«Ануш. Обрученные судьбой»

Ануш. Обрученные судьбой (fb2) - Ануш. Обрученные судьбой (пер. Игорь Стеценко) 1226K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мартина Мэдден

Мартина Мэдден Ануш. Обрученные судьбой

Посвящается Джону

История тщетно будет искать слово… «Армения».

Уинстон Черчилль

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга» 2015

© Martine Madden, 2014

© Shutterstock.com / Kalcutta, обложка, 2015

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Впервые опубликовано Brandon Books, импринт The O’Brien Press (Ирландия), 2014

Переведено по изданию: Madden M. Anуush: A Novel / Martine Madden. – Dublin: Brandon, 2014.

Благодарности

Я обязана очень многим людям, которые помогли воплотить мой замысел в реальность. В особенности я хочу поблагодарить всю команду издательства «O’Брайен Пресс» и в первую очередь Майкла O’Брайена, который не побоялся неизвестности автора, а также Ивану, Рут, Клэр, Грэйнни, Джейми, и отдельное спасибо Эмме, которая создала такую красивую обложку.

Огромная благодарность моему великолепному редактору Сьюзан Холден за ее острый глаз, проницательность и ценные предложения.

Сердечная благодарность троице волшебников, моим дорогим друзьям Эйлен Панч, Коннору и Жанне O’Клери – без их доброты и щедрости эта книга никогда не была бы опубликована.

Огромное спасибо Зармине Зетунсян, исправлявшей мой неуверенный армянский, и Кэйт Баретт, которая стала дизайнером карты Османской империи.

Спасибо Мелиссе Маршалл и Джилиан Стерн, читавшим первые черновики романа, которые, несмотря ни на что, им нравились. Вы были так добры, что хвалили все написанное мной.

Искренняя любовь и благодарность моей семье и друзьям, чей энтузиазм и уверенность в том, что я напишу эту книгу, были равны, а иногда и превышали мои собственные. Светлая память моему отцу Перси О’Кеннеди, который рассказывал мне первые истории.

Мои дорогие муж Джон и пять наших дочерей, эта книга посвящается вам!

И еще она посвящается двум удивительным армянам, Хори Белян и Селпи Годгигян.

Ануш

Трапезунд

Османская империя

Весна 1915 года

С наступлением турецких войск в деревню пришли перемены. Солдаты маршировали по улицам, будто пытаясь сравнять их с землей. Женщины крепче прижимали к себе детей. Старики отворачивались, вслушиваясь, как звуки чеканного солдатского шага эхом отражаются от каменных стен.

Солдаты вошли в Трапезунд в октябре 1914 года, а до деревни добрались полгода спустя. В мире шла война, и все, о чем говорили жители, – это о незащищенности границ и наступлении российских войск.

Задолго до этого все молодые мужчины деревни надели солдатскую форму и отбыли на службу. Их семьи до сих пор оставались безутешными.

Явившиеся в деревню солдаты были не местные, не армяне, от них веяло жгучим холодом.

Стоя возле церкви, две армянские девочки наблюдали за марширующими солдатами – те повернули на площадь и начали строиться на южной ее стороне. Сотни винтовок ударились оземь, подняв клубы пыли вокруг солдатских башмаков.

Когда лейтенант начал выкрикивать команды, младшая девочка, Саси Таланян, от испуга выронила из рук буханку черного хлеба. Хлеб сразу же был подхвачен голодным псом. Похоже, он единственный не был обеспокоен этим оглушительным топаньем.

Ануш Шаркодян, более высокая девочка, отвела взгляд от площади, чтобы посмотреть, что делается на улице. На другой ее стороне в дверях магазина Туфенкяна стояла, уставившись на солдат, маленькая женщина – мать Ануш. Она выглядела старше своих тридцати девяти лет и была худа, впрочем, как и большинство жителей деревни. Она с вызовом рассматривала солдат, но ее узкое лицо было белее снега. Этот момент Ануш не забудет никогда. Она поняла, что ее мать испугалась.

* * *

Пройдя через ржавые ворота и дальше по переулку, поросшему травой, Ануш направилась к ферме семьи Таланян. Когда-то давно на ферме были коза, пара свиней, ежегодно приносивших выводок поросят, корова, дающая молоко, и курятник, полный несушек. Но к 1914-му году все изменилось.

Отец Саси и два старших брата были призваны в турецкую армию, и госпожа Таланян пыталась управлять фермой самостоятельно, делая все, что могла. Девять месяцев спустя от мужа и сыновей перестали приходить письма и деньги, не было никаких известий о них, и она на все махнула рукой.

Свиней не стало: одну продали, другую съели, и свинарник опустел. Коза куда-то пропала, а лошадь была уже так стара, что ни на что не годилась.

Ферма, да и сама госпожа Таланян, выглядели так, будто они сдались и обрушились одновременно. Крыша из красной черепицы просела посередине длинного здания, а побег дерева завладел потолочными балками и пролез наружу. Его зеленые усики свешивались над окном спальни, которую Саси делила со своей сестрой Хават.

В сыром углу одной из комнат нижнего этажа выросли грибы. Ставни на окнах болтались туда-сюда или их и вовсе не было.

Проходя мимо, Ануш попыталась закрыть ставни на одном окне, но их петли так заржавели, что не поддавались и в конце концов просто упали наземь.

Во дворе появился самый младший из семьи Таланян – одиннадцатилетний Кеворк. Он вышел из коровника с вилами в руке.

– Барев[1], Ануш! – поприветствовал он девочку, уставившись на корзину в ее руке.

– Барев, Кеворк. Где все?

– Саси и мама ушли в деревню. Хават вон там…

Хават встала с сена, лежавшего в сарае, и подошла к Ануш.

– Что это? – спросил Кеворк, кивком указывая на корзину.

– Попробуй, тогда и узнаешь, – предложила Ануш.

Мальчик снял крышку с кастрюльки и вдохнул восхитительный запах. Пальцами он взял немного кушанья, попробовал и расплылся в улыбке.

– Твоя бабушка делает очень вкусные рыбные фрикадельки, – отметил он и протянул немного своей сестре.

Они сели у подножья дуба и стали есть руками, пока кастрюлька не опустела. В воздухе витал рыбный запах, и пасшийся неподалеку гусь насторожился и поднял голову.

– Для тебя ничего не осталось, – засмеялся Кеворк, глядя на него.

– Хочу еще! – сказала Хават, подбородок которой был измазан анчоусными фрикадельками.

– Больше нет, и хватить распускать слюни, Хават! – Мальчик резко вытер рот сестры рукавом. – Позже пойдем в курятник, может, будут яйца на ужин…

Но все они знали, что куры уже давно не несутся, кроме одной, и семья выживала благодаря ей и угощениям соседей.

– Я завтра еще чего-нибудь принесу, – сказала Ануш. – Может быть, плов.

Хават улыбнулась, облизала язычком верхнюю губу. На ее широком лице поблескивали глаза. В деревне Хават звали Монголка, потому что она была похожа на монгольских всадников, которые приехали из российских степей в Ризау и Трапезунд.

Местные жители после рождения Хават считали ее мать уже слишком старой, чтобы иметь детей, но, к всеобщему удивлению, госпожа Таланян забеременела снова и родила здорового мальчика – Кеворка.

– Госпожа Стюарт спрашивала о тебе, – заговорила Ануш. – Она хотела знать, почему ты не был в школе.

– Я теперь работаю на ферме, мне нужно помогать матери.

– Завтра будут вручать призы. Я не должна была тебе говорить, но, по-моему, один из них предназначается тебе!

Кеворк искоса посмотрел на Ануш:

– Дадут медаль?

Та кивнула:

– Да, ты один из победителей.

Мальчик недолго обдумывал сказанное.

– Отдай ее Саси, мне нужно работать.

– Мне кажется, твой отец хотел, чтобы ты ее получил!

– Мой отец предпочел, чтобы я присматривал за фермой.

Господин Таланян, как и многие мужчины деревни, не умел ни читать, ни писать, но хотел, чтобы его дети учились. Он был другом детства отца Ануш и дальним родственником ее матери.

Своего отца Ануш толком не знала. Напоминанием о нем служил лишь портрет, висевший у двери, да помазок, который она держала в своей комнате. На фотографии отец был запечатлен стоя: в костюме и рубашке с жестким воротничком, возле сидящей матери, одетой в традиционное армянское платье. Они с торжественным видом уставились в камеру, будто незнакомцы, каковыми, по сути, и являлись. Дагеротип[2] давно поблек, его цвет стал мутно-зеленым, что придавало лицам неземную бледность. Однако же это нисколько не уменьшило доброты в глазах отца и не скрыло блеска его густых каштановых волос.

Ануш обожала мужчину на фотографии. Она любила его той любовью, какую лишь ребенок может испытывать к отцу, которого никогда не знал. Они были чем-то похожи, не ростом, хотя отец был необычно высок, а скорее темным цветом глаз и волос.

Их схожесть была для Ануш источником постоянной отрады. Все деревенские девочки после двенадцати лет скалывали волосы, но Ануш носила толстую косу, которая свободно свисала на спину.

– Покачай меня, – попросила Хават и увлекла Ануш к качелям.

Девочка села, устроилась поудобнее. Ануш встала рядом и легонько качнула.

– Выше!

Качели скрипели и стонали, а ноги Хават рассекали прохладный воздух.

– Выше! – снова попросила она, откидываясь назад.

Старые качели восставали против такого обращения, с каждым толчком их опоры чуть ли не вырывались из земли.

– Толкай сильнее!

– Ты упадешь, Хави! – предостерегла ее Ануш, но еще раз сильно толкнула.

Громкий металлический скрежет испугал ласточек, дремавших на выступающих потолочных балках сарая. Ануш ухватилась за веревки и резко остановила качели.

Кеворк опустил вилы и пошел посмотреть, что творится в переулке. С тех пор как двуколку продали, ворота более не открывали, на улицу выходили сквозь пролом в рушащейся каменной стене.

Петли ворот заржавели из-за влажного соленого воздуха и жалобно заскрипели, когда солдаты начали их открывать. Они вошли во двор как раз в тот момент, когда Ануш и Хават вышли из сарая.

Мужчины выглядели злыми и опасными. Один из них подошел к мальчику. Он был худым и невысоким, не намного выше, чем Кеворк, с узким лицом и бегающими глазами, как у хорька. Один глаз был карим, другой – мутно-синим, они были посажены слишком близко к длинному носу.

– Ты живешь здесь?

Кеворк кивнул.

– А ты? – спросил он у Ануш.

– Я соседка.

Хорек обернулся к солдатам, стоящим у него за спиной.

– Посетитель! Хорошо… Мне нравится уделять время посетителям.

Солдаты засмеялись, а мужчина повернулся к девочкам:

– Мы пришли за едой. Иди в дом и неси все, что есть!

– Здесь нет еды, – ответила Ануш.

– Ты лжешь!

– Это правда. Здесь ничего нет.

– Обыскать дом! – велел Хорек остальным, и те исчезли внутри дома.

– Это место – самая настоящая развалина! – сказал один из солдат, вернувшись с пустыми руками. – Нет ни черта! Даже в холодильной комнате пусто!

Из окна наверху порхнула вниз и упала на землю одежда, раздался двойной глухой стук тяжелых ботинок.

– Я беру ботинки, – крикнул высунувшийся из окна солдат.

Хават, стоявшая возле Ануш, начала плакать.

В дверях показался третий солдат, держа в руках фотографию в рамке.

– Нет! – крикнул Кеворк – Это мой отец!

Солдат оттолкнул мальчика, но Кеворк продолжал тянуться к фотографии.

– Отдайте ее мне!

– Отвали!

– Она моя!

– Забери ее тогда! – сказал солдат и разбил стекло о стену сарая.

Затем вынул из рамы серебряный ободок. Кеворк поднял порванную фотографию, лежащую среди осколков стекла.

– Посмотрите в надворных постройках! – приказал Хорек, и два солдата исчезли в свинарнике и сарае.

– Пусто! – сказал один из них, вернувшись. – Старое свиное дерьмо, и больше ничего!

– В сарае несколько кур – и все.

– Начнем с них. Возьми с собой Саная, и сверните им шеи.

Солдаты закрыли за собой дверь сарая, и вскоре во дворе стали слышны звуки хлопающих крыльев и кудахтанье, которое резко прекратилось. Дверь открылась, и появились солдаты, неся в руках четырех кур со свернутыми шеями.

– Где животные, мальчик? – спросил Хорек.

– Здесь больше ничего нет, – ответила Ануш. – Взять больше нечего.

– Я тебя не спрашивал! Я спросил мальчика-фермера! Ты похож на него. Ты фермер, а, мальчик?

Кеворк кивнул.

– Ну так где животные?

Тот не ответил.

– Смотри, гусь! – заметил один из солдат.

Разведя руки, мужчина нагнулся над гусем, но тот громко зашипел и забил своими огромными крыльями. Солдат отскочил, а остальные засмеялись.

– Ты же не испугался гуся, Ханим?

– Сам лови его!

– И поймаю! Смотри!

– Не забирайте гуся, – попросила Ануш, – пожалуйста! У них больше ничего нет!

– Эй, гусик-гусик… – начал зазывать солдат, сняв китель. – Иди сюда!

Гусь расправил крылья, опустил голову и двинулся на солдата, но тот стоял на месте и вдруг набросил китель на гуся.

В одно мгновение мужчина оказался на борющейся птице, призывая других на помощь.

Кеворк подбежал к нему, крича, но чья-то рука схватила его за воротник и отшвырнула так, что мальчик пролетел полдвора.

– Принесите мне тот топор, – велел Хорек.

Он снял китель с гуся, а двое солдат прижимали шею птицы к куску дерева.

– Держите его ровно!

Занеся топор над головой, он опустил его на гусиную шею. Тут же хлынула кровь, заструилась, будто живое существо, забрызгала одежду солдат, их руки и лица.

Пока Хорек триумфально держал тушку, один солдат прильнул к обрубку шеи и стал пить кровь. Кеворк наскочил на него, начал его пинать и бить изо всех сил.

– Маленький негодяй! – Всю свою силу Хорек вложил в удар кулаком по лицу Кеворка.

Хават закричала, увидев, что Кеворк упал, но Хорек все еще продолжал наносить удары ногами.

Мальчик встал и, пошатываясь, опять пошел на них, но у него подкосились колени, он упал, и у него началась рвота. Ануш подбежала, чтобы помочь ему, но Хорек продолжал со злостью пинать мальчика, снова и снова.

– Перестаньте! Оставьте его в покое!

– Ханим, успокойся… Это всего лишь ребенок…

Хорек что-то буркнул и занес руку, чтобы ударить неподвижно лежащего мальчика еще раз. Ануш схватила вилы и вонзила их в его ботинок.

Хорек взревел, развернулся, чтобы кинуться на Ануш, но прежде он должен был вытащить вилы. Потом он упал на бок и, схватившись за ботинок, пытался разглядеть, какую рану ему нанесли.

– Ах ты армянская сука! Моя нога!

Он встал и, постояв на месте, понял, что ботинок защитил его от увечья и он вполне может ходить.

– Я проучу тебя! Я преподам урок, который ты никогда не забудешь!

Захромав к сараю, он вскоре вышел с куском веревки в руке.

– Держите ее!

– Ханим…

– Я сказал, держите ее!

Он сделал петлю на одном конце веревки, а другой закинул за ветку дуба.

– Несите мальчишку сюда!

– Нет! Пожалуйста! О боже!.. Нет!

Колени Ануш подкосились, но солдаты заставили ее стоять.

Кеворк застонал, когда его поставили на ноги и потянули к дереву.

– Пожалуйста! – взмолилась Ануш. – Я вас умоляю… Простите меня!

Стоявшая у сарая Хават истошно выкрикивала имя брата:

– Кево! Кево!

Хорек связал руки мальчика за спиной и, надев петлю ему на шею, затянул ее покрепче.

Это привело мальчика в чувство, он закачался, воздух с шипением вырывался из его рта.

– Ты смотришь, гадина?

Взявшись за другой конец веревки, Хорек начал тянуть, и Кеворку пришлось встать на цыпочки. Лицо его побагровело, затем начало синеть. Вновь дернув за веревку, Хорек наблюдал за выражением лица Ануш, как оно менялось по мере того, как мальчик задыхался.

– Не нравится то, что видишь? Уже на такая храбрая?

Рот Кеворка приоткрылся, язык вывалился наружу. Ануш всхлипывала, Хават закрыла глаза руками.

– Это только начало! Ты следующая!

– Ханим!

Двое солдат на лошадях въехали во двор. Хорек выпустил веревку из рук. Ануш подбежала к Кеворку, который без сознания лежал на земле.

– Что происходит?

– На нас напали, капитан Орфалеа! Мы только хотели взять гуся, а на нас напали с вилами!

Капитан огляделся. Он был моложе многих солдат и заметно от них отличался. Его форма была опрятной и отлично сшитой, ботинки – начищенными. Он не носил ни усов, ни бороды, а ровные черные волосы были необычно длинны.

– На вас напали, – протянул он презрительно, – на пятерых? Две девочки и мальчик?

Солдаты пришли в замешательство, а Хорек, угрюмо уставившись на капитана, ответил:

– Я не собирался причинять ему вред. Просто хотел немного напугать…

Капитан подошел к Кеворку, который лежал на земле. Нос мальчика был сломан, лицо опухло, красные следы от веревки пересекали шею.

– Лейтенант, сопроводите этих людей на базу!

– Она напала на меня! – настаивал Хорек. – Я имел право защищаться!

– Капрала Ханима бросьте в карцер, и пусть он остается там до тех пор, пока я не позволю его выпустить.

Солдаты двинулись по переулку, сопровождаемые лейтенантом. Капитан подошел к Ануш, склонившейся над Кеворком.

– С ним все в порядке?

Ануш кивнула. Она помогла мальчику сесть и ослабила воротник его рубашки.

Капитан осмотрел двор, разбитое стекло и обезглавленного гуся.

– Пусть мальчик побудет на воздухе немного, и впредь не хватайтесь за вилы.

Ануш вскочила на ноги:

– В следующий раз я вгоню их ему в живот!

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Константинополь 4 апреля 1900 года

Мы прибыли в Константинополь две недели назад. Шел дождь, и мне показалось, что я опять в Нью-Йорке зимой. Мы с Хетти очень устали от путешествия, но испытали облегчение, увидев на пристани встречающего нас Элиаса Риггса.

Я не знаю, чего ожидал от стареющего американского миссионера, но не мог и представить себе, что он будет столь энергичен и высок.

Уже более сорока лет он работал врачом в Османской империи. Я рассказал о своих планах исследования трахомы[3], но ему, похоже, было интереснее обсуждать время служения мессы в этих краях.

Он очень набожен, и поэтому я ощущаю неловкость, общаясь с ним. Безусловно, устраиваясь на эту работу, я понимал, что в первую очередь буду врачом-миссионером. Когда мне только предложили эту должность, Хетти заметила, что я атеист, а она еврейка.

Конечно, мы иногда ходим в церковь, но, думаю, Элиас уже подозревает, что я не совсем тот, кем он меня считал.

На протяжении некоторого времени создавалось впечатление, что он вот-вот отошлет нас обратно, однако же ему крайне необходима помощь в клинике и очень понравилась Хетти.

Конечный пункт нашего назначения – маленькая деревушка в районе Трапезунда, на побережье Черного моря. Как я узнал, это место весьма уединенное, хотя находится недалеко от большого города и важного порта – Трапезунда.

Деревня расположена в центре самого зараженного трахомой региона, так что впереди нас ждет много изнурительной работы.

В настоящий момент мы живем на Истиклал-авеню в Пера. Здесь, конечно, не роскошно, зато чисто, хорошее обслуживание, и мы находимся на европейской стороне Босфора.

У нас три комнаты, а в нагрузку к ним – греческая судомойка, турецкий носильщик (или, скорее, мастер на все руки) и полька-повар.

Хетти, моя дама, или ханум по-здешнему, оказалась в своей стихии.

Она не может практиковать как врач, потому что женщинам-врачам разрешается работать только в гаремах. Но каждое утро она встает рано и отправляется делать зарисовки руин старого Константинополя.

Вполне понятно ее восхищение городом. «Шлюха Востока», конечно, соответствует своему прозвищу – она великолепна и безвкусна в равной мере.

На любой улице города есть достопримечательности, от которых дух захватывает, например, великолепный Собор Святой Софии или роскошный дворец Топкапы. И в то же время за углом, среди руин зданий, стертых с лица земли землетрясением 1894 года, расположились трущобы, кишащие паразитами.

Париж в миниатюре с изящными бульварами простирается вдоль европейской стороны Босфора, в то время как на восточной стороне женщины в парандже идут за мужьями в трех шагах позади них, и там безраздельно властвует Пророк. Как говорит Элиас, это город противоречий и контрастов.

Мы крепко подружились с Генри Моргентау, американским послом, и его женой Жозефиной. Они евреи, и Хетти в их компании чувствует себя как дома. Кроме того, Генри очень интересный человек.

Он принимает по-царски и владеет отличным винным погребом. Его развлекает то, что «бедный доктор-миссионер» весьма неравнодушен к хорошему кларету.

Семья Моргентау знает в Константинополе уйму людей, начиная с дипломатов и заканчивая молодыми гидами, и, похоже, они намереваются перезнакомить нас со всеми.

Теперь, когда наши планы путешествия отложены из-за беременности Хетти – она ожидает ребенка осенью, – мы собираемся видеться с Моргентау часто.

Невозможно избежать этой задержки, но все равно это расстраивает.

Хотя нам все равно придется ждать получения разрешения для продолжения нашего путешествия.

В этой стране невозможно работать, строить и даже заниматься любой мелочью, не имея на то разрешения. Элиас советует мне быть терпеливее.

Рассказывает, что, когда он только прибыл сюда, старый султан запрещал чтение любых иностранных материалов и газовое освещение. Он боялся развращения своих подданных. Элиас просит меня помнить, что сейчас я по крайней мере могу читать и у нас есть свет. Аминь!

Ануш

Вдоль северного мыса реки, впадающей в море, растут деревья. Они редеют в том месте, где поток воды изгибается, замедляется и образует небольшой водоем. Берег кажется изломанным, в воде будто лежат купающиеся гиганты.

Деревенские женщины ходят сюда стирать.

Ануш с матерью молча шли к реке и обе несли по корзине. Когда они подошли к излучине реки, до них донеслись голоса и звуки шлепков мокрой тканью по камням.

– Барев, Ануш! Барев, госпожа Шаркодян!

Парзик Шатиян, стоявшая на отмели возле Саси, приветственно помахала рукой, увидев Ануш и ее мать.

Рядом на камне сидела Хават, болтая ногами в воде. Обе девочки подоткнули подолы юбок за пояса, под ногами в воде лежала одежда для стирки.

Мать Ануш, едва поприветствовав их, вытрясла из корзины вещи на берег, затем сняла ботинки, чулки, подоткнула юбку и пошла к реке.

– Чего ты таращишься на них? – одернула она дочь. – Ты что, думаешь, белье выстирается само?

Ануш вывалила содержимое корзины и села рядом, чтобы снять обувь и носки. Одежда принадлежала их домовладельцу Казбеку Ташияну и его сыну Хусику.

Вещи были грязными и пахли тем, о чем Ануш не нравилось думать.

Ануш взяла кусок мыла и рубашку, опустила и то и другое в воду, намылила, потерла, прополоскала, потом разложила для просушки на камнях.

Мать и дочь молча работали бок о бок. Ануш пыталась повторять движения матери. Хандут Шаркодян была гибкой и крепкой. Из-за небольшого роста ее сила была незаметна.

Когда умер ее муж, именно она все чинила, пилила доски и забиралась на крышу, чтобы поправить деревянную черепицу. Она гордилась своим умением рыть траншеи, навешивать на петли ворота и вообще выполнять любую работу.

Гохар, бабушка Ануш, присматривала за небольшим огородом, а Ануш бралась за любую подработку, которая приносила деньги, хотя большинство из них не давало ничего.

Мать никогда не бывала довольна ее заработками и любила напоминать семье, что, если бы не она, Хандут Шаркодян, они все уже давно пошли бы по миру, так что им очень повезло, что есть она!

Ануш не была уверена, что им так уж повезло с матерью. Ничто не удовлетворяло эту женщину и не приносило ей радости. Ее раздражала жизнь в целом и дочь в частности.

– Псс… – подозвала подругу Парзик.

Ануш кивнула и оглянулась на мать, которая тщательно выполаскивала брюки.

– Пойду пожелаю Парзик удачи, – сказала Ануш. – Ее мать начала шить ей подвенечное платье.

– Только быстро! – отозвалась Хандут, даже не взглянув на нее.

Парзик стояла в воде, уперев руки в бедра, похожая на полузатонувшего колосса. Для девочки она была очень высокой. Ее рост еще больше подчеркивался худобой и необыкновенно длинной шеей. Густые темные волосы были заплетены в косы и лежали кольцом вокруг головы. А из-за носа, похожего на клюв, она заслужила прозвище Птичка. Она была не так красива, как Ануш или Саси, но у нее были полные груди, широкие бедра, и все это как по волшебству появилось пару лет назад.

Парзик единственная из всех подруг Ануш была обручена. Вардан Акинян, местный штукатур и ее троюродный брат, стал ее женихом. Благодаря работе, выполняемой в казармах, его освободили от воинской повинности, и он был одним из немногих молодых людей, оставшихся в деревне.

– Я слышала, что случилось, – сказала Парзик.

– Тихо! Моя мать не знает! Как Кеворк? – спросила Ануш, поворачиваясь к Саси.

– Нормально.

– А Хават?

Все три девочки посмотрели на сестру Саси, уставившуюся на свое отражение в воде.

– Она много плачет. Я пока не говорила ей, что Кево уехал.

– Уехал? Куда?

– Моя мать повезла его к дяде в Орду. Они выехали в Трапезунд сегодня утром.

Ануш посмотрела на реку – та упорно прокладывала путь к морю.

– Что ты будешь делать? – спросила Саси.

– Я?

– Тот солдат тебя запомнил, так что тебе угрожает опасность.

– Кажется, их капитан человек справедливый, – заметила Парзик. – Кеворку повезло, что тот подоспел вовремя.

– Он турок! Они все одинаковые! – заявила Ануш.

– Я только говорю, что, пока он здесь, не стоит волноваться.

– Моего брата практически повесили, – воскликнула Саси, – а ты говоришь не волноваться?

– Я не совсем это имела в виду. Ладно, я думаю, с Ануш все будет в порядке, а я выйду замуж. Нужно это хоть как-то отпраздновать! – Она ухмыльнулась и добавила: – Я – госпожа Вардан Акинян!

– Если Вардан все-таки возьмет тебя в жены! – заметила Саси.

– Ему повезет, если я ему достанусь! Курица-несушка – не чета мелким цыплятам!

Саси плеснула водой на Парзик и засмеялась. Это застало подругу врасплох. Холодная вода попала на грудь девушки и намочила ее блузку. Быстро придя в себя, она зачерпнула пригоршней воды и в отместку обрызгала Саси и Ануш. Девочки смеялись, а Хават встала с камня, чтобы присоединиться к ним.

Они плескались, и, заигравшись, Ануш забыла про мать. А Хандут уже вся промокла, с рукавов ее платья лилась вода. Из-за шума и смеха прошло некоторое время, прежде чем Ануш осознала, что ее кто-то зовет. Она повернулась и увидела, что мать машет ей мокрой рубашкой, а потом и вовсе бросила ее в дочь. Но в этот момент Парзик стала перед Ануш, и рубашка змеей обвилась вокруг ее длинной шеи. Она попыталась ослабить захват, поскользнулась и, беспомощно взмахнув руками, упала в воду. Жадно хватая ртом воздух, Парзик с трудом поднялась, мокрая с головы до ног.

– Свинья! – крикнула она Хандут.

Женщина повернулась к ним спиной.

– Ты просто сумасшедшая!

– Парзик…

– Отстань от меня, – отмахнулась та, отталкивая Ануш.

Поддерживаемая с одной стороны Хават, с другой Саси, Парзик прошествовала на берег, вытирая воду с лица. Три девушки собрали свои вещи и ушли.

Ануш от стыда хотелось зарыдать. Ее мать таки была сумасшедшей! Жестокой, испорченной, злой!

Ануш проклинала несговорчивую судьбу, которая выбрала именно эту женщину ей в матери и отняла у нее отца, которого она любила.

Оставив на камнях стирку, Ануш выбежала на берег.

Держа путь к небольшому заливу, девушка прошла через пляж по направлению к утесу. Ветер бил в лицо, пока она шлепала по отмели, подол платья был мокрым. Рядом, угрюмое, серое и беспросветное, билось о скалы море. Через некоторое время внутреннее напряжение ослабло, а дыхание стало успокаиваться.

Ветер свистел в ушах, волны бились о песок, заглушая въедливый голос матери.

Ануш хотелось так идти и идти вдоль берега, пока будет куда. Главное – уйти как можно дальше, например, в Константинополь, так далеко, чтобы больше никогда не видеть мать.

Она не замечала его, пока они практически не поравнялись. Увидев солдата в форме турецкой армии, она хотела было развернуться и убежать, но уловила в его облике что-то знакомое. Походка мужчины, наклон головы… Ануш поняла, что он наблюдает за ней, и сердце забилось быстрее.

Когда они поравнялись, к ее удивлению, капитан поприветствовал ее на армянском и пошел дальше.

Теперь они отдалялись друг от друга. Ануш вскоре достигла подножья утеса, дальше было некуда идти. Она развернулась, рядом не было никого, только неустанное море и пустынный пляж. Гладь песка нарушали лишь ее и его следы.

Джахан

Его поразило это противоречие. Девушка с фермы казалась юной и взрослой одновременно.

Эта детская коса и демонстративная непокорность смущали его, и мужчина не мог составить мнение о ней.

События на ферме обеспокоили его. Капитан очень хорошо понимал, во что все это могло вылиться, не поспей он вовремя.

Временами, командуя своими новыми подчиненными, он чувствовал себя беспомощным, чего не случалось с предыдущей командой.

После выхода декрета[4] все армяне, служившие в войсках Османской империи, были демобилизованы и определены в безоружные трудовые батальоны. Вследствие этого команда капитана потеряла треть своих бойцов, тех, кого он хорошо знал и уважал, в отличие от их преемников.

У большинства новичков была минимальная военная подготовка, а были и те, и среди них капрал Ханим, кого только что выпустили из тюрьмы.

Кроме лейтенанта, в его подчинении было лишь несколько солдат, которым капитан мог доверять.

Они, не испытывая жалости, рассуждали о судьбе армянских солдат. Поговаривали, что те были расстреляны из-за их преданности русским или использовались в качестве целей во время учебной стрельбы.

Какой бы ни была правда, с тех пор Джахан ничего не знал о своих армянских солдатах. Каждая газетная статья, каждая прокламация, выпущенная правительством, изобиловали антиармянской пропагандой.

По вечерам капитан прогуливался по длинному пляжу, омываемому водами Черного моря, и именно здесь он вновь повстречал ту девушку.

Она шла прямо на него, ее юбка громко хлопала, а волосы развевались на ветру.

Несмотря на уродливую косынку и ветхое платье, мужчина заметил, что девушка очень привлекательна, даже, пожалуй, красива.

Его восхитило то, что она гуляет здесь одна, особенно после того, что случилось.

В деревне, расспрашивая о юном мальчике-фермере, капитан навел о ней справки и выяснил, что она работает на местного врача, американского миссионера по фамилии Стюарт, и помогает в школе, которой управляет его жена.

Это было необычно, поскольку турчанки выходят замуж очень юными и им не дозволено работать за пределами дома. Он начал высматривать ее на улицах и обнаружил, что девушке чужды всякие условности. Пару раз он замечал ее с мокрыми волосами и в мокрой одежде, будто она где-то плавала. Но на самом деле он никогда не видел ее в воде, да и вообще старался быть осторожным и не приближаться к ней.

В тот раз, встретив ее на пляже, он сделал над собой усилие, чтобы поприветствовать ее на армянском, но она, очевидно, не узнала его, и ее враждебность была как холодный бриз.

Но ее нельзя было в этом упрекнуть. Капитан и не ожидал, что она проявит хоть какую-то благосклонность, и сожалел об этом.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 6 мая 1901 года

Сегодня был один из самых долгих, самых раздражающих и изнурительных дней, которые я когда-либо проводил в седле, и я надеюсь, что таких больше не будет в течение долгого времени. Но я забегаю вперед.

Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как мы приехали в Константинополь, а произошло уже так много событий. Мы с Хетти завели хороших друзей, изучаем турецкий и греко-армянский. Мы гордые родители очаровательного малыша – у нас мальчик! Мы назвали его Томас Джордж Стюарт.

Три недели назад, собираясь в поездку в Трапезунд, мы попрощались с Элиасом Риггсом и семьей Моргентау. Хетти было жаль уезжать, я думаю, из-за пугающей перспективы везти младенца на дикие просторы восточной Турции. Однако, должен признать, я, напротив, был рад нашему отъезду.

Нам пришлось все необходимое везти с собой. Я провел несколько недель, организовывая доставку мебели, медицинского оборудования и медикаментов, запасал провизию в дорогу. Это был обычный изматывающий период получения разрешений, раздачи взяток. Наконец все необходимое было сделано, и мы тронулись в путь.

Небольшой фрегат «Месидун» вез нас по Черному морю в Трапезунд.

Капитан черкес рассказал, что город получил свое название от греческого слова «трапезус», что означает «стол». Когда он направил фрегат в залив, мы увидели крепостные валы старого города, построенного на плоской вершине холма, со всех сторон окруженного средневековой стеной.

Вопреки моим ожиданиям, это был большой город.

В порту собралась толпа, тянулась цепочка мулов, возле которых стояли погонщики.

Прибытия фрегата ожидали уличные торговцы, таможенники, грузчики, носильщики, сопровождающие караваны и просто различного рода зеваки.

В толпе выделялся иностранец на голову выше всех и шире большинства мужчин в плечах. Я догадался, что это англичанин, встречающий нас, с ним договорился Элиас.

На почетном месте в начале прохода стоял местный сановник. На нем была камиза[5], а весьма солидную талию опоясывал зеленый кушак. Обут он был в традиционные турецкие шлепанцы. На его голове красовался головной убор, похожий на миниатюрный минарет, а на пальцах ослепительно искрились кольца с драгоценными камнями.

Один из двух слуг держал над сановником полосатый зонтик, стоял он на расстеленном на земле коврике. Сановник едва взглянул на Хетти, а от моего лица не мог отвести взгляда своих темных глаз. К тому времени я привык, что на меня пялятся, но под взглядом этого человека я чувствовал себя рыбиной, которую он намеревается съесть на ужин.

– Салам алейкум! – поприветствовал я его.

– Алейкум ассалам! – был ответ.

Он помолчал, и я не знал, что делать: поклониться ему, заплатить бакшиш[6] или просто идти дальше.

– Позвольте мне представить вам его превосходительство вали[7], губернатора Трапезунда, – раздался голос. Иностранец снял шляпу: – Простите… Я должен был отрекомендоваться. Меня зовут Пол Троубридж.

Как и Риггс, он был высок и худ. Его льняной костюм выглядел потрепанным, на локтях и коленях пузырился. Он навис над Хетти и потрепал Томаса по щеке.

– Добро пожаловать в Трапезунд! Вали с нетерпением ожидал знакомства с вами.

Великий человек что-то сказал Троубриджу на диалекте, которого я не понимал, и ушел. Все напоминало ситуацию, когда много шума из ничего. Пол уверил нас, что все не так.

– Это свидетельство того, что вам оказана честь! Уважение. Обычно вали никогда не встречает иностранцев у причала.

– А он всегда так странно ведет себя? Таращится? – спросил я.

– Только если человек ему нравится.

Увидев выражение моего лица, Пол засмеялся и сообщил мне, что распространился слух о моих навыках стоматолога.

– Он хочет, чтобы вы его навестили. У нашего почитаемого губернатора очень плохие зубы.

Потребовалась целая вечность, чтобы выгрузить наш багаж и погрузить его на мулов. Пока мы ждали, Пол предложил перекусить в местной гостинице.

На удивление, все было вкусно. Гостиницей управляли два брата-француза из Байонны. Во время обеда Пол рассказал нам немного о себе. Получив профессию врача, он решил путешествовать по Европе, останавливаясь во всех крупных городах. Далее его путь лежал в Афины, а затем в Константинополь.

Элиас Риггс был его единственным знакомым здесь, поэтому он остался у него и они проработали вместе несколько лет.

– Я не был миссионером. Я никогда не верил в эту чушь: «Мой Бог лучше твоего!»

После этого он извинился и выразил надежду, что мы не сочли его речи оскорбительными. На самом же деле Пол нравился мне все больше и больше.

Именно Риггс предложил Полу эту работу в Трапезунде, когда его друг доктор Фред Шепард умер от тифа и власти искали ему замену.

– Сколько лет вы уже здесь? – спросила Хетти.

– Слишком много! Я уже потерял им счет. Мои родители умерли, в Англии у меня остался лишь один брат, так что я езжу туда крайне редко. Мой дом на самом деле здесь. Надеюсь, вскоре и у вас возникнет то же чувство.

Я очень надеялся, что так и будет.

Во время долгого путешествия через всю Европу я сильно сомневался в том, что принял правильное решении приехать в Турцию. Для моей карьеры в области медицины это была катастрофа – оставить перспективную работу и стать миссионером. Некоторые люди, например мать Хетти, считали это мое решение пагубным.

Пол Троубридж убедил меня, что это не так. К тому времени, когда подоспели еда и вино, я уже поздравлял себя с тем, что поступил правильно.

Еще до окончания обеда Хетти немного рассказала Полу о том, что мы делали в Нью-Йорке, и я видел, что они сразу же нашли общий язык. Она была очарована его старомодными манерами, а он был явно сражен ее невозмутимостью и великолепным чувством юмора.

Мне, безусловно, следовало невзлюбить его, ибо он обладал всем, чего не было у меня: высоким ростом, красотой, очарованием. Но как же трудно было не любить Пола Троубриджа!

Он был любезным, приятным собеседником, и мы, возможно, так и сидели бы, болтая, если бы не пришло время отправляться в Мушар.

Последняя часть пути оказалась самой сложной. Пол предупредил нас об армии мух, кишащих на горном перевале, через который пролегал путь в деревню, но к этому невозможно было подготовиться. Мы взяли с собой широкополые шляпы с сеткой и специальный чепчик для ребенка, но они оказались совершенно бесполезными, когда нас атаковали полчища мух. Мы ехали друг за другом к перевалу, и, как только мы достигли деревьев, эти твари набросились на нас! Сетка и постоянное обмахивание никак не помогали. Я только то и делал, что разгонял тучу вокруг моей головы, и заметил, что лишь несколько маленьких негодяев досаждали Полу.

После того как караван лошадей и мулов перевалил через гору и стал спускаться вниз, наконец стала видна деревня Мушар. Какой контраст по сравнению с величием Константинополя и элегантностью гавани Трапезунда!

Пыльные, зловонные улицы, полные тявкающих собак и детей-оборванцев, кишели мухами и москитами.

Дети что-то хором выкрикивали, Пол перевел это как: «Посмотрите на этих людей! Они носят шляпы!»

Черноглазые дети в ярких одеждах окружили нас, а их матери сразу же закрыли лица чадрами так, что были видны одни лишь глаза, и расхаживали среди кур, овец и собак.

У многих детей были опухшие глаза, усеянные черными мухами. Я спросил Пола, почему они их не смахивают.

– Потому что верят: если будут это делать, навлекут на глаза болезнь, трахому, – это заболевание здесь очень распространено, – ответил он.

Трахома, вызванная мухами, ведет к возникновению хронической инфекции и, если ее не лечить, станет причиной слепоты по меньшей мере у половины этих детей.

Я наблюдал за тем, как они бежали за нашими лошадьми, сопровождаемые роем мух. Взрослые вели себя не лучше, они даже и не пытались отгонять назойливых насекомых.

Нам преподнесли в дар фрукты, козье молоко и виноград, его огромные грозди клали прямо в наши запыленные руки.

Женщина, несущая ребенка, вложила в руку Хетти клочок голубой ткани с изображением глаза и кивком указала на Томаса, дремлющего позади мамы.

– Это называется амулет, – объяснил Пол, – люди носят их с собой, чтобы уберечься от сглаза.

Дети носили синие бусинки, раковины или связанные треугольником кусочки ткани, на которых были изображены тот же самый символ и суры из Корана.

Хетти наклонилась, чтобы погладить темноглазого ребенка, у которого вокруг шеи был повязан амулет, но его мать сразу же накрыла его своей чадрой.

– Не воспринимайте это на свой счет. Никогда нельзя хвалить ребенка, здесь верят, что так можно его сглазить. А если вы забыли и все-таки сделали это, обязательно должны сказать: «Машалла!», что означает: «На все воля Аллаха!»

Мушар оказалась более крупной деревней, чем я ожидал, она простиралась и на восток, и на запад вдоль черноморского побережья. Холмы, покрытые густым лесом, спускаются до самой береговой линии, где нетронутый белый песок мерцает в свете полуденного солнца.

Центр деревни очень отличается от окраин, здесь двух-и трехэтажные дома выходят фасадами на площадь вполне достойного размера.

Церковь и мечеть высятся на противоположных сторонах площади. Еще одно здание, заслуживающее упоминания, – похожее на магазин строение со сваленными в кучи товарами, видными через открытые двери.

Пол повел нас вниз по маленькой улочке, которая протянулась за армянской церковью, и вскоре мы оказались на поросшей травой булыжной мостовой. Она упиралась в аккуратный каменный дом песочного цвета. Создавалось впечатление, что его переместили, уже полностью построенный, прямо из английской сельской местности.

Дом выглядел, будто нарисованный ребенком, – деревянная входная дверь, над которой виднелось арочной формы окошко, а по обе ее стороны – большие окна.

Такое расположение окон было и на втором этаже, только посередине добавилось еще одно.

Возле дома был разбит огород, а в саду цвели старые фруктовые деревья.

– Какая прелесть! – воскликнула Хетти.

– Кто, ради всего святого, мог построить здесь такой дом? – воскликнул я, не скрывая восторга.

Пол спешился и посмотрел на него.

– Он называется «дом учителя». Джейн Кент построила его, когда преподавала в здешней школе.

– Он напоминает мне дом из английских романов! – продолжала восторгаться Хетти.

– Так все и задумывалось. Он должен был в точности повторять дом Джейн в Сюррее.

Я спросил у Пола, почему учительница уехала, но он был занят разгрузкой мулов и, судя по всему, не слышал моего вопроса. Мы вошли внутрь и стали осматривать комнаты.

По одну сторону от входа расположилась маленькая комната, по другую – гостиная, а столовая выходила окнами в сад. Из крошечной комнаты для прислуги одна дверь вела в кухню, а другая – в посудомоечную, кладовую и холодильную комнату. Наверху были четыре спальни небольших размеров, гардеробная, ванная и помещение для сушки белья. Уборная находилась во дворе.

Как и можно было ожидать, в доме, где не жили в течение некоторого времени, было пыльно, пахло плесенью и сыростью. В этом было некое очарование, и все это легко устранялось хорошей уборкой, а при наличии соответствующей мебели дом мог быстро превратиться в комфортное жилище.

Некоторое время спустя, когда все ушли и мы наконец остались одни, Хетти и я в изнеможении опустились на стулья.

– Это несколько странно, тебе не кажется? – спросила Хетти.

– А я думал, тебе все понравилось…

– Я о том, что Джейн Кент уехала из этих мест. У меня создалось впечатление, что Пол не хотел об этом говорить.

– Да?

– Ты заметил, что он назвал ее по имени?

– Ты хочешь сказать, что между ними что-то было?

– Несомненно, он знает дом лучше, чем можно было ожидать.

– Может быть, он сам когда-то жил здесь? Или просто присматривал за ним?

– Возможно. Хотя он работает в Трапезунде, а это три-четыре часа езды отсюда.

Я засмеялся, гадая, что подумал бы Пол, услышав, о чем мы сплетничаем.

Уже далеко за полночь, и Хетти торопит меня заканчивать, отложить ручку и задуть свечу, но я знаю, что все равно не засну. Мысли не покидают меня, я все строю планы. Здесь многому придется научиться и столько всего сделать! Маленькую комнату для прислуги можно превратить в прекрасную лабораторию, завтра я перенесу туда мое оборудование. По крайней мере, это станет началом.

Джахан

Следующая встреча с Ануш произошла некоторое время спустя на том же пляже. Капитан заметил ее издалека, но в этот раз девушка была занята и не сразу заметила его. Ануш держала в каждой руке по ботинку и яростно бросила их вперед, вдоль изгибающейся линии пляжа, будто целилась кому-то в голову. Ботинки просвистели мимо его уха и приземлились в ямке, недалеко от его ног. Капитан поднял их и отнес девушке.

– Ты промахнулась. Но я дам тебе еще одну попытку, если ты доставишь мне удовольствие – разрешишь прогуляться с тобой.

Держа мокрые ботинки, он обезоруживающе улыбнулся, и Ануш захохотала, и позже, вспоминая былое, Джахан именно этот день определил как тот, когда он влюбился.

Они пошли вдоль берега, направляясь к восточной части залива. Ее улыбка быстро погасла, она вновь держалась настороженно.

Пляж ограждали скалы и лес, но время от времени Ануш поглядывала на дорогу и ведущую к ней тропинку. Капитан не думал, что она боялась его, он понимал, что девушка опасается быть замеченной в его обществе.

Он старался найти способ как-то снять напряжение, неоднократно пытался поймать ее взгляд, но девушка упорно смотрела только вперед. Ее щеки красиво порозовели, но он мог этим насладиться, лишь притворяясь, что спотыкается, – тогда он мог мельком увидеть все ее лицо. У Ануш был великолепный овал лица, широкие брови вразлет, маленький прямой нос и светлая кожа, скорее кремовая, нежели белая. Глаза цвета карамели были широко расставлены. Но больше всего привлекали внимание полные, немного выступающие вперед губы цвета зрелой хурмы, с чуть приспущенными уголками.

Он уставился на нее, а она отвернулась.

– Тяжело найти это место. Тропинка практически незаметна.

– Но ты же нашел его!

– Да, но на самом деле я следовал за тобой.

По лицу девушки пробежала тень тревоги.

– Я не смог пройти сюда с центрального пляжа. Ты шла по дороге впереди меня, а потом свернула и двинулась в этом направлении, так что… – Он пожал плечами и продолжил: – Я прошу прощения, что навязался тебе в компанию в этом твоем убежище.

– Оно не мое. Кто угодно может прийти сюда.

– Здесь очень красиво. Чем-то это место напоминает мне дом.

– Константинополь.

– Откуда ты знаешь?

– Из-за твоего акцента. Кроме того, ты используешь английские и французские слова.

– Ты говоришь по-английски и по-французски?

– Немного. Госпожа Стюарт учит этим языкам в миссионерской школе.

Интерес капитана к девушке еще больше усилился.

– Значит, ты здесь выросла? И здесь твоя семья?

Неожиданно она вновь замкнулась.

– Извини, это невежливо с моей стороны, – сказал он. – Почему бы в отместку тебе не расспросить меня?

Ей хотелось задать ему вопросы. Он видел, что ее гложет любопытство, но знал, что она не поддастся ему.

– Хорошо, тогда я расскажу о себе. Я самый старший из четырех детей и единственный сын в нашей семье. Старшая из моих сестер, Дилар, жуткая кокетка и однажды сделает очень несчастным какого-нибудь бедного малого. Средняя сестра, Мелике, очень стеснительна, погружена в чтение книг, у нее талант к живописи, а младшая сестра, Танзу, способна очаровать даже змею. Отец военный, но из-за слабого здоровья вышел в отставку, надеется, что я сделаю карьеру, а после буду управлять его владениями. А мать, как и все матери, желает как можно скорее женить меня. Вот и все. Теперь тебе все известно, твоя очередь.

– Я ничего не обещала! Мне казалось, ты развлекаешь скорее сам себя.

Он засмеялся, а Ануш еще гуще покраснела.

– Хотя бы расскажи, что ты делаешь, когда не орудуешь вилами.

Джахан был доволен тем, что вызвал у девушки легкую улыбку.

– Я помогаю госпоже Стюарт в школе. И я помощница медсестры в больнице доктора Стюарта.

– Я встречал его, серьезный мужчина.

Он видел, что ей легче говорить на темы, которые не касаются ее семьи и ее самой.

Некоторое время девушка рассказывала о семействе Стюартов, и он узнал, что они живут в деревне столько, сколько Ануш себя помнит. Поведала о том, что доктор так организовал все в больнице, что теперь сюда приезжают пациенты из Трапезунда и даже из более отдаленных мест.

Американец плохо говорил на турецком и армянском языках и северном курдском наречии, но ему это прощали, ведь он тяжко трудился. Миссис Стюарт, или, как тут говорят, байян – госпожа – Стюарт, была женским доктором и управляла школой после того, как уехала предыдущая учительница.

Она также организовала курсы шитья и вышивки для девочек, и ее очень любили деревенские женщины.

Так разговаривая, они подошли к концу пляжа, перед ними вздымался утес. Пора было идти назад, но капитану не хотелось заканчивать беседу.

– Что это? – спросил он, указывая на вершину скалы. – Там, наверху?

– Разрушенная церковь и кладбище.

– Туда можно подняться?

Указывая на высеченные в камне ступени, Ануш ответила, что подняться можно, но лишь немногие отважились на это, ибо люди верили, что это место населено духами.

– Ты покажешь мне?

Некоторое время она колебалась, и Джахан подумал было, что она откажется, но Ануш развернулась и начала карабкаться по скользким камням, наказав ему опасаться мест, где вымылась порода. Аккуратно ступая, Джахан следовал за девушкой, пораженный легкостью, с какой она взбиралась. Было ясно, что она делает это не первый раз и призраки ничуть не страшат ее.

Наверху ветер бил в лицо и завывал между надгробиями крошечного кладбища. Некоторые надгробные камни упали в море, а другие торчали, будто зубы у старика.

Сама церковь была построена в форме улья, часть крыши давно обвалилась, а входная дверь смотрела на запад, на море, но при этом была защищена от постоянного ветра.

Внутри штукатурка давно отпала, обнажив вытесанные гранитные блоки круглой стены, искусно уложенные каменщиком. Каменный пол пестрел экскрементами летучих мышей и птиц, пахло сыростью и солью.

Джахан обходил помещение, песок скрипел под ногами, а Ануш наблюдала за ним, стоя у входа. Смотреть было особо не на что, не было ни орнаментов, ни икон, вообще ничего церковного, кроме небольшой ниши для певчих напротив двери.

Ласточка пролетела у него над головой, спеша к солнцу.

– Только птица может посчитать такое место домом, – сказал Джахан, стараясь перекричать завывания ветра. – У меня такое впечатление, будто я стою внутри барабана.

– Отойди назад, – велела Ануш, – еще дальше.

Джахан отошел в самую темную часть церкви, к стене, расположенной напротив входа.

На этом пятачке шириной лишь в несколько шагов было не слышно шума ветра и стало устрашающе тихо. Капитан сделал шаг к двери и снова был оглушен свистом и завыванием ветра.

– Это удивительно!

Ануш не услышала, потому что находилась снаружи. Ему были видны ее темно-синяя юбка и светлая блузка, мелькающие среди надгробий; голова чуть наклонена и солнце мерцает на косе, свисающей из-под шарфа.

– Мне нужно идти, – сказала девушка, как только он вышел.

– Позволь мне пойти с тобой.

– Нет, я пойду домой другой дорогой.

Джахан попытался настоять на своем, но она словно не слышала.

– Ты так и не назвала мне свое имя! – крикнул он ей вслед.

Она остановилась и обернулась:

– Ануш.

– Очень приятно познакомиться, Ануш. А меня зовут…

– Мне известно твое имя.

Она быстро пересекла мыс и исчезла в ореховом лесу.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 8 июня 1901 года

Наконец мы все приспособили для настоящей медицинской практики, если «настоящая» – подобающее для данной ситуации слово. В маленькой комнате для прислуги теперь был установлен микроскоп, рядом находились пробирки и стекла для исследований. Мне пришлось сделать из кухни операционную, а гостиную на первом этаже превратить в приемную.

Каждое утро пациенты ожидают меня. Толпа весьма разношерстна: мужчины в шароварах, кафтанах, иные в европейских костюмах; женщины, с ног до головы укутанные в паранджу; дети, в основном стоящие около матерей, а некоторые – сидящие на ветвях смоковницы.

Поначалу все они угрюмо таращились на меня, будто я никак не соответствовал их представлению о докторе и они жалели, что отказались от услуг местного врачевателя. В конце концов, думаю, между нами возникло взаимопонимание. Им пришлось приспособиться к моим привычкам, а мне – к их.

Например, местные обычаи и понятия о рангах, с которыми я познакомился за время нашего пребывания в Константинополе, здесь строже соблюдаются. Действует четкая система иерархии – кто должен первым попасть на прием к врачу, независимо от того, кто более слабый и больной.

Все это сложилось исторически и выглядит следующим образом: на первом месте турки, затем курды, затем армяне.

Правящий класс – турки, захватчики, если угодно, ведь именно армяне населили эту землю первыми. Курды – воинственные горные племена, которые думают лишь о том, как убить человека, если у него есть деньги или лошадь. А что касается армян, государство считает, что они на стороне давнего врага турок – России, так что у них так мало шансов улучшить свое бедственное положение.

Мы с Полом много говорили об этом. Он уверен, что армян несправедливо притесняют, но, как я часто говорил ему, турки – это народ со своей территорией, и все союзы воспринимаются ими с недоверием.

Тем временем я обзавелся проводником, хотя ему скорее подходит слово «телохранитель», так как он ходит за мной, куда бы я ни следовал, и по деревне, и за ее пределами.

Хетти говорит, что не удивится, если обнаружит его однажды завтракающим с нами или сидящим на нашей кровати с неизменной винтовкой в руках. Он курд, зовут его Махмуд Ага. Как-то он привел ко мне своего младшего сына, у которого была тяжелейшая форма трахомы. Мальчик был практически слеп, но я успешно вылечил его, и после этого Махмуд назначил себя моим проводником и защитником.

Как и большинство курдов, он фермер и присматривает за отарой овец и табуном лошадей. У него три сына – это старшие дети. Жену он называет «тяжеловоз», а дочерей – «много детей».

Хетти позволили лечить его девочек, когда они болели, лечит она и многих местных женщин, но мужчины ходят на прием только ко мне, доктору Стиппету, как меня здесь нарекли.

Сегодня, когда Пол пришел на ужин, я рассказал ему об этом и о многих других странных случаях, которые я наблюдал. В частности, многочисленные и тревожные случаи следов ожогов и шрамов от клейма у детей на шеях и животах.

– Здесь считают, что ожоги излечивают травмы и любой испуг, – пояснил Пол.

Я сказал ему, что считаю такое невежество ужасным, но он посоветовал мне не пренебрегать традиционными методами лечения.

– Ты же не всерьез поощряешь это?

– Конечно нет, но ты сам вскоре узнаешь, что старые средства для них так же важны, как и новые. И если ты принудишь людей выбирать, они вернутся к привычному.

– Даже если эти методы ошибочны и опасны? Наша миссия здесь – не только лечить, но и обучать!

– Вот именно, Чарльз, образовывать их. Как только они увидят, что западная медицина более эффективна, чем народная, ты завоюешь их сердца. Хотя полностью – никогда.

Мы продолжили разговор в этом ключе, и я рассказал ему о шестилетней девочке, которая была у меня в операционной сегодня утром. Зовут ее Ануш Шаркодян.

У нее не было ожогов и ее не принуждали проглатывать какое-либо варево, но я подозреваю, что ее избили, и скорее всего мать. Пол сказал, что это весьма странно. Отметил, что обычно армянские дети хорошо воспитаны и их родители весьма умеренны в вопросах телесных наказаний, но бывают исключения.

Ребенок сидел на улице вместе с бабушкой, истекая кровью от пореза над глазом, прежде чем я позвал их в приемную. Девочка с опаской посмотрела на старуху и покорно вошла в операционную. Порез был глубоким, пришлось наложить несколько швов, и, хотя это было непросто и заняло немало времени, в течение всей процедуры она не проронила ни слова.

Потом она стала рассматривать инструменты и стекла для микроскопов, а я спросил бабушку, что случилось и где мать ребенка. Женщина избегала смотреть мне в глаза, что не было такой уж редкостью, но что-то в ней насторожило меня. Так бывает, когда понимаешь, что тебе говорят лишь часть правды. Падение с дерева стало причиной пореза внучки, а мать девочки была слишком занята, чтобы привести дочь к доктору.

Безусловно, вполне можно предположить, что ребенок, падая с дерева, порезался чем-то острым. Но я заметил красные полосы на щеках и синяки возле уха.

Несмотря на то что бабушке не удалось убедить меня, она действительно беспокоилась, а ребенок явно сильно к ней привязан.

Под тем предлогом, что необходимо прослушать легкие и пальпировать живот, я осмотрел девочку на наличие других повреждений. Ничего серьезного я не нашел, только уже поблекший желто-зеленый синяк чуть выше левого локтя. Случайность или результат грубого обращения?

Она удивительный ребенок, с огромными карими глазами и волосами каштанового цвета. Трудно забыть эту малышку, и я недоумеваю, как кто-то мог желать ей зла.

Я предложил ей печенье, испеченное Хетти, которое держал в банке на столе, но она, похоже, сомневалась, стоит ли его взять. Девочка быстро перевела взгляд на бабушку, прося разрешения угоститься, и, получив его, сразу же откусила от печенья. Оно явно ей понравилось, удивление и радость отразились на ее лице, и я улыбнулся. Бабушка тоже улыбнулась, я понял, что она гордится внучкой, и больше ничего не спрашивал.

Ануш

Солнце лишь вставало над горизонтом, часть луга, граничащего с лесом, еще была в тени. Деревья шелестели листвой, напевая рассветные мелодии, а зверьки шуршали в поисках пропитания.

По выжженной траве стелился легкий туман, увлажняя ботинки Ануш и подол ее платья. Идя по тропинке, она думала о военном и их разговоре на пляже.

Девушка не могла заснуть, переживая из-за того, что поступила глупо. Кто угодно мог заметить ее с ним! Кто-нибудь из деревни, ее друзья, мать! Если Хандут что-то заподозрит, в ту же секунду Ануш вышвырнут из дома, если не случится чего-нибудь более ужасного. Ее неоднократно били и за меньшее прегрешение. Зачем она повела его в церковь? Открытие секретного места, где не было слышно ветра, принадлежало только ей одной.

У нее захватывало дух от того, что рядом был этот мужчина, и уйти Ануш была не в силах.

Капитан все говорил и говорил какие-то умные слова, чтобы поразить ее, ей же, напротив, казалось, что все сказанное ею звучит как речь грубой необразованной крестьянки.

Зачем она рисковала своей репутацией, чтобы пройтись с военным? Если Саси когда-нибудь узнает об этом, она ни за что ее не простит.

Если бы не болтовня Парзик, она никогда бы не посмотрела на какого-либо мальчика, кроме Вардана, и уж тем более на турка! Дура, дура! Больше никогда! Она будет держаться подальше от пляжа и, уж конечно, от капитана!

В конце просеки тропинка вилась вдоль лесной опушки и выходила к главной дороге, ведущей в город. Ануш огляделась – нет ли поблизости солдат или жандармов – и пошла по направлению к больнице. Подходя к деревне, она увидела знакомую фигуру.

– Саси! Подожди, – окликнула она подругу.

Та остановилась, и Ануш вскоре поравнялась с ней.

– Где ты была вчера? – спросила Ануш. – Я приносила плов для тебя и Хават.

– Я садила картошку для отца Вардана.

– Ты работала на старика Акиняна? А где был его сын Вардан?

– Боится запачкать руки перед свадьбой.

Ануш засмеялась. Из всех мужчин Вардан был первым павлином.

– Парзик и Вардан назначили дату свадьбы?

– На следующий день после Пасхи.

Саси потрясла корзиной, что держала в руке:

– Я буду подшивать платье невесты!

– Парзик будет рада. Мне уже пора идти, я опаздываю, – сказала Ануш.

– Вот еще что хотела тебе сказать. Хусик прячется вон там…

Сын владельца дома, в котором жила Ануш, был мастером скрываться. Ануш была свидетельницей того, как Хусик прошел через лес, не хрустнув ни одной веткой, он мог втиснуться в самую узкую щелочку. В большинстве случаев он прятался от своего вспыльчивого отца, а также от солдат, которые хотели забрать его, – он должен был служить в армии или жандармерии, хотя его и считали дурачком. Деревенские жители прозвали Хусика «дикарь», потому что он жил в лесу и питался тем, что попадалось в расставленные им силки. Обувь юноши была сделана из коровьей кожи, которую он сам выдубил, и пахла удобрением, которое он использовал, чтобы кожа стала прочной.

Штанины старых брюк, сплошь в заплатах, были примотаны к ногам чем-то вроде кетгута[8], а рубашка уже давно была слишком мала и разошлась на груди. Последние несколько недель он работал на доктора Стюарта, и медсестра Манон дала ему длинное светлое пальто, чтобы прикрыть его наряд, и пару башмаков, которые она держала для него в клинике.

Она проследила, чтобы юноша вымылся и расчесал свои спутанные волосы. Хусик беспрекословно подчинился. Она была одной из немногих, кого он слушался. Его характер мало отличался от отцовского, и он в случае чего мог схватиться за нож, но бывал и мягок.

Когда Ануш была маленькой, Гохар просила ее хорошо относиться к Хусику, так как его мать умерла, а отец пренебрегал воспитанием сын. Казбек был опасным человеком, плохо относился к сыну и часто бил его. Мальчик был озлобленным, и только у Шаркодянов он время от времени мог насладиться покоем. Как ягненок за своей матерью, он ходил за Ануш, ждал ее каждое утро, чтобы выпустить кур и помочь с работой по дому. Они говорили мало и скорее были компаньонами, нежели друзьями.

«Он так одинок, – говорила Гохар, – будь добра к нему». Но Ануш любила проводить время у моря, а Хусик боялся его, поэтому они не были вместе так часто, как ему хотелось бы.

Подрастая, Хусик стал меняться. Он перестал разговаривать с Ануш и приходить в гости. Она видела его на расстоянии, погоняющим отцовский скот или несущим связку зайцев в город для продажи, но чувствовала, что он где-то рядом.

– Моя мама считает, что в него вселился джинн, – сказала, вздрогнув, Саси.

– Не обращай на него внимания, – посоветовала ей Ануш и добавила: – Скажи Хави, я позже принесу еще плова.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 24 июля 1904 года

Это первая возможность за много месяцев сделать запись в моем дневнике, а ведь мне о многом хочется рассказать! Моя медицинская практика успешно расширяется и для всего остального остается очень мало времени.

В начале этой недели я получил новости о моей статье «Причины и лечение трахомы в Османской империи», ее напечатает Американский медицинский журнал. Я очень доволен, это только начало моего исследования, но весьма обнадеживающее!

Турция, как всегда, слишком многого требует. Я должен иметь навыки хирурга, анестезиолога, врача патолога и дантиста. Люди здесь полагают, что я способен на все: от вскрытия гнойника до определения пола ребенка в утробе матери, и мне пока не удалось разуверить их в этом. Однако я не жалуюсь.

Мне нравится моя работа, и я нуждаюсь в постоянном доходе, вечный вопрос денег никогда не уходил на задний план. Несмотря на то что Хетти и я с момента прибытия в эту страну не считали себя миссионерами, наша крайняя нужда говорит о том, что мы уж точно живем как они.

Местные жители слишком бедны, чтобы нам платить, они приносят что-нибудь из съестного, например, курицу. Более зажиточные пациенты вообще не озабочены мыслями об оплате или ждут, пока вылечатся, а уж потом решают, заплатить ли нам.

Мы ежемесячно получаем небольшое содержание от Элиаса Риггса, которое в основном тратится на различные медикаменты, и мы, наверное, умерли бы с голоду, если бы не изобретательность и находчивость Хетти. Она посадила маис и овощи за домом, мы держим несколько кур и козу.

Это, собственно, основа нашего существования, и зачастую кроме козьего молока и репы у нас ничего больше нет.

Иногда приезжает Пол и привозит в подарок французский сыр, или бутылку итальянского вина, или турецкие сласти для Томаса и малышки Элеанор. Хотя, я знаю, сам он вовсе не роскошествует.

Пол привозит местные сплетни из Трапезунда и Константинополя. Хетти предвкушает его визиты, я думаю, ей очень не хватает умственной стимуляции Нью-Йорка.

Политика всегда очень интересовала Хетти, и, когда приезжает Пол, мы допоздна обсуждаем все мировые новости и вообще любые сплетни, которые ему удается собрать на рынках Трапезунда.

Мне очень нравятся такие вечера, хотя временами мнение Пола удивляет меня.

Он полностью на стороне армян и считает, ошибочно, по моему мнению, что они стали объектом всяческого рода суровых правил и запретов, и все по инициативе турок. Я не видел доказательств такой дискриминации и считаю турок вполне разумной нацией, толерантной и больше всего любящей поговорить.

Пол очень мягкосердечный человек и всегда выступает на стороне слабых. У него слишком английское понимание честной игры, оно еще не пришло в соответствие со здешними реалиями.

Ануш

Вечерело, солнце клонилось к закату, но все еще было жарко. Дорога дышала пылью и зноем. Ануш решила пойти по короткому пути, через лес. Красное закатное солнце поблескивало между деревьями, птицы шумно устраивались на ночь. Ануш раздумывала о разговоре, произошедшем несколько дней назад между ней и доктором Стюартом.

«Ты должна стать профессиональной медсестрой. Ты зря тратишь свой талант, работая помощницей. Сестра Манон и я обсуждали это, и мы хотим, чтобы ты училась», – сказал он тогда.

Работы в больнице всегда было много, в том числе и весьма неприятной, но Ануш никогда не считала это пустой тратой времени.

Учиться на медсестру означало покинуть деревню и переехать на два года в муниципальную больницу Трапезунда.

Ануш всегда думала, что станет учительницей, как госпожа Стюарт. Но сторону доктора Стюарта приняла сестра Манон, а с ней спорить было бесполезно.

«Это правильный путь для тебя! У тебя будут деньги, еда и прекрасные навыки! Конечно, ты поедешь учиться!»

Когда мать Ануш услышала эту новость, она не обрадовалась.

«Грязная работа! Не намного лучше, чем работать прислугой!»

В деревне верили в то, что уход за больными может принести несчастье. Но, подумав, Хандут в конце концов согласилась. Она знала, что из-за отсутствия приданого у дочери нет особых шансов выйти замуж.

В начале осени Ануш уедет из деревни на два года.

Размышляя об этом, она наконец вышла из леса прямо к морю. Солнце опускалось в воду, и Ануш повернулась, чтобы поймать последние закатные лучи.

– Барев, Ануш!

– Барев, Хусик, – отозвалась она, не открывая глаз.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– Потому что это всегда ты.

Он пошел рядом с ней, от него пахло потом, кровью животных и свежей землей.

– Я видел тебя вчера на девичнике у Парзик. С другими женщинами.

– И что с того?

– Я слышал, что Монголке разрешат окаймить платье.

– Ты, похоже, много знаешь о свадьбе, Хусик.

– Меня позвали зарезать козу, вот и все.

Обычно на проводы девушки забивают корову, но мать Парзик не могла позволить себе это и пожертвовала козой.

– Ты оставалась там допоздна, – заметил он.

– Это не твое дело.

– Небезопасно ходить одной ночью.

Ануш открыла глаза и посмотрела на Хусика. Это была самая длинная беседа с ним за последнее время.

– Мне не угрожала опасность, ведь я была не одна.

– Они бы тебя не защитили. Вокруг полно солдат.

– И что с того? – гаркнула Ануш.

Хусик удивленно уставился на ее вспыхнувшее лицо своими болотного цвета глазами.

– В любом случае я знаю, что ты где-то рядом, – примирительно сказала она.

Он улыбнулся, и она увидела щель между зубами – он потерял один зуб, когда одна из его ловушек отскочила и попала ему в лицо.

– Ты придешь на свадьбу? – спросил он.

– Конечно.

Там будет вся деревня. Это будет праздник, которого не видывали еще с начала войны. Все семьи скорбели по мужчинам, ушедшим на войну, и это станет поводом хоть на время забыть об одиночестве и пустых желудках. И будет повод потанцевать. Ануш вздрогнула.

– Иди домой, Хусик.

Он стоял у ворот отцовской фермы и наблюдал за тем, как Ануш скрылась за поворотом.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 9 апреля 1905 года

Сегодня знаменательный день в истории нашей деревни. Этим утром, в присутствии горожан и многих сановников, включая самого вали, мы открыли нашу новую больницу. После десяти месяцев ожидания разрешений, пиломатериалов и камня наконец закончено строительство деревенской больницы.

Жители становились в очередь с самого утра, чтобы увидеть ее, а Хетти внутри поставила столик со сладостями для детей и пловом для взрослых. Многие принесли подарки, масло виноградных косточек в маленьких мешочках из козьей шерсти, козье молоко и сыр. Все пришли к общему выводу, что доктор Стиппет и его ханум постарались на славу и здание вышло впечатляющим.

Самым странным в этот день была моя угрюмость. Я не мог избавиться от мысли, что все окончится провалом. Пол первым заметил мое настроение.

– Приободрись, Чарльз, – сказал он; мой сын сидел у него на плечах, болтая ногами. – Вдруг ветер переменится и все такое.

– Да все в порядке.

– Ты выглядишь несчастным.

– Видишь ли, я всегда так выгляжу.

Пол засмеялся, спустил Томаса на землю, и тот побежал к матери.

– Ну и почему ты такой хмурый?

Я посмотрел на новое здание, небольшое, каменное, в два этажа, построенное полукругом, с внутренним двориком и разделенное на женскую и мужскую половины. Полностью законченное, оно было таким, каким я его представлял, но только снаружи.

– У нас закончились деньги, – ответил я.

Предоставленные нам Элиасом Риггсом значительные средства были потрачены задолго до того, как заложили первый камень в фундамент здания. Взятки для получения разрешений, жадные строители и вороватые рабочие. К тому времени, когда здание было полностью возведено, не осталось денег, чтобы обставить помещения и купить оборудование.

– Отсюда все выглядит прекрасно, – заметил Пол.

– Но ты еще внутрь не заходил.

Я рассказал ему, что в операционной нет ничего, кроме нашего кухонного стола, покрытого листом железа, половой тряпки и швабры, чтобы смывать кровь. Нет никакой другой возможности стерилизовать инструменты, кроме как кипятить их в чайнике! Нет рентген-аппарата, отопления, гардеробной для зимней одежды, отдельных палат для инфекционных больных, в том числе больных туберкулезом, а большинство операционных инструментов я вынужден был изготовить сам.

– Ну, тогда работай, как раньше! – засмеялся Пол.

Жители деревни то и дело заходили в здание больницы, некоторые ели плов прямо руками с виноградных листьев, другие задерживались, чтобы поговорить с ханум. Наблюдая за тем, как жена Махмуда запихивает плов в карманы платья, я пытался объяснить Полу, что хотел построить нечто необычное. Современное учреждение. Он напомнил мне, что в Турции дела делаются очень медленно и все наладится в конце концов. Мне просто необходимо чуть больше верить в это.

– Верить? Вера – это единственное, в чем я преуспел за последнее время.

У стола с едой сидела Хетти с младенцем Робертом на руках, пытаясь вытащить горсти печенья из рук Томаса и Элеанор.

По такому торжественному случаю на Хетти было голубое шелковое платье и она постаралась уложить волосы как можно красивее. Щеки ее чуть раскраснелись, и, когда она начала что-то шептать на ушко Томасу, я был сражен ее девичьей привлекательностью.

– Почему бы вам не отдохнуть? – спросил Пол, наблюдая за Хетти. – Съездите в город на пару дней.

Идея показалась мне очень интересной, я не мог вспомнить, когда последний раз был в Трапезунде.

– Возьми с собой Хетти, поживите в гостинице пару дней. Побалуй ее немного, Чарльз. Она тут с тобой совсем света белого не видит.

Я повернулся сказать, что так и сделаю, но внимание моего друга было направлено не на меня. Он смотрел на Хетти с такой явной тоской, что я впервые начал гадать, а не влюблен ли Пол Троубридж в мою жену?

Ануш

Смеркалось. Ануш стояла у окна и смотрела на свое отражение в темном стекле. В доме не было зеркала, и, чтобы посмотреть на себя, ей приходилось становиться на стул и смотреть в окно. Вытягивая шею, она увидела, что сзади платье легло двумя красивыми складками. Оно было чуть длинноватым, но, если стоять на цыпочках, выглядело великолепно.

Элегантная девушка в красивом американском платье.

Госпожа Стюарт преподнесла ей этот подарок, но Ануш пришлось ждать, когда мать уйдет из дома, чтобы примерить его.

Парзик отдала бы все свое приданое, чтобы выйти замуж в таком платье! Оно было сшито из отличной белой ткани, легкой, как облако, и мягкой, как морской бриз. Подол остался чуть грязноватым после того, как госпожа Стюарт надевала платье последний раз, но Ануш никогда ранее не видела такой красоты. Платье было украшено пришитыми цветами ручной работы и кружевными манжетами.

Расплетя косу, Ануш уложила волосы на голове точь-в-точь как это делала госпожа Стюарт. Жена доктора была очень красива, просто идеальна, как женщина с картины, и очень отличалась от матери Ануш.

Хандут гладко прилизывала волосы и прятала их под косынкой. Она считала красоту слабостью и таким же недостатком, как тщеславие.

Госпожа Стюарт не была тщеславной. Она одевалась просто и не носила украшений, кроме пары изумрудных сережек, которые позвякивали, когда она поворачивала голову. У нее были большие серые глаза, кожа цвета светлого меда, а волосы – цвета мокрого песка.

Ануш всегда недоумевала, как так вышло, что эта женщина стала жить в их деревне и при этом ее жизнь разительно отличалась от жизни местных женщин. Она работала врачом и разговаривала с мужем на равных.

Доктор Стюарт с его темной кожей и бородой вполне мог быть турком по происхождению. Люди говорили, что нет болезни, которую он не может вылечить, но дух его неспокоен. Он всегда строил планы на будущее, а сегодняшними делами пренебрегал. Хороший человек, но при этом странный и непростой.

Ануш смотрела на свое отражение и вдруг заметила темную фигуру, наблюдавшую за ней из леса. Она спрыгнула со стула и открыла дверь.

– Хусик!

Охотничья собака тявкала где-то вдалеке.

– Хусик! Я знаю, ты там!

Ответа не было, только отдаленный шум прибоя и гул в ушах.

– Держись подальше от меня, слышишь? Ты ничего не значишь для меня! Слышишь, Хусик?! Ничего!

Зайдя в дом, она сняла платье и спрятала его в углу на чердаке.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 6 мая 1905 года

Сегодня в больницу прибыло еще два пациента с туберкулезом. Это дети, поэтому я разместил их на женской половине, которая практически пустует.

Но так дальше не может продолжаться. Постройка изолятора была включена в первоначальный план строительства больницы, и я еще не потерял надежды изыскать для этого средства.

Элиас Риггс подолгу не отвечает на мои письма, а его ответ всегда один и тот же: мы должны попытаться обойтись без изолятора.

Теперь, когда мы открыли больницу, задача приносить доход как никогда актуальна, тем более что у нас появился первый сотрудник – Манон Жирардо, сестра-хозяйка и главная медсестра (на самом деле единственная медсестра).

Она прибыла к нам из Трапезунда однажды утром. Это довольно крупная дама, так что стало весьма затруднительно выходить через дверной проем.

Манон из французских ливанцев и приехала в Константинополь вместе с семьей матери.

Примерно такого же роста, что и я, с телосложением и силой кузнеца, это весьма импозантная дама, мгновенно внушающая уважение.

Пол сказал мне, что она ищет место и ранее работала с ним в городской больнице Трапезунда операционной сестрой.

Я знаю, Пол ее высоко ценит, но мне интересно, почему она захотела работать в маленькой, бог знает где расположенной, плохо оснащенной больнице, да еще и отвратительно финансируемой?

Вчера я был у губернатора и вырывал ему зуб. Во время визита упомянул о нашей Манон. Он многозначительно ухмыльнулся и сказал, что имел место некий инцидент.

– Шкандаль… – произнес он с французским акцентом.

Я начал было выпытывать детали, но он больше ничего не сказал. Пол точно что-то знает, но ему явно неловко об этом говорить, так что я больше не настаивал.

Но все же я решил провести собеседование с Манон, прежде чем принять ее на работу, и после него у меня не осталось ни капли сомнения, кто здесь будет главным.

– Я управляю больницей, и весь персонал будет мне подотчетен. Вам сообщат, только если будут проблемы! – безапелляционно заявила она.

– Ну, вообще-то я…

– Мы вместе будем подбирать сотрудников, и вы должны заручиться моим согласием, прежде чем нанимать кого-либо!

– Я еще пока не решил…

– Alors![9] График дежурств составляется в начале недели, и если в него будут вноситься изменения, сообщайте мне.

– Ясно.

– Зарплата выдается мне каждый четверг и в полном объеме перед шестинедельным отпуском для поездки во Францию.

– Шесть недель!

– Только в этом случае я буду работать каждый день с одним выходным – пятницей!

Я решил не сообщать ей, что, кроме меня и Хетти, другого персонала нет, и нанял ее на работу немедленно!

Оказалось, Манон – именно тот человек, в котором так нуждалась больница. Она молчалива и иногда бесцеремонна на грани грубости, но лучшего управляющего я не могу и представить.

Все отделения работают как часы, и, что самое удивительное, она умеет приструнить самых трудных пациентов. Даже черкесы тушуются перед этой внушительной дамой.

Благодаря Манон у меня теперь появилось время для моих позабытых исследований, а Хетти вновь открыла школу, закрытую со времени отъезда Джейн Кент.

Как выяснилось, Манон имеет вполне определенное мнение об этой стране, и она вовсе не стесняется его высказывать.

Хетти недавно рассказала ей о том, что увеличилось число вызовов к пациентам, живущим далеко и страдающим от чрезмерной потливости ног. Они платили по золотой лире за каждый час хода каравана, и все это поступало в казну больницы. Манон была чрезвычайно удивлена и сказала, что в горах полно бандитов, которые только и ждут, чтобы ограбить меня и перерезать мне глотку.

Я не думаю, что она оценила то, как эти люди приняли меня, в том числе и бандиты, и понимала, что я в полной безопасности. На самом деле я всегда предвкушаю выезды по этим вызовам, это весьма разнообразит мой каждодневный распорядок, да и с Махмудом Агой, всегда сопровождающим меня, я чувствую себя в этой стране как дома.

Несколько дней назад за ужином снова возник этот вопрос.

– Не обманывайте себя, доктор Стюарт. Вам может нравиться эта страна, и вы ей можете нравиться, но она никогда не станет вашим домом. И глупо быть сентиментальным, – заявила Манон.

– Я совершенно не сентиментален, – ответил я. – Вы забываете, что ваш и мой опыт несколько различны, в первую очередь потому, что вы женщина.

– Эта деревня отнюдь не рай земной, доктор Стюарт. Вы считаете, вас приняли здесь? Non! Вы всегда будете неверным в этой стране, иностранцем и приверженцем другой религии! Для турок вы останетесь таковым навсегда!

– Мои дети не знают другой родины, кроме этой! – запротестовал я. – А как же они? Вы считаете, что Америка их родина? Страна, которую они никогда не видели?

– Для детей миссионеров это правило не вполне применимо. Вам не понравится эта мысль, но ваши дети не будут чувствовать себя своими ни здесь, ни в Америке. Pas de problème[10], они еще слишком малы. Они приспособятся. Но вы, доктор Стюарт, должны быть аккуратнее.

Я сказал ей, что, очевидно, отношение турок к женщинам сделало Манон несколько предубежденной, и тогда дама решила сменить тактику.

– Для Джейн Кент деревня стала домом, – заявила она, глядя на меня поверх бокала.

– Да, и тем не менее она не осталась здесь. А мы, напротив, не собираемся никуда уезжать.

– Джейн и Пол были любовниками. Вы знаете об этом?

Хетти сказала, что мы догадывались. Манон решила посвятить нас во все страстные, а то и душераздирающие подробности этого романа.

– Так что, Джейн уехала, потому что об их романе стало известно? – спросил я.

– Известно? Нет, на Джейн напали, ее сильно избили и еще… нанесли ужасное оскорбление.

Я был сильно шокирован. Шокирующим была не только сама история, но и полные слез глаза моей всегда такой флегматичной медсестры.

– Джейн никого не хотела видеть. Ни меня, ни друзей. С Полом встретилась раз или два…

– Бедный Пол! – вздохнула Хетти и посмотрела на улицу через окно столовой, будто он стоял там возле смоковницы. – И бедная Джейн! Но вы говорите, что тот мужчина напал на нее, потому что знал про их роман?

– Конечно нет! Он просто был злым! Un criminel![11] В этой стране, чтобы доказать, что совершено преступление, необходимы два свидетеля – двое мужчин. А свидетелей не было! Alors, le crime n’existe pas![12]

Я вспомнил тот тоскливый взгляд Пола, когда мы открывали больницу. А может, это была не тоска по моей жене, а оплакивание другой женщины?

Ануш

Парзик стояла в лесу, спрятавшись за деревьями, и поджидала Ануш.

– Я здесь!

– А я как раз шла к тебе, – сказала Ануш. – Все только и говорят о девичнике!

Парзик улыбнулась:

– Жаль, что это нельзя повторить! Но, по крайней мере, платье готово!

– Хорошо, что твоя мать разрешила Хават подшивать подол.

– Мне пришлось доделывать за нее.

– Хават была счастлива.

Парзик взяла ее под руку, и они пошли по тропинке, вьющейся между деревьями.

– Уже через неделю я буду невестой!

– Мне придется называть тебя госпожа Акинян!

– Да уж, пожалуйста! Это будет так странно! Скоро придет и твоя очередь, Ануш. Вот посмотришь, это обязательно случится! Нужно только найти правильного парня.

– Я не собираюсь выходить замуж, Парзик.

– Нет, собираешься! Должен же найтись в деревне тот, кто не против твоих странных привычек и сумасшедшей матери. – Девушка улыбнулась: – Кто-то такой же странный. О, знаю! Хусик!

Ануш отпустила руку Парзик и отстранилась.

– Я пошутила, ну ты же знаешь, я просто пошутила!

Парзик снова взяла Ануш под руку, и они пошли дальше.

– Тебе нужно будет прийти ко мне пораньше. Ты и Саси, вы же придете раньше?

– Ты же знаешь, что придем.

– Даже раньше, чем я проснусь? Пообещай, Ануш.

– Обещаю.

– Чтобы Вардан не застал меня спящей.

Парзик пыталась улыбнуться, но в ее глазах стояли слезы.

– Я не хочу покидать родной дом, Ануш! Придется от столького отказаться! Мама храбрится, но я знаю, она будет еще сильнее скучать по отцу и братьям. Особенно по Степану. Когда он присоединился к остальным, это разбило ее сердце. Ничего не известно об их судьбе, и это убивает ее. Может, мне стоит остаться?

– Откуда такие мысли?

– Все мне кажется неправильным, Ануш. Мне становится страшно, когда думаю о свадьбе.

– Не думай так много, Птичка! Ты любишь Вардана, и он нравится твоей маме. Она же хочет, чтобы ты вышла замуж?

Парзик кивнула.

– Это нормально, что тебе страшно. Все боятся. Все девушки плачут, покидая дом. Ни одна свадьба не обходится без слез…

– Знаю, но мне снятся кошмары. – Парзик утерла рукой глаза. – Папа всегда пел, когда мне снились плохие сны. У него был красивый голос, помнишь? Жаль, что его нет рядом! И жаль, что братьев тоже нет!

Ануш вспомнилась выцветшая свадебная карточка и отец, которого она знала лишь по фотографии.

– Послушай, Парзик, у тебя будет прекрасная свадьба. Ты переживаешь, потому что невесты всегда нервничают. Кто захочет смотреть на некрасивую невесту, похожую на обезьянку?

– Или скорее на птицу с большим клювом!

Девочки засмеялись.

– Тогда увидимся утром?

– Да! – отозвалась Ануш и попрощалась с подругой.

Парзик кивнула и пошла обратно в деревню.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 9 апреля 1915 года

Я пропустил день рождения Томаса, и мальчик не разговаривает со мной. Будучи старшим из пятерых детей, он иногда ведет себя как самый младший. Хетти всегда чересчур баловала его.

Она говорит, что он очень чувствительный и ему нужно чуть больше участия. Я отвечаю ей, что местным детям такая роскошь недоступна, но она меня не слушает. Роберт и Милли – крепкие ребятишки, хотя Роберт последнее время становится необузданным.

Он вместе со старшим братом возвращается в Америку уже осенью, чтобы завершить свое образование. Для них это будет нечто шокирующее. Бабушка Финклатер не потерпит от мальчиков никакой чувствительности, а тем более эксцентричности.

Честно говоря, я рад, что девочки остаются. Хетти, безусловно, уверена, что это несправедливо – давать образование только сыновьям, в то время как дочери так же умны. Я просто не могу себе представить жизни без них, особенно без Лотти. Я думаю, каждый отец отдает частичку своего сердца дочери, и я не исключение.

Элеанор вечно всем недовольна, Милли хочет проводить время только с Робертом, а вот улыбка Лотти способна растопить самое черствое сердце.

Удивительно, как быстро пролетело время. Хетти и я постарели, мы теперь такие же ветераны, как и Элиас Риггс, который все еще управляет миссией в Константинополе в почтенном возрасте – ему уже восемьдесят два года.

Тяжело поверить в то, что мы живем в Империи уже так долго, а временами кажется, что прошла целая вечность.

Я заметил, что последнее время часто думаю об этом. На самом деле тяжело думать о чем-либо ином.

Мое исследование трахомы застопорилось, я не могу ни на чем сконцентрироваться. Каждый вечер я сажусь, чтобы описать состояние пациентов, которых я принимал сегодня, но мой ум постоянно отвлекается на пустяки. Чириканье птиц напоминает вой сирен, гомонящие школьники через дорогу раздражают меня чрезвычайно. Я вновь занялся подготовкой стекол для микроскопических исследований и попытался сконцентрироваться на титровании сульфамида, но это бесполезно.

Час за часом, день за днем я сижу, уставившись на страницы, написанные только в моей голове. Хетти считает, что я устал, так как слишком много работаю.

– Возьми Махмуда и пойди в горы! Тебе нужно сменить обстановку, – говорит она мне.

Но я с недоверием отношусь к горам, боясь того, что может произойти под безоблачным голубым небом. Я действительно устал, и это беспокоит меня. Исследование трахомы – дело всей моей жизни, и если из-за создавшейся ситуации я не справлюсь, то что я вообще здесь делаю?

Впервые с момента приезда в Турцию я задумываюсь: правильно ли я поступил? Поражаюсь, с какой легкостью я бросил карьеру ради идеи, которой я не уделял должного внимания. Также я пренебрег карьерой Хетти, эта мысль беспокоит меня больше других.

Она не жалеет об упущенных возможностях, о том, что покинула семью и друзей. Я знаю, она прощает мое нетерпение в обращении с детьми и вмешивается от моего имени в их воспитание, но бывают ситуации, когда я чувствую, что она наблюдает за мной. Когда она сидит за шитьем или читает книгу, ее взгляд то и дело задерживается на моем лице, и мне следует быть осторожнее и не смотреть на нее.

Я стараюсь занять себя всем, чем только возможно, я боюсь того, что могу увидеть в ее глазах. Я страшусь оттолкнуть ее, но не способен поступить иначе.

Чтобы избежать этого безмолвного сопротивления, я постоянно задерживаюсь в больнице. Я удвоил количество операций и взял два дополнительных дежурства в неделю.

Манон считает, что я утратил способность рассуждать здраво, но она все время подле меня и никогда не уходит из больницы раньше, чем я.

Работа стала моей возлюбленной и наваждением. Мои дни настолько заполнены делами, что времени на самоанализ уже не остается. Да и вообще ни на что нет времени. Только пациенты владеют моими думами и краткими часами сна без сновидений.

11 апреля

Всю ночь не спал, занимался бухгалтерией. Больница напоминает мне ненасытное чудовище, бешено пожирающее любые выделяемые деньги. Штат разросся так, что я не в силах его контролировать. Манон взяла на должности медсестер двух студенток, Мари и Патиль, откомандированных из городской больницы. До этого она приняла на работу Ануш Шаркодян – помощницей медсестры – и Хусика в качестве больничного служителя.

Мне пришлось нанять двух студентов-медиков, чтобы те обучались глазной хирургии, – Бедроса Беджияна и Григора, сына профессора Левоняна.

С прошлого года у нас работает занимается диспансеризацией Малик Зарнакян.

Все это замечательные работники, но всем нужно платить!

Малик все время сидит у меня в кабинете и жалуется на проблемы с поставками медикаментов и оборудования. Из-за войны тридцать ящиков медикаментов, закупленных в Америке, были конфискованы в Александрии правительством, следующий груз прочно застрял в Египте, а последующие партии медикаментов – в портах, потому что любая свободная лошадь или повозка были реквизированы для нужд армии.

Даже Махмуд Ага боится покидать свою деревню, опасаясь, что его лошадей реквизируют.

Помимо этих неприятностей все население страны испытывает самый жестокий голод за все военные годы.

Очень печально смотреть на эти некогда плодородные земли, теперь столь же бесплодные, как и Сахара. Всходы зерновых, не успев набрать силу, увядают, посевы будто выжжены огнем, люди питаются дикой горчицей и репой. Жители отдаленных деревень побросали свои жилища, пришли к нам и взывают о помощи.

Бесплатная столовая для нуждающихся, которую организовала Хетти, работает на пределе своих возможностей, запасы продовольствия заканчиваются. Многое их того, что необходимо, мы выращиваем сами или пытаемся содержать фермы на деньги, которые высылают родители Хетти.

Ашен Налбадян потерял свою ферму, когда не смог платить за нее налоги. Я убедил его и двух его сыновей остаться и управлять фермой, которую мы содержим.

Небольшое стадо коров гернсийской породы прибыло в прошлом году из Англии, и мы достаточно хорошо ухаживали за ними, но все же потеряли одного из телят. Теперь, когда сыновья Ашена ушли на войну, ему трудно управляться на ферме, поить всех коров. Этим утром он пришел ко мне возбужденный, на грани паники, и сказал, что солдаты приехали, чтобы забрать скот.

Я решил поговорить с их командиром, капитаном Орфалеа, которого нашел в военном лагере. Солдаты расположились в старом складе для зерна на вершине холма, возвышающегося над деревней.

– Извините, доктор Стюарт, – начал капитан, пожимая мне руку, – я могу предложить вам лишь плохой кофе.

Он был человеком молодым и хорошо выглядел, говорил на отменном английском и явно был родом не из этих мест.

Его оценка кофе была точна, но мы быстро с ним расправились, будто это было великолепное варево. Мы поговорили о моей работе, местных делах, прежде чем он задал вопрос, которого я страшился:

– Я слышал, вы миссионер, доктор Стюарт, это правда?

Я попытался сделать уклончивый жест.

– Меня всегда восхищало это желание и нетерпение Запада насадить христианство в стране язычников – Турции, – капитан улыбнулся. – Обучаясь военному делу, я провел некоторое время в военной академии в Париже и увидел на тамошних улицах больше безбожия, чем в трущобах Константинополя.

– Капитан Орфалеа, – произнес я устало, – несколько лет назад, может быть, я и попытался бы убедить вас в моих миссионерских достижениях, но не сейчас. Мои интересы лежат исключительно в сфере спасения жизней, а не душ. Я не тешу себя иллюзиями, что ваши соотечественники прислушивались бы к моим проповедям, если бы я на них решился.

– Мне нравится ваша честность, доктор Стюарт, – снова заулыбался капитан. – А теперь позвольте и мне быть откровенным с вами. Я так понимаю, вы пришли из-за скота?

Я сказал, что это действительно так и что скот принадлежит миссии.

– Я обязан выполнить приказ, доктор Стюарт. Солдаты должные есть, чтобы воевать.

– Даже если это означает, что вся деревня будет голодать?

– Есть и другие источники пропитания. В море полно рыбы.

– Рыбаков давно уж нет. И лодок тоже. Вы здесь уже какое-то время, капитан. Вы видели, что все посевы пропали, а на полях лежат мертвые животные. Коровье молоко иногда единственное, чем некоторые дети питаются в течение всего дня.

Он слушал молча, и я продолжал наседать:

– Если вы заберете скот, они, скорее всего, умрут от истощения. Для вас одна-две коровы мало что изменят, но они могут спасти жизнь не одному ребенку. И многим жителям деревни. Подумайте об этом, капитан! Неужели местные жители кажутся вам сытыми?

Он посмотрел в небольшое окно, проделанное в каменной стене. Из него едва виднелся между деревьями шпиль армянской церкви.

– Хорошо, доктор Стюарт, я не буду реквизировать скот. Но если я узнаю, что вы прячете еду или скот от меня, то заберу все.

Ануш

Туманное небо цвета опала к утру дня свадьбы очистилось и стало совершенно синим и безоблачным. К тому времени как Саси, Хават и Ануш добрались до дома семьи Шатиян, приготовления уже шли полным ходом. Во дворе сестры Парзик готовили пищу в печи для встречи жениха, невеста сидела за кухонным столом, а госпожа Шатиян разрисовывала ее руки хной.

Мать и дочь нежно напевали:

Распиши одну руку хной, А другую оставь чистой, Чтобы не забывала ты о матери заботиться…

Когда вошли девочки, Парзик посмотрела на них и вытянула руки.

– Сегодня тот самый день! – сказала она, улыбаясь.

– Да, сегодня, – закивала Хават.

Небольшой дом был украшен полевыми цветами, лентами и поделками из соломы, которые сплела Саси, – они висели гирляндами над иконами и вокруг окон и дверей. Фотографии отца Парзик, двух старших братьев в униформе и младшего брата Степана были выставлены среди букетов из белых маргариток и маков.

– Идите! Идите же! – воскликнула госпожа Шатиян, отсылая девочек наверх, в комнату, которую невеста делила с сестрами. – Вардан скоро приедет, а невеста еще не готова! И забери свою фату, Парзик!

Дом быстро наполнился деревенскими женщинами, принесшими подносы с едой и небольшие подарки. Крестные родители Парзик, Элспет и Мераян Асадурян, приехали раньше, они как старейшины семьи будут выдавать Парзик замуж.

Элспет была маленькой темноглазой женщиной, терявшейся среди многочисленных складок своего черного платья. Голова женщины тряслась на тоненькой шее, а костлявые руки беспрестанно теребили юбку. Ее супруг, Мераян, был необычайно высок для армянина. Именно от него Парзик унаследовала свой высокий рост и похожий на клюв нос.

По случаю свадьбы крестницы Мераян надел белую рубашку на пуговицах, темные шерстяные брюки и хлопковый, с ярким орнаментом традиционный армянский архалук[13], подпоясанный ремнем с большой пряжкой. Мераян был деревенским старостой, человеком, который улаживал споры, договаривался с жандармами, руководил всеми армянскими обрядами. Ничего не происходило в Мушаре без его разрешения или благословения.

Незамужние девушки приходили по две, по три, а замужние женщины стояли темными группами, все укутанные в паранджу, малышня резвилась у их ног.

Сестры Туфенкян по такому случаю на день закрыли магазин. Не пришла лишь Хандут Шаркодян.

Из окна второго этажа Ануш смотрела вниз, на толпу, собирающуюся на улице, – целое море ярких цветных жилетов, шелковых шаровар, вышитых женских головных уборов и красных фесок.

Все ожидали предвестников прибытия жениха.

Саси и две сестры Парзик, стоя за ней, заканчивали прическу невесты.

– Мама хотела, чтобы я надела архалук, в котором она выходила замуж! – жаловалась Парзик.

– А я хотела бы надеть мамин архалук, если бы она мне предложила…

– Ты его не видела, Саси. Он такой старый, похож на персидский ковер. И она хотела, чтобы я вплела кисточки в волосы и прикрыла лицо.

– А мне кажется, это красивый обычай.

– Это именно то, чего я бы не хотела. Посмотри на нас! – Парзик резко обернулась, и шпильки посыпались на пол. – Мы живем в новом столетии! Мы из другой эпохи. И мы никогда не будем такими, как наши матери.

– Она сшила красивое платье, – отметила Хават.

– Да, Хави, именно так, красивое современное платье, которое можно увидеть в Константинополе или Париже.

Ануш тоже считала платье красивым и была уверена, что Парзик будет великолепно выглядеть в нем. Все отступили чуть назад и залюбовались Птичкой, стоящей перед зеркалом, расположенным возле окна.

Ее косы были уложены кольцом на затылке, жемчужные серьги матери мягко мерцали в ушах. Зеленые глаза были подведены сурьмой и сверкали, как изумруды, а высокий воротник придавал лицу мягкости, женственности. Парзик еще никогда не выглядела такой счастливой и красивой.

Через открытое окно донеслись звуки музыки.

– Они приехали! – воскликнула Ануш. – Вон едет сазандар[14]!

Звуки музыки становились все громче – оркестр показался в начале улицы. Он состоял лишь из нескольких стариков, умеющих играть на инструментах, так как все молодые мужчины были в армии.

Главный музыкант, Ашен Налбадян, управляющий миссионерской фермой доктора Стюарта, играл на кеманче[15] и дудуке[16]. За ним шли близнецы Зарнакян, женатые на сестрах Туфенкян и управляющие магазином в деревне. Они играли на дафе и думбеке[17], отбивая ритм на тамбурине и барабане. Сзади шел Найри Карапетян, близкий друг отца Парзик, который играл на таре[18] и уде[19]. Позади всех, самодовольный, будто павлин, шествовал жених – Вардан.

Девушки столпились у окна.

– Где корзина? – требовательно спросила Парзик, отталкивая одну из своих сестер от окна. – Он должен был принести корзину с моими туфлями!

– Она у его отца. Смотри, он идет за Варданом, – сказала Саси.

Чуть наклонившись вперед, худой, как гончая, старик Акинян, одетый в потертый архалук, шел за сыном с корзиной в руке. Он улыбался и махал другой рукой, на его костистом лице не было и следа обычного хмурого выражения.

Акинян был похож скорее на деда Вардана, чем на отца. Он женился на юной девушке, будучи уже немолодым, и потерял жену после рождения сына.

– Что ты делаешь, Парзик? – Госпожа Шатиян схватила дочь за руку и оттащила ее от окна. – Ты не должна видеть жениха раньше крестных и уж точно не стоя в одном нижнем белье!

Тут она заметила шпильки на полу.

– Я, наверное, ошиблась. Сегодня действительно Парзик выходит замуж? Не ты, Ману, и не ты, Ахави? Вы по крайней мере одеты!

Двойняшки захихикали, а Саси помогла невесте надеть платье.

Серануш, старшая сестра Парзик, возникла на пороге.

– Элспет и Мераян ищут тебя, – сказала она маме.

Госпожа Шатиян разгладила юбку и посмотрела на себя в зеркало.

– Заканчивай с прической, Парзик. И проследи, чтобы твои ноги были чистыми!

Пока Саси и двойняшки поправляли наряд невесты, Ануш наблюдала за тем, как Вардан идет к дому семьи Шатиян. Его темные волосы блестели от масла и были зачесаны за уши. Он был не в традиционном наряде, как его отец, а в белой рубашке с жестким воротничком, пиджаке, выглядящем как новый, брюках и коричневых кожаных ботинках. Вардан был чисто выбрит, из растительности на лице осталась лишь аккуратная щеточка усов, а его светло-карие глаза останавливались на каждой миленькой девушке в толпе. Ануш оглянулась на Парзик, которая чему-то улыбалась.

– Пойдем, Ануш, – позвала подругу Саси. – Парзик уже готова!

Как только они сошли вниз, Мераян открыл двери улыбающемуся Вардану.

– Я принес подарки, – сказал тот, беря корзину из рук отца.

Внутри были бутылка водки, флакон духов и туфли для невесты. Сазандар вновь заиграл, и дом наполнился звуками музыки и хлопаньем в ладоши.

По сигналу вниз сошла Парзик, за ней шла Серануш, придерживая фату.

Госпожа Шатиян одобрительно кивнула, увидев, как Мераян достал свадебные туфли из корзины и протянул их крестнице.

Но не успела Парзик их надеть, как двойняшки выхватили их из ее рук и убежали, выкрикивая:

– Выкуп! Давай выкуп!

Старики вывернули наружу свои пустые карманы, женщины раскрыли ладони, в которых ничего не было, оркестр заиграл минорную мелодию, и тут вперед вышел отец Вардана и положил в руку двойняшки банкноту в пять ливров.

Под громкие аплодисменты Парзик проводили к стулу и торжественно вручили ей туфли.

Незамужние девушки окружили невесту, ожидая своей очереди, чтобы написать свое имя на одной из подошв. Когда девушка выйдет замуж, ее имя вычеркнут.

– Я надеюсь, твое имя будет первым! – шепнула Парзик Ануш, когда пришла ее очередь.

– Надеюсь, нет, – смеясь, ответила Ануш.

Гости громко восклицали, чокаясь стаканами с водкой.

– Давай еще! – попросил Вардан, потрясая пустым стаканом.

– Сначала церковь! – сказала госпожа Шатиян, забирая стакан у жениха.

Вардан и Парзик подошли в ожидающей их толпе, поддерживаемые приветственными возгласами людей. Невеста была закутана в фату, скрывающую лицо и наряд. Ее руки, окрашенные хной, были затянуты в белые перчатки. Она улыбалась, но при этом глаза ее были скромно потуплены. Сазандар повел свадебную процессию к церкви, и в общей суматохе Ануш отошла в сторонку. Хусик присоединился к толпе, его бледное лицо напоминало нависающую над всеми яростную луну.

Процессия была уже у входа в церковь, когда Ануш заметила жандармов. Они были повсюду. Их явно было больше, чем обычно. Они не приближались и вообще никак не вмешивались, просто стояли под деревьями, пряча лица в тени.

– Я потеряла Саси, – раздался рядом с Ануш голос Хават. Девочка ухватилась за юбку Ануш, с ее волос падали на землю лепестки цветов. – Я хочу к Саси!

– Она вон там, Хави! Впереди, видишь? За Парзик.

– Я хочу к Саси!

Взяв девочку за руку, Ануш стала обходить толпу, двигаясь к началу процессии. Ануш видела темные волосы Саси и пыталась привлечь ее внимание, когда мужчина в форме поклонился ей. Капитан стоял позади лейтенанта и улыбался во весь рот, демонстрируя все зубы, как женщина свои жемчуга. Он держал головной убор в руках, его черные волосы блестели на солнце, а пуговицы сверкали, будто бриллианты. Ануш отвернулась, притворяясь, что не заметила его.

– Хави! Вот ты где! – Саси взяла сестру за руку. – Пойдем, Ануш, мы должны войти в церковь вместе.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 22 апреля 1915 года

Любую работу в этот день следовало отложить, чтобы побывать на свадьбе Парзик Шатиян и Вардана Акиняна. Свадьбы здесь большая редкость, и жители деревни, в том числе и работники больницы, не могли пропустить это событие.

Мы вошли в церковь, сняли обувь, оставили ее в большой груде обуви возле входа, затем проследовали внутрь, кивками приветствуя гостей, сидящих по обе стороны прохода. Неф был разделен на море красных фесок и тюрбанов слева, где сидели мужчины, и темную половину справа, где расположились женщины в паранджах и черных платках.

Наши места были впереди, сразу за семьей жениха, и детям ничто не мешало наблюдать за происходящим.

Отец Грегори ждал в трансепте[20], отирая пот со лба и пытаясь надеть головной убор.

Было очень жарко, духота усиливалась от жара свечей, горящих в люстрах, которые висели над хорами, и подсвечниках, расположенных вдоль стен.

Все обмахивались бумажными веерами, или свободными концами занавесей, или всем, что попалось под руку. У меня было такое впечатление, что мой костюм сшит из самого плотного флиса, а жесткий воротничок норовит задушить. Все то и дело поворачивали головы, устремляя взгляды на дверь в надежде, что процессия вот-вот появится.

Сидевшая возле меня Манон обмахивала свое раскрасневшееся лицо; она сообщила мне, что Пол не сможет прийти.

Вдруг запел хор, и все сразу же встали.

Заметно нервничающая невеста шла по проходу под руку с крестным, направляясь к трансепту, где ее ожидал Вардан.

Жена Мераяна, Элспет, связала руки Парзик и Вардана лентой, и церемония началась.

Наконец, когда жара стала уже невыносимой, а капли пота с носа священника катились градом, будто капала вода из не полностью закрытого крана, только что повенчанная пара вышла из церкви на солнечный свет.

Все гости последовали за ними.

– Брак – это воистину ад! – воскликнула Манон, выглядевшая так, будто ее только-только сняли с вертела.

Стоя перед гостями, Парзик подняла фату, поприветствовала мужа, а потом молодые отправились в обход по площади, сопровождаемые оркестром.

– Не правда ли, все выглядит великолепно? – спросила восхищенная Хетти.

Красочные навесы были натянуты среди лимонных деревьев, под ними расставили столы. Стулья были поставлены для молодоженов и важных гостей, остальные должны были сидеть на ковриках и подушках. Бабушка Ануш и еще несколько пожилых женщин заканчивали сервировать столы. Я заметил, как отец Грегори облизывался в предвкушении угощения. Я намеревался ускользнуть и пойти в больницу, но мой живот урчал, и я осознал, что проголодался.

Разносились манящие запахи еды, но никому не разрешалось притрагиваться к блюдам, пока Мераян не произнесет тост.

– За мою крестницу Парзик и ее мужа Вардана! – провозгласил он, подымая бокал. – Да встретите вы старость вдвоем!

Только когда я выпил, заметил жандармов на противоположной стороне площади. Это были не местные, не мои пациенты. В деревне располагался небольшой жандармский участок, из года в год там служили одни и те же люди, и мне стало любопытно, зачем здесь появилось такое количество новых жандармов?

Тут Мераян объявил начало пира, и все увидели кушанья: кебаб, плов, хумус, баба гануш[21], буреки[22]. Также были блюда из анчоусов, приготовленных всеми мыслимыми способами.

Манон принесла вымоченного в ракии голубя, а мои дети приготовили лимонные пирожные, которые всем очень понравились.

Такого обилия еды жители деревни не видели уже много лет, и после празднования многим придется голодать несколько недель. Это был вопрос престижа – принести на стол хотя бы что-то, из небольших порций разных продуктов получалось какое-нибудь блюдо.

После того как подали еду отцу Грегору и молодым, гости принялись угощаться, набивая желудок, насколько это возможно. Я привык есть один, но с энтузиазмом принялся за кушанья, временами поглядывая на жену, которая была особенно красива в большой шляпе, украшенной розами.

Ануш

Ануш не хотелось танцевать. Она рассчитывала, что не останется на ту часть торжества, когда гости разбиваются на пары. Но когда музыкант, игравший на дудуке, выступил вперед и объявил тамзару[23], Саси потянула Ануш за собой на танцевальную площадку. По толпе пронеслись восторженные возгласы. Только во время тамзары неженатые мужчины и женщины могли танцевать вместе, и именно этого момента ждал Хусик. По одну сторону Ануш стояли Саси, Хават и другие незамужние девушки, а по другую – Вардан, два мальчика из семейства Стюарт, Бедрос, работающий в больнице, и Хусик.

– Прекрати хмуриться, Ануш! – прошептала Саси. – Будет весело!

Бедрос застенчиво улыбнулся Ануш, Хусик сердито посмотрел на молодого врача, но Ануш проигнорировала их обоих.

– Правда, Саси! Я не хочу!

Саси схватила Ануш за одну руку, Хават за другую. Заиграли мелодию, и Хусик начал проталкиваться поближе к Ануш. Но его опередили!

– Тебе придется научить меня, – сказал капитан. – И должен предупредить: танцую я не очень хорошо.

Ануш от удивления раскрыла рот, на площадке воцарилась тишина. Музыканты перестали играть, Мераян вцепился в спинку стула. Лицо Парзик застыло, некоторые женщины начали креститься.

Ануш замерла на месте. Нарушало тишину лишь шуршание свадебного платья, раздуваемого ветром, да шум крыльев чаек, слетающихся к еде.

Наконец Ашен Налбадян взял дело в свои руки. Он вновь заиграл на дудуке, музыканты подхватили мелодию, и танцоры стали в круг. Ритм все время повторялся, и танцоры вновь и вновь брались за руки. При каждом ударе барабана они сгибали колени и затем выпрямлялись, наклонялись вперед и снова выпрямлялись, притопывая ногами и резко поворачиваясь на каблуках. Военный крепко держал Ануш, но она упорно отказывалась встречаться с ним взглядом.

Вообще никто ни на кого не смотрел, и казалось, лишь один капитан не замечал напряженности, которую он создал.

Он танцевал неуклюже, как осел, и дурачился, будто он один был на площади. Когда все наклонялись вперед, он откидывался назад, когда все сгибали колени, он выпрямлялся. Хават захихикала, когда капитан попытался повернуться и наткнулся на Саси, потом наступил на ноги танцорам, стоящим сзади. Все заулыбались. Его движения становились все нелепее. Все засмеялись, когда он попытался потянуть хоровод за собой то в одну, то в другую сторону. В конце концов он вышел из круга, выставив себя полнейшим невежей.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем музыка смолкла и танец закончился. Капитан поклонился, Ануш едва кивнула, и они разошлись в противоположные стороны, а музыканты уже заиграли следующий танец.

Этот танец должен был исполняться деревенскими девушками, но Ануш не хотела принимать в нем участия. Она ушла в тень, стала возле бабушки и попыталась прийти в себя после такого испытания.

Танцы были в самом разгаре, когда жандармы внезапно пришли в движение. В одно мгновение площадь оказалась заполнена ими. Они быстро приближались к празднующим. Рассредоточившись, жандармы взялись за ружья и подошли к столу, где сидели новобрачные. Начальник жандармов, невысокого роста рыжеволосый мужчина, указал на отца Вардана:

– Мислав Акинян! Именем Империи и Комитета Единения и прогресса[24] вы арестованы за государственную измену!

Два жандарма подошли к старику и бесцеремонно подняли его со стула.

– Что происходит? Что вы делаете? – вскричал Вардан, вскакивая и пробираясь к отцу. – Это мой отец, и он ничего не сделал!

– Он обвиняется в измене! – сказал жандарм.

– В измене?! Нет!

– Винтовки, штыки и два комплекта боеприпасов были найдены на его ферме.

– У нас нет винтовок. Это какая-то ошибка! У моего отца есть только вилы для сена и лопаты! Он никогда не держал в руках винтовку!

– Отойди, а то я и тебя арестую!

Старик бессильно повис на руках жандармов, его глаза расширились от страха.

– Заберите меня! Арестуйте меня! Это и моя ферма! – не унимался Вардан.

Рыжеволосый мужчина вплотную подошел к нему:

– У тебя есть работа в полицейских казармах, которую нужно закончить! Но не переживай, когда настанет время, мы придем и за тобой!

И жандармы ушли, волоча за собой старика. Вардан бежал за ними.

– Он невиновен! Куда вы его ведете? Я клянусь, он невиновен!

Доктор Стюарт схватил Вардана за рукав:

– Сейчас ты не можешь ничего сделать. Позволь мне с ними поговорить. Мы узнаем, куда его повели, и решим, что делать.

На площади внезапно стало очень тихо. Ануш посмотрела на Парзик. Та стояла возле мужа, ее лицо побелело, так она была потрясена. Вардан упал на стул, уронил голову на руки и застонал. Все пришли в замешательство. Люди беспомощно переглядывались, не зная, что предпринять.

Доктор Стюарт что-то прошептал своей жене и последовал за жандармами по улице.

Ануш увидела, что капитан и лейтенант пересекли площадь и скрылись за углом, направляясь к реке. Не подумав ни секунды, она побежала следом.

– Эфенди![25] – позвала она. – Капитан Орфалеа!

Мужчины обернулись. На этой темной и заросшей улочке неприлично было оставаться девушке наедине с турецкими военными.

– Эфенди! Могу я поговорить с вами?

– Идите, я вас догоню, – сказал капитан лейтенанту.

– Старик Акинян, – начала Ануш, силясь подобрать правильные слова, – отец жениха, они арестовали его!

– Да, я видел.

– Они не сказали, куда повели его, но, должно быть, куда-то за деревню. Это будет очень много значить… для Вардана и его семьи, если вы узнаете, куда его повели.

– Я не могу вмешиваться в дела местной полиции.

– У вас есть на то право, эфенди! Большее, чем у любого армянина!

– Мы не можем повлиять на жандармов. Они независимы от армии.

– Они вас уважают, капитан.

Он покачал головой и вздохнул:

– До нас иногда доносятся слухи, но я ничего не могу обещать. Я просто буду прислушиваться, больше я ничего не смогу сделать.

– Спасибо, эфенди. Я у вас в долгу.

– Что-то я сомневаюсь… Давайте встретимся в разрушенной церкви через два дня. В то же время, что и раньше.

Ануш кивнула и побежала обратно на площадь, надеясь, что никто не заметил ее отсутствия.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 27 апреля 1915 года

Я поехал в Трапезунд на прием к вали. Сегодня Байрам, мусульманский праздник, поэтому в этот день больше шансов застать его в хорошем настроении.

Жандармы, арестовавшие Мислава в день свадьбы, не дали мне никакой информации о старике, говорили только, что он арестован за измену, а такое обвинение не оставляет других вариантов, кроме как подача прошения самому губернатору.

За то время, что прошло с момента нашей первой встречи в гавани Трапезунда, мы с вали подружились. Меня вызывали в особняк в любое время суток, как только у него возникали проблемы с зубами. Каждый раз, едва войдя в дом, я слышал голос губернатора, ревущего как бык, недовольного тем, что неверный так долго добирался. Завидев меня в дверях, он становился кротким как ягненок, широко раскрывал рот и умолял вырвать гнилой зуб. После того как я усмирял зубную боль, приложив гвоздичное масло, меня обычно приглашали разделить с ним обед или завтрак, в зависимости от того, какой трапезой в полной мере не насладился губернатор.

Какими бы ни были внешние проявления, вали умен и хорошо образован, обычно справедлив со своими подданными, но может быть капризным и сварливым. Оставаться в непрочном кругу его благоволения очень важно для управления больницей. Ради этого я готов ехать среди ночи верхом три часа кряду, только чтобы заглянуть ему в рот.

Вали расплачивается щедро, но в основном делая одолжения. Улаживаются споры с жандармами, достаточно быстро выдаются разрешения, и много других благ даруется мне. Пара осторожных фраз – и все проблемы волшебным образом исчезают. Вали стал моей счастливой картой, моим тузом, который бил многие раздражающие неудобства жизни в Империи. Поэтому я ехал в Трапезунд в самом оптимистичном расположении духа.

Я приехал в тот момент, когда раздался пушечный выстрел, оповещающий об окончании намаза – утренней молитвы, а значит, вали был готов принимать посетителей. В великолепном зале меня провели мимо толпы просителей, и вскоре я оказался в личных покоях губернатора. Он сидел за низким столиком и заканчивал завтракать.

– Стиппет, мой друг! Салам алейкум!

– Алейкум ассалам!

– Я посылал за тобой? По-моему, нет. Мой новый зуб в порядке! Смотри!

Я исследовал его новую коронку, которую поставил во время своего предыдущего визита, а после упомянул, что приехал просить об одолжении.

Губернатор погрозил мне пальцем:

– Опять задумал строительство!

Я пояснил, что приехал по другому вопросу, и описал события, произошедшие на свадьбе Вардана и Парзик.

Сначала я подумал, что мне показалось, но нет – на улыбающееся лицо вали набежала легкая, едва заметная дымка, и улыбка чуть потускнела.

– Акинян стар и слаб, – сказал я, рассчитывая на милосердие вали, – он всего лишь обычный фермер.

Казалось, вали не слушал. Он играл кольцом на пальце, будто никогда прежде его не замечал.

– Если жандармы нашли винтовки в его сарае, почему я должен думать, что он невиновен?

– Потому что я могу за него поручиться!

– Твое слово много значит в Трапезунде, мой друг, но есть одолжения, которые даже я не могу сделать.

За все время проживания в Империи мне ни разу не отказывали, поэтому я решил сменить тактику.

Я сказал вали: мне известно, что султан прислушивается к его советам, и я не знаю, есть ли другая инстанция, куда я мог бы обратиться. Губернатор холодно на меня посмотрел, затем изменил выражение лица на мину печального сожаления.

– Стиппет, мой друг, в некоторых случаях, когда есть причины для беспокойства у жандармов или военных, я не могу вмешиваться. Им приказы выдают прямо из Константинополя. Не султан, а Комитет Единения и прогресса! Если бы этот мужчина был турком и его поймали за кражей курицы, я мог бы что-то сделать.

Я должен был догадаться, что все дело в «армянском вопросе». Если это имеет хоть малейшее отношение к мятежу, Акинян в большой беде. Безусловно, я не знал, в чем действительно замешаны старик и его сын. Деревенские жители живут общинами, и кто знает, кому они действительно преданы?

Губернатор встал, а его слуга открыл перед ним дверь.

– Приезжайте, мой друг, когда решите расширять больницу.

Ануш

Ануш пришла намного раньше капитана. Руины защищали ее от ветра, а перед глазами разворачивалась панорама всего пляжа.

Со дня свадьбы ничего не было слышно о судьбе старшего Акиняна. Парзик и Вардан были безутешны. Доктор Стюарт и Мераян Асадурян ходили к жандармам с расспросами, но так ничего и не узнали о Миславе Акиняне.

Задумавшись, Ануш не заметила, как появился капитан. У нее сразу же пересохло во рту.

– У меня есть новости, – начал он, заходя в церковь, – но они вряд ли тебе понравятся.

В тусклом свете Ануш чувствовала себя загнанной в угол. Руины находились далеко от деревни, в уединенном месте, и Ануш жалела, что согласилась прийти сюда.

– Они отвезут его в Трапезунд. В городскую тюрьму. Кажется, кто-то оговорил его.

– Доносчик?

– Кто-то из деревни. Жандармы действовали по указке. Им было сказано, что надо искать ружья и амуницию под половицами сарая, где хранится сено.

Капитан замолчал и не отводил взгляда от лица Ануш. Эти глаза позволяли себе вольности, и внезапно девушка почувствовала себя уязвимой и испугалась. Почему она решила, что прийти сюда безопасно? Остаться наедине с турецким офицером…

Ануш сделала шаг по направлению к выходу.

– Не так быстро! – Он взял ее за руку. – Откуда ты знаешь мое имя?

– Вы разговаривали с лейтенантом, – ответила Ануш. – Я слышала, как он назвал вас капитан Орфалеа.

– Джахан. Меня зовут Джахан.

Солнце клонилось к закату, и в церкви стало темнеть. Был виден лишь силуэт капитана в ореоле света, льющегося из открытой двери.

– Ты не ходишь на пляж. Я тебя там не видел…

– Вы следите за мной?

– Конечно нет. Я просто переживаю из-за того, что усложнил твою жизнь.

– Она не такая сложная, как танцы с турецким офицером.

Капитан захохотал, запрокинув голову.

– Я действительно поставил тебя в неловкое положение, но выражение твоего лица при этом было таким, что стоило на него посмотреть.

– У нас в деревне все следуют обычаям, капитан. А такого обычая, когда военный флиртует с деревенской девушкой при всех, я не знаю. Особенно если он такой плохой танцор, как вы!

Капитан смущенно улыбнулся.

– Мадемуазель Ануш… Если мне еще когда-либо выпадет честь танцевать с вами, я обещаю, вы заметите мои успехи.

Он отпустил ее руку и позволил девушке выйти наружу.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 30 апреля 1915 года

Господину Генри Моргентау,

Послу США в Османской империи

Константинополь

Дорогой Генри,

Я очень благодарен тебе за отправку нам посылок для Хетти из Константинополя. Однако, открыв их, мы обнаружили с неким разочарованием, что дамы из Материнского общества Иллинойса сочли необходимым послать нам рукавицы и кашне в эту самую жаркую весну из всех, что я провел здесь.

Семена или даже мизерное количество презренного металла обрадовали бы нас гораздо больше, но, несомненно, зимой мы оценим эти подарки.

В ответ на твой вопрос о здоровье Хетти отвечаю: жаркая погода поспособствовала излечению бронхита, и она выглядит гораздо лучше. В ее школе дела идут хорошо, туда ходят ученики обоих полов в возрасте от шести до пятнадцати лет.

Недавно был назначен турецкий мудир[26], он следит и за процессом образования в школе, и Хетти проводит уроки в его присутствии, он всегда тихонько сидит сзади. Он явно обеспокоен, что дети будут слишком образованны, и поэтому забрал большинство старших мальчиков для работы на железной дороге и в дорожных бригадах. Их бедные матери пришли ко мне, надеясь, что я смогу как-то повлиять на ситуацию, но все мои прошения ничего не дали, я словно бился о глухую стену. Мне говорят, что идет война и все должны вносить свою лепту.

Твои новости об аресте видных армян в Константинополе тревожат меня, но мне известно, что городские армяне стали очень политизированными в последние годы. Это восстание в Ване не способствует решению вопроса, а демонстрация солидарности с Империей могла бы улучшить ситуацию. Я не могу не думать о том, что могут просто обвинить армян во всех грехах, особенно сейчас, когда ради победы делается все возможное.

Собственно, вот я и подошел к главной причине, побудившей меня написать это письмо. Мислав Акинян, старый фермер и коренной житель деревни, был недавно арестован и помещен в тюрьму Трапезунда. Жандармы обыскали его ферму и обнаружили винтовки и комплекты амуниции. Измена, безусловно, – серьезное обвинение, но он меньше всего похож на повстанца. Его сын молод, и кто знает, во что он может быть вовлечен. Но старик просто на такое не способен. Уполномоченные органы отказываются сообщить, что они намерены с ним делать, и у меня такое впечатление, что вали знает больше, чем говорит.

Нет надежды, что жандармы его выпустят, и я решил обратиться к тебе, вдруг ты сможешь что-то предпринять? Любое заступничество будет высоко оценено его родными, которые сильно обеспокоены.

Конечно же, Хетти и я также будем тебе очень благодарны за твою доброту и помощь в этой ситуации, как и во многих других.

Опять возвращаясь к вопросу нашей безопасности, хочу подчеркнуть, что я очень ценю твою заботу, но, если Америка все-таки присоединится к союзникам, если это все же произойдет, не может быть и речи о том, чтобы мы покинули пределы Империи. Ты же понимаешь, Генри, как много здесь поставлено на карту. Я благодарен за то, что ты постоянно информируешь нас о происходящих переменах, но мы с Хэтти решили пока переждать. В любом случае я уверен: если Америка вмешается, война закончится быстро.

Я надеюсь, Генри, причина следующего моего письма будет куда более приятной.

Пожалуйста, передай Жозефине и детям наилучшие пожелания.

Искренне твой,

Чарльз Стюарт

Ануш

Когда Ануш в утреннем свете спустилась с чердака, весь дом еще спал. Скрипели и ворчали старые балки над головой, а внизу было тихо и спокойно. Пройдя на цыпочках мимо бабушки, она посмотрела на дверь Хандут. Та была плотно закрыта.

Ануш вышла в сад, а потом на узкую улочку, ведущую к окраине деревни. Удаляясь от селения, девушка прошла через лес по направлению к пляжу.

На полях и изгибе тропы туман уже растаял. Солнечные лучи сверкали на волнах, казалось, еще спящего моря. Ануш почувствовала, что солнце нагрело волосы под косынкой, и подставила ему лицо. Было самое дивное время дня, когда жара еще не приглушила пения птиц и полуденное марево не стерло четкую линию темно-зеленых сосен.

Ануш старалась думать лишь об утреннем воздухе и запахе моря, но мысли то и дело возвращались к капитану Джахану. Девушка вспоминала, как они танцевали тамзару, его рука обвивала ее талию. Она чувствовала аромат его одеколона – смесь запахов сосновых иголок и костра. Помнила глаза мужчины: карие с длинными, как у девушки, ресницами.

Все не могла забыть, как он смотрел на нее – так, что ей казалось, будто она полностью в его власти. И этот его жадный взгляд, который напомнил ей о Хусике…

Она достигла береговой линии и спустилась к высохшему руслу реки, намереваясь идти по каменистому дну. Русло в конце концов выходило на пляж, куда она приводила детей доктора Стюарта, но его более узкий рукав вел в небольшую бухточку.

Камни были скользкими, русло резко спускалось к морю, и Ануш пришлось двигаться на четвереньках, пока она не достигла прибрежной полосы гальки.

С того места, куда она забралась, был виден весь берег залива, от песчаных дюн на западе до громадных утесов на востоке.

Волна схлынула, мокрый, цвета табака песок был гладким и нетронутым.

Девушка подошла к кромке воды, где лежали усыпанные мухами водоросли и виднелись следы чаек.

Легкий бриз трепал концы ее косынки, пока она шла вдоль моря, направляясь к ступеням, выбитым в каменном склоне. Маленькая церковь на вершине утеса была отрезана от мира, так же как и этот пляж внизу, и звук ее шагов эхом разносился вокруг.

Ануш глубоко вдохнула. Пахло солю и сыростью.

Там, внизу, раскинулось пустынное зеленое море. Лишь одна рыбацкая лодка разрезала линию горизонта. Ануш сидела некоторое время, наблюдая, как солнце искрится на морской глади и как молодой тюлень резвится у подножья утеса.

Мысли ее блуждали. Девушке вспомнилось все, о чем она думала в день свадьбы Парзик.

Она прижала ладони к горящим щекам и встала. Придерживая юбку, стала спускаться по ступенькам к пляжу. Песок начал высыхать и набивался в ботинки, ей пришлось сесть на камень и вытряхнуть его. Как только она вновь зашнуровала ботинки и спрятала под косынкой растрепавшиеся волосы, начала карабкаться по камням. Ануш не заметила, что один из шнурков развязался, и, наступив на него, она грохнулась на колени.

На юбку упала слеза, промочив и сорочку под ней. Раздраженная, она бросила провинившийся камень вниз, на пляж.

– Ты всегда вот так все швыряешь или просто в меня целилась?

Джахан

Капитан наблюдал за тем, как девушка спускается. Судя по всему, она была чем-то расстроена.

– Я упала, – сказала она в качестве извинения.

Джахан пробрался к тому месту, где присела Ануш, и помог ей подняться. К ее лбу прилипла прядь волос, лицо пылало. На юбке темнело пятнышко, оставленное слезой, и капитан увидел, что на ткани проступила кровь.

– Все в порядке? Ты можешь идти?

Девушка кивнула.

– Ты шла вверх или вниз? Похоже, тебе нужно отдышаться.

Прежде чем она ответила, мужчина направился к пляжу.

Спускаясь по крутому склону, капитан подал ей руку, но она оттолкнула ее и, спустившись, пошла к кромке воды.

– Может быть, тебе следует промыть рану? – спросил он, указывая на то место на юбке, где проступила кровь.

– Все в порядке.

– По такой жаре неразумно оставлять все как есть.

Она направилась к дальнему утесу, сжав руки в кулаки. Ее тонкая блузка болталась на худых плечах, а мокрый подол юбки оставлял следы на песке. Девушка целеустремленно шла вперед.

С момента их последней встречи капитан думал об Ануш Шаркодян больше, чем ожидал. Несмотря на слухи о том, что азербайджанская армия собирается в Баку и будет перемещаться на юго-восток, к Вану, для поддержки Пятой армии, он поймал себя на том, что все время думает о девушке.

С ее стороны это был смелый поступок – встретиться с ним в руинах, но он не ожидал, что она будет бояться его. Свой страх она хорошо скрывала, ее выдавали только два красных пятна на щеках и то, что она держалась очень скованно. Это было не то, на что он рассчитывал.

– Красивый пляж, – начал он, – и, похоже, никто сюда не приходит.

Идти Ануш было больно, но она не показывала этого и не оборачивалась.

– Скажи, почему ты сюда приходишь?

– Здесь мое убежище.

– Ну а, кроме меня, от кого еще ты скрываешься?

Она внезапно остановилась и повернулась лицом к морю. Стоя спиной к капитану, она подняла юбку и поплескала водой на разбитое колено. Он отвернулся и стал смотреть на высохшее русло, пока не почувствовал, что она вновь распрямилась.

– От моей матери. Я не оправдываю ее надежды, и она любит всем жаловаться. Кроме того, она ненавидит мужчин.

– Спасибо, что предупредила.

– В особенности турецких мужчин.

– Значит, – произнес он, улыбаясь, – ты скрываешься здесь от матери.

– От всех. И еще я прихожу сюда, чтобы поплавать.

Джахан уже знал, что она ходит купаться на пляж неподалеку. Он виден с вершины холма, расположенного возле деревни. Холм был легкодоступен, в отличие от того места, где они сейчас прогуливались. Однажды он видел, как она привела туда с собой детей американцев и, оставшись в одной нижней рубашке, рассекала волны, плавая вместе с ними.

Больше всего его поразило не то, что она отличная пловчиха, и не то, как раскованно она держалась в компании детей, а то, что эта, по сути, еще девочка, выходящая из воды в мокрой, плотно облегающей тело рубашке, имела фигуру женщины. У нее были прекрасной формы стройные ноги, изящная талия, округлые груди, соблазнительно проглядывающие сквозь сорочку.

Для него это было настоящее открытие, и, прячась за скалами, он не мог отвести глаз от Ануш.

– Только не на этом пляже, – добавила она. – Здесь слишком опасные течения, но я иногда плаваю на главном пляже.

– Это весьма смело, ведь тебя могут увидеть. Я и сам там плаваю, но не часто.

– Есть и другие места, пляжи, скрытые от посторонних глаз.

– Я других не знаю.

– Есть небольшая бухточка, – продолжила она с сомнением. – Тайная бухта у подножья утеса, но туда трудно добраться.

– Еще труднее, чем сюда?

– Гораздо труднее.

– Ты покажешь мне это место?

– Нет! – Ануш отвела взгляд.

– Почему нет?

– Это небезопасно!

– Но ты же там плаваешь…

– Я плаваю с раннего детства.

– Как и я.

Было видно, что она не передумает.

– Скажи мне, где это, и я схожу туда сам.

– Вы никогда не сможете его найти.

– Тогда отведи меня туда.

Ануш смотрела на скалы, и он проследил за ее пристальным взглядом, скользнувшим с утеса на бурлящий котел воды возле него. Не могло быть и речи о том, чтобы искупаться вместе.

– Там очень крутой обрыв, и, если вы боитесь высоты, не стоит и пытаться.

– Тогда решено! – улыбнулся он. – Я ничего не боюсь.

Ануш

Ануш и капитан, присев на камень, смотрели на маленькую бухту с галечным дном, раскинувшуюся перед ними. С запада она была полностью отгорожена от пляжа стеной утеса, который напоминал каменную руку, упирающуюся в море, а с востока высилась гряда низких скал.

– Туда может добраться только птица, – заметил капитан.

– И я могу.

– Значит, ты храбрее меня! Я вижу лишь отвесный склон.

– Там есть тропа.

– Скорее заячья тропка.

– Там может пройти и человек.

Капитан поднялся.

– Ты смеешься надо мной. Там можно разбиться насмерть!

– Это была ваша идея идти туда, для меня не важно, пойдете вы или нет.

Он стоял, с сомнением глядя на отвесный склон, волосы развевались на ветру.

– Ну что ж, – наконец произнес он, глядя на длинную юбку Ануш, – если ты можешь пройти…

Развернувшись, Ануш направилась к утесу. Подъем оказался менее сложным, чем спуск к бухте. Спускаясь, капитан ободрал ладони, порезался и измазался птичьим пометом из гнезд чаек, которые он сбивал на пути. Теперь его униформа представляла собой жалкое зрелище, а лицо было красным и блестело от пота.

Ануш улыбнулась, но ее улыбка быстро погасла, как только она осознала, куда его привела. Они находились в уединенном месте, в расщелине, будто дети в руках гор. В случае чего она никого не сможет позвать на помощь, никто не придет ее спасать. Впрочем, она могла бы вплавь выбраться из бухты и выйти уже на пляже, оставив его здесь, и пусть выбирается как сможет. Ануш надеялась, что дело не дойдет до крайности.

Капитан минуту постоял, восстанавливая дыхание и глядя на то, как закатное солнце золотит море.

Волны накатывались на скалы и разбивались тучами брызг, но в маленькой бухте вода была гладкой и спокойной.

– Это место – настоящий рай, – сказал он мягко. – Неудивительно, что ты приберегла его для себя.

Солнечные лучи сверкали на воде, и казалось, что это сине-зеленое озеро, полное падающих звезд.

– А с вершины горы бухта видна?

– Нет.

– А рыбаки? – спросил он, оглядывая горизонт. – Разве они сюда не заплывают?

– Они обычно держатся подальше, чтобы не напороться на скалы.

Жара уже спала, приятным теплом была напитана галька под ногами. Над горизонтом цвет вечернего неба менялся с бледно-желтого до золотисто-розового.

Мужчина сел на камень и начал снимать обувь, а потом китель.

Под рубашкой бугрились мышцы, у капитана были широкие плечи и узкая талия. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы снять носок или ботинок, мускулы перекатывались под кожей.

Ануш никогда прежде не видела обнаженное мужское тело, ничего, кроме рук и лица.

Собственное тело было знакомо Ануш лишь по кратким мгновениям, когда она раздевалась у себя на чердаке, или по отражению в окне.

Даже мысль о том, чтобы увидеть бабушку или маму без одежды, была недопустимой, а мужская нагота и вовсе была ей неведома.

Тело мужчины было создано для земледелия и строительства и чтобы покрывать тело женщины. Каждая девушка знала, что она должна смотреть на мужчину как на бесполое существо. Но видеть Джахана раздетым, стоящим на гальке прямо перед ней, – это стало для Ануш потрясением.

Его кожа была удивительно белой, на гладкой поверхности груди темнел треугольник курчавых волос, и дальше волосы змеились тонкой полоской по животу и исчезали за ремнем брюк. Поднявшись на ноги, мужчина направился к воде, чуть поеживаясь от холода.

Он нырнул и, всплыв, стал рассекать воду, делая неспешные, уверенные гребки, направляясь к рифам. Наблюдая за ним, Ануш почувствовала себя странно, ноги будто отяжелели, но в то же время она ощутила себя свободной, и она уже не могла полностью себя контролировать. Сердце бешено колотилось в груди. Ануш натянула косынку на уши и покрепче затянула шнурки на ботинках.

Она закрыла глаза и глубже зарылась ногами в гальку, пиная гладкие камни. Когда она вновь посмотрела на воду, капитан плыл, держась ближе к скалам.

– Плывите посередине! – закричала она. – Возле скал опасно! Не подплывайте к ним слишком близко!

Спокойная поверхность воды могла ввести в заблуждение. Из-за трещин в скалах в заливе могли быть сильные течения. Но он продолжал плыть, его широкие обнаженные плечи то и дело показывались над поверхностью воды. Он подплыл уже к выходу из залива. Достигнув границы волн, мужчина развернулся и медленно поплыл к берегу. Ануш сидела, плотно обхватив колени.

– Иди поплавай, вода чудесная, – позвал ее Джахан.

Она покачала головой.

– Просто рай! И совсем не холодно.

Он развернулся и снова поплыл в сторону моря, потом перевернулся на спину. Солнечные блики играли на его лице и пальцах ног, виднеющихся над водой. Он снова поплыл, в тишине были слышны лишь всплески, когда он делал гребки. Его движения, исполненные изящества, были более умелые, чем ее.

Она опустила голову на руки и закрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Когда она вновь бросила взгляд на воду, его нигде не было видно. Девушка встала и подошла к берегу, прикрывая глаза рукой от слепящего закатного солнца.

Гладь залива казалась безмятежной, но внимание Ануш привлекло движение в темной воде у косы.

Джахан был возле скал на восточной стороне бухты и пытался плыть против волн. Несмотря на то что вечер был тихим и вода спокойной, волны разбивались у мыса с необычайной силой.

Капитан оказался возле пенящегося котла, бурлящего среди скал, и Ануш поняла, что его вот-вот туда затянет. Вновь и вновь он пытался выплыть на середину бухты, но течение было слишком сильным и каждый раз его отбрасывало назад.

– Не боритесь с течением! – закричала Ануш. – Плывите по течению!

Судя по всему, он ее не услышал и продолжал барахтаться в волнах. Она видела: он устал и начал захлебываться. Ануш быстро сбросила юбку, блузку и ботинки, нырнула и подплыла к Джахану так близко, насколько осмелилась, но все равно этого было недостаточно. Ей приходилось держаться на расстоянии, чтобы ее не затянуло в бурлящий котел.

– Послушайте меня… капитан Орфалеа… Джахан! Подтяните колени к животу! Слышите меня?

Пытаясь изо всех сил повернуться, он кивнул.

– Смотрите, что я делаю. Вы должны делать то же самое, вы поняли? Не болтайте ногами, пусть волна сама вынесет вас на камни.

Его глаза расширились. Ануш понимала, что просит его сделать то, что он считает крайне опасным. Но он слишком устал бороться с течением, и у него был единственный вариант не разбиться о скалы – позволить волнам вынести его.

Однажды она сама так спаслась, но тогда волны были более высокими и было меньше шансов разбиться о скалы. Это был риск, но другого выбора у него не было. Ануш вдохнула побольше воздуха и отдалась на волю течения. Оно сразу же подхватило ее, она плыла параллельно скалам и могла видеть волны, так что позиция ее была выигрышной.

– Следите за волной! Ждите самую большую! – прокричала она.

С моря накатывал огромный вал. Разбившись о рифы, он стал чуть меньше. Вал быстро приближался к Ануш. Подобрав колени, девушка глубоко вдохнула и повернулась к волне спиной. Ее подняло в воздух, на мгновение она увидела перед собой всю панораму залива и стремительно полетела вниз, на обросший ракушками гранитный берег.

Ануш резко приземлилась на пятки, но не поранилась. Вода медленно стекала между лодыжками. Хватаясь за выступы, Ануш забралась на скалу, чтобы ее не смыла следующая волна.

Она увидела, что Джахан развернулся лицом к накатывающим волнам. Одна была небольшой, как и следующая, за ней огромный вал катился на бухту. Изначальная позиция Джахана была неудачной, и он неправильно выбрал момент, поэтому волна подняла его и бросила на прежнее место.

Сердце Ануш забилось, как птичка в силках, когда она поняла, что его может порвать в клочья на скалах.

Уставший, наглотавшийся воды мужчина переместился туда, откуда только что вынесло Ануш. Завидев большую волну, он повернулся к ней спиной и через мгновение оказался на камнях. Он крепко схватился за них обеими руками. Наклонившись так низко, как только могла, Ануш схватила его за руку и втащила на скалу.

Вернувшись на берег, они растянулись на гальке, пытаясь отдышаться.

– Ты действовала очень смело, – выдохнул он.

Ануш не могла говорить. Ей следовало сердиться, потому что он проигнорировал ее предостережение и поставил и свою, и ее жизнь под угрозу. Но она ничего не чувствовала, кроме невероятного облегчения.

– У тебя кровь, – сказала она, – и штаны порвались.

Приподнявшись, он посмотрел вниз и увидел, что из порезов на груди и на правой голени сочится кровь, смешиваясь с водой.

– Я будто вернулся с войны.

Ануш попыталась улыбнуться, но ее зубы стучали, а губы одеревенели от холода.

– Вот, – он взял свой китель и набросил ей на плечи.

Ануш внезапно осознала, что она в одной нижней рубашке. Несмотря на холод, кровь прилила к ее лицу. Он нежно убрал с него прядь мокрых волос. Девушка вся дрожала, и теперь вовсе не от холода.

Отяжелевшая от соленой воды коса упала на плечо, капитан сдвинул ее на спину, задержав руку на шее девушки.

Ее дыхание участилось, когда он смахнул рукой стекающие в вырез сорочки капли воды. Ануш закрыла глаза. Какая-то ее часть вопила, требуя бежать, и как можно дальше, но ноги отяжелели и не подчинялись ей. Его рука задержалась на ее груди. Ануш больше ни о чем не думала, лишь хотела, чтобы он не останавливался.

– Ануш, – прошептал он, беря ее лицо в ладони, – посмотри на меня.

Ануш открыла глаза. Остатки благоразумия покинули ее.

– Ануш… тебе не следует бояться меня.

Резко отвернувшись, он встал, поднял рубашку и ботинки, разбросанные по берегу.

– Одевайся, – сказал Джахан, – мне нужно возвращаться.

Джахан

Джахан сидел в полуразрушенной церкви, сразу у входа. Внизу линия белого песка описывала величественную кривую вокруг мыса, огибала скалы и растворялась вдали, сливаясь с серым морем. Пляж был пустынен. Ее здесь не было.

С того случая в бухте он не приходил на развалины. Он перестал следить за передвижениями Ануш и попытался выкинуть ее из головы. Но ее поступок сотворил странную шутку с его сознанием. Ее смелость, стремление помочь мужчине, чьи мотивы были по меньшей мере сомнительными, оставили в его душе глубокий след. Девушка рискнула своей жизнью, не раздумывая ни секунды. Это был самый бескорыстный поступок, какой когда-либо для его блага совершил другой человек.

Ему было стыдно. Он хотел соблазнить Ануш, и, когда он смотрел на нее, полуобнаженную, лежащую на камнях и трясущуюся от холода, он знал, что может взять ее. Он мог позволить себе безобидное приключение, чтобы как-то скрасить скуку пребывания на задворках Империи. Но эта забава теперь не казалась ему такой уж невинной.

За год до этого, в Париже, Джахан завершал свое образование во французской военной академии. Энвер-паша, командующий турецкой армией, намеревался избавиться от старой военной верхушки – офицеров, которых назначили на должности без наличия у них надлежащего образования, и заменить их молодыми свежеиспеченными офицерами из военных академий, такими как Джахан.

Как и у других кадетов, посланных на учебу в Берлин, Вену, Рим, Лондон, Париж и Санкт-Петербург, в голове Джахана скопилась масса идей об усовершенствовании армии.

Он намеревался основать военно-воздушные силы Османской империи и подразделение бронированных транспортных средств. Естественно, его начальство было сильно впечатлено такими предложениями.

Внезапно началась война, и это положило конец мечтам Джахана. Кадетам приказали вернуться в Константинополь для укрепления османской армии.

Вооруженные силы империи не оправились после катастрофической Балканской войны, в результате которой они фактически перестали быть эффективной боевой силой. События 1914 года приблизили неизбежное: османская армия оказалась неукомплектованной, плохо оснащенной и абсолютно неподготовленной к следующей войне.

Не каждый аспект войны был неблагоприятен для семьи Орфалеа. Отец Джахана, ключевая фигура в османских вооруженных силах, существенно увеличил свое состояние во время Балканской войны, а потом и в Первую мировую войну. Принадлежащая семье кожевенная фабрика в Константинополе стала крупнейшим поставщиком седел, нагрудных патронташей и ботинок для армии, и, поскольку он был единственным сыном и наследником бизнеса своего отца, Джахану следовало быть благодарным за возникновение вооруженного конфликта.

В действительности же его разочаровало все, что было связано с армией, и беспокоило то, что националистические настроения распространялись по всей стране, как огонь. Джахан, глядя на темнеющее небо, подумал, что «армянский» стало ругательным словом.

Проведя несколько беспокойных ночей, Джахан решил больше никогда не видеться с Ануш. Его подразделение должно было скоро отправиться на русский фронт, и это будет его прощальный подарок – искренняя благодарность за то, что она спасла ему жизнь. Искренняя настолько, что его мечта сказать это ей рассыпалась в прах.

Дул легкий бриз. Небо и море слились в огромную серую массу, и на лицо упали первые капли дождя. Надвигался шторм. Сильнее надвинув фуражку на голову, он встал, намереваясь вернуться на базу.

Ануш

– Короче, Ануш! – сказала госпожа Стюарт. – На макушке оставь чуть длиннее, а все остальное срезай как можно короче.

– Я не хочу, чтобы женщина стригла мне волосы! – заявил Роберт. – Мне нравится, когда они длинные!

– Сидите спокойно, масса Роберт, – попросила его Ануш, отведя подальше от его головы ножницы.

– Никто не возмущается по поводу длины волос Махмуда Аги. И никто ему волосы не стрижет, – упорствовал мальчик.

– Махмуд – курд! – сказала его мать. – Стриги его так же, как ты стригла Томаса, Ануш, дорогая.

– Подумайте, насколько прохладнее вам будет! – сказала Ануш, срезая локон. – Когда жарко, всегда легче с короткой стрижкой.

– Вообще-то для этого существуют шляпы, – пробубнил Роберт, продолжая сопротивляться.

– Я же говорила тебе, что все равно придется их обрезать, – с ухмылкой произнесла Элеанор.

Брат скривился.

– Чарльз! А я думала: когда мы тебя увидим? – Госпожа Стюарт поднялась поприветствовать только что вошедшего мужа, который выглядел несколько отстраненным.

– Барев, доктор Стюарт!

– Барев, Ануш! Ты сегодня здесь? Я думал, ты в больнице.

– Больница завтра, доктор.

– Ах да… верно.

– Роберта наконец стригут, – сказала госпожа Стюарт. – Самсон острижен Далилой.

– Главное – вовремя, – отметил доктор Стюарт, опускаясь на стул.

Взяв расческу, Ануш стала распутывать сбившиеся волосы Роберта.

С того памятного вечера в бухте она больше не ходила на пляж. Она даже не ходила в ту сторону и пыталась занять себя чем-либо с раннего утра до позднего вечера. Но усталость не способствовала крепкому сну. На заре она часто просыпалась и думала о Джахане. Уверяла себя, что ничего особенного не произошло, но напрасно, она знала: все изменилось.

То, что она почувствовала тогда, дрожа на гальке, осталось в крови, как заразная болезнь. Она постоянно думала о Джахане. Пыталась вообразить, что могло бы произойти, если бы он не сдержался. Хотела знать, каково это.

Ощущение тепла его руки на груди возбудило в ней болезненное желание снова почувствовать его прикосновения. Ночью, лежа в кровати, она касалась себя, но при первых лучах восходящего солнца ей становилось стыдно.

Дни проходили за днями, она превозмогала их обыденность, и только мысли о нем доставляли наслаждение. «Тебе никогда не следует меня бояться», – сказал он тогда, а на самом деле она больше боялась самой себя.

– Что это был за переполох сегодня на площади? – спросила госпожа Стюарт.

– Солдаты. У них какие-то маневры. Они собираются.

– Уезжают?

– Да, к счастью. От них одно беспокойство.

– А куда они уезжают? – спросил Томас.

– К русской границе. К ночи в Трапезунде не останется ни одного солдата.

– Ай! Мое ухо!

– Извините…

Ножницы выпали из рук Ануш, а Роберт прижал руку к порезанному уху.

– Извините, масса Роберт.

– Это всего лишь царапина, – сказал доктор Стюарт, отнимая пальцы сына от ранки. – Дай мне посмотреть. Убери руку! Просто небольшой порез. Приложи компресс. Ануш, все в порядке. Ты очень бледна! Я надеюсь, ты не лишишься чувств…

Ануш помотала головой.

– Я знал, что не стоит подстригаться! – ныл мальчик.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – забеспокоилась госпожа Стюарт. – Ты очень бледна!

– Мне нужно на воздух.

– Иди домой, дорогая. Мы продолжим завтра. Погода портится, и твоя мать будет беспокоиться.

Когда ее уже нельзя было видеть из дома Стюартов, Ануш побежала. Она выбрала короткий путь, через лес, потом пошла вдоль реки, пока не достигла каменистой тропинки, стелющейся по высохшему руслу реки. Когда она дошла до пляжа, ветер уже сбивал с ног, но Ануш и не думала возвращаться. Пошел дождь, капли били по лицу и стекали по шее. Небо стало столь темным, а ветер столь сильным, что почти ничего не было видно, но ноги сами вынесли ее к утесу и к ступеням, ведущим к полуразрушенной церкви. Ее губы посинели от холода, но она все шептала и шептала одни и те же слова:

– Пусть он будет там… пожалуйста, пусть он будет там!

Вымокшая до нитки, она карабкалась вверх, цепляясь за скользкие камни. На вершине завывал ветер, подталкивая ее в спину, когда она шла через маленькое кладбище. Ануш видела, что поблизости никого нет. Не было заметно никакого движения, а ветер норовил сбросить ее вниз. Вход в церковь был в темноте, а внутри было еще темнее и еще громче завывал ветер. Потоки воздуха вертелись по кругу.

Она опоздала. Его здесь нет.

Иссеченная дождем, она стояла под осыпающейся перемычкой, пока не увидела, как что-то шевельнулось в темноте.

– Ануш…

В темноте блестели его глаза, были видны очертания фигуры в униформе. Его руки подхватили девушку, когда у нее подкосились ноги.

Пробежав рукой по его волосам, Ануш притянула к себе его голову и стала искать в темноте рот. Их губы соприкоснулись. Ануш приоткрыла рот, но почувствовала, что капитан колеблется.

– Я не могу, – Джахан отстранился. – Это неправильно!

Но девушка знала, чего он хочет. Она начала расстегивать пуговицы на блузке и задрожала, когда та распахнулась и холодный воздух коснулся кожи.

– Нет, Ануш.

Он смотрел на ее грудь, проглядывающую между завязками сорочки. До этого момента еще можно было остановиться. Снова стать теми, кем они и были, – военным и девушкой-армянкой. А теперь Ануш уже не могла, да и не хотела останавливаться.

Она должна была пройти точку невозврата – покончить с детством и со всем тем, что их отличало.

Она желала быть соблазненной. Использованной. Расстегнув последнюю пуговицу, она сбросила блузку и осталась в одной сорочке. Они молча смотрели друг на друга. Снаружи бушевала непогода, с одежды Ануш натекла лужица возле ее ног.

Джахан поднял мокрую блузку, бережно набросил ей на плечи и отступил на шаг. Но она взяла его руку и положила ее себе на грудь. Вдруг он впился губами в ее губы, толкнул ее к стене, срывая блузку и задирая юбку. В спину девушки впился камень, это было как прикосновение льда к разгоряченной коже.

Сжимая ее груди руками, он наклонился и коснулся губами соска. Дрожь прошла по всему ее телу, и волны наслаждения поднимались все выше по мере того, как мужчина продолжал ласкать ее языком.

Она почувствовала, что из глубин ее естества рвется звериный рык. Невероятной силы ощущение образовалось где-то в позвоночнике, растеклось по животу, ногам и сделало ее дыхание прерывистым.

Его губы поднялись выше, целуя шею, ложбинку между ключицами, скулы. Потом он легонько сжал зубами мочку уха и прошептал:

– Ты хочешь этого, Ануш? Скажи мне!

Свободной рукой он спустил ее юбку, она скользнула по бедрам, и Ануш отметила, что она мокрая. Его пальцы были у нее внутри, Ануш откинула голову, упершись ею в стену, будто не могла держать ее ровно.

Ей казалось, что она возносится все выше и выше, где уже нечем дышать.

– Скажи это, Ануш!

– Я…

– Скажи!

– Пожалуйста…

Он обхватил ее обеими руками, и они опустились на пол. Джахан задрал ее рубашку, а панталоны снял. Ануш едва осознавала, что лежит нагая на холодном камне. Она уже не ощущала стыда, лишь невероятное желание почувствовать его внутри себя.

Ее ноги раздвинулись сами, рука капитана ласкала внутреннюю поверхность бедер. Ануш начала стонать, не в состоянии вымолвить ни слова. Капитан пристально посмотрел на нее, прежде чем снять брюки. Ее тело было готово принять его твердую плоть.

Она закрыла глаза, страх и нерешительность исчезли.

Это было не то, что она ожидала, наслушавшись разговоров деревенских женщин. В их шепотках и полуправде не было и надежды на удовольствие и радость, они говорили лишь о боли и унижении. Это было обманом, и Ануш пронзила вспышка гнева. Но от этих мыслей ее отвлек Джахан, ласкающий языком ее живот, груди, и затем – и это шокировало – язык оказался внутри нее. Единственное, о чем она могла теперь думать, – это о сплетении их тел, неодолимом влечении, которому она не могла противиться.

– Сейчас, Джахан! – Ее дыхание участилось. – Пожалуйста… сейчас!

Она почувствовала, как он вошел в нее, а затем острую, проникающую внутрь боль. Он замер, услышав ее крик, но она положила руки ему на бедра и направила снова в себя. Она подалась ему навстречу, сначала слегка, а потом все быстрее и сильнее, они двигались как единое целое.

Когда она подумала, что больше не может вынести этот ритм, волна удовольствия, какого она не могла и представить, накрыла ее. Она выгибала спину, лежа под Джаханом, а волна накатывала снова и снова. Она услышала, как он произнес ее имя, но была уже далеко, плыла по течению в теплом и ласковом море.

Джахан

Иногда Джахану казалось, что он подвел Ануш. Если бы он действовал в ее интересах, то сразу попрощался бы или и вовсе не приходил бы в церковь. Но судьба решила свести их вместе, и он был этому рад. Если бы он не остался в церкви, ища укрытия от непогоды, Ануш обнаружила бы церковь пустой. Если бы армейское руководство не отменило план по воссоединению с Пятой армией на восточном фронте, он, возможно, никогда больше ее не увидел бы. Но они нашли друг друга той ночью, и что это была за встреча!

Лейтенант говорил, что армянские женщины отличаются от других, и Ануш действительно была иной. Джахан ожидал, что она будет застенчивой, нерешительной, неловкой, но, когда они в первый раз занимались любовью, Ануш была совсем другой.

Она всецело отдалась ему, с такой же решительностью, как бросилась в воду, спасая его от смерти. Он наслаждался каждой секундой, проведенной с нею.

Он все никак не мог на нее наглядеться. Ее кожа была столь бела, что, казалось, была источником света сама по себе – мягкое сияние на темном гранитном камне.

После любовного акта Джахан полностью раздел Ануш и позволил себе медленно изучить ее.

Его пальцы пробежали по позвоночнику к возвышенностям внизу, потом по плоскому животу к ложбинкам между ребер.

Под левым соском он обнаружил маленькую коричневую родинку, печать индивидуальности, наложенную рукой Создателя.

Жалел ли он о произошедшем? Ни секунды! Когда они расходились в разные стороны, чтобы идти домой, он думал лишь о том, когда увидит ее снова.

Ануш

В ту ночь Ануш не спала. На рассвете, когда лишь начало светлеть небо над горизонтом, она стояла возле дома и слушала шум прибоя. Это был мирный звук, она закрыла глаза. Ануш ожидала, что будет встревожена содеянным, но на душе у нее было спокойно.

Она молилась, чтобы день прошел как можно быстрее и они снова могли бы встретиться. Каждая частичка ее тела пела. Она пьянела от одного лишь его прикосновения, запаха, взгляда…

Капитан смотрел на нее так, будто никогда прежде не видел женщину. Быть с Джаханом – вот единственное счастье, которого она желала. И она была счастлива! Когда солнце взошло, Ануш наконец уснула и час спустя уже встала самой счастливой девушкой во всей Османской империи. Но другим не так повезло.

* * *

– Мне нужно увидеть доктора Стюарта, – сказала Парзик.

Ануш обнаружила подругу тяжело опустившейся на ступеньки, ведущие ко входу в больницу, и завела ее внутрь.

– Расскажи мне, что случилось?

– Они собираются повесить отца Вардана. В ближайшие несколько дней.

Ануш недоумевающе уставилась на Парзик. Она, должно быть, ошибается. Акинян невиновен! Все это знают.

– Кто это сказал? Это все слухи… сплетни!

– Они сказали Вардану. Жандармы. Они хотят заставить его присутствовать на казни.

Парзик опустила голову, слезы капали на колени.

– Доктор Стюарт знает, что делать! – сказала Ануш. – Он сможет этому помешать!

Но у доктора Стюарта были свои плохие новости:

– Я ничем не могу помочь.

– Доктор, эфенди, вы можете с ними поговорить! Скажите им, что он невиновен!

– Поверьте мне, я уже все испробовал, чтобы освободить Мислава.

– Еще не поздно, доктор, я умоляю вас! – Парзик стала перед ним на колени и головой коснулась его ботинок. – Пожалуйста, доктор, только вы можете помочь!

– Я сожалею, искренне сожалею!

* * *

В день казни вся деревня собралась на площади. Виселица была установлена на том же месте, где до этого находились свадебные шатры. Рядом разместили подмостки. Госпожа Стюарт велела детям остаться дома, но Томас и Роберт выбрались через окно и, скользнув в толпу, стали за отцом и священником, находящимся возле Вардана.

Саси и Ануш стояли по обе стороны от Парзик, рядом ее мать и Гохар держались за руки. Солнце уже начало клониться к западу, но жара все еще не спала. Люди стояли в тени лимонных деревьев или прислонившись к виселице, то и дело поглядывая на южную сторону площади.

Хусик стоял за подмостками, его взгляд блуждал по веревке и виселице. Отец Хусика расположился поодаль, рассчитывая первым поймать взгляд заключенного.

Время тянулось медленно, и пока не было ни малейшего признака скорого появления Акиняна. Рука Ануш болела в том месте, куда впились пальцы Парзик. Новоиспеченная жена Вардана была бледна и напряжена и за все время едва вымолвила пару слов. Каждую секунду она бросала взгляд туда, где стоял возле подмостков Вардан.

Наконец на дальнем конце площади показался жандарм, за ним следовали еще десятка полтора жандармов. Между ними тащился отец Вардана. Акинян всегда был худым, но теперь это был сломленный сгорбленный старик, с трудом переставлявший связанные ноги, и при виде его у всех собравшихся вырвался возглас сочувствия. Проступали каждая кость и каждая жила под кожей, которая, казалось, едва удерживала их вместе.

Он что-то бормотал себе под нос, уставившись на ноги, будто не осознавая, что здесь собрались люди. Рыдание сорвалось с губ Вардана, Парзик прикрыла рот дрожащими руками. Старшие женщины начали голосить так, как причитают по покойнику, другие перебирали четки, будто отсчитывали, сколько старику осталось жить.

У Акиняна не было сил подняться по ступенькам на помост, и его подтолкнули. Он споткнулся и упал.

Он ударился лицом о деревянные ступеньки с отвратительным глухим стуком, и Вардан, которого никто не успел остановить, подбежал к отцу, истекающему кровью на ступеньках подмостков.

– Отойди! – крикнул жандарм, но Вардан остался сидеть на корточках возле отца.

– Папа! – прошептал он, утирая кровь с его лица. – Я здесь… Это я, Вардан.

Акинян посмотрел на сына, в его взгляде читались страх и смятение. Он покачал головой и отвернулся.

– Я сказал, отойди! – Жандарм пнул Вардана пыльным ботинком.

– Дайте им несколько минут! – попросил доктор Стюарт. – Это сын Акиняна, его мальчик! Он только хочет попрощаться…

– Я знаю, кто он! – презрительно рявкнул жандарм. – Уберите его, или я повешу его рядом со стариком!

Отец Грегори помог Акиняну подняться на ноги, а доктор Стюарт тем временем увел всхлипывающего Вардана. Наконец с помощью священника старик поднялся по ступенькам на помост.

– Папа… папа! – кричал Вардан.

На шею его отца уже накинули веревку.

Парзик уткнулась лицом в плечо Ануш, Гохар крестилась.

Старик все что-то бормотал, слова слетали с его губ с невероятной скоростью, ведь вскоре им овладеет безмолвие.

Он качал головой из стороны в сторону, а наброшенная на дряблую шею веревка впивалась в нее все сильнее. По сигналу офицера веревку подтянули, Акинян балансировал на носках несколько секунд, но потом раздался удар, под стариком открылся люк, и он повис над пустотой.

Воцарилась тишина.

Никто не произнес ни звука, когда ноги старика задергались, рот раскрылся, губы раздулись и посинели. Как только тело перестало биться и повисло неподвижно, раздался протяжный страшный вопль Вардана.

На протяжении трех недель после казни жандармы запрещали Вардану снять тело отца – чтобы это страшное зрелище стало предостережением для других сторонников русских, говорили они. Наконец, после вмешательства доктора Стюарта и отца Грегори, разрешение на захоронение было дано и Мислав был погребен на армянском кладбище, примыкающем к церкви.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 13 мая 1915 года

Поступление нового пациента вызвало сегодня волнение на мужской половине больницы.

Я был рад отвлечься, настроение у больных было очень подавленным после казни. Открыто никто не обсуждал смерть Акиняна, но я постоянно слышу обрывки каких-то разговоров и горькие слова. Может, я это все придумал, но мне кажется, что частично эта озлобленность направлена на меня.

Никто не хотел принимать горькой правды – ружья и винтовки были найдены на ферме Акиняна. Никто не пытался отрицать этот факт, о нем просто умалчивали.

Утром Ануш сообщила мне, что у нас новый пациент в одной из частных палат на мужской половине. Войдя в палату, я увидел ружья, горны с порохом, пояса с патронами, мечи и кинжалы, украшающие стены, а на кровати сидел, будто сам султан, бандит Мурзабей.

Это могучего телосложения мужчина средних лет с чертами лица закоренелого преступника и обманчиво добродушной улыбкой.

Как я понимаю, он вожак банды отступников из племени шота, но, в отличие от Махмуда Аги и прочих представителей горных племен в окрестностях Трапезунда, это жестокий человек и его разыскивают за различные преступления по всей провинции.

Хетти однажды лечила одну из его жен от послеродовой горячки, а я видел его лишь один раз несколько лет назад, когда пострадала его правая рука в стычке с местными жандармами. Этого человека сложно забыть. Рассказывают невероятное количество историй о его жестокости.

Его власть распространяется на все окрестные земли к югу и востоку от Трапезунда, и он зверски расправляется с каждым, кто ему противится. Все землевладельцы живут в постоянном страхе перед ним, и даже Махмуд Ага приносит ему ежегодные «дары» – овец и лошадей, – чтобы заручиться его благосклонностью.

Разбойник этот действительно легендарная личность, и я был поражен тем, что он обосновался в моей больнице.

Я вошел в палату в тот момент, когда Манон заканчивала перевязывать ему ногу, при этом шестеро его головорезов наставили на нее винтовки.

На беглом курдском она велела им опустить оружие, иначе им самим придется бинтовать ногу вожака. Мурзабей нахмурился, как вдруг увидел меня в дверях.

– Салам алейкум, доктор Стиппет, – сказал он. – Вы пришли как раз вовремя. Я хочу, чтобы вы осмотрели мою ногу.

Манон сообщила мне, что у него на ноге язва, к которой она уже приложила лекарство и забинтовала ногу как следует. Я заверил Мурзабея, что нет никакой необходимости мне его осматривать.

– Она не вы, доктор Стюарт. Вы должны решить, что у меня с ногой.

Я уже собирался сказать ему, что полностью доверяю Манон и что она обработала его ногу так же, как это сделал бы я, но все же решил не возражать.

Я развязал прекрасно наложенную повязку, и моя медсестра, фыркнув, вылетела из палаты.

Язва была рыхлой, воняла гниющей плотью, но ее великолепно очистила Манон и наложила на нее цинковую мазь.

Больше ничего не требовалось, я сказал, что необходимо менять повязку ежедневно, и выписал ему направление в клинику.

– Вы не упрячете меня в клинику, доктор. Как видите, мои люди хотят как можно скорее убраться отсюда!

Потом он напомнил мне, что, хоть это и произошло столько лет назад, именно я спас ему жизнь, и он рассчитывает, что я смогу вылечить ногу.

– Вас же не зря прозвали великий доктор Стиппет!

– Тогда последуйте моему совету! Если вы не будете ухаживать за ногой, разовьется гангрена и вы ее потеряете. И после этого ни я, ни какой-либо другой врач вам уже не поможет!

Впервые с того момента, как я вошел в палату, Мурзабей замолчал и уставился на меня своими знаменитыми зелеными глазами. Мужчины, стоящие вокруг кровати, придвинулись, будто ожидая приказа перерезать мне горло, но, к моему облегчению, Мурзабей улыбнулся:

– Хорошо, доктор! Я сделаю так, как вы говорите, и вы почините мою ногу, она станет как новенькая. Пришлите медсестру, пусть перевяжет. Скажите ей, что ружья будут направлены не на нее, а на дверь.

Его смех все еще звучал в моих ушах, когда я вышел из палаты.

Ануш

Казнь старика Акиняна положила начало тому, что должно было случиться. События за пределами деревни отбрасывали длинные тени, но Ануш думала лишь о Джахане.

В последующие после казни недели они встречались, когда только могли, в полуразрушенной церкви, но из Трапезунда прибывало все больше и больше жандармов, и ей было сложно покидать деревню в одиночку.

За всеми следили, и люди относились друг к другу с подозрением.

Последние две недели они с Джаханом не виделись. Мать и бабушка Ануш не отпускали ее ни на шаг, и было невозможно уйти незамеченной.

Однажды днем Джахан пришел в больницу купить настойку кассии от комариных укусов. Ануш была так счастлива видеть его, что ей было сложно сосредоточиться на своих привычных делах. В тот день в больнице было много пациентов, и девушке приходилось вести себя так, будто он просто один из очереди больных и голодных.

Джахан не сводил с нее глаз, наблюдал, как она входит и выходит из комнаты, и это осталось незамеченным – доктор Стюарт осматривал пациента, медсестры тоже были заняты.

Ануш передала Джахану коричневый пузырек с настойкой кассии, и он шепнул ей, что они должны встретиться сегодня в руинах.

* * *

День был необычайно жаркий и тихий. Солнце почти село, но от надгробных камней на кладбище веяло жаром.

Джахан ждал Ануш у входа в церковь. Они без слов стали стягивать одежду друг с друга, путаясь от нетерпения в застежках и завязках.

Беззастенчиво раскинувшись на каменном полу, Ануш ощутила спиной приятную прохладу. Ее накрыла волна желания, дыхание сбилось.

Джахан так быстро не сдался. Прижав руки Ануш к полу, он начал ласкать ее бедра и живот, пока она не взмолилась. Едва войдя в нее, он вышел и так делал снова и снова. Для Ануш это была невыносимая пытка, еще минута – и она не сможет этого вытерпеть.

Внезапно он встал.

– Пожалуйста, не останавливайся! – взмолилась она, но он уже поднял ее на ноги.

Развернув ее к себе спиной, он прижал ее к стене и раздвинул ноги.

– Сейчас… – сказал он, обдавая ее ухо жарким дыханием.

Когда раздался ее крик, он замедлил движения, оттягивая момент наивысшего блаженства, а затем забился в ней, исторгая волны, норовившие разорвать ее изнутри. Она закрыла глаза, полностью отдавшись ощущениям.

После они лежали рядом, купаясь в лучах заходящего солнца. Глядя на вечернее небо, Ануш чувствовала на себе взгляд Джахана.

– Знаешь, ты необыкновенная, – сказал он, целуя ее в шею. – Ты не похожа ни на одну женщину из тех, что я знал.

– Не надо.

В замешательстве Джахан сел и посмотрел на нее.

– Не заставляй меня стыдиться больше, чем я уже стыжусь!

Его лицо помрачнело, но Ануш приподнялась и легонько коснулась уголка его рта.

– Я не говорю, что жалею о произошедшем. Нет! Но я стыжусь своего поведения, когда я с тобой! И стыжусь всего, что хочу делать.

– Я думал, ты хотела…

– Да! Я не могу сдержаться, – сказала она, поглаживая его по щеке.

Джахан снова обнял ее, и они лежали, прижавшись друг к другу, глядя через дверной проем на надгробия.

Впервые в голову Ануш прокрались нежелательные мысли. Что с ней будет, если ее застанут с ним? Разве она сможет скрыть это от Саси и Парзик? После того, что случилось с Кеворком, Саси ее никогда не поймет. Парзик не сможет сохранить эту тайну.

Она почувствовала, как губы капитана легонько коснулись ее щеки.

– Не думай слишком много, Ануш. Поговори со мной. Расскажи мне об этом месте. Что это за церковь?

– Армянская, – ответила она, глядя на купол над их головами. – Ее сожгли, когда моя мать была еще ребенком.

– Она помнит, как это произошло?

– Она была еще очень мала, но говорит, что помнит. Она рассказывала, что на стенах и куполе были золотые росписи.

На куполе были видны лишь пласты отпадающей штукатурки да россыпи конусовидных ласточкиных гнезд.

– Наверное, ветер и дождь разрушили то, что не уничтожил огонь, – сказал капитан, глядя вверх.

– Я рада, что нет никаких росписей.

– Тебе нравится, что церковь превратилась в дом для летучих мышей и птиц?

– Я рада, что никто не смотрит.

– Ты имеешь в виду Силы Небесные? – засмеялся Джахан.

– Не богохульствуй! И не смейся надо мной!

– Я никогда не буду смеяться над тобой! – Капитан сел и обнял Ануш за плечи. – Я люблю тебя, Ануш! Я не помню, какова была моя жизнь до того, как я встретил тебя.

Неожиданные слезы полились из ее глаз.

– Я никак не мог понять, что я делаю в Трапезунде, до этого самого момента. Мне было суждено встретиться с тобой. Тот ужасный день на ферме положил начало прекрасному. Ты стала моим миром, Ануш. Скажи, что ты чувствуешь то же самое!

Она кивнула. Джахан обнял ее и стал целовать более нежно, чем прежде. Лежа на холодном каменном полу, они вытеснили из разума все, что происходило за пределами маленькой церквушки, за пределами деревни, за пределами войны.

Все, что было разумным и целесообразным, отодвинулось на задний план. С эгоизмом влюбленных они думали лишь друг о друге. Ей нравилось то, как он смотрит на нее, как его глаза говорят больше слов, а губы произносят лишь значимые для них вещи.

Ему нравилась ее дикость, отрицание условностей. Влюбленные стали пределами существования друг друга, гражданами собственной страны. Они были влюблены, и, так как любовь эта была запретна и бесконечно ценна, ради нее они пожертвовали всем.

Ануш

– Ты везде расплескала воду! – сказала Хандут. – Возьми швабру и все вытри!

Ануш, только что вымывшая голову, обошла лужу и начала подниматься на чердак.

– Белье Казбека само не постирается! А твоя бабушка, как всегда, делает что хочет, – улеглась спать!

Гохар дремала на кушетке под лестницей.

– Я иду в деревню продавать яйца. К тому времени как я вернусь, все должно быть выстирано!

Хандут повязала голову шарфом и захлопнула за собой дверь.

– Она ушла? – спросила Гохар, приоткрыв глаза.

– Да.

– Хорошо, потому что нам нужно поговорить.

Что-то в тоне бабушки насторожило Ануш.

– Сядь. Я не могу говорить с тобой, когда ты выглядишь так, будто сейчас сорвешься и убежишь.

Ануш взяла стул и села напротив бабушки.

– Я видела тебя. С военным!

Вода стекала с волос Ануш на стул, а потом по его ножке на пол. Она наблюдала, как вода растекается темным пятном по деревянному полу.

– Я пошла на пляж, искала тебя. Тебе повезло, что это была я, а не твоя мать. Судя по всему, он турок, верно?

Ануш кивнула, и бабушка закрыла глаза.

– Я думала… надеялась, что тебе известны некоторые вещи, но теперь мне ясно, что это не так.

– Я знаю, что делаю!

– Ты ничего не знаешь! Как ты могла?! Разве я так тебя воспитывала? Я пыталась оградить тебя от всех тех ужасных вещей, через которые прошла сама, и считала, что мне это удалось! – Она вздохнула. – У тебя есть глаза и уши, Ануш! Тебе хорошо известно, как мы живем! Как ты могла поступить так с собой?! Как ты могла связаться с турком?!

– Джахан – мой друг.

– Ни один турок не может быть другом армянину! Как ты думаешь, почему никто из армян не может купить землю? Может лишь работать на какого-нибудь турецкого землевладельца, пока не станет слишком старым и больным и уже ни на что не будет годен. Наши мужчины годятся лишь в качестве пушечного мяса или для трудовых бригад, и больше ни для чего! Мы для них мулы, Ануш! Они больше ценят собак на улицах!

Под покрасневшими глазами Гохар набрякли мешки, будто она плакала. Ануш никогда не видела бабушку плачущей.

– В каждом поколении армян сжигали, мучили турки, они насиловали армянских женщин, – продолжала Гохар. – Я надеялась, тебе удастся избежать этой участи! Ты образованна и умна, я думала, тебе все ясно. Но теперь… Что ты наделала, Ануш!

– Бабушка… – Ануш встала со стула и опустилась на колени у бабушкиных ног.

Гохар посмотрела на внучку так, будто та выкачала всю ее кровь из вен. Ануш была не в силах это вынести. Она положила голову бабушке на колени, и та начала поглаживать ее по волосам.

– Кто владеет этим домом, Ануш? – спросила бабушка.

– Казбек, – тихо ответила та.

– А кто построил этот дом, в котором ты выросла?

– Наверное, Казбек.

Гохар убрала руку.

– Встань, Ануш. Тебе нужно кое-что узнать.

Они сели за стол друг напротив друга, и Гохар поведала внучке историю дома.

Он был построен дедом Ануш, Арамом. Дом строился на собственной земле, земле, которой владело не одно поколение их семьи. Когда отцу Ануш было девять лет, турки издали указ об удвоении всех налогов, взимаемых с армян. Налоги стали в два раза больше, чем платили фермеры-турки, и в два раза больше, чем могла заплатить семья.

Муж Гохар трудился в поте лица, чтобы собрать необходимые деньги, но их всегда было недостаточно. Землю и дом забрали и продали Казбеку за треть его стоимости. Всю оставшуюся жизнь Арам платил человеку, которого ненавидел за то, что тот получил принадлежавшее нашей семье по праву.

– Это убило его, – заключила Гохар.

– Но Казбек армянин, как такое могло произойти?

– Казбек заключил сделку с дьяволом, и тот за ним присматривает. – Гохар обернулась, будто он мог подслушать, прячась за лестницей, ведущей на чердак. – Та история, которую я рассказывала тебе про мою мать и сестру, – продолжила она, – о том, что их сожгли на костре… это не совсем правда.

Она вздохнула, посмотрела в окно.

– Моя сестра Гарун была незамужней и жила с матерью в Андоке, это возле Сасона. С момента рождения она была не совсем нормальная. Внешне это не проявлялось, но ее разум не развился дальше уровня шестилетнего ребенка, поэтому она, будучи взрослой женщиной, жила вместе с родителями. К тому времени я уже была замужем и жила здесь вместе с твоим дедушкой и двумя нашими сыновьями. Как я часто тебе рассказывала, Андок – очень красивое место. Город расположен у подножья горы Джебин, между горой и городом раскинулся небольшой лес. История, которую я намереваюсь тебе рассказать, произошла в 1894 году. Я отлично запомнила этот год, потому что один из моих сыновей, твой отец Корюн, как раз обручился с твоей матерью. Дело было в августе. Уже много недель не было дождя и стояла ужасная жара.

Султан Хамид, Кровавый, как его прозвали, как раз распустил парламент в Константинополе и приостановил действие Армянской национальной конституции. Конечно, в Сасоне и Трапезунде люди мало интересовались действиями султана. К сожалению.

Как и сейчас, все армянские мужчины ушли. Некоторые были призваны в армию, но большинство просто пряталось из-за резни в Джели-Гузане. Однажды турецкие солдаты прибыли в Сасон. Они собрали всех женщин и детей и погнали их в лес. Женщины думали, что там они будут в безопасности, и не пытались убежать – до того, как солдаты подожгли лес, а тех, кто не сгорел заживо, расстреляли. Мой отец умер во сне за два года до этого, а матери и сестре не так повезло.

Ануш обняла ноги бабушки, не зная, что и сказать. Она не могла до конца поверить в эту историю. А что, если это только легенда, сочиненная, чтобы пугать армянских детей, тем самым защищая их от злых турок? Эту историю Ануш не слышала раньше, Хандут никогда ничего подобного не рассказывала.

– Ты должна это знать, Ануш. Ты должна понимать, что делаешь!

– Я знаю, что я делаю. Джахан не такой!

– Он турок. И способен на такое, чего ты даже не представляешь!

– Если бы ты знала его так, как я…

– Я молюсь Богу, – женщина закрыла глаза, – чтобы я этого никогда не узнала!

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 8 июня 1915 года

Сегодня в первый раз за все время работы Манон не явилась в больницу. Точнее говоря, она пришла утром и сразу же ушла, что весьма меня встревожило. Раньше такого не случалось – она никогда не отсутствовала на работе, ни из-за болезни, ни по какой-либо иной причине. Я забеспокоился.

Было облегчением узнать, что она вывихнула лодыжку, споткнувшись о швабру, вышла из себя и стала кричать на студентку-медсестру Патиль, которая оставила эту самую швабру на полу. Кроме этого все было в порядке.

Поручив Бедросу и Григору посетить последних пациентов, я пошел проведать Манон. Я впервые шел в ее жилище – домик с двумя комнатами позади диспансера, который изначально предназначался для смотрителя. Я постучал, но мне явно были не рады. Голос Манон четко и недвусмысленно велел мне убираться:

– Allez – vous en!

Проигнорировав приказ, я назвал себя, в ответ – продолжительное молчание. Наконец мне велели открыть дверь и войти.

Внутри было тяжело ориентироваться из-за темноты – шторы были опущены. Как только мои глаза привыкли к полумраку, я заметил Манон, сидящую на диване. Ее нога покоилась на пуфике.

Она велела мне открыть шторы, прежде чем предложила сесть.

В свете, льющемся через запыленное окно, я увидел, что комната чистая и уютная, как я и ожидал, однако казалось, что в ней слишком много вещей, хотя мебели было мало – два кресла, раскладной стол у одной из стен, возле него – одинокий стул. Большой исфахан[27] лежал на полу в центре и буйством красок оживлял комнату, но мое внимание привлекла стена за Манон.

Она вся была занята сувенирами: коллекция четок, выполненных из полудрагоценных камней; паранджи различных стилей, в том числе и выглядевшая так, будто она сделана из стали, а на самом деле из отшлифованной кожи; макраме; на одной полке с курильницами выстроились латунные и медные кофейники, на другой – маленькие шейкеры[28] с рынка золота. Были здесь и молитвенные коврики, и миниатюрные иконы – пожалуй, самые ценные предметы в этой комнате. На шелковых нитях висели, будто застывшие в пространстве, серебряные ханджары – короткие изогнутые кинжалы, вложенные в изысканные ножны.

Меня удивили не только все эти предметы, но и то, как Манон выставила их.

Я никогда не считал ее человеком, который интересуется таким вещами, но, похоже, были такие стороны натуры Манон, о которых я не подозревал.

– Мои дети… – сказала она, окидывая взглядом всю эту выставку.

Я спросил у нее про вывихнутую лодыжку, и после того, как я отмел ее невразумительные объяснения, она милостиво позволила мне обследовать ногу. Лодыжка опухла, на ней расцветал сине-зеленый синяк, скорее всего, весьма болезненный. Я посоветовал подержать ногу в холодной воде и пообещал прийти позже, чтобы наложить повязку.

– Я уже держала ее в холоде, а повязку в состоянии наложить сама! – последовала презрительная отповедь.

– Ну что ж, если тебе еще что-то нужно…

– Никаких повязок, вон!

Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять: она дурачится!

– Мурзабей! Ты все еще не простила меня!

– Нет!

– Тогда прими мои извинения и мои поздравления с благоприятным итогом!

– Accepté[29].

Я собрался уходить, но Манон настояла на том, чтобы я выпил стакан виноградного сока. Она кивком указала на угол комнаты, отгороженный занавеской, за которой я обнаружил раковину, полки с посудой, маленький кухонный шкафчик и буфет. Взяв графин с соком, я наполнил два стакана и вернулся к Манон.

Некоторое время мы обсуждали ее коллекцию, особое внимание уделив ханджарам. Я сказал, что Мурзабей умер бы от зависти. При упоминании его имени лицо Манон помрачнело.

– Он убийца и вор! Его не следовало впускать в больницу!

– В больницу любой может прийти, – запротестовал я. – И к тому же я не хочу быть тем человеком, который ему откажет.

По тому, как Манон смотрела на меня, я понял: у нее что-то на уме. Она спросила, как я познакомился с Мурзабеем. Я ответил, что много лет назад я ампутировал ему руку после того, как ему отсекли пальцы. У меня тогда не было выбора, потому что двое его людей наставили на меня ружья, завязали мне глаза и отвели в лагерь Мурзабея, расположенный далеко в горах.

В те времена Мурзабей часто переезжал с места на место и никому не позволено было знать, где он прячется. К счастью для меня, мы оба живы и имеем возможность рассказывать эту легенду.

– Разве не странно то, что он пришел сюда, в больницу? – спросила Манон.

Я сказал, что это действительно несколько странно, но сейчас вообще странные времена и не следует заострять на этом внимание. Манон это не убедило. Она хотела знать, почему преступник беспрепятственно проник в больницу и разбил лагерь под носом у местных жандармов.

Прежде чем я смог ответить, раздался громкий стук в дверь и на пороге возник Пол Троубридж.

Он раскраснелся и был взъерошенным, будто скакал в деревню во всю прыть. Он не сел, не снял пальто и сразу сказал, что пришел сюда, разыскивая меня.

Ему нанес визит губернатор и попросил составить список всех армян, работающих в городской больнице, включая и медперсонал.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Он не объяснил, но это не сулит ничего хорошего. Такие же списки были составлены в Орду и Сивасе.

– Никто не просил меня составить список, но я догадываюсь, зачем это делается. Твой персонал хотят мобилизовать, Пол.

Он посмотрел на меня так, будто я вообще не понимаю, о чем говорю. Все люди в этих списках, сказал он, армяне или греки. Мне это казалось вполне логичным, так как среди работников больницы их было большинство, но Пол сказал, что половина людей в этом списке – женщины.

– Идет война, – сказал я. – На фронте нужны медсестры. Уж точно не сам вали будет исполнять их обязанности!

– Армяне! – воскликнул Пол. – Они забирают только армян и освобождают из тюрем закоренелых преступников! Объясни мне это, Чарльз!

– Мурзабей – преступник! – вставила Манон.

При упоминании имени бандита Пол пришел в еще большее возбуждение. Он хотел знать, при чем здесь Мурзабей, и, прежде чем я смог ее остановить, Манон рассказала ему, что курд побывал в больнице.

– Чарльз, только год назад за голову Мурзабея была обещана награда в две сотни лир. Почему теперь его оставили в покое?

Я не мог ответить на этот вопрос и не хотел выслушивать в очередной раз рассуждения Пола о заговоре турок, поэтому решил вернуться к работе.

– Тебе следует предупредить свой персонал, – сказал Пол, когда я встал, собираясь уходить. – Ты должен их подготовить. Мне жаль, что ты подвернула ногу, Манон, но мне нужно возвращаться в Трапезунд.

Пол и я шли через двор к приемному покою, и у меня создалось впечатление, будто меня проверяли и я не прошел проверку. Пол забрался в седло, категорически отказавшись остаться и поужинать с нами. Я сказал, что могу поговорить с вали и узнать, что происходит, но, похоже, его это совсем не впечатлило.

– Не обижайся, Чарльз, но пойми: ты теряешь время! Передай привет Хетти.

Джахан

Лейтенант и капитан Орфалеа ехали верхом бок о бок, позволив лошадям самим выбирать путь и двигаться неторопливым аллюром вдоль побережья по направлению к Трапезунду. Выехав из тени, отбрасываемой деревьями, на солнечный свет, Джахан посмотрел вниз, на синее, ослепительно яркое море, созвучное его счастливому состоянию. Он вспоминал проведенные с Ануш вечера и прикидывал, когда они встретятся снова. Чуть придержав коня, он откинулся в седле, изучая линию горизонта.

– Все спокойно, лейтенант.

– Как и всегда.

– Вы бы предпочли, чтобы мы уехали с пехотой?

– Я предпочел бы сражаться с русскими. А заготовка провизии – это женская работа.

– Им – приказ исполнять, им лишь идти умирать[30].

Лейтенант непонимающе уставился на него.

– Лорд Альфред Теннисон. Англичанин, поэт, писавший о Крымской войне.

– Не умею читать, капитан. Так и не научился.

– Разве вы не ходили в школу?

– Ходил, но там было слишком много книг. Слишком много слов.

– Вам следовало там задержаться, лейтенант. Все должны уметь читать.

– Сейчас я сожалею, что не научился. Я часто вижу, как вы читаете книгу, и думаю: это, наверное, здорово отвлекает.

– Да, так и есть.

– Хотя вы не читаете сейчас так много, как раньше. И это понятно, учитывая ваши новые развлечения.

– Развлечения? – Джахан удивленно посмотрел на лейтенанта.

– Девушка.

Они остановились у изгиба дороги, спускающейся к морю.

– Люди говорят, капитан.

– Правда? И что же они говорят?

– Что она армянка. И прочие вещи, которые вы не хотели бы услышать.

Джахан взглянул на раскинувшееся внизу море.

– Заслужить доверие этих людей очень сложно, капитан, а утратить легко.

– Я не испытываю уважения к мужчинам, которые ради забавы подвешивают маленьких мальчиков.

– Вы не можете сами отбирать солдат. Хорошие или плохие, но они ваши подчиненные. – Лейтенант вытер рукавом пот со лба. – Я просто говорю об этом ради вашего же блага, капитан!

– Она в опасности?

Лейтенант пожал плечами:

– Идет война. Ни одна женщина не может быть в безопасности.

Они вновь тронулись в путь, больше не возвращаясь к этой теме.

Ануш

Ануш терпеть не могла ходить в дом Казбека. Доставка выстиранного белья в этот мрачный дом была самой неприятной ее обязанностью. Дом располагался в укромном месте, в лесу. Гохар говорила, что Казбек построил его там, чтобы обделывать свои грязные делишки подальше от любопытных глаз и Божьего ока.

Приближаясь к дому, Ануш посматривала по сторонам – нет ли поблизости Хусика. У него была привычка беззвучно подкрадываться к ней, всегда предугадывая ее появление, хотя она ходила сюда не в одно и то же время.

– Ануш!

– Хусик! Не подкрадывайся так ко мне!

– Наверное, думала, что меня здесь нет? Иначе не была бы так разочарована!

Он пятился, не сводя с лица Ануш взгляда своих болотного цвета глаз. Было что-то новое в выражении его лица, что-то хитрое, и смотрел он более смело. Ануш удобнее перехватила узел с бельем.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты знаешь, почему я здесь, Хусик!

– Пойдем со мной! Есть место, которое я хочу тебе показать.

– Не сегодня.

– Да ладно, ты же на самом деле хочешь этого!

Он искоса поглядывал на нее, пытаясь изобразить улыбку, и Ануш почувствовала себя неуютно. Дом Казбека был еще достаточно далеко.

Ануш пошла чуть быстрее, когда Хусик стал идти с ней нога в ногу.

– Это секретное место, Ануш. Может стать нашим секретом. – Его дыхание было горячим и оседало каплями на ее щеке. – Разве тебе не любопытно? Тебе не хочется узнать, что это за место?

– Хусик, ты мешаешь мне.

Ануш сошла с дороги на узкую тропинку, которая шла вдоль леса. Хусик последовал за ней.

– Ты все знаешь про мальчиков, Ануш? Про других мальчиков? Я не такой, как они. Я лучше их всех! – Одной рукой он похлопывал себя спереди по штанам. – Я знаю, что тебе нравится, Ануш! Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.

– Ты мешаешь мне идти, Хусик.

– Я могу тебе еще сильнее помешать.

Его полные, девичьи губы приоткрылись, глаза угрожающе засверкали. «Это всего лишь Хусик, – успокаивала себя Ануш. – Глупый, безмозглый Хусик». Но она была напугана, и он чувствовал это.

Он прижался к ней, и через ткань юбки она почувствовала его возбуждение.

– Да ладно, Ануш…

– Отстань от меня! – Ануш оттолкнула его узлом с бельем, и Хусик упал на землю.

– Хусик! – Казбек стоял на пороге дома, наблюдая за ними. – Вставай и иди сюда!

Парень усмехнулся, снова похлопал рукой по штанам, потом встал и исчез за домом, чтобы избежать побоев отца.

Лицо Ануш горело. Она поднялась на крыльцо и передала отцу Хусика узел с чистым бельем.

Четки на запястье Казбека щелкнули, когда он взял узел. Он развернулся, намереваясь войти в дом.

– Это в счет оплаты, эфенди, – окликнула его Ануш.

Казбек повернулся к ней. Это был крупный мужчина с длинным торсом и скошенными, как у кирки, широкими плечами. В отличие от мутных глаз его сына, глаза Казбека были ясные, как стекло, и мерцали серо-желтым цветом. У отца и сына были одинаковые волосы, похожие скорее на шерсть зверька, чем на волосы человека. Но если волосы Хусика торчали, как иглы у дикобраза, то Казбек зачесывал волосы назад и смазывал их маслом.

– В счет оплаты? Может быть, нам следует обсудить оплату за три месяца, которую должна мне твоя мать? – Он улыбнулся, его зубы были темнее кожи лица. – Я устал от ее обещаний. Скажи ей, что я хочу увидеть деньги! И скажи, что мое терпение заканчивается!

Ануш спустилась с крыльца, пошла по тропинке и, как только дом исчез из поля зрения, сразу же побежала.

* * *

Запах плова, доносящийся из корзины, еще больше разжигал аппетит у не утолившей голод Ануш. Блюдо, которое приготовила ее мать, было сочным и нежным – рис с грибами; усиливал вкус хорошо поджаренный лук. Было очень сложно остановиться и не съесть все до последнего зернышка риса, но она пообещала Саси и Хават, что оставит немного для них и их матери.

Направляясь к ферме семьи Таланян, Ануш размышляла, каково это – встать из-за стола сытой, будучи уверенной, что больше не можешь съесть ни кусочка. До того как в деревню пришел голод, она всегда наедалась досыта, но, как и большинство местных жителей, уже так давно недоедала, что и не помнила, каково это – быть сытой.

Было бы хорошо иметь вдоволь еды, но на самом деле это не было для нее так уж важно – с тех пор, как у нее появился Джахан. Она пыталась не заглядывать дальше их следующей встречи, следующего поцелуя, но думала и о будущем.

Скоро Джахан уйдет на войну, и ничто не сможет это изменить. Что она будет делать без него? Ей не удастся вернуться к прежней жизни. Она хотела, чтобы ее жизнь осталась такой, какая она есть, о какой можно только мечтать. Ануш была счастлива.

Единственное, о чем она беспокоилась, – что может забеременеть, но Джахан обещал, что позаботится об этом. Он сказал ей, что все знает про это. Она ему верила.

Впервые увидев, как он надевает свое «устройство» и завязывает ленточки, она смеялась. Это напоминало мешочек из козьей шерсти, такие деревенские женщины использовали при изготовлении творога и сыра. Джахан также научил ее спринцеваться настойками квасцов и хинина.

За всю жизнь Ануш не украла и горсти муки, но она не хотела рисковать, поэтому начала потихоньку брать и квасцы, и хинин в небольших количествах, когда Малик уходил домой.

Ее мать могла бы сказать, что ее дочь стала воровкой и шлюхой, и впервые за все время ее бабушка согласилась бы с ней.

Приближаясь к ферме, Ануш увидела людей, толпившихся во дворе и слонявшихся между постройками. В центре стояла Саси, с одной ее стороны стояли доктор Стюарт и госпожа Таланян. Соседи – семья Хизарс, госпожа Эгоян, молодая вдова, живущая по другую сторону фермы, – разговаривали с сыновьями доктора, Томасом и Робертом. Что-то случилось.

– Хават пропала, – сообщила заплаканная Саси, бледная как снег. – Ее нет весь день. И никто ее не видел.

– Я видела ее у ворот этим утром, – сказала Ануш, – когда шла в больницу.

– Она пошла рано утром проверить, как там куры, и мы подумали, что потом она, как обычно, пошла гулять. Но она не вернулась к завтраку, я пошла ее искать и не нашла. Что-то случилось, Ануш! Знаю, что это так!

– Ее найдут. Она, скорее всего, далеко забрела и заблудилась.

Собравшихся во дворе семьи Таланян охватило беспокойство. Хават никогда не уходила далеко от дома без Саси и никогда не пропускала ни одного приема пищи.

– Создадим поисковую бригаду, – решил доктор Стюарт. – Саси и ее мать останутся дома на случай, если Хават вернется. Ануш, тебе следует остаться с ними.

– Я хочу помочь в поисках, доктор. Я знаю несколько мест, куда Хават ходила с Саси. Я могу отвести вас туда.

– Хорошо. Начнем с дороги, ведущей в деревню.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 16 июня 1915 года

Я задавался вопросом, должен ли я писать о событиях, участником которых стал сегодня, потому что у меня нет никакого желания вновь переживать все это, но это такое варварство, такая бесчеловечность, что я не могу это проигнорировать.

Хават Таланян, молодая армянка с монголоидными чертами лица, живущая на окраине деревни, пропала, выйдя из дома сегодня утром.

Я зашел на ферму с обычным визитом – навестить ее мать, которая страдала хронической депрессией, – и обнаружил женщину очень возбужденной. Она утверждала, что ее младшая дочь похищена.

Еще одно событие в длинной веренице невзгод, обрушившихся на эту семью, так сильно нуждающуюся и во многом зависящую от сострадательности окружающих.

Старшая из двух сестер Таланян, Саси, сказала, что Хават не вернулась после того, как пошла покормить кур, и соседи выразили желание помочь искать ее.

Я был совершенно уверен, что Хават просто пошла прогуляться, заблудилась и вскоре мы найдем ее целой и невредимой.

Мы решили разделиться на группы, но увидели, что к нам со стороны моря приближаются двое вооруженных турецких военных.

Я узнал капитана Орфалеа и лейтенанта. Капитан спросил, что происходит, и я рассказал ему о пропавшей девочке.

Лейтенант заявил, что мы устроили «несанкционированное собрание» и должны немедленно разойтись, но, к моему удивлению, капитан вызвался нам помочь в поисках.

Он велел лейтенанту присоединиться к той группе, которая направлялась к деревне, остальные решили искать девочку на побережье.

Договорились, что та группа, которая найдет Хават, пошлет гонца сообщить об этом. Дело близилось к вечеру, но поиски все еще не дали результата.

Ануш осмотрела все укромные места на берегу, но безуспешно. Капитан проехал полпути до Трапезунда, но также ее не нашел.

Члены нашей группы прошли по всем тропинкам, ведущим через лес в город, но не нашли и следа девочки, она, казалось, просто растворилась.

Стало смеркаться, и, как только мы решили отложить поиски до утра, капитан заметил, как что-то движется по краю леса.

– Там! – сказал он. – Среди деревьев!

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, на что он смотрит, и, прежде чем я успел что-нибудь произнести, капитан Орфалеа достал пистолет.

Ануш закричала, увидев, что Хусик, зверолов, медленно выходит из полумрака. Капитан приказал ему выйти на дорогу, я поддержал его, попросив юношу выйти, и заверил его, что здесь ему ничто не угрожает.

Я объяснил капитану, что Хусик работает на меня, он зверолов и знает эти леса лучше, чем кто-либо другой. Но Орфалеа не опустил пистолет, а рука Хусика замерла на рукоятке ножа, который он носил на поясе. Он был чрезвычайно взволнован, его взгляд метался с одного лица на другое.

– Вы ищете не в том месте, вам никогда ее не найти!

Я спросил его, видел ли он пропавшую девочку, но, похоже, его больше интересовала Ануш. Он уставился на нее с неприкрытой враждебностью.

– Хусик, если ты знаешь, где девочка, пожалуйста, скажи нам, – снова попросил я.

– Ему я ничего не скажу! – заявил он, вперив взгляд в капитана.

Я пытался образумить парня, но он отказывался говорить. Было ясно, что капитан считает его виновным в исчезновении девочки, он все продолжал допытывать его, что он с ней сделал.

Ануш умоляла зверолова помочь найти Хават, но тот только смеялся, да и вообще вел себя нагло.

– Я так много знаю! – хвалился он. – И так много могу рассказать!

– Отвечай на вопрос! – заорал капитан. – Что ты с ней сделал?

– С ней? Что ты сделал?!

– Достаточно! – воскликнул я, становясь между ними. – Последний раз спрашиваю, Хусик, ты видел девочку или нет?

Парень, полуобернувшись к лесу, навострил уши, будто прислушиваясь к чему-то.

– Я не видел ее. Я лишь слышал шум. Вот и все.

– Какой шум?

– Крики. Так кричит зверь, попавший в капкан. Только это был не зверь.

Ануш побледнела, капитан был явно настроен скептически, но я знал: мне парень не будет лгать.

– Где именно ты слышал эти крики? – спросил я.

– Я могу не вспомнить.

– Пожалуйста! – взмолилась Ануш. – Мы не можем оставить ее там.

Охотник снова замолчал, я начал уставать от этих прений. Я снял шляпу и вытер пот со лба. Было все еще жарко, и москиты безумствовали.

– Послушай, Хусик, – снова заговорил я, – если мы не найдем Хават, она, скорее всего, умрет. У нее нет способности, в отличие от тебя, выживать в лесу. Ты единственный, кто может ей помочь.

Я не знал, как он на это отреагирует, но он вдруг развернулся и исчез за деревьями. Капитан, Ануш и я поспешили за ним.

В свете фонаря тропинка была едва видна, но Хусик не сбился с пути ни разу. Повернув резко на восток, он сошел с тропы и стал пробираться через кусты, низко нависающие ветви и упавшие деревья. Нам нужно было идти быстро, чтобы не потерять его из виду, мы спотыкались, ветки царапали нам лица и руки.

Постепенно тьма в лесу стала чуть менее густой, и то, что сначала я принял за просеку, превратилось в широкую проездную дорогу, идущую через лес. Дорога поросла мхом, деревья простирали над ней свои ветви, но было ясно, что когда-то это была подъездная аллея, и она наверняка вела к какому-то строению.

Хусик двигался по дороге, которая сворачивала на юг, и постоянно озирался, будто не хотел терять нас из виду. Вдруг он резко остановился и стал ждать нас.

– Здесь, – сказал он, вытягивая вперед руку, – здесь я слышал крики.

В конце проезда, скрытый лесом со всех сторон, стоял деревянный двухэтажный дом, вернее то, что осталось от дома.

Крыша просела так сильно, что сломанные балки валялись на полу второго этажа. Только одни ставни свисали с ржавых петель.

Окна без стекол давно деформировались, плющ обвил их со всех сторон и даже пророс сквозь рамы. Из каждой ниши и трещины выглядывала трава.

Ануш, капитан и я вошли через дверной проем, а Хусик остался снаружи, будто это бывшее жилище человека было противно ему.

Внутри мне понадобилось время, чтобы глаза привыкли к темноте.

Первый этаж был целее второго, хотя в некоторых местах потолок разрушился, как и стены, разделяющие комнаты. И все же можно было представить, каким этот дом был когда-то.

Заброшенный дом, наполненный запахами птичьего помета, плесени, мокрой глины и чего-то еще.

– Дальше этого места сигаретные окурки не валяются, – отметил капитан, – еще дюжина лежит здесь, около двери. О, что за черт?!

Я повернулся и увидел, как он пытается отряхнуть от чего-то подошву своего ботинка. Пока я озирался, он отшвырнул это ногой. Я был не в состоянии избавиться от ощущения, что это зловещий дом.

Деревья, темнота, тошнотворный запах разложения. И затем я услышал это. Первый звук, слабый и жалкий, как стон раненого животного…

– Идите сюда! – позвал капитан, указывая на то, что когда-то было лестницей.

Я добрался туда первым.

– О господи боже мой!

Кто-то пошевелился возле меня, и я вытянул руку, чтобы помешать этому человеку пройти:

– Стойте! Не подходите!

Это была Ануш, она стояла рядом, глаза ее расширились, а лицо в зеленоватом полумраке было бледным, как у призрака.

Хават лежала на спине, нижняя часть ее тела и грудь были полностью обнажены. Ноги были разведены, одна нога была согнута под неестественным углом.

Одежда под бедрами была пропитана кровью, лужицы жидкости светлого цвета застыли у нее на животе, бедрах и груди. Руки были связаны за спиной одним шнурком из ее ботинка, а другой ботинок все еще был на ноге. Эти ботинки сегодня утром крепко зашнуровала ее сестра.

Внезапно дом наполнился ужасным шумом.

Глаза Хават широко распахнулись, и из ее рта вырвались вселяющие страх звуки.

Она дернулась, но сдвинуться с места не могла. Ее нога билась о скрипучий пол, похожий на бульканье крик рвался из груди.

Хусик стоял, уставившись на нее, но она с ужасом смотрела на капитана.

– Выйдите! – гаркнул я. – Ваша форма пугает ее! Выйдите, капитан!

Но капитан стоял, будто пригвожденный, и не мог отвести взгляда от девочки. Он смотрел на ее лицо, на подбородок, залитый темной, черной кровью.

– Да будет милосерден Аллах! – прошептал он. – Ее язык… они вырезали ей язык!

– Капитан, выйдите! Немедленно!

Он пересек комнату и подошел к окну. Опершись на толстую деревянную раму, он нагнулся, и его вырвало.

Ануш немного пришла в себя, стала на колени возле Хават и нежно поглаживала ее по растрепанным волосам.

Крики утихли и перешли в тихие рыдания, как только Хават узнала подругу.

Как можно осторожнее я попытался выпрямить поврежденную ногу, но девочка громко застонала от боли.

– Бедро вывихнуто, – сказал я.

Из кармана пальто я достал бутылочку с настойкой опия, которую всегда ношу с собой, и снял крышку.

– Это от боли, – сказал я Хават, – я налью немного тебе в рот. Настойка чуть горчит, но тебе станет легче.

Она скривилась, когда настойка достигла горла, а ее рука потянулась к Ануш. Через пару минут она затихла.

У задней стены лежала старая дверь, нам удалось положить Хават на нее. Ножом Хусик проделал отверстия в двери и продел в них веревку, чтобы мы с ним могли тащить дверь за собой, как санки.

Хават не произносила ни звука. Она не сводила глаз с Ануш, будто боясь, что ее ангел милосердия исчезнет.

Ануш

Вода сомкнулась над головой Ануш, когда она нырнула, преодолев полоску ила. В благословенной тишине она плыла в шелковой зеленой толще воды, пока ей не пришлось вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха.

Она была одна в бухте, Джахан не смог вырваться, чтобы встретиться с ней. Несмотря на то что он просил ее никуда не ходить одной, Ануш отправилась к морю – она нуждалась в успокоении, которое оно давало ей.

Когда бы она ни проходила мимо леса, перед ее глазами возникала Хават, лежащая в грязи, и запах мучителей, исходящий от ее тела.

Случившееся напугало Ануш. Жестокость содеянного. Она закрыла глаза и снова нырнула.

Слухи о насилии, совершенном над Хават Таланян, быстро распространились. Кроме самой жертвы, больше всего эта трагедия затронула Саси. Подруга Ануш стала тенью самой себя, она страдала и молчала, как будто это она, а не Хават была обречена на безмолвие.

Она винила себя в произошедшем, и никто не мог убедить ее, что это не ее вина.

Мать Саси сохраняла самообладание. Госпожа Таланян наконец покинула свою спальню и выхаживала Хават, делая для нее все возможное. Она крепко держала дочь, когда доктор Стюарт вправлял бедро. Именно она заново учила ребенка ходить, кормила ее супами и бульонами, пока не спал отек с обрубка ее языка. Но никто, ни мать, ни сестра, и вообще ни одна живая душа не могли убедить Хават покинуть дом и уйти из-под защиты его старых облупленных стен.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 23 июня 1915 года

Издевательства над Хават Таланян завладели умами всех жителей деревни. Люди все говорят и говорят, будто разговорами можно стереть произошедшее. Ради нашего общего блага мне хотелось бы, чтобы это было так просто.

Мне удалось вправить бедро Хават, и все повреждения на ее теле постепенно заживали. Но состояние ее психики ужасно. Она стала несдержанной и беспрестанно кричит, если ее оставляют одну. Я не посвящал Хетти в жуткие детали и заметил, что сам стал очень осмотрительным.

Рассказы Пола о списках смерти и погромах армян расстраивали жену.

Так получилось, что она сама узнала о совершенном насилии, потому что об этом все говорили и у всех было собственное мнение относительно того, кто это сделал.

По ночам на улицу старались не выходить. Люди покрепче запирали двери своих домов, некоторые забрали детей из школы.

Нашим детям мы запретили шататься за пределами дома, что стало для них идеальным поводом бездельничать. Но мы по крайней мере знали: они в безопасности.

Хетти добилась того, что всех продолжавших учебу школьников провожали и в школу, и из школы. Саму ее всегда сопровождал Махмуд Ага, если она шла к пациентам, живущим за пределами деревни.

Я очень боялся за жену. Я не мог понять, как может человек сотворить такое с ребенком.

Ашен Налбадян утверждал, что видел группу солдат возле леса тем утром. Капитан Орфалеа уверял меня, что все его люди провели день за выкапыванием выгребных ям.

Могу ли я верить словам капитана? Учитывая его реакцию, когда он увидел Хават, я думаю, что его люди здесь ни при чем, по крайней мере, ему ничего не известно об их похождениях. Тогда возникает вопрос: какие солдаты могут быть виновны в этом злодеянии?

Это напомнило мне о приглашении, которое мы получили на прошлой неделе.

Один высокопоставленный турецкий офицер, капитан Ожан, пригласил Хетти и меня отужинать в его доме в Трапезунде.

Вторая жена капитана наблюдается у Хетти, будучи беременной его первым ребенком, и я встречал капитана Ожана раз или два в особняке губернатора.

Это маленький человек со светлыми волосами, большими амбициями и всегда бездонными карманами.

Его фаэтон подобрал нас в предместье города, а конюх отвел наших лошадей в конюшню. Дом был большим и впечатляющим. Его окружал великолепный сад, на участке возле дома выращивали цветы и овощи. Оранжерея, бассейн с золотыми рыбками и стая голубей придавали поместью истинно викторианский шик.

Капитан встретил нас в вечернем костюме, провел в гостиную и предложил мне дорогой импортный виски, хотя сам его не отведал. Старшая из двух его жен, маленькая застенчивая женщина в хиджабе и простом черном платье, накрыла стол к ужину и, отозвав Хетти в сторону, спросила, правильно ли она это сделала.

Беременная жена тоже была в хиджабе, но ее платье было более европейского кроя, а из-под подола выглядывали яркие туфли. Женщины хорошо ладили, и Хетти провела большую часть вечера с ними, а Ожан тем временем показывал мне свое имение.

Большую часть земель он унаследовал от отца, но расширил границы владений, скупая прилегающие участки, на которых выращивал виноград, оливки, фундук и разводил крупный рогатый скот и овец.

Во владениях Ожана, похоже, не было никаких проблем с едой для скотины и с поливом, было много работников на ферме, несмотря на то что мужчины по всей стране были мобилизованы.

В целом мы с Ожаном нашли общий язык. Он был образованным человеком и интересовался современной медициной, но мне он не понравился – очень высокомерный, в обращении со слугами и женами проскальзывала привычная жестокость.

Когда мы уже собрались уходить, Ожан не нашел нужным скрыть свое раздражение из-за того, что мы не остались дольше. Он сказал, что уже отдал необходимые распоряжения, чтобы мы с ним могли поохотиться на куропаток в горах. Я поблагодарил его, но извинился, сославшись на неотложные дела в больнице, и мы уехали. Хетти слышала, как он наказал старшую жену громким шлепком за то, что она, по его мнению, не сумела справиться со своими обязанностями и произвести должное впечатление.

Джахан

– Я хочу знать, кто это был!

– Капитан, сэр…

– Я хочу, чтобы вы узнали, виновны ли в содеянном солдаты из моего подразделения!

– Господин, это могли быть и жандармы! Нет доказательств, что это были солдаты.

– Это были мужчины в форме, и это все, что мне известно. Если это были солдаты, я хочу знать их имена и звания – каждого, кто в этом участвовал!

Лейтенант Кадри замолчал.

– Если у вас ничего не получится, я хочу, чтобы вы нашли того, с кем люди будут говорить. Кого-то, кому они доверяют. Используйте свои связи в жандармерии, если потребуется. И проверьте еще раз, где был капрал Ханим в тот день.

– Вы сами его здесь видели, господин.

– В любом случае проверьте еще раз! И доложите мне! Обо всем, что узнаете, вы поняли меня? Как только вы что-то узнаете, сразу сообщите!

– Капитан, кто бы это ни сделал, ему не понравится, если на него донесут свои.

– Вы должны быть осторожны, но я даю вам слово: ваше имя не будет упомянуто.

– Дело не в этом, господин; отовсюду, в том числе и из Трапезунда, доносятся слухи об аналогичных историях. Это не единственный такой случай.

– Они напали на полоумную девочку! Мы солдаты Империи, а не дикие звери в поле! Я хочу, чтобы мои люди вели себя достойно!

– Со всем моим уважением, господин, вы это не сможете остановить. Накажете одних, но останутся другие. Нравится вам это или нет, но людей поощряют поступать подобным образом.

– Вести себя как звери?

– К армянам относятся как к угрозе, сэр. Чем о меньшем их количестве придется беспокоиться правительству, тем лучше.

Капитан холодно посмотрел на лейтенанта.

– Я лишь повторяю то, о чем говорят люди, сэр. То, что им говорят.

– Лейтенант, я надеюсь, вы понимаете меня, когда я говорю, что у меня есть свои причины желать знать имена насильников. Меня не особо волнует, как вы добудете эту информацию, но я хочу знать имена всех. Абсолютно всех!

* * *

Джахан сидел за столом в комнате, которую он использовал как кабинет. В ней было прохладно – в здании были толстые каменные стены, ее окна выходили на северо-восток, и полуденное солнце сюда не заглядывало. В комнате не было другой мебели, кроме расшатанного стола, стула и деревянного сундука, в котором хранились различные документы. В стену были вбиты гвозди, на которые Джахан вешал свою одежду.

Строения, расположенные на окраине деревни, были когда-то мукомольным заводом и зернохранилищем, но теперь использовались в качестве казармы и склада для провианта, который собирало подразделение капитана с момента прибытия.

Большинство собранного провианта, а его было немного, вскоре будет отправлено в Ван, к границе с Персией, для Третьей армии.

Отложив лист бумаги, лежавший перед ним, Джахан оставил попытку написать письмо домой. Казалось нелепым писать письма, когда он не получил в ответ ни одного и не знал, доставлены ли все его предыдущие послания. Да и к тому же он никак не мог сосредоточиться.

С тех пор как Джахан наступил на язык той девочки, он не мог обрести душевный покой. Воспоминания о ней, лежащей в том ужасном месте, не оставляли его. Ее истерзанное тело, нагота, стыд. На ее месте могла оказаться любая девушка, и даже… одна-единственная.

Стук в дверь прервал его невеселые размышления, вошел лейтенант Кадри. Выражение его лица было весьма угрюмым.

– Есть новости?

– Есть имена. Все мужчины, виновные в произошедшем, – солдаты, но не из нашего подразделения.

– Слава Аллаху! Где они базируются?

– В Трапезунде.

– Кто их командующий?

– Капитан Назим Ожан.

– Сын генерала Ожана? Его отец – советник немецкого атташе. Спасибо, Ахмет. Я напишу ему. А позднее нанесу ему визит.

Лейтенант не сдвинулся с места.

– Что-то еще?

– По поводу посещения капитана Ожана, сэр. Вы, конечно, можете к нему съездить, если желаете, но вы попросту зря потратите свое время.

– Я предполагаю, вы объясните мне почему.

– Потому что Ожан был одним из них.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 30 июня 1915 года

На этой неделе я дважды выезжал за пределы деревни, первый раз – по вызову. Должен признать, я более чем обеспокоился после второй поездки.

Я поехал к вали. Разговоры Пола о черном списке армян набирают обороты в определенных кругах, и Хетти начинает верить этим историям. Она полагает, что мы должны использовать наше влияние на местные власти, чтобы обезопасить больницу и армян, живущих в деревне, хотя она знает мое отношение к «теориям» Пола.

Тем не менее ради нашего душевного спокойствия я согласился поговорить с вали.

Губернатор был в более мрачном настроении, чем обычно, и с негодованием опроверг все слухи. Нападение на девочку расследуют, а списки армян – скорее формальность, сказал он, начальный этап переписи всего населения страны.

Я вздохнул с облегчением, за много месяцев впервые мне стало так легко на душе. Пол на все слишком остро реагирует, это ему свойственно. Я решил, что необходимо немедленно с ним переговорить, чтобы расставить все точки над «и».

Уже несколько недель Пол к нам не приезжал, что было весьма необычно, поэтому я сам поехал в Трапезунд навестить его.

В больнице мне сказали, что он оперировал всю ночь и сейчас отдыхает дома.

Как и Манон, Пол жил на территории больницы, в отдельной, скудно меблированной комнате на последнем этаже. Я обнаружил его сидящим на кровати, полностью одетым и небритым. Судя по всему, он недавно проснулся. Я извинился за вторжение и попросил его не беспокоиться. В отличие от комнаты Манон, здесь не было ни чисто, ни уютно. Ничего личного, никаких картин или украшений, только запах немытого тела и старых окурков. Пол рассеянно огляделся, осмотрел пол и похлопал себя по карманам. Он нашел свой портсигар в кармане белого халата и прикурил сигарету. Я был в ужасе – как же он исхудал! Немытые волосы прилипли к голове, а лицо было бледным, как у шахтера.

Я сказал, что мы недоумеваем, почему так давно его не видели. Пол попросил передать Томасу, что он не забыл о его дне рождения и обязательно придет. Я предложил ему самому это сказать, но Пол заявил, что не может сейчас уехать.

– Кто-нибудь из персонала больницы может тебя подменить. Возьми несколько выходных, – предложил я. – Ты всегда советуешь мне проще ко всему относиться.

Запрокинув голову, он выпустил длинную струю дыма в потолок, а потом упал на подушки.

– Никого больше нет, Чарльз, их всех забрали, – сказал он.

Он сообщил, что всех врачей, работавших в больнице, забрали, за одним исключением – профессору Левоняну разрешили остаться, потому что он наблюдает одну из жен вали.

Это было совершенно бессмысленно. В городской больнице штат в пять раз больше, чем в моей, здесь несколько операционных, а кроме этого есть еще ортопедическая клиника и санаторий для туберкулезных больных.

Все это не может функционировать, если уменьшить количество работников, а два врача – это просто катастрофа. Я спросил его, что именно он имел в виду, сказав «забрали»?

– Список. Имена всех этих людей были в списке.

Теперь я начал понимать. Как обычно, он превратно истолковал факты. Мне было совершенно ясно, что произошло.

– Их призвали в армию! – заявил я. – Как я и предполагал!

Я спросил его, по-прежнему ли работают медсестры, он ответил утвердительно, что еще больше укрепило меня в моей правоте. Затем я рассказал о своем визите к губернатору, о том, что его чиновники собирают статистику для переписи.

Пол на это никак не отреагировал. Он продолжал таращиться на окрашенный в коричневый цвет потолок.

– В Империи никогда не проводилась перепись населения, Чарльз, – сообщил он. – Что заставляет тебя думать, что правительство займется этим сейчас?

Я ответил, что, скорее всего, это как-то связано с численностью войск, но Пол сказал, что для переписи у Империи нет ни ресурсов, ни рабочей силы, да и никто в здравом уме не станет заниматься переписью населения во время войны.

Я засмеялся.

– Да ведь это Турция, Пол! – воскликнул я. – Кто сказал, что здесь нужно искать логическое объяснение всему происходящему?!

Внезапно он рывком поднялся и сел, уставившись на меня. Его взгляд был такой жесткий, что я думал, он ударит меня.

– Это твое любимое выражение, не так ли, Чарльз? Это Турция!

Мне не понравился его тон и то, что он подразумевал, но я напомнил себе, что он много работал и очень устал.

Будто в подтверждение этого он завел разговор в странное русло, и я не сразу понял, к чему он клонит.

Он говорил о введении военного положения, о банках, отказывающихся выдавать депозиты, о том, что почтовая служба не функционирует.

– Но на самом деле мы же все знаем, что почта всегда здесь работает кое-как! Это же Турция! – улыбнулся Пол.

После этих слов я решил встать и уйти, но он еще не закончил. Дотянувшись до стакана, стоявшего на бюро, он потушил в нем окурок.

– Все, что происходит вокруг тебя, Чарльз, происходит в военное время. Всему ненормальному придается видимость нормального. Но это… – он вытащил клочок бумаги из-под стакана и протянул его мне, – это список армян, написанный турком, служащим у меня в больнице, специально для губернатора, и это не имеет никакого отношения к войне. Это список смерти.

Я посмотрел на него, наверное, слишком недоверчиво, потому что он смял листок в кулаке и поднялся на ноги.

– Ты знаешь, что происходило в Константинополе!

– Это совсем другое!

– История имеет привычку повторяться! Война – это именно то, чего ждали турки! Прекрасная возможность стереть с лица земли целый народ!

– Это полная нелепость!

– Это уже происходит, Чарльз! Даже в деревне!

Я не знал, что сказать. Я был ошеломлен. Что случилось с этим человеком? Единственное разумное объяснение – он плохо себя чувствует. Гнев покинул меня, и я стал умолять его пожить у нас.

– Левонян справится сам в течение нескольких дней, – сказал я. – Хетти и дети будут очень рады тебя видеть.

Он потянулся за белым халатом и надел его. Без лишних слов он пошел к двери, открыл ее. Я думал, он обернется. Я был уверен, что он не может просто так уйти, но он лишь кивнул, и мне ничего не оставалось, кроме как проводить его взглядом.

Капитан Джахан Орфалеа

Мушар Трапезунд 24 июня 1915 года

Энверу Паше,

Министру обороны

Министерство обороны,

Константинополь

Сэр,

Я пишу в надежде привлечь Ваше внимание к преступлению, совершенному в окрестностях Трапезунда две недели назад. Это насилие, содеянное солдатами Империи, пятнает имя каждого мужчины, который с гордостью носит турецкий мундир.

Жертвой нападения стала армянская девочка, ее похитили и изнасиловали. Устав издеваться над ней, они отрезали ей язык и оставили ее в заброшенном доме, где она в результате поисков и была обнаружена.

Я не буду описывать детально ее плачевное состояние, скажу лишь, что было бы милосерднее, если бы она умерла. Жители деревни, с которыми мои подчиненные нашли общий язык, в ужасе, они отказываются сотрудничать с нами, помогать заготавливать провизию.

Как человек, давший клятву преданности своей стране и гордый тем, что служит ей, я не мог допустить, чтобы это преступление осталось без внимания.

Эти мужчины опозорили мундир и обесчестили не только себя, но и своих товарищей. Я знаю, Вы дадите соответствующую оценку этому отвратительному поступку, на какой способны только трусы.

Прилагаю список имен виновных, включающий и имя их командира, который тоже был с ними.

Остаюсь преданный Вам,

Капитан Джахан Орфалеа

Капитан Джахан Орфалеа

Мушар Трапезунд 30 июня 1915 года

Энверу Паше,

Министру обороны

Министерство обороны,

Константинополь

Сэр,

Не получив ответа на мое последнее письмо касательно произошедшего в окрестностях Трапезунда, я сделал вывод, что оно еще не удостоилось Вашего внимания. Я уверен, что Вы хотели бы знать об этом происшествии, поэтому вновь прилагаю список участников этого страшного преступления.

Остаюсь преданный Вам,

Капитан Джахан Орфалеа

Джахан

Джахан и Ануш лежали в объятиях друг друга в полуразрушенной церкви. Снаружи уже почти стемнело, бриз был теплым и благоухал морем. Они наблюдали за тем, как сгущаются сумерки.

– Мне не нравится, как он смотрит на тебя.

– Кто на меня смотрит? – поддразнила она Джахана.

– Ты знаешь, кого я имею в виду.

– Это всего лишь Хусик. Он решил, что должен оберегать меня.

– Он одержим тобою, а оберегать тебя должен я!

– Ну конечно, – отозвалась Ануш и наклонилась, чтобы поцеловать его.

В тот вечер он был угрюмым и раздражительным. События прошедших недель были все еще свежи в памяти, и то, что Ануш ежедневно подвергалась опасности, беспокоило его.

Джахан понимал, что это сумасшествие – встречаться в руинах, но не видеться с любимой было просто невыносимо. То, что они делали, было неправильным по многим причинам, но Джахан был не в состоянии мыслить здраво.

Он пытался найти способ справиться с ситуацией, но если таковой и существовал, то ускользал от него. После произошедшего он не мог ожидать, что Ануш будет продолжать приходить на свидания, да и он не смог бы жить, если бы кто-либо причинил ей вред.

Должен быть выход, какой-нибудь способ обезопасить ее жизнь и не расставаться. Нежданно-негаданно возникло идеальное решение:

– Выходи за меня замуж!

Ануш села, кровь прилила к ее щекам.

– Никто лучше меня не сможет защитить тебя! Выходи за меня замуж!

Джахан не видел выражения ее лица. Похоже, в первую минуту девушка была шокирована, но затем поджала губы и отодвинулась от него.

– Ты хочешь жениться на мне, потому что ревнуешь к Хусику?

– Нет. Ну да, но это не…

– К зверолову?

– Он армянин и имеет больше прав быть с тобой, чем когда-либо будет у меня!

Ануш вздохнула:

– Мы не можем изменить то, что мы те, кто мы есть, Джахан.

– Почему нет? Почему у необразованного крестьянина есть право быть с тобой, а у меня – нет? Ты хочешь знать, к кому я ревную? Я ревную к твоим родным, которые видят тебя ежедневно. Я ревную к кровати, на которой ты спишь. К еде, которую ты ешь, и к чертовому воздуху, которым ты дышишь!

Джахан поднялся, расстроенный этим внезапным всплеском эмоций. Он смотрел на море, теперь почти невидимое, размеренно шумящее. Наступила ночь, и только зеленоватый отблеск падал на небо над горизонтом. Надгробные камни скрыла темнота, из которой проступали их искаженные очертания.

– Разве ты не устала от всего этого?

– От чего?

– От этого места, от грязных развалин. От того, что приходится прятаться, как преступникам. Я устал, Ануш. Я устал притворяться, что не знаю тебя, так как мне это запрещено. От чувства, что то, что мы делаем, неправильно. Я хочу все делать как надо! Ануш, выходи за меня замуж!

В лунном свете он отбрасывал длинную тень на девушку, сидящую в темноте.

– Тебя послушать, так все просто.

– Действительно просто то, что мы делаем простым!

Он подошел к ней и взял ее за руку:

– Разве ты не хочешь выйти за меня замуж?

– А разве это возможно? Этого никогда не разрешат!

– Мне не нужно ничье разрешение, кроме твоего.

– Ты же знаешь, как все обстоит в деревне…

– Я знаю, как все может быть. И я не говорил, что это будет легко.

Ануш посмотрела на него, и Джахан увидел холодный отблеск страха в ее глаза, впервые за все время, что они были вместе. Но мужчина чувствовал себя достаточно сильным, чтобы защитить их обоих. Он был молод и уверен в правильности своего решения. Он крепче сжал ее руку.

– Если ты не испытываешь сильных чувств ко мне, я приму это. Правда, я попытаюсь. Ты можешь выйти замуж за Хусика или за кого-либо, кто тебе понравится, я и слова не скажу. Но если ты чувствуешь то же, что и я… если ты любишь меня, тогда я прошу тебя быть храброй. Поверь мне, я сделаю тебя счастливой. Я знаю, у меня получится!

– Джахан, то, что мы сделали…

– Мы не сделали ничего такого, чего стоит стыдиться. Мы любим друг друга, что здесь дурного? Ты стыдишься меня?

– Конечно нет, – ответила Ануш, поглаживая его по щеке.

Джахан стал на одно колено и сказал:

– Я не могу представить жизнь без тебя, Ануш! Я несчастен, когда ты не рядом, и более никто не сделает меня счастливым. Я люблю тебя, Ануш Шаркодян! Я снова спрошу тебя… ты выйдешь за меня замуж?

Они смотрели друг другу в глаза. Он знал, что, делая ей предложение руки и сердца, ставит ее в весьма непростую ситуацию. Ануш придется забыть о своем армянском происхождении, отречься от своей веры, семьи, друзей. Как жене турка ей придется принять ислам, но она может исповедовать свою веру тайно. Его родители будут против этого брака по множеству причин и могут так никогда и не принять невестку. Многие сочтут это слишком большой жертвой.

Но вот Ануш улыбнулась, сначала слегка – улыбка порхнула по глазам, потом вернула краску щекам. Было слишком темно, чтобы увидеть, что она покраснела, но он почувствовал это. Когда он коснулся руками ее лица, то ощутил жар ее щек и даже мочек ушей. Он засмеялся, и она подхватила его смех.

– Да, – решилась Ануш, – я выйду за тебя!

– Скажи еще раз.

– Я выйду за тебя замуж, Джахан. Я люблю тебя!

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но в этот момент у них над головами раздался царапающий звук, а потом сильный шум.

Они посмотрели вверх и увидели летучую мышь, мечущуюся под куполом, бьющую крыльями по стенам. Наконец она вырвалась на свободу и скрылась в темноте.

Ануш сильно вздрогнула в его объятиях, и этот момент врезался в его память: бледное лицо девушки, ее взгляд, устремленный на полуразрушенный купол, будто она смотрела на небесного хозяина, сидящего там, наверху, и судящего их.

Ануш

– Я ненавижу турок! – воскликнула Парзик, вытирая злые слезы. – Я проклинаю этот ничтожный народ!

В перевязочной доктор Стюарт накладывал швы на лицо Вардана. Он вернулся из Трапезунда весь опухший и в синяках, со сломанными ребрами, и не мог видеть левым глазом.

– Он ничего не сделал. Ничего, что заслужило бы такое обращение. С чего они взяли, что он стал работать медленнее? Он штукатурил, как и раньше.

Крутя на пальце тонкое золотое колечко, Парзик посмотрела в перевязочную. Как и все в деревне, Ануш знала, что Вардан стремится выполнять работу как можно дольше, чтобы его не забрали в армию, тем более что Парзик была беременна.

Ануш взяла подругу за руку. Этим утром она шла на работу, думая лишь о предложении Джахана. Ничто не испортит этот день. Вскоре она выйдет замуж за Джахана, любимого мужчину. Ей с трудом верилось в то, что он желает объявить ее своей женой.

Ее больше не будут звать Ануш Шаркодян, она, деревенская девочка, станет байян Орфалеа, женой турецкого офицера!

Идя по лесу, она вновь и вновь шепотом произносила свое новое имя – Ануш Орфалеа. Байян Ануш Орфалеа. Имя и фамилия прекрасно подходили друг другу, были созвучны. Ей хотелось выкрикивать свое имя, чтобы оно звучало среди верхушек деревьев и его шептали волны.

В конце тропинки появился Хусик.

– Барев, Хусик, – поздоровалась она, улыбаясь.

Хусик уставился на нее, открыв рот, – ее приветствие застало его врасплох. Ануш больше ничего не сказала, решив держать свой секрет при себе.

Ануш ни с кем не поделилась этой новостью, но как же ей хотелось рассказать об этом Саси и Парзик! Еще не так давно мысль о том, чтобы последовать примеру Парзик, казалась ей смехотворной, но сейчас она не могла думать ни о чем другом.

Хватит ли у них денег купить теленка для девичника? Украсит ли Саси церковь так, как она делала это для Парзик? А платье… что ей надеть? Платье госпожи Стюарт! А кого попросить выдать ее замуж? Доктора Стюарта! Если отец Грегори разрешит…

Но все изменилось, когда она обнаружила сильно избитого Вардана на ступеньках больницы. Слушая, как яростно Парзик поносит турок, она задумалась, реальны ли ее планы? Действительно ли друзья порадуются за нее? Неужели она могла предположить, что Парзик с восторгом отнесется к ее замужеству с турком, после того как представители его народа повесили ее свекра и избили мужа? А будет ли Саси, глядя на Джахана, испытывать что-нибудь, кроме ужаса, после произошедшего с Кеворком и Хават?

Мать наверняка откажется от нее или даже сбросит ее в колодец. И что она скажет бабушке?

Сидя в приемной, держа подругу за руку, Ануш пыталась совладать со своим страхом. Если она выйдет замуж за Джахана, она лишится права считаться армянкой. Жизнь в деревне станет невозможной, ей придется уехать отсюда.

Она, безусловно, сможет называть себя байян Орфалеа, но все остальные будут называть ее совсем иначе. Но при этом девушка знала: она выйдет замуж за Джахана! Она готова была от всего отказаться, что служило самым веским доказательством того, как сильно она его любит.

Держа Парзик за руку, она шептала молитву, прося Бога заступиться за них.

Джахан

Лейтенант ехал следом за капитаном, их лошади осторожно ступали между камнями.

Росшие со стороны предгорий деревья отбрасывали на путников глубокую тень, а со стороны моря берег был обрывистым, он почти отвесно спускался к воде и скалам.

Они побывали на вершине холма, в смотровой башне – самой высокой точке черноморского побережья, – и теперь ехали обратно в лагерь.

Вдали море сливалось с небом, их разделяла едва заметная голубая линия.

– Никаких русских сегодня, лейтенант.

– Да, господин капитан.

– Пора завтракать. Море навевает аппетит.

– Да, господин капитан.

Капитан посмотрел на своего заместителя:

– О чем вы думаете, лейтенант?

– Пошли слухи, господин капитан. О ваших письмах.

– Продолжайте.

– Наши люди особо не обеспокоены этим. Большинство из них преданы вам. Но команда Ожана недовольна.

– Их недовольство – не моя забота.

– У капитана Ожана есть связи, господин. Это не тот человек, который стерпит угрозы.

– Этот насильник Ожан – животное! Его следует высечь кнутом!

– Говорят, что его поддерживают влиятельные люди. Это беспокоит меня, господин.

– Не стоит волноваться, Ахмет. У меня тоже есть связи, и я не боюсь людей такого сорта.

Они медленно ехали вдоль тропинки, плавно спускавшейся к морю по крутому склону. В том месте, где тропинка соединялась с прибрежной дорогой, им открылся вид на деревню, расположенную ниже, и зернохранилище у северной ее окраины.

Подъехав ближе, путники увидели во дворе вооруженных солдат, часть из них входили и выходили из здания. Это были люди не из их подразделения. Наблюдая за всем этим, Джахан понял, что беспокойство Ахмета было небезосновательным. Прибытие этих солдат много чего могло означать, но, определенно, ничего хорошего ждать не приходилось.

– Лейтенант, нужно, чтобы вы кое-что для меня сделали.

Придержав лошадь, Джахан достал небольшой томик стихов, который всегда носил в кармане, и вырвал страницу.

Написав имя своего отца и адрес, по которому проживала его семья в Константинополе, он протянул листок Ахмету:

– Отнесите это Ануш Шаркодян. Вы знаете, кто это. Я не буду делать вид, что это не так. Вы найдете девушку или в больнице, или в доме доктора Стюарта. Передайте это ей в руки, больше никому не давайте. Скажите ей, пусть напишет моим родителям. Они будут знать, где я.

Джахана и лейтенанта заметили метров за триста до лагеря и, когда они въехали во двор, их уже поджидали.

– Капитан Орфалеа?

Мужчина, стоявший в дверях, был примерно такого же роста, что и капитан, но у него были темно-русые волосы, раньше, наверное, они были совсем светлыми, и тонкие рыжие усы.

– Я думаю, вы знаете, кто я, капитан. Конечно, знаете… вы же писали про меня.

– Ожан.

– Капитан Ожан. Я так рад, что мне выпала честь… сопроводить вас в Трапезунд.

– Вы не знаете значения слова «честь».

– Действительно не знаю. Я ведь дикарь и варвар. Варвар, которому велено освободить вас от обязанностей командира.

– Чье это распоряжение?

– Это распоряжение полковника Абдул-Хана! Итак, капитан, разворачивайтесь, и мои люди проводят вас до Трапезунда.

– Мне нужно собрать вещи.

– Мы уже собрали все ваши вещи и документы. Ну и дотошный же вы человек! Ах да, не переживайте о местных жителях! Я понимаю, вас здесь армяне считают своим защитником, но я о них позабочусь. Заверяю вас, я уделю им особое внимание…

Ануш

– Пожалуйста, подожди, Ануш. Доктор Стюарт скоро вернется и проводит тебя домой.

– Я иду к Парзик, байян Стюарт. Меня проводит ее дядя.

– Правда, Ануш, мы обещали твоей матери. Я бы предпочла, чтобы ты подождала.

– Здесь совсем близко.

– Ну…

– До свидания, байян Стюарт. Увидимся завтра.

Жена доктора наблюдала за Ануш до тех пор, пока она не свернула за угол.

Девушке нелегко далась ложь госпоже Стюарт, но это был единственный способ увидеться с Джаханом. Не доходя до дома Парзик, она резко свернула в лес, а выйдя из него, направилась на пляж – к месту встречи.

Внезапно она услышала позади звук шагов. Она подумала, что это может быть один из сыновей доктора, который решил проводить ее, но, оглянувшись, замерла на месте.

Ее преследовал солдат, и он был уже близко. Развернувшись, Ануш побежала к дому Парзик. Еще раз рискнула обернуться. Расстояние между ними сокращалось, солдат что-то кричал, но она не могла разобрать что.

Свернув к кладбищу, Ануш пробежала мимо ризницы. Здесь было небезопасно, темно и много деревьев, но напрямик до дома Парзик оставалось бежать всего несколько секунд.

Она практически была уже там! Уже было видно окно комнаты, в которой Парзик жила до замужества, еще виднелась свисающая со ставен свадебная тесьма. И тут ее схватили и зажали рот рукой. Ануш лягнула мужчину изо всех сил, он повалил ее на землю и заорал:

– Черт возьми! Сделаешь так еще раз, и я тебе врежу!

Ануш узнала голос. Это был лейтенант, подчиненный Джахана. Его рука прижимала ее к земле. Ануш еще раз лягнула его пяткой.

– Успокойся! У меня послание от капитана Орфалеа.

Желание сопротивляться покинуло Ануш. Что-то случилось. Лейтенант поднял ее, достал листок из кармана, протянул ей и рассказал о событиях сегодняшнего утра.

– Капитана освободили от обязанностей командира. Его отправят в Константинополь, а затем… кто знает. Наверно, на фронт. Он хочет, чтобы ты писала на этот адрес.

Ануш уставилась на листок.

– Ты понимаешь, что я говорю? Капитана наказали, потому что он вмешался в то, во что ни при каких обстоятельствах не должен был вмешиваться!

Лейтенант все говорил, но единственное, что дошло до сознания Ануш, – это что Джахан уехал. Навсегда.

– Он не вернется. Ты понимаешь это, не так ли? Так будет лучше для всех, если ты это поймешь!

– Он вернется, – прошептала она, – обязательно вернется!

Ануш посмотрела на лейтенанта, и не важно, что она хотела уловить в выражении его лица, но уж точно не жалость, которую заметила.

Мушар Трапезунд 6 июля 1915 года

Мой дорогой Джахан,

Я узнала, что они забрали тебя у меня! Лейтенант говорит, что тебя отправят в Константинополь, я надеюсь, письмо дойдет до тебя.

Мое сердце разбито, Джахан. Без тебя деревня кажется совсем иной! Все изменилось. Все не так! Я ходила на развалины церкви, несмотря на то что бушевал шторм и внутри ветер завывал с необыкновенной силой. Дождь и ветер успокоили меня, Джахан, потому что никто не мог услышать, как я плакала. Я молилась, чтобы тебе ничего не сделали и ты снова был со мной. Мое единственное утешение – ты думал обо мне, когда они забирали тебя. Я буду писать тебе каждый день. Я буду думать о тебе каждую секунду, пока мы вновь не будем вместе.

Дай мне знать, что ты получил это письмо и ты в безопасности.

Всегда твоя,

Ануш

* * *

– Я боялась, что мужа пошлют на войну после того, как он закончит штукатурить, но теперь он перекрывает крыши казарм, и это ответ на наши молитвы.

Парзик и Ануш сидели на камнях в бухте, у их ног полоскалось белье. Степан, старый дядя Парзик, отдыхал в тени, в бухте больше никого не было.

После нападения на Хават все меньше женщин приходило сюда, а те, кто отваживался, ходили большими группами или в компании с родственниками-мужчинами.

– Он ненавидит работу и ненавидит жандармов, но работать лучше, чем воевать, – сказала Парзик, и ее голос разнесся далеко над водой.

Девушка сделала паузу, поудобнее уселась и положила руку на живот.

– По крайней мере я знаю, где он, и особо не переживаю. Ануш… ты слушаешь меня?

– Извини… да. Это хорошо.

Парзик пристально посмотрела на подругу:

– Ты плохо выглядишь. Что-то случилось?

Ануш готова была все рассказать Парзик. О том, как она молилась дважды, трижды в день, чтобы у нее пошли месячные. Она могла рассказать, как она богохульствовала в Доме Господнем и как Он наказал ее. Могла рассказать, что она носит внебрачного ребенка и нет ни одного человека, который мог бы утешить ее. Хандут выгонит ее из дома, и Ануш и подумать боялась о том, сможет ли ее бабушка пережить это известие.

– Я не могу спать, – ответила она, – после того, что случилось с Хават.

– Бедная Хават! Что с ней будет?

Парзик подняла брюки и осмотрела их.

– У солдат новый капитан, из Трапезунда. Интересно, что стало с предыдущим?

Ануш вспомнила, как она была во дворе дома Саси и впервые увидела Джахана. Она закрыла глаза, припоминая последнюю встречу.

– Было нечто странное в поведении капитана. Помнишь, как он танцевал с тобой на свадьбе?

Пронзительный свист раздался над водой. Возле деревьев стоял Хусик и махал им обеими руками:

– Солдаты!

Девушки, собрав одежду, выбежали на берег.

– Оставьте ее! – крикнул он. – Идите сюда! Скорее, поторопитесь!

Парзик растолкала задремавшего дядю Степана и повела его за Хусиком к лесу.

Они слышали топот солдатских сапог на берегу и голос, отдающий приказ сохранять тишину.

Хусик повел всех в лес. Степан, почти ничего не видящий в сумраке леса, еще не пришедший в себя после неожиданного пробуждения, пробирался между деревьями, как слон, ломая старые ветки и спотыкаясь о корни.

Хусик подошел к Степану и стал направлять его. Они карабкались вверх по склону, между деревьями уже было видно море.

Стоя у воды, солдаты оглядывали опустевшую бухту.

Мужчина в форме, как у Джахана, опрокинул ударом ноги брошенную корзину для белья. Он медленно поворачивался, обозревая побережье, затем посмотрел вверх, прямо на то место, где затаились беглецы.

Степан запыхался и дышал слишком громко. Если солдаты войдут в лес, беглецам придется карабкаться все выше, но Степану далеко не уйти.

Губы Парзик шевелились – она беззвучно молилась и все поглаживала живот. Только Хусик выглядывал из-за дерева; он поднял одну руку, призывая остальных к молчанию.

Казалось, прошла вечность, а они все прятались в лесу, и тут снизу послышались громкие звуки. Ануш рискнула выглянуть из-за дерева. Солдаты ушли к дороге, и раздавался удаляющийся стук копыт их лошадей.

Мушар Трапезунд 12 июля 1915 года

Мой дорогой Джахан,

Каждое утро я молюсь о том, чтобы именно сегодня получить от тебя весточку. Лейтенант сказал, что тебя видели на корабле, отплывающем из Трапезунда, значит, ты наверняка уже добрался до Константинополя. Я беспокоюсь, что тебя могли арестовать или еще что-то случилось. Я знаю: если бы ты мог написать, то обязательно сделал бы это.

С каждым днем жить в деревне становится все опаснее.

Капитан, заменивший тебя, во всех вселяет ужас, и даже жандармам советуют держаться от него подальше. Несколько дней назад напали на еще одну девочку, так же, как и на Хават Таланян. Люди говорят, в этом виноваты капитан Ожан и его солдаты.

Все боятся покидать дома, но, даже оставаясь там, люди не чувствуют себя в безопасности.

Ашена Налбадяна выгнали из собственного дома и избили. Никто не знает, в чем он виноват, но, похоже, этим людям не нужна причина. Наша деревня стала походить на поселение призраков. Все армянские дома пустуют, они разграблены, двери сорваны с петель.

Нескольких оставшихся животных забрали или забили на месте, даже воздух пропитан кровью. Тех жителей, которые еще не покинули свои дома, выселяют.

Парзик и Вардан видели, как люди Ожана сожгли их ферму дотла. Бедный Вардан. Он будто второй раз осиротел.

Что касается меня, Джахан, каждый день как вечность, я жду, надеюсь и молюсь, что получу весточку от тебя!

Всегда твоя,

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 13 июля 1915 года

Сегодня в больнице недосчитались еще одного работника. Надежность Ануш Шаркодян уступает лишь надежности Манон, и, когда Ануш не появилась в больнице этим утром, все обеспокоились. Потом мне сказали, что бабушка девушки, Гохар Шаркодян, ожидает меня в саду. Она еще больше похудела с тех пор, как я видел ее в последний раз, и неуверенно стояла на ногах. Ее артрит разгулялся с новой силой, а мешки под глазами увеличились и стали похожи на синяки.

Передо мной стояла запуганная, очень встревоженная старуха, впрочем, в последнее время в деревне все живут в страхе.

С момента появления Назима Ожана нападение на женщин стало привычным делом. Человек этот оказался таким, каким я его и представлял. Он негодяй и головорез, то и дело устраивает самосуд и наслаждается страданием людей.

Бабушка спросила, есть ли у меня время поговорить с ней, и я пригласил ее в дом.

Хетти усадила ее за стол и поставила перед ней миску супа, которую она взяла обеими руками и ела так, будто уже давно не пробовала ничего подобного.

– Спасибо, – поблагодарила она, насытившись, и спросила у меня, можем ли мы поговорить наедине.

– Томас, иди помоги Роберту в конюшне, – сказал я, – и скажите остальным, что они могут понаблюдать, как Арнак подковывает кобылу.

Мой старший сын неохотно вышел из комнаты, и тут раздался скрипящий звук из плетеной кроватки в углу. Из-под полога показалась взъерошенная голова Лотти, и две тонкие ручки потянулись к матери.

Моя младшая дочь слишком маленькая и худенькая для своего возраста, под ее глазами залегли голубоватые тени, похожие на оловянные полумесяцы. Плохой знак, сказали бы местные колдуны и стали бы уверять, что ее сглазили.

Бледность ребенка, небольшой рост и худоба – следствие болезни почек и склонности к инфекциям и лихорадке, а не происков какой-то ведьмы.

Когда Хетти взяла Лотти на руки, ее небольшая светлая головка спряталась, как воробей под навесом, под подбородком матери.

Гохар Шаркодян рассказала нам, что у внучки болит живот.

– Мне очень жаль, – отозвался я. – Вы хотите, чтобы я ее навестил?

– В этом нет необходимости, доктор. Она ела мидии, которые следовало выбросить, с тех пор ее желудок взбунтовался.

Я заверил Гохар, что ее внучка не единственная, кто так поступает, а Хетти настояла на том, чтобы Ануш побыла дома пару дней.

– Большое спасибо, госпожа Стюарт, доктор Стюарт.

Вставая из-за стола, Гохар бросила взгляд на нашу дочку.

Гохар Шаркодян всегда привлекала к себе внимание. Она высокая, с искореженными подагрой пальцами, одетая с головы до пят во все черное.

Лотти тем не менее она понравилась, и девочка улыбнулась ей счастливой улыбкой.

– Да благословит Бог вас и вашего ребенка! – сказала Гохар.

Я не уверен, но, когда я провожал бабушку к выходу, мне показалось, что я увидел слезы в ее глазах.

Ануш

– Хватит на сегодня, Ануш. Мы можем продолжить завтра.

Ануш закрыла французскую грамматику и была поражена, почувствовав руку госпожи Стюарт на своей руке.

– Я беспокоюсь о тебе. Ты действительно выздоровела? Ты не очень хорошо выглядишь.

– Мне лучше, госпожа Стюарт. Я просто немного устала.

– Прости, но я знаю, что значит быть усталой. Действительно ли причина в этом?

Глаза Ануш наполнились слезами, и она отвернулась.

– Ануш, дорогая! Ты знаешь, как доктор Стюарт и я привязались к тебе! Ты стала членом нашей семьи. Я думаю о тебе как о друге. Мы ведь друзья?

Ануш, вздохнув, кивнула.

– Тогда почему ты не можешь мне сказать, что случилось?

Ануш очень хотела рассказать. Если кто-то и мог, выслушав, не осудить ее, то только эта женщина. Она не хотела гадать, как отнесется доктор Стюарт к тому, что она носит внебрачного ребенка, но она знала: его жена никогда от нее не отвернется. Ее мнение было более важно для Ануш, чем мнение кого-либо, именно поэтому она промолчала.

– Простите, байян Стюарт. Случившееся с Хават повлияло на меня. А теперь мне нужно домой.

Мушар Трапезунд 15 июля 1915 года

Мой дорогой Джахан,

Если ты получишь это письмо и это будет в твоей власти, умоляю, напиши мне!

Все только и говорят, что о войне, о страшных потерях, которые несет наша армия.

Мне снится один и тот же сон – ты лежишь раненый на поле боя. В моих снах я вижу тебя на вершине горы, но не могу до тебя дотянуться. Мои кошмары и окружающая действительность не намного хуже. Я совсем потерялась. Мне о многом так нужно тебе рассказать!

Твое молчание пугает меня.

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 16 июля 1915 года

Сегодня я был как никогда близок к тому, чтобы уволить Манон. Остановила меня лишь мысль о том, что я не смогу управлять больницей в одиночку и что она лишь частично ответственна за случившееся.

Я приехал на работу поздно, заезжал навестить отца Грегори, у которого, по моему мнению, ранняя стадия туберкулеза.

Добравшись до больницы, я уже был обеспокоен срывом графика проведения операций, но еще больше встревожился, обнаружив операционную пустой.

Ни медсестер, ни приготовленных инструментов, ни одного пациента.

Я пошел искать Манон, которая была в перевязочной, снимала гипс с руки старика. Я вызвал ее в коридор и спросил, где все, и в первую очередь две студентки-медсестры, Мари и Патиль, которые должны были подготавливать операционную.

Манон сообщила лишь, что все перенесли на пятницу.

– Что значит на пятницу? – возмутился я. – Почему это нельзя сделать сегодня?

– Лучше в пятницу, когда здесь будет Ануш.

Я напомнил ей, что Ануш не медсестра и я рассчитывал на Мари и Патиль, но она сказала, что они уехали. Я не мог добиться от нее, где девушки и почему они уехали, и в конце концов заявил, что собираюсь написать руководителю медсестринского подразделения в городской больнице и пожаловаться ему.

– Пожалуйста, не делайте этого!

– Вы не оставляете мне выбора!

С отстраненным видом она проинформировала меня, что обе девочки прошлой ночью отправились в Батуми.

– В Батуми? В Грузию?

– Пожалуйста, не кричите, доктор Стюарт! Да, в Грузию!

Я спросил ее почему, она взяла меня за руку и повела к черному ходу, а потом во двор больницы.

Когда нас уже никто не мог слышать, Манон рассказала, что девочек тайно провезли на рыбацком суденышке через границу. Шкипер – друг Пола, и он спрятал их в трюме вместе с уловом рыбы.

– Остановитесь! – раздраженно потребовал я, чувствуя, как во мне начинает закипать гнев. – Какое отношение к этому имеет Пол Троубридж?

– Мне придется еще раз попросить вас не кричать, доктор Стюарт!

В недвусмысленных выражениях я стал втолковывать ей, что именно я руковожу больницей, а не Пол Троубридж, и я не позволю, чтобы его паранойя мешала моей работе!

– Он не параноик!

– А как вы назовете похищение моих медсестер посреди ночи?!

– Я говорила вам, – резко произнесла Манон, – но вы не желали слышать! На прошлой неделе в больницу приходил Ожан!

Где-то на задворках моей памяти сохранилось это упоминание об Ожане в каком-то контексте, но детали разговора ускользнули от меня. Манон рассказала, что он разговаривал с персоналом, задавал много вопросов и записывал данные. Их имена, откуда они родом, кто турки, а кто нет. Больше всего он интересовался армянами, в особенности Мари и Патиль.

– Манон! – начал я, стараясь унять свой гнев, – Ожану просто все надо знать! Это типично для таких, как он, но я не вижу причины куда-либо отсылать медсестер!

– Он не предлагал это всем!

– Что вы имеете в виду?

– Он сказал Патиль, что она должна прийти в казармы! А если не придет, ее постигнет та же участь, что и Хават Таланян!

Я заверил Манон, что, хотя Ожан и мерзавец и любит запугивать людей, он не стал бы вредить кому-либо из персонала больницы. Я знал его и понимал, как он действует. Но, похоже, все мои аргументы не убедили Манон.

– В таких действиях не было необходимости! Как мне теперь работать без медсестер? Почему вы не посоветовались со мной?

– Я не спрашивала вашего мнения, доктор Стюарт, потому что мне заранее было известно, что вы скажете!

Джахан

Константинополь 26 июля 1915 года

Джахан был сопровожден в Трапезунд солдатами Ожана и посажен на военный корабль, следующий в Константинополь.

На борту корабля он провел беспокойные дни, проклиная собственную глупость и тревожась за Ануш. Невыносимой была мысль о том, что Ожан может с ней сделать, и ощущение собственной беспомощности – что он мог предпринять, оказавшись в таком положении? Доктор Стюарт не мог гарантировать ее безопасность. Такой человек, как Ожан, не позволит неверному, иностранцу, помешать ему в его извращенных развлечениях.

Джахан должен был найти способ вернуться в деревню или забрать Ануш в Константинополь. Всеми фибрами души он стремился к ней, но, когда Трапезунд начал таять вдали, мысли обратились к дому.

Солнечным днем судно прибыло в порт Константинополя, и капитан почувствовал прилив радости – он вернулся в город, где родился.

Когда Джахан ступил на пристань и увидел Галатскую башню[31], вздымающуюся над Бейоглу[32] со стороны бухты Золотой Рог, у него улучшилось настроение.

Но в штабе армии, похоже, никто не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Он час прождал Энвера-пашу, и лишь для того, чтобы ему сообщили, что министра нет в здании. Затем его секретарь отправил Джахана на три лестничных пролета выше, где угрюмый немецкий полковник сообщил капитану о его новом назначении.

В казармах Скутари[33] его ожидал отряд раненых ветеранов, по виду которых можно было предположить, что они скорее вспорют живот своему командиру, чем вернутся на фронт.

Большинство из них были вдвое старше Джахана или казались таковыми. Эти мужчины были уверены, что не вернутся живыми, если снова отправятся на войну.

Разочарованный, то и дело мысленно возвращаясь в Трапезунд, Джахан шел к дому своих родителей в Галата.

Дом на Гранд рю де Пера был окружен посольствами, школами и церквями немусульманской части населения Константинополя. В этом районе города и у более современных турок французский был вторым родным языком. Все родные Джахана владели им в совершенстве, наряду с турецким, английским, немецким и греческим.

Владение языками было признаком высокого статуса и образованности, что в Константинополе весьма ценилось.

Не было ничего необычного в том, что каждый указатель или официальный документ печатался на четырех, а иногда и на шести языках.

Во время своего пребывания в Париже Джахан был удивлен однородностью населения, благородным отсутствием смешения народностей. А в Константинополе больше всего он любил обилие непостоянства.

Джахан заплатил дорожную пошлину за пересечение Галатского моста и направился к улице Гран рю мимо магазина «Бон Марше». Дамы в со вкусом подобранных шляпках сплетничали в тени арок, и Джахан поприветствовал их.

На этой улице единственным различием между турецкими мужчинами и европейскими было ношение фески, все еще более популярной, чем котелок.

Семилетняя сестра Джахана Танзу бросилась в его объятия, когда Азизе открыла дверь.

– Ты дома! Он дома! Джахан дома! – кричала она, крепко обнимая его за шею. – Ты надолго? Привез мне что-нибудь?

– Если не будешь стискивать мне шею так крепко, я отвечу. Как ты поживаешь, Азизе? Все так же ворчишь?

Его старая няня улыбнулась и похлопала его по руке.

– Джахан… вот сюрприз! – Окутанная шелестящим шелком, с широкой улыбкой подошла его мать.

Мадам Орфалеа была на голову ниже сына. Эта грациозная и стильная женщина тем не менее внушала трепет, и никто не позволил бы себе фамильярничать с ней.

Джахан расцеловал ее в обе щеки, а Танзу тем временем вертелась вокруг брата.

– Танзу! Аrrête-toi![34] Беги и скажи сестрам, что твой брат дома! Va-t’en![35]

– У maman для тебя сюрприз! – сказала Танзу, опускаясь на пол. – У нас был один посетитель! Очень особый посетитель!

– Азизе, отведи ее наверх.

– Она учительница! Учительница! – напевала девочка, вертясь у его ног.

Азизе взяла ее за руку, но Танзу вырвалась.

– И она довольно красивая! Très gentile![36]

– Танзу!

Девочка побежала наверх, в детскую, перескакивая через две ступеньки, а Азизе медленно поднималась за ней.

– Сюрприз? – спросил Джахан, но его мать уже шла в гостиную.

В течение следующего часа сестры рассказывали ему обо всем, что произошло за время его отсутствия. Дилар, которая была на шесть лет младше его, обручилась с Арманом, сыном французского посла. Арман, капитан французской армии, был другом детства Джахана. Свадьба должна состояться в этом году или же по окончании войны.

– Мари-Франсуазу я просила быть дружкой на свадьбе, но она сама обручилась в прошлом месяце и скоро уедет в Париж. – Уголки красивых губ Дилар скорбно опустились вниз. – Maman сказала, что я должна довольствоваться Танзу и Мелике, но кто же выходит замуж только с двумя дружками?

– Ну да, тем более что они твои сестры! – подхватил Джахан, подмигивая девушкам. – А ты, Мелике? Чем ты занималась, пока меня не было?

Сестра застенчиво улыбнулась. Слишком взрослая, чтобы сидеть у него на коленях, как Танзу, и слишком маленькая для компании Дилар, Мелике была нескладной и все время проводила за книгами и живописью. Она не была такой красивой и очаровательной, как две другие сестры, но именно поэтому занимала особое место в его сердце.

– Спасибо за письма, Мелике! – поблагодарил он. – Я получил лишь несколько, но как же мне было приятно то, что ты пишешь мне!

Когда Джахан был маленьким мальчиком, его любимым местом была крыша дома. Темными вечерами он забирался туда и подавал друзьям, живущим через улицу, сигналы лампой – была разработана целая система кодов. Никто не знал, что они означали, кроме Мелике. Она часто подглядывала за ним со ступенек, где и была в конце концов обнаружена. Джахан разрешил ей остаться при условии, что она сохранит все в тайне. Когда они подросли, часто забирались на крышу вдвоем, сидели в окне башни, а Джахан выпускал кольца дыма, куря сигареты, которые он крал у отца.

– Это тебе! – сказал Джахан, протягивая ей маленький томик, который он достал из чемодана.

Мелике взяла книгу и начала переворачивать страницы. Внутри были цветные изображения растений, невероятно тонко прорисованных.

– Эти рисунки выполнены английской художницей миссис Делэйни. Они напомнили мне твои картины.

– Они великолепны! – восхитилась Мелике, целуя брата в обе щеки.

– А что ты привез мне? – спросила Танзу, отталкивая сестру локтем.

– Ничего!

– Правда? Ты ничего мне не привез?

– Ничего.

Но она уже заметила выпуклость в его нагрудном кармане.

– Ах, это… Это для другой маленькой девочки!

– Покажи мне! Покажи!

– Ты должна была сказать «пожалуйста»!

– Пожалуйста, пожалуйста, Джахан!

– Она себя хорошо вела, maman, пока я был в отъезде?

Мадам Орфалеа скептически подняла бровь.

– Сочтем это за утвердительный ответ, – решил Джахан, доставая подарок из кармана.

Это была крошечная серебряная шкатулка филигранной работы с ключом, с небольшой золотой обезьянкой, присевшей на крышке. Эту шкатулку Джахан купил у серебряных дел мастера в Трапезунде. Танзу повернула ключ, обезьянка стала вращаться с мелодичным звуком. Девочка восхищенно взвизгнула и убежала играть в детскую.

Некоторое время спустя, когда все подарки были розданы и сестры разошлись по своим комнатам, Джахан воспользовался возможностью поговорить с матерью наедине.

– Как папа? Он на фабрике?

Она покачала головой:

– Ему нездоровится. Он полагает, что должен ходить с утра в министерство, а на фабрику после обеда, но это сильно утомляет его. Фабрика может работать и без него.

– А что говорят врачи? Он лечится?

– Нет! – Мать попыталась улыбнуться. – Они ничего не могут сделать. Ты заметишь большие перемены. Он едва ходит, сильно задыхается, однако все еще курит!

– Он никогда не бросит, maman. Даже если захочет. Кстати, о ком это недавно говорила Танзу? Кто тот посетитель, о котором она упоминала?

Его мать довольно долго поудобнее усаживалась в кресле.

– Я собиралась поговорить об этом позже, ну да ладно. Как тебе известно, Дилар вскоре выйдет замуж за Армана. И, поскольку ты намного старше и должен уже быть женатым к настоящему времени, твой отец и я действовали от твоего имени.

– Действовали?

– Мы делали запросы. Подходящую девушку не так просто найти, но, конечно, мы не приняли бы решения без тебя.

– Ты говоришь о… жене?

– О возможной жене, да!

Джахан не собирался так сразу рассказывать об Ануш, но, похоже, его к этому принуждали обстоятельства. Прежде чем он успел что-то сказать, раздался звук шагов по мраморному полу, куда более медленных, чем год назад. Открылась входная дверь.

– Джахан…

Его отец стоял в дверях в наброшенной на плечи куртке.

– Мелике сказала, что ты вернулся, и вот я нашел тебя, как обычно, здесь, с матерью.

– Папа!

Поднимаясь, чтобы пожать руку отца, Джахан пытался не показать, насколько он шокирован. Он помнил отца совсем другим.

Отец опирался о дверной косяк как человек вдвое старше него, он похудел и даже стал меньше ростом. Одежда на нем болталась, кожа на лице обвисла, волосы истончились. Его глаза запали, белки были окрашены в желтый цвет, вокруг глаз залегли глубокие морщины.

– Пойдем посидим, пока твоя мать переоденется к ужину.

Джахан последовал за ним на балкон, соединяющий родительские спальни, пытаясь уловить сложный аромат, который он всегда ассоциировал с отцом.

Смесь извести, вайды[37] и фосфорной кислоты раньше использовалась на кожевенной фабрике для дубления кожи. Это была самая большая кожевенная фабрика в Константинополе. Основное производство занимало площадь в три гектара в Бейкозе, на анатолийской стороне, а фабрика по изготовлению кожаных изделий располагалась в европейской части Стамбула.

Этот бизнес был основан прадедом Джахана, неграмотным крестьянином из Ада Базара, который начинал как собиратель экскрементов и кожевник.

Он построил кожевенную фабрику Орфалеа и стал ведущим производителем перчаток, седел, обуви, нагрудных патронташей и пулеметных лент, и продавал все это не только в Империи, но и в Греции, Америке, Персии и Египте. Дело процветало на протяжении двух поколений, и были большие надежды на третье, но отец Джахана выбрал другую карьеру.

Олкей Орфалеа стал военным и получал звание за званием с впечатляющей быстротой. Он, казалось, был рожден для ратных подвигов, но его подвело плохое здоровье. Застойные явления в легких сделали его инвалидом, не способным нормально дышать; его карьера медленно сошла на нет. И наконец он обнаружил, что уже вышел из игры.

Госпожа Орфалеа утешала мужа тем, что у него есть фабрика и он еще способен защищать интересы семьи, но, несмотря на то что Олкей Орфалеа был успешным бизнесменом, сердце его никогда не лежало к этому делу.

– Ты изменился, – сказал отец, как только они сели.

Он открыл коробку для сигар, лежавшую на столике около его стула, и раскурил одну из тонких сигар, к которым всегда был неравнодушен.

– Ты выглядишь старше. Я уверен, что твоя мать отметила это.

– Она решила, что я похудел.

– Если это возможно. У меня-то есть оправдание.

Отец закашлялся, плечи его затряслись, а дым выходил из носа и рта. Спазм прошел, а манильская сигара все дымилась у него в руке.

– До меня дошли слухи, что у тебя неприятности.

В здании напротив темноволосая женщина открыла ставни, чтобы впустить в комнату прохладный воздух.

– Прости, папа, что ты сказал?

– Я сказал, что ты не смог завоевать любовь своего начальства.

– Оно меня также не впечатлило.

– Это не игра, Джахан! Это серьезное дело!

– Я пытался привлечь внимание армейского начальства к событию, свидетелем которого стал. К событию, которое меня потрясло.

– Следовало держать свои чувства при себе! Идет война, Империя в сложном положении! У министерства есть более важные дела, чем притеснения армян.

– Это было не притеснение, а жестокое нападение на юную девушку!

– Ты считаешь, это худшее, что может случиться во время войны? Погибают тысячи мужчин, а ты переживаешь из-за какой-то девчонки?

– Они вырезали ей язык!

– Они могли покромсать ее на кусочки, но это не твоя забота! Ты солдат, Джахан! Капитан. Твоя задача – руководить солдатами и выполнять приказы, а не ныть, как женщина. То, как ты проявишь себя на этой войне, отразится на всей твоей карьере!

– Я не хочу делать карьеру в армии, папа! И никогда не хотел!

– Чего ты хочешь и что тебе нужно – это совсем разные вещи.

– Ты имеешь в виду, чего ты хочешь!

Олкей Орфалеа шумно дышал через рот, и, когда он повернулся посмотреть на сына, Джахан отшатнулся. Болезнь, медленно пожиравшая его легкие, иссушила в нем человечность, сделала его черствым, загрубевшим, как недубленая кожа.

– Значит, Джахан, ты предпочитаешь работать на фабрике?

– Конечно нет.

– Я уверен, из тебя получился бы прекрасный сапожник!

– Папа…

– Армии нужны сапоги! Как еще ты можешь помочь Империи?

Все те же аргументы, все те же разглагольствования.

В доме напротив женщина отошла от окна, открытые ставни болтались туда-сюда.

За спиной колыхались тени, доносились слабые звуки фортепиано – этажом ниже Дилар и Мелике занимались музыкой.

– Армяне – несчастные люди, – продолжал отец, – они заслуживают сочувствия и помощи, но они не та порода людей, с которыми следует иметь дело.

– Вот в чем моя проблема! – улыбнулся Джахан, поворачиваясь к отцу. – Я уже имею дело! Я ведь собираюсь жениться на армянке, как только смогу получить увольнительную или отпуск!

– Что за вздор ты несешь?

– Скоро одна из этих несчастных людей станет твоей невесткой!

– Ты решил так пошутить?

– Я женюсь, папа. Что в этом такого?

– Ты ставишь крест на своей карьере!

– Это не имеет никакого отношения к карьере!

– На армянской крестьянке!

– Было бы лучше, особенно при maman, не говорить в таком тоне о моей будущей жене! – Джахан встал и посмотрел на отца.

Тот явно нервничал, его губы побелели и были крепко сжаты.

– Мне жаль тебя, папа, правда, жаль.

– Сядь, Джахан.

– Передай maman, что я не останусь на ужин.

– Джахан!

Капитан обернулся.

– Тебе очень повезло в жизни. У тебя есть родители, заботящиеся о тебе, и три сестры, которые тебе очень преданы. Прежде чем что-то сделать, вспомни о том, что в этом городе плохо относятся к сиротам.

Полковник Олкей Орфалеа

Отец Джахана, стоя на балконе, наблюдал за тем, как сын растворился в вечерней толпе. Через некоторое время он почувствовал, что замерз, – с моря дул прохладный ветер. Закрыв за собой балконную дверь, он прошел в гостиную и сел за бюро, стоящее напротив окна.

Поразмыслив, он взял перо и чернила и написал полковнику Камилю Абдул-хану, прося о переводе Джахана. Вложив письмо в конверт, он надписал имя и адрес получателя в Сивасе.

Во втором письме его просьба была сформулирована более прямолинейно и без предисловий. Оно было адресовано почтальону военных казарм и инструктировало его, как поступать с отправляемой или получаемой капитаном Джаханом Орфалеа корреспонденцией. Ее следовало, не вскрывая, переадресовывать ему, полковнику Олкею Орфалеа, на указанный адрес, в дом на авеню Гранд рю де Пера. Прежде чем запечатать конверт, он вложил в него солидное количество курушей[38]. Затем он отнес оба письма в холл и положил на поднос для отправки утром.

Джахан

Парень был раздет до талии и, копая, сильно потел. На его руках вздулись пузыри от негашеной извести, и пройдет несколько дней, прежде чем он сможет без содрогания взяться за приклад.

Очистка уборных в казармах была обязанностью разнорабочих, но это изнурительное грязное занятие нередко использовалось в качестве наказания.

Джахан понаблюдал за тем, как провинившийся вычищает яму, прежде чем отвернулся от невыносимого зловония и роя черных мух над ямой. Ему было жаль, что с этим парнем он вышел из себя. Обычно он не обращал внимания на небольшие нарушения установленного порядка, и наказание скорее было связано с его раздражительностью и плохим настроением из-за ссоры с отцом.

Бравада уже покинула его, как и предполагал Олкей Орфалеа. Они знали друг друга очень хорошо. Джахану было прекрасно известно, как далеко мог зайти отец и что тот не угрожает попусту. Совершенно немыслимо лишиться дома, общества матери и сестер, но какой у него выбор? Больше никогда не видеть Ануш?

Потеря семьи станет незаживающей раной, но, если бы у него был выбор, только одно решение он мог бы принять.

– Капитан Орфалеа, сэр… – окликнул его помощник, вышедший из казармы. – К вам посетитель, капитан.

– Кто?

– Дама.

Мадам Орфалеа пила чай, сидя в приемной казармы.

– Тебе нужно помыться, – сказала она, отстраняясь после того, как сын поцеловал ее. – И как можно скорее!

– Дай мне несколько минут, – попросил Джахан и ушел мыться.

Вернувшись, он увидел, что помощник смотрит на его мать через открытую дверь казармы.

– Спасибо, Рефик, можете идти. Что ты здесь делаешь, maman?

– Я вышла прогуляться и надеюсь, ты проводишь меня домой.

Они вышли из казармы и под руку двинулись через Ускюдар, мимо Сарайбурну[39], который, по сути, разделял мусульманскую часть Константинополя и «город неверных».

Два немецких военных корабля – «Гебен» и «Бреслау» – были пришвартованы в южной части моста и затмевали все мореходные компании и банки, разместившиеся на той стороне залива Золотой Рог.

Спасаясь от британских военных кораблей, немецкие крейсеры нашли приют в порту Империи после объявления войны.

У Джахана было много друзей среди немцев, его отец способствовал прибытию на берега Босфора германской военной миссии, но он негодовал по поводу вовлечения Империи в войну, которую не она начала.

Джахана возмущала приостановка учебного процесса и то, что теперь ресурсы использовались не на новые разработки. Он видел в этом возвращение к необоснованному поощрению неподготовленных офицеров и использованию неопытных немецких солдат, получающих большую зарплату, в то время как оттоманским пехотинцам платили очень мало, да и то раз в пять-шесть месяцев.

– Так легко забыть, что идет война, – заметила его мать, когда они подходили к Галата. – До меня дошли слухи, что в Дарданеллах стоят британские подводные лодки, ожидающие возможности обстрелять наши корабли.

– Исход войны решится в Дарданеллах. Все силы будут брошены туда в ближайшее время.

Мадам Орфалеа вздрогнула и крепче сжала руку сына. Они шли по знакомым улицам Галата, мимо театров, кондитерских, баров и оперного театра.

Недалеко от Гран Рю мадам Орфалеа настояла на продолжении прогулки, и они пошли дальше, взбираясь по узким улочкам Пера по направлению к площади Таксим и дальше к Галатской башне. Взобравшись наверх, они остановились, любуясь видом.

– На солнце так жарко! Давай немного посидим в тени.

Они зашли в маленькое кафе, откуда открывался вид на город и торговые суда, плывущие по Босфору.

– Твоя сестра была сегодня сильно взволнована.

– Которая?

– Конечно Дилар! Она беспокоится, что Франция объявит войну Турции.

– Арман?

– Да, бедный Арман. Одно дело – воевать за свою родину, совсем другое – против страны будущей жены.

– Она хочет отложить свадьбу?

– Наоборот, хочет, чтобы она состоялась как можно скорее. Они планируют переехать в Париж, как только им выдадут разрешения на выезд.

Пришел официант и поставил на стол две крошечные чашечки с кофе и тарелочку с горкой печенья.

– Твой отец расстроен. Его злит то, что он не может воевать.

Джахан глотнул кофе, чувствуя, что мать не отрывает от него взгляда.

– Он рассказал мне о вашем разговоре.

– Правда?

– Он упомянул твою… подругу.

С порта подул сильный ветер; задирая углы скатерти, он опрокинул сахарницу. Они подождали, пока подбежавший официант закрепил скатерть зажимами и поставил новую сахарницу.

– Девушка, – начала мать, – твой отец сказал, что она…

– Армянка.

– И ты привез ее сюда? В Константинополь?

– Она по-прежнему в Трапезунде.

– Но ты собираешься привезти ее сюда?

– Да, как только смогу это организовать.

Издалека донесся гудок корабля, зонтик женщины, сидящей за соседним столиком, пролетел мимо них. Мадам Орфалеа со щелчком закрыла свой зонтик и положила его возле ног. Джахан наблюдал за ней, понимая, что это только начало.

– Джахан, – продолжила она, наклонившись к нему и накрыв его руку своей, – écoutes[40]! Твой отец – человек гордый. Гордость – это все в этой стране! Когда ты угрожал… когда говорил, что можешь оставить военную службу, чтобы жениться на этой девочке, у него перед глазами все померкло, он уже не понимал, во что верить, ради чего он так тяжело трудился. Эта война не продлится вечно. К концу этого года она закончится, ну, может быть, затянется еще на год. Я понимаю, как это бывает… Ты влюбился. Это естественно в твоем возрасте. Я знаю, сейчас для тебя только это имеет значение, но прошу тебя, умоляю… ради меня, Джахан, не предпринимай ничего сейчас. Если ты спровоцируешь отца, он совершит поступок, о котором впоследствии пожалеет, но уже ничего нельзя будет вернуть. А при его состоянии здоровья… – Она покачала головой, глаза ее неестественно блестели. – Я даю тебе слово, Джахан, когда будет подходящий момент, я поговорю с ним. Я знаю, как с ним обращаться. Je t’en pris[41], Джахан. Я прошу, сделай это ради меня.

Джахан посмотрел вниз на множество остроконечных и плоских крыш, лес мачт в заливе и перевел взгляд на железные бока огромных немецких военных кораблей. За заливом Золотой Рог виднелись мечети, минареты и башни ветрогенераторов мусульманской части города.

Мать наблюдала за ним, ожидая ответа, но разве он мог ждать? Разве мог он лишить Ануш шанса стать счастливой? Но, если он поступит так, как просит мать, у него будет союзник в сражении с отцом, а она – единственный человек, способный ходатайствовать перед ним.

Джахану оставалось лишь надеяться, что влияния доктора Стюарта будет достаточно, чтобы уберечь Ануш от бед, а требования, предъявляемые войной, будут отвлекать Ожана от развлечений.

– Хорошо, maman! Я сделаю, как ты просишь. Но не думай, что я буду ждать долго.

Ануш

Мушар Трапезунд 30 июля 1915 года

Прежде чем идти в деревню, Ануш должна была отнести выстиранное белье в дом Казбека. Хусик не показывался, а его отец стоял на крыльце, четки постукивали в его руках.

Ануш отдала белье и быстро пошла в сторону деревни, поглаживая письмо, лежащее в кармане юбки. Это будет последнее письмо, которое она отправит Джахану, и последняя надежда получить ответ. Она написала обо всем без утайки, о том, что любит его, что молится о нем и о ребенке, которого носит. Теперь не осталось недосказанности.

Ануш старалась идти по тропе, тянувшейся вдоль опушки, и оставаться под укрытием деревьев. Она достала письмо из кармана и вновь посмотрела на адрес. Гран рю де Пера. Казалось, что это где-то очень далеко.

Она приложила руку к животу и почувствовала, что он стал немного выпирать из-под складок юбки. Она была худенькой, и ей все труднее становилось скрывать беременность.

В деревне сурово относились к не состоящим в браке матерям, и единственная надежда для нее и ребенка – это брак с Джаханом. Она должна его найти и рассказать то, чего он не знал. То, что хотел бы знать.

– Ануш! – Хусик выпрыгнул из-за дерева.

– Не делай так!

– Я испугал тебя?

Он увидел письмо в ее руке и вырвал его.

– Кому ты пишешь, Ануш?

– Отдай!

– Мне никто никогда не писал! Можно я возьму его себе?

– Хусик, отдай мне письмо!

Она попыталась его забрать, но он держал его так, что она не могла до него дотянуться.

– Интересно, что там написано? Может, я взгляну?

– Не вскрывай его! Не смей!

– Тогда забери его! Только сначала тебе придется меня поймать!

Он развернулся и пошел по тропе, и ей ничего не оставалось, кроме как следовать за ним.

Наконец она вышла на прямую дорогу. Ничего не было видно, только темный молчаливый лес и шпиль церкви, виднеющийся вдали.

– Хусик?

Вороны, сидевшие на ветках над ее головой, захлопали крыльями и закаркали.

– Хусик, я не в настроении в прятки играть!

Прозвучали выстрелы, птицы с шумом взвились в полуденное небо.

– Сюда!

Он стоял на дороге, вслушиваясь, забыв о письме. Она вырвала его из руки Хусика.

– Ты не должна быть здесь, – сказал он, – я отведу тебя домой.

– Я иду в деревню.

– В деревне небезопасно. Я отправлю письмо за тебя.

– Нет!

– Разве ты не веришь мне?

Его бледное лицо всматривалось в нее. Она доверяла ему. Она бы доверила Хусику свою жизнь, но не это письмо. Положив его в карман, она повернулась и пошла в деревню.

* * *

Почтовое отделение, ветхое здание с плоской крышей, находилось в углу площади, наискосок от магазина Туфенкяна.

До недавнего времени почтой управлял Дикран Гулакян, дядя Саси, но его призвали на военную службу, и теперь почтой заведовал Бекир Хизар.

Хизары были соседями семьи Шаркодян, всегда помогали им собирать урожай и были основными покупателями выращенного на огороде Гохар.

Хизар настороженно посмотрел на Ануш, когда она вошла в дверь, и поприветствовал ее.

– Ты не должна находиться здесь, – сказал он, едва взглянув на письмо, – деревня кишит жандармами.

Он проставил на конверте необходимые отметки и положил его в мешок на полу.

– Уходи, – шепнул он, кивая на группу людей в форме, собравшихся на улице. – Если они найдут тебя здесь…

Он завел ее за прилавок и указал на черный ход.

– Поторопись!

Но жандармы уже стояли на пороге.

– Да поможет нам Аллах! – прошептал Хизар.

Жандармы столпились посередине, шестеро или семеро расползлись, как пчелы, по помещению. Они все были молоды, каждому около двадцати.

– Посмотрите, кто у нас здесь! Я же говорил, что засек одну! И она сама по себе! – Жандарм повернулся к Хизару: – Она ведь не твоя, не так ли?

Бекир покачал головой, уставившись в пол.

– Вот и я так думаю! Ни одна достойная турчанка не ходила бы в одиночку по деревне!

Он подошел к Ануш так близко, что она видела капельки пота, застрявшие в щетине над его верхней губой.

– Армянка, не так ли?

Было невозможно обойти его или прорваться к черному ходу. Жандармы окружили ее.

– Что ты сказала? Я не слышал! – Он схватил ее за руку. – Разве она не похожа на армянку?

Они засмеялись и начали толкать ее от одного к другому.

– Наверное, кто-то отрезал ей язык, потому что я не слышал ответа. Ты армянка, шлюха?

У Ануш отнялся язык. У нее возникло ощущение, будто она падает к их ногам, невесомая и беспомощная.

– Я задал тебе вопрос. Ты армянка?

– Да.

– У нас есть ответ! Так… Что мы делаем с армянскими шлюхами? Есть предложения?

Внезапно раздался выстрел, и витрина небольшого магазина разлетелась на тысячи осколков. Жандармы попадали на колени, а потом уселись на корточках у стен и возле прилавка.

– Что происходит?

– Кто-то стреляет.

– Это мятеж!

– Армянские мятежники!

– А вот и один из них.

Они начали протискиваться через дверь, заметив коренастого темноволосого мужчину, бегущего через площадь и исчезнувшего за деревьями.

Ануш почувствовала, что у нее вот-вот подогнутся колени, но крепкие пальцы Хизара схватили ее за руку.

Он провел ее за прилавок и вывел из здания почты.

– Иди к дому доктора Стюарта! Они будут двигаться в противоположном направлении, и, если они не поймают этого типа, у тебя будет достаточно времени. Иди же! Беги!

Несмотря на то что несколько секунд назад Ануш едва могла стоять на ногах, теперь она бежала так быстро, как только могла, молясь снова и снова, чтобы Хусика не поймали.

* * *

На следующее утро Ануш пришла к реке, к тому месту, где Хусик всегда поил коров. Девушка провела бессонную ночь, не зная, смог ли он скрыться от жандармов.

На дороге показалась первая корова, меся грязь. Под пыльной шкурой легко угадывался скелет животного. Коров было намного меньше, чем раньше, не насчитывалось даже полудюжины. Часть животных забрали военные, другие умерли от голода, стадо Казбека уменьшилось до нескольких изможденных особей.

Ануш пыталась разглядеть, кто же гонит коров, и, к своему ужасу, увидела Казбека, который вел стадо, подталкивая животных палкой. Мужчина уставился на нее своими стеклянными глазами.

– Салям, эфенди! – поприветствовала она его, поравнявшись с ним.

Он щелкнул хлыстом, этот звук заглушил даже коровье мычание и мерный топот их копыт.

– Я хотела спросить, эфенди… про Хусика.

– Хусик – не твоя забота!

– Вчера… в деревне…

– Вчера ничего не случилось.

– Но, эфенди, он…

– Ты слышала, что я сказал? Ничего!

Она отшатнулась, опасаясь удара хлыстом или палкой.

– Передайте ему мою благодарность!

Казбек остановился и развернулся к ней. Смерив ее холодным взглядом, он сплюнул на землю около ее ног.

– Я ничего от тебя не буду передавать! Сумасшедшая, такая же, как и твоя мать! И держись от него подальше, слышишь меня?

Он ударил хлыстом ближайшее животное и последовал за стадом, растворяясь в поднявшихся клубах пыли.

* * *

Гохар Шаркодян сидела на стуле в длинной ночной рубашке. Ануш взяла расческу с полки. С течением времени кожа на голове у бабушки все больше проглядывала сквозь редеющие волосы. Ануш расчесывала волосы ото лба, нежно поглаживая, как та любила.

Гохар молчала. Руки с искореженными пальцами лежали на подоле рубашки, сквозь ткань которой проступали деформированные колени. У женщины опять было обострение артрита, она испытывала постоянные боли, но никогда не жаловалась.

Налетел порыв ветра, задрожало стекло в маленьком окне.

Гохар закрыла глаза, но, как только Ануш подумала, что та задремала, бабушка взяла внучку за руку:

– Когда ты собиралась мне рассказать?

Хлопнула входная дверь, и в комнату вошла мать Ануш. Внутрь залетел сильный порыв ветра, задрав до колен рубашку Гохар.

– Мне нужно поговорить с тобой, Ануш, – сказала Хандут, снимая с головы шарф. – Нет, с вами обеими.

Гохар пыталась одернуть рубашку, а Ануш сразу же почувствовала зловоние, обычно исходящее от их домовладельца.

– Я ходила разговаривать об арендной плате. Я не обязана вам сообщать это, но у нас нет денег, нет возможности заплатить. Однако мы с Казбеком заключили соглашение. Он готов списать долг и больше не взимать плату.

– И мы ничего не будем ему должны? – спросила Ануш.

– Ничего.

– Это замечательно! Разве не так, бабуля?

Ануш почувствовала, что бабушка натянулась, как струна.

– На каких условиях? Что ты предложила ему взамен? – спросила Гохар.

Хандут смотрела на пустой очаг. Сажа упала на пол, и она растерла ее ботинком.

– Он хочет жену.

– Ты собираешься выйти за него замуж? – прошептала Гохар. – И будешь жить в том доме?

– Не было речи о том, что я выйду за него замуж.

– Тогда о чем вы договорились? О господи… нет!

– Что случилось? – спросила Ануш.

– Скажи, что это не так!

– Другого пути нет!

– Ты продала ее ему? Этому монстру?

– У меня не было выбора!

– Меня?! – воскликнула Ануш. – Ты говоришь обо мне? – Расческа выпала из ее руки.

– Это решение всех наших проблем. И нам никогда не придется впредь переживать из-за арендной платы.

– Выйти замуж за Казбека? – Девушка в ужасе переводила взгляд с матери на бабушку. – Ты же пошутила, скажи, что пошутила!

– Ты не можешь отослать ее в тот дом!

– Может, у тебя есть предложение получше?

– Ради всего святого, она твоя дочь! Ты знаешь, что случилось с его первой женой!

– А кому еще выходить за него замуж, а? Скажи, кому? Ну а кто женится на женщине, околдованной морем? Ты знаешь, что о ней говорят в деревне? Что тот мужчина, который женится на ней, утонет. И их дети тоже.

– Это просто деревенские сплетни, Хандут! Я умоляю тебя, выкинь эту мысль из головы!

– Я не выйду за него замуж! Ни за что!

– Ты предпочтешь пойти по миру, когда он выселит нас? – рявкнула Хандут. – С бабушкой-калекой, которая даже не может повернуться, чтобы посмотреть на меня? Если ты выйдешь за него замуж, у нас будет и еда, и крыша над головой.

– Еда! – воскликнула Гохар, поднимаясь на ноги. – Когда он будет бить ее, как и первую жену, ты тогда будешь думать о еде? Когда он будет пинать ее, как собаку? Ты, которая всю жизнь упрекала меня в своем несчастливом браке? Нет, Ануш останется здесь! С нами!

– Ты просто глупая старуха, Гохар! Меня использовали! Заставили выйти замуж против моей воли лишь для того, чтобы ты прибрала к рукам какой-то бесполезный кусок земли! Но этот брак для нас добро! Это спасет наши жизни!

– Добро? Ты говоришь о добре? В том доме живет лишь зло!

– Подожди… – Ануш стала между ними. – Всегда есть другой выход. Он не выкинет на улицу старую женщину.

– Ты действительно в это веришь? – спросила Хандут. – Он не задумается ни на минуту!

– Нам помогут Стюарты.

– Стюарты едва в состоянии себя прокормить!

– Пожалуйста… – Ануш едва могла говорить. – Я не могу… умоляю тебя… только не за него. Пожалуйста, не проси меня!

– Ты не выйдешь замуж за Казбека, – тихо сказала Гохар. – Ты скажешь ей или я?

– Что вы собираетесь мне сказать?

– Давай, она должна знать.

– Что я должна знать?

Бабушка кивнула Ануш. Момент настал. Она не могла это больше откладывать.

– Я ношу ребенка.

Кулак Хандут просвистел в воздухе и врезался в скулу Ануш. Девушка упала на стул.

– Бога ради, женщина!

– Кто он? Кто отец?

Хандут снова ударила дочь, и та упала на бок на пол.

– Оставь ее в покое!

– Кто-отец-ребенка?!

Пытаясь защитить живот, Ануш отползла к стене.

– Он американец? Это доктор Стюарт?

– Нет!

– Один из работников больницы? Бедрос, не так ли? Нечего сказать? Может быть, твоя бабушка скажет мне?

Подняв щетку с пола, Хандут с силой ткнула ею в плечо Гохар, и та вскрикнула от боли.

– Военный! Он военный! Не трогай ее!

Хандут отбросила щетку и тяжело опустилась на стул.

Ветер завывал в дымоходе, и сажа опадала в очаг.

– Он заставил тебя?

– Нет.

– Тогда где он?

– Он уехал.

– Значит, нам нужно от него избавиться, – решила Хандут, глядя на дочь, скорчившуюся в углу.

– Нет! Этот ребенок мой!

– Из-за этого ребенка тебя побьют камнями! Ты считаешь, что ты первая женщина, которой приходится избавляться от солдатского щенка?

– Я не буду этого делать! Я выйду замуж за Казбека!

– Казбек хочет девственницу, а не шлюху, которая носит чужого ребенка. Разве что… – Она посмотрела на талию дочери. – На каком ты месяце?

– Я не знаю.

– Должна хотя бы предполагать!

Ануш посмотрела на бабушку.

– Три месяца, судя по всему, – ответила Гохар. – Может быть, меньше.

– Тогда может получиться.

– О чем ты говоришь?

– Мы должны убедить Казбека, что Ануш носит ребенка Хусика!

– Хусика?!

– Мальчик не скрывает своих чувств к ней. Все, что нужно сделать, – убедить, что это его ребенок.

– Нет! – Пальцы Гохар впились в стул. – Если Казбек когда-либо узнает об обмане, он убьет ее! Это слишком опасно!

– Только не Хусик, – прошептала Ануш.

– Ты думаешь, у тебя есть выбор? – Хандут повернулась к дочери. – Думаешь, у меня был выбор?

Ветер утих, и в комнате внезапно воцарилась тишина.

– Твой отец хотел тебя, Ануш. Он любил детей, но дети – обуза! На своем печальном опыте ты убедишься в этом сама. Если твоя бабушка значит для тебя столько же, сколько и ты для меня, что ж – выбор уже сделан!

* * *

Ануш направлялась к единственному месту, где могла обрести успокоение.

Она бежала по пляжу так быстро, что на мокром песке практически не оставалось следов.

В западной части мыса сидел, будто высеченный из камня, Хусик.

Он смотрел на море, и ее поразил вид юноши – он был спокоен, как будто оказался в своей стихии.

Хусик повернул голову и посмотрел на нее. Никто из них не пошевелился. Они были фигурами на картине – наблюдатель и наблюдаемый.

Ее волосы растрепались и били по лицу, но девушка не пыталась их убрать. Казалось, она стоит на краю того, откуда не будет возврата.

Если она выйдет замуж за Хусика, то у ее ребенка будет будущее, а у самой Ануш – лишь океан тоски. Ни счастья, ни радости. Как когда-то ее мать, она выйдет замуж за человека, которого не любит. Из-за ребенка она должна поступить именно так. Должна!

Но человек слаб. Она закрыла глаза и молилась о чуде.

Она увидела Джахана, идущего по песку с распростертыми объятиями, зовущего ее. Они встречаются, и он говорит, что все это – просто сон, кошмар, а он пришел ее пробудить.

Но здесь были лишь чайки, они летали кругами над девушкой. Она посмотрела на человека, сидящего на скале, и помолилась Богу, прося даровать ей мужество. Подняв руку, она помахала Хусику, зная, что теперь ее жизнь изменится навсегда.

Генри Моргентау, посол США в Османской империи

Константинополь 31 июля 1915 года

Доктору Чарльзу Стюарту

Мушар

Трапезунд

Дорогой Чарльз,

Я пишу тебе как друг и как посол, чтобы проинформировать о развитии событий в столице и за границей.

То, что я собираюсь рассказать, может изменить твое отношение к возможному возвращению в Америку, и, хотя я отнюдь не намерен влиять на твое решение, я прошу со всей серьезностью отнестись к следующему.

Несмотря на то что Америка до сих пор не выступила открыто против Империи, тебе наверняка известно, что присоединение США к союзникам неизбежно.

После убийств высокопоставленных армян 24 апреля, о чем я упоминал в своем последнем письме, всех армян поголовно сгоняют в одно место и вывозят из города.

Вначале забирали только мужчин, достигших совершеннолетия, но в последние недели хватали женщин, детей и стариков.

Из официальных заявлений правительства следует, что они будут интернированы в лагеря и в город Дейр-эль-Зор в Сирии, но я получаю отчеты от наших консулов по всей стране и знаю, что многие из них умирают в пути от голода, от истощения!

Тебя должно серьезно обеспокоить, Чарльз, то, что это происходит не только в столице, но и по всей Империи, в частности, в восточных регионах.

Как тебе известно, я попытался вмешаться в действия правительства, но напрасно, и я перенаправил свою энергию на разглашение этой истории посредством публикаций в американских газетах.

Я надеялся, что международное сообщество пристыдит власть имущих и потребует более гуманного обращения с армянами, но пока мои усилия тщетны.

Публикации в «Нью-Йорк Таймс» и других газетах вызвали лавину пожертвований, и я основал фонд помощи армянам, который, я надеюсь, поможет улучшить условия их пребывания в лагерях.

Если в Трапезунде будут организованы лагеря, можешь рассчитывать на мой фонд, я соглашусь на любые расходы, которые ты сочтешь целесообразными.

Пока же я унижен щедростью американцев и боюсь, что того, что мы можем сделать, все-таки будет недостаточно.

Прости мрачный тон моего письма, Чарльз, но он не отражает даже толики моих страхов и предчувствий касательно и армянского вопроса, и жизни в Турции в целом.

Я иногда задаюсь вопросом, мудро ли создавать здесь семью.

Я прошу тебя уделить тому, что я написал, должное внимание, и, если ты действительно решишь возвратиться в Америку, сообщи мне, я ведь смогу помочь с подготовкой к путешествию и прочим.

Передай мои наилучшие пожелания Хетти и твоим детям.

Всегда твой друг,

Генри Моргентау

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 5 августа 1915 года

Больше всего я любил посещать армянский детский приют, расположенный на вершине холма в южной части деревни. В общем и целом у детей все в порядке, и, если бы матрона – управляющая – не была такой болтливой, я с удовольствием навещал бы их чаще.

Я приехал сюда сегодня, потому что исполняется пятнадцать лет со дня основания приюта и управляющая решила отпраздновать это событие.

Поднимаясь на холм, я думал не о сиротах, а вспоминал последнее письмо Генри Моргентау. Новости были тревожащими, но не может быть и речи об отъезде из Трапезунда. Военная истерия – вот повестка дня!

Если и существует какое-то предубеждение против армян, так это из-за когда-то давно заключенных ими союзов с русскими. Но также существует на Кавказе предубеждение против турок. Кроме того, страна не может обойтись без армян, поскольку большинство больниц укомплектовано армянскими врачами и медсестрами. Какое правительство во время войны решится на ослабление службы оказания первой помощи?

К тому времени как я добрался до приюта, праздник был уже в разгаре. Близнецы Адом и Александр открыли ворота и отвели мою лошадь в стойло.

Когда я вошел в зал, там уже сидели Манон и большая часть больничного персонала, также присутствовали покровители приюта и некоторые местные сановники.

Хетти бросила на меня гневный взгляд, когда я усаживался между управляющей и Мераяном Асадуряном.

По знаку матроны открылась дверь и в зал вошли дети. Они выстроились перед нами – мальчики справа, девочки слева, малыши уселись на пол, скрестив ноги.

По команде они начали петь. Армянские, греческие, турецкие песни и даже русскую колыбельную.

В конце они громко запели «Знамя, усыпанное звездами»[42], и все дамы прослезились.

После этого матрона произнесла короткую речь о моей работе в приюте и сообщила, что дети приготовили для меня подарок.

Она хлопнула в ладоши, и Александр и Адом вошли, неся свернутый коврик. Раскатав его, они отступили, ожидая моей реакции. Это был турецкий ковер, выполненный в красных, голубых и желтых тонах, его наверняка оценили бы в салонах Нью-Йорка.

Пока близнецы указывали на фрагменты орнамента, сотканные тем или иным ребенком, я подумал: «Если продать этот коврик, можно будет существенно пополнить наш всегда истощенный бюджет больницы».

Благодаря детей и матрону, я заверил их, что все средства от продажи этого ковра пойдут на нужды санатория для туберкулезных больных. Вскоре после моего выступления собрание закончилось и все прошли в столовую пить чай.

Хетти ожидала меня у двери. Она хотела знать, почему я сказал, что продам ковер, над которым дети усердно трудились многие месяцы. Я объяснил, что очень ценю их усилия, но ковер стоит немалых денег, которые будут потрачены на то, что нам крайне необходимо и что можно купить только за наличные.

Хетти предложила мне подержать ковер у себя хотя бы пару месяцев, но это не имело никакого смысла, ведь я успею привязаться к нему. Я спорил с ней, утверждая, что эти деньги принесут много пользы, но моя жена явно не была настроена услышать мои аргументы.

– Один ковер не в состоянии залатать дыры в бюджете всех учреждений! – заявила она и резко развернулась на каблуках.

Прежде чем я смог переварить услышанное, увидел Манон, шагающую через зал ко мне. Она поздравила меня с discours magnifique[43]. Проигнорировав едкий тон, я спросил, есть ли новости от Мари и Патиль.

– Не разговаривайте так громко, – прошипела она, оглядываясь. – Они на судне, это все, что мне известно.

Я сказал, что разговаривал с Ожаном. Эта ситуация с Патиль – всего лишь недоразумение, Ожан хотел только проверить ее документы. В ближайшее время, сказал он, всех жителей будут проверять, в том числе и меня. Он был весьма убедителен. Все должны будут предъявлять документы по первому требованию, заявил он, и армяне не исключение.

– Он знает, что медсестры уехали, – продолжил я. – Я сказал ему, что они уехали в Трапезунд, чтобы закончить обучение, но, я думаю, он знал, что я лгу. И я прямо заявил ему, что впредь не должно быть никаких недоразумений с моим персоналом.

Манон никак не отреагировала на это. Казалось, она не слышала ни единого моего слова.

– Раз речь зашла о персонале, – сказала она невпопад, – я хочу поговорить с вами об Ануш.

И тут прибыл опоздавший.

– Все уже закончилось? – спросил Пол. – Моя лошадь потеряла подкову, и мне пришлось вести ее в поводу по крайней мере километров пять.

– Если бы ты приехал вчера вечером, как я и говорила тебе, то идти не пришлось бы, – раздраженно заметила Манон, но было ясно, что она рада его видеть.

Я был не только рад видеть Пола, но и испытал огромное облегчение. Он не приезжал в деревню после нашей последней встречи, и я понимал, что сам в этом немного виноват. Он мой самый давний друг в этой стране, и мне было больно думать, что наши отношения могут измениться. Тем не менее он приехал несмотря ни на что, и это было для меня очень важно.

– Пол! – воскликнула Хетти и расцеловала его в обе щеки. – Я так рада, что ты приехал! Я собираюсь идти домой. Останешься на ужин? И ты тоже приходи, Манон.

Манон сказала, что у нее в больнице есть неотложные дела и она придет, но ненадолго. Хетти пошла вперед, а мы с Полом, приотстав, вели лошадей под уздцы.

Наш разговор был жестким, и чувствовали мы себя неловко, неизбежно возвращаясь к теме, которой следовало избегать.

Я спросил, как дела в городской больнице, он сказал, что ничего не изменилось. Работали лишь он и профессор Левонян.

– А остальные? – спросил я. – Медсестры?

– Уехали, большинство из них.

– Уехали?

– Да, Чарльз, я посоветовал им уехать.

– Как Мари и Патиль?

К моему удивлению, Пол улыбнулся:

– Тебе грех жаловаться, Чарльз. У тебя есть Манон и, конечно же, Ануш.

– Только бы ты не организовал и ее отъезд!

– Я надеялся, этим ты займешься.

Мне стоило большого усилия смирить свой гнев, я ничего на это не сказал, и мы продолжали путь молча. Из дома вышел Арнак, отвел в стойло лошадей, на улицу выбежали Роберт и Милли.

– Папа! – воскликнул Роберт. – В церкви свадьба!

– Мы все видели, папа, – подтвердила Милли, – мы там были.

Из дома вышла Хетти с кувшином лимонада и спросила детей, что именно они видели.

– Двери церкви были открыты, – стал рассказывать Роберт, – Милли и я заглянули внутрь, там стояли отец Грегори и мужчина с женщиной.

Я напомнил им, что на свадьбе Акинянов была вся деревня. Это не могла быть свадьба, убеждал я их, поскольку никто об этом не знает.

– Это свадьба, папа, – настаивала Милли, – я видела, как они там что-то делают с гирляндами.

– Ты уверена? – с сомнением спросила Хетти. – Девушка одета как невеста?

– Нет.

– А жених, как он одет?

– Ты знаешь его, папа, – сказал Роберт. – Это Хусик!

– Хусик? Зверолов?

– Ты же не имеешь в виду Хусика Ташияна? – спросил Пол, не донеся сигарету до рта. – Кто девушка?

– Ну что ж… – Роберт посмотрел на сестру. – Мы думаем, это Ануш.

Пол остолбенел.

– Так, послушайте меня, – сказал он, наклоняясь к детям, – подумайте как следует. Это очень важно. Вы уверены, что это была Ануш?

– Да, это была она, – задиристо ответила Милли. – Я знаю, это она!

– Но она была в платке, как ты можешь быть уверена?

– Потому что я увидела ее косу. Это была Ануш.

– Многие девушки заплетают волосы в косы. Ты могла подумать, что видела ее, а это был кто-то другой.

– Это была Ануш! – воскликнула Милли и заплакала.

С меня было достаточно:

– Бога ради, Пол, ты пугаешь ее!

Он повернулся ко мне:

– Разве ты ничего не понимаешь?! Ты не слышал, что они сказали? Ануш выходит замуж за Хусика Ташияна!

Это было весьма странно, но не неслыханно. Я сказал ему, что она может выходить замуж за того, кого выберет, но Пол стоял на своем.

Он потребовал, чтобы я остановил эту свадьбу, и заявил, что мне не известно, какой это человек. Конечно, я отказался.

– Послушай, Пол, я не знаю, что ты имеешь против Хусика, но он – не худший для Ануш вариант.

– Меня беспокоит не Хусик.

– Тогда кто? – спросила Хетти.

– Его отец!

Вокруг стало необычайно тихо. Птицы, собака, лаявшая во дворе, и даже скрипящие у нас над головами ветви, казалось, замерли.

– О господи! – прошептала Хетти. – Джейн!

Растерянные дети переводили взгляд с одного взрослого на другого. То, что имел в виду Пол, невозможно.

Ануш Шаркодян, помощница медсестры, маленькая девочка, которая когда-то взяла у меня из рук американское печенье, будет жить в доме садиста и насильника.

Пол схватил меня за руку:

– У нас еще есть время! Мы можем это прекратить!

– Вы опоздали! – Из-за смоковниц показалась Манон и медленно подошла к нам. – Все кончено. Свадьба состоялась.

Ануш

Год спустя

Ребенок заснул на руках Ануш, головка девочки тяжело опустилась на согнутый локоть маминой руки. Ее прекрасные крошечные губки были приоткрыты, она негромко посапывала во сне. Сквозь свободную хлопковую рубашку на груди ребенка просвечивалось родимое пятно.

Ануш коснулась его пальцем. Оно было в форме тюльпана, розовое, идеальной формы.

Когда Гохар увидела его, то нахмурилась и пробормотала заклинание, чтобы снять сглаз. Ануш нравилось это родимое пятно, как, впрочем, и все в малышке.

Образ Джахана был запечатлен в чертах ребенка: в длинных ресницах, карих глазах и прекрасных шелковистых темных волосах. Было больно видеть, что они так похожи.

Девушка пыталась не думать о Джахане, но каждый раз, глядя на свою дочь, она видела его. Ануш наклонилась, чтобы поцеловать ребенка, а потом положить его в колыбель, которую подарили Стюарты.

Беременность была долгим и пугающим отрезком времени. Столько перемен… Столько лжи…

В тот день на пляже она взяла Хусика за руку и повела его в лес. О том, что произошло там, она пыталась забыть, но несколько недель спустя, когда она объявила, что беременна, он воспринял эту новость спокойно. Сообщить об этом его отцу – совсем другое дело. Тот назвал Ануш дьявольским отродьем и проклял ее, но через несколько дней одумался и согласился, чтобы она вышла замуж за его сына.

Подруги Ануш, узнав эту новость, ужаснулись. Саси разрыдалась, Парзик сначала отказывалась в это верить. Ануш сказала, что делает это из-за долга ее семьи Казбеку и ради матери и бабушки. Парзик знала, что она лжет, но Ануш не могла сказать ей, что у нее был любовник турок, османский военный, и что он отец ребенка.

На протяжении долгих месяцев беременности Ануш одолевали мрачные мысли. А что, если она не сможет полюбить этого ребенка? А что, если она не будет питать к нему никаких чувств, как Хандут не питала чувств к ней?

Девушка переживала, что это качество ее матери все это время было спрятано в ней глубоко внутри, но в тот момент, когда акушерка положила Лале ей в руки, она почувствовала только любовь к своему ребенку и больше ничего.

Друзья пришли благословить ребенка и поздравить Ануш. Саси сшила одежду для новорожденной. Парзик, которая потеряла первого ребенка, была снова беременна, она держала Лале на руках и говорила Ануш, как же ей повезло.

Хават пришла с матерью и одарила всех одной из своих редких и душераздирающих улыбок.

Пока Ануш была в роддоме, подруги часто виделись, но, когда она вернулась в дом Казбека, встречам пришел конец.

Свекор Ануш любил чистую одежду и хорошо начищенные ботинки, но дом был полон его собственной скверны. Он трещал четками, как тюремщик, и орал молитвы, как полоумный. Будучи очень сильным, он преклонялся лишь перед силой, намного превосходящей его собственную. Его манера поведения не свидетельствовала о страхе перед Богом, лишь о желании вызывать его у других.

Поскольку Ануш боялась его, всеми способами она пыталась заслужить расположение свекра. Она вымыла и вычистила дом так, что он засиял.

Она убедила Хусика починить ставни, чтобы они вновь открывались и можно было проветрить дом и избавиться от запаха мужского пота.

С помощью Гохар она засадила небольшой огород, в том числе и картошкой. Овощи здесь росли, еще когда была жива мать Хусика.

Казбек постоянно был ею недоволен, и чем больше она старалась, тем больше он выходил из себя. Ему нравилось падать на колени и громко молиться о том, чтобы Господь простил ее за лень и греховные помыслы, и он вынуждал ее опускаться рядом на колени на только что вымытый ею пол.

А тут еще и Хусик! Ее муж был столь же странным, как и его отец, но без преступных наклонностей. Ануш пыталась не сравнивать мужа с Джаханом, но ей требовалось все ее мужество, чтобы не отшатнуться от него. Она считала, что он будет использовать ее лишь на кровати, где его взгляд пригвождал ее к матрасу, а грубые руки исследовали ее тело, будто он был слепым. Муж затаскивал ее в спальню, которую они делили с ребенком, не обращая никакого внимания на крики Лале или на то, что его отец был за стеной. Ничто не могло помешать ему удовлетворять свои потребности.

Он был одержимым человеком, и тем не менее она не могла заставить себя ненавидеть его. Когда муж держал Лале на руках, это было такое трогательное зрелище! Это он предложил назвать ее так – ее имя означало «тюльпан».

После рождения малышки Ануш плакала горючими слезами, когда увидела отметину на груди ребенка, но именно Хусик убедил ее, что это красиво.

Она была благодарна ему и, кроме всего прочего, ценила доброе отношение мужа к ее бабушке.

Именно об этом напоминала себе Ануш, когда его толстые пальцы торопливо расстегивали ее платье, и когда он больно сжимал ей грудь, достигнув пика наслаждения, и когда он лежал опустошенный около нее, а она пыталась побороть слезы и стыд.

Вне дома тоже было неспокойно. Набеги на фермы и перестрелки стали обычным делом. Каждую неделю кого-то вешали на площади, как Мислава Акиняна.

Деревенские жители прятали своих женщин, но не было никакой защиты от Ожана и его людей. Армянские девушки принадлежали им, впрочем, как и все остальные. Было облегчением для всех, когда Ожан уезжал в город, и мучением – когда он возвращался.

Стюарты делали все что могли для местных жителей, но супа, который они раздавали, было уже недостаточно. Люди покидали дома, просили милостыню, некоторые пытали счастья в городе, где жилось не лучше.

Таланяны и Шатияны, с которыми теперь жили Вардан и Парзик, едва сводили концы с концами.

После рождения дочери Ануш нанесла визит семья Стюартов, они подарили колыбель для малышки. Милли, прикоснувшись к родимому пятну девочки, сказала, что отметина в виде тюльпана обязательно принесет удачу и ребенок будет счастлив.

Ануш чувствовала себя в доме Казбека как в тюрьме. Ее навещали лишь госпожа Стюарт и Манон, и девушка жила предвкушением этих визитов.

Казбеку не нравилось, когда в дом приходили посторонние, в присутствии женщин он становился еще более необузданным и грубым. Он никогда не выходил из комнаты, так что ни Ануш, ни ее гости не могли говорить свободно. В конце концов Казбек запретил любые посещения. Сначала госпожа Стюарт игнорировала запрет, но этот крепкий и долговязый мужчина с желтыми глазами пугал жену доктора.

Медсестра Манон приходила к дому и свистом вызывала Ануш. Это было лучше, чем не видеть никого, но все изменилось после визита доктора Троубриджа.

Ануш видела из окна, как он подъезжает к дороге, ведущей к дому. Завидев Казбека, ведущего скот с водопоя, доктор спешился и направился к нему.

Разговаривали они вначале тихо, но вскоре Казбек уже орал и размахивал палкой.

– Ты не понимаешь, кому угрожаешь! – кричал он.

После этого жизнь Ануш стала еще невыносимее. Казбек обвинял Ануш в том, что она спала с англичанином, и заявил Хусику, что его жена – шлюха.

И опять Казбек принудил ее стать на колени и молиться, а Хусик при этом смотрел в другую сторону.

Однажды пришел доктор Стюарт, и, к удивлению Ануш, Казбек впустил его в дом.

Доктор осмотрел ребенка и предложил Ануш снова работать в больнице.

– Приноси Лале с собой, – сказал он. – Ты должна выйти на работу, и мы будем счастливы видеть вас обеих.

Но Казбек и слышать ничего не хотел об этом, и какие бы аргументы ни приводил доктор Стюарт, они не могли переубедить свекра.

* * *

Малышка продолжала спокойно спать, когда Ануш встала. В животе урчало от голода. В лесу рос дикий чеснок; несколько картофелин и рис – и у нее получится отличный плов.

Ануш вспомнила о блюде, которое готовила ее бабушка, – хаше, мясном бульоне, подаваемом с чесноком и лавашем. Это была самая вкусная еда, какую только можно вообразить, но уже давно ни у кого не было мяса, чтобы приготовить это блюдо.

Выйдя на цыпочках из дома, Ануш направилась в лес. Узенькая тропинка вела мимо зарослей иссопа к месту, где рос чеснок.

Кроны деревьев были густыми и не пропускали яркий солнечный свет, но она различила впереди белые цветы чеснока.

Треснула ветка, потом еще одна, и раздались голоса. Ануш огляделась в поисках места, где можно было спрятаться, и зашла за деревья, упавшие друг на друга.

– Что значит – ничего нет? – произнес хриплый голос. – За что мы тебе платим?

– Люди нервничают, – отозвался второй голос.

Голос, который Ануш знала очень хорошо.

– Они осторожны. Никто ничего не говорит. Особенно после того, как повесили Акиняна и остальных.

– Акиняна повесили благодаря тебе!

– Я не думал, что вы его повесите, так, припугнете как следует.

– Послушай меня, ты, бесполезный кусок дерьма! С той самой минуты, как ты назвал нам его имя, ты знал: ему конец! Поэтому прибереги свои крокодильи слезы для священника!

Казбек нервно засмеялся:

– Да, да, конечно, поделом ему. Просто из-за этого люди нервничают.

Было слышно чирканье спичкой, а потом звук втягиваемого в легкие дыма.

Ануш рискнула выглянуть из своего укрытия и увидела спину жандарма.

– Так и должно быть. Грядут большие перемены.

– Что вы имеете в виду? Какие перемены, эфенди?

– Вскоре узнаешь!

Вдавив в землю спичку носком ботинка, жандарм наставил палец на Казбека:

– Лучше, если в следующий раз тебе будет что рассказать. Если, конечно, ты не хочешь раскачиваться на виселице, как тот старик.

* * *

Жара, похоже, достигла пика. Ануш распахнула все окна, но было такое ощущение, что в доме нечем дышать. Лале явно чувствовала перемену погоды. Весь день она была беспокойной, плакала у мамы на руках и наконец заснула в изнеможении.

После происшествия в лесу каждый раз, когда Казбек входил в комнату, Ануш дергалась.

Его глаза неотступно следовали за ней, а четки, казалось, отсчитывали количество ее последних вздохов.

Ануш старалась держаться от него подальше, стать невидимой, но от него негде было спрятаться. Хусик явно ничего не замечал. Он дни напролет занимался своими ловушками в лесу и смеялся, когда жена выражала желание пойти с ним.

– Нет, Ануш! Не туда!

Лаваш, который она достала из тандыра, расположенного во дворе, охлаждался на столе. Он был слишком горячий, чтобы разламывать его руками, поэтому она принесла нож, чтобы нарезать.

В доме матери Гохар пекла лаваши каждое утро, раскатывала тесто, а потом подбрасывала его. Под собственным весом тесто постепенно истончалось, превращаясь в большой прекрасный лист, готовый к выпечке.

Ануш любила наблюдать за тем, как Гохар печет лаваши, ей недоставало этого размеренного ритма и спокойствия, с которыми ассоциировалась выпечка хлеба. Хандут тоже пекла лаваши, но не так, она нетерпеливо хлопками разбивала тесто с громким стуком о кухонный стол.

Хандут пришла лишь раз после рождения Лале. Она держала внучку на руках с такой нежностью, что Ануш пришлось отвернуться, чтобы не расплакаться.

Гохар не сказала ни слова. Она вышла из дома и копалась в огороде, пока не настало время уходить. Хандут больше не приходила.

Ануш положила нож для хлеба на стол. Через окно была видна длинная дорога, идущая вдоль леса, и ей показалось, что вдалеке она увидела бабушку, узнала ее медленную, шаркающую походку.

Но там никого не было, только на ветру раскачивались ветки деревьев.

Стюарты попросили Гохар присматривать за их детьми, Лотти все время болела, и госпожа Стюарт была занята младенцем. «Ну, бабушка хотя бы отдохнет от Хандут», – подумала Ануш.

Она расстегнула верхние пуговицы сорочки и обмахивалась платком. Волосы были собраны на затылке и стянуты косынкой, но ей все равно казалось, что она вот-вот растает. Пот, струясь по шее, стекал на грудь. Внезапно в комнате потемнело. В дверях стоял Казбек, наблюдая за ней.

Яркий солнечный свет образовал ореол вокруг его головы. Не отрывая от нее взгляда, он закрыл дверь. Четки в руках тихо постукивали.

– Вы ищете Хусика? – Ее голос прозвучал слабо в душной комнате. – Он должен скоро вернуться.

– Я не ищу Хусика, – сказал он, положив четки в карман. – Я послал его в деревню. С поручением. – Он стоял посередине комнаты, уставившись на маленькое боковое окно. – Прикройся!

Пуговицы сорочки казались слишком большими для петелек, она с трудом их просовывала.

Круги от молока остались на тонкой хлопковой ткани.

– Думаешь меня провести, Ануш? Думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься, когда вот так красуешься передо мной?

– Нет, нет, Казбек! Я кормила Лале!

– Я не вижу ребенка.

– Она в колыбели, спит.

– Блуд – это грех, Ануш.

Вдруг Лале заплакала, но сразу затихла, потом заплакала еще сильнее, и Ануш пошла к ней, но Казбек схватил ее за руку. Его пальцы впились в кожу.

– Я разве сказал, что ты можешь идти?

– Лале плачет.

– И пусть плачет.

– Я ей нужна.

– Ты знаешь о нуждах всех, не так ли? – Голос его понизился до шепота.

Она видела его сероватую слюну и почувствовала, как все внутри сжалось, когда он толкнул ее к столу. Она ударилась о край стола.

– Как ты думаешь, Ануш, что проносится в моей голове, когда я слышу, как ты и мой сын возитесь в соседней комнате? Ты считаешь, я молюсь? Так ты думаешь?

Она уже почти лежала на столе и боролась с желанием отвернуться от его горячего, подозрительно прерывистого дыхания.

– Ты ошибаешься. Я грешил, Ануш! Я удовлетворял себя. И кто осудит меня за это?

Страх кислотой начал жечь ее изнутри. Ануш попыталась вывернуться, но он был силен и крепко прижимал ее к столу.

– Меня принудили к этому! Ты, Ануш, принудила! Но есть только один способ бороться с твоей греховностью. Огонь выжжем огнем! – Его рука метнулась к штанам. – Огонь огнем и меч мечом!

– Нет! – Она вцепилась ногтями в его лицо и руку.

– Шлюха!

Он прижал ее голову к столу так, что на мгновение все померкло у девушки перед глазами. Когда она пришла в себя, мужчина склонился над ней, ей было трудно дышать – одной рукой он изо всех сил сжимал ее горло.

– Как ты думаешь, почему я разрешил Хусику жениться на тебе? Чтобы сделать сына счастливым? Так ты думала?

Кровь прилила к ее лицу, все перед ней расплывалось.

– Я позволил ему жениться на тебе, чтобы я мог делать это!

– Хусик!

– Хусик? – Казбек засмеялся, спуская штаны свободной рукой. – Хусик за несколько километров отсюда. Сейчас… – Он навалился на нее всем своим весом, и перед глазами Ануш заплясали звездочки. – Если ты не хочешь, чтобы твой ребенок остался без матери, раздвинь ноги!

Он отпустил шею, она перевела дыхание, но не могла бороться с ним. У нее не было сил. Слезы стекали по щекам в уши.

Руки ее были заведены за голову, и что-то холодное коснулось ладони. Нож! Она схватила его и вонзила Казбеку в плечо. Раздался дикий рев, и он сполз с нее. Ноги у Ануш подкашивались, когда она встала, но ей удалось отскочить от него – обеими руками он держался за нож, вошедший в плоть, а потом швырнул его на стол.

– Не подходи ко мне! Стой на месте, или я убью тебя! – крикнула она.

Обходя присевшего, истекающего кровью мужчину, она рискнула посмотреть на дверь и заколебалась. Она не могла уйти без Лале, но Казбек был снова на ногах и направлялся к ней.

– Не подходи! Я не шучу!

– Следовало вонзить его мне в глаз, Ануш. – Он зажал рукой рану, но кровь сочилась сквозь пальцы. – Надо было сделать все как следует, так, как я сделаю сейчас!

Он попытался ее схватить, но девушка отскочила к столу. Мужчина качался как пьяный, однако целенаправленно двигался к ней.

– Не подходи! – Она снова схватила нож и махнула им в его сторону. – Не подходи, или я всем расскажу, что ты предатель!

Казбек застыл, будто в него вонзили металлический прут, пригвоздив его к полу.

– Именно так! Мне известен твой секрет. Все твои грязные делишки! – Ее голос дрожал, но страх, затаившийся в его глазах, придавал ей сил. – Как ты думаешь, много ли людей захочет узнать имя человека, который предал своих, доносит на них туркам? Например, Вардан Акинян?

Лале снова заплакала.

– Мне доставит огромное удовольствие рассказать им об этом, Казбек! И я клянусь, если ты еще раз приблизишься ко мне или к моей дочери, о тебе узнает каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в деревне! Узнают, кто ты есть на самом деле!

Они стояли, оба тяжело дыша, сверля друг друга взглядами. У него было такое лицо, что Ануш решила: свекор убьет ее прямо сейчас. Но мужчина отступил, открыл дверь и вышел.

* * *

От берега Ануш двинулась по направлению к ореховому лесу. Вдоль реки росли деревья, тропинка, идущая вдоль берега, вела к лесу и дому Казбека.

Идти вдоль дороги было легче, но там было меньше тени, а значит, небезопасно. Лале пошевелилась, лежа в перевязи, и прижалась щекой к груди матери.

С момента нападения Казбека прошла неделя. Ануш старалась проводить как можно больше времени на воздухе. Несколько дней Казбек держался от нее подальше, исчезал куда-то с самого утра или запирался в своей комнате. К Хусику отец относился, как и прежде, жестоко, насмехался над ним и поручал самую грязную работу, но Ануш он не говорил ни слова. Девушка начала вновь уходить далеко от дома, навещала бабушку и друзей, ходила в гости к Стюартам. Казбек никак не реагировал на это. Больше для нее не существовало никаких запретов. Жизнь в одном доме с Казбеком и сейчас не была легкой, но, определенно, изменилась в лучшую сторону.

Ануш иногда ходила в деревню, но, как и большинство жителей, старалась обходить центр. Вардан Акинян так и не вернулся из Трапезунда, где он работал в казармах. Жандармы утверждали, что им ничего о нем не известно, доктору Стюарту также не удалось ничего узнать, хотя он направлял запросы во все инстанции. Вардан не мог исчезнуть, не предупредив беременную жену, но повсюду шныряли солдаты, хватая всех подряд, старых и молодых, турок и армян, и отправляли их на фронт. Это было слабое утешение для Парзик, но все могло быть намного хуже.

Как так получилось, недоумевала Ануш, что Хусик избежал воинской повинности? Он не отличался умом, зато был здоровым и сильным. Наверняка это устроил Казбек, скрытный, неразговорчивый Казбек, чья земля осталась нетронутой и у которого всегда было вдоволь еды.

Дьявол вознаграждает своих пособников, говорила Гохар. Возможно, сейчас дом Казбека – лучшее убежище для Ануш и ее дочери.

Вдруг что-то капнуло ей на лицо. Она удивилась и смахнула жидкость. Ануш посмотрела вверх.

На дереве висело тело. Ярко начищенные ботинки Казбека едва виднелись из-под штанов, которыми были связаны его лодыжки. Ручейки темно-красной крови уже засохли на черных волосатых ногах. В паху не было гениталий, лишь слипшиеся волосы и ошметки кожи. Рубашка, распахнутая на груди, тоже вся была залита кровью.

Черные четки впились в кожу запястий, руки были связаны за спиной. Лицо было желтого цвета и покрыто пятнами.

Ануш заметила надпись на его груди.

Грубо вырезанные буквы были залиты кровью, Ануш понадобилось некоторое время, чтобы их разобрать. Там было написано лишь одно слово: «Предатель».

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 30 июня 1916 года

За всю свою карьеру врача я никогда не выступал в роли священника вплоть до сегодняшнего дня. Казбек Ташиян был найден повешенным в лесу, недалеко от его дома. Махмуд Ага и я первыми прибыли на место. Это было ужасное зрелище, которого не выдержали бы большинство мужчин. Первое, о чем я подумал, – как сообщить о происшествии его сыну, Хусику. Понадобилось время, чтобы его разыскать. Он часто исчезает на несколько дней, несмотря на свои обязанности в больнице.

Я просил всех, кого мог, если увидят его, проинформировать меня незамедлительно.

Хусик вернулся в больницу со связкой зайцев для Манон. Я повел его в свой кабинет и рассказал о случившемся, но, прежде чем я закончил, он выскочил из комнаты и побежал в лес, где Махмуд Ага снимал тело с дерева.

Увидев отца, Хусик начал выть, как зверь, рвать на голове волосы, вонзать ногти в лицо. Звуки, которые он издавал, были мало похожи на человеческие.

Через некоторое время парень пришел в себя и пошел домой, чтобы начать делать гроб. Весь день он строгал и пилил, а потом вырезал имя Казбека на крышке.

Преданность сына произвела на меня впечатление, но, как и большинство людей в деревне, я не оплакивал его отца. Казбек Ташиян был опасным человеком и стал причиной серьезного разногласия между Хетти и мной.

Это произошло вскоре после бракосочетания Ануш и Хусика. Хандут Шаркодян сказала Манон, что дочка переехала в дом мужа и больше не будет работать в больнице. Это не удивило меня. После замужества армянки обычно не работают. Но Хетти решила, что Ануш угрожали, поэтому она и Манон настаивали на несении бессменной вахты возле нашей помощницы медсестры – заградительный кордон, который Казбек не смог бы игнорировать.

Я счел это безумием и заявил жене, что это вообще нас не касается. Хетти обвинила меня в безразличии и спросила, что бы я чувствовал, если бы Ануш была нашей дочерью. Эти ее слова меня сильно обидели. Я беспокоюсь о девочке не меньше, чем Хетти, но закон есть закон! Единственный человек, который должен заботиться о благополучии Ануш, – ее муж, и если он не может ее защитить, то что можем сделать мы? Я умолял Хетти оставить эту мысль и держаться подальше от дома Казбека, ведь там небезопасно.

– Я подвергаюсь не большей опасности, чем Ануш! – воскликнула Хетти.

Я пообещал жене, что сделаю все, что в моих силах, но не могу вмешиваться в дела семейные.

– Не можешь или не хочешь?

На это мне нечего было ответить. Жена отвернулась от меня и сказала:

– Турция изменила тебя.

Ее слова причинили мне боль и преследовали меня на протяжении многих дней. Если бы Пол и Манон так сильно не влияли на нее, она непременно согласилась бы со мной. Так устроен мир – жена принадлежит мужу вне зависимости от того, в какой стране она родилась, и наше мнение ничего не может изменить. Если бы моя жена могла рассуждать здраво, то она признала бы, что я много сделал для женщин Трапезунда в целом и для Ануш в частности.

С того самого дня, как я дал клятву Гиппократа, я старался ставить интересы других выше своих, но я не собираюсь нарушать законы этой страны. Вот о чем я думал, глядя на изуродованный труп Казбека.

Из-за жары я посоветовал Хусику похоронить отца незамедлительно. У деревенских жителей не было средств, чтобы купить гроб, поэтому мертвых опускали в могилу, завернув в ткань. Но Хусик и слышать ничего об этом не хотел.

Два дня назад по его настоянию гроб был поставлен на стол в доме Казбека, и всю ночь Хусик простоял, не проронив ни слезинки, пока Гохар Шаркодян читала молитвы, не обращая внимания на жару и запах, распространившийся в комнате. К полуночи пришел Арнак и сообщил, что священника не могут найти.

– Моего отца не похоронят без священника, – сказал Хусик. – Должен быть священник.

Я знал, что некоторые религии позволяют кому-то занять место священника, и я сказал Хусику, что буду рад исполнить его обязанности. Он неохотно согласился.

При первых проблесках зари мы погрузили гроб на телегу и поехали в деревню. Женщины следовали за нами пешком.

У ворот армянского кладбища собралось несколько стариков. Мой сотрудник Малик Зорнакян, близкий друг Вардана Акиняна, возглавлял эту группу.

– Я пришел, чтобы похоронить отца, – сказал Хусик, когда мужчины преградили ему путь.

Они отказывались сдвинуться с места, бросали угрожающие взгляды на Хусика и гроб его отца.

– Этого человека необходимо похоронить, и немедленно, – вмешался я.

Нейри Карапетян, сын которого пропал и чей табачный киоск был сожжен жандармами, вышел вперед и заявил, что Казбек Ташиян не будет похоронен на деревенском кладбище.

– Мой отец мертв, – сказал Хусик. – Каждый человек заслуживает достойных похорон.

Мужчины не отступали. На лице Хусика теперь читались злоба и воинственность. Он натянул поводья лошади, и она забила копытами в опасной близости от мужчин. Те разбежались, остался только Малик, он схватил лошадь под уздцы.

– Теперь послушайте меня, доктор Стюарт, – сказал он. – Я сожалею, что вы вовлечены в это, но из-за мерзавца, лежащего в том ящике, Мислав Акинян похоронен со следами петли на шее. Кости этого ублюдка никогда не будут загрязнять священную землю!

Сказав это, он откинул голову назад и плюнул на гроб. Хусик сбил его с ног, и они покатились по земле. Нейри и мне в конечном счете удалось разнять драчунов, но путь на кладбище был для нас закрыт. Я убедил Хусика перенести тело в наш дом, чтобы мы могли решить, что делать дальше.

Когда мы заехали во двор, Хетти как раз закрепляла шляпку булавкой. Она выразила Хусику свои соболезнования, но он, казалось, был не в состоянии что-либо воспринимать. Он стоял во дворе около гроба, пока я живописал Хетти последние события.

Именно Хетти в конце концов предложила решение. Казбек будет похоронен в уединенном месте нашего сада, под старой смоковницей, откуда открывался вид на кладбище.

Тучи над головой налились дождем, пока мы стояли возле места, выбранного для могилы Казбека. Наконец-то закончится эта невыносимая жара.

Бриз приносил сильный запах соли, и я знал: дождь вот-вот начнется.

Единственной молитвой, которую я мог припомнить, была Отче наш, я прочитал ее на английском языке и попросил, чтобы Всевышний пощадил покойного. Должно быть, для скорбящих это звучало странно, они не понимали, о чем я говорю, и с равным успехом я мог просить ангелов забрать покойного или, наоборот, проклясть его на веки вечные.

Похоже, для окружающих это не имело значения, разве что для Хусика. Я думал, что Гохар Шаркодян молится, но она смотрела на Ануш с Лале на руках, которая наклонилась к ребенку и что-то нежно ему нашептывала.

Хетти и Хандут Шаркодян стояли рядом, Хусик молча смотрел на гроб.

Тучи налились свинцом и заволокли горы. Когда, взявшись за кирку и лопату, Хусик и я стали вгрызаться в твердую землю, упали первые тяжелые капли дождя.

Джахан

Сивас 1916 год

Спустя приблизительно восемь месяцев после отъезда из Трапезунда Джахан оказался в Сивасе, столице провинции Сивас в Центральной Анатолии.

Приказ покинуть Константинополь пришел неожиданно. Однажды он проснулся на рассвете и ему сказали, что вскоре от причала отходит корабль, следующий до Терме, и его проезд уже оплачен.

После пяти дней плаванья он сошел на берег в Самсуне, и начался длинный переход через горы в Сивас в сопровождении полчищ москитов.

Город, расположенный в широкой долине реки Кызылырмак, был построен на перекрестке главных торговых путей, ведущих в Месопотамию и Персию. К лету 1916 года он был наводнен немцами, пытающимися соединить город с Багдадской железной дорогой.

Джахан был озадачен тем, что оказался здесь. Создавалось впечатление, что здесь только и говорили, что о сражении в Дарданеллах.

Он не получал никаких письменных приказов, ему не дали возможности попрощаться с семьей и своими подчиненными. Но он утешал себя мыслью, что теперь он ближе к Ануш хотя бы географически. Его очень беспокоило то, что все его письма оставались без ответа. Конечно, почтовая служба ненадежна, но хотя бы одно письмо должно было дойти до девушки!

Он задавался вопросом: а что, если Ахмет не передал ей записку с адресом, но, поразмыслив, отметал это предположение. Лейтенант всегда повиновался ему, вне зависимости от того, что он думал о том или ином поручении.

Этому могло быть одно простое объяснение. По-прежнему ли она любит его? Думает ли о нем постоянно, так же, как он о ней? Сможет ли она когда-либо быть с другим мужчиной?

Джахан не верил, что это так. Если он не получал от нее никаких известий, причиной этого могли быть самые разные обстоятельства. Пока Назим Ожан находился в том районе, Ануш угрожала опасность.

В таком мрачном расположении духа Джахан прибыл в Сивас, город, который лишь ухудшил его настроение.

Люди были настороженными, улицы – в плачевном состоянии, климат – слишком суровым. Этому болоту явно недоставало очарования Трапезунда.

Единственной хорошей новостью было то, что здесь находились его бывшие подчиненные – лейтенант Ахмет Кадри и солдаты. Джахан расспросил лейтенанта о событиях, происходивших в деревне после его отъезда, но новости были удручающие.

Еще больше нападений, конфискаций имущества, необъяснимых арестов. Только сотрудников доктора Стюарта пока не трогали, может, потому что больница была переполненной. Почему же Ануш не писала ему?

Капитана мучили сомнения. Он начал думать, что девушка забыла его, что ей безразлична его судьба. Джахана охватила апатия, он проводил время, играя в карты и сочиняя гневные письма Ануш, которые никогда не отправлял.

Он стал вести себя странно с подчиненными и был очень требовательным к лейтенанту. Две недели лейтенант терпел придирки, а потом решил, что капитану следует отвлечься – побывать за городом и завести себе новых друзей.

Армин Вегнер служил в звании младшего лейтенанта в свите прусского фельдмаршала фон дер Гольца, который надзирал за строительством Багдадской железной дороги.

Фельдмаршал прибыл в Сивас, чтобы определить пригодность железнодорожных путей у подножья Таврских гор, и привез с собой немецких инженеров и Вегнера, исполняющего обязанности штатного фотографа. Фон дер Гольц слег с малярией, и Вегнер воспользовался возможностью ознакомиться с местностью и нанял лейтенанта Кадри в качестве проводника.

Они должны были сначала плыть на лодке, затем отправиться пешком к разрушенному монастырю Пресвятой Богородицы, руины которого находились на склоне горы недалеко от города.

Лейтенант и Джахан прибыли к причалу рано утром и разместили свои пожитки на дне лодки.

– Где он? – спросил раздраженно Джахан. – Я думал, немцы – люди пунктуальные.

Ахмет указал на фигуру, приближающуюся со стороны города. Мужчина был на голову выше Джахана, широк в плечах и длинноног. В каждой руке он нес по деревянному коробку.

Вегнер был в немецкой форме, но на голове носил арабскую куфию[44]. Несмотря на то что его лицо было наполовину в тени, Джахан разглядел большие синие глаза, высокие скулы и длинный аристократический нос.

Немец не улыбнулся, когда Ахмет представил ему Джахана, и пожал протянутую руку без особой сердечности.

– Осторожнее с этими коробками! – сказал он, когда Джахан убрал их под сиденья. – В них очень ценное оборудование.

Убедившись, что с ними все в порядке, он сел рядом. К тому времени как они отчалили, Джахан уже невзлюбил незнакомца.

Лодка двигалась по реке с черепашьей скоростью, и вскоре Ахмет уже ворчал – грести при такой жаре было очень тяжело.

Они отчалили, когда только-только рассвело, но день был безветренный, и вскоре стало очень жарко.

Лодка скользила вдоль широкой безлесной долины; впереди вздымались окутанные легкой дымкой Понтийские горы.

– В этой местности нечего фотографировать, – сказал Джахан. – На протяжении многих километров пейзаж не меняется.

– Меня это мало волнует, – презрительно бросил Вегнер.

Джахан снова вернулся к созерцанию поверхности реки. Время от времени он поглядывал на лейтенанта, чье лицо покраснело, а борода блестела от пота. «Нас съедят живьем комары, или мы поджаримся на солнце, – сердился Джахан, – и все из-за этого неприятного немца». Через некоторое время Ахмет перестал грести и поднял весла. Он позволил лодке дрейфовать по течению, встал, балансируя, чтобы сохранить равновесие, снял китель и спрятал его под скамьей.

– Так лучше! – удовлетворенно воскликнул он, расстегивая воротник и закатывая рукава рубашки.

Снова взявшись за весла, он старался направлять лодку параллельно берегу.

– На вашем месте я бы не открывал тело, – заметил Вегнер на отменном английском, кивком указывая на полчища москитов, летающих над водой.

– Я их не боюсь, – отозвался Ахмет и начал грести медленнее. – Москиты любят только неверных.

Лодка двигалась медленно, разрезая воду, как нож. Не слышно было пения птиц, которое хоть немного отвлекало бы от невыносимой жары; доносилось лишь непрерывное стрекотание цикад.

Горы становились все выше, их пики уже достигали небес. Джахан наблюдал за немцем, которого, похоже, не беспокоили ни жара, ни москиты.

– Как так получилось, что вы увлеклись фотографией? – спросил он. – Или вы профессиональный фотограф?

Вегнер посмотрел на капитана так, будто вообще забыл о его существовании.

– Я служу в санитарном подразделении. Фотография – это просто хобби.

– Вы врач?

– Медбрат.

Крупнотелая француженка, работающая на доктора Стюарта, возникла перед глазами Джахана.

– Вас это забавляет? – спросил Вегнер.

– Нет, вовсе нет.

– Я медбрат на поле боя, – пояснил Вегнер. – Моя задача – выносить раненых после сражения.

– Ясно.

– Вам действительно ясно? – У Вегнера было такое лицо, будто он намеревался еще что-то сказать, но потом отвернулся и вновь стал смотреть на воду и горы.

– Отдохни, Ахмет, – сказал капитан.

Они поменялись местами, и Джахан сел на весла. Грести оказалось не так просто, как это выглядело в исполнении лейтенанта, к тому же следовало не позволять лодке вилять.

– Бóльшие усилия правой рукой, господин. И сядьте ровнее на скамье.

В конце концов он приноровился, весла ритмично взлетали и опускались, и лодка плавно двигалась по речной глади. Солнце стояло практически в зените, линия горизонта размылась из-за усилившегося зноя.

От пота ладони Джахана скользили, и ему было сложно придерживаться темпа лейтенанта.

Когда он подумал, что больше не в состоянии сделать ни одного гребка, Ахмет сказал, что пора причаливать к левому берегу. Они подплыли к практически сгнившему причалу, заросшему камышом. Ахмет держал лодку, пока Джахан не сошел на берег, а Вегнер не выгрузил свои коробки.

– Дорога, ведущая в монастырь, начинается с обратной стороны вон той горы, – вытащив лодку на берег, сказал он и указал на едва видимую тропинку, которая исчезала на каменистой осыпи холма. – Монастырь находится дальше, чем кажется. Путь весьма непростой. Ступайте осторожно.

Монастырь Пресвятой Богородицы был расположен практически на вершине горы и когда-то по размерам не уступал небольшой деревне, но, когда они вскарабкались наверх, перед ними были одни лишь развалины.

Монастырь практически исчез, поглощенный горой, когда-то приютившей его. Каменные арки над окнами уцелели, как и центральный вход, но большинство стен обрушились или начали крениться.

Пока они бродили снаружи, глаза запорошила мелкая пыль. Войти внутрь, укрыться от солнца и ветра было облегчением.

Понадобилось несколько минут, чтобы глаза привыкли к темноте.

Фрески с изображениями Богородицы покрывали уцелевшую стену. Краски померкли, но было видно, что преобладали лазурные и золотистые тона.

Вегнер медленно обходил помещение, исследуя выцветшие рисунки.

На одной стене удрученная Девственница несла ребенка на торжественное благословение. На другой размытые ореолы святых были похожи на отпечатки золотых монет на штукатурке.

– Здесь должно быть достаточно света, – сказал Вегнер, достал оборудование и установил его на подставку.

К тому времени, когда он закончил, легкий туман стал наползать с предгорий, солнце уже клонилось к закату и воздух в горах стал прохладнее.

Вегнер вышел из полуразрушенного здания чем-то очень довольный.

– Станьте там, – сказал он, – я поснимаю вас, пока не стемнело.

Ахмет застегнул китель и поправил головной убор, Джахан стоял возле него: два турецких военных, торжественно глядящих в объектив.

– Обычно пластины я отсылаю в Германию, – рассказывал Вегнер, когда они уже спускались к реке. – А эти я проявлю сам. Я устроил фотолабораторию в подвале дома, под кухней. Если фотографии получатся, вам достанутся ваши.

Это была самая длинная тирада, произнесенная немцем с тех пор, как они выехали из Сиваса. Когда они дошли до лодки, он снова замолчал.

Вегнер загрузил в лодку свои коробки, и они уже собрались отчаливать, когда Джахан заметил что-то белое в воде. Он пошел посмотреть.

– Капитан, – окликнул его Ахмет, – нам нужно вернуться до темноты.

Белое пятно, которое заметил Джахан, оказалось телом, плавающим лицом вниз в тростниках. Сняв ботинки, он вошел в воду и перевернул труп. На него уставилось синеватое лицо мальчика. Мальчик с покрытыми пленкой глазами и глубоким разрезом от уха до уха. Подхватив тело под мышки, Джахан вытащил его на берег.

– Я видел его на площади, – сказал Вегнер. – Возле приемной полковника Абдул-хана.

– Армянин, – узнал убитого Ахмет. – Его отец работал на нашей семейной фабрике ковров.

Пока мужчины смотрели на труп, с реки подул холодный ветер, по воде пошла рябь, гнулся тростник.

– Нужно его похоронить, – решил Джахан. – Мы не можем оставить его здесь.

– Это невозможно! – заявил лейтенант, ударяя каблуком о землю. – Земля твердая как камень.

– В лодке должно быть что-то, лопата или кирка.

– У нас только два весла, капитан. Бросьте его обратно в воду. Мы не можем взять его с собой.

Джахан посмотрел на тело. Этот мальчик был на несколько лет младше его самого. Потом он взглянул на тропу, ведущую к монастырю, уже в некоторых местах невидимую из-за тени, отбрасываемой горами.

– Там, наверху, полно камней.

Снова подхватив тело под мышки, капитан потащил его вверх по склону.

– Вы не сможете его туда поднять, капитан. Это безумие! Нам нужно возвращаться.

Ноги Джахана начали грузнуть в щебне, тащить тело становилось все тяжелее, но внезапно он почувствовал облегчение – Вегнер поднял тело, взявшись за ноги, и вдвоем они продолжили путь наверх.

– Стойте! – крикнул лейтенант.

Он легко перебросил тело через плечо. Остальные помогали ему спереди и сзади, так они и донесли его до монастыря.

* * *

Когда мужчины добрались до Сиваса, ночные рынки уже закрылись, завсегдатаи кофеен давно разошлись. Ахмет, Вегнер и Джахан пришвартовали лодку и достали из нее вещи.

На обратном пути мало было сказано, но после того, как они пришвартовались, немец крепко пожал Джахану руку.

В последующие недели Джахан познакомился с Армином Вегнером поближе. Ахмет узнал, что немец был награжден Железным крестом, но Армин никогда ничего не говорил о своем боевом опыте. Зато он рассказал, что сочиняет стихи, о своей задумке написать книгу, да и вообще стать писателем после войны.

Джахан был поражен чувствительностью немца.

На его фотографиях не были запечатлены турецкие города и пейзажи, он снимал детей-сирот, попрошаек на улицах, здания, хибарки, развалившиеся под весом их жильцов. Он выискивал разрушенное и вообще то, что не укладывается в сознании нормального человека, видел вещи, которые Джахан обычно не замечал. Армин фотографировал сцены, которые заставляли капитана стыдиться или чувствовать себя неуютно.

Другое дело фотографии, изображавшие недостроенную Багдадскую железную дорогу, фельдмаршала фон дер Гольца и Энвера-пашу на ступеньках дворца Топкапы или официальный портрет полковника Камиля Абдул-хана. Вскоре после того, как он увидел фотографию полковника, капитана вызвали к нему.

Ему приказали явиться в штаб Национальной гвардии. Трехэтажное каменное здание было расположено на центральной площади, имело форму квадрата без задней стенки, его фасад полностью занимал одну сторону площади.

В центре квадрата располагалась колокольня, возвышающаяся над зданием, с рядами классических окон.

Позади здания раскинулись прекрасные сады, они спускались к берегу реки Казил и придавали строению вид замка во Франции.

В приемной Джахана попросили подождать. Потолок был украшен лепниной и росписями на религиозные сюжеты. Капитан внимательно их рассматривал. Это были, судя по всему, христианские сюжеты. Было что-то в этом месте, что не давало ему покоя, но Джахан не мог понять что.

Капитан начал припоминать недавний разговор с Армином. По немецким казармам распространился слух, что армян депортируют в Сирию. Из некоторых деревень изгоняли всех армян, утверждал Армин, и переправляли их в пустыню около Дейр-эз-Зора. Джахан с нарастающей тревогой слушал рассказ немца. В Константинополе он и сам видел подтверждение этому: пустые армянские дома, разбитые окна и витрины магазинов.

Газеты изобиловали националистической и антиармянской пропагандой, и на каждом углу говорили о том, что националисты намерены возродить Турцию, вернуть ей былую славу, и что в этой стране не будет места армянам и грекам.

Тогда капитан решил, что должен найти Ануш. Не важно, какой была причина того, что она не писала, он должен был убедиться, что она в безопасности. Как только он сможет получить увольнительную, сразу же поедет в Трапезунд.

За дверью, обшитой панелями, временами был слышен приглушенный смех. Джахан кое-что знал об Абдул-хане, знал и то, что не многие смеялись в его присутствии.

До того как его отца по инвалидности отправили в отставку, Абдул-хан служил под началом полковника Орфалеа в течение многих лет. Полковник неоднократно бывал в доме Орфалеа на Гран рю, и капитан припоминал странную неприязнь матери к этому бледному коренастому мужчине со взглядом человека, который никому не подчиняется.

Вне зависимости от того, зачем он понадобился этому большому начальнику, этот вызов не предвещал ничего хорошего.

Дверь кабинета полковника открылась, и несколько мужчин из племени шота в форме ополченцев вышли в приемную. Эту группировку горцев-повстанцев считали самыми опасными преступниками в регионе, и они были объявлены в Империи вне закона.

Была назначена цена за голову их командира, и об этом знали даже в небольших городках и деревнях. Прежде чем Джахан задался вопросом, что они делали в штабе Национальной гвардии, помощник полковника выглянул из кабинета и велел капитану войти.

Полковник сидел за столом, казавшимся слишком маленьким для него. На стене за ним висел общий портрет трех пашей, управлявших Империей посредством Комитета Единения и прогресса. Абдул-хан был человеком не очень большого роста, но настолько плотной комплекции, что его ширина равнялась высоте.

Пуговицы формы на животе готовы были выскочить из петель, над воротником нависали жировые складки. Волоски темной редкой бородки топорщились, как иглы у дикобраза, а усы торчали, как пучки проволоки. Только по обе стороны рта волосы росли равномерно. Густые брови придавали лицу обманчиво виноватое выражение.

– Ну вот и сын Олкея Орфалеа! Внешне похож на мать, думаю, во всех остальных отношениях – на отца. Садись.

Джахан отодвинул стул и сел напротив полковника.

– Как тебе Сивас?

– Нравится, сэр.

– Не Константинополь, но в нем есть определенный шарм. Ты что-то бледен, Орфалеа. С тобой что-то не так?

– Нет, сэр, все в порядке.

– Ты уверен? Я бы не хотел, чтобы меня упрекали в том, что я не усмотрел за сыном и наследником полковника.

– Не высыпаюсь, сэр.

– И все не по той причине, что нужно! – Полковник засмеялся. – Сходи в заведение матушки Язган, что за рынком, и все будет в порядке. Она найдет тебе миленькую девственницу. Скажешь ей, что ты от меня.

Полковник откинулся на спинку кресла и вытянул жирную ногу из-за стола.

– Как я слышал, ты служил в Трапезунде. Ты хорошо знаешь ту местность?

– Казармы располагались в маленькой деревне недалеко от Трапезунда. Но да, я хорошо знаю местность.

– Отлично. У меня есть для тебя назначение. Это шанс продемонстрировать служебное рвение и не уступить в этом твоему отцу. Ты знаешь о плане переселения армян?

– До меня только доходили слухи, сэр.

– Это не слухи. Армянское население перемещают вглубь страны, и ты сопроводишь всех армян из Трапезунда в Эрзинджан. После этого ты вернешься в Сивас.

– Вы имеете в виду только армян, сэр?

– Ты все верно расслышал.

Адбул-хан взял ручку и начал что-то писать на документе, который лежал перед ним.

– Но, сэр, эфенди, говоря об армянах… вы имеете в виду мужчин призывного возраста?

– Я имею в виду всех. Всех без исключения. Когда ты уедешь из Трапезунда, там не останется ни одного армянина. – Он расписался внизу страницы и отложил ручку. – Это ясно, Орфалеа?

– Да, сэр… Но женщины и дети? Разве это необходимо?

– Все! – вскричал полковник, стукнув кулаком по столу.

Оловянная чашка упала на пол, покатилась и остановилась возле ноги капитана. Тот нагнулся, поднял ее и поставил на стол.

– Идет война! – продолжил полковник, глядя Джахану в глаза. – По всей стране армяне дезертируют, перебегают к русским! Мы избавимся от предателей у наших границ, и все способы хороши! Все до одного, мужчины, женщины и дети. Тебе понятно?

– Да, сэр.

– Громче! Я не слышу!

– Да, сэр! Но, сэр… я был лишен звания и освобожден от своих обязанностей.

Абдул-хан улыбнулся и протянул ему только что подписанный документ.

– Поздравляю, капитан. Вы восстановлены в звании.

* * *

В крытом рынке было очень жарко, полно людей, пахло потом, хной и перезрелыми фруктами. Капитан и лейтенант шли друг за другом по проходу, капитан впереди, лейтенант за ним. Они держались подальше от женщин в паранджах, торгующих овощами и фруктами.

На рынке специй к столбу прислонился нищий, он протянул руку, когда они проходили мимо.

– Почему он выбрал меня? Того, кто был опозорен?

– Просто так получилось, господин.

– Абдул-хан просто так ничего не делает.

Мимо пробежала собака, зажав в зубах огромную рыбину.

– И почему именно армяне из Трапезунда? Есть и другие местности, населенные армянами и расположенные территориально ближе к нам.

Маленькие купола над крышей пропускали солнечные лучи, тускло освещающие пространство. В конце главного прохода мужчины свернули налево и оказались на золотом рынке. Драгоценности и медные весы бросали желтые блики на побеленный сводчатый потолок и стены.

По обе стороны от прохода торговцы выставили подносы с золотом; группы женщин в черных одеяниях перебирали украшения и торговались.

Браслет с ляпис-лазурью привлек внимание Ахмета, и тут же, словно из ниоткуда, возник продавец.

– Очень красивый! Прекрасный подарок вашей матери, эфенди. Или вашей жене.

Ахмет положил браслет обратно на поднос, но им заинтересовался Джахан. Камни были цвета моря в Трапезунде.

– Сколько стоит?

– Это персидский лазурит! – воскликнул продавец, быстро стерев с лица выражение недовольства. – Великолепного качества!

– Ваша конечная цена?

Они немного поторговались и в конце концов сошлись на половине первоначальной цены.

– Пока я ждал приема у полковника, я видел людей из шота, вышедших из его кабинета, – сказал Джахан, кладя браслет в карман.

– Это не могли быть люди из шота, господин.

– Говорю тебе, это были они. Они прошли на таком же расстоянии, как от меня до тебя. У одного из них не было правой руки.

– Мурзабей?

– Да, и, судя по всему, никто и не собирался его арестовывать.

Мужчины вышли через Северные ворота с двойными колоннами на солнечный свет. Проталкиваясь через толпу покупателей, они направились к Небесному медресе.

– Позвольте угостить вас кофе, господин.

Из кофейни открывался вид на Северные ворота и двойные минареты Небесного медресе, городского духовного учебного заведения XIII века. В кафе никого не было, за исключением двух стариков, сидящих в дальнем углу.

Джахан и Ахмет сели за столик, и лейтенант сделал заказ. Через главные ворота сновали женщины, укутанные в покрывала и в ярких разноцветных юбках. Подошел официант с двумя чашками кофе и блюдом с инжиром.

– Может быть, все не так плохо, как мне кажется, – проговорил капитан. – Возможно, для армян так будет лучше.

– Что вы имеете в виду?

– Они будут вне досягаемости Ожана, если уедут оттуда, вот что я подразумеваю. Вряд ли Ожан переедет в Сирию, правда?

Ахмет не спеша пил кофе.

– Ты знаешь, что в Сирии есть целые армянские поселки? Целые города! Если начнется сражение возле грузинской границы, армянам так или иначе придется уходить. Лучше уйти, чем ждать прихода русских.

– Господин, – начал Ахмет, положив кофейную ложечку на стол, – есть кое-что, о чем вы должны знать. Это не…

– Эй, Джахан! – Высокий мужчина в гражданской одежде, с куфией на голове, махал им, стоя в тени Северных ворот. Он нес деревянные коробки, а за ним хвостом увязалась группа детворы.

– Лейтенант Вегнер! – воскликнул Ахмет, поднимаясь.

Мужчины пожали друг другу руки, и официант принес еще кофе. Мальчишки охраняли его коробки.

– Я был в медресе, – сказал Армин. – Пытался сфотографировать интерьер и приобрел несколько почитателей.

– Уйдите! – шикнул на детей лейтенант.

– Да не нужно их прогонять, они мне не мешают.

Мальчики отошли немного, поглядывая то на Ахмета, то на Армина.

– До этого я был на базаре, пытался сделать пару снимков драгоценностей, но меня выгнали оттуда. Буквально вытолкали.

Капитан и лейтенант переглянулись, понимающе улыбаясь.

– В чем дело? Я что-то сделал неправильно? – спросил Армин.

– Вы никогда не должны пытаться заполучить фотографию жены какого-либо мужчины, – объяснил Джахан.

– Что вы имеете в виду?

– Женщин запрещено фотографировать.

Мужчина, сидевший в дальнем углу, уставился на мальчиков, которые громко засмеялись, прикрывая рот рукой, как девочки.

– Но они все в паранджах. Все равно ничего не видно.

– Запрещено фотографировать любых женщин, в парандже или без нее.

– Ясно. – Армин покраснел от смущения.

– Здесь недалеко Сельджук Кейкавус, могу повести вас туда, – предложил Ахмет.

– Ну что ж, если это не нарушит ваши планы.

– Это старая больница, очень старая, вам понравится.

– Ахмет забыл, что через несколько дней мы уезжаем.

– Уезжаете?

– Да, в Трапезунд.

– Я должен присоединиться к свите фон дер Гольца через неделю, – сказал Армин. – Вы хорошо знаете Трапезунд?

– Там около года базировался мой отряд.

– Ну тогда я поеду с вами.

Когда они допили кофе, Армин сообщил, что на сегодня закончил все дела.

– Увидимся завтра на этом же месте?

– У входа на рынок.

Армин ушел, сопровождаемый мальчишками.

– Капитан, – заговорил Ахмет, когда Армин уже не мог их слышать, – вам следовало отговорить Армина ехать с нами в Трапезунд.

– Почему? Он и так туда едет.

– Из-за эвакуации. Все не так, как вы себе представляете.

– Что ты имеешь в виду?

– Мой двоюродный брат Наим участвовал в переселении из городов Битлис и Диарбекир. Им было велено согнать армян в лагеря, как и вам, но задача состояла в том, чтобы их дальше не перевозить.

– Это бессмысленно! Они должны двигаться дальше!

– Нет, если они умрут по пути. Их гонят без пищи и воды, пока они не падают от голода и жажды. О тех, кто выживет, позаботятся головорезы из шота.

– Из шота?!

– Они заранее обо всем знают, а солдаты отворачиваются, чтобы не видеть происходящее. Вот что делал Мурзабей в кабинете полковника. Существует договоренность. Шота забирают молодых женщин…. – Он пожал плечами. – Остальное вам известно.

– То есть ты хочешь сказать, что я поведу этих людей на смерть?

– Я хочу сказать, господин, что, судя по тому, как все организовано, иначе и быть не может.

Внезапно Джахан ощутил могильный холод. Толпа на улице была слишком плотной, казалось, он вот-вот задохнется. Он вышел из кафе и двинулся по улице, расталкивая людей локтями.

– Капитан!

Джахан не останавливался. Он не знал, куда идет, просто не мог остановиться. Люди расступались, пропуская его. Он споткнулся и упал на табачный лоток, сигареты и спички посыпались на землю. Кто-то возмутился, толпа окружила капитана. Появился продавец сигарет, ругаясь и призывая жандармов.

– На, возьми! – Ахмет сунул в руку продавцу купюру. – За ущерб.

Он взял капитана за руку и повел его вниз по улице.

– Мой отец! Это он организовал!

– Со всем моим уважением, капитан, это дело рук Адбул-хана.

– Ты не понимаешь! Я знаю – это он!

– Вы сами сказали, господин, что Абдул-хан никому не подчиняется.

– Я не могу, Ахмет! Я не могу это сделать!

– У вас нет выбора.

– Я должен как можно скорее добраться до Трапезунда и найти Ануш!

– Забудьте о ней!

– Как я могу забыть о ней, если она должна стать моей женой? Я что, должен погнать ее тропой смерти или подарить ее шота?

Лейтенант отвернулся, посмотрел на аллею, которая вела к мечети. Ее купол мерцал, как полумесяц, возвышаясь над городом. На балконе уже была видна фигура муэдзина, готовящегося призывать к молитве.

– Господин, – наконец сказал Ахмет, – эвакуация будет идти своим чередом, с вами или без вас. Если вы не выполните приказ, Ожан воспользуется этим, и вы знаете, что тогда случится с девушкой. Она не дойдет даже до границы деревни. Вы говорите, что она станет вашей женой, и, возможно, так и будет, но если и есть надежда на ее спасение, причем весьма зыбкая, то лишь при условии, что вы будете руководить эвакуацией.

Ануш

Ануш шла к реке стирать белье. Она вот уже две недели ничего не стирала, потому что Хусик запретил ей выходить из дома одной, но она просто не могла больше выносить это вынужденное заключение. Со смертью свекра ее жизнь должна была стать проще, но, похоже, ничего не изменилось – Казбек незримо присутствовал в доме. Он был среди теней, которые преследовали ее, перемещаясь за ней из комнаты в комнату, в жарком дыхании, которое шевелило волосы у нее на затылке. Он все сидел на стуле в углу комнаты и наблюдал за ней, его образ был в жаре и пыли, которая поднималась, когда открывали дверь.

Не только ее преследовал образ умершего. Хусик крепко выпивал, допоздна не спал, сочиняя стихи для отца или напевая любовные песни жене, пока не отключался, сидя за столом. В другой раз он принуждал Ануш стать на колени и громко выкрикивал слова уже подзабытых отцовских молитв.

С каждым днем Хусик становился все больше похожим на отца. Он стал носить отцовскую одежду, втиснул ноги в его сапоги. Одевшись таки образом, он уходил в лес и пропадал там целыми днями. Ануш оставалась в одиночестве, преследуемая призраком Казбека, страшась опасностей, таившихся в лесу.

Ануш шла к реке, стараясь держаться в тени деревьев. В руках у нее была корзина, там, свернувшись калачиком среди белья, мирно посапывала Лале. Каждые несколько шагов девушка останавливалась и прислушивалась – не идет ли кто? Раньше жандармы обходили стороной дом Ташиянов, но теперь, после смерти Казбека, рассчитывать на это было нельзя. Жандармов становилось все больше и больше, требования их были все нелепее, а налоги для армянских семей все увеличивались. Соседи турки, Низары, и многие другие, которых Ануш знала всю жизнь, укрылись за стеной страха, ничего не видели, не слышали и держали детей в домах, чтобы те ничего не знали.

Казалось, все цепи, которые приковывали ее к Трапезунду, исчезли. Чашки на полке, море вдалеке, перекопка земли для посадки картофеля – все это уже не имело никакого значения.

Лале пошевелилась во сне, ее маленькие губки раздвинулись в улыбке.

– Пожалуйста, Господи, позаботься о Лале! – молилась Ануш. – Позаботься о нас всех.

Когда она подняла глаза, перед ней стоял Джахан.

Джахан

Ануш изменилась. Она чего-то лишилась, наверное, невинности, и тем не менее она стала еще прекраснее. Он хотел обнять ее, прижать губы к ее губам, но что-то в выражении ее лица остановило его.

– Как ты, Ануш? Все в порядке?

– Да, – ответила она, поставив корзину с бельем на землю.

– А мама и бабушка, они в добром здравии?

– У них тоже все в порядке.

– Я часто думал о тебе, Ануш. Я был в церкви на утесе.

– Тебя давно не было, Джахан.

Поднялся ветер, закружив листву, унося ее в тень, девушка задрожала и обхватила себя руками.

– Тебе холодно?

– Нет.

Все в этом моменте было не так, как Джахан себе представлял. Много раз он воспроизводил этот разговор в уме, но сейчас не мог подобрать слов.

Ветер изменил свое направление, он подул на восток и принес со стороны деревни запах пожара. Джахан увидел, как за лесом черный дым вздымается столбом в голубое небо.

– Трапезунд изменился.

– Все изменилось, Джахан. Это уже не то место, которое ты знал.

Ануш держалась настороженно, была какой-то отстраненной.

– В деревне я встретил доктора Стюарта. С его приятелем… курдом.

– Его зовут Махмуд Ага.

– Ясно. Больница по-прежнему работает?

– Да.

– Хорошо, да, это хорошо.

Вдруг снизу раздался тихий звук, похожий на плач ребенка, Ануш опустила глаза на корзину, стоящую около ее ног. В ней что-то пошевелилось, и показалась детская ручка. Солнечный луч заиграл на золотом колечке на пальце Ануш.

– Ты… замужем?

– Да.

– Когда это произошло?

– Это имеет значение?

Младенец заплакал.

– Это твой ребенок?

– Да.

Джахан смотрел на девушку, его лицо стало каменным.

– Зачем ты вернулся, Джахан?

– Мне приказали вернуться. На черноморском побережье опасно, и людей перемещают вглубь страны.

– Людей?

– Армян.

– Я армянка, Джахан. Ты пришел, чтобы увести меня?

– Это ради твоего же блага! Из соображений безопасности.

– Безопасности? – Она горько рассмеялась. – А мои соседи турки? Они здесь будут в безопасности?

– Я смогу тебя защитить, – произнес Джахан натянуто. – Тебе не причинят вреда.

Она отмахнулась от этих слов, будто от роя мух. Нагнувшись, она подняла корзину.

– А моя девочка, – начала она, протягивая ему дитя, – ты и ей предложишь защиту? И моему мужу?

Он не ответил, и она развернулась, чтобы уйти.

– Ануш… Ануш, подожди! Если ты не пойдешь со мной, иди на восток. Иди вдоль побережья к Батуми! Уходи немедленно! Сегодня!

Они постояли некоторое время молча, будто что-то еще можно было исправить. Она отвернулась, и солнце коснулось ее косы, которая свисала с плеча и касалась тонкой ткани блузки.

Джахан закрыл глаза, а когда открыл их, девушка уже ушла.

Ануш

Когда Ануш добралась до дома, Лале спала. Она перенесла ребенка в комнату в задней части дома, где было прохладнее.

Зайдя в спальню, девушка стала выдвигать ящики комода, один за другим, и все вещи перекладывать в мешок.

В кухне она открыла все шкафы, беспорядочно выгружая их содержимое на стол. Две серебряных столовых ложки, которые Гохар подарила на свадьбу, были по-прежнему завернуты в голубую ткань. Баклажка из тыквы была наполнена водой. Кусок соленой свинины, завернутый в марлю. Нож. Хлеб. Немного риса. Горсть семян, принесенных Гохар. Лезвие для бритья, принадлежавшее ее отцу. Локон волос Лале. На столе уже не осталось свободного места, слезы капали на растущую груду.

Военный, которого она встретила сегодня, не был Джаханом. Это был незнакомец, орудие в руках правительства, турок, вмешивающийся в чужую жизнь. Вытирая слезы, она пошла к двери комнаты Казбека и открыла ее. Было темно, отсюда еще не выветрился крепкий мужской запах.

Кровать, стол и стул едва можно было различить в тусклом свете, который просачивался сквозь неплотно закрытые ставни.

Она споткнулась о железный брусок, и в воздух поднялась пыль. Из маленького очага на пол высыпался потемневший пепел, но в целом комната была опрятной.

От запаха Казбека у нее скрутило живот. Напротив двери стояла кровать с высокой, до середины стены, дубовой спинкой, напоминающей надгробный камень.

Свекор несколько раз заставлял ее убирать здесь, и она заметила, что кровать иногда немного отодвигали – на деревянном полу остались царапины.

Девушка обеими руками попыталась отодвинуть кровать, но та не поддавалась – изголовье было слишком тяжелым. Сев на корточки, Ануш уперлась в край кровати спиной и снова попыталась ее сдвинуть, потом еще раз. Наконец у нее получилось – кровать сдвинулась на несколько сантиметров. Она напряглась снова, и кровать отъехала от стены, оставив царапины на полу. Этого было достаточно, чтобы можно было заглянуть за нее. Ануш стала на колени и посмотрела на стену за изголовьем. Деревянные планки были прибиты гвоздями и казались абсолютно целыми.

Наверное, она ошиблась. Она была так уверена, что тайник именно здесь!

Только одна доска, напротив верхней части изголовья, отличалась от других, она не была прибита гвоздями, а подогнана так, что плотно входила между соседними досками.

Кончиками пальцев она начала ощупывать все доски, спускаясь до самого пола. Вдруг что-то укололо ей палец, она ухватила это и вытащила на свет – это был конский волос. Их прокладывают между стенами для утепления. Он должен был откуда-то вылезти. Ануш еще раз провела рукой по доскам и остановилась, когда нащупала выемку размером с большой палец в последней доске. Когда Ануш нажала на выемку, доска отскочила, и она нашла то, что искала. Кожаный мешочек с кровавыми деньгами Казбека.

– Что ты делаешь?!

Ануш подпрыгнула от неожиданности.

– Я говорил тебе, никогда сюда не заходи!

– Хусик… ты испугал меня.

– Где ты это взяла? Отдай мне! – Он вырвал мешочек из ее рук. – Так вот где он его прятал! Надо было раньше поручить тебе найти его. – Хусик окинул взглядом комнату отца. – Закрой плотнее ставни.

Ануш так и сделала, и комната погрузилась в темноту.

– Нам нужно уходить, Хусик, – сказала она, идя вслед за мужем. – Нам всем нужно бежать!

Хусик отодвинул стул и сел за стол. Он смотрел на лежащую перед ним гору вещей, и наконец взгляд остановился на куске свинины. Взяв его, он развернул ткань и ножом для кожи стал нарезать тонкие, как папиросная бумага, кусочки.

– Хусик, людей выгоняют из домов. Армян. Нам нужно уходить. Если нам удастся добраться до Батуми, мы сможем остановиться у родственников Гохар. Там мы будем в безопасности.

Мужчина медленно жевал, глядя на жену. У него было то же выражение лица, какое напугало ее сегодня в спальне, а еще когда-то в стойле и в лесу.

– Послушай меня, у нас нет времени! Мне сказал… один солдат, что они будут выводить армян из деревни. Нам нужно уходить, Хусик, сейчас!

– Это был случайно не тот солдат, с которым ты блудила в разрушенной церкви? – Доски пола заскрипели, когда он откинулся на спинку стула. – Ты действительно думала, что я не знаю? О тебе и турке? Я все о тебе знаю, Ануш! – Он подцепил кусочек мяса ножом и протянул ей. – Нет? Не хочешь? А ведь вкусно! Сядь, ты что-то побледнела.

Ануш схватилась за спинку стоявшего поблизости стула.

– Я был там практически каждый раз, когда ты его имела. Я помню, какие звуки ты издавала. Только дурак мог взять в жены шлюху с чужим ребенком, но за такую глупость можно получить награду. И я получил ее, моя награда – это ты!

Хусик отодвинул свинину и вытер руки о штаны.

– Со мной ты ни разу не издавала таких звуков. Может, сейчас попробуем, а, как думаешь?

Он встал и подошел к жене.

– Что скажешь? Покричишь так для меня?

– Пожалуйста, Хусик! – взмолилась она, положив руку на грудь супруга. – Я догадываюсь, что ты думаешь обо мне, но…

Он засмеялся, а в дальней комнате захныкал ребенок.

– Мы должны уходить, Хусик, на это нет времени.

– А куда ты на самом деле собралась, Ануш? Решила сбежать со своим капитаном?

– Нет! Все совсем не так!

– Правда? А что это тогда на столе? И это? – Кончиком ножа он поддел мешочек с деньгами. – Что он сделал для тебя? Кроме того, что убежал, наградив тебя ребенком? Его никогда не было рядом. Он никогда не защищал тебя, как я.

Следы от синяков на ее шее, появившихся от рук Казбека, были еще заметны, и Хусик провел по ним пальцем.

– Я знаю, что пытался сделать мой отец. Он был опасным человеком, Ануш. Жадным. Он хотел, чтобы ты принадлежала ему. Я всегда это знал. Он убил мою мать, когда мне было семь лет. Избил ее так сильно, что я едва узнал ее. Ударил ее ножом в живот, чтобы она потеряла ребенка, и запер меня с ней в комнате, чтобы я не мог позвать на помощь. В той самой комнате, где ты умудрилась найти деньги. Я сидел в углу и смотрел, как моя мать умирает. Всем он сказал, что она истекла кровью, потеряв ребенка, но в ее смерти виновен он. Но я не мог позволить, чтобы он прикасался к тебе, Ануш!

– Нет! – выкрикнула она, пятясь.

– Ты должна быть благодарна мне за то, что я сделал с ним. Разве ты не мечтала сама так с ним поступить?

– Нет, Хусик, не со своим же собственным отцом…

– Он бил мою мать! – прорычал он, всадив нож в столешницу. – Он заслужил смерть! Он бы и тебя убил!

– Нет…

– Не отходи от меня. – Он схватил ее за руку и прижал к себе. – Ты моя, Ануш! Поняла?

Возле входной двери находился лаз в погреб, Хусик потянул за железное кольцо крышки, и она распахнулась.

– Нет, Хусик! Нет, пожалуйста, только не туда!

– Залезай! Там у тебя будет время подумать.

– Хусик, нет!

Он схватил жену, подтащил к люку и сбросил вниз. В погребе хранился картофель, падать было невысоко, но девушка все же ударилась ребрами обо что-то и скатилась на грязный пол. В люке виднелось лицо мужа.

– Почитай вслух стихи, Ануш. Поможет скоротать время.

Крышка погреба захлопнулась, все погрузилось в кромешную тьму. Здесь было грязно, воняло подгнившей картошкой. Девушку охватила паника. Она вскарабкалась на кучу картофеля, пытаясь дотянуться до крышки люка, через щели в которой едва пробивался свет. Но картофелины катались под ногами, и она не могла взобраться, то и дело беспомощно скатывалась вниз.

– Хусик! – Голос ее прозвучал не громче шепота – она дышала с трудом.

Ануш опустилась на колени и пыталась вдохнуть как можно глубже, но воздух был спертым, сердце бешено колотилось в груди.

Она задохнется! Запертая под землей, слыша, как ее ребенок плачет наверху. Лале! Она предстала перед глазами Ануш. В задней стене погреба имелось вентиляционное отверстие, выходившее под крыльцо. Она легла на живот и поползла к отверстию, прижалась к нему лицом и вдохнула свежего воздуха.

– Хусик! – закричала она. – Выпусти меня! Пожалуйста!

Сверху донесся приглушенный смех. С трудом отдышавшись, Ашун опять полезла на гору картошки и карабкалась, пока голова не оказалась прямо под крышкой люка. Встав на цыпочки, насколько это было возможно, она, вытянув руки, уперлась ими в крышку. Ануш начала ее толкать, крышка чуть поддалась, и в щель стал просачиваться свет, ослепляя девушку.

– Не смей! – вскричал Хусик и прыгнул на крышку; по рукам Ануш от удара прошла дрожь.

– Хусик, – она всхлипнула, – Лале нуждается во мне!

Ануш увидела, как мелькнула тень, потом услышала, что Хусик тащит стул. Крышка просела под его тяжестью, когда он уселся на стул.

– Нет места лучше, чем дом, Ануш.

На лицо девушки посыпалась труха – Хусик пел и отстукивал ритм ногой. Она зажала уши руками.

– Как ты там, Ануш? – спросил он через время. – Ты что-то замолчала. Мне всегда нравилась эта твоя немногословность.

Его речь становилась все более невнятной, говорил он все медленнее, и она поняла, что он пьян. Через некоторое время супруг затих. Что-то, по звуку – пустая бутылка, покатилось по деревянному полу и остановилось. Сменив положение, чтобы не затекли конечности, Ануш впала в дремоту.

Внезапно ее разбудил громкий стук в дверь. Она была в недоумении. Сколько она просидела взаперти? Стул у нее над головой скрипнул, когда Хусик поднялся открыть дверь.

Раздался одиночный выстрел, и что-то тяжелое упало на пол. На лицо и плечо Ануш закапали теплые капли.

– Кажется, этот собирался куда-то сбежать, – сказал мужской голос.

– Теперь никуда не сбежит, – засмеялся второй мужчина. – Смотри, что я нашел. Паршивец повсюду разбросал деньги.

– Кусок дерьма, как и его отец. Возьми эти ложки. И мясо. Проверь, не прячется ли в доме кто-нибудь.

Не плачь, Лале, пожалуйста, не плачь!

– В спальне полный бардак. Кто-то собирался в спешке.

– Что за домом?

– Наверное, холодильная комната.

– Забери всю еду.

О господи! О боже!

– Хотя… не нужно. При такой жаре все быстро испортится. Пойдем. Мы закончили здесь.

Шаги раздались прямо над головой Ануш, и мужчины вышли наружу. Она осталась запертой в погребе. Шли минуты, часы. Она потеряла счет времени. И вдруг в глубину ее сознания проник протяжный плач ребенка.

Тело Хусика, лежавшее на крышке люка, мешало ей приподнять ее. Ануш пыталась снова и снова, и каждый раз, обессилев, сползала по картофелю вниз. Кроме того, тело Хусика не позволяло проникнуть в погреб даже лучику света, и девушка практически ничего не видела. Только через вентиляционное отверстие проникал свет, он освещал ее темницу, как свеча. Плач ребенка стал более требовательным и достаточно громким, чтобы любой проходящий мимо услышал его. Ануш все толкала и толкала крышку, ноги с каждым разом погружались в картофель все глубже. Наконец крышка поднялась немного и тело чуть откатилось, в образовавшуюся щель Ануш смогла просунуть руку и ухватиться за край люка. Силы были на исходе, но она смогла все же оттолкнуть тело мужа, подтянуться на руках и выбраться наружу.

Обессилевшая, она сидела на полу, у нее кружилась голова. Возле нее лежал Хусик с открытым ртом и бессмысленным выражением лица.

Ее мертвый муж. Человек, который знал, что она была ему неверна, и все равно хотел ее.

Она наклонилась, коснулась его щеки. Та уже была холодна. Ануш хотела обнаружить в себе хоть какие-то чувства к супругу… Скорбь или благодарность… Даже жалость, наверное… Но внутри все онемело.

Она ничего не чувствовала, кроме опустошенности, ей хотелось одного: как можно скорее уйти из этого дома.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 18 июля 1916 года

Последние несколько недель были настоящим адом. Все началось с того, что к нам домой пришла сильно расстроенная Манон и сообщила, что Пола арестовали. Шпионаж и помощь беглецам – таковы были обвинения, наряду с другими, которые в жандармерии не желали обсуждать.

Из резиденции вали я пошел к городскому префекту, а потом стал обходить всех официальных лиц, которых мог вспомнить. Я просил, умолял, и в конце концов жандармы освободили Пола под мое поручительство. Были поставлены условия: он должен оставаться в деревне под моим присмотром и не имеет права возвращаться в Трапезунд.

Информатор сообщил полиции, что Пол заплатил капитану грузового корабля, перевозящего уголь, чтобы тот переправил профессора Левоняна в Батуми.

С тех пор городская больница закрыта, весь медперсонал отстранен от работы, так что теперь единственное медицинское учреждение на многие километры вокруг – наша больница.

Я забрал Пола из тюрьмы Трапезунда, и мы поехали в деревню. Практически весь путь мы проделали молча. Усталость и гнев не давали вести разговоры на любые темы. Мы уже въезжали в деревню, когда на дороге показалась Хетти, бегущая нам навстречу.

– Чарльз! – кричала она. – Они забрали их! Их нет!

– Кого забрали? – спросил я, спешиваясь.

– Школьников! Они забрали их всех! Даже малышей!

– Кто забрал? – спросил Пол.

Сегодня утром в школу ворвался мудир в сопровождении жандармов из Трапезунда. Он сказал, что забирает всех детей, и, когда Хетти спросила зачем, он не ответил. Тогда моя жена загородила собой выход и сказала, что не позволит им пройти, пока ей не дадут вразумительный ответ.

Детей перевезут в город, ответил мудир, где уже находятся их матери. Дети начали плакать, хвататься за юбку Хетти, прижиматься к ней, но жандармы всех их увели.

Я взял жену за холодные руки и спросил, по какой дороге их повели.

– Они мне не сообщили, куда именно их отведут! Я сказала, что хочу проводить их к матерям и убедиться, что они добрались туда в целости и сохранности, но мне не позволили. Они были очень… категоричны.

– Они причинили тебе боль? Если это так…

– Нет, нет, Чарльз! Все в порядке. Но я шла за ними на некотором расстоянии. Они пошли на юг, по дороге, ведущей в Гюмюшхане.

Пол сделал попытку развернуть лошадь, но я схватил ее за уздечку.

– Оставайся на месте! Ты уже и так доставил нам кучу неприятностей. Где наши дети, Хетти?

Она сказала, что сегодня утром Гохар не пришла, как было условлено, поэтому она послала детей искать ее.

– Приведи их всех домой, – велел я, – и пусть они остаются там, пока я не вернусь.

Через несколько мгновений после того, как я уехал, к нам домой пришла первая женщина. Ее ребенку было три месяца, может быть четыре, она сказала Полу, что хочет поручить ханум заботиться о ребенке.

Хетти была потрясена, но она видела, как страдает девушка, и взяла ребенка. Вскоре пришла еще одна женщина, родившая совсем недавно.

К тому времени как я вернулся, дом был уже полон ревущих младенцев, а во дворе стояли солдаты – им не терпелось схватить матерей.

Пол разговаривал с молодым солдатом, не старше Томаса. Я видел, как мальчик лишь пожал плечами и повел в деревню толпу всхлипывающих женщин.

Когда я вошел в кухню, Милли тащила по полу ящик, Роберт шел за ней с рулоном полотна в руках. Хетти стояла в центре, укачивала ребенка и раздавала указания.

– Поставь его здесь, Милли, возле остальных. Томас, помоги Роберту, положите ткань в ящик, а потом принесите молоко из холодильной комнаты.

Я вытер кровь, сочащуюся из губы, пытаясь сделать это незаметно.

– Господи, что с тобой случилось, Чарльз?

Она передала плачущего ребенка Элеанор и пошла за йодом.

Из сада вошел Пол в чрезвычайно возбужденном состоянии:

– Мы должны что-то сделать! Они выводят всех армян из деревни.

Я уставился на миску с водой, которую держала моя жена. Кровь, капая из губы, окрашивала воду. Я не мог больше спорить с ним.

* * *

Я был свидетелем того, как людей гонят, будто скот, по всем улицам деревни – женщин, детей, стариков, которые были очень слабы и им следовало лежать в кровати, но они, больные и немощные, без капли воды тащились неизвестно куда.

Большинство вообще шли босиком и без головных уборов, у них не было никакой защиты от палящего солнца.

Люди Ожана, покрикивая, подталкивали их, а когда солдат начал бить одного из близнецов Зорнакян прикладом винтовки, я попытался вмешаться.

Схватившись за дуло, я громко потребовал, чтобы он прекратил избивать мальчика, но другие солдаты окружили меня, и на мою голову обрушился град ударов. В этот момент раздалась команда отпустить меня, я поднял глаза и увидел Назима Ожана.

– Возвращайтесь в больницу, доктор Стюарт, – велел он мне.

– Вы не имеете права так обращаться с этими людьми! Никакого права! Это бесчеловечно!

– Напротив, у меня есть на то полное право! Это моя страна, и мне не могут диктовать условия иностранцы! То, что происходит в Империи, – не ваша забота! Послушайтесь моего совета, доктор Стюарт: занимайтесь тем, что у вас получается лучше всего. Доктор Троубридж уже доставил нам слишком много хлопот, как для неверного.

* * *

– Почему дети здесь? – спросил я Хетти, войдя в дом и увидев, что они лежат в корзинках, ящиках стола или просто на простынях на полу.

– Младенцев может кто-нибудь забирать, – сказала она, касаясь моей губы. – Но нам все равно нужны кормилицы. И помощь в кормлении остальных.

По-прежнему не нашли Гохар, и никто не знал, где Ануш. Я встал и потянулся за своей шляпой.

– Куда ты идешь? – спросил Пол.

– За помощью.

– Ты зря потеряешь время. Вали ничего не сделает.

Я сказал ему, что брат Абдул-хана был моим пациентом, к тому же я собирался обращаться не к вали, а сразу к полковнику. Пол рвался идти со мной.

– Ты никуда не пойдешь!

– Я не собираюсь просто сидеть и ждать, пока Ожан и его мясники вырежут всю деревню.

– Ты под домашним арестом. Если не хочешь вернуться в тюрьму, ты останешься здесь.

– И просто ничего не делать? Как ты не делал бог знает сколько времени?

Мы уставились друг на друга, стоя в маленькой комнате, испытывая невыразимую боль и гнев. Меня как током ударило – оказывается, я ничего не знал об этой стране! Мне не следовало приезжать в это богом забытое место.

Но если и была хоть какая-то надежда искупить свою вину, ее мог дать только Абдул-хан. Если я поспешу и удача будет сопутствовать мне, то у меня получится убедить его прекратить это безумие.

– Да, ты прав, я ничего не делал. Я ошибался! – согласился я.

Пол покачал головой.

– Но я еду к Абдул-хану и будут просить у него письмо, дающее защиту всем жителям деревни и всем армянам Трапезунда.

– Письма уже ничего не изменят, Чарльз. Разве ты не понимаешь?

– Я все равно поеду. И прошу тебя остаться здесь. Как друг прошу. Если ты покинешь деревню, они арестуют тебя. Хетти и дети останутся сами! Пожалуйста, Пол, останься с ними. Ты единственный, кому я доверяю. Я прошу тебя… умоляю, останься здесь и охраняй их.

Ануш

Открыв входную дверь дома матери, Ануш заглянула внутрь. Ребенка она несла на перевязи.

Посредине комнаты лежал стул, кровать Гохар под лестницей была аккуратно застелена, все предметы были на своих местах. Справа была открыта дверь в комнату Хандут, Ануш вошла туда. Кровать была сдвинута и стояла под углом к стене, одеяло и простыни были скомканы и валялись на полу. Из-под подушки выглядывала одежда. Девушка подняла белье матери. Под кроватью лежал один чулок, а за ним проглядывало что-то черное.

Она стала на колени и заглянула под кровать. Ботинок. Один. Ботинок бабушки.

Дом Стюартов

– Мамочка…

– Не сейчас, Милли! Пойди выгляни в окно, может, увидишь Пола. И где Манон? Томас, этот ребенок, что до сих пор плачет, ты пытался накормить его молоком с ложки?

– Пытался, но он не ест.

– Проголодается – поест. Пытайся еще раз! Элеанор, одному из этих младенцев нужно сменить пеленки. Ты уже нарезала новые из той ткани? Судя по запаху, нам понадобится очень много пеленок.

– Мамочка!

– Я сказала, не сейчас, Милли. Иди найди Шарлотту!

– Оно странного цвета!

– Что «оно», Элеанор?

– Эта штука в пеленке ребенка. И плохо пахнет.

– Дорогая, все пеленки плохо пахнут. Томас, положи того ребенка и помоги Лейле с рисом. Как только он будет просеян, отнеси его в холодильную комнату.

– Оно красное!

– Красное? В пеленке? У какого ребенка?

Элеанор подвела маму к одному из детей, вяло лежащему на развернутой пеленке. Они сразу же почувствовали запах гниения. У ребенка, девочки приблизительно шести месяцев, был восковой цвет лица, лоб был холодным и липким на ощупь. Время от времени она выгибала спинку и тоненько и жалобно стонала. Хетти высвободила ножки ребенка и увидела кучку кровавого кала.

– Бедное дитя!

Между спазмами ребенок лежал неподвижно, глаза его были закрыты и он не реагировал на внешние раздражители.

– Ребенок пил молоко?

– Нет, вообще ничего.

– Иди принеси теплой воды и чистую ткань. Роберт, есть не горячая вода?

– Уже несу!

– Налей в бутылку. – Женщина вытерла рукавом вспотевший лоб. – Милли, открой дверь, здесь слишком жарко.

– Мамочка!

– Что, Милли, дорогая?

– На улице стоит мужчина.

В нескольких метрах от задней двери стоял капитан Джахан Орфалеа, держа фуражку в руках.

Джахан

– Я ищу Ануш Шаркодян, госпожа Стюарт.

Жена доктора скрестила руки на груди. Джахан несколько раз встречал доктора, но его жену видел впервые. Она ничего не скажет турецкому военному, спрашивающему о красивой армянской девочке.

* * *

Несколько дней назад Джахан узнал, что команда капитана Ожана должна была способствовать эвакуации армян из Трапезунда. Солдаты уже выполняли подобное задание в Эрзуруме с предсказуемыми результатами. Насилие, пытки, убийства.

Тем утром Джахан шел по деревне с Армином. Услышав крик девочки, они пошли узнать, что происходит, и оказались позади рынка.

Некоторые лотки были сожжены или разломаны, улицы, отходящие от главной площади, были пусты, на самой площади слонялись лишь несколько голодных собак.

Старик в тюрбане, метущий выложенный плиткой пол в кофейне, подозрительно посмотрел на них, не обращая внимания на крики, доносящиеся из переулка позади этого заведения.

Три солдата в конце переулка, сменяя друг друга, развлекались с совсем юной девушкой.

Джахан схватил мужчину, стоящего перед ней на коленях, и отшвырнул его. Вскинулись кулаки, посыпались оскорбления, но солдаты немного успокоились, когда увидели знаки отличия на его форме.

– Армянки здесь для того, чтобы ими пользовались! – заявил один из них. – Так утверждают капитан Ожан и сам полковник.

Поднялся солдат, который держал руки девочки. Этот небольшого роста, но плотный мужчина теребил застежку на поясе.

– Берите любую женщину, которая понравится. Вот что нам сказали.

Девочка всхлипнула.

– Если вы тронете ее, я прикажу вас арестовать за отказ повиноваться офицеру.

Но солдата это не смутило. Он улыбнулся, при этом на его жирном лице глаза превратились в две узкие щелочки.

– Какому офицеру, сэр? Вам или полковнику Абдул-хану?

Он неторопливо расстегнул брюки и спустил их. Смеясь, его друзья предвкушали реакцию капитана.

– Великолепно! Это я сфотографирую! Sehr gut! – Армин достал из коробки фотокамеру и начал устанавливать ее на штативе так, чтобы в объектив были видны полуобнаженный солдат и девушка, лежащая перед ним.

Солдаты уставились на немца.

– Fahren Sie… продолжайте, пожалуйста… gut, gut. Это очень понравится немецким военным, ja.

Все наблюдали за тем, как он устанавливает фотокамеру на деревянной треноге, похожей на хищного паука, глядящего прямо на внушительный живот солдата.

– Станьте как и прежде, bitte.

Одобрительно кивая, Армин скрылся под черной тканью. Была видна только его свободная рука, которая махала, поощряя их продолжать. Мужчины переглядывались, уже не настолько уверенные в своей безнаказанности. Фигура, скрытая под тканью, могла либо восхвалить их, либо унизить. Они решили, что произойдет скорее второе. Толстый солдат натянул брюки и последовал за остальными, плюнув под ноги Армину.

Джахан помог девушке подняться и понял, что он ее знает. Ее звали Саси, это была одна из подруг Ануш. Мужчины отвели ее к людям, которых к тому времени согнали на площадь, там она нашла свою мать и сестру. За толпой ходил туда-сюда лейтенант, ища возможности поговорить с капитаном.

– По какому маршруту идет команда Ожана? – спросил Джахан.

– Половина движется на юг, в сторону Гюмюшхане, вторая группа – на северо-восток. Они раскинули сеть до русской границы.

Волосы стали дыбом на голове у Джахана.

– По какой дороге?

– Вдоль побережья, в сторону Батуми.

Выбежав с площади, капитан помчался в другую сторону.

* * *

Стоя на крыльце дома, госпожа Стюарт сообщила молодому капитану, что Ануш уже давно у них не работает.

– Вы не знаете, где я могу ее найти?

– Понятия не имею.

– Я друг, госпожа Стюарт.

– Тогда идите в дом ее семьи. Наверное, она с матерью и бабушкой.

– Я уже там был. В доме никого нет.

Взгляд серых глаз жены доктора потеплел.

– Вы знаете, что она замужем? За Хусиком Ташияном?

– Да, я знаю.

Джахан был в доме Казбека после того, как побывал в расположенном неподалеку доме матери Ануш. Капитан видел тело Хусика. Это был тот зверолов, который любил шпионить за ними. Джахан посочувствовал этому ублюдку, которому совсем недавно завидовал.

Тело лежало возле открытого люка, ведущего в погреб. Капитан заглянул внутрь, но там ничего не было, кроме портящейся картошки. Он закрыл крышку люка, с пола поднялась пыль, комната наполнилась запахом крови и разлагающейся плоти.

– Если она свяжется с вами, передайте ей, что она в опасности. – Мужчина посмотрел в сторону площади, где находились Ахмет и все остальные. – Я не могу гарантировать, что она будет в безопасности рядом со мной, но я – ее единственная надежда.

Ануш

Ануш рассчитывала, прячась в лесу, дойти до деревни. Если ей удастся добраться до дома Стюартов, то доктор подскажет, что ей делать.

Лале была голодна и с жадностью стала сосать грудь.

Хусик когда-то показал жене неизвестные ей тропы в лесу, и она зашла по ним в самую чащу.

Она шла медленно, свет едва просачивался сквозь плотную зеленую массу над головой. Куда делась тропинка? Теперь позади было так же темно, как и впереди. Ануш остановилась, чтобы оглядеться, ею начала овладевать паника.

– Куда идти, Лале?

Что там Хусик говорил, что нужно делать, если потерялся?.. Что-то связанное с рекой… Да, слушать реку.

Но единственное, что было слышно, – это карканье ворон и гулкие удары ее сердца. Она закрыла глаза и представила себя на вершине дерева, где не слышно глухого бормотания леса. И вот оно… Слабый шум воды, бегущей по камням.

Ануш пошла вперед, лес начал редеть, проглядывали робкие лучи солнца, рассеивая сумерки.

Наконец она увидела реку, тянущуюся серебристой лентой через лес. Девушка изменила направление, свернув налево, и продолжала идти под защитой деревьев.

Ближе к деревне лес поредел, стало светлее и приходилось быть осторожной. Малышка посмотрела на маму, когда та внезапно остановилась.

Голоса.

Возле реки, но вот они стали приближаться.

Она спряталась за поваленным деревом и дала ребенку грудь, чтобы он не плакал. Раздались тяжелые шаги и звук ломающихся веток, кто-то подходил все ближе к тому месту, где пряталась мать с ребенком.

– Подожди минуту, мне надо отлить.

Рядом что-то закопошилось, послышался звук струи, льющейся на землю, брызги мочи попадали на лицо и одежду Ануш. Струя все лилась и лилась, необычайно долго, наконец она иссякла. Ануш услышала, как мужчина оправился, а потом – звук отдаляющихся шагов. Только тогда она поняла, что ребенок не сосет молоко. Маленькая грудь девочки поднялась – она набрала в легкие воздуха, и Ануш увидела, как открылся ротик, готовый издать крик. Она прижала палец ко рту дочери, но звук все равно раздался. Шаги остановились.

– Пошли, чего ты стал?

– Я что-то услышал…

– Что?

– Звук. Где-то рядом.

– Так это ты наелся лука… Природа протестует.

Они засмеялись, а Ануш прижалась к дереву. Солдат все же подошел к дереву и остановился практически перед ними. Она видела часть его лица и бороду, он озирался и прислушивался.

Господи, помоги! Господи, помоги! Господи, помоги!

Жилы, как корни дерева, вздулись у него на шее, рука лежала на рукоятке ножа, прицепленного к поясу.

– Что ты там делаешь? Пошли! Нам пора.

Налетел порыв ветра, закружил опавшую листву, застонали деревья. Солдат бросил еще один взгляд на заросли и ушел.

Дом Стюартов

Пол вернулся в сопровождении маленькой женщины, которая нахмурилась, увидев сцену, ожидавшую ее в кухне.

– Думаю, вы знаете госпожу Эфенди, – сказал он Хетти, – она поможет управляться с детьми.

Госпожу Эфенди Хетти встречала много раз. Маленькая и худенькая, она была повитухой, целительницей и травницей. Несмотря на жару, женщина была замотана в несколько слоев черной ткани, а косынка была надвинута по самые брови, как у многих местных женщин.

Ее бледное лицо огрубело и сморщилось, никто не знал, сколько ей лет на самом деле, но она присутствовала при рождении всех детей в деревне и большинства взрослых.

Острая смесь запахов исходила от повитухи: дыма, хны и чего-то еще; в целом, запах был не очень приятным.

– А где другие женщины? – спросил Томас, держа на руках плачущего младенца. – Кормилицы?

– У госпожи Эфенди прекрасные навыки вынянчивания детей, – сказала его мать.

– Но как мы будем кормить малышей? – спросила Элеанор.

– Нам придется делать это самим.

Повитуха заговорила по-курдски, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Она говорит, что ничего не боится, – перевел Пол, – она помогла многим солдатам появиться на этот свет и увидит еще больше его покинувших.

Повитуха презрительно помахала в воздухе рукой с грязными ногтями.

– Она говорит, что жена капитана Ожана скоро родит, а больше повитух в округе нет. Она говорит, что не боится его.

Каждому хотелось рассмотреть как следует эту неулыбчивую, плохо пахнущую и вообще не располагающую к себе маленькую женщину.

– Мы вам очень благодарны, госпожа Эфенди, – сказала Хетти.

По указанию повитухи, коровье молоко заменили на козье, детей постарше стали кормить пюре из риса, разведенным водой.

Вскоре воцарился порядок. Кислый запах повитухи наполнил комнату и, похоже, нравился младенцам. Они меньше плакали, лучше спали в ящиках, коробках и на руках старших детей.

Только Милли морщила носик и жаловалась на ужасный запах.

– Веди себя прилично, Милли, – говорила ей мама с улыбкой.

Пол считал, что для улыбок сейчас не время. Осмотрев ребенка с диареей, он согласился с Хетти – это был случай холеры. При такой близости к другим детям и при такой жаре болезнь могла молниеносно распространиться по всему дому, что имело бы весьма плачевные последствия.

– Нам следует изолировать девочку, – сказал он. – Кто-нибудь еще брал ребенка на руки?

Все отрицательно покачали головами, кроме Элеанор.

– Иди и очень тщательно вымой руки. За этим ребенком должен ухаживать только один человек.

– Позволь мне заботиться о ней, – сказала Хетти. – Я пыталась напоить ее водой, но она не пьет.

– Продолжай пытаться. Я пойду во двор, сожгу ее пеленки.

Ануш

С того места, где она пряталась, девушке хорошо был виден дом доктора Стюарта. Перед домом и в саду позади него стояли солдаты, поджидающие женщин. Большинство матерей плакали. Они входили со своими детьми, а выходили уже без них.

Ранее Ануш побывала возле деревни, там, где можно было скрыться под защитой леса, и дошла до перекрестка дорог: одна вела на запад, в Трапезунд, другая – на восток, в сторону Батуми.

Сотни женщин, старых и молодых, и детей шли на запад, эту вереницу было видно насколько хватало глаз.

Некоторые толкали тележки, груженные разной утварью, а иногда и мебелью, но большинство шли налегке, вслепую следовали за теми, кто шел перед ними.

Несколько солдат шли сзади, подгоняя кнутами отставших. Жуткая тишина иногда прерывалась плачем ребенка или воплями женщин, оплакивающих только что умершего старика.

Ануш всматривалась в проходивших мимо женщин, ища Гохар и Хандут.

Она узнала многих, они жили в северной части деревни. Матери и бабушки среди них не было. Углубившись в лес, девушка направилась к дому Стюартов.

* * *

Из своего укрытия Ануш увидела, как три солдата подошли к двери дома доктора Стюарта и один из них громко постучал. Лейла, кухарка Стюартов, открыла дверь.

– Позови доктора, – сказал солдат.

Девушка исчезла, а через мгновение вернулась с доктором Троубриджем.

– Мерхаба[45], – сказал англичанин. – Я могу вам помочь?

– Мерхаба, господин, – склонил голову солдат. – Мы пришли обыскать дом.

– По какой причине?

– Мы ищем армян, доктор. Конвой с переселенцами покидает пределы деревни, и мы хотим убедиться, что никого из них не осталось.

Двое солдат были очень молоды, не старше Ануш, а третий был среднего возраста. Он поздоровался с неверным традиционным способом, но в его голосе прозвучала плохо скрываемая неприязнь.

– Куда вы ведете этих людей? – спросил доктор Троубридж.

– В Гюмюшхане, сагиб, и в Байбурт.

– Зачем?

– Я всего лишь простой солдат, доктор. Мне приказывают – я исполняю. Мне приказали проверить этот дом, и вот я здесь.

– Доктора Стюарта нет. Я не могу дать разрешение обыскать его дом в его отсутствие.

Солдат растянул губы в улыбке, он смотрел на Элеанор и Милли, которые наблюдали за ними, стоя у окна.

– Очень жаль, доктор. Капитан Ожан приказал обыскать дом. Нам будет крайне неприятно, если придется разбивать окна и ломать двери.

Доктор Троубридж посмотрел на мужчин и отступил от двери.

– Заходите и обыскивайте. Здесь нет никого, кто представлял бы интерес для вас. Но я должен предупредить вас, что в доме есть больные холерой.

Солдат отступил.

– Холерой?

– Да. Переносчик – один из младенцев. Болезнь уже распространилась, но взрослые пока держатся. Я как раз собирался пойти это сжечь. – Доктор продемонстрировал пропитанные кровью пеленки, и солдаты отпрыгнули от них, как от ядовитой змеи. Очевидно, им казалось, что болезнь уже сочится через стены и окна.

– В обыске нет необходимости, доктор. Я поверю вам на слово. Всего хорошего.

* * *

– Как умно, доктор Троубридж! – прошептала Ануш. – Никто не войдет в дом, где есть больные холерой. Интересно, кого он прячет? – Девушке на ум пришел только один человек, и она надеялась, что это он и есть. – Гохар! Конечно, это может быть только она!

В саду больше не было ни одного солдата, и она уже собиралась выйти из укрытия и бежать к дому Стюартов. Доктор Троубридж был все еще на улице, он развел огонь и стал подбрасывать хворост, пока языки пламени не взметнулись ввысь. Потом он бросил пеленки в огонь.

Ануш снова спряталась за деревьями. Если то, что он сказал солдатам, хитроумный обман, тогда пеленки нужно стирать, а не сжигать.

Из дома вышла маленькая женщина, вся в черном, и подошла к доктору. Это была повитуха, которая и у Ануш принимала роды.

– Доктор, заболел еще один ребенок.

– Те же симптомы?

Женщина кивнула.

– Положите его возле первого заболевшего ребенка. А как он себя чувствует?

– Плохо, – ответила повитуха, следуя за доктором в дом.

Ануш проскользнула между деревьями и присела на корточки, обняв дочь. Он не соврал. В доме действительно была эпидемия холеры.

– Что делать, Лале?

Птицы затихли, солнце клонилось к закату, длинные ресницы ребенка смахнули слезы матери, текущие по щекам.

Джахан

Джахан наблюдал за тем, как Армин поскакал вместе с лейтенантом в начало вереницы идущих людей. Коробки с оборудованием были завернуты в одеяла и приторочены к седлу.

Как и было оговорено, немец сопровождал их в Гюмюшхане. Он начал делать снимки задолго до того, как воцарился хаос. Некоторые зеваки бросали камни в людей, которых собрали на площади. Напряжение нарастало.

Люди Джахана рассредоточились по периметру площади, пресекая драки и держа собравшихся поглазеть и тех, кого согнали на площадь, на расстоянии друг от друга.

Ко всему прочему добавлялись несмолкаемые крики, плач и ржание лошадей. Повсюду сновали дети. Некоторые оказывались в опасной близости от колес телег, отчаянно пытаясь разыскать своих матерей.

Старики плакали. Молодые женщины с трудом несли узлы с остатками имущества на головах и при этом держали за руки детей.

Когда переселенцы вышли из деревни, выражение их лиц изменилось. Всех охватила мрачная уверенность, что они умрут или будут убиты.

Женщина на последнем месяце беременности тяжело опустилась на телегу, но ее тут же согнали. Худой старик запихивал в рот краюху хлеба, глядя на голодного ребенка.

Джахан наблюдал за всем этим с нарастающим чувством тревоги. Он так надеялся найти Ануш, но обнаружил лишь ее мать и бабушку под конвоем отряда Ожана. Подкупив солдата, он перевел обеих женщин в свою группу переселенцев, но они не знали, где Ануш.

Уже пора было уводить людей. Больше он не мог откладывать. Внезапно налетел порыв ветра, сорвал головной убор, и он упал на землю. Джахан повернулся, чтобы подобрать его, и увидел, что к нему приближается женщина. Стройная женщина с заплетенными в косы волосами, держащая на руках ребенка.

Ануш

Бабушка всхлипнула, обняв внучку. Гохар и Хандут искали Ануш в толпе на площади, а когда не нашли ее, предположили худшее. Теперь исчезла Хандут. Она ушла искать Саси и Парзик, надеясь узнать что-нибудь о дочери, но так и не вернулась.

Ануш смотрела вперед – цепочка людей змеилась по дороге, а «голова змеи» уже терялась среди холмов. Эту однообразную картину оживляла лишь мужская фигура на лошади. Когда она приблизилась, Ануш увидела, что это Джахан, и быстро подошла к бабушке. Он пытался заговорить с ней, вовлечь ее в беседу, будто ничего не произошло, будто он теперь не ее тюремщик.

Неужели он действительно думает, что все произошедшее можно перечеркнуть? Она презирала его за потребность в прощении и, когда он обращался к ней, отворачивалась. Больше ей нечего было сказать.

Гохар очень устала и хотела пить, но настояла на том, чтобы нести правнучку, и прижимала ее к груди, как реликвию.

По приказу капитана начали выдавать хлеб и бурдюки с водой. Гохар уговаривала Ануш попить и поесть, но та отказалась. Лучше она умрет с голоду!

Некоторое время спустя мимо проехал Джахан и бросил к ее ногам хлеб и баклажку с водой.

– Возьми! – велела Гохар. – Ради ребенка.

Ануш подняла и хлеб, и баклажку, разломила хлеб пополам, дала бабушке, немного съела, а остальное спрятала в карман юбки. «Только ради Лале», – уговаривала она себя, хотя ей очень хотелось есть.

Через некоторое время Ануш заметила, что из-под бабушкиной юбки выглядывает босая нога.

– На, – сказала девушка, протягивая Гохар свой ботинок. – Надень его.

– Мне не нужно, мои пятки, как наждак.

– Ты несешь мою дочь, бабуля! Ты должна идти в обуви.

Лицо Гохар осветила улыбка.

– Ох и мама у тебя, Лале! Прямо как ее отец!

Она поцеловала правнучку, а Ануш нагнулась, чтобы завязать бабушке шнурок.

– Эй вы, двое! – Солдат с лицом, чем-то напоминающим хорька, наблюдал за ними. – Ты, – он ткнул в сторону Ануш хлыстом, – что ты делаешь?

– Ничего. Я дала ей свою обувь.

– Что в ботинке, старуха? Она положила деньги в ботинок?

– Нет, эфенди! Я дала ей ботинок, чтобы было легче идти.

– Снимай его!

Гохар сняла ботинок, и солдат заглянул внутрь. Пошарив там кнутом, он бросил ботинок в кусты.

– Что еще ты прячешь от меня? – Концом кнута он указал на юбку Ануш. – Запрещено брать с собой серебро и деньги! – заявил он, ощупывая ее глазами.

– У меня ничего нет!

– Отдай кольцо!

Ануш сняла обручальное кольцо.

– Давай, выкладывай остальное! Или мне придется самому все найти!

– Клянусь, эфенди, у меня ничего нет!

– Подними юбку!

Ануш подняла юбку до колен.

– Выше!

– Эфенди, она лишь…

– Закрой рот, старуха! Поднимай до талии!

Стоявшие поблизости отвернулись, чтобы не привлекать к себе внимания. Ануш сделала, как он велел. Хорек подошел ближе и сунул кнут за резинку панталон:

– Снимай!

– Эфенди, пожалуйста…

– Опускай их вниз!

– Ханим! – Подъехали Джахан и иностранец, Ануш опустила юбку. – Что ты делаешь?

– Эти женщины переносят оружие, господин! Я видел, как она пыталась спрятать что-то под одеждой.

– Вернись в строй!

– Но капитан!

– Делай, что я говорю!

– Нам сказали…

– Еще одно слово, и я накажу тебя за неподчинение! Иди найди Дузюноглу, и подыскивайте место, чтобы разбить лагерь.

* * *

В первую ночь похода небо было ясным и звезды и луна освещали лица людей, лежащих или сидящих по обе стороны дороги.

Все устали, и в лагере царила тишина, даже дети не плакали. Время от времени возле повозки с продовольствием вспыхивали красные кончики солдатских сигарет.

Гохар и Ануш сидели на каменной осыпи, возле которой были привязаны лошади. Обе очень устали, и, несмотря на то что Ануш надевала ботинок то на одну ногу, то на другую, ступни были изранены и саднили. Гохар лежала, а Лале сосала грудь, хотя молока у Ануш практически не было.

– Ты в порядке, бабуля?

– Лучше, с тех пор как попила воды.

Она передала Ануш баклажку с водой и половину куска черного хлеба.

– Я была дома, заглядывала в спальню… – сказала девушка.

– Ты должна найти мать, – отозвалась Гохар, – ей сегодня досталось.

Лошади били копытами по твердой земле, их уздечки бренчали, когда они мотали головами и ржали в теплой ночи.

* * *

Рано утром Ануш пробиралась между людьми к повозке с припасами, чтобы набрать воды. Стар и млад сидели или лежали возле дороги, более стойкие уже собирали свои пожитки.

Матери измазывали грязью лица детей, чтобы уберечь их от солнца, а лица дочерей – еще и для того, чтобы уберечь от иной беды.

Иностранный солдат, которого Ануш видела с Джаханом, стоял на невысоком холме и смотрел оттуда на людей внизу.

Ануш заметила Саси, сидящую рядом со своей матерью и Хават возле одной из повозок.

Она подбежала к ним. Саси подставила лицо солнцу. Ее левый глаз был закрыт, а нос превратился в бесформенную массу, все лицо было в синяках.

– Саси, – прошептала Ануш, не в силах отвести от нее глаз. – Ты… не видела Хандут?

Ее подруга покачала головой и, отвернувшись, уткнулась лицом в плечо матери. Хават молча раскачивалась из стороны в сторону, сжимая колени. Глаза госпожи Таланян были закрыты, слезы бежали по ее щекам.

Рядом сидела, застыв, как камень, молодая женщина, которая, как и Ануш, занималась в кружке шитья, организованном госпожой Стюарт. На ее коленях лежал истощенный ребенок. У женщины был отрешенный вид, она не воспринимала происходящее и не замечала, что люди обходят ее стороной.

– Не приближайся к ней! – раздался голос Джахана. Он схватил Ануш за руку. – У ее ребенка холера.

Ануш вырвала руку.

– Иди к бабушке. Мы сейчас выходим, – сказал Джахан.

* * *

Следующий день был таким же, что и предыдущий, как и все последующие, разве что они становились все длиннее, жарче и тяжелее. Запасы пищи были на исходе. Дети воровали, взрослые следовали их примеру. В лагере то и дело случались драки, агрессия сменялась безразличием.

Не было никакой пощады ни беременным, ни больным, ни старикам. В день нужно было проходить определенное количество километров, и все должны были идти.

Одним жарким днем у Парзик, которая была на последних днях беременности, начались схватки. Она шла и кричала, но продолжала идти. Ее плач можно было слышать и в начале, и в конце каравана. Мать Парзик и близнецы шли под конвоем отряда Ожана, с ней была только ее сестра Серануш. Ануш старалась как-то утешить подругу.

Джахан распорядился стать лагерем раньше, и Гохар приняла роды. На закате возле Кызыл-Дага родился мальчик. Парзик плакала – Вардан никогда не узнает, что у него родился сын.

Она очень ослабела после родов, и Джахан разрешил ей ехать в повозке, где она лежала, истекая кровью, и звала мать.

За повозкой, как слепая, шла Серануш, она несла своего племянника некоторое время, но сильно ослабела и не могла удержать ребенка, поэтому в конце концов оставила его на обочине.

* * *

– Ты нашла ее?

– Нет.

Ануш взяла дочку из рук Гохар и села, чтобы ее покормить.

– Ты везде искала, и в начале каравана, и в самом конце, где солдаты?

– Да.

– Мы должны ее найти! Ты должна продолжать искать!

– Почему?

– Что значит «почему»?

– Почему мы должны продолжать искать?

– Ах… Ануш!

– Не притворяйся, бабуля! Она сделала твою жизнь несчастливой, как и мою! Она ненавидела меня, свою собственную дочь. Если бы не ребенок, я вышла бы замуж за Казбека! Почему я должна беспокоиться о ней?

– Она не ненавидела тебя, Ануш!

– Ты можешь как-то иначе назвать ее отношение ко мне? Я никогда не буду так относиться к своему ребенку! Никогда! Если бы у меня не было тебя, бабуля…

– Если бы у тебя не было меня, ты смогла бы узнать свою мать лучше. Она всегда заботилась о тебе. – Старая женщина взяла Ануш за руку. – Я просто старая глупая женщина. Глупая и эгоистичная. Когда умер твой отец, я винила в этом твою мать. Было легко обвинять женщину, которая мне никогда не нравилась. Она не хотела выходить замуж за твоего отца, именно я настояла на этом браке, который разрешил земельный спор между нашими семьями и устраивал обе стороны. Устраивал всех, кроме Хандут. Она всегда была не такой, как все. Немного странной из-за того, что случилось с ней в детстве. На нее напали в лесу возле дома Казбека, когда ей исполнилось девять лет, и после этого она очень изменилась. Со временем она стала еще более странной. Ей никогда не нравилось общество мужчин, однако же ее заставили выйти замуж за одного из них. Для нее это было невыносимо. Но твой отец любил ее. В этом и заключается трагичность ситуации. Он видел в ней и другую сторону ее натуры, знал, что она может быть нежной. Он верил, что она может измениться. Что в конце концов у нее появятся чувства к нему.

Ануш слушала бабушку вполуха. Прошлое более не интересовало ее, имело смысл только настоящее.

– Ануш, послушай меня! Когда ты родилась, ты была так похожа на своего умершего отца, что у меня возникло чувство, будто я вновь обрела свое дитя! Я не могла потерять его второй раз. Никто не мог забрать тебя у меня, даже твоя мать! Много раз она пыталась сблизиться с тобой. Правда, много раз. Она была очень недоверчивой, и я сделала так, чтобы она не испытывала доверия и к тебе. Я стала между вами.

Лале наелась, Ануш продолжала держать ребенка на руках. Гохар еще не закончила.

– Когда пришли солдаты и завели ее в спальню, я увидела то, чего не видела раньше. Она сама была еще ребенком. Девочкой, у которой никогда не было шанса. Но было слишком поздно. Я уже ничего не могла для нее сделать. Да простит меня Бог, было уже слишком поздно. – Гохар взяла внучку за руку. – Ты должна найти ее! Пообещай мне, Ануш!

– Бабуля…

– Пообещай, ты должна пообещать!

– Да… да, я найду ее. Обещаю.

* * *

Как только наступили сумерки, Джахан велел становиться лагерем перед горным перевалом, чтобы не переходить через узкий перевал ночью. Теперь они были на территории, которую контролировала банда шота. Капитан решил заночевать здесь и тронуться в путь на рассвете.

Гохар заметно ослабела к этому времени. Когда караван остановился, она буквально упала на землю. Вода в баклажке заканчивалась, на протяжении всего дня Ануш лишь смачивала бабушке губы, зная, что ей очень хочется пить. Она также экономила хлеб, но однажды лишилась большей его части – он был украден стариком, который спал возле них. Остатки хлеба она прятала в кармане юбки. Когда караван останавливался, она шла к повозке, чтобы проведать Парзик, которая лежала в забытьи. Девушка уже не узнавала ни Ануш, ни Серануш, но слабым голосом звала своего ребенка. Две исхудавшие руки тянулись к Лале, прикорнувшей на материнской груди. Ануш положила дочку возле Парзик, та улыбнулась, поцеловала ребенка, и они обе заснули.

Последние несколько дней Лале была необычайно тихой, какой-то вялой, Ануш едва улавливала ее дыхание. Время от времени Ануш даже останавливалась, прижимая дочку к груди, чтобы расслышать едва различимый стук ее сердца.

По вечерам по настоянию Гохар она искала Хандут. Ходила мимо людей, вглядываясь в их лица, скорее мертвые, чем живые. Но она не находила мать. Хандут будто растворилась.

По лагерю распространялись эпидемии холеры и дизентерии, на шестой день, ближе к вечеру, болезнь забрала крестного отца Парзик Мераяна Асадуряна. Его тело оставили на обочине, а караван двинулся дальше.

* * *

Ранним утром ущелье протяженностью четыре километра было практически все в тени, но к полудню солнце уже нещадно жарило, не спасали одежда и шарфы. Люди молили об отдыхе, но караван не останавливался. Капитан объявил, что необходимо пройти ущелье до наступления сумерек.

Ануш несла Лале в перевязи за спиной, а бабушку вела за руку, умоляя ее продолжать идти. Некоторое время спустя Гохар сказала, что должна немедленно сходить в туалет. Садясь на корточки около дороги, старуха ухватилась за внучку, чтобы удержаться, и тут зловонный жидкий кал полился ей на ноги. Ануш изо всех сил пыталась удержать бабушку, та, испытывая сильную боль, прижала руки к животу.

Ануш молилась, чтобы это была не холера, вытирая бабушку, как могла, куском собственной юбки. Старуха едва держалась на ногах. Ануш влила последние капли воды ей в рот.

– Мне нужно присесть. Хотя бы на минуту.

Гохар тяжело дышала, и Ануш помогла ей сесть на землю.

– Ты! Встать! – крикнул подошедший с хлыстом в руке Хорек. – Капитан велел не останавливаться. Встать, я сказал!

Его пышущее ненавистью лицо склонилось над ними. Ануш хотелось закричать, сказать, что бабушка стара, слаба и голодна, но она прикусила язык и прошептала на ухо Гохар:

– Пойдем, бабуля. Пусть эта крыса отстанет от нас. Поднимайся, обопрись об меня.

Хорек прикрыл нос рукавом:

– Извалялась в собственном дерьме! Армянская свинья!

Плюнув им под ноги, он ушел.

Караван продолжал двигаться по узкому ущелью, по склонам начала расползаться тень.

Джахан, лейтенант и немецкий военный скакали туда и обратно вдоль вереницы людей, осматривая склоны и поторапливая людей.

Временами он останавливал лошадь возле Ануш, которая шла, поддерживая бабушку и уговаривая ее не сдаваться. Что-то упало ей под ноги. Кусок солонины, завернутый в промасленную ткань, и баклажка с водой. Ануш наклонилась и подняла их.

Джахан

Караван продвигался вперед. Несмотря на нехватку воды и пищи, вспышки холеры, люди прошли уже достаточно много и возможность достичь пункта назначения становилась все реальнее.

Если удастся придерживаться заданного темпа еще хотя бы четыре или пять дней, то они смогут добраться до Гюмюшхане. Еще шесть дней понадобится, чтобы дойти до Эрзинкана, и цель будет достигнута – но какой ужасной ценой! Дорога там была усыпана телами. Болезни, голод, беспощадное солнце, обезвоживание делали свое дело, и они заберут еще многих.

С каждым днем заболевало все больше и больше людей, но не могло быть и речи о том, чтобы остановиться. Они должны продолжать путь. На открытой местности они были легкой мишенью.

Джахан не разговаривал с Ануш с тех пор, как они покинули деревню, но все время присматривал за ней издали и видел, как тяжело ей вести бабушку. Теперь их разделяла новая реальность: голод, страх, отчаяние, а время исчислялось пройденными километрами. Он видел, что она ослабла и исхудала, впрочем, как и все остальные. Только ее глаза напоминали о прежней Ануш. Ее глаза давали капитану надежду.

Все ущелье легко просматривалось. Капитан заметил одну группу бандитов из шота у выхода из ущелья, другая группа приближалась сзади, где были Ануш и ее бабушка, теперь идущие последними.

Они были окружены. Теперь вдоль всего ущелья стояла стена вооруженных бандитов. Джахан всматривался в их лица. На первый взгляд они напоминали музыкантов или артистов, выступающих в городах на базарах и возле торговых павильонов. На них были яркие жилеты, широкие шаровары и синие шапки, эти одеяния придавали им комический вид. На этих людях неуместно выглядели ленты с патронами, перекинутые через плечо, и винтовки за их спинами. Все они имели репутацию убийц и насильников. Джахан и его сестры воспитывались на назидательных историях об их жестокости, и даже уличные собаки жили в постоянном страхе перед шота.

По всему каравану быстро распространился слух о том, кто их окружил. Послышались сдавленные женские крики, дети цеплялись за своих матерей.

Двое мужчин, один из них очень полный, подъехали к каравану. Ахмет и Джахан двинулись им навстречу. Старший мужчина поприветствовал капитана на курдском.

– Мерхаба, – ответил Джахан на том же языке и заметил, что у бандита нет правой руки.

Мурзабей улыбнулся, показались белые зубы.

– Вы путешествуете с большой свитой, молодой капитан. Куда держите путь?

– Я собирался задать вам тот же вопрос.

Мурзабей запрокинул голову и засмеялся.

– Это… – он сделал широкий жест рукой, – моя страна, я езжу куда хочу и когда хочу.

– Думаю, это земли Османской империи, а мы солдаты двадцать третьего полка.

Улыбка вожака не погасла ни на минуту, пока он осматривал череду женщин и детей за спиной у капитана.

– По приказу полковника Абдул-хана, конвой следует в Гюмюшхане, а потом в Эрзинкан, – сказал Джахан.

– Думаю, полковник очень рациональный человек. Вы везете слишком мало провианта для такого путешествия.

– У нас всего достаточно.

– Я слышал, Гюмюшхане не очень гостеприимное место. Плохо будет продолжать путешествие на голодный желудок. Мой друг полковник говорит, что люди в этом городе недобрые.

За спиной вожака раздался взрыв хохота.

– Но вот что, мой друг, я сделаю. Я освобожу вас от ваших обязанностей. Берите своих людей и поезжайте в Гюмюшхане, а мои люди… – Мурзабей сделал паузу, окидывая взглядом ущелье, – здесь стало еще больше бандитов из шота. – Мои люди сопроводят переселенцев.

Лошадь Джахана нервно преступала с ноги на ногу, и краем глаза капитан видел, что Армин наблюдает за ним. На этот раз фотокамера немца не поможет.

– Если полковник ваш друг, вы должны бы знать о нашем караване.

– А что, если и знаю? – спокойно спросил Мурзабей.

– Тогда вы должны знать и о втором караване, который отстает от нас на два дня пути.

– Я ничего не знаю про второй.

– Тогда могу предположить, что полковник одарил вас своей благосклонностью, сообщив о конечном пункте назначения этого каравана?

– Вы сами мне только что сказали, что идете в Эрзинкан.

– Он вам это сказал? – засмеялся Джахан. – Вы знаете бордель матушки Язган? Ее эрзинканский «филиал»?

– Да, я знаю эту старую шлюху и ее заведение, и что с того? – отозвался Мурзабей.

– Полковник имеет, так сказать, определенный интерес к этому заведению. Деловой интерес. Но вы как его друг наверняка об этом знаете.

– О чем вы говорите?

– Мне не следовало вам рассказывать. Я нарушил субординацию.

– Какое отношение Язган имеет ко всему этому?

– Я предпочту не говорить.

– Ты расскажешь мне, или я перережу тебе глотку!

Голос вожака разлетелся по ущелью, люди закричали от страха. Джахан посмотрел на своего лейтенанта. Ахмет понятия не имел, о чем это говорит капитан, но делал вид, что и ему все известно, и согласно кивал.

– Язган платит полковнику процент с прибыли за каждую женщину и ребенка, которые у нее работают. При условии, что она сама выберет лучших.

Мурзабей смотрел на капитана с недоверием.

– Если полковник обещал вам трофеи, то это из каравана, который идет за нами.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?

– Этого вы не можете знать, но если вы знаете полковника, то должны подумать как следует, прежде чем пойти против его воли.

Мурзабей задумался. Его люди тем временем подсчитывали переселенцев, прикидывая свой доход.

– Хорошо. Ведите этих женщин к матушке Язган. Когда мы с полковником встретимся снова, я выражу свое восхищение его умением вести дела.

Вожак подъехал ближе к капитану и прошептал:

– Если я узнаю, что ты соврал мне, будь уверен – ты будешь молить о милосердии. А я немилосердный человек.

Он развернул лошадь, и головорезы из шота во главе с Мурзабеем скрылись так же быстро, как и появились.

* * *

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказал Армин.

– Мы должны добраться до Гюмюшхане до того, как Мурзабей сможет поговорить с полковником. У нас получится. Ахмет! Это возможно – дойти туда за два дня?

– Два дня?! – Лейтенант отрицательно помотал головой. – Даже если бы у нас было достаточно еды и воды и если бы все были здоровы, то самое меньшее – это три дня, а то и четыре.

Джахан посмотрел на переселенцев. Большинство из них не прошло бы и километра, но и остальные долго не протянут. Его взгляд остановился на Ануш, сидевшей на земле.

– Мы должны попытаться.

Ануш

Для этих изможденных людей Гюмюшхане был краем света. Требовались невероятные усилия, чтобы добраться туда. Старых и молодых косили холера и голод. Еда закончилась, и люди пили любую воду, какую только могли найти.

Ануш пошла проведать Парзик и обнаружила ее тело лежащим на обочине дороги.

Джахан осматривал ущелье, а немец тем временем установил фотокамеру и делал снимки тела Парзик.

Немного в стороне стоял Хорек, держа лошадь капитана под уздцы. Его рука незаметно скользнула под седло, лошадь дернулась и начала вырываться. Украдкой оглядевшись, Хорек вытащил руку из-под седла и подвел лошадь к капитану.

* * *

В минуты просветления Гохар по-прежнему спрашивала о Хандут, но Ануш не признавалась, что прекратила поиски. Теперь ее занимали совсем иные проблемы: как сохранить жизнь Лале, Гохар и самой себе.

Голод и усталость уже готовы были сломить ее, но ей удавалось побеждать их, думая о своей дочери, и она уговаривала бабушку пройти еще один километр.

Ради них и ради себя она сделала то, о чем и думать раньше не осмеливалась. С трупа молодой женщины она сняла пару обуви для себя, а с умирающей старухи – ботинки для Гохар. Она даже их не расшнуровала, а стала грубо стаскивать с ног, и умирающая глухо застонала, тщетно борясь с приближающейся смертью. Это была Элспет, жена Мераяна. Ануш все равно забрала ее обувь. Ночью, когда на охоту вышли пустынные крысы с длинными хвостами, девушка поймала одну и пыталась заставить Гохар съесть немного сырого мяса, но ту все время рвало, ее трудно было даже напоить.

Ануш поняла, что и ребенок ускользает от нее, у нее практически не было молока. Лале становилась все более вялой.

– Пожалуйста, Господи, спаси нас! Пожалуйста, Господи! – все молилась она, преодолевая километр за километром.

Джахан

Ведя лошадь под уздцы, Джахан шел впереди каравана. Двое его людей уже умерли от холеры, а еще трое корчились в одной из повозок.

Болезнь распространялась так же быстро, как и чума, и еще многие умрут, так и не дойдя до Гюмюшхане. Он не мог похоронить своих солдат и не мог забрать их с собой. Вместе со всеми остальными они лежали в глубине ущелья – пища для диких животных и воронья.

Ануш все еще была на ногах, она превратилась в ходячее привидение, но была жива. С бабушкой дело обстояло гораздо хуже.

Кобыла натянула поводья и стала бить копытом. Что-то ее тревожило.

– Тише, тише девочка! – Джахан успокаивающе похлопал ее по боку, но она мотнула головой и еще сильнее натянула поводья.

Перебросив поводья через шею, капитан вставил ногу в стремя и взялся за луку седла, но лошадь стала, пританцовывая, отходить от него, и ему пришлось прыгать на одной ноге, пытаясь сесть в седло.

– Стой! Что такое! Подожди! – Перебросив ногу через спину лошади, он буквально упал в седло.

Кобыла ржала, храпела и отчаянно взбрыкивала задними ногами. Вцепившись ей в гриву, Джахан пытался удержаться на ней, но она взбрыкнула еще раз, и он вылетел из седла.

Прежде чем он приземлился, его нога застряла в одной из повозок, кость переломилась надвое, и ее острые края прорвали кожу.

* * *

– Не шевелите его, – велел Армин.

Капитан лежал в неестественной позе, его лицо побелело от боли. Несколько солдат уставились на него, лейтенант распихивал их локтями, пробираясь к пострадавшему.

– Что случилось?

– Дай мне твое ружье и ремень! – потребовал немец, разрезая штанину Джахана и задирая ее до колена.

Нога уже распухла, Армин очистил рану так хорошо, как только смог. Открыв затвор винтовки лейтенанта, он вытряс все пули и сделал шину из ружья, примотав его к ноге капитана ремнем.

– Перелом очень непростой, но главный враг сейчас – жара. В Гюмюшхане есть больница?

– Нет, ближайшая в Сивасе, – ответил Ахмет.

– Нам нужны повозка и возница.

Лейтенант убежал выполнять поручение.

Джахан попытался сесть, его трясло, а потом его вырвало, после чего он лег на бок, и ему стало чуть легче.

– Все будет в порядке, – сказал Армин. – Пей. Похоже, мне придется научить тебя ездить на лошади, как немцы.

– Это не было случайностью, – прошептал капитан сквозь стиснутые зубы. – Моя лошадь никогда не вела себя так в моем присутствии.

Его вновь накрыла волна боли, и он вырвал.

– Помолчи. Выпей еще.

– Ахмету придется взять на себя командование. Только он на это способен.

Появился лейтенант, неся что-то завернутое в брезент и одеяло, чтобы прикрыть ногу.

– Это от мух, – сказал он, подтыкая одеяло со всех сторон. – Здесь вода и еда.

Джахан схватил его за рукав:

– Я хочу поговорить с Ануш, приведи ее!

– Господин…

– Приведи ее, сейчас же!

Ануш

Ануш крепко сжимала руку бабушки. Гохар лежала плашмя на обочине дороги, ей под голову был подложен украденный платок. Дыхание было неровным. Рот все время был открыт, будто зубы выросли и уже не помешались в нем. Бабушка высохла настолько, что остались лишь кожа да кости. Ануш посмотрела на ее пальцы.

В искореженных пальцах бабушки было больше самой Гохар, чем в ее лице, которое стало совсем чужим. Кончики ее пальцев стали иссиня-черными, как будто кто-то опустил их в чернила цвета индиго. Рвота и диарея прошли, но, поработав у доктора Стюарта, Ануш понимала, что означает это потемнение тканей.

Девушка вспомнила о Стюартах. О больнице, деревне и своем доме. Это было будто в другой жизни…

Стало тихо. Что-то случилось в начале каравана, и это привлекло внимание солдат. Ануш подумала, что вернулись бандиты из шота, но ничего не было видно. Все воспользовались возможностью лечь или сесть, немного отдохнуть.

Ануш наклонилась и поцеловала холодную руку бабушки.

– Эй, ты! – На нее смотрел лейтенант. – Пошли со мной.

Джахан лежал в повозке, его лицо было бледным и мокрым от пота. Крылья носа и кожа вокруг губ посинели, он скрежетал зубами, и девушка поняла, что ему очень больно.

Немец приподнял одеяло, прикрывающее ноги, и Ануш увидела жуткую картину – на месте ноги месиво из костей и кровоточащей плоти.

Джахан смотрел на нее совсем как его дочь.

– Ануш, – сказал он, – я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Господин! – перебил его лейтенант.

– Ты должна поехать со мной в повозке! Я спрячу тебя под одеялами.

– Это невозможно при свете дня! – сказал лейтенант.

– Мы подождем, пока стемнеет. Сделаем это под покровом ночи.

– Вы не можете так долго ждать, – вмешался немец.

– Если это откроется, вас обоих расстреляют! – подхватил лейтенант.

– Найди возницу, Ахмет, которому я смог бы доверять.

– Вы так не проедете и пары километров!

– Она может спрятаться под брезентом.

Они все спорили, а Ануш стояла возле повозки с дочкой на руках.

– Я не прошу тебя, лейтенант. Я приказываю.

– Вы хотите, чтобы я чувствовал себя виноватым в вашей смерти?

– Просто сделай, как я говорю!

– И не собираюсь! – заявила Ануш.

Трое мужчин посмотрели на нее.

– Я не поеду с ним.

Джахан приподнялся, опираясь на локти:

– Ануш, ты должна это сделать!

– Я не оставлю бабушку.

– Она умирает. Для нее все кончено! Ради всего святого! Я предлагаю тебе возможность спастись!

Лошадь, которую запрягли в повозку, забеспокоилась, натянула поводья, и повозка дернулась. Джахан вскрикнул от боли.

– Ануш! Пожалуйста, послушай меня, это твой единственный шанс. Ты должна согласиться. Сделай это если не ради меня, то ради ребенка.

Ануш посмотрела на дочку – маленький безмолвный комочек на руках. Лале – это самое ценное из всего, что у нее осталось. Гохар не выживет, девушка это знала.

Ануш хотела, чтобы бабушка наконец отмучилась и умерла. Она молила о смерти и начала призывать ее и для себя. Но она должна была спасти ребенка. Она посмотрела на Джахана. Из-за боли его глаза стали тусклыми, но она помнила, какими они были блестящими и как она тонула в их глубине.

– Возьми ее, – сказала она, протягивая ему ребенка. – Возьми ее, Джахан. Она моя единственная надежда.

Ануш положила малышку возле Джахана и что-то прошептала ему на ухо. Он, повернувшись к ней, пристально посмотрел ей в глаза. Он что-то говорил, но девушка уже не слышала – она ушла. Его рот приоткрылся, глаза округлились. Она знала: если поедет с ним, ее непременно обнаружат. Она шла все быстрее и быстрее, пытаясь отстраниться от содеянного. Пытаясь забыть о том, что Лале лежит в повозке. Пытаясь бороться с чувством, что она бросила свою дочь. Она знала, что даже на смертном одре не сможет поверить в то, что сделала это.

Джахан

Армин достал из кармана серебряную фляжку для бренди.

– Это тебе, выпьешь, когда боль станет невыносимой. И для нее.

Налив немного бренди в крышку, он поднес ее ко рту Лале. Голодный ребенок стал причмокивать, широко раскрывая рот и прося больше, но как только алкоголь попал в горло, маленькое личико недовольно сморщилось.

– Благодаря этому она будет спать, – продолжил Армин. – Временами давай ей совсем чуть-чуть.

Джахан повернул девочку к себе лицом, чтобы рассмотреть ее. Его ребенок! Ребенок Ануш! У его дочери был такой же цвет волос, как и у него, но она задремала, и он не видел цвета ее глаз.

Она казалась совсем безжизненной, ее крошечная грудь едва поднималась на вдохе, а голова казалась слишком большой для тоненькой шеи.

Как он сможет позаботиться о ней? Разве теперь у нее была надежда на спасение?

– Я не уеду без Ануш.

Немец, закрутив пробку, вложил фляжку ему в руку.

– Я не уеду без нее, Армин.

– Ты не можешь ее заставить.

– Она умрет, если останется здесь.

– Я думаю, ты должен считаться с ее желанием.

– А почему никто не считается с моими желаниями?

Армин успокаивающе положил руку ему на плечо, затем прикрыл Лале одеялом так, что были видны только макушка, лобик и нос.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, – сказал он, вынимая из кармана плаща стопку фотографических пластинок и пряча их под одеялом в ногах Джахана. – Если до полковника дойдут слухи про эти снимки, их уничтожат. В Сивасе сейчас находится подразделение немецких санитарных войск. Мой друг, которого зовут Гюнтер Штоль, заберет их у тебя. Не отдавай их никому другому и смотри, чтобы фельдмаршал не прибрал их к рукам.

Появились Ахмет и молодой солдат. Они принесли бочонок с водой и забросили его в повозку, при этом раздался отвратительный скрип.

– Муслу отвезет тебя в Гюмюшхане, – сказал лейтенант, протягивая Джахану бурдюк с водой. – Ты можешь ему доверять. Там он найдет свежих лошадей, и вы поедете дальше, в Сивас.

– Ахмет… послушай меня. Я хочу, чтобы ты нашел Ануш. И что-то, чтобы накрыть ее. Например большой кусок брезента.

Лейтенант и немец переглянулись.

– Не важно, что она будет говорить. Приведи ее силой, если придется.

Рядовой Муслу сел на козлы и взял вожжи в руки.

– Она где-то возле старухи, практически позади всех.

Но Ахмет в это время смотрел на Муслу, который сидел, ожидая приказа трогаться. Лейтенант кивнул, и парень натянул вожжи.

– Что ты делаешь?! Стойте! Ахмет, прикажи ему остановиться!

Повозка тронулась, колеса взметнули облако пыли.

– Муслу, остановись! Это приказ!

Юноша проигнорировал его слова и стал нахлестывать лошадь. Армин и лейтенант смотрели им вслед. Повозка все отдалялась, их фигуры расплывались. Джахан приподнял голову, пытаясь разглядеть их. Они все еще были там и уже напоминали призраков в сумраке уходящего дня.

Потом он начал всматриваться в сидящих и лежащих вдоль дороги людей, пока не увидел ее. Она была позади всех, сидела, склонив голову над лежащей бабушкой.

– Ануш! Ануш!

Облако пыли поглотило и ее, и его крики остались без ответа; все, что он слышал, – лишь стук колес.

Дом Стюартов

– Лейла! Кто-нибудь видел Лейлу? Где эта девчонка?

Она ушла в деревню, и никто не видел ее с тех пор.

– Пол, ты видел Лейлу? Если детей немедленно не покормить, они упадут от истощения.

Госпожа Эфенди пробормотала что-то по-курдски.

– Ушла? Она сказала, Лейла ушла?

Пол кивнул.

– Только не это! Еще одна ушла!

Этим утром ушел Арнак, не сказав ни слова.

– Люди боятся, Хетти. Они не хотят иметь к армянам какого-либо отношения.

– Но ведь это всего лишь дети, ради всего святого! Младенцы!

– Мама! – крикнул Томас, вбегая в дом из сада. – На улице стоят повозки и солдаты! Много солдат!

– Где остальные дети? – спросил Пол.

– Они в конюшне, – ответила Хетти, – я послала их поискать старые рубашки Арнака. Мы их порвем и сделаем пеленки для детей.

– Приведи всех в дом, и надо запереть двери.

Вся семья собралась у окон, наблюдая за тем, как Пол подходит к солдатам, которые выбирались из повозки с высокими бортами. Капитан, указывая на дом, отрицательно мотал головой. Хетти узнала его.

– Что они хотят, мама?

– Я не знаю, Элеанор.

– Почему дядя Пол спорит с тем мужчиной? – спросил Роберт.

– Этого я тоже не знаю.

– Они хотят еще раз обыскать дом, – сказал Томас, прижимавший лицо к стеклу.

Повозка опустела, и солдаты проследовали в сад.

– Мама… – начала Милли, потянув Хетти за рукав платья.

– Тише, дорогая! Я не слышу, что они говорят.

Милли оглянулась и посмотрела в кухню, где обнаружила Лотти, уснувшую под столом.

– Но мама…

– Не сейчас, Милли!

Пол стоял, наклонив голову, а солдаты рассредоточивались по двору и саду.

– Они пришли за детьми, – сказал он, когда Хетти открыла ему дверь.

– О господи, нет!

– Я сказал им, что в доме эпидемия холеры, но это ничего не изменило. Они сказали, что в Эрзинкане основали детский приют и детей отправят туда, чтобы они воссоединились со своими матерями.

– Но в пути о них некому будет заботиться. Они не перенесут этой поездки. Дети, которых мы изолировали, слишком ослаблены для такого переезда. Их нужно оставить здесь.

Раздался громкий стук в дверь, эхом разнесшийся по всему дому.

– Откройте!

Хетти покачала головой, они с Полом смотрели друг другу в глаза.

– Откройте дверь!

Возле матери сгрудились дети, со страхом глядя на дверь.

– Дядя Пол… – прошептала Милли.

Прежде чем она закончила, окно разбилось на тысячи осколков, и прикладом ружья стали выбивать остатки стекла. Пол отодвинул засов и открыл дверь, впуская солдат.

– Обыскать дом! – велел Ожан.

Они разделились, обыскали первый этаж, затем пошли наверх, в спальни.

– У вас нет никакого права! – крикнул Пол, когда Ожан прошел мимо него. – Это частная собственность, у вас нет разрешения войти в дом.

– Я полагаю, вы доктор Троубридж? – спросил капитан. – Мы не имели удовольствия быть представленными друг другу.

– «Удовольствие» – не совсем то слово, которое я бы использовал в данном контексте.

– Ах, оставьте! Я все знаю про вас, доктор. Я знаю, что именно вы виновны в скоропостижной кончине профессора Левоняна. И, конечно, это именно вы переправили тех двух несчастных девушек в Грузию. Я задался вопросом: собственно, почему вы это сделали? Но затем я услышал несколько историй про вас. Оказывается, одна из этих несчастных девушек была беременна от вас, и вы от нее избавились.

– Это ложь!

– Вот как? Неоформленные отношения с молодой женщиной – очень серьезный проступок в нашей стране. Если бы не мой друг Чарльз Стюарт, вы бы уже давно были в тюрьме Трапезунда.

– Чарльз не ваш друг!

– Напротив! Он и его очаровательная жена были гостями в моем доме. Разве это не так, госпожа Стюарт?

Хетти опустила глаза.

– Кстати, вам наверняка будет интересно узнать, что я видел вашего мужа у полковника. Представьте себе! Ну что ж, надеюсь, его усилия не пропадут понапрасну. Думаю, это хорошо, что его не будет в больнице, когда мы будем закрывать ее.

– Закрывать больницу? Что вы имеете в виду?

– Почти все доктора армянского происхождения, госпожа Стюарт, теперь в караване переселенцев. А значит, недостаточно медицинского персонала, чтобы больница работала. И к тому же ваш муж в отъезде… Сестра Жирардо не справится одна.

– Но больница переполнена! Заняты все койки! Доктор Левонян и доктор Бежьян сейчас работают.

– Переполнена? Это не так. Все армянские пациенты тоже присоединились к каравану переселенцев.

– Будьте вы прокляты, негодяи! – заорал Пол. – Некоторые из этих людей умирают!

– Пациенты-турки, – невозмутимо продолжал Ожан, – перемещены в больницу Трапезунда. А теперь отойдите, доктор Троубридж, мы займемся делом.

Солдаты забирали детей из корзинок и ящиков, детский плач наполнил дом.

– Вы не можете позволить им забирать детей, – говорил Томас, переводя взгляд с одного солдата на другого. – Дядя Пол… вы должны что-то сделать!

Солдат вынес из комнаты одного ребенка, больного холерой, и прошел по коридору. Он держал младенца на вытянутых руках, выражение отвращения не сходило с его лица.

Прежде чем кто-то смог остановить Томаса, он выхватил у солдата ребенка и побежал с ним в кухню. Тогда капитан стал за Робертом и приставил к его виску дуло пистолета. Хетти закричала, когда он снял предохранитель.

– Yeter![46] – Госпожа Эфенди поднялась на ноги, поцокала языком и покачала головой.

Ожан опустил ружье, когда старуха знаком велела Томасу отдать ей ребенка. Младенец безжизненно лежал на руках, был бледен и не воспринимал происходящее вокруг него. Это была девочка. Госпожа Эфенди взяла ее на руки и улыбнулась, вглядываясь в маленькое личико. Она сняла шарф, завернула в него ребенка и вышла с ним из дома. Очень осторожно женщина положила младенца на дно грязной повозки.

Несколько секунд спустя Хетти последовала за ней, неся ребенка; она уложила его на пару старых брюк Арнака. За ней вышли ее дети, каждый в руках нес младенца, как святыню.

В дверях стояли, оцепенев, Томас и Пол.

Солдаты перестали топать по дому, рыться в платяных шкафах и ворошить сено в конюшне. Через окна, двери и стоя в саду они наблюдали за происходящим.

Каждый навечно запомнит этот день!

Кто-то будет, вспоминая, раскаиваться в содеянном на смертном ложе, другие – отчаянно цепляться за веру в Бога, а кто-то все еще будет превозносить власть победителя над побежденным.

Но они не забудут это никогда!

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 28 июля 1916 года

Как мне описать увиденное? Как придать смысл событиям? Как объяснить все? Какую привести причину этой череды бессмысленностей, отсутствия сострадания и справедливости? Как мне судить обо всем этом, когда мои понятия о морали в данном случае совершенно неприменимы?

Махмуд Ага и я поехали в Сивас, путь занял у нас четыре дня, и это при том, что мы практически не останавливались.

Главное было ехать вперед и стараться не смотреть на все растущее количество умирающих, лежащих вдоль дорог, и на людей, страдающих от голода. Я знал многих из них. Когда я проезжал мимо, одни протягивали ко мне руки, другие только плакали.

Я смотрел на дорогу и надеялся лишь на человека, на встречу с которым я ехал.

Полковник Абдул-хан принял нас очень учтиво. Он настоял на том, чтобы Махмуд Ага и я отобедали с ним в его доме после того, как мы помылись и привели себя в порядок. Этот человек казался мне разумным и восприимчивым, и у меня появилась надежда.

После трапезы я повернул беседу в русло событий, произошедших в деревне. Я объяснил полковнику, почему так важно, чтобы больница работала, и что без армянского персонала это невозможно. Я рассказал, что ферма, которую мы содержали, могла прокормить большинство жителей деревни. Я умолял гарантировать неприкосновенность трапезундским армянам, понимая, что бессилен спасти остальных.

Полковник выслушал меня не перебивая, время от времени он сочувственно кивал. Когда я закончил, он откинулся на спинку кресла и вызвал своего адъютанта.

Взяв ручку и бумагу, Абдул-хан составил письмо о предоставлении неприкосновенности трапезундским армянам и поставил под ним печать Национальной гвардии. Я испытал невероятное облегчение и искренне поблагодарил его, подавляя желание схватить документ и бежать. Но, прежде чем я смог уйти, полковник попросил меня об ответном одолжении. Оба хирурга, работающие в местном госпитале, были призваны в армию, и пациенты остались на попечении лишь медсестер и студентов, которые только учились на врачей. Он был бы очень благодарен, если бы я, прежде чем уехать, оказал им честь, поделившись своим опытом. Внутренне протестуя против этой задержки, я улыбнулся и сказал, что буду рад оказать им помощь.

Три дня спустя, проведя шесть операций и проконсультировав студентов, я наконец мог отправляться в обратный путь. Прибыв в деревню через неделю после нашего отъезда, я понял, что уже слишком поздно. В ней не было ни души. Только гулкий цокот копыт наших лошадей нарушал тишину, когда мы ехали по опустевшим улицам. Все дома армян были пусты, ограблены или сожжены.

Битое стекло, брошенная мебель и детская одежда покрывали мостовую. Мы остановились у армянской церкви. Двери были сорваны с петель, внутри все разгромлено. Скамьи были сложены на хорах одна на другую и подожжены. Свет проникал через отверстие в крыше, и было видно, как дым поднимается над тлеющими угольками.

Меня обуял всепоглощающий страх. Моя семья! Оставив Махмуда в оскверненной церкви, я побежал домой.

Они все собрались в кухне, тишина в доме была отражением мертвенного спокойствия улиц. Элеанор, рыдая, бросилась мне на шею. Остальные дети застыли возле стен и молчали. Было тихо, неестественно тихо. Только теперь я заметил, что нет младенцев, и спросил про них у Хетти, которая укачивала на руках Лотти. Жена побледнела, в ее глазах застыл страх.

Болезнь Лотти завладела нашими умами, и мы меньше думали о судьбе наших подопечных. После того как солдаты ушли, а Пол отправился в больницу, чтобы найти Манон, Милли наконец удалось привлечь внимание Хетти. Она взяла ее за руку и указала на Лотти, лежащую под кухонным столом. У девочки была лихорадка, а потом у нее начались колики и диарея. Мы переместили ее в холодильную комнату, где до этого лежали больные холерой дети, обертывали ее мокрыми полотенцами, чтобы сбить жар, и поили водой, когда она просила пить слабым тоненьким голоском.

Наша младшая дочь все время была на руках у Хетти, и жена положила ее, только когда я сказал, что ребенку будет лучше подальше от жара материнского тела.

В промежутках между приступами мы окунали ее в ведро с холодной водой, но жар не спадал. То, что Лотти отказалась пить козье молоко, разбавленное водой, очень меня обеспокоило, но вскоре оправдались мои наихудшие опасения – она отказалась принимать вообще любую жидкость.

К тому времени из нее вышло много жидкости через кишечник и организм так обезводился, что у девочки не было сил поднять голову.

– Я иду в больницу, – сказал я Хетти, – нам нужна ректальная капельница.

Пересекая двор больницы, я заметил, что дверь в помещение, которое я использовал как лабораторию, открыта.

Я зашел внутрь, под подошвами ботинок хрустнули стекла. Все стекла микроскопов были разбиты, все документы, стоявшие на полках, сброшены вниз.

Поломанный микроскоп лежал под окном, записи, сделанные по результатам исследования трахомы, валялись на полу, теперь это была просто груда бумаги. Я нагнулся и подобрал страницу, лежащую у двери. На ней было написано имя младшего сына Махмуда Аги Бикташа, моего первого пациента с трахомой. Листок выпал у меня из рук – дело всей жизни превратилось в прах.

По соседству располагалась амбулатория, которая была в таком же состоянии. Заглянув туда, я стал опасаться наихудшего.

Войдя в здание больницы, я свернул налево и прошел по длинному коридору, разделявшему женские и мужские палаты.

По обе стороны я видел опрокинутые кровати, стекло на полу; что-то капало на металл. Звук был неестественно громким в пустом помещении. В разбитом окне болталась занавеска. Содержимое распотрошенных матрасов вывалилось на пол.

В последней палате на кровати, на единственном уцелевшем матрасе кто-то лежал под простыней, а моя медсестра сидела на стуле рядом.

– Манон?!

На кровати лежал старик Туфенкян, отец сестер Туфенкян, работавших в магазине; он пришел в больницу за месяц до происходящего с жалобами на боли в печени.

– Он умер до того, как они пришли, – сказала Манон.

Глаза Туфенкяна были едва прикрыты веками, взгляд устремлен в потолок. Я посмотрел на медсестру. Волосы женщины были всклокочены, форма вся в крови. Она была странно спокойна.

– А где остальные? Где персонал?

– Их нет.

– Но… А где Пол?

– Они забрали его.

– Кто забрал?

– Жандармы.

– Но они не имели права так поступать! Его освободили под мою ответственность.

Манон протянула руку и закрыла Туфенкяну глаза.

– Его арестовали за убийство Казбека Ташияна.

– Но это невозможно!

Она накрыла простыней лицо трупа, потом встала, пригладила волосы и поправила юбку, будто готовилась к приходу семьи покойного. Ее нога коснулась бутылки, валяющейся на полу, и я вспомнил, зачем пришел.

– Мне нужна твоя помощь, Манон. У Лотти холера. Я собираюсь через ректальную капельницу вводить ей физраствор, и мне нужно, чтобы ты его приготовила.

Я решил, что Манон не расслышала, потому что она стала искать что-то среди обломков и черепков на полу.

– Разбито… Все разбито.

– Манон, пожалуйста!

Медсестра повернулась ко мне, будто только сейчас осознала, что я нахожусь рядом.

– Вы должны помочь мне найти капельницу, – сказала она.

* * *

Мы попеременно дежурили возле Лотти. Ей поставили капельницу, однако вода выходила из ее тельца сразу же, как только входила в него. Но я не сдавался. Мы с Хетти практически не спали и в паузах между вливаниями по очереди сидели возле дочери. Тем временем госпожа Эфенди и Манон заботились о наших детях и готовили еду.

– Иди отдохни, Хетти, – предложил я, – Лотти какое-то время может побыть без тебя.

Хетти была сильно истощена, она так устала, что даже не могла спать.

– Я пойду на пляж, Чарльз. Мне нужно уйти.

– Ты не можешь пойти сама, это небезопасно!

– Мне нужно выйти!

– Тогда иди в сад.

– Я хочу пройтись, Чарльз, побыть у моря!

– Я посижу с Лотти, – предложила Манон, – а вы идите с ней, доктор Стюарт.

С моря дул очень сильный ветер, будто сама стихия, хранившая свои страшные секреты, не хотела, чтобы мы здесь находились. Хетти дала понять, что хочет дойти до утесов, причем одна.

Я оставил ее на пляже и пошел к ближайшим скалам, чтобы хоть как-то укрыться от пронизывающего ветра.

Отпечатки моих ботиков оставались на мокром песке, накатывавшая волна смывала их и швыряла мне под ноги камешки и водоросли.

Я не винил Хетти за то, что она злилась. И Пола, и Манон, никого из них. Мне вообще не следовало ехать в Сивас!

Мне не следовало оставлять семью.

Абдул-хан поступил очень коварно, я был слеп и не заметил его манипуляций. Я поднял глаза и посмотрел на горизонт, где море встречалось с небом. Их разграничивала тонкая серая линия. Турки говорили, что с той стороны моря, из-за горизонта, придут русские, а с ними придет война, разрушение и ужас. Но все оказалось совсем наоборот. Ужас происходил за моей спиной, а море впереди было хоть и бурным, но не страшным.

По мелководью шла Хетти в ботинках, она склонила голову, будто молилась. Ветер трепал ее волосы и хлопал шелком блузки.

Вдруг что-то коснулось ее ботинок, какой-то мешок или связка одежды, которую катали взад-вперед волны. Она наклонилась посмотреть, что же это такое, и я заметил, что таких мешков много – они лежали вдоль всего пляжа, а еще несколько застряли между камнями.

Я поднялся и пошел к жене. Мои ноги увязали в песке, будто он пытался удержать меня; я ощутил невероятный ужас.

Теперь я ясно видел один из мешков – полотняный, завязанный тесьмой. Мешок с чем-то тяжелым округлой формы, выпирающим во все стороны.

– О Господи, святой Боже, нет! – Я побежал, но Хетти уже разорвала завязки на мешке. – Хетти! Нет, не надо!

Я видел, как она наклонилась и заглянула внутрь… На мгновение мне показалось, что все замерло: ветер больше не дул, волны не катились на берег.

Голова жены беспомощно запрокинулась, она открыла рот, но не смогла исторгнуть ни звука.

Пока я вел ее домой, ей так и не удалось ничего сказать от шока, и на следующий день, вплоть до заката, она не заговорила.

Томас и я похоронили все детские тела на кладбище возле разрушенной церкви. Когда рядом с ними мы похоронили Шарлотту Эмили Стюарт, нашу самую младшую дочь, мы тоже безмолвствовали.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 22 июля, 1916 года

Господину Генри Моргентау

Послу США в Османской империи

Константинополь

Дорогой Генри,

Я пишу это письмо, всем сердцем надеясь, что ты еще не уехал из Константинополя. С того момента как я писал тебе последний раз, события захлестнули нас, и теперь нам крайне необходимо как можно скорее уехать в Америку, подальше от этой богом забытой страны. Не видеть непозволительного обращения с армянами, живущими в нашей деревне.

Хетти и я стали свидетелями такого ужаса, что я даже не могу подобрать слов, чтобы описать все это. Я считал, что кошмар, в котором мы живем, не может усугубиться, но я жестоко ошибался.

Наша обожаемая дочь Лотти стала жертвой холеры несколько дней назад. У меня сердце обливается кровью, когда я думаю о том, что похоронил ее на этой проклятой земле, но теперь все мои мысли лишь об одном – как вывезти отсюда жену и детей.

Ты предлагал в своем предыдущем письме устроить нас на судно, идущее в Афины под защитой консульства, и теперь моя единственная надежда, что организовать это все еще в твоей компетенции.

Но у меня будет к тебе еще одна просьба, последняя. Пол Троубридж был арестован местными жандармами в тот день, когда из деревни вывели всех армян. Его обвинили в убийстве мужчины из деревни, но это обвинение легко опровергнуть, так как в тот день он находился в Трапезунде, работал в больнице.

Я писал во многие инстанции, но пока не получил ни единого ответа. Он британский подданный, и нет никаких причин для его ареста. Я надеюсь, что ты или твой британский коллега поспособствуете его скорейшему освобождению.

Пожалуйста, не отвечай на это письмо, мы немедленно выезжаем в Константинополь.

Я молюсь, чтобы тебе и нам Бог помог благополучно вернуться домой!

Твой друг,

Чарльз Стюарт

Ануш

– Мы уходим! Ты должна ее поднять!

Ануш посмотрела на лейтенанта. Все, кто выжил на этот момент, начали подниматься на ноги.

– Немедленно подними ее, или ее оставят здесь!

Он посмотрел на старую женщину и отвернулся. Губы Гохар были сомкнуты, руки лежали на груди, а на глазах были два плоских камешка.

– Выходим! – скомандовал он.

* * *

Река Харзит берет свое начало в горах возле Гюмюшхане, течет вдоль Великого шелкового пути и впадает в море.

За пятнадцать километров до города река изгибается и течет на восток. Возле этой излучины караван остановился, чтобы пополнить запасы воды.

Путники без сил падали на обочину, а солдаты с головой погружались в прохладные воды.

– Наполняем бочки! Готовимся продолжать путь! – командовал лейтенант.

Трое солдат держали бочку под водой, пока она не наполнилась до краев, а затем один из них поставил ее в повозку.

Ануш сидела на берегу реки чуть в стороне от всех. Солнце немилосердно обжигало ей спину и плечи, однако она не старалась найти тень. Девушке очень хотелось зайти в воду, почувствовать ее умиротворяющие объятия, но у нее не было сил. Она посмотрела на свои руки: обожженные солнцем, они стали коричневыми. На пальце, где раньше было обручальное кольцо, все еще сохранилась светлая полоска.

За спиной Ануш что-то зашевелилось. Хорек топтался около пустых бочек, и, пока остальные были заняты, он пнул одну из них, и она скатилась в воду. Бочку подхватил поток, и вскоре она уже плыла посередине реки.

– Эй! – крикнул лейтенант солдату, который плавал недалеко от бочки. – Лови бочку!

Солдат подплыл к ней, попытался схватить ее, но бочка была просмолена и выскользнула у него из рук. Быстрое течение подхватило ее и понесло.

– В Османской армии остались лишь женщины?! – негодующе воскликнул лейтенант, снимая форму и сапоги. Он вошел в воду и поплыл, делая резкие взмахи руками. Он быстро нагнал бочку и стал толкать ее к берегу, налегая грудью и широко расставив руки.

– Встать! – велел Хорек, подошедший к Ануш сзади. – Встать, я сказал!

Он сильно пнул ее носком ботинка, и девушка попыталась отползти от него и встать на ноги.

От обезвоживания она едва держалась на ногах, у нее кружилась голова, и, когда он потащил девушку вдоль дороги к группе акаций, у нее не было сил даже закричать.

Никто не заметил, как он тащил ее, а потом разорвал на ней платье и толкнул ее на землю.

– Не заставляй меня воспользоваться этим! – Мужчина достал пистолет из кармана и приставил дуло к ее голове, а другой рукой спустил штаны.

Пока он устраивался у нее между ног, Ануш лежала, не двигаясь. Его лицо нависло над ней, и она смотрела на его животные черты, в его глаза – один карий, другой голубой.

– Нет! – внезапно выкрикнула Ануш и начала лягаться.

Она сопротивлялась, как дикий зверь, пока в ее ухе не раздался щелчок пистолетного затвора.

– Если мне придется воспользоваться твоим мертвым телом, то я так и сделаю! – прорычал Хорек.

На лицо девушки закапали капли пота с его лица, и она застыла, как птица с перебитым крылом. Он схватил ее за подбородок, когда она отвернулась, и повернул лицом к себе:

– Смотри на меня! Ты это запомнишь!

Выпрямившись, он коленями раздвинул ей ноги.

– И смотри внимательно! Я хочу, чтобы ты видела, как тебя имеет такой мужчина, как я!

Его губы раздвинулись в усмешке, и она так и застыла на его лице мгновение спустя, когда он без чувств повалился на Ануш.

Над ними стояла Хандут, вернее, это был призрак той женщины, которую Ануш когда-то знала. Отбросив в сторону камень, который она держала в руке, женщина схватила солдата за ноги и стащила его с дочери.

Ануш встала. Мать и дочь смотрели друг на друга. Хандут было невозможно узнать. Она была истощена и явно больна, волосы на голове повыпадали, местами проглядывала голая кожа. Одно ухо болталось практически оторванное и окровавленное.

Ануш услышала всхлипывания и поняла, что это плачет она сама! Из глаз текли слезы, которые она не выплакала, отдавая своего ребенка и потеряв бабушку.

Хандут обняла ее и крепко прижала к себе. Так они и стояли, будто всю жизнь обнимали друг друга.

На земле пошевелился Хорек. С его губ сорвался стон, и он начал ползти к дороге. Одним рывком Хандут настигла его, подняла камень и стала снова и снова опускать его на затылок солдата. На ее платье летели брызги крови и ошметки кожи. Ануш молча наблюдала. Пока из этого негодяя выбивали жизнь, она молилась об одном – чтобы он больше никогда не встал.

Наконец камень выпал из рук уставшей матери.

Хандут присела возле трупа и перевернула его на спину. Вытирая пот со лба, она начала расстегивать форму.

– Быстрее! – Она посмотрела на дочь. – Снимай свою одежду!

* * *

Ануш почувствовала, что лейтенант приближается к ней, еще до того, как увидела его. Опустив глаза, она нагнулась и притворилась, будто вытряхивает камешек из башмака. Когда он прошел мимо нее, девушка испытала невероятное облегчение, а когда вернулся, она запаниковала.

Кабалак[47] Хорька был плотно натянут на голову, форма сидела хорошо, но вблизи обман сразу раскрылся бы. Волосы были мокрыми от пота. Хандут шла впереди, но, что-то почувствовав, она обернулась.

Лейтенант был всего в нескольких шагах от Ануш, и ей ничего не оставалось, кроме как посмотреть на него. Он уставился на девушку. Она узнала этот взгляд. Один из отрешенных взглядов, какие были у солдат, когда они делали то, что им приказывали. Мужчина снял кабалак с ее головы, и коса Ануш упала ей на плечо. Схватив ее за волосы, он запрокинул ей голову, обнажив шею. Она слышала шепот лезвия, вынимаемого из ножен, солнце сверкнуло на нем, отразившись в ее глазах.

Вот оно… Вот так все закончится. Сейчас всему придет конец. Пожалуйста, Господи, пусть это будет быстро! У нее возникло странное ощущение… практически приятное. Ей даже захотелось спать…

Ее голова раскачивалась из стороны в сторону, пока она не пришла в себя. Нож лейтенанта был у него в одной руке, а коса Ануш – в другой.

Он поднял кабалак, отряхнул его от пыли и протянул девушке. Бросив ее косу на обочину, мужчина ушел. Ануш молча смотрела ему вслед.

* * *

Как только солнце стало клониться к закату, вновь появились люди из шота. Как и в тот раз, они выстроились в ряд вдоль берега реки по всей длине каравана.

Возглавлял их Мурзабей. Ануш расположилась позади всех, но так, чтобы ей все было слышно.

– Ну и историю рассказал мне твой капитан во время нашей предыдущей встречи! – сказал Мурзабей лейтенанту. – Я собирался преподать ему урок, но, похоже, его лошадь сделала это за меня. Причем весьма болезненно и, конечно, с моей помощью. – Он засмеялся. – Не переживай, он жив. Немногие, соврав мне, остаются в живых, но полковник велел мне не трогать его.

– Что ты хочешь? – спросил лейтенант.

– Я хочу забрать то, что принадлежит мне! – Бандит кивнул в сторону каравана. – Абдул-хан пообещал мне их. Ты и твои люди едете в Гюмюшхане, а я забираю армян.

Все обратили взоры на лейтенанта. Капитан уже один раз спас их от банды шота, и они вновь надеялись, что им повезет. Одна из женщин начала голосить, заплакал и старик, уже никого не смущаясь.

Из повозки с больными холерой выглянул немец, позабыв о фотокамере.

Повсюду, как прутья клетки, стояли бандиты. Они лишили людей малейшей надежды на спасение. Человек двести наблюдали за армянами с вершины холма, готовые подсчитывать добычу. Лейтенант стоял, склонив голову.

Мурзабей улыбался. Он знал, какое решение примет лейтенант, и, когда тот кивнул, за его спиной раздались душераздирающие крики…

* * *

Ануш нашла мать там же, где они и расстались, – в самом конце каравана. Хандут посмотрела на дочь.

– У тебя есть то, что мне нужно, – сказала она.

В кармане брюк был пистолет Хорька. Ануш коснулась его пальцами, но не вытащила из кармана.

– Не тяни, Ануш! Больше ни один мужчина не коснется меня. – Хандут протянула руку. – Отдай его мне!

Девушка достала пистолет из кармана и вложила его в руку матери. Шум толпы за их спинами становился все громче: люди плакали, стонали, молились. Хандут спрятала пистолет в карман и, не сказав больше ни слова, затерялась в толпе. Не осталось времени для слов, прощальных подарков, воспоминаний. Ануш почувствовала себя одинокой, как никогда прежде. В растерянности она смотрела на то место, где до этого стояла ее мать.

– Ты! Иди за мной! – Как будто из ниоткуда, появился лейтенант. – Держись все время за мной. Ни с кем не говори и никуда не ходи, пока я тебе не скажу!

Он пошел туда, где солдаты седлали лошадей и перегружали повозки. Ануш не могла двинуться с места. Она будто окаменела, ноги не подчинялись ей. Вокруг люди цеплялись друг за друга, молились, кто-то просто молча стоял. Дети руками закрывали глаза, матери голосили за двоих. Все с ужасом наблюдали за тем, как солдаты собираются уезжать.

Лейтенант оседлал свою лошадь и уже намеревался вскочить в седло, когда понял, что девчонка не пошла за ним. Он оглянулся, увидел, что она стоит на том же месте, где он ее и оставил, их взгляды встретились.

Ануш понимала, что означает этот взгляд. Она могла остаться, если бы захотела. Она могла умереть вместе со всеми, потому что он больше ничего не сможет сделать для нее. Ануш хотела остаться, хотела быть с матерью и односельчанами, но ее ноги сами начали двигаться. Она медленно приближалась к лейтенанту, будто ей пришлось пройти сквозь каменную стену. Повозка с солдатами, больными холерой, уже тронулась в путь, остальные солдаты были в седлах и ждали сигнала трогаться.

Подведя к девушке кобылу Хорька и вручив ей поводья, лейтенант сел на свою лошадь и повел небольшой отряд вперед. Ануш неуверенно забралась в седло, и лошадь двинулась следом за удаляющимися солдатами.

Крики настигли их, когда они не проехали и пары километров. Внезапно воздух стал плотным, будто наполнился страданиями.

Лошади прядали ушами, выгибали изящные шеи и выпучивали глаза. Мужчины из двадцать третьей роты ехали не оборачиваясь, будто от этого зависела их жизнь. Никто не обернулся ни разу даже тогда, когда раздались первые выстрелы, спугнувшие устраивающихся на ночлег птиц; они взвились стайками в вечернее небо.

Джахан

Начало поездки он помнил очень четко. Каждый камень на дороге, каждую выбоину отмечало его разрушенное болью сознание.

Лежа под палящим солнцем в насквозь пропитанной потом одежде, он чувствовал, как одеяло прилипает к ране в тех местах, где сочится кровь.

Муслу приспособил кусок брезента в качестве навеса над повозкой, но из-за жары и клубящейся пыли под этим навесом было практически невозможно дышать. Временами сознание покидало его.

Ему казалось, что он дрейфует в каком-то мареве, в мечтательном состоянии, посреди моря, и пытается удержаться на волнах.

Потом мужчина приходил в себя, лежал, уставившись на брезент над головой, и дальше трясся в повозке, мучаясь от нестерпимой боли. Едва уловимые движения рядом напоминали ему о его дочери. Он поднял одеяло и коснулся груди малышки, которая была меньше его ладони и едва поднималась и опускалась.

Через несколько часов Муслу остановился, чтобы они могли попить и напоить лошадей. Джахану приходилось насильно пальцами раскрывать ротик Лале, чтобы заставить ее хоть немного попить. Бренди из фляжки Армина делал свое дело, но слабеющее дыхание девочки внушало опасения.

Муслу, насвистывая, мрачно поглядывал на Джахана.

– Ее дух слабеет, капитан. Долго она не протянет.

Теперь Муслу то и дело нахлестывал лошадей кнутом. Если они будут продолжать двигаться в таком же темпе и если хватит воды, думал Муслу, у них есть шанс. Но этот шанс растворился, как только перед ними появились люди Мурзабея. Муслу остановил лошадей, а Джахан задвинул ребенка поглубже под одеяло.

– Вот мы и встретились, – сказал Мурзабей капитану, глядя на него с лошади. – При резко изменившихся обстоятельствах. – Разбойник заулыбался. – У нас с полковником Абдул-ханом была интереснейшая беседа. Мы поговорили как друзья, ты же понимаешь… А ты убедительный лжец, капитан! Ты не повиновался приказам полковника, и это его расстроило. И очень сильно!

– Я защищал турецких граждан! И сделаю это снова!

– К счастью для нас обоих, у тебя больше нет такой возможности. Но ты должен помнить, что виновен в куда более тяжком преступлении – ты лгал мне! Я предупреждал тебя, что возмездие будет скорым.

Разбойник спешился и подошел к повозке, держа ружье в единственной руке. Дулом он сдвинул одеяло с ноги Джахана.

Джахан накрыл Лале рукой.

– Плохая рана, молодой капитан! Ты, наверное, страдаешь от боли и тем не менее стойко переносишь мучения. Когда я вижу, что человек мучается от боли, я довольно странно реагирую на это… Я хочу либо продлить боль, либо прекратить. Как ты думаешь, капитан, как мне сейчас поступить? Выбирай!

Капитан посмотрел бандиту в глаза. Они горели нетерпением. Смерть от руки Мурзабея не будет легкой, он не захочет просто пустить пулю в сердце.

– Не трогай моего возницу, – попросил он. – Он к этому не имеет никакого отношения. Отпусти его, пусть едет в Гюмюшхане.

– Какое благородство! Интересно, знает ли полковник о том, что его подчиненный обладает такими достойными восхищения качествами?

Мурзабей подал знак свои людям, и те сняли бочку с водой с лошади и покатили ее к нему. Сняв с повозки пустую бочку, они заменили ее на полную.

– У полковника есть свои причины желать оставить тебя в живых, ну, так тому и быть. В отличие от тебя, я сдерживаю свои обещания, – продолжил разбойник.

Люди Мурзабея закрепили пустую бочку на лошади.

Муслу отважился взяться за вожжи. Джахан почувствовал легкое движение возле себя и мысленно взмолился, чтобы ребенок лежал спокойно. Мурзабей опять смотрел на повозку. Что-то привлекло его внимание.

– Ах да, я совсем забыл! Есть еще кое-что! Я же говорил о возмездии… – Одним быстрым движением Мурзабей поднял ружье и со всей силы обрушил приклад на переломанную ногу Джахана.

Ануш

На Гюмюшхане опускалась ночь, когда путники наконец въехали в город. Лейтенант, немец и Ануш ехали позади всех. В пути немец обнаружил, что их спутник не солдат. Ануш соскользнула с седла, кабалак упал, и ее личность была раскрыта. Армин уставился на армянку, лейтенант нервно переводил взгляд с девушки на немца. Никто ничего не сказал. Ануш лежала на земле, думая о том, как немец будет ее снимать, – так же, как он снимал мертвую Парзик?

Спешившись, Армин подошел к ней. Он сунул руку за борт кителя, и Ануш сжалась.

– Хочешь пить? – спросил он, протягивая ей флягу. – Попей немного.

Взяв флягу из его рук, девушка опорожнила ее полностью.

– Ты можешь ехать верхом?

Ануш кивнула.

Он помог ей сесть в седло, и они опять выехали на дорогу. До Гюмюшхане оставалось еще несколько километров.

* * *

В темноте были едва различимы главные ворота города. Внезапно путь отряду преградила группа жандармов. Военным приказали спешиться.

– Оставайся на лошади! – шепнул девушке Армин. – Не разговаривай!

Он и лейтенант спешились.

– Армин Вегнер? – спросил один из жандармов на английском. – Вы арестованы!

– В чем меня обвиняют?

– Где ваша фотокамера?

Немец указал на деревянные ящики, притороченные к седлу. Два жандарма сняли их и поставили на землю.

– В чем дело?

Ящики открыли, и жандармы начали рыться в них.

– Ваше оборудование конфисковано по приказу полковника Абдул-хана и фельдмаршала фон дер Гольца.

Он кивнул жандармам, и ящики закрыли.

– Вы расстроили двух очень влиятельных людей, лейтенант Вегнер.

Жандарм посмотрел на немца, затем на лейтенанта, потом его взгляд задержался на Ануш:

– Ты! Слезай с лошади!

– Хочу вас предупредить, – начал Армин, – если этот солдат спешится, вы не сможете усадить его в седло.

– Это не важно! Немедленно спешиться!

Ануш от страха оцепенела. Она попыталась пошевелиться, но не смогла.

К ней подошел жандарм и уже занес руку, чтобы стащить ее с седла.

– Не трогайте его! – крикнул Армин. – Он заразный!

– А что с ним?

– У него холера.

– Во время перехода многие наши солдаты заразились и умерли, – сказал лейтенант. – Мы хоронили их прямо возле дороги.

– Тогда уведите его подальше отсюда! – вскричал жандарм, отступая. – Отведите его туда, куда шли! А вы, лейтенант Вегнер, пойдете со мной.

Бросив последний взгляд на товарищей, немец последовал за жандармами.

Джахан

В его сознании все перемешалось, день стал ночью, а ночь днем. Муслу гнал лошадей изо всех сил, периодически посматривая, не гонятся ли за ними бандиты, и проверяя, как там капитан.

Временами раненый был не в себе, а иногда его сознание прояснялось и он тянулся к лежащей рядом дочери.

Ранним ясным утром Муслу направил повозку в старые ворота Гюмюшхане. В городе не было больницы, но в казармах был фельдшер, и именно туда Муслу держал путь.

Джахан пришел в себя и смотрел на проплывающие мимо строения.

– Куда ты едешь? Держись подальше от казарм. Муслу, послушай меня! Ищи постоялый двор!

– Капитан, господин, в казармах есть врач. Вы не в том состоянии, чтобы ехать в другое место.

– Но не в казармы! Ты понял меня? Хозяйка постоялого двора поможет нам. Главное – не попасть к солдатам!

Неохотно Муслу подчинился и свернул с центральной улицы. С большой осторожностью он ехал по узкой улочке, ведущей к реке.

Хозяйка постоялого двора была маленькой худой женщиной с испуганными голубыми глазами и сморщенной кожей. Она носила традиционную одежду пустынных кочевых племен и кожаную паранджу, скрывающую нижнюю половину лица.

За ее домом были арочные ворота, куда прошла повозка, а высокая стена не позволяла видеть ее с улицы.

Муслу предложил женщине достойный бакшиш, и она взяла деньги, ни секунды не раздумывая. Если она и считала странным то, что раненый солдат предпочитает прятаться у нее в доме, а не ехать в казармы, свое мнение она держала при себе.

Во дворе возились дети, но она прогнала их и закрыла ворота. После этого она сняла одеяло с ноги Джахана. Женщина поцокала языком, покачала головой и громко зашипела, когда Джахан попытался сесть.

От ноги исходил запах гниющей плоти, она стала темно-лилового цвета.

– В Гюмюшхане нет врача, – сказала женщина. – Старый доктор Кемаль умер от холеры, а молодой доктор Кемаль уехал в Сивас.

– Ну должен же быть хоть кто-то! Костоправ или травник, – настаивал Муслу.

– Никакой травник не сможет здесь помочь! – Женщина перевела взгляд на капитана. – Дезертир?

Он покачал головой. В порыве чувств он поднял одеяло, и женщина увидела ребенка, находившегося рядом с ним. Лале лежала на спине, раскинув руки и ноги и повернув головку набок. Ее ротик был открыт, глаза плотно закрыты.

Женщина протянула руку и осторожно пошевелила малышку. Та издала слабый звук, но глаз не открыла.

– Боюсь, она долго не протянет, – сказала женщина мягко.

– Вы можете что-то сделать? – умоляюще спросил капитан. – Накормите ее.

– Разве я похожа на кормилицу? Даже если бы я была ею и у меня было бы полно молока, ей все равно уже не поможешь. Ребенок слишком слаб. – Она махнула рукой. – Покиньте мой дом. Мертвый ребенок принесет несчастье!

– Мадам, эфенди… капитан не дотянет до Сиваса, – упрашивал женщину Муслу. – Нам больше не к кому обратиться!

В этот момент кто-то спрыгнул во двор со стены. Это был мальчик лет девяти-десяти.

– Эй, ты! Иди сюда!

Женщина быстро подошла к мальчику, который отчаянно пытался вскарабкаться на стену. Она схватила его за штаны и, прижав к стене, схватила за ухо и начала допрашивать:

– Так, и что ты здесь делаешь? Шпионишь?

– Нет, байян Фатима… – всхлипывал мальчуган. – Я просто хотел посмотреть.

– На что посмотреть? И что ты увидел?

– Ничего! Я ничего не увидел… Ай, мне больно, байян Фатима! Я увидел солдата, того, в повозке.

– И что еще? Говори мне правду, а то я откручу тебе ухо!

– Ничего, только ребенка… Я увидел ребенка!

– А что ты слышал? А ну говори мне, живо! А то возьмусь сейчас за метлу!

– Байян Фатима, отпустите! Я знаю доктора, который может им помочь.

– Какого доктора? – спросил Муслу.

Женщина отпустила ухо мальчика, но тут же ухватилась за другое – на всякий случай.

– Он врет. Нет здесь никаких докторов.

– У моей тетки постояльцы, – сообщил мальчик, прижав ладонь к уху. – У нее в доме остановились неверные, американцы! В той семье есть мужчина, он врач. Так сказала моя тетка. Она сказала, его зовут доктор Стюарт.

Ануш

Лейтенант и Ануш шли по главной улице Гюмюшхане. Здесь было много людей, пришедших вечером за покупками, и мужчин, направляющихся к мечети, но Ануш не обращала на них внимания. Она не замечала и высоких домов с покатыми крышами, и тяжелых резных дверей из темного дерева.

Древняя мечеть Сулеймание отбрасывала на девушку свою тень, Абдал Муса, наивысший пик горного массива Гавур, высился над городом, но Ануш ничего не видела, с таким же успехом она могла идти и по пустыне.

Она следовала за лейтенантом, не раздумывая, куда они идут и что ожидает ее в будущем. Она смутно осознавала, что она девушка, одетая как мужчина, и что куда-то направляется…

– Приободрись, – шепнул ей лейтенант.

Ануш вдруг ощутила неприятный запах и внезапно поняла, что он исходит от нее. Люди, почувствовав вонь, уступали «солдату» дорогу, а некоторые вообще переходили на противоположную сторону улицы.

– Ну и что прикажешь мне с тобой делать? – пробормотал лейтенант. – Вонючая полумертвая армянка! Разве найдется кто-нибудь во всей Османской империи настолько глупый, чтобы приютить тебя?

Они вышли на площадь, где разместились и обычный рынок, и рынок специй.

– Подожди здесь, – сказал лейтенант, заведя ее на узенькую улочку.

Когда он ушел, Ануш села на корточки и положила голову на колени. Ей хотелось забыться, уснуть… Но тут кто-то пробежал по улочке.

– Вернись! – крикнул мальчик.

Его маленький песик понюхал землю у ног девушки, тявкнул и уселся возле нее.

– Пойдем! – звал его мальчик, пятясь. – Пойдем, Капи!

– Смотри, куда идешь! – Лейтенант схватил мальчугана за плечи и развернул его. – Твоя мать разве не учила тебя уважать старших? Эй, постой, я знаю тебя! Ты сын Хасана!

Испуганный мальчик вырвался из рук лейтенанта и побежал вниз по улочке, следом за ним бежала собака.

– Подожди! Эй, вернись!

Выбежав на площадь, мальчик растворился в толпе. Лейтенант повернулся к Ануш и задумчиво посмотрел на нее.

– Вот, надень, – велел он ей, протягивая абайю[48] и паранджу. – Я знаю человека, который приютит тебя.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Гюмюшхане 28 августа 1916 года

Мы в дороге уже около четырех недель, и эта изнурительная поездка имеет негативные последствия. Жара и пыль усугубили состояние Хетти, бронхит разыгрался до такой степени, что я решил остаться еще на два дня в Гюмюшхане.

Физическая слабость Хетти беспокоит меня, но ее моральное состояние внушает мне куда большие опасения. Дети тоже сами на себя не похожи.

Они стали чрезвычайно осмотрительными и тихими. Их потрясли те ужасы, которые они видели по всей стране: по дорогам бредут ходячие скелеты; повсюду брошенные дети с потухшими глазами; по обе стороны дороги лежат тела, оставленные разлагаться.

Томас избегает меня с той поры, как мы уехали из Трапезунда. Когда бы я ни входил в комнату, он тут же исчезает, как тень, и отвечает на вопросы односложно, если вообще что-либо говорит.

Этим вечером я стоял в нашем жилище у окна и смотрел вниз на толпу. Хетти отдыхала на кровати за моей спиной, а дети ели внизу с домовладелицей. Я думал об Америке, о том, что эта страна стала чужой для меня, и тут я осознал, что Хетти что-то произнесла.

– Ты что-то сказала?

– Как ты можешь?! Как ты можешь находиться среди них, позволять себя касаться?

Волосы жены растрепались по подушке, а глаза запали от постоянного недосыпания.

– Дикари и детоубийцы! – Хетти села, ее горящий взгляд перебегал с одного предмета на другой. – Здесь одно лишь зло! Все коррумпированы! И эта проклятая еда отвратительна! – Она взмахнула рукой, и поднос с едой, стоящий на прикроватной тумбочке, полетел на пол.

– Хетти!

– Как же мне хочется оказаться в Спрингфилде! Как же мне хочется проснуться в моей старой спальне и услышать, как мама внизу играет на фортепьяно. – Она начала плакать. – Как бы мне хотелось, чтобы этого года не было в моей жизни и чтобы я проснулась однажды с Лотти на руках!

Я подошел, чтобы обнять жену. Мне никогда не хотелось чего-то так сильно, как дать ей сейчас то, о чем она просила, но жена оттолкнула меня, отвернулась и уставилась в стену.

Кровать была небольшой, но Хетти занимала очень мало места. Я потянулся, чтобы коснуться ее волос, они мягкой волной пробежали у меня между пальцами. Волосы молодой женщины. Ни одного седого волоска. Мне хотелось зарыться в них лицом, почувствовать крепкие объятия жены. Мне хотелось заняться с ней любовью так, как мы не занимались уже много лет. Но она отстранилась от меня, выставив свои плечи, как щит.

– Отец… – Роберт просунул голову в дверь. – Кто-то хочет поговорить с тобой.

Маленькая старуха стояла в дверном проеме, с головы до пят закутанная в черное традиционное платье и паранджу. Обеими руками она держала большую корзину с крышкой – такие использовали продавцы на рынке.

Она говорила на диалекте кочевников, и я мало что понял.

– Спасибо, сегодня мы не будем ничего покупать, – сказал я, закрывая дверь.

Но женщина и не думала уходить. Она протянула мне тяжелую корзину и вдруг быстро опустила ее и пыталась прикрыть своей юбкой – в коридоре неожиданно появилась домовладелица и начала прислушиваться к нашему разговору.

– Я сам здесь разберусь, – сказал я ей.

Женщина неохотно ушла, и я повернулся к посетительнице.

Дети столпились вокруг, с любопытством разглядывая старую женщину. Им мало что удалось разглядеть, были видны лишь голубые глаза и маленькие руки, все в морщинах. Она говорила слишком быстро, чтобы я мог уловить в ее речи больше одного-двух слов. Но она, то и дело оглядываясь, продолжала указывать на корзину.

– Я не понимаю, – сказал я. – Вы хотите, чтобы я что-то купил у вас?

– Может быть, ей нужен врач? – предположил Томас. – Доктор?

– Hayır![49] – ответила женщина, отрицательно качая головой.

– Тогда простите, но я ничем не могу вам помочь.

Я собирался закрыть дверь, но женщина вставила ботинок в дверной проем и пальцем указала на корзину, пробормотав что-то, чего опять никто из нас не понял.

– Почему она просто не покажет нам, что в корзине? – спросила Милли, потянувшись, чтобы поднять крышку, но женщина хлопнула ее по руке.

– Может быть, там змеи… – прошептала Элеанор.

– Не глупи! – сказал Роберт. – Не бывает женщин – заклинательниц змей.

Я уже начал подозревать, что она продает контрабандные товары и убеждена, что именно это нам и нужно.

– Я попрошу домовладелицу переводить, – предложил я.

– Hayır! Hayır! – Сунув корзину мне в руки, женщина развернулась на каблуках и была такова.

– Нет! – воскликнул я, когда дети захотели заглянуть внутрь. Домовладелица подглядывала за нами из кухни. – Пойдемте наверх.

Все гурьбой потопали по лестнице в спальню. Хетти сидела на кровати, ее глаза расширились от волнения.

– Не о чем беспокоиться, – сказал я. – Просто разносчик доставил товары.

Жена расслабилась, легла на кровать, но что-то в корзине привлекло ее внимание.

– Неси ее сюда! – велела она.

Я поместил корзину на покрывало около жены и снял крышку. Дети столпились вокруг, чтобы тоже увидеть, что внутри. Там лежал голый ребенок, девочка. Она спала, свернувшись клубочком.

Маленький, изнуренный и сильно пахнущий алкоголем ребенок попытался открыть глаза и закрыл их снова, тоненько, как котенок, попискивая.

Милли и Роберт от удивления раскрыли рты и потянулись к малышке, но Хетти шикнула на них и сама взяла ребенка на руки.

– Она практически ничего не весит.

Голова ребенка потянулась к груди Хетти. Все молчали.

– Здесь записка, – заметил Томас, доставая помятую бумагу со дна корзины.

– Прочти ее!

– Здесь просто написан адрес, – сказал он, всматриваясь в листок, – в Константинополе.

– Принеси мне таз и кувшин, – велела Хетти Элеанор и, когда дочь вернулась со всем необходимым, начала обмывать малышку.

– Смотрите! Это тюльпан! – вскрикнула Милли, ее палец коснулся родимого пятна в форме цветка, расположенного под левым соском. – Это ребенок Ануш!

Все смотрели на крошечное создание, лежащее на руках Хетти.

На улице воцарилась тишина, издалека доносился голос муэдзина, призывающего к молитве. В комнате под нами домовладелица перестала спорить со служанкой, и мы услышали мягкий стук разворачиваемого на каменном полу коврика для молитвы. Население Гюмюшхане склоняло головы и падало перед своим Богом.

– Аллах акбар!

Аллах велик, Аллах могуч.

– Милли, – сказала Хетти, – достань из сундука одежду Лотти.

Джахан

– В комнате неприятно пахнет, – сказала мать, отодвигая занавески и открывая ставни, чтобы впустить утренний свет.

Джахан лежал, закрыв глаза, надеясь, что если мать не получит ответа, то уйдет, оставит его в покое, и он сможет еще поспать.

Вернувшись в родительский дом в Константинополе, он лежал без сна каждую ночь, слушая, как дом стонет, как ветер свистит в проулке, который отделял особняк Орфалеа от соседних зданий.

Он не спускал глаз с темных узоров на китайских обоях, пока не наступала ночь, и смотрел на них, когда начинало светать. Он сосчитал количество фигур на каждом квадратном метре. Знал форму каждого низко склоненного над водой изящного дерева. Он мог рассказать, что все птицы летят на восток, а черепахи сидят на камнях лицом на запад.

Часы, висящие в гостиной, отбивали каждый час. Наконец раздавался призыв к утренней молитве. После этого Джахан проваливался в сон без сновидений.

Он проснулся поздним утром. Солнечный свет лился через окна, с лестницы раздавались взрывы девичьего смеха. Его сестры пришли поглазеть на калеку – лежавшего на кровати брата.

Юбки мадам Орфалеа шелестели, пока она пыталась чем-то занять себя в комнате. Она оставила открытыми окна, и с улицы доносились размеренные удары – выбивали ковер.

– Поднимайся, Джахан, – сказала мадам Орфалеа, подходя к кровати сына. – Пришла Мадлен сменить постельное белье.

– Я хочу спать.

– Ты только и делаешь, что спишь! И у Мадлен есть более приятные занятия.

– Скажи ей, пусть придет позже.

– Джахан, окажи мне любезность – смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Он лег на спину и увидел мать, державшую его костыли, и служанку со стопкой белья в руках.

Джахан неохотно отбросил одеяло и сел. Мать посмотрела на его культю в бинтах. Рана перестала сочиться – бинты были сухие. Удовлетворенно кивнув, мадам Орфалеа поставила костыли рядом с кроватью.

– Твоя одежда на стуле, – сообщила она. – Пришел парикмахер твоего отца. Позвони в колокольчик, когда оденешься.

– Я вполне в состоянии побриться самостоятельно.

– Как пожелаешь! – Мать задержалась в дверях. – Твоему отцу сегодня немного лучше. Он хочет увидеться с тобой.

– У меня нет никакого желания общаться с ним.

– Джахан… пожалуйста!

– Я позавтракаю в своей комнате.

После того как мать и Мадлен ушли, мужчина упал на кровать в полном изнеможении и закрыл глаза. Он начал вспоминать последние недели, проведенные в Сивасе: вонь больницы, грязь, забитые кроватями с ранеными коридоры, солдаты, зовущие матерей, препирательства санитаров относительно того, кому достанется имущество еще не умерших воинов.

Джахан видел лицо Муслу, с тревогой всматривающегося в него, ему казалось, что и Армин был рядом и говорил, что ему собираются отрезать ногу. Или это был лишь сон… Во сне он видел и Мурзабея. Бандит стоял около его кровати, держа в руке огромный ятаган, лезвие было покрыто грязью и пятнами засохшей крови. Во сне Джахан молился, чтобы ятаган оказался слишком тяжелым или был сломан, но Мурзабей поднял его над головой, лезвие блеснуло в солнечном свете, и по лицу Джахана потекло что-то теплое, он услышал, как кто-то вскрикнул, и все погрузилось во мрак забытья.

Сев на кровати, Джахан взял костыли и с их помощью встал. Пора выйти на улицу. Прогулки стали способом избегать чрезмерного внимания родных. Его настроение пугало домочадцев, а их предложения помочь всегда вызывали у него вспышки необузданной ярости.

Спуститься по лестнице было непросто, но силы возвращались к нему, и, спускаясь, он уже не заваливался на одну сторону.

На мощеных улицах было сложно управляться с костылями, кожа на руках вся ободралась, но Джахан не сдавался. Никто не оглядывался на одноногого военного. К 1916-му году жители Константинополя привыкли видеть искалеченных и раненых.

Сначала он, ковыляя мимо кафе и посольств, доходил лишь до площади, которая располагалась недалеко от Гран Рю, но через какое-то время уже смог дойти до пристани, пересекал мост Галата и бродил по мусульманской части Константинополя.

Этот день он провел, блуждая по улицам, находя пристанище в кофейнях и у лотков продавцов ракы́[50], пока не пришло время возвращаться домой.

Поскольку фонари не горели, Джахан часто возвращался уже в полной темноте. В один из таких вечеров он споткнулся, когда его окликнули возле моста Галата.

– Капитан Орфалеа!

– Муслу!

– Сэр… вы ушиблись?

– Нет, все в порядке, просто споткнулся. Я рад тебя видеть, Муслу!

– Взаимно, сэр!

– У меня не было возможности написать тебе и поблагодарить за все, что ты сделал для меня.

– Я все равно не получил бы вашего письма. Я был на побережье Средиземного моря. Наш полк возвращается туда через два дня. Да будет вам известно, туда перебросят всю армию.

Солдат пытался не пялиться на культю капитана.

– Позволь мне купить тебе кофе, – предложил Джахан. – «Бриошь» еще открыта.

Мужчины зашли в кофейню, укрывшись от ветра, дующего с моря, заказали кофе и пахлаву.

– Вы хорошо выглядите, господин.

– Ты тоже, Муслу. Где именно ты был на Средиземном море?

– В Галлиполи. Там было просто ужасно. Сообщалось, что АНЗАК[51] союзников потерял тридцать две тысячи солдат, но наши потери были почти так же велики. Пятая армия практически уничтожена.

– Да, я знаю. Я слышал.

Муслу с жадностью ел пахлаву.

– А что случилось с остальными? – спросил Джахан. – Они участвовали в боях вместе с тобой?

– Только Дюзгюноглу и лейтенант Кадри.

– Ахмет! Я все время думал, как он поживает. Как у него дела?

Муслу посмотрел на капитана. В его усах застряли крошки пахлавы.

– Лейтенант погиб, сэр. Поймал снайперскую пулю.

– Мне очень жаль. Я не знал.

– Да и как вы могли об этом знать, господин… У вас хватало собственных проблем. – Взгляд Муслу опустился на ногу Джахана, но он быстро отвел глаза.

Под столом мяукала кошка, и Муслу оттолкнул ее ботинком. Рядом с ними официант начал мыть пол, готовясь закрывать заведение.

– Сэр, – начал Муслу, – тот ребенок в повозке, тот, которого вы прятали… Я все время думал о нем. Слышали ли вы что-нибудь о его дальнейшей судьбе?

– Нет, ничего не слышал.

Все происходившее в Гюмюшхане Джахан помнил очень смутно, но старая женщина, отнесшая ребенка к Стюартам, врезалась в его память. Каждый день он проверял свежую почту и каждый раз был разочарован.

– Вы обязательно услышите о нем, если на то будет воля Аллаха!

– Да будет на то воля Аллаха!

– Дюзгюноглу здесь, сэр, в Константинополе. Он лежит в больнице – его ранило в живот, но врачи говорят, что он поправится. Он спрашивал о вас.

Мужчины проговорили еще некоторое время о военной кампании и событиях последних месяцев. Муслу зевнул, прикрыв рот рукой.

– Многих не стало, господин…

– Да, это так… Скажи мне, когда ты встретился с лейтенантом Кадри в Галлиполи, он не говорил, выжил ли кто-либо из тех людей, которых мы конвоировали?

– Мы никогда об этом не говорили… Но шота потом вернулись. Вы знали об этом, сэр?

– Нет! Я надеялся…

– Дюзгюноглу мне рассказал. Они вернулись и остановили караван.

– И что случилось… с армянами? Хоть кто-то из них…

– Нет, господин, никто не выжил.

Отказавшись от помощи Муслу, капитан встал. Мужчины попрощались.

Практически в полной темноте Джахан пошел домой на Гран Рю и опустился на ступеньки у входа. Ночью похолодало, и от гранитных ступенек веяло могильным холодом. Он так и сидел, пока во всех окнах не погас свет. Небо над головой затянули темные тучи, скрыв все мерцающие звезды.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Константинополь 3 октября 1916 года

Сегодня один из последних дней, которые мы проведем в этой стране, и он оказался весьма нелегким. Мы остановились у Генри Моргентау и Жозефины, ожидая парохода, который доставит нас в Афины. У нас осталось невыполненным одно обязательство, и я все откладывал его выполнение вплоть до этого дня.

Сегодня мы отправились в дом полковника Олкея Орфалеа, с которым Генри познакомился, вращаясь в дипломатических кругах. Дом большой, построенный из светлого камня, к входной двери ведут ступеньки с балюстрадами, на втором и третьем этажах балконы с кованым ограждением. Это дом человека, занимающего высокое положение в обществе, и мне было любопытно встретиться с ним.

Служанка провела нас в гостиную, где нас уже ожидала мадам Орфалеа – темноволосая женщина небольшого роста. Она извинилась за мужа, пояснив, что он инвалид и не ведет домашние дела и что она по его поручению встречает нас.

Генри нас представил, и мы сели. Повисло неловкое молчание. Наконец служанка принесла чай и стала сервировать низкий столик.

Лале тихо сидела у Хетти на руках, и мадам Орфалеа отметила, что ребенок очень красив.

Я пил чай, всем сердцем желая, чтобы все поскорее закончилось.

– Простите, мадам Орфалеа, за то, что в письме я не изложил важные подробности, – начал Генри. – Однако эта секретность была необходима. Это весьма деликатное дело, и будет лучше, если вы узнаете все обстоятельства непосредственно из уст доктора Стюарта.

Я поставил чашку и выложил историю о том, как мы стали опекунами ребенка Ануш. Я рассказал, что ребенок был принесен в жилище, которое мы занимали, и что в корзине с девочкой находилась записка с адресом этого дома на Гран Рю. Затем я сообщил, что местонахождение Ануш нам неизвестно.

– Я не понимаю, почему о ребенке этой женщины должна заботиться моя семья! – возмутилась мадам Орфалеа. – Для таких детей существуют специальные учреждения. Я буду счастлива порекомендовать вам одно из них.

Я объяснил, что, хотя нам неизвестен человек, написавший записку, однако же ребенок был принесен нам в то время, когда в Гюмюшхане находился капитан Джахан Орфалеа.

– Что вы имеете в виду, доктор Стюарт? – воскликнула мадам Орфалеа.

– Мы сами пребываем в некотором замешательстве, мадам, – вступил в разговор Генри. – Но записка была недвусмысленной. Ребенка надлежало принести именно в этот дом.

– Позвольте мне прочесть ее.

Я достал листок из кармана и вручил женщине. Она внимательнейшим образом изучила его, прежде чем вернуть мне.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, доктор Стюарт. Это почерк не моего сына, а адрес вообще неточный. Это может быть другой дом по улице Гран Рю. И этот дом, доктор Стюарт, не благотворительное учреждение. Не следует ожидать, что я приму на воспитание армянских сирот лишь потому, что мой сын решил заняться благотворительностью. Вы знаете, какое наказание назначено тем, кто прячет армян? Я бы никогда не подвергла такому риску ни вас, ни вашу семью, и меня оскорбляет то, что вы просите меня о таком одолжении.

– Я думал, вы посочувствуете этому ребенку именно потому, что над ним нависла такая угроза! – воскликнул я, чувствуя все большую неприязнь к этой женщине.

– Мадам Орфалеа, – заговорила Хетти. – Мы с мужем будем счастливы оставить ребенка себе. Лале провела с нами некоторое время и завоевала любовь всех членов нашей семьи. Если у вас нет никаких возражений, в смысле, если никто из вашей семьи не возражает… мы заберем ее с собой в Америку. Генри уверил нас, что проблем с оформлением документов не возникнет.

– Вам мое разрешение не требуется. Я не заявляю о своих правах на этого ребенка. – Мадам Орфалеа широко заулыбалась. – От меня вы не услышите и слова возражения.

– Возражения касательно чего, maman? – Капитан Джахан Орфалеа, молодой человек, которого я видел последний раз в казарме возле старой мельницы, стоял в дверях.

– Джахан, я не слышала, как ты вошел. Ты, конечно, знаешь посла Моргентау, а это…

– Госпожа Стюарт! Доктор Стюарт! Добро пожаловать!

Капитан очень изменился. Он сильно похудел, в углах рта залегли горькие складки. Волосы были всклокочены, одежда висела. Ему явно был безразличен собственный внешний вид. Теперь он был калекой, но не это изменило его. Джахан пересек комнату, остановился возле стула, на котором сидела Хетти, и стал рассматривать ребенка у нее на руках.

– Это та, о ком я думаю?

Хетти посмотрела на Лале, потом встала и жестом показала капитану, чтобы он занял ее место. Очень осторожно она передала Лале капитану. Малышка с любопытством осматривалась. Она моргнула пару раз, вглядываясь в новое, незнакомое лицо.

– Она… она выглядит вполне здоровой! – пролепетал капитан. – Вы сотворили чудо!

Я объяснил, что, когда малышка попала к нам, она была истощена, ее организм сильно обезводился, но она ничем не болела.

– Но зато она очень упряма, – добавил я.

Лале выбрала именно этот момент, чтобы выразить свое недовольство тем, что ее отдали незнакомцу. Ее губки надулись, грудь приподнялась, она открыла рот и закричала.

– Ну, ну, малышка, не плачь, – успокаивал капитан ребенка, покачивая его на коленях.

Лале посмотрела на него и заплакала еще пуще, личико покраснело, белый чепчик прилип к мокрым щечкам. Малышка потянулась к Хетти, которая стояла, застыв и опустив руки, будто превратившись в камень.

– Пожалуй, нам пора уходить, – решил Генри. – Спасибо за гостеприимство, мадам Орфалеа.

Хозяйка коротко кивнула и позвонила, вызывая служанку. Лале плакала все громче, тянулась к Хетти, а у той дрожали губы и слезы стояли в глазах.

– Хетти, пойдем! – сказал я жене, нежно приобняв ее за плечи.

Джахан

Именно мадам Орфалеа решила, что говорить семье и друзьям. Она всем преподнесла историю о том, что ее сын тайно женился на Востоке, его жена родила ему дочь и умерла во время родов. На протяжении недели или двух это известие стало предметом обсуждения в богатых гостиных Константинополя, но вскоре об этом все забыли.

И для Джахана, и для его родных появление в их доме Лале ознаменовало новый этап жизни. Его сестры обожали малышку, баловали ее и спорили, кто будет с ней играть. Азизе, старая кормилица, была счастлива нянчиться с младенцем.

Джахан написал Дилар, которая теперь жила с мужем Арманом в Париже, о своей малышке. Сестра прислала длинное письмо, забросав его вопросами, и сообщила, что сама собирается стать матерью весной.

Джахан не мог наглядеться на дочь и гордился каждым ее достижением: прорезался первый зубик, она попыталась ползать. А застенчивая улыбка Лале напоминала ему улыбку Ануш…

Больше всего его поражала метаморфоза, произошедшая с бабушкой девочки. Все согласились, что Лале похожа на отца как две капли воды, и именно эта схожесть заставила мадам Орфалеа позабыть об армянских корнях малышки. Она старалась не вспоминать и о том, что не приняла ребенка, когда его принесли в дом Стюарты. Теперь женщина относилась к малышке с такой нежностью, какой не испытывала ни к сыну, ни к его сестрам, когда они были маленькими. К тому времени как Лале научилась ползать, малышка неизменно направлялась не к двум обожающим ее теткам, а в распростертые объятия бабушки.

Еще одним человеком, который очень интересовался дочерью Джахана, была мадемуазель Ханифе Бей, новая наставница сестер капитана. Она заменила старого учителя монсеньора Грандье, который покинул страну после того, как Франция вступила в войну.

Ханифе была дочерью Джевдет Бея, кузена Энвера-паши и одного из лидеров Комитета Единения и прогресса. Девушка была умна и привлекательна, и мадам Орфалеа была более чем довольна тем, что Ханифе стала регулярно присоединяться к Джахану во время чаепития. Кода подавали чай, мадам Орфалеа забирала Лале – или для полуденного сна, или на прогулку в парк, оставляя молодых людей поговорить наедине.

Джахан не знал, что именно сказали его отцу. Из-за болезни полковник Орфалеа не покидал своей комнаты и ни разу не сталкивался с внучкой, но, как бы то ни было, Джахан и не собирался показывать ее отцу. Он не мог ему простить содеянное, и, несмотря на мольбы матери, отец и сын не помирились.

Годы 1916-й и 1917-й были кровавыми как для войск Антанты, так и для Тройственного союза. В это время состоялись одни из самых важных сражений – битва при Вердене и битва на Сомме.

На ближневосточном театре война велась на месопотамском фронте главным образом против британцев, но с переменным успехом.

В эти годы появились бронированные танки и немецкий самолет «Бич Фоккера»[52]. Джахан как инженер именно в этот период мог бы себя проявить, но происходящее в мире его мало интересовало. Из-за инвалидности его не только не направили в действующую армию, но даже не предложили должность в Министерстве обороны, как это было сделано для многих получивших ранения офицеров. Впрочем, он и не стремился там работать.

Его мир был ограничен родительским домом и его окрестностями, и то, что ранее казалось ему тюрьмой, стало убежищем после появления в доме Лале. Он старался не думать о том, что творилось за его стенами, за пределами города, жил сегодняшним днем.

Заканчивался год, и ничто не предвещало победу ни Османской империи, ни Тройственного союза. А вот жизнь одного искалеченного солдата и его семьи стала безмятежной.

Ануш

Лейтенант оставил Ануш на попечение своего овдовевшего дяди Хасана Кадри, одного из самых богатых торговцев в Гюмюшхане. Кадри как раз собирался уезжать в свой летний дом в Искендеруне и согласился взять с собой армянку, выдаваемую за служанку-мусульманку.

Девушку взяла под свое крыло Невра – кухарка, которая кормила ее, оберегала и не задавала лишних вопросов. Остальные слуги были не особо дружелюбными, но, как правило, не донимали ее расспросами.

Кадри решил переправить Ануш из Искендеруна в Бейрут на корабле. После того как торговец раздобыл необходимые разрешения для путешествия, он купил девушке билет и оставил ее дожидаться корабля на причале.

Ануш ждала возле билетной кассы и наблюдала за тем, как корабли входят в гавань и выходят из нее. На ней была традиционная одежда, и она ничем не отличалась от женщин-мусульманок. Недалеко от нее расположилось семейство, тоже ожидающее посадки на корабль.

У ног Ануш стояла сумка со сменной одеждой, небольшой суммой и билетом. Девушка смотрела на мутную воду, плещущуюся о причал, когда вдруг ее накрыла чья-то тень.

– Нас не представили друг другу должным образом, – сказал мужчина. – Меня зовут Армин Вегнер. – Он снял шляпу, и солнце осветило его короткую стрижку и бледное лицо.

Немецкий солдат очень изменился – форма болталась на нем, а лицо было – кожа да кости. Он казался истощенным, будто отдал людям, которых фотографировал, часть самого себя.

– Я у вас в долгу, Армин Вегнер. Как вы меня узнали?

– Мужчина, который покупал вам билет в кассе, назвал вас Ануш. Я не был уверен, но надеялся, что это вы.

– Что вы здесь делаете?

– Я работал какое-то время в больнице, где содержатся больные холерой.

– Я думала, вас арестовали в Гюмюшхане.

– Да, на некоторое время. Они узнали о моих фотоснимках, и, если бы не вмешательство фон дер Гольца, меня бы судил трибунал. В наказание меня послали работать в больницу в Сивасе, где лежали страдающие лихорадкой, а затем перевели сюда. Я болел, поэтому меня отсылают домой.

Позади него грузчики разгружали ящики, как вдруг один упал и разбился, усыпав пристань бананами, которые помчалось подбирать семейство, сидевшее рядом с Ануш и Армином.

– Завтра я уезжаю на поезде в Берлин, – продолжал Армин. – Я просто убивал время, прогуливаясь по порту, когда услышал, как мужчина упомянул ваше имя. Оно очень необычное.

До них ветер донес крики и проклятия, раздававшиеся из толпы, сгрудившейся возле разбитого ящика. Маленькие лодки, как собаки, были прикованы цепями к причалу. Снасти суден гремели и лязгали, их шум доносился с моря. На корабле пробили склянки, он вошел в гавань и стал на якорь.

– Вы знаете, что произошло с остальными? – спросила Ануш. – С капитаном Орфалеа?

– Я виделся с ним. Его прооперировали в Сивасе. Они сделали все, что могли, но он потерял ногу. Потом его отправили в Константинополь.

– Он калека?

– Да.

Повернувшись к воде, Ануш увидела на горизонте очертания судна. Казалось, оно просто висит между морем и небом, а солнце разбрасывало блики вокруг него.

– Он что-нибудь говорил о Лале, моей дочери?

– Да, он говорил о ней. Сказал, что ее поручили заботам американской пары – доктору Стюарту и его жене.

– Доктору Стюарту? Вы уверены?

Армин кивнул.

– Но я думала… Разве Джахан вернулся в Трапезунд?

– Нет. Стюарты были в Гюмюшхане. – Армин бросил на девушку долгий взгляд. – Они собирались уезжать в Америку.

В открытом море контуры судна стали размытыми. Вскоре оно совсем исчезло за линией горизонта.

Ануш смотрела, как оно растворяется в дымке. Уже невозможно было соотнести эту крошечную точку с большим кораблем. Америка находится на другом конце мира, непостижимо далеко, но Лале жива! Все остальное не важно.

– Есть кое-что, что я хочу вам дать, – сказал Армин, снимая рюкзак с плеча.

Он открыл его, достал книгу и начал перелистывать страницы. Выпала фотография, Ануш ее подобрала. Это было изображение Джахана и лейтенанта. Они стоят бок о бок, кабалаки сидят ровно, форма застегнута. Лейтенант торжественно смотрит в объектив, а Джахан едва заметно улыбается.

– И возьмите это, – Армин протянул девушке деньги. – Они вам понадобятся.

– Не нужно. Вы и так сделали для меня слишком много.

Мужчина сунул деньги ей в руку, и тут завыла сирена, оповещая о начале посадки на корабль.

– Вам пора идти. Поторопитесь, вам надо попасть туда раньше остальных, тогда сможете устроиться получше.

– Спасибо, – поблагодарила его девушка, улыбаясь, хотя он уже не видел этого. – Спасибо, Армин Вегнер.

Пять лет спустя

Бейрут расположился на склоне, спускающемся к бухте Святого Георгия. Этот город был похож на любовника Шуфских гор, устроившегося в их объятиях. Гавань Батрун была запружена лодками, вдоль берега виднелись лачуги, за ними находились высокие здания из светлого камня и широкие, мощенные желтой брусчаткой улицы.

В былые времена это был великий город, но, когда Ануш сошла с корабля и ступила на берег, то, что она увидела, не соответствовало ее представлениям. Из-за блокады в Бейруте свирепствовал голод. Сотни тысяч ливанцев умерли от голода задолго до конца войны, город охватила эпидемия холеры, разлагающиеся тела лежали на улицах, став кормом для крыс. Ануш показалось, что она вернулась в свой самый страшный кошмар.

Первые шесть недель девушка спала под мостом с тремя армянскими семьями, которые предложили ей свою защиту. Ануш голодала, мерзла и жила в страхе, но потом случайно встретила женщину из Трапезунда и попала в лагерь для армянских беженцев. Он был расположен в Карантине, на окраине Бейрута. Здесь люди ютились в полуразрушенных лачугах, под железными навесами, в нагромождениях бетонных блоков и том, что осталось от палаток Красного Креста. В пыли рылись несколько кур, от лачуги к лачуге были натянуты бельевые веревки, оплетающие лагерь, как жуткая паутина.

Сначала Ануш делила жилище с тремя взрослыми и пятью детьми, но после того, как она вытащила кость из горла ребенка, ее заметил армянский врач Алтунян, который управлял детским приютом и руководил небольшой лагерной больницей. Он предложил девушке работать помощницей медсестры, а когда узнал, что Ануш работала в больнице доктора Стюарта, назначил ее медсестрой. Нередко она оказывала и первую врачебную помощь больным.

Девушка проводила время в больнице и на территории лагеря. У нее теперь была отдельная комната, правда, когда она ложилась, голова и ноги упирались в стены. У нее были кровать, перевернутый ящик в качестве стола и коробка, в которой она хранила чашку, тарелку и старую паранджу.

Еда готовилась на кострах или в печах, а яма, вырытая в одном конце лагеря, служила уборной.

Тем не менее Ануш была счастлива в Карантине. В лагере не говорили о том, что произошло, но все были привязаны друг к другу, к воспоминаниям, которые, как призраки, вставали в тишине.

Ночами девушке был слышен отдаленный плеск волн, и она вспоминала свою деревню, родных и друзей. Старую классную комнату и первую встречу с доктором Стюартом. Она вспоминала ощущение, когда касаешься мокрого песка босыми ногами, и вкус лаваша, испеченного Гохар, и запах смолы, сочащейся из стволов сосен. Девушка думала о своей прошлой жизни как об истории из книги с картинками, принадлежавшей госпоже Стюарт, и против воли ей вспоминался Джахан…

Детский приют, в котором работала Ануш, находился возле площади в районе Бурдж Хамуд. Местным он был известен как детская больница и располагался в заброшенном монастыре, ранее принадлежавшем католическим монахиням. Здание было трехэтажным, построенным из грубо отесанного камня, с арочными окнами, выходящими во двор.

Больница была окружена со всех сторон домами, у входа на стене сияла недавно отполированная гранитная доска, извещающая, что это армянский приют города Бейрута, финансируемый американской благотворительной организацией.

Двое охранников сидели в небольшой будке у ворот.

– Günaydın[53], Ануш, – поприветствовал ее более молодой мужчина по имени Аршак.

Охан поднял руку и улыбнулся.

Аршак был родом из Адана, расположенного на средиземноморском побережье, он почти ничего не видел. Матрона Нортон прозвала его Цезарем, потому что он напоминал ей римского императора, бюст которого она однажды видела в музее. У него была благородная форма черепа, коротко остриженные волосы, но именно его белесые, практически слепые глаза придавали ему сходство с античным скульптурным изображением.

Аршак жил не в Карантине вместе с остальными армянами, он спал в будке охранников на территории больницы, и ему еще удавалось подрабатывать посыльным. Вообще он был мастером на все руки. Аршак был очень предан матроне Нортон, потому что она взяла его на работу, несмотря на то что ему уже было за шестьдесят и он был почти полностью слепым.

Британские солдаты нашли Аршака, когда он в одиночку бродил по сирийской пустыне. Этому мужчине удавалось выживать там на протяжении двух лет, питаясь лишь корнями и травами. Его левый глаз еще мог различать очертания предметов, а правый был полностью слеп. Но зато мужчина обладал способностью слышать то, что не слышали сквозь стены, двери и потолки все остальные.

Аршак никогда не рассказывал о том, как он очутился в пустыне, но говорили, что он потерял всю семью в лагере смерти в Дейр-эз-Зоре.

Старший охранник Охан, армянин по происхождению, родился в Ливане и был родственником доктора Алтуняна.

– Матрона искала тебя, – сказал Аршак. – Тебе пришло письмо.

Сердце Ануш забилось чаще от волнения. Девушка никогда не теряла надежды получить весточку от Джахана, несмотря на то что он не ответил ни на одно из ее писем. Все, чего она от него хотела, – это узнать, как живет ее дочь, по крайней мере, она убеждала себя в этом, когда писала ему. Несмотря ни на что, ей все еще был интересен этот человек. Как теперь он выглядит? Свыкся ли он со своей инвалидностью? Счастлив ли он? Женился ли?

Она представляла его рядом с женой, безусловно, состоятельной женщиной, с той, которая может заставить его смеяться, как это получалось у нее, и, конечно, родит ему детей.

Ануш думала о Лале, своей драгоценной дочери, которой уже исполнилось пять лет. К каждым годом потеря дочери ощущалась все глубже и переносить разлуку с ней становилось все труднее. Девушка страстно желала узнать хоть какие-нибудь новости о дочери. Стюарты, конечно, очень хорошие люди, но Ануш хотела, чтобы ее дочь знала, как ее мать тоскует по ней, что каждый ребенок в приюте напоминает ей о малютке, что каждая минута, проведенная без ребенка, – пытка для матери.

– Матрона у себя в кабинете, – прервал Аршак размышления Ануш.

Подняться на один лестничный пролет, пройти по коридору и зайти в маленькую комнату. Матрона Нортон стояла на стуле и разговаривала с кем-то через открытое окно. Управляющая приюта была женщиной небольшого роста, с хорошей фигурой. Она носила белое платье длиной до середины голени, длинный белый передник, накрахмаленную косынку, которая была так туго повязана, что никогда не смещалась ни на сантиметр, и это при том, что ее обладательница постоянно кивала, когда говорила. На левом предплечье женщина носила повязку с красным крестом и говорила явно с американским акцентом. Она отчитывала кого-то, стоявшего под окном.

– Ануш! Я не слышала, как ты вошла. Из-за этого проходимца у меня заложило уши.

– Это один из детей?

– Это Пятнышко!

Заливистый лай собаки матроны по кличке Пятнышко был хорошо слышен в кабинете.

– Он увязался за мной, когда я вышла из дома, и мне пришлось привязать его внизу. Он этому явно не рад, скажу я тебе. И что делать с этой собакой?

Пятнышко был маленьким вертким полукровкой с бурыми пятнами на левом глазу и левом ухе и еще одним на крестце. Это была умная маленькая псина, которая обожала выделывать всякие фокусы, и матрона души в ней не чаяла.

Она приказала псу замолчать, закрыла окно и слезла со стула. Усевшись за стол, она поднесла платок к вздернутому носику и предложила Ануш сесть. На столе лежало письмо с местной почтовой маркой, и она протянула его девушке.

– Это твоя американская виза. Я знала, что документ вот-вот придет, потому что встретила миссис Джордан, которая сказала, что посол получил список и в нем было твое имя. Но ты выглядишь удрученной! Я думала, ты обрадуешься.

– Я рада. Просто это так… неожиданно!

– Вряд ли после шестимесячного ожидания это можно назвать неожиданностью.

Матрона перегнулась через стол и похлопала Ануш по руке:

– Конечно, уезжать одной – это непросто, но ты прошла через страшные испытания. Я уверена, что ты быстро освоишься в новой стране. Миссис Джордан говорит, что визы получили и другие люди из лагеря, так что ты будешь не сама. Я слышала, что Васак уже в Америке, и я уверена, что он свяжется с тобой и сможет помочь. В любом случае там тебе будет легче найти свою дочь.

Они еще несколько минут обсуждали этот вопрос, затем Ануш пошла к доктору Алтуняну, чтобы поучаствовать в его ежедневном обходе больных.

Она думала о Васаке, который в свое время был так же важен для больницы, как доктор Алтунян и матрона Нортон, но он был совсем другим человеком. Он был выходцем из второго поколения ливанских армян, его семья была родом из провинции Бейрут, из города Диярбакыр, и всегда промышляла торговлей скобяными изделиями и кузнечным делом. Старший брат Васака занимался семейным бизнесом, а сам Васак был известным рэкетиром в городе. Эмбарго и голод уничтожили его «бизнес», но дали толчок развитию черного рынка. Когда запасы продовольствия в приюте закончились, Аршак предложил матроне обратиться к Васаку, чтобы тот помог решить их проблемы.

Мука, разное масло, булгур, лимоны – почти все, что можно было пожелать, могли достать контрабандисты Васака. Он объяснял матроне, что единственным препятствием в полном обеспечении сирот продовольствием была цена товаров.

Матрона не доверяла Васаку, но грузовики с продуктами, которые отправила благотворительная организация, курировавшая приют, разгрузили не в той части Средиземноморья, и у управляющей не было выбора, кроме как иметь дело с контрабандистом.

Воспользовавшись собственными средствами и пожертвованиями, которые она выпрашивала у иностранцев, женщине удалось заплатить за продукты и прокормить детей. Продовольствие и медикаменты прибывали в приют и днем и ночью, и среди поставок были даже ящики, помеченные знаками Красного Креста.

Васак приметил Ануш, работающую у доктора Алтуняна, и допытывался у Аршака, кто она такая, пока тот в конце концов не назвал мужчине ее имя.

Он начал появляться в больнице Карантины с бинтами, мазями и лекарствами. Мужчина приносил подарки – сухофрукты и флаконы заграничных духов.

Не было того, чего он не мог бы достать, и все это контрабандист бросал к ногам девушки. Ануш принимала подарки неохотно. Ее не интересовал Васак, но ей нужно было, чтобы поставки для беженцев не прекращались. Ануш была с ним вежлива, осторожно выражала свою благодарность и игнорировала его прозрачные намеки. Васак не был мужчиной, который легко сдается, и поэтому он решил изменить тактику.

Он был одаренным имитатором и копировал матрону столь ловко, что его шутки не могли не вызвать улыбку у Ануш. Незаметно для самой себя девушка привыкла к нему. Она стала зависеть от этого человека, как зависела от определения, что в неделе семь дней. Ануш никогда не интересовалась жизнью Васака за пределами больницы, но знала о нем больше, чем он предполагал.

Аршак рассказал ей, что контрабандист был членом Армянской революционной федерации, подпольной организации, цель которой состояла в том, чтобы убить всех членов турецкого правительства, имеющих отношение к геноциду армян. Турецкий генерал был расстрелян возле его квартиры в Берлине, и Аршак утверждал, что ячейка Васака была ответственна за произошедшее. В глазах Аршака эти мужчины были героями.

Однажды, в конце дождливой осени, Васак пропал. Люди думали, что он умер, погиб в борьбе за правое дело армянского народа. Аршак утверждал, что он скрывается в горах, готовя следующее нападение, но Ануш знала, что с ним произошло на самом деле.

Однажды ночью, когда шел сильный ливень, превративший улицы Карантины в потоки грязи, Васак пришел домой к Ануш. Вода стекала с него ручьями, и девушка пригласила его войти. Он молчал, дрожал, чувствуя себя неуютно в пространстве крошечной комнаты; на пол капала вода. Ануш помогла мужчине разуться и начала его растирать, чтобы согреть.

Внезапно он схватил девушку, прижал ее к стене и начал стягивать с нее ночную сорочку, ища губами ее губы, а руки рвали ткань на груди.

– Нет, Васак!

Он завел ей руки за голову.

– Нет, не так…

Коленом он раздвинул ей ноги. Она почувствовала его холодную руку у себя между бедрами. Потом он вошел в нее и застонал.

Дождь барабанил по тонкой крыше, пока он прижимал ее бедра к стене, а затем все закончилось. Мужчина отстранился, его голая спина была мокрой.

– Мне нужно идти, – сказал он.

Больше Ануш его не видела, но через несколько месяцев ей под дверь подсунули письмо. Он сообщал, что ему пришлось улететь в Америку. Работы постоянной нет, он подрабатывает то там, то тут. Он хотел, чтобы Ануш приехала к нему в Филадельфию как можно скорее.

Девушка вышла на улицу и бросила письмо в костер.

Джахан

– Еще раз, папа! Расскажи мне про maman.

– Я опоздаю, ma petite[54].

– Пожалуйста, расскажи еще раз! Je t’en prie[55].

– Я попрошу Мелике почитать тебе.

– Я не хочу Мелике! Пожалуйста, папа, расскажи про маму!

– Меня все ждут, chérie[56]. Я расскажу тебе завтра вечером.

– Она была настоящей принцессой, папа? Она жила во дворце Топкапы?

– Конечно, она была принцессой. Разве я тебе не говорил, что она была любимицей султана? Разве не рассказывал, какие прекрасные подарки он ей дарил? Очень редкого и самого прекрасного белого тигра…

– Да, его звали Гриф!

– И говорящего какаду…

– По имени Плюм!

– И столько золота и драгоценностей, что можно было наполнить тысячи пещер. И так как она была самой прекрасной и умной принцессой на свете, она всегда укладывалась спать, когда ей говорил султан. – Джахан наклонился поцеловать дочь. – И ты делай так же.

– А почему мы не можем пойти во дворец, папа?

– Потому что maman там больше нет. Помнишь, я тебе рассказывал о том, как она заболела?

Малышка кивнула.

– Я говорил, что она теперь с дедушкой, и там она очень счастлива.

– А откуда ты знаешь? Ты там был?

– Нет, дорогая, – мужчина улыбнулся. – Я, наверное, для этого слишком стар.

– А можно я туда пойду?

Джахан нагнулся и погладил дочку по волосам:

– Твоя мама хотела бы, чтобы ты осталась со мной. Она хотела, чтобы ты была принцессой, как и она.

– Но я не принцесса! Танзу говорит, я не принцесса…

– Для меня ты принцесса. – Джахан поцеловал Лале в лоб. – Теперь спи. Увидимся завтра утром.

Мужчина подоткнул одеяло, наклонился погасить настольную лампу. Рядом стояла, наблюдая за ним, мадам Орфалеа. Женщина была одета для посещения оперы и как раз положила театральный бинокль в ридикюль.

– Ты считаешь, это правильно? – спросила она сына, как только он закрыл за ними дверь. – Говорить о ее матери в такой манере?

– А как бы ты хотела, чтобы я говорил о ней?

– Может быть, было бы лучше, если бы ты описывал ее более реалистично?

– Ты хотела бы, чтобы я рассказал дочери о том, что ее мать была убита таким же человеком, как мой отец?

Мадам Орфалеа дернулась, будто сын ударил ее.

Прошло уже почти три года с тех пор, как умер его отец, но его мать все еще оплакивала мужа. Она изменилась, на лице появились морщины, и казалось, она лишилась чего-то важного в себе. В ней пропала искра и кокетливая девичья смешливость. Она носила длинные, до пят, черные одеяния, в то время как в моду начали входить платья более короткие.

Население деморализованной после войны Турции сплачивалось вокруг молодого Кемаля Ататюрка. Мадам Орфалеа оплакивала не только своего усопшего мужа, но и прежний уклад жизни.

В результате войны Османская империя потеряла многие территории на Балканах и Среднем Востоке и была отрезана от финансовых потоков, которые текли в космополитичный Константинополь.

Теперь город назывался Стамбулом. Сотни тысяч молодых мужчин, живших в этом городе, погибли на войне. Потеряв большинство своего населения и богатства, город уже не имел того значения на мировой арене, что прежде.

После смерти отца Джахан стал управлять кожевенной фабрикой, но спрос на кожаные изделия резко сократился, и ему с трудом удавалось удерживать бизнес на плаву.

Безработица достигла невероятного уровня, и состояние, когда-то одно из крупнейших в мире, многократно уменьшилось.

– Нам нужно идти, – сказал Джахан. – Я предупредил Ханифе, что заеду за ней и мадам Бей до семи вечера.

* * *

На следующий день, закончив дела на фабрике, Джахан покинул старый город и отправился прогуляться вдоль Босфора. Солнце садилось, его лучи окрасили все в золотые тона: мечети, минареты, танкеры, буксиры. Только поверхность моря возле верфей была застывшей и темной. Джахан вновь поймал себя на том, что думает про Ануш. В последнее время он не думал о ней так часто, как раньше, но в такие моменты, когда он оставался в одиночестве в сумерках, его мысли возвращались к ней.

Он пересек Галата и уже направлялся домой, на Гран Рю.

Сегодня утром мадам Орфалеа позвала сына к себе и настаивала на том, чтобы они с Ханифе наконец официально обручились. Не было ни одной убедительной причины отказываться от брака с воспитательницей его сестер. Из нее получится прекрасная жена и великолепная мать для Лале, но он почему-то все не мог найти подходящего момента, чтобы узаконить их отношения.

Отец Ханифе сбежал в Германию во время войны, а ее единственный брат погиб на корабле, подорвавшемся в море на мине. Отец Джахана умер вскоре после этого, оставив свой бизнес и семью в весьма шатком положении.

Но не это было причиной нерешительности Джахана. Это было скорее бесчестное уклонение от принятия решения. Мужчина не мог разобраться в своих чувствах. Ему нравилась Ханифе, но он понимал, что не любит ее. Но девушка была любимицей его матери и сестер, Лале обожала ее.

Дойдя до дома, он согнул протез в коленном шарнире и начал взбираться по ступенькам. Мадлен открыла дверь и приняла у него шляпу и пальто.

Навстречу отцу выбежала Лале, Джахан взял ее на руки.

– Что это у тебя на волосах?

– Краска.

– Ты красишь волосы?

Девочка кивнула.

– Я удивлен, что Азизе, заметив это, немедленно не вымыла тебя в ванной.

– Мадемуазель Бей сказала, что сначала я должна тебе это показать. Это бабочка. – Малышка нагнула голову, чтобы папе было видно.

Джахан засмеялся:

– Ну что ж, это очень красиво! Самая красивая бабочка из всех, что я видел.

Девочка выскользнула из папиных объятий и побежала наверх искать бабушку. Стоя возле ступенек и наблюдая за тем, как дочь поднимается, Джахан принял решение. Больше не будет никаких проволочек. Он сделает предложение Ханифе при первой же возможности.

Прежде чем устраивать помолвку, необходимо было завершить некоторые срочные дела. Накануне вечером Джахан рассказал матери об истинном положении дел на фабрике.

Мать восприняла новости спокойно, она сразу поняла, в каком затруднительном положении они оказались. Вместе они приняли решение оставить обувную фабрику и продать большее из двух предприятий – кожевенную фабрику. Семейный адвокат должен был составить договор.

На следующий день адвокат попросил, чтобы Джахан нашел документы, подтверждающие его право собственности на имущество, но нужных документов в офисе его отца не оказалось. Джахан решил, что они должны быть дома, среди бумаг отца в его бюро, в спальне родителей. Но ключ от бюро был только у матери.

– Мадлен, а где мама? – спросил он у горничной.

– Ее нет дома, месье, она вышла на прогулку с мадам Бей.

– Ты знаешь, когда она вернется?

– Нет, месье, но она сказала, что не будет обедать.

– Спасибо, Мадлен.

Было бы проще подождать возвращения матери, но Джахан считал, что, уж если он начал заниматься этим вопросом, нужно довести дело до конца.

В доме было непривычно тихо. Танзу и Малике были на уроках, Азизе повела Лале на прогулку в парк.

Джахан вошел в родительскую спальню и осмотрелся. Здесь стояли кровати родителей, а окна следующей комнаты с эркером и балконом выходили на Гран Рю. Когда он был маленьким, часто играл в этих комнатах, пока мама переодевалась к ужину. Джахан был удивлен, что в комнате все еще присутствовали запахи отца и болезни.

Повсюду были следы пребывания здесь отца: на кресло был небрежно брошен халат; серебряные бритвенные принадлежности были разложены около кувшина и таза для умывания; старые периодические издания были аккуратно сложены на мраморной столешнице комода; на прикроватной тумбочке лежала открытая книга.

Джахан прошел в дальнюю комнату и подошел к бюро, стоявшему у стены. За стеклянными дверцами были видны коллекции книг и журналов, принадлежавшие отцу, но внимание мужчины привлекло закрытое отделение в нижней части бюро. Он попытался открыть его, но дверца была заперта на ключ. Ключ висел на шнурке рядом, но к этой дверце он не подходил. Джахан осмотрелся. Скорее всего, ключ где-то в комнате, но ему очень не хотелось копаться в родительских вещах.

Он уже решил дождаться матери, но вдруг заметил, как что-то блеснуло на наличнике двери. Это был маленький серебряный ключик, который идеально подошел к замку. Джахан практически сразу нашел все необходимые документы. Они были свернуты в трубку и положены в одно из отделений. Сняв ленточку, которой были связаны документы, Джахан просмотрел их, чтобы убедиться, что все в порядке. Он хотел было закрыть бюро, но тут заметил стопку писем, связанных бечевкой.

Олкей Орфалеа был не тем человеком, который пишет любовные письма, поэтому Джахан посмотрел на лежащее сверху. На нем значился адрес их дома. И имя, написанное большими печатными буквами. Его собственное имя!

Документы выпали у него из рук, и он начал просматривать письма. На всех был указан лишь один адресат – Джахан Орфалеа.

Письма

155 Линден Штрассе

Хелгенплатц

Берлин

22 января 1921 года

Дорогой Джахан,

Я пишу это письмо, надеясь, что тебе удалось пережить войну и ты пребываешь в добром здравии. Я решил рискнуть и написать тебе на этот старый адрес, который когда-то был дан мне твоим другом. Прежде чем я перейду к главному, позволь мне рассказать о своих приключениях, которые я пережил с того момента, как мы расстались.

Вскоре после того, как тебя выписали из больницы в Сивасе, я заразился холерой и долго болел. Учитывая условия, в которых мы тогда находились, просто чудо, что хоть кто-то из нас выжил. После выздоровления меня отослали в Германию, и я вернулся в совсем другую страну. Оказавшись дома, я испытал невероятное облегчение. Вскоре меня демобилизуют, и не могу сказать, что буду сожалеть, оставив военную карьеру.

Я состоял в переписке с участниками Парижской мирной конференции[57], и они проявили интерес к моим снимкам армян. Меня пока не вызывали давать показания, но еще есть время, и, возможно, меня вызовут. По всей вероятности, Вудро Вильсон весьма лояльно относится к идее армян создать независимое государство, и я надеюсь, что эти мечты воплотятся в реальность. Теперь я подхожу к тому, что побудило меня написать это письмо.

Находясь на территории Турции, я несколько раз по странному совпадению (не буду вдаваться в эти ненужные подробности) встречал Ануш Шаркодян. Скажу лишь, что она постоянно подвергалась опасности, и тем не менее ей удалось попасть на корабль и уехать в Ливан. На фотоснимке, который я ей дал, был указан мой адрес, и она писала мне несколько раз. Она рассказывала, что устроилась, что к ней хорошо относятся в той стране и живет она вместе с другими армянами-переселенцами.

Девушка упомянула, что писала тебе несколько раз, но так и не получила ответа. Я знаю, Джахан, какой это деликатный вопрос для тебя и что твои обстоятельства наверняка изменились.

Ануш просила меня обратиться к тебе и узнать хоть что-нибудь о ее дочери Лале. Я лишь смог сказать ей, что ее дочь передали на попечение семье Стюартов, и девушка думает, что они забрали ребенка с собой в Америку. Она надеется, что они как-то связывались с тобой или по крайней мере у тебя есть их адрес.

Позволь мне также заметить, что я понимаю, и она тоже это осознает, что, возможно, у тебя нет возможности вести с ней переписку, но, если у тебя есть хоть какая-нибудь информация о ребенке, ты можешь, ничего не опасаясь, передать ее через меня. В этом случае тебя не смогут обвинить в связях с армянами. Я прошу тебя написать мне и рассказать все, что знаешь. Я очень хочу, чтобы Ануш узнала правду. Если она будет продолжать надеяться, это может сыграть с ней весьма жестокую шутку.

С наилучшими пожеланиями,

остаюсь искренне твой,

Армин Вегнер

На некоторое время Джахан застыл, сидя на стуле возле бюро. Часы в холле отбили четверть часа, затем половину. Наконец он вложил письмо Армина в конверт. Достав следующее письмо из пачки, он начал читать.

Дорогой Джахан,

Прости, что вновь пишу тебе, но я отчаялась получить хоть какие-то известия о моей дочери, а ты единственный человек, который может что-то знать. Поверь мне, я ничего не ожидаю для себя. Я лишь хочу узнать, поддерживаешь ли ты связь со Стюартами и есть ли у тебя информация, которая позволит мне отыскать Лале. Не в моем характере умолять, но я пойду на это, если это поможет раздобыть хоть крупицу сведений о ней. Я лишь хочу знать, что она в безопасности, что у нее все хорошо, и надеяться, что однажды я смогу увидеться с дочерью.

С уважением,

Ануш Шаркодян

Дорогой Джахан,

Я думаю, а вдруг твоя семья больше не проживает по этому адресу…

Дорогой Джахан,

Пишу, чтобы сообщить тебе, что теперь я живу в Бейруте…

Джахан взял следующий конверт. Он был более старым, потрепанным, с загнутыми углами.

Дорогой Джахан,

Если ты получишь это письмо и если это в твоих силах, я прошу тебя написать…

Дорогой Джахан,

Мне все труднее отсылать письма из деревни. Здесь полно жандармов и солдат, мне необходимо кое-что тебе рассказать, я не могу держать это в себе…

Дорогой Джахан,

Я пишу это письмо, сидя в развалинах церкви, потому что здесь я ощущаю себя ближе к тебе…

Заскрипела половица, и в комнате стало темнее. Джахан обернулся и увидел мать, стоящую в дверном проеме.

– Ты знала… – прошептал он.

– Джахан…

– Ты знала с самого начала. Я думал, что лишь отец предал меня. Я положил на это всю свою жизнь…

Он протянул к матери руку, в которой сжимал письма:

– Некоторые их них были написаны после его смерти. Последнее пришло всего лишь два месяца назад. Ты прятала их от меня!

Вздохнув, мать вытащила шляпную булавку. Она аккуратно сняла шляпу и положила ее на сундук возле двери.

– Да, Джахан, я спрятала это письмо. Как и все остальные письма, которые эта женщина писала тебе.

– Эта женщина – мать Лале!

– Она армянка! А как, по-твоему, я должна была поступить? Отослать Лале к ней? К незнакомой женщине? Дом Лале здесь! Мы единственная семья, которую она знает! Ты хочешь отнять это у ребенка?

– Не тебе принимать такое решение!

– А кому? Тебе? Я так не думаю. Ты вернулся с войны, как какой-то самозванец в одежде моего сына! Ты хотя бы представляешь, через что мы прошли? Сколько боли ты нам причинил? Ты был не способен принимать какие-либо решения! Ты был даже не способен обслуживать себя! Сколько ночей без сна я провела, расхаживая по дому, ожидая прихода жандарма с сообщением, что ты бросился под поезд или утопился в Босфоре! Ты действительно думаешь, что я позволила бы тебе определять судьбу моей внучки?

Джахан посмотрел на все еще красивое лицо матери.

– Я был о тебе лучшего мнения.

Женщина грустно улыбнулась:

– Ты мечтатель, Джахан! Умен, как и твой отец, но ты мечтатель! Оглянись вокруг! Все изменилось. Всех, кто выжил, война изменила. Это цена, которую мы платим.

Мать подошла к окну и посмотрела на улицу.

– Ты узнаешь, Джахан, что есть вещи, которые мы не можем контролировать. Война… смерть твоего отца… потеря бизнеса. События, меняющие нашу жизнь… Есть периоды, когда ты приспосабливаешься к происходящему, а уже затем живешь, стараясь изо всех сил наверстать упущенное. Я не удивлена тем, что ты проникся судьбой армян. Это было неизбежно. Несомненно, она была молода и красива и тебе был нужен повод защитить девушку, но теперь с этим покончено. Теперь нашей семье предстоит преодолеть новые трудности. Твои сестры зависят от тебя, Джахан. Ты за них отвечаешь, пока они не выйдут замуж.

Отвернувшись от окна, мать прошла в комнату и подняла с пола документы на фабрику.

– У тебя есть обязательства, особенно перед Лале и Ханифе. То, что случилось с армянами, уже в прошлом. С этим покончено навсегда!

Она протягивала ему документы, и когда Джахан не взял их, мать вложила их ему в руки. Он медленно встал.

– Ничего не кончено! Все только начинается!

Ануш

Это больше напоминало фундамент на стройплощадке, чем бассейн. Два огромных котлована были вырыты в земле и обложены большими каменными блоками. Громадная водяная мельница качала воду из родника, и она лилась потоком через желоб.

Некоторые мальчики старшего возраста, держась за желоб, направляли воду сначала в бассейн, где плавали девочки, и затем на младших мальчишек, которых они отталкивали, чтобы самим стоять под потоком. Младшие дети плескались обнаженными, а старшие плавали в нижнем белье. Ануш стояла в бассейне для девочек, подоткнув платье и спрятав волосы под косынку.

Было жарко, но не настолько, чтобы кожа обгорела на солнце. На руках девушка держала двухлетнего Дикрана, которого оставили на ступеньках приюта после того, как его мать умерла от родильной горячки. Опустив его в воду, она подбрасывала его высоко в воздух, малыш сучил тоненькими ножками и захлебывался от смеха. Девочки визжали, а мальчики кричали.

– Андраник, постарайся не утопить брата и оставь немного воды в…

По воде прошла рябь от первого осеннего ветра, который прорвался сквозь жару и резвился между стенками бассейна.

Ануш обернулась и посмотрела на группу детей, сидящих на стульях в тени, отбрасываемой главным зданием. Это были сироты, больные туберкулезом, дети, которые размещались в отдельном крыле и не могли плавать с остальными. Этих детей с каждой неделей становилось все меньше, их надежды на выздоровление были весьма зыбкими.

Когда Ануш только начала работать в приюте, именно к этим детям она больше всего привязалась, но последние несколько недель матрона запрещала ей общаться с ними.

– Ты не уедешь в Америку, если заразишься туберкулезом.

Америка… Ей казалось, что она поедет туда в любом случае.

Вдруг в бассейнах воцарилась тишина. Девочки сгрудились в кучки, а мальчишки застыли у желоба. Все смотрели в сторону главного корпуса и на дорогу, ведущую к входной двери. Ануш посмотрела туда же и увидела, что к ним приближается незнакомец. Его лица не было видно – солнце светило мужчине в спину. Но вот он вышел на свет.

Он был не очень высокого роста, одет в легкий серый летний костюм, и шел, заметно хромая.

Маленькая девочка вцепилась в юбку Ануш, но девушка этого не заметила.

Человек, который приближался к ней, выглядел как старший брат или дядя мужчины, которого она помнила. Он шел, не опираясь на трость, но было заметно, что каждый шаг дается ему с трудом. Его когда-то густые темные волосы поредели и поседели на висках, а цвет кожи был как у человека, проводящего слишком много времени в помещении. Джахан постарел, война наложила отпечаток на его лицо.

– Возьми Дикрана, Хори, – сказала Ануш, передав ребенка старшей девочке. – И попроси мальчиков освободить бассейны.

Опустив подол юбки, девушка подошла к краю бассейна, и Джахан протянул ей руку, чтобы помочь выбраться.

– Мы можем куда-то пойти?

Они обошли бассейны и направились в дальний конец территории больницы, сопровождаемые пристальными любопытными детскими взглядами.

Английский сад, который был раньше разбит за женским монастырем, был запушен, но ближе к воротам виднелись грядки с овощами.

Мужчина и женщина шли по дороге, направляясь к садовой скамейке, наполовину скрытой кустами.

– Ты не изменилась, – сказал он, когда они сели.

– Изменилась, впрочем, как и ты.

– Я изменился не в лучшую сторону, – улыбнулся Джахан. – Я буду лысым, как и мой отец. И, конечно, это… – Он задрал штанину, показывая свою искусственную ногу. Металл был цвета старого мыла и тускло поблескивал на солнце.

– Это результат падения?

– Еще и Мурзабей помог.

Имя повисло в воздухе между ними.

– Я не знал, что ты выжила. Один из моих людей, сопровождавших караван, сказал, что в живых никто не остался.

– Твой друг знал – лейтенант.

– Ахмета убили в Галлиполи.

Солнце садилось за здания, сгущались тени. Со стороны бассейнов доносился детский смех, и было слышно, как по желобу льется вода.

– Наверное, мне следует сказать, что я сожалею, – тихо отозвалась Ануш.

Джахан посмотрел на нее.

– Меня приютил его дядя. Без него меня здесь не было бы, – добавила девушка.

Джахан кивнул, наклонился и, уперев локти в колени, уставился себе под ноги.

– Ты забыла обуться, – сказал он.

Ануш взглянула на свои ноги – к влажным подошвам прилипли грязь и листья. Девушка задвинула ноги под скамейку.

Ветер разгулялся, он свистел в воротах и поскрипывал ржавыми петлями.

Она задрожала.

– Вот. – Джахан снял пиджак и накинул девушке на плечи.

На мгновение его рука коснулась ее плеча, лицо Ануш было так близко. Джахан начал было что-то говорить, но умолк.

– Ты теперь не в форме.

– Я больше не служу в армии.

– А чем ты занимаешься?

Джахан выпрямился и немного расслабился, отсветы мха цвета яри-медянки окрашивали его белую рубашку в зеленоватые тона.

– Я управляю кожевенной фабрикой отца. Не очень успешно, но все равно больше некому этим заняться.

– Значит, ты бизнесмен?

– Это очень громко сказано. Я явно не такой хороший управленец, как мой отец. – Джахан посмотрел на девушку. – Ну а ты? В лагере мне сказали, что ты работаешь медсестрой.

– Я помогаю беженцам и детям, которые живут в лагере.

Он посмотрел на здание больницы, на белье, развешанное во дворе. На стенах облупилась краска, два верхних окна были разбиты. Ануш наблюдала за Джаханом, его профиль был таким же, каким она его запомнила.

– Почему ты не отвечал на мои письма? – спросила девушка.

– Поверь мне, Ануш, я… не получал их.

– Тогда как ты нашел меня?

– С помощью Армина. Я написал ему, и он ответил, что ты все еще в Бейруте. Когда я сошел с корабля, сразу же пошел в лагерь беженцев, и там мне сказали, что искать тебя надо в приюте. – Джахан улыбнулся. – Меня не удивило, что я нашел тебя возле моря.

Она вспомнила Трапезунд, зелено-голубые воды Черного моря. Девушка представила бухту и двух людей, которыми они когда-то были.

– Ануш, – продолжал Джахан, – я встретился с матроной Нортон и кое-что предпринял.

– Мне не нужны твои деньги!

– Это не то, что ты…

– Если бы ты читал мои письма, то понял бы, что лично мне от тебя ничего не нужно! У меня готовы документы для отъезда в Америку, и я уеду, как только получу билет.

– Если ты только меня…

– Единственное мое желание – найти мою дочь. Если ты скажешь мне, где живут Стюарты…

– Я ничего не слышал о Стюартах, но, Ануш, пожалуйста, послушай меня…

Со стороны бассейнов раздался пронзительный крик, сопровождаемый истеричным возгласом:

– Дикран!

Ануш побежала напрямую к тому месту, где дети столпились возле раненого ребенка.

А оставшийся у скамьи Джахан выкрикивал ее имя.

Дикран был напуган, из ранки на лбу обильно шла кровь. Хори, вся в слезах, объяснила, что малыш извивался у нее в руках, упал и поранился о железный желоб.

Ануш качала ребенка на коленях, пока доктор Алтунян зашивал рану. Останется маленький шрам, сказал он, но все быстро заживет.

Некоторое время спустя она сидела у кровати ребенка, ожидая, пока он уснет. Ануш думала уже не о маленьком мальчике, а о разговоре с Джаханом. Глаза Дикрана закрылись, девушка выскользнула из комнаты, прошла по коридору к выходу, затем направилась в сад.

Бассейны были пусты, Ануш пошла по тропинке, ведущей к скамейке. Она уже была завалена опадающими листьями, ветер гремел воротами.

Джахан давно ушел.

* * *

Аршак ждал ее возле больницы. Он сказал, что ее ждет матрона в своем кабинете. Она велела Ануш явиться немедленно. Поднимаясь по ступенькам, Ануш готовилась принять на себя волну гнева управляющей. Ребенок, за которого она отвечала, пострадал, она должна была лучше за ним следить. Но, подходя к кабинету матроны, девушка поняла, что не чувствует вообще ничего.

Встречу с Джаханом она представляла на протяжении долгого времени. Все, что она скажет… Все, что услышит… Как выплеснет словами всю боль разлуки, всю радость и счастье, которые она хотела бы разделить с ним. Как это – прикоснуться к нему вновь? Ощутить запах его волос, кожи, одежды. Почувствовать прикосновение его рук. Вспомнить, как это – заниматься с ним любовью…

Но мужчина, которого она знала, погиб на войне, а вместо него приехал турецкий бизнесмен. Человек, который хотел ослабить укоры совести с помощью денег.

От невеселых мыслей Ануш отвлек лай собаки, доносившийся не как обычно, со двора, а откуда-то изнутри здания. Девушка поняла, что Пятнышко каким-то образом освободился, умудрился добраться до кабинета матроны и теперь заливается там.

Боясь того, что она может обнаружить, Ануш остановилась перед дверью. Чуть приоткрыв ее, она увидела, что матрона стоит у стола, улыбается и хлопает в ладоши. Открыв дверь шире, Ануш увидела Пятнышко. Песик, стоя на задних лапах, выпрашивал еду. Но он смотрел не на хозяйку, внимание его привлек кто-то другой, кто-то, державший в маленьких ручках кусок хлеба на радость собаке. Ануш полностью открыла дверь, Пятнышко схватил кусок хлеба, опустился на все четыре лапы и начал есть.

К ней повернулось маленькое улыбающееся личико. Малышка лет пяти с шелковистыми черными волосами, собранными в хвост, очень светлой кожей, практически молочно-белой, и смеющимися карими глазами, совсем как у ее отца.

Джахан

Джахан заставлял себя идти вперед, отдаляться от дочери и женщины, которую он по-прежнему любил. Но тело не слушалось, движения были нескоординированы из-за протеза и тяжести того, что он собирался сделать. Он все равно так поступит, и не важно, какие будут последствия.

Боль, которая сжала его сердце и не пускала воздух в легкие, была достаточным доказательством его раскаяния. Каплей в океане потерянных лет.

Мужчина повел плечами и выпрямился, сильный ветер дул с моря. Джахан направлялся в порт. Ему показалось, что он услышал голос своей дочери: «Папа!..» Но он не обернулся.

В его памяти навсегда останется Бейрут. И все с ним связанное: свет, холод и чувство невероятного опустошения. Разбитые мечты и страдание. И море, и волны, и ветер, шепчущий об искуплении.

Эпилог Дневник доктора Чарльза Стюарта

Спрингфилд Иллинойс 29 марта 1922 года

Сегодня утром я нашел в сундуке свой старый дневник и некоторое время перечитывал его. Было холодное зимнее утро в Иллинойсе, в моем кабинете горел камин, и я раздумывал, а не бросить ли мне всю эту писанину в огонь?

Однако по какой-то причине я не смог этого сделать. Более того, я добавил еще одну запись, надеясь завершить то, что не следовало начинать.

Мы вернулись в Спрингфилд, город, в котором родилась Хетти, и я приобретаю новый опыт – работаю врачом в городе.

Люди здесь столь добры и приветливы, что очень нелегко понять, почему же мы покинули эти места. Мои дни заполнены практикой. Армянский фонд помощи начал сворачивать свою деятельность, а потом и вовсе закрылся. Я написал об этом Генри, а он ответил, что это было неизбежно, ведь иссякли пожертвования. Однако это терзает меня. Как быстро мы все забываем!

Хетти говорит, что это вполне ожидаемо, сердца и умы людей занимают другие дела и трагедии, и, наверное, она права.

Тем не менее, пока я жив, армяне и их история не будут забыты!

По крайней мере, в этой части света память об ужасающих событиях будет жива среди тех, кто пережил то страшное время. Вот в чем ирония: кто хочет забыть, не может этого сделать.

Для членов моей семьи четыре года, проведенные в Империи, не прошли бесследно.

Томас сердит на весь мир, мечтает изменить политическую ситуацию, Роберт изучает медицину и хочет работать за рубежом. Девочки, наверное, выйдут замуж, но Милли, которая тише всех и более склонна к размышлениям в последнее время, изучает юриспруденцию. Они скучают по сестре и иногда говорят о ней. Я думаю, это неплохо. Конечно же, это хорошо.

Иногда я пытаюсь представить, как сложилась бы наша жизнь, если бы мы не поехали в Трапезунд, никогда не покидали бы пределы Иллинойса. Я размышляю над тем, чего же в действительности я хотел добиться.

Когда я был молод, мечтал показать Хетти мир, но мир такой, каким я себе его представлял. Мир, в котором такие понятия, как «хорошо», «плохо», «добро» и «зло», укладывались в рамки моего понимания.

Сразу после нашего возвращения в Америку я впал в такую изнурительную депрессию, что не мог подняться с кровати, или поесть, или даже общаться с моими детьми, но теперь со мной все в порядке, и именно благодаря Хетти мир воцарился в моей душе.

Я никогда не сомневался в том, что люблю свою жену, но только на протяжении этих долгих месяцев моей болезни я осознал полное значение этого слова.

Моя прекрасная жена, которая потеряла дочь, невинность, пожертвовала своей молодостью, никогда не винила меня. Она простила меня! И я пытаюсь, боже, как же я пытаюсь простить самого себя!

Интересно, удивляется ли она высокомерию человека, который думал, что знает все лучше других? Человеку, который был уверен, что в силах спасти армян Трапезунда, когда на самом деле он не мог сделать ничего. Вообще ничего значимого!

Иногда мы получаем весточки от Манон, она присылает открытку на Рождество и поздравляет детей с днями рождений. Она по-прежнему живет в Турции, в нашем старом доме в деревне, и утверждает, что уже слишком стара, чтобы измениться, да ей все равно некуда податься.

Разрушенная больница вряд ли когда-либо будет восстановлена и вновь откроется в том же качестве, но Манон устроила врачебный кабинет в доме и старается как может. Я думаю, что она счастлива, если Манон вообще свойственно ощущать себя счастливой.

В нескольких километрах от Трапезунда море выбросило на берег тело Пола. Оно пролежало в воде слишком долго, чтобы можно было понять, от чего он умер, но местные власти утверждали, что его раны и переломанные кости были следствием ударов о скалы при падении.

Манон похоронила его на старом кладбище рядом с Лотти, мне кажется это вполне уместным.

В прошедшие после нашего возвращения годы работа была огромным утешением и отвлечением для Хетти и меня.

Я благодарю Бога за этот честный труд и за людей Спрингфилда, которые обеспечивают мою постоянную занятость, и я не думаю подолгу об Империи.

Бывают дни, когда я убежден, что покончил с Трапезундом, и все же он по-прежнему не отпускает меня.

Мне постоянно снится один и тот же сон. Я вновь в деревне: весна, лимонные деревья в цвету. Площадь заполнена людьми, они поют и танцуют, как это было в день свадьбы Вардана Акиняна. Играет музыка, слышатся ритмы уды и думбека. Все счастливы, как и должно быть. Я стою среди них, улыбаюсь и хлопаю в ладоши, как вдруг замечаю, что музыка затихла.

И я вижу, как справа от меня все музыканты оркестра, старики, отложили инструменты, встали и начали исчезать в аллеях и боковых улочках. За ними пошли женщины, потом молодые девушки в летних платьях, фартуках и косынках.

Я уже плачу, так как знаю, кто последует за ними, – дети.

Как только я это осознаю, уже вижу, как дети исчезают в сумраке аллей.

Все, один за другим.

Я окликаю их, но они меня не слышат.

Я пытаюсь их догнать, но не могу.

И воцаряется тишина.

Жуткая тишина…

Я стою на площади один, наблюдая за тем, как исчезает последний ребенок.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;

но любовь из них больше.

Первое послание к Коринфянам 13:13

Послесловие

Двадцать четвертого апреля 1915 года армянская интеллектуальная элита Константинополя, столицы Османской империи, теперь Турции, была собрана в одном месте и расстреляна.

Известные под именем «три младотурка» люди, правившие Турцией посредством Комитета Единения и прогресса, продолжали способствовать систематическому уничтожению армян по всей Империи.

До конца Первой мировой войны было истреблено от полутора до двух миллионов армян. Эти убийства стали первым геноцидом двадцатого столетия. Двадцать четвертое апреля отмечается во всем мире как День памяти жертв геноцида армян.

Примечания автора

Несмотря на то что «Ануш» – художественное произведение, прототипами некоторых героев романа стали исторические личности, другие созданы как совокупный образ тех людей, о которых я узнала, проводя свои исследования. То, что написано ниже, – это краткая выдержка из их реальных жизненных историй. Я также должна добавить, что деревни Мушар не существует и некоторые даты в романе были изменены, чтобы исторические события соответствовали последовательности событий в моем произведении. Так что приношу извинения всем историкам.

Наконец то, что касается армянской медсестры, Элен Мари Нортон-Джерард, которая так заботилась об армянских детях, выживших после геноцида; она управляла приютом в Алеппо, Сирия, а не в Бейруте, как это происходит в моей книге.

Доктор Фред Дуглас Шепард преподобный доктор Линдон Смит Кроуфорд (доктор Чарльз Стюарт)

Персонажи доктор Чарльз Стюарт и Хетти Стюарт стали прототипами преподобного доктора Линдона Смита Кроуфорда и его жены, которые были миссионерами в Трапезунде, в восточной части Турции. Преподобный Кроуфорд регулярно сообщал в американские консульства в Трапезунде и Константинополе о тяжелом положении местных армян и вообще христиан, свидетелем чего он был. Миссис Кроуфорд управляла американской школой для христиан, и ей было разрешено принять армянских сирот и младенцев на воспитание после того, как их родителей вместе со всеми остальными взрослыми отправили в лагерь смерти в Дейр-эз-Зоре, в сирийскую пустыню. Как и описано в романе, местные власти забрали всех подопечных миссионеров.

В отчете, составленном офицером турецкой армии, указано, что младенцы были вывезены на лодках в море, оглушены и выброшены за борт в мешках.

Преподобный Кроуфорд на момент геноцида был значительно старше Чарльза, ему было шестьдесят четыре года, он умер в Трапезунде 22 сентября 1918 года.

Подробности жизни и деятельности доктора-миссионера стали известны из книги Алисы Риггз, которую она посвятила своему отцу доктору Фреду Шепарду. Строительство больницы с помощью Чарльза Стюарта и его отношения с местным населением основаны на сведениях, почерпнутых из этой книги. Фред Шепард был религиозным человеком, пользовался большой любовью местных жителей и был необычайно поражен событиями, свидетелем которых он стал. Он заразился тифом после первой волны переселения армян и умер вскоре после этого.

Армин Вегнер

Армин Теофил Вегнер родился 16 октября 1886 года в городе Эльберфельд, Вупперталь, Германия. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, он пошел добровольцем в армию и служил в санитарном корпусе в Польше. Он помогал раненым на поле боя под огнем и за проявленную храбрость был награжден Железным крестом. После заключения союза между Германией и Турцией его послали с немецким санитарным корпусом на Ближний Восток. Это произошло в 1915 году.

Позже в том же году, получив звание младшего лейтенанта, в свите фельдмаршала фон дер Гольца он ездил по Османской империи, где стал свидетелем геноцида армян.

Увлеченный фотографией, Армин не повиновался приказам фон дер Гольца и командования турецкой армии и делал сотни фотоснимков армян на дорогах и в концентрационных лагерях, наряду с этим собирал записи, документы и письма.

Вегнер был арестован и направлен на работу в отделение больницы, где лежали заболевшие холерой, где заболел и сам. В декабре 1916-го его отозвали в Германию. Он вывез контрабандой фотопластинки и записи за границу. Фон дер Гольц умер от тифа в Багдаде в тот же год.

Перед Парижской мирной конференцией в 1919 году Вегнер обратился к президенту Вудро Вильсону, обрисовав в общих чертах злодеяния, совершенные турецким правительством против армян, и призвав к созданию независимого армянского государства.

В период между Первой и Второй мировыми войнами успех Вегнера как писателя возрастал и достиг своего пика, когда в 1920-х годах было опубликовано его произведение «Пять пальцев над тобой» («Five Fingers Over You»), в котором предвиделось возникновение сталинизма.

После того как нацизм распространился по всей Германии, он написал открытое письмо Гитлеру с призывом прекратить преследование евреев.

Вегнер был арестован гестапо в 1933 году и содержался в семи разных концентрационных лагерях и тюрьмах. Ему удалось сбежать в Италию.

В 1956-м федеральное правительство Германии наградило Вегнера наивысшей наградой – орденом «За заслуги», а в 1962-м в городе Вупперталь ему вручили премию имени Эдуарда фон дер Хейдта.

За защиту прав евреев, также как и армян, в Израиле на мемориале Яд ва-Шем ему присвоили звание «Праведник мира» и Его Святейшество Верховный Патриарх и Католикос всех армян наградил Вегнера орденом Святого Григория Просветителя.

В Ереване, столице Армении, в его честь была названа улица.

Армин Вегнер, интеллектуал, доктор правоведения, фотограф, писатель, поэт, гуманист и защитник гражданских прав, умер в Риме в возрасте девяноста двух лет 17 мая 1978 года.

После его смерти часть его праха была перевезена в Армению, где была погребена со всеми почестями возле Вечного огня, горящего у памятника жертвам геноцида армян.

Полковник Абдул-Кадар Антабли и Джемаль Азми (полковник Абдул-хан)

Полковник Камиль Абдул-хан стал прототипом двух исторических личностей – губернатора Трапезунда, полковника Абдул-Кадара Антабли, и человека, известного как «чудовище Трапезунда», Джемаля Азми.

Я впервые натолкнулась на упоминание об Абдул-Кадаре Антабли в документе из архивов Армянского национального института, в котором приводился рассказ очевидца – лейтенанта Саида Ахмета Муктар Бааса – об этом турецком офицере. Этот документ был распространен в правительстве военного времени 26 декабря 1916 года.

Лейтенант сообщает о позорящих Империю действиях губернатора, о злодеяниях, совершенных по отношению к армянам, и о том, что он приказал убить ночью епископа Трапезунда. Это натолкнуло меня на мысль расположить штаб Национальной гвардии во дворце епископа.

Я не могла найти четкой информации о том, что случилось с полковником после войны, но поиски сведений о судьбе Джемаля Азми и вышестоящих должностных лиц, членов Комитета Единения и прогресса – турецкой националистической группировки, были более успешными.

Ими были так называемые «три младотурка» или «три паши», которые являлись инициаторами геноцида и чей общий портрет я повесила в кабинете Абдул-хана.

После того как Константинополь сдался союзникам в 1918 году и было заключено Мудросское перемирие, лидер Комитета Единения и прогресса Талаат-паша ушел в отставку. Это произошло 14 октября. Он сбежал из Турции на немецкой субмарине 3 ноября.

Султан Мехмед VI инициировал трибунал над Комитетом Единения и прогресса, обвиняя его в опрометчивом участии Империи в Первой мировой войне и в «резне и истреблении армян».

Три члена Комитета, Талаат-паша, Энвер-паша и Джемаль-паша, были приговорены к смерти, но сбежали в Германию.

Британская разведка оказывала давление на «великого визиря», заставляя Турцию требовать от Германии выдачи пашей, чтобы они предстали перед судом, но Германия заявила, что сделает это только в том случае, если будут предъявлены документы, доказывающие их вину.

Пятнадцатого марта 1921 года Талаат-паша был убит одним выстрелом, произведенным Согомоном Тейлиряном, членом Армянского революционного объединения, когда паша вышел из своего дома в районе Шарлоттенбурга, Берлин. Это была часть операции «Немезида», целью которой являлось убийство всех участников Комитета и виновных в преступлениях против армян.

Двадцать пятого июля 1922 года Джемаль-паша был убит армянскими революционерами в Тбилиси. Третий член триумвирата, Энвер-паша, сначала убежал в Германию, а потом в Москву. Во время войны за независимость Турции в 1921 году Мустафа Кемаль (Ататюрк) запретил Энвер-паше въезд в Турцию. Работая на Москву, которая использовала его опыт бывшего главнокомандующего, Энвер-паша по поручению Ленина ездил в советский Туркестан, чтобы подавлять восстания басмачей.

После перехода на сторону повстанцев он был убит офицером Красной армии армянского происхождения по имени Агор Мелкумян 4 или 8 августа 1922 года.

«Чудовище Трапезунда» Джемаль Азми обвинялся в утоплении 15-ти тысяч армян. Он был приговорен к смерти турецким трибуналом в 1919 году, но приговор не был приведен в исполнение. Азми был убит в Берлине 17 апреля 1922 года Аршавиром Ширагяном.

Генри Моргентау

Генри Моргентау родился 26 апреля 1856 года в Манхайме, Германия, в семье баварских евреев.

Его отец, Лазарус, переехал с семьей в Америку в 1866 году, где все они в конце концов стали натурализованными американскими гражданами.

Генри учился в колледже в Нью-Йорке, а затем окончил Колумбийскую юридическую школу и, занявшись частной практикой, заработал приличное состояние на операциях с недвижимостью. В 1882 году он женился на Жозефине Сайкс, и у них родилось четверо детей.

Он стал знаменитым сторонником Демократической партии и занимался ее финансами в 1912 году и в 1916 году во время избирательной кампаний президента Вудро Вильсона.

Вильсон назначил Моргентау послом США в Турции в 1913 году, и он работал на этой должности на протяжении трех лет.

Во время геноцида он обращался к Талаату-паше и к немецким военачальникам, пытаясь остановить резню армян, но безуспешно.

Он писал в американские и европейские газеты о том, что он назвал «убийство нации», и организовал сбор денежных средств, чтобы поддержать беженцев в концентрационных лагерях.

После войны он стал участником Парижской мирной конференции как эксперт по Ближнему Востоку и был привлечен во многие благотворительные организации, включая Комитет помощи по Ближнему Востоку, греческую Комиссию по делам беженцев и Красный Крест.

В 1919 году он возглавил американскую правительственную миссию в Польше по оказанию помощи польским евреям, а в 1933 году был одним из американских представителей на Женевской конференции.

Он написал первую часть своей биографии, «История посла Моргентау», в 1918 году, документируя все увиденное в Турции, а потом еще несколько частей, описывая увиденное в Польше и Греции.

Генри Моргентау умер вследствие инсульта 25 ноября 1946 года в возрасте девяноста лет.

Элен Мари Нортон-Джерард

Элен Мари Нортон-Джерард родилась в Лейк Сити, Миннесота, в 1883 году. Получив диплом медсестры, она с 1918 года в течение трех лет работала в качестве волонтера в Ливане и Сирии в Ближневосточной организации оказания помощи беженцам.

Во время работы в больнице при армянском приюте в Алеппо у нее на попечении было более тысячи детей, осиротевших вследствие геноцида армян.

В 1922 году она вышла замуж за Фрэнка Джерарда в Индии и переехала в Санта Барбару, Калифорния, в 1941 году, где работала в армейском госпитале Хоффа. У Джерардов было две дочери: Мэри и Хелен.

Элен Мари делала много фотоснимков во время работы в Алеппо и Бейруте, а затем во время поездок в Египет, Османскую империю и Индию. В 2000 году альбом с ее фотографиями был обнаружен в армейском антикварном магазине в районе Лос-Анджелеса, и теперь эти фотографии доступны для просмотра в Интернете.

На многих фотографиях Элен Мари снята в окружении детей, находившихся на ее попечении, и с ее собакой по кличке Пятнышко. Две незабываемые фотографии в альбоме изображают «слепого мальчика» и «мальчика пустыни». Образ Аршака вылеплен из них двоих.

Элен Мари умерла в 1966 году в возрасте восьмидесяти трех лет.

Об авторе

Мартина Мэдден родилась в городе Лимерик, Ирландия, и работала в Дублине. Затем переехала в ОАЭ вместе с мужем Джоном. Живя в прекрасном оазисе, городе Эль-Айн, она встретила двух ливанских армян, которые впервые рассказали ей о геноциде армян. Их рассказы, а позже и фотографии, которые сделал Армин Вегнер, вызвали интерес автора к армянской истории и легли в основу романа «Ануш». Мартина вернулась в Ирландию в 1990 году и сейчас живет в Мидлендс с мужем и семьей.

Примечания

1

Барев – самая распространенная у армян форма приветствия. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Дагеротип – снимок, сделанный способом дагеротипии, раннего фотографического процесса, основанного на использовании светочувствительной посеребренной медной пластинки.

(обратно)

3

Трахома – инфекционное заболевание глаз.

(обратно)

4

Советский декрет о независимости Армении – декрет о «Турецкой Армении» от 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г. по новому стилю).

(обратно)

5

Камиза – часть мужского наряда, длинная рубаха с рукавами.

(обратно)

6

Бакшиш – чаевые, пожертвование, а также разновидность некоторых форм взяточничества на Ближнем Востоке и в Южной Азии.

(обратно)

7

Вали – губернатор, которого назначает правительство. Резиденция губернатора называется вилайет.

(обратно)

8

Кетгут – нить из кишок мелкого рогатого скота, применяется для наложения внутренних швов при операциях.

(обратно)

9

Ну так вот! (фр. разг.)

(обратно)

10

Никаких проблем! (фр.)

(обратно)

11

Преступник (фр).

(обратно)

12

Значит, и преступления не было! (фр.)

(обратно)

13

Распашная одежда у народов Кавказа и Передней Азии.

(обратно)

14

Сазандар – музыкант, участник народного ансамбля в Азербайджане, Армении, Грузии и Иране.

(обратно)

15

Кеманча – струнный музыкальный инструмент, широко распространенный в Закавказье, Иране и других восточных странах. Корпус кеманчи шарообразный, обтянутый мембраной, с коротким шпилем. Играют сидя, упирая шпиль в колено.

(обратно)

16

Дудук – духовой язычковый деревянный музыкальный инструмент.

(обратно)

17

Думбек – ударный музыкальный инструмент.

(обратно)

18

Тар – струнный щипковый музыкальный инструмент, по форме напоминает гитару.

(обратно)

19

Уд – древний щипковый струнный музыкальный инструмент, предшественник европейской лютни.

(обратно)

20

Трансепт – поперечный неф в храме, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом.

(обратно)

21

Баба гануш – популярное блюдо восточной кухни, закуска, состоящая из измельченных печеных баклажанов, приправ, масла, лимонного сока и др.

(обратно)

22

Бурек – вид несладкой выпечки турецкого происхождения, популярный в странах бывшей Османской империи и соседних с ними. Похож на русские пирожки, но делается обычно из слоеного теста и выпекается всегда в печи.

(обратно)

23

Тамзара – народный армянский танец.

(обратно)

24

Единение и прогресс – политическая партия турецких буржуазных революционеров, т. н. младотурок. Возникла в конце XIX в. в форме тайного комитета под названием «Общество османского единства». Основные цели – смещение режима султана Абдул-Хамида II, восстановление конституции 1876 года и созыв парламента. В результате вооруженного переворота 23 июля 1908 года был провозглашен конституционный строй, Общество пришло к власти и затем было преобразовано в партию. В начале 1913 года всю власть в партии и стране захватил «триумвират» – Энвер-паша, Талаат-паша и Джемаль-паша. Они же впоследствии стали инициаторами и главными организаторами геноцида армян.

(обратно)

25

Эфенди – титул и офицерское звание в Османской империи и некоторых других странах Востока, начиная с XV столетия, а также вежливое обращение к знатным особам.

(обратно)

26

Мудир – главный чиновник в деревне.

(обратно)

27

Исфахан – иранский ковер ручной работы с растительным орнаментом.

(обратно)

28

Шейкер – название целого ряда ударных музыкальных инструментов (перкуссии), используемых для создания ритмов, а также придания музыке оригинального звучания. Представляет собой закрытую емкость из твердого материала, частично наполненную мелким сыпучим содержимым. Шейкеры имеют разнообразные размеры, форму и вид.

(обратно)

29

Принимаю (фр).

(обратно)

30

Строки из стихотворения Альфреда Теннисона «Атака легкой бригады» («The Charge of the Light Brigade»), написанного в 1854 году. Оно посвящено английской легкой кавалерийской бригаде, погибшей в битве под Балаклавой во время Крымской войны. Стихотворение было опубликовано 9 декабря 1854 года в британской газете «The Examiner».

(обратно)

31

Галатская башня расположена в европейской части Стамбула (с 1453-го до 1930-го года Константинополь) на высоком холме, в районе Галата. Ее видно почти со всех точек центральной части города.

(обратно)

32

Бейоглý – район в европейской части Стамбула, окружен водами Босфора и бухты Золотой Рог.

(обратно)

33

Скутари – предместье Стамбула.

(обратно)

34

Успокойся! (фр.)

(обратно)

35

Иди же! (фр.)

(обратно)

36

Очень хорошенькая! (фр.)

(обратно)

37

Вайда красильная (лат. Isatis tinctoria) – растение семейства капустные. Широко культивировалось для получения синей краски.

(обратно)

38

Куруш – название европейских серебряных монет в Османской Турции.

(обратно)

39

Сарайбурнý – мыс, разделяющий залив Золотой Рог и Мраморное море. На нем располагаются знаменитые дворец Топкапы и парк Гюльхане.

(обратно)

40

Послушай (фр.).

(обратно)

41

Я тебя умоляю (фр.).

(обратно)

42

The Star-Spangled Banner – государственный гимн США.

(обратно)

43

Великолепная речь (фр.).

(обратно)

44

Куфия – мужской головной платок, популярный в арабских странах.

(обратно)

45

Здравствуйте (турец.).

(обратно)

46

Хватит! (турец.)

(обратно)

47

Уникальный военный головной убор, состоявший из длинной полоски ткани, которая наматывалась на плетеную основу; кабалак напоминал тропический шлем.

(обратно)

48

Мусульманское женское платье.

(обратно)

49

Нет (турец.).

(обратно)

50

Крепкий спиртной напиток, распространенный в Турции и считающийся там национальным напитком.

(обратно)

51

Австралийский и Новозеландский корпус, сформированный для участия в Первой мировой войне.

(обратно)

52

Название «Бич Фоккера» было дано английской прессой немецкому самолету Fokker E.I. Эти самолеты нанесли ощутимый урон Королевским воздушным силам Великобритании.

(обратно)

53

Доброе утро (турец.).

(обратно)

54

Моя маленькая (фр.).

(обратно)

55

Я тебя прошу (фр.).

(обратно)

56

Дорогая (фр.).

(обратно)

57

Парижская мирная конференция (18 января 1919 – 21 января 1920 гг.) – международная конференция, созванная державами-победительницами для выработки и подписания мирных договоров с государствами, потерпевшими поражение в Первой мировой войне.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Джахан

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Капитан Джахан Орфалеа

Капитан Джахан Орфалеа

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Полковник Олкей Орфалеа

Джахан

Ануш

Генри Моргентау, посол США в Османской империи

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Дом Стюартов

Джахан

Ануш

Дом Стюартов

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Дом Стюартов

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Ануш

Джахан

Ануш

Джахан

Ануш

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Джахан

Ануш

Пять лет спустя

Джахан

Письма

Ануш

Джахан

Эпилог Дневник доктора Чарльза Стюарта

Послесловие

Примечания автора

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg