«В стародавние годы»

В стародавние годы (fb2) - В стародавние годы 775K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Петрович Волков

Ярослав Мудрый. Биографическая статья

(Из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона т. XL-А. Спб., 1904)

рослав I Владимирович Мудрый (род. 978, ум. 1054), сын св. Владимира и Рогнеды — один из наиболее знаменитых древнерусских князей. Еще при своей жизни произведя первый раздел земель между сыновьями, Владимир посадил Ярослава в Ростове, а потом, по смерти старшего сына Вышеслава, перевел его в Новгород, помимо старшего — Святополка Туровского, который, по свидетельству Дитмара, был тогда под гневом отца и даже в заключении.

Будучи князем новгородским, Ярослав хотел порвать всякую зависимость от Киева и стать совершенно независимым государем обширной Новгородской области. Он отказался (1014) платить отцу ежегодную дань в 2000 гривен, как делали все посадники новгородские; его желание совпадало и со стремлением новгородцев, которые всегда тяготились зависимостью от Южной Руси и налагаемой на них данью. Ярослав был недоволен еще тем, что отец оказывал предпочтение младшему его брату, Борису. Разгневавшись на Ярослава, Владимир готовился лично идти против него и велел уже исправлять дороги и строить мосты, но вскоре заболел и умер. Великокняжеским столом завладел старший в роду Святополк, который, опасаясь любимого киевлянами Бориса и желая сделаться единодержавным правителем всей Руси, умертвил трех братьев (Бориса, Глеба и Святослава); такая же опасность грозила и Ярославу.

Между тем Ярослав поссорился с новгородцами; причиной ссоры было явное предпочтение, которое Ярослав и его жена, шведская принцесса Ингигерда (дочь шведского короля Олава Скёткокунга), оказывали наемной варяжской дружине. Варяги, пользуясь своим влиянием, возбуждали против себя население жестокостью и насилиями; дело доходило до кровавого возмездия со стороны новгородцев, а Ярослав в таких случаях обыкновенно принимал сторону наемников и однажды казнил многих граждан, заманив их к себе хитростью. Считая борьбу со Святополком неминуемой, Ярослав искал примирения с новгородцами; последние легко согласились идти с ним против брата. Отказать Ярославу в помощи и вынудить своего князя к бегству значило бы возобновить зависимые отношения с Киевом и принять оттуда посадника. Кроме того, Ярослав мог вернуться из-за моря с варягами и отомстить Новгороду.

Собрав тысяч сорок новгородцев и несколько тысяч варяжских наемников, которых нанял раньше для войны с отцом, Ярослав двинулся против Святополка, призвавшего к себе на помощь печенегов, в злой сече одолел его под г. Любечем, вступил в Киев и занял великокняжеский стол (1016), после чего щедро наградил новгородцев и отпустил их домой. Бежавший Святополк возвратился с полками своего тестя, польского короля Болеслава Храброго, который рад был случаю вызвать смуту на Руси и ослабить ее; вместе с поляками пришли еще дружины немцев, венгров и печенегов. Сам польский король шел во главе войск. Ярослав был разбит на берегах Буга и бежал в Новгород; Болеслав отдал Киев Святополку (1017), но сам вскоре ушел из Киева, узнав о новых приготовлениях Ярослава и потеряв много поляков, убитых киевлянами за насилия. Ярослав, получив опять помощь от новгородцев, с новым большим войском разбил наголову Святополка и его союзников-печенегов на реке Альте (1019), на том месте, где был убит Борис. Святополк бежал в Польшу и по дороге умер. Ярослав в том же году стал великим князем киевским. Только теперь, по смерти Святополка, Ярослав прочно утвердился в Киеве и, по выражению летописца, «утер пота со своею дружиной».

Б 1021 г. племянник Ярослава, князь Брячислав Изяславич Полоцкий, объявил притязания на часть новгородских областей; получив отказ, он напал на Новгород, взял и разграбил его. Услышав о приближении Ярослава, Брячислав ушел из Новгорода со множеством пленников и заложников. Ярослав нагнал его в Псковской области на реке Судоме, разбил его и освободил пленных новгородцев. После этой победы Ярослав заключил с Брячиславом мир, уступив ему Витебскую волость.

Едва окончив эту войну, Ярослав должен был начать более трудную борьбу со своим младшим братом Мстиславом Тмутараканским, прославившимся победами над касогами. Этот воинственный князь требовал от Ярослава раздела русских земель поровну и подошел с войском к Киеву (1024). Ярослав в то время был в Новгороде и на севере, в Суздальской земле, где был голод и сильный мятеж, вызванный волхвами. В Новгороде Ярослав собрал против Мстислава большое войско и призвал наемных варягов под начальством знатного витязя Якуна Слепого. Войско Ярослава встретилось с ратью Мстислава у местечка Листвена (близ Чернигова) и в жестокой сече было разбито.

Ярослав снова удалился в свой верный Новгород. Мстислав послал ему сказать, что признает его старшинство и не добивается Киева. Ярослав не доверял брату и воротился, лишь собрав на Севере сильную рать; тогда он заключил с братом мир у Городца (вероятно, близ Киева), по которому земля Русская разделена на две части по Днепру: области по восточную сторону Днепра отошли к Мстиславу, а по западную — к Ярославу (1025).

В 1035 г. Мстислав умер, и Ярослав стал единовластно править Русской землей («был самовластцем», по выражению летописца). В том же году Ярослав посадил в «поруб» (темницу) брата своего, князя Судислава Псковского, оклеветанного, по словам летописей, перед старшим братом. Причина гнева Ярослава на брата неизвестна; вероятно, последний изъявлял притязания на раздел выморочных волостей, переходивших целиком к Ярославу. В руках Ярослава были соединены теперь все русские области, за исключением Полоцкого княжества. Кроме указанных войн, связанных с княжескими междоусобицами, Ярославу пришлось еще совершить много походов против внешних врагов; почти все его княжение наполнено войнами. В 1017 г. Ярослав успешно отразил нападение печенегов на Киев и затем боролся с ними как с союзниками Святополка Окаянного. В 1036 г. летописи, отмечают осаду Киева печенегами в отсутствие Ярослава, отлучившегося в Новгород. Получив об этом известие, Ярослав поспешил на помощь и наголову разбил печенегов под самыми стенами Киева. После этого поражения нападения печенегов на Русь прекращаются. Известны походы Ярослава на Север против финнов. В 1030 г. Ярослав ходил на чудь и утвердил свою власть на берегах Чудского озера; он построил здесь город и назвал его Юрьевом в честь своего ангела (христианское имя Ярослав — Георгий или Юрий). В 1042 г. Ярослав отправил сына Владимира в поход на Ямь; поход был удачен, но дружина Владимира вернулась почти без коней вследствие падежа. Есть известие о походе русских при Ярославе к Уральскому хребту под предводительством какого-то Улеба (1032). На западных границах Ярослав вел войны с Литвой и ятвягами, по-видимому — для прекращения их набегов, и с Польшей. В 1022 г. Ярослав ходил осаждать Брест, успешно или нет — неизвестно; в 1030 г. он взял Бельз (на северо-востоке Галиции); в следующем году с братом Мстиславом взял червенские города и привел много польских пленников, которых расселил по р. Роси в городках для защиты земель от степных кочевников. Несколько раз Ярослав ходил в Польшу на помощь королю Казимиру для усмирения восставшей Мазовии; последний поход был в 1047 г.

Княжение Ярослава ознаменовалось последним враждебным столкновением Руси с греками. Один из русских купцов был убит в ссоре с греческими. Не получив удовлетворения за обиду, Ярослав послал к Византии большой флот (1043) под начальством старшего сына — Владимира Новгородского и воеводы Вышаты. Буря рассеяла русские корабли; Владимир истребил посланный для его преследования греческий флот, но Вышата был окружен и взят в плен при г. Варне. В 1046 г. был заключен мир; пленные с обеих сторон возвращены, и дружественные отношения скреплены браком любимого сына Ярослава Всеволода с греческой царевной.

Как видно из летописей, Ярослав не оставил по себе такой завидной памяти, как его отец. По отзыву летописи, «он был хромоног, но ум у него был добрый и на рати был храбр»; при этом прибавлено еще, что он сам книги читал — замечание, свидетельствующее об его удивительной для того времени учености. Княжение Ярослава важно как эпоха высшего процветания Киевской Руси, после которого она быстро стала клониться к упадку. Значение Ярослава в русской истории основывается главным образом не на удачных войнах и внешних династических связях с Западом, а на его трудах по внутреннему устройству земли Русской.

Он много содействовал распространению христианства на Руси, развитию необходимого для этой цели просвещения и подготовке священнослужителей из русских. Ярослав основал в Киеве, на месте своей победы над печенегами, храм Св. Софии, великолепно украсив его фресками и мозаикой; построил там же монастырь Св. Георгия и монастырь Св. Ирины (в честь ангела своей супруги). Киевский храм Св. Софии построен в подражание цареградскому. Ярослав не щадил средств на церковное благолепие, приглашая для этого греческих мастеров. Вообще он украсил Киев многими постройками, обвел его новыми каменными стенами, устроив в них знаменитые Золотые ворота (в подражание таким же цареградским), а над ними — церковь в честь Благовещения.

Ярослав прилагал немало усилий и для внутреннего благоустройства православной церкви и успешного развития христианской веры. Когда в конце его княжения надо было поставить нового митрополита, Ярослав велел собору русских епископов поставить митрополитом священника Берестова Илариона, родом из русских, желая устранить зависимость русской духовной иерархии от Византии. Чтобы привить в народе начала христианской веры, Ярослав велел переводить книги рукописные с греческого на славянский и много сам их покупал. Все эти рукописи Ярослав положил в библиотеку построенного им Софийского собора для общего пользования. Для распространения грамоты Ярослав велел духовенству обучать детей, а в Новгороде, по позднейшим летописным данным, устроил училище на 300 мальчиков. При Ярославе приехали в Русь из Византии церковные певцы, научившие русских осьмогласному (демественному) пению.

Наиболее известным остался Ярослав потомству как законодатель: ему приписывается древнейший русский памятник права — «Устав», или «Суд Ярославль», или «Русская Правда». Большинство ученых (Калачев, Бестужев-Рюмин, Сергеевич, Ключевский) по весьма веским соображениям полагают, что «Правда» есть сборник действовавших тогда законов и обычаев, составленный частными лицами. Как видно из самого памятника, «Правда» составилась не при одном Ярославе, но и после него, в течение XII в. Кроме «Правды», при Ярославе появился церковный устав, или Кормчая книга — перевод византийского Номоканона. Своей законодательной деятельностью, заботами о распространении христианства, о церковном благолепии и просвещении Ярослав так возвысился в глазах древнерусских людей, что получил прозвание Мудрого.

Немалую роль в деятельности Ярослава играли и заботы о внутреннем благоустройстве земли, ее спокойствии и безопасности: он был князем-«нарядником» земли. Подобно отцу, он заселял степные пространства, строил города (Юрьев-Дерпт, Ярославль), продолжал политику предшественников по охране границ и торговых путей от кочевников и по защите интересов русской торговли в Византии. Ярослав огородил острожками южную границу Руси со степью и в 1032 г. начал ставить здесь города, поселяя в них пленных поляков.

Время Ярослава было эпохою деятельных сношений с государствами Запада. Ярослав был в родственных связях с норманнами: сам он был женат на шведской принцессе Ингигерде (в православии Ирина), а норвежский принц Гаральд Смелый получил руку его дочери Елизаветы. Некоторые сыновья Ярослава также были женаты на иностранных принцессах (Всеволод, Святослав). Принцы и знатные норманны находили приют и защиту у Ярослава (Олав Святой, Магнус Добрый, Гаральд Смелый); варяжские торговцы пользовались его особым покровительством. Сестра Ярослава Мария была замужем за Казимиром Польским, вторая дочь его Анна — за Генрихом I Французским, третья, Анастасия — за Андреем I Венгерским. Есть известия иностранных летописцев о родственных связях с английскими королями и о пребывании при дворе Ярослава двух английских принцев, искавших убежища. Столица Ярослава Киев западным иностранцам казалась соперником Константинополя; ее оживленность, вызванная довольно интенсивной для того времени торговой деятельностью, изумляла писателей-иностранцев XI в.

Ярослав умер в Вышгороде (под Киевом), 76 лет от роду (1054), разделив землю Русскую между сыновьями. Он оставил завещание, в котором предостерегал сыновей от междоусобицы и убеждал жить в тесной любви. Специальных исследований о нем не имеется.

Леонид Петрович Волков В стародавние годы Историческая повесть из первой половины XI века

I

асха в 1015 году праздновалась 10 апреля. Весна в этом году была ранняя, и к Святой земля покрылась густым травяным ковром, а на деревьях развернулись листья.

В первый день великого праздника стольный Киев принял праздничный вид. И стар и млад вышли из домов на улицы и лужайки полюбоваться веселым праздничным солнцем, посмотреть на широкий Днепр-реку увидеть бояр, которые приехали к светлому празднику в Киев из разных концов святорусской земли и привезли великому князю Владимиру поклоны, поздравления и подарки от его сыновей. Над городом несся колокольный звон, и под этот звон стекались на княжий двор бояре, мужи, отроки, гости и городские старцы[1]. (Здесь и далее примечание автора. — Ред.). Несмотря на праздник и на веселый вид города, у большинства бояр лица были печальные, озабоченные. Уж около года великому князю нездоровилось, а в последние месяцы он слабел с каждым днем. На заутрене он часто обращался к боярам и отрокам, прося их поддержать его. На его величавом, хотя и исхудавшем лице с прямым и тонким носом, большими темными глазами, густыми бровями, с откинутыми назад седыми волосами и густой, волнистой, частью седой, но частью все еще темно-русой бородой было заметно сильное утомление Но порой во время заутрени в глазах великого князя появлялся тихий свет; великий князь выпрямлялся во весь свой богатырский рост, поднимал голову, утомленное лицо его светлело, и тогда от всей его величавой фигуры веяло неземной мощью и святостью. По случаю нездоровья великий князь после заутрени не звал к себе никого разговляться разговлялись у митрополита Но невзирая на свое нездоровье, хлебосольный князь устроил днем

…почестен пир, Пированьице на весь крещеный люд. Все-то за столы посажены, Всем-то яства-питьица налажены.

На этот-то пир шли и ехали бояре, отроки, гости и городские старцы. К двенадцати часам каменный терем на княжьем дворе был наполнен народом. Из великокняжеских дружинников явились, правда, немногие, потому что большинство ушло с князем Борисом на печенегов, но собрались бояре, присланные Ярославом Новгородским, Брячиславом Полоцким, Глебом Муромским, Святославом Древляпским, Мстиславом Тмутараканским и Станиславом Смоленским; собрались и бывшие проездом в Киеве гости новгородские, болгарские с Камы, варяжские, греческие, а также старцы из разных городов: Чернигова, Любеча, Василева, Перемышля, Червеня и других. Был посол и от князя Бориса, привезший весть, что печенеги ушли от пределов земли русской, так что Борису приходится идти в глубь их страны.

Наконец около полудня вышел из одрины (опочивальни) Владимир в сопровождении митрополита Михаила Грека, дочери и старшего по рождению из князей Святополка, который приехал из своей волости Вышгорода, неподалеку от Киева. Похристосовавшись со всеми, князь попросил митрополита помолиться и занял великокняжеское место у главного стола, приглашая всех садиться. Не все поместились в хоромах: были накрыты столы и на дворе, а в одном из концов двора стояли столы для бедных и калек; кроме того, великий князь в заботе о бедняках распорядился, чтобы тиуны развозили для них по всему городу пищу.

Собравшийся на пир служилый люд говорил о походе Бориса на печенегов, а на дальних столах шепотом высказывалось сожаление о болезни великого князя. Скоморохов и музыкантов на пиру не было, лишь пели два старца — гусляр и бандурист. Гусляр пел о Дунае и дунайских походах Святослава[2], а бандурист славил вещего Олега Скоро невеселый пир окончился, и усталый Владимир удалился в одрину.

Вечером пришли к нему берестовский иерей Иларион и любимый боярин Владимир Горисвет.

— Слаб я стал, — обратился князь к Илариону, — и недолга уж жизнь моя.

— Не отчаивайся, — отвечал Иларион, — за тебя найдутся молитвенники. У кельи, в которую я удаляюсь для поста, молитвы и дум, вырыл себе пещеру инок Антоний. Он родился в Любече, откуда пошел на Афон, в землю греческую, принял там постриг и пришел теперь под Киев молиться, молить Бога о построении здесь обители. Он молод, но мудр и праведен, и молитва его угодна Богу. Молись, и он, и я будем молиться за тебя, княже, и пройдет немощь твоя, да и лекари твои искусны, и с помощью Божией…

— Лекари мои, — отвечал Владимир, — правда, успокаивают меня, но я знаю, что жизнь моя уж недолга. Так, значит, угодно Богу. Я молюсь, но не о продлении жизни, а о прощении великих грехов моих: огнем жжет душу прежняя лютость моя языческая…

— Княже, ты сделал то, чего не могла сделать твоя премудрая бабка Ольга, — возразил горячо Иларион. — Ты дал народу свет Христов, веру праведную, веру греческую![3] Ты смыл с себя праведной жизнью во Христе прежнюю нечисть языческую. Бог избрал тебя рукою Своею, чтобы укрепить веру Христову там, где, по предсказанию апостола Андрея Первозванного, должен воссиять великий град христианский и укрепиться вера Христова! Бог простил тебя и возвеличил тебя на все времена. Ты сравнялся с апостолами, просветив светом Христовым страну необъятную.

— Все люди славят тебя, — добавил Горисвет, — ты построил город, оградил землю от врагов и разбойников, ты ли не защитник бедных? Всякий находит суд и правду у тебя!

— Спасибо вам на добром и ласковом слове, — ответил Владимир, — но не затем я вас звал, чтобы вы хвалили меня, а чтобы вы помолились за меня в эти светлые дни. Просите Бога наставить меня, кому мне отдать престол киевский. Жизнь моя на исходе, и я молю Бога, чтобы после смерти моей не было смут, чтобы брат не восстал против брата. Сердце мое лежит к Борису но Святополк — старший в роде…

— Княже, — сказал Горисвет, — Святополк окружен ляхами и попами латинскими, а людям не люба вера латинская. Сам знаешь, что Святополк разума невеликого, и жена его, Клотильда, польская княжна, овладела им. Люди знают об этом, видят это и ропщут И если бы Святополку достался киевский великокняжеский престол Русь стала бы волостью ляшскою. На то ли ты укрепил и возвеличил ее на то ли ты дал ей веру православную, чтобы быть ей волостью ляшскою чтобы попы латинские заменили своею верой веру праведную, веру твоей премудрой бабки Ольги твою веру?

— Твои любимые сыновья Борис и Глеб — заговорил Иларион, — не от мира сего. Для них уготованы славные венцы небесные а не земные, для земного же владычества есть у тебя сын Ярослав, муж мудрый, к книжной мудрости ревнивый, вере праведной преданный твердый в словесах искусный о волости своей радеющий.

— Ярослав горд, — ответил Владимир задумчиво — горд, как Рогнеда, мать его! На гордыню его ропщут люди в Новгороде гордыня принудила его и отложиться от меня.[4]

— Не, от тебя, княже, — возразил Иларион, — а получив известие о твоей немощи и боясь, что Святополк овладеет столом киевским, Ярослав не хотел подчиниться ему.

— Молитесь да думу думайте — проговорил опять Владимир — На Фоминой седмице я со двором перееду в Берестово[5] и там будем вместе совет держать.

II

На следующий день у Владимира была продолжительная беседа со Святополком. Святополк, внук Святослава, наружностью напоминал своего деда: во всей его фигуре с закинутой назад головой с чубом сказывалась лихость. Однако кто узнавал ближе этого князя, тот убеждался, что его лихость была более показной, кажущейся, чем действительной. Святополк был хвастлив и лжив и старался всех перехитрить, но он не обладал для того достаточно проницательным и живым умом, а потому обыкновенно его планы наперед разгадывались другими и разрушались, да и в тех случаях, когда другие ему подсказывали действительно хитро и осторожно обдуманный план действий, он не умел следовать ему.

Встретив по-родственному Святополка, Владимир начал журить сына за влияние на него его жены, польской княжны заговорил о намерении его тестя Болеслава подчинить Польше Русь о кознях духовника его жены латинского епископа Рейнберна который мечтал о подчинении Руси папе. Святополк выслушивал поучения отца не возражая а когда тот кончил свою речь стал говорить о том как его самого преследуют несчастья и зависть других, начал уверять Владимира в своей сыновней преданности в любви к братьям, которые по его словам, без всякого основания отвечали ему подозрительностью и недоброжелательством. Наконец, словно ненароком, заговорил о наследовании киевского великокняжеского стола, но Владимир прервал его:

— Я пока жив. Бог вразумит меня на последних днях, кому дать киевский стол и кому из сыновей я дам этот стол, того надлежит слушаться всем остальным братьям. А теперь поезжай с Богом к себе в Вышгород, кланяйся жене своей, помни мои наставления.

Великий князь благословил Святополка… Тот удалился недовольный и в раздумье, что сказать жене и Рейнберну, которые решительно требовали от него добиться в эту поездку в Киев признания его наследником великокняжеского стола.

От отца Святополк отправился в хоромы сестры своей Предславы, у которой застал Горисвета и послов от братьев: от Ярослава Новгородского — старого Скалу и от Глеба Муромского — боярина Хвалибоя. Он вошел было с мыслью склонить на свою сторону сестру, но, увидев у нее Горисвета, который не раз обличал его перед отцом в неправде, и послов, сказал сестре, что зашел проститься с ней перед отъездом. Горисвет, Хвалибой и Скала хотели было уйти, чтобы не мешать разговору брата с сестрой, но Предслава удержала их. Святополк понял, что сестра, решительный характер которой он знал, не намерена вступать с ним в переговоры, и, простившись с нею, удалился. У выхода с великокняжеского двора поджидал его великокняжеский тиун Якша.

— Вижу, — сказал ему шепотом Святополк, — все против меня. Поп Иларион и старый волк Горисвет хотят всей землей править, но у моего тестя, князя Болеслава, рати много. Не увидят ни Борис, ни Ярослав стола киевского! Но все зависит от тебя: на твою преданность я полагаюсь.

— Неужели, княже ты мог в этом сомневаться? — перебил его Якша.

— Верно, — проговорил князь. — Однако здесь разговаривать нам опасно Я поеду вперед, чтобы не видели нас вместе, но ты не замешкайся. Выпьем доброго вина, которое мы пили вчера, рассудим, и сегодня же я поеду в Вышгород…

На третий день Пасхи Владимир принимал послов своих сыновей. Он наделил их подарками и приказал ехать по местам.

— Может быть, — говорил он им на прощанье, — скоро я созову всех своих сыновей в Берестово, куда поеду на Фоминой.

Когда послы собирались уже уезжать, Предслава позвала Скалу:

— Передай, — сказала она, — брату Ярославу, что я, Иларион и Горисвет будем помнить о нем… Прощай!

Во вторник на Фоминой Владимир переехал в Берестово. Весна была в тот год теплая, ясная, и по приезде в Берестово Владимир почувствовал себя значительно лучше. Каждый день вечером он подолгу советовался с Иларионом и Горисветом о делах русской земли; говорили не раз и о наследнике киевского великокняжеского стола, но окончательно назначить себе преемника Владимир никак не решался. Он хотел прежде поговорить с Борисом, которому намеревался передать великокняжеский стол и которого поджидал из похода на печенегов.

Десятого июля прискакал в Берестово гонец от Бориса с известием, что печенеги скрылись в степях и что князь, не найдя их и считая дальнейшие поиски бесполезными, возвращается назад. Владимира значительно ободрила эта весть, он почувствовал себя лучше прежнего, стал поговаривать о скором свидании с сыном. Но вдруг 14 июля великому князю сделалось дурно. Он старался не придавать этому особого значения, даже шутил с окружающими, однако ночью ему стало еще хуже…

Утром 15 июля Владимир исповедался у отца Илариона, приобщился Святых Таин, принял таинство елеосвящения и тихо, творя молитву, почил… Великого равноапостольного просветителя Руси не стало!

Иларион, Горисвет и Предслава, основательно опасаясь, что Святополк, узнав о кончине Владимира, еще до прибытия Бориса силою овладеет великокняжеским столом, решили не разглашать сразу печального события и перевезти тело в Киев ночью. Бояре согласились на это решение и велели тиунам и холопам молчать о случившемся. В Киев к митрополиту и попу Анастасу были посланы письма, в которых Иларион просил их приехать в Берестово по случаю неожиданной кончины великого князя Они поторопились приехать. Митрополит приехал, отслужил панихиду по почившем и вместе с Анастасом вернулся в Киев с тем, чтобы ночью ожидать в Десятинной церкви прибытия тела великого князя. Когда они уехали, Горисвет послал к конюшенному тиуну Якше, чтоб распорядился поставить лошадей, но его не оказалось в Берестове холопы сказали, что он отправился в Киев за овсом.

Поздно вечером Предслава призвала к себе четырех отроков Она вручила им письма к Ярославу и Борису с извещением о кончине отца. Предслава предостерегала отроков, чтобы они никому не говорили, куда и зачем едут…

— Кони у нас лихие, — успокаивали княжну отроки, — и мы верно сослужим службу тебе; если нужно, то и головы сложим… Мечи у нас острые, стрелы легкие, каленые.

III

Старый-престарый гусляр Андрей, которого народ звал вещим и песни и игру которого любила слушать святая Ольга, жил в Берестове в избе, построенной для него по приказанию этой мудрой княгини. Часа три спустя по кончине Владимира Святого к Андрею пришел Горисвет и рассказал о случившемся.

— Горе нам, — ответил Андрей, — закатилось солнце красное земли русской! Кто ж теперь будет править нами, кто сядет на стол великокняжеский?

Горисвет упомянул о Борисе.

— Праведный князь Борис, любим он народом, — заметил Андрей, — но чую я, что не он будет на столе киевском. Святополк поднимет руку на братьев своих, и Борису с ним не управиться, если ему не поможет Ярослав.

— И я так думал, старче, — сказал Горисвет. — Много я думал сегодня, говорил и с Предславой, и с боярами, и положили мы так: не разглашать о кончине Владимира, перевезти сегодня ночью тело его в Киев, в Десятинную церковь, а тут авось подойдет Борис, а потом и Ярослав — и тогда уж Святополку трудно будет овладеть столом киевским.

— Так-то оно так, — ответил Андрей. — Дай Бог, чтоб так сталось; но думается мне, что у Святополка есть свои люди на княжеском дворе и он скоро узнает о кончине Владимира, светвеликого князя.

— Может быть, и верно твое слово, но как же быть, Андрей?

— Надо скорей известить Бориса и Ярослава.

— Княжна Предслава пошлет к ним гонцов с письмами, лишь бы Святополк не захватил гонцов…

— Старец Григорий теперь в Смоленске, — заговорил Андрей, — я пошлю к нему сына Егория: пусть Григорий известит Ярослава… Другого сына пошлю к Борису Надо скорей предупредить их, и если Святополк захватит гонцов Предславы, авось доедут мои… Чует мое сердце что-то недоброе, чует, что Святополку нужна будет кровь праведная… Есть у меня тут еще верный человек, пошлю его к князю Глебу…

— Добро сделаешь, старче, — проговорил Горисвет и потом с глубокой грустью в голосе добавил — Много мы с тобой, Андрей, видели на своем веку, много было светлых дней, но были и темные, тяжкие — а Русь все вынесла. И если раньше она так много вынесла, то теперь, когда почивший великий князь просветил ее светом христианским, вынесет она, конечно, бедствия еще горшие… но все же сердце у меня сжимается.

— Время настунает тяжкое, боярин, что и говорить: после лета солнечного темная осень с бурями; но, даст Бог, как ни стары мы с тобой, а доживем до новых светлых дней, — успокаивал боярина гусляр.

— Дай-то Бог, — вздохнул Горисвет, — а теперь прощай, старче, поеду к княжне Предславе, а гонцов, если можешь, пошли.

По уходе Горисвета Андрей позвал двух сыновей и племянника Ивана и, объяснив им, что случилось, сказал, чтоб они скорей собирались в путь. Егорию было поручено ехать в Смоленск, к старцу Григорию, другому сыну — к Борису, а племяннику Ивану — в Муром, к Глебу.

Не успели Егорий с Иваном отъехать и версты от Берестова, как увидели в одежде великокняжеского тиуна небольшого человека, выехавшего на коне.

— Кто бы это мог быть? — спросил Егорий, обращаясь к Ивану.

— Кому же быть в самом деле, — отвечал тот, зорко всматриваясь, — уж не Якша ли? Якша и есть!

— И впрямь. Якша. Уж не к Святополку ли едет с вестью о кончине великого князя? Верно, что так, и, наверное, спросит нас, куда и зачем, а свернуть некуда…

— А знаешь что: скажем, что мы едем в Любеч. Старец-то Андрей, отец твой, ведь родом из Любеча, ну и скажем, что он послал нас туда к родным.

— Да пора-то страдная, не поверит.

— Скажем, что брат Андрея, дядя Семен, недомогает и что Андрей послал нас к нему.

— Недомогает. Что ж напрасно о недомогании говорить. Но уж близко мы подъехали к Якше, будь по-твоему Сдерживать коней не годится иначе он может подумать что мы от него скрываемся и не поверит словам нашим.

Они близко подъехали к Якше когда тот обернулся и спросил их.

— А вы куда?

— В Любеч, в Любеч, милость твоя Якша, — ответили они.

— В Любеч… Ведомо ли вам, что сталось в Берестове — заговорил Якша, испытующе смотря на них.

— Неведомо.

— Неведомо? Бояре с Предславой скрывают, но я думаю, что сыну и племяннику Андрея ведомо. От других скрывают, но старец-то Андрей у Предславы и Горисвета в милости всегда был: от него не скрыли же?

— Ничего нам не ведомо, Якша, — твердо сказал Иван.

— А зачем же вы путь в Любеч держите?

— По своим делам… Чего пристал! — сказал нетерпеливо Иван — Едем по своим делам и в толк не можем взять, чего ты от нас хочешь.

— Ну успокойся, — ответил Якша — Ишь какой прыткий, какое мне дело, куда и зачем едете; а если верно, что вам ничего не ведомо, так знайте, что великий князь Владимир преставился, что Предслава с боярами, со старой лисой Горисветом и с другими скрывают кончину великого князя от народа, потому что сами хотят править землей русской. Ведомо ли вам все это?

— Вечная память праведнику великому князю Владимиру!

— Вечная память, — сказал и Якша. — Но Предславе и Горисвету с боярами не удастся то, что они задумали. По праву старшего стол великокняжеский принадлежит доброму и разумному князю Святополку. Может, и старец Андрей помогать будет Предславе и Горисвету с боярами, может… Но увидите, что не будет по-ихнему. И польский король, тесть Святополков, и папа римский, и кесари помогут Святополку, и если вы впрямь едете в Любеч, разглашайте всем по дороге, что отныне великий князь на Руси, на столе киевском — Святополк, старший сын. Святополк добр и щедр; если послужите ему, он вознаградит вас, без милости не оставит.

— Это уж его княжеское дело, — ответили Иван с Егорием.

— А зачем вы в Любеч-то едете? — опять спросил Якша.

— Брат старца Андрея Семен в Любече живет, — заговорили Иван и Егорий, — и занемог старец. Ну, Андрей и послал нас к нему.

— А откуда же стало ведомо Андрею, что брат его в Любече занемог? Во сне, что ли, видел?

— Не во сне, — быстро ответил Иван, — а помнишь, на прошлой неделе купцы из Любеча на ладьях в Берестово и Киев приезжали: вот они-то и привезли весточку. Пора-то страдная, сразу отлучиться нельзя было, да и теперь не отлучились бы, но старец Андрей все настаивал, чтоб ехать скорей. А ты, милость твоя Якша, куда путь держишь?

— Правду ли вы мне говорите или нет, не знаю, а я вам правду скажу: еду к великому князю. Здесь неподалеку его стан, хотите — поезжайте со мною.

— Время дорого.

— Ну, как хотите, а если бы послужили ему, он не забыл бы вас. Еду я к нему, но вот и село: надо здесь старика Сороку повидать.

— Кланяемся, — ответили Егорий с Иваном.

Остановившись в селе у избы Сороки, о котором говорили, что он по-прежнему привержен к вере языческой и занимается волхвованием, Якша вошел к нему в избу. А Иван с Егорием стали советоваться, как бы проехать так, чтобы не наткнуться в пути на Святополка. Думали, не вернуться ли в Берестово, чтобы известить о близости Святополка, но решили, что не стоит, ибо в Берестове хотя и надеялись, что Борис придет раньше, чем Святополк узнает о кончине великого князя, но считали возможным, что Святополк может опередить Бориса.

Им удалось уехать не замеченными Якшей и проехать бором к Вышгороду так, что Святополк остался в стороне. Но за Вышгородом ночью они наскочили на ватагу пьяных людей: это были воины Святополка, которые, загуляв в Вышгороде, не пошли с ним к Киеву, а затем, сказав, что они отправляются догонять Святополка, пошли на деле грабить соседние деревни и села.

— Умирает, а может, уж и умер ваш князь Владимир, — кричали они, нападая на мирных людей, — теперь на великокняжеском столе будет наш князь Святополк! Подавайте-ка добро ваше — погулять хотим!

Наткнувшись на эту ватагу, Егорий с Иваном насилу отделались от них благополучно, да и то только благодаря находчивости Ивана, уверившего пьяных, что они с Егорием посланы Святополком и Якшей в Любеч и Смоленск приготовить людей к известию о занятии великокняжеского стола Святополком. А когда воины Святополка стали высказывать сомнение относительно верности слов Ивана, он сумел напугать, что Святополк жестоко покарает их, если они не поверят ему и не оставят их с Егорием в покое. Иван с Егорием, отделавшись от пьяных, отъехали на некоторое расстояние, и Егорий сказал:

— Нелегко нам в первые сутки, но дальше авось легче будет!

— Вестимо, — ответил Иван, — теперь только на разбойников можем наткнуться, но от Святополка и его людей мы уж в безопасности.

— Но и горько же будет земле русской, — сказал Егорий, — если Святополк овладеет великокняжеским столом!

— Овладеть, может, и овладеет: некому теперь в Киеве постоять за великокняжеский стол, — ответил Иван. — Старец Андрей, отец твой, сказал, что, может, и пошлет нам Господь кару и будет Святополк править землей, но милость Господня велика, не допустит он гибели Руси, и скоро правлению Святополка придет конец. Якша говорил, что Святополку помогут и ляшский князь, и папа римский, и кесари, но не повернулся его язык сказать, что Бог поможет! Бог не поможет Святополку, а Бог сильнее всех. Бог поможет Ярославу и Глебу, для которых мы везем вести. Бог поможет и нам свершить благополучно путь!..

До Любеча Егорий с Иваном ехали трое суток. Ехали они быстро, неутомимо, делая небольшие остановки, чтобы только дать отдых лошадям.

В Любече гонцы отдохнули несколько часов, зашли к своему дяде, старцу Семену, и к настоятелю одной из церквей любечских отцу Никодиму, к которому их направил Иларион, а также к родителям Антония Печерского, жившим в этом городе. Они советовались с отцом Никодимом, говорить ли людям о кончине великого князя. При этом они рассказали о случившемся с ними в дороге и об опасности, которая грозит со стороны Святополка.

— Пусть так, — ответил отец Никодим, — а все же вы пока не разглашайте о кончине великого князя. Придет время — люди узнают. А то вы скажете, что великий князь преставился и что Святополк овладел столом, а может быть, Господь Бог не допустит этого — к чему напрасно смущать людей? Если же вы скажете, что великий князь преставился и что неизвестно, кому достанется стол великокняжеский, то могут пойти среди людей разные кривотолки, а люди разбойные, узнав, что нет на столе великого князя, осмелеют и начнут грабить народ.

Того же мнения был и старец Семен, а потому в дальнейшем пути до Смоленска Егорий и Иван хранили тайну о кончине великого князя, а на расспросы, куда и зачем они едут, отвечали, что держат путь в Смоленск по делам торговым.

Из Любеча выехали под вечер и направились берегом реки. Было около полуночи, когда они услышали крики. Они поторопились туда. Оказалось, что на расположившихся отдыхать на берегу византийских купцов, возвращавшихся из Смоленска через Киев в Царьград, напали разбойники. Егорий с Иваном, бросившись на разбойников неожиданно с тылу, дали возможность купцам со браться с силами и помогли одолеть разбойников и обратить их в бегство Купцы, кланяясь Егорию с Иваном и благодаря их, спросили:

— Кто вы такие, добрые витязи?

Те сказали.

— А куда ж путь держите?

— Едем в Смоленск, куда нас послал старец к другому старцу — гусельщику Григорию.

— К Григорию? — переспросили несколько купцов. — Так он теперь в Смоленске. Мы были там.

— Еще раз благодарим вас, добрые молодцы, — сказал старший из купцов, — за помощь. Много теперь разбойных людей на Руси стало, великий князь слаб здоровьем стал, а потому разбойным и воровским людям воля. А не слышали вы в Берестове, добрые молодцы, как здоровье великого князя Владимира?

— Слышали, что слаб, — ответил Иван.

— Слаб, — подтвердил Егорий.

Старший из купцов велел принести Егорию и Ивану подарки, они отказались, сказав, что считали своей обязанностью помочь купцам отбиться от разбойных людей, но купцы стояли на своем и просили не обижать их отказом.

— Если так, — наконец сказал Иван, — то мы возьмем от вас только бусы для наших жен, а много нам и брать-то нельзя, потому что путь наш долог и мы торопимся. А вы лучше, прибыв в Любеч, зайдите к отцу Никодиму и пожертвуйте на храм Божий.

— Пусть будет по-вашему, — ответили купцы, — но, не покормив, мы уж вас ни за что не отпустим.

— За это спасибо есть хочется да и отдохнем с вами немного; разбойные люди, которые нападали на вас, верно, тут недалеко где-нибудь, а потому мы должны подождать до рассвета, чтобы они в темноте не напали на нас.

С рассветом они тронулись в дальнейший путь Следующий день и наступившая затем ночь прошли для них благополучно, но на второй день зарядил проливной дождь Дождь не унимался и ночью Почву размыло, и лошади вязли в грязи Местами путникам приходилось сходить с лошадей и вести их за повод. Несмотря на все эти приключения, ночью на седьмые сутки они поспели к Смоленску Когда они поднялись на один из холмов, окружающих город, Егорий сказал:

— Вон, видишь, брат Иван, Смоленск-то! Смотри, какой он при месяце красивый.

— Красивый, что и говорить, но не краше ничем Киева, да и Днепру здешнему куда до нашего, — ответил Иван. — Наш-то и широк и могуч, а здесь — совсем малая речонка. Недаром говорят, что Киев всем русским городам отец!

— Сказывают, что и Новгород велик и красив, и река там, говорят, тоже большая, и идет она в большое озеро Нево, а озеро это прямо к морю Варяжскому подходит. Старец-то Григорий оттуда родом. Сказывал, что зимы там лютые, но и люди крепкие и отважные: ни холода, ни моря не боятся, а море-то Варяжское серое да сердитое… Хотел бы я там побывать, — заключил Егорий.

— Ну что ж, поезжай в Новгород со старцем Григорием.

— Сам знаешь, домой надо возвращаться: пора страдная! Не будь пора страдная, не пустил бы тебя одного в Муром: там меря — обычая звериного, Бога не знает…[6]

— Не тужи, Егорий, Бог поможет, доеду, а может быть, Григорий даст мне кого-нибудь из Смоленска, кто знает хорошо дорогу в Муром..

— А тебе надо в Смоленске попытать, не поедут ли купцы на ладьях в Киев: по течению скоро доедешь.

— Дело ты говоришь…

— Бусы-то ты свези моей жене и передай с поклоном, скажи, что до Смоленска вместе доехали счастливо, даст Бог, счастливо доеду и до Мурома и вернусь..

Они въезжали в город. Собаки подняли лай.

— Что за люди? — окликнул их ночной сторож.

— К старцу Григорию-гусельщику, — отвечали они.

— А вы-то кто такие да откуда?

— Из-под Киева, из села Берестова, от старца Андрея-гусельщика к старцу Григорию.

— Старец Григорий у боярина Стрелы, да теперь ночь, не беспокоить же вам боярина ночью!

— Ну что ж, мы подождем тут с тобой, да скоро уж и утро наступит.

Действительно, утренняя заря уже занималась.

— Да, утро близко, — сказал сторож, — поведу я вас к, терему боярскому, там подождем: авось скоро кто-либо выйдет.

— Ладно.

— Так вы говорите, что из-под Киева. Долго ли в пути были?

— Семь суток.

— Больно уж скоро вы ехали!

— Ехали скоро — это верно. Сам знаешь, пора-то страдная, — отвечал Иван, — дома надо быть, а между тем его, — он указал на Егория, — отец, а мой дядя, Андрей-гусельщик, послал нас по делу важному и спешному к старцу Григорию. Вот мы и торопились: и весть-то нужно скорей доставить, да и домой надо скорей возвращаться…

Уже рассветало, когда сторож подвел их к боярскому терему. На дворе терема собаки подняли лай. Сторож из боярских холопов подошел к калитке и через оконце спросил:

— Кто там?

— Да вот два молодца, сказывают, что из-под Киева к старцу Григорию приехали, — ответил ночной сторож.

— Из Берестова от старца Андрея-гусельщика к старцу Григорию, — сказали Егорий и Иван.

Сторож отворил калитку и, оглянув прибывших, повел их в свою сторожку, и они, утомленные, присев на лавки, сейчас же заснули. Но недолго пришлось им отдыхать — через час, не более, их разбудил старец Григорий.

Они низко поклонились старику, а он обнял и поцеловал их.

— Что вас, молодцы, сюда привело? Какие вести привезли? Что старец Андрей?

— Старец Андрей благодарит Бога за дарованный ему долгий век, — отвечали они, — шлет тебе поклон и велел сказать, что великий князь Владимир, свет Святославич, преставился…

— Вечная ему память, вечная память великому князю праведному, — произнес Григорий, осеняя себя крестным знамением. — Когда же преставился великий князь?

— Поутру семь суток тому назад…

И они рассказали Григорию, как в Киеве захотели скрыть смерть Владимира, как поступила Предслава и как старец Андрей, обсудив все с Горисветом, послал одного из сыновей к Борису.

— А вас ко мне? — спросил Григорий.

— Меня, — ответил Егорий, — к тебе, чтобы ты дал знать Ярославу, а его, — указал он на Ивана, — в Муром к Глебу…

— Подождите тут, — сказал Григорий, — я схожу к боярину Стреле. Дело важное. Сейчас вас позовут. Вам поесть и отдохнуть с дороги надо, а мы со Стрелой обсудим, как быть.

— Должны мы тебе сказать еще, старче, — начал Иван, — что неподалеку от Киева встретили мы тиуна Якшу. Допытывал он нас, куда и зачем мы едем. Мы, разумеется, ему не сказали доподлинно, а ответили, что едем к дяде Семену в Любеч, что посланы к нему Андреем проведать о здоровье его. А Якша и открылся нам, что он едет к Святополку, что Святополк идет к Киеву… А как обогнули мы Вышгород, встретили пьяных воинов Святополковых, которые сказывали, что Святополк пошел уже к Киеву…

— Горе земле будет от Святополка, — ответил Григорий, — горе. Вы тут теперь подождите, сейчас позовут вас.

В боярских покоях, куда позвали гонцов, они подкрепились едой и отдохнули. В полдень их позвали к боярину Стреле.

— Весть горькую привезли вы, — сказал он, — старец Григорий сам поедет сегодня же в Новгород к князю Ярославу, а вы оба поезжайте в Муром к Глебу.

Егорий ответил, что ему надо возвращаться в Берестово и что в Муром поедет один Иван.

— Поезжай, — сказал Стрела, — если надо обратно в Берестово, кланяйся старцу Андрею. Можешь поехать с купцами: на речке Смядыни у города стоят они, и если не сегодня, то завтра поедут в Киев. Тебе, Иван, я дам человека, чтобы указал дорогу в Муром, а сам поеду к нашему князю Станиславу поведать ему о кончине великого князя. Князю неможется. Хворый он у нас и слабый, а в последнее время совсем изболелся. Как бы его эта весть не добила, а не сказать ему нельзя: от князя таить невозможно…

В тот же день Иван отправился с одним из людей Стрелы в Муром к князю Глебу. Егорий поплыл на купеческой ладье обратно в Киев, а Григорий поехал в Новгород. Весть о кончине Владимира сильно потрясла больного князя Станислава, и он через несколько дней скончался.

IV

Мы оставили Якшу, когда он входил в избу Сороки, о котором говорили, что он занимается волхвованием.

— Где ж твой муж? — спросил Якша у старухи, жены Сороки.

Та, низко кланяясь, ответила:

— У князя Святополка.

— У князя! Не у князя, а у великого князя, — поправил ее Якша. — А Святополк-то где?

— Не знаю сама-то, не знаю. Сейчас сын-то наш придет и укажет тебе дорогу к князю… Только заря занялась, как разбудили нас люди Святополковы, мужа позвали к нему… Вот скоро сын придет, он и расскажет все… Да вот и он, легок на помине, — сказала старуха.

Вошел парень лет двадцати пяти.

— Здравствуй, — сказал ему Якша, — проводи-ка меня к великому князю Святополку.

Святополк расположился верстах в пяти от Киева в лесу Сюда и привел Якшу сын Сороки. Якша торжественно объявил Святополку о кончине великого князя и о тайных приготовлениях к его похоронам в Десятинной церкви.

— Что же делать? — ответил раздумчиво Святополк. Он кликнул отрока и велел позвать к себе в шатер своих ближайших бояр и латинского попа, который был у него в стане.

Латинский поп Фридрих, худой и высокий, родом лях, сложив руки, точно для молитвы, и возведя глаза к небу, сказал:

— Тебе, княже, по праву старшего принадлежит стол киевский! Ты знаешь от епископа Рейнберна, как благоволит к тебе папа, и, конечно, он не оставит тебя без королевского титула. Но ты спрашиваешь: что теперь делать? Против тебя действительно ведутся козни. Младшие хотят быть выше старшего! Люди властолюбивые хотят, чтобы великий князь был игрушкою в их руках, и, зная, что ты никому не позволишь приказывать себе хотят оттолкнуть от тебя народ, который любит тебя. Итак, что же делать? Папа римский за тебя, а за кого он, тот будет победителем. По моему разумению, тебе следует поступить так. Сегодня ночью, как сказал почтенный и преданный тебе слуга Якша, тело Владимира будет доставлено в Десятинную церковь. Не надо мешать этому! Оставим Горисвету и Илариону распоряжаться сегодня как они хотят, завтра же ранним утром ты с дружиной входи смело в Киев, иди в великокняжеский терем, принадлежащий тебе по праву, и объяви народу, что люди властолюбивые хотят скрыть кончину Владимира, ибо сами желают править землей, но ты им этого не дал сделать… А ты, слуга верный и преданный, — обратился латинянин к Якше, — вернись в Киев и предуведоми народ о замыслах Горисвета и Илариона. Да и у вас, бояре, есть в Киеве родственники и знакомые: действуйте через них, подготовляйте народ, распространяйте слухи о доброте, мудрости и щедрости великого князя Святополка, оклеветанного врагами его перед киевлянами. Прав ли я, верно ли я говорю?

— Прав, верно, — ответили бояре.

— Так и поступим, — воскликнул Святополк, — а теперь, отроки, дайте браги и меду! Выпей с нами и ты, Якша, слуга мой верный и преданный! В Киев еще успеешь. Ты будешь теперь боярином моим! Выпьем за боярина Якшу! Позвать сюда волынщиков и гусельщиков!

— Ныне, княже, мой совет: не зови их, — сказал латинянин. — Если бы народ узнал о музыке в стане твоем, когда умер твой отец, он осудил бы тебя.

— Ты прав, мудрый Фридрих, — ответил Святополк.

К вечеру Якша вернулся в Берестово. Он сказал, что ездил в Киев за овсом.

В полночь бояре осторожно спустили на веревках из верхних клетей обернутое в ковер тело Владимира и положили на сани[7]. Тихо тронулось печальное шествие к Киеву. Впереди шел с крестом Иларион. Певчих не было, так как опасались, что пение выдало бы тайну. За гробом шли Предслава, Горисвет, бояре и отроки. Во втором часу шествие подошло к Десятинной церкви, у которой было встречено митрополитом и Анастасом. В церкви была совершена лития.

Уже с вечера ходили по Киеву слухи, распущенные приверженцами Святополка, о кончине Владимира, о том, что смерть его скрывают и что ночью тело его будет доставлено в Десятинную церковь. К утру эти слухи охватили весь Киев, и народ густыми толпами стекался в Десятинную церковь, чтобы поклониться телу Равноапостольного. Недвижно лежал Владимир посреди церкви на возвышении, покрытом ковром. Лицо его дышало святостью. Народ рыдал, видя во гробе своего любимого князя. «Знатные плакали, — говорит летописец, — как по заступнику земли своей, убогие — как по заступнику, кормителю своему…».

В семь часов утра приехал в Киев Святополк с дружиною и направился прямо к великокняжескому терему.

— Чтоб не подумали люди, что я корысти ради хочу овладеть великокняжеским столом, я раздам бедным все великокняжеское добро, — сказал он и велел открыть столы для бедных, а сам пошел в гридницу, где собрались латинянин Фридрих и любимцы Святополка. Был тут и Якша. Их собрал Святополк для того, чтобы посоветоваться, как предотвратить козни братьев.

— Как твой тесть поступил со своими братьями, как Болеслав чешский со своими, так и тебе надлежит. Твое право на великокняжеский стол, и ты должен всякими путями отстаивать это право, — сказал латинянин. — Скажи, Лешко, — обратился он к боярину, родом ляху, — как поступил Болеслав ляшский?

— Он убил братьев своих, — ответил Лешко.

— Таким же образом, — добавил от себя латинянин, — поступил и Болеслав чешский, которого зовут Рыжим, и папа не осудил ни Болеслава польского, ни Болеслава чешского, ибо они отстаивали свое право.

— Ладно, подумаю, — сказал Святополк, — а теперь я поеду с тобою, Фридрих, к митрополиту и в Вышгород; вас же, Якша и Черный, с дружиною и воинами оставлю править в Киеве. Люди боятся войны, они не хотят споров между братьями; им нужен мир, и они признают меня. Но жду я бед из Новгорода. С Борисом и Глебом так ли, иначе ли поступим, с ними хлопот много не будет, но Ярослав — хитер, в книжной мудрости искусен.

— Ярослав не опасен теперь: у него вражда с новгородцами. Так писал оттуда латинский патер епископу Рейнберну. Поговорим с епископом, он решит, как быть с Ярославом, — ответил латинянин.

Святополк, как бы не расслышав Фридриха, ничего не сказал. Он думал, по-видимому, о чем-то другом. Немного погодя он в раздумье медленно проговорил:

— Подождем и с Борисом, и с Глебом. Я отправлю сейчас к Борису письмо… Враги мои уж, вероятно, известили его о кончине отца. Я напишу ему, что занял великокняжеский стол, как принадлежащий мне по праву… и добавлю, что хочу жить с ним по-братски, в любви и дружбе. Он поверит. Я объявлю об этом народу, который любит его, и они успокоятся за него… Глебу я напишу, что Владимир болен и зовет его. Узнав о кончине Владимира, Ярослав и Глеб могут соединиться, а потому Глеба надо позвать поскорее сюда… Сейчас я отправлюсь к митрополиту и о том, что услышу от него, скажу вам…

От митрополита Михаила Грека Святополк и Фридрих вернулись в хорошем расположении духа.

— Митрополит, — заявил Святополк своим приспешникам, — желает мира и признал вполне естественным, что я, как старший, добиваюсь великокняжеского стола. Он и Анастас слышали, что Владимир желал завещать великокняжеский стол Борису, но не успел этого сделать… Впрочем, они сами думают, что Борис не будет добиваться великокняжеского стола, узнав, что я занял его.

— А ты не верь их сладким речам, княже, — сказал Якша.

— Не верь, — поддержали Якшу и другие.

— Увидим, — ответил Святополк. — Итак, в Вышгород, а на вас, Якша и Черный, надежда моя, что вы успокоите людей, если их будут смущать враги мои!

После отъезда Святополка Якша позвал к себе Черного и, велев принести ему жбан браги, вступил с ним в разговор.

— Как ты думаешь, Черный, — начал Якша, — удержимся ли мы? Мы с тобой ближайшие помощники Святополка, и если люди пойдут против Святополка и прогонят его из Киева, то нас с тобой не пощадят. Намотай это себе на ус. Я говорю с тобой откровенно, потому что мы в одинаковом положении.

— Не понимаю, Якша, чего ты боишься, — ответил удивленно Черный. — Ни Борис, ни Глеб не вступят в борьбу со Святополком; не захотят, да на всякий случай есть средство избавиться от них… Вот с Ярославом труднее: он хитер. Ну да он далеко: пока-то узнает и соберется, а Святополк и укрепится в Киеве. А когда Ярослав пойдет на Киев, нам на помощь явятся печенеги и Болеслав.

— Но укрепиться-то будет трудно, потому что киевляне против Святополка, и я боюсь, чтобы в его отсутствие они не напали на нас…

— Правда, Святополк их задобрил и воины их перепились, однако за ними нужно зорко следить… Были бы наши воины трезвы… на всякий случай…

— Не любят вот киевляне особенно патера Фридриха, — в раздумье проговорил немного погодя Якша. — Не остеречься ли и нам, Черный, этого человека? Он совсем овладел Святополком, и я боюсь, что, когда все устроится, он постарается и меня и тебя удалить от великого князя.

— Ну этого не следует опасаться Святополк очень хорошо понимает что Фридрих служит не ему а Болеславу и папе Святополк ладит с Фридрихом, потому что ему нужна помощь Болеслава и еще более — папы римского Но когда Святополк укрепится он отвернется и от Болеслава, и от папы Разве он не понимает что и папа, и Болеслав хотят прибрать его и Русь к своим рукам? А Святополк на это не пойдет он хочет быть самостоятельным князем, а не слугою ляшским или римским… Да и Фридриху теперь без нас не обойтись. А если он и пойдет против нас потом, тогда и будем действовать, а пока нечего думать об этом. Вот лучше вели принести еще жбан браги: этот-то уже пуст.

Якша распорядился, и Черный, потягивая из ковша вкусную гущу, продолжал:

— Прежде всего надо убедить народ, что великий князь Святополк оклеветан пред ними, что он ничего, кроме мира, не желает, что занял великокняжеский престол по праву старшего, что он добр и что хотя у него жена латинянка, он веры латинской не любит..

В это время к беседовавшим вошел пьяный Святополков боярин Соболь.

— У меня уж и вина не хватило, — проговорил он, — а они тут брагу тянут…

— Да ты и сам хорош, — ответили ему Черный и Якша. — Тебе Святополк велел с воинами быть наготове на всякий случай, а ты… Ты для боя, может быть, и годишься, но…

— Да что «но»? Так в Киеве все спокойно. Да с тобой, Якша, я и не хочу разговаривать, — возразил Соболь. — Я-то боярин старый, а ты еще вчера княжий тиун был..

— Сказал бы я тебе на это, — ответил Якша, — да не такое время теперь, чтобы нам ссориться. Вот лучше посиди с Черным, а я пойду посмотрю, что делают воины.

Якша вышел на двор терема. Было тихо. Воины спали частью в сараях, частью на открытом воздухе. Якша подошел к воротам, у которых стояло несколько воинов на страже.

— Спокойно ли в городе? — спросил он.

— Спокойно, — ответили они.

— Много ли человек в обход пошло по городу?

— Сто человек, пятью отрядами по двадцать человек.

— Чуть что, — сказал Якша, — скажите мне: мы с Черным не будем спать до утра.

V

Поздней ночью вернулся Святополк из Киева в Вышгород. На княжьем дворе все уже спали, кроме нескольких холопов, ждавших возвращения князя. О княгине доложили князю, что она занемогла и легла опочивать.

Вышгородский княжеский терем был деревянный, но прочной и красивой постройки. Этот терем был выстроен святой Ольгой, часто проводившей в нем время: княгиня более других городов любила Вышгород. Двор Святополка многим отличался от дворов других князей: здесь на всем лежал польско-литовский отпечаток, слышалась ляшская речь.

В те далекие времена между русским и ляшским языком разница была небольшая, да и в обычаях русских и ляхов, этих двух столь родственных народов, различия большого не замечалось, но уже тогда обозначилась разница в характерах этих двух народов, долго потом боровшихся за главенство в славянском мире. Уже и тогда, хотя это было до формального разделения церквей (1054 г.), римское духовенство смотрело на папу не столько как на представителя духовной власти, сколько как на земного властелина и, утверждая веру по латинскому обряду, подчиняло народы светской власти папы, старалось в жизнь этих народов вносить римско-германские обычаи. Германский император, действовавший заодно с папой, выставлялся католическим духовенством как глава всех государей. Такие же мысли старался внушить Святополку епископ Рейнберн, приехавший вместе с женой его, дочерью польского короля Болеслава.

Лишь только Святополк вошел к себе в одрину, как к нему явился Рейнберн в сопровождении приехавшего вместе со Святополком из Киева патера Фридриха.

— Приветствую тебя, великий князь, — сказал Рейнберн, полный человек средних лет с гладко выбритым лицом и с лукавыми прищуренными глазами.

— Прошу благословения твоего, — ответил Святополк.

— Я от имени папы римского благословляю тебя. Всего два дня тому назад гонец привез мне из Кракова присланное из Рима письмо: в нем папа шлет тебе привет и выражает уверенность, что ты достигнешь того, чего достоин. Папа, как видишь, не ошибся! Ты уже великий князь! Благодари папу: он помог тебе мудрыми советами, он поддержит тебя и в дальнейшей борьбе с братьями, которые, конечно, будут стараться вырвать у тебя великокняжеский стол. О, этот новгородец Ярослав!

Положим, его же люди теперь против него, но во всяком случае бойся его! Итак, папа во многом помог тебе и еще поможет, когда это потребуется, но не забудь же своих обещаний папе. Теперь ты в долгу у него!

— Я помню, — ответил Святополк, и по лицу его промелькнуло едва заметное недовольство. — Я умею держать свое слово, и пусть папа не сомневается.

— Без папы, — продолжал между тем хитрый Рейнберн, — ты никогда не достиг бы великокняжеского стола, хотя он и принадлежит тебе по праву: ты знаешь, как относился к тебе отец твой, ты знаешь, что ваше духовенство против тебя… Кстати, что сказал тебе ваш митрополит?

Святополк передал Рейнберну разговор свой с митрополитом и Анастасом, сообщил, что они относятся вполне сочувственно к его исканиям великокняжеского стола.

— Знаю, — сказал Рейнберн, — но помни, князь, что и митрополит, и Анастас на твоей стороне, пока за тобой сила: они всегда будут на стороне того, в чьих руках власть. Пошатнется твое положение — и они отвернутся от тебя, да и то помни, что они греки, а русское духовенство не на твоей стороне: оно на стороне Ярослава. Ты видел Илариона?

— Нет, не видел, и, конечно, он не станет искать встречи со мной…

— Все-таки ты должен повидаться и с ним, и с Горисветом, и с Предславой. От них в Киеве все зло. Братья твои рассеяны по своим землям, с ними тебе легко будет справиться, но за Предславу, Горисвета и Илариона постоят киевляне. Помни это… Ну да потолкуем еще завтра: ты, я вижу, устал с дороги…

На следующий день утром в гриднице собрались Святополк, его жена Клотильда, Рейнберн и Фридрих. На губах у Клотильды, женщины высокого роста, с умным взглядом голубых глаз, змеилась презрительно-недовольная усмешка.

Святополк сидел понурив голову и пил пиво из большого ковша.

— Тут дело первой важности, а он не может обойтись без вина и пива. Чего ж ты молчишь?

— А вот почему, — ответил Святополк, ударяя кулаком о стол. — Мне порой кажется, что неладное мы задумали, что все наши планы разлетятся и что нам придется бежать отсюда, если, конечно, мы останемся живы…

— Его, старшего брата, лишают законного права, а меня и детей хотят лишить всего… Что ж я, польская княжна, для того шла за тебя замуж, чтобы быть под властью того или другого из братьев твоих? Не потому ли и выдал меня отец мой за тебя, что ты уверял, что будешь великим князем? Отец мой скоро будет уж не князем, а королем, а его дочь и внуки сидят на скудном уделе! Хорош муж!..

Святополк ничего не ответил на слова Клотильды. Он еще ниже опустил голову.

— Слаб ты духом, князь, — заговорил Рейнберн. — Клотильда — женщина, а мужественнее тебя, и мужественнее потому, что сильна ее вера в могущество папы и друга его императора Генриха Второго. На чьей стороне папа, тот и будет победителем, а кроме папы, за тебя и император, и тесть твой, князь польский, а народ всегда идет за победителем.

Тогда встал Святополк. На побледневшем лице его сменялись злоба и тяжелая грусть. Он заговорил взволнованно:

— В недостатке мужества меня еще никто не упрекал и, думаю, никогда не упрекнет. Много ли было людей мужественнее и отважнее деда моего Святослава, а, по голосу всех, я вышел в него… Отрок, турий рог вина, да скорей…

— Опять? — заметила Клотильда.

Святополк несколько раз прошелся по гриднице. Когда принесли вино, он выпил большой глоток и снова стал говорить:

— Да, в недостатке мужества не меня упрекать. Что ж! Посмотрим, посмотрим, одолеет ли меня хитрец новгородский, а что касается Станислава Смоленского, Святослава Древлянского, Бориса и Глеба…

— Первым делом, — перебил Рейнберн, — надо избавиться от двух последних.

— Ты знаешь, как поступили с братьями тесть твой Болеслав польский и Болеслав чешский… Конечно, — Вставила Клотильда, — и ты должен поступить так.

Святополк снова сел и задумался. Присутствовавшие следили за ним с беспокойством во взоре.

— Будь по-вашему, — заговорил он наконец. — Отроки, позвать сюда бояр Путяту и Горясера и боярцев Тольца, Еловита и Лешка.

— Привержены ли вы ко мне всем сердцем? — обратился к ним Святополк, когда они вошли в гридницу.

— Можем головы свои сложить за тебя, — ответили бояре.

— Ты, Путята, с Тольцем, Еловитом и Лешком иди на Альту к Борису, а ты, Горясер, взяв своих людей, держи путь на Муром к Глебу. Не говорите никому о том, что я приказываю вам сделать… Убейте братьев моих Бориса и Глеба…

Бояре и боярцы вздрогнули, но ни слова не проронили. Молча поклонились они и вышли из гридницы.

— Не медлите, — крикнул им вдогонку Святополк, — поезжайте сегодня же, — и, обращаясь затем к Рейнберну, жене и Фридриху, спросил: — Довольны ли теперь?

— Такого мужа я люблю, — ответила Клотильда. — Я, впрочем, и не сомневалась в тебе!

— Помни, что папа и тесть твой Болеслав поддержат тебя, — сказал Рейнберн, возводя очи к небу.

VI

На следующий день в Десятинной церкви состоялось отпевание и погребение тела почившего великого князя. Несколько дней спустя в великокняжеский терем переселились из Вышгорода жена Святополка Клотильда, епископ Рейнберн, патер Фридрих, все бояре Святополковы и челядь. Однако вскоре Клотильда с Рейнберном и ляшской челядью уехала в Краков к своему отцу Болеславу. Рейнберн и Фридрих решили, что за легко доставшийся Святополку на первых порах великокняжеский стол ему придется еще выдержать немалую борьбу, почему Клотильда находила небезопасным оставаться в Киеве.

С Клотильдой уезжал и Рейнберн, Фридрих же должен был остаться при Святополке для руководства им и сообщения в Краков о ходе дел, причем в случае надобности предполагалось выслать Святополку подмогу из Кракова.

Немного спустя после их отъезда к великому князю был позван Якша.

— Дивлюсь, — начал Святополк, — что нет еще вестей, особенно от Путяты. От Горясера, правда, пока еще и не может быть: до Глеба далеко. Но все-таки… Боюсь, как бы люди, которые любят этих князей, узнав об убийстве их, не восстали против меня…

— Так зачем же говорить людям, — ответил Якша, — что ты приказал убить их. Будем говорить, что мы не знаем, кто их убил, что ты за всех отвечать не можешь.

— Мне кажется, — как бы не расслышав слов Якши, заговорил Святополк, — мне кажется, что Бориса и Глеба можно было б оставить. Они не опасны…

Затем князь в раздумье проговорил:

— Опаснее Ярослав. Надо подумать о нем: он хитер… Что скажут Судислав Псковский, Брячислав Полоцкий, Станислав Смоленский и Святослав Древлянский? Мстислав опасен… Правда, он далеко; он на одном конце, а Ярослав на другом, и где он — никому точно не известно. Ему с Ярославом не перекликнуться. Станислав хворает, есть даже слух, что он умер. Судислав и Брячислав Ярослава не любят. Я уверен, что они не помогут ему. Мог бы пойти ему на помощь Святослав, да он не из смелых.

— Главное, — перебил Якша, — чтобы в Киеве не было козней против нас и чтобы киевская дружина, которая пошла с Борисом на печенегов, не восстала против тебя. А раз она останется без Бориса, то что же ей делать, как не примкнуть к тебе? Ты должен, конечно, осыпать ее милостями; нужно убедить ее, что если бы сюда пришел Ярослав, то привел бы своих бояр и дружинников, которым ей пришлось бы уступить первое место. Мне кажется, что этим путем мы можем привлечь ее на свою сторону. Вот только старый волк Горисвет дичится нас и вместе с Предславой и Иларионом мутит людей.

— Подожди, справлюсь я и с этим осиным гнездом — Берестовом. Пока же нельзя его трогать. Пускай говорят: вот, мол, как великодушен Святополк, коли даже своих явных врагов не трогает! Но придет время — и я рассчитаюсь с ними. А что касается отъезда жены моей Клотильды и Рейнберна, то это очень хорошо, что они уехали. Люди косо смотрят на Рейнберна и на ляшскую челядь, окружающую Клотильду. Как ты думаешь, Якша, не распустить ли слух, что я развожусь с Клотильдой?

— Нет, — ответил, подумав, Якша, — не нужно. Если бы этот слух дошел до твоего тестя, то у него явилось бы подозрение, что ты и впрямь хочешь отделаться от нее и от него, а ведь он тебе нужен: без борьбы с Ярославом дело не обойдется.

— Да, но ведь он может и не узнать.

— Слухом земля полнится, да и Фридрих тут при тебе Разве тебе не известно, что он все сообщает в Краков?

— Пожалуй… Да, Фридрих стоит над моей душой, но придет время, когда я и от него, и от Рейнберна, и от Болеслава избавлюсь! Но вот что, Якша- я слышал, что ты оттягал у кого-то огород.

— Это тебе, княже, вероятно, на меня Фридрих наклеветал. Он хочет оттолкнуть тебя от меня..

— Может быть… Впрочем, это твое личное дело Можешь делать что тебе угодно, но теперь, пока мы еще не укрепились, надо быть осторожными. Отдай этот огород, если даже он по справедливости и твой. Я не оставлю тебя без вознаграждения теперь же… Потом, когда мы укрепимся, бери все, у кого захочешь.

— Будь по-твоему, княже, — ответил Якша, — хоть огород и по справедливости мой, пусть возьмут его, но ты меня, скудного, не оставь без вознаграждения за это лишение…

VII

Был знойный июльский день. Краем дремучего бора медленно двигалась небольшая дружина; впереди ехали два всадника. Один из них, широкоплечий рыжий детина с квадратным загорелым лицом и короткой бородой, обтер красным платком сильно вспотевшее от страшного зноя лицо и обратился к своему товарищу, худощавому всаднику;

— Да, Еловит, скоро наше дело покончится. Получим мы награду от великого князя и погуляем с тобой знатно. Давно уже жаждет душа моя настоящего веселья.

— И я рад погулять, Путята, — отвечал сухощавый с заметной грустью, — да работа мне в этот раз не по сердцу. И сам не разберу, что со мной; Бориса ли мне вдруг жаль стало, Святополку ли служить не по сердцу, просто ли неможется мне… Никакая работа меня не занимает… Хоть и стыдно признаться, но уж открою тебе душу по-товарищески. Не первое это будет наше с тобой общее дело, а в первый раз смущается душа моя. И все мне на ум приходят речи попа Еремея о грехе, да о душе, да о будущей муке разбойников…

Путята захохотал.

— Знал бы князь, какие у тебя мысли, не выбрал бы себе в слуги для такого важного дела эдакую бабу слюнявую. Не наказание Божие ждет нас, а награда великого князя. А Борис ли, Ярослав подвернутся под руку — не все ли равно? Придет очередь Святополка — и его в землю отправим и плакать и вздыхать не будем. Одначе, — добавил он после минуты молчания, — пора нам поспешать, как бы кто не упредил нас.

— И мне, брат Путята, подозрительны показались те два молодца, что повстречались на рассвете, хотя они и показывали грамоту, будто от князя Святополка. Да куда бы он посылал их по нашему пути?

— Да, жаль, что пропустили мы их, — нахмурясь, промолвил Путята. — Надо поспешать.

Передовые всадники пришпорили коней; за ними неслась дружина с Тольцем и Лешком. Солнце садилось. Огромный красный шар близился к горизонту; через несколько минут он должен был скрыться за синей полосой леса, а с другой стороны уже виднелся бледный серп восходящего месяца. До цели Путяты и его товарищей оставалось часа два езды. Они ехали рысью…

На высоком берегу реки Альты шумела и волновалась княжеская дружина. Люди разбирали шатры, складывали походное имущество на возы, седлали коней. Дружина готовилась к спешному отъезду. Лишь несколько шатров оставались нетронутыми. У одного из них на небольшой полянке стоял высокий красивый юноша. Глаза его грустно смотрели на шумную толпу, окружавшую его. Из толпы вышел высокий старик в богатой боярской одежде.

— Выслушай, княже, последнюю нашу речь, — проговорил он. — Не видишь ли ты перста Божия в том, что мы вовремя предуведомлены о грозящей тебе опасности, хотя гонцам сестры твоей и сыну старца Андрея трудно было опередить посланных Святополком? Ты был любимым сыном Владимира, великого князя нашего, и тебе, надежде и любимцу народа, сулил он передать престол свой. Помни это. Справиться с посланными Святополка — пустая задача. Скажи слово — и от всей их дружины следа не останется. Надо будет — все мы ляжем на этом поле, а тебя сохраним для Руси…

— Благодарствую, бояре и ратники, за любовь и верность вашу, — отвечал Борис. — Но не для борьбы со своими братьями, не для пролития родной крови был я главою вашей дружины. Шел я с радостью на печенегов и для защиты родного края от басурман не жалел ничьей жизни… Теперь же дело другое. Не могу я идти с мечом против брата. Да будет воля Господня! Идите, друзья мои! Я остаюсь — и да исполнится судьба моя!..

Толпа бояр опять зашумела, заволновалась. Слышны были разные крики: одни не хотели покидать Бориса, другие говорили, что позорно сдаваться Свягополковым слугам; были и такие, что вслух возмущались слабостью Бориса, находя его речи подобающими монаху, но не витязю.

Тем временем слуги спешно собрали походное добро боярское, и после трогательного, грустного прощания почти вся дружина двинулась на север…

Остался Борис с несколькими преданнейшими отроками. Ночь надвигалась. Одна за другой на темно-синем небе загорались бледным светом звезды. Было тихо. Непонятная грусть чувствовалась в природе, и такая же грусть легла на сердца преданных отроков. Они понимали, что эта ночь будет последнею в жизни их любимого князя и, возможно, в их собственной.

Тихо сидели они у шатров, прислушиваясь к каким-то звукам, похожим не то на конский топот, не то на шум деревьев. Разговоров не было слышно, хотя никто не спал. Всякому в эти минуты вспоминалось самое дорогое в его жизни: кто вспоминал родных, кто невесту, кто друзей и стольный Киев. Князь Борис один не думал о прошлом: он молился, молился за душу горячо любимого отца, молился о ниспослании себе силы и твердости для перенесения без ропота всего предназначенного ему волей Господней…

Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, легкий звук оружия, осторожный шепот. Несомненно, кто-то прибыл к шатрам Борисовым. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатер показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдернуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку.

— Путята! — прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. — Путята, остановись, послушай, за кого он молится!

— Помилуй, Господи, и сжалься над омраченной душою брата моего Святополка, — явственно доносилось из шатра, — и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грехи их; не ввергни их в вечную геенну огненную!

— Нет, Путята, я не могу, — прошептал опять взволнованный голос у входа в палатку, и обе тени тихо отошли и сели недалеко от Борисова шатра у ствола развесистой старой березы. Полный месяц стоял посреди неба и серебрил белый ствол березы и ее шелестящие мелкие листочки, серебрил он и кинжал, который показывался часто в руке одного из сидящих под березой людей.

Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в душу этих людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели и не двигались.

Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашел за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полог, они прямо устремились к постели князя. Путята занес кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.

— Георгий, это ты, верный друг мой? — воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.

Убийцы зажгли огонь. Дрожащее пламя осветило два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь — сам князь.

— Ты прав, Еловит, — проговорил Путята. — Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна? С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур, поросят, а потом телят и коров. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.

— И впрямь жив, — боязливо и вместе радостно ответил Еловит. — Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезем его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, еще и смягчится его сердце и не захочет он брать Каинова греха на душу.

— Ну что ж, завернем его во что-нибудь, да и в обратный путь к Святополку.

Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было все залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатер, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатер, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на темной шее убитого отрока что-то блестящее.

— Золотая гривна, — пробормотал он, — вот бы и забыл. — Он дернул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком остались у него в руках. — Ну, мое дело покончено, — вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, — теперь едем.

Едва живого князя вынесли из шатра, и Путята с товарищами тронулись в спешный обратный путь. Всю дорогу Еловит заботливо оберегал раненого, но старания его оказались напрасны: Святополк, узнав о том, что брат его еще жив, немедленно приказал своим воинам добить его, что и было исполнено. Убив Бориса, Святополк приказал убить еще нескольких верных его отроков. Из их числа Моисею Угрину благодаря ночной тьме удалось счастливо избегнуть смерти.

VIII

Было раннее утро последнего июльского дня. Туман еще висел над рекою Волховом, хотя солнце уже золотило верхушки новгородских церквей. В это время к красивому боярскому деревянному терему, стоявшему почти на самом берегу речки, подошел крепкий и рослый старик с гуслями за плечами, с сумой на боку и длинным посохом. Собаки подняли лай, но старик ласково заговорил с ними, и собаки, завиляв хвостами, утихли.

К старику подошел один из холопов.

— А, это ты, Григорий, — проговорил он. — Откуда так рано?

— Далече был, издалека иду, принес вести важные, — ответил гусляр. — А боярин спит еще?

— Боярин спит, боярыня тоже, а боярышни только что вышли птицу кормить.

— Так веди меня к ним.

Боярышни с радостью бросились к Григорию.

— Здравствуй, старик… Здравствуй, Григорий!

— Здравствуйте, боярышни. Родители еще почивают?

— Почивают. Ты, пока они почивают, сыграл бы нам на гуслях да спел.

— Теперь не до игры и не до песен. Сходил бы кто в хоромы да приказал поскорей доложить боярину о моем приходе; может, он уж проснулся… Больно уж весть принес важную…

Одна из сестер пошла в терем, а остальные стали спрашивать старика, какую такую важную весть он принес.

— Великий князь Владимир Красное Солнышко преставился, — отвечал он, — и сидит теперь в Киеве на великом столе Святополк…

Вскоре в одном из оконцев терема показалась голова боярина Скалы, того самого, которого Ярослав посылал в Киев к отцу с поздравлениями на светлый праздник.

— Старче Григорий, добро пожаловать! — крикнул он приветливым голосом.

Войдя в хоромы и поздоровавшись с боярином и боярыней, Григорий сказал им:

— Ведомо ли вам, что закатилось солнце красное земли русской, что не стало великого князя Владимира свет Святославича?

— С нами Бог! — ответили испуганно враз боярин с боярыней.

— Да верно ли ты говоришь? — продолжал Скала. — Были ведь вести у нашего князя Ярослава от княжны.

Предславы, да и у меня от Илариона, что здоровье великого князя поправляется…

— Поправлялось, это правда, — ответил Григорий, — но потом сразу великий князь занемог, и утром 15 июля Господь Бог призвал его к себе. Вам, боярин и боярыня, ведом, конечно, старец Андрей-гусельщик, которого народ зовет вещим.

— Конечно, — ответил боярин.

— Человек верный, — продолжал Григорий, — от него-то я и получил весть… Да, вероятно, сейчас прискачут в Новгород гонцы от Предславы, — добавил он.

— И откуда ты все это знаешь, умный человек? — удивилась боярыня.

— Был я в Смоленске, а старец Андрей, как всегда, в Берестове, где мудрая княгиня Ольга велела построить для него избу, в которой он и живет с тех пор. Старец Андрей знал, что я в Смоленске, потому что мы, старцы-гусельщики и бандуристы, все знаем друг про друга. Так вот, как только стало ему известно, что великий князь преставился, он тотчас же послал ко мне на добрых конях своего младшего сына Егория. Тот, прибыв в Смоленск, рассказал мне обо всем, добавив, что к князю Ярославу будут гонцы от княжны Предславы, но и мне посоветовал от имени старца Андрея ехать в Новгород. Кому быть на великокняжеском столе в Киеве? Не Святополку же, предавшемуся ляхам и латинству! Борис и Глеб — не от мира сего. Им не совладать с хищным зверем Святополком. Так кому же постоять за людей, за землю русскую, как не Ярославу?!

— И я так думаю, — ответил Скала. — Кроме Ярослава некому. Но у нас тут, в Новгороде, время трудное. Да что долго говорить, поедем лучше к князю…

— Да верно ли ты говоришь, старик? — спросил князь, когда Григорий сказал ему о кончине великого князя.

— Как перед Богом. Да скоро, верно, и гонцы от Предславы будут у тебя, если только их не задержал в пути Святополк.

Ярослав поник головой, на глазах его появились слезы, а на его оливковом лице, обрамленном черной как смоль небольшой бородой, отразилась глубокая дума.

— Со святыми упокой душу великого и праведного отца моего! — осеняя себя крестным знамением, в тихой задумчивости проговорил он. — Виноват я перед ним, огорчал я его, хоть и помимо своей воли. Говорят, что по гордыне я хотел отложиться с новгородской землей, но видит Бог, я хотел лишь отстоять землю новгородскую, независимость ее, опасаясь Святополка. И вот он на киевском великокняжеском столе! Он сгубит землю святорусскую, предаст веру греческую!

Ярослав приказал позвать на совет бояр Будая и Луку, которые вместе со Скалой были его ближайшими советниками, затем двух своих любимейших чернецов, своего духовника отца Гавриила и двух городских старцев, Ивана и Ходко.

Положение Ярослава было весьма затруднительным. Он знал об отношении к себе Святополка, считал его опасным врагом, знал, что без борьбы со Святополком не обойдется, а у Святополка была сила немалая: за ним стоял его тесть, князь ляшский Болеслав. К тому же у Ярослава в это время обострились отношения с новгородцами. Дело в том, что когда Владимир собирался было идти походом на Новгород, чтоб наказать Ярослава за его желание отложиться, Ярослав призвал варяжскую дружину, которой не распускал и помирившись с отцом, уже тогда предвиделась возможность скорой кончины отца и борьбы со Святополком.

Между варягами и новгородцами пошли ссоры и столкновения, закончившиеся тем, что в конце концов новгородцы перебили горсть варягов. Рассерженный Ярослав строго наказал за это виновных…

Долго советовался Ярослав со своими приближенными Еще не закончилось совещание, как приехали гонцы от Предславы, подтвердившие весть, привезенную Григорием. Ярослав решил пока не объявлять обо всем этом людям новгородским, но скоро по городу пошли слухи о кончине праведного великого князя Владимира Красное Солнышко. Неделю спустя Ярослав собрал новгородцев на вече и сказал:

— Ах, любезная моя дружина, что я свершил! Нынче было бы можно, золотом бы окупил!..

Новгородцы молчали. Ярослав, взволнованный, продолжал:

— Отец мой умер, а Святополк под Киевом. Помогите мне!

— Хотя, князь, братья наши и перебиты, однако поможем тебе бороться, — отвечали тронутые новгородцы.

Вернувшись с веча, Ярослав застал у себя гонцов от князя Глеба. Младший брат сообщал ему, что получил известие от верного человека о кончине отца, а от Святополка сообщение, что отец опасно болен и зовет его, Глеба, в Киев, куда, как писал Глеб, он и отправляется, чтобы поклониться праху почившего. Ярослав сейчас же распорядился послать к Глебу гонцов. Им было приказано догнать Глеба по дороге к Киеву и известить его о грозящей опасности. Ярослав писал Глебу, что Святополк, замышляя, очевидно, что-то недоброе, хочет завлечь его в Киев, и советовал ему одному не ходить в Киев, а подождать его, Ярослава. Гонцы новгородские встретили по дороге гонцов Предславы, которые везли Ярославу весть об убиении Святополком Бориса. Под Смоленском они наконец догнали и Глеба. Глеб огорчился известием о кончине брата. Под влиянием этого известия и письма Ярослава он в нерешительности остановился под Смоленском. Это было в начале августа.

После жаркого дня настал тихий теплый вечер. На крутом берегу Днепра несколько воинов, сидя и лежа, окружали костер, на котором варился ужин.

— Вот, друзья, — говорил высокий светло-русый юноша, — и не видать нам Киева, куда так стремился наш князь, да и моя душа, правду сказать, давно рвалась. Стосковался я по родным. А теперь денек-другой отдохнем тут да назад в Муром, а то, пожалуй, к князю Ярославу поедем. Вместе братьям легче будет защищаться от козней злодея Святополка.

— Грустно смотреть на кроткого князя нашего, — заговорил другой, смуглый, черноглазый и черноволосый витязь. — Уж как он тоскует по отцу и брату! Целый день сегодня провел в посте и молитве, и теперь вот недавно, когда я проходил мимо его шатра, слышны были его печальные воздыхания. Жаль князя, а мне вот при чужом горе радость. Счастлив я, что могу навестить своих в Смоленске. Уж два года, как я тут не был. За это время сестра моя младшая, самая моя любимая, выросла, невестой стала и красавицей, только грустна она что-то. Не успел я с ней поговорить без родителей. Должно быть, на душе какое-нибудь горе девичье.

— Возьми меня завтра с собой, Андрей, как поедешь в Смоленск, — отозвался третий отрок, — хочу и я посмотреть ваш город.

— Едем, Игорь, — радостно согласился Андрей. — Мне кажется, нигде нет города лучше нашего. Посмотри. Видишь, внизу? Днепр течет черный да грозный. Как сталь кинжала, сверкает его исчерна-серебряная волна. Наверху по горам хоромы боярские с узорчатыми теремами, башенками, сады вокруг темные из лип душистых да берез старых, мхом покрытых. Сколько соловьев в этих садах тенистых, сколько боярышень-красавиц в узорчатых теремах! Поедем, поедем завтра, я тебе покажу и Смоленск, и сестру свою, и других боярышень…

Вдруг один из молодых воинов приложил ухо к земле и тревожно воскликнул:

— Слышен топот, и близко… Много коней едет!

— Уж не от Ярослава ли помощь к нам поспешает? — радостно воскликнули многие.

— А мое сердце, — печально сказал Андрей, — другое чует: не Ярославова то дружина, а Святополкова. Не помощь и радость она нам везет, а горе и смерть.

Топот был слышен совершенно явственно.

— Надо пойти известить князя, — сказал один из воинов.

— Не тревожь его напрасно, прежде узнаем, от кого идет рать, — остановил другой.

Вот из-за холма по берегу Днепра на ярко-розовом фоне вечернего неба стали ясно вырисовываться фигуры всадников с копьями и луками. Всех их было человек двести.

Сердца Глебовых отроков замерли.

Ярослав или Святополк посылал им эту дружину? Вот передовой всадник подъехал к сидящим у костра и ласково проговорил:

— Здорово, отроки, а где князь ваш Глеб? Нам надобно видеть его по спешному делу.

— Князя теперь тревожить нельзя, — хмуро ответил Андрей. — Подождите до утра.

— Мы посланные великого князя, и нам нужно видеть князя сейчас! — властно крикнул вновь прибывший.

— Великого князя? — глухо повторил Андрей. — Я это чувствовал.

Потом, обратившись к приезжим, он радостно воскликнул:

— Вы бы так сразу и сказали, что вы послы великокняжеские. Мы сейчас проведем вас к князю. Игорь, Всеволод, Семен! Вот проводите гостей дорогих да прежде угостите их чарой доброго вина. С дороги никогда не помешает чарочка.

Один из отроков побежал в ближайший шатер за вином. Другие обступили приезжих и стали их расспрашивать, утомила ли их дорога, о князе, о Киеве. Пока они разговаривали, Андрей незаметно скрылся и побежал к князю Глебу.

— Князь, спасайся, беги! Бежим скорее! — еле переводя дух, проговорил он — Пришли убийцы Святополковы.

— Куда бежать? — грустно ответил Глеб. — И зачем бежать! Отец мой умер, любимый брат убит. Если бежать, то к ним, а в этом бегстве поможешь мне не ты, а слуги Святополковы.

— Князь, ты удручен горем, но не нужно ему поддаваться. Времени терять нельзя, бежим скорее! Я проведу тебя лесною дорогою и укрою в доме своих родных в Смоленске. Они не выдадут тебя.

— Благодарю тебя, Андрей, — тихо, но решительно сказал Глеб. — Никуда я не пойду; ни бежать, ни защищаться не буду и вам напоминаю ваш обет — не употреблять оружия в мою защиту. Христиане не должны поднимать оружия друг против друга.

— Но защищаться… — попробовал еще возражать Андрей.

Князь прервал его:

— Защищаться я не буду, но ты, Андрей, можешь еще сослужить мне службу. Вот мой крест, драгоценный перстень и грамотки. Сохрани это и передай сестре моей Предславе. — Князь вынул из-под своей подушки небольшой ларец из красного сафьяна и передал его Андрею. — Теперь иди. Иди скорее, чтобы тебя не постигла судьба Георгия, любимого отрока брата моего Бориса. Иди! Я буду за тебя молиться, чтобы Господь послал тебе долгую, праведную и счастливую жизнь…

Со слезами бросился Андрей к ногам князя. Тот поднял его, поцеловал. Проводив дружинника из шатра, Глеб стал на колени и начал молиться.

В это время воины Святополковы подходили к княжескому шатру. По дороге они наткнулись на человеческое тело; старший из воинов, Горясер, толкнул его ногой и спросил: «Откуда тут мертвое тело?». Отроки княжеские не могли дать ответа. Высекли огонь. Лежавший был князев повар, с утра этого дня пропадавший без вести.

— Оставим его, он пьян, — сказал один из отроков.

— Сами вы пьяницы проклятые, да еще и попрекать меня будете. Так я же вас всех, как кур, перережу, — зарычал охмелевший, чем-то, очевидно, обиженный повар и из-под полы выхватил громадный кухонный нож, бросился на отроков и людей Святополка. — И вас убью, и князя зарежу.

Горясер ловко выхватил у него нож, взял его за руку и, отведя в сторону, тихо сказал ему:

— Слушай, друг. Ты вовсе не пьяница, как они говорят. Но тебе все-таки нужно иногда подкрепиться. Так вот, я велю дать тебе бочонок меду и вина, а ты мне за это сослужишь службу.

— Целых три службы, — радостно воскликнул пьяница, — за вино, за мед и за ласковые речи.

— Ну вот видишь, друг! Значит, и поладим. Мне нужна только одна небольшая услуга: возьми свой нож, иди со мной и убей того, кого ты сам только что вызывался убить. Мой слуга тем временем пойдет за медом и вином.

— Ладно, убью с радостью, — согласился повар. — Всех, хоть бы и тебя самого, — добавил он про себя.

— Подождите нас тут, — сказал Горясер.

Несколько отроков Глебовых не хотели слушаться и бросились к шатру князя, но слуги Святополковы схватили их, связали, остальных тоже обезоружили и отвели всех вместе к Днепру.

Через несколько минут Горясер и повар вышли из шатра. Все по-прежнему было тихо, но от князя Глеба осталось одно бездыханное тело, одетое в княжескую одежду.

Андрей между тем осторожно пробирался по заросшей густым папоротником и колючим терновником березовой роще, отделявшей стоянку князя от города Смоленска. Шел он осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь. Тишина его успокаивала: значит, не заметили его отсутствия и не послали погоню. А главное, ему казалось, что тишина обозначала и то, что с князем ничего не случилось. Может быть, посланные отвезут князя живым в Киев, хотя и там при Святополке ничего доброго его не ожидало…

Сквозь березовую рощу стали все чаще мелькать огоньки смоленские, вот начались заборы. Андрей провел тут двадцать лет своей жизни, отлично знал все улицы и потому, несмотря на ночную тьму, не шел, а бежал по узким кривым улицам, все поднимаясь в гору На самой вершине одного из холмов стояли большие и богатые хоромы боярские. Тут жили родители Андрея. Еще издали завидел он сидящие на скамье у ворот две фигуры.

«Как хорошо, что отец еще не спит, — подумал он, — посоветуюсь с ним, и может, еще удастся собрать подмогу нашей слабой дружине из людей смоленских и освободить князя. Князь заставил нас поклясться, что для его освобождения мы не будем проливать крови своих единоплеменников; но если много нас соберется, то и без пролития крови мы освободим его».

Так размышляя, он дошел до родительского дома. При его приближении сидящие на скамье фигуры вскочили и хотели бежать Одна уже юркнула в калитку, но другая остановилась на минуту, всматриваясь, и с радостным криком бросилась ему навстречу.

— Андрей, это ты? — сказала она. — А мы с Иришей испугались и хотели бежать в терем.

Андрей обнял сестру и поспешил узнать об отце. Оказалось, его не было дома. И он, и все остальные именитые люди Смоленска были на именинном пиру у богатого боярина Стрелы. С минуты на минуту ждали его возвращения.

— Посидим тут, Андрей, — сказала Всеслава. — Я схожу в горницу и велю принести тебе медку сотового и браги сладкой. Подождем тут батюшку.

Но Андрею пить не хотелось. Сестра заметила его взволнованность.

— Чем ты, братец, так встревожен? — заботливо спросила она.

Но Андрей не хотел выдавать причины своего волнения и постарался отвлечь внимание Всеславы: он заговорил с ней о ее горе.

— Ты была, — проговорил он участливо, — что-то печальна прошлый раз, когда я был у вас. Что у тебя на душе, горе какое?

— Особенного горя нет, Андрей; вот, правда, сватают мне тут жениха одного. Да я сказала уж, что не пойду… Ну, родители и не будут меня неволить.

— А кого тебе сватают, сестра?

— Сына боярина Ивана.

— Василия? — удивился Андрей. — Ведь он красив и богаче всех в Смоленске. Кто же тебе больше его нравится, Слава?

— Никто мне не нравится, — тихо ответила Всеслава. — Я вообще не хочу замуж.

— И это причина твоей грусти? Не понимаю.

— Нет, Андрей. Я никому не говорила об этом, и ты никому не рассказывай того, что я скажу тебе. Мне снился страшный сон. Господи, и теперь страшно вспомнить, — вздрогнув, сказала она. — И снился мне этот сон два раза. Я видела во сне вашего князя Глеба. Снится мне, будто сижу я так, как сегодня, у ворот на скамейке, сижу, как сейчас, вдвоем с Иришей, сидим мы и весело разговариваем. Вдруг прибегаешь ты и говоришь: «Сестра, иди, иди скорее со мной, князь прислал меня за тобой». Я говорю, как, мол, я пойду ночью, теперь? Но ты и слушать ничего не хочешь, хватаешь меня за руку и тащишь. И бежим мы по мокрым папоротникам и по мягким мхам; холодные ветки берез задевают за лицо. Наконец прибежали мы к вашей стоянке; все так тихо, все спят. Темно вокруг. Только из княжеского шатра виден слабый свет. Мы с тобой подошли к княжескому шатру и остановились, и такой на меня ужас напал. «Не входи, Андрей, — говорю я тебе, — не входи, голубчик». Но ты отдернул полог шатра, и мы увидели то, что вот уж несколько дней стоит у меня перед глазами. В углу перед образом теплится лампадка, а на полу на ковре лежит князь Глеб. Лежит он навзничь, с бледным лицом, а вокруг него темная лужа, и от черных волос его как бы слабый свет исходит и отражается в этой луже крови. Над ним стоят два человека: один — воин в кольчуге, со звериным страшным лицом, другой — холоп с рожей красной, пьяной, бородой всклокоченной; у холопа нож кухонный в руке, весь окровавленный. Стоят они и смеются. Как мы вошли, князь Глеб открыл глаза свои светлые и говорит чуть слышно, но каждое его слово до сих пор звучит у меня в ушах: «Прощай, Андрей, и ты, Всеслава. Ты будешь долго жить, Андрей, и будешь счастлив на земле, а ты, Всеслава, иди в обитель: мир готовит тебе лить кровь и горе!». Я проснулась и не могу до сих пор забыть своего сна.

Едва успела Всеслава выговорить эти слова, как на улице показался всадник на взмыленной лошади.

— Князь Глеб убит! — воскликнул он, осаживая коня.

IX

Покуда все это происходило и Святополк хозяйничал в Киеве, в Берестово мало-помалу стекались его противники. Здесь, в хорошо защищенном тереме, под охраной отроков и мужей Владимировых, не пожелавших служить Святополку, жила Предслава; тут жил и Горисвет. Он часто и подолгу беседовал о возникшей смуте с Иларионом. Вскоре после убиения князя Бориса сюда же, в Берестово, прибыл один из самых преданных Борису отроков Моисей Угрин, случайно, как мы уже рассказывали, избежавший смерти.

Святополк не раз замышлял поднять руку на Берестово, но его останавливала мысль о том, что в таком случае киевляне свергнут его. В убийствах Бориса и Глеба, которые совершились далеко от Киева, он мог оправдываться перед людьми, он мог говорить, что эти убийства совершились без его ведома, но Берестово было под самым Киевом, и если бы он посягнул на жизнь любимой народом княжны или глубоко чтимого народом праведного и мудрого Илариона, в этом случае у него не могло бы быть подобных оправданий. А кроме того, Святополк больше Берестова опасался Ярослава. Теперь он ставил себе ближайшей задачей борьбу с братом, а разделавшись с ним, разумеется, постарался бы покончить и с Берестовом. Между тем в Берестове то надеялись, что придет на помощь Ярослав, то теряли эту надежду.

А Ярослав, получив известие от Предславы об убиении Бориса и о том, что та же участь ожидает Глеба, опять созвал народ на вече и сказал: «Святополк убивает братьев, помогите мне против него!». Заволновалось вече новгородское и крикнуло: «Постоим за тебя!». У Ярослава уже было все готово к походу, и через несколько дней он собирался тронуться в путь, но не успел сделать этого, как получил известие из-под Смоленска об убиении Глеба. Это известие еще более укрепило дух в новгородцах, еще более восстановило их против Святополка. Дня за три до выступления в поход, в котором решил принять участие и старец Григорий, он, проходя по берегу Волхова, встретил Скалу.

— Только что, — сказал ему боярин, — мы послали верных гонцов к Предславе, сказать ей, что готовы к выступлению и что, если Бог поможет, на днях выступим.

— А я, — ответил Григорий, — был вчера у гостя Гуся — чай, помнишь его — и узнал, что сын его Ростислав едет с другими купцами на ладьях в Киев. Вчера и поехали. Я строго наказал Ростиславу зря не болтать о том, что готовимся к походу, и другим сказал то же, добавив, что когда будет поход, неизвестно. Но Ростислав молодец верный, и ему я открыл правду, что выступим на днях, поручив тотчас по прибытии в Киев пойти к Андрею и сообщить об этом.

— Как бы только не проболтался зря парень!

— Нет, молодец верный! А скажи, боярин, какие вести от князей Брячислава, Судислава и Святослава?

— Святослав Древлянский ответил, что пойдет вместе с Ярославом на Святополка, а Брячислав и Судислав сказали, что не их это дело: пусть-де Ярослав сам тягается со Святополком. Он-де, Святополк-то, их уделов не трогает, а до других нет-де им дела. Слепые люди!.. Жаль еще, что Мстислав Удалой далеко в Тмутаракани. Не найдешь, не отыщешь его нигде. А в нем закипело бы сердце ретивое, если бы он узнал о гибели Бориса и Глеба от руки Окаянного, и он пошел бы вместе с Ярославом на Киев!

— Да, жаль, Мстислав, что и говорить, удалой князь! Недаром Владимир послал его в Тмутаракань к косогам. Не посрамит он там имени русского! Он весь в деда своего Святослава. Лихой был князь! Помнишь ли, Скала, как мы с ним за Дунай ходили?

— Как не помнить, старче! Были тогда богатыри, мало их теперь осталось; но хоть люди теперь и слабее стали, даст Бог, отстоим Русь от Святополка и Болеслава!

— Верно, что отстоим, — сказал Григорий. — Я уж в бой не гожусь, стар, но видел много, и советом, насколько хватит разума, помогу, а игрой гусельной и сказами про старину, сколь смогу, разогрею сердца…

Новгородцы торжественно проводили своего князя, который выступил с 1000 варягов и 40 000 новгородцев. Отправляясь в поход, Ярослав сказал народу и воинам: «Не я начал избивать братьев, но Святополк; да будет Бог отместник крови братьев моих, потому что без вины пролита кровь праведных Бориса и Глеба». Посадником в Новгороде был оставлен Константин, сын Добрыни.

Ярослав отправился с войском на лодках по Волхову и дальше по Шелони, а затем — волоком до Днепра. Всюду по дороге люди встречали Ярослава и его войско сочувственными воинственными кликами. Ярослав говорил всем, что идет на Святополка, убившего братьев, отстоять Русь от Каина и ляхов, отстоять веру православную от латинян. И люди всюду отвечали: «С нами Бог! Не выдаст Он святой Руси! Не даст править нами Окаянному!».

X

Наступила темная осенняя ночь. Моросил мелкий дождь. Было холодно. Особенно холодно было людям, плывущим в эту пору по Днепру на больших торговых ладьях. Плотно надвинув шапки, они кутались в меховые одежды, но дождь и пронизывающая речная сырость проникали через теплые одежды. Ладьи медленно подвигались вперед. Слабый плеск весел почти не нарушал ночной тишины. Разговоров не было слышно. Только на последней ладье вполголоса переговаривались двое молодых купцов. Это были юноши, сыновья богатых новгородских купцов, в первый раз отправленные родителями с товарами в Киев. Одного из них звали Никитою, другого — Ростиславом. Оба были здоровенные, рослые молодцы с круглыми румяными лицами и еле пробивающимися русыми усиками. Казалось, им только бы петь да веселиться, а между тем они сидели грустные, унылые, съежившись в своих мокрых шубах, и тихие их речи не весельем и удалью звучали.

— Жутко мне что-то, братец Ростислав, — говорил Никита. — Не разбойничья ли шайка там, на берегу, на повороте чернеет?

— Нет, то лес опять начинается. Продрог ты, Ники-тушка, от этакой погоды и измаялся от бессонных ночей, вот тебе и мерещатся все воры да разбойники. Сбитеньку горяченького теперь бы попить да соснуть хорошенько, и опять стали бы мы с тобой прежними удалыми молодцами. А так срам один. Словно девицы пугливые, каждого куста боимся!

— Как батюшка расхваливал мне свои поездки! — уныло говорил, не слушая товарища, Никита — Как жалел, что болезнь помешала ему ехать в этот раз! А по-моему, нет радости с товаром ехать, особенно в нынешнее время. Нельзя спокойно красотой мира Божьего любоваться. Днем едешь — только по сторонам озираешься, а ночь придет — и совсем плохо станет: ни спать спокойно, ни огня развести; знай прислушивайся да приглядывайся. А что тут разглядишь! Впереди тьма и позади тьма. Там лес чернеет, тут берег черный; темна вода в Днепре, и в небе ни зги не видно. Да и всю-то нашу Русь тьма теперь покрыла. Когда-то опять настанут времена спокойные, светлые и веселые, когда и торговым людям, и мирным гражданам житье вернется прежнее, беззаботное!

— А сказать тебе одну тайну мою, Никитушка? — проговорил в раздумье, как бы еще не решаясь, Ростислав.

— Ну, скажи!

— Сказал мне старец Григорий в Новгороде, чтобы, приехав в Киев, пошел я в Берестово к старцу Андрею и передал ему, что Ярослав выступает к Киеву. Вот одолеет Ярослав Окаянного…

— Ссс!.. — просвистело что-то в воздухе, и стрела пронзила остроконечную мурмолку Никиты.

— С нами крестная сила! — воскликнули оба. — Вот и опять, видно, на разбойников наткнулись.

В ладьях засуетились. Торговые люди схватились за луки. Началась перестрелка. Вокруг лодок стрелы, свистя, падали в воду Купцы пускали стрелы наугад в тьму ночную. Скоро на берегу послышались крики и стоны стрелы, видно, попадали. Отстреливаясь, купцы налегли сильнее на весла, ладьи быстро помчались. С берега сыпалось все меньше стрел, да и те, не долетая, падали в воду. Скоро перестрелка совсем прекратилась.

— Слава Тебе, Господи, — облегченно вздохнули молодцы.

— Видно, разбойников немного было, — проговорил Ростислав. — Не рассчитали они своих сил, да и нас в темноте не рассмотрели. Счастье наше в этот раз: скоро и легко отделались.

— Дал бы Бог, чтоб эта ночь прошла поскорее, — вздохнул Никита. — Наутро уж в Киеве будем.

— Сосни, Никитушка, отдохни; я и один посижу.

— Нет, Ростислав, не могу я уснуть. Лучше поговорим, до утра недолго осталось.

Товарищи выпили по нескольку глотков доброго старого меда. Кровь их согрелась, сонливость прошла, они плотнее закутались в теплые шубейки и стали вполголоса беседовать. Между тем вокруг настала совершенная тьма, как бывает перед рассветом. Почти нельзя было различить берегов. Весла однообразно и тихо плескали. Некоторые купцы, утомленные опасным путешествием, уснули; наши же молодцы вели беседу.

— Как страшно воет ветер, — заговорил Ростислав. — Знаешь, мне этот свист и вой ветра напоминает прошлогодние святки. Метель была злая, ветер выл за окном, как голодный зверь, а мы всей семьей сидели в теплой, по-праздничному убранной горнице нашей. Мед, брага и сбитень горячий в серебряных жбанах на столе стояли. Девушки щелкали орешки, мы им помогали — праздничное было дело: ели да пили, пили да ели. Только под конец вечера одолела скука. Беседа не клеилась, ветер нагонял тоску. Вдруг, на радость нам, входит прохожий гусляр. Мы обрадовались, не знаем, куда посадить, с чего начать угощать. Сестры сладкие коврижки несут, мы, молодые люди, брагой крепкой потчуем. Отец с матерью с детства учили нас принимать и угощать странников, не расспрашивая их, куда, откуда и зачем они идут. Так и с этим гусляром было; накормили мы его хорошенько, а когда он отдохнул с дороги и обогрелся, мы стали просить его сыграть нам и спеть что-нибудь. И гусляр стал петь, и так хорошо он пел, так понравились мне его песни, что я их все запомнил, и если хочешь, расскажу тебе теперь из них что-нибудь.

Никита стал упрашивать.

— Ну ладно, слушай, — начал Ростислав. — Пел прохожий гусляр о нашем Новгороде, о его красоте и богатстве, и славе, об удали витязей новгородских и об именитых купцах его; хорошо пел он, но особенно мне понравилась его песня о печальной судьбе одной новгородской девушки, именем Горислава. Вот о Гориславе я тебе и буду рассказывать.

Жила-была в Новгороде девушка, именем Горислава. Родители ее были люди бедные, но они никогда не жаловались на свою судьбу; дочь свою любили больше всего на свете; к ветхому домишку своему привыкли, и он казался им лучше богатых палат. Вокруг дома их был садик, в саду росли самые красивые в городе цветы, а на старой развесистой яблоне пел соловей, и так хорошо он пел, что все говорили, что он поет о счастье семьи Гориславы. Все знали, что в маленьком домике царит тихое, светлое счастье, и все слышали звонкие радостные песни соловья, певшего в их саду.

Счастливо прошло детство Гориславы. Когда ей исполнилось семнадцать лет, за нее посватался молодой новгородец Любомир. Он был человек хороший, родителям Гориславы понравился, сама она его тоже полюбила, и все, казалось, должно было быть так хорошо и счастливо. Свадьба была уже назначена, но, к несчастью, Горислава случайно познакомилась и подружилась с одной иноземной гостьей — немецкой купчихой Брунгильдой. С этого знакомства и начались несчастья Гориславы. У немки в доме во всем было богатство и роскошь. Сама она ходила, увешанная жемчугом и самоцветными камнями, в дорогих атласных да бархатных платьях. Она хорошо играла на лютне, пела, говорила на нескольких иноземных языках. У ней тоже был жених, молодой свейский купец Гергард. Они оба любили шутить и смеяться. Часто они смеялись над русскими обычаями, над невежеством и необразованностью новгородцев.

Жениху Гориславы доставалось больше всего от насмешников. Он был человек бедный, ничего, кроме Новгорода, не видел и не мог соперничать с бойкими иноземцами. Ему больно было бывать с Гориславой у чванных немцев, и он часто просил невесту не ходить туда. Но Гориславу влекло в шумную, веселую семью Брунгильды все больше и больше. Уж ей скучным казался бедный, старый родительский домик; ее так и тянуло туда, где постоянно звучала музыка, раздавались веселые, хотя и чужие песни… Ее принимали, по-видимому, радушно иноземцы, но она слышала, как они потихоньку в стороне смеялись над ее неумением танцевать и осуждали ее бедные наряды. И вкрались в сердце Гориславы недовольство своей судьбой и зависть; ей во что бы то ни стало захотелось разбогатеть. Она знала, что Брунгильда не любит своего жениха и тому невеста нравилась не больше других молодых девушек; но оба они были всегда веселы, счастливы. Их соединяли только торговые соображения родителей, но жизнь, ожидавшая их впереди, была все-таки веселая, шумная, богатая. И Гориславе захотелось такой же жизни.

С горестью видели Любомир и родители ее перемену, происшедшую в ней. Их утешала только надежда на то, что после свадьбы Горислава переменится и станет прежней; поэтому они настаивали на скорой свадьбе; но Горислава решила не выходить за Любомира, прежде чем тот не разбогатеет. Родители пробовали уговаривать ее, но все было напрасно; тогда Любомир простился с родным Новгородом и отправился за море наживать богатство. Прошло три года; он не возвращался и не подавал о себе вести. В Новгороде решили, что он не вернется. Горислава, хотя и искренне и горячо любила его и забыть не могла, но под влиянием охватившей ее страсти к богатству решила выйти за богатого иноземного купца. Горько плакали старики-родители, провожая ее на корабль, увозивший ее с мужем на его немецкую родину. Старики как будто чувствовали, что прощаются с единственной любимой дочерью навеки. Действительно, немного прошло времени, и в Новгороде узнали, что корабль, увезший Гориславу, разбился и пошел ко дну Старики недолго плакали: горе, одиночество привели болезнь — и один за другим они сошли в могилу. Дом от старости развалился, сад заглох и соловей улетел.

Вскоре вернулся из своего долгого странствования прежний жених Гориславы. Он не вернулся богатым, но того, что он собрал долгим трудом, могло хватить на безбедную жизнь. Теперь эти заработанные гривны показались ему лишними. Он отнес их в храм святой Софии и велел раздать нищим, сам же взял гусли и отправился странствовать по городам и весям, в игре находя единственное утоление своей печали.

Раз тихой и теплой лунной ночью он проходил по лесу. Шел он издалека, утомился и сел отдохнуть на берегу Волхова. От реки поднималась белая пелена ночного тумана. Наверху ярко светила лупа. У берега чуть звенел камыш, колеблемый легким ветерком.

Неведомая грусть обуяла Любомира. Он взял гусли и под тихий шелест тростника стал напевать о своем утраченном счастье, о любимой погибшей девушке. Он не знал, что находится как раз у того места, где потонул корабль, везший Гориславу; но сердце его чуяло то, чего не знал он сам. Вокруг стояла безмолвная тишь, и далеко разносились скорбные, дрожащие звуки. Часто, когда он играл, то закрывал глаза и весь отдавался музыке и своим мыслям. Так и теперь он закрыл глаза и открыл их только тогда, когда оборвался последний звук. С изумлением видит он, что на воде, у самого берега, стоит Горислава. Она была не совсем такою, какою он помнил ее. Лицо осталось то же, но взгляд был особенный, не прежний. В нем была и грусть особая, и какое-то особенное выражение, какого он не видал у людей. Казалось, она все видит и все понимает так, как Не могут видеть и понимать люди. На ней был чудный прозрачный наряд из тончайших зеленых нитей трав, весь переплетенный жемчугом.

— Как долго ждала я тебя, Любомир, — тихо прозвучал знакомый голос Гориславы. — Знаешь, я нашла на дне речном то, чего искала на земле. Вокруг меня красота и богатство. Целые сундуки и бочки жемчуга, камней самоцветных и золота с погибших кораблей у нас на дне. Золотые и серебряные рыбы блестящими хороводами развлекают нас. По ночам при блеске луны мы, подводные жилицы, любуемся красотой нашей реки и прекрасного вашего неба. Какие чудные у нас чертоги, какие прекрасные витязи и какие красавицы девы у нас! Какая во всем красота, если бы ты мог только увидеть! Но, нет, не желай всего этого увидеть. Красота погубила меня. Как у нас красиво, но, Боже, как все холодно!..Знаешь, когда я вспомню почерневшие старые стены и пол нашего домика, сморщенную руку матери, гладившей меня по волосам, ее старушечьи глаза, с любовью смотревшие на меня; когда я вспомню голос твой, от которого так сильно билось сердце мое, — мне так хочется перестать чувствовать, вполне, совсем, перестать существовать. Но я знаю, что не перестану существовать; знаю, что не покину этого страшного царства красоты и холода, пока горячее человеческое сердце не пожалеет меня.

— Горислава! Кто больше меня может пожалеть тебя? — воскликнул Любомир и бросился к ней, но что-то тонкое, нежное, прозрачное, как туман, обвило его; он упал на траву и потерял сознание…

Ростислав замолчал.

— Разве это конец песни о Гориславе? — спросил Никита. — Или ты прислушиваешься, не слыхать ли разбойников?

— Нет, все тихо, и песню гусляр действительно на этом окончил. Но настоящий конец ее был такой. Гусляр, конечно, пел о себе самом, и одной из моих сестер так жаль его стало, что она упросила родителей оставить его погостить. Все мы скоро к нему привыкли, сестра его полюбила, родители охотно дали свое согласие на брак, и брак их был счастлив. По вечерам мы часто собирались слушать пение нашего нового родственника. Он знал много хороших песен. Одной только никогда больше не пел — это песни о Гориславе. Зато оба они — и он, и сестра — каждый день молились о душе Гориславы; и, должно быть, Господь услышал их молитвы, так как она являлась им во сне всегда светлой и радостной, вместе со своими стариками-родителями.

— Так-то, братец мой, значит, кончилась песнь о Гориславе, — сказал в заключение Никита. — Скоро и наш путь уже кончится. Кажись, довезли мы на этот раз и товары свои, и головы в целости. Вон уже и кресты киевские вдали блестят.

Действительно, вдали на розовом утреннем небе блестели маленькими точками кресты киевских храмов. Уже рассвело, дождь прошел, вставало солнце. И как все изменилось со вчерашней ночи! Купцы плыли по той же реке, те же леса стояли на берегах, но и Днепр был не так мрачен, и леса не так угрюмы. Темные воды Днепра тронулись серебром и розовым светом; то тут, то там всплескивали рыбы, ныряли острокрылые белые чайки.

Лес уже не казался темным приютом разбойничьих шаек. Это был прекрасный, величественный березовый лес, отражающий в темной воде свои белые, мхом покрытые стволы. Это был лес живой, полный птичьего щебетания и таинственного шелеста.

Чем выше поднималось солнце, тем ярче и радостнее становился общий колорит. Подкрепившиеся коротким сном купцы весело разговаривали о благополучном окончании своего путешествия.

— Только, братцы, как к Киеву подъезжать станем, нельзя зевать, — учили старые, опытные торговые люди. — Тут и всегда много разных воровских людей было, а теперь, в последнее время, при Святополковом княжении, и не счесть, сколько этого подлого племени развелось. Так вот и станут между наших людей воровские ялики шмыгать; и на пристани беда, и между носильщиками половина разбойников. Ограбят, обидят, а суда ныне не найдешь правого.

А солнце поднималось все выше, и все прекраснее становились и березовые леса, и днепровские воды. Все ярче загорались киевские кресты, и все большей отвагой и надеждой на лучшее будущее наполнялись сердца новгородцев.

— Как прекрасен Божий мир! Какое счастье жизнь, — проговорил Ростислав. — Знаешь, Никита, когда так ярко блещет солнце, мне кажется, что все дурное происходит только от темноты. Просветлеет ум человеческий — и согреется сердце его. Не будет ссор и браней людских, не будет убийств, не будет Святополка, настанет время, когда воцарится князь великий, который скажет миру: «Довольно крови, да будет в мире мир!».

По прибытии в Киев Ростислав выполнил поручение старца Григория. А старец Андрей, которому он сообщил весть о скором выступлении Ярослава, от всей души произнес:

— Дай-то Бог скорей быть князю любимому в Киеве!

XI

В Киеве шел сильный осенний дождь, на киевских улицах стояли лужи. По одной из улиц торопливым мелким шагом, осматриваясь часто по сторонам, направлялся к отцу Анастасу патер Фридрих. Анастас не разделял русских чувств отца Илариона, Горисвета и других тогдашних лучших русских людей. Для последних было ясно, что если Святополк утвердится на великокняжеском столе, Русь подпадет под власть Болеслава, и они опасались этого, как и подпадения Руси под власть папы. Иларион ясно видел те уклонения от истинного христианства, какие вели папы, хотя тогда разделение церквей еще не состоялось.

Не отрицал этих уклонений и Анастас, но он готов был примириться с ними, потому что хотел во что бы то ни стало не допустить готовившегося разделения церквей. Он видел в польском князе Болеславе человека, который, по его мнению, мог содействовать примирению константинопольского патриарха с папою, и потому готов был отдать Русь Болеславу. Он сошелся на этой почве с Рейнберном и патером Фридрихом и оказался в числе сторонников Святополка. Последнего только он старался все-таки сдерживать от убийств и казней. В Киеве знали и помнили, что Анастас оказал услугу Владимиру Святому при взятии Корсуни, и потому Анастас пользовался влиянием. Митрополита Михаила Грека Анастас убедил в верности своих взглядов.

Патер Фридрих торопился к Анастасу по важному делу. Он получил в этот день известие из Новгорода от тамошнего латинского патера, что Ярослав выступает походом на Киев. Патер Фридрих хотел посоветоваться с Анастасом по этому делу и просить его употребить все свое влияние, чтобы с выступлением Святополка из Киева в поход на Ярослава народ не восстал против Святополка. После продолжительного совещания с Анастасом патер Фридрих вернулся домой, где застал Якшу.

— Что же мы будем делать? — обратился он к Якше.

— По счастью, — ответил Якша, — недалеко от Киева полчища печенегов. Они подошли, потому что их князьки хотят вступить в переговоры со Святополком. Святополк послал уже к ним Горясера, обещая исполнить все их желания, но с тем чтобы они помогли ему в борьбе с Ярославом.

— Но можно ли на них полагаться? И не верю я, чтобы они пришли только для переговоров.

— Конечно, не для приятных и не для выгодных для нас переговоров, и так как у них требования большие, то и пришло их много, целые полчища. Зная, что Святополк ожидает нападения со стороны Ярослава, они, вероятно, потребуют, чтобы им были возвращены земли, которые отвоевал у них Владимир. Нам надо на это согласиться, тем более что нам необходима теперь их помощь.

— А посланы ли гонцы к князю Болеславу?

— Святополк уже послал к нему гонцов, вечером пошлет к Клотильде, а завтра утром к Рейнберну. Они посылаются разновременно на случай, если один изменит, а другой погибнет, чтобы известие было доставлено третьим. Но я думаю, что ввиду ссоры Болеслава с князем нам теперь трудно надеяться на помощь со стороны Болеслава и потому надо особенно дорожить печенегами.

— Признайся, Якша, — сказал в ответ на это Фридрих, — что ты виделся с гонцами печенежских князей.

— Да, я видел их, — смутившись, сказал Якша.

— И они тебе привезли хорошие подарки.

— Какие подарки?

— Да я уж знаю.

— Да, привезли. Я могу и с тобой поделиться кой-чем!.. Ты, пожалуйста, не думай обо мне чего-нибудь дурного: я верный слуга Святополков и не потому говорю о необходимости уступить печенегам, что получил от них подарки. Таков обычай: без подарков…

— Хороший обычай, — сказал насмешливо патер Фридрих, — пожалуй, ты и прав в том, что на Болеслава теперь надеяться нельзя и что надо сторговаться с печенегами.

Переговоры с печенегами окончились успешно для Святополка: печенеги согласились за известные уступки идти с ним на Ярослава. О Ярославе они знали, что это смелый, настойчивый и мудрый князь, а следовательно, для них вовсе нежелательный кандидат на великокняжеский стол, да и всякая внутренняя борьба на Руси была для них выгодна, а потому они согласились принять участие в борьбе братьев-князей. Святополк быстро собрался в поход. Соединившись с печенегами, он двинулся на север.

Когда Святополк был уже недалеко от Десны, приехали гонцы из Кракова с ответом от Болеслава, Клотильды и Рейнберна. Они сообщили, что германский император Генрих II угрожает Польше войной, почему поляки не могут помочь Святополку.

У Любеча, куда Ярослав поднялся по Днепру, а Святополк пришел из-за Десны, братья-враги встретились. Они остановились на противоположных берегах Днепра: их разделяла лишь река. Была осенняя непогода, становилось все холоднее и холоднее, воины терпели стужу и разные невзгоды, но ни та ни другая сторона не решалась вступить в бой.

В лагере Ярослава царила тишина; там часто совершались молитвы, а у Святополка шел пир горой. Так прошло три недели. Раз под вечер по берегу Днепра, так, чтобы видели новгородцы, стал разъезжать и насмехаться над ними один из воевод Святополка:

— Эй, вы, плотники! Зачем пришли сюда с хромым своим князем? Вот мы заставим вас рубить нам хоромы!

— У плотников-то, — отвечали ему новгородцы, — топоры острее. Скоро увидите, как умеем рубить мы топорами, но не хоромы, а ваши головы!

Старшие из новгородцев пошли к Ярославу и сказали ему:

— Завтра пойдем на них, а если кто не пойдет с нами, тот нам не брат.

Ярослав собрал совет.

— Я, — сказал он, — шел сюда в надежде, что брат Святослав, князь Древлянский, соединится со мной, а между тем, узнав об убиении Святополком праведных Бориса и Глеба, он бежал. Говорят, что Святополк послал вдогонку за ним своих воинов, приказав им убить и его. Итак, братья, у Святополка воинов много, у нас куда меньше, но с нами Бог, мы за правое дело!

— С нами Бог, — отвечали все.

Стали готовиться к бою на следующий день. У Ярослава и его приближенных были друзья в стане Святополка, и Ярослав послал к одному из них спросить: «Что делать? Меду наварено мало, а дружины много» Последовал ответ: «Дать мед дружине вечером». К вечеру в стане Ярослава водворилась тишина, нарушаемая лишь тихими церковными песнопениями и молитвами. У Святополка шло, по обыкновению, бражничанье.

Поздним вечером новгородцы стали приготовлять свои лодки, стоявшие на Днепре. Было холодно, морозно. Несмотря на холод, работа спорилась, и чуть забрезжил свет, Ярослав с дружиной и воинами сел в лодки и поплыл к противоположному берегу. Высадившись на берег, новгородцы оттолкнули лодки, чтобы отнять у себя возможность к отступлению, и стремительно напали на стан Святополка, где не ожидали нападения. Скоро, впрочем, Святополк собрал дружину и воинов, и завязалась кровавая сеча. Старый витязь Скала руководил левым флангом войска Ярославова, а воевода Будый — правым, сам Ярослав был в середине. Дружина и воины под командой Ярослава надвигались на Святополка, чтобы оттереть его к озеру, находившемуся позади его стана, а задачей Скалы и Будого было не позволить Святополку отодвинуться от озера вправо или влево.

Несмотря на сопротивление Святополка, новгородцам удалось прижать Святополка к озеру, которое было покрыто тонким льдом. Воины Святополка бросились на лед, но он подломился; кто мог, спасался вплавь, многие потонули. Святополк со своими приближенными переплыл озеро на бывших у них нескольких лодках.

Союзники Святополка — печенеги, стоявшие на другой стороне озера, сначала не обратили внимания на шум в стане Святополка, потому что вследствие постоянного бражничанья и попоек в его стане шум почти никогда не смолкал. А когда они поняли, в чем дело, Святополк уже был прижат к озеру; лодок у них не было, а узкая береговая полоса с левой стороны озера была занята новгородцами, дальше влево и с правой стороны были топи: пришлось бы идти далеко в обход. Печенеги стали рядить и судить, что делать, а между тем подплыл на лодке Святополк и велел скорей возвращаться лодкам, чтобы спасать дружину и воинов. Печенеги, увидев, что Святополк бежал, что дружина и воины его разбиты, стали кричать:

— Ты завел нас сюда, обещая победу, а сам бежишь — мы тебе не союзники!

Якша и патер Фридрих обратились к князькам, пытаясь их убедить не порывать союза со Святополком, но они ответили:

— Мы давно говорили, что надо напасть на Ярослава, но Святополк предпочел бражничать и нас не послушался. Мы потеряли время. Вы в своей стране, мы же ушли далеко от своих степей, а между тем настает зима, когда нам надо быть дома. Делать нам больше нечего, и мы вернемся в степи.

Святополк рассердился, когда ему передали ответы печенежских князьков, и приказал дружине и остаткам воинов поспешно идти с ним в Польшу. Впрочем, некоторые из воинов не последовали за ним, перейдя на сторону Ярослава, но с большинством Святополку удалось бежать, а печенеги послали к Ярославу посольство объявить ему, что они хотят жить с ним в мире. Ярослав, предвидя, что борьба со Святополком еще не окончена, принял предложение печенегов, взяв с них клятву, что они в течение 5 лет не будут нападать на русские пределы, а также не будут впредь никогда союзниками Святополка.

Заключив мир с печенегами и узнав, что Святополк бежал в сторону Польши, Ярослав двинулся к Киеву. Войдя в город, он направился прямо в Десятинную церковь поклониться останкам своего отца; затем тотчас же приказал отыскать останки Бориса и Глеба. Наконец, он решил поехать в Берестово, где у Предславы собрались Иларион, Горисвет и другие ее приближенные. Иларион, приветствуя Ярослава, сказал:

— Знаю, княже мудрый, верность твою вере отца твоего, знаю любовь твою к родной земле и свету книжному. Может быть, придется тебе выдержать еще раз борьбу со Святополком и присными, и, может быть, борьба эта будет труднее первой, но верю, что правда восторжествует, что не утвердится на Руси братоубийца и отступник от веры праведной и что воссияют на Руси вера праведная и мудрость под рукою твоею!

Заняв великокняжеский киевский стол и оставив в Новгороде посадником Константина, Ярослав отпустил из Киева в Новгород новгородских воинов, щедро наградив их: старосты и горожане получили по 10 гривен, а смерды по гривне. Из новгородцев остались при нем только Скала, Будый и несколько отроков.

Предслава, Горисвет и Иларион уговаривали Ярослава не отсылать новгородских воинов, но Ярослав сделал по-своему.

— Не бойтесь, — возражал он, — не скоро придут к нам ляхи, а если и придут, то и у одних киевлян довольно силы, чтобы справиться; да, наконец, не падут же ляхи к нам, как снег на голову. Заслышав, что они собираются идти на нас, мы еще успеем в случае надобности послать за помощью в Новгород. А что теперь тут делать новгородцам? Если оставить их в Киеве без дела, они будут тосковать, да и могут выйти у них нелады с киевлянами, а нет ничего хуже внутренней распри.

— А по-моему, князь, нам надо быть всегда готовыми к защите, — говорил, не соглашаясь с Ярославом, Горисвет.

— Не в одних воинах защита, — отвечал Ярослав. — Может быть и много воинов, а польза от этого малая. Прежде всего нужны внутренний мир и согласие. Враг внутренний опаснее внешнего. Затем: ведомо ли вам, что Болеслав в раздоре с императором германским Генрихом II? Вот я и хочу послать гонцов к нему, чтобы нам вместе с ним быть против Болеслава. Предлагал мне латинский поп новгородский свои услуги по этому делу, но не верю я латинским патерам, знаючи, что за каждую услугу, которую они оказывают, они хотят потом взять сторицею и все клонят к тому, чтобы привлечь Русь к стопам папы… Но не бывать этому! На Руси есть свое духовенство, есть свой митрополит, — пока, правда, грек, но потом будут и русские, — и не надо ей попов-латинян, итальянцев да немцев, не надо папы. Есть у меня в Новгороде молодой боярин. Родом он с Белоозера, молодой, но в делах искусный. Вот я и думаю послать его к германскому императору Генриху II, чтобы заключить союз с императором. Я написал ему, чтоб он приехал сюда, но как ехать ему: время зимнее, у нас в Киеве морозы трещат, а на севере-то теперь что? По Волхову уж к морю не проедешь, да и море замерзло. Каким путем послать его? Как ты думаешь, Горисвет? Через Польшу послать, разумеется, опасно: могут схватить. Послать ли его через Карпаты, через землю мадьярскую, или же через земли ятвягов и пруссов?

— Думаю, — ответил Горисвет, — что лучше через землю мадьярскую. Ятвяги покорены твоим отцом, праведным великим князем Владимиром, и платят нам дань. Нас они боятся, но Народ они дикий, и на них полагаться нельзя, а про пруссов и говорить нечего.

— Да, ты прав, пошлем через землю мадьярскую… Отовсюду-то нам страхи, — задумчиво проговорил затем Ярослав. — Ну да ненадолго, — подняв голову, уже радостно добавил он. — Вот заключим союз с императором, тогда нам уж совсем нечего будет опасаться Болеслава, да и теперь он не пойдет на нас, потому что боится нападения императора. Если бы он не опасался этого, то, наверное, пришел бы на помощь Святополку к Любечу: ведь Святополк звал его.

— Но можно ли полагаться, княже, — возражал Горисвет, — на прочность нашего союза с императором: ведь император и Болеслав — латиняне, и папа примирит их раньше или позже, с тем чтобы Болеслав мог идти на нас. Ведь много людей в Польше против латинского обряда, хотят они остаться верными прежнему восточному обряду; Болеслав, по настоянию папы, преследует восточный обряд, укрепляя латинство. Папа поможет ему в благодарность за это, примирит с ним императора.

— Пусть и примирит, — ответил Ярослав, — но пока что мы можем воспользоваться союзом с императором и до поры Болеслава опасаться нам нечего. Как только заключу союз с императором, сейчас же пойду сам на Болеслава, чтобы вернуть древнее Берестье, захваченное им накануне кончины отца моего.

И после этого не раз беседовал Ярослав с Горисветом о делах земли русской. Нередко он вступал в беседы также с Иларионом о вере, о делах книжных, о вопросах просвещения.

Киевляне полюбили своего нового князя.

У Ярослава не было ласковости его отца: он был суров и строг на вид, но несмотря на это, киевляне скоро оценили его как князя мудрого, справедливого и радеющего о земле. Удивляло и вместе внушало уважение отношение Ярослава к Анастасу. Ярослав, зная о поддержке, оказанной Анастасом Святополку, но ценя прежние его заслуги перед Русью, говорил:

— Знаю я все это. Знаю я, что Анастас стремится во что бы то ни стало не допустить готовящегося окончательного разрыва между патриархом царьградским и папой римским. Он надеется, что Болеслав примет на себя посредничество в этом деле, и потому хочет услужить Болеславу, поддерживая его зятя. Но он ошибается: папа властолюбив и хочет подчинить себе патриарха царьградского, на что патриарх не согласится, тем более что папы ввели уже много новшеств в церковь латинскую. Последняя поэтому теперь явно уклоняется от первоначального учения Христа, сохранившегося в чистоте в церкви восточной. Я убежден, что план Анастаса рушится: Болеслав, правда, человек храбрый в ратном деле и хитрый, но не хватит у него разума на такое большое дело, да и ведь эти планы основаны на том, чтобы склонить папу к примирению с патриархом царьградским ценою отдачи Руси латинскому духовенству, а Русь не согласится быть латинскою. Анастас должен скоро сам понять ошибочность своих планов. Знаю я также и то, что Анастас убедил и митрополита не противодействовать Святополку и что митрополит склонился на его доводы. Митрополит сам говорил мне об этом. Увидите, скоро и митрополит, и Анастас убедятся, что они ошибались. А увидят — и обратятся душой ко мне. А карать мне их не за что: за ошибки нельзя наказывать, нужно только стараться их исправлять..

XII

В то время, когда Ярослав, разбив Святополка, утвердился на великокняжеском киевском столе, Святополк, прибежав к своей жене и тестю в Краков, стал хлопотать, чтоб Болеслав вместе с ним пошел походом на Русь. Но Клотильда и Болеслав встретили Святополка более, чем можно было ожидать, холодно: они укоряли его в пьянстве и в неумении сразиться с Ярославом. В конце концов Болеслав решительно отказался от похода на Русь. Этот отказ, впрочем, не особенно удивил Святополка: он понимал, что Болеслав не соглашается теперь идти на Русь, потому что ему угрожает германский император, и что, помирившись с императором, Болеслав, не откладывая, двинется сам на Киев. А Рейнберн и патер Фридрих к тому же говорили Святополку:

— Если ты обещаешь нам быть верным папе римскому, склонить Русь к его стопам и слушаться наших доброжелательных советов, то мы обещаем тебе, что твое дело устроится. Папа всемогущ и любвеобилен. Твой тесть сердит теперь на тебя, но папа смягчит его сердце.

Вскоре после прибытия в Краков Святополка с Як-шей приехал туда и другой его сторонник — Черный. После того как Святополк был разбит у Любеча, Черный скрывался под Киевом, потом пытался приблизиться к Ярославу, а когда увидел, что это не удастся, бежал к Святополку, тем более что опасался мести со стороны обиженных им во время сидения на великокняжеском столе Святополка.

— Помнишь, Якша, — обратился он к своему товарищу по беде, когда они остались одни, — помнишь, как ты опасался, что нам долго не удержаться, так и сталось. Нам нужно было скорей набрать добра, бежать в Польшу и жить здесь панами, а теперь что? Что мы набрали, все осталось в Киеве. Наш князь здесь в небрежении, и мы тоже. А были бы у нас деньги, был бы и почет; а если бы почему-либо и не понравилось нам здесь, пошли бы дальше: свет широк, с деньгами везде найдешь себе место и почет.

— Грустишь, Черный? — стараясь ободрить друга, начал Якша. — Вот ты утешал меня в Киеве, а я теперь тебя утешу. Тужить особенно нам нечего. Пусть только Болеслав помирится с германским императором — а папа помирит их, — как сейчас же мы пойдем с Болеславом на Киев. Болеслав делает вид, что не хочет идти на Киев. Хитер он и стремится сильнее прибрать Святополка к своим рукам Но и мы со Святополком не глупы. Мы здесь тихи и покорны, как агнцы, но про себя думаем свою думу. Пусть только Болеслав помирится с императором. И Болеславу хочется овладеть Русью, и папу манит она — вот папа и будет толкать Болеслава. У Болеслава дружины и воинов много, и не устоять против него Ярославу. Увидишь, скоро будем в Киеве…

— А скажи мне, Черный, — спросил как-то раз Святополк своего слугу, — не слышал ли ты, согласились ли Судислав, Брячислав и Мстислав признать Ярослава великим князем?

— О Мстиславе никаких вестей нет, — отвечал Черный, — и неведомо, знает ли даже он о том, что делается в Киеве. Что же касается Брячислава и Судислава, то они пока, кажется, стоят тихо и против Ярослава не злоумышляют.

— Вот если бы удалось пробраться к Мстиславу и поднять его против Ярослава, — задумчиво проговорил Святополк… — Да как к нему проберешься!..

— А по-моему, княже, — заметил Якша, — на Мстислава рассчитывать нечего: он любил Бориса и Глеба, и если узнает, что ты приказал умертвить их, пойдет не за тебя, а против тебя. Нам нужно всецело рассчитывать на Болеслава и папу, а о Судиславе, Брячиславе и Мстиславе не стоит и думать, нечего нам надеяться и на волхвов: люди перестали их слушаться.

— Может быть, и так, — согласился Святополк. — Главная моя надежда только на вас, слуги верные. Я делаю все, чтобы склонить Болеслава идти скорей на Киев. Помогайте мне. Убеждайте Фридриха и Рейнберна…

Но один из «верных слуг» Ярослава, Черный, недолго прожил в Кракове. Во время бегства из Киева он простудился, прибыл в Краков уже больным. Вскоре его не стало.

XIII

Была весна 1017 года. В один из последних майских дней в Кракове, тогдашней польской столице, расположенной в верхнем течении Вислы, было необычайное движение. Польский князь Болеслав объявил в этот день поход на Русь. В то время, как по улицам города разъезжали всадники, крича: «На Русь, на Русь!» — в краковском княжеском замке, построенном на Вавельском холме, в одной из уединенных его комнат в присутствии Болеслава и Клотильды Святополк приносил клятву перед епископом Рейнберном и патером Фридрихом — в том, что он подчинит Русь папе римскому и сам будет верным слугою его по возвращении ему великокняжеского киевского стола.

Когда обряд присяги был закончен, Болеслав сказал:

— За мою дочь сватались много князей и принцев, но я отдал ее за тебя. Я полагал, что наши земли, составив одно целое, станут непобедимыми, но ты не оценил той жертвы, которую я принес тебе: ты не перестал пьянствовать. Вместо того чтобы думать о себе и жене, об отплате мне добром за мою жертву, ты пьянствовал, проводил время в пирах, и твои братья чуть было не лишили тебя великокняжеского стола. А ведь стол этот достался тебе только благодаря мудрым советам епископа Рейнберна и патера Фридриха. Ты не сумел удержать его в руках. Ты не сумел разделаться со своим главным врагом Ярославом: послал убийц за ничтожным Святославом Древлянским — и не сумел помешать Ярославу, этому хитрому и ловкому человеку, собраться с силами. Уступая просьбам дочери и Рейнберна, я делаю последний опыт — иду вместе с тобой на Ярослава, чтобы возвратить тебе великокняжеский стол. Но помни, если ты не образумишься, я больше помогать тебе не стану. Клотильда, — обратился он к дочери, — пойдем ко мне: мне надо поговорить с тобою!

Болеслав вышел с дочерью, а вслед за ними вышли и Рейнберн с Фридрихом. Святополк остался один. Через некоторое время он позвал Якшу.

— Знаешь ли, — сказал он Якше, — что этот старый латинянин говорил мне? Он упрекал меня в пьянстве… Я молчал… Я ведь на все молчу теперь. Я понимаю, чего он хочет. Он говорит, что принес мне в жертву свою дочь, но нет, он лжет, заведомо лжет: он выдал ее за меня затем, чтобы прибрать меня к своим рукам. Он хочет провозгласить себя королем, и папа обещал ему королевский титул, если он удалит греческое духовенство с русской земли и подчинит ее папе. Он хочет, чтобы великий князь киевский подчинился ему на правах вассала, как королю. Я понимаю все это, но делаю вид, что не понимаю. Он должен помочь мне вернуть великокняжеский стол, и я молчу Но когда этот стол будет в моих руках, заговорю, громко заговорю..

Святополк, сильно взволнованный, замолчал.

— Не сообщали ли тебе чего из Киева? — добавил он, немного успокоившись.

— Печенеги напали на Киев и причинили много убытков но в конце концов Ярослав отогнал их.

— А как ты думаешь, Якша, — Болеслав не скажет мне правды: — не его ли рук было дело это — нападение печенегов?

— Возможно. Я слышал об этом. Печенеги клялись Ярославу не нападать на Русь в течение пяти лет, и обыкновенно они держат клятву. Видно, что-то особенное побудило их совершить нападение.

— Ах да! — проговорил Святополк. — Помнишь ли, как несколько месяцев тому назад вдруг исчез патер Фридрих. Тогда сказали, что он поехал к германскому императору, а между тем один из Болеславовых холопей, которого мне удалось подкупить, говорил мне, что патер ездил к печенегам. Да… Болеслав не доверяет мне, требует от меня откровенности, а между тем скрывает от меня и свои планы, и многие свои действия. Он боится меня. Он думает, и в этом не ошибается, что я, сев на великокняжеский киевский стол, не захочу подчиняться ему; поэтому он хитрит со мною. Он думает, что я действую помимо него, скрывая от него свои действия, что я уже теперь делаю шаги к тому, чтобы, овладев столом, отказаться от всякого подчинения ему, а потому и он скрывает свои шаги. Я верю тебе, Якша, и говорю с тобой откровенно, но помни же, что этот разговор должен остаться между нами.

— Ты, кажется, имел не один случай убедиться, княже, что я тебе верный слуга.

— Я же вознес тебя, Якша. ведь ты был ничтожным тиуном а теперь — мой ближний боярин, и вот увидишь какими наградами и почестями я осыплю тебя, когда возвращу себе киевский стол. А нет ли, Якша, у тебя сведений от волхвов, что делают язычники на Руси? Ведь они знают приверженность Ярослава к христианству они знают, что Ярослав примет все меры, чтобы скорее совсем уничтожить язычество, а я обещаю им, что для меня язычник и христианин — все одно.

— Пока нет у меня сведений о язычниках, но, конечно они за тебя В этом тебе сомневаться нечего, но много ли их? Люди чтут мудрую Ольгу, принявшую христианство чтут твоего покойного отца, крестившего Русь, люди говорят, что если эти умнейшие княгиня и князь приняли христианскую веру, то, значит, это хорошая вера.

— Все-таки не следует пренебрегать и язычниками. Оставь меня теперь, Якша, я напишу письмо волхву древлянскому и попрошу потом тебя отослать его с верным человеком…

В то время, когда между Святополком и Якшей происходил этот разговор, в другой комнате замка в присутствии Рейнберна Болеслав давал наставления своей дочери.

Он говорил ей, что она должна всячески влиять на мужа, чтобы он слушался его, Болеслава.

— Польша, — говорил он, — должна простираться от моря Балтийского до моря Черного. Без морей Польша не может существовать. А чтобы раздвинуть свои границы до морей, она должна завладеть Русью. В этом моя цель. Я возвращу теперь киевский стол Святополку, но он должен слушаться меня. Мало-помалу я приберу его к рукам, в чем мне поможет епископ и в чем ты тоже должна помочь мне.

— Ты знаешь, — ответила Клотильда, — что я послушная дочь и сама люблю послушание. Я и за Святополка пошла, предварительно взяв с него обещание, что он будет слушаться меня. Только, как и сам видишь, часто он забывает об этом обещании.

— Но ты должна заставить его быть покорным, женщина всегда сумеет найти средства для этого, а притом и я, и епископ Рейнберн, и патер Фридрих всегда готовы тебе дать советы, как поступить со Святополком в случае, если бы ты сама не знала, что делать.

— Я помню твои советы и наставления, отец, — отвечала Клотильда. — Это может засвидетельствовать епископ Рейнберн.

— О, конечно, — сказал Рейнберн, — ты можешь быть спокоен за твою дочь и уверен в том, что твои пожелания будут исполнены.

— Верю, — ответил Болеслав, — но помни, Клотильда, что Святополк не должен знать, каковы мои цели! Он должен теперь думать, что я помогаю ему вернуть киевский стол без всяких расчетов, — не забывай этого!

Раздался сильный стук в дверь.

— Кто там? — крикнул Болеслав.

— Твой верный слуга Калина с очень важным известием.

— Войди!..

Вошедший, кланяясь в пояс, сказал:

— Прибыли гонцы с известием, что Ярослав идет осаждать Берестье[8].

— Теперь Ярослав мне не страшен, — сказал спокойно Болеслав. — Когда император был на его стороне, он был опасен, но император германский теперь на моей стороне и сам советовал мне ускорить поход на Ярослава. Недели через две соберутся люди, и все будет готово, тогда пойдем в поход, о котором сегодня объявлено, а теперь у Берестья наших много, и сейчас же я пошлю туда подмогу. Пусть Ярослав пока справляется с Берестьем, а тем временем мы соберемся с силами и пойдем на него. Если я выиграю этот поход, в чем не сомневаюсь, будущее Польши обеспечено навсегда.

XIV

Сидя на киевском великокняжеском столе, Ярослав, с одной стороны, вводил в стране внутренний порядок, нарушенный смутою, начавшейся на Руси по кончине Владимира Красное Солнышко, а с другой — собирал силы, чтобы вернуть русские города и в числе их древнее Берестье, которое захватил Болеслав накануне кончины святого Владимира. Ярослав заключил против Болеслава союз с германским императором, император и пошел было походом на Польшу, но вскоре, уступая влиянию папы, не желавшего столкновения германского императора с Болеславом, помирился с последним и даже сам советовал ему поторопиться идти на Русь. Ярослав собирался с силами, но судьба не благоприятствовала ему.

В начале 1017 года в Киеве случился пожар, уничтоживший значительную часть города, а затем неожиданно под Киевом появились печенеги. Произошла злая сеча, длившаяся с утра до позднего вечера. Русские, отразив от Киева печенегов, далеко преследовали их. Взятые в плен князьки печенегов стали клясться, что прекратят набеги на Русь, говоря: они не нарушили бы данной ими клятвы в течение пяти лет не нападать на Русь, если бы не Болеслав, подтолкнувший их на это различными обещаниями. Ярослав, конечно, не поверил их клятвам и наказал взятых в плен, но остановил преследование бежавших печенежских полчищ, потому что не хотел отвлекать в эту сторону сил, приготовленных для борьбы с Болеславом.

Покончив с печенегами, русская рать выступила в половине мая под предводительством Скалы к Берестью. Но полученные в Киеве сведения о числе поляков в Берестье показались неверными. По приходе русской рати под Берестье выяснилось, что ее гораздо меньше, чем поляков. Скала писал Ярославу, чтобы он прислал помощь, но Ярослав не успел сделать этого. Болеслав быстро стал приближаться к Берестью с большим войском, в котором кроме поляков были немцы, венгры и печенеги.

Скала, узнав об этом, послал гонцов в Киев к Ярославу, и тот поспешил со всей своей ратью к Берестью, вместе с тем послав гонцов в Новгород к посаднику Константину, сыну Добрыни, чтобы тот прислал и новгородскую рать. Болеслав подошел к Западному Бугу по левому берегу его и тотчас же хотел переправиться на правый берег, на котором расположено Берестье, но Скале, осаждавшему город, удалось помешать Болеславу переправиться до прихода Ярослава, появившегося двумя днями позже.

Русские стали на правом берегу, окружив Берестье, в котором находилась польская рать и которое хорошо было укреплено земляными валами и частоколами. Болеслав расположился на левом берегу. Ярослав решил сделать нападение на Берестье. Он знал, что находящаяся в Берестье польская рать бросится через Буг к Болеславу, и вот Ярослав обдумывал меры, которые ему следовало предпринять на этот случай. В обдумывании и обсуждении плана прошло несколько дней, а между тем, по тогдашнему обычаю, русские и поляки, разъезжая по противоположным берегам реки, поддразнивали друг друга.

На пятый день по приходе Ярослава один из его воевод, Будый, проезжая вдоль берега, стал насмехаться над Болеславом, который отличался тучностью. Будый кричал: «Вот мы проткнем тебе палкою брюхо твое толстое!». Случилось, что сам Болеслав услышал эти насмешки. Он не вытерпел и крикнул своим: «Если вам это нипочем, так я один погибну». Сев на коня, он стремительно бросился вплавь через Буг, за ним поспешила его дружина и воины. В стане Ярослава не ожидали такого стремительного нападения, а сидевшая в Берестье польская рать, увидев, в чем дело, вышла из крепости и присоединилась к воинам Болеслава. Среди русских произошло смятение, многие ударились в бегство, пораженные неожиданностью происшедшего; поляки стали хватать русских в плен. Многие из русских, не желая переносить позора, налагали на себя руки, лишь бы избежать польских рук.

Ярослав, видя, что дружина и воины его рассеиваются и гибнут, вынужден был бежать с немногими из своих ближайших. Когда Ярослав был уже на коне и собирался в дорогу, к нему подскакал на коне старец-гусельщик Григорий.

— Скала убит, — проговорил он. — Пал твой верный слуга, твой храбрый воин. Он мне дал этого коня, и мы помчались с ним конь о конь на поляков, но он пал, сраженный насмерть стрелою.

Ярослав поник головою.

— Видно, согрешил я, — сказал он, — по гордыне своей. Согрешил я, огорчая отца своего. Господь Бог теперь наказует меня. Разбито войско мое, но я думал, что Скала будет со мной, что он поможет мне. Едем, едем скорей!

Кони их помчались. Отъехав на несколько верст в сторону, всадники остановились в глухом лесу.

— Григорий, — обратился к гусельщику Ярослав, — ты служил верой и правдой и деду моему, Святославу отважному, и отцу моему, послужил ты и мне, сослужи же мне еще одну службу. Мне незачем ехать в Киев, я уже не отстою его. Мой путь теперь в Новгород, но ты поезжай скорей, скажи о грозящей беде, о том, что Болеслав идет к Киеву — он, конечно, пойдет теперь на Киев, — скажи сестре моей и всем верным мне, чтоб они торопились в Новгород.

— Сослужу тебе, княже, я эту службу, но помни, что говорил тебе иерей праведной жизни Иларион: что, может быть, тебе еще не раз придется бороться со Святополком, но что в конце концов ты одолеешь его. Ты говоришь, что Бог карает тебя за грехи. Господь праведный карает всю Русь. И как не карать нас? Отец твой показал нам свет христианского учения и явил собою пример христианского благочестия, а многие ли из нас всей душой предались святой вере? Твои братья Борис и Глеб своей христианской мученической кончиной запечатлели свою верность святой церкви, но много ли среди нас способных на такие подвиги? Но Господь милосерден, и твой отец и братья твои, Борис и Глеб, будут молить Его на небесах за Русь, правда восторжествует, и ты с просветленной душой снова войдешь в Киев и будешь на славу править Русью, созидая в ней храмы и водворяя правду. Мы, гусельщики, поем о старине и знаем, что уже много испытаний вынесла Русь. Но если у нее хватило сил вынести эти испытания во время язычества, то как же не хватит теперь, когда она просветлена светом >учения Христова? Господь послал теперь нам испытание, чтобы мы выказали преданность церкви греческой, вере праведной, преданность своей земле. Помни, княже, мои слова, слова старика. А службу я сослужу тебе верно, и хотя стар я, сил все же, даст Бог, хватит доехать до Киева. Будь здоров, не падай духом.

И с этими словами старик-гусельщик сел на коня и помчался.

А поляки между тем на берегах Буга торжественно праздновали свою победу.

Болеслав не жалел вина и меда. Он выставил обильное угощение и сам. ел и пил вволю. Вино развязывает язык, вызывает откровенность и нередко располагает к чувствительности. Так было и в данном случае.

— Помни, Святополк, — говорил Болеслав, — я тебе все прощаю. Отныне будем друзьями, как подобает тестю и зятю. А держаться тебе меня следует. Ты ведь видел, как я рассеял дружину и воинов киевских…

— На чьей стороне римский папа, — поспешил вставить патер Фридрих, — тот всегда победит…

— Так, так, — утвердительно кивая головами, сказали сидевшие вокруг Болеслава, Святополка и Фридриха польские бояре с Калиной во главе, и между ними Якша и Петух, боярин киевский, бывший воеводой у Ярослава и предавшийся Болеславу.

— А почему же, — спросил Святополк, — Ярослав победил меня под Любечем, хотя ты тоже тогда говорил: «На чьей стороне папа, тот и победит». Неужели же папа римский был на стороне Ярослава?

— Не на его стороне, но ты не победил потому, что не слушался наших советов.

— Вот именно, вот именно, — заговорил Болеслав. — Патер прав; слушайся его, и все будет хорошо. Ты видел победу мою; скоро мы будем в Киеве, и тогда папа провозгласит меня королем… Думал ли ты, женясь на дочери моей, что будешь зятем короля? — хвастливо добавил Болеслав.

Святополк, выпивший уже немало, был задет за живое этими словами и запальчиво сказал:

— А ты думаешь, что великий князь киевский ниже короля? Не киевский ли князь Олег прибил свой щит к вратам Царьграда и не у него ли просил византийский император пощады? Не побеждал ли дед мой Святослав византийского императора, не побеждал ли византийских императоров отец мой? Киевские князья побеждали императоров… Ты только подумай об этом. Владения наши обширны, и, видно, папа римский очень дорожит нами, если так усиленно хлопочет, чтобы мы признали его…

— Папа римский, — перебил хитрый Фридрих, — прослышав о твоем добром сердце, желает тебе добра, хочет помочь тебе против козней братьев твоих. Помни, что кроме Ярослава есть и Мстислав. Благодари тестя за помощь, а попусту не обижайся на него. Неужели тебе не было бы приятно, если бы тесть твой стал королем? Выпьем за то, чтобы между тобой и тестем твоим всегда была тесная дружба, и если вы будете в дружбе и союзе, никто не одолеет и не победит вас.

Болеслав, упрекавший себя в душе за то, что выдал совершенно напрасно свою сокровенную надежду, поспешил чокнуться со Святополком и обнять его, а затем, чтобы Святополк не вернулся к разговору о королевском титуле, поспешно заговорил:

— Медлить нечего. Надо лишь узнать, не оставил ли Ярослав в соседних лесах в засаде своих воинов. Ты говоришь, Петух, что нет? Все-таки надо подвергнуть пыткам пленных: не знают ли они чего-нибудь об этом? А послана ли погоня за Ярославом? Калина, ты послал?

— Нет, ты не приказывал.

— Не приказывал?! А ты не мог сам догадаться? Калина, твой это промах, помни, — зловеще проговорил Болеслав.

— Виноват, княже!

— Виноват… Ну, потом поговорим… Немедленно послать погоню вслед князю да выбрать лучших лошадей. Я иду к себе отдыхать и вам всем советую. Отдохнем, а завтра в Киев. Медлить нечего! А ты, Калина, зайди ко мне…

XV

Старец Григорий, несмотря на свои годы, — а их много было за плечами у старца, — лихо скакал на добром коне, исполняя волю своего князя. В такт быстрому топоту коня думы и воспоминания друг за другом мелькали в седой голове гусельщика. Помнит он себя еще молодым богатырем, помнит поход Игоря на Царьград[9], помнит святую Ольгу — мудрую правительницу, мать Святослава, бабку Владимира Святого. В детстве он слышал от отца рассказ об Олеге, прибившем свой щит к вратам Царьграда[10]. В удалых походах за Дунай Святослава бесстрашного он сам участвовал молодым богатырем.

Широк Дунай-река, у которого с незапамятных времен жили славяне! Какое-то особое чувство испытывал Григорий, да и все шедшие со Святославом, когда они переплывали на плотах и ладьях широкий синий Дунай, эту праматерь славянских рек, на берегах которой впервые стали помнить себя славяне.

Овладев тогдашней столицей Болгарии, Переяславцем, Святослав хотел сделать этот город лишь временным центром своих владений — временным потому, что он мечтал о великом восточном государстве, в котором соединились бы все славяне, со столицей в Царьграде К Царьграду ведь стремились и все его славные предки, чуя, что Русь только тогда окрепнет, когда объединит славянство и овладеет Царьградом и Черным морем, которое с давних времен сами греки называли Русским морем. Но вступивший в то время на императорский престол в Византии император Иоанн Цимисхий, угадывая план Святослава, вступил с ним в войну.

Помнит Григорий злые сечи за Дунаем. Как ни храбро сражались русские, им пришлось все-таки уступить грекам, имевшим громадный численный перевес, но не с позором, а с почетом вышли русские из Болгарии. Грустные и усталые возвращались они, оставив в чужой земле большинство своих ратных товарищей. А когда поднимались они на ладьях по Днепру, у днепровских порогов напали на них печенеги. Нападение было неожиданным. Святослав со всегдашним своим бесстрашием бросился в ряды печенегов и был убит[11].

Немногим из сподвижников Святослава удалось тогда дойти до Киева. В числе уцелевших сподвижников бесстрашного и имевшего широкие планы Святослава был и Григорий Придя в Киев, он отправился в Берестово к Ольге Княгиня посоветовала ему идти в Новгород к князю Владимиру Потом началась борьба из-за великокняжеского стола между сыновьями Святослава. Владимир победил, и настали золотые дни на Руси. Владимир мудро правил землей, укротил разбои, строил крепости для защиты земли русской от печенегов и других инородцев. Он вернул от ляхов захваченные ими русские города и — не забывал поставленной великими предками задачи собрать под державой русской все славянские народы, укрепиться на берегах Русского моря, от которого русские оттеснялись печенегами и валахами, и овладеть Царьградом. Скоро Владимир понял, как понимала это и его мудрая бабка Ольга и умнейшие люди того времени, принимавшие по примеру великой княгини Ольги веру греческую, что без христианства и просвещения не исполнить Руси великих задач, которыми задавались его предки. Владимир принял христианство с Востока, а не с Запада, ибо на Востоке оно чище сохранилось и не было затемнено стремлениями римских пап подчинить мир своей светской власти.

Вспоминает далее Григорий бои славные при Владимире, вспоминает, как он ходил отвоевывать от ляхов Червонную Русь и покорять ятвягов литовских[12], как ходил с Владимиром под Корсунь. Но прошли годы, и силы стали изменять ему; он заменил палицу и меч богатырские гуслями звонкими, на которых любил играть с юных лет. Он не мог уже сам ратоборствовать за родную землю, но, воспевая и сказывая под гусли звончатые про родную старину, про славных предков, про бои удалые и прежние походы, будил в более молодых любовь к родной земле, отвагу, понимание целей и задач народных.

Став гусляром, Григорий бывал частым гостем у великого князя, бывал и у князя Глеба Муромского, и у Бориса, и у Ярослава Новгородского. Великий князь не раз давал ему поручения к своим сыновьям. Водил Григорий дружбу с боярами и иереями, и весь народ знал, любил и почитал его. Но не стало великого князя Владимира Красное Солнышко. Вся надежда народа после убиения Святополком Бориса и Глеба была на Ярослава, а между тем стряслась беда: Ярослав разбит. Святополк, несмотря на свои неистовства, не страшен; не страшен был бы и лях Болеслав, хотя он и смелый князь, если бы за ним не стояли папа и германский император, руководимый папою. Неужели Руси покориться Болеславу и, значит, германскому императору и папе!

Охваченный воспоминаниями и мыслями, Григорий и не заметил, что его конь выбился из сил и уже плелся шагом.

— Что-то будет? — сказал громко старик, продолжая вслух свои мысли.

Он остановил коня и лишь теперь заметил, что тот совсем обессилел.

Григорий сошел с лошади, расседлал ее и пустил на траву, а сам пошел к дереву, стоявшему посреди небольшой лужайки. Солнце уже садилось. Был тихий, не особенно жаркий июльский вечер. Старик сел под дерево, снял гусли, висевшие за спиной, и сумку, в которой были хлеб и мед.

По краю лужайки протекал ручей. Григорий пошел к воде, вымыл себе лицо и руки, перекрестился и напился из него.

«А далеко ли отсюда до села?» — подумал Григорий.

Путь лежал ему через древлянскую землю на Коростенъ. Недалеко сравнительно от Берестья, на берегу реки Стыря, было большое село, в котором Григорий надеялся получить хороших лошадей.

В ближайших поселках если бы и нашлись лошади, то плохие. Вспоминая местность, Григорий рассудил, что до села на Стыре должно быть недалеко, а потому решил недолго отдыхать здесь, а поскорей добраться до села, взять там коня и ехать дальше уж не по дороге, а стороной, так как, вероятно, по дороге будет погоня.

Григорий перекрестился и хотел отрезать себе ломоть хлеба, как вдруг услышал вблизи топот конских копыт.

«Погоня, — подумал он, — ну что ж! Скрыться времени нет, но, даст Бог… Да точно топот не со стороны Берестья…».

Григорий встал и вышел на дорогу. Он увидел трех богатырей в кольчугах и шлемах, ехавших со стороны Киева. В одном из них он узнал Усмошвеца, в другом — Семена, а третий был молодой, неизвестный ему человек.

— Бог в помощь! — крикнул Усмошвец.

— Здравствуй, Григорий, — громко сказал второй.

— Бог в помощь! — ответил Григорий. — Но опоздали вы, люди ратные. Стряслась беда великая… Ярослав разбит, и вся дружина его, и воины его, а Скала убит!

— Да в уме ли ты, старче? — сказал Семен.

— Уж если Григорий говорит, — перебил Усмошвец, — значит, верно.

— Но как же это сталось?

Григорий все рассказал как было и заключил свой рассказ словами:

— И повелел мне великий князь ехать в Киев и Берестово предупредить людей о том, что сталось, предупредить Предславу.

Семен и Николай (так звали молодого) несколько раз перебивали рассказ Григория, а когда он кончил, Семен крикнул:

— А и волчья же сыть, травяной мешок — Болеслав! Да мечом я его…

— А я палицей, — добавил Николай.

— Ни мечом, ни палицей вы, хоть и богатыри, ничего с ним не сделаете. А в единоборство с вами не пойдет он…

— Верно, — сказал Усмошвец.

— Надо ехать в Киев, сказать народу, что и как, — наставительно произнес Григорий.

— Да там, поди, одни старики да бабы остались, — вставил Николай.

— На то, чтоб отстоять Киев, — продолжал старик, — разумеется, надежды мало. Если б была надежда, Ярослав поехал бы к Киеву, а не в Новгород. Но все же надо спешить к Киеву, надо предупредить Предславу, Илариона и Горисвета. А далеко ли отсюда до ближайшего села?

— Рукой подать.

— Времени терять нечего. Я напою коня, и поедем. По дороге обсудим, что и как, а в селе найдем добрых коней.

— А сколько тебе лет, старче? — спросил Николай, глядя на старика, как засверкали его очи, выпрямилась молодецки спина.

— Сколько лет? — проговорил Григорий. — Точно не знаю. Ведь когда я молод был, грамоте и числам нас мало учили, а ты небось в Киеве учился, так вот считай: отец мой сказывал мне, что прошло лет пять со смерти вещего Олега, прибившего свой щит к вратам Царьграда, когда я родился. Княжил в те поры Игорь, убитый древлянами; отец мой был рыболовом в Новгороде, но потом ушел из Новгорода к озеру Нево[13] — озеро широкое, что твое море, а от озера Нево пошел он по рукаву Нево[14], который впадает в Варяжское море[15], и поселился у самого моря, где впадает в него рукав Нево; тут была деревня Волынкино[16], в ней я стал себя помнить, я помогал отцу рыбачить, был я твоих лет или немного моложе, когда в Волынкино пришел старец-гусляр Борич, а к гуслям у меня сызмальства была большая охота; стал я просить отца, чтобы отпустил меня с Боричем; отец согласился, и я пошел с ним. Но Борич скоро стал говорить мне: «Ты молод: тебе богатырствовать надо, а гусляром быть еще успеешь, поведу я тебя в Киев в дружину великого князя Игоря». Но все же я успел с ним много исходить Руси православной: были мы на Белом озере, в Новгороде, в Старой Руссе, в Изборске, дошли до гор Карпатских, и понял я, как велика и могуча Русь. Старец Борич показав мне величие Руси, он же научил меня, что Бог един, что Христос искупил грехи человечества, показывал мне книги и письмена, свел в церковь в Новгороде. А как пришли мы в Киев, крестил меня греческий священник и дал имя Григорий — прежде звали меня Синько. Старец Борич — вечная память ему — привел меня потом в Берестово, тут великая княгиня Ольга благословила меня на подвиги ратные, поступил я в дружину Игореву и стал богатырствовать. Вскоре пошли мы на Царьград… Да, много пришлось пожить и пережить… Вот и сосчитай, сколько мне лет.

Скоро все вместе тронулись в путь и доехали до села, там взяли лошадей в запас и стороной от дороги стали пробираться в Киев. Они положили меж собой, что надо возможно скорее предупредить о беде людей киевских, а Предславу, Горисвета и Илариона уговорить скрыться до поры до времени, самим же торопиться к Ярославу в Новгород, чтоб идти с ним на Болеслава и Святополка.

Несколько раз по дороге заводил Григорий разговор про былое, стародавнее.

Раз во время такого разговора — а было это, когда они уже миновали Коростень, но недалеко от него — они услышали вблизи за собою конский топот. Это была погоня от Болеслава. Наши путники, оглянувшись, увидели человек десять на конях.

Один из конных, в котором Усмошвец узнал Путяту, выехал вперед.

— Богатыри, — крикнул он, — даже и бежать-то вы не горазды! Целыми сутками мы выехали позже вас, а все же настигли…

— Волчья сыть, травяной мешок! — гаркнул Семен, с силой пустив в Путяту палицей.

— Братцы, не сдаваться! — крикнул в то же время Григорий.

— Стой! — раздался голос Путяты, но он не договорил, потому что, получив удар палицей по голове, опрокинулся с коня и грохнулся оземь. Но не успел Путята упасть, как Усмошвец с Семеном бросились на его спутников, а Николай со стремительной быстротой объехал их и стал рубить сзади. Началась злая сеча. Григорий случайно отделился от Усмошвеца и Семена. Один из всадников, подняв меч, устремился на Григория, но Григорий, спохватившись вовремя, отразил своим мечом удар и с необычайной для такого старца силой и ловкостью нанес ответный удар сбоку по голове своему противнику, который и пал с коня. Затем он бросился на помощь Усмошвецу, Семену и Николаю, положившим уже четырех всадников. Тело одного из них, свисавшее с седла, конь понес по дороге по направлению к Коростеню.

Сеча была кончена. Григорий, Николай и Усмошвец вышли из нее без вреда. Но у Семена была проткнута копьем нога, и если бы Николай не успел вовремя срубить мечом голову всаднику который ранил Семена копьем, то, вероятно, не уцелеть бы Семену от этого ловкого противника. Семена ссадили с лошади, положили на траву, и Григорий стал промывать водой, которая оказалась у него в небольшом жбане, рану и перевязывать ее.

XVI

Через четыре дня после этой схватки поздним вечером Григорий, Семен, Усмошвец и Николай приехали в Киев. Справившись, где Предслава, и узнав, что в Берестове, они отправились туда и остановились у гусляра Андрея. Несмотря на усталость, долго, говорили Григорий с Андреем, вспоминая былые дела ратные, подвиги богатырские Ильи Муромца, Добрыни, Алеши Поповича.

— Мало богатырей нынче на Руси, да и не те, — вздохнул Григорий. — При прежних не одолеть бы Руси Святополку с Болеславом.

— На все воля Господня, — ответил Андрей. — Господь послал испытание, и в нем окрепнет Русь в вере праведной!

Ни Предслава, ни Горисвет, ни Иларион не согласились уйти из Киева ввиду ожидавшегося вскоре прихода Болеслава и Святополка.

— Пусть налетит эта туча на Киев-град, коли на то воля Божия, — говорила Предслава. — Буду делить горе с киевлянами, среди которых я росла и живу. Буду утешать обиженных, помогать, поддерживать падающих духом. Место мое в Киеве.

Иларион отвечал:

— Я обещал великому князю праведному Владимиру, верным слугою которого я был всю жизнь, не отступать от Предславы до кончины моей, и не мне, старику, не держать слова своего.

— Я, — сказал Горисвет, — слуга Божий, и не мне бояться смерти или мучений. Здесь моя пещера, в которой я молюсь Богу. Если на то воля Господня, в этой пещере и отдам свою душу всемогущему Творцу.

На следующий день по приезде в Киев Григория с товарищами туда прибыл Якша со Святополковыми людьми. Он сейчас же узнал, что Григорий, Усмошвец, Семен и Николай привезли весть о победе Святополка и Болеслава.

«Они неспроста приехали сюда, — подумал он. — Их, наверное, подослал Ярослав, да и сам-то он не скрывается ли в городе или в Берестове? Надо следить за этими молодцами. Придет Святополк, возьмет их в руки, и они скажут, где Ярослав».

Но к приходу Святополка их уже не было в Киеве. Григорий отправился на родину, уговорив Усмошвеца, Семена и Николая ехать с ним, чтобы присоединиться к Ярославу и идти с ним на Святополка.

Киевляне, узнав от Григория и его товарищей о гибели Ярославовой рати, что затем подтвердил и Якша, были охвачены горем и скорбью, но находились малодушные, которые упрекали Ярослава за то, что он пошел походом на Святополка.

— Сидел бы в Киеве, а теперь сколько народу погубил!

Более благоразумные возражали на это:

— Не Ярослав начал, а Святополк, который пошел на пределы русские с тестем своим Болеславом и с латинскими попами.

Не было семьи, в которой не горевали бы. Из одной семьи пошел в поход отец, из другой сыновья, из некоторых даже вместе отец с сыновьями.

Якша разъезжал по городу со своими и старался расположить людей к Святополку.

— Разве не одарил вас щедро Святополк, — говорил он, — когда после смерти Владимира вступил на великокняжеский стол? И потом он не обижал вас. К чему вы слушались приспешников и слуг Ярослава? И чего плачете? Будто у Святополка сердце недоброе. Вы говорите, что он убил своих братьев Бориса и Глеба. Не он убивал их, а его люди, не всегда делавшие то, что он хотел, да и дело это княжеское, семейное, а вас он не трогал. Повторяю: убито немного, а взятым в полон он зла не сделает. Конечно, если кто не захочет слушаться его, того он накажет: на то он великий князь, но почему же идти против него? Не бойтесь и Болеслава. Не как вор идет оп в Киев, а как тесть великого князя, помогший ему вернуть великокняжеский стол, отнятый у него младшим братом.

Когда так говорил Якша, обращаясь к толпе, собравшейся вокруг него, из толпы не раз слышались возражения:

— Владимир не хотел оставлять великокняжеского стола Святополку, ибо сильно пристрастен он к питию, из-за которого все забывает, и поддался жене своей и латинским попам.

— И все это неправда, — отвечал Якша. — Оклеветали доброго и хлебосольного князя и перед его отцом, и перед людьми! Я ли не знаю великого князя? Сердце доброе, и ум свой есть, что ж ему поддаваться жене и латинским попам!

Говорили также Якше, что Святополк, сев в Киеве на великокняжеский стол, обижал людей, позволял своевольничать ляхам и латинским попам.

Якша отвечал на это:

— Вижу, что вороги великого князя восстановляют вас против него, но у великого князя теперь сила большая, и покаются эти вороги в грехах своих, да будет поздно! Знаю, откуда идет все, знаю. Сам я не ваш, что ли, не киевлянин разве?

Одним из первых шагов Якши в Киеве было свидание с Анастасом. Он убеждал Анастаса выйти торжественно навстречу Святополку и Болеславу и передал письмо от патера Фридриха. Фридрих посылал Анастасу привет от папы римского и писал, что Святополк с Болеславом идут на Киев с большой силой, что теперь княжение Святополка в Киеве будет прочно обеспечено. «И в этом счастье, — писал он. — Несмотря на возникающие несогласия между латинянами и греками, папа уверен, что все закончится миром и что для этого мира необходимо, чтобы Русь и Польша слились, и потому благословил поход Болеслава».

Тринадцатого августа Болеслав со Святополком со своими дружинами и воинами подошли к Киеву. Многие хотели обороняться, заперли городские ворота и взошли на валы. Болеслав и Святополк осадили город, но киевляне скоро увидели свою беспомощность и на следующий день сдали город. Анастас торжественно встретил Болеслава и Святополка у Золотых ворот, по которым Болеслав ударил изо всей силы своим мечом. Меч звякнул и выщербился. Этим ударом Болеслав хотел показать, что он покорил Русь мечом.

— К чему ты ударил? — спросил его Святополк.

— От радости, — отвечал он, — от радости, что возвращаю тебе великокняжеский стол[17].

Проехав прямо на великокняжеский двор, Болеслав и Святополк поручили Якше и Калине разместить в разных частях города воинов. Наиболее надежным и верным из них было приказано следить за жителями. Вместе с тем Якше было приказано собрать сейчас же киевлян к великокняжескому двору.

Когда люди собрались, Святополк сказал им, что очень жалеет о павших в битве киевлянах и что он воевал со своим братом, а не с киевлянами, которых очень любит.

— И в доказательство тому, что я люблю вас, я не наказал никого из воинов Ярослава, — говорил Святополк, — хотя имею право на это. Моя рука не коснулась даже тех, которые упорно бились против меня и моего тестя. Тесть мой, сражавшийся со мной и за меня, имел право взять в плен и отправить в Польшу ваших отцов, сыновей и братьев, но я упросил его отпустить всех, и они идут за нами. Я знаю, что вас настроили против меня, но теперь вы имеете случай убедиться, что я расположен к вам. На завтрашний же день я велел приготовить пир. Для бедных и для богатых одинаково будут открыты ворота княжеского двора.

В речи Святополка была неправда. Многим из бывших в рати Ярослава не суждено было вернуться в Киев. Святополк уверял, что он никого не наказал и что он упросил Болеслава не отправлять в Польшу в плен дружинников и воинов Ярослава, а на деле одних он казнил, других замучил пытками, третьи были отправлены Болеславом в Польшу. Было немало и убитых, так что в Киев могли вернуться менее половины из воинов Ярослава и очень немногие из его дружинников. Святополк еще раньше, зная, что дня через два-три киевлянам станет известно обо всем этом, ибо к тому времени вернется. в Киев часть дружинников и воинов Ярослава, поступил хитро. Выступая из-под Берестья с Болеславом и с частью Болеславовой дружины, Святополк оставил несколько воинов и дружинников под Берестьем, приказав им выступить оттуда не раньше как дней через пять и в эти пять дней никого из дружинников и воинов Ярослава не пускать в Киев. Но несколько человек, несмотря на запрет и охрану, тайком ушли оттуда. Впрочем, ни одному из них не удалось достичь Киева не только раньше или одновременно с Болеславом и Святополком, но даже и на следующий день по их прибытии, потому что Болеслав и Святополк с частью своих дружинников и воинов очень быстро двинулись к Киеву по прямой дороге, а беглецам приходилось пробираться окольными путями, чтобы не попасться на глаза людям Святополка и Болеслава.

Вечером в день прибытия Болеслава и Святополка в Киев в одной из комнат великокняжеского терема, ставшей хороминой Болеслава, сошлись к нему Святополк, Якша и патер Фридрих. Они совещались, что делать. Якша говорил, что главная забота для Святополка — Предслава, Горисвет и Иларион, что перед прибытием Болеслава и Святополка в Киев успели прискакать из-под Берестья Григорий-гусляр, Усмошвец, Семен и Николай, что они смущали людей и вели переговоры Далее Якша высказал предположение, что, может быть, Ярослав скрывается под Киевом.

— Может быть, — сказал Святополк, — но, может быть, и нет уже Ярослава в живых. Мы распускаем среди киевлян слух, что Ярослав утонул в Буге, чтобы они перестали надеяться на него, а может быть, это и правда. Куда он делся? Куда он вдруг пропал? Ни Будый, ни Петух, ни другие близкие к нему, попавшие в наши руки, не знают. В злой сече и свалке его, как и других, тела которых нашли потом, могли оттеснить в Буг. Он горд и потому мог не выдержать поражения и сам, быть может, бросился в реку.

— Отчего же не всплыло его тело, как тела других? — спросил Фридрих.

— А разве все тела всплыли? Разве мы знаем, сколько тел на дне в тине? Наконец, всплывали тела воинов, не имевших кольчуг и шлемов, а у Ярослава тяжелое вооружение.

— Но ведь извлечено из реки и несколько тел с тяжелым вооружением, — перебил Якша.

— Да, но разве можно ручаться, что все, — возразил Святополк.

— Что же нам спорить о том, чего мы наверное не знаем, — сказал Болеслав. — Во всяком случае надо принять меры к розыску Ярослава, если он жив, что вероятно. Послана погоня за Ярославом по направлению к Новгороду Посланы были воины и по направлению к Киеву Об одних из них нет вестей может быть, они напали на след Ярослава и преследуют его Другие, с Путятой во главе, убиты. Кем и как? Не Ярославом ли?

— А я слышал, что Семен хвастался, будто по дороге в Киев он с Усмошвецем, Николаем и Григорием расправились с Путятой и с его людьми.

— Откуда взялся Усмошвец? Его с Ярославом в битве не было. Его все знают, и в битве он дал бы себя почувствовать, но никто не видел его, — заметил Болеслав.

— Но мне наверное известно, — сказал Якша, — что Григорий, Усмошвец, Семен и Николай, сын ляшский, прибыли от Ярослава, были в Берестове у Андрея-гусляра и вели переговоры с Предславой, Горисветом и Иларионом.

— Все это странно — сказал Болеслав, — но во всяком случае тебе, Якша, надлежит озаботиться, чтоб под Киевом поискали Ярослава Может быть, ты и прав что он тут Калине я прикажу тоже распорядиться об этом.

— Конечно, — вставил Святополк, — пусть на всякий случай поищут, хотя я уверен, что Ярослав на дне Буга. А кроме того, теперь я возлагаю на тебя, Якша, главное. Много раз ты служил мне и тестю моему, послужи еще раз, а я тебя не забуду. Твое дело — разделаться с Пред славой, Горисветом и Иларионом…

— В них корень зла, — вставил патер Фридрих.

— Да и Андрей-гусляр, хоть и очень стар он, а вреден, и о нем не забудь, да, может быть, если взяться умело, этот старик и доподлинно скажет, где Ярослав и что с ним.

— Сослужу, — ответил Якша, — но ты знаешь, что люди за эту службу невзлюбят меня пуще прежнего, а потому не оставь меня воздаянием.

Святополк рассердился и громко заговорил:

— Я ли не награждал тебя?! Не я ли из тиунов сделал тебя боярином, и не ломятся ли теперь у тебя сундуки от серебра и золота? И ты торгуешься со мной!

А Якша, увидев гнев Святополка, сказал:

— Знаю, знаю, княже, и предан тебе, предан бескорыстно. Не о серебре и золоте, не о земле, не о парче, не о яхонтах говорю я. А дай ты мне воздаяние в сердце своем, оцени ты в сердце преданность мою…

— Да разве я не ценю, — перебил, но уже более мягким тоном, Святополк, и Болеслав, чтобы прекратить этот разговор, решительно сказал:

— Итак, твое дело, Якша, разделаться с теми, с кем ты считаешь нужным. Мы верим тебе, на тебя полагаемся и, конечно, ценим тебя, и ни Святополк, ни я не оставим тебя без воздаяния. Но вот что: разделывайся с остальными как знаешь, но что касается Предславы, то ее ты доставь мне живой, чтобы ничья рука ее не коснулась. Я сам с ней поговорю. Когда умерла моя вторая жена и я хотел взять себе в жены Предславу, она не захотела меня. Может быть, и пожалеет теперь. Поговорю я с ней… А затем помни же, Якша, что это все Должно быть сделано во время пира…

XVII

На другой день с полудня пошли люди на княжий двор, где был приготовлен пир. Пошли на пир далеко не все.

И вот начался пир, на котором обильно лились вино и мед, а в это время Якша со своими людьми стал неистовствовать в — Киеве и в Берестове. Григория, Усмошвеца, Николая и Семена он не нашел, разумеется, потому что их уже не было. Нескольких человек он пытал, чтобы узнать, где они, будучи уверен, что они в Киеве или в Берестове. Пытал он людей, чтобы узнать, где Ярослав. Когда его люди схватили гусляра Андрея, один из его сыновей бросился защищать отца и был убит вместе с ним. Было перебито несколько человек, которых Якша считал своими врагами или подозревал в преданности Ярославу, были перебиты слуги Предславы и Горисвета. Когда схватили Предславу, Горисвет бросился защищать ее, но тут же пал от удара меча. Илариона, молившегося в это время в своей пещере, не нашли люди Якши. Узнав потом обо всем случившемся, Иларион сказал:

— Много уже крови запятнало Святополка Окаянного, но ему мало было, захотел он еще крови. И вот она льется… Видно, Господу Богу угодно было послать испытание Руси, чтобы окрепла она в новой вере христианской праведной. И злобой нечестивого князя, пролившего кровь братьев своих, теперь допустившего позор сестры своей, испытывается Русь. «Да скончается злоба нечестивого», — сказал Ярослав, идя из Новгорода на Святополка; но по воле Божией испытание еще не кончено. Святополк с Болеславом и слуги их распускают слух, что Ярослава уже нет в живых, но это неправда. Господь Бог сохранил и сохранит нам Ярослава, князя праведного и мудрого, и поразит он князя нечестивого, ибо правда на стороне Ярослава. Попы-латиняне говорили и говорят Святополку и старались уверить всех, что он прав, ибо он старший сын и старшему сыну принадлежит великокняжеский стол, но разве не ведомо нам всем, что не Святополку хотел великий князь Владимир завещать великокняжеский стол, ибо Святополк, правда, старший сын, но блудный, предавшийся неразумно питию и поддавшийся ляхам? Владимир не успел назначить наследника, и началась смута. Если бы Святополк имел право на киевский стол, а не силою и коварством захватил его, к чему ему было убивать братьев своих? Но минует злоба нечестивого, и настанет на Руси мир. Святой апостол Андрей Первозванный, взойдя на высоты киевские, благословил место, где мы теперь, и сказал, что быть тут граду великому, что воссияет здесь вера праведная. И козни Святополка, Болеслава и латинских попов не одолеют веры и града! А я буду молиться, чтобы скорей пробил час кары нечестивым, буду молиться до тех пор, пока не убьют и меня, если на то будет воля Божия!

Несколько раз впоследствии собирались убить Илариона, но Бог хранил его. Анастас, вошедший в большое доверие к Болеславу, не раз потом пытался уговорить Илариона принять сторону Болеслава, но он был тверд и не поддавался искусу.

XVIII

К концу пира на княжеском дворе до пирующих стали доходить слухи о неистовствах, которые совершил в городе и в Берестове Якша со своими людьми. Многие стали уходить с пира, чтобы проверить эти слухи. Скоро стало достоверно известно о всех неистовствах Якши. Киевлянами овладели скорбь и уныние, усилившиеся еще более, когда вернулись в Киев остатки Ярославовой рати и стало известно, что многие либо погибли в битве, либо казнены, либо отправлены в плен в Польшу. Настали черные дни для Киева и всей земли русской, но в то время, когда почти все были в скорби и унынии, на киевском княжьем дворе шло веселье.

Святополк, окруженный немногочисленными своими сторонниками, и Болеслав, окруженный поляками, веселились, ведя беспутную жизнь; веселилась в своем кругу и жена Святополка Клотильда, приехавшая вскоре после занятия Болеславом и Святополком Киева. Рейнберн с патером Фридрихом и с другими прибывшими патерами устраивали богослужение по западному обряду в одной из киевских церквей, стремясь привлечь в нее людей, и старались и в других церквах ввести западные обряды. Несколько патеров разъезжало по киевской и древлянской земле, утверждая папизм. Якша постоянно оговаривал все более и более людей перед Святополком и Болеславом, чтобы овладеть их добром. То и дело того или другого заключали в темницу, ляхи похищали жен и девиц, обижали киевлян. По рекам и дорогам расплодились разбойники.

Вначале киевляне, подавленные и разбитые горем и несчастьем, молча переносили все это, но затем стали раздаваться жалобы, многие громко заговорили об увеличивающихся кривдах и обидах.

— Ляхи вольничают, обижают людей, их патеры славят римскую веру и читают в церквах проповеди по-латыни. Святополк, убивший братьев своих, бьет теперь людей, — слышалось все чаще и чаще.

И в Киеве, и в селах народ стал избивать поляков.

* * *

Прошло около года со времени занятия Киева Святополком и Болеславом, когда раз вечером Святополк позвал к себе Якшу и сказал:

— Настало время действовать. Люди озлоблены против ляхов. Так вот и нужно их подзадоривать, нужно говорить им, что все зло от ляхов, что я сам тут ни при чем, что если я и убил братьев своих, то по наущению ляхов и латинян. Люди и так говорят, что я поддался влиянию жены и тестя, и потому легко поверят этому. Надо уверять, что я раскаиваюсь во всем, что хочу исправить зло, но что ляхи и их епископ и патеры не позволяют мне сделать это.

— Да, — ответил Якша, — Болеслав с ляхами взяли уж слишком много воли: я знаю, что Болеслав пытался очернить меня перед тобой. Ему хочется поссорить тебя со мной, чтобы ты удалил меня…

— Об этом говорить нечего, — ответил Святополк, а про себя подумал: «Знаю я тебе цену, знаю, что и ты недавно пытался подластиться к Болеславу и к Калине, да не поделили шкуры моей; но ты мне нужен». — Я знаю, что ты предан мне, а если что-либо и сболтнул ты против меня в сердцах, не время теперь ссориться. Ты мне предан и нужен мне, но и я тебе нужен. Уйди я — не уцелеть и тебе… Нас колдовством связали. Может, и впрямь колдовством. В идолов я не верю, но и вера греческая и латинская не влечет меня к себе, а в колдовство вот верю. Вот и теперь у меня волхв древлянский и говорит мне, что много лет мне княжить на киевском столе. Но обо всем этом поговорим в другой раз, а теперь скажу, что я ведь хорошо понимаю, чего хочет Болеслав и чего хотят епископ и попы латинские. Болеслав хочет сам утвердиться на киевском столе. Помнишь, я говорил тебе об этом в Кракове. А латиняне хотят этим путем подчинить Русь папе. Я обещал им это, но к чему же мне подчиняться папе, я сам себе князь, да и люди не хотят этого. Они жалуются, что попы латинские читают и служат в церквах.

— Жалуются, — подтвердил Якша.

— Так вот и нужно говорить им, что все зло от Болеслава и латинян. Пусть люди бьют ляхов, мешать не надо. Таким образом я заставлю Болеслава уйти из Киева.

— Но если он уйдет, — возразил Якша, — Ярослав, как слышно, готовится идти походом на Киев и уж собрал рать немалую, справимся ли мы без Болеслава с Ярославом?

— Будь покоен. Я говорил с волхвом древлянским. Все язычники будут на моей стороне. Они знают ревность Ярослава к греческой вере и потому за меня, и печенеги всегда пойдут со мной.

— Но ведь были за нас язычники и печенеги, а тем не менее не устояли мы под Любечем, да и люди будут недовольны, если ты призовешь опять печенегов.

— Что ж, призывает же Ярослав варягов. Но это еще дело будущего, а теперь нам надо избавиться скорей от Болеслава, тем более что если так будет продолжаться, то люди, избивающие ляхов, могут обратиться и против меня.

Через месяц после этого разговора, когда Болеслав узнал, что произошло новое избиение поляков, он призвал к себе Рейнберна и патера Фридриха и сказал:

— Помните, что было в Чехии? Когда я занял чешскую землю и, казалось, укрепился в ней, нашлись люди, которые стали строить козни против меня, и я был на волосок от гибели. Теперь Святополк явно действует против меня. Многие из наших перебиты, так не лучше ли не ждать такого конца, какой был в Чехии, откуда пришлось постыдно бежать.

— Я уж говорил тебе об этом, — сказал Рейнберн. — И Калина того же мнения.

— Я, — продолжал Болеслав, — выговорю себе право взять Предславу в качестве заложницы и трех бояр Ярославовых из числа оставшихся в живых. Это на случай, если Ярослав овладеет снова Киевом. У меня будут в руках люди, за которых я могу кое-что выторговать у Ярослава. Кроме того, я потребую, чтобы Святополк не заявлял никаких притязаний на захваченную нами в Киеве и хранящуюся теперь у Анастаса казну Ярослава. Я возьму ее с собой. Наконец, я потребую, чтобы мне безусловно были уступлены червенские города. На этих условиях я уеду из Киева.

Рейнберн и патер Фридрих одобрили план Болеслава, и действительно, после некоторых препирательств со Святополком Болеслав настоял на том, чтобы Святополк принял его условия.

Святополк распространил по городу слух, что он заставил Болеслава покинуть Киев и что теперь все бедствия и неистовства прекратятся. 16 августа 1018 года, то есть почти ровно через год после вступления Святополка в Киев, Болеслав вышел из Киева, захватив с собой Предславу, трех бояр Ярославовых, казну Ярослава и, разумеется, оставшихся в живых своих дружинников и воинов. С ним отправились и Клотильда, жена Святополка, епископ Рейнберн и патер Фридрих с другими патерами, а также Анастас, близко сошедшийся с Болеславом и Рейнберном и не доверявший прочности положения Святополка в Киеве.

За день до выступления Болеслава из Киева младший сын Андрея-гусляра, не бывший в Берестове в день убийства Андрея и потому оставшийся в живых, узнал, что Болеслав хочет взять с собой в Польшу Предславу. Он решил собрать людей и воинов, по дороге напасть на Болеслава и отбить Предславу. Он пошел к Илариону и попросил благословения на это дело. Иларион благословил его. Он собрал до пятидесяти человек добрых молодцев, большей частью бывших воинов Ярослава, оставшихся в живых под Берестьем и возвратившихся в Киев, и отправился с ними из Киева по дороге к Берестью. Они остановились в лесу у села Придорожье, где, по их предположению, Болеслав должен был сделать первую ночевку. Они не ошиблись: Болеслав действительно расположился на ночлег у этого села. Они узнали при помощи придорожских людей, где Предслава, и когда наступила тишина в стане Болеслава, подожгли стан и, пользуясь суматохой, отбили Предславу.

Предслава тайно поселилась в одном из сел на западе от Киева.

Когда привезли ее туда, на улице было большое движение. Как раз к тому времени из Киева вернулся один из сельчан и рассказывал об уходе из Киева Болеслава.

— Братцы, — говорил он, — мы тут многого не знали. Знали мы только, что расплодились разбойники, но не знали обо всех неистовствах Святополка и Болеслава в Киеве. Что крови-то там пролито: Горисвет убит, старец Андрей-гусляр тоже, да и сколько всяких людей погибло.

Слушатели возмущались, высказывая свои замечания, и в это время к толпе подошел один из людей, доставивших Предславу к сельскому священнику, и сказал, услышав, о чем идет речь:

— Вот и я из Киева. Я служил воином у Ярослава, а когда Святополк и Болеслав разбили Ярослава под Берестьем, попал я в полон. Многих в Польшу угнали, многих карали, я как-то избегнул этого и в числе других был приведен в Киев. На моих глазах творились все неистовства! Сердце обливалось кровью, порой хотелось руки на себя наложить, но — думал я — унывать не буду, не стану приходить в отчаяние: пробьет час, и Бог покарает нечестивых. Хотел я бежать к Ярославу, но жив ли он — я не знал. Наконец иду раз в печали по улице в Берестове и встречаю инока Илариона, иерея берестовского. Спросил он меня, почему я печален, и, узнав причину сказал: «Молись и терпи — верь, скоро увидят меч Божий нечестивые!». И вот узнаю я, что Болеслав уходит из Киева. Он хотел взять с собой побольше людей Ярославовых, но многие укрылись, не дались. И я в том числе. Как раз повстречал я доброго человека и пошел с ним сослужить службу Ярославу, какую — пока вам не скажу.

— А как же ты говорил, что не знаешь, жив ли Ярослав? — обратились многие к нему с вопросом.

— Раньше и не знал. Святополк и Болеслав и их люди говорили, что Ярослав погиб под Берестьем. Под Берестьем-то, как я сказал, я и сам был, да там такая была свалка, что никто не знал, остался ли в живых великий князь, погиб ли он или спасся. Не знал и я, а недавно узнал, что он в Новгороде и собирает силу великую на Святополка и Болеслава и одолеет их обоих, потому что люди за него, потому что правда на его стороне. А Святополка одного и подавно одолеет! Вот я и хотел вам сказать, люди добрые, что недолго уж неистовствовать Окаянному. Скоро уж, Бог даст, будет Ярослав в Киеве!

Послышались слова радости и одобрения. Только один человек, сидевший верхом на лошади, угрюмо сказал:

— Это ты так говоришь и другие люди Ярославовы, но не всем Святополк зло делал: кто непокорен ему, того, конечно, карает, но князь он справедливый.

— А ты кто такой? — обратилось к нему несколько голосов.

— Не видите, что ли, — ответил он, — человек, как и вы.

Но некоторые узнали его и ответили за него:

— Да ведь это Камень, холоп волхва древлянского из села-то соседнего древлянского.

— Так вот почему он так говорит, — сказал Ярославов воин и, обратившись к нему, продолжал — А разве Святополк не убил вашего князя древлянского Святослава, как он убил и двух других своих братьев, Бориса и Глеба? А если уж он убил родных братьев, чего же ожидать другим? Он хочет удержать вас, язычников, Бога истинного не знающих, на своей стороне и потому выказывал вам всякие милости, но это до поры до времени, и как же вы не можете понять, что от того, кто братьев своих умертвил, никому добра ждать нельзя?

— Братьев не он убивал, — ответил Камень, — а люди его, и дело это семейное, княжеское, а нам он зла не сделал.

— Да и не только братьев своих он убил, а сколько людей погубил, — раздались голоса.

— Нам он зла не делал, — повторил Камень и, хлестнув лошадь, поехал из села.

Приехав домой, он рассказал о слышанном волхву.

Последний очень встревожился.

— Надо помочь Святополку, — заговорил волхв, — надо собрать людей, да только уж мало у меня людей верных. Не хотят люди верить в богов наших! Но все-таки надо собрать, сколько удастся, людей в помощь Святополку. Он обещал восстановить веру нашу и сам говорил мне, что непременно восстановил бы, но мешал ему его тесть с латинскими попами, которые хотели ввести свою веру латинскую. Теперь, значит, ушел его тесть с латинянами, и он сделает то, что обещал. Надо бы послать на север узнать, не идет ли уж Ярослав. В Новгороде из наших уж нет никого. Новгородские-то священники и чернецы, которых много у Ярослава, потому что он очень привержен к новой вере, всех там окрестили, но вблизи Новгорода по Волхову еще есть наши: надо узнать скорей про Ярослава…

XIX

Неистовства Святополка и Болеслава в Киеве были в самом разгаре, когда в Новгород прискакали отроки Федор, Холм и Гавриил, которым удалось вместе с Ярославом избегнуть смерти и плена под Берестьем. Всех уехало вместе с Ярославом шестнадцать человек. Человека три отстало вскоре, а остальные вместе с Ярославом доехали благополучно до Изяславля[18] по реке Свислочи. Здесь Ярослав остался на день отдохнуть, с тем чтобы дальше ехать в возке, предложенном Ярославу богатым гостем изяславским Крылом, а Федору и Гавриилу приказал безостановочно ехать в Новгород сообщить о случившемся…

Приехав в Новгород, они явились к посаднику Константину передать слова Ярослава.

— Подождем приезда князя, — ответил задумчиво Константин, — а пока молчите.

Дня через три приехал Ярослав.

* * *

«Бум, бум!» — грянул вечевой колокол на Новгородской площади, а в одной из горниц хором воеводы Грозного в ответ колоколу раздался плач ребенка.

— Господи, только что убаюкала младенца; уж сколько времени мучаюсь с ним; а тут этот звон. И чего им нужно только, — вздыхала усталая женщина, принимаясь укачивать разбуженного ребенка.

«Бум, бум!» — протяжно гудел колокол, созывая новгородцев на вече, и под звуки этого колокола Василиса Борисовна, жена боярина Грозного, укачивала маленького Олега. Скоро малютка заснул; тогда боярыне захотелось узнать, что делается в городе и по какой причине созывается вече. «Пошлю к соседке Марфе, она все городские вести всегда первая знает», — подумала боярыня и сейчас же послала к соседке свою прислужницу.

Вскоре на пороге показалась дородная боярыня Марфа. Глаза её были заплаканы, и полное лицо — все в красных пятнах от недавних слез.

— Что с тобой, Марфа? — участливо обратилась к ней боярыня Грозная. — Какое горе у вас приключилось?

— Ах, свет ты мой Василиса, ничего ты, видно, еще не слышала, о чем все в Новгороде только и разговаривают. Ведь сегодня чуть свет вернулся наш князь, и как вернулся-то! Вернулся разбитым. Из наших новгородцев, почитай, все, что пошли с ним, там остались. Деверь мой Скала остался на поле под Берестьем. Воевода Будый пропал без вести.

— Так вот почему созывают вече, — печально проговорила боярыня Грозная. — Вот почему муж как вышел с утра, так и обедать не приходил, а уж скоро и к вечерне звонить должны. Теперь я уж его ждать не буду. Сама бы, кажется, побежала сейчас послушать, что говорят на вече. Вот какой срам потерпел наш князь и все мы, новгородцы.

— Да уж правду ты говоришь, что стыд нам, новгородцам, бежать перед ляхом да братоубийцей окаянным.

— Я думаю, Марфа, что если бы князь ходил со своей новгородской дружиной, не так бы он вернулся. Это все киевляне виноваты. Наши не вернулись бы разбитыми. Ох, если бы я была посадником! Сейчас бы, кажется, собрала новую дружину. В Новгороде оставила бы лишь подростков, чтобы было кому за младенцами да за дряхлыми стариками присматривать, а всех остальных, кто только может лук и стрелы носить, всех бы повела защищать нашу честь новгородскую.

— И они уж решат там на вече не иначе, Василиса. Честь-то нашу вернут, да вот не вернуть нам сыновей и мужей наших. Жаль мне сестру свою: уж так она горюет о муже своем, смелом Скале.

— Что делать, Марфа, и мужья, и сыновья нам даются не навек, и наша жизнь не вечна; всех нас, и сыновей наших, и внуков, и правнуков наших переживет наш вольный город. Для его славы не должны мы щадить жизни своей.

— Знаю я это, знаю, родимая, да болит сердце по кровным своим. Ну, прощай, боярыня. Как времечко улучишь, — заходи утешить сестру мою горемычную. Поклон тебе, боярыня.

Боярыни поцеловались, и Марфа ушла.

Между тем на Ярославовом дворище у вечевой башни собралось почти все население Новгорода. Народ был крайне взволнован желанием Ярослава ехать за море к варягам. Князь, потерпев поражение с киевской дружиной, не доверял и новгородцам. Посадник Константин старался убедить князя не ездить к варягам, а народ убеждал не волноваться и не торопиться.

— Тише едешь, дальше будешь, — говорил он. — Соберем, не торопясь, дружину и воинов, вооружим их получше и все дружно пойдем биться с Болеславом.

Много говорил посадник, говорил князь, говорили и другие именитые люди, но ни на чем окончательно не порешили и разошлись.

Через несколько дней собрано было другое вече, на Торговой площади. Теперь в вече участвовали не только бояре, богатые гости, старосты городские, но и меньшие люди.

Много говорили, много спорили и разошлись, порешив ввиду наступления осенних распутиц и затем зимних морозов, отложить поход до весны. А пока надо было обучать молодых воинов. Князь настоял на том, чтобы в учителя взяты были варяги.

Настала осень. В Новгород собрались «зимние гости», иноземные купцы из Скандинавии, привозившие сукна, вина, металлические изделия, хлеб и деньги. С востока приехали купцы византийские с шелковыми товарами, воском, пряностями. Новгородцы поставляли лен, хмель, мед. Торговая жизнь в Новгороде закипела. Зимой были свои, «зимние» гости; летом приезжали другие, «летние».

Новгородцы жили в дружбе со своими иноземными гостями. Эти купцы, хотя жили в отдельных частях города и управлялись своими начальниками, но бывали в домах у новгородцев и сами устраивали для них пиры и забавы. В эту зиму были, как всегда, веселые пиры и в княжеском детинце, и у богатых бояр, и у «добрых» купцов; так же, как всегда, заключались торговые сделки. Но и на пирах, и при сделках торговых, и в домашней жизни новгородцы помнили главную думушку свою — о предстоящем походе. На пирах и в домашних беседах обсуждался этот предстоящий поход, а при торговых сделках откладывались на него гривны и куны.

Прошла зима, настала весна, но рать не была еще готова. Ярослав не хотел дольше ждать и вторично решил ехать за море к варягам. Были приготовлены уже ладьи для него и его свиты, назначен день отъезда. Но новгородцы не могли примириться с таким решением князя. Опять собралось вече. Князь не пришел. Зато собрались все граждане от посадника до простых смердов; пришли и мужики из окрестных пригородов; пришли и жены новгородцев, которые, стоя позади мужской толпы, прислушивались к речам, советовались и воодушевляли своих мужей. Долго судили и рядили новгородцы. Окончательное решение было таково: немедленно идти на берег Волхова, где приготовлены были ладьи для княжеской дружины, и изрубить их, а затем отправиться к князю и убедить его не ехать к варягам и ждать, пока не будет сформирована дружина.

С лодками дело кончено было быстро, но князь, рассерженный самовольным поступком новгородцев, вовсе не пожелал принять посадника с выборными гражданами. Долго, через княгиню, которая была дружна с женою посадника Константина, велись переговоры, пока князь не переменил гнев на милость и согласился принять посадника.

Горячо говорил посадник. Он вспоминал успешные походы новгородцев против балтов, финнов, чудьской еми и других соседних народов, вспоминал доблесть отца своего, Добрыни Славного, Скалы и других воинов; вспоминал богатырей новгородских: Родовоя, Горисвета и Василия Новгородского.

Он говорил, что народ не пожалеет последнего имущества своего для доставления князю возможности нанять в помощь себе варяжскую дружину.

— Государь, — заключил он речь свою, — мы хотим и можем еще противиться- Болеславу. У тебя нет казны: возьми все, что имеем.

Князь был тронут и согласился подождать еще немного времени.

Пошли спешные сборы к походу Бояре давали по восемнадцати гривен городские старосты по десяти, остальные жители по четыре куны. Скоро была собрана необходимая сумма для найма варяжской дружины Новгородское войско готово было к походу. И вот во второй половине августа 1019 года Ярослав двинулся с соединенной дружиной в новый поход против Болеслава и Святополка. Новгород опустел. В городе остались одни дряхлые старики, женщины да малые дети.

Осень в этом году стояла теплая, ясная. В саду у боярина Грозного был настоящий рай. Весь сад окрасился в золото и пурпур. Ярко-красные кисти рябины, красные и желтые листья кленов, берез и лип, янтарные яблоки белого налива, антоновок, огненные настурции и георгины. Все было ярко, красиво, весело. В саду слышался веселый детский говор и смех. Пятеро здоровых круглолицых боярских детей, из которых старшей девочке было десять, а младшему Олегу, о котором вспоминали в начале этой главы, уже около трех лег, собирали грибы.

— Подними-ка, Вася, ветви орешника! — сказала старшая девочка одному из братьев.

И все бросились поднимать низко опущенные ветви орешника. Под ветвями оказались пять коричневых здоровых боровиков на толстых белых ножках. Дети прыгали и радовались.

— Всем будет по боровику, даже Олегу!

Дали сорвать и ему. Положив гриб в корзиночку, куда он до сих пор собирал только желтые и красные листочки, маленький Олег побежал хвалиться к матери.

Василиса с девушками собирали последние ягоды барбариса и шиповника. На траве уже стояли две полные большие корзины ягод, когда из калитки показалась соседка, боярыня Марфа.

— Бог в помощь, хозяюшка, Бог в помощь вам, девушки, — ласково заговорила она. — А я к тебе, Василиса, с новостями. Посидим тут на лавочке под яблонькой. Под хозяйским оком и у девушек работа будет лучше спориться, и нам хорошо тут будет. День-то какой сегодня выдался! Ничего, что осень уж на дворе. Тепло, тихо! Вон лист по воздуху еле плывет, и паутина-то словно нехотя колышется. Иной раз и наше бабье лето лучше весны девичьей. Вот хотя бы и на тебя посмотреть, Василиса Борисовна, расцвела ты, словно цветик пышный, деток выхолила…

— Благодарствую на ласковом слове, Марфа Денисовна. А какие же ты новости хотела рассказывать?

— Расскажу и новости. Слушай, что говорят в Новгороде. Приехали сюда на днях купцы с византийским товаром из Киева. Плачутся они горько на киевские беспорядки. Не у кого, говорят, суда искать. Поляки грабят и разбойничают; Святополковы слуги разбойничают и грабят также. Пожалуешься старостам киевским, так те валят на поляков; а к польским начальникам пойдут — те говорят: это не наши были, наши сюда для помощи и порядка призваны, киевляне, говорят, воры и грабители, они и нас обижают. Так вот и ищи тут суда и расправы. Торговый народ терпит со всех сторон притеснения, и остальные киевляне не наплачутся на житье. Плохо всем стало после смерти Владимира Красное Солнышко. Уж и может ли быть кому хорошо при эдаком звере лютом. А пришли ляхи в помощь Окаянному — стало житье киевлян еще горше прежнего. Только, говорят, народ-то они притесняют вместе, поляки со Святополком и присными его, а между собой не ладят. Говорят, будто даже Святополк замышляет и с тестюшкой любезным покончить так же, как и с братьями. Так что, пока наши с князем придут, уж, пожалуй, и духу польского в Киеве не останется.

— Будут ли поляки там или нет, а наш князь одолеет Святополка, — вставила боярыня Грозная. — Недолго Окаянному княжить. Не за тем ходят войною новгородцы, чтобы побитыми возвращаться. Князь главную надежду возлагает на варягов. Конечно, они храбрые воины, это и муж мой всегда говорит, а только нет в них настоящей удали. Да и может ли быть настоящая удаль у наемников? За гривны продают они храбрость свою. Нет, не ценю я женским умом своим варяжской храбрости.

Расскажу я тебе, что вчера у нас было. Слышу я — в саду крик. Выбегаю в сад. Вижу: Вася стоит над прудом и кричит: «Мама, котенок тонет». Да как был в сапожках сафьянных и опашне новеньком — прыг в воду. Хорошо, что нянюшка молодая тут случилась. Вытащила его с котенком в руках. Я его бранить стала. Говорю ему; ты из-за котенка утонуть мог, ведь плавать-то не умеешь, да и сапожки и опашенек новый’ испортил, — а сама радуюсь. Думаю, настоящий отец будет. Теперь за котенком в воду бросился, а лет через десять не страшны ему будут мечи и стрелы вражеские. Не пугливы наши новгородцы: смелы, удалы и сильны они. И смелость, и удаль будит в них еще в колыбели наш вечевой колокол. Верь мне, Марфа Денисовна, Святополк будет разбит и великим князем будет наш князь новгородский.

— Да сбудутся слова твои, Василиса Борисовна! Ты уж тогда, наверное, с боярином в Киев переедешь. Князь уж твоего мужа тут не оставит.

XX

Григорий, Усмошвец, Семен и Николай, с которыми мы расстались после того, как им не удалось уговорить Предславу, Горисвета и Илариона покинуть Киев, благополучно добрались до Пскова. По дороге сюда они всюду собирали людей, призывая воодушевленно присоединиться к Ярославу, чтобы идти на Болеслава и на Святополка, за которым уже утвердилось в народе прозвание Окаянный. И всюду в ответ на их призыв слышалось:

— Не потерпим Окаянного, ляхов и латинян в стольном граде Киеве. Пойдем с Ярославом за дело правое, за землю русскую!

Из Пскова наши путники отправились к Ладожскому озеру. Пришлось им побывать и в нескольких языческих селениях, ютившихся в глухих лесах и сохранивших еще во всей чистоте языческую веру. Но и в этих селениях они находили живой отклик на свой призыв. Отчасти этому помогало и то, что Григорий, Усмошвец и Семен пользовались почетом у всех на Руси за свои богатырские подвиги, а Григорий, кроме того, — как славный гусляр и маститый старец.

В деревне Волынкиной при устье Невы сыновья Григория и их жены, а также внуки с женами и внучки со своими мужьями радостно встретили его и его спутников.

— А дочерей нет у тебя? — спросил Усмошвец старика.

— Была одна, да в малолетстве Богу душу отдала, — ответил он.

— А почему ваша деревня называется Волынкиной? — полюбопытствовал Николай.

— А потому, — ответил Григорий, — что ее первыми жителями были волыняне. Шли они с Волыни, шли, шли и дошли до самого моря Варяжского, дальше уж было идти некуда; вот они тут и поселились, у моря. Сказывал дед мой, что отец его знал в молодости людей, которые пришли сюда с Волыни.

Григорий рассказал своим о том, что происходит на Руси, а также о том, как он с Усмошвецем, Семеном и Николаем проехали почти всю Русь, призывая людей идти на Киев с Ярославом против Святополка Окаянного и Болеслава ляшского, что по дороге заезжали они в Новгород, где узнали, что весной Ярослав двинется в поход.

Один из сыновей Григория, трое внуков и двое правнуков решили идти с Ярославом. Из окрестных селений и с Ладоги собиралось немало воинов. В общем, человек двести должно было двинуться весной к Новгороду чтобы там присоединиться к Ярославу.

Старец Григорий, решивший было навсегда остаться в Волынкиной, чтобы здесь кончить жизнь свою, к концу зимы стал говорить, что хочет собственными глазами увидеть торжество Ярослава. Сердце богатырское, сердце гусляра, воспевавшего битвы, влекло его в поход, но он опасался, что у него не хватит сил. В нем происходила борьба. Раз утром он решительно сказал:

— Иду! Вечером долго я размышлял, хватит ли силушки дойти до Киева и вернуться сюда, чтобы здесь, где начал дни свои, и кончить их. Думал было остаться. Нужно вам знать, что обет я дал — построить церковь в Волынкиной. Так вот и думалось: если пойду, может, Бог поможет еще добраться до Киева, но вернусь ли? И приснился мне сон: видел я премудрую Ольгу, и Владимира, и Бориса, и Глеба; они благословляли дружину и воинов Ярослава, и услышал я голоса их: «И стар и млад идите!». Пойду еще раз к Киеву, а затем вернусь сюда строить церковь Божию.

Прошло после этого еще несколько дней. Все уже было готово к походу, когда из Новгорода прискакал гонец от посадника Константина с известием, что поход отложен до начала осени. При этом посадник просил Григория от своего имени и от имени Ярослава непременно идти с ними. Григорий решил употребить весну и лето на работы по постройке церкви. Усмошвец, Семен, Николай и его родные деятельно ему помогали заготовлять материал, рубить деревья и прочее.

Когда стало солнце клониться к осени, опять приехал гонец от посадника Константина объявить, что Григория, Усмошвеца, Семена и Николая с невскими и ладожскими воинами ждут в Новгороде.

Когда Григорий с товарищами, повинуясь призыву, поспешно прибыл в Новгород, там уже было заметно большое движение.

Конные то и дело скакали по улице. Волхов был запружен ладьями. Люди толпились и на улицах, и на детинце, и на Торговой площади. Тут были не только русские, но и варяги, и меря, и весь, и емь (финские племена), были и купцы ганзейские и царьградские.

— Откуда это столько народа идет? — воскликнул один голос из громадной толпы, бывшей на Торговой площади.

Толпа обернулась и увидела приближавшийся к Торговой площади большой конный отряд.

— Люди дальние, — послышались замечания.

— Да, уж, видно, дальние, — раздались подтверждающие эти замечания голоса. А когда отряд выехал на площадь, прибывших забросали вопросами, кто они и откуда.

Ехавший впереди отряда бородатый воевода ответил:

— Люди мы ростовские. А вы вместо того, чтобы зевать, скажите-ка, где князь, великий князь Ярослав? Верно, у себя в тереме?

— В тереме, в тереме, — ответили голоса. — Говорят, что с духовенством, боярами и градскими старцами совет держит, да и сами мы видели, как к великому князю ехали и шли и духовенство, и бояре, и старцы.

— Ну, так и я туда же, — сказал боярин.

Нашлось несколько охотников провести к терему боярина с его дружиной и воинами, а многие новгородцы и новгородки останавливали приезжих воинов, спрашивая:

— Долго ли шли из Ростова, какова дорога, большой ли город Ростов?

Одному из молодых воинов, ехавшему в задних рядах, кто-то сказал из толпы:

— Ишь какой молодой! Как это тебя, такого молодого, отец с матерью в поход пустили?

— От нас все пошли, кто мог, — гордо ответил он, — и старые, и молодые. Ведь нашего же князя Глеба Окаянный убил. Как же нам не идти на него?..

Подъехав к княжескому терему, Хвалибой (так звали ростовского боярина) велел доложить о себе Ярославу.

Ярослав вышел к нему навстречу и, поздоровавшись, сказал:

— Много уж лет мы не виделись с тобой.

— Почитай, уж лет восемь будет, княже, — ответил Хвалибой.

— Ты устал с дороги, — продолжал Ярослав, — а между тем у меня как раз собрались духовенство, бояре и градские старцы. Я хотел бы, чтобы и ты принял участие в совете.

— Ничего, княже, мы отдыхали недалеко от Новгорода, и я охотно приму участие в совете, коли на то воля хвоя. Вели лишь разместить дружину и воинов ростовских.

Совет обсуждал в подробностях предстоящий поход.

Многие из участников совета обратились к Хвалибою с вопросами относительно подробностей мученической кончины Глеба, но он сказал, что вряд ли больше их знает о кончине своего князя, потому что не был с Глебом под Смоленском.

— Когда князь пошел к Киеву, — говорил он, — я был далеко. Иначе, конечно, пошел бы с князем, потому что время было военное и опасное и от Святополка можно было всего ожидать. Но когда я вернулся после Пасхи в 1015 году из Киева, где был вместе с вашим боярином Скалой, послал меня князь Глеб на Москву-реку. Меря отказалась тогда платить дань, вот князь и послал меня на мерю, а она ушла в леса к Москве-реке.

— А далеко эта река от вас?

— Дня три конского хода, — ответил Хвалибой. — Но меря, — продолжал он, — узнав, что я иду на нее, пошла вверх по реке в леса дремучие. Я за нею — и отошел далеко. Дома и не знали, где именно я с дружиной и воинами. Иные думали, что погибли. А между тем князь Глеб получил вести из Киева и поторопился туда. Когда же я вернулся, взяв дань с мери, праведного князя Глеба уже не было в живых: его убил Окаянный.

— Да, убил, — грустно проговорил Ярослав, — и кровь братьев моих вопиет ко мне. Я надеюсь, что в этот раз мы покончим с Окаянным навсегда, и, может быть, нам придется бороться теперь с ним одним, а не с ним и Болеславом, как мы думали, потому что, по известиям из Киева, Болеслав сильно недоволен Святополком.

Началось обсуждение частностей предстоявшего похода, как вдруг донеслись громкие радостные крики.

— Что такое, кого так приветствуют? — спросил Ярослав. Но в это время в гридницу вошел отрок, доложивший, что прибыл старец Григорий с невскими и ладожскими людьми.

— Хочет, видно, старец тебе, княже, последнюю службу сослужить, — сказал боярин Холм.

— А ты, боярин, — ответил Ярослав, — выйди да позови Григория сюда на совет.

Все, начиная с князя, радушно встретили Григория, когда его ввел Холм. Все дивились молодцеватости старца, расспрашивали его, много ли с ним пришло людей, из каких мест, долго ли он был в пути.

После прибытия Григория еще около часа продолжался совет, а затем присутствовавшее духовенство вознесло молитвы о благополучном окончании похода и митрополит благословил князя и соратников его. После того Хвалибой и Григорий отправились к Холму, который пригласил их к себе.

Григорий, не слыхавший рассказа Хвалибоя о смерти князя Глеба, попросил сообщить и ему, что знает об этом боярин. Когда Хвалибой сказал, что он находился с дружиной и воинами на Москве-реке во время получения Глебом вестей из Киева, то Григорий, очевидно вспомнив что-то, с живостью заметил:

— Когда мы с тобой, Хвалибой, почитай, четверть уж века тому назад ходили на мерю на Москву-реку, снился мне на этой реке сон. Я рассказал о нем тогда же многим, может быть, и тебе, Хвалибой. Все дивились этому сну.

— Помню, рассказывал, но что, уже призабыл…

— А был этот сон такой. Стелется передо мной Русь крещеная, с полями и лугами, с лесами дремучими, с реками большими и малыми, с деревнями, селами, погостами и городами — вот Киев, вот Новгород Великий, Смоленск, Псков… Вдруг надвигается туча — стемнело, и вижу: едут, едут без конца — печенеги ли то или другие степняки вроде печенегов… Пошел стон по земле, города разрушаются, зарево пожаров разливается… Вижу: едут на поклон к хану печенежскому наши князья, но вот на Москве-реке вырастает город, и приходит святитель и благословляет князя, жившего в этом городе, и печенеги, рассыпанные по Руси, исчезают, никнут… Город все растет и растет… Выходит князь из этого города и идет на печенегов и берет их города. Потом приходят разные люди с латинскими попами, и снова настает смута на земле. Снова вижу святителя, вижу, как собираются люди русские, опять встает солнце над Русью, и я вижу большой город с детинцем, обнесенным высокой белой каменной стеной. За ней высятся купола церквей, купол высокой колокольни, и несется звон колокольный по всей русской земле!

— Чудной сон, — сказал Хвалибой.

— Вещий сон, — заметил Холм. — Быть на Москве-реке городу большому, который вознесется над всеми городами русскими. Ты, старче, человек вещий, а потому и сны тебе снятся вещие.

— Вещий ли это сон или не вещий, — ответил Григорий, — не знаю, но много я думал о нем. И вижу я после того, как пошел звон колокольный из того города, что видел я на Москве-реке, вижу в этом городе князя — рослый и сильный, каких мало, и собрал он дружину и пошел к моим родным местам. И начались тут бои с варягами, и слышались голоса, что и раньше здесь рубился с варягами новгородский князь, и думал я во сне, какой это князь. И видел его, и не мог узнать. А между тем богатырь московский пошел к морю русскому и к Дунаю. Там снова вижу бои… Вижу потом большой город у моря с храмами и думаю, что это Царьград; но смотрю, что город-то этот в моих родных местах над Невою. И гудит звон колокольный из этого города по всей земле русской, и несется он далеко-далеко по морям, горам и лесам…

— Чудной сон, — снова сказал Хвалибой.

— Вещий сон, — отозвался Холм.

Дня через три после прихода в Новгород Хвалибоя и Григория Ярослав с дружиной и с воинами отправился в поход, напутствуемый пожеланиями и благословениями. Ярослав с частью дружины и воинов сели в ладьи, остальные пошли на конях. До Смоленска было еще дня три конского хода, когда Ярослава повстречали киевские гонцы. Они привезли известие о том, что Болеслав покинул Киев.

Некоторые из бояр высказали при этом известии опасение: не обманывает ли Болеслав, не сговорился ли он со Святополком в том, чтобы выступить из Киева, скрыться в лесах и затем ударить с тыла. Гонцы, однако, уверяли, что между Святополком и Болеславом полный раздор и что киевлянам стали уж невтерпеж бесчинства и надругательства ляшские и латинские, почему Болеслав и должен был уйти из Киева. Они добавили, что Предславу, которую Болеслав хотел взять с собой в Польшу, удалось отбить недалеко от Киева, но что некоторых из взятых у Берестья в плен бояр Ярославовых Болеслав увез с собой в Польшу. Гонцы сообщили еще об уходе Анастаса вместе с Болеславом в Польшу и обо всех неистовствах Святополка и поляков, об убийстве Горисвета и старца Андрея и о других убийствах и разбойных делах.

XXI

Святополк стоял, задумавшись.

— Да верно ли ты знаешь, Якша, — говорил он, — что Ярослав уж так близко подошел к Киеву?

— Верно, — ответил Якша. — Уж давно ведомо было, что он готовится в поход, и говорил я тебе, княже, что надо было повременить отпускать отсюда Болеслава.

— За меня печенеги, — стараясь успокоить себя, сказал Святополк, — а что касается Болеслава, то все люди были против него. Если бы он не ушел, то и ему, и мне, и тебе было бы хуже, а теперь — ну что же! Если Ярослав так близко, печенеги, правда, не успеют прийти на помощь… Он разобьет меня, но не дамся же я в руки, уйду к печенегам и с ними приду воевать с Ярославом, а может быть, тем временем мне удастся склонить Болеслава снова помочь мне. Ты скажешь, что теперь он мне ни в чем не поверит и потому не станет помогать, но ведь и прежде он мне не верил, а помог же Велико его желание взять под свою власть Киев, велико желание папы овладеть Русью Рейнберн и патеры будут склонять его идти на Русь, и он пойдет.

Раздался стук в дверь. Якша подошел и отворил Во шел отрок и сказал, что приехал Камень, гонец от древлянского волхва.

— Позвать! — приказал Святополк.

Гонец вошел.

— Волхв наш шлет поклон тебе, княже, — проговорил он, низко кланяясь. — Старик велел сказать тебе, что брат твой Ярослав с большой дружиной и множеством воинов идет на тебя Он уже близко.

— Видишь, княже, я правду говорил, — заметил Якша.

— Ты верный слуга, — ответил Святополк. — Времени терять нечего. Надо снаряжать дружину и воинов.

А гонец продолжал:

— Волхв снарядил для тебя, княже, двести воинов. Они идут к Киеву.

— Иди, — ответил ему Святополк. — Я еще призову тебя, поговорю и скажу, что передать волхву.

Гонец вышел, а Святополк, обращаясь к Якше, продолжал:

— Сил у нас не много, но сдаваться без боя нельзя Пойдем с дружиной и с воинами навстречу Ярославу Однако отходить нам от Киева незачем. Встретимся с Ярославом близ Киева…

Святополк при помощи Якши наскоро снарядил дружину и выступил навстречу Ярославу. А между тем воинство Ярославово росло и увеличивалось по мере приближения к Киеву. У Смоленска присоединилось к Ярославу много дружинников и воинов, а в числе их и молодой Андрей, бывший дружинник князя Глеба. Уж недалеко от Киева Ярослав получил весть, что Святополк собирается выступить против него, но что киевские люди на стороне Ярослава и радостно ждут его.

Ярослав встретился со Святополком в двух днях хода до Киева.

Не надеясь на победу, Святополк велел отступать и, поручив начальствование Петуху, сказал, что отправляется в Киев, а на деле с Якшей и несколькими приближенными бежал, объехав Киев, к печенегам.

Как раз накануне Покрова Ярослав вошел в Киев, горячо приветствуемый людьми. Иларион вышел навстречу Ярославу в облачении, с крестом в руках.

— Усердно молились мы Господу Богу — сказал Иларион — чтобы Он, вняв молитвам нашим освободил нас от плена ляшского и латинского Много погибло людей, много кривд и обид вынесли мы все на Руси! Видим, Господь послал испытание Руси, крепка ли она в вере Христовой И Русь вынесла это испытание Ее заступники на небесах премудрая княгиня Ольга, праведный великий князь Владимир и первые мученики земли нашей, князья Борис и Глеб, испросили у Господа сил для Руси вынести это тяжкое испытание Вознесем же Господу Богу благодарственные молитвы за ниспослание нам сил и крепости и за то, что Он дал нам тебя, княже, на которого мы возложили надежды, ныне исполнившиеся, и что осенил тебя духом мудрости и кротости. Теперь кормило земли русской снова в твоих руках, и ты поведешь с помощью Божией землю нашу по пути веры праведной мудрости и славы, а мы под твоим водительством будем стоять крепко за веру и землю нашу!

Ярослав приложился ко кресту и, поклонившись людям ответил:

— Всемогущий Бог помог мне одолеть Окаянного Когда Святополк разбил меня у Берестья, я, слабый, пал духом но в молитвах и беседах с иереями и чернецами я обрел крепость духа, и, видя к тому же, что дружина и люди тоже крепки и готовы стоять за веру праведную за правое дело и за родную землю до последней капли крови, что они готовы отдать все свое имущество за веру и Русь, я пошел смело на Окаянного, и вот мне дарована Господом Богом победа, опять я в Киеве. Возношу благодарственные молитвы Господу, обещаюсь блюсти ревностно веру праведную. Благодарю и вас пастырей помогавших мне своими молитвами, бояр, подававших мудрые советы и помощь, благодарю дружинников и богатырей наших, воинов и всех людей. Теперь я верю, что если Святополк с тестем своим и с ляхами и печенегами опять придет на нас, мы, с помощью Божией устоим и не повторится уж более такая беда, какая недавно постигла нас.

Простясь с людьми, Ярослав немедленно отправился с Иларионом в Берестово к Предславе: ему хотелось поскорее увидеть свою любимую сестру, поскорее утешить ее.

— Сестра моя, — начал он, поздоровавшись с ней, — ты мужественно и с христианским терпением снесла всю тяжесть и унижение плена и неволи! С самого дня праведной кончины отца нашего ты помогала мне, насколько могла, словом и делом, ты помогала всей земле. Я твой должник неоплатный. Насколько хватит сил постараюсь отблагодарить тебя, но знаю что никогда своими силами не успею в этом, а потому мне остается лишь молить Господа Бога, чтобы Он вполне вознаградил тебя.

Вечером пришли Иларион с Григорием Они спросили великого князя, что он намерен предпринять для успокоения родной земли.

— Много труда предстоит мне, — заговорил Ярослав — многие храмы разрушены, земля разорена, во многих местах появились люди разбойные, но я верю что Господь Бог поможет мне и всей земле Я не знаю точно, что предприму, но приложу все силы, чтобы моя несчастная родина вздохнула облегченно.

— Будь покоен, княже, — сказал Григорий, — водворит ся опять порядок на Руси, и воссияет слава ее!

— Пока Русь будет крепка в вере праведной — прибавил в свою очередь Иларион, — силы вражьи не одолеют ее. Слава Руси воссияет от морей и до морей и от гор до гор. Ни папа римский, ни кесарь германский, ни приспешники их не одолеют Руси, и пройдет она из века в век.

— Да будет так! — воскликнул Ярослав.

И на некоторое время после этого все погрузились в раздумье.

— А где Святополк? — заговорил снова князь.

— Говорят люди, — ответил Григорий, — что он бежал к печенегам, минуя Киев, и что было у него условлено с Якшей и с другими ближними выйти из Киева с дружиной и воинами. Здесь он боялся остаться. Он знал, что, когда ты придешь в Киев, люди не пощадят его К Болеславу он не пошел, потому что расстался с ним недружелюбно… Хотя, может, и придется Святополку искать защиты у своего тестя — как знать!

— А где Петух? — спросил Ярослав. — Не ушел ли он вместе со Святополком? А может быть, он, как и Анастас, пошел с Болеславом в Польшу?

— Нет, — ответили Предслава и Иларион, — Болеслав не взял с собой Петуха.

— И со Святополком он, как говорят, не бежал, — заметил Григорий, — а, боясь гнева твоего, княже, скрывается под Киевом.

— Его надо найти, — решил Ярослав — Он, наверное знает, где Святополк, и скажет Надо поскорее отыскать его!..

Дня через два нашли Петуха и привели его в великокняжеский терем. Он, как оказалось, скрывался в одном из ближайших сел.

Когда сказали Ярославу о поимке его, великий князь ответил:

— В тюрьму его не посажу, но и видеть не хочу. Не хочу также, чтоб он жил в Киеве. Отослать его в Ростов. Пусть Хвалибой отвезет его туда. А ты, боярин, — обратился великий князь к Холму, — выйди теперь к Петуху и допроси его, где Святополк, что он знает о брате.

Выйдя к Петуху, Холм обратился к нему со словами:

— Великий князь повелел тебе открыть все, что знаешь о Святополке.

— Могу ли я знать, где он, — ответил Петух. — Знаю я, про меня распустили слухи, что я был в милости у князя, знаю и потому я не показывался теперь на глаза Ярославу, опасался гнева его.

— Да ведь всем известно то, что ты отрицаешь: Святополк и Болеслав тебя жаловали.

— Пред тобой, боярин, я оправдываться не стану. Ты еще в отроках не был, а я уже боярствовал… Но Ярославу я докажу, что на меня взведен поклеп, что оклеветан я.

— Но великий князь, — сказал Холм, — и видеть-то тебя не хочет.

— Это за преданность-то мою! Говорю, что оклеветали.

— Великий князь повелел спросить тебя: где Святополк? — настойчиво повторил боярин.

— Холм! — вдруг с неожиданным порывом, почти плача, заговорил Петух. — Прости! Ты молод, мало знаешь людей! Пусть я изменил Ярославу, предался Святополку, заступись за меня: у тебя сердце доброе.

— Ты знаешь, Петух, нрав великого князя, — ответил Холм, — ты знаешь ум его, и я, хотя и молод, не дам обидеть себя. Велики и черны неистовства Окаянного, и вы с Якшей были его главными помощниками. Великий князь по милости своей и из-за твоей прежней службы не хочет тебя карать тюрьмою, а лишь велит поселить тебя дальше от Киева, и тебе ничего более не остается, как глубоко благодарить великого князя и сказать все, что ты знаешь о Святополке.

— Не стану оправдываться, — сказал, подумав, Петух, — не стану. Время покажет… А что касается Святополка, то слышал я, что бежал он к печенегам. И куда ж ему бежать, как не к ним? С тестем он поссорился тесть изверился в нем, конечно, уж больше не поможет ему, так к чему же ему бежать к тестю?

— Это ты говоришь дело. И я так думаю, что для Святополка одна дорога — к печенегам Так я и скажу великому князю, что, но твоим словам, Святополк пошел к печенегам, но помни, что если он скрывается под Киевом и ты знаешь об этом и знаешь где, то такого обмана великий князь не простит тебе и покарает тебя уж не высылкой, а построже.

— Молод ты, Холм: теперь-то мне держать сторону Святополка? Ведь я теперь в руках Ярослава, и если бы знал, где Святополк, и мог бы доставить его сюда, то конечно, доставил бы, чтобы свалить с себя оговоры чтобы доказать Ярославу всю мою преданность ему — Но я точно не знаю, где он; полагаю, что пошел к печенегам. Пусть великий князь пошлет расспросить по дороге в степи. Там, верно, видели Святополка и Якшу Спросите и старика Сороку в селе под Киевом он всегда был первый друг и помощник Якши.

— Так мы, конечно, и сделаем Я иду к Ярославу и доложу ему.

Ярослав распорядился отправить Петуха в его дом и приставить к дому надежных людей, чтоб стерегли его до тех пор, пока Хвалибой не увезет его в Ростов, и приказал послать гонцов в сторону степей печенежских, чтобы они расспросили людей о Святополке, а также доставить Сороку.

Вскоре Сорока был доставлен На допросе, сделанном ему, он долго уверял, что с Якшей не дружил и Якше не служил, но, когда увидел из слов Холма, что на его близость к Якше указал Петух, стал бранить вместе и Петуха, и Якшу, говорить о том, что Якша околдовал его, стал низко кланяться и просить прощения и пощады ради седых волос и старости.

— Великий князь по милости своей, — ответил ему Холм, — карать тебя не хочет, но ты должен сказать правду, где Святополк.

Сорока долго старался уверить, что не знает, все повторяя, что Якша его околдовал, что отшиб у него разум и память, но в конце концов рассказал, что Святополк обманул своих, объявив, что едет в Киев, что у него, Сороки, были заготовлены по приказанию Якши лошади и запас хлеба и вина, что Святополк, Якша и еще несколько человек заезжали к нему, взяли лошадей и запасы и поехали к печенегам.

XXII

В первое время Ярослав занялся помощью разоренным и обедневшим вследствие смуты. Он вернул имущество и земли тем, у кого Святополк несправедливо их отнял для Якши и других своих любимцев. Кроме того, на первых же порах Ярослав принял меры к уничтожению разбойничества. Разбойники, увидев, что великий князь усердно принялся за искоренение разбойничества, стали убегать к печенегам, где, как они узнали, находился Святополк. Дружины и воинов Ярослав не распускал, ожидая к весне прихода Святополка с печенегами. Но из Польши приходили успокоительные известия. Уверяли, что Болеслав отказывает теперь Святополку в помощи, потеряв всякое доверие к нему. Зимой часто приходили из Польши бежавшие оттуда русские пленные. Узнав, что Ярослав в Киеве, многие из русских, бывших в польском плену, употребляли все средства, чтоб уйти из плена, и некоторым это удалось.

Лишь только стала приближаться весна, пришли вести что Святополк собирается на Киев с большими полчищами печенегов и других степняков Хотя известия из Польши были успокоительного рода, тем не менее, не доверяя Болеславу, Ярослав оставил под Киевом под начальством воеводы Вышаты часть дружины и воинов на случай выступления Болеслава против Киева, но большую часть дружины и воинов повел против Святополка и печенегов. Старец Григорий, Усмошвец, Семен, Николай и молодой Андрей из Смоленска пошли с Ярославом. Отправились и все новгородцы и ладожцы, а также приведенные Ярославом из Новгорода варяги.

Под Киевом на случай выступления Болеслава были оставлены преимущественно киевляне. Старец Григорий, собираясь в поход, говорил:

— Я молил Бога, чтоб Он позволил мне увидеть полное торжество Ярослава и окончательное поражение Святополка. Я чувствую, что это последний поход, которым будет сломлена вконец злоба Окаянного. Пойдем на печенегов. Быть может, пойдем до Альты, на берегах которой совершилось братоубийство. А по возвращении из похода поспешу в родное гнездо строить храм Господень и кончить там долгие дни свои.

Во время стоянок в походе старец не раз брался за гусли и под звуки их сказывал про старину и прежние подвиги ратные и его сказы будили в дружине и воинах дух ратный. Рать Ярослава быстро двинулась вперед и вскоре достигла берегов Альты.

Приближаясь к тому месту, где был убит Борис Ярослав узнал, что Святополк с печенегами уже недалеко. Тогда Ярослав собрал дружину, старцев и старост.

— Братцы, — сказал он, — вот мы приближаемся к тому месту, где Окаянный пролил невинную кровь брата Бориса. Святополк с печенегами близко, и на том месте, где была пролита невинная кровь, придется нам сражаться. Не пожалеем же себя, отомстим братоубийце.

Действительно, вскоре дружина и воины Ярославовы сошлись с печенегами у того места, где был убит Борис. Воздев руки к небу, Ярослав громко сказал:

— Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему!

А в это же время печенеги с диким криком бросились на рать Ярославову. Началась сеча. По словам летописца, это была одна из самых ужасных и злых битв. Противники секлись, схватывались руками, несколько раз сходились и отступали. Кровь лилась ручьями. Старец Григорий, несмотря на свои годы, несколько раз порывался принять участие в битве, но Ярослав не отпускал его от себя. Смело бился молодой Андрей из Смоленска, получивший в битве две раны. Усмошвец и Семен клали рядами печенегов, а от своих учителей не отставал и юный богатырь Николай. Отважно и ловко дралась вся дружина Ярослава и воины его, руководимые новгородским боярином Грозным; но и печенеги отличались храбростью и устойчивостью. Их вожди понимали, что если победа окажется на их стороне и Святополк овладеет киевским столом, то Русь ослабеет и станет их покорной данницей. А потому вожди печенегов возбуждали отвагу в своих воинах, повелевая им сражаться до последней капли крови.

Несмотря на то что печенеги значительно превосходили русских числом и сражались смело и устойчиво, к вечеру рать Ярослава обратила их в бегство, многое множество положив на месте.

В числе убитых был и Якша.

Что сталось со Святополком? По словам одних, он был убит варягом Эймундом, служившим в войске Ярослава, а по словам других, бежал через Польшу, где Болеслав отказался принять его, и по дороге в Чехию умер «злой смертью». Сохранилось предание, что во время бегства ум его помрачился, что всюду мерещилось ему, что его преследуют, что за ним гонятся по пятам. Как бы то ни было, на берегах Альты, где пал Борис от рук посланных Святополком убийц, Окаянному был нанесен окончательный удар. С этого момента он перестал существовать как историческое лицо.

Вожди печенегов послали сказать Ярославу, что они готовы уплатить дань, но с тем чтобы Ярослав прекратил преследование. Ярослав согласился. С большой торжественностью он вернулся в Киев. Во всех церквах служились благодарственные молебны.

Щедро наградил Ярослав своих дружинников и воинов. Те из новгородцев, которые прежде хотели возможно скорее отправиться домой, остались еще на время в Киеве, говоря:

— Подождем пока. Быть может, Болеслав захочет мстить за своего зятя.

Но Болеслав пока не собирался на Русь.

Григорий, поклонясь князю и награжденный им, отправился на родину строить церковь. Усмошвец, Семен и Николай остались служить в дружине Ярославовой, а Андрея из Смоленска Ярослав отправил в этот город воеводою.

Когда все успокоилось, Ярослав вызвал к себе семейство из Новгорода, а вскоре за тем в Киев прибыл норвежский принц Гаральд, известный своей храбростью и рыцарскими подвигами. И вот летом 1019 года состоялась в Киеве свадьба Гаральда с дочерью Ярослава Елизаветой.

Великокняжеский терем Ярослава был ярко освещен, из открытых окон неслось громкое ликующее пение, веселая музыка; слышен был шумный говор, смех. Сад вблизи терема осветился факелами: тут гуляют гости, ищущие прохлады на воздухе, но в саду душно почти так же, как и в низких, полных гостей комнатах терема. Пламя факелов почти не колышется. Старые липы, осыпанные цветом, делают жаркий воздух летней ночи еще душнее.

— Вот бы грозу Бог послал, — вздохнула круглолицая боярышня в голубой ферязи.

— Ах нет, не надо грозы, Иринушка, — ответила ей светло-русая и бледненькая, но миловидная девушка в светло-зеленом, шитом золотом летнике, — ты знаешь, гроза в свадебный день — дурной знак для новобрачных.

— А уж как ты, Елена, за Лизаветино счастье боишься. Целый день мне надоедаешь: «Не говори того, не делай этого!». Хорошо, что она сама не знает всех примет, как ты. Не была бы она сегодня так весела. Да и на самом деле, что плакать из-за того, что гроза будет, что петух не вовремя пропел.

— Жаль мне было бы Лизаветушку, — проговорила Елена, — такая она кроткая да ласковая. И великий князь любит ее больше других дочерей. Посмотри только, как он весел и счастлив сегодня. Не насмотрится, не нарадуется на счастье своей дочушки, полонившей такого славного рыцаря варяжского.

В это время в саду показались молодые. Гости расступились, давая дорогу им. Гаральд вел за руку Елизавету. Оба они сияли счастьем и красотой. Гаральд одет был в серебристую, обшитую соболем боярскую одежду, но по холодному, гордому взгляду его серо-зеленых глаз и по светлым кудрям всяк узнал бы в нем сына холодного дальнего моря. Елизавета, одетая в белую шелковую одежду, расшитую золотыми пчелами, привлекала внимание всех не только красотой своего смуглого лица с большими черными глазами, но и выражением особенного счастья, освещавшего ее лицо.

— Сядем тут, Гаральд, в березовой беседке, — проговорила молодая счастливая супруга. — Так душно в комнатах… Хоть бы дождь прошел… Расскажи мне, пожалуйста, что предсказал тебе кудесник перед битвой с сарацинами. Ты не хотел говорить в тереме при гостях, так расскажи теперь мне одной.

— Эльза моя, я не рассказывал о предсказании кудесника главным образом потому, что боялся огорчить тебя. Да и стоит ли вспоминать пустые слова, тем более что они не сбылись.

— Именно потому и можешь смело рассказать мне все. Я так люблю сама гадание и кудесников.

— Ну хорошо. Но помни, что не надо бояться. Так видишь ли, я рассказывал тебе уже, что бывал во многих сражениях и что много мне пришлось на своем веку убить людей, но никогда я не жалел убитых. И только раз, когда были мы почти у стен Иерусалима, повстречались мы с сарацинами. Сарацины были мирные и ехали с кибитками, в которых помещались с женами и семейством. Мы захотели купить у сарацин пищи, остановились и вступили с ними в переговоры. Не помню, из-за чего-то возник спор; предводитель сарацин выхватил оружие, я подлетел на коне и, не успев даже расспросить, в чем дело, а только помня, что сарацины нас оскорбили, взмахнул мечом — и сарацин, бездыханный, упал с лошади. Из ближайшей повозки раздался страшный крик, и я увидел окутанную чадрой женщину, бросившуюся из повозки к убитому вождю. Я не видел ее лица, но глаза ее надолго остались в моей памяти. Такой страшной скорби я не видел ни прежде, ни после. Ну да что вспоминать об этом: мертвому жизни вернуть я не мог; сарацинка уже, пожалуй, утешилась, да и не об этом я хотел рассказать тебе. Я хотел рассказать о предсказании кудесника. Так видишь ли, при входе в Иерусалим нам повстречался оборванный арабский нищий. Когда я подавал ему монету, он задержал мою руку, долго смотрел на нее, покачал головой и сказал:

«Ты ищешь славы для той, которой не нужна эта слава, а близко-близко от твоей головы что-то черное, как бы крылья ворона».

Больше он ничего не сказал, но слова его легли тяжелым камнем мне на душу. Может быть, в другое время я не обратил бы на них внимания, но тогда опечалился словами араба, будучи расстроенным невольно причиненной скорбью сарацинской женщине. До тех пор я не знал трепета в бою, а тут мне вдруг показалось страшно, тяжко умереть вдали от тебя, Эльза. Впрочем, как видишь, все походы мои окончились благополучно, и хотя я вижу теперь наклонившуюся ко мне черную, как вороново крыло, головку, но не страх наполняет мое сердце. Видно, я не так понял предсказание кудесника.

— А мне страшно стало, — заговорила в испуге Елизавета. — Ах, Гаральд, зачем ты рассказал мне предсказание кудесника!..

* * *

Вскоре после этой свадьбы вышла замуж старшая дочь Ярослава Анна за французского короля[19], но ее свадьба состоялась во Франции.

XXIII

Княжение великого князя Ярослава — одна из самых блестящих страниц истории древней России. Правда, вначале это княжение было несколько омрачено борьбою с оставшимися в живых братьями Ярослава: Судиславом Псковским и Мстиславом Тмутараканским, а также с племянником Брячиславом Полоцким, но вскоре побежденный Судислав умер, а с Мстиславом и Брячиславом Ярослав помирился, оставив за собой Северную и Западную Русь от Днепра. Юго-Восточную, с княжеским столом в Чернигове, он предоставил Мстиславу, а Брячиславу дал города Витебск и Усвят. В 1035 году Мстислав умер, и Ярослав овладел всей Русью.

Отношения между Ярославом и Мстиславом в последние годы жизни Мстислава были вполне дружественные, и братья вместе ходили на ляхов, от которых они вернули Руси червенские города[20]. Расширяя пределы Руси на север, на запад и восток, Ярослав построил, как оплоты русской твердыни, на северо-востоке на Волге город Ярославль, в Червонной (Галицкой) Руси также город Ярославль, сохранившийся, как и Ярославль-Волжский, до сих пор, а на северо-западе у Чудского озера — город Юрьев, который был назван так потому, что в святом крещении Ярославу вместо этого древнерусского языческого имени дано было имя Юрий. И хотя Ярослав был усердным христианином, тем не менее летописец, по привычке народной, называет его преимущественно его прежним, языческим именем, и это имя укреплено за ним историей.

Завоевывая дикие племена литовцев, финнов и ятвягов, облагая их данью и укрепляя землю свою крепостями, Ярослав вместе с тем старался установить добрые отношения с тогдашними государствами и сблизиться с ними. Отчасти это достигалось путем браков. Как выше сказано, старшая дочь Ярослава Анна вышла замуж за французского короля, а Елизавета — за норвежского принца, из двух же других дочерей одна вышла за венгерского короля, а другая — за польского[21], одного из преемников Болеслава, скончавшегося вскоре после окончательного поражения Святополка[22].

Внутри страны Ярослав водворил порядок и приказал составить сборник законов «Русскую Правду»[23]. Земля росла и богатела, росли и богатели села и города, особенно Новгород и Киев.

Тогдашний Киев сравнивали с Царьградом. Двор Ярослава прославился блеском величия. Западноевропейские государи усердно искали дружбы великого князя киевского: Олаф Святой, король норвежский, Андрей венгерский и другие приезжали в Киев, прося помощи и защиты у Ярослава.

Мудрый князь, ревностный в вере и любивший книги, распространял христианство и просвещение среди своих подданных, строил усердно храмы и монастыри, украшал их, приглашая лучших византийских мастеров, заботился об улучшении на Руси церковного пения. При нем были созываемы соборы русских епископов для разрешения назревавших вопросов церковного управления. При Ярославе же построены знаменитые храмы Святой Софии в Новгороде и Киеве, и по его же указанию переведены многие книги с греческого языка на славянский, причем при киевском храме Святой Софии было устроено книгохранилище для общенародного пользования. Он заботился об увеличении числа приходов и об обеспечении иереев. При Ярославе жили в Киеве преподобный Антоний Печерский, вернувшийся с Афона после утверждения Ярослава на великокняжеском столе и основавший Киево-Печерский монастырь, ныне Лавру, и бывший отрок Бориса святой преподобный Моисей Угрин, который, возвратясь из польского плена, поселился в пещере у святого Антония.

И святая православная церковь окрепла и возвеличилась на Руси в правление Ярослава, прозванного Мудрым.

Умирая, Ярослав завещал своим сыновьям жить в мире. Он говорил им: «Скоро не будет меня на свете; вы, дети одного отца и матери, должны не только называться братьями, но и сердечно любить друг друга. Знайте, что междоусобие, бедственное для вас, погубит землю, а согласие ваше утвердит ее».

Но завещание Ярослава не исполнялось его сыновьями, внуками и правнуками, и созданная трудами Ярослава сильная страна, раздираемая междоусобиями, мало-помалу теряла свое могущество. Одолеваемая с запада Польшей, с востока она поддалась татарам и более двухсот лет несла татарское иго. Но светильник веры православной, зажженный на Руси святым равноапостольным великим князем Владимиром, не угасал и согревал надежду на лучшие дни, и эта надежда оправдалась в последующей истории.

Давно уже прошли годы княжения Ярослава; те годы стародавние почти тысячелетие отделяет от нас. Но и до сих пор жив в памяти благодарного народа образ этого князя-печальника, князя-собирателя, князя — просветителя родной страны. И до сих пор мысль историка-исследователя невольно обращается к стародавним годам, годам воцарения и княжения Ярослава, известного в истории под именем Ярослава Мудрого.

Хронология жизни и княжения Ярослава Мудрого

ок.978 года

Рождение Ярослава Мудрого. Отец — великий князь киевский Владимир Святославич. Мать — полоцкая княжна Рогнеда.

1014 год

Ярослав — новгородский князь — отказывается платить Владимиру ежегодную дань, чем вызывает гнев отца.

Ярослав нанимает в Швеции (на дочери шведского короля Олафа Ярослав женат) большие отряды варягов.

1015 год

Новгородцы поднимают бунт против варягов, который Ярослав жестоко подавляет.

Ярослав принимает устав «Русская Правда».

Смерть киевского князя Владимира.

Начало кровавой борьбы за престол между братьями.

1016 год

Ярослав начал борьбу против Святополка. В битве у г Любеча на Днепре Ярослав побеждает брата.

Святополк бежит к печенегам.

Ярослав торжественно входит в Киев.

1017 год

Отбито нападение печенегов на Киев.

В битве на берегу Буга Ярослав разбит войсками польского короля Болеслава Храброго, тестя Святополка.

Болеслав отдает Киев Святополку.

1019 год

В битве на реке Альте Ярослав разбивает Святополка.

Святополк бежит в Польшу и по дороге умирает.

Ярослав становится великим князем киевским.

1021 год

Князь Брячислав Изяславич Полоцкий, племянник Ярослава, захватил и разграбил Новгород.

На реке Судоме Ярослав разбивает войско князя Брячислава.

1024 год

Ярослав усмиряет восстание в Суздальской земле, вызванное голодом.

Младший брат Ярослава Мстислав Тмутараканский подходит с войском к Киеву, требуя раздела русских земель поровну.

Битва под Лиственом (около Чернигова) заканчивается победой Мстислава.

Ярослав бежит в Новгород.

1025 год

У Городца Ярослав и Мстислав заключают мир, по которому Русская земля делится на две части по Днепру: Левобережье с Черниговом и Переяславлем переходит Мстиславу, Киев и все Правобережье — Ярославу.

1030 год

Ярослав утверждает свою власть на берегу Чудского озера.

Основание города Юрьева.

1031 год

Поход Мстислава и Ярослава на Польшу.

1035 год

Ярослав сажает в темницу своего брата Судислава Псковского (освобожден и пострижен в монахи только после смерти Ярослава).

1036 год

Смерть Мстислава. Ярослав становится единовластным правителем Русской земли.

1037 год

В Киеве построен Софийский собор.

1040 год

Поход на Литву.

1041 год

Ярослав идет на помощь королю Казимиру для усмирения восставшей Мазовии.

1043 год

Ярослав посылает в Византию большой флот под началом старшего сына Владимира Новгородского.

1046 год

Заключение мира с греками.

1051 год

Без ведома константинопольского патриарха Ярослав назначает митрополита Илариона главой русской православной церкви, а саму церковь делает независимой.

1054 год

Смерть Ярослава в Вышгороде.

Об авторе

Леонид Петрович ВОЛКОВ (3 мая [15 мая] 1870, Санкт-Петербург — 21 июля 1900, около села Калушань (вблизи Айгуна) — приамурский поэт, писатель, казачий офицер.

Текст печатается по изданию П. П. Сойкина, Спб., 1905.

Примечания

1

Бояре — старшие члены великокняжеской дружины, мужи — младшие, отроки — прислуга мужская, гости — купцы, городские старцы— городские старожилы.

(обратно)

2

Гусляр пел о Дунае и дунайских походах Святослава. — Святослав Игоревич ходил на Дунай в 967(968) и в 971 годах.

(обратно)

3

Ты дал народу свет Христов, веру праведную, веру греческую! — В 988 году Владимир Святославич заменил языческую веру христианской, которую он принял из Византии.

(обратно)

4

…гордыня принудила его и отложиться от меня. — Ярослав хотел стать независимым государем Новгорода. В 1014 году он отказался платить Владимиру ежегодную дань. Владимир был разгневан и готовился лично возглавить поход против сына.

(обратно)

5

Берестово — место летнего пребывания святой Ольги, а затем Владимира Святого. Село это находилось под Киевом на том месте, где была и Аскольдова могила

(обратно)

6

…там меря — обычая звериного, Бога не знает… — Меря — древнее языческое племя, жившее в районе Волго-Окского междуречья в конце 1-го тыс. до н. э. — в 1-м тыс. н. э.

(обратно)

7

Санями в то время назывались не только сани нашего времени (розвальни, но и возки.

(обратно)

8

Берестье — нынешний город Брест.

(обратно)

9

…помнит поход Игоря на Царьград. — Игорь Рюрикович совершил неудачный поход на Константинополь (Царьград) в 941 году.

(обратно)

10

…Олеге, прибившем свой щит к вратам Царьграда. — В 907 году Олег организовал большой поход на греков. Греки испугались такого нашествия и готовы были на любую дань. Олег приказал дать дани на 2000 кораблей. В знак этой победы Олег повесил свой щит на воротах Царьграда.

(обратно)

11

Святослав… бросился в ряды печенегов и был убит, — Святослав был убит в 972 году в бою с печенегами на одном из днепровских порогов.

(обратно)

12

…вспоминает, как он ходил отвоевывать от ляхов Червонную Русь и покорять ятвягов литовских, как ходил с Владимиром под Корсунь. — В 981 году Владимир воевал с польским королем Мечиславом, взял Червень и другие города, известные под именем червенских. В 983 году Владимир подчинил дани страну ятвягов. В 989 году он овладел крымским городом Херсонесом (Корсунью).

(обратно)

13

Ладожское озеро.

(обратно)

14

Река Нева.

(обратно)

15

Балтийское море.

(обратно)

16

На месте нынешнего Петербурга.

(обратно)

17

Этот выщербленный меч поляки называют щербцом и считают его народной святыней.

(обратно)

18

Изяславль — город в прежней Полоцкой земле. Основан при Владимире. Впоследствии получил название Заслова и существует под этим названием до настоящего времени, как местечко в нынешней Минской губернии.

(обратно)

19

Вторая дочь Ярослава Анна вышла замуж за французского короля Генриха I. До сих пор в г. Реймсе во Франции сохранилось славянское Евангелие королевы Анны Ярославны.

(обратно)

20

…братья вместе ходили на ляхов, от которых они вернули Руси червенские города. — Поход на Польшу Ярослав и Мстислав совершили в 1031 году.

(обратно)

21

…из двух же других дочерей — одна вышла за венгерского короля, а другая — за польского — Дочь Ярослава Анастасия вышла замуж за венгерского короля Андрея I. Замужем за польским королем Казимиром была сестра Ярослава Мария.

(обратно)

22

Следует, однако же, заметить, что наш летописец «совсем не упоминает о дочерях Ярославовых, а достоверные летописцы чужестранные именуют только трех» (Карамзин).

(обратно)

23

Внутри страны Ярослав водворил порядок и приказал составить сборник законов «Русскую Правду» — Будучи еще новгородским князем (1015), Ярослав составил устав «Русская Правда», впоследствии ставший основным законом Киевского государства.

(обратно)

Оглавление

Леонид Петрович Волков В стародавние годы Историческая повесть из первой половины XI века I II III

  IV

  V VI VII

  VIII IX X XI XII XIII

  XIV XV XVI XVII XVIII XIX

  XX XXI

  XXII XXIII

Хронология жизни и княжения Ярослава Мудрого

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg