи дружинников, направился на нос ладьи. Он зорко выглядывал место для причаливания.

   — Давай! — и кивнул в сторону не сильно заросшего пологого берега.

Отсюда несколько вёрст надо будет тащить ладьи до Свири. Потом по Ладожью до Волхова. Так что считай, ты уже почти дома.

Егор возвращался с двояким чувством: повидал разной землицы, увидел других людей, немного познал их жизнь. Что-то стал понимать в торговле. Оказывается, нелёгкое это дело. Завёл новых друзей. Дед Варлам был им доволен. Часто оставлял за себя. Научился Егор и мечом владеть. Каждую длительную остановку использовал для этого. Увидел чудо — дни без ночи! А вот комары одолели. Река только и спасала да мысль, что скоро будет дома! Варлам, заметив Егорушкины старания, сказал, что об этом узнает боярин. Дурак он тогда был, боярство попросил. Завидно было, как Осип решал вопросы. Вот и дёрнул чёрт за язык. Потом сам удивлялся своей смелости. А жить самому бы так. Нет, он сейчас попросит деньгу. Да, попросит. Нет, просить не будет. Боярин уже сказал, что он ему ничего не должен. А вот поедет он и заберёт свою Марфу. Она ему важнее любою боярства. Зачем оно ему? Не было в их роду бояр, пущай и не будет. Мука одна. И без этого люди живут. А Марфу он никому не отдаст. Да свадьбу такую справит, что долго сельчане вспоминать будут. Избу большую себе построим. Варлам сказал, что на всё денег хватит.

Ладья носом уткнулась в берег. Варлам еле удержался, успев схватиться за плечо гребца.

   — Сходи-ка, Витяй, посмотри — что, как? — приказал Варлам.

Тот молча поднялся и спрыгнул на землю. Вернулся довольно быстро, заявив:

   — Никого не видать.

   — Пошли, ребята! — крикнул Варлам, выпрыгивая из ладьи.

Сделав несколько шагов к верху, он остановился и оглянулся назад.

   — Эй, лодии-то к кустам вяжите. На задних — грузила сбросьте!

Они гурьбой поднялись наверх. Перед ними простиралась большая поляна. Местами в ней серебрилась поверхность крошечных озёрец.

   — Надоть путь смотреть, — обернулся он к ватаге.

Вначале они не обратили внимания, что, охватывая поле полукольцом, стояли многочисленные копны.

Почти подойдя к лесу, Егор вдруг обратил внимание на чей-то человеческий след.

   — Никак тута кто-то бродил! — бросил он.

   — Чё ты сказал? — спросил, обернувшись, Варлам.

   — Да, говорю, след чей-то свежий.

   — Где? — встрепенулся Варлам.

   — Да вон! — он показал.

Варлам вернулся и опустился на колени. Внимательно его оглядел. Заметил несколько сломанных свежих стеблей.

   — Так, так! — загадочно произнёс он, поднимаясь, и стал внимательно оглядывать местность. — А ну-ка, — он глянул на одного мужика средних лет, — ступай-ка, посмотри на ети копёнки.

   — Лады! — и направился к ближайшей из них.

До неё было несколько десятков шагов. Когда он нагнулся, чтобы сбросить сено, вдруг рухнул на него и замер.

   — Назад! — заорал Варлам, выхватывая меч.

Его опытный глаз сразу определил: их встречают. Враги! Но вот беда, послушав Витяя, не все были с оружием. Многие оставили его в лодиях.

Конны враз зашевелились и оттуда стали выскакивать люди.

   — Скорее к лодиям! — орал Варлам, убегая во все лопатки.

И вдруг он прервал бег, прихрамывая на одну ногу. Из ляжки торчала стрела. Люди бросились к нему.

   — Назад! — заорал Варлам.

Но всё же несколько вооружённых человек осталось с ним.

Егор подхватил его и, что есть силы, потащил к реке. Но было уже поздно.

   — Беги, парень! — почти плачущим голосом попросил Варлам.

   — Нет! — заорал Егор, вступая в единоборство с одним из наступающих.

Не то тот залежался, не то был плохо обучен, но Егор, к своему удивлению, быстро его одолел. Это вдохновило парня. Сражался и Варлам. К ним подоспело ещё несколько человек. Битва разгорелась. Как ни странно, хорошо получалось у Егора. Нападавшие даже начали отступать. Казалось, ещё миг — и путь будет свободен. В лодиях спасение.

Но какой-то воин, а это был их предводитель, досель наблюдавший за битвой, подоспел на помощь своим и бился с таким ожесточением, что варламовцы падали один за другим. Егор бросился к нему. Завязалась ужасная сечь. В какой-то миг Егор занёс, кажется, смертельный удар. Но к тому на помощь поспешил не менее ловкий вражина. Он отбил удар Егора и стал яростно его теснить. Нападавшие воодушевились и бросились на остатки варламовцев.

Ряды быстро таяли. Кому-то удалось прорваться, кто-то лежал на земле. Варлам уже не мог стоять на ногах, получив дополнительные раны.

   — Гоните на тот берег! — успел крикнуть он.

Но... не всем это удалось. Нападавшие, сломив сопротивление, успели добежать до лодий и некоторые стали их добычей.

Егор дрался до последнего, не оставляя своего вожака. Когда его окружили противники, только по приказу Варлама, который, собрав последние силы, крикнул ему: «Сдавайся!», он бросил меч.

Нападавшие явно торопились поскорее разделаться с захваченной добычей. Земля-то была чужая. А вдруг хозяин этого добра послал кого-нибудь встретить этот груз? Нет, рисковать никто не хотел, особенно предводитель. Он повернулся в сторону леса и махнул рукой. Тотчас из него вылетел конный отряд. Всадники знали, что надо делать. С верёвками в руках они бросились к захваченным ладьям и стали их вязать, чтобы с помощью лошадей вытащить на сушу. На земле тевтонцы сноровисто опустошали лодки и вязали груз на конские спины. Между тем другая часть тевтонского отряда занималась тем, что обшаривала поляну, выискивая раненых, чтобы их добить.

Несколько человек, окружив Егора, подвели его к предводителю. Один из сопровождавших достал меч, явно готовясь немедленно выполнить волю своего командира. Предводитель подошёл к Егору, окинул его сверху вниз критическим взглядом. «Да, хоть и молодой, но воин отличный. Таких бы мне побольше. Но разве согласится он, смотрит-то, как змеёныш. Нет, таких не заставишь служить нам. Выбор тут один: смерть», — решил он. И, отступив на несколько шагов, кивнул головой. Тевтонец поднял меч. И вдруг стоявший рядом с предводителем Камбила подскочил к палачу и перехватил его руку.

   — Конрад, — обратился он к предводителю, — отдай его мне!

   — Зачем он тебе? — удивлённо спросил тот.

   — Я хочу сделать его своим оруженосцем. Ты видел: он замечательный боец. Такой мне нужен, — ответил Камбила.

   — Ха! Да он вонзит тебе нож при первой возможности!

Но это не напугало просившего:

   — Пусть это будет моей бедой! — эти слова прозвучали с плохо скрываемым вызовом.

По всей видимости, просившему очень хотелось получить этого парня, и он не постеснялся сказать:

   — Граф, — назвал он его, подметив ранее, что тому нравится, когда его так называют, — ты же мне говорил, что ваша светлость — мой вечный должник!

Конрад посмотрел на него, ничего не сказав, перевёл взгляд на тевтонца, готового выполнить приказ повелителя. Что творилось в душе Егора, знал только Всевышний. К нему были его молитвы. Прожив в Великом Новгороде около года как е немцами, так и с литовцами он хорошо познал их языки. И с какой благодарностью взирал он на того, кто так настойчиво бился за его жизнь! Что оставалось делать предводителю? Он улыбнулся и заговорил, глядя на тевтонца с мечом:

   — Как я могу отказать своему «ангелу-хранителю». Воистину, Всевышний послал тебя, — он смотрит на Камбила, — быть моим спасителем. И сегодня я вновь обязан тебе своей жизнью. Иначе бы он, — Конрад переводит взгляд на пленника, взоры их встретились.

Какой ненавистью горел взгляд Егора! Это вызвало в рыцаре бурную реакцию:

   — Не-ет! — взревел он, — несмотря на свои обещания я велю отр...

   — Рыцарь! — Камбила шагнул к нему, — ты не должен изменять своему обещанию. Бесчестие хуже смерти! Рыцарь его не может допустить! Не правда ли, Конрад?

Эти слова немного охладили предводителя. Чтобы как-то окончательно добить Конрада, Камбила с улыбкой, бархатным голосом произнёс:

   — Кто меня этому учил?

   — Ладно, — буркнул он, — твоя взяла. Бери!

Егор чувствовал, что он вечно будет благодарен этому человеку, который так решительно вступился за его жизнь. «Только зачем я ему?» Сам же решил, что спасителю он никогда не изменит. В этот момент Камбила подошёл к нему и, взяв его под руку, сказал:

   — Пошли!

Холодный йот выступил на лице Егора. Он решил почему-то не показывать своё знание языков и вопросительно посмотрел на спасителя.

   — Он тебя не понял, Гланда, — подсказал Конрад и на хорошем русском проговорил, обращаясь к пленнику: — давай иди за ним.

   — Скажи ему, — Гланда обратился к Конраду, — чтобы он учил меня своему языку.

Камбила потребовал для своего оруженосца лошадь, и они поехали рядом. Учёба началась.

Палец спасителя показывает на дерево.

   — Дуб, — отвечает тот, — берёза, ручей, дорога...

Проводник и обратную дорогу выбрал такую, что они на пути не встретили никакого люда, и привёл туда, откуда начинался их путь по Русской земле. Конрад отдал причитающуюся ему деньгу. Когда тот торопливо стал удаляться, рыцарь, повернувшись к Камбиле, сказал:

   — Тебя не затруднит послать ему стрелу в спину?

На что тот ответил:

   — Предпочитаю смотреть в лицо врагу.

Егор удивлённо посмотрел на своего нового хозяина.

Глава 12

Великий литовский князь принимал своего брата, Троцкого князя Кейстута, в отцовском замке, в Вильно. Гость вошёл, широко распахнув дверь, демонстрируя этим жестом своё равенство. Как-никак они были кровные братья. Но, подойдя, преклонил колено, показывая этим, что свято чтит договор, где обязался считать его старшим, не только по рождению, братом. Этой приятной мелочи Олгерд не мог не заметить. Он встал из-за стола, заваленного бумагами, и с улыбкой пошёл навстречу брату, в душе не очень радуясь его приезду, потому что пришлось оставить недописанной важную бумагу: письмо к болгарскому патриарху Феодосию с просьбой об учреждении в Вильно митрополичьего пребывания, с рекомендацией своего священника Феодорита.

   — Ты что там малюешь? — кивнув на стол и усаживаясь в кресло, спросил Кейстут.

Олгерд сел напротив брата, посмотрел на стол.

   — Да... письмо к Феодосию, пусть он узаконит Феодорита.

Кейстут, забрасывая ногу на ногу, усмехнулся:

   — Всё же решил принять христианство?

Олгерд поднялся и заходил вдоль стола.

   — Ты-то должен понять, — заговорил он, — Московия, которая так возвышается, не остановится.

   — Ионна Даниловича больше нет, — вставил гость.

   — Ну и что? — Олгерд подошёл к нему.

   — А как ты думаешь, его сыпок будет слабее?

Кейстут усмехнулся:

   — Не попробовав пирога, не скажешь, какой он.

Олгерд рассмеялся. Голос у него был приятный.

   — Попробуем! Обязательно попробуем. Но... каким бы он ни был, наша с ним борьба впереди, — и сел снова в кресло. — Ты смотри, какое у нас положение, На западе — алчные тевтонцы, зарящиеся на наши земли. Христиане. Юг у нас тоже христианский. Восток? Тоже, — о и опять вскочил. — А кто шведы?

   — Да-а, — вздохнул Кейстут, — мы как на острове.

   — Ты правильно заметил, — он вернулся на своё место, — и так долго оставаться не сможет. Наш сегодня спокойный юг может подняться против нас, язычников. И кто им поможет? — сказав, он уставился на брата.

Тот заёрзал в кресле.

   — Ясно... наверное, Московия.

   — Правильно!

Энергичный хозяин вновь вскочил.

   — Так ты думаешь... — начал Кейстут.

   — Да. Так думал и наш отец, отдав Айгусту за московита-княжича.

Неожиданно, ударив себя по ногам, Кейстут расхохотался раскатисто, басисто:

   — Мы думаем, что это поможет нам завладеть Московией, а те думают, беря нашу сестру, что они встанут во главе! Ха, ха!

Не сдержал улыбки и Олгерд.

   — Как сказать, — проговорил он неопределённо.

Но дерзкий на язык Кейстут бахнул:

   — Ты надеешься так же приобрести Московию, как тебе удалось это сделать с Витебским княжеством? Ха, Ха! Долго ждать прийдётся.

Это был явный намёк, что Олгерд уже был женат и получил в приданое это княжество. Олгерд отвечать не стал и пошёл к столу, показывая этим, что он не доволен его словами и прекращает разговор, ссылаясь на то, что ему необходимо окончить письмо. Но этот намёк не смутил Кейстута. Он постучал пальцами по столу, глаза его были задумчивы. Похоже, он хотел не то что-то спросить, не то что-то предложить брату. Но вместо этого он решительно поднялся и подошёл к окну. Глянув в него, увидел на малом дворе множество воинов.

   — Олгерд, — обернулся он к брату, — уж не на Московию ли ты собрался?

Князь Олгерд был скрытным человеком и боялся кому-то что-либо доверять. Даже своим братьям. Кейстут мог в порыве гнева что-нибудь выдать, потом сильно переживать. Но... воробей, как говорится, вылетел. Поэтому на вопрос Кейстута он ответил отрицательно. При этом старался не глядеть на брата, а упёрся в строчки своего письма. Кейстут вздохнул:

   — А зря! Пока на Московии межкняжение, можно и попробовать. А?

Но Олгерд на это предложение не откликнулся.

   — Ладно, — проговорил Кейстут, — я пойду.

Что ему оставалось делать? Брат не хотел отрываться от писанины. Подойдя к двери, он остановился, зачем-то посмотрел на окно, потом повернулся к Олгерду:

   — Я... на всякий случай своих людей пошлю на западную границу.

Олгерд понял, что брата провести не удалось. Но опять промолчал.

Кейстут хорошо знал западных соседей. Тевтонцы давно пытались захватить литовцев. Не будь Гедимина, кто-то другой вряд оказал бы им такое сопротивление. Теперь, когда, кроме Польши, все ближайшие княжества были под рукой литовского и русского князей, тевтонцы с опаской поглядывали на своего соседа. Их объединение с меченосцами удвоило силу, но вступать в открытую борьбу они не решались. У них тоже загорелся зуб на Московию, но они ставили себе временно цель полегче. Псков, а если удастся, то и Новгород.

Войска Олгерда, как считал князь, должны были под Можайском появиться неожиданно. Для этого он заставил своих воинов идти лесными тропами. Но, к глубокому своему разочарованию, он увидел, что можайцы готовы к обороне. И ударил себя по лбу, что не обратил внимания на то, что в лесах были охотники. Они-то и сумели сообщить о страшной силе, надвигающейся на город. Воевода немедля послал гонца в Московию.

Князь Пожарский, вернувшийся из Орды, не ведая пока об угрозе с запада, принялся за начатое дело по обустройству жилища. Из Новгорода прибыли братья Кажаны. Сафон, их отец, совсем постарел и дальше ограды избу не оставлял. Трудно ему было ехать в такую даль. А сыновей послал. Князь давал хорошую деньгу.

Все одиннадцать братьев сидели за столом. Старший перечислял, что им требовалось для строительства. Андрей слушал внимательно, порой прося кое-какие пояснения. Плотник-то он был не ахти. В это время вернулся с улицы его дворский и ошарашил князя вестью о появлении литовцев под стенами Можайска.

   — Да кто тебе сказал? — Пожарский на первых порах не очень-то поверил в эту страшную весть.

Ведь все понимали: Можайск, а там и Московия.

   — Ишь, какой путь выбрал! — негодовал Андрей.

Но решил всё выяснить сам. Приказав дворскому продолжить работу с братьями, сам собрался и скорым шагом пошёл к Василию Кочеве. Того на месте не оказалось, но подсказали, что он у воеводы Фёдора Акинфовича и рассказали, как к нему пройти.

Появление князя Пожарского вызвало у присутствующих, особенно у хозяина, нескрываемое удивление: званые — и то не все собрались, а тут незваный. Поняв ситуацию, тотчас вмешался Кочева.

   — А, князь! Проходи. Милости просим!

Его дружеский тон как-то смягчил обстановку. Лицо хозяина подобрело.

   — Садись! — хозяин посадил его между собой и Кочевой.

Наклонившись к Пожарскому, воевода в нескольких словах пояснил причину их сбора и что они обдумывают, как им поступить, и пригласил Андрея принять участие в их совете.

   — Я за этим и пришёл, — проговорил князь, — хочу тоже внести свою ленту в борьбу с врагом.

Эти слова подействовали на присутствующих. Кое-кто даже покачал головой, мол, правильно сделал!

Приход Пожарского прервал речь воеводы, и когда всё утряслось, он продолжил:

   — Итак, у нас наберётся с десяток тысяч человек. Я послал гонцов в Ярославль, Владимир, Рязань.

   — А в Тверь? — спросил кто-то.

Воевода посмотрел на Кочеву. Тот, держа сплетённые пальцы на животе, пошевелил ими, потом погладил бороду.

   — Константин Михайлович, — проговорил он, опять принявшись гладить бороду, — наш верный смык[25]. Пущай подготовится.

Воевода его не очень понял, но объяснение не стал спрашивать, а сказал:

   — Пошлём и к нему.

Они ещё поговорили о разных мелочах, но, как понял Пожарский, Можайску помощь они оказывать не собирались, а только готовились, если литовец дойдёт до Московии, встречать его здесь. Почувствовав, что воевода уже хочет завершать встречу, Пожарский поднялся.

   — Простите меня, что я не успел к началу, но ты, воевода, вы, великочтимые бояре, вы уже решили о помощи Можайску? Я этого не слышал.

Присутствующие переглянулись. Кто-то из бояр сказал:

   — Да о помощи речь не шла. Мы решили готовиться только к обороне. Но, если успеют подойти другие князья, тогда... — боярин посмотрел на соседей, мол, правильно он сказал или нет.

Те кивком подтвердили правоту его слов.

   — Знаете, — проговорил Пожарский, — есть такая притча[26]: сам умирай, а товарища выручай.

Собрание пришло в движение. Послышались одобрительные отклики.

   — Как ты, князь, — повернулся к нему воевода, — думаешь это сделать?

Пожарский обвёл взглядом присутствующих. Многих он видел впервые. О нём, конечно, слышали, но считали появление его в Москве каким-то тёмным делом. Почему Калита так любезно его встретил, оставалось тайной. Кто он, чтобы раз — и в князья. Но у Калиты уже не спросишь, да и жив был бы, вряд кто-либо попытался бы узнать. А раз так сделал, значит, было за что.

Князь впервые встречался с этими людьми, тем более на сборе. Поэтому немного волновался. Но постепенно волнение улеглось. И говорил он ясно, убедительно:

   — Я думаю, если литовец скрытно подобрался к городу, значит, сил у него не так много. Просто наскоком, внезапно, он хочет взять Можайск. Тем самым напугать Московию и предъявить ей какие-то требования. А может и дальше пойти, устрашив Московию своей победой. Поэтому, если мы окажем помощь Можайску, я думаю, он уберётся на свою землю, а мы спасём Московию от разграбления. Я... — тут он замялся, но, взяв себя в руки, продолжил твёрдым, убедительным голосом, — я готов возглавить любой отряд и идти на помощь нашим братьям.

Раздалось одобрительное кряхтение. Воевода, поняв, что все признали путным предложение князя, сказал:

   — Я могу дать тебе... тысяч пять!

   — Этого будет достаточно, — решительно заявил Пожарский.

Андрей не мог допустить мысли, что воевода, почувствовав в нём опасность для себя и давая слабый отряд, рассчитывай на то, что князя литовцы побьют, тем самым собьют с него спесь. «Ишь, я готов... посмотрим, на что ты годен... А Московию защитить, силы найдём», — успокоил он себя.

Через несколько дней руководимый Пожарским отряд направился к Можайску. Отойдя от Москвы несколько десятков вёрст, князь остановил продвижение и разбил воинов на три группы, приказав по пути делать как можно больше шума. Многие были удивлены такому приказу, послышались даже недовольные выкрики:

   — Он нас всех погубит!

Но, когда они подошли к Можайску, оказалось, что литовцы поспешно сняли осаду, покинули местность. Враг отступил. Военачальники предлагали преследовать врага, но Пожарский приказал возвращаться, понимая, что с такими силами они вряд ли что-либо сделают. А вот, когда возвращались, среди воинов только и было разговора, что таких талантливых, умных полководцев на Руси они ещё не видели. Так умело напугать врага! Да! Такая его искромётная победа в будущем сослужила ему и его роду довольно печальную службу. Зависть равносильна предательству, а может быть, и страшней.

Что же случилось? Олгерду разведчики донесли: «Московцы двигаются тремя большими отрядами». Литовский князь понял: его хотят обойти. И тотчас отдал приказ о возвращении. Слух о приближении мощных московских сил так напугал не только князя, но и его воинов, что столь поспешного отступления Олгерд ещё не видел.

А тевтонцы, не зная что случилось с литовским князем, всё же решились идти на Русь. Их тоже подстёгивало сложившееся в Московии положение: межкняжение — удобный момент. Начали они с того, что поубивали псковских послов. В Пскове поняли: война не за горами. Что делать? На своём вече они решили искать защиты у Новгорода. Но тот отказал: «Не хочу, братья, на себя беды накликать». Так поняли их ответ псковитяне. Хотел и послать к тверичанам, да на Вече решили: не стоил: Вспомнят старые обиды, тоже откажут: А Москва? В Москве ещё нет князя! С кем решать? Что делать? Беда грядёт, а помощи ждать неоткуда. И вдруг кто-то подал голос:

   — А Олгерд!

   — Олгерд! Олгерд!

С почётом встретил успевший вернуться, правда, ни с чем, Великий литовский князь псковских посланцев. Те явились к нему со словами:

   — Братья наши, новгородцы, нас покинули, не помогают нам, помоги ты, господин.

Выслушав их, князь скосил глаза на Кейстута. Тот яростно осуждал его за поход в Московию.

   — Да какой ты великий князь, если убежал, как заяц! Да что о тебе подумают тевтонцы, поляки? Слабак! — кричал он.

Что оставалось делать Олгерду, чувствуя его правду? Только молчать.

Кейстут поймал его взгляд и одобряюще кивнул. Олгерд понял, что брат хочет, чтобы он себя как-то поднял в глазах Европы.

   — Мы не оставим вас в беде! — он сказал это веско, уверенно.

Ликующие возвращались псковские посланцы. И Олгерд не обманул. Он, собрав литовские и русские полки, прибыл в Псков. Радости псковичей не было конца. Нашёлся преданный друг. Совместно стали готовиться к приходу непрошеных гостей.

Они простояли не один день в ожидании врага. Но его не было. Тогда Олгерд послал своего воеводу Юрия Витовтовича, чтобы тот добыл «языка».

Почувствовав себя в безопасности, Конрад беспечно повёл отряд. Захваченной добычей он был весьма доволен. Такие шкуры! Прямо так и играют переливами. Мягкие! Лёгкие! Да, хорошие деньги они выручат. Магистр будет весьма доволен. Отобрал он мешочек этого добра и для себя. Что с ними дальше будет, одному Всевышнему известно. Вон во Франции что сделали с их братьями!

Его размышления были прерваны стрелой, выпущенной кем-то, которая, пробив отвислый рукав его одежды, застряла в ней. Он непонимающе взглянул на приотставшего Камбила, который увлечённо учился у своего нового оруженосца.

   — Эй! — крикнул он.

Камбила посмотрел на Конрада. Тот показал стрелу. Вид его был смешон. Вдруг застонал кто-то из сопровождающих. Все кубарем скатились на землю с лошадей. Рыцарь только растерянно моргал глазами: «Они же на своей земле!» — можно было прочитать на его физиономии. Он отказывался понимать, что происходит.

   — Луки к бою! — крикнул Камбила, видя бездействие предводителя. — Гоните лошадей в лес, — командовал он.

Погонщики, получив чёткую команду, стали поспешно разворачивать коней.

В это время они увидели, как на них скачет отряд всадников. Камбила встал на колено и вскинул лук. Первый из неизвестных воинов, взмахнув руками, повалился на землю. Затем упало ещё несколько человек. Но это не остановило нападавших. Завязалась рубка. На Камбила, его приняли за предводителя, — сразу навалилось несколько человек, ослабив свой натиск. Конрад, воспользовавшись этой обстановкой, бросился наутёк к лесу. Что было бы с Камбилом, трудно сказать, если бы не его оруженосец. Зная, кому он обязан своей жизнью, подхватив чей-то оброненный меч, он тигром бросился на нападавших в защиту своего спасителя. Внезапное его нападение ошарашило врага. Они вынуждены были бросить Камбилу и защищать свои жизни. Вдвоём они быстро разделались с врагами. Но увидев, что им на подмогу скачут ещё воины, они решили больше не рисковать и, посмотрев друг на друга, со всех ног бросились за своими в лес. Они мчались по лесу, уходя от преследователей, пока кони не стати выбиваться из сил. Благо и нападавшие перестали их преследовать. Конрад, пришедший в себя, дал команду к остановке. Послав людей в разные стороны на разведку, остальным приказа! готовить обед. Проткнув ножом дымящийся кусок оленятины, он, нюхая и рассматривая его со всех сторон, проговорил:

   — А ловко я увёл вас от врага!

Камбила и оруженосец переглянулись. Конрад и вида не подал, что заметил их взгляды. Камбила решил немного съязвить.

   — Вы так быстро уходили, чуть меня не забыли. Если бы не мой оруженосец... — он выразительно посмотрел на Конрада.

От его взгляда рыцарь чуть не подавился и долго откашливался. Когда тот отдышался, Камбила весьма демонстративно спросил у оруженосца:

   — Как тэбя звать?

Говорил он по-русски, тем самым подчёркивая большую заслугу пленника, его смелый поступок и освоение языка.

   — Егор, — ответил пленник.

   — Вот тэбэ моя рук... будэм... э... друзя.

Конрад понял, что этим Камбила поставил его вровень со собой. Отдав должное рыцарю, он правильно оценил его поступок.

   — Да... как тебя звать?

   — Егор, — ответил за него Камбила.

   — Так вот, Егор, ты показал свою преданность. А я думал, ты уйдёшь с ними.

Услышав это, Камбила не всё понял и переспросил у рыцаря, что тот сказал. Он пояснил ему по-немецки.

   — Это были русские? — спросил Камбила.

Тот кивнул. Конрад не ошибся. Витовтович командовал русскими.

   — Вот видишь, каким порядочным человеком оказался Егор, — заметил Камбила и спросил: — Но как они здесь оказались? Ведь ты сказал, что мы почти дома.

   — Я сам об этом думаю, — ответил Конрад.

Если бы воины Конрада взяли «языка» из людей Витовтовича, тогда бы они узнали, что их родичи-тевтонцы пошей на Изборск. Жители города, узнав об опасности, послали гонца в Псков «со многою тугою и печалию».

Олгерд, узнав, с какой силой те подступили к городу, идти на Изборск против немецкой силы отказался, заявив послам, чтобы «сидели в городе и не сдавались. А они вам ничего не сделают, если у вас не будет крамолы. А если идти нам на их великую силу, то сколько придётся положить воинов? А какая будет от этого польза?».

Олгерд оказался прав. Немцы вдруг прекратили осаду и ушли к себе. Это событие поразило псковичан, и они стали уговаривать Олгерда креститься и сесть у них на княжение. На что тот ответил:

   — Я уже крещён, я христианин, в другой раз креститься не хочу и садиться у вас на княжение не хочу. Если хотите, — добавил он, увидев, как опечалились псковичане, — я могу оставить сына Андрея.

   — Только пусть крестится, — в один голос заявили они.

Олгерд дал согласие кивком головы. Вот иногда как добиваются славы и победы.

Глава 13

Трудно сказать, что заставило новгородцев напасть на Московию. Их не напугали провальные походы литовцев на Можайск, немцев — на Изборск, когда те сделали попытку поживиться за счёт некогда грозных соседей. Вероятнее всею, как и те, думали, что уход Калиты ослабил Московию. И вот новгородские молодцы, сбившись в солидную дружину, захватили Устюжну, пограбили, пожгли жителей и двинулись на Белозерск. Захватили и его.

С колокольным звоном встречала Москва своего нового великого князя Симеона Иоанновича. Густо гудел тверской колокол со Спаса, выделяясь своей мощью, и как бы напоминая о былом величии Московии, когда она безраздельно повелевала княжествами. Лишая своего недавнего врага силы и показывая соседям своё величие и превосходство, повелел Иван Калита снять в Твери главный колокол и перевезти в столицу. Кто мог противиться Калите после такой его выходки? Да никто! Силён и велик был князь.

И вот новый великий князь, Симеон Иоаннович, объявился. Толпы народа замерли. Но он не замечает их. Прямо с коня — и в Архангельский собор. Здесь, у стены, стоит усыпальница некогда великого князя всея Руси Иоанна Данииловича, по прозванию Калита.

Симеон Иоаннович упал перед ним на колени, положив голову на крышку гроба. Долго что-то шептали его губы. Он не оглянулся, когда кто-то рядом опустился на колени. Когда поднялся, увидел перед собой Анастасию, свою полюбившуюся жену. Она видит, как блестят его глаза, и чувствует, как сын жалеет безвременно ушедшего отца. Её горестное лицо лучше всяких слов выражает скорбь и глубокое сочувствие. Он прижат её к себе, и они тихо вывши из церкви.

А дома... Дома в бурном восторге встречают его сыновья. Правой рукой он подхватывает старшенького, Василия. Иногда он зовёт его в шутку Гедимином. И не ошибся. У него резко выделяются Гедиминовы черты: широкий лоб, острый нос, твёрдый взгляд. Все, кто видел великого литовского князя, узнавали в Василии черты деда. Другой его дед посмеивался бывало над малышом, говаривая:

   — Быть тебе, Васька, великим князем Руси и Литовии.

А о чём думал литовский дед? Жаль, что мать-история не услышала думы этого великого человека. Левой рукой держит крошку Константина. И как счастлив отец! А вместе с ним и Анастасия.

Вечером, в этот же день, вернувшегося великого князя посетил митрополит Феогност. Они долго о чём-то беседовал. Уходя, митрополит сказал:

   — Итак, завтра, в Успенье я озвучу волю Бога нашего Иисуса Христа и благословлю тебя на княжение.

Князь в благодарность низко склонил голову.

И вот, рассекая орущую от счастья толпу, появился великий князь.

   — Каков молодец! — восхищались многие.

Он высок, строен, удлинённое лицо выглядит строгим. Подбородок, украшенный аккуратно постриженной бородкой, приподнят, отчего его вид казался гордым. Но от этого он не терял своей привлекательности. Брови по-девичьи дугой. Щёки тщательно выбриты.

   — Гордый! — толкает боярин соседа и показывает на торжественно идущего к церкви князя.

Он одет по старинке. На нём синее корзно с красным подбоем. Оно застёгнуто на плече красной запоной с золотым отводом. Под ним — тёмный аксамитовый кафтан. Из-под него виден золотой пояс с четырьмя концами. Золота вообще много: воротники, рукава, подол и края кафтана наведены золотом. На ногах — красные востроносые сапоги. На голове — шапка с красными наушниками и зеленоватым подбоем с горностаевой опушкой. Его одежда удовлетворяет народ.

   — По стопам отцовым пойдёт! — заключают они, испуская радостные вздохи.

За ним идут князья: тверской Александр Михайлович, ярославский Василий Давыдович, князь Андрей Фёдорович Пожарский, рязанский Иван Иванович Коротопол, муромский Василий, холмский Всеволод, суздальский Константин Васильевич, Ярослав пронский... воеводы, бояре, купцы, ремесленники... С Пожарским многие милостиво раскланивались, а когда отворачивались, то и плюнуть могли:

   — Тоже, полководец сыскался!

А зависть так и лезет из их глаз. А всё та, бескровная победа, даёт о себе знать.

В Успенском соборе Симеона Иоанновича ждал митрополит всея Руси Феогност. Он уже не молод. Седая борода закрывает грудь. Но глаза горят живым огнём. Голос его крепок. Правда, иногда вдруг перехватывает горло. На сей раз слышится его возбуждённый голос.

   — Отче наш, иже еси на небесех! Да святится...

Великий князь стоит с опущенной головой, временами осеняя себя крестом.

Но вот молебствие закончено. По случаю начала своего княжения Симеон Иоаннович выставил для народа питие в бочках и еду на длинных столах. Ими заставлена вся кремлёвская площадь. Чтобы не было толкотни и давки, следят княжеские дружинники. Иногда особенно нетерпеливых могут и дубинкой охладить.

А князья, многие бояре, купцы да ремесленники, среди которых колокольных дел мастер Борисенко, золотых — Парамша, иконных — Дионисий, собрались в большой княжеской светлице. Его отец, Калита, был прижимист на это дело, не баловал свою опору. Сын тут вроде не в отца. Хорошо это или плохо? Для кого как. Боярин Василий Кочева, одобрявший Калигу в этих делах, был не очень доволен:

   — Не пустил бы Московию с протянутой рукой.

Недалеко от себя Кочева увидел Пожарского. К нему кто-то отчаянно привязывается. Но видно, князь не очень-то хочет общаться. Никак Димитрий, его, Пожарского, старший брат. Глаза что-то подводят. Повернулся к верному другу Миняю:

   — Скажи, — просит он, — никак Димитрий рядом с Пожарским.

Тот посмотрел в ту сторону и ответил:

   — Он!

   — Ты смотри, — чему-то подивился боярин.

Вошёл великий князь в сопровождении братьев Ивана и Андрея. Такой же гордый. Подошёл к креслу. Взглядом повелителя окинул трапезную. Все враз смолкли. Стольник суетливо налил ему в кубок вино. Великий князь приподнял его, посмотрел на тёмно-вишнёвую поверхность, словно хотел что-то прочитать на ней Потом, подняв голову, заговорил:

   — Други верные! Мужи доблестные! Братья родные! Кланяюсь я вашей воле.

После этих слов он замолк, словно ожидал отклика на свои слова. Но трапезная молчала. Тогда, слегка откашлявшись, он продолжил:

   — Хочу вам сказать: я, великий князь Симеон Иоаннович, со своими братьями младшими, князем Иваном и князем Андреем, целовали крест у отцовского гро6а сегодня поутру. Быть нам заодно до смерти. Брата старшего иметь и чтить в отцово место. А свидетелями этого договора были: тысяцкий Василий, бояре Михаил Александрович, Василий Окатьевич, Ананий Окольничий, Иван Михайлович.

Названные бояре, не без гордости, кивали головами, А князь продолжил:

   — Мой отец Иоанн Даниилович был для вас старшим братом. Чтили ли вы его?

Хоть и вопрос задал Симеон, но голосом уверенным, властным. Сразу чувствуется: князь не кисель.

   — Чтили! — хором ответила трапезная.

   — Теперь я, великий князь, спрашиваю вас: чтите ли вы меня старшим? — голос звучит ещё крепче.

Мгновенная тишина вдруг нарушается криком:

   — Чтим!

Симеон кивнул головой и продолжил:

   — При отце Русь была сильна и славна тем, что князья беспрекословно повиновались старшему. И теперь, — голос его набрал силу и, кажется, лёг на плечи присутствующих такой невероятной тяжестью, что её трудно выдержать, — только таким беспрекословным повиновением ему, Симеону, мы можем освободиться от татарского ига!

Последние слова поразили присутствующих. Так говорить в открытую о своих поработителях... значит, чувствует силу молодой князь! Или глупая молодость заговорила? Беды бы не накликал. У Калиты тишина была.

Поднялся митрополит. Поднял с груди свой крест и, крестя им Симеона, проговорил:

   — Церковь, великий князь, готова благословить тебя на этот святой шаг. Но этот шаг не должен быть опрометчивым.

Потом он, оставшись вдвоём, напомнил князю его слова, сказав:

   — Симеон Иоаннович, ты будь осторожен. Знай, у хана длинные уши. Беду так можешь накликать.

Князь, видать, сам это понял:

   — Ты прав, владыка!

Больше никто никогда не слышал от него этих слов. Даже больше, если кто-то пытался напомнить о них, князь резко пресекал эти речи.

Первым, опережая князей и бояр не по чину, вскочил с кубком в руке Борисенко:

   — Слава великому князю!

   — Слава! — подхватила трапезная.

Всё шло хорошо, пока подвыпивший боярин Михаил Васильевич, шатаясь из стороны в сторону, не подошёл к Симеону и не спросил:

   — А почему... ты великий, а где Всея Руси? Калита в последний приезд привёз... ето званье.

К нему подскочили более трезвые бояре и увели. Глядя на других, смотревших на него весьма выразительно, Симеон понял, что все ждут от него ответа. И он ответил, как ему сказал хан Чанибек:

   — Многие не хотят возвеличивания Московии, и не только среди русских князей, но и среди мурз орды, — он поднял кубок. — Выпьем за могучую и процветающую Московию!

Призыв возымел своё действие.

Отшумела, отпьянствовала Русь, и началось великое княжение. А зачиналось оно не с хороших вестей. Литовцы пытались захватить Можайск, новгородцы пограбили Устюжну и повоевали Белозерскую волость. А ведь знают, что её купил ещё Калита. Что ж, пробуют новую московскую власть. Она её покажет.

Симеон позвал к себе Кочеву. Буквально на крыльях летел к нему боярин: «Раз зовёт, значит, понадобился! Нужон! Слава те...». Боярин по привычке стукнул в такую знакомую дверь и, открыв, спросил, тоже по привычке:

   — Можно?

Симеон усмехнулся:

   — Ты забыл добавить: великий князь!

   — Да я... — по привычке, топчась у порога, проговорил боярин.

   — Ладно, Василий, проходи и садись! — доброжелательно сказал Симеон, чем несказанно обрадовал старого боярина.

Когда Кочева уселся, Симеон, глядя на него, спросил:

   — Боярин, как бы поступил отец?

Василий понял, что тот имел в виду действия новгородских захватчиков.

На его вопрос боярин ответил вопросом:

   — А как ты бы, великий князь, считал нужным проучить нагляцов?

Князь даже покраснел. Но боярин вроде и не заметил этой перемены.

   — Я бы... — в раздумье произнёс Симеон, — собрал войско... — он замолчал и посмотрел на боярина.

   — А Калита, — боярин не стал произносить его титулов, — думаю с войском бы он не торопился, а ударил бы по их карману. Взять хотя бы Торжок. Этот городишко столько сыпит в их карман, считать, не пересчитать.

От этих слов, похоже, что-то прояснилось в голове князя. Отец многому учил сыновей, но не всё оседало в их головах. А вот жизнь быстро заставила понимать многое. С первых дней своего правления Симеон понял, что такое деньги: Орде отдай, воинам плати. А разным купцам, мастерам... О, господи! Сколько их, стоящих с протянутой рукой! Князь слушал боярина внимательно. Было видно, что он не хочет пропустить не единого слова. Когда боярин закончил, Симеон встал с кресла, подошёл к Кочеве и обнял его. Похлопывая его по спине, князь сказал:

   — Хороший ты дал мне урок. Век не забуду, — и поцеловал его в щёку.

Боярин растрогался и его потянуло на разговор:

   — Калита, — начал он, — берег людей, поэтому они, видя это, шли к нему. Не разбрасывая деньгу, он через монету решал свои дела. Ты, вёл...

   — Ну, будет! — перебил его Симеон. — Для друзей таких, как ты, я просто... Симеон. На худой конец — князь.

   — Так вот, князь, он прибрал и Белозерск, и...

Симеон с улыбкой закончил:

   — И Галич, и Углич!

   — Князь! — восхитился Василий, — ты молодец! Всё знаешь. Вот и иди стопами отца!

   — Так и пойду! — ответил тот.

Боярин был на пороге, когда его остановил голос Симеона.

   — Василий, кого бы послать в Торжок?

Боярин повернулся и ответил:

   — Я те пришлю Миняя, он всё знает.

Появление в Торжке московских сборщиков дани вызвало у местного воеводы что-то вроде шока. Смерть Калиты тут посчитали как освобождение от московской власти. И вот на тебе. Воевода срочно, тайно, отправил гонца в Новгород. Но пока оттуда не было никаких вестей, сборщики исполняли свои обязанности весьма сурово. Порой дело доходило до того, как когда-то Кочева и Миняй сделали с боярином Аверкием. Тогда они подвесили его за ноги, и тот враз выплатил всю дань.

В Новгороде, получив такую весть, всполошились не на шутку. Собрав воинство, спешно отправили его на помощь новоторжцам. И вот в разгар работы сборщиков в город ворвались новгородские воины. Они схватили московских сборщиков, а сами стали готовить город к осаде, понимая, что Москва так дело не оставит. В Москву же новгородцы послали гонца, чтобы он передал Симеону:

   — Ты ещё не сел у нас на княжение, а твои люди у нас насильничают.

В ответ Симеон решил действовать решительно, рассудив так: Новгород наглеет. Мало того, что он повоевал его земли. Он ещё схватил его людей в Торжке, законно собиравших там дань.

Прощать их обиды больше нельзя. И он собрал всех северных князей и объявил им, чтобы они приняли участие в походе на Новгород.

Между тем в Торжке прознали, что московский князь готовит поход и что собираются большие силы, в Новгород вновь был срочно послан гонец. Они испугались, что москвичи собираются и им отомстить за набег новгородцев.

Но... Великий молчал. Дальновидные бояре потихоньку оставляли город и убегали в Новгород. Чернь заволновалась. Успокоить их пришёл боярин Семён Внучек и пообещал, что через день или два появятся новгородцы. Но их не было. Ни через день, ни через два, ни через три... А бояре уезжали.

Москва внимательно следила, что творится не только в Новгороде, но и в Торжке. Решать вопросы помогал Кочева. Он рассказал Симеону, как Калита отрядил своих людей в Тверь, и там те, ловко орудуя, подняли бунт против татар и князя. В результате Александру пришлось бежать в Псков. Князь понял смысл сказанного и посла! в Торжок Михаила Давыдова, знающего город. Михаил нашёл там дьякона Днедко. Им был Пётр Сорока, торжокский купец. Когда-то Давыдов выручил Сороку, дав ему в долг десять золотых. Давыдов нашёл его в лавке. Узнав своего спасителя, тот упал ему в ноги.

   — Не надо, Петро! — поднял он его. — Хочешь с Московией торговать?

   — А кто не хочет? — ответил он.

   — Тогда... — он что-то зашептал ему на ухо.

   — Это мы могем, — улыбнулся купец и закрыл лавку.

Что купец говорил народу, Давыдов не слышал. Но народ поднялся и ринулся громить хоромы боярские со словами:

   — Зачем вы призвали новгородцев? Они схватили московитов, а нам за это приходится погибать!

Семён Внучек, видя такое дело, в надежде, что его услышат, как и в прошлый раз, пришёл их успокоить. Но его тут же убили, а хоромы разграбили. Все москвичи были освобождены.

Это событие донеслось до Москвы. Князья потянулись в Москву. А некоторые обещали присоединиться по дороге. Когда вопрос встал о том, кого поставить над объединёнными силами воеводой, Симеон назвал князя Пожарского, зная о его успешном походе на Можайск. Но, как оказалось, против были воеводы Александр Иванович, Фёдор Акинфович и бояре Фёдор Хлебович, Дементий Давыдович и другие, мотивируя это тем, что, мол, он имеет небольшой военный опыт и один поход ни о чём не говорит. Великий князь растерялся. «Как жаль, — подумал Симеон, — что нет Кочевы. Тот бы подсказал». Он только вздохнул и... согласился, отдавая преимущество Фёдору Акинфовичу.

В первый поход Симеона вызвалась проводить Анастасия, взяв с собой сыновей — старшего, Василия, и младшенького, Константина. Отец приказал посадить Василия на коня, чтобы он ехал рядом. Надо было видеть малого, как он возгордился этим! У него проявлялись отцовские черты. Несмотря на весьма юный возраст у него и посадка на лошади была отцовская: левый бок выдавался вперёд. Княгиня заволновались, но когда рядом появился Савёл, Анастасия успокоилась. Она привыкла к этому немтырю: умному, осторожному, услужливому.

А между тем зима накатывалась неотвратимо. И никакая сила не могла её остановить. По утрам стоячие воды покрывались тонким прозрачным и фигурным льдом. По ночам порой выпадал снег. Утром дети, вылезая из тёплой кареты, с радостным криком принимались играть в снежки. Младшенький, Константин, от меткого снежка Василия принимался было за плач, да дядька, приставленный к княжичу, басил:

   — Ты чё... девка аль мужик?

   — Му... му... зик! — сквозь слёзы отвечал тот, вытирая их рукавом.

   — Тогда чё нюнишь?

Младшенький быстро усмирялся.

Леса, спрятав свой наряд, стояли точно раздетые, жеманные девицы перед холодной речкой. Вскоре Константин засопливел и стал кашлять. Княгиня сказала мужу, что ей с детьми наш возвращаться домой. Князь кивнул головой. Дав согласие, он тут же поправился:

   — До Твери остался один переход, может...

Княгиня не дала ему договорить:

   — Нет, милый, дальше будет ещё холодней. Всё равно надо возвращаться. Костик-то, видишь, как простыл.

   — М-да... — промычал: князь недовольно.

Да, князю не хотелось расставаться с Анастасией. Вот как в жизни бывает: Себе жену он не выбирал и хорошо помнит, как это случилось. Отец вызвал и просто объявил, что ему в жёны предназначена дочь самого Великого князя Литовского Гедимина. Он тогда ничего не сказал отцу, только так зыркнул на него, что этот взгляд можно было расценить как внутреннее несогласие. Семён, так тогда звали княжича, боялся, что она будет спесивой, гордой и надменной женой. И, как он представлял себе, страхолюдиной.

Но как показала их совместная жизнь, быстро развеявшая все его опасения, лучшей жены он себе не представлял. Её доброта, мягкость, уступчивость покорили его. А её женское обаяние в сочетании с женскими прелестями окончательно приковали княжича.

И вот это расставание не могло не огорчить князя. Это хорошо было видно по его настроению. В душе Анастасия очень радовалась этому, напуганная в детстве рассказами о русских как о звероподобных людях. И как она была счастлива, когда рассеялись все страшные сомнения! Одним словом, это была счастливая семья.

Князь отлично понимал, что до окончания похода было далеко. Они продвигались медленно, дожидаясь не подошедших ещё князей. Ему не хотелось появляться перед новгородцами с разрозненными силами. И князь терпеливо ждал, когда все соберутся, чтобы показать противнику всю мощь Московии. Пусть задумаются.

Он проводил жену и детей до деревни Козлово. Там они попрощались. Княгиня даже вытерла слёзы. Особенно не хотел ехать назад Константин. Он раза два принимался реветь.

   — Возьми, батяня, мня с собой!

И только пообещав, что в следующий раз они поедут с ним и будут до конца похода, малой согласился вернуться в карету. Махнув вознице: «давай!», князь глядел им вслед, пока карета с дружинниками не исчезла из вида.

Вернувшись в лагерь, князь увидел появившегося там тверского князя Константина. Они обнялись, расцеловались.

   — Да... вот своих проводил, — объяснил Симеон своё отсутствие.

   — Как жаль! — воскликнул тверичанин.

Симеон посмотрел на него.

   — Да хотели мы пригласить вас к себе. На денёк, не проезжать же мимо дорогому соседу.

Он почему-то не называл его великим князем. Только что получивший этот титул молодой князь ещё наслаждался своим величием.

   — Так получилось, не знали. А почему меня не хочешь пригласить? — великий князь с улыбкой смотрит на Константина, но взгляд был холодный.

   — Да отчего... и тебя, великий князь, — он, наверное, почувствовал в этом взгляде соседа свою оплошность и постарался её исправить.

   — Вот и здорово! Я проголодался.

   — Тогда, — вскакивая на коня, воскликнул Константин, — поехали! Милости прошу!

После кончины убиенного в Орде не без помощи Калиты брата Александра, он занял его хоромы, переселив вдову в свои. Княгиня Анастасия редко проживала в городе, всё больше ездила к родне в Кашин. Нужно признаться, не без влияния Михайловича. Трудно сказать, отчего это происходило. Может, его жена ревновала мужа к красивой вдовушке, и тому надо было показать, что не испытывает к ней никаких чувств, дабы избежать домашних скандалов. Или по каким другим причинам, но той частенько приходилось покидать город, в котором у неё так счастливо началась семейная жизнь.

Константин ничего не делал со своими хоромами. Когда-то в молодости Александр, супруг Анастасии, в ожидании дорогого гостя, великого Московского князя, который получил довольно странное прозвище Калита, практически перестроил хоромы и заменил мебель. Так что новому князю не о чем было заботиться. Анастасия догадывалась, что после той встречи с Иваном Даниловичем в её жизни стали происходить разные не очень приятные события. А его признание в любви к ней! Оно и льстило, и пугало. Богопослушная княгиня очень боялась такого греха. Хотя... да что об этом... Что было, то прошло. Ан, не прошло. Узнав, что в гости к деверю приехал знатный гость, она не выдержала, ибо какая-то сила неудержимо потянула её туда, где когда-то состоялась их первая встреча с Калитой. И, взяв дочь, они пришли к князю Константину с проводкой, прикинувшись, что ничего не знают о приезде. Но как не взглянуть на его сына, узнать черты того, который пронёс любовь к ней в своём сердце через всю жизнь? В этом она нисколько не сомневалась и внутренне была горда.

Она вошла в светлицу, когда оба князя, сидя друг против друга, вели беседу. Константин, грозно сдвинув брови, повернул голову. «Кто посмел?» Но, увидев Анастасию, сменил гнев на милость:

   — Проходи! — он встал и пошёл к ней навстречу.

   — Ты прости, что мы, — она посмотрела на Марию, — ворвались к тебе. Я и не знала, что у тебя гость! Она сделала в сторону гостя лёгкий поклон. Симеон приподнялся и тоже кивнул ей. Константину ничего не оставалось, как представить их друг другу.

   — Великий князь Симеон Иоаннович, — он впервые назвал его по всей форме, — княгиня Анастасия, жена... — он кашлянул в кулак, — Александра. А это... княжна Мария, юное создание.

Мария безразличным взглядом огромных лучистых глаз скользнула по фигуре московского князя, чтобы потом уставиться в окно. А вот её мать так и впилась в лицо гостя. «А он красивее отца, несомненно. Какой гордый взгляд! Какие брови, словно у девицы! Какое приятное лицо!» Князь был чисто выбрит. И без того аккуратная бородка пострижена.

Князь тоже впился в неё взглядом. Ещё в детстве он слышал это имя. Помнит, как его мать в отсутствие отца ругала эту «ведьму». «Да она и сейчас прекрасна», — отмстил он про себя, догадываясь о причинах ненависти матери к этой женщине. Нежный овал лица, красивый разрез губ. Большие глаза под густыми стрельчатыми бровями. Начинал портить её облик второй подбородок, появилась дряблость щёк. Вся её слегка расплывшая стать говорила, что в девичестве княгиню можно было сравнить с гибкой тростиночкой. После такой оценки он перевёл взгляд на дочь. Та по-прежнему не обращала на гостя никакого внимания, занятая наблюдением за парой голубей, ворковавших на подоконнике. Зато гость удосужил её долгим взглядом. Мать, поймав этот взгляд, внезапно заторопилась:

   — Ой, простите, простите, — защебетала она, — нам пора.

Москвич не удержался от того, чтобы не проводить взглядом юное создание. Когда они скрылись, у Симеона вырвалось:

   — Уродятся же такие! — тихо произнёс он.

   — Ты, Симеон, что-то сказал? — участливо спросил хозяин.

   — Да, так! — махнул он рукой.

Вскоре вошла княгиня и пригласила гостя и мужа в трапезную.

   — А я думал, ты забыла про нас! — пошутил Константин, поднимаясь, и движением руки предложил Симеону откликнуться на зов жены.

Отобедав, гость поднялся.

   — Мне, князь, пора! — проговорил Симеон и поблагодарил хозяйку за прекрасный обед.

Гость не только внешне был приятен, но и манеры его говорили о том, что он был достаточно хорошо воспитан, что редко встречалось в их кругу. Княгиня была просто очарована московитом. Князь Константин вызвался его проводить. За разговором несколько вёрст промелькнуло быстро. Как и зимний день. При расставании тверской князь пообещал присоединиться с войском в Торжке.

Почему-то это слово запало Симеону в голову. Ранее он не думал даже туда входить, спеша скорее к Новгороду. Но тут у него промелькнула мысль, что в Торжок он зайдёт обязательно. И не только для того, чтобы дождаться тверича. А он подумал о том, что новоторжцы, увидев его войско, поспешат сообщить об этом своим покровителям. А не худо будет, если он, как и в Торжок, пошлёт в Новгород умелого человека. Только кого?

Над этим вопросом князь думал весь остаток пути. Прибыв в лагерь ночью, он распорядился, чтобы утром к нему позвали Пожарского. Его победа под Можайском не выходила у него из головы. А он так хотел, чтобы его первый поход был победоносным и, по возможности, бескровным, не хватало ещё княжение начинать с крови. Кем его назовут потомки?

Князь Пожарский оказался среди войска. Едва начало светать, как он был на ногах. Но утро по времени растянуто. Прийти рано, не дай бог, разбудишь. Вертеться около его походного шатра, как чёрному человеку, не позволяла княжеская гордость. Промучившись некоторое время, он всё же решил к нему ехать. И... опоздал. Подъехав к шатру, он увидел, что воины его разбирали. Андрей спросил:

   — Где князь?

Один из них махнул рукой:

   — Туды поехал.

Князь пришпорил коня.

Вскоре он увидел ссутулившуюся спину великого князя. «Дремлет!» — догадался Пожарский. Но на этот раз он решил проявить настойчивость.

   — Слушаю, великий князь, — раздался громкий голос.

Симеон, действительно вздремнувший, от неожиданности вздрогнул. Повернув голову, узнал всадника.

   — А, это ты князь!

   — Я, великий князь. Я тебе нужен? — подъезжая ближе, спросил Пожарский.

   — Нужен. Ты чем тут командуешь? — поинтересовался Симеон.

   — Да... — замялся Андрей, — собрал с сотню своих людишек...

Симеон рассмеялся.

   — Решил меня поддержать? — уверенно проговорил Симеон.

Пожарский ответил серьёзным тоном:

   — За тобой Русь. А я для Руси сделаю всё. Жизнь готов отдать.

Симеон посмотрел на него широко открытыми глазами.

   — И я также! Вот тебе моя рука.

Это пожатие увидел Фёдор Акинфович. Его всего передёрнуло, Он, воевода, а князь его-то не особенно к себе подпускает. А тут... выискался князь... Он скрипнул зубами. Воевода долго глядел в их спины. Подъехать ближе не решался. Но было видно, что Пожарский в чём-то убедил князя. Тот похлопал Пожарского по плечу.

В ночь Пожарский куда-то ускакал с дьяком Нестерко. Перед этим Симеон наказал князю найти в Новгороде Камбилу и действовать через него.

   — Это верный новгородец.

А на следующий день показался над вершинами деревьев соборный почерневший крест. Миновав лес, Симеон увидел крепостные сооружения. За ними прятался Торжок. Речка Тверида уже подмёрзла и не могла служить надёжным препятствием. Симеон принял решение пока в город не входить. Вызвав к себе воеводу, он лично указал, как расставить войско, чем весьма удивил воеводу. Фёдор Акинфович ещё больше был удивлён, когда князь приказал зажечь костров в два-три раза больше обычного. «Всё ето штучки Пожарского», — не без злобы подумал он. От этих ночных костров в Торжке было светлее, чем днём.

   — Вот это войско! — изумился новоторжский воевода и... послал с этим известием нарочного в Новгород.

Его свободно пропустили.

Загнав коней, Пожарский и Нестерко вскоре были у новгородских стен. Но не только они быстро скакали. Новоторжец опередил их, зная более близкие дорога. Его рассказ о силе московского войска так напугал посадника, что тот приказал на ночь закрывать ворота. О решении посадника стража узнай от прискакавшего сотника.

   — Закрывать, так закрывать, — поднимаясь с пригретого места, сказал один из них, потягиваясь, — пошли, робе! — позвал он товарищей.

Припорошённые снежком ворота поддавались с трудом. Им пришлось ногами расчищать площадку.

   — Фу! — снимая шапку и обтирая вспотевший лоб, произнёс один из них, берясь за створку и пробуя слабину. — Пойдёть! — чуть не крикнул он, толкая поскрипывающую воротину.

   — Стой! — раздался крик его товарища.

   — Чё? — спросил тот, поглядывая на стражников.

   — Глянь! — и он показал на дорогу, ведущую в город.

По ней скакали к городу двое неизвестных всадников.

   — Подождём? — спросил тот, кто начал закрывать ворота.

   — А чё! Подождём! — откликнулся его товарищ. — Чай, двое-то нас не напужат!

Все рассмеялись.

Неизвестные оказались добрыми дядями, дав каждому по серебряной монете. Н эту деньгу можно разгуляться! Да ещё как. Видя довольные лица стражей, один из всадников сказал:

   — Ещё подзаработает тот, кто укажет дорогу к боярским хоромам Камбилы, а то в темноте, боюсь, долго проищем.

Туг же нашёлся один из стражников, кто вызвался это сделать. Когда он вернулся, товарищи спросили:

   — Ну как?

Тот показал целую горсть мелкого серебра.

   — Повезло! — раздались завидные голоса. — Да на эти деньги ты конягу купишь.

Стражник махнул рукой:

   — Коняга у меня есть. Зачем ещё?

   — Тогда в кабак! — дружно засмеялась охранная братва.

   — Посмотрим, — неопределённо ответил гот, пряча деньгу в кисет.

А под Торжком наутро перед Симсоновым шатром появилась посыльная новоторжская братия: воевода, оставшиеся бояре. Они слёзно просили великого Московского князя Симеона Иоанновича проявить к ним милость и войти в город. Симеон гордо выслушал их и важно махнул головой. Обрадованные новоторжцы упали на колени и поползли к нему:

   — Спаситель! — протягивали они к нему руки.

Через несколько дней Симеон покинул Торжок, и пополнившееся войско ионию на запад.

А в Новгороде, не то от растерянности, не то от страха, кинулись собирать своё войско. Но по мере того, какие достигали их ушей слухи, меняли решения. На посаднических посиделках, которые, практически, проходили днём и ночью, кто-то из бояр предложил поискать помощи извне. И все стали думать, кого позвать. И прежде всего подумали о литовцах. Даже обрадовались, что им пришла в голову такая спасительная мысль. Но какой-то боярин, заросший, как болотная кочка, поднялся и, прежде чем что-то сказать, громко, басисто расхохотался.

   — Литовцы! Ха! Ха! — Да вспомните, как они улепётывали от московитов у Можайска.

   — Што верно, то верно! — вздохнул посадник.

   — А чё, если ф... немчуру? А?

Схватились за него. И стали готовить туда посланцев. Но, как и в Торжке, этому помешала... чернь. Кто-то её успел настроить, и те явились к посаднику с угрозами:

   — На русских братьев немчуру посылать? Да мы вас, как в Торжке!

Пока они заседали, в один из таких дней кто-то ворвался в посадническую и огорошил словами:

   — Пришёл великий Московский князь!

Весть о приходе московитян ветром пронеслась по Новгороду. Горожане ринулись на крепостные стены. Кого тун только не было! И бояре, и воины, и чернь, и ремесленники. И увидели мощную людскую реку, которая полумесяцем охватывала город. А войска всё шли и шли... Все их голоса вылились в один:

   — Ну и силищу собрал великий Московский князь!

Поздний приход двух посланцев Симеона в хоромах Камбилы встретили вначале с недоверием. Когда один их них, рослый и внушительный, объявил себя князем Пожарским и добавил, что он от великого Московского князя, который рекомендовал его, Камбилу, как надёжного человека, тот стал оттаивать. А когда хозяин, взглянув на второго, узнал в нём Егора, это породило полную уверенность. Что говорить! Всякое в жизни бывает, а вдруг, не очень-то к нему хорошо относящийся посадник, решил проверить его. Время-то страшное надвигается. Встреча стала братской. Узнав о сути дела, Камбила восхитился задумкой князя: сберечь русскую кровь. Для выполнения задуманного они разделились: Камбила брал на себя бояр, Егор — Оницифера, а посадника — сам Пожарский.

Усталый и разбитый, с тяжёлыми думами: выходить драться или просить... пощады, он шёл домой. Просить пощады не очень хотелось, узнав, что на помощь идут псковитяне, да и северные земли собрали недюженную рать: «Может... рискнуть? Проучить этих московитян... да и я вырасту в глазах горожан».

Вот посадник дошёл до угла ограды. Несколько шагов — и он... дома. Посадник оглянулся и отпустил стражу. Но не успел сделать и нескольких шагов, как из-за могучего дерева навстречу ему шагнула человеческая фигура. Это было так неожиданно, что посадник встал как вкопанный и на какое-то время лишился дара речи. Он пугливо оглянулся назад. На улице было пустынно.

   — Тебе чево? — он старался в то же время рассмотреть в фигуре черты знакомого человека, — спросил грубовато посадник, хватаясь за рукоять меча.

   — Ты правильно сделал, — заговорил незнакомец, — что не послал помощь Торжку несмотря на их просьбы.

Посадник усмехнулся: «Не послал-то не потому, что не хотел или чего-то испугался, а просто под рукой не было воинов. Их надо было собирать, а на это требовалось какое-то время». Но он промолчал. А дух начатого разговора смягчил настороженность Фёдора, и он убрал руку с рукояти меча. Этого не мог не заметить незнакомец и усмехнулся. Посадник показывал всем своим видом, что он ждёт продолжения разговора. Посмотрев по сторонам и убедившись, что они по-прежнему одни, незнакомец вновь заговорил:

   — Я хочу с тобой поговорить...

   — Это о чём жить? — расслабленно усмехнулся посадник, поняв, что тот пока не хочет на него нападать.

   — Да о твоей жизни, если она тебе дорога.

Посадник качнул головой:

   — Чё ето ты о моей жизни заботу проявляешь?

   — Да просто не хочу кровь русскую понапрасну лить.

   — Мд-а-а... а кто хочет?

   — Да ты же, посадник, — ответил незнакомец, не спуская с него острых глаз, и добавил — ты тут голова.

   — Ну… я, — согласился тот, — но у нас ещё есть вече. Оно всё решает.

   — Не хитри, боярин, оно будет только радо, узнав, что дело может обойтись без крови. Да, кстати, ты мощь Московии видел. Я стоял недалеко от тебя и наблюдал, как широко раскрылись твои глаза. Испужался?

Посадник ответил не сразу. Потом сказал:

   — Да... нет. Скажи лучше, кто ты будешь?

   — Я? Да... московский князь.

От этих слов Фёдор сделал шаг назад.

   — Князь?

   — Да, князь.

   — Э, князь, — он подошёл к нему и взял его за пряжку, — вот сейчас крикну своих, они тя схватят и повесят на этом суку, — кивнул он на дерево.

   — Не успеют.

Посадник не успел договорить, как нож упёрся ему в живот. Боярин посмотрел на нож. Сталь тускло блестела в лунном свете.

   — Не балуй, — отводя руку, проговорил князь.

   — Я тебя понял. Скажу честно, ты прав. Я и сам, идя домой, об этом задумался. А пойдёт ли на мир твой князь, когда мы откроем ворота?

   — Я, думаю, пойдёт. Только... — он поднял его голову за подбородок, — хорошо надо моего князя просить. Он у нас гордый.

Князь отнял руку, повернулся и решительным шагом направился было прочь. Но его окликнул посадник.

   — Эй, а как я?

Пожарский понял вопрос. Вернулся и сказал полушёпотом, но выразительно:

   — Наш князь таких людей не забывает! — последнее слово он сказал по слогам.

Домой Фёдор вернулся совсем сумрачным: «Что же ему делать?»

   — Как там? — он не слышал, как вошла жена.

   — А! Отстань! — снимая рубаху, рыкнул тот.

Раздевшись, он рухнул на лежак и тотчас захрапел.

Но поспать ему не дал вечевой колокол.

   — Федя! Федя! — трясла жена за плечо.

   — А? А? — сквозь сон замычал он. — Не слышишь? Кто зовёт?

   — Народ! — ответила она и пошла к себе.

Его сознание подсказало ему, что надо прислушаться к словам жены. И до него дошло, что тревожно на площади, его зовут...

Бояре и купцы стояли отдельно. Причём бояре разделились на две группы. Они что-то меж собой порой горячо обсуждали, посматривая друг на друга не очень добрыми взглядами. Купчины тоже перешёптывались, но делиться пока они не собирались.

   — Идёт! Идёт! — пронёсся возглас по толпе.

Завертелись головы, и многие увидели, как широким шагом к ним приближался посадник. За ним следили не только из толпы, но и из приоткрытого окна дома владыки.

   — Чё, посадник, делать будем? Аль мир с Москвой, аль на битву позовёшь? — встретила такими возгласами площадь.

Посадник остановился, посматривая то на одну, то на другую сторону.

   — А чё вы хотите? — громко спросил он.

   — Ты лучи ответь, — выступил Иван Обакумович, боярин, — будет помога аль нет.

   — Хм, — посадник усмехнулся, поднял голову вверх.

   — Ты чё там глядишь, ты на мня гляди! — завопил Иван.

   — Сороку смотру! — с хохотом ответил тот.

Боярин на мгновение растерялся, а потом вплотную подошёл к Фёдору.

   — Ты, Фёдор, не крути, — он говорил со злобой, — мы тя подняли, мы тя и скинем. Ишь, сорока ему понадобилась.

   — Да он насмехается над нами, — загудели бояре.

Посадник поднял обе руки. Но бояре не унимались. Тогда завопил народ за спиной посадника:

   — Чё слово посаднику сказать не даёте?

Толпа угрожающе двинулась на бояр. Почувствовав неладное, посадник повернулся к ним:

   — Спокойно, люди добрые! Щас вам всё скажу!

От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить её. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на неё. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая её испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорит:

   — Новгородцы! Вы хотите слышать, будет ить нет помощь?

   — Да-а! — дыхнула толпа.

   — Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?

   — Не-е-е! — ревёт народ.

   — Так чё: биться аль мира просить?

   — Мира!!!

   — Биться!!!

Толпа начинает делиться. Всё смешалось.

   — Сказать хочу! — басит, как из бочки, огромный боярин.

Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:

   — До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдём, а им всё мало.

Кто-то хохочет:

   — Смотри, голодаить! Бедный!

   — Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?

Толпа помирает от хохота:

   — Под иво зад! Ха! Ха!

   — Хватит! — просмеявшись, заорала толпа, — Слазь! Долой иво! — несколько рук вцепились за подол кафтана.

Между тем среди бояр идёт свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.

   — Мир!

   — Война!

Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:

   — Пущай посадник скажет!

   — Федька, давай! Скажи слово!

Фёдор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.

Наконец толпа поутихла. Когда Фёдор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:

   — Новгородцы! Ноне ночью вы видали, кака московская мощь! Видали?

   — Видали! — орут толпой.

   — Сломим, её аль нет? — продолжает Фёдор пытать толпу.

   — Шею сломам, — орёт чей-то звонкий голос, — себе.

   — Прав! Прав! — несётся могучий голос веча.

   — А кто хотит биться? — глядя вокруг, орёт посадник.

Таких не находится.

   — Послов! Послов! — толпа знает, что надо в таком случае.

   — Кого хотите? — Фёдор глядит вокруг.

   — Владыку! Владыку!

Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:

   — Федька-то предался Симеону.

Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чём говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в чёрную, до пола, мантию, с чёрным же клобуком на голове. На груди — внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.

Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперёд. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твёрдый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступит, если не обгонит.

Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?

   — Да, сын мой, — тряхнул владыка побелевшими кудрями, выступающими из-под клобука.

   — Ну, и... как, владыка? — князь, склонив голову, смотрел на священника.

   — Мы все, слуги Божьи, жаждем мира, — ответил владыка.

   — Это хорошо... — что-то обдумывая, заметил Симеон.

Потом князь вежливо предложил ему перейти в светлицу.

   — Прости, Господи, — крестясь, проговорил Василий, — грехи наши тяжкие, — и присел в подставленное князем кресло.

   — Сын мой, — начал он, — мои прихожане обратились ко мне, чтобы я привёз им мир и дружбу с таким великим княжеством, как Московия. Да, мы часто нарушали наши договора, и сейчас я знаю, что недобрые дела наших мужей заставили тебя, князь, прибегнуть к оружию. Но мы, слуги Божие, всегда считаем, что мир — вот истинное Божье веление.

Проговорив, владыка слегка откинулся на спинку кресла и внимательно стад смотреть на Симеона, как бы вытягивая из него добрый ответ.

   — Владыка, — начал князь, пошевелись в кресле, — не я начал...

   — Я знаю, — вставил владыка.

   — Так вот, — продолжил князь, — на мир я готов. Только... — князь замолчал и в свою очередь внимательно посмотрел на владыку.

   — Я слушаю, сын мой, — проговорил владыка, поняв, что мир, который князь предложит, будет суровым наказанием провинившемуся граду.

И заранее сказал себе, что он будет за то, чтобы его принять. С новым князем шутки плохи. Попробовали, слаб он или нет, получили своё.

   — Слушаю, — повторил он.

Брови князя сошлись и нахмурилось чело:

   — Я согласен, — начал князь. — Расчёт пойдёт по старым грамотам, вашим, — на последнем слове он сделал ударение, как бы желая подчеркнуть, что ничего нового пока не предлагает, — и они заплатят чёрным бором, а тысячу рублей я возьму за Торжок.

Владыка кивком головы подтвердил разумность его решения.

   — Но это не всё. Я, как и мой отец, не люблю и не хочу лить понапрасну людскую кровь. Тем более, начинать с неё своё княжение. Но они оскорбили не только меня. Они оскорбили всё княжество, — говоря, князь не мигая смотрел на владыку. — Поэтому, — продолжил князь, голос его стал жёстким, а лицо приобрело выражение решительности и неуступчивости, — я отведу свои полки только тогда, когда бояре и посадник придут ко мне босыми и на коленях попросят о милости.

Владыку потрясло то, что он услышал, но куда деваться? Да, признаться, кое-кто из новгородцев заслуживал это. Владыка не возражал.

Вернувшись, владыка встретился с представителями боярства, купечества, главным посадником, посадниками улиц, житых людей. Когда владыка закончил повествование, наступила гнетущая тишина. Спорить или что-то доказывать владыке было бесполезно. Хоть и тяжкие были условия, но обошлось без жертв. А на кого бы пал топор? Да кто это скажет. Всё ничего, и чёрный бор заплатим, и за Торжок. А вот идти просить прощение босым, одетым в рубища, а потом встать на колени....

Сбор уже заканчивался. Все устали, но к согласию не пришли. Кому охота ёрзать на коленях! Да и над потомками смех будет. Тогда владыка сказал:

   — Пущай вече решает.

Все переглянулись. Вече может решить так, что требование Симеона сладким мёдом окажется. Руку поднял Фёдор Данилович. У всех один вопрос: что скажет посадник? И тот начал:

   — Владыка! Прими мою благодарность. Ты ещё раз показал, что мир — это пивная твоя забота!

   — И мы благодарны! — заорали и другие.

Владыка встал и поклонился.

   — А насчёт того, кто пойдёт, — сказал посадник, — я первый!

После этого нужные люди быстро нашлись.

Когда новгородские посланцы удалились, Симеон сам поехал к Пожарскому, чтобы отблагодарить за его очередную бескровную победу.

Глава 14

Уставшие и потрёпанные тевтонцы едва переступали ногами. Многие потеряли лошадей. Тех, у кого они остались, пришлось отдать, чтобы везти груз. Изнеженные Востоком рыцари порой рыдали, моля Бога забрать их, так как не находили в себе силы двигаться дальше по размытым осенними дождями дорогам. И вот, когда многие думали, что никогда не увидят родных стен, кто-то радостно воскликнул :

   — Смотрите!

То показались башни родных стен. Величественный замок на высоком холме смотрелся грозно, наводя боязнь и смятение на тех, кто впервые оказывался в его близости.

   — Ну вот мы и дома! — с облегчением произнёс Конрад, поплотнее закутываясь от пронзительного, холодного ветра.

Вначале их не узнали, приняв за шайку бродяг. И уже стали готовить отряд рыцарей. Но чей-то зоркий глаз рассмотрел Конрада:

   — Да это наши!

Встречать их высыпало всё население замка, в тайне надеясь увидеть добыток. Но увидать добычу никому из них не пришлось. Магистр распорядился отправить её прямо в холодный амбар. Некоторое время спустя он и Конрад ходили туда. Его поразило богатство, которое добыл и привёз Конрад.

   — Я давно говорю, — сказал магистр, когда они вышли из амбара, — что Русь сказочно богата. И нам надо как можно скорее привести её народ к истинной вере.

На что Конрад необдуманно ляпнул:

   — Но они тоже христиане.

   — Я знаю только одних христиан. Тех, кто находится под рукою папы! — быстро проговорил магистр и, не глядя на Конрада, мелкими торопливыми шагами направился к двери хранилища. Конраду пришлось чуть не бегом догонять шефа, он посчитал необходимым поправить сказанное.

   — Кто бы они ни были, но быть под папой, наместником Христовым и исповедателем истинной веры, — это счастье и спасение для любого народа.

Магистров лёгкий гнев быстро угас. Он сбавил шаг. Перед лестницей магистр остановился, посмотрел на верх, по сторонам, погладил перила, потом, взяв Конрада за воротник, спросил:

   — Ну, как тот?

Конрад понял, о ком спросил магистр, и ответил:

   — Мне кажется, он окончательно созрел. Вёл себя безупречно.

   — А кого это он привёл с собой?

Магистр, словно боясь, что рыцарь убежит, продолжал держать его за воротник. Тому стало неудобно, резало ухо, и он мотнул головой. Магистр быстро отнял руку.

   — Да это русак по имени Егор, взятый нами в плен, — пояснил Конрад и добавил: — Мне кажется, что он может нам пригодиться.

   — Почему?

Конрад рассказал, как на них напали литовцы и как они отбивались. И этот русский был вместе с ними. Причём оказался отменным воином. Магистр на мгновение задумался. Потом заговорил, тихонько переступая ступени:

   — Я думаю, что такие люди нам пригодятся, когда примут нашу веру. Нам нужны из их среды люди, которые, доказав свою преданность нам, по нашим приказам будут управлять соплеменниками.

Поднявшись на пролёт, магистр остановился:

   — Чёртова грудь, — произнёс он, гладя её.

Конрад на его ругательства ничего не сказал. Отдышавшись, магистр продолжил беседу:

   — Ты где его устроил?

Конрад не стал рассказывать, как он повздорил с Камбилом, который возмутился, узнав, что Егора посадили в подземелье.

   — Там только рабы, — резко произнёс прусс, — а я хочу, чтобы ты поселил его невдалеке от меня.

   — Я его рабом не считаю, — заявил Камбила довольно резко.

Рядом не получилось, но место на первом этаже ему было обеспечено. И хотя у рыцарей не принято ходить друг к другу, они должны были молиться, всё же Егор и Камбила стали встречаться, и очень часто. Это помогло Камбиле уже хорошо овладеть русским языком.

Когда Конрад узнал об этом, он вначале хотел возмутиться, но, вспомнив разговор с магистром, отступился, считая Камбилу преданным им человеком. А если он будет приручать и этого русского, а мы станем их хозяевами... Но Камбила занимался не только русским. Он принялся за главное для него очень рискованное дело — поиском брата. Хотя, как он ни пытался, у него ничего не получалось. Спросить напрямую у кого-либо было очень опасно. Сразу будет извещён магистр. А там трудно сказать, что его ждёт. И он опять решил вернуться к Конраду, надеясь через него прояснить проблему.

Удобный случай представился. Тот сам пришёл к нему. Он был чем-то расстроен. Рассказывать не стад, а спросил, есть ли у него что-нибудь выпить. Хранить такой продукт категорически запрещалось. Но, если подальше положить его в поставце, то можно. До обыска в замке дело ещё не доходило. Такой прямой вопрос говорил о том, что Конрад полностью стал доверять пруссу. Камбила, ни слова не говоря, извлёк из поставца бутыль. Никаких кубков у себя никто не держал, и Конраду пришлось нить из горла. Сделав несколько хороших глотков, он уселся на лежак Камбилы, а бутыль поставил под него. Это говорило о том, что он собирается задержаться надолго.

Так и получилось. После нескольких прикладов к бутыли, когда его глаза засветились добрым блеском, он неожиданно спросил:

   — Так ты не раздумал посмотреть того пленника? Учти, он живёт не хуже нас.

Это было сказано явно с каким-то намёком. Но с каким? Может, просто хотел поймать Камбилу? Но тот не клюнул на этот крючок, посчитав возможным воспользоваться им после второго предложения. И он промолчал.

   — Ты... чё меня не слышишь?

   — Слышу, — ответил Камбила.

   — Так... ты хочешь или нет к нему... наведаться?

Камбила вновь ответил не сразу, показав всем своим видом безразличие к пленнику. Наконец произнёс:

   — От нашей, прости, скуки пойдёшь и не к нему.

Конрад посмотрел на него посоловевшими глазами, достал бутыль, посмотрел на свет, сколько в ней осталось. Сделав пару глотков, подал её пруссу:

   — Спрячь, ещё... пригодится. А мы... завтра... сходим. Ладно, я... пошёл.

   — Подожди!

Камбила выглянул в коридор. Он был пуст.

   — Пошли! — и он, обхватив его за талию, повёл рыцаря в его келью.

Наутро Конрад был не в духе. Подташнивало. Он много раз бегал пить, но об обещанном не забывал. Когда ему облегчало, он пришёл к Конраду.

   — Пошли! — произнёс он, правда, не поясняя, куда.

Камбила нехотя поднялся, поняв, что тот хочет отвести его к пленнику. Оказывается, пленник уже выздоровел и жил в келье... недалеко от самого магистра. Дверь оказалась запертой.

   — Куда-то убёг, — пояснил Конрад и добавил: — теперь к нему ты можешь ходить и без меня.

Когда Камбила вернулся к себе, он сел на сиделец и задумался: «Почему его, пленного, вдруг поселили там? Или, может, Конрад что-то напутал? Хотя такого не может быть. Правда, кроме единственного случая: если тот станет... предателем. Но он, Руссинген, его брат, не может этого совершить! А если... Надо узнать. Но сколько бы он ни ходил туда, дверь была заперта.

Однажды, идя от дверей Руссингена, если он там жил, Камбила нечаянно столкнулся с несколько странным человеком. У него было лицо, которое почти невозможно запомнить. Оно было безликое, походило на всех. В то же время у него был зоркий взгляд людина, похожего на ищейку. Когда прусс прошёл мимо него, он почувствовал, что этот странный человек посмотрел ему вслед.

Звали этого странного человека Обно. И имя-то у него было обтекаемое. В Ордене он был правой рукой магистра. Знаток многих языков, кроме немецкого. Причём говорил на них без акцента. Кроме того, он был знаток по приготовлению и использованию различных ядов. И неизвестно, сколько влиятельных лиц расстались с жизнью, не подозревая, что это было дело рук Обно. Не гнушался он и подслушивать чужие разговоры, которыми охотно делился с магистром. Такой человек нужен был магистру, И вот этот человек своим чутьём ищейки что-то заподозрил.

Вторая встреча не принесла ничего хорошего. О том, что здесь часто появляется прусс, узнал магистр. Он хотел было сказать об этом Конраду, но ищейка предупредил:

   — Магистр, — сказал он, — не торопись и никому ничего не говори. Дай мне право всё выяснить.

Тот подумал и согласился.

На этот раз приход Камбилы был удачным. Дверь оказалась неплотно закрытой. Камбила осторожно приоткрыл её и увидел спину человека, сидевшего за столом. Одет он был в чёрную рыцарскую мантию. Голова низко склонена, и узнать, кто сидит за столом, Камбила не смог. Он постучал, ему ответили по-немецки:

   — Войдите.

Камбила вошёл, прикрыл за собой дверь и остановился в нерешительности. Но что-то ему подсказывало, что это брат.

   — Руссинген?! — тихо произнёс Камбила.

Человек быстро обернулся и вскочил на ноги.

   — Камбила?

В его голосе не чувствовалось особой радости. Стараясь этого не замечать, Камбила бросился к нему. Братья обнялись.

   — Как ты, как отец, как мать? — поинтересовался Руссинген.

   — Я давно оттуда, не знаю. Когда уезжал, все были живы-здоровы. — Когда я уезжал, — продолжил Камбила, — то видел по глазам отца, что он был рад моему отъезду на твой поиск.

Проговорив это, Камбила увидел, что лицо брата как-то скривилось, но он постарался взять себя в руки.

   — Как ты оказался здесь? — удивился он и, взяв из вазы мандарин, протянул Камбиле: — Угощайся.

   — Я за тобой, — ответил тот, странно поглядывая на этот фрукт, — ты кто здесь? — спросил он у брата, вертя в руках мандарин.

   — Чисти и ешь, — сказал брат, — а насчёт того, кто я, отвечу. Я выбрал в жизни свой путь. Я принял их веру.

От этих слов Камбала вскочил:

   — Ты... ты... — он даже стал задыхаться, — ты... перешёл к своим врагам? — и, отшвырнув мандарин, схватил его за плечи. — Ты предал нашу веру.

   — Да какая наша вера! — он потихоньку стал снимать с плеч руки Камбилы.

В это мгновение дверь скрипнула. Братья оглянулись на звук. Руссинген даже подошёл к двери, открыл её и выглянул в проход. Там было пусто. Зайти за угол он поленился.

   — Кому мы и где поклоняемся? А у них! Посмотри, какие церкви. Какие книги! Их пишут умные люди. У них можно многому научиться.

   — Чему учиться? — голос Камбилы прозвучал грубо, с вызовом.

Руссинген отступил на пару шагов.

   — Камбила, я не узнаю тебя! Ты всегда считался в нашей семье самым умным. Почему ты не поймёшь, что жизнь не стоит на месте?

Камбила с укоризной посмотрел на брата.

   — Ты, Руссинген, предатель. Ты предал веру наших предков, которые, избрав своих богов, столетиями чтили их. Ты предал их за это! — он обвёл вокруг рукой.

Келья, если можно было так назвать это помещение, отличалась от других большими размерами и неким богатством в убранстве. Вместо жёстких деревянных ослопов — диво-кресла, мягкие, удобные. Стол, инкрустированный золотом. На столе — фрукты, бутылка какого-то вина, кубки. На постели — тёплое толстое одеяло. В одном углу икона, в другом — столик с зеркалом.

   — Нет, Камбила, нет! — энергично запротестовал брат, — я этого не просил. Они меня выходили. Они спасли меня, понимаешь?

Камбила же стоял, как истукан. Руссинген, вероятно, хотел оправдаться и продолжал:

   — Я им обязан жизнью. Понимаешь, брат?

Но брат продолжал молчать, осуждающе глядя на него. Потом гневно проговорил:

   — Ты... забыл Пунэ!

Руссинген встрепенулся:

   — А что Пунэ? Ты думаешь, они умно сделали, что уничтожили себя?

   — По крайней мере, их совесть чиста. И они сдержали клятву, которую давали своему Криве.

   — Я тоже верил в своего Криве, пока не оказался здесь, не скрою... они много со мной говорили. Когда я встал на ноги, многое показали. И я сам, слышишь, сам понял... — он подскочил к брату и схватил его за грудь.

   — Отпусти!

Камбила с силой оторвал его руки и направился к двери. Взявшись за ручку, он повернул голову в сторону брата:

   — Я ещё приду. За любой, — он голосом подчеркнув эти слова, — а ты готовься. Об этом расскажешь отцу. Как он решит, так и будет! — сказав, Камбила решительно шагнул к порогу.

   — Нет! Камбила, нет! Никуда я не поеду! — вдогонку крикнул Руссинген.

Взволнованный от услышанного, Камбила так резко открыл дверь, что она глухо обо что-то ударилась. Но он этого, похоже, не заметил.

К себе Камбила пришёл весьма расстроенным. С ходу рухнул на лежак и уставился в потолок. В голове почему-то не было никаких мыслей. Была только одна злоба. Он рисковал своей жизнью, а тот...

   — Хватит спать! — услышал он над собой чей-то голос.

Открыв глаза, увидел, что перед ним стоит Конрад.

   — Ты чё так опустился? — безразличным тоном спросил он, поглядывая на разбросанную одежду, и, не дожидаясь ответа, сказал: — Я к тебе забежал, чтобы спросить: ты не будешь возражать, если я на несколько дней пошлю Егора попасти наших лошадей? На улице потеплело, и магистр приказал выгнать лошадей в поле.

   — А, бери! — махнул Камбила рукой и повернулся лицом к стене.

Конрад поглядел на него безучастным взглядом и вышел из кельи. Когда тот ушёл, Камбила поднялся, сел на лежак и стал думать. Теперь в его голове вертелись один за другим разные варианты похищения Руссингена. «Оглушить и вытащить во двор. Атам? — задаёт он себе вопрос. — Там надо пройти охраняемые ворота. Не получается. Пригрозить брату, что убью? Ну и что? При первой же возможности тот может поднять крик. Напоить его, чтобы он как бы заснул и вывести за ворота, но где взять такого порошка? Да и вряд ли получится из-за бдительной стражи». Сколько он ни думал, приходил к одному: надо убедить его бежать вместе, не может же брат так всё бросить, он одумается. От этой мысли у него повысилось настроение.

Услышав гонг, Камбила поторопился в трапезную. Обед был скуден. Гороховый суп с маленькими кусочками мяса. На второе рыба с пшеном и бокал какого-то сладковатого настоя. Обижаться ему было не на что. Он, по просьбе всё того же Конрада, был переведён в рыцарский зал. Рыцари, сидя за столом, бросали на него косые взгляды, и ни один из них не пытался с ним заговорить. Похоже, он для них не существовал. Он и сам не очень разговорчив, но такое к нему отношение коробило его, рождая подавленное настроение. Себя успокаивал одним: ему осталось терпеть мало, вот только уговорит брата, и они, ни на мгновение не задерживаясь, помчатся к себе. Там он увидит и дорогую ему Айни.

В следующий поход Камбила опять столкнулся с тем человеком. Если бы он не был захвачен своими мыслями, а посмотрел повнимательнее вокруг, то заметил бы, как тот, когда Камбила подошёл к двери, прижался к стене в ожидании чего-то.

Руссинген сидел за столом с пером в руках. А перед ним лежал листок бумаги и раскрытая книга. И брат, глядя в неё, что-то пытался записать.

   — Ты чё делаешь? — глянув через плечо на стол, спросил Камбила.

Руссинген от неожиданности вздрогнул. Он был так увлечён этим занятием, что не слышал, как вошёл Камбила. Повернув голову, брат не очень дружелюбно произнёс:

   — А, это ты!

   — Чем занимаешься? — бодрым, дружелюбным голосом, сделав вид, что не заметил его холодности, спросил Камбила.

   — Не видишь, — тон его не поменялся.

Но, вероятно, одумавшись, уже более дружелюбно, пояснит:

   — Учу немецкую грамоту!

Из этих слов Камбила понял, что брата ему не уговорить. Тот всё решил. И всё же... всё же!

   — А зачем она тебе нужна? — спросил он.

   — Магистр сказал, — брат повернул к Камбиле улыбающееся лицо, что я буду наместником над всей Прусской землёй! — не без гордости сообщил он.

   — Так значит, ты?.. — не договорив, опираясь на спинку руссингеновского кресла, дыша прямо ему в лицо, гневно спросил брат.

   — Да, я твёрдо решил — остаюсь. И хочу тебя предупредить. Если ты до завтра не оставишь замок, я всё расскажу магистру, — он поднялся и полупрезрительным взглядом посмотрел на него.

   — Пред... — Камбила замахнулся на него.

Но тот поймал его руку. Тогда Камбила плюнул ему в лицо, оттолкнул его и направился к двери.

   — Я... я... я ещё решу…

Что хотел этим сказать Камбила, только он знал. Скорее всё же хотел показать, что последнее слово остаётся за ним. Ему как представителю племени дозволено принимать решения. Он хлопнул дверью и потел к себе. Камбила шёл так быстро, а голова была так занята разными мыслями, что чуть не сбил кого-то по дороге. Но, не обратив на это никакого внимания, зашёл к себе. Но долго в одиночестве оставаться не мог. «С кем можно поговорить, поделиться своей бедой?.. — думал он. — С Конрадом. Вряд ли. Этот доложит магистру, агам... расправа. Егор? Да, пожалуй, Егор подходит». Он быстро поднялся и торопливо пошёл к нему. Но того на месте не оказалось. Туг Камбила вспомнил, что Конрад просил отпустить Егора пасти лошадей.

   — Эх! — в сердцах произнёс он и скрипнул зубами.

Опустив голову, с клокочущим в душе гневом пошёл Камбила к себе. «Что же делать?» — с этим вопросом он и заснул.

Ночью он проснулся от того, что какие-то неизвестные навалились на него и пытались связать. Камбила был не робкого десятка, достаточно силён, чтобы разбросать нападавших. Но всё же их было много, так много, что осилить их Камбила не мог. И он оказался в каком-то каменном мешке. Помещение без окон, с железной дверью, освещалось небольшой лампадкой, подвешенной к потолку. На полу, поблескивая, стояла лужица, по стенам бежали тонкие струйки воды, звенела капель. Было сыро, холодно. Болела голова. Пощупав её, обнаружил большую шишку. «А, — вспомнил он, — кто-то ударил меня чем-то тяжёлым». Но мысли на этом не остановились, он стал думать, почему это случилось. Ему было ясно, что происшедшее связано с братцем. «Хотелось бы только знать, — подумал он, — чьих рук это дело? Или кто-то выследил меня, или... брат. Но он дал мне срок до завтра. Выследили? Стой, стой... когда я выходил, вроде кого-то сшиб дверью. Нет, это не брат! Он же не Регин, который заставил Сигурда убить своего брата Фафнира». От этой мысли на душе стаю легче. Но ненадолго. Всё испортил вопрос: «Что теперь делать? Может быть, поможет Конрад. Как-никак я дважды спасал ему жизнь». От этой мысли вновь стаю легче на сердце. Камбила чувствовал чем кончаются тут такие дела. Его может ожидать только смерть.

Загремела дверь. Камбила вскочил и бросился к ней, но упал. Одна нога оказалась прикованной! Он даже не заметил, что от неё тянется цепь к стене. Вошли трос тюремщиков. Здоровяки, таких поискать. У одного в руках — охапка соломы, у другого — чашка. Тот, кто был с соломой, бросил её рядом с Камбилом, а второй поставил чашку на пол, третий стоял с огромной дубиной в руках.

   — За что я здесь? — взревел Камбила.

Но те, точно мумии, промолчали. Хорошо были вышколены за долгие годы.

   — Пусть ко мне придёт рыцарь Конрад! — крикнул он вслед им.

Здоровяки даже не повернулись.

Но Конрад пришёл, не то по собственной инициативе, не то ему всё же передали его просьбу. Он остановился шагах в трёх от Камбилы. При любой попытке он бы его не достал.

   — Конрад, за что?

Камбила его не узнал. Всегда добродушное лицо его теперь смотрело на него со звериным выражением.

   — Ты... ты обманул меня! — начал он. — Ты всё делал, чтобы попасть сюда. Ты... лазутчик! — кипел он от гнева.

   — Конрад... да я....

   — Нет! Нет! Не называй моего имени. Я больше не хочу тебя знать! — он резко повернулся и пошёл прочь.

   — Что меня ждёт?

Эти слова детали Конрада, когда одна нога того опустилась за порог. Он повернулся и со злорадством ответил:

   — Суд и смерть!

Конрад не соврал. Вскоре состоялся суд, который проходил в большом рыцарском зале. Узкие стрельчатые окна с решётками давали недостаточно света. Но всё равно он позволял рассмотреть зал. Вдоль окон — длинный стол с деревянными креслами. Стены разукрашены головами добытых животных и увешаны дорогим азиатским оружием. У противоположной от входной двери высится помост. На нём — небольшой стол, за ним — три кресла с высокими спинками. Вот перед этим столом, закованного в цени, поставили приведённого сюда Камбила. Как он ни старался заметить Конрада, ему не удавалось этого сделать. Не то тот прятался от глаз своего спасителя, не то его здесь не было.

Вошёл магистр и с ним ещё двое. Магистр в тёмной мантии с плоским крестом на груди. Он невысок ростом. На голове что-то вроде шляпы, только с весьма короткими полями. Из-под неё виден широкий лоб и редкие брови. Под глазами мешки. Лицо сухое, узкое, с выпирающими скулами. Он подошёл к креслу, небрежно перекрестился слева направо, проговорил:

   — Властью, дарованной мне Всевышним и папой, объявляю судилище открытым. Суду предастся прусский дворянин Камбала Гланда, который обвиняется в шпионстве и в желании подорвать силу и мощь нашего ордена. Свидетельствовать по этому делу будет Обно.

Из толпы выступил человек, который показался Камбиле знакомым. «Да он же мне неоднократно попадался навстречу». И тут на память пришло то событие, на которое они почти не обратили внимания. Скрип двери... Да он подслушивал их!

Тог говорил не долго, но чётко, ясно. Видно, что ему было не впервой заниматься подобными делами. Все слушали его со вниманием. Выслушав, магистр, поднявшись, спросил:

   — Кто желает высказаться?

Как ждал Камбила того мгновения, когда выступит Конрад. Но, увы! Магистр вынес решение:

   — Смерть!

Глава 15

В Москве после двух бескровных побед над Ольгердом и гордецами из Великого Новгорода, которым на коленях пришлось просить мира у великого Московского князя, жизнь пошла своим чередом. А это значит, что несла она и счастье, и горе. Москвитяне уверовали в своего молодого князя: «Весь в отца, в Калиту. Только вот деньгу стал зажимать сильнее отца. Хотя народ бережёт. За это ему поклон низкий». Прошли радости, жди горя. И оно пришло. Горе, большое горе постигло великого князя, не стало его Анастасиюшки. Причём случилось это внезапно. Днём, во время обеда, она была весела. Шутила, озорно посматривала на муженька.

   — Сынами-то я тя обеспечила, — говорила она, смеясь, — а вот плохо ты стараешься, чтобы дочурку мы имели!

На что тот, прихлебнув холодного кваску с хреном, обтерев аккуратные усики, ответил, громко смеясь:

   — Постараюсь.

Только он это проговорил, как она вдруг ойкнула и схватилась за грудь.

   — Что, что случилось? — встревожился князь. — Может, лекаря?

   — Да нет, — ответила она, медленно поднимаясь. — Я пойду, полежу. Всё и пройдёт.

   — Я тебя провожу.

Он довёл её до лежака в опочивальне и опять предложил лекаря, на что она, поудобнее устраиваясь на одре, тихо и мило сказала:

   — Ты иди. Вечером увидимся. А мне полегчало.

Князь поцеловал её в щёчку, что делал крайне редко. Она, счастливая, улыбнулась и закрыла глаза.

   — Поспи, поспи, — полушёпотом сказал он и на цыпочках вышел за дверь, осторожно её прикрывая.

В проходе, увидев служку, князь приказал подать коня. Отъезжая, сказал, что поедет к Дионисию узнать, как у того с написанием икон, которые заказала Анастасия для монастыря Спаса Преображения. Наверное, княгиня была в своего отца, Гедимина. Она была деятельна, много помогала мужу. Видя, как много времени отдавал он обустройству церкви Ивана Листвичника, она взяла этот монастырь на себя. Чтобы не задействовать художников мужа, княгиня нашла русских мастеров Гоймана, Семёна, Ивана и послала их учиться у греков. Но князь Симеон попросил такого мастера, как Дионисий, следить за их работой. Вот он и решил проверить, как идут дела. Только он уселся рассматривать поделки, как из княжеских хоромов примчался служка. Лицо его было бело. Заикаясь, он выдавил:

   — Кия... гипс плохо!

Князь выскочил от Дионисия, точно стрела из лука.

Бешеный топот коня известил дворню, что вернулся хозяин. По их унылому виду он понял, что Анастасии очень плохо. Широко шагая, почти бегом, он направился в её опочивальню. Там уже хлопотали два лекаря. Но по их растерянным лицам князь понял, что случилось самое страшное. Он упал перед одром на колени и схватил её холодную руку.

   — Анастасиюшка, не уходи! — и упал головой на тело жены.

   — Крепись, князь! — услышал он над собой знакомый голос.

Симеон, опершись руками об одр, тяжело поднялся. За ним стоял преданный, проверенный за долгие годы его службы, Василий Кочева. Князь упал ему на грудь и зарыдал горестными мужскими слезами.

Жизнь, сделав печальный оборот, преподнесла князю другой сюрприз. После похорон дорогой ему жёнушки, Симеон несколько дней просто не знал, чем заняться. Он часто, чтобы не быть в напоминающих Анастасию стенах, уезжал невесть куда. И однажды, возвращаясь поздно ночью, в темноте, он сбился с пути и наткнулся на чью-то ограду. Объехав её, нашёл ворота. На его стук отозвался мужской голос:

   — Чево надоть?

   — Чьи это хоромы? — спросил князь.

   — Князя Пожарского! — ответили оттуда.

   — Князь дома? — полюбопытствовал Симеон.

   — Да хде ему бывать. Только почивает он щас. Ночь на дворе. Ты хто будишь?

Но князь не стал отвечать. Дорогу отсюда он хорошо помнил. Найдёт её и в такую темень.

Наутро, сходив в церковь, он сел завтракать. Его мысли вернулись к прошедшей ночи и напомнили ему о Пожарском. Да, этот человек, порой, рискуя своей жизнью ради него, Симеона, совершил не одно достойное деяние. Да и хан рассказал ему о его поездке в Орду. «Ишь, хитрец, а мне ни слова. А я не оценил его поступки. А всё от того, что кое-кто невзлюбил князя. Он шапку перед ними не ломает. Любит наш человек из слухов да домыслов сети шести. Порой не заметишь, как сам в них угодишь. В деле показал, что умён, ответственен. Чует моё сердце, Фёдор-воевода завидует ему. Как-нибудь попытаю. Да вряд ли признается. Бывал же я у князя в гостях. Жинка у него...». Тут на князя опять нашла хандра. Он подошёл к окну, распахнул его. Холодный зимний воздух обдал Симеона. Князь долго стоял, пока не продрог. Мороз постепенно вернул его к жизни. И он опять вспомнил о Пожарском, решив пригласить его к себе. Время неспокойное, и было что с ним обсудить. Тем более, что порой с запада приносились весьма тревожные сведения. Симеон очень опасался Олгерда. Знал, чувствовал, что этот князь не забудет своего поражения под Можайском. Умён, коварен был противник. Но и у него не всё было в порядке в великом княжестве.

Самый младший брат Олгерда, Евнутий, которому их отец оставил великое княжение и которого они с Кейстутом прогнали, начал матереть, набираться сил. А с этим к нему приходило желание вернуть отцовское наследство.

Кейстут случайно узнал, что Евнутий потихоньку готовит войско. Делает это втайне. И, кажется, в сговоре с другим братом, Любартом. Верный своему слову, Кейстут явился к Олгерду и всё рассказал. Быстро собрав войско, они двинулись на земли Виленского княжества.

Общение с братьями кое-чему научило Евнутия. Он тоже завёл соглядатаев и те вовремя сообщили ему о грозящей опасности. Он уже познал «любезные объятия» братьев и понял, что надо бежать. Но куда? Новгород, Псков — закрыты для него. Они вовсю заигрывают с Олгердом. Татары? Но и там Олгерд имеет большое влияние, давая понять им, что они могут воспользоваться его мощью. Немцы? Но с ними ведётся непримиримая борьба. Поляки? Они ноги лижут Олгерду. Остаётся... Москва. Вести с ней переговоры некогда. И он стал собираться к бегству. А тут молва донесла ему, что Олгерд послал брата Корианта к татарам, чтобы с ними организовать совместный поход на Москву. Есть с чем явиться к Симеону.

Приглашение Симеона удивило Пожарского:

   — Зачем я ему понадобился? — глядя на Дарьюшку, произнёс он.

Та, отогнав котёнка, который пытался играть с нитью её пряжи, сказала муженьку:

   — Да не мучайся ты. К тебе он относится хорошо. Это я сама видела. А если что случится...

   — ... убежим на Дон, — продолжил Андрей и рассмеялся.

Поцеловав жену, князь вышел во двор. Там его ждала осёдланная лошадь. Легко вскочив в седло, он глянул на окно, помахал рукой и пришпорил коня.

На великокняжеском дворе Пожарского уже ждали. Ему было приятно то внимание, которое оказали ему при появлении. Ворота открылись без стука, лошадь тотчас новели в стойло, а когда Андрей шёл, словно кто-то дёргал перед ним неведомую нить, и двери открывались перед его приближением.

Великий князь встретил гостя на пороге светлицы. Обменявшись улыбками, они сели друг против друга. Так захотел великий князь. В разгар разговора к ним тихонько вошёл дворский и шепнул несколько слов Симеону на ухо. Гость заметил, как широко открылись глаза хозяина и, если бы не довольная улыбка, промелькнувшая на его лице, Пожарский мог подумать, что тот опять принёс какую-то дурную весть. Дворский, посмотрев на Пожарского, перевёл вопросительный взгляд на Симеона. Тот, поняв служку, сказал довольно твёрдо:

   — У меня от него, — он кивнул на Пожарского, — тайн нет.

Когда служка вышел, Симеон пояснил:

   — В Кремле появился беглец из Литвы, князь Евнутий. И он хочет передать мне что-то важное.

Это слово подтолкнуло гостя на вопрос:

   — Великий князь, — произнёс он, — я считаю, что мне не след слушать важные государственные тайны.

Симеон улыбнулся:

   — Ах, оставь, князь. Я знаю, кому их можно доверять!

Безусловно, эти слова бальзамом легли на его сердце. Хотя Пожарский был человеком, далёким от стремления занять место, близкое к великому князю, всё же было приятно услышать от него такую оценку.

Тем временем, ведомый дворским, вошёл Евнутий. Он был выше среднего роста. Свежее, почти юношеское лицо, уже стало приобретать мужественные черты. Бородка, усы, тщательно ухожены. Видя перед собой Пожарского, выглядевшею старте Симеона, он принял его за великого князя. Дворский, уловив это, ловким движением руки направит его к Симеону. Евнутий лёгким кивком головы отблагодарил невольного помощника и, склонив голову, предстал перед Симеоном. Оказалось, он хорошо говорил по-русски.

   — Великий князь, — заговори! он, — я прибыл к тебе, чтобы известить о том, что... — тут он замялся, подбирая нужное слово, чтобы им назвать своего брата. Ничего лучшего не нашёл, сказав это, — неблагодарный литовский князь Олгерд готовит брата Корианта, князя Волынского, для переговоров в Орду. Тот будет предлагать совместное нападение на тебя, великий князь, — сказав, он отступил на шаг в ожидании ответа.

Симеон понял всё. Хотя тот не попросил убежища, но было понятно, что хода назад ему нет. Симеон подошёл к нему, и они обнялись.

   — Брат, сказал великий князь, — ты можешь остаться здесь настолько, насколько пожелает твоя душа. Отдохни с дороги. Потом мы обо всём поговорим. Он, — князь кивнул на дворского, — проводит тебя в твои хоромы. Да, это мой друг, — Симеон подошёл к Пожарскому.

Тот поднялся и, взглянув на Симеона, шагнул в сторону литовца. Они, улыбнувшись друг другу, пожали руки.

   — Тогда, — проговорил Евнутий, — я пойду.

Симеон кивнул ему и посмотрел на дворского.

   — Я понял, великий князь, — ответил тот и открыл двери перед Евнутием.

После ухода столь неожиданного гостя на лице хозяина отразилась печаль. И было отчего. Хотя отношения с Ордой с давних пор были дружескими, но кто его знает, что там может случиться... Хан ведь не один. Там затаилось достаточно много враждебно к Московии настроенных сатрепов[27] и прибытие литовского посланца может оживить их действия против Московии. Это хорошо понял и Пожарский. Он подошёл к Симеону и сказал:

   — Великий князь, дозволь мне порадеть за нашу Русь.

На лице великого князя отразилась радость. Он понял, что хочет сделать Пожарский.

   — С богом! — проговорил он, взяв его за плечи. — Да пусть он хранит тебя!

И прижал его к своей груди.

Опасения Симеона оправдались. Слух о возможном прибытие литовского посланца всполошил Орду. Куда-то заспешили конники. Кто-то из мурз приезжал, о чём-то шептался с царевичем и незаметно возвращался назад. Ещё ничего не случилось, но уже чувствовалось, что для хана наступили весьма нелёгкие дни. Особенно оживился князь Зарухожа. Он днями был вместе с Бердибеком. Тот хоть и скрипел зубами, видя, как отец сопротивляется тем, кто пытается поднять его против Московии, но к решительным действиям не был готов.

Они подтягивали к себе других татарских князей. Особенно гордился Зарухожа, что ему удалось привлечь на свою сторону темника Омовжу. Он был ценен тем, что его когорта входила в состав воинских подразделений, расположенных вблизи Сарая.

На одном из сборищ темник вдруг высказал мысль, что следует опасаться появления здесь москвичей.

   — Как бы ни хранилась эта тайна, — с уверенностью заявил тот, — она всё равно докатится до ушей Симеона.

Зарухожа задумался.

   — А ты верно заметил, если мы знаем, почему не узнает Московия, — и ударил дружески его по плечу, — вот и сделай так, чтобы мышь не проскочила. Эй! — крикнул он, повернувшись к проходу.

Появилась чья-то голова.

   — Несите угощения для дорогих гостей.

Арза у князя была отменной, как и баранина. «Дружба» закрепилась напитками, принятыми внутрь.

Пожарский сильно торопился. Он гнал коней, не давая отдыха ни им, ни себе. Он не видел или не хотел видеть, как шарахались из-под копыт лисы, козы, порой волки. В голове билась одна мысль: успеть! Пожарский хорошо понимал, что литовский посланец прибудет не с пустыми руками. А характер татар он знал. Даже если Чанибек и попробует сопротивляться, противники Московии сделают всё, чтобы не упустить такую удачу. У них давно глаза горят на разбогатевшую Московию. А если им удастся поднять войско помимо ханской воли, возврата не будет.

Но усталость брала своё. Приходилось напрягать последние силы. Их подгоняла одна мысль: они уже на пороге. Когда до Сарая оставались считанные вёрсты, Захар, вдруг схватив за узду княжеского коня, остановил скачку. Пожарский ошалело взглянул на него:

   — Ты чё? — рыкнул он.

   — Гляди! — и тот рукой показал на горизонт.

Пожарский вгляделся и увидел всадников. Он понял: то были конные разъезды. Их ждали! Кто-то не очень хотел, чтобы в Сарай попали московские посланцы. Значит, ещё не всё потеряно!

Князь спрыгнул на землю. За ним последовали остальные. Спрятавшись в первой попавшейся лощине, они стали обсуждать свои дальнейшие действия. Князь заявил:

   — Всем нам не пробиться и не пройти, — он пробежал по сопровождающим неторопливым взором, ожидая бурного возражения. Но воины, понимая, куда он клонит, восприняли его слова с радостью.

   — Поэтому, — продолжил он, — в Сарай я пойду один.

Но тут же подал голос Захар:

   — Князь, я тебя одного не пущу. Я пойду с тобой!

По тому, каким тоном были сказаны эти слова, Пожарский понял: спорить бесполезно. Кое-кто ещё предложил свои услуги. Но Пожарский поднял руку и повелительным тоном проговорил:

   — Всё! Заканчиваем этот разговор.

   — Князь, — поднялся уже немолодой, но, судя по облику, опытный боец.

Оно так и было. Он и ещё несколько человек, некогда служившие ещё у его отца, узнав о возвращении Андрея, бросили его брата Дмитрия Стародубцева. Дмитрия, наверное, глодала совесть, он не сделал никаких попыток их вернуть. Так вот этот боец расправил усы и заговорил глуховатым голосом:

   — Я те не советую пробовать их обмануть. Тута не пройтить. Надобно искать другой путь.

   — Это почему? — возмутился Захар.

Боец посмотрел на него свысока:

   — Чё те скажу, — он покосился на князя, — повоюй с моё, поймёшь. Одно знай, — он помахал перед носом Захара толстым пальцем, — у их лошадь чужого чуить, не хужить пса.

Он вновь прошёлся по усам и неторопливо присел. Князь задумался. А ведь верно говорит старый боец. Тут надо думать. И вдруг его осенило:

   — Есть выход, есть. Седлаем коней и к Волге!

Больше он им ничего не сказал.

Солнце склонялось к закату. Западный берег уже почернел, а восточный наслаждался последними мгновениями осенявших его золотыми лучами. Татарская стража, следившая за рекой, разослала на траве шкуру и разложила съестные припасы, которыми их снабдили заботливые жёны.

   — Эхма! — вырвалось у одного, сломавшего облепленную жирным мясом баранью кость. — Щас бы хорзы глоточек.

   — Или арзы, — поддержал его другой страж.

И тут же воскликнул:

   — Гляньте, никак рыбаки. У них найдётся.

Первый посмотрел на реку. Действительно, два рыбака направляли хилое судёнышко к берегу.

   — Сотский сказал никого не пущать, — произнёс тот, кто первым их увидел.

   — Ты слухал, да плохо. Он сказал, если будут приставать большие лодии.

   — А-а! — протянул тот и поднялся. — Пойду узнаю, може што есть! — и подмигнул.

Ему повезло. У рыбаков осталось немного арзы в бурдюке.

   — Вот всё, что есть, — сказал тот, кто был постарше.

Монгол развязал горло и понюхал. Ой! Как пахло! И он скорее побежав к своим друзьям. А рыбаки спокойно вытащили лодку на берег. Взвалив на плечи сети и улов, стали подниматься по берегу. Проходя мимо стражников, старший, остановившись, спросил:

   — Може, рыбки хотите?

   — Сам жри... — грубо ответил один из них.

Рыбак усмехнулся, подбросил мешок и неторопливо пошёл к городу. За ним потянулся и его напарник.

Вскоре они наткнулись на лачугу, в которой добрая собака ночевать не будет. В ней жила старуха, русская. Она с радостью пустила к себе постояльцев, втайне надеясь на подношение. И не ошиблась, те накормили её жирной, наваристой ухой, приподнеся стаканчик доброй русской медовушки. Язык у ней развязался. И старуха попробовала было начать рассказ, как она сюда попала. Но, увидев, что пришельцы, не доев уху, уснули мёртвым сном, поняла всё и махнула сухой рукой:

   — А!

Утром солнце едва позолотило крутые берега, как пришельцы были на ногах и, взвалив на плечи улов, отправились с ним на рынок. Один из них, вероятно, хорошо знал город, потому что вёл второго уверенно, ни у кого не спрашивая, так ли он идёт к... рынку. Вскоре они оказались вблизи ханского шатра. Охрана вокруг него была такой, что пройти, как бывало раньше, невозможно.

   — Что же делать? — досадливо произнёс тот, кто был постарше.

   — Пошли на рынок, князь, — проговорил второй, — там видно будет. Может, встретим знакомого.

   — Ты, Захар, прав! — подбросив на спине улов, который незаметно сполз вниз, согласился князь Пожарский.

Они направились прочь от шатра.

Захар оказался прав и в другом. Правда, это случилось на второй день, когда им пришлось продавать посоленную рыбу. Мимо прошёл один из слуг самого хана. Пожарский узнал его по шраму под правым глазом. Хоть он и не знал, как его звать. Догнав, остановил. Татарин, увидев перед собой русского в оборванной одежде, схватился за рукоять сабли.

Русский неожиданно заговорил на татарском.

   — Не бойся, — сказал он, — я тебе ничего плохого не сделаю. Я князь Пожарский, был несколько раз у великого хана. Ты меня помнишь?

Тот начал вглядываться. Но, похоже, из его памяти он выпал. Князь понял это и решил ему помочь.

   — Вспомни, как ты принёс виноград, а хан запустил его тебе в лицо. Ему попалась гнилая ягода.

Этот момент татарин помнил. Он ещё раз взглянул на Пожарского, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

   — Помню! — воскликнул тот. — Но что с тобой случилось? — спросил татарин, разглядывая его лохмотья.

   — Да... не обращай внимания! Обоз отстал, а мне пришлось всё отдать, чтобы переплыть Итиль.

   — А-а! — понимающе закивал тот. — Чё надо? — спросил татарин.

   — Расскажи хану, что видел меня и скажи ему, что я очень... очень, — повторил он, — хочу его видеть.

   — Ладно! — бросил татарин, пытаясь уйти.

Но Пожарский придержал его за локоток.

   — Возьми! — сказал он и протянул золотое колечко с маленьким бриллиантом, который так блеснул на солнце, хоть глаза закрывай.

   — Ладно! Ладно! — пряча подарок в кису, проговорил татарин, — завтра я приду суда!

Татарии пришёл. И не один. Его сопровождали с десяток тургаудов. Такая свита напугала Пожарского.

   — Идём! — бросил татарин и повернулся в сторону возвышающего вдалеке главного шатра необъятного татарского ханства.

Хан оказался твёрдым и преданным дружбе человеком. Увидев в таком наряде Пожарского, он был весьма удивлён, и князю пришлось рассказать всё о своих приключениях. Хан слушал гостя внимательно. Его пожиревшие брови редко двигались. Когда Пожарский закончил повествование, хан понял всё.

   — Кто смел, вопреки его воле, выставить кольцевую охрану вокруг града? — грозно обратясь к царедворцам, спросил он.

Толпа молчала. Хан приподнялся. Это был худой признак. Ещё мгновение — и он отдаст команду сломать шею одному из присутствующих. Все вздрогнули. Из средних рядов раздался чей-то голос:

   — Омовжа!

Чанибек давно замечая, что этот темник не раз презрительно улыбался, когда говорил хан.

   — Сюда его!

Вскоре, в сопровождении нескольких тургаудов, появился и Омовжа.

   — Кто приказал выставить охрану вокруг города? — грозно пристав, спросил хан.

   — Я! Прости и помилуй, великий хан! Я хочу...

Но было поздно! Хан провёл по своему горлу рукой. Татарина схватили и тут же сломали шею.

Затем хан приказал всем удалиться, оставив одного Пожарского. Чанибек не мог смотреть на ободранного гостя и приказал принести ему свою одежду. Ханский стол был, как всегда, обилен. Потягивая прохладную арзу, они вели беседу. Чанибек спросил у Пожарского, как он считает: почему Омовжа выставил такое охранение. И Пожарский начал, не долго раздумывая:

   — Я, великий хан, тебя считаю не только великим, но и другом. А у нас на Руси за друга каждый готов отдать свою жизнь.

   — Хороший обычай, — вставил хан.

   — Поэтому я буду говорить то, что думаю.

Тот закивал.

   — Я знаю, что великий Литовский князь хочет прислать к тебе своего брата, — сказав это, он посмотрел на Чанибека.

Тот только улыбнулся. Пожарский продолжил:

   — Олгерд умный, хитрый и коварный князь. Я думаю, что он хочет, чтобы ты помог ему сломать шею великому Московскому князю, который служит тебе, как и его отец, верой и правдой.

Татарин качает головой.

   — Так вот, — продолжил князь, — сам Олгерд христианин. Ему уже принадлежат несколько русских княжеств. Свалив московского князя, он забирает вожжи в свои руки. А став таким могущественным, он больше не захочет платить тебе дань. Понял? — Пожарский посмотрел на хана.

Лицо того было серьёзным. Он, почувствовал Пожарский, во всём объёме понял грозящую ему опасность.

Чанибек хлопнул в ладоши. Точно из-под земли появился предводитель тургаудов.

   — Литовского князя, когда он появится, брось в темницу! — грозно приказал хан и, повернувшись к Пожарскому, сказал:

   — Вернёшься к своему князю, скажи ему: пусть пришлёт людей и заберёт пленника. Или, постой, я лучше сам его вам отправлю.

Когда они расставались, хан как бы между прочим бросил:

   — Давненько я не видел великого князя.

Пожарский в ответ с улыбкой сказал одно слово:

   — Будет! — и добавил: — Береги, великий, себя! С отпадчиками[28] разберись. Это они хотели нас разделить!

Хан после этого долго допытывался, что за слово отпадчик. Когда узнал, было поздно.

Глава 16

Обойдя пасущийся табун, к костру, около которого сидело несколько человек, подошёл Егор. Они раздвинулись, давая парню место.

   — Что-то Выдра запаздывает, — проговорил кто-то из них, — а жрать охота, аж в пузе булькает.

   — Ты как боров: жрать здоров! — пошутил кто-то из ребят.

   — А сам тоть! Чья бы корова....

   — Едить! — крикнул один из парней.

Все повскакивали. И действительно, к ним с дороги съехала телега. Выдра! Он вёз хлеб, кое-что из продеуктов. Когда Выдра появился среди своих, подавая мешки, сказал:

   — Чё в замке делатса!

   — Чё? Чё? — задавили его вопросами.

   — Чё! Казнить будуть одного прусса. Ягор, ты де? — Выдра завертел головой.

   — Я здесь! — ответил тот.

Он оказался в стороне от костра и как новичок пока не очень активничат.

   — Ты слыхал? — спросил Выдра, обращаясь к поднявшемуся Егору.

Парень только кивнул головой.

   — Ты не понял? Так ето твово... э... — глядя на Егора, сказал тот, садясь на телегу.

К нему метнулся Егор.

   — Мойво? — переспросил он.

   — Твойво, твойво, — подтвердил Выдра, — но! — и взмахнул кнутом.

   — Я с тобой! — крикнул Егор, прыгая на телегу.

   — А жрать? — заорали пастухи.

   — Без меня! — махнул Егор.

   — Ну и дурак, — сказал кто-то.

Но Егор уже не слышал.

Стража в замке была строгой. Выдру они узнали, недавно отъезжал, а об Егоре ему пришлось рассказывать. Ничего, пропустили. Всю дорогу Егор думал, где он будет искать Камбилу и остановился на том месте, где ему пришлось прожить несколько дней в подземелье, откуда его вытащил Гланда. Мимо его дверей тогда часто проходили вооружённые люди. Они уходили вглубь, в темноту. Он слышал их голоса. Непонятные ему: «Хальт! Гроз!» каждый раз повторялись.

Когда они въехали во двор, Выдра, видя, как от вечернего похолодания Егор растирал своё тело, сказал:

   — Пойдём ко мне в конюшню, я дам тебе старую рыцарскую одежонку. Она потеплее твоей.

Егор не отказался. Выбирая из кучи более подходящие вещи, спросил:

   — А зачем они его сюда бросили?

   — А хто их знаить? Бросают, да и всё!

Придя к себе, Егор облачился в старье и пошёл вниз. Прошёл мимо своих бывших дверей и пошёл дальше. Через некоторое время он услышал знакомое: «Хальт!». Как-то машинально ответил: «Гроз!». Больше его никто ничего не спрашивал. Когда он подошёл поближе, то увидел, что там горела свеча и двое стражей на старых сёдлах сидели у двери. Один из них поднялся и подошёл к Егору. Поглядывая на него, спросил:

   — Новенький?

Егор только кивнул.

   — Ну, проходи. Знакомишься?

Парень опять кивнул.

   — Чё здесь? — спросил Егор, показывая на железную дверь.

   — Да, смертник, — безразлично ответил тот, кто его встретил.

   — Холодновато тут у вас, — сказал Егор, поёживаясь.

Он постоял какое-то время, потом сказал:

   — Ну я пойду.

   — Иди, — говорил всё тот же страж, — надумаешь прийти, воды принеси. Горло что-то пересохло.

   — Ладно! — ответил Егор и решительно направился прочь. Похоже, что в его голове созрел какой-то план.

Вернувшись в конюшню к Выдре, он нашёл его уснувшим. Убедившись в этом, стал что-то искать. Вскоре нашёл на столике нож и недоеденную буханку хлеба. Нож засунул за кушак[29], а хлеб за пазуху. «Пригодится», — решил он. В одном из углов нашёл целый ворох вожжей. Отрезал лишнее и стал связывать их, получил длиннющую верёвку.

Стены в замке были разной высоты. Та, которая выходила к воде, была низкой. Река защищала замок. Эта сторона хуже охранялась и подобраться к ней было гораздо труднее. Под ней-то Егор и спрятал своё «творение», привязав перед этим черешок от лопаты. Пока он со всем этим возился, на улице совсем стемнело. Зайдя в свою келью, Егор взял один из кубков и наполнил его водой.

Подходя к стражам, он крикнул: «Гроз» и добавил: «Несу воды!».

   — Давай, давай, — послышался радостный голос.

Когда Егор подходил, тот, кто просил воды, поднялся со своего места и пошёл навстречу, держа в руке бердыш. Перебросив его из одной руки в другую, он взял кубок и принялся пить. В это время нож вспорол ему брюхо. Он обмяк, кубок упал на пол. Егор испугался, что шум от падения услышит второй страж. Но тот спокойно похрапывал. Удар по голове повалил его на пол.

Год, прожитый в Новгороде, многому научил Егора. У них в селе о замках не имели понятия. Дверь, за которой сидел Камбила, была закрыта на большой замок. Обшарив стражников, Егор нашёл два ключа. Один подошёл к двери, и он вошёл в камеру. Камбила лежал в углу на куче соломы.

   — Камбила! — вполголоса, но радостно воскликнул Егор.

Тот не разобрал, кто его позвал.

   — Кто это? — вопросом откликнулся смертник.

   — Да это я, Егор.

   — Егор?

   — Егор!

   — Ты чего здесь?

   — За тобой пришёл.

   — Я не могу идти. Сижу на цепи!

Егор понял, для чего ему нужен второй ключ. Цепи сняли.

   — Идём, — позвал Егор оторопевшего и почему-то плохо соображавшего Камбилу. Он просто не верил, что это случилось. Когда понял, засуетился:

   — Пошли, пошли скорее!

   — Одень его одежонку, — на выходе сказал Егор и показал на валявшегося стражника. Его вмиг раздели, и они оказались во дворе.

   — За мной! — потихоньку позвал Егор.

Крадучись вдоль тёмной стены здания, они добрались до крепостной стены.

   — А тут как? — с каким-то отчаянием в голосе пролепетал Камбила.

   — Спокойно, друг!

Егор взял свою верёвку, прислушался. Было тихо. Он бросил палку через стену и натянул связанные вожжи. Палка ни за что не зацепилась и, гремя, чем приводила в ужас беглецов, падала на землю. И когда они, полные отчаяния, бросили её в последний раз, задуманное сработало. Она натянулась меж двух зубцов.

   — Давай, — приказал Егор.

И Гланда послушно полез наверх. Откуда взялась сила, ловкость. Поднявшись на стену, он дождался Егора. Перебросив конец верёвки на другую сторону, они спустились к реке.

К середине ночи, мокрые, они добрались до пастухов. У костра сидел тот, кто скулил, что хочет жрать. Узнав Егора, увидев его мокрым с головы до пят, он сказал:

   — Тама есть одежонка, — он показал на шалаш, — переоденься.

Егор охотно переоделся и вернулся к костру.

   — Погреюсь, — сказал он, подставляя огню ладони.

   — Грейсь, а я пойду похраплю, — сказал парень.

   — Давай, к утру я тя разбужу.

Когда тот ушёл, Егор легко свистнул. Скоро показалась чья-то фигура. Это был Камбила.

   — Давай иди туда, — он показал на шалаш, где сам переодевался, — выбери одежонку.

Вскоре Камбила стоял перед Егором, готовый и дальше исполнять его приказы.

   — Идём, — поднялся Егор.

В свете костра они подошли к дереву, на суке которого висела сбруя. Взяв по одной, Егор вернулся на стоянку, покидал в мешок кое-что из припасов, и они, что было сил, припустились к пасшимся лошадям. И два всадника огласили ночь бешеной скачкой.

Проскакав какое-то расстояние, Егор остановил своего коня, чтобы перевести дух.

   — Ты чё? — подскочил к нему Камбила. — Надо уходить!

   — Надо! — ответил Егор. — Но, если мы не собьём их с толка, они нас догонят.

Камбила понял правильность Егорова суждения.

   — Лесом пойдём? — поинтересовался он.

Но Егор вместо ответа спросил:

   — В какой стороне твои хоромы?

Камбила показал на юго-восток.

   — Вот туда те и поскачат, а мы поедем туда, — и он показал на север.

Зима уже прочно вошла в свои права, когда на прусском стойбище появились Камбила и Егор, которые сделали огромную петлю. Отец Камбилы от радости даже не знал, что делать. Он еле сдерживал слёзы счастья. Хоть один сын остался жив.

Дивон рассказал, что их посетил большой отряд тевтонцев. Искали его, Гланда. О Руссингене ничего не сказали. Пока молчал о нём и Камбила. Не хотелось портить радость своего возвращения. Оно досталось ему очень дорогой ценой. Если бы не Егор, гнил бы он сейчас в одном из болот, которое затягивает к себе людей, как мышь краюху хлеба в нору. Да, он целиком и полностью обязан этому славному русскому парню.

Дивон как родоначальник своего племени имел право присваивать звания, не хуже русских князей. Проснувшись раньше обычного, Егор вышел во двор. Он был забит народом. Они, похоже, к чему-то готовились. «Уж не татары ли?» — почему-то подумал он. Возвращаясь в дом, он столкнулся с Камбилом и сказал ему о своём опасении. Тот в ответ только рассмеялся. Вскоре к нему подошли два рослых прусса и, взяв его за руки, повели во двор. Егор не сопротивлялся, потому что сзади шёл улыбающийся Камбила. Они привели его в лес на небольшую поляну с огромным деревом, рядом с которым стояла какая-то деревянная фигура в рост человека. Около неё стоял Дивон. На голове — чёрная повязка, на плечах — медвежья шкура. В руках какой-то деревянный жезл с человеческой головой. К нему подвели Егора. Дивон начал что-то быстро говорить и махать жезлом. Потом Егора трижды обвели вокруг дуба и этой странной фигуры. Потом Дивон ударил его по правому плечу, голове и левому плечу. Кто был тут, все захлопали и стали что-то петь, не понимавший ничего Егор посмотрел на Камбилу. Тот обнял его и сказал:

   — Ты стал боярином!

Егор так растерялся, что не знал, что ему делать.

Чего Егор хотел, то и получил. Но... это его не радовало. Он видел, как его друг расцвёл, узнав, что его дорогая Айни ждала его. «А ждёт ли меня моя Айни — Марфа? — этот вопрос терзал душу молодого скитальца. — Домой! Только домой! Скорее к своей Марфе! Нет, она не хуже Айни. Она ждёт!» — почему-то был уверен Егор. Когда Камбила узнал, что Егор засобирался домой, он стал его упрашивать, чтобы тот остался.

   — Скоро у меня будет свадьба, — говорил он.

   — Вас будет венчать батюшка? — спросил Егор.

   — Нет, — ответил Камбила, — дуб и огонь.

   — Как это? — удивился русский христианин.

   — А вот останься и увидишь.

Но нет, велика сила притяжения любимого сердца.

И вот Егор готов к отъезду. Двадцать молодцев будут провожать его до границы новгородской. А там уж сам добирайся. Земля-то чужая.

Перед расставанием Камбила сказал ему:

   — Егор, если ты останешься, отец выделит тебе землю, даст людей. И ты станешь прусским боярином. Оставайся.

Егор взглянул на Камбилу. В его глазах он увидел желание не расставаться. В груди Егора что-то дёрнулось. Но тут перед глазами вдруг предстала Марфа в слезах от тоски.

   — Нет! — ответил он твёрдо. — Я хочу домой!

Камбила понял, что все уговоры бесполезны.

   — Тогда, — проговорил он, — прими от нас.

И подал ему тяжёлый кисет.

   — Здесь, — сказал он, — двести золотых гривен. Эти деньги сделают тебя большим боярином.

Егор кивнул.

   — Так вот, будь им! Желаю счастья и чтобы ваш Бог не оставлял тебя своей милостью.

Они обнялись.

   — Ну, а тебе справить свадьбу, — хлопая его по спине, проговорил Егор, — и счастья вам на всю вашу жизнь.

Вскоре конский топот растаял в лесных дебрях.

Глава 17

По дороге на Новгород, поскрипывая полозьями, шёл большой купеческий обоз. Впереди сани с «подзатыльником». На нём, опираясь широкой спиной, возлежит купчина. Он в добротной медвежьей шубе, мохнатая шапка надвинута на глаза, пряча их от солнца, которое с каждым днём светит всё ярче. Того и гляди развезёт дороги, поэтому купчина, боясь застрять, часто торопит возницу, задавая тем самым темп всему обозу.

Купец этот, Станил Фоминич, возвращался из очередного путешествия. Таким удачным оно ещё не было. Неплохо, даже здорово, оплатили тевтонцы его изветливое[30] слово. Прав был батяня — дорогой это товар.

   — Гони, гони! — тычет он в спину вознице. — Ничего, авось пронесёт, — радуется он, глядя, как мимо проплывают посеревшие по-весеннему леса, — скоро родные хоромы.

Он щупает, приподняв ягодицы, тяжёлую кису под собой, набитую гривнями, векшами, дирхамами. «На месте, родная, на месте, — в какой раз успокаивает он себя, — теперь-то довезу, — радуется он, — до дому рукой подать. Гони!

И вдруг что-то впереди затрещало и с грохотом повалилось на дорогу.

   — Беда, купчина! — истошным голосом завопила возница. — Дорогу перекрыла огромная ель.

   — Господи! — приподнявшись и прижав руки к груди, воскликнул купчина.

И увидел, как из леса выскочили какие-то неизвестные люди. Станил понял: подорожная вольница! Батяня много раз об этом рассказывал, учил, как главное добро спрятать. Оно должно быть разделено на две части: одну — спрятать и сберечь для себя, другую — для них. Разделить — то он разделил, но в санях не нашёл места, батяня не подсказал, куда деть то, что надо оставить для себя. Станилу ничего не оставалось, как выбросить в ближайшие кусты свою кису с деньгой. А другая, пожиже, осталась под ним. «Место только бы запомнить», — мелькнуло в голове. Да разве до этого, когда на тебя бегут озверевшие люди, яростно размахивая саблями. Тем временем его стража вступила в схватку. Но бандитов было много, и стражники начали разбегаться.

К Станилу подбежал крепкий малый, схватил за обшлага и сбросил купца в снег. Запустив руку в солому, извлёк кису.

   — Есть! — заорал он, высоко поднимая найденную кису.

Дело дошло и до возов. Кое-кто из возниц стал сопротивляться. Их тут же кончали на месте. Купец хотел было ползком убраться в лес, но его настигли враз двое, содрали шубу, шапку, катанки. Потом один из них зачем-то вернулся и грохнул купца обухом по голове.

Очнулся купчина глубокой ночью. Продрогший до костей, с больной головой, дополз до дороги. От обоза остались только разбросанные тряпицы да мёртвые тела охраны и возниц. Мороз крепчал и, чтобы не замёрзнуть совсем, Станил снял одежду с мертвецов.

На небе ясно светил свидетель происшедшего, полный месяц, обливая серебряным светом молчаливый лес, безгласую дорогу. Немного согревшись, Станил стал отыскивать выброшенную им кису. Но больная голова почти не соображала, и он никак не мог вспомнить, куда зашвырнул своё богатство. От бессилия, что не может ни вспомнить, ни отыскать кису он, как бездомный пёс, принимался завывать. Но его вой тонул в дебрях окружающего леса.

С рассветом появился какой-то всадник. Увидев его, Станил бросился в молодой ельник. Догадка мелькнула в его голове: «Это вернулся бандит и хочет отыскать его деньгу». Всадник был хорошо вооружён. Как купчине хотелось проучить этого наглеца! Но бандиты забрали всё оружие, а нападать на него с палкой не решился. Да и бандит, судя по всему, был довольно здоровым парнем. С ним явно не совладеть.

Всадник, увидев следы разбойничьего налёта, остановился, слез с коня и крикнул, сложив ладони трубкой:

   — Эй, есть кто живой?

Он даже сделал попытку посмотреть по кустам. Может, раненный там забился? Но купец опять о своём:

   — Ищет! На-ка, выкуси, — прошептал Станил, забиваясь поглубже в ельник, — выйду, ты меня и прикончить.

Человек прошёлся взад и вперёд. «Ищет, собака», — подумал купец. Он подошёл так близко, что Станил увидел его лицо и даже отметил: «Бандит, а такой приятный».

Тот постоял, ещё раз оглядел место разбоя, подошёл к лошади, оседлал и поехал дальше. Когда он скрылся, Станил вышел на дорогу и показал вслед ему фигу:

   — Што, выкусил!

Потемневшие купола Софийского собора Егор увидел издалека. Сердце его радостно забилось: «Дома!». Город встретил его своей обычной жизнью. Но ему показалось, что люди чем-то встревожены. Он даже начал оглядываться по сторонам. Но ни стража у ворот, никто внутри города не обращал на него внимания. И он решил ехать на свой Славонский конец, где на улице Путная, недалеко от церкви святого Апостола, находились хоромы боярина Осипа Захаровича. Но прежде чем туда отправиться, подъехал к Детинцу, спешился, привязав коня за тальниковый хлыст, пошёл к Софийскому собору.

В церкви было тихо. Пахло елеем. Несколько прихожан неслышно молились перед разными святыми. Пройдя вглубь, справа от себя он увидел иконостас. Упав перед ним на колени, помолился за то, что вернулся домой и попросил Бога помочь ему найти Марфушу, Раздав нищим несколько серебряников, вернулся к коню, чтобы ехать в осиповы хоромы.

Но каково же было его удивление, когда, миновав церковь, он увидел страшную картину. Вместо боярских хором чернели одни головешки, хотя кругом всё было цело. «Что случилось?» — подумал он. Въехав на пожарище, Егор увидел, как несколько человек разбирали то, что осталось от хором, растаскивая по сторонам почерневшие брёвна. Спрыгнув с коня, подошёл к ним.

   — Бог в помощь! — проговорил он.

Один из них выпрямился и посмотрел на парня.

   — Никак Ягор? — как-то неуверенно проговорил он.

Егор узнал его. Это был литовец Вабор.

   — Ты чё, Вабор, не узнаешь? — проговорил Егор.

   — Ой! — воскликнул Вабор, обтирая руки, — и верно, Ягор!

Они обнялись. Как-никак, почти год вместе ездили за рудой.

   — Чё случилось? — спросил Егор.

   — Пошли, — предложил Вабор.

Они отошли в сторонку. Присели у конюшни, которая, как и другие хозяйственные постройки, сохранилась.

   — Ты, видать, ещё не успел познать, что город делится на Ярославскую и Софийскую сторону. Так вот я и ты относимся к Ярославской стороне. У нас часто бывает и два веча. Порой, дело доходит и до мордобоя. И даже — больше. На этот раз наш боярин сильно бился за то, чтобы уменьшали торговые пошлины.

   — А ето чё такое? — поинтересовался Егор.

   — Да, деньга взимается за товар.

   — А-а! — Егор сделал понятливое выражение лица.

   — Так вот софийцы и поднялись. Осипу пришлось бежать, — продолжил Вабор, — а его хоромы — видишь.

   — Он вернётся? — спросил Егор.

   — Вернётся, — ответил тот и добавил: — был уже здесь, — и кивнул головой назад, где мужики занимались разборкой брёвен, — Петру велел новые строить.

   — Ей, Вабор, хватить болтать-то, давай работай, — послышался чей-то недовольный голос.

   — Иду, — ответил тот.

Сделав несколько шагов, остановился:

   — Жить есть где? — спросил он.

Егор отрицательно покачал головой.

   — У мня остановишься, место твоё я сохранил, ступай туды, ты знать. Потом всё расскажешь.

Подойдя к работающим, литовец сказал:

   — Ето жить Ягор вернулся.

Его тотчас обступили.

   — Да ты чё? Егор?

   — Ягор.

   — Ну и ну, — глядя тому вслед, проговорили работники, — а мы его, тово, похоронили.

   — Жив, как видишь, — заметил Вабор, вгоняя топор в обгоревшее бревно.

   — Эй, хватит болтать, — послышался тот же голос.

Это командовал новый старшой вместо деда Варлама, сложившего голову за боярское добро.

Двери конюшни были открыты. Когда Егор к ним подошёл, на него дохнул знакомый до глубины души дух. Та же лестница вела на второй этаж, где когда-то проживал Егор. Когда он вошёл в свою «комнатушку», то поразился. Ему показалось, что он её никогда не покидал. Здесь абсолютно ничего не изменилось. Тот же лежак, та же шкура на лежаке, которой он прикрывался в холодные дни, лежала так, как он накинул её в последний раз перед своим отбытием.

Он постоял какое-то мгновение. Увидев литовский поставец, вспомнил, что наверху всегда хранились съестные припасы. И тотчас ощущение голода дало себя знать. Открыв поставец, увидел начатый каравай, кусок варёного мяса, луковицу. Разрезав всё пополам, с аппетитом перекусил и сел на свой лежак. В голову ползли мысли: «Что же ему делать, пока боярина нет. Надо его ждать. А пока схожу к Петру, узнаю, что и как. Ну, а щас... Он лёг, заложив руки за голову, и тут вдруг на него стали наплывать воспоминания, которые оформились в последнюю встречу с Марфой. У него даже защемило в груди. «Где она? Что с ней? А вдруг староста заставит её выйти за своего сопливого Прокла? Ну нет! — успокоил он себя. — Марфа его ждёт, и где бы она ни была, он её разыщет».

Дикий лес стыдливо снимал своё золотое убранство, в то же время примеряя червлёные рябиновые украшения. Или вязал чёрные накидки загустевшей черёмухи. И даже в такое время он был прекрасен, дразня разнообразными красками. Особенно красив он был на ранней зорьке, когда солнечные лучи отражались бриллиантовым светом в его росистых каплях.

Каждое раннее утро этой красотой выходила любоваться юная дева. И, если бы она могла взглянуть на себя, увидела бы, что её девичья краса не уступает природной. Недолго полюбовавшись этим сказочным чудом природы, она принималась собирать в кубок эти бриллиантики, которые превратятся в лечебную водицу. Этой водицей она поила больного боярина.

В разгар летних дней его сын Фёдор привёз сюда больного отца, Евстафия Дворянинцева, некогда одного их знаменитых новгородских посадников. Самые знатные новгородские лекари отказывались, взглянув на больного, его лечить, говоря, что жить ему от силы неделя, другая. Ничего не оставалось Фёдору, как везти отца к последней надежде, знаменитой Марфе. Да далеко спряталась старая со своим дедом. Нашёл-таки сынок лекаршу.

Та взглянула, головой покачала. Однако сказала:

   — Неси!

И позвала свою приблудшую доченьку на помощь, и чтобы та ума-разума набиралась. Пригодится в жизни. Та была на редкость трудолюбива, охоча до лекарского дела. Не ленилась вставать с первыми лучами солнца, чтобы собирать для больного волшебную водицу. Трудное это дело — по капле сливать её в кубок. Зато силы возвращались к больному. И он уже стал подниматься, когда видел милую лекаршу. Появился у него и голос. И первые его слова были:

   — Как звать-то тя, красавица?

   — Марфа, — ответила та, стыдливо опустив голову.

   — Марфуша, Марфушенька, — повторил боярин, — потом усмехнулся, — ишь, две Марфы мня лекарят!

Боярину было прохладно. Почти с головой укрылся хоть и старой, но тёплой шубой. Глаза только оставил, чтобы смотреть за дверью: когда она войдёт. Вот и дверь, как обычно, скрипнула, и вошла Марфушенька. Дед уже молодцует, сбрасывает шубейку, поднимается.

   — Холодно ведь! — восклицает она, кутая его худые, жёлтые ноги.

   — Ничего, — стараясь выглядеть бодрячком, рисуется тот.

   — Выпейте вот! — и она поит его росистой водой.

   — Спасибо, доченька, — неторопливо попил, вытер усы, потом заговорил:

   — Доченька, какая ты молодец! Как выпью твою водицу, так сил прибавляется.

   — Это Божья водица. Она и даст вам силы, — ответила она, поднимая на него свои прекрасные голубые глаза.

   — Ой, дева, — восклицает боярин, — убери глазки-то, а то в них, как в море, и утонуть можно!

И утонул. Только не старый Евстафий, а его сын Фёдор. В первый же свой приезд, увидев молодую Марфу, он на мгновение забыл, зачем к ним приехал. Только грозный окрик старухи вернул его к действительности. На обратной дороге он только и думал, как к красавице подступиться, видя строгую над ней опеку. Он даже как-то охладел к тому, чтобы занять родительский пост. В Новгороде это встречалось довольно часто. После Юрия Мишинича пост занял его сын Варфоломей, после Михаила Климовича — Семён. Были и другие факты. Но всё это не делалось по чьей-то воле. И самому надо было стараться. Это сводилось часто к тому, что надо было «купить» умелых крикунов, болтунов. Вот этим-то делом Фёдор и занимался. А тут эта девка выбила всё из головы. Его так потянуло туда, что он не знал, что с собой делать. Останавливало одно: грозный взгляд старой Марфы.

Выждав какое-то время, Фёдор отправился туда вновь. Ехал, а у самого сердце так и стучало: не завернёт ли старая назад? Скажет: «Забирай отца, и чтобы я вас здесь больше не видела». А кто лечить-то будет? Нет. Обошлось, слава богу. Он даже словом с Марфой-младшей обмолвился. А тут бабка попросила, чтобы он раздобыл корень глухариный. В четыре дня обернулся, обрадовался Фёдор, да рано. Никто в Новгороде о таком корне не слышал. Но кто-то всё же подсказал, что в деревушке Комаровка живёт одна бабка Селиверстовна. Она знает.

До Комаровки вёрст полтораста киселя хлебать. Ничего. В четыре дня обернулся боярин, и корень этот разыскал. Им, оказывается, глухари лечатся. Клювом землю роют. Приехал он, как герой. Даже бабка посмотрела на него ласковым взором. Перед отъездом спросил:

   — Чё ещё надоть?

И опять — назад. Батяня не нарадуется сынку. И всё перед старой Марфой гордится: вот, дескать, сын так сын.

   — Разуй глаза, старый. Эх! — и покачала головой.

Старик стал приглядываться и подметил, что сыночек сидит с ним, а сам с Марфуши глаз не спускает.

Сынок боярина был видный мужик. Высок, крепок телом. Лик приятный. Кудри чёрные, в кого? Глаза огненным блеском горят. Трудно устоять перед таким, а неопытной девице — тем более. Выбрав удобное время, отец, взяв сына за воротник, подтянул его к себе и зашептал на ухо:

   — Вижу, как горят твои глазки, глядя на деву. Уж больно хороша она. Но... учти, если только подумаешь обидеть её, прокляну, лишу тя наследства. Понял? — и вдруг с силой, где только взялась, оттолкнул его. — Ступай.

Фёдор вышел на улицу. Ладонями провёл по сырой траве и обтёр пылающее лицо.

   — Ну, дед..! — вырвалось у него из груди.

Вскочил на коня и, словно тот был в чём-то виноват перед ним, принялся его нахлёстывать. Но как Фёдор ни мчался, но уйти от того, что так глубоко вопию в его сердце, оказалось невозможным.

Глава 18

Ночь. Тишина. Только иногда нарушал её зловеще-сиплый крик сыча. В Вильно, во дворе великого князя, топчутся около сотни человек. Но не горят факелы, люди говорят вполголоса, не иначе что-то затевается. И это правда. То снаряжается в далёкий путь посланец Олгерда Кориант, волынский князь. Из всех братьев Гедиминовых, этот был, пожалуй, самый безвольный, трусоватый человек, поддающийся чужому убеждению. Хотя был не дурак, разбирался неплохо в европейской политике. Вот такой-то человек и понадобился Олгерду. Уж очень ему хотелось не мытьём, так катаньем, подорвать устои Московии, которая, как понимал великий Литовский князь, стояла на его пути. Он боялся и того, что пока ещё маленький русский Гедиминович, по прозванию княжич Василий, в своё время может претендовать и на Великое Литовское княжество.

И вот они стоят втроём: Олгерд, Кейстут и Кориант. Олгерд и Кейстут дают наставления брату. Тот слушает вполуха. Душа его трепещет. Он считает, что его посылают в пасть чудовища. Но на вид он бодр и решителен. Он не был бы таким, если бы знал, что его младший брат недавно бежал в Москву. И повода! московскому князю о литовской поездке в Орду. А кто знает, какие у московского князя отношения с Ордой? Слухи доходили, что они живут чуть ли не душа в душу. Хотя... всё в этом мире меняется, даже братья... и трудно уследить за быстрой сменой происходящего. Последние объятия — и отряд осторожно выезжает на дорогу. Их никто не провожает. Лишний шум вреден.

И вот Кориант со своими людьми достиг северной части Дона. Казаки, заранее получив от литовцев хорошую плату, пропускают их через «свои земли». Впереди — Орда. Ходу до неё несколько месяцев. Путь не ближний и почти не знаком. Отряд у Корианта небольшой, всего сотня человек. В Литве решили, что если кто-то нападёт, то не спасёт и тысяча. А с сотней менее заметны.

Вот наконец-то показались золочённые полумесяцы Это был Сарай-Берке. Удачно переправились через Волгу. Впереди показались конные отряды. Сердце князя дрогнуло. Что его ждёт? Узнав о случившемся, Кейстут проследовал в кабинет Олгерда и нашёл его там, стоявшим молчаливо у окна. О том, что к нему идёт брат и с каким настроением, князь догадался по тому грому, который тот учинил, топая, как хороший конь. Прямо с порога, хромовым голосом, заговорил нежданный гость.

   — Ты уже знаешь? — провопил тот.

Олгерд не торопясь повернулся и спокойно ответил:

   — Знаю.

Это он только делал вид, что спокоен. А по его злому, дышащему гневом, лицу, брат понял: князь сильно переживает. Но жалеть его не думал. Надо было жалеть себя. Тут каждому было ясно: если хан схватил их брата, то понятно, что он выдаст его Московии. А это говорит о том, какая между ними связь. А вдруг?.. Об этом страшно было думать. Погибнет всё! Вернее, не всё. Они погибнут, это верно!

   — Ты когда-то мне говорил, что с Московией надо дружить. А сам? В который раз ты скрытничаешь. Хочешь доиграться?

Кейстут не знал о замыслах брата, а тот молчал. Тогда Кейстут довольно грубо схватил его за плечо и повернул к себе.

   — Мы когда-то договорились: ничего не скрывать друг от друга. Аты?..

   — Прости меня, брат, — ответил Олгерд, — я не потому не говорил, что не доверяю тебе. Нет. Но, извини, я уже тебе говорил, что не доверяю твоей горячности, когда ты необдуманно можешь ляпнуть лишнего. А насчёт политики запомни: она — это собачий хвост. Куда муха сядет, туда он и воротит.

После этих слов оба рассмеялись. Кейстут посмотрел на Олгерда:

   — И что будем делать?

Губы Олгерда задрожали в улыбке:

   — Мириться! И даже больше! Родниться.

Кейстут заморгал глазами: что он слышит? Родниться? Да в уме ли брат?

   — Родниться? — неуверенно повторил Кейстут. — Как? — голос его звучал уже примирительно.

   — Очень просто! — Олгерд взял под руку брата повёл его вдоль длинного стола. — Хоть мне тяжело и жаль... — он остановился, высвобождая руку, — но ты забыл, что я недавно остался...

   — Вдовцом! — заканчивая за него, воскликнул Кейстут, ударяя себя по лбу. Видать, голова его заработала. — Так и Люберт вдовец!

   — Ты прав, брат. Вот мы и пошлём сватов к Симеону; пусть отдаст нам в жёны новых русских княгинь.

   — Ну, ты и молодец! — восхищённо воскликнул Кейстут и ударил брата в плечо.

Тот даже пошатнулся.

   — Слушай, — сказал Олгерд, — я тебе щас скажу одну тайну, только ты так... не дерись.

Кейстут рассмеялся от всего сердца. Так могут смеяться только честные люди, искренне любящие или ненавидящие.

   — Ладно, брат, говори, я слушаю, — и ударил себя в широкую груда, — буду нем!

   — Ты знаешь, — заговорил Олгерд, и лицо его приняло деловой вид, — что не так давно Новгород обидел Симеона. Кстати, Кейстут, учти: этот князь нисколько не уступает своему отцу. Не знаю, как сложится его жизнь, но, если удастся, он многое сделает для своего княжества. Думаю ... — он улыбнулся, — Орда ещё пожалеет, что так поступила. Так вот, — Олгерд вернулся к начатому разговору, — мы, чтобы отблагодарить Симеона, попугаем новгородцев.

   — А как? — глаза Кейстута округлились.

   — А помнишь, — он повернулся к брату всем телом, — хотя это было давненько, в Новгороде посадником был тогда Евстафий Дворянинец?

   — И что? — этим вопросом он дал понять, что всё напрочь забыл.

   — Да то! Этот посадник тогда бранил меня и называл псом.

Хоть Олгерд это и сказал, но, чувствовалось, что Кейстут в тему не врубился.

   — И что? — вновь спросил тот, продолжая показывать, что ничего не понял.

   — Да то! — с каким-то нервозным выпадом повторил Олгерд, — мы соберём войско и накажем новгородцев.

   — Подожди... — почёсывая лоб, дал понять, что он что-то вспоминает, проговорил Кейстут, — они же, кажется... нет, я что-то путаю!

   — Вот! Вот! К кому они побегут за помощью?

   — А! А! — радостно воскликнул Кейстут. — И голова же ты, брат! — и он своей лапищей потрепал его волосы, а потом спросил: — а поймёт ли тот, что мы желаем подлизаться к нему?

   — Поймёт! — серьёзно ответил гот. — Этот поймёт!

И брат почувствовал в этих словах и в его тоне, что Олгерд сильно уважает московита.

   — Это дело! — тихо проговорил он.

Литовские послы прибыли незамедлительно. Узнав, с какой целью они посланы, Симеон обрадовался! «Да! Они почувствовали мою силу! Каким спасителем оказался Пожарский! Нет, зря на него наговаривают», — решил князь.

   — Послов принять, как подобает, — распорядился он.

Те было возрадовались, переглядываясь меж собой с лёгкой усмешкой: «Побаивается нас москвич. И быстрёхонько всё порешает». Но вскоре их такая опрометчивая надежда «дат течь», чтобы затонуть совсем, как прогнившая лодия. Шли дни, а их в княжеские хоромы не торопились позвать.

Боярин Евстафий Дворянинцев почувствовал себя совершенно здоровым. Он стал выходить из избы Луки на прогулку, правда, в сопровождении молодой Марфы. Вначале он ходил, держась за её тонкую талию, словно набираясь от неё сил. Старая Марфа даже осерчала.

   — Ишь ты, закобелился! — напала она однажды на него, когда Марфа убежала доить коз. — Старый хрыч! Ты смотри у мня! — она погрозила ему пальцем. — Ты не у ся дома!

   — Ты, чё, Марфа? Да как ты можешь думать такое! Да я ей не в отцы, в деда гожусь.

   — Все вы мужики, я вас знаю, блудливые коты.

   — Ты это, Марфа, брось! — обиделся боярин. — Видно, пора мне домой? — спросил он, не расправляя сдвинутых бровей.

   — А ето ты сам суди. Еслиф чувствуешь силу, можешь идтить.

Да вроде, — он пошевелил плечами, — силушка появилась.

Спасибо те, Марфуша. А об этом ты и не думай. Но раз зашёл такой разговор, хочу тебе сказать одну свою думку, — проговорив, он пытливо посмотрел на неё.

   — Пошли, сядем, — проговорила она, дав ему понять, что готова его слушать.

   — Пошли, — согласился он, — только я щас.

Он подошёл к суме, лежавшей у его лежака, и достал что-то тяжёлое. То была киса. Он положил её на стол и сел против хозяйки.

   — Послушай, Марфуша, — проговорил боярин, положив руку на кису, — это те за твоё уменье оживлять мёртвых, — и подвинул мешочек.

Та даже на него не взглянула, а с какой-то внутренней настороженностью стала глядеть на боярина. Тот покашлял, потом заговорил:

   — Ты... прости меня, старого, може, не то скажу, но всё от чистого сердца.

   — Говори! — коротко бросила ока.

   — Да... о Марфуше хочу поговорить.

Та насторожилась. Старый боярин понял её, но от задуманного решил не отступать.

   — Ты видишь, что она созрела, и надоть ей взамуж, — сказав это, он внимательно посмотрел на неё, точно желая узнать: говорить дальше свои мысли или нет. Старуха молчала, тогда боярин продолжил:

   — Так вот. Чё я тебе предлагаю... — он закашлялся. Достав тряпку, высморкался. Марфа терпеливо ждала, когда тот закончит разговор.

   — Так вот... — он опять покашлял.

Бабка поняла, что боярин никак не осмелиться сказать главное и спокойно произнесла:

   — Да говори.

И он сказал:

   — Я хочу забрать Марфушу к себе. Дочерью она у мня будет.

   — Дочерью... ха! — бабка довольно грозно посмотрела на него. — А твой кобелина...

   — Федька, что ли? — переспросил боярин.

   — А кто ещё! Да он не посмотрит ни на что. Я видела, как он поглядывал на неё. Вот и зачастил было. Да что-то пропал.

   — Я его прогнал, — вставил боярин. — Да ты не бойсь! — продолжил он. — Пальцем её не тронет! Да я не посмотрю, что сын... Но ты гляди! — как-то спокойно закончил он.

Немного помолчав, жалобно произнёс:

   — Ей ведь жизнь надо устраивать.

   — Жалобный, Евстафий, ты какой-то стал. Я помню, как говаривали, чё ты...

   — Да брось, Марфа! Было! Всё было! А щас, — и ударил легко в грудь, — вот здесь что-то смешалось. Сам не пойму. Да, жалобный стал. И как мне не пожалеть Марфушу? Я ей жизнью обязан, как и тебе.

Взгляд у бабки подобрел. Она вздохнула, приподнялась и вновь присела на сиделец.

   — Отходчивы у нас, баб, сердчишки. Вот признался ты, и я... тожить жалобной стала, — бабка концом платка потёрла глаза.

Боярин рассмеялся:

   — Эх, Марфа, не будь у тя Луки, забрал бы я и тя к себе, боярыней бы сделал! Я уже давно вдовец. Аль бросишь Луку и со мной поедешь? В каких мехах ходить будешь!

   — Ну, ты, окаянай! — Марфа вскочила и замахала руками. — Да ни в жисть я свойво Луку ни на что не променяю, — голос её прозвучал гневно.

   — Да, не гневись ты, старая! Я те ето сказал от чистого сердца. Хороша у меня была жёнушка. Хороша! Но, прости мня, Всевышний, ты — лутче.

У бабки на мгновение заиграли глазки. Она опустила голову.

   — Куды нам до вас, боярин. Вы любу можете брать.

Боярин хохотнул:

   — Любу! — повторил он. И, прищурив глаза, сказал: — Люба, да нелюба, — помолчав, спросил: — Ну, так что?

   — Пусть сама решат. Ей жить.

Марфа ехать с боярином отказалась наотрез.

Зима пришла неожиданно. С вечера задул сильный ветер. Запели, затрещали дерева. Стонут, словно кто-то сечёт их невидимой плёткой. Попряталась, притаилась вся живность. И даже Настюха, молодая лосиха, привязавшаяся к Марфуше, и та не пришла на свидание.

   — Ой, что творится! — врываясь в избу и с трудом закрывая за собой дверь, вскричала Марфуша.

С её появлением ворвалась и та вакханалия, которая творилась снаружи. Боярин и Лука переглянулись. И враз, как сговорились, поглядели на иконку, осеняя себя крестом.

   — Аль к теплу, аль к морозу! — проговорил Лука, бросая под дверь старую потрёпанную шубейку, откуда дул холодный ветерок, быстро охлаждая избу.

Лука был прав. Когда первой на улицу утром выскочила Марфуша, все услышали её возбуждённый голос:

   — Снех!

Да, за ночь всё побелело. Умелые руки хозяйки, словно в ожидании дорогого гостя, белоснежным покрывалом накрыли землю, спрятав разные её болячки. Марфуша подхватила горсть снега и растёрла им лицо.

Когда она вернулась в избу, щёки её горели кумачом, глаза сияли. А сама она была так прекрасна, так хороша, что боярин даже крякнул, а Лука прижал её к своему сердцу.

   — Дорогая моя доченька! — проговорил и поцеловал в макушку.

За столом она с детским восхищением рассказывала, как за ночь всё чудесно изменилось вокруг. Лес, ещё вчера выглядевший грозно и уныло, повеселел. А лик земли стал приятным и нежным. Она говорила, а все смотрели на неё. Отчего-то на глазах Марфы появились слёзы. Марфуша их заметивши, нежно её обняла.

   — Ты чё... матушка? Всё так прекрасно!

   — Да чё, доченька, — с каким-то усилием бабка рассмеялась, — гляжу я на тя и вижу, как ты выросла, пора и об....

Та поняла, куда клонит Марфа, и перебила её:

   — Никуды я от вас не поеду. Здесь буду ждать Егора, — она сказала это твёрдо, посмотрев на боярина, поднялась из-за стола, накинула шубейку и выскользнула во двор.

Боярин по следам нашёл её у толстого дуба. Она стояла, прижавшись к нему. По её щекам текли слёзы.

   — Ты чё, доченька, плачешь? — прозвучал его голос над её ухом.

Он был мягким, добрым, ласковым. Такой не отталкивал. Она упала к нему на грудь и громко зарыдала. Боярин стоял, не шевелясь, пока она ни выплакалась. Потом они потихоньку возвращались домой. Только теперь не она, а он поддерживал её.

А через несколько дней появился Фёдор. В дорогой одежде, такой неотразимый красавец. Но... не для всех. Марфуша вдруг не захотела его замечать. А когда он попытался было заговорить с ней, гневный окрик Евстафия остановил сына. Грозно сдвинув брови, он сказал ему:

   — Оставь сани, а сам езжай!

Сын обжигающим взглядом посмотрел на отца, сдержался. Ничего не сказав, выскочил во двор и приказал подать ему коня. Когда его подвели, он, ни с кем не попрощавшись, метнулся в седло. Засвистела плеть, и из-под копыт полетела ещё не успевшая застыть земля.

Похоже, от ворот поворот получили в Московии и литовские посланцы. Князь Симеон пока ничего конкретного им не сказал. По всей видимости, их недовольство докатилось и до митрополита Феогноста. Князь и митрополит столкнулись невдалеке от храма Успения, когда Феогностай, отслужив вечернюю службу, возвращался к себе. Симеон, увидев священника, приостановился и стал его дожидаться. Когда тот подошёл, князь поцеловал его руку, преклонив колено.

   — Благослови, владыка! — попросил Симеон.

Тот крестом, который висел у него на груди, осенил им склонённую голову князя:

   — Да хранит тебя Бог! — произнёс он.

Они пошли рядом. Их путь пролегал мимо хором, где остановились литовцы.

   — Что-то зажились они, князь! — митрополит кивнул на здание.

Симеон понял желание митрополита.

   — Да всё собирался к тебе, владыка, испросить разрешения, — князь замолчал.

   — Пошли ко мне, — с улыбкой, произнёс он.

Придя к себе, он усадил князя за стол и приказал накрыть его. Несколько постриженников внесли морошку на мёду, мочёные яблоки, оладьи морковные, тыквенные, хлебный квас и горячие, с печи, аппетитно пахнувшие, хлебцы.

Хитро прищуренные глазки следили за князем. Митрополиту было известно, что без мяса князь за стол не сядет. А тут нет даже рыбы. Князь, по всей видимости, догадался и весёлым взглядом зыркнул на владыку. Начал он с хлебца. Разломив его на две половинки, понюхал и отправил по очереди в рот. Запив кваском, потянулся за следующим.

   — Фу — отдувался князь, — ну, владыка, ты и накормил меня.

Тот рассмеялся:

   — Спать лучше будешь. А то наешься мяса....

Они засмеялись. Затем их лица приняли серьёзное выражение.

   — Владыка, — начал Симеон, — я хотел испросить у тебя разрешения на то, чтобы отдать наших русских княжен за литовских князей — Олгерда и Любарта.

Митрополит ответил не сразу. Он посмотрел в окно. На улице смеркалось. Потом не спеша повернулся и спросил:

   — А как ты, князь, сам думаешь: надо это делать или нет?

Симеон был непрост даже перед владыкой. Давно зная ответ, он какое-то время был в раздумье. Так делают люди мыслящие, ещё раз сверяя свой ответ со временем.

   — Я думаю, владыка... — князь заговорил, не торопясь, — что надо соглашаться.

Напряжённое лицо митрополита расслабилось. В его глазах блеснула радость: «Князь подтвердил, что во многом похож на своего отца, которого я уважал».

   — Я думаю, сын мой, твоё решение правильное. Оно должно укрепить начатое охристианивание этих блуждающих в потёмках племён. А чем сильнее будет мощь истинного христианства, тем увереннее будет борьба с теми, кто сегодня пытается подорвать нашу веру, — проговорив эти слова, митрополит замолчал.

Потом, отпив кваску, повернулся к князю.

   — Позволь мне, сын мой, — голос у митрополита был извиняюще-просительным, — полюбопытствовать мне: а что ты думаешь о своём вдовстве?

Этот вопрос, похоже, застал князя врасплох. Лицо его покраснело, а сам он смешался.

   — Я... Я... — начал он неуверенным голосом, — хочу признаться тебе, владыка, Анастасия, светлая ей намять, — он перекрестился, — до сих пор не вышла из моего сердца.

Владыка опять повернулся к окну. Пальцы его застучали по столу. Потом он заговорил:

   — Князь, ты властитель своего народа, его отец. А долг отца... — митрополит повернулся к Симеону.

Тот улыбнувшись, ответил:

   — Быть заступником, кормильцем, благодетелем и... — остановился.

   — И покровителем, — добавил митрополит, — а что для этого надо? — владыка продолжал полусерьёзный допрос.

Симеон улыбнулся:

   — Это говорил и мой отец, когда объявил о своём решении женить мня на литовской княжне.

Митрополит вздохнул. Этот вздох как бы говорил, что он вспомнил что-то важное, дорогое ему. И это было так. Владыка, глядя куда-то в пространство, заговорил:

   — Да, главное у него было — защитить своих людей. А для этого ему приходилось жертвовать многом. Порой даже своими чувствами. Это делает князя великим. А не то, что решит Орда! — при этих словах митрополит оживился. Его оживление хорошо понял Симеон. Уходя, он сказал:

   — Владыка, с ними, — он кивнул на стену, за которой располагались хоромы, где жили литовцы, — ты мня не торопи! Я всё сделаю, как надо.

Крестя его на дорогу, митрополит улыбнулся, понимая, что князь ждёт важного для него сообщения.

Глава 19

Дважды в год тевтонцы широко отмечали необычайные события: девятого апреля — смерть Папы Климента, а двадцать девятого ноября — Филиппа IV, Красивого, французского короля. Сколько за это время ушло в небытие и пап, и королей, но никто не удосужился воспоминаний, как он. И отмечались эти даты тевтонцами не потому, что они как-то касались их. Отнюдь. Эти даты были связаны совсем с другим орденом, а именно с орденом тамплиеров, которые когда-то гнездились на юге Франции в нескольких тысячах вёрст от тевтонцев. Но сила этих дат была в том, что в указанные сроки были исполнены проклятия, посланные в адрес паны и короля, виновных в гибели некогда могучего ордена, подобного тевтонскому, Великим магистром тамплиеров, когда над ним свершалась судебная расправа. Это действо сильно подчёркивало невиданную, таинственную власть ордена. Тевтонцы умело преподносили эти события, явно давая понять, что и они являются подобными обладателями этой силы. Всё это адресовалось соседям с единственной целью напугать, заставить их задуматься.

А всё началось за несколько лет до этого. Однажды утром, войдя в королевскую опочивальню с весьма печальным видом, Ангерран ле Портье де Мариньи представил королю отчёт о том, что их казна пуста. Это сообщение так встревожило невозмутимого короля, что он поднялся с постели и подошёл к столику. Под его грузным телом жалобно застонал английский стул. Пробежав глазами по пугающим цифрам, он поднял прекрасные глаза на своего первого министра.

   — Сир, — проговорил тот, поняв, что король хочет, — мы уже всех обложили: торговцев — трижды, баронов — дважды, церковь... больше некого обкладывать.

Король почесал затылок и опять поднял на Мариньи глаза, теперь в них были просьба и жалость. И Мариньи произнёс единственное слово:

   — Тамплиеры!

Король оживился. Он хорошо знал силу их власти, а где власть, там и злато. Укоротить их хотел ещё его дед, Людовик Святой. Но... загадочная смерть деда остановила это наступление. Его отец, слабохарактерный Филипп, только говорил, но по существу ничего не делал.

И король понял, что подошло время закончить то, что начинал его знатный предок. Он посмотрел на министра с улыбкой. Мариньи догадался, что его задумка нашла подтверждение. Скоро ему будет что считать.

   — Сир, я могу идти? — спросил он вкрадчивым голоском.

   — Иди.

Министр, раскланявшись, направился к выходу. Но только его рука охватила дверную ручку, как за спиной ударило:

   — Да!

Министр повернулся, сердце его дрогнуло, что-то смутило короля. Он хорошо знал, что тот был не в деда. В душе мало во что верил. Но вдруг... так и получилось!

   — А что чаша Грааля, она по-прежнему у них?

Этот вопрос короля застал министра врасплох. Он понял, что всё повисло на волоске. Но министр нашёлся:

   — Чаша Грааля помогает только тем, — проговорит он уверенным голосом, — кто не нарушает Христовых заповедей.

Король знал, министр ему докладывал, о тайных захватах тамплиерами южных земель и что в их тайных темницах совершаются бесчеловечные пытки и казни. Филипп кивнул. Ясно было, что этот ответ его удовлетворил. Он только добавил:

   — Хорошо бы прибрать их к своим рукам!

Министр тихо промолвил:

   — Будем стараться, сир!

Но министр поторопился со своей радужной мечтой. На пути у них стоял... папа. Мариньи решил начать своё наступление на орден с виду простым актом: тот должен был платить налоги, как все владельцы. Магистр ордена Жак де Молэ, получив такое извещение, счёл его незаконным и пожаловался папе. Пана заступился.

Королю самого мощного в Европе государства давно хотелось, чтобы папы были «под его рукой». Случай помог это совершить. Недовольные деятельностью паны из-за его безжалостных инквизиторов, римляне поджигаемые противниками Климента V, среди которых в основном были французские ходоки, стали ему явной угрозой. Французский король воспользовался этой ситуацией и со словами: «Надо спасать папу», послав отряд воинов, перевоз его в Авиньон. Теперь папа, получив «доказательства» вины тамплиеров, дескать, те не хотят исполнять французские законы, перестал быть их заступником.

Мариньи послал Великому магистру письмо, в котором излагалась необходимость их встречи, чтобы утрясти границы ордена и определиться с размером уплаты ренты. Магистр, получив письмо, впал в раздумье, что делать: ехать или нет.

Его приближённые, среди которых был и его самый верный друг Жоффруа де Шарнэ, приор Нормандии, были против этой поездки. Но... магистр решил не игнорировать приглашения главного министра, понимая, что за его спиной стоит король. Отдав распоряжение, чтобы подготовили замок тамплиеров в Париже к их приезду, магистр в сопровождении солидного отряда рыцарей отправился в долгий путь.

Он хорошо понимал, что дорогой с ним может случиться «всякое». Потом сошлются на какую-нибудь банду разбойников. Повесят, для оправдания, несколько безвинных. И всё. Поэтому отряд шёл всю дорогу в ожидании нападения. Но, когда средь голубой дымки стали видны далёкие крыши Парижа, опасения пропали, все расслабились.

И вот последний лес перед ними. Минуя его, они окажутся в столице. И вдруг за каретой что-то громыхнуло. Магистр, несмотря на свой возраст, а ему был 71 год, быстро оглянулся. Огромное поваленное дерево разделило отряд надвое. Основные силы остались позади. Вскоре послышались возгласы нападавших, звон клинков. Противник, видать, всё просчитал. Силы были неравны. Передовой отряд в два десятка человек не смог защитить магистра. Он и ещё несколько человек были схвачены. И, как бы в насмешку, брошены в замок Тампль, только не в верхние комнаты, а в тёмное сырое подземелье.

Семь лет магистр и его собратья по ордену провели там. За всё это время Великий магистр много раз обращался к папе за помощью, доказывая свою невиновность, но ответа не было ни на одно письмо Молэ.

Пытки, королевские обещания о помиловании заставили признаться во всём: да, тамплиеры предавались содомскому греху, да, для вступления в орден требовалось плюнуть на святое распятие, да, они поклонялись идолу, да... чего не ведал магистр, так это тайны Чаши Грааля. Этим своим поступком он в душе как бы торжествовал над своими мучителями: «Они не получат её, она не будет служить их преступным намерениям».

И вот суд. Точку в нём поставил Филипп IV, Красивый, сказав:

   — Жак Молэ и Жоффруа дс Шарнэ нынче вечером будут сожжены на Европейском острове.

Голос его прозвучал твёрдо, властно. Никто из коллегии судей не посмел оспорить его решение.

Пламя сначала поднималось медленно, потом быстро побежало к ногам Великого магистра по бумажной митре, затем оно поднялось вверх, сжигая седую бороду и перекидываясь на всклоченные волосы.

И в это мгновение пылающий факел повернулся к королевской галерее. И, сея страх, его громовой голос вещал:

   — Климент и ты, Филипп, изменники данному слову, я вызываю вас на Суд Божий. Тебя, Климент, через сорок дней. А тебя, Филипп, — в течение года!

Это случилось 18 марта 1314 года.

Не прошло и сорока дней, когда 8 апреля, вечером, папа, собравшись было отойти ко сну, почувствовал в желудке резкую боль. Что только ни делали лекари, но к утру Папе стало совсем плохо. А по полудни, когда солнце, обойдя Петровский купол, взяло курс на запад, папы не стало. Эта весть, достигшая Парижа, заставила Филиппа побледнеть.

С этого времени он не находил себе места. Вызвав Мариньи, он поинтересовался, что тот предпринял по поиску чаши Грааля. Мариньи только низко склонил голову. Король понял и, взяв его за воротник, грозно сказал ему в лицо:

   — Ищи!

Министр понял, что король только в этом видел своё спасение.

Но все попытки были тщетны. Сколько ни бесился король, всё было бесполезно. Так пробежало лето. Наступила холодная осень. Она сильно испортила королю настроение, которое и без этого было весьма тревожным. Чтобы как-то развеяться, уйти от навеивающих неприятнейшее воспоминание стен, свидетелей прошлого, король отправился в замок Клермон, чтобы в лесу Пон-Сент-Максанс заняться охотой, надеясь, что она вернёт ему утраченное спокойствие.

Уединение от бурлящего интригами, мелкими заговорами, доносами, мольбами и просьбами окружения помогло королю прийти в себя. Он даже не отказался от общества молодой графини Сен-Поль. Пассия[31] была белокурой стройной женщиной с широкими бёдрами и узкими плечиками. В это утро король проснулся раньше обычного. Причём лоб был мокрым от пота. Ему приснился странный сон. Какой-то старик, неизвестно откуда взявшийся, вдруг встретился ему на дороге. Он молча взял его за руку и куда-то повёл. Всё бы ничего, но он узнал в нём... Жака дс Молэ.

   — Тьфу, чёрт, — тихо прошептал король.

В спальне было темно. Толстые шторы не пропускали света. Только одна штора, небрежно задвинутая, оставила узкую щель, сквозь которую, как отточенный нож, пробивался свет. Это сравнение ещё сильнее испортило ему настроение. Проникнувший свет показывал, что на дворе уже значительно просветлело. Решив, что охота заставит забыть всё, он тихо поднялся. Набросил на плечи одеяло и, шаркая меховыми тапочками, вышел в соседнюю комнату. То был королевский кабинет.

На звон колокольчика появился Юг де Бувилль, его любимый камергер. Он застал короля стоявшим у окна. Услышав шаги, король повернулся к Югу:

   — Организуй охоту и дай мой костюм, — приказал он.

Когда король вышел на крыльцо и взглянул на реальную природу, на душе стало неспокойно.

Выпавший снег как бы заставил землю выглядеть добрее, а свежий морозный воздух вносил бодрость. Поставив ногу в стремя, король произнёс:

   — С богом! — и вскочил в седло.

Кавалькада сорвалась с места. Борзые, в предчувствии охоты, залились злобным лаем. Замелькали деревья, кусты...

Олень оказался на поляне между двумя опушками леса. Заслышав лай, он быстро поднял голову, точно взвешивая, откуда исходит опасность, и неожиданно метнулся вправо. И вся кавалькада, делясь на мелкие партии, ринулась за ним. Но животное отчего-то передумало, развернулось и побежало в противоположном направлении. На счастье короля, он оказался ближе всех и, нахлёстывая коня, ринулся за ним.

Азарт разгорался в нём всё сильнее. Он не стал обращать внимания на предупредительные крики отставшего камергера. Король уже видел тёмную борозду на спине животного, готовясь вогнать туда меч. Дело подпортила неизвестно откуда вырвавшаяся гончая. Её яростный лай спугнул оленя, и тот, напрягая последние силы, бросился в спасательную чащу.

   — Уйдёт! — вырвалось из груди короля.

И он, взмахнув хлыстом, на всём скаку ворвался в этот лес. Из-за густых ветвей король не заметил толстого сука и не пригнул голову. И тот с ним сыграл злую шутку. Сбитый головной убор защитил его от видимой травмы, но не спас от ошеломительного удара в лоб. Король вылетел из седла, как пробка из бутылки. Бувилль, потерявший из виду короля, стал кричать:

   — Сир! Сир!

Но в ответ послышалось только лёгкое шелестение ветвей.

Лошадиный топот обрадовал Юга. Он пустил коня галопом на этот звук. Но каково было его изумление, когда он увидел королевскую лошадь без седока! Бувилль понял: случилось несчастье. И стал во весь голос звать на помощь.

Короля нашли по его стону. Он был в беспамятстве. Его величество лежал на спине, разбросив руки, словно пытаясь кого-то обнять, чтобы ему помогли подняться. Ладони, сжатые в кулаки, были полны лесной почвы. Значит, в первые минуты он пытался подняться сам.

На голове, которая покоилась на кочке, каких-то следов удара, царапин не было. На груди тоже ничего подозрительного обнаружить не удалось. Людей стал брать страх. Животный страх! Всем пришли на память пророческие слова Великого магистра.

Соорудив из тонких берёзовых стволов носилки, его бережно доставили в замок. Сбежавшиеся лекари, осмотрев тело, не нашли ничего, что могло бы послужить ключом к разгадке этой тайны. На всякий случай пустили кровь. Потом, когда Бувилль заставил найти головной убор короля и его нашли недалеко от места падения Филиппа на кустах, над которыми простирался толстый сук, сразу всё прояснилось: шапка спасла от видимой травмы, но не спасла от сильного удара. Подобное случилось сто восемьдесят лет спустя с королём Карлом VIII, который в замке Амбуаз, направляясь смотреть на турнир, при входе забыл наклонить голову, и, будучи весьма высоким мужчиной, стукнулся лбом об архитрав[32]. На это ни он, ни его окружающие не обратили никакого внимания. На турнире он потерял сознание и, не приходя в себя, скончался в тот же вечер. Лекари тоже ничего не могли понять.

Когда король очнулся, то увидел склонившегося над ним Бувилля. Король что-то шепнул и тот закричал:

   — Мариньи, тебя требует король!

Положение короля сильно напугало первого министра. Он выглядел каким-то затравленным зверем. Осторожно подойдя к своему господину, склонил голову. Почувствовав пришедшего, король медленно открыл глаза и что-то прошептал. Но его слов не услышали не только приближённые, но и Мариньи. Подставив ухо к его губам, он еле разобрал:

   — Найди... ча... — уста его сомкнулись.

Министр шепнул ему в ухо:

   — Сир, я постараюсь! — и на цыпочках отошёл прочь.

Его место занял Бувилль. Он тоже еле разобрал, что король желает, чтобы его доставили в Фонтебло. Потом Филипп произнёс довольно громко:

   — Пить!

Прибывший к этому времени из Доминиканского монастыря брат Рено, великий инквизитор Франции, смочил губы короля святой водой. Наконец воля короля была исполнена. Его дух держался до тех пор, пока он не попал в эти стены. Вскоре король стал прощаться, почувствовав, что его земная жизнь подходит к концу. Похоже, попята это и приближённые, собравшиеся у ложа короля. И они начали читать молитву: «В руки, твои, Господи...». В это мгновение они вдруг услышали непонятный звук, изданный королём:

   — Ча...

Все замерли.

Брат Рено подошёл к постели.

   — Король умер! Да здравствует король!

Так не стало Железного короля. Это случилось 29 ноября 1314 года. Предсказание Великого магистра сбылось.

В этот день, отслужив по этому случаю мессу, магистр Тевтонского ордена, взяв за плечи рыцаря Конрада фон Вернера, повёл его к себе Рыцарь хорошо знал, что спросит и скажет магистр. Опять об этой чаше Грааля. Так оно и случилось. Только на этот раз он начал с того, что прошло уже сорок семь лет с того времени, как тамплиеры потеряли над ней своё влияние, а она до сих пор неизвестно где.

   — Великий магистр, — довольно официально заговорил рыцарь, — вам хорошо известно, что Филипп, король Франции, более семи лет безуспешно пытался её разыскать. Так это на его земле!

Что последними словами хотел сказать Конрад, магистр отлично понял и заметил:

   — Хотя и Молэ за свой долгий магистрат наделал немало... — он поднял глаза кверху, подбирая более достойное слово, чтобы не скомпрометировать память великого тамплиера. Но ничего лучшего не нашёл, как произнёс... — э... глупостей. А о короле говорить нечего. Вот она им и не даётся.

Как хотелось рыцарю ляпнуть: «А мы?» Но сдержался.

   — Я подбираю людей, — произнёс магистр, — советую разыскать Эврара, рыцаря тамплиеров. Как мне известно, ему тогда удалось скрыться.

Но как скажешь магистру, что поиски этого рыцаря похожи на поиски иголки в стоге сена.

   — Хорошо, Великий магистр! — ответил рыцарь.

   — Советую приглядеться тебе к... э...

Магистр забыл имя того, кого хотел назвать. Конрад понял и подсказал:

   — Руссинген!

   — Вот! Вот! — обрадовался магистр и повторил: — Руссинген. Мне думается, что он, живя у нас, ещё не успел... гм... гм.

Конрад улыбнулся одной стороной щеки.

Глава 20

В давние времена меж рек Дубисси и Невяжи рос дуб. Сколько ему было лет, никто сказать не мог. Знали только, что некогда, а именно, несколько веков тому назад, прусский король Прутено, отдав корону своему брату, поселился здесь. И вскоре многие почувствовали божественную силу этого дерева. А Прутено стал верховным жрецом.

И сегодня это место не потеряло своей притягательной силы. Многие пруссы идут на это место, чтобы поклониться священному дубу, зайти в священный храм, принести жертву, отпраздновать знаменательные даты.

Загодя пруссы готовятся к праздникам. Шьют нарядные одежды, готовят живность к жертвоприношению. И вот этот день настаёт. Цепочки людей со всех сторон, как ручейки к реке, стекаются к заветному месту. В первую очередь они посещают храм. В нём стоят три статуи. В центре самый могущественный бог Тор. Он управляет громом, молнией, ветрами, дождями... У него золотая голова, серебряные руки, опоясан золотым поясом. Справа от него — Водан. Бог войны, ярости, возбуждения, мужества. Слева — Фриккен. Он дарует людям мир и радость жизни. Перед ними горит вечный огонь. Отдельно от них Нерте — богиня земли.

Из храма они идут к священному дубу. Через него они общаются с духами. Рядом — источник, у которого совершаются жертвоприношения. Всё это сопровождается песнями, плясками, которые посвящены разным святым.

На этот раз пруссы собираются праздновать день Огня. В этот день у Камбилы важное событие. Он должен «похитить» свою невесту и обвести её три раза вокруг дуба. Заранее на холме рядом с дубом поставлен высокий шест. На его конце колесо, на спицах которого пенька, пропитанная маслом. От обода на землю спускаются четыре конца верёвок. Когда начнётся праздник, жрецы, взяв концы верёвок, крутят колесо до тех пор, пока не загорится деревянная ось и не зажжёт пеньку. Этот огонь устанавливает связь между земным и небесным пламенем. Готовится и чучело, которое покрывают зелёными ветками, и потом верховный жрец, осуществляя священный танец под вопль людей, бросит его в костёр. Он должен сжечь и уничтожить всякие вредные влияния разных ведьм, демонов, монстров, не забудут и главную богиню земли Нерте. Для этого телегу обивают материей. Ставят туда статую богини и везут к дубу, где её жилище. В телегу запрягают коров.

В дни празднования пруссы не берут в руки оружия, не затевают походов. Везде царствует мир и покой. И вот настал этот день. Жених одет в длинную тунику, обшитую белой тесьмой. Снизу она украшена кистями из бычьих хвостов. На невесте — розовое платье и венок из зелёных ветвей. Празднество открывает главный жрец — Криву. Он посредник между богом и людьми. Осуществив танцевальный обряд, он подходит к белому коню, которого должен принести в жертву богам. Коня за уздцы двое жрецов ведут на жиниче[33], где Криву ударом меча пустит ему кровь. Затем сигоны[34], но его команде, начнут раскручивать колесо. Чтобы оно загорелось, собравшийся народ начинает танец, прося небо послать им огонь. И вот он...

В это время, когда все заняты мольбой, Камбила делает попытку украсть свою невесту. Дело это непростое, даже если всё делается по сговору. Невеста не должна отдаться просто так. Что о ней могут подумать? Пошла к первому попавшемуся? Нет уж! Хочет получить жену, должен постараться. А та не должна просто так поддаться. Здорово будет, если у мужа будет поцарапано лицо. Свидетельство, что невеста знает себе цену, замуж не спешит, Но только... вот насильно. Но она сопротивлялась. Этим она будет гордиться всю жизнь.

Камбила хорошо это знает. Он крадётся, как зверь. Глаза нацелены на добычу. Но как её взять? Рядом с ней подруги. Выход только один. И он стрелой мчится в поселение, чтобы у старого Рода взять приученного волка. Узнав, для чего нужен зверюга, он позвал внука и сказал идти вместе с Камбилом. Его-то зверь не послушает.

И вот они у девичьего хоровода, в засаде. Когда Айни оказалась невдалеке, паренёк выпустил волчицу. Поднялась паника. Девчата с визгом поразбежались кто куда. Тут-то Камбила и схватил любимую. Но та хорошо прошлась по его физиономии. Но какая это мелочь! У него появилась... гордость. Он взял в жёны не первую попавшуюся. Взял по любви. И, несмотря ни на что, он — победитель. Крепко держа её за руку, тянет девицу к дубу, не чувствуя от счастья боли на израненном лице. Один круг, другой, третий. И она его — жена! Чтобы сбросить сглаз, прогнать злых духов, они обходят священный огонь. И воз новобрачные незаметно возвращаются к празднующим. Потом они убегут в священную рощу, чтобы найти там пустона[35]. Пусть-ка он им погадает. Тот берёт три дощечки и рисует на них какие-то знаки. На огромном пне он перемешивает дощечки и смотрит на Камбилу. Но у того душа пост от радости. И он с мольбой в глазах смотрит на свою любимую. Та, понимая ответственный момент, сильно волнуется, не решаясь указать. Все терпеливо ждут. Наконец, не выдержал жрец и тихо кашлянул в кулак. Это было, как сигнал. Айни указала на дощечку справа.

Пустон поднял её и долго вглядывался. Складывалось такое мнение, что он видит её в первый раз. Но это придавало его ворожбе какой-то особый привкус важности, ответственности, трепетности ожидания. И наконец он заговорил. Айни почему-то закрыла уши. Потом она призналась, что боялась услышать что-нибудь плохое. Но... он произнёс слова, в которые трудно поверить. Если отбросить всю ту мишуру, на которых они замешаны: слияние звёзд, положение Лупы... то он нагадал им: ваше потомство ждут высокие взлёты и падения, радость и слёзы. Вас будет охранять звезда Одоно. Она редко кому выпадает для покровительства. Когда-то она покровительствовала Прусено. Но потом она оставила его... И теперь вновь вернулась уже к вам.

Предсказание устраивало молодых, у которых ещё не было потомства, и горевать, что их постигнут как радости, так и беды, было рано. Теперь надо было искать швальгона[36]. Тем временем праздник подходил к кульминационному моменту. На поляне внезапно, танцуя, появился человек, одетый в шкуру волка. За ним несколько жрецов несли чучело, покрытое зелёными ветками, и со словами: «Унеси с собой болезни, наветы, колдовские чары... дай нам запас сил...» бросали его в костёр. Затем начали прыгать через огонь.

Глава рода Камбилы разглядел средь массы народа счастливое лицо сына. Он понял: сын повенчан, надо отметить это важнейшее событие. После того как он узнал о предательстве Руссингена, Камбила остался единственной надеждой и наследником его деяний. А поэтому для него ничего не жалко.

Послышался знакомый голос верховного жреца. Он, направляясь к священному дубу, запел:

   — Зовусь дубом, расту на высоком холме. Верхушкой касаюсь неба. Меня поют росой, земля даёт мне соки. Здесь души превращаются в духов. Духи — в божества. Я, дуб, священное дерево, являюсь жилищем для них....

Все повторяют его слова, с трепетом глядя на дерево. Похоже, оно, слыша эти слова, напускало на себя важность.

А жизнь продолжалась. По приказу Дивона на поляне готовили всё, чтобы отметить это важное событие. В это же время в тевтонском замке произошло одно, на первый взгляд, ординарное событие. Конрад, выполняя желание Великого магистра, зашёл к Руссингену. Он нашёл его в несколько расстроенных чувствах. Как тот признался, там, у него на родине, сегодня большой праздник. Много танцев, песен, веселья.

   — И, наверное, брат мой женится, — с тоской произнёс он.

Конрад нахмурился. Ему было неприятно воспоминание о человеке, как он считал, так глубоко его оскорбившем. Его! Рыцаря! И другое — плохо, что он думает о своём доме. Но он даже бровью не повёл, а весело сказал:

   — Пойдём-ка лучше ко мне. И мы тоже потихоньку сможем отпраздновать!

Руссинген ещё не очень привык к этой новой для него тевтонской жизни. Жизни, когда требовалось сумрачно сидеть из-за дня в день по своим углам и заниматься молитвами. Хотелось и с кем-то пообщаться. Поэтому его не пришлось долго уговаривать.

Приведя его к себе, Конрад заговорщески ему подмигнул и достал из поставца вино и закуску. Напиток понравился Руссингену, развязал ему язык. Потянуло на хвастовство. Ну как было не сообщить правой руке магистра, что он является наследником, правда, далёким, прусского короля Прутено, который, добровольно передав свою власть брату Вейдевуту, стал верховным жрецом.

   — У Вейдевута, — продолжил он повествование, — было двенадцать сыновей, среди них Недрон. От него пошёл наш род, — не без гордости заявил прусс.

Рыцарь слушал его со вниманием. А в голове закрутилась мысль: «Королевский наследник, королевский наследник, — повторил он про себя, — у них не может не быть сохранённого с той поры клада». И он осторожно задал подвыпившему раскрасневшемуся пруссу вопрос:

   — Наверное, род что-то сохранил с той поры? А кстати, как давно это было? — поинтересовался рыцарь.

   — Было, — повторил это слово Руссинген, задумался, — однако... лет семьсот назад.

   — Ничего себе, — искренне удивился Конрад, — и вы всё помните?

   — Не всё... но знаем, что наш прародитель Недрон. А насчёт того, осталось ли что с той поры или нет... — Руссинген замолчал.

О каких-то сохранившихся богатствах он не знал. Но говорить об этом не хотелось. Пожалуй, упадёт цена всему сказанному. И он нашёл выход:

   — У нас это передаётся по наследству старшему сыну. Только Камбила знает.

«Ага, — выяснил для себя Конрад, — значит, что-то есть. Да за такое время поднакопилось, видать, немало.

Этот вывод вскоре узнал и магистр. Выслушав рыцаря, он улыбнулся.

   — Так, говоришь, очень хочет стать повелителем пруссов?

   — Хочет! — подтвердил Конрад.

   — И будет предан? — продолжает допрос тот.

   — Думаю, да!

Магистр провёл рукой по острому, бритому подбородку.

   — Такие люди нам нужны. Можешь взять его в свою команду. Чашу надо сыскать! Да и о кладе надо подумать. Сынок — то, наверное, бежал домой.

Эти слова обрадовали Конрада.

Но так случилось, что вопрос женитьбы встал не перед одним Камбилом. После того, как великий князь Симеон Иоаннович получил известие о том, что Олгерд хочет выступить в поход против непокорного Новгорода, он принял потерявших всякую надежду литовских посланцев.

Встреча носила весьма милостивый характер, и князь решил все их вопросы, чем те были весьма удивлены. Князь литовский Любарт получил в жёны племянницу Симеона, княжну Ростовскую. А Олгерд — княжну тверскую, его свояченицу. Симеон знал настрой митрополита, направленный на укрепление Московского княжества, и поэтому считавший, что эти браки не только усилят Московию, но и дадут возможность расширить православное христианство. Но... уважая порядок, Симеон обратился к митрополиту с просьбой разрешить православной церкви такие смешанные браки. Феоктист ответил согласием. Радостные посланцы, на глазах которых проходила эта процедура, отправились в обратный путь в весьма приподнятом настроении.

Теперь предстояло обсудить вопрос женитьбы самого великого князя Симеона. Сам князь пока не хотел об этом и думать. Но те разговоры, которые доходили до его ушей, не проходили мимо. Внезапная потеря первой жены, Марии, с которой они жили душа в душу, наложила на князя тяжёлый отпечаток. Ему никто не был мил. Ему как великому князю это милование было, кстати, и не к чему. Тут должна быть выгода.

На обсуждение этого вопроса он пригласил митрополита, боярина Василия Кочеву, князя Пожарского, воеводу Фёдора Акинфовича, мечника Фёдора Шубачеева, купца Василия Коверя. Когда Симеон объявил, что ждёт от них совета по этому вопросу, эта маленькая дума молчала. Как воды в рот набрала. Митрополит считал, что он должен будет оценить предложения. Кочева, хитрый княжедворец, решил пока не высказываться. Шубачеев считал не по чину ему начинать такой ответственный разговор. Пожарский и воевода переглянулись меж собой.

Покашляв для солидности, начал воевода.

   — Великий князь, — заговорил он глухим голосом, — тебе хорошо известно, что литовский князь Олгерд собирает полки. Говорят, на Новгород. Но кто его знает, куда он их повернёт. Разве не водил он своё войско под Можайск? — тут он почему-то посмотрел на Пожарского, но продолжал, — нам надо укреплять те границы. Поэтому, — он обвёл взглядом присутствующих, наверное, заранее ища их поддержку, — я предлагаю княжну… гм... смоленскую.

Все поняли резонность слов воеводы. Поэтому воцарилось молчание. Ждали, как на него среагирует великий князь.

Но тут поднялся Пожарский.

   — Я, конечно, понимаю воеводу. Княжья доля в этих случаях тяжела. Князь — человек. У него есть сердце.

При этих словах заворочался воевода, поглядывая выразительно на Кочеву, словно требуя от него, как старшего по возрасту, осадить этого «сердечного» князя. Но Кочева сделал вид, что не заметил взгляда воеводы, и отвернул голову. Между тем Пожарский продолжал:

   — Я думаю, наше княжество нисколько не ослабнет, если у нашего великого князя в сердце будет и любимая жена, — сказав, он сел, ни на кого не глядя.

Изменилось выражение лица и самого Симеона. Вначале оно выглядело как маска. Печать безразличия светилась на нём. И вдруг эти слова! Было отчего задуматься. «Вот только где взять такую?» — можно было прочитать по его ожившему лицу.

Видя, что обсуждение может зайти в тупик, поднялся Кочева. Боярин постарел, поседел. Лицо покрылось морщинками. Но глаза по-прежнему светились молодо. И он начал:

— Князь, — он с улыбкой посмотрел на Пожарского, — ты сказал правильные слова. Наш великий князь, — теперь он перевёл взгляд на него, — потеряв любимого человека, досель скорбит. И эту боль может вытащить из его сердца только такая жена, которая придётся ему по душе. Но... прав воевода, опасаясь за западные границы Московии. И, если бы он мог сейчас сказать нам положа руку на сердце люба такая-то... я бы, пожалуй, согласился. Но сейчас время не ждёт. Выбор — дело долгое. Вражеские полки могут вскоре угрожать и нам. Прости меня, Симеон, но я думаю, надо согласиться с воеводой.

После этих слов лицо Симеона вновь преобразилось в маску. Боярская «гиря» была тяжела. Противовеса ей пока не было. Князь скрипя сердце дал согласие. И послал боярина в Смоленск главным сватом. Колесо закрутилось.

Глава 21

Мороз подкрался, словно рысь, неслышно и невидимо. Ещё вчера лёгкий и озорной, сегодня он сковал лужи серебряным покровом и набросил на землю белёсую шаль, которая горела на солнце, как одеяние знатной боярыни, щипал нос и уши так, что любой, оказавшись на улице, торопился поскорее убраться туда, где печи трещали от сгоревших поленьев.

Евстафий Дворянинцев, который никак не мог дождаться приезда за ним сына, думал, выйдя, как обычно, на утреннюю прогулку:

   — Рассердился.

Теперь старый боярин, набравшись сил, выходил один, с сожалением вспоминая, как ходил с Марфушей. Ему так и не удаюсь её уговорить. Девка твёрдо стояла на своём: «Она здесь дождётся своего Егора». Как он её ни уговаривал, ни убеждал: «Да кто тебя здесь, в этой глуши, разыщет? А в городе ты это сумеешь сделать». Но эти добрые и правильные слова почему-то не доходили до её сознания. Или она просто чего-то боялась? Но разгадать её боярин не мог.

Сделав всего несколько шагов, он вдруг почувствовал, что кто-то невидимый схватился за его нос. Да и уши дали о себе знать. И солнце в это утро на ясном небе выглядело как-то сумрачно. Боярин понял: пожаловал мороз во всей красе. Он и солнце постарайся прикрыть своей невидимой, как и он сам, паутиной.

Евстафий ввалился в избу, громко кряхтя, потирая уши и нос.

   — Пожаловал-таки Мороз-Иваныч! — с порога заявил он, направляясь к печи, где Лука ворошил огонь и подкладывал поленья. — Ложи больше, не жалей, — посоветовал боярин, грея ладони перед ярким пламенем.

   — Не жалею, боярин. Чё его жалеть? В лесу дров полно, — ответил Лука, наровясь в забитую печь воткнуть ещё чурку.

Появилась Марфа, на ходу завязывая платок.

   — Чё там? — она кивнула на дверь.

   — Мороз пришёл! — смеётся боярин, поправляя кушак.

   — Пора уж! — принимаясь за посуду, заявила она.

   — Куды Марфуша делась? — поинтересовался боярин, подкидывая поленья к печи.

   — Да лежит девка. Занемогла малость, — ответила бабка, собирая на стол.

А в обед звонкий лай собаки да скрип полозьев известили о запоздалых гостях. Выглянувший Лука сказал, прикрыв дверь:

   — Готовсь, Естаф! Сын приехал.

Отряхивая с сапог снег, вошёл Фёдор. От его ладной фигуры исходил холод. Он скинул медвежью шубу и стал смотреть, куда её пристроить. Не найдя ничего подходящего, вешал был занят, приткнул её в угол.

   — Ну, здоровы были! — крепким голосом произнёс он.

   — И ты будь здоров, — за всех ответила Марфа и пригласила его к столу. — Однако, Фёдор, ты счастлив, в окурат к обеду поспел. Давай, садись! Лука! — и командным голосом приказала: — Неси!

Лука понял, что паю нести и юркнул в подвал. Вскоре он вернулся, держа в руках увесистый берестяной туес. Бабка покачала головой. Дед понял, что она хотела сказать: поменьше не нашёл?

   — Чё попало, — пробубнил он, ставя его на стол.

   — И всё? — спросила бабка.

Тог вопросительно посмотрел на неё.

   — Вы, чё, с ладонев пить-то будите?

   — А-а! — понял дед и полез за кубками.

Фёдор, усаживаясь, оглядел стол.

   — Чем вы тут батяню кормите? — проговорил он.

   — А чё есть, то и ест! — ответила хозяйка, разливая по мисам наваристую похлёбку.

Фёдор склонился над ней и понюхал:

   — Вкусно! — одобрил он, беря деревянную ложку и краюху хлеба.

   — Погодь! — остановил его Лука и разлил медовуху.

   — С морозцу! — поднимая кубок, сказал хозяин.

Хороню пообедав, Фёдор рыгнул и впервые глянул на Марфушу. Та, как сидела, опустив голову, так и не пошевелилась. Он оторвал взгляд и поднялся.

   — Батяня, я за тобой, — пояснил сын, остановившись перед ним.

   — Чё долго-то не ехал? — спросил боярин, допивая цежью[37], не глядя на сына.

   — Так Ефросинья... преставилась.

   — Как «преставилась»? — боярин резко отодвинул братину, поворачиваясь к сыну.

   — Да, так... поболела и померла. Вот сорок дней справил и приехал, — ответил Фёдор, опустив голову.

Боярин, отворачиваясь от сына, повернулся в сторону и уставился в угол. Было видно, что внутри него происходит какая-то борьба. Посидев какое-то время в задумчивости, тяжело поднялся.

   — Шубу-то не забыл?

Этим вопросом он дал ему понять, что пора отправляться домой. Фёдор вышел и вскоре вернулся, держа на руках такую же, как у него, шубу и катанки, которые Евстафий с одобрением оглядел. Они ему понравились, это было видно по его улыбке. Сняв хозяйские чувяки, поправил на ногах шерстяные носки и, подтянув порты, надел катанки. Пройдясь по избе, опробовал их. Сын с интересом ожидал, что скажет отец. Но тот молчал. Фёдор не выдержал и спросил:

   — Ну, как?

   — Пойдут! — ответил тот и подошёл к Марфе.

   — Марфа, век тя не забуду. Хочу повторить: поехали с Лукой ко мне.

Та отрицательно покачала головой:

   — Тута мы доживать будем.

   — А если недуг схватит? Кто поможет?

Но за неё ответила Марфуша:

   — Я!

Неторопливо подошёл к ней боярин, подставил себе ослоп и сел рядом.

   — Доченька, — тихо заговорил он, взяв её руки, — я те сколь раз сказывал: не дело ето, не дело. Дажить Марфа подтвердит, — и, повернувшись к ней, спросил: — Так ведь, Марфа?

   — Так, так, — закивала она.

   — Я их не брошу! — твёрдо сказала девушка.

   — И не надо их бросать. Пущай едут с нами. Что ты, Лука, скажешь? — он повернулся к деду.

   — Чё мне те сказать, боярин? Пока тута поживём, а тама видно будет.

   — Вот, — боярин ударил себя по коленке, — это другой ответ. — Поживёте, а мы, — он поглядел на Марфушу, — с ней за вами и приедем.

   — Нет, боярин, я их не оставлю.

   — А Егорушка твой как?

Похоже, этот простой вопрос застал её врасплох. И не только её. От чего-то дёрнулся Фёдор. Что-то хотел, видать, сказать. Да вовремя спохватился, смолчал.

   — Вот видишь, — боярин заглянул ей в глаза, — давай собирайся, доченька!

   — У мня шубы нет, — не зная что сказать, ляпнула она.

Одно было понятно: она Егора не забыла.

   — Шуба? Есть! — каким-то обрадованным голосом почти прокричал Фёдор и вновь ринулся наружу.

Когда вернулся, в руках держал какое-то чудо. Когда встряхнул его, показалось, что низвергся водопад под лучами зимних холодных солнечных лучей. Так загорелся мех в сумрачном свете избы.

   — Ой, бабоньки! — не удержалась Марфа. — Да чё ето за чудо!

Фёдор подошёл к девушке:

   — Красавица, примерь!

Она посмотрела на Марфу. Бабка кивнула в знак того, чтобы она примерила. Та позволила Фёдору набросить шубу себе на плечи. Но, когда тот попытался как бы невзначай провести по шубе руками, делая вид, что расправляет, получил по ним крепкий удар.

   — Не балуй, — осадила она молодого боярина.

   — Царица и только! — воскликнула восхищенная Марфа, глядя на девушку.

   — Аты царицу-то видела? — заметил Лука, не отводя от Марфуши взгляда.

А у старого боярина заблестели глаза: «Хороша, ух, как хороша!» — молча говорили они.

Но Марфуша не долго дала им полюбоваться собой. Она скинула шубу и вернула Фёдору.

   — В другой раз... надену.

Все непонимающе смотрели друг на друга. Первым нашёлся Фёдор. Он положил шубу на сиделец и сказал:

   — В другой раз, так в другой. Она — твоя.

Затем, достав из-за кушака тяжёлую кису, положил её на стол и, поглядывая на хозяев, сказал:

   — Это те, Марфа, те, Лука, и те... — её он не назвал, только зыркнул недовольными глазами, — благодарствую вам, — и трижды поклонился, — что спасли мойво батяню. А тя, — он повернулся к отцу, — я жду, — и вышел прочь.

Евстафий по очереди обнял Марфу и Луку, а, подойдя к девушке, сказал:

   — Марфуша, доченька, я всё узнаю про твойво Егора и приеду... Ладно?

Она, в знак согласия, кивнула. Он трижды поцеловал её в щёки, повернулся к двери. Уже на пороге, обернувшись, произнёс:

   — Да хранит вас Бог.

   — И тя тоже! — крестя, за всех ответила Марфа.

Отлежавшись с дороги, первое, что сделал Евстафий, поехал в гости к боярину Осипу Захаровичу, зная по словам Марфуши, что тот забрал её любимого. Но каково же было его удивление, когда на месте хором он увидел обгорелые брёвна. Первое, что мелькнуло в голове, что боярин погиб.

   — Вот ето да, — досадливо вырвалось у него. — Чё же делать? — Он даже растерялся.

Потерев лоб, пошире открыл дверцы кареты и увидел, как какие-то люди разбирали чёрные брёвна.

   — Эй! — крикнул он.

Те оглянулись.

   — Пойди сюда, — позвал он довольно громко.

Один из них, вогнав в дерево топор, подошёл.

   — Чё, боярин, надобно? — грубовато спросил мужик.

Боярин из кармана достал серебряную монетку:

   — Держи, — и протянул её мужику.

Тот взял и с удивлением посмотрел то на монетку, то на боярина, а в голове вертелось: «За что?»

   — Скажи, мил человек, а Осип-то жив аль нет?

   — Жив, боярин, жив! — ответил тот, опуская монетку в карман.

   — А где он?

   — Да в деревне... — и рассказал, как случился пожар, где был в это время Осип и как уехал в свою деревню.

Выслушав его, боярин вернулся к себе.

   — Ты куды ето, батяня, ездил? — за обедом спросил Фёдор.

Евстафий решил ничего не говорить ему.

   — Да... так... прогулялся. Город посмотрел.

Сын ничего не сказал, только подозрительно посмотрел на отца. Дорогой и, вернувшись, они мало общались друг с другом. Когда подъехали к евстафьевским хоромам, сын спросил:

   — Батяня, я поживу у тя? Не хочу душу теребить, — пояснил он.

Отец бросил коротко:

   — Поживи.

Как не посочувствовать сыну, недавно похоронившему свою жену.

И вот эта забота. Старый боярин почувствовал, что она как-то сковывает его деятельность. Перед его глазами часто появляется Марфуша, ему не хватает её внимательного ухода. Не забыто и его обещание. И он решил действовать. Цедя сквозь зубы кисель, процедил:

   — Я... тута... отъеду...

Куда, зачем, надолго ли — не пояснил. Сын, видать, понял его настроение, ничего спрашивать не стал. У него у самого появилось забот по горло. Скоро подходил срок переизбрания посадника, а он не думал отказываться от своего решения попробовать добыть этот пост себе. Был же когда-то им отец, почему и ему не посидеть в его кресле?

Старый боярин, несмотря на лютовавший мороз, поехал к Осипу в деревню. Хоть не ближний это свет, но ничего, силёнку в себе он почувствовал. Осип был так удивлён появлению такого гостя, что в первый момент даже не знал, что сказать.

   — Давай, зови в хоромы, обогрей гостя, — проговорил Евстафий, стоя на крыльце, топчась вместе с хозяином.

   — А-а! Ага! — обрадовано воскликнул Осип, услужливо открывая дверь.

В едальне, куда гостя завёл хозяин, было тепло. В печи весело потрескивали дрова. Пока Осип распоряжался насчёт кормления гостя, тот, по привычке, грел руки у огня, не без улыбки вспоминая разговор с Лукой.

За обедом Евстафий рассказал, зачем к нему пожаловал. Выслушав его, Осип, в свою очередь, поведал, что знал и о Марфе, и о Егоре. Удивился встрече Евстафия и Марфуши и спросил:

   — Чё ты так заботишься? Уж не...

   — Не-е... — качает головой Евстафий, — долг мой перед ней. Жисть мне спасла.

   — А-а-а! — понимающе тянет хозяин и весьма печально закончил: — Егор погиб, защищая Варлама, своего предводителя.

Услышав это, гость что-то задумался. А потом, похоже, повеселел.

Всю обратную дорогу домой Евстафий обдумывал, как лучше поступить. Но ничего путного не нашёл, как ехать к Марфе, всё рассказать и попробовать всё же забрать деву. Этой же дорогой он решил разделить своё добро между Фёдором и ею. Если они сойдутся, то и тогда сын не смеет обидеть ту, которой он обязан своим спасением и нрав которой так пришёлся ему по душе.

Такое быстрое возвращение боярина в эту глушь всех сильно удивило. Первое, что у него спросил Лука, встретивший боярина:

   — Что, вновь занемог?

   — Да, нет, — успокоил он, — я приехал до Марфуши.

За столом он всё рассказал. Услышав о гибели Егора, дева вскочила. На глазах появились слёзы:

   — Не верю, неправда! — воскликнула она.

Тогда боярин, повернувшись к образам, проговорил, крестясь:

   — Богом клянусь, правда!

Марфа подошла к девушке, обняла её, усадила рядом:

   — Марфуша, — заговорила она, — жизня — штука не проста. Чуеть моё сердешко, не врёть боярин. Крепись.

Марфуша зарыдала во весь голос.

   — Поплачь, милая, поплачь, легче будить, — посоветовала Марфа.

Доплакивать Марфуша ушла к себе.

Вечером, когда она появилась, её трудно было узнать. Лицо, казалось, почернело, глаза сузились.

   — Да ты чё, девонька? — всплеснула руками Марфа. — Развить так можно! Было дело, и у мня мужика убили. Так чё тогда? И мне за ним? Жить-то надо. Бишь, кака ты у нас. Как дочурка. Радость-то кака!

Наверное, этот простой, нехитрый довод как-то её успокоил, лицо стало оживать.

На другой день боярин заявил ей о своём решении разделить своё добро. Марфа и Лука, узнав об этом, вдвоём стали уговаривать её послушаться боярина. И Марфуша сдалась. Тепло попрощавшись, они отъехали в Новгород. Лука и Марфа версты две шли за повозкой. Потом отстали.

В Новгород возвращался и другой его житель. Печальное появление Станила в Новгороде было ударом грома средь ясного зимнего неба. Павша долго слушал объяснения сына. Молчал, «мотая на ус». Когда тот кончил говорить, отец начал неторопливо задавать вопросы. Перво-наперво он спросил про кису:

   — Значит, мошну поделил?

   — Поделил, — подтвердил тот.

   — Где она?

Сын пожал плечами.

   — Куды кидал, смотрел?

Станил кивком подтвердил. Потом, словно его осенило, начал вновь свой рассказ, дополняя забытыми было моментами.

   — Вскоре, — сказал он, — появился какой-то человек. Скорее всего это был один из подорожников, — сын замолчал.

   — Ну, — нетерпеливо рявкнул батя, видя, что сын вроде задумался.

   — А знаешь, батяня, я вроде встречал етого человека.

Батя весь, как пёс, насторожился.

   — Где?

   — Здесь. У нас.

   — В Новгороде?

Опять согласный кивок.

   — И что?

   — Я видел, как он шарил по кустам.

   — Искал?

Сын пожат плечами.

   — Вроде, — неуверенно промолвил он, видя, как сузились отцовские глазки.

   — А чё ты не вышел?

Сын усмехнулся:

   — Я чё, дурень? А вдруг за ним ещё бандиты?

   — Это ты прав. Да-а, — протянул Павша в задумчивости. — Думаю, это дело наших «молодцов-удальцов». Ишь, на своих руки подымают. Ну, погоди у меня! — Павша погрозил кулаком. — А ты ищи тово. Мы с иво заживо шкуру сдерём, а узнаем, куды он нашу деньгу дел.

Вабор, у которого остановился на житьё Егор, оказался весьма порядочным мужиком. Узнав от парня про его большущие деньги, он посоветовал спрятать их понадёжнее и никому про это не сказывать.

   — Ты ещё молод, — говорил он, — мало знаешь людей. А они разные. Одни вроде так и норовят в рот залезть, выдают себя чуть не за ангелов. А на деле — дряненький человечишко, так и зырит в карман залезть.

   — Видел я таких, — проговорил Егор, — бросили Варлама, за свои шкуры обеспокоились.

   — Вот так-то. Ты Петра дождись. Он те всё и расскажет.

Но Пётр пропал, как в воду канул. Куда делся, никто не знал. Чтобы зря время не терять, Егор с литовцем на пару стали трудиться. Работал Егор здорово. Можно было подумать, что за время своих скитаний он соскучился по труду. Скорее всего так и было.

Он редко выходил в город. Благо храм Парасковы Пятницы был недалеко. Он часто ходил в эту церковь, тайком моля скорее найти Марфу. Ехать домой, не встретившись с Осипом Захаровичем, которого ожидал со дня на день, не хотел. Разве что просить Милантию, может быть, она поможет. О ней слышал он разное. Его не тянуло принимать участие в кулачных боях, не было настроения.

Однажды, в свой редкий выход, идя по Людочоще, Егор услышал странный, досель не слышимый им звук. Пройдя на него несколько десятков шагов, он увидел, как из переулка выходят какие-то люди, связанные между собой гремящими цепями, медленно брели по дороге. Лица их были печальны, глаза отчуждённо глядели по сторонам. Они жалобными голосами твердили:

   — Подайте, люди добрые, на пропитание. Бог зачтёт вам!

   — Ишь, Бога вспомнили! — зло сказал какой-то мужик, — а когда грабили да убивали, про Него забыли!

   — Хто ето? — спросил Егор у двух встретившихся ему парней.

Один из них оглянулся и ответил:

   — А, разбойный люд. Суда ждут. Жрать-то им не дают. Вот и пускают милостину собирать.

Егор внимательно посмотрел на них. И ему показалось, что среди них были и те, кого зря обвиняли. Уж больно печально выглядели их лица. Туг запечалиться. Вины нет, а как доказать — неизвестно. Он подал им несколько серебреников. Довольно богатый дар.

Вернувшись к себе, Егор не узнал стол, который «ломился» от разных вкусностей. Тут и запечённое мясо с чесноком и овощами, разные сыры, пироги с осердием. Квасы, медовуха. У стола со скучающей физиономией сидел Вабор. Увидев входящего Егора, вскочил:

   — Да хде ты шатаешься? — встретил он его такими словами. — Давай садись.

Егор удивлённо поглядел на это изобилие.

   — Где ты деньгу взял? — отрезая кусок мяса, спросил Егор.

Тот рассказал, как к ним приезжал какой-то боярин, спросил только об Осипе и дал несколько серебряных монет.

   — Только за это?

Вабор кивнул.

   — Богач, — сделал вывод Егор и отпил несколько глотков медовухи. — А я видел... — и он рассказал об острожниках.

   — Луше туды не попадать, — заметил Вабор и поднял кубок, — чтоб нас миновала такая судьбина.

Когда выпили, Егор подолом рубахи обтёр рот и философски заметил:

   — От неё, брат, не уйдёшь!

Глава 22

Голосистый петух своей лужёной глоткой огласил весь двор о приходе очередного дня. Время самого сладкого сна, а тут надо подниматься. Камбила открыл глаза и посмотрел на окно. Там серость мешалась с темнотой, но на улице уже начинала биться новая жизнь. Слышны были голоса, скрип тележных колёс. Их выкатывали из каретницы[38]. Ржали кони, неохотно поющая конюшни. Тявкали собаки, то ли сердясь на суету, то ли доказывали, что не зря их держат.

Он посмотрел на сладко посапывающую Айни, улыбнулся своему счастью. Она недавно стыдливо заявила, что у них скоро будет маленький. Проведя осторожно по её волосам рукой, он спустил на пол ноги и на цыпочках вышел за дверь.

Предстояла хоть и опасная, но захватывающая охота на тура. Отец, одетый в удобный охотничий костюм, с кинжалом на широком ремне, что-то говорил одному из охотников. Тот только кивал головой. Когда Девон окончил разговор, охотник пошёл к лошади. Скоро её топот потонул в море пробуждающихся звуков. Камбила понял, что отец послал загонщика, который с людьми должен был не выпустить зверя.

Кони осёдланы, Девон даст команду, и отряд, вытягиваясь цепочкой, следует за своим предводителем. Камбила приотстал от отца. Он едет с Ютоном. Тот впервые принимает участие в такой охоте, ему всё интересно. И он донимает хозяина разными вопросами:

   — Правда ли, что у тура бывают рога, которыми он свободно может проткнуть человека?

   — Правда, — односложно отвечает Камбила.

   — А правда, что тур может убежать от лошади?

   — Да...

Камбила не выспался и сейчас зевает, ему прохладно от сырого леса, который они пересекают. Он поднимает ворот.

Наконец лес кончился, и они выехали на широкую долину. Она рассекалась небольшой, весёлой речушкой. Её берега густо обросли высоким густым кустарником. Сейчас он в пелене густого тумана, поднимающегося с реки, кажется какой-то фантастической крепостной стеной, протянувшейся до горизонта. Далеко вдали просвечивалась узкая полоска надвигающегося дня.

Их путь лежал на восток. И по мере их продвижения туман редел, всё яснее выделялись окружающие предметы. Когда совсем рассвело, Девон остановил людей и приказал им вытянуться полукругом. Как понял Ютон, ответственный момент приближался. Оживился и Камбила, в нём проснулся охотничий азарт. Глядя на него, паренёк чего-то стал опасаться.

   — Скажи, Камбила, — тихо спросил он, — правда или нет, что тур может на нас напасть?

Камбила улыбнулся, поняв волнение паренька, но успокаивать не стал: «Пусть не расслабляется».

   — Правда, — трагическим голосом ответил Камбила и для подтверждения взялся за рукоять меча, искоса наблюдая за ним.

Паренёк весь собрался. Его глаза в напряжении стали всматриваться вдаль.

И вот по цепочке понеслось короткое:

   — Пошли!

Так, в общей готовности и напряжении, они пересекли несколько долин, прочесав леса, встретившиеся на их пути, но зверь как сквозь землю провалился. Многие выбились из сил. Послышался глухой ропот. И Девон вынужден был остановиться. Посоветовавшись с несколькими охотниками, он решил прекратить поиск и возвращаться назад. Понурые и не без зла, охотники повернули домой. Столько протопать и всё зря. Все косо поглядывали на главного загонщика. Это он убедил их, что тур «дожидается» их. А загонщик, идя с низко опущенной головой, как бы молча, признавал свою вину.

И когда до родных хором осталось «руку протянуть», вдруг один из охотников вполголоса бросил:

   — Стой!

Все непонимающе поглядели на него. А он с протянутой вперёд рукой стоял, как истукан. Когда те глянули, то обомлели. Невдалеке было чудо природы: не бык, бычище! Девону не надо было поднимать руку, все остановились, как вкопанные. А животное увлечённо объедало куст, изредка напрягаясь, и в этот момент вся его огромная туша преображалась, вырисовывая каждый мускул, проглядывавший сквозь блестящую шкуру. А рога! Хоть сабли делай. Камбила подтолкнул паренька и глазами показал на бычище. У юноши глаза расширились. Да, такого красавца видеть им не приходилось. Его можно было сравнить разве что со столетним дубом. Животное явно чувствовало в себе сдерживающую мощь. Да, действительно, эта мясная туша могла не только проткнуть, но легко бросить через себя всадника вместе с его лошадью.

Близстоящие от Дивона всадники вопросительно посматривали на своего предводителя. Тихо сдерживая лошадь, к отцу подъехал Камбила.

   — Отец, позволь мне! — шёпотом попросил он.

Тот посмотрел на него, какое-то мгновение раздумывая: «Потерять последнего сына? Нет!». И отрицательно покачал головой.

Ничего не сказав, отец толкнул коня вперёд. За ним последовали и остальные, вытягиваясь в полумесяц, чтобы потом образовать кольцо. О том, что с ними будет, уже никто не думал. Охотничий азарт взял верх. Когда до быка остаюсь шагов двести-триста, и топот копыт был явственно слышен, зверь и то не показывал никакого вида, что осознает опасность и, медленно передвигаясь, спокойно пощипывал траву. Листва, видать, надоела. Изредка, подняв голову и потрясая рогами-саблями, он словно предупреждал: «Видели!» и вновь принимался щипать траву.

Всё произошло неожиданно. Шагов за сорок до него, бык, не поднимая головы, вдруг ринулся вперёд. Да так стремительно, что никто не успел опомниться. Лесную глушь пронзил чей-то вопль и крик. В воздухе мелькнуло что-то тяжёлое, грузное, которое, ломая кусты, грохнулось о землю. То кричал всадник, которого подцепил бычина, и бросил, выпустив коню кишки, через себя. Но это никою не отрезвило. Может быть, все враз заразились примером, который показал Дивон, ринувшийся с мечом в руках за животным. За отцом, стараясь опередить его, скакал Камбила.

Первым всё же догнал бычину Дивон. Он сумел воткнуть ему меж лопаток меч. Но могучий зверь только ещё более разъярился. Он рванул вперёд с такой силой, что Дивон не успел вырвать меч. Отбежав несколько шагов, бычина остановился, довольно резво развернулся. Он чуть не до земли согнул голову, глаза налились кровью. Это был гладиатор, готовый к смертной схватке.

Скорее всею и Дивону пришлось бы расстаться с жизнью, из-за скорости он не смог бы развернуть коня, если бы не его сын. Камбила сумел опередить отца и вогнал меч рядом с отцовским. Бык второго удара не выдержал и упал на колени. Жизнь ещё билась в нём. Он попытался подняться, но силы оставили его. Тогда, издав предсмертный крик, бык повалился на бок. Дёрнув несколько раз ногами, он застыл.

Отец тяжело слез с коня и, вытирая лоб, опустился на колени. Все понимали напряжение, которое досталось на долю их предводителя. Но этот случай показал доблесть Дивона и что у него есть достойный преемник, которым может гордиться отец. Тот, кого так ловко подцепил бычина, оказался жив. Только при падении ею конь, прижав своим туловищем его ногу, сломал её. Так как такие случаи были довольно частым явлением, многие умели оказать помощь. Тут же срубили два деревца, привязали их обрубки с двух сторон к ноге. Это было всё лечение. Вскоре в отряде послышались смешки, люди отходили от пережитого тока.

Домой Камбила возвращался с радостью. Он давно мечтал осуществить подобный подвиг. И ему это удалось! Как хороша и прекрасна жизнь! Она становится ещё лучше и прекрасней, когда знаешь, что дома ждёт тебя любимая жена! Живи и радуйся. И как хочется, чтобы такая жизнь не кончалась.

Между тем она не стояла на месте. У их безжалостных соседей произошло одно немаловажное событие. В Тевтонском ордене тихо, незаметно, но внезапно скончался старый магистр.

На его место был избран Генрих фон Арфберг. С его приходом жизнь в мгновение ока изменилась.

Новый магистр обладал ясным и трезвым умом, смелым, воинственным характером. Сразу же после избрания он объявил рыцарям, чтобы они готовились к военному походу. Те, как застоявшиеся лошади, которые жадно смотрели на дорогу, забили копытами. Боля магистра соединилась с желаниями рыцарей. Это удваивало силы. Магистр сразу решил взять быка за рога и показать свою силу. С этой целью он избрал самого смелого, самого отчаянного литовского князя Кейстута и повёл рыцарей на Троки Троцкого князя на месте не было. Он в это время был в гостях у волынского князя Любарта на дне рождения его дочери от второй жены, русской княжны.

Пока рыцарское войско двигалось до избранной цели, вместе с ним шествовал и Конрад фон Вернер. Нужно сказать, что внезапный уход из жизни магистра смешал все его замыслы. Он горел желанием отомстить своему спасителю, который так провёл его, оставив в дураках. А заодно и разобраться со старинным королевским кладом, о котором сообщил Руссинген. И хорошо поживиться. Но... Главным у него было желание завладеть чашей Грааля. Изложить это новому магистру он пока не хотел, считая, что надо убедиться в реальных возможностях Генриха, а потом уж заваривать с ним «кашу». Так оказалась нетронутой прусская земля недронова рода. Там наслаждались жизнью, почему-то считая, что они могут спокойно смотреть в будущее.

Генрих, будучи энергичным, стремительным, того же требовал от своих разболтанных рыцарей. И ему многое удалось. Внезапное появление тевтонцев под степами Троки сделало своё дело. Как ни старался местный воевода поднять боевой дух трокцев, ему это не удалось. Отсутствие князя сделало своё дело. Троки пали. Генрих был на высоте. Ограбив всё живое вокруг, с триумфом возвращались рыцари в свои пенаты.

Весть об осаде и падении Трок с задержкой докатилась до Кейстута. Ему с первых слов гонца была понятна обстановка, и он тут же решил: самому двигаться вдогонку за грабителями, так он назвал рыцарское воинство, послав гонца к Олгерду за помощью. Олгерд, получив это сообщение, тоже не мешкал. Кейстут был не тот человек, с кем можно играть «в кошки-мышки».

Конрад фон Вернер торжествовал со всеми, поглядывая на обозы с добром, которое им удалось добыть на землях Кейстута. Он, как и многие рыцари, склонялся к тому, что новый магистр — человек дела. А раз так, то он обязательно отзовётся на его предложение. Других-то нет. А за этим следует, что он по-прежнему останется правой рукой нового правителя. Надо только выбрать подходящее время, чтобы сообщить ему свои намерения. И он усиленно его выжидал.

В этот день они пересекли тевтонскую границу и облегчённо вздохнули: через несколько дней надёжные стены крепости примут их в свои объятия. Да и сейчас: что им может угрожать на родной земле. И Конрад решил после обеда, когда отряд остановится, заглянуть в шатёр магистра. Сняв тяжёлую кольчугу, прихватив бутылку итальянского вина, найденную им в покоях Троцкого князя, не спеша рыцарь направился к цели.

Но что это за шум вдруг раздался за его спиной? Оглянувшись, он увидел, как из леса выходят какие-то вооружённые люди. Конрад давно в военном седле, что научило его различать и понимать обстановку. Он едва успел добежать до своего шатра, чтобы одеться в спасительную одежду и схватить меч.

Сеча была отчаянной и жестокой. Но боги — как жаль, что с ними нет чаши Грааля — оказались на стороне напавших. Пришлось бросить всё и уносить ноги. Это немного обрадовало Конрада. Оказывается, Генрих не такой уж Великий магистр. Надо подождать. Эта мысль спасла на время девонский род.

Но рано образовался Конрад. Генрих фон Арфберг оказался не робкого десятка и неудача не повергла его в уныние. Быстро восстановив военные силы, он бросился вслед за недавним победителем. Эта битва была ещё алее. Фон Арфберг умело расставил свои силы. Часть рыцарства он спрятал в лесу. Литовцы хорошо знали, как не любили, боялись лесов рыцари, не меньше татар. Разве там тяжёлый воин мог развернуться во всю мощь? Вот этим знанием и воспользовался магистр.

Битва уже склонялась в пользу литовцев. Олгерду и Кейстуту казалось: ещё нажим, и рыцари побегут. И они бросили резерв в бой. Да, вначале они имели успех. Рыцари начали отступать в порядке. Но... отступать.

   — Нажмём, братцы, ещё, и победа у нас в кармане, — был призыв Кейстута.

Литовцы нажали. Тевтонцы втянули их в узкую горловину: справа болото, слева озеро.

И шум... за их спинами.

   — А! А! А!

Это стройными рядами, с копьями наперевес, появились свежие тевтонские воины. Литовцы, не ожидавшие такой «подлости» от врага, дрогнули и, бросая всё отбитое добро, побежали врассыпную, унося ноги. Засадный отряд вёл Конрад, и эта победа открыла ему многие двери. Первые — магистра. Это он ощутил сразу, после того как они прекратили преследовать литовцев. Конрад срочно потребовался магистру. Когда тот явился, магистр очень долго, порой заискивающе, благодарил рыцаря. Как ему было не воспользоваться представленным случаем? Выслушав оба предложения рыцаря, магистр принял их без колебаний. Первым было дело о королевском наследстве. Наследство-то наследством, но главным для Конрада было посчитаться с тем, кто так обвёл его вокруг пальца. Хорошо, что так удачно сменился магистр. А то бы....

В стане Дивона большое событие, праздник... Дивон стал... дедом! Больше всех этому радоватся дед. Как же! Теперь есть кому вести дальше и род, и дело Недрона. Девон собирался идти к только что появившемуся внуку. Он долго думал, что ему подарить. И решил, как делали его предки, подарить ему щит, чтобы умел защищаться, меч, чтобы мог отразить врага и уздечку, чтобы правил твёрдой, уверенной рукой.

И вот, когда он подошёл к столу, чтобы лично взять эти вещи, из окна донёсся топот скачущего коня. Сердце его дрогнуло. Он, так и не взяв подарки, устремил тревожный взгляд на дверь. Ждать ему не пришлось. Олгерд прислал посланца с просьбой о помощи. Что делать? Одному в этом мире не устоять. Пришлось обещать. не успели ворота закрыться за первым посланцем, как появился второй. Благо, они не встретились. От тевтонцев. С этой же просьбой. Их Дивон боялся больше всех. Он знал мстительный характер рыцарей и испугался того, что уж не Камбилу ли они хотят заполучить. Ведь его бегство от них, они не простят. И под предлогом помощи хотят вытащить его из стен, чтобы схватить и расправиться с ним. Нет! Сын должен жить! И он пи перед чем не остановится. Но говорить это он никому не хотел. «Сложив» вместе рассказы обоих посланцев о победах их предводителей, он понял: мира не будет. И тут он воочию вдруг почувствовал хрупкость своего бытия, да так ярко, что у него заколотилось сердце. Пришлось сесть и попросить водицы. Отдышавшись, он со свинцовыми ногами двинулся, прихватив подарки своему, пока единственному, поэтому дорогому внуку.

Когда он бережно, словно хрупкое стекло, взял его на руки, глаза деда заблестели от радости и от горького сознания того, что у него, главы рода, вряд ли найдутся силы защитить это существо. Надо искать выход!

С этой мыслью он возвратился домой. Она не покидала его и здесь. Но сколько он ни мучился, ответа не находил. Жаль, что у Дивона не было таких сил, какими располагали его враги-друзья. Он был бы замечательным полководцем, ибо он мог предвидеть. Поэтому первое, что он сделал, — выставил далеко от своих границ тайные посты как от литовцев, так и от тевтонцев.

Первыми появились, как ему сообщили, рыцари, которые явно направлялись в его сторону. Догадка Дивона подтвердилась: они не стали ждать его ответа. Он им не нужен. А идут они за тем, чтобы вырвать у него Камбилу. Сын, видимо, сильно им насолил. Побывав у них, он выведал кое-какие их тайны, поводил за нос. Такого они не прощают. Не мешкая, Дивон собрал у себя ближайших друзей, среди которых был Верховный жрец, и позвал Камбилу. Глава рода рассказал им о требованиях обеих сторон и спросил совета, что же делать? Один из них, старик, с почти седой бородой, такими же волосами, густыми и тяжёлыми бровями, нависшими над выцветшими впалыми глазами, — сказал:

   — Мой кузнец ответил бы: «Мы — между молотом и наковальней. Кого ни выбери, другой — в обиде. А значит, война». Как тут быть? — он пожал плечами. А потом, повернувшись к Верховному жрецу, спросил: — А что скажет жрец?

Жрец знал, что этот вопрос будет и ждал его. И ответ был готов.

   — У нас Святая Триада: небо, земля, вода, — сказал он и замолчал.

Все переглянулись между собой. Никто ничего не понял. Все посмотрели на Дивона. Тот даже смутился. Выручил сын:

   — Верховный жрец сказал, что есть третье решение: никому помощи не оказывать, а найти того, кто согласится помочь им, пруссам, в случае чьего-либо нападения.

Все подивились мудрости верховного жреца и его простого, но верного совета. Но тут же зашли в тупик: кто может помочь. Кто-то подал голос:

   — Псков.

Скорее всего он дал такой совет потому, что этот город был к ним ближе других. Но многие тут же запротестовали:

   — Его сколько раз грабили и шведы, и немцы, и литовцы. Так что он защитник не ахти.

   — Скорее Новгород или Тверь, — подал голос другой присутствующий.

Тверь тут же отвергли:

   — Тверь под Москвой ходит! Лучше саму Московию.

   — Она далековато!

Да, опять не подошло. Остался Новгород. На том и порешили в случае беды.

Но тут опять подал голос старик. Начавшийся было шум пресёк Дивон:

   — Говори.

И тот заговорил:

   — Дивон, на всякий случай надо бы подумать о спасении рода в лице Камбилы, а поэтому отправляй его на Русь!

Все закивали головами.

   — Отец, знай, я отсюда никуда не пойду. Это — моя земля, и я её буду защищать. Даже ценою жизни, — объявил Камбила.

Таким суровым, даже злым, он своего отца ещё не видел. Дивон поднялся, держась за подлокотники кресла, точно боясь упасть, и заявил громовым голосом:

   — Это не тебе решать. Как мы скажем, так и будет, — и посмотрел на присутствующих.

Те закивали в знак правильно сказанных слов. Но даже такое заявление отца не сдержало Камбилу. Он поднялся:

   — Я уважаю ваше решение! И выполню его. Но и у меня есть просьба.

Все посмотрели на него, потом перевели взоры на Дивона.

   — Говори! — сказал тот.

   — Отец! Я понимаю, что ты хочешь спасти свой род. Но как будет выглядеть спаситель перед теми, кто останется здесь, — он топнул ногой, — чтобы защитить свою землю, свой род? Я думаю, если погибать, то всем, как это сделали в Пунэ, — сказав, он ни на кого не глядя, сел.

Поднялся опять тот старик и заговорил, теребя бороду.

   — Твоё Пунэ нам не указ. Я ничего героического в этом не вижу...

Вокруг зашумели, и старик вынужден был повысить голос:

   — Да, не вижу, — повторил он ещё раз. — Гораздо разумнее было бы выжить, чтобы дальше продолжать борьбу с врагом.

   — Где выжить, в рабстве? — с каким-то злом произнёс Камбила.

Опять шум. Кое-кто поддерживает Камбила. Отец поднял руку. Голоса смолкли.

   — Каждый народ вправе решать сам, как поступить. Надо умереть, что ж, и мы умрём. Мы не хуже литовцев. Но в каждой обстановке должно видеть выход. Сейчас рано ещё говорить, как мы поступим. Попробуем пожить и встретить непрошеных гостей достойно. Но напрасных жертв нам не надо! — последние слова были сказаны твёрдо и прозвучали, как приказ.

И... мёртвая тишина. Её нарушил сам Дивон.

   — Будем готовиться к встрече.

Тевтонцы появились через несколько дней. Это был внушительный, грозный отряд. Дивону было ясно, что одним его не одолеть. Была слабая надежда на переговоры. И он предложил их провести. Тевтонцы легко согласились. На встречу приехал... его старый знакомый Конрад фон Вернер. Он поставил перед ним два вопроса: передать ему королевскую казну и его сына, Камбилу.

   — По отношению к ордену он совершил преступление, и его будет судить Великий магистр, — пояснил фон Вернер.

   — Хорошо! — произнёс Дивон...

Он понял, что эту «сказку» про клад сочинил Руссинген, ибо он, Дивон, про это ещё своим сыновьям ничего не говорил, но про него, предателя, он решил не спрашивать.

   — Казну или, вернее, всё, что от неё осталось, я передам. А Камбилу я и сам бы хотел видеть. Он не вернулся. Я в недоумении, где его искать.

Немец посмотрел на него подозрительно, но ничего не сказал.

Если признаться, Дивону досталось кое-что от предков. Но чьё оно: королевское или нет, он не знал, за долгое время их хранения след потерялся. И он решил, что время настало им поделиться. Во имя жизни придётся это сделать. А дальше будет видно. Камбилу сегодня же ночью он отправит в Новгород. Дивон, предвидя этот вариант, выставил свои посты до самой русской границы. Он давно определился, что сыну подойдёт только Русь Северная, где более-менее спокойно. А если взять Московию, то там ещё лучше. Но пока что Новгород, а там видно будет. Вспомнив про Московию, он невольно подумал об их князе: «Хороший был у них князь. Кажется, его прозвали мешком. Смешно. Мешок с деньгами. А здорово звучит».

Камбила сопротивлялся изо всех сил. Его не пугал даже грозный окрик отца. А вот Айни своим мягким, сладким голоском посоветовала послушаться отца. Он для сына плохого не пожелает. Впервые Камбила посмотрел на жену довольно нелюбезно. Он даже напугал её:

   — Айни, ты знаешь, какие страсти нас будут ждать впереди?

Но это её не смутило. А заявление, что она с ним готова на любые испытания, разоружили молодца. Он сдался скрепя сердце.

Конрада трудно было обмануть. Он знал, что Дивон так и скажет, знал и то, что сын его уже давно вернулся. Но спорить не стал, а решил схитрить. Рыцарь послал своих людей, чтобы те окружили поселение. Он схватит этого Камбилу, да так, что отец и знать не будет. Поэтому не будет зол, но из-за боязни потерять всё отдаст всю казну.

Но на хитреца всегда найдётся острый гвоздец, который уколет в самое неподходящее время. Обмануть Дивона было нельзя. Никто, кроме его проводника, не знал проходов в непроходимых болотах. Те туда никогда не сунутся.

Расставание было коротким, но бурным. Дивон взял на руки внука, поцеловал его. Задумчивыми, грустными глазами посмотрел на это дорогое ему тельце и, отвернувшись, подал его матери. Камбила не мог скрыть слёз. Не выдержало сердце расставания:

   — Отец! — воскликнул он. — Позволь остаться!

   — Нет! Ты хочешь, чтобы из-за тебя погиб весь род? Выполняй решение Совета.

Они обнялись, похлопывая друг друга по спине. Спокойно пропит опасное место Камбила с семьёй и его сопровождающие, причём со значительным грузом и достаточной суммой золотых монет.

Тевтонцы, напрасно прождав двое суток, вернулись к Конраду ни с чем. А когда Дивон, передавая старинные драгоценности, на вопрос рыцаря, где же Камбила, ответил:

   — Рыцарь может обыскать всё, что пожелает.

Тот долгим взглядом посмотрел на него и опять ничего не сказав, удалился к себе, держа под мышкой старинный ларец.

Глядя ему вслед, Дивон понял, что тот шёл и думал вернуться вновь, чтобы уничтожить или покорить пруссов совсем. Больше их самостоятельности они терпеть не будут. Дивон был прав. Да, фон Вернер шёл с этими мыслями. Почему рыцарь не напал? У него был намётанный глаз. И он не мог не заметить, что пруссы кем-то предупреждены, они готовы к битве. А это не входило в планы Конрада. «Не хватало ещё, чтобы он тут потерпел поражение. Это он сделает так, что возьмёт их тёпленькими, в постелях. А пока магистр довольствуется этим кладом. Сумма, чувствуется, немалая. Как это прусс так легко расстался с ней?

Видать, главное, хитрюга оставил себе. Ничего, отдаст...», — улыбнулся Вернер.

Поздно ночью к новгородским воротам подъехала большая группа людей. Человек сорок или пятьдесят. Они не таились и тем не вызвали подозрения. На их стук послышался сонный, недовольный голос:

   — Кто будете?

Отвечали по-русски, хотя прибыли с запада.

   — Боярин Гланда Камбила Дивонович и его люди.

   — Подождите! — был ответ с той стороны. — Доложим посаднику.

Ждать ответа пришлось долго. Когда заскрипели ворота, их встретил небольшой отряд воинов.

   — Я, сотский Степан, — представился один из них, мужчина средних лет, — посадник велел встретить вас и проводить до места.

«Местом» оказалась небольшая, лысая полянка на берегу озерка. Её с трёх сторон окружали стройные берёзки. Тут был кем-то сварганен очаг. Лежали кучкой остатки чьих-то дров. Камбила, глянув на небо, приказал готовить еду.

А утром за ним пришёл тот же Степан и коротко, похлёстывая плетью по голенищу, спросил:

   — Кто тут боярин?

Поднялся Камбила:

   — Я.

   — Пошли до посадника, — и почему-то сильно хлестнул по голенищу, как бы сказав недосказанное: пошли быстрее.

Двор посадника был в Детинце, на другом конце площади у Софийского собора. Это было полутораэтажное здание. Первый этаж наполовину был в земле. Над ней видны узкие, длинные окна. На второй этаж вела широкая лестница. Комната, куда Степан ввёл Камбилу, выглядела довольно просторной, светлой из-за трёх окон, выходящих на площадь. В комнате стоял широкий длинный стол, ослопы вокруг да кресло в центре. На подоконниках — цветы в глиняных горшках. В углу — широкий поставец. На стене, в половину её, висела белая шкура. Судя по морде, медведь. Но такого Камбила никогда не встречал. В кресле — мужик с широкими, крутыми плечами. Голова с длинными редкими волосами склонена набок. Взор пытливый. На нём кожаная безрукавка, из-под которой видна серая холщовая рубаха. Он не один. На противоположном конце стола сидел солидный человек в чёрном дорогом кафтане и белоснежной рубахе. Кольца на пальцах поблескивали алмазами, говоря об их богатом хозяине. «Никак купец, — подумал гость. — Подобных людей встречал я у себя. Только они выглядели скромнее». Камбила понял: тот, кто сидел в кресле, и есть посадник, и направился к нему. Тот, чуть пристав, через стол подал ему руку. Пальцы были толстые, ладони шершавые.

   — Камбила, — сказал вошедший и тотчас поправился: — Гланда Камбила Дивоныч, боярин.

Так назвать себя его учили знатоки русской жизни. Многому научил и Егор. «Где этот добрый, славный парень?» — мелькнуло в голове прусса.

   — Сидай, — посадник показал на ослон, стоявший напротив его.

Когда тот уселся, посадник спросил:

   — Откуда и зачем прибыл сюда? — пытливо глядя на необыкновенного гостя.

Камбила, привстав, уселся поудобнее и начал неторопливо, обстоятельно повествовать, не забыл рассказать и о Пунэ, и о брате, тевтонцах. Закончил же речь такими словами:

   — ... Дробление Пруссии началось с той поры, когда король Прутено передал королевство брату Вейдевуту, а тот, в свою очередь, поделил его между своими двенадцатью сыновьями.

До этого посадник ни разу не перебивал Камбилу, но после этого сообщения, поглядев на купчину, сидевшего в отдалении, сказал:

   — Это дело знакомо! — он даже улыбнулся. — У нас на Руси также.

   — Мне сказывали, что у вас есть крепкие князья, — произнёс Камбила, но называть их предусмотрительно не стал.

Посадник, с интересом поглядев на гостя, ответил:

   — Есть, конечно, но нам от этого мало радости.

Он вновь посмотрел на купчину. И тот впервые вмешался в разговор своим подтверждающим кивком головы и усиленным потиранием рук.

   — Как я понял, — посадник налёг грудью на стол, — твой род зажат с двух сторон. С одной — литовцы, с другой — тевтонцы.

   — Да! — подтвердил Камбила.

   — И, как я понимаю, — продолжил хозяин, — тя пугает, что, по сути, ты окружён врагами, а силы ваши не равны.

   — Не-ет! — ответил прусс и покачал головой. — Сражаться я не боюсь. Но тевтонцам нужен только я, — и ударил себя кулаком в грудь.

   — А! Понял! — и высказал своё предположение. — Обиженные тевтонцы придут, чтобы силой забрать тебя. Твой род заступится и будет много жертв.

   — Да, да, — обрадованно подтвердил Камбила.

   — Ну, что, — посадник потёр руки, — ты просто, — он почему-то опять посмотрел на купчину. Тот улыбнулся, и хозяин уверенно закончил: — молодец! Ну, а еслив, — посадник, испытывающее глядя на Камбила, спросил, — тевтонцы или литовцы придут сюды, будишь с ними биться?

   — Конечно! — он подался вперёд, лицо посуровело. — Это будет моя земля! Я решил тут остаться навсегда.

Посадник поднялся с кресла. Обойдя стол, подошёл к Камбиле и похлопал его по плечу:

   — Молодец! Такие люди нам нужны! А теперь пойдём.

И он подвёл его к купчине.

   — Как тя звать-то?

Тот ответил.

   — Так вот... Гланда, — он почему-то выбрал это слово, — раз ты хочешь быть новгородцем, те нужна крыша.

Последнего слова Камбила не понял. Посадник рассмеялся:

   — Он имел в виду хоромы.

   — А-а-а! — протянул гость. — Скажи, посадник, а он может мне... продать хоромы? — и кивнул на купца.

   — Да! Он продаёт! — и посадник указал на купца.

   — Я буду смотреть, — заявил Камбила.

   — Смотри! Смотри! — ответил купец.

Хозяин продаваемого двора был правнуком некогда известного новгородского посадника Бориса Негоцевича, купец Никифор Негоцевич. Его прадед был известен тем, что, когда Новгородом правил князь Ростислав, сын черниговского князя Михаила Всеволодовича, посадник Борис Негочевич взял его сторону. На Новгород претендовал Ярослав Всеволодович. Когда последнему удалось изгнать Ростислава, то вместе с ним бежали многие новгородцы. В том числе и Борис Негоцевич. Но жизнь на чужбине, какой бы ни была сладкой, слаще родины не бывает. Негоцевич вернулся в Новгород и выстроил себе хоромы.

Смотреть покупку Камбила взял Ютона и одного старого прусса, знатока-строителя. Тот смотрел не только внимательно, но даже придирчиво. Осмотром остался доволен. Видно было, что строители — хорошие знатоки своего дела. Что сами просторные хоромы, что все другие вспомогательные строения ставились на могутные лиственницы. Лежать им не перележать. К почерневшим толстым брёвнам тоже не придерёшься. Прикид показал, что Камбила со своими людьми мог разместиться великолепно.

Начался торг. Самому Камбиле этого делать не приходилось. Раньше это делал его отец. Но приглядеться, как он это делал, сын мог. И это пригодилось. Вначале купец загнул астрономическую цену. Думал, раз пришёл сюда беглец с родной земли, будет рад любому предложению и отдаст последнее. Торг дошёл до того, что Камбила заявил:

   — Я куплю землю и построю новые хоромы, лучше этих!

Хоть и опытен был торговец, но на этом молодой прусс его «купил». Купцу пришлось значительно снизить цену.

В этот же вечер Камбила и его люди расселились в новом жилье. А вскоре двор огласило ржание коней, мычание коров, крик петухов, блеяние овец, гогот гусей... Жизнь быстро входила в нормальную колею. Первое время новгородцы досаждали им: очень хотелось посмотреть, как живут пруссы. Но вскоре, поняв, что это такие же люди, правда, более чистоплотные, интерес пропал. А пруссы не заметили, как стали такими же новгородцами, что и обычные жители. Когда жизнь наладилась, Камбила вспомнил о Егоре и захотел его отыскать. Может, он здесь? Но попытка не удалась.

Глава 23

Наступил такой момент, когда говорят: «Отсадился народ, время на свадьбы зовёт». Да, отсадился народ и в Московии. Здесь начала входить в моду езда на лошадях под звон колокольчиков. Кто это первым придумал, трудно сказать. Может, взяли от церковных шествий, а может, от какой-то заботливой, бережливой и находчивой хозяйки, которая привязывала колокольчик своей корове — кормилице на шею. Так и быстрее найти можно, да и зверюга пугается. В общем, наступала летняя пора свадеб.

Надумал жениться и московский князь, вдовец. И по совету своих приближённых решил взять в жёны смоленскую княжну Евпраксию. Это, конечно, обидело некоторых московских бояр, жаждавших породниться с великим княжеским домом. Да и ближайшие князья не прочь были это сделать. Тут ведь каждый смотрел свою выгоду. Многие озлились. Но кто пойдёт против великого князя?

Надо было посылать сватов. Первым, к кому обратился Симеон, был князь Андрей Пожарский. Андрей вернулся от него темнее тучи. Сразу прошёл в опочивальню и упал на одр. Княгиня почувствовала что-то неладное и вошла к нему. Присев, спросила:

   — Что случилось, Андрюша? На тебе лица нет.

Муж рывком поднялся и заходил по опочивальне. Княжна поймала его за руку, когда он проходил мимо.

   — Присядь, мил дружок, — попросила она.

Андрей послушно сел. Повернувшись к жене, почти воскликнул:

   — Я не мог по-другому!

Она ничего не поняла, что случилось, но его поддержала:

   — Конечно! Конечно!

Эти её слова, мягкие, добрые, немного успокоили супруга.

   — Ты знаешь, — заговорил он, — князь попросил меня быть сватом.

   — Ну и что? — удивилась та. — Он тебя попросил как... хорошего....

Он не дал ей договорить. Опять вскочил:

   — Вот поэтому я отказался. Ты представляешь себе, что это такое?! Не видя деву, брать в жёны. А мила ли она ему будет? Или дом станет для него адом? Нет! В таких делах я не участник! Потом будет на меня всю жизнь обижаться.

   — Ты правильно сделал, — согласилась она, положив ему на плечо голову.

Шила в мешке не утаишь. Так и этот отказ Пожарского вскоре долетел до многих тайных его недругов. Некоторые говорили так, чтобы эти слова долетали и до ушей Симеона. Так, Фёдор Акинфович сказал:

   — Совсем распустился этот князь, — причём, презрительно на последнее слово сделал ударение.

Но дела шли своим чередом. Другие, которых обозначил Симеон, не могли, не хотели ему перечить и даже рады были исполнить его волю.

Смоленский князь Василий был на высоте от такого невесть откуда подвалившего счастья. Ещё бы! Да он раньше и думать не мог, что породнится с самим великим князем Московии.

По случаю прибытия московских гостей князь, несмотря на жару, был разодет, как петух. Кафтан синий, шитый серебром. Поверх корзно с зелёным подбоем. На плече — запона с камнем да золотым отводом. На ногах — сапоги зелёные с острыми носами. Бояре не уступают своему князю Василию. Головы их покрывали колпаки с шишами, подбитые горностаем. Пот по щекам бежал ручьём. Ничего, терпят бояре. Лишь бы достоинство своё и княжье не уронить.

Разговор заводит Кочева:

   — Князь ты наш, ясно солнышко, прибыли мы к тебе с одной заботой: дева красна князю нашему полюбилась. Слава о ней по Руси плывёт....

Когда кончил Кочева говорить сладку речь свою, подошёл к нему Василий. Обнял и поцеловал. Согласие получено, и невесту стали готовить к свадьбе по всем старинным канонам.

Её одели дома в чёрную одежду, и она должна была заниматься одним делом — грустить. Голову окутали чёрной фатой, чтобы она прятала лицо. Снять её она могла после венчания, только на третий день. Всё соблюдено. Настал день венчания.

Народу собралось видимо-невидимо. Дюжие княжеские воины с трудом очистили проход. И вот показались жених и невеста. Зазвонили колокола, задудели дудки, забили барабаны. Народ в пляс пустился, хороводы завели, точно сами женятся. И цветы! Они устлали дорогу. Невеста под тонкой вуалью, её не разглядеть. Но набитый глаз баб даст свою оценку:

   — Далеко ей до Марии!

Но разве могут эти слова, сказанные на ухо, остановить шествие?

И вот всего несколько шагов до храма. Но что это? Откуда она взялась? Чёрная жирная кошка пересекла дорогу! Она даже приостановилась, поглядела ведьмиными глазами на молодую пару. Раздались громкие голоса:

   — Ату её! Ату!

Она мяукнула, словно огрызнулась, да так, что у некоторых пробежал мороз по коже. И исчезла, как её и не было. Какая-то бабка выскочила из толпы:

   — Не ходи, князь! Не ходи! К несчастью это! К несчастью!

У невесты подкосились ноги. Кочева, шедший сзади, подхватил её. На старуху напали монахи:

   — Уходи, старая! Не кощунствуй!

И голос священника, громкий, как барабан:

   — Миряне! Церковь не верит в приметы! Это всё от язычества.

Наверное, растерявшемуся князю эти слова внушили уверенность, и он сделал твёрдый шаг вперёд.

Вскоре всё это было забыто, и Московия загудела в свадебном пиршестве. Шум, гам, смех... И нет на этом празднике одного князя, Пожарского. Не позвал его Симеон, обиделся. Вздохнул, конечно, князь и сказал:

   — Вот так, Дарьюшка, не все правду-то любят. Спохватимся, да поздно.

   — Ничего, — ответила она, — одумается, поймёт... ещё благодарить будет!

К свадьбе начали готовиться и в Новгороде. Но здесь, если она состоится, будет особая свадьба. Молодой статный боярин-вдовец, знатный и богатый, один из первых кулачных бойцов, полюбил девушку без рода и племени. Той бы радоваться, да Бога молить за такое счастье, а она, дура, ломается. И всё из-за того, что давно был люб ей один парень. По глупости они расстались. А забыть она его не может. Вот и весть пришла: погиб он! Погиб. А ей не верится. Ты что хоть, то и делай с ней. Стоит на своём: мол, сердце чувствует, что жив он.

Вот боярин и стал заходить с другой стороны. Подарки ей разные носит, наряды. Отец помогает. Завещание сделал, где половину добра своего ей отдал. Так старому боярину она полюбилась. Он её за дочь стал считать. Так с двух сторон её и обхаживали. Если капля воды гранит точит, то слово — сердце. Потихоньку оно у неё оттаивало. Чтобы ещё больше ей понравиться, решил молодой боярин в готовящемся кулачном поединке поучаствовать. Как объявил он об этом, вся софийская сторона возликовала. Держитесь теперь, ярославцы! Раньше на мосту битва проходила: кто кого с него прогонит, тот и победитель. А приз — бочка медовухи да зажаренный бык.

Были в Новгороде и те, кто о свадьбе даже мечтать не мог. Всё в тумане густом было. Среди таких оказался и Егор. Боярин даже на стройку не приезжал. Пётр тоже куда-то делся. А без них всё дело стояло. Про себя Егор решил: если не найдётся Марфа, пойдёт в ушкуйники. Была не была! Но жизнь без неё ему не мила. Где её искать? Мучил его вопрос. Ехать в деревню опасно. Староста знает, что было, бросит в яму. Нет. Без боярина он не поедет.

Вабер, видя, как грустит его друг, предложил ему в воскресенье пойти на кулачный бой посмотреть. Вначале Егор отказывался, не было настроения. Но потом тот его всё же уговорил. Битва должна была состояться на Ярославском Дворище.

С утра народ потянулся со всех концов. Да и погода этому способствовала. Солнышко несильно грело землю, хотя небо было чистым и ясным. Лёгкий ветерок, поднимавшийся с реки, приносил умеренную прохладу, не успели появиться первые зеваки, тут как тут торговцы с пирогами, бражкой, медовухой. Были медовые пряники, заморский финик. Всё стоит грош или полгроша. Вроде и дома поел, но уж больно вкусно всё пахнет. Удержаться — спасу нет!

Вабер с Егором набрали пирогов, медовухи, квасу — и на берег. Бросаются в реку, а оттуда, как ошпаренные, выскакивают. Холодна водица. Смотрит на них Егор и улыбается. Вспоминает, как однажды, чтобы попасть на Софийскую сторону, переплыл её.

Люди заполняют и прибрежье. Садятся кучками, расстилают тряпицу, выкладывают еду и питьё. Кое-кто поглядывает в сторону Егора и Вабера и что-то говорит друзьям. Те смотрят. Вабер понял: вспоминают прошлые заслуги Егора. Он говорит ему об этом. Тот безразлично машет рукой.

   — А не пойдёшь? — спрашивает Вабер.

Егор качает головой: не пойду, мол.

А народ прёт и прёт. Лодок на реке Волхове множество, а мост всё стоит неотремонтированным. Потом народ озлится за это и прогонит посадника. Но это будет не сегодня. По мере приближения начала сражения люди стали подтягиваться на площадь, стараясь занять места поближе. Вот показались бояре, купцы. У них свои места. Все об этом знают, и никто туда не лезет.

   — Пошли и мы, — доедая пирог и запивая его квасом, сказал Вабер.

   — Пошли, — не очень охотно ответил Егор.

Собираются на площадь и Дворянинцевы. Фёдор попетушился и, как бы преподнося себя, бросил:

   — Ну, батька, смотри....

Да, есть на что посмотреть. Рослый, плечистый. Лицо — кровь с молоком, слегка загорелое, приятное, когда хорошее настроение. А озлится, зверем становится. На нём холщовая рубаха. На талии тесьмой опоясана, выделяя его стройную фигуру. Чем не молодец!

   — Ты... тово, Федька... не балуй, — пробует его унять отец.

Но тот, гоголем посмотрев на Марфу, подмигнул ей. Та в ответ застенчиво улыбнулась. Эта улыбка многое сказала Фёдору. Душа его возликовала.

Не успела за Фёдором захлопнуться дверь, как Евстафий позвал нареченную дочь:

   — Пошли, Марфушка, и мы!

Старый, признаться, и сам любит это развлечение. В молодости был отменным бойцом. Эта слава помогла ему и в посадники попасть.

   — Я сейчас! — отозвалась Марфуша.

Боярин, одетый в медвежью шубу, боялся простыть, ведь только выздоровел, вышел на крылец, чтобы в хоромах не потеть. Когда появилась Марфа в собольей шубке, горящей на холодном зимнем солнце бесчисленными алмазами, с покрывалом на голове, шитым золотой нитью, да в красных сафьяновых сапожках, старый даже ахнул:

   — Царица!

В повозке она сидела рядом с ним. Каждый встречный кто с завистью, кто с интересом, а кто очарованно, глядел на эту пару. Надо было видеть Евстафия! К нему словно возвратились молодые годы. Игреневый жеребец быстро подвёз их к реке, не успевшей ещё застыть, отчего от неё поднимался пар. У берега их ждала лодия. Вокруг неё толпился народ, желающие перебраться на другой берег. Боярин важно шёл впереди, радостно внимая глас народный:

   — Ну и девка! Не уж женился старый?

   — Да не! На кой ей такой старый! Да она любого, помоложе, поманит!

   — Тише вы! — осаживает кто-то не в меру горячих новгородцев.

Важность боярина показала люду, что им не по пути. Нашёлся, правда, один, который крикнул:

   — Возьми, боярин!

Тот даже не повернул головы.

Пристав к другому берегу, лодочник спрыгнул в воду и вытащил лодию наполовину из воды. Потом высадил по очереди боярина и Марфу. Евстафий шёл не торопясь, важно. Подниматься пришлось наверх. Он вспотел, прежде чем добрался до места. Это была небольшая возвышенность, которая позволяла хорошо видеть, что происходит на площади. Место издавна считалось боярским. Там уже толпилось несколько человек. Приход Евстафия оживил бояр. Они, важно раскланявшись, кто украдкой, кто впрямую уставились на Марфу, гадая, кем она доводится бывшему посаднику.

А под ними людская река заполняла площадь. Она шумела многоголосьем. Темой их возмущения был до сей поры не отремонтированный мост. Лодок не хватало, столько появилось желающих посмотреть, а кто и принять участие в этой массовой забаве. Отговорившись, людское море стало делиться на три части: зевак, бравших площадь в кольцо, и две группы бойцов — ярославских и софийских. Среди последних часто мелькала шапка с красным верхом Фёдора Дворянинцева.

Вот появился посадник в окружении группы воинов. Но они предназначались не столько для защиты головы града, сколько для показа весомости этого звания. Воины прокладывали ему дорогу сквозь плотные слои народа. Наконец и посадник на своём месте. Это тот же пригорок боярский, только ему предназначалось кресло, невесть какое, но... Все ждут, когда посадник, достав тряпицу, даст отмашку. Сигнал к началу схватки. Начали молодые, но вскоре в битву вступили все. Видать, давно не бились, руки чесались.

И вот включились зеваки:

   — Давай, софия! Бей ярославцев! Фёдор! Фёдор!

Евстафий и его спутница слышат это имя. И по Марфе видно, что ей приятно ощущать такое людское восхищение знатным бойцом. А что говорить об отце!

   — Ярославцы! Бейте высоконосых!

Но кто кого осиливает, пока не видно. То на пару шагов отступят ярославцы, то софийцы.

Егор и Вабер удачно выбрали себе место. Они могли лёжа любоваться происходящим. Вабер оказался горячим болельщиком. На вид спокойный и рассудительный, он незаметно включался в «активную болезнь». Егор же порой даже отворачивался, показывая этим своё безразличие.

   — Ты смотри, Егор, смотри, ярославцы отступают!

Видя какую-нибудь неудачу с их стороны, он ожесточённо стучал кулак о кулак. А если не стучал, теребил Егора:

   — Да ты смотри. Эх!

Но Егор по-прежнему оставался равнодушным.

Чувствовалось, что сила была на стороне софийцев. Поле битвы начали покидать первые пострадавшие. Кто, закинув голову, старается унять бегущую из носа кровь, кто отплёвывается кровью, пальцем ощупывая, сколько остаюсь у него зубов, кто прикладывает холодную тряпицу к глазу.

Но чем меньше остаётся сражающихся, тем ярче вырисовывается индивидуальность. Дворянинцев, чувствуется, стал предводителем софийских бойцов. Где он, там ярославцы не выдерживают напора. Его воодушевление, которое он оказывал на софийских бойцов, имело свой результат. Ярославцы заметно отступаю.

Вабер всполошился, вскочил и забегал взад-вперёд. Потом не выдержал и заорал:

   — Егор! Наших бьют!

Но даже на этот призыв Егор не откликнулся. А Вабер неожиданно бросился на софийцев.

   — Ты куды? — заорал было Егор, желая удержать его.

Но было поздно. Кто-то так двинул литовца, что тот, задрав ноги, рухнул на землю. Егора это взбесило. Как-никак Вабер стал его другом, причём верным другом, придя на помощь в трудное время.

Егор, взревев, ринулся на софийцев. Его вскипевшая ярость настолько придала ему силы, что он раскидывал бойцов, как котят. Такая поддержка вдохновила ярославцев. Толпа застыла в немом ожидании. Казалось, что софийцы уже должны праздновать победу и получить приз. Но пока...

   — Фёдор! Фёдор! — заорала софийская сторона, словно от него зависел исход.

Когда кричали: «Фёдор!», Марфа сжимала кулачки, вся вытягивалась и тоже, ещё неуверенно, произносила: «Фёдор!». Когда его кто-нибудь бил, она вскрикивала, как будто это били её. Евстафий радовался, считая, что сегодня у него счастливый день. Сын становится весьма уважаемым человеком. Так недалеко стать и посадником. Втайне он давно об этом мечтал. Да и Марфа, смотри, как за него переживает. И всё оборвалось в одночасье.

   — Егор! Егор! — заорали ярославцы, узнав своего забытого героя.

   — Егор? Егор? — Марфа повернулась к Евстафию.

Её лица нельзя было узнать: что на нём — ужас, страх или... радость. Но боярин не стал разбираться. Он-то, любитель, помнил такого бойца. Того Егора он хорошо знал. Но... Нет, он же мёртв. По тому как орал народ, боярин вдруг догадался, что Осип или не знал или сказал неправду. Но что это был тот Егор, сомнения у боярина не было. Как он здесь и почему оказался, раздумывать было некогда.

   — Какой Егор? — он схватил её за руку. — Пошли! Неча девке смотреть на мордобой, — и с силой поволок её за собой.

Девушка пыталась обернуться, но боярин резко одёрнул её:

   — Смотри под ноги!

Когда они вернулись в хоромы, Марфа, сославшись на головную боль, ушла в свою опочивальню. Сев на краешек одра, она, облокотившись на спинку, задумалась. Кричали Егора, это точно. Но их же, Егоров, много, И боярин перед иконой крестился, говоря, что тот погиб. Но почему он вдруг утащил меня оттуда? Сначала привёл, затем... она вздохнула, не зная что делать. Надумала назавтра пойти и постараться всё разузнать. Да не тут-то было. Боярин начал следить за каждым её шагом.

Ну, а битва на этот раз не выявила победителя. Посадник, сам софиец, видя, что Фёдор, начавший свой поединок гораздо раньше, выглядел каким-то изнурённым, а Егор был свеж и, чувствовалось, сильнее, решил остановить бой, признав ничью, чем вызвал у ярославцев буйное неудовольствие. А тут ещё на берегу раздосадованные софийцы заспорили меж собой из-за лодии. Завязалась драка. В неё стали втягиваться другие. Вскоре драка переросла в горькую обиду на посадника, неизвестно куда девавшего их деньги, собранные на ремонт моста. К ним присоединились и ярославцы. И они пошли, яростные, злые, разбираться с посадником. Послышались голоса:

   — Долой посадника!

   — Долой! Долой!

С этими словами толпа ринулась к церкви. И загудел церковный колокол. Родилось стихийное вече.

Посадник, узнав в чём дело, сделал попытку толпу успокоить. Но только сильнее её раздразнил.

   — Долой! — шапки полетели вверх.

   — Братцы! — посадник упал на колени. — Да вы чё! Я всё сделаю! Остановитесь!

   — Да пошёл ты... — раздалось в ответ злобное шипение.

   — Фёдора давай, Фёдора!

   — Егора!

Но за Фёдора высказалось больше. Егора ещё почти не знали. Обрадованный от неожиданно свалившегося на него счастья, Фёдор бросился к Егору. Ведь это их битва так раскалила народ, не будь его, была бы победа. Но она была бы тусклой и вряд ли имела бы такие последствия. Нет, Егор появился в нужное время. Ничего, что мог его победить. Слава богу, этого не случилось, а народ он зажёг и в результате... Нет, молодец! Он долго его обнимал. Хвалил прилюдно, называл самым смелым, самым... и громогласно обещал сделать его воеводой. Толпа дружно поддержат. Коль так может драться и вести за собой бойцов, так чем он не воевода? Их уже ожирел.

Но на этом побоище произошло ещё одно невероятное событие. Егора узнал Станил. У него даже перехватило дыхание. Что ему делать, не знал. Видя, как новый посадник хвалил этого... подорожника, он решил посоветоваться вначале с отцом. Когда вернулся к себе и всё рассказал Павше Фоминичу, тот задумался, а потом сказал:

   — Сынок, ты правильно сделал. Тот спросит, кто подтвердит, а ты чё ответишь?

Сын развёл руками.

   — Подождём! — решил отец.

Глава 24

Наутро после первой брачной ночи великого князя Симеона в хоромы пожаловала известная московская повитуха, как все её кликали, бабка Аксинья. Она должна была показать простынь, которая бы подтвердила, что княжна была девственницей. Но главное действие не состоялось.

Это чудовищное событие начиналось исподволь. Точнее, с первого взгляда, когда он её увидел. Ему рисовалось доброе, приятное личико. А увидел... отталкивающую физиономию. Квадратное сухое лицо с тяжёлой выпуклой челюстью и выступающими скулами. С неясно очерченными губами, за которыми прятались жёлтые кривые зубы. И глаза... настороженные, злые. Да и фигура — плоская, как доска. О женской талии и говорить нечего. И тут впервые Симеон вспомнил Пожарского. Даже появилось желание его позвать, пожаловаться ему, одобрить его правильный взгляд на женитьбу. Но тут же раздумал: «Посочувствует, а сам ещё будет насмехаться. Не-ет! Всё оставлю в себе».

И вот они остались вдвоём. Он решил держаться молодцом, но в первую же ночь произошла ссора. Чтобы показаться ласковым супругом, который не обращает внимания на такие «мелочи», князь назвал её нежно: «Анастасиюшка!» Как это случилось, он сам не мог объяснить. Вырвалось — и всё тут. Каково же было её возмущение, когда она услышала это имя: Евпраксиния грубо заявила:

   — Иди к ней на погост и ложись рядом.

Это испортило князю настроение, но он всё же провёл рукой по её телу и ужаснулся. С ним рядом лежала не тёплое, расслабленное тело, а... холодная лягушка с жёсткой, неприятной кожей. К тому же она зло отбросила его руку. Симеон фыркнул, повернулся к ней спиной и так проспал до самого утра.

Встал, вероятно, вспомнив событие прошедшей ночи, в одном исподнем. Шлёпая босыми ногами, пошёл в свою опочивальню. Когда князь в таком виде появился в проходе, толпившееся там любопытное бабьё вместе с Аксиньей в испуге, ничего не понимая, ринулось к выходу. Одно было понятно: или… или... Но кто будет у князя допытываться? И побежала по Москве тихая молва: нечестная...

Трудно сказать, что заставило Симеона совершить поездку, но ему вдруг понадобилось побывать в Орде. Когда проплыли утёс, закрывающий панораму восточного берега, перед князем, стоявшем на носу лодии, тихо скользящей по водной глади, открылась знакомая с юности картина столичного города. Не дожидаясь, когда гребцы вытащат ладью на берег, он спрыгнул в воду и, почерпнув ладонью прохладную волжскую водицу, обмыл его лицо.

Широким шагом, поднявшись наверх, князь увидел несколько человек — татар и русских, которые с лошадьми кого-то ожидали. Подойдя к ним, он подбросил перед ними серебряную монету и спросил:

   — Кто довезёт меня до московских хором?

К нему, тщательно вглядываясь в лицо, подошёл мужик, немолодой, с окладистой рыжей бородой и такими же нечёсаными волосами.

   — Никак великий князь? — неуверенно спросил он.

   — Я, Захар, я! — узнал он одного из тех, кто сторожил московские хоромы.

   — Каким ветром, князь? — оживился Захар.

   — Попутным! Ну, поехали?

   — Поехали, князь! — весело отозвался тот и взял за уздцы коня.

Въехав в Сарай-Берке, Симеон почувствовал какое-то странное, тревожное ощущение. «С чего бы это? — глядя вокруг, спросил он сам себя. — Всё вроде, как было». Но всё же решил выяснить.

   — У вас тут ничего не случилось? — спросил князь возницу.

   — Да нет, князь. Всё, слава богу, живы, здоровы. — Но-о! — крикнул возница на лошадей и взмахнул кнутом.

Подъезжая к хоромам, Захар ещё издали заорал истошным голосом:

   — Эй, вы, тама! Вороты отчиняйте[39]!

Князь даже усмехнулся. Захар был услышан.

Въезжая во двор, Симеон увидел, что Захар словно разворотил муравейник: кто тащил куда-то бочки, кто-то мел двор, кто убирал развешанное бельё... Отвечая на приветствие кивком головы, князь легко вбежал на крылец, погладил по головке стоявшего без штанов какого-то мальца и прошёл к себе. Толстая пожилая баба, давняя княжеская приспешница[40], бесцеремонно открыла дверь в опочивальню:

   — Князь Семён! С прибытьем тя! Чё истить будишь? — почти пропела она.

Симеон ещё с первым своим приездом сюда вместе с отцом познал эту стряпуху: бесцеремонную, прямую, но добрую, сердечную женщину и отменную повариху. Отец не только не обращал на её бесцеремонность никакого внимания, но даже в какой-то степени поощрял, делая ей небольшие подарки. Поведение отца передалось и сыну. Натягивая лёгкие светлые порты, князь бросил:

   — Как всегда, Макаровна! Моё любимое.

А любимым блюдом князя были: кусок обжаренного мяса с кровинкой внутри, посыпанный жареным луком. И толстая, из толчёного зерна, лепёшка с холодным молоком. Простые блюда, а в московских хоромах, как он ни добивался, так приготовить никто не мог.

   — Только скорей! — крикнул он ей вдогонку.

На что она, не останавливаясь, ответила:

   — Хоть быстро, ступай к татарве!

Когда всё было готово, она, бесцеремонно открыв дверь, сказала:

   — Семён, пошли!

Обычно она усаживалась напротив. Ей надо было видеть, доволен ли нет князь тем, что она приготовила. Неизвестно, что было бы с ней, если бы она увидела сморщенную княжескую физиономию. И всегда уходила, когда убеждалась, что её блюда «уписывают с невероятной быстротой». Она вставала, «плыла» к двери, чтобы вернуться с новой порцией, ставила её и уходила.

В едальне всё было, как всегда. Три кувшина: с брагой, медовухой, квасом. Лепёшки в стопке, обильно пропитанные маслом, и кринка с молоком. Князь уписывал это с таким удовольствием, что Макаровна с улыбающимся лицом вскоре удалилась. Насытившись, Симеон вышел на улицу. Там, во дворе, уже подъехали возы с московской поклажей. Его Нестерка, покрикивая, направлял грузы в нужные места. Занятые делами, люди не заметили, как мимо них прошёл князь. Он хорошо знал дорогу на базар, куда ходил с отцом. Там он научился у него осматривать товары, кое-что подбирая для себя. Потом они шли на работорговый рынок, где Калита отбирал нужных, мастеровых людей и привозил их в Москву Это их руками строились монастыри и церкви, кремлёвские стены да и многое другое.

И здесь было всё, как обычно. Базар ломился от всякой всячины. Он купил полную шапку сладких фиников и, ходя по многочисленным рядам, сплёвывал на землю их удлинённые семена. Отчего почувствовал беспокойство, он не понимал.

А на другой день его принимал Чанибек. Узнав о внезапном приезде московского князя, хан был удивлён. Многих приходилось чуть ли не силком вытаскивать из их нор, а этот незванно... или... он вспомнил, что наказывал князю Пожарскому. И в свою очередь, чем-то обеспокоился хан: «Не уж, что случилось? Хорошо, если по зову...». И хан решил, не откладывая, принять его. Узнал об этом и Зарухожа и тотчас поспешил к Бердибеку.

Царевич только что, обглодав целую кучу бараньих рёбрышек и запив всё это холодным кумысом, откинулся на мягкие подушки. Веки сами собой потяжелели... Но кто-то грубовато схватил его за плечо.

   — Кто смел меня побеспокоить? — злобно процедил он сквозь зубы.

Рука потянулась за лежавшей рядом плетью. Но её точно прибили. Он с трудом поднял веки и увидел, что на неё наступил чей-то сапог. Он поднял голову: перед ним стоял Зарухожа.

   — Тебе чиво, князь? — недовольно буркнул царевич, убирая руку.

   — Царевич, — князь опустился на колени и зашептал ему на ухо: — Ты знаешь, что прибыл московский князь?

   — Сименбек? — радостно воскликнул Бердибек.

Он давно знал его, когда тот был ещё княжичем. Они вместе ездили на далёкие кавказские горы. Там подружились.

   — Ты чему обрадовался, царевич? — голос князя жёсткий, властный.

Улыбка исчезла с широкого лица царевича.

   — Ты знаешь, — продолжал князь, — где сейчас Сименбек?

Тот пожал плечами.

   — Хан принял его! — воскликнул князь.

   — Ну и что? — спокойно произнёс царевич.

   — А то! Когда это было видано, чтобы ханы так быстро принимали разных князей! Это унижает наше достоинство. Они могут это расценить как нашу слабость! А это — конец!

   — Уж так и конец? — Бердибек поднялся. — А если это... дружба!

   — Какая дружба между властелином и подданным? — голос был гневен.

Лицо покраснело и на нём даже появились капельки нога. Такого Зарухожа Бердибек боялся. Показывать себя слабым ему не хотелось.

   — Ты прав, князь! — царевич хотел потрепать его по плечу.

Но князь не дал ему это сделать и сказал:

   — Слушай, царевич, твоя нерешительность ведёт к гибели нашего ханства. Темники недовольны ханом. Они могут и к тебе так отнестись. Кто тебя поддержит? Если ты боишься, скажи. Мы найдём другого.

Это уже была угроза. Царевич растерялся. Он уже хотел было направиться к отцу, но решительный вид князя его остановил.

   — Если ты это совершишь, то ни тебе, ни хану долго жить не придётся. Подумай. Если хочешь быть правителем, будь им.

Он повернулся и пошёл, даже не спросив разрешения. Это мог сделать только человек, уверенный в своих силах, Бердибек не знал что делать. Он всё же решил идти к отцу.

Встреча русского князя с татарским ханом носила уважительно-дружеский характер. Симеон давно понял и ввёл для себя одно правило: «Хорошо повелевает тот, кто умеет повиноваться». Такое поведение умиляло хана, и Симеон решал довольно сложные вопросы. Одним из которых был вопрос об уменьшении дани. Симеона тоже можно было назвать Калитой.

И всё же, всё же. Идя от хана, он ловил тяжёлые, недовольные, порой угрожающие взгляды ханских вельмож. Раньше он такого не замечал. И князь впервые решил прибегнуть к помощи Ходыря, Он был племянником одного мурзы. В одной из битв покалечил правую руку и стал никому не нужным человеком. Калита когда-то помог ему подняться на ноги и сделал его влиятельным человеком в Орде. Он оказался очень толковым поверенным человеком и часто информировал своего спасителя по разным вопросам, которые поднимались в Орде и касались московского княжества.

Вот этого Хадыря после встречи с ханом позвал к себе Симеон. Они долго разговаривали и тот поведал ему, что ряд татарских мурз недовольны Чанибеком за его дружбу с русскими.

   — Кто особенно? — спросил князь.

Тот помялся, потом назвал:

   — Зарухожа.

Дав ему несколько золотых монет, Симеон отпустил его со словами, что он заработает больше, если предупредит о готовящихся заговорах. Хадырь низко поклонился, приложив руку к сердцу.

Через несколько дней князь, возвращаясь под вечер к себе, заметил у ограды чей-то силуэт. Положив руку на рукоять меча, он ускорил шаг, ругнув себя, что не берёт с собой стражу.

   — Князе! — послышался голос.

Симеон понял, что это Хадырь. В груди ёкнуло: с дурной вестью, не иначе.

Да, весть действительно была страшной. Сын готовит заговор против отца!

   — Не может быть! — он схватил татарина и подтянул к себе.

   — Мозит, мозит, князе!

Хорошо отблагодарив его, князь отпустил татарина. «Что же делать? — мозг засверлил страшный вопрос. — Сказать? А вдруг Хадырь ошибся?». Тяжело укладывалось в голове такое сообщение: «Чтобы он поднял руку на своего отца! Какое он пережил горе, когда его отца не стало! Что же ему делать?» — с этой мыслью он и заснул. Когда проснулся, а проснулся впервые среди ночи, этот вопрос тотчас всплыл и не дал ему заснуть до утра. И всё же он решил предупредить хана, не говоря конкретно о людях. А для этого он решил рассказать ему одну историю, но что-то в ней изменить. Догадливый хан может понять, но обвинить его в чём-то никто не сможет. А иначе случись что, как тогда к нему, а через него и к Руси отнесётся Бердибек, с которым они когда-то подружились? Надо зайти к нему. А что это даст? Вдруг то, что поведал Хадырь, окажется правдой? Заговор сорвётся, а Чанибек будет знать, что я был у Бердибека. Не привяжет ли он меня к событиям? Нет, лучше я пошлю Бердибеку хороший подарок и обещание, что его навещу. Я думаю, это укротит его нрав. И он не двинет свои полчища на их землю.

Горько, конечно, признавать, но с другой стороны, чем сильнее будет у них борьба за власть, тем слабее они будут. Эта мысль обрадовала. Она освобождала его от необходимости быть порядочным, покорным. Ведь он как-никак подданный, а значит, зависимый, угнетённый. И до каких пор?

Решение было принято. Он посетил заутреню. После окончания её долго о чём-то беседовал с батюшкой. При расставании заверил, что договор он выполнит. И вот он у хана. Пришёл проститься. Настало время вручения подарков и расставания.

И вдруг в этот момент загудел церковный колокол. Чанибек не был христианином и, естественно, в церковь не ходил, а отсюда — не знал её порядков. Но хорошо запомнил, что колокола просто так не звонят. Он не мог понять причину этого звона. Тут могло быть одно: что-то случилось!

Чанибек схватил князя за руку. Глаза его смотрели тревожно, а круглое лицо вытянулось.

   — Что это? — испуганно промолвил он.

   — Сегодня поминальный день, когда князя Бориса, святого мученика, убил его сын Святополк.

Тут князь немного приврал. Святополк был братом, а не сыном. Но говорить это не входило в намерение князя, было небезопасно привести такую аналогию. Ведь сам Чанибек убил своего брата.

Услышав это, хан расслабился и уже спокойно, как бы шутя, спросил:

   — А у тебя сын большой?

   — Нет, — охотно ответил князь, — совсем малец, не как твой!

Хан метнул на него быстрый взгляд, но Симеон остался спокойным, как человек, только что пошутивший. И хан, похоже, успокоился.

Хорошо известно, что любое живое существо, как бы оно ни устало, при виде родных мест оживает. То же случилось и с гребцами на княжеской ладье. Кто-то из них, оглянувшись, изрёк:

   — Братцы, скоро будем дома!

Этого было достаточно, чтобы силы удвоились, даже утроились.

Но чем ближе они подплывали к родимой сторонке, тем тревожнее становилось на душе. Первым догадался седовласый гребец:

   — Никак гарь, — не то спросил, не то сказал он.

Все задёргали носами.

   — Точно! Гарь!

   — Лес, наверное, полыхает, — подал мысль седовласый гребец.

   — Лес-то лес, а не Москва ль горит? — начали гадать гребцы.

   — Князю надоть сказать, — подал кто-то мысль.

   — Князь! Князь! — раздалось сразу несколько голосов.

Услышав, что его зовут, Симеон вышел из нижнего яруса[41].

   — Чего зовёте? — потягиваясь и позёвывая, спросил князь.

   — Князь, гарью пахнет! — закричало несколько голосов.

Он потянул носом.

   — Точно! Ну и что? — будучи не в состоянии дать оценку, спросил он.

   — Дык, Моск...

Не успели назвать город, как князь, похоже, понял ситуацию:

   — К берегу, давай к берегу! — заорал он. — Акинфыч! — позвал князь воеводу. — Да ты где?

   — Тута, князь, тута! — из яруса показалась голова воеводы.

В этот момент нос лодии упёрся в берег, произошёл толчок. Князь успел схватиться за мачту и удержался на ногах, а воевода упал к его ногам. Вскочив, он было заорал на гребцов:

   — Зенками смотрите, да я вас...

   — Не ори, — осадил князь, — я приказал. Давай на берег и добудь мне срочно коня.

Да, Москва полыхала. Откуда это началось, одному Богу известно. Кто говорил, что из Кремля, а те, наоборот, на посад пальцем показывали. Но как бы ни было, горело и там и здесь. В нескольких местах тревожно худели колокола, сливаясь в единый тревожный, пугающий звук.

Было раннее утро. Набат поднял на ноги многих, в том числе и князя Андрея Пожарского.

   — Что случилось? — был его первый вопрос, когда он, схватив меч, рванулся на крылец.

Перед его очами возникла страшная картина. Внутри кремля словно кто-то развёл огромный костёр. Языки пламени высоко поднимались над крепостными стенами, сбегая, как по лестнице, вниз. И за стенами полыхало. Андрей скатился кубарем с крыльца и выскочил за ворота. И, как тут не вспомнить Плещея, давнего хозяина хором? Как удачно он выбрал место... Меж двух речушек. Кусты горели на противоположных берегах, но пламя от них не в силах было перепрыгнуть реку. Поняв, что они в безопасности, он заорал на людей, бегавших по двору:

   — Воды и коня.

Князь заставил облить себя с ног до головы водой и, вскочив на лошадь, погнал бедное животное сквозь бушующее пламя, прямо на Кремль.

Видя скачущего человека, мужики и бабы, цепочкой стоявшие у речки и передававшие друг другу ведра с водой, заорали:

   — Ты куды, полоумный!

Но Андрей не обращал на крики никакого внимания, рвался сквозь пламя вперёд.

В воротах было какое-то столпотворение: кто рвался наружу, кто спешил вовнутрь. Разбираться, упрашивать было некогда. Конской грудью пробил дорогу. И вот княжеские хоромы. Ворота настежь. Полный двор мечущейся дворни. Такое впечатление, что они в растерянное ги, не знают что делать. Крылец и стены начали пылать. Андрей спрыгнул у крыльца и, расталкивая толпу, ринулся внутрь хором. Проход задымлён. Видно плохо. Натянув на нос мокрую тряпицу, он бросился по переходу, поочерёдно открывая двери, крича:

   — Есть тут кто?

В одной из комнат он услышал жалобный плач. Заглянув под лежак, увидел двух ребятишек, сбившихся в угол. То были первенец Василий и Костя.

   — Давай ко мне! — крикнул Андрей, падая на живот и хватая их руками.

Вытащив, он подбежал к окну. Открыв его, заорал:

   — Люди!

На его голос сбежалось несколько человек.

   — Держите! — и он одного за другим передал детей.

   — Ещё Мишки нету, — услышал он чей-то глас.

Тот оказался рядом, под вешалкой, спрятавшись за одежду. Своими маленькими ручонками он так сильно обхватил шею спасителя, что тому пришлось их немного разжать. Вместе с ним Андрей выпрыгнул в окно.

   — Мужики! — раздался могучий глас Андрея. — Становись цепью. Давай воду.

Его команда оживила, обрадовала растерявшихся людей. И закипел бой с огнём. Крылец удалось отстоять. Взялись за стены.

В это время раздался звонкий топот конских копыт. Ещё один смертник рвался к княжеским хоромам.

   — Господи, никак князь? — удивился кто-то.

   — Дети! Где мои дети? — заорал он, шаря безумными глазами по сторонам.

   — Да тута они, тута! — крикнула какая-то баба, передавая очередное ведро с водой.

   — Где они, где? — безумствовал князь.

И тут перед ним нарисовалась... княгиня, на руках которой, обняв её за шею, сидел младшенький Михаил.

Князь схватил ребёнка и стал его целовать:

   — Митенька, Мишенька!

Потом, словно опомнившись, вновь поднял крик:

   — А где Василий, Константин?

   — Да вот они, — показала княгиня.

Те, испуганные, дрожащие, держась друг задруга, стояли посреди двора. Он подбежал к ним. Поставив Михаила, по очереди целовал их, прижимая к себе. Когда прошли первые княжеские порывы радости, старший княжич, Василий, показал пальцем на какого-то мужика, орудовавшего вёдрами с водой.

   — Вона тот дядька, кто нас спас!

Князь оставил детей и бросился к указанному мужику.

   — Спасибо, друг! — хватая его за плечо, воскликнул князь.

Мужик обернулся. И хотя лицо его было замотано какой-то мокрой тряпицей, Симеон узнал его по глазам.

   — Уж не Пожарский ли?! — вырвалось у него.

   — Я, великий князь!

Больше он не смог произнести ни слова. Стоявший рядом подавальщик уже передавал ему в руки очередное ведро.

   — Обождь, князь! — воскликнул Пожарский и оторвал от рубахи подол, а затем обмотал ему лицо. — А щас, держись! — и облил его с головы до ног. — Теперь можно! — и подмигнул князю, подавая очередное наполненное ведро.

Князь ответил улыбкой, принимая ведро.

Для кого прошло, а для кого пролетело это время, полгода со дня большого московского пожара, как на крыльях, великий князь с утра должен был заниматься «пожарными» делами. Пришлось восстанавливать собственные хоромы, обгоревшую кремлёвскую стену, помогать мастеровым, смердам и прочему люду, ютившемуся под московским крылом. И эта княжеская забота изгоняла из людской груди страх. Страх того, что опять это может случиться. Уж не поискать ли другие, более безопасные места? Но княжеская помощь делала людей улыбчивыми, добрыми. А разве такие уходят!

И вот настало время, когда князь мог вздохнуть свободно. Но... этого вздоха не получилось. Дома-то было всё по-прежнему. Жена для него не была желанной. Он видел, что она хочет этого, заботится о его детях. Но стоило ему коснуться её тела... Нет, не может он преодолеть себя. «Где ты, Анастасия? Зачем покинула?» — так и рвалось из его груди.

Единственным спасителем, понимавшим его, оказался князь Пожарский. Он ни разу не вспомнил свои слова, а принял покаяние Симеона так, как будто узнает об этом впервые и ни о чём его не предупреждал. Они сильно сдружились. Чувствовалось, что Симеон очень дорожит этой дружбой. Злые языки, видя их отношения, приумолкли, стараясь действовать исподтишка.

При одной из встреч Пожарский даже испугался, увидев пришедшего к нему великого князя.

   — Великий князь, — невольно воскликнул Андрей, — да что с тобой? Уж не болен ли ты? — спросил он тревожным голосом, заглядывая ему в лицо.

   — Болен, друг, болен. Да не зови ты-то меня великим. Друг может звать меня и по имени.

   — Нет! Великий князь! — не согласился Пожарский. — Настоящий друг должен беречь, поднимать выше титул и его значение!

Симеон посмотрел на него, улыбнулся и обнял князя.

В гриднице, куда привёл хозяин гостя, они перекрестились на образа и сели за стол.

   — Что тебя, великий князь, мучит? — спросил Пожарский, положив руки на стол.

Симеон призадумался. Было понятно, что его мучил вопрос: рассказать или нет, не будет ли он смешон. И решился.

Закончив свою исповедь, он поднял глаза на Андрея.

   — Великий князь, — начал Андрей. По выражению его лица чувствовалось, что он переживает за Симеона, — я думаю, тебе надо просить у митрополита согласие на развод.

   — А если он не даст?

В этих словах чувствовалось, будто с него снят тяжеленный груз. Ведь он и сам подумывал об этом. А что он на правильном пути, подсказал человек, на которого можно положиться.

Пожарский усмехнулся:

   — Есть и Константинополь!

   — Это выход! — сам он почему-то об этом не подумал и, как мальчишка, обрадовался, но заметил: — Долгий это путь.

На что Пожарский с улыбкой ответил:

   — Путь я помогу сократить.

Симеон благодарно взглянул на хозяина и, подойдя, обнял, а йотом пожал руку.

   — Великий князь, ты... уходишь? — удивлённо спросил хозяин. — Дарья на меня обидется. Пироги она испекла... у-у-у.

Князь развёл руками:

   — Если Дарьюшка обидится, остаюсь.

Они оба весело рассмеялись.

Хозяин не обманул: пироги были отменными. Симеон, помня давний случай, старался на Дарью не смотреть. Если и бросал взор, то он был безразличным. Великий князь умел ценить дружбу.

После разговора с Пожарским Симеон решил встретиться с митрополитом. Но он хотел сделать так, чтобы встреча была случайной и разговор начал не он, а митрополит. Через несколько дней такая встреча произошла. После вечернего богослужения в Успенском храме Феогност неторопливо возвращался к себе, наслаждаясь тёплым днём.

   — Князь! — окликнул Феогност в задумчивости шедшего Симеона.

Тот, как показалось митрополиту от неожиданности вздрогнул и повернулся на голос.

   — Владыка!

Они пошли вместе.

   — Что, князь, не весел? — полушутливым голосом спросил митрополит.

Князь понял, что время настало. Лицо его посуровело.

   — Чё тебя мучает? — митрополит остановился, склонил голову, стараясь заглянуть князю в глаза.

   — Жена! — бухнул князь и добавил: — Поверь мне, владыка, не плакаться хочу, но правду сказать. Нет у мня жены. Нет!

От таких слов митрополит отшатнулся от князя, непонимающе глядя на него.

   — Да, нет, — угрюмо повторил он, — змея она, змея! — с болью в голосе проговорил князь. — И тело змеиное. Холодом от неё веет, не могу, владыка, так жить. Господи! Помоги мне! И ты, владыка!

Но владыка ему ничего не ответил и пошёл, в задумчивости опустив голову. Князь понимал, что ему надо подумать. Симеон шёл рядом, терпеливо ожидая его приговора. Дойдя до своих хором, митрополит остановился. Ковыряя посохом гальку, утрамбованную на тропе, Феогност проговорил:

   — Сын мой! Бог терпел и тебе надо...

   — Прости, владыка, — он положил руку себе на грудь, — но Господь видит, что там творится. И он... поддержит меня. Прости.

Он взял руку митрополита, поцеловал. Поклонился и пошёл прочь.

Глава 25

После столь неожиданного завершения кулачного боя, толкнувшего Фёдора на самую высокую ступеньку новгородской власти, он бросился разыскивать отца и Марфу. Уж очень ему хотелось увидеть выражение её лица, когда она узнает, что он победитель. Но на площади их не оказалось. Куда-то исчез и Егор. Парень ему очень понравился. Фёдор бросился его искать. Кто-то подсказал, что он был с Вабером, который, отлежавшись, присел на пенёк, поглаживая бок со сломанными рёбрами. Подойдя к нему, Фёдор назвал себя. Узнав, что перед ним новый посадник, Вабер приподнялся. Фёдор, видя его состояние, пообещал ему возницу, чтобы тот довёз до дома.

Такая забота нового посадника растопила душу литовца. И когда тот спросил, знает ли он Егора, Вабер ответил утвердительно. Фёдор признался, что ему паю срочно увидеть Егора, так как хочет сделать его воеводой, но попросил всё рассказать о нём. Вабер поведал о его приключениях, любовную тему из скромности, затевать не стал. Фёдор увидел, что парень не только молодец сражаться, но кое-что понимает и в военном деле. Куда хуже искать воеводу, который может рыть под него яму. А этот — вряд ли. «Молод?! Да я сам молодой! А этот будет до смерти рад и век мне благодарен». А когда новый посадник узнал, что Вабер живёт вместе с Егором, то вмиг нашёл колу[42]. Вабера он отвёз, как и обещал, чем заработал от него заверения в преданности.

Только здесь Фёдору не повезло. Егора дома не было. Подождав какое-то время, Фёдор решил уехать и встретиться с Егором в ближайшее время. Удивительно, что имя Егор ему ничего не говорило. Вероятно, от радости.

После бурного дня Фёдор спал, как младенец. Проснулся, когда солнышко подкатывало к обеду. Наскоро одевшись, он помчался в посадскую. Служки встретили его с удивлением:

   — Ни один посадник в первый день не приходит. Он дома отпаивается рассолом, — сообщит они ему.

В ответ Фёдор сказах всего два слова:

   — Новая метла...

Те переглянулись и расползлись по своим норам.

Фёдор, поднявшись к себе, посидел в кресле, походил вдоль стола, поглядел в окно, пятерней расчесал волнистые волосы и решил топать к отцу.

И чем ближе подходил он к хоромам отца, тем сильнее билось его сердце: «Как она? Поди, вцепится в меня! А как она хороша! Бояре больше смотрели на неё, чем на кулачный бой, это я заметит А что скажет батька? В один вечер и... посадник. А он сколько на это тратил и денег, и времени! Ха! Ха! Уметь надо! И удачно-то как! Какой будет воевода! Скорее надо его двинуть. Я это сделаю на следующей неделе и согласие выборщиков утрясу. Надо найти Крутило. Он всё окрутит».

Ворота отцовских хором были закрыты, и он нетерпеливо постучал колотушкой. Вскоре за воротами раздалось безразличное:

   — Кто?

   — Дед Пихто! Открывай! — властно приказал он.

Петли заскрипели, ворота открылись.

   — Батька у себя? — на ходу спросил Фёдор.

   — У ся! — ответил служка, закрывая «пасть».

   — Батька, — с порога загремел сын, — поздравляй! А каково, я и воеводу нашёл! Егора!

Как только он произнёс это слово, отец подскочил к нему, как ужаленный, ладонью закрыл ему рог.

   — Ты чё, старый? — вскипел сын. — Ты знать, с кем дело имеешь?

   — Молчи луче, дурак! — рявкнул отец.

   — Ты чё, батяня? — удивился сын. — Вместо поздравления... дурак.

   — А то... Егор, — он зашептал, — это тот Егор, — и оглянулся на дверь, — которого ждёт не дождётся Марфа! Вот те и радость!

   — Да он ли это? — понизив голос, спросил сын.

   — Точнее не бывает. Я парня помню с его первой победы.

   — А что тогда... Осип?

   — Ошибся твой Осип! Ошибся! Тот, кто сказал, не знал, что было на деле. А он жив-здоров! Понял?

Фёдор задумался. С лица слетело счастливое выражение.

   — А я-то хотел его воеводой сделать!

   — Сделай, сделай! — зашипел старик, — себе на голову.

   — Теперь-то я вижу.

   — Чё ты думать делать?

   — Да увезу Марфу к себе в деревню. Скажу, худо стало... А ты етого... отправь... понял?

Сын кивнул. И сразу задумался: «Так просто это не совершишь. Я, дурак, поведал про это прилюдно. Надо что-то придумать».

Марфа наотрез отказалась куда-то ехать. Евстафий хотел было припугнуть её тем, что заберёт дарственную бумагу назад. Дева, подойдя к подаренной им шкатулке, открыла её и, взяв ту бумагу, положила перед боярином, заявив:

   — Мня не надо стам пужать, — и гордо вышла из комнаты.

Боярин даже растерялся, поглядывая на свёрнутое трубочкой завещание. Взяв бумагу в руки, он долго крутил её, думая, что же ему делать. И решил идти к Марфе, чтобы, помирившись, вернуть бумагу.

Подойдя к её опочивальне, боярин остановился. Какая-то робость охватила его. Он даже усмехнулся: «Как пацан!». Он приоткрыл дверь. Марфа лежала на кровати, лицом к стене, накинув на ноги платок.

   — Марфа! — позвал он её.

Но та даже не повернулась. Он взял ослон, подошёл к кровати и сел рядом.

   — Марфуша, — ласково произнёс он, — не надо сердиться, не хошь ехать в деревню, давай не поедем. Но только мне что-то худо, да надоть бы и по делу. Тама мня люди ждуть. Староста. У каждого ко мне сколь делов накопилось... Да и по свойму хозяйству хотел управиться. Но раз ты не хошь...

   — Ладноть, — перебила она его, — если тебе худо, надо людям, да по хозяйству, тогда поехали.

Бумага осталась в руках боярина.

Дел у нового посадника было по горло. Он усиленно искал деньги на восстановление моста. Бросил к новгородцам клич, ездил повсюду: где просил, где убеждал, а где и нещадно ругался. Дело сдвинулось, но всё же шло медленно. Однако за делами он не упускал мысль, как избавиться от Егора. О том, что он хотел ему предложить, даже боялся думать. Рад был, что никто не упоминал о его обещании. Но жители донимали его вопросом о воеводе. Было понятно, что Егор пришёлся людям по душе. Это страшило Фёдора. Избавиться от него он боялся: узнает толпа, растерзает, как пить дать. И всё же эта проблема не оставляла его. «Что, что найти, — мучился он вопросом, — знать бы». Он часто проезжал мимо хором знатного купчины Павши Фоминича. Но на воротах-то не написано, что они выжидают: будет или нет Егор воеводой. Вдруг будет. Не дай бог!

Но что-то задерживается посадник со своим решением. И чем дальше по времени оно уходило от дня обещания, тем больше надежд вызревало у купчины и его сына. Дошёл до них кем-то пущенный слушок, что Егор хоромы хочет строить, а где деньгу воин мог взять? Зашевелился купчина, закряхтел радостно.

Павша теперь чаще вертелся у посадничной. Иногда медком кое-кого балует, серебряную деньгу сунет кой-кому. Хитрый купчина. Наконец кое-что и прояснилось. Всё переменилось!

К радости Павши, новый посадник изменил вдруг решение и ни в какую не хочет Егора брать. Что случилось? А кто его знает... Всё это узнал Павша, недаром тратился. Купец потирает руки, чует нос — его время подходит. Когда вернулся домой — сразу к сыну:

   — Готовсь, сынок! Наш час идёть!

А Евстафия Дворянинцева замучили... гости. Да не простые. То вдовец Иван, сын посадника Варфоломея, то Оницифер, у которого сына Луку пора было женить, то Василий Данилович, то... Евстафий уж не знает, что и делать. А каждый с намёком: «Мол, пусть-ка молода обслужит! Аль, хозяин, прячешь её в углу тёмном?» Как быть после таких слов?

Фёдор тоже каждый вечер заглядывает, всё подарками пытается одарить деву. А она ерится[43]. Дворянинцевы уж не знают, что и делать. Отец однажды не вытерпел и сказал:

   — Сынок, да отступись ты от неё!

   — Я? — сын так посмотрел на него, что отец даже сконфузился. — Чтобы какой-то Оницифер или Варфоломей мне нос казали? Нет. К тому же, отец, не могу я вырвать её из сердца. Мила она мне, мила!

Отец неопределённо покачал головой. Да-а!

   — Чё, да? Ведь не дура же она! Кто я!

   — Да знаю, — отец махнул рукой. — Тут, понимаешь, Фёдор, и в её сердце... как у тя. Понял?

Фёдор дёрнулся и зло провёл пальцами по голове, выдирая спутанные волосы.

   — Не злись, сынок. Вот, если бы, как я говорил... как-то...

   — Ты говорил, — перебил он отца, — а попробуй, подступись. Его весь Новгород прознал да полюбил. Ясно те, батяня? — рыкнул сынок.

   — Ясно... — отец задумался, затем медленно заговорил: — Ведь он в походе каком-то был, как мне сказывал Осип. Многие погибли, а он жив-здоров оказался. Пошто? А носа пошто никуда не кажет. Боитса? Чиво?

   — Брось, батя, — возразил сын, — на кулачном-то он был.

Отец поправил усы:

   — Был-то был, а пошто вначале прятался, а вышел, когда куча народу была. А?

Фёдор задумался. Тяжело вздохнул:

   — Искать надоть. Ну, я пошёл.

Сделав к двери пару шагов, остановился:

   — Да, кстати, ты же хотел её в деревню увезти.

Отец махнул рукой:

   — Еле подступился, но согласилась.

   — Строптива дикарка. Но я люблю таких! — и хлопнул дверью.

Отец посмотрел ему в след, вздохнул:

   — С богом. Да поищи. Поищи! — крикнул он.

Искать долго не пришлось. Помощник объявился в образе купца Павши Фоминича. Когда купец начал говорить, то сразу предупредил посадника, что он ничего не имеет против будущею воеводы... Когда Павша произнёс эти слова, Фёдор хотел было купца выставить, но сдержался. А купчина рассказал, как на сына напали разбойные люди, как тот спрятался от них, поэтому остался жив. Но главное в том, что сынок там увидел... Егора.

   — Вернулся он, это точно, — купец, вида, как заинтересовался посадник, осмелел и продолжил, — вернулся, чтобы деньгу разыскать, мало ему было, да сынка мойво добить.

Надо было видеть, как ожил Фёдор. Но, стараясь не выдать своей радости, приказал Павше, чтобы он прислал к нему сына.

   — Сейчас! — суетливо заявил отец, почти на цыпочках выходя от посадника.

Когда тот вышел, Фёдор подпрыгнул от радости и до боли, словно хотел их зажечь, потёр руки: «Есть свидетель! Дело за малым. Я сейчас его послушаю. Писарь запишет. И всё. Я пошлю стражу схватить этого разбойника. Ишь, прикинулся паинькой!».

Дороги в Новгороде, как ни в одном городе, из брёвен выложены. Да не в один ряд. В любую погоду проедешь, не будешь из месива вытаскивать колеса. Одна беда — узковаты. Какой день в Новгороде чистая осень. Мелкий, назойливый, как муха, дождик, лил, не переставая, днями и ночами. Жители уж настолько пообвыклись с ним, что думали, другой погоды и не будет.

А тут проснулись и словно чего-то не хватает. С утра ветерок прогнал остаток тяжёлых, как тёщин нрав, низких туч, которые бесполезно цеплялись за верхушки деревьев, и горожане увидели, как редкого дорогого гостя, солнышко. Оно стыдливо катилось по ярко-голубому, отмытому небу. Кто усидит в такой день в сырых, не прогревшихся ещё жилищах. Собаки — и те норовят выскочить на улицу и растянуться на ближайшем солнечном пригорочке.

Как разворошённый муравейник, засуетились горожане. В хоромах нового новгородского боярина Камбилы дым столбом: а как же, хозяин с хозяйкой решили в первый раз показаться на людях! Не сидеть же дома в такой прекрасный день, как птице на яйцах. И Гланде, и Айни захотелось проехать по одной из главных улиц Людочоща, где стояла известная не только Новгороду лавка Ахалина. В ней было всё, но главное — женская одежда и украшения. Для многих поездка туда, как праздник.

Про эту лавку Айни узнала чуть ли не в первый день приезда. Но природная застенчивость брала верх над женским желанием. Но тут как раз появился и повод. Айни накануне сообщила мужу, что у них будет второй ребёнок. Камбила возрадовался, как дитя. И решил сделать по этому поводу любимой жёнушке бесценный подарок. А где, как не у Ахалина, этого старого угодливого еврея, можно было купить.

Не в одной этой семье был праздник. В хоромах Евстафия Дворянинцева в неурочное время появился Фёдор. Скинув пропитанный водой плащ, улыбаясь во весь рот, он подхватил батяню и закружил по комнате.

   — Ты чё? — вырываясь, промолвил отец.

   — Всё, батяня, всё, — загадочно сообщил сынок. — А где? — шёпотом спросил Фёдор, глазами показывая на дверь Марфушиной опочивальни.

Отец поддался этой таинственности и, сложив ладони, приставил их к щеке.

   — А-а! — тихо промолвил сын и за рукав потащил отца в его опочивальню. Плотно прикрыв за собой дверь, Фёдор полушёпотом сообщил:

   — Всё! В яме он! В яме!

Отец разумел, о ком речь. И не без радости спросил:

Чё, сынок, раскопал?

Фёдор, поглядывая на дверь, принялся рассказывать.

   — Вот ето да! — воскликнул боярин.

Он на глазах изменился. Похоже, с его плеч спал тяжелейший груз. Он даже выпрямился.

   — И чё? — повеселевшим голосом спросил он.

Сын понял.

   — Отправлю в Керети к поморцам, — ответил Фёдор.

Отец, присев на лежак, одобрительно закачал головой:

   — Туды ему, проклятому, и дорога. Теперь Марфушу можно и на свет божий выпустить.

Туч, как на грех, поутру и заиграло, заманило давно невиданное солнышко. Позавтракали, и, когда Марфуша встала, чтобы направиться к себе, Евстафий остановил её ласковым голосом:

   — Марфуша, глянь-ка в окошко! Смотри, солнышко-то тебя пальчиком зовёт.

Девушка рассмеялась:

   — Так уж и зовёт.

   — Зовёт! Зовёт! — повторил Евстафий. — И знаешь куды?

Та пожала плечами, но глазки заблестели.

   — К Ахалину! — ответил повеселевший боярин.

Какая женщина, тем более девушка, откажется от поездки к Ахалину? не выдержало сердечко у Марфуши от такого сообщения. Оттаяла, подняла глаза на боярина, а в них... радость, которую давно тот не видел. И приказал закладывать лошадей. Хоть повозка у боярина и не нова, но мало таких, даже новых, найдётся. Немецкая, на пружинах. Трясёт плавно, а не бьёт, как дубьём. Да нарядна, с фонарём. И ночью ехать можно. Невидадь-то какая! И вот, плавно покачиваясь, тронулись в путь Евстафий и Марфуша.

А вот у Камбилы повозка новая. Деньжищи большие отдал. Зато пусть видят, что прусский боярин не бедняк, а отсюда и честь ему подобающая. Возницы у того и другого важные, боятся неловким движением достоинство своих хозяев уронить.

И надо же такому случиться, что они оказались на одной дороге и ехали навстречу друг другу. А какой возница остановится, чтобы пропустить встречного, если хозяин — боярин! Кто может быть выше? Только князь. Но он в далёкой Москве. Так и едут навстречу друг другу. Надо чуть отвернуть, да боязно! Сверни только, а за дорогой топь такая, по пояс будет! Не дай бог искупать в ней своих хозяевов.

Как только они сравнялись, раздался писк, треск. Возницы свесились, чтобы посмотреть, что случилось. А случилось то, что ступица за ступицу заклинилась. Что делать? Назад — не сдашь, в лужу угодишь. Вперёд — кареты не дают. Забеспокоились и бояре. Выглядывают в окошко. Один — старый. Другой — молодой. Что им остаётся делать? Молодой представился:

   — Боярин, — подумав, добавил: — прусский, Гланда Камбила Дивонович.

   — Боярин Евстафий Дворянинцев, — назвался старый, расправляя усы.

   — Красивая у вас дочь, — вежливо говорит прусс, увидев выглянувшую Марфушу.

   — Жена твоя не хуже! — в ответ сказал тот, даже пытаясь ей подмигнуть.

Камбила улыбнулся. Повернувшись к боярину, спросил:

   — Чё делать будем?

Боярин Евстафий посильней высунул голову. Вертит по сторонам, потом сказал:

   — В грязь надо лезть, растаскивать.

Но кому охота туда окунаться? На их счастье, донёсся какой-то странный звук. Словно кто-то гремит цепями. Эти звуки прерывались почти плачущими голосами:

   — Люди добрые, дайте на пропитание! не дайте христианам погибнуть, не берите грех на душу.

   — Тати идут. Вот щас нас и растащат, — заявил русский боярин и с ухмылкой добавил: — Повезло!

Когда колонна упёрлась в преграду из карет, прусс подозвал старшего стражника, сунул ему в руку серебряную монету и попросил помочь.

   — Щас! — подмигнул страж и обернулся к колонне. — А ну, тати, расцените повозки!

Но те стояли. В грязь до пупа лезть кому охота?

   — Стража! — зовёт старший.

Те бердышами погнали их с дороги, не то от недоедания, не то от обиды, но ничего у них не получилось. Сил не хватило. Камбила понял, достал серебряную монету:

   — Кто расценит — получит.

Подошёл рослый парень, лохматая голова опущена вниз. Попробовал за спицы. Крепко сцепились. Схватился за днище повозки, поднатужился... Господи, силища-то кака! Поднял её вместе с людьми и поставил на край.

   — Держи! — Камбила подал монету.

Парень поднял голову. Гланда не поверил глазам:

   — Егор! Егор, ты?

   — Я, Камбила, — ответил он, вновь опуская голову.

Камбила выпрыгнул из повозки и обнял Егора.

   — Егорушка, Егор! Да за что тебя так? — и потряс его цени.

   — Да ни за что, — ответил Егор, с остервенением встряхнув цепью.

   — Расскажи, — попросил прусс.

Парень начал нехотя, потом разошёлся. Когда закончил, Камбила возмутился:

   — Да я пойду к посаднику! Я добьюсь правды! Не беспокойсь, — и похлопал его по плечу.

   — Эй, вы! — грубо закричал старший охранник. — Хватит язык чесать. Нам жратву надоть добывать!

   — Вот, возьми, — и Камбила протянул кисет.

   — Ты чё! — перехватил его руку Егор. — Да они, — и кивнул на стражу, — всё себе загребут.

   — Тогда... — Камбила засунул кисет ему за пазуху.

   — Ладно, друг! Я переоденусь... — он вытащил из грязи одну ногу, — и пойду к посаднику. Держись! — прусс обнял его и вылез из грязи.

Боярин в другой карете аж побледнел.

   — Гони! — крикнул он вдруг вознице.

Да поздно! Услышала Марфа имя дорогого ей человека.

   — Егор! — она была готова выпрыгнуть из повозки, да боярин крепко схватил её за руку.

   — Гони! — завопил он.

   — Стой! Стой! — закричала девушка, пытаясь вырваться.

Но старый боярин был ещё крепок.

   — Сиди! — рявкнул он. — Какой Егор? Твой давно погиб. А это тать, поняла? Разбойник. Ему виселица грозит! — начал он пугать Марфу.

И... подействовало. Девка, забившись в угол, вроде начала успокаиваться. Она с детства боялась разбойников. Или притворилась? Но чем дальше они отъезжали от этого окаянного места, тем сильнее, казалось, она утешалась под убаюкивающий голосок Евстафия.

Гланда сделал всё, как обещал. С достоинством принял его посадник. Как же, прусский боярин решил перебраться на Русь! Фёдор начал расспрашивать, как обосновался тот, где, на какой улице. Когда посадник спросил улицу, Камбила покраснел. Название улицы он не знал. И начал рассказывать её приметы.

   — А! — воскликнул Фёдор. — Понял! Кобылья улица! Ха! Ха! Но ничего, место неплохое.

Чем дольше шёл у них разговор, тем больше посадник нравился Камбиле. У гостя в голове затеплилась надежда, и он стал переводить разговор в нужное ему русло.

Сначала он посетовал, что такое продолжительное время шли дожди. И начал рассказывать о происшедшем случае. Прусс описал карету, с которой он столкнулся, и ему показалось, что посадник вроде насторожился. Когда речь дошла до колодников, его нельзя было узнать. Лицо посуровело, брови сошлись. Он походил на зверя, почувствовавшего опасность, а стоило ему услышать про Егора, как глаза сузились, лицо обострилось. Но он ещё чего-то выжидал.

А гость продолжал рассказывать и нахваливать русского парня, который спас ему жизнь. не забыл и о боярине, так спешно покинувшем место «встречи».

   — Он даже назвал себя: Ев... трафий...

   — Евстафий, — поправил посадник.

   — Во, во! — Евстафий Двор... Дворцов.

Посадник его не поправил. Ему было ясно, что судьбе угодно их так столкнуть. Теперь он понял цель прихода этого боярина. «Богат, должно быть. Ишь, отхватил какие хоромы, — подумал он. — А просить будет, чтобы я освободил Егора».

Фёдор не ошибся. Прусс заговорил об этом. Посадник, не спуская с него глаз, слегка наклонив голову в сторону, внимательно слушал, что ему говорил Камбила. Когда тот закончил, Фёдор поднялся, прошёлся взад вперёд, обдумывая ответ. Но ничего лучшего не нашёл и назвал купца, свидетеля происшедшего.

Теперь, стараясь поймать каждое его слово, сосредоточенно слушал Камбилу.

   — Вот так... он вернулся, чтобы убедиться, что никто не осталось в живых. Хотел добить всех, чтобы не было очевидцев, — закончил он.

После этих слов посадник, подойдя к столу, остановился напротив Камбилы и, оперевшись на стол, спросил:

   — Что ты на это скажешь?

Он оттолкнулся от стола и, выпрямившись во весь рост, торжествующе посмотрел на прусса.

Но сказанное посадником не смутило боярина.

   — Скажи мне, посадник, есть ли другая дорога на Новгород?

По всей видимости, Фёдор не ожидал такого вопроса, и по его растерянности Камбила понял, что он застал посадника врасплох. Но посадник нашёл что ответить, пусть даже это звучало неубедительно.

   — Подорожников везде хватает, — заявил Фёдор, — вот этот Егор встретил одну из банд, уговорил напасть на купца. А так как тем нечего было бояться, они не жители нашего города, то, поделив купеческое добро, тати разбежались. А Егор думал вернуться в Новгород и, чтобы его никто не опознал...

Камбила вдруг резко поднялся:

   — Я мшу поручиться за Егора. Он этого не совершал!

На такой выпад прусса посадник ответил довольно жёстко:

   — Мне надо не поручение, а доказательство. Если у тебя их нет, то Егор получил своё.

Камбила понял, что продолжать дальше разговор бесполезно и, не прощаясь, решительно зашагал прочь.

При выходе на улицу взбешённый боярин чуть не сбил какого-то воина.

   — Эй, ты! — возмутился тот. — Полегче!

И тут же спросил:

   — Дворянинцев у ся? — по одежде поняв, что такие люди, кроме посадника, ни к кому не ходят.

Камбила не понял, кто такой Дворянинцев и только махнул рукой. Пересекая двор до своей колымаги, Гланда думал только об одном: как спасти Егора. «Подкупить стражу? А если — нет? Что тогда? Освободить силой... Да. Но куда тогда деваться Айни с детьми? И самому... где-то надо искать прибежище. Назад дороги нет. Тут не останешься. Москва?». Но пока ответа он не нашёл.

Помог, как часто бывает, случай. Военный, с которым он столкнулся в дверях, был не кто иной, как воевода. Громко топая сапожищами, он прямиком шёл к посаднику. А тот в этот момент раздумывал, как поступить с Егором: «Подговорить убийцу? Опасно! Парень он здоровый... Вдруг сорвётся? Он же вытрясет потом из него, кто послал. Нет! Не пойдёт! Отравить? А что, подходяще. Только где взять этою зелья? Можно долго проискать. Нет, лучше сходить к владыке......

   — Чаво надо? — вскрикнул посадник, увидев чей-то силуэт на пороге.

   — Не ори, Фёдор, — грубовато ответили ему.

Посадник по голосу узнал воеводу. С первых дней правления у него с воеводой сложились натянутые отношения. А всё из-за этого Егора, когда громогласно заявил, что хочет сделать его воеводой. Вот старый и обиделся.

   — Чё у тя? — уже спокойно спросил посадник.

   — Не у мня, а у тя! — загадочно ответил воин, выдвигая стул, чтобы сесть.

Фёдор мгновенно понял, что случилось что-то страшное.

   — Говори! — буркнул он.

   — Литва пошла на нас войной. Завтра они будут здесь! — объявил воевода.

   — Что, что ты сказал? — через стол потянулся к нему посадник.

   — А то, что завтра литовцы будут штурмовать наш град.

Фёдор шлёпнулся в кресло.

   — Завтра... литовцы? А сколь у нас воинов? — еле выговорил он.

   — Да почти нисколь. Я те чё говорил? Давай деньгу. А ты чё ответил...

Но Фёдор уже пришёл в себя.

   — Некогда тут спорить. Давай собирай людей. Вели в колокол бить.

   — Само собой! — ответил воевода, поднимаясь. — Денех-то дашь? Чем их кормить буду?

   — Дам, дам.

   — Ладно, я пошёл.

Но с порога, остановившись, спросил:

   — Слышь, посадник, а сколь у нас колодников?

Тот на какое-то время задумался:

   — Да... человек... двести, думаю, наберётся.

   — Во! — обрадовался воевода. — Это сила! Я их заберу?

   — Бери!

   — Слышь, я им пообещаю, хто будет хорошо биться, получит свободу.

   — Обещай! — махнул рукой посадник.

Когда дверь за ним захлопнулась. Фёдор вдруг вспомнил про Егора. «Эх, не предупредил воеводу! Но не бежать же за ним. Да и вдруг его... — успокоил он себя.

Звон вечернего колокола известит новгородцев о надвигающейся очередной военной опасности. Услышали и в яме его тревожные звуки. Один из немолодых уже колодников уверенно сказал:

   — Братцы, кажись... свободой для нас запахло!

Но разъяснять не стал, как его ни уговаривали.

А утром рано, только начало светать. Стража подняла их и вывела на улицу. Там они увидели воина, одетого как перед битвой. Кто-то бросил:

   — Никак воевода?

Когда те, встав полукругом, молча, вопросительно взирали на него, воевода их долго морить не стал.

   — Браг подходит к нашим стенам. Хто хочет защищать город? — спросил он.

Но тати молчали, исподлобья глядя на воеводу. Тот ухмыльнулся.

   — А хто хотит получить свободу?

Бее разом, как по команде, загалдели.

Воевода поднял обе руки, из их криков он понял вопрос: опосля их отпустят аль нет?

   — Хто будет хорошо биться.

   — Слово? — враз заорала толпа.

   — Слово!

   — Давай оружие! — потребовали тати.

Глава 26

Упомянутая Камбилом Московия жила спокойной, размеренной жизнью. Не сказалось на ней и несогласие митрополита Феогноста на развод Симеона со второй женой. Подсказ князя Пожарского, что есть ещё и Константинополь, дал московскому князю какую-то надежду. Но без чьего-то благословения он не решался на этот шаг. «С кем?» — мучил его этот вопрос. И ответ ему подсказал сам митрополит.

В одной из бесед с митрополитом тот упомянул молодого мирянина Варфоломея, который несколько лет тому назад обратился к нему с просьбой, чтобы кто-то принял от него пострижение. Митрополит тогда послал игумена Митрофана совершить рукоположение. Пострижение совершилось, и он взял себе имя Сергей.

   — Скажу тебе, князь, что удивительно: святость этого человека и посвящение его Пресвятой Троице произошли ещё до рождения самого младенца.

При этих словах Симеон удивлённо посмотрел на митрополита, но тот, чуть приподняв ладонь, мол, погоди удивляться, продолжил:

   — Оно выражалось в трёхкратном утробном вопле, который раздался на всю церковь. Тогда все молящиеся обратили внимание на эти звуки. Стали искать младенца, но не нашли. Его мать Мария созналась, что кричал её младенец, которого она ещё носила. Узнав об этом, иерей Михаил предсказал не родившемуся ещё младенцу славную судьбу. Вот он какой! Так этот Сергей в своё время уговорил брата Стефана уйти с ним в лес. Там они построили деревянные келью и церковь. Вдвоём, средь глухого леса, зверья и бесовских страхований. Трудились они в ноте лица. О его смиренной кротости, богопочитании, самоотречении весть дошла и до Константинополя. Ему, первому на Руси, явилась Пречистая Матерь Господа нашего Иисуса Христа, сказав: «Не ужасайся, избранник мой. Я пришла посетить тебя...». С этого времени у него появилась чудодейственная сила. Я послал переяславского епископа Афанасия, чтобы тот назначил его игуменом. Вскоре у него проявился дар пророчества. К нему со всех сторон сходились люди. Тaк стал набирать силу этот монастырь, — митрополит замолчал.

Какое-то время безмолвствовал и Симеон. Потом спросил:

   — А брат всё с ним?

Митрополит покачал головой:

   — Нет, — ответил он, — брат сейчас здесь, в Москве. Игумен в Богоявленском монастыре.

Симеон, ничего не сказав, поднялся. Взял его руку, поцеловал и кротко попросил:

   — Благослови, владыка.

А на другой день Симеон приехал в этот монастырь. Служка, узнав, что перед ним стоит великий князь, со всех ног пустился за игуменом. Когда Симеон Иоаннович подошёл к крыльцу, к нему навстречу вышел рослый, суховатый владыка. Добрая улыбка приободрила князя. Он легко поднялся по ступенькам, поцеловал его руку с длинными тонкими пальцами.

   — Прошу, князь! — игумен показал на открытую дверь.

Келья оказалась самой просторной, но скромной. Одр, покрытый серой шерстяной одёвкой[44], льняное подголовье[45]. В восточном углу — икона с лампадкой, у оконца — столик с двумя ослопами, рядом — поставец с книгами. Другой, у входа, — для одежды. На столике — подсвечник с толстой свечой.

Переступив порог, Стефан, глядя на иконы, перекрестился. За ним тоже сделал князь. Подойдя к столику, игумен показал на сиделец. Они уселись, посмотрели друг на друга и улыбнулись. От этой улыбки на душе князя стало гораздо спокойнее.

   — Что привело тебя, великий князь, в нашу бедную обитель? — тихо, но проникновенно спросил Стефан.

   — Много прослышал от митрополита о ваших делах.

   — Он, конечно, говорил не обо мне, а о Сергее.

   — Говорил и о Сергее, — согласился князь и продолжил: — не сочти... как-нибудь не так, владыка, но я буду тебе благодарен, если немного скажешь и о нём.

Лицо игумена сделалось серьёзным. Он, не мигая, уставился на спинку одра. «Наверное, — подумал князь, — обдумывает, с чего начать». Князь не ошибся. Кашлянув и переведя взгляд на князя, он начал рассказывать.

   — Родитель наш, боярин Кирилл, из Ростова Великого по воле твойво батюшки...

При этих словах глаза князя округлились, с губ готов был сорваться вопрос. Но Стефан дожидаться вопроса не стал, решив пояснить:

   — Иван свет Данилыч, вечная ему намять, — игумен перекрестился, — вёл дело так, чтобы разорить соседей, а их земли прибрать себе.

Князь положил руку на колено игумена.

   — Он, — пояснил Симеон, — это делал не для себя. Разрозненная Русь для любого врага — находка. Скольким хотелось, да и сейчас хочется, и веру нашу сменить, и народ в рабстве держать.

Игумен улыбнулся:

   — Мы это поняли сейчас. А тогда... — но не стал на этом останавливаться, — так вот... он был виной, заставившей родителя покинуть родные места.

Сказав это, игумен испытующе посмотрел на князя. Но, увидев его сосредоточенный, внимательный взгляд, продолжил:

   — Так вот, в один из тех дней в городе объявились московские посланцы, бояре Кочева и Миняй, с требованием к нашему князю Василию Константиновичу уплатить огромную дань. Князь ничего не мог сделать. Тогда Кочева начал с должников. Первым в его списке был старший боярин Аверкий. Так по их приказу воины схватили его и, подвесив за ноги на площади, потребовали выплатить долги. Наш отец, увидев это, всё, что было, отдал, став бедняком. Дома он сказал: «У нашего князя нет сил нас беречь. Это может делать только московский князь. Я решил перебраться, — он посмотрел на мать, потом на нас. Мы стояли молча, хотя поняли, что он хочет. Он вздохнул и промолвил: — в Московию». Так мы оказались в Радонеже. Ехать дальше у нас не было сил. Потом-то стало ясно, что на то была воля Всевышнего. Мой средний брат Варфоломей ещё...

   — В утробе матери проявил себя тройным криком! — за игумена сказал князь.

Тот усмехнулся:

   — А рассказал тебе митрополит, что когда Варфоломей был юнцом и пас скотину, к нему явился, невесть откуда взявшись, старец...

Князь отрицательно покачал головой:

   — Про старца не говорил, а о явлении ему Пресвятой Богородицы говорил.

   — Князь, главное тебе известно. Я и младший брат Пётр разъехались. Завели семьи. Варфоломей остался с родителями, не мог их, старых, бросить, хотя была непреодолимая тяга к иночеству. Когда их не стало, а к этому времени и я овдовел, он уговорил меня уйти с ним в лес. Оказывается, он и место уже выбрал в урочище Маковец, вёрстах в пятнадцати от Радонежа...

   — Среди зверей и бесовских страхований, — опять за него закончил князь.

Улыбнулся и владыка. Но продолжил:

   — Сергей — сама смиренная кротость. Его любимая одежда — сермяжная ряса. При нём лыковый кузовок. Он может со всеми ужиться, даже со зверьём. Он так меня напугал, когда явился медведь и бросился к нему. Я не знал что делать, кого звать на помощь. Кругом — глухой лес. Гляжу, а он обнял мишку и кормит его из кузовка малиной. Весть про его отрешённую от мирской суеты жизнь, его беспредельное почитание Бога нашего Иисуса Христа, облетела всю округу. Одним из первых к нему из Смоленска, — на этом слове он сделал ударение, — явился сам архимандрит Симон с большим имуществом. Вот так-то! Хоть я и старший, но он на меня так воздействовал, что я, побыв с ним, больше не мог оставаться мирянином. И вот я перед вами. Ты знаешь, князь, что он обладает многими качествами, дарованными ему небом?

Князь ответил:

   — Брат Стефан, столько я прожил рядом, а до рассказа митрополита, признаюсь, о нём не слышал.

Игумен досадливо улыбнулся:

   — Миряне говорят: пока петух не клюнет...

   — Да! — признался Симеон и тяжело вздохнул. — Мы такие! А что он, действительно может лечить разные хвори?

Кивнув, игумен сказал:

   — Приехал к нему один смерд. Привёз тяжелобольного ребёнка и попросил Сергея, чтобы тот помолился за него. Пока брат молился, дитя умерло. Смерд ворвался к Сергею и стал его укорять. Сергей смиренно слушал, а когда тот умолк, он сказал: «Иди, успокой дитя». Ребёнок-то оказался жив.

   — Да! Теперь я верю в священную силу твоего брата. И хочу обратиться к тебе с величайшей просьбой: будь моим духовным наставником.

Стефан внимательно, даже изучающее, посмотрел на князя, улыбнулся и проговорил:

   — Хорошо, князь!

Симеон поднялся, извлёк из кармана кисет и положил его на стол со словами: «На благие дела!» и стал прощаться.

Игумен даже не посмотрел на стол, сказав, что на эти пожертвования они откроют ещё монастырь. И уже с порога, повернувшись, князь спросил:

   — Благословишь ли ты мою поездку к Сергею?

На что тот ответил:

   — Для этого, князь, благословение не требуется. Сергей принимает всякого. А вот от того камня, который ты носишь в душе, он поможет избавиться.

Князь ничего не ответил, только покраснел.

Князь возвращался к себе, пустив коня свободной иноходью. Куда торопиться? К тому же от сказанного игуменом у него остался осадок: «Что он обо мне может подумать? Скорее всего что я ему не доверяю. Да, здесь я опростоволосился. Надо поправить при удобном случае. После такого решения ему полегчало. И это напомнило ему, что, хлопоча о разводе, он ещё не сделал себе выбора. Но он твёрдо знал, что больше искать только выгоду, как сделал последний раз, он не будет. Но кого? Кто ему по душе? И начал перебирать всех потенциальных невест, кого знал. Первой пришла в голову дочь Боярина Вельяминова. Но он тут же её отверг: «Молода, а толста, как бочка». Мысль перекинулась на воеводу Фёдора Акинфовича и его внучку. И её отверг. Он запомнил её как премиленькое создание и глупое до невероятности. Тяжело вздохнув, князь пересёк кремлёвские ворота, оставив на потом принятие своего решения. Одно он знал, что в ближайшее время посетит Сергея. С этой мыслью Симеон появился в палатах.

На одинокого, просто одетого всадника, никто внимания не обращал. А вот конь под ним был сказочно красив. Вороной, шерсть так и горит. Ноги тонкие. Круп поджар. Грива расчёсана и пострижена. Хорошо, что в своё время Калита вывел татей в Московии. Ох, многие голов своих полишались. Теперь люди не нарадуются. Брось гроши на дорогу, подберут и будут хозяина искать. Такое не может не радовать, не то, что у других. Вот и этот всадник едет спокойно. А раньше, точно бы стрелу в спину, коня под уздцы — и поминай как звали.

Дорога пустынна, точно всё вымерло вокруг. Время-то сенокосное. Косят да стога метают. Не успеешь, дождь пойдёт, всё и погниёт. И вдруг дымком запахло. У всадника на душе стало радостней: есть кто-то живой! Он не ошибся. Вскоре наткнулся на телегу, возле которой колдовал средних лет мужичок. А рядом горел небольшой костерок, на котором двое подростков жарили каких-то пташек, нанизанных на прутья.

   — Бог в помощь, — подъезжая, проговорил всадник, соскакивая с коня, — чё у тебя? — спросил он у мужичка. Тот посмотрел на него, кивнул мохнатой головой, мол, здорово, и показал на колесо, которое лежало перед ним. В нём были выбиты несколько спиц.

   — Топор есть? — спросил всадник.

   — Ести! — ответил тот, не отрывая взгляда от колеса. — А те зачем? — в раздумье спросил он и стал шарить в придорожной траве. — На, — не глядя, протянул его топорищем вперёд.

Всадник взял топор, пальцем попробовал лезвие.

   — Чё делать-то бушь? — спросил мужичонка, глядя на него снизу вверх.

   — Спицы, — коротко бросил тот, оглядывая растущие рядом деревья.

   — Тута ещё надоть выбить ети, — и он потрогал пальцами торчавшие из внутреннего обоза остатки спиц.

Всадник подошёл, поднял колесо, осмотрел его, глянул на ступицу. Там тоже была похожая картина.

   — Как тя угораздило? — спросил всадник, возвращая колесо.

   — Да хто его знат... Там вон, — мужик кивнул назад, — лыва. Надоть было её объехать. А я напрямую. Тама хто-то сучев навалил....

   — А-а! — понятливо протянул всадник и, ещё поглядев на колесо, сказал: — Надо идти в деревню просить у мужиков долото.

   — Да-а-а! — почесал мужик затылок.

В это время паренёк закричал:

   — Батяня! Иди истить.

   — Пошли, — кивнул мужик всаднику.

   — Тот охотно согласился.

Прутьев с жареной дичью было много. Отец деловито осмотрел приготовленную еду, выбрал самый большой прут и подал незнакомцу.

   — Дяржи!

Всадник его взял, осмотрел, понюхал. Пахло вкусно. Он осторожно снял одну тушку, Чуть надкусил. Мясо было приятным. А если бы ещё соли, то и вкусным. Глядя на пареньков, их отца, которые аппетитно уписывали свою добычу, незнакомец тоже принялся за свой прут. С набитым ртом он спросил:

   — А чё это за дичь?

   — Дать, перепёлушки... — ответил отец.

Незаметно чужак очистил свой прут. Он даже отрыгнул.

   — Запей-ка! — и полез в мешок, достал кувшин и протянул его незнакомцу.

Тот вытащил пробку и в ожидании кубка посмотрел на хозяина. Мужик не понял, что тот хочет, и сказал:

   — Пей-ка, а тоть нам надоть.

Всадник ухмыльнулся и сделал несколько глотков. Он не понял, что это было. Медовуха не медовуха, и квас — не квас, но питие было приятным.

Когда закончили трапезу, мужичок, обтирая усы подолом рубахи, спросил:

   — Слышь, тя как кличут?

   — Семён, а тя?

   — Протас. Сямён, у тя коняка добро, слетай в деревню, привези долото. А?

   — Ладно. Деревня-то где?

Протас показал рукой:

   — За етим лесом.

Семён вернулся быстро. Привёз инструмент. За это время Протас успел «настрогать» спиц. Они вдвоём быстро справились с поломкой.

   — Ты сам-то, Протас, откель? — спросил Семён, отряхивая одежду.

   — Да с Радонежу.

   — С Радонежа? — оживился Семён.

   — Да! — подтвердил мужик.

   — Ты туды едешь?

   — Туды.

Семён не сел на коня, а пошёл рядом с телегой, разговаривая с Протасом. Тот отодвинул какие-то мешки и сказал:

   — Да садись, покалякаем.

Семёна не надо было упрашивать. Сев рядом, он попросил рассказать, что люди говорят о Сергее.

   — У! Ета небывалый человек. Одним словом, святой! Всё может. Вот, сказывают, монахи пожаловались: мол, воды нетути. А как без неё? Он послушал их, встал на колени, помолился и забил ключ. Вот те крест, — Протас перекрестился, — я сам пивал с него!

   — Дороху-то туды покажешь? — спросит Семён.

   — А чё не показать, покажу.

   — А жив-то сам как? — спросил Семён, нагнулся, сорвал травинку и стал зачем-то её жевать.

   — Да чё, жив! Деньгу никак не моту собрать. Кобыла, вишь кака!

Лошадка была худа, пузата, с блеклой кожей.

   — Вот хочу нову купить. Да де взять три рубля? — мужик вздохнул и, взмахнув прутом, ударил по конскому скелету. — Но-о!

Мужик выполнил обещание и привёл Семёна к монастырю.

   — Вона иво келья! — и он показал на неказистое почерневшее строение. — А тама, дальше, — он махнул рукой, — монахи живут. И ключ. Я те о нём говорил. Ну, бувай!

   — Стой! — остановил его Семён. — Ты, Протас, добрый человек. На-ка, держи! — он достал кисет и отсыпал несколько монет, — ето те на коняку.

Протас не понял. Деньги? За что?

   — Не-е, — отвёл он руку, — я их у тя взять не могу. Чем я отдам?

   — Отдавать не надо. Это тебе от меня... на память.

Тот продолжал упрямиться.

   — Да бери! — возвысил Семён голос и сунул ему монеты за пазуху.

Отъехав, Семён крикнул:

   — Перепелов-то как ловишь?

   — Да сеткой! — ответил Протас, продолжая дивиться, что за человек этот Семён.

Глава 27

Воевода, как звали его в народе, «круглый», был что в ширь, что в высь, с широкими покатыми плечами, выпуклой, могучей грудью, с длинными, до колен, руками. Голова, татарского покроя, сидела прямо на плечах. Глядя на такого обрубыша, было понятно, что этот человек обладает недюжинной силой.

«Круглый», выведя своё воинство на площадь, решил его осмотреть. Всего его набиралось от силы человек четыреста. И то половина была из колодников. Оно само, произвольно, разделилось на две части: колодники и вольница. Воевода слоновой походкой на толстых, как брёвна, ногах, подошёл в первую очередь к колодникам:

   — Здорово, люди добрые! — прохрипел он.

   — Здорово! — вразброд ответили те.

   — Старшой есть? — и провёл взглядом по колонне.

   — Есть! — крикнул кто-то.

   — Коли есть, иди суды!

К нему подошёл высокий плечистый парень. Воевода, знаток людей, окинул его изучающим взглядом. Лицо, обросшее неокрепшей ещё бородкой, выглядело строго. «У такого не забалуешь», — подумал воевода и даже крякнул, сразу оценив его: подходящ.

   — Звать-то как? — спросил он, ощупывая плечо.

Парень дёрнулся:

   — Не лошадей выбирать, — и ответил: — Егор.

   — Уж ты не тот ли Игорь? — он не договорил, но колодник его понял.

   — Тот! — жёстко ответил парень.

И круглый уразумел, что таким не очень-то покомандуешь. С ним надо быть поласковей.

   — У тя нихто не убёх? — спросил воевода.

   — И не убегут! — он произнёс это таким уверенным голосом, что воевода понял: порядок здесь будет.

   — Эх! — вздохнул он, — побольше бы мне таких Игоров!

Воевода ещё раз окинул Егора с головы до ног. От такого взгляда Егор смутился.

   — Ты чё мня, как девку, разглядываешь? Скажи луче, когда оружие дашь. Аль на кулаках биться будем?

Воеводу рассмешили эти слова.

   — Будет, будет! — сквозь смех ответил он и спросил: — Чё ещё?

   — Деньгу на прокорм дашь? Аль опять милостыню просить?

Воевода провёл по густой, коротко стриженой бороде. Крякнул пару раз. Вопрос был справедлив. Вот только не оговорил он с посадником насчёт колодников. Домашние пусты не приходят, а ети...

   — Пойдёшь щас со мной к посаднику, — вместо ответа сказал он и направился ко второй группе.

Те уже были вооружены. Чувствовалось, что такое дело для них не впервой.

Воевода, подойдя к посаднической двери, плечом толкнул дверь, да с такой силой, что та, просвистев, громко ударилась о стену, напугав Фёдора. Он даже вскочил, словно в ожидании ворвавшихся литовцев.

   — Чё! — забасил воевода, подходя к нему. — Напужался? Ха! Ха! Поди, подумал, литовец ворвался? Ха! Ха! Вынь, какого помощника я привёл, — и отступил в сторону, открывая Егора.

Увидев парня, Фёдор побледнел. Его руки до хруста сжали спилку ослопа.

   — Мы чё пришли, — заговорил воевода, — деньги нужны. Им, — он кивнул на стоявшего рядом Егора, — жрать надоть.

   — Ты, воевода, прав, — засуетился посадник, — щас, — и двинулся к маленькой дверце за креслом.

   — Держи! — и протянул кису не Егору, а воеводе.

Тот взял, подбросил, покачал на руке и, сказав: «Пока хватит, остальное у литовца добудем», протянул её Егору.

   — Держи, — и со звоном бросил на ладонь парня.

Когда они возвращались от посадника, во дворе «круглый» остановился и спросил:

   — Чё ето ты так напугал Фёдора?

Парень только пожал плечами.

Выйдя из стен Детинца, воевода кивнул направо:

   — Мне суды, — сказал он, останавливаясь. — Ты чё делать щас будешь? — взяв его за пуговицу, спросил «круглый».

   — Да, неплохо бы ребят поучить малость. А то многие и в руках не держали... — Егор показал на меч воеводы, который болтался у него на боку, пристёгнутый к широкому ремню.

Тот посмотрел на меч, потом на Егора. И неожиданно, расстегнув ремень, подал его вместе с мечом:

   — Потом отдашь!

Олгерд стремительно повёл своё воинство по Новгородской земле. Дойдя до реки Шелони, где в неё впадает Пшаги, он внезапно остановился и приказал воеводе Юрию Витовтовичу попробовать войти в город, взяв несколько сот человек.

Появление на дальних подступах врага новгородцы встретили колокольным звоном. Наспех собранная дружина, подкреплённая горожанами, высыпала на крепостную стену. Враг, по всей видимости, хорошо знал сильные и слабые стороны Детинца. И, вопреки ожиданию, начал с ходу штурм с северной стороны. Воевода ударил кулачищем себя по лбу:

   — Ай, дурак! Игор, — воскликнул он, — бегом туды! — и махнул в сторону севера.

   — А чё туды? — не понял Егор.

   — Чё! Чё! — передразнил занервничавший воевода. — Тама вражина.

   — Эй, — махнул рукой Егор, — за мной!

Они примчались вовремя. Литовцы, почти не встретив сопротивления, быстро миновали земляной вал и начали рубить близлежащие деревья, чтобы ими перекрыть ров.

У наблюдавшего за ними со стены Егора возникла бредовая идея; напасть на литовцев, которые явно этого не ожидают. Будь рядом кто-то из старших, вряд ли бы это ему удалось. Воевода застрял где-то позади. Посадника не было видно. И Егор, разделив отряд надвое, повёл одну половину к воротам.

Проходя мимо церкви, все встали на колени и попросили помощи. Стража, охранявшая ворота, вдруг воспротивилась и заявила, что без разрешения посадника или воеводы они их не откроют. Правда, один из воинов сказал, что видел, как посадник недавно выехал из крепости.

   — Вот, — Егор вцепился в это сообщение, — где я его искать буду? Открывай!

Но стража продолжала упорствовать:

   — Ищите воеводу!

   — Он, може, тожить сбёг! — крикнул кто-то из колодников.

Егор понял, что ребята рвутся в бой.

   — А ну, вяжи их! — крикнул Егор, подскакивая к одному из них и вырывая из его рук бердыш.

Стражники особенно и не сопротивлялись. Некоторые, побойчее, даже устремились вместе с колодниками.

Занятые своим делом, литовцы никак не предполагали, что на них могут напасть. К тому же предводитель уехал осматривать другие стороны Детинца. Внезапность сыграла свою роль. Многие литовцы, не успев добежать до своего оружия, были убиты. Остальные разбежались.

Каким-то чутьём Егор понимал, что преследовать их нельзя. Сами могут попасть в ловушку. Ведь не с такими силами они будут штурмовать. Эти только ведут подготовку. Он еле вернул своих разгорячённых бойцов. И, оказалось, вовремя. Вернувшийся Витовтович малость не успел. Ворота захлопнулись перед его носом.

Страж был прав. Посадника в Детинце не было. Нет, он не струсил. Он поскакал к отцу, чтобы поторопить того для скорейшего выезда из города. Он ужасно испугался: а вдруг литовцы возьмут город, что будет с... Марфой. Выпроводив их в деревню, он вернулся к себе.

Не успел усесться в кресло, как услышал знакомый топот. И опять удар в двери и громкое восклицание:

   — А сказали, посадник сбег!

   — Отрежь тому язык, — буркнул Фёдор.

   — Ну, всё! Милуй Игора и его банду! — провозгласил тот, шлёпнувшись на ослоп. — Вот мерзавец! Связал стражу, вывалился за стены...

Фёдор приподнялся, опираясь на стол руками:

   — Предал?

   — Да ты чё? Я же сказал... милуй! Прогнал Игор литовцев. Понял? — широкое монгольское лицо воеводы светилось радостью.

Но что-то непонятно было посаднику. Уж больно легко всё получилось. Такого он ещё не встречал. Литовцы — не дети, а опытные воины, это он знал хорошо. И какой-то Егор, не имеющий опыта, так легко...

   — Воевода, — усаживаясь, произнёс Фёдор, — ты чё-то не то говоришь. Кто такой Егор? Деревня! Понял? Он телегу-то впервые увидел.

   — Так ты же, — лицо воеводы ощерилось, — хотел его на моё место!

   — Это... так... погорячился. Вина моя...

   — Посадник, — воевода заворочался, ослоп под ним затрещал, — я, — он ударил себя в грудь, — человек простой. Но... Игор... он мотет, могет!

Фёдор фыркнул:

   — Чё могет?

   — А чё ты сказал! Ты чё на его так... — воевода склонил голову, его серые глаза так и впились в хозяина.

   — Я? Да ничего. Но он... убивец! Воевода неожиданно грохнул кулаком о стол:

   — И чё?.. Ты обещал? Обещал. Держи слово, посадник! — последние слова несли в себе угрожающие нотки.

Воевода тяжело поднялся и не спеша направился к двери. Не успел он занести ногу через порог, как ворвался какой-то мужик:

   — Победа! Победа! — вопил он. — Литовцы дали дёру!

Воевода с насмешкой поглядел на посадника.

Неожиданный выезд в деревню сильно опечалил Марфу. И всё из-за Егора. Евстафий убеждал её, даже крест на себя перед иконами наложил, что Егор погиб. Но почему, стоило Евстафию, тогда на дороге, услышать его имя, как он, не дав ей даже взглянуть на человека, приказал вознице гнать лошадей? Почему? Потом он сказал что тот Егор, который помог им на дороге, преступник, убивец. Нет, что-то тут не так. И почему-то часто сын с отцом о чём-то шепчутся, что-то хотят от неё скрыть? Но что? И сейчас она смотрела в окно и не увидела на дороге ни одного человека. Значит, из Новгорода никто не думал бежать. «Зачем же увезли меня? Что же мне делать, что? О, Господи! Помоги! Надоумь! Не оставляй своей милостью».

Случайно узнав, что у соседки напротив сильно заболел муж, она попросила разрешения у Евстафия его посмотреть. Боярин задумался. Он понимал, что держать девушку взаперти не сможет. И решил: пусть займётся лечением. Оно поможет ей избавиться от разных дум.

Лекаршей она была неплохой. У мужика быстро восстанавливались силы. Хозяйка чувствовала неловкость от того, что родня боярина, она так считала Марфу, ходит к ним, простым смердам. А той, наоборот, очень хотелось приложить к чему-то свою энергию, поговорить с кем-то по душам. И хозяйка не отказывала, облегчая ей душу.

И вот однажды она увидела, как от их ограды отъезжал какой-то незнакомый всадник. О том, что это был непростой человек, говорило то, что боярин сам соизволил проводить его до ворот. Когда Марфа вернулась домой, сразу бросилась к Евстафию с вопросом:

   — Кто это был?

Обмануть её было невозможно. Она немедленно чувствовала неправду. А это могло вызвать лишь обострение отношений. И боярин решил сказать всё честно.

   — Фёдор сообщил, что литовцы отступили.

Такой Марфы он ещё не видел. Она, как дитя, запрыгала, хлопая в ладоши:

   — Ура! Мы едем домой.

Боярину понравилось, что она сказала: едем домой. Но её радость насторожила Евстафия: «Неуж у ней на уме опять этот Ягор?» И он решил как-то поумерить её радость.

   — Ой! — вздохнул он. — Кабы чего не вышло.

Назавтра, с тяжёлым сердцем, боярин приказал закладывать лошадей.

Они вернулись в ликующий город. Кругом шла молва, что какой-то Егор избавил их от врагов. Первым, кто поздравил Егора, был... Камбила. Он встретил Егора у ворот, когда тот возвращался после победоносной вылазки. За спиной Камбилы толпилось десятка два людей. Некоторых Егор узнал. Гланда долго то тряс его руку, то обнимал его. Егор переживал нескрываемую радость как от встречи, так и от рукоплескания и криков, которые получил как победитель.

Когда эмоции успокоились и они зашагали по хлюпающим мосткам, Гланда рассказал ему:

   — Узнав о твоём задержании, я решил разобраться и направился к посаднику. Но услышал от него, что ты напал на купца. Я не поверил и заявил ему об этом. И решил готовить своих людей, чтобы освободить тебя.

На что Егор резко заметил:

   — Ты чё, друг, у тя же ребёнок.

Тут Камбила с улыбкой вставил:

   — Скоро будет второй.

   — Ну, вот, — продолжил Егор, — да тя наш посадник бросил бы в такую яму...

Но у Камбилы, видевшего друга свободным человеком, было хорошее настроение.

   — И что, — заявил тот с улыбкой, — зато мы были бы вместе!

Настроение друг а породило и у Егора приподнятое настроение. И, посмеиваясь, он спросил:

   — А чё бы мы делали, вернувшись в твою Пруссию?

Камбила отрицательно покачал головой:

   — Там тевтонцы не сегодня, так завтра всё захватят. Мне бы оттуда братца младшего вытащить. Нет, туда нам нельзя. Вспомнят, что ты мне помог бежать, и обоих повесят.

   — Вместе бы висели!

   — Это бы украсило нашу жизнь! — шутливо ответил Камбила.

Когда они отсмеялись, Камбила вдруг посерьёзничал и как-то странно сказал:

   — И тут нет спокойствия. Я думаю, Егор, нам надо перебираться в Московию. Там, слышал я, люди живут гораздо лучше.

На что Егор ответил:

   — Я, пока не найду Марфу, никуда не поеду.

   — Так давай искать вместе! — предложил друг.

Егор улыбнулся и ответил:

   — Давай.

   — Может, ты переедешь ко мне? — спросил по дороге Камбила. — Айни будет рада. Она очень хочет видеть человека, который спас её мужа.

Егор подумал и ответил:

   — Вообще-то я живу с литовцем.

Камбила встал, как вкопанный:

   — Так он же...

   — Не-ет, — Егор покачал головой, — разные литовцы есть. Он тоже настоящий...

Взгляд Камбилы, ревнивый и просительный, невольно заставил Егора изменить ответ.

   — ... честный. Когда я вернулся, встретил меня душевно.

   — Ну... — как показалось Егору, обидчиво произнёс тот.

   — Ладно! — твёрдо сказал Егор. — Я предупрежу его, чтобы не беспокоился.

Камбила понял, что Егору трудно расстаться с новым другом, и предложил:

   — А ты можешь и его взять. У меня всем места хватит.

   — Ладно, посмотрим, — успокоил его Егор, посматривая по сторонам и пытаясь вспомнить, куда идти дальше, ибо он ещё недостаточно знал город. — Мне сюда, — и показал на улицу, начинающуюся недалеко от церкви.

   — Слушай, друг! — Камбила положил руку ему на плечо. — Я живу близко отсюда. Заглянем? Посмотришь, как мы устроились.

Егор на минутку задумался, посмотрел на небо, усыпанное звёздами, на круглую, мило улыбающуюся, да ещё и подмигивающую, как показалось ему, луну, махнул рукой:

   — А, пошли.

Айни встретила мужа и его спасителя с великой радостью. Проведя их в едальню, она не знала, куда посадить дорогого гостя. Наконец усадила и пошла хлопотать с едой. Вернулась с карапузом. Он внимательно посмотрел на Егора. Тот шутя состроил страшное лицо. Мальчик заплакал и протянул ручонки к отцу.

   — Мал, мал, а знает, — глядя на Айни, проговорил Егор, — кто его может защитить.

И в этих словах можно было почувствовать гордость жены за мужа.

После обильного застоя Егор засобирался домой. Айни попыталась уговорить его остаться у них, но Камбила сказал ей:

   — Сейчас он не может остаться. Его ждёт товарищ. Но потом, — и посмотрел на Егора, — он будет жить у нас!

Простившись, Егор хотел уйти один, но Камбила категорически заявил, что проводит его.

Дорогой разговор начал Егор. И начал его с шутки:

   — Радуйся, Камбила...

Тот удивлённо посмотрел на него:

   — Чему радоваться? — спросил он.

   — А тому, что тогда ты не уговорил меня остаться на твою свадьбу, испугался, что отобью твою Айни. Ха! Ха!

Камбила понял шутку друга, лицо его расцвело, и довольным голосом спросил:

   — А хороша у меня жена?

   — Хороша! — и Егор тяжело вздохнул, лицо его опечалилось.

   — Не тужи, друг, — сказал Камбила, — найдём твою Марфу.

   — Найдём, найдём, — недовольно проговорил Егор, — а где искать-то будем? Где?

   — Где, — повторил как-то машинально Гланда.

По его виду можно было догадаться, что у него появились кое-какие соображения. И это подтвердилось.

   — Скажи мне, — Камбила остановился, — знаешь ли бояр Дворянинцевых?

   — Ты чё! — вскричал Егор. — Да я впервые об их узнал, когда Фёдор, наш посадник, тряс мня и говорил, чё сделает мня воеводой. Ха!

   — Он обещал тебя сделать воеводой?

   — Да!.. Пустое! — Егор махнул рукой.

   — Нет, нет, постой.

Гланда опять призадумался.

   — Вот смотри, когда я на щёт тя пришёл к Фёдору.. Дворянинцеву, он встретил мня, как родного. А когда понял, что я прошу за тя, вдруг резко переменился и заявил, чё ты... разбойник. Понял? Дальше. Перед этим, когда мы столкнулись с боярином Дворянинцевым, так он назвал себя, я хотел завязать разговор, поближе познакомиться. Вроде и он этого хотел. Но стоило ему услышать крики: «Егор!», как он дико заорал: «Гони!». Почему?

Егор пожал плечами.

   — Скажу, Егор, те дальше. С ним рядом сидела девушка. Хто она ему: жена? Так он для неё очень стар. Может... Фёдор... а?

   — Да ну, — махнул рукой Егор, — как они её узнали? Когда жил в селе, я о Дворянинцевых и не слыхал. Никто из них не жил рядом с нами.

Незаметно они вышли на берег Волхова. Река дышала прохладой, которая особенно чувствуется ночью.

Они уселись на край чьей-то вытащенной лодии. Она чуть не сбросила их в воду, чем вызвала смех. И тут Гланда стад проявлять беспокойство!

   — Чё ето? — громко втягивая в себя воздух, спросил он, глядя на Егора, который тоже несколько раз громко втянул донёсшийся аромат.

   — Никак уха?! — ответил Егор и ещё раз громко втянул воздух. — Точно! — воскликнул он. — Рыбаки, наверно, уху ладят, — и он показал пальцем в темноту.

Удивительно, но в том направлении над рекой виден был огонёк.

   — На реке? — удивился Камбила.

   — Да там островок, — пояснил Егор и спросил: — Не хочешь ли похлебать ушицы?

   — Похлебал бы, — ответил Гланда.

   — Щас сообразим. Пошли.

Они шли до тех пор, пока огонёк не оказался напротив них.

   — Эй! — крикнул Егор.

Его крик пронёсся над рекой и был услышан.

   — Чего надоть? — ответили с островка.

   — Ухой не попотчуете? — сложив руки трубкой, спросил Егор.

   — Ишь, чё захотел. А бражка естить? — орут с островка.

   — А если найдём, лодия будет?

   — Будет, будет! — дружно ответили рыбаки.

Егор посмотрел по сторонам.

   — Хде-то тута, невдалеке, был Иван Ёлкин.

   — А чё ето? — спросил Камбила.

Егор рассмеялся:

   — Да кабак.

Егор не ошибся. Поднявшись наверх, увидели огонёк и направились к нему.

Несмотря на поздний час кабак был забит до отказа. В нос ударил извечный кабачий запах: бражки, жареного мяса. Пробившись к кабатчику, они купили у него жбан браги. Егор взвалил его себе на плечи, и они пошли к выходу. Да не тут-то было! К Егору бросилось сразу несколько пьяных мужиков.

   — Ты куды несёшь! — заорали они. — Давай-ка здеся... — и они попытались вырвать жбан силой.

Пришлось отбиваться. Вдвоём они быстро «успокоили» пьяную братву. И вот друзья вновь на берегу.

   — Эй! — орёт Егор. — Лодию давай!

Там, видать, ждали, надеялись. Лодка с шумом врезалась в берег. Два рыбака услужливо пригласили их в лодку.

И вот они на острове. Костер ярко разгорелся от брошенных дров, а котёл, стоявший невдалеке, дымил манящим запахом. Один из рыбаков в азарте поднял жбан и послушал, тряся его, как там переливается жидкость, и заорал:

   — Чарки давай!

Разлили и уху. Егор поднёс чашу к лицу, аппетитно втянул носом и только произнёс:

   — Ух-х!

Выпив по чарке за хороший улов, все, разобрав свои чаши, стали дуть на жирную поверхность и втягивать в себя густую, наваристую жидкость. Рыба, чтобы не разварилась, лежала на плахе. После нескольких чарок один из рыбаков стал почему-то потешаться над Егором, что он не женат, и тот мог бы не в меру шутливого и охладить в свинцовых водах Волхова, если бы не странный, похожий на звон колокольчика, звук.

   — Стой! — рявкнул пожилой рыбак. — Кажись, естить!

Все прислушались. И точно: звонок повторился. Теперь он был отчётливо слышен.

   — Кажись, штука попалась! — предположил кто-то.

«Штука» на их языке означала крупную рыбину. Рыбаков как ветром сдуло. Забыв про выпивку, они бросились к ладье. Рыбачья закваска одержала верх. Возвращались они, шумно дыша и беззлобно переругиваясь друг с другом.

   — Да держи ты! Чё, как баба!

   — Сам ты баба, — огрызнулся один из них.

Когда подошли, держа на плечах нечто похожее на бревно, старший скомандовал:

   — Ложь!

Они начали бережно опускать, и вдруг «бревно» неожиданно ожило. Оно так ударило хвостом, что один рыбак отлетел в воду а другой, теряя лапти, улетел в кусты. Вырвавшись, рыбина, извиваясь всем телом, устремилась к воде.

   — Держи! Мать твою! — орёт старший, крутясь, как волчок, вокруг пойманной добычи.

Сам боялся подойти поближе, чтобы, не дай бог, та его не задела. Ноги может сломать. Что делать тогда? Гости вскочили враз. Егор упал на рыбину. Но та, скользкая, вырвалась. И, если бы не Камбила, она точно бы вернулась в свою стихию. Он, схватив рыбачий топор, ловким ударом перебил ей хребет у самой головы. Рыба слабо дёрнулась и застыла всего в шаге от спасительной воды.

Теперь весь разговор пошёл вокруг пойманного сома. Они и шагами его мерили. И пробовали по очереди его поднять.

   — Ох, ты и ловок! — одобрительно глядя на Гланду, сказал старший рыбак. — Братцы! Выпьем за... ты хто? — глядя на Камбилу, спросил старшой.

   — Да я Гланда Камбила, — ответил он, слегка приголубив бражки.

   — А откель будешь? — пытливо допытывается рыбак. — Чё-то я тя раньше не видел.

   — Да из... Пруссии.

   — Прусак?! — удивился тот. — А чё тут делашь?

   — Жить буду.

   — У нас?

   — Да.

   — А чё, братцы, — поворачиваясь к остальным сказал старшой, — нам таких надоть. Вижу, ловок ты, парень. Вот... мы тя щас приобщим к русским. Петро! — он повернулся к моложавому, рослому рыбаку. — А ну! — и подмигнул.

Рыбак, гогоча, подхватил посудину и кинулся к реке. Когда вернулся с полной посудиной, подал её старшому. Тот, подойдя к Гланде, сказал:

   — Пущай твоя жисть на новой земле будет полной, как ста шайка. Твой двор набит всякой живностью, стол ломится от еды, чтоб детёв было много да жинка жива, здорова. Чтоб любил и берег нашу и свою землицу. Вражья б не боялси. А коль помирать за её придётся, так чтоб не стыдно было те на том свете. С рускостью тя! — и, подняв шайку, облил его с головы до ног. — А терь за нового русского!

Прощались они, когда тёмные воды реки позолотились первыми лучами нового зарождающего дня. Рыбаки решили меж собой подарить новому руссу свою ночную добычу.

Камбила стал отказываться от рыбины, да старшой строго сказал:

   — У нас, у русских, так говорится: дают — бери, а...

Кто-то из рыбаков договорил:

   — ...бьют — беги!

Все рассмеялись.

Они ещё долго прощались на берегу. Когда Камбила и Егор наконец остались одни, Гланда, поглядывая на рыбину, сказал:

   — Ты знаешь, Егор, а вы русские, какой замечательный народ!

   — Когда нас крестят, то тоже в воду окунают, — зачем-то поясню! Егор.

   — Вот вишь, мня крестили как русского человека. Скажи, Игор, а Айни, мои дети тожить стали русскими?

Егор постарался сделать лицо серьёзным и спросил:

   — А как ты думаешь?

   — Думаю... да.

   — И правильно! — он шутливо толкнул его в плечо.

   — Чё нам с этой штуковиной делать? — Гланда носком сапога пошевелил тушу.

   — Щас споймаю возок и отвезём к те, — ответил Егор и бегом стал подниматься по крутому берегу.

У ворот Гландова двора хозяин прощался с Егором уже не один. Его крепко держала за руку Айни, которая целую ночь не сомкнула глаз в ожидании невесть куда девшегося мужа. А завидя их, бросилась навстречу. На прощание Камбила сказал:

   — А всё же давай начнём с этих Дворянинцевых.

Егор только посмотрел на него, но ничего не сказал.

Глава 28

Великого литовского князя Олгерда Юрий Витовтович нашёл в одной из деревушек по реке Шелони. Выселив в сарай хозяина, старосту этой деревни, Олгерд занял его дом. Великий князь взял себе за правило чужими вещами не пользоваться, поэтому всегда возил с собой кресло, столик, одр и поставец с одеждой.

Когда князь Юрий вошёл к нему с низко опущенной головой, Олгерд, что-то торопливо писавший, поднял голову и пером указал на стул:

   — Садись! — а сам продолжил писать.

   — Великий князь, — неуверенно начал Юрий.

   — Знаю, — не поднимая головы, перебил его Олгерд, — я посылал тебя не пробовать слабость новгородцев. Ты их только насторожил.

Сказав это, Олгерд, почёсывая нос, читал только что прописанный им текст, в котором в какой раз пробовал добиться митрополичьего стола.

Юрий Витовтович не знал что и делать. Дальше оправдываться или... подождать. И решил подождать. И... угадал. Кончив читать, Олгерд поднял глаза на провинившегося князя, кстати, своего любимца. Его угрюмый вид сказал князю о многом. Поэтому нотации читать не стал, а сказал:

   — Поедешь к ним, — Юрий понял, что речь идёт о новгородцах, — и объявишь, что я хочу с ними увидеться. Скажешь, что бранил нашего великого князя ваш посадник Евстафий Дворянинцев, называл псом.

   — Всё? — удивился Юрий Витовтович.

Ему показалось, что великий князь не закончил мысли. «На верное, он должен был сказать, что он за это от них хочет». Великий князь отлично понял Юрия. Улыбнувшись одним краем лица, сказал:

   — Они поймут.

Юрий поднялся, Олгерд на прощание кивнул и взял новый лист бумаги.

В этот день новгородцы получили два сообщения. И оба — плохие. Утром с Шелони прискакал всадник и на всю многолюдную площадь кричал:

   — Люди честные! Литовцы пришли до нас на Шелонь! Грабют! Убивают! Ратуйте!

Площадь вмиг превратилась в муравейник, в который воткнули палку.

Вскоре запел вечевой колокол: басистый, густой, со слезинкой, как бы кричащий: «Вражина идёт!». Как тут не поратовать! И на площади набилось столько народу, что яблоку, горошине негде упасть. Чудом было, как разыскали в этом людском море друг друга Камбила и Егор. Оба в полном вооружении. Камбила уже научился различать звон колоколов. За его спиной десятка два воинов. Да и Егор не один. Многие из тех, кто сидел с ним в яме, вновь пришли по зову своих сердец. Егор с Камбилом обнялись. Желающих помочь Шелони собралось около тысячи человек.

А вечером явился князь Юрий Витовтович и довёл до новгородцев слова своего великого князя.

   — Это всё? — спросил Фёдор.

   — Всё, — ответил посланец.

Многие переглянулись меж собой:

   — Что же хочет литовец?

Ответил воевода, глядя на посадника:

   — Ему нужна голова твово батяти!

Фёдор растерянно посмотрел на тех, кто набился в посадничество. Он боялся, что кто-то крикнет, чтобы выдали отца. Но спас его Камбила, заявивший, что литовский князь обнаглел и хочет показать свою власть. Посадничество зашумело:

   — Наказать етова наглого литовца.

С Фёдора свалилась тяжесть, и он глазами поблагодарил Камбилу. Но он рано обрадовался. Было темно, а площадь гудела. Там были владыка, воевода с дружиной.

Посадник, появившийся утром, что-то пытался сказать. Но из-за галдежа его никто не расслышал. Владыка благословил, и отряд, ведомый воеводой, выступил в поход. С какой надеждой в глазах провожал их посадник.

Литовцев они догнали на Луге. Но, глянув на литовскую мощь, воевода решил не переправляться, а выждать чего-то на этом берегу. Камбила и несколько других, недовольные таким решением, заявились к воеводе, чтобы потребовать переправиться и биться. Он слушал их терпеливо, не перебивал. Когда они выговорились, заговорил воевода веско, убедительно:

   — Вы видели его войско? — он кивнул на западный берег реки.

   — Да, да! — в разнобой ответили те.

   — А своё?

Молчание.

   — Чё молчите? Аль сказать неча? — он их обвёл взглядом. — И чё мы будем из-за какого-то Дворянца жизни отдавать?

Его не поддержали, но и ничего не сказали против. Народ был в раздумье. Потом раздался шум. То подошедшие шелонцы попробовали было словесно напасть на воеводу.

   — Мы не знали, чё у Новгорода такой трусливый воевода!

   — Надожить! Испужался! Аль ты думал, он один пришёл!

Подошла к воеводе подмога из числа его дружинников.

   — Чё! — закричали они, — воевода дело сказал. Чего нам за его, дурака старого, головы дожить?

   — Кто дурак? — поднялся Камбила. — Он ж за вас заступался. Он не хотел...

   — Чево не хотел?.. — поднялся рёв.

   — Не будем свои головы за него ложить!

Камбила посмотрел на Егора и понял друга: он не приветствовал орущих дружинников. Но им было ясно, что переубедить их невозможно. У Егора даже появилась мысль: «Неуж воевода просто мстил Фёдору...». И не выступать же им двоим против литовского князя.

Луговчане с шелонцами поднялись было против новгородцев, пытаясь всё же заставить их хотя бы попугать ворога.

   — Сыми порты да попужай их своей задницей, — огрызнулся кто-то из новгородцев на самого крикливого из той братии.

Воевода ухмылялся в свои отвислые усищи.

Следующий день прошёл, как обычно. Под вечер заехал Фёдор к отцу. Зайдя к Марфе, он подарил ей перстень с бриллиантом, который был до того красив, переливаясь всеми цветами радуги, что от него невозможно было оторвать глаз. Увидев, как загорелись глаза девы, он пошёл к отцу. Пробыл он там долго. О чём у них был разговор, осталось тайной. И только по тому, каким посеревшим на утро выглядело лицо старого боярина, можно было догадаться, что не всё было благополучно в их семье.

Это не ускользнуло от острого взгляда Марфы. И ей вдруг захотелось выяснить: уж не случилось ли чего? Оправдывая свой интерес, она вспомнила, чего греха таить, что старый боярин немало сделал ей и добрых дел. И она, преодолевая смущение, подошла к нему.

   — Батюшка, — назвала она его.

«О, Господи! Уж не ослышался ли я! Она впервые назвала меня так», — возликовал внутренне боярин, но постарался не подать вида.

   — Слушаю, Марфуша, — ласково сказал он.

   — С тобой ничего не случилось? — её глаза так и жгут.

   — Да... нет! — и постарался придать себе безразличный вид.

А в обед он взял её за руку и повёл в свою опочивальню. На верхней полке повстанца стояла шкатулка. Он достал её, открыл и извлёк желтоватую, свёрнутую трубочкой, с печатью бумагу.

   — Возьми, я возвращаю твоё наследство. Ты — наследница половины мойво добра. А оно немалое. Если что со мной случиться... — сказав это, он опустил голову.

   — А что, батюшка, может случиться? — полюбопытствовала она, чем опять порадовала боярина.

   — Всяко, дочка, быват. Так ты его... никому не показывай, а забери и спрячь. Поняла?

   — А Фёдору?

   — Фёдору... когда станешь его женой.

   — А если...

   — Нет, нет. Не говори етова. Не говори. Фёдор любит тя. Он будет хорошим мужем. А я, доченька, для тя желаю только добра. Ты поняла?

Вместо ответа она вдруг брякнула:

   — А Игор? Хде он? Что с ним?

Боярин с досадой бросил завещание в шкатулку.

   — Чё ты заладила: Игор да Игор. Я те говорил: он убивец. Убивец!

   — Батюшки! Да он жив? Жив?

Боярин посмотрел на неё отчуждённым взглядом, громко хлопнул крышкой шкатулки. И резко повернулся:

   — Не знаю! не знаю! Боярин Осип клялся мне, что он погиб. Он посылал его на Каму. Поняла? Сколь раз можно говорить!

У ней голова пошла кругом: то он убит, то он убивец!

А на другой день под вечер большая толпа шелонцев, луган да и присоединившиеся к ним Пшагинян вторглась в пределы Новгорода с криками:

   — Хде та гадина? Хде тот посадник? Он обозвал литовского князя, и тот грабит и убивает нас! Давай его суды!

К прибывшим присоединились, как водится, и те, кто готов был орать по любому поводу. Главное, чтобы можно было кого-нибудь грабануть. А старого Дворянинцева можно. Слухи ходили, что мошна его была туга. И всё враз завертелось. Услужливые новгородцы, подвывая, новели многочисленную разъярённую толпу к посадниковым хоромам.

Евстафий, войдя в опочивальню, остановился у образов и стал молиться на ночь. Но какой-то тревожный нарастающий гул не дал ему это сделать. Он подошёл к окну и увидел огромную толпу людей. Многие несли зажжённые факелы. И он вдруг понял, что это последствие его слов. «Господи, — пронеслось в его голове. — Да за кого я старался?» Но поди, объясни разбушевавшейся толпе. Он знал, это бесполезно. Она ничего не слышит, а видит одно... кровь.

Ощутив опасность положения, он лихо, по-молодецки, крутанулся и бросился из опочивальни. Но не стал искать спасения за стенами своих хором, а ворвался к Марфе, сонную стянул с постели и с невероятной силой потащил куда-то. Она была так напугана, что не могла сопротивляться. В проходе боярин открыл едва заметную дверь. Она вела в подвал.

   — Сиди здеся! не высовывайся! — и устрашающе погрозил пальцем.

Когда боярин выскочил оттуда, толпа уже разворотила ворота и ринулась на крылец. Там их встретил с грозным видом бывший посадник.

   — Пошли, псы, отсель!

Зачем он произнёс это слово? Оно подлило масло в огонь клокочущих душ.

   — Аа-а! Псы? — заорал какой-то верзила и ударил боярина дубиной. Евстафий упал. Но, собрав все силы, поднялся. Лицо его было в крови. И он, держась за столбец, сделал шаг навстречу. Тола шарахнулась назад.

   — Ну, убейте, убейте меня, — он рванул исподни, обнажая покрытую редкими волосами, впалую грудь, — ето я защищал вас, а вы... — старался он перекричать толпу.

Но ему не дали договорить.

   — Смерть ему, смерть! — орала обезумевшая толпа.

И несколько копий вонзилось в его тело. Они пронесли его по двору и бросили на кучу хлама.

   — Тута твоё место, собака!

Некоторые разъярённые мужики вернулись к хоромам и через разбитые окна бросили пылающие факелы. Дом начал пылать.

Но на этом ярость толпы не иссякла. Известно, что кровь пробуждает жажду жестокости. Теперь им понадобился и молодой посадник. С криком: «Искореним собачье племя!» они бросились к посаднической. Посадник в это время, разложив перед собой уклады[46], внимательно вчитывался в каждую строчку. Прочитав Словенский и Плотенский уклады, он начал читать Неровский, как какой-то непонятный шум заставил его оторваться от чтива. Посмотрев на окно, как будто оно было виновато в этом непонятном шуме, он попытался продолжить своё занятие, как к нему ворвался его служка. Фёдор было хотел строго осечь его, но не успел.

   — Фёдор! Беги! — крикнул тот и хлопнул дверью.

Его крик заставил посадника подскочить к окну. И ему всё стало ясно. Он выскочил в проход и заметался: что делать — бежать вниз или прыгать в окно? Помог тот же служка.

   — Они уже во дворе! Уходи задворками! — испуганно прокричал он и замахал руками: скорее, мол.

Фёдор недолго раздумывал и прыгнул в окно.

Тревожный колокольный звон поднял Егора. Своё обещание перейти жить к Камбиле он всё же не выполнил. Утром после столь неожиданного загула с Гландой у рыбаков, вернувшись к себе, Егор не узнал Вабора. Лицо его осунулось, побледнело, отчего он выглядел как человек, ночь не сомкнувший глаз.

   — Хде ты был? — уставился он на Егора.

   — Я? — Егор ударил себя в грудь.

   — Да! Ты! Я всю ночь глас не сомкнул! Думал, тя опять в яму бросили.

   — Фу-у! — вырвалось у Егора. — Да... мы ушицу хлебали.

   — Ушицу хлебали, — повторил литовец и так посмотрел на Егора, что тот виновато опустил голову.

Да разве после такой встречи у него мог повернуться язык, чтобы сказать товарищу о своём уходе? А звать его туда жить, что просить кошку не есть мясо. Вабор был человеком, как понял Егор, который свободу ни за что не променяет на чьи-то хоромы. Здесь он сам по себе: никто его и он никого. Отличался замкнутым характером, а к такому войти в душу непросто. Егору же это удалось. Теперь он был предан Егору, как пёс Но... это не говорило о том, что он позволит как-то себя ущемить. Была опасность просто потерять преданного друга. На это Егор не мог решиться. Так он и остался проживать на старом месте. Объяснил всё это Камбиле и от этого их дружба ещё больше окрепла.

«Чё ето там?» — проговорил про себя Егор, подходя к оконцу.

И увидел, как над городом столбом поднимался чёрный дым. Схватив одежонку, он мигом скатился вниз. Взнуздав недавно приобретённого коня, поскакал на этот дым.

На Славковке, к церкви Святоча Димитрия, от земляного вала, спотыкаясь, бежал человек. Он явно чем-то был напуган, постоянно оглядываясь назад. Когда он приблизился к Егору, тот, поставив лошадь поперёк дороги, преградил ему путь. Вглядевшись, Егор узнал его.

   — Фёдор, ты?

   — Мня хотят убить! Могешь и ты! — выкрикнул он.

Сзади раздался шум. Егор понял, что того преследуют. Для разбирательства не было времени. Егор спрыгнул с коня:

   — Держи! — и подал ему уздечку.

Фёдор схватил её дрожащими руками, стал пробовать оседлать коня, но никак не мог от волнения попасть ногой в стремя.

   — Да садись ты! — не выдержал Егор и подсади! посадника.

Фёдор, не поблагодарив и не оглядываясь, умчался прочь.

Егор посмотрел ему вслед, пожал плечами и неторопливо побрёл назад. А утром ни свет ни заря его разбуди! Камбила.

   — Ты чё? — продирая глаза, спросил Егор, нехотя поднимаясь.

   — Я всё узнал! — выпали! он.

   — Чё ты узнал? — позёвывая, спроси! Егор.

   — Всё про Марфу!

   — Про Марфу? — ожившая Егор. — Говори!

Камбила сел рядом и стал рассказывать... Егор внимательно слушал. Когда Гланда закончил, торжественно глядя на друга, тот повторил:

   — Она жила у лекарки, туда привезли умирающего отца Фёдора. Лекарша и Марфа выходили боярина. За это тот решил увести Марфу с собой. В это время овдовел Фёдор, и отец решил....

   — Их поженить! Вот её-то я и видел в повозке. Красива! — закончил Гланда.

   — Быстро, — вскочил Егор, — к боярину!

Сгоревшие хоромы, когда появились приятели, ещё дымились. Глянув на них, Егор побледнел:

   — Она? — он показал рукой на пепелище.

   — Крепись, друг! — обнял его за плечи Камбила. — Пошли, пошли! — попытался было увести Егора.

Но тот грубовато сбросил его руку.

   — Я найду её! — и, подойдя к пепелищу, стал его разбирать.

   — Егор! — Камбила встал перед ним. — Я щас пришлю своих людей. Они всё разберут. Пошли.

Егор бросил обгоревшую чурку и диковатыми, непонимающими глазами посмотрел на Камбилу. Друг тихо, просительно повторил:

   — Пошли.

   — Ты пришлёшь людей?

   — Сразу, как придём!

Посланные люди вернулись поздно вечером. Грязные, местами с обгоревшей одеждой. В сгоревших хоромах они ничего не нашли. Правда, обнаружили на куче мусора чей-то труп. Сообщили в посадничество. Пришли какие-то люди, погрузили его на телегу и куда-то увезли. Выслушав, Егор вдруг взбеленился:

   — Ну как так? Куда она могла деться! Вы плохо искали!

Камбила строго взглянул на своих людей. Но его грозный взгляд их не испугал. Они знали, что выполнили работу добросовестно.

   — Егор, поехали. Спросим у соседей.

   — Да, да, — торопливо согласился тот.

Нашёлся человек, который им кое-что рассказал.

   — Фёдора я знаю хорошо, — начал он своё повествование, — так вот в тот вечер он прискакал на коне. Попытался было броситься в огонь. Но сильное пламя отогнало его. Тогда он побежал в конюшню. Когда вновь появился, то на руках держал какое-то тело. Перебросил его на коня, куда-то ускакал.

   — А жива была она? — с нетерпением спросил Егор.

Мужик странно посмотрел на него.

   — Кто «она»? Я не видел, хто это был, мужик аль девка, у них жила какая-то красотка.

Камбила протянул свидетелю серебряный рубль. Он торопливо сунул его за пазуху и постарался поскорее исчезнуть.

   — Мы её найдём! — Камбила ударил друга по плечу.

   — А я ему свойво коня отдал, — как-то невпопад произнёс Егор.

   — Коня? Кому? — удивился Камбила.

   — Да ему, Фёдору, — и рассказал, как было дело.

   — Эх, добрая ты душа, Егор. Он тя хотел в яме сгноить, а ты...

   — Так то ж не он. Купчина нажаловался...

Гланда усмехнулся:

   — Не думал, Егор, чё ты... как сто, а?

Егор догадался и, улыбаясь во весь рот, сказал:

   — Простофиля!

   — Во! Во! — подтвердил Камбила.

Но вскоре лицо Егора посуровело.

   — Чё жить делать? — почёсывая затылок, спросил он.

   — Сёдня — ничё. Пошли спать.

Солнце уже село. На дворе незаметно ночь вступила в свои права. Егор опустошённым взглядом поглядел на друга.

   — Да! Да! Спать! — повторил Камбила и спросил: — Може, ко мне?

Но Егор отрицательно покачал головой.

   — Тогда так, кто раньше проснётся, тот будит другого, — сказал Камбила.

И они разошлись.

Егор долго ворочался, никак не мог уснуть. Чутко спавший Вабор не поленился подняться. Полез в поставец и что-то нацедил в кружку.

   — Выпей, — подавая её, сказал он, — и будешь спать.

Егор выпил и вскоре сон одолел его. И Камбиле пришлось его будить. Вабор поднялся рано, а так как Егор не просил его разбудить, тот, поставив еду на стол, ушёл работать.

   — Горазд же ты спать! — с этими словами Камбила тряс парня.

Тот в ответ только мычал. Тогда Камбила, почерпнув из бочонка холодной воды, плеснул её в лицо Егора.

   — Ты чё? — поднимаясь, пробормотал Егор, протирая глаза.

Посмотрев на оконце, которое литовец звал «голубиным глазом», удивился:

   — Уже день!

   — А ты думал? — и полушутливо произнёс: — Мой-ка рыло, чтоб глядеть мило. Лопай и потопаем.

   — Куды? — разминаясь, спросил Егор.

   — Туды, — ответил Камбила, подходя к оконцу. Что-то привлекло его внимание. Он даже подрылся на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть. Двор, оказалось, был забит людьми. Они толпились вокруг какой-то колымаги. Явно кто-то приехал.

   — Егор! — позвал он. — Иди-ка глянь.

Егор, вытирая лицо, подошёл и глянул вниз. И враз преобразился. Отбросив тряпицу, парень с криком: «Он!» бросился одеваться. Один момент, и он уже хватает за руку Камбилу, и они кубарем спускаются вниз. «Он» — это был Осип Захарович, Егоров боярин. Тот, кого столько времени терпеливо ждал Егор.

Внезапное появление парня привело Осипа в ужас.

   — Чур! Чур меня! — крестясь и пятясь, приговаривал боярин, с испугом глядя на «мертвеца».

Егор понял всё.

   — Осип Захарович! — проговорил он. — Это я, Егор! Я живой! Живой! Слава те, Господи! — и он перекрестился.

Осип, озираясь на людей, что-то, похоже, стал понимать. Но настороженность не оставила его.

   — И... Егор? — выдавил боярин из себя.

   — Егор, Егор! — вскричал парень.

   — Жив?

   — Жив!

   — Ну! — он размяк, глубоко вдыхая воздух. — А мне сказали, чё ты погиб, защищая Варлама.

   — Погиб бы, еслиф не он, — и, взяв руку Камбилы, подвёл его к боярину.

Камбила назвал свой сан и имя. Осип вроде полностью пришёл в себя. Узнав, что перед ним прусский боярин, он не очень в это поверил. Какое-то недоумение светилось на его лице. А когда прусс сообщил, что и Егор стал боярином, Осип не знал, что ему и делать, как себя вести. И всё же нашёлся.

   — Молодец! — и легонько кулаком ткнул в живот Егора и с улыбкой произнёс:

   — Ты ж... етова хотел!

   — Да, пошутил я тохда, — слегка краснея, ответил он.

   — А с етим не шутют, — довольно серьёзно заметал Осип и добавил, — но коль им стал, носи с честью.

Проговорив, посмотрел на Камбилу. Тот, не отводя взгляда, сказал:

   — Думаю, краснеть за Игора не придётся.

И, раздумывая какое-то мгновение, предложил:

   — Боярин, пока достроят твоё жильё, могу предложить тебе у меня остановиться.

   — Спасибо за доброе предложение, — голос боярина густой, довольный, — ей, ей пошёл бы. Дать шурин мой, Федька Данилович, узнает — страсть как обидится. Так уж, — Осип приложил руку к груди и склонил голову, — милуй, боярин. А в гости пригласишь, — он повернулся к Егору и подмигнул ему, — буду. За честь сочту.

Камбила взял «быка за рога»:

   — Ну, что ж, боярин, сегодня отдохни, а завтра к обеду тя и твойво Фёдора прошу ко мне.

Осип опять посмотрел на Егора, улыбнулся ему и, повернувшись к Камбиле, ответил:

   — Благодарствую за оказанную мне честь, непременно будем.

На этом они расстались. Егор, правда, хотел было задержаться, да Камбила, незаметно ухватив его за рубаху, потянул за собой.

Когда они вышли со двора, прусс повернулся к Егору и сказал:

   — Я знаю, что ты хотел спросить. Завтра обо всём и поговорить. А сегодня ему надо со своими делами разобраться.

Егор с улыбкой посмотрел на друга.

А назавтра, когда солнце поднялось над Софийским куполом, к хоромам прусского боярина подъехала повозка, обычная, которая была распространена главным образом среди боярского сословия. Это был крытый возок, обтянутый конской кожей. Особенностью были средних размеров слюдяные окна. Впереди, под козырьком, — кучерское место. Из возка вышли два человека. Одним из них был вчерашний знакомец, Осип Захарович, второй — его шурин, Фёдор Данилович. Их ожидали, потому что тотчас открылись двери, и показались хозяин и его друг.

Осип оказался весьма домовитым и хозяйственным человеком. Он с удовольствием принял предложение хозяина осмотреть его двор, хотя он мало чем отличался от других. Побывали в кузне и в сапожной избе. Но особенно ему понравились ткацкие станки, на которых ткалась льняная ткань.

   — Да ты, боярин, мастерый[47], — выйдя из ткацкой, сказал Осип.

   — Это не я, а старый хозяин, — словно оправдываясь, ответил Камбила.

Понравилось и в конюшне. Всё отремонтировано, чисто, свежо. Правда, коней маловато. Но те, что находились, заслуживали доброй оценки.

Не отказался и от осмотра самих хором. Наверное, полез бы и в подвал, но задержались в трапезной. Стол ждал гостей. Ещё у дверей, в нос ударял аппетитный запах. Перешагнув порог, боярин приятно удивился.

   — А у вас, у пруссов, всё, как у нас, у руссов, — рассмеялся он.

Засмеялись и другие. Когда рассаживались, Осип, взяв Егора за рукав, посадил рядом с собой. Фёдор оказался рядом с хозяином.

Когда по бокалам разлили пахучую жидкость, хозяин сказал тост:

   — Я рад, что мшу приветствовать вас, дорогих гостей, за этим скромным столом.

От этих слов Осип рассмеялся:

   — У вас, у пруссов, может, это и скромный, — он рукой провёл, как бы охватывая богатый стол, — а вот у нас, у руссов, это... Ха! Ха!..

Осип вдруг оборвал смех, заметив, как изменилось лицо хозяина. Из улыбающегося, радостного оно превратилось в жёсткое и даже недовольное. «Что-то ему не понравилось», — мелькнуло у боярина в голове.

   — Я уже не прусс, — пояснил хозяин, — мой друг — свидетель, что я стал русским.

Глаза боярина округлились. Он не понимал, как вдруг можно сделаться из прусса русским, и перевёл взгляд на Егора. То с серьёзным выражением лица поведал боярину о свершившемся на острове. Боярин принял довольно внушительный вид, взял бокал и подошёл к Камбиле:

   — Боярин, коль это сделал народ, я поздравляю тебя и весь твой род. Но учти — быть русским непросто. И я желаю, чтобы ты и всё твоё потомство с достоинством несли этот крест.

Пока говорил боярин, Камбила улыбался. Но вот закончил он совсем непонятно. Какой крест надо нести? По его растерянному лицу никто не мог понять, что случилось с хозяином. Опять он чем-то недоволен. Егор не выдержал и спросил:

   — Камбила, ты чё, не рад?

   — Рад, Егор, рад! Но какой нести крест?

Поняв, гости рассмеялись. Боярин пояснил:

   — Нести крест, это... выбрать свою судьбу. Понял?

Прусс отрицательно покачал головой. Боярин растерянно посмотрел на Фёдора. Тот только пожал плечами. Тогда он глянул на Егора. Парень махнул рукой.

   — Камбила, ты стал русским?

Тот утвердительно кивнул.

   — Вот ты и принял нашу жизнь. Понял?

Камбила вновь кивнул.

   — А ето значит, что ты несёшь и наш крест. Наша русская жизнь — наш крест. Это другой крест. Не путай. Один крест, ето вот, — и достал из-под рубахи нательный крест, — видишь? А ето, чё сказал боярин Захарович, воображаемый крест. Твоя новая жисть. Понял?

Хозяин заулыбался. Как тут было не выпить по чарке? До дна, по-русски.

За нового русского пили не раз. Целовались. Клялись быть верными друзьями. Но не забывали Осип и Фёдор о своих делах. Начал боярин:

   — Камбила, ты ещё не познал нашей жизни...

Прусс ловит каждое слово.

   — Тут у нас пять концов[48]. И каждый хочет иметь свою выгоду. Так вот, — боярин покашлял в кулак, посмотрел на Фёдора, — скоро будут выбирать нового посадника.

   — А куды делся Фёдор? — спросив, Егор посмотрел на боярина.

   — Ты о Дворянинцеве? — уточнил Осип.

Егор кивнул.

   — Да, сбёг ён. Шелонцы да луговцы добрались бы и до него.

И тут вдруг возмутился Камбила:

   — А пошто его не спасли? Как его можно? Литовский князь — враг. Он потребовал, а те рады стараться.

Боярин понял всю глубину правоты хозяина. В душе он и сам возмущался. Но...

   — Ты знаешь... — боярин повернулся к пруссу, — жить на границе очень трудно. Нас одолевают то литовцы, то, раньше, пруссы, то князь тверской, щас тевтонцы... да ладно. Людям ето надоело вот так, — и он провёл по горлу ладонью, — поэтому они цепляются и за соломинку, чтоб хоть малость пожить спокойно.

После этих слов почему-то все замолчали. Нарушил тишину боярин. Он обратился к Егору:

   — Расскажи, Егорушка, про свои муки, разлуки.

Тот всё поведал о своей жизни. Выслушав его, Осип сказал:

   — Вот вы терь, как братья, — и посмотрел по очереди на каждого из них.

Те тоже, поглядывая друг на друга, радостно закивали головами.

   — Есть такой старый обычай — родниться, — и боярин подозвал обоих к себе.

Выбрав поострее нож, он взял руки друзей и слегка порезал запястья. Показалась кровь. Боярин приложил их ранки друг к другу и заявил:

   — Терь вы братья по крови.

За это все с удовольствием выпили, закусили. Боярин выбрал перепелиную тушку, разодрал её и, откусив пару раз, положил остатки на стол. Отхлебнув хренового кваса, боярин, глядя на Камбилу, сказал:

   — Я начал говорить, что скоро будут выбирать посадника. Так вот, ты, Камбила, живёшь на нашем конце. Здеся же живут другие... гм... пруссы. Неплохо бы, — он прищурил один глаз, — чтоб ты поговорил с ними, и они подняли руки за... — и перевёл взгляд на Фёдора.

Все поняли, кого боярин хочет видеть посадником. Камбила сразу согласился. Поддержал и Егор, сказав, что он многих уже знает и тоже поговорит с ребятами.

   — Вы, — боярин посмотрел на «братьев», — начинаете свою настоящую жизнь. Выпьем, чтоб она была удачной.

Когда хозяин начал разливать питьё, Егор неожиданно спросил:

   — Боярин, куды уехал Фёдор?

Тот посмотрел на него:

   — Думаю, — сказал боярин, — он-то те не нужон. Нужна Марфа.

Егор покраснел и опустил голову.

   — Добра девка! А знаешь, чё она выкинула?

Тот отрицательно качает головой.

   — Старосту свойво помнишь? — спросил Осип.

   — Помню, — ответа Егор.

   — И сына его помнишь?

   — Помню, — и он весь насторожился.

Заметил это боярин. Глазки его засверкали хитрецой.

   — Так вот. Староста сосватал Марфу за свойво сына. К венду они дошли, — сказав, боярин замолчал, глядя, как заходили на лице Егора желваки. — Да не бойсь! Венчание не состоялось.

И он рассказал, как она, оттолкнув жениха, подскочила к братцу, сдёрнула его с лошади и ускакала, невесть куда. Боярин закончил рассказ словами:

   — Любит она тя, Егорушка. Ой, как любит! — Осип с улыбкой на устах посмотрел на парня.

   — Хде Фёдор?

   — Думаю, Федька удрал в деревню. Глухая она называется. Я те дам провожатого, если поедешь за ней.

   — Поеду.

   — Мы поедем! — поддержал его Камбила.

Лицо боярина засветилось.

   — Людишек только возьмите. Там у ейво люди лесные. Звери.

Глава 29

Стокгольм. Серая туча, надвинувшаяся с моря, навевала тоску и уныние. Настойчивый, не утихающий дождь перекрасил все окружающие предметы в тусклые, невыразительные тона, сделав широкие улицы пустынными и отталкивающими. Казалось, каждый, кто на них появится, впитав в себя это уныние, сам станет частью всего окружающего. Но так только казалось.

Из Нормальна, через новый каменный мост, в Стаден въехала довольно изящная карета. Кучер, сидевший на облучке и закутанный в потемневший от дождя плащ, надвинул чуть ли не на нос широкополую шляпу. В его руке, на длинной рукояти, был кнут, и он изредка «поглаживал» им широкий зад лошади. За каретой, верхом, ехали два вооружённых воина.

А в карете находился молодой шведский король Магнус Ерихсон. Его удлинённое суховатое лицо с острой бородкой и постриженными усиками не было унылым, а наоборот, на нём застыла улыбка удовлетворения и даже радости. Ещё бы! Побывав в Кунгсхольме, где он воочию убедился в могуществе своего флота, в Нормальме, на встрече с ведущими торговыми людьми, получив от них поддержку задуманного им мероприятия, было от чего улыбаться. Теперь оставалось одно: придумать только повод. И он решил посоветоваться с епископом. Тог приносил ему письма папы и тоже не должен стоять в стороне.

   — К святому Николаю! — приказал он кучеру в слуховую трубу.

Епископ был глубоким стариком, белесовато-пепельным, как лунь. Его сухая, слегка сгорбленная фигура ещё таила в себе недюжинные жизненные силы, а искорки в глазах говорили о его ещё не увядшей душе.

Он внимательно слушал короля, видя, что тот хочет отличиться перед папой. Глядя на него, старец думал, что чем дальше от Священного престола отстоят государи, тем больше в них папёжничества[49] перед ними. «Близость стирает грани», — подумал священник. Когда король закончил своё короткое повествование, в котором изложил пути решения вопросов, поднятых в папской булле, старец ответил не сразу. Тяжеловато опираясь на посох, он поднялся. Шаркая ногами, подошёл к окну. На подоконнике стояли горшки с растениями. Он оторвал на одном из них сухой лист. Скомкав его, посмотрел по сторонам, куда бы положить этот комочек. Ничего лучшего не нашёл, как положить рядом с горшком.

Потом молча вернулся на своё место. Проведя длинными тонкими пальцами по жидкой бородёнке, заговорил скрипучим голосом:

   — Чуть больше века тому назад маршал Торкеле Кнутсон, в бытность ещё малолетнего короля Биргера аф Бьелго, собрав вокруг себя огромную силу, наняв итальянских мастеров, заложил город Ландскрона в устье Охты. Через год русский князь Андрей штурмом взял этот город, истребив там наш гарнизон, а его уничтожив.

Он замолчал и, опершись руками на посох, исподлобья взглянул на короля. Тот о чём-то сосредоточенно думал. Подождав какое-то время, священник проскрипел:

   — Молодой король Биргер тоже попытался прибрать к рукам восточные земли.

Король знал эту историю, которая закончилась полным поражением короля.

И вот новый молодой король довольно дерзко взглянул на епископа. Епископ его прекрасно понял. Усмехнулся:

   — Я не хочу тебя отговаривать от задуманного. Но то, что было, забывать не надо.

   — Что ж ты, святой отец, посоветуешь?

Епископ погладил рукоять посоха и, глядя в окно, ответил:

   — Надо внести смуту в душу своего противника.

Глаза короля округлились:

   — Каким способом? — спросил он, в свою очередь, уставившись на священника.

Тот опять погладил посох, кашлянул в жилистый кулачок и ответил:

   — А ты попробуй убедить их, что твоя, наша вера, лучше, сильнее. И что мы стоим ближе к Боту. Это поняла почти вся Европа.

Проговорив это, священник, опершись на посох, поднялся. Король понял, что аудиенция окончена. Он поцеловал ему руку и удалился восвояси.

Всю дорогу от церкви до своего дворца король думал над словами епископа. И вскоре родилось послание, которое было отправлено в Новгород, посаднику. В нём говорилось: «Пришлите на съезд своих философов, а я пришлю своих. Пусть они поговорят о вере. Я хочу узнать, какая вера лучше. Если ваша будет лучше, то я иду в вашу веру, если же наша лучше, то ступайте в нашу веру. И мы будем все, как один человек. Если же не хотите соединиться с нами, то вы вынуждаете меня идти на вас со всей моей силой. Ваш же народ поддержит меня!».

Весть о том, что в Новгород направляются шведские послы с каким-то королевским письмом, прилетела от берегов Балтики, точно на крыльях. Узнав об этом, новый посадник Фёдор Данилович не находил себе места. Он тотчас собрал у себя больших бояр. Оказался среди них и Осип Захарович. Куда деться от родственника? Посадник не успел разинуть рта, как Осип, оглядев присутствующих, поднялся и недовольным тоном сказал:

   — У нас появился новый крепкий боярин Гланда....

   — Ето хто? Прусс, что ли? — ехидно заметил Лука Варфоломеич, сидевший рядом с Осипом.

С высоты своего роста Осип посмотрел на него и презрительно произнёс:

   — Ну и что, что прусс? Да он лучше всяких Дворянинцевых.

Лука приподнялся. Спор мог разгореться, но их осадил Фёдор:

   — Бояре! Мы собрались не затем, чтоб здеся спорить. К нам едут шведские послы с королевским письмом.

Его слова были громом средь ясного дня.

   — Шведы? С письмом? Каким? — посыпались вопросы.

Кто на них мог ответить? Никто. Поэтому, почесав языки, разошлись. Правда, перед этим посадник сказал одному из служек:

   — Боярин Осип правильно заметил — будут сборы, проси и Камбилу.

А вскоре загудел Новгород. Весть эта бежала от хором к хоромам, от избы к избе. И на какое-то время город погрузился в ожидание. Пока те добирались, посадник ещё не раз звал бояр на совет: как гос встретить? Как самых почётных гостей? Или...

Вопрос Камбилы: «А что в этом письме?» поставил всех в тупик. Все чесали затылки: «А вдруг в нём какая-нибудь гадость?». И наконец решили: никаких пышных встреч. Чтоб те не обольщались.

А Камбила стал завоёвывать себе авторитет. Когда все поднялись, он вдруг заявил:

   — А пошто владыку не зовём?

Посадник даже растерялся:

   — А и в правду, почему?

Бояре начали переглядываться друг с другом.

Читать королевское письмо, помимо владыки Василия, посадника Фёдора Даниловича, воеводы Авраама, собрались: бояре Осип Захарович, Лука Варфоломеич, Иван Обакумович, Тимофей Андрианович, Гланда Камбила, Егор. Купцы: Павша Фоминич, Кюр Созонов, Григорий Ляна. Как было Фёдору их не пригласить. Павша не пожалел денег Ивану Крутиле, этому знаменитому новгородскому смутьяну и крикуну. Кюр да Ляпа дают деньги на ремонт моста. Когда вошли Гланда и Егор, бояре переглянулись меж собой и посмотрели на посадника. Но вопрос их снялся сам собой, ибо Осип посадил их около себя.

Письмо начал читать Фёдор. Но на первом же слове споткнулся так, что и владыка, и бояре потребовали, чтобы его прочитал молодой из житных стряпчий[50] Пахом. Многие знали, что он был лихим чтецом. Оттирая рукавом лоб, Фёдор подал бумагу Пахому. Стряпчий спокойно взял письмо. Рукой отбросил с высокого лба волосы и начал читать. Произношение у него было внятным, разборчивым. Когда кончил читать, все зашумели. Поднялся Осип. Одёрнул кафтан. Кашлянул в кулак. Все с натянутым интересом взирали на него. Особенно владыка. Он даже весь подался вперёд. Видно, встревожился святой отец. «А вдруг боярин примет в этой писульке всё за чистую монету? Кого же будем посылать? А что на это скажет митрополит?». Боярин крякнул:

   — Ишь, чего вражина захотела!

Не успел боярин произнести это слово, как Василий весь расслабился: «Слава те! не туды, куды ентот король хотит повернуть». А Осип продолжает:

   — Сщитай, с Владимира Ясно Солнышко Русь избрала своим Богом Христа и нам другого не надоть. Как наши предки молились, так и мы будем.

Василий про себя улыбается: «Они-то католики, то есть неверные, еретики. А мы от слова права — уверены в истине. Эту-то Христову истину мы и славим. Ладно, потом я ему всё это скажу. Главное, он своей вере изменить не желает». Среди присутствующих никто даже намёком не поддержал шведского короля.

Владыка поднялся, придерживая нагрудный крест:

   — Люди добрые! Христиане верные! — начал он басистым голосом. — Дозвольте мне слово молвить.

   — Говори, владыка! — был единодушный голос.

   — Мне ясно ваше мненье. Позвольте мне, с моей братией, обдумать ответ етому неверному псу.

Все согласились с облегчением, ибо каждый прикидывал, как ответить, но ничего путного не придумали.

Через несколько дней владыка читал подготовленный ответ: «...если хочешь узнать, какая вера лучше, наша или ваша, то пошли в Царьград к патриарху, потому что мы приняли от греков православную веру. А с тобой нам нечего спорить о вере. Если же тебе есть какая-нибудь от нас обида, то шлем к тебе на съезд наших людей». Прочитав, он бережно положил лист на стол. Посадник взял его, заглянул, точно сверяясь, так там написано и поднял голову.

   — Пойдёть! — поднимаясь и глядя по сторонам, произнёс Осип.

Все закивали головами в поддержку его слова.

   — Пойдёть-то пойдёть, — воевода вытянул руки и положил их на стол, сжав огромные кулачищи, — но ето, братцы, война!

   — Ты чё задымил? — криво усмехаясь, проговорил посадник. — Пошлём к нему своих послов. Чё тот скажет.

Долго обсуждали, кто возглавит посольство. Остановились на Аврааме.

   — Пущай войско евонное посмотрит! — заметил Осип.

Авраам упираться не стал, но в помощники попросил Егора.

Магнус встретил новгородцев, если не сказать радушно, то более или менее с достоинством. Это породило в них уверенность, что дело этим и ограничится. Но король, прочитав ответ, дал свой: «Обиды мне от вас нет никакой; ступайте в мою веру. А не пойдёте, то пойду на вас со всей моей силой». На что воевода ответил:

— Не надо нас пужать, ваше величество. Мы уже пуганы. И до вас приходили непрошены гости. Только не забывайте, чё сказал наш великий князь Александр: «Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет».

Эти слова не понравились Магнусу. Его рот перекосился. Ответа на эти слова послы не получили. Но, прибыв на свою землю, узнали: шведы осадили Орешек.

Ярославское и софийское веча бурлили. На них обсуждался один вопрос: кто возглавит войско. Ответ, казалось, был ясным: воевода. Но случилось непредвиденная беда. На подходе к родному городу тот вдруг почувствовал себя плохо. Неожиданно ощутил страшную слабость. Его бросало то в жар, то в холод. Он еле передвигал нош. И вот этот богатырь, гора-человек, превратился на глазах сопровождающих почти в развалину. Воевода ещё хорохорился, божился назавтра подняться на ноги. Но на другое утро не смог даже самостоятельно встать.

Все знали, что воевода не трус, тем печальнее было это известие. И тут ударил себя в грудь молодой и отважный сын бывшего посадника Луки Варфоломеича, Оницифер. Новгородцы знали его ещё по событиям на Ваге, где тот прославился своей удалью, умением руководить дружиной. Его поддержал и Авраам. И скоро к нему стали стекаться люди.

В то же время к Фёдору непрошено заявились бояре. Признаться, они были рады, что нашёлся человек, готовый биться с королём. Но не очень были уверены в его победе. Вот это-то они и решили обсудить у посадника. Позван был и владыка. Среди бояр оказались и Гланда с Егором. К ним уже привыкли и, если ещё не считали вполне своими, то и не чурались. Бывали в гостях. Правда, Егор за всеми этими событиями так и не успел решить вопрос о земле для строительства собственных хором и по поиску Марфы. Вот и на этот раз, возвращаясь из поездки к шведскому королю, он всю дорогу мечтал немедленно ехать за Марфой, благо Осип давал сопровождающего. Но опять к нему приехал сам Оницифер и просил ехать биться со шведом. Как тут откажешь! Но, пока суть да дело, Камбила забрал его с собой к посаднику.

Народу было немного. Кроме владыки, Осипа да Камбилы с Егором были ещё бояре Иван Обакумович, Тимофей Андрианович. Помянули безвременно ушедшего Луку Варфоломеича и начали решать, кого позвать на помощь. Владыка пока отмалчивался. Тимофей был на стороне Олгерда. Его неожиданно поддержал посадник. Фёдор заявил:

   — Олгерд может быстро прийти на помощь.

Осип пыхтел, но пока не высказывался. Наверное, так бы и порешили, если бы не Камбила.

   — А почему вы не хотите позвать князя Московского? — спросил он.

Ответом ему было молчание. Он не знал, что несколько лет тому назад молодой великий московский князь заставил многих новгородцев униженно просить пощады. Хотя сами были виноваты. Но обида оказалась сильнее здравого смысла. Каждый, на кого смотрел Гланда, или отворачивался, или опускал голову.

Не выдержал владыка. Когда Симеон не поддержал его просьбу, он понимал, почему так поступил молодой великий князь и посчитал предложение прусса более приемлемым.

Олгерда владыка Василий знал неплохо. Помнил его «помощь», ограбившую половину Новгородской земли. Владыка долго прочищал горло, словно туда залетела муха. Но потом заговорил. И чем больше говорил, тем увереннее звучал его бас, набиравший силу. Его речь сводилась к тому, что новгородцы должны обратиться за помощью к Симеону. Закончил же он речь такими словами:

   — Я понимаю вас, достославные бояре. Как вы помните, и я получил своё от молодого великого князя. Но простим ему его молодой зуд и посмотрим трезво вокруг. Вот я слышал: «Позовём Олгерда». Мы его звали, а что получили? — он оглядел боярский ряд.

Насупившись, они склонили головы. Отец Василий понял: обиды они не забыли, но противу не выступают. Владыка был прав. И даже после этого бояре отмалчивались. Тогда поднялся Егор. Глядя на Василия, он сказал:

   — Владыка! Если они тебя не хотят слушать, то, думаю, народ заставит их это сделать.

Видел бы Егор, какими глазами Осип посмотрел на него! Да, в нём ещё не остыло то негодование, которое кипело в душе. Он не мог забыть, как князь заставил их ползти к нему на коленях. Но... слова Егора оказались весьма убедительными. И надо было решать, кого посылать к Московскому великому князю, не без издёвки Осип предложил Камбилу и... Егора. Посадник поочерёдно посмотрел на них. Те, точно сговорившись, согласно кивнули.

Они не стали выбирать удобный путь. Засыпая в сёдлах, мчались в Москву день и ночь. И вот далёкая и грозная столица перед их глазами. Новгородских посланцев Московский князь принимал с достоинством. А сдержанное, уважительное поведение посланцев сильно понравилось Симеону. Наверное, есть что-то такое в жизни, когда даже мимолётные встречи, как первая любовь, оставляют в сердцах особые чувства. На слова Камбилы: «Великий князь! Приходи к нам оборонять свою отчину. Идёт на нас король шведский, нарушивший крестное целование» Симеон ответил кратко, ясном и чётко: «С радостью иду! Хотя держат меня дела ханские».

Как ликовал Новгород, когда услышал слова Московского великого князя. На ярославском вече об этом сказал Егор, на софийском — Камбила. Оба боярина стали героями, сумевшими быстро решить такой важный вопрос.

Глава 30

Московия тотчас после отбытия новгородских посланцев стала готовиться в поход на шведов. Загремели кузни, задымили коптильни. Гонцы разосланы во все концы. И ни один из них не вернулся с дурной вестью. Первыми откликнулись князья суздальский и Ростова Великого. Затем князь муромский... Радуется сердце великого Московского князя: «Вот бы посмотрел отец мой!» — не без гордости думает он. И вдруг у себя в Москве князь встретил яростное сопротивление своего тысяцкого, боярина Алексея Петровича Хвоста. Когда великий князь узнал, что к походу тысяцкий не готовит московское войско, он даже не поверил такому сообщению и послал больного боярина Кочеву разобраться.

Тот вернулся с печально опущенной головой. И Симеон услышал горькую новость: тысяцкий не пошлёт московское воинство на помощь новгородцам. Взбешённый князь послал гонца с наказом, чтобы тот объявил Хвосту о немедленной явке к нему, великому Московскому князю. Если он вздумает упираться, князь за ним пошлёт свою дружину.

Но и эта угроза на него не подействовала. «Пусть-ка князь мне скажет: много ли у нас в Москве было волнений, как в Новгороде, Пскове. А? — рассуждал он, думая идти к князю или нет. — Есть у меня за “спиной” что ответить князю, даже прижать его правдивым вопросом?». И сам себе ответил: «Есть! А в этом моя сила!» От такой мысли он почувствовал уверенность: «Не пойду!». С чего это вдруг так возмутился тысяцкий? Может быть, зависть одолела, видя, как вновь возвышается род Вельяминовых? Давно Хвост стал подмечать, как Васька Вельяминов всё чаше и чаще привлекался князем к разным делам, которые отбирают у него, законного тысяцкого. Забыл, наверное, Хвост, что предок Вельяминовых, Протасий, он же и Вельямин, был тысяцким ещё при Данииле Александровиче, с которым он пришёл в Москву. Был тысяцким и Васька Вельяминов. Ну, что, бывает, особенно по молодости, попал Васька под горячую руку Симеона, сместил он его, назначив Алексея Петровича тысяцким. За дело, между прочим, а не по родству.

За окном тысяцкий услышал странный шум и бросился к нему: «О боже!» — воскликнул он. Мимо, гремя доспехами, проходила большая княжеская дружина. По спине тысяцкого пробежал холод. Он понял: князь не шутит! «Ну что ж! Я пойду, и пусть князь услышит всё из моих уст», — решил он.

С грозным видом предстал он перед великим князем, готовый перейти в наступление. Но пронзительный взгляд Симеона остановил бунтовщика. Он понял, что приговор ему вынесен. Почувствовав за спиной чьё-то дыхание, тысяцкий оглянулся. Двое здоровенных воинов по малейшему знаку князя готовы были его схватить. Тысяцкий понял, что он проиграл.

   — Как я понял, князь, — он злонамеренно не стал называть его полным именем, — ты лишил меня моего сана.

   — И не только, — голос его был наполнен гневом.

   — Я могу знать, что ты решил? — спросил тот.

   — Скоро узнаешь, — неопределённо ответил Симеон.

   — Прости, князь, если что не так. Я пойду?

В этом был весь Хвост. Гордый, неуступчивый, не упавший на колени.

   — Иди! — резко бросил князь.

В этом коротком слове тоже был весь Симеон: решительный, властный. Таких не запугаешь.

После его ухода, ещё клокоча гневом, задетый таким к нему обращением Хвоста, Симеон приказал пригласить к нему своих братьев — Иоанна и Андрея. Такой поспешный вызов посеял у братьев большую тревогу. Они знали, что старший брат их по пустякам не дёргает. Входили они к нему, глядя на него пытливым тревожным взглядом.

Они увидели Симеона, шагающего по горнице взад и вперёд. На их приветствия он ответил только кивком головы. Братья подождали, чтобы сел старший. Но тот продолжал хождение. Тогда те, посмотрев друг на друга, дружно уселись. Сел и Симеон. И начал он довольно странную речь:

   — Братья, — произнеся это слово, он поочерёдно посмотрел на них.

Они встретили его взгляд настороженным, пытливым взором. Он продолжал:

   — ... помните наш договор?

Младшие переглянулись меж собой.

   — Помним, — ответил Андрей.

Иоанн почему-то промолчал. Глядя на него, Симеон произнёс:

   — Я... попомню, — и, пододвинув лист, стал читать: — Я, князь великий Симеон Иванович, всея Руси со своими братьями младшими, с князем Иваном и князем Андреем, целовали меж собою крест у отцовского гроба... быть нам заодно, — на этом слове он сделал ударение, — до смерти, брата старшего иметь и чтить в отцово место...

Он остановился и отложил в сторону договор.

   — Это ты к чему? — спросил Иоанн.

   — А к тому, — ответил Симеон, — что наш тысяцкий Хвост учинил крамолу.

Сказав это, замолчал, ожидая реакции братьев.

   — Это что же он сделал? — не выдержал Иоанн.

Симеон вкратце рассказал о происшедшем с Алексеем Петровичем Хвостом.

   — И что же ты решил? — продолжил допытываться Иоанн.

   — Снял его с тысяцких. Лишил всего состояния, забрав данные ему волости. И хочу, чтобы он убрался из Москвы.

   — Что же ты от нас хочешь? — Иоанн, склоняя голову, посмотрел на старшего.

   — Не принимать к себе на службу мятежного боярина, — проговорив эти слова, Симеон пристально стал смотреть на Иоанна, зная, что тот пользовался услугами бывшего тысяцкого.

Братья поклялись этого не делать. Такое поведение братьев успокоило великого князя, и он стал собираться в поход.

А тем временем в Новгороде Оницифер готовил свою дружину, решив взять себе в помощники Егора. Тот стал отказываться, объявив Лукичу, что ему надо поскорее мчаться за Марфой, коли боярин дал провожатого. Оницифер, недолго раздумывая, отлично поняв Егора и не желая потерять такого помощника, согласился на его поездку, попросив сделать это как можно быстрее. Егор пообещал.

На следующий день, после разговора с боярином и Лукичом, Егор поднялся чуть свет и стал лихорадочно готовиться к отъезду. Теперь, когда он смог вернуться к поиску той, о которой думал всё это время, в его сердце зародилась тревога: а не опоздал ли он? Занятый подготовкой, Егор не услышал, как кто-то подкрался сзади и навалился на него. Шутник, очевидно, забыл способности парня. Тот моментально ухватил его за шею и грохнул на лежак, перебросив его через себя.

   — Ну, ты... — взревел тот, — медведь!

Когда Егор глянул на него, обомлел. То был... Гланда.

   — Ты?

   — Я! Я! — поднимаясь и потирая ушибленный бок, проговорил Гланда.

   — Прости! — произнёс Егор, поправляя его одежду.

   — Прощаю! — Камбила улыбнулся и, обводя глазами разложенные вещи, спросил:

   — Никак собрался куда-то?

   — Да. Еду за Марфой, — каким-то счастливым голосом ответил Егор.

   — И когда?

   — Да вот соберусь... и в путь.

   — Ты? Без меня? — Камбила поглядел на него осуждающим взглядом.

   — Прости! — Егор ударил себя в грудь. — Я подумал: ты человек семейный. Мы только что вернулись из Московии.

   — И что? — голос у Камбилы прозвучал наступательно. — Ты мне брат или нет?

   — Брат, — ответил тот.

   — А братья так не поступают, — осуждающе сказал Камбила.

   — Прости, — повторил Егор.

   — Прощаю. Но с условием.

   — Каким? — спросил Егор.

   — Уезжаем завтра. Вместе. Мне тоже надо собраться.

   — Ладно, — Егор тяжело вздохнул, понимая свою оплошность, и в сердцах ногой отшвырнул мешок.

Ещё не рассвело, а Камбила был уже во дворе Егорова жилища в сопровождении трёх здоровенных пруссов. Были они все «о двух конь», хорошо вооружены. Запасною привели и для Егора. Подходя к лестнице, Камбила увидел, что через щель падает свет, и понял, что хозяин уже ожидает его.

   — Егор! — крикнул он.

В ответ полетели мешки. Провожатый уже ждал у ворот конюшни, стоя рядом с осёдланной лошадью. Посмотрев на «внушительный» отряд, усмехнулся и прыгнул в седло.

Дорога шла на восток. Она уже и Камбиле и Егору была знакома. Поэтому они шли ходко. Камбила, поравнявшись с Егором, даже затеял разговор:

   — У нас с тобой всё дела, да дела. Поговорить даже некогда. Всё хочу тебя спросить: как тебе Москва?

   — А мы видели её? — придерживая коня и повернувшись к Камбиле, ответил Егор.

   — Ну... всё же.

   — Мне показалось, что Москва выглядит гораздо... веселее, что ли. Да, кажись, и народ подобрее. Живут получше.

   — Во! Во! — воскликнул Камбила. — А как тебе их князь?

   — Князь? — переспросил Егор. Подумав, ответил: — Кажись, мужик не глуп. Довольно приветлив. Не кичлив.

   — Во! Во! — опять повторил Камбила. — Мне он тоже понравился.

Продолжить разговор помешал окрик сопровождающего.

   — Эй! Вертайте налево.

И сразу же их встретила иная дорога. Она едва была видна. О её наличии можно было судить по разросшемуся подорожнику да мелкой плетень-траве. Вода зачавкала под конскими копытами. И чем дальше они удалялись от главной дорога, тем глубже увязали лошади в дорожной трясине. Тут было не до разговоров.

Дать передышку вспотевшим лошадям решили на берегу задорно звенящего ручейка. Его ледяная вода отличалась своим особым вкусом, так как струилась из-под каменного ложа. Камбила не зря попросил день на сборы. Иначе бы Егор и проводник ели бы одну вяленую говядину. А Камбила угостил и свежим хлебом, молодым огурчиком, быстро сварганенной кашей. А запивали всё это приятной, схожей с медком, жидкостью. Наевшись, поглядев на остывших лошадей, первым вскочил Егор. Глядя на него, поднялись все.

   — Торопишься! — не без улыбки заметил Камбила, поправляя уздечку.

   — Тороплюсь! — сознался Егор. — Обещал Лукичу быстро вернуться да и на дупле у мня не спокойно, — признался Егор, — сердце чует... беду.

   — Да брось ты! — возразил Камбила и пришпорил коня.

Для ночёвки еле выбрали сухое место. Но спать не давали тучи комаров. Так что с рассветом отправились в путь. Егор и Камбила удивлялись, как их проводник находил дорогу. Даже подорожник и тот исчез. Но посланец боярина вёл их уверенно, хорошо зная дорогу. Вот и попробуй без него попасть в деревню. Да век бы не нашёл. Порой кони проваливались по грудь. И нередко хозяевам приходилось лезть в трясину, чтобы помочь скотине выбраться из неё.

Таким был и третий день пути. Устраиваясь на ночь, проводник порадовал, сказав:

   — Завтра будем на месте.

И действительно, местность стала меняться. Лошади перестали вязнуть. Под их копытами появилась твёрдая земля. Менялся и лес. Низкорослому и хилому березняку и кустарнику на смену шли золотистые стволы сосен. Вскоре они въехали в сосновый бор. Пересекли его, выехали на песчаный берег какого-то озера. Его гладь убегала куда-то за горизонт.

   — Красотища! — глядя по сторонам, воскликнул Камбила. — Чем-то напоминает мою Пруссию.

   — Забывать надоть! — подметил Егор.

   — Надоть! — в тон ему ответил Камбила. — Эх ма! — восторг от природы у Камбилы ещё не угас. — Пойду горсть серебра зачерпну! — кивая на безбрежную гладь озера, воскликнул Гланда.

И только хотел слезть с коня, как его остановил проводник.

   — Не высовывайся, — крикнул тот и добавил: — если жить хоть!

   — А что? — завертел головой Камбила.

   — А то! Вон за той косой, — показывая на лесистый язык, вдающийся в озеро, — пояснил он, — деревня. Мужики чужих не любят.

   — Осип сказывал мне обетом, — подтвердил Егор.

Они поехали лесом. Миновав косу, увидели частокол, над которым виднелись почерневшие крыши. Только одна, возвышаясь над ними, была покрыта свежим тёсом. Стало ясно, что это боярские хоромы. У Егора сильно забилось сердце. Там, в них, живёт она. Ждёт ли его, а может, нет? Нет! Она ждёт его! «Я иду!» — кричало в его груди.

   — Стой! — подал команду Камбила.

Отряд послушно остановился, и все почему-то поглядели на Егора. А тот, в свою очередь, на Камбилу.

   — Разведуём! — коротко произнёс он, спрыгивая с коня.

Все последовали за ним.

   — Отведите коней, — приказал Камбила своим людям, — я пойду понюхаю, чем там пахнет.

   — Я с тобой! — заявил Егор.

Тот возражать не стал.

Таясь за редкими соснами, они двинулись в сторону деревни. Ворот с этой стороны почему-то не оказалось и, подойдя к частоколу, они прислушались. На той стороне всё было тихо. На удивление, даже не лаяли собаки. И они, крадучись, стали пробираться вдоль тына. Таясь от людей, они забыли смотреть под ноги. Шедший впереди Егор вдруг куда-то провалился. Это случилось так внезапно, что Камбила даже не успел растеряться. Услышав ругань Егора, он осторожно подошёл и увидел перед собой яму. Она была умело прикрыта прутьями и дёрном. В неё-то и угодил Егор. Камбила опустился на колени:

   — Как ты, Егор? — тихо спросил он.

   — Да плечо ободрал, — ответил тот и попросил подать руку.

Но яма была столь глубока, что до руки Камбилы Егор не мог достать. Пришлось тому возвращаться и брать верёвку. Она помогла им перелезть через высокий частокол.

Пробравшись вовнутрь, они заметили, что земля здесь была покрыта густым кустарником. И только ближе к домам они увидели «плешины», засаженные всякой всячиной: огурцами, тыквами, редькой, луком...

Пробираясь где ползком, где на карачках, Камбила, следовавший за Егором, шепчет ему:

   — Под ноги смотри! Ве...

Егор оглянулся, Камбилы не было!

«И он попал в яму!» — догадался тот.

Пришлось возвращаться. Да, и тут была подобная яма. Сняв пояс и намотав на руку, он спустил его вниз.

   — Держи, — зашептал он.

   — Держи, держи, — раздражённо ответил Камбила, — я, похоже, чуть на кол не сел!

Егору пришлось прыгать вниз. И, действительно, Камбиле повезло. Остриё вкопанного кола попало со спины под кафтан и, скользнув по ней, вышло у затылка. Несколько раз дёрнувшись, Камбила перепугался: самому освободиться не удастся. Прыжок Егора успокоил прусса. Солнце, хорошо освещавшее яму, позволило Егору спокойно расстегнуть на кафтане друга пуговицы и со словами: «Говорил же — сиди дома!» одну за другой освободил ему руки. И Камбила оказался на свободе. Он поглядел на Егора, как на чародея.

   — Надо выбираться! — сказал Егор.

Они оба посмотрели вверх. Яма была глубокой.

   — Чё же делать? — спросил растерянно Гланда.

Егор молча подошёл к стенке, присел и показывая на свои плечи, произнёс:

   — Вставай!

   — Ну и ну! — только изрёк прусс, поняв замысел Егора.

Когда Егор выпрямился, Камбила всё равно не мог достать до кромки.

   — Не хватает! — сказал он, сверху вниз глядя на Егора.

   — Подними ногу! — приказал тот, потрепав одну из них.

Камбила поднял. Егор подхватил её рукой.

   — Давай вторую!

Выпрямившись и выжав друга, спросил:

   — Достаёшь?

   — Щас!

И Егор почувствовал, что Камбила освободил его руки. Прусс уже лежал на краю ямы и, опустив вниз голову, пошутил:

   — Придётся те тут сидеть! Ты ж мою руку не достанешь.

   — Сыми кушак! — послышалось снизу.

   — Молодец! Догадался! — смеётся Гланда.

Вскоре они оба, улыбаясь, сидели рядом.

   — Понарыли ям, — ругается потихоньку Камбила.

И вдруг раздался грозный лай. Друзья враз оглянулись. На них мчалась огромная черно-белая псина. Но... мгновение — и из ямы раздался жалобный писк, а потом всё смолкло. Друзья переглянулись: псу не повезло! А могло быть и по-другому.

Отвлечься от собачьей судьбы заставил донёсшийся шум, и друзья вынуждены были спрятаться в кусты. И вовремя. Невдалеке проходила дорога, а по ней гурьбой шли несколько мужиков. Все рослые, здоровые бородачи и вооружены кто дубьём, кто рогатиной.

   — Куды ето они? — зашептал Камбила. — Не к нашим ли?

Егор пожал плечами. Потом высказал предположение:

   — Наверное, где-то ломыгу заметили.

   — Здоровы дядьки! — заметил Гланда.

   — Осип предупреждал, что тута мужик здоров. Пока они ходют, мы всё и узнаем, — сказал Егор, поднимаясь и направляясь к дороге. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Камбила рывком повалил его на землю.

   — Ты чё? — взревел Егор.

Камбила вместо ответа зажал его рот рукой и выставил вперёд подбородок. Глянув в ту сторону, Егор увидел вторую группу мужиков. Подождав, когда те скроются из вида, они вышли на деревенскую улицу. С обеих сторон её стояли в окружении высокого кустарника почерневшие избы, что говорило о довольно далёком зарождении деревни.

   — Старая деревушка! — глядя то в одну, то в другую сторону, произнёс Камбила.

   — Татары зашали! — пояснил Егор.

   — Да, тута им никакие татары не страшны, — решил Камбила.

И на память обоим пришла дорога, по которой они ехали сюда.

   — А чё тута не жить! — сказал Егор. — Рыбы полно, в лесу дичи тоже полно. Бей, не ленись.

Перед каждым домом на длинных верёвках вялилась рыба.

Хоронясь под кустами, они прошли несколько десятков шагов и увидели впереди новый частокол, из-за которого выглядывала крыша боярских хором.

   — Пойдём? — нетерпеливым голосом спросил Егор.

   — Егорушка, — он впервые так назвал своего друга, — давай-ка оглядимся. Если такие мужики на нас подымутся, нам вдвоём с ими не совладеть.

Правдивость его слов Егор понимал, но желание скорее увидеть её, толкало вперёд. Да благоразумный Камбила не дал ему это сделать. И пока они препирались полушёпотом, ворота заскрипели и оттуда вышло с десяток мужиков. Камбила так посмотрел на Егора, что тот без слов всё понял.

Время ужасно медленно идёт, когда надо, чтобы оно бежало быстрее. Казалось, этому дню не будет конца. А для кого-то наоборот. В боярских хоромах надвигаюсь событие, которое заставляло кое-кого ужасаться от того, что назначенный вечер приближался с лихорадочной скоростью. Осип правильно сказал Егору, где тот может найти Фёдора и Марфу, если боярин её увёз, и она не погибла на пожаре. А он её увёз. Марфа от пережитого долго и сильно болела. Фёдор терпеливо и внимательно ухаживал за ней, надеясь на её благодарность. И вот, когда она поправилась, он объявил ей, что в этот вечер будет венчание и что для этого он едет в ближайшее село за батюшкой. Услышав такое решение, а говорил он таким голосом, который не допускал возражений, Марфа не знала, что и делать. И отказывать было неудобно, он так выхаживал её. Но она ничего не могла сделать со своим сердцем. Сколько дней и ночей она ждала, мечтала, видела свою встречу с Егором. Иногда даже сердилась на него: что так долго не идёт? Но почему-то ей на ум ни разу не пришла мысль, что он нашёл другую. Марфа верила своему сердцу, а оно говорило, что Егору, кроме неё, никто не нужен. Она с боязнью поглядывала на оконце. И ей казалось, что темнота мчится просто на крыльях.

И она решилась! Пусть простит её Фёдор. Она не виновата, что так всё получилось. И достала из потаённого места давний подарок своего возлюбленного. Спрятав его на груди, она даже почувствовала какое-то облегчение. Да, так бывает порой! Два сердца, два любящих сердца, стремящиеся друг к другу, разделялись только стеной из толстых брёвен. Внутри почти не было охраны. Две пожилых тётки да два полуседых мужичка — и всё! Но кто его знает! Кого спросить! А если кто-то поднимет крик? Нет! Ночь для таких дел нужна. Вот опять на дороге шум. Возвращаются мужики. Несколько человек на длинной жерди несут лося. Ясно, зачем ходили скопом. Где-то прикормили. Но почему несут на боярский двор? Для чего? Одному боярину его не съесть. Уж не затевается ли что тут? Егор смотрит на Камбилу. Тот понимает его, но что сказать? А теперь мужиков там два десятка человек. Остаётся одно: ждать и надеяться. Сколько иронию времени, трудно сказать. Но почему-то туда стали подходить бабы. Зачем?

Потянуло жареным мясом. Послышался конский топот. Мимо промчался небольшой отряд, десяток человек. Неуж показалось? Среди них был Фёдор и священник. А он-то для чего? И тут Егору ударило в голову: венчание! Он даже в каком-то отчаянии выкрикнул это слово.

   — Держись, брат! — Камбила взял его руку.

Егор жалостливо, с какой-то безнадёжностью взглянул на Камбилу. Тот понял его состояние и, нагнувшись, шепнул:

   — Жди меня здесь!

Глава 31

Оницифер Лукич, вызвавшийся быть предводителем в походе на короля шведского Магнусса, был в растерянности. Дружина собиралась, вопреки его ожиданию, медленно, охотников оказалось немного.

Новгородцы же были охвачены паникой. Обещанной Московией помощи город никак не мог дождаться. Тогда посадник решил собрать вече. На нём было решено, не дожидаясь прихода Симеона, собирать другую дружину и просить помощи у псковитян. Последние не только быстро ответили, но недолго раскачиваясь выступили на помощь.

Между тем шведы пока праздновали свои победы. Выполняя волю Рима, Магнус стал крестить ижорян в свою веру. Встретив решительное сопротивление, он пустил на помощь священникам свою рать. Шведские воины хватали русачей, обрезали им бороды и насильно крестили их в латинство, говоря при этом: «У русских нет бороды и им нет хода в православие». Но они горько ошибались. Бороды быстро отрастали. Быстрее, чем двигался великий князь со своим войском. Дело было не в том, что тот не хотел помогать. Он опасался одного из главных скрытых своих врагов — литовцев.

Для того, чтобы узнать намерения Олгерда перед выступлением на помощь Новгороду, князь тайно пригласил к себе нескольких московских доверенных купцов. Среди них были ещё знавшие Калиту: Фёдор Елферьев, Василий Коверя. Новые: Онтонов, Саларев, Ших и другие. Какой был с ними разговор, можно было только догадываться, ибо ушли они от него не с пустыми руками. И вот Симеон, не глядя на опостылевшую жену, подмигнул старшему сыну Василию, погладил по головкам Константина, Михаила и вскочил в седло.

За крепостной стеной его уже ждали московские полки. Воевода, Фёдор Акинфович, зорко высматривая князя и увидев его, выехавшего из ворот, отдал команду к походу. Князь выглядел насупленным, недовольным. Воевода оглянулся, думая, что вид двинувшегося войска расстроил великого князя. Но ничего худого не заметил. Полки шли ровно, бодро держа ногу.

— Хорошо идут! — придавая голосу радость, воскликнул он, желая услышать от князя похвальбу.

Но тот только зыркнул, да так, что у воеводы пропала охота дальше заводить попытку на разговор.

Да, князь выглядел весьма недовольным. Но это недовольствие ни в коем разе не касалось воинства. Просто нескладывающаяся личная жизнь была причиной этого. К тому же ему не понравилось поведение митрополита. Сильно подпортил настроение и Хвост. Проезжая мимо бывших хором тысяцкого, Симеон не мог не вспомнить о нём: «А я же его вытащил из “грязи”, убрав Вельяминова, любимчика отца. А благодарность?».

Такое поведение крамольного боярина наложило свой отпечаток и на других московских бояр. «Кому можно верить? — думал он и почему-то ему на ум пришли два новгородских посланца. — Эх! — вздохнул он, — были бы у меня такие люди». Трудно ответить, почему с первой встречи эти два новгородских посланника так понравились ему, почему он почувствовал в них людей, на которых можно положиться. Они не выходили из головы. А он нуждался в такое опасное время именно в таких людях.

Несколько дней пути сумрак в душе князя не развеяли. Он так и ехал — молчаливо, с некоторым безразличием посматривая по сторонам. Неожиданно его взгляд застыл на одном дубе. Его отличие от многочисленных собратьев было в том, что это могучее дерево, в несколько обхватов, держало на себе такую зелёную шапку, что под ней могла спрятаться чуть не половина княжеского воинства. А за этим дубом, кажется, начиналась дорога на Тверь. Чтобы убедиться, князь пришпорил коня. И точно. Вот та дорога, по которой он вместе с тверским князем ехали к тому в гости. И ему вдруг на намять пришёл скромный образ молоденькой племянницы князя. Её скромность, изящество ещё тогда было отмечено про себя князем. Говорили, что она — вылитая мать. А её мать была... красавицей.

Тогда, когда была жива его Анастасиюшка, добрая, ласковая, всё понимающая, никто не мог соперничать с ней. Но сейчас... «Может, заехать?» — мелькнуло в его голове. Раньше, по молодости, он наверняка поступил бы так. Но сейчас, когда здравый смысл стал управлять его поступками, такого совершить он уже не мог. Но и оставить это без внимания — тоже. В голове лихорадочно заработала мысль: «Кого послать, чтобы не вляпаться, как со смоленской женой? Вот бы таких, как те новгородцы. Где же они? — он тяжело вздохнул и, глянув на голубое, чистое небо, промолвил: — Господи, помоги!»

А новгородский Камбила, ушедший в боярские хоромы, как в воду канул. Егор забеспокоился. Он уже был готов ринуться по его стопам, но что-то сдержало парня. Егор смог удержаться в схроне весьма непродолжительное время. Сначала один шажок, потом второй и вот он неудержимо мчится вперёд. Мгновение — и он уже перед боярским частоколом. Около него отчётливо видны следы на смятой траве. И Егор пошёл по ним. Они привели к дыре, через которую в овражек сбрасывались отходы. Но она оказалась на запоре. А дальше следов не было видно. Но Егор понял, где Камбила пролез во двор. Рядом была, прикрытая кустиками, ещё одна дыра под частоколом. Встав на колени, он заглянул вовнутрь. Не заметив ничего опасного, полез в неё. Не успел на другой стороне подняться, как что-то тяжёлое навалилось ему на плечи, уткнув его лицо носом в землю.

А в боярских хоромах днями раньше появился весьма странный человек и сразу стал третьим за боярским столом. Когда он смотрел на Марфу, взгляд его был заискивающе-любезным с оттенком вампирской страсти. На боярина же глядели преданные, раболепные глаза, в которых скрывалась хищная, безжалостная натура. Он сразу не понравился девушке. Она почувствовала, что его присутствие принесёт ей несчастье, и постаралась отодвинуться от него подальше. Фёдор это заметил, но ничего не сказал. Будь у Марфы побольше жизненного опыта, она бы поняла, что этот человек — не только приближённый боярина, но и пользовался его неограниченным доверием. Он-то и подтолкнул Фёдора к решительным действиям. И боярин заявил Марфе, что ждать больше не будет. Её ответа не желал слушать.

Вскоре в доме появилась ещё одна особа. Одетая как монашка, во всё чёрное. Платок, прятавший брови, оставлял на лице только удлинённый мужской нос, сжатые, морщинистые губы и глаза... То были особенные глаза — сверлящие, давящие, но главное... отталкивающие. Увидев её, Марфа, лежавшая на лежаке, от страха попятилась в угол, натягивая на грудь накидку.

   — Чего те надо? — пролепетала она.

   — Слушай, дева, — жёстким голосом заговорила старуха, нагибаясь над ней, как орлица над цыплёнком, — твоё время настало.

   — Какое время? — ещё больше пугаясь, лопочет девушка.

   — Готовсь! — вместо ответа произнесла она и подняла руку с длинными тонкими пальцами.

   — К чему? — не сдастся Марфа.

   — Судьба дарит те счастье! — бубнит старуха.

   — Егор нашёлся?! — подалась она вперёд.

   — Какой Ягор? — старуха угрожающе склоняется над девушкой.

   — Мой Егор! — почти выкрикнула она.

Отстранив старуху, вперёд выступил только что вошедший боярин. Он сдёрнул накидку, прикрывавшую Марфу и схватил её за плечи.

   — Сколь раз те было сказано: нет его! Таких или вешают, или отрубают голову. Понятно?! — он ещё раз сильно встряхнул её. — Становись! — он рывком сдёрнул её с лежанки. — Щас батюшка обвенчает нас.

Марфа упала на колени:

   — Побойся Бога, Фёдор! Именем памяти твойво отца заклинаю тя: не надо!

   — Надо! — завопил он. — Надо! Я люблю тебя!

Он почему-то оглянулся на батюшку, как оказалось, вошедшего за ним. И не понял: не то тот кивнул ему головой, не то осуждающе покачал. Но разбираться было некогда. Боярин ощутил непонятную, надвигающуюся опасность. Его ещё больше подзадорили плаксивые слова Марфы:

   — Егорушка, родной, иде ты?

А Егор в это время лежал на земле, уткнувшись лицом в траву. На его плечах торжествующе восседал огромный обросший детина. Его глаза сияли детской радостью. Ещё бы! Боярин за этого парня отломит ему не меньше двух-трёх рублёв. «Чё же ему на них купить? Коняку? Аль коровёнку да несколько овец? Наверное, ко...». Но до конца он это слово даже мысленно не успел произнести. Размечтавшегося мужика невероятная сила подбросила вверх. Ударившись затылком о настил, с которого только что прыгнул на неизвестного пришельца, он свалился вниз, потеряв сознание. А Егор львиными скачками бросился к дому, понимая, что в нём томится его друг, а... может быть, и она.

Появление ревущего, как дикий зверь, незнакомца заставило шарахнуться в разные стороны селян, толпившихся у крыльца, те же, кто нечаянно оказался на его дороге, слетали с крыльца, как снаряды из пращи. Ворвавшись в избу, Егор увидел, как его друг, повязанный, склонив голову, стоял на коленях перед насмехающимися мужиками Им горько пришлось поквитаться за содеянное. Не понимая ещё, в чём дело, они вылетали наружу. Расправившись с охраной, он бросился к Камбиле. Острый нож быстро сделал своё дело.

Вскочив на ноги, Камбила крикнул, показывая на дверь:

   — Она там!

Какими сладкими бывают мгновения, когда ты успеваешь протянуть руку утопающему; ещё лучше — успеть закрыть друга своим щитом... Но бывают мгновения, которые портят всю жизнь.

Услышав в прихожей яростный шум, боярин быстро оценил опасность обстановки. Прижав к себе Марфу, он грозно крикнул батюшке:

   — Венчай!

Его резкий окрик заставил священника поднять образок.

   — Нет! — воскликнула Марфа, с силой оттолкнув жениха, и отскочила в сторону.

Фёдор, зарычав, бросился было к ней. Но не успел. В её руке мелькнул нож, подарок Егора, и е криком:

   — Прощай, Егор! — вонзила его себе в сердце.

   — Марфа, я здесь! — услышала она его голос.

Он подскочил к ней и схватил её на руки:

   — Марфуша, Марфуша, любимая. Я здесь.

   — Прощай... лю...

И голова её бессильно повисла вниз.

   — Это из-за тебя она! — взревел Фёдор за спиной Егора, — так получай!

В воздухе сверкнул нож. Но рука Гланды оказалась быстрее.

Ещё проворнее оказался странный боярский служка, сидевший за боярским столом. Он улизнул из хором, как налим из рук рубака. Только его и видели. Но увидели... потом, в Новгороде... Да лучше бы с ним не встречаться!

Глава 32

После обеда, когда полки только расположились на сон, громкий конский топот заставил воинов поднять головы. Это был незнакомый всадник, с ног до головы залепленный грязью. Сразу видно, гонец был из дальних краёв. Такие обычно редко приносят хорошие вести. Войска охватила необъяснимая тревога.

   — Где князь? — довольно грубо спросил он у дружинников, занимавшихся настилом.

Те бросили свои дела и стали кричать:

   — Где князь?

А князь тем временем, забыв обо всём, предался сладким думам. Видать, сильно его душа истосковалась по той, которую он готов был назвать любимой. И это была именно тверская княжна. Но что это? Он услышал тревожный конский топот и непонятные крики. Вмиг пропало его лирическое настроение.

   — Князь! Князь! — раздался зычный голос.

Князь испытующе стал вглядываться в приближающегося всадника. Было ясно, что что-то произошло недоброе. Сердце князя застучало.

   — Я от Фёдора Елферьева, — сообщил всадник, приблизившись.

Симеон сразу понял, в чём дело. Сердце застучало ещё сильнее. Похоже, то, чего он боялся, случилось. Неуж Олгерд выступил против него? Уж не заворачивать ли ему полки? Симеон постарался не подать вида, что в его душе произошло такое смятение, а грубовато спросил:

   — Што у тебя?

   — Олгерд послал своего брата в Орду, просить хана о совместном выступлении против Московии, — одним духом выпалил посланец.

И увидел, как побелело, а потом пошло красными пятнами лицо князя.

Не говоря ни слова, князь вдруг резко поднял коня на дыбы. Чуть не в воздухе развернул его и погнал что есть силы назад, к стану. Скакал, а в голове стучало: «Олгерд, собака Олгерд...». Он оглянулся и увидел, как посланец, пытаясь его догнать, безнадёжно отстал. «Эх, — в сердцах стегнул плетью князь по сапогу, — а ведь я его не расспросил: когда это случилось, от кого узнал... Может, ошиблись? — но тут же поправил себя, — вряд ли». Но посланца решил подождать.

Они поехали рядом. И Симеон, уже успокоившись, спросил у него:

   — Как давно это случилось?

   — Давненько, князь, — ответил тот и, прищурив один глаз, добавил: — Где-то... надень Святой Троицы.

   — Не позже? — с недоверием спросил Симеон.

   — Не-а, — уверенно ответил тог. Князь прикинул: сейчас приближается день Преображения Господня. Пора бы что-то и знать. От этого расчёта на сердце полегчало. «Но обезопасить себя надобно!». По возвращении он приказал наградить посланца и позвать к нему братьев, воевод, бояр Кочеву, Босоволокова, Хлебовича, дьяка Нестерка. Услышав странную весть, приглашённые призадумались.

Симеон терпеливо ждал, но долго не выдержал и посмотрел на Ивана. Его кроткое лицо скорее походило на облик святоши, чем на воительного князя. Симеон непонятно отчего улыбнулся и перевёл взгляд на Андрея. Младший брат был резкой противоположностью среднему. Лицо его уже дышало жаждой битвы. И опять улыбка на лице Симеона. Наверное, вспомнил себя. В его годы он тоже отличался непродуманной воинственностью.

   — А как думают мастистые военноначальники? — и посмотрел на Фёдора Акинфовича.

Почувствовав на себе княжеский взгляд, он приподнял голову, поглядел на соседа. Тот сделал вид, что не заметил взгляда.

   — Думаю великий князь что как бы не пришлось... тово, — он оглядел соседей, надеясь найти поддержку, но не найдя и поняв, что его молчание затянулось, воевода выпалил: — будем вертаться.

Симеону ответ воеводы не понравился. Правда, вслух он об этом не сказал, но отрицательно покачал головой. Князь провёл по своему удлинённому лицу рукой, задержался на тщательно выбритых щеках, потеребил аккуратную бородку. Затем дуга на бровях выпрямилась, и они сошлись на переносице, отчего его лицо посерело и приняло довольно угрожающий вид.

   — Возвращаться назад нам нельзя. Мы можем потерять Новгород. Они уже бьются и ждут помощи. А что, если этот хитрый и коварный Олгерд просто хочет нас поссорить с новгородцами? Мы ещё не знаем, как примет хан его посланца. Поэтому, думаю, что нам надо... подождать.

Совет в большинстве князя поддержал. И Симеон, устремив взгляд куда-то вдаль, в задумчивости произнёс:

   — Интересно, что творится в Новгороде? Давненько не получали оттуда вестей.

А если бы и были вести, то весьма нерадостные. Оницифер продолжал рвать и метать из-за пассивности новгородцев. А тут ещё вмешался новый посадник Фёдор Данилович. Получив помощь от Пскова, вместо того чтобы выступить вместе, решил идти на Ладогу. Сколько Оницифер ни убеждал посадника, всё было бесполезно. Оницифер плюнул бы и на посадника да пошёл бы один. Но он ждал возвращения Егора. В его голову пришла мысль, что только с Егором он сможет одолеть врага. Поэтому терпеливо ждал возвращения Егора. Даже приставил к Егорову двору дружинника, который бы тотчас сообщил о его возвращении. И дождался! Не чуя ног, бежал он к Онициферу.

Но что это такое? Егор ли это? Какая-то живая мумия: никого не желавшая ни видеть, ни слышать. Оницифер растерялся, не зная, что же случилось с парнем. И тут он вспомнил про прусса. Без раздумья, несмотря на ранний час, только пропели первые петухи, он уже был у ворот Камбиловых хором. Его стук был настолько яростным, что поднял не только Камбилов двор, но и его соседей. Когда заспанный Гланда узнал, в чём дело, он немедленно приказал звать к себе Оницифера. Он так и принял гостя в лёгкой спальной накидке.

Словно тигр, набросился Лукич на прусса, пытаясь узнать, что произошло с парнем.

   — Лукич! — так Камбила впервые назвал Оницифера.

И прусс рассказал, что случилось с Егором. Лукич был искренне удивлён, что так можно переживать из-за потери любимой девушки. И само собой из его груди вырвались слова:

   — Вернётся Федька, сверну ему, гаду, башку.

   — Он не вернётся, — пояснил Камбила и поведал о случившемся.

   — И правильно сделал. Вот, гад! Надо было его на вече судить! Ну, да ладно, — махнул Лукич рукой, — что сделано, то сделано. Он своё получил. Чё же мы будем делать с Егором? — он вопросительно посмотрел на хозяина.

Тот был в задумчивости. Потом медленно заговорил:

   — Его хоть быками, но надо тащить к тебе. Швед образумит!

Лукич внимательно посмотрел на Камбила и вдруг подскочил и обнял его:

   — Ты прав. Помоги это сделать!

Вскоре они вдвоём были у Егора. Они нашли его на лежаке, бессмысленно уставившегося в потолок. На их приветствия он даже не откликнулся. Тогда Камбила подмигнул Лукичу и они вдвоём навалились на парня. Через минуту, сидя в конском проёме, они со смехом считали синяки да шишки. Помощь друзей заставила оживиться, казалось, безжизненный Егоров дух. Речь Лукича о том, что может погибнуть Новгород:

   — Ты понимаешь, — трясёт он его, — сколь падёт люду. Аль те не жаль Русь? Да, мне жаль твою Марфу Её не вернёшь, а Федька получил по заслугам. Но сколько падёт ещё таких Марф, если мы не прогоним шведа. Аль тебе всё по лопуху? Эх, ты! А я-то думал... — Он повернулся к Камбилу, — пошли...

Даже Камбила укоризненно посмотрел на друга. Этого Егор уже выдержать не мог.

   — Я буду! — твёрдо изрёк Егор. — Свою землю я в беде не оставлю.

Лукич и Камбила поняли, что он оживает.

   — Жду к обеду, — сказал Лукич, — я буду скорее всего в посаднической.

Егор знал, что в посаднической кроме главного входа с площади была дверца, выходящая в садик. Ему ни с кем не хотелось встречаться, и он пошёл к ней. Легко перемахнув невысокую ограду, стал подниматься по скрипучей лестнице. Поднявшись в пустой переход, он услышал, как из неплотно прикрытой посаднической двери доносились какие-то голоса. Егор невольно прислушался, пытаясь понять: Лука там или нет.

Видать, говорили о чём-то важном. Некоторые говорившие были довольно возбуждены, упрекая кого-то в трусости.

   — Ты забыл наши унижения, — гремел чей-то голос.

Кто-то старался его унять:

   — Тише, ты, тише.

   — А ты глотку мне не затыкай! — ревел в ответ знакомый голос.

Но чей он, Егор вспомнить не мог.

   — Вот мы все боимся, а над нами издеваются, как хотят!

   — Хватит об этом! — этот голос еле слышен. — Ведь решили: прикончить его или стрелой или ядом.

   — Стрелок-то есть? — кто-то солидно осведомился.

   — Найдётся! — слышно ответ.

   — Яд — надёжнее.

   — Может, кинжал?

В груди у Егора застучало: кого же хотят убить? Интерес раскрыть тайну заставил спрятаться за угол, когда он услышал в проходе чьи-то шаги. Кто-то вошёл в помещение и закрыл за собой дверь. Егор на цыпочках подошёл к двери, осторожно приоткрыл её. И услышал:

   — Кого Москва, лишившись Симеона, будет короновать на княжество?

Это был тот голос, который показался ему знакомым. Но кто это был, он опять не мог вспомнить.

Там зашумели. Заговорщики, по-видимому, завершали обсуждение своих планов. Последнее, что он услышал, как кто-то сказал:

   — Кроме Ивана, нам никто не подходит.

   — Этот, пожалуй, подойдёт, — поддержало его несколько голосов.

Шаги послышались у двери, Егор бросился прочь и кубарем скатился вниз. Осторожно выглянул в сад. Егор бегом пересёк его, прыгнул через ограду и неторопливо пошёл к главному входу. А в голове застучало: «Они хотят убить Московского князя! Что же делать?». Он подошёл к главному входу. Но толпившиеся незнакомые дружинники его не пустили, сказав, что Лукича там не было.

   — Наверное, дома, — безразличным голосом произнёс Егор, — пойду к нему.

А сам опрометью бросился к Камбиле. Услышав такую новость, тот растерялся:

   — Что же делать? — спросил он у друга.

Егор, не задумываясь, ответил:

   — Надо срочно предупредить князя.

   — Верно! — оживился Камбила. — Скажи, а ты, случайно, никого из них не узнал?

   — Нет, — покачал головой Егор, — слышимость была не очень и мало их я знаю. Правда, один голос показался знакомым, но кто он, не могу вспомнить.

   — Это не так важно, что мы их мало знаем. Важно — спасти князя. По-моему, он к нам очень хорошо отнёсся.

Егор кивнул головой и сказал:

   — Тебе придётся мчаться к нему одному. Я должен пойти с Лукичом.

   — Ты правильно решил. Жаль только, что нам приходится расставаться, — с горечью сказал Камбила.

   — Бог даст, встретимся!

Они обнялись на прощание.

В эту же ночь Лукич повёл своё воинство против шведов. А глубокой ночью из восточных ворот постарался незаметно выскользнуть из города Камбила со своими воинами. Помог золотой, нечаянно оказавшийся в руке стражника. Теперь надо было поскорее отыскать русского князя. Зная, что великий князь уже выступил на помощь, Камбила понимал, что тот будет среди своего войска. Но где оно? Столько дорог вело на Новгород, попробуй угадай. Казалось бы, какая опасность может поджидать средь ночи? Неожиданно наткнулись на довольно значительный отряд воинов.

Дорогу преградили сразу несколько человек.

   — Кто бушь, мил человек? — спросил один из них, надутый коротышка, подняв руку.

Сопровождавшие его полуобнажили мечи. Пришлось назваться:

   — Новгородский боярин Гланда Камбила.

   — Кабыла? — почти со смехом спросил один из них.

   — Сам ты... кабыла! — дерзко ответил боярин, тем усмиряя наглеца.

   — Далеко ли путь держишь? — не отставал коротышка.

   — Да вот, — тут ударила ему в голову мыслишка назвать место, куда они ездили с Егором за Марфой, — в Глухую.

   — Че, не купить ли хоть?

   — Посмотреть надобно, — уклончиво ответил боярин.

   — Посмотри, посмотри, — каким-то загадочным голосом промолвил коротышка и, кивнув своим, приказал: — Пошли!

Путь был свободен. Этой ночью московские полки подошли к Ситенскому погосту. До Новгорода осталось сто двадцать вёрст.

Утром, вновь собрав своих братьев и воевод, великий князь Симеон Иоаннович объявил им свою волю:

   — Пока остановимся здесь. Дождёмся всех отстающих.

Братья согласно кивнули головами, а воеводы подумали:

«Осторожничает князь». А Александр Иванович сделал, выйдя из княжеского шатра, предположение: «А не развернёт ли князь войска на Вильно? — давая этим понять, что в случае нападения литовца на Москву для него это может обернуться большой бедой. Москва-то была подготовлена к внезапному вторжению. Олгерд заставил это сделать после своего неудачного похода на Можайск. А вот на что он оставит своё Вильно, это надо будет посмотреть.

Фёдор Акинфович только согласно кивнул головой. Но воеводы всего не разгадали. Им даже в голову не пришло, что их князь обдумывал свой визит к тевтонскому магистру. Ездил же когда-то, правда, тайно, его батюшка к ним в гости. Правда, ничего не добился. Но это было... тогда. Сейчас многое изменилось. Если Олгерд решил напасть, то они с двух сторон... Зная их отношения между собой, он понимал, что немец с радостью воспользуется возможностью нанести смертельный удар своему главному врагу. А как мы потом с ним? — встал перед Симеоном вопрос.

Все решения были оставлены на суд времени. Но оно распорядилось по-своему.

Через несколько дней громкие голоса, донёсшиеся до ушей Симеона, заставили его выглянуть из шатра. Перед ним несколько воинов, с ног до головы забрызганных грязью.

   — Кто такие? — не очень приветливо спросил князь.

   — Не узнаешь, великий князь! — спросил один из них до ужаса знакомым голосом.

Князь, вглядываясь, сделал несколько шагов.

   — Никак Камбила? — неуверенно произнёс он.

   — Узнат-таки, узнат! — соскакивая с коня радостно-возбуждённым голосом воскликнул Камбила.

Князь от неожиданности не то растерялся, не то так был рад видеть этого человека, что, шагнув к нему, обнял, как дорогого гостя. Отряхивая со своей одежды куски грязи, полученные в результате пылкого объятия, князь проговорил:

   — Ступай переоденься и... ко мне. Вижу, какое-то лихо привело тебя ко мне.

Новгородец кивнул, снял притороченную к седлу суму и удалился в находившийся рядом лесок. Вскоре он был на пороге шатра.

   — Входи! Входи! — пригласил князь.

Симеон слушал новгородца, и видно было, как на его лице играли желваки. Выслушав до конца Камбилу, князь заходил по шатру.

   — Так вот как они отвечают на мою заботу... м-да, — и князь задумался.

Потом спросил:

   — Кто сказал? — зачем-то переспросил Симеон.

   — Боярин Егор, великий князь.

   — А где он?

Камбила поведал и об этом.

   — М-да... — опять задумчиво проговорил князь, — поступил он правильно, — и опять заходил взад и вперёд.

Остановившись перед нежданным гостем, поинтересовался:

   — А тебя никто не видел?

   — Да... нет!

Камбила решил скрыть ту встречу на дороге, посчитав, что его объяснение было принято встретившимися.

   — Смотри, с огнём играешь. Не дай бог те прознают, в живых не оставят.

   — Князь, — Гланда смотрит прямо в глаза Симеону, — для меня нет ничего дороже твоей жизни!

Взгляды их встретились и сказали друг другу больше, чем слова.

   — Вот что, боярин, — князь положил руку на его плечо, — возвращайся к себе. Но будь осторожен. Если что... немедленно вертайся. И знай: я жду тебя.

   — Только, великий князь, — Гланда положил руку себе на сердце, — без своего брата Егора не могу.

   — А кто сказал, — рассмеялся князь, — что я его не жду?

Вскоре, как небо стало сереть, они расстались. Князь ещё долго глядел вслед Камбиле, словно опасаясь чьего-то внезапного нападения. Но было всё спокойно. Но... не везде.

Глава 33

Была середина августа. В иные годы природа в это время уже начинала делать свои отметины, как бы пытаясь сказать: «Наслаждайтесь, но скоро вас ждёт холодная, сырая пора». И как бы в подтверждение этого, вначале почти незаметно, начинала менять свои летние краски. Нет, нет, да и проглянет сквозь изумрудный наряд позолоченная листва. Да и небо часто напускало на себя хмарь, превращая всё вокруг в унылое, печальное зрелище.

Но сегодня день был особенный. Таким он остался и до самою вечера, когда нежная прохлада начала ласкать уставших за день людей. Магнус Эриксон вышел из своей каюты на палубу. Когда он вдохнул в себя свежий воздух, его вдруг потянуло на землю. Чтобы не портить себе настроение, он не стал смотреть в сторону Орешка, где упрямые до одури и несговорчивые до белого каления русские, всё ещё не хотели покориться шведскому оружию. Но, главное, даже не ему, а той прекрасной жизни, которую они могли бы получить в обмен на свою лядащую[51] веру. И почему их тупые головы не хотят понять, что тогда их ждёт Европа с новым, совершенным укладом[52]. Но не все были такими, как ему докладывали. В нескольких деревнях местные жители якобы охотно ответили на их предложение. И королю вдруг очень захотелось взглянуть на тех, ради кого он так старался. И уж очень хотелось утереть нос этому Биргеру аф Бьелго, о котором столько говорили в шведском обществе.

   — Шлюпку — на воду. Охрану — за мной! — приказал он.

И вот первая деревня.

   — Ну, что, капитан? — спросил король сопровождающего начальника охраны.

Тот был далёк от королевских мыслей, но уж так не хотелось ударить лицом в грязь. Мысль лихорадочно заработала, и он вспомнил, как король при нём ругался на этих русских, которые отвергают, по его понятию, передовую религию.

   — Ваше величество, — откликнулся тот, — это такой трудный народ... — капитан дипломатически замолчал, предоставив королю самому делать вывод.

   — Что ж, капитан, давайте посмотрим. — Король остановил коня и стал внимательно разглядывать всё вокруг. Ничего радостного он не заметил. Те же потемневшие, заросшие кустарником землянки, где не светилось ни одно окошко. У многих — за их отсутствием.

Но зоркий глаз короля обнаружил, что впереди возвышался дом с деревянной крышей. В нём светились окна.

   — Туда, — показал рукой король.

Когда они вошли во двор, то отмстили, что в нём был относительный порядок. Сани и телеги аккуратно составлены, двери сарая закрыты. Кнутовищем король указал на входную дверь. Капитан ринулся к ней. Она была не заперта, и он, оглянувшись на короля, вошёл в избу. За ним порог перешагнул и сам король. Капитан шагнул в сторону, и перед королём оказался хозяин дома.

Семья вечерила. За столом сидели пожилые и средних лет люди, несколько детей. Все замерли, глядя на высокого незнакомца в верхней одежде, с длинной шпагой на боку. Хозяева растерянно стали переглядываться. Незнакомец гортанно что-то сказал. Вскоре с поклоном появился моложавый лысоватый человек и, посмотрев на короля, что-то у него спросил. Тот ответил. Моложавый опять поклонился и повернулся к столу.

   — Уважаемые хозяева, — на чистом русском заговорил он, — перед вами его величество король Швеции Магнус Эриксон, он желает всем присутствующим приятного...

Что он говорил дальше, никто не слышал. Одно слово «король» сделало своё дело. Все взрослые высыпали из-за стола и, рявкнув на ребятишек, упали на колени, головами касаясь пола.

   — Скажи им, — не поворачиваясь к переводчику сказал король, — что я хочу, чтобы они поднялись. Я желаю с ними побеседовать.

После слов переводчика они быстро встали. Один из них, по-видимому, старший, мужичок лет под пятьдесят, с редкими волосами на лобастой голове, схватил что-то наподобие кресла и поставил его перед высоким гостем. Король опять что-то сказал переводчику, а он перевёл хозяевам:

   — Король просит, чтобы вы пригласили его за стол, он хочет с вами отужинать.

За стол-то пригласить было несложно, а вот насчёт ужина... Почти всё было съедено. Но хозяин нашёл выход и что-то шепнул женщинам. На столе быстро появилась и брага, и медок. Испечённый назавтра хлеб, копчёное мясо из запаса и топлёное молоко.

Учтивый король всё отведал. А вот варёнка ему очень понравилась. Он один и прикончил всё, что было в жбане. Бражка, медок развязали языки. Король полюбопытствовал у хозяина, какому богу он молится. На что тот ответил:

   — Так у нас Бог-то один.

Король слегка покраснел: он хотел спросить совсем не то, а какой он веры. Пришлось задать и этот вопрос. И опять хитрый ответ:

   — Вера-то у нас одна: христианская.

   — Ты — католик? — спросил король.

Мужик глянул в угол. Он был пуст.

   — Виноват, ваше величество, не успел ещё приобресть ваши, тьфу... наши новые иконы.

Король был рад. Есть, оказывается, русские, ставшие добровольно католиками. Значит, его старания не напрасны. Он не утерпел и спросил:

   — Как ты чувствуешь, чья вера сильнее?

Мужик почесал затылок, поднял глаза кверху, вздохнув, ответил:

   — Чей-то там долго решають.

Переводчик же перевёл королю:

   — Он ждёт не дождётся, когда панское благодеяние просыпится и на него.

Король почему-то подозрительно посмотрел на переводчика, поднялся, достал из бокового кармана кисет и высыпал из него часть денег на стол со словами:

   — Вот благодеяние, которого ты ждал.

Уже сев на коня, он сказал капитану:

   — Как жаль, что у русских мало таких людей!

Хозяин же, выглянув за ворота и увидев, что гости исчезли, вернувшись в избу приказал вернуть на место старые иконы. А королевские деньги сгрёб в руки, понюхал и сказал:

   — Не пахнут.

Король поездкой остался доволен. И русским угощением, и ответом хозяина. В другие деревни заезжать не стал.

Выйдя на излучину реки, он был поражён открывшимся видом. Чтобы лучше всё рассмотреть, король приказал причалить к берегу. Выпрыгнув на его глинистый откос, он поскользнулся и чуть не упал. Оглянувшись на команду, молодецки поднялся на берег. Под его ногами зашуршала начавшая сохнуть трава. Он остановился, огляделся по сторонам. Впереди возвышался небольшой холмик. Король поднялся на него. И здесь его поразила красота местной природы. Всё заливал серебристый свет. Луна уже полностью властвовала на небе. Далёкие лесные урочища стали казаться таинственными прибежищами нечистой силы. А озерцо меж ними сверкало, как оброненное неведомой красавицей зеркальце. А звёзд на небе, казалось, так много, что было даже боязно, что они сольются вместе. Где-то невдалеке прокричал сердито селезень. Наверное, что-то не очень приятное приснилось, и он не выдержал, чтобы не высказать свой упрёк. А тут ещё сыч вздумал приструнить ревнивца. Но всё смолкло. Тишина!

Магнус объявил окружившей охране, что дальше не поедет и приказал развести костёр. Усевшись на седло, он уставился на пляшущие языки пламени. Его задумчивые глаза смотрели почти немигающее. О чём думал король? Может быть, о том, что вскоре эта прекрасная земля будет его... И что стоило ему ради неё потратить столько сил. А что она будет его, он не сомневался. Сегодня днём он получил известие, что русские силы разделились на две; каждая пошла своей дорогой. Такая весть не могла не обрадовать короля. Раздвоение сил — это ослабление их в четыре раза. Вот он и прикончит русских поодиночке.

И ещё ему донесли, что небольшой отряд идёт прямо на них.

   — Что ж, — ответил король, — как подойдёт русский отрад, я его уничтожу, а потом возьмёмся и за второй.

От такого прекрасного расклада его потянуло на сон. Охрана бросила на землю чью-то шубу, под голову — седло. И вот уже спокойный, лёгкий храп стал разноситься по сторонам. Король уснул.

Лукич остановил свой отрад. Посланные лазутчики доложили, что впереди шведы и сил у них раза в три-четыре больше.

   — Чё будем делать? — гладя на Егора, спросил Онинифер.

   — Мы зачем пришли? — вопросом на вопрос ответил тот.

   — Но...

   — А ты етова не знал, когда суды шли? Ведь всю силу забрал посадник. А ты чё сказал?

   — Сказать-то сказал... — чешет голову Лукич, — но не думал, чё их так много.

   — Може, повернём? — предложив это, Егор лукаво посмотрел на предводителя. — Давай так: укроем дружину, а сами пошарим чё к чему.

   — Пойдёт! — ответил Лукич.

Утром рано, только проснувшись, король велел проверить, где русские. К обеду сыскари донесли:

   — Их нигде нет.

Король удивился и переспросил:

   — Хорошо смотрели? Куда же они делись?

Офицер, командовавший сыскарями, пожал плечами. Но под строгим взглядом короля быстро ответил:

   — Хорошо искали, ваше величество.

На этот раз король, улыбаясь, произнёс:

   — Испугались и драпанули назад.

Эта ситуация требовала решения: идти ли ему на Ладогу, куда, как докладывали, ушли главные силы русских.

Уход русских, которые их испугались, а другим чем-то исчезновение новгородцев они объяснить не могли, сильно расхолодил шведов. Король, подумав, приказал готовиться к длительному переходу. Понимая, что осада Орешка продлится ещё не один день, он оставит столько сил, чтобы русские не могли прорваться и набрать запасов. А потом он вернётся и возьмёт их голой рукой. К переходу воины должны были позаботиться о лошадях, припасах, проводниках.

Егор с Лукичом встретились под вечер. Егор первым начал говорить о своём шине:

   — Я беру свою сотню и незаметно подберусь к ставке.

   — Куды? Куды? — Лукич аж вытянулся.

   — Туды, туды! — в гон ему ответил Егор.

   — Да там жить вся сила, — не успокаивался Лукич.

   — Была, да сплыла. Ты следи, как я вдарю, бей их и ты. Только перед етим сухостой, там, у реки подожги. Понял?

Тот кивнул.

   — Ну, с богом!

Они обнялись.

Когда король поднялся со своей походной постели и вышел из голубого шатра, над которым колебался от лёгкого воздуха королевский штандарт, солнце уже сгоняло утренний туман, обнажая сказочную красоту природы. Невдалеке горел костёр, над которым кипела в котле вода, дожидаясь свежей рыбы. Её со смехом ловила половина личной охраны короля. Его солдаты, как малые ребята, смеялись по каждому пустяку. Кто-то выпустил рыбёшку, кто-то ушёл с головой в яму.

Король поморщился. Уголки его губ опустились вниз, а нижняя губа поднялась вверх. Явный признак нарастающей грозы. «Что это за дисциплина!». Он стал смотреть по сторонам, явно кого-то отыскивая. Не увидев нужного человека, он подозвал стража и приказал найти капитана. Страж, подхватив тяжёлый меч, бросился к реке. Но не успел он сделать и несколько шагов, как вдруг взмахнул руками и, словно споткнувшись, упал на землю. Король, увидев всё это, был удивлён, что воин лежит, не шелохнувшись. Он не вытерпел и подскочил к нему. О боже! В спине стражника торчал наконечник.

Король сразу же понял, что случилось и не долго мешкая отскочил в сторону и, петляя, как заяц, побежал в сторону спасительного леса. Оказавшись в сравнительно безопасных условиях, он что было мочи стал звать капитана. Услышав знакомый голос, капитан от реки, где смотрел на плескавшихся воинов, ринулся вверх. Что-то подвернулось под ноги, и он растянулся во весь рост. Но его напугало не это, а невесть откуда впившаяся в землю стрела. «Король?» — страшная мысль мелькнула в его голове. Он вскочил и, не думая о себе, стал искать его высочество. Оно оказалось под развесистым дубом. Шпага его была обнажена, он словно готовился к бою.

   — Людей! — заорал он при виде появившегося капитана.

Тот развернулся и стремительно ринулся вниз. Вскоре он привёл отряд человек в двести.

   — Берегите штандарт, — приказал король, а сам в сопровождении двух десятков воинов стал осторожно пробираться к реке. К нему подходили ещё люди. На ходу он вспомнил, что им был послан вверх по реке отряд. Он приказал его вернуть.

А река стала красной! По ней плыли десятки трупов. Как оказалось, русские, дыша через тростниковые трубки, незаметно подобрались к шведам и устроили ошеломлённому противнику невиданную резню. А ниже по реке, на плотах, переправлялась группа новгородцев. Понимая, что купавшихся уже не спасти, король принял решение встретить врага, когда тот будет карабкаться наверх.

У него уже собралось достаточно сил, чтобы отразить русских. Но в нескольких сотнях шагов от шатра внезапно появилась другая группа новгородцев. Король развернул войско, оставил часть отбиваться от тех, кто будет подниматься от реки, и пошёл в наступление. Завязалось жаркое сражение. Тренированные шведы стали шаг за шагом оттеснять русских от шатра.

Но тут откуда ни возьмись появился воин. Он был весь в чёрном. Лохматая шапка скрывала часть его лица. Вид его был грозен, а то остервенение, которое он проявил в битве со шведами, заставило их дрогнуть и попятиться назад. Этот русский ничего не боялся. Он появлялся в самых опасных местах, наводя ужас, заставляя врага искать спасение в бегстве. Всем своим видом он говорил, что презирает смерть, а может быть, даже ищет её. Но небо берегло его. На нём не было даже царапинки.

Король с ужасом видел, что ничего не может сделать с русскими, и, забыв про штандарт, стал подумывать, как улизнуть отсюда, чтобы поскорее добраться до своего корабля. Но тут до его ушей донёсся знакомый голос боевых рожков. Это возвращался отряд.

   — Ура! Сейчас-то они и зажмут русских.

Но его радость была преждевременной. Сушняк, охвативший всё правое побережье, вдруг задымился. А затем взметнулся чуть не до неба огромный язык пламени. Огонь быстро побежал по земле, отрезая путь подходившему отряду. Они попробовали подняться вверх, но глубокий овраг преградил им дорогу.

Король понял, что он проиграл, и приказал дать сигнал к отступлению. Их ещё долго преследовали новгородцы, пока густой лес не поглотил отступающих. Победа новгородцев была полной. Когда они собрались на «королевском» холме и стали подсчитывать свои потери, то они оказались невероятно малыми: три человека. Враг потерял более пятисот человек, да ещё несколько сот было захвачено в плен.

Звоном колоколов, ликующими людьми встречал Новгород своих победителей. Впереди понуро шли шведские пленные. За ними ехали Лукич и Егор. В центре, на площади, где собрался весь Новгород, Лукич во всеуслышание объявил, что главный организатор победы — не он, а Егор. Сказав, ударил его по плечу. Вот, мол, ваш герой. А лицо предводителя сияло от счастья.

   — Не слушайте его, — заявил Егор, — а кто придумал тростниковые трубки?

   — Это пустяк, — махает рукой Лукич. — А вот кто шведа заставал, как зайца бежать, а?

Но торжествующий вопль площади заглушил голоса победителей.

А вот заслуги вернувшегося Фёдора Даниловича были весьма скромны. В этом он винил москвичей, которые не сдержали своего слова. Симеон так и не пришёл. А виной тому, как оказалось, был гонец из Орды. Получив сообщение Камбилы, князь задумался, что делать. Смерти он не боялся. Но умереть вот так по-глупому, от чьей-то мерзкой руки, ему не хотелось. Он вызвал на совет братьев, те в один голос заявили:

   — Не ехать! Это неразумно!

Оставшись один, Симеон задумался: «Не ехать. Посчитают, что струсил. Что делать? Тут толкаться больше нельзя. Почти все собрались. Да-а!». Князь ходил по своему шатру, продолжая рассуждать про себя: «Камбила, конечно, никому не скажет. А если его схватят и начнут пытать? Думаю, всё равно не выдаст. Допустим, я, вопреки всему, поехал в этот... Новгород. Как уберечься? Никуда не выходить, никого не принимать, есть только своё? Нет! Привычку новгородцев я знаю. Не покажись народу... Эх! — он даже в сердцах рубанул рукой.

Князь хорошо понимал, что затянувшееся, непонятное стояние удивляло многих. Первыми не вытерпели воеводы и пришли к Симеону. На их вопрос: почему топчемся на месте и не двигаемся вперёд, князь ответил вопросом:

   — Все собрались?

   — Нет! Рязанцы где-то тащатся, — ответил Акинфович, поглядывая на Александра Ивановича.

   — Я, — князь подошёл и остановился напротив Фёдора Акинфовича, — говорил, чтобы собрались все. Будем ждать! Чтоб все знали: опоздание их не спасёт. А с князя я ещё спрошу, — голос у Симеона был строгим.

Воеводы поднялись и, склонив головы, удалились прочь.

После их ухода князь занервничал: «Не-ет! Сколько я могу так вести себя? Всё! Будь, что будет, но я... поеду!». Он уже хотел отдать приказ, послать гонца к рязанскому князю, чтобы тот поторопился, но... Было бы несчастье, да счастье помогло. Оно перечеркнуло все мучения великого князя. Внезапно прибыл ханский посланец на взмыленном коне. Строгий, видать, был приказ хана. Он сообщил, что Чанибек выслал к нему литовского посланца. Тяжёлая ноша упала с плеч князя. И не потому, что у него появился предлог не входить в Новгород. Он хорошо знал ордынскую жизнь, поэтому не очень верил ханским словам. Да, тогда он обещал Пожарскому, что пришлёт к ним посланца. Но... время меняет многое. Тот мог и «забыть» своё обещание. Не-ет! Чанибек ещё раз показал, что он не меняет своих слов. Такая весть поважнее того, входить или не входить в Новгород. «В город мы войдём», — так решил Симеон и вызвал к себе Ивана. Тот уже знал о гонце, но с чем он явился, ему было невдомёк. Поэтому брат предстал перед великим князем с большими вопрошающими глазами. Симеон усмехнулся:

   — Хорошая весть, брат, — сказал он, легко толкнув Ивана в плечо.

Поведав, с чем прибыл гонец, Симеон приказал ему возглавить войско и войти в город:

   — Но за такое поведение новгородской знати, проучи её. Не очень-то рвись им помогать, — наказал князь.

Иван рассмеялся:

   — И помогать нельзя, и уйти нельзя! Поддержим только хорошие отношения, — и подмигнул брату.

Симеон заулыбался, прижал его к груди со словами:

   — Милый мой братец!

Отпуская его, Симеон попросил:

   — Да, найдёшь новгородцев, скажи, что я их жду.

   — Будет, великий князь, сделано! — полушутливо ответил брат.

А в Новгород после ликований по поводу победы Оницифера и Егора на смену пришли другие «страсти». Как-то Фёдора Даниловича навестил Павша Фоминич. Купца интересовало, не опасно ли ему ехать в Ладогу, где у него были торговые дела. Фёдору пришлось рассказать о своём походе, что он там оставил и заодно пожаловаться на москвичей, не мог он не возмутиться и тем, что расхвалили этого Егора.

Павша кое-что смекнул и почувствовал, что у посадника к этому парню появилась ревность. И купец вспомнил, как недавно этого Егора чуть не двинули в воеводы. А от него до посадника — один шаг. А, если ему, купцу, выбирать, кто из посадников будет выгоден, то Фёдор явно перевешивал. И он решил рассказать весьма туманно давний случай со своим сыном. У посадника сошлись брови. Он внимательно посмотрел на купчину. Его заискивающий взгляд многое сказал посаднику.

А бояр насторожил такой поступок Симеона: «С чего это он вдруг уехал?» Сообщению же о том, что его якобы вызвал хан, они не верили, оправдывая это одним: «Чего стоял? Уж не прознал ли он про наш заговор?» И стали они потихоньку интересоваться, отбывал ли кто в это время на восток. Так в Новгороде, незаметно для простого глаза, начиналось внутреннее расследование.

Разговор Фёдора с Павшей заставил посадского более серьёзно приглядываться к этим двум победителям. С Лукичом связываться было опасно. Эта семья была чуть ли не потомственной посаднической и имела влияние среди народа. Его отец был таинственно убит заволочанами. Узнав об этом, в Новгороде поднялись чёрные люди, обвиняя Фёдора Даниловича и его подручного Андрюшку в этом убийстве. Фёдору Даниловичу тогда пришлось бежать в Копоры и отсиживаться там. Поэтому браться за Оницифера было весьма боязно. А вот за Егора — другое дело. А потом настанет черёд и Лукича.

Однажды боярину Прокопу, одному из тех, кто участвовал в заговоре, удалось прознать о том, что Гланда Камбила оставлял, оказывается, в это время город, отъезжая якобы за покупкой дальней деревни Евстафия Дворянинцева. А было это так. Этот боярин Прокоп пошёл в лавку к купцу Кюру Сазонову посмотреть для себя кишень[53]. На входе он столкнулся с двумя стражниками, которые выходили с сумами, набитыми съестным. Боярин, глядя вслед ушедшим стражникам, сказал купцу:

   — Ишь, понабрали! Всю деньгу пропьют.

Купец ухмыльнулся:

   — Да не свои. Они похвалились, что боярин Гланда отвалил им серебреники, когда те выпустили его купить село Глухое боярина Дворянинцева.

В боярской голове что-то закрутилось. И вот это он и выложил на своём сборище.

Обсуждая среди своих эту весть, купчина Сазонов заметил:

   — Евстафия Дворянинцева давно схоронили. За ним ушёл и Фёдор. Так у кого прусс хотел купить деревню?

Решили, чтобы в этом разобраться, послать туда нарочного, строго предупредив о молчании. Это сообщение отложилось в голове посадника.

Павша же в глубине души верил в то, что Егор был если не участником, то организатором ограбления его сына. И стал искать на парня какой-нибудь поклёп. Поиск долго не давал результата. Но однажды, под вечер, когда Павша стал закрывать лавку, к нему подошёл довольно странный на вид человек. Был он худощав, лицо обыкновенное. Но вот глаза. Они смотрели заискивающе-любезно. А под этой личиной опытный купчина почувствовал хищную, безжалостную натуру. Он ему не понравился, и купец даже не хотел с ним разговаривать. Но тот оказался упрямым. Может, от отчаяния. Глаза его блестели голодной злостью. Скольких он уже обошёл, и везде облом. А этого, кажется, можно уговорить. И он встал перед ним на колени:

   — Прими, купец, всё буду делать, — проситель бьёт себя в грудь, — считать, писать умею.

Это заинтересовало Павшу.

   — Расскажи, кто ты? — проговорил он, закрывая поставец.

Так купец узнал о событии, которое произошло в далёкой Дворянинцевой деревушке.

   — Хорошо, — сказал купец, смекнув, что небо посылает ему помощника, — я беру тебя, приходи завтра.

   — Дай хоть пару грошей. Во рту второй день ни маковой росинки, — жалобно проговорил тот.

Купец полез в карман и высыпал на прилавок несколько грошей.

Павша не торопился бежать с этим известием к Фёдору Даниловичу, а обдумывал, как лучше поступить. Только после этого позвал своего нового работника. Поинтересовавшись, нравится ли ему у него, на что тот ответил утвердительно, Павша сказал:

   — Я те добавлю руль. Но вот что ты должон сделать.

Вскоре к Фёдору Даниловичу пожаловал человек. Не успел посадский его рассмотреть, как тот тонким, проникновенным голосом заговорил:

   — Я от Павша Фоминича.

Это было интересно. Посадник пальцем указал ему на сиделец. Он долго слушал его рассказ. Когда тот кончил, посадник переспросил:

   — Так значит, Егор убил Фёдора Дворянинцева?

   — Вот те, — и поднёс руку ко лбу.

   — И можешь всё рассказать прилюдно?

Тот положил руку себе на грудь и склонил голову.

Посадник не стал откладывать дело в долгий ящик и хотел было уже собрать бояр, да ещё кой-кого, чтобы заручиться их поддержкой. Всё же дело было в помощнике Оницифера. Как те посмотрят. Но... всему помешал князь Иван, который со своими войсками медленно входил в город. Все ожидали, что войска пойдут дальше на Орешек, осаду которого возобновил шведский король. Московский же князь заявил, что его войска выбились из сил и им требуется недолгий отдых. Вскоре на Ярославском Дворике, где остановился князь Иван, были собраны княжеский наместник, посадник, тысяцкий, некоторые бояре и купцы, не были позабыты кое-кто из мастеровых. Иван объявил, чтобы новгородцы передали ему пятьсот рублей денег на прокорм войск, а также на ремонт одежды.

Князь Иван, помня наказ старшего брата, тщательно выглядывал среди приглашённых тех, кого хотел видеть Симеон. Но всё было напрасно. Их почему-то не пригласили. Он нахмурился, но ничего прилюдно не сказал. На вопрос тысяцкого, когда московское войско пойдёт на помощь Орешку, тот ответил:

   — Когда портки подлатают. А то с голыми задами неудобно идти в Софийский собор. Помолимся, а там что Бог скажет!

Его ответ весьма удивил новгородцев, но они ничего не сказали. После окончания встречи все поднялись и потянулись к выходу. Князь вдогонку попросил московского наместника задержаться. Когда тот подошёл, Иван, рассматривая какую-то бумажку, ткнул пальцем в строчку. Наместник через плечо хот ел было прочитать, но князь отложил её и как бы невзначай спросил о прусском боярине. Тог ничего не знал. Лицо его выглядело виноватым.

   — Ладно, иди, — махнул князь рукой.

Выйдя от князя, Фёдор Данилович поймал нужных ему бояр и пригласил их назавтра к себе. Они собрались под вечер, пытливо глядя на посадника: зачем, мол, потревожил? Но Фёдор начал с вопроса:

   — Как князь? — спросил он, явно намекая на отрицательный ответ.

Бояре поморщились. Один из них осторожно спросил:

   — А как тебе....

На что посадник схитрил и ответил:

   — Поживём, увидим.

Бояре переглянулись.

   — Я позвал вас... — заговорил посадник.

И стал рассказывать про случай с Егором, о котором ему поведал недавний посетитель. Когда он закончил, всё тот же боярин, поднявшись, опять спросил:

   — Он убил Фёдора Дворянинцева? Свидетельства есть?

   — Да, да! Есть! — быстро ответил посадник. — Что прикажете?

Бояре опять стали переглядываться.

   — Судить надобно! — заявил кто-то из них.

   — В яму его! — раздалось несколько голосов. — Чего, чего, но защищать себя их не учи.

Фёдор улыбнулся:

   — Согласие получено!

Теперь надо подумать, как лучше это сделать. Но пока здесь Оницифер, затевать это очень опасно. И Фёдор придумал: надо послать его узнать, что делается под Орешком.

Бояре вышли от Фёдора, но не стали расходиться, а, озираясь по сторонам, столпились у крыльца.

   — Не вернулся? — поинтересовался пожилой боярин.

Все поняли, что тог спросил о посланце, отправленном в дворянинцеву деревню.

   — Нет, — отозвался боярин, который его направил.

   — Пора бы!

Они ещё постояли, помолчали и стали расходиться.

Вернувшись, Гланда старался не оставлять друга одного. Хандра вновь, похоже, накатывалась на парня. Лукич тоже старался побольше бывать с ним.

В этот вечер Оницифер, зайдя к Камбиле, предупредил его, что завтра он по неожиданному поручению посадника едет под Орешек. Камбиле такая поездка показалась весьма подозрительной.

   — Тут чё-то не то, — заявил он.

Лукич только пожал плечами, сказав:

   — Чёрт его знаит. Сказывал, вестей нет, и он не знает, чё говорить князю Ивану.

   — Мда-а, — многозначительно процедил Камбила.

   — Ты гляди за парнем! — на прощание наказал он Камбиле.

Гланда только снисходительно улыбнулся. Они пожали друг другу руки и разошлись.

На следующий день Камбила с утра был у Егора, и они поехали на рынок, чтобы подобрать Гланде на зиму сани. Выбирали долго, да так и не выбрали. Купив пару огромных лещей, поехали к пруссу варить уху. Гланда вечером проводил друга чуть ли не до его ворот. Прощаясь, Камбила сказал, что завтра придёт пораньше, чтобы продолжить поиск саней. На этом они расстались.

На следующее утро Камбила немного задержался. Опоросилась одна из свинок, принеся больше дюжины поросят. Такое редко встречалось и не посмотреть на приплод он не мог. Когда поднялся к Егору, увидел сидящего Вабора. Он сидел, склонив голову, и не поднял её, несмотря на вошедшего гостя. Гланда как-то машинально глянул на Егорову постель. Она была пуста.

   — Где Егор? — тревожно глядя на Вабора, спросил Гланда.

Тот молчал.

   — Где Егор? — переспросил Камбила, поднимая литовцу голову.

В его глазах стояли слёзы.

   — Нет больше Егора, — чуть не плача, ответил Вабор.

   — А где он?

   — Всё! Забрали! Егор, оказывается, убил Фёдора Дворянинцева.

Камбиле стало всё ясно. Что-то объяснять Егорову соседу он не стал. Выйдя, он остановился в раздумье посреди двора. Он даже не заметил, как мимо проехал возок. Зато его заметили. Хозяин приказал вознице сдать назад. Дверца приоткрылась и из неё показалась голова Осипа Захаровича.

   — Здорово, боярин! — приветствовал он Гланду.

Тот оглянулся:

   — А, боярин! Здравия и те желаю.

   — Чё столбом стоить? — спросил Осип.

   — Встанешь! — неопределённо ответил он.

   — Садись, — пошире открывая дверцу и отодвигаясь от края, предложил боярин, — здесь и поговорим.

Гланда машинально сел, но молчал. Начал разговор Осип.

   — Да, нехорошо случилось. Жаль мне Егора. Хороший парень. И на тебе: убил боярина.

У Гланда промелькнул вопрос: откуда тог знает? — резко повернулся к боярину.

   — Да не убивал он боярина. Я убил его, — вырвалось у него признание.

Глаза Осипа округлились:

   — Ты?

   — Я! — с вызовом бросил Камбила.

И он всё, как на духу, рассказал Осипу.

   — Ах, вот как! Это меняет дело!

Эти слова породили в сердце Гланда надежду. Правда, признавшись в убийстве, он принимал вину на себя. Но об этом даже не думал. Не думал ещё и потому, что этим он предотвращал незаслуженное наказание и так пострадавшему Егору, его другу.

   — Тебя домой отвезти? — спросил боярин, когда Камбила замолчал.

Прусс кивнул.

Остановившись у хором Гланды, Осип сказал, что попытается освободить Егора.

   — Но сам понимаешь, дело трудное, — помолчав, добавил: — а вдруг тебя бросят вместо него? — боярин развернулся и посмотрел на Камбилу.

   — Пусть бросают, если на этой земле нет справедливости, — выпалил Камбила.

   — Ты, — заметил Осип, — не торопись так говорить. Во всём придётся разбираться. Ну; бывай, — и он кивнул кучеру.

Когда Камбила остался один, чувство уверенности в помощи Осипа стало развеиваться. И начал думать, что же он может предпринять. Первое, что пришло в голову, — освободить Егора силой и бежать. Но куда? В Москву? «Спасёт нас Москва, — рассуждал он, — на время. Новгородцы пришлют ходоков: так, мол, и так, убит боярин. Захочет ли Москва ссориться с ними, когда и без того натянутые отношения. Что же делать? А что, если махнуть к князю Ивану? Он нас видел, когда мы были у его брата Симеона. Хотя... будь здесь Симеон, пожалуй, бы мог уладить дело. А этот?.. Надо же такому случиться: уехал Оницифер. Этот бы своего помощника в обиду не дал. И так, что же у меня остаётся? И решил попробовать освободить Егора со своими людьми. Другого выхода, похоже, нет. Он вызвал старшего прусса и отдал соответствующее распоряжение. Зачем терять время? Потом они скроются, а старший прусс должен был потихоньку свернуть хозяйство и двинуть в Московию. Но тут возник другой вопрос: «А дадут ли они старшому это сделать. Узнав о случившемся, они могут натравить толпу...

   — Мда-а... — Гланда потеребил бородку, посмотрел на старшого и сказал: — а всё же подбери людей ненадёжнее. Осторожно пощупай новгородцев. Дашь денег...

Высокий, здоровенный прусс погладил голову, укладывая разметавшийся рыжий волос, потом ответил:

   — Попробую.

Гланда проверил надёжность спрятанных сокровищ, взяв солидную часть. Она должна была пойти на освобождение друга.

А на следующий день к обеду во двор Камбилы въехала знакомая повозка Осипа. Хозяин вылез из неё и, поймав какого-то мальца, сунув ему грош, попросил сбегать за хозяином и сказать ему, что Осип ждёт. Малец хмыкнул носом и, поочерёдно, то на одной, то на другой ноге, поскакал к крыльцу. Вскоре показался и сам хозяин. Он почти подбежал к Осипу. Не поздоровавшись, схватив его за руку, с надеждой спросил:

   — Освободил?

Осип покачал головой. Потом, склонив её, тихо спросил:

   — Покупка-то удалась?

   — Какая покупка? — не без удивления спросил он.

   — Да, деревушки Дворянинцева.

Лицо Камбила побелело. Он понял, что его тайна раскрыта и что его ждёт. Но об этом не хотелось и думать.

   — Советую, пока не поздно, на некоторое время скрыться, — посоветовал Осип, поворачиваясь к повозке.

Он тяжело поднял ноги, крякнул и опустился на сиденье.

   — Пока не освобожу Егора, никуда не поеду! — глядя в лицо Осипа, почти выкрикнул Камбила.

Гость ничего не сказал, прикрикнув кучеру:

   — Пошёл!

Пронырливый московский наместник, имея хорошие связи среди новгородцев, быстро узнал. Не только о Камбиле, но и о назревающем событии вокруг Егора и поспешил к князю Ивану. Князь внимательно его выслушал, поднялся с кресла и подошёл к окну. Двора с этой стороны почта не было. Узкая полоска земли и... высокая ограда. Так что смотреть на что-то не было возможности. Вернувшись, остановился около стола, постучал по нему пальцами, не выполнить указание брата он не мог, но и идти на явный разрыв с верхушкой новгородцев тоже не хотелось. И всё же он решился.

   — Постарайся незаметно привести его ко мне.

Когда стемнело, в заднюю калитку Ярославого дворища прошмыгнули две фигуры. Иван встретил Камбилу со слегка снисходительной улыбкой. Указав на кресло, князь стал ходить по комнате, слушая прусса о его жизни до последних дней.

Выслушав, князь ещё долго расхаживал, прежде чем сказать ему:

   — Собирайся в дорогу. Я дам тебе охрану, — и пояснил: — Так хочет мой брат.

Камбила поднялся, в благодарность склонил голову и ответил:

   — Князь, я благодарен вам и великому князю Симеону Иоанновичу за отзывчивость, доброту. Я буду ему, всему вашему роду, Руси верным слугой. Но... да простит меня бог и великий князь, без своего брата, друга и спасителя, чтобы мне ни угрожало, я не поеду.

Князь подошёл к нему. Лицо его оживилось:

   — Ты знаешь, боярин, я думаю, мой брат в тебе не ошибся. Его хорошее к вам отношение передалось и мне. Не скрою, сердце только может радоваться такому поступку. Что ж, настаивать не буду. Ступай. Береги себя. А мы подумаем, как тебе помочь.

Наутро личная стража Камбилы докладывала ему, что невдалеке от хором толкались какие-то люди. По говору это были не новгородцы. Камбила догадался, кто это мог быть. И это придало ему решимости. Он предупредил Айни, что им скорее всего придётся покинуть город. Узнав причину, она поддержала мужа, освободив его от ненужных терзаний.

Глава 34

Оницифер Лукич был в глубоком расстройстве. Уже отъехав не один десяток вёрст от Новгорода, он всё не мог понять: зачем посадник послал его узнать, что творится в Орешке. «Оказать им помощь, — полагал он, — подраться со шведом, — другое дело.

А съездить на поглядки... Прав был Егор, что не поехал, говоря, что это пустая трата времени. Хотя как он там...». И тут же в какой раз корил себя, что не отверг просьбу Фёдора Даниловича: «А всё это моя скромность. Ишь, побоялся: если откажусь, то будут говорить, что раз победил и уже возгордился. Тьфу!».

Но как ни честил себя Лукич, он был воин. Отец рано стал приучать его к военным походам. Поэтому между своим чертыханием он всё же не потерял голову. От своего небольшого отряда он выделил несколько человек и пустил их вперёд, чтобы на шведа не напороться. Много их бродит в этих краях.

Через пару дней их пути прискакал один из разведчиков и сообщил, что навстречу движется какой-то странный отряд на нескольких повозках. Лукич тотчас приказал коней и повозки отогнать подальше, а самим залечь в густом кустарнике у дорога.

Вскоре показалась первая повозка. Унылая лошадёнка с выпятившимися рёбрами еле её тащила. Мужики, но не воины сидели понурые, по обе стороны телега. Лежащий рядом с Оницифором воин толкнул его в бок:

   — Слышь, Лукич, да то ж наши ребяты. Вон, рыжий, ето Васька Ставец. Их жить в Орешек посылали.

   — А вот мы щас их и спросим, — поглядев на говорившего, ответил Лукич, — чё они там делали.

Оницифер поднялся, выскочил на дорогу и остановил коня. Мужики оказались всё же воинами. У всех появилась оружие: у кого меч, у кого топоры, луки, перначи, бердыши. Соскочив, они ринулись было на Лукича, но, поражённые его широкой улыбкой, остановились в паре шагов от него.

   — Никак Оницифер, — неуверенно произнёс один из мужиков. Этого было достаточно, чтобы Лукич бросился к нему.

   — Узнал-таки!

   — Оницифер! — взревели другие.

После горячей встречи они хмуро объявили, что шведы Орешек взяли. Им удалось прорваться. И тут же напали на Лукича.

   — И хде ваша помощь? Эх, вы!

Лукич таких слов стерпеть не мог.

   — Я бил шведа, чуть самого Матуса не захватил.

   — И хде ето было? — послышался ехидный голос жиденького на вид воина.

   — Дык под... етим, как ево... — Лукич посмотрел на своих.

Но никто не смог назвать этого места.

   — Да, ладно, верим, — примирительно сказал старший.

Больше никто об этом не говорил.

Лукич покачал головой и тут же решил:

   — Терь мне там делать неча! Мы с вами вертаемся до Новгороду.

На северо-восток от стольного града Владимира вёрстах в пятидесяти, за старинным селом Троицким, меж рек Клязьмы и Нерехты, быстро выросли хоромы молодого князя Андрея Фёдоровича Пожарского. Земли эти были дарованы ему ещё великим князем Иоанном Даниловичем, по прозванию Калита. И даны они ему были не потому, что вблизи их находился его родной град Стародуб; Калита хотел упрочить своё положение в стольном княжестве Владимирском, зная, что Пожарский, который от него получил это прозвище, будет служить ему верой и правдой. И место, где новый князь заложил свои хоромы, было названо Калитой Пожарами.

И вот в Пожарах сегодня большой праздник. Братья Кажаны закончили работу. По этому случаю приехал их отец, старый Сафон. Хоть и начал он дряхлеть и топор уж не так слушался его рук, но глаз у него остался зорким. Он принимал работу от сыновей. Долго ходил, смотрел хоромы двухъярусные, конюшни, коровники, овчарни, курятники, амбары, погреба, кузни, кожевенные, пошивочные мастерские. Обойдя их, приустал старый. Отдохнув, пошёл докладывать хозяину. Он был краток:

   — Принимай, князь, работу.

Не стал обходить князь стройку, а подошёл к старому плотнику, обнял его и расцеловал со словами:

   — Добрую вырастил ты замену.

А назавтра князь объявил большой пир. Званы были гости из ближайших деревень:

Чернева, Гридино, Бабурина, Радогостя, Говядиха... С утра потянулись гости, издали любуясь новым творением человеческих рук, расспрашивая друг друга: кто это князь Пожарский. Никто не знал. Князей Стародубских знали. Кое-кто помнил их сыновей: Дмитрия, Ивана, Андрея. Но слышали, что остался один Дмитрий. Двое других погибли. Чуть ли не дядя их убил. Какой-то «знаток» сообщил, дескать, был он боярин, но за заслуги сам Калита дал ему эти земли, назвал князем.

   — Да хто бы он ни был, — говорит какой-то гость, — а видно, что он хороший человек, народ не забыват.

А хоромы имели вид детинеца. Он был окружён высоким частоколом, который сиял позолотой свежего дерева. Внутрихозяйственный глаз любовался стройным рядом подсобных помещений. О хоромах и говорить нечего. Высокие, с двумя рядами резных окон. А крылец! Широкий, в десяток ступеней на резных столбах и с резным ограждением. Одним словом, завидовать надо. Да некогда. Столы зовут! Сколько их тут, не счесть. Хозяин загодя готовился, вот и успел к сроку. Рассаживается народ. В центре — князь с княгиней, ближайшие его сподвижники и главные «виновники» братья Кажаны во главе со своим батькой Сафоном. Горячо чествовал князь Сафона и его сыновей.

Три дня длилась гулянка, потом Кажаны запросились домой. Расставались друзьями. Кажаны были довольны оплатой, а князь их работой. Дарьюшка-то думала, что освободился Андрей от стройки, больше ей да и сыновьям, Василию и Фёдору, внимания уделит. А внутри её новая завязь пошла. Муженёк-то не нарадуется. И этим хотела задержать его. Да куда там!

Проводив гостей, князь за обедом объявил жёнушке, что надо ему в столицу ехать, давненько там не бывал, кое-какие дела зовут. Дарьюшка только посмотрела на него любящими глазами да сказала кротким голосочком:

   — Поскорее возвращайся, мы ждём тебя, — и посмотрела на сыновей.

Улыбнулся князь, обнял ненаглядную, поцеловал несколько раз, словно только встретились. А на следующий день утром уже было слышно, как зацокали копыта. Дарьюшка долго, с крыльца, смотрела им вслед, пока не углубились лесной дорогой в скрывшую их чащу.

Московию Пожарский не узнал. Она гудела, как на Пасху, хотя до неё ещё оставалось несколько месяцев. Ох, и любит русский народ по праздникам выпить! Но сегодня-то какой праздник? По улицам не пройти: тут и ряженые, и скоморохи да дудилы разные. А барабанщиков сколь! Оглохнуть можно. Проезжая мимо кабаков, князь видит: они забиты до отказа. С чего бы всё это?

Не выдержал князь, подозвал служку и сказал ему, чтобы тот узнал, в чём дело. Вернулся тот, с ноги на ногу переминается, а сам мычит:

   — Да того... татары кого-то... привезли...

   — Тьфу, — чертыхнулся князь, ничего не поняв. Стегнул коня и помчался к Кочеве.

«Боярин всё знает», — решил он.

Староват стал Василий. Хворь то в дверь, то в окно лезет. И сейчас лежит он у себя в опочивальне на одре, с холодной тряпкой на лбу. Но стоило служке сказать, что прибыл князь Пожарский и просит его принять, боярин тотчас сбросил тряпицу и рявкнул:

   — Князя в едальню, а мне одежонку!

Войдя в трапезную, боярин и гость обнялись. Объятия были жаркими. При этом князь сказал:

   — Я к тебе прямо с дороги, уж извиняй, — он посмотрел на своё не очень чистое одеяние.

Усадив князя, боярин позвонил в колоколец. В дверь просунулась головёнка.

   — Васька, — боярин узнал одного из служек, — бегом к Игнатьевне, скажи, чтоб быстро на стол собрала, гость у меня дорогой.

Головёнка моментально исчезла. Боярин сел против гостя.

   — А ты, князь, загорел, — глядя на его почерневшее лицо, сказал боярин.

   — Да торопился скорее свои Пожары отстроить. Вот на солнышке и жарился.

   — Отстроил?

   — Отстроил, — князь вздохнул, словно снимал с себя груз, — приглашаю на смотрины.

   — Староват я стал, князь, — признался боярин, — раньше для меня тако расстояние — не чудо, а щас... — он потряс головой. Пока суть да дело, — он кивнул на стол, — говори, чё случилось, пошто сразу ко мне?

Князь почесал затылок:

   — Да знаешь, Василий, не узнал я Москвы. Тут у вас праздник какой-то иль чё случилось?

   — Случилось! — боярин не то закряхтел, не то засмеялся. — И тута, как подсказывает моё сердечко, не обошлось без твоей руки! — глазки боярина прищурились.

Князь искренне удивился:

   — Моя рука?

Боярин опять захихикал, видя не только удивление гостя, но и его растерянность, и внезапно закашлялся. Он поспешно вытащил тряпицу и уткнулся в неё. Прокашлявшись, заговорил:

   — Ты не забыл, как тогда напугал нас князь Евнутий?

Князь хорошо это помнил, будучи у Симеона в гостях. Помнил и его слова, что у того нет тайн от него, Пожарского. Андрей стал что-то домысливать, но точно угадать не мог, понимая, что случилось что-то хорошее и связанное с тем сообщением литовского князя. Но что?

   — Неуж Чанибек выполнил своё обещание и сделал литовскому посланцу от ворот поворот?

Боярин опять раскашлялся. Когда закончил, Пожарский сказал:

   — Придётся тебе, боярин, всё ж ко мне ехать. У меня баня... Ух! Напою я те крутым кипятком с китайским листом да с медком, настегаю берёзовыми прутьями на горячей соломе, вмиг твоя хворь пройдёт.

Боярин посмотрел на него серьёзно, словно увидел друг ого Пожарского, и ответил:

   — Мовня и у мня есть. Но то, что ты сказывал, попробую, особенно горячую солому. Ладноть... Внезапно появилась полная невысокая женщина с раскрасневшим лицом. В руках на подносе она держала жареного поросёнка. Из-за её широкой спины выступали людишки с разной снедью.

На лице хозяина появилось торжествующее выражение: мол, знай наших. Сказал быстро, быстро и сделали.

Когда заставили стол сдой и людишки удалились, боярин поднял бутылку, осмотрел её. Что-то ему не понравилось. Взял другую. А бутылки были непростые, заморские. Боярин сам разливал вино в тонкие фигурные бокалы. Да, таких не у каждого князя найдёшь. Небеден боярин, небеден. Разлив вино, хозяин аккуратно поставил бутылку. Взяв один из бокалов, передал его гостю, другой поднял, и сказал, не глядя на Пожарского:

   — Ну что, Андрей...

По такому обращению князь понял, что боярин не унизил его, а наоборот, признал своим. А это многого стоит, уж больно высоко положение этого боярина.

   — ...ты сказал, чё у нас уж не праздник какой? Праздник! И в етом есть и твоя заслуга.

   — Извини, боярин, не пойму я те.

   — Ты мня, князь, извиняй. Етот чёртов кашель... Я тя спросил про Евнутия. Умён ты, князь, сразу понял, сказав, что хан сделал литовцам от ворот поворот, не только ето. Он повязал енного князя.

   — Литовского? — зачем-то уточнил Пожарский, делая удивлённый вид.

   — Да, да, литовца, Коранта.

   — Наверное, Корианта, — поправил князь.

   — Ты, прав, Ко... Корианта, — почему-то с трудом произнёс боярин.

   — Повязал? — переспросил Пожарский.

   — Повязал и приказал отвезть в Москву, — почти торжественно ответил боярин.

   — И его привезли?

   — Привезли, князь!!

   — А народу-то чё радоваться? — Пожарский пожал плечами. — Иль наш народ любой причине рад, чтоб напиться?

   — Не-ет, князь, — боярин поводил пальцем, — не надоть так о нём думать. Народ у нас... умён. Не щитай, князь, его быдлом, как некоторые зовут.

   — Ты прав, боярин. Я достаточно пожил средь етого «быдла». Скажу те, всякий там народ, как и средь нас, — вставил Пожарский.

Боярин одобрительно мотнул и продолжил:

   — А празднует он... мир, радуется, что с Ордой и дальше дружба будет. И ни в какой сговор хан вступать не желает. И противу нас дружить не хотит. А ето и есть наша победа, к которой приложена и твоя рука. Вот за ето и давай....

   — Подожди, Василий, — князь поднялся, — не пойму, в чём моя рука? Ты всё «моя рука» да «моя рука».

Боярин не без хитрости посмотрел на гостя.

   — Ты седай, князь, седай, — и рукой несколько раз показал, что тот должен присесть.

Князь уселся. Василий поставил бокал на место и, опершись обеими руками о стол, заговорил, прищуря один глаз:

   — Не подскажешь ли ты, хто после встречи с Евнутием вдруг внезапно исчез?

Не видно было из-за смуглости княжеского лица, что тот покраснел. Но пожал плечами.

   — Скрытный ты, князь, человек. Иль простой. Я чё-то не пойму. Другой бы раструбил на всю Русь. Аты... — боярин покачал головой, — хто о том знает? Симеон да я!

Так назвав великого князя, боярин многое сказал об их отношениях. Князь не вытерпел и поднялся:

   — Да какая моя заслуга, будь у нас не такой великий князь, как Симеон, а такой, как тверской Александр, чё бы было? А?

Боярин облизал губы и ответил:

   — Тут ты, князь, прав. Симеон у нас по-настоящему великий. Так... — он протянул руку к бокалу. — Так выпьем за великого князя, который, идя по стопам свойво отца, сумел так поставить себя перед Ордой, что сравниться с ним не может нихто. За Симеона, великого князя, — боярин лихо осушил бокал.

Потом помянули Калиту, пили за боярина Василия, за князя Пожарского. Боярин уже не кряхтел и было видно, что выпитое пошло ему на пользу. Взяв бокал, он зачем-то посмотрел на свет, потом заговорил:

   — Что я тебе скажу, князь... — он замолчал, поглаживая бокал, потом спросил, — ты к Симеону ещё не заезжал?

Этот вопрос несколько удивил Пожарского, который в начале их встречи сказал, что он к нему прямо с дороги. Но говорить об этом не стал, а просто ответил:

   — Думаю заехать поздравить. Дело он великое сделал.

Боярин улыбнулся:

   — Правильно. Это многое тебе дастся...

Но боярин не договорил.

Пожарский был не первый, кто пришёл поздравить Симеона. И Пожарскому долго пришлось ждать. Когда он вошёл, князь встретил его довольно сухо. Но когда он узнал, что тот только что приехал из своего имения, настроение Симеона на глазах переменилось. Он подхватил князя под руку и новел в трапезную. Дорогой он заговорил:

   — Князь, это и твоя заслуга, что сегодня у нас праздник. Кориант у нас. Нет союза татар и литовцев. Признаться тебе, я его боялся.

В едальне было пусто, хотя стол был богато накрыт. Видать, мало кто мог попасть сюда. Симеон никого не стал звать и сам хозяйничал за столом. Выпивая, он с болью в душе признался, что людей, на которых он может положиться, у него очень мало. Случай с Алексеем Хвостым он никак не мог забыть, так сильно на него это подействовало.

   — Вот ты, Андрей, да ещё есть кой-кто. Должны подъехать. Вот так, — жаловался великий князь. — А всё жадность, хапужество... всё мало. Глаза у всех завидущие. Даже противно... Нет, подальше от таких завистников.

Он налил себе вина и залпом выпил.

   — Ты знаешь, как бывает тошно вот здесь, — он ударил себя в грудь.

Какое-то время он сидел насупившись. Потом вдруг встрепенулся:

   — Да как можно в такой день грустить, если есть у меня такие преданные друзья, как ты, Андрей. Скажу тебе, как другу:

   — Я женатый, но не то вдовец, не то... холостяк. Знаешь, что хочу сделать?

Пожарский отрицательно покачал головой.

   — А отправлю свою жёнушку-змеёнышку назад, к родителям. Пусть знают, каких детей нельзя рожать.

Пожарский посмотрел на князя и понял, что это решение у него сложилось давно. Просто что-то мешало его осуществить. Ждал, видать, что сообщит Орда. Князь смоленский мог понадобиться. Теперь, когда развязаны руки, Симеон начал действовать. Пожарский полусерьёзно заметил, что жена коровушкой будет реветь всю дорогу. Симеон поднялся, обошёл стол и сел рядом с Андреем.

   — Я вот что придумал, — проговорил он, — скажу Евпраксии, что надо съездить в Савво-Сторожевский монастырь и поздравить там игумена. Дороги она не знает, когда приедет, окажется в родительском доме.

   — А как митрополит? — осторожно спросил Пожарский.

   — А помнишь, что ты мне по такому поводу сказал? — Симеон посмотрел на него с хитрицой в глазах.

   — Помню Есть Константинополь!

   — Молодец! — князь хлопнул его по плечу и поднялся.

Вероятно, он занервничал и стал ходить по спальне.

   — Будет тебе вначале одно поручение, — сказав это, он приостановился. — Надо завтра или послезавтра выехать в Тверь. Там сильно заболела княжна Анастасия...

При этих словах Пожарского словно кто-то кольнул: «Княгиня заболела... опять», — застучало в голове. И он даже как-то плохо стал разбирать Симсоновы слова. Потом собрался, а тот говорил:

   — ...жена князя Александра Михайловича, светлая ему память, — и пояснил: — Его уже давно нет. В Орде с ним расправились, — дальше на эту тему Симеон распространяться не стал, а сказал: — ты должен побывать у больной. Посочувствуешь ей от нас ото всех, пожелаешь... ну, сам знаешь. Но главное не в этом.

Эти слова заставили Андрея насторожиться. Это заметил великий князь.

Симеон взял сиделец, развернул его и, опершись на спинку, сказал:

   — У ней есть дочка Мария. Пока, как мне известно, не замужем.

От этих Симеоновых слов на душе Пожарского как-то полегчало и на губах заиграла улыбка. А великий князь продолжал:

   — Судя по твоей супруге, ты в женщинах знаешь толк, — и подмигнул ему. — Посмотри, какова она, на твой взгляд.

Пожарский понял, чего хотел от него Симеон, и ответил:

   — Всё ясно, великий князь. Немедля поеду, всё разведаю, всё рассмотрю.

Пожарский поднялся:

   — Разреши идти собираться.

   — С богом, князь, с богом!

И тут Пожарский понял, как хочет Симеон, чтобы сбылись его желания и почему-то с первых слов Симеона почувствовал, что цель князем выбрана правильно. Не может быть девушка от такой матери плохой...

   — Всё сделаю, князь, — ещё раз повторил он и добавил: — думаю, вторым будет Константинополь, даже уверен.

Но великий князь, чтобы не сглазить, сказал:

   — Смотря что привезёшь с Твери, — рассмеялся Симеон.

До Твери на душе Пожарского было спокойно. Он так себя настроил, стараясь ни о чём не думать. Интересно, что второй раз он имеет поручение на встречу с этой женщиной: то от отца, то от сына. И что-то заволновалось в его душе.

От городских ворот до хором княгини его вызвался проводить один из стражей. Шагая рядом, он огорошил князя сообщением, что вчера отметили княгине девять дней. Князь резко натянул поводья:

   — Что ты сказал? — спросил Пожарский таким голосом, что проводник с испугом отпрянул от него.

   — Да я... сказал, что померла она... Вчера было девять дней.

Князь отвернулся. Он не ожидал от себя такой слабости. Но на его глазах выступили слёзы, сдержать их он не мог.

   — Вот её хоромы, — показал тверичанин на небольшой домик за невысокой оградой.

Пожарский, спрыгнув с коня и дав проводнику серебренник, постучался в ворога.

   — Кто там? — раздался хриплый голос и на крылец вышел прихрамывающий старик.

Пожарский назвал себя. Старик, припадая на одну ногу, бросился открывать ворота. В доме их встретила девушка. Глянув на неё, Пожарский чуть не ахнул: перед ним была будто молодая Анастасия.

Мария познакомилась с гостем и пригласила его в горницу.

   — Вы что на меня так смотрите? — не удержалась девушка, заметив, что во время их знакомства он не отводил от неё глаз.

   — Вы так похожи на свою матушку.

   — А вы её знали? — быстро спросила она. — Она мне о вас ничего не рассказывала.

   — Знал, — сознался он, хотя вначале хотел умолчать. — Это было давно, я оказал ей одну... небольшую услугу.

   — Интересно! И что это было?

Пожарский усмехнулся:

   — Да ничего особенного... просто я помог ей бежать от бандитов.

   — Интересно! — опять она произнесла это слово. — Но она об этом ничего не рассказывала, — подумав, удивилась: — Неужели отец мог оставить её одну?

   — В те давние времена на дорогах, — стал пояснять Пожарский, — много было разного сброда и поэтому такое случалось весьма часто. А отец твой был в Орде. Вот они и воспользовались этим. Я нечаянно оказался рядом. Вот и всё, — он замолчал.

И тут в его сердце вдруг появилось непреодолимое желание взглянуть на место, где Анастасия провела свои последние дни. Он не удержался и спросил:

   — А можно пройти в её опочивальню?

   — Пойдёмте, — не очень охотно ответила девушка.

Опочивальня была небольшой, с двумя окнами, но со вкусом обставлена. Тут и дорогая мебель, аксамитовые шторы на окнах, стены отделаны нежным зеленоватым шёлком. Но прежде всего в глаза бросалась широкая, инструктированная золотом, резная кровать. В простенке у дальнего окошка поставец с фигурным зеркалом и с различными женскими принадлежностями. У изголовья — круглый столик, на котором цветная скатерть с кистями до пола. Пожарский стоял у порога и всё внимательно рассматривал, как бы желая впитать в себя эту картину. Вдруг он заметил над изголовьем какую-то вещь. Он присмотрелся. О, Господи! Да это же та беличья шкурка.

   — Что это за шкурка? — словно не зная, что это такое, спросил он у Марии.

   — О! — воскликнула девушка. — Это мамина любимая вещь.

   — Белка? — уточнил он.

   — Белка. А вы откуда знаете?

Он не ответил на её вопрос, а спросил:

   — У ней под лопатками должны быть две дырочки.

Мария странно на него посмотрела, подошла к кровати и сняла шкурку. Точно, там были две дырочки. Удивлению девушки не было предела.

   — Откуда вы знаете? — спросила она.

Андрей опять увильнул от ответа, спросив:

   — Где князь?

   — Всеволод? — как бы уточняя, спросила она и тут же ответила:

   — Он уехал в Торжок по делам. Кстати... — девушка, наклонив голову, довольно странно на гостя посмотрела, — хочу вам сказать, вы так с ним схожи, что можно подумать, будто вы его старший брат.

Князю стало неловко.

   — Да... — голос его зазвучал как-то неуверенно, — бывает такое.

И чтобы уйти от этой темы, заявил, что хотел бы навестить могилу Анастасии.

   — Ой, — всплеснула она руками, — вы с дороги, а я не предложила вам покушать, но я вас так не отпущу. Перейдём в трапезную.

Голос у неё мягкий, нежный. Как не уступить? И хозяйкой она оказалась умелой. Взвесив всё это, Пожарский сказал про себя: «Ну, Симеон, с ней ты будешь счастливым». Когда уселись за стол, князь налил Марии и себе вина. Взяв бокал, поднялся:

   — Мария, я ехал сюда по поручению великого Московского князя узнать о здоровье Анастасии. А попал... — голос его задрожал, — на поминки. И хотя я знал твою мать какое-то мгновение, но поверь мне, что и моё сердце переполнено горем. Я и великий князь сохраним о ней память. Пусть земля будет ей пухом.

Пока князь говорил, по лицу Марии текли слёзы. Он своей речью растеребил её сердечную рану. А под конец она зарыдала.

Он подошёл к ней, по-отцовски обнял и прижал к груди.

   — Крепись, дитя моё. Так устроен мир. Я же очень хочу, чтобы твоё будущее сложилось так, чтобы Анастасия и там радовалась твоему счастью. Подсказывает моё сердце, что так и должно случиться. А теперь мне бы хотелось навестить её последнее убежище на этой земле.

По дороге гость попросил заехать на рынок. Там он скупил все цветы.

Какие ни горьки для Марии были эти минуты, но её женское сердце о чём-то стало догадываться. «Просто так воз цветов никто не положит. Этого не сделали даже родные», — такие мысли рождались в её головке. Когда прощались, она сказала ему:

   — Вы... Вы очень хороший человек, и я рада за маму, что она встретила вас. Будьте и вы счастливы. Да хранит вас Бог.

Князь гнал в Москву, не жалея лошадей. Когда оказался во дворе великого князя, то понял: здесь его ожидали... с нетерпением. Симеон встретил Пожарского в проходе. Обняв его за плечи, повёл к себе. Закрыв за собой дверь, он, глядя на Андрея, спросил:

   — Ты, кажись, печально выглядишь. Случилось что?

   — Случилось, — мрачно ответил Андрей, — несколько дней, как Бог прибрал княгиню.

   — Да ну?

   — Да, великий князь.

   — Ну что, Царство ей небесное. Пусть земля будет ей пухом, — сказав это, он перекрестился.

После небольшой паузы выражение лица Пожарского изменилось. Увидев его глаза, Симеон, усмехнувшись, проговорил:

   — Вижу, и добрая весть тебя не миновала.

   — Готов, великий князь, положить голову на плаху, но лучшей невесты не найти.

   — Так уж и не найти? Русь велика...

   — Русь велика, — подтвердил Пожарский, — заблудиться можно. И только любовь может указать правильную дорогу.

   — Ишь, куда хватил: любовь. Да нам, князьям, нет времени об этом думать, — проговорил Симеон.

На что Пожарский ответил кратко:

   — Грех это — не думать. Мы — тоже люди. И жить надо по-людски.

   — Мда-а, — неопределённо произнёс Симеон.

Ничего в этом коротком изречении Пожарский не понял, но посмотрел так, что Симеон вспомнил и про свою ненавистную Евпраксию, и горечь от своего одиночества.

   — Ладно... ты прав. Как я понял, дело за Константинополем. Но... — и выразительно посмотрел на Пожарского.

Тот понял его взгляд.

   — Великий князь, и тут можешь на меня рассчитывать. Только выслушай меня. Я послом поехать не могу. И вот почему. Дело это сложное. Тут человека надо не только речистого, но и знающего внутреннюю жизнь патриархата. Просто так об этом не заявишь. Тут надобен свой подход.

Великий князь смотрел на Пожарского, лицо которого говорило о желании помочь. Симеон посмотрел куда-то вдаль, потом сказал:

   — Пожалуй, ты прав. Есть у меня такие: Дементий Давыдов да Юрий Воробьёв. Сладкие, просто убаюкивающие речи могут плесть. Но... вот только долго ехать будут.

   — А это, великий князь, я беру на себя. Долетят они до него, как на крыльях. Только хочу просить об одном: путь этот будет необычным. И чтобы они ни видели, ни слышали, это должно умереть в них.

Великий князь рассмеялся:

   — Ох, и любитель ты разных тайн.

На что Пожарский ответил довольно серьёзно:

   — Когда-то великий и мудрый князь всея Руси Иоанн Данилович дал мне совет: есть такие в жизни моменты, о которых никто не должен ведать, дабы потом не каяться, когда злые люди задумают повернуть их против тебя.

   — Ты прав, — проговорил Симеон, — так и будет.

Глава 35

По Новгороду покатился слух, что должны казнить какого-то убийцу. Дело не из ряда вон выходящее. Нечасто, но такое случается. И любителей посмаковать такие события бывало не очень много. Имя его никто не знал, но поговаривали, что это знатный человек. А это уже подливало масло в огонь. Почти всех интересовало: кто? Но посадничество хранило глубокую тайну, отвечая наиболее назойливым, что когда посадник назначит день, тогда и узнаете. Такой ответ только возбуждал праздный люд.

Фёдор Данилович влезал в какое-нибудь дело, а как из него выйти, не знал. У него было большое желание убрать как своего соперника Егора и показать свою непреклонную волю в борьбе с преступниками. Однако, зная об авторитете, который имел новоиспечённый боярин среди новгородцев, так, с ходу решить его боялся. Выбирал удобное время.

Выпроводив Оницифера, заручившись поддержкой преданных бояр, он упростил решение. Но вот боярин Осип Захарович, его надежда, выслушав посадника, ничего не сказал, поднялся и пошёл к двери. Удивлённый Фёдор остановил его словами:

   — Осип, ты чё промолчал?

Тот повернулся и ответил:

   — Покель не разберусь, никакого моего согласия не будить.

   — Так давай разбираться, — потребовал посадник.

   — С кем? С этими? — боярин брезгливо показал на Павшу и его служку.

Потом плюнул и сказав: «Есть и другие», вышел.

Фёдор Данилович заёрзал: «С кем после таких слов Осипа предстоит разбираться?». И навалился на служку Павша.

   — Кто там был и кто что видел? — грозно потребовал он у него ответа.

Тому ничего не оставалось делать, как сознаться:

   — Был батюшка и дружок Егоров.

   — Камбила? — спросил Фёдор, да так грубо, что служка испуганно сжался.

   — Я... я не знаю, как э... зовут, — заикался он.

   — Чё сразу не сказал?

Служка ещё сильнее сжался.

   — Откуда батюшка? — начал допрос Фёдор.

Тот пожал плечами, потом сказал, как бы в пояснение:

   — Его нашёл Фёдор, но где, мне не ведомо.

Поняв, что больше ничего толкового служка сказать не может, а с Камбилом он разберётся сам, стал думу думать. «Со священником ясно, его вряд ли найти, — подумал он, — а вот дружок Егоров... Он ведь, кстати, — Фёдор аж подпрыгнул, — он, похоже, московского князя предупредил. Вот ето да!».

Несмотря на поздний час Данилович собран бояр, купцов, участвовавших в своё время в заговоре. Все они думали, что посадник заведёт разговор о Гланде, этом паршивом пруссе, как они называли его между собой. Но Фёдор начал с того, что у него сеть подозрение об истинном убийце боярина Фёдора Дворянинцева. Стоило им услышать эти слова об убийстве... как бояре оживились. Какой-то боярин, под одобрение остальных, забасил:

   — Мы тя избрали, чтоб ты судил по справедливости. Кто убил Фёдора, должон быть и сам убиен. Иначе порядку не будет. И останешься ты без бояр. А те, — он повернулся к окну и указал на него пальцем, явно имея в виду народ, — тя не изберут.

   — Да! Да! — поддержал его тайный совет.

Посадник закивал головой, мол, понял, выполню и дальше новел речь.

   — Не знаю, что случилось, но почему Московский князь так внезапно уехал? Уж не напугал ли его кто? — спросив, он покосился на присутствующих.

Те стали меж собой переглядываться, давая друг друга сигналы, мол, надо ему об этом рассказать. И почти хором навалились на Камбилу.

   — Предатель! Смерть ему! — заорали многие.

Посадник поднял руку. Бояре еле стихли.

   — Я говорил и ещё раз скажу: нужны доказательства. Москва узнаить... бед могет наделать.

   — Так чё, предателя терпеть будем? — крикнул кто-то из дальнего угла.

   — Да, — развёл руками посадник, — худо, когда средь нас такая сволочь заведётся. И оставлять без наказания это дело нельзя. Вы бы, — он обвёл их взглядом, — подумали... чтоб и другим было неповадно. Подумаем?

Бояре поняли, на что намекает посадник: «Чужими руками... ишь, хитёр!» И решили, что надо расходиться и стали подниматься.

   — Да поторопитесь, — бросил он им вслед.

После встречи с посадником, Осип на следующий же день поехал в темницу, чтобы встретиться с Егором. Ему стало жалко этого парня. А что дело для него может кончиться плохо, он понял из разговора с посадником. «Засудит он его», — сделал для себя вывод Осип.

Но встретиться с Егором оказалось непросто. Его посадили в отдельную яму и дали ему прокорм. Посадник категорически запретил страже кого-либо к нему допускать. Но горсть монет сделала своё дело. Там, в яме, Осип лично от Егора узнал, как всё было.

   — Да, — чешет голову Осип, — попали вы с дружком.

И рассказал, что на Камбилу бояре начали охоту.

   — Так пусть бежит в Московию. Скажи ему, боярин!

   — Сказал, а знаешь, что он ответил?

   — Нет.

   — Что без тебя с места не сдвинется.

Впервые на лице Егора засветилась жизнь.

   — Передай ему, что я прошу его, как брата, как друга, пусть не смотрит на меня, а спасает себя, свою прелестную Айни, детей. А мне... всё равно! — махнул он рукой.

Осип за подбородок поднял его голову.

   — Ты чё это, парень, расквасился хуже бабы? А ну бери себя в руки! Дорога жизни ровной не быват. Не спасёшь себя, пропадёт и Камбила. И етот грех падёт на твою душу. На-ка, держи! — он протянул ему увесистый кисет.

Но Егор отвёл его руку:

   — Не надо, боярин!

   — Надо! — и сунул кисет ему за пазуху.

От Егора боярин, покружив по городу, поехал к посаднику. Фёдор сказался занятым, на что служке посадника боярин твёрдо ответил:

   — Я дождусь, когда он освободится, — и уверенно уселся в полуразваленное кресло.

Когда Осип зашёл наконец-то к Даниловичу, то не узнал его. Уж больно уверенно он выглядел. Осипа провести было трудно. Он понял: получил во всём поддержку бояр. «Ну, посмотрим». Осип сел без приглашения, развалясь по-хозяйски, всем своим видом показывая, что он с ним на равных, может поменяться и местами. Это раздражающе подействовало на Даниловича: «Чёрт его знает, — подумал он, — Новгород наполнен московским войском, и на чьей стороне в случае чего окажется Иван, трудно сказать. Уж больно свободно этот боярин себя чувствует».

   — Разобрался? — мягким голосом спросил Фёдор.

Осип кивнул.

   — Нужны свидетели! — продолжал посадник, торжествуя.

   — Они есть!

Эти слова ошарашили Фёдора.

   — Хто? — не выдержал он.

   — Ты знаешь.

Видно было, как тот заёрзал в кресле.

   — Я думаю, верить... этому... э...

   — Камбиле, — подсказал Осип.

   — Почему он берёт на себя это убийство?

   — Вынужденное убийство, — поправил Осип, не спуская глаз с Фёдора, — и к тому же Марфа была моей. Как она оказалась в той далёкой деревеньке, хто без мойво ведома, мог ето сделать?

Но тот нашёлся:

   — Дворянинцев был для неё прекрасным женихом. Сам видный, богатый, боярин. Да за него любая бы пошла с радостью. А кто была эта девка? Сам же сказал: «Моя».

   — Вот именно! — боярин поддел поближе. — Хто спросил меня?

Фёдор только моргал глазами:

   — Ну уж не совсем твоя. Она чё, рабыня? — стал он отбиваться.

Осип приподнялся и грудью лёг на стол:

   — А ты знашь, сколь её семья мне должна? А хто будет отрабатывать? Може, ты?

Он так приблизился к нему, что стал дышать прямо посаднику в лицо. Фёдор вынужден был отстраниться. И вдруг посадник поднялся; опираясь о стол, заговорил:

   — Этот «герой» убил боярина. Да это разбой, весь на...

   — Остынь, боярин! — осадил Осип Фёдора. — Не гоже посаднику мстить человеку, вина которого в том, чё он могет тя... — и сделал щелчок пальцами, показывая этим, что тот может лишиться своего звания.

Осип, вероятно, решил добить растерявшегося посадника и тихо проговорил:

   — Тама был ещё свидетель: батюшка.

Фёдор побледнел:

   — Где он?

Осип усмехнулся:

   — Ты много бы дал, чтобы об етом узнать, не узнаешь!

   — Мне не надо узнавать. А вот твой прусс — предатель. Он предал интересы города. Тож будешь защищать?

   — Я етого не слыхивал. И те советую об етом молчать. Хто подтвердит твои надуманные бредни? Иль ты хоть, чтоб князь Иван стал разбираться? Ты хоть оскорбить великого князя? Вспомни, как вы уже раз ползали перед ним.

   — Не вы, а мы, — вставил Фёдор, показывая тем самым, что тот был с ними.

Но Осип не обратил на это внимания и продолжил:

   — Я думаю, на этот раз етим не ограничиться. Так что советую: Егора отпустить, а о Камбиле... забыть.

Осип поднялся и неторопливо направился к двери.

Оставшись один, Фёдор схватился за голову: «Как ни крути, Осип прав. Чё-то ране я об етом не подумал? Тронь этого Егора или прусса... и тогда беда». Посадник не находил себе места. Сколько он ни метался по посаднической, ничего хорошего придумать не мог. Так и ушёл домой, говоря, что утро вечера мудреней.

Но и утром Фёдор так ни на что и не решился. Да и посоветоваться было не с кем. Как на грех, никто не приходил. Фёдор уже думал сам съездить к кому-либо из бояр, как в дверях показалась голова Григория Ляпы.

   — Заходи! — обрадовался Фёдор.

Ляпа зашёл. Его лицо так и лоснилось от довольства.

   — Чему рад? — грубовато спросил посадник.

   — Да... русские закупили у мня всю соль, а сами уходють.

   — Как уходють? — подскочил Фёдор.

   — А так! Войска возвращаются к себе.

   — Подожди! — крикнул Фёдор и выскочил из помещения.

«А чё же князь ничего не сказал?» — зло подумав Фёдор и неторопливо пошёл дальше.

Но тут подбежал к нему служка.

   — Тя ждёт князь Иван!

   — Вот те раз! — вырвалось у посадника.

Когда запыхавшийся посадник подбежал к дому, то увидел там множество всадников. Кто-то узнал его и не без издёвки крикнул:

   — Беги, посадник, к себе... А то князь рассердится.

Проводил за околицу князя, который объяснил причину своего ухода:

   — Магнус Орешек взял. Сейчас проливать лишнюю кровь мы не будем. Что дальше делать, зима покажет.

Фёдор возвращался к себе, а в голове стучало: «Магнус взял Орешек. Значит, скоро объявится Оницифер. Русские ушли, Оницифера нет. Надо судить! Скорее надо судить!» Весь день у него прошёл комом. Кто-то спросил его:

   — Ни завтра ли будем судить?

   — Нет! Нет! — отчего-то замахал он руками.

Всю ночь Фёдор Данилович не мог заснуть. Только под утро он немного урвал ото сна. Но в посадничество явился бодрым, уверенным в себе. Он всё же не решился на этот шаг. На всякий случай решил привлечь на свою сторону ещё часть населения. Для этого приказал разыскать Ивана Крутилу, долго с ним о чём-то разговаривал. Иван вышел от него с довольным видом. И вскоре по Новгороду побежала молва, мол, посадник нянчится с убийцами.

Вскоре собралась изрядная толпа молодцов, которые стали орать:

   — Под топор убийцу! Под топор убийцу!

Зная, что у Егора остались сторонники в городе, он приказал усилить охрану темницы. Как раз в это время разведать обстановку подъехал Камбила. Увидев, какая подошла охрана, его сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Не щадя лошадь, он помчался к хоромам Осипа. Боярин оказался на месте.

Услышав рассказ Камбилы, Осип нервно защёлкал пальцами.

   — Ты знаешь, мы, похоже, бессильны. Ето он осмелился с уходом князя Ивана. Он знал, что я мог ему пожаловаться.

   — Что же делать? — голос Камбилы звучал трагически.

   — Я тебе вновь предлагаю немедля скрыться. Теперь мы Егору ничем помочь не можем. Не пойдём же войной на Новгород.

Камбила вскочил и заходил туда-сюда.

   — Сядь, сядь, успокойся, — тихо сказал Осип, — предлагаю поехать со мной. Мне тоже лучше быть сегодня подальше от них. А то заметут как защитника Егора.

   — Это так серьёзно? — Камбила остановился напротив его.

   — Такими словами не шутят.

   — Я, если ты не возражаешь, отправлю с тобой жену, детей.

   — Не боишься? — спросил и засмеялся.

   — Боярин, сейчас не до смеха. А если мы найдём батюшку? — Камбила подвинул сиделец и уселся напротив.

Осип посмотрел на него и ответил:

   — Ты думаешь, я так время проводил? В тех дебрях его разыскать — лехче налима руками поймать.

Камбила нервно тёр колени и бормотал:

   — Ну что же, что можно сделать? Может, дать денег. А? — он пытливо посмотрел на боярина.

Тот усмехнулся:

   — Кому? Посаднику? Сейчас ему нельзя брать никаких денег, — боярин закинул ногу на ногу и откинулся на спинку кресла. — Это он растравил новгородцев.

   — Как же так? — Камбила ударил по столу кулаком. — Человек не виноват, а его хотят казнить.

   — Слушай, боярин, дело Егора не в его вине.

   — А в чём? — Камбила привстал.

   — А в том, что Егора могут выбрать посадником.

   — Егора? Посадником? — он плюхнулся на сиделец. — Вот ето да!

   — А что? Парень он здравый, — он расстегнул на кафтане верхние пуговицы, — чуть королишку шведского не пленил, голова у его работает. Люди-то ето видють. Вот Фёдор и боится.

Камбила смотрел на Осипа, как будто впервые видел.

   — Чем ты удивлён? А разве у вас не так? Разве там, у вас, брат не поднимал руку на брата?

   — Было, — уныло произнёс Камбила.

   — Вот видишь. Знаешь, у нас говорят: утро вечера мудренее. У меня заночуешь аль домой пойдёшь?

   — Домой.

   — Тогда мои люди тебя проводят. Ей! — крикнул он.

В дверях показался какой-то мужик.

   — Пётр, — обратился Осип к вошедшему, — собери человек двадцать мужиков, чтобы проводили гостя. Да шли не с пустыми руками.

Перед уходом, когда прощались, Осип напомнил:

   — Жене скажи, пусть собирается.

Камбила покосился на него, кивнул на прощание и пошёл к выходу. Осип только покачал головой, глядя вслед уходящему.

Посадник решился и пришёл в этот день раньше обычного. Он был в чёрном одеянии. Как же, сегодня он будет вершить важное дело: судить убийцу, где мера наказания — смерть.

Под утро, когда едва забрезжил рассвет, у темницы появился человек. Непонятный головной убор закрывал голову до глаз. Чёрный длинный плащ с большим воротником скрывал его лицо. Прячась за углом, он терпеливо ожидал, когда кто-нибудь выйдет. Идти вовнутрь он опасался: вдруг там посадничья стража? Его терпение было вознаграждено. Он увидел важного усатого стражника и, приняв его за старшего, тихонько вышел из укрытия и подошёл к нему.

Хватаясь за меч, стражник грубовато спросил:

   — Чего надоть?

Человек распахнул плащ, показывая, что он не вооружён, и осторожно начал подходить к стражу. Подойдя достаточно близко, он оглянулся по сторонам и зашептал:

   — Тут у вас... мой брат. Он честный человек и ни в чём не виноват.

Страж ухмыльнулся:

   — Я здесь уж десяток лет и виновных ни одного не встретил. Ну, чё надоть?

   — Я те, — и опять оглянулся по сторонам, — дам много денег, — он открыл полу — к поясу была привязана тяжёлая киса. Приподняв её, потряс на ладони. — Ето всё твоё, тут те хватит и твоим детям. Отпусти Егора.

   — Кого? Игора?

   — Пойми: не виноват он, не виноват.

   — Мил человек, — стражник к такому богатею подходил мягко, — да не могу я, не могу. Ты знашь, сколь нашего брата сидит внизу? Ето я вышел дыхнуть, там такой воздух — дышать нечем.

   — Тут всем хватит!

   — Э, мил человек, у многих жёны, дети. Они никаких денег не стоють. Иди с миром домой, а то щас подъедуть да и тя заграбастають.

   — Щас уйду. Скажи только, по какой дороге его повезут.

Страж внимательно посмотрел на него, качнул головой:

   — Если ф так хочешь брата увидеть, повезут его вот по той дороге.

И он показал, где пойдёт телега с человеком, жить которому на этом свете осталось мгновение. У незнакомца на глазах появились слёзы. Стражник за долгие годы пребывания в этом здании всё же не очерствел и по-доброму сказал:

   — Уходь, мил человек, не уж головы не жаль? Слышь, едут!

Действительно, в отдалении послышался стук колёс по настилу.

Опустив голову, незнакомец побрёл прочь.

   — Эй! — окрикнул его стражник. — Поди сюды.

Тот послушно вернулся, внутренне надеясь, что страж может чем-нибудь помочь. И он помог. Советом, чтобы незнакомец принёс ему тёплую одежонку.

   — Он там, — страж кивнул в сторону двери, которая вела в темницу, — от холода дуба дасть. Пущай хоть перед смертушкой погреется.

Человек развернулся и со всех ног пустился прочь.

Он бежал и думал, куда ему — домой или на Егорово жильё. Ноги как-то сами принесли его к Егорову жилищу. Оно было пусто. Вабор куда-то делся. Человек выбрал меховик, рубаху, безрукавку и начал всё скатывать, потом поглядел под лежак, достал сапоги и сунул их в связку. Взял всё под мышку и стал спускаться вниз.

   — Ей, осторожней! — раздалось внезапно снизу. — Зенками гляди.

Голос был знаком. Когда человек с тепляком спустился вниз, то обомлел: перед ним, как с неба спустился, стоял Оницифер Лукич.

   — Камбила? — удивился тот. — Ты чё тут с ранья? А тепляк зачем? Аль своровал? — сказал, а сам рассмеялся. — Я вот только приехал, еду мимо, дай, думаю, зайду. Как тут Егор?

   — Как! Как! Плохо Егору! — нервным, срывающим голосом ответил Камбила. — Сегодня его хотят казнить.

   — Чё ты лопочешь? — взревел и схватил его за грудь. — Как казнить?

   — Просто, — отцепляя его руку, сказал он, — отрубят голову и... всё.

   — За что? — лицо Лукича помрачнело.

   — Да ни за что. Мы те рассказывали, — Камбила поправил ношу.

   — За ето?

Камбила кивнул.

   — И хто?

   — Хто, хто. Посадник, вот хто!

   — Федька?

Камбила опять кивнул.

   — Ну, гад, доигрался, — Лукич скрипнул зубами, — я те забытое припомню. За мной, Камбила.

Фёдор подошёл к окну. На площади собирался народ. Палачи привезли плаху и стали её устанавливать. У крыльца стоит подвода, на которой должны привезти преступника, и много дружинников. Все вооружены, словно готовятся к бою со шведами. Фёдор улыбнулся. Он победил. Он уже готовился издать задуманный приказ, как увидел, что на площадь ввалилась большая толпа каких-то людей. Впереди... постой-ка, постой-ка, не уж... — посадник тщательно всматривается. — Он? О, Господи! Он!

Это шёл Оницифер со своей дружиной. На их счету победа не только над шведским королём. А какие они устраивали походы, доходя до Зачи и до Заволочан! Кровушки-то они попролили изрядно. Но эти походы их сплотили, и не было в городе силы, чтобы могла противостоять этой шайке, как порой «величали» эту дружину. Посадниковы воины, видя решительно шагавшего Лукича с мечом в руке, во главе своей дружины, бросились в разные стороны, забыв про строгие наказы посадника. Как ураган, ворвался Лукич в посадническую. Открывая каждую дверь, рычал:

   — Где?

Испуганные люди только пожимали плечами, дрожа от страха. Лукич влетел в посаднический кабинет. Тот был пуст. Он сел в кресло.

   — Сурок! — позвал он промелькнувшего в дверях дружинника.

Тот заглянул:

   — Чё те, Лукич?

   — Мотай в темник и вези суды Егора. Да мигом!

Парень сорвался с места, точно подхваченный ураганом.

А вечером у Камбилы собрались Егор, Оницифер и Осип.

Разговор начал Осип.

   — Чё, други! Благодарите спасителя, — и посмотрел на Лукича.

   — Да чё я... они мои друзья. Будь я тама, они дожить бы мня не оставили.

   — Не оставили, — согласился Осип, — но, думаю, им, — он поглядел на Камбилу и Егора, — надоть решать, где быть. Если ф хотите мой совет, — те закивали, — то думаю... вам пряма дорога в Московию. В Пруссии тама... — он махнул рукой. — В Тверь — мало надежд. Слабо то княжество. Только Московия.

   — Стой! — выкрикнул Лукич! — Чё ты их выпровождаешь? И стал их уговаривать, чтобы остались, ударяя себя в грудь, что в обиду их не даст.

Вразумительным оказался Осип.

   — Так-то так, Лукич. Но ведь с тобой всякое может случится. Хто тогда за них заступится? А бояре не забудут, кто предупредил Московского князя, — и посмотрел на Камбилу. Тот сделал вид, что не понял.

   — Не забудут и Егора.

   — Да я никуда не мечу, — вставил слово Егор.

Осип оглянулся на него, рассмеялся:

   — Это я поверю. Они, — он показал на Камбилу и Лукича, — а те — нет. Я их натуру знаю. Езжайте, пока ждут.

   — Ну, что, Егор? — Камбила посмотрел на друга. — Я думаю, боярин прав. Жаль только вот с такими, как Лукич, расставаться.

   — А я буду к вам в Московию в гости приезжать, — и рассмеялся. — А если прижмёт... возьмёте? — спросил он.

   — Не сомневайся! — в один голос ответили друзья.

Через несколько дней караван, под охраной дружинников Лукича, двинул на Запад.

   — Пусть думают, что вы поехали в Пруссию. Зачем Московии делать проблемы? Те могут узнать и давить на Симеона, чтобы вас вернуть, обвиняя в преступлении.

Егор последний раз зашёл в Софийский собор. На коленях поблагодарил Господа нашего Иисуса Христа, попросил у него помощи. Пожалел, что не мог проститься с Вабором. Он оставил ему на память золотой перстень с бриллиантом: «Пусть друга помнит».

Ехали молча. У каждого было неспокойно в душе: как встретит их Московия, что нового принесёт им жизнь...

Примечания

1

Темник — татарский начальник военной когорты в десять тысяч человек.

(обратно)

2

Застенять — заступиться.

(обратно)

3

Приспешная — кухня.

(обратно)

4

Ломыго — медведь.

(обратно)

5

Променад — прогулка.

(обратно)

6

Корчик — ковш.

(обратно)

7

Мошник — глухарь.

(обратно)

8

Жрец-лигушон — низший жрец.

(обратно)

9

Криве — верховный жрец.

(обратно)

10

Слудь — слюда.

(обратно)

11

Подволок — чердак.

(обратно)

12

Ушкуйник — полуразбойник на лодке.

(обратно)

13

Поставец — шкаф.

(обратно)

14

Сельбище — жильё, поселение.

(обратно)

15

Танат — деньги.

(обратно)

16

Ослон — стул.

(обратно)

17

Ирмос — зачин.

(обратно)

18

Кашуля — рубаха.

(обратно)

19

Волшить — гадать.

(обратно)

20

Жмудь — племя жемайтов.

(обратно)

21

Тургауд — телохранитель.

(обратно)

22

Охабень — плащ.

(обратно)

23

Свитка — тёплая одежда, дорогая.

(обратно)

24

Видлога — колпак, наголовник.

(обратно)

25

Смык — союз.

(обратно)

26

Притча — поучение.

(обратно)

27

Сатреп — администратор.

(обратно)

28

Отпадчик — предатель.

(обратно)

29

Кушак — пояс.

(обратно)

30

Извет — предательство.

(обратно)

31

Пассия — предмет любви.

(обратно)

32

Архитрав — балка.

(обратно)

33

Жиниче — место, где приносится жертва.

(обратно)

34

Сигон — жрец-дервиш.

(обратно)

35

Пустон — жрец гадальщик.

(обратно)

36

Швальгон — свадебный жрец.

(обратно)

37

Цежью — кисель.

(обратно)

38

Каретник — сарай для карет.

(обратно)

39

Отпилить — открыть.

(обратно)

40

Приспешница — повариха.

(обратно)

41

Ярус — жилище.

(обратно)

42

Кола — дроги.

(обратно)

43

Ериться — упрямиться.

(обратно)

44

Одёвка — одеяло.

(обратно)

45

Подголовье — подушка.

(обратно)

46

Уклад — договор.

(обратно)

47

Мастерый — искусный в деле.

(обратно)

48

Конец — район города в Новгороде.

(обратно)

49

Папёжничество — преданность.

(обратно)

50

Стряпчий — правовед.

(обратно)

51

Лядащий — плохой.

(обратно)

52

Уклад — здесь, порядок.

(обратно)

53

Кишень — киса, сумка.

(обратно)

Оглавление

Главные действующие лица

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg