«Фаворит богов»

Фаворит богов (fb2) - Фаворит богов 1400K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Алексеевна Емельянова

Фаворит богов

ГЛАВА 1

Слабое сияние восхода струящимся потоком проникало в огромные окна покоев дворца. Отражаясь от мозаики, украшавшей собой ползала, оно скользило вдоль высоких стен, покрытых барельефами с изображением побед недавнего прошлого. Подняв глаза, Октавиан Август рассеянно изучал их. Бот перед ним битва с войсками Марка Антония, а дальше зодчие воссоздали его сражение с армией Брута. Великие свершения.

Много лет он пытался ценой собственной жизни и жизней своих подданных удержать это грандиозное государство, созданное его предшественником — Юлием Цезарем. Цена этих побед — море человеческой крови. Но Август не раскаивался и ни о чём не жалел. Он не умел испытывать раскаяния или сожалений.

С тех пор он сильно постарел, однако взор его по-прежнему сверкал особенным блеском. Каждый день, глядя на Рим, лежащий вокруг Палатина[1], он чувствовал, что не напрасно сражался ради своей страны и народа. Благодаря ему, Октавиану, Рим процветает. Благодаря ему, Октавиану, Отечество укрепляется, благодаря ему, Октавиану, государство разрослось до самого Востока. Он встречает нынешний восход солнца в волнении, но не испытывая страха. Он стар и часто мучается бессонницей и потому минувшую ночь провёл в долгих раздумьях о своей судьбе и о судьбах Рима.

Расположившись в кресле на возвышении, он вызвал к себе двух своих советников, чтобы объявить им о принятом решении. Эти советники, Поппей Сабин и Вебуллен, стоят сейчас пред ним, сонные, угрюмые, с трудом сдерживающие недовольство и желающие лишь одного — чтобы их отпустили домой и позволили выспаться.

Поппей — высокий, статный, с короткими белокурыми волосами и тонкими чертами лица. В прошлом ему довелось побывать консулом. Октавиан знает, что Поппей очень умён и хитёр, но верен престолу и Риму.

Второй — Гней Вебуллен, толстый, но энергичный человек средних лет. Ему можно доверять. Жена Октавиана, Ливия, нередко даёт ему различные и важные поручения, и тот всегда их честно исполняет.

   — Было знамение, господа, — вдруг заговорил Октавиан и его обычно тихий вкрадчивый голос обрёл странную твёрдость. — Было значение, которое Силы свыше послали мне, дабы я успел подготовиться к завершению моей жизни. Вчера, во время грозы на Палатине, ударом молнии была выбита первая буква в слове Caesar. Кесарь. Ночью у меня побывали мои лучшие астрологи и вынесли своё толкование этому случаю. Буква «С» в слове означает цифру «сто». Звездочёты считают, что мне осталось править сто дней, после чего я буду причислен к богам, ибо слово «ALSAR», остальная часть имени «Caesar», на этрусском языке означает «бог».

   — Быть может, звездочёты всего лишь неверно истолковали это предзнаменование, — предположил Поппей Сабин.

   — Увы, я сомневаюсь в том, что они заблуждаются, Поппей, — возразил Октавиан. — В последнее время я чувствую себя крайне скверно. Мои кишки невыносимо болят, и я страдаю от болей ещё сильнее, чем всегда. Я слаб. Я стар. Даже моя любезная супруга Ливия понимает, как тяжело для меня бремя власти. Но я не перекладываю его на плечи преемника, хотя мог бы это сделать. Я хочу оставаться кесарем до конца своей жизни.

Поппей покорно склонил голову. Даже будучи старым, больным человеком, Октавиан вызывал восхищение у своих подданных. Худой, бледный, с гладко выбритым лицом, с короткими седыми волосами, он тем не менее сохранил удивительный блеск голубых глаз, который всегда создавал у собеседника впечатление, что во взоре Октавиана присутствует сам божественный свет. Он получил от предшественника — Гая Юлия Цезаря — огромное государство и превратил его в могущественную империю, укрепив и расширив, благодаря собственному уму и воинскому таланту.

   — Сто дней, — вновь заговорил он. — Хвала богам, я знаю, сколько мне отпущено, и успею подготовиться к своей смерти. Я желаю, чтобы ты, Вебуллен, отправился в Германию, где стоит войско моего наследника Тиберия, и передал ему мой приказ прибыть в Нолу. Я тоже отправлюсь в этот город. В последний раз пересеку просторы моей империи и взгляну в глаза моим несчастным подданным, для которых я все эти долгие десятилетия борьбы был отцом.

   — Да, Август, — ответил Вебуллен.

Крепко зажмурившись, Октавиан слабо улыбнулся:

   — Я воевал для своего народа. Я положил жизнь ради блага римлян, я сделал нас великой нацией... Мне жаль, что придётся оставить вас, но рано или поздно боги выносят нам приговор и забирают нас к себе.

   — А вдруг есть способ предотвратить вашу гибель? — предположил Поппей.

Невесело засмеявшись, Октавиан взглянул на него:

   — От судьбы никому не скрыться, Поппей! Лучше позаботься о том, чтобы Сенат привёл в порядок государственные дела. Не хочу, чтобы Тиберию достались неразрешённые вопросы.

Поппей Сабин склонил белокурую голову. Знатное положение и богатство позволяли ему жить в роскоши, а дерзкий ум сделал его приближённым к Октавиану.

В отличие от Поппея, Вебуллен не мог похвастаться благородным происхождением. Он был одним из вольноотпущенников Октавиана, но благодаря преданности и честности добился доверия в окружении кесаря. Со временем многие перестали воспринимать Вебуллена как бывшего раба. Октавиан часто вёл с ним беседы о жизни, обсуждал былые победы на войне, красивых женщин, а также давал ему различные поручения. Вебуллен был очень исполнителен. К тому же он помнил, что свободой обязан Октавиану, и потому служил кесарю с искренней преданностью.

Толстый, невысокого роста, с живым обаятельным румяным лицом, Вебуллен сейчас стоял перед своим господином, человеком, творившим великие свершения ради своего народа, и с грустью внимал его речам.

Октавиан Август... Первый кесарь Рима. Человек, при жизни ставший легендой. А он, Вебуллен, всегда верно служил ему и гордился этим. И вот Октавиан заявляет, что жить ему осталось всего сто дней. Вебуллен верит астрологам. Вебуллен верит в предсказания. И поэтому от слов Октавиана ему тошно.

   — Когда прикажете ехать к Тиберию, повелитель мой? — осведомился он.

   — Нынче же выступай в дорогу, — ответил Октавиан. — А ты, Поппей, немедленно собери сенаторов в курии[2]. Теперь оставьте меня одного. Выполняйте приказы, которые я вам дал.

Не проронив ни слова, оба его приближённых покинули зал.

Октавиан остался сидеть в огромном помещении, где каждый звук гулко отражался от стен. Несколько секунд он рассеянно следил взором за скользящими сквозь окна солнечными лучами, и на его узких губах блуждала лёгкая улыбка. Потом глубоко вздохнул и подозвал раба, ждущего его приказов в нише.

   — Дай распоряжение слугам заняться сборами в путь, — сказал он. — Мы едем в Нолу.

Раб заторопился исполнить распоряжение. Октавиан готовился отправиться в путешествие, из которого ему уже не суждено будет вернуться в Рим живым.

ГЛАВА 2

Оказавшись в коридоре, Вебуллен сразу же направился к выходу в галерею, чтобы объявить слугам о своём предстоящем отъезде. Исполняя требование Октавиана, он должен отправиться в Германию, где на берегах Рейна стояли войска Тиберия, ведущие сражения с местными племенами.

   — Подожди, Вебуллен! — окликнул его Поппей, нагнав у дверей.

Остановившись, вольноотпущенник сдвинул брови.

   — Вы меня задерживаете, господин Поппей, а мне предстоит уже сегодня выступить из Рима, — пробормотал он.

   — Да, да! Я знаю это, — кивнул Поппей и, положив руку ему на плечо, отвёл к одному из окон. — Послушай, ты не считаешь, что звездочёты ошиблись в предсказаниях? Ведь кесарь уже стар и его легко убедить в любой, даже самой невероятной, лжи. К тому же он всегда был суеверен.

   — Я разделяю мнение кесаря, — угрюмо возразил Вебуллен.

Поморщившись, Поппей обвёл взором галерею. Вокруг бродили часовые. Какой-то раб стремительно шагал куда-то с поручением. С улицы доносились громкие людские голоса и конское ржание.

Октавиан Август не любил роскошных домов. Ему не нравилось хвастаться своим богатством, он ценил человеческую простоту. Здесь, на Палатине, кесарь сорок лет владел большим просторным жилищем, но лишь недавно, под влиянием жены, начал обставлять его с роскошью. Ливия считала, что царям не следует пренебрегать украшением покоев.

   — Меня пугает то, что Октавиан всё же остановил свой выбор на Тиберии. Конечно, Тиберий — сын Ливии, он усыновлён кесарем, но всё же... меня пугает этот человек, — вдруг произнёс Поппей.

   — Боги предопределили Тиберию царствовать, — сказал Вебуллен. — Многие таинственные предзнаменования ещё до его рождения указывали, что ему суждено нами править.

К примеру, моя тётка, рабыня Ливии, рассказывала мне, что когда та была беременна, им обоим захотелось погадать. Они взяли из-под курицы яичко и грели его поочерёдно в руках. Наконец из яичка вылупился птенец с хохолком. Небывалое дело! Это указывало на то, что ребёнку Ливии суждено будет принять власть. А вскоре после его рождения астролог Скрибоний предрёк, что Тиберий будет царём. Поэтому я никогда в нём не сомневался.

В этот момент разговор их прервали звуки драки, закипевшей вблизи стен дворца, на форуме.

Когда Поппей и его собеседник лишь начинали свой разговор, они видели выступавшего там оратора, но теперь, к собственному удивлению, наблюдали потасовку. Во время ораторской речи к говорившему сквозь толпу протиснулся полный молодой патриций и ударил того в лицо кулаком, сочтя выступление для себя оскорбительным. Закрыв руками лицо, оратор скрючился и взвыл, а разъярённого драчуна с трудом удержали стражники.

   — Гней Домиций Агенобарб! — мрачно усмехнулся Поппей, узнав задиру. — Каждому в Риме известна его необузданность!

   — С вашего позволения, Поппей, я бы хотел приступить к исполнению приказа Августа, — произнёс Вебуллен, решив воспользоваться ситуацией и оставить собеседника.

   — Конечно, любезный Вебуллен. Не смею тебя больше задерживать, — кивнул Поппей и вновь устремил взор к форуму.

Агенобарба уводили с площади, он всё ещё громко огрызался и грозил кулаками в сторону избитого оратора.

А Вебуллен торопливо шёл через галерею к лестнице. Спустившись по ней во двор, он попросил командира преторианцев дать ему отряд стражи для охраны во время путешествия. Тот не возражал — все во дворце знали, что Вебуллен всегда действует с одобрения Августа.

Спустя четыре часа Вебуллен уже покидал Рим в закрытом паланкине, окружённый стражей и рабами. В Германию он вёз важное послание для наследника престола.

ГЛАВА 3

Густой туман уныло клубится над речкой. Холодно. Небо затянуто серыми тучами, и ничто не предвещает появления солнца.

Промозглая погода — вполне обычное явление для Германии. Тиберий это хорошо знает. Он в здешних краях уже второй раз. Лёжа на плаще, постеленном на влажной траве, он бодрствует в то время, когда почти весь лагерь, кроме часовых, погружен в сон. Раннее утро на Рейне дарит ощущение тишины, спокойствия и уединения.

Но Тиберий понимает, что это ощущение обманчиво. Германия бурлит из-за мятежей варваров. Лагерь римлян, разбитый на берегу Рейна, огромен, велик, могуч. Он пугает германцев. Вид железных орлов легионов вызывает в них трепет. Они дважды побеждены людьми Тиберия, но дух их не сломлен.

В первый свой приезд Тиберий нанёс им серьёзные поражения. Но они продолжили борьбу. Тогда он вновь прибыл сюда и жестоко разбил их. По этому поводу ему в Риме неплохо было бы устроить триумф, но он не желает вызывать недовольство отчима, ибо Октавиан презрительно относится к той роскоши, что всегда сопровождает въезд триумфатора. А Тиберий боится потерять расположение кесаря. Он слишком много испытаний вынес в прошлом, чтобы не желать получить от жизни власть и богатство.

Было время, когда он, Тиберий, сын Ливии, считался в Риме изгоем. Приближённые Октавиана настраивали его против пасынка, и Тиберий, несмотря на протесты матери, уехал на Родос. Там он жил, всеми презираемый, и подвергался насмешкам простолюдинов.

Но фортуна переменчива: окружение Октавиана изменилось, и кесарь вновь вспомнил о пасынке. Тиберию было разрешено прибыть в Рим. Кесарь официально признал его наследником. Теперь в распоряжении Тиберия слуги и многочисленные стражники. Отныне все видят в нём человека, который будет править Римом после Октавиана.

Тиберий не сомневался в том, что ему судьбой предначертано стать кесарем. Ливия говорила ему о предзнаменованиях и пророчествах звездочётов. К тому же несколько лет назад на пути через Сирию, возле города Филиппы вдруг сам собой вспыхнул огонь на алтарях в храме Юпитера, считавшегося покровителем римских кесарей.

Теперь несколько громких побед во славу государства придали ему авторитет в глазах солдат. В лагере он старался держать себя с людьми как можно проще и позволял приходить к нему за советами в любое время суток — он любил спать на траве, глядя в огромное чистое небо, а не в шатрах, как прочие вельможи. Ещё недавно всеми презираемый изгнанник превращался в человека, имеющего все шансы добиться если не любви подданных, то хотя бы их преклонения.

Внешностью Тиберий очень напоминал свою мать, Ливию. Красивое веснушчатое лицо с тонкими чертами и белой кожей обрамляли густые медные локоны. На нём выделялся узкий нос с горбинкой. Большие синие глаза скрывались под сенью длинных ресниц. Роста он был выше среднего, худой, гибкий, изящный с изысканными руками. При дворе Тиберий обычно одевался роскошно, несмотря на то что отчим неодобрительно относился к этому, но в походах предпочитал тёмные туники и плащи.

В то пасмурное утро на Рейне Тиберий много размышлял о своей жизни в странствиях и с удивлением ловил себя на мысли, что почти не скучает по Риму. В Риме не было ничего, что бы он действительно любил.

Чья-то тень скользнула возле него в тумане. Тиберий напрягся и осторожно нащупал рукоять меча, лежащего рядом на траве. Послышались звуки борьбы и крик, перешедший в стон.

— Варвары! — зазвучали взволнованные голоса солдат, кто-то зажёг факел.

Вскочив, Тиберий увидел, как в зареве огня факелов, всего в двух шагах от него на земле лежит умирающий варвар, с хрипом выплёвывая сгустки крови. В его груди торчит меч юного воина Германика. Сам Германик, опустившись на одно колено, склонился над варваром и тяжело дышит из-за недавней борьбы.

   — Что случилось? — резко спросил Тиберий.

   — Этот человек в одиночку проник в лагерь, чтобы убить вас, господин мой, — отозвался Германик. — Видимо, он знал, как вы выглядите, и следил за вами. А я, в свою очередь, следил за ним. Когда он подобрался к вам, я убил его.

Вокруг стали собираться встревоженные случившимся воины. Некоторые с восхищением взирали на Германика, многие громко хвалили его за верность командиру.

   — Наверное, я должен поблагодарить тебя, Германик, — угрюмо произнёс Тиберий. — Ведь ты спас мне жизнь. Спасибо тебе.

Варвар перестал шевелиться и затих. Вытащив из его груди меч, Германик слегка кивнул Тиберию.

   — Я уверен, что вы бы на моём месте поступили так же, — молвил он.

   — Конечно, — холодно ответил Тиберий.

Этот юноша ему никогда не нравился. Германик был сыном его родного брата, Друза. Несколько лет назад, заметив ум, благородство и искренность отрока, Октавиан подумывал о том, чтобы, обойдя Тиберия, передать тому власть. Старого кесаря останавливала лишь чрезмерная юность Германика.

Тогда Октавиан настоял на том, чтобы Тиберий, став наследником, усыновил племянника и сделал впоследствии преемником. Тиберий, который во многом зависел от решений Октавиана, был вынужден согласиться, но с тех пор стал с осторожностью относиться к племяннику.

Германик понимал чувства дяди. Он не стремился к власти, но, как и Тиберий, был всего лишь марионеткой в руках Октавиана и людей, к нему приближённых.

Красивый, среднего роста, с вьющимися белокурыми волосами и продолговатым лицом, он обладал мягкостью манер, учтивостью и сдержанностью и потому очень располагал к себе людей. Его огромные голубые глаза умели ласкать своим взором, а улыбчивость и спокойствие придавали Германику обаяние. На отца он похож не был. Про него говорили, что в нём проявилась кровь его матери, Антонии.

Он редко покидал дом своей семьи в Риме, но этот поход уже принёс ему славу, невзирая на юный возраст. Слыша разговоры солдат, Тиберий иногда думал, что Германика в армии любят намного больше, чем его. Германик олицетворял собой всё то, что ценилось в Риме. А после нынешнего происшествия, число его поклонников лишь увеличилось.

Проводив Германика долгим, пристальным взором, Тиберий мрачно усмехнулся. Конечно, ему следует быть благодарным, ведь Германик только что спас его от варвара. Но в сердце Тиберия, к его собственному удивлению, не находилось места для признательности.

Внезапно среди тумана, постепенно таявшего в свежем утреннем воздухе, прозвучал отдалённый звук фанфар. По дороге, ведущей от соседнего леса к берегу реки, ехал большой отряд преторианцев, сопровождавший чей-то паланкин.

Насторожившись, Тиберий поднял с земли свой плащ и ножны. «Посланники Августа», — догадался он.

Между тем кавалькада приближалась. Достигнув подступов к лагерю, командир преторианцев, придержав коня, подозвал одного из солдат и о чём-то спросил его.

Решительно зашагав навстречу прибывшим, Тиберий окликнул командира:

   — Эй, воин! Вижу, что ты прибыл от Августа и сопровождаешь посланника! Приветствую тебя!

   — И я вас приветствую, господин Тиберий, — ответил командир преторианцев, спешиваясь. — Мы привезли сюда человека, который передаст вам послание Августа.

Полог паланкина приподнялся и Тиберий заметил Вебуллена. Толстяк хмурился, утратив свой обычный румянец, он был утомлён путешествием.

Кряхтя, вольноотпущенник покинул паланкин и отвесил Тиберию неуклюжий поклон.

   — Да, это я, господин мой... Я верный слуга старого кесаря, желающий доставить от него сообщение будущему кесарю, — и он тяжело вздохнул.

Тиберий усилием воли подавил охватившее его волнение. Он знал, что если Октавиан прислал к нему Вебуллена, это означало лишь то, что поручение отчима носило личный характер, ведь Вебуллен был доверенным слугой отчима.

Веснушчатое лицо Тиберия слегка побледнело, но глаза по-прежнему горели холодным блеском. Кивнув, он подал Вебуллену руку и пригласил пройтись вдоль берега реки.

   — Как только ты всё расскажешь мне, Вебуллен, я немедленно прикажу накормить тебя и предоставить в твоё распоряжение шатёр, — молвил он.

Вебуллен согласно кивнул. Они побрели по берегу Рейна, глядя, как над поверхностью воды ещё клубится туман. Кроны дубов, вязов и осин уныло шелестели листвой.

   — Я слушаю тебя, — произнёс Тиберий, когда вблизи от них не осталось посторонних.

Голос у Тиберия глухой, довольно низкий. Он редко кричит. Зато иногда интонации его речи звучат очень резко, грубо. Но Вебуллен никогда на него не обижается. Нрав Тиберия ему хорошо известен.

   — Октавиан сильно болен, господин.

   — Мне это известно. Он был болен, ещё когда я уезжал на Рейн.

   — Сейчас ситуация приняла более серьёзный характер.

   — Что же изменилось? — насмешливо осведомился Тиберий.

   — Было важное знамение, — проговорил Вебуллен. — А потом и предсказание. Над Римом разразилась гроза, и удар молнии выбил первую букву в слове «Caesar» у статуи Августа на Палатине. Астрологи считают, что ему осталось править всего сто дней, после чего он будет обожествлён. Октавиан не сомневается, что предсказание верно. На днях он отбыл в путешествие по государству, чтобы в последний раз взглянуть па просторы и подданных. Меня он выслал к вам с приказом — Вы должны прибыть в Нолу. Именно в Нолу собирается ехать Октавиан сразу после того, как покинет Неаполь.

Выслушав Вебуллена, Тиберий задумался. Он стоял у самой воды, рассеянно наблюдая за мирным течением реки. Сколько раз прежде он думал о том, что рано или поздно ему предстоит принять власть... и вот теперь всего несколько недель отделяют его от этого события.

   — Вы станете новым кесарем, — дрогнувшим голосом произнёс Вебуллен.

   — Хм! А что говорит моя матушка по поводу предсказаний?

   — Ливия — мудрая женщина и не спорит с мужем. Я полагаю, она понимает, что её ждут перемены — гибель супруга и триумф сына. Она всегда любила вас. Именно вы были частью её души.

   — Да, меня она любила больше, чем Друза, — кивнул Тиберий. — Но лишь потому, что я очень похож на неё. В любом случае Друз погиб, и у неё есть только я. С Октавианом боги не дали ей детей. Поэтому у него не было выбора при назначении преемника, ведь от брака со Скрибонией у него лишь дочь Юлия.

   — Напоминаю вам о его внуке, сыне Юлии от полководца Агриппы, — лукаво усмехнулся Вебуллен. — Юноша приходится кесарю прямым наследником.

Но Тиберий лишь презрительно засмеялся.

   — Ах, Вебуллен, — молвил он своим властным тоном. — Ты напомнил мне об этом ничтожестве — Агриппе Постуме! Все в Риме знают, что он душевнобольной неадекватный человек, буйный и свирепый. Даже сам дед выслал его из Рима подальше от окружающих. Он опасен для себя и для других.

   — И тем не менее Агриппа Постум — внук кесаря. С этой насмешкой судьбы нам всем приходится мириться, — вздохнул Вебуллен.

   — До поры до времени, — пробормотал Тиберий.

Но толстяк его не расслышал. Резкий, холодный порыв ветра разогнал туман. Из лагеря донеслись громкие голоса, хохот и звон оружия.

— Ты можешь расположиться в крайнем северном шатре, — молвил он Вебуллену. — Не отказывай себе ни в угощениях, ни в выпивке. Выспись. Завтра мы выступим в путешествие. — И Тиберий, слегка улыбнувшись, стремительно зашагал в сторону лагеря, чтобы отдать распоряжение о сборах.

Тиберий вновь вспомнил недавнее нападение варвара и то, как преданно поступил Германии. Тиберий удивлялся, почему не чувствует признательности. Возможно, причина была в его дурном отношении к Германику.

Он планировал отбыть из Германии во главе нескольких преторианских отрядов. Учитывая то, что старый кесарь горячо любил Германика, Тиберий понимал, что юношу придётся взять с собой в Нолу.

Его неожиданное решение отбыть в Нолу удивило солдат, но когда стало известно о дурном самочувствии Октавиана, в лагере все встревожились, осознав, что империи грозит смена власти. Начались торопливые сборы, которые заняли у преторианцев всю ночь.

ГЛАВА 4

Небольшая флотилия галер Октавиана, покинув Неаполь, направлялась в Нолу. Проехав через Кампанию[3] и южную часть полуострова, старый правитель плыл к месту своего окончательного пристанища. Именно там он намеревался официально передать власть приёмному сыну.

Весь путь через Италию Октавиан проделал в паланкине, лишь изредка покидая его, чтобы ответить на приветствия подданных, которые встречали его кортеж в каждом городе. Они любили его. С ними он был прост и общителен, а взор его очей, источающий яркий блеск, казался им божественным.

Справедливый правитель. Воин, принёсший своему народу победы.

Октавиан чувствовал, что всё это постепенно уходит в прошлое, его достижения становятся частью эпохи. Жизненные силы покидали его. Ещё не достигнув порта, он вновь ощутил рези в животе и тошноту. Во время плавания его недуг лишь усилился. Кесарь предпочитал не выходить из каюты и не принимал даже тех родственников и знатных патрициев, что отправились с ним в путешествие. Лишь жена и двое верных слуг имели к нему доступ.

   — Помнишь ли ты, Ливия, как мы с тобой впервые встретились? — говорил он, положив голову на колени немолодой, но ещё статной женщине, сидящей на его постели. — Ты ведь была тогда женой моего врага, мятежника, подло бросившего мне вызов. Но ты оказалась такой красивой... Я влюбился. И эта любовь владела моим сердцем всю жизнь.

   — Верно, — улыбнулась Ливия. — Хотя ты не всегда был предан мне и часто изменял.

   — Прости, что заставлял тебя страдать, — подняв голову, Октавиан погладил её по щеке.

Тонкое, изысканное лицо Ливии сохранило остатки былой красоты. Огромные синие глаза её, так же, как и много лет назад, горели насмешливо. Узкий нос с небольшой горбинкой подчёркивал благородство черт. В густых рыжих волосах, собранных на затылке, время оставило седину. Высокая, длинноногая, стройная, прежде она легко покоряла мужчин прекрасной наружностью. Впрочем, за красотой Ливии всегда скрывался ум, а Октавиан это качество очень ценил. За годы правления он много раз прислушивался к мнению жены по самым разным вопросам, в том числе и государственным.

Никто не ведал, питала ли жена любовь к кесарю или она всегда преследовала в союзе с ним лишь собственную выгоду. Но тем не менее вместе они прожили счастливо много лет, вместе вырастили Тиберия, Юлию и внуков Октавиана, а Ливия всегда оставалась мужу самым преданным человеком.

   — Я давно простила тебя за измены, любовь моя, — вкрадчиво произнесла Ливия, и супруг крепко сжал её унизанные перстнями пальцы в своей руке.

Галера слегка раскачивалась на волнах. Мачты поскрипывали от ветра. Пёстрые, вышитые орнаментом паруса наполняло свежее дыхание моря.

Флотилия достигла Нолы поздней ночью, когда время уже перевалило за полночь. Октавиан появился на палубе, опираясь на плечи рабов.

Вдоль береговой линии мерцали огни горящих факелов. Суда пришвартовались у мыса, выходящего далеко в море. С одного его края располагался городской порт, но Ливия хотела, чтобы её муж и свита сошли на берег возле подступов к скромной вилле, на которой обычно останавливался кесарь, прибывая в Нолу.

На берегу Октавиана и его сопровождение встречало несколько десятков слуг и стражников. Их заранее оповестили о прибытии кесаря, и они подготовили для него лучшие покои виллы.

Шагая позади мужа, Ливия щурилась от ветра. Впереди, озарённая факелами, стояла огромная вилла из белого мрамора, украшенная колоннами, барельефами и скульптурами. Ливия помнила, как двадцать лет назад лучшие зодчие Рима, исполняя приказ Октавиана, возвели для него эту виллу вблизи Нолы. За прошедшее время он приехал сюда лишь во второй раз.

Следом за кесарем на причал сходили его многочисленные рабы, стражники и слуги. В числе прибывших в Нолу патрициев были самые знатные представители римского нобилитета и родственники кесаря. Ливия видела в их толпе Поппея Сабина, своего внука Друза, Домиция Агенобарба...

Наблюдая за тем, какое волнение вызывает между ними дурное самочувствие Октавиана, она презрительно усмехнулась — все эти люди искали прежде в окружении кесаря собственную выгоду и теперь их заботило лишь то, насколько изменится их жизнь при новом правителе.

   — Мой сын сядет на трон. Тиберий станет кесарем Рима, — пробормотала Ливия, словно сама всё ещё не верила в это.

Много лет она старалась убедить мужа предпочесть Тиберия всем остальным возможным преемникам. И вот её сын получит могущество и огромную власть в богатом громадном государстве. Она — мать будущего владыки мира! Узнав о том, что Октавиана преследуют скверные предзнаменования, а его здоровье сильно ухудшилось, она почти постоянно думала о Тиберии. Муж послал к нему в Германию Вебуллена. Сын приедет в Нолу через несколько недель или даже дней. Она всегда пылко любила Тиберия и не сомневалась в том, что он превратится в великого правителя.

— Там остались мои несчастные подданные... Эти воды отделяют меня от них, как и от всей Римской империи, — сказал Октавиан, глядя на морскую гладь тусклыми глазами. — Отныне море превратится для меня в реку Стикс, ибо, прибыв на здешний берег, я уже не вернусь обратно в Рим.

Переведя дыхание, он вновь заковылял по мраморной лестнице к вилле, и все, кто видел его сейчас, удивлялись тому, что этот больной старый человек когда-то вёл людей в ожесточённые сражения и расширял границы государства — первый римский кесарь после Юлия. Новый царь. А теперь он лишь груда костей и кожи, с трудом цепляющаяся за плечи своих рабов.

Достигнув виллы, Октавиан захотел сразу лечь в постель и приказал подать ему ужин в покои. Ливия молча последовала за ним. Она осознавала, что теперь ей предстоит почти постоянно находиться возле умирающего мужа.

В ту ночь, занимая предоставленные им комнаты, придворные думали лишь об одном: Риму грозила смена власти. И судя по состоянию Октавиана — перемены обещали произойти уже в ближайшее время.

ГЛАВА 5

Тиберий не делал длительных остановок, следуя через Италию. Его не любили в городах, и никто не приветствовал его кортеж. Поэтому общаться с подданными он не испытывал желания.

В Неаполе он взял две галеры, принадлежащие местному префекту и, разместив на них свиту, отчалил в Нолу. Короткое плавание его маленькая флотилия совершила при попутном ветре.

Остров показался перед ним, утопая в ослепительном потоке солнечных лучей. Блики искрились на голубой поверхности воды. Воздух был пронизан полуденным зноем. Облокотившись о перила, Тиберий щурился от солнца, вглядываясь в далёкие очертания виллы. Со всех сторон её окружали зелёные сады, а на востоке — оливковая роща. С другого края длинного песчаного мыса был порт, но галеры флотилии Октавиана стояли у причала, откуда начиналась белая широкая лестница, ведущая к вилле.

   — Он уже здесь, — прошептал Тиберий.

   — Конечно, здесь, — ответил оказавшийся рядом Вебуллен. — Он ведь раньше вас прибыл в Нолу. Он ждёт вас, — толстяк плохо переносил дневную жару и, тяжело дыша, сопел. От пота, градом стекавшего со лба, у него болели глаза.

В отличие от него, Тиберий любил приморский климат. Ему нравилось свежее дыхание моря и крепкий ветер. Одетый в тёмную тунику, вышитую по краям серебряным орнаментом, в сандалиях из тонкой кожи, он с удовольствием подставлял лицо жаркому солнцу. На его руке искрился золотой браслет в виде змея, обвивающего запястье несколькими рядами. Это украшение он носил всю свою жизнь.

Услышав, как Германик отдал приказ капитану бросить якорь, Тиберий, к собственному удивлению, не испытал раздражения. Сейчас он старался не замечать племянника.

Галеры причалили возле кораблей Октавиана. Издали заметив их приближение, на пристань вышло несколько слуг, чтобы встретить прибывших.

   — Кесарь спустился в трапезную, господин, — робко сказал Тиберию один из служащих на вилле рабов.

   — Проводи нас туда, — мрачно усмехнулся Тиберий. — А потом мы займём покои, предоставленные нам, и отдохнём после путешествия. — И он первым зашагал за рабом в сторону виллы.

Солдаты, слуги и вельможи, которых он привёз с собой из Германии, шли за ним. Уже сейчас они чувствовали в нём будущего государя.

Поднявшись по лестнице, с двух сторон которой росли оливковые деревья, Тиберий оказался на крыльце виллы. Здесь его ждали глава преторианцев и Ливия.

   — Сын мой! — простонала она и крепко сжала его в объятиях.

Он тоже обнял её, шепнув на ухо:

   — Я к Августу, матушка...

Отстранившись, Ливия взглянула в его холодные синие глаза. Тиберий был преисполнен решительности.

   — Знай, что ему совсем худо, — глухо произнесла она. — Вчера у него отвисла челюсть, и он уже с трудом держит в руках предметы. Боли в желудке не прекращаются с момента отъезда из Рима. Когда два часа назад твои корабли появились на горизонте, он велел устроить пир, чтобы оказать тебе достойную встречу. Сам он предпочитает есть в своих покоях.

Кивнув, Тиберий нежно сжал тонкие пальцы Ливии и вновь пошёл за рабом, шагая стремительно, по привычке опустив голову и глядя под ноги. Но иногда, встречая по пути людей, он читал робость и раболепство в их взорах. В нём уже видели правителя Рима. А ведь Октавиан ещё был жив.

Тиберию стало тошно. Впрочем, мысли о человечестве и раньше вызывали у него лишь чувство боли в душе и глубокое разочарование.

Его связывали с Октавианом весьма сложные отношения. Ведь, с одной стороны, именно Октавиану он был обязан своим великолепным образованием и воспитанием, но в то же время именно Октавиан стал причиной его разрыва с женщиной, которую он любил. Это разбило ему сердце.

В юности всеми помыслами и желаниями Тиберия владела прекрасная Випсания, и он женился на ней. Их сын Друз был очень похож на Випсанию — те же большие тёмные глаза, белая кожа, хрупкость, изящество, вьющиеся чёрные волосы...

Однако этот брак оказался очень недолгим. Юлия, родная дочка Октавиана, успевшая к тому времени овдоветь, воспылала к Тиберию безумной страстью. То, что любовь её была безответной, причиняло ей невыносимое страдание. Заметив это, кесарь приказал Тиберию развестись с любимой Випсанией и жениться на Юлии. Ради того, чтобы сохранить расположение отчима, Тиберий покорился. Он расстался с женщиной, которую обожал, и женился на той, что была ему безразлична.

Со временем его безразличие переросло в жгучую ненависть. В постели он обращался с Юлией грубо и жестоко, как с обычной шлюхой, а потом уехал от неё на Родос, где несколько лет жил изгнанником. В его отсутствие Юлия предавалась такому чудовищному разврату, что сам Октавиан выслал её из Рима, поселив на острове Пандатерия и создав ей суровые условия для жизни. Кесарь не желал даже слышать о Юлии, опозорившей его род.

Но Тиберий о ней не забыл. Подчас ненависть бывает столь же сильной, как страсть или любовь. Он всё ещё продолжал винить её в своих страданиях. Мысль о том, что Юлия мучается вдали от Рима, семьи и развлечений, утешала его.

Випсанию он больше не видел. Октавиан позаботился о том, чтобы после развода они больше не встречались. Что же до Друза, то мальчик воспитывался при дворе и никогда не общался со своей матерью.

Войдя в большую трапезную, утопавшую в свете солнца, струящегося через окна и играющего на мозаике и фресках, Тиберий увидел Октавиана.

Старик, бледный, больной, измождённый, возлежал на вышитом серебром диване во главе стола. На его седых волосах тускло поблескивал золотой венец кесарей. Жилистой дрожащей рукой он с трудом поднимал к потрескавшимся губам кубок вина.

Подоспев вовремя, Тиберий услужливо поддержал ему кубок.

   — A-a-a, carissimum filium[4], — заулыбался Октавиан, взглянув на Тиберия. — Как прошло твоё путешествие?

   — Замечательно, — ответил Тиберий. — Меня лишь угнетало известие о том, что ты нездоров.

   — Да, да... Я болен, сын мой. И вы все уже через несколько дней останетесь без меня, — сдержанно произнёс Октавиан. — Пророчества верны, знаешь ли... Но присядь. Раздели трапезу, устроенную специально для тебя.

Тиберий покорно опустился на соседнее ложе. В зале он увидел нескольких консулов, сенаторов, Домиция Агенобарба, обнимавшего за талию молодую рабыню, и своего сына.

«Друз... Радость всей моей унылой жизни... Свет, озаряющий моё скорбное существование. О, Друз, ты единственное напоминание мне о моей Випсании», — подумал Тиберий и ласково улыбнулся Друзу. Это была его первая улыбка за весь день.

Внешне Друз сильно от него отличался. Совсем ещё юный, почти отрок, обладающий хорошими манерами и благовоспитанностью, он был черноволосым, немного нервным и очень весёлым. В его очах искрилась такая любовь к жизни, что он невольно заражал ею других. Тиберий же даже в дни юности не отличался жизнерадостью и обладал довольно угрюмым нравом.

У Друза при дворе было великое множество друзей, в том числе Германик. Поэтому, едва оказавшись в зале, племянник Тиберия поторопился занять место возле своего приятеля.

Фрасилл, астролог Тиберия, всегда сопровождавший его в поездках, расположился недалеко от старого кесаря, рядом с Агенобарбом.

Октавиан внимательно посмотрел на него и усмехнулся:

   — Как звездочёт моего сына вы уже сделали ему ожидаемое предсказание? — спросил он. — Вы пообещали ему власть?

Растерявшись, Фрасилл не посмел подтвердить догадку Октавиана. Тем временем кесарь посмотрел на Германика, увлечённого беседой с Друзом, и сказал:

   — Будущее империи определено. Я рад, что ты, сын мой Тиберий, согласился провозгласить юного Германика своим наследником. Теперь я знаю, что Рим находится в надёжных руках. — И он, зажмурившись, стал внимать льющимся звукам флейт, авлосов и кифар[5], на которых играли приглашённые музыканты.

Рабы возле стола пробовали кушанья пред тем, как подать господам. Виночерпий разливал вино в кубки. Сквозь открытые окна доносился отдалённый рокот волн.

Тиберий с удовольствием выпил вина и съел немного жареной рыбы, сыра и лепёшек. Он знал, что Октавиан чувствует себя не слишком хорошо, но не подозревал, что настолько худо. Ливия была права.

   — Сын мой, — проводи меня в мои покои, — вдруг сказал Октавиан.

   — Да, отец, — с готовностью ответил Тиберий и подал старику руку.

Опершись на локоть сына, кесарь медленно поднялся со своего ложа. По залу прокатился взволнованный шёпот, но Октавиан, окинув собравшихся взглядом, покачал головой:

   — Не тревожьтесь обо мне. Пируйте. Ешьте! Пейте во славу Рима! — молвил он и с трудом пошёл к дверям, поддерживаемый Тиберием.

Старый кесарь отправился на второй этаж виллы, где находились занимаемые им покои. По пути он лёгкими кивками отвечал на приветствия прибывших с Тиберием преторианцев. Среди них Октавиан уже давно слыл легендой. Его любили в армии за былые победы, а также потому, что он всегда щедро платил солдатам.

В сопровождении Тиберия кесарь вошёл в свою опочивальню. Рабы тотчас закрыли за ними тяжёлые двухстворчатые двери, окованные золотыми пластинами.

Проводив Октавиана по ряду ступеней к ложу, Тиберий усадил его на край постели. Морщась, Август взял пасынка за тонкие запястья.

   — Побудь со мной немного, Тиберий.

   — Хорошо, отец, — Тиберий опустился возле него.

Несколько минут они молчали. В зале было тихо. Лишь плеск волн у мыса доносился до их слуха. Разглядывая фрески на куполе, Тиберий вновь подумал о своём будущем. Он жаждал власти. Он хотел могущества.

   — Править Римом означает нести на себе не только милость богов, но и тяжёлое человеческое бремя. Ты ведь это понимаешь, — сказал вдруг Октавиан.

   — Я справлюсь с таким бременем, хотя не ищу власти...

   — Не лицемерь, сын. Со мной ты можешь быть откровенным.

   — Отец, я обещаю тебе править согласно нашим законам, быть суровым к тем, кто оскверняет величие империи, и великодушным к союзникам, — ответил Тиберий.

   — Да, ты сильный. Я знаю, что ты очень сильный, — пробормотал Октавиан. — Ты во многом сильнее, чем я.

   — Почему ты так считаешь?

   — Нужно быть невероятно сильным, чтобы развестись со своей горячо любимой женой и вступить в брак с той, кто тебе противен. Я бы так не смог поступить.

   — Ах, ты о браке с Юлией! — нахмурился Тиберий. — Но когда я жил с Випсанией, я был совсем юн... Мне пришлось тебе покориться.

   — Я много раз с тех пор жалел о том, что развёл тебя с Випсанией! — процедил сквозь зубы Октавиан. — Юлия всегда вела себя ничем не лучше обыкновенной шлюхи. Но я поздно осознал, что она тебя недостойна. Скажи, ты всё ещё любишь Випсанию?

«Люблю. И всегда буду любить!» — подумал Тиберий. Сердце его заныло от боли, хотя с тех пор, когда он в последний раз видел её, прошло уже много лет.

   — Со временем даже лучшие чувства имеют свойства забываться, — солгал он и печально улыбнулся Октавиану.

   — У меня есть для тебя дар, сын, — проговорил Октавиан и кивнул в изголовье постели, где стоял серебряный ларец. — Достань то, что внутри шкатулки.

Взяв ларец, Тиберий раскрыл его и увидел свиток, скреплённый печатью кесаря. Недоумённо пожав плечами, он сломал печать и изучил содержимое. Его вдруг охватило волнение, и он, всегда такой сдержанный, ощутил дрожь в пальцах.

   — Ты освободил меня от брака с Юлией. Спасибо, отец...

   — Да, я сам составил указ о вашем разводе. Нужно было раньше прислать его тебе, — отозвался Октавиан. — Ты счастлив?

   — Да, — прошептал Тиберий, подняв на него большие холодные глаза.

   — Можешь снова вступить в брак, если захочешь...

   — Увы, но я предпочёл бы теперь оставаться безбрачным.

   — А как ты поступишь с Юлией, когда сядешь на мой трон? — лукаво хмыкнул Октавиан.

   — Я не размышлял ещё о чести сесть на твой трон, — уклончиво произнёс Тиберий.

   — Хм... Ты весь в свою мать! Мудрость, соединённая с хитростью и даже с коварством. Но именно поэтому я так ценил всю жизнь мою Ливию! Именно поэтому я внимал её советам! Что ж... Не женись. Это твоё право. Но я сомневаюсь, что ты действительно останешься холостяком, ведь ты так красив! — И Октавиан вздохнул. — Я много думаю о тебе, о Ливии и других близких мне людях в эти дни! Я даже вспоминаю сына Юлии от Агриппы, юного безумца, которого я сослал сначала в город Суррент, а потом на остров Планазию. Ужасный нрав! Ярость! В припадках сумасшествия он проявляет огромную силу, калечит окружающих и самого себя... Настоящий безумец! Но всё же Агриппа Постум — мой внук но крови. Иногда меня переполняет сочувствие к нему. Он не виноват в том, что так тяжело болен.

   — На Планазии ему самое место, — твёрдо возразил Тиберий.

   — Ты не представляешь себе, в каких чудовищных условиях он там содержится! — молвил Октавиан. — Каменные стены крепости, жестокие центурионы не позволяют ему гулять. Я прошу тебя, Тиберий, позаботься о нём так же, как ты бы позаботился о своём родном брате! Его нужно забрать в Рим. Он может находиться под наблюдением стражи, но в хороших условиях и в достатке.

   — Если привезти Агриппу в Рим, может случиться государственный переворот. Всегда найдутся желающие посадить на престол душевнобольного человека, чтобы потом править от его имени.

У Октавиана не было сил спорить с пасынком. К тому же Тиберий рассуждал сейчас мудро, хотя и жестоко.

   — Поступай с ним как сочтёшь нужным, Тиберий, — молвил Октавиан. — А теперь иди. Я желаю отдохнуть.

Поднявшись с постели, Тиберий прижал к груди ценный для него свиток.

   — Ещё раз спасибо тебе за развод, отец.

   — Я лишь исправил ошибку, которую когда-то совершил.

Поклонившись, пасынок направился к выходу из зала.

Едва рабы захлопнули за ним двери, Октавиан, опустив голову, тяжело вздохнул:

   — Бедный Рим, — сказал он. — В какие железные челюсти ты попадёшь!

Над морем начинало садиться солнце. Близился вечер.

ГЛАВА 6

Прижавшись к приоткрытой двери, ведущей в трапезную, молодая девушка в зелёной тунике пристально следит за гостями. Рядом с ней находятся две её рабыни. Взор светлых приподнятых к вискам очей девушки всё чаще возвращается к Германику. Белокурый, статный, с улыбчивым загорелым лицом, он невольно притягивает к себе её внимание...

Любовь бывает жестокой, Агриппина, — произнёс Тиберий, который возвращался от Октавиана и случайно заметил её.

Встрепенувшись, девушка решительно взглянула на него, вскинув голову. Её щёки, покрытые веснушками, вспыхнули от смущения.

   — Кто вам сказал, что я влюблена, Тиберий? — спросила она.

   — Но ведь что-то заставило тебя тайком следить за одним из гостей. Хотя возможно, что тобой руководит простое женское любопытство, — усмехнулся Тиберий.

Ему нравилась самоуверенность Агриппины и то, что она, будучи дочкой самой знаменитой шлюхи Рима, заботилась о своей благочестивой репутации. Впрочем, Агриппина была ещё слишком юна, чтобы погрязнуть в распутстве, как её мать Юлия.

Она приходилась родной внучкой Октавиану, но дед всегда проявлял к ней равнодушие. Отцом Агриппины был знаменитый Марк Агриппа, и именно от него она унаследовала свой сильный дух. К тому же Агриппина была необычайно красива. По её точёным плечам свободно струились медные кудри, длинная шея обладала белизной, которую ничуть не портили веснушки. Губы казались яркими, тёмными вишнями, а взор сверкал несгибаемой твёрдостью. Статная Агриппина казалась старше, чем была, из-за высокого роста и великолепно сложенной фигуры. Даже Тиберий признавал, что она — истинная внучка кесаря.

   — Я наблюдала за Германиком, — произнесла она неохотно. — Быть может, вам известно, есть ли у него возлюбленная?

   — Насколько я знаю, нет, — ответил Тиберий.

Улыбнувшись, Агриппина вновь посмотрела в трапезную.

   — Говорят, что он спас вам жизнь на Рейне? — осведомилась она.

   — Германик лишь исполнил свой долг, защищая своего командира и наследника престола. Любой солдат на его месте поступил бы так же. Поэтому я не нахожу в его поступке особой заслуги, — холодно ответил Тиберий.

Повернувшись к нему. Агриппина глубоко вздохнула:

   — Когда мы вернёмся в Рим, вы будете нашим кесарем? — прошептала она.

   — Да.

Девушка покосилась на свиток в его руке. Проследив за её взглядом, он насмешливо улыбнулся:

   — Август сделал мне подарок. Здесь его указ о моём разводе с твоей матушкой.

Щёки Агриппины вновь вспыхнули, на этот раз от гнева:

   — Торжествуйте же! Ведь вы всегда ненавидели её! — воскликнула она и бросилась бежать по галерее.

   — Ты права! И Юлию ещё ждёт жестокая кара, — пробормотал Тиберий и подозвал одного из рабов, несущих в трапезную кувшин с водой. — Позови сюда Гнея Домиция Агенобарба.

Отойдя к окну, он выглянул на улицу. Уже совсем стемнело. Вдали у мыса горели огни факелов. В тишине звучал рокот прибоя и шелест ветра в кронах деревьев. В небе мерцали далёкие звёзды. Из зала, где проходила трапезная, до слуха Тиберия долетали отзвуки музыки и гул голосов.

   — Всего через несколько дней я стану кесарем, — прошептал Тиберий, и кровь быстрее застучала у него в висках при мыслях об этом. Он крепче сжал свиток. Голова его слегка кружилась от волнения.

   — Зачем я тебе понадобился? — громко осведомился Агенобарб, появившись на пороге трапезной. Он был уже немного пьян.

В прошлом Тиберий неоднократно пил вино вместе с Домицием в походных лагерях. Любовь к вину объединяла их. Но Тиберий успел хорошо изучить характер приятеля и знал о его необузданном темпераменте.

Домиций Агенобарб невзирая на молодость успел зарекомендовать себя порочным, дерзким и наглым человеком, обладавшим к тому же жестокостью. Среднего роста, полный, даже толстый, с короткой рыжей бородой и копной медных полос, он мог бы показаться красивым, если бы не яростный огонь в синих глазах. Домиций обожал роскошь. Он был богат, часто устраивал пиры в своих дворцах и неудержимо тратил деньги на различные увеселения.

   — Ты понадобился Риму, а не мне, Домиций, — возразил Тиберий. — Ибо от задания, которое я решил тебе поручить, зависит судьба Отечества.

   — Громкие слова! А кесарь об этом знает? — осведомился Агенобарб.

Тонко усмехнувшись, Тиберий взглянул в глаза собеседнику:

   — Не забывай, Домиций, что я — будущий кесарь.

Наступило молчание, Агенобарб понимал, что долг подданного обязывает его во всём повиноваться Тиберию. Для него, как и для всех придворных, было очевидным, что уже через короткое время в империи произойдёт смена правителей.

   — Я любитель вина и шлюх, господин. И ты это знаешь. Какое важное поручение можешь ты доверить столь порочному человеку? — наконец сказал Агенобарб.

   — Буду краток, — кивнул Тиберий. — Для предстоящего дела мне нужен верный патриций, которого бы слушались солдаты. И в то же время он должен обладать решительностью и жестокостью. Поэтому я выбрал тебя. Поезжай на остров Планазию, взяв с собой отряд, и убей Агриппу Постума.

   — Ты предлагаешь мне убить Агриппу? Но зачем?! — вскричал Агенобарб.

Услышав возглас, в сторону собеседников повернулось несколько рабов. Схватив его за рукав туники, Тиберий подтащил приятеля к окну.

   — Агриппа — внук Октавиана. После того как я взойду на престол, у меня могут появиться враги, желающие совершить переворот и, провозгласив кесарем Агриппу, править в Риме вместо него. Я должен позаботиться о том, чтобы в моём государстве не возникло никаких смут, — прошептал он, с трудом сдерживая ярость.

   — И всё, что требуется от меня, это прибыть на Планазию и убить несчастного безумца? — разочарованно спросил Агенобарб.

   — Пока да. Мы будем считать сие началом твоей верной службы у меня, — молвил Тиберий. — Ты ведь согласен выполнить приказ?

   — Я бы отказался, если бы ты, господин, предоставил мне право самому принимать решения, — поморщился Агенобарб. — Ведь я знатный патриций. У меня благородная кровь...

   — Мне и нужен знатный патриций, чтобы руководить тем, что случится на Планазии. Если я пошлю туда обычный отряд под командованием центуриона, стражники, охраняющие Агриппу, могут проявить неповиновение. Но прибытие самого Домиция Агенобарба, человека известного и богатого, заставит их быть во всём тебе покорными.

   — Теперь понятно, — хмуро произнёс Агенобарб. — Но мне твоя идея не по душе, господин... Ведь убийство Агриппы Постума, по римскому закону, будет считаться преступлением, невзирая на то, что приказ следовал от самого кесаря... Ведь ты им будешь в ближайшее время.

   — Я и есть закон Рима, — холодно молвил Тиберий. — И мне решать, как поступать с опасными для государства людьми.

От его слов Агенобарбу стало не по себе. Впервые он почувствовал перед Тиберием страх — в том уже ощущался владыка Рима. И владыка этот был беспощаден.

   — Когда ты велишь мне ехать на Планазию? — тихо осведомился Агенобарб.

Ночью. Ты достаточно трезв, чтобы возглавить отряд. Возьмёшь одну из моих галер и нескольких лучших преторианцев. Я буду ждать выполнения приказа, — произнёс Тиберий и отвернулся от Агенобарба к окну.

Постояв несколько секунд в раздумьях, Домиций Агенобарб неохотно направился к лестнице, ведущей во двор. Ему очень не хотелось покидать пир и ещё больше не хотелось убивать Агриппу Постума, до которого ему не было дела. Но он знал, что, отказавшись, приобретёт себе врага в лице Тиберия. Л враг этот был опасен потому, что уже обладал невиданным могуществом.

ГЛАВА 7

Всю эту ночь Агриппина не могла заснуть. Мысли о том, что Германик находится недалеко от неё, не давали ей сомкнуть глаз.

Она впервые увидела его, будучи девочкой. Тогда им не удалось даже подружиться, потому что его отец хотел воспитать из него воина и отправлял с командирами в различные походы. Германик с ранних лет жил в походных условиях, в отличие от своего родного брата Клавдия, который редко покидал Рим и предпочитал проводить время в библиотеке.

Второй раз Агриппина увидела Германика год назад, когда Октавиан вызвал его во дворец и приказал присоединиться к войску Тиберия. С тех пор девушка не забывала о нём, хотя они почти никогда не разговаривали. Они были людьми из нобилитета, но едва знали друг друга. В Ноле она вновь заметила Германика и теперь не могла избавиться от неистового влечения к нему.

Наблюдая за тем, как старая рабыня Лиода в свете горящих на столе масляных ламп штопает тунику, Агриппина сидела на полу, поджав ноги. Стройная, красивая, с распущенными вдоль плеч кудрявыми волосами, она рассеянно следила за быстрыми движениями жилистых рук сирийской рабыни.

Лиода вырастила её. В те годы пока её мать Юлия предавалась разврату, а Ливии не было до неё никакого дела, именно Лиода занималась её воспитанием. Агриппина любила её мягкое сирийское произношение, её улыбчивое непривлекательное лицо, её густой запах и истории, которые она рассказывала. При дворе Лиоду обычно не замечали, считая варваркой. Таких, как Лиода, много в римских домах. Но Агриппина обожала её. Для неё старуха-сирийка давно стала самым близким человеком.

   — Мне недавно поведали, что ты умеешь гадать, — сказала Агриппина, жонглируя абрикосами, взятыми со стола.

   — Наверное, кто-то из рабов проговорился, — хмыкнула Лиода.

   — Да, Мнестр. Будь с ним впредь осторожна.

   — Я умела гадать, когда была такой же юной, как вы, госпожа.

   — Неужели ты когда-то была юной? — хихикнула Агриппина, подбрасывая в воздух абрикосы.

   — Вообразите, госпожа, что была! Правда, я никогда не обладала столь прекрасной внешностью, как вы, — Лиода ласково усмехнулась.

Уронив абрикосы, Агриппина весело взглянула на старую рабыню.

   — Погадай мне, Лиода, — попросила она.

   — Погадать вам? Но зачем?

   — Хочу знать своё будущее. Хочу знать, выйду ли я замуж... Ну погадай!

Отложив шитьё, Лиода приблизилась к девушке и села возле неё на пол. В тёмных очах рабыни светилась любовь. У неё не было своих детей и поэтому всю нежность, что жила в её сердце, она дарила Агриппине.

   — Я очень давно не гадала, госпожа, — призналась рабыня смущённо.

   — Но ты же не забыла, как это делается?

   — Нет... — Лиода взяла мерцавшую поблизости от себя масляную лампу и поставила на пол у ног.

   — Тогда погадай мне!

   — Хорошо.

Взяв тонкую изящную руку Агриппины, она развернула её тыльной стороной вверх и, пользуясь неярким трепещущим светом лампы, стала внимательно изучать линии ладони. Старуха разглядывала их очень долго. Агриппина видела, как выражение её лица напряглось и сделалось серьёзным.

   — В чем дело, Лиода? Что ты прочла у меня на ладони?

   — Много всего. Я словно открыла перед собой книгу с удивительно ярким сюжетом. То, что натура у вас сильная и твёрдая, мне было известно и прежде, но то, что впереди вас ждёт так много тяжёлых испытаний, удивило меня. Много страстей, много скорби.

   — Ты пугаешь меня, — прошептала Агриппина, и старая рабыня почувствовала, как рука её задрожала.

   — Но вы же сами хотели узнать своё будущее, госпожа.

   — А что ещё ты увидела кроме тяжёлой жизни?

   — У вас будет любовь. Огромная, всепоглощающая. К мужчине, который будет отвечать вам взаимностью. Видимо, он станет вашим мужем, — лукаво усмехнулась рабыня.

Синие глаза Агриппины оживлённо заблестели. Она сразу же подумала про Германика.

   — А сколько раз я буду замужем?

   — Один раз. Но боги дадут вам шестерых детей, среди которых я вижу наделённого царской властью.

   — Быть может, и мой супруг — тоже царь?

   — У него есть власть. Но он не царь, — покачала головой Лиода. — А больше я ничего не могу прочесть. Всё, словно в тумане предо мной.

Выпустив руку Агриппины, она опустила голову. Несколько минут обе молчали, раздумывая над предсказанием. Будущее молодой госпожи не только удивило Лиоду, но и внушило ей страх.

   — Ты напугана моим будущим сильнее, чем я, — прошептала Агриппина и ласково взяла пальцы Лиоды в свои ладони.

Рабыня подняла на неё взор чёрных очей и вздохнула:

   — Иногда лучше не ведать того, что ждёт впереди, госпожа.

   — Но ведь меня ждут не только мучения и скорби! Ты ведь прочла на моей руке сильную взаимную любовь и счастливый брак! — возразила Агриппина.

   — Пусть всё идёт своим чередом, — ответила Лиода и погладила Агриппину по щеке.

   — Да... Я согласна, — молвила девушка и улыбнулась.

   — Это ведь о господине Германике вы подумали, едва я сообщила вам о браке, верно?

   — Верно, — смутилась Агриппина.

   — Он очень дорог вам, а ведь вы мало с ним знакомы.

   — Но теперь он вновь вернулся ко двору, и я полагаю, мы станем чаще видеться.

   — Но ведь вы понимаете, что власть в ближайшее время изменится, а Тиберий не слишком расположен к племяннику.

   — И всё же Германик пока при дворе. А потом будет находиться в Риме, и это даст нам возможность лучше друг друга узнать.

   — Вы самоуверенны, как истинный потомок кесарей, — усмехнулась Лиода и заключила девушку в объятия.

   — Только бы Германик полюбил меня, — прошептала Агриппина.

   — Конечно, полюбит! Разве вас можно не полюбить?

В тот момент девушка не видела, какая тревога промелькнула во взгляде старой сирийки. Она жалела, что поддалась на уговоры Агриппины и заглянула в будущее, которое внушило ей ужас.

ГЛАВА 8

В нескольких милях к востоку от берегов Италии, среди голубых просторов Среднего моря, лежит огромный мрачный остров под названием Планазия. Это унылое место издали обходят моряки, потому что на берегу почти нет селений, где можно запастись водой или пищей. Лишь с южной части острова находится маленькая рыбацкая деревня. На склонах гор здесь растут пальмы, кипарисы и смоковницы. Вдоль мыса, выходящего далеко в бухту и служащего пристанищем для редких судов, гуляют мощные ветра.

Издали на склоне горы, поросшей лесом, виден большой глинобитный дом, чьи белые стены отчётливо проступают сквозь зелень деревьев. Именно там, под надзором нескольких стражников и центуриона, содержится безумный внук Октавиана Августа, Агриппа Постум. Стражники знают, что до Агриппы никому в Риме нет дела, поэтому обращаются с ним грубо и жестоко. Когда он спокоен, они подвергают его насмешкам. Когда он буйствует, они избивают его и заковывают в цепи.

Центуриону существование на Планазии во многом напоминало жизнь в деревне. За время нахождения здесь он отдохнул, загорел и очень соскучился по жизни в Риме, по её ритму, по шуму улиц. На Планазии у него есть рабы для ведения домашнего хозяйства, лошади, ослы и деньги, которые выделяет из казны Октавиан на содержание внука. Обычно эти деньги центурион предпочитает пропивать в таверне, расположенной в деревушке. Единственное место на Планазии, где можно развлечься.

Агриппе гораздо хуже. У него нет никаких прав. Отлучённый от двора, выброшенный из семьи собственным дедом. Пока в окружении Октавиана все наслаждаются радостями жизни, Агриппа страдает от издевательств стражников.

Ливия во многом способствовала его удалению. Её приводила в ужас мысль о том, что Агриппа может унаследовать престол. Сумасшедший кесарь, несомненно, не получит всей полноты власти, зато эту власть возьмут люди, ищущие свою выгоду. Ливия это понимала. К тому же она слишком хотела возвести на трон своего сына. Ей пришлось приложить немало сил, чтобы убедить Октавиана в том, что Агриппа опасен для себя и окружающих и что разумнее всего его изолировать. Октавиан внял её совету, хотя ему было очень жаль внука.

Постепенно об Агриппе в Риме подзабыли. Даже сенаторы предпочитали не обсуждать его положение с кесарем. Хорошо Агриппе или плохо, болен он или здоров — это всем стало безразлично. Агриппа был позором рода Цезарей. А о позоре лучше забыть.

Приближаясь к Планазии на борту галеры, которую дал ему Тиберий, Домиций Агенобарб не переставал размышлять об Агриппе. Ему не хотелось убивать юношу. В то же время ледяной тон Тиберия и неожиданно проявившаяся в нём жестокость внушали Агенобарбу трепет. Он понимал, что Тиберий, придя к власти, покарает его за непокорность, если упорствовать и отказаться от выполнения приказа.

Галера бросила якорь вечером у мыса. Её прибытие ещё днём было замечено стражниками, и центурион, удивлённый прибытием столь важных гостей, надев панцирь, поторопился встретить их.

   — Я Гней Домиций Агенобарб. Со мной причалили преторианцы, — хмуро сообщил Домиций, в ответ на приветствие центуриона. — Мы здесь по приказу... — он заколебался, думая, каким титулом ему назвать Тиберия, ведь во время плавания на Планазию в Ноле уже могла случиться смена власти.

   — По приказу кесаря, — закончил за него центурион и понимающе усмехнулся.

   — Да, по приказу кесаря. И у меня есть его особое распоряжение относительно Агриппы Постума, внука Октавиана.

Подавшись вперёд, центурион мрачно сверкнул глазами:

   — Я уверен, что мы исполним любые его распоряжения, — молвил он.

Высокомерно взглянув на него, Агенобарб резко выпрямился:

   — Кесарь велел учинить расправу над Агриппой Постумом, господин центурион! И со мной прибыли на Планазию солдаты, которым доверено исполнение этого приказа.

Центуриона нисколько не удивили слова Домиция Агенобарба. Находясь на острове Планазии, он много раз думал над тем, что рано или поздно если не сам Октавиан, то кто-нибудь из его влиятельного окружения потребует убить Агриппу. Окинув Агенобарбу и его сопровождение внимательным взором, он склонился в поклоне:

   — Идите за мной. Я провожу вас к Агриппе.

Кивнув преторианцам, Агенобарб первым зашагал следом за центурионом по крутой тропе, вьющейся вверх по склону горы.

Солнце уже скрылось за скалистым хребтом, поросшим лесом. Деревья окутывал мрак. Чтобы не споткнуться в темноте, центурион велел своим людям запалить факелы. Пользуясь их мерцающим светом, гости и местные стражники взобрались на горный утёс, где в окружении леса располагался дом.

Во дворе несколько солдат играли в кости, но, увидев появление знатного вельможи и преторианцев, вскочили со скамеек, склонив головы.

   — Где Постум? — коротко спросил у одного из них центурион.

   — Мы заперли его в пристрое, — пробормотал солдат.

Повернувшись к Агенобарбу, центурион поморщился:

   — У нас принято запирать его на ночь, — пояснил он. — А когда он буянит, мы даже заковываем его в кандалы. Бедный юноша! Ужасно, когда в столь великом происхождении совсем нет проку.

Прибывшие вновь последовали за центурионом к большой глинобитной постройке. Кликнув стражника, центурион приказал отпереть высокую мощную дверь и, взяв в руки факел, переступил порог.

   — Агриппа! — крикнул он.

Его голос утонул среди толстых стен. Войдя вместе с ним в пристрой, Домиций Агенобарб почти сразу же увидел в зареве факела юношу, сидящего на земляном полу. Тонкое лицо безумца, ещё недавно красивое и ухоженное, теперь покрывали многочисленные синяки, из разбитой губы текла кровь, взлохмаченные волосы беспорядочно спадали на плечи. Худое, но крепкое тело прикрывала изношенная, прохудившаяся одежда. Глаза его горели странным торжественным блеском сумасшествия, и от этого всем, кто его видел, становилось не по себе.

Заметив появление отряда преторианцев, Агриппа вскочил и оскалился.

   — Вы хотите убить его прямо здесь? — спросил центурион.

   — Да, — кивнул Агенобарб и повернулся к сопровождавшим его солдатам.

Хладнокровно, без возражений преторианцы обнажили мечи и решительно направились к Агриппе Постуму.

Почуяв опасность, тот бросился на них, сотрясая помещение жутким оглушительным рёвом. Он оказался сильнее, чем предполагал Агенобарб. Прижавшись спиной к стене, патриций наблюдал, как длинные жилистые руки Агриппы легко свернули шею одному из преторианцев. Затем Агриппа ударом ноги отбросил в угол другого солдата, сломав тому позвоночник. Трое воинов, уцелевших в этой короткой, но беспощадной схватке, накинувшись на Агриппу, уложили его на землю и с трудом удерживали. Тот истошно вопил.

   — Сюда! Быстрее! — крикнул центурион своим людям.

Те уже бежали через двор, сжимая в руках мечи.

   — Никогда не встречал подобной силы у человека, — пробормотал Домиций Агенобарб.

   — Мы не сможем долго держать его! — воскликнул кто-то из преторианцев, прижимавших Агриппу к земле.

Агенобарб отступил к двери, пропуская в пристрой солдат центуриона. Он предоставил им проливать кровь душевнобольного внука Августа.

Зазвенело оружие в руках стражи. Сразу четыре меча вонзились в поверженное тело Агриппы Постума. Лезвия пронзили ему спину и шею. Вопль юноши перешёл в хрип, пальцы судорожно вцепились в землю, изо рта хлынула кровь....

Через пару минут всё закончилось. Обмякнув, Постум затих. Глаза его сомкнулись навечно. Переведя дыхание, стражники отступили от распластанного тела.

Агенобарб в ужасе разглядывал его. Буйство несчастного и последующая схватка произвели на него огромное впечатление.

   — Можно передать кесарю, что его приказ исполнен, — глухо произнёс центурион.

Агенобарб вышел на улицу. После душного помещения воздух показался ему особенно свежим и чистым. Он постоял несколько минут во дворе, стараясь не слушать возбуждённые голоса солдат.

У подножия скал шелестел прибой. Ветер играл в вышине роскошными ветвями кипарисов. Тяжело ступая по тропе, Агенобарб побрёл назад к мысу. Его преторианцы направились за ним. Никому из них не хотелось ночевать на Планазии.

— Всё произошло очень быстро, — пробормотал Агенобарб. — Я и не думал, что вершить судьбы людей так просто...

И всё же он понимал, что был всего лишь исполнителем воли Тиберия.

Вернувшись на корабль, он сразу же отдал приказ подняться с якоря и следовать к Нолу.

Перед его глазами стояла жестокая расправа над Постумом и тело, лежащее в луже собственной крови. Иногда так заканчивают жизнь те, кто при других обстоятельствах может возглавить нацию. Агенобарб впервые задумался над столь странными поворотами человеческих судеб.

Раньше он не размышлял о людях, которым служил. Теперь ему предстояло сообщить Тиберию, что приказ выполнен. Но Агенобарб не чувствовал удовлетворения, которое испытывает слуга, исполнивший долг. Он чувствовал лишь отвращение к самому себе.

ГЛАВА 9

На следующее утро после прибытия Тиберия Октавиан слёг. Больше он не покидал покоев и, как рассказывали рабы, даже ходил под себя.

Никого не желая видеть, кроме Ливии, кесарь не позволял родственникам или придворным посещать его опочивальню. Однако он разрешил прийти к нему Германику, Октавиан хотел, чтобы Германик уехал из Нолы, взяв с собой солдат и юного Друза.

Переступив порог спальни, Германик сразу же ощутил висящее в воздухе зловоние — запах рвоты. Октавиан лежал на постели, положив голову на шёлковые подушки. Его челюсть была подвязана, черты лица обострились, он удивлял своей болезненной бледностью. Но взгляд его голубых очей по-прежнему оставался осмысленным и твёрдым. Ливии в комнате не оказалось, он выслал её, решив повидаться с Германиком наедине.

   — Присядь возле меня, — прохрипел он.

Поднявшись по ступенькам, Германик покорно присел на край постели.

   — Вижу, ты не ожидал, что я превращусь в вонючую развалину, — молвил Октавиан. — Но такова моя участь. Когда-то я думал, что всемогущ, что в моей власти — людские судьбы. И так оно и было. А теперь я гнию и мучаюсь. Как переменчивы наши судьбы! Ещё недавно я повелевал самой великой нацией мира, а нынче не могу даже пересечь эту комнату.

   — Я всегда восхищался вами, государь, — прошептал Германик, с трудом сдерживая слёзы. Ему было очень жаль Октавиана.

   — Ты хотел стать похожим на меня, не так ли? — хмыкнул Октавиан. — Но зачем человеку все блага и вся власть, если он обречён быть смертным? Меня причислят к богам. Но ты знаешь, что я не бог. И я это знаю.

   — Для меня вы пример человеческой силы духа, — молвил Германик.

   — Признаться, я бы не хотел говорить о себе. Давай лучше поговорим о тебе. Если бы не твоя молодость, я бы с радостью сделал тебя, а не Тиберия своим наследником. Но ради моей любви к Ливии и из-за твоей юности я вынужден передать власть ему. Впрочем, я заставил его провозгласить тебя преемником, хотя ему было бы предпочтительней предать престол Друзу. Придёт время, Германик, и ты станешь римским кесарем. Ты сполна отведаешь моей власти.

   — Ах, государь, я вовсе не стремлюсь к власти, — мягко произнёс Германик.

   — Мне это известно, — сказал Октавиан. — Но поэтому ты мне нравишься ещё больше. Я всегда ценил в людях такое качество, как скромность. Она нечасто встречается в наши дни. Тем не менее настанет час, и ты тоже будешь кесарем. До того момента прошу тебя сохранять верность Тиберию. Его не любят в войсках. Его не любят простолюдины. Его не любят знатные патриции. Теперь, как никогда прежде, ему понадобится твоя поддержка и заступничество.

   — Я обещаю вам, государь, что ценой своей жизни буду защищать престол Тиберия, — горячо прошептал Германик, и его большие глаза сверкнули несгибаемой твёрдостью.

Одобрительно кивнув, Октавиан сжал его пальцы:

   — Не ожидал от тебя другого ответа, Германик. Я всегда был уверен в твоей честности. Ты молод, но я прошу тебя позаботиться о том, чтобы Тиберию оставались преданы легионы... Он жестокий, порочный, лицемерный, но ему надлежит править Римом. Прими его как своего государя и служи ему так, как служил мне.

   — Обещаю, — Германик прижался лбом к руке Октавиана.

   — Спасибо. Я благодарю тебя, хотя прежде не благодарил моих солдат за то, что они исполняют свой долг перед Отечеством, — молвил Октавиан. — А теперь уходи. Тебе пора возвращаться в Рим. Больше мы не увидимся.

Поднявшись с постели, Германик отвесил поклон. Страдания Октавиана причиняли ему боль. Опустив голову, юноша медленно вышел из зала. У него было искреннее честное сердце, и он действительно восхищался Октавианом, поэтому вид больного изнурённого старца вселял в него тоску. Впервые он задумался о том, насколько недолговечно всё в окружающем его мире. Даже слава и могущество имеют свойство растворяться в реке времени.

Остановившись в огромной, украшенной фресками галерее, он погрузился в размышления. Сюда доносились отзвуки голосов и звон оружия с улицы — начались сборы солдат в Рим. Через несколько часов почти все отряды отправятся на галерах в путешествие. С ними покинет Нолу и Германик.

   — Зачем дедушка приглашал тебя к себе? — раздался рядом чей-то голос.

Германик повернулся и увидел Агриппину. Он уже давно не встречал её и помнил юной, конопатой девчонкой. Сейчас он изумился тому, как красива она стала за прошедшее время.

   — Ваш дед просил меня позаботиться о безопасности новой власти, — сказал он.

   — Неужели?! А разве уже новая власть?

   — Пока нет. Но вы прекрасно понимаете, что со дня на день это неизбежно случится.

Агриппина стояла в полумраке галереи. Возле неё находилась рабыня-сирийка.

   — А у тебя, великий Германик, наверное, есть огромное могущество, если даже мой дед просит такого, как ты, заботиться о безопасности Тиберия, — ехидно сказала она.

   — Будет глупо отрицать, что я имею влияние на людей, — возразил Германик.

   — Почему же они тебя так любят? Что в тебе есть особенного? — вскинув голову, Агриппина надменно обошла вокруг Германика, словно изучая его.

   — Возможно, вы сами когда-нибудь об этом догадаетесь, — хмыкнул он, слегка подавшись вперёд.

Она в изумлении взглянула на него, её щёки вспыхнули от смущения.

   — Вот видите, Агриппина... Я оказался недалёк от правды. — Юноша разглядывал её с нескрываемым восхищением.

   — Ты уезжаешь, Германик? — печально спросила она.

   — Да, — молвил он. — А вы бы хотели, чтобы я остался? Мы могли бы погулять по берегу, и я рассказал бы вам о недавнем походе.

   — К сожалению, это невозможно.

   — Вы правы. Я не оспариваю приказы Октавиана, а он повелел мне ехать в Рим.

   — А в Риме чем ты займёшься?

   — Буду ждать новостей из Нолы, как и все подданные, — Германик тяжело вздохнул.

Отступив, Агриппина опустила голову.

   — Деду очень худо? — спросила она.

   — Он сильный человек и мужественно терпит свои скорби, — отозвался Германик. — Я горжусь тем, что служил ему.

   — А я вижу, не зря дед ценит тебя. В твоих речах звучит много благородства, — произнесла Агриппина.

Он слегка поклонился ей:

   — В Риме мы непременно должны вновь встретиться, госпожа.

   — Мы встретимся, — кивнула она и подняла на него взгляд своих чудесных синих глаз.

   — Тогда с вашего позволения я оставлю вас. Меня ждут солдаты, госпожа. Однако прошу вас обратить внимание на то, что если бы мне позволяло время продолжить нашу беседу, я бы предпочёл её продолжить.

   — Мы её обязательно продолжим, — улыбнулась Агриппина.

   — В Риме, — подчеркнул Германик и, вновь поклонившись, зашагал к лестнице.

Девушка долго провожала его взглядом, чувствуя, как её переполняет волнение, а сердце бешено стучит в груди. Она понимала, что любит Германика и больше всего на свете хочет, чтобы он ответил ей взаимностью.

Между тем, расставшись с ней, Германик присоединился к солдатам, занимавшимся во дворе сборами в путь. После разговора с Октавианом на душе у него было тяжело, и эту тяжесть не смогла облегчить даже встреча с Агриппиной.

Хмурый, погруженный в свои мысли, он нынешним же вечером оставил город, направляясь во главе отрядов в Рим. Вместе с ним отбыл Друз. В Ноле остались лишь наиболее приближённые к Октавиану люди — его родственники, несколько сенаторов и небольшой отряд преторианцев.

ГЛАВА 10

Через четверо суток после отъезда легионов кесарю стало совсем плохо. Он был в твёрдом уме и поэтому ощущал стыд из-за собственного недуга.

Жарким днём, незадолго до заката, он велел рабам оставить его покои.

   — Я хочу провести свои последние часы наедине с Ливией, — молвил он, склонив голову жене на колени.

Сидя на его постели, Ливия испытывала одновременно боль и торжество. Её покидал мужчина, за которым она была замужем почти сорок лет, и от этого её переполняла тоска. Но после него на престол взойдёт человек, которого она любила больше всех на свете, а это придавало сил и желание жить дальше.

   — Скажи мне, Ливия, нет ли в Ноле беспорядков из-за того, что я тяжело болен? — осведомился он.

   — Нет, — пожала плечами Ливия.

   — Я боюсь, что подданные поднимут мятеж против Тиберия. Ведь ты будешь его поддерживать мудростью, как поддерживала меня?

   — Если он захочет этого.

   — Верно, любовь моя... Тиберий похож на тебя, и если он был покорен мне все эти годы, то это вовсе не значит, что, став кесарем, он будет покорен твоей воле. Его душа неудержима, а сердце разбито... Мне жаль его, ведь именно я стал причиной многих его страданий.

   — Ты не должен винить себя, — Ливия склонилась к Октавиану. — Благодаря твоему расположению он станет правителем Римской империи.

С трудом подняв руку, Октавиан запустил пальцы в густые локоны жены. Его сухих губ, покрытых потрескавшейся коркой, коснулась лёгкая улыбка.

   — Ах, Ливия... Как мне не хочется тебя покидать! — прошептал он. — Но час мой уже близок. Пророчество свершилось. Я почти стал богом... — И он, саркастически усмехнувшись, обвёл взглядом зал.

Над ними слегка трепетал от ветра шёлковый полог постели.

   — Каким же останусь я в истории, в летописях, в воспоминаниях моих современников? Кем люди будут считать Октавиана? Тираном, восстановившим царскую власть в Риме после долгих столетий республики? Воином, водившим за собой легионы и присоединившим к Римской империи огромные территории? Человеком, подававшим своим поведением пример простоты и скромности? Заботливым мужем, отцом, дедом? Не знаю... Не мне думать обо всём этом. Но я думаю. Ибо я никогда не оставался равнодушным к тому, что говорили обо мне люди. Юлий усыновил меня. Он счёт меня достойным принять от него власть, а затем даровать её моим потомкам. Нынче мне пришла пора воспользоваться этим правом. — Крепко зажмурившись, он умолк.

По щекам Ливии потекли слёзы. Она прожила с Октавианом много лет вместе и познала с ним счастье. Поэтому замечая, что с каждым произнесённым словом он всё больше слабеет, она чувствовала скорбь. Ливия читала в выражении его лица странное, необъяснимое удовлетворение.

Вдруг он снова посмотрел на неё.

   — Известно ли тебе, что именно в этой спальне умер мой отец Октавиан? — спросил он.

   — Нет, — едва слышно произнесла Ливия.

   — Но это так, любовь моя. И сегодня мне придётся последовать за ним отсюда, — он соединил свои дрожащие пальцы с тонкими пальцами Ливии и произнёс: — Живи, любовь моя! Не забывай о том, как хорошо нам было вместе.

Склонив голову набок, Октавиан вновь закрыл глаза, на сей раз — навсегда. Его рука бессильно обмякла в крепкой руке Ливии. Жизнь самого великого из римских кесарей закончилась.

Ложе обступили рабы, испуганно и недоумённо взирая на тело государя. Они ждали приказов от его жены, которая, ещё не веря в то, что он мёртв, сидела на его постели.

Сильный порыв ветра, ворвавшийся в опочивальню, взметнул огни факелов и затушил масляные лампы. Медленно поднявшись с кровати, Ливия спустилась по ступенькам и остановилась. Её большие глаза лихорадочно блестели. Обхватив голову, она рухнула на пол и громко завыла. Голос её эхом отразился от высоких каменных стен.

Двери в зал распахнулись. На пороге возникли стражники, Вебуллен и несколько знатных вельмож из окружения кесаря. Увидев мёртвое тело Октавиана, распластанное на ложе, взволнованных рабов и воющую от горя Ливию, они сразу же всё поняли. Октавиана больше не было на этом свете.

Вебуллен первым подбежал к вдове кесаря и обнял её за плечи. Прижавшись к его груди, она истерически зарыдала.

   — Нужно разыскать Тиберия! — крикнул он вельможам.

Те растерялись. Тогда он велел преторианцам исполнить долг перед новым правителем и немедленно присягнуть ему на верность. Преторианцы не могли уклониться от этого.

Они нашли Тиберия сидящим на подоконнике в галерее и в одиночестве, в раздумьях проводившим время. На нём была не подпоясанная туника и сандалии. Услышав грохот нескольких десятков ног в галерее, он повернулся к приближающимся солдатам.

   — Что случилось? — спросил Тиберий, заметив, как мрачны были лица у солдат.

Выступив вперёд, их командир отвесил поклон:

   — Ave Caesar! — торжественно сказал он.

   — Ave Caesar! — повторили за ним остальные.

Тиберий в недоумении взглянул на них, но тут же совладал со своими эмоциями.

   — Слава Риму, — прошептал он и, встав с подоконника, высоко поднял голову.

Свершилось то, что было предначертано ему ещё до рождения. Он стал кесарем. Он — верховный правитель Римской империи. Власть над смертными, право казнить или дарить милости, могущество, невиданное прежде никому из земных царей, — всё это теперь перешло ему, человеку, которого презирали за надменность, пороки и жестокость.

Что ж! Если Октавиан был любимым кесарем, то он, Тиберий будет нелюбимым! Отныне в его руках сосредоточены нити, благодаря которым можно вершить людские судьбы. Тиберий Кесарь Август. Он давно решил, что именно под таким именем взойдёт на престол. А его прежнее имя — Тиберий Клавдий Нерон останется в прошлом. Начиналась новая эра: эра Тиберия.

ГЛАВА 11

В Риме уже неделю царила жара. Зной был обычным явлением для этого времени года, но сейчас он сделался настолько сильным, что от него страдали все без исключения.

Из-за жаркой погоды окна большой библиотеки в доме Антонии были открыты не только днём, но и ночью. Сидя, поджав ноги, на широком каменном подоконнике, её сын Клавдий увлечённо читал «Историю Римской Республики». Он водил грязным пальцем вдоль строчек. Перед ним лежало несколько дощечек, свитков и книг со старыми летописями.

В отличие от своего брата Германика, Клавдий не был увлечён войнами, если только о них не рассказывалось в книгах. Он был привлекателен, но никто этого не замечал, потому что, поглощённый чтением, Клавдий забывал следить за собой и часто выглядел крайне неряшливо. Над его красивым лицом вились тёмные густые локоны, которые он подстригал очень редко. Прямой нос, полные губы и продолговатые чёрные глаза придавали ему обаяние, на которое, впрочем, никто не обращал внимания. Он не любил украшений, хотя его отец Друз оставил своей жене и детям богатое состояние. Появляясь на людях, юный Клавдий предпочитал молчать и часто во время пиров или праздников просто сидел, погруженный в раздумья.

Сейчас он уже два часа находился в библиотеке, погруженный в чтение, а каменные стены зала, украшенные фигурками муз, защищали его от зноя. Поглощённый изучением книги, юноша не заметил, как дверь в библиотеку приоткрылась и порог переступила хрупкая молодая девушка.

У неё было веснушчатое очаровательное личико, золотистые кудри, стройное тело и большие синие глаза. В её внешности прослеживалось сильное сходство с Германиком.

Одетая в лёгкую синюю тунику, босиком, она напоминала юную нимфу.

Подойдя к Клавдию, девушка несколько секунд наблюдала за ним, а потом резким движением вскочила рядом на подоконник.

   — Ах, Ливилла! Как ты меня напугала, — проговорил он недовольно.

   — Что ты сердишься, будто старичок? — засмеялась Ливилла. — Наша матушка отдала приказ слугам готовить нынче пир, ведь кортеж Германика уже в нескольких милях от Рима. Он через час-другой будет здесь.

   — Я рад, что Германик возвращается домой, — пробормотал Клавдий.

   — Не рассчитывай, что его пребывание будет долгим, — поморщилась Ливилла. — Ему вновь поручат службу в походных лагерях, а мы, как и прежде, будем ждать его редких визитов в Рим.

   — Тебя не огорчает его отсутствие, сестрёнка?

   — Не очень. Он сам выбрал себе участь солдата. Вот и теперь... Прослужив с Тиберием в Германии почти целый год, он поехал в Нолу, к старику. А всё потому, что долг заставлял его быть с кесарем.

   — Но, Ливилла, в Ноле происходит передача власти. Это очень серьёзное дело. Октавиан понимает, что жить ему осталось недолго, и поэтому решил устроить себе встречу с преемником. А Германик этого преемника сопровождал.

   — Почему же тогда преемник до сих пор в Ноле, а Германик едет в Рим? — удивилась Ливилла.

   — Вероятно, в присутствии Германика уже нет смысла, — ответил Клавдий. — А Тиберий обязан быть в Ноле до тех пор, пока жив Октавиан.

Придвинувшись к брату почти вплотную, Ливилла прошептала:

   — Ходят слухи, что на Планазии Агриппа Постум был убит по приказу Тиберия! Ты веришь в это?

   — Да, — тихо ответил Клавдий. — Такие вещи происходили всегда. Даже в эпоху Александра Великого все, кто имел власть или собирался её захватить, стремились избавиться от возможных соперников.

   — Странно. Агриппа считался соперником Тиберия? Он же безумец! Какой из него соперник?! Считать его соперником — это всё равно, что тебя им считать!

   — Меня?! — ехидно огрызнулся Клавдий и отодвинул книгу.

   — Не обижайся, но ведь тебя все зовут дурачком! — захохотала Ливилла. — Даже бабушка говорит, что боги начали тебя создавать и создали лишь наполовину!

Клавдий гневно отвернулся к окну.

   — Люди часто недооценивают тех, кого не понимают, — молвил он. — Впрочем, я за свою жизнь вдоволь наслушался насмешек и не обижаюсь... Придёт время, и меня будут воспринимать серьёзно.

   — Я много думаю о Друзе, — вдруг сказала Ливилла, погладив брата по плечу. — Он ведь дружит с Германиком, и мы теперь сможем его часто видеть.

Брат равнодушно фыркнул:

   — Мне не интересен Друз...

   — Конечно, ты ведь увлечён делами давно минувших веков, — хихикнула Ливилла.

Повернувшись к ней, Клавдий прищурился:

   — Тебе нравится Друз, сестрёнка?

Она захохотала, лукаво сверкнув голубыми глазами:

   — Может быть...

Впервые посмотрев на неё внимательно, брат подумал, что её внешность необычайна. Такая женщина, как Ливилла, легко будет покорять мужские сердца.

   — У тебя есть все шансы добиться от него взаимности. Но не забывай, что он единственный сын Тиберия, а Тиберий — наследник престола. Будучи женой Друза, ты окажешься в водовороте придворных интриг, — сказал он.

   — Думаешь, меня пугают интриги? — прыснула Ливилла.

В ту же секунду за забором послышался нарастающий конский топот и громкие голоса. Рабы, служащие у Антонии, поторопились открыть большие ворота, пропуская во двор всадников. Прижавшись к брату, Ливилла с восторгом наблюдала за прибытием Германика.

Антония, их матушка и хозяйка дома, вышла на крыльцо и, улыбаясь, простёрла к сыну руки. Германик спешился и заключил её в объятия.

   — Ах, матушка! Я так по тебе соскучился! — воскликнул он.

Его сопровождали многочисленные слуги и небольшой отряд солдат. Чуть в отдалении, верхом на коне сидел Друз. Наблюдая за встречей Антонии с Германиком, он ласково улыбался.

   — Германик! — крикнул Клавдий из окна библиотеки и помахал брату рукой.

Поприветствовав его и Ливиллу, Германик впервые за долгое время почувствовал себя счастливым. Он находился дома.

   — Жарко вам нынче, господин Друз? — спросила Ливилла, щурясь от яркого солнца.

   — Весьма, — кивнул юноша.

   — Почему бы вам не пообедать у нас? — вмешался Клавдий, желая угодить сестре. — В доме нашей матушки прохладно.

   — Спасибо, — усмехнулся Друз. — Увы, я должен распустить солдат и посетить дворец на Палатине. Со дня на день положение моего рода может сильно измениться, и мне нужно подготовить дворец к прибытию отца.

   — Как вам угодно, — разочарованно протянул Клавдий, а Ливилла, грубо пихнув его в бок локтем, послала Друзу нежный взгляд.

   — Что ж... Мы вам всегда рады, — молвила она.

   — И я был рад увидеть вас, Ливилла, — кивнул Друз и, развернув коня, поехал со двора.

Его солдаты направились за ним.

Повернувшись к брату, Ливилла оскалилась.

   — Не лезь в чужие дела, дурак! — процедила она. — Ты способен всё испортить.

   — Я не совершил ничего плохого, — огрызнулся Клавдий.

Вновь толкнув его, Ливилла стремительно оставила библиотеку. Она торопилась в вестибюль, чтобы обнять Германика.

Пожав плечами и собрав с подоконника книги, Клавдий решил последовать её примеру. Пока он спускался в вестибюль, книги дважды падали у него из рук от переполнявшего его волнения.

По случаю краткого возвращения Германика в трапезной был устроен великолепный обед. Когда следовали перемены блюд, а рабы подливали в кубки членов семьи воду и вино, Германик с удовольствием рассказывал о походной жизни, о друзьях и о своей службе. Его слушали с восторгом, но вовсе не потому что он говорил интересные вещи, а лишь потому, что без него в этом доме скучали.

Он и сам скучал по родственникам. Сидя за столом рядом со своей матерью Антонией, с Клавдием и Ливиллой, он ощущал, что именно рядом с ними по-настоящему счастлив.

По окончании обеда родные не торопились покидать трапезную и беседовали с Германиком до наступления темноты. Ливилла первой отправилась в опочивальню, не в силах бороться со сном. Клавдий остался за столом, рассеянно глядя на мерцание масляных ламп и внимая разговору брата с Антонией.

   — Как себя чувствует Октавиан? — она впервые за вечер задала Германику этот столь волнующий всех в Риме вопрос.

   — Скверно, — ответил Германик. — Уезжая из Нолы, я виделся с ним. Никогда бы не мог вообразить, что недуг способен так изменить его. Ещё недавно цветущий и полный сил, он был не в силах даже пошевелить рукой.

   — Что если власть уже перешла к Тиберию? — молвила Антония.

   — Мы услышим об этом в самое ближайшее время, — отозвался сын.

Они умолкли, слушая шум ветра в кронах деревьев.

Поднявшись из-за стола, Клавдий пожелал им доброй ночи. Проводив его долгим взглядом, Германик вздохнул:

   — А знаешь, ничего в нашем доме не изменилось с момента моего отъезда на Рейн, — хмыкнул он.

   — Что тут может измениться? Разве что Клавдий женится... Нужно будет найти ему подходящую невесту, — произнесла Антония.

   — Ливилла давно интересуется Друзом?

   — Я и не подозревала до нынешнего дня, что она им интересуется! Но она может остыть к нему так же быстро, как вспыхнула. Ливилла красивая девушка, но очень непостоянная.

   — Да, она разобьёт немало сердец, — засмеялся Германик. — Но и я влюблён... В Ноле я встретил внучку Октавиана, Агриппину. Я её помнил конопатой кудрявой девчонкой. Однако при встрече в Ноле я обнаружил, что её веснушки и локоны способны пробудить во мне мучительное влечение. Я уже тоскую по ней.

   — Да, Агриппина божественно прекрасна, — усмехнулась Антония. — К тому же она весьма благочестива и добропорядочна. В ней нет ничего, чтобы указывало на то, что Юлия её мать. Каждый раб знает, какому ужасному разврату предавалась Юлия во время отсутствия Тиберия. Она разбила ему сердце тем, что благодаря её просьбам Октавиан развёл его с первой женой, а затем ещё и позорила его, предаваясь распутству.

   — Октавиан признал свою ошибку и сам развёл Юлию с Тиберием, выслав её на Пандатерию, — сказал Германик. — И я рад, что моя Агриппина ничем не напоминает её.

Антония положила свою полную, унизанную перстнями руку на запястье Германика. В её больших синих глазах сияла любовь. Густые волосы были гладко собраны на затылке, открывая лицо и шею, и сын вдруг заметил, что его мать ещё молода. Они всегда понимали друг друга.

   — Откуда ты можешь знать, что чувства, которые у тебя вызывает Агриппина, подлинная любовь, а не страсть, которую мы часто принимаем за любовь? — спросила она.

   — Потому что, даже недолго видевшись с ней, я не могу без неё вообразить свою дальнейшую жизнь, — прошептал Германик.

Погладив его по щеке, Антония вздохнула.

   — Тогда проведи с ней то время, что тебе отпущено на земле, сын мой, — сказала она.

Этой ночью Германик долго не мог заснуть. Лёжа на постели в комнате, которую он занимал с самой юности, он думал об Агриппине. Он не мог забыть её и с нетерпением ждал новой встречи с ней.

ГЛАВА 12

Весть о смерти Октавиана Августа повергла империю в скорбь. Подданные оплакивали человека, ставшего их первым царём со времени Республики. Ливия проследила за тем, чтобы его тело было доставлено в Рим и сожжено на Марсовом поле.

Прибыв из Нолы, свита Октавиана находилась в печали. Даже те, кто осуждал его правление, теперь прониклись редким сочувствием.

Нового кесаря в Риме встретили с осторожностью и даже опаской. У Тиберия уже была репутация человека жестокого и хладнокровного, и теперь никто не ведал, чего ждать от его правления.

Он выбрал себе ещё недостроенный дворец на Палатине, предпочтя его дворцу Октавиана. Это здание, огромное, просторное с большими залами и галереями, подходило его характеру лучше, чем скромный дом предыдущего государя. В отличие от предшественника Тиберий не желал себя ограничивать в роскоши.

Теперь он делил дворец с Ливией, слугами и многочисленными преторианцами. Его комнаты располагались прямо над трапезной. Фрески на стенах и потолках привели его в восторг, мозаика искрилась под его ногами, а двери он распорядился украсить золотыми пластинами. Зодчие пообещали ему закончить отделку дворца уже в ближайшее время.

Ночами ему часто не спалось. Он пересекал эти длинные коридоры, погруженный в раздумья.

   — Я стал кесарем, — шептал он. — О, как легко мне досталось то, ради чего многие готовы убить друг друга!..

Его уже ждали в Сенате. Он не собирался лицемерить пред государственными мужами, делая вид, будто власть ему не нужна. На самом деле власть стала единственным смыслом его нынешней жизни.

Перед первым появлением в Сенате он пригласил во дворец Фрасилла, велев тому подготовить гороскоп своего правления. Вечером, накануне собрания в курии, звездочёт прибыл к Тиберию в сопровождении Вебуллена, которого новый кесарь взял к себе на службу.

Фрасилл был человеком средних лет, толстым, невысоким, смуглым, с жидкими чёрными волосами. Его блестящие глаза источали лукавство, движения отличались энергичностью. К брюху он крепко прижимал какие-то свитки.

Оставив Вебуллена в галерее, Тиберий приказал Фрасиллу следовать за ним в один из залов дворца. Здесь они могли беседовать наедине, не опасаясь, что их услышат любопытные.

Разложив на столе принесённые с собой свитки, Фрасилл поклонился Тиберию:

   — Вот вы и стали кесарем, как я и предсказывал когда-то!

   — Не ты один, Фрасилл! Много предзнаменований указывало на то, что я буду верховным правителем, — холодно произнёс Тиберий. — Завтра меня ждут сенаторы в курии. Впервые я войду туда как их повелитель. — Он невесело усмехнулся и посмотрел в открытое окно.

Отсюда виднелся Палатин, тонущий во мраке. Храм Юпитера Капитолийского, мост, дворец Октавиана, — всё поглотила душная тёмная ночь.

   — Ты составил для меня новый гороскоп? — спросил Тиберий.

   — Да. Я изучал звёздное небо, пытаясь определить судьбу вашего правления, — развернув свитки, Фрасилл склонился над ними.

   — Рассказывай.

   — Ваше правление продлится много лет. Оно войдёт в историю Рима, но не будет похоже на правление Октавиана. Звёзды говорят о противоположности его правления и вашего. То есть оно будет совсем другим. Я вижу также, что при вас Рим станет богат, его подданные, как и вы, начнут окружать себя неслыханной роскошью. Ещё я видел вашу... жестокость...

   — Жестокость иногда необходима, Фрасилл.

   — Конечно. Я лишь открываю вам то, что поведали мне звёзды. Не вините меня за правдивость.

   — Я люблю правдивость. Мне тошно при виде лести, которую обожают расточать друг другу люди. Что ещё ты мне сообщишь?

Понизив голос, Фрасилл склонился над столом:

   — Советую вам остерегаться какого-то воина. Он будет могущественным, словно кесарь, умным и крайне хитрым. Своей целью он поставит извести вас и весь ваш род, чтобы самому сесть на трон!

Вздрогнув, Тиберий сдвинул брови:

   — Любопытно узнать о том, кто он, этот воин! Опасный человек... Твоё предупреждение внушает мне тревогу!

   — Просите, государь, но я не знаю имя воина, — растерянно прошептал Фрасилл. — Звёзды никогда не открывают имена. Они лишь дают небольшие знания.

   — Верно, — вздохнул Тиберий. — Но ты в любом случае сделал важное предсказание, сообщив мне о воине. Я буду впредь начеку.

Поколебавшись, Фрасилл взял свитки с картами неба, на которых указывал свои вычисления. В его чёрных глазах Тиберий видел досаду.

   — Ему не удастся отобрать у вас трон, государь, если вы вовремя его казните, — молвил астролог.

   — Но как я могу казнить его, если я даже не ведаю, кто он? — печально усмехнулся Тиберий.

   — У вас хорошо развита проницательность. Постарайтесь слушать своё сердце. Чутьё выведет вас на мерзавца.

   — Мудрый совет, Фрасилл! Признаться, что, сказав мне, будто он не сумеет захватить власть, если я расправлюсь с ним, ты меня утешил.

   — О, да, — ответил Фрасилл. — В случае казни воина вы будете править Римом ещё долгие годы. — И, неуклюже поклонившись, Фрасилл заковылял к дверям.

Оставшись один, Тиберий неторопливо обошёл комнату. Первый человек, о Котором он подумал, едва звездочёт заговорил о воине, был Германик. Но хотя Германик и считался преемником власти, Тиберий заставил себя выкинуть свои подозрения на его счёт. По крайней мере, на время. Ведь Германик обладал добропорядочностью. К тому же Германик недавно спас ему жизнь. Поэтому при всей зависти, что питал к юноше Тиберий, казалось сомнительным, чтоб племянник пожелал захватить в Риме власть.

Но тем не менее Тиберий подумал о том, что прежде Фрасилл не обманывал его в своих пророчествах. Несколько лет назад, когда ему вдруг померещилось, будто его туника стала огненной, Фрасилл сразу же сказал, что это знак будущего пурпура кесаря. Так оно и случилось.

Тиберий верил в астрологию, предпочитая её религиям. Поэтому он решил внять предостережениям Фрасилла и быть начеку. Отныне он должен стать ещё более внимательным к людям, которые его окружают. В том числе и к Германику.

ГЛАВА 13

В назначенный час курия Сената была заполнена собравшимися в ней государственными мужами. Обычно они проводили здесь собрания, обсуждая хозяйственные или правовые вопросы, но сегодня впервые за несколько десятилетий им предстояло встречать нового кесаря.

Никто не знал, как проявит себя Тиберий в качестве верховного правителя. Многие сенаторы относились к нему с недоверием, но учитывая то, что Октавиан признал его своим преемником, им предстояло принять его как своего государя и союзника.

Здание, в котором проходили собрания сенаторов, располагалось недалеко от Капитолия, возле большого моста. Фасад, украшенный скульптурами героев прошлых времён, выходил на площадь. Именно в этом большом и изысканном строении были приняты все наиболее важные для Рима законы. Здесь же заговорщики убили Юлия Цезаря.

С тех пор миновали годы, но стены курии словно до сих пор помнили стоны Юлия, лежащего на полу в луже собственной крови. Именно поэтому Тиберий не любил Сенат, и хотя убийство было совершено задолго до его рождения, ему многое довелось услышать об этом событии от самого Октавиана, преемника Юлия.

Он вошёл в зал, где происходили собрания через боковую дверь, предпочтя её главному входу. Пред его появлением в курию проследовал вооружённый отряд преторианцев под командованием Страбона. Тиберий ему доверял. В былое время Страбон честно служил при дворе. Тиберий планировал дать ему должность наместника в Александрии, отблагодарив тем самым за верность.

— Ave Caesar! — хором произнесли сенаторы, приветствуя правителя.

Опустившись в кресло на возвышении, он слегка склонил голову, на которой сверкал золотой венец кесарей, тем самым отвечая на дружные возгласы сенаторов. В пурпурной тунике, лёгких сандалиях, с искрящимися на запястьях браслетами он сидел перед ними, символизируя верховную власть. Они могли стать теперь лишь его поддержкой. Ничего другого им не оставалось.

   — Действовать согласованно, как с Октавианом, у нас вряд ли получится, — сказал он своим тихим голосом. — Я не Октавиан. У меня свои взгляды на власть, и я считаю, что наши римские законы давно пора ужесточить.

   — Мы готовы постараться быть вам полезными, Август, — робко молвил кто-то.

Тиберий устремил на говорившего взор своих больших холодных глаз.

   — Я хочу, чтобы вы знали, отцы Рима, что мне вовсе не по душе то бремя, которое передал мне Октавиан. Править таким великим и огромным государством — мука. Но я не имею права отречься, ибо обещал Октавиану, что буду вами править.

   — О, да, Август, мы согласны, чтобы вы нами правили, — отозвались сенаторы.

Вперёд выступил худой, наголо бритый человек в белой тоге. В руке он сжимал какой-то свиток.

   — У нас есть новости с северных границ, — молвил он. — Утром прибыли посланники из Паннонии[6] и из Германии, которые сообщили, что стоящие там легионы подняли против вас мятеж. На Рейне требуют, чтобы их кесарем стал молодой Германик. По слухам, Галлия[7] может оказать поддержку этим мятежникам. В Паннонии солдаты тоже выразили вам протест.

   — Паннония не присягнула мне на верность? — осведомился Тиберий.

   — Нет. И в Паннонии легионы не желают служить никому, кроме своих командиров, — отозвался сенатор. — Но поскольку Германик предан вам и его любят солдаты, его следует послать на Рейн вместе с римским подкреплением. В сложившейся ситуации лишь он способен подавить назревающее восстание. В Паннонии хотят, чтобы кесарем был кто-нибудь из их полководцев.

Опустив взгляд, Тиберий вздохнул. Он понимал, что сенатор прав и что Германик вполне способен справиться с мятежом на Рейне, однако, его пугала мысль о том, что молодой полководец, воспользовавшись шансом захватить власть, примкнёт к недовольным солдатам. Тем не менее внутренняя сила духа позволила Тиберию победить сомнения. Он решил рискнуть.

   — Я пошлю Германика на Рейн, — сказал он. — А в Паннонию отравлю своего сына Друза. Он уже неплохой воин и к тому же будет действовать в моих интересах.

   — Да будет так, о, Август! — отозвались сенаторы.

После этого ему подали несколько свитков с прошениями относительно хозяйственных вопросов Рима. Ознакомившись с их предложениями, кесарь поторопился покинуть зал курии. Ему хотелось как можно быстрее вернуться во дворец.

В вестибюле к нему через толпу преторианцев протиснулся Домиций Агенобарб. Тиберий едва удостоил его взглядом.

   — Август, я сделал всё, как вы велели, — сказал он. — Ваш враг больше не заставит вас тревожиться...

   — Похвально, Домиций, — холодно произнёс Тиберий. — Но неужели ты думаешь, что я буду благодарить тебя за то, что ты честно выполнил долг перед Отечеством?! — и, отстранив Агенобарба, он зашагал к лестнице.

Недоумённо глядя ему вслед, Агенобарб видел, как Тиберий уходит из Сената, окружённый преторианцами. Постепенно растерянность молодого патриция сменилась гневом. Ему, как и многим в окружении Тиберия, становилось понятно, что правление этого государя будет не столь радужным, как правление Октавиана. Наступали тяжёлые времена.

А Тиберий, выходя из здания, лишь поморщился.

   — Вот люди, созданные для рабства, а не для власти, — пробормотал он, вспоминая лесть сенаторов.

Теперь ему предстояло отправить войска в Паннонию и Германию. Судьба распорядилась так, что командование на Рейне ему пришлось доверить Германику. В сложившейся ситуации лишь Германик был способен подавить мятеж.

ГЛАВА 14

Двое рабов распахнули перед всадниками тяжёлые ворота, и они въехали в небольшой двор, окружённый зелёным садом. Возглавлял кавалькаду молодой воин в кожаном плаще.

Сидевший на террасе Луций Страбон только что вернулся от кесаря и собирался пропустить кубок вина, но прибытие всадников отвлекло его от хорошего времяпрепровождения.

Улыбнувшись своему сыну, который возглавлял кавалькаду, он помахал рукой.

— Вечер добрый, Сеян! Как прошла твоя поездка в Кампанию? — спросил он.

Спешившись, молодой человек отдал приказ сопровождавшим его людям следовать по домам. Это были солдаты, преданные ему люди. Они честно служили Сеяну и своему государству.

Страбон ценил воинские таланты сына. По его мнению, из Сеяна когда-нибудь мог получиться великий генерал.

Несколько лет назад Луций Элий, человек богатый и влиятельный, усыновил Сеяна, что позже позволило ему приобрести наследство. Потом молодой человек уехал служить в Армению, где провёл почти год, возглавляя отряд солдат, вверенных ему Октавианом. Затем, вновь вернувшись в Италию, он исполнял различные поручения родного отца, который планировал ввести его в число придворных преторианцев.

Сеяну слегка перевалило за тридцать. Он был красив и очень энергичен. Высокий, стройный, с загорелым мужественным лицом, Сеян выглядел очень привлекательным и тем самым располагал к себе людей. Его дружелюбный взор, спокойный ровный тон голоса, благородные манеры позволяли ему легко заводить друзей.

   — В Кампании стоит чудовищная жара, отец, — проговорил он, поднимаясь на террасу и садясь за стол. — Я выпью вина с тобой и сразу же поеду домой, обниму свою жену Апикату.

   — В эти дни и в Риме зной, — поморщился Страбон.

Осушив кубок, Сеян понимающе кивнул ему:

   — Я много думал о тебе по дороге сюда, отец... Новый кесарь оставит за тобой место главы преторианцев?

   — Нет, — ответил Страбон. — Он уже решил повысить меня и дать должность наместника в Александрии. Как только он найдёт мне преемника в качестве главы преторианцев, я покину Рим.

Сдвинув чёрные брови, Сеян опустил взор:

   — Но ведь ты же можешь предложить Августу кого-то вместо себя?

   — Могу. Однако не знаю, как он воспримет моё предложение. Видишь ли, Тиберий человек очень осторожный и недоверчивый.

Взяв в руки кувшин, Страбон наполнил оба кубка вином.

   — Предложи ему меня, отец, — вдруг молвил Сеян и вскинул взор своих тёмных очей на отца.

Решительность, прозвучавшая в его речи, удивила Страбона.

   — Ты так пылко желаешь оказаться при дворе, Сеян? — спросил он.

   — Да, отец.

   — Я бы посоветовал тебе сначала послужить кесарю где-нибудь вдали от Рима.

   — Но я уже служил в Армении.

   — Тогда на троне сидел Октавиан, а теперь кесарем стал Тиберий. Именно при правлении Тиберия тебе следует принять участие в каком-нибудь походе, чтобы заслужить одобрение. Потому что Тиберий не захочет, чтобы охрану возглавлял человек, в чьи заслуги входит лишь давний поход в Армению и то, что он сын Страбона. Впрочем, обстоятельства сейчас на твоей стороне. В Паннонии вспыхнул крупный мятеж, войска отказались присягнуть Тиберию и высказались за то, чтобы ими правил кто-нибудь из их полководцев. И на Рейне тоже назревает восстание. На днях из Рима выступят отряды, возглавляемые нашими командирами. Германик должен убедить мятежников на Рейне присягнуть Тиберию. А Друз едет в Паннонию, и я могу устроить тебя в отряд к нему.

   — Буду рад, — согласился Сеян. — Если для того, чтобы служить при дворе на твоём месте, мне нужно побывать в походе, я поеду в Паннонию.

Хмыкнув, Страбон посмотрел в сторону видневшихся за забором городских стен.

   — Быть главой охраны кесаря — не для всех, Сеян, — задумчиво произнёс он. — Это не только огромное бремя, но и постоянная борьба с окружением правителя. Ты не представляешь, какие чудовища составляют свиту. Не каждому по силам такая служба.

   — Мне по силам, — глухо ответил Сеян.

Повернувшись к нему, Страбон мрачно усмехнулся:

   — Да, сын. Вполне возможно, что тебе она по силам. Я всегда хотел, чтобы ты был воином, со временем получил звание полководца и прославлял своими деяниями Рим. Но ты обладал такими качествами, как ловкость, коварство и ум. Они достойны служить нашему Отечеству не на рубеже империи, а в её сердце.

   — В таком случае пожелай мне удачи в моём предприятии, — сказал Сеян и залпом осушил свой кубок.

   — Удачи! — кивнул отец.

Через час Сеян отправился к Апикате, а Страбон потребовал у раба свои письменные принадлежности и, пользуясь тусклым сиянием заходящего солнца, составил послание для Друза.

«Ave! — писал он. — Я воин, заслуживший неоднократное одобрение вашего деда, Октавиана Августа, прошу вас о зачислении к вам в отряд моего любезного отпрыска Луция Элия Сеяна. Могу поручиться за его хорошие воинские данные. Полагаю, что в предстоящем походе в Паннонию и соседние провинции он послужит своей отвагой нашей Великой империи. Искренне ваш Луций Страбон».

Запечатав послание, он в тот же вечер отослал его Друзу. Сеяна сразу же взяли на службу в отряд преторианцев. Теперь Сеян, только что вернувшийся из Кампании, вновь должен был готовиться выступить в путь.

ГЛАВА 15

Расположившись под раскидистой смоковницей, на нагретых дневным зноем камнях, Клавдий читал книгу, написанную на папирусных свитках. Рядом с ним на траве лежало несколько дощечек с греческими текстами.

Кроме него в саду никого не было. В густой тени щебетали птицы. Тонкие золотистые лучи солнца, просачиваясь сквозь листву, плясали на извилистой тропе, ведущей к крыльцу дома Антонии. За высокий забор, сквозь дебри сада не проникал шум римских улиц. Здесь царило спокойствие.

Клавдия настолько увлекла книга, что он не заметил, как незапертая дверь в воротах открылась и в сад вошёл загорелый, богато одетый юноша. Клавдий склонился над свитками и поднял голову, лишь когда гость остановился прямо под смоковницей.

   — А-а-а, Друз! Приветствую тебя, — сказал он, морщась от солнца. — Если ты пришёл к Германику, то его нет дома. Сам понимаешь, что в эти дни он занят сборами в поход.

   — Я пришёл вовсе не к Германику, — улыбнулся Друз.

   — А к кому? — спросил Клавдий.

В это время на крыльце возник силуэт стройной девушки в тунике, с распущенными вдоль плеч волосами, и она, заметив Друза, торопливо сбежала по ступеням с крыльца.

   — Вот и ответ на твой вопрос, Клавдий, — усмехнулся Друз и поклонился Ливилле.

   — Вы опоздали, Друз! Брат в городе! — сказала она своим громким голосом и, вскинув белокурую голову, весело и вызывающе посмотрела на гостя.

   — Что ж, в таком случае придётся вам, Ливилла, уделить мне немного своего внимания, — молвил Друз.

Бросив на Клавдия торжествующий взгляд, Ливилла пригласила гостя немного прогуляться с ней по саду. Они побрели вдвоём под тенью раскидистых деревьев, слушая шелест листьев и пение птиц.

Сорвав с высокой ветки цветок жасмина, Друз протянул его девушке. Та, смутившись, взяла цветок дрожащими от волнения пальцами. Её веснушчатые щёки вспыхнули.

   — Почему вы дружите с Германиком? Он ведь считается преемником Августа, а ведь вы — родной сын кесаря. Если бы не Германик, вы, а не он стали бы наследником престола, — сказала Ливилла.

   — Просто мне нравится Германик и не нравится власть, — засмеялся Друз.

   — А ещё что вам нравится?

   — Вы!

   — Вы насмехаетесь надо мной! — улыбнулась Ливилла.

   — Вовсе нет!

   — А чем же я вам нравлюсь?

   — Своей красотой. Дерзостью. Живой натурой. А ещё тем, что вы мне во многом напоминаете Германика. Только его женскую копию, — ответил Друз.

   — И мы с вами тоже могли бы стать приятелями? — фыркнула Ливилла. — А потом... боевыми соратниками? — она не удержалась от хохота.

Глядя на неё, одновременно искреннюю и стеснительную, Друз чувствовал, что всё больше попадает во власть её обаяния.

   — Мы можем стать даже ближе, чем боевые соратники, если вы этого пожелаете, — вдруг серьёзно произнёс он и, остановившись, посмотрел в её голубые глаза.

Ливилла перестала хохотать. Вокруг никого не было. Она стояла совсем рядом с Друзом и чувствовала тепло его тела возле себя.

   — В детстве я побывала замужем за влиятельным человеком, который умер, не успев лишить меня девственности. По сути я никогда и не была женой... А ещё вас должны были предупредить, Друз, что я очень влюбчивая.

   — Да, и я, возможно, лишь бесполезное увлечение вашего сердца, а не истинная любовь, — отозвался он. — Но я скажу вам про себя. Я точно знаю, что люблю вас. С тех пор как вы встречали Германика, я думаю лишь о вас. И я чувствую, что так будет всегда. Я не могу избавиться от этих мыслей.

   — О, что же нам делать? — вздохнула Ливилла, но её душа радостно трепетала с того момента, как стало понятно, что Друз полюбил её.

   — Я бы предложил вам выйти за меня замуж, если бы вы отнеслись ко мне благосклонно, — сказал Друз и взял девушку за руку.

Ливилла с улыбкой смотрела в его тёмные прекрасные глаза. Она ждала от него предложения о замужестве, но не думала, что так скоро.

   — Говорят, вы уезжаете вместе с Германиком? — произнесла она.

   — Верно. Поэтому я хотел бы уже нынче услышать ваш ответ. Вы станете моей женой?

   — Конечно, — прошептала Ливилла.

   — Я люблю вас! — горячо сказал юноша и, склонившись к ней, поцеловал в губы.

   — И я люблю, — пробормотала она, обняв его за шею.

В тот день они были счастливы. Друз — чистый наивный юноша искренне верил, что сумеет завладеть сердцем Ливиллы, а она, в свою очередь, испытывала уверенность, будто любит его.

   — Когда я вернусь из Паннонии, мы сыграем свадьбу! — весело проговорил Друз, держа её пальцы в своих.

   — Я бы с радостью, но ведь ты — сын Августа. Вдруг он не захочет видеть меня твоей женой? — предположила девушка.

   — Захочет, — уверенно возразил Друз. — Отец любит меня больше всех на свете и согласится с моим браком, если я буду от этого счастлив.

Искренность и простодушие Друза изумляли Ливиллу, хотя она была ненамного его моложе. Он не стремился к соперничеству с Германиком, дружил с ним и не интересовался властью. Впрочем, Ливиллу власть пока тоже не интересовала и всеми её помыслами владела лишь привлекательная наружность Друза.

Проводив её на крыльцо, он не скрывал переполнявшей его бурной радости.

Вечером он прибыл в новый дворец, который зодчие продолжали достраивать, исполняя приказ Августа. Разыскав Тиберия в одной из пустынных галерей, утопавших во мраке и терпком запахе благовоний, Друз сразу же рассказал ему о намерении вступить в брак с Ливиллой.

   — Мне не нравится Ливилла, — признался Тиберий. — Она очень легкомысленная и глупая девушка и, становясь старше, не приобретает благоразумия. С такой, как Ливилла, ты познаешь много страданий. Но я не желаю препятствовать тебе, ибо в своё время по воле моего отчима я был разлучён с твоей матерью. Я любил Випсанию. И хотя с тех пор в моих объятиях побывало много женщин, лишь её я буду любить всю свою жизнь.

   — Мне известно, что ты любил её, — ответил Друз. — Но она вышла замуж за другого, и теперь у неё от него шестеро детей. А ты забыт.

Силуэт Тиберия, сидевшего на скамейке возле чаши с благовониями, был окутан полупрозрачными клубами дыма.

   — Забыт ли я? Возможно! Но именно потому, что знаю любовь, я согласен на твою женитьбу, Друз, — сказал он. — И так же я буду поступать со всеми остальными родственниками, пожелавшими вступить в брак. Никаких препятствий! Но потом, если в их семьях начнутся разногласия, пусть они обвиняют самих себя, а не кесаря.

   — Позволь заметить тебе, отец, что ты очень мудрый человек, — молвил Друз. — И я восхищаюсь тобой.

   — Боюсь, что не всегда тебе предстоит мной восхищаться, ведь я порочен и жесток, — невесело усмехнулся Тиберий. — Но для меня лестно услышать, что я кажусь тебе мудрым. Спасибо, Друз. Когда ты выступаешь из Рима?

   — Уже через два дня.

   — Это хорошо. Чем раньше вы прибудете в Паннонию, тем быстрее прекратится мятеж, из-за которого я почти не сплю.

   — Не тревожься, — вздохнул Друз. — Германик говорит, что мы справимся с восставшими.

   — Германику я велел принудить к повиновению войска на Рейне. Но я не слишком ему доверяю.

   — Но почему? Ведь Германик спас тебя!

   — Да, он меня спас. Но сейчас судьба к нему более благосклонна, нежели ко мне, — ответил Тиберий. — Многое, связанное с ним, заставляет меня насторожиться. Конечно, я понимаю, что он твой друг, и ты его любишь. Однако кроме дружбы для каждого человека существует ещё и долг перед государством. Твой долг быть с ним осторожным. Это я приказываю тебе как твой кесарь.

   — Что ж, я повинуюсь как твой подданный, — склонил голову Друз.

   — Тогда я обниму тебя и пожелаю удачи, — и, подойдя к сыну, Тиберий заключил его в объятия.

Всё же он горячо любил Друза, который во многом напоминал ему Випсанию и то время, когда он был счастлив. После этого, отстранившись, он вновь стал холодным и надменным кесарем и велел Друзу заниматься сборами в поход. Друз покорился и, оставив Тиберия, удалился из дворца.

ГЛАВА 16

Германик, прижимая свой шлем к груди, пересёк сад и следом за Лиодой поднялся на крыльцо. Это был дом, занимаемый семьёй Агриппины. Он располагался на Капиталии, вблизи дворцов, выстроенных кесарями. Перед объездом из Рима Германии хотел увидеть девушку, которую любил, и за два дня до выступления в поход пришёл в её дом.

Лиода, встретившая его у ворот, отнеслась к его визиту с одобрением, поэтому он сделал вывод, что и её молодая госпожа тоже отнесётся к нему благосклонно. Он знал, что Лиода вырастила Агриппину, и ей было известно всё о чувствах этой девушки.

Закат солнца окрасил небо в насыщенный медный цвет. Серые облака казались мрачными. Птицы, издавая пронзительные крики, укрывались на ночлег в кронах деревьев.

Дом, занимаемый Агриппиной и её родными, когда-то принадлежал её отцу, знаменитому воину, отличившемуся во многих походах/Здесь он прожил несколько лет вместе с Юлией, дочерью Октавиана, и их детьми. Когда он погиб, Юлия просьбами и слезами вымолила для себя у кесаря брак с Тиберием, разбив тогда ещё совсем молодому наследнику престола сердце. Все знали, что Юлия не умела быть верной.

Прохаживаясь по крыльцу, Германик немного волновался — прежде ему не приходилось говорить с девушками о любви. Он был воином, и хотя получил хорошее образование и любил поэзию, его приводила в смущение мысль о том, что ему предстоит признаться Агриппине в своих чувствах. Но впереди его ждал военный поход на Рейн, к войскам, которые ему предстояло усмирить, и он не знал, когда вернётся назад.

Агриппина вышла на крыльцо в сопровождении Лиоды. Встретившись взглядом с Германиком, она ласково ему улыбнулась.

   — Вижу, что ты сдержал обещание и постарался сделать так, что мы вновь встретились в Риме, — сказала она.

   — Да, но послезавтра я покидаю Рим. Я не мог уехать, не встретившись с тобой, — ответил Германик.

   — Оставь нас наедине, Лиода, — велела Агриппина рабыне, едва посмотрев в её сторону.

Когда старуха скрылась из вида, девушка подошла ближе к Германику. Теперь никто не слышал их разговора.

   — Ты надолго уезжаешь? — осведомилась она.

   — Мне это неведомо. Я служил на Рейне всё последнее время, меня там хорошо знают. Солдаты потребовали, чтобы я стал кесарем вместо Тиберия, и не присягнули ему на верность. Теперь я должен усмирить их мятеж. Непростое задание.

   — Человек, которому они жаждут служить, будет заставлять их служить другому? — усмехнулась Агриппина.

   — Я лишь честный солдат, — пожал плечами Германик.

   — Красивый, великодушный, искренний, преданный, щедрый, справедливый... Как много у тебя достоинств!

   — Мне лестно, что ты их заметила. Ведь если бы их замечал весь мир, а ты — нет, они бы уже ничего не значили!

   — Почему, Германик? Неужели моё мнение так важно для тебя?

   — О, да, — он улыбнулся и, поставив свой шлем на перила, взял Агриппину за руки. — Твоё мнение для меня важнее всего, ибо я люблю тебя. Мы мало знаем друг друга несмотря на то, что оба выросли при дворе. Но я уверен, что нет для меня женщины дороже, чем ты. Не бойся моего признания. Если бы не моя поездка на Рейн, я бы, возможно, не рассказал тебе о чувствах. Но я предположил, что могу долго отсутствовать в Риме, и ты, считая, что я к тебе холоден, начнёшь интересоваться другими юношами.

   — Я рада, что ты открыл мне свои чувства, — ответила Агриппина, сжав его пальцы. — Потому что в глубине моего сердца есть взаимность. Я ведь тоже люблю тебя, милый Германик. Для меня счастье — слышать о том, что я дорога тебе.

   — Тогда скажи, ты выйдешь за меня замуж? — прошептал Германик.

   — Конечно!

   — Благодарю Венеру за милость, что она нам оказала, ведь я вполне мог любить тебя безответно... О, Агриппина! Я бы так хотел жениться на тебе как можно быстрее, а не ждать возвращения в Рим!

   — И я бы хотела уже быть твоей, — засмеялась Агриппина, и Германик, прижав её к груди, нежно поцеловал девушку в губы.

   — Поедем со мной, Агриппина! Хочу, чтобы ты отправилась в поход, и мы по пути на Рейн сыграем свадьбу... Я понимаю, что она станет слишком простой и лишённой роскоши, но зато мы будем вместе.

   — Согласна, — отозвалась Агриппина, обняв его за шею. — Я поеду с тобой, и никто не посмеет мне препятствовать.

   — Ах, как я счастлив, любезная Агриппина! — воскликнул Германик.

Он пришёл в этот дом лишь для того, чтобы признаться девушке в любви перед разлукой, а боги послали ему искреннюю пылкую жену, готовую разделить с ним тяготы походной жизни и не побоявшуюся трудностей. Его чистое юное сердце трепетало от волнения и радости.

   — Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась во время похода, — молвил он, перед тем как уйти. — Можешь взять с собой Лиоду или других служанок. Мы пересечём половину империи, даря друг другу любовь! — и вновь поцеловав Агриппину, он покинул крыльцо её дома.

Она долго стояла на террасе, глядя ему вслед. Смеркалось. На небе уже появились первые звёзды.

   — Он решил жениться на вас, госпожа? — спросила Лиода, которая вышла на крыльцо и встала рядом с девушкой.

   — Да! Это так прекрасно! Он любит меня! — горячо произнесла Агриппина и заключила рабыню в объятия.

   — А я не удивлена, — проворчала рабыня. — Ведь я редко ошибаюсь при гадании. Жаль, что они начали сбываться.

   — Почему жаль, Лиода? Ведь когда люди встречают взаимную любовь, они находят счастье!

   — Не всегда. Иногда между ними встают могущественные враги.

   — Я не позволю никаким врагам помешать нам быть вместе, — вскинула голову Агриппина. — Мы преодолеем все препятствия! И, кстати, позаботься о сборах в путь. Я еду с Германиком на Рейн.

   — Но он же ещё не муж вам! — возразила Лиода.

   — Мы сыграем свадьбу во время похода, — резко развернувшись, Агриппина скрылась в доме. Её стремительные шаги и смех гулко отдавались под сводами комнат.

Оставшись одна, рабыня озабоченно сдвинула брови:

   — Повинуюсь вашему приказу, госпожа, — пробормотала она. — И, видно, уже бесполезно пытаться уберечь вас от той боли, что ждёт впереди.

Всего через двое суток войско Германика выступило из Рима. Народ, вышедший на улицы, чтобы проводить его, громко желал ему удачи. Впервые он, совсем ещё молодой воин, возглавлял многотысячные легионы. И впервые его сопровождала будущая жена, которая следовала в паланкине в центре кавалькады вместе с рабынями. Тиберий не препятствовал ни её отъезду, ни её браку. Он делал вид, что внуки Октавиана его не интересуют, и относился к ним весьма прохладно.

Под звуки фанфар войско прошло через ворота города и двинулось на север. Легионерам предстояло проявить свою верность новому кесарю.

ГЛАВА 17

Перед выступлением в Паннонию, Страбон сам представил Друзу сына. Подведя Сеяна к молодому темноволосому полководцу, вскочившему на коня, он вторично поручился за него.

   — Я знаю, что могу доверять твоему сыну так же, как и тебе, Страбон, — молвил Друз, едва удостоив Сеяна взглядом, и натянул уздцы.

   — Не огорчайся, сын. Друз просто ещё не знает твоих талантов, — шепнул Страбон и, хлопнув Сеяна по плечу, зашагал прочь.

   — Это верно! Он меня не знает! — прошептал Сеян, сев на своего скакуна.

Он последовал за конницей Друза, стараясь держаться рядом с остальными преторианцами. Позади двигались обозы с продовольствием, легионеры, пешие солдаты и вереница слуг.

Горожане провожали войско Друза менее горячо, чем Германика. Сын кесаря был очень добрым и искренним юношей, но Германика народ любил гораздо больше. Впрочем, зависть была не свойственна натуре Друза. Но Сеян заметил, что Тиберию, который наблюдал с балкона дворца за отбытием Друза, отношение народа к сыну очень не понравилось.

Оставив городские укрепления, легионы направились к северу. Зной уже не был столь мучительным, как несколько дней назад. Накануне разразилась гроза, и это придало воздуху свежести.

Сеяну не приходилось бывать в Паннонии. Однако он много слышал о легионах, находившихся в этой провинции. Обычно такие области, как Паннония, оставались в полном повиновении у правителей. Было странно, что новый кесарь пробудил в сердцах местных солдат недовольство, ибо на это не находилось причин.

Не вступая в разговоры со спутниками, Сеян, тем не менее слышал, что говорили конные центурионы:

   — В войсках Паннонии есть сильный оратор — Перценний. В прошлом он был актёром, а потом стал солдатом. Обычный простолюдин, умеющий пылко выступать. Именно он начал держать речи пред отрядами, говоря, что новому кесарю никогда не понять тягот жизни воина, и предлагал присягнуть кому-нибудь из командиров. Сначала генерал Юлий Блез пытался успокоить мятежников своими силами, но это было бесполезно. Перценний кричал, что Тиберий, находясь в Империи и на Рейне, сам никогда не участвовал в битвах, а держался в стороне, и что они получали раны на войне вовсе не ради такого правителя.

   — Я постараюсь успокоить их, — отвечал на это Друз. — Мне бы не хотелось устраивать с ними сражение. Ведь они такие же сыны Рима, как и мы.

Путешествие до Паннонии заняло почти неделю. В полдень восьмого дня пути легионы Друза прибыли к месту главной стоянки римского лагеря. Узнав о подкреплении, Блез выехал, чтобы встретить Друза.

   — Слава Риму! — мрачно поприветствовал он юношу. — Вы привели с собой несколько тысяч солдат, но мне больно из-за того, что их соотечественники грозят престолу мятежом.

   — Я здесь, чтобы усмирить даже самых свирепых, — ответил Друз. — Проводите меня в лагерь.

Окинув взглядом своё сопровождение, он позвал с собой лишь несколько десятков преторианцев и двух командиров. В числе этих избранников неожиданно для себя оказался и Сеян. Остальным было велено пока не входить в охваченный волнением лагерь.

Направляясь за Друзом и Юнием Блезом, Сеян увидел раскинувшуюся вдоль склона высокого холма огромную стоянку, над которой тонули в дыму костров серебряные орлы легионов. Шатры командиров успели захватить мятежники, и, следуя через лагерь, Сеян замечал, что за поднятыми пологами сидят пьяные компании простолюдинов.

Блез, угрюмый седой человек преклонных лет, в глубине души сомневался, что Друзу удастся усмирить грубых разъярённых солдат, но другого выбора, кроме как довериться юноше, у него не оставалось.

Прибытие в лагерь преторианцев, возглавляемых сыном кесаря, вызвало смятение. Вслед всадникам летели оскорбления и плевки. Друз делал вид, что не замечает нападок. Поравнявшись с высокой деревянной трибуной, откуда обычно полководцы отдавали команды войску или наблюдали за сборами, он спешился. К трибуне сразу же устремились толпы солдат. Некоторые хотели удовлетворить любопытство и посмотреть вблизи на сына кесаря, другие желали высказать ему свои упрёки.

Взбежав по ряду ступенек на трибуну, Друз поднял руку, приказывая толпе умолкнуть. С ним рядом на трибуне оказались Блез, Сеян и два командира. Преторианцы обступили лестницу, не позволяя никому из мятежников взобраться по ней на трибуну.

   — Зачем ты приехал, Друз? Ведь не для того же, чтобы поддержать нас?! — воскликнул в толпе невысокий черноволосый человек.

   — Верно! Но я здесь для того, чтобы убедить вас переговорами или оружием прекратить мятеж, который вы устроили против власти кесаря! Ибо восстание против него — это то же самое, что восстание против Рима! — громко возразил Друз и его большие тёмные глаза взволнованно засверкали.

   — С каких это пор один человек символизирует собой целое государство?! — закричал невысокий солдат и обернулся за поддержкой к толпе.

Люди зашумели, одобряя его негодование.

   — Это Перценний, — шепнул Блез на ухо Друзу.

Понимающе кивнув, юноша вновь заговорил с толпой:

   — Таков закон Юлия! И Октавиан следовал сему закону! Я прибыл к вам, дабы объявить вам то, что велел мне передать отец! Он считает заботу о легионах, послуживших во благо Империи, своей главной обязанностью. Служите честно — и будете щедро вознаграждены.

   — Нам всем хорошо известны милости от государей! Мы все в шрамах и рубцах от вражеских мечей! Мы рискуем жизнями каждый день, а в итоге те, кто доживает до отставки, вместо земельного надела получает от властей болото, где ничего не растёт! — огрызнулся Перценний.

В этот момент какой-то рядовой солдат, воя и рыдая, был поднят на плечи стоявших рядом людей и, ударяя себя в грудь, завопил:

   — Даже за все богатства мира никто не вернёт мне брата! Подлый Блез убил его, объявив мятежником!

   — Он и был мятежником, — процедил сквозь зубы Блез.

Рядовой опустился на землю, царапая себе щёки и горько плача.

   — Пусть кесарь поднимет нам жалованье, чтобы мы не зря жертвовали собой, чтобы наши жёны не испытывали нужды, если нас убьют! — воскликнул Перценний.

   — Вы всё будете получать ту плату, что вам обещана при зачислении в войско, — отрезал Друз. — Теперь я приказываю вам разойтись, в противном случае я немедленно подвергну вас арестам и велю высечь.

   — Это вы умеете делать! — захохотал Перценний.

   — Во всяком случае, советую вам успокоиться, иначе мне придётся привести сюда мои легионы, которые прольют здесь реки крови, — предупредил Друз и, сойдя с трибуны, сел на коня.

Толпа теснила его, мешая проехать сквозь лагерь. Однако преторианцы не позволяли мятежникам причинить ему вред. Окружённый своими воинами, сопровождаемый Блезом, он покинул лагерь, возвращаясь к прибывшим вместе с ним отрядам.

По приказу Друза в миле от лагеря была устроена стоянка для его легионов. Отсюда он собирался продолжать борьбу с восставшими.

ГЛАВА 18

Этой ночью в небе над Паннонией появился знак. Все, кто находился в обоих лагерях, наблюдали лунное затмение. Тёмный круг медленно закрывал собой золотистый сияющий диск.

Сеян, который был свидетелем яростных настроений в лагере мятежников, понимал, что затмение спасло стоянку Друза от возможного нападения врагов. Небесное явление слишком испугало солдат, чтобы они отважились напасть на сына кесаря.

— Если бы я верил в богов, то предположил бы, что они защитили вас, — сказал он Друзу.

Стоя на пороге шатра, занимаемого сыном кесаря, он с интересом следил за происходящим в небе явлением. В кустах громко стрекотали цикады. Из лагеря мятежников ветер доносил далёкое бряцанье кимвалов[8] и пение фанфар, которыми солдаты приветствовали затмение.

   — А вы не верите? — спросил Друз, подходя к Сеяну и с улыбкой глядя на луну.

   — Нет, — покачал головой Сеян. — Многое в моей жизни мне подтверждало, что я не должен ждать милости богов, а обязан действовать самостоятельно. Лишь на свои силы можно рассчитывать.

   — Как же вы поступили бы на моём месте, не прибегая к милости наших богов? — полюбопытствовал Друз.

   — Чернь не знает пощады к нам. Поэтому мы должны заставить рядовых солдат трепетать перед вами. Вы их командир! Вы — сын Августа! Нужно проявить жестокость, потому что лаской от них ничего не добьёшься.

Задумавшись, Друз устремил взор в сторону расположенного поблизости лагеря восставших. Он понимал, что Сеян прав.

   — Что вы предлагаете? — осведомился он.

Посмотрев ему в глаза, Сеян мрачно усмехнулся:

   — Всё очень просто. Нужно лишь убить главарей мятежников и начать с Перценния. Пошлите за ними своих преторианцев. Если нужно, я могу их возглавить. Мы немедленно схватим главарей, вывезем из лагеря и убьём в чаще соседнего леса. Это внушит рядовым солдатам трепет пред вами и перед властью вашего отца.

   — Может быть, их следует всего лишь выпороть?

   — Нет. Блез порол. Такое наказание лишь вызовет у них ярость. Доверьтесь мне. Я расправлюсь с главарями.

   — Похоже, что у меня нет другого выбора, — усмехнулся Друз. — К тому же признаюсь вам, Сеян, наглое поведение черни вызвало у меня сильное возмущение. Мне вовсе не жаль дерзких негодяев.

   — Замечательно, — холодно произнёс Сеян. — Я могу отправиться к ним уже сейчас.

   — Они напуганы затмением. Подождём до утра.

   — Нет. Страх усмирит их.

   — Тогда поезжайте. Возьмите с собой дюжину конных преторианцев. И да способствует вам удача.

Слегка поклонившись, Сеян отправился к воинам, которые днём сопровождали Друза в лагерь мятежников. Он сразу же сообщил им, что действует по приказу молодого господина. Преторианцы, до этого момента относившиеся к нему с безразличием и осторожностью, были удивлены тем, что Друз доверил ему столь важное задание. Однако прекословить не отважились.

Как и мятежников, благородных воинов из легионов Друза, изумляло лунное затмение. Каждый из них считал его дурным или хорошим предзнаменованием и этим они почти не отличались от рядовых солдат. Сеян наблюдал за ними с насмешкой во взоре, но не пытался их переубедить. В свою очередь они, замечая его самоуверенность, не могли не проникнуться к нему расположением.

У подступов к лагерю мятежников Сеян придержал своего скакуна. Он издали увидел Перценния, сидящего у костра в окружении трёх или четырёх сообщников.

   — Взять их! — скомандовал Сеян преторианцам. — Отвезём в лес и казним согласно распоряжению нашего командира, Друза.

Всадники поравнялись с костром. При их приближении Перценний вскочил и тревожно огляделся по сторонам.

   — A-а, Друз прислал своих рабов, чтобы нас подвергнуть арестам, — процедил он сквозь зубы. — Где же его армия? Где же сражения, которых мы ждём?

   — Вы не достойны того, чтобы лучшие силы Рима проливали в боях с вами кровь, — резко произнёс Сеян. — Самое подходящее для вас — обычная казнь. Встать всем! Следовать за нами!

   — Не бывать этому! — крикнул Перценний.

Спешившиеся преторианцы обступили его, толкнули на землю, обезоружили, жестоко избивая ногами. Четверо союзников Перценния добровольно сдались в плен. Что же до рядовых солдат, преданных Перценнию, то их в ту ночь слишком увлекло затмение, и они, играя на кимвалах и фанфарах, крича и потягивая вино, не заметили арестов в лагере.

Окружённые со всех сторон конными преторианцами, Перценний и его сторонники побрели к лесу, огрызаясь и грязно оскорбляя Сеяна. Запалив факелы, преторианцы озаряли тропу в густой чаще леса. Сеян молчал, не вступая в разговоры с воинами и не отвечая на оскорбления вожака восставших. У спуска к реке он велел всем остановиться.

   — Здесь, — коротко сказал он.

В отличие от Перценния, четверо мятежников утратили самообладание и сейчас, оказавшись в шаге от гибели, пытались вымолить себе помилование, падая на колени перед Сеяном. Но Сеян остался равнодушным к их просьбам.

   — Выполняйте свой долг! — приказал он преторианцам.

Те спешились и, вытащив мечи, заставили пленников склонить головы...

* * *

Утром в лагере мятежников узнали об убийстве главарей. Сначала это повергло солдат в смятение, потом — в страх. Как и предполагал Сеян, трепет пред властью могущественных римских полководцев привёл их к повиновению. В полдень они прислали к Блезу своих представителей с просьбами о мире и с отказами от прежних требований. К вечеру все легионы, стоящие в Паннонии, дружно присягнули на верность Тиберию.

Друз был доволен.

   — Вы оказались правы, Сеян, — молвил он, поравнявшись с ним верхом на лошади, когда они возвращались из лагеря мятежников. — Как вы поняли, что с ними нужно быть жестокими?

   — Просто я сам по себе жестокий человек и неоднократно видел, какое могущество дарит мне эта черта характера, — ответил Сеян.

   — Страбон дал вам суровое воспитание.

   — Вовсе не Страбон, — покачал головой Сеян. — А моя жизнь.

   — В любом случае мятеж в Паннонии подавлен и не без вашей поддержки. В Риме меня ждёт триумф, а вас — награда, — засмеялся Друз. — Что бы вы хотели?

   — Назначение при дворе. Мой отец собирается покинуть должность главы личной охраны, и я хотел бы, чтобы вы предложили Августу меня на это место, — глухо произнёс Сеян.

   — Вы вполне достойны должности Страбона, — кивнул Друз. — И конечно, будет справедливо, если именно вы возглавите преторианцев Августа. Я порекомендую вас отцу. При вашей решительности и уме вы способны сделать хорошую карьеру.

Сеяна согласие Друза удовлетворило. Он знал, что кесарь пылко любит своего единственного сына и прислушается к мнению Друза.

По истечении трёх дней, когда мятеж уже был окончательно подавлен, легионеры Друза двинулись в Италию. Они возвращались победителями, хотя и не участвовали ни в одном сражении благодаря коварству и беспощадности Сеяна.

ГЛАВА 19

На обратном пути Друз выслал вперёд своего посланника, чтобы заранее оповестить отца о поражении восставших. Тиберий получил эту весть задолго до приезда сына в Рим и тотчас, ликуя, объявил сенаторам, что мятеж в Паннонии подавлен.

Вечером он приказал устроить в огромной трапезной нового дворца самый роскошный пир, какой только был в Риме за последние сто лет. Ради такого случая всем знатным патрициям разослали приглашения. Приск, человек назначенный Тиберием на должность распорядителя наслаждений, должен был за несколько часов организовать изысканное представление.

Большой просторный зал с высоким куполообразным сводом, украшенным вдоль стен яркими фресками с изображениями вакханок, торопливо готовили к прибытию гостей. В углах зала били фонтаны с вином. Возле длинных столов поставили вышитые золотом диваны.

К назначенному часу во дворец стали приезжать гости. Их паланкины заполняли крыльцо и лестницу. Рабы, встречавшие в вестибюле знатных граждан, провожали их в трапезную, чьи покрытые золотыми пластинами двери были сейчас широко распахнуты.

Входя в трапезную, гости садились на отведённые им у столов места. В центре зала располагалась полукруглая сцена, за кулисами её томились в ожидании выступлений фокусники и акробаты. Кифареды, флейтисты и прочие музыканты заняли балюстраду под куполом.

С восхищением оглядываясь вокруг, гости одобрительно кивали и обсуждали редкий талант зодчих. Трапезная во многом превосходила залы дома Октавиана, где они прежде бывали. Новый дворец изумлял богатством и неудержимой роскошью. Этим Тиберий подал пример всем последующим кесарям, которые тоже будут стремиться жить так, как он.

Трон его всё ещё пустовал. Он пока не вышел к гостям, но рабы уже начали подавать угощения и разливать в кубки вино. Заиграли кифары, флейты и авлосы.

Вебуллену отвели место рядом с кесарем. Чуть в отдалении разместили Фрасилла и родственников Тиберия. Тут же присутствовала Антония с Клавдием и Ливиллой. Они держались как можно незаметней, предпочитая не привлекать к себе внимания. В последнее время при дворе многие симпатизировали Германику, а это раздражало Тиберия, и Антония чувствовала себя неловко.

Под дружный приветственный гул в зал вошла Ливия, сопровождаемая рабынями. Она держалась самоуверенно, высоко вскинув голову, украшенную венцом, но все знали о том, что постепенно она теряла своё могущество. Её сын был другим человеком, чем Октавиан, и ей редко удавалось поговорить с ним даже о здоровье или настроении. Два дня назад в Сенате ей хотели дать титул «матери Отечества», но Тиберий воспротивился.

   — Довольно с неё и титула «матери кесаря», — сказал он.

Когда Ливии передали его слова, она почувствовала себя оскорблённой, начала требовать у него аудиенции, но получила отказ, который ей передал вышедший из покоев Августа Вебуллен. В тот день он стоял пред ней, сгорая от стыда, вспоминая правление её мужа, и почему-то ощущал себя виноватым.

Опустившись на невысокий диван слева от трона, расположенного на возвышении, Ливия мрачно обвела взглядом зал, полный гостей. Разве к такому положение стремилась она, возводя сына на престол? Разве думала она, что он лишит её права на власть и поставит на один уровень с Антонией? Для Ливии всё происходящее было слишком тяжело, слишком мучительно. Она страдала из-за того, что сын не желает делиться властью, как делился муж. Но никому до этого не было дела. Все эти хохочущие, весёлые, немного пьяные гости благодарили Тиберия за нынешний пир и преследовали лишь свои интересы.

В трапезную вошёл Приск, за ним — личный секретарь правителя и отряд вооружённых преторианцев.

   — Тиберий кесарь Август! — громко объявил слуга и в зале запели фанфары.

Из-под купола посыпались розовые лепестки. Гости, улыбаясь кесарю, дружно зааплодировали, приветствуя его.

Тиберий вошёл в зал, одетый в фиолетовую тунику, вышитую по краям золотом. На его руках сверкали браслеты, голову украшал венец кесарей. Сандалии восхищали изяществом, пояс — тонкой ювелирной работой. Его большие глаза были густо подведены чёрными тенями из толчёного свинца, но лицо он предпочёл не покрывать гримом и на его коже отчётливо виднелись бесчисленные веснушки.

Ливия, сдвинув брови, проводила его взглядом, пока он пересекал зал и поднимался по ступенькам на возвышение, где стоял трон.

   — Ave Caesar! — гремел хор голосов, отражаясь от стен.

Поистине, вовсе не Октавиан с его скромностью и великодушием, а надменный, утопающий в роскоши Тиберий в полной мере олицетворял государство, созданное Юлием Цезарем. И если Октавиан и Юлий были в большей степени воинами, чем царями, то Тиберий представлял собой именно царя.

Едва возгласы гостей и фанфары смолкли, Тиберий простёр руки и произнёс своим тихим, но твёрдым голосом:

Нынешний пир — начало триумфа Друза, который во славу Рима сумел подавить мятеж в Паннонии. И хотя он нынче отсутствует в городе, мы празднуем его победу.

Вокруг вновь зазвучали овации, а Тиберий, опустившись в кресло, потребовал налить ему вина. Тотчас прозвучал удар гонга, объявляя о череде представлений.

   — Мой Друз победил мятежников! — радостно воскликнула Ливилла.

   — Я знаю много случаев в истории, когда победы доставались хитростью, — шепнул ей на ухо Клавдий и усмехнулся.

На сцену поднялось несколько участников представления, которые принялись показывать трюки с изрыганием огненных языков. Они поочерёдно плевали на факелы едкую жидкость и изо рта у них вырывались потоки пламени. Гостей это не слишком интересовало — они опять принялись за еду и выпивку. Под куполом звучала музыка, растворяясь в дыме горящих благовоний.

   — Почему ты отказал мне в беседе наедине, сын мой? — негромко осведомилась Ливия, которая ничего не ела, а сидела на диване, не спуская напряжённого взора с Тиберия.

   — Я был занят государственными делами. Частные беседы я веду лишь в свободное время, — холодно ответил Тиберий, не повернувшись в её сторону.

Ничего не сказав, Ливия тяжело вздохнула. Тем временем фокусники удалились со сцены и Приск, выйдя в центр трапезной, объявил следующий номер.

— Для нашего Августа и всех гостей я пригласил выступить труппу уроженцев Эфеса, которые восхитили меня своей ловкостью недавно на празднике в доме Поппея Сабина.

Последовал мощный удар гонга, и в зал вошли несколько молодых людей и девушка в чёрном. Босиком, легко ступая по полу, украшенному мозаикой, они приблизились к трону кесаря, отвесили ему поклон, а затем, улыбаясь гостям, поднялись на сцену.

Старший из братьев, высокий мужчина с короткой бородой, показал зрителями шесты и обручи для выступления. На латыни он говорил хорошо, невзирая на то что это был не его родной язык. Он называл себя Аристархом.

Под музыку, звучащую в трапезной, два других брата взяли шесты и соединили их с перекладиной. Аристарх поднял обруч и уцепился за перекладину свободной рукой. Братья возвели шесты в воздух. Повиснув на перекладине, Аристарх сделал пару кувырков, а потом, держась за неё коленями, свесился вниз, протянув обруч стоявшей внизу девушке.

Взявшись за обруч, девушка оказалась поднята над сценой. А между тем братья возводили свою конструкцию всё выше, и Аристарх, державший на обруче сестру, тоже устремлялся к куполу зала.

Тиберий, не отрываясь, следил за ними. Он, конечно, много раз наблюдал подобные представления акробатов, но в нынешнем выступлении было то, что привлекало его внимание и не давало ему отвести взора в сторону. Девушка... Впервые после разлуки с Випсанией он вдруг почувствовал не просто влечение плоти, а странный, мучительный интерес. При дворе Октавиана он видел много женщин, но все они, даже самые знатные, не могли завладеть его помыслами. Эта акробатка — простая девушка, даже не римлянка, особа немногим лучше рабыни, внезапно пробудила в нём чувство, отдалённо напоминавшее ему чувство к Випсании. Оно было слабее, чем его пылкая любовь к первой жене. Он мог бы сравнить его лишь с тенью, оставленной предметом. Но оно возникло. И это удивило его.

Тем временем девушка, оказавшись возле Аристарха, бросила вниз обруч и, уцепившись изящными коленями за перекладину, свесилась вниз, посылая зрителям очаровательные улыбки. Она двигалась так легко, словно все эти трюки не составляли труда в исполнении. Тиберий догадывался, что она, наверное, освоила их ещё в детстве.

Он пристально её разглядывал. Очень красивая девушка. Вряд ли ей больше двадцати лет. У неё белая кожа. Тиберий подумал: даже слишком белая для уроженки приморского города. Худая, стройная, среднего роста, с длинными ногами и узкой талией, она выглядела очень изысканной для простолюдинки. И всё же она была самого низкого происхождения. Лицо её, выразительное, с большими тёмными глазами, пухлыми яркими губами и прямым носом, было столь прекрасно, что на него хотелось смотреть часами. Её распущенные чёрные волосы казались очень густыми, несмотря на то что она не завивала их.

Подозвав Приска, Тиберий склонился к его уху.

   — Кто эта акробатка? — спросил он. — Как её имя?

   — Эварна, — отозвался распорядитель наслаждений.

   — Пришли её ко мне через час, — сказал Тиберий и вновь приковал своё внимание к происходящим на сцене событиям.

Между тем Аристарх, подхватив Эварну за руки, медленно опускал её вниз, держась коленями за перекладину. Оба брата осторожно наклоняли шесты. Через несколько минут под взрывы рукоплесканий акробаты, улыбаясь, стояли на сцене, посылая поклоны кесарю и многочисленным гостям.

Тиберий хлопал в ладоши вместе с остальными. По блеску его синих очей было понятно, что акробаты ему весьма угодили.

Когда труппа Аристарха вышла из трапезной, рабы вновь ударили в гонг. Теперь наступила очередь выступления глотателей кинжалов.

Но Тиберий, находящийся иод впечатлением выступления Эварны, погрузился в размышления и перестал следить за событиями на сцене. Он испытывал волнение, думая об этой простой красивой эфесянке. Повинуясь его приказу, Приск последовал из зала за Аристархом и его акробатами. Спустя час Тиберий вновь увидит её, и их встреча пройдёт наедине.

Глотатели ножей засовывали себе в глотки острые кинжалы с длинными лезвиями, удивляя зрителей трюками. Звучала музыка. Гости громко аплодировали и смеялись.

Пир проходил весело и шумно. Осмелевшие после возлияний гости, чувствуя себя разгорячёнными, снимали верхнюю одежду. Некоторые матроны обнажали грудь и плечи и, хохоча во всё горло, отдавались своим любовникам прямо на глазах у окружающих. В зале постепенно появились несколько десятков заранее приглашённых Приском шлюх, необходимых для развлечений. Атмосфера становилась всё более порочной. А впереди, до утра, гостей ждало ещё много долгих часов угощений, плотских удовольствий и вина.

ГЛАВА 20

Покинув трапезную следом за труппой Аристарха, Приск нагнал акробатов в проходе для слуг. Здесь толпились фокусники, музыканты, танцоры и другие артисты. Протиснувшись к Аристарху, распорядитель наслаждений остановил его.

   — Деньги за выступление вы получили, эфесяне, но у меня есть приказ кесаря в отношении вас, — сказал Приск хмуро.

   — Кесарь остался доволен? — спросил Аристарх.

   — Более чем! Он хочет отблагодарить вашу сестру.

   — Меня? — удивилась девушка.

Она стояла возле своих братьев — стройная, с распущенными волосами. Приск невольно отметил про себя её необычайную красоту.

   — Мы акробаты — я, Дионисий, Трифон и наша сестра выступаем вместе. Так почему же кесарь решил отблагодарить лишь её? — прищурился Аристарх.

   — Она понравилась кесарю. И у меня его приказ проводить её к нему, — ответил Приск.

Взволнованно посмотрев на Аристарха, Эварна взяла его за руку. Ей стало страшно.

   — Эварна не шлюха! Неужели у Августа недостаточно женщин, чтобы разделить с ними ложе?! — вскричал Аристарх, и его чёрные глаза гневно свернули.

   — По-вашему, принадлежать Августу — это значит быть шлюхой?! Да как ты смеешь так говорить?! — воскликнул Приск. — Вы показываете свои трюки в родном Эфесе и на просторах всего востока и, впервые оказавшись в Риме в доме Поппея, получили шанс предстать перед кесарем. Он выбрал Эварну, чтоб встретиться с ней, босоногой простолюдинкой, с глазу на глаз. Он искренне восхищен её красотой. Вообрази же, ничтожный акробат, что её ждёт, если она угодит ему?!

   — У Эварны никогда не было мужчины, — вмешался Дионисий. — Она невинна. Нельзя, чтобы ею просто воспользовались.

   — Август — верховный правитель Рима, а вы его подданные. Он сам решит, как быть с вашей сестрой. У меня его распоряжение привести к нему Эварну, и я намерен это сделать. Будете упорствовать — я позову солдат. Они отведут Эварну к кесарю, а вас высекут и бросят в темницу. Однако в любом случае приказ кесаря будет исполнен! — огрызнулся Приск.

   — Не бывать сему! — завопил Аристарх, который обладал очень пылким нравом.

Но Эварна, сжав его пальцы, шагнула вдруг к Приску. Страх исчез из её тёмных очей. Теперь в них блестело любопытство.

   — Я готова идти с вами, Приск, — мягко произнесла она. — Вы правы. Принадлежать верховному правителю Рима — великая милость. Мне это лестно. Но мне непонятно, почему я удостоена его внимания, ведь вокруг него много красивых женщин.

   — Думаю, что вам лучше спросить об этом у него самого, — ответил Приск, в глубине души довольный тем, что Эварна согласилась следовать к кесарю и ему не придётся устраивать драку между солдатами и братьями девушки.

С сомнением посмотрев на неё, Аристарх покачал головой:

   — В конце концов тебе решать — быть с Августом нынче или нет, — вздохнул он. — Если ты уже сделала выбор, нам остаётся лишь принять его.

   — Не бойся за нас, сестрёнка, — вмешался Трифон. — Мы ради тебя готовы встретить удары плетьми и заточение...

   — Я иду к Августу не ради вас, — неожиданно уверенно произнесла Эварна. — Просто я осознаю то, что, избрав меня, неизвестную простолюдинку, он вершит огромную милость... Вы не осознали пока этого. Идём, Приск!

Распорядитель наслаждений, тяжело дыша и обливаясь потом из-за жары, царящей в коридоре, пошёл вперёд, показывая дорогу. Эварна двигалась за ним. Они миновали вестибюль и по широкой лестнице, на которой дежурили десятки преторианцев, поднялись на второй этаж.

Здесь было прохладно и немноголюдно. Лишь пару раз навстречу Эварне и Приску попадались рабы, торопящиеся куда-то с поручениями. У высоких двухстворчатых дверей Приск остановился и, мрачно взглянув на босые ступни Эварны, хмыкнул.

   — Я не успела надеть сандалии, — виновато шепнула девушка.

Возле входа в покои Августа тоже дежурили преторианцы. Никто из них не спрашивал Приска о гостье. Эварна поняла, что они уже были предупреждены о её визите.

Распахнув двери, Приск вошёл в покои первым. Перед взором Эварны предстала огромная, утопающая в зареве масляных ламп комната. Ветер, врываясь в отрытое окно, приносил запахи ночных садов, которые смешивались с ароматами курящихся в зале благовоний. На полу мерцала яркая мозаика, изображающая сцены праздника. На куполе пестрели фигуры нимф, отдающихся фавнам. В центре зала расположились длинный стол и скамья. На столе находились сладости и вино.

В дальнем углу полукруглая дверь вела во внутренние покои, где была спальня.

От восхищения при виде всей этой удивительной красоты у Эварны перехватило дыхание. Покои кесаря создавались зодчими, как подлинное произведение искусства.

Дверь спальни приоткрылась, и на порог вышел стройный, ещё молодой мужчина в той же фиолетовой тунике, в которой он присутствовал на пиру. Эварна сразу же узнала его и низко склонилась перед ним.

Кесарь оставил золотой венец в спальне. Но даже без него он выглядел надменным и презрительным. Глаза его, подведённые тенями, вспыхнули, когда он увидел Эварну, а яркие губы тронула лёгкая улыбка.

   — Покинь нас, — велел он Приску. — И выплати Аристарху двойную цену за его выступление.

   — Да, государь, — ответил Приск и вышел из зала.

Дверь гулко захлопнулась. Оставшись наедине с кесарем, Эварна почувствовала страх. Опустившись на колени, она не смела взглянуть на него.

Он неторопливо приблизился и, взяв её пальцами за подбородок, поднял кверху её голову.

   — Я такой же человек, как и ты, — сказал он. — Не бойся меня. Встань.

   — О, господин мой, благодарю вас за то, что вознаградили Аристарха, — ответила Эварна, посмотрев в глаза Тиберию.

Он по-прежнему улыбался.

   — Встань, — повторил он.

Эварна встала. Несколько секунд они изучали друг друга. Девушка испытывала смущение и восторг, ей до сих пор с трудом верилось в то, что она находится рядом с кесарем.

   — Ты впервые в Риме? — осведомился он.

   — Да. Мы много путешествовали по Востоку, но в Риме прежде не бывали.

   — Рим — великий город. Самый великий на земле.

   — Верно! Когда я приехала сюда, то удивилась его размеру и красоте, его великолепию и могуществу.

   — Но ведь и твой родной Эфес прекрасен, — заметил Тиберий. — Я проезжал его много лет назад, когда был на Востоке. Меня потряс храм Артемиды, построенный Александром Великим. А сейчас, глядя на тебя, мне кажется, будто твоё лицо похоже на лицо богини на его фасаде. Ты истинная дочь Эфеса.

   — На самом деле храм Артемиды был построен ещё до вторжения Александра Великого. Но он сгорел, и царь велел возвести на его месте новый, — проговорила Эварна.

Тиберий слышал об этом, но сделал вид, будто узнал от девушки изумившую его новость. А она между тем продолжала:

   — Знали бы вы, господин мой, какие праздники устраивают в Эфесе во славу богини Артемиды! Со всего Востока к нам приезжают тысячи паломников и людей, желающих весело провести время. А девушки во время праздников часто знакомятся с будущими мужьями. Считается, что к ним благоволит сама богиня.

   — И ты, конечно, тоже встретила будущего мужа? — усмехнулся Тиберий.

   — Нет. Я не замужем.

   — Но почему? Ведь ты красива.

   — Аристарх сделал из меня акробатку и увёз из Эфеса. А до отъезда я не успела встретить будущего мужа.

   — Но у тебя есть любовники, верно? У такой, как ты, их должно быть много.

   — Аристарх, заменивший нам отца, научил меня быть благочестивой, — ответила Эварна, поэтому до сих пор у меня не было любовников.

Внимательно взглянув в её тёмные глаза, искренние и прекрасные, Тиберий понял, что она не лжёт. Простая, честная, открытая Эварна теперь ещё сильнее привлекала его. Он слишком устал от придворного лицемерия и интриг и чувствовал, что с ней может быть самим собой.

Позвав девушку к столу, где стояли угощения, он взял поднос со сладостями и предложил ей попробовать их. Прежде Эварна никогда не ела таких изысканных угощений.

   — Как видишь, я левша, — сказал Тиберий. — Я сын знатной матроны, но во мне нет крови Октавиана. Воспитываясь при его дворе, я получил хорошее образование. Моим наставником был философ Нестор. Сейчас он открыл школу в Тарсе, в Киликии[9]. А ещё я очень люблю греческую поэзию и даже сам пишу стихи.

Он говорил с ней мягким ласковым тоном, стараясь расположить её и вызвать к себе доверие. Ему это легко удалось. Эварна внимала ему, как заворожённая. Всё в нём будило её восхищение — его красивая внешность, манеры, тихий голос, сдержанность, изящество, вежливость.

   — Нынче я сам буду слугой для нас обоих, Эварна, — молвил он, наливая вино в два кубка.

   — Вы — мой господин, — возразила Эварна с улыбкой.

Подав ей один из кубков, Тиберий погладил её по щеке.

Она прижалась к его ладони.

   — Сколько тебе лет, Эварна?

   — Двадцать один.

   — И давно ты акробатка?

   — С детства.

   — Мне жаль, что тебе пришлось много нуждаться в жизни, ведь ты достойна внимания и заботы. Отныне всё для тебя изменится.

Осушив свой кубок, Тиберий взял с подноса свежее крепкое яблоко и, улыбаясь, показал девушке.

   — Хочешь увидеть фокус, Эварна?

   — Да, — весело кивнула она.

Подняв левую руку, Тиберий выставил указательный палец и, с силой ударив в яблоко, насквозь проткнул его. Подобного Эварне не приходилось наблюдать.

   — О, какой вы ловкий! — произнесла она, захлопав в ладоши.

При виде её почти детской радости, этой наивной чистоты, которую источало всё её естество, Тиберий ощутил в сердце чувство, похожее на нежность. Он бы многое мог рассказать ей о себе, о той боли, что познал, но он хотел, чтобы девушка сама узнала его со временем. Думая о том, что она девственница, он опять вспомнил Випсанию. Когда он женился на Випсании, та тоже не знала ещё любви мужчин. После неё у Тиберия больше не было девственниц... Женщины, с которыми он делил ложе, вели себя ничуть не лучше обычных шлюх.

Взяв Эварну за руку, он крепко поцеловал её тонкие пальцы.

   — Не бойся меня, Эварна...

От его прикосновений она задрожала. Её тело пронзила страсть. Закрыв глаза, она позволила ему заключить себя в объятия. И ответила на его поцелуй. Раньше её никогда не целовали мужчины.

В ту ночь она отдалась Тиберию. Лёжа на постели кесаря и глядя, как тени деревьев колышутся на стенах и полу, Эварна вдруг поняла, что она счастлива с ним. Она знала, что отныне всегда будет верна ему. Даже если он не останется ей верен.

   — Почему ты выбрал именно меня, господин мой? — спросила она, склонив голову ему на грудь и слушая биение его сердца.

   — Считай это милостью к нам твоей Артемиды Эфесской, — молвил Тиберий, который всегда умел находить подходящие ответы.

Эварну вполне устроило всё им сказанное. Она верила в Артемиду. Её приучили почитать богиню. К Тиберию же девушка прониклась пылкой любовью.

Утром он вызвал к себе Вебуллена и представил Эварну. Их встреча произошла в зале, где накануне кесарь угощал свою любовницу сладостями. Сонный, усталый после ночи, проведённой на пиру, Вебуллен рассеянно разглядывал Эварну, которую запомнил ещё во время её выступления, и теперь слушал приказ поместить её во дворце.

   — Пусть Эварна займёт комнаты в части здания, занимаемой моей матерью, — молвил Тиберий. — Я не хочу, чтобы она жила со слугами. Позаботься, чтобы у неё было всё необходимое. Отныне она в числе моих приближённых.

   — Да, государь, — недоумённо пробормотал Вебуллен и повёл за собой Эварну в галерею.

Пока они шли через коридоры и поднимались по лестнице, Вебуллен не вступал с ней в беседы. Его удивляло то, что кесарь решил вдруг приблизить к себе эту, безусловно, очень красивую, но простую девушку. Однако решение Августа не обсуждалось.

   — Я так счастлива, Вебуллен! Никогда в жизни я не была так счастлива, — призналась ему девушка, когда он ввёл её в большую просторную комнату.

Вебуллен тяжело вздохнул. Ему стало жаль Эварну.

   — Могу понять, что привлекло в тебе нашего кесаря, но вряд ли он сумеет ответить взаимностью на твою пылкую любовь. Для него ты утешение. И больше ничего, — сказал он.

   — Если ему нужно утешение, я готова быть для него утешением. Я и не рассчитываю на его взаимность. Просто я вижу, что ему хорошо со мной. А любовь... Разве может кесарь полюбить простолюдинку? — печально произнесла Эварна.

   — Возможно, что ты уже дорога ему, но его чувства к тебе не так сильны, как твои к нему, — молвил Вебуллен. — Это не потому, что ты простолюдинка, а по другой причине. Просто человек, чьё сердце было разбито и раны не зажили по сей день, не может в полной мере вновь отдаться новому чувству.

   — У него очень тонкая натура, — заметила Эварна.

   — Это так, — вздохнул Вебуллен. — Лишь обладающий тонкой натурой способен страдать от любви всю жизнь. Увы, иногда боги заставляют их платить собственной кровью за власть. А власть, Эварна, это ужасное бремя. Золото кесарей — плата за их страдания. Я не желаю никому познать то, что они испытывают, ведь всё, происходящее в нашей Империи, ложится грузом ответственности на их плечи. С тобой Тиберий забудет о своих невзгодах. Постарайся быть ему верной и ласковой подругой, и тогда, возможно, он оставит тебя при себе на многие годы, — и невесело усмехнувшись, Вебуллен покинул зал.

Уже через несколько минут к Эварне пришли рабы и слуги, чтобы приготовить ей баню, благовония и наряды. Для неё начиналась новая жизнь — жизнь фаворитки Августа.

ГЛАВА 21

Под громкие звуки фанфар в распахнутые ворота Рима въезжала кавалькада вернувшихся из Паннонии солдат. Затем следовала конница преторианцев, возглавляемая Друзом.

Девушки бросали в воздух лепестки цветов, падавших прямо под копыта лошадей. Город бурлил от волнения. Улицы заполонило множество любопытных, желающих понаблюдать за прибытием войска.

На крыльце дворца Тиберия прибывших встречали родственники и сенаторы. Ливия стояла возле сына. На Тиберии была пурпурная туника и золотой венец кесарей. Чуть в отдалении находились Клавдий, Страбон и невеста Друза — Ливилла, которая, забыв об этикете, громко хлопала в ладоши, что очень раздражало Тиберия.

Описав полукруг вдоль площади перед дворцом, возница остановил колесницу Друза. Молодой человек был в новом панцире, украшенном золотыми бляхами и в короткой белой тунике, синий плащ изящно струился вдоль спины. У ступеней его приветствовали преторианцы, служившие во дворце. Улыбаясь, он ответил им и шагнул на крыльцо.

Первой к Друзу кинулась Ливилла, и он, подхватив её на руки, крепко поцеловал в губы. Потом Друз поравнялся с отцом и склонился в поклоне.

   — Ave Caesar, — сказал он.

   — Слава Риму, — молвил Тиберий. — Поверь, я счастлив, что мятеж в Паннонии подавлен, и ты проявил свои качества лидера.

   — Не совсем так, — возразил Друз и подозвал Сеяна, который держался теперь в стороне. — Луций Сеян отличился при подавлении мятежа. Без него я бы не справился с восставшими.

   — Неужели? — холодно усмехнулся Тиберий, внимательно изучая подошедшего Сеяна. — Ты ведь родной сын Страбона, верно?

   — Да, Август, — ответил Сеян.

   — Он убедил меня расправиться с мятежниками хитростью, — пояснил Друз. — Я позволил ему действовать в лагере согласно его плану. Тогда он арестовал и казнил главарей, а остальные мятежники, испугавшись нашей беспощадности, присягнули на верность, — рассказал Друз.

Стоя перед кесарем, Сеян покорно склонил голову. Он понимал, что сейчас решается его дальнейшая судьба.

Страбон тоже это осознавал и не вмешивался в беседу, но то, что сын проявил свои таланты во время похода в Паннонию, обрадовало его.

Молодой, решительный, умный Сеян очень понравился Тиберию. К тому же Друз хвалил его. На смену Страбону, которому уже отвели должность наместника в Александрии, нужен был верный человек. «Почему бы не передать место Страбона его сыну?!» — подумал Тиберий.

   — Я должен наградить столь преданного солдата, — произнёс он. — Хочешь о чём-нибудь просить, Сеян?

   — Мои желания — это ваши желания, Август, — отозвался Сеян.

   — Дай ему назначение при дворе, — молвил Друз. — Я поручусь за него, если нужно. — Хм! Вероятно, ты действительно очень отличился в Паннонии, Сеян, если даже мой сын готов за тебя поручиться, — сказал Тиберий. — Я дам тебе должность, на которой твой отец служил нам долгие годы. Ты получишь место главы моих преторианцев.

   — Благодарю вас за великую милость ко мне, о, Август, — смиренно произнёс Сеян.

Одобрительно кивнув, Тиберий подошёл к сыну, чтобы заключить его в объятия.

   — Сеян получит приказ о своём назначении, как только Страбон покинет Рим, — проговорил кесарь. — Для меня, Друз, в любом случае важна твоя победа, — Тиберий повёл сына за собой во дворец. — Подавив мятеж в Паннонии, ты проявил преданность Риму и престолу. Полагаю, со временем ты неоднократно отличишься в победах.

   — Друз — победитель! Друз — победитель! — воскликнул Клавдий и захлопал в ладоши, но никто не обратил на него внимания.

Окружённый толпой сенаторов и родственников, Друз проследовал в вестибюль дворца. В трапезной вновь устраивали пир, чтобы отпраздновать возращение триумфатора в Рим.

Придержав сына за локоть, Страбон замедлил шаг.

   — Я нисколько не сомневался в твоих способностях, сын мой, но то, как быстро ты добился расположения Августа, даже мне внушает удивление, — шепнул он.

   — Обстоятельства мятежа складывались в Паннонии в мою пользу, — ответил Сеян. — Видишь ли, необходимо держать в страхе эту чернь... и у меня получилось внушить им страх. А Друз юн, наивен и вспыльчив. Я легко убедил его представить меня Тиберию... — и Сеян, усмехнувшись, хлопнул отца по плечу.

   — Чутьё подсказывает мне, что ты сумеешь сделать при дворе великолепную карьеру, — заметил Страбон.

   — Твоё чутьё тебя никогда не обманывает, — молвил Сеян и зашагал вперёд, стараясь не отставать от Друза.

По случаю праздника трапезная была украшена лентами и цветами. Многочисленные гости занимали свои места. Под куполом звучала красивая музыка. Перед зрителями вновь выступали танцоры, фокусники и акробаты.

Эварна, появившаяся на пиру по приказу кесаря, одетая в роскошную тунику, в тот вечер не участвовала в представлениях. Заняв место у подножия кресла Августа, она не вмешивалась в разговоры вельмож и чувствовала себя смущённой.

Сеян, который тоже впервые присутствовал на пиру во дворце Августа, предпочитал не вступать в беседы с гостями, но пристально наблюдал за происходящим и особенно внимательно слушал, что говорят люди о мятежах. Он сразу понял, что в свите Тиберия уже давно произошёл раскол — часть приближённых поддерживала Августа, другая часть была на стороне Германика, считая, что из него мог бы получиться более подходящий Риму кесарь.

Сейчас, напрягая слух, Сеян слушал, как гости, обсуждая победу в Паннонии, рассуждали о тревожном положении на Рейне, куда отбыли войска Германика. По их мнению, справиться с восставшими рядовыми через запугивание — вовсе не подвиг, и победа Друза не сделала из него героя. Германик, которому предстояло справиться с непокорными легионами на Рейне, будил в них самое искреннее воодушевление.

Тиберий тоже всё это слышал и разговоры гостей разжигали в нём негодование. Заметив его раздражение, Сеян догадался, что Германик ему не нравится.

— Возможно, я смогу получить твоё доверие, распалив в тебе эту искру гнева, Август. А доверие твоё для меня означает власть в Риме, — прошептал Сеян и, осушив кубок вина, взглянул на Ливиллу.

Как и Друз, Ливилла не обращала внимания на сплетни, звучащие в зале, и наслаждалась триумфом жениха. Её громкий смех, резкий голос и насмешки выдавали в ней эмоциональную неуравновешенную натуру. Сеян не слишком верил в то, что её чувства к Друзу останутся постоянными. Изучая же преторианцев, которыми ему надлежало командовать, он остался доволен: Страбон всегда отбирал людей проверенных и честных.

Пир длился всю ночь до рассвета. На этот раз Тиберий встретил утро в трапезной, полной пьяных гостей, забывших на время о мятежах и триумфах в объятиях женщин. По окончании пира он распорядился, чтобы Страбон отбыл в Александрию не позднее следующей недели.

Так что карьера Сеяна продолжала складываться самым наилучшим образом. На свадьбе Друза, состоявшейся через десять дней после триумфа, он уже находился при Тиберии в качестве главы его преторианцев. За короткое время из обычного командира он превратился в человека, отвечающего за жизнь верховного правителя Рима. И на этом Сеян не собирался останавливаться. Он хотел добиться могущества.

ГЛАВА 22

Германик вступил в брак в походных условиях. На его свадьбе не было ни кесаря, ни родственников, ни близких друзей. Но это его не огорчало, ведь он соединился с женщиной, которую очень любил.

На Рейн его легионы прибыли поздним вечером. Дул резкий холодный ветер, от которого трепетали кроны дубов и вязов. Следуя верхом, в центре кавалькады, Германик думал о том, что удалось ему узнать от солдат, устроивших стоянки на пути к главным лагерям.

На берегу Рейна находились два войска под командованием Гая Силия и Авиа Цецины. Солдаты Силия, выжидали, чем закончится мятеж, и не примкнули к восставшим. Однако воины армии Щецина испытывали безудержную ярость. Именно к ним в ту ночь и направился Германик, их предстояло привести к повиновению.

Запалив факелы, он велел свои людям трубить в фанфары сигнал, объявляющий о его прибытии. Перейдя через вал, который закрывал собой въезд в лагерь, он, окружённый несколькими командирами, появился перед вышедшими ему навстречу солдатами.

Лагерь озарили сотни трепещущих факелов. Германика, сидевшего верхом на коне, обступили хмурые суровые воины без страха и гнева. Это были люди, служившие в лучших легионах кесаря, они презирали и ненавидели Тиберия ещё в те годы, когда тот был лишь пасынком Октавиана без права на власть.

— Это Германик... К нам приехал сам Германик! — послышались голоса.

Некоторые из солдат просили дозволения поцеловать ему руку и, целуя, показывали ему обезображенные в сражениях руки или ноги.

Спешившись, он окинул всех собравшихся взглядом и заговорил:

   — Сыны Отечества, друзья, братья по оружию! Мы все сражались во славу Рима и тех, кто нами правил! Октавиан Август дал вам возможность отличиться в боях, он щедро оплачивал вашу службу и ценил каждого из вас! Не мне рассказывать о том, что он заботился о вас, как отец о собственных отпрысках. Но нынче боги дали нам другого господина. Тиберий — человек в расцвете лет, он умён, образован и так же, как в прошлом его предшественник, рассчитывает на вашу верность. Именно вместе с вами, легионы Германии, он одержал здесь много своих побед. Но почему же вы подняли против него мятеж? Почему вы отказываетесь повиноваться тому, кто спал с вами на одной траве и ел из одной с вами посуды?!

   — Тиберий легко забыл о своём походном прошлом и теперь предпочитает дни проводить в Сенате, а ночи — на пирах, предаваясь порокам! — выкрикнул какой-то солдат.

   — Мы служим по тридцать лет, а получаем жалкую плату! — завопили ветераны.

Остальные поддержали их дружными воплями.

   — Впрочем, — заговорил кто-то среди стоявших вблизи Германика легионеров, — если бы ты стал кесарем, мы бы согласились тебе служить. Ты не Тиберий. Ты понимаешь нужды простых солдат.

   — Слава Германику! — послышался нестройный хор голосов.

   — Не бывать этому! — воскликнул Германии пылко. — Никто не заставит меня забыть о верности Риму и о службе у законного правителя! Я истинный сын своей страны! Я люблю Отечество! И предпочту скорее убить себя на ваших глазах, чем нарушу долг пред моим государем! — с этими словами он обнажил меч, висевший у него в ножнах, и приставил его остриём к своему горлу. Его голубые глаза вспыхнули такой страстью, что ни у кого не возникло сомнений в том, что Германии способен осуществить свои намерения.

К нему тут же бросилось несколько командиров, схватив его за руки. Народ истошно завыл. На многих произвёл впечатление поступок Германика.

   — Пусть возьмёт мой меч, он острее! — со смехом перекрыл остальных рослый солдат в шлеме.

Эти слова вызвали в толпе взрывы возмущения. Солдаты по-прежнему любили Германика и хотели служить ему.

Издав вопль ярости, Германии сел на землю и вцепился ногтями себе в лицо.

   — Глупцы! Люди, переполненные яростью! Вы убили шестьдесят центурионов в лагере! Вы опозорили честь римских солдат! Но я бы всё это простил вам ради верности кесарю, ибо сам подаю вам пример такой верности! — вскричал он.

   — Слава Германику! — послышались возгласы.

   — Нет! Слава Риму! Слава кесарю! Слава нашему великому государству! — возразил Германик, поднявшись с земли и глядя на солдат сверкающим взором. — Каждый из вас должен гордиться тем, что служит в самой сильной и могущественной армии мира! Ибо лишь благодаря таким, как вы, правители одерживают свои победы! Не благодаря Сенату или наместникам, а благодаря вам! Без вашего оружия мы, знатные граждане, бессильны. Прошу вас, признайте государем Тиберия, и многие будут помилованы. В противном случае я уничтожу вас силами пришедших со мной легионов.

Вновь по рядам воинов прокатился гул возмущения. Мятежники начали теснить Германика и прибывших с ним командиров.

   — Вы вершите в лагере преступления и проливаете кровь своих братьев — римлян, но ради чего? Ради того, чтобы ваши требования исполнились? Не бывать этому! Не стану я вашим кесарем! У вас есть Тиберий Август, и ему вы будете служить! — воскликнул Германик и, вновь вскочив на коня, натянул уздцы. — Не покоритесь по доброй воле, я заставлю вас быть верными, подвергнув наказаниям!

И он в окружении спутников поскакал в сторону вала, защищавшего лагеря. Оставив позади взволнованную толпу, он возвращался к пришедшим с ним из Рима легионам. Он сомневался в том, что нынешнее его выступление заставит мятежников сразу же сложить оружие и смириться с властью нового кесаря, но был твёрдо уверен, что его приезд заставит многих задуматься о собственном будущем и о возможных расправах.

Цецина скрывался в нескольких милях к югу. На его поддержку Германик не мог рассчитывать до тех пор, пока не будет приведено к присяге большинство легионов. Не доверял Германик и Силию, который не прислал ему подкрепления, хотя его лагерь находился неподалёку.

Теперь Германик рассчитывал лишь на себя и силы своих воинов. Если нужно, он подвергнет мятежников жестоким расправам, но начнёт проливать кровь лишь в случае, если все остальные средства будут исчерпаны и не принесут никаких результатов.

ГЛАВА 23

Войдя в свой походный шатёр, Германик увидел возле очага Агриппину. Рядом с ней находилась Лиода, кутавшаяся в подбитый мехом плащ, — осенью в здешних краях было промозгло.

На Агриппину угнетающе действовал поход. Сначала она испытывала счастье, находясь возле любимого мужа, но постепенно её душой стали овладевать смятение и страх. Она боялась за Германика и за себя. Слыша разговоры солдат о том, какая ярость переполняет сердца мятежников, она понимала, что такие, как они, не остановятся перед самыми изощрёнными убийствами.

Германик видел её тревогу. Он уже жалел, что взял её в поход. Время от времени ему казалось, что он должен был оставить её в Риме дожидаться возвращения и лишь потом вступить с ней в брак. По слухам, Друз поступил таким образом и, вернувшись из Паннонии, женился на Ливилле.

В шатре было душно. Жарко трещащий очаг озарял стены, украшенные вышитым орнаментом. На столе находился ужин, который Германик предпочёл оставить нетронутым.

   — Ты не сумел убедить их присягнуть Тиберию? Ты не усмирил мятеж? — осведомилась Агриппина, хотя ответ ей был очевиден: хмурое лицо Германика передавало те мрачные чувства, что его одолевали.

Налив кубок вина, он залпом осушил его.

   — Нет, — коротко ответил он.

   — Будешь вновь пытаться повлиять на них?

   — Буду.

Она печально усмехнулась, опустив взор:

   — Говорят, Друз легко справился с мятежниками в Паннонии. У них были главари, которых он велел казнить. Солдаты испугались его жестокости и смирились...

   — Возможно, и мне придётся предать казням этих несчастных римских воинов.

   — Несчастных?! Ты сочувствуешь им?! — взорвалась Агриппина и её продолговатые глаза злобно заблестели. — Как ты можешь их жалеть, ведь они свирепые, кровожадные негодяи, которые не щадят никого, даже своих братьев по оружию?!

   — Я сочувствую им потому, что я солдат и я — римлянин! Скверно, когда мы начинаем проливать кровь друг друга! — ответил Германик, речь его прозвучала неожиданно резко.

   — Они бросили вызов кесарю! — воскликнула Агриппина. — И поэтому из римских солдат они превратились в предателей, которых нужно казнить!

   — Не люблю торопиться с казнями, когда есть ещё шанс спасти несчастных, — поморщился Германик. — Если они раскаются, я предам наказанию лишь главарей. Всех остальных помилую.

Тяжело вздохнув, Агриппина вновь опустила взор. Её одолевали сомнения.

   — Дай им бой, — глухо сказала она.

   — Нет.

   — Но почему?

   — Не желаю рисковать жизнями. Попытаюсь договориться. Цецина бежал, бросил их, они напуганы, растеряны... Но по-прежнему верят мне. Не Тиберию, а мне!

   — Поистине ты любишь свой народ, Германик, — произнесла Агриппина, изумлённая его великодушием. — Я преклоняюсь перед тобой как перед полководцем, любовь моя. И я думаю, быть может, правы те, кто считает, что из тебя получился бы лучший кесарь, чем из Тиберия.

   — О, даже не смей говорить такое! — возразил Германик и, поставив кубок на стол, приблизился к жене. — Нынче я был готов убить себя мечом, лишь бы солдаты не пытались провозгласить меня вместо Тиберия кесарем. Пока он сидит на престоле, я буду честно служить ему. Я буду ему верен, и никто не сможет уговорить меня стать предателем.

   — Неужели тебе нравится то, что этот угрюмый порочный человек, из-за которого моя мать находится в изгнании, правит Римом? — с презрением произнесла Агриппина. — Я тебя не понимаю.

   — И не нужно понимать, — ласково ответил Германик и запустил пальцы в медные кудри Агриппины. — Он наш кесарь, законный правитель Рима. Поэтому мы все, и в особенности солдаты, обязаны верно ему служить. На кого ему опереться, кроме как не на армию? На Сенат? Но сенаторы лицемерны, они никогда не будут ему поддержкой. Лишь войска всегда будут главной силой людей, правящих Римом. Я солдат, Агриппина. Поэтому, даже зная о том, что Тиберий меня не любит и боится, я всё равно останусь ему верен. Наши личные отношения с ним не могут повлиять на мой долг перед Отечеством. Я буду защищать Тиберия от всех врагов. Никому не позволю причинить ему вред. И если в Риме вдруг останется всего один преданный ему солдат, то этим солдатом буду я.

   — Видят боги, даже спустя много лет я не смогу забыть твои слова и твою верность, — прошептала Агриппина, нервно сжимая кулаки. Её охватил трепет при виде такой силы духа и искреннего благородства.

Положив руки ей на плечи, Германик взглянул в её синие сверкающие глаза. Она встала, глубоко дыша от волнения.

   — Послушай меня, Агриппина, для тебя сейчас лучше уехать, — молвил он. — Возвращайся в Рим. Здесь небезопасно, а я не хочу подвергать тебя риску. Когда мятеж будет подавлен, я приеду домой.

   — Нет! Я не хочу оставлять тебя! — воскликнула Агриппина, оттолкнув Германика. — И я не боюсь мятежа. Меня не страшат твои любимые солдаты. Позволь мне остаться в лагере.

   — Не позволю. Я слишком люблю тебя, чтобы поддаться твоим просьбам.

   — Германик, не забывай, что я внучка Октавиана Августа! Он воевал в походах всю жизнь! Если нужно, я могу выполнять обязанности простолюдинки, могу готовить еду солдатам или зашивать им рваные туники! Я не боюсь никакой работы! Дед воспитал меня так, что я всё умею делать! Прошу, не отсылай меня! Мысль о разлуке с тобой даже на короткий срок причиняет мне невыносимые страдания, — и Агриппина, громко зарыдав, спрятала лицо в ладонях.

Глядя на неё, Диода вновь вспомнила те предсказания, что сделала ей в Ноле. Старуха всегда знала, что Агриппина не будет счастлива в браке, но самое страшное было ещё впереди.

Обняв жену, Германик привлёк её к груди. Она попыталась вырваться из объятий, но он крепко сжимал её.

   — Любовь моя, поверь, что я тоже не хочу с тобой разлучаться. Но ты слишком много значишь для меня, чтобы я продолжал подвергать тебя опасности. Я ведь твой муж и обязан заботиться о тебе. Мы должны расстаться с тобой ненадолго. Как только я усмирю солдат, я приеду в Рим, и потом мы уже всегда будем вместе.

   — Но впредь ты не станешь брать меня в поход! — хмуро произнесла Агриппина.

   — Почему же? Стану! Однако здесь, в Германии, среди этих мятежников ты подвергаешься риску. Молю тебя, уезжай!

Германик взял её руку и поднёс белые плацы к своим губам. В его голубых глазах Агриппина видела столько страдания, что её охватило сочувствие к нему. Он был добрым. Он жалел солдат, грубых, ожесточённых войной людей. И, конечно, мысль об опасности, которой сейчас она подверглась рядом с ним, причиняла ему ужасные мучения.

   — Сколько боли я читаю в твоих очах, любовь моя! — прошептала она и погладила Германика по щеке.

   — Уезжай, — повторил он.

   — Я согласна... Я уеду.

   — Тогда поторопись. Мне придётся уже нынче отдать приказ готовить твой кортеж к возвращению в Рим. Как только забрезжит рассвет, ты уедешь отсюда.

   — Хорошо. Я покорюсь тебе, — сказала Агриппина.

Германик вновь обнял её и не выпускал в течение нескольких минут...

Приказ о её отъезде он отдал ночью, как и предупреждал. В поездке Агриппину должны были сопровождать преданные солдаты.

Едва взошло солнце, одарив своими тусклыми лучами лес, лагерь и водную гладь реки, Германик крепко поцеловав жену перед разлукой, посадил её в паланкин.

   — Заботься о ней, Лиода, — велел он старой рабыне.

Сирийка лишь молча кивнула ему и сжала пальцы Агриппины своей рукой.

Пробуждавшиеся мятежники и солдаты из легионов Германика видели, как кортеж его жены двинулся по дороге через лес к югу. Германик слышал их взволнованные голоса. Отъезд внучки Октавиана, государя, которого почитали в армии, вызвал среди восставших панику. Они поняли, что Германик больше не доверяет им.

ГЛАВА 24

Громкие вопли солдат разбудили весь лагерь. Со всех сторон к шатру полководца подходили толпы легионеров, охваченных смятением.

— Почему уехала госпожа? Почему внучка Октавиана покинула нас?! — звучали возгласы.

Германик, скрывшийся в шатре после отъезда Агриппины, резко приподняв полог, вышел к солдатам. Он был без панциря, в короткой белой тунике, иод его воспалёнными глазами залегли тени от бессонной ночи. Окинув народ взглядом, полным скорби, он произнёс:

   — Позор вам! Позор, сыны Отечества, ибо внучка Октавиана покинула вас ради своей безопасности. Это я так решил. Я не только не доверяю вам, но и боюсь за её жизнь. В другой ситуации я был бы только рад, если бы Агриппина находилась среди вас, служа вам поддержкой и опорой. Но не сейчас! Вы уже запятнали себя преступлениями, пролив кровь своих братьев — римлян. Вы хотели присягнуть мне на верность вместо законного господина — кесаря Тиберия. Отныне нет вам веры! Лишь боль и глубокое разочарование испытываю я, глядя на вас!

Жена мне не дороже Отечества, и если бы потребовалось, я бы и её принёс в жертву ради блага моего народа. Но теперь, замечая ваше безумие, я отослал её прочь, ибо вы действуете не ради блага народа, а ради утоления собственной ярости. Есть ли для вас хоть что-нибудь, на что вы не дерзнули бы посягнуть?.. Разве можно считать солдатами людей, решивших предать кесаря? Разве можно считать гражданами людей, не признающих власть Сената? Божественный Октавиан одним взглядом привёл к повиновению легионы, восставшие при Акции. В то время когда вся Италия сплотилась и поддержала Тиберия, лишь вы по-прежнему убиваете центурионов, держите под стражей легатов, обагряете лагерь кровью и, возможно, даже убьёте меня, человека, под чьим командованием служили!

Толпа истошно завыла. Многих охватило раскаяние. Опускаясь перед Германиком на колени, солдаты бросали оружие и простирали к нему руки. По их щекам текли слёзы. Некоторые разрывали на себе одежду.

   — Прости нас, великий Германик! — зазвучали возгласы. — О, прости нас!

   — Я бы с радостью простил вас всех, братья мои, ибо душа моя жаждет лишь одного — миловать, — ответил Германик.

   — Покарай виновных, а нас прости! Мы заблуждались! Мы ошибались! — вопили солдаты. Их голоса становились всё увереннее и твёрже. Та боль, что звучала в речах Германика, не оставила их равнодушными. Им стало стыдно.

   — Мне следовало бы убить себя в первый день моего приезда, когда я собирался на ваших глазах пронзить себя мечом! — мрачно продолжал Германик. — Тогда я бы не узнал того позора, которым вы себя запятнали. Ибо ваш позор — мой позор, потому что я такой же солдат, как и вы.

   — Мы будем покорны Тиберию! Прости нас! — орали солдаты.

Тотчас зазвучали присяги. К шатру Германика несли орлов легионов.

Наблюдая за ними, Германик не мог удержать слёз.

   — Всё же я не ошибся в вас, — прошептал он.

   — Возврати госпожу Агриппину в лагерь! — воскликнул кто-то. — Она внучка Октавиана! Она должна быть с нами!

   — Я не могу возвратить Агриппину, ибо дороги сейчас трудны из-за непогоды и близкой зимы, а она — слабая женщина, — возразил Германик.

   — Покарай виновных!

   — Покараю. Главари вашего мятежа будут наказаны.

   — Ave caesar! Слава Риму! — зазвучали крики.

Оставив солдат радоваться по случаю помилования, Германик вновь скрылся в шатре. Теперь ему предстояли расправы над главарями бунтовщиков.

Однако то, что стало происходить в лагере после присяги, пробудило в полководце тревогу. Те, кто ещё недавно заявляли, что не будут служить Тиберию, вдруг проявили рвение и принялись самостоятельно казнить главарей. Германик им не мешал, хотя кровожадность солдат пугала его.

Всю следующую ночь солдаты убивали тех, кто ещё недавно вдохновлял их на мятеж. Крики, полные ярости, смешивались со стонами погибающих. Тела, поражённые десятками ударов мечей, окровавленные, изувеченные, с выпущенными кишками, выкидывали в реку. Та ярость, которую ещё недавно солдаты хотели обрушить на представителей нового кесаря, теперь обернулась против их главарей.

Утром Германик отправил два послания. В первом, адресованном Цецине, он сообщал, что мятеж подавлен, и приказывал полководцу вернуться к легионам и принять командование. Второе послание Германик направил Гаю Силию, командующему вторым войском, стоящим на Рейне. Силию он приказывал подготовиться к своему прибытию и сообщал, что намерен проследовать с людьми вдоль побережья и проследить за тем, везде ли отряды римлян присягнули на верность Тиберию.

Таким образом, дав распоряжения обоим полководцам, он мог совершить небольшое путешествие вдоль Рейна и проверить дисциплину в войсках. На случай если ему вновь предстоит встретить неповиновение или варварские отряды местного вождя Арминия, он взял с собой лучших воинов.

Недавние мятежники провожали его бурно, со слезами. Пресытившись расправами над главарями, они, исполненные раскаяния, желали доказать кесарю свою верность. Но Германик всё ещё не доверял им.

Оставив своих командиров дожидаться в лагере приезда Цецины, он выступил в поход. Его непреклонность и верность Тиберию восхищали всех, кому посчастливилось служить вместе с ним. Он становился их героем, их кумиром. И чем больше он старался быть простым воином, тем сильнее разрастались его величие и слава.

ГЛАВА 25

Преодолев расстояние до лагеря Гая Силия и разбив несколько мятежных легионов, Германик отправил ко двору посланца, который передал Тиберию радостные новости.

В Риме простые горожане, патриции, сенаторы с восторгом обсуждали победы Германика. По возвращении его ждал триумф. Ко всему прочему, по слухам, Германик собирался, объединившись с Силием, нанести удар по жившим вблизи Рейна варварским племенам. Всё это вызывало ликование.

В свите Тиберия удача его племянника вызвала новую волну разногласий. Та часть приближённых, что поддерживала Германика, была счастлива, однако их враги насторожились и стали выжидать ответных действий от кесаря.

   — Когда Агриппина прибыла в город, в ужасе спасаясь от разъярённых солдат, я не мог даже представить, что мой племянник сумеет заставить их повиноваться, — говорил кесарь, прохаживаясь возле окна в комнате своей матери.

Ливия наблюдала за ним с сочувствием. Невзирая на то, что их отношения стали холодны и он не желал внимать её советам, она очень любила его. Победы Германика и всевозрастающая любовь народа отвращали подданных от её сына, который на фоне успешного полководца выглядел жестоким, угрюмым человеком, одетым в пурпур, но не заботящемся о подданных.

Он ужесточил законы. Теперь за оскорбление Величества людей арестовывали и бросали в тюрьмы. Все, кто насмехался над кесарем или осуждал его, попадали под суд. Некоторых даже казнили. Это вселило в души римлян страх, ведь прежде в их государстве процветала свобода. Даже сенаторы, ранее относившиеся к Тиберию с опаской, нынче трепетали перед ним.

Поэтому любовь народа к Германику всё возрастала, а Тиберий чувствовал себя скверно, думая о том. Германик, при желании, легко мог его свергнуть, но оставался верен Тиберию.

   — Нет повода взять его под стражу, — пробормотал кесарь.

   — Сын мой, я ведь с самого начала твоего правления знала, что он опасен, — хмыкнула Ливия. — И он хитёр. Зная, что ты его не любишь, он не даёт тебе повода, чтобы отдать приказ об аресте.

Впервые за долгие месяцы Тиберий беседовал с ней наедине. Кроме них, в большой комнате, занимаемой Ливией, никого не было. Сидя на скамейке у окна, вдова Октавиана выглядела решительной и уверенной. Её не сломило ни отчуждение, возникшее между ней и сыном, ни потеря былого влияния.

   — Говорят, ему удалось, объединившись с войсками Гая Силия, разбить варваров и взять в плен их вожака Арминия, — угрюмо произнёс Тиберий и опустился на скамейку возле Ливии. — Поистине он отличился в этом походе. А я, пока он сражался с врагами, предавался наслаждениями в своём новом дворце. Правы те, кто восхваляет его.

   — Почему же ты ненавидишь Германика? — спросила Ливия.

   — Потому что я завидую ему, — вздохнул Тиберий. — Никогда я не смогу стать таким, как он. Он милостив, а я жесток. Он благочестив, а я порочен. Он воин, а я патриций, которому позволили когда-то принять участие в походах... Поэтому я всем сердцем его ненавижу.

   — Кроме того, пока Германик среди нас и его восхваляют люди, твоя власть находится в шатком положении, сын мой, — сказала Ливия. — В любой момент Германик вдруг может пожелать себе престол кесарей, а подданные его поддержат. То, что этого не произошло на Рейне, не говорит о его дальнейшей верности. Тем более, Агриппина очень властолюбива, а он обожает жену. Быть может, что не сейчас, а через год или два он захочет стать кесарем. И станет им.

   — Возможно, за это время я найду выход из положения.

   — Лучше не рисковать, Тиберий! Считаю, что для сохранения твоей власти в Империи будет правильно избавиться от Германика, — придвинувшись к уху сына, Ливия шепнула: — Яд...

Вздрогнув, он устремил на неё взор, полный ужаса:

   — Что ты такое говоришь?! Неужели ты сама предлагаешь отправить своего внука, ведь он сын моего родного брата! Он — твоя кровь! — голос Тиберия задрожал.

Заметив его волнение, Ливия сжала его пальцы:

   — Я забочусь о тебе, ибо ты всегда был для меня смыслом жизни. Об Империи, ибо боюсь, что её будут разрывать распри. О юном Друзе, который после гибели Германика сможет претендовать на право твоего наследника. Иногда нам приходится принимать жестокие решения. Но подчас это необходимо.

Громко застонав, Тиберий отвернулся от неё и закрыл лицо руками.

   — Прочь от меня, беспощадная тварь! — воскликнул он. — Видимо, не знал Октавиан, на какой мерзавке был женат столько лет!

Но Ливия презрительно засмеялась в ответ:

   — Он всё знал и никогда не пренебрегал моими советами! — сказал она. — Поверь, что даже такой великий человек, как Октавиан Август, понимал, что время от времени наше коварство, а не сила оружия вершит судьбу Рима!

   — Я не смогу отравить Германика, матушка, — пробормотал Тиберий.

   — А тебе и не придётся. Мы найдём людей, которые согласятся действовать в наших интересах, — произнесла Ливия и обняла его за плечи. — Не переживай. Я всё устрою. Ведь я забочусь о тебе и не обижаюсь даже за то, что ты пренебрегаешь общением со мной.

   — Повременим, — глухо молвил Тиберий, высвободившись из её объятий. — Я хочу, чтобы Германик был арестован и осуждён по закону, ведь это не только устранит его, но и запятнает его репутацию. Он перестанет быть любимцем римлян. Если мы просто отравим его, мои подданные могут его обожествить.

   — Я согласна повременить, — отозвалась Ливия. — Но если ты поймёшь, что ждать от него нарушений закона бесполезно, мы поступим по-моему. Ты весь в меня! В тебе ум сочетается с жестокостью, и поэтому я сомневаюсь, что ты будешь колебаться, когда придёт время устранить врага.

   — Он не враг мне, матушка, и поэтому расправа над ним внушает мне трепет, — проговорил Тиберий. — Но если настанет момент, когда я сочту эту расправу необходимой, я её осуществлю. Бремя власти... Сколько раз я чувствовал, как оно давит на меня, а ведь я недавно стал кесарем! Люди считают нас, верховных правителей Рима, фаворитами богов, избранниками судьбы. Но на самом деле мы не фавориты, а жертвы. Ибо вся кровь, проливаемая в Империи, роняет брызги на наш пурпур. Мы несём ответственность за лишения, которые испытывают подданные, за их мятежи, их распри, их пороки... И я часто задаю себе вопрос: «Разве ты, Тиберий, фаворит богов? Кто из богов полюбил тебя настолько сильно, что наградил самым ужасным бременем в мире?» И не нахожу ответа. Боги молчат, потому что их не существует или потому, что я не достоин их услышать.

   — Я жаждала для тебя этой власти, сын мой, — печально ответила Ливия. — Когда я вышла замуж за Октавиана и он усыновил тебя, лишь мысль о том, что ты станешь кесарем, придавала мне силы. И я боролась каждый день за твоё право сесть на трон. Не буду спорить, что по-своему я любила мужа, но власть я всегда любила больше.

   — Никогда я не сомневался, что власть ты предпочитаешь любви, — ответил Тиберий.

   — Власть сына я предпочитала любви мужа, — уточнила Ливия и, вновь обняв Тиберия, прижала его голову к своей груди.

На этот раз он не противился ей. Крепко зажмурившись, он попытался вообразить, каким было бы его будущее, если бы Ливия не вышла за Октавиана. И понял, что в том будущем не нашлось бы места ни для его великолепного образования, ни для роскоши, ни для удовольствий. Ливия щедро дарила свою любовь Октавиану, желая лишь одного — видеть сына на престоле. И поэтому, несмотря на то что Тиберий испытывал муки из-за того бремени, которым владел, он был благодарен своей матери.

Ему предстояло вершить преступления, быть беспощадным ради власти, но обладая властью, он имел огромные преимущества. Ради таких преимуществ можно изредка переступить и через собственную совесть. Бремя власти, непосильное, мучительное, тяжёлое, ещё и привлекательно, ибо, владея им, кесарь владеет всем, что доступно человечеству.

ГЛАВА 26

В парке, вблизи Капитолия по вечерам всегда было многолюдно. Простолюдины, знатные вельможи, горожане приходили сюда, чтобы прогуляться перед сном, послушать сплетни и насладиться видом солнца, скрывающегося за городскими стенами, зданиями храмов и великолепных дворцов.

Дети резвились, бегая по зелёным лужайкам. Их родители, стоя возле статуй героев или фавнов, бурно обсуждали свою жизнь, шутили и смеялись. Изредка через парк следовали паланкины богатых господ, сопровождаемые стражниками. Вода в фонтанах, с журчанием вырывающаяся из пастей каменных чудовищ, сверкала в зареве последних лучей заката.

Аристарх и оба его брата ждали Эварну в тенистом полумраке позади богини Весты. Здесь почти не встречалось гуляющих, и акробаты рассчитывали на то, что им никто не помешает попрощаться с сестрой. Она пришла через полчаса после их появления в парке.

В тот вечер её не сопровождали рабы, которых подарил ей Тиберий. Она куталась в шелка, поскольку лицо её уже стало хорошо известно в Риме из-за того, что кесарь возил её с собой в паланкине и не скрывал своих с ней отношений. Женская туника синего оттенка, вышитая по краям серебром, подчёркивала её стройную фигуру. На белых руках Эварны блестели золотые браслеты, преподнесённые возлюбленным.

Увидав её, Аристарх был вынужден признать, что теперь его сестра способна затмить собой любую из римских патрицианок. Но это его не радовало. Он не верил Тиберию и боялся его.

   — Мы покидаем Рим, сестрёнка, — молвил Аристарх, поцеловав Эварну. — Нам здесь нечего делать. Прииск и Вебуллен хорошо нам заплатили. Мы заработали больше денег, чем рассчитывали, и возвращаемся в Эфес.

   — Почему бы вам не задержаться в Риме? — осведомилась Эварна.

   — Нельзя, — покачал головой Трифон. — Мы постоянно слышим, как другие актёры и акробаты осуждают нас и завидуют, ибо наша сестра превратились в наложницу кесаря! А ведь мы всегда были обычными людьми.

   — Но я собиралась выступить перед гостями Августа со своим номером, — сказала Эварна и достала из сумы, принесённой с собой, маску, изображающую женское лицо с яркими, чёрными бровями. — Быть может, вы согласитесь понаблюдать за моим выступлением на пиру?

   — С радостью, но сплетни заставляют нас покинуть этот город, — мягко возразил Аристарх. — Видишь ли, зависть к нам уже заставила некоторых совершить попытку нападения на нас. Мы спаслись лишь чудом. Для нас небезопасно находиться в Риме.

   — А в Эфесе чем вы займётесь?

   — Будем выступать на праздниках, как прежде. Деньги, полученные от Августа, позволят нам больше не покидать родину. — Аристарх смотрел на сестру с грустью. Он любил её, и ему не хотелось расставаться с ней.

   — Что ж, мне больно, что вы покидаете Рим, — вздохнула Эварна.

   — Скажи, ты счастлива? — вдруг осведомился Дионисий. — Август не обижает тебя?

   — Я счастлива с ним, но знаю, что он никогда не будет принадлежать мне. Мои чувства дарят мне радость и одновременно причиняют боль, потому что я знаю, что при всей своей пылкости он не любит меня. Для него я служу утешением. Тоскуя, он всегда посылает за мной.

   — Но ты его полюбила, — мрачно произнёс Аристарх. — Конечно! Как могла ты в него не влюбиться, ведь он почти земной бог, он могущественен и красив. Но говорят, что его жестокость ужасает даже сенаторов. Мне рассказывали, что он ввёл закон об оскорблении Величества, согласно которому все, кто будет нелестно отзываться о власти кесаря, окажутся в тюрьме или даже подвергнутся казни. Такого никогда не было в Риме. Этот Тиберий — тиран.

   — Ах, брат, ты не знаешь его так, как знаю я, — ответила Эварна.

Ей не хотелось говорить Аристарху о том, какие страдания в прошлом довелось испытать Тиберию. Брат, как и большинство жителей Империи, осуждал поступки кесаря.

   — Только не заставляй меня ему сочувствовать! — фыркнул Аристарх. — Я считаю его тираном. И меня пугает то, что ты остаёшься в Риме вместе с ним.

   — Пусть тебя это не пугает, — сказала Эварна. — Быть с ним — мой выбор. Я с радостью останусь в Риме. Никакие тяготы и испытания не заставят меня покинуть моего Августа или нарушить ему верность.

Твёрдость, прозвучавшая в её голосе, изумила братьев. С восхищением разглядывая ту, что ещё недавно была их спутницей, они не могли понять, откуда в ней столько мужества и самоуверенности? Тиберий — мрачный, жестокий тиран, превратился для неё в объект нежности. Она любит его всей своей чистой душой и готова вечно ему принадлежать.

   — Любовь кесарей непостоянна. Неужели ты считаешь, что Август будет тебе верен? — хмыкнул Аристарх.

   — Нет, — покачала головой Эварна. — Я вовсе не жду от него верности.

Брат со вздохом положил руки ей на плечи.

   — А что с тобой произойдёт, если Тиберия свергнут? Ведь недавние мятежи в Паннонии и Германии свидетельствуют о том, что в народе его не любят, — молвил он.

На полных губах Эварны скользнула лёгкая улыбка. В чёрных глазах сверкнул лукавый блеск:

   — Это были лишь попытки народа высказать ему своё мнение. Я уверена, что такого человека, как он, не под силу свергнуть никому, — ответила она.

   — В таком случае постарайся быть с ним счастливой, если это возможно. Богиня Артемида свершила чудо, соединив тебя с самим Тиберием, и хотя ваши отношения никогда не скрепятся браком, ты вполне можешь пройти рядом с ним его жизненный путь. Подчас утешение, которое нам дарят женщины, важнее самой горячей страсти, а в тебе, я думаю, он нашёл и то и другое. Пусть боги защищают тебя от напастей, милая Эварна, — проговорил Аристарх и привлёк сестру к груди.

После него в свои объятия Эварну заключили Трифон и Дионисий. Их угнетала предстоящая разлука с сестрой, они страдали, но не могли повлиять на неё. Эварна крепко поцеловала каждого из братьев.

   — Удачи вам, — шептала она, приглаживая их непослушные тёмные волосы. Её тоже одолевала тоска перед разлукой, но она сделала свой выбор. В её жизни был первый и последний мужчина, которого она любила всей своей душой.

Солнце уже скрылось за Капитолием. Над Римом нависло звёздное вечернее небо. Браться расстались с Эварной в парке. Они не хотели, чтобы она опоздала на пир к Августу, где ей нынче предстояло выступать со своим номером...

Оставив парк, Эварна возвращалась во дворец. Шагая, она низко опустила голову, погруженная в печальные размышления. Аристарх и оба брата уже сегодня уедут из Рима. Возможно, они не покинут впредь Эфес, а это значит, что ей уж не суждено с ними встретиться. На неё нахлынули воспоминания о совместно прожитых годах. О воспитании, которое дал им Аристарх после смерти отца, о той любви, что их связывала.

   — Я видел тебя в парке с этими акробатами, но не стал подходить к вам, чтобы не мешать беседе, — произнёс чей-то голос.

Повернувшись, Эварна увидела Луция Сеяна. Глава преторианцев нагнал её в одной из галерей дворца и шёл рядом.

   — Акробаты были моими братьями, — ответила Эварна. — И Август о них знает.

   — Поверь, что я вовсе не намекал на то, что ты встречалась с кем-то из любовников. И я прекрасно осведомлён о том, как ты появилась при дворе. На пиру, куда вас привёл Приск, ты приглянулась Августу, и он приблизил тебя к себе. Ты ведь не только простолюдинка, но даже не римлянка. Вы приехали в Рим с Востока. В итоге без усилий ты оказалась в свите самого кесаря и заняла место при дворе. Я не верю в богов, но иногда подобные невероятные события заставляют меня задуматься над тем, что всё вокруг нас происходит не просто так. Конечно, ты очень красивая, но в Риме много красивых женщин, а кесарь выбрал тебя.

   — Да, я оказалась ему милее, чем знатные римские патрицианки, — вздохнула Эварна.

   — Послушай, — взяв её за локоть, Сеян остановился. — Я возглавляю его личную охрану и со временем стану при дворе очень влиятельным человеком. А тебя он любит, и поэтому мы входим в число наиболее близких к нему людей. Нам следует поддерживать друг друга, Эварна, и тогда мы сможем вместе влиять на Августа.

Но Эварна лишь презрительно усмехнулась и высвободила свой локоть из цепких пальцев Сеяна:

   — Я лишь служу утешением Августу и вовсе не стремлюсь на него влиять. Ты патриций, воин, преторианец, а я простая девушка. Вряд ли от меня будет тебе польза.

Приблизив своё лицо к прекрасному лицу Эварны, Сеян мрачно усмехнулся:

   — Польза бывает даже от бесполезных вещей, — прошептал он. — Пока ты при дворе, тебе придётся научиться быть хитрой.

   — Возможно, я научусь этому, но без тебя, Сеян, — возразила Эварна. — И запомни! Если ты ещё раз попытаешься вовлечь меня в свои интриги — я расскажу кесарю о твоих намерениях. Сомневаюсь, чтобы он подобное одобрил.

   — Хм! Ты уже приобрела лукавство! — воскликнул Сеян. — Я тебя недооценил. Что ж! Похоже, что при дворе ты сумеешь остаться надолго, — и, приветливо кивнув ей, он зашагал по галерее.

Этой же ночью во дворце состоялся очередной пир. Теперь Август давал их часто, не жалея денег из казны. На пирах процветал разврат, о котором потом долго ходили слухи по всей Империи. Сотни гостей, музыка, возлияния, роскошь — всё это стало частью традиции его правления в Риме. О строгости Октавиана все забыли. Сенаторы, патриции, всадники, ораторы, видные государственные деятели удовлетворяли свои пороки, предпочитая не вспоминать былые годы воздержания.

В разгар пира Эварна предстала пред зрителями в чёрной тунике из ценной ткани и белой маске, изображающей лик Канаки, дочери бога ветров. В этом образе она под музыку кифар, флейт и авлосов исполнила трюк, поднявшись под самый купол зала. Изящно кувыркаясь на канате, вскидывая руки и удерживаясь ногами, она показала зрителями номер, вызвавший всеобщее восхищение.

Любовница Тиберия постепенно становилась любимицей двора. Это было ему по душе. Он одобрял расположение вельмож к бедной девушке, судьба которой сложилась самым удивительным образом. К тому же его близкие отношения с ней во многом располагали к нему простолюдинов. Эварна превращалась в неотъемлемую часть его жизни. Заняв возле кесаря своё место, она не имела на него влияния, но с ней ему было хорошо, и окружающие это понимали. От Эварны не следовало ждать интриг. Зато она приносила Августу радость.

ГЛАВА 27

Триумф Германика выпал на воскресенье.

Накануне, зная о его прибытии к городским стенам, жители Рима украсили улицы и площади цветами и лентами. Его ждали с большим восторгом, чем Друза. Каждый горожанин, и бродяга, и путешественник, прекрасно понимал, что Германик был особенным. Он сочетал в себе ум, решительность, простоту, утончённость, верность и благочестие. Такие, как он, всегда вызывали восхищение. Им хотелось служить не потому, что они имеют право сидеть на престоле, а потому, что само их правление несёт в себе свет, добро и справедливость.

В день его приезда пасмурные тучи, висевшие над Римом в течение всей недели, неожиданно рассеялись и выглянуло солнце. Поток сияющих лучей струился с неба, искрясь на острых наконечниках копий и шлемах легионеров.

Германик следовал в колеснице победителя. Он был одет в белую тунику, того же цвета плащ и кожаный панцирь, отделанный золотом, его голову украшал венец из листьев лавра. Германик — победитель! Германик — триумфатор! Пред ним преклонялись десятки тысяч римлян. Он стал легендой.

В его кортеже были легионы солдат, всадники, преторианцы, слуги. Повсюду в городе их встречали приветствиями, музыканты играли на авлосах, кифарах и флейтах, а девушки бросали с мостов и балконов розовые лепестки, восклицая:

   — Ave Germanicus!

Среди пленников, которых Германик привёл с собой в Рим, находился и Арминий, вождь херусков, взятый в плен римскими солдатами. Высокий, белокурый, бородатый, он шёл среди легионеров, мрачно глядя по сторонам. Его могучие запястья были закованы в железные цепи. Не обращая внимания на оскорбления, которые ему выкрикивали из толпы, Арминий шёл, высоко подняв голову. Даже в столь опасном для себя положении, он не утратил достоинства.

Кортеж Германика приближался к зданию Сената. Именно здесь его встречал кесарь, родственники и вельможи. Чтобы триумф Германика не затмил недавний триумф Друза, Тиберий предпочёл не устраивать по случаю его возвращения пир во дворце. Но Германику это было не нужно. Он знал, что в доме Антонии его ждёт тёплый приём и семейный праздник.

   — Ave Germanicus! — воскликнул Клавдий, едва колесница его брата поравнялась с крыльцом здания Сената, но Тиберий так мрачно взглянул на Клавдия, что тот умолк.

Спешившись, Германик первым делом обнял вышедшую ему навстречу жену, а потом поклонился кесарю.

   — Ради процветания Рима и твоей вечной славы, Август, я усмирил германский мятеж. И ради твоего громкого имени я взял в плен Арминия, вождя херусков, участь которого нужно решать в Риме, ибо он наш враг, — произнёс Германик.

Тиберий, бледный, усталый, измученный сомнениями, кивнул племяннику:

   — Пусть судьбу Арминия вершит Сенат, — сказал он холодно.

Сенаторы со свойственным им раболепием приветствовали Германика, улыбаясь ему, и поздравляли с победой.

Выступив вперёд, Друз крепко обнял его:

   — Фортуна действует на твоей стороне, друг мой. Кстати, недавно я стал мужем Ливиллы...

   — Да, я слышал об этом на Рейне, — кивнул Германик. — Будьте счастливы, — и он, шагнув к Ливилле, нежно поцеловал её в щёки.

   — И ты будь счастлив с Агриппиной, братец, — молвила Ливилла.

Сжав руку Агриппины, Германик повернулся к родственникам и сенаторам:

   — По случаю моего возвращения в жилище Антонии состоится праздник, на который вы все получили сейчас приглашение из моих уст. Я буду рад видеть в родительском доме каждого из вас. Дерзость мне велит пригласить и нашего кесаря, — и Германик учтиво поклонился в сторону Тиберия.

   — Нет, благодарю тебя, — ответил Тиберий. — Я предпочитаю вернуться во дворец.

   — Праздник! — пробормотал Клавдий. — Это значит, что нас всех ждёт вино и много вкусных лакомств!

   — Верно, брат мой, — ласково произнёс Германик и потрепал Клавдия по плечу. — Судьбу Арминия вы, господа сенаторы, можете решить и завтра. А нынче предлагаю вам отпраздновать победу Рима над врагом и над мятежниками.

Согласно закивав ему, сенаторы одобрительно заулыбались.

Тиберий чувствовал себя скверно. Он видел, что проигрывает рядом с Германиком. Его соперник был щедрым, великодушным и благородным, тогда как он уже начал превращаться в тирана. Так по крайней мере думали подданные. Но врождённое лицемерие позволяло ему сохранять возле Германика невозмутимость и казаться хладнокровным.

   — Позволь сказать тебе, любезный Германик, что я искренне благодарен за то, что ты, рискуя собственной жизнью, подавил мятеж, вспыхнувший в войсках вблизи Рейна, — проговорил он. — Ты подвергался опасности ради меня и ради Рима. Спасибо! Я восхищен твоей отвагой.

   — Не нужно благодарить меня, Август, ибо ты не благодаришь своих слуг за то, что они всего лишь исполняют свой долг, — ответил Германик. — Но для меня лестно то, что ты оценил потраченные мною силы.

   — Тебе было тяжело на Рейне, не так ли?

   — Да. Но я справился с трудностями. — И, вновь обняв Агриппину, Германик пошёл назад, к ждущей его колеснице.

Агриппина, в тунике и столе[10] из ценной ткани, сопровождала его.

Заметив, каким счастьем светятся её глаза, Ливилла нервно нахмурилась. В отличие от Агриппины, она не была счастлива в барке. Друз оказался скверным любовником, несмотря на то что обожал её. К тому же до сих пор наследником Тиберия считался Германик, а это значило, что Друз вряд ли мог рассчитывать на престол. Теперь, понимая это, Ливилла уже жалела, что вышла за него. Её страсть утихла, а любви не прибавилось. Ливилла чувствовала к Агриппине зависть.

Взяв с собой жену на колесницу, Германик велел вознице следовать к дому Антонии. Остальные приглашённые, в том числе его брат Клавдий, Друз, Ливилла и многие сенаторы, намеревались присоединиться к гостям чуть позже.

В самом Риме в тот вечер были устроены гулянья. Люди праздновали триумф Германика, пили за его победы и прославляли Рим.

ГЛАВА 28

Власть казнить... власть миловать... Тиберий много думал о власти и о собственном могуществе.

Страх перед ответственностью за судьбу народов, живущих на территориях, которые входили в состав Римской империи, исчез. Теперь он испытывал удовольствие от того, что мог вершить людские судьбы. Когда-то Октавиан также передвигал людей в своём окружении, считая их не многим лучше марионеток.

Став кесарем, получив право распоряжаться жизнями подданных, он принял решение избавиться от Юлии. Ему говорили, что условия её содержания на Пандатерии чудовищны. Дом, в котором она жила на острове, был лишён отопления и больше напоминал рыбацкую хижину, чем жилище патрицианки. Связь с Италией стража на Пандатерии поддерживала через пребывающие на остров суда. Впрочем, те нечасто бросали якоря вблизи высоких унылых берегов острова.

Юлия, ещё недавно красивая, статная, белокурая матрона, носившая титул дочери кесаря и гордившаяся своим происхождением, была обречена собственным отцом на нищенское существование. От недоедания она сделалась измождённой и с трудом держалась на ногах. Чтобы её кормили стражники, поначалу пленница дарила им свои украшения. Вскоре богатства растаяли, и сейчас она бедствовала.

Всё это Тиберию было хорошо известно. Однако его не устраивали доклады об ужасном её состоянии и отчаянном положении. После возвращения Германика он решил расправиться с Юлией и подписал указ о её казни. Юлию обвинили в разврате и могли обезглавить.

Тиберий долго думал над тем, кого послать на Пандатерию. Как и в случае с Агриппой Постумом, он вспомнил было о Домиции Агенобарбе, но Агенобарб выражал недовольство из-за того, что в прошлый раз не получил от Тиберия ни денег, ни благодарности, ни должности, и вряд ли согласится вновь проливать кровь по приказу кесаря.

Тогда Тиберий составил указ о казни Юлии и решил послать его на Пандатерию вместе с отрядом легионеров. Его волю никто не смел оспаривать, и через несколько дней Юлия была обезглавлена. Отрубленную голову ненавистной женщины центурионы доставили в Рим и показали Тиберию.

   — Впервые я почувствовал лёгкость на душе, — признался он Ливии, пригласив её в свои покои. — Мятежи против кесарей караются законами. Таким же образом я покарал Юлию, посмевшую разбить мне сердце. Я имею право властвовать, разве нет?

   — Мне не нравилась Юлия, но что будут говорить о тебе подданные? — молвила Ливия. — Ведь ты предал казни единственную дочь Октавиана.

   — Нет, я предал казни шлюху, запятнавшую репутацию своего отца, — возразил Тиберий и, взяв тяжёлый ларец, доставленный с Пандатерии, медленно вытащил оттуда отрезанную голову бывшей жены.

Глаза Юлии были зажмурены, рот приоткрыт, вокруг высокого лба распались золотистые кудри, а на щеках остались следы от растёкшихся чёрных теней, которыми та подводила веки. Видимо, пред казнью она сильно плакала.

   — И ты ещё говорил мне о своих сомнениях относительно Германика! — фыркнула Ливия, отвернувшись. — Если ты смог отдать приказ о казни Юлии, то сумеешь и племянника отравить.

   — Юлию я казнил с удовольствием, — задумчиво ответил Тиберий. — А Германика вынужден буду устранить рано или поздно из-за чрезмерной любви народа к нему, а также потому, что он мой преемник. При других обстоятельствах я бы не тронул его.

   — Покарав Юлию, твоё разбитое сердце зажило?

   — Нет. Разве может оно когда-нибудь зажить? Уже ничто не вернёт мне мою Випсанию. Но обезглавив Юлию, я испытал облегчение, потому что подверг её наказанию за ту боль, что она мне причинила. Ненависть мешала мне жить, она душила меня, раздражала, сводила с ума.

   — Быть может, следует предать казни и одну из её дочерей, тоже Юлию и тоже шлюху? — осведомилась Ливия.

   — Нет. Младшая Юлия не заслужила казни, потому что не клеветала со своим любовником на меня Октавиану, не оскверняла моего имени и не пятнала мою репутацию. Для неё достаточно будет изгнания, — возразил Тиберий. — Я хочу быть справедливым, чтобы меня не обвиняли в чрезмерной жестокости.

   — Ответь, а долго ли ты будешь ещё наблюдать за тем, как Германик приобретает всенародную любовь? Ведь чем больше преклоняются перед ним, тем сильнее презирают тебя! Твои жестокие законы лишь разжигают в людях гнев.

   — Если Германик вдруг заболеет, прибыв в Рим, сие вызовет подозрения! — молвил Тиберий. — Лучше всего выслать его из столицы в какой-нибудь поход. А вдали от Рима с человеком всё может случиться, — и он, усмехнувшись, встретился с Ливией понимающим взглядом.

Итак, им предстояло ждать. Но у них достаточно было терпения.

ГЛАВА 29

Пролетело немного времени. Жизнь в Риме текла своим чередом. Пиры, триумфы, праздники и гулянья сменяли друг друга в пёстрой веренице событий.

За этот период Тиберию пришлось принять несколько важных решений, среди которых было судебное разбирательство между сыновьями умершего царя Иудеи, Ирода Великого. Поскольку их царство считались римской провинцией, кесарь сам рассматривал жалобу Архелая — одного из наследников престола.

Восток вообще был больным местом Империи. Множество мелких разрозненных государств, которые там располагались и имели своих царей, нуждались в поддержке Рима для сохранения внутреннего спокойствия. По всей территории Ахайи[11], Сирии, Греции и других земель, размещались римские наместники, легионы и их командиры. Их присутствие удерживало жителей провинций от мятежей против Рима. Время от времени, однако, вспышки недовольства среди покорённых римлянами народов оборачивались войнами.

В последние несколько месяцев поступали тревожные слухи из Армении. Эта провинция, недавно присоединённая к Империи, в прошлом уже не раз негодовала против власти кесарей. В те годы там не было царя, ибо армяне свергли нескольких правителей подряд. Поддерживая смуту внутри своего государства, они одновременно угрожали и римлянам.

Следом за Арменией народные волнения охватили Сирию, Киликию и другие царства, где часть жителей хотела независимости, а другая часть просила защиты у Рима. На Восток нужно было отравить большое войско, чтобы навести порядок.

Обо всём этом думал Сеян, лёжа ночью в своей постели. Накануне гладиаторских игр в главном амфитеатре города ему не спалось. Он много времени проводил во дворце Тиберия, знал настроения придворных, а кесарь постепенно проникся к нему симпатией. Он искал способы влиять на Тиберия и не находил их. Тиберий напоминал ему огонь, к которому легко приблизиться, но невозможно взять в руки. Кесарь обладал большой подозрительностью и не слишком доверял даже командиру своей личной охраны.

Впрочем, в последнее время у Сеяна появилась возможность добиться влияния на Тиберия. Догадавшись, что кесарь ненавидит Германика, он стал пристально следить за развитием их отношений.

Германик делал вид, что не замечает зависти Тиберия. Молодой полководец счастливо жил в Риме с женой и маленькими детьми, которые у них появились за минувшие годы. При дворе он бывал редко, чтобы не раздражать Тиберия.

В то же время кесарь сблизился с Ливией, которую в первые месяцы своего правления отдалил от себя. Теперь они по многу часов проводили вместе, но её советы никак не отражались на государственных делах. Во всём, что касалось правления, Тиберий её не слушал. В его окружении по-прежнему находились Вебуллен, астролог Фрасилл и Эварна.

Что же касается Друза, то кесарь выслал его из Рима в Иллирию на полгода, чтобы тот приобрёл авторитет среди легионеров. Однако полгода уже почти миновали, и в Риме ожидали возвращения Друза.

Ливилла всё это время была одна. Сеян знал, что ей скучно, ведь девушка всегда обладала живой натурой. Он часто замечал её в компании Клавдия, но весело, как раньше, им уже не было.

Клавдий развёлся почти сразу же после женитьбы. Невеста, которую нашла Антония, оказалась ему неверна. Бедняга вновь углубился в изучение истории и ему было не до развлечений Ливиллы.

   — Поход на Восток! Вот что необходимо! Ну конечно! — пробормотал Сеян, глядя в потолок.

   — О чём ты? — спросила его жена, Апиката, повернувшись на другой бок.

Он не ответил. Его охватило внезапное воодушевление. Подсказав Тиберию удачный способ избавиться от Германика, он легко добьётся доверия. Ему было известно, что Тиберий всегда хотел выслать племянника из Рима и держать его как можно дальше от столицы. Судьба предоставляла Тиберию шанс одновременно уладить дела на Востоке, где требовалось вмешательство Рима, и отправить в поход Германика.

   — Завтра после игр я посоветую Тиберию воспользоваться верностью племянника в интересах нашей родины, — прошептал Сеян, рассеянно посмотрев на Апикату, которая уже не слышала его, потому что погрузилась в сон.

Погладив её длинные чёрные волосы, Сеян стал ждать наступления утра.

С первыми лучами солнца он прибыл во дворец к Тиберию, чтобы сопровождать его на гладиаторские игры. По случаю состязаний стены и скамьи амфитеатра покрыли золотой краской. Над зрительными рядами натянули синюю ткань, чтобы защитить людей от зноя. Однако над ареной ткани не было — жизни рабов-гладиаторов почти ничего не стоили.

Трибуна кесаря располагалась справа, напротив главных ворот, откуда борцы выходили на арену.

К полудню амфитеатр больше чем наполовину заполнили зрители. Билеты на такое событие, как игры, приобретались заранее. Хорошими считались те, что располагались ближе к арене. В то же время зрители сидели высоко, и их не могли покалечить ни дикие звери, которые участвовали в представлении на играх, ни сами гладиаторы.

Арена имела форму эллипса. На протяжении многих лет гладиаторы убивали здесь друг друга во славу Рима. Их покупали по всей Империи, везли в столицу или другие города, где были театры. Некоторые гибли в первые же дни. Прочие становились чемпионами, если к ним благоволили вельможи, они богатели и превращались в состоятельных людей. Изредка кесари дарили любимцам толпы свободу.

В тот день Тиберий, как обычно, прибыл в театр, сопровождаемый своими родственниками, Сеяном и преторианцами. В пурпурной тунике, фиолетовом плаще, в венце кесарей и золотым браслетом в виде змеи, обвивавшей правую руку, он вышел на трибуну под рёв толпы, щурясь от солнца и улыбаясь подданным. Их приветственные вопли были свидетельством того, что в Риме всё ещё благоволят к наследнику Октавиана, даже несмотря на то, что многие принятые им законы уже заставили считать его тираном.

Проследовав на возвышение, кесарь расположился на троне. Его мать Ливия, встреченная столь же бурными овациями, села в кресло справа от него. Сеян встал сзади трона. За ними в ложу вошли Клавдий, Вебуллен, Ливилла и несколько сенаторов.

Как только они заняли отведённые им места, двери, ведущие на трибуну, вновь распахнулись и появился Германик в кожаном панцире, белой тунике, того же цвета плаще и золотых браслетах. Его сопровождала Агриппина, которая несла на руках старшую дочку, получившую такое же имя.

От матери Агриппина Младшая унаследовала знаменитые рыжие волосы. Это была красивая девочка, но хмурая и неулыбчивая. Цепляясь за шею матери, она прятала личико у неё на груди.

Взяв у Агриппины дочку, Германик шагнул к краю трибуны. Народ в амфитеатре взорвался бурей оваций. Такого пылкого выражения чувств не слышал даже Тиберий.

— Ave Germanicus! Ave! — кричали люди, вскакивая со своих мест.

Тиберий молчал, но по мрачному выражению его лица и Ливия и Сеян поняли, что тот пришёл в гнев. Вцепившись в подлокотники трона, он отвернулся к арке и, чтобы прекратить гул приветствий, велел распорядителю игр объявить начало состязаний.

Затрубили фанфары. Германик, устроившись в отдалении от Тиберия, посадил дочку к себе на колени и, как и прочие зрители, захлопал в ладоши, предвкушая начало представления.

Первыми на арену вышли гладиаторы-прегенарии — вооружённые палками и щитами, которые, по обыкновению, всегда выступали перед основным действием. Вниманием людей завладели происходящие на арене события.

Тиберий сидел, погруженный в раздумья, и ещё недавно благодушное настроение его резко сменилось скверным. Всё то время, что Германик находился в Риме, слава этого воина продолжала возрастать, ибо тому способствовали слухи о его силе воли и преданности престолу, которые он проявил на Рейне. Вернувшиеся оттуда легионеры своими рассказами ещё больше укрепили веру народа в честность и великодушие Германика.

Сеян, наблюдавший за кесарем, внезапно осознал, что шанс, ожидаемый им, наступил. Он шагнул вперёд и, склонившись к уху Тиберия, шепнул:

   — Отвратительное зрелище! Толпа приветствует солдата гораздо более пылко, чем вас, Август. Вы расстроены. Но стоит ли расстраиваться из-за мнения черни?

   — Чернь имеет огромную власть. Ведь Рим — это не только Сенат, патриции и кесарь, но ещё и простые люди, — тихо произнёс Тиберий.

   — Если позволите, я дам вам совет, как можно одновременно избавиться от соперника и прославить наше государство!

   — Слушаю тебя.

   — Германик — полководец, он ваша кровь, но он ещё и солдат, состоящий на службе у Рима. Сейчас на Востоке крайне неспокойно и требуется вмешательство легионов, — говорил Сеян. — Вам следует отправить Германика на Восток. Пусть совершит путешествие через некоторые из наших дальних провинций и усилит подкреплением из Рима размещённые там войска.

Помолчав несколько секунд, Тиберий склонил голову. Его длинные загнутые ресницы задрожали от волнения. Много раз он думал о том, что Германика надлежит выслать из столицы, и не находил повода. Он удивлялся, что столь простая идея с длительным походом на Восток не посещала его прежде.

   — Да будет так, — произнёс он. — Это хорошая мысль, Сеян. Признаю, что я вовсе не ожидал совета от командира моих преторианцев, но ты оказался очень умён.

   — Я счастлив быть полезным вам, о, Август! — поклонился Сеян.

   — Передай Германику, что после игры я буду ждать его у себя во дворце, — продолжал Тиберий. — Я объявлю ему о задании, которое ему предстоит выполнить на Востоке. Пусть готовится к путешествию, — и кесарь не удержался от усмешки, взглянув на Германика, который ещё ни о чём не подозревал и внимательно следил за происходящими на арене событиями.

Под пение фанфар из ворот выезжали колесницы воинов, чтобы показать зрителям битву при Гавгамелах, где Александр Македонский разбил армию царя Дария. Этот сюжет был особенно любим устроителями гладиаторских игр.

Приблизившись к Германику, Сеян нагнулся к его уху:

   — Кесарь желает говорить с вами с глазу на глаз нынче в своём дворце. Он будет ждать вас сразу же после окончания представления.

Услышав то, что Сеян сказал мужу, Агриппина гневно взглянула на него:

   — Что нужно Тиберию от Германика?! — процедила она сквозь зубы. — Ведь Рим только и судачит о том, что наш кесарь ненавидит своего родственника!

   — Я не знаю, что нужно кесарю, — солгал ей Сеян. — Мне всего лишь велено передать Германику его приказ!

   — Хорошо, — ответил Германик. — Я приеду к нему и даже буду рад этой встрече наедине, ибо в последнее время он избегал общения со мной.

Встретившись взглядом с Тиберием, полководец покорно склонил голову, выражая ему своё повиновение. А Тиберий, при всём том гневе, что кипел в душе, заставил себя ему улыбнуться.

   — Вам нравится представление, Сеян? — вдруг осведомилась Ливилла, повернувшись к командиру преторианцев.

   — Сказать откровенно, госпожа, я не слежу за ходом игр, — хмыкнул Сеян, с удовольствием рассматривая красивое, усыпанное веснушками лицо молодой женщины. — Долг службы для меня важнее развлечений. Я сопровождаю Августа, выстраиваю все эти ряды преторианцев вокруг трибуны, возле входа и снаружи, слежу, чтобы мои приказы были честно исполнены.

   — Хм! Рядом с вами мы все в безопасности, — улыбнулась Ливилла кокетливо. — Но мне скучно в театре. Я не люблю гладиаторов. Друз уехал, а в доме моей матушки нет ничего интересного, кроме книг, которые так любит Клавдий.

   — Думаю, что вам, Ливилла, нужно чаще бывать при дворе. Почему бы вам вместе с Клавдием не прийти во дворец Тиберия завтра вечером? Госпожа Ливия давно хочет подарить Клавдию какие-то книги, а вы могли бы осмотреть новую, только что выстроенную часть дворца. Если хотите я могу проводить вас туда. Там ещё никто не был, кроме меня, Тиберия и зодчих. Чудо изысканности! Кесарь покорен изяществом барельефов, которые сделали по его приказу. Вы согласны прийти?

   — Конечно, — ответила Ливилла и громко вздохнула. — Вы заинтересовали меня. Но кесарь не разгневается, если мы побываем в той части дворца, где ещё почти никто не был?

   — Нет, — усмехнулся Сеян. — Я обещаю.

Несколько секунд они глядели в глаза друг другу. Ливилла, почувствовав смущение, вспыхнула и первой отвела взор. Она дрожащей рукой взяла кубок с прохладным вином и почти залпом осушила его.

Вернувшись к Тиберию, Сеян передал ему ответ Германика:

   — Он верный солдат, Август, и поэтому покорится вам.

Невесело усмехнувшись, Тиберий пожал плечами:

   — Возможно, если бы Германия не был мне столь верным солдатом, я бы уже давно нашёл способ избавиться от него, — пробормотал он.

Тем временем представление на арене завершилось победой войска Александра Македонского. Отряды Дария были разбиты. Подняв в воздух облака пыли, лежали перевёрнутые и разбитые колесницы его армии. Зрительские трибуны дружно ревели от восторга.

Повернувшись к Ливилле, Клавдий нервно поморщился:

   — Насколько мне известно, битва при Гавгамелах прошла совсем не так, хотя наши гладиаторы правильно показали, чем она завершилась, — сказал он. — Однако здесь упустили такие важные детали, как окружение Дария и его бегство с поля боя. Знатоки истории вроде меня сразу замечают несоответствия.

Но Ливилла пропустила замечание брата мимо ушей. Её внимание вновь было приковано к Сеяну, который теперь не отходил от трона кесаря. Сеян... Невольно Ливилла восхитилась его зрелой мужественной красотой. При мысли о том, что она завтра вновь с ним увидится, её охватила дрожь.

   — Бабушка хочет подарить тебе книги. Утром мы идём во дворец, — решительно заявила она Клавдию.

   — Хорошо, — кивнул брат и вновь заговорил о битве при Гавгамелах, сравнивая её с увиденным представлением.

По окончании игр трибуна кесаря быстро опустела. Тиберий торопился во дворец, чтобы обсудить с Германиком предстоящий поход на Восток. Остальные приближённые последовали примеру Августа и после представления сразу же покинули амфитеатр.

Простолюдины задержались на своих местах, бурно обсуждая игры. Но чаще в их разговорах всплывало имя Германика, чем кого-либо из обожаемых чемпионов.

ГЛАВА 30

Проследовав в сумрачный зал, соединяющийся внутри с входом в спальню, молодой полководец ненадолго задержался у огромной статуи, возвышавшейся в стенной нише. Это было изваяние Тиберия. Великолепная скульптура, выполненная в полный рост и в точности передающая фигуру кесаря и черты его надменного красивого лица.

Зал слабо озарялся мерцанием масляных ламп, но их света было вполне достаточно, чтобы хорошо рассмотреть эту грандиозную и прекрасную статую. Октавиан не возводил себе такие.

От лёгкого дуновения ветра, проникавшего через открытые окна, слегка колебался шёлк, закрывавший дверь на террасу. Тиберий наблюдал за Германиком сквозь эту полупрозрачную тонкую ткань, стоя на пороге.

   — Быть может, ты себе сделаешь ещё более замечательные статуи, когда станешь кесарем, — резко проговорил он.

Полководец обернулся, увидев Тиберия.

   — Я никогда не стремился к престолу, и вам это известно, Август. То, что я оказался вашим наследником, случилось из-за желания Октавиана. Для меня было бы лучше, чтобы вашим преемником стал Друз.

   — Откажись от права наследования, — ответил Тиберий, приподняв полог и выступив вперёд к Германику. — Поверь, что я не огорчусь.

   — Уже не могу, — сдержанно произнёс Германик. — Народ Рима этого не поймёт. Люди решат, что я их предал.

   — Народ Рима! — печально усмехнулся Тиберий. — Да, как мы могли о нём забыть?! Ведь Рим обожает Германика! Ave Germanicus! А меня подданные ненавидят. Пусть ненавидят, лишь бы слушались.

Он поравнялся с Германиком и с холодной ухмылкой на губах остановился в двух шагах, разглядывая его.

Германик по-прежнему сохранял самообладание. В больших глазах Тиберия он читал боль, презрение и отчаяние. Ему стало жаль этого кесаря, у которого в отличие от него самого всё в жизни сложилось самым ужасным образом — развод с любимой, брак с отвратительной женщиной, ненависть подданных, одиночество, разочарования, зависть... Зная всё это, Германик не мог не сочувствовать Тиберию.

   — Мы с вами оказались повязаны вместе решением Октавиана. Но я никогда не был вам врагом, — молвил Германик.

   — А соперником был?

   — Нет.

   — Ни враг, ни соперник... Но кто же тогда?

   — Ваш племянник. Человек, которому вы небезразличны. Солдат, готовый честно и искренне служить вам, исполняя свой долг пред Отечеством.

   — Я как раз собирался поговорить с тобой о долге, Германик, — молвил Тиберий. — Знаешь, у нас в Риме мало полководцев, равных тебе по отваге и мужеству. И ещё меньше людей, которым я мог бы верить. Но тебе я всё ещё верю, ибо ты доказал мне свою преданность. Ты готов вновь послужить мне?

   — Конечно, Август. Приказывай!

Подойдя к столу, Тиберий взял в руки свиток со своей печатью и подписью и показал его Германику.

   — Мой указ о твоём назначении верховным командующим армией, которая должна будет проследовать через ряд провинций, включая Армению, Киликию и Сирию, и восстановить там власть Рима. На Востоке, как тебе, наверное, известно, в последнее время очень неспокойно. В провинциях, которые тебе предстоит пересечь, существует угроза войн. Я хочу, чтобы ты разместил там самые лучшие легионы и назначил новых полководцев. О наместниках я позабочусь сам.

   — Вы отправляете меня в длительный поход на Восток и вверяете мне огромное войско? — уточнил Германик.

   — Да.

   — Что ж! Я выполню ваш приказ, Август. Однако прошу вас о разрешении взять с собой Агриппину и наших детей.

   — Без Агриппины ты и шагу не желаешь ступить! Но я не возражаю. Бери её с собой, если ты считаешь, что молодая женщина и дети способны выдержать столь трудное путешествие.

   — Благодарю, — поклонился Германик, взяв указ из рук Тиберия.

   — В Сирию я намерен назначить нового прокуратора, — произнёс Тиберий угрюмо. — Тебе, возможно, придётся встретиться с ним во время похода. Если он будет в чем-то нуждаться, не отказывай ему. Также и в Антиохии[12], куда ты прибудешь следом, не гнушайся его гостеприимством.

   — Я буду поступать так, как вы мне приказываете, — ответил Германик.

   — О, да! Я никогда не сомневался в том, что ты верный солдат, — сказал Тиберий.

   — Когда мне приступить к сборам?

   — Как можно раньше. А теперь иди. Уже вечер, и мы оба устали.

Прижимая свиток к груди, Германик стремительно вышел из зала. В приказе Тиберия он не нашёл ничего подозрительного — ситуация на Востоке действительно была тревожной. Германик избрал для себя службу Риму и всегда желал лишь честно исполнять свой гражданский долг.

Тиберий, постояв несколько минут возле стола в раздумьях, позвал человека, ждущего окончания беседы на террасе:

   — Сеян!

Командир преторианцев неторопливо вошёл в зал. Его смуглое красивое лицо тонуло в густом полумраке. Огни масляных ламп плясали на золотых бляхах, украшавших панцирь.

   — Всё получилось, как мы и рассчитывали, государь, — заметил Сеян. — Германик повиновался вам. Он истинный слуга Рима.

   — Верно, — ответил Тиберий. — Впереди его ждёт множество испытаний и трудностей, а Восток опасен и поэтому с ним там может случиться всё, что угодно. Ты оказался очень полезен, Сеян...

   — Я рад, государь, — отозвался Сеян. — В моей верности вы ещё не раз убедитесь... Кстати, кого вы намерены сделать прокуратором Сирии?

   — Гнея Пизона. Но это не моя идея, а моей матушки. Она дружит с его женой и хорошо знает обоих супругов. По её мнению, они надёжные люди, которые могут в случае необходимости принимать серьёзные решения ради блага Рима.

   — Тогда будет лучше, если между Пизоном и Германиком возникнут разногласия.

   — Ха-ха! Не сомневайся, Сеян! Они возникнут! — лукаво засмеялся Тиберий, и Сеян сразу же понял, как много скрытого коварства таится за лицемерной сдержанностью кесаря.

Затевая с ним игру, Сеян очень рисковал собственной головой. Но остановиться уже не мог. Водоворот событий увлёк его. Теперь дороги назад не было...

Тем же вечером Германик оповестил жену о предстоящем походе. Агриппина с радостью восприняла эту новость — в Риме ей многие завидовали, и к тому же её не любила Ливия. Теперь оставалось объявить сборы и ждать их окончания. В путешествие войско вполне могло выйти уже через неделю. В отличие от жены, Германик не хотел покидать Рим. Но он преданно служил Тиберию и не мог не покориться его приказу.

ГЛАВА 31

Сквозь террасу в большую просторную комнату врывался свежий летний ветер, принося ароматы цветущих деревьев.

Закрыв глаза, Эварна наслаждалась его дыханием. Эти запахи были так похожи на запахи садов Эфеса, что она всякий раз, ощущая их, вспоминала родину. Рим она тоже успела полюбить. Ей нравился этот большой шумный город, где жило великое множество разных народов и куда стекались традиции религий и культур со всей Империи.

В то утро она сидела на резной деревянной скамейке в покоях Ливии, рядом с Апикатой. Ливия уже час находилась в своей опочивальне вместе с внуком. К ней неожиданно пришёл в гости Клавдий, и она, уединившись с ним, вероятно, расспрашивала его о Германике.

   — Клавдий пришёл с Ливиллой, — говорила Апиката. — Но девушка даже не пожелала проведать бабку. Ей гораздо интересней осмотреть новую часть дворца, куда доступ пока имеет лишь мой муж.

   — И Сеян повёл её туда? — спросила Эварна.

   — Конечно! Разве он смеет возражать желанию племянницы кесаря? — фыркнула Апиката. — Но мне-то показалось, что общение с Ливиллой ему совсем не в тягость!

   — Такое впечатление, будто ты его ревнуешь!

   — Скажу честно — ревную! Мне не нравится эта кокетка!

Эварна пожала плечами. Она тоже была ревнива, измены Тиберия причиняли ей боль, которую она ему никогда не показывала. Эварна любила его. Он это знал. Держать возле себя других наложниц, кроме неё, он не хотел. К ней он был щедр, нежен. А она отдавала ему себя без остатка, даря ему страсть, любовь, сочувствие, ласку, заботу... Ни одна женщина не была к Тиберию так добра, как Эварна. И он ценил её чувства.

   — Что ты знаешь о Юлии, дочери Октавиана? — вдруг спросила Эварна. — Она была красива?

   — Не столь красива, как ты, — возразила Апиката. — Но всё же привлекательна.

   — Говорят, что Тиберий велел показать ему голову Юлии после того, как её казнили.

   — Это правда. Центурионы, доставившие голову с Пандатерии, рассказывали моему мужу о приказе Августа. Он долго разглядывал голову и даже показал её Ливии!

   — Как велика всё же его ненависть к Юлии! — прошептала Эварна.

   — Хм... Он жестокий враг! Наверное, ты уже слышала, что теперь человека могут осудить лишь за то, что он нелестно отозвался об Августе? Но кто я такая, чтобы порицать Тиберия? — вздохнула Апиката.

Эварна снисходительно улыбнулась — она понимала, что в присутствии любовницы кесаря никто, даже болтливая Апиката, не станет его порицать. Она успела хорошо узнать жену Сеяна, которая благодаря своей общительности легко сумела найти своё место при дворе.

Апиката была ещё молода и довольно привлекательна, хотя её не считали красивой. Среднего роста, плотная, смуглая, с яркими выразительными чертами лица, полными губами и густыми вьющимися чёрными волосами, она больше напоминала провинциалку, чем знатную римлянку. Её манеры были резкими, иногда грубыми, она часто кричала и не любила сдерживать эмоций. Уже почти десять лет Апиката провела замужем за Сеяном и очень его любила. Положение, которое он занял при дворе, позволяло ей роскошно одеваться, носить золотые украшения и содержать много рабов. Из-за её любви к сплетням к ней благоволила Ливия, которой нравилось знать всё, о чём говорят придворные.

Пока Эварна вела с Апикатой беседу, дверь в опочивальню Ливии открылась и на пороге появился Клавдий, несущий в руках несколько свитков и дощечек. Это были летописи, полученные им в подарок от бабушки.

Увидав Эварну, он нерешительно подошёл к ней и поприветствовал.

   — Я много раз видел тебя с Тиберием и всё про тебя знаю, но мы никогда ранее не разговаривали, — сказал он по-гречески.

   — Да, мы прежде не общались с тобой, Клавдий, — улыбнулась Эварна, — но сейчас ты здесь, и мы наконец познакомились.

От её слов он смутился и крепче прижал дощечки к груди.

   — Апиката, ты не видела мою сестру? — спросил он.

   — Ливилла ушла в недостроенную часть дворца, — хмуро произнесла Апиката. — Иди туда и найдёшь её.

   — Спасибо, — кивнул Клавдий и вновь взглянул на Эварну. — Ходят слухи, что ты родилась в Эфесе. Я там не был. Но хотел бы побывать. А ещё я хотел бы побывать в Греции. Мой учитель был греком. Он бил меня палкой.

   — Я родилась и выросла в Эфесе, — ответила Эварна. — Но, как и ты, не была в Греции.

   — Неважно! Эфес — сам по себе чудо! Согласно легенде, Андрокл, сын афинского царя Кодра, основал этот город на месте, которое ему указали огонь, рыба и кабан. Когда его корабли шли вдоль берега и остановились в бухте, он увидел рыбаков, жаривших рыбу, а из куста терновника выскочил кабан, испугавшийся костра. В этих краях Андрокл встретился с прекрасной Эфесией, вступил с ней в брак и, построив город, дал ему название в честь жены... А спустя годы Эфес завоевал царь сирийцев Крез, сделавший город самым богатым на побережье, — молвил Клавдий. — Да и Александр Великий отличился в ваших землях, освободив Эфес от персов после их поражения при Гавгамелах.

   — Всё это очень интересно, — улыбнулась Эварна. — И хотя я много лет прожила в Эфесе, но не знала большей части того, что ты нам рассказал.

Клавдий лишь пожал плечами и крепче прижал к груди дощечки с текстами.

   — В следующий раз я могу поведать ещё что-нибудь любопытное, если ты этого захочешь, Эварна. А сейчас мне пора найти Ливиллу и возвращаться домой, — вздохнул он.

   — До встречи, — отозвалась Эварна.

Зашагав к выходу в галерею, Клавдий почти сразу забыл о своих собеседницах. Ему нравилась Эварна, но его голова была занята образами героев Пунических войн[13] и мыслями об игре в кости, которую он обожал. Иногда в игре ему составляли компанию даже простые рабы, служащие в доме Антонии.

Выскользнув в галерею и низко опустив голову, Клавдий шагал в сторону недостроенной половины дворца. Вокруг становилось безлюдно. У зодчих в тот день был выходной, и они развлекались в городских тавернах.

Клавдий шёл вдоль высоких, украшенных великолепными фресками стен, изображавших знаменитых персонажей легенд. Сквозь ряды полукруглых окон в галерею проникали потоки солнечных лучей, заставляя искриться мозаику на полу.

   — Ливилла! — крикнул Клавдий.

Его голос эхом отразился от стен. Прислушавшись, он уловил звучащие в отделении шаги и голоса и пошёл быстрее в том направлении, откуда доносились звуки.

ГЛАВА 32

Отправив брата к Ливии, Ливилла напомнила командиру преторианцев о его предложении прогуляться с ней в недавно возведённую часть дворца.

Сеян с удовольствием отметил, что кроме любопытства в голубых очах Ливиллы сверкала страсть. Её расположение могло быть ему полезно, ведь в ней текла та же кровь, что и в кесаре, и она приходилась Тиберию родной племянницей.

Перед визитом во дворец Ливилла собрала свои белокурые волосы на затылке, украсив лоб небольшой тиарой. Зелёная стола и того же цвета туника подчёркивали её свежий румяный оттенок щёк. Запястья тонких рук сверкали ценными браслетами. Глядя на Ливиллу, Сеян не мог остаться равнодушным к её красоте и в душе был вынужден признать, что такая, как она, способна легко покорять мужские сердца.

   — Следуйте за мной, госпожа, — любезно сказал он и пошёл впереди, показывая дорогу.

Достигнув входа в длинную галерею, недавно украшенную барельефами, Сеян велел сопровождающим их преторианцам и рабыням Ливиллы ждать её возвращения. Он объяснил, что кесарь не одобрит, если свита Ливиллы или солдаты появятся в помещении, ещё не готовом к визиту гостей. Для Ливиллы доступ был свободен, учитывая её происхождение. Никто не возражал, и Сеян вновь пошёл вперёд, приглашая гостью за собой.

Ливилла оказалась в огромной галерее, отделанной раковинами и барельефами с изображением сцен битвы между кентаврами и людьми. Затаив дыхание, она с лёгкой улыбкой разглядывала окружающее великолепие. Роскошь, богатство, тонкий вкус — всё это произвело на неё — девушку, выросшую в большом, но скромном доме, сильное впечатление. Она вспомнила пиры у дяди. Её не удивляло его стремление к внешней изысканности, к великолепию. Тиберий не хотел, чтобы его правление сравнивали с правлением отчима, и сделал внешние отличия их огромными — словно пропасть между патрицием и кесарем.

   — Тиберий, бесспорно, великий государь и великий тиран, — прошептала Ливилла, дрожа от волнения.

Остановившись в центре гигантского зала, где вдоль стен располагалось несколько фонтанов со статуями из чистого золота, Сеян возвёл взор к куполу и усмехнулся. На потолке резвились наяды, застывшие на фресках.

   — Разве Германик смог бы создать подобное? — молвил он. — Нет... В лучшем случае он превратился бы в нового Октавиана. А Тиберий утопает в роскоши, жестокости, разврате и правит Римом с хладнокровием, которое заставляет перед ним трепетать.

   — Не забывайте, что Германик мой родной брат, — усмехнулась Ливилла, сощурив голубые глаза.

   — Вы очень похожи на него. Клавдий — другой...

   — Мне это известно.

   — А мне известно, что вы в любом случае будете при дворе в самом лучшем положении. Ведь если престол унаследует Германик, вы станете сестрой кесаря, а если Друз — женой.

   — Друз не станет кесарем.

   — Почему?

   — Народ слишком любит Германика.

   — Но Германик — воин, он часто уезжает в походы, а эго опасно. Судьбы решают боги.

   — Верно, — мрачно хмыкнула Ливилла.

Подойдя к ней, Сеян положил руку на её плечо. Она тяжело вздохнула.

   — Вы всё ещё любите Друза, госпожа? — осведомился он.

   — Нет, — прошептала Ливилла. — Я устала от его глупостей, от его вспыльчивости... А потом, он отбыл в Иллирию, и мои чувства к нему окончательно растаяли.

   — Мне жаль Друза, — сказал Сеян. — Ибо он потерял великую ценность — любовь столь прекрасной женщины. На его месте я бы совершил всё от меня зависящее, чтобы удержать вас, госпожа.

Повернув к нему голову, Ливилла нежно улыбнулась. В тёмных глазах Сеяна она читала страсть.

   — Я думаю, что Друз был для меня лишь юношеским увлечением, — проговорила она. — И я, поддавшись эмоциям, вышла за него замуж. Теперь я в этом раскаиваюсь. И особенно раскаиваюсь сегодня, ибо понимаю, что такой, как вы, оценил бы мою любовь гораздо выше, чем оценил её Друз... — Ливилла вдруг умолкла, опустив взор. Она вспомнила про Апикату. — Вы счастливы с женой?

   — Нет, — ответил Сеян. — Если бы я был с ней счастлив, я бы не искал встреч с вами наедине, госпожа. — И он, заключив Ливиллу в объятия, пылко поцеловал её в губы.

Страсть пронзила тело молодой женщины. Власть Сеяна над ней с каждой минутой становилась всё сильнее. Она была влюбчивой по своему характеру и ощущала, какой бешеный огонь он разжёг в её сердце за короткое время.

   — Я бы хотел владеть тобой, Ливилла, — шепнул он ей на ухо. — Хотел бы узнать тебя ближе... полюбить тебя...

   — Ах, Сеян! — сказала Ливилла, прижавшись к его плечу.

Он гладил её белокурые волосы, в душе понимая, что любви к ней не испытывает. Ливилла была красива, он желал её, но быть с ней его вынуждали обстоятельства, планы приобрести могущество при дворе. В будущем жена Друза могла ему пригодиться в качестве союзницы.

   — Приходи ко мне ночью. Друз ещё в Иллирии, и мы можем встречаться в моём доме, — молвила Ливилла, обвив руками шею Сеяна. — Ах, милый Сеян... Этот дом мы с Друзом получили в подарок от бабушки, сразу после свадьбы, но мне вовсе не стыдно принимать там любовника. Я нынче оставлю дверь на террасу открытой. Если войдёшь в дом со стороны сада, никто из рабов тебя не заметит.

   — Неужели ты согласна мне принадлежать, прекрасная Ливилла?! — воскликнул Сеян, сжимая её маленькие руки, унизанные кольцами. — Ведь я не такой знатный, как Друз, я не сын кесаря, а лишь солдат, обладающий честным сердцем.

В прошлом Сеяну удавалось легко соблазнять молодых женщин. Ему превосходно удалось разыграть восторг и перед Ливиллой, так что она нисколько не усомнилась в его искренности.

   — Возможно, именно твоя честность меня больше всего и привлекает... Ты мужественный, открытый, простой, — улыбнулась Ливилла.

Он вновь поцеловал её в уста, держа в объятиях.

Вдруг звук упавшего предмета заставил их отстраниться друг от друга. Глазами, полными изумления, на них смотрел Клавдий. Возле его ног лежала упавшая деревянная дощечка с текстом.

   — Не бойся, — шепнул Сеян Ливилле и решительно подошёл к Клавдию.

Ливилла в ужасе отступила к стене.

   — Мне известно, что все вас недооценивают, господин Клавдий, и считают глупцом. Однако я думаю, вы умны. Даже слишком. Поэтому вы понимаете, что если о том, что вы здесь видели, узнают другие, ваша любимая сестра пострадает, — вежливо произнёс Сеян и, подняв с пола дощечку, подал её Клавдию. — Вы же не хотите, чтобы Ливилла пострадала?

   — Сеян, — улыбнулся Клавдий, взяв дощечку. — Конечно, не хочу... И к тому же, даже если бы я рассказал о том, что видел, мне не поверили бы. Ведь все считают меня дураком.

   — Значит, будем считать, что вы обо всём забыли?

   — Я забывчивый, это верно.

   — Для Ливиллы очень хорошо, что у неё столь забывчивый брат. А теперь следуйте за мной. Я провожу вас обоих к выходу, — и Сеян, как ни в чем не бывало, зашагал по галерее.

За время пути через дворец Клавдий не обменялся с сестрой даже взглядом. Наблюдая за ним, она замечала, что он хмурится и взор его мрачен. Когда они садились в паланкин, Ливилла потянула брата за рукав туники, чтобы привлечь к себе внимание.

   — Тебе ведь известно, сестрёнка, что моя жена Ургуланилла была мне неверна?! — вдруг резко произнёс он. — Больше всего я презираю супружеские измены!

   — Я лишь поцеловала Сеяна, а вовсе не изменяла мужу, — возразила сестра.

   — Всё начинается с поцелуя, — ответил Клавдий, разочарованно. — Однако ты — моя кровь, частица меня самого, и я не буду вмешиваться в твою жизнь. Считай, что я забыл увиденное.

   — Спасибо тебе, брат, — сказала Ливилла и нежно сжала руку Клавдия.

Клавдий лишь поморщился. С тех пор он никогда больше не вспоминал то, что произошло на его глазах во дворце. Даже спустя годы он продолжал об этом молчать. Однако Ливилла не сомневалась, что её брат на самом деле ничего не забыл, и с того времени стала относиться к нему с признательностью.

Сеян не отказался от намерений соблазнить Ливиллу. Воспользовавшись её приглашением, он той же ночью побывал в её спальне, став её любовником. Апиката пока ни о чём не догадывалась, а он не сомневался, что связь с Ливиллой принесёт ему выгоду. Он понимал, что Ливилла влюблена в него. Это давало ему огромные преимущества. Но праздновать победу было ещё рано.

ГЛАВА 33

Расположившись в покоях сына, Ливия лукаво наблюдала за ним. Тиберий сидел рядом с ней на резной скамейке и не понимал, почему в её глазах сверкает торжество. Напротив кесаря и его матери стояли ещё две скамейки пониже. На столе находилось блюдо с фруктами и кувшин вина.

   — Я принял тебя после того, как ты сказала, что представишь мне человека, который, по твоему мнению, будет достойным прокуратором Сирии, однако мы сидим уже полчаса, но никто так и не пришёл, — угрюмо произнёс Тиберий. — А потом... мне было бы предпочтительнее принять его на троне и в венце, а не в той скромной уютной обстановке, которую так ценил Октавиан.

   — Дело, которое мы поручим прокуратору, носит личный характер, сын мой! Вряд ли ты бы одобрил, если бы мы стали в присутствии твоей свиты решать судьбу Германика, — огрызнулась Ливия.

Через пару минут в покои вошёл раб и доложил, что Гней Пизон с супругой ждут аудиенции. Тиберий велел проводить их в зал.

В прошлом ему приходилось много слышать о Пизоне, они даже вместе участвовали в испанских походах. Но Тиберий никогда не планировал награждать этого человека важными должностями или доверять ему судьбы врагов. Пизон всегда казался Тиберию личностью, слишком ничтожной и алчной. Но Ливия надеялась на то, что не столько новый сирийский прокуратор, сколько его жена, будут полезны в предстоящем деле.

Планцина обладала умом, хитростью и решительной натурой. Но самое главное — она была всецело предана Ливии и входила в число её приближённых. Назначение Пизона в Сирию служило лишь поводом, позволяющим ему и Планцине подступиться к Германику и осуществить план, задуманный Ливией. Планцина это хорошо понимала. Риск её не пугал. Она обладала большой отвагой.

Войдя в зал, Пизон склонился перед кесарем в поклоне. В Риме им приходилось часто видеть друг друга на пирах и представлениях. Народ не любил Гнея Кальпурния Пизона за его скверный нрав и жадность. Но тот обладал знатным происхождением, был сыном консула, и его хорошо знали в войсках. Среднего роста, коренастый, с чёрными волосами и порочным взглядом продолговатых глаз, Пизон стоял пред Тиберием, ожидая приказов.

Планцина пришла вместе с ним. Очень толстая, с вьющимися каштановыми прядями, собранными на затылке, полной шеей, двойным подбородком, она выглядела тяжеловесной и неуклюжей, но взор её проницательных зелёных очей свидетельствовал о лукавстве и яркой натуре.

   — Садитесь, — коротко велел Тиберий Пизону и его жене.

Те послушно устроились напротив кесаря за столом. Чтобы расположить гостей, Ливия сама наполнила кубки вином из кувшина и подвинула к ним блюдо с фруктами.

   — Известно ли тебе, Пизон, что я подписал указ о твоём назначении на должность прокуратора Сирии? — холодно осведомился Тиберий, поигрывая пальцами.

   — Жена мне сообщила, — ответил Пизон.

   — А она не сообщила тебе причину назначения? Ведь не думаешь же ты, что я сделал тебя прокуратором только потому, что мы вместе участвовали в походе?

   — Планцина лишь догадывается о том, что вы, Август, преследуете собственную выгоду, даруя мне назначение.

   — Мой сын заботится не о собственной выгоде, а о выгоде для Рима, — вмешалась Ливия.

   — Через неделю Германик отбывает на Восток, — проговорил Тиберий, не обращая внимания на слова Ливии. — Он проследует через ряд провинций в Армению, а оттуда в Сирию. В Армении ему нужно расположить отряды наших легионеров во избежание войны, которая может вспыхнуть там после свержения царя Вонона. После этого ему предстоит путешествие в Сирию. Я хочу, чтобы ты встретился и пригласил его к себе в гости, когда он прибудет в Антиохию. Будь с ним гостеприимен, но действуй в моих интересах. Никакие приказы Германика в Сирии не должны выполняться.

   — Я всей душой предан вам, Август! Германик ничего для меня не значит, — отозвался Пизон, осушив кубок.

Ливия вновь налила ему вина.

   — Это хорошо, — кивнул Тиберий. — Ведь ты же понимаешь, что я не желаю вновь увидеть Германика в Риме. Постарайся сделать так, чтобы он не вернулся из своего похода.

Воцарилось молчание. Пизон испуганно вертел в пальцах кубок с вином. Стало слышно, как недалеко от дворца беседуют и смеются два преторианца.

   — Вы хотите, чтобы мы избавили вас от племянника, Август? — вдруг прошептала Планцина, и её взор заискрился любопытством.

Тиберий медленно повернулся к ней. Его щёки побледнели от волнения.

   — Я достаточно понятно выразил свои мысли, Планцина, — резко сказал он.

   — Августа раздражает любовь, которую питают к Германику подданные, — молвила Ливия. — К тому же во время мятежа легионов солдаты стремились его провозгласить своим кесарем. Он отказался, но ведь его мнение может в любой момент измениться, и тогда ему легко удастся свергнуть моего сына. Жить в страхе не для кесаря.

   — Мы избавим вас от вашего врага, — улыбнулась Планцина. — Но какая награда будет нам обещана?

   — Золота у Пизона много. Богатством его не прельстишь, — хмыкнул Тиберий. — Остаётся одно — власть. Он получит моё покровительство и останется на должности прокуратора Сирии, если, конечно, армия согласится ему повиноваться.

   — И ещё, — вдруг произнесла Ливия, понизив голос. — Гибель Германика может показаться окружающим подозрительной. Сделайте так, чтобы всё, что с ним случится, напоминало тяжёлый недуг.

   — У меня есть знакомая гадалка, которая умеет делать лучшие яды. Я велю ей приготовить такой, чтобы его действие ни у кого не вызвало подозрений, — хихикнула Планцина.

   — Если вы не забудете про осторожность, подозрения ни у кого не возникнут, но если потерпите неудачу, я не стану вас защищать, — хмуро молвил Тиберий. — Скажу, что причиной убийства были ваши личные с Германиком раздоры.

   — О, Август, вы же знаете, что я очень осторожен, — молвил Пизон. — Ваш приказ будет исполнен.

   — Во время путешествия ты посетишь Афины, — продолжал Тиберий. — Жители этого города выражают недовольство моим правлением, а ведь я всегда благоволил к грекам! Выступишь перед ними с речью и напугаешь их расправами в случае неповиновения. Германик посетит Афины незадолго до тебя. Я хочу, чтобы ты взвалил вину за то, что в Греции стало тревожно, на Германика, упрекнув его в слабом характере, ведь он как раз проследует с войском по тем землям. Пусть эллины гневаются, считая его причиной того, что жизнь их теперь тревожна.

   — Не сомневайтесь, Август, я сумею настроить эллинов против Германика, — ответил Пизон.

Вздохнув, Тиберий придвинул к себе ларец, стоявший на краю стола и, открыв, достал свиток, скреплённый своей печатью. Потом, протянув его Пизону, кесарь произнёс:

   — Держи. Здесь указ о твоём назначении на должность прокуратора.

   — Спасибо, Август, — пробормотал Пизон и благоговейно взял у кесаря свиток.

Обменявшись с Ливией торжествующим взглядом, Планцина ничего не сказала, но по выражению её лица было очевидно, что она весьма довольна назначением мужа и намерена исполнить приказ Тиберия как можно раньше.

   — Готовьтесь к поездке, — произнёс Тиберий, — Свиту, охрану и корабли получите согласно моему распоряжению. И не забудьте, что я умею быть великодушным к верным мне людям, но лучше всего у меня получается жестоко карать. Теперь уходите. Вы свободны.

Встав со скамейки, Пизон попросил у кесаря дозволения приложиться устами к его перстню. Тиберий не возражал и подставил ему руку для поцелуя. Вместе с мужем перстень облобызала и Планцина.

Как только они скрылись за дверью, Тиберий поморщился и, взяв свой кубок, выпил вина.

   — Как ты можешь дружить с такой женщиной, как Планцина, матушка? — спросил он.

   — Мы понимаем друг друга.

   — Ну конечно! А для твоих интриг она тоже доставала тебе яд? Может, ты и Октавиана отравила?

   — Как ты смеешь думать о таком! — возмутилась Ливия. — Тебе ведь известно, что мы с Октавианом любили друг друга!

   — Да, о ваших чувствах я наслышан, — хмыкнул Тиберий. — Как и о том, что ты пожертвовала своей молодостью ради того, чтобы иметь власть и возвести меня на престол. И вот я сижу на троне. Что ты чувствуешь?

   — Удовлетворение, — ответила Ливия.

Допив вино, Тиберий поднялся из-за стола и пошёл в свою спальню.

   — Вели прислать ко мне Эварну, — приказал он. — И, кстати, матушка... То, как ты обошлась с родным внуком, внушает мне страх перед тобой. Я и не знал, что ты умеешь быть столь беспощадной к родственникам. Удачи тебе!

— Тиберий, сын мой... — начала было Ливия, но он уже не слушал её.

Удалившись в спальню, он плотно запер обе половины высокой двери.

Несколько минут Ливия находилась в одиночестве, раздумывая над поступками Тиберия. Ей по-прежнему не удавалось взять над ним власть, невзирая на то что к некоторым её советам он изредка прислушивался. Тиберий обладал сложным характером, и у Ливии не хватало сил справиться с его несгибаемой волей. Она предполагала, что в будущем их отношения будут ухудшаться и когда-нибудь наступит момент полного отчуждения, но не могла изменить ситуацию.

Вокруг Тиберия вообще было мало людей, способных на него влиять, ибо он имел натуру крайне подозрительную. Впрочем, Ливия его за это не упрекала — она знала, что ему довелось познать много боли, предательств и разочарований, когда Юлия клеветала на него Октавиану, негодуя, что он уехал от неё на Родос. В Риме даже ходили слухи об его изгнании или казни. Но волею судьбы его положение изменилось.

Решив покориться ему, Ливия вышла из зала и в коридоре велела рабу пригласить к Тиберию Эварну. Затем, предпочитая не думать о грядущем, она отправилась к себе, чтобы немного отдохнуть перед прогулкой. Вечером Ливия обожала гулять в садах Капитолия, наслаждаясь закатом солнца. В верности Пизона она не сомневалась и была уверена, что судьба Германика непременно решится в самое ближайшее время.

ГЛАВА 34

Наутро Тиберию пришлось отправиться в Сенат, чтобы принять участие в заседании курии. Он часто посещал это собрание, где в его присутствии рассматривались новые законы.

Сеян, которому Тиберий позволил в тот день себя не сопровождать, остался во дворце, предоставив, однако, кесарю отряд лучших преторианцев для охраны.

Находясь во дворце, Сеян узнал о прибытии в Рим Друза. Юноша во главе своего войска направился от городских ворот к Палатину.

Это событие вызвало в душе Сеяна раздражение, и он не мог понять истинную его причину. Он чувствовал ревность, потому что делил ложе с Ливиллой. И он чувствовал зависть, потому что Друз был родным сыном кесаря. Сеян понимал, что лишь вмешательству Друза он обязан назначением на должность главы преторианцев. Сын давно уже стал смыслом жизни для Тиберия. При желании Друз мог бы влиять на отца.

Как только доложили, что молодой полководец движется в сторону дворца Тиберия, Сеян сразу же велел своим преторианцам выставить охрану на крыльце, чтобы под предлогом честной службы воспрепятствовать появлению здесь Друза. В отсутствие Августа ни один воин не имел права преступить порог дворца. Юношу ждёт дома его очаровательная жена, а войти во дворец Сеян ему не позволит, несмотря на то что Друз — сын Августа. Сеян беспристрастен. Он выполняет долг.

Описав круг на колеснице вдоль Палатина, Друз поравнялся с нижней ступенькой лестницы, ведущей на крыльцо. Позади колесницы следовали его солдаты. Держа в руках шлем, он спешился и, улыбаясь, поднялся по ступеням. Поездка в Иллирию его нисколько не изменила — в нём по-прежнему проскальзывала наивность, простодушие и горячий нрав. Никакого сходства с отцом.

Сеян вдруг вспомнил, что муж Випсании, женившийся на ней после её с Тиберием развода, не раз хвастался, будто Друз рождён ею от него самого. Ходили слухи, что Азиний был любовником Випсании ещё в ту пору, когда Тиберий жил с ней и считал их брак счастливым. Позже от Азиния у неё родилось шестеро детей. Никто этим слухам, конечно, не верил. Впрочем, недавно, Тиберий распорядился казнить ненавистного Азиния на основании закона об оскорблении Величества, а на самом деле — из-за давней ревности.

   — Приветствую, Сеян! — весело сказал Друз. — Почему мой отец не вышел на крыльцо, чтобы меня встретить?

   — Как видите, здесь нет и вашей бабушки, которая отправилась в дом Ливиллы, чтобы принять вас в кругу родных, — ответил Сеян. — Причина проста. Кесарь находится в Сенате. В его отсутствие никто не смеет преступать порог дворца.

Щурясь от солнца Друз продолжал улыбаться:

   — Но я сын кесаря — разве ты забыл?

   — Нет. Я ничего не забыл. Но закон одинаков для всех в нашем государстве. Пока Тиберий отсутствует, я не в праве вас пропустить, — хладнокровно молвил Сеян.

Друз почувствовал, как внутри у него закипает бешенство. Взор его больших чёрных глаз сверкнул гневом.

   — А ведь это я просил отца взять тебя на должность командира преторианцев, Сеян! — закричал он. — Ах ты, негодяй! Выслуживаешься перед кесарем, желая получить его одобрение и забывая об услугах, оказанных тебе мной!

   — Вы оскорбляете меня за то, что я честен и верно исполняю долг перед вашим отцом? — усмехнулся Сеян.

Оттолкнув его, Друз решительно направился ко входу во дворец, но путь ему преградили молчаливые преторианцы.

   — Как вы смеете мне препятствовать?! — воскликнул он, желая войти во дворец теперь лишь для того, чтобы показать, что глава личной охраны кесаря не имеет над ним власти.

Но преторианцы стояли перед ним плотной стеной, и никакими угрозами или мольбами он был не в силах заставить их расступиться.

В его душе поднялось негодование.

   — Ты считаешь, что способен помешать мне войти во дворец?! Мне — сыну кесаря Рима! Август любит меня всем сердцем! Ничтожный солдат! Ты не знаешь, что я так же легко могу добиться твоей отставки, как добился назначения! — в ярости произнёс он, вернувшись к Сеяну.

Солдаты, прибывшие с Друзом из Иллирии, удивлённо наблюдали за ссорой. Вспыльчивость молодого полководца была им известна, но непреклонность Сеяна их изумила.

   — Поздно, — хмыкнул Сеян с презрением. — Вряд ли кесарь согласится расстаться со мной, ведь я стал единственным по-настоящему верным ему человеком в ваше отсутствие.

   — Неужели ты добился расположения кесаря?! Что же ещё произошло в Риме, пока я командовал войсками в Иллирии?! — воскликнул Друз.

   — Много всего. Хотя ваше возвращение уже вряд ли что-нибудь изменит. Но я не виню вас, ибо вы, как и я нынче, исполняли долг перед Империей и вовсе не хотели, чтобы в ваше отсутствие я стал близким советником кесаря или ваша очаровательная жена скучала...

Договорить Сеян не успел. Потерявший терпение Друз с размаху ударил его по лицу. Не удержавшись на ногах, командир преторианцев упал. Из разбитой губы хлынула кровь.

   — Не упоминай имя моей жены, негодяй! — резко сказал Друз и, морщась от боли в руке, зашагал по ступенькам вниз.

Выплюнув кровь, Сеян приподнялся и сел. «Ты ударил меня перед моими преторианцами! Решил, что если являешься отпрыском Тиберия, то тебе всё можно?! — думал он. — Ты ошибаешься, мерзавец! Я уничтожу тебя! Я убью тебя!». В жестоком сердце Сеяна закипела жгучая ненависть. Чувство захлестнуло его, словно волна. Он решил, что расправится с Друзом. Ему даже было выгодно избавиться от сына Августа, ведь если погибнет Германии, а за ним Друз, то для Сеяна откроется дорога к трону. Оставшись без наследников Тиберий, возможно, усыновит его...

Всё это стремительно промелькнуло в голове Сеяна, пока он смотрел вслед удалявшемуся Друзу. Потом он медленно встал и окинул своих преторианцев мрачным взглядом:

   — Похвала каждому из вас! — сказал он. — Вы выполнили долг, как истинные сыны Отечества.

Часом позже, вернувшись во дворец, Тиберий узнал о происшествии на крыльце. В то время Друз уже предавался веселью в доме, где жил с Ливиллой, и не вспоминал, что ударил Сеяна. Но на Тиберия стойкость и непреклонность командира личной охраны произвела огромное впечатление. Вызвав к себе Сеяна, он высказал одобрение его поступку.

   — Немногие солдаты на твоём месте, Сеян, отказали бы сыну кесаря, — молвил он. — Ты доказал, что умеешь быть преданным своему государю и беспристрастным в отношениях. Когда-то Друз просил меня дать тебе должность. Но ты, невзирая на всё, что вас связывало, не нарушил закона.

   — Каждый верный слуга сделал бы то же самое, что и я, — скромно ответил, пожав плечами, Сеян.

   — Не каждый! — возразил Тиберий. — И поэтому я обязан наградить тебя за твою верность. Я подписал указ о назначении тебя претором[14]. Думаю, что ты сумеешь совмещать службу во дворце с новой должностью.

Звание претора оказалось для Сеяна неожиданностью. Предполагая, что кесарь подвергнет осуждению его поступок и, готовя для себя оправдания, он не мог даже представить, что его ждёт награда.

   — Рад служить вам, о, Август! — смиренно произнёс он, низко поклонившись Тиберию.

Кесарь смотрел на него с одобрением.

ГЛАВА 35

Войско Германика покинуло Рим ранним утром, едва в небе забрезжило солнце. Оно двигалось по ещё пустынным улочкам и площадям, наполняя воздух грохотом оружия, конским топотом и громкими голосами командиров.

В этом путешествии полководца, как всегда, сопровождала Агриппина. На сей раз она взяла с собой не только Лиоду, но и двоих детей: Агриппину Младшую и Гая. При одном взгляде на маленького сына Германика каждый замечал его очарование — золотистые волосы, большие глаза, хрупкость, белая кожа... Со временем Калигула[15], возможно, унаследует благородство духа и мужество отца. В армии его любили больше, чем других детей Германика.

Тиберий пренебрёг обязанностью проводить полководца и даже не пожелал покинуть свою спальню и выйти на балкон, чтобы попрощаться с ним. Это было вовсе не потому, что его мучила совесть. Теперь кесарь не видел необходимости разыгрывать перед Германиком любящего родственника.

Однако Ливия вместе с Клавдием и Антонией вышла на площадь перед Капитолием, чтобы пожелать отбывающему полководцу удачи. Её лицемерие позволило ей по-прежнему разыгрывать из себя любящую бабку.

Отряды, выехав из Рима через главные ворота, направились к юго-востоку Империи. Огромные обозы, конница, пешие солдаты, рабы, слуги — всё сливалось в единый поток, следующий к морскому побережью. Там в распоряжении Германика находился римский флот. Спустя восемь дней его галеры и триремы[16] оставили порт в Байях, взяв курс к востоку.

Гней Пизон, находившийся в Риме всё это время, внимательно выслушивал донесения своих посланцев, которые сообщали ему о продвижении флотилии Германика. Из этих сообщений он узнал, что армия, побывав в Афинах, Перинфе, Илионе, Колофоне достигла наконец Армении.

Вместо свергнутого царя Вонона Германик назначил наместника и поставил лагерем часть своих отрядов. Однако в Армении всё ещё было тревожно, требовалась поддержка легионов Сирии и Пизону следовало отказать в ней Германику.

Пизон выступил в своё путешествие через несколько месяцев после отъезда врага из Рима. В те дни в Империи стало известно, что Германик присоединил к государству страну Каппадокию[17], назначив наместником Квинта Верания. Это место состояло из скал вулканического происхождения, где в пещерах жили жестокие мрачные люди, которые, однако, не оказали римлянами сопротивления.

Перед отъездом Пизон хотел получить у Тиберия аудиенцию, но тот наотрез отказался. Кесарь вёл себя так, словно не было им дано никаких тайных приказов или распоряжений. Но Планцине удалось накануне отбытия поговорить с Ливией и получить подтверждение того, что, расправившись над Германиком, Пизон получит её защиту.

Первым делом Пизон отправился со своим войском в Афины. Отсюда он собирался сразу же двинуться в Антиохию и занять должность наместника. Высадившись на берег, его отряды предпочли запастись у греков продовольствием и водой. Сам же он приказал выставить в городе свои легионы вместо легионов Германика, чтобы следить за назревающей смутой.

Узнав о его приезде, толпы жителей Афин пришли в порт. Их всех одолевали страхи и тревоги из-за слухов о войнах на Востоке.

Одетый в белую тогу, Пизон с самодовольной ухмылкой на губах вышел к ним, решив держать речь с кормы своей триремы. Он стоял в лучах солнца, сверкавших на венце наместника, украшавшем его голову, и простирал к эллинам руки, как истинный оратор:

— Сыны Зевса, дети Греции! Следуя из родного мне Рима на чужбину, в Сирию, я волею случая остановился в вашем порту. Что же увидел я, ненадолго сойдя на берег? Легионеров Германика, которых он выставил здесь, но от которых не будет проку, если с вами случится беда. У нас в Риме всем известно, что Германик заботится лишь о собственной славе, а вовсе не о людях, ради которых он должен поднимать оружие. Я говорю вам это как римлянин и как человек, близко знающий нашего кесаря. Когда Германик покидал Рим, Август даже не вышел из дворца, чтобы проводить его. Задумайтесь, сыны Греции! Подобное доказывает, что Германик давно лишён милости при дворе. Но ведь кесарь — наш верховный правитель — всегда заботится о подданных.

   — Он издаёт указы, позволяющие судить человека лишь на основании нелестных высказываний в адрес кесарей! — крикнул кто-то.

Пизон попытался отыскать говорившего взглядом в обступившей пристань толпе. Он не любил Афины. Его раздражали греки. Но выступая перед ними, он исполнял приказ Тиберия.

   — И за это вы осуждаете Августа?! Но разве простительно рабу оскорблять верховных правителей, власть которым дана свыше? Август — ваш государь. Он вершит судьбы многих народов и вашего, в том числе. Он наделён огромной властью. К тому же с непокорными подданными нужно быть особенно жестоким. Подумайте об этом. Август беспощаден, и если вы по-прежнему будете создавать в Афинах смуту, ему придётся поставить у вас целое войско, а многих предать казням. Вы хотите этого?

   — Нет, — зазвучали голоса.

По рядам собравшихся прокатился ропот. Удовлетворённый их смятением, Пизон продолжал:

   — Вас ведь есть в чем упрекнуть, афиняне, сыны Греции! В своём граде вы творите насилие над согражданами, вы враждуете с македонянами, у вас процветает разврат. Поэтому впредь трепещите перед властью своего кесаря, который пока не изъявил намерений покарать вас.

Толпа взволнованно зашумела. Речь Пизона вселила в афинян страх перед кесарем.

   — Мы на стороне Августа! Мы всегда его поддержим! — закричали эллины.

   — Когда мне вновь удастся прибыть в Рим, я постараюсь убедить Августа в вашей верности, — ответил Пизон и, оставив корму, скрылся в нижней каюте.

До самого вечера на пристани толпился народ, бурно обсуждая это выступление. Иногда, поднимаясь на палубу, Пизон слышал своё имя, звучащее в громких разговорах эллинов. В такие моменты он испытал удовольствие, потому что всегда хотел быть значительной и влиятельной личностью.

И всё-таки, когда его флотилия оставила афинский порт, он почувствовал облегчение. Сейчас ему не терпелось как можно быстрее прибыть в Сирию и занять свою должность. Впрочем, в Афинах ему удалось узнать некоторые новости о Германике. Судя по тому, что говорили легионеры, служащие у генерала, тот находился недалеко от Афин, на Родосе. Оттуда он вёл переговоры с армянами и собирался вновь встретиться с их делегацией.

   — Ты честно исполняешь долг перед Римом, Германик, — злорадно пробормотал Пизон. — И ещё не знаешь, какой конец тебя ждёт. Не был бы ты таким добропорядочным, таким верным, Август уже давно сослал тебя в изгнание или казнил. Но твоя честность открыла дорогу моей лжи.

На следующий день после отплытия из Афин подул резкий ветер, заставивший моряков насторожиться. Люди, много лет пресекавшие здешние воды знали, что такие шквалы часто перерастают в бури. Но флотилия нового наместника Сирии была мощной и хорошо оснащённой, а корабли прочны. Поэтому капитаны предпочли не останавливаться во встречных портах, а следовать сквозь непогоду.

ГЛАВА 36

Буря разразилась над побережьем Греции в ночь с пятницы на субботу. Вспышки молний одна за другой рассекали небо. Тяжёлые волны с грохотом разбивались о скалы вблизи порта Родоса. Шквал яростно гнул кроны кедров, тимьяна и пальм, свирепствуя над островом.

Германику не спалось. Внимая этим страшным звукам разгневанной стихии, он, завернувшись в плащ, сидел в небольшой комнате в доме, расположенном на мысе, и размышлял. В этом жилище он временно остановился со своими родственниками и слугами, разделив его с семьёй здешнего наместника.

На деревянном столе пред Германиком лежала недописанная им поэма о звёздном небе и трепетал огонёк тлеющего масляного светильника. Кроме него в комнате находился лишь Поппей Сабин, недавно получивший назначение консулом в Ахайю. Поппей всегда с симпатией относился к Германику и, конечно, с радостью поддержал его своим участием в походе.

   — Боги покарали Пизона за его мерзкий язык, — молвил Поппей. — Его корабли видели в десяти милях от Родоса. К утру вся флотилия будет брошена на скалы.

   — Будет, если ветер не переменится, — угрюмо ответил Германик.

   — Моряки считают, что этот ветер продолжит свирепствовать ещё сутки или двое. Корабли Пизона разобьются.

   — И ты злорадствуешь? Ты счастлив из-за того, что он потеряет свою флотилию и, возможно, жизнь?

   — Нет. Хотя Пизон кажется мне самым отвратительным человеком из всех, кого я знаю, — сказал Поппей Сабин.

Встав из-за стола, Германик подошёл к окну и приоткрыл ставню. Ему в лицо ударил сильный порыв ветра. Вдали у скал белые пенные валы с рёвом разбивались о камни.

   — Двести лет назад у входа в здешний порт стоял грандиозный колосс — статуя Гелиоса, — произнёс Германик. — А потом он него ничего не осталось — землетрясение его разрушило. Есть лишь воспоминания. Примерно так же происходит и с нами, Поппей. Каким я останусь в летописях моих современников? Что станут говорить историки будущего о Германике, который всегда старался быть честным, преданным, искренним? Скажут, что он отказал человеку, находящемуся в беде в своей поддержке, что он не проявил великодушия! Да, Пизон подлец. Но сейчас ему плохо, он на краю гибели. Я не могу не подать руки!

   — О чём вы, Германик? — недоумённо спросил Поппей Сабин.

   — О том, что наши поступки переживут нас и послужат примером для человечества. Как я могу называть себя великодушным, если не пошлю навстречу флотилии Пизона свои триремы? Пусть моряки пересадят его людей на мои корабли и проводят на Родос. Он останется здесь столько, сколько пожелает. Потом продолжит своё плавание в Сирию.

   — Но, Германик, разве вы простили Пизону то, как он обливал ваше имя грязью, держа речь перед жителями Афин?

   — Да, — пожал печами Германик. — И, быть может, та милость, которую я ему окажу, докажет ему, что я не такой уж скверный.

   — Неужели вы считаете, что подлец Пизон сумеет оценить ваш добрый поступок?

   — Даже если и не сумеет, я проявлю к нему великодушие. Видишь ли, Поппей, служа на севере, в германских легионах, я всегда более любил миловать. Многие не ценили этого, но я их не упрекаю. Просто отказать страждущему в поддержке, проявив жестокость, для меня означает преступить через веление собственного сердца.

Красивое, утончённое лицо Германика было сейчас угрюмо, но в его голубых глазах горела твёрдость. Глядя на него, Поппей видел, что тот убеждён в собственной правоте, и поэтому даже не пытался его переубедить.

   — Нельзя идти против веления сердца, Германик, — сказал он. — Однако я хочу признаться, что никто не вызывает у меня такого восхищения, как вы. Подобного милосердия я не видел прежде, ведь даже Октавиан при всей своей неординарности и талантах всегда жестоко карал врагов.

   — Думаю, что после того, как я спасу от шторма Пизона, меня многие обвинят в излишней мягкости, — произнёс Германик. — Но это не важно.

   — Когда вы хотите послать к Пизону триремы?

   — Сейчас. Буря лишь усиливается, и я не желаю, чтобы мои корабли настигли его флотилию слишком поздно. Тут много рифов и скалистых островов, о которые суда Пизона рискуют разбить днища.

   — Милостивый Германик! Какой бы из вас получился великолепный кесарь! — улыбнулся Поппей Сабин.

   — Мне вполне достаточно должностей консула, претора и полководца. К тому же я считаю, что Тиберий вполне достойный правитель, ведь он умён. Некоторые упрекают его в чрезмерной жестокости, но у нас, его подданных, нет права его осуждать. Неизвестно, как бы мы вели себя, окажись на римском троне, — ответил Германик. — А теперь, Поппей, иди к моим центурионам и предай приказ готовить триремы к отплытию. — В его голосе прозвучало столько непреклонной уверенности, что Поппей немедленно отправился исполнять поручение.

Через час восемь кораблей отчалили от берегов Родоса и сквозь ревущую бурю поплыли на запад, в том направлении, где непогода застала флотилию Пизона.

Германик не зря волновался за жизнь сирийского наместника. Попав в шторм, его суда находились в тяжёлом положении. Две галеры затонули, у одной из трирем была сломана мачта. Корабль, на котором плыл наместник и его окружение, почти не пострадал, но его с трудом удерживали от приближения к скалам пять якорей, брошенных за борт. Раскаты грома эхом разносились над бушующим морем и тонули в чудовищном рычании волн, беспощадно заливающих палубы, трюмы и каюты.

Пизон стонал от страха, зажмурившись и вжавшись в угол на корме. Его белая роскошная тога намокла, облепив грузное тело. Сидя рядом с ним, его жена выла, крепко вцепившись руками в снасти. Поблизости тряслись от ужаса и пронизывающего холода рабы.

   — Корабли! Корабли! — зазвучали вопли капитана, перекрывшие собой рёв непогоды.

Приоткрыв глаза, Пизон осторожно огляделся. Он увидел стремительно приближавшиеся к ним триремы, ярко озарённые вспышками молний.

   — Планцина! Мы спасены! — воскликнул он, толкнув жену в бок.

Главная из прибывших трирем, поравнявшись с палубой корабля Пизона, зацепила его креплением. Теперь пристегнув таким образов все уцелевшие корабли, их можно было доставить на Родос, без опасений разбить о камни.

   — Мы посланы вам навстречу полководцем Германиком! — сообщил капитан триремы. — Он велел проводить вас на Родос, где вы переждёте непогоду, а затем снова продолжите своё плавание.

Услышав о Германике, Планцина нахмурилась, но Пизон решил сделать вид, будто испытывает к нему благодарность.

   — Великий Германик! — громко сказал он, а капитан присланной триеры согласно закивал ему и улыбнулся.

Флотилия Пизона, сопровождаемая триремами Германика, сражаясь со стихией, взяла курс на Родос.

Буря всё ещё свирепствовала над островом, когда Пизон впервые увидел его очертания, тонущие во мгле ночи. Он никогда не был здесь прежде. Сейчас остров меньше всего напоминал ему о тех легендах, связанных с богом солнца Гелиосом, ибо Пизон приближался к его брегам сквозь ночь и штормящее море.

Говорили, что наяда Родос была любовницей Гелиоса. Согласно преданию, когда боги делили землю, Гелиос отсутствовал, ибо, по обыкновению, объезжал её на колеснице. Но Зевс, решив, что Гелиос достоин получить владения, предложил вновь разделить землю, когда бог Солнца вернётся на Олимп. Тогда Гелиос и увидел красивый остров, лежащий среди голубого моря. Он взял этот остров себе и с тех пор жил там вместе с наядой Родос, ставшей его женой. Остров был назван её именем.

Нынче даже от статуи бога Солнца уже ничего не осталось. Лишь местные жители передавали странникам предания об этой удивительной скульптуре и показывали, словно достопримечательность, место, где она стояла.

Причалив в бухте, корабли Пизона оказались в безопасности. На пристани наместника встретил Поппей Сабин и несколько центурионов.

   — Великий Германик! — воскликнул Пизон, всплеснув руками.

При виде такой наглости Поппей поморщился, но решил держать себя с гостем вежливо.

   — Вас проводят в дом здешнего префекта, — сказал он. — Там вы переоденетесь и приведёте себя в порядок. Германик предложил вам быть на Родосе его гостями столько, сколько вы сами захотите.

   — Вряд ли мы задержимся тут, — ответил Пизон. — Я поблагодарю Германика, и как только прекратится этот чудовищный шторм, вновь продолжу своё плавание в Сирию.

Кивнув, Поппей повёл за собой Пизона и его окружение в сторону жилища префекта.

За окнами дома шторм бушевал всю ночь. Только с первыми лучами солнца, заискрившегося на водной глади, буря начала отступать на юг. Пизона это обрадовало. Он не хотел задерживаться на Родосе.

После завтрака пришёл Поппей Сабин и предложил проводить гостей к Германику. Переодевшись в чистую тогу и нацепив венец наместника, Пизон отправился к полководцу. Планцина решила присоединиться к мужу, чтобы усыпить бдительность Германика своим лицемерием.

Сидя у окна, Германик по-прежнему кутался в плащ от ветра. На нём не было сейчас ни золотых украшений, ни панциря. Огонёк масляной лампы погас, потушенный порывом шквала, ворвавшегося в открытое окно.

   — Приветствую тебя, — молвил Пизон, входя в комнату. — Признаться, я был удивлён, когда узнал, что триремы, доставившие нас на остров, принадлежат тебе.

Германик печально усмехнулся.

   — Главное — это то, что ты спасён, — ответил он. — Хотя если бы я выслал корабли раньше, возможно, часть твоих судов не затонула бы.

   — Забудь о них! Ты спас меня. И я тебе очень благодарен.

Опустив голову, Пизон помолчал несколько секунд. Германик тяжело вздохнул, думая, что наместника мучает раскаяние.

   — Послушай, Германии, — вновь заговорил Пизон.

В Афинах я был к тебе несправедлив. Прошу, прости меня.

   — Прощаю, — отозвался Германии. — И надеюсь, что впредь между нами не возникнет разногласий. Оставайся здесь, сколько сам захочешь. Мои люди будут к тебе доброжелательны.

   — Нет, — возразил Пизон. — Я не могу мешкать в пути. Меня ждут мои подданные в Сирии, куда я получил назначение. Сегодня шторм закончился, и ничто не препятствует мне продолжить моё плавание.

Выступив вперёд, Планцина широко улыбнулась Германику.

   — Мы с удовольствием примем тебя в Антиохии, — произнесла она вкрадчиво. — По случаю прибытия твоей армии мы велим устроить пир и щедро отблагодарим тебя за твоё великодушие к нам. Приезжай!

   — Конечно, я воспользуюсь твоим предложением, Планцина, — кивнул Германии. — Кесарь приказал мне посетить Антиохию сразу же после завершения мятежа в Армении.

   — Позволишь ли ты нам готовиться к отплытию? — спросил Пизон.

   — Разумеется! Вы свободны в своих действиях. Более того, мои люди получили от меня приказ содействовать вам, если вы этого захотите.

Зааплодировав, Пизон чуть склонил голову:

   — Я и не знал, что Германии действительно самый благородный человек в Риме, — молвил он, и в его голосе жена уловила едва различимую насмешку.

Германик не обратил на это внимания. Он считал, что Пизон переменил своё мнение о нём и что вместо зависти в душе сирийского наместника возникла признательность. Но он ошибался. Как и прежде, Пизон преследовал лишь одну цель — выполнить приказ Августа и погубить полководца. Такие люди забывают добро и не знают чувства благодарности.

Тем же вечером с приливом флотилия Пизона вновь отправилась в плавание. Им предстояло ещё несколько дней пути по морю, а затем по реке Оронт к стенам Антиохии.

ГЛАВА 37

Лёжа рядом с Ливиллой в спальне своего дома, Сеян рассеянно изучал линии её гибкого обнажённого тела. Она обладала очень стройной фигурой, точёными бёдрами, длинными ногами. Кожа её казалась белой, как снег. Распущенные золотые волосы спадали с края постели.

Уже четыре дня Апиката гостила в Кумах у сестры. Друз по ночам развлекался на пирах — он стал весьма известным полководцем, и его часто приглашали в лучшие дома граждан Рима. А Ливилла проводила ночи в спальне Сеяна. Её тайно приводили к нему рабы. Никто пока не догадывался об их связи.

Проведя рукой по плечу Ливиллы, Сеян вдруг склонился к её уху:

   — Нам нужно расстаться, любовь моя, — шепнул он.

Вздрогнув, Ливилла резко повернулась к нему:

   — Зачем нам расставаться, Сеян?

   — Я ведь глава преторианцев. Кесарь мне доверяет. Вдруг о нашей связи узнают люди?

   — Не верю, что ты боишься потерять доверие кесаря! — воскликнула Ливилла, вскочив и завернувшись в шёлковую простынь.

   — Не забывай, что ты всё ещё замужем за Друзом.

   — Но я люблю тебя, а не Друза!

   — Однако ты его жена. Если кесарь услышит, что я делю с тобой ложе, он не только лишит меня доверия, но и отправит в изгнание. Ведь всем в Риме хорошо известно о том, как сильно кесарь любит сына!

   — И ты боишься его гнева настолько, что согласен пожертвовать своей любовью ко мне?! — закричала Ливилла.

Её большие глаза сверкали от ярости, щёки горели, она нервно сжимала кулаки, с трудом сдерживая бешенство.

   — Хм! Гнев кесаря очень опасен! — молвил Сеян. — Разве то, что я пожертвую собой ради любви, позволит нам быть вместе? Нет. В любом случае нам предстоит разлука.

Упав на постель рядом с ним, Ливилла попыталась обнять его, но он отстранил её руки.

   — Сеян! Сеян, не бросай меня! Я же могу развестись с Друзом! — зарыдала она. — Мне не нужен его титул при дворе, его происхождение и победы... Я люблю тебя, а не его!

   — Развод? — усмехнулся Сеян. — Ты, наверное, поставила цель погубить меня! Если ты разведёшься из-за связи со мной, кесарь найдёт против меня обвинение и казнит! У него разбитое сердце, Ливилла... И он не захочет, чтобы ты так же разбила сердце Друзу.

Говоря Ливилле все эти жестокие слова, Сеян вовсе не собирался с ней расставаться сейчас. Она была ему необходима для осуществления его коварного плана.

Ливилла со всей страстью своей непостоянной натуры любила Сеяна. А Сеян жаждал одного — уничтожить Друза и со временем стать преемником Тиберия. К Ливилле он относился с симпатией, она умела разжечь в нём желание, но сильной любви он к ней не испытывал. Для него Ливилла превратилась в то оружие, которым он собирался убить Друза. Разговор о предстоящей разлуке он завёл с ней неслучайно, а лишь для того, чтобы поселить в её ранимой душе тревогу.

   — Но я так люблю тебя, Сеян! — плакала Ливилла, закрыв лицо ладонями. — Не бросай меня! Я сделаю всё, что ты хочешь, лишь позволь мне быть с тобой!

   — Есть выход из той ситуации, в которой мы находимся, — прошептал Сеян, неожиданно ласково взяв Ливиллу за руку. — Но выход этот рискованный. Ты готова ради меня рисковать?

   — Конечно! Ради тебя я совершу всё, что в моих силах!

   — В таком случае знай, что от Друза можно избавиться. Существует опасный, но надёжный способ. Мы можем убить его.

   — Убить? — произнесла Ливилла дрожащим голосом и в недоумении посмотрела на претора.

   — Да.

   — Но если мы убьём его, нас осудят.

   — Мы можем дать Друзу яд, и тогда нас не только никто не осудит, но и... В общем, я сумею сделать так, что ни о чём не подозревающий Тиберий даже будет мне благодарен.

   — Яд... яд ещё нужно достать! — воскликнула Ливилла.

   — У меня есть знакомые лекари, которые могут при желании приготовить яд. Но я должен продумать план, чтобы кесарь нас не заподозрил, — ответил Сеян. — Ты согласна действовать со мной заодно?

   — Не знаю, — вздохнула Ливилла и, высвободив свои пальцы из руки Сеяна, отвернулась к окну. — Не знаю. Я уже давно не люблю Друза, но мне жаль убивать его. Как представлю, что он, несчастный, будет страдать от яда, который я ему дам... Не могу даже думать об этом...

   — В таком случае прости, Ливилла. Но я вынужден с то бой расстаться, — отозвался Сеян холодно. — Будь счастлива с Друзом и забудь обо мне.

Она вновь заплакала, царапая ногтями простыни.

   — Сеян, Сеян... Я ведь ещё не отказала тебе. Мне просто нужно время, чтобы перестать его жалеть!

   — Время у тебя есть. Сейчас, сразу после моей с ним ссоры, я бы не рискнул причинить ему вред. Пусть пройдёт несколько месяцев... Я способен ждать своего часа долго.

Снова повернув к Сеяну своё прекрасное хмурое лицо, молодая женщина заключила его в объятия:

   — Поверь, что ради тебя я согласна пойти на всё, что от меня зависит... Да, мне жаль Друза. Он такой наивный... Но если ты настаиваешь, я не могу тебе отказать. Для меня гораздо тяжелее расстаться с тобой, чем принять участие в убийстве бедного Друза.

   — Мы вместе избавимся от него. А потом уже никто, даже кесарь, не встанет между нами, — и Сеян привлёк Ливиллу к своей груди.

Молодая женщина не сомневалась в его любви. Она была уверена, что как только им удастся избавиться от её мужа, Сеян немедленно разведётся с Апикатой.

Прежде Ливилле не приходилось сталкиваться человеческим коварством, она вообще плохо знала жизнь. Сеян пользовался её доверчивостью нагло, дерзко. С Апикатой он не хотел расставаться. Брак не мешал ему заводить любовниц и делать карьеру, и хотя он уже давно не любил жену, его устраивали те семейные отношения, что между ними сложились.

Поэтому в эту ночь Сеян принял для себя решение — едва Друз погибнет, он уйдёт от Ливиллы. А дальше, пусть сама выбирается из того положения, в котором окажется. Зная Ливиллу, Сеян не сомневался, что при желании она найдёт себе место при дворе.

Но всё это должно случиться не раньше, чем бдительность окружения кесаря утихнет. Убийство Друза было бы сейчас не только рискованным шагом, но и глупостью. Сеян приготовился выжидать подходящий момент для приведения в действие своего плана.

ГЛАВА 38

В Антиохии наместники Рима обычно всегда занимали дворец сирийского царя, правившего несколько сотен лет назад. Это было большое, красивое здание, над созданием которого потрудились лучшие зодчие. Дворец располагался в главном из четырёх кварталов Антиохии.

В те годы город, возведённый на реке Оронт, считался третьим по величине в государстве, уступая лишь Риму и Александрии египетской. Со всех сторон Антиохию окружала высокая мощная стена. В городе находился порт, куда по реке Оронт прибывали суда со всей Империи. Антиохия процветала за счёт торговли, поэтому здесь жило множество купцов. Кроме сирийцев и вторгшихся сюда лет сто назад римлян, захвативших город благодаря полководцу Помпею, население Антиохии составляли греки, армяне, евреи, персы и вавилоняне.

Прибыв в Сирию, Пизон сразу же расположился в огромной царской резиденции, чья роскошь привела его в восторг. Теперь он мог почти каждый день устраивать пиры, окружив себя богатством, почти равным богатству кесарей.

Через месяц после его прибытия в Антиохию до него вновь дошли слухи о Германике. Короновав царя Зенона Артакона, он во главе войска двинулся в Сирию. Его армянский поход завершился. После посещения Антиохии и ряда восточных провинций он собирался вернуться в Рим. Пизону говорили, что жена Германика. Агриппина во время путешествия родила ему ещё одну дочку и везла её с собой в Антиохию.

По случаю прибытия Германика Пизон хотел устроить пир, где и собирался дать ему яд. Расположившись на террасе, выходящей на площадь, подставив лицо потоку солнечных лучей, он раздумывал над предстоящим преступлением. Угрызения совести были ему чужды. Но он испытывал страх, что его участие в заговоре станет известно.

Выслав рабов и стражу, он велел привести к нему Планцину. Это она добыла в Риме отраву и ей предстояло решить — каким образом надёжнее скрыть следы преступления.

Лениво проследовав на террасу, Планцина облокотилась о перила. На ней была роскошная туника голубого цвета, вышитая по краям золотым орнаментом. В Антиохии она жила, как царица. Впервые за долгое время она даже перестала раскаиваться в том, что вышла замуж за Пизона. Раньше он казался ей всего лишь жалким ничтожеством. Но сейчас он превратился в ничтожество, наделённое властью.

   — Что за отраву ты приготовила для нашего гостя? — спросил Пизон.

   — Моя гадалка сделала яд, который вызывает действие, похожее на болезнь. Человек, принявший его, медленно угасает, — молвила Планцина равнодушно. — Мы дадим яд Германику во время пира.

   — Но по обычаю пищу Германика будут пробовать рабы!

   — Да, будут. Но я ведь уже сказала, что яд имеет медленное действие. Сразу он себя не проявит. Раб примет его почти одновременно с Германиком, и во время пира с обоими ничего не случится.

Всплеснув руками, Пизон радостно закивал головой:

   — Это ты хорошо придумала, Планцина! Отравление все сочтут болезнью! Очень хитро!

   — А знаешь, я вдруг предположила, что Агриппина может случайно заболеть вместе с мужем, — хихикнула Планцина.

Насторожившись, Пизон сдвинул брови.

   — Нет! Кесарь не велел нам травить Агриппину! — воскликнул он.

   — Неужели ты считаешь, что он будет возражать? Ливия её ненавидит!

   — Я не хочу совершать то, о чём нас не просили! — огрызнулся Пизон. — Не забывай, что в будущем мы рассчитываем на поддержку кесаря.

   — Как скажешь, — пожала полными плечами его жена. — Если ты возражаешь, я не стану травить Агриппину.

   — Я не сомневаюсь в твоём благоразумии. Мы дадим яд лишь Германику. Больше никто не должен пострадать.

Насмешливо взглянув на Пизона, Планцина оттопырила нижнюю губу:

   — А ты не испытываешь мук совести из-за того, что отравишь его у себя на пиру, коварно приняв как гостя? Ведь он спас нас на море, — заметила она.

   — Разве меня когда-нибудь мучает совесть?! — захохотал Пизон и, схватив жену за талию, привлёк к себе. — Меня интересует только одно, Планцина! То, что, устранив Германика, мы исполним приказ кесаря и в качестве своей благодарности он оставит за мной должность наместника Сирии. Я и представить не мог, что когда-нибудь стану им, буду жить во дворце царей, есть из лучшей утвари, держать войско...

   — А ты никогда не думал о том, что кесарь забудет о благодарности так же, как ты забыл о порядочности, воспользовавшись добротой Германика?

   — Он этого не сделает, ведь тогда я всем расскажу, что действовал по его приказу.

   — Тебе не поверят! Какие доказательства того, что он заставил нас отравить его племянника?

   — Думаю, до подобного не дойдёт. А потом... Ты ведь подруга Ливии. Она защитит нас.

   — Возможно. Но Ливия утратила былое могущество. Тиберий ей не повинуется.

Пизон, нежно поцеловав Планцину в щёку, выпустил её из объятий и произнёс:

   — Всё будет хорошо! Удача на нашей стороне!

Жена не слишком верила ему, но решила не спорить. Тем более, что им предстояло выполнить приказ кесаря в любом случае. Уклониться они не имели права.

Наутро стало известно, что отряды Германика подошли к воротам Антиохии. Его кавалькада была торжественно встречена сирийскими легионами, и он, в окружении своих друзей и солдат, направился к дворцу царей, где его ожидал Пизон.

Германик ехал верхом на белом коне, в кожаном панцире, без шлема. Его тонкое, красивое лицо сильно загорело под жарким солнцем Востока, на коже выступили веснушки. Легко правя скакуном, он махал рукой вышедшим на улицы жителям Антиохии. В Сирии уже успели узнать о боевых подвигах Германика и о его мужестве.

Рядом с ним следовал Поппей Сабин, сдержанный, невозмутимый, самоуверенный. Он не одобрял того, что Германик намеревался гостить у Пизона, зная репутацию наместника, но переубедить своего друга не смог. Германику были необходимы сирийские легионы Пизона в Армении, чтобы окончательно прекратить смуту, он рассчитывал, что наместник согласится их прислать.

Агриппина с детьми и рабынями путешествовала в паланкине. В Греции ей удалось найти кормилицу для младшей дочери, и теперь к её свите присоединилась ещё одна женщина. За последние месяцы Агриппина стала ещё более раздражительной, чем прежде. Путешествие утомляло её. Мягкость мужа к Пизону выводила её из себя — она считала, что им не следует доверять наместнику, который был известен в Риме как человек жалкий, продажный и злобный.

На площади перед дворцом Германик велел своим людям остановиться. Поравнявшись с лестницей, он придержал коня и приветливо кивнул Пизону, который вышел встретить знатного гостя, одевшись в белую тогу и окружив себя вельможами и стражниками.

   — Ave! — сказал Германик.

   — Ave, Germanicus! — воскликнул Пизон. — Как мне знакомы эти слова! Ах, я помню, что в Риме толпы народа выкрикивали их, едва ты появлялся на трибуне в амфитеатре! Рим... Я уже скучаю по нему. А ты?

   — Тоже, — ответил Германик спешиваясь и поднимаясь на крыльцо. — Но как только я вернусь из Александрии, то напишу Тиберию и попрошу его позволить мне вернуться в Рим.

   — А что тебе делать в Александрии? — спросил Пизон, обняв Германика за плечи и двинувшись с ним к входу во дворец.

В это же время Планцина хотела было завести разговор с вышедшей из паланкина женой Германика, но та лишь холодно взглянула на неё и стремительно пошла к лестнице.

   — Шлюха! — прошептала Планцина. — Жаль, что Пизон запрещает мне расправиться с тобой!

   — Тебе известно, что Александрия — это хлебная жила Империи, — говорил Германик, следуя по вестибюлю дворца вместе с Пизоном. — Оттуда зерно поставляется в Италию. Но мне сообщили, что в городе есть несколько складов, которые стоят закрытыми, а народ из-за этого не получает огромной части зерна. Я намерен открыть склады.

   — Но Германик, твой поступок вряд ли одобрит кесарь! Октавиан ввёл закон, согласно которому римские граждане, обладающие властью, не имеют права приезжать в Александрию, ибо, если они захватят провинцию, Италия останется без хлеба. Поездка туда равна измене! Пойдут слухи, что ты хотел совершить переворот, перекрыв поставки хлеба!

   — Тиберий знает, что я ему верен! — резко произнёс Германик. — Я доказывал свою преданность Риму великое множество раз.

   — Но слухи...

   — Слухи распускают подлецы.

   — Зачем тебе рисковать собственной репутацией?

   — Лишь для того, чтобы мои сограждане, живущие в Александрии, получили зерно, которое от них спрятал местный прокуратор. Через несколько дней на палубе триремы я отчалю в Александрию. Оттуда я вновь приеду сюда и напишу Тиберию послание, чтобы объяснить мои действия и просить его разрешения вернуться в Рим.

Покинув просторный, отделанный ценными барельефами вестибюль, Пизон проводил Германика в огромную трапезную, где по случаю пира рабы уже накрывали длинные столы. Простые солдаты, служащие в отрядах Германика, получили дозволение сирийских центурионов разделить жильё с легионерами Пизона. Но полководцев и вельмож ждал пир и самые роскошные гостинцы Антиохии.

Агриппина шла за мужем. Лиоду, рабынь и кормилицу с детьми она оставила в паланкине. Позже, когда её устроят вместе с Германиком в комнатах дворца, она возьмёт туда свою свиту. Сдвинув брови, сжимая пальцы рук, она старалась побороть волнение, но это ей не удавалось. Она не доверяла Пизону и боялась его.

В трапезной, куда наместник привёл гостей, в былые времена сирийские цари устраивали пиры. Высокий купол украшали фрески более позднего римского периода, двери были отделаны золотом. Музыканты уже занимали полукруглую каменную балюстраду, чтобы развлекать гостей игрой на свирелях, авлосах, кифарах и цимбалах[18]. Танцовщики и жонглёры тоже ждали очереди выступить перед знатными вельможами, толпясь в узких проходах для слуг.

Стараясь выглядеть гостеприимным хозяином, Пизон предоставил Германику вышитое серебром ложе хозяина дворца, а сам расположился справа от него.

Как только Германик занял предоставленное ему место, в зале зазвучал удар гонга и в двери вошло двое рабов, несущих в руках золотые венцы для полководца и его жены.

   — В подарок от жителей Сирии, — сказал Пизон, улыбнувшись Германику.

Рабы, склонив колени, подали венцы гостям. В зале зазвучали громкие аплодисменты и овации. Воины из отрядов Германика одобрили подарок. Но люди Пизона предпочли промолчать.

   — Друзья! — закричал Пизон, подняв свой кубок, полный вина. — Перед вами я хочу прославить великодушие Германика и выразить ему признательность за то, что во время шторма на море у берегов Родоса, он спас мне жизнь! Да здравствует Германик!

   — Ave! — вторил ему дружный хор голосов.

Люди с удовольствием осушили кубки, восхваляя доброту полководца. Германик тоже выпил вино, поданное рабом, который перед тем сам его отведал. В тот момент полководец не предполагал, что в вине находится яд.

Планцина наблюдала за ним горящими от напряжения глазами, трепеща от волнения... Всё получилось так, как она и планировала.

Под куполом зазвучала весёлая музыка. На сцену, установленную в середине зала, поднялись танцовщики в масках.

   — Агриппина, — молвил Пизон, взглянув на жену Германика, — мне рассказали, что у вас во время похода родилась дочка. Я хотел бы поздравить вас с этим значительным событием.

   — Благодарю, — глухо произнесла Агриппина. — Я жена солдата, поэтому многие наши дети родились в походах.

   — Да, я слышал, что юный Гай носит маленькие солдатские сапожки! — засмеялся Пизон. — Ах, почему мои сыновья всегда держались в стороне от воинской службы?

   — Ты ещё можешь сделать из них достойных солдат, — возразил Германик. — К примеру, прислать в Армению несколько сирийских легионов, во главе которых встанут твои сыновья. Я собирался просить тебя оказать мне поддержку. Смута в Армении уже закончена, но там до сих пор звучат недовольные речи и чувствуется людской гнев. Оставив у армян части своих легионов, я был бы рад предоставить им подкрепление.

Опустив голову, Пизон мрачно усмехнулся:

   — Прости меня, Германик, но я не могу распоряжаться сирийскими войсками.

   — Но почему? Разве кесарь не поставил тебя в Сирии наместником? А наместники всегда имели власть распоряжаться доверенными легионами!

   — Я стал наместником недавно и, учитывая скверное отношение к тебе нашего кесаря, не хотел бы совершать столь важные поступки, не спросив у него дозволения, — проговорил Пизон. — Ведь я всегда был ничтожеством. Мне страшно, что кесарь поставил меня на столь важную должность. Поэтому пока я не напишу в Рим послание, не спрошу разрешения у Августа и не получу его ответ, я не предоставлю тебе своих солдат.

   — Ты боишься за свою должность? — хмыкнул Поппей Сабин, возлежащий недалеко от Пизона.

   — Нет. За свою голову, — ответил Пизон.

   — Быть может, ты позволишь мне распоряжаться твоими легионами, и тогда вся вина за их действия ляжет на меня? — осведомился Германик.

   — В этом случае тебе нечего бояться, — добавил Поппей Сабин Пизону.

«Соглашусь с ними, чтобы усыпить их бдительность, — подумал Пизон. — А как только Германик уедет, я отменю все его приказы».

   — Хорошо, — сказал он. — Но если кесарь будет гневаться, вы меня защитите!

Кивнув, Германик потребовал налить ему в кубок новую порцию вина. Он был доволен тем, что ему удалось переубедить Пизона и заручиться поддержкой его советника. Встав со своего места, он высоко поднял кубок и провозгласил:

   — Я пью это вино за здоровье хозяина дома и благодарю его за щедрость и гостеприимство!

Зазвучал гул голосов. Сейчас многие полководцы Германика предпочитали молчать, но вельможи из свиты Пизона с радостью осушили кубки.

   — Германии, — произнёс Пизон, когда его гость вновь сел на ложе, — Мне известно, что тебя часто сравнивают с Александром Македонским, ведь ты молод, Ты хороший воин, и ты одержал много побед. Скажи, ты не боишься закончить свою жизнь так же, как он — на чужбине, достигнув всего лишь тридцати трёх лет от роду?

   — Вернувшись из Александрии в Сирию, я намерен просить у Тиберия дозволения прибыть в Рим. Хочу провести там остаток жизни, — ответил Германию — Поэтому вряд ли мне предстоит разделить судьбу столь великого человека, как Александр Македонский.

«Хоть ты и умный полководец, но даже тебе свойственно ошибаться», — подумал Пизон, внимательно глядя на Германика.

Пока никаких признаков болезни или отравления не было заметно. До самого окончания пира Германии выглядел весёлым бодрым и цветущим и весьма хорошо себя чувствовал.

Незадолго до восхода Пизон распорядился устроить знатных гостей в свободной части дворца. После того как Германии отправился в предоставленные ему комнаты, наместник сразу же написал послание в Рим, адресованное кесарю. В своём письме он сообщал о небывалой дерзости Германика и о том, что молодой полководец намерен посетить Александрию Египетскую, нарушив закон, введённый Октавианом. Пизон обещал, что все распоряжения, которые Германик оставит сирийским легионам, он немедленно отменит. В конце послания наместник намекал Тиберию, что поручение кесаря уже почти исполнено и что в ближайшее время тот получит подтверждение.

Это послание Пизон отправил к кесарю ранним утром, едва забрезжило солнце. Впрочем, ответ Пизону следовало ждать уже после того, как Германик отправится к праотцам.

Наступали тревожные дни.

ГЛАВА 39

Не замечая пота, стекавшего по лбу, толстяк Вебуллен с удивительным для его комплекции проворством шагал по длинной галерее дворца Тиберия.

Осень выдалась на редкость знойной. В коридорах, где были тень и прохлада и куда жара с улицы почти не проникала, тем не менее царила духота.

Поравнявшись с высокими дверьми, ведущими в покои Эварны, Вебуллен постучал и, не дожидаясь разрешения, переступил порог. Тиберий в тот час заседал в Сенате, а когда он отсутствовал в покоях любовницы, его советник, ставший другом Эварны, держал себя с ней бесцеремонно, как с наивной девчонкой. В душе Вебуллен, подобно всем остальным придворным, горячо любил Эварну. Иногда он ловил себя на мысли, что относится к ней как отец к дочери, и жалел, что боги не послали ему своих детей.

Сидя на подоконнике, Эварна жонглировала сразу десятью абрикосами. Раньше ей удавалось жонглировать только шестью. Это было её новое достижение, и она радовалась своей ловкости... За годы жизни при дворе она так и не научилась быть интриганкой, невзирая на то что была далеко не глупа. Тиберию нравилось её простодушие. Вебуллен знал, как дорожит кесарь этой изящной черноглазой девушкой.

   — Меня к тебе прислала Ливия, — сразу же начал он, переведя дыхание. — Она желает поговорить с тобой наедине.

   — Ливия?! — воскликнула Эварна удивлённо и уронила абрикосы на пол. — Что же ей понадобилось от меня, ведь за всё время, что я живу у кесаря, она редко удостаивала меня даже ответа на мои приветствия. Я всегда считала, что она меня не любит.

— Да, Ливия мало кого любит, — молвил Вебуллен. — Но ты ей понадобилась. Поэтому иди за мной и не задавай вопросов. Она сама расскажет тебе о причине, побудившей её искать с тобой встречи, — заметив волнение, проскальзывающее во взорах и движениях Эварны, Вебуллен сочувственно покачал головой. — Идём, — сказал он мягко и пошёл к дверям.

Эварна знала, что Ливия занимала ту часть дворца, в которой располагались и её собственные комнаты. К удивлению акробатки, Ливия никогда не выражала недовольства по поводу соседства с ней, но и симпатии к Эварне тоже не выказывала.

Сначала в этой стройной молодой простолюдинке она видела лишь временное увлечение кесаря, но по прошествии лет поняла, какое место та заняла в его душе. Ливия смирились с её присутствием. К тому же Эварна проявляла добрый нрав, с ней было легко общаться, и её полюбили многие придворные. Кесаря она всегда сопровождала во время его поездок по городу, посещала с ним театры и пиры. Он держал её возле себя почти как жену, отдавая ей предпочтение среди прочих своих наложниц.

В сиреневой подпоясанной тунике, с собранными на затылке волосами, сверкая золотыми браслетами на запястьях, Эварна вошла за Вебулленом в покои Ливии и сразу же увидела сидящих возле стены знатных женщин, в том числе Апикату. Взяв Эварну за локоть, Вебуллен молча провёл её мимо притихших при её появлении женщин и толкнул дверь во внутренние покои.

В то утро вдова Октавиана ещё не покидала своих комнат. Её мучила тоска от того, что сын к ней холоден. Она страдала.

Сквозь приоткрытое окно врывался свежий ветерок с улицы, заставляя трепетать полог над кроватью. Ливия сидела у подоконника, глядя на Палатин. Впервые Эварна видела её без грима и драгоценностей, в тунике, открывающей белые, усыпанные веснушками руки и когда-то прекрасную, а ныне испещрённую складками шею. Густые волосы Ливии, рыжие, с лёгкой сединой, спадали вдоль плеч. Большие глаза воспалились от бессонной ночи.

   — Покинь нас, Вебуллен, — тихо произнесла она, повернувшись к вошедшим.

Пыхтя, Вебуллен отвесил неуклюжий поклон и заковылял к выходу. Когда за ним закрылась дверь, Ливия простёрла к Эварне руки и усадила девушку возле своих ног. Несколько минут они разглядывали друг друга, словно виделись впервые.

Эварна считала Ливию великой женщиной. Ведь когда-то та правила Римом вместе с Октавианом, подчас давая ему самые мудрые советы.

   — Ты очень хорошенькая, Эварна, — молвила Ливия, сжав её пальцы. — В твоём возрасте и я была красива. А за Октавиана я вышла замуж, будучи ещё моложе, чем ты.

   — Вы всегда меня восхищали, госпожа, — сказал Эварна.

Погладив её по щеке, Ливия улыбнулась:

   — Я бываю не только мудрой, но и жестокой. И я очень коварна. Впрочем, это известно всем. Однако не о себе я намерена говорить с тобой, а о моём сыне. Ты любишь его?

   — Вы же знаете, что люблю, госпожа.

   — И он к тебе тоже благоволит, дитя моё. Поэтому я и хочу попросить тебя об услуге.

   — О какой услуге? — спросила Эварна. Она сидела у ног Ливии, чувствуя, как волнение сменилось любопытством.

   — Ты слишком чиста сердцем, чтобы осознать собственное могущество, Эварна. Ведь ты делишь ложе с кесарем, он к тебе испытывает глубокую привязанность, а это даёт тебе возможность вершить судьбы Рима, влиять на него...

   — На Тиберия трудно влиять, он хитёр!

   — Но он мужчина! А на мужчину можно влиять, если он питает к тебе влечение. Я так делала.

   — Я простолюдинка! — возразила Эварна. — Меня научили быть акробаткой. Я не интриганка, не советник, не знатная патрицианка.

   — Да, всё это справедливо. Как и то, что в твоей милой головке вряд ли родятся мысли, достойные изменить ход истории. Но вокруг тебя есть мудрые люди, которые могут подсказать тебе, что следует внушить кесарю.

   — Нет, госпожа! Я не буду этого делать, — резко произнесла Эварна. — Мои отношения с Тиберием построены на искренности. Увы, но я не желаю участвовать в подобных играх.

Взяв её руки в свои, Ливия ласково улыбнулась:

   — Другого ответа я и не ждала, дитя моё. Я лишь проверяла сейчас твои чувства к нему. Да, ты очень ему предана. Но и я тоже. Молю тебя, окажи мне единственную услугу и впредь я более ни о чём не стану тебя просить.

Эварна недоверчиво взглянула на неё:

   — Мы вновь вернулись к вашей просьбе, госпожа.

   — О, да. Тиберий со мной очень холоден. Мы редко с ним видимся и ещё реже беседуем наедине. Молю тебя, заступись за меня перед ним, скажи ему, чтобы он смягчился и стал более снисходительным. Ведь я люблю его. А вокруг него так мало людей, которые испытывают к нему любовь.

   — Думаю, что он не сомневается в вашей любви, госпожа.

   — Ты попросишь его смягчиться, Эварна?

   — Да. Но я достаточно изучила его, чтобы понять — моё вмешательство в ваши отношения вряд ли сильно их изменят.

На этом Ливия отпустила Эварну.

Вебуллен, ожидавший окончания их беседы, встретил акробатку и повёл назад, в её покои. По пути он не спрашивал Эварну о разговоре с Ливией, ибо знал, для чего девушка понадобилась вдове Октавиана. Но у порога комнаты, которую занимала Эварна, он вдруг ощутил себя неловко и извинился:

   — Прости, что втянул тебя в их дела, — сказал он. — Однако, став любовницей кесаря, почти невозможно остаться в стороне от интриг.

   — Верю, — ответила Эварна. — Но я люблю его и поэтому не жалею о том, что нахожусь рядом с ним.

Вечером она передала Тиберию просьбу его матери.

Задумчиво погладив Эварну по лицу, он улыбнулся ей.

   — Смягчиться — вовсе не значит подарить власть, — пробормотал он. — Ты бы хотела, чтобы я стал к ней более ласков?

   — Да, — ответила Эварна. — Ведь она твоя мать и любит тебя.

   — Мы с братом означали для неё лишь возможность владеть Римом после Октавиана. Она всегда любила лишь Отечество. Это и сделало её великой, — и усмехнувшись, Тиберий привлёк Эварну к своей груди.

Он догадывался, что желание девушки повлиять на его отношения с Ливией вызвано их недавней встречей, о которой ему рассказывал Вебуллен. Впрочем, в угоду наложницы он сделал вид, что смягчился и даже пригласил Ливию разделить с ним трапезу в его покоях. Однако во время ужина он ни разу не обсудил с ней государственные вопросы. Он был хитёр и лицемерен. Ливия это понимала. И ей ничего не оставалось, как смириться с возникшей ситуацией.

ГЛАВА 40

Проснувшись от горького привкуса во рту, Германик сел на постели. В горле он испытывал жжение, ему было трудно глотать. По лбу стекал пот. Он посмотрел в окно, за которым всходило солнце.

Почувствовав рези в кишках, Германик поморщился. Он подумал о недавнем празднике у Пизона, устроенном по случаю его прибытия, предположил возможное отравление, но вспомнив, что его еду и вино пробовал раб, немного успокоился.

Встав с постели, Германик босиком прошёлся по комнате, продолжая испытывать тошноту и головокружение. Налив себе в кубок воды из кувшина, он выпил её и, крепко зажмурившись, вдохнул свежий утренний воздух. До его слуха из сада долетало весёлое щебетание птиц. Где-то проехала небольшая конница. Самочувствие немного улучшилось.

   — Не буду пока рассказывать о том, что со мной было, ни Агриппине, ни полководцам, — пробормотал он и кликнул слугу.

Нынче ему предстояли сборы в Александрию. Часть своего войска он собирался оставить в Антиохии, куда ему вновь предстояло вернуться. Перед началом смотра отрядов он, как обычно, посетил жену и, взяв на руки старшую дочку, которую особенно любил, нежно поцеловал обоих.

   — Ты бледен, — заметила Агриппина.

   — Я плохо спал, — ответил Германии.

   — Мне тоже было не до сна, любовь моя. Пизон вызывает у меня страх, — поёжилась Агриппина. — Я хочу как можно быстрее покинуть его дворец.

   — Нам всё равно предстоит вновь прибыть в Антиохию из Александрии, — напомнил ей Германик.

   — Да, но теперь я бы предпочла выбрать для нас другое жилище! Мне не по себе в стенах его дворца. Я не верю ему.

   — Он обещал дать мне свои легионы для того, чтобы прекратить смуту в Армении. Он наш союзник, Агриппина, и мы обязаны с ним считаться, — Германик передал дочь Диоде. — Но если тебе невыносимо жить в его доме, я обещаю, что по возвращении в Антиохию мы остановимся в другом месте, — и он поторопился покинуть жену, чтобы та не догадалась о его дурном самочувствии.

В течение всего дня и вечера он был занят сборами. Ночью ему вновь стало плохо. Он думал, что у него началась, возможно, лихорадка, но не желал говорить о ней, чтобы не появилось причин отменить важную поездку.

Наутро его триремы покинули порт Антиохии и по реке Оронт спустились к морю. Германик не сомневался, что Пизон следил за его отплытием, невзирая на то что отказался проводить гостя под предлогом болезни. В его болезнь Германик не верил.

Во время плавания его мучила рвота, чего прежде с ним не случалось, ибо он никогда не боялся качки на море. Теперь его изводил жар, язык стал горячим и покрылся белым налётом, лицо было бледным, мокрым от пота.

Агриппина, отправив детей с кормилицей на соседний корабль, не отходила от мужа. Она сидела в изголовье постели Германика, а он, склонив голову ей на колени, старался побороть недуг. Диода, знакомая не только с гаданиями, но и с приготовлением лекарств, варила для него настойки, которые позволяли усмирить тошноту.

Когда корабли Германика достигли порта Александрии, ему опять стало лучше. За несколько дней болезни он ослаб, а тут вдруг повеселел и заметно воспрял духом. Одевшись в кожаный панцирь, золотистый плащ и короткую тунику, он сошёл на причал, отвечая на приветствия собравшейся толпы. Рядом с ним шёл Поппей Сабин, слегка поддерживая его за локоть.

Город, построенный самим Александром Македонским, встречал Германика искрящейся голубизной морской бухты, тысячами кораблей, стоявших в порту, изысканными строениями и толпами любопытных жителей. Замечая пугающую бледность Германика, его измождённость, болезненный вид, многие александрийцы недоумевали. Но он улыбался им и обещал позаботиться о них, что заставило их взбодриться. Они сразу же полюбили его.

Тем же вечером по приказу Германика были открыты склады, прежде недоступные для александрийцев, а находившееся там зерно передано людям. Хлебная жила Империи оказалась в его власти.

Если бы он хотел свергнуть Тиберия, то мог бы легко сделать это, перекрыв поставки зерна в Рим. Таким образом город оказался бы без хлеба, и чтобы его спасти, римляне приняли бы любые условия Германика. Но он никогда не стал бы так поступать с Тиберием. При всей сложности их отношений Германик всегда оставался в первую очередь солдатом, преданным своему кесарю.

Из Александрии он совершил небольшое путешествие по Нилу, побывав в нескольких городах, но нездоровый местный климат и собственное дурное самочувствие, заставили его вернуться.

Поздней осенней ночью, воспользовавшись попутным ветром, его триремы взяли курс на восток. Он вновь плыл в Сирию.

Тошнота больше не отступала. Германика часто рвало, в рвоте он видел сгустки тёмной крови. Внутри у него болели все внутренности, в животе бурлило. Он ослаб настолько, что больше не покидал постели. Жар не возвращался, и это доказывало лишь то, что причина недуга скрывалась не в лихорадке. Германик понял, что его отравили.

   — Мне стало плохо ещё в Сирии, — сообщил он наконец Поппею и жене. — Но я умолчал об этом, чтобы не откладывать поездку.

   — Напрасно, — ответил Поппей. — Ведь мои люди следили за рабом, который пробовал во время пира ваши угощения. Наутро после праздника его свалил страшный недуг. Но поскольку вы не жаловались на самочувствие, я не счёл нужным рассказывать вам о рабе, чтобы не вызывать у вас подозрений в отношении Пизона.

   — А я сразу поняла, что Пизон и его жена — наши враги, — с горечью прошептала Агриппина, — но ты мне не верил, любовь моя. Что же теперь будет с нами? Ведь мы так любим тебя.

   — Пизон отравил меня не по своей воле, но я не уверен, что за преступлением стоит Тиберий, — молвил Германик. — Ибо он не настолько коварен.

   — Он очень жесток и коварен! — возразила Агриппина. — Все в Риме знают, что он завидовал тебе!

   — Это серьёзное обвинение, а я боюсь быть несправедливым. Всю свою жизнь я стремился вести себя с людьми честно, поэтому, не имея доказательств, я не хочу обвинять Тиберия. Мне известно лишь, что Пизон отравил меня на пиру, подав яд в одном из угощений или в вине, ибо их пробовал и заболевший раб. Он пренебрёг не только законом нашего государства, но и законом гостеприимства.

Германика сильно зазнобило, снова вырвало, на сей раз желчью. Живот болел так сильно, что до него нельзя было дотронуться. Губы покрылись коркой. Под глазами залегли тени.

Поппей не стал продолжать беседу. Он лишь сидел рядом, с тоской глядя на Германика. Агриппина тихо плакала, устроившись на постели рядом с мужем. Среди солдат уже ходили разные слухи о его недуге, но доказательств ни у кого не было.

В Антиохию триремы вернулись пасмурным холодным днём. Осенью в Сирии часто бывают сильные ветра и непогода. Пизон даже не появился на пристани, чтобы встретить Германика. Люди, толпившиеся в порту, с удивлением наблюдали, как бледного, измученного полководца под руки провели двое солдат, а затем, усадив в паланкин, задёрнули полог.

Поппей Сабин сразу же отправился к Пизону, но во дворец его не впустили. От главы стражников он узнал, что, как только Германик уехал в Александрию, Пизон отменил все его распоряжения и не планировал предоставлять свои легионы для подавления мятежей в Армении. От слуг Поппей услышал, что раб, пробовавший еду Германика, умер.

Поппей уже не сомневался в том, что полководец был отравлен по приказу Пизона. Он отправился в дом местного центуриона, где остановился Германик, чтобы быть рядом с другом в часы его болезни. У всех, кто сопровождал Германика в его походах, на душе было тягостно от дурного предчувствия. Люди понимали, что в ближайшее время его не станет.

ГЛАВА 41

Сразу после прибытия кораблей Германика в Антиохию Пизону доложили о недуге племянника кесаря.

Обрадовавшись этому известию, Пизон, однако, проявил любопытство, подробно расспросив солдат о состоянии здоровья полководца.

   — Я сегодня же приеду в дом, где остановился Германик, чтобы его проведать, — заявил он и отправился к жене, чтобы передать ей новости.

Услышав о том, что яд произвёл нужное действие, Планцина надела свою лучшую столу, вышитую по краям золотом, и велела пригласить к себе арфистов, чтобы весело отпраздновать событие.

   — Ливия будет удовлетворена, — сказала она Пизону. — Через пару дней Германика не будет на этом свете. Мы честно исполнили приказ кесаря.

Обняв Планцину, Пизон крепко поцеловал её в губы. Он был счастлив.

   — Мы победили! Ах, как это оказалось легко, Планцина! Там, где проиграли лучшие полководцы, уступая воинским талантам Германика, я выиграл, отравив его!

Отстранившись, жена наполнила кубок вином.

   — За тебя, наместник! — молвила она. — За твою главную победу в жизни!

Пизон, ухмыляясь, принял у неё кубок и, залпом осушив, вновь схватил её за талию. Хохоча, она позволила ему обнимать и тискать себя.

Едва начало смеркаться, Пизон, забравшись в паланкин, отправился в дом центуриона, где остановился Германию Его не удивляло, что полководец пренебрёг дворцом сирийских наместников, ибо, вероятно, уже подозревал, что отравлен.

Следуя по улицам, Пизон с наслаждением наблюдал за закатом. Вокруг него на площадях люди совершали покупки, торопились по своим делам или разговаривали, стоя в прозрачной тени.

«Меня ждёт великое будущее! — с удовольствием думал Пизон. — Годы правления, дружба кесаря, армия, которая станет меня слушаться. Совершив всего одно преступление, я открыл себе путь к власти и всеобщему преклонению». Он был удовлетворён. Германик ему никогда не нравился. Более того, Пизон завидовал молодому удачливому полководцу. Устранив его, он не только исполнил приказ кесаря, но и совершал поступок, который доставлял ему личное удовольствие.

Его паланкин остановился у обочины дороги, возле крыльца невысокого глинобитного дома. По мнению Пизона, дом был слишком скромным для такой великой личности, как Германик.

Он вышел из паланкина и поднялся на крыльцо. Дверь была открыта, в вестибюле громко разговаривали два преторианца и Поппей Сабин. Пизон заставил себя улыбнуться:

   — Поппей, здравствуй! Я прибыл проведать Германика! Мне рассказали о том, что он болен.

Оставив собеседников, Поппей стремительно подошёл к Пизону и нахмурился:

   — Слухи уже облетели город. Пизон... Но слухи не всегда правдивы.

   — На сей раз они правдивы, — хмыкнул Пизон. — Я это чувствую.

   — Ты это знаешь. Потому что ты виновен в его болезни.

Воцарилось молчание. Поппей пристально смотрел в глаза Пизону.

   — Как я могу быть виновен в болезни Германика? — притворился удивлённым Пизон. — Я услышал о ней от солдат. Говорят, ему стало плохо в Александрии.

   — Он заболел на следующий день после пира, который ты устроил для него во дворце! — огрызнулся Поппей Сабин. — И в Александрию он уехал уже больным. Моли богов, чтобы ему стало лучше, иначе ты жестоко пострадаешь.

   — Но я не виновен! То, что Германик заболел после пира в моём доме — всего лишь совпадение.

Схватив Пизона за руку, Поппей потащил его к выходу из вестибюля. Солдаты, которые присутствовали при их встрече, с удивлением наблюдали, с какой бесцеремонностью Поппей выкинул из дома самого наместника Сирии.

   — Всем известно, что это ты отравил Германика. Ты пренебрёг законами гостеприимства, подав яд за столом в своём жилище! Нет тебе отныне прощения. Если Германик погибнет, ты будешь наказан. Никто из солдат не станет тебе повиноваться — я об этом позабочусь. Здесь, в Антиохии, тебя повсюду начнёт подстерегать опасность и когда-нибудь людская ненависть тебя покарает.

   — Но я действительно не виноват, Поппей! — в отчаянии закричал Пизон, стоя на крыльце дома. — Неужели на основании того, что Германик заболел после обеда в моём доме, можно уже выносить мне приговор?!

   — Ты отменил все решения, принятые им в Антиохии, — сурово ответил Поппей.

   — Да, но я так поступил потому, что в мою душу вновь закрался страх перед кесарем! — возразил Пизон. — Видишь ли, я согласился дать Германику свои легионы, лишь потому, что был ему благодарен за спасение во время шторма у берегов Родоса. А когда он уехал в Александрию, я вновь почувствовал трепет, подумав о гневе Тиберия! Ведь меня Германик не сможет от него защитить. У меня есть армия, но без одобрения кесаря я не имею права распоряжаться ею.

   — Обещаю, что всего через несколько дней у тебя не будет армии! — процедил сквозь зубы Поппей.

   — Ты несправедлив ко мне! Вина и угощения, которые подаются у меня на обедах, всегда пробуют слуги! И всё, что ел или пил в тот вечер Германик, тоже пробовал раб!

   — Верно! Вчера я узнал, что он умер! — ответил Поппей и захлопнул двери перед Пизоном.

Несколько секунд наместник ещё постоял на крыльце в раздумьях. Поппею оказалось известно многое о происходящем в стенах его дворца, но эти доказательства вины не пугали Пизона. Он считал, что находится под защитой кесаря и в случае, если армия восстанет, он всегда сможет рассчитывать на поддержку Рима. Наглость позволяла ему сохранять хладнокровие.

Увидав раба, несущего в дом корзину с фруктами, Пизон окликнул его:

   — Как только Германик умрёт, ты должен сообщить мне. Даже если его сердце остановится ночью, ты обязан прийти ко мне и поставить в известность. Я отблагодарю тебя золотом, — шепнул он и сунул рабу две монеты.

Спустившись по лестнице к паланкину, ждущему его у обочины, наместник приказал слугам нести себя во дворец. Ему предстояло обезопасить себя от людей, которых, несомненно, разгневает его участие в убийстве столь почитаемого всеми Германика. Он решил, что усилит охрану дворца и вышлет Планцину в Рим. Пока всё не успокоится, ей лучше быть рядом с Ливией.

ГЛАВА 42

К ночи Германик настолько ослаб, что уже не мог пошевелить рукой. Если прежде его крепкий молодой организм боролся с недугом и он даже ходил, опираясь на плечи верных людей, превозмогая головокружение, то теперь он не имел даже сил, чтобы сжать пальцы Агриппины.

Жена сидела на его постели, с трудом сдерживая слёзы. В углу тихо плакала Лиода, чьи отвары уже были бесполезны. В комнате, где умирал Германик, находились его полководцы и среди них — Поппей Сабин.

Положив голову на колени Агриппины, муж тусклым взглядом следил за мерцанием огня масляной лампы, стоящей на столе у окна. Его губы покрылись белой коркой. Рвота и боли в желудке не прекращались. Лоб его был холодным, покрытым капельками пота.

   — Приходил Пизон, верно? — шёпотом спросил он у Поппея. — Он приходил, чтобы узнать, жив я или же нет... Наверное, он торжествует.

   — Я выгнал его прочь, — молвил Поппей. — Если он вновь придёт или пришлёт сюда своих людей, я не впущу их.

   — А его солдаты знают о том, что он виновен в моей гибели?

   — Нет ещё. Но ведь вы живы...

   — Ненадолго. Я умираю, — он с трудом проглотил сгусток слюны.

   — Я позабочусь, чтобы легионы Сирии, которые преданы вам, как и все прочие солдаты Империи, узнали правду о Пизоне, — твёрдо заявил Поппей, подойдя к постели Германика и склонившись к нему.

   — Обещаешь? — осведомился полководец.

   — Обещаю.

   — Ах, Марс! Мне всего тридцать с небольшим, а я вынужден расстаться с жизнью... Сколько ещё подвигов, великих свершений и дел я мог бы подарить человечеству! И сама жизнь, столь чудесная и разнообразная, всегда наполняла меня радостью. Да, я любил жизнь. И вот, не боги, а люди распорядились моей судьбой. Они свершили свои мерзкие деяния, предопределив мне погибнуть. Как это подло! — с грустью молвил Германик.

Взяв его руку, Агриппина переплела собственные пальцы с его пальцами. Она больше не могла сдерживать слёзы.

В комнате, погруженной во мрак, стало очень тихо. Лишь ветер, по-прежнему задувавший в окно, шумел на улице в кронах деревьев.

   — Поппей, — вдруг сказал Германик. — Напиши от моего имени распоряжение. Я, Нерон Клавдий Германик, приказываю Пизону незамедлительно покинуть провинцию. Пусть он воспользуется флотом, который есть у него в распоряжении. У меня есть власть приказывать ему, ибо я ещё преемник кесаря.

   — Но он вновь вернётся сюда, если... если... — Поппей, не закончив, умолк.

   — Если я умру? Да, но у тебя и у моих друзей есть отряды, которые выставят его из Сирии в случае необходимости. Армия всегда была на моей стороне. Если и есть сила, способная меня поддержать, то это римские легионы, ради которых я жил.

Превозмогая слабость и боли в животе, обливаясь потом, Германик сжал пальцы Агриппины. Он любил её с юности. Его жену. Мать его детей.

   — Не плачь, — сказал он.

   — Я не хочу расставаться с тобой, Германик...

   — Мы обязательно встретимся, но спустя много лет. Я хочу, чтобы ты прожила свою жизнь, вспоминая те годы счастья, которые нам подарили боги. Говорю тебе, Агриппина, что я действительно счастливый человек. С тобой я познал любовь. У нас замечательные дети, которых я обожаю. Никому я не позволю причинить вам сред. Нас поставили в ужасные условия. Враги проверяют, стало ли мне хуже. Я — жертва их коварства. Поэтому, как только я умру, ты должна уехать. Оставь чужбину. Возвращайся в Рим. Расскажи всем о том, что со мной произошло.

Тем временем Поппей Сабин составил на папирусном свитке указ и задумчиво его перечитывал, полагая, что Германик не сможет поставить подпись.

   — Возьми мою печать, — прошептал Германик, взглянув на Поппея. — Это даже лучше, чем подпись.

Покорный его воле, Поппей Сабин поставил печать на свитке, скрепив таким образом приказ.

По бледному лицу Германика скользнула лёгкая улыбка.

   — Он не появится в Сирии до тех пор, пока Агриппина и дети не покинут её пределы, — проговорил он. — Я сумею их защитить от происков врагов.

   — И боги защитят их, — молвил Поппей.

   — Боги... — произнёс Германик, возведя взор к куполу, где залёг густой мрак. — Боги всегда благоволили ко мне... Я не стану роптать на них за то, что они преждевременно похищают меня ещё совсем молодым у моих родных и у Отчизны. Меня злодейски погубили Пизон и его жена, и я хочу запечатлеть в ваших сердцах мою последнюю просьбу: сообщите римлянам о том, как ужасно я умер. Все будут скорбеть обо мне, и знакомые люди, и незнакомые. Вам же предстоит подать жалобу в Сенат, воззвать к правосудию. — Затем он повернулся к Агриппине: — А ты, любовь моя, смири свой гнев и укроти гордыню. Не пытайся противиться воле Тиберия, ибо он лукав, умён и решителен. О, Агриппина! Ради тебя я жил все эти годы.

Внезапно его тело напряглось, руку, которую сжимала Агриппина, свело судорогой, он закрыл глаза и затих. Его пальцы безвольно застыли. Присутствующие испуганно молчали. Каждый понимал, что Германик мёртв.

Агриппина первой потеряла самообладание. Схватившись за голову, она тихо застонала. Следом за госпожой завыла Лиода. Затем, объятые скорбью, остальные начали громко вздыхать и вслух сокрушаться.

Германика больше нет. Великий полководец покинул тех, ради кого сражался с врагами. Отечество лишилось лучшего из своих сыновей. Солдаты, обожавшие его, утратили мужество...

Через сутки обнажённое тело Германика было сожжено на антиохийском форуме. Небо в тот день закрыли хмурые тучи. С юга шла непогода. Ходили слухи, что на коже Германика выступили тёмные пятна, свидетельствовавшие о том, что его отравили. Никто уже не пытался встать на защиту Пизона, который скрылся из города.

По велению Германика Пизон покинул Антиохию и находился вблизи острова Косы. Там он планировал собрать отряды предателей, завербовать рабов или набрать в войско киликийцев в качестве наёмников.

Тем же вечером, не боясь бурь, столь распространённых осенью в Срединном море, Агриппина отчалила из Антиохии на борту триремы. С ней уехали её дети, рабыни и кормилица. Во время плавания их сопровождали преданные легионеры.

Она ехала в Рим, но знала, что вряд ли добьётся там правосудия. Вполне возможно, что и её ждёт незавидная участь. Но она не боялась. Страх был ей неведом.

ГЛАВА 43

Известие о гибели Германика застало Пизона во время его плавания у берегов Греции. Послание из Антиохии ему доставили прибывшие на лодке моряки и раб, которому Пизон успел пообещать золото за доставленные вести.

Прохаживаясь на корме, вместе с сыном Марком и другом Домицием Целером, он думал о том, как ему вести себя дальше. Он уже отправил в Рим новое послание и рассказал Тиберию о судьбе Германика. Но возвращаться в Сирию Пизон пока не решался. Его одолевал трепет при мысли, что Германик успел восстановить против него армию. К тому же своим указом Германик как полководец запрещал Пизону появляться в Антиохии.

— Я написал Тиберию, что этот негодяй готовил переворот, — говорил Пизон, внимая шуму ветра в вершинах кедров, растущих на горе у входа в бухту. — Но что толку? У меня нет надёжных людей, которые меня поддержат, если я отправлюсь в Сирию.

   — Раздоры с Германиком могут навлечь на тебя людскую ненависть, но осудить тебя на основании пустых слухов нельзя, — возразил Марк.

Он был толстым, грубым в общении юношей, во многом похожим на Планцину. Тем не менее, Пизон очень любил его.

   — Пустые слухи?! — фыркнул Пизон. — Не совсем так. Ведь раб, который пробовал вино Германика, тоже погиб!

   — Мой совет тебе: возвращайся в Рим, — сказал Марк. — Тиберий обещал тебе должность наместника, но ответь, разве эта должность стоит всех тех страхов, что ты испытываешь? К тому же отнятие у тебя провинции вполне удовлетворит врагов. Оставь Сирию.

   — Между прочим, власть — это то, что меня особенно привлекает, — огрызнулся Пизон.

Прочистив горло и громко откашлявшись, Домиций приблизился к наместнику. В его суровых глазах читалась решительность.

   — Пизон. Позволь напомнить, что тебе были вручены в Сирии фасции[19], преторская власть и легионы. Со временем слухи испарятся. А ненависть часто преследует и ни в чем неповинных людей, — молвил он. — Ты обязан укрепить свою воинскую мощь. Ты обязан возвратиться в Сирию и вернуть себе власть. У нас есть наёмники — киликийцы. Мы можем рассчитывать на них. Предлагаю тебе немедленно отбыть назад в Сирию и вновь принять полномочия, доверенные тебе кесарем. Не бойся ничего. Да, рыдания Агриппины способны разжалобить толпы людей. Но ты пользуешься расположением самой Ливии. А ещё на твоей стороне кесарь.

   — Хм! Я склонен с тобой согласиться, Домиций, — произнёс Пизон. — Марк, немедленно распредели наших наёмников по манипулам[20] и проведи смотр войска. Мы возвращаемся в Сирию!

   — Но, отец, я считаю, что для нас там очень опасно. Твои киликийцы не выдержат натиска римских легионов, если нам придётся вступить в схватку, — попробовал возразить Марк.

   — Выполняй приказ! — воскликнул Пизон. — Мы едем в Сирию!

Молодому человеку пришлось смириться с волей отца. Отдав приказ капитанам готовиться к плаванию в Сирию, он занялся сборами отрядов киликийцев. Тем же вечером флотилия Пизона взяла курс на восток.

Погода стояла ветреная, по небу стремительно ползли угрюмые тучи. В это время года плавание по морским просторам было небезопасно, но обстоятельства подчас вынуждают людей идти наперекор стихии. Триремы, рассекая волны, двигались к сирийским берегам, и на их мачтах пёстрые паруса с орнаментами наполнялись потоками свежего холодного воздуха.

Ночь прошла на удивление спокойно. Пизон, накануне отправив в Рим своего человека с посланием для Тиберия, хорошо выспался и чувствовал прилив сил. В послании кесарю он сообщал, будто Германик затевал переворот и что распря, возникшая в Антиохии, произошла из-за того, что верные римскому престолу люди, и в их числе он, Пизон, помешали полководцу осуществить задуманное.

Наступило тусклое пасмурное утро. По-прежнему дул попутный ветер, и триремы продолжали уверенно следовать в нужном направлении.

В полдень на горизонте были замечены встречные суда. При их приближении солдатам, служившим у Пизона, стало очевидно, что это корабли флотилии Германика.

   — Триремы Германика! Судя по всему, на одной из них его родственники возвращаются в Рим, — пробормотал Пизон, облокотившись о перила.

Суда прошли недалеко друг от друга. На кораблях Германика тоже опознали триремы Пизона и из-за опасений за жизнь Агриппины вдоль палуб были выстроены солдаты, готовые в случае необходимости драться с врагами.

Это уже напоминало войну. На душе у Пизона стало скверно. Он почувствовал страх. Однако схватки между его людьми и солдатами Агриппины не случилось. Её флотилия продолжила плавание к берегам Италии.

Отправившись на корму, Пизон долго смотрел вслед удалявшимся триремам. Впервые его охватило дурное предчувствие. Он боялся за свою жизнь. Кесарь мог отказать ему в поддержке, предать его. В этом случае Пизону угрожала жестокая расправа со стороны врагов. Он решил, что не позволит им покарать себя и, опередив, покончит с собой. Самоубийство могло стать лучшим выходом из ситуации, в которой он находился. Но пока он всё ещё рассчитывал на кесаря.

Спустя несколько суток его флотилия подошла к Антиохии. Несмотря на то, что он до сих пор считался наместником, солдаты, служившие в его сирийских легионах, не открыли ему городские ворота.

Его флот тщетно пытался осадить Антиохию в течение нескольких дней. Город не сдался, и Пизон, из страха перед военной мощью римской армии, скрывающейся за стенами Антиохии, предпочёл отступить. Удаляясь от городских стен, он принял решение последовать совету Марка. Он возвращался в Рим.

ГЛАВА 44

Уже час Тиберий ждал визита Фрасилла. Он послал за звездочётом, едва получил очередное письмо из Антиохии.

В первом из посланий Пизон сообщал ему, что Германик отбыл в Александрию. Во втором — что Германик мёртв.

После известия о посещении племянником Александрии Тиберий впервые ощутил, что в его душу закрадывается паника. Этот город был главным поставщиком хлеба в Рим. Владеющий Александрией владел римской властью. А Германик, дерзкий, самоуверенный, посмел войти в этот город без дозволения кесаря или Сената. Лишь верность престолу могла помешать Германику поднять мятеж против Тиберия. Тиберий понимал всю опасность положения. Кроме былой зависти, что он питал к Германику, им всецело завладел страх пред ним. К тому же Тиберий знал о любви легионеров к племяннику.

После сообщения о гибели Германика, полученного от Пизона, Тиберий ощутил смятение. Пока в Рим ещё не прибыли официальные сведения о судьбе генерала, повсюду распространяли слухи о его тяжёлой болезни. Люди говорили, что в Александрию он приехал уже больным.

Сидя на невысокой скамейке, возле чаши с горящими благовониями, Тиберий был погружен в размышления. Он отправил за Фрасиллом слугу и теперь готовился услышать новые предсказания.

За окнами сгущались сумерки. Близилась ранняя осенняя ночь. В зале, просторном и ярко озарённом множеством факелов, не было никого, кроме Тиберия и молчаливого раба. Это помещение располагалось на первом этаже, возле вестибюля. Иногда Тиберий приходил сюда, чтобы побыть в одиночестве. Поигрывая тонкими, унизанными золотыми перстями пальцами, сейчас он думал о своей судьбе и о судьбах государства.

До его слуха долетел звук приближающихся шагов. Подняв голову, он увидел вошедшую Ливию.

   — Я с трудом нашла тебя, сын мой, — сказала она, и её голос эхом отразился от стен зала.

   — Зачем я тебе понадобился? — равнодушно спросил Тиберий.

Она усмехнулась и сделала к нему несколько шагов. В её больших глазах горело нескрываемое торжество.

   — Мы победили, сын мой! Фортуна на нашей стороне!

   — Неужели? Откуда такие любопытные сведения?

Опустившись у ног Тиберия, Ливия взяла его за руку и загадочно улыбнулась.

   — Германик погиб, — шепнула она. — Наместник Сирии и его жена выполнили наш приказ. Теперь тебе нечего бояться.

   — Твои вести опоздали, матушка, — сказал Тиберий. — Пизон уже сообщил, что ему удалось отравить Германика. Он пытался выставить себя в моих глазах героем, приписать себе заслугу, что он избавил Рим от опасного смутьяна.

   — Ко мне нынче вернулась Планцина, — проговорила Ливия, взяв сына за руку. — Из её уст я услышала о том, как ей и Пизону удалось расправиться с твоим врагом.

   — Я не считаю Германика врагом! Для меня он всего лишь был опасным противником, — возразил Тиберий резко.

   — Тем не менее мы избавились от него...

   — И ты рада этому?

   — Да. А разве ты не рад?

   — М-м-м... Рад, ибо больше моей власти ничто не угрожает. Но то, что нам пришлось убить родственника, мне не слишком нравится. Впрочем, бывает, что обстоятельства заставляют нас забыть о родственниках. Как ты теперь намерена поступить с Планциной? Ведь не исключено, что римляне начнут требовать расправы над ней.

   — Я обещала Планцине, что возьму её под свою защиту, и не намерена уклоняться от обещания, — ответила Ливия. — Что же до её мужа, то ты сам должен решить его судьбу.

   — Тут нечего решать, — сказал Тиберий безразличным тоном. — Если римляне будут требовать суда над ним, я велю его судить. В поддержке я ему тоже откажу. Пусть не рассчитывает на меня. Я превращусь в наблюдателя и сделаю вид, что не имею отношения к гибели Германика. Ведь у Пизона были собственные причины ненавидеть генерала. В Афинах Пизон во всеуслышание поносил Германика, и, хотя позже они примирились, не изменил к нему отношения. Когда Германик вернулся из Александрии, все его приказы сирийским войскам Пизон велел отменить.

   — Но ведь это ты убедил Пизона держать речь перед жителями Афин и оскорблять Германика!

   — Об этом никто не знает, матушка. Даже если Пизон и будет обвинять меня, ему никто не поверит. А если и поверит, то какие против меня есть доказательства?! — и Тиберий пожал плечами.

Удивлённая и восхищенная его хладнокровием, Ливия выпрямилась в полный рост. Её сын был истинным интриганом. Сдержанным и жестоким. Именно такой всегда хотела быть и сама Ливия.

   — Слухи всё равно будут ходить про нас самые нелестные, — вздохнула она.

   — Пусть так. Главное, у людей нет доказательств нашей вины. Пизон предстанет перед судом. Это моё решение.

В зале появился раб, объявивший, что к Августу прибыл астролог Фрасилл. Велев привести его, Тиберий вновь повернулся к своей матери:

   — Оставь меня сейчас, — молвил он. — Я желаю говорить с Фрасиллом наедине.

   — Конечно, — склонила голову Ливия и покинула зал, пряча за внешним хладнокровием собственное ликование по поводу устранения Германика.

А Тиберий тем временем, подозвав Фрасилла, предложил ему сесть возле себя на скамейку и, посмотрев в окно, сказал:

   — Звёздное небо, друг Фрасилл... сколько невероятного оно скрывает! Сколько человеческих судеб зашифровано в сплетении небесных тел! Но вы, астрологи, сумели научиться читать по звёздам грядущее. Я склонен считать вашу науку самой непонятной для человечества, но вместе с тем самой необходимой.

   — Мне лестно слышать, что кесарь столь высоко ценит нашу науку, — молвил Фрасилл, опустившись на скамейку возле Тиберия.

Кесарь лишь пожал плечами:

   — Я не религиозен, Фрасилл. Но в астрологию верю. Скажи, что предрекают мне звёзды в ближайшем будущем?

   — Догадываясь о том, что вас это заинтересует, я составил очередной гороскоп, — ответил звездочёт и достал из сумы, висящей на плече, какие-то свитки. — Боюсь, что мои предсказания способны вас взволновать, государь.

   — Говори. Твои предостережения ещё больше воспламеняют мой интерес.

Кивнув Тиберию, Фрасилл сверил две карты звёздного неба.

   — Помните, государь, несколько лет назад я предрекал, что вам следует остерегаться воина, который причинит вам и всему государству много бедствий? — молвил он.

   — Да.

   — Так вот, государь, сей воин уже появился рядом с вами. Вы не сумели опознать его в числе приближённых.

Брови Тиберия сдвинулись к тонкой переносице.

   — И он до сих пор рядом со мной, Фрасилл?

   — Увы. До сих пор, — вздохнул астролог.

   — Но этого не может быть! Когда ты составил свой гороскоп? — спросил Тиберий.

   — Ныне утром.

«Германии погиб уже несколько дней назад, — подумал Тиберий. — Странно... Не мог же я ошибиться и зря подозревать его? Ничего не понимаю». Он резко повернулся к Фрасиллу и холодно сощурил глаза:

   — А ты уверен, что твои подсчёты верны?

   — Да, — ответил астролог. — И вы сами знаете, что я никогда не ошибаюсь.

   — Следовательно, сей воин находится в Риме, недалеко от меня и от него идёт опасность для всего Отечества? — уточнил Тиберий.

   — Да, господин мой.

Внезапно кесарь вспомнил о Сеяне. Наглость, хитрость и решительность главы преторианцев невольно навели на мысль, что столь изощрённым и опасным врагом вполне мог быть именно он. Но потом Тиберий вспомнил о верности Сеяна, о той беспристрастности, с которой тот умел нести службу, и отбросил свои подозрения. «Нет! Врагом может быть кто угодно, только не Сеян, — размышлял он. — Если и есть в Риме кто-то действительно преданный мне, то это — глава моей личной охраны».

   — И когда мне ждать от него удара? — осведомился Тиберий.

   — Этого я пока ещё не в силах вычислить, но я слежу за звёздами и, как только мне станет сие известно, я немедленно поставлю вас в известность, — отозвался Фрасилл.

   — Ты действительно взволновал меня, — признался кесарь. — Впрочем, даже если я и ошибался, приняв кого-то за врага, вреда от его устранения для Рима не будет. А ты свободен. Возвращайся в город и не забывай предупреждать меня об изменениях в моей судьбе.

Предсказание Фрасилла вызвало в сердце Тиберия тревогу. Германик не был тем воином, от которого он мог пострадать. Но кто же тогда им был?

И вновь в голове Тиберия всплыл Сеян. Кесарь прогонял этот образ и вспоминал поочерёдно всех своих преторианцев. Пытаясь представить себе, что творится в глубине их душ, за непроницаемыми взглядами, за сдержанностью, за строгой воинской выправкой, за их присягой... Любой из них казался вполне безобидным но каждый был способен на измену.

В ту ночь Тиберий лёг спать поздно и долго не мог заснуть. Даже Эварну он предпочёл не приглашать в свою спальню. Его мучили размышления. Он подозревал всех солдат, что служили у него. Он подозревал полководцев. И то, что ему не удавалось найти ответов на свои вопросы, мучило его.

Под утро Тиберий ненадолго уснул, но был разбужен, едва забрезжил рассвет. Пробудившись от громких голосов и пения, доносившегося через открытое окно, кесарь лежал, рассеянно глядя, как полог колышется над ним от движения воздуха.

   — Германик жив! Хвала Германику! — звучали громкие голоса.

Поднявшись с постели, Тиберий приблизился к окну. Он увидел, что в сторону храма Юпитера Капитолийского движется людской поток, распевающий гимны. Двери храма были распахнуты, на крыльце толпился народ.

Кликнув спального раба, Тиберий приказал пригласить в его покои Сеяна, который часто ночевал во дворце. Наблюдая за толпой, внимая её крикам, Тиберий чувствовал недоверие и страх. Он точно знал, что Германик отравлен и мёртв. Но тогда почему все эти люди благодарят Юпитера за спасение генерала? Постепенно страх в душе Тиберия сменился паникой. Вдруг Пизон обманул его? Или, быть может, яд оказался недостаточно сильным и Германик выздоровел? От таких мыслей Тиберию становилось не по себе.

В дверях спальни появился Сеян. Его, как и Тиберия, разбудили людские голоса, но он уже успел облачиться в панцирь и поговорить о происходящем с верными ему преторианцами.

   — Что всё это значит? — резко спросил Тиберий, кивнув в сторону окна.

   — Купцы, прибывшие из Антиохии, распространили среди римлян лживые слухи, — сказал Сеян. — Они рассказали, будто бы Германик выздоровел. Но вам не следует волноваться. Мне точно известно, что к нашим берегам уже причалили триремы из флотилии Германика. На борту одной из них Агриппина везёт его прах. Мои люди встретили внучку Октавиана в порту и сейчас провожают в город.

   — В таком случае пусть благодарят Юпитера за несостоявшееся чудо, — молвил Тиберий. — Мы не станем им мешать.

   — Справедливо, — ответил Сеян. — Я знал, что вы поступите мудро и потому не отдал приказ солдатам разогнать толпу.

Отослав Сеяна, Тиберий в течение часа наблюдал из окна за празднованием спасения Германика. Всё-таки народ очень любил генерала. Никогда люди не будут любить так его, Тиберия. И хотя кесарь обычно утверждал, что ему безразлично отношение народа, в глубине души он завидовал Германику. Любовь к Германику переживёт его в столетиях...

Вечером стало известно, что слухи, привезённые купцами, ложны. К городу приближались солдаты Германика, сопровождавшие его вдову Агриппину. Рим погрузился в отчаяние.

ГЛАВА 45

В те дни у всех, кто находился в городе, создавалось впечатление, словно скорбь витает даже в воздухе. Многие жители выбросили новорождённых детей, считая, что те появились на свет в столь горестный период и не смогут вырасти добропорядочными гражданами.

Тиберий, чтобы усмирить зреющее в народе волнение, велел всем продолжать обычные занятия и выполнять свои обязанности. Он видел, что так, как скорбели из-за гибели Германика, не скорбели прежде даже из-за Октавиана.

— Правители — смертны, государство — вечно, — изрёк он на заседании Сената спустя две недели после прибытия Агриппины и её спутников в Рим. — Все мы должны думать прежде всего о благе нашей Империи.

Он знал, что в народе про него ходит много нелестных слухов. Но в глаза никто не смел высказать ему столь дерзкие обвинения. Широко распространились сплетни, будто именно по его приказу Пизон дал яд Германику. Доказательством тому стало то, что Ливия взяла под свою защиту Планцину. К тому же все считали Пизона ничтожеством и понимали, что без одобрения кесаря он бы никогда не посмел отравить такого известного полководца, каким был Германик.

Как-то под вечер, вернувшись из Сената, кесарь узнал, что его ждёт в вестибюле Агриппина. Ему не хотелось встречаться с ней, но он понимал, что это неизбежно.

Она стояла возле широкой лестницы, ведущей на второй этаж. Сзади неё находилась старая рабыня. Голова Агриппины была гордо вскинута, рыжие кудри спадали вдоль плеч, взор горел самоуверенностью, как у истинного потомка Октавиана Августа.

Тиберий приблизился к ней, холодно её разглядывая. Несомненно, она подозревает его в отравлении, но у неё нет подтверждения. Агриппина умна. С ней нужно быть осторожным.

   — Не буду выражать тебе сочувствие, ибо ты мне не поверишь, — глухо произнёс Тиберий.

   — Конечно, я не верю, ибо знаю, что вы лицемер, — ответила Агриппина.

   — Я бы мог арестовать тебя за оскорбление Величества. Но учитывая то, что ты скорбишь из-за гибели мужа, я проявлю снисходительность.

   — А вам известно, кто виновен в гибели моего мужа?!

   — О, да. Наместник Сирии, Гней Кальпурний Пизон. Как только он приедет в Рим, я велю судить его.

   — Вы справедливы, — усмехнулась Агриппина. — Но ведь Пизон не мог действовать самостоятельно, и вы это понимаете. У Пизона есть могущественные союзники.

Посмотрев на своих преторианцев, Тиберий решил, что не будет отсылать их прочь, даже если Агриппина начнёт его прилюдно поносить. От потери любимого мужа у неё вполне могло помутиться в голове, а учитывая, что она и прежде обладала эмоциональным и крайне вздорным характером, ничего страшного в её дерзком поведении никто не увидит.

   — Ты считаешь, что я союзник Пизона? — усмехнулся Тиберий.

   — Вы или ваша матушка Ливия! Она ведь всегда защищала интересы обожаемого сына! — воскликнула Агриппина. — И к тому же всем известно, что она взяла под свою защиту мерзкую Планцину!

   — Она защищает Планцину лишь потому, что не желает, чтобы бедной женщине были нанесены обиды из-за преступления Пизона!

   — Планцина была его сообщницей! Она присутствовала на пиру в Антиохии, когда яд подали за столом моему мужу. Я уверена, что она знала о намерениях Пизона!

Голос Агриппины дрожал от гнева, в глазах блестели слёзы. После возвращения из Сирии она жила в доме свекрови Антонии, вместе со своими детьми. В Риме её высоко ценили за ту преданность, с которой она сопровождала мужа в его походах, за благочестивость и за отвагу. Но Тиберий знал её ещё в те годы, когда она была обычной конопатой девчонкой, не по годам высокой и напористой. Он не чтил Агриппину.

   — Пизон будет осуждён. Большего я тебе не могу обещать. Возвращайся к Антонии, — холодно произнёс он.

   — Мой муж был великим человеком, и вы это знаете, — ответила Агриппина. — Его любил Рим. Перед ним преклонялись солдаты в войсках. Вы боялись, что он может отнять у вас трон, поднять мятеж. Но вы его недооценивали. Никогда Германик не стал бы свергать законного правителя. У него были шансы стать кесарем, но он отказывался ими воспользоваться. Вы погубили его подло, коварно, жестоко. Не думаю, что вы раскаиваетесь. Однако не забывайте, что настоящие враги, от которых в случае необходимости вас защитил бы Германик, находятся рядом с вами и выжидают момента нанести удар.

   — Тебе ничего неизвестно о моих врагах, — вздохнул Тиберий.

   — Нет. Но у такого могущественного человека, как вы, их должно быть немало. У Рима теперь наследник — Друз. Но это вовсе не значит, что вокруг вас нет желающих сесть на престол.

Внезапно Тиберий подумал о том, что два старших сына Агриппины в будущем могут претендовать на трон. Они — прямые потомки Октавиана и дети самого Германика. Однако пока его преемником остаётся Друз, сыновья Агриппины не представляют серьёзной опасности.

   — Кесарем будет Друз, — твёрдо произнёс Тиберий. — И хотя я не считаю его умным и серьёзным человеком — он мой родной сын, и я люблю его. Что до тебя, Агриппина, то я буду рад принимать тебя при дворе. Сейчас же иди к Антонии — и отстранив молодую женщину, он стал подниматься по лестнице.

   — Убийца! — пробормотала Агриппина.

От Тиберия не ускользнуло то, что было произнесено ею за его спиной, но он предпочёл ничего не отвечать. Самый лучший выход в нынешней ситуации для него — это остаться равнодушным к обвинениям в свой адрес и постараться усмирить людской гнев, отдав на расправу римлянам Пизона.

Он отправился в свои покои, погруженный в мрачные раздумья. Дерзость Агриппины внушала ему опасения. Внучка Октавиана могла разжечь в Риме смуту, её поведение насторожило Тиберия.

Всего через сутки, желая успокоить взволнованных подданных, он подписал указ об аресте Пизона. Рим жаждал крови.

ГЛАВА 46

Испуганно глядя в зелёные глаза Планцины, бывший наместник Сирии выслушал от неё предупреждение о том, что Тиберий решил отдать его под суд.

Ливия, первой узнав о намерении сына взять Пизона под стражу, сообщила об этом своей подруге и верной союзнице. А Планцина поторопилась в дом одного из центурионов, где скрывался прибывший в Рим Пизон, чтобы рассказать мужу тревожные вести.

   — Нет! Я не верю, Планцина! Этого не может быть! Тиберий не станет поступать со мной столь несправедливо!

   — Он уже вынес своё решение, — возразила Планцина мрачно. — Ничто теперь не спасёт тебя от расправы. Нас предали.

   — Меня — да! Но ты под надёжной защитой Ливии! — взвизгнул Пизон.

Вернувшись в Рим следом за Агриппиной, он сразу же столкнулся с людской ненавистью. Эта ненависть витала повсюду, одновременно со скорбью. Сотни людей осаждали дом Пизона, поджидая его. Издали наблюдая за ними, Пизон слышал, как они выкрикивают оскорбления и угрозы, требуя жестокой расправы. Он чувствовал в те минуты сильный страх. Нет ничего ужаснее гнева толпы. А сейчас толпа готова была не оставить камня на камне от его дома и разорвать его самого на куски.

Кесарь больше ему не заступник. Кесарь его предал. Пизона будут судить и непременно предадут казни.

   — Ливия не может заставить сына заступиться за тебя, — молвила Планцина. — Она бессильна. У неё нет влияния.

   — Тогда что же мне делать?! — завопил Пизон, вцепившись себе в волосы.

Они беседовали с женой наедине в небольшой, слабо озарённой солнечными лучами комнате. Сквозь открытое окно долетал шум улиц и людские голоса. Под полукруглым сводом залегли густые тени.

Рыдая, Пизон опустился на пол и взял Планцину за руку. В его глазах сквозило отчаяние, губы дрожали.

   — Планцина! Подскажи, что мне делать?! Ты же всегда была такой хитрой, такой изворотливой.

   — Может быть, нам следует уехать туда, где нас никто не найдёт? — предложила жена. — У меня есть драгоценности, которые я могу продать. На эти деньги мы будем жить вдали от Рима.

   — Нет! Ты не понимаешь... Империя заняла весь мир, Планцина! — закричал Пизон. — А Тиберий — верховный правитель! Он нас найдёт. Мы нигде от него не спрячемся!

Тяжело сев рядом с мужем, толстуха обняла его за плечи. Она любила Пизона, и поэтому ей было особенно больно от того, что она не могла его спасти. Ей самой тоже угрожала опасность. Когда её паланкин следовал по улицам города, вслед ей часто звучали оскорбления и насмешки, её ненавидели. Многие римляне не понимали, почему Ливия защищает её от суда.

   — Я вынужден прибегнуть к последнему средству избежать позора! — всхлипнул Пизон и крепко прижался головой к бёдрам Планцины. — Дай мне мой кинжал. Он лежит на столе.

   — Но зачем? — испуганно прошептала Планцина. — Не собираешься же ты...

   — Увы, я должен покончить с собой. Лишь это избавит меня от суда и ненависти народа, — от жалости к себе Пизон зарыдал ещё громче.

   — Нет! — умоляюще сказала Планцина. — Не делай этого, Пизон! Мы можем уехать в Малую Азию... Там нас никто не найдёт.

   — Тиберий найдёт нас везде, — возразил Пизон. — И тогда расправа надо мной будет ещё более жестокой, чем могла бы! Я не вынесу жизни в страхе, в ожидании того, что он меня разыщет. Дай мне кинжал.

Слёзы хлынули по загримированным щекам Планцины. Вокруг её глаз растеклись чёрные тени из толчёного свинца. Сжав руку мужа, она задрожала от ужаса.

   — Пизон... Нет!

   — Дай кинжал, — упрямо повторил он.

Тогда Планцина повиновалась его настойчивым просьбам. Поднявшись с пола, она подошла к столу и взяла кинжал, убранный в ножны. Крупная, толстая, с распущенными вдоль спины каштановыми волосами, Планцина стояла у стола, задумчиво вертя в пальцах оружие. Ей вдруг пришло в голову, что она вполне могла бы убить себя вместе с мужем. Но её останавливал страх перед вечностью.

   — Планцина! — вновь застонал Пизон, простирая к ней руку.

Вернувшись к мужу, она опять села на пол и решительно взглянула ему в лицо.

   — Ты прав... У тебя не выбора...

По-прежнему рыдая, Пизон взял у неё кинжал, достал его из ножен и потрогал пальцем остриё. Лезвие было хорошо заточено.

Перевернув руку запястьем вверх, бывший наместник Сирии сделал быстрый надрез на венах. Тёмная кровь тотчас проступила сквозь кожу. На левом запястье надрезала ему вены Планцина.

   — Может, ты присоединишься ко мне? Ведь ты тоже подвергаешься опасности, — прошептал он.

   — Да, я присоединюсь к тебе, Пизон... Но позже... Сейчас я ещё не готова убить себя, — сквозь слёзы ответила жена.

   — Тогда побудь со мной. Останься рядом, — попросил Пизон и, склонившись к её коленям, обхватил их руками.

Его кровь стекала на тунику Планцины, но она не обращала на это внимания. Боль от разлуки с мужем, отчаяние от того, что они сами обрекли себя на гибель, причиняли ей ужасные страдания.

   — Если боги хотели покарать нас за то, как мы обошлись с Германиком, то им сие удалось! — закричала она. — Теперь пусть они покарают Тиберия!

   — Его они никогда не покарают, ибо он их фаворит! Избранник Юпитера, — прохрипел Пизон, закрывая глаза.

Капля за каплей кровь текла из его надрезов. Постепенно силы покидали его. Вместе с силами из него уходила жизнь. Полчаса... Час... Ноющая тупая боль в запястьях... Минут чрез двадцать Пизон перестал её замечать. Он слабел, перед глазами густел мрак. Для него наступала вечность.

Позже Планцина последует за ним. После того как не станет Ливии, её уже некому будет защищать от гнева народа. Но это случится лишь через несколько лет. А пока Планцина останется жить среди человеческой ненависти. Ведь ненависть пугала её гораздо меньше, чем участь, подобная участи Пизона.

ГЛАВА 47

После гибели Германика в Империи ещё долго звучали грозные обвинения и слухи. То, что его убийца избежал расправы, вскрыв себе вены, привело людей в ярость. Однако им пришлось смириться со сложившимися обстоятельствами. Пизона больше нет. Некому нести ответ за совершённое в Антиохии преступление. От кесаря народ ничего уже не требовал.

Удовлетворённый Тиберий вновь продолжил править Римом, нисколько не жалея о случившемся. Сначала он полагал, что участие в заговоре против Германика заставит его испытывать раскаяние. Но этого не случилось. Он понимал, что для него Германик превратился из близкого родственника в опасного противника и убийство оставалось единственным выходом из положения.

Между тем у него появился шанс провозгласить своим наследником любимого Друза. Он воспользовался этой возможностью обеспечить сыну преемственность. Римляне одобрили его поступок. К Друзу люди хорошо относились. Его любили за простодушие и яркую натуру.

Но в окружении Тиберия по-прежнему находился человек, жаждущий для себя могущества и власти. Луций Элий Сеян... Глава личной охраны кесаря. Он ненавидел Друза и желал лишь одного — завладеть троном Рима. Быть владыкой такого богатого, огромного государства, как Империя, для Сеяна оставалось целью жизни.

Он не оставил давних планов избавиться от Друза. Теперь уничтожить наследника Тиберия ему было просто необходимо. Ждать долго он не мог. После того как Тиберий официально провозгласил Друза преемником, Ливилла сильно отдалилась от своего любовника. Конечно, Сеян не сомневался с том, что она всё ещё обожает его, но то, что Друз обрёл титул наследника, смущало молодую женщину. Сеян боялся, что Ливилла может передумать участвовать в коварном заговоре. Перед ней открывалась возможность стать в будущем женой кесаря, а это могло сделать её неуступчивой.

Тем не менее Сеян продолжал придерживаться намеченной цели. Он устранит Друза, затем, возможно, ему удастся избавиться от сыновей Германика, которые тоже со временем могут претендовать на трон. Что до Клавдия, то его Сеян не считал серьёзным соперником и не допускал даже мысли о том, что он займёт римский престол.

Сеян требовал от Ливиллы действий. Он вёл себя с ней всё более настойчиво, угрожал уйти от неё в случае её отказа участвовать в его плане, а в случае согласия обещал на ней жениться. Оставшись без наследников, Тиберий не откажется сделать преемником столь верного ему человека, как Сеян. Вступив в брак с Ливиллой, Сеян в свою очередь превратит её в жену государя. Поэтому Ливилла ничего не теряет, содействуя ему. Она обязательно станет женой кесаря, но кесарем будет не Друз, а Сеян.

Молодая женщина мучилась из-за того давления, которое оказывал на неё любовник. Она обожала его, и в то же время ей было тяжело убить Друза. Чувства к юному сыну Тиберия давно угасли в её сердце. Но жалость осталась.

По ночам Ливилле не спалось. Иногда она часами сидела на постели, не сводя взора со спящего мужа. По её щекам текли слёзы, а душа разрывалась на части от смятения. Она знала, что рано или поздно уступит напору Сеяна, но оттягивала момент настолько, насколько могла.

Друз любил её. Она это знала. За то время, что они прожили вместе, у них родился сын Гемелл. Про Друза часто говорили, будто он изменяет Ливилле, но она не придавала этим слухам значения. Друз принадлежал ей всегда, она испытывала уверенность в его чувствах.

Между тем Сеян не торопился разводиться с Апикатой, чтобы вступить в новый брак. Его поведение настораживало Ливиллу, но она предпочитала верить в его любовь. То, что Сеян, возможно, просто использует её, Ливилла боялась узнать более всего на свете. Для неё подобный удар был бы поистине страшен. При мысли о том, что мужчины вроде Сеяна любят разбивать женские сердца, её влечение к нему становилось ещё сильнее.

Однажды поздним летним вечером, когда у стен дворца Тиберия зажглись факелы, а в парке возле площади уже почти не было гуляющих, Ливилла встретилась с Сеяном на одной из террас.

Вместе с ней пришёл красивый юноша-скопец. Ему едва исполнилось двадцать лет, и он обладал утончённой изысканной наружностью, благодаря которой его часто принимали за молодую женщину. Среднего роста, худой, стройный, с тонкой талией и густыми чёрными волосами, спадавшими на плечи, скопец стоял рядом с Ливиллой и, улыбаясь, ласково смотрел на Сеяна. Само лицемерие. За невинной внешностью скрывались жестокость, хладнокровие, коварство. Сеян разглядывал его с большим интересом.

   — Это Лигд, вольноотпущенник Друза, — молвила Ливилла, взяв скопца за руку. — Неделю назад он стал исполнять обязанности человека, пробующего еду и вино за столом мужа. Он везде сопровождает Друза и участвует в любых трапезах, за которыми присутствует мой муж.

   — Так, значит, именно ты ежедневно подвергаешься риску быть отравленным вместо Друза? — усмехнулся Сеян.

   — Да, но мне хорошо платят за риск, — ответил Лигд высоким голосом. — К тому же у Друза не так много врагов, как у его отца. Пищу Тиберия я бы побоялся пробовать, — вольноотпущенник весело засмеялся.

   — Я тоже хорошо тебе заплачу, — молвил Сеян. — После того как мы воспользуемся твоими услугами, ты больше не будешь пробовать чужую пищу. Ты станешь богачом.

   — Что именно я должен сделать? — спросил Лигд.

Взяв его за локоть, Сеян понизил голос:

   — Ливилла объяснила тебе, что мне необходим верный человек, готовый пойти даже на преступление?

   — Да, господин Сеян.

   — Тогда скажи, что ты испытываешь к Друзу?

   — Ничего. Я его знаю не больше недели. Он не бывает ко мне жесток, но и милостей от него я не вижу. Думаю, что Друз не замечает меня, а использует как обычный предмет утвари... Вроде миски или кувшина.

   — Значит, ты не побоишься пожертвовать им ради собственного блага и ради будущего своего государства? — настаивал Сеян, внимательно глядя на Лигда.

   — Нет, — нагло усмехнулся скопец. — Ради того, чтобы стать богачом и перестать влачить жалкую жизнь, я готов почти на всё.

   — И на убийство?

   — Убийство? Вы хотите, чтобы я убил Друза?

   — Не совсем так, — Сеян обнял Лигда за плечи и подвёл его к краю террасы. — Видишь ли, мне необходим сообщник, который будет содействовать моему плану. Человек незаметный, слуга из окружения Друза. Ты можешь оказать мне неоценимую услугу, пробуя его еду...

   — Что вы хотите сделать, господин Сеян? Я не сумею дать Друзу яд, — испуганно промолвил Лигд.

Крепче вцепившись пальцами в его плечо, Сеян приблизил своё лицо к его уху:

   — Разве я просил тебя о том, чтобы ты дал ему яд? Нет, Лигд. Мне удалось раздобыть отраву у знакомого лекаря, и я даже подкупил раба, который завтра будет накрывать Друзу в трапезной у Тиберия, ибо после скачек юноша приглашён на обед к отцу. Он придёт с друзьями — Клавдием и наследником иудейского престола Иродом Агриппой. Отравлена будет лишь вода, которую подадут Друзу, чтобы он, по обыкновению, разбавил вино.

От тебя, Лигд, требуется одно: когда воду поднесут тебе для пробы, ты не станешь её пить, а лишь сделаешь вид, будто пьёшь. Пристально за тобой никто следить не станет, ведь молодые гости Тиберия вернутся после скачек, и их кровь всё ещё будет кипеть от возбуждения. Проигрыши, ставки, шумная толпа... После видимой пробы ты дашь воду Друзу. Больше от тебя ничего не требуется.

Помолчав, Лигд хмуро взглянул на погруженный во мрак Палатин. Вдали мерцали огни факелов у спуска к мосту и возле храма Аполлона. Сеян чувствовал, что скопец боится. Если Лигд откажется принимать участие в заговоре, его тоже придётся устранить.

Но Лигд согласился. Повернувшись к Сеяну, он вдруг решительно кивнул головой:

   — Да будет так, господин. Я выполню ваше распоряжение, а вы, в свою очередь, сразу после пира подарите мне обещанное золото.

   — Я буду дарить его тебе постепенно, чтобы твоё внезапное обретённое богатство не вызвало у окружающих подозрений, — возразил Сеян.

   — Тогда поступайте, как считаете нужным. Вы умный человек, Сеян. Однако часть золота я предпочитаю получить от вас уже завтра, — ответил Лигд.

   — Хорошо, — кивнул командир преторианцев. — Я дам тебе твоё золото завтра, после пира. Но не всё. Остальное получишь потом.

Скопец чуть склонил голову в поклоне. Он больше не испытывал страха. По своей натуре Лигд был далеко не труслив, а то, что он ежедневно рисковал собой за столом у Друза, добавляло ему решительности. Если заговор не раскроют, у него начнётся роскошная жизнь.

   — Итак, завтра я в вашем распоряжении, — молвил он перед тем, как расстаться с Сеяном и покинуть крыльцо.

   — Да. И не вздумай внезапно изменить решение, — предупредил Сеян.

Лигд стал спускаться по ступеням, его силуэт тонул во мгле сгущавшейся ночи.

Взяв Сеяна за руку, Ливилла прижалась к его плечу. Она дрожала, но не от холода, а от ужаса. Порывы ветра играли её вьющимися белокурыми волосами.

   — Я боюсь, любовь моя, — прошептала она.

Поморщившись, Сеян нервно выдернул свою руку из её пальцев.

   — Нечего бояться! Мы избавимся от Друза, и ты снова сможешь выйти замуж!

   — За тебя?

   — За кого угодно!

От его резких слов она испытала печаль. Прежде ни один мужчина не заставлял её так страдать, как Сеян.

   — Я должен немедленно посетить кесаря, — сказал он, взглянув в чёрные небеса по которым плыли унылые тучи. — Мне нельзя отступать от моего плана.

   — А что делать мне, Сеян?

   — Возвращайся к Друзу и веди себя с ним, как ни в чем не бывало, чтобы у него не возникло никаких подозрений! — взяв Ливиллу за подбородок, Сеян крепко поцеловал её в губы и зашагал ко входу во дворец.

Ему предстояло теперь убедить кесаря в том, что сын затевает против него заговор. Это в очередной раз разобьёт сердце Тиберия, ведь Друз был для него смыслом жизни. Но Сеян не ведал пощады. Он жаждал действий.

ГЛАВА 48

Во дворце, уединившись в покоях, которые занимал здесь, оставаясь на ночь, претор составил анонимное послание для Тиберия. Он удачно изменил почерк и написал текст с ошибками, чтобы у кесаря создалось впечатление, будто автор был неотёсанным простолюдином или даже рабом.

Перечитав послание несколько раз, Сеян спрятал его под плащ и отправился к Тиберию. Он знал, что кесарь ложится спать очень поздно.

У встречного слуги ему удалось узнать, что Тиберий проводит вечер у Эварны. Там Сеян его и нашёл. Постучавшись в дверь и получив дозволение войти, он переступил порог.

Тиберий сидел на скамейке, возле высокой, украшенной фресками стены, босиком, одетый в тунику. Пояс и сандалии были им оставлены во внутренней комнате, служившей Эварне спальней.

Молодая женщина находилась рядом с ним, сидя у его ног и показывала ему маски — красивые, яркие, изображавшие богинь и персонажей легенд, в образах которых акробатка любила выступать перед двором кесаря. Улыбаясь, она подносила одну из них к своему лицу и, закрывшись, примеряла, а Тиберий ласково, с восхищением разглядывал её, высказывая одобрение.

Запустив руку вглубь ларца с масками, Тиберий извлёк маску царя Креза.

— Она принадлежала брату Аристарху, — напомнила Эварна.

Тиберий словно пропустил её слова мимо ушей:

   — Крез... Великий правитель Лидии, последний в династии Мермнадов, — задумчиво произнёс он. — При нём государство разбогатело и приобрело невиданное прежде могущество. Однажды Крез пригласил к себе философа Солона и задал ему вопрос, может ли человек, обладающий властью и богатством, считаться несчастным? На это философ ответил Крезу, что никто не может считаться счастливым, пока он жив, — закрыв лицо маской царя, Тиберий сквозь прорези взглянул на Эварну. — Все мы носим маски... Ибо не имеем права быть искренними. А жаль. Я всегда ценил в людях искренность.

Подобные моменты близкого общения кесаря с Эварной Сеяну приходилось часто наблюдать. Он искал в отношениях с ней простоты, ибо уставал от распутных, коварных матрон. Сеян сожалел, что не сумел заставить Эварну действовать заодно с собой. При такой нежности, которую питал к ней Тиберий, она легко могла бы внушить ему лучшие идеи Сеяна.

   — Август, — глухо молвил претор. — У меня для вас важное сообщение.

Бросив маску в ларец, Тиберий погладил Эварну по лицу.

   — Можешь остаться с нами и послушать... За те годы, что ты живёшь рядом, я познал твою верность и не хочу, чтобы между нами были тайны.

   — Но, Август, — возразил Сеян. — Не думаю, что Эварне следует слышать то, что я намерен вам открыть.

   — Не думаешь?! А я думаю, что ты позволяешь себе слишком много для претора! — резко ответил Тиберий. — Рассказывай, что за важное дело заставило тебя прервать мой досуг.

Подумав несколько секунд, Сеян понял, что лучше не спорить. Тиберий имел огромную власть, а дерзость претора могла вызывать его раздражение. Достав из-под плаща свиток с посланием, Сеян протянул его кесарю:

   — Прочти.

   — Что это? — осведомился Тиберий, принимая свиток.

   — Я нашёл сие послание возле дверей покоев, которые занимаю во дворце. Кто-то из рабов подкинул его мне, чтобы я предупредил вас об опасности.

Прочитав содержимое свитка, Тиберий побледнел.

   — Глупая клевета! — сказал он. — Я не верю написанной тут лжи.

   — Вы можете не верить, но будет разумно, если вы сохраните осторожность и не станете пить воду, которую вам завтра подадут рабы во время первой перемены блюд.

   — Тут говорится, что Друз решил меня отравить во время завтрашнего обеда. Но я сомневаюсь, чтобы Друз отважился на подобное, — молвил Тиберий, показывая Сеяну место в тексте доноса. — У него много отрицательных качеств, но среди них я никогда не замечал коварства. К тому же Друз любит меня.

   — Быть может, Друз вас действительно любит, а всё написанное — всего лишь клевета, однако я прошу вас завтра быть осторожным, — ровным тоном ответил Сеян.

Он стоял перед Тиберием, тщательно скрывая от кесаря своё торжество. Кесарь вновь и вновь перечитывал донос, повторяя про себя каждое слово. Ему было трудно поверить в предательство обожаемого Друза. Постепенно растерянность в его взоре сменило отчаяние.

   — Да... да, — прошептал он. — Я буду осторожен. Ты верный солдат, Сеян. Спасибо, что предупредил меня.

   — Я всегда счастлив служить моему господину, — произнёс Сеян.

Выронив свиток, Тиберий провёл дрожащими пальцами по лбу. Он вспомнил о предсказании Фрасилла. Астролог предупреждал его, что опасность будет угрожать от воина. Друз был воином. Как и Германик, он воевал на рубежах империи, возглавляя войско легионеров. Друз...

   — Нельзя ли узнать, кто автор доноса? — тихо спросил он у Сеяна.

   — Нельзя, — сказал Сеян. — Автором может быть любой слуга или раб, в чьи обязанности входит подавать блюда на стол. У вас есть лишь один выход из положения — уклониться от питья во время первой смены блюд. Ко всему прочему, возможно, Друз раскается и переменит свои намерения. Он всё-таки ваш сын...

   — Но жажда власти никогда не была ему свойственна, — недоумевал Тиберий.

   — С годами люди меняются.

   — Ты прав, Сеян. И Друз, как видно, сильно изменился. А сейчас уходи. Я хочу побыть с Эварной.

Поклонившись, Сеян быстро вышел из зала и закрыл за собой высокие двери. Всё складывалось для него самым лучшим образом.

А Тиберий несколько минут сидел на скамейке, угрюмо глядя в пол и не говоря ни слова. Прижавшись головой к его плечу, Эварна хотела было обнять его, но он оттолкнул её.

   — Тебе больно, господин мой, — прошептала она.

   — Мой сын... Неужели всё, что сообщил мне Сеян, правда? — мучительно закрыв лицо руками, произнёс Тиберий. — Как посмел Друз гак подло поступить со мной? Ведь он всегда был смыслом моей жизни, единственным отпрыском... Друз... — Он опустился на колени и, зарыдав, разорвал на груди тунику. Охватившее Тиберия отчаяние ужаснуло Эварну. — Астролог был прав! Вот он — воин, от которого мне грозит опасность! Но кто бы мог подумать, что воином этим окажется мой сын! Ах, Друз! Друз! — Зачем ты столь жестоко разбиваешь отцовское сердце!

Упав возле него, Эварна испытывала страдания при виде тех мук, что одолевали любимого кесаря. Обняв его, она припала к его груди, пытаясь утешить его.

   — Молю тебя, ради того, во что ты веришь, усмири на время отчаяние, господин мой!

   — Во что я верю?! — переспросил Тиберий. — А я уже ни во что не верю! Богов нет! А если боги и существуют, то они не достойны моей веры! За гибель Германика меня постигло наказание? Боги — это всего лишь вымысел, а наказание моё — это подлость Друза, который вырос коварным и лживым!

   — Быть может, Друз не виновен в измене, любовь моя! — воскликнула Эварна, сжимая в объятиях Тиберия. — Подумай сам! Рабы способны возвести на юношу клевету, учитывая, как ты горячо любишь его!

Возведя взор к высокому куполообразному своду, Тиберий не мог унять слёз, струящихся по его лицу. Для него именно Друз был главным человеком в жизни, светом во мраке существования. Но боги, если они были на самом деле, решили отнять у него Друза самым чудовищным способом. Предатель!

Тиберий всегда боялся предательства. Он предположил, что Антония, мать Германика и вдова его брата, должна была столь же сильно скорбеть из-за потери сына, как и он сейчас. Впервые ему стало жаль её.

— Завтра я узнаю правду, — прошептал он, погладив чёрные кудри Эварны. — Обед состоится у меня во дворце, и я буду смотреть в подлые глаза Друза, когда он сядет за мой стол.

Постепенно ему удалось успокоить бурю своих эмоций. Он склонил голову на колени Эварны и крепко обхватил её изящные бедра руками. Обессиленный, усталый, страдающий, он сидел так час или два.

За окнами зала наступила холодная ветреная ночь. Через несколько часов в судьбах Империи вновь начнутся перемены.

ГЛАВА 49

На стадионе Цирка было уже очень многолюдно, когда туда прибыл Друз. Его сопровождали Клавдий и Ирод Агриппа, племянник и наследник тетрарха[21] Иудеи.

При римском дворе получали воспитание дети многих царских родов, и поэтому Ирод Агриппа не был исключением. Красивый, дерзкий юноша среднего роста, смуглый, с вьющимися чёрными волосами, он обладал нравом дерзким, наглым, но весёлым. С Друзом его связывали очень хорошие отношения, и нередко они вместе проводили ночи на роскошных пирах в домах знатных патрициев и полководцев.

Лицо у Агриппы было узкое, продолговатое, с крючковатым носом и сросшимися бровями, в больших зелёных глазах — яркий блеск выдавал его живую натуру. Вдали от родины, он предпочитал носить римскую одежду, украшая тонкие загорелые запястья золотыми браслетами. Агриппа был порочен, несмотря на юность. Он любил вино, музыку, женщин. Но в Цирк он пришёл не ради ставок, которые зрители делают вовремя заезда колесниц, не ради выигрышей, а ради того, чтобы составить компанию Друзу.

Совсем другое дело — Клавдий. Он был азартен и если не делал ставки в заездах, то обожал играть в кости. Фортуна к нему благоволила, он часто выигрывал.

   — А вот и наш Александр Македонский, — проговорил Агриппа насмешливо, едва Клавдий появился на трибуне.

Клавдий не нашёл что ответить и, хмуро взглянув на иудейского наследника, занял место рядом с Друзом.

   — По окончании заезда нас всех ждёт угощение, — сказал он Друзу. — Я буду счастлив отпраздновать с вами возможный выигрыш.

   — Или утешиться после проигрыша, — усмехнулся Агриппа.

Стадион заполнялся желающими сделать ставки. Ряды зрителей ревели, бурно приветствуя участников. Дюжина колесниц выстроилась на линии старта. Им предстояло, проделав круг по арене, прийти к финишу. Чемпионы внимали бурным рукоплесканиям.

Арена представляла собой эллипс, по которому во время заездов следовали колесницы. Вдоль неё располагались статуи дельфинов и высокие каменные столбы. В западной части стадиона находились ворота, из которых выезжали колесницы. На балконе, нависшем над выездом, располагались музыканты.

Прозвучал удар гонга — сигнал к началу гонок.

   — Взгляни, — шепнул Клавдий на ухо Друзу. — В стороне от нас сидит Домиций Агенобарб. Говорят, он обожает гонки на колесницах.

Это было правдой — вблизи от Друза среди патрициев находился Домиций, сделавший свои ставки в заезде. Друз хорошо знал про его азартность. Домиций и сам любил править колесницами, но в гонках не участвовал.

   — Мне рассказывала Ливилла, что, как только подрастёт старшая дочь Агриппины, её отдадут замуж за Домиция, — молвил Друз.

   — Давно пора, — кивнул Клавдий. — Но Домиций намного старше детей Агриппины.

Домиций Агенобарб не обращал внимания на присутствие Друза. Он тревожно следил за летящими по арене Цирка колесницами и не замечал ничего из того, что его окружало.

   — Вперёд! Вперёд! — восклицал Друз, подбадривая возниц.

Колесницы стремительно летели вдоль арены. Яркое солнце, заливавшее собой стадион Цирка, играло на начищенных бляхах на плащах возниц. Зрители дружно ревели от восторга. Вскакивая со своих мест и потрясая в воздухе кулаками, они приветствовали победителей и оскорбляли отстающих.

К удивлению Друза, Клавдий вёл себя шумно и яростно. Заметив, что его ставленники проигрывают, молодой человек пришёл в бешенство и сыпал в адрес неудачников ругательства. Прежде Друз никогда не видел Клавдия в состоянии ярости, хотя слышал от жены, что иногда тот ведёт себя самым отвратительным и дерзким образом. Гнев был не к лицу Клавдию — в его больших глазах сверкал огонь, рот кривился от злости, выкрикивая обидные фразы, он брызгал слюной. Агриппа тоже наблюдал бурное проявление эмоций Клавдия впервые, но у него это зрелище вызвало лишь хохот.

Состязание закончилось победой ставленников Друза. Клавдий остался в проигрыше, это его огорчило.

   — В следующий раз Фортуна непременно будет на твоей стороне, — сказал Друз и хотел было хлопнуть по плечу Клавдия, но тот лишь поморщился.

Стадион Цирка вмещал до двухсот тысяч человек. Дальние ярусы отводились простолюдинам, места вдали от арены стоили дёшево. Трибуны возле арены и около ворот принадлежали нобилитету, патрициям и сенаторам. Нижний ряд был каменный, два верхних — деревянными. Напротив главных ворот располагалась ложа кесаря. Тиберий редко присутствовал на скачках. Он не интересовался заездами на колесницах и никогда не делал ставки. В отличие от него, Друз обожал скачки и старался не пропускать состязаний в грандиозном здании Цирка.

Особенно любимы всеми были Тарентийские игры, пришедшие в Рим из греческого города Тарента. Обычай полюбился римлянам, и сейчас здесь на этом огромном стадионе делались ставки, выигрывались деньги, а кровь зрителей кипела от восторга. Музыканты играли весёлые мелодии, продавцы прохаживаясь между рядами, продавали вино и сладости, стражники следили за соблюдением порядка, рассеянно глядя на толпу зрителей.

   — Клавдий, — Друз тронул брата жены за рукав. — Состязание подходит к концу. Я выиграл. Предлагаю оставить Цирк и отправиться со мной во дворец.

   — Несправедливость! Ты всегда выигрываешь, — молвил Клавдий. — Но я рад, что всё же выигрываешь именно ты, а не какой-нибудь подлец.

   — Наступит и твой час выиграть, — хмыкнул Друз. — И, возможно, твоя победа затмит все те, что одерживали мы с Агриппой.

Улыбаясь Клавдию, Агриппа согласно закивал головой. С сожалением взглянув на стадион, залитый солнцем, Клавдий вздохнул и поднялся со своего места.

   — Угощай, Друз, — молвил он. — Я повинуюсь тебе как будущему кесарю.

Оставив трибуну, Друз и его спутники стали пробираться к широкой лестнице, ведущей к одному из выходов из Цирка.

Клавдий продолжал хмуриться, оглядываясь по сторонам. Его нижняя губа некрасиво оттопырилась. Наблюдая за ним, Ирод Агриппа с трудом сдерживал смех. В те часы иудейский наследник и вообразить не мог, что через несколько десятков лет он будет присягать на верность Клавдию, который займёт трон Рима, сменив Гая Калигулу, убитого в результате интриг.

У ворот Цирка Друза ждали его слуги. Раб подвёл к нему белого изящного скакуна. В отличие от Друза, Клавдий и Агриппа собирались ехать во дворец в паланкине.

Устроившись в паланкине напротив Агриппы, Клавдий задёрнул полог. Он не любил путешествовать по городу, приковывая к себе внимание прохожих. Агриппа не возражал. За годы, прожитые в Риме, он хорошо изучил Клавдия. Рабы подняли их паланкин, и кавалькада направилась к дворцу Тиберия.

ГЛАВА 50

Обед был устроен в главной трапезной. Обычно кесарь проводил здесь свои пиры. Однако нынче вместо пира всех ожидало три перемены блюд, а гостей прибыло лишь четверо, исключая рабов и вольноотпущенников, в чьи обязанности входило прислуживать за столом.

Наступил вечер. За высокими полукруглыми окнами стемнело.

Войдя в трапезную, Друз весело оглядел стол, на котором искрилась утварь.

— О, Юнона! Как давно я не делил трапезу в узком кругу друзей, вместе со своим отцом! — воскликнул он, всплеснув руками, и опустился на диван, справа от главного места, предназначенного для кесаря.

Ирод Агриппа и Клавдий сели недалеко от него, прислушиваясь к голосам слуг и нежной музыке авлосов.

Внезапно раб ударил в большой гонг, обе половины дверей, ведущих в зал, широко распахнулись и вошедший слуга громко объявил о прибытии кесаря.

В трапезную проследовал небольшой отряд преторианцев, под командованием Сеяна. Стараясь не замечать Друза, Сеян занял место возле дверей.

За ним в зал вошёл Тиберий — без венца, в пурпурной тунике, украшенной по краям золотой каймой. На его запястьях сверкали браслеты. Лишь Сеян заметил, что Тиберий был сильно бледен. Остальные не обратили на это внимания, ибо кесарь часто выглядел угрюмым и бледным.

   — Здравствуй, pater, — проговорил Друз, простирая к нему руки.

От прикосновения сына по телу Тиберия проскользнула дрожь, но он по-прежнему предпочитал вести себя, как ни в чем не бывало. Лицемерие давно уже стало основной чертой его натуры.

   — Рад видеть тебя, Друз, — ответил он и, приветливо улыбнувшись сыну, окинул взглядом собравшихся гостей.

Друз подозвал виночерпия.

   — Наполни наши кубки вином, — велел он. — Я нынче счастлив!

Опустившись возле Друза, Тиберий взял в руки свой кубок и внимательно посмотрел на сына:

   — Почему тебя переполняет счастье, Друз? Ты предвкушаешь грандиозное будущее, которое ждёт тебя впереди?

   — Вовсе нет! — возразил молодой человек. — Я счастлив потому, что меня окружают близкие люди, и я их люблю. Обычно я обедаю дома, среди слуг или у патрициев. Но сегодня я нахожусь со своими друзьями и отцом.

   — Да, ты всегда был любящим мальчиком, — кивнул Тиберий. — И между нами никогда не возникало разногласий, невзирая на твой непокорный нрав.

   — И я не изменился, поверь, — хмыкнул Друз. — По-прежнему я непокорен судьбе, но тебе верен.

   — Верен ли?

   — Всем сердцем!

«Возможно, он раскаивается в своих интригах или ничего дурного не намечал, а донос был всего лишь клеветой?», — подумал Тиберий, с грустью повертев в пальцах кубок.

На стол подали угощение. Тут были жареные куры, соусы, павлиньи языки и пироги с ягодами. Виночерпий наполнил кубки гостей вином.

Сеян напряжённо следил за происходящим в трапезной. Он видел, что Лигд, одетый в золотистую тунику, сел у ног Друза и, взяв у юноши кубок, отпил немного вина. Взяв кубок, Друз попробовал и покачал головой:

   — Очень терпкое! Нужно разбавить водой! — сказал он.

Лигд испуганно взглянул на Сеяна, потом на кесаря. Руки Тиберия задрожали. В синих очах блеснули слёзы.

   — Не нужно пить воду, Друз, — пробормотал он.

   — Почему не нужно? Я всегда разбавляю вино, если вкус крепкий, — ответил Друз и дал Лигду отведать воды.

Тиберию захотелось остановить его, вмешаться, предотвратить грозящую Друзу опасность... Быть может, в воде нет яда. Быть может, Друз решил раскаяться в своих коварных планах и принять яд вместо отца. Но быть может, кто-то хочет, оклеветав Друза, отравить его...

Однако Тиберий не успел остановить сына. Взяв воду у Лигда, юноша налил её в вино и залпом осушил.

   — За наше будущее! — провозгласил он.

Трепеща от волнения, кесарь выронил свой кубок и закрыл лицо ладонями. Вино медленно растеклось по полу, украшенному мозаикой. Все присутствующие в недоумении смотрели на него. Музыканты, играющие на балюстраде, рабы, несущие на стол угощения, виночерпий, слуги, гости не могли понять его смятения ...Несколько минут все наблюдали за Тиберием, который продолжал сидеть во главе роскошно убранного стола, спрятав лицо за ладонями.

Вдруг он застонал и медленно обвёл взором окружающих. В его больших глазах сквозила глубокая тоска.

   — Что случилось, pater? — осведомился Друз.

Звук его голоса словно привёл Тиберия в себя. Собрав остатки мужества, кесарь вновь улыбнулся юноше:

   — Всё хорошо, Друз.

В это время в голове Тиберия пролетели тревожные мысли и предположения. «Друз не знал, что в воде яд, иначе бы не был сейчас так спокоен», — в ужасе думал он. — «Но есть вероятность, что всё-таки донос — это клевета. Если вода не отравлена, ему ничего не угрожает. Но сейчас нельзя определить, был ли ему подан яд. Нужно ждать. Ожидание — сведёт меня с ума! Боги, вы жестоко караете убийцу Германика!»

Виночерпий тотчас подал кесарю другой кубок, полный вина. Ирод Агриппа слегка подпевал льющейся с балюстрады мелодии. Взяв Тиберия за запястье, Друз ласково взглянул на него:

   — Тебя что-то испугало, pater?

   — Нет, — солгал Тиберий. — Впрочем, ответь. Ты когда-нибудь думал о том, каким будешь правителем? Кем запомнят Друза наши потомки — тираном, ничтожеством, солдатом, эстетом, развратником?

Пожав плечами. Друз усмехнулся:

   — Я не властолюбив, — молвил он. — После того как погиб Германик, я был вынужден стать твоим преемником. Но если бы у меня осталась возможность выбирать, я бы предпочёл держаться как можно дальше от власти.

   — Не лукавишь ли ты предо мной? Власть тяжела, но многие стремятся к этому бремени, не в силах вообразить себе те муки, что испытывают люди, ею владеющие.

   — Нет. Я честен с тобой. Много раз на моих глазах достойные сыны государства опускались до интриг и вершили преступления, чтобы обладать властью. Ты и сам знаешь это. Поэтому я никогда не испытывал зависти к Германику, который считался прежде твоим преемником. Я мог любить его горячо, искренне, как друга.

Помолчав, Тиберий выпил вино из своего кубка.

   — Я волнуюсь за тебя, Друз, — сказал он. — Не хочу, чтобы ты повторил судьбу Германика.

   — О, я всегда осторожен, — возразил Друз.

Услыхав эти слова, Лигд, сидящий рядом, внимательно посмотрел на него, пытаясь найти в нём признаки того, что яд начал действовать. Но признаков не было. Сеян нарочно приобрёл яд с медленным действием, чтобы отравление, как и в случае с Германиком, напоминало болезнь.

Погладив Друза по щеке, Тиберий отвернулся.

   — Пусть музыканты исполнят нам весёлую композицию, — приказал он. — Долой тоску!

Агриппа зааплодировал, одобряя решение кесаря. Но взор Тиберия по-прежнему оставался мрачен. Его одолевали тревожные подозрения и страх. Сын не знал ни о клеветнике, подкинувшем послание Сеяну, ни о возможном отравлении. Теперь Тиберий это точно знал. Он хорошо изучил Друза, чтобы не сомневаться в нём.

Актёры, выступив вперёд, начали показывать действо. Их лица закрывали маски, изображавшие героев представления. Звуки цимбал и авлосов вторили движениям.

Ирод Агриппа, Клавдий и Друз с интересом созерцали игру актёров, но Тиберий продолжал хмуро наблюдать за сыном. Ему впервые было по-настоящему страшно.

Обед завершился через пару часов. Гости покидали дворец. Провожая Друза по коридору, Тиберий вдруг остановился и обнял его.

   — Будь осторожен, — шепнул кесарь.

   — Спасибо за предостережение, отец, но мне нечего бояться, — ответил Друз.

   — Всегда нужно быть начеку, — возразил Тиберий и проследовал в свои покои.

В эту ночь он опять не спал. Ожидание сводило его с ума. В одиночестве он до рассвета просидел у окна, рассеянно глядя на тонущий в зареве факелов Палатин. Через несколько часов станет известно, был ли яд в воде, которую пил Друз. Если Друз заболеет, то в этом виноваты враги. Неизвестные, но опасные.

ГЛАВА 51

Склонившись над золочёной маленькой кроватью, Ливилла смотрела на спящего сына.

Гемелл... Она любила его всей душой. Лучи солнца скользили по его очаровательному личику, прямому носику, закрытым глазам. Иногда Ливилле приходило в голову, что Гемелл будет когда-нибудь кесарем. Однако теперь, после того как Сеян договорился с Лигдом и Друз принял отравленную воду, вряд ли Гемелл унаследует престол от отца.

Сын был похож на Ливиллу. Возможно, со временем в нём проявится сходство и с Германиком. Ливилла хотела бы дать ему образование и достойную кесарей жизнь. Вряд ли в то время кто-то мог предположить, что спустя много лет Гай Калигула, взойдя на престол, велит предать Гемелла казни.

Погруженная в мысли о будущем сына, Ливилла вдруг услышала голоса и топот рабов, идущих в комнату Гемелла. Встрепенувшись, она сразу же подумала о муже.

Друз! Вчера на обеде во дворце ему был подан яд, но он, вернувшись домой, вёл себя как обычно и лёг спать, ничем не выдавая дурного самочувствия. И вот сейчас слуги бегут к Ливилле, чтобы сообщить ей ужасные новости... Вскинув голову, она невольно отступила к окну. Ей сделалось страшно.

Дверь распахнулась. Порог переступил спальный раб Друза.

   — Госпожа, — негромко произнёс он, склонившись перед ней. — Вашему супругу скверно. Проснувшись час назад от тошноты, он сразу же пожаловался на боль в горле. Потом к его состоянию присоединились рвота и кишечные боли. Он желает видеть вас.

   — Да, я иду к нему, — ответила Ливилла и, быстро покинув комнату, направилась в опочивальню Друза. Её сердце бешено стучало в груди.

Началось. Теперь Друза ждут страдания. И ведь это именно она обрекла его на всё то, что с ним происходит. Потом она вспомнила о Сеяне. Продолжая любить претора, она не могла бы поступить с Друзом иначе. В её душе нашлось место для сострадания, но не для раскаяния.

Оказавшись в спальне, Ливилла сразу же подошла к ложу Друза. Его постель пахла рвотой. Лицо, лоб, руки тряслись, по щекам стекал пот. Увидав мужа в таком ужасном состоянии, Ливилла не сумела сдержать подступившие слёзы. Громко рыдая, она опустилась на колени у его изголовья.

   — Друз, — застонала она. — Любовь моя...

   — Я болен... Мне дурно, — отозвался Друз. — Вчера я чувствовал себя прекрасно, но сегодня меня сразил недуг. Я бы предположил, что меня отравили, если бы не Лигд, который пробовал угощения. С Лигдом всё в порядке. А я умираю. Мне суждено разделить участь Германика, моего друга.

Охватив руками шею мужа, Ливилла склонила голову на его обнажённую грудь, мокрую от выступившего пота. Спальные рабы, обступив ложе, в страхе смотрели на своего господина.

   — Мы послали слугу за лекарем, — робко сказал один из них.

   — Да, это правильно, — печально сказала Ливилла. — Быть может, он сумеет вылечить тебя, Друз.

   — Нет, — прошептал Друз, глядя в потолок. — Вряд ли. Я испытываю такие муки, которые не способны облегчить лекари.

Запустив пальцы в золотистые кудри Ливиллы, Друз нежно погладил их.

   — Если бы ты только знала, как много значишь для меня. Всю свою недолгую жизнь я любил лишь тебя, хотя владел разными женщинами. В этом мы с отцом похожи.

   — И я любила тебя, — глухо произнесла Ливилла. Впервые она ощущала такие глубокие душевные муки. Прежде она не представляла, что душа человека способна испытывать почти физическую боль.

В спальню вошёл прибывший лекарь. Он сразу же осмотрел Друза и нахмурился.

   — Не думаю, что вас сразил недуг, господин, — сказал он.

   — Тогда что же со мной случилось?

   — Боюсь, что вы приняли яд.

Вскрикнув, Ливилла закрыла лицо руками.

   — Яд? Невозможно, — уверенно произнёс Друз. — Всю мою пищу пробуют слуги.

   — Тем не менее ваша болезнь напоминает отравление, — возразил лекарь.

   — Вы можете приготовить противоядие?

   — Увы, чтобы приготовить противоядие, нужно знать, каким именно ядом вы отравлены.

Печально вздохнув, Друз крепко зажмурился. Его лицо было бледно, под глазами залегли тени, на губах застыла корка.

   — В таком случае я обречён, — прошептал он, ощутив новый прилив боли к животу. В кишках бурлило.

Лекарь склонил голову. Он был не в состоянии облегчить муки Друза, наследника престола, единственного сына кесаря.

Завыв, Ливилла опустилась на пол и вцепилась себе в волосы. К ней бросилось двое рабов, пытаясь её утешить. Громкие рыдания эхом отразились от стен.

   — Идите к моему отцу, — пробормотал Друз. — Пусть он узнает о том, как людское коварство погубило меня.

Один из рабов поторопился исполнить его приказ. Второй обнимал Ливиллу, прижимая её к груди.

Отвесив поклон, лекарь смущённо удалился. В сложившейся ситуации он был бессилен.

   — Друз! — простонала Ливилла и, оттолкнув раба, подбежала к мужу. — Друз. Мне так больно... так больно...

Он грустно улыбнулся и погладил её по щеке:

   — Не разрывай мне сердце отчаянием, Ливилла. Будь счастлива.

Упав на постель, она вновь обняла Друза за шею, но он, отстранив её, устремил взор к окну.

   — Происки врагов. Вот что губит самых знатных сынов Отечества, — молвил он. — Никто никогда не узнает, кто отравил Друза. Ибо за преступлением мог стоять любой человек, которому я доверяю.

Обессилев от дурноты, Друз откинул голову. Он жаждал встретиться с Тиберием. Свои силы он берег для их предстоящей беседы.

Но Тиберий пришёл в его дом лишь вечером. Днём кесарь находился в курии Сената, и раб Друза прождал его несколько часов в вестибюле, чтобы передать новости о недуге сына. Узнав об этом, Тиберий сразу же из Сената отправился к Друзу и, не позволив никому, даже Сеяну, идти за собой, проследовал в спальню сына.

Молодой человек, тяжело дыша, с трудом повернул к дверям голову. По его бледному лицу стекал топ. Рабы при виде кесаря склонились в поклонах, торопливо закрывая таз с рвотой. Не обращая на них внимания, Тиберий подошёл к постели и холодно взглянул на Ливиллу, которая лежала рядом с мужем.

   — Покинь нас.

Не смея прекословить, Ливилла торопливо встала и, всхлипывая, бегом оставила комнату.

Опустившись у изголовья, Тиберий тяжело вздохнул.

   — Зло совершено, сын мой, — сказал он. Никто не в силах был уберечь тебя от судьбы. Но почему? Гнев богов? Вряд ли, ведь их не существует.

   — Ты зря недооцениваешь богов, — глухо возразил Друз. — В их могуществе не приходится сомневаться.

   — У меня в жизни было много случаев, которые показали мне, что богов нет, — ответил Тиберий. — Увы, но я не желаю тешить себя иллюзиями на их счёт.

Протянув к нему дрожащую руку, Друз крепко сжал его пальцы. В тёмных глазах юноши отразилось такое сильное отчаяние, что кесарь предпочёл не спорить с ним.

   — Мне принесли кем-то написанный донос, сын мой. В нём говорилось, будто ты замышляешь меня убить, подав яд в воде на том обеде. Я испытал невиданную боль. В глубине души я не верил, что ты можешь меня отравить, но решил вести себя осторожно. На обеде я наблюдал за тобой и понял, что ты невиновен. Лигд пробовал воду. А ты вёл себя, как ни в чем не бывало. И тогда я вновь подумал, что донос — это всего лишь клевета. Я стал ждать... Удивительно, но Лигд и все остальные, кто присутствовал на пиру, не ощущают недомогания. Однако лекарь подтвердил мне, что ты отравлен, а не болен. Я не вынесу, если с тобой что-то случится... А если вынесу, то моё сердце вечно будет кровоточить от боли. Ты мой единственный сын. Моя отрада. Мой наследник. Не могу передать, какие муки я сейчас чувствую.

   — Увы, но, похоже, люди решили превратить нас во врагов, настроив тебя против меня, — простонал Друз. — Мои внутренности словно обожжены! Мне тяжело глотать! Я умираю от человеческого коварства! Трудно, почти невозможно узнать, кто подбросил донос во дворец и кто отравил меня! Люди хитры! Люди опасны! Я расплачиваюсь за их зависть собственными страданиями!

   — О, я покараю тех, кто посмел отравить тебя! — вскричал Тиберий. — Я уничтожу их. Сеян найдёт виновников, я уверен в этом! И тогда я предам их таким мучениям, что они будут молить меня как можно быстрее осуществить казнь!

Прижавшись лбом к холодной руке Тиберия. Друз зажмурился:

   — Как ты посмел сомневаться во мне, pater?! Едва к тебе доставили этот подлый донос, ты должен был сразу же вызвать меня для беседы. Я не умею лицемерить! Я не люблю лгать! Ведь ты же знаешь меня! А ты не дал мне даже шанс оправдаться!

   — Да, я заблуждался, — ответил Тиберий. — И ненавижу себя за это заблуждение. Наши отношения всегда строились на доверии, а ты, в отличие от меня, не умеешь притворяться и лицемерить. Увы, за свою подозрительность я заплатил жизнью любимого сына.

   — Но в будущем люди, которые отравили меня, вполне могут отравить и тебя, — вдруг пробормотал Друз. — Ты должен усилить бдительность. Вокруг тебя — коварные враги, и у них имеется доступ во дворец. Люди, подбросившие донос, вероятно, стоят и за моим отравлением. Возможно, это рабы, которых подкупили твои влиятельные соперники. Будь начеку. Не хочу, чтобы и ты познал такие же страдания...

   — Я знаю страдания духовные, а они ещё тяжелее, нежели физические, — отозвался Тиберий и, зарыдав, уронил голову возле головы Друза.

Так они и лежали, заключив друг друга в объятия в последний раз. Тиберий знал, что сыну оставалось жить всего несколько дней или даже часов. Его переполняло отчаяние, он желал бы облегчить муки Друза. Но не знал, каким образом. Друз слабел и таял у него на глазах. Словно песок, что просачивается сквозь пальцы, исчезали жизненные силы в теле юноши.

Оставляя Друза глубокой ночью, Тиберий велел слугам сообщать ему каждую новость о состоянии здоровья наследника. Он уехал в свой дворец, ощущая в сердце самые жуткие предчувствия.

ГЛАВА 52

Друз мёртв. Это событие облетело страну, подобно урагану. У Рима нет наследника престола. Тиберий лишился единственного сына. Наступали суровые, страшные времена, когда никто не был защищён от подозрений, когда каждого, кто имел доступ во дворец, считали убийцей.

Узнав о гибели сына, Тиберий горько его оплакивал. Затем он уединился в своих покоях, не покидая их даже для того, чтобы посетить Сенат. В курии он больше не появлялся. Доступ в его покои имели лишь трое — Сеян, Ливия и Эварна.

От Сеяна он выслушивал вести, связанные с делами Империи, и настойчиво требовал найти виновников убийства.

Ливия и Эварна утешали Тиберия, и это у них неплохо получалось. Он любил их, но разной любовью, и поэтому ему доставляло радость находиться с ними обоими.

Даже с Ливией он стал менее холодным и отчуждённым. В первое время после смерти Друза он подозревал её в причастности к отравлению, но она сумела убедить его, что это неверное предположение. Ливия не могла иметь выгоды в расправе над Друзом — у неё было всего два внука, а Гемелл ещё не подрос. Клавдий не стремился править Римом из-за того, что его всецело влекла история и литература. Так что, пока Гемелл юн, единственным наследником оставался Друз.

   — А что же ты скажешь по поводу сыновей Германика? — вдруг спросил у неё Тиберий.

Их разговор происходил на террасе его покоев. Лишь Эварна и рабы слышали, о чём говорил сын со своей матерью.

   — Это серьёзные противники. Народ почитает Германика и благоволит к его сыновьям, — ответила Ливия. — К тому же до меня не раз доходили слухи о том, что Агриппина продолжает поносить тебя и грозится когда-нибудь возвести отпрысков на престол.

   — Итак, ты считаешь, что это Агриппина отравила Друза? — осведомился Тиберий.

   — Я ничего не знаю, но не могу исключить подобного поступка с её стороны, — угрюмо ответила Ливия.

Кесарь задумался. Устремив взор на Палатин, куда выходила его терраса, он сощурился от яркого блеска лучей на золотом изваянии Аполлона, украшавшего собой храм. Чуть в отдалении лежало здание библиотеки, возведённой Октавианом. В воздухе пахло цветами. Повсюду раздавались голоса, скрежет обозов, ржание лошадей, грохот строек... Город продолжал жить обычной жизнью, но в душах людей поселился страх перед тираном, в которого превратился Тиберий.

   — Я распоряжусь, чтобы Сеян взял под стражу двух старших сыновей Германика, — сказал он. — Что до Калигулы, то он ещё слишком юн и потому неопасен. Пусть живёт.

   — Агриппина своим негодованием способна разжечь в Риме мятеж, — заметила Ливия. — Её тоже нужно взять под стражу.

   — Если будет разжигать мятеж, я так и поступлю, — молвил кесарь. — Но сейчас я лишь выражу ей своё крайнее нерасположение. Приглашу её во дворец для беседы и сделаю так, что она впредь не посмеет появиться при дворе, чтобы не запятнать себя позором.

   — Как ты собираешься с ней поступить? — удивилась Ливия.

Лукаво усмехнувшись, Тиберий посмотрел ей в глаза:

   — Я сделаю так, что она будет вынуждена прилюдно нанести оскорбление своему кесарю, — сказал он.

Обняв Тиберия за плечи, Эварна прижалась к его руке.

   — Мне жаль Агриппину, — произнесла она. — Может быть, ты помилуешь её?

   — Увы, Эварна, — ответил Тиберий. — Даже ради тебя я не имею права её помиловать, — и он нежно погладил чёрные кудри любовницы.

Тем же вечером оба старших сына Германика были арестованы. Гай Калигула избежал ареста — малыш пока оставался в доме своей бабушки, Антонии, но в любой момент решение Тиберия могло сделать его участь весьма незавидной.

Едва рассвело, Тиберий отправил к Агриппине слугу с приглашением прийти ко двору.

Всю ночь молодая женщина провела без сна, рыдая и выкрикивая оскорбления в адрес кесаря, но, получив приглашение, быстро взяла себя в руки, ибо при личной встрече надеялась добиться свободы для сыновей.

В последнее время Агриппина часто посещала двор. Её видели не только в амфитеатре, Цирке и домах знатных граждан, но и во дворце Тиберия, куда она приходила, чтобы пообщаться с людьми, испытывающими к ней симпатию. Те, кто прежде поддерживал Германика, теперь сплотились вокруг его вдовы.

Ливию настораживало поведение Агриппины. Ливия уже не сомневалась в том, что именно Агриппина могла стоять за коварным убийством Друза.

Агриппина прибыла в восемь вечера, как только над Палатином начало клониться к закату солнце. Слуги, которые её сопровождали, остались в вестибюле. Встретив гостью, Сеян, не вступая с ней в разговоры, проводил её в покои Тиберия.

Преторианцы дежурили вдоль галереи и коридора, через которые шла Агриппина. Она сразу же поняла, что кесарь усилил охрану, потому что боялся за свою жизнь.

   — Из-за подозрительности он взял под стражу и моих сыновей, — пробормотала она.

Двери в зал, где её ждал Тиберий, открыли рабы. Она оказалась в его личных покоях, в которых в тот вечер было на удивление многолюдно.

Тиберий сидел в кресле перед невысоким столом, на котором находились фрукты, сладости и вино. У выхода на террасу и возле стены Агриппина заметила Ливию, Клавдия, Ливиллу, Ирода Агриппу и нескольких сенаторов. Когда дверь гулко закрылась за её спиной, к стоявшим у стены присоединился и Сеян, заняв место возле Ирода Агриппы.

   — Не буду говорить, что рад видеть тебя. — Произнёс Тиберий, холодно глядя на Агриппину. — Ибо до меня доходят слухи об оскорблениях в мой адрес, звучащие из твоих уст. Но я не гневаюсь на тебя. Наши судьбы переплетены. Ты винишь меня в гибели своего мужа, а я недавно потерял единственного сына.

   — И поэтому вы велели арестовать моих детей?! — дерзко воскликнула Агриппина.

В зале прокатился ропот. Всех присутствующих возмутила решительность этой женщины.

Тиберий поморщился:

   — Я велел их арестовать потому, что забочусь о благе государства, — сказал он. — После гибели Друза я не выбрал наследника. А твои сыновья — мои родственники. Они имеют право претендовать на трон.

   — Отпусти их, государь, — молвила Агриппина, сделав шаг к креслу Тиберия. — Неужели ты думаешь, что я буду готовить переворот и пожелаю сделать одного из них кесарем?

   — Возможно, — задумчиво ответил Тиберий. — Ведь ты всегда обладала храбростью и стойкостью. Ты сопровождала мужа в походах, тебя любят солдаты, перед тобой преклоняется народ... Если вдруг ты решишь бороться за власть — у тебя появятся союзники. А меня ты ненавидишь и не откажешься свергнуть ради сыновей.

На полных губах Агриппины возникла презрительная улыбка. В голубых очах сверкнули слёзы:

   — Ах, трусость вам тоже свойственна, государь! Вы боитесь за свою жизнь после того, как боги покарали вас за убийство Германика! И потерять власть вы тоже боитесь. Хотя сначала лицемерно отказывались править, выступая в Сенате и не желая становиться кесарем!

От подобных речей все присутствующие испуганно смолкли. Обычно Тиберий не позволял, чтобы его поносили, и даже за меньшие оскорбления бросал людей в тюрьму. Но в этот раз он держал себя хладнокровно и невозмутимо.

   — Ты, Агриппина, считаешь меня виновным в том, что не царствуешь? — спросил он.

   — Многие знают, что мой дед Октавиан гораздо больше хотел видеть кесарем Германика, чем вас! Германик всё же считался вашим преемником, Тиберий! И его любили римляне! Вы, опасаясь, что он вас свергнет, решили от него избавиться, — Агриппина зарыдала, охватив голову руками. — Не хотела я царствовать! Я хочу одного — справедливости!

Среди присутствующих многие сочувствовали ей, но боялись Тиберия. С ним приходилось считаться. Поэтому никто не заступился за Агриппину — все молчали.

   — Мы все ищем справедливости, — ответил Тиберий. — И я, как и ты, её ищу... Не будем обвинять друг друга на словах. Это всё равно ни к чему не приведёт.

   — Ах, верно, — вздохнула Агриппина, подняв на него взор.

Взяв из вазочки яблоко, Тиберий с улыбкой протянул его молодой женщине. Несколько секунд Агриппина находилась в нерешительности. Съев яблоко, она подвергалась риску. Но отказ мог оскорбить кесаря перед самыми знатными людьми двора. Ведь отказавшись, Агриппина подчёркивала то, что он убийца.

   — Прими это яблоко и отведай в знак моего расположения, — сказал Тиберий, продолжая протягивать яблоко молодой женщине.

Агриппина пребывала в нерешительности. Гости напряжённо следили за ней. Одинокая, усталая, она понимала, что ей никогда не победить в схватке Тиберия. Её противник был опытным, коварным человеком, наделённым могуществом и умом. А она оставалась молодой, полной страсти женщиной.

   — Я не приму ваш дар, государь. Прошу меня простить.

   — Не примешь? Считаешь, что я убийца? — хмыкнул Тиберий. — Вот кем ты желаешь выставить меня пред моей матерью и приближёнными!

И взяв с подноса нож, он разрезал яблоко. Агриппина, трепеща от волнения, следила за тем, как он ел яблоко. Она почувствовала себя дурно. Пред её глазами поплыли круги.

   — Сеян, — молвил Тиберий, доев яблоко. — Проводи госпожу Агриппину в вестибюль. Она уже уходит.

Поклонившись, Сеян направился к Агриппине. Всё ещё растерянная, дрожащая, она покинула зал. Гости глядели ей вслед насмешливыми и осуждающими взорами.

   — Эта дура считает, что в будущем её ждёт власть, — шепнула Ливилла Клавдию. — Но поверь, что никто из её сыновей не сможет править Римом.

   — Тиберий взял под стражу лишь двоих! — возразил Клавдий. — Калигула на свободе.

   — Ненадолго! — фыркнула его сестра.

Когда Агриппина покинула зал, Тиберий позволил всем присутствующим разойтись. Он был доволен поражением Агриппины. Теперь ему будет просто обвинить её в разжигании мятежа и арестовать следом за сыновьями. Он победил её даже быстрее, чем Германика. Но всё же пока оставались сомнения в её причастности к убийству Друза, он не мог чувствовать себя в безопасности.

ГЛАВА 53

Рим действовал на Тиберия угнетающе. Шум города, дым, вырывающийся из труб трактиров, стройки, жара постепенно сделали его жизнь в городе невыносимой. Кроме страхов перед врагами его мучил тяжёлый климат и летняя духота. По ночам он стал плохо спать.

Несколько лет назад Тиберий уже думал о том, чтобы навсегда покинуть Рим и править подданными, удалившись в провинцию. Сейчас его выбор пал на остров Капри. Это место располагалось в окружении моря, и там, вдали от городской сумятицы и происков врагов, Тиберий вполне мог жить новой жизнью.

Он решил, что устроит на Капри свой императорский двор, но доступ к себе ограничит. Сенаторы, желающие доставить ему важные документы, будут изредка его посещать.

Во время его отсутствия в Риме за дворцом присмотрит Сеян. К тому же Сеяну он доверит и несколько важных должностей. Иногда претор будет приезжать к нему.

Ливию он с собой не возьмёт. Она всегда хотела власти в Риме, и она её получит, но эта власть будет строго ограничена. В Риме для Тиберия будет от неё больше проку, чем на Капри.

Вдали от родины ему требовался распорядитель наслаждений. Он намеревался жить там в обычной для себя роскоши, и поэтому Приск был тоже в числе тех, кто ехал с ним.

Когда он сообщил Вебуллену о намерениях оставить Рим, тот сразу же предложил ему виллу Юпитера, недавно возведённую на Капри в качестве загородного поместья.

   — А эта вилла надёжно охраняется? — спросил Тиберий, прогуливаясь с Вебулленом по парку вблизи Капитолия.

   — Очень! — отозвался толстяк. — Она возведена на берегу вокруг горы. Её можно охранять и внутри, если взять с собой стражу.

   — Она должна быть большой, чтобы я содержал свой двор.

   — Вилла Юпитера огромна.

В таком случае я согласен укрыться в её стенах. А на соседние виллы, возведённые Октавианом, я буду иногда приезжать для ночлега. Таким образом, мои враги не сумеют меня выследить.

Взяв кесаря за руку, Эварна улыбнулась ему.

   — А меня ты возьмёшь с собой? — осведомилась она.

Кесарь пристально взглянул на неё. В Эварне смешалось много кровей — сирийская, греческая, персидская... Девушка словно воплощала собой ту огромную основную часть Великой Империи, что лежала за пределами города Рима.

А потом Тиберий вновь подумал о Друзе. Кроме него, кесарь мало кого любил. Но Эварна не оставила Тиберия равнодушным, несмотря на то что женой она никогда ему не была. Тем не менее она продолжала всей душой любить его и желала всюду за ним следовать. Её не пугало то, что он — тиран, то, что его обвиняют в убийстве Германика, то, что он жесток, лицемерен и хитёр, то, что он делит ложе не только с женщинами, но и с юношами. Эварна действительно любила его, а истинная любовь никогда не исчезнет из сердца.

   — У тебя есть выбор, и ты это знаешь, — негромко произнёс Тиберий. — Я оставлю тебе богатство и подарки, которые ты от меня получила, если ты всё же откажешься от жизни на Капри. Ведь там не будет того веселья, что ты познала в Риме.

   — Мне ничего не нужно, кроме одного — быть с тобой, мой дорогой господин, — ответила Эварна.

   — Тогда твоё желание вполне осуществимо, — сказал кесарь. — Через пару недель мы навсегда уедем из Рима.

Тем же вечером он вызвал к себе Сеяна. После убийства Друза претор торжествовал свою победу, но внешне продолжал сохранять сдержанность и притворялся, будто занят поиском виновников. Прибыв во дворец, он сразу же уединился с Тиберием, который собирался вручить ему важный указ и наставления перед отбытием на Капри.

Тиберий был бледен, угрюм, мрачен. Убийство сына не только сделало его ещё более подозрительным, чем прежде, но и навеки поселило в нём печаль. Он сидел в дальнем углу покоев, погруженных в сумрак и дым курящихся благовоний, и вертел в тонкой руке свиток, скреплённый собственной печатью.

Оказавшись с ним наедине в большом полутёмном зале, Сеян стоял в нерешительности. До него уже успели дойти слухи о том, что кесарь покидает Рим, и он боялся выдать Тиберию переполнявшее его ликование. Сеян знал, что в отсутствие Тиберия ничто не помешает ему завладеть властью в Империи.

Ливилла была Сеяну уже не нужна. Он подозревал, что она начнёт настаивать на их браке, и хотя женитьба на племяннице кесаря утвердила бы положение Сеяна при дворе, для него было бы предпочтительнее прекратить их порочную связь. Его раздражал вздорный нрав и глупость Ливиллы. С Лигдом он тоже успел частично расплатиться, но скопец продолжал служить при дворе, чтобы своим уходом не насторожить кесаря.

   — Ты уже слышал о том, что я переезжаю на Капри, — молвил Тиберий. — Тем не менее в Риме мне нужен надёжный человек, которому я могу доверять и который будет исполнять мою волю во время моего отсутствия. Я избрал тебя. Вот приказ, дающий тебе большие полномочия.

Помни, что все законы, принимаемые в Сенате, будут рассматриваться мной. Власть над армией гоже, как и прежде, принадлежит кесарю. Каждый шаг, каждое принимаемое решение тебе тоже придётся обсуждать со мной. Ты сможешь приезжать ко мне или присылать ко мне своих людей. По сути, ты превратишься в моего наместника.

   — А ваша матушка не станет возражать против вашего приказа? — спросил Сеян. — Ведь она вряд ли положительно отнесётся к тому, что вы назначили меня своим наместником в Риме.

   — Мне безразлично мнение матери, — молвил Тиберий и передал Сеяну свиток. — Для меня важно лишь то, что я доверяю тебе.

Не в силах сдержать усмешку, Сеян прижал свиток к груди.

   — Благодарю за великую честь, Август, — произнёс он. — Ваше доверие бесценно.

   — Позаботься о нашей безопасности, — сказал кесарь. — И разыщи наконец подлых виновников убийства Друза.

   — Конечно, о, Август, — опустив взор, Сеян вздохнул. — Могу я сообщить вам новость, которая, вполне возможно, вас огорчит?

   — Я внимал самым ужасным новостям, — пожал плечами Тиберий. — Что ты хочешь поведать мне?

   — Видите ли, государь... Ливилла, вдова Друза, ведёт себя крайне легкомысленно. Она интересуется мной, с недавних пор... Но я женат и люблю Апикату. Прошу вас, если она будет писать вам на Капри послания, в которых начнёт умолять вас повлиять на меня и убедить меня развестись с Апикатой, не соглашайтесь.

   — Ливилла всегда была крайне непостоянной и твои слова меня не удивили, — признался Тиберий. — Однако я придерживаюсь твоей стороны, невзирая на то что она дочь моего родного брата. Никогда в угоду обстоятельств я не стану разводить мужа с женой.

   — Спасибо, государь, — склонил голову Сеян, трепеща от радости. Теперь у него появилась возможность беспрепятственно избавиться от Ливиллы.

   — В моё отсутствие, — продолжал Тиберий. — Тебе предстоит арестовать Агриппину. Отправь её на Пандатерию, в дом, где содержалась её мать. Вокруг неё начали собираться люди, недовольные моим правлением. Это может обернуться заговором.

   — Но Агриппина — внучка Октавиана, и её любят в народе, — возразил Сеян.

   — Мне всё равно, что римляне будут меня ещё больше презирать. Пусть Агриппина остаётся на Пандатерии. Её условия содержания должны быть суровы. Ссылка сыновей и вдовы Германика защитит престол от происков врагов.

   — Я повинуюсь тебе, государь, — отозвался Сеян.

Кивнув, Тиберий прислонился затылком к стене. Его лицо скрылось во мраке зала.

   — Потомки скажут, что я вверг свою страну во власть тирании, но только я сумел поднять титул кесаря на место, равное богам, заставил Империю относиться к себе как к государю. Октавиан был прост с людьми и жил как обычный горожанин, что поставило семью, правившую великими нациями, на один уровень со слугами. За моей спиной слишком часто звучали насмешки, чтобы я мог позволить продолжаться подобному. Теперь все видят во мне владыку мира.

   — Такой подход к управлению Империей следует назвать мудрым, — льстиво молвил Сеян.

Тиберий, презрительно усмехнувшись, остановил его:

   — Нет, нет! Не опускайся до лицемерия, Сеян! Я ценю тебя за искренность. Говори лучше, что ты просто не можешь осуждать своего кесаря.

Помолчав немного, Сеян улыбнулся:

   — Вы правы, государь, — ответил он.

Через две недели Тиберий, окружённый небольшой свитой и огромным отрядом преторианцев, покинул Рим.

Перед его отъездом Ливия искала с ним встречи наедине, но тщетно. Предполагая, что она будет молить его не уезжать, Тиберий запретил страже впускать её в свои покои. Однако перед тем, как он сел в паланкин и велел кортежу следовать от дворца к городским воротам, Ливии, вышедшей на крыльцо, удалось-таки заключить сына в объятия. Тиберий видел слёзы и боль разлуки в глубине её больших синих глаз. На миг его сердце дрогнуло, но он не позволил эмоциям взять верх над разумом.

После Тиберия Ливия пожелала обнять Эварну. Будучи хорошей свекровью для обеих жён Тиберия, она столь же тепло относилась и к этой девушке, сумевшей своей любовью растопить лёд в душе сына.

   — Заботься о нём, — шепнула Ливия Эварне. — И помни, что его никто не любит так, как любим мы, — затем, уже не сдерживая рыданий, она завернулась в шёлк и отступила к крыльцу.

Впервые за всю историю Рима его правитель оставлял столицу и переносил свой двор в другое место. Рим всегда оставался душой государства, но отныне кесарь будет находиться вдали от него. Подозрительность, тревога и собственные пережитые страдания гнали его прочь от родины.

ГЛАВА 54

В саду за окном дома Антонии громко стрекотали цикады. Возле масляной лампы, горящей на столе, кружились мотыльки.

Сидя на скамейке у постели Гая Калигулы, Агриппина с нежностью напевала ему колыбельную. Это была очень старая песня, которой она научилась у Лиоды. Много лет назад, когда Агриппина не могла заснуть, старая рабыня подолгу пела ей.

Калигула напоминал внешностью Агриппину. Но цвет волос ему передался от отца. «Со временем Гай станет красивым и благородным», — так предполагала Агриппина, глядя на спящего белокурого мальчика.

В углу комнаты Лиода перебирала в вазочке фрукты, убирая те, что были недостаточно зрелыми. Калигула не любил кислое.

   — Послушай, — вдруг тихо сказала Агриппина и повернулась к рабыне, — В тот далёкий вечер, когда ты читала линии на моей руке, что тебя так сильно испугало? Ты увидела жестокую гибель моего мужа?

Лиода не ожидала этого разговора. Подняв взор на Агриппину, она тяжело вздохнула:

   — Неужели вам так хочется узнать сие, госпожа? Вдруг мой ответ вас испугает?

В глазах Агриппины сверкало любопытство. Опасаясь разбудить Гая, она пересела поближе к Лиоде и взяла её за руки. Пальцы у старой рабыни загрубели от домашней работы и старости. На тыльной стороне рук вздулись вены.

   — Умоляю, расскажи мне! — попросила Агриппина.

   — Нет, — нахмурилась Лиода.

   — Но почему?

   — Не стоит знать будущее, госпожа. Оно способно вас напугать.

   — Значит, не гибель Германика взволновала тебя?

   — Мне известно, как пылко вы любили его, госпожа, но из-за него я не стала бы так огорчаться.

   — Всё же тебе известна моя судьба?!

Лиода согласно кивнула голой. Смуглое, некрасивое лицо старой рабыни помрачнело от досады.

Агриппина лишь крепче сжала её ладони:

   — Молю тебя, Лиода! Расскажи! К тому же нечестно — знать обо мне что-то важное и не сообщить. В конце концов, речь идёт о моей судьбе!

   — Ну, хорошо, — молвила Лиода и пригладила распущенные вдоль плеч кудри Агриппины. — Я знаю, что судьба ваша ужасна, госпожа. Не такой должна быть участь внучки Октавиана Августа. И тем не менее от грядущего никто не может скрыться. Никому не удалось добровольно избежать будущего.

   — Что же страшного ждёт меня? — прошептала Агриппина.

   — С вами поступят так же, как поступили с вашей матерью, Юлией. Я видела удивительное сходство в ваших судьбах. Как и её, вас ждёт изгнание и убийство.

Сдвинув брови, Агриппина опустила голову. Она раздумывала над словами рабыни.

   — Это Тиберий расправится со мной? — спросила она.

   — Да. Он.

   — Ужасно! Убийца моего мужа восторжествует надо мной! А где же справедливость?

   — Увы, госпожа. Боги испытывают нас, — произнесла Лиода.

   — А что будет с Гаем? Ведь Тиберий уже арестовал двух моих сыновей! Но Гай... Он же ещё совсем ребёнок! — пробормотала Агриппина.

   — Когда-то я предрекла вам, что один из ваших сыновей станет царём, — вдруг сказала Лиода. — Вчера я изучала ладошку Гая. Это его судьба.

   — Гай будет кесарем? — недоверчиво произнесла Агриппина.

   — Да. Пусть это вас утешит.

В тот момент во дворе дома послышались голоса и звон оружия. На крыльцо поднялся отряд стражи. Центурион громко постучал в дверь.

Встрепенувшись, Агриппина устремилась к окну. Её сердце бешено забилось в груди от страха. Первая её мысль была о Гае.

   — Быть может, кесарь велел арестовать его? — прошептала она и, велев Лиоде оставаться с мальчиком, решительно направилась к дверям.

Голоса стражников звучали уже в вестибюле. Рабы, разбуженная Антония, Клавдий, дети в растерянности толпились на лестнице. «Он не получит Гая! Не получит!» — в ярости подумала Агриппина, проталкиваясь сквозь собравшихся родственников и слуг.

   — Передай Августу, что он не получит моего сына! — дерзко вскричала она, глядя в глаза центуриону.

Тот долго и внимательно изучал её, а потом поднял руку, сжимая указ.

   — Госпожа Агриппина, у меня распоряжение, подписанное претором Луцием Сеяном, согласно которому мы обязаны взять вас под стражу, — сказал он.

   — Теперь Сеян командует римскими солдатами?! — воскликнула Агриппина.

   — Сеян получил на это одобрение кесаря, — возразил центурион. — Следуйте за нами.

   — Нет! Я не пойду с вами! Я внучка Октавиана, меня любит римляне! На каком основании кесарь посмел арестовать меня? Где доказательства моей вины?

   — Агриппина, — произнесла Антония, осторожно тронув невестку за плечо. — Не лучше ли тебе покориться?

   — Никогда! — резко возразила Агриппина и вскинула голову. — Я уже покорилась, отдав Тиберию двух моих сыновей. Он хочет искоренить нас всех, ибо боится заговоров! Но и для него существует кара! Боги уже покарали его, когда Друз повторил участь Германика! Кесари — тоже люди, и для них, как и для остальных, есть наказание свыше.

Не вступая с ней в спор, стражники взбежали по лестнице и, схватив Агриппину за руки, волоком потащили к выходу.

   — Отпустите меня! Вы не имеете права так со мной обращаться! Антония! Иди к сенаторам! Пусть государственные мужи Рима, глаголющие от имени народа, заступятся за меня! — требовала Агриппина, но Антония лишь горько плакала.

Клавдий, опустившись на колени, крепко зажал уши ладонями. По его щекам текли слёзы. Он успел горячо полюбить Агриппину и её детей, которые приходились ему родными племянниками. Старшая из девочек Германика, как и её мать, носившая имя Агриппина, нежно обвила руками шею Клавдия. Ей было жаль свою мать, но и дяде она тоже сочувствовала.

Тем временем вопли и яростные протесты Агриппины стихли вдали. Дверь на улицу оставалась по-прежнему распахнута. По вестибюлю гулял ночной ветер.

Наконец один из рабов захлопнул дверь. Ничего не говоря, Антония медленно пересекла коридор и, пройдя мимо Клавдия, направилась в свои покои. Она не смогла бы добиться от сенаторов заступничества. Те во всём слушались кесаря. Агриппина была обречена. Тиберий боялся её, заговоров и мятежей.

ГЛАВА 55

Расположенный в нескольких милях от берегов Кампании, остров Капри издали изумлял мореплавателей своей красотой. Его высокие берега и горы поросли зелёными рощами, над которыми безмятежно разливало золотое зарево, щедрое на тепло, южное солнце. Море в бухтах имело густой, синий оттенок, во многом напоминая Тиберию его собственный цвет глаз.

Он хорошо знал, что Октавиан выкупил этот остров у греков много лет тому назад и любил изредка приезжать сюда для отдыха. Именно ради его визитов здесь и возвели несколько скромных вилл, которые отныне станут домами Тиберия. Каждую неделю он, кесарь Римской империи, намерен переезжать с виллы на виллу, и никто до момента отъезда не должен знать, в каком из жилищ он устроится на ночлег. Так ведут себя кошки. Они часто меняют место ночлега, опасаясь врагов.

Высадившись на берег, Тиберий сразу же объявил свите о намерении отправиться на виллу Дамекута. При входе императорской галеры в бухту, Приск и Вебуллен издали показывали ему эту виллу, возвышавшуюся в северной части острова, чей фасад в окружении зелёной кипарисовой рощи украшали статуи героев легенд, а крыльцо — ряд могучих колонн.

Первые ночи Тиберий хотел провести здесь. Затем он планировал временно переехать на виллу Юпитера, о которой ему говорил в Риме Вебуллен.

— Мне придётся издать указ о постройке здесь ещё шести-семи вилл, — размышлял он, ступая по каменистой тропе, вьющейся вдоль склона утёса. — Моё пребывание в одном из четырёх домов, способно легко вывести на меня убийц. А если дворцов будет, скажем, десять, я окажусь в сравнительной безопасности.

Вилла Дамекута поражала своей изысканностью как снаружи, так и внутри. Едва поднявшись на просторное крыльцо с навеки застывшими статуями вакханцев, Тиберий удивился той изысканной красоте, что царила вокруг. Он направился в вестибюль, где били фонтаны и дежурили слуги, побывал в роскошной трапезной, оценив её богатую обстановку и остался весьма доволен. На верхних этажах располагались многочисленные комнаты для приближённых, и огромные залы для увеселений.

Избрав себе покои в дальней части дворца, он вышел на террасу и с её высоты насладился видом, простиравшимся у подножия виллы.

На море было безветренно. Солнечные лучи искрились на поверхности воды. Положив ладони на каменные перила, нагретые зноем, Тиберий закрыл глаза. Ему нравилось внимать шелесту ветра в кронах рощи.

   — Государь, я бы хотел поведать вам о любопытной особенности здешних мест, — сказал Приск, приближаясь к Тиберию. — Вы вряд ли об этом слышали.

   — Что же это за особенность? — спросил Тиберий, щурясь от ярких лучей и с улыбкой глядя на Приска.

   — У северной скалы вблизи виллы есть достопримечательность, известная ещё финикийцам, задолго до эпохи владычества греков, — произнёс распорядитель наслаждений. — Это Голубая пещера, находящаяся в скале. Во время шторма её заливает, но когда на море спокойствие, туда можно попасть на лодке со стороны бухты. Ходят слухи, что вода в пещере имеет необычайный лазурный оттенок... Нет ничего прекраснее...

   — Ты меня заинтересовал, — хмыкнул Тиберий. — Я хочу взглянуть на Голубую пещеру, и если она действительно столь великолепна, я превращу её в место для купания.

Вечером он потребовал, чтобы двое рыбаков, которых разыскал Приск, отвезли его в Голубую пещеру. Кесарь предпочёл отправиться туда на лодке, взяв с собой лишь нескольких верных ему преторианцев.

Море по-прежнему было ласковым и чистым. По поверхности бежали небольшие волны, вызванные поднявшимся ветерком. Держа в руках горящие факелы, преторианцы стояли в лодке, зорко следя за берегом. В случае необходимости они были готовы сразиться за своего государя.

Рыбаки сидели на вёслах, направляя лодку к скале, торчащей у оконечности мыса. Звёзды ярко сияли в огромном небе над головой Тиберия. Полнолуние. Свет сияющего в вышине диска озарял предметы, тонущие в ночи.

Тиберий хорошо видел в темноте. Особенно острой его зоркость становилась после долгого сна. Но сейчас очертания мыса представали перед ним, объятые светом луны. Он увидел большой полукруглый, с природными неровностями свод, за которым располагался вход в пещеру. Под сводом плескались небольшие волны.

   — Это здесь, — молвил рыбак.

Лодка проследовала внутрь пещеры. Её пол тонул в глубокой синей воде. Оттенок приобретался из-за преломления лучей луны или солнца, сиявших снаружи. Лазурь. Пропасть лазури. Изъеденные морем стены были не слишком высоки, но крепки, и тонули во мгле. Плеск волн эхом отдавался под куполом.

Взяв у одного из стражников факел, Тиберий поднял его и озарил пещеру, с восхищением её осматривая. Солдаты тоже не скрывали восторга.

   — Лишь боги умеют создавать подобное великолепие, — сказал кто-то из них.

Тиберий бросил факел в воду и стал расстёгивать на себе пояс. Затем он снял сандалии и тунику, оставшись в набедренной повязке. Голубые блики плясали на его обнажённом, белом теле, усыпанном тысячами веснушек.

   — Вот бассейн для истинного повелителя, — усмехнулся Тиберий и спрыгнул в воду.

Разрезая взмахами рук поверхность волн, он отплыл в сторону от лодки, разглядывая утопающую в сумраке пещеру. Ему пришло в голову, что здесь он сможет предаваться впредь разврату вместе со своими приближёнными, но вдруг желание оставить эту пещеру лишь для себя одного изменило его первоначальные намерения.

Вернувшись в лодку, кесарь вновь с чувством глубокого удовлетворения оглядел пещеру.

   — Субрий, — сказал он старшему из стражников. — Выстави вдоль северного побережья надёжную охрану. Пусть следят за бухтой и подступами к Голубой пещере. Отныне лишь я один имею право входить в неё и купаться в её водах.

   — О, да, Август, — кивнул стражник.

После этого Тиберий велел плыть назад к вилле Дамекута.

Ночь была тёплой и дышала ароматами судов и моря. Здесь, вдали от Рима, сенаторов и водоворота придворных интриг, Тиберий впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности, хотя и знал, что это ненадолго.

ГЛАВА 56

В отсутствие кесаря Сеян занимался множеством доверенных ему обязанностей.

Он принимал посланцев других государств, вёл переговоры с торговцами и общался с сенаторами. У него хорошо получалось управлять делами Империи, и все люди, даже враги, в душе признавали его таланты. Раньше его считали солдатом, добившимся доверия и расположения самого подозрительного человека в Риме. Теперь в нём видели возможного преемника и будущего кесаря.

Для того чтобы получить право стать наследником Тиберия, у Сеяна было всё — знатное происхождение, богатство, влияние, хитрость. Со временем он, возможно, убедит Тиберия сделать его преемником или просто совершит переворот, свергнув законного кесаря и захватив власть.

Сеяну везло. Его заговор пока никто не раскрыл. От себя он ловко сумел отвести подозрения. Со скопцом он постепенно расплачивался обещанным золотом. Сначала многие придворные удивлялись, что Лигд, отведав воду, не заболел, но скопец сообщил, что, почувствовав дурноту, сразу принял териак[22], предотвратив тем самым развитие болезни.

Всё в жизни Сеяна складывалось на редкость удачно. В Риме он исполнял приказы Тиберия, привозимые ему с Капри, и вершил собственные дела, пользуясь властью. Но он не имел права издавать законы или руководить армией, как не имел права самому судить родственников Тиберия. А между тем именно они особенно раздражали и пугали его.

Он боялся Агриппину, которая, несмотря на ссылку, имела в Риме друзей. Эти друзья были влиятельными и могущественными людьми, они могли устроить переворот, чтобы посадить на престол одного из её сыновей. Оба старших отпрыска Германика находились в изгнании, но от того не становились менее опасными, пользуясь народной любовью, ибо в Риме почитали их отца.

С Ливиллой Сеян старался не видеться. Сначала он объяснял ей это тем, что их обвинят в заговоре против Друза, если всплывёт наружу существовавшая между ними связь. Но Ливилла страдала без него, скучала в его отсутствие, и он знал, что у неё неуравновешенная и вздорная натура. От таких, как Ливилла, можно ждать любой подлости, совершенной в состоянии внезапно вспыхнувшего гнева. Сеян не желал возобновлять свои отношения с ней. Выгоды ему их связь не принесёт.

Как-то вечером, прогуливаясь на террасе своего дома, Сеян заметил, что рабы, открывшие ворота в сад, спорят о чём-то с закутанной в накидку молодой женщиной. Он сразу же заподозрил, что это Ливилла.

Процедив сквозь зубы ругательства, он босиком, в неподпоясанной тунике спустился с террасы и подошёл к воротам. Обернувшись в сторону дома, он подумал про Апикату или детей. Ему бы не хотелось, чтобы те стали свидетелями его разговора с Ливиллой. Жена была слишком ревнива и весьма проницательна.

Ливилла выглядела отвратительно. От бессонных ночей и слёз её глаза воспалились, прекрасное лицо было бледным, под глазами темнели круги. Окружающие думали, что она страдает из-за гибели Друза, но на самом деле причина крылась в её неразделённой любви. При виде Сеяна её пухлые губы нервно задрожали, она улыбнулась ему.

— Сеян, — прошептала она и взяла его за руку.

Он грубо оттолкнул её.

   — Зачем ты пришла сюда?

   — Я могла бы прийти и во дворец, но побоялась, что ты разгневаешься, ведь мой визит туда вызовет ещё больше подозрений, — хмыкнула Ливилла. В её голубых глазах читалась боль, радость, тревога, тоска... Она всё ещё любила его.

   — Апиката может узнать, что мы любовники! — резко молвил он.

   — Пусть знает! Друза уже давно нет, я свободна! Никто не в праве мне запретить вновь выйти замуж! — воскликнула Ливилла. — И я намерена выйти именно за тебя!

Сеян расхохотался.

   — Не бывать этому! — крикнул он.

   — Но... Но ведь ты же обещал, что женишься на мне, если я буду действовать с тобой заодно!

Повернувшись к растерянным рабам, Сеян в ярости велел им возвращаться в дом. Оставшись наедине с Ливиллой, он крепко взял её за руку повыше локтя и толкнул к воротам.

   — Я лгал тебе! Я использовал тебя лишь потому, что собирался расправиться с Друзом! Сначала ты была для меня развлечением, но потом я понял, что смогу воспользоваться твоей любовью для достижения своих целей. Я изведу весь род Цезарей! Сначала я убил Друза, потом убью сыновей Германика! Моли Юнону, чтобы она защитила от меня Гемелла, который тоже вашей крови! Я Луций Элий Сеян — буду новым кесарем! Я сяду на трон Рима! Пусть твой дядя и дальше прячется от врагов на Капри! Мне ничего не стоит его свергнуть! — закричал Сеян.

Из всего им произнесённого Ливиллу сильнее всего задело то, что он не любил её, использовал и обманул. Зарыдав, она закрыла лицо ладонями:

   — Сеян! Я племянница кесаря, не забывай об этом! Я поеду к Тиберию и всё ему про тебя расскажу! Он покарает тебя!

   — Тиберий доверяет лишь мне во всём государстве. Ты полагаешь, будто он поверит тебе?! Как ты глупа! — засмеялся Друз. — Он покарает свою племянницу, как уже покарал Германика, а я останусь жить и буду счастлив! Я изведу всех вас по одному! И в конце концов убью Тиберия!

   — Прошу тебя, позволь мне хотя бы остаться твоей любовницей и иногда тебя видеть! — взмолилась Ливилла. — Мы можем встречаться в доме у Лигда... Ты ведь знаешь, что скопец приобрёл дом на деньги, которые ты выплачиваешь ему за участие в убийстве Друза!

   — Нет, — твёрдо произнёс Сеян. — Не желаю продолжать встречи. Тебе больно, Ливилла. Но ты должна понимать, что я расстаюсь с тобой ради нашей безопасности.

Упав на колени, Ливилла простёрла к нему руки:

   — Молю тебя! Не прогоняй! Позволь мне быть рядом! Любовь моя! Жизнь моя! — застонала она, обливаясь слезами.

Но Сеян грубо оттолкнул Ливиллу, и она, упав лицом на землю, завыла. Накидка соскользнула с её головы, открыв распущенные золотистые кудри.

   — Убирайся! Отныне я запрещаю тебе не только приближаться к моему дому, но и бывать при дворе! — прошептал он.

   — Ты не имеешь права мне запретить посещать двор! — крикнула Ливилла.

   — Через короткое время я буду кесарем и у меня сосредоточится вся власть, поэтому я имею право даже арестовать тебя и твоих родственников!

Внезапно до слуха разъярённого Сеяна долетел испуганный возглас. Он резко обернулся и увидел Апикату, которая стояла на дорожке, ведущей через сад к террасе, и в ужасе наблюдала за ними. Вероятно, Апиката находилась здесь достаточно долго, чтобы слышать почти всё из разговора Сеяна с любовницей.

Вскочив, Ливилла торопливо закуталась в накидку и выбежала за ворота. Сеян не собирался её преследовать. Сейчас его больше волновало присутствие жены.

   — Апиката, ты не должна плохо думать обо мне, я только что отослал племянницу кесаря, ибо она, воспылав ко мне страстью, преследовала меня. Кесарь знает об этом, — сдержанно произнёс Сеян, приближаясь к Апикате.

Жена с презрением смотрела на него и ухмылялась:

   — Вы были любовниками и вместе отравили наследника престола. Тебе необходимо, чтобы кесарь сделал тебя своим преемником, и ты избавился от Друза. А её ты использовал. Вы с Лигдом получили выгоду, а Ливилла нашла лишь боль. Я всё слышала. Каждое ваше слово, будто нож, пронзало мне сердце.

   — Неважно, что убийство устроили мы с Ливиллой. Главное, что место наследника свободно. Я искореню всех Юлиев-Клавдиев и захвачу власть. У меня есть верные люди, деньги... Ливилла мне не нужна, — Сеян хотел было обнять Апикату, но та, оттолкнув его, решительно зашагала к дому.

   — Она тебе не нужна! И я, конечно, тоже! Тебе нужна лишь власть! Но я не желаю покрывать преступников! И я не стремилась быть женой кесаря! Поэтому я поеду к Тиберию и всё ему расскажу. Я сообщу ему о вашем плане и о том, что вы, втянув в заговор скопца, отравили несчастного Друза. Не желаю молчать! — сказала Апиката.

   — Но я же твой муж! Неужели ты предашь меня?

   — Да, ибо ты первый меня предал.

Догнав и схватив жену за горло, Сеян взвыл от переполнявшей его ненависти и швырнул её под дерево на траву. Его пальцы сжимали горло Апикаты. Поблизости не было никого, кто мог бы вступиться за неё или усмирить гнев Сеяна.

   — Ты угрожаешь разрушить всё, к чему я шёл много лет, Апиката, — говорил он, склонившись к её лицу. — Ты решила помешать мне завладеть престолом и лишить меня доверия кесаря! Не бывать этому! Я уже убил Друза и готов уничтожить всю родню Тиберия, если понадобится! Неужели ты считаешь, что сможешь встать у меня на пути? Дура! Я убью тебя без малейшего колебания, но не позволю вмешаться в государственные дела. Я — будущий кесарь! Молчи — и я сохраню тебе жизнь. Ты даже получишь со временем богатства! Ты поняла меня?

Кашляя и задыхаясь, Апиката с трудом кивнула ему.

— И не вздумай сплетничать обо мне с подругами или выдать меня Ливии, — продолжал Сеян. — Я всё равно выкручусь из самой сложной ситуации, а тебя погублю. Понятно?

Апиката вновь закивала головой.

Разжав пальцы, Сеян в бессилии опустился возле неё на траву. Кровь бешено стучала у него в висках. Скрючившись рядом с ним, Апиката тихо плакала...

Наконец, вскочив, Апиката бегом ринулась в дом. Он не пытался её остановить. Пусть боится. Через несколько дней ему предстоял переезд во дворец, возведённый Тиберием, и он не собирался брать её с собой. Для них отныне лучше жить раздельно. Между ними теперь невосполнимая пропасть. Впрочем, Сеян не умел раскаиваться.

ГЛАВА 57

Макрон, зрелый человек с красивой мужественной внешностью, высокий, улыбчивый, смуглый. Взгляд его ласковых тёмных глаз, вероятно, разбил уже много женских сердец. Гладко выбритое лицо очень приветливо, и поэтому располагает к себе собеседника. У него есть любопытная манера слегка выпячивать нижнюю губу, когда он внимательно слушает говорящего с ним человека.

Он прибыл на Капри с небольшим отрядом преторианцев и сразу же был принят Вебулленом. В те дни Тиберий выбрал своей резиденцией виллу Юпитера, и именно там должна была состояться его встреча с Макроном, который получил назначение от Сеяна и приплыл к кесарю, чтобы возглавить его личную охрану.

Вебуллен встретил Макрона в вестибюле и долго разглядывал, пытаясь понять, достоин ли тот доверия.

— Вы служили несколько лет главой римских вигилов[23], — проговорил Вебуллен. — До этого долгое время находились на службе в родном городе Альба Фуценс, где добились хорошей репутации. Почему же Сеян доверил вам должность при дворе?

   — Полагаю, он выбрал меня за преданность Риму и отвагу, — усмехнулся Макрон.

   — Возможно, вы хорошо его знаете?

   — Нет. Мы почти не общаемся, но ему давно известно о моей верной службе на месте командира вигилов, — и Макрон доброжелательно посмотрел в глаза Вебуллену. В панцире, сандалиях, сжимая шлем под мышкой, он мало чем отличался от обыкновенного солдата.

   — Что же доброго вы совершили, будучи командиром вигилов? — осведомился Вебуллен.

   — Я много раз предотвращал городские беспорядки, — сказал Макрон. — К тому же я всем сердцем люблю Рим и всегда восхищался Октавианом Августом.

   — Но Тиберий вовсе не Октавиан.

   — Неважно! Он его законный наследник. Вы тревожитесь за своего господина, Вебуллен, и это понятно. Но я хочу, чтобы вы знали — Квинт Невий Корд Серторий Макрон прибыл на Капри, чтобы служить кесарю.

   — Я провожу вас к государю, — кивнул Вебуллен. — Следуйте за мной. — И он торопливо пошёл к широкой мраморной лестнице, ведущей на верхний этаж.

Оставив в вестибюле своих солдат, Макрон последовал за ним.

Внутри вилла Юпитера была столь же грандиозной и изысканной, как и снаружи. Её стены украшали барельефы и статуи вакханок в нишах, полы сверкали чудесной мозаикой, сквозь ряды больших окон в галереи врывались порывы морского ветра.

   — На крыльце я видел красивую молодую женщину, — проговорил Макрон, шагая рядом с Вебулленом. — Она прогуливалась с двумя рабынями.

   — Это Эварна, любовница кесаря, — холодно ответил Вебуллен. — Вы, наверное, прежде не раз слышали о ней.

   — Конечно, — кивнул Макрон, — про Эварну знают все в Риме. Мне не приходилось прежде встречать её, но мне известно, что она всегда сопровождает кесаря.

Глубоко вздохнув, Вебуллен покачал головой. Макрон видел, что судьба кесаря весьма волнует этого добродушного толстяка.

   — Кесарю нужны люди вроде вас... Солдаты, готовые проливать ради него свою кровь, — молвил Вебуллен. — Он живёт в постоянном страхе, ему мучают подозрения и мрачные мысли.

   — В Риме говорят, что он сошёл с ума от этих подозрений, — понизив голос, сказал Макрон.

   — Нет. Он не сошёл с ума. Но он во всех окружающих его людях, за исключением лишь нескольких человек, видит врагов. Ему кажется, будто вокруг него плетутся зловещие заговоры, цель которых — свержение его или убийство. Я считаю, что причиной такой чрезмерной подозрительности послужила гибель Друза. Он очень любил своего единственного сына. Виновников убийства до сих пор не нашли.

   — Их поиском занимается Сеян.

   — Да, верно... Сеян... Но кесарю кажется, что враги способны подстроить и его убийство так же, как они подстроили убийство Друза. От них он и скрывается на Капри.

   — А если бы виновников нашли, он вернулся бы в Рим?

   — Вряд ли. Здесь ему спокойнее, чем в Риме. К тому же жизнь любого из правителей — это интриги, а на Капри он от них защищён.

   — Ну, если бы кому-то очень понадобилось до него добраться, то кесарь бы не спасся и на Капри, — усмехнулся Макрон.

   — Именно поэтому он велел выстроить здесь ещё несколько вилл, и почти каждую ночь меняет опочивальню, — произнёс Вебуллен, останавливаясь возле высоких золочёных дверей. — Мы пришли. Будьте внимательны к тому, что говорите, если не желаете быть сброшенным с края утёса.

   — Кесарь приказывает сбрасывать неугодных ему людей с утёса? А что же скажет на это наше правосудие? — удивился Макрон.

   — В том-то и дело, что кесарь нынче и есть правосудие, — грустно улыбнулся Вебуллен и раскрыл одну половину дверей.

Кесарь ждал, сидя в кресле у окна, и лёгкий ветер слегка играл его подстриженными медными локонами. Макрон впервые видел его так близко и сейчас с интересом разглядывал.

Для своего уже зрелого возраста Тиберий выглядел молодо, невзирая на то что пережил много несчастий и испытаний. На его продолговатом лице с тонкими чертами и острым носом с горбинкой, почти не было морщин. Синие большие глаза всё ещё сверкали Живым блеском, свойственным молодости. Под длинными загнутыми ресницами пролегли тени. Необычайное обаяние позволило ему так долго сохранять видимую молодость. Тем не менее в глубине его глаз уже давно таилась тоска и мудрость, свойственные зрелости. Это был человек, познавший сложную жизнь и приобретший опыт.

   — Я — глава римских вигилов... — начал было визитёр.

Тиберий прервал его:

   — Макрон, я хорошо знаю, кто вы. Отныне вам предстоит служба у меня в свите. Думаю, я смогу вам доверять, если Сеян доверяет.

   — На самом деле мы с Сеяном почти не знакомы. Но многие полководцы с радостью поручились бы за меня и подтвердили, что я жажду стать вам полезен, — ответил Макрон.

   — Вот как! — печально произнёс Тиберий и посмотрел ему в глаза. — Постарайтесь в будущем убедить меня в своей надёжности. Полагаю, у вас будут шансы доказать мне свою верность. Вы приняты ко мне на службу. Теперь расскажите, что нового происходит в Риме?

   — Как обычно, государь, у нас много дел, связанных с хозяйственными вопросами, и этим занимаются сенаторы. Жизнь течёт своим чередом.

   — Люди негодуют из-за моего отсутствия?

   — О, нет. Сначала они высказывали неодобрение, но потом смирились.

   — И никто не насмехается над моими опасениями?

   — Никто. А если кто-то и насмехался, мои вигилы их арестовали.

Вновь отвернувшись к окну, Тиберий сдвинул брови.

   — Сеян до сих пор не нашёл виновников убийства Друза? — спросил он угрюмо.

   — Нет, государь.

   — Чем же он занимается, кроме того, что принимает послов из соседних царств и тратит деньги из моей казны?! — впервые в голосе Тиберия прозвучало раздражение, когда он заговорил о Сеяне.

Вебуллен, который присутствовал при этом, удивлённо взглянул на него.

   — Он переехал в ваш дворец, что очень не нравится Ливии, — сказал Макрон. — И живя на широкую ногу, ведёт себя так, словно вы уже провозгласили его своим преемником.

   — Его? Преемником? — презрительно усмехнулся Тиберий. — Мне никогда не приходила в голову мысль, что Сеян достоин стать моим преемником! От него был прок, когда он верно служил мне в должности претора. Он солдат. Я всегда относился к нему лишь как к одному из наиболее преданных мне командиров. Но о передаче ему власти по наследству я не помышлял. У меня был Друз. Сын. Наследник. Теперь его нет. Трудно сказать, кого из родственников я изберу, когда придёт время объявить преемника. Но Сеян мне чужд по крови. Ему не быть кесарем! Пусть лучше занимается хозяйственными вопросами. Мне придётся написать ему послание в Рим и напомнить о его обязанностях, в которые отнюдь не входит жизнь в моём дворце и бессмысленные надежды на престол.

Слушая его, Вебуллен чувствовал огромную радость. Иногда толстяк-советник боялся, что Тиберий попадёт под влияние Сеяна и действительно передаст тому власть. Но этого не случилось. В очередной раз Тиберий поступал как мудрый и справедливый человек.

   — Я восхищен вашей твёрдостью, государь, — сказал Макрон, который разделял мнение Вебуллена. — Ведь Сеян на самом деле всего лишь солдат, отличившийся на службе. Возможно, что и я когда-нибудь смогу сделать у вас при дворе хорошую карьеру.

   — Как только у тебя появится шанс её сделать, я непременно его тебе предоставлю, — сдержанно улыбнулся Тиберий, — ему понравился открытый, честный и прямолинейный Макрон. Такие люди всегда располагали его к себе.

Отпустив Вебуллена и командира вигилов, он, всё ещё негодуя из-за поведения Сеяна, сел к столу и составил послание. Оно было написано в очень жёсткой манере и должно было поставить претора на место. В конце концов, ведь это благодаря Тиберию Сеян правил в Риме. И от желания Тиберия зависело, сколько продлится его власть.

Но кесарь не предугадал главного — Сеян не собирался так легко отказываться от всего, к чему шёл долгие годы.

ГЛАВА 58

В лучах заката к южному берегу острова Капри подошла большая рыбацкая лодка. Солдаты немедленно отправились ей навстречу в небольшой галере, желая узнать, кто и по какому поводу хочет причалить к нынешней резиденции римского владыки.

Оказалось, что это рыбак-неаполитанец, согласившийся за плату подвезти к острову двух персов-актёров. По словам актёров, они ехали навестить сестру Эварну — любовницу кесаря.

Сначала стражники отказывались верить словам персов, но когда те предложили вместе отправиться к Эварне и спросить у неё, правду ли они говорят, решено было именно так и поступить. Если персы лгут, их можно будет крепко поколотить в качестве развлечения. Но если актёры на самом деле приходятся Эварне братьями, то стражники совершат благое дело и, возможно даже, получат одобрение кесаря.

Эварна неторопливо шла по дорожке, вьющейся вдоль крутого склона, к вилле Юпитера, когда её издали окликнул по имени старший из актёров. Его голос был ей до боли знаком. Даже спустя много лет со дня разлуки она узнала Аристарха.

Шагая рядом с Дионисием, в окружении солдат Тиберия, высокий загорелый эфесянин широко улыбался сестре. В его чёрных глазах сияла искренняя радость. Вдоль его плеч, как и прежде, струились кудри волос, но время поселило в них седину.

Дионисий тоже почти не изменился, лишь возмужал и отпустил короткую бороду, как у Аристарха. Он простирал к сестре руки, желая заключить её в объятия.

   — О, боги! О, Артемида Эфесская! — воскликнул Аристарх. — Наша сестра превратилась в истинную жену владыки мира, а мы остались недостойными простолюдинами. Но разве я огорчён? Нет! Я счастлив!

   — Артемида всегда покровительствует девушкам, рождённым в Эфесе, и посылает им пылкую любовь, — засмеялась Эварна и, приблизившись к братьям, поочерёдно расцеловала их.

Стражники с интересом наблюдали за ними.

   — Неужели это на самом деле ваши братья, госпожа Эварна? — спросил один из них.

   — Да, — улыбнулась она. — И я изумлена тем, что они разыскали меня и не побоялись приплыть на Капри.

Оставив солдат у лестницы, Эварна увлекла за собой обоих братьев, пригласив побродить вместе по саду. Там, в тени кипарисов, они могли вести беседу без опасения, что за ними наблюдают.

   — Мы прибыли в Рим в начале месяца, — проговорил Аристарх. — И расспрашивали о тебе у придворных танцоров. Нам рассказали, что теперь в Риме правит претор Луций Сеян, а ты уехала с Тиберием на Капри. В Эфес до нас всё время доходили слухи о тебе. Мы знали, что ты живёшь у кесаря и что Ливия к тебе благоволит. Ты не можешь стать его женой, но тем не менее ты с ним. Скажи, Эварна, ты счастлива?

   — Для меня есть одно счастье — быть с кесарем, — ответила Эварна. — Но его жизнь полна невзгод. Я как могу его поддерживаю, но знаю, что ему тяжело.

   — Мы слышали, что он развлекается и с другими женщинами! И даже юношами не брезгует, — заметил Дионисий. — Ходят слухи, что на Капри он окружил себя невиданным развратом.

Вздрогнув, Эварна внимательно взглянула на брата.

   — Не нам осуждать его, Дионисий, — произнесла она. — Ведь Август правит нами.

   — Верно. Это так, — вздохнул Аристарх и погладил её по руке. — Тем не менее, услышав о том, что ты с ним на Капри, мы с Дионисием отправились в Неаполь, договорились с рыбаком и приплыли сюда, надеясь с тобой встретиться.

   — Я очень скучала, любезные братья, — сказал Эварна. — Но почему с вами нет Трифона? Он остался в Эфесе?

   — Трифон погиб два года назад от лихорадки, — нахмурился Аристарх. — Мы с Дионисием вдвоём зарабатываем себе на хлеб.

   — Погиб? — прошептала Эварна, и в её очах заблестели слёзы.

Да, увы, — и Аристарх нежно обнял сестру.

Ей было больно узнать о гибели Трифона. Их связывали годы, когда они росли вместе под надзором Аристарха, поездки по городам, выступления... Судьба жестока. Особенно же она жестока к простолюдинам.

   — А ещё мы хотели спросить у тебя, сестра, — робко молвил Дионисий, тронув её за плечо. — Не желаешь ли ты покинуть Капри вместе с нами? Сейчас у тебя есть такой шанс. Если кесарь держит тебя здесь против твоей воли, нынче ты можешь уехать вместе с нами.

Отстранившись от Аристарха, Эварна гневно взглянула на Дионисия.

   — Неужели ты считаешь, что я здесь против своей воли?! — воскликнула она. — Я ведь говорила, что счастлива делить с кесарем его испытания! Когда он собирался оставить Рим, то предлагал отпустить меня, сохранив за мной всё золото, что подарил прежде. Но я согласилась разделить его добровольное изгнание.

   — Ходят слухи, что он сошёл с ума от подозрений, — молвил Аристарх.

   — Ты ничего не знаешь об опасностях, которым он подвергается! — возразила Эварна. — Его любимый сын был отравлен, но заговорщики, подстроившие убийство, не найдены. Мне жаль его, ибо нет в Империи человека, более могущественного и страдающего одновременно.

   — Похоже, ты действительно всем сердцем предана ему. — Проговорил Аристарх задумчиво. — Не знаю, нужно ли мне радоваться за тебя, ведь ты живёшь с тираном. Но без него тебе будет хуже, нежели с ним, и мы не станем настаивать на твоём отъезде.

   — Я останусь с ним навсегда, пока один из нас не покинет этот мир, — произнесла Эварна. — Или до тех пор, пока Тиберий сам не прикажет мне уйти.

   — Тогда знай, сестра, что я восхищен твоим мужеством, — ответил Аристарх. — Мы вновь вернёмся в Эфес и продолжим заниматься тем, что у нас лучше всего получается. Если ты когда-нибудь решишь нас найти, то сможешь легко это сделать, ибо мы почти всегда находимся в нашем родном городе.

   — Ах, сестрёнка, — ласково молвил Дионисий. — Мы продолжаем любить тебя, несмотря на то что живём в разлуке.

   — Я тоже часто вас вспоминаю, — улыбнулась Эварна и подставила лицо горячему ветру, дующему с моря. — Я не забыла, как в детстве Аристарх возил нас кататься на лодке. Мы гуляли вдоль берегов, купались в море... Ничто не предвещало в те годы мою судьбу. Разве могла вообразить я, простая дочка ремесленника, что стану делить ложе с кесарем и буду наблюдать жестокие интриги при его дворе? Не могу утверждать, что мне повезло оказаться среди приближённых кесаря, но могу утверждать, что мне повезло встретить человека, всецело завладевшего моей душой. Разве кто-нибудь другой способен потеснить в моём сердце его образ? Нет. Он ведь кесарь. Владыка самой великой Империи мира.

   — А если бы Тиберий вдруг перестал быть кесарем, твои чувства остались бы к нему прежними? — понизив голос, полюбопытствовал Аристарх.

   — Конечно, — без колебаний отозвалась Эварна. — Ведь для меня он всё равно останется кесарем, даже если потеряет своё могущество и трон.

   — Странная судьба у нашей любимой сестрицы — простолюдинки, — засмеялся Аристарх и вновь обнял Эварну. — Постарайся быть счастливой!

Затем её долго сжимал в объятиях Дионисий, тоже погрузившийся в воспоминания детства, когда они с сестрой резвились на берегу и лазали по скалам...

На Капри стемнело. Наступала душная летняя ночь. У мыса громко рокотали набегавшие на отмель волны. Братьям следовало возвращаться к ждущему их рыбаку.

Проводив братьев к берегу, Эварна долго смотрела вслед лодке, в которой они отчалили от мыса. Потом она вновь зашагала к вилле Юпитера, погруженная в воспоминания. Она не забыла Эфес и всё, что связывало её с далёкой родиной, но иногда ей казалось, будто между ней и прошлым уже давно разверзлась глубокая пропасть.

ГЛАВА 59

Получив послание от кесаря, Сеян тем не менее не покинул дворец и продолжал пользоваться доверенной ему властью. Это вызывало недовольство в Сенате и в народе. Он внушал людям ненависть и вызывал в их сердцах зависть и гнев.

Более всего презирала Сеяна его жена Апиката. После того как она узнала о том, что это он стоял за убийством Друза, ей стало стыдно бывать при дворе. Много раз Апикате хотелось поведать Ливии всю правду о своём муже. Но она боялась. Она не смела бросить ему вызов и знала, что проиграет.

По ночам ей не спалось от тревоги. С мужем она больше не общалась, они не виделись, хотя не были разведены. Ливиллу она тоже не встречала. В городе рассказывали, что теперь Ливилла переехала с Гемеллом в дом своей матери, Антонии, и живёт там с Клавдием и детьми Агриппины. Как и Апиката, Ливилла не посещала двора. Сеян велел не пускать бывшую любовницу в здание.

В начале октября до Апикаты дошли испугавшие её слухи о том, будто Сеян планирует чеканить золотые монеты со своим профилем. По всей видимости, он собирался взять власть путём государственного переворота. Апикату эти новости нисколько не удивили. Она знала, что у Сеяна много сторонников среди патрициев и нобилитета, на чьи деньги он может подкупить армию. Новости ей сообщил раб, служивший у Сеяна во дворце.

— Какой позор! — говорила Апиката, выслушивая раба. — Кесарь так благоволил к нему. А он вместо благодарности предал его!

Но она вновь не пошла к Ливии, чтобы предупредить об опасности. В отсутствие Тиберия Ливия утратила былое влияние. Даже если бы она и захотела остановить Сеяна, вряд ли у неё это бы получилось, ведь в Риме могла восстать армия, которую претор подкупит, едва у него появятся деньги. Ливия по-прежнему оставалась всеми почитаемой добропорядочной матроной, потерявшей былую красоту, молодость и здоровье. Власти она не имела.

Теперь у Апикаты оставался только один шанс исправить злодеяния мужа и спасти Империю от переворота. Она решила отправиться на Капри и поведать обо всём самому Тиберию.

Приняв такое решение, она сразу же почувствовала себя увереннее и спокойнее. Когда-то горячо влюблённая в Сеяна, нынче она не испытывала к нему ничего, кроме отвращения. Внезапно открывшиеся ей пороки мужа, его измена с Ливиллой, убийство несчастного Друза, предательство, злоба, ярость вызывали в её душе жажду мести и справедливости. Ей было невыносимо стыдно, что она столько лет прожила в браке с этим жестоким, подлым человеком.

Взяв с собой лишь двух служанок и нескольких рабов для защиты во время путешествия, Апиката отбыла в Кампанию. Оттуда на борту военной галеры, которой предстояло доставить на Капри новый отряд стражников, она отчалила от берегов Италии. Её взяли на борт без лишних вопросов, так как командир отряда знал, что она — жена претора Сеяна.

Во время плавания Апиката молчала. Перед встречей с Тиберием ей следовало собрать всю силу воли, и она не вступала в разговоры со спутниками.

Галера достигла бухты в полдень, когда зарево горячих лучей ослепительно искрилось на голубой поверхности волн. Взор Апикаты, покинувшей корабль следом за солдатами, скользнул по далёким белым стенам наполовину скрытой за зеленью рощи и садов виллы Юпитера. На дороге, ведущей к ней вдоль крутого склона, бродили вооружённые солдаты.

   — Идите за нами, госпожа, — приветливо сказал ей один из стражников, едва услыхав, что на Капри прибыла жена Сеяна. — Мы проводим вас к вилле.

Апиката пошла за солдатами по дорожке мимо раскидистых садов. Невзирая на жаркую погоду её знобило. Ладони рук были влажными. Но она не жалела о своём поступке. Она не испытывала раскаяния. Даже если кесарь покарает её из-за того, что она жена Сеяна, отступать назад не было желания.

   — Справедливость... Необходимая справедливость, — шептала она.

Вилла Юпитера, на которую её привели, изумляла своим размахом и великолепием. Тиберий недавно пристроил несколько башен, украсив их статуями нимф и фавнов. Фрески на круглых куполах тоже изображали плотские утехи.

В галерее Апикате пришлось подождать, пока слуги доложат кесарю о её прибытии. Никто не исключал того, что Тиберий не примет её сейчас, а просто предложит отдохнуть в одной из комнат.

Но кесарь решил принять её. В последнее время он был очень не доволен Сеяном и понимал, что прибытие Апикаты на Капри вызвано важными событиями.

Она прошла за слугой на большую, погруженную в тень террасу, где на невысоком диване, вышитом золотом, возлежал Тиберий. На полу, у подножия дивана, стоял на коленях красивый женственный юноша лет двадцати с распущенными чёрными волосами, спадавшими на плечи. Гладкая смуглая грудь юноши была обнажена, бедра скрывала повязка. Апиката догадалась, что это всего лишь один из многочисленных наложников Тиберия, отношения с которым ничего для него не значат.

Тиберий был без венца, в тунике и лёгких сандалиях. Его левую руку обвивал золотой браслет в виде змеи.

   — Ave Caesar, — прошептала Апиката, склонив голову.

Он внимательно взглянул на неё, сощурив холодные глаза.

   — Что заставило тебя искать со мной встречи, Апиката?

   — Ах, государь... Я бы хотела рассказать вам обо всём наедине.

   — Говори при Трионе. Он глухой и поэтому не сможет поведать кому-нибудь то, что ты мне сообщишь, — ответил Тиберий и, взяв юношу пальцами за подбородок, заставил повернуть к себе голову.

Трион кротко улыбнулся ему.

Вздохнув, Апиката приблизилась. Кроме неё, кесаря и наложника, на террасе больше никого не было. Крепко сжав пальцы рук и набрав в лёгкие воздуха, она возвела взор к куполу.

   — О, мой государь, вас хотят подло предать, оскорбив тем самым ваше доверие.

   — О ком ты? — спроси Тиберий. — Кто меня хочет предать?

   — Человек, который, прикрываясь ложью, делал вид, что верно служит вам долгие годы. Он лицемерно доказывал вам преданность, раскрывая несуществующие заговоры, ссорил вас с вашими родственниками, настраивал против людей, которые к вам питали любовь. Этого человека оставили вы в Риме царствовать вместо себя, вершить государственные дела. Вы одарили его властью, а он, воспользовавшись вашим расположением, платит вам неблагодарностью.

   — Мне известно, что Сеян в последнее время ведёт себя очень дерзко, — заметил Тиберий, нахмурившись. — Но почему я должен верить тебе? Быть может, ты всего лишь решила поссорить меня с ним, отплатив ему за мелкую измену?

   — Вы называете мелкой изменой связь с вашей племянницей?

   — Он говорил, что Ливилла пылает к нему страстью, но жениться на ней он нс намерен.

   — Сеян вас обманывал, — вздохнула Апиката. — Он состоял в порочных отношениях с Ливиллой ещё при жизни Друза. Именно с ней он и решил объединиться, чтобы извести Друза ядом. Ливилла действовала вместе с Сеяном, потому что надеялась, будто он женится на ней. Я сама слышала их разговор в саду моего дома. Лигд, скопец, который пробовал еду и выпивку Друза, в день, когда было устроено убийство, лишь сделал вид, что проглотил воду, поданную вашему сыну. На самом деле он участвовал в заговоре против Друза. Сеян хорошо ему заплатил. По сей день Лигд живёт в роскоши. Что до Ливиллы, то она, овдовев, стала ненужной Сеяну, утолившему похоть и уничтожившему Друза. Он говорил мне, что готов истребить весь ваш род, государь мой, чтобы стать наследником. А теперь, когда вы недовольны его правлением и он понял, что ему нельзя рассчитывать на преемственность, он решил захватить власть в Риме. Весь прошлый месяц он искал союзников и деньги, чтобы подкупить солдат. Он намерен отчеканить золотые монеты со своим изображением и провозгласить себя кесарем. Вам лучше покарать его до тех пор, пока он не осуществил свои намерения...

Выслушав Апикату, Тиберий не утратил хладнокровия.

   — Я верю тебе, — ответил он. — Мне говорили о том, что Сеян жаждет унаследовать наш престол.

   — Вы его покараете?

   — Не сомневайся, — и, повернувшись к выходу, кесарь позвал раба: — Приведи ко мне Макрона.

Оттолкнув от себя наложника, он опустил взор. Его лицо было мрачным, но он сохранял обычную сдержанность.

   — Это я уничтожу весь род Сеяна! Это я, а не он не помилую никого из тех, кто носит его подлое имя, — пробормотал он.

   — Вы собираетесь покарать наших детей? — в ужасе прошептала Апиката. — Но ведь они ни в чем не виноваты!

   — Мой Друз погиб по милости твоего мужа! — взорвался вдруг Тиберий. — Мой единственный сын пострадал из-за интриг негодяя Сеяна! Нет! Я искореню его мерзкий род, как он хотел искоренить мой! Не проси оставить в живых своих детей, Апиката, ибо это невозможно!

Взвыв, Апиката упала перед Тиберием на колени. По её щекам хлынули слёзы. В глазах вспыхнул безумный блеск.

   — Пощади их, государь! Ради той услуги, что я оказала, пощади их! — вскричала она.

   — Нет! — воскликнул Тиберий и схватил Апикату за плечи. — Я пощажу лишь одну тебя! Живи, опозоренная мужем! Но ваши дети будут преданы казни, чтобы не осталось никого, носившего подлое имя Сеяна!

На террасе возник Макрон. Увидев рыдающую Апикату и разгневанного Тиберия, он застыл на пороге в нерешительности.

   — Макрон! Поезжай в Рим! Я дам тебе письменный приказ, который позволит действовать от лица кесаря. Ты должен арестовать Сеяна и проследить за тем, чтобы его казнили. Он обвиняется в измене. Допросишь скопца Лигда. После того как тот признается, что участвовал в отравлении моего сына, пришли его на Капри. Я намерен сам расправиться с ним.

Макрон предпочитал не задавать Тиберию лишних вопросов.

   — Буду рад стараться во благо Империи, — просто сказал он.

   — Это для тебя шанс доказать мне свою верность, — хмыкнул Тиберий. — Ведь ты поедешь в Рим уже не в качестве командира вигилов, а в качестве главы преторианцев. Я дарую тебе должность Сеяна, чтобы ты мог беспрепятственно вершить правосудие.

   — Август, — заплакала Апиката, цепляясь пальцами за его тунику.

Не обращая внимания на её мольбы, Тиберий продолжал:

   — Арестуй и предай казни всех отпрысков Сеяна! Пусть он перед собственной казнью поймёт, что я чувствовал, когда погиб Друз! К тому же, если Агриппина невиновна в убийстве моего сына, я передам через тебя в Рим приказ о её освобождении. Пусть солдаты привезут Агриппину с Пандатерии.

   — А что делать с её двумя старшими сыновьями? — осведомился Макрон.

   — Пусть пока будут в изгнании, — понизив голос, молвил Тиберий. — Но Агриппину освободить.

Ему было непросто признать собственные ошибки, но он смог преступить через гордость. Сила его характера подчас удивляла даже его врагов.

   — Я составлю необходимые приказы, — сказал он и направился к выходу.

Вскочив, Апиката в отчаянии простёрла к нему руки. У порога он остановился и печально взглянул на неё:

   — Ты знаешь, каким образом можешь избежать позора, — прошептал он. — Это для тебя лучше, чем слышать за спиной сплетни о том, что ты жена предателя. Прости, но я не могу помиловать твоих детей, — и кесарь скрылся в своих покоях, сопровождаемый Макроном.

Медленно, не замечая ничего вокруг, Апиката побрела по галерее к лестнице, ведущей в вестибюль. На ступеньках к ней подошли служанки и рабы, пытаясь её утешить, но она не придала значения их ласковым речам.

Самоубийство... Теперь оно стало для Апикаты необходимостью. Жизнь в позоре среди насмешек, среди людского гнева пугала её.

В Неаполь вечером отбывало несколько лодок. Она предпочла оставить Капри на борту одной из них.

Прибыв домой, она сразу же уединилась в своей опочивальне, где хранился яд, много лет назад приобретённый у гадалки и используемый малыми дозами в лечебных целях. Размешав яд в воде и приняв его, она написала письмо, в котором обличала Сеяна. Яд имел быстрое действие. Всего через полчаса Апикаты не стало.

ГЛАВА 60

Лёжа на тюфяке в глинобитной хижине, расположенной среди гор Пандатерии, Агриппина следила за облаками, проплывающими в небе за окном. Сквозь окно в помещение проникало солнце, но Агриппине не было жарко. Глинобитные стены обладали особенностью не пропускать зной.

Она находилась на Пандатерии уже много месяцев. Иногда ей казалось, что она тут пребывала годы, долгие годы...

В здешней хижине когда-то жила её мать, Юлия. Дочь самого Октавиана Августа. Агриппина часто вспомнила свою мать в последнее время. Раньше она редко думала о Юлии, потому что та почти не воспитывала её и не заботилась о ней. У Юлии был любовник Гракх, с которым она рассталась, когда вышла за Тиберия. Но едва Тиберий бросил её и уехал на Родос, как Юлия вновь сблизилась с Гракхом. Вместе они клеветали на Тиберия Октавиану. Прошло время, Гракх казнён, Юлия убита. Тиберий победил.

— Он всегда побеждает! Он же фаворит богов, — прошептала Агриппина.

И её, Агриппину, он победил. Вчера ей доложили, что её первый сын покончил с собой, а второй погиб от болезни. Есть ещё маленький Гай, которому на роду начертано править Римом, но Агриппина знает, что, пока она жива, её будут обвинять в несуществующих заговорах, а сын продолжит подвергаться опасности.

На улице за окном послышались шаги центурионов, и она нервно сжалась на тюфяке. Её тело болело от побоев. Сейчас никто не узнал бы в этой изувеченной солдатами женщине прекрасную, гордую жену Германика. Условия её содержания были на редкость суровы. Тело Агриппины покрывали ссадины, порезы и кровавые гноящиеся раны. От плохого питания она сильно похудела, а при ходьбе хромала на правую ногу. Во рту её теперь не доставало нескольких зубов. Нос был сломан и очень портил лицо, веко распухло, а глаз не открывался.

Она не знала, кто приказал её мучить. Возможно, что Тиберию даже неизвестно об этих издевательствах. Вряд ли он вообще о ней вспоминает. Он предаётся разврату на Капри, а государственные дела нынче ведёт Сеян. Быть может, это Сеян велел бить Агриппину? А быть может, центурионы, считая, что она неугодна кесарю, изощряются в жестокости, рассчитывая на безнаказанность?

Много дней прошло с тех пор, как её насильно увезли из дома Антонии. Она вспоминала о той ночи, о Лиоде, о спящем Гае, об испуганных рабах и родственниках, наблюдавших за её арестом. Маленькая Агриппина, любимая дочка Германика, тогда обнимала Клавдия за шею. При мысли о ней по щекам старшей Агриппины текли слёзы.

— Я не знаю о том, как сложится твоя судьба, дочь моя... Не увижу, как ты выходишь замуж. Такова участь великих, девочка. Мы боремся, мы властвуем и платим за всё высокую цену...

Она много раз представляла, какой красивой вырастет маленькая Агриппина. У девочки были рыжие волосы, очаровательное лицо во многом напоминало Германика. Уже в детстве Агриппина Младшая проявляла сообразительность. Из родственников, живущих в большим доме Антонии, она дружила со своим дядей Клавдием, потому что он, благодаря простодушию, легко находил с детьми общий язык. Один Гай не любил сестру и ревновал её к матери.

Вновь прозвучавшие за дверью шаги заставили Агриппину настороженно прислушаться. Дверь распахнулась. Вошли два центуриона. Один из них был прежде не знаком Агриппине. Второго она хорошо знала, но он никогда не причинял ей вреда.

Увидав её, избитую, измождённую, изменившуюся до неузнаваемости, незнакомец в растерянности застыл на пороге.

   — Приветствую, госпожа, — сказал он. — Вы меня не помните?

   — Нет, — глухо ответила Агриппина и покачала головой.

   — Я Аррунций. Мне доводилось на Рейне преданно служить вашему мужу, генералу Германику.

Вздрогнув от его слов, Агриппина подняла голову.

   — Вы знали моего мужа! — прошептала она.

   — И очень хорошо знал, — кивнул Аррунций. — Я был горд служить под его командованием. Нынче я прибыл на Пандатерию на палубе галеры. Меня прислали к вам из Рима.

В тот час ни вдова великого полководца, ни её собеседник — центурион, ещё не знали, что к брегам Пандатерии движется судно, на борту которого находится человек, везущий приказ о её освобождении.

   — Оставь нас наедине, — велел Аррунций своему спутнику, и тот неохотно покинул хижину.

Когда за ним закрылась дверь, центурион приблизился к Агриппине и сел возле неё. В его взоре она прочла сочувствие и отчаяние.

   — Мне стыдно, что солдаты, в интересах которых всегда действовал Германик, избивают вас, — проговорил он. — Армия бездействует в то время, как жену знаменитого воина истязают на чужбине. Позор!

   — И всё же вы покорились воле командиров и прибыли на Пандатерию, — усмехнулась Агриппина.

   — Да. Я был вынужден им покориться. Но я не мог даже вообразить, что центурионы способны так жестоко избивать вас...

   — Аррунций, — проговорила молодая женщина, подавшись вперёд. — Что с моим сыном Гаем? Я волнуюсь о нём, ибо он находится в Риме среди врагов. Тиберий на Капри, но он в любой момент может подписать указ об убийстве Гая.

   — Юный Гай живёт в доме своей бабушки, Антонии, — ответил Арруций. — Возможно, он действительно находится в опасности, но мы, люди, верные вашему мужу, не в силах его защитить. Над нами тяготеет власть кесаря. Мы служим Риму.

   — И вас устраивает власть Тиберия? — резко спросила Агриппина.

   — Если бы она нас не устраивала, мы бы всё равно ему служили. Он законный правитель, он получил право на трон от самого Октавиана. Никто из легионеров не поднимет против него оружия.

   — Когда-то легионы готовы были поднять против него власти восстание!

   — Да. И мятеж подавил Германик, — согласился Аррунций. — Но всё это происходило давно, с тех пор многое изменилось. — Он глубоко вздохнул и посмотрел за маленькое оконце.

В небе разгорался закат. До слуха центуриона и Агриппины долетал рокот прибрежных волн.

   — Сеян нынче правит в Риме, — произнесла Агриппина.

   — Это так, — отозвался Аррунций. — Но Тиберий очень недоволен его правлением. Сеян не оправдал доверия кесаря, живёт в роскоши, предаётся разврату и ведёт себя с недопустимой для солдата наглостью. А ведь Сеян — солдат, состоящий на службе у кесаря. В последнее время он забыл о том, что находится во власти Тиберия. Увы, Агриппина... Прошли те времена, когда правители жили скромно, водили армии в походы и подавали пример подданным. Теперь кесарь окружён огромной охраной, он стал для нас недоступнее Юпитера, а его богатства вызывают лишь справедливое негодование. Много лет назад я был одним из легионеров в войске генерала Германика. Мне доставляло радость служить ему. Я чувствовал, что нужен Риму. Тогда я думал о том, каким бы замечательным кесарем мог бы стать в будущем Германик! Он обладал всеми достоинствами превосходного правителя — умом, отвагой, искренним сердцем и, самое главное, — великодушием. Германик так и остался единственным человеком, перед которым я преклоняюсь. Он во многом стал для меня, юного солдата Аррунция, кумиром. Но судьба распорядилась так, что он погиб, и многие обвиняли в его убийстве Тиберия. Но разве могут быть доказательства у преступления, которое вершит сам кесарь? Пострадал Пизон. Но я по-прежнему служу кесарю, ибо служу римскому престолу. Теперь я здесь, рядом с вами. И хочу быть вам полезен.

   — Ты ведь любил Германика, Аррунций, — прошептала Агриппина, с тоской глядя в окно. — И ты действительно ещё можешь быть полезен мне.

   — О, Агриппина... Я сделаю для вас всё, что в пределах моих возможностей и тех прав, которыми я располагаю на Пандатерии, — ответил Аррунций и повернулся к ней.

Она продолжала смотреть в небо, приобретающее всё более насыщенный пурпурный оттенок. По её щекам потекли слёзы, но голос звучал твёрдо и уверенно:

   — Во имя Гая ты должен убить меня. Гай будет в безопасности, если та, которая могла привести его к власти, свергнув Тиберия, будет убита. Тиберий боится меня. Он боится любви, которую народ питает ко мне. Поэтому он убил двух моих сыновей. Но Гая я ещё способна спасти. Я внучка Октавиана, вдова Германика, вокруг меня собирались недовольные правлением Тиберия люди. Мне было бы нетрудно свергнуть его. Но если я буду убита, он оставит Гая в живых. Гай очень юн и без влиятельных родственников ему не стать кесарем.

   — Вы хотите, чтобы я... Чтобы я убил вас? — в растерянности пробормотал Аррунций.

   — Да... Необходимо убить меня, чтобы Гай жил! — жёстко произнесла Агриппина.

Разглядывая её решительное, изувеченное побоями лицо, которое прежде он видел свежим и прекрасным, Аррунций почувствовал трепет.

   — Но... Я не смогу! — глухо молвил он.

   — Вы должны это сделать! — возразила Агриппина. — Когда-то вы служили моему мужу. Но теперь настал черёд послужить его сыну. Ради Гая, ради будущего нашего великого государства убейте меня.

Опустив голову, Аррунций хранил молчание. Ему было невыносимо тяжело исполнить приказ Агриппины. Но он понимал, что она права. В младшем сыне Германика кесарь видел угрозу. Без Агриппины Гай всего лишь мальчишка знатной крови. У него ещё нет ни влияния, ни людского признания.

   — Вы хотите, чтобы я убил вас здесь? — спросил Аррунций.

   — Да. И сегодня. Вы единственный преданный мне человек. Я верю вам.

В лачуге становилось темнее, но отблески заката всё ещё играли на стенах. В лучах света танцевали пылинки. Подставив потоку солнечного света голову, Агриппина крепко зажмурилась.

Отцепив от пояса кинжал, Аррунций встал с пола. Он возвышался за спиной молодой женщины, и оружие слегка дрожало в его руке. Собравшись с духом, он быстро достал кинжал и кинул ножны на пол. Агриппина не шевелилась. По её щекам текли слёзы, губы дрожали от волнения. Аррунций видел, что она нервно сжала пальцы рук. Ей было страшно.

Приставив кинжал к её горлу, он несколько секунд помедлил, борясь со своими чувствами, а потом движением руки опытного солдата стремительно разрезал ей артерии. Хлынула кровь. Издав стон, перешедший в хрип, Агриппина упала к его ногам.

В это же время за дверью лачуги раздались голоса центурионов. Дверь распахнулась. На пороге стояло несколько солдат из тех, что служили на Пандатерии. За ними виднелись только что прибывшие из Рима воины. При виде распластанного тела Агриппины вошедшие замерли.

Переведя дыхание, Аррунций прислонился затылком к стене.

   — Мы полчаса назад сошли на берег, — дрогнувшим голосом произнёс незнакомый Аррунцию центурион. — Я должен был лично проводить внучку Октавиана Августа в Рим. Кесарь приказал освободить её.

   — А она просила меня убить её, чтобы её сын мог жить, — вдохнул Аррунций. — Приказ кесаря опоздал всего на несколько минут.

Все присутствующие вновь перевели взоры с Аррунция на убитую им Агриппину. Каждый из них думал сейчас о великой власти судьбы.

ГЛАВА 61

О прибытии к берегу Капри одинокой галеры, на которой стражники везли Лигда, Тиберий узнал глубокой ночью. Он как раз вернулся на виллу Дамекута после своего ночного купания в Голубой пещере.

Услышав новость, кесарь немедленно велел отвести Лигда на виллу Юпитера. Переодевшись в фиолетовую тунику и надев свой любимый браслет в виде змеи, Тиберий, в окружении преторианцев с факелами, отправился на встречу со скопцом. Он ехал в паланкине, размышляя о подлости Лигда, и всё сильнее ожесточался.

Мысль о том, что Сеян оказался предателем и убийцей, мучила Тиберия. Даже известие о том, что приказ об освобождении Агриппины опоздал и она погибла, не причиняло ему столь сильную досаду. Ему было трудно смириться с тем, что он, такой осторожный и подозрительный, доверился самому опасному врагу в своём окружении. Переворот в Риме пока не произошёл, но Тиберий не сомневался в том, что если Макрон не поторопится арестовать Сеяна, тот осуществит свои намерения.

Прибыв на виллу Юпитера, кесарь сразу же отправился к Лигду. Скопца привели в большой просторный зал, внутренние двери которого вели на роскошную террасу. Оттуда открывался вид на морскую бухту и скалистые уступы. Там, внизу у подножия горы, виднелись высохшие следы пролитой крови.

Лигд с трудом держался на ногах. В Риме его сильно избили, желая добиться признания вины Сеяна. Он признался, сообщив имена всех заговорщиков, участвовавших в убийстве Друза. Чёрные длинные волосы спадали вдоль отёкшего от побоев лица бывшего слуги. Тёмные глаза, которые он всегда подводил тенями, прежде чем идти со своим господином в трапезную, лихорадочно блестели, во рту недоставало зубов, вместо них торчали обломки.

При виде кесаря Лигд задрожал от страха и склонил голову:

   — Простите меня... Молю вас, простите, — сразу же запричитал он.

Мрачно усмехнувшись, Тиберий неторопливо приближался к нему. Кесарь вспомнил, как красив был этот молодой скопец в ту пору, когда служил Друзу. Ходили слухи, будто Лигд, не слишком заботясь о своей репутации, часто делил ложе со знатными патрициями и воинами.

Запустив пальцы в роскошные чёрные волосы скопца, Тиберий привлёк его к себе и крепко прижал его голову к своей груди.

   — Бедняга ... Ты считаешь себя всего лишь несчастной жертвой придворных интриг, и я соглашусь с тобой, ибо ты прав, — вкрадчиво произнёс кесарь. — Но мой сын мёртв, и ничто уже не вернёт его.

Трепеща от ужаса, чувствуя ароматы благовоний, которыми была пропитана одежда Тиберия, понимая, что от неминуемой расправы уже не спастись, Лигд молчал.

   — Знаешь, — Тиберий склонился к его уху. — Я до сих пор страдаю из-за гибели Друза. Я любил его, но жестокость людей отняла его у меня прежде времени. Когда он родился, я был счастлив. Когда я оставил его мать, он превратился в связующее звено между ней и мною, ведь я обожал Випсанию. Когда я бросил Юлию и уехал на Родос, мысли о сыне утешали меня. Более всего на свете я бы желал видеть его кесарем в будущем, но теперь это невозможно. Нет больше моего мальчика. А сейчас, Лигд, я хочу, чтобы ты подумал над всем тем, что услышал от меня, и вообразил себе кару, которая тебя ждёт.

Застонав, скопец упал перед Тиберием на колени и, схватив его за руки, начал их целовать.

   — Умоляю, пощадите! Во имя Рима! Во имя богов! Я во всём сознался! Я подтвердил вину Сеяна! Прошу, государь, смилуйтесь надо мной!

Закрыв глаза, Тиберий стоял перед ним, не шевелясь. Лигд продолжал вопить, целуя ему руки, но он словно не замечал этого. Визгливый голос скопца эхом отражался от стен зала.

   — Лигд, — прошептал наконец кесарь, погладив его по голове. — Не проси меня о помиловании. Тебя постигнет кара, и лучше тебе смириться с мыслью о ней. Сначала я думал о том, чтобы распять тебя, как обыкновенного преступника-простолюдина. Ты бы долго висел на кресте, ощущая, как твои позвонки ломаются, а сухожилия рвутся под тяжестью собственного тела. Долгая мучительная смерть. Я бы мог часами смотреть на тебя, вспоминая Друза. Но потом я подумал, что ты всё же был марионеткой Сеяна, жалким ничтожеством, и поэтому решил поступить с тобой иначе...

   — Государь, пощадите! — вновь воскликнул Лигд.

Тиберий продолжал говорить и скопец умолк, внимая ему:

   — Я был всю жизнь жесток с людьми, которые гораздо меньше виновны предо мной, чем ты, Лигд. Даже своих собственных родственников я никогда не щадил. Поэтому твои просьбы о помиловании звучат поистине нелепо. Даже Юпитера Громовержца ты бы раньше растрогал слезами, нежели меня. Иди за мной. Я собираюсь немного прогуляться, — и Тиберий направился к распахнутым дверям, ведущим на террасу.

Стражники подняли Лигда с пола под руки, но тот грубо оттолкнул их и стремительно последовал за Тиберием.

На террасе гулял свежий ночной ветер. В небе горели тысячи далёких звёзд. Облокотившись о широкие мраморные перила, Тиберий устремил взор на играющий вдали прибой. От крыльца террасы вниз вела крутая каменная лестница, заканчивающая у самого края обрыва.

   — У тебя никогда не было детей, и ты не ведаешь, что значит быть отцом, — задумчиво сказал Тиберий Лигду. — Я всегда испытывал желание заботиться о моём сыне. Защищать его, даже когда он стал юношей. Если и было в моей душе что-то светлое и чистое, то оно растаяло в день его гибели. Я превратился в жестокое чудовище. Хорошие задатки, вложенные в меня богами, исчезли. А ведь в каждом человека они есть. Но от обстоятельств жизни и от нас самих зависит, останутся л они в наших сердцах или нет. Даже в твоём сердце и в сердце Сеяна было место добру.

Положив руку на плечо Лигду, Тиберий повернулся к нему. Губы скопца слегка дрожали.

   — Ты меня боишься, Лигд?

   — Да, государь.

   — А почему ты не боялся меня, согласившись принять участие в убийстве Друза?

   — Я думал, что наш заговор не будет раскрыт.

   — Вот сейчас ты со мной искренен! — засмеялся Тиберий. — И похлопал его по плечу. — Я тебе покажу кое-что, Лигд... — и, не глядя в сторону стражников, он выкрикнул какой-то приказ по-гречески.

Сразу же в коридорах зазвучали шаги и голоса, двери в зал распахнулись, и появившиеся солдаты волоком втащили громко вопящего сирийца. Под пристальным взором Тиберия эти люди проследовали на террасу, а оттуда по лестнице к краю обрыва. Оттуда сириец был сброшен вниз.

Издав возглас ужаса, Лигд испуганно закрыл рот ладонью.

   — Хочешь знать, что он наделал? Он купался вблизи моей виллы... Только и всего. Идём, — сказал Тиберий и зашагал к лестнице.

Лигд последовал за кесарем. Чувствуя, что ему не уйти от чудовищного наказания, он испытывал столь сильные муки страха, что хотел бы молить Тиберия побыстрее казнить его. Но страх настолько овладел его сердцем, что он даже не мог просить Тиберия о пощаде, как прежде. Рассчитывать Лигду было не на что. Его руки леденели от переполнявшего волнения. Голова кружилась.

Остановившись у самого края обрыва, не боясь оступиться и упасть вниз, Тиберий подозвал скопца. Здесь дул резкий сильный ветер. У подножия горы мерцали факелы. В полосе прибоя виднелись лодки.

   — Вчера я сбросил отсюда своего преторианца за то, что он украл павлина из моего сада, — задумчиво произнёс Тиберий.

   — Вы предаёте казням людей из-за совсем незначительных провинностей, — прошептал Лигд.

   — О, да. Теперь вообрази, что же я сделаю с тобой, совершившим великое преступление.

   — Вы хотите сбросить меня вниз?

   — Признаться, я думал об этом, — ответил кесарь. — Твои члены разбились бы о камни, острые, как лезвие ножей, скалы разорвали бы плоть, а люди, которых ты видишь в лодках, завершили бы твои страдания ударами багра по голове. Страшно, правда? Это непременно случится. Но мы не будем торопиться. Тебя ждёт ночь, полная тревоги. Мы посетим пир, где будем с тобой гостями. Однако сколько именно времени ты там пробудешь, известно лишь мне.

   — Отравление? — едва слышно произнёс Лигд.

   — Нет. Я избрал для тебя иной способ гибели. Как я уже сказал, тебя бросят вниз, — возразил Тиберий. — Но сначала я хочу чтобы ты ощутил часть того страха, что знаю я. Возможно, в Риме ты слышал о том, какие великолепные пиры я даю на своих виллах. Они проходят почти каждую ночь, но в основном я устраиваю их для своей свиты, тех, кто последовал со мной в добровольное изгнание. Их жизнь тут скучна, и я вынужден дарить им разнообразные развлечения. Сам я редко посещаю их пиры, но сегодня мы с тобой сделаем исключение. Следуй за мной...

Голос Тиберия звучал сдержанно, ровно. Даже приветливо. Но во всех его словах Лигд замечал и угрозу. Кесарю нравилось его мучить.

Подойдя к лестнице, Тиберий вновь начал по ней подниматься, но на террасу не вернулся, а свернул к круглой галерее, ведущей от ступеней вдоль края скалы. Следом за ним направился и Лигд.

Они достигли ещё одной лестницы и спустились по ней в пещеру, обставленную и украшенную, как трапезная. Вдоль высоких стен, в природных нишах горели светильники и факелы. Их свет плясал на статуях нимф и фавнов, предающихся разврату, столах, угощениях и блаженных телах мужчин и женщин, увлечённых возлияниями и плотскими утехами. Сквозь дым благовоний и чад факелов Лигд наблюдал это пёстрое море ткани и человеческой плоти, тяжело вздымающееся, колышущееся в такт своим природным влечениям. Ему доводилось слышать о пороках, процветающих в окружении Тиберия, но он никогда не мог себе вообразить, что творится по ночам на Капри на самом деле.

Некоторые гости узнавали Тиберия и приветствовали его, прочие были чересчур увлечены своими наслаждениями и не обращали на него внимания. Прохаживаясь по залу в густом полумраке и мерцании огней, он обнимал Лигда за плечо и вёл себя с ним почти дружелюбно.

   — Когда-то один из моих наставников, великий Феодор Гадарский, называл меня «Грязью, замешанной с кровью», — говорил Тиберий. — Он был проницателен и заметил врождённые жестокость и лицемерие ещё в моём отрочестве. Да, я такой... Я ненавижу себя, но смерть меня пугает, поэтому я и уехал на Капри. Я боюсь за свою жизнь... Что ты чувствуешь, зная, что через несколько часов погибнешь?

   — Страх, — прошептал Лигд.

   — А я живу в постоянном страхе. И виноваты в этом вы с Сеяном и Ливиллой. Я ненавижу вас. И поэтому я с тобой гостеприимен. Хочу дать тебе время осознать частицу того, что меня мучает. И ты страдаешь сейчас даже больше, чем если бы я повесил тебя на крест.

Проходя мимо смуглого юноши с длинными волосами, который был свидетелем визита Апикаты, Тиберий ласково погладил его по щеке. Юноша кротко улыбнулся в ответ.

   — Мои рыбки, — хмыкнул Тиберий, взглянув на резвящихся у подножия статуи фавна двух молодых скопцов. — Но среди них я более остальных люблю Триона, — и он, притянув к себе голову глухого юноши, нежно поцеловал его в губы.

Лигд с интересом наблюдал за этим жарким поцелуем. Всем было известно, что Тиберий с одинаковой страстью любил как женщин, так и юношей.

   — Единственная радость для меня нынче — это удовлетворение желаний плоти, — сказал Тиберий Лигду и вновь побрёл с ним через зал.

У глубокой ниши они остановились. Здесь висел сумрак. Подозвав раба, Тиберий взял с блюда горсть слив и гусиное крыло и дал Лигду.

   — Угощайся, — мрачно произнёс он.

С осторожностью взглянув на Тиберия, Лигд начал есть крыло, закусывая сливами.

   — Я же обещал, что не отравлю тебя, — хмуро молвил Тиберий, наблюдая за ним. — У тебя другая судьба...

   — Вкусно, — заметил Лигд, постепенно успокаиваясь.

В его душе не было надежды на спасение, но страх временно отступил. Те несколько часов, что ему предоставил Тиберий, позволят подготовиться к гибели и собраться с силами. Он не хочет больше дрожать от страха. Ему надоело бояться.

   — А ты всегда был красив, — Тиберий ласково вытер пальцами сливовый сок с его губ. — Сеян тебя соблазнил?

   — Нет...

   — Жаль... Он многое потерял. Обладать таким юношей, как ты, — это великолепно.

Сделав шаг вперёд, Тиберий заставил Лигда отступить к стене. Скопец видел, что большие синие глаза кесаря помутнели от желания. Руки кесаря скользнули вдоль его талии, погладили маленькую грудь и остановились на шее.

Выронив сливы и крылышко, Лигд прикрыл веки. Нежные пальцы ласкали его горло, касались выемки над грудью и подбородка. Во мраке ниши, кроме него и Тиберия, никого не было. Зарево факелов сюда почти не проникало. «Он овладеет мной!» — подумал Лигд.

В ту же секунду пальцы кесаря будто стали железными и, крепко обхватив, сдавили горло скопца. Захрипев, Лигд вцепился в его запястья. Он пытался сопротивляться, но Тиберий оказался сильнее. Пальцы всё давили и давили на горло Лигда. Скопец задыхался. Молча, не издав ни звука, Тиберий продолжал душить его.

Постепенно силы покидали Лигда. Перестав бороться, он безжизненно обмяк. Его глаза навеки сомкнулись. Хруст сломанных шейных позвонков подтвердил Тиберию, что Лигд мёртв. Только тогда кесарь разжал пальцы. Тело Лигда тяжело упало ему под ноги.

Несколько минут Тиберий стоял, не двигаясь. Удовлетворения он не испытывал, потому что наказание не могло вернуть ему сына. Он осуществил необходимую кару, и один из его врагов лежал перед ним поверженным.

Покинув нишу, Тиберий неторопливо пошёл через зал к лестнице. Его стражники, ждущие возле стены, присоединились к нему.

— Как только на Капри доставят новости из Рима, пусть сообщат мне их сразу же, невзирая на время суток, — велел он солдатам.

Теперь ему предстояло запастись терпением. Если Макрон действительно верен своему кесарю, то в ближайшие дни благодаря ему будет уничтожен главный враг Тиберия. Но если Макрон всего лишь хитрец, болтающий о долге пред Римом, Империи грозит государственный переворот.

Впрочем, Тиберий почти не сомневался в Макроне и готов был уже праздновать победу. Не зря же его величали фаворитом богов. Он никогда не верил в высшие силы, предпочитая астрологию. Всю жизнь его преследовали страдания, на смену которым неизменно приходила удача.

ГЛАВА 62

Стояла промозглая октябрьская ночь. Дул сильный холодный ветер, заставляя мерцать огни факелов в руках солдат.

Прибыв в Рим с указом Тиберия, Макрон, получивший от кесаря должность главы его преторианцев, сразу же направился к зданию дворца.

Сжимая под мышкой шлем, увенчанный плюмажем, Макрон полчаса не спускал глаз со здания дворца, возведённого Тиберием на Палатине. Рядом с ним находился отряд вигилов и несколько преторианцев. И те, и другие ожидали его приказов. Им предстояло войти во дворец со своими солдатами и, арестовав Сеяна, отвести в тюрьму.

Взглянув в небо, Макрон не увидел звёзд — они были скрыты от взора завесой мглы и облаков. Тёмная безлунная полночь.

   — За мной! — коротко приказал Макрон и, придерживая рукой ножны с убранным в них мечом, быстро зашагал к широкой лестнице.

На крыльце, озарённом факелами, дежурила дворцовая стража. Увидев Макрона, поднимавшегося по ступеням во главе отряда солдат, преторианцы преградили ему дорогу.

   — Никому не позволено входить во дворец без разрешения Луция Элия Сеяна, — холодно проговорил один из них.

Тяжело вздохнув, Макрон вытащил из-под плаща один из двух свитков, полученных им на Капри от Тиберия. Это был указ о назначении его главой преторианцев и командиром личной императорской охраны.

Пробежав указ глазами, стражники тотчас присягнули Макрону на верность и дружно расступились, пропуская во дворец.

   — Где Сеян? — спросил у них Макрон.

   — Луций Элий Сеян сейчас в опочивальне, — отозвался старший из стражников. — Если желаете, я провожу вас туда.

   — Идём, — кивнул Макрон и направился в вестибюль.

Следом за ним во дворец вошли его вигилы, солдаты, прибывшие с Капри, и дворцовые стражники.

Без раздумий и колебаний он шёл через залы и галереи, думая лишь о необходимости исполнения долга. То, что именно Сеяну он был обязан службой у Тиберия, Макрон не считал поводом нарушить приказ и присоединиться к заговору претора. Нынче Макроном руководило лишь намерение выслужиться перед кесарем и получить его одобрение.

Приближаясь к высоким дверям, ведущим в опочивальню. Макрон достал из-под плаща второй свиток, содержащий указ об аресте и последующей казни Сеяна. Солдаты распахнули обе половины дверей и вошли в покои без стука и предупреждения.

Проснувшийся от звука их шагов, Сеян сидел на постели. Возле подножия кровати дрожал от страха спальный раб.

Зал наполнился сиянием факелов, которые держали солдаты. Огонь искрился на их шлемах, украшенных плюмажами и бляхах на панцирях.

   — Претор Луций Элий Сеян, по распоряжению нашего повелителя Тиберия Кесаря Августа, я, Невий Макрон, беру тебя под стражу по обвинению в подготовке государственного переворота и в отравлении сына кесаря, наследника престола, — громко объявил Макрон. — Ты отправишься с нами в городскую тюрьму, где будешь ждать казни.

   — Тиберий приказал меня арестовать? Я не верю! — воскликнул Сеян, вскочив с постели и завернувшись в плащ.

Макрон протянул ему оба свитка. Судорожно прочтя их содержимое, Сеян побледнел.

   — Он выиграл войну...

   — Он всегда выигрывает, разве ты забыл? — произнёс Макрон.

Вигилы и преторианцы обступили Сеяна с двух сторон. Их взоры горели холодной решимостью.

«Я не буду просить Макрона о возможности встретиться с Тиберием... Такого человека, как Тиберий, я уже не сумею убедить в собственной невиновности, а мои просьбы лишь выставят меня перед ним жалким ничтожеством», — подумал Сеян.

   — А Ливилла? Что с ней? — спросил он у Макрона, возвращая ему свитки.

   — Приказ о её аресте последует в самое ближайшее время, — ответил Макрон.

   — Она этого не вынесет, — пробормотал Сеян, вспомнив, каким отчаянием сверкали глаза Ливиллы во время их последней встречи.

   — Об этом надо было думать, когда ты втягивал её в свои интриги, — произнёс Макрон. — Хотя мне, по сути, безразличны вы оба. Я лишь служу моему кесарю.

Внимательно посмотрев на него, Сеян сощурился:

   — В тебе я вижу себя, Макрон! Такие, как мы, рано или поздно заканчивают на плахе!

   — Между нами нет ничего общего, — возразил Макрон. — Ибо ты лгал кесарю, что хочешь быть полезным Риму, а я с ним правдив.

   — Пройдут годы, и ты, солдат с чистым сердцем, превратишься в такого же грязного интригана, как и я, — молвил Сеян. — Власть губит всё самое светлое и прекрасное, что есть в человеческой душе. И с тобой это тоже случится. Быть может, ты даже предашь и прольёшь кровь Тиберия. Всё бывает, когда постоянно находишься с кесарем. Для простолюдинов он божественный правитель, властитель мира, вершитель судеб. Но мы-то каждый день видим его слабости и страсти. Обычные слабости и страсти, свойственные людям. Поэтому все те, кто близок с кесарем, в сердцах своих презирают его.

   — Я не такой! — огрызнулся Макрон.

   — Все одинаковые, и ты не исключение, — усмехнулся Сеян и стремительно пошёл к выходу из опочивальни.

Солдаты и вигилы, окружив Сеяна, вывели его на крыльцо. На несколько секунд он остановился и с сожалением взглянул на высокие стены, украшенные барельефами и скульптурами. Тени придавали фасаду мрачный облик.

   — Раскаиваешься? — осведомился Макрон.

   — Да, — признался Сеян. — Но вовсе не в том, что готовил переворот и не в том, что отравил Друза. Я раскаиваюсь в том, что переворот не удался, а убийство было раскрыто. Больше мне не в чем раскаиваться.

Спустившись по лестнице, солдаты, Сеян и Макрон двинулись в сторону городской тюрьмы.

   — Завтра стража арестует твоего сына и дочь, — глухо произнёс Макрон. — Их обоих казнят...

   — Тиберий наказал меня жестоко, — пробормотал Сеян. — Он хочет, чтобы я перед смертью прочувствовал, что значит терять детей... Сначала Апиката покончила с собой, а теперь он добрался и до детей. Мне больно. Не буду скрывать. — И он отвёл взор в сторону от Макрона, чтобы тот не прочёл страдания в его глазах.

   — У него право карать и право миловать, Сеян, — шепнул Макрон.

Они шли по тёмным ночным улицам города, встречая лишь бродяг или нищих, которые при их приближении прятались во мрак.

По ночам Рим был опасен. Большинство улиц и площадей скрывалось в темноте, повсюду воры или пьяницы. В нишах у статуй богов горели светильники, там прогуливались шлюхи в белокурых париках. Такие же светильники висели над дверьми лупанариев, где услугами шлюх пользовались все, у кого имелись деньги.

Макрон хорошо знал ночную жизнь Рима, он ведь много лет возглавлял вигилов. Ещё недавно он не мог вообразить, что будет командовать личной охраной кесаря и сопровождать Сеяна в тюрьму.

Суда над претором не будет. Тиберий сам вынес ему приговор, который палач приведёт в исполнение в ближайшие дни. А потом Макрон вернётся на Капри, чтобы быть рядом с кесарем. Вместо Сеяна принимать послов и решать хозяйственные вопросы станут государственные мужи — консулы. Лишь вопросы, имеющие чрезвычайное значение, по-прежнему продолжит вершить кесарь.

Здание тюрьмы охранялось отрядом стражников, главу которого Макрон хорошо знал, однако прибытие Сеяна взволновало командира. Макрон лишь показал ему указы и без прочих объяснений повёл Сеяна в темницу. Там он оставил претора в одиночестве и вышел в коридор, приказав поставить у двери охрану. Сеяна поручили лучшим стражникам.

Покидая тюрьму в ту ночь, Макрон старался не думать над словами претора, который в открытую упрекал его в честолюбии. Но в глубине души Макрон признавал правоту Сеяна. И от этого ему было немного стыдно.

ГЛАВА 63

Утром весь город бурлил. Крушение власти столь могущественного человека, в котором многие уже видели нового кесаря, обсуждалось и горожанами, и прибывшими в Рим путешественниками. Сеян в тюрьме. Сеян будет казнён. Кесарь покарал Луция Элия Сеяна. Через несколько дней об этом узнают даже в отдалённых частях империи.

В доме Антонии эту новость встретили настороженно. На милость Сеяна его домочадцы не надеялись, но среди них жила Ливилла, которая не только продолжала его любить, но и была замешана в недавно раскрытом заговоре. Все понимали, что в ближайшее время ей предстоит разделить участь любовника.

Эти догадки подтвердились, когда вечером стало известно об аресте и убийстве детей Сеяна. Антония отправилась в дом своей подруги, жены одного из сенаторов, чтобы расспросить её о готовящемся аресте Ливиллы. Пользуясь тем, что Ливилла приходилась Тиберию родной племянницей, Антония собиралась писать ему прошение о её помиловании или замене казни на изгнание.

Ливилле же её участь виделась уже решённой. Она, как никто другой, знала, какую глубокую отеческую любовь питал Тиберий к Друзу. Воспользовавшись отсутствием Антонии, она удалилась в свою опочивальню, умоляя Клавдия и двух рабов остаться с ней.

   — Я должна убить себя, — сказала она им. — У меня нет другого выхода.

   — Ливилла! — прошептал Клавдий, взяв её за руку.

По её щекам хлынули слёзы. Она задрожала от волнения.

   — Брат мой... Я боюсь... Побудь со мной...

   — Конечно, Ливилла! Милая моя Ливилла! — воскликнул Клавдий и привлёк её к груди.

Зарыдав, она прижалась к нему.

Были годы, когда ей нравилось подвергать его насмешкам, но она всегда любила его больше, чем Германика. С Клавдием ей было интересно. Клавдий развлекал и забавлял её, как сейчас он развлекает и забавляет старшую дочь Германика, Агриппину. Рядом с Клавдием прошло её детство. Когда-то они вместе обучали трюкам её обезьянку. Когда-то пугали друг друга страшными историями, спрятавшись в самом тёмном углу их большого дома. Когда-то смеялись над тем, что оба считали смешным, или воображали, каким будет их великолепное будущее. И вот Клавдий находится с ней сейчас, чтобы ей не было одиноко в её последние часы.

   — Я всегда любила тебя сильнее, чем Германика, — призналась она, отстранившись и глядя в его большие чёрные глаза.

   — Неужели? — пробормотал Клавдий. — А я вообще любил лишь тебя одну. В моём сердце нет места для большого числа людей.

   — Теперь оно опустеет, — вздохнула Ливилла. — Но я думаю, что ненадолго, ведь я вижу, как ты привязался к маленькой Агриппине. Она заменит меня тебе — и, подойдя к окну, Ливилла опустилась на невысокий диван.

Не убивай себя! — закричал Клавдий. — Вдруг матушке удастся договориться с кесарем о замене казни на изгнание?

   — Ты же знаешь Тиберия не хуже меня, браг... Он не умеет прощать... Он покарает меня...

Присев на диван рядом с ней, Клавдий нахмурился. В глубине души он осознавал, что сестра права. Тиберий непременно казнит её и его расправа будет невиданной по жестокости.

Ливилла тем временем склонила голову ему на плечо.

   — Невия, — сказала она одной из своих рабынь. — Приведи ко мне Гемелла. Хочу обнять его напоследок.

Всхлипывая, с трудом сдерживая слёзы, рабыня побежала исполнять её приказ. Вторая из находившихся в спальне служанок подвинула к дивану золотую вазу, чтобы туда стекала кровь из вен Ливиллы, которые предстояло вскрыть. Потускневшим от ужаса взором Ливилла наблюдала за тем, как рабыня положила на стол у дивана остро заточенный кинжал, чтобы по требованию госпожи пустить ей кровь.

Клавдий крепче сжал ледяные руки сестры.

   — Почему ты не выбрала яд? — спросил он.

   — Нет... Яд вызывает у меня огромный страх, страх после того, как я наблюдала муки Друза, — прошептала Ливилла. — И всё равно, Клавдий... Мне сейчас так страшно!

   — Знаю... Поэтому я с тобой.

   — В трудные минуты моей жизни ты всегда был со мной. Когда в детстве я боялась вскарабкаться на кипарис, что растёт до сих под окнами твоей комнаты, ты всегда кричал мне, что ты со мной. И когда я болела лихорадкой в двенадцать лет, ты говорил мне, сидя у моей постели, что ты со мной. И нынче ты снова со мной — уже в последний раз. Однако я сама виновата в том, что случилось. Я влюбилась в Сеяна, поверила ему. Ради него я предала мужа, предала Отечество, предала кесаря. Я была дурой. Но теперь нет смысла жалеть об этом.

Дверь открылась, и в спальню вернулась Невия, сопровождаемая худеньким белокурым мальчиком. При виде его Ливилла вновь громко зарыдала:

   — Гемелл! — простонала она и заключила сына в объятия.

Мальчик не понимал, почему Ливилла плачет. Она гладила его по золотистым локонам, и сердце её разрывалось от того, что обстоятельства вынуждали их расстаться.

   — Не забывай меня, — шепнула она на прощание Гемеллу и приказала Невии отвести его обратно в сад, где он обычно играл, когда стояла солнечная погода.

Как только за Гемеллом закрылась дверь, Ливилла подозвала вторую рабыню и велела разрезать себе вены. Та повиновалась сразу же. Взяв острый кинжал, рабыня сделала надрезы на запястьях Ливиллы и подвинула к дивану вазу, чтобы в неё стекала кровь. Ливилла, с распущенными вдоль плеч кудрями, с горящим от тревоги взором, в простой тунике, сидела на краю постели.

   — Если бы ты знал, брат мой, как тяжело мне расставаться с жизнью и со всеми вами, — сказала она. — Но у каждого своя судьба. И моя судьба должна решиться сегодня.

Проведя ладонью по её гладкой бледной щеке, Клавдий тяжело вздохнул. Ему было жаль Ливиллу. Жизнь постепенно уходила из её тела. Она больше не плакала. Переплетя свои пальцы с пальцами сестры, Клавдий чувствовал, как её горячая кровь скользит по его рукам. Закрыв глаза, Ливилла прижалась к нему.

   — Мне уже не страшно, — вдруг едва слышно произнесла она. — Ведь со мной ты. Как ты думаешь, Гемелл станет кесарем? Мне бы хотелось знать его будущее... Жаль, что я никогда не обращалась за советами к астрологам.

   — Будущее способно меняться, Ливилла, — ответил Клавдий. — Никто не может точно знать, что ждёт нас впереди.

   — А ты прав... В тебе есть великая мудрость, — отозвалась Ливилла.

Клавдий видел, что она слабеет. Теперь ей уже было трудно вести с ним беседу. Под её глазами залегли густые тени.

   — Скажи, кем ты считаешь меня — предательницей, шлюхой или просто наивной глупой женщиной? — вдруг осведомилась она.

— Я считаю тебя жертвой собственной страсти, — проговорил Клавдий. — Ведь именно страсть к Сеяну превратила тебя в предательницу, шлюху и наивную глупую женщину. Страсть — сильное чувство. Страсть лишает людей разума.

Больше они ни о чём не разговаривали. Капля за каплей стекала кровь по их рукам. Клавдий крепко сжимал эти тонкие белые пальцы, чувствуя, как тяжелеет её обмякшее тело. Он плакал. Но его сестра этого не замечала. Утратив сознание, она не могла видеть того, что происходило вокруг.

Постепенно кровь перестала течь из её распоротых вен. Ливилла погибла за час до заката солнца. А брат ещё долго сидел возле неё, держа её руки в своих и размышляя о неведомых поворотах человеческих судеб.

ГЛАВА 64

Прохаживаясь по небольшой сумеречной темнице, Сеян мучился от переполнявшей его тревоги. Он знал, что близится час его казни, знал, что уже никто не в силах её предотвратить.

Власть Сеяна пала... Но ведь именно он, Сеян, первым из преторианских командиров сумел поставить себя почти на один уровень с кесарем. Никому из его предшественников не удавалось сделать такую великолепную карьеру. К нему, Сеяну, приходили за поддержкой всадники и патриции. К нему обращались сенаторы, жаждущие справедливости или принятия важного закона. К нему прибывали послы из царств, ищущих союза с Римом. Было время, когда он фактически управлял Империей. И вдруг всего за одни сутки его могущество рухнуло.

Сначала он заподозрил в предательстве Ливиллу. Он решил, что брошенная им любовница, негодуя и забыв о благоразумии, отправила письмо на Капри, к своему дяде и рассказала обо всём, что связывало их. Но потом Сеян подумал, что Ливилла при всей своей глупости и необузданности не сможет выдать Тиберию то, что она участвовала в убийстве Друза. Ливилла слишком боится гнева Тиберия.

И тогда в голову Сеяна пришла догадка относительно Апикаты. Незадолго до самоубийства она покидала Рим. Вполне вероятно, что она встречалась с Тиберием. Претору удавалось одно время запугивать её и давить на неё, но позже, перестав видеться с женой, он утратил былое влияние на неё. Его намерения вынудили Апикату, испытывающую стыд из-за предательства мужа, искать справедливости. И она поехала к Тиберию.

   — Этот поступок очень похож на Апикату, — сказал Сеян задумчиво. — Ведь она дружила с Ливией, матерью Тиберия, и, несомненно, была признательна им обоим за те блага, что мы получили из-за нашего пребывания в их окружении. Долг пред Римом оказался для Апикаты важнее долга пред мужем. Хм! Она вела себя как женщина, всецело преданная Отечеству, и если бы мне теперь не грозила казнь, я бы ею восхищался.

Он подошёл к небольшому оконцу, вцепившись в прутья, выглянул на улицу. Отсюда ему был виден двор и высокие ворота, у которых дежурили стражники.

   — Ну, вот и завершилась власть Сеяна, — пробормотал претор. — Без меня Рим утратит былое величие. Юлий, Октавиан... могли его удержать. Могущество, которое заставляло трепетать весь мир, будет постепенно истощаться. Начнут процветать пороки. Риму нужен на троне солдат, а не развратный подозрительный безумец вроде нашего Тиберия. Германик, возможно, смог бы сохранить Империю в том девственно-чистом великолепии, в котором её создал Юлий. Но не Тиберий. И никто из его родственников не сумеет справиться с этой грандиозной стихией. Впрочем, мне до них уже нет дела.

Вспомнив о казнённых детях, Сеян вновь погрузился в мрачные размышления. Он страдал от того, что их убили, но в глубине сердца признавал справедливость подобной кары. Ведь и Тиберий мучился, когда Сеян отравил Друза. Теперь Сеян прошёл через всё, что испытал кесарь. Теперь Сеяна можно было предать казни.

Пройдут годы, и будущие командиры преторианцев повторят невероятную карьеру Сеяна. Сначала Макрон, заняв должность главы охраны у Гая Калигулы. Следом за ним Софоний Тигеллин при юном кесаре Нероне станет неофициальным правителем Рима. Но всё сие лишь ждало Рим впереди...

В коридоре послышались голоса, и Сеян покинув место у окна, отошёл к стене. Загремели замки, дверь в темницу распахнулась, на пороге появился Макрон. За его спиной стояло несколько вооружённых вигилов и преторианцев.

   — Можешь не говорить мне, зачем ты пришёл, — хмуро произнёс Сеян. — Я догадываюсь о причине. Казнь.

Они глядели друг другу в глаза. Один из них — бывший влиятельный государственный муж, а второй — будущий. Грядущее и минувшее встретились сейчас лицом к лицу в сумеречной темнице.

   — Что меня ждёт? — спросил Сеян.

   — Палач отрубит тебе голову во внутреннем дворе. Мы решили, что не следует устраивать из твоей казни всеобщее зрелище. Люди слишком ненавидят тебя, мы боимся мятежей.

   — Я рад столь мудрому решению, Макрон. Я спасся от позора.

   — Позор всё равно останется на тебе, — возразил Макрон — Имя Сеяна потомки будут вспоминать с презрением, как вспоминают людей, предавших своего государя, и то доверие, что было им оказано.

   — Неважно, — пробормотал Сеян. — У меня возник шанс завладеть огромной властью, и я им воспользовался. Я никогда не боялся идти на риск и дерзко бросал вызов судьбе. Вспоминая обо мне, потомки не раз удивятся моей отваге.

   — Точнее, твоей наглости, — усмехнулся Макрон и пропустил в темницу ждущих за его спиной солдат. — Отведите Луция Сеяна к месту казни.

Солдаты встали с двух сторон по бокам Сеяна, готовясь отвести его во внутренний дворик.

   — Ну а что же ты будешь делать дольше, Макрон? Займёшь покои Тиберия на Палатине, где жил я всё это время? — насмешливо спросил Сеян, направляясь к двери.

   — Нет, — отозвался Макрон. — Я возвращаюсь на Капри. Ведь глава личной охраны должен находиться рядом с государем.

Вновь взглянув ему в глаза, Сеян понимающе усмехнулся:

   — Не завидуй мне, о, Макрон! Пройдёт время и наступит твоя очередь царствовать, — прошептал он и покинул камеру.

Макрон не пошёл с ним к месту казни. Он долго стоял в сумраке темницы, внимая лишь стуку собственного сердца, и вновь ловил себя на мысли о справедливости замечаний претора, который словно видел его насквозь.

Между тем Сеяна отвели в полукруглый внутренний двор. Этим вечером здесь не было никого, кроме палача, сжимавшего в руке топор на длинной ручке, командира тюремной стражи и нескольких солдат.

Остановившись, Сеян на несколько секунд устремил взор к вечернему небу, приобретавшему пурпурный оттенок. В вышине с криками носились стаи птиц. Облака имели угрюмый, неприветливый вид. Дул ветер.

Эшафот был собран за несколько часов до казни. Один из стражников связал Сеяну руки за спиной. Впервые претору стало страшно. Он ощутил свою ничтожность рядом с огромным могуществом кесаря, который, всего лишь начертав указ на тонком листе папируса, решил человеческую судьбу.

   — Мы слишком жалки всё же против тебя, — прошептал Сеян, вспомнив человека, которого он подло предал.

Опустившись на колени, он прижал шею к колоде. Командир солдат отдал короткий приказ. Палач взмахнул топором, хлынула кровь и голова, отделённая от тела, упала на эшафот.

ГЛАВА 65

Прошло несколько дней, и на Капри доставили новости о событиях, взволновавших Рим. Сначала Тиберий узнал о самоубийстве племянницы, затем из уст самого Макрона, о расправе над Сеяном. Он выслушал доклад претора с видимым хладнокровием, пытаясь скрыть своё торжество.

Тем не менее страхи и подозрительность его после раскрытия заговора не только не исчезли, но и усилились. Впрочем, в Рим он по-прежнему не собирался возвращаться. Его вполне устраивала жизнь на Капри, и именно отсюда он впредь планировал управлять государством. Он, как и ранее, содержал на Капри свой двор, где Приск, распорядитель наслаждений, не переставал радовать его подданных пирами.

Часто Тиберий выходил побродить в одиночестве по скалам, глядя на бухту, и подолгу сидел среди утёсов, наблюдая за прибоем, набегавшим на отмели. В такие часы его никто не имел права беспокоить.

Все прекрасно помнили случай, произошедший с ним некоторое время назад. Тогда какой-то рыбак, поймав среди скал хороший улов и увидав гуляющего кесаря, преподнёс ему в дар большую рыбу. Но Тиберий, приняв его за подосланного врага, кликнул дежуривших поблизости преторианцев и приказал им покарать несчастного. Узнав же, что он местный житель, Тиберий велел бить его рыбой по лицу. Этот случай удивил многих уроженцев Капри.

Иногда по ночам Тиберию снился Рим, но он никогда не скучал по городу, в котором вырос. Возможно, потому, что сами римляне никогда не любили кесаря. Огромные площади, залитые солнцем, гигантские статуи богов, дворцы, изумляющие великолепием, храмы, форум, улицы... Вспоминая город, Тиберий понимал, что для римлян он, кесарь, навсегда останется чужаком, изгнанником. Среди подданных ему было неуютно.

В детстве он обладал очень стеснительным характером, в отличие от своего брата Друза. Уже тогда Тиберию становилось не по себе, если случалось ему оказаться среди большого скопления людей. Поэтому, когда он вырос и Октавиан нанёс удар его ранимому сердцу, заставив развестись с Випсанией, он с удовольствием уехал на Родос. Многие считали его отъезд добровольным изгнанием, но на Родосе ему впервые за долгое время стало хорошо.

После возвращения Макрона с новостями из Рима кесарь сразу вызвал к себе Фрасилла, желая узнать, что готовят ему в будущем звёзды. Их встреча состоялась поздней ночью в опочивальне.

Тиберий сидел возле окна, глядя на погруженные во мрак сады и далёкий спуск к бухте. Осенний ветер доносил до его слуха рокот прибоя. Кесарь раздумывал над своим будущим. Оно виделось ему мрачным, хотя когда-то Фрасилл предрекал, что он будет долго править Империей. Иногда, устремив взор к звёздному небу, Тиберий пытался прочесть среди всех этих переплетений серебряных точек собственную судьбу. Но он не был силён в астрологии.

Его родовое имя — Тиберий Клавдий Нерон — не раз подвергалось насмешкам до того, как он взошёл на престол и ввёл закон об оскорблении Величества. В армии, во время походов, в которые Тиберия посылал отчим, его дразнили Биберий Калдий Мерой[24] за любовь к вину. Он терпел солдатские шутки молча, но те больно задевали его.

Прошли годы, и теперь никто не смеет над ним смеяться. Все перед ним пресмыкаются и трепещут...

Впрочем, он не сердится на сограждан за нелюбовь. Когда погиб Германик, а в Риме против него назревал мятеж и на его статуях появлялись надписи: «Отдай Германика!», Тиберий перестал бояться римлян, и поэтому римляне стали бояться его...

Фрасилл жил в одной из комнат виллы Юпитера. С кесарем они виделись нечасто, потому что Тиберий предпочитал проводить время в одиночестве. При встрече, они редко обсуждали астрологию, за исключением тех случаев, когда сам Фрасилл желал сообщить Тиберию важные пророчества.

Он пришёл к кесарю бодрый, уверенный в своих силах, хотя, судя по виду, ещё не ложился спать. Поскольку Тиберий засыпал очень поздно, всё его окружение тоже было вынуждено отправляться ко сну глубокой ночью.

   — Много раз за свою жизнь я всерьёз задавался вопросом, как звали мать троянской царицы Гекубы? — молвил Тиберий, когда Фрасилл вошёл в зал. — Я спрашивал об этом грамматиков, но они мне не могли дать ответа. Может быть, его даст астролог?

   — Полагаю, что мать Гекубы звалась Евагорой, но по другой версии — Евфоей. Посему пусть кесарь сам выберет то имя, какое ему больше нравится.

   — Ты всегда был умён и лукав, Фрасилл, — хмыкнул Тиберий. — А я любил мифы и поэзию. Как ты считаешь, мои стихи похожи на творчество Эвфориона, Риана или Тарфения? В юности я подражал их слогу.

   — Но в итоге у вас появился свой стиль!

   — Льстец! — засмеялся Тиберий. — Садись рядом. Давай послушаем шум волн, а потом ты расскажешь мне свои пророчества.

Опустившись возле кесаря, Фрасилл продолжал с улыбкой смотреть на него. В зале было прохладно из-за ветра, врывающегося с улицы и заставляющего трепетать пламя факелов. Рокот прибоя эхом звучал среди скал. Осенью у берегов Капри часто штормило.

   — Государь, вы победили своего самого главного врага, — вдруг произнёс Фрасилл. — Помните, я говорил об опасном человеке, который способен причинить вам много зла?

   — Воин? — спросил Тиберий по-гречески.

   — Да, — кивнул Фрасилл. — Моё предсказание в своё время сбылось. Но вы восторжествовали над врагом.

   — Я слишком поздно догадался о том, что воин — это Сеян. И хотя подозрения в его адрес у меня появились давно, я их упорно отметал. Мне слишком нравилось то, с каким рвением Сеян желал служить своему государству. А ведь его служба была всего лишь лицемерием и ложью.

   — Верно, — согласился Фрасилл. — Но я всё равно рад, что победили вы.

   — Многие в Риме не разделяют твоего мнения, — возразил Тиберий. — Сеяна люди ненавидели, но меня презирают и боятся, а это страшнее любой ненависти. Поэтому я никогда не вернусь в Рим. Я вечный изгнанник, Фрасилл. Такова моя судьба, и мне следует с ней смириться.

   — Но вам способствует удача, — заметил астролог.

Тиберий в очередной раз подумал о своей страшной, необычной судьбе.

Он вспомнил об отце Нероне, на которого совсем не был похож. Ливия рассказывала, что Нерон после убийства Юлия Цезаря отказался признать наследником престола Октавиана. А ведь Октавиан был законно усыновлённый Юлием преемник. Нерон присоединился к отрядам, ведущим с Октавианом войну. Он не скрывал того, что мятежник. Но войну выиграл Октавиан. Нерон с женой и старшим сыном Тиберием вернулся в Рим. Здесь Октавиан и отнял у него Ливию, беременную вторым ребёнком, Друзом. С тех пор Нерон не виделся со своей семьёй.

   — Но будет ли удача и впредь благоволить ко мне, Фрасилл? Я так одинок... У меня никого нет... Это моя плата за власть, ведь у владыки мира не может быть друзей, — вздохнул он.

   — Скажу одно, вы будете царствовать ещё долго, — ответил Фрасилл. — Но я предвижу, что ваш конец окажется насильственным. Звёзды открыли мне, что в глубокой старости вас убьют.

   — Кто? — вздрогнул Тиберий, глядя на него своими большими синими очами. — Кто меня убьёт?

   — Этого я не знаю, — отозвался астролог. — Наверное, я единственный человек во всей Империи, кто не считает вас безумным из-за того, что вы подозреваете в заговорах каждого из собственного окружения. Я читаю вашу судьбу и вижу, что вам есть чего бояться.

   — Но... Но когда мой убийца появится рядом? Как мне его определить? — осведомился Тиберий.

Пожав плечами, Фрасилл опустил голову.

   — Звёзды молчат, — отозвался он глухо.

Несколько минут оба молча слушали суровый рокот волн, разбивавшихся о берег.

Тиберий размышлял над услышанным от астролога. Всё это означало то, что он не зря был так осторожен и беспощаден в минувшие годы, а теперь, когда определилась его судьба, ему нужно быть ещё более внимательным с теми, кто находится рядом, кто живёт с ним, кто его охраняет, кто ему служит. Враги... Они мерещились Тиберию почти в каждом. Отныне он станет ещё более осторожен...

   — Фрасилл, я всегда буду признателен тебе за твои предсказания, невзирая даже на то, что иногда они пугают меня, — сказал он, — И пусть подданные по-прежнему упрекают меня в жестокости, но я знаю точно — ты мой лучший и самый надёжный слуга.

   — А для меня, государь, поистине лестно услышать из ваших уст похвалу, — ответил Фрасилл. — Ибо это означает, что мои труды принесли пользу стране, в которой я родился и живу...

По окончании беседы Тиберий, вызвав Макрона, приказал увеличить число охраны. Начинались времена суровых гонений.

ГЛАВА 66

Прошло много лет, наполненных смутами, расправами и казнями. Страхи Тиберия переросли в навязчивую идею об угрожавшей ему опасности. По его приказу на Капри возвели множество вилл, и он никогда не ночевал на одной и той же две ночи подряд.

Он постарел, возраст сильно изменил его некогда прекрасную внешность. От прежней красоты не осталось и следа — лицо покрывали гноящиеся прыщи, которые он заклеивал пластырями, густые вьющиеся волосы утратили свой медный цвет и потускнели, на руках вздулись жилы. Будучи стройным по природе своей, он сильно похудел и теперь выглядел ещё выше. Глядя на него, старика, которому уже перевалило за семьдесят, трудно было поверить, что когда-то он был очень привлекателен и к нему пылали страстью самые знатные женщины Империи. Но его синие глаза, большие, холодные, пронзительные, сохранили остроту зрения и словно видели насквозь душу собеседника.

Тиберий Кесарь Август. Много десятилетий он правил Римом под таким именем, и потомки будут вечно вспоминать его правление, наполненное лицемерием и жестокостью...

Случай с Сеяном научил его предельной осторожности. Больше никто из тех, кто располагал властью, не смел бросить ему вызов. Тиберия боялись все — солдаты, горожане, патриции... Он всё так же жил на Капри, предаваясь уединению и разврату. Тем не менее ему постоянно доставляли новости. Кесарь был в курсе всего, что происходило в его Империи.

Когда умерла Ливия, он горевал, но не столь бурно, как из-за Друза. С Ливией его связывали слишком сложные отношения, в последние годы её жизни он с ней не встречался.

Потом к нему на Капри прибыла странная молодая женщина — еврейка, настойчиво ищущая с ним встречи. Он принял её в присутствии стражи и Эварны. Женщина называла себя Марией Магдалиной и, войдя в зал, преподнесла Тиберию куриное яйцо, объявив ему:

   — Христос воскрес!

Тиберий не ведал, кто такой Христос, и женщина рассказала ему об Иисусе, уроженце Иудеи, который был воплощением Единого Бога на земле. Иисуса распял Понтий Пилат, назначенный Тиберием в Иудею прокуратором. Потом, по словам Марии, Иисус воскрес, доказав, что Он — Христос, Сын Божий.

   — Как может кто-то воскреснуть? — удивился тогда Тиберий. — Это так же невероятно, как если бы яйцо из белого стало вдруг багровым.

Он держал подаренное Марией яйцо в руке, когда заметил, что оно стало багровым. Что он испытал? Изумление... Недоумение... Но не страх.

Мария и её проповедь стали утешением ему в его тревогах, и он сам не знал, почему. Ему было явлено чудо, он много думал и об увиденном, и о Христе... Конечно, он не стал христианином после визита Марии, но впервые задумался о Всевышнем как о силе вполне существующей. Раньше он отрицал богов, Юпитера считая лишь вымыслом предков. Но теперь он много думал о человеческом духе, о поиске веры.

Что же до Иудеи, то вокруг этой провинции в последнее время шло много споров. Там и раньше было неспокойно, но сейчас жители Иерусалима особенно яростно возражали против власти Рима. К тому же до Тиберия дошли слухи о том, что Ирод Агриппа в прошлом друг его сына, получивший воспитание при римском дворе, насмехался над ним. Недолго думая Тиберий велел посадить Агриппу в тюрьму за оскорбление Величества.

В Риме вообще наступило много важных перемен. Вырос Гай Калигула, внук родного брата Тиберия, сын Германика.

Его сестра Агриппина, которую так сильно любил Клавдий, вступила в брак с Домицием Агенобарбом. Узнав об этом, Тиберий презрительно засмеялся, но ничего не сказал, потому что и так многим было известно его отношение к неудержимому, яростному Домицию, когда-то убившему ради него Агриппу Постума. Агенобарб был старше своей жены более чем на тридцать лет. Детей у них до сих пор не родилось, хотя брак они заключили уже давно.

Все эти новости привозились из Рима каждую неделю и потом долго обсуждались среди придворных. Вдали от городов и бешеного ритма жизни Рима те скучали и сплетни становились их единственным развлечением после пиров.

Самым близким человеком Тиберию за прошедшие годы сделалась Эварна. Она тоже постарела, но её внешность вовсе не утратила привлекательности, красота лишь приобрела зрелость.

Иногда кесарь брал её с собой в свои длительные одинокие прогулки по взморью. Эварна была по-прежнему крепкой и статной. Шагая рядом с ней по берегу, Тиберий до сих пор ею восхищался.

— Почему ты предпочла прожить со мной свою жизнь? — как-то спросил он у неё.

Ветер играл распущенными чёрными кудрями Эварны, в которых мелькала уже седина. Она ласково взяло Тиберия под руку:

   — Просто я люблю тебя, мой дорогой господин.

   — Но ведь я бы никогда на тебе не женился. И ты не могла быть уверена в том, что я тебя не брошу...

   — Да, ты мог много раз выставить меня прочь. И даже лишить тех ценных подарков, что преподносил. Я бы осталась нищей, обесчещенной, никому не нужной. Но я не боялась. Я была готова на всё, чтобы ещё хоть один день провести с тобой.

   — Ты погубила свою юность возле меня!

   — Нет. Я обрела самое великое счастье!

Они неторопливо брели вдоль полосы прибоя. Над голубыми волнами с криками проносились птицы.

   — Но ведь ты знала, что я порочен. Что я изменяю тебе, что я жестокий тиран, утопивший свою нацию в крови! Неужели ты никогда меня не боялась?

От его слов Эварне невольно стало смешно:

   — Нет... Для меня ты всегда был человеком, которого я любила, и я испытывала уверенность в том, что ты не причинишь мне зла. Я успела хорошо изучить тебя.

   — Возможно, ты знаешь меня даже лучше, нежели я сам себя знаю...

Они неторопливо шли вдоль берега, глядя, как солнечные блики искрятся на воде. На горизонте плыла флотилия трирем, следующих на восток от берегов Кампании. Контуры кораблей тонули в золотистой дымке.

   — Я много думал о словах Марии Магдалины, — сказал вдруг Тиберий. — Они звучали убедительно, и мне было явлено чудо... Прежде я видел разные чудеса, но они никогда не имели никакой связи с богами. Например, однажды мне привиделось, что на мне горит туника, а Фрасилл объяснил, что это добрый знак, предрекающий, будто я надену пурпур кесарей.

   — И ты поверил Магдалине? — спросила Эварна.

   — Как можно не верить увиденному собственными глазами? Но в то же время её вера чужда моему народу, моим традициям. Я не могу принять христианство.

Помолчав минуту, Тиберий остановился и повернулся в сторону моря. Там за горизонтом лежали берега Италии. Там начинался путь в Рим. Но Тиберий по-прежнему не скучал по своему родному городу. Он подумал про Эфес, где выросла Эварна, и впервые его сердце сжалось от сочувствия к ней.

   — Ты любишь Эфес? — спросил он.

   — Да.

   — Но ты отсутствовала в Эфесе много лет.

   — Мои братья часто пишут мне на Капри.

   — Они не забывают о тебе. А ведь ты с ними не видишься.

   — Они хорошие братья, — Эварна с нежностью взглянула на Тиберия. — Им известно, что я нужна тебе.

   — Я стал старым. Некрасивым, отвратительным человеком, — он покачал головой. — Мне странно, что ты любишь меня до сих пор. Запятнав репутацию казнями, тиранией, свирепостью, я к тому же утратил свою мужскую привлекательность. Посмотри на меня, о, Эварна. Омерзительное зрелище!

Она положила обе руки на измождённые худые плечи кесаря и привлекла его к себе. Обезображенное болезнью и старостью лицо Тиберия, покрытое пластырями и морщинами, всё ещё отдалённо напоминало ей красивого, белокожего мужчину в расцвете лет, который когда-то изменил её судьбу.

   — Любовь не может растаять вместе с утраченной молодостью и красотой, — произнесла она. — Это чувство живёт в нас вечно. Оно заставляет нас забывать пороки и уродства человека, которого мы любим. Поэтому я, полюбившая тебя, прекрасным, роскошным и дерзким, ещё более люблю тебя старым, больным, погрязшим в муках совести и страхах, ибо я прожила рядом с гобой целую жизнь.

   — Не заслужил я такой любви, милая Эварна, — пробормотал Тиберий, обняв её. — Не будучи моей женой, ты стала мне ближе, чем были обе моих жены. Поэтому я боюсь за тебя... Что будет с тобой, о, Эварна, если меня убьют?

   — Но пока тебя не убили! — заметила Эварна.

   — Много лет назад Фрасилл говорил мне, что я погибну насильственной смертью. Я ему верю. Рано или поздно меня убьют, — молвил Тиберий. — И я хочу просить тебя, оставь двор и возвращайся в Эфес. Там ты будешь в безопасности. Новому правителю ни к чему преследовать одну из моих многочисленных шлюх. Обещай, что ты уедешь на родину!

   — Обещаю, — ответила Эварна.

Она сказала это лишь потому, что желала успокоить бдительность Тиберия. Она давно перестала серьёзно воспринимать его подозрительность. Ко всему прочему те меры предосторожности, которые принимал кесарь, исключали проникновение к нему убийц, а тирания держала людей в страхе и спасала его от заговоров.

Будущие события подтвердили то, что опасения Тиберия имели под собой основания, и когда позже его действительно убьют, Эварна, покинув Капри, вернётся в Эфес. На родине она и закончит свою жизнь.

А пока этого не случилось, Эварна оставалась с Тиберием. Он слишком ценил её общество. Ему нравилось, что Эварна своим весёлым добродушным нравом смягчала его, а беседы с ней отвлекали от мрачных мыслей.

Возвратившись с прогулки, он приказал прислать к себе Макрона. Ему предстояло оповестить главу преторианцев о принятом им важном государственном решении.

ГЛАВА 67

Держа в руках скользкую, шипящую змею, Тиберий рассеянно глядел в её холодные тёмные глаза. Это был аспид — весьма распространённая порода, обитающая в южных странах. Склонив колени пред высокой амфорой, в которую на ночь убирал змею, кесарь чувствовал прохладное дыхание ветра, вырывающегося со стороны террасы.

Вошёл Макрон. За годы службы тот располнел, но сохранил свою стать и осанку солдата. В чёрных волосах его уже появилась седина. Без шлема, в тяжёлом панцире, он поприветствовал кесаря и склонился в поклоне.

Тиберий поднёс змею к своему лицу и усмехнулся. У него было много животных на виллах. Макрон с опаской наблюдал за кесарем.

   — Вы посылали за мной, государь.

   — Да. Я посылал за тобой, — ответил Тиберий, медленно опустив змею на дно амфоры. — Нужно будет выпустить моего питомца погреться на террасу. Рабы присмотрят за ним, чтобы он не уполз в сад...

   — О чём вы хотели говорить со мной? — спросил у кесаря Макрон.

Поднявшись с пола, Тиберий со стоном выпрямился в полный рост. Пройдясь по комнате, он поморщился от сильных болей в спине.

   — Чем старше я становлюсь, тем чаще думаю о том, что у римского престола нет наследника, — произнёс он. — Друз погиб. Передавать власть человеку чужой крови я не желаю.

   — У вас есть сын Друза — Гемелл, — заметил Макрон.

   — А ты уверен, что Гемелл — действительно сын Друза? — прищурился Тиберий. — Ведь эта шлюха Ливилла изменяла моему мальчику! А сажать на престол отпрыска ненавистного Сеяна я не намерен!

   — Вы не любите Гемелла?

   — Нет.

   — Есть ещё брат Германика, Клавдий, — напомнил Макрон осторожно.

Потрогав пальцами пластыри, заклеивающие гнойные нарывы на лице, Тиберий отвернулся к окну. Он мог бы засмеяться в ответ на слова Макрона, если бы не испытывал физических страданий.

   — Клавдий?! Мне, конечно, известно, что он много читает и даже пишет книги по истории, но в детстве он сильно болел, и это отразилось на его восприятии мира. Он видит всё немного иначе, чем мы. К тому же он часто бывает настолько погружен в свои мысли, что не замечает собеседников. Клавдий рассеянный и немного сумасшедший. Его считают дураком. Но я знаю, что он не столько глуп, сколько неспособен управлять государством. Его свергнут.

   — Но тогда кого же вы избрали преемником? — осведомился Макрон.

Повернувшись к нему, Тиберий вновь усмехнулся:

   — Расскажи мне, Макрон, о сыне Германика, Гае.

   — Не могу поведать Вам о Гае ничего достойного. Говорят, что нрав его необычайно свиреп, хоть он ещё очень молод. Он умеет притворяться, лицемерить, он завистлив и жесток. Армия его любит. В последние годы он живёт в доме своей бабки, Антонии.

   — Умение притворяться — это не так плохо для правителя, — сказал Тиберий задумчиво. — Что же до жестокости Гая, то можете ли ответить мне, в чем именно она выражается?

   — Кровожадность, — ответил Макрон. — Гай обожает присутствовать на казнях. К тому же он любит изощрённо наказывать своих рабов за незначительные провинности.

   — Такая беспощадность пройдёт с возрастом, когда он помудреет, — молвил Тиберий. — Сколько ему сейчас лет?

   — Девятнадцать. Лишь недавно он впервые надел тогу.

Кивнув, Тиберий неторопливо прошёлся вдоль стены, украшенной фреской с изображением любовных сцен.

   — У матери Гая, Агриппины, был такой же агрессивный и свирепый нрав, — произнёс он. — Но Германии умел смягчить его своим ласковым отношением к ней. Тебе известно на кого похож Гай?

   — Он похож на Агриппину, — хмуро отозвался Макрон. — Но золотистые кудри явно унаследовал от отца.

   — Жаль, что вместе с золотистыми кудрями нельзя передать сыну золотое сердце! Если бы ты знал, как я раскаиваюсь в том, что из-за моих интриг погиб Германии. Чем больше я думаю о нём, тем больше убеждаюсь в том, что такой человек, как он, не предал бы меня. Ужасно, что я столь поздно это осознал... Да! Из Германика вышел бы отличный правитель мира. Но его нет. Есть лишь его единственный уцелевший в живых сын Гай. Что ещё ты о нём знаешь?

   — У него неплохое образование. Несколько лет он жил у Ливии, она занималась его воспитанием. А потом вновь перебрался в дом к бабушке. Антония любила Калигулу, ибо, кроме него и Гемелла, у неё нет внуков. Есть лишь внучки. Вместе с Калигулой у неё росли Агриппина Младшая, Друзилла и Ливилла. Недавно Агриппина вышла замуж и переехала к мужу. Ходили сплетни, что Гай домогался её, когда она жила рядом, но безуспешно. Однако почему вы вдруг проявили к нему свой интерес?

   — Видишь ли, Макрон, я совершил в жизни много зла, — вздохнул Тиберий. — Я потопил Рим в крови. Но я был жесток по двум причинам. Первая — я хотел, чтобы в государстве исполнялись законы. Вторая — меня окружают коварные враги, и я никому не верю.

К родственникам своим я был не менее беспощаден, чем к остальным подданным. Агриппа Постум, юный Нерон, его брат Друз, моя жена Юлия... — они стали жертвами моей жестокости. Я отдавал приказы о расправах над ними, действуя не только в интересах Империи, но и в своих собственных.

Но я не хотел гибели Агриппины. Я подписал указ о её освобождении, но она уже оказалась мертва. Меня это мучает. И я спустя долгие годы после её смерти решил частично искупить вину перед родителями Гая. Он мой единственный кровный родственник, способный править Империей. И он поэтому достоин лучшей участи, чем терпеть жалкое существование в бабкином доме и тискать рабынь по углам...

   — Неужели вы решили назначить Гая Калигулу своим преемником? — прошептал Макрон.

   — Я ещё пока ничего не решил. Но я виноват перед ним и сейчас, в старости, особенно остро ощущаю свою вину, — пробормотал Тиберий. — Поэтому я хочу ввести его в число своих приближённых. Пусть он прибудет на Капри. Постепенно его узнают те, кто оставался мне верен все эти годы, и если когда-нибудь он станет кесарем, они будут ему доброй поддержкой. А до тех пор пусть он учится у меня царствовать.

   — Вы доверяете ему? — спросил Макрон тревожно.

   — Я никому не доверяю, — повторил Тиберий. — Поэтому буду наблюдать за Гаем и хорошо подумаю, прежде чем назначить его преемником.

На этом Тиберий закончил свой разговор с Макроном. Командир преторианцев оставил его покои, погруженный в недоумение. То, что Тиберий неожиданно решил вызвать Калигулу на Капри, изумляло его. Прежде Тиберий не проявлял никакого интереса к сыну Германика. Но разве мог Макрон угадать всё, что происходило в сердце у старого кесаря.

   — Быть может, Калигула будет неплохим правителем, — прошептал Макрон. — По крайней мере, вряд ли он проявит большую жестокость, чем мы уже видели от Тиберия.

По мнению Макрона, выбор кесаря в пользу Гая выглядел вполне разумным. К тому же Макрону в этом назначении виделась собственная выгода, ведь если Гай начнёт учиться у Тиберия, юноше понадобятся советники. А Макрон мог стать сначала таким советником а в будущем — влиятельной фигурой. Он решил подружиться с Гаем.

ГЛАВА 68

Приезд Калигулы назначили на вторник. К этому дню на вилле Юпитера готовился праздник по случаю прибытия родственника.

Впрочем, весёлое настроение кесаря омрачала ужаснувшая его новость. Когда он переодевался в пурпурную тунику, рабы, трепеща от страха, доложили ему, что его любимый аспид погиб. В полдень змей, по обыкновению, выполз погреться на террасу, где был атакован муравьями. Спастись аспиду не удалось.

Тиберия очень огорчило это известие — он любил змея. Спускаясь по лестнице в вестибюль, он рассказал о случившемся Макрону:

   — Муравьи сожрали аспида... Вам следует опасаться простолюдинов согласно примете, — произнёс Макрон.

Тиберий в ответ нахмурил брови.

   — Простолюдины не так опасны, как вельможи, — возразил он.

В вестибюле собрались многие люди из числа его ближайшего окружения — патриции, солдаты, слуги. Все с нетерпением ждали прибытия Гая Калигулы, про которого уже пошли слухи, будто кесарь принял решение сделать его своим наследником.

Тиберий стоял в центре вестибюля, в торжественных одеждах, золотом венце и изящных сандалиях. Край фиолетового плаща был переброшен через изгиб локтя. На запястьях сверкали браслеты. Его осанка, невзирая на возраст, хранила стать. Истинная осанка царя.

Солнечные лучи потоками врывались в распахнутые окна. Они озаряли толпу у лестницы на мозаичном полу и падали на высокую мраморную статую Тиберия. Статуя словно повторяла ту позу, в которой кесарь теперь стоял и ждал Гая...

Наконец слуги распахнули тяжёлые резные двери и в вестибюль вошли несколько незнакомых Тиберию людей в сопровождении римских солдат. К ним приблизился Макрон и его преторианцы.

Среди этих прибывших визитёров Тиберий узнал лишь Клавдия. За годы, что они не виделись, его племянник располнел, вьющиеся волосы его поседели, но он по-прежнему не интересовался ничем, кроме истории, и, даже приехав на виллу, прижимал к груди какую-то книгу.

   — Государь, — сказал Макрон, делая шаг к Тиберию, — позвольте вам представить Гая Калигулу, сына Германика, вашего двоюродного внука.

Незнакомцы из свиты Гая расступились, пропуская вперёд высокого юношу с тощими руками и ногами, одетого в воинский панцирь и короткую тунику. Золотистые кудри Гая оказались не такими густыми, как у Германика. В выражении его красивого лица проскальзывало что-то необъяснимо отталкивающее. У него был крупный прямой нос, насмешливые тонкие губы, сверкающие зелёные глаза и бледная кожа, усыпанная веснушками.

«Он знает, что это я убил Германика», — подумал Тиберий, с интересом изучая гостя. Однако Гай ничем не выдал ненависти, которую испытывал. Представ пред Тиберием, юноша отвесил ему глубокий поклон.

   — Ave Caesar! — сказал он. — Мне лестно, что вы пригласили меня погостить.

   — Наконец-то мы встретились, Гай, — ответил Тиберий.

   — Едва наша галера приблизилась к берегам Капри, как я сразу же восхитился удивительной и красивой местностью! — заметил Гай.

   — Ты любишь красоту?

   — Обожаю!

   — И ты прежде не бывал на Капри?

   — Никогда.

Подойдя к нему, Тиберий заключил юношу в объятия.

   — Прости меня за всё, Гай, — проговорил он. — Я знаю, как много бедствий ты вытерпел по моей милости.

Отстранившись, он взглянул в зелёные глаза Калигулы, и на миг ему показалось, будто он прочёл в них гнев. Но уже через секунду Калигула заставил себя улыбнуться.

   — Я знаю, что вы действовали во благо Рима, — молвил он.

   — Когда-нибудь ты поймёшь, почему я так поступал, — ответил Тиберий.

   — О, да! — воскликнул Калигула. — Я же тут для того, чтобы учиться царствовать... Так мне сказал Макрон!

Метнув на Марона суровый взгляд, Тиберий мрачно усмехнулся:

   — Ты на всё готов пойти, чтобы царствовать? — резко спросил он Гая и, протянув вперёд руку, взял его за подбородок.

Гай не боялся Тиберия. Он держался очень самоуверенно и даже дерзко.

   — Моё будущее целиком находится в вашей власти, государь, — твёрдо произнёс он. — Если вы решите, что я достоин царствовать, я приму власть! Ну а пока я намерен во всём вам угождать!

Прищурившись, Тиберий внимательно глядел на него.

   — Ты не боишься меня, Сапожок, — хмыкнул он. — И мне это нравится. Твои родители были очень храбрые люди и, несомненно, передали тебе столь редкую добродетель. Иди со мной. По случаю твоего приезда я устроил пир.

Отпустив Калигулу, Тиберий пошёл к галерее, ведущей в трапезную. Свита, преторианцы и прибывшие из Рима вельможи последовали за ним. У поворота Гай настиг Тиберия вновь и осведомился:

   — Направляясь к вашей вилле через сад, мы видели павлинов. У вас есть и другие животные?

   — Да, на вилле есть мартышки, — ответил Тиберий. — Я люблю животных всем сердцем, Сапожок. Поверь, ни одно животное не убивает ради выгоды. В нашем мире, полном лжи, только животные умеют быть по-настоящему верными. Их нельзя подкупить звоном монет. Им не нужна власть. Я держал при себе аспида, но он погиб. Зря я позволил ему гулять в саду.

   — Вы любите животных. Но есть и люди, достойные любви.

   — Есть! И я ценю их верность! А для мерзавцев у меня придуманы различные наказания.

   — Хотелось бы взглянуть, — молвил Калигула.

   — О, ты увидишь всё своими глазами! — ответил Тиберий.

Рабы распахнули перед ними обе половинки двухстворчатых дверей, и кесарь во главе свиты вошёл в трапезную. Столы уже накрывали разнообразными блюдами, виночерпии ждали приказов наполнить кубки, музыканты, акробаты и жонглёры готовились развлекать гостей.

Заняв место на возвышении, Тиберий позволил Калигуле сесть у его ног. Он жалел, что ничего не знал об этом юноше, хотя видел его твёрдость и честолюбие. Такие, как Гай, на многое пойдут ради власти. Юноша внушал Тиберию трепет и интерес.

Подали изысканные угощения и соусы. Забренчали кифары, запели авлосы. Перед гостями появились фокусники, изрыгающие языки пламени. Калигула с восторгом оглядывался вокруг. Прежде ему никогда не приходилось бывать при дворе, но он слышал о роскоши и пороках, процветающих в окружении Тиберия.

   — Ты никогда не забудешь о судьбе своего отца, верно?! Люди обвиняют меня в его гибели, и ты им веришь! Но ты хитёр и умеешь скрывать чувства. Я чую, что в тебе я взращу ехидну на погибель себе, а также всему народу и Фаэтону! — вдруг резко сказал Тиберий и велел виночерпию наполнить кубок Гая вином.

   — Но я вам милее, нежели чужаки! Ведь во мне ваша кровь, — усмехнулся Гай.

   — Да, и по этой причине ты сегодня здесь. Тебе нравится у меня при дворе?

   — Очень нравится.

   — Раньше ты не видел такого великолепия?

   — Ах, нет... Не видел.

Подняв взор, Калигула с улыбкой изучал превосходные фрески, которые украшали собой высокий свод и стены; скульптуры, отлитые из золота.

Макрон издали наблюдал за ним. Ему был очень симпатичен энергичный юный родственник старого кесаря.

   — У тебя есть увлечения Гай? — осведомился Тиберий.

Осушив кубок, Гай улыбнулся ему:

   — Верховая езда, государь. Я обожаю скакунов.

   — Это хорошо. А стихи ты не пишешь?

   — Нет. Но я хорошо танцую.

   — Неужели?! — оживился кесарь и, повернувшись к музыкантам, велел играть его любимую мелодию. — Тогда станцуй для меня.

Чувствуя, что Тиберий желает посмеяться над ним, Гай злобно взглянул на него.

   — Танцуй для меня, Сапожок! Это приказ кесаря! Исполняй или убирайся!

   — Великая честь — танцевать для самого Тиберия, — ответил Гай и, пересилив гнев, покорно склонил пред ним голову.

Сняв панцирь, юноша вышел в центр зала, озарённый факелами. Чрез секунду он вскинул руки и задвигался в такт льющейся неторопливой музыке. Калигула танцевал изящно, как настоящий актёр. Он обладал врождённой гибкостью, что позволяло ему легко усвоить любые фигуры.

Звуки кифар и авлосов утопали в терпкой дымке благовоний. Возлежа на золотом диване, Тиберий пристально наблюдал за ним. Теперь кесарю стало очевидно, что юноша действительно желает стать правителем Рима, желает настолько страстно, что согласен принять любые оскорбления. Его честолюбие и твёрдость не оставили Тиберия равнодушным. Старик даже испытывал восхищение перед Гаем, хотя и понимал, что никакими достоинствами тот не обладает.

Опустившись на колени перед возвышением, где находилось ложе кесаря, Калигула завершил танец. Музыка стихла. Никто из гостей не торопился аплодировать — все ждали решения Тиберия.

   — Подойди, — мягко велел кесарь.

Поднявшись, Калигула приблизился к нему и поцеловал его перстень на руке.

   — Ты будешь кесарем, Сапожок... Вся Империя когда-нибудь узнает тебя в лицо. Нации станут трепетать при звуках твоего имени. Но всё сие будет, если ты сам проявишь смекалку, если научишься осторожности. Повсюду враги, не забывай. И самые главные враги — это люди, которым ты доверяешь. Поэтому не доверяй никому. Вот мой первый урок тебе. Запомни всё, что услышал, — так говорил Тиберий, глядя в зелёные мерцающие глаза Калигулы. Он давал первые навыки царской власти этому неоперившемуся птенцу, которому в будущем предстояло править многими народами.

А Гай молча слушал его и продолжал улыбаться.

* * *

Через короткое время, найдя союзника в лице Невия Макрона, Калигула подстроил убийство Тиберия. Кесарь был задушен в собственной постели.

Завершилась грандиозная эпоха правления Тиберия, длившаяся более тридцати лет. Эпоха тирании, смуты и гонений. Эпоха, предопределившая дальнейшую структуру Рима, его расцвета, роскоши и могущества. Эпоха, которая до сих пор вызывает столь разнообразные чувства, как восхищение, презрение, удивление, гнев, зависть... — чувства, несомненно, испытываемые современниками по отношению к Тиберию. Впрочем, кесарь всегда был воплощением своей эпохи, её истинным сыном. Таким он и вошёл в историю.

Примечания

1

Палатин — центральный из семи главных холмов Рима высотой 40 м, одно из самых древнезаселенных мест в Риме.

(обратно)

2

Курия — место заседаний Римского сената в эпоху империи.

(обратно)

3

Кампания — историческая область в Южной Италии.

(обратно)

4

Мой любимый сын (лат.).

(обратно)

5

Авлос (греч. «трубочка») — древнегреческий духовой музыкальный инструмент, далекий предшественник современного гобоя. Кифара — древнегреческий струнный щипковый музыкальный инструмент, самая важная в Античности разновидность лиры.

(обратно)

6

Паннония — римская провинция, занимавшая территории современной Западной Венгрии, Восточной Австрии и частично Словении и Сербии.

(обратно)

7

Галлия — римское название исторической части Европы, ограниченной руслом реки Рубикон, Апеннинами, руслом реки Магра, побережьем Средиземного моря, Пиренеями, Атлантическим океаном, руслом реки Рейн и Альпами.

(обратно)

8

Кимвал — древнегреческий ударный музыкальный инструмент, состоящий из двух тарелок или полусферических чаш, ударяемых друг о друга. Издает резкий, громкий звук.

(обратно)

9

Киликия — в древности юго-восточная область Малой Азии; в 102 году до н.э. была завоевана Римом, окончательно усмирена в 67 году до н.э.

(обратно)

10

Стола — длинное женское платье, ниспадающее складками (греч. stolas). Заимствованная у греков, в Риме стола стала одеждой замужних женщин — матрон.

(обратно)

11

Ахайя — название северной области Пелопоннеса, части Древней Эллады, граничащей с Сикионом, Арголидой, Аркадией и Элидой.

(обратно)

12

Антиохия — город в Древней Сирии, бывший одно время ее столицей.

(обратно)

13

Пунические войны — ряд военных конфликтов между Римской республикой и Карфагеном за господство в Центральном Средиземноморье в III—I вв. до н.э.

(обратно)

14

Претор — государственная должность в Древнем Риме; следующая по значимости после консула; его основной компетенцией являлось совершение городского правосудия по гражданским делам.

(обратно)

15

Прозвище Калигула означало «сапожок». Во время походов Агриппина часто брала сына с собой, надевая на него маленькие солдатские сапоги.

(обратно)

16

Галера — древнее парусно-гребное судно как торгового, так и военного назначения. Трирема — класс боевого корабля в раннюю античную эпоху.

(обратно)

17

Каппадокия — историческое название местности на востоке Малой Азии на территории современной Турции.

(обратно)

18

Цимбалы — струнный ударный музыкальный инструмент, который представляет собой трапециевидную деку с натянутыми струнами. Звук извлекается ударами двух деревянных палочек или колотушек с расширяющимися лопастями на концах.

(обратно)

19

Фасции — пучок связанных прутьев, атрибут власти царей и консулов Рима.

(обратно)

20

Манипула — основное тактическое подразделение легиона, которое в свою очередь первоначально делилось на две центурии.

(обратно)

21

Тетрарх — один из четырех правителей в тетрархии (форме правительства с четырьмя равноправными властителями). Например, в Иудее после смерти Ирода Великого.

(обратно)

22

Териак (или териак Андромаха) — мнимое универсальное противоядие, должное излечивать все без исключения отравления, в том числе самоотравления организма, развившиеся в результате внутренних болезней.

(обратно)

23

Император Август с целью сохранить город (и под впечатлением от пожара в Александрии) создал новые общественные силы — корпус вигилов (лат. Vigiles, букв. — бодрствующие), которые были призваны тушить и предотвращать пожары в Древнем Риме.

(обратно)

24

Игра слов: Биберий — от глагола «пить» (bibere), Калдий — от «подогретое вино» (caldum), Мерой — от «чистое вино» (merum).

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49

ГЛАВА 50

ГЛАВА 51

ГЛАВА 52

ГЛАВА 53

ГЛАВА 54

ГЛАВА 55

ГЛАВА 56

ГЛАВА 57

ГЛАВА 58

ГЛАВА 59

ГЛАВА 60

ГЛАВА 61

ГЛАВА 62

ГЛАВА 63

ГЛАВА 64

ГЛАВА 65

ГЛАВА 66

ГЛАВА 67

ГЛАВА 68 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg