«Миртала»

Под недвижной лазурью небес, под золотым ливнем солнечных лучей зеленая роща Эгерии покрывала густой и неподвижной тенью поля, с которых человеческое благоговение к священному месту удалило все поселения, чтобы дать воцариться тишине. Для римлян это место было вдвойне священным: в тенистой чаще под раскидистыми ветвями вековых буков, дубов и платанов стояло белоснежное изваяние одного из самых милых сердцу божеств Вечного города и протекал ручей, журчаньем струй своих повествующий векам и поколениям о долгих уединенных беседах великого Нумы с возлюбленной его, великомудрой нимфой[1]. Некогда, а было это восемь сотен лет назад, будущий великий законодатель, обеспокоенный судьбою подвластного ему народа-младенца, прибыл в это пустынное место и, освежая тенью и тишиной свою измученную заботами грудь, поднял взоры к небесной лазури, моля о знамении свыше, о ниспослании вдохновения и наставления. Тогда с синевы небес полилась лучезарная Эгерия, ослепительная, благодатная, и долго потом в зарослях буков, дубов и платанов слышались любовные воздыхания и таинственные шепоты; прекрасная небожительница возложила длань на царское сердце и умиротворила клокотавшие в нем бурные страсти, а от поцелуя ее бессмертных уст полились в его голову прекрасные мысли о тех верованиях и законах, которым предстояло стать основой величия римского народа и вечной славы первого из его законодателей. Все прошло. Имя Нумы Помпилия время обратило в эхо, все слабее отдававшееся в ушах и сердцах далеких от него поколений; то, что некогда утвердил он, скрылось со временем в тени новых установлений; и только в простонародье сохранилась вера в божественность и бессмертие Эгерии. Но древняя роща, которую охраняли и за которой ухаживали, все еще жила в памяти людской, связывая два прекрасных и редких явления истории: деву, ниспосылающую на благородного мужа вдохновение, и царя, пекущегося о благе своего народа.