«Под небом Новгорода»

Под небом Новгорода (fb2) - Под небом Новгорода (пер. Ольга Михайловна Степанова) 1499K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Регина Дефорж

Режин Дефорж ПОД НЕБОМ НОВГОРОДА Роман

Пьеру, Леа, Анне —

в память о дальних предках.

Пролог

— Ну, раз вам это нужно, можете ехать за ней хоть к черту! — воскликнул король Генрих, бледный от гнева.

Епископ Шалонский Роже быстро перекрестился, а епископ города Мо пожал плечами.

Они оба устали бороться с королем.

Со времени смерти королевы Матильды в 1044 году внук Гуго Капета и слышать не хотел о втором браке. Ему уже исполнилось тридцать девять лет, но у него не было никакой сожительницы. Его облик девственника, вызывавший отвращение у матери, королевы Констансии, томные его жесты — все это многим казалось оскорблением королевского величия. Своим советникам, которые торопили его дать поскорее наследника, он всегда приводил один и тот же удобный довод, на который трудно было возразить: «Все женщины, которых вы предлагаете мне, находятся со мной в родстве. Рим запрещает такие союзы. Я не хочу, чтобы меня отлучили от Церкви, как моего отца, Роберта Благочестивого».

— Генрих, кто говорит об отлучении?! — как-то воскликнул епископ из Мо. — Выслушайте меня, пожалуйста. Незадолго до своей смерти святой аббат из Клюни Одилон передал мне письмо польского короля Казимира, с которым он вел поучительную переписку.

— Куда вы клоните? У него есть кто-то для меня? Невеста?

— Нет, он женился на сестре русского короля, принцессе Марии Доброгневе…

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне?

— Генрих, дайте мне сказать. У сына Владимира Великого — Ярослава, который связан брачными узами с императорами византийскими, с Датским, Шведским, Венгерским и Германским королевскими домами, есть дочь, принцесса Анна. О ней король Казимир говорит, что она очень красива, благочестива, умна, образованна и сострадательна к беднякам.

— Она хорошая наездница?

— С раннего возраста ездит верхом вместе с братьями и никого не боится на охоте.

— Что ж…

— Но не это самое важное, — проворчал епископ Роже, который покуда не проронил ни слова. — Главное, чтобы она народила детей. Семья Анны плодовита: Владимир произвел на свет двенадцать законнорожденных сыновей и столько же дочерей, не считая многочисленных бастардов. Что касается ее отца, то он может гордиться девятью детьми. Кроме того, эта девица Анна происходит из древнего и знатного рода Филиппа Македонского.

— Кто такой этот Филипп, и что это за Македония?

— Это отец Александра Великого. Франции нужен не только наследник, ей надо укрепить связи и свой авторитет среди других королевств.

— А также при папе римском, — добавил епископ Готье.

Нахмуренное лицо Генриха прояснилось. Раскинувшись на вышитых подушках, полуприкрыв глаза, он пытался представить себе свою будущую жену, могущую упрочить молодую и пока еще слабую династию Капетингов.

— Итак, что скажет король Генрих?

— Сеньоры епископы, я принимаю ваши доводы. Но я хочу, чтобы за ней поехали вы, епископ Роже, и вы, епископ Готье. Привезите ее с почестями, подобающими будущей королеве франков.

Оба прелата, победоносно взглянув друг на друга, удалились.

Глава первая. Новгород

По долине, со стороны Смоленска, растянулась длинная вереница всадников, за которыми следовали повозки.

— Анна… Анна… Подожди меня!

Прильнув к холке лошади, девушка, словно опьяненная запахом, шедшим от животного, ничего не слышала, поглощенная скачкой. Ветер расплел ее косы, разрумянил щеки, высушил губы. Отблески заходившего солнца окрашивали небо. Анна хотела как можно скорее увидеть озаренные небесным светилом реку и город, в котором она родилась. От плеска из-под копыт коня с озера Ильмень поднимались стаи гусей и диких уток. Вдруг Анна увидела деревянную церковь, построенную ее отцом Ярославом на том самом месте, где, по преданию, высадился основатель Руси; на мгновенье она подумала о своем великом предке Рюрике. Приближавшаяся осень золотила листья берез, золотила траву в долине, и сплошной золотой цвет пышно царил, окрашенный лучами заходящего солнца. Красный солнечный диск делал небо еще более глубоким. Вдруг показался Новгород, как бы возникший из окружавшей его стихии.

Анна так резко натянула поводья, что конь встал на дыбы, потом от злости начал бить копытом землю, тряхнул гривой. Но вскоре под твердой рукой хозяйки успокоился и замер; пена капала изо рта.

Перед Анной простирался город, обнесенный тремя деревянными крепостными стенами. Через город протекала река Волхов, по ней многочисленные лодки, струги возвращались в порт. Десятки дымов поднимались в вечернее небо; звонили колокола, бесконечный покой нисходил на башни, храмы, дворцы, которые еще несколько мгновений освещались кроваво-красным светом, более привычным богу Перуну, чем христианам (которые недавно выстроили пятиглавый собор, возвышавшийся над городом).

Смех и крики Всеволода и его спутников, догнавших Анну, оторвали девушку от созерцания.

— Сестрица, почему ты нас не подождала? Ты ведь обещала отцу не удаляться, не беспокоить меня.

— Братец, ты ведь ничего ему не скажешь? — ласково спросила она, склонив голову.

Всеволод улыбнулся. Он не мог устоять перед самой красивой из своих сестер.

— Посмотри, брат Владимир едет нам навстречу.

Около двадцати всадников, выехавших из Киевских ворот, с громкими криками направились к ним. Черные их силуэты четко вырисовывались на багряном небе.

Всеволод прошептал:

— Можно подумать, это ангелы Судного дня…

Дети Ярослава и их свита встретились, началась веселая сумятица. Солнце полностью исчезло за горизонтом. Казалось, что все потухло. Анна вздрогнула, она не могла привыкнуть к наступлению ночи. В этот час возникали все страхи ее детства. Это был час, когда Моарисса старалась увлечь людей в преисподнюю. Хотя Аня была крещена, она так и не смогла полностью отречься от старых богов и потому верила, что добрый дух охраняет ее. Но сейчас было не время для мрачных мыслей; сейчас она радовалась встрече со старшим братом, князем Новгородским, которого она так любила.

Была уже ночь, когда они проезжали через городские ворота. Факелы в руках новгородцев образовали светлую, мерцавшую во тьме изгородь. Собравшиеся по обеим сторонам деревянного моста, который вел ко второй крепостной стене, юноши и девушки в ярких одеждах размахивали букетами, хлопали в ладоши и весело кричали:

— Добро пожаловать, Анна Ярославна!

— Здравие сестре нашего князя!

— Многие лета Владимиру Рюриковичу!

— Слава киевским князьям!

Перед вратами третьей стены, над которыми возвышался купол, при входе в Кремль собрался купеческий и ремесленный люд, пришедший поклониться прибывшим. Не успев еще отдышаться как следует, Анна бросилась к старику в более темном, чем у остальных, одеянии.

— Свенельд, батюшка, слава Богу, ты жив!

— Голубка, почему ты думала, что я умер? Я не мог бы предстать перед нашими богами, не увидев тебя, не прижав тебя к сердцу, ранее чем ты уедешь в далекую страну Францию.

Руки княжны, обнимавшие старика, разжались. Свенельд понимающе покачал головой.

— Поезжай, не беспокойся, моя маленькая Аннушка, все будет хорошо. Посмотри, я думал о тебе. То, что я тебе дам, принесет счастье и будет всегда напоминать о Новгороде.

— Я никогда не забуду Новгорода, для этого мне не нужен подарок!

— Знаю, но все же посмотри.

Двое прислужников протянули ей ларец, на крышке которого был изображен святой Георгий с драконом на фоне городских укреплений.

— О, какая красота! — воскликнула Анна, открывая ларец.

Вырезанная из моржового клыка Дева Мария держала одной рукой младенца Христа, другой же протягивала на открытой ладони… Новгород! И был Новгород как настоящий. Тут можно было разглядеть сорок две сторожевые башни, собор Святой Софии, дворец Ярослава, а также мост через реку, рвы, укрепленные стены. Анна долго смотрела на это чудо, затем подняла голову. Слезы застилали ей глаза.

— Свенельд, это самое прекрасное, что ты сделал за всю свою жизнь.

— Я тоже так думаю, — без околичностей сказал старик, которому сам Византийский император для украшения жилища заказывал фигуры из слоновой кости.

— Благодарю тебя, я никогда не получала лучшего подарка и никогда, ничто не тронет меня больше. Я знаю, что Новгород находится под покровительством Матери Божьей, и мне будет проще покидать страну.

— Ты права, дитя мое, уезжай спокойно. Но хранимая Богом или нет, а наша любимая отчизна преодолеет все напасти.

— Все равно следует быть настороже, — сказал князь Владимир, — нас окружают враги, которых привлекает богатство этого города.

— Господин, пусть только они придут, мы их ждем! — воскликнул дружинник-юноша, потрясая мечом.

— Я знаю, храбрые воины, что могу рассчитывать на вас. Но сейчас не время для шума и воинственных песен. Сейчас место празднику и пляскам!

Очень обрадовались этому девушки, одетые в восхитительные наряды, расшитые золотыми, серебряными нитями, цветным шелком.

Всеволод помог сестре забраться в седло, затем передал драгоценный ларец одному из своих военачальников.

Вся толпа остановилась перед третьей стеной. Только именитые люди, князья и их свита проследовали к собору Святой Софии. На пороге их ожидал епископ Лука Шидята, окруженный другими священнослужителями.

Князья поклонились настоятелю, который благословил их, затем первым вошел в храм. За ним последовали и все остальные.

Работы в соборе еще не были закончены, однако внутреннее убранство храма казалось ослепительным. Сотни дрожавших огоньков освещали лики, изображенные на фресках; золото подчеркивало свежесть и живость росписей. Запахи краски и воска дурманили. При появлении процессии под расписными сводами раздалось торжественное песнопение. Еще в дорожной пыли, киевляне опустились на колени: великолепные ковры покрывали плиты пола.

Несмотря на красоту песнопения, красоту икон и фресок, уставшая после долгого путешествия Анна чуть не заснула: хорошо женщина из свиты незаметно подтолкнула девушку локтем, приведя таким образом Анну в чувство. Но вот служба закончилась. В последний раз благословив присутствующих, епископ удалился.

* * *

На женской половине евнух растирал Анну, взбодренную душистым паром бани. После всякой поездки баня считалась обязательной. В это время служанки вынимали из кожаных сундуков наряды княжны, восторженно восклицая при виде красивых тканей, богатого золотого шитья, жемчугов и каменьев. Меха были редкостной красоты; обувь отличали хорошая работа и мягкость кожи.

— Какое платье ты наденешь, дитятко?

Этот вопрос был задан Еленой, женщиной лет сорока, крупной и красивой, с широким румяным лицом. Ее голова была увенчана короной светлых волос, покрытых ярким платком. Елена прежде была кормилицей дочери Великого князя Киевского и с тех пор никогда не расставалась с Анной. Глубоко преданная той, которую считала своей дочерью, Елена была готова все бросить и следовать за Анной хоть во Францию, хоть еще куда. Здесь же, в родимой стороне, ей предстояло распрощаться со своими родителями и родичами, уважаемыми купцами.

Служанки оспаривали друг у друга честь подать сестре князя одежды, большинство из которых были привезены из Византии. Анна выбрала тот наряд, который напоминал ей звездное небо Новгорода, когда оно, это небо, переливается в начале лета, прежде чем уступить место белым ночам (времени, когда девушкам трудно не поучаствовать в играх с парнями). В белые ночи многие принимают участие в подобных игрищах, увлеченные (как они говорят) русалками, — несмотря на запрет великого Владимира.

— Хватит, оставь меня, — сказала Анна, отстраняя руки евнуха.

Две девушки, почти еще совсем девочки, завернули княжну в тонкое полотнище и помогли ей сесть на покрытый мехом табурет. Легкими прикосновениями гребней они расчесали густые рыжие волосы. Дочь Ярослава была очень красива в ореоле огненных волос, ниспадавших до земли. Ткань, в которую была обернута княжна, соскользнула, обнажив белое, сильное тело охотницы, с высоко поднятыми грудями. Темно-русые с рыжим оттенком волосы были у нее под мышками и внизу живота. Анна поднялась, встряхнула головой, — и золотые волосы стегнули сидевших на корточках у ее ног девушек по лицу, — они чуть тяжелое зеркало не выронили. Одна из них склонилась к своей подруге и что-то зашептала той на ухо:

— Что ты ей говоришь? — спросила Анна.

Девочка покраснела и опустила голову.

— Отвечай, или я прикажу тебя выпороть!

— О нет, вы не сделаете этого, — сказала подружка. — Просто она недавно говорила мне, будто вы похожи на русалку.

— Но ведь у русалок зеленые волосы. Не хочешь ли ты сказать, что и у меня такие?

— Конечно, нет, княжна, но вы так же красивы, как и русалка.

— Почему ты улыбаешься?

Шептунья пришла на помощь подружке.

— Она хотела сказать… голая вы очень красивая.

Анна и Елена расхохотались.

Вытирая глаза краем платья, кормилица спросила:

— Вы, конечно, видели и русалку?

— Да, и очень испугались. Мы спрятались в камышах у берега и видели ее вместе с Дидко, духом болот. Она играла в прятки с Водяным!

— Вам не стыдно рассказывать сказки! — рассердилась Елена. — Вы же христианки!

— Оставь их в покое и помоги мне одеться, — сказала Анна. — Ты тоже крещеная, но это не мешает тебе почитать наших старых богов.

— Неправда, я просто рассказываю иногда наши старинные предания.

— А можешь ты поклясться Пречистой Девой, что никогда не приносила жертву богу любви? — тихо спросила ее Анна.

Елена пожала плечами.

— Я это делала, только чтобы обеспечить тебе счастье.

Светлые зелено-голубые глаза стали почти черными, улыбавшиеся губы сжались, и красивое лицо Анны побагровело от гнева.

— Не говори мне об этом. Я запрещаю тебе так говорить!

Поняв, что княжна и вправду разгневана, все замолчали. Служанки молча одели ее, стараясь не делать при этом никаких резких движений. Елена постаралась аккуратно вплести ей в косу ленты и жемчуга — подарок королевы Ингигерды. Закончив причесывать Анну, она надела на прекрасную головку высокий кокошник, обычный убор русских княжон.

— Улыбнись, дитятко, тебе не подобает гневаться.

Дрожавшие губы Анны изобразили подобие улыбки, хотя глаза ее были полны слез.

— О Елена!..

— Я понимаю, дитя, я все понимаю… родителям твоим трудно расстаться с тобой, но ты должна повиноваться. Говорят, эта Франция — прекрасная страна, а король Генрих красивый мужчина…

— Но это так далеко отсюда!

— Увы! — вздохнула Елена.

— Прости меня! Я забыла, что ты тоже все бросишь и поедешь со мной.

— Замолчи! О том и речи быть не может, чтобы ты ехала туда одна, без меня. А моя дочь, Ирина, не сможет расстаться со мной.

— Чтобы ее вознаградить, я попрошу короля, моего будущего супруга, дать богатое приданое моей, молочной сестре и найти ей хорошего мужа.

Мысль о возможной свадьбе Ирины тотчас же заставила забыть о собственном замужестве и вернула взгляду Анны привычную мягкость.

Глава вторая. Война с Византией

Пиршественная зала, усыпанная березовыми листьями, ослепляла, — настолько ярок был свет факелов. На деревянных перегородках яркими красками были изображены подвиги княгини Ольги, смелость, жестокость и мудрость которой всегда восхищали Анну. Княжне хотелось походить на Ольгу.

На длинных столах, покрытых красной тканью, гостей Владимира ожидали золотая и серебряная посуда, срезанные ветки деревьев и цветы, разложенные в живописном беспорядке.

Новгородский князь в сопровождении музыкантов вошел в залу; с ним рядом шла сестра, которая опиралась сейчас на руку брата. За ними следовали жена князя, затем Зигрид из Швеции и Всеволод. Далее шли епископ Лука Шидята, члены новгородского вече с супругами или дочерьми, облаченными в тяжелые, ярко расшитые платья; в волосы девушек были вплетены ленты, а голову венчали украшенные драгоценными каменьями кокошники. И вслед остальным двигались воины княжеской дружины.

Владимир посадил сестру справа, а жену слева от себя. По знаку князя молодой дружинник вывел из толпы некоего человека лет сорока, одетого в подпоясанную рубаху с серебряным шитьем, в светло-серые штаны, заправленные в сапоги ярко-красной кожи.

— Добро пожаловать, воевода Вышата. Ты оказал бы большую честь Анне Ярославне, сев подле нее.

— Напротив, это для меня высокая честь, великий князь, — сказал он, повернув в сторону княжны пустые глазницы.

Анна едва сдержала крик, увидев лицо подвергнутого пытке человека.

— За что ему выкололи глаза?!

— О, не только глаза выкололи, Анна Ярославна! — воскликнул слепец и показал правую руку с отрубленной кистью.

— Нет, не только глаза! — повторили пятнадцать воинов, также сделавшиеся пленниками вечной ночи, показав свои культи.

Пока каждый занимал свое место, установилась тягостная тишина.

— Почему искалечили этих доблестных воинов?

Владимир ответил:

— Так обращаются со своими пленниками византийцы. Вспомни, это было семь лет тому назад, в 1043 году, когда ты была еще ребенком. Все началось со стычки русских и византийских торговых людей на базаре около святой Мамы в Царьграде. Убили одного из знатных новгородских купцов. Тогда его сотоварищи попросили нашего отца Ярослава взять от василевса Константина компенсацию. Однако Константин отказал. Возмущенные новгородцы проголосовали за войну и назначили меня командовать войском. Я возвестил до самой Исландии о том, что Новгороду нужны бойцы для начала войны против Царьграда. Согласились принять участие в походе некоторые норвежцы, шведы, гренландцы. Каждый получил по золотой монете. Вскоре сто тысяч воинов погрузились на ладьи. В сопровождении конного отряда под началом храброго Вышаты под ясным июньским небом мы спустились вниз по Днепру, мечтая о богатствах Священного города. Чтобы все наше войско могло собраться вместе, прежде чем пересечь Босфор, мы бросили якорь у крепости Иерион, покинутой стражей; при виде стольких храбрых бойцов, готовых ринуться на надменный град, у стражников рассудок помутился от страха.

— Эта задержка нам стоила дорого, великий князь, — произнес сердитый голос Вышаты.

— Да, надо было сразу идти на приступ!

Во все возраставшем шуме все воины наперебой заговорили о том, что именно следовало тогда сделать.

— Тихо, вы! — воскликнул Владимир; встав со своего места, он ударил по столу кулаком. — Сейчас не время обсуждать прошлое. Мы приняли это решение вместе, чтобы было у Мономаха время организовать защиту. Вспомните, как мы вместе отказались выслушать посланцев, которые убеждали нас не нарушать мир между нашими двумя странами. Из-за нашего отказа тысячи сограждан были изгнаны из столицы, а вместе с ними и множество жителей северных стран. Их подозревали в желании присоединиться к нам. На заре третьего дня, это было в воскресенье, наши струги прошли по Черному морю к входу в Босфор. Суда противника стояли вдоль берега. Во главе их находилась королевская пурпурного цвета галера, которой командовал сам Константин. Мы день стояли друг против друга. Вечером император прислал нам новые мирные предложения. Чтобы сложить оружие, я потребовал три золотых лавра[1] для каждого из моих воинов. Мы не получили никакого ответа. Ночь прошла в ожидании. На рассвете наши ладьи протянулись от одного мыса бухты до другого; греки же защищали вход в Босфорский пролив. Некоторое время, показавшееся нам, правда, вечностью, обе флотилии стояли на местах, покачиваясь на легкой волне. Вдруг три быстрые галеры стремительно напали на нас. Это был сигнал к бою.

Наши ладьи двинулись вперед плотными рядами. Воины протыкали вражеские корабли длинными рогатинами, рубили головы, руки, ноги, — и это несмотря на огненный дождь, который поджег семь наших ладей. Нам казалось, что еще вот-вот — и будет достигнута победа, но вдруг надвинулась с востока необыкновенной силы буря, сопровождаемая ужасным ветром; поднялся такой жестокий шторм, что наши ладьи бросило на утесы возле Сианейских островов и на прибрежные скалы; все суда разбились. Тех из наших дружинников, кто смог добраться до суши, перебили враги, собравшиеся вдоль берега. Море было красным от крови. Ураган сломал мою ладью, меня подобрал Иван, сын Творимира. Потом буря так же внезапно стихла. Я приказал собрать все, что осталось от нашей флотилии. Преследуемые греками, мы искали укрытия в бухте у берегов Фракии. Вот мы схоронились и вдруг увидели, как приблизились двадцать четыре галеры и напали на нас. Это была битва великанов. Мы захватили пять кораблей, среди них корабль под командой Константина Каббалуриоса. Сам он был убит, а его корабли оказались потоплены. Разъяренные смертью стольких наших людей, мы изрубили почти всех оставшихся врагов. Мало кто смог спастись. После этой победы мы отправились домой. У нас не хватало ладей, чтобы посадить на них шесть тысяч воинов, и потому было решено, что дружины вернутся посуху. Я взошел со своей дружиной на ладьи; сердце сжималось от того, что приходилось оставлять стольких храбрых сотоварищей в опасности. Слезы застилали мне глаза. Мы уже готовились отчаливать, когда воевода Вышата сказал: «Я пойду с ними. Если останусь в живых, то вместе с ними, если умру, то с дружиной».

— Да, я сказал именно эти слова, — подтвердил воевода. — Мы направились в сторону русской земли, но далече уйти не пришлось. Около Варны мы наткнулись на покровителя Мессины, знаменитого Катакалона Кекоменоса. Мы бились как звери, но греки превосходили числом. Восемьсот наших дружинников были захвачены в плен и отправлены в цепях василевсу Константину. Перед собравшимся народом нам выкололи глаза и отрубили правую кисть. Отрубленные наши руки положили на крепостной стене Царьграда рядом с уже усохшими руками пленников большой битвы…

Среди собравшихся пробежал шепот.

— Великий Ярослав подписал мир, и через три года греки отослали нас домой. Вот, стало быть, почему у меня выколоты глаза, золотко мое Анна Ярославна.

Анна подошла и опустилась на колени перед воеводой, взяла его искалеченную руку и прижалась к культе губами.

Вышата отстранил ее.

— Мне не нужна твоя жалость, княжеская дочь.

— Это не жалость, воевода Вышата, а знак моего уважения и благодарности, поверь мне.

— Звук твоего голоса доказывает твою искренность. Дозволь, я обниму тебя.

Анна с готовностью прижалась к нему.

— Ты все такая же красивая, как и была тогда, когда я видел тебя в последний раз. Ты была ведь еще ребенком, я хорошо помню твои румяные щеки, твои рыжие волосы, помню, как ты возвращалась вместе с отцом с охоты. Этому французскому королю очень повезло; он берет в жены самую красивую девушку нашей земли!

Тело Анны напряглось, и это движение не ускользнуло от слепца.

— Тебе что же, не нравится замужество? — спросил он, понизив голос. — Если что, прикажи только, и я стану твоим защитником, не позволю тебя силком выдавать.

— О нет, нет, великий Вышата, я очень счастлива…

— Тогда забудем горести и выпьем за будущую королеву Франции! — воскликнул он. — Не будем омрачать последние часы Анны среди нас рассказами о наших поражениях, — пробормотал воевода, повернувшись в сторону Новгородского князя.

— Воевода Вышата прав, — сказал Владимир, поднимая чашу. — Выпьем же за венчание и за славу сестры нашей.

Все подняли кубки и выпили за счастье Анны, которая только лишь пригубила вино из своей чаши.

А потом началось пиршество, сопровождаемое выступлением музыкантов, ручных медведей, плясками, борьбой. Вина, привезенные из Византии, погружали гостей в веселое опьянение, делавшееся все более шумным.

Анна утомилась и незаметно выскользнула из-за стола.

Глава третья. Векша

На новгородских укреплениях ночь была великолепна, воздух тепел и наполнен пряным ароматом. Анна с наслаждением вдохнула сладкий запах мяты и тины. Луна освещала озера, болота, величественную реку, — все такое родное, такое знакомое. Братья и сестры предпочитали Великий Киев, возведенный Ярославом по образцу Царьграда. Странники говорили, что тринадцать куполов и приделов Святой Софии по своей гармонии могут соперничать с соборами византийской столицы.

Из месяца в месяц многочисленные живописцы и скульпторы украшали храм, чередуя традиционные религиозные сцены с картинами охоты, рыбной ловли и игрищ. Анна и ее сестры даже как-то позировали греческому художнику, который начал писать на стене здания большую фреску, представлявшую Великого князя с семьей.

Больше всего Анне нравились богатые дичью леса, окружавшие Киев. На охоте она никого не боялась. Отважная всадница, она не имела равных в выслеживании волков, оленей или вепрей. В Киеве еще помнили, как она со сломанным копьем стремительно гналась за раненым зубром, заблудившимся в лесу, далеко от своей долины. Обезумевшее от боли животное вдруг напало на ее коня и распороло ему брюхо. От мощного удара княжна вылетела из седла и ударилась о дерево. Несмотря на полученную рану, она вскочила, сжимая в руках длинный кинжал, повернулась лицом к чудовищу. Спаслась Анна только лишь благодаря смелости молодого воина из отцовской дружины. Она до сих пор хорошо помнила, как он вскочил на спину дикого зверя и нанес ему множество ударов ножом, прежде чем перерезать зубру горло. Ярослав щедро одарил своего дружинника, а Анна сделала его постоянным своим товарищем по охоте.

Воспитывалась Анна вместе с пятью братьями. Она нередко принимала участие в их играх и занятиях, не чувствуя различия между собой и мальчиками. Тем труднее пережила она день, когда мать ее, Ингигерда, объявила о намерении держать дочь взаперти на женской половине, чтобы научить Анну вышивать, прясть и вести себя как подобает девушке ее сана. Запертая в обществе сестер, матери, множества прислужниц, мамок, сенных девок, она слушала предания, которые рассказывали старшие из женщин длинными зимними вечерами. Тогда большую горницу, которая была согрета ярко горящими дровами и на полу которой были разложены мягкие подушки, ковры и меха, горницу эту заполняли древние божества русичей, их духи. Был среди них Перун, грозный бог войны и грома с золотым ликом и серебряными усами, которому русские князья и их свита приносили клятвы и — реже — даже жертвы. Слушательницы вздрагивали, внимая рассказам о его гневе. Им был милее Сварог, бог солнца и огня, которого некоторые рассказчицы называли «небесный ходок». Волос, одновременно бог поэзии, скота и золота, бог-прорицатель, был то добрым богом, то строгим (когда вступал в союз с Перуном). Мокошь, более привычная, но не всегда благожелательная богиня, ведала домашними работами и прядением. И наконец, все поклонялись водным богиням-русалкам, которых на Руси очень любили и с которыми пастыри все никак не могли покончить. Божества населяли леса, озера, жили в домах, где морочили людей, прятали вещи, мешали влюбленным. В жарко натопленной горнице под снисходительным взглядом Ингигерды звучали смех и радостные возгласы. Анна смеялась вместе с сестрами, но очень легко засыпала с прялкой в руках и видела во сне охоту и бешеную скачку. Иногда Анна убегала в палаты к отцу. Покои отца были заставлены книгами и произведениями искусства.

Страстный любитель чтения, он проводил большую часть времени в своей библиотеке в обществе толмачей, писавших миниатюры художников, переписчиков, поэтов, историков. Ярослав говаривал: «Книги как реки, которые дают влагу всей земле; это источники мудрости».

Отец и дочь читали не только Священное писание и труды отцов Церкви, но также хроники и переведенные с греческого или болгарского языков повествования.

Мать Анны и ее сестры, а также Елена подшучивали над девушкой: уж очень Анна любила бывать в обществе убеленных сединами ученых, которыми Ярослав окружал себя, а также в обществе старцев (от которых, по словам Елизаветы, пахло козлом и ладаном). Самым тяжелым был запах, исходивший от ученого монаха Иллариона, — приближение которого, к счастью, чувствовалось издалека.

Вспомнив сейчас об этом, Анна прыснула от смеха.

— Чему ты смеешься?

При виде Филиппа, ее товарища по охоте, девушка вздрогнула.

— Филипп, это ты? Ты напугал меня!

— Прости, но гости князя удивляются, почему тебя нет, и боятся, что надоели тебе своими рассказами.

— Что за глупость! Такие рассказы мне никогда не надоедают.

— Я думал, что девушки предпочитают любовные истории.

К счастью, было темно, и юноша не увидел, как Анна покраснела. Она постаралась ответить непринужденно:

— Другие, может, и предпочитают, но не я. Это тебе не нравится?

— Да, — прошептал он.

Темнота не позволяла видеть лицо молодого человека; только его глаза блестели и, казалось, хотели проникнуть в самую ее душу.

— Не смотри на меня так.

— Извини. Только ведь скоро я тебя больше уже не увижу.

— Замолчи! Я приказываю тебе замолчать!

— Приказывай сколько хочешь, но все равно я не намерен повиноваться.

— Филипп! Ты забыл, с кем ты разговариваешь?

— Нет, Анна Ярославна, я не забыл, что ты дочь моего господина и что собираешься выйти замуж за другого. Я все время вспоминаю о той сладостной минуте, когда я прижимал тебя к своей груди.

— Я была без сознания.

— Да, но когда ты открыла глаза, ты так посмотрела на меня…

— Но в этом нет ничего удивительного, ты спас меня от рогов страшного зубра.

— …и ты прошептала: «Спасибо…»

— Это самое малое, что я могла сделать, — произнесла она насмешливо. Молодой воин, погруженный в воспоминания, не заметил ее тона.

— …ты добавила: «Как тебя зовут?»

— Филипп!

— Да, именно так ты и произнесла это, с такой нежностью… Повтори еще раз.

— Филипп…

Под покровом сумерек Анна рассматривала своего сотоварища по охоте, как будто видела его впервые. Он почему-то сейчас был выше ростом, у него были светлые волосы и борода, огромные голубые глаза, очень белые зубы, полные губы, крупный прямой нос. Широкоплечий Филипп обладал мускулистыми руками и ногами. От всего его облика исходило ощущение чрезвычайной ловкости. Часто, в шутку, Анна называла его белкой, что очень не нравилось Филиппу.

— Не думаю, чтобы белка смогла спасти тебя от зубра! — ворчал он.

Впрочем, Филипп старался не выдавать недовольства этим своим прозвищем…

Почему рука, которую она протянула сейчас к нему, была такой тяжелой? Когда пальцы дотронулись до его щеки, они показались ей ледяными. Понемногу в них вернулась жизнь, и они нырнули в бороду, такую шелковистую, что Анна даже удивилась. Борода Филиппа совсем не походила на бороду ее отца (которая колола нежную кожу, когда Анна, ребенком, прижималась к тяте).

Филипп же сейчас не осмеливался дышать из боязни, что девушка перестанет гладить его.

Долгое время они молчали, завороженные собственным волнением. Смех, донесшийся от крепостной стены, вернул молодых людей к реальности.

Поднялся ветер.

Как холодно стало вдруг!

Анна и Филипп поспешно спустились по крутой лестнице. Внизу, подозрительно прищурившись, стояла Елена.

— Что ты делал наверху с княжной? — спросила она Филиппа.

— Елена, оставь меня… я в последний раз любовалась видом, — сказала Анна.

— Разве можно любоваться долиной наедине с молодым человеком, и это — перед самой свадьбой?!

— Да перестань ты говорить об этой свадьбе! Как приехал франкский епископ, ты только об этом и долдонишь.

— Твой отец много говорит об этом! Ты думаешь, ему очень понравится, если он узнает, что его дочери всякие тут морочат голову, когда он уже дал слово выдать тебя за француза.

Анна сделала шаг к своей кормилице; глаза ее сверкали, щеки пылали от гнева. Ледяная рука ударила Елену по щеке.

— Я знаю, кто мой отец, и я знаю, каково мое происхождение. Ты оскорбила меня, подумав, будто я забылась хоть на мгновение. Я воспитана стать королевой и, с Божьей помощью, буду достойна места, которое Он мне определил.

Не обращая более внимания на стоящего в стороне Филиппа, Анна отвернулась и пошла в палаты, где Всеволод озабоченно взглянул на нее.

— Сестрица, где была? Наш брат Владимир недоволен твоим отсутствием. Да и наши гости тоже удивляются.

— Не беспокойся, я скажу им, где была, и они поймут.

В пиршественной зале было так жарко, что лица покраснели и лоснились от пота. Запах, шедший от блюд, вина и тел, был таким густым, а шум таким громким, что Анна застыла на пороге. Предводитель княжеской дружины, увидев ее, поклонился и сделал знак следовать за ним; он начал прокладывать ей дорогу меж гостей. Подойдя к Владимиру, Анна попросила установить тишину. По знаку хозяина начальник дружины протрубил в небольшой рог. Тотчас же все гости замерли. Анна заговорила:

— Брат мой, друзья мои, я знаю, что вас огорчило мое отсутствие. Прошу простить меня, гости дорогие. Я была сейчас на крепостной стене, любовалась напоследок нашим величественным градом Новгородом. Смотрела окрест и думала: ничто в мире не сможет заменить родину и никогда я не смогу позабыть наш город. Вас всех, здесь присутствующих, я прошу и впредь приумножать славу Новгорода.

Под рукоплескания собравшихся взволнованная Анна села, гости в едином порыве воскликнули:

— Да здравствует Анна Ярославна! Да здравствует Новгород!

Владимир поднялся и произнес:

— Да здравствует Новгород! Да здравствует королева Франции!

— Да здравствует королева Франции! — повторили за ним гости.

* * *

Последовавшие за этим дни были заполнены праздниками, охотой, пиршествами. Новгородцы и их князь не знали, как бы получше угодить той, что должна была покинуть их навсегда.

Когда настал час отъезда в Киев, стар и млад поспешили навстречу княжне: все благословляли Анну, многие плакали. Двух больших повозок едва хватило, чтобы вместить многочисленные подношения купцов, епископа, подарки самого Владимира.

Бросив прощальный взгляд на город, который, казалось, парил в легком утреннем тумане, Анна пришпорила свою лошадь.

Филипп поехал за ней следом.

Глава четвертая. Киев

В часовне около материнских покоев Анна попыталась как-то собраться с мыслями. Ее память без конца возвращалась к прошлому вечеру, когда отец с большой торжественностью принимал посольство французского короля в составе епископа Готье и епископа Роже, которые в сопровождении знатного рыцаря Госслена де Шони прибыли официально, от имени короля Франции просить ее руки.

Епископы удивили всех безбородым своим лицом и выбритой макушкой. В Киеве не видывали такого; Готье и Роже быстро завоевали симпатии Великого князя и Иллариона своим знанием греческого языка. Князь и Илларион также оценили посланную Генрихом для собора Святой Софии дароносицу тонкой чеканки, украшенную рубинами и сапфирами, в которой находился кусочек Святого Креста.

После традиционных приветствий и вручения даров невесте (реймского сукна, фландрской парчи, орлеанских кружев, кожаных лат из города Эстампа и золототканых мантий из Корби) посланцы высказали пожелание как можно скорее отвезти принцессу во Францию, поскольку королю и всему народу не терпится познакомиться с новой королевой.

Уехав из Франции весной 1050 года, епископы надолго, по настоятельной просьбе короля Казимира (который любил вспоминать настоятеля Одилона и время, проведенное в аббатстве Клюни, где он чуть не принял монашеский сан), задержались в Польше. Затем сделали крюк и побывали в Херсоне, где поклонились могиле святого Клемента Римского и передали настоятелю монастыря Олдарику драгоценные реликвии. Что касается пути от Херсона до Киева, то он был очень труден из-за плохой погоды и стычек с разбойниками. Как поступить дальше? Сразу ли ехать?

Ярослав дал понять французским прелатам, что им надо бы отдохнуть, поскольку зима — не самое подходящее время для путешествий; что скоро наступит весна, но даже и тогда потребуется четыре или пять месяцев, чтобы добраться до Франции.

— Король хочет обвенчаться с принцессой в Троицын день, — был ответ.

Присутствующие были крайне удивлены.

— Но ведь до Троицына дня осталось всего три месяца! — воскликнул Ярослав.

Епископ Роже, который вел переговоры о свадьбе, сослался на волю французского короля.

— Я понимаю его желание, — сказал Киевский князь. — Однако будет разумнее подождать хорошей погоды, тогда путешествие будет менее тяжким для моей дочери.

Дорогой отец! Как же ей сейчас хотелось обнять его!

Но посланцы короля проявили свою непреклонность.

— Король поклялся на святых мощах, что женится в Троицын день. Мы должны отправиться в путь через неделю, — сказал Готье из города Мо.

Как ни были поражены все соратники князя, они вынуждены были подчиниться.

* * *

Скромно одетая, в сопровождении молочной сестры Ирины и Филиппа, Анна захотела в последний раз посетить многочисленные торжища Подола, которые ломились от съестных припасов, пряностей, гончарных изделий, оружия, мехов и драгоценных украшений; она радовалась ловкости скоморохов и трюкачей, посмеялась над проделками ученых медведей. В каждой части были свои ряды. Мясной ряд имел тошнотворный запах, жужжал от обилия мух, тут всегда было полно городских собак, которых торговцы прогоняли ударами. Рыбный, со склизкой землей, ряд был владением кошек, обезумевших от морского смрада. Ряды, где торговали пряностями, а также благовониями, привезенными из далекого Багдада, и ладаном, которым кадили перед иконами, сообщали вкус праздника. Ряд, где продавали расшитые ткани, был местом встреч знатных воинов и богатых торговых людей, которых сопровождали жены или дочери, чьи пальцы скользили по блестящим шелкам, бархату, лентам любой ширины, прозрачным, отливающим всеми цветами радуги накидкам…

Анна купила Ирине накидку, подходящую по цвету к глазам девушки. Для Елены она взяла штуку бархата, напоминавшего по цвету масть любимого коня. Наконец, для Филиппа она выбрала у знаменитого подольского мастера кузнечных дел короткий и широкий клинок — копию очень известного арабского кинжала, который чрезвычайно трудно было достать. Анна приказала вдобавок высечь на клинке имя Филиппа.

— Когда ты опять встретишь девушку, на которую напал зубр, то можешь быть уверен, что победишь, — сказала она, протягивая подарок.

Филипп принял его, опустив голову и заметно покраснев.

— Я никогда больше не спасу девушку от зубра, — сказал он вполголоса, засовывая клинок за пояс.

* * *

— …О пресвятая Матерь Божья, попроси Иисуса дать мне силы покинуть мать и отца, братьев, нашу прекрасную землю и забыть Филиппа. Боже, сделай так, чтобы я стала верной и любящей супругой, достойной Ярослава и великого Владимира…

И снова ее мысли отвлеклись. Анна вновь представила себе, как посещает с отцом монастырь Святого Георгия, одну из многочисленных школ Киева, основанную ее отцом, Золотые ворота, над которыми возвышается церковь Благовещения, пещеры Лавры, выдолбленные в каменистых берегах Днепра, где предавались посту и молитвам монахи, храм, возвышавшийся над пещерами, и основание строящегося большого монастыря, который ее отец хотел сделать самым красивым и самым главным на Руси. Ярослав Мудрый (прозванный врагами «кривоногим» с тех пор, как на него, выпавшего из седла во время битвы, завалился верховой конь и сломал ему в нескольких местах ногу) сделал из своего города место встреч и торговли: Киев поражал чужеземцев богатством домов и храмов. Сами киевляне, хотя и жили большей частью на Подоле в примитивных, наполовину врытых в землю жилищах около княжеского дворца, гордились своим городом. Они были благодарны своему князю за то, что тот построил новые крепостные стены, которые могли защитить в случае набега.

Анна вздрогнула: чья-то рука легла на ее плечо. Около нее стоял монах Илларион, будущий епископ Киевский. Предавшись воспоминаниям, она не почувствовала на этот раз того особого запаха — смеси ладана, воска и плохо вымытого тела, — который обычно предшествовал появлению святого человека.

— Ты не молишься, дщерь моя.

Понимал ли он, как нелегко молиться, когда перед тобой все время возникают лица тех, кого скоро покинешь, те места, где выросла?

— Наберись мужества, дитя мое, я знаю, что ты чувствуешь. Но всякая дочь должна повиноваться родителям, а значит, должна обзавестись семьей. Однажды ей приходит время покинуть отца и мать и сделаться нужной и родной в семье мужа. Ты совершишь богоугодное дело, воспитывая детей в христианской вере, уважая служителей Бога, отдавая часть своих богатств Церкви и помогая бедным. Следуй примеру сестер, которые делают счастливыми своих мужей и своих подданных.

Как ей недоставало сестер!.. Елизаветы, старшей, вышедшей замуж за Геральда из Норвегии, в которого маленькая Анна некогда была влюблена. Рассказами о своих злоключениях во время странствий он держал в напряжении слушателей — Ярослава и его семью. Недоставало Анастасии, соединенной узами брака с Андреем из Венгрии, который крестил свой народ. Ее тети, Марии Доброгневы, жены польского короля Казимира, тоже недоставало. Увы, французские прелаты слишком уж торопились отвезти ее в свою страну!

Девушка молча заплакала, к большому неудовольствию монаха, видевшего только лишь одно значение этого брака: укреплять связи Руси со странами Европы. Девичьи слезы не могли помешать этому сближению стран, необходимому политике Ярослава.

— Твои слезы оскорбляют Бога и твоего отца, — сурово сказал монах. — Ты не поступаешь, как должно доброй христианке и послушной дочери.

Анна встала, вытерла щеки тыльной стороной ладони. Гневные слова готовы были сорваться с ее уст.

Монах жестом остановил ее.

— Подчинись, дитя мое, женщина обретает покой в повиновении Богу, отцу и супругу.

Какая досада, что она не родилась мальчишкой! Разве она не была так же учена, как и ее братья, за исключением Всеволода? Разве не была такой же хорошей наездницей? Разве уступала братьям на охоте, в плавании, в метании копья?..

— На колени, помолимся!..

* * *

На следующий день, обряженная в тяжелые византийские, украшенные каменьями, шитые золотом одежды, Анна, как в полусне, стояла в соборе Святой Софии на службе в честь ее отъезда и в честь ее предстоящего брака. Когда закончилось длинное богослужение, оглушенная песнопениями, надышавшаяся ладаном Анна медленно встала и в сопровождении епископов Роже и Готье направилась к алтарю, где находились священнослужители и члены семьи. Опустившись на колени перед епископом Киевским греком Теопемтом, потом перед монахом Илларионом и, наконец, перед отцом с матерью, она получила благословение. Слезы Ингигерды окропили ее лицо. Недавно вышедшая замуж сестра Анастасия напрасно старалась улыбнуться сквозь слезы, напрасно братья делали серьезные лица. Только невестки — Ода из Германии, жена Святослава, и Гертруда из Польши, жена Изяслава, — казалось, были довольны скорым замужеством Анны.

Сопровождаемая епископами, держась очень прямо в своем тяжелом одеянии, Анна покинула храм Святой Софии. Ее рыжеволосую головку украшала сейчас высокая византийская тиара. За княжной, позвякивая шпорами по плитам, следовали Госслен де Шони и около двух десятков его рыцарей. Следом шли Теопемт, Илларион, Ярослав, Ингигерда, князья, воины дружины. Две придворные дамы, присланные королем Генрихом для сопровождения будущей королевы, стояли в отдалении.

Несмотря на ледяной ветер, дувший по широкой площади, несмотря на безостановочный дождь со снегом, простой люд города Киева ждал Анну. Громкие приветственные крики окатили ее теплой волной. Глядя на тысячи румяных от мороза лиц, на протянутые к ней руки, охваченная любовью, едва от волнения держась на ногах, девушка остановилась, желая насладиться этой минутой радости и печали… Скрестив руки на груди, заливаясь слезами, Анна Ярославна молилась.

— Владыка небесный, защити русский народ и пошли ему благословенье!

Епископ подал знак, и толпа встала на колени. Теопемт широким жестом благословил всех.

Поскольку дождь усилился, оказалось невозможным вернуться во дворец пешком, как было задумано ранее, семья и гости Ярослава, ко всеобщему разочарованию, поехали на повозках и носилках.

Затем состоялась роскошная трапеза, которая продолжалась много часов. Анна не могла съесть ни кусочка. Однако не могла она здесь, как в Новгороде, покинуть трапезную, так как все неотрывно смотрели на нее. Горящий взгляд сидевшего вместе с дружиной Филиппа не покидал ее лица. Ценой больших усилий Анна улыбалась шуткам братьев, выходкам шутов и забавным трюкам медведей. Наконец принесли крепкие вина, появились плясуньи. Для женщин, епископов и монахов настало время уходить. Удалилась и княжна, в сопровождении придворных французских дам и своих девок. Это была ее последняя ночь в отцовском доме.

Глава пятая. Отъезд

Подали княжеский крытый возок, запряженный четверкой рыжей масти. Лошади были широкогрудые, коротконогие — подарок Ярослава дочери. Двое рабов раздвинули кожаные завесы. В нескольких шагах от возка Филипп держал за узду Молнию. При виде хозяйки лошадь заржала, затрясла гривой. Вырвавшись из родительских объятий, Анна подбежала к лошади и, несмотря на неудобную верхнюю одежду, подбитую соболями, вскочила на нее, помчалась галопом. По пути лошадь задела троих зевак, недостаточно быстро отскочивших с дороги. Филипп, назначенный Ярославом начальником отряда сопровождения (он должен был эскортировать княжну до Кракова), вскочил в седло и помчался за девушкой.

Начался ужасный переполох. Епископ из города Мо приказал Госслену де Шони и придворным дамам следовать за будущей королевой. Дамы с неудовольствием смотрели, как удаляются удобные возки.

В общей сумятице князь прощался с прелатами без предусмотренного церемониала. Ярославу и его сыновьям трудно было сохранить серьезность, наблюдая, как суетятся достойные священники. Наконец епископы решились сесть на коней и мелкой рысцой удалились, по пути благословляя опустившихся на колени. В конце концов обоз выстроился: возки, повозки с подарками для французского короля, со снедью и кормом для лошадей.

Когда последний всадник проехал через Золотые ворота, солнце в небе стояло уже высоко над куполами и крышами Киева.

Филипп нагнал Анну около городских укреплений. Бока Молнии были в крови. Сначала лошадь, удивленная непривычно злыми ударами шпор, только ускорила бег. Затем, обезумевшая от боли, понесла, а Анна ничего не предпринимала, чтобы ее укротить.

Догнав Анну, Филипп приладил ход своего коня к стремительному бегу ее лошади. Отпустив стремена, он встал на седло и одним махом очутился на лошади Анны. Он взял в руки поводья, но, не смотря на двойную тяжесть, Молния какое-то время еще продолжала бешеную скачку и лишь затем начала замедлять бег. Наконец лошадь остановилась, на ее губах выступила кровавая пена, пот струился по крупу. Анна и Филипп соскочили на землю. Запыхавшаяся княжна прижалась к животному, прикрыла рукой глаза лошади, попыталась унять биение своего сердца. Она не обращала внимания на судорожную дрожь скакуна. Филипп с гневом смотрел на Анну.

— Почему ты так поступила? Ты могла бы убиться!

Анна покачала головой. Она не хотела умирать, но желала убежать от страны, которая более ей уже не принадлежала.

Раз надо уезжать, то скорее и не оборачиваясь!

— Посмотри, до чего ты ее довела. Отойди, о ней срочно надо позаботиться!

Филипп грубо оттолкнул Анну.

— Почему ты меня толкаешь? О… Молния, прости меня!

— Сейчас не время хныкать, помоги лучше снять сбрую.

Молодые люди сняли седло и начали вытирать кровь, текшую по бокам и брюху лошади.

— Ну вот, дорогая, успокойся… Знаешь, я не хотела сделать тебе больно! Тебе холодно?

Анна сняла плащ и набросила его на спину лошади как раз в ту минуту, когда подъехали русичи и франки.

Несмотря на ветер и скачку, смуглое лицо Госслена де Шони было бледно, когда он соскочил с коня.

— Принцесса, вы меня испугали так, как я никогда не боялся во всей моей жизни, клянусь честью рыцаря и христианина!

Анна не поняла слов, но смутно догадалась о смысле сказанного. Улыбнувшись, она положила свою руку, запачканную кровью, на руку рыцаря, который, в свою очередь, поклонился ей, смутившись. Для приличия он осмотрел раны Молнии. Взгляд, брошенный на Анну, заставил ее покраснеть.

— Надеюсь, вы обращаетесь с людьми лучше, чем с лошадьми, — тихо сказал он.

Подъехала остальная часть отряда.

С помощью слуг епископы сошли с коней.

— Благодаря вам, принцесса, мы двигаемся быстрее, чем предполагалось, — сказал епископ Готье, приводя в порядок свою одежду.

— Наш король будет счастлив узнать, сколь поспешно вы старались прибыть во Францию, — добавил епископ Роже. — Что касается вас, рыцарь Филипп, мы благодарны вам, что вы спасли жизнь нашей будущей королеве.

Анне удалось сдержать досадливое движение. Появление же Елены, Ирины и придворных дам отвлекло общее внимание.

— Быстро дай шубу, я озябла.

Глядя на «свою девочку», дрожащую от холода, Елена забыла о плохом настроении, принялась тормошить прислужниц:

— Поторопитесь, ну-ка! Княжна заболеть может!

Она быстро укутала Анну в лисью шубу: серебряный блеск меха эффектно подчеркивал цвет лица и волос девушки.

Госслен де Шони, сопровождаемый Гербером, толмачом, склонившись перед Анной, спросил:

— Можно продолжать путь, госпожа?

— Как моя лошадь?

— Более или менее в порядке. Ваш рыцарь заботится о ней. Через несколько дней все заживет. Ну, так мы отправляемся?

Анна согласно кивнула и направилась к своему возку. Движением руки она отослала придворных дам, собиравшихся сесть подле нее.

— Елена, поезжай с ними, я хочу остаться одна, буду спать.

Кормилица устроила ее на подушках, накрыла мехами, опустила кожаные завесы и закрепила их. Теплый воздух и покачивание повозки быстро усыпили Анну. Ни разу ее взор не обратился в сторону Киева

Глава шестая. Путешествие

За те десять дней, что длился переезд до Владимира, где княжил Всеволод. Анна покидала возок только для того, чтобы справить за полотнищами, которые держали прислужницы, нужду. Во время ночных остановок она совершала небольшие прогулки вокруг лагеря в сопровождении Елены и Ирины и навещала Молнию, чьи раны понемногу заживали. Лошадь дрожала от удовольствия, когда рука хозяйки прикасалась к ее холке. Филипп каждое утро приходил справиться о княжне, но та упорно отказывалась видеть его.

Обоз прибыл во Владимир в воскресенье. Двоюродный брат Игорь, представлявший Всеволода, с почестями принял княжну, прелатов и свиту.

Несмотря на желание князя удержать двоюродную сестру подле себя хоть на несколько дней, путешественники на следующий день продолжили свой путь.

* * *

Хорошая погода и морозец как будто подстегивали животных, а если нужно было, то в дело пускались кнуты болгарских проводников. Никогда еще мулы и лошади не преодолевали такие большие расстояния каждый день. Обоз шел по очень неровной местности. Двигались с осторожностью, боясь обвалов и разбойников, вырывших пещеры над дорогой, по которой двигались караваны. Защищенные от ветра и дождя, пещеры эти были очень хорошими наблюдательными постами, удобными для засады. Госслен де Шони удвоил число дозорных и стражников. Благодаря неусыпной бдительности франкских воинов обоз беспрепятственно добрался до вершины перевала, где монахами был устроен постоялый двор. Промерзшие путешественники с благодарностью поели поданных им щей из квашеной капусты.

На следующий день начался спуск, оказавшийся очень опасным: обвалы перекрывали дорогу, почва уходила из-под ног. Один из мулов и его погонщик исчезли в пропасти, причем не удалось ничего сделать для их спасения. Долго еще доносились снизу крики несчастного. Перед лицом стольких опасностей Госслен де Шони принял решение остановить отряд. Анна приподняла полог своего возка.

— Что случилось?

— Принцесса, мы не можем больше так двигаться. Возок каждую минуту может опрокинуться. Лучше продолжать путь пешком или у кого-нибудь на закорках.

— На закорках?! — воскликнул Роже де Шалон, тяжело выступив вперед в своей длинной, неудобной шубе, подбитой лисьим мехом. — Об этом не может быть и речи! Наша королева не может путешествовать, сидя на закорках, это неприлично девушке и несовместимо с ее достоинством.

— Сеньор епископ, бывают случаи, когда следует забыть о благопристойности. Я уверен, что наш король предпочел бы это решение любому другому, лишь бы не подвергать опасности жизнь принцессы…

— Я не вижу здесь никого, кто был бы достоин…

— Я могу это взять на себя! — раздался голос.

Все повернули голову.

— Отец княжны, он же мой господин Ярослав, поручил мне охранять княжну до королевства Польского, — сказал Филипп. Затем, встав на колено перед Анной, он добавил: — Анна Ярославна, согласны ли вы, чтобы я заменил Молнию?

Легкий румянец, окрасивший щеки княжны, не ускользнул от Госслена. Когда толмач перевел, он подумал и лишь скрепя сердце согласился.

Несмотря на трудности дороги, Филипп шел твердым шагом, не ощущая драгоценной ноши, опьяненный радостью, что может чувствовать Анну. Девушка, счастливая, что вновь обрела привычную теплоту, положила голову на крепкий затылок молодого человека. Она позабыла обо всем на свете, наслаждаясь нежданным удовольствием. Следом, уцепившись за шею широкоплечего монаха и не спуская с них глаз, двигался бдительный Готье из Мо.

* * *

Наконец прибыли в Краков, где знатные воины из отцовской дружины должны были покинуть Анну. Ей предстояло продолжить путь под охраной королевских рыцарей и ее дяди Судислава, князя Псковского, которого Ярослав продержал многие годы пленником за то, что тот восстал против его власти, и освободил лишь недавно с тем расчетом, чтобы Судислав представил его, Ярослава, на церемонии бракосочетания дочери. Судислава сопровождали двадцать воинов, составлявших его почетную свиту и призванных следить за ним, а также посадник Остомир из Чернигова, наместник Великого князя в Киеве. Богатый пир в последний раз свел вместе россов и франков.

Король Казимир и королева Мария Доброгнева приняли племянницу с пышностью, неведомой при польском дворе (где король предпочитал долгие споры на религиозные темы обильным застольям). Они, по сути, принимали не племянницу, а королеву Франции, той самой Франции, что некогда приютила Казимира и его мать. Завязывая с будущей королевой добрые отношения, Казимир надеялся на укрепление связей двух стран, что позволило бы и впредь удерживать на расстоянии германского правителя.

* * *

Во время празднеств Анне с трудом удалось найти несколько минут, чтобы проститься с Филиппом. Молочная сестра помогла ей ускользнуть из-под бдительного присмотра Госслена, который со времени отъезда из Киева внимательно следил за ней.

Молодые люди встретились в маленькой церкви, одиноко стоявшей на берегу Вислы. Друзья Филиппа сторожили вход. Может, от колебания язычков огня в светильниках Анне показалось, что лицо юноши изменилось. Он выглядел теперь осунувшимся, более жестким. Когда Филипп притянул ее к себе, она не сопротивлялась.

— Я не должна была приходить… Сердце у меня разрывается при мысли, что я тебя больше не увижу!..

— Анна, позволь мне следовать за тобой! Я сбрею усы и волосы… Ты скажешь, что я один из твоих прислужников.

— Ты сам знаешь, что это невозможно. Никогда господин де Шони и епископы не согласятся на это. Они прекрасно видят, как ты на меня смотришь, им известна и моя привязанность к тебе.

Филипп стремительно сжал ее в своих объятиях, Анна вскрикнула:

— Нет!

Произнося это слово, она в то же время прижалась к нему, шепнув:

— Векша…

Как белка ее детских игр, он должен был исчезнуть, ускользнуть, оставить ее.

— Векша, милый векша, поцелуй меня…

Вероятно, за первым поцелуем последовали бы другие, но тут в церковь вбежала Ирина.

— Надо уходить, сюда идут монахи.

— Филипп, вот перстень, пусть он напоминает тебе обо мне. Не печалься слишком, Векша, я тебя никогда не забуду.

— Быстро, княжна, быстро!

Ирина вырвала Анну из рук Филиппа и повлекла ее за собой по скользкому берегу. Это было сделано как нельзя более вовремя: иноки, среди которых был и пришедший послушать вечернее богослужение епископ Готье, уже входили в церковь. Готье узнал Филиппа. Он осмотрелся и при дрожащем свете лампад увидел еще трех сотоварищей молодого боярина.

— Что ты здесь делаешь, сын мой? — спросил он по-гречески. — Почему ты плачешь?

Гневным движением Филипп утер слезы.

— Разве запрещено молиться?

— Ни в коем случае, сын мой. Молитвы приносят утешение. Надеюсь, ты нашел утешение в этом святом месте.

Встретив отчаянный взгляд молодого человека, пастырь испытал чувство жалости.

— Ступай-ка ты с миром, я помолюсь за тебя.

От участливых слов прелата Филипп пал духом и вышел, не попрощавшись.

Готье из города Мо задумчиво смотрел ему вслед.

* * *

Анна вернулась, тяжело дыша, в свои покои, где застала ожидавшую ее тетку Марию Доброгневу. Лицо той было мрачно.

— Король, мой супруг, дважды посылал за тобою, но никто не знал, где ты. Чтобы избежать пересудов, я сама пришла. Ты можешь сказать, где была?

— О Мария, не брани! Вспомни, как ты утешала в детстве, если отец наказывал меня.

Анна бросилась в объятия королевы, почти ровесницы, — но тетка оттолкнула ее.

— Анна Ярославна, ты не имеешь права вести себя подобным образом! Как и я, ты теперь королева, и для тебя превыше всего должны быть слава твоего королевства, честь твоего мужа и воспитание твоих детей. Только об этом ты должна думать. Забудь отца и мать, братьев и сестер, друзей, свою страну…

— Никогда!

Сила, с которой было произнесено это слово, заставила вздрогнуть супругу Казимира.

— Никогда, слышишь ты, никогда я не забуду свою родину.

Мария вздохнула с облегчением: не преступная любовь, а тоска по родной земле! Именно в этом и была причина странного поведения Анны.

Мария Доброгнева пылко обняла племянницу.

— Не плачь, голубка моя, я ведь тоже часто грущу о родимой земле, но мой долг и мое счастье — здесь. Супруг, который хорошо знает короля Генриха, говорит, что тот — человек утонченный, любит красивые наряды, украшения, танцы и охоту. Ведь то же самое и ты любишь.

Анна улыбнулась сквозь слезы.

— Но он гораздо старше меня.

— Немолодые мужчины бывают лучшими супругами; они больше стараются, чаще доставляют удовольствие женам.

— Может быть.

Это было сказано так печально, что у Марии вновь возникли подозрения.

— Часом, не остался ли какой дружок в родимой сторонушке?

Краска, залившая лицо Анны, была красноречивым ответом.

— Несчастная, ты хочешь погубить себя!

— Это не то, что ты думаешь. Да, я люблю Филиппа, но лишь как брата, а не как возлюбленного. Мой отец знает об этом. Иначе он никогда не послал бы Филиппа сопровождать меня.

— Мой брат Ярослав, может быть, и знал истинные твои чувства, но он напрасно не вызнал чувств Филиппа. Всем известно, что Филипп тебя любит, и епископам известно это.

— Ну, а что я могу поделать?!

В первый раз с начала их разговора лицо королевы разгладилось и улыбка осветила ее строгий лик.

— Ну, лучше не нужно рассказывать… Не забудь, что я женщина и у меня вздыхатели были раньше, чем у тебя. Ничего, а вот завтра охрана уедет и с ними уедет красавчик Филипп.

Анна отвернулась, провела пальцами по губам, хранившим еще поцелуй ее друга. Мария Доброгнева хлопнула в ладоши. Тотчас появилась прислужница.

— Принеси воды княжне.

Вскоре девушка вернулась, неся серебряный таз, наполненный водой с благовониями.

— Освежись, Анна.

И королева сама привела в порядок длинные золотистые волосы Анны, складки на ее платье.

— Пойдем, а то мой супруг может рассердиться.

* * *

И пяти дней не прошло с момента прибытия в Краков, а путешественники снова двинулись в путь. Анна с Филиппом так больше и не увиделась.

Глава седьмая. Встреча

Путь до Праги был ужасным: снег, дождь, грязь, опрокинутые повозки, застрявшие в грязи возки, нападения волков и разбойников, больные воины, еле державшиеся на лошадях; женщины и пастыри стучали зубами от холода, несмотря на укутывавшие их меха…

Измученная стенаниями придворных дам и стонами Елены и Ирины, метавшихся в жару от лихорадки, Анна все же старалась не обращать внимания на непогоду. Она ехала верхом рядом с Госсленом де Шони, к которому чувствовала расположение, несмотря на его ворчливость и подозрительность. Госслен восхищался выносливостью девушки, что весьма забавляло Анну, которая нарочно преувеличивала свое безразличие к проявлениям стихии. Она никогда, однако, не отказывалась пригубить напиток, состоящий из смеси вина, пряностей и меда (куда также опускался раскаленный меч). Чудодейственное это снадобье позволяло отряду выдерживать пронизывающий холод. Шони узнал состав этого питья от одного монаха-вора: монах, ревниво оберегавший секрет, выдал его в обмен на сохранение жизни. Первая чаша чудесной жидкости согревала все тело, с головы до ног; вторая вызывала приступ веселья, ну а третья… несмотря на горячие просьбы, Анне так и не удалось отведать эту третью чашу.

Отряд с трудом продвигался вперед по зловещим и унылым местам (населенным, как говорила, крестясь, Елена, только лишь духами и злыми русалками). Кормилица уверяла, будто здесь бродит Святополк, убивший детей Владимира Великого — Бориса и Глеба. Святополк якобы сошел с ума от мучений, ниспосланных в наказание за ужасное злодеяние. Его проклятая душа кружилась над обозом, вызывал бури. Чтобы успокоить духов, епископ Готье читал молитвы, отгонявшие дьяволов и возвращавшие проклятых в ад.

* * *

В Праге воды Вислы уже вовсю поднялись и несли огромные льдины. Бретислав I по настоятельной просьбе папы Леона IX гостил у императора Генриха III. Французские прелаты высказали свое неудовольствие пражскому епископу. Осаждаемый со всех сторон просьбами о помощи, епископ не проявил должного уважения к своим собратьям. равно как и к невесте французского короля, передав их всех заботам священников более низкого ранга.

Через два дня, несмотря на болезни и непогоду, отряд двинулся дальше.

* * *

Переход до Нюрнберга прошел без приключений. Герцог Баварский выслал навстречу будущей французской королеве большое представительство во главе с епископом Нюрнберга. Он также передал дочери Ярослава извинения герцога, находившегося сейчас при императорском дворе, и выразил сожаление по поводу того, что принцессу не могут принять в городе. Анну, ее служанок и мамок отвели в герцогские покои. Девушка с удовольствием выкупалась в душистой воде: было так приятно вновь вымыться и надеть на себя свежее белье.

Анна вспомнила, что мать ее Ингигерда очень почитала святого Себальда, особо любимого германцами, которые считали его одним из своих первых апостолов. Говорили, будто на его могиле творятся чудеса. Анна захотела отправиться туда, чтобы помолиться, в сопровождении Елены, двух оруженосцев и проводника. Хотя Госслен де Шони и возражал, но пришлось ему подчиниться девушке. Впрочем, церковь, где покоился святой, была недалеко от собора. Анна села на Молнию, и маленький отряд медленно двинулся в путь.

Стояла хорошая, хотя и холодная погода. Вслед за проводником проехали через городские ворота, пустили лошадей рысью, а потом поскакали галопом по небольшой равнине. И наконец оказались в лесу, где верхушки деревьев закрывали небо. Елена удивленно спросила у проводника, не сбились ли они с пути? Ведь ей говорили, что погребение находится в самом городе. Проводник отрицательно покачал головой. Увидев, что ни ее хозяйка, ни оруженосцы не проявляют беспокойства, Елена пожала плечами, решив, что она, вероятно, ошиблась.

Упоенная быстрой ездой Анна оторвалась от спутников, не обращая внимания на их крики, быстро ускакала вперед. Чуть погодя девушка задержала бег лошади, наслаждаясь одиночеством и тишиной. Вдруг Молния насторожилась, задрожала всем телом. Шум копыт наполнил лес. и вот мимо княжны промчалось стадо оленей, голов двадцать. Впереди бежал великолепный самец. Анна инстинктивно бросилась за стадом. Пригнувшись к холке Молнии, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, княжна вновь превратилась в прежнюю киевскую охотницу. Поглощенная скачкой, она не сразу заметила, что некий всадник нагнал ее. Анна увидела его, только когда он обогнал ее. Удивленная и разгневанная, она пришпорила лошадь, рванулась вперед и нагнала невежу. Некоторое время всадники скакали рядом, вскоре они настигли стадо. Анна прокричала что-то в ухо Молнии, и та одним мощным прыжком одолела широкий ров. оставив соперника на месте. Одна из веток сорвала вышитую повязку и хлестнула по лицу всадника; выбитый из седла, он с размаху упал на камни, устилавшие край оврага. Анна врезалась в стадо, рассыпавшееся в стороны. Только совсем маленький олененок остался стоять на месте. Ноги его дрожали, а в глазах стояли слезы. Остановившись перед детенышем, разгоряченная Молния била копытом и тяжело дышала. Анна соскочила на землю, стала на колени.

— Иди сюда, малыш, иди, не бойся! — сказала она нежным голосом.

Олененок не шевельнулся, когда Анна взяла его на руки.

Его сердце сильно билось, он весь дрожал. Анна завернула его в свой плащ и стала что-то тихо говорить ему.

Промерзшая земля вдруг затрещала под тяжелыми шагами. Перед Анной возник всадник. Все лицо его было покрыто землей и кровью. Анна смотрела на него без любопытства. Они долго так разглядывали друг друга: он, кипя от злости, поскольку проиграл скачку и упал в присутствии женщины, которая сейчас ласкала животное. Она оставалась с неприкрытой головой, что было уместно только в присутствии мужа. Анна же спрашивала себя, чего ждет этот человек и когда же вновь отправится своей дорогой. Заговорил странник с ней хриплым голосом, произнося непонятные слова. Тут как раз неподалеку раздался клич оленя, олененок вздрогнул и издал слабый крик.

— Твоя мать зовет, иди!

Поцеловав животное, Анна отпустила его. Олененок убежал в чащу. Только лишь тогда поднялась она и подошла к незнакомцу. Он казался серьезно раненым. Девушка пальцами прикоснулась к распухшему, исказившемуся от боли лицу. Она огляделась вокруг себя. У подножия одного из деревьев она нашла кусочек мха, взяла его и смочила водой из маленького источника, что выбивался из-под камней. Анна жестом показала всаднику, чтобы тот сел, после чего, сняв шлем, осторожными движениями начала отмывать лицо. Очищенные от земли и крови, раны оказались неопасными, кроме одной, от глаза к уху. Смущенная Анна смотрела на сочившуюся кровь.

— Ложитесь-ка, — сказала она.

Очень удивленный, мужчина повиновался. Это был крепкий, широкоплечий человек высокого роста, молодой, но с суровыми и резкими чертами лица, богато одетый. Он не носил бороды, а волосы были коротко подстрижены. Сейчас он смотрел, как девушка с растрепанными волосами ищет что-то в сумке, притороченной к седлу. Вот она извлекла оттуда склянку, открыла пробку и понюхала. По ее удовлетворенному виду он понял, что она нашла искомое.

Налив несколько капель на кусочек мха, девушка приложила мох к ране. Сквозь полуприкрытые веки мужчина рассматривал склонившуюся девушку, чьи так приятно пахнувшие волосы касались его груди. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых он знал; она была выше ростом, крупнее. Ее взгляд казался более смелым, движения более уверенными, волосы гуще. Но, главное, она была очень красива! Он сделал движение, чтобы привлечь ее к себе, но вдруг в свободной руке девушки неизвестно как оказался короткий кинжал.

Внезапно поляна огласилась ржаньем лошадей. Выехали Елена, оруженосцы и проводник. Несмотря на свою полноту, кормилица ловко соскочила с коня.

— Дитя мое, дитя мое! С тобой все в порядке? Ох, как ты меня напугала!

— Не бранись, Елена, я скакала наперегонки с этим рыцарем; я его обогнала, он упал — и вот я лечу его раны.

— Я и сама вижу, что ты делаешь. Он что, сильно ранен? Анна приподняла примочку.

— Кровь больше не идет… Господин, — обратилась Елена к раненому, — вам повезло, что вы встретили мою госпожу. Она так хорошо врачует, что бедняки в моем краю прозвали ее Морой.

— Морой? — прошептал раненый и потерял сознание.

Елена бросилась к нему.

— Он потерял много крови. Нужно найти кого-нибудь из его людей.

Почти в ту же минуту многочисленный отряд выскочил на поляну. Человек в платье священника первым склонился над раненым.

— Что случилось с герцогом?

— Кажется, он упал с лошади, — сказал один из оруженосцев.

— Если вы французы, то что делаете в этих местах?

— А вы, сеньор аббат, что делаете здесь вы?

— Наглец, сопляк, знаешь ли ты, с кем разговариваешь?!

— Нет, но, вероятно, со знатными особами. Меня зовут Арно де Лаон, а вот мой брат, Виктор де Дампьер. Мы принадлежим к свите сеньоров епископов из Шалона и Мо, гостей Нюрнбергского архиепископа. Но… куда она еще направляется? Госпожа, подождите нас…

Оруженосцы вскочили на коней и бросились вслед княжне, раздраженной этими разговорами.

— Прощайте, сеньор аббат! — только и успел крикнуть Арно, прежде чем исчезнуть в лесу.

Человек в одеянии священника пожал плечами и повернулся к раненому, который только что открыл глаза.

— Мора!

— Что вы говорите, ваше высочество?

Где та девушка, которая врачевала?

— Уехала. Ее сопровождали французские оруженосцы.

Мне нужно ее найти!

— Это невозможно, ваше высочество, мы должны не мешкая вернуться к императору. Ведь только он может склонить папу на вашу сторону.

Гот, кого монах именовал «ваше высочество», тяжело поднялся.

Аббат, вы правы. Но только я с удовольствием отдал бы один из своих городов, лишь бы узнать, кто эта девушка.

— Наверно, одна из женщин свиты этой русской принцессы, за которой выслал посольство король Генрих.

Герцог громко рассмеялся.

— С таким мужем бедняжка может не опасаться за свою девственность. Но если она так же прекрасна, как моя охотница, признаюсь, я готов ему помочь в обмен на ранее оказанные услуги!

— Ваше высочество, вы прибыли сюда в надежде получить согласие на брак с принцессой Матильдой, не думайте о другой женщине…

Герцог и монах сели на коней, которых держали оруженосцы.

— Аббат, вы, как всегда, правы, забудем ту женщину, называющую себя Морой.

— Морой?

— Так назвала ее сопровождавшая дама.

— Мора… Мора… чародейка!

— Что вы говорите? Я ничего не понимаю…

— Я, кажется, помню, что Мора — это имя одной феи из славянских преданий. Она без конца заплетает свои косы, для того чтобы соблазнить тех, кто к ней приближается.

— Чародейка Мора… Это имя ей подходит: запах ее длинных волос околдовал меня, Ийа!!!

Шпоры и клич возымели должное воздействие: конь от гнева и боли заржал, кинулся в лес.

* * *

Анна и ее спутники вскоре добрались до скромной деревянной часовни, где старый монах торговал мощами святого Себальда.

— Здесь могила святого? — спросила Елена у проводника.

— Нет, эта часовня была построена на месте его хижины, его могила в городе. Я думал, что принцесса хотела помолиться именно здесь.

Елена едва сдержалась, чтобы не ударить несчастного проводника, тотчас же упавшего на колени. Только сейчас он понял, какую именно ошибку совершил.

— Умоляю вас, не говорите ничего сеньору архиепископу, иначе он прикажет выколоть мне глаза!

— Ты это вполне заслужил, — проворчала Елена. — Тебе очень повезло, что с княжной ничего не случилось; иначе я сама вырвала бы тебе и глаза, и язык, и сердце!

А в это время Анна, войдя в церковь, уже молилась.

Глава восьмая. Конец путешествия

Они въехали в леса Германии, густые и такие темные, что казалось, будто продвигаешься в бесконечном мраке.

В Ульме, как и в Праге, Дунай был забит льдинами. Около Тюбингена вновь напали разбойники, однако атака была отбита благодаря храбрости охранников, которые убили с десяток бедняг, вооруженных тяжелыми дубинами и хорошими мечами. У французов был только один раненый. Самым же доблестным в схватке оказался некий человек с изуродованным лицом, нанятый по пути. Госслен обратил внимание на его ярость в бою и похвалил. Человек что-то невнятно проворчал и удалился, вытирал кинжал о свою разодранную одежду.

Дни, ставшие длиннее, казались бесконечными. Со времени отъезда из Нюрнберга дождь так и не прекращался. Лошади падали, возки и повозки увязали в грязи, от костров шло больше дыма, чем тепла. Ничто уже не развлекало Анну: ни рассказы кормилицы, ни болтовня Ирины, ни песни придворных дам, ни музыка пажей, ни занятия французским языком с Готье, ни даже маленькие животные, раздобытые Госсленом.

Госслен часто бранил проводников, обвиняя их в том, что они, дескать, ехали вовсе не по той же дороге, по которой двигались туда. Болгары пожимали плечами и продолжали двигаться размеренным шагом; они ехали на невысоких желтых лошадках, чья выносливость удивляла французских всадников. Наконец путники оказались перед широкой рекой, которую пришлось переплывать на плотах. На другом берегу воздух показался мягче, солнце ярче и весна — более ранней. Анна отбросила меховое покрывало и побежала рвать небольшие, сильно пахнущие цветы, названия которых она пока не знала.

— Это фиалки, — сказал ей епископ Роже.

— Фи-ал-ки, — смешно произнесла девушка по-французски.

После отъезда из Праги княжна просила прелатов и придворных дам обучить ее французскому языку. Ученицей она оказалась очень способной.

Меньше чем за месяц девушка освоила язык уже настолько, что могла обмениваться несколькими словами со своими дамами и Госсленом де Шони. Анна окончательно покорила его. Он оказался первым из череды рыцарей, готовых душой и телом служить той, которую назовут «наша королева из далекой страны».

Расстроенная отъездом Филиппа и бояр, Анна пыталась заглушить тоску долгими поездками верхом в сопровождении своей охраны. Епископы сначала смотрели на это с беспокойством, но вскоре сменили отношение на благожелательное. Только Елена, опасавшаяся за здоровье своей питомицы, оставалась хмурой. На остановках Анна брала гусли и пела песни, вызывавшие в душах слушателей сильную грусть. Елена и Ирина подпевали.

Однажды вечером, когда все были грустны больше обычного, Госслен де Шони сказал:

— Ваша страна — это страна нытиков.

Дочь Ярослава не поняла смысла сказанного и попросила толмача перевести. Поняв, она сердито посмотрела на Госслена и сказала Елене несколько слов по-русски, затем хлопнула в ладоши. Елена и Ирина встали со своих мест, воины русской охраны подошли кто с сопелкой, кто с гуслями и цимбалами и по знаку княжны заиграли завлекающую, несколько странную музыку. Затем все стали приплясывать. Анна присоединилась к ним: пела, плясала, смеялась, изрядно изумив французов, никогда не слыхавших подобного.

Даже епископ Готье, считавший себя знатоком литературы (его даже называли «всеведущим») и державший в своем городе Мо певчих и музыкантов, качал головой, пораженный музыкой и непринужденностью дочери князя. Епископ Роже сказал себе, что с таким темпераментом будущая королева обязательно покорит короля Генриха и непременно даст наследника французскому трону.

— Вы видите, господин Госслен, мы вовсе не нытики, как вы сказали! У нас очень даже умеют смеяться, — сказала ему Анна. Щеки ее покраснели, она слегка запыхалась.

Не успел Госслен и слова произнести в ответ, как Анна унеслась в свой возок.

В последующие дни княжна старалась чередовать грустные песни и веселые, повергая тем в удивление французов.

* * *

Герцог Верхней Лотарингии Жерар Эльзасский в присутствии епископов городов Метца. Туля и Вердена принял невесту французского короля.

Он приветствовал ее от имени своего сюзерена, германского императора.

После двух дней празднеств путешественники покинули город Туль, очарованные оказанным гостеприимством.

— Принцесса, а вот уже и Франция!

Итак, это была новая родина? Не реагируя на ворчание прелатов, Анна поскакала рядом с Госсленом, без конца расспрашивая его об увиденном.

— Почему эти люди так бедно одеты? Почем) они такие истощенные?.. Здесь много школ? Чем люди здесь питаются? Я вижу только лес, вы что. не выращиваете хлеб?

Госслену де Шони было трудно отвечать. Он никогда не замечал худобы крестьян. Действительно, когда-то были неурожайные и голодные годы, но с тех пор все давно пришло в порядок. Что же касается школ, то в них ходили только дети знатных родителей.

— На Руси все не так. Мой отец считает важным, чтобы дети простолюдинов также учились.

Приближались к Реймсу, месту встречи Генриха и Анны. Посланцы Генриха ссылались на нетерпение короля, желавшего, чтобы бракосочетание и коронация состоялись в один день. Роже из Шалона придерживался того же мнения, в отличие от Готье из Мо.

— Нужно, чтобы бракосочетание состоялось как можно скорее, — говорил Роже.

— Было бы разумнее подождать несколько дней, чтобы дать принцессе отдохнуть, — возражал Готье.

Госслен рассудил их:

— Вы забыли клятву короля?

Прелаты покорились и выразили готовность передать в руки своего господина девушку, за которой ездили так далеко и испытали столько трудностей и столько страха. Они рассчитывали получить доброе вознаграждение для своих епархий.

Анну и ее женщин отвели в монастырь за пределами Реймса, где настоятельницей была родственница короля Генриха.

— Августейшая сестра, добро пожаловать в дом нашего Господа Иисуса Христа, — сказала настоятельница. — Вы останетесь здесь до завтра, то есть до дня, когда Святой Дух снизошел на апостолов. Король, мой августейший брат, сам приедет за вами.

— Благодарю вас.

— Надеюсь, ваше короткое пребывание здесь окажется приятным. Я приказала приготовить баню. Служанки уже ожидают вас там.

Вымытая, растертая, умащенная благовониями, причесанная, укутанная в теплый халат на беличьем меху, Анна провела канун свадьбы, слушая русские предания и колыбельные своего детства.

И только утром она вспомнила, что надо бы помолиться.

Глава девятая. Бракосочетание, коронация 15 мая 1051 года, в Духов день

Король пришел вскоре после заутрени. Несмотря на оказавшуюся бессонной ночь, лицо девушки сияло под парчовой шапочкой свежестью и красотой. Анна согласилась для первой встречи надеть лишь то платье, которое привезла из Новгорода.

— Дело ведь не в покрое платья, а в том, что именно в этом я особенно хороша, — сказала она епископу.

Таким образом, король Франции впервые увидел принцессу, наряженную как византийская императрица. В тяжелом, расшитом драгоценными каменьями одеянии она была очень красивой. Анна преклонила колено и поцеловала руку своему будущему супругу. Король поднял ее и сказал:

— Добро пожаловать в ваше королевство, принцесса Анна.

— Благодарю вас, господин.

«Так вот каков был супруг, которому отец отдал ее…» Во время бесконечного путешествия Анна по-разному представляла его себе: высоким, толстым, маленького роста, худым, старым, безобразным, красивым, но всегда наделенным мужской уверенностью, как ее братья. Но оказалось, что король Франции был не высок, не мал ростом, не полон, не худ, не красив и не уродлив; не был он молод, не был и стар. Его писклявый голос удивлял, так же, как вялость движений и невыразительность рта со слишком красными губами. На этом ничем не примечательном лице с рыжеватой бородкой с проседью блестели маленькие черные пронзительные глаза. На длинных волосах покоилась золотая корона с вделанными в нее грубо ограненными драгоценными камнями. Ленты, украшавшие низ его одеяния и рукавов, были вытканы из золотых нитей и белого шелка; пурпурный плащ, придерживаемый застежкой с изображением льва, резко выделялся на зеленой одежде. Шелковая обувь с чередующимися красными и зелеными полосами облегала красивой формы ногу. Анна вздохнула, подумав о Филиппе.

Слуги внесли подарки королю Франции от Киевского князя. Среди них были великолепный гиацинт и очень богато украшенный молитвенник.

Прежде чем направиться в Реймс, Анна и Генрих присутствовали на мессе в монастырской церкви, строительство которой недавно закончилось благодаря щедрости короля. Под богато расписанными сводами раздавалось чистое пение монахинь. Когда служба закончилась, королевская чета, окруженная монастырской братией, направилась к носилкам, покрытым богатыми тканями, запряженным белыми волами, у которых к рогам были привязаны красные и белые ленты. Генрих помог Анне устроиться на носилках.

Медленным шагом процессия двинулась под приветственные крики толпы; люди собрались еще с вечера, чтобы увидеть будущую королеву, полюбоваться вереницей повозок с сидящими в них знатными дамами, которые соперничали друг с другом изысканностью и красотой, поглазеть на епископов в длинных расшитых накидках. Король ехал во главе рыцарей на богато убранной парадной лошади, за которой оруженосец вел боевого коня. Народ криком выражал радость при виде этого зрелища. В окружении своих воинов в кожаных остроконечных головных уборах, в ярких одеждах, с охваченными ремнями ногами и мечами на боку, державших в левой руке круглый щит с геометрическим рисунком, а в правой — короткое копье, ехали самые известные графы Франции: Ангерран, граф Понтьё и его сын Гуго; Готье III, граф Вексина; Жоффруа Мартель, граф Анжуйский; Тебальд III, граф Шартра; Галеран, граф Мёлана; Ричард III, граф Сенса. Проезжая, ни один из них не взглянул на толпившийся народ. Особенно привлекал внимание граф Валуа из Амьена, Рауль де Крепи, благодаря своему росту возвышавшийся над процессией. При его появлении крики почти замолкли, некоторые в толпе даже перекрестились. Одетый во все черное, Рауль де Крепи ехал на коне черной масти, в окружении охраны в шлемах и темных кожаных кольчугах, надетых поверх красных одежд. Ноги охранников прикрывали железные латы, а в руках они держали щиты с изображением дракона, изрыгавшего пламя. От этого отряда исходила грубая и злая сила. При виде епископов Готье из Мо, Роже из Шалона и Беруда из Суассона все присутствующие пали на колени, прося благословения. Золото украшений, сталь оружия и шлемов, зелень лугов и даже укрепления Реймса — все это сверкало под лучами солнца. Показался город, разукрашенный в честь так долго ожидаемой новобрачной.

Процессия проследовала в триумфальную арку; на всем пути воины в полном вооружении приветствовали процессию. Жители города святого Реми громко славили шествие Анна с любопытством смотрела на своих будущих подданных, толпившихся на ее пути. Они совсем не отличались от киевлян, хотя их одежда была менее яркой; мужчины казались ниже ростом, чем киевляне, зато женщины тут были более красивыми. Из узких окон деревянных домов свешивались полотнища, куски цветной ткани с приколотыми к ним цветами, ярко-зелеными молодыми ветками или с вышитыми изображениями гербов города или цехов. Не обращая внимания на охрану, дети в лохмотьях бежали вдоль процессии с протянутой рукой. Анна сделала знак Госслену де Шони, ехавшему рядом с ее носилками. Он приблизился, выразив удивление.

— Мессир, мы можем подать милостыню этим бедным детям?

— Это будет сделано, госпожа, но после церемонии. Все бедняки города званы на угощение, приготовленное по приказу короля в честь вашего бракосочетания.

Княжна поблагодарила его улыбкой.

Толпа становилась все гуще, колокольный звон все более оглушал. Анна почувствовала запах жареного мяса и пожалела, что отказалась от миски супа, предложенного настоятельницей монастыря после мессы.

Наконец носилки остановились на площади, где возвышалась недавно выстроенная церковь. На паперти стоял архиепископ Реймский Ги де Шатильон, окруженный многочисленными епископами, в полном облачении, с митрой на голове, держа посох, символ власти и кротости.

Генрих подошел, чтобы помочь Анне спуститься с носилок. Придворные дамы закрепили у нее на плечах тяжелую ярко-красную королевскую мантию. Елена расправила складки. Обе женщины обменялись растерянным взглядом, подавляя желание броситься друг другу в объятия. С сообщнической улыбкой Анна сказала по-русски:

— Я есть хочу.

Потом, отвернувшись, она подала твердую руку королю, который, казалось, совсем утонул в складках мантии. По земле, усыпанной листьями, чета направилась к собору. Подойдя к коврам, устилавшим ступени, Генрих и Анна встали на колени. Архиепископ благословил их и протянул им руку в перчатке, украшенную перстнем; Анна и Генрих почтительно ее поцеловали. Каноник поднес им Святое Евангелие, к которому они также приложились. Затем, поднявшись с колен, король и княжна вошли в собор следом за Ги де Шатильоном.

Раздалось пение. За королевской четой следовал Лиеберт из Камбрэ, которого епископ Реймский должен был посвятить в епископы; далее шли другие прелаты и прочее духовенство. Несмотря на множество зажженных свечей, Анне показалось, что в храме темно. Ничто здесь не напоминало великолепия Святой Софии. Лик Святой Девы над алтарем выглядел суровым и не имел ничего общего с гордой нежностью Девы из киевского собора. Здесь было мало золота, ценных украшений, лишь ярко раскрашенные примитивные фрески.

Стоя на коленях перед троном, Анна и Генрих предавались духовному созерцанию. В это время принцы, епископы, высшие должностные лица, рыцари, ездившие на Русь, и простолюдины, сумевшие проникнуть вовнутрь, размещались в соборе, стараясь не наступить на будущего епископа из Камбрэ, распростертого на полу, лицом вниз, с раскинутыми, как на кресте, руками. Когда все расположились, архиепископ запел, обращаясь к коленопреклоненным участникам церемонии. Лиеберт увидел приближающегося к нему архиепископа Ги с Евангелием в руках, окруженного епископами Леотериком из Лаона и Деодатом из Суассона. С их помощью архиепископ возложил Евангелие на плечи Лиеберта, который в тишине встал с пола уже в сане епископа, получил митру, пастырский посох, перстень и Евангелие. Благодарственная молитва вознеслась к Богу.

— Я рад тому, что церковь в Камбрэ вверена вам. Зная ваши достоинства, я уверен, что благодаря вам Божье слово будет всегда почитаться в вашем епископате. Да поможет вам Бог.

— Хвала Господу, — добавил Ги де Шатийон, обращаясь к присутствующим.

— Хвала Господу, — ответили все.

Затем, повернувшись к Анне и Генриху, архиепископ выразил свое удовлетворение тем, что он соединяет великого короля и такую замечательную княжну, но напомнил, что они прежде всего дети Бога и должны жить в боязни прогневать Всевышнего.

Анна выбрала в свидетели Госслена де Шони и посадника Остомира из Чернигова, друга ее отца. Со стороны Генриха эта честь была оказана Бодуэну Фландрскому, зятю короля, и Эблу де Руси. Свидетели вышли и встали подле королевской четы. Готье из Мо принял согласие супругов и благословил их. Архиепископ Реймский, в митре и с посохом в левой руке, повернулся к киевской княжне. Она подошла к нему одна и опустилась на колени перед прелатом. Знатные дамы расстегнули верх ее платья, обнажили верхнюю часть груди.

— Господи, просим тебя, благослови слугу твою Анну, присутствующую здесь, которая будет венчаться на царство. Внемли нашим молитвам.

Архиепископ сел перед Анной, отдал посох служке и взял в левую руку золотой дискос с елеем. Большим пальцем правой руки он начертал крест на лбу и груди Анны, произнося:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, этим священным елеем ты помазана на царство. Помолимся. Пусть Господь, как и всем тем, кто причастен к Его славе, ниспошлет тебе благословение Святого Духа. И пусть Он войдет в твое сердце, и да служить тебе добру и справедливости. Да будет так.

Затем, взяв с дискоса королевское кольцо, он его осенил крестом и, склонившись к Анне, надел его на безымянный палец ее правой руки.

— Прими это кольцо, дочь моя, как знак королевского сана, знак могущества. С его помощью победишь врагов и останешься твердо преданной вере.

Он взял у епископа из Мо скипетр, чуть меньший по размеру, чем скипетр короля, и вложил его в руку, на которую только что надел кольцо.

— Прими этот знак королевской власти, называемый скипетром честности и правилом добродетели, чтобы достойно вести себя, а потом, с помощью того, чья слава простирается на все времена, перейти в вечное царство. Да будет так.

Роже из Шалона, в свою очередь, выступил вперед, взял с алтаря корону и, держа ее над головой Анны, произнес:

— Да венчает тебя Бог венцом славы и справедливости. Пусть даст он силу прийти к вратам вечного царства с нашим благословением. Милостив Тот, чья власть простирается на все века. Да будет так.

Прочитав эту молитву, он возложил корону на голову королевы.

— Прими корону во имя Отца, и Сына, и Святого Духа с тем, чтобы быть усердной в защите справедливости, доступной милосердию и беспристрастной в своих суждениях, чтобы стать достойной получить от нашего Господа Иисуса Христа венец вечного царства в сонме святых. Будь прямой и твердой в охране королевства, доверяемого Богом. Пусть Христос, посредник между Богом и людьми, найдет в тебе преданную королеву, заботящуюся о Его народе. Помолимся: Бог вечности, источник всех добродетелей, победитель всех наших врагов, благослови рабу твою, которая склоняет голову пред твоим величием. Сохрани ей цветущее здоровье и дай вечное блаженство. Всемогущий Боже, пусть раба твоя будет плодовита, как Сара и Ревекка, как Рахиль и все остальные святые женщины, верно служащие во имя чести королевства и прочности церкви Божьей. Помоги и защити ее во всем, как и всех тех, за кого она будет молить тебя. Передай ей часть славы твоей, удовлетворяй ее добрые желания, надели ее милосердием и добротой и сделай так, чтобы она всегда с любовью служила Господу. Именем Иисуса Христа, Господа нашего, да будет так.

Новоявленная королева передала ритуальные дары: хлеб, бочонок вина, голубя, тринадцать золотых монет и подарки для бедных; все это несли четыре рыцаря на ризке из красного атласа с золотыми кистями.

Король и королева вновь заняли свои места; началась обедня с песнопениями, которую отслужил архиепископ. В то же самое время королевский капеллан отслужил обедню без песнопений в боковом приделе. Анна причастилась, моля Деву Марию дать ей силы вынести тяжесть венца. Генрих казался несколько подавленным.

После церковной службы король и королева направились к королевским апартаментам в архиепископстве; перед ними вышагивали городской голова, его стража, музыканты, герольды, церемониймейстеры и четыре рыцаря, принесшие дары. За королем и королевой следовала стража. Зачарованный красочным шествием, народ не скупился на восторженные крики.

Глава десятая. Королевский пир

Направившись в покои, Генрих оставил жену на попечении женщин. Анна вздохнула с облегчением, когда с нее сняли тяжелую мантию. Она позволила раздеть себя, не произнеся при этом ни слова. Никто не нарушал ее задумчивого молчания.

Елена надела на нее благоуханное тонкое белье. И на этот раз Анна отказалась облачиться в платье, подаренное ей Генрихом, предпочитая наряды, подаренные ей отцом. Она выбрала платье по цвету глаз, с горловиной и рукавами, отделанными широкими золотыми лентами. Поверх она надела короткий белый плащ. Ноги ее были обуты, сапожки из золотистой кожи, голову украсила высокая корона с изумрудами, к которой были прикреплены нитки жемчуга и драгоценных камней.

Французские женщины громко восхищались богатством этих уборов, привезенных из страны, которую многие считали дикой. Это мнение вынудило бы улыбнуться внучку Владимира Великого, если бы она могла прочитать чужие мысли.

Церемониймейстер пришел проводить Анну в большую залу архиепископства, где должно было состояться пиршество.

При появлении королевы все замолкли, восхитившись ее красотой. Она шла одна, высоко подняв голову.

Анну отвели к столу, за которым уже сидели сестра короля, принцесса Адель, жена графа Фландрского, и ее дочь Матильда, невеста Гийома, герцога Нормандского, которого враги называли Бастардом. За этим же столом находились графиня де Крепи, хорошенькая принцесса Анжуйская, графиня де Шартр и графиня де Мёлан; все были одеты в платья ярких цветов, расшитые золотом, на всех были прозрачные вуали, придерживаемые коронами или золототкаными повязками. Анна опустилась на стул со спинкой, украшенной тонкой резьбой. Графы сидели отдельно, равно как и епископы, и люди, принадлежавшие к королевскому дому. За пятым от короля столом уселись архиепископ Реймский, представитель шведского короля граф Рагвальд, который кроме подарков передал Анне также ожерелье из яшмы, а Генриху подарил меч из Намзоса, подарок от самого короля Геральда.

Присутствовали: посланец унгарского короля Андре Лебан, клюнийский аббат Гуго, представлявший одновременно польского короля и германского императора; граф Суссекский, посланный английским королем Эдуардом; были принцы — епископ Арнольд из Родез и Эбегерард из Трира, посадник Остомир и Псковский князь Судислав.

Герольды возвестили приход короля. Архиепископ благословил собравшихся. После того как все ополоснули руки в тазах, принесенных слугами, пиршество по знаку короля началось.

Сначала шли блюда из крупной дичи: фазанов, чьи длинные перья дрожали, когда их проносили; жаренных косуль, казавшихся готовыми к прыжку; ланей в соусе из перца и специй; диких кабанов с цветами из сахара, вызвавших восторженные крики гостей. Стоя на коленях, слуги подавали королю блюда. Он положил кусок косули на толстый ломоть хлеба, служивший тарелкой для твердых кушаний, и протянул это королеве.

Затем последовали гуси с раскинутыми крыльями, жирные каплуны, пулярки, начиненные трюфелями, голуби на вертелах. Потом принесли рыбу: угрей, свернутых клубком, миног в коричневом отваре, щук с разинутой пастью, лососей, будто выходящих из волн. Наконец последовал десерт: всевозможные пироги, пирожки, желе, засахаренные фрукты с Востока. Ко всему этому подавалось ударявшее в голову белое вино, смешанное с медом.

Стоял веселый беспорядок: бароны, епископы, рыцари подзывали слуг, требуя то или иное кушанье; слуги метались во все стороны, принося требуемое.

Анна ела с аппетитом, что было замечено и обсуждено с громким смехом.

По окончании пира архиепископ Реймский встал, прочитал благодарственную молитву и удалился с епископами и своей свитой, очистив место жонглерам и шутам. Несмотря на приветливость Матильды Фландрской, засыпавшей Анну вопросами, которые она плохо понимала и на которые отвечала улыбками, несмотря на смешные ужимки графини Анжуйской, Анна скучала и старалась подавлять зевоту. Она с завистью поглядывала на королевский стол, за которым после ухода духовенства, царило шумное веселье. Генрих, похоже, безумно забавлялся выходками трех молодых оруженосцев, присоединившихся к застолью, как только удалились прелаты. Анне показалось, что она заметила нетерпеливый жест Готье из Мо и плохое настроение Роже из Шалона. Было такое ощущение, что сотрапезники смотрят на нее с большим, чем в начале пира, любопытством.

Появление музыканта было встречено одобрительным шепотом и аплодисментами, пример чему подал сам король. Лицо прибывшего было ангельской красоты. Кудри светлых волос мягко ниспадали ему на плечи, обрамляя безбородое лицо с по-детски пухлыми губами. Музыканту, вероятно, едва исполнилось лет пятнадцать. Он грациозно нес подвешенную за ремень на шею позолоченную лютню с изображением головы барана; придерживал лютню он такой тонкой рукой, что могло показаться, будто это рука девочки. Его очень короткая одежда с разрезами спереди и сзади, у подола, не прикрывала ног. Маленькие его ноги были обуты в туфли из кордовской зеленого цвета кожи.

— Он носит ваши цвета, — сказала Аделаида де Крепи королеве Анне.

Юноша сел на пододвинутый слугами табурет. Изящным движением отвязал он свой музыкальный инструмент и взял в руку медиатор из слоновой кости. Король откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Среди полной тишины юноша начал играть; он исполнял мелодию, какой Анне никогда не доводилось слышать. Это была легкая, суховатая музыка, она заставила девушку вспомнить о весенних березовых листочках, распускающихся в Новгороде. В зал с тяжелыми драпировками, где стоял запах острых соусов и вина, ворвалась свежая струя.

Молодой человек запел тихим и одновременно вкрадчивым голосом. Анна не понимала слов, но по выражению лица дам догадалась, что он поет песню о любви. Следом был исполнен мужественный напев, заставивший мужчин принять гордый вид: их глаза заблестели, кулаки сжались. Едва певец кончил петь, раздались громкие аплодисменты и восторженные крики. Исполнитель поклонился сначала Анне, потом королю, сделавшему знак, чтобы тот приблизился. Монарх встал и обнял юношу, который зарделся как девушка. Графиня де Крепи и графиня Анжуйская что-то прошептали одна другой, рассмеялись. Матильда, опустив голову, украдкой посматривала на Анну. Вошли другие музыканты. Юноша сел позади Генриха, не скрывая своего удовольствия.

Догадавшись о том, что королеву сейчас одолевает любопытство, хорошенькая графиня Анжуйская наклонилась к ней и сказала:

— Его зовут Оливье из Арля, он из страны королевы Констансии, матери нашего короля, который потому отнесся к нему, как к родному.

— Почему это вызывает такой смех? — спросила Анна.

— Перестаньте рассказывать всякие сплетни! — громко воскликнула принцесса Адель. — Вы забываете, что король — мой брат!

— Он остается королем, лишь пока мы этого хотим, — возразила графиня де Крепи. — Не забудьте, что владения моего супруга больше всего королевства.

— Знаю, — вздохнула графиня. — Не проходит и дня, чтобы вы и члены вашей семейки не напомнили об этом. Но знайте, что король — помазанник Божий и ваш правитель.

— Тоже мне государь, который предпочитает мальчиков дамскому обществу.

— Замолчите, или вы забыли, что говорите в присутствии королевы?

— Она нас не понимает, — сказала графиня де Крепи и пожала плечами.

Улыбнувшись, Матильда взяла Анну за руку. Матильда была небольшого росточка брюнеткой с красивыми глазами и мягкой улыбкой. Ее дружеский жест возымел свое действие, Анна, в свою очередь, улыбнулась ей, как раз в то время, когда король подходил к их столу. Лицо короля вновь обрело угрюмое выражение. Может, Анна не понравилась ему? Он, возможно, не находил ее красивой, могущей дать наследника? Привыкшая с детства к восторженному отношению отца и братьев, к ухаживанию их друзей (разве муж сестры Елизаветы, доблестный норвежский король Геральд, искатель приключений и ветреник, зря прозвал ее Морой — чародейкой?..). Да и сама она любила мужчин, плененных ее красотой. Разве не заметила она с волнением (за которое тотчас попросила прощения у Бога смелые взгляды, которые бросал на нее черный граф де Крепи, муж графини, что так гневило сестру короля? А разве ворчун Госслен де Шони не сделался во время путешествия ее самым преданным кавалером? А сами епископы Роже и Готье, — разве они не поддались ее очарованию?

— Мадам, нам пора уходить.

С улыбкой Анна взяла протянутую ей руку.

Глава одиннадцатая. Королева

В одной из комнат архиепископства ярко горел огонь. Вымытая, умащенная благовониями, причесанная своими служанками, Анна пробовала угощение в обществе Елены и Ирины. Она с раздражением отослала придворных дам, пожелав остаться только с; соотечественницами в те последние минуты, что она еще оставалась девушкой.

С того мгновения, как только Елена увидела короля Генриха, она почувствовала глубокое отвращение и к его изнеженным жестам, и к писклявому голосу, к нежности, проявляемой по отношению к оруженосцам. Но особенно Елену выводило из себя то, что он проявил столь мало интереса к Анне. Елене приходилось сдерживаться, чтобы не выдать своих чувств. Для нее было мучением хвалить короля в присутствии своей любимой Анны.

Анна все это понимала, она слишком хорошо знала свою кормилицу, но притворялась, будто верит ее хвалебным словам. Однако, когда Елена без экивоков стала объяснять, что произойдет в брачную ночь, Анна остановила ее.

— Не трудись, пожалуйста, я хорошо знаю, что произойдет. Я видела, как мои братья опрокидывали служанок и влезали на них. Я видела, какое удовольствие было на их лицах. И с нетерпением ожидала этого мгновения. Если бы я не была дочерью великого князя и не боялась Бога, то давно потеряла бы невинность!

— Слава Богу, этого не произошло.

Елена с облегчением взглянула на Анну, качая головой, а Ирина, вся пунцовая, засмеялась.

— Иногда бывает трудно не потерять невинность, — вздохнула подруга боярина Филиппа.

— Да, иногда это тяжко, — сказала давно овдовевшая кормилица, глубоко вздохнув.

— Да, конечно! — тоже вздохнула Ирина.

Эти влюбленные вздохи заставили всех троих громко рассмеяться, — они даже не услышали стука в дверь.

Церемониймейстеру пришлось несколько раз ударить жезлом об пол, пока не был услышан этот стук. Наконец женщины обернулись.

Перед ними стояли король, архиепископ, епископ и графы франкского королевства. От смущения все трое покраснели. Елена и Ирина отвесили глубокий поклон, тогда как Анна вопрошающе взглянула на всю эту группу. Взгляд ее задержался на графе де Валуа, который возвышался над всеми остальными благодаря своему росту. Он рассматривал Анну с таким бесстыдством, что Анне казалось, будто она стоит обнаженной, и потому она бессознательно прикрылась руками.

Архиепископ реймсский истолковал ее жест по-своему и с трудом сдержал улыбку. Он сделал шаг к Анне.

— Ваше величество, мы пришли благословить брачное ложе, чтобы Бог в своем милосердии дал вам радость зачатия.

Анна отступила назад. На ней была только длинная рубаха из тонкого полотна, почти прозрачная, схваченная на бедрах золототканым поясом, украшенным цветными каменьями. Ее длинные рыжие косы ниспадали как две золотые змеи. Как прекрасна была сейчас королева, приехавшая из холодной степной страны! Король выступил вперед, взял ее за руку. Королевская чета опустилась на колени перед прелатом, лицом к ложу, застеленному тонкими простынями. Ги де Шатильон прочитал молитву:

— Господи, сжалься над этими мужчиной и женщиной, которых мы соединили узами брака. Пусть же они станут едины плотью и в любви продолжают род слуг твоих. Аминь.

Он благословил супругов и ложе, готовое принять их.

После этого священнослужители, графы, Елена и ее дочь удалились.

Анна и Генрих остались одни.

Сердце девушки забилось сильнее. Вот и настал миг, которого она так долго ждала и которого так боялась, то самое мгновение, когда она должна сделаться женщиной! Разные воспоминания беспорядочно теснились в ее голове: юноши, преследующие девушек в лесах Новгорода и Киева; рассказы, услышанные тайком; кутежи братьев или бояр из отцовской дружины; непристойные сказки кормилиц, вздохи изнасилованных женщин, ворчание мужчин, искусанные соски, раздвинутые ляжки, напряженные члены, широкие груди, спутанные волосы, распущенные косы…

Анна взглянула на короля, пившего сейчас из золотого кубка большими глотками медовый напиток. Его лицо не выдавало любовного желания. У короля был скорее мрачный и скучающий вид. Выпив второй кубок, он наконец посмотрел в глаза Анне. Она действительно была красива. Разве графы и епископы напрасно поздравляли его со сделанным выбором. Да и Рауль де Крепи, разве он не сказал, что если девушка не нравится королю, то он сам с удовольствием займет место в постели! Это шутливое замечание заставило графов корчиться от смеха и вынудило улыбнуться прелатов. Ах, если бы все зависело только от его желания, он с удовольствием предоставил бы любезному Раулю возможность лишить девственности королеву. Но следовало иметь потомство, — и Генрих, не испытывавший к женщинам ничего, кроме отвращения, ясно осознавал династическую необходимость.

Ради продолжения рода он должен был лечь в постель с этой женщиной и сделать ей сына. Иначе вновь начнется спор за королевство, к великому горю всех подданных, которые и так уже столько лет страдали от бесконечных войн, переходя от одного сеньора к другому, из одной нищеты — в другую, находя отдохновение только лишь в смерти.

Все же Генрих подошел к Анне, взял ее за руки.

— Иди сюда, моя королева.

Он развязал золототканый пояс, потом завязки, придерживавшие длинную рубашку, мигом упавшую на пол. Анна и не пыталась прикрыть наготу. Она дала отвести себя к ложу. Король долго смотрел, взволнованный, на девичьи формы с темным золотым треугольником внизу живота. Он и сам удивился тому, что его член напрягся при виде этих прелестей. Сбросив плащ и стянув рубашку, голый, как в миг своего рождения, он лег на беспомощное девичье тело и разом вонзил свой пенис. Грубое и болезненное проникновение заставило Анну вскрикнуть; она попыталась оттолкнуть Генриха, но король, придавив ее всей своей тяжестью, мощно входил в Анну, всякий раз проникая все глубже. Так он трудился до той минуты, пока со стоном удовлетворения не изверг сперму. Анна, с лицом, прикрытым волосами, закусила губу, стараясь не стонать от боли.

Удовлетворенный тем, что выполнил свой мужской долг, король поднялся и захохотал, увидев бедра Анны, запачканные кровью.

— Ну-с, дорогая, мы сделали хорошее дело и, с Божей помощью, дадим короне наследника.

Анна не понимала, что говорит муж, да ей это было безразлично. Она желала сейчас одного: чтобы этот человек ушел. Генрих же думал иначе. Чтобы гарантировать появление наследника, он еще трижды овладевал Анной. (Когда он расскажет о своем подвиге Оливье и своим фаворитам-оруженосцам, они, без сомнения, будут удивлены.)

* * *

На следующее утро королева была разбужена звуком голосов и смехом. Обложившись подушками, Генрих в окружении своих фаворитов с насмешливым видом потягивал вино, сдобренное пряностями. Увидев, что жена открыла глаза, он протянул Анне чашу.

— Выпей, душа моя, это поможет прийти в себя после наших ночных игр.

Смущенная бесстыдными взглядами друзей Генриха, Анна выпила глоток душистой жидкости. Вино было горячим и очень крепким. Она тотчас почувствовала себя лучше, румянец вернулся к ней. Король встал, надел поданную ему слугой рубашку, а самого слугу походя ущипнул за нос. Больше не взглянув на королеву, Генрих вышел, держа за талию двух оруженосцев.

Оставшись одна, Анна вновь откинулась на подушки. Ей было приятно, что в опочивальне восстановилась тишина. Но блаженное ее состояние продлилось недолго: в спальню вошли придворные дамы, затем Елена с четырьмя служанками, несшими лохань с благоухающей водой, от которой шел пар.

— Вы хорошо спали? — спросила первая придворная дама, Хильдегарда де Руси.

— Королева, вы провели приятную ночь? — прошептала, прыснув от смеха, вторая дама, Изабелла де Ботиньи.

— Сколько раз король приходил к тебе? — тихо спросила не отличавшаяся скромностью Ирина.

— Замолчите! Разве вы не видите, что королева устала и хочет отдохнуть?

Говоря эти слова, Елена просунула руку под простыни. Анна вздрогнула, почувствовав, как холодные пальцы проникли между бедер, но ничего не возразила. Она знала, что ее дядя Судислав ждал результатов этого испытания, чтобы затем вернуться на Русь и рассказать Великому князю Киевскому, что его дочь не уронила чести, сделалась женщиной и королевой Франции.

Елена показала толстой женщине свои липкие от крови пальцы. Старуха наклонила голову и подошла к ложу. Резким движением она откинула одеяла. Все увидели очаровательное белое тело, запачканное кровью так, что можно было подумать, будто Анна получила ранение. Повивальная бабка раздвинула Анне ноги и долго болезненно ощупывала низ живота, удовлетворенно покачивая головой.

— Наш король хорошо потрудился, — сказала она, вытирая руки о белое белье. По ее щеке скатилась сентиментальная слеза. — Я приняла всех четырех сыновей королевы Констансии, но я больше не верила в мужскую доблесть короля Генриха, а вот теперь, благодаря милости Господа Бога и святой Девы Марии, я уверена, что наша новая королева обязательно родит сына. Да благословит тебя Бог, королева.

Старуха вышла, держа перед собой, как добычу, запачканную простыню — знак потерянной королевой невинности.

В глазах Елены светилась гордость, когда она смотрела на свое дитя. Подумать только, этот король с женскими повадками действовал совсем неплохо! Как и положено, он сделал ее женщиной. А ее страдальческий вид позволял утверждать, что король показал себя настоящим мужчиной. Отстранив придворных дам, Елена помогла Анне встать в лохань. Теплая вода вызвала такое блаженное ощущение, что Анна чуть не разрыдалась.

— Поплачь, голубка, слезы дают облегчение всем, кто их проливает.

— Я вовсе не хочу плакать, ни от радости, ни от горя. Я просто устала. Пошли Ирину за толмачом, хочу знать, что мне предстоит сегодня делать.

Анна вылезала из лохани, когда вернулись Ирина с переводчиком и Раулем де Крепи.

— О, клянусь бородой Христа, эта уродина Бригитта меня обманула! Вы, королева, гораздо красивее, чем я понял по ее рассказу, — сказал Рауль, улыбаясь. — Королю повезло! Вы смогли сделать то, что не удавалось другим… Браво, мадам, вы, наверное, колдунья!

Прикрытая только волосами, Анна смотрела сначала на толмача — с изумлением, потом — с гневом — на Рауля де Крепи, посмевшего переступить порог брачного покоя и говорить слова, которые она не вполне поняла, но которые, как догадывалась Анна, она не должна была слышать.

Хильдегарда де Руси и Изабелла де Ботиньи ухватили за руки Рауля де Крепи и попытались вытолкнуть его.

— Эй, красавицы, отпустите меня! У меня нет дурных намерений. Мой долг — убедиться, что король справился со своими обязанностями.

— Сеньор, уходите подобру, иначе из-за вас нам влетит.

— Не бойтесь, ничего не бойтесь, любезные дамы, я удаляюсь. Королева, если я вас обидел, на коленях прошу прощенья.

Желая подкрепить слова действием, граф де Крепи стал на колени перед королевой.

— Если бы мои братья были здесь, вам не удалось бы выйти живым отсюда. Я сейчас далеко от моей страны; я не знаю ваших обычаев, но узнаю их и, если вы меня оскорбили, клянусь великим Владимиром, я отомщу!

— Что она говорит? — спросил граф у переводчика, тряся его.

Дрожащим голосом толмач перевел сказанное.

Граф разразился смехом.

— Люблю бабенок красивых да обидчивых. Скажи-ка королеве, есть у нее более преданный и верный слуга, чем Рауль де Крепи?! Только от нее зависит, чтобы я стал самым верным рыцарем королевы.

Анна вновь выслушала переводчика, не спуская при этом глаз с графа, все еще стоявшего на коленях у ее ног. Он не был красив, но от его тяжелого взгляда исходили серо-голубые лучи; граф излучал грубую силу, напоминавшую Анне самых жестоких товарищей ее братьев. Но ничего, она покажет этим французским сеньорам, на что способна киевская княжна, покажет им, что она вовсе не из тех девиц, которые затворяются в обществе женщин на отведенной им половине, чтобы всю жизнь слушать рассказы кормилицы.

— Скажите этому знатному сеньору, — обратилась Анна к толмачу. — что он оскорбил меня и что я откладываю наказание. Скажи также, что король — мой супруг и у меня не может быть других рыцарей. А теперь пусть проваливает.

Выслушав переводчика, граф встал, низко поклонился и вышел, насмешливо улыбаясь.

— Я накажу этого наглеца, — сказала Анна с удивительным спокойствием.

— Вам, ваше величество, следует одеться до вашего отъезда в Санли: в соборе должны отслужить Большую мессу, — сказала графиня де Руси.

— Что она говорит? — спросила Елена у переводчика.

— Графиня де Руси говорит, что королева должна отправиться в собор.

Анна дала дамам облачить себя в платье из тяжелого темно-красного бархата, приподнятое над расшитой цветами юбкой, потом прикрепить на волосы, переплетенные жемчугом, вуаль с золотой короной. Затем был пристегнут к плечу плащ светло-голубого цвета, отделанный красной и золотистой тесьмой.

* * *

Епископ Роже в сопровождении Госслена де Шони пришел за Анной. Ей доставило удовольствие увидеть этих двух людей, которых она искренне любила и уважала. Она поцеловала кольцо епископа, почтительно улыбнулась поклонившемуся Госслену. Группа разряженных дам и сеньоров сопровождала ее. Анна заметила, что графа де Крепи здесь не было.

Архиепископ Реймский ожидал ее у подножия алтаря. Королева опустилась на колени, чтобы принять его благословение. Немного спустя к ней присоединился и король. Месса началась.

Анна перехватила остановившийся на ней взгляд короля, выражавший одновременно мужскую гордость и удивление. Ее охватило чувство стеснения; краска залила ее лоб и заставила опустить глаза. Когда она вновь подняла взгляд, то встретила обращенный на нее взгляд графа, стоявшего около алтаря, лицом к присутствующим. То, что она прочла в этом взгляде, показалось ей настолько непристойным, что приступ ярости заставил ее сделать движение вперед. Генрих удержал ее за рукав.

— Что с вами, душа моя? Вы нездоровы?

— Так, ничего.

Эта короткая сценка не ускользнула от внимания графа Фландрского и его супруги. Как все здесь, они боялись могущественного Рауля де Крепи, графа Перонны, Валуа и других мест, всегда готового поддержать любой мятеж против внука Гуго Капета. Они помнили длительную войну между Генрихом и графом де Блуа, поддержанным Эдом, братом короля, снедаемым завистью из-за того, что он не получил ни одного значительного владения. Эта война опустошила всю страну. Она не закончилась со смертью графа в 1037 году, а была возобновлена с еще большей силой его сыновьями Этьеном и Тибо, которым граф де Валуа оказал помощь. Захваченный в плен, граф вновь обрел свободу после выплаты большой суммы. С тех пор Генрих и Рауль заключили союз, воюя совместно.

Бодуэна Фландрского устраивало такое положение дел, и при случае он даже извлекал из этого пользу, но сестра короля, Адель Фландрская, испытывала к этому «проклятому», как она его называла, устойчивую ненависть, что нельзя было полностью объяснить старыми разногласиями.

Очень привязанная к брату, Адель страдала от поведения матери, старавшейся не допустить Генриха на трон. Мать не колеблясь обвинила его в пристрастии к содомии. В ежедневных столкновениях отец Генриха король Роберт истощил свои последние силы, но настоял-таки, чтобы королем был Генрих.

Ради брата она согласилась взять в мужья графа Фландрского, ставшего союзником. Все же, чтобы обеспечить мир королевству, Адель была готова отдать свою дочь Матильду за побочного сына Роберта Великолепного, герцога Нормандского Гийома. Она не хотела больше видеть страданий, порожденных войной; и так достаточно было голода и эпидемий. Достаточно убивали бедный люд.

Адель была сильной женщиной, но Генрих был ее слабостью. Ради любимого брата графиня, женщина добрая и сострадательная, могла даже стать убийцей.

Покинув брачное ложе, король поспешил к ней, чтобы подробно рассказать, как он провел ночь. Адель горячо похвалила его. Только бы эта принцесса из далекой страны могла родить сына и отдалить брата от его красавчиков-оруженосцев!

Удача первой ночи сделала Адель союзницей и подругой Анны. Графиня Фландрская решила взять молодую женщину под свое покровительство. Сейчас надо было удалить графа де Валуа; Бодуэн, ее супруг, найдет для этого предлог.

Служба закончилась благословением, и королевская чета покинула собор под приветственные возгласы жителей города Реймса.

В архиепископстве Анна попрощалась со своими дядей, князем Судиславом, с посадником Остромиром, боярами, посланцами шведского и венгерского королей. С тяжелым сердцем она передала подарки для родителей и письмо к Всеволоду, в котором спрашивала новости о Филиппе. Потом Анна наблюдала, как уезжают представители русской земли. Около нее оставались только Елена и Ирина.

Обряженная в легкие одежды, Анна отказалась сесть в носилки, предпочитая ехать верхом рядом с королем.

Длинная процессия тронулась под восхищенные взоры народа, пришедшего полюбоваться своей королевой. Очарованные ее молодостью и красотой, люди устроили ей торжественные проводы. Правда, восторг их был подогрет раздачей съестных припасов и милостыни.

Путешествие до Санли продлилось десять дней.

Глава двенадцатая. Санли

Анна удобно устроилась в Санли, поселившись в замке, где провозгласили королем деда ее супруга. Она устала от пиров и празднеств, которые считали обязанными устроить хозяева каждого замка, где они останавливались после очередного перехода. Больше всего любившая смеяться, петь, плясать и охотиться, очутившаяся среди этих насмешливых и любящих спорить французов, Анна испытывала скуку, которая была замечена Госсленом де Шони; он не знал что сделать, дабы развлечь королеву. Накануне прибытия в Санли она исчезла на несколько часов. Графы, бароны, оруженосцы, воины и многие слуги отправились на поиски. Нашли Анну сидящей под деревом и поющей с Оливье из Арля. Сильно разгневавшись, король устроил сцену ревности юноше и жене. Королева выслушала все упреки с ясным и спокойным выражением лица (что, на взгляд Госслена и Елены, не предвещало ничего хорошего).

Генрих так рассердился, что в первый со времени их бракосочетания раз не взошел на ложе королевы. Это его недовольство продлилось еще неделю. За это время Анна привыкала к новой печальной и суровой, как она считала, обстановке. Маленький городок, нарядный и веселый, с его рынком, заваленным съестными припасами, красивой рекой, церквами и особенно охотой в окружающих город лесах, ей понравился.

Елена, Ирина, придворные дамы, любезная Изабель, очаровательная Хильдегард, ласковая Матильда — все старались развеселить королеву. Но она отвечала только вымученной улыбкой. Единственными минутами, когда Анна вновь становилась беззаботной молодой княжной из Новгорода, были те, когда в обществе Госслена де Шони она преследовала в темных лесах королевского домена крупную дичь.

В короткое время Анна стала любимицей рыцарей и оруженосцев; ее полюбили за умение пускать сокола и загонять оленя. Все мужчины хвалили ее за смелость и ловкость, наперебой старались подсадить ее в седло, подержать ей лошадь, протянуть кубок, с тем чтобы Анна могла утолить жажду.

Каждый день по многу часов Анна скакала верхом до усталости, оставляя далеко позади придворных дам; они не поспевали за ней, хотя и были отличными наездницами. Анна оказывалась одна в окружении мужчин, большая часть из которых были людьми грубыми, жившими грабежом, насилием и убийством. И, однако, все они отдали бы жизнь за один ее благосклонный взгляд и убили любого, кто осмелился бы проявить неуважение к королеве. Среди этих людей она чувствовала себя в безопасности, и их общество ей нравилось больше, чем общество короля, графов, епископов и знатных дам при дворе в Санли.

Завидуя ее успеху, Генрих тоже иногда отправлялся на охоту. Он с растущим неудовольствием замечал, что его рыцари предпочитали охотиться не с ним, а с королевой.

Графини и прелаты очень неодобрительно относились к поездкам королевы верхом. Место супруги короля было не в лесу, а в замках. Ей следовало сидеть дома или посещать бедных, присутствовать на церковных службах, слушать благочестивые проповеди, играть на музыкальных инструментах, вышивать или прясть в обществе Матильды и дам, но главное — ублажать супруга.

* * *

В июне двор переехал в Мёлан. Анна пожелала, чтобы Матильда Фландрская оставалась при ней: ее мягкость и молчаливость позволяли королеве отдохнуть от болтовни других дам окружения.

Однажды, когда обе молодые женщины купались в Сене в обществе других дам. их потревожили громкие голоса, раздавшиеся из зарослей ивняка. Смеясь и испуганно визжа, маленькая группа женщин вышла из воды. Анна и Матильда, забавлявшиеся тем, что носились друг за другом, ничего не заметили и оказались одни, когда неизвестный всадник въехал в воду. Королева в гневе нахмурилась, а Матильда прикрыла свою маленькую грудь. Человек соскочил в воду и схватил Матильду за руку.

— Правду ли мне говорят, что вы отказываетесь выйти за меня замуж, потому что я незаконнорожденный? Знаете ли вы, что дамы и более знатные, чем вы, просят меня взять их замуж?!

— Сеньор, отпустите, Вы меня позорите… Я не одета…

— Вижу, я даже нахожу, что вы худоваты!

Матильда покраснела. Гнев придал ей силы, и она вырвалась.

— Монсеньор, монсеньор, вы оскорбляете королеву и мою дочь!

— Госпожа Адель, вы и ваш супруг обещали выдать за меня вашу дочь, да или нет?

— Вы и сами знаете.

— Тогда какая разница, увижу я ее голой сейчас или в брачную ночь?!

— Сеньор Гийом, вы!.. вы!..

— …незаконнорожденный, знаю, мне это достаточно часто повторяли, но я не потерплю…

Слова застряли в горле герцога Нормандского. Он вдруг увидел подругу Матильды. Гийом закрыл глаза и потряс головой, как будто для того, чтобы отогнать наваждение. «Нет… невозможно! Она, может быть, и похожа, но эти рыжие волосы, этот пренебрежительный и дикий взгляд?.. Мора?!»

— Мора!

Анна с пренебрежением смотрела на рыцаря, который разглядывал ее. Это был тот самый жених, о котором Матильда говорила ей, тот грубиян, однажды осмелившийся нарушить ее уединение и позволивший себе пристально рассматривать ее обнаженное тело.

Он снял шлем и неловко ступил в воду.

— Мора!

Что он говорил? По какому праву называл он ее этим именем? Она никогда не видела его, и однако… это грубое, красное от жары и гнева лицо напоминало Анне другого человека… Да, конечно же, упавшего с лошади охотника, которого она лечила когда-то. Она справилась бы лучше, если б не вся кровь вытекла из него! Но какое странное стечение обстоятельств, что он находится здесь, по пояс в воде, запутавшись в своей одежде, тогда как на берегу толпа полуодетых дам, пожилых служанок, оруженосцев и слуг, подавляя смех, ожидали исхода этого неприличного противостояния? Матильда, прикрывшись материнским плащом, тоже ожидала этого с не меньшим любопытством. Бедный Гийом, в каком нелепом положении он очутился! Ее подруга, королева, должна была думать то же самое, так как, прикрытая только мокрыми волосами, она рассмеялась. Вдруг Анна исчезла под водой. Герцог повернулся кругом, пытаясь догадаться, куда она пропала, и вдруг опрокинулся назад, подняв брызги грязи. На мгновение оцепенев, толпа затем рассмеялась, глядя, как Гийом поднимается из воды, кашляя и отплевываясь, в то время как королева выходила из воды, отжимая на ходу волосы. Смех замер. Все смотрели на молодую, даже не пытавшуюся прикрыть свою наготу женщину. Елена завернула Анну в большую простыню и повлекла за собой к шатру.

Пока они удалялись, на берегу, куда вышел герцог, веселье вспыхнуло вновь. Гийом, осклабившись, присоединился к собравшимся. Взрывы его хохота перекрывали всех. По его знаку оруженосец начал раздевать герцога, что было непросто, так как тот чуть не валился от хохота. Когда, наконец Гийом все же разделся, то вошел в воду и поплыл ровным длинным брассом на середину реки. Там он лег на спину, и течение понесло его.

Матильда пришла в шатер к Анне. Некоторое время они молча давали себя причесать, только переглядываясь. Матильда первой нарушила молчание.

— Он упал в воду не сам по себе. Это ведь ты дернула его за ногу?

— Да, если бы ты видела его рожу! — Анна прыснула.

— Я видела, — сказала Матильда, покраснев.

— Не огорчайся, он заслужил этот урок.

— Может быть, но ты выставила его на посмешище.

Анна с удивлением посмотрела на девушку.

— Я должна выйти за него замуж, — продолжала Матильда, — и мне неприятно, что мой будущий супруг стал всеобщим посмешищем. И еще: когда он тебя увидел, то смотрел только на тебя. Мне даже показалось, что он тебя знает.

— Это так и есть. Я обскакала его однажды, во время путешествия сюда.

— Обскакала?

— Да, спроси у него. Это было, кажется, около Нюрнберга. Он охотился, я припустила лошадь, он пытался преследовать, но был выброшен из седла.

— Выброшен из седла?! Гийом?!

— Не вижу в этом ничего странного. На Руси — лучшие всадники.

— Это правда, — подтвердила Елена.

— И больше ты потом его не видела? — спросила Матильда.

— После того как я его поврачевала, — нет, потому что он был ранен. А затем я уехала и совершенно забыла об этом приключении.

— Но он об этом не забыл! — печально сказала невеста Гийома.

Анна с изумлением посмотрела на нее, потом рассмеялась.

— Уж не ревнуешь ли ты?

— А что?! Ты такая красивая, такая белотелая, пышная. А я — маленького роста, худая, чернявая.

— У тебя самые красивые и самые добрые глаза на свете, а кроме того — восхитительное тело…

— Ты правда так думаешь?

Королева кивнула головой и поцеловала девушку.

— Я так тебя люблю, что не могу к тебе ревновать, — сказала Матильда, возвратив поцелуй.

— Ты и вправду отказалась выйти за него, потому что он незаконнорожденный?

— Просто я совсем не хотела замуж. Я намеревалась постричься в монахини, но моему отцу требуется союз с Нормандией, несмотря на мнение папы по этому вопросу.

— Папа-то почему против?

Мы с Гийомом слишком близкие родственники; если поженимся, то Рим отлучит нас от Церкви, — сказала Матильда и перекрестилась. Анна и все присутствующие женщины тоже осенили себя крестом.

— Папа римский Леон внимает германскому императору, — сказала Адель Фландрская. — Император же не одобряет союз наших двух стран. Но эта свадьба, поверь, состоится, потому как король очень хочет этого. Папа не посмеет отлучить вас от Церкви. Наши лазутчики уверили нас в этом.

В венце из мокрых черных кос, еще более подчеркивавших хрупкость обнаженной шеи, кроткая Матильда опустила глаза.

Какое было разительное отличие меж этими двумя женщинами: одна яркая, одетая в длинное темно-синее платье; пылающие рыжие волосы скручены жгутом на голове и делают ее еще выше. Другая — ростом с двенадцатилетнего ребенка, ярко-красное платье еще более подчеркивало матовый цвет ее лица…

Отказавшись сесть в носилки, обе подруги обнявшись вернулись через поля в замок.

* * *

Под огромной столетней липой во дворце замка король, герцог, епископ из Мёлана и граф Фландрский пили вино. При входе дам все, кроме епископа, встали.

— Мне кажется, вы знакомы с королевой? — сказал Генрих, обращаясь к Гийому.

Пунцовый, как платье его невесты, герцог молча поклонился.

— Моя дорогая, герцог Гийом рассказал мне о вашей встрече. Неужели же в вашей стране так принято, чтобы девушки скакали по лесам без сопровождающих?

Многие обратили внимание на приступ раздражения, вмиг овладевший Анной.

Адель пришла на помощь королеве.

— Брат, не сердитесь. Направляясь помолиться в свитое место, королева случайно потеряла свою свиту.

— Странные иногда случаются встречи: направляешься в святые места, а встречаешь мужчину, — пробормотал король.

Солнце медленно садилось у подножия дерева, на коврах были разложены подушки, чтобы дамы могли отдохнуть в тени. Стоял прекрасный летний вечер, наполненный шорохом насекомых и пением птиц. В окрестных полях слышалось пение жнецов. Это был час, когда все в природе успокаивается, когда уставший от зноя рассудок лениво переключается с одного предмета на другой, а расслабленное тело наслаждается свежестью вечера и вином. Все было спокойно. Каждый наслаждался этими минутами, позабыв во время этой приятной передышки былые ссоры, ненависть, зависть, злобу, заговоры, составлявшие повседневную жизнь странствующего двора короля Франции. Раскинувшись на подушках, Анна ощутила сейчас чувственное желание.

Возлежавшая рядом с ней Матильда приподнялась и положила голову королеве на плечо:

— Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты спела русскую песню.

— Попозже… сейчас так хорошо!

— И все же я попрошу Оливье д’Арля — пусть сходит за инструментом.

— Как хочешь, — томно сказала Анна.

Дочь Бодуэна Фландрского встала и что-то прошептала на ухо юноше. Он тотчас бегом кинулся исполнять поручение. Матильда вернулась к подруге. Скоро молодой человек вернулся, неся гусли королевы и свою арфу.

— Королева, а что, если мы споем песню урожая, которой вы меня научили?

Анна взяла в руки гусли и устроилась поудобнее. Взяв несколько аккордов, она запела на родном языке, славя лето, солнце, заставляющее зреть хлеба, а девушек — расцветать. Матильда подтягивала по-русски.

Прошло вечернее оцепенение, улетучились летняя вялость и нахлынувшие было желания. В спокойствии вечера звучала музыка, которая могла растормошить самого неуклюжего рыцаря и самых меланхоличных дам. Привлеченные музыкой, слуги из замка — от стражей до поваров, от кастелянш до служанок, от монахов-переписчиков до садовников, от свинопасов до прядильщиц льна, — все побросали работу и устроились: кто на пороге, кто свесившись из окон или сидя в пыли. Все затаив дыхание слушали высокий и чистый голос королевы, певшей на незнакомом прекрасном языке.

Анна научила Матильду этой песне, и подруга присоединилась к королеве и Оливье, ударяя в ладоши. После этой спели другую, потом еще одну. Была уже глубокая ночь, когда все трое замолчали. Раздались возгласы и аплодисменты. Даже король выглядел довольным, он подошел и нежно поцеловал жену в щеку. Что же касается герцога Нормандского, то он еще не вполне пришел в себя после встречи с безрассудной всадницей, снившейся ему каждую ночь с момента встречи. Обычно весьма словоохотливый, герцог оставался молчаливым, будучи не в силах глаз отвести от той, кого называл Морой.

Все отметили необычное его поведение.

— Гийом, ты смотришь на королеву, как будто она — привидение.

— Можно сказать и так, Генрих.

Король подозрительно посмотрел на него. Он никогда особенно не любил Бастарда из Нормандии, порученного ему Робертом Великолепным еще зимой 1034 года, когда тот отправился во Святую землю (чтобы не просить у Бога прощения за свои многочисленные прегрешения, Роберт Великолепный умер на обратном пути). По словам его казначея Тустена де Дрё, графа де Вексен, Роберта отравили. Похоронили его в июле 1035 года в Ницце, в соборе Нотр-Дам. Казначей, слышавший последнюю волю своего господина, сообщил ее королю Франции, которому также передал от имени усопшего одну из приобретенных им в Святой земле реликвий.

Когда отец умер, Гийому было всего восемь. С тех пор прошло уже шестнадцать лет. Ребенок стал рыцарем, чьей храбростью все восхищались. Король Генрих смог и сам убедиться в его смелости, выказанной в сражении при Вал-де-Дюн летом 1047 года. Тогда французские и нормандские войска одержали победу над армией мятежников, вожди которых хотели устранить молодого герцога. Очень жестокая битва продлилась несколько часов, многие рыцари нашли на поле брани свою смерть. Сам король, выбитый из седла, спасся лишь благодаря прочности шлема, доспехов и вмешательству Гийома, который быстро перерезал горло одному из ополченцев Ренуара де Бикессара, набросившемуся на короля. Несмотря на проявление отваги и преданности, Генрих не мог отделаться от своей подозрительности и враждебности к человеку, опекуном которого был. Герцог также не доверял никому, очень рано поняв, что Генрих не может полагаться ни на кого, а сам он и того меньше. Изнеженный характер короля также весьма раздражал герцога. И вот, чтобы еще усилить их взаимную неприязнь, тот самый человек, которого герцог Гийом так презирал, волею судеб оказался супругом женщины, что была прекраснее всех остальных. Погруженный в свои мысли. Гийом не услышал вопроса короля:

— О чем думаешь, Гийом? У тебя свои думы?..

— Простите меня. Генрих.

— Я спрашиваю, когда ты собираешься жениться на моей племяннице Матильде?

От этих забот герцог был так далек, что изумленно взглянул на короля.

— Или ты забыл о своих обязательствах? — спросил король, явно начиная сердиться.

Матильда уткнулась лицом королеве в грудь. Анна прижала к себе маленькое, хрупкое ее тело.

— Конечно, не забыл! Я люблю Матильду и хочу, чтобы она стала моей женой.

— Несмотря на запрет папы и епископов?

— Я верный сын Церкви и первый подчиняюсь ее решениям, если они кажутся мне справедливыми. Что до моей женитьбы, я полагаю их решения несправедливыми. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы я подчинился. Германский император не смеет распоряжаться в Нормандии.

— Неплохо сказано. Пусть же союз между Францией, Нормандией и Фландрией держит наших врагов в страхе. Надо, чтобы этот брак был заключен до конца года.

— Генрих, назначьте сами день.

— Как насчет месяца сбора винограда? — спросил Генрих, поворачиваясь к сестре и зятю.

— Если Гийом согласен, это время мне подходит, — ответил Бодуэн Фландрский.

— Меня вполне устраивает. Что скажете вы, Матильда, душа моя?

Прижавшись к Анне, девушка смотрела на того, кого ей выбрали в супруги и кого она полюбила с первого взгляда.

— Месье, если этот срок вам подходит, то и я согласна.

Анна поцеловала Матильду, радуясь ее счастью. Матильда доверила ей свою любовь к Гийому. Она не осмеливалась слишком проявлять ее из боязни вызвать ненависть и злобу среди окружения герцога.

— Клянусь Морой, ты увидишь, твой первенец будет мальчиком!

Решили отпраздновать помолвку. Пирушка продлилась всю ночь. Лишь утром король возлег с королевой.

Глава тринадцатая. Бракосочетание Гийома и Матильды

В конце сентября 1051 года король Англии Эдвард (прозванный своими подданными Проповедником из-за своей чрезмерной набожности) объявил, что, поскольку у него нет прямого потомства, он провозглашает своего племянника Гийома, герцога Нормандского, единственным наследником английской короны.

Гийом выслушал эту новость, не выказав ни удивления, ни радости. В его привычках произошло только одно изменение: он стал долго молиться после вечерни.

В замке Ё Арлетта, мать герцога, и ее супруг Эллуин де Контевиль заканчивали приготовления к свадьбе. В Лилле между двумя богослужениями Матильда примерила наряды, подаренные ей отцом.

Этим прекрасным теплым октябрем при Фландрском дворе царил дух глухой вражды, недоброжелательности, мелочности, что всех раздражало. По политическим соображениям граф Бодуэн дал пристанище Годвину, графу Уэссекскому, и двум его сыновьям, Гирту и Тости, изгнанным королем Эдвардом из Англии. Кроме того, Бодуэн выдал свою сводную сестру Юдифь за беспокойного Тости.

Матильде не нравились эти саксы, большие любители выпить и поскандалить, преследовавшие девушек, ее компаньонок, даже на женской половине. Мать Матильды Адель разделяла эту неприязнь и не давала покоя своему супругу, прося его отослать саксов из своих владений.

— Душа моя, но ведь право убежища свято! Я был бы никудышным рыцарем, если бы отказал им в гостеприимстве. Так что перестань докучать мне этим!

Гийом торопился со свадьбой. Ему не терпелось начать войну с Жоффруа Мартелем, графом Анжуйским, недавно захватившим крепости Алансон и Домфрон. Он торопил Бодуэна прислать как можно скорее к нему Матильду. Вот наконец из Лилля выехал поезд, сопровождавший невесту, ее отца и мать. Нормандское посольство встретило их на границе герцогства.

На Матильде было красное платье, отделанное зелеными и серебристыми лентами; на плечах был плащ белосеребристого цвета, ноги обуты в красные туфли с зеленой кромкой, косы перевиты зелеными и красными лентами, а на голове — длинная вуаль, удерживаемая золотой короной. Хорошенькая фламандка совсем потерялась под этим убранством, слишком тяжелым для ее маленького роста.

В замке Ё Турольд от имени своего господина встретил свадебный поезд, что очень удивило Бодуэна Фландрского.

— Где же герцог? Почему он сам не пришел нас встретить?

— Сеньор, он отправился навстречу супруге французского короля, приехавшей на церемонию бракосочетания от имени своего супруга.

— Отец, вы слышали?! Королева Анна будет присутствовать на моей свадьбе! Какое счастье! Она мне это почти обещала, но я не была уверена, что король ее отпустит.

— Дочь моя, я разделяю твою радость, — сказал Бодуэн с задумчивым выражением лица.

Только Матильда сошла с носилок, как во дворе замка появились и носилки ее подруги. Гийом гарцевал рядом на богато убранном коне, в парадном платье. Вот герцог соскочил с лошади, которую слуга взял под уздцы. Герцог осторожно помог королеве сойти с носилок.

— Гийом, оставьте меня. Посмотрите, с каким нетерпением ожидает вас Матильда.

Герцог покраснел, отпустил руку в бархатной перчатке, такой же синей, как и плащ, надетый поверх платья гранатового цвета, и направился к графу Фландрскому.

— Добро пожаловать, Матильда, и вы, графиня Адель, и вы, граф Бодуэн. Королева Анна оказала нам честь, она будет присутствовать на церемонии соединения двух наших домов. Я знаю, что причиной тому — ее дружеское к нам отношение, и это трогает меня до глубины души.

* * *

В украшенной драпировками с гербами Нормандии и Фландрии часовне замка собрались немногочисленные приглашенные. Были члены семьи герцога: его мать, отчим и сводные братья (Одон, молодой епископ города Байё, Роберт, которому герцог отдал графство Мортэн, отобранное у Гийома Верленка, графа Авранша, обвиненного в измене); также присутствовали самые близкие друзья, такие, как приор монастыря Бек Лафранк и Гийом де Пуатье. Наконец, присутствовали самые верные рыцари. За исключением королевы Анны и семьи графа Фландрского, не было никого из высших гражданских или духовных лиц. Церемония проходила почти тайком…

Была ли вызвана эта скромность запретом папы, или присутствием Арлетты (на которую знатные нормандцы всегда смотрели с пренебрежением), а может, это было пожелание самого Гийома?..

Несмотря на несогласие папы римского, капеллан герцога дал благословение на брак. Во время мессы Гийом был погружен в мысли, тогда как набожная Матильда время от времени нежно посматривала на него. Поклонившись графу и графине Фландрским, потом Арлетте и Эллуину де Контевиль, новобрачные подошли к Анне. Герцог преклонил колено, сказал:

— Ваше величество, сегодня, перед Богом и людьми, взял я в жены любимую мной присутствующую здесь Матильду. Я поклялся ей в защите, верности и любви. Перед ней и перед всеми заявляю, что хочу служить вам и любить вас самой чистой рыцарской любовью с вашего согласия и согласия моей супруги.

Наступило глубокое молчание.

Нередко знатный человек становился преданным рыцарем замужней женщины, но удивительным было то. что герцог высказал подобное пожелание в день своего бракосочетания.

Бледная, с горящим взором, новая герцогиня Нормандская встала на колени, взяла руку королевы, положила ее на руку Гийома.

— Ваше величество, я не только даю согласие своему супругу, но также заявляю, что хочу служить вам и буду любить вас.

Анна взволновалась. Все знали ее привязанность к Матильде и любовь Матильды к ней. Но никто не подозревал, о подлинных чувствах герцога.

— Я с радостью даю согласие, — сказала королева, поднимая молодых и прижимая их руки к сердцу.

Затем в большой зале замка Ё был устроен роскошный пир. Сидя между златоволосой Анной и брюнеткой Матильдой, Гийом прямо-таки сиял от гордости и счастья. Его мать Арлетта с трудом сдерживала волнение. Того самого сына, которого она много раз боялась потерять, которого множество раз могли убить кинжалом или ядом, она наконец-то видела счастливым, улыбающимся, чтимым, как это и положено потомку герцога Роберта, любившего и уважавшего ее. несмотря на ее скромное происхождение.

С лица Гийома исчезли злые морщины, суровый и недоверчивый взгляд. Призванный властвовать над Англией, единственный господин Нормандии, окруженный тремя любимыми женщинами — матерью, супругой, французской королевой, — Гийом, не забывавший обычно ни услуги, ни оскорбления, не помнил больше о страхах, обидах, предательстве; он забыл даже и сами имена своих врагов. Герцог сейчас всецело отдался блаженному чувству и спокойно наслаждался блюдами, следовавшими одно за другим. Пил герцог умеренно, подливая вино то Анне, то Матильде. Он приказывал подавать матери, подкладывал ей самые лучшие куски, аплодировал выступавшим акробатам, радовался ловкости жонглеров, игре музыкантов, от души смеялся, глядя на кульбиты дрессированных собак.

После пира по просьбе герцога в часовне был отслужен благодарственный молебен. Все видели, как горячо молился Гийом.

После церковной службы уставшая королева удалилась в отведенные ей комнаты. Ее сопровождали герцогиня, графиня и мать герцога. Придя в свои покои, Анна выразила желание остаться на некоторое время с Матильдой наедине. Обе подруги, едва дверь захлопнулась, бросились друг другу в объятия.

— Анна, как благодарить тебя за то, что ты приехала?

— Помни о моей любви, это и будет твоя благодарность.

— Я буду это помнить до тех пор, пока ты будешь помнить о нашей — моей и моего супруга — любви к тебе.

— Клянусь никогда этого не забыть!

— Пусть небо услышит тебя, моя королева!

Глядя друг другу в глаза, обе молодые женщины перекрестились.

— Обещай часто навещать меня. А то мне скучно в Сан-ли и Париже.

— Прости, но… разве король не добр к тебе?

Анна с растерянным видом пожала плечами.

— Он предпочитает своих слуг моему обществу.

— Но ведь ты королева!

— Королева крошечного королевства, меньшего, чем самое маленькое владение моего отца. На моей родине у графов и то больше земель и больше власти, чем у моего супруга, — да их и боятся больше, чем здешнего короля!

— Все было бы по-другому, если бы у моего кузена был сын.

— Сын! выдохнула королева…

В этот вечер королева Франции сообщила герцогине Нормандской, что ждет ребенка.

* * *

На следующий день герцогская чета отбыла в Руан, где их встретила праздничная толпа.

Королева же вернулась в Санли.

Король ожидал ее в женских покоях в обществе придворных дам. Оливье из Арля пел для развлечения его величества.

— Оставьте нас, пожалуйста, — сказала королева.

Юноша поклонился и вышел. Дамы последовали за ним.

— Сеньор мой супруг, молитвы мои оказались не напрасны, я ожидаю ребенка.

Нахмуренное лицо короля прояснилось.

— Ты уверена, душа моя?

— Да, монсеньор. Через несколько месяцев я подарю сына.

— Слава Господу, душа моя!

Король поцеловал королеву в лоб и вышел, крича:

— Королева понесла! Королева понесла!

* * *

Несмотря на хрупкую внешность, Матильда была женщиной сильной. Такой ей и следовало быть, чтобы выдерживать частые любовные устремления Гийома. В отношениях с женщинами Гийом знал только грубые и быстрые объятия, которыми вполне довольствовались пастушки из Фалеза и сборщицы раковин из Фекампа.

С течением времени Матильде понравились любовные утехи, — она всегда шла навстречу желаниям мужа.

Через неделю после свадьбы Гийом заявил о намерении выдворить войско графа Анжуйского Жоффруа Мартеля из замков Домфрона и Алансона. В строгой тайне собрал герцог около пятидесяти рыцарей и не мешкая предпринял штурм Домфрона. Но, предупрежденный одним из предавших герцога нормандских баронов, анжевинский гарнизон совершил вылазку. Окруженные, Гийом и его рыцари храбро бились, вдохновленные святой ненавистью к предательству. Им удалось отогнать врага. Тотчас Гийом приказал возвести четыре дозорные вышки, защищенные земляными валами и рвами. В деревне у подножия замка он разбил свой лагерь. Матильда присоединилась к супругу.

Осада продолжалась много месяцев, ставших для молодой герцогини Нормандской едва не самыми счастливыми в жизни. Гийом превратил свой лагерь в столицу герцогства, где пребывали также его рыцари с семьями. В грязи между шатрами из шкур животных гонялись друг за другом детишки, игравшие в войну; оруженосцы обслуживали своих сеньоров, слуги занимались лошадьми, а женщины пряли или вышивали.

Если Матильда не сопровождала мужа на охоту или в соседние замки, она искусно вышивала, с удовольствием демонстрируя дамам и служанкам разные виды стежка, которым научилась у лучших фландрских кружевниц. Так как холод и дождь неделями не давали женщинам возможности выйти, многие сеньоры получили в подарок от жен шитые золотом одежды, а также стяги с цветными эмблемами.

* * *

Через три месяца после свадьбы Матильда с радостью сообщила мужу, что она в положении. Эта новость сильно обрадовала Гийома. Он приказал прочитать благодарственную молитву во всех церквах Нормандии, видя в будущем рождении ребенка Божье благословение своего брака и, следовательно, неприятие Богом папского запрета.

Чтобы скорее закончить военную кампанию и сохранить жизнь своим людям, герцог Нормандский отправил с двумя рыцарями — Роже де Монтгомери и Гийомом Фитц-Осберном — вызов графу Анжуйскому. Желая решить судьбу Домфрона, он предложил графу Анжуйскому сразиться в поединке на арене. Жоффруа Мартель ответил своим согласием. Но на заре следующего дня противник не явился. Гийом прождал напрасно. Ночью граф отправился защищать свои земли одновременно от французского короля и разбойников, предводителем которых был Неел де Сан-Совёра. Перепоручив осаду одному из наместников, Гийом ночью стремительно выступил на Алансон в надежде на рассвете застать жителей города врасплох. Но, к его великому гневу, гарнизон, предупрежденный заранее, закрыл ворота крепости.

Насмешливые, наглые и дерзкие, жители подтрунивали над герцогом и его воинами. Чтобы лучше выразить свое презрение к Бастарду, главы города приказали разложить на крепостных стенах побольше шкур убитых животных. Это требовалось не столько для защиты от огненных метательных снарядов осаждающих. Дело в том, что крики: «Шкура, шкура кожевника!» — содержали оскорбительный намек на ремесло деда Гийома по материнской линии.

Как бы там ни было, но выведенный из себя Гийом начал штурм.

Через несколько дней крикунам пришлось сдать захваченный город. Расправа была ужасной: Алансон был предан огню; победителю привели тридцать человек из числа пленных, — среди них были рыцари, зажиточные горожане, ремесленники. На глазах у тех, кто еще сопротивлялся, Гийом приказал отрубить приведенным ноги и руки, а потом изувеченных, еще живых людей бросили на дорогу.

При виде этого последние защитники города сдались. Жестокость не была в обычае Гийома. Он лишь хотел заставить Алансон заплатить за все прошлые предательства, за все унижения, перенесенные матерью и им самим в детстве. Хотя Бастард и был торжественно признан своими вассалами, и хотя сам король Франции согласился стать опекуном Гийома, королевская семья без энтузиазма восприняла передачу герцогства Нормандского в руки внука кожевника.

Оставив в покоренном городе гарнизон, герцог вновь отправился под Домфрон. Этот город сдался весной.

Чтобы укрепить свои позиции, герцог начал строительство замка Амбриер у слияния рек Майенны и Варенны, несмотря на то что владетель Майенны неоднократно пытался помешать этому.

* * *

Герцог отослал Матильду в Фале, к матери, разрешив ей по пути навестить королеву, которая вскоре должна была разрешиться от бремени.

Герцогиня Нормандская застала свою подругу очень подавленной. Анна недавно узнала о смерти своей матери Ингигерды и брата Владимира. На следующий день после бракосочетания дочери с французским королем Генрихом I Ингигерда, с согласия своего супруга Ярослава, удалилась в женский монастырь в Новгороде, чтобы быть ближе к любимому сыну. Но болезнь не позволила ей долго наслаждаться этим счастьем. Вскоре после своего переезда она умерла. Очень быстро Владимир тоже сошел в могилу. Мать и сын были погребены рядом в новгородском соборе Святой Софии.

Радость встречи с Матильдой смягчила горе Анны. Весть о том, что Матильда ждет ребенка, наполнила ее сердце радостью.

— Наши сыновья будут братьями.

— Это самое дорогое желание моего Гийома и мое. Ты назовешь его именем короля Роберта?

— Нет, с позволения супруга ребенок будет назван в честь моего великого предка Филиппа, короля Македонии.

— Филипп… Это не имя для короля франков.

— Ну, а ты какое намерена дать имя своему сыну?

— Роберт, как звали отца Гийома.

* * *

За несколько недель до срока королева произвела на свет крупного мальчика, которого нарекли Филиппом, в честь отца Александра Великого.

Глава четырнадцатая. Наследник

— Душа моя, благодарю тебя за великолепный подарок, который ты мне сделала! — сказал король Генрих, беря новорожденного сына из рук Елены, не захотевшей никому позволить принять роды у королевы. — Сестра, друзья, вы только посмотрите, вот будущий король Франции! Не правда ли, он хорошо сложен, этот здоровяк? Мне кажется, он неплохо вооружен и будет способен обеспечить потомство. Что вы думаете об этом, Бодуэн?

— Генрих, он похож на всех здоровых мальчуганов.

— Вы смеетесь! Он гораздо крупнее, крепче.

Бодуэн громко рассмеялся:

— Сеньор, вы совершенно правы.

— Брат, отдайте ребенка кормилице, иначе он может простудиться, — сказала принцесса Фландрская.

— Дядя, дай его мне, — попросила Матильда. — Какой он маленький!

— Маленький?! — воскликнул Генрих. — Мой сын маленький? Ты думаешь, что твой ребенок будет тоже таким же красивым?!

Матильда и ее мать поспешно перекрестились. Драпировка, отделявшая опочивальню королевы от залы, раздвинулась. В покои вошел человек, от него пахло конюшней и плохо вымытым телом.

— Где он? Мне сказали, что у нас родился король… Я хочу тотчас принести ему клятву верности.

— Граф де Валуа, вы могли бы помыться, прежде чем приходить к королеве и королю. От вас воняет, как от козла! воскликнула с раздражением Адель Фландрская.

— Графиня, мое нетерпение было так велико, что я не подумал о своем виде. Прошу простить мою поспешность.

— Что до меня, — сказал король, — я вам это прощаю тем охотнее, что ваш поступок предвещает хорошие отношения между нашими двумя домами в будущем.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответил Рауль де Крепи, кланяясь непринужденно.

Генрих притворился, что ничего не заметил. Больше того, он взял малыша из рук Матильды и протянул его графу:

— Подержите моего сына.

Бодуэн и Адель одновременно сделали движение, чтобы забрать ребенка. Уж не помешался ли король, если разрешил такому человеку, как де Валуа, держать на руках наследника короны? Разве не говорили о графе, что ему не было равного, когда речь заходила об убийстве соперников?

— Прекрасный ребенок, пошел в мать! Как его зовут?

— Филипп.

— Филипп — первый, кто будет носить это имя. Почему бы и нет? Пусть Бог даст тебе долгую жизнь, Филипп!

— Аминь, — ответили все присутствующие.

Елена подошла, забрала ребенка и скрылась за пологом.

— Могу ли я приветствовать королеву, поздравить ее с разрешением от бремени и уверить ее в моей преданности?

— Позже, ибо королева чувствует себя еще плохо, — сказала графиня.

— Королева — стойкая и сильная женщина; знак внимания со стороны такого человека, как граф де Валуа, может ей быть только приятен. Идем, я отведу к ее изголовью.

И король приподнял тяжелый полог, отгораживавший ложе от остальной части опочивальни.

Очень бледная, с синевой под глазами, растрепанными волосами, укрытая меховым одеялом, закрыв глаза, Анна отдыхала, поддерживаемая подушками.

— Клянусь кровью Христа, уже через несколько часов после разрешения от бремени эта женщина прекрасна! «О, эта белая кожа, на которой даже малейшее грубое прикосновение должно бы оставить след!» При этой мысли Рауль де Крепи сильно возжелал эту женщину. Пусть даже грозит ад: эта женщина должна ему принадлежать. Не имеет значения — когда, он подождет, но — именем Божьей Матери — она будет его!..

Граф поклялся в этом. Пусть небо сжалится над ним: ради нее он будет убивать, и даже хуже того…

Анна вздрогнула в полузабытьи. Внезапно ей стало холодно. Она почувствовала смутную тревогу. Не открывая глаз, Анна натянула одеяло до подбородка.

— Елена, — пробормотала она.

Елена подошла и прошептала ей несколько слов по-русски, гладя Анну по голове.

Граф де Валуа отдал бы даже Перонну, — только бы взять в руки эти золотистые волосы. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не оттолкнуть толстую женщину, никогда не покидавшую свою госпожу и постоянно следившую за ним, едва только он появлялся при дворе. Дважды граф пытался подкупить ее, чтобы она оставила его наедине с королевой, но оба раза она отказывала, не скрывая при этом своего презрения. Только она да графиня Фландрская догадывались о страстном желании Рауля де Крепи обладать этой женщиной. Даже Бастард, открыто признававший себя ее верным рыцарем, ничего не замечал. Ну а муж… Достаточно было послать ему одного-двух оруженосцев, хорошеньких, как невинные девушки, чтобы он про все забыл…

Молодая роженица медленно подняла веки.

На нее пристально смотрели горящие глаза, похожие на глаза хищной птицы. Чем больше она старалась оторваться от этого взгляда, тем больше он притягивал. Несмотря на все усилия, Анна не могла ни пошевелиться, ни заговорить. В ее усталом мозгу сталкивались отрывки мыслей. «Что она делала, плененная?.. Братья, помогите… Отец, не оставляй меня одну с этим человеком… Где мой муж… и герцог Гийом, мой верный рыцарь?.. Господи Боже, удалите от меня этого человека!.. Векша!.. Филипп!..»

— Филипп!

С обезумевшим взглядом Анна приподнялась, протянув вперед руки, чтобы оттолкнуть нападавшего.

— Уйдите, королеве надо отдохнуть. Она зовет сына.

Елена вновь уложила королеву, вытерла ее вспотевший лоб и, не обращая больше внимания на знатных господ, суетившихся вокруг кровати, прижала любимую головку к груди и стала напевать колыбельную, отгоняющую дурные сны. Постепенно Анна перестала дрожать и заснула с улыбкой на губах.

Рауль видел, как королева спала и улыбалась. Дикая ревность сжала его сердце. Никто не смел видеть эту улыбку! Только он один!

Преклонив колено, он произнес глухим голосом:

— Ваше величество, примите мои самые искренние поздравления по случаю рождения вашего милого сына. Вы оказали огромную честь королю и французской короне. Хвала вам и честь!

— Граф, прошу вас. Королева уснула и не слышит. Король и я, мы передадим королеве ваши учтивые слова. Она будет очень тронута, — прошептала Адель, дергая Рауля за рукав.

Граф не двигался. Инстинктивно Елена крепче прижала к себе свою любимую девочку. Анна застонала. Среди присутствующих, смущенно смотревших на эту сцену, наступило молчание. Лишь крик новорожденного вывел всех из оцепенения.

— Граф, можно подумать, что тебя заколдовали? Или ты окаменел, как жена Лота?

Рауль тяжело поднялся.

— Простите, Генрих, тут нет никакого колдовства. Я скакал верхом весь день и немного устал.

— Достойное объяснение. А то я было уж подумал на мгновение, что ты собираешься похитить королеву у нас на глазах!

— Конечно, сеньор, многие хотели бы похитить такую красивую женщину, как ее величество.

— Не забывайся, Валуа!

— Нет, Генрих, это только комплимент. Только слова, ничего более.

— Мне не нравятся твои манеры. Впредь тебе следует вести себя иначе, когда являешься ко мне.

Не сказав более ни слова, граф отвесил глубокий поклон королю. Король раздраженно дал Раулю знак подняться. Бодуэн и Адель холодно ответили на поклон. Только Матильда любезно улыбнулась ему.

— Наконец-то приветливое лицо! Да хранит вас Господь, любезная герцогиня, и пусть пошлет вам и герцогу Гийому достойное потомство…

— Кто сей рыцарь, призывающий на меня Божье благословение? Пусть Господь благословит и его самого. Это вы, граф де Валуа? — сказал, входя, герцог Нормандский.

— Похоже, вам не по душе, что это исходит от меня?

— Я не люблю вас, граф, вы это знаете. Но в сей радостный день мне хочется позабыть наши былые распри. Генрих, как только я узнал приятную новость, то счел своим долгом прийти и поздравить вас. Я приказал отслужить торжественные мессы по всей Нормандии.

— Благодарю, кузен. Пусть сюда принесут моего сына!

Повивальная бабка поднесла королю заснувшего ребенка.

Ничего не говоря, Гийом с волнением разглядывал его.

— Красивый ребенок, — сказала, подходя, Матильда. — Вы не находите?

Как во сне, герцог смотрел, не видя ее, на Матильду.

— Вам не кажется? — повторила она.

— Да… конечно… Как себя чувствует королева?

— Хорошо. Она отдыхает.

— Могу я увидеть ее?

Матильде был неприятен умоляющий тон; она сказала ровным голосом:

— Думаю, что король не будет возражать.

Гийом, в свою очередь, отодвинул полог и преклонил колено перед молодой женщиной, которая спала, прильнув головой к груди кормилицы. Как и граф, при виде этой красоты и беспомощности герцог почувствовал, что в нем поднимается желание. Он испугался, что потеряет сознание, когда Анна открыла глаза и произнесла слабым голосом:

— Гийом, я рада вас видеть.

— Мора!

Стоя недалеко от герцога, король спросил сестру:

— Почему он говорит ей «Мора»? Я уже слышал это слово от него…

— Матильда мне сказала, что так зовут одну из русских фей.

— Фея?! В этой далекой стране тоже есть феи?

— Дядя, — сказала Матильда, улыбаясь, — феи есть во всех странах на земле.

— Как вы, христианка, смеете нести такой вздор, герцогиня? — остановил ее Фроланд, епископ Санлиский.

Намек на запрещение папы опечалил герцогиню. Церковь все еще не признавала их брака и грозила отлучением; от такой возможности Матильда трепетала. Как жить без Святого Причастия, без ежедневных церковных служб, как лишиться Божьей любви?! Удастся ли Лафранку, посланному Гийомом в Рим, смягчить папу? Настоятель Бекского монастыря высказывал уверенность, что удастся.

Вот зачатый ребенок впервые пошевелился в утробе. Герцогиня усмотрела в этом счастливое предзнаменование и хотела, чтобы будущий отец разделил эту радость. Однако Гийом смотрел только на королеву, которой они поклялись в любви и верности. Матильда любила Анну всей душой. Когда Гийом рассказал жене об их встрече и о зародившейся у него любви, Матильда не только поняла его, но даже была счастлива.

— Как мы любим ее! — порывисто воскликнула она. — Ты да я…

Герцог ее нежно поцеловал.

Вскоре он подарил жене большой надел около Фале.

Они каждый день вместе молились за Анну.

Но сегодня, здесь, в первый раз Матильда почувствовала себя обездоленной. Она испытала сильный приступ ревности.

— Где Матильда, я хочу видеть Матильду!

Этот зов Анны вмиг прогнал все черные мысли.

— Я здесь!!!

— О моя добрая Матильда, как я рада, что вы оба находитесь тут, — сказала королева, взяв их руки и прижав к себе. — Мне приснился ужасный сон, будто черный человек склонился надо мной и хочет меня похитить; я звала, звала на помощь, но никто не приходил; я боролась с этим человеком как могла, но он был сильнее…

— Анна, — сказала Адель Фландрская, прерывая ее, — это плохой сон: он вызван усталостью, это естественно после перенесенных родов. Вы должны отдохнуть. Матильда, Гийом, вам лучше сейчас удалиться.

Герцог и герцогиня Нормандские повиновались. За ними вышли его величество король и остальные посетители. При королеве остались только повитуха да служанки, которых, впрочем, Елена поспешила отослать.

— Мне опять приснился Филипп; это ведь был он, да?

Глава пятнадцатая. Филипп

Когда Анна, расставшись с охранным отрядом своих соотечественников, покинула Польшу и направилась во Францию, Филипп не последовал за своими товарищами, несмотря на их настойчивые увещевания. Без сожаления наблюдал он, как уезжают его приятели, кто с детства делил с ним радость игр, кто бился рядом, кто вместе с ним служил в дружине киевского князя, — а туда брали только самых храбрых и самых знатных.

Отказавшись вернуться на Русь, Филипп фактически становился изменником. Он помолился, попросив Бога о прощении.

Под покровом ночи, как тать, Филипп обменял свою богатую и яркую одежду на тряпье, в которое одевались наемники, отправляющиеся в длительное и трудное путешествие. Из былого богатства он сохранил лишь кинжал, подаренный Анной, а также клинок — дар Ярослава, да несколько золотых и серебряных монет, положенных в кожаный кошель, что был спрятан под рубахой. Филипп незаметно последовал за обозом княжны. Он решил сделаться неузнаваемым для всех, и особенно для нее. Поцеловав лезвие кинжала, он обрезал свои длинные волосы, обрил макушку, оставив лишь длинную прядь на затылке, как это делали татарские воины. Также он сбрил бороду и усы.

— Владимир Великий, и ты, святой Георгий, покровитель мой, дайте же мужества довести до конца задуманное мною.

С ужасным хладнокровием Филипп вдоль и поперек исполосовал себе лоб и щеки, сделал на горле от правого уха до основания шеи разрез. Ослепленный текущей кровью, зверея от боли, он зацепил ногой торчащий корень и упал прямо лицом в костер, разожженный, чтобы защититься от холода. От страшной боли Филипп на несколько мгновений потерял сознание. Когда же пришел в себя, жжение казалось невыносимым, а лицо покоробилось и распухло. Несмотря на большое расстояние, арьергард охраны княжны услышал изданный Филиппом вой. Привыкшие к смертным крикам французы похолодели от ужаса. Филиппу же казалось, что его глаза буквально вытекают из орбит. Он принялся кататься по снегу, который загасил одежду, но не смог успокоить. Филипп лишился чувств, замерев, как большая дымящаяся головешка, меж деревьев.

Филипп не знал, сколько времени провел он в забытьи. Полуживой от боли и холода, он дотащился до лошади. Ее тело было сейчас покрыто тонкой ледяной коркой. Филипп отвязал сумку, вытащил флягу с водкой. Глоток, другой, третий отогрели руки и ноги. Он хотел было встать на ноги, но тяжело рухнул на землю. Правая нога (которую он, очевидно, подвернул, падая) отказывалась держать вес тела. Дыша как загнанный зверь, Филипп из своей накидки нарезал широкие полосы и крепко обвязал ими голову. Обмороженное лицо, потеряв чувствительность, уже не доставляло ему больших страданий. Окоченевшие обоженные пальцы нащупывали сплошь вздутия и трещины на коже. Глаза представляли собой две узкие щелки. А рот!.. нос!..

Из груди его поднялся глухой стон, перешедший в нутряное рычание. Крик замер в булькающей крови, текшей из разрезанного горла. Горстью мха Филипп грубо заткнул рану.

Огромным волевым усилием он вскарабкался на коня, поскакал галопом. Чудом опять-таки он не был сброшен, удержавшись в седле только лишь благодаря своей ловкости. После очень долгой скачки успокоенный и согревшийся конь перешел на рысцу.

Несколько дней, одурманенный болью и лихорадкой, Филипп ехал вслед за обозом. Как зверь, он утолял жажду в придорожных лужах, предварительно разбивая ледяную корку. Позже, когда он вновь обрел способность видеть, Филипп стал питаться кровью зайцев, подбитых из пращи. Чтобы смягчить жжение, он носил на лице маску из мха. Однажды утром, слабый и порядком исхудавший, он почувствовал, что лихорадка прошла и что он уже в состоянии проглотить несколько кусков молодой оленины. Это придало ему сил.

Двигаясь днем и ночью, слившиеся воедино конь и всадник нагнали поезд. Для Филиппа пришло время расстаться с верным товарищем. У него не хватило духа убить коня. Привязав его к дереву и крепко обняв напоследок, Филипп ушел, сильно прихрамывая. Еще долго по всему лесу слышалось ржание, потом все смолкло.

Этой ночью Филипп так страдал от боли, что, возможно, покончил бы с собой, если бы в бреду ему не послышался зов:

— Векша! Векша!

Через три дня, безжалостно убив слугу из епископской свиты, он сумел наняться вместо убитого, несмотря на тот ужас, который внушал окружающим. Когда у него спросили имя, Филипп лишь показал на гноящийся шрам на шее. Его и прозвали «хромой-немой».

Ужасные раны, казалось, удесятерили силы молодого человека, поэтому ему поручали самую тяжелую работу: оттаскивать завалившие дорогу деревья, вытаскивать из грязи застрявшие возки, подкладывать большие камни под колеса, охотиться на оленей для княжеского стола, сражаться против разбойников, более или менее скрытно следовавших за поездом и лишь выжидавших подходящей минуты для нападения.

Однажды Филипп собственноручно убил пятерых бандитов. Госслен де Шони захотел взглянуть на смельчака. Несмотря на изуродованное лицо, фигура показалась ему смутно знакомой. Но, благодарение Богу, ни у одного из его людей не было такого исполосованного шрамами лица. Несчастный не мог даже говорить, вероятно, из-за раны, следы которой были отчетливо видны на шее. Как бы там ни было, это был хороший и крепкий слуга. Если этот человек не погибнет и если он будет вести себя пристойно, Госслен готов даже взять его с собой во Францию.

Однако Филипп старался быть осторожным и тщательно избегал Госслена, по возможности держась в стороне от него и епископов. Более всего он опасался проницательного Готье.

В тот злосчастный день, когда он вытащил Анну из-под обломков упавшего в реку возка, Филипп подумал, что его окончательно узнали. Он чуть не выдал себя. Елена мягко взяла женщину из его рук и донесла ее до ближайшего возка.

Раздетая, растертая, согретая теплом разожженных жаровен, княжна пришла в себя. Ее радостная улыбка совсем успокоила и кормилицу, и спешно прибежавших епископов.

— Мне почудилось, что меня нес какой-то молодой и сильный мужчина, — сказала Анна.

— Такие видения даже неприличны для будущей супруги! — воскликнул Роже де Шалон.

Епископ из Мо с трудом сдержался, чтобы язвительным замечанием не поставить под сомнение целомудрие своего коллеги, в молодости бывшего отнюдь не самым добродетельным.

А через некоторое время Елена велела передать Филиппу склянку с притиранием для заживления ран. Взволнованный Филипп узнал мазь, секрет которой был известен только Анне.

«Не зная того сама, она заботится обо мне», — подумал он.

Вскоре храбрость и верность Филиппа внушили уважение его товарищам, постепенно привыкшим к его молчаливому присутствию, его изуродованному лицу, его необычному виду.

Не разговаривая ни с кем, Филипп много слушал и скоро начал понимать язык франкских воинов.

Каждый день он прятался на дереве или под каким-нибудь возком, лишь бы только увидеть хоть мельком княжну, каждый день сдерживал желание броситься к ней и сказать:

— Посмотри, это же я, Векша!

Однажды вечером, на заходе солнца, поезд прибыл к широкой реке. Это был Рейн.

Госслен де Шони велел позвать Филиппа к нему под навес.

— Здесь тебя зовут Немым и Порезанным. Это не христианские имена. Надо дать тебе другое имя. Немой, ты понимаешь наш язык?

«Да», — кивнул головой Филипп.

— Скоро мы ступим на французскую землю. Я отметил твою храбрость. Не знаю вот только, откуда ты, крестили ли тебя…

Филипп энергично закивал головой.

— Ты крещеный? Что ж, это облегчает дело. Я ничего о тебе не знаю, но достаточно хорошо разбираюсь в людях.

Несмотря на изуродованное лицо, ты мне внушаешь доверие, — не могу даже сказать почему. Хочешь поехать со мной во Францию и поступить ко мне на службу? Позже, если ты окажешься достойным, то станешь оруженосцем, и кто знает… Хотя ты и не знатного рода…

Шони заметил гневное, едва, впрочем, обозначенное движение Филиппа.

— …тебя могут произвести в рыцари. Что ты сам думаешь об этом?

Вместо ответа, молодой боярин преклонил колено, протянув меч, отобранный у одного из главарей разбойников.

— Итак, ты мне служишь! Теперь тебе нужно дать имя.

На прибрежном песке Филипп начертал несколько букв под изумленным взглядом Госслена.

— Ты и писать умеешь?! И читать?..

Филипп утвердительно кивнул головой, о чем тотчас пожалел, заметив подозрительный взгляд Госслена.

— Ты, наверное, монах-расстрига?.. Нет?.. Тогда я ничего не понимаю. А я вот не умею читать, — тотчас же добавил он с гордостью, — рыцарю нет в том нужды. Ну, ступай, мне надо теперь подумать.

Готье из Мо оторвал Шони от созерцания букв, начертанных на песке странным воином с изуродованным лицом.

— У вас очень задумчивый вид, Госслен. Что вы тут рассматриваете?

— Сеньор епископ, можете вы мне сказать, что означают эти знаки?

Готье присел на корточки и, недолго посмотрев на письмена, поднялся.

— Это греческие буквы, они значат: Георгий.

— Это христианское имя?

— Конечно! Святой Георгий был одним из семидесяти двух последователей и учеников Христа. Он умер внезапно и воскрес через шесть дней, после того как святой Петр дотронулся посохом до его могилы. Этот святой очень почитается греческими и русскими христианами. Почему вы спрашиваете?

— Просто я увидел эти знаки и хотел выяснить, что они означают.

— Вы видели, кто их написал?

Благодаря смуглому цвету лица Госслена епископ не заметил краски, внезапно залившей щеки начальника отряда.

— Нет, я никого не видел.

— Это, должно быть, сделал один из наших писцов, — сказал епископ, продолжая свой путь.

После его ухода Шони вернулся в лагерь — нерешительный и недовольный собой. Почему человек солгал? Этот вопрос весь вечер не давал ему покоя. Смятение, царившее в его простом уме, было так велико, что он не сразу заметил Филиппа, стоявшего, опершись на копье, недалеко от возка княжны. Колыхавшееся пламя костра, около которого лег Госслен, делало увечья молодого человека еще ужаснее. Каким образом из простого слуги-носильщика он стал одним из стражей? Кто это позволил? Госслен не помнил, чтобы он имел к этому отношение.

Госслен де Шони заснул тяжелым сном. Ему снились люди с обезображенными лицами, беззвучно кричащие и выводящие своей кровью загадочные знаки, которые ничто не могло стереть.

Утром он потребовал, чтобы к нему привели Немого, но того нигде не смогли сыскать. Филипп объявился лишь через три дня, исхудавший и бледный, неся на плечах огромного оленя, которого, улыбаясь, бросил к ногам Госслена. Шони, тронутый таким подарком, даже и не пытался узнать какие-либо подробности. Тем более что очередной отряд разбойников уже два дня как следовал за ними.

— Рыцари, и вы, воины! Будьте настороже, эти бандиты могут напасть на нас в любую минуту. Ну, а ты, что ты хочешь?

Филипп отнял ладонь, которую положил на руку Госслена, и произнес:

— Мертвые.

— Как?! Ты можешь говорить! И что же ты хочешь сказать?

— Все… мертвые…

— Сколько?

— Семь, — сказал Филипп и показал на пальцах.

— Где?

Филипп указал направление.

— Пойдем, покажешь нам.

Филипп вошел в лес. Госслен и дюжина воинов последовали за ним. Через сотню шагов маленький отряд остановился как вкопанный: перед ним лежали семь уже застывших от холода тел. Следы на земле показывали, что борьба была жестокой. У двоих были отрублены головы, еще у двоих вспороты животы. Увидев следы этой бойни, Госслен де Шони со смесью страха и восхищения посмотрел на Филиппа. Каким образом один человек смог разделаться с семерыми бандитами и при этом никто не услышал криков или шума боя? В этом было что-то странное, даже дьявольское.

Госслен встал на колени, широко перекрестился и начал молитву. Воины последовали его примеру. Чуть поколебавшись, Филипп присоединился к ним. Затем последовал приказ подобрать оружие и раздеть убитых.

* * *

— Так тебя и вправду зовут Георгием?

— Нет.

— А какое у тебя имя?

— У меня нет больше имени.

Госслен снова недоверчиво посмотрел на Филиппа.

— У каждого человека есть имя.

— Тогда зовите меня Порезанным или Хромым, раз уж меня так прозвали.

Понимая, что он не добьется путного ответа, Шони лишь пожал плечами.

— Хорошо, с этого дня я беру тебя на службу. Ты будешь находиться при мне. Тебе будут давать кров и пищу. У тебя будет право грабить после битвы — но в разумных пределах и за исключением времени большого перемирия. Ты, наверно, не знаешь, что такое Большое перемирие? Это — время, когда каждый рыцарь, каждый воин не должен сражаться под угрозой совершить смертный грех. Рыцари и воины в Большое перемирие должны также относиться с уважением к дамам и защищать вдов и сирот. Мой оруженосец даст тебе одежду. Ты хороший всадник? Тогда тебе дадут коня, и ты должен хорошо заботиться о нем. В противном случае будешь наказан. Что касается оружия, ты уже сам добыл его. А теперь уходи и попроси прощения у Бога за грехи свои. Помни, ты должен преданно служить.

Филипп не очень понял эту длинную речь, но по тону Госслена догадался, что принят на службу. Он преклонил колено и, приложив правую руку к груди, опустил голову в знак согласия. Потом, держа добычу под мышкой, Филипп догнал только что остановившийся обоз. Там, сидя в углу, первый раз со времени, когда покинул русскую дружину, Филипп испытал нечто сродни блаженству. Ему таки удалось! Он находился в французском королевстве! Он дышал тем же воздухом, что и княжна!

Прислонившись спиной к дереву, Филипп поднял к небу свое бедное, в шрамах, лицо. Вдоль одного из страшных рубцов потекла слеза. «Святый Георгий, дай мне сил сдержать свою клятву!»

Горячее дыхание, а потом легкое, похожее на ласку касание вернули его на землю.

— Молния!

Несмотря на боль в ноге, Филипп поднялся одним прыжком, прижал к себе голову заржавшей от радости лошади.

— Молния!.. моя милая!.. ты меня узнала!.. ты меня не забыла!.. О, если бы ты умела говорить! Ты бы ей сказала, что я Здесь, рядом с ней, что ее образ никогда не покинет моего сердца! Молния, скажи ей это…

— Молния! Молния! — закричал оруженосец. — Тебе удалось ее поймать? Это животное просто-таки сводит меня с ума. Она все время старается убежать, кусается, лягается! Получай же!

Филипп ловко выдернул из его рук кнут и, как бы играючи, одним ударом рассек лицо безалаберного оруженосца, которому было поручено ходить за конем княжны Анны.

С яростным криком оруженосец вытащил свой тяжелый меч.

— Мужлан, ты мне за это заплатишь!

Филипп без усилий обезоружил его.

— Остановись! — закричал Госслен де Шони.

Филипп, приготовившийся добить оруженосца, застыл.

— Что тут происходит? — потребовал Госслен де Шони.

Побледнев от ярости и от страха, раненый оруженосец поднялся.

— Этот человек сумасшедший, он набросился на меня.

— Это правда?

— Нет, — сказал Филипп, протягивая кнут и показывая на Молнию, гарцевавшую вокруг него.

— Хочешь сказать, он намеревался ударить коня принцессы?

— Да.

— Ты хорошо сделал, что помешал ему, но за это нельзя убивать. Любопытно, конь радостно приветствует тебя, тогда как он не подпускает к себе никого, кроме принцессы. Ты странный человек. Однажды, когда ты заговоришь, то расскажешь мне все. А пока ступай.

Филипп спокойно вытер свой меч о траву, затем вложил его в ножны. Подошедший повар протянул хороший, истекающий соком кусок оленины, завернутый в лепешку. Филипп поблагодарил кивком головы.

— Ты замечательный убийца людей и зверей. Ты всегда возвращаешься с добычей, — сказал ему повар, облизывая пальцы.

Поев, Филипп пошел искать источник, чтобы помыться, побрить голову и бороду. Когда он вернулся, его спутники осыпали его насмешками. Некоторые из них не мылись с самого отъезда из Киева. Не обращая на них внимания, молодой человек растянулся под одной из повозок, повернувшись лицом к возку, в котором ехала Анна.

* * *

Свадебная церемония и коронация стали для Филиппа пыткой. Он хотел забыть об этом, упиваясь плохим вином в отвратительных тавернах пригорода Реймса и сходясь с потрепанными шлюхами и худыми девочками, едва достигшими половой зрелости. Вид его так пугал их, что они закрывали глаза от отвращения и страха. На следующий день после попоек и распутства никто не осмеливался приблизиться к Филиппу. Безумное отчаяние, которое можно было прочесть в его налитых кровью глазах, останавливало как самых смелых, так и самых дружелюбных.

Его не было среди тех, кто сопровождал новую королеву и короля в Санли. Филипп отправился за Госсленом в его владения Шони, где графа ожидали жена и сыновья. Там хозяин оказал храброму человеку, к которому испытывал чувство, похожее на дружбу, весьма хороший прием.

Несколько недель Филипп не видел Анну. Он уже начал понемногу говорить: хриплый и низкий голос добавлял ему таинственности. Притирание, данное Еленой, ускорило заживление ран и уменьшило опухоль. Филипп проводил время, охотясь в обществе старшего сына своего хозяина, девятилетнего мальчика, не отходившего от него и засыпавшего его вопросами. Филипп отвечал, однако, не на каждый из них.

— Мой отец говорит, что ты один из лучших воинов. Сколько человек ты убил?

— Не знаю.

— Я не верю тебе. Отец говорит, что каждый знает, сколько человек он убил своей рукой. Так сколько же?.. Сколько?..

Вопросы наскучили Филиппу, и он ответил:

— Может быть, с десяток.

— Только-то! Мой отец убил тысячи!

— Думаю, что ты преувеличиваешь, сынок.

Уже некоторое время Госслен наблюдал за ними. Он очень гордился уверенностью сына, его ловкостью в обращении с оружием. Порезанный оказался отличным учителем, а маленький Тибо — хорошим учеником.

— Иди, сын мой, возвращайся к своим играм.

— Отец, я не ребенок, развлекающийся играми, я мужчина.

— Ты скоро им будешь, мой сын, скоро… Иди, мне надо поговорить с Порезанным. Да, так вот… Король призывает меня к себе. Мы отправляемся завтра на рассвете… Что с тобой, ты побледнел…

С большим трудом Филипп сдержал радостный крик. Он скоро увидит ее! Кровь в висках стучала как барабан. Господи, благодарю тебя за твою доброту! Я скоро ее увижу!..

Глава шестнадцатая. Генрих

Рождение наследника очень обрадовало государя. Теперь он мог быть спокоен за будущее своего рода. Конец приставаниям епископов, насмешкам придворных, едва скрываемому презрению графов! Имея сына, он покажет всем, кто господин в королевстве. Выполнив свой долг короля и супруга, Генрих мог теперь жить, как ему заблагорассудится.

Прежде всего надо было проучить слишком могущественного Бастарда, посмевшего ухаживать за королевой на глазах у Генриха, — и это с согласия его глупой жены. Разве герцог не просил королеву стать крестной матерью его первенца Роберта? Чтобы преподать урок, король помирится с Жоффруа Мартелем и заключит с ним союз. Граф Анжуйский, завязший в войне с Гийомом за освобождение крепостей Домфрон и Алансон, мог пойти на удовлетворение всех пожеланий короля. Двух мнений на сей счет и быть не могло, учитывая создавшийся расклад.

Несмотря на возражение Бодуэна Фландрского, 15 августа 1052 года Генрих призвал Жоффруа и после отслуженной в аббатстве Большой мессы заключил с ним торжественный мир.

По этому поводу, к великой радости парижан, были устроены увеселения: состязания на Сене, когда противники стараются столкнуть друг друга в воду шестами, турниры, где сама королева вручает награду победителю. Это придало праздникам особый блеск.

Присутствие королевы, однако, становилось для Генриха все более невыносимым. Особенно нельзя было упоминать при нем о приехавшей вместе с Анной Елене. Елена смотрела на Генриха с нескрываемым отвращением и упорно продолжала говорить только на своем варварском языке.

Уже много раз королю хотелось отослать ее восвояси, но король опасался гнева Анны. Какую ужасную сцену устроила жена, когда через несколько дней после родов застала Генриха любезничающим с юным оруженосцем! Анна говорила те же слова, что и мать короля, слова жесткие, грубые. Генрих снова почувствовал себя мальчуганом, которого королева Констансия называла тряпкой. С момента рождения Филиппа Генрих не прикасался к Анне. Вскоре, впрочем, он снова взойдет на ее ложе. И не потому, что она вызывала у него желание, просто надо было соблюсти элементарные приличия.

Анне он намеревался показать, кто здесь хозяин. Генрих женился на ней, чтобы она рожала наследников для королевства, и она будет их рожать, хочет того или нет. Иначе он разведется с ней в два счета.

— Ваше величество, вы так задумчивы… Я вас поцелую, если скажете, почему у вас мрачный вид.

— Мой Оливье, я думал о королеве.

— Тогда почему лицо ваше печально? Королева Анна добрая и красивая женщина.

— Замолчи, ты сам не понимаешь, о чем говоришь. Ты не должен защищать ее только лишь потому, что она поет с тобой.

— Добрый король, я полагаю, что вы несправедливы. Разве она не родила вам сына? Я думаю, вы ревнуете. Ее все любят, в том числе и я.

— Ты глуп. Как можно любить женщину? Женщины болтливы, кокетливы, злы и бесстыдны. А их отвратительное тело: эти их груди, влажная и вонючая дырка, их месячные… Фу! Все это вызывает у меня отвращение. Стоит только об этом подумать, как сразу тошнит. Другое дело — тело юноши: оно крепкое и гладкое. У юноши плоская грудь, круглые ягодицы, мягкий член, становящийся твердым, как гранит, под ласками возлюбленного. В мужчине — красота!

— Я так не думаю. Как и вы, я нежно люблю мужскую красоту и мне нравится ласкать мужское тело, но я люблю и женский торс, гибкость женских членов, выпуклость живота. Вспомните королеву: вы сами говорили мне об удовольствии, которое испытали, познав ее.

— Но я очень страдал. Чтобы придать себе храбрости, я думал о тебе. Я закрывал глаза и воображал, что держу в объятиях тебя.

— Мы очень разные. Я бы широко открыл глаза, чтобы увидеть, как прекрасная Анна извивается подо мной.

— Попридержи язык! Ты забыл, что говоришь о королеве?!

Оливье, лежавший с небрежной грацией на подушках, изящным прыжком поднялся и, прижав руку к сердцу, насмешливо поклонился.

— Простите, сир, я забыл, что говорю с королем, а не с возлюбленным.

— На сей раз прощаю тебя, если только ты обещаешь не любезничать впредь с придворными девицами.

— Прекрасный король, охотно обещаю вам это, потому что я не люблю девиц. Я люблю… милых полнотелых дам, с пышным задом, полным животом и грудями.

Бархатная подушка, брошенная Генрихом в Оливье, прервала речь молодого трубадура, который, смеясь, бросил ее обратно. Последовавшая милая потасовка опрокинула обоих на подушки, где они и предались ласкам.

Лежа затем возле уснувшего Оливье, полуодетый король смотрел сквозь узкое окно на темные тучи, возвещавшие грозу. Уже много дней над Парижем стояла тяжелая духота, чуть спадавшая ночью. Даже вода в Сене была такой теплой, что она не вызывала приятных ощущений у людей, купавшихся в надежде обрести прохладу. Подавленные духотой, парижане едва таскали ноги. Немного приободрялись, лишь выпив вина с виноградников Монмартра или Аржантейля, если были деньги. Остальные дули скверное вино из виноградных выжимок. Думая, что этим утоляют жажду, люди пили много и в состоянии опьянения повсеместно задирали друг друга, дрались. Каждый день воины из охраны подбирали около дюжины трупов; каждый день монахи из богадельни выхаживали все новых раненых; каждый день палач вешал преступников. В городе царила удушливая атмосфера, в которую изредка врывался звон колоколов, раздававшийся в сероватом небе. Вдали слышались грозовые раскаты.

Хотя после полудня прошло не много времени, было темно, как в разгар зимы. Ослепляющая молния вдруг озарила покои, подчеркнув белизну кожи Оливье. Король протянул руку и погладил слипшиеся от пота и слегка вьющиеся на затылке волосы мальчика. В то же мгновение удар грома необычайной силы заставил вздрогнуть обоих мужчин. Генрих перекрестился и прошептал молитву. Оливье приподнялся, протирая глаза.

— Кажется, Бог не очень доволен. Можно даже сказать, что он гневается.

— Замолчи! Ты богохульничаешь. Мы — бедные грешники. Да защитит нас Божья Матерь. Оденься, твоя нагота оскорбляет…

— А нагота короля?

— О!..

Генрих неловко привел в порядок свою одежду.

Оливье улыбнулся.

— Уходи… оставь меня… Я намерен просить у Бога прощения.

На коленях, закрыв голову руками, король Франции снова молил Господа простить ему грех содомии.

Глава семнадцатая. Оливье из Арля

Не отвечая на зов оруженосцев, которые, несмотря на церковный запрет, играли в кости, Оливье широкими шагами направился во двор. Он задыхался! Ему надо было вдохнуть свежего воздуха. Похоть короля делалась с каждым днем все невыносимее.

Его, тогда еще совсем маленького ребенка из некогда богатой и знатной семьи, один из менестрелей привел к архиепископу Орлеанскому, любившему окружать себя певчими. Чистый голос ребенка и его хорошенькое личико покорили прелата. Получив приличное вознаграждение, менестрель оставил ребенка у монахов, научивших его не только музыке, пению и псалмам, но чтению, письму и некоторым играм, о которых настоятельно советовали не говорить даже на исповеди. Король на одной из церемоний в Орлеанском соборе услышал этот чистый и теплый голос и был очарован. Он попросил встречи с молодым певцом. Каштановые кудри мальчика, зеленые его глаза, красивые губы, прикрывавшие безупречные зубы, маленькие ноги и руки произвели на короля столь глубокое впечатление, что он не нашел слов для похвалы. Его величество, потрясенный, ушел. Мальчик подумал, что он не понравился королю. Но через день учитель музыки приказал Оливье собирать пожитки, после чего отвел его к епископу.

— Сын мой, король обратил на тебя внимание. Это большая честь для тебя и большое огорчение для меня. Надеюсь, ты покажешь себя достойным и верным своему учителю, а также преисполненным уважения к Богу и Его Церкви. Иди, сын мой, да защитит тебя святая Дева!

Благословив Оливье и дав ему золотую монету, Изомбар отослал мальчика.

Оливье покинул монахов и своих товарищей без сожаления. Три года, проведенные в Орлеане, не были для него счастливыми. Ученики завидовали ему, некоторые учителя преследовали его своими ухаживаниями. Оливье находил отдохновение в занятиях и непослушании, которое ему прощали из-за его многочисленных дарований. Оливье мог играть на всех музыкальных инструментах, сочинял очаровательные песни, по случаю рисовал, прекрасно танцевал.

В это время королевский двор находился около города Дрё. Оливье приняли при дворе наравне с детьми графов. Генрих поручил его учителю фехтования Росцелину, обучавшему оруженосцев для войска. Очень скоро Оливье превзошел всех в бою как на палках, так и на мечах. Эти новые таланты обеспечили ему уважение юношей, решивших, что они смогут легко подчинить себе нового любимца короля. Может, Оливье внешне и походил на девушку, но дрался он с большой отвагой.

Оливье без отвращения, но и без удовольствия уступил домогательству короля. Несмотря на свой возраст, Генрих был скорее красив. Он умел быть нежным, мягким и щедрым и… он был король! Какое-то время Оливье опасался, что женитьба отдалит короля, но случилось обратное. Каждая ночь, проведенная королем с Анной, приводила к нему Генриха все более нетерпеливым. И, однако, произошло то, к чему Оливье не был готов: он влюбился в Анну, которая, со своей стороны, также весьма привязалась к этому дерзкому музыканту, умевшему искусно развлекать.

Оливье стал проводить все больше времени в обществе королевы. Ее величество учила Оливье песням на русском языке, а он учил ее песням Франции. Провансальский язык, изгнанный после смерти королевы Констансии, снова расцвел, так что придворные больше не понимали смысла многих слов, к великому неудовольствию Генриха. В конце концов король запретил петь иначе, как на французском или по-латыни. Ни Анна, ни Оливье не соблюдали этого запрета.

Король стал так сильно ревновать, что, будучи верной женой, королева удалила трубадура. Со времени рождения Филиппа юноша больше не появлялся перед ней. Однако он как-то прислал Анне длинное стихотворение, где воспевал красоту, приветствовал женщину и мать, жаловался на изгнание, на которое его обрекли. Анна в благодарность послала ему штуку дамасской материи.

* * *

Молодой человек покинул замок. Выйдя за стены, он спустился на берег Сены, где девушки и юноши водили хороводы. Подняв лица, они умывались потоками, лившимися с неба. Босые их ноги скользили по траве. Все падали, ноги и руки сплетались. Это было похоже на освещенное молниями и сопровождаемое ударами грома совокупление, как в самые древние времена. Срывая с себя одежды, Оливье бросился вперед: он не мог пропустить такое любовное искушение.

Удовлетворив свои чувственные желания и обессилев, Оливье по грязи дополз до Сены, нырнул. Вода была теплой. Лежа на спине, он дал нести себя легкому течению. С удовольствием ощущал он тяжелые капли, разбивавшиеся о лицо, коловшие, как тысячи иголок, падавшие в открытый рот. Ему казалось, что льющаяся с неба вода очищала от всех грехов, возвращала детскую невинность. В его расслабленном сознании лениво возникали сцены счастья: ласки матери, когда он поднес ей свою первую охотничью добычу; гордость отца, когда Оливье обскакал сына графа Провансальского; игры и драки с родными и двоюродными братьями… Оливье не было и восьми лет, когда, со смертью родителей и старших братьев, всему пришел конец. С этих пор пришлось постоянно сражаться за свое существование. Чтобы прогнать эти неприятные воспоминания, Оливье долго плыл под водой. Потом, голый, он вышел на берег острова Ля Сите.

Опершись спиной о дерево, какой-то высокий и сильный человек с обритой головой и длинными усами пристально рассматривал голого купальщика. Лицо этого человека походило на чудовищно изрытую землю.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросил юноша. Человек ничего не ответил и продолжал разглядывать.

Юноше показалось, что он уже где-то видел этого мужчину. Если бы не эти уродливые шрамы и отсутствие волос, незнакомец, несомненно, был бы красив.

— Что ты от меня хочешь? Моя нагота тебя смущает?.. Я оставил одежду на том берегу, у девушек. А может… я тебе нравлюсь… Нет? Тогда я отказываюсь что-либо понимать. Как тебя зовут? Ты не хочешь отвечать? Тогда дай мне пройти.

Человек сделал шаг, положив руку на рукоять своего меча.

— Трус! У меня нет оружия. Ты хочешь меня убить?! Человек отрицательно покачал головой, развязал свой плащ и протянул его Оливье. После некоторого раздумья Оливье взял плащ и запахнулся в него.

— Спасибо. Но мне хотелось бы понять, куда ты клонишь?.. Ты что, хочешь, чтобы я пошел за тобой? Впрочем… А почему бы и нет…

Под дождем с грозой, сила которой удвоилась, оба они побежали к таверне; там было так много людей, что они с трудом вошли. Очевидно, Порезанного тут хорошо знали, потому что пышнотелая служанка, как раз такая, каких любил Оливье, подозвала их к себе. Несмотря на протесты и ругательства, мощно работая локтями, Филипп и Оливье пробрались в глубину зала, в самый уголок, куда еле проникал свет от воткнутых в стены факелов.

— Сеньоры, устраивайтесь здесь, я принесу вам вино, — сказала толстуха.

— Ты здесь как сыр в масле, друг мой, а потаскуха, кажется, очень расположена к тебе. Ну теперь-то ты хоть скажешь мне, чего от меня хочешь? — поинтересовался у своего приятеля Оливье.

Женщина вернулась с оловянными кубками и кувшинчиком, бока которого были густо покрыты капельками.

— Спасибо, Жизель.

— Пейте, мессир Порезанный, вино холодное, я сама нацедила его из бочки, — сказала она.

Жизель подождала, пока Порезанный выпил и прищелкнул языком с видом знатока, затем налила музыканту. Оливье тоже пригубил вино.

— Она пошутила над тобой, мессир. Тебя разве так зовут, разве Порезанный?

— Да, — хриплым голосом ответил тот. — Это мое имя.

— А меня зовут Оливье.

— Знаю.

— Тем лучше. А ты, кто ты? Я люблю знать, с кем пью.

— Я служу господину Госслену де Шони.

— А, я теперь понимаю, почему мне показалось, что я тебя уже где-то встречал. Ты ведь состоял в охране королевы Анны, так?

Внезапная краска, залившая лицо Филиппа, подчеркнула широкие беловатые шрамы. Трубадур заметил это.

— Ты ведь был в ее охране? — повторил он вопрос.

— Да.

— Ты из той же страны, что и королева?

— Нет.

— Жаль. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал о королеве и о той стране, что не выходит, кажется, у ее величества из головы. При дворе говорят, что у нее там остался возлюбленный.

И снова изуродованное лицо покраснело. Оливье почувствовал к этому человеку расположение, смешанное с жалостью. Более мягким голосом он спросил:

— Я вижу, что ты страдаешь… У тебя есть тайна?.. Я не стремлюсь ничего вызнавать, но, если это может тебя утешить, расскажи мне. Я не выдам тайны никому.

Филипп был предубежден против королевского любимца. Он исподтишка наблюдал за ним, когда сопровождал Госслена ко двору. Но Филипп заметил, что Анна дружески относится к Оливье, что этот молодой человек храбр и щепетилен в делах чести, несмотря на свои постыдные наклонности.

— Не на службе ли у сеньора Шони тебя так разделали?!

— Нет. Это на меня напали разбойники. Остальное доделал огонь. Пей вино, оно хорошее.

Некоторое время оба молча пили в душной таверне, где сумерки становились все гуще.

Какой-то монах в разодранной рясе, через которую были видны его худые ноги, взобрался, громко крича, на стол.

— Эй, проклятые, ваши грехи рассердили Божественного сына Марии… Раскайтесь!.. Тьма приближается… небесный огонь падет на вас… На колени!.. Взовем к Божьей Матери, чтобы она заступилась за нас перед Господом, воплощенным в человека. Женщина, избранная среди всех других женщин, взгляни на нас, грешных!.. Каждый день мы оскорбляем твое целомудрие своим мерзким блудом! Каждый день вонь нашего соития оскверняет твое чистое обоняние! О, девственная Мать, мы просим тебя, умоли своего Сына отвратить от нас гнев свой… Да простит он преступления несчастных людей, которых Всевышний создал по образу своему и подобию… На колени же, братья мои! Раскайтесь, иначе вы все погибнете!

Женщины повиновались в числе первых. Их примеру последовали и мужчины. Только Оливье и Филипп не сдвинулись с места.

Монах удовлетворенно оглядел коленопреклоненных. Вдруг в полумраке он увидел обоих приятелей.

— Эй, а вы что же, глухи к Божьему слову?!

— Я слышу только твои слова, монах. Божья речь приятна и сладка для слуха, от твоей же речи несет винищем.

— Ты осмеливаешься оскорблять служителя Бога?! Опасайся в таком разе его мщения!

— Я боюсь одной только глупости. Ты понял, приятель?

— На помощь, братья мои! Бейте этих богохульников! Проучим же пособников сатаны!

— Уходите, — сказала служанка, — это злой монах, он сделает так, что вас убьют…

И, действительно, около десятка человек с угрожающими лицами встали и, расталкивая стоявших на коленях, попытались добраться до двух бунтовщиков.

— У меня нет оружия, дай мне твой кинжал… — попросил Оливье.

Недолго поколебавшись, Филипп протянул ему подаренный Анной накануне отъезда кинжал.

— Быстро иди туда, там сзади есть дверь… — сказал Оливье.

Держа меч в руке, Филипп, пятясь, вышел.

— Глядите, они удирают от нас!.. — крикнул кто-то из преследователей.

Оливье рванул к королевскому дворцу, полагая, что его товарищ следует за ним. Пока он бежал, ветер развевал плащ, открывая его нагое тело. На пути не встретилось никого, могущего сказать ему об этом: гроза вынудила парижан разбежаться по домам.

— Держись, друг, мы скоро будем в безопасности! — крикнул, обернувшись, Оливье.

Однако Порезанного нигде поблизости не было. Вдруг послышались крики, звон оружия. Оливье повернул назад. Порезанный дрался с пятерыми. Вот двое оказались на земле, их кровь смешалась с дождем. Филипп внезапно бросился еще на одного из нападавших и перерезал ему горло. Оливье удивился той легкости, с какой, оказывается, можно убить человека. Для него это было впервые. Перед простотой он испытал сильнейшее удивление.

Филипп пронзил мечом одного из двух оставшихся в живых. Видя всю эту бойню, последний спасся бегством. За ним последовал монах, подстрекавший к драке.

— Я вас все равно разыщу, проклятые! — пообещал им вдогонку Филипп.

Ночь поглотила бежавших.

— Спасибо, что пришел мне на помощь, — обратился он к Оливье.

— О чем речь… Прости, что не сразу пришел помочь. Я ведь думал, ты идешь за мной. Но… ты ранен?

— Пустяки. Просто один из этих разбойников ударил ножом в спину.

— Пойдем, я перевяжу тебя, — предложил Оливье.

— Ладно, если пойдем к тебе, ты можешь заодно и переодеться.

Оливье рассмеялся:

— Ты прав. А то я совсем забыл, что мои достоинства сейчас не прикрыты.

Страж, несший караул около маленькой двери замка, хорошо знал трубадура и потому впустил его товарища без всяких рассуждений. Они оба прошли сейчас в большую, с низким потолком кухню. В одной из угловых печей горел огонь. Главный повар в окружении помощников хлопотал у огня.

— Имбер! — позвал Оливье. — Не мог бы ты дать мне чуточку корпии?

— А что с тобой приключилось? Опять ранен?

— Нет, это я для своего приятеля.

Имбер подошел, оглядел Филиппа с ног до головы, потом усадил на табурет. Раздвинув порванную одежду, он осмотрел рану Филиппа.

— Что ж, рана глубокая, но чистая. Я пошлю за старой Эрменгардой.

Повар отвел Оливье в сторону.

— Я никогда не видел этого человека. Ты его знаешь? Ты уверен в нем?

— Я познакомился с ним только лишь сегодня, после полудня. На нас напали люди под предводительством монаха Ланселина. Этот парень убил троих, я еще одного. Остальные же удрали.

— Его, похоже, здорово отделали. Можно подумать, что дикий зверь избороздил его лицо.

— Ты прав, я об этом и сам подумал. Но как бы то ни было, а он мне показался надежным товарищем.

— Но только я не доверяю людям, которые слишком много страдали. А этот страдал и страдает до сих пор, — заметил повар.

— Наверное. Но только вместо того, чтобы попусту рассуждать, достал бы лучше чем прикрыть мой зад. Иначе старая Эрменгарда изнасилует меня, чего доброго.

Имбер громко рассмеялся и остановил поваренка:

— Эй, возьми ключ от моего ларя и пойди принеси мои брака[2] и вышитый блио[3]. Обуви у меня только одна пара и та на мне.

— Благодарю тебя, сойдет и так.

— А ты сходи за госпожой Эрменгардой — и не мешкай по дороге, — крикнул повар вдогонку своему подопечному. — Поджидая старуху, — обратился он к Филиппу и Оливье, — вы поедите и выпьете.

— Не откажемся. Эта драка вызвала у меня аппетит, — сказал юноша.

Когда Эрменгарда пришла, все трое уже сидели за столом и разделывались с жареной козлятиной, запивая ее вином.

— Мне говорили, тут раненый, а я вижу троих обжор, лопающих как поросята.

— Это мой приятель! — сказал Оливье. — Его ударили кинжалом в спину.

— Это, похоже, не очень тяжелая рана. Впрочем, дай посмотреть, милок.

Филипп обернулся.

— Бог мой! Я уже много лет врачую, перевязываю раны, зашиваю, но никогда не видела такого изуродованного лица. Кто тебя помял? Тот, кто тебя так ужасно отделал, должно быть, очень тебя ненавидел. Ты улыбаешься?.. У тебя хороший характер. Покажи свою рану… Передай мне нож, разрезать рубаху… так…

Как следует рассмотрев кинжал, подаренный Анной, Оливье протянул его старухе.

— Прекрасное оружие! Кажется, я уже видел подобную надпись, как и здесь, на лезвии. Ты знаешь, что она значит?

— Нет, я его заработал в сражении.

— Тебе повезло, что лезвие скользнуло по кости, а то бы смерть, — сказала женщина, накладывал пластырь и закрепляя его широкими повязками. — Десять дней покоя, это обязательно.

Из кошеля, висевшего на шее, Филипп достал монету. Старуха с жадностью схватила ее.

— Серебряная! Господи, ты щедрее короля. Пусть покровительствует тебе небо, — она взглянула в последний раз на покрытое шрамами лицо. — Послушай, кухарь, а ты поднесешь мне чашу вина? Или я его не заслужила?

Старуха разом опрокинула в себя чашу, наполненную до краев.

— Не скажешь, что вкусно, — произнесла она, прищелкнув языком. — Ладно, привет честной компании!

Оливье взял одежду Имбера. Мужчины продолжали молча пить. Вскорости прозвучали возвещавшие полночь двенадцать ударов. Все служители кухни уже спали на охапках соломы. Догорающий огонь давал все более слабые отсветы. Дождь прекратился, но гроза не уходила: вспышки молний следовали одна за другой, на мгновение освещая бледные лица пьющих. Раскаты грома заставляли дрожать землю.

— Надо бы сходить к королю. Он, наверное, уже искал меня, — сказал Оливье, еле ворочая языком. — Спасибо, друг, за вино и за твои брака. Я верну с лихвой…

— Я надеюсь! — сказал повар, не подняв даже головы.

Филипп встал и нерешительно огляделся.

— Пойдем со мной, — сказал юноша, — я отведу тебя в помещение для оруженосцев.

Они поднялись по лестнице, пересекли залу, где дремала стража, опершись на древки копий.

— Это комната для придворных дам.

— Королева там? — спросил Филипп так тихо, что Оливье скорее догадался, чем расслышал слова.

— Да, если она не у короля. Что с тобой? Тебе плохо? — обеспокоился трубадур, услышав стон.

— Нет, ничего.

Оливье толкнул дверь, за которой оказалось большое помещение, где стоял сильный мужской запах. Десятки мужчин лежали раздетыми прямо на прохладном полу. Оливье и Филипп перешагнули через нескольких спавших.

— Вот мои владения, — сказал любимец короля, отодвигал полог, за которым находилась высокая кровать. На ней спали, обнявшись, два юноши.

— Амори!.. Ричард!.. Ну-ка, ступайте сейчас же прочь.

Толком даже не проснувшись, юноши соскользнули с постели.

— Отдохни, а я схожу к королю.

Оставшись один, Филипп лег на бок, желая поберечь плечо. «Наконец-то я под одной крышей с ней… моя княжна спит недалеко от меня… Будь благословенна эта рана, подружившая меня с музыкантом и приблизившая к возлюбленной… Господи, я хочу лишь видеть ее и ее сына, которого она назвала моим именем…»

С этой мыслью он заснул, прижав к себе кинжал.

* * *

Солнце стояло уже высоко, когда Оливье вернулся на свою кровать. Филипп разделся и спал обнаженным. Трубадур наскоро полюбовался крепким его телом, худощавым и мускулистым, невольно сравнив его с телом короля. Оливье лишь устало вздохнул и улегся, стараясь при этом не задеть соседа. Несмотря на смех и громкие голоса оруженосцев, готовившихся заступить на службу, Оливье тотчас уснул.

Ему снилось, что Генрих ласкает его, дергает за волосы…

— Оливье… Оливье… проснись!

— Что случилось? — не открывая глаз, пробормотал трубадур.

— Оливье, вставай!

Приподнявшись, Филипп увидел седовласого человека, трясшего его товарища. У мужчины были круги под глазами, от него исходило зловонное дыхание. Человек смутно походил на короля.

— Сеньор, дайте же ему поспать, у него был вчера такой тяжелый день.

— А ты кто?! Я что-то никогда тебя не видел. Что ты делаешь здесь?

— Сплю.

— Вижу, чертова рожа… Эй, Оливье!

Наконец спящий открыл глаза.

— Сеньор?! Вы — здесь?

— Что делает этот мужчина в твоей постели?

— Он вчера спас мне жизнь. Я же говорил вам.

— Ты не сказал, что он так уродлив. Как его зовут?

— Порезанный, ваше величество, — ответил за Оливье сам Филипп, — я служу сеньору де Шони.

— Хорошо. Ты рыцарь?

— Нет еще.

— Ты спас моего нежного друга, и я благодарен тебе за это. А теперь вставай, — обратился он к Оливье.

— Государь, я…

— Не жеманься, я уже видел голых мужчин. Ну-ка, живо!

Филипп слез с кровати, стыдливо прикрыв свой напряженный член. Его вид вызвал у короля приступ нежности.

— Жаль, что такое прекрасное тело увенчано такой уродливой рожей! Если бы ты хоть отрастил волосы… Ладно, оденься — со мной на охоту поедешь.

— Сеньор, он вчера был ранен, ему нужен отдых, — сказал Оливье, обуваясь.

— Рана пустяковая, это и так видно. Небольшая охота ему не повредит. Разве я не прав? — обратился король теперь прямо к Филиппу. — Напомни-ка мне твое имя.

— Порезанный, господин.

— Ну так как, Порезанный, я прав или нет?

— Да, ваше величество, вы совершенно правы.

— Поторопимся же, олень уже с нетерпением ожидает нас. Оливье, распорядись, чтобы оседлали для твоего друга коня.

Генрих удалился, окруженный оруженосцами и молодыми придворными.

— Первый раз вижу, — сказал Оливье, — что король заинтересовался человеком, прости, но — не отличающимся красотой… Я думаю, он был поражен видом твоего хера.

— Хоть что-нибудь у меня еще осталось… Помоги-ка мне одеться, это проклятое плечо так болит.

— Старая Эрменгарда говорила, что тебе надо отдохнуть.

— Разве у меня есть выбор?

— Пожалуй, нет, — сказал Оливье, смеясь.

— Почему ты сказал королю, будто я спас тебе жизнь? Это ведь неправда.

— Ну и что? Если бы тебе пришлось спасти меня, ведь ты бы спас? А милость короля не повредит.

— Но зачем ты это сделал?

— Ты мне просто нравишься…

Филипп сделал резкое движение.

— Но вовсе не так, как ты думаешь. Просто нравишься — потому что ты не похож на других и кажешься таким же, как и я, одиноким.

— Я не очень хорошо понимаю, что ты говоришь, повтори.

— Я говорю, что предлагаю тебе свою дружбу. Поторопись, король ждет нас.

Глава восемнадцатая. Сентябрь 1052 года

Хотя лето подходило к концу, все еще стояла невыносимая жара. Урожай был хорошим, и зерно было убрано в закрома. Наконец-то Франция увидела, что призрак голода понемногу исчезает. Больше стало праздников — к великой радости знатных людей и простых вилланов. По всему королевству устраивались охоты, состязания лодок, пляски, игрища и рыцарские турниры, имевшие особенно большой успех.

Церковь неодобрительно относилась к этим языческим увеселениям и старалась сопровождать их религиозными церемониями, которые для добродушных простолюдинов делались очередным развлечением. И как было не восхищаться богатством церковного облачения, золотом, сверкавшим на одеждах епископов во время Больших месс на открытом воздухе! Также простому люду казалось, что они слышат голоса ангелов, а вовсе не обычных певчих. Новая королева и ее первенец принесли благополучие. В храмах было полно людей, пришедших поблагодарить Господа. Они призывали Божье благословение на короля и королеву.

Потребовалось все умение Бодуэна Фландрского вести переговоры и вся нежность графини Адели, чтобы Генрих дал разрешение Анне съездить в Руан, где должны были крестить сына Гийома и Матильды. Именно они просили Анну стать крестной матерью их маленького Роберта. В действительности же это очень устраивало короля: отсутствие мужа сестры и самой сестры позволяло как следует проучить Бастарда.

Анна отправилась в Руан в начале сентября, в сопровождении капелланов, лекарей, оруженосцев, придворных дам, кормилиц, нянек, портняжек и, конечно же, в сопровождении Елены и Ирины. Елена никому другому не давала в руки маленького Филиппа, самого славного, покладистого и красивого ребенка после ее дорогой княжны.

Длинный королевский поезд растянулся под немилосердным солнцем. Жара несколько смягчалась под пологом лесов, которые приходилось проезжать. Поезд часто делал остановки, чтобы королева и приближенные дамы могли выкупаться в Сене. Анна вновь обрела прежнюю живость характера и тонкий стан. Лишь более полная грудь говорила, что она стала женщиной и матерью. Анна гордилась своим сыном, ребенком крепким и красивым.

Граф де Валуа настоял на том, чтобы ему было дозволено сопровождать королеву. Несмотря на нежелание Анны, король дал графу свое согласие, предпочитая хоть на некоторое время побыть вдали от своего могущественного вассала. Госслену де Шони было поручено с особенным тщанием охранять ребенка. Он же, в свою очередь, возложил эту обязанность на Филиппа, к которому с каждым днем испытывал все большую привязанность. Да и как не чувствовать к Порезанному признательности за его отказ поступить на службу к королю? Филипп же лишь сказал, что предпочитает служить семье де Шони, чем беспутному обществу королевских стражей.

Филипп однажды чуть не выдал себя, увидев ребенка, первенца Анны, на руках Елены. Она подозрительно посмотрела на него и вдруг обратилась к нему на русском языке. Филипп испугался, что ее прозорливый взгляд мог заметить слишком уж явное удовольствие, испытанное им при звуках русской речи. Он сделал вид, что ничего не понимает, и по-французски ответил кормилице, которая вздохнула и снова стала напевать колыбельную. Услышав этот незамысловатый напев, Филипп спешно убежал, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. В лесу он долго предавался печали.

Оглушенный страданием, Филипп брел по чаще, сбивал мечом папоротники. Он продвигался все дальше, окруженный сильным запахом живительного сока растений. Неожиданно Филипп увидел изможденного старика. Старик, сила которого удивила Филиппа, поднял на него кулак. Филипп взглянул на него глазами, полными слез, и, не высказав ни удивления, ни гнева, отошел, прошептав:

— Смерти, старик, ищешь?!

Незнакомец вздрогнул.

— Не смерти ищу, но если такова воля Господня и если ты являешься его посланцем, то я согласен умереть.

— Кто ты, бедный безумец, вставший на моей дороге?

— Я всего только человек среди людей, дерево среди деревьев, растение среди растений. Все страдания — это мои страдания.

— Ты хочешь сказать, что деревья и растения страдают, как люди?

— Они страдают, как все живущее во славу Бога на земле. Мне понятен язык растений — моих друзей, начиная от самого могучего дуба и до самой слабой былинки. Я понимаю и язык животных, начиная от всеми нелюбимого и всегда преследуемого волка и до скрытной ласки.

Филипп уселся на пень, задумчиво глядя на старика.

— В детстве я, как и ты, тоже разговаривал с деревьями в дубравах моей страны. Я поверял им свои печали и радости; поговорю и мне становится легче. Я был уверен, что они понимают меня.

— Ты прав. Если бы ты был более внимателен, то услышал бы все их тайны.

— Но я вырос и уже давно не доверяю ни дереву, ни человеку.

— Может, пришло время сделать это? Тот, кто многие годы живет в чаще леса, способен все понять.

— Ступай своей дорогой, старый! Нечего тут понимать!

— Как слуга Божий, отшельник этих мест, я обязан помогать всем тем из моих ближних, кто скорбит. Твоя, как вижу, тоска велика. Не хочешь ли снять с души часть ноши?

— Если бы и хотел, то не могу.

— Что ж, не настаиваю. А не хочешь ли помолиться со мной?

Филипп поднялся.

— Куда ты идешь? — спросил его старец.

— Туда, где можно помолиться.

— А ты посмотри вокруг. Здесь все сделано Творцом. Разве эти деревья не образуют свод его храма? А мох — не тот же ковер? А пение птиц — не его гимны? Бог — везде. Воздух, которым мы дышим, наполнен его любовью. Так что помолимся, сын мой, чтобы Господь дал покой душевный. Вставай на колени!

Они долго молились. Когда Филипп встал с колен, на сердце уже было не так тяжело и голова просветлела. Он искренне поблагодарил монаха. Тот же, благословив, отпустил Филиппа.

* * *

Когда Филипп присоединился к поезду, уже наступила мягкая, жаркая летняя ночь. Небо было густо усеяно звездами. Иные покидали небосклон и, оставляя за собой светящийся след, падали на землю. Караван остановился на опушке у реки, в которой при свете полной луны с удовольствием поплескались Анна и камеристки. На берегу жарились на кострах птица, зайцы и кабанчики, убитые по дороге рыцарями и оруженосцами.

Спрятавшись под ивами, склонившимися до самой воды, Рауль де Крепи глаз не спускал с королевы. Увидев обнаженное тело молодой женщины, граф безумно возжелал ее. Напрасно Анна высокомерно относилась к нему и отвергала все его попытки к сближению, тогда как всячески привечала Оливье из Арля, делившего ложе с ее же собственным супругом. Настанет день, и де Крепи будет обладать ею. Он покажет, что может сделать мужчина с женщиной. Как и многие другие, она будет стонать от его ласк и еще пощады попросит.

Близкий шорох оторвал Рауля от приятного созерцания. Насторожившись и взяв в руки широкий охотничий нож, Рауль затаил дыхание. Заслоненный стволом небольшого дерева, какой-то писец, задрав рясу, мастурбировал, с вожделением глядя на собственное отражение в воде. Раулю забавно было наблюдать за толстым монахом, доставлявшим себе скромное удовольствие. Когда же наконец монах кончил, издав при этом тонкий поросячий визг, Рауль не смог сдержаться и рассмеялся.

От страха несчастный монах чуть не свалился в реку: он поскользнулся, но устоял на ногах. Со все еще задранной рясой, монах, не долго думая, пустился наутек. Этот шум всполошил королевскую охрану. Воины перешли реку, но увидели только лишь примятую траву да сломанные ветки.

С помощью служанок Елена насухо вытерла и одела королеву. Анна отказалась надеть верхнее, слишком тяжелое для этого жаркого вечера платье. Расслабленная, она позволила себя причесать. Откинувшись назад, ни о чем не думая, Анна наслаждалась приятной усталостью в теле, мягкостью ночи и красотой неба Франции. С неба время от времени скатывалась падающая звезда. Анна старалась сейчас не вспоминать Новгород, не думать о своей потерянной стране!

Подобрав складки широкой головной накидки, которой Ирина покрыла ее косы, Анна встала. При свете костров, одетая в красное платье, с красной накидкой на голове, она сейчас была похожа на пламя. Все посмотрели на королеву.

Анна подошла к столу, где была разложена еда. Усевшись на складной, с высокой спинкой стул, она приняла от молодого оруженосца металлическую чашу с ароматной водой. Анна ополоснула в ней пальцы. Другой молодой придворный протянул королеве кусок белой материи.

Дичь была хорошо прожарена, а мясо зайца, сдобренное лесными травами, показалось вполне сочным. Она полакомилась также персиками и курагой, привезенными из Персии и присланными братом Всеволодом; затем выпила доброго вина, подаренного графом Провансальским.

По знаку королевы Госслен де Шони, стоявший на почтительном от нее расстоянии, приблизился.

— Вы не видели любезного Оливье? Мне хотелось бы послушать музыку, — сказала ее величество.

— Я не видел его с восхода солнца, ваше величество, но прикажу его привести немедленно.

— Спасибо, мессир Госслен. Скажите, а как поживает ваш сын? Он уже поправился после падения с лошади?

— Он совсем здоров и сидит в седле, как будто ничего и не случилось. А за беспокойство о моей семье я сердечно благодарю вас.

— Кстати, Елена мне сказала, что у вас в доме есть человек, на редкость уродливый и очень преданный моему сыну. Это так или нет?

— Совершенно верно, ваше величество. Я поручил ему охранять юного принца. Правда, этот мой человек очень страшен, но изуродовала его человеческая рука, он вовсе таким не родился. Лицо его ужасно, но душа прекрасна. Я очень его уважаю и привязан к нему.

— Редкая в ваших устах похвала. А скажите, мессир Госслен, верны ли дошедшие до меня слухи о войне между Нормандией и нами?

— Видите ли, дело в том, что по своему положению я не отношусь к тем, кто посвящен в тайны государя, однако же сам я мало верю этому. Слишком много нитей связывает наши земли. Путешествие, которое вы совершаете, лучшее тому доказательство.

— Да услышит вас Господь!

— Госпожа королева, позвольте мне пожелать вам доброго вечера. — Рауль де Крепи возник в нескольких шагах от Анны. Он подошел так тихо, что она и не услышала его приближения.

— Добрый вечер, граф.

— Путешествие не утомило вас? И как ваше купание?

— Благодарю за беспокойство. Все очень хорошо, спасибо.

Рауль притворился, будто не понимает, что его выпроваживают.

— Я слышал, — сказал он, — вы пожелали послушать музыку, ваше величество. Вот отличные музыканты. Они прибыли от двора германского императора. Не хотите ли их послушать?

Анна кивком головы выразила согласие.

Трио музыкантов, двое мужчин и женщина, сыграли медленную и размеренную мелодию, не имевшую ничего общего с веселостью провансальской музыки, которую Анна так любила.

Уж не музыка ли заставила Оливье покинуть свое убежище?

Он появился, подпрыгивая, танцуя и играя на флейте. Растерявшиеся музыканты, взяв еще несколько аккордов, перестали играть.

— Продолжайте! — крикнул разъяренный Рауль.

— Нет, пусть прекратят, — сказала ее величество. — Я предпочитаю слушать Оливье. Елена! Принеси-ка мои гусли.

— Сестра моя, королеве Франции неприлично так выставлять себя, — сказала, подойдя, графиня Фландрская.

— Адель, милая, не браните меня. Сегодня такой чудесный вечер. Так хорошо, но я отнюдь не забываю, что королева. Мой отец, Ярослав Мудрый, Великий князь, не гнушался петь при народе. Он говаривал, что в песне человек выражает свое счастье быть сотворенным Богом. Также он говорил, что музыка приближает людей к Богу, благодаря ей они становятся лучше.

— Вы всегда переубедите, — сказала, смеясь, золовка.

Адель Фландрская сделала придворным дамам и рыцарям знак приблизиться.

Дамы устроились на подушках, принесенных служанками, рыцари остались стоять позади дам.

* * *

Убедившись, что все в порядке, Филипп отошел от возка, где отдыхали кормилицы и ребенок. Он приблизился к собравшимся.

Филипп сейчас находился в нескольких шагах от своей любимой и упивался ее красотой. С первыми же звуками гуслей Филипп закрыл глаза и погрузился в воспоминания. О совместных поездках верхом, об играх, о длинных летних днях, долгих зимних ночах, о ее тонкой руке, о ее улыбке и нежных глазах. Грустные эти воспоминания не вызывали сейчас в нем того страдания, которое прежде обращало Филиппа в дикого зверя. Они вызвали только лишь тихую тоску по родине. Затем Анна запела.

Сначала запела она по-французски, потом перешла на провансальский язык и, наконец, — на русский. Филипп ожидал этого испытания и подготовил свое сердце к нему. Но то, что прежде не смогла сделать колыбельная Елены, удалось гимну жатвы, который они в былые времена часто пели с Анной вместе. Эта песня придала Филиппу сил и уверенности: вдруг показалось, что открывается другой мир, где и ему будет место. Он поклялся сейчас сам себе стать одним из тех рыцарей, о подвигах которых ему рассказывал Госслен де Шони. Из любви к Анне Филипп поклялся стать лучшим из всех рыцарей. Конечно, Филипп не забыл, что дал клятву никогда не пытаться сделать так, чтобы Анна его узнала. Но он решил, что станет другим, — этот другой ведь не связан никаким обетом…

Рауль де Крепи едва сдерживал нетерпение. Этот Оливье определенно стал занимать слишком видное место. Следовало юнца удалить. А королеву он сумеет в подходящий момент заставить заплатить за нанесенные обиды. Пока что Рауль намеревался осуществить маленькое мщение, которое замыслил уже несколько дней назад. Он заметил, что Ирина, молочная сестра королевы, краснела каждый раз, когда он взглядом ненадолго останавливался на ней. Ирина никогда не упускала случая встретиться с ним, несмотря на то, что у Ирины был выбранный королем жених, некто Клемент де Тюссак, из добропорядочной пуатевинской семьи. Впрочем, мщение будет и достаточно приятным: девушка была чистой, с большими голубыми, навыкате глазами, очень яркими губами и красивого оттенка светлыми волосами. Эта приятная перспектива вернула графу хорошее настроение, Рауль решил тотчас же начать охоту. Решив так, он незаметно покинул кружок слушавших.

Граф легко отыскал Ирину. С матерью и женихом она наслаждалась игрой подруги детства. Подняв глаза на внезапно возникшую перед ней тень, Ирина испугалась, что упадет в обморок: она узнала графа. Захваченные музыкой Елена и Клемент не заметили Рауля, сделавшего Ирине знак следовать за ним. Девушка, с бьющимся сердцем поднялась и, не привлекая ничьего внимания, удалилась.

Этот человек так влек ее, что Ирина подчас забывала о страхе при виде Рауля. Каждая частица ее напряженного тела причиняла Ирине боль. Девушка пошла за высокой фигурой, все более удаляясь под сень деревьев. Эта часть леса была темна и густа.

Через несколько шагов Ирина остановилась, всматриваясь в темноту. Она слышала только шум леса, становившегося все более враждебным. Наконец она решилась позвать.

— Сеньор, где же вы?.. Это неприлично покидать меня так… Сеньор, отзовитесь, прошу вас. Святая Матерь Божия, помоги мне…

Ирина упала на колени и стала молиться.

Стоя в двух шагах от нее, граф забавлялся этой сценой, тихо проклиная густую листву, мешавшую луне хорошенько осветить девушку. Впрочем, для исполнения приятного замысла, свет был вовсе не нужен. Наслаждение в темноте не станет меньшим. Правда, графу доставляло удовольствие видеть ужас, отвращение, ненависть на лицах своих жертв. Убивал ли, занимался ли любовью, — он всегда внимательно рассматривал предмет приложения рук своих.

Как дикая кошка, граф сейчас выскочил из укрытия, опрокинул Ирину на мох, закрыл ей рот рукой.

— Не кричи, козочка… Перестань дрожать… Это я, я не причиню тебе зла… Перестань же дергаться!.. Твоя кожа мягкая! Ну, раздвинь ноги… Ты ведь пошла за мной и знала — зачем… Плутовка!.. Тебе тоже этого хочется, у тебя все влажно… Раскройся… вот так… Ты не жалеешь… что пришла?..

Граф, испустив стон, замер на покорном и дрожащем теле Ирины. Задохнувшись, он перевернулся на спину, уставившись в ночь открытыми глазами. Покоренная мгновенным чувством наслаждения, Ирина медленно успокаивалась. Долгое время они лежали неподвижно.

— Сеньор?

— Уходи! Не говори никому, слышишь? Никому не говори о том, что произошло между нами. Когда я вновь захочу тебя, подам тебе знак… Чего ждешь?.. Уходи давай…

Ирина, как побитая, поднялась, машинально поправила прическу и одежду и, сгорбившись как старуха, пошла из леса.

Глава девятнадцатая. Крещение сына Гийома и Матильды

Анна и Матильда вновь встретились. Они были счастливы показать друг другу своих сыновей. Гийом так бурно радовался, увидев королеву, что некоторым это показалось неприличным.

Все города выразили свое желание быть представленными сеньором или епископом на церемонии крещения в Руанском соборе. Городские улицы оказались слишком узкими, чтобы принять многочисленные посольства и тысячи зевак, толпившихся на пути. Прибытие королевы сопровождалось таким восторгом, что это очень взволновало Гийома.

Благодаря соглядатаям он знал о воинственных намерениях и приготовлениях Генриха, но не отождествлял позиции королевы и короля и считал долгом чести поступать как надлежит верному вассалу. Если уж господин поднимет против него оружие, надо будет защищаться, но никоим образом не нападать первым. Впрочем, сейчас был праздник. Позже, если понадобится, Гийом готов будет и сразиться.

Не без некоторого раздражения Гийом увидел в свите королевы Рауля де Крепи. Однако же принял графа соответственно его положению. Граф был весьма могущественным сеньором, и герцогу приходилось считаться с этим.

В честь королевы Франции Гийом и Рауль решили скрестить копья на турнире. Нормандский двор как раз переехал в Фекамп, там должны были развернуться большие празднества.

На высоком берегу, где обычно паслись монастырские овцы, вокруг поля возвели помосты. Места для дам, устроенные под широким балдахином для защиты от горячего солнца, украшали богато расшитые ткани и ковры; на сиденья положили подушки. Изгородь сдерживала зрителей. Судьи, герольды и слуги бегали туда-сюда, проверяя, все ли в порядке, все ли находятся на своих местах.

Появление французской королевы, герцогини Нормандской, Шотландской королевы было встречено долгими приветственными криками. Все три молодые женщины сели рядом. Их окружали графини Фландрская, де Валуа, де Санс и графиня Шартрская, мать герцога, а также многие другие дамы. Яркие цвета нарядов делали голубизну неба еще голубей, траву на лугу еще зеленее.

Громкие, раскатистые звуки фанфар сопровождали появление рыцарей и их оруженосцев. Блестяще одетые и великолепно снаряженные, они медленно двигались с серьезным, важным и величественным видом. Держа шлем под мышкой, Гийом склонился перед почетными гостями. Он восседал на белом коне, сбруя лошади была украшена цветами герцога. Сам Гийом был одет в красную тунику, украшенную львом и стянутую в талии поверх кольчуги. Он склонил копье перед Анной, которая привязала к древку синюю ленту; затем склонил оружие перед Матильдой, прицепившей ленту красного цвета. Герцог объехал ристалище, высоко держа копье, на котором развевались шелковые ленты дамы сердца и собственной супруги.

Хотя Раулю де Крепи было известно, что королева согласилась признать герцога Нормандского своим верным рыцарем, однако граф был этим весьма раздражен. Какое-то время Рауль надеялся, что Гийом будет биться только лишь под цветом своей супруги. Рауль восседал на черном коне в черной, украшенной золотом сбруе. Его одеяние также было черно-золотым.

Граф с поднятым забралом также приблизился к помосту. Сидевшая позади своей госпожи, Ирина подавила возглас. Рауль приветствовал королеву и герцогиню, ответивших ему легким наклоном головы. Граф склонил копье перед матерью того, кого считал теперь своим соперником.

На ристалище установилась глубокая тишина, нарушаемая только топотом копыт. Со стороны Рауля это было оскорблением: Гийом не посмел бы победить того, кто защищал цвета его собственной матери. Но привыкшая обходить подводные камни, Арлетта не принадлежала к числу тех, кого можно было так легко привести в замешательство. Она мило улыбнулась графу и сказала громко, чтобы все слышали:

— Сеньор, я безмерно благодарна вам за оказанную мне честь. Я очень ценю ваше намерение и уверяю вас, что никогда этого не забуду. Но ваш благородный поступок, граф, не вполне уместен. Давно прошло то время, когда я могла позволить рыцарю носить мои цвета, каким бы пылким этот рыцарь ни был. Я в том возрасте, когда седеют волосы. Рождение внука является тому доказательством. Сколько молодых дам были бы счастливы дать вам стяг. Вот, например, графиня де Валуа…

Это был приказ дамы, и не было никакой возможности уклониться, не рискуя при этом оскорбить свою жену.

С яростью в душе и с улыбкой на устах Рауль де Крепи глубоко склонился перед Арлеттой де Коневиль, поднял копье, чтобы потом опустить его перед Аделаидой де Валуа.

Аделаида отвязала бант от своего рукава и с мрачным видом прикрепила его к копью.

Оба противника удалились в высокие палатки, освободив место другим рыцарям, участвовавшим в турнире. Рыцари проехали перед помостами, а затем под звуки труб вернулись за ограждение. Когда ристалище заполнилось рыцарями и оруженосцами, судейский герольд, попросив тишины, заявил:

— Благородные и могущественные герцоги, сеньоры, бароны, рыцари и оруженосцы, пожалуйста, прошу всех поднять правую руку к небу. Прежде чем мы начнем ристалище, поклянитесь верой, честью и жизнью, что никто сознательно не будет колоть и рубить другого и не ударит другого ниже пояса, а также не толкнет и не потянет руками, если, конечно, соперник его не будет уличен в нарушении правил. Кроме того, если шлем упадет случайно с головы, никто не должен атаковать, пока соперник опять не наденет шлем и не застегнет его. Если кто нарушит правила, то лишится доспехов, боевого коня и будет изгнан с ристалища, рискуя оказаться недопущенным на следующий раз. Поклянитесь держаться сказанного, иначе господа судьи прикажут наказать виновного. Итак, вы клянетесь своей верой, честью и жизнью.

— Да, да! — закричала толпа участников турнира.

С высоты своего помоста все четверо судей в знак согласия кивнули. По знаку старшего из них судейский герольд воскликнул:

— Перережьте же веревку и начинайте биться!

Слуги участников турнира бросились врассыпную.

Столкновение было жестоким. Шум был оглушительным; с ристалища потянуло запахами травы и свежей земли, навозом, человеческим и конским потом. Очень скоро можно было ощутить пресный и сладковатый запах крови.

Раны были легкими, но многочисленными. В общей схватке трудно было различить, кто одерживает верх. Вскоре беспорядок стал полным, с поля понесли все больше раненых.

Один из участников турнира, одетый в кольчугу, на сильном коне, быстро завладел вниманием дам, судей и зрителей.

Вскоре на поле остались только шестеро. В их числе был тот, кто заставлял орать от восторга зрительскую толпу.

— Кто этот скромно одетый рыцарь? — спросила Анна.

— Никто не знает, — сказала графиня де Валуа. — Кажется, известный вам Оливье у него в оруженосцах.

— Наверное, этот человек разделяет страсть юноши, — прыснула графиня Санская.

— Вот, наверное, почему он не бьется под цветом кого-либо из нас, — объяснила на редкость симпатичная графиня Шартрская.

— Он сидит на коне, как никто, и более проворен… Посмотрите. Можно подумать, что это русский всадник, — сказала Анна, прижимая руки к груди.

На ристалище оставались еще четверо участников. Королева жестом подозвала к себе судейского герольда.

— Пойди скажи этому рыцарю, что я была бы счастлива, если бы он бился под цветом Ирины.

— Но, ваше величество, это для него слишком большая честь. Здесь ведь его никто не знает. Он, может, даже и не рыцарь, почему иначе отказался назвать себя? Не будь поддержки сеньора де Шони, судьи вовсе не допустили бы его сюда.

— Мне достаточно, что сеньор де Шони уважает его. Иди и передай мое предложение.

Герольд поклонился и направился к безымянному рыцарю.

— Ее величество королева просит, чтобы вы взяли цвет ее молочной сестры Ирины. Согласны ли вы?

— Передайте королеве, что, с Божьей помощью, я не посрамлю оказанную честь.

Незнакомец как был, в шлеме, подъехал к трибунам и, перехватив меч за лезвие, протянул его Ирине.

— Какой грубиян, — прошептала Матильда матери, — даже не снял шлема!

— Может, он нездешний и не знает обычаев? Они такие разные в различных странах. Тем более что участвующий в турнире рыцарь может ведь и не раскрывать себя.

Зардевшись, Ирина привязала головную накидку к рукояти меча.

— Я вам доверяю свои цвета, будьте с этой минуты их защитником, — коверкая слова, сказала она.

Не сказав в ответ ничего, незнакомец поклонился, губами приник к клинку и, высоко подняв меч, кликнул клич, заставивший королеву на миг побледнеть. Только Матильда заметила ее внезапную бледность.

— Что с тобой, моя дорогая?

— Показалось, что это голос Векши, — выдохнула Анна.

Под озабоченным взглядом подруги Анна пришла в себя.

Цвета Ирины совершили чудеса.

Ее защитник легко победил своего первого соперника, не оставил никакой надежды второму.

Трубы возвестили конец поединка. Победитель склонился перед дамами.

Скрытый забралом, Филипп упивался сейчас красотой своей возлюбленной. Неподвижность и молчание победителя возбудили любопытство дам, которые оживленно перешептывались. Оливье из Арля пришел другу на помощь, подтолкнув того к судьям. Победителя приветствовали криками и аплодисментами.

И вновь зазвучали трубы, теперь уже возвещая поединок герцога Нормандского и графа де Валуа. Оба они выехали на богато украшенных конях. Впереди шли пажи, несшие стяги, оруженосцы и слуги. Под приветственные возгласы процессия объехала ристалище. Наконец герцог и граф заняли места по обе стороны веревки, протянутой из конца в конец поля.

После обычных приветствий оба надели шлемы. Воцарилась тишина. По сигналу с копьями наперевес они бросились навстречу друг другу. Столкновение было невероятной силы. При ударе обе пики сразу сломались. Анна, невольно закрыв глаза, вновь их открыла и увидела Гийома, сидевшего в седле. Он взял новую пику. Рауль де Крепи удержался в седле и тоже сейчас вооружился, приготовившись к новой атаке. Оба соперника вновь заняли свои места.

Анна погладила руку бледной, как полотно, Матильды, не спускавшей глаз со своего супруга.

По сигналу бой возобновился. Резко пришпоренные лошади встали на дыбы и бросились навстречу друг другу, выбрасывая из-под копыт комья земли. Некоторое, показавшееся всем вечностью, время оба всадника держались, приподнявшись на стременах. Все последующее произошло очень быстро. Рауль де Крепи грохнулся наземь. Гийом, получив удар копьем в грудь, тоже упал с лошади. Толпа издала громкий вопль, но герцог уже поднимался, держа в руке меч. Графу же потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Яростным движением он отстегнул шлем, сорвал его и отбросил далеко в сторону. Зрители зашептались. Этот рыцарь, облаченный в черный цвет несчастья, не пользовался зрительской любовью. Те, кому граф был знаком, знали, что при всяком случае он старался бросить вызов. Ненавидимый за жестокость и презрение к своим врагам и друзьям, не уважавший ни Бога, ни людей, граф все же подкупал своей храбростью, щедростью, темно-голубыми холодными глазами. Борода, волосы и густые темные брови подчеркивали бледность его лица.

Гийом тоже снял шлем. На помосте Матильда крепко сжала руку Анны.

Несмотря на умение сражаться, граф Валуа не обладал ни ловкостью, ни молодостью своего противника. Каждый удар Гийома попадал в цель и причинял боль. У герцога была сила молодого быка, он продвигался вперед, не заботясь о защите, охваченный желанием победить. Вопреки правилу, Рауль де Крепи внезапно нанес удар сплеча. Гийом отразил его. Злость взыграла у герцога. Ударом меча он обезоружил графа.

Будучи хорошим игроком, де Валуа стремительно протянул руку победителю и направился к трибуне поклониться дамам и судьям. Призывно затрубил рог. Глашатай закричал:

— Знаменосцы, садитесь на коней и возвращайтесь домой. А вы, сеньоры, бароны и рыцари, бившиеся здесь, вы хорошо выполнили свой долг, так что теперь можете идти. Награда уже присуждена, и вечером она будет вручена победителям.

Трубы протрубили конец турнира, и участники турнира в веселом беспорядке покинули его.

Вечером, в большой дворцовой зале в Фекампе после роскошного ужина было объявлено о вручении наград. Почетный рыцарь в сопровождении герольда поклонился французской королеве, показывая тем самым, что она выбрана для этой церемонии. Анна последовала за почетным рыцарем, несшим обрубок копья. В сопровождении судей и герольдов они трижды обошли залу, прежде чем остановиться перед одержавшим победу.

— Ой, Шони! Так это оказывается были вы! — воскликнула королева.

— Простите меня, ваше величество, — сказал де Шони, преклоняя колено. — К сожалению, вовсе не я завоевал награду, — не я, но один из моих людей. Он стыдится своего лица, а кроме того — он не рыцарь и, значит, недостоин быть отмеченным вами, ваше величество. Поэтому по совету графини Фландрской и судей я вместо него пришел получить эту награду.

— Я не очень хорошо знаю правила ваших игрищ и полностью полагаюсь на решение графини и судей. Однако я думаю, что всякое лицо, красивое или некрасивое, сотворено Богом и должно быть созерцаемо с тем уважением, которое мы обязаны выказывать Создателю. Если его уродство — дело рук человеческих, на него следует смотреть с состраданием. Если лицо этого человека изуродовано в сражении за князя, его храбрость следует приветствовать. В своей стране я часто видела таких героев. Их все почитали. А если победитель турнира не рыцарь, то, мне кажется, он достоин стать им. Вы как полагаете?

— Я отвечаю за него, как за себя, и готов быть его поручителем…

* * *

Лежа на луговой траве, устремив глаза в звездное небо, Филипп и Оливье из Арля давали убаюкать себя музыке, доносившейся из большой залы замка, где проходили танцы по случаю окончания турнира. Хотя приятели и не были посвящены в тайны друг друга, молодые люди догадывались, что и тот и другой думали сейчас о королеве праздника. Мысленно каждый из них рисовал свою картину, воображая слова и жесты, обращенные к нему одному. Филипп видел, как Анна с распущенными косами, с охапкой цветов в руках, смеясь, бежит к нему навстречу и кричит:

— Векша!.. О мой прекрасный Векша!

Оливье же представлял изгиб ее шеи, гибкость пальцев, касающихся струн арфы; представлял, как Анна, вздыхая, произносит проникновенным голосом:

— Миленький мой Оливье, я никогда не смогу хорошо играть на арфе. Я предпочитаю мои старые гусли.

Оба, Филипп и Оливье, вздохнули одновременно и отвернулись друг от друга, чтобы скрыть напрягшуюся от мечтаний мужскую плоть. Это привело их в смущение.

— Вставай, друг, — сказал Оливье, — некоторые мечтания могут быть пагубны! Я же знаю место у подножия крепостных стен, где много красивых и добрых девушек с толстым задом. Они не скупятся на ласки и просят совсем немного. В день славы мы, по-моему, заработали себе это развлечение.

— Ты прав, — согласился Филипп. — Сходи, выбери для меня кроткую и нежную девицу и приведи ее сюда. Я уверен, что в темноте, не видя моего лица, она будет любить меня без всякой настороженности.

Под руку, несколько придерживая шаг из-за хромоты Филиппа, молодые люди спустились вниз по каменистой дороге, шедшей вдоль укреплений.

Глава двадцатая. Ирина

В течение всего 1053 года отношения между французским королем и его вассалом герцогом Нормандским непрестанно обострялись. Анна и Матильда с тревогой следили за ухудшением этих отношений.

Генрих с опасением наблюдал за тем, как его молодой и беспокойный сосед усиливал свою власть все новыми завоеваниями, и это несмотря на постоянные бунты против Гийома. Король иногда даже осторожно поддерживал эти мятежи деньгами, людьми и продовольствием.

Отлучение герцога от церкви, санкционированное папой Леоном IX под нажимом епископа Руанского Може (за то, что Гийом не подчинился запрету на брак с Матильдой), еще более ухудшало общую обстановку. Гийом был потрясен этим решением, но расстаться с Матильдой, только что родившей ему второго сына, отказался. Ребенка крестил в монастыре Бек настоятель Лафранк, затем отправившийся в Рим, чтобы вступиться за герцогскую чету.

Анна снова была в положении и с нетерпением ожидала рождения ребенка. Лекари и повитухи советовали ей полный покой. Конец верховым поездкам в лесах Дрё и Санли, конец праздникам в эстампских, парижских или мелунских замках, скольжению по замерзшим прудам! Она могла заниматься только тем, что делали старухи на женской половине. Слушая болтовню графинь, кормилиц и вышивальщиц, она изнывала, ибо время тянулось медленно. Если бы Матильда была рядом, — но это было невозможно: обе страны находились в состоянии войны…

Даже Оливье с его песнями не удавалось развлечь королеву. Кроме того, ревность Генриха часто мешала трубадуру приходить к Анне, чтобы сыграть или прочитать новую поэму.

Несмотря на присутствие маленького Филиппа, Елена тосковала по родине. Она все никак не могла научиться языку французов. Кроме того, она страдала от беспутного поведения Ирины и старалась это скрыть от Анны. Ирина расторгла обговоренную помолвку без всякого объяснения. Она грозилась уйти в монастырь, если ее будут заставлять выйти замуж за Клемента де Тюссака. Необходимость быть постоянно при королеве делала Ирину такой мрачной, что Анна не выдержала:

— Я понимаю, что сидеть взаперти тебе неприятно, но из уважения ко мне ты могла бы быть и повеселее.

Ирина не ответила, склонилась над рукоделием и еще более насупилась. Ох уж эти бесконечные зимние дни в лабиринтах влажных и темных замков!

В январе 1054 года королева родила сына, названного Робертом, в честь деда.

Накануне наступления на Нормандию, отправляясь во главе одной из двух французских армий (другой командовал его брат Эд, с которым по этому случаю король помирился), Генрих пришел навестить жену и подарил ей золотую цепь.

— Моя дорогая, я благодарю тебя за сына. Прошу молиться за меня во время войны. Я ее начинаю, чтобы защитить королевство, унаследованное от предков. В свою очередь, с Божьего благословения, я хочу завещать его нашему сыну Филиппу, увеличив владения за счет земель, несправедливо принадлежащих ныне нормандскому Бастарду.

— Но, сеньор…

— Я прошу, душа моя, прекратить с ним всякое общение, равно как и с моей племянницей Матильдой. Мы находимся в состоянии войны, а ты — королева Франции. Если Богу угодно, чтобы со мной случилось несчастье, помни об этом!

* * *

Едва оправившись от родов, Анна, покинув Париж, двинулась в Санли. Ирина была весьма обрадована, ибо таким образом приближалась к владениям графа де Валуа.

Прежде чем отправиться к королевским войскам, Рауль де Крепи попросил разрешения приветствовать королеву. Вняв настойчивой просьбе Ирины, Анна согласилась принять его.

Так как Анна была еще нездорова, она приняла Рауля лежа на высокой, с приподнятыми занавесями кушетке, стоявшей в большой зале замка у камина. Граф показался ей еще больше, еще мрачнее, чем обычно. Как только он появлялся, сердце ее начинало сильнее биться, руки становились влажными. У Анны возникало чувство опасности. Никогда еще она не испытывала такого большого отвращения к тому, кто так старался быть ей приятен, кто посылал ей подарки каждый раз, когда Анна оказывалась в Санли. Но ни один его подарок, даже охотничий ястреб, которым она однажды залюбовалась на руке графа и которого Рауль ей вежливо преподнес, — ни один подарок не мог рассеять ее неприятия.

— Ваше величество, я не мог отправиться на войну, не увидев вас. Я пришел просить вас помолиться за меня, самого преданного и самого почтительного вассала. Только от вас зависит, чтобы я оставался таковым навсегда.

— Что вы хотите сказать, граф? Я не понимаю. Вы говорите, что полностью преданы королю, так как вы его вассал, и, однако, я чувствую в ваших словах какую-то недоговоренность, даже угрозу.

Рауль де Крепи понял, что зашел слишком далеко.

— В моих словах нет никакой угрозы, ваше величество. Может, чрезмерное выражение моего к вам почтения — и только.

— Действительно, чрезмерное, граф. Я счастлива, что вы исполняете свой долг и идете защищать короля.

— Только из любви к вам и королю.

— Благодарю вас за это, сеньор де Крепи. Да хранит вас Бог.

Анна произнесла эти слова с улыбкой. Это было для Рауля так неожиданно, что граф бросился на колени и, схватив руку королевы, поднес ее к губам.

Сей жест был неприятен Анне. Она вся напряглась и резко отняла руку, слишком взволнованная, чтобы говорить. Граф расценил ее молчание и бледность по-своему, поднялся, довольный, с колен, поклонился и вышел.

Ирина все подметила. Итак, человек, которому она пожертвовала своей честью, оказывается, любит другую! Долгое время она не хотела признаться себе, что соперницей была именно королева. Но теперь Ирина не могла больше скрывать от себя правду. Особенно когда она услышала, как граф прошептал, проходя мимо нее:

— Она будет моей, клянусь Богом, будет моей!

Ирина перекрестилась, услышав это. Она бросила убийственный взгляд на ее величество. Анна заметила этот взгляд, но не поверила, что он может предназначаться ей. В эту минуту королева вспомнила, как краснела Ирина в присутствии графа, вспомнила ее заигрывание с Раулем де Крепи. А с какой поспешностью Ирина подняла однажды его перчатку, как она старалась прикоснуться, если обстоятельства это позволяли, к графу… И особенно Анна вспомнила об отказе Ирины выйти замуж. «Святая Матерь Божья, сделай так, чтобы я ошиблась!.. Чтобы моя маленькая Ирина не любила такого человека, как граф!» В порыве нежности Анна заговорила с Ириной на родном языке.

— Иди-ка сюда… С некоторых пор, мне кажется, ты стала такой странной. Мне кажется, что ты меня избегаешь, что у меня больше нет сестры… Ты забыла наши забавы, наш веселый смех… Ты несчастлива рядом со мной? Разве у тебя нет всего, что ты желаешь? Может, я не поняла, почему ты отказалась выйти замуж за Тюссака, но я могу тебе найти другого… Ты молчишь? Может быть, ты тайно кого-нибудь любишь? Умоляю, скажи мне. Ты знаешь, как нежно я люблю тебя, и сделаю все, чтобы помочь…

Увы, эти слова не могли тронуть Ирину, они были сказаны слишком поздно. Ирина испытывала к ее величеству все большую неприязнь. Она лишь притворилась, будто относится к Анне все так же по-дружески. Бросившись в объятия королевы, Ирина воскликнула:

— Я ничего не хочу, когда мы вместе с тобой… Я не хотела выйти замуж, чтобы только не расставаться с тобой, твоими детьми, матерью…

— Ты правду говоришь? Как я счастлива!.. Видишь ли, я боялась, что ты дашь увлечь себя такому неприятному человеку, как граф де Валуа, которого я ненавижу!..

Ирина до крови закусила губу, чтобы не крикнуть о своей любви. Анна почувствовала, как девушка вдруг напряглась, но продолжала:

— Теперь я знаю, что ошиблась в тебе; прости меня, сестричка. И в память о нашей прекрасной стране пойдем помолимся перед иконой Новгородской Богоматери.

Анна встала, хотя ей и предписано было лежать, увлекла Ирину за драпировку, где была устроена молельня. Встав на колени, ее величество начала истово молиться, тогда как Ирина, завидовавшая красоте подруги, позволяла ненависти разгораться в свой душе.

Глава двадцать первая. Битва при Мортемере

Пока Рауль де Крепи и Ги де Понтьё ехали в Понтуаз к Эду, брату короля, Генрих в сопровождении Жоффруа Мартеля нагонял анжевинскую армию, стоявшую в замке Тийер.

Госслен де Шони прибыл туда раньше короля, чтобы наблюдать за размещением войска: начиная с кухонь и до конюшен, все должно быть в порядке. Он поручил Филиппу осмотреть окрестности, дабы быть уверенным в том, что ни один герцогский соглядатай не бродит в этих местах. Все было спокойно; лил дождь. Вода в реках поднялась, залитые поля блестели под луной. Днем, под проливным дождем, нельзя было встретить ни души. Продрогшие крестьяне, забились в свои сырые и дымные хижины, устрашенные множеством вооруженных, готовых выступить против них людей. Лишь изредка, между ливнями, несчастные жители спешили в церковь молить Бога о защите.

Когда прибыл король, дождь, как по команде, прекратился. Наступило сильное похолодание. Бледному солнцу не удавалось его смягчить. При свете разложенных во дворе замка костров Генрих явился приветствовать военачальников своей армии и убедиться, что люди и лошади ни в чем не нуждаются.

— Храбрецы мои, я рассчитываю, что вы, с Божьей помощью, поможете мне победить нормандского Бастарда и дать моему любимому брату Эду герцогство, которое, будучи присоединено к Франции, увеличит богатство королевства.

Эта краткая речь была встречена возгласами одобрения. Потом начались возлияния. На тележках доставили бочки с вином, чтобы как-то ободрить воинов. В этот час опьянение было всеобщим, но если бы на них внезапно напали… Король, любивший веселье, вопреки мнению де Шони поощрял всеобщее оживление.

— Ты стареешь, мой добрый Шони, — сказал его величество. — Мне кажется, что я слышу моего капеллана, вечно читающего всем мораль. Надо, чтобы люди немного развлеклись. Вино не сделает их менее храбрыми, наоборот.

— Во время войны герцог Гийом не случайно запрещает своим людям пить крепкие вина.

— Хватит! Герцог Гийом волен поступать по-своему разумению. Если ему нравится командовать армией монахов, — что ж, на здоровье!

— Эти монахи, ваше величество, хорошо выученные, опасные воины, прекрасно вооруженные, к тому же.

— Но их значительно меньше, чем нас. Верно, они храбры, я сам смог убедиться в этом в схватке при Валле-Дюн, когда мы, Бастард и я, были еще союзниками. Успокойся, Госслен, мы обязательно их победим.

— Да услышит вас небо! — проворчал Шони.

Было де Шони уже больше пятидесяти. Он действительно чувствовал себя старым и уставшим воевать и мечтал отдохнуть, хотя и понимал, что удовольствие от охоты никогда не заменит радости военных кампаний. Как доброму рыцарю, ему надо было готовиться к смерти, передав все, что у него было, сыновьям (не забыв и Порезанного, к которому Шони исключительно был расположен).

Усталый Шони отправился отдохнуть. Снова шел дождь…

* * *

Дружба между Оливье из Арля и Порезанным (как Филиппа теперь все называли) крепла. Филипп научился понимать трубадура с тех пор, как узнал о детстве Оливье. Первое время Госслена де Шони сердили эти отношения.

Он боялся, что Филипп может быть вовлечен в распутство. Очень скоро, однако, Госслен успокоился: Филипп стал для Оливье вроде старшего брата. Друзья виделись каждый раз, когда это оказывалось возможным.

В конце зимы 1054 года они последовали за армией, которой командовал сам король, намеревавшийся уничтожить Нормандию. Забравшись под одно одеяло из волчьих шкур, отяжелевшее от холодного дождя, Филипп и Оливье болтали.

— Ты мне так и не сказал, что ты хотел от меня в тот день, в грозу, когда мы познакомились… Вспомни, ты меня искал… Я всегда думал, что дело касалось королевы… Я ошибаюсь?.. Ты мог бы мне ответить! Разве я не рассказал тебе все о себе, даже то, чем вовсе не пристало бы гордиться?.. Вижу, ты мне не доверяешь… Твоя дружба не так крепка, как моя.

— Оливье, ты знаешь, что я к тебе очень привязан… Но прошло время… Я отказался от того, о чем хотел тебя просить… Больше мне сейчас нечего сказать. А мое прошлое… Будет лучше, если ты ничего не будешь о нем знать. Я и сам не желаю о прошлом думать.

— Прости меня, это безумие с моей стороны — оживлять твои страдания из-за простого любопытства. Не сердись на меня.

— Благодаря тебе, Оливье, и привязанности мессира де Шони жизнь кажется не такой горькой. Я иногда даже забываю о своем ужасном лице и хромоте.

— Надеюсь, ты говоришь правду! Что до меня, то в твоих глазах я вижу отражение твоей прекрасной души.

— Прекрасная душа никогда не заменит красивого лица. Я вижу, как женщины меня боятся. Я вызываю у них отвращение.

— Не у всех! Ты разве забыл добрую служанку из таверны на берегу Сены? Я хорошо видел, что она тебя любит, а тогда твое лицо уже было изуродовано. Но настой королевы принес явную пользу.

К счастью, темнота скрыла румянец, заливший лицо Филиппа. Он помнил эту мазь, знал, что она изготовлена греческим врачевателем из Киева по указаниям Анны. Сама же Анна узнала состав у одного новгородского колдуна. Лекарство это успокаивало и заживляло ожоги. Анна сама составила список нужных растений и приказала убить молодых гусей, потому как был необходим для изготовления лекарства их жир. С задумчивым видом королева передала лекарство Оливье. Каким образом Оливье догадался о ее опыте врачевания? Ведь только Елена и Ирина были посвящены…

Оливье притих. Филипп подумал, что его друг уснул, и предался нежным мечтаниям о даме сердца, мечте с налетом грусти. Засыпая, Филипп бессознательно прошептал вслух:

— Анна…

Его товарищ зашевелился. Филипп почувствовал его дыхание около своего уха.

— Тебе, только тебе я хочу сделать признание, — прошептал вдруг Оливье. — Как и ты, я тайно люблю ее и готов умереть за нее… Не бойся и не говори ничего… Как и ты, я люблю ее безнадежно. Для нее я только музыкант, который разделяет ложе ее мужа. От ее приближенных я узнал, что она не сердится на меня за это…

— Замолчи! — крикнул Филипп.

— Нет, дай мне сказать… Ты можешь меня понять потому, что ты ее тоже любишь, ты ее знал задолго до меня…

— Что ты хочешь сказать?!

— Не сердись, но ты ведь состоял в том отряде, что сопровождал ее во Францию? Значит, ты знал ее раньше меня?

— Да, конечно, но я даже никогда не приближался к ней, в то время как ты часто занимаешься с ней музыкой.

— Верно, музыка нас соединяет, равно как песни, что мы сочиняем: она о своей стране, а я… о ней.

Филипп приподнялся на локте.

— Ты знаешь ее песни? Мог бы ты мне их напеть?

— Я совсем недавно переписал одну из них.

— Покажи.

— Завтра, когда будет светло.

— Нет, сейчас.

Оливье порылся в мешке, что лежал под головой, и вытащил свиток. Филипп выхватил свиток из рук Оливье. Прижимая к себе драгоценный текст, он подполз к костру, где догоравшие угли бросали в ночь последний свет. Филипп развязал ленту и стал читать запинающимся голосом, при слабом свете мерцающего огня.

«Благодарю тебя, Дева Мария,

Чей образ сопутствует мне от прекрасного Новгорода.

Благодаря твоему заступничеству, у меня родился милый сын,

Наполнив счастьем мое печальное сердце.

Пусть, благодаря твоему сыну, он проживет долгую и

богоугодную жизнь,

Чтобы воздавать хвалу тебе и плоду твоего чрева.

Я назвала его Филиппом, именем, дорогим моему

сердцу…»

Затуманившимися от слез глазами Филипп перечитал последнюю строчку. Все его существо наполнилось счастьем. «Она меня не забыла! — думал он. — Она меня не забыла…» Какое значение имело то, что он сделался чудовищем, навсегда покинул Русь, если они оба дышали одним воздухом и она его не забыла!

Успокоенный, Филипп вернул пергаментный свиток Оливье и, укрывшись с головой, тотчас заснул.

* * *

На следующее утро дождь прекратился.

Армия короля, сжигая и грабя все на своем пути, не встречая настоящего сопротивления, захватила графство Эврё. Затем армия направилась к городу Мант, где в ее состав влились пополнения, прибывшие из Парижа. Генрих решил подождать новостей от младшего брата, прежде чем двигаться на Руан.

При поддержке графов де Валуа и Клермона Эд сгруппировал войска в Бовези и, перейдя реку Брель, проник в Нормандию под Омалем. Враг от битвы уклонился. Воины Эда сталкивались только с бедняками, пытавшимися при приближении французов бежать. Вовсю свирепствовали резня, поджоги, грабежи домов, ограбления замков со слишком слабыми гарнизонами. Рауль де Крепи даже удивлялся тому, как легко давалась победа. Он поделился своим беспокойством с Эдом и Ги де Понтье.

— Сеньоры, с начала войны мы встречаем только вилланов, женщин и детей. И никаких воинов. Зная герцога Гийома, я не удивлюсь, если окажется, что за всем этим кроется военная хитрость и он нападет на нас тогда, когда мы будем меньше всего этого ожидать.

— Вы ошибаетесь, Рауль. Бастард знает, что у нас больше сил, чем у него, и отказывается сразиться с нами, — сказал, презрительно усмехнувшись, Эд.

— Полностью разделяю ваше мнение, сеньор. Наша армия производит сильное впечатление на нормандцев.

— Да услышит вас Бог, — сказал Понтье, — или лучше не Бог, а черт. Потому что я видел нормандцев в бою и могу вам сказать, что это опасные враги. Есть ли какие новости от короля?

— Скоро узнаете. Вот один из наших лазутчиков, — и Рауль обратился к нему: — Быстро расскажи, что ты видел? Ты видел моего брата? Где он стоит? Тебе встречались вражеские отряды? Где они? Сколько в них пеших воинов, всадников?

— Сеньор, — прервал его граф де Валуа, — дайте же ему сказать!

Покрытый грязью человек перевел дыхание.

— Его величество сейчас в Манте… Он двигается на Руан вдоль Сены… Просит, чтобы армии соединились около моста через реку Арш через три дня.

— Сражения были тяжелыми?

— До сих пор не было ни одной битвы.

— Мне все меньше нравится то, что происходит. Подумайте, мы вторгаемся в страну и, кроме крестьян, не встречаем никого. Король обеспокоен этим обстоятельством?

— Мне кажется, что нет, сеньор.

Рауль де Крепи энергично прищелкнул пальцами.

— Что ж, в таком случае нам не следует беспокоиться больше, чем это беспокоит короля.

В Аринкуре граф показал себя достойным своей дурной славы. Он схватил в церкви совсем юную девушку, пытавшуюся спастись бегством, и изнасиловал ее у подножия креста, после чего передал ее своим воинам.

Нагруженные добычей, французы оставили городок, предав его огню.

На ночь они остановились в Мортемере, на берегу реки Олн (жители Мортемера давно уже оставили земляные укрепления и само селение), разожгли большие костры, на которых зажаривали туши баранов, свиней, птицу. Было открыто много бочек вина. Потаскух заставили сойти с повозок и привели также нескольких хорошеньких девушек, схваченных по дороге. Часть ночи пьянствовали и развратничали. Брат короля был не из последних участников всего этого. Эд насладился сразу тремя несчастными девушками, которых с широко раздвинутыми ногами держали смеющиеся воины. Как только хозяин закончил с ними, на женщин набросились и остальные. Одна, еще несколько часов тому назад бывшая невинной девушкой, сошла с ума и бросилась в реку.

Наконец все погрузились в тяжелый сон. Только истерзанные женщины еще бодрствовали.

Незадолго до рассвета командовавшие нормандской армией Готье Жиффар и Гийом Креспэн окружили Мортемер, проникли туда и, убив заснувших часовых, подожгли город.

Внезапно разбуженные французы бросились к оружию и начали ожесточенно защищаться. С помощью жителей, вышедших из прилегающих лесов, нормандцы рубили и рубили. С яростью отчаяния французы бились десять часов без передышки. Одним из самых воинственных был Ги де Понтье, хотевший отомстить за своего смертельно раненного при осаде города Арк брата Энгеррана. К полудню большинство рыцарей были убиты. Брату короля Эду удалось бежать вместе с Раулем де Крепи и горсткой воинов. Оставшиеся были взяты в плен. Один из военачальников нормандской армии, граф д’Ё, приказал прикончить раненых и позволил жителям забрать некоторую часть вещей побежденных. Можно было наблюдать, как простые оборванцы забирали боевых коней, красивое дорогое оружие.

Герцог, находившийся на левом берегу Сены и следивший за передвижением войск короля, с радостью узнал о победе. Ночью Гийом Нормандский отправил гонца к Генриху. С вершины небольшого холма, возвышавшегося над лагерем короля, посланец закричал во все горло:

— Внемлите, французы… Я возвещаю вам печальную новость… Слушайте же, меня зовут Рауль де Тоени, я принес горестную весть… Посылайте повозки в Мортемер, чтобы забрать тела тех, кто вам дорог. Идите забрать их бедные останки…

В лагере все испытали чувство растерянности. Рыцари хотели тотчас отомстить за братьев по оружию. Потребовалось все влияние графа Анжуйского, чтобы их удержать.

— Может, это уловка, чтобы заставить нас разбежаться? Подождем возвращения посланцев.

Только один из них вернулся в лагерь, раненный.

— В Мортемере большинство погибло, остальные были взяты в плен.

— А мой брат? — спросил король.

— Пропал без вести.

Подавленный Генрих опустил голову.

— Прошу тебя, пойди полечи раны и отдохни.

Все молчали, подавленные поражением и уважая горе короля. Жоффруа Мартель заговорил первый:

— Мы что, позволим Бастарду снова одержать над нами победу?

— Нам никогда не везло, если мы отправлялись по дорогам Нормандии, — сказал Госслен де Шони. — Герцог Нормандский знает каждый кусочек своей земли, даже самый маленький ручеек, самую далекую из своих деревень. Он, не колеблясь, загонит с десяток лучших своих лошадей, чтобы на другом конце Нормандии защитить одно из владений, находящееся в опасности. В бою он рискует собой как никто другой, и ему нет равного, когда надо увлечь за собой войско. Я думал, что, если бы он захотел на нас напасть, мы сейчас были бы так же мертвы, как те, под Мортемером, несмотря на всю нашу храбрость. Я предлагаю уйти.

Все с изумлением смотрели на рыцаря, известного своей отвагой, чувствительного в вопросах чести, верного помощника короля. Генрих подошел к нему и долго задумчиво смотрел на Шони.

— Всякого другого, — сказал Генрих, — я приказал бы убить за измену. То, что ты говоришь, ужасно, но, увы, я боюсь, что ты прав. Как и ты, я хорошо знаю Гийома. Относясь с уважением к своему сеньору, он не нападет на меня первым. Он ждет, чтобы начал я. Тогда он уклонится от боя и завлечет нас в западню, где мы все погибнем… Да, мы должны уйти и накопить силы…

* * *

Филипп впервые участвовал в войне во Франции. Он рассчитывал, что ему представится случай отличиться. Кто знает, может, его произведут в рыцари на поле битвы?

Вдруг все его мечты о славе улетучились. Он не понимал, почему войско короля не бросилось преследовать нормандцев. Разве они не были обязаны отомстить за мертвых? На Руси всегда поступали так. Поведение, как и слова Госслена, удивили и разочаровали Филиппа. Его хозяин не приучил его к таким речам. Может, возраст погасил его пыл? Будь проклята старость, превращающая храбреца в старуху! Филипп попросил, чтобы его взяли в отряд, отправлявшийся в Мортемер. Оливье удивился этому:

— Что ты хочешь там делать? Не могильщиком же работать?

— Я не собираюсь быть могильщиком. Поедем со мной, ты сам увидишь.

— Король не отпустит меня.

— Тем хуже для тебя. Хочешь, я дам тебе тему, чтобы ты сочинил поэму.

— Что ты хочешь сказать? Разве я нуждался в помощи, чтобы сочинять песни?

Филипп не ответил; он оседлал коня и ускакал.

Ночью Оливье присоединился к приятелю.

— Если ты посмеялся надо мной, я тебя убью, — спокойно сказал молодой трубадур, устраиваясь рядом с Филиппом.

Глава двадцать вторая. Заступник мертвых

Как и было сказано, в Мортемере они нашли только трупы. У мертвых было забрано оружие, с них сняли военную одежду и даже обувь. Из благопристойности им оставили только рубахи. Вид места свидетельствовал о неистовой силе битвы и храбрости французов.

Воины подбирали останки солдат армии Эда, брата французского короля.

Бушар де Монтморанси, которому было поручено возглавить погребальный отряд, с трудом сдерживал слезы ярости. Старый воин и храбрый рыцарь, он знал многих из тех, кто погиб ни за понюшку табака.

— Кто отомстит за вас, мои друзья? — воскликнул он.

— Я, с вашего позволения!

Бушар обернулся, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Он узнал человека, которого Госслен привез из своего путешествия на Русь. Он был удивлен неподвижным, ничего не выражавшим лицом; только прямой и открытый взгляд русича оставался живым.

— Что ты хочешь сказать?

— Я вызову герцога на поединок и отомщу за мертвых.

На лице Бушара де Монтморанси отразилось глубокое изумление.

— Заступник мертвых? Вызвать герцога на поединок?! Ты сошел с ума!.. Никто никогда не видел и не слышал подобного!..

— Это не довод.

— Ты бредишь. Такой знатный человек, как герцог, не унизится до того, чтобы биться один на один с таким ничтожным человеком, как ты.

Филипп с гневом положил руку на рукоять меча.

— Успокойся, я не хотел тебя оскорбить, — поправился де Монтморанси. — Я знаю о дружеском к тебе расположении де Шони. Он не из тех людей, кто оказывает доверие любому. Но я все же вот думаю: кто ты такой, чтобы мериться силой с самим герцогом Нормандским?.. Ты даже не рыцарь, а происхождение твое — темно…

— Мое происхождение ничуть не ниже происхождения Гийома, и он не унизит себя, сражаясь со мной. Скажите ему, что я был победителем на ристалище в Фекампе.

Монтморанси пожал плечами.

— Может, ты и говоришь правду, но у нас нет доказательств.

— Вот оно, доказательство! — сказал Филипп, вытаскивая меч из ножен и потрясая им перед наместником короля.

— Если ты вызовешь меня, я буду биться против тебя, потому что вижу в тебе настоящее благородство, но я не герцог!

— Говорят, прежде чем быть герцогом, надо сделаться человеком, любящим Бога и славу его, — сказал Филипп. — Он обязан принять мой вызов, и потому я обвиняю его в том, что он предательски заставил убить всех этих людей. Клянусь Девой Марией и всеми святыми, что потребую удовлетворения у Гийома Нормандского и сражусь с ним насмерть!

— Порезанный прав, Бастард не может не принять вызов, — воскликнул Ланселен де Бовэ, слушавший этот разговор. — Сожалею, что мне не пришла мысль о поединке. Если позволишь, я буду твоим оруженосцем, — обратился он к Филиппу.

— Нет! Это место принадлежит мне, — воскликнул Оливье из Арля, не пропустивший ни слова из того, о чем говорил его друг.

— Ты, любимчик, осмелишься оспаривать у меня это право?!

— Я еще и преподам тебе урок! — сказал возлюбленный короля, держа меч в руке.

— Перестаньте, друзья мои, успокойтесь! — сказал де Монтморанси. — Сеньор де Бовэ не хотел оскорбить тебя, Оливье. Слова обогнали мысли, не правда ли, Ланселен? Подайте друг другу руки и поезжайте вместе с Порезанным, чтобы поддержать его вызов.

Подошел монах, сопровождавший французский отряд.

— На колени, воины! Я благословлю вас именем Бога!

Все трое молодых людей встали на колени.

— Сыны мои, пусть Бог хранит вас и даст вам победу в правом деле. Идите с миром.

* * *

Бушар де Монтморанси попросил разрешения переговорить с нормандским военачальником.

— Заступник наших мертвецов, — сказал он, — хочет бросить вызов герцогу Гийому. Мы просим отвести его к герцогу, с тем чтобы он мог сразиться с ним на ристалище за честь французского королевства, как он поклялся в этом Божьей Матери и святым.

— Я не могу, — ответил Гуго де Гурней, — сопровождать вашего заступника. Я лучше пошлю к герцогу гонца. Если герцог ответит благоприятно, клянусь кровью Христа — я сам отведу его.

— Нам долго ждать?

— Сегодня вечером вы получите ответ.

— Хорошо, мы подождем до вечера.

Конец дня был занят тем, что французы грузили трупы на повозки. Повозок недоставало, чтобы забрать всех мертвых. Первый обоз повел за собой монах. Жители Мортемера, Омаля, Дринкура сгрудились на пути обоза, смеясь, хлопая в ладоши и оскорбляя мертвых.

Оставшиеся тела положили в развалинах церкви, где старый священник отслужил мессу. Филипп и его соратники набожно помолились.

Гонец Гуго де Гурнея незадолго до захода солнца вернулся.

— Герцог хорошо помнит турнир в Фекампе и того, кто одержал там победу, — сказал он. — Его первым движением было отказаться от вызова, поскольку человек, бросивший вызов, не является рыцарем. Он хотел назначить вместо себя бойца, который и должен был сразиться. Но, поразмыслив, герцог согласился биться, при условии, что поединок будет в Руане и пройдет по обычным правилам: пешими, на палках, обтянутых кожей, и с большими щитами, чтобы отбивать удары. Вы принимаете эти условия?

— Во имя наших мертвых — принимаю! — сказал Филипп.

— Тогда на колени и помолимся.

После молитвы Гуго де Гурней приказал завязать глаза Филиппу, Оливье и Ланселену, несмотря на наступившую темную ночь. В сопровождении охраны они отправились в путь.

На рассвете с них сняли повязки. В лучах восходящего солнца, чуть приправленная остатками тумана, перед ними развертывала широкую ленту у подножия города Руана Сена. Ослепленный утренним светом, со сжавшимся сердцем, Филипп смотрел на город, напоминавший ему Новгород.

* * *

Гуго де Гурней отвел французов на постоялый двор, где их приняли с почетом, как гостей герцога.

Им подали обильную еду, а затем отвели в мыльню. Через несколько часов Гийом принял французов в зале руанского замка, в окружении двора, герцогини Матильды, своего брата Готье Жиффарда, епископа Байенского, победителя в сражении при Мортемере, а также Гийома Креспэна, графа Вексинского, и Роберта д’Ё. Де Гурней поклонился, затем встал около своего сеньора. Филипп подошел к Гийому и сказал:

— Герцог, меня зовут Порезанный. Я обвиняю вас в том, что вы предательски убили сотни моих товарищей по оружию. Их кровь взывает к отмщению. Богоматерью и святыми я поклялся отомстить за них и быть их заступником. Вот моя перчатка.

Филипп бросил ее к ногам герцога. Присутствующие слушали с молчаливым вниманием. Гийом долго оставался неподвижным и рассматривал человека с истерзанным лицом, бросившего ему вызов и говорившего по-французски не очень уверенно, но голосом твердым и гордым… По знаку Гийома один из оруженосцев поднял перчатку и передал ее герцогу.

— Я принимаю твой вызов, — сказал герцог, бросая, в свою очередь, к ногам Филиппа ратную рукавицу. — Ты не рыцарь, но достоин им быть. Мне сказали, что о тебе ничего не известно. Но раз люди, принадлежащие к рыцарству, относятся к тебе как к равному, я поступлю как они. Я буду биться с тобой как обыкновенный человек, пешим, на палках. Однако, клянусь перед Богом и людьми, что ни с моей стороны, ни со стороны моих военачальников не было предательства, о котором ты упоминал. То была обычная военная хитрость. Теперь уходи и оставшиеся часы проведи в молитве перед святой Девой Марией.

* * *

Час настал.

Встав задолго до рассвета, Филипп и его соратники прослушали мессу и причастились. За час до полудня герцог послал за ними Гуго де Гурнея и охрану из шести человек.

Они появились на ристалище на конях, в полном вооружении. Ланселен де Бовэ и Оливье помогли Филиппу снять воинские доспехи и опоясали его широким поясом. Они удалились в ту минуту, когда герцог Нормандский, в свою очередь, с большой пышностью въехал на ристалище. Как и Филипп, он дал снять с себя одежду и оружие.

Оба сражающихся стали на колени друг перед другом, сплетя руки, и по очереди каждый из них поклялся на Евангелии, что право было на его стороне, а что другой был не прав и нечестен. Они также поклялись, что не прибегли ни к волшебному зелью, ни к колдовству. Священник благословил их.

Герольд возвестил о единоборстве на четырех углах ристалища:

— Внимание! Зрителям и свидетелям битвы, под угрозой лишиться руки или даже жизни, запрещается производить движения или крики, могущие поддержать или помешать сражающимся.

Оруженосцы принесли большие щиты и палки.

— Выбирай, — сказал Гийом.

Филипп поклонился, взял оружие и большой деревянный щит.

Герольд дал последние распоряжения. Всех, кто находился еще на ристалище, удалили; потом раздался возглас:

— Можете начинать!

Все присутствующие замолчали. Герцог настоял на том, чтобы поединок произошел в отсутствие толпы, обычно жадной до таких сражений.

— Из уважения к мертвым, — сказал Гийом.

Герцог и Филипп бились до вечера, оба забыли, кто они, — и хотели только победить. Гийом первым получил сильный удар в голову. Ослепленный кровью, он обеими руками оперся на щит. Бой остановили на время, которое потребовалось оруженосцу, чтобы вытереть герцогу лицо.

Казалось, силы герцога удвоились, когда он ринулся на Филиппа. Около часа Филипп, неосторожно выронив палку, выдерживал натиск герцога, защищаясь щитом. Наконец ему удалось вновь схватить свое оружие, он испустил боевой клич дружины Великого князя Киевского. Этот клич удивил Гийома; он опустил гарду и тотчас получил мощный удар в грудь и рухнул на грязную землю. Чтобы уклониться от финального удара, герцог перекатился по земле. Ему удалось лишить Филиппа равновесия.

Настал черед Порезанного опереться на щит.

Бой продолжался, но медленнее. Слышалось прерывистое дыхание соперников. От их тел поднимался пар, перемешанный с сильным запахом пота и сладковатым запахом крови. Выпады, смягченные усталостью, становились реже.

Понемногу Гийом стал одерживать верх. Он собрал последние силы и, когда солнце должно было вот-вот уйти за горизонт, заканчивая схватку, нанес решающий удар. С раскроенным лбом, Филипп опустился на землю и больше не шевелился. Но Бастард также дошел до предела. Сделав несколько шагов в сторону побежденного, он упал рядом.

Молодые придворные, оруженосцы бросились к герцогу. Он пришел в себя позже, когда ему влили сквозь зубы несколько капель эликсира. Его первые слова были о побежденном:

— Он умер?

Оливье из Арля, осторожно повернув друга, ответил резко, с залитым слезами лицом:

— Не знаю.

— Позовите моего лекаря! — воскликнул герцог, с трудом поднимаясь на ноги.

— Я здесь, сеньор.

— Займись! Такой храбрый воин не должен умереть. Что за битва! Я давно уже так не забавлялся! Первый раз, дерясь на палках, я нашел соперника под стать мне.

— …которого вы легко победили, сеньор, — сказал один из рыцарей.

— Легко?.. Раболепие помутило твой разум, Жан де Кутанс! Или ты намекаешь на мое происхождение?!

— Конечно, нет! — вскрикнул льстец, покраснев.

Гийом Нормандский склонился над Филиппом.

— Так как, я убил?

— Бог решил иначе, — сказал Филипп, пытаясь встать.

— Не двигайся, пусть мой лекарь посмотрит тебя.

— Зачем, раз я должен умереть?

— Кто тебе говорит о смерти?

— Разве я не побежден? Разве я не обязан расстаться с жизнью?!

— Или рукой!

— Возьмите мою жизнь, вы ее выиграли, но не калечьте.

— Ты забыл, что я твой победитель. И мне решать!

— Из любви к Море — убейте меня!

Схватив раненого за одежду, Гийом резко поставил его на ноги.

— Что ты сказал?.. Откуда ты знаешь Мору?

— Это не имеет значения. Из любви к ней — убейте меня.

— Не раньше, чем ты мне расскажешь!

— Сеньор, отпустите его, он задыхается, — взмолился Оливье.

— Пусть его отнесут в мою палатку.

Некоторое время спустя, освобожденный от грязи и разорванной одежды, умытый, но еще очень слабый, Филипп лежал на походной кровати герцога. Оливье из Арля и Ланселен де Бовэ заканчивали вытирать тело Филиппа, сильно ушибленное во многих местах. Вошел герцог и молча дал себя раздеть. Обнаженный, он забрался в чан, заполненный горячей водой, настоенной на травах, способных залечивать кровоподтеки.

— Оставьте нас.

Все вышли. Герцог и Филипп остались одни. В своей ванне, полузакрыв глаза, Гийом постанывал от удовольствия. Он погрузил голову в воду, чтобы смыть землю и кровь. Когда герцог вынырнул из воды, то встретил взгляд Филиппа. Долгое время они рассматривали друг друга. Герцог попросил:

— Расскажи о себе.

— Мне нечего рассказать, сеньор.

— Ты хочешь умереть?

— Больше, чем когда-либо.

— Тогда скажи, почему ты упомянул имя Моры? Откуда ты знаешь это имя?

— Вы помните свое падение в немецких лесах?

— Ну.

— За вами тогда ухаживала прекрасная девушка, а одна пожилая женщина произнесла это имя в вашем присутствии.

— Откуда знаешь?

— Я был там.

— Ты состоял в свите королевы?

— Можно сказать и так.

— Это не ответ. Ты сказал или слишком много, или слишком мало. Я приказываю рассказать, кто ты.

— Знайте, герцог, вы не мой господин. По своему выбору я служу сеньору де Шонги. Вам принадлежит только моя жизнь. Вы ее выиграли в честном бою. Возьмите ее.

— Если я отниму ее, то совершу преступление, и Бог мне этого не простит. Ты решил сразиться за людей, погибших на войне, поэтому я согласился принять твой вызов. Я знал, что ни с моей стороны, ни со стороны нормандских военачальников не было предательства. Причиной поражения французов стало их легкомыслие.

— Что мне до этого. Из любви к королеве Анне — убейте меня!

— Кто ты?

Филипп закрыл лицо руками. По его раненым щекам текли слезы. Гийом был тронут отчаянием. Он вышел из воды и, мокрый, подошел к несчастному.

— Может, доверишься мне?.. Клянусь на Кресте нашего Господа, никогда не выдам твою тайну.

— Клянетесь ли вы, что ни при каких обстоятельствах не расскажете ей ничего?

— Клянусь.

Тогда Филипп поведал свою историю.

* * *

Все время, пока Филипп говорил, Гийом, завернувшись в льняную простыню, оставался молчаливым и бесстрастным. Когда же Филипп замолчал, герцог долго пристально смотрел на него, скрывая глубокое волнение.

Долгий взгляд и затянувшееся молчание привели в смятение Филиппа. Он с трудом приподнялся.

— Вы ничего не говорите… Вы понимаете, что у меня есть причины искать смерти?

— Ты примешь ее, но не от меня.

— После того что я вам рассказал, я больше не могу жить, потому что королева никогда не должна узнать того, что со мной стало.

— Кто ей скажет? Во всяком случае, не я. Или ты забыл о моей клятве?

— Я надеялся, что, узнав о моей к ней любви, вы меня убьете.

— Ты, как и я, любишь королеву чистой любовью, и то, что ты сделал, сделано ради нее. У меня не хватило бы на такое смелости. Ты надеялся отличиться в сражениях, чтобы слух об этом дошел до нее и чтобы она спросила себя: «Кто этот храбрый рыцарь с таким ужасным лицом?» Тебе хотелось еще большего: чтобы блеск твоих подвигов заставил ее забыть уродство твоих черт?

— Я не обрел славы и не был произведен в рыцари…

— Если ты согласен, для меня будет честью ввести тебя в благородный рыцарский орден.

Филипп взглянул на герцога с удивлением.

— Но я не служу вам?!

— Это не имеет значения. Поскольку я рыцарь, то могу торжественно посвятить в рыцари кого хочу.

Глава двадцать третья. Решение Ирины

Генрих был в ужасно плохом настроении. Год 1054-й был худшим в его царствовании. Пользуясь поражением под Мортемером, Бастард вызывающе повел себя по отношению к своему сюзерену. Он построил замок в Бретейе, недалеко от Тийера, и поручил командовать гарнизоном храброму Гийому Фитц-Осерну. За освобождение многочисленных пленных, взятых под Мортемером, он требовал, чтобы за ним было признано право владения завоеванными землями, в том числе владениями Жоффруа Майенского, также находившимися теперь в руках герцога.

Генриху приходилось выслушивать упреки графов и баронов, ставивших ему в вину то, что король поручил французский отряд брату Эду, проявлявшему храбрость, только когда он грабил угодья, торговал церковным достоянием и насиловал девушек. Самым суровым критиком был Рауль де Крепи: он предостерегал короля.

Но главным было то, что королева, не считаясь с его решительным запретом, продолжала переписываться с Матильдой, и даже, как донесли его соглядатаи, с герцогом. Анна и сама не отрицала этого и с презрением выслушала суровые упреки своего супруга.

А как вынести поведение Оливье из Арля, не перестававшего хвалить великодушие герцога? Разве не он осмелился сочинить «Песнь во славу Гийома»? Генрих был трижды уязвлен: как король, как человек и как возлюбленный, потому что Оливье все чаще находил предлоги, чтобы не делить с ним ложе. Эти отказы усиливали страсть короля, заставляли забывать всякую сдержанность и всякую осторожность. Злые языки при дворе даже говорили, что трубадур предпочел королю этого хромого урода, чьи мужские достоинства король видел однажды. На прямой вопрос короля Оливье ответил, что Порезанный был его братом, а не возлюбленным.

Устал Генрих, устал… Столько лет, проведенных в войне, чтобы упрочить свое положение короля перед лицом матери, доказать свою власть вассалам, папе и императору и, уже много лет, герцогу Нормандскому, преждевременно состарили его. Он мечтал о мире, о покое. Генрих был вынужден обещать свое невмешательство в спор между своим бывшим анжевинским союзником Жоффруа Мартелем и Гийомом.

* * *

Анна узнала о смерти отца, скончавшегося еще весной. Со свадьбы она все время переписывалась с ним. Мудрые советы Ярослава много раз оказывались полезными. Анна заказала мессы по всему королевству за упокой души князя и попросила у его величества разрешения удалиться на некоторое время в монастырь, чтобы полностью предаться печали.

Из санлиского монастыря, где Анна провела несколько недель, она вернулась бледной и похудевшей. Граф де Валуа одним из первых навестил королеву. Еще более влюбленный, чем раньше, он пытался ее развеселить, послал к ней самых разных менестрелей. В сравнении с безразличием короля, эти знаки внимания тронули Анну, и она смотрела теперь на графа с меньшей неприязнью. Граф недавно потерял жену, Аделаиду де Бар. Анну тронула печаль графа, она сказала ему слова утешения.

Маленькому Филиппу шел третий год. Он был сильным, прожорливым, драчливым ребенком, безумно любил мать и упрямо отказывался говорить на другом языке, — объяснялся только по-русски. Он набрасывался на всех, кто приближался к Анне, даже на отца. Анна охотно играла с ним, потом отталкивала как щенка. Ребенок больше всего любил слушать песни той удивительной страны, куда он мечтал однажды отправиться и сразиться с водяным, умыкавшим царских детей в свой мокрый замок, чтобы сделать их своими рабами… Что касается Елены, она была безгранично предана маленькому Филиппу и уступала малейшим капризам ребенка.

Рождение брата оставило маленького Филиппа безразличным.

* * *

В начале лета Генрих наконец уступил настойчивым просьбам сестры, графини Фландрской, и позволил племяннице Матильде приехать, чтобы навестить королеву. Герцогиня Нормандская с сыновьями торжественно прибыли, сопровождаемые фламандскими рыцарями. Только кормилицы и служанки были нормандками.

После обычных приветствий обе подруги наконец остались одни. Их радость была так велика, что они молчали, довольствуясь поцелуями, ласками, улыбками вперемежку со слезами.

Анна первая взяла себя в руки.

— Как мне тебя недоставало и как же тянулось время вдали от тебя!

— Почему наши мужья должны бесконечно воевать между собой? Я часто спрашиваю об этом Гийома. Все, что он может ответить, это: «Не я начинал!»

— Забудем о войнах. Расскажи о себе, о твоих сыновьях, о моем добром друге Гийоме.

— Если бы мой дядя, король, услышал тебя!

— Ему так мало дела до меня.

— Ты жалеешь об этом?

— Да и нет. В конце концов, он король.

Принесли два больших ларя. Из кармана Матильда достала связку ключей.

— Я привезла тебе подарки, — сказала она, открывая крышку.

Графиня вытащила штуку фландрского сукна, мягкого и нежного как шелк, а также вышитые ленты и байенские кружева. Ослепленная изяществом материи, Анна горячо поблагодарила подругу.

Прием, оказанный Генрихом, был сначала холоден. Но по мере того как проходили дни, он становился теплее. Генрих удивился, что Гийом отпустил своих сыновей во французское королевство.

— Он не боится, что я оставлю их заложниками? — спросил он сестру.

— Герцог слишком хорошо знает ваше чувство чести. Он знает, что вы никогда не взвалите вину на маленьких детей.

Чувствуя себя польщенным, Генрих проворчал, что не надо искушать судьбу, мол…

Сплошные праздники длились вплоть до осени. Двор переезжал из одного замка в другой, из Эстампа в Пуасси, из Санли в Мелун. Только один раз отправились в Париж. Королева не любила этот город. Она находила его грязным и шумным, а парижан — дерзкими и нечистоплотными. Что бы ей ни говорил Оливье, для которого это был самый красивый город в мире, ничто не могло ее переубедить. В Париже она больше всего горевала о Новгороде и Киеве. Здесь Анне все казалось таким маленьким. Сена, воспетая милым трубадуром, для нее, по сравнению с Днепром, была похожа на ручей.

Но приближалось время отъезда. Молодые женщины обещали друг другу увидеться следующей весной. Анна дала обет поехать на Мон-Сен-Мишель помолиться за упокой души отца. Матильда сказала, что герцог считает своим долгом принять королеву Франции на Святой горе. Молодые женщины расстались в слезах.

* * *

Быстро прошла зима. Каждый день после мессы королева отправлялась на охоту или, если погода этого не позволяла, навещала бедных. Она пристально следила за строительством богадельни в Санли и за сооружением школы. Чтобы довести до конца их постройку, королева не колеблясь брала деньги из собственного кошелька. Когда у нее не хватило средств, она даже попросила королевского казначея, ведавшего королевскими сокровищами, продать драгоценные украшения, привезенные из Киева. Узнав об этом, Гийом отослал королеве кошель золотых монет. Рауль де Крепи купил некоторые из драгоценностей и просил Ирину вернуть их королеве.

Молодой женщине с трудом удалось скрыть свою ярость. Ирина надеялась, что смерть Аделаиды де Бар приблизит ее к графу. Не став законной женой, она рассчитывала занять положение сожительницы. Очень быстро Ирина поняла, что ничего не выйдет. Время проходило, а Рауль все больше влюблялся в королеву. Даже во время самых больших разгулов, в которых Ирина, чтобы угодить графу, принимала участие, она видела, что ее любовник думает только об Анне. Как же не испытывать ненависти к такой сопернице?..

На следующий день, после одного из кутежей, Ирина заявила графу, что она ждет ребенка. Граф рассмеялся и осведомился, знает ли она, кто отец? Ирина бросилась к ногам Рауля, клянясь, что это он. Граф вдруг перестал смеяться и, схватив Ирину за волосы, заставил ее встать.

— Не говори глупости! На моих глазах ты не раз бесчестила себя с другими. Этот ребенок не может быть моим!

Ирина вырвалась, оставив в руках графа клок волос.

— Я отдавалась другим по твоей просьбе! Я соглашалась осквернять себя с твоими друзьями лишь в угоду тебе. Все, что я делала, делала для тебя…

— И тебе это удалось, маленькая развратница! Никогда не встречал женщины, более покорно подчиняющейся моим прихотям. Продолжай в том же духе, если хочешь и дальше прельщать меня. И не говори мне никогда об этом ребенке. Отделайся от него, понятно?!

— Никогда! Это же грех.

Граф чуть не задохнулся от смеха. — Продолжая смеяться, он опрокинул Ирину на пол и, держа ее животом вниз, задрал юбку, приподнял бедра и слегка похлопал. Широкие и белые бедра порозовели. Рауль высвободил свой член и вошел в Ирину с силой, заставившей ее закричать от удовольствия и боли.

Удовлетворив свою похоть, граф оторвался от Ирины и зло оттолкнул ее:

— Убирайся, оставь меня!

Девушка уцепилась ему за ноги, невнятно бормоча. Удар кулаком заставил ее разжать руки. У нее из носа тотчас потекла кровь. Граф повернулся и вышел.

Долгое время Ирина оставалась распростертой на полу, глядя сухими глазами в одну точку. Когда девушка встала, она уже знала, что делать.

* * *

Ни Анна, ни Елена долго не замечали округлившегося живота Ирины. Она смогла скрыть свое положение.

Ирина родила преждевременно, к концу весны. Схватки начались на рассвете. Она спряталась в хижине, находившейся в лесу Санли. Там жила старуха, считавшаяся колдуньей. Ее звали Ирмелина. Когда-то она была красива. Ирмелина снабжала многих сеньоров ядом и живительной жидкостью, а дам — приворотным зельем. Рауль де Крепи был одним из ее покупателей. Старуха знала Ирину, так как часто видела ее в обществе графа. Ирмелина не выразила никакого удивления, когда молодая женщина рухнула на покрытый мусором пол ее халупы.

— Ты мучаешься, милая? Лучше бы ты пила мое снадобье. Тогда была бы сейчас стройной и гибкой, как молодое деревцо.

— Старуха, послушай меня. Мне ни к чему твои советы. Те, которым я следовала, не принесли мне удачи…

— Ты говоришь о моем приворотном зелье? Ты не сделала того, что я велела тебе сделать…

— Я не поверила…

— И ошибалась. Сейчас граф был бы у твоих ног.

— Кто тебе говорит о графе?!

— Не считай меня дурой. Я видела, как ты крутилась возле него. Не надо быть кудесницей, чтобы увидеть, как ты его любишь. А он тебя — нет.

— Замолчи!.. Мне больно!..

— Иди сюда.

Ирмелина уложила Ирину на моховую подстилку.

— Подними платье и раздвинь ноги… так… хорошо!

…К концу утра Ирина родила маленького, хилого мальчика. Старуха завернула ребенка в кусок грязной материи и положила его около матери. Ирмелина задумчиво смотрела на мать и сына. Вечером, дав роженице выпить горького отвара, она спросила:

— Ты все еще хочешь, чтобы граф полюбил тебя?

— Что я должна сделать? — спросила Ирина приподнявшись.

— Отдай мне своего ребенка.

Глава двадцать четвертая. Шабаш

Ночь была темной. Лошади спотыкались на рытвинах дороги, покрытой толстым слоем снега. Факел в руках головного всадника слабым желтым светом освещал деревья и ветки, покрытые инеем. Воздух был ледяной. Только вой одинокого волка нарушал время от времени тишину. Изо рта людей и лошадей валил тяжелый пар. Вдруг долгий крик прорезал тишину. Оливье вздрогнул. Маленький отряд остановился, насторожившись.

— Ты слышал? — прошептал Оливье.

Филипп сделал ему знак молчать.

— Потушите факелы, — тихо сказал он.

Темень сразу окутала всадников. Все насторожились, прислушиваясь к малейшему шуму. Филипп уже собирался приказать снова двигаться вперед, когда послышался еще крик. Люди, не знавшие страха в бою, больше всего опасались злых ночных духов. Охваченные ужасом, они перекрестились.

— Слушайте, — прошептал один из них.

До них донеслись обрывки пения.

— Это, должно быть, шествие монахов.

— Ты когда-нибудь видел монахов, разгуливающих ночью по лесу в разгар зимы?

— Молчать!

Скоро сквозь ветки они увидели слабый свет. Все отчетливее делались голоса. Порезанный приказал воинам остаться на месте, а Оливье следовать за собой. Друзья двинулись ползком по снегу.

…Около пятидесяти мужчин и женщин покачивались на месте, напевая, прерывая пение, только чтобы зачерпнуть дымящуюся жидкость из бадьи, которую несли, спотыкаясь, два смеющихся монаха. Это напиток вызывал у пьющих странную реакцию: их как бы сотрясал нервный смех, возникали также неконтролируемые судороги. В центре круга, около возвышения, был разложен костер. Вдруг уже дважды слышанный крик нарушил пение. Странное шествие вошло в круг: епископ в торжественном облачении, за ним — девушки, на которых была только волчья шкура, обернутая вокруг поясницы, затем старуха, несущая на вытянутых руках младенца; следом шли пьяные монахи в разорванных рясах, позволявших видеть их напряженные гениталии.

— Эти уже готовы удовлетворить свою плоть, — пробормотал Оливье.

На тележке, которую везли юноши, в небрежной позе лежала женщина, прикрытая вуалью, осыпанная драгоценностями. Между своих ног она водила взад и вперед блестящим крестом.

Филипп и Оливье закрыли от отвращения глаза. За носилками тащилась группа безобразных существ, чудовищ, созданных рукой человека. Они держали палки и дубины, усеянные шипами.

Когда все вошли в круг, пение возобновилось. Вновь прибывшие тоже получили по миске горячей жидкости.

«Они, наверно, опускают туда раскаленный меч», — подумал Филипп.

Епископ поднялся на возвышение. За ним последовали старуха с ребенком на руках и женщина, закутанная в вуаль, несшая запачканный кровью крест. Все более возбуждаемая, толпа хлопала в ладоши. Схватив протянутый одним из монахов меч, епископ вспорол платье женщины сверху донизу. Вид прекрасного, полного и белого тела, с готовностью выставленного напоказ, вызвал радостные крики. Эти полуголые существа, казалось, не страдали от холода.

Женщина легла на возвышение, раздвинув ноги, открыв взглядам свою вагину. Пение становилось все громче, все безумнее. Изо ртов выступала красная пена, блестящие глаза дико вращались, волосы вставали дыбом. Ноги и руки тоже двигались, как бы наделенные собственной жизнью. От группы людей шел запах гниения, испражнений, ладана, смешанный еще с каким-то сладковатым, вызывающим тошноту запахом.

Старуха обнажила ребенка, протянула его епископу, взявшему младенца из ее рук. Это был мальчик месяцев шести от роду. Ребенок бился, громко кричал. Один монах протянул золотую дароносицу, украшенную драгоценными камнями.

Прижавшись друг к другу, Филипп и Оливье как зачарованные наблюдали за происходившим. Они были как бы парализованы, не могли сделать ни единого движения. Они молча, беспомощно присутствовали при этом немыслимом представлении.

В одной руке епископа оказалось отточенное лезвие. Другой рукой он держал ребенка за ноги.

Установилась глубокая тишина. Толпа выдохнула «ух!», когда епископ погрузил лезвие в живот ребенка и медленным движением вскрыл тельце. Маленькая жертва обрызгала кровью священническое облачение и лица некоторых присутствующих. Дымящиеся внутренности со слабым шумом упали на живот женщины. Она схватила их обеими руками и стала с наслаждением размазывать по себе. Держа маленькое тело за шею, епископ вскрыл грудь и собрал текущую кровь в дароносицу. Когда упала последняя капля крови, он вырвал сердце и бросил труп толпе.

Оливье потерял сознание. Филипп закрыл глаза, его вывернуло.

Когда Филипп пришел в себя и открыл глаза, то увидел, как епископ зубами оторвал кусок сердца и с удовольствием начал жевать его. Женщина приподнялась, протянула руку, схватила оставшуюся часть сердца и жадно запихала себе в рот. Она долго жевала жесткую мышцу, прежде чем проглотить.

У подножия возвышения дрались из-за останков: каждый хотел попробовать. Высокое пламя костра, ужас того, что они видели, заставили обоих зрителей подумать, что они умерли и что перед ними разверзся ад.

Одна женщина, сбитая с ног, упала в пылающий костер и через мгновение превратилась в живой факел. Никто не попытался помочь ей. Когда она сделалась бесформенной дымящейся тушей, некоторые подошли, потыкали рогатинами. Потом они уселись и тесаками стали разрезать на части неожиданное жаркое. Когда все наелись и снова выпили горячего питья, пение и пляски возобновились.

На помосте епископ служил нечто вроде мессы. Когда должно было последовать целование дискоса, он вытащил свой член и начал онанировать, не спуская глаз с живота женщины. Он долгой струей изверг семя, которое тут же собрали в дароносицу. Епископ освятил эту смесь, причастился, причастил женщину, потом, передав дароносицу монаху, совокупился с женщиной. Это был знак к заключительной части шабаша. Часовые, расставленные там и здесь, покинули свои посты.

Филипп взвалил себе на плечи Оливье, все еще не пришедшего в сознание. Надо было как можно скорее уйти из этого проклятого места. Не сделав и нескольких шагов, Филипп остановился, обернулся. Костер, воткнутые в снег факелы освещали копошащихся существ, совокуплявшихся в самых непристойных положениях. Женщина встала. Ее распущенные длинные и светлые волосы были выпачканы кровью и испражнениями. Похотливые движения сотрясали ее тело. Женщина закружилась… на ней больше не было вуали… она смеялась! Филипп уронил Оливье и упал на колени.

Падение привело трубадура в себя.

— Боже мой, я думал, что вижу ужасный сон, — пробормотал он. — Как возможен такой ужас? Как женщина может есть сердце ребенка? Эта женщина, там…

Нет, на сей раз это был действительно ужасный сон! Оливье взял горсть снега и смочил лицо. Нет, ему не привиделось: если он в этом еще сомневался, то рыдания друга подтверждали действительность того, что они увидели.

Оливье помог Филиппу подняться и дотащил его до товарищей, спрятавшихся во рву, скрывавшем от них ужасное зрелище. Но того, что они слышали, было достаточно, чтобы поверить, будто они и в самом деле у врат ада. «К счастью, они ничего не видели», — подумал Филипп.

Ведя под уздцы лошадей, все молча удалились.

Но еще долго смех Ирины звучал под темными сводами санлиского леса.

Глава двадцать пятая. Встреча после разлуки

После убийства сына ненависть Ирины к королеве как будто улеглась. Молодая любовница дала своему Раулю выпить жидкость, собранную в священный сосуд. Результат не заставил себя ждать: любовник воспылал к Ирине. Несмотря на снившиеся ей по ночам кошмары, она была совершенно счастлива. Прошли месяцы, в течение которых ничто не омрачало отношение к ней графа.

Анна, будучи снова в положении, проводила большую часть времени в своем любимом замке Санли. Она занималась воспитанием детей и особенно занималась школой, строительство которой только недавно закончилось.

Зимой 1056 года у нее родилась дочь, вскоре умершая. Но была для Анны еще более тяжелой потеря Молнии. Печаль ее величества была так велика, что даже Генрих обеспокоился.

А Филипп… Что с ним стало? Месяцами она ждала от него знака, письма. Ничего! Анна не могла поверить, что он ее забыл и полюбил другую. Несмотря на расстояние, которое должно было сейчас их разделять, Анне казалось, что он где-то совсем близко. Это были безумные мысли. Однако часто возникало очень сильное впечатление, будто взгляд Филиппа остановился на ней; тогда она поднимала голову. Но нет, никого; только привычные лица.

Дорогой Филипп, как ей его недоставало, несмотря на все! Королю не удалось заставить ее забыть того, кого в глубине сердца Анна продолжала называть Векшей. Елена, понимавшая силу этого чувства, никогда не напоминала о молодом дружиннике Великого князя Киевского.

* * *

Адель Фландрская, чья привязанность к Анне все увеличивалась, искала средства разогнать эту печаль. Политические обстоятельства предоставили ей случай. Норвежский король Геральд приехал навестить графа Фландрского, чтобы поговорить о возможностях возвращения в Англию Эдуарда Этелинга, последнего прямого наследника короля Этерреда. Геральд возражал против возвращения, несмотря на согласие германского императора, и хотел, чтобы Бодуэн принял его сторону. Графиня добилась от мужа, чтобы он побудил норвежца приехать с королевой Елизаветой.

Когда Елизавета Киевская высадилась вместе с Геральдом Норвежским в порту Брюгге, у нее был хмурый вид. Устав от морского путешествия, она с нетерпением ожидала, когда епископ Брюггский, граф и представители разных гильдий поприветствуют ее. Наконец приблизилась графиня в сопровождении очень изящной молодой женщины. Елизавета рассмотрела платье из тяжелого синего бархата, с расшитыми рукавами, отделанными мехом. Платье было наполовину скрыто великолепным плащом из лисиц, так похожим на ее собственный… Изящная дама остановилась в нескольких шагах, прижав руки в зелено-красных кожаных перчатках к груди. Елизавета бросила на Адель озадаченный взгляд.

И вдруг все увидели, как королева Франции и королева Норвегии, приподняв плащи, одновременно бросились навстречу друг другу.

— Елизавета!

— Анна!

Сестры обменивались поцелуями, любовно смотрели друг на друга. Каким далеким казалось им время, когда они с развевающимися косами бросались навстречу отцу! Анна, младшая, редко подбегала первой. Но Елизавета не пользовалась правом старшей и охотно оставляла Анне место в объятиях Ярослава, уносившего обеих, как он говорил, в царство русалок.

— А меня забыли? — осведомился норвежский король.

— Геральд! — воскликнула Анна.

— Дайте-ка я вас поцелую, сестричка. Как вы похорошели! Надо же, кем стала отчаянная охотница из русских лесов! Если бы я не был влюблен в Елизавету, я бы похитил вас у французского короля.

Анна смеялась и плакала. После того как радость встречи немного улеглась, привели парадных лошадей. Норвежские государи, королева Франции, граф и графиня Фландрские, епископы, сеньоры и их свита сели на коней и медленной вереницей въехали в ликующий Брюгге.

Елизавета с удовольствием встретилась с Еленой и Ириной, сопровождавшими маленького Филиппа, который отказался поздороваться с двоюродными братьями Магнусом и Олафом.

…Месяц прошел, как один день.

Надо было расставаться. Анна долго стояла на берегу, глядя на удаляющийся высокий корабль. Когда корабль исчез в тумане, Анна позволила увести себя к носилкам, где ее ждала графиня Фландрская.

— Вы ищете смерти на таком холоде! Посмотрите, как вы дрожите. Если с вами что-нибудь случится, брат Генрих никогда не простит мне этого… И вы плачете?!

— Простите, Адель, я очень дурно отплатила вам за заботу. Но я уже сказала, какое счастье мне принесла эта неожиданная встреча. Я никогда не смогу отблагодарить вас, дорогая сестра; почему нужно, чтобы радость всегда кончалась печалью?..

* * *

Весной Анна с Матильдой совершили паломничество на Мон-Сен-Мишель. Очарованная красотой святилища, как бы возникающего из волн, Анна молилась особенно горячо. Монахи аббатства были очень тронуты дарами, которыми она удостоила их орден.

Нормандские государи с пышностью приняли Анну. Ее удивляла преданность жителей своим владыкам, богатство городов и селений, порядок, царивший во всем герцогстве. Во французском королевстве, где графы и бароны без конца воевали между собой, не было ничего похожего. Королеву также растрогала любовь Гийома и Матильды, любовь, не исключавшая, впрочем, и необузданности. Раз после одной из ссор герцог дошел до того, что схватил за волосы свою жену и поволок по улице Фру а. Удивление Анны позабавило Гийома: он считал, что хороший муж должен бить жену всякий раз, когда она этого заслуживает.

— Слава Богу, король никогда не вел себя так со мной!

— Наверное, он только по названию муж.

Это замечание оскорбило королеву. Гийом заметил это и проворчал извинения. Конечно, Анне нужен был в качестве мужа такой мужчина, как Порезанный…

По мере того как проходило время, герцог проникся к Филиппу симпатией. Теперь Филипп состоял в личной охране герцога. Для своего друга герцог заказал умелому оружейнику из Толедо серебряную маску, подбитую шелком. Она хорошо прилегала к обезображенному лицу. Женщины находили в «рыцаре в маске», как они его называли, дополнительную привлекательность. И как было не соблазниться серебряным лицом, блестевшим на солнце в ореоле светлых волос? Как было не соблазниться этим гибким и сильным телом?..

Во время пребывания королевы Франции в Нормандии Филипп держался в отдалении и отказывался принимать участие в празднествах. Скрытый маской, он все же осмелился достаточно близко подойти к Анне, чтобы услышать звук ее голоса. Ее тело внезапно напряглось, а потом она медленно, сдержанно обернулась. Ее взгляд слегка задел Филиппа, затем перешел на других. Когда взгляд Анны снова остановился на Филиппе, в глазах ее величества можно было прочесть вопрос… удивление… разочарование… раздражение. Молодому человеку пришлось призвать на помощь все свое мужество и вспомнить клятву, чтобы не броситься к ногам Анны и не крикнуть ей: «Посмотри на меня… Ты меня не узнаешь?! Бессердечная женщина! Даже если бы ты была изуродована или сделалась старухой, я узнал бы тебя среди всех других женщин… Я люблю тебя».

Филипп не смог вынести взгляда и убежал, сдерживая рыдания.

— Кто это? — спросила Анна у Матильды.

— Мне известно об этом человеке только то, что муж очень привязан к нему. Этого воина знают только под именем Порезанный. Ужасные раны изуродовали его лицо. Мой супруг не захотел ответить ни на один мой вопрос и приказал больше не говорить об этом.

— И ты повиновалась?

Матильда опустила голову.

— Не совсем…

Обе подруги рассмеялись.

— Так что, ты говорила с этим Порезанным? Кто он?

— Да, я говорила, но ничего не узнала. Хотя он и не был произведен в рыцари, но говорит, что он — странствующий рыцарь.

— Он не рыцарь, а Гийом удостаивает его своей дружбы?!

— Его произведут в рыцари в день святой Анны.

— Святой Анны? — переспросила Анна задумчиво.

— Да, в день праздника твоей покровительницы. Так решил герцог.

— Так решил герцог?

— Тебя это разочаровало?

— Почему разочаровало? Этот «рыцарь в маске» меня совершенно не интересует.

— Может, он напоминает тебе того красавца из твоей страны, о котором ты мне рассказывала?

— Замолчи!

Привыкшая к раскатистому голосу Гийома, Матильда вздрогнула от тона подруги.

— Извини, я не хотела причинить тебе боль. Я думала, что твое признание позволяет мне вновь заговорить об этом.

— Как ты можешь сравнивать моего Филиппа с этим изуродованным, хромым пьянчугой и постоянным посетителем девиц легкого поведения?! Я сама попросила удалить его от моего двора.

— Почему? Вокруг нас достаточно хромых и изуродованных. Это не похоже на тебя.

— Знаю, — сказала Анна с удрученным видом. — Я страдаю каждый раз, когда вижу его… Ты это заметила… Что-то в нем, в его движениях заставляет меня думать об утраченном друге… Я ненавижу этого человека за то, что он мне его напоминает. Его присутствие оскорбляет мое воспоминание… Ты любишь своего мужа и не можешь не понять!

— Пойдем помолимся святой Деве Марии, чтобы она просила своего кроткого сына дать тебе покой и забвение, — предложила Матильда.

— Каждый день я молю Бога о покое, о забвении! Но воспоминания о счастливом времени моей юности помогают мне жить и облегчают изгнание.

— Мне тебя так жалко! Чувствовать себя в изгнании на земле своего мужа и сыновей! Здесь любят тебя! Разве наша любовь ничего для тебя не значит?

— Дорогая Матильда, не думай так. Твоя нежная дружба — самое дорогое для меня в этой стране, вместе с дружбой герцога, милого трубадура из Арля и верного Госслена. Но часто ночами я просыпаюсь и думаю: вернусь под небо Новгорода.

— Ты никогда не вернешься туда. Ты королева Франции, твоя страна здесь!

Анна гордо вскинула голову:

— Я знаю свой долг по отношению к королю, к Франции и к себе самой! Я слишком горжусь тем местом, которое Бог мне отвел. Я сознаю свои обязательства по отношению к памяти моего отца, князя Киевского, моих славных предков… Но, видишь ли, чем больше времени проходит, тем больше мне не хватает родины, Руси…

— Пусть Бог простит, что нам не удалось заставить тебя забыть свою страну, — горестно сказал Гийом, подошедший к молодым женщинам и слушавший их.

— Не заблуждайтесь, Гийом: я люблю Францию, даже если она не дает повода для мечты, — ответила ему, глубоко вздохнув, королева.

— Матильда, душа моя, и вы, Анна! Я хочу, чтобы вы присутствовали на церемонии посвящения моих оруженосцев в рыцари в честь рождения моего сына…

* * *

На алтаре при свете свечей блестели семь мечей.

Исповедавшись, Филипп провел ночь в молитвах в часовне замка Фале в обществе шестерых молодых оруженосцев, которые также намеревались стать рыцарями. Он отказался быть посвященным в рыцари один, как того желал герцог. И Гийом подчинился.

Всю ночь Филипп думал только о ней, о той, перед которой он никогда не откроется, как он в этом и поклялся. Он молил Бога не дать ему нарушить клятву и сделаться рыцарем без страха и упрека. Филипп взывал к Богоматери, чтобы она хранила Анну…

На рассвете Филипп отстоял мессу и принял причастие из рук епископа Байенского. Казалось, что меч Филиппа на алтаре блестел ярче остальных. Филипп знал, что Гийом выбирал оружие особенно тщательно и что в рукоятке меча заключена святая реликвия, которой Гийом очень дорожил.

Около полудня, предшествуемые звуками охотничьих рогов, семь кандидатов в рыцари прибыли во двор замка, где, надев на голову корону, ожидал тот, кто должен был посвятить их в рыцари: Гийом, герцог Нормандский.

Вокруг него расположились бароны, рыцари, священнослужители. Дамы сидели на трибуне, куда следовало подняться по трем ступенькам. Анна и Матильда находились в первом ряду: Анна — в синем платье с рукавами, отделанными белым мехом; на Матильде было платье красного цвета, окаймленное черным мехом. Золотое и серебряное шитье терялось в тяжелых складках юбок. Вуали, приколотые серебряными брошками, обрамляли их хорошенькие и внимательные лица.

Оруженосцы подходили один за другим. Гийом привязывал им к поясу перевязь с освященным мечом. Каждый клялся блюсти правила рыцарства и читал молитву.

Когда молодые люди были полностью облачены и вооружены, Гийом произнес:

— А ну, держитесь-ка!

Несмотря на силу удара по плечу, ни один из рыцарей не пошевельнулся.

Филипп взглянул на возвышение и голосом, в котором чувствовалась боль, произнес молитву.

— Святый Боже, всемогущий Отец наш, ты, кто позволил на земле прибегнуть к мечу, чтобы пресекать козни злых людей и защищать справедливость, ты, кто основал рыцарский орден для защиты народа! Сделай так, чтобы твой слуга, находящийся здесь, никогда не обнажил этот или другой меч, чтобы несправедливо обидеть кого-либо. Пусть он прибегнет к нему лишь тогда, когда надо будет защищать справедливость и право.

Во время молитвы Филипп все время смотрел прямо в глаза Гийому. Тот отступил на два шага и оглядел Филиппа.

— Поздравляю, друг!

Сев на коней, вновь посвященные в рыцари поехали приветствовать дам, после чего надлежало показать, какие они умелые всадники и как ловко владеют оружием. По общему мнению, самым ловким был рыцарь в маске.

Глава двадцать шестая. Воинственный клич

Пользуясь пребыванием Анны в Нормандии, в марте 1057 года Генрих надолго отправился к Жоффруа Мартелю. Оба возобновили союзнические отношения, твердо решив на сей раз поставить Бастарда на колени. В Анжере уже готовились к войне, которая должна была начаться в ближайшие месяцы.

Король застал королеву в Санли. Помолодевший, с блестящими глазами, Генрих весело расспрашивал Анну о нормандском дворе, справлялся о своем «добром племяннике Гийоме» и о милой племяннице Матильде. Передала ли жена от его имени священные сосуды монахам аббатства Мон-Сен-Мишель, хорошо ли она молилась за упокой души своего отца, Великого князя Киевского?

Удивленная живостью короля, Анна доверчиво отвечала на все вопросы супруга.

— Ты не видела там сосредоточения войск?

— Нет, — ответила она, улыбаясь, — все там спокойно, все в полном порядке.

— Мне это хорошо известно! — поспешно проворчал король с мрачным видом.

Но отчего у Генриха так внезапно лицо сделалось лживым и злым?

— Скажи, чем я тебя обидела?..

— Нет, душа моя, я только подумал о любви к тебе герцога и о том, что ты его поощряешь…

— Но ты никогда прежде не был против!

— Это была только политическая уловка.

— Что ты говоришь? Все эти годы ты позволял расцветать чистым и благородным чувствам в угоду политике! Я не понимаю…

— Какое это имеет значение? Это не женское дело.

— В моей стране все было по-другому. Отец всегда советовался с матерью и часто прислушивался к ее советам.

Король только пожал плечами. Опечаленная Анна прошла в глубь покоев, отодвинула драпировку, закрывавшую вход в ее молельню, и опустилась на колени перед золотым крестом, в котором были заключены реликвии Новгородской Богоматери. Анну освещал слабый свет; она погрузилась в молитву.

* * *

В начале лета французская и анжевинская армии, стоявшие в Мэне, пересекли долину Аржанстана и Фале и вторглись в Нормандию. Король Франции и граф Анжуйский разместили командный пункт в монастыре Сен-Пьер-сюр-Див, а их отряды продолжали двигаться на север, грабя и предавая огню все на своем пути. Те немногие, кто избег гибели при Мортемере, боялись, что и теперь отряды не случайно встречали только слабое сопротивление. Но насмешки товарищей быстро охладили их опасения.

Герцог ожидал нападения, но предполагал, что это случится не ранее конца лета. Он затворился в Фале и созвал свое войско. Наблюдателям приказали каждый день доносить о продвижении вражеских армий. Отряды противника, обремененные повозками, тяжело нагруженными добычей, вернулись в Канн, там переправились через реку Орн, а потом пошли к устью реки Див. Генрих и Жоффруа Мартель, каждый в окружении своей свиты, разбили лагерь на берегу.

При свете разожженных на песке костров рыцари играли в кости, слушали рассказы о подвигах храброго Роланда, пили сладкое вино, захваченное у нормандцев, или приставали к девицам.

Все было спокойно, ночь была теплой и благоуханной, небо усеяно звездами. Неподвижное море блестело под луной.

Настроенный нежно, Генрих склонился над Оливье. Нахмуренное лицо молодого человека сразу остановило его порыв.

— Что с тобой, мой милый? С некоторых пор я замечаю, что ты очень грустен… Ты не счастлив рядом со мной? Разве у тебя нет всего, что ты можешь пожелать? Или ты больше не любишь своего короля? Может, ты любишь другого?

Трубадур отрицательно покачал головой.

— Тогда в чем дело? Кто-нибудь обидел тебя?

— Тогда бы этот человек был мертв.

— Не понимаю.

— Ваше величество, вы всегда были так добры ко мне, но я устал от такой жизни, от интриг, от ненависти одних и зависти других. Я хочу, чтобы вы приказали мне покинуть вас…

— Никогда!

— … чтобы храбростью я смог возвыситься до звания рыцаря.

— Ты?! — король расхохотался.

Оливье воспринял смех короля как пощечину. Он разом вскочил и вытащил меч. Генрих не был вооружен. Он не пошевельнулся, но сказал с подчеркнутым пренебрежением:

— Ты осмелился поднять руку на своего короля?!

— Меня оскорбил человек, а не король! Ну же, бейся, или, может, ты боишься, что я тебя проткну менее приятным способом, чем сделал это прошлой ночью?

— Бедный Оливье, а я так хотел тебе добра!..

Воины из королевской охраны приблизились неслышно. Они скрутили, потом сильно избили королевского любовника.

* * *

Наконец, сопровождаемый сотней рыцарей, герцог Нормандский решил покинуть фалезский замок. По дороге он набирал крестьян, плакавших на развалинах своих хижин. Вместе с этим войском, воодушевленный ненавистью и жаждой мести, Гийом вошел в бавенский лес и остановился там, выжидая подходящего времени, чтобы напасть. И это время скоро наступило. По сведениям, которыми располагал герцог, противник готовился переправиться через Див по мосту у Варавиля.

— Они так перегружены награбленным добром, что им нужно много часов, чтобы добраться до другого берега, — уточнил один из нормандских соглядатаев.

Бросив боевой клич, Гийом устремился вперед.

Услышав воинственный клич нормандцев, рыцари и вилланы вместе бросились навстречу врагу.

Король Франции и граф Анжуйский, перейдя Див, уже добрались до вершины холма. Они остановились и обернулись, с удовольствием разглядывая далеко растянувшуюся перед ними вереницу воинов, лошадей, повозок.

Вдруг, несмотря на шум, до них донесся воинственный клич, которого они так страшились. Одновременно у подножия холма толпа заколыхалась в чудовищной судороге.

— Нормандцы! — воскликнул Жоффруа Мартель.

Генрих чуть не упал от потрясения. Оцепеневшие и бессильные, Генрих и Жоффруа Мартель оказались свидетелями массового избиения своих воинов.

* * *

Гийом хорошо рассчитал время для нападения. Треть французской армии уже перебралась через Див, вторая часть была еще на мосту, а остальные следовали за ними. Полчища вооруженных дубинами, рогатинами, лопатами крестьян напали на арьергард, которым командовал граф де Блуа. Крестьяне били, рубили, убивали. Французы в ужасе толпились на мосту среди нагромождения повозок, раненых лошадей, затоптанных всадников, обезумевших животных.

Нормандские воины, в свою очередь, также вступили в бой. Несмотря на храбрость французов и анжевинцев, это был для них разгром. Некоторые бросались в воду, пытаясь спастись, но они тонули на глазах оторопевших короля и графа. Часть французской военной добычи была уже в руках нормандцев. Вскоре уничтожение стало размеренным.

…На левом берегу Див вскоре остались только изуродованные трупы, разбросанные конечности. На мосту же резня продолжалась…

Волны окрасились кровью, чайки уносили куски человечьего мяса… Граф Анжуйский упал на колени. То, что он видел, было похоже на апокалипсис.

«Седьмый Ангел вылил свою чашу на воздух: и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: свершилось. И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди жили на земле…»

Наверняка Бог наказал его за безумное желание величия; граф каялся, бился лбом о землю, моля прощения. Бог не слышал его.

Прилив дошел до высшей точки, волны кружились вокруг деревянных опор. Сутолока была так велика, что сражавшиеся не услышали первого, слабого треска. Когда же они поняли опасность, мост с грохотом рухнул, причем шум перекрыл даже крики несчастных, которых мост увлек за собой. На реке виднелись только шлемы, руки, колеса, ноги, лошади… Потрясенные зрелищем того, как неотвратимо поглощались волнами враги, нормандцы на мгновение прекратили битву. Но Гийом бросил свой клич…

Те, кого выбросило течением, ползли по болотистому берегу. Их уничтожали. Во главе двадцати всадников, направляемых крестьянами, Гийом перешел реку выше по течению и преследовал тех, кому удалось достичь противоположного берега. Он крошил с яростью убийцы. Герцог хотел сделать невозможной всякую новую попытку нападения.

Генрих видел, как рука Бастарда, выпачканная кровью, неустанно поднималась и опускалась. Несмотря на усталость и возраст, Генрих вскочил на коня. Жоффруа и его племянники одновременно бросились к голове животного.

От удивления лошадь встала на дыбы, сбросив короля, затем унеслась в сторону врага. Слегка оглушенный, Генрих поднялся.

— Надо бежать, ваше величество!

Опустив плечи, внук Гуго Капета отрицательно покачал головой. По его лицу катились слезы. Дрожащей рукой Генрих показал на поле битвы.

Нормандский всадник галопом направился к ним и остановился перед оцепеневшими побежденными. Лицо его скрывала маска.

— Герцог Гийом возвращает королю Генриху коня, чтобы тот мог скорее покинуть его земли. Герцог добавляет также, что граф Суассонский и граф де Блуа считаются его пленниками.

Долгое время французы и анжевинцы смотрели на удалявшегося рыцаря в маске.

Глава двадцать седьмая. Темница

Жоффруа Мартель удалился в свой анжерский замок, Генрих — в замок парижский. Король велел передать Анне, чтобы та не показывалась без его приказания. Королева осталась в Санли.

Оливье бросили в темницу, где вода доходила до щиколоток. Сквозь узкое отверстие проникал слабый свет. Первые дни веселый характер и флейта, которую ему оставили, позволяли Оливье выносить томительное ожидание и цепи. Он был убежден, что Генрих вскоре освободит его. Король ведь хотел лишь проучить его. Любовь быстро заставит Генриха забыть оскорбление.

По мере того, как проходили дни, голодный, промерзший трубадур начал сомневаться в этом. Он умолял своего тюремщика дать ему все необходимое для письма… Так как тюремщик не умел читать, он в просьбе отказал, но за уроки игры на флейте согласился известить начальника королевской стражи, который часто наведывался в таверну его сестры. У Оливье появилась надежда.

— Твоя сестра держит винный погребок на берегу Сены, напротив замка нашего короля? — спросил трубадур.

— Да.

— Ее зовут Жизель?

— Точно. Ты ее знаешь?

— Ты получишь много золотых монет, если передашь ей поручение.

— Золотых! Ты не похож на человека, слышавшего когда-либо звон золотых монет, — заметил тюремщик.

— Пойди к сестре и скажи, что друг Порезанного в темнице.

— Не пойду и не скажу. Мне покуда дорого свое место! А теперь замолчи, сюда идут!

Страж быстро вышел. Со сжавшимся сердцем Оливье услышал зловещий звук запираемого замка, потом удаляющиеся по скрипучему гравию подземелья шаги.

* * *

Десять дней вокруг застенка не было слышно ни звука. Пленник уже давно проглотил последний кусок заплесневелого хлеба, отнятого у крыс, чьи укусы кровянили лицо и руки. Оливье утолял жажду застоявшейся водой, где плавали вздувшиеся трупы крыс, которых удалось убить. Трубадур положил под себя гнилой соломы, брошенной ему, когда его заключили в эту могилу. С волосами, кишевшими паразитами, скорчившись на отвратительной подстилке, Оливье ждал смерти. Он был слишком голоден и слишком страдал от лихорадки, чтобы бунтовать. Немногие оставшиеся силы он употреблял на то, чтобы извлекать из флейты звуки. Это были мелодии такой красоты и печали, что люди, слышавшие звуки из подвального окна, не могли сдержать слез.

Двое влюбленных, лежавших в траве у подножия стены, растрогались; рыбак в лодке упал на колени и закрестился, думая, что эту музыку играют русалки в реке; монах возблагодарил Бога; прачка упустила по течению свою единственную рубашку.

Стражи сморкались в руку…

На одиннадцатый день двери открылись. Кто-то вошел с факелом в руке. Ослепленный ярким светом, пленник заморгал. Он попытался было поднять исхудавшую руку, чтобы защититься от света, но у него не хватило сил.

— Бедный Оливье!..

Сильные руки приподняли несчастного. Вошедший не заметил цепей, державших Оливье прикованным к стене. Человек снял плащ, бросил его на подстилку. С большой осторожностью он уложил друга.

— Филипп?! — выдохнул, боясь поверить своим глазам, юноша.

Порезанный не спросил себя, как выяснилось его настоящее имя. Чтобы спасти Оливье, он бросил бы это имя в лицо кому угодно.

— Отвяжи его, — приказал Филипп, обратившись к дрожавшему тюремщику.

— Сеньор, я не могу. Я и так рисковал жизнью, приведя вас сюда. Не просите у меня большего.

— Проклятый!

— Господин, дайте мне напоить его молоком, — сказала сопровождавшая Порезанного женщина.

— Пожалуйста, моя добрая Жизель.

Несколько глотков жидкости подкрепили Оливье. Он открыл глаза и попытался улыбнуться. Его затошнило, потом стало рвать зловонной желчью. Обессиленный приступами рвоты, Оливье потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то был поражен светом, заливавшим темницу. Он попытался приподняться и удивился, не почувствовав ни тяжести цепей, ни влажного холода, обычно пронизывающего его тело. Напротив, Оливье чувствовал приятное тепло.

— Я хочу пить, — прошептал он.

На этот раз желудок не отторгнул молока. Через некоторое время Жизель смогла дать ему несколько кусочков размоченного хлеба. Быстро насытившись, Оливье заснул.

— Сеньор, теперь надо отнести его обратно, — сказал тюремщик.

— А ты уже приготовил ему другую камеру, сухую, со свежей водой, кувшинчиком вина, хлебом и козьим сыром?

— Да, сеньор.

— Ты не забыл свежую солому и одеяло?

— Нет, господин.

— Хорошо. Тебе уже заплатили. Заплатят еще больше, если этого пленника будут хорошо кормить и хорошо с ним обращаться. Цепи — только ночью. Мой совет: не предай меня. От этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих детей.

— Знаю, сеньор, но я уже мертв. Если мой начальник узнает, что я приводил вас сюда… Будь проклята околдовавшая меня музыка!

— Рандок, не говори так, — сказала Жизель и перекрестилась.

— В этом нет колдовства, ты просто чувствительный и добрый человек, — сказал Филипп.

Страж оторопело посмотрел на него: ему впервые говорили, что он добрый человек! И эта странная похвала исходила от человека с серебряной маской, похожего на дьявола!

— Брат, не забудь, что поклялся на святом распятии.

В последний раз взглянув на уснувшего Оливье, Филипп покинул темницу. Жизель последовала за ним.

Прекрасный летний день подходил к концу. Порезанный полной грудью вдохнул воздух Парижа. Ему, человеку, привыкшему к русским просторам и обширным лесам, заточение казалось самой жестокой пыткой. Надо было как можно скорее вытащить друга из этого места. Филипп не мог приблизиться ни к королю, ни к королеве. Он решил просить помощи у Госслена де Шони. Несмотря на то что Порезанный уехал в Нормандию, де Шони сохранил свое расположение к нему. На следующий день Филипп постучался в дверь дома своего бывшего господина.

* * *

— Я ничего не могу сделать. Он поднял руку на короля, — сказал Госслен.

— Знаю и прошу вас только сообщить королеве об участи Оливье из Арля.

— Королева едва ли сумеет помочь бывшему любимцу своего супруга.

— Господин де Шони, прошу вас. Вы знаете, что я люблю Оливье, как своего брата. Ему столько же лет, сколько одному из моих братьев. Я знаю, хоть он и храбр в бою, но не пользуется вашим уважением. Не судите его по прошлой жизни. Это злые люди втянули его в разврат. Несмотря ни на что, он остался честен, чист и даже хотел покончить с этой жизнью…

Госслен ходил взад-вперед. На его выразительном лице были обильные морщины. Годы сгорбили широкие плечи. Де Шони был живым воплощением замешательства. Наконец он остановился и сказал:

— Из любви к тебе я скажу королеве о трубадуре. А главное — сообщу графине Фландрской. Она сохранила большое влияние на короля.

— Разве вы не говорили мне, что она всегда выказывала большую неприязнь к бедному Оливье?

— Как ко всем любовникам короля. Но этот был менее жадным, чем другие. Графиня даже сказала это однажды при мне.

— Помолим небо, чтобы графиня помогла нам.

— Уходи и возвращайся в Париж. Я дам знать в таверну, которую ты мне указал. С этого момента не предпринимай ничего.

— Не хватит всей моей жизни, чтобы вас отблагодарить.

— Оставь свою благодарность на потом. Да хранит тебя Матерь Божья…

* * *

Когда Филипп прибыл на берег Сены, то увидел, что у подножия тюремной стены толпится народ. Смеющаяся толпа показывала на тело, висевшее наверху башни, к которому уже слетелись вороны. Охваченный ужасным предчувствием, Филипп поспешил в таверну. Воины заканчивали выносить бочки. Зевак они прогоняли ударами палок. Вдруг из таверны вырвалось высокое пламя. Вышел монах, держа факел в руках. Этот человек… Этот смех… В мыслях Филиппа возникло ужасное видение.

— На колени, нехристи, — закричал монах, — наступил час мщения… Божественный огонь очистит это место погибели!… Он послал меня своим вестником, чтобы привести в исполнение его Божественный приговор… Молитесь святой Деве Марии… Молитесь мученикам и святым… Если вы не хотите гореть в аду или болтаться на веревке, как окаянный Радок, раскайтесь, проклятые! День Страшного суда близок… Развратники, распутницы с прогнившими внутренностями, знайте: наступил конец света… Кто это осмеливается поднять руку на меня?!

— Я, черт побери! — грозно крикнул Филипп.

— Кто ты, не осмеливающийся открыть лицо?

— Я тебя однажды уже поколотил. Это было несколько лет тому назад. И готов повторить, если ты не скажешь, где Жизель.

— Уж не думаешь ли ты, что я знаю всех шлюх в нашем добром городе Париже?

— Говори, или я тебя убью.

— Ты не осмелишься поднять руку на Божьего человека, — сказал монах.

— Если ты и вправду Божий человек, то я готов висеть, как этот несчастный наверху.

— Вот он мог бы тебе сказать, где та женщина, которую ты ищешь. Это как раз его сестра! — и монах кивнул в сторону повешенного.

Филипп не был готов услышать это. Он ослабил объятия, но так, чтобы не дать убежать «Божьему человеку». Монах заметил его волнение.

— Но он больше не заговорит. Язык погубил его. Он рассказал, будто получил золото от среброликого ангела и намеревался помочь бежать пленнику короля. Он говорил, что на ангеле была серебряная маска, как у тебя! Уж не ты ли тот ангел?.. Эй, помогите!.. Как Бог разрушил могущественный Вавилон, он разрушит и Париж, ставший обителью дьявола, логовом всех нечестивых душ! Этот город опоил все народы вином, заразил грехом, жаждой распутства…

Острие кинжала остановило его словоизлияние.

— Еще слово — и ты мертв.

— Сжалься… Я слуга Бога.

— Не поноси его святое имя. В тебе есть что-то от поганого животного… Не тебя ли я видел на поляне, залитой кровью ребенка…

Лицо монаха посерело и покрылось потом.

— Тебе привиделось, — пробормотал он запинаясь.

— Надеюсь, что так. Теперь говори, где Жизель.

— После того как повесили ее брата, за ней пришли…

— Кто пришел?

— Воины короля.

— Ты уверен?

— Разве можно быть уверенным в чем-либо в это проклятое время?!

Расспрашивая монаха, Филипп не упускал из виду молодых, с жестокими лицами людей, медленно пробиравшихся к ним. Один, держа в руке кинжал, бросился вперед и чуть не достал Порезанного, но Филипп на выставленное оружие толкнул монаха. Тот остолбенело посмотрел на кровавое пятно на рясе, затем упал на колени, пуская слюну и мочась под себя.

— Я не виноват!.. Не бейте меня, сжальтесь!

Резким движением монах вырвал из себя торчавший кинжал. Отряд воинов оттеснил Филиппа от раненого монаха. Монах воспользовался сутолокой и убежал. Порезанный не стал его преследовать.

* * *

Опустилась черная, холодная, без малейшего проблеска луны ночь.

Усталый, дрожа от холода, Филипп лег на прибрежный песок рядом с зарослями камыша. Сведения о послеполуденных событиях были противоречивы. Некоторые говорили, что видели всадника, по описанию похожего на Оливье; другие — что Оливье бросили в Сену; третьи, самые многочисленные, утверждали, что ничего не видели. Вскоре усталость взяла свое, и Филипп заснул тяжелым сном.

Его разбудило прикосновение чего-то мокрого. Холодная рука ощупывала его лицо. Резким движением Филипп схватил руку и догадался, что это рука женщины.

— Кто ты? — спросил Филипп шепотом.

— Жизель, — ответил приглушенный голос.

— Наконец я нашел тебя! Расскажи, где Оливье?

— Господин, мне больно.

Филипп отпустил руку.

— Где он?

— Я думаю, что он у короля.

— У короля?! Значит, он спасен?!

— Нет, он погиб!

Удивление помешало Филиппу возразить тотчас же.

— Я отнесла ему еду. Страж, который мне знаком, пропустил меня. Я направлялась к комнате для стражи, когда услышала крик. Испугавшись, я спряталась в нишу. Пришли люди, вооруженные длинными ножами. Они тащили на веревке моего бедного брата. Его лицо было залито кровью, а спина будто когтями исполосована. Он громко кричал: «Я вам все сказал… Я не знаю его имени… Это рыцарь в маске… Сжальтесь, не убивайте меня!.. У сестры спросите…»

— Черт побери, предатель!..

— Не говорите так, господин. Если бы вы видели, что они с ним сделали…

— Говори громче, я тебя не слышу.

Почему-то голос Жизель становился все тише.

— Простите, господин, у меня осталось очень мало сил.

— Я знаю, что стало с твоим братом. А что они сделали с Оливье?

Задыхаясь, Жизель отрывисто произнесла:

— Я пошла… в его темницу… Его там не было… там были следы крови… Я пошла по ним… они вели к входу в подземелье…

— Какое подземелье?

— Брат… сказал мне… оно выходит…

— Ну?

— Во двор… маленького дома… принадлежащего королю…

— Где этот дом, Жизель?

Склонившись над ней, Филипп тряс женщину. Ее голова с мокрыми волосами качалась взад-вперед. Несчастная потеряла сознание. Филипп осторожно поддерживал ее под голову. Горячая жидкость потекла по его пальцам.

— Жизель, дитя мое!

— Я умираю…

— Нет, я спасу тебя!

— Слишком поздно… из любви к вам… я ничего не сказала… Оливье… дом короля… около колодца монастыря Сен-Жермен… с высокой дверью… Дева Мария… мне больно… холодно… господин… похороните меня… Бог вас защитит… Как холодно… холодно…

Филипп долго держал тело женщины, отдавшей жизнь, чтобы помочь ему спасти друга. Сняв плащ, он завернул в него тело и спрятал его в камышах, среди дикой мяты.

Пошел сильный дождь.

Глава двадцать восьмая. Слезы королевы

С начала осени дождь не прекращался, превращая подлески в болота, делая невозможными охоту и войну. В замках дрожали от холода и скучали. Сеньоры убивали время в попойках, кончавшихся оргиями со служанками или дочерьми сервов, отнятыми у семьи в обмен на мешок зерна.

В большой зале санлиского дворца, опустив рукоделие на колени, сидела Анна. Она смотрела сквозь зеленоватые стекла узкого окна все на то же серое небо, откуда солнце, казалось, исчезло навсегда. По ее щеке скользнула слеза и упала на руку.

— Мама, почему ты плачешь? — спросил ее сын.

Королева наклонила голову и посмотрела на игравшего у ее ног мальчика.

— Я не плачу, это, наверное, капля дождя.

Ребенок недоверчиво посмотрел на нее.

— Иди поиграй с братом.

— Я не люблю играть, я всегда хочу оставаться с тобой, — сказал он, прижавшись к матери.

На несколько минут они замерли, обнявшись. Последний свет печального дня угасал.

В камине упало полено, взметнув фонтан искр.

Вдруг в другом конце залы послышался топот ног, лязг железа, смех. Трое оруженосцев пробежали по зале, укрепляя факелы на стенах.

— Ну что, сын мой, вы все еще около материнских юбок? — послышался вопрос.

Застигнутые, пока предавались мечтаниям, врасплох, королева и маленький Филипп вздрогнули. Ребенок спрятался за спинку стула, с которого встала королева.

— Пора забрать мальчика из женских рук. Сколько ему лет?

— Недавно исполнилось пять.

— Ты слишком балуешь его, сделаешь из него труса.

— Он лучший всадник в замке среди детей своего возраста.

— Это правда, — миролюбиво сказал король, смягчив тон. — Граф де Валуа говорил мне об этом. Знаешь ли ты, что моя племянница Матильда взяла к себе Симона, сына графа де Валуа, чтобы заменить ему мать?

— Мне говорили, что таково было ее намерение, если герцог, ее супруг, не будет возражать. Впрочем, разве он не согласился по просьбе графа де Валуа взять на службу его сына?

— Конечно, Раулю де Крепи нет равного, когда надо получить хорошее место для себя или своих.

К королю, жеманясь, подошел очень молодой юноша с длинными светлыми волосами, красными губами, нахальными глазами.

— Сир, вы обещали послушать мою песню.

— Я не забыл, мой милый. Устраивайся с товарищами. Я сейчас.

При виде хорошенького певца сердце Анны сжалось. Со времени гибельного похода на Нормандию она больше не видела Оливье. Генрих отказывался отвечать на ее вопросы, и никто из товарищей трубадура не мог или не хотел сообщить ей, что с Оливье. Анна не понимала поведения мужа, который раньше и дня не мог провести без возлюбленного.

Анна решила снова расспросить супруга:

— Не знаешь ли, что стало с Оливье, трубадуром? Он тебе разонравился? Провинился? Или с ним случилось несчастье? Я скучаю без него.

— Скучай сколько угодно, но никогда больше не говори мне о нем!

— Откуда этот гнев? Умоляю, скажи, что с ним все хорошо…

— Достаточно! Больше ни слова! Это тебя не касается… Мой сын, ты тоже осмелился бы поднять руку на меня? — спросил Генрих, поднимая ребенка. Тот, крича, отбивался от него. — Успокойся, мой сын, иначе я тебя тоже упрячу в подземелье. Уведи его!

Елена вырвала ребенка из рук короля и убежала так быстро, как только позволяла ей полнота. Анна, сдерживая слезы, последовала за ней. Она укрылась за драпировкой, закрывавшей молельню. Из большой залы доносились пение и смех.

Сколько времени провела она так? Холод вывел Анну из печальных раздумий. Королева сняла меховую накидку, завернулась в нее и легла на ковер, уставившись на пламя лампадки.

* * *

— Анна! Анна Ярославна, проснись! — послышался чей-то шепот.

— Елена, это ты? Мне снилось, что я во дворце отца…

— Дочь моя, король зовет тебя.

— Король меня зовет?!

— Да, в свою постель.

— Чтобы разделить ложе с одним из его любимцев?

— Не будь злой, дочь моя, он твой муж.

— Печальный муж, который прикасается ко мне с отвращением, не делит со мной ложа со времени рождения моей бедной девочки и отправляет меня спать с приближенными дамами и служанками! Я не пойду.

— Ты забыла, что твой долг, долг королевы Франции, рожать ему сыновей?

— Я ему родила уже двоих.

— Этого мало, по сравнению с твоей матерью Ингигердой…

— Мои родители любили друг друга. Заниматься любовью для них было так же естественно, как пить и есть. С королем у нас ничего похожего. Ему кажутся естественными ласки не жены, а молодых придворных. Это им он должен бы делать детей!

— Замолчи, вдруг кто услышит!

Анна рассмеялась.

— Но, моя бедная Елена, все знают, что король женщинам предпочитает мальчиков!

— Королева не должна это знать!

— Хватит говорить о Генрихе и его любимцах. Иди скажи ему, что я нездорова.

— Но…

— Поторопись.

* * *

Анжель де Люссак заканчивала заплетать королеве косы, когда король отодвинул драпировку.

— Эта дура Елена сказала мне, что ты нездорова. Наверное, она неправильно выразилась, потому как я нахожу, что ты выглядишь великолепно. Не правда ли, милый Тьери?

Тьери де Буа с выражением сомнения на лице тряхнул светлыми кудрями.

— Нет? Однако королеву считают самой красивой женщиной во французском королевстве. Спроси у нормандского Бастарда, что он об этом думает…

— Генрих!

— Что случилось, душа моя?

— Ты слишком много выпил!

— Только чтобы забыть твою холодность, душа моя. Но я готов простить тебя. Пойди и согрей своего старого мужа… Нам надо рожать принцев для Франции!

Предшествуемые двумя молодыми людьми, несшими факелы, супруги пересекли большую залу. На соломенных тюфяках тут отдыхали молодые придворные, оруженосцы и служанки.

Король раздвинул занавеску широкой постели и бросил на нее Анну. Покорная, закрыв глаза, Анна готовилась вынести близость мужа. Вскоре она услышала стоны и поняла, что сначала супруг предался ласкам с молодым блондином, чтобы лишь потом выполнить свои супружеские обязанности. Кончив в Тьери, он задрал Анне рубашку и взял ее. Анна отвернула лицо, чтобы скрыть слезы отвращения и стыда. Очень скоро Генрих кончил и в нее. Потом, вздыхая, он прижался к Тьери, бросившему на королеву торжествующий взгляд.

* * *

Снова в королевстве наступил голод. Дожди сгноили бедный урожай, повредили собранное зерно. На дорогах снова можно было увидеть толпы бедняков, выгнанных голодом из лачуг. Они теснились у ворот городов, замков, монастырей в надежде получить хоть немного хлеба. Анна распорядилась открыть двери храмов, чтобы приютить сотни не имевших крова людей. В основанной ее заботами больнице многим оказывали помощь. Несмотря на беременность и сильную стужу, превращавшую снег на улицах в лед, что делало опасным каждый шаг, Анна ежедневно посещала больных. Она приносила им утешение, распоряжалась хоронить умерших и следила также за тем, как идут уроки в ее школе; помогала раздавать горячий суп в церквах, привлекая к этому сеньоров и знатных дам. Каждый должен был внести свою лепту. Как всегда, самым щедрым был Рауль де Крепи, широко открывший кошелек королеве — к большому неудовольствию Ирины, ревность которой, утихшая было на время, вновь вспыхнула, еще более необузданная, чем раньше.

Однажды вечером Анна уходила из больницы в сопровождении только одного оруженосца. Какая-то женщина бросилась к ее ногам, протянула ей пергаментный свиток и убежала раньше, чем королева смогла произнести хоть слово. Сопровождающий королеву сделал вид, будто ничего не заметил. На улице было слишком темно, чтобы читать написанное, поэтому Анна направилась к своей школе. Дети уже разошлись по домам. Учителя молились в часовне. Классная комната была пуста. Там, где обычно сидел учитель, горел маленький светильник. Отослав оруженосца, Анна прошла туда.

Что должны были означать эти неловко написанные знаки? Они ей напомнили… Нет, это было невозможно! Здесь никто, кроме Елены и Ирины, не писал по-русски. Маленький Филипп только начал произносить первые русские слова. По мере того, как Анна читала, она испытала чувство радости, к которой примешивался страх. Ей сообщали об Оливье из Арля на языке ее родной страны.

Сейчас надо было узнать место, где король держал Оливье. Тот, кто написал это письмо, утверждал, что трубадура больше нет в маленьком домике в Париже, но, вероятнее всего, он в одном из королевских замков, может быть, даже в Санли. Во имя дружбы написавший письмо просил Анну спасти Оливье.

Ее самым заветным желанием и было спасти трубадура! Но не являлось ли все это западней? Кому довериться? Как и всегда, ей очень недоставало Матильды.

Анна знала все о связи Ирины с Раулем де Крепи, но не знала о ненависти, которую питала к ней молодая женщина. Часто Анна защищала Ирину перед матерью, мечтавшей о богатом муже для дочери. Анна сказала Ирине о своем желании тайно увидеться с графом де Валуа.

Если Анна не умерла в тот вечер от яда, подсыпанного ей в вино, то только потому, что один из оруженосцев пригубил вино и умер в ужасных мучениях на глазах у всего двора. Всех, кто мог иметь доступ к вину, заключили в темницу. Теперь молодые дворяне должны были пробовать каждое блюдо и каждое питье, подаваемые к королевскому столу.

Ирина была вынуждена выполнить поручение.

* * *

В больнице Анна заканчивала раздавать суп больным, когда в залу в сопровождении оруженосцев вошел Рауль де Крепи.

— Королева, вы посылали за мной, и вот я здесь.

Королева выказала досаду. Граф заметил это.

— Вас, кажется, удивило мое появление. Я неправильно понял ваше желание?

— Простите меня, граф, я была поглощена заботой об этих бедных людях. Я хотела поблагодарить вас от их имени и высказать благодарность за вашу щедрость.

— Вы меня уже поблагодарили, госпожа. Я надеялся, что вы попросите о чем-нибудь еще.

Анна вздохнула с облегчением. Граф подал ей повод поговорить наедине.

— Пойдемте, граф, я хочу показать вам новую залу, которую еще никто не видел, даже король. Некоторое время это должно еще оставаться в секрете.

Рауль де Крепи приказал оруженосцам подождать его и последовал за королевой.

— Как вам нравится это место? Здесь можно поставить сорок кроватей.

— Действительно, место очень неплохое, — пробормотал граф со скучающим видом.

— Сеньор, выслушайте меня и не перебивайте. Но сначала поклянитесь на распятии, что ни одно слово из нашего разговора не выйдет отсюда.

Удивление пригвоздило графа к месту. Женщина, которую он желал столько лет, хотела поговорить с ним по секрету! Чтобы укрепить отношения, он готов был поклясться в чем угодно.

— Итак, граф, я жду! Или поклянитесь на распятии, или уходите.

Эта бледность, сердитое выражение лица, обеспокоенный взгляд… Как она была хороша!

— Клянусь на распятии никогда не предать вас.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне найти Оливье из Арля…

— Оливье?..

— Не прерывайте меня. Я думаю, что его содержат здесь, в замке. Я осмотрела все уголки, кроме запертого подземелья, охраняемого вооруженными людьми. Вы должны меня провести туда.

— Вас?

— Прошу вас, я хочу застать его в живых…

— Почему вы думаете, что он еще не умер?

— Я чувствую это.

— Но если он заперт в замке, это сделано по приказу короля. Вы хотите, чтобы я нарушил приказ короля?

— Если вы мне не поможете, король его убьет.

— Почему вы так переживаете? Вы что, его любите?!

— Да, люблю, как сына, как брата.

— Однако он был…

— …возлюбленным моего супруга, добавьте. Это не имеет для меня никакого значения. Согласны ли вы помочь?

— Вы просите об очень опасной вещи, королева.

— Уж не боитесь ли вы, граф?

Рауль пожал плечами.

— А вы можете поклясться мне, в свою очередь, что вами руководит только дружба?

— Клянусь вам.

— Что я получу от вас в обмен на мою помощь?

— Я подумала об этом. Недалеко от ваших земель, в Крепи, у меня есть большое владение, очень доходное. Составленный по всей форме документ сделает вас его владельцем.

— Это действительно очень хорошее владение, но я жду от вас другого.

— Чего?

— Сейчас ничего, может быть, только залог от вас.

— Как верному рыцарю?

— Да.

Анна отвязала длинный матерчатый пояс, на котором руками дам были вышиты дубовые листья.

— Возьмите, граф. Это залог моего доверия. Я отдаю вам в руки свою честь и покой.

— Я покажу себя достойным первого и отдам жизнь, чтобы защитить второе. Если трубадур здесь, из любви к вам я его найду.

Граф поцеловал Анне край платья. Драгоценный залог он спрятал под рубаху, прямо на теле. При этом он испытал наслаждение, смешанное с некоторым чувством власти.

— Через два дня приходите рассказать, что вы узнали.

Рауль де Крепи поклонился и вышел.

* * *

Окончание встречи прошло при свидетеле, при Ирине. Она узнала в руках своего возлюбленного пояс, часть которого сама же и вышивала. Чтобы дать такой личный, такой компрометирующий подарок, надо было, чтобы королева видела в Рауле не только могущественного сеньора. Страсть Ирины к графу заставляла думать, что все женщины были ее соперницами, и она решила наблюдать за всеми поступками Анны, подслушивать все, о чем та говорит.

* * *

— …Вы были правы. Тот, кому вы покровительствуете, находится в этом замке, — сообщил некоторое время спустя Рауль де Крепи.

— Вы его видели?

— Нет. Его держат в подвале, который существует со времен римлян. Король Гуго Капет приказал держать там узниками непокорных баронов. Туда ведет только один коридор. Подвал глубок, как колодец.

— Известно ли, почему король приказал заключить Оливье в эту яму?

— Оливье поднял на него меч.

— Не может того быть!

Это было очень серьезное преступление. И за меньшие проступки отец Анны предавал смерти своих сподвижников.

— Я бы убил его на месте. Наверное, со стороны короля это дополнительная, изощренная месть.

— С каких пор короли стали мстить бедным музыкантам?

— Оливье был больше чем музыкант для своего господина. Я слышал, что трубадур хотел оставить короля. Это непростительно.

— Есть ли у нас возможность вытащить его?

— Никакой, если судить по тому, что я знаю об этом месте. Это можно сделать, только подкупив стражу. Но я сомневаюсь, чтобы они согласились. Им хорошо платят, а они за этот побег были бы казнены.

— Так что же можно сделать?

— Только одно: добиться помилования от короля.

— Вот уже много месяцев, как король приказывает мне молчать.

— Попробуйте еще раз. Скажите королю, что вы знаете, где находится Оливье.

— Я не осмелюсь!

— В таком случае вам остается только молиться в ожидании чуда.

Королева расхаживала по классной комнате, раздумывая. Как охотник, следящий за добычей, граф не спускал с Анны глаз. Он был взволнован ее присутствием. Ни одна другая женщина не волновала его так сильно. По кругам под глазами, замедленным движениям, походке он догадался, что королева опять ждет ребенка. При этой мысли граф испытывал гнев и нежность. Каким образом этой бабе Генриху удавалось делать так, что его жена беременела? Если бы это была не Анна, а другая женщина, он мог бы заподозрить ее в грехе. Но Рауль знал, что Анну не в чем упрекнуть. Это делало ее еще более желанной. Граф был уверен, что она еще не испытала наслаждения и не любила по-настоящему ни одного мужчину. Она, наверное, давно забыла свою девичью любовь, о которой рассказала Ирина. Когда Рауль только увидел Анну, то поклялся себе, что она будет принадлежать ему. Время не ослабило желания. Она должна и будет принадлежать ему, даже если придется убить ее мужа! А пока графу надо было завоевать если не любовь, то хотя бы доверие Анны.

— Я жду, чтобы один из стражей дал мне подробный план тюрьмы. Если существует хоть малейшая возможность спасти Оливье, вы увидите, ваше величество, что на меня можно рассчитывать.

* * *

Снег перестал. Несколько дней спустя Анна и Рауль снова увиделись, в этот раз на охоте на лис. Они встретились в заброшенном скиту. Помогая королеве сойти с лошади, граф дольше необходимого времени прижимал ее к себе. Против ожидания, Анна не протестовала. Жалобного вздоха они не услышали.

— Известно ли вам, что не вы одна хотите освободить Оливье? Вы помните рыцаря в маске, прозванного Порезанным и перешедшего на службу к герцогу Нормандскому?

Почему королева вдруг заволновалась?..

— Да, помню.

— Не спрашивайте как, но он узнал, что я интересуюсь его другом. И предложил мне объединить усилия.

— Вы согласились?

— Да, потому что он лучше изучил эти места. Кроме того, у него есть там свой человек.

— Знает ли он что-нибудь об Оливье?

Смущение Рауля де Крепи не ускользнуло от королевы.

— Говорите!

— Порезанный говорит, трубадур очень слаб и не может ходить.

— Боже мой! Как это может быть?!

— Его, очевидно, пытали…

* * *

Ирина видела, как бледная Анна выходила из скита. Рауль почти нес ее. Ирина готова была броситься вперед, держа кинжал, когда король со свитой присоединились к королеве и графу.

— Что происходит, граф?

— Королеве стало дурно. Я предложил ей отдохнуть здесь.

— Душа моя, ты знаешь, что твое состояние не позволяет продолжать охоту. Пусть пойдут за носилками для королевы. А где приближенные дамы?

— Я здесь, — сказала Ирина, выходя из-за куста.

— Займитесь госпожой. Вы едете с нами, граф?

— Ваше величество, королеву нельзя оставлять без охраны.

— Вы правы. Оставайтесь!

Анна с облегчением увидела, как Генрих удалился. Он внушал ей ужас. Ждать пришлось недолго. Но Валуа не спускал глаз с Ирины, боясь, как бы она не нанесла королеве смертельный удар. Увидев, как Ирина с диким взглядом появилась из-за куста, он догадался, что она следила за ними. Графу уже давно надоели ее ласки и приступы ревности. Он держал Ирину около себя, чтобы удовлетворять свои низменные желания. И теперь он решил, что Ирина должна исчезнуть.

Глава двадцать девятая. В королевском подземелье

Анна не смогла разгадать происхождение написанного на русском языке письма. Крайняя осторожность удержала ее от того, чтобы рассказать о письме Елене, которая обязательно поделилась бы с Ириной.

Со дня охоты на лисиц лекарь короля Жан из Шартра запретил королеве ездить верхом. Кроме того, он прописал ей очищение желудка и кровопускания; в результате лечения королева действительно очень ослабела.

Рауль де Крепи пришел справиться о ее здоровье, но не смог ни на минуту остаться с Анной наедине. Говорить ему пришлось при лекаре, Елене, Ирине и служанках. Он смог лишь сказать королеве, чтобы она не ела того, чего сначала не попробуют в ее присутствии. Все громко возмутились, кроме Ирины, со злобой взглянувшей на своего возлюбленного. Анна перехватила этот взгляд. Предупреждение относилось к ее молочной сестре. Анну охватила глубокая тоска.

— Уйдите, королеве дурно! — сказал Рауль, заметив, как Анна пошатнулась.

* * *

Через три дня Анна прогнала лекаря и сиделку и пошла в свою больницу, несмотря на мольбы Елены. Под удивленным взглядом монахинь она проглотила две миски супа, сказала, что он очень хорош, потом разлила суп беднякам, толпившимся вокруг. Вдруг Анна почувствовала, что ей суют в руку свиток. Но ни одна черта на лице Анны не дрогнула. Тот, кто передал ей послание, шумно принялся хлебать суп. Королева подняла на него глаза и не смогла скрыть отвращения при виде несчастного с уродливым, едва прикрытым вонючими лохмотьями телом. Его лицо без носа, бровей и ресниц представляло собой сплошные отеки. На этом мертвом лице только глаза оставались живыми. Их блеск был невыносим.

Анна перестала раздавать суп. Некоторые, впрочем, цеплялись за нее, чтобы удержать добрую госпожу, наливавшую супа больше, чем монахини. Она укрылась в прачечной, единственном пустом в этот час месте, лихорадочно развязала ленту, стягивавшую свиток. Увидев, что написано по-русски, она восторженно поцеловала письмо. Неизвестному, писавшему королеве, удалось добраться до Оливье. Он нашел трубадура в ужасном состоянии и молил Анну обратиться к королю, который один мог освободить от наказания за оскорбление его величества. Неизвестный также советовал Анне не доверять «подруге детства», которая вступила в сделку с дьяволом. Этот человек сообщал также, что граф де Валуа оказал настоящую поддержку. Кончалось письмо уверениями в уважении. Автор письма просил королеву уничтожить пергамент. Когда развеялись радость и волнение от чтения строк, написанных по-русски, Анна перечитала письмо и уловила неясную угрозу. Она вдруг почувствовала себя окруженной врагами и соглядатаями.

Звуки голосов оторвали ее от мрачных мыслей.

— Где королева?

Анна едва успела спрятать письмо, как вошла золовка. В ее глазах светился гнев.

— Вот вы где! Вы сошли с ума, покинув постель и придя сюда, где можно подхватить всякие болезни!

— Сестра, прошу вас, я чувствую себя очень хорошо. Меня делает больной лечение метра Жана.

— Охотно верю вам, но в вашем состоянии нельзя вставать.

— Я чувствую себя очень хорошо! Я не первый раз жду ребенка.

— Мне это известно, — сказала графиня, смягчившись. — Вы знаете, как я люблю вас. Привязанность, которую я испытываю к вам, заставляет меня беспокоиться, особенно после того, как вас однажды уже пытались отравить. Кто этот гнусный человек, хотевший покуситься на вашу жизнь? Вы никого не подозреваете?

— Никого. Дорогая Адель, благодарю вас за заботу, которую вы всегда проявляли обо мне. Могу ли я ею злоупотребить, прося вас поговорить от моего имени…

Анна вдруг замолчала: не безумие ли доверять женщине, которая близка королю?

— Продолжайте, друг мой. Вы знаете, что я сделаю все, что в моей власти, чтобы быть вам полезной.

— Удалите ваших приближенных. То, что я вам скажу, должно остаться между нами.

— Выйдите! Оставьте нас одних, — приказала Адель.

Когда все вышли, Анна усадила Адель на скамью возле сушильной печи и стала перед ней на колени, держа Адель за руки.

— Что вы делаете?! Встаньте!

— Прошу вас, дайте сказать и не прерывайте меня.

— Но…

— Мне очень трудно просить вас. Я хотела бы, чтобы вы ходатайствовали перед королем об освобождении из заточения Оливье.

Графиня Фландрская вся напряглась и попробовала отнять руки. Анна не отпустила их и продолжала:

— Умирающего Оливье держат в заключении здесь, в замке. Я знаю, что за свой поступок Оливье заслуживает смерти, но я умоляю вас воспользоваться вашим влиянием и склонить Генриха к прощению.

— Слышал ли кто-нибудь подобное? Жена просит помиловать любимца своего супруга?!

— Забудем об этом. Я знаю, что, несмотря на его пороки, вы тоже привязаны к нему.

— Но не настолько, чтобы потерять привязанность брата.

— Умоляю вас!

Резким движением графиня освободилась и встала.

— Из любви к вам я забуду этот разговор и ничего не скажу о нем королю. Советую и вам поступить так же, если вы не хотите оказаться на месте того, кому покровительствуете.

Изумление, отразившееся на лице королевы, вызвало печальную улыбку у графини.

— Друг мой, знакомство с французским двором не научило вас еще распознавать опасности. Все основано на интригах, лжи, предательстве. Вам не удастся меня убедить, что при дворе вашего отца все было иначе. Что же касается меня, я не заметила, чтобы в других королевствах все было иначе.

Анна поднялась, очень бледная.

— Простите меня, я думала, что могу рассчитывать на вашу доброту и любовь к ближнему. Разве Христос не учил нас прощать?

— Не вмешивайте Господа Бога во все это. Считайте Оливье мертвецом и молитесь за него. Вы выглядите больной. Я провожу вас.

Графиня Фландрская открыла дверь.

— Идемте.

Неподвижная, похолодевшая, Анна отрицательно покачала головой.

— Ну как хотите!..

* * *

Анна уединилась за пологом, закрывавшим ложе. Со времени разговора с Адель она больше не видела графиню. Одна из придворных дам сообщила Анне, что графиня вернулась во Фландрию. Отъезд Адель, которая даже не пришла попрощаться, очень опечалил Анну. Она почувствовала, сколь одинока при дворе, где у нее было больше врагов, чем друзей.

Уже около месяца она ничего не слышала о Рауле де Крепи и о незнакомце, дважды писавшем ей по-русски. Весточки, посланные Матильде Нормандской, Госслену де Шони, Роже, архиепископу Шалонскому, остались без ответа. Анне казалось, что следят за каждым ее движением, доносят о каждом сказанном слове. Она находила успокоение только в молитве. Анна отказывалась от всякой пищи. В отчаянии Елена обратилась к королю, который и призвал свою супругу.

Уже много недель король не навещал жену. Ее худоба удивила его.

— Что с тобой? Мне сказали, что ты отказываешься есть… Подумай о ребенке, которого носишь! Ешь, сделай усилие. Ты боишься, что тебя отравят? Разве при тебе нет тех, кто пробует пищу? Но, наконец, скажи что-нибудь!.. Чего ты хочешь?

Анна подняла глаза, окруженные темными кругами.

— Я хочу свободно ходить.

— Душа моя, ты вольна ходить куда угодно, никто не мешает. Только для твоего здоровья и здоровья ребенка лекарь предписал тебе не покидать покоев.

— Жан из Шартра, наверное, думает, что поступает правильно. Но очищения желудка и кровопускания, недостаток воздуха и движений вредны моему здоровью и отбивают желание есть. Я не смогу проглотить ни кусочка, пока остаюсь удаленной от моей школы, больницы, моих бедняков.

Все переглянулись, понимая, что королева не уступит.

Лекарь не знал, на что и решиться. Он был уверен в обоснованности своего лечения, но его августейшая больная думала иначе и, казалось, решила умереть от голода, если он не изменит лечения.

— Разумное движение и небольшие прогулки не могут, конечно, повредить королеве. Ей еще далеко до срока…

— Итак, душа моя, ты слышала метра Жана? Ты можешь выходить, если будешь осторожна. А теперь поешь.

Анне пришлось призвать на помощь всю свою гордость, чтобы не вырвать из рук тех, кто должен пробовать пищу, суп из петушиных гребешков с грибами. А потом пришлось постараться не проявить спешки и не показать удовольствия, когда она ела. Через два дня Анна была уже в состоянии пойти в больницу, где больные встретили ее с такой радостью, что это ее окончательно ободрило.

Жители Санли с удовольствием видели, как их госпожа, закутанная в меха, ходила по улицам города, останавливалась у прилавков, разговаривала с ремесленниками, раздавала милостыню следовавшим за ней на приличном расстоянии калекам. Анна пила молоко, надоенное при ней, смеялась грубоватым шуткам оруженосцев, с завистью смотрела на катающихся по льду, благоговейно отстаивала мессы среди народа. На одной из церковных служб Анне передали послание графа де Валуа. В послании говорилось, что ей не следует беспокоиться и что до новолуния, с Божьей помощью, «все будет хорошо».

В этот вечер Анна молилась с еще большим усердием.

* * *

Ненависть и вожделение объединились, чтобы погубить королеву и трубадура. Ирина поняла, что ее любовник испытывает к ней только отвращение. Она ждала подходящего момента, чтобы его убили. Все колдовство не смогло заставить Рауля полюбить ее и изгнать из мыслей графа дочь киевского князя. В отчаянии, Ирина решила покончить с собой, но раньше должна была погибнуть ее соперница!

Со своей стороны, Тьери де Буа, занявший место Оливье, настаивал на наказании Оливье за преступление. Он не понимал, почему Генрих все откладывал казнь. Тьери боялся, что друзья трубадура добьются помилования.

Ирина и Тьери встретились у королевы. Они поняли, что готовы на любое преступление, лишь бы добиться своей цели. По очереди они следили или заставляли следить за королевой. Они узнали причину ее встреч с графом де Валуа. Тогда Ирина и Тьери решили сделать так, чтобы король застал в тюрьме королеву и Рауля. Удалось сделать то, что не смог сделать граф. Заговорщики добрались до пленника.

Думая, что пришло спасение, ослабевший телом и рассудком Оливье не остерегся и на куске рубахи написал кровью то, что ему продиктовал Тьери: «Приходите, я не могу жить без вас». Но поставить свою подпись ему не хватило сил.

Маленький нищий передал лоскут королеве. Она узнала почерк послания. Оливье был жив! Ребенок в лохмотьях ждал, хотя оруженосцы и пытались его прогнать. Анна их отослала. Ребенок дернул ее за рукав и сказал:

— Завтра, после вечерни, в школе…

* * *

Всю ночь Анна спрашивала себя, пойдет ли она на эту встречу. На заре она заснула тяжелым сном, наполненным кошмарами, в которых встретились Святополк — убийца Бориса и Глеба — и ее собственный муж. Анна проснулась с громким криком. Елена, пытаясь отогнать сны, трясла ее.

— Дитя мое, открой глаза, не бойся ничего, твоя кормилица здесь.

Покрытая потом, с растрепанными волосами, Анна посмотрела вокруг себя с выражением ужаса. Это вызвало беспокойство у приближенных дам, сбежавшихся на крик.

— Что случилось?

— Что происходит?

— Королева заболела?

— Надо позвать лекаря!

— Нет, капеллана!

Королева должна была возвысить голос, чтобы заставить замолчать эту кричащую толпу и, главное, чтобы выгнать всех отсюда.

— Пусть Богоматерь поможет тебе! Твое внимание к этому юноше чрезмерно, и чувства, которые ты к нему испытываешь, мне не нравятся, — созналась Елена.

— Нравятся они тебе или нет, это касается только меня.

Елена, не обращая внимания на сухость тона, продолжала:

— Ты умоляешь Матерь Божью пощадить Оливье. Ты во сне призывала ему на помощь своего отца, Великого князя Ярослава, и своего брата Владимира. Ты билась с проклятым Святополком и… со своей сестрой… моей собственной дочерью, Ириной! Ты громко выкрикивала ее имя, я разбудила тебя как раз в это время… Ты говорила ужасные вещи.

— Не плачь, это был только сон. Лучше помоги мне одеться. Худо то, что нынче Моарисса бродит по лесам.

Елена быстро перекрестилась. Анна последовала ее примеру.

— Ты совершенно обезумела, дитя мое! Ты забыла, что ты христианка! Я запрещаю тебе упоминать при мне богиню смерти!

— Да, я христианка и верю в Бога-отца, его Сына, нашего Господа Иисуса Христа, и в Святой Дух. Но с некоторых пор наши старые боги вновь являются ко мне: некоторые, как Моарисса, зовут меня. Может быть, настало время присоединиться к ним. Я устала…

— Замолчи, ты говоришь глупости!

— Не думаю. Но если это и так, я отдаю себя в руки Божественному провидению. Ты и Ирина… эти ужасные слова во сне!

— Чего ты опасаешься?

— Ничего, одень меня!

— Я заметила, что вы больше не любите друг друга, но ее ненависть, твое недоверие…

— Достаточно! Одень меня, или я позову служанок.

Елена повиновалась.

— Где Ирина?

— Не знаю. Я уже много дней не видела ее. Мне стыдно за ту жизнь, которую она ведет. Почему я не заперла ее в монастырь, как советовала графиня…

— Теперь поздно жаловаться. Я так же виновата, как и ты. У меня не хватило мужества…

— Любимая, не упрекай себя ни в чем, ты ее пожалела, она грозилась убить себя…

— А теперь угрожает мне, — прошептала Анна усталым голосом.

— Что ты говоришь?! Надеюсь, ты не веришь в то, что сама сказала?

— Моя добрая Елена!.. Ты пойдешь сегодня со мной в церковь, потом в школу. Сделай так, чтобы нас никто не сопровождал.

— Но…

— Это приказ! И никому ни слова.

* * *

Когда тяжелая дверь в подземелье за ней закрылась, Анна поняла, что совершила непоправимый поступок. Легкое головокружение заставило ее опереться о влажный камень. В эту минуту ребенок, которого она носила, зашевелился в утробе. Она инстинктивно прижала руки к животу. Елена заметила недомогание. Этот жест Анны. Она ничего не сказала, лишь поддержала ее величество. Было слишком поздно, судьба уже шла им навстречу…

Юноша, проводивший их сюда, исчез. Вместо него явился человек с пугающим выражением лица. Он держал факел, от которого шел черный тошнотворный дым. Очень узкая, извилистая лестница из камня вела под землю. Идя друг за другом, женщины придерживались за скользкие стены. Через некоторое время, показавшееся им вечностью, Анна и Елена вошли в подобие залы со сводами, опиравшимися на четыре толстые колонны. Все вокруг было разукрашено изображениями непристойных сцен, нарисованных так естественно, что женщины под вуалями даже покраснели. Летучие мыши, обеспокоенные светом, метались во всех направлениях, испуская тихий писк.

Человек зажег воткнутый в стену факел.

— Ждите здесь, — сказал он.

Прижавшись друг к другу, они видели, как он исчез в одной из галерей.

Ни одного звука, кроме шипения факела и писка животных. После влажного холода лестницы воздух здесь казался теплым. Анна опустилась на песчаный пол.

…Сколько времени находились они здесь? От волнения и усталости глаза начали закрываться.

Вывел женщин из оцепенения ужасный крик. Они поспешно встали, держа в руках кинжалы. Несмотря на испытываемый страх, вид оружия вызвал у них сообщническую улыбку. В эту минуту к ним вошел провожатый, прижимая руки к окровавленному лицу. Как животное, попавшее в западню, он натыкался на стены, столбы, пачкая их кровью, и ужасно кричал — не переставая. Наконец он упал. Из его пустых глазниц выступила клокочущая жидкость. Елена наклонилась над ним.

— Он мертв, — сказала она.

До них донеслись новые крики, в которых слышались невыносимые страдания:

— Нет!.. Нет!.. Сжальтесь!

— Это голос Оливье! — воскликнула Анна.

— Уйдем, дочь моя, уйдем!

Королева вырвалась из рук кормилицы, пытавшейся увлечь ее к лестнице, схватила факел и бросилась в галерею, откуда, казалось, и доносились вопли. Елена последовала за ней.

Через несколько шагов им пришлось повернуть обратно. Обвал закрывал проход. Другой коридор вел к ручью с быстрым течением. Ручей был слишком широк, его нельзя было перейти. Третья галерея была перекрыта ржавой решеткой. Четвертая была свободной для прохода. После многих поворотов стоны показались Анне и Елене совсем близкими. Женщины пришли в залу, более узкую, чем предыдущая. Она сужалась кверху. Пространство освещалось факелами, воткнутыми в песок. Видны были галереи и темницы.

В одной из темниц корчился старик, сжав руками древко копья, пригвоздившего его к полу. Он был раздет, изможден. В волосах и бороде виднелись солома, паутина, пыль и высохшая кровь.

Сдерживая поднимавшуюся тошноту, Анна склонилась над несчастным. Он поднял на нее остекленевшие глаза: в застывшем взгляде выразилось сомнение, потом страх, затем радость:

— Моя королева!

От удивления Анна уронила факел, покатившийся к ногам несчастного. Тотчас стал виден весь ужас пыток, которым его подвергли: на месте гениталий было отвратительное месиво, откуда торчало копье.

— Моя королева! — прошептал старик. В его голосе звучала безумная радость. Он протянул к ней руки.

Нет, нет!.. Это не мог быть милый Оливье, веселый товарищ долгих зимних вечеров, ее друг, певший такие нежные песни, умевший так хорошо сочинять музыку. Анна закричала:

— НЕТ!!!

— Моя королева…

Анна с яростью вырвала из тела несчастного копье, набросила свой плащ на то, чем теперь стал красавец Оливье, прижала к груди побелевшую голову и ласково сказала:

— Оливье!

Когда в темнице появился рыцарь в маске, уже не было места удивлению.

— Ты пришел слишком поздно, Порезанный, — сказал Оливье.

Трубадур посмотрел на тех людей, которых он любил и которые любили его так, что рисковали ради него честью и жизнью.

— Я умираю счастливым, — признался Оливье. — Оставь меня, друг, спаси королеву… Ей здесь устроили ловушку… Король знает, что она тут.

— Я знал это, — сказал рыцарь в маске. — Один из предателей и привел меня сюда.

— Быстро, уходите, моя королева… Да сохранит вас Господь… — простонал Оливье. — Филипп!..

Анна вздрогнула, услышав произнесенное имя сына.

Рыцарь распрямился.

Последним усилием Оливье приподнялся, протянул руку, как будто хотел показать что-то.

— Филипп… — прошептал он и упал замертво.

На мгновение рыцарь в маске и королева замерли. Они не могли оторвать глаз от протянутой руки.

— Идут, сеньор! Спасите ее величество, — закричала кормилица.

В волнении она сказала это по-русски.

— Не бойся ничего, Елена, я спасу ее, — ответил рыцарь также по-русски. И Елена вмиг поняла, кто он.

Глава тридцатая. Смерть Елены

Долгая болезнь королевы помешала королю порасспросить ее (к большому разочарованию Тьери де Буа и Ирины, сделавших все, чтобы Анну застали в обществе Оливье из Арля).

Упорство, с которым Елена твердила о том, будто королева ничего не знала и что будто она сама решила спасти трубадура, подкупив стражу, разрушило все планы заговорщиков. Избитая и заключенная в монастырь в Санли, Елена умерла, попросив у Бога прощения за свои грехи. Ей не разрешили увидеться с Анной даже перед смертью.

Ирина с безразличием услышала весть о смерти матери. Она также не пыталась узнать, кто приказал воздвигнуть на монастырском кладбище богатое надгробие, на котором по-русски было высечено имя Елены.

Много недель подряд маленький Филипп просыпался ночью, плача. Он проводил дни у изголовья матери и громко кричал, когда приходилось ее оставлять.

Родила Анна раньше срока. Тщедушного мальчика нарекли Гуго. Все были уверены, что ребенок не выживет.

После родов здоровье королевы ухудшилось. По всей Франции молились за нее. Герцог и герцогиня Нормандские отправились паломниками в Кутанс, чтобы умолить Деву спасти их подругу. Граф де Валуа дал обет отправиться в Иерусалим поклониться гробу Господню, если только Анна выживет. Судьба к Анне была милостивой. Осенью, бледная и печальная, в сопровождении своего сына Филиппа, она впервые смогла прийти поклониться могиле кормилицы. Обнявшись, мать и сын оплакивали женщину, которая так их любила.

* * *

Со временем Генрих превратился в старика с седыми и редкими волосами, беззубым ртом и телом, разбитым болезнями. Юношам, которыми король по-прежнему окружал себя, не удавалось развлечь его. Он с ужасом ожидал приближения смерти и множил количество даров монастырям в королевстве, надеясь, что Бог простит его грехи.

По совету зятя, графа Фландрского, графа де Валуа и своего бывшего союзника графа Анжуйского (который удалился в монастырь после разгрома на мосту Варавиля), а также по совету епископов Реймского и Шалонского Генрих решил короновать сына Филиппа королем франков. Когда маленький Филипп достиг семилетнего возраста, его взяли с женской половины и поручили воспитателю и учителю фехтования. В качестве воспитателя ему дали Ангеррана. Филипп, которого мать должным образом пожурила, согласился расстаться с ней. За эту стойкость отец похвалил сына.

* * *

Ко всеобщему удивлению, маленький Гуго выжил и удивлял кормилиц своим криком и аппетитом.

Окрепнув после родов, Анна с удовольствием возобновила верховые поездки по лесу и охотничьи забавы. Она возвращалась с них разрумянившаяся, усталая, но умиротворенная. Ветер скачки, трепавший волосы, приносил забвение, успокаивал душевные муки.

* * *

Позднее Анна захотела узнать, как умерла Елена. Никто не мог дать ей ответа. Король ограничивался рассказом о том, что кормилица призналась в причастности к побегу трубадура. Поняв же чудовищность своего поступка, она умерла от стыда.

Так Анна узнала цену, заплаченную за ее спасение.

— …друг же Оливье, «рыцарь в маске» (как его называли), человек, преданный герцогу Нормандскому, вынес вас до появления воинов короля, — рассказал ей Рауль де Крепи. — В одной из таверн он случайно подслушал разговор двух разбойников, говоривших, что погубят королеву. Рыцарь в маске убил одного из них и заставил другого говорить. Затем он послал мне записку, сообщая, что вас хотят устранить. Увы, было слишком поздно! Вы уже отправились в дорогу. «Рыцарю в маске» удалось добраться до темницы, и он увидел, как умирает его друг. Этот рыцарь вас и вызволил…

— Почему же он не спас мою кормилицу?

— Вы были слишком слабы, чтобы держаться на ногах. Елена попросила, чтобы он оставил ее прикрывать ваш отход.

— Моя милая Елена…

— Ну, а продолжение вы знаете. Она умерла, избитая воинами…

— Она умерла, как мать, защитившая свое дитя. С ней я потеряла последнюю нить, которая связывала меня с родиной. Теперь я совсем одна.

— Одна? Вы забыли о детях, муже, друзьях, о ваших подданных?! Вы забыли, что вы — королева!

Анна подняла голову. Ее лицо заливали слезы.

— Как я могу это забыть? Но я благодарна, что вы напомнили мне об этом. Я знаю, какие обязанности возложены на меня. И хотя я королева, я остаюсь дочерью Руси. Или вы думаете, что супруг, дети могут заставить меня забыть страну, где я родилась? Я сделана из той земли, тех рек, озер, равнин, лесов! Вы можете в это поверить? Воздух там чище, и даже Бог чувствует себя там лучше… Вы улыбаетесь? Вы не можете понять!..

— Я понимаю. Бог — повсюду, а земля — это земля. Земля, которую я завоевал, становится моей, как женщина. И она мне так же дорога, как если бы досталась мне от рождения. Горе тому, кто захотел бы отнять ее. За землю я готов убить!

— Ваши враги знают, какой вы грозный и безжалостный воин. Но вы не всегда соблюдаете Божье перемирие…

— Я соблюдаю его, если и противник его соблюдает…

— Жители Перонны не могут еще забыть осады перед взятием города. Тогда вы показали не только умение воевать, но и вашу жестокость.

— Я не собирался проявлять нежность к городу торгашей, воров и обманщиков!

— Поэтому приказ отрубить ноги и руки самым богатым…

— Чтобы они не могли больше воровать, — со смехом воскликнул тот, кого называли Раулем из Перонны.

— А вам надо было завладеть Монтдидье?!

— Это такой красивый город!.

— Он не стоил риска быть отлученным от церкви! Граф, подумайте о своей душе; вы ведь будете прокляты. Разве вы недостаточно могущественны? Ваши владения почти так же обширны, как королевские. Ваша недавняя женитьба на Алиеноре принесла многие города и замки Шампани. В ваших руках снабжение Парижа продовольствием.

— Парижу всегда хватало муки…

— Я полагаю, что король Франции должен благодарить вас за это!

— Он мог бы это сделать!

— Хватит говорить о вас. Что стало с рыцарем в маске? Я совершенно не знала, что он был в темнице. А почему Оливье, умирая, называл имя моего сына Филиппа?

— Ваш сын не был в опасности, даже и не знаю…

— Оливье думал о чем-то ином. Иначе зачем он дважды произнес имя?

— Это в самом деле удивительно. Я не могу этого объяснить. Рыцарь в маске покинул Санли вскоре после смерти Елены. Он вернулся к герцогу Нормандскому. Я получаю о нем известия от моего сына Симона.

— Я хотела бы поблагодарить его и поговорить с ним об Оливье из Арля.

— Если он останется на службе у Бастарда, вам представится случай увидеть его.

— Вы смогли узнать, откуда он родом? Графиня Матильда говорит, что не знает. Госслен де Шони сообщил, что встретил его впервые, еще когда я только приехала во Францию.

— Я ничего о нем не знаю. Кроме того, что доблестные рыцари уважают его и обращаются с ним, как с равным. Мне этого достаточно.

Задумавшись, Анна сказала, как бы говоря сама с собой:

— Каждый раз, как вижу его, меня влечет к нему и одновременно я испытываю отвращение…

— Как большинство женщин.

— Что вы сказали?

— Простите, королева, но любезных дам в Нормандии тоже тянет к нему и тоже отталкивает. Но, надо думать, в их случае чувство влечения сильнее. Говорят, мало кто не уступает ему!

— Довольно, граф, — сказала Анна, покраснев. — Благодарю вас за помощь, прощайте!

Рауль де Крепи поклонился и пошел было к дверям, но ее величество окликнула графа.

— Граф! Что с моей молочной сестрой?

Рауль медленно вернулся к королеве и посмотрел на нее взглядом, в котором можно было прочесть сомнение.

— Так что? — повторила королева.

— Она умерла.

Анна ожидала такого ответа. И все же она покачнулась, как от удара.

— Когда и как?

— Вы действительно хотите это знать?

— Когда я задаю вопрос, граф, я требую ответа!

— Завтра исполнится десять дней со смерти Ирины. Я много раз упрекал себя в том, что не сделал этого сам. Она была дьявольской колдуньей, хотевшей во что бы то ни стало погубить вас; продала душу черту и не поколебалась принести в жертву собственного ребенка, чтобы удовлетворить низкие желания…

— Перестаньте.

— Она сама рассказала мне, да еще с подробностями, о своем преступлении. Почему я не убил ее тогда?!

Рауль де Крепи побледнел. У него на лбу сверкали капли пота. Помолчав немного, он сказал:

— Она повесилась!

Анна вскрикнула — и потеряла сознание.

Прибежали женщины, отнесли ее на кровать. Когда королева пришла в себя, она увидела графа, стоявшего у постели, и заплакала.

Как она была прекрасна, плача! Взять ее такой, утешить!

— Удалитесь, сеньор, королеве нужен отдых, — сказала Аделаида де ля Ферте, придворная дама, подруга и наперсница ее величества.

Глава тридцать первая. Коронация Филиппа

Анна чувствовала себя ответственной за самоубийство Ирины. Занятая собственными чувствами и муками, она забросила сестру и не смогла охранить ее от Рауля де Крепи.

Анна смиренно признала свою вину и получила от короля разрешение удалиться на время в Мелунский монастырь, где ее подчинение уставу, ее набожность были признаны образцовыми. По возвращении в мир во искупление своих грехов Анна возвела в центре Санли, на берегу реки Вьетель, на месте старой часовни, храм, посвященный святой Троице, Богоматери, Иоанну Крестителю и святому мученику Винсенту. Еще королева построила монастырь для братии ордена святого Августина.

Через некоторое время Анна получила от папы письмо. Оно преисполнило ее гордостью и несколько успокоило угрызения совести. В письме говорилось:

«Служитель служителей Бога славной королеве — поклон и апостольское благословение!

Мы благодарим всемогущего Бога, источник всякого доброго стремления! Мы узнали, что сила добродетели мужественно проявляется в сердце женщины.

Мы узнали, добрейшая дева, о щедрости твоих даров и о расположении, которое ты проявила к неимущим. Мы также знаем о твоем прилежании в молитве и о неукоснительном выступлении в защиту тех, кого притесняют насилием, и о всех добрых делах, с помощью которых ты стараешься в полной мере твоих возможностей выполнить свое королевское предназначение.

Мы призываем тебя преданно следовать по пути, на который ты встала; стараться удерживать непобедимого супруга, короля, нашего сына, в умеренности, справедливости и набожности и защищать права Церкви. Твое сострадание сделает твоего благоразумного мужа более восприимчивым к Божьим намерениям. Таким образом, наконец ты по-настоящему полюбишь супруга, если своими благочестивыми увещеваниями поможешь ему служить интересам Бога. Какова иначе любовь женщин к мужьям, если они любят в них только телесную оболочку и не обращают внимания никакого на душевные богатства, в них содержащиеся?

Ты, славная дочь наша, заслужила у Бога дар плодовитости. Наставь свое славное потомство так, чтобы с первого произнесенного слова ребенок питал любовь к Создателю.

Пусть твои дети узнают от тебя, кому они обязаны больше всего. Родившись знатными, на королевском престоле, они, благодаря Святому Духу, возрождаются еще более знатными на лоне Церкви. Не дай детям своим предпочесть справедливости — деньги, но сделай так, чтобы дети жадно искали настоящую мудрость.

Ты тоже, дочь наша, повинуясь Божеским заповедям для спасения своей души, будь мудрой в пользовании богатством, дабы перейти с вершины царства преходящего в царство небесное».

* * *

Решили, что Филиппа будут короновать в присутствии короля Генриха, королевы, епископов и знатных людей королевства.

В мае 1059 года, в Троицын день, архиепископ Реймский Жерве встретил королевскую семью и свиту у входа в собор. Их приветствовала многочисленная толпа, которую воины сдерживали на расстоянии. Шелка и бархат играли красками. Под горячим солнцем сверкали золото и драгоценные камни на украшениях, металл шлемов и оружие. Народ был в восторге. Особенно блистала королева. Ее голову украшала высокая корона, придерживавшая расшитую жемчугом вуаль. Жемчуг усыпал платье глубокого синего цвета, оттенявшего белизну ее кожи. Спускаясь по ступенькам храма меж мужем и сыном, Анна мысленно вернулась на восемь лет назад, когда она шла этим же путем навстречу человеку, который должен был сделать ее королевой. Сегодня они сопровождали родившегося из их союза ребенка.

Филипп держался очень прямо. Его голову стягивала золотая повязка, частично скрытая кудрями. Дважды он коснулся руки матери, чтобы придать себе храбрости. Он старался вести себя так, чтобы Анна могла гордиться им (и чтобы впредь разрешала бы забираться к ней в постель). Филипп взглянул на отца. Он боялся его жестких и насмешливых слов, и ему казалось, что отец относится столь же жестко и к матери.

Король двигался с трудом. В его голове роились воспоминания. Тридцать два года тому назад, в день Святой Троицы, его так же вот сопровождал отец Роберт, чтобы провозгласить королем. Генрих еще чувствовал на лбу, плечах и руках следы мирры, которой его помазал архиепископ Эхалус. Когда умер отец, Генриху пришлось еще долго воевать с Констансией, братьями, баронами, хотевшими отнять у него корону. Столько сражений за тридцать один год царствования…

Король был стар, он желал отдохнуть. Уже пробил час отдыха. Генрих должен подготовиться к тому, чтобы предстать перед Создателем. Смерть Оливье из Арля очень опечалила его. Генрих поручил капеллану Гислену служить мессы за упокой души трубадура, некогда так нежно любимого.

Сейчас же он просил святую Деву дать ему силы вынести долгую церемонию. Прежде чем прочесть апостольское послание, архиепископ обернулся и обратился к Филиппу:

— Бог является создателем всего существующего. Он соединяет нас собой через веру, надежду и милосердие. Только он может дать нам высшее блаженство через общение с вечным добром, коим является он сам. Мы обязаны поклоняться Богу и любить его. Филипп, признаешь ли ты Отца, Сына и Святого Духа единым Богом?

— Признаю.

— Хочешь ли ты поступать согласно церковным законам?

— Хочу.

— Хочешь ли ты защищать святую Церковь и ее пастырей?

— Хочу.

Затем заговорил Генрих:

— Прежде всего, мой сын, я советую тебе любить Бога, бояться его и выполнять все его заповеди. Управляй Божьими храмами и защищай их от развращения и нечисти. Будь терпим к младшим братьям и сестрам, племянникам, племянницам и другой родне. Почитай священнослужителей, как своих отцов. Обращайся с народом, как со своими детьми. Принуждай гордецов и злых людей следовать правильным путем. Будь утешителем бедных и набожных монахов, живущих в обители. Не гони никого из твоих земель без видимой причины. Будь безупречен перед Богом и людьми.

Затем ребенку принесли изложенные на пергаменте основные положения, которых он должен придерживаться. В полной тишине Филипп ломким голосом прочитал:

— Я, Филипп, долженствующий вскоре, благодаря Богу, стать королем франков, в день коронования обещаю в присутствии Бога и святых сохранить за каждым из вас, мои подданные, канонические права, закон и правосудие, с помощью Бога, насколько я смогу. Я буду все делать с усердием, которое король должен проявлять в своих владениях в пользу каждого епископа и Церкви, ему порученной. Своею властью я дарую надлежащие права также и народу.

Поставив подпись, Филипп отдал пергамент архиепископу, который также подписался. Архиепископ стоял в окружении папского легата, Гуго Безансонского и двадцати девяти епископов. В их числе были постаревшие Роже Шалонский и Готье из Мо, верные друзья Анны.

Затем Жерве взял пастырский посох святого Реми и, указывая им на присутствующих, мягко сказал:

— Мне, Жерве, архиепископу Реймскому, Божьей милостью и по милости папы Виктора, дана власть помазать Филиппа королем. Властью, данной мне, я, архиепископ Реймский, объявляю Филиппа королем Франции с согласия его отца, Генриха, здесь присутствующего.

Тогда приблизились папские легаты, архиепископы, епископы, аббаты и причетники, утвердившие избрание. За ними последовали Ги, герцог Аквитанский, Гуго, сын и представитель герцога Бургундского, посланцы графов Фландрского и Анжуйского, графы Рауль де Крепи, Хюбер де Вермандуа, Ги де Понтьё, Гийом Буассонский, Фульк Ангулемский, Альдеберт де ля Марш, Бернар, Роже, Манассес, Гильдуэн и виконт Лиможский. Наконец рыцари и народ, собравшиеся в храме, утвердили избрание, крикнув:

— Мы подтверждаем, мы хотим, чтобы было так!

Как и его предшественники, Филипп подписал первый ордонанс, утверждавший во владении принадлежавшим имуществом церковь Святой Марии. Согласно обычаю, архиепископа назначили хранителем печати.

После того как королевский указ был скреплен печатью, началась церемония коронования. С расшитой золотом подушки Жерве взял меч Карла Великого и передал его Генриху. Тот поцеловал рукоять меча и, повернувшись к сыну, произнес ритуальные слова:

— Прими этот меч, данный тебе Божьей властью и могуществом, чтобы прогонять Христовым именем дурных христиан из французского королевства и сохранять мир среди верующих, порученных тебе.

Стоя лицом к присутствующим, Филипп поднял двумя руками меч, потряс им, держа его острием вверх, затем положил его на алтарь. Этим жестом он признавал себя вассалом Бога. Причетники сняли с Филиппа золотую повязку, мантию и платье, развязали ворот рубашки, обнажив плечи и грудь. Все сдерживали дыхание, взволнованные хрупкостью ребенка, на которого должна была лечь тяжесть короны. Приор монастыря Сен-Реми подал архиепископу сосуд с миррой и золотую иглу. Иглой Жерве уронил каплю в серебряную, покрытую золотом чашу. Кончиками пальцев, смазанных миррой, он начертал крест на лбу, от правого уха к левому, на макушке, на груди, между плеч, на сгибах и сочленениях рук нового короля. Присутствующие встали на колени и молча помолились.

Закончив молитву, все встали. Двенадцать пэров подошли к священнику. Он передал Филиппу перстень и сказал:

— Возьми перстень, в знак святой веры, единства королевства и усиления могущества. Благодаря ему ты сможешь прогнать врагов, собрать воедино подданных, чтобы те всегда пребывали в католической вере Иисуса Христа, нашего Господа. Аминь.

Потом Жерве взял с алтаря скипетр и вложил его в руку Филиппа.

Филипп опустился на колени.

Тогда архиепископ взял большую золотую корону Карла Великого, украшенную рубинами, сапфирами и изумрудами, поднял ее над головой юного короля. Тотчас двенадцать пэров поддержали корону рукой, образуя круг около монарха.

— Пусть Бог венчает тебя, сын мой, короной славы и справедливости. Будь защитником и верным слугой королевства, доверенного твоим заботам, с тем чтобы, украшенный добродетелями, как драгоценными камнями, ты был бы увенчан короной величия возле того, кто царствует в небесных чертогах.

Жерве, очень взволнованный, поклонился, поцеловал ребенка и трижды воскликнул:

— Да здравствует король!

Этот крик был повторен пэрами, потом всеми остальными собравшимися. Архиепископ подвел короля к трону и находившимся около трона отцу и матери. Четверо рыцарей принесли дары: слиток золота, слиток серебра, серебряный кувшин, наполненный вином, и красный бархатный кошель с тринадцатью золотыми монетами.

После благословения и целования Филипп причастился.

В память о предке, короле Роберте, прозванном Благочестивым, первым излечившем больных в день коронования, привели двенадцать человек, больных золотухой. Ребенок без отвращения прикоснулся к скрофулам и передал каждому больному милостыню.

Оставалось только проехать на нарядных лошадях по улицам Реймса под приветственные возгласы толпы.

Анна с гордостью смотрела на ребенка, который, несмотря на торжественность церемонии, все время ловил ее взгляд, ища одобрения. И все же ее очень огорчало отсутствие на этой церемонии герцога и герцогини Нормандских.

Глава тридцать вторая. Смерть короля

В самой глубине леса, под Орлеаном, в Витри, король велел оборудовать несколько хижин для выезда на охоту и рыбную ловлю. Генрих тут отдыхал от интриг, которые плелись по всему королевству, в обществе капеллана, лекаря, двух оруженосцев, десятка воинов, поваров и слуг.

Во второй день августа Анна с тремя сыновьями и свитой присоединилась к Генриху. Их приезд не слишком обрадовал короля. Его величество чувствовал себя больным и принял целебное средство. Жан из Шартра, прозванный оруженосцами Глухим, прописал королю полное воздержание от пищи, что еще усилило мрачное настроение Генриха.

День 4 августа обещал быть очень знойным. Не чувствовалось ни ветерка, под высокими деревьями было жарко, как в пекле. Даже вода в прудах не могла освежить купающихся. В легкой рубашке, лежа на подушках в лодке, Анна обрызгивала водой лицо и тело. Недалеко от нее, громко крича, барахтались в воде Филипп и Роберт. Топот копыт вывел караульных из оцепенения. Прибыл граф де Валуа с десятком всадников, чтобы навестить короля. Так как Генрих чувствовал себя очень плохо, он отказался принять графа. Вызнав, где сейчас находится королева, граф де Валуа направился к пруду.

Дети прекратили игры. Прекратился и ветер. Все кругом казалось спящим. На воде, полускрытая ветками ивы, покачивалась лодка. Время от времени из нее показывалась белая женская рука. Рауль разделся и обнаженный вошел в воду. Его ноги погрузились в тину. Широким брассом он поплыл к центру пруда, нырнул и неожиданно вынырнул около самой лодки. Потихоньку ухватившись за борт, он приподнялся. Крик замер у Анны на устах.

— Не бойтесь, ваше величество, я ваш верный вассал, Рауль де Крепи.

Молодая женщина тряхнула головой и освободилась от держащей ее руки.

— Что вы здесь делаете, граф?

— Я скучал без вас.

— Это не повод, чтобы пугать меня. Позовите моих женщин.

— Позже, — сказал граф и влез в лодку, начавшую опасно крениться.

Анна приподнялась, оперевшись на локти. Она разглядывала этого человека с сильными бедрами, широкими и мускулистыми плечами, покрытыми волосами, что делало его похожим на зверя. Его темный член сейчас казался таким хрупким. Анна рассматривала Рауля без всякого стеснения. Анна почувствовала себя такой взволнованной, что закрыла глаза и сжала колени, в то время как жаркий огонь залил ей щеки и грудь. Прозрачная и влажная рубашка не скрывала ее собственное тело. Казалось, соски хотели проткнуть материю.

Глаза Рауля сузились, губы улыбались, а член медленно поднимался.

Теперь он знал, что здесь или в другом месте, но ее величество непременно будет принадлежать ему. Он взял в руки свой впечатляющих размеров пенис. Анна съежилась, не смея себе признаться в сильном желании. Рауль было наклонился, но тут вдруг до них донеслись крики:

— Король умирает!.. Король умирает!

* * *

Поспешно одевшись, королева вскочила на коня и поскакала к хижине, где лежал король. Ее длинные волосы развевались по ветру. Когда она прибыла на место, стражи расступились. Ее супруг лежал на высокой кровати в комнате, украшенной свежими ветками. Его лекарь, Жан из Шартра, хлопотал возле него. Королевский казначей плакал, отвернувшись.

— Что случилось?

Жислен, капеллан, выступил вперед.

— Королева, ужасное несчастье! Король, несмотря на запрет метра Жана, выпил большую чашу ледяной воды и упал, крича от боли.

— Кто дал ему воды?

— Я, — прошептал королевский казначей.

— Вы знали, что лекарь запретил королю пить?

— Да, королева… Но я не знал, как поступить. Сначала я отказал, но король очень разгневался, угрожал даже меня прогнать, если я не повинуюсь…

Бледный как полотно, лекарь подошел к королеве и капеллану.

— Отец мой, моя наука больше не может ничем помочь ему. Теперь его величество — ваш.

— Все произошло так внезапно, — сказал Жислен. — А короля не отравили?

— Я подумал об этом, — ответил Жан, — и рассмотрел чашу. Там не было никаких подозрительных следов. Приняв лекарство, король ни в коем случае не должен был ни есть, ни пить. Его непослушание, потеря сил, жара и ледяная вода оказались роковыми.

— Я хочу просить прощения у Бога… — сказал его величество, — пусть позовут моих сыновей, — прошептал он приглушенным голосом.

Подошел капеллан. Все остальные отступили и опустились на колени.

С большим трудом произнося слова, Генрих исповедался. Когда Жислен даровал ему отпущение грехов, Генрих с удвоенной силой начал молиться.

По знаку отца король Филипп, подталкиваемый матерью, неуверенно подошел.

— Мой сын, — прошептал Генрих, — я тебе вверяю прекрасное королевство Францию. Храни веру наших отцов, как ты поклялся в этом в день коронации. Будь справедлив к подданным, защищай вдов и сирот, соблюдай Божье перемирие. До твоего совершеннолетия я оставляю королевство в руках твоей матери, моей дорогой супруги, королевы Анны, и в руках моего дорогого брата Бодуэна, графа Фландрского, супруга моей любимой сестры Адели. Будь добр к братьям. Предпочитай войне мир на благо народа. Прощай, мой сын.

Генрих благословил Филиппа. Тот поцеловал ему руку. У короля еще хватило сил благословить Роберта и маленького Гуго, которого кормилица держала на руках. Стоя на коленях около ложа, Анна с трудом сдерживала слезы.

— Не плачь, душа моя, я умираю с верой в Божескую милость… Прости меня. Я не был достойным супругом. Молись за меня…

Глаза короля закатились, все тело напряглось. Его величество умер.

* * *

Из-за жары тело перевезли в Сен-Дени, как только наступила ночь. Там и похоронили, в королевском склепе.

Новый король с матерью удалились в Дрё, где они приняли епископов и вассалов, пришедших выразить почтение. Граф де Валуа прибыл одним из первых.

Герцог Нормандский также явился. Анна встретила его с такой очевидной радостью, что Рауль де Крепи почувствовал досаду. Стоя на коленях перед регентшей, герцог вложил свои руки в руки своей госпожи:

— Я вдвойне ваш вассал, и знайте, что, пока я жив, ни один нормандец не нападет на ваше королевство.

— Я знаю это, герцог.

— Анна, вы так красивы, так еще молоды! Кто станет вашим защитником?

— Не бойтесь, Гийом, меня защищает Господь наш, Иисус.

— Каждый раз, когда я снова вижу вас, то испытываю огромное счастье, озаряющее жизнь многие дни. Если бы я не знал, что вы строги в вопросах религии, я бы поверил в волшебство. Вы явились как Мора, вы ею и остаетесь для меня!

Подошла Матильда, заверила Анну в своей любви и дружбе. Она добавила:

— Я счастлива, что дядя, покойный король Генрих, назначил моего отца опекуном короля. Для тебя и для Франции это залог мира.

— С помощью Бога я буду править исключительно в интересах всех. Помолитесь за меня и моего сына!

* * *

Заботясь о том, чтобы бароны признали его вместе с Анной регентом королевства, Бодуэн Фландрский с молодым королем и королевой-матерью предпринял поездку по королевскому домену.

В начале осени, после Дрё, их приветствовали в Париже и Санли, где они задержались до середины ноября. В Блуа граф Тибо поклялся в верности королю, регентше и опекуну. Двадцать пятого ноября их встречали в Этампе, тридцатого — в Орлеане. На зиму они вернулись в Санли.

Со смерти короля граф де Валуа не покидал двора и настоял на праве сопровождать королеву в поездке. Это вызвало большое неудовольствие Филиппа, не любившего, как граф смотрел на его мать, и потому не терпевшего графа. Брат покойного короля, герцог Бургундский, также смотрел неодобрительно на то, что от него ускользает власть. Было очевидно, что Рауль де Крепи попытается захватить королевство, соблазнив королеву-мать. Некоторые бароны и епископы разделяли эти опасения.

Анна с удовольствием вернулась в Санли. Ее реже, чем раньше, видели в школе, больнице, у бедных. Она часто скакала по лесам, преследуя оленя или косулю, в сопровождении сына Филиппа или Рауля, с которым состязалась в смелости и ловкости. Анна вновь вернулась к русским забавам. Сервы и крестьяне видели ее белый плащ, за которым обычно следовал всадник в плаще черном. В тавернах Санли, на кухнях, в палатах замков начали поговаривать о романе королевы.

* * *

Архиепископ Реймский, старые друзья, епископы Шалонский и епископ из Мо ласково предостерегали королеву. Она пропускала эти упреки мимо ушей. Однажды граф Фландрский послал к Анне графиню. Адель высказала ей все напрямик:

— Вы, кажется, забыли, что вы королева и регентша королевства? Все удивляются тому, что вы проводите больше времени с графом Раулем, чем с королем, советниками и детьми, вместе взятыми. Вы только несколько месяцев назад стали вдовой, а уже видят, как вы развлекаетесь с человеком самой дурной репутации. Вы сами себя порочите. Мой муж считает, что в некоторых ваших решениях можно и должно видеть влияние графа…

— Это неправда! Граф Рауль де Крепи никогда не вмешивался в дела моего королевства. Разве я виновата, что он развлекает меня больше, чем сеньоры, входящие в мой Совет?

— Почему вам надо развлекаться? Ведь вам надлежит оплакивать супруга и воспитывать детей, моля Бога о помощи. Что случилось с вами, всегда такой набожной, безупречной женой и матерью? Вы знаете, Анна, насколько дружески я расположена к вам. Я много раз защищала вас перед покойным братом, особенно в этой истории с печальной смертью Оливье из Арля…

— Не говорите мне об этой ужасной смерти, которую вы могли, вероятно, предотвратить, если бы обратились, как я об этом просила, к королю…

— Анна, прошу вас, не напоминайте. Я очень сожалела об этом, и не проходит дня, чтобы я не упрекала себя и не молилась за юношу.

Несколько минут женщины молчали. Адель Фландрская первая нарушила молчание; взяв золовку за руку, она сказала:

— Дорогая, вы можете мне открыться, я никому ничего не передам… Вы ведь влюблены в Рауля де Крепи?

Королева вырвала руку и покраснела.

— Вы сошли с ума! Я не испытываю ничего подобного к графу! Как вы осмелились даже подумать о таком?!

Адель встала с озабоченным видом и стала прохаживаться взад-вперед. Итак, она не ошиблась, королева любит графа и не подозревает сама о том.

— Простите меня, сестра. Я счастлива узнать, что это не так и что все это только женские пересуды. Теперь я спокойна. Однако старайтесь избегать подозрений и никогда не забывайте, что вы — королева.

* * *

Позже, когда граф де Валуа явился, как всегда, побеседовать с регентшей, ему сказали, что она не может его принять. Ничуть этим не встревоженный, граф явился на следующий день. Тогда ему сообщили, что его посещения нежелательны. Граф пришел в ярость, что очень испугало капеллана.

До весны Рауль де Крепи так и не смог увидеть Анну. В конце апреля он узнал, что двор перебирается в Компьен. Он приехал туда заранее и сам вместе с епископом и прево Обертом встретил королевскую семью. Граф заметил мимолетную насмешливую улыбку королевы. Его не смутила холодность обращенных к нему слов. Иначе было в Реймсе, где Филипп по просьбе матери подписывал дарственный акт в пользу церкви Сен-Нисез. Раздраженный тем, что фигура Рауля возвышалась на паперти, граф Фландрский приказал Раулю уйти с дороги короля. Потребовалась вся сила убеждения архиепископа Жерве и рыцарей, чтобы помешать готовой вспыхнуть драке. В конце концов граф де Валуа с бранью уступил.

По возвращении в Санли королева проводила много времени с детьми. Она была довольна успехами Филиппа в письме, здоровым видом Роберта и Гуго.

Лето обещало быть жарким. Одевшись в белые вдовьи одежды, Анна часто садилась на коня и скакала по лесу в сопровождении двух или трех рыцарей и их оруженосцев. Бодуэн с неодобрением относился к этому, но не мог он запрещать ей все!

Однажды вечером, когда воздух был особенно мягок и пропитан запахом подлесков, Анна сошла с лошади, чтобы нарвать цветов. «Я сплету из них венок», — сказала она себе. Ее небольшая свита расположилась на поляне, ожидая, пока королева наберет цветов. Незаметно для себя Анна отошла далеко. Ковер из белых венчиков, казалось, ждал ее на дне пологого оврага. Анна неожиданно поскользнулась, упала среди цветов. Сквозь листья ей сейчас были видны луна и звезды. Анна давно не видела такой прекрасной ночи. В ее памяти толпились воспоминания о былых прогулках на крепостных стенах Новгорода и вдоль Днепра. Лицо Филиппа вдруг так отчетливо всплыло в ее памяти, что Анна даже зажмурилась.

А когда открыла глаза, то увидела другое лицо, склонившееся над ней. Как этому человеку удалось проскользнуть сюда? Жар мужского тела доходил до Анны. Ей нравилось сильное дыхание Рауля, запах, исходивший от него. Королеву охватило оцепенение, против которого она и не пыталась сейчас бороться. Ни она, ни он не готовили эту встречу. Рауль призывал ее всей силой своих желаний, бродя в лесу Санли. Теперь судьба свела их вместе. Они не любили друг друга, но испытывали огромное вожделение.

В эту минуту в украшенном цветами овраге были только мужчина и женщина, не помнившие больше ни о чем.

Анна первая протянула к нему руку. Так как он, казалось, колебался, она обняла его и прижала его губы к своим. Это прикосновение заставило забыть о времени. Анна почувствовала, как ее тело и душа растворяются в сплошном удовольствии, которого прежде она не могла даже себе и вообразить.

Когда они пришли в себя, то услышали, что по всему лесу раздаются крики: королеву искали со все возрастающим беспокойством.

— Притворитесь, что вывихнули ногу, — прошептал Рауль, прежде чем исчезнуть.

У нее не было выбора. Чтобы объяснить беспорядок в одежде и зеленые пятна на платье, надо было изобразить падение. Когда ее слабый голос донесся до оруженосцев и когда они увидели Анну, бледную, в помятой одежде, то бросились к ней, думая, что королева серьезно ранена. Оруженосцы отнесли ее величество во дворец, где придворные женщины позаботились о ней. Правда, они не понимали, почему королева отказывается, чтобы лекарь осмотрел ее ногу.

* * *

На следующий день Анна проснулась свежей и бодрой. Под глазами у нее были небольшие круги. Благоговейно отстояв мессу, Анна пошла поцеловать детей, потом занялась текущими делами: отдала распоряжения, посетила страждущих в больнице, отнесла подаяние некоторым бедным семьям.

В последующие дни Анна жила на своей вилле в Вернейе. На одну ночь она остановилась у Аделаиды де ля Ферте. Нашедший ее там гонец от графа де Валуа передал ее величеству письмо. Когда Анна вернулась в Санли, ничто в ее поведении не изменилось, а о содержании полученного письма никто так и не узнал.

Однажды июльским утром, до зари, Анна разбудила слугу на конюшне и приказала оседлать самую быструю лошадь. Еще не полностью проснувшийся юноша повиновался. Он совершенно не удивился тому, что никто не сопровождает королеву. Когда же спохватился и предупредил конюшего, тот, в свою очередь, сообщил начальнику стражи. Но к этому времени королева была уже далеко.

Глава тридцать третья. Графиня де Валуа

На следующий день после встречи с Анной в санлинском лесу Рауль обосновался в замке Крепи, откуда изгнал свою жену Алиенору, обвинив ее в супружеской неверности. Обезумев от унижения и злости, графиня обратилась к архиепископу Жерве, умоляя его вмешаться. Будучи человеком осторожным, прелат спросил, не было ли в ее поведении чего-либо такого, что позволило бы супругу пойти на столь крайние меры. Алиенора поклялась на Священном Писании, что не была близка ни с одним другим мужчиной. Она заявила, что, если понадобится, она обратится в Рим и будет искать справедливости у папы.

* * *

Анна и Рауль встретились на полпути между Крепи и Санли под внезапно хлынувшим грозовым ливнем. Насквозь промокшая одежда прилипла к их телам. Когда они осознали свой жалкий вид, оба рассмеялись.

Рауль помог Анне сойти с лошади и на руках отнес ее в хижину дровосека. Осторожно уложив ее на ложе из сухих трав, он начал раздевать Анну. Она хотела было ему помешать, но Рауль сказал:

— Если вы не дадите себя раздеть, то заболеете.

Раздетую, он растер ее. Вскоре чувство холода сменилось приятным ощущением тепла. В первый раз мужчина проявлял о ней такую заботу. Когда Анна согрелась, Рауль укутал ее в шерстяное одеяло.

— А теперь займусь собой! — сказал он, начав раздеваться.

Полуприкрыв глаза, Анна смотрела на его большое, сильное тело. Вдруг ей захотелось этого мужчину. Она встала, не заботясь даже о том, чтобы попридержать одеяло, соскользнувшее к ногам, подошла и начала растирать тело Валуа. Вот ее пальцы задели напряженный половой член любовника. Восхищенная, Анна перестала растирать Рауля. Он взял ее ладонь и охватил ею свой член. Дрожа с головы до ног, они бросились друг к другу и, обнявшись, упали на сено.

Когда они оторвались друг от друга, в летнем небе уже вовсю сияли звезды.

* * *

В конце июля Анна и Рауль сочетались браком в Мондидье. Священник благословил их союз. Не прошло и года, как король Генрих умер. Королева письмом сообщила о своем браке графу Фландрскому и попросила его сказать об этом сыну Филиппу и его братьям. Бодуэн этой новостью был подавлен. Он призвал на помощь жену Аделаиду, дочь Матильду, зятя, архиепископа Реймского, епископа Шалонского и епископа из Мо. Все были поражены.

Но больше всех огорчился молодой король. Он не переставал плакать, и потому герцог Нормандский даже предложил вырвать королеву из рук графа. Думали, что де Крепи насильно удерживает Анну у себя, ибо уже столько раз могущественный сеньор похищал дам, чтобы оказывать давление на их семьи.

— Но королеву не похитили, — сказал Бодуэн, — это явно видно из письма.

— Я не верю! — воскликнул Гийом. — Этот человек способен на все. Он опоил ее каким-нибудь зельем.

— Ну, это едва ли, — мягко возразила Матильда. — Анна, похоже, влюблена…

— Вы сошли с ума! Мора не может любить такого человека, как граф. Мы опустошим его земли, он вернет ее нам… — горячился Гийом.

— И все равно она останется его женой перед Богом и людьми.

— Это невозможно, — сказал Гийом. — Граф уже женат.

Бодуэн пожал плечами.

— Он отрекся от Алиеноры из-за супружеской измены.

— Мы все знаем, что это ложь. Алиенора отправилась в Рим и просит восстановить ее в законных правах.

— Я хочу, — решительно заявил Гийом, — чтобы королева сама сказала мне, что вышла замуж по собственному желанию. Я поклялся ей в верности как своей сюзеренше. Я хочу знать, останется ли она ею. Где сейчас они? В Перонне? Амьене? Крепи? Мондидье?

* * *

В октябре герцог Нормандский застал в Перонне ту, которая всегда оставалась для него Морой из германских лесов. Для этого сурового человека, верного супруга и почтительного сына Церкви, опасного воина и смелого рыцаря Анна была больше, чем просто женщина, — она была частью его тайной мечты. Она была также королевой Франции и регентшей королевства. Когда Гийом увидел, как Анна шествует, одетая в белое платье вдовы, положив руку в перчатке на руку Рауля, то понял, что она нашла наконец свое счастье. Это его и задело, и опечалило, но он не выдал своих чувств и показал себя веселым сотрапезником на пиру, данном в его честь.

На следующий день, на охоте, Гийом поехал рядом с королевой.

— Вы помните нашу первую встречу? — спросил он у Анны.

— Да, — сказала Анна, пришпоривая коня.

Это был вызов, и герцог принял его. Лошадь встала на дыбы, получив сильный удар шпорами. Как и многие годы тому назад, его чуть не выбросило из* седла. Гийом рассмеялся и бросился вслед за Анной.

Их спутники остановились, весьма удивленные. Рауль и Матильда обменялись вопрошающими взглядами.

— Не обращайте внимания, граф, это просто игра, — сказала герцогиня.

Игра продолжалась до тех пор, пока загнанные лошади не остановились, все в мыле. Несмотря на тучность, Гийом легко спрыгнул на землю и помог Анне спуститься.

— Вы хорошая наездница, достойная наследница амазонок!

— Я могла бы обскакать вас, если бы захотела.

— На этот раз едва ли.

Они дружески смерили взглядом друг друга.

— Гийом, сядьте рядом… Вы хотите что-то сказать мне?

Всегда уверенный в себе, герцог был поражен естественностью поведения королевы и молчал.

— Мне сказали — но при дворе столько говорят! — что вы, дескать, были удивлены моим браком с графом де Валуа… Мне известно также, что говорят, будто граф меня похитил и что я вышла за него замуж, чтобы спасти свою честь… Говорят также, что его интересует только то, что я регентша Франции… Я счастлива сказать, что это не так. Мы нежно любим друг друга… Вы, так любящий Матильду, вы можете меня понять… Как, вы сомневаетесь в моих словах?!

Гийом покачал головой и ничего не ответил.

— Мне было бы очень горько, если бы вы сомневались в моих словах… Наверно, как все здесь, вы тоже думаете, что мне следовало бы посвятить себя воспитанию детей. Для мальчика плохо, если он так привязан к матери…

— Вы говорите глупости. Я нежно любил свою мать и все же стал мужчиной. Ее нежность и присутствие были мне дороги.

— Вы, как и Филипп, были ребенком, когда ваш отец скончался. Разве новый муж вашей матери не заменил вам отца?

— Никто не может заменить отца. Но… речь ведь не обо мне, а о вас. Этот брак лишает вас права управлять.

— Не думаю. Я ведь по-прежнему остаюсь матерью короля.

— Сомневаюсь, чтобы французские бароны согласились на власть графа де Валуа.

— Это касается не графа, а меня, дочери Ярослава, Великого князя Киевского, вдовы Генриха, короля франков, назначенной регентшей и признанной баронами…

— Жены нарушившего супружескую верность графа де Валуа!

— Замолчите!

— Граф все еще состоит в браке, разве вы не знали?

— Он отрекся от жены.

— Только чтобы овладеть вами.

— Даже если и так.

Покраснев от гнева, оба встали друг против друга. Ценою больших усилий герцогу удалось овладеть собой.

— Простите меня. Вы свободны располагать собой как женщина. Но вот как королева…

С упрямым видом Анна подняла голову и с вызывающей улыбкой посмотрела на Гийома.

— Я должна отказаться от любви, потому что Бог сделал меня королевой? Вы это хотели сказать? Потому что я вдова человека, с отвращением прикасавшегося ко мне? Почему вы краснеете? Разве вы с Матильдой не испытываете наслаждения, занимаясь любовью друг с другом? Почему же вы отказываете мне в радостях, которые испытываете сами? Граф де Валуа — мой супруг, и я люблю его, как Матильда любит вас… Гийом, прошу вас, оставайтесь моим другом, как до сих пор… Вы не отвечаете?

— Анна, друг мой, много времени тому назад я поклялся вам в верности. Я не возьму назад клятву. Будьте счастливы с графом. Я буду молиться за вас.

— Спасибо, герцог, вы меня весьма сейчас обрадовали.

Благодарность, осветившая лицо королевы, была ему невыносима.

* * *

Первые два года брака с Раулем Анна почти постоянно находилась во владениях своего нового супруга, переезжая из пероннского замка в амьенский и из Крепи в Мондидье. Ее два младших сына, Роберт и Гуго, оставались при ней. По ее просьбе Бодуэн Фландрский взял на себя управление королевством. Бароны, опасавшиеся влияния графа де Валуа, почувствовали облегчение.

Филипп много раз навещал мать и мало-помалу познакомился с отчимом. Мужчина и юноша были любезны друг с другом, не желая доставлять неприятности Анне.

В конце 1063 года королева-мать отправилась вместе с сыном в Суассон, где молодой король подтвердил дарственную в пользу монастыря Сен-Крепи. Они там пробыли много дней.

На следующий год Анна родила девочку, умершую сразу после рождения.

Глава тридцать четвертая. Присяга Гарольда

Уступая просьбам Матильды, Анна с младшими сыновьями, Робертом и Гуго, в начале лета отправилась в Нормандию. Женщины были рады свидеться вновь.

Как и Анна, герцогиня вначале года потеряла ребенка. Она очень сожалела, что Гийом отправился воевать с герцогом Бретонским. Ее беспокоило то, что рядом с мужем находился граф Уэссекский Гарольд, которого Ги де Понтье обвинял в желании отнять корону у Гийома — вопреки формальному обещанию Эдуарда. Велико было удивление Матильды, которая наблюдала, как ее супруг осыпал Гарольда почестями и подарками. Герцог сам произвел его в рыцари за то, что тот спас двух нормандских воинов. Он даже предложил ему в жены одну из своих дочерей, маленькую Агату.

Анна и Матильда покинули замок Лизьё и направились в Канн. Перед ними двигался большой обоз из мулов и повозок, на которых везли слуг, палатки и продовольственные запасы. Вокруг ехали вооруженные стражи. Все это сопровождалось беспорядочными криками и лаем собак. Герцогине очень хотелось показать Анне, как продвигаются работы в мужском монастыре, посвященном святому Этьену, и женском монастыре, посвященном Богоматери и Святой Троице. Монастыри возводились по просьбе папы во искупление того, что герцог и герцогиня не подчинились запрету на брак. Девять лет они ждали, пока Лафранк, святой приор монастыря Бек, добьется от папы Николаса II отмены решения, вынесенного Львом IX. Анна восхитилась красотой монастыря Святой Троицы, была поражена смелостью архитектурного решения. Не без некоторой зависти она сказала подруге:

— Твои работы продвинулись значительно дальше, чем у меня. К тому же у меня и размаха того нет. Я не надеюсь увидеть законченной церковь Святого Винсента.

Это замечание доставило явное удовольствие Матильде. Она обняла Анну за талию и увела ее на высокий мыс, господствовавший над всей богатой долиной реки Орн.

— Не отчаивайся. Ты тоже испытаешь радость, увидев, как возвышается твоя церковь во славу Господа и Богородицы. Если хочешь, я пришлю тебе своих зодчих. Уверена, что мой муж не будет возражать, раз это для тебя.

— Ты, как всегда, щедра, моя маленькая Матильда! Годы ничуть не иссушили твою доброту.

— Мне приходится прилагать много усилий, чтобы сдерживать свою вспыльчивость.

Нежно обнявшись, в платьях, прилипших от ветра к телам, — белом у королевы и желтом у герцогини, — они были похожи на ангелов, готовых взлететь в небо. Граф де Мортен, Роберт де Контревиль, сводный брат Гийома, вернул их к реальности:

— Ваше величество и вы, сестричка моя Матильда. Нам пора ехать, герцог ждет в Байё.

Все так же держа друг друга за руки, они покинули площадку, где гордо возвышалась церковь, свидетельница могущества герцога и его покорности Всевышнему.

* * *

Через три дня Анна и Матильда прибыли в Байё. По просьбе регентши Франции остановились помолиться в монастыре Мон-Сен-Мишель.

В сопровождении графа Уэссекского герцог выехал навстречу путешественницам. Как и всякий раз, он с волнением увидел Анну.

— Я всегда рад видеть, как вы ступаете на землю Нормандии. Добро пожаловать, милая королева! Это граф Гарольд, мой наместник. Он приехал принести присягу верности на священных реликвиях.

Вежливым наклоном головы Анна приветствовала англичанина. В противоположность нормандцам, граф и его свита носили длинные волосы и длинные усы.

— Для меня честь, госпожа, — сказал Гарольд, — встретить регентшу прекрасного французского королевства. Как поживает молодой король, ваш сын?

— Очень хорошо, граф, он учится быть королем у более мудрых людей, чем я.

— Не сомневаюсь, что он часто спрашивает ваших советов, — вежливо сказал англичанин.

— Граф, — напомнил Гийом, — благородные дамы, вероятно, нуждаются в отдыхе. Мы увидим их вечером, в соборе.

Процессия медленно вошла в город, приветствуемая громкими криками собравшегося народа. Анне показалось, что в массе рыцарей, сопровождавших герцога, она заметила рыцаря в маске, друга Оливье из Арля, вынесшего ее однажды из подземелий Санли. Рукой она подозвала одного из оруженосцев.

— Ты видишь того рыцаря в маске?

— Да, ваше величество.

— Ступай и приведи его.

Молодой человек направил коня на шумную, неохотно расступившуюся толпу.

Когда Филипп увидел, как всадник, одетый в цвета Франции, за которым Анна следила глазами, направился к нему, он все понял, сильно ударил шпорами лошадь. Конь вздыбился и поскакал, опрокидывая стоявших возле него.

Люди кричали от боли и от гнева.

— Сеньор, сеньор!.. — крикнул вслед посланный королевой, но зов оруженосца затерялся в шуме толпы. Смущенный, он с трудом добрался до королевских носилок.

— Простите, королева, но мне показалось, что этот рыцарь убежал при моем появлении, — я не смог передать ему ваше приказание.

— Я видела, — ответила Анна.

Этот случай привел ее в мрачное настроение. Почему этот человек не объявился после смерти трубадура? Ни на один вопрос о странном рыцаре никто не мог дать ответа. Ее супруг Рауль де Крепи говорил, что под маской, вероятно, скрывается сеньор, заболевший проказой после совершения паломничества в Святую землю и потому прячущий свое лицо. Бодуэн держит его при себе. И почему Гийом всегда отказывался говорить с ней об этом рыцаре в маске?!

Носилки остановились. Кто-то протянул ей руку, чтобы помочь сойти. Перед Анной стоял очаровательный юноша с мягким взглядом, носивший цвета Нормандии. Его лицо было Анне смутно знакомо.

— Кто ты? Мне кажется, я тебя знаю, — сказала она.

— Я Симон, сын Рауля, графа де Валуа, состою на службе у Гийома, герцога Нормандского.

— Сын моего супруга?! Ты очень изменился с того времени, когда я видела тебя в последний раз… Ты почти мужчина… Скоро тебя посвятят в рыцари.

Беседуя, они направились в епископский дворец, перед входом в который Байенский епископ Эд де Контевиль ожидал своих гостей. Эда очень молодым Гийом поставил во главе этого крупного епископства, и епископ снискал большое уважение нормандских священнослужителей, несмотря на свои молодые годы. Эд встретил королеву с положенными ей почестями, а свою невестку Матильду — с почтительной нежностью.

— Принимать вас в добром городе Байё, благодарные дамы, — это большая честь и удовольствие. Надеюсь, что ваше пребывание в этих местах окажется приятным. Да благословит вас Бог, дочери мои!

* * *

В лохани, где Анна отмывала пыль и усталость, она думала о Рауле и сожалела, что мужа здесь нет. Ей не хватало его большого мускулистого тела, его ласк. С тех пор как она познала с ним радости любви, присутствие молодых и красивых мужчин волновало ее. А таковых было много в окружении Гийома. Анна все еще ловила взгляды того английского графа, которого Матильда так невзлюбила. Анна даже покраснела от того, что при воспоминании о нем ее охватило волнение.

В течение этих трех недель, проведенных вдали от мужа, каждая ночь казалась ей бесконечной. Граф остался в Век-сине, чтобы вступить в право владения землями, перешедшими к нему по наследству от двоюродного брата, Готье де Манта. Анна засыпала на рассвете, измученная неудовлетворенными желаниями. Ей хотелось поскорее приехать к мужу в Вексин, где Рауль начал возводить замок.

Он хотел принять ее там до начала зимы. В принудительном порядке согнали сотни сервов и мастеров, чтобы закончить в такой короткий срок это строительство. Для сеньора Перонны слова «невозможно» не существовало. Он хотел, чтобы все было закончено до наступления зимы, — значит, все и будет закончено.

Анна сейчас улыбнулась. Этот необузданный и жестокий человек, которого все боялись, старался сделать ее жизнь приятной: окружал ее трубадурами, музыкантами, за очень дорогую цену выписывал книги и богатые одежды. Когда Рауль не воевал, он организовывал праздники, турниры, охоты, на которые собиралось много народу. Он давал в распоряжение Анны значительные суммы денег на подаяния и дары, которые та делала монастырям и храмам. Он был приятным мужчиной, который умел заниматься любовью не хуже, чем умел воевать.

Служанки помогли Анне выйти из лохани. Никто не мог заменить Елену в этой интимной услуге. Анна часто думала об этой женщине, тешившей ее в детстве. Одним своим присутствием и заботливостью Елена делала терпимой ее жизнь.

* * *

На парадных лошадях гости герцога Нормандского подъехали к собору, где должна была состояться церемония принесения присяги Гарольдом.

Очевидно, Гийом придавал этому особое значение. Он не упустил ничего, желая, чтобы пышность церемонии навсегда осталась в памяти. На зданиях развевались стяги и штандарты Англии, Нормандии и Франции — в честь королевы. Срезанные ветки, усыпанные цветами, покрывали улицы. Великолепие нарядов нормандского двора, конских сбруй, щедрость солнца, заставлявшего сверкать оружие и кольчуги, произвели сильное впечатление на английских рыцарей, сопровождавших графа Гарольда. Епископ Байенский, в торжественном облачении, стоял рядом с графом и с гордостью держал в руках посох святого Петра. Епископа окружало большое число священников и монахов.

Герцог подал руку сначала Анне, затем Матильде и под звуки труб вошел с ними в собор. Когда благородное собрание заняло свои места, под священными сводами зазвучали в сопровождении органа песнопения монахов жюмьежского монастыря. Прелат очень гордился органом. Он единственный из нормандских епископов обладал таким инструментом.

Причастившись телом и кровью Господней, герцог Нормандский и граф Уэссекский приняли епископское благословение. По знаку священнослужителя слуги позвали четырех молодых монахов, которые на позолоченных, покрытых богато расшитой материей носилках принесли драгоценный ковчег и поставили его около алтаря. Гарольд вышел вперед. Положив правую руку на ковчег, а левую — на алтарь, в присутствии самых знатных нормандских баронов Гарольд едва слышным голосом произнес присягу:

— Я, Гарольд, граф Уэссекский, сын Годвина, торжественно клянусь, пока я жив, быть при дворе моего господина, короля Эдварда, представителем герцога Нормандского и по смерти Эдварда передать в руки герцога английское королевство. Обязуюсь также передать рыцарям герцога Дуврский замок, укрепив его за свой счет. Обязуюсь в достатке снабжать и другие замки, находящиеся в разных местах королевства, которые герцог прикажет укрепить.

Гийом обнял графа и по его просьбе подтвердил все его полномочия.

На последовавшем затем пиршестве англичане и нормандцы выпили столько, что потом три дня не могли протрезветь.

* * *

В окружении придворных дам и камеристок Анна и Матильда обсуждали церемонию, на которой присутствовали.

— Тебе не кажется, — спросила герцогиня, — что граф выглядел неискренним, произнося присягу?

— Я заметила только его бледность. Но в этом нет ничего необычного: событие-то важное, он присягал на святых реликвиях.

— Знаю… и все же ничего не могу с собой поделать, я ему не доверяю. Он живет при английском дворе, имеет большую власть над больным королем Эдвардом. Он сказал, что приехал по просьбе Эдварда, чтобы встретиться с герцогом… — Почему бы и не поверить ему?

— У него не было никакого письма. Когда он оказался на нашем берегу, Ги взял его в плен. Чтобы освободить графа, Гийом вынужден был преподнести много подарков, сопровождая их разными обещаниями и угрозами…

— Почему же мы говорим о Гарольде, если ты его так невзлюбила? — спохватилась Анна.

— Ты права. Поговорим о тебе. Я тебя не видела с тех пор, как ты вышла замуж за графа. Как все уладилось с королем? Я слышала, Филипп отказывался видеться с отчимом…

— Это не совсем так. Сначала и мне, и Филиппу было очень трудно. Ты знаешь, что твоя мать, графиня Фландрская, сердилась на меня за повторный брак, да еще так скоро после смерти ее брата. Она пыталась настроить сына против меня. Мы чуть было серьезно не разругались. Потребовались вся ловкость, весь такт архиепископа Реймского и мудрость Госслена де Шони, чтобы успокоить ее гнев и примирить нас. Терпение и добродетели твоего отца сделали остальное. А король узнал Рауля и полюбил его.

Немного помолчав, Матильда спросила, краснея:

— Граф Рауль хороший супруг?

— Насколько вообще им может быть мужчина, — ответила Анна более холодно, чем ей бы хотелось.

— Прости, я нескромна…

Больше о Рауле де Крепи не говорили. Речь пошла о шитье, которое герцогиня Нормандская заказала для храма Троицы…

* * *

Гарольд, осыпанный подарками и почестями, вернулся в Англию в начале осени. Анна приехала к мужу в Суассон. Молодой король Филипп находился там.

По возвращении Анну ожидала большая радость: работы по строительству церкви Святого Винсента были закончены. Месяцем позже, 25 октября 1065 года, храм, посвященный святой Троице, Богоматери, святому Иоанну Крестителю и святому мученику Винсенту, был освящен епископом Санлиским Фроландом в присутствии короля, архиепископа Реймского Жерве, графа и графини Фландрских, герцогини Нормандской, графа де Валуа и придворных господ.

Глава тридцать пятая. Смерть Роберта

— Дайте себя полечить, граф Роберт, или я скажу вашей матери, какой вы злой и нехороший ребенок! — пообещал священник.

— Моей матери наплевать. Она предпочитает скакать по лесам с отлученным от Церкви!

— Извольте замолчать! Не стыдно ли вам так говорить о той женщине, что дала вам жизнь, и о господине ее супруге?

— Это ей должно быть стыдно! Разве не она вышла замуж во второй раз, хотя еще не прошло и года со смерти моего отца?!

— Королева еще молода, ей нужен защитник.

— Ей нужен был защитник?! А разве рядом с ней не было моего дяди, графа Фландрского, регента королевства?

Капеллан короля Филиппа, пришедший навестить среднего сына королевы Анны, воздел руки к небу.

— Но, в конце-то концов, граф де Рауль ведь добр к вам, вашим братьям и вашей матери. Он также входит в Совет короля?

— Разве его не отлучили от Церкви за то, что он женился на моей матери?

— Да, но…

— Значит, моя мать нарушила супружескую верность!

Капеллан вздрогнул и сказал очень сурово:

— Я думаю, Роберт, что вы не отдаете себе отчета в том, что говорите. Наверное, лихорадка является причиной того. Вы говорите глупости. Отдохните, это не тема разговора для ребенка.

— Я уже не ребенок, мне скоро исполнится двенадцать лет. Я мужчина!

— Кто говорит, что он мужчина? Ты, мой сын? — раздался голос Анны.

Лицо ребенка сразу засветилось, но потом погасло. Он повернулся к стене и не произнес ни слова.

Анна погладила его по голове и вздохнула. Из всех троих сыновей она больше всего любила этого. Он был так похож на нее: те же глаза, те же высокие скулы, рыжие волосы и тот же нрав: то веселый, то печальный, жизнерадостный, обидчивый, непосредственный. Он один свободно понимал и говорил по-русски. Роберту не было еще и шести лет, когда он с матерью выучил все статьи «Русской правды», составленной Ярославом, отцом Анны. Мать с восхищением слушала, как ребенок перечисляет, на какие возмещения убытков имеет право потерпевший, какую цену надо заплатить за то или иное преступление. Для Анны это была возможность одновременно проверить знания сына и услышать русскую речь. Но с тех пор как он покинул мать и присоединился к Филиппу, поведение Роберта изменилось. Когда Анна приходила на уроки мэтра Ангеррана и расспрашивала Роберта о его успехах в русском языке, он притворялся, что не понимает, и не отвечал.

А Филипп с трудом скрывал торжествующую улыбку. Несмотря на все усилия Анны и ее супруга, король не прощал матери вторичного замужества. Анна полагала, что со временем Филипп поймет и подружится с Раулем. Но король терпел присутствие графа при дворе только по настойчивой просьбе регента Бодуэна, боявшегося влияния графа на королеву-мать. Бодуэн опасался, что граф объединится с врагами королевства.

Анна очень страдала от всего этого. Она чувствовала себя усталой. Новость, что она снова в положении, лишь усилила ее нервное состояние и враждебность сыновей.

* * *

Сидя в зале санлиского замка около постели Роберта, скрытая от посторонних глаз тяжелым пологом, заглушавшим смех и шум голосов, Анна молилась. Уже много дней лихорадка у ребенка не спадала. Прописанные лекарства не приносили пользы.

Когда Матильда узнала о болезни крестника, то послала к Анне своего лекаря Жана де Мира. Осмотрев больного, он заявил:

— Ребенок болен не только телом, но и душой. Остается молить Бога.

Молить Бога? Анна умоляла его уже много дней и ночей. После ночи, которую все посчитали последней, на заре, Анна покинула замок в сопровождении только одного оруженосца. Несмотря на то что была в положении, Анна поскакала к затерянной в лесу поляне. Посреди поляны стояла хижина отшельника, знавшего травы. Все говорили, что он святой.

— Монах, мой сын умирает, дай ему лечебное снадобье, — взмолилась она.

— А разве ты не давала ему своих снадобий, говоря при этом обрядовые слова? — вопросил мудрый отшельник.

— Да, но это не помогло.

— Конечно, те слова, что ты произнесла, шли от дьявола, а не от Господа нашего.

— Они шли от богов моей страны… Помоги мне! — взмолилась женщина.

Отшельник долго молчал, глядя на небо. Анна молилась, стоя на мокрой траве. Через некоторое время монах опустил глаза и с состраданием посмотрел на нее.

— Уходи, дочь моя. Я ничего не могу для тебя и твоего сына сделать. Доверься Богу и моли святую Деву Марию. Ступай же.

— Отец мой, умоляю, нет ли у вас какого снадобья?

— Увы, нет. Я исчерпал все свои знания. Теперь можно обратиться только к Богу. А сейчас оставь меня. Пойду помолюсь за тебя, бедная мать, и за твоего ребенка.

* * *

Подавленная, вдруг почувствовав неимоверную усталость, Анна поехала назад. Ее бессильные руки не управляли поводьями. Она дала коню нести себя. Обеспокоенный оруженосец осведомился:

— Ваше величество, может, вы немного отдохнете?

Анна лишь покачала головой. Молодой человек привязал к недоуздку веревку и поехал рядом. Он все время оборачивался, боясь, что Анна соскользнет с седла, и клял себя за то, что послушался королеву и поехал без надлежащего сопровождения. Они могли ведь попасть в руки разбойников. Оруженосец настороженно прислушивался к шуму леса. Если с госпожой случится несчастье, граф де Валуа убьет его. Несмотря на холод, юноша был весь в поту. Ему казалось, будто под ветвями пробираются тени, будто лиходеи скрываются за стволами деревьев.

И вдруг их окружила группа одетых в лохмотья и вооруженных рогатинами и палками всадников. Вновь обретя смелость, оруженосец встал между этими людьми и королевой. Брошенная с силой рогатина пронзила ему шею. Он упал, обрызгав королеву кровью. Во время нападения Анна даже не пошевелилась. Теперь вид крови, запачкавшей платье и руки, привел ее в себя. Она высокомерно посмотрела на разбойников. Их было шестеро. Один из них, вероятно, главарь шайки, выдвинулся вперед. На нем была монашеская ряса, жесткая от грязи. Из-под капюшона сверкали порочные и злые глаза.

— Я думаю, братья мои, что нам досталась хорошая добыча. Посмотрите-ка на ее одежды. Это наверняка жена какого-нибудь богатого сеньора, может быть, даже графа, — сказал он, жадно разглядывая Анну.

— Ты бредишь. С каких пор жены графов гуляют в лесу с простым оруженосцем?

— Не с оруженосцем, а с любовником… — сдерживая гогот, сказал главарь.

— …от которого она понесла! — предположил другой разбойник.

— Клянусь сатаной, ты прав, мы получили двойную добычу!

Эта шутка вызвала громкий смех у всей банды.

Самый молодой разбойник, с повязкой на одном глазу, выехал вперед.

— Если мы хотим получить достойный выкуп, не надо причинять женщине увечий.

— Кто говорит об увечьях? Я слишком хорошо знаю цену настоящему товару. Мы честно обменяем ее на золотые монеты, — сказал монах.

Уродливое существо со слишком длинными руками и короткими ногами соскользнуло с коня и подошло к Анне. Карлик с бесстыдством посмотрел на Анну.

— Может, можно с ней позабавиться? — спросил он.

— Да, да, давайте позабавимся! — поддержали остальные.

— Подождите, друзья, эта знатная дама, кажется, не склонна развлечься. Она, верно, предпочитает благоухающих придворных красавчиков таким бродягам, как мы. Тебе не стыдно, порочная женщина, отдавать свое грязное тело могущественным господам и отказывать несчастным? Вспомни слова Христа: блаженны бедняки, Небесное царство принадлежит им… Ты слышишь, шлюха?! Это говорит Господь! Настало время зверя с семью головами и десятью рогами… Дракон дал ему силу и могущество. Дрожи, баба, к тебе не прилетит большой орел и не унесет от нас. Все ко мне, дьяволы, придите и уничтожьте эту женщину, большую распутницу. Она упивается кровью святых и мучеников!

В ужасе Анна смотрела, как чудовище размахивало руками. Из его беззубого рта брызгала пена. «Я умру», — догадалась Анна. Ребенок зашевелился под сердцем. «Бедный малыш!» — успела подумать она, вытаскивая из рукава кинжал, с которым никогда не расставалась.

— Осторожно, потаскуха может себя убить!

Все сразу набросились на Анну. Испуганная, ее лошадь отскочила в сторону. Кинжал сверкнул в ее руке. Складки плаща смягчили удар, который пришелся в мякоть и был не смертельным. По пальцам Анны потекла теплая кровь.

В то же мгновение появился всадник с мечом в руке, который бросился меж королевой и бандитами.

— Рыцарь в маске! — крикнул карлик.

— Какая встреча! — воскликнул Филипп.

— Удались, проклятый! Это наше дело! — приказал рыцарю главарь шайки.

— Что ты имеешь в виду, собака?

— Эта дама — моя добыча, она принадлежит мне.

— Думаю, ты ошибаешься. Если ты и твои дружки сделают еще хоть один шаг к ней, я посажу вас на клинок, как на вертел, клянусь Морой!

— Нас шестеро, а ты один.

— Даже если бы вас было сто! — и с этими словами, взмахнув отточенным, как бритва, мечом, Филипп отрубил кисть одному из разбойников; тот убежал, громко крича.

— Кто следующий?! — громовым голосом вопросил рыцарь в маске.

— Ты! — сказал монах, нанося удар, который едва не задел руку.

Человек с короткими ногами предательски пытался проскользнуть за спину Филиппа.

— Берегитесь! — воскликнула Анна.

Меч пронзил карлика насквозь; короткие ноги подергались еще немного в грязи и застыли. Соскочив на землю, Филипп сдернул монаха с лошади.

— На этот раз я тебя убью!

Разбойник поднялся, держа короткий меч наизготовку. С удивительным проворством монах вскочил на лошадь, ткнул ее кончиком своего оружия и, прежде чем Филипп успел что-нибудь предпринять, пустился с места как стрела.

— Еще не родился тот, кто меня убьет! — крикнул он, обернувшись. — Мы встретимся, и тогда я отправлю тебя в лучший мир! — вопил монах, сопровождая свое обещание безумным хохотом.

Монах ускакал, за ним удрали и оставшиеся в живых разбойники. Филипп колебался, последовать ли за ними. Его остановил стон Анны, которая готова была рухнуть на землю. Филипп едва не лишился чувств от сознания, что держит ее в объятиях. Анна была в обмороке. Филипп осторожно уложил королеву у подножия дерева. Перед ее платья был запачкан кровью: Анна была ранена под левую грудь. Рана была неглубокой, но широкой. Дрожа, Филипп мягко прикоснулся к округлому животу и почувствовал, как ребенок шевельнулся. Взволнованный Филипп отдернул руку. Анна застонала.

— Простите, если сделал вам больно.

Анна открыла глаза и вздрогнула, увидев склоненное над ней лицо в маске…

— Не бойтесь…

Сдавленный голос успокоил Анну. В руках этого человека, раз уже спасшего ее, она чувствовала себя в безопасности. На ее губах появилась легкая улыбка. Увидев это, Филипп взволновался. Как она была прекрасна, несмотря на заострившиеся черты, бледность и худобу лица! Для него она оставалась все той же княжной из Новгорода, бегавшей когда-то в высокой траве, собиравшей букеты и, смеясь, бросавшей цветами в него. Эти воспоминания были так сильны, что он закрыл глаза. По серебряной маске потекла слеза.

— Почему вы плачете? — нежно спросила Анна.

Он ответил не сразу. Анна настойчиво повторила:

— Почему вы плачете?

— По моей прошедшей молодости.

Женщина вздохнула.

— Не надо оплакивать прошлое, только настоящее имеет значение и вечная жизнь, которая воссоединит нас с Господом. Боже мой, я здесь, а мой сын там умирает! Отвезите меня в Санли!

Быстро приведя в порядок ее платье, Филипп взял Анну на руки, отнес к лошади и сам сел сзади.

— Быстрее, быстрее! — торопила Анна.

— Это может повредить вашей ране.

— Не имеет значения, быстрее…

Он неохотно повиновался, пустив лошадь рысью.

— Быстрее же! — крикнула ее величество.

Анна прижалась затылком к груди своего спасителя. Она чувствовала себя сносно, несмотря на боль. Ей казалось, что она век бы сидела так, прижавшись к груди этого странного человека. Она чувствовала себя здесь в безопасности, как в те далекие времена, когда Филипп… Но почему она думала сейчас о любви своей юности? Анна повернулась, но увидела только непроницаемую маску…

Бег лошади вызывал боль. С уст женщины сорвался стон. Рыцарь в маске замедлил ход и крепче обнял рукой Анну. «Пусть время остановится, — думал он. — Пусть Бог в своем милосердии призовет нас к себе вместе, освобожденных наконец от земной оболочки, чтобы в любви мы слились в единую душу!..»

Крик любимой вернул его на землю. Анна враз обмякла.

— Боже! — закричал Филипп. — Не забирай ее одну!

Расталкивая стражей, Филипп прошел в залу санлиского замка, неся бесчувственную королеву. Пажи и служанки бегали взад-вперед, не обращая внимания на Филиппа. В зале суетились, придворные священники молились. Наконец обратили внимание на Филиппа и его царственную ношу. Все с ужасом отступили. Король, стоявший на коленях, внезапно поднялся.

— Мать! — вскрикнул он.

Бодуэн Фландский и Рауль де Крепи удивленно посмотрели на рыцаря, покрытого кровью и грязью, с маской на лице, несшего королеву-мать, всю в крови.

— Анна! — хором крикнули они.

Граф де Валуа, с побледневшим лицом, хотел взять ее из рук незнакомца, но тот положил королеву на кровать возле умирающего ребенка, взял руку королевы и положил ее на руку брата. При этом прикосновении ребенок вздрогнул. Когда они лежали друг подле друга, их сходство было так поразительно, что все заплакали еще сильнее.

Роберт приоткрыл глаза.

— Мама… — сказал он чистым и сильным голосом, повернув голову в ее сторону.

При этом зове королева пришла в себя и попыталась приподняться.

Отстранив придворных дам и Рауля, Филипп поддержал королеву.

— Мой сын, я так счастлива снова увидеть тебя!

Ребенок сжал руку матери и улыбнулся.

— Прости, мама, что я причиняю беспокойство, но я чувствую, что всемогущий Бог призывает меня к себе… Прощай… Я люблю тебя…

* * *

В ночь, последовавшую за смертью Роберта, графиня де Валуа произвела на свет мертворожденного сына.

Глава тридцать шестая. Мора

Все опасались за жизнь королевы-матери. В королевстве и за его пределами молились за нее. Ее любимый брат Всеволод, ставший Великим князем Киевским, узнав о болезни Анны, направил к ней своего лекаря. Норвежский король Геральд и сестра Анны Елизавета прислали святые реликвии. Гийом и Матильда Нормандские удалились ради нее в аббатство Мон-Сен-Мишель. Сам папа сообщил, что молится за нее.

Все время, пока Анна была без сознания, Филипп оставался у ее изголовья. Как только маленький Роберт умер, Филиппа пытались удалить. Но стоило лишь ему уйти, как Анна начинала метаться, плакать и кричать. Рауль де Крепи был вынужден согласиться на присутствие у постели этого рыцаря, который все так же отказывался открыть свое имя.

— Вы не прокаженный хотя бы? — спросил граф де Валуа.

Несмотря на обстоятельства, Филипп рассмеялся:

— Нет, граф, я не прокаженный! Посмотрите сами.

Он развязал кожаные завязки, удерживавшие маску, и показал свое ужасное лицо. Среди собравшихся пронесся шепот, в котором звучали ужас и сострадание. Даже Рауль побледнел.

— Простите меня, рыцарь. Оставайтесь около моей супруги, раз ваше присутствие успокаивает ее.

— Даю слово, что удалюсь, как только она придет в сознание.

…Прошли долгие дни. Однажды светлым зимним утром графиня де Валуа открыла глаза. Она одновременно чувствовала себя и отоспавшейся, и усталой. За высоким пологом, окружавшим ее ложе, царила сильная жара; огонь специально поддерживал молодой придворный. С трудом приподнявшись, Анна раздвинула полог.

На сиденье с высокой спинкой спал человек, которого она сначала приняла за Рауля. Человек пошевелился во сне. Анна узнала рыцаря в маске. Головокружение заставило ее снова упасть на подушки. Анна подняла руки и удивилась их худобе. Сколько времени пролежала она в этой постели? Она просунула руку под меховое одеяло и положила ее на живот. Память сразу вернулась к ней.

Она молча заплакала. Больше ей никогда не увидеть рыжие кудри Роберта, не увидеть, как он, прекрасный и радостный, едет верхом на лошади. Она не услышит более, как он по-русски поет песни ее детства. Умер! Он умер! Бог забрал его у нее. «Дева Мария, ты, которая тоже была матерью, дай мне сил простить твоему святому сыну, что он призвал мое дитя к себе… Я больше не чувствую движений ребенка в своем чреве… Его что, он тоже забрал к себе?»

Ни колыбели, ни крика новорожденного! Анна заплакала еще сильнее. Наверное, это было наказанием за ее новый брак. Бог не оставлял в живых детей, родившихся от этого союза. «Господь, как ты жесток!» Понемногу слезы утешили ее. Усталая, Анна заснула.

Когда она открыла глаза, уже наступила ночь. Выделяясь на фоне пляшущего света факелов, за пологом двигались тени. Чья-то рука отодвинула занавес. Рыцарь в маске долго смотрел на королеву. С волнением он глядел на ее волосы, где седые пряди теперь смешивались с рыжими. Немного краски вернулось на ее лицо. Несмотря на то что Анна была истощена, она оставалась для него самой красивой! Из-под полуприкрытых глаз Анна наблюдала за ним и вспоминала.

Она протянула к нему руку… Филипп немного поколебался, прежде чем схватить ее. Как только их пальцы соприкоснулись, Анна узнала рыцаря, хотя и не могла в это поверить. Для нее Филипп из Новгорода умер в тот день, когда оставил ее на дороге, ведущей во Францию.

Филипп почувствовал, что его узнали и что Анна отказывается этому поверить. Он смотрел сейчас на Анну и не мог оторваться. Не выпуская руки, доверившейся ему, Филипп встал на колени. Они долго оставались так, неспособные заговорить. Несмотря на слабость, Анна первая овладела собой:

— Рыцарь, я благодарю вас. Вы сделали для меня больше, чем кто-либо другой. Знайте, что я сочувствую вашим страданиям и молю Бога облегчить их. Теперь удалитесь. Пусть Бог пощадит вас и простит вам все ваши грехи.

Он должен был уйти: его клятва, его обещание и сама Анна требовали этого.

Анна отняла руку. Филипп еще раз почувствовал, что у него отняли все. Он был более беззащитным, более одиноким, чем когда-либо прежде. И более старым.

Сколько времени Рауль наблюдал за ними?..

— Королеве значительно лучше, граф. Я ухожу, — сказал Филипп, обращаясь к Раулю.

— Примите это в знак благодарности, — сказал граф, протягивая наполненный золотыми монетами кошель.

Маска скрыла краску, внезапно залившую его лицо. От оскорбления Филипп хотел было схватиться за меч. Но оружия при нем не было, он оставил меч в руках своего оруженосца.

— Я не ждал благодарности, граф. Отдайте это золото бедным. Прощайте и заботьтесь о ней!

Без единого взгляда, оттолкнув прибежавшего оруженосца, Филипп покинул замок Санли.

* * *

К удивлению лекарей, Анна быстро поправилась. Крики и слезы уступили место спокойной отрешенности. Иногда ее заставали со странной улыбкой на устах. Она набиралась сил, чтобы присутствовать на торжественной службе по поводу открытия монастыря Святого Винсента.

* * *

О смерти английского короля Эдварда, скончавшегося 6 января 1066 года, и о коронации в тот же день графа Уэссекского Гарольда, нарушившего присягу, данную Гийому, герцог узнал вскоре после этой церемонии.

В августе над Англией, Нормандией и Францией появилась звезда. Полагали, что она появляется постоянно в одно и то же время. Звезду называли кометой или «волосатой звездой». Она светилась неделю. В Англии некоторые увидели в этом плохое предзнаменование для страны: Бог заставит плакать кровавыми слезами за клятвопреступление нового короля. Гийом увидел в этом знак того, что Бог на его стороне. Он отдал распоряжение готовиться к захвату Англии. Все были в обязательном порядке привлечены к этому делу — от знатного сеньора до бедняка. Сводные братья Гийома, Роберт, граф Мортанский, и Эвд, епископ Байенский, обязались поставить один — сто двадцать, другой — сто кораблей. Анна послала Матильде ларец, наполненный золотом и драгоценностями, — на строительство корабля. Она заверяла прилагаемым письмом обоих в своей любви и в том, что будет молиться за успех дела. Нормандские властители были очень тронуты вниманием их милой подруги.

— Анна опередила мои желания, — сказала Матильда. — Я хотела подарить тебе этот корабль, теперь нас будет двое. Если ты хочешь, мы назовем его «Мора».

Гийом прижал ее к себе и поцеловал.

— Душа моя, ты и королева слишком добры ко мне. Мне кажется, я этого не заслужил. Но я охотно принимаю щедрый подарок от двух дам, которых люблю больше всего на свете. Тебя, потому что ты самая любящая, самая верная супруга; ее, потому что…

— Продолжай!

— Это трудно сказать…

— Тогда я скажу вместо тебя: потому что она недоступна и прекрасна и… потому что она пленила тебя с первого взгляда.

Супруги замолчали, с нежностью глядя друг на друга.

— Это правда, я полюбил ее, как только увидел… Бог простит мне, что я это говорю… как сирену из песен фалезских прядильщиц. Но тебя, душа моя, я полюбил как женщину. Разве я это не доказывал множество раз, и даже совсем недавно, еще прошлой ночью?

— Поэтому я никогда не жаловалась и даже одобряла твою чистую любовь к королеве Анне, любовь, которую я разделяю.

— Решено, мы назовем корабль «Мора»!

* * *

Граф и графиня де Валуа 1 июня отправились в Канн на освящение монастырской церкви Троицы, основанной Матильдой. Кроме богатых даров, сделанных герцогом и герцогиней Нормандскими женскому монастырю, они отдали в эту обитель свою дочь Цецилию, пяти лет.

Граф и графиня посетили гавани, где строились корабли, в том числе посетили гавань Барфлёр, где сооружалась «Мора». Анна призналась, что восхищена красотой корабля. Потом она с Раулем смогла пойти посмотреть основную часть нормандской флотилии у поселения Сен-Совёр, господствующего над устьем реки Див. Их поразили сотни судов, лениво покачивавшихся под солнцем. Ни дуновение ветерка, ни облачко — ничто не нарушало голубизну неба. Уже давно не было такого хорошего лета. Урожай обещал быть ранним и обильным. Крестьяне больше не боялись быть ограбленными. Бретонцы, французы, бургундцы, пуатевинцы, германцы приходили издалека наниматься в армию герцога, обещавшего всем хорошее содержание и богатую добычу. Гийом строго приказал: никаких грабежей в Нормандии!

К удивлению многих, в лагерях господствовал порядок. Все восхищались этим. Порядок произвел сильное впечатление на Рауля де Крепи. Однако шли разговоры и другого рода. Самые пожилые воины напоминали о неудавшемся походе в Англию Роберта Великолепного. Справится ли сын лучше? Иные сомневались, хватит ли у герцога средств: задаток, уплаченный наемникам, опустошил казну. Гийому пришлось обещать земли и богатую добычу по ту сторону пролива. Впрочем, богатств того, кто захватил английскую корону, многие не преувеличивали. Оказывало свое действие и красноречие Гийома.

— Тем, кто последует за мной, — убеждал Гийом, — я могу обещать часть достояния, принадлежащего мне по закону, часть тех богатств, которые Гарольд незаконно присвоил себе!

Анна и Рауль переправились через реку Див и направились в кабургский лагерь, где сейчас собрались тысячи ратников в ожидании дня, когда они сядут на корабли. Чтобы отвлечься, наемники играли в кости, приставали к девушкам, ловили рыбу или с громкими криками гонялись друг за другом. Случилось и несколько драк, но за них так сурово наказали, что потасовки прекратились.

Первого августа самые нетерпеливые сели на корабли, не дожидаясь приказа. Внезапно поднявшийся шквальный ветер бросил суда друг на друга. В результате имелись погибшие. Их быстро похоронили.

Солнце по-прежнему безжалостно светило. Ни дуновения ветерка. Удрученные рыцари и их слуги пристально всматривались в белесое от жары небо. Вокруг, в поселениях, шла жатва. Хлебопашцы только радовались: благодаря твердости герцога поля не были разграблены бездельничавшими воинами. Богатый урожай удалял призрак голода.

К концу августа Анна с удовольствием и гордостью увидела приближающееся из гавани в Барфлёре судно «Мора». Его приводили в движение двадцать гребцов. На корабле развевался стяг святого Петра, дар папы Александра, присланный Гийому вместе с благословением. Толпа воинов, собравшихся на берегу, громкими криками приветствовала появление корабля. Лафранк, ставший аббатом монастыря Сент-Этьен, благословил судно в присутствии герцога и герцогини Нормандских, графа и графини де Валуа, баронов, рыцарей и всех тех, кто должен был участвовать в походе. Затем герцог и его свита удалились в бонвильский замок.

Чтобы убить время и развлечь гостей, Гийом велел позвать менестрелей, воспевающих подвиг нормандских завоевателей в Италии.

Погода внезапно изменилась. Над Ла-Маншем разразилась сильная буря, что делало выход в море невозможным. Гийом приказал воинам усерднее молиться и увеличить количество крестовых ходов. Около Бонвиля он основал монастырь Святого Мартина, в надежде умилостивить небо. В лагерях войско было раздражено до предела.

Наконец буря утихла, хоть ветер и оставался сильным. Десятого сентября герцог приказал отплывать и направляться вдоль нормандских берегов до устья реки Сом. Анна и Матильда взошли на «Мору», снявшуюся с якоря к исходу ночи. Было холодно, и, несмотря на подбитые мехом плащи, обе женщины дрожали. «Мора» шла во главе флотилии.

На прибрежных скалах, песчаных берегах, в портах радостные крики многочисленных нормандцев, собравшихся со всех концов страны, чтобы присутствовать при выходе кораблей в море, сливались сейчас в единый, мощный, торжественный рев, должный придать сил и уверенности Гийому.

Вдруг ветер очень усилился, начав дуть в сторону берега. «Мора», как могла, сопротивлялась гибельному притяжению. Но многим судам не повезло: на глазах собравшихся некоторые из них опрокинулись, другие разбились о берег. Стоя на коленях, держась за мачту, Матильда и Анна молились. Смятенной Анне сейчас казалось, что она слышит рассказ брата Владимира о проигранном морском сражении против византийцев.

Бледный, с влажным, исхлестанным дождевыми порывами лицом, Гийом отдавал распоряжения. «Мора» храбро сопротивлялась.

Наконец буря улеглась. Двенадцатого числа бросили якорь около Сен-Валери. Там герцог Нормандский подсчитал многочисленные свои потери. В сопровождении Ги де Понтье и верных приближенных он проехал по берегу и распорядился захоронить выброшенных морем мертвых. Было приказано приуменьшить количество потерь, утешить тех, кто все потерял, и удвоить порции мяса и вина, выдаваемые воинам.

В быстро разбитом лагере в Сен-Валери снова началось ожидание. Было холодно и сыро. Когда Гийом не молился в церкви, его видели на песчаном берегу. Он смотрел на небо и вздрагивал, если флюгер-петушок на колокольне шевелился. По его приказу по улицам города прошел крестный ход со святыми останками исповедника Валерия. Анна и Матильда посещали больных и раненых, ободряли их добрым словом и дарами. Их присутствие успокаивало страхи, смягчало раздражение воинов и возвращало смелость.

В Сен-Валери до них дошла новость о высадке норвежского короля Геральда, прозванного Смелым, на севере Англии. Несмотря на храбрость, отряды Геральда были разбиты в Йорке. Гийом увидел в этом знак того, что Бог на его стороне.

— Но, — заметил ему брат Одон, — Геральд Смелый тоже ведь зарится на английскую корону.

— Тогда мы будем воевать и с ним тоже!

Это замечание испугало Анну. Сама мысль, что Геральд и Гийом могут сразиться друг с другом, была ей невыносима.

— Сеньор, когда вы столкнетесь лицом к лицу с Геральдом, вспомните, что он супруг моей любимой сестры Елизаветы и что я нежно люблю его.

— Госпожа, обещаю не забыть этого…

Глава тридцать седьмая. «Вперед!»

В ночь с 27 на 28 сентября 1066 года дождь перестал идти и ветер подул с юга. Герцог приказал отплывать. Отстояв последнюю мессу в церкви Святого Валерия, Гийом пошел на корабль. Герцогиня, которой он поручил управлять Нормандией, сопровождала его. С ней были придворные дамы, граф и графиня де Валуа.

— Госпожа моя, я поручаю тебе прекрасную Нормандию. Пока я буду в отсутствии, управляй ею с мудростью. Мой верный друг приор Лафранк поможет своими разумными советами. С помощью Бога, святой Богоматери, святого архангела Михаила заботься о стране, как о наших детях, — сказал Гийом, нежно целуя Матильду.

— Будь уверен, я сделаю все возможное. Береги себя. Пусть Бог тебе дарует победу!

Герцог повернулся к Анне и преклонил колено.

— Что до вас, графиня Анна, крестная моего прекрасного корабля, прошу, молитесь за меня.

— Не было дня, чтобы я не молилась за вас. С этого часа и до вашей победы я буду молиться еще чаще. Да хранит вас Господь, Гийом.

Герцог встал, повернулся к Раулю де Крепи, стоявшему возле супруги, и сказал ему:

— Граф, берегите королеву. Вы знаете, как она мне дорога.

— И мне тоже, сеньор. В вашем совете нет необходимости. Я завидую, что вы отправляетесь воевать. Если бы на мне не лежало тяжелой ответственности, я бы присоединился к вам. Да хранит вас Господь.

Лошадей погрузили ночью. Они спокойно стояли на судах. Последние воины устраивались на кораблях. «Завоеватель» и его военачальники стали на колени, чтобы получить последнее благословение епископа Байенского.

Сделав последний прощальный жест, герцог поднялся на борт «Моры». Трубач, стоявший на носу, протрубил отплытие. Медленно, на веслах флотилия вышла из русла реки и дошла до косы Хурдель. Там подняли паруса. Двор верхом доехал до косы. Там с высоты все смотрели на величественное прохождение кораблей.

Один за другим поднимались паруса. Красный с золотыми полосами парус «Моры», сверкая в лучах заходящего солнца, возвышался над всеми остальными. Присутствовавшие молчали, восхищенные видом сотен и сотен кораблей, отправлявшихся на завоевание Англии. Анна и Матильда решили вернуться, когда на горизонте можно было различить только несколько точек.

Более быстрая «Мора» так далеко ушла вперед от остальной части флотилии, что Гийом, не хотевший высаживаться ночью, приказал спустить парус, бросить якорь и зажечь факелы, чтобы указать путь остальным судам. Эта остановка вызвала недовольство окружающих и обеспокоила самого Гийома. Чтобы развеять опасения, он распорядился подать еду и пригласил соратников разделить с ним трапезу. Притворное хорошее настроение герцога и обилие вина сняли напряженность. Вдруг наблюдатель закричал:

— Корабли на горизонте… Их четыре… шесть… десять… двадцать… пятьдесят…

Казалось, что виден густой лес из парусов. Глашатай передал кораблям распоряжение лечь в дрейф в ожидании рассвета.

Всем казалось, что рассвет никогда не наступит. Наконец затрубила труба. Подняли якоря и распустили паруса. Было утро 29 сентября, день святого Михаила, покровителя Нормандии.

* * *

Попутный ветер быстро донес корабли до берега. Они причалили в лагуне Певензи около трех часов пополудни. Погода была хорошая. Врага не было видно, все казалось пустынным. Лучники, держа луки в руках, первыми сошли на берег и залегли на песчаном берегу, чтобы прикрыть высадку. Царил ужасный беспорядок. Лошадей спустили после: многие кони старались убежать, к великому отчаянию оруженосцев. Плотники собирали инструменты, необходимые для возведения укреплений, кухари — продовольственные запасы, оруженосцы — оружие и доспехи, моряки спускали паруса и укладывали весла, а рыцари вооружались и надевали доспехи.

Гийом следил за всем. Он последним сошел на берег. Спускаясь, он споткнулся и упал. Толпа закричала, многие сказали себе: «Это плохое предзнаменование!» Но Гийом со смехом поднялся, поднял руки над головой и громко воскликнул:

— Сеньоры, благодарение Богу, я полной горстью взял эту землю, и будьте уверены, я ее не брошу! Она целиком наша. А теперь я хочу посмотреть, кто проявит смелость!

Один из рыцарей, услышав слова герцога, сорвал клок соломы с крыши пустой хижины, подбежал к герцогу, преклонил колено и сказал:

— Сеньор, возьмите этот знак ваших прав. Я произвожу вас в хозяина этой страны. Она бесспорно принадлежит вам!

Продолжая улыбаться, Гийом произнес:

— Согласен. И пусть Бог окажет мне поддержку!

Воины еще раз приветствовали герцога.

Вадард, как мог, проявлял старание. Его помощники разбежались по селению, убивая кур и баранов, свиней и быков. Разожгли костры, стали жарить добытое. Менее чем через три часа после того, как ступил на свою новую землю, Гийом впервые принял пищу, освященную его братом Одоном.

После ночного отдыха Гийом с двадцатью пятью рыцарями отправился разведать окрестности. Болотистая местность не позволяла развернуть войско. Обсудив это со своим Советом, герцог решил достигнуть полуострова Гастингс и укрепиться там. Туда добирались по морю и по суше.

Две недели в городе и на полуострове слышался стук плотничьих молотков: на пригорках строились деревянные башни и частоколы. Гийома можно было увидеть повсюду: он осматривал укрепления, проверял, в хорошем ли состоянии лошади и оружие, разведывал местность. По возвращении из одной такой поездки Гийом узнал о разгроме норвежской армии и ранении короля Геральда в Стамфорд-бридже, что произошло 25 сентября. Гийом плохо знал Геральда, но уважал его за храбрость. Он тотчас продиктовал письмо к королеве Анне, в котором выражал свое соболезнование.

Монах, посланец Геральда, явился с просьбой о переговорах. Он напомнил о правах своего господина на английский трон:

— Вот что король Геральд передает вам. Он не знает, зачем именно явились вы на его землю. Он хорошо помнит, что король Эдвард решил сначала сделать вас своим наследником на английском троне, и что он сам, Геральд, будучи тогда в Нормандии, подтвердил эту преемственность. Но он знает, что Английское королевство принадлежит ему, потому что тот же Эдвард, его господин, в последние минуты жизни даровал Геральду свое королевство. С того времени, как блаженный Августин Кентерберийский пришел в эту страну, стало общим правилом считать действительными дарения, сделанные в последние минуты жизни. Поэтому Геральд просит вас удалиться из страны со всеми вашими людьми подобру-поздорову. Иначе Геральд нарушит все договоры, заключенные с вами в Нормандии. Он оставляет выбор за вами.

Герцог очень спокойно выслушал монаха. Немного поразмыслив, он спросил:

— Обязуешься ли ты довести моего посланца до твоего господина в полной безопасности?

— Сеньор, я позабочусь о нем, как о самом себе.

Привели монаха-переписчика из Фекампского монастыря. Гийом сказал ему:

— Точно передай мои слова Геральду, называющему себя английским королем. Не безрассудно, а сознательно, ведомый справедливостью, пришел я в эту страну, коей мой господин и родственник, король Эдвард, сделал меня наследником, как сам Геральд это утверждает. Эдвард считал, что я из всех, кто связан с ним родством, был самым способным, могущим оказать ему помощь при жизни и управлять его королевством после его смерти. Этот выбор был сделан с согласия вельмож, присягнувших в том, что они признают меня господином после смерти Эдварда. Они поклялись, что, пока он жив, не будут пытаться завладеть страной, чтобы отнять ее у меня. Эдвард прислал мне заложником сына и племянника Годвина. И наконец, он послал самого Геральда в Нормандию, чтобы он там принес передо мной присягу, которую в мое отсутствие принесли в мою пользу отец Геральда и другие вельможи. Геральд принес клятвенное обещание верности, он обещал мне Английское королевство. Я готов защищать перед судом это королевство по нормандским или английским законам. Если нормандцы и англичане заявят, по правде и справедливости, что владение этим королевством законно принадлежит Геральду, пусть владеет он им в мире. Но если же они решат, что по справедливости королевство должно быть возвращено мне, пусть он оставит его. Я не хочу, чтобы его и мои люди, невиновные в наших распрях, гибли в битвах. Я убежден, что Английское королевство принадлежит мне, а не ему.

Братья Гийома, епископ Байенский и граф Мортенский, как и все присутствовавшие члены Совета, одобрили слова послания.

Геральд приказал своему войску вооружаться. Так как от него настоятельно требовали ответа, он сказал:

— Пусть Бог по праву сделает выбор между Гийомом и мной.

Гийому передали эти слова. Он очень рассердился, узнав о приближении врага. Большая часть нормандцев отправилась грабить, и потому военный лагерь был почти пуст. Гийом приказал всем оставшимся взять оружие и выслушать мессу. Герцог повесил на шею реликвии, на которых присягал Геральд. На Гийома принялись надевать панцирь, покрытый металлический чешуей и головками гвоздей. Неловкое движение слуги вывернуло панцирь наизнанку.

— Плохое предзнаменование! — сказал один из воинов.

Герцог рассмеялся:

— Я вижу в этом скорее знак перемен: сегодня я герцог, завтра буду королем!

Облаченный в воинские доспехи и вооруженный, герцог поднялся на выступ, встав лицом к нормандской армии. Рядом с ним застыли два епископа, Эвд Байенский и Жоффруа Кутанский. Сын Руа Белого нес епископскую хоругвь. Звучным голосом Гийом воскликнул:

— Соратники, приветствую вас! Сейчас ваши руки должны доказать, какой силой вы наделены и какая храбрость вас воодушевляет. Дело идет не только о том, чтобы жить как господа, но о том, чтобы живыми выйти из этой ситуации. Если вы будете биться как подобает мужчинам, то добьетесь победы, славы и богатства. Иначе вас быстро перебьют или возьмут в плен и вы станете игрушкой в руках врагов. Кроме того, вы навек покроете себя позором. Нет для нас дороги к отступлению. С одной стороны воины и враждебная, незнакомая страна закрывают выход, с другой стороны — море. Воинам не пристало бояться численности врага. Англичане часто погибали от вражеского оружия. Их побеждали, и они подчинялись чужеземцам. Вообще они никогда не славились ратными подвигами. Храбрость небольшого числа воинов может уничтожить много вооруженных, не искушенных в битвах врагов, особенно если защищается правое дело. Будьте отважными, и ничто не заставит вас отступить. Тогда победа возрадует наши сердца. Я полагаюсь на вас, рыцари благородной Франции, и на вас, воины из Бретани, не умеющие отступать; полагаюсь на вас, воины из Мена, славные в войне; на вас, ратники с храбрым сердцем из Фландрии; на вас, ратники из Калабрии, Пуйи, Сицилии, чьи нравы горячи, и на вас, нормандцев, привыкших к подвигам, я рассчитываю! Вперед!

Эхо донесло воинственный клич нормандцев до передовых постов англичан. Было пять часов утра 14 октября 1066 года. Заря едва вставала.

Глава тридцать восьмая. Посвящение короля Филиппа в рыцари

После возвращения из Нормандии Анна и Рауль провели некоторое время в замке Крепи. Там граф узнал, что Тьерри, епископ Верденский, не заплатил ежегодную подать, несмотря на настойчивые просьбы. Его предшественник никогда не забывал платить дань, полагая, что защита их сеньора стоит двадцати ливров. Тьерри же думал иначе.

Не привыкший к тому, чтобы ему противились, Рауль очень разгневался и собрал войско. Придя в графство Верденское, он опустошил его, осадил, сжег город и убил многих жителей. Неприятно пораженная такой жестокостью, Анна заказала молитвы за упокой несчастных жертв.

* * *

Анна очень опечалилась, узнав о смерти зятя, храброго короля Геральда. Так как она беспокоилась о судьбе сестры Елизаветы и племянника, находившихся, как она знала, в Англии, Рауль де Крепи послал к Гийому Нормандскому гонца, чтобы узнать об их судьбе. Ответ был получен через две недели. Оказалось, Гийом проявил великодушие и отослал королеву в Норвегию, а с оставшихся в живых взял обещание больше не воевать против Англии. Из трехсот кораблей, отплывших от Шотландских островов, только восемьдесят вернулись домой. Анна написала сестре письмо, в котором говорилось, что Елизавета всегда будет желанной гостьей во Франции.

Молодой король Филипп с нетерпением ожидал своего совершеннолетия. И не только потому, что тяготился опекой Бодуэна Фландрского. Первые же рассказы о победах Гийома, которого теперь не называли иначе, как Завоевателем, воодушевили Филиппа до такой степени, что он мечтал только о том, чтобы присоединиться к знаменитому победителю. Это беспокоило опекуна, который до сего времени умел удерживать Филиппа от вмешательства в противостояние англичан и нормандцев. Сообщение о коронации герцога Нормандского 25 сентября 1066 года означало, что Гийом стал королем Англии: значит, война кончилась.

* * *

В начале следующего года на парадном дворе санлиского замка Бодуэн Монский, сын графа Фландрского, посвятил Филиппа в рыцари. Юноше не исполнилось еще и пятнадцати лет.

Проведя ночь в молитве у подножия алтаря, Филипп исповедался в грехах капеллану Годефруа, выслушал мессу и причастился.

Дамы, прелаты и сеньоры заняли места на специально возведенных помостах, убранных фландрскими коврами.

Королева-мать сидела на специальном возвышении. Она была ослепительна в платье из красной парчи, подбитом белкой. Хотя солнце и светило, было очень холодно. Молодые дворяне потягивали из кубков вино. Возле королевы сидели Адель Фландрская, Аделаида де ля Ферте, Биота Понтуазская, Гильдебранд де Валуа и Бланш Арльская. Анна кивком головы приветствовала своих старых и верных друзей: Госслена де Шони, архиепископа Реймского Жерве, Готье из Мо и Рауля де Крепи, великолепного в своем черном, расшитом золотом и серебром одеянии.

Филипп, крупный и сильный для своего возраста, одетый в белую тунику, стоял с обнаженной головой, сложив руки и закрыв глаза.

Госслен де Шони подошел к Филиппу, надел ему стальные ратные рукавицы и пристегнул золотые шпоры. Рауль де Крепи надел на его величество кольчугу. А Бодуэн Монский перечислил рыцарские заповеди:

— Ты будешь верить всему, чему учит Церковь, и соблюдать ее заповеди. Ты будешь уважать слабых и станешь их защитником. Ты будешь любить страну, где родился. Ты не отступишь перед врагом. Без отдыха и пощады будешь ты преследовать еретиков. Ты будешь точно выполнять рыцарские обязанности. Ты не будешь лгать и будешь верен данному слову. Ты будешь щедр, расточая милости. Повсюду и всегда ты будешь защитником справедливости и добра против несправедливости и зла.

На шею Филиппу подвесили ремень со щитом, принадлежавшим его отцу. После этого Филипп встал на колени. Бодуэн Монский передал ему меч со словами:

— Во имя Бога, святого Михаила и святого Георгия делаю тебя рыцарем. Да будет так.

Новый рыцарь, изрядно взволнованный, пошел поклониться матери. Анна надела ему на голову красный шлем.

Привели любимого коня Филиппа. Одним прыжком король вскочил на него, схватил ясеневое копье со стальным наконечником и галопом, под приветственные возгласы толпы, направился поразить вертящееся чучело.

Хотя была плохая погода, увеселения продлились до вечера.

* * *

Несмотря на меха и горячее вино, холод едва не сыграл злую шутку с королевой-матерью. На следующий день после данных в честь ее сына празднеств она с сильным жаром слегла в постель.

Она была еще недостаточно здорова, чтобы на Пасху присутствовать в Нормандии на празднике по случаю возвращения Гийома. По уговору с Филиппом было решено, что, за отсутствием самого короля и его матери, граф де Валуа, как отчим его величества, будет представлять Францию.

При французском дворе долго, с явной завистью говорили потом о щедрости короля Гийома, о богато шитых одеждах его баронов, о знатных англосаксах с длинными волосами, о золотой и серебряной посуде, резных буйволовых рогах, обилии яств, музыкантах, турнирах, на которых сражались англичане и нормандцы, об освящении монастырской церкви Богородицы в Сен-Пьере, на реке Див, о щедротах, которые расточал герцог. После поездки во Фландрию это вызвало зависть и самого короля Филиппа.

После того как 1 сентября умер граф Бодуэн, а двумя месяцами раньше угас Жерве, архиепископ Реймский, сын Анны стал править страной один.

* * *

В мае следующего года королева-мать отправилась в Англию, чтобы присутствовать на коронации герцогини Нормандской. Хрупкая, в тяжелом своем наряде, Матильда сияла, когда в Вестминстере архиепископ Йоркский Элдред возложил ей на голову королевскую корону.

Будучи беременной, Матильда осталась в Англии до появления ребенка на свет. Анна оставалась вместе с ней. Своего сына Генриха Гийом сделал наследником всех владений в Англии, имея на это согласие знатных людей. Рождение четвертого сына наполнило сердце Гийома радостью.

* * *

По возвращении Анна с сыном Гуго и супругом поселились около короля Филиппа, сначала в Париже, затем в Орлеане, Компьене и Суассоне.

Филипп и Гуго как будто простили матери ее вторичный брак. Они были любезны с графом де Валуа и его сыновьями Готье и Симоном. Симон пользовался большим уважением обоих французских принцев, потому что он сопровождал Гийома во время завоевания Англии. Правда, Симон был всего лишь одним из оруженосцев герцога и по молодости лет не допускался до самых жестоких сражений. Но все же долгими вечерами Филипп заставлял его рассказывать о великих мгновениях битвы. Удобно устроившись на подушках перед огромным камином большой залы санлиского замка, принцы и графы, рыцари и оруженосцы жадно слушали молодого человека.

— …Тюстен, сын Роллана, — с вдохновением рассказывал Симон, — несет штандарт нормандцев. Воины бросаются вперед под звуки труб. Наши лучники стреляют первыми. Враг отвечает таким густым градом камней, что мы отступаем. Но ненадолго. Однако английские секиры прорубают бреши. Бретонцы бегут. В суматохе гибнет столько же людей, сколько уносят английские стрелы. Вдруг над всем этим шумом раздается крик: «Герцог убит!.. Герцог убит!» Тогда начинается настоящее бегство. И в это время над всей сумятицей поднимается герцог, весь в крови. Он потрясает мечом и старается остановить беглецов; срывает с себя шлем и кричит: «Смотрите все на меня, я жив и, с Божьей помощью, одержу победу. Что за безумие заставляет вас бежать?! Шайка трусов, вы позволяете убивать себя тем, кого вы можете перерезать, как стадо баранов. Вы оставляете победу и вечную славу, чтобы искать погибель и вечный позор. Если вы отступите, никто не уйдет от смерти!». Вид оказавшегося живым герцога, больше чем гневные слова, придал храбрости нормандцам. Они с таким пылом бросились биться, что англичане оказались изрубленными на куски. Завоеватель был самым горячим бойцом, он размахивает тяжелым мечом, как цепом. Вокруг него — гора трупов. В битве только один человек сейчас равен ему. Он всегда рядом с герцогом, в самой гуще сражения, — это тот, кого мы все называем Рыцарь в маске или Рыцарь с блестящим лицом. Они вдвоем убивают больше врагов, чем сотня храбрых рыцарей! Множество раз казалось, что наш герцог убит, три коня пали под ним. С удивительным для его высокого роста проворством, Гийом спрыгивал на землю и каждый раз мстил за смерть своего боевого коня. Чтобы обмануть противника, он дважды приказывал своей армии притвориться, что она отступает. И дважды хитрость удавалась. Много англичан погибло тогда. Возбужденные успехом, нормандцы больше не чувствуют ран и усталости и вновь бросаются в битву, издавая свой ужасный воинственный клич. Даже самые смелые из англичан не могут слышать его без содрогания.

Во время коротких передышек боевой пыл поддерживался рассказами Тайфера, храброго барда. Сидя на коне и не обращая внимания на свои и вражеские снаряды, он рассказывает воинам о Роланде и его храбрецах:

Роланд увидел, что Самсон погиб, Великий гнев и горе ощутил, Коню дал шпоры, повод отпустил, Свой Дюрандаль, бесценный меч, схватил, Ударил Вальдаброна что есть сил, Шлем, где горят каменья, разрубил, Лоб, и броню, и тело раскроил, Седло с отделкой золотой пронзил, Клинком коню хребет переломил, Убил и мавра и коня под ним. «Жесток удар!» — воскликнули враги. «Я ненавижу вас! — Роланд кричит.— Мы служим правде; вы, злодеи, — лжи»[4].

В этом месте рассказа Симона возбуждение молодых людей из окружения короля Филиппа достигло предела. Они выкрикивали воинственный клич: «Да здравствует святой Денис!..» — и смеялись, подкрепляемые вином с пряностями.

— Какое прекрасное занятие — война! — воскликнул, прервав рассказчика, Филипп.

— Прекрасное и желанное, как женщина! — добавил Готье, брат Симона.

— Нет, брат, война ужасна, — сказал Симон. — Наш господин понял это вечером первого же дня, когда он переступал через тела всех этих мертвецов, большая часть которых была его друзьями. Говорю вам, я видел, как он плакал, он, самый свирепый из всех воинов. Он был ранен и опирался на руку Рыцаря в маске. Лицо герцога было испачкано кровью, он шептал: «Дети мои, бедные мои дети!» Оруженосцы принесли факелы и воткнули их в грязь. Гийому протянули еду, он оттолкнул миску, лишь выпил вина. Кругом слышались только стоны раненых, карканье ворон и крики чаек. Несмотря на победу, все чувствовали себя угнетенно. Наконец герцог заговорил: «Пусть никто из вас не забудет, — сказал он, — что законно принадлежащая нам земля обошлась ценой стольких потерь!» — «Брат, — сказал епископ О дон, снимая шлем, — Бог позволил нашему оружию одержать победу. Бог вложил оружие в наши руки. Бог хотел смерти наших врагов. Хныкать, как старая женщина, — значит, оскорблять Бога!» Все замерли: что сделает Завоеватель в ответ на эти грубые слова? Даже не пытаясь скрыть слезы, Гийом поднял лицо к брату: «Молю Бога, чтобы вы оказались правы, епископ Байенский, но рука Господня тяжела!» — «Мой брат, пусть исполнится Его воля, а не наша. Смотрите, вот идет бард Тайфер. Весь этот долгий день Бог хранил его. Бард, поведай нам о кончине графа Роланда!» Тайфер вытащил из-под кольчуги маленькую лютню и запел:

Почуял граф — приходит смерть ему. Холодный пот струится по челу. Идет он под тенистую сосну, Ложится на зеленую траву, Свой меч и рог кладет себе на грудь. К Испании лицо он повернул, Чтоб было видно Карлу-королю, Когда он с войском снова будет тут, Что граф погиб, но победил в бою. В грехах Роланд покаялся Творцу, Ему в залог перчатку протянул[5].

Теперь все молодые воины зарыдали.

Рассказчик, весь в слезах, как и остальные, становится на колени:

— Друзья мои, помолимся за храброго Роланда и его товарищей. Помолимся также за нормандцев и англичан, принявших смерть во славу Господа.

Король подал пример и опустился на колени рядом с Симоном де Крепи. Все сделали так же.

* * *

Годы, последовавшие за завоеванием Англии Гийомом, были самыми счастливыми в жизни Анны. Она с волнением присутствовала на бракосочетании Филиппа с Бертой, дочерью Флорана, графа Голландского, и Гертруды Сакской, приемной дочери Роберта де Фризона. Но очень скоро Берта начала ревновать Филиппа к матери. Анна опечалилась и решила как можно реже появляться при дворе.

Год 1072-й, начавшийся с празднеств по случаю бракосочетания короля, закончился слезами и трауром. Готье, старший сын Рауля, был убит во время войны в Витри, недалеко от Реймса. Горе Рауля было безмерным. Он устроил сыну пышные похороны, на которых присутствовали король Филипп, его брат, многие бароны и епископы. По этому поводу Рауль сделал значительный вклад в монастырь Святого Реми и просил епископа Эримана, настоятеля монастыря, помолиться за упокой души Готье. Поддержанный Анной и Симоном, граф удалился на время к амьенским монахам-августинцам, но не обрел там покоя, которого искал.

В Крепи он вернулся желчный, усталый и внезапно постаревший. Нежность и участие Анны ничего не изменили. Рауль топил горе в пьянках, скоро превратившихся в оргии. После этих оргий девушек находили в лесу обнаженными: они бредили, часто упоминая имя графа. Все были, как выяснилось, изнасилованы, а некоторых еще и истязали. Графиня некоторых из этих несчастных поместила в ближайшие монастыри.

Во всем графстве царил страх. Графа снова видели в окружении людей с лицами висельников, которых раньше де Крепи любил держать при себе: священников — расстриг, девиц, подозреваемых в колдовстве женщин, известных разбойников, монахов, грабителей и насильников. Целый год все они сеяли ужас и слезы. Удалившись к детям, Анна проводила время в молитвах и помогала, как могла, жертвам своего мужа.

Рауль нашел смерть, возвращаясь из одной такой поездки, около Мондидье. Обессиленный разгулами, он упал с лошади и разбил голову о придорожные камни. Его сотоварищи убежали, предварительно обобрав графа и оставив тело его на съедение волкам. Нашли графа дровосеки. Они узнали его, принесли тело в Мондидье, где и похоронили в склепе, который Рауль приказал соорудить для себя.

Анна долго смотрела на тело человека, которого любила й который нежно и безумно любил ее, прежде чем стать жертвой злых духов. Она молила Бога простить его грехи, как она простила Раулю свои страдания и унижения. Анна умоляла Деву Марию вступиться за Рауля.

Графиня де Валуа вместе с Симоном удалились в замок Крепи.

Глава тридцать девятая. Письмо Гийома

После смерти Рауля Анна осталась в своем убежище в Крепи, несмотря на просьбы Филиппа, приглашавшего мать ко двору.

«Любезный сын, оставьте меня, — писала Анна Филиппу, — мое тело и моя душа нуждаются в отдыхе. Смерть моего любимого супруга так сильно меня печалит, что я должна оставаться в постели. Не беспокойтесь за меня, мой пасынок Симон относится ко мне, как к матери. Мы вместе молимся за упокой души графа и умоляем Господа Бога принять Рауля в вечное царство, несмотря на тяжкие грехи. По общему согласию, мы покинули Мондидье, решив вернуть земли, неправедно приобретенные моим супругом, их законным наследникам. Папа Григорий поддерживает нас на избранном пути. С другой стороны, умоляю вас, мой дорогой сын, вступитесь перед сеньором де Бруайе, чтобы он вернул Симону города Витри, Бар-сюр-Об и Лаферте, которые он захватил обманом. Мне сказали, что вы намерены участвовать в войне, которую я считаю братоубийственной. Не хочу этому верить. Еще недавно ведь вы и Симон были как братья! С другой стороны, благодарю вас за проявленную вами щедрость к моим каноникам из церкви Святого Винсента и за заботу о сохранении моей любимой церкви. Пройдет немного времени, и я прибуду в эту Божескую обитель. Но до того как покинуть этот мир, я хочу поехать поклониться могиле моей матери, в Новгород. Я смиренно прошу моего царственного сына разрешить мне отправиться на родину, как только мое здоровье поправится. Примите благословение вашей любящей и несчастной матери.

Анна».

В ответ на письмо матери король Филипп захватил часть владений графа де Валуа. Симон отправился в Рим просить совета у папы. Григорий посоветовал ему защищать оружием свои земли. По возвращении, приобретя уверенность благодаря этой поддержке, Симон в жестокой битве победил Филиппа и после подписания мирного соглашения получил обратно свое наследство.

Эти события сильно опечалили Анну. Но она нашла силы поехать и утешить Матильду, только что потерявшую сына Ричарда, убитого во время охоты в Англии. Обе подруги поплакали, обнявшись.

Гийом страдал молча. В смерти любимого сына он видел наказание за бесчинства своих нормандцев в Суссексе и Хэмпшире. Во искупление он раздал богатые подаяния и приказал отслужить многочисленные мессы, затем закрылся на долгие месяцы в фалезском замке. Приезд Анны заставил Гийома выйти из своего логова. Его вновь увидели на охоте. Все поняли, что Гийом преодолел свое горе.

Однажды, возвратившись с охоты, Анна спросила у него:

— Я не вижу среди ваших рыцарей того, кого прозвали Порезанным. Разве он не состоит при вашем дворе? Что с ним стало?

Гийом бросил на Анну пронзительный взгляд.

— Что вы от него хотите? — спросил он грубее, чем сам того хотел.

Удивленная резким тоном, Анна ответила:

— Вновь увидеть его.

Настала очередь герцога удивиться простоте ответа.

Они некоторое время помолчали.

— Простите, дорогая, — сказал он, — беспокойство о судьбе Порезанного заставило меня ответить так.

— Что вы хотите сказать?

— Прошло уже более двух лет, как он уехал в Святую землю, и с тех пор я ничего не знаю о нем. От торговых людей, которые видели его там, я слышал, что он туда доехал. Но с тех пор — ничего…

Анна побледнела.

— Пусть Бог сделает так, чтобы он вернулся! — прошептала она.

Гийом задумчиво посмотрел на королеву. Несмотря на то что годы вплели белые нити в ее рыжие косы, он находил ее все такой же красивой. Казалось, время не властно над ней. Рождение детей не испортило ее фигуру, лицо все еще сохраняло молодой оттенок. В ней чувствовалось какое-то необъяснимое томление. Знала ли она, кто был Рыцарь в маске? Филипп не объяснил Гийому причин своего отъезда в Иерусалим, но Завоеватель был уверен, что отъезд был связан с этой женщиной.

— Я попросила у короля, моего сына, разрешения вернуться на родину, — сказала Анна.

— Ваше место подле сына, а не там, в далекой Руси.

— Я здесь больше ничего не значу. Королева Берта ревниво относится к своему званию и не выносит моего присутствия. А мой сын мстит мне за брак с Раулем де Крепи, потому и захватывает его владения. Чувствую, что мне осталось жить недолго. Я все время думаю о своем отце, великом Ярославе, о матери Ингигерде, о братьях…

— Они все умерли, там вас никто не ждет, — резко сказал герцог.

— Я хорошо знаю это, друг мой, но мои усопшие зовут меня. Каждую ночь я вижу во сне леса, реки моей родины и особенно Великий Новгород. Я боролась с этими воспоминаниями. Напрасно! Я должна вернуться домой.

— Поэтому вы хотите видеть Порезанного?

Анна побледнела, но вместо ответа на прямой вопрос сказала:

— Поскольку он пришел ниоткуда, он мог бы сопровождать меня.

— Королева, можете ли вы поклясться перед Богом, который смотрит на нас, что нет другой причины увидеть Рыцаря в маске?

Анна посмотрела прямо ему в глаза и сказала с усталой улыбкой:

— Нет.

Они помолчали. На этот раз нарушила молчание Анна.

— Друг, эти причины знаю только я. Между этим человеком и мной существует связь, которую никто не может разорвать, даже Бог.

— Вы кощунствуете! А если новая встреча с вами приговорит Рыцаря в маске к вечному проклятью?!

— Если он тот, кого чувствует мое сердце, он не боится ада.

— Анна, да вы безумны!

— Я не безумна. Бог сводит вместе только одного мужчину и одну женщину. Только он знает для чего. А если Бог задумал встречу в глубине немецких лесов с единственной целью, чтобы вы сегодня помогли мне?

— Чтобы я вам помог?

— Да. Найдите этого человека и дайте мне возможность умереть на берегу озера Ильмень, даже если король, мой сын, будет возражать.

— Надеюсь, что у вашего сына хватит разума запретить вам подобное путешествие. Вы были королевой Франции. Вы мать короля. Ваше место здесь.

— Нет, дорогой Гийом. Вот, возьмите это, — она протянула свое кольцо. — Когда снова увидите Рыцаря в маске, передайте ему и скажите, что я его жду.

— Я не сделаю этого.

— Вы сделаете из любви ко мне.

* * *

Вернувшись в замок Крепи, Анна провела многие дни у изголовья своего пасынка, тяжело раненного воинами Филиппа. Симон молил Деву Марию сохранить ему жизнь, чтобы загладить грехи отца. Богоматерь, целительница немощных, услышала его и исполнила его просьбу.

Тогда Симон высказал пожелание покинуть мир и уйти в монахи. С согласия мачехи он перенес тело Рауля из Мондидье в Сен-Арну де Крепи. Когда извлекли тело, Симон хотел в последний раз взглянуть на лицо отца. Разложение сделало свое дело, труп был обезображен червями.

— Вот чем кончается слава великих мира сего! — воскликнул Симон.

Это укрепило его в желании удалиться в монастырь.

* * *

Королева-мать подчинилась наконец желанию сына. Она обосновалась в Мелоне, затем в Санли, где вновь стала посещать бедняков и созданные ею школы.

Вместе с Филиппом 23 мая 1075 года она поехала в Блуа и подписала грамоту в пользу монастыря Понтлевуа. Когда они вернулись из этой поездки, посланец герцога Нормандского просил, чтобы она его приняла. Вместе с письмом от Гийома посланец передал ей кольцо. При виде кольца Анна вскрикнула и потеряла сознание.

Приближенные бросились к ней, но ее недомогание продлилось недолго. Преклонив колено, посланец с беспокойством смотрел на королеву. Герцог приказал точно запомнить каждое слово и каждый жест королевы. Не будет ли он наказан за впечатление, которое произвело послание?

С некоторых пор зрение Анны стало ухудшаться. Она не смогла сейчас прочесть письмо Гийома. Анна послала за юной Бланш де Шовиньи, единственной из всех ее придворных дам, умевшей читать, и попросила ее прочесть письмо. Запинаясь, Бланш прочитала:

«Королева Анна, так как вы читаете это письмо и в руках у вас кольцо, вы знаете, что мой вассал и друг, Рыцарь в маске, вернулся. При виде вашего кольца он чуть не умер. То, что не смогли сделать неверные, сделала память о вас. Из любви к вам и к нему я согласен говорить от вашего имени с королем Филиппом. Я делаю это с большим огорчением. Но страдания моего друга, его искренняя вера в Бога, его желание сдержать клятву и, конечно, ваша настойчивая просьба побудили меня согласиться на то, в чем я раньше отказывал вам. У посланца, представшего перед вами, есть письмо к вашему сыну, в котором говорится, что я не возражаю против передачи Вексина де Крепи королю при условии, что Филипп отпустит вас поклониться могиле матери и что я дам в ваше распоряжение корабль и рыцарей. Вы хорошо знаете корабль, о котором идет речь. Этот корабль помог мне завоевать Англию, имя его — „Мора“. Вы, полагаю, догадываетесь, что этим королева Матильда и я, — мы даем вам доказательство нашей любви. Пусть Господь, Богоматерь и святой архангел Михаил ведут вас в вашем долгом и опасном путешествии. С сегодняшнего дня я буду молиться за успех путешествия и ваше скорое к нам возвращение.

Гийом, герцог Нормандский и король Англии».

Бланш де Шовиньи, читавшая послание, стоя на коленях перед королевой, взглянула на Анну прекрасными, полными слез глазами.

— Не покидайте нас, королева! Что станет с нами без вас?

— Твои слезы трогают меня, дитя мое. Осуши их, потому что я счастлива.

— Разрешите мне поехать с вами!

— Если король разрешит, я согласна, малышка. Ты станешь моими глазами, потому что скоро я совсем уже ничего не буду видеть.

* * *

Филипп очень рассердился, получив письмо Гийома. Он грозился разорвать недавно подписанный мир. Его супруга, королева Берта, никогда не любившая свекровь, заметила мужу, что невмешательство Нормандии в вексинское наследство гораздо важнее предполагаемого паломничества. Король с этим согласился, особенно когда узнал, что это ему не будет ничего стоить: у Анны было достаточно средств, оставленных ей Раулем де Крепи.

Было решено, что отъезд Анны состоится будущей весной.

Глава сороковая. Возвращение Анны

О своих двух годах, проведенных в Палестине, Рыцарь в маске не рассказал ничего, несмотря на настойчивые и повторные просьбы. Филипп лишь рассказал, что приложился к гробу Господню. В золотую коробочку он положил прах от Божественной усыпальницы и подарил ее Гийому.

После празднеств, устроенных в честь его возвращения, Гийом сказал, что хотел бы поговорить с ним наедине. Он повторил, что рад вновь увидеть рыцаря живым, и сказал о своем желании иметь Филиппа всегда подле себя. Чтобы укрепить соединяющую их связь, герцог предложил Филиппу руку одной из своих дочерей. Это была неслыханная честь. Филипп преклонил колено и, не пытаясь скрыть волнение, ответил:

— Ваше величество, никто ни в какие времена не был так великодушен, как вы. Вы хотите соединить судьбу одной из принцесс с судьбой бедного рыцаря, не имеющего ничего, кроме коня и оружия, которыми он обязан вам. Было бы дурно проявить неблагодарность. Я считаю, что вы тысячу раз заплатили мне за то малое, что я сделал для вас, уже одним тем, что принимаете меня как… брата?

— Я и считаю тебя братом, я хочу почтить тебя, как брата. Теперь у тебя есть имущество. Я сегодня подписал дарственную, согласно которой ты получаешь замок Серизи, земли и владения, относящиеся к нему, а также несколько больших усадеб в Англии. Надо, чтобы мой будущий зять был достоин своего нового положения.

— Сеньор, вы щедро одариваете меня, но я не могу этого принять.

— Этим ты нанесешь мне оскорбление…

— Я не могу принять, — повторил Филипп глухим голосом, — и вы это знаете.

Гийом долго смотрел на своего друга.

— Прости меня, я хотел узнать, не забыл ли ты ее…

— Король, я пытался забыть ее, предаваясь молитвам и даже проливая кровь. Я не смог. Святой монах освободил меня от клятвы, но по-настоящему освободить может только она.

— Значит, ты все еще любишь ее?

— Время только укрепило мою любовь. Даже если бы она стала старухой, под морщинами ее лица я узнал бы мою новгородскую княжну…

— Новгород… Ты его тоже не забыл?

— Я много путешествовал, но нигде не встречал более красивого города и более гостеприимного, чем русский, народа.

— Ты хотел бы вернуться?

Филипп помолчал, прежде чем ответить:

— Без нее? Разве вы не понимаете, что этот город был самым прекрасным лишь потому, что был похож на нее? Новгород без своей княжны больше не Новгород, а просто один из городов.

— Хорошо. Держи, она передала это для тебя.

Когда у Филиппа в руках оказалось сразу узнанное кольцо, Филипп подумал, что умрет от счастья.

— Друг, возьми себя в руки! — сказал Гийом. — Ты не упадешь в обморок, как женщина, я надеюсь?

По посеребренной поверхности маски потекли слезы. Гийом снял маску с друга. Обнажилось несчастное, все в шрамах, лицо. Герцог прижал Филиппа к груди и заплакал вместе с ним.

— Брат мой, королева Анна хочет поехать помолиться на могиле матери и она желает, чтобы ты сопровождал ее.

Филипп был как громом поражен; ошеломленный, он упал на колени. Герцог стал рядом с ним и начал вдумчиво молиться.

* * *

В своем прибежище Верней-ле-Танга Анна делала последние приготовления к путешествию. С помощью Аделаиды де ля Ферте и Бланш де Шовиньи она приводила в порядок свои дела, раздаривала платья и украшения. Сыну Филиппу она подарила Новгородскую Деву, которой очень дорожила.

— Можно подумать, что вы собираетесь умереть, — сказала Аделаида.

Королева-мать отвернулась; проницательность подруги пугала ее. Усталая, больная, теряя мало-помалу зрение, Анна знала, что скоро умрет. Она хотела, чтобы это произошло на русской земле. Она знала, что больна серьезнее, чем говорили лекари, и скрывала это от всех, чтобы ее не задерживали. Аделаиде было трудно лгать, она хорошо знала Анну, но Анне удалось обмануть и ее.

С согласия Филиппа Анна подписала грамоту в пользу церкви Святого Викентия Санлиского. В грамоте говорилось:

«Я, Анна, понимая сердцем и разумом красоту и славу церкви и помня, что написано: „Счастливы те, кто был приглашен на свадьбу Агнца Божьего“, и то, что Христос сказал: „Те, кто выделяет меня, получат вечную жизнь“, — я спросила себя, каким образом смогу я однажды участвовать в этом счастье, в этой вечной жизни? Мое сердце приняло решение построить церковь Христа, чтобы теснее слиться с Христом и его верой. И я приказала построить и посвятить Христу церковь в честь святой Троицы, Девы Марии, Богородицы и святого Викентия, мученика. Я принесла в дар часть своего имущества и часть того, что король Генрих, мой супруг, дал мне при бракосочетании.

Это имущество, милостью моего сына, ставшего королем, с согласия всех знатных людей королевства я отдаю церкви, чтобы здесь могли жить спокойные, миролюбивые и набожные мужи, служащие Богу, отрекшиеся от мира, принявшие церковную жизнь по правилам, записанным святыми апостолами и святым Августином.

Пусть они денно и нощно замаливают грехи короля Генриха, моих детей и моих друзей, а также мои. И пусть, благодаря их молитве, я предстану перед Господом по возможности чистой.

Землю рядом с церковью, с пекарней и обычными доходами от этой земли; девять жилищ со всеми общинными угодьями и доходами, принадлежавшими мне в этом месте; право бесплатного ввоза продуктов в город, в пригороде которого церковь была построена, — я уступаю церкви. И из того, что принадлежит городу, а именно: мельницу в поселении Губьё, ферму Блан-Мениль, владение в поселении под названием Креспи.

Я уступаю все в пользование церкви Святого Викентия и его каноникам».

Отдав столько, сколько позволяло ей ее положение, королева попрощалась с теми, кто так верно служил ей долгие годы. Окружение королевы Берты с радостью отнеслось к отъезду королевы-матери. Это впечатление несколько смягчилось поведением короля. Филипп настоял на том, чтобы проводить мать до корабля.

Они прибыли в Руан жарким июньским вечером. Гийом принял их с обычным своим великодушием. После трех дней праздников, пиршеств, турниров и крестных ходов настало время отъезда.

Рассвет предвещал яркий день.

«Мора», заново приведенная в порядок, чуть покачивалась на волнах Сены. Шумная и яркая толпа ожидала прибытия кортежа, сопровождавшего королеву-мать.

Наконец зазвучали трубы.

Рыцари герцогской охраны в ярких красочных одеяниях, на богато убранных боевых конях проехали, не глядя на толпу. За ними ехали вельможи, графы и бароны, принцы и епископы — все в расшитых золотом и серебром одеждах. Затем следовали король Франции и король Англии. Трудно сказать, кто из них был более богато одет. Потом появились носилки дам: Матильды, несшей цвета Нормандии и Англии, и Анны, несшей цвета Франции. На королеве-матери было платье, присланное из Византии, белое, с тяжелым золотым шитьем. Как все было красиво вокруг нее в этот день! Но Анна смотрела только на «Мору» и неясные очертания человека, стоявшего на носу корабля.

Со слезами на глазах Анна попрощалась с сыновьями и благословила их. Филипп уже сожалел о том, что разрешил это путешествие. Он смотрел на мать, и в памяти беспорядочно толпились воспоминания детства. Он вспоминал, как в один летний день, с распущенными волосами и венком на голове, она называла его «мой весенний малыш» и соревновалась с ним на лошади; вспоминал, как она была красива, взволнованна и горда в день его коронования, как для нее он выучивал наизусть ритуальные слова…

— Мама!.. — выдохнул он, преклоняя колено.

— Сын мой, да хранит вас Бог. Где бы я ни была, я буду каждый день молиться за вас и за прекрасную Францию.

Наступила очередь попрощаться Нормандским государям. Матильду пришлось буквально отрывать от подруги: глубоко потрясенную королеву Англии приближенные дамы вынуждены были увести.

Герцог-король подошел, взял руку Анны и помог ей взойти на трап, ведший на палубу корабля. Поднявшись туда, он соединил холодную руку королевы и руку человека, чье лицо было закрыто серебряной маской.

— Векша! — тихо воскликнула Анна.

Слишком взволнованный, чтобы говорить, Филипп преклонил колено и опустил голову перед своей вновь обретенной любовью.

— Векша, встань и посмотри на меня… Мы теперь свободны от всех обязательств. Бог не может нас покарать за то, что мы встретились на закате жизни, — сказала она по-русски.

— Господь в доброте своей допустил вашу встречу, — сказал Гийом. — Воспользуйтесь данным вам временем, чтобы отблагодарить его. Рыцарь, я доверяю тебе госпожу, которой я поклялся в чистой любви. Я остался верен этой клятве. Защити же Анну от всех и привези ее, с Божьей помощью, обратно к нам.

— Для меня — великая честь принять госпожу из ваших рук. Будьте уверены, что, пока я жив, с ней ничего не случится. Клянусь Морой! — сказал Филипп, положив руку на рукоять меча.

Герцог Нормандский прижал к себе человека без имени и лица, бывшего ему другом.

— Мне будет недоставать вас.

Гийом в последний раз встал на колени перед Анной.

— Благословите меня, госпожа моя, благословите меня, Мора…

Это было слишком для королевы. Она упала на руки Бланш де Шовиньи, поднявшейся с двумя служанками за ней на корабль.

Гийом сошел с корабля, трап убрали и подняли паруса.

На берегу толпа молилась. Монахи пели, тогда как архиепископ Руанский в окружении священнослужителей благословлял «Мору» и ее пассажиров.

Поддерживаемая камеристкой, Анна перешла на корму и стояла там неподвижно до тех пор, пока изгиб Сены не скрыл от нее тех, кого ей больше никогда не суждено было увидеть. Несмотря на слезы, ее душу заполнила юношеская радость. Она улыбалась.

— Пойдите и отдохните, — сказала Бланш.

Королева покорно дала себя увести и легла на подушки, положенные под навесом, где была приготовлена еда.

— Попросите Рыцаря в маске присоединиться ко мне.

Филипп подошел.

— Садись, раздели со мной трапезу.

Некоторое время они молча ели и пили пряное вино.

— Ты счастлив, что вновь увидишь нашу страну?

— Да, потому что я с тобой. Но боюсь, что ты не найдешь ничего прежнего. Твоих отца и матери больше нет, из твоих братьев в живых только Великий князь Всеволод. Друзья умерли или разбросаны по свету…

— Я знаю все это. У моего брата Всеволода есть дочь, Янка. Она основала женский монастырь под Киевом. После посещения Новгорода, если Бог позволит, я уйду в этот монастырь, к племяннице.

— Если таково твое желание, я провожу тебя в Киев и сдам тебя на руки Великому князю.

Ветер быстро нес корабль. Анна видела, как мимо проплывают верхушки деревьев; она вдыхала благоуханный воздух этого прекрасного летнего утра. Все ее тело вновь начинало жить. Уже давно она не чувствовала себя так хорошо, в согласии с природой. Видно, сам Бог одобрял это путешествие.

Она встала с необыкновенной легкостью и пошла на нос. «Мора» величественно рассекала спокойные воды. Филипп подошел и встал возле Анны.

— Не жаль покидать эту прекрасную страну? — спросил он.

Королева поколебалась.

— Да, конечно… Франция прекрасная страна, но мне всегда здесь было тесно… Как тебе сказать? Ей, этой стране, не хватает неба… Вот именно, небо недостаточно велико, горизонт слишком ограничен… Леса такие высокие и густые! А замки маленькие и мрачные, женщинам там слишком тесно! Первые годы во Франции были для меня очень трудными: я не только потеряла себя, но я и о тебе ничего не знала и очень мало знала о своей семье. Казалось, все меня забыли, что я больше не существую. Немного счастья мне принесли дети и милый Оливье, которого я до сих пор оплакиваю… Прости меня, я вижу, что это воспоминание все еще ранит тебя…

— Да, я страдаю, вспоминая о трубадуре.

— Умирая, он произнес твое имя, а не имя моего сына. Он хотел сказать мне, что это ты, Филипп, мой старинный друг. Почему я тогда не поняла?

— Еще не настало время нам встретиться вновь. Было слишком большое расстояние между французской королевой и бедным рыцарем без имени и лица…

— Как это с тобой случилось? — спросила она, гладя серебряную маску.

— Не имеет значения. Случилось, вот и все, — сказал он.

Анна вздрогнула.

— Я устала, свет ранит мои глаза. Попроси, чтобы опустили занавески.

Филипп был поражен внезапной бледностью Анны. Он позвал Бланш де Шовиньи, которая стала ухаживать за госпожой.

* * *

Вдоль берегов Франции, Дании, Германии все время стояла хорошая погода. Подгоняемая ветерком, «Мора» быстро двигалась, рассекая воды.

Они прибыли в Ригу в августе и оставили там корабль. Королева просила капитана поблагодарить герцога-короля.

В Риге их ожидало пышное посольство Киевского князя. Усталая Анна не смогла участвовать в празднествах. Она попросила без промедления двигаться в Новгород.

По Двине, лежа на мехах, Анна спустилась на длинной лодке. В Полоцке они пересели на носилки и лошадей. Незадолго до того, как снова сесть в лодки на реке Волхове, Анна долго говорила с Филиппом.

— Векша, я боюсь не доехать до Новгорода… Нет, ты не прерывай меня. Мои больные глаза едва различают свет. Я чувствую солнце у себя на лице, но его почти уже не вижу. Наверное, Бог наказывает меня за то, что я покинула своих детей, и лишает меня возможности вновь увидеть Новгород. Друг мой, обещай быть моими глазами, если я доживу до Новгорода.

— Не говори так, ты будешь жить, будешь видеть… — горячо возразил Филипп.

— Нет, я, может быть, буду жить, но я не увижу города моих предков. Ты никогда не хотел, чтобы я увидела твое лицо; теперь, когда мои глаза почти мертвы, сними маску, чтобы хоть мои пальцы узнали твои черты.

— Зачем?

— Прошу тебя! Моей руке не терпится погладить твое изуродованное лицо.

Филипп повиновался, развязал завязки, удерживавшие его маску. Ему был приятен свежий и мягкий воздух, но, когда дорогие ему руки пробежали по его несчастному лицу, это было самым прекрасным ощущением, что он испытал за всю жизнь.

— Любовь моя, как ты должен был страдать! — сказала Анна, плача. — Но я узнаю прежнего тебя под этими шрамами. Под моими пальцами ты, как в юности, красив и молод, Векша! Я, напротив, должна тебе казаться очень старой!

— Ты — старая?! Ты никогда не будешь старой. Бог сделал тебя навечно прекрасной, и я благодарю его за то, что он дал мне радость любоваться тобой. Если бы Господь позволил, я провел бы свою жизнь, любуясь тобой… Да, засмейся еще! Ты смеешься так, как тогда, в былые годы, когда мы вместе катались верхом.

— Ты не позволял мне обгонять, но я все равно обгоняла тебя!

— Потому что я придерживал лошадь!

Она попыталась ударить его, он засмеялся.

— Ты так и не научилась проигрывать! Хоть я и позволял тебе обгонять меня, но все равно ты лучшая всадница, какую я когда-нибудь знал.

— Хоть ты это признаешь!

Они разговаривали до посадки в лодку, то ссорясь, то смеясь.

— Обещай описывать все, что ты увидишь, не пропускай ничего: цвет неба, форму облаков, полет птиц, одежду женщин, силу мужчин, улыбки детей и, главное, сам Новгород… Твоими глазами я хочу все видеть! А теперь оставь меня. Мне надо хранить силы, если я хочу доехать туда.

* * *

Анну охватила лихорадка. Она жаловалась на ужасные головные боли, а из ее глаз вытекала жидкость, окрашенная кровью. Вечером наступало небольшое облегчение. Филипп не покидал ее и даже спал около нее, положив между ними меч.

Однажды утром жар спал, боли несколько утихли, а глаза перестали слезиться. Анна выпила немного молока и попросила камеристок умыть себя и причесать. Филипп был потрясен ее худобой. Он отнес завернутую в белую простыню Анну на нос ладьи, а Бланш причесала длинные волосы, сохранившие свой прежний блеск. Когда волосы высохли и были заплетены в косы, Анна захотела чуть подразмять ноги.

С наступлением ночи Анна попросила, чтобы ее одели в самый лучший наряд, со всеми украшениями. Сейчас она походила на богиню. Ее спутники по путешествию перекрестились, видя ее такой бледной, прекрасной и хрупкой.

— Векша, завтра мы прибудем в Новгород, не забудь о своем обещании, расскажи все, что увидишь.

— Я обещаю, моя любимая.

Эту ночь Анна спала в объятиях Филиппа.

* * *

Солнце стояло еще невысоко, когда они увидели, как к ним на лодках приближаются девушки и юноши в праздничных одеждах. На носу каждой лодки стоял монах, раздавая благословения. Филипп принес Анну на нос ладьи, где она и села. Ее мертвые глаза не видели, но она слышала звон колоколов Новгорода. Ее лицо осветилось счастьем.

— Какой сегодня день? — спросила она.

— Пятое сентября, королева, — ответила Бланш де Шовиньи.

Прижав руки к груди, Анна пыталась сдержать биение сердца.

— Векша, — прошептала она, — рассказывай!

Тогда ровным голосом он стал рассказывать. По мере того как Филипп говорил, лицо королевы разглаживалось. Ничто не изменилось, прекрасный город ее детства оставался таким, каким он был в ее воспоминаниях.

— Небо все такое же большое?

— Огромное, такое же огромное, как моя любовь к тебе.

— Любимый, моя любовь не уступает твоей. Сегодня я могу тебе это сказать перед Богом, который меня слышит. Подойди, Векша. Я не могу удержать свою жизнь… Я чувствую, как она меня покидает… Не знаю, смогу ли живой ступить на свою родину… Если не смогу, отнеси меня, положи и вложи горсть земли мне в руку. Молчи, не говори ничего… Потом, я хочу, чтобы ты отнес меня на лодку, предварительно заполнив ее соломой. Пусть епископ благословит мои останки… Ты подожжешь лодку и пустишь ее по течению…

— Но это языческий обычай!

— Знаю, но такова моя воля… Видишь ли, Векша, я больше не принадлежу Руси, это не моя земля. Я хочу, чтобы ветер унес мой пепел и чтобы, падая, он смешался с землей и возродил меня в траве и листьях.

— Не проси меня об этом, это слишком ужасно!

— Это не ужасно, а справедливо, и я чувствую — это так. Бог и души моих предков требуют этого от меня. Векша, обещай повиноваться мне.

— Я тебе обещаю.

Когда они пристали к берегу, Анна уже умирала. Он рассказывал ей на ухо, то, что видел, но слышала ли она еще его? Прибежали люди: священнослужители во главе с епископом Новгородским, воины из дружины князя, дружинники брата Всеволода… Весь город вышел навстречу княжне.

Когда люди увидели высокого человека с изуродованным лицом, одетого как нормандский воин, сходившего, спотыкаясь, с судна, установилась мертвая тишина. Он нес на руках богато одетую женщину, чьи косы, усыпанные жемчугом, касались самой земли. Проходя через расступившуюся толпу, он шел вперед. Его лицо было залито слезами. Он направлялся к Главным городским воротам. Там он встал на колени и положил тело на землю, вложил горсть песка в женскую руку. Епископ прочитал заупокойную молитву. Вскоре все церкви зазвонили отходную. Толпа, стоя на коленях, стала молиться. Через некоторое время Филипп встал и заговорил с епископом, смотревшим на него с удивлением, в котором виден был ужас.

Епископ созвал членов Совета и повторил им слова человека без лица. Из группы знатных людей послышались восклицания:

— Это безумие!

— Он кощунствует!

— Мы не можем этого разрешить!

— Наших предков хоронили именно так!

— Но Божий закон запрещает это!

— Со времен Владимира мы христиане!

— Пусть ее похоронят рядом с матерью и братом!

— Но это была ее последняя воля!

— Она была не в своем уме!

Князь Новгородский подошел и спросил Филиппа:

— Вы уверены, что таково было ее последнее желание?

— Да, в этом нет никакого сомнения.

— Да будет так!

Князь распорядился построить на берегу специальное возвышение, заполнить лодку соломой и прикрыть ее богатой красной материей.

Весь день тело Анны, королевы Франции, было выставлено на всеобщее обозрение. Толпа молча проходила мимо возвышения, бросая цветы. Вечером Филипп отнес ее на лодку, украшенную цветами, листвой и шелковыми лентами. По приказу князя епископ в последний раз благословил останки.

Тогда Филипп поджег солому и оттолкнул лодку.

Из толпы раздался гул.

В самую последнюю минуту Филипп прыгнул в горевшую лодку.

Вскоре он был далеко от берега и, стоя на носу лодки, потрясал своим мечом в сторону города. Потом он поцеловал лезвие и широким жестом бросил меч в озеро Ильмень.

Стоявшие на берегу жители Новгорода были так потрясены, что забыли обо всем на свете. Пламя поднималось все выше. Филипп лег рядом с телом Анны и обнял его. Он целовал холодное и бледное лицо. Его наполняло спокойное счастье: теперь она принадлежала ему, только ему. Огонь соединит их тела.

Он стал нежно говорить ей:

— Любимая, больше мы никогда не расстанемся… Мы вновь увидим тех, кого любили… Вскоре те, кого мы любим, присоединятся к нам… Мы навсегда вернулись в Новгород!.. Всегда наши соединенные души будут жить здесь, в этом небе… Волны повторят нашу песнь любви… Анна, любимая… Я иду к тебе, я здесь!..

* * *

Многие века в Новгороде и Санли Церковь праздновала 5 сентября — День Анны, могилой которой стало небо Новгорода.

Женщина в раме истории

Но тень объемлет всю природу…

А. Пушкин. Руслан и Людмила

Они воображают, что новые господа будут лучше старых.

А. Ладинский. Анна Ярославна — королева Франции

Вниманию читателей предложен написанный сравнительно недавно исторический, — или, быть может, правильнее было бы сказать, историко-любовный, — роман современной французской писательницы Регины Дефорж. Некоторая необычность центральной фигуры повествования, равно как и специфическая авторская трактовка выбранной темы, позволяют добавить несколько слов в lumen naturale.

Действие романа «Под небом Новгорода» происходит в XI веке, в древнейший, по хронологии Карамзина, период русской истории. Сравнительно малое число относящихся к той эпохе источников усложняет задачу исторического романиста, диалектически упрощая задачу автора любовного романа. Однако следует признать, не акцентируя внимания на частностях и мелочах, что в общем и целом событийная канва повествования соответствует реально происходившим историческим событиям.

Анна Ярославна, прототип героини романа Регины Дефорж, лицо вполне историческое. Она родилась в 30-х годах XI века (более точно историки пока что не берутся сказать). Около 1044 года была помолвлена с французским королем Генрихом, в 1051 году вышла за него замуж, родила четверых детей его величеству — и канула в небытие. В киевском соборе Святой Софии сохранилось изображение семьи Ярослава Мудрого, в том числе — совсем еще молодой Анны; при этом степень адекватности соборного изображения светловолосому оригиналу всецело остается на совести неизвестного художника. Вот едва ли не все, что достоверно известно о средней дочери Ярослава, женщине, прочно занявшей свое место в истории Франции и России.

Несколько больше известно о ее отце, Великом князе Киевском. Поняв раньше многих иных преимущества междинастических связей, он сам женился на дочери шведского короля Ингигерде, да и через своих детей породнился с несколькими европейскими дворами. Из семи его законных сыновей четверо женились на иноземках. Изяслав взял за себя сестру Казимира Польского, Всеволод женился на греческой царевне, дочери Константина Мономаха, а рано умершие младшие ярославичи Вячеслав и Игорь соединились брачными узами с немецкими княжнами. Дочерей своих Ярослав всех повыдавал в дальние края. Елизавета, старшая, сделалась супругой Геральда, принца, впоследствии короля Норвежского, о котором в заключительных главах романа читатель найдет фрагментарные сведения. Младшая, Анастасия, вышла за венгерского короля Андрея I. Ну а внешне малопривлекательная Анна Ярославна сочеталась с французским королем. Получилась, как видим, широкая династическая палитра, творцом которой был не отец, но политик, стратег. Нелишне будет также упомянуть о том, что имеются некоторые указания и на то, что старшего своего сына Владимира Великий князь будто бы женил на дочери английского короля. Так это или нет — совершенно особенный вопрос. Мы же сейчас хотим лишь констатировать родительскую душевную широту и национально-географическую предусмотрительность Ярослава Мудрого, известного средневекового гуманитария и пристрастнейшего библиофила.

Читателей, интересующихся связями семьи Ярослава, мы охотно отсылаем к «Истории государства Российского» Карамзина.

Теперь о событиях, непосредственно связанных с действием романа Регины Дефорж. Следует признать, что для короля Генриха поиски новой супруги в самом деле представляли собой известную сложность. В памяти Генриха была весьма свежа горестная история его собственного отца, короля Роберта, подвергшегося церковным гонениям за женитьбу на весьма отдаленной родственнице. По этому поводу историк Г. Левен в своем «Исследовании древних связей Франции и Руси», в частности, пишет: «Генрих знал, что стоило отцу его, Роберту, супружество с Бертой, его родственницей в четвертом колене. Папа отлучил Роберта от Церкви. Такая же участь готовилась всякому монарху, который осмелился бы сочетаться браком с самой отдаленнейшей родственницей, в пятом или шестом колене, — а Генрих был родственником почти всех государей европейских. Он лишился первой супруги, дочери императора Конрада, и женился на Анне, княжне Российской».

К этому следует добавить, что по существовавшему на середину XI века раскладу русский двор считался против французского значительно более респектабельным, поэтому даже при вычитании сексуальных приоритетов Генриха (на чем Дефорж делает такой акцент в продолжение всего своего романа), даже при этом вычитании предстоящий брак едва ли казался княжне слишком уж заманчивым.

Согласно некоторым сведениям, по смерти Генриха его жена Анна удалилась в монастырь (о чем Регина Дефорж тактично умалчивает), однако года через два вернулась в мир, с тем чтобы сочетаться вторым браком с влиятельным де Крепи.

Год смерти Анны Ярославны не менее смутен для нас, чем и год ее рождения. Исторически непрозрачная для последующих поколений дымка охватывает, впрочем, и географию: существует мнение, будто Анна умерла во Франции, хотя имеются и некоторые указания на то, что незадолго до смерти она возвратилась к себе на родину. О времени кончины можем сказать следующее: на том основании, что вплоть до 1075 года Анна подписывала государственные бумаги вместе с королем Филиппом, считается, что умерла она «в 70-х годах». Иезуит Менетрие уверял, будто бы в Вильерском аббатстве ему удалось отыскать могилу Анны, однако достоверность этих сведений в последующем подтверждена не была. Что ж, в этом видится нам и некоторый изыск судьбы: явившаяся для всех нас из хронологического тумана в туман же, на исходе своего жизненного пути, и возвратилась. Тут даже прослеживается неявно выраженный рисунок фатума, вроде симпатического росчерка.

* * *

Чтобы лучше понять авторский замысел, следует учесть, что роман «Под небом Новгорода» был создан в 1988 году. Для сравнительно молодых читателей напомним, что «восемьдесят восьмой» был годом международной моды на все русское, как иные зарубежные доброхоты именовали советское. Вместе с традиционным «палехом» и не менее традиционной caviare в тот год весьма неплохо шли русские темы, — как принято было именовать фильмы, романы, пьесы и прочее, что в какой-либо степени соотносилось с тогдашним Союзом.

Сразу оговоримся: зарубежных профессиональных авторов, импресарио и устроителей выставок понять можно и нужно, ибо в каждом бизнесе, в каждом виде творчества явно или скрыто присутствует конъюнктура — понятие, не имеющее бранного оттенка и обозначающее всего лишь одно из условий профессионального творчества.

Но следует признать, что из-под пера Регины Дефорж вышел не просто очередной «русский» роман, но исторический роман, фабула которого несколько скрывает со знанием дела выбранный и небезынтересно поляризованный сюжет.

Перед нами — книга о женской судьбе и некоторых бытийных вопросах, остающихся актуальными также и в наше время, что, собственно, и позволяет нам вести речь о современном произведении. Именно эта современность и делает роман интересным для российского читателя.

Подобно тому как для режиссера — пьеса, а для скульптора — каменная глыба, историческая канва для Регины Дефорж представляет собой всего лишь подручный материал, требующий соответствующей огранки. Не склоняясь к историко-иллюстративному описанию событий середины XI века (чем фактически является роман А. Ладинского «Анна Ярославна — королева Франции»), Дефорж предлагает читателю рассказ о средневековой женщине в различных, но при этом вполне сопоставимых и аккуратно, на протяжении всего романа, сопоставляемых условиях. Русская и французская обстановка, тут и там; женская доля: какова же она? Есть ли различия, и насколько они принципиальны? Это вот и есть, как нам представляется, та сюжетная основа, вокруг которой сгруппирован материал романа.

Для последующих рассуждений нам понадобится знание некоторых особенностей средневековой Руси, в частности тех, что напрямую связаны с проблематикой романа.

Искони Русь была обособленной страной, отгороженной от остального мира, отдельной. Ряд обстоятельств создавали для подобного рода отдельности необходимые условия. Однако следует признать, что, подобно всяким сторонним по отношению к национальному характеру причинам, эти самые обстоятельства лишь помогали оформлению, доведению до некоего логического конца того, что было присуще русскому менталитету. Иначе говоря, не были бы русичи склонны к образованию замкнутой системы, никакие бы географические просторы, никакая самодостаточность природной среды, никакая бы враждебность соседних народов не удержали… Разумеется, Русь вела войны, принимала у себя и сама посылала в иные земли различные посольства, обзаводилась торговыми связями и пр., и пр. Однако же все эти вполне обыденные проявления государственной политики с позиции русской психологии являлись исключительными, лишь оттенявшими общую тенденцию действиями.

Исключения же подтверждают правило и существуют лишь постольку, поскольку имеется некое доминирующее правило. А правилом, обычаем и законом, повторимся, была замкнутость Руси.

Русская обособленность, усиленная географическим, культурным факторами, имела свои проявления едва ли не на всех уровнях социальной жизни. Ну а в категориях формальной логики от государственной устойчивой замкнутости до обособленности всякой отдельной семьи — буквально один шаг. Замыкаемая на семейную особость, национальная обособленность находила в этом свое оправдание, получала энергетическую подпитку, образуя в некотором смысле замкнутый цикл.

А среди характернейших особенностей русской семьи следует выделить доминирующее мужское начало: все проистекало и все замыкалось на отце, муже, хозяине — на господине, как принято было говорить.

Ну а теперь о русской женщине. Кем же была в семье она? Русская женщина (смотри «Домострой», читатель) была практически всем: хранительницей устоев семьи, поваром, пекарем, лекарем, матерью, любовницей… Фактически же она представляла собой всеобъемлющую невидимку, с мнением которой муж практически не должен был считаться и судьба которой всецело зависела от господина. Это — как знак такой, как клеймо или как звезда у всякой женской судьбы в средние века. Можно лишь говорить о том, что социальное положение существенно влияло на всякую женскую судьбину и, стало быть, покорное молчание иной крестьянки отличалось или могло отличаться от покорности княжны на весьма значительную величину. Но и в этом случае имели место различия внутри одного качества. И женские песни да причитания красноречиво иллюстрируют сей вывод.

Во всей русской истории до конца XVII века было не очень много женщин. Даже если оставить в стороне традиционно мужественные сферы приложения талантов, то и при этом допущении нужно признать, что женское начало, женский вклад и женские же заслуги не слишком-то, по вполне понятным причинам, бросаются в глаза потомкам.

Тем интереснее оказывается всякое исключение, искажение геометрической стройности логического ряда.

В средние века женщина сродни драгоценному камню: чрезвычайно редка и всегда обособлена.

Вот, например, была княжна Ольга, прославившаяся своей беспримерной, даже мужчин поражавшей жестокостью. Вот — и это уже в иную эпоху — была жена Ивана III, она же племянница последнего Византийского императора, Софья Палеолог. А меж той и другой, за исключением нескольких курьезов, едва ли не единственная — она, Анна Ярославна.

Эта самая Анна и оказывается в центре повествования Регины Дефорж.

Росшая этакой девочкой-сорванцом, княжна Анна испытывала подобие свободы и счастья, которые на деле оказывались лишь отсутствием строгого контроля со стороны отца, Великого князя Киевского Ярослава. Отсутствие же контроля объяснялось отсутствием особенного интереса — всего-навсего. Девичье счастье, — что в мире беззаботной княжны было синонимично свободе времяпрепровождения, — так вот, это самое счастье закончилось одним махом, едва только у Ярослава появилась возможность установить более тесные связи с французским двором.

И властный ураган династических интересов срывает считавшую себя счастливой княжну с насиженных мест, отнимает у девушки возлюбленного. Какое уж в подобных условиях (мы тактично следуем за трактовкой Регины Дефорж) может быть женское счастье, если вся судьба женщины принадлежит главе семьи, господину.

Стало быть, русское счастье — явление зыбкое, линючее. Было — и сплыло, ищи теперь…

И вот Анна Ярославна оказывается во Франции, делается королевой, супругой Генриха I, иначе говоря, оказывается в совершенно для себя новых координатах. Сам по себе, заметим, повествовательный прием, предполагающий перенесение героя из одной системы в другую, освоен литераторами еще со времен Свифта. Так вот, Анна перенесена во Францию. И что же мы видим? Французский период жизни Анны, при всех различиях в положении княжны и королевы, оказывается весьма похожим на предыдущий период, русский. Различия столь невелики, что ими вполне можно и, по нашему мнению, даже нужно пренебречь. Отсутствие у Анны свободы действий, невозможность осуществления права выбора, отсутствие надежд на какое-либо принципиальное изменение этого положения — все это делает в структуре романа Францию синонимичной Руси. Причем этот свой взгляд, эту точку зрения Регина Дефорж выразила последовательно и достаточно категорично.

В данном случае нам не очень важно знать, насколько все это соотносится с так называемой исторической правдой. Перед нами — авторская позиция, с которой читатель волен согласиться или не согласиться, что, собственно, дела не меняет.

Нам же подобный взгляд на положение женщины в средние века представляется весьма правдоподобным, ибо вся тогдашняя жизнь обусловливала подобное распределение социальных ролей. Понадобились совершенно иные исторические условия, появившиеся лишь в новое время, чтобы женщина могла начать свое восхождение до уровня мужчины в том, что касается ее участия в общественно значимых сферах жизнедеятельности. Только лишь при перемене внешних условий женщина сделалась совершенно иной исторической и социальной фигурой, с неизбежно возникшими новыми проблемами и бедами. Однако эти условия, эти взаимоотношения полов находятся за пределами романа «Под небом Новгорода».

Таковы наши выводы, появившиеся после прочтения романа. Впрочем, как сказал, заканчивая «Войну и мир», Толстой, «художник… выводит свое представление о свершившемся».

Полагаем, что не в меньшей мере, чем основным сюжетом, книга Регины Дефорж привлечет современного читателя и темой жизни без родины, вдали от родины, с мыслями об оставленной родине. Эта тема у Дефорж окрашена в тональность щемящей грусти. Но поскольку автор не сделал эту тему центральной, не будем акцентировать на этом особенное внимание и мы.

Еще свежи в памяти читателя заключительные сцены романа, наивные и трогательные отношения Моры и Векши; еще поднимается дым над памятным читателю плавучим костром, — не станем мешать…

Константин Новиков

Примечания

1

Старинная французская золотая монета. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Штаны у древних галлов.

(обратно)

3

Туника.

(обратно)

4

Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

5

Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава первая. Новгород

Глава вторая. Война с Византией

Глава третья. Векша

Глава четвертая. Киев

Глава пятая. Отъезд

Глава шестая. Путешествие

Глава седьмая. Встреча

Глава восьмая. Конец путешествия

Глава девятая. Бракосочетание, коронация 15 мая 1051 года, в Духов день

Глава десятая. Королевский пир

Глава одиннадцатая. Королева

Глава двенадцатая. Санли

Глава тринадцатая. Бракосочетание Гийома и Матильды

Глава четырнадцатая. Наследник

Глава пятнадцатая. Филипп

Глава шестнадцатая. Генрих

Глава семнадцатая. Оливье из Арля

Глава восемнадцатая. Сентябрь 1052 года

Глава девятнадцатая. Крещение сына Гийома и Матильды

Глава двадцатая. Ирина

Глава двадцать первая. Битва при Мортемере

Глава двадцать вторая. Заступник мертвых

Глава двадцать третья. Решение Ирины

Глава двадцать четвертая. Шабаш

Глава двадцать пятая. Встреча после разлуки

Глава двадцать шестая. Воинственный клич

Глава двадцать седьмая. Темница

Глава двадцать восьмая. Слезы королевы

Глава двадцать девятая. В королевском подземелье

Глава тридцатая. Смерть Елены

Глава тридцать первая. Коронация Филиппа

Глава тридцать вторая. Смерть короля

Глава тридцать третья. Графиня де Валуа

Глава тридцать четвертая. Присяга Гарольда

Глава тридцать пятая. Смерть Роберта

Глава тридцать шестая. Мора

Глава тридцать седьмая. «Вперед!»

Глава тридцать восьмая. Посвящение короля Филиппа в рыцари

Глава тридцать девятая. Письмо Гийома

Глава сороковая. Возвращение Анны

Женщина в раме истории Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg