«Изборский витязь»

Изборский витязь (fb2) - Изборский витязь (Рюриковичи) 3200K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Галина Львовна Романова

Изборский витязь

Из энциклопедического словаря.

Изд. Брокгауза и Ефрона.

Т. 82 СПб., 1890 г.

рослав II Всеволодович (1191 - 1246) - князь новгородский, впоследствии Великий князь, отец св. Александра Невского. В 1201 г. Ярослав был назначен отцом (Всеволодом III Большое Гнездо) князем Переяславля южного. В 1203 г. ходил на половцев. В 1200 г. жители г. Галича избрали его князем, но Ярослав был изгнав оттуда кн. Рюриком Ростиславичем и его союзниками... Ярослав возвратился в Переяславль, но и оттуда вскоре был изгнан Всеволодом Чермным, кн. черниговским. В1208 г. Ярослав был послан отцом на княжение в Рязань. Рязанцы вскоре возмутились против Ярослава, за что Рязань была сожжена, а Ярослав удалился во Владимирское княжество. В1209 г. Ярослав был послан отцом вместе с старшими братьями против Новгорода..., дело кончилось примирением сторон.

После смерти Всеволода III (1212) в борьбе старших братьев из-за великого княжения Ярослав держал сторону Юрия против Константина. В 1215 г. Ярослав был приглашён на княжеский стол новгородцами. Он стал княжить с неимоверной строгостью и самовластием, схватил новгородского тысяцкого и новоторжского посадника и отправил их в оковах в Тверь, а сам, засев в Торжке, прекратил подвоз хлеба в Новгород. Новгородцы дважды посылали к нему послов, желая примирения, но Ярослав продолжал действовать по-прежнему, Тогда сторону новгородцев принял Мстислав Удалей (прежний их князь) и брат Ярослава Константин, за Ярослава вступился Юрий, но оба последние были разбиты наголову в битве на реке Липиде (1216 г.).

В 1222 г. мы снова видим Ярослава новгородским князем. В том же году Ярослав ходил с новгородцами на г. Колывань (Ревель), разорил всю Чудскую Землю, взял большую добычу и полон, но города не мог взять. Вскоре Ярослав добровольно покинул Новгород (около 1224 г.). В 1225 г. Ярослав выступил с другими князьями против литовцев, напавших на Новгород; последние были разбиты близ Усвята... После этого новгородцы усиленно звали Ярослава к себе, и он согласился.

В 1228 г. Ярослав уехал в Переяславль-Залесский, оставив в Новгороде сыновей, Фёдора и Александра. В 1230 г. Ярослав снова был призван новгородцами на княжение. В 1234 г. он выступил против немцев, нападавших на новгородско-псковские земли; немцы были разбиты и заключили мир; тогда же было нанесено поражение литовцам.

В1236 г. Ярослав по настоянию брата Юрия и Даниила Галицкого занял киевский великокняжеский престол, оставив в Новгороде сына-Александра. 4 марта 1238 г. Юрий, Великий князь Владимирский, пал в битве с татарами на р. Сити, и Ярослав, по праву старшинства, занял престол великокняжеский во Владимире. Ярослав прежде всего позаботился о приведении в порядок столицы… затем он старался собрать и ободрить разбежавшихся от татарского нашествия жителей.

Мирная деятельность Ярослава была потревожена новым набегом татар в 1239 г. Батый, основав свою резиденцию в Сарае, потребовал к себе на поклон русских Князей. Ярослав отправился в Сарай в 1243 г., а сына Константина послал в Татарию к великому хану. Батый принял и отпустил Ярослава с честью и дал ему старейшинство во всей Руси. В1245 г. Ярослав, вместе с братьями и племянниками, вторично отправился в Орду. Спутники его вернулись в свои отчины, а Ярослава Батый послал на берега Амура к великому хану. Здесь против него велась, судя по некоторым сказаниям, какая-то интрига, действующими лицами которой являются боярин Фёдор Ярунович и ханша, которая под видом угощения поднесла Ярославу яду. Великий князь уехал от хана уже больным, через неделю в дороге он скончался. Тело Ярослава было привезено во Владимир, где и похоронено в Успенском соборе.

Автор сердечно благодарит:

Качаеву Марину Альбертовну, историка.

Красногорскую Ирину Константиновну, писателя,

Дмитриева Виталия, специалиста по Финляндии, -

за помощь в создании книги.

ЧАСТЬ 1

Глава 1

язань[1] горела. Над кремлёвским валом клубами поднимался чёрный дым, сворачивался кольцами змея и уплывал в облака. Там, где стояли дворы бояр[2], уже вовсю хозяйничало пламя, пожирая то, что не успели спасти в суматохе хозяева и не унесли победители. Княжий терем ещё виднелся, один, не охваченный огнём, но пожар окружал его со всех сторон, и всякому было ясно, что терем обречён. Это было понятно любому, и никто не спешил сунуться в самое пекло в тщетной надежде отобрать у огня его добычу. Только на окраинах, за «генами упрямо суетились люди - простые горожане, торопясь разметать горящие брёвна домов и усмирить пожар. Глухо бухал набат в церкви где-то среди дыма и гари, словно призывая народ отдать больше того, что и так было положено ими на борьбу с общей бедой. Рязанцы метались потревоженными муравьями, трудились все, от мала до велика, но каждому из них давно стало ясно, что огонь победил.

Были и те, кто в ту самую пору внешне безучастно взирал с наветренной стороны на дело рук своих, и те, кто хотел да не мог прийти на помощь жителям гибнущего града.

В числе первых были обложившие высокий берег Оки двумя рукавами полки Великого князя Владимирского Всеволода по прозванью Большое Гнездо[3], что явился под стены мятежного града с отборными Дружинами усмирять рязанцев, худо обошедшихся с его сыном Ярославом[4], зимою прошлого года оставленным тут на княжение. Ныне сын стоял подле отца, глядючи на дело рук его.

Город догорал. Стены детинца[5] уже местами просели, провалились в ров, пожранные пламенем, обнажив внутренние терема и княжьи дворы, от которых теперь мало что осталось. Пламя именно оттуда начало своё победное шествие, и сейчас за стенами не осталось ни одного целого подворья. Ещё высились, правда, стены соборов, но и они, с просевшими и сплавившимися от жара куполами, не долго переживут сгоревший город.

Собственно, города больше не было, и это понимали все - и те, кто взирал на пожар, и те, кто из последних сил боролся с огнём, стараясь спасти хоть бы часть нажитого. Огонь пока не добрался до дальних посадов[6], целые улицы здесь ещё не испытали его на себе, но ветер неутомимо носил искры, каждая из которых могла зажечь новый пожар. Стремясь защититься от огня, рязанцы размётывали заборы, сараи и клети[7], перекрывая дорогу ему к уцелевшим строениям, и отчаянно, всем миром, тушили загоревшееся. Многое удавалось отстоять, но лихорадочные усилия рязанцев более напоминали суету мурашей возле развороченного муравейника, которые ещё не ведают, что главное - матка-царица и будущее муравейника - личинки погибли, и всех выживших ждёт медленная гибель, ибо без своей матки муравьи - ничто.

Наверное, именно такие мысли сейчас владели многими дружинниками Ярослава. Мало кто из них мог сочувствовать рязанцам, особенно после того, как те обошлись с их товарищами. А среди перепачканных сажей и копотью посадских, может скрываются те, кто первым поднял дубину или вытащил из-за голенища нож.

В стороне, живым щитом меж городом и полками Великого князя, толпой стояли те, кто рад бы прийти на помощь землякам, да не мог. То заложники князя, а проще сказать - пленные рязанцы; семьи княжеские, бояре, лучшие мужи города. Многие разлучены с жёнами, детьми и престарелыми родителями, дабы в горячие головы не закралась шальная думка о позднем мятеже. Никто не станет хвататься за мечи и копья, ведая о том, что его близкие в руках противника. Да и свежей раною горела память о неудачном посольстве одного из больших бояр, Романа Мстиславича. Он, издавна славившийся буйным нравом, сам вызвался идти к Великому князю на ряд[8] и, не сдержав языка, бросил в лицо Всеволоду дерзкие речи, прямо называя его сына вором и насильником. Всеволод повелел сгоряча схватить послов - те в ответ обнажили мечи... В короткой жаркой схватке почти всё посольство Романа Мстиславича было перебито, сам он сейчас умирал от многочисленных ран. Именно его непокорством и дерзкими речами объяснял князь Всеволод свой приказ предать мятежную Рязань на поток[9] и пожог.

Тот, из-за кого всё случилось, княжич Ярослав Всеволодович, стоял впереди своих дружинников близ отцова островерхого шатра. Он, не отрываясь, смотрел на горящий город, словно ждал оттуда знака. Ветер трепал его тёмно-русые волосы, выбившиеся из-под шапки, двумя крыльями за спиной вздымал полы тёплого, подбитого мехом корзна[10]. В правой руке Ярослав тискал кожаные рукавицы, хлопая ими по ноге, левая тяжело лежала на рукояти меча.

Был молодой князь высок и плечист, как все в роду Мономашичей[11], но сутулился, горбил широкие костистые плечи. Чуть вытянутое лица его могло бы показаться: красивым не только из-за правильности черт, но и по молодости Ярослава. Однако резкие морщины, обозначившиеся сейчас, портили лицо и старили сына Всеволода. Княжичу не было холодно.

Осенний день, несмотря на ветер, был не морозен, но княжич под тёплым корзном мелко дрожал и переступал с ноги на ногу - так дрожит и волнуется молодой боевой конь под неопытным всадником: Ярослав был обуреваем страстями более, чем то приличествовало князю. Исподлобья неукротимым огнём горели тёмно-серые глаза.

Топтавшиеся позади дружинники - все ближние, проверенные-перепроверенные десяти рее - нюхом чуяли его состояние. Ярослав - третий сын Всеволода после Константина и Юрия Всеволодовичей[12], и должен был то я дело уступать старшим братьям. Но его гордая душа и своевольная натура требовала большего. Он жаждал получить свой удел[13] - Рязань - богатый город, близко от Чернигова и Владимира. Отсюда можно исподволь следить за событиями, происходящими на Руси, и вовремя поспеть куда надо, буде что случится с отцом или братьями. Опять же - рядом степь, булгары[14], что нет-нет да поднимут голову. В боях с ними можно было снискать себе славу и почёт, которые ой как могли пригодиться в будущем. Но вышло по-иному - рязанцы, словно необъезженный конь, сбросили молодого князя, жестоко расправившись со многими его боярами и дружинниками, и отказались покориться Великому князю. «Нам чужих князей не надобно, - поговаривали они в открытую, - у нас свои князья есть - им мы крест целовали. Глебовичи наши князья, природные, им мы и послушны[15]. А Ярослав нам чужой...»

Много чего ещё говорили строптивые рязанцы - уже в глаза Ярославу. А уж когда до бунта дело дошло, так и вовсе языкам волю дали. Горько вспоминать гневные слова - Ярослав не чуял за собой вины - ну да ничего: Рязань в огне и крови брошена к ногам Всеволода Большое Гнездо. Не скоро она оправится!

Дружинники косились на сутулую спину своего князя, опасаясь дыхнуть ют молвить слово. Ярослав был не лучше рязанцев - тоже давал частенько волю чувствам, языку, а порой и кулакам. По сути, не боялся его только один человек, Ян Родивонович, стоявший сейчас впереди всех, в трёх шагах от князя. Изредка он оборачивался на Ярослава, но чаще его взор обращался к стекам горящего города. Совсем недавно у него с Рязанью были связаны мечты и надежды, и всё тоже пошло прахом.

Многие дружинники и бояре втайне изумлялись той тайной власти и влиянию» что оказывал порой Ян Родивонович на своего князя. Объясняли это и его зрелостью. Несмотря на молодые лета - Ян был всего на пару годов постарше Ярослава - рассудительности его не у всякого зрелого мужа достанет. Винили в том числе и род Яна.

По крови он был княжеским сыном, отец его был князь-воеводой далёкого пограничного городка Изборска[16]. Подобно всем князьям, имел наряду с крестильным именем Ян ещё и княжеское, которое он не раскрывал каждому встречному-поперечному. Отец Родион Изяславич, внук Ростиславов, считал себя потомком одного из старых князей, ведших свой род от младших сыновей Владимира Святого Крестителя[17]. В своё время изборские князья много воевали с полоцкими и псковскими. Но после того, как просидели несколько времени на одном месте безвылазно, подвиги князей старого рода забылись.

Среди Мономашичей такие владетели мелких окраинных земель и- князьями-то не всегда признавались, и сидеть бы молодому витязю дома, кабы не дальний родич, двоюродный дядя по матери, Косма Родионович, что ныне водил дружины Великого князя Всеволода.

Поговаривали, что не без его помощи Ян Родивонович оставил свою родину, далёкий Изборск на окраине псковских земель, и вошёл в дружину молодого князя Ярослава, шагнув в неё из рядов изборского полка в Новгороде. Будто бы сперва прочил воевода Косма сыновца[18] своего к Константину - старшему из Всеволодовичей, но Ян выказал норов, не легче Ярославова, и сам избрал, кому станет служить. Это упрямство и пришлось якобы по душе юному Ярославу, и потому выделил он Яна из простых дружинников, начал понемногу приближать к себе.

Сей стремительный взлёт не оставался без следа тайного недоброго шепотка за спиной - третий Год молодой витязь в княжьей дружине, в боях серьёзных побывать не успел, а уж командует, и князь порой его слов мимо ушей не пропускает. Ио недоброхоты, изощряясь в догадках, не видели главного - при этом своём влиянии на Ярослава Ян умел, хотел и мог лишний раз но лезть княжичу на глаза, не просил милостей просто так, не осуждал дел и слов своего господина явно и впотай. Он редко поперёк слово молвил, исполнял всё, что приказывали, и в то же время ясно давал понять, какое дело княжью честь роняет - тогда отрекался руки марать. Со своим словом без спроса не лез, а уж коли брался советовать - то только в делах, которые самому князю решать было недосуг. Ярослав быстро оценил умевшего не путаться без дела под ногами дружинника, но боярином так и не сделал. И потому, что бояре у него больше пока были из числа отцовских, кому сам Всеволод сына доверил, и потому, что Ян сам не гнался за боярством, довольствуясь имеющимся.

Он стоял позади князя, расправив плечи и поверх головы того - Ярослав чуть сошёл с холма, на вершине которого разбили княжий стан, - смотрел на Рязань. Только по простоте брони и можно было угадать, что он простой дружинник: из-под шелома на мир смотрел взор, который испокон веков зовут орлиным. Сила и спокойствие были в нём, и не почуешь бурю, что клокотала в его груди.

... А как хорошо всё начиналось! Прошлым годом въезжал Ян вслед за своим князем в Рязань, готовый, как и Ярослав, показать себя и в ратном деле, и в мирном труде. Богатый город на холмистом берегу Оки поразил его отличием от тихого захолустного Изборска, где прошли его детские годы, от огромного, вечно бурлящего, как океан-море, Новгорода, от гордящегося своим величием Владимира и изо всех сил тянущихся за ним Ростова и Суздаля. Поразила Рязань не только строениями, обликом местных жителей и их нравом - близость степи и постоянная опасность набегов кочевников воспитали в рязанцах воинственность и самостоятельность» - но и царившим в городе духом. Бояре прогневавших Всеволода рязанских князей косо поглядывали па Ярослава и его спутников. А то заняли опустевшие хоромы князя Романа Глебовича, уж несколько месяцев как жившего узником во Владимире, и стали править городом[19].

Рязань сперва словно онемела - враз лишившись почти всех князей и их семей, они чуть ли не вслух были названы бунтовщиками и отныне должны были повиноваться посаженным Великим князем наместникам, первым из которых был молодой князь Ярослав Всеволодович. Многие бояре вообще удалились от дел, выехали в свои вотчины[20] - кому было, куда уезжать. Таких не преследовали - меньше будут глаза мозолить. Дружинники княжеские, кто оставался в городе, тоже поскладывали оружие, и почти никто не пошёл на службу к Ярославу. Только простые горожане, привыкшие чутьём всякого занятого человека не видеть дальше собственного носа, поворчали, посетовали на судьбу своих князей, узников без вины, погоревали о княгинях и детишках их, порадовались, что хоть их оставили в покое, и зажили обычной жизнью.

Однако слишком уж тихо было в Рязани. Князь Ярослав сидел на столе, судил помаленьку, начинал готовиться к сбору дани[21], заседал с боярами и ждал возможности проявить себя. А тем временем его дружинники и бояре, словно не чуя шаткости своего положения полузахватчиков, понемногу смелели. Они заняли оставленные хозяевами дворы остальных князей, прибрали к рукам их добро и постепенно накладывали лапу на прочее. В открытую грабить было покамест совестно, всё же русские, свои люди, но и обустроить личное жильё за счёт чужого зазорным не считали.

Яну в те дни было не до князя, да и Ярослав по молодости лет осторожничал первое время. Лишь ближе к лету он в полной мере хлебнул воли и принялся за свои делишки. Издавна водился за молодым князем грешок сластолюбия - не мог Ярослав пройти мимо пригожей девушки, чьей бы сестрой, дочерью или невестой она ни была. Старшие братья его давно были женаты. А ему не повезло: молодая супруга его, половецкая княжна, крещённая именем Марии[22], умерла в первую же зиму, и полу года не пробыв нужней женою. Но Ярослав горевал недолго - посланный отцом в Рязань, нашёл он, что рязанки ничем не хуже прочих, а, может, в чём-то и лучше. Падкий на женские прелести князь быстро обрёл утешение от своих недавних горестей и слушать не хотел осторожные речи ближних бояр[23] и дружинников о том, что рязанцам может и надоесть подобное баловство.

В те дни, в самом конце лета, и случалась та нечаянная встреча, что потом перевернула всю жизнь Яна. Отлучившись с приятелями с княжьего подворья, он шёл и глядел по сторонам, забираясь взором в тёмные углы больше в ожидании нечаянного нападения, нежели ловя взгляды встречных девушек.

Внезапно из-за поворота прямо на парней выскочила девушка в простой рубахе, подпоясанной тонким пояском с берестяным венчиком на светлых волосах - чья-нибудь сенная девушка[24], спешившая от своей боярыни с поручением, а то и вовсе отлучившаяся по своим делам. Налетев на княжьих дружинников, она в первый миг застыла, как вкопанная, а потом завизжала на всю улицу и опрометью ринулась прочь.

Она словно по лицам встречных прочла, что её ждёт. Парни разом расхохотались над её трусостью, а потом припустили вдогон.

Ян был более чем уверен, что трусихе не причинят вреда - среди его нынешних спутников не было охотников силой тащить упиравшихся девчонок на сеновал. Но дурёха раскричалась так, что люди могли и впрямь подумать то, чего не было. Толпа всегда была скора на расправу - особенно когда выяснится, что виновники Ярославовы люди. Пришлых дружинников тут не жаловали. Поэтому девчонку следовало успокоить и объяснить, что ей бояться нечего.

Разогнавшись за верещащей холопкой[25], на повороте дружинники вылетели прямиком на зады усадьбы какого-то боярина. Девчонка змеёй шмыгнула в щель в высоком заборе - видно, и впрямь отлучалась тайком от боярыни, раз не кинулась к воротам» - а дружинники полезли за нею. Им бы остановиться, но Яна вдруг ноги сами понесли за забор...

Там, за забором, раскинулся сад - невысокие раскидистые яблони-резанки, местные, рязанские, меж них вишенье, смородиновые и крыжовенные кусты. Над забором клонят ветви рябины и берёзы, отступя к краям. Где-то впереди, ближе к терему, цветник - по нему, мелькая подолами, сейчас улепётывала не одна - делая стайка девушек. Голосистая холопка перепугала всех гулявших в саду не на шутку, да и без того - вид вломившихся в чужой сад лихих парней мог испугать кого угодно.

Оказавшись в боярских владениях, дружинники малость струхнули - лезть средь бела дня в чужие сады приличнее татям[26], нежели княжьим кметям[27]. Разбежавшись было с разгону, они остановились и попятились, когда, погнавшись за удиравшими девушками, вдруг столкнулись с одной из них лицом к лицу.

Когда её спутницы бросились врассыпную, она тоже сделала было несколько шагов, но ноги отказались ей служить, и девушка застыла, бессильно уронив руки и широко распахнутыми глазами глядя на летевших на неё парней. В самый последний миг она вскинула было руки к лицу, ахнула - когда Ян, увидев её, встал перед нею, как вкопанный.

В единый миг исчезло всё - визг разбегавшихся холопок, растерявшиеся дружинники, пятившиеся назад, и поднимающийся с подворья гам: челядь[28], привлечённая шумом, спешила в сад. Забыв обо всём, Ян глядел на девушку, не в силах отвести глаз. Казалось, только её он и искал всё это время, только её и любил. Она тоже замерла, не сводя с него зачарованного испуганного взора - словно стояло перед нею диво лесное, а потом ударилось о землю и обратилось добрым молодцем. И не закричать, не позвать на помощь - схватит такой на руки, прижмёт к груди, ринется прочь с драгоценной ношей - и поминай, как звали. И, словно отвечая тайным девичьим страхам, незнакомый витязь вдруг протянул руки и...

Его дёрнули за рукав, пробуждая от грёз, - в сад торопились люди. Уже можно было разглядеть, что некоторые среди них были и при оружии. Отовсюду раздавались крики - нашли воров.

Ещё миг - и не миновать сшибки. Когда на княжьих дружинников нападают, они не стоят, сложа руки, - не щенки, чай. Отобраны, натасканы - в одиночку от десятка отобьются шутя. Но Ян, бросив последний взгляд на девушку, на то, как метнулась она навстречу спешащим на подмогу людям, вдруг коротко махнул ей поклон и первым бросился бежать. Не страх вёл его - Как-то сразу расхотелось скрещивать мечи в бою с рязанцами. Представилось, что выйдет против него брат, отец или суженый его незнакомки - и падёт, убитый по неведению. Как тогда он в глаза её взглянет?

Ян был твёрдо убеждён, что случай столкнул его не с простой девушкой, и поэтому не особо подивился, через несколько дней проведав, что в тот день залезли они с приятелями в сад самого Романа Мстиславича, одного из ближних бояр князя Глеба Рязанского.

...С того дня всё и началось. Конечно, никого из Ярославовых дружинников люди боярина Романа не поймали, но что незваные гости были из числа его ближников, прознали быстро. Долго терпевшая чужаков Рязань занялась, как тлевшее сено, - дымок недовольства быстро превратился в пожар, стоило чуть поддать воздуха.

Рязанцы оказались горячее известных своим непокорством новгородцев. Запрудив улицы, толпой двинулись они к княжьему подворью, где кричали Ярославу хулу и требовали укротить его людишек: «А иначе мы по-свойски на них управу сыщем!» Чуявший, что и его вина тут есть, Ян помалкивал, благо, никто не спрашивал. А Ярослав, вспылив, сгоряча ответил отказом, пригрозив непокорным мечом. Готовая на любой приказ дружина выступила из ворот, обнажив мечи, и толпа отхлынула.

Но лишь для того, чтобы тут же вернуться. Оставив князя - будет время, разберёмся и с ним! - люди двинулись на подворья его бояр. Тех, кто не успел вовремя уйти с малыми дружинами к князю, похватали, кого сволокли в поруб-тюрьму[29], а кого тут же сгоряча забили до смерти. Одного-двух, кого видоки[30] выкликнули как самых ярых похитчиков чужого, и вовсе казнили лютой смертью - живыми засыпали в клетях землёй.

Князь Ярослав не стал дожидаться, пока взбунтовавшаяся Рязань вернётся к его воротам. Собрав своих, тех кто не отлучался со двора и потому уцелел, он покинул город. Ещё в первый день мятежа к Великому князю Всеволоду был впотай послан гонец - поведать о том, что приключилось в городе. Отец не заставил себя ждать, и дружина Ярослава столкнулась с полками Всеволода чуть ли не в виду Рязани.

Только в прошлом году город выдержал тяжкую осаду и бои. Возвращать те дни никому не хотелось, и когда князь Всеволод обратился к рязанцам, желая разобраться в сем деле, Рязань отправила к нему послов. Возглавил их сам боярин Роман Мстиславич.

Ян не был при том, как боярин бросил в лицо князю Всеволоду дерзкие слова обвинения его сына и бояр в воровстве и чинённом насилии. Сделал он это в присутствии самого Ярослава и, видать, сказанул лишнего, раз дело кончилось мечами.

Отец и сын - Всеволод и Ярослав - оба не отличались кротостью нрава. Рязань должна была поплатиться сполна за всё. Полки Великого князя кольцом обложили город и потребовали сдачи.

Рязанцы схватились было за топоры и мечи, но сам владыка Арсений[31] принялся отговаривать их, остужая горячие головы. В надежде смягчить гнев князей, он сам приказал отпереть ворота, и в город вошли дружины Всеволода.

Среди них были и люди Ярослава - лучше знавшие город, они вызвались отвезти семьям тела убитых и раненых послов. Ян был в их числе. Именно на подворье Романа Мстиславича жила та, что теперь занимала все его думы. С самого дня смуты он жалел её, понимая, что теперь уж никогда не сможет связать с нею свою судьбу. Но безумная надежда на то, что выпадет случай вновь увидеть девушку, всё же не покидала дружинника. Он мечтал об этом, вызвавшись вернуться в Рязань, и понял, что не ошибся, когда вслед за прочими и она сбежала с крыльца боярского терема, на ходу запахивая на груди шубейку, наспех наброшенную поверх запоны[32]. Увидев лежащего на простой мужичьей телеге истекающего кровью боярина, она было заголосила, но потом узнала в одном из всадников Яна - и застыла, словно громом поражённая.

Она оказалась старшей дочерью Романа Мстиславича и звали её Еленой. Уж как это стало ясно - Ян не помнил: кто- то из приятелей не пожалел времени, выспросил.

Но в тот день было не до того: старший сын боярина Романа, оставленный им дома как защита матери и меньших братьев-сестёр, ринулся прямо на дворе свершить месть над обидчиками отца. Уверенные в своей победе, княжеские дружинники схватили и боярича Добрыню, и тех дворовых людей, что бросились отбивать господина, и в день, когда зажгли Рязань, он находился в числе заложников...

Кара, Наложенная Великим князем на город, поразила многих. Даже кое-кто из своих шептал в кулаки, что не по чину крут князь Всеволод. Но он приказал - и его не посмели ослушаться.

Жители покинули город, забрав только то, что могли унести с собой. А потом опустевшая Рязань была зажжена. Все бояре, их семьи, как семьи лучших мужей города, были взяты в полон - они, как и многие другие горожане, должны были покинуть родину и отправиться в изгнание во Владимир, Суздаль и другие города. Сам владыка Арсений, что сперва уговорил открыть перед князем ворота и впустить его полки в город, а потом смиренно умолявший князя Всеволода о снисхождении, вместе со своим двором тоже становился пленником.

Не тронули только простой люд - тех, кто сейчас суетился, спасая свои дома от огня и отступал перед его стеной. Потом их судьба - остаться на пепелище. Едва ли не пятая часть от числа всех рязанцев - без кола и двора. Но это никого не волновало.

Глава 2

С неслышным отсюда грохотом рухнула островерхая крыша терема, где совсем недавно жил Ярослав. Очнувшись от своих дум, Ян обратил взгляд на сутулую спину своего князя.

Гнев ещё владел Ярославом, но месть свершилась. От мятежной Рязани не осталось камня на камне, и он мог бы смягчиться, зная, что его недоброхоты получили по заслугам.

Подобно всем нервным натурам, остро переживающим неудачи, Ярослав не знал меры в мести и сгоряча мог хватить лишку, но потом всегда остывал. Гордыня и осознание княжьего достоинства мешали ему в открытую идти на перемирие с недавним противником, заставляя начинать сближение исподтишка. В такие минуты его милости и стоило искать - тогда остывающий после очередной вспышки гнева Ярослав был готов сделать доброе дело.

Именно такого часа и дожидался Ян, именно поэтому то и дело обращал пытливый взор на своего князя.

Устав стоять на ветру» Ярослав медленно повернулся и тяжёлым шагом усталого человека направился в шатёр. Ян заступил было ему дорогу, но взгляд князя ещё был тяжёл, и он промолчал, решив выждать.

К утру пожары стихли, только дымились кое-где окраины. Погорельцы суетились на городище, пытаясь отыскать тела близких, откапывая чудом уцелевшее добро. Где-то уже надрывалась вдова, стенала мать над угоревшим ребёнком, слов причитаний было не разобрать.

В княжеском стане понемногу зашевелились - часть полков должна была тут задержаться, а остальные, собравшись, возвращались во Владимир и Суздаль. Коль припоздниться, прихватит распутица - осень наступила рано и выдалась дождливой.

Улучив в сборах миг, Ян будто невзначай оказался подле Ярослава. Ещё не обращаясь к князю, прикинул на глаз - сколь остыл Всеволодович, можно ли с ним и о деле переговорить, не осерчает ли. Просьба была слишком необычной, рисковать не стоило.

Ярослав выглядел таким же хмурым, как и накануне, но Ян знал, что он дорой по нескольку дней оставался одинаков на вид, имея при том разное настроение. И когда Ян придержал ему стремя - молодой князь решил проехаться к Рязанскому городищу - тот глянул обычно строго:

   - Что стряслось-то?

Ян никогда бы не осмелился беспокоить князя по пустякам, говорил лишь То, что хотел от него слышать в тот миг князь. Коль он сейчас отговорится, Ярослав более не переспросит.

- Княже, дозволь узнать, когда велишь в обратную дорогу снаряжаться? — спросил он.

Ярослав промолчал, нервно дёрнув щекой.

   - В обратную, - проворчал он чуть погодя. - А куда ведёт она, скажешь ли?

   - Как князь-батюшка порешит, - осторожно молвил Ян, отлично ведая, что этими речами разбередит в душе своего князя свежую рану. - Може, в Перьяславль-город[33], може, ещё куда...

   - В Перьяславль, - процедил Ярослав, словно самое название этого града было ему ненавистно. - Вскорости выступаем - я с батюшкой вчерась говорил...

   - Обо всём уж, поди, порешили? - Ян затаил дыхание - это-то он и хотел знать.

Ярослав не ответил, но глянул так, что стало ясно: конечно, обо всём, князья-то, они крепко думу думают. Поскольку Ян замолчал, он тронул коня. Трое его ближних бояр поравнялись с ним, готовые сопровождать. Дружинники верхами уже ждали, когда князь поедет.

Но Ян вдруг крепче ухватился за стремя, не пуская Ярослава.

   - Ещё хочу спросить тебя, княже, - выдохнул он, - с рязанцами что порешили?

   - А чего с ними решать, - сказал, как отрезал, Ярослав. Князем Всеволодом повелено им покинуть град сей и отправиться на новые места, - куда присудят. На поселение. А тебе что в том?

   - Прости, княже, ежели прогневил чем, - Ян видел, что Ярослав вполне остыл после вчерашнего, раз позволил остановить себя и вытянуть на новый разговор. - Да только хотел я, коли дозволишь, кой-кому леготу[34] сделать - все ж люди... А с ними и малые, и старые, и хворые...

Сказал - и сам не приметил, как одним прыжком соскочил Ярослав с коня, встав перед дружинником. В потемневших глазах князя полыхнул гнев.

   - Да ты что удумал? - зашипел он на Яна. - Они вона как с нами обошлись, пусть молят Бога за то, что вовсе им жизни оставили, а ты их жалеть удумал? Ты слуг моих верных вспомни, коих они уморили до смерти да избили!.. Семёна Офанасьевича, боярина моего, помнишь? Живьём землёй засыпан, муку смертную принял! А Чурила? А Никанор Иваныч?.. А Олябыш? Они где?

О последнем Ян сам старался не думать - с Олябышем, суздальским пареньком, он был дружен. Вместе тогда к боярину Роману Мстиславичу на подворье забрались. Не в добрый час отлучился Олябыш из княжьей гридницы[35], попал рязанцам на глаза, и никто не ведает до сей поры, какую смерть парень принял.

   - Они на смуту склонялись, супротив отца моего, Великого князя, да против меня козни строили! - Ярослав вновь Вспыхнул, как сухой трут. - Княжьей воле перечить...

   - Прости, коли что нескладно молвил, - спокойно ответил Ян, - но я ни в чём против тебя и отца твоего не шёл и не пойду, хоть златом меня осыпь, хоть ножом режь... А милости я хотел испросить для семьи одной - сыскать им жильё самому, чтоб на улице не оставались. Защитника им ныне нет, в семье одни бабы, девки да дети малые. Не хотелось бы мне её из виду потерять, как рязанские пределы покинем...

Только упомянул он о чьей-то семье, Ярослав заметно подобрел, распустил морщины, усмехнулся и тряханул Яна понимающе за плечо.

   - Ах, тихоня, а ты, оказывается, греховодник... – молвил почти весело. - Успела-таки тронуть сердце какая-нибудь синеглазая? Как звать-то её?

Звавший свою слабость к женским ласкам и не считавший это грехом, Ярослав легко мог вонять такое дело. Ян только отвёл глаза, не желая явно признаваться, но для князя итого было достаточно.

   - Пускай, - кивнул он. - Вот прибудем в Перьяславль - заберёшь свою ненаглядную - и вези, куда хошь!.. Что, - шагнув к коню, спросил уже через плечо, - домой небось свезёшь?

   - В самую цель попал, княже, - чувствуя огромное облегчение, ответил Ян. - В Изборск.

Такой ответ, чуял он, не мог не порадовать Ярослава. Он всех рязанцев считал теперь мятежниками и рад был знать, что кто-то из них отправится в дальний городец, где уж наверняка, даже если и захочет, мести свершить не сможет. Проще было бы всех пленных расселить по дальним погостам[36] и глухим сёлам, да батюшка на уме иное держит. А с родителем спорить понапрасну - грех.

С тем Ярослав сел на коня и отправился к отцу, а Ян, не чуя под собой ног поспешил по своим делам.

На выселках[37] уцелело от огня несколько изб - строили их далече, Рязань широко выбрасывала по окским берегам погосты, починки[38] да селенья-однодворки. Многие крестьяне нарочно ставили свои дома в виду города, будет легче укрыться за крепкими стенами в случае нападения врага. Отселялись ремесленники, углежоги да кузнецы, рубили хоромы бояре. Сейчас несколько таких селений было занято княжескими дружинами - в них своей участи ожидали семьи рязанских князей да боярских родов. Близ изб, где коротали они время, стояли возки и телеги, возле которых крутились немногочисленные холопы - те, кто не променял под шумок службу господам на полуголодную волю на пепелище. Простой люд большею частью начинал понемногу возвращаться к сгоревшим домам - мало кого удерживали.

Яна отовсюду встречали настороженные, а порой и враждебные взгляды - он был княжьим дружинником, и он же был в числе тех, кого Рязань скинула с горба в смуту. Кто-то отчаявшийся и впрямь мог бы броситься на него даже с голыми руками, и только то, что люди Всеволода загодя перехватали всех, кто мог решиться на такое, и заковали их в железа, оставив на свободе лишь женщин, стариков и детей, удерживало оставшихся от нападения. Всё же от холопов Ян быстро узнал, в какой избе нашло приют семейство боярина Романа Мстиславича, и направился туда.

Боярской семье отделили половину дома» вторую занимала другая семья. Ещё три семьи ютились в клетях и сараюшках, вытеснив даже скотину. По грязному двору то я дело кто-то шастал туда-сюда, и ворота даже на ночь оставались распахнуты настежь. Перед ними улочку запрудили несколько возков и телег с принадлежавшим опальным боярам добром. Куда девались в этой неразберихе хозяева подворья, оставалось только гадать.

Чуть не стукнувшись головой о низкую притолоку, Ян шагнул в тесную полутёмную избушку, перегороженную от печи к столу холстиной надвое. За нею, как он догадывался, в жару метался и бредил умирающий Роман Мстиславич. Жена его находилась при муже неотлучно и выглянула из-за занавеси только когда услышала тяжёлые шаги Яна.

В избушке натоплено и надышано так, что пришлось открыть маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, да и дверь плотно не притворять. Пол исшаркан десятками ног, вдоль стен, потеснив хозяйскую утварь, стоят несколько сундуков - видно, приданое старшей дочери. На выскобленном столе осталась забытой кое-какая посуда - недавно здесь трапезничали.

В доме было пятеро детей и четверо взрослых, не считая умирающего за занавесью. Жена и старшая дочь Романа Мстиславича, ещё одна пара, судя по всему дальняя родня и дети тех и других. Трое девочек и двое мальчиков, старший из которых почти отрок[39], а меньшой только и умеет, что палец сосать, забились в уголок и оттуда посверкивал» их любопытные глазёнки. Дети всегда дети - даже напуганные бедой, они сохраняют интерес к жизни.

Чего нельзя было сказать о взрослых. Вышедшая к незваному гостю боярыня показалась Яну дряхлой старухой. Старший сын её, первенец, был ровесником Яна. Добрыня Романович ныне закован в железа, отлучён от семьи» а любимый муж, надежда и опора, умирает от дон, Она взглянула мимо витязя пустым взором, тяжко вздохнула и медленно опустилась на лавку.

Остальные домочадцы выглядели не лучше, но Ян, как вошёл, сразу нашёл глазами Елену и забыл думать о прочих. Боярышня сидела у оконца за шитьём - штопала что-то меньшим сёстрам. Была она в той же светло-розовой рубахе,- поверх которой была одета вышитая запона, в какой видел её Ян в день, когда привёз раненого боярина. Она знобко передёрнула плечиками - в горести порой никакая печь не может спасти от внутреннего холода. Услыхав шаги вошедшего, Елена отложила шитье, подняла глаза - да так и застыла. Словно плеснули в лицо ледяной водой - враз изменилась девушка. Сидела, как мёртвая, - глаз отвести и вздохнуть не могла.

На Яна из всех углов обратились вопросительные взгляды, но он сам вдруг заробел. Медленно, словно боясь напугать резким движением, снял шелом, поклонился на три сторону, нашёл глазами образа в углу, перекрестился: «Матушка, царица небесная! Не выдай!» То, что предстояло ему сейчас, показалось вдруг неимоверно трудным делом.

   - Здравы будьте» хозяева, хрипло молвил, как вытолкнул сквозь зубы.

   - С чем припожаловал, гость дорогой? - первым подал голос сухолицый бледнокожий мужчина, измученный давним тяжким недугом. - Что за вести принёс?

По тому, как говорил человек, стало ясно, что он здесь не чужой. Ян склонил в его сторону голову, приветствуя, но потом повернулся к старой боярыне.

— С вестью я от Великого князя Всеволода и сына его Ярослава Всеволодича, - ответил он. - Поведено, чтобы все бояре и прочие люди именитые с семействами их и животами отправлены были на жительство по выбору князя - либо во Владимир, либо в Суздальскую землю, або ещё куда-нибудь подалее, дабы никто не смел в Рязани оставаться[40].

   - И где ж тамо... поселят нас? - откликнулась боярыня вымучено.

   - Не твоя забота, - Ян хотел сказать, что беспокоиться нечего, но под строгими осуждающими взглядами слова сами собой получились грубыми.

Елена вздрогнула при этих словах, а её мать вдруг вскрикнула, схватилась за голову, запричитала-заплакала. Плач легко подхватила вторая женщина, подсела, обняла её, и вместе они залились горючими слезами. Янов собеседник рванулся было привстать - но только грохнул кулаками по лавке. Лицо его пошло красными пятнами, и он натужно закашлял, хватаясь за грудь. Мигом опомнившись, его жена бросилась к нему, обхватила руками, словно желая защитить от зла и принять на себя его боль и, обернувшись, бросила на Яна взгляд, полный горечи.

Только Елена сидела ни жива ни мертва и не сводила с Яна больших синих глаз, на дне которых, казалось, могло уместиться всё Псковское озеро с Нево-озером[41] вместе. Она не плакала, но Яну вдруг стало её жальче больше всех остальных. Он порывисто шагнул к девушке и горячо заговорил:

   - Ни о чём не тревожьтесь! Сделаю я всё так, что вам горе-горькое не так тяжко покажется. Только доверься мне, Елена Романовна, - обороню от любой беды. Жить будете не хуже прежнего... Брата твоего у князя вымолю - освободит боярина Ярослав. Верь моему слову!..

Девушка отшатнулась, прижимая руки к груди, а её мать вскинулась разгневанной ведьмой, взметнула над головой кулаки.

   - Вон отсюда! - закричала визгливо. - Вон! Не смей на глаза мне попадаться! От твоего князя да от тебя все беды у нас! Не князь - веред-кровопивец[42] он! Сколько уж зла сотворил, а всё ему мало!.. Погоди ужо, отольются ему наши слёзы! Попомнит он Рязань!

Ян не стал перечить боярыне, от горя потерявшей разум, - отступил к порогу, оттуда ещё раз отдал земной поклон, кивнув после Елене наособицу[43] и молвил, уже перешагивая порог:

   - Не права ты, боярыня! Горе разум твой помутило, но зла я на тебя не держу. Прости, коль чем обидел, а только княжескому слову поперёк не молвишь!.. Завтра сборы, а там и в путь...

Он вышел, оставив за спиной гневные крики старой боярыни, кашель её больного родича и тихие стоны умирающего Романа Мстиславича. Уходил не обернувшись, знал он, чуял - Елена глядела ему вслед, пока могла видеть. Вот только что думала о нём, ведь для неё он был врагом!

Полонённые рязанцы тронулись в путь в ближайшие дни, торопясь поспеть на новые места до осенних дождей. Полки князя Всеволода уходили вместе с ними, постепенно обгоняя обозы. Только небольшие дружины отрядил для охраны Великий князь - пусть доведут рязанцев до городов, а там те уж сами начнут обустраиваться.

Ярослав торопился в Переяславль, чтобы в тишине и покое переждать зиму и пережить унижение от своего неудавшегося княжения. Его дружины и бояре шли с ним. А к обозу, везущему княжескую казну и брони витязей, сзади пристроились два возка и телега.

То семья боярина Романа Мстиславича переселялась на новое место. Сам боярин ехал в переднем возке, с женой Ириной Игоревной; его дочь Елена и младшие дети - отрок неполных двенадцати лет и две девочки-погодки десяти и девяти лет - занимали второй. Родичи боярина, свояк[44] Юрий Игоревич с женой и малыми детьми, были вынуждены остаться и распрощались с семьёй боярина Романа навсегда. Никто не верил, что суждено им снова увидеться на этом свете. Всё, что смог сделать верный слову Ян, было сделано – приказание Ярослава отпустить старшего сына Романа Мстиславича, Добрыню, и позволить ему ехать в изгнание вместе с семьёй.

Успев до распутицы, прибыли в Переяславль, но спешка обошлась дорого. Стойко вынесший все тяготы пути, боярин Роман скончался уже вскоре после въезда в город. Наспех разместив невольных гостей близ княжьего подворья, Ян захлопотал, спеша снарядить отца Елены в последний путь.

Еле удалось сыскать в небольшой церквушке на окраине непритязательного попа, согласившегося отпеть и похоронить в освящённой земле человека, умершего без причастия и исповеди. Но не успели оплакать покойника, семью ждало новое испытание - Ян заторопился в Изборск, решив до зимы отвезти Елену и её родню к себе. Княжий меченосец Василий Любимович не стал перечить, раз сам Ярослав противного слова не молвил, разрешил даже вызвать охотников провести возки до Изборска.

В путь тронулись лишь чуть промёрзла после распутицы земля. Леса облетели, поля и луга, побуревшие после; проливных дождей, казались неприютными и бесплодными. Серое тяжёлое небо нависало пухлыми тучами, из которых, казалось, вот-вот полетит на землю снег. Утрами подмораживало, на лужах на дороге намерзал ледок, который не стаивал до полудня. Ветер хмуро трепал голые ветви деревьев, над которыми кружились вороны. В борах оттрубили своё лоси и туры, и волчьи выводки уже начинали выходить на добычу, а лесной хозяин, медведь, искал место для берлоги. Поздняя осень - мёртвое время, безвременье между осенью и зимой. Редко кто пускается в путь в эту пору.

Ян спешил, как мог. Прямым путём от Переяславля отправились к Торжку[45], оттуда до Пскова, а там рукой подать до родного Изборска. Торжок близко - за самой границей земель Переяславльского удела, долог лишь путь до Пскова.

Вызвавшиеся проводить Яна дружинники - все оказались из Пскова и Изборска - ехали впереди и позади возков, то и дело пуская коней в окрестные поля, дабы размяться скачкой. Неотлучно подле боярского поезда находился лишь Ян.

Елена Романовна по-прежнему ехала во втором возке, с матушкой, которая все дни лила слёзы по покойнику мужу. Молчаливый Добрыня Романыч оставался с младшим братом и сёстрами. Он словно ушёл в себя и со дня освобождения не молвил ни с кем и слова. Но уж коли поднимал глаза - холодом и ненавистью горели его ярко-синие очи.

В дороге Ян, как мог, старался отвлечь Елену от тягостных мыслей, но его старание пропадало даром. Стоило ему, поравнявшись с её возком, наклониться с седла к нему, старая боярыня поднимала сухой гневный взор.

   - Почто опять явился? - напускалась она на витязя. - Уйди, окаянный, не вводи в грех!.. Спокою от вас нету! И как Господь такое терпит?..

Всё время, пока Ян оставался у возка, Ирина Игоревна продолжала ворчать себе под нос. Слушая её речи, дочь невольно отводила взоры, не замечая изборца, вроде бы и не было его вовсе. Сделав несколько попыток заговорить, Ян отставал, чтобы вернуться позже и снова встретить холодный приём.

Только на привалах и ночёвках в придорожных избах мог он случаем встретить Елену одну, без матушки. Но девушка чаще всего предпочитала отсиживаться где-нибудь в доме, у окошка, не выходя во двор. Стой сейчас жаркое весёлое лето, может, и оттаяла бы её душа, но какое уж тут счастье, когда на лужах лёд, в небе ветер со свистом гоняет тучи, земля ждёт снега, и ночами уже так холодно, что даже в пути не хочется высунуть нос из возка, чтоб оглядеться. Но опальная семья и не особо оглядывалась, не желая знать, куда везут.

Лишь единый раз повезло Яну в дороге. Как людьми говорено - не было бы счастья, да несчастье помогло. Уж как выехали из Пскова, на другой день точнёхонько пополудни зашаталось и отвалилось колесо у телеги с боярским добром. Два узла и небольшой сундук свалились на землю прежде, чем бредшие пешком холопы успели подхватить их.

Пришлось остановиться ненадолго, благо, как выяснилось, поломка невелика. Телегу скоренько разгрузили, повернули набок, и холопы занялись делом.

Елена в первый миг, как остановились, высунулась поглядеть, в чём дело. Ян, только того и ждавший, спешился и поклонился боярышне, протягивая руку:

   - Пройдись, Елена Романовна, разомни ножки!

Боярыня опять ожгла витязя непримиримым взором, но дочь на сей раз не видела горящих гневом глаз матери. Встрепенувшись, она вскинула настороженный взгляд на Яна, пугливо огляделась и, на миг коснувшись его протянутой руки, легко соскочила с возка. Кутаясь в шубку, она осторожно сделала несколько шагов по мёрзлым грудам земли обочь дороги.

Не в силах поверить, Ян с замирающим сердцем шёл следом, оглядывая её стан.

   - Скоро поедем? - вдруг тихо спросила девушка, взглянув на телегу, возле которой трудились холопы.

   - Не тревожься понапрасну, Елена Романовна. - Ян придвинулся ближе, стараясь поймать её взгляд. – В срок дома будем!

   - Дома. - Елена не смогла сдержать тяжкого вздоха и опустила глаза, сжавшись в комок. - Далече он, дом-то...

Она казалась потерявшейся, отбившейся от стаи птицей, что присела на голую ветку, устав и отчаявшись искать своих, Ян невольно шагнул вплотную, желая обнять, утешить. Да как утешишь, как вернёшь то, что потеряно, как воскресишь ей отца!

   - Рязанская земля далека, - молвил он. - Родину терять - не радость. Да только и другие места есть... Русская земля велика... А в доме моём жить будете, как по чину и роду вашему положено, - решился сказать он. - Изборск хоть и невелик град, а обиды и утеснения ни в чём знать не будете. В моём терему места на всех хватит!

Елена не утерпела - вскинула-таки на витязя внимательный взор, словно впервые увидела его подле себя, глаза её впились синими иглами в лицо Яна. Изо всей семьи в ней единственной не угас пока интерес к жизни. Мать её после смерти Романа Мстиславича старела на глазах, дряхлела и словно собиралась последовать за ним. Для брата Добрыни изгнание было хуже темницы. Он всё молчал и глядел на всех волком. Будь тут мнительный и ждущий подвоха Ярослав - не миновать бы бояричу поруба.

   - В терему? - переспросила Елена осторожно. - В твоём?

   - Ведаю - не любит меня твоя родня, Елена Романовна, - кивнул Ян. - Потому как и впрямь можно счесть, что из-за меня все беды ваши начались. Да только верь слову моему, - шепнул он, - ни тогда, ни теперь обиды тебе от меня ни в чём не было бы и не будет. А не веришь - испытай! Ради тебя на всё пойду!

Он уже протянул руку, уже коснулся её запястья - ко тут Елена, будто очнувшись, скользнула мимо него к возку и проворно запрыгнула внутрь, задёргивая полог. Только оттуда она на миг обернулась через плечо.

   - Оставь меня, витязь, - шепнула тихо, словно извиняясь за свои слова. - Не мучь понапрасну!..

Ревнивица мать метнулась ему навстречу, закрывая собой дочь, и Ян остался стоять на дороге, сражённый речами боярышни.

Глава 3

Изборск - небольшой городец. Он весь умещается на холме над тонкой извилистой речушкой Смолкой, несущей свои воды в чистое Словенское озеро, откуда другими реками можно было прямым путём пройти во Псковское озеро. Короткая дорога в Ливонию[46] идёт из Пскова как раз через Изборск, проходя далее в земли эстов и ливов.

Здесь кругом холмы - гладкие, с пологими склонами или крутобокие, на которые не вдруг и заберёшься. Иные по праву именуются горами. Выше всех - ближняя от града Журавлиная гора. С неё далеко всё видно окрест - речка, озеро, поля, островки леса на вершинах холмов и прорезающие землю глубокие, с почти отвесными склонами овраги. Один из них, опоясывая городскую стену, защищает Изборск, другие ветвятся подле. На дне их всегда держится сырость, во время прохладного короткого северного лета там не высыхают озерца талой воды, а стены оврагов заросли ивняком так густо, что прорваться через них почти невозможно.

Сердце Изборска - детинец на крутобоком холме над речушкой. Земляной вал укреплён обожжённой глиной, по верху его идёт стена, сложенная из вековых брёвен пополам с каменьем. Леса вокруг много, по бору, из бора и город прозван был когда-то. Но в нынешние времена не всегда у человека надежда на дерево. Дабы не взять было город с наскоку, низ стен сложен из камня. Стена глубоко уходит в вал - внутри укреплений в два яруса, причём нижние словно под холмом. Здесь камень - гранит, известняк. Плиты пригнаны друг к дружке насухо и так крепко, что кажется, нет Такой силы, которая их разняла. Из камня и сторожевая башня, что стоит напротив въездной. Её из дерева не срубишь - хранится в ней зерно да прочий запас на случай осады, а в подземелье прорыт колодец да тайный ход к берегу реки.

Въездная башня высится над воротами - единственным входом в город. Для-ради этого в валу сделан проем, а надо рвом перекинут мост. Коль придёт нужда, его скоренько подымут, а то и вовсе размечут по брёвнышку, чтоб врагам не пробраться к воротам.

На стенах заборола[47] с переходами, чтоб было, где развернуться, откуда и стрелу пустить, и камень метнуть, а случится такое и бой принять. Кровля защищает от стрел, в узкие оконницы[48] тоже нелегко попасть лучнику и не протиснуться незваному гостю снаружи. В клетях у городской стены хранится солидный запас - и стрелы, и копья, и каменья, и смола готовая - растопи да лей на вражьи головы. Там же кузня чтоб не ходить далеко править мечи да брони. Кузнецы-оружейники и для города трудятся, но во Псков свою работу почти не возят. Болот поблизости маловато, руды почти нет, а какая есть - дорога. Потому для кузнецов главное своих добро снарядить - мал город, а дружина велика. В самом Господине Великом Новгороде[49] есть изборский полк - служат там испокон веков друзья-родичи.

Сие не для красы и похвальбы - Изборск но сравнению с иными городами глушь заозёрная. Века спустя о нём никто и не вспомнит, а ныне нет у Псковской и Новгородской земли крепче и надёжней заступника. Ставлен был Изборск в незапамятные времена как пограничный город против иноземной угрозы. Сперва варягов[50], чудь белоглазую[51] да корелу[52] сторожил, а ныне приспела новая угроза - из-за Варяжского моря[53] докатилась до земли Суми и Еми[54] гроза рыцарей свейских[55] да датских. По следам торговых гостей[56] из Ростока, Любека и других западных городов стремятся они прийти на Русь, но не торговать - огонь да меч несут. Копошатся, выжидают своего. Тут ухо востро держать надобно! Как пойдут на Русь походом крестовым, как уже на святой Иерусалим ходили - только держись[57]. А Изборск на их пути первый встанет. Потому и держит Новгород Великий изборский полк, потому и владеют Изборском не тиуны[58] псковские да посадники[59], а князья, и дружина изборская без дела не сидит.

Город-крепость Изборск привык жить, ожидая нападения. Памятуя об этом, вокруг города почти не было посада - мало кто решался селиться вне пределов городских надёжных стен. За рвом детинца стояло едва три-четыре десятка дворов, коих отделял неглубокий ров первых укреплений. Бывали мирные годы - таковыми выдалось аж несколько лет подряд. Но недавно снова зашевелилось на границах Руси - датские рыцари с благословения епископа Альберта теснили со всех сторон полоцких князей, распространяли латинскую веру на всю Ливонию[60], забирались в земли финнов и чуди. А потому в ожидании того, когда новогородский князь позовёт браться за мечи, жители Изборска не забывали про оружие.

В прошлом году ливонские рыцари разгромили городок Герцик[61], в котором жил удельный князь Всеволод. Он согласился явно творить то, что до сей поры совершал тайно, предавшись латинской вере, свободно пропускал через земли своего удела литовских рыцарей. Видя в том несомненную угрозу своим землям, князь Мстислав Новгородский[62] вкупе[63] с псковским князем Владимиром[64] ходил на крепость Медвежья Голова в попытке отбить её у ливонских рыцарей и утвердить там православную веру.

С ним вместе из Новгорода ушёл и изборский полк, и, помня об этом, в граде многие жили ожиданием завершения похода.

Только несколько жителей Изборска словно не ведали о том. Это была семья покойного рязанского боярина Романа Мстиславича, что с недавних пор жила здесь не то засидевшимися гостями, не то забытыми всеми узниками.

Городом правил отец Яна старый князь Родивон Изяславич - муж в летах, но ещё крепкий телом и духом. Двое сынов было у него, да вот как судьба повернулась - старший, Аникей, сложил четыре года назад буйну голову в распрях князей владимирских, а меньший, Ян, уж несколько лет как служил дружинником у молодого князя Ярослава Всеволодовича. Одно оставалось утешение старому князю под конец жизни - внуки, дети старшего сына - Евстафий шести лет от роду да Аннушка. Маленькому Евстафию в тот год как раз по весне справили постриги[65]. Ещё немножко - и сможет он к мужской воинской науке быть допущен. Старый Родивон Изяславич изо всех сил торопил этот день - Яна не скоро дождёшься к родному очагу, - он с каждым днём всё сильнее чувствовал дающие себя знать года.

В просторном добротном тереме изборских князей долгое время стояла тишина - старый воевода жил тихо, привыкнув к последним мирным годам, он всё надеялся, что при его жизни Изборску не придётся столкнуться с врагом. Год назад схоронил Родивон Изяславич жену, с которой прожил без малого тридцать лет. В доме оставалась только вдова старшего сына Любава с малыми детьми. Хоромы Изяславом Романовичем, дедом Родивона с братьями рубились на большую семью, да только не задерживались в них дети - одни умирали во младенчестве, другие, чуть оперившись, улетали из-под родительского крова. А потому в тереме было много пустующих горниц, и Ян не кривил против истины, когда обещал, что рязанцы ни в чём не будут знать нужды.

Так и получилось. Любава с радостью приняла гостей, устроив боярскую вдову в покоях покойной свекрови, а детей её на женской половине дома. Добрыня оказался поселён в горницах, когда-то принадлежавших самому Яну, что ему не слишком-то понравилось.

Первую зиму, чуть схлынула суматоха новоселья, рязанцы прожили тихо и скучно. Любава чуяла, что горю их надобно перегореть, подёрнуться пеплом времени, и доноры не тревожила гостей. Пока они были чужими, всякий, даже последний холоп, старался как-то не задеть, не обидеть ненароком неосторожным словом. Потом, когда к боярской семье привыкли, их перестали почитать за чужих.

Человек привыкает ко всему. Прошло время - и горе впрямь отдалилось, стало глуше. Через год после пожога Рязани и смерти боярина Романа мало что напоминало о пережитом. Приходилось самим подстёгивать память, чтобы не забыться.

Дети первыми перестали тяготиться своим положением изгнанников. Они сдружились с дворовыми детьми, как когда-то в Рязани и целыми днями бегали с ватажкой новых приятелей за городским валом и к реке. Они успели привыкнуть к новой родине и словно никогда не знали иной жизни. Взрослея, они больше тянулись к сестре Елене и ласковой терпеливой тётке Любаве, что всю жизнь мечтала о большой семье, но осталась одна с двумя малышами. Младшие Романовичи заменили ей нерождённых детей.

Старая боярыня тяжко страдала на новом месте. Первую зиму она всё лила слёзы, оплакивая свою горькую вдовью участь, разорение родового гнезда и несчастную судьбу своих детей. В такой ли глуши жить и расцветать её дочерям, тут ли возмужать меньшому сыну! А старший, Добрыня? Ни силой, ни статью Господь его не обидел, а вот горькая судьба - не служить молодому Романовичу боярскую службу своему князю, не заседать в палате вместо отца своего. Всю судьбу поломали молодцу в единый миг лиходеи владимирцы! Уж и невеста была облюбована, уж и сговор был. В ту осень честным пирком да за свадебку - а оно вон как повернулось! И Елене давно пора было жениха искать, а что теперь? Уж не за дружинника ли того её отдавать! Девушка уж тайком повинилась матери, что в тот раз именно с ним столкнулась в своём саду. Ой, не зря он возле них отирался! Грех замаливал, пёс бесстыжий! Из-за него все беды!..

Так думала старая боярыня, целыми днями сидючи в своей светёлке и глядя на двор. Позовут к трапезе - встанет, выйдет, побудет со всеми - и опять к себе. Забегут дети - оживится ненадолго Ирина Игоревна, приголубит дочерей, вздохнёт, взглянув на подрастающего меньшого сынка, а как уйдут они - снова затихнет. Старшая дочь Елена входила неслышными шагами, на цыпочках, боясь потревожить мать. Она чувствовала свою вину перед нею - мать и старший брат оба узники, оба помнят, что заточены здесь по приказу Великого князя Всеволода и мстительного сына его Ярослава, оба тяготятся житьём в Изборске, а она никак не может себя смирить. Молода боярышня Елена Романовна, а молодость жить хочет.

Скрипнула половица. Ирина Игоревна подняла тусклый от слёз взор и словно не сразу признала дочь. В новом расшитом навершнике[66] Елена была так хороша, что у старой боярыни захватило дух. «Женихов бы ей на двор зазывать, к венцу благословлять. А ныне - кто возьмёт сироту бесприютную?» Слеза набежала на глаза боярыни, она сморгнула и опустила голову.

   - Что приключилось, матушка? - Елена мигом оказалась рядом, припала на колени, обнимая мать. - Недужится?

   - Всё со мной хорошо, моя сладкая, - Ирина Игоревна погладила дочь по голове сухой рукой. - Ты-то вот, голубка сизокрылая, болезная моя... Нет тебе волюшки, не будет тебе счастья в жизни! Охти, доля твоя горькая!.. Мне-то что - мне уж скоро в землю уходить, к Роману Мстиславичу моему - чую, ждёт он меня, дождаться не может... А вам-то жить, сиротинкам!..

   - Да что ты, матушка, - удивлённая Елена вывернулась из-под ласкающей руки матери. - Рано ты о смерти задумалась! Да и чем же плохо-то всё?

   - Как же! Пора бы тебе суженого искать да под венец, а тут кому ты нужна? Богатства за тобой ныне нет никакого, а за красу не всякий полюбит!..

Елена опустила голову. Матушка права. Чужие они тут. Первое время Елена сама сторонилась парней, а теперь, два года спустя, чувствовала, что ушло её время безвозвратно[67]. Восемнадцать лет — не шутка! По первости всё приходил на память тот витязь, что их сюда привёз, да постигшее их горе, матушкины речи гневные да долгое отсутствие Яна Родивоновича сделали своё дело - коль и помнила его Елена Романовна прежде, то теперь уж позабыла.

   - Не тужи, матушка, - попробовала девушка уговорить мать. - Бог даст - всё образуется!..

   - Так, дитятко, - вздохнула боярыня. - Истинно так... Молись Спасителю да Пресвятой Богородице - пусть оборонят да заступу сделают! Молись, милая...

Сама боярыня последнее время много часов проводила перед иконой - лила слёзы да просила оборонить её деток от всякого зла. И сейчас она дёрнула дочь за руку и вместе с нею повалилась на колени перед образами...

... В тот же самый миг дозорный на стене увидел далёкого всадника, что во весь опор скакал к городцу.

Елена вышла на двор, тяжело дыша и сжимая руки на груди. Хотелось плакать - и от досады за свою судьбу и от томивших душу желаний. Она была ещё так молода, так мало видела жизнь, а ныне... Страшно повторить то, что предложила ей только что мать. Как! В её возрасте, совсем молодой принять постриг, уйти от мира в монастырь! В глубине души девушка понимала, что это будет лучшим выходом, но не могла смириться с тем, что в её жизни уже не будет радости. Выйдя со двора, она тихо пошла по улице.

Изборск - городок маленький и тихий, не кажется приграничным. Улицы тесны, на земле постелена мостовая по примеру Пскова и Новгорода. Тесовые заборы огораживают дворы бояр изборских, посадских людей да ремесленников. Тут, как в любом граде, всяк селится близ своих - гончары к гончарам, кожевники к кожевникам. Близ детинца гридни дружины - всякий день там то позванивают мечи, то посвистывают сулицы[68]. Изборцы ждут - не призовёт ли их князь Мстислав Удалой под свою руку, не кинет ли клич Господин Великий Новгород или Псков-град. Кроме дружины, что за давностью лет обзавелась семьями да детишками, добрая половина ремесленного и простого люда при случае за оружие возьмётся - на порубежье только воинам и жить.

Елена шла вон из града - вдохнуть чистого воздуха. Здесь, на севере, дышалось не так, как дома - с далёкого псковского озера частенько задували холодные ветра. От речушки вечерами тянуло прохладой, да и само лето оказалось короче привычного рязанского. Однако не успела она пройти и половины пути, как навстречу ей попался Добрыня.

Брат спешил так, словно раньше сестры проведал, что дома не всё ладно. Увидев её, не удивился - подлетел, тряхнул за плечи. Радостью сверкнули его глаза, и Елена ахнула - давно не видела она Добрыню таким весёлым.

   - Что приключилось, братец? - молвила девушка, сама боясь неизвестной ещё вести. - Али рати Мстислава Мстиславича с победой возвращаются?

   - Иные вести, Алёнушка! - воскликнул Добрыня радостно. - Гонец был из Пскова только что, на воеводино подворье прошёл, да я следом. Выспросить успел - радость для нас великая: князь Всеволод Юрьевич, обидчик наш, умер!.. Некому нас более утеснять!

Добрыня светился от счастья, а Елене почему-то было нерадостно. С чего так - девушка не могла объяснить себе, что её встревожило, но брат не понимал её тревоги.

   - Теперь вся жизнь наша переменится, - убеждённо говорил он. - Вот увидишь, сестрица, - некому теперь нас тут держать. Можем ехать, куда похотим, хоть назад в Рязань. Я-то вот нынче еду, коня заберу, серебро, какое осталось, на дорогу прихвачу - и в путь!

Тут только поняла Елена, что тревожило её.

   - Да как же ты, братец? Куда ж направишься? Неужто прямиком в Рязань?.. - заторопилась она. - Так ведь и дома- то нашего, небось, нету - сгорел...

   - Ничего, - отмахнулся Добрыня. - Я князя разыщу, Глеба Владимировича[69], ему меч предложу. Не сможет он сыну самого Романа Мстиславича отказать! А в его дружине найдётся случай отомстить за отца и род наш погубленный...

Он говорил так убеждённо, что Елена как-то сразу ему поверила. Брат её был горяч, но слов на ветер не бросал.

   - Не надо, Добрынюшка, - попробовала она усовестить его. - Остынь! Великий князь, ты сам сказал, умер, так что ж ты - роду его мстить надумал?

   - А то нет? Сам Всеволод в могиле, а Ярослав, что к стенам Рязани его привёл, живёхонек! Его-то я и сыщу! Да не боись ты за меня, Алёнушка! Владимирцы много крови попили из Русской земли, найдутся горячие головы, чтоб им за всё воздать, я к ним и пристану.

Отстранив сестру и расправив плечи, словно у него вдруг выросли крылья, Добрыня широким шагом направился к воеводскому подворью, куда, прослышав о гонце, понемногу стекался народ - о чудском походе князя Мстислава Удалого знали все и все надеялись, что он привёз весть именно о нём.

Добрыня никому не сказал, что собрался уезжать. Под шумок, пока на дворе гудело и волновалось людское море, он нашёл и сам оседлал своего коня, на котором прибыл в Изборск, кликнул отцова холопа Мирошку, повелев и ему собираться в путь, увязал в тороки[70] кой-какой припас, надел брони и меч и только после этого зашёл к матери проститься.

Елена уже была там. Мать со слов дочери знала о решении старшего сына, а потому, увидев его в старой, дедовской ещё кольчуге, спасённой на дне одного из немногих сундуков, при оружии, в надвинутом на глаза шеломе, она только всплакнула, всплеснув руками:

   - На кого ж бросаешь, сынок? Ведаешь ведь, что окромя тебя нет у нас заступника! А ну, как вспомнят о нас здесь? Явятся посланные от Великого князя, а тебя нет! Что нам делать-то тогда?

   - Нет, матушка, Великого князя, - сухо возразил Добрыня. - Кто место его заступит, ещё неизвестно. Может, тот, кто наречётся новым князем владимирским, и вовсе о нас не вспомнит. А батюшкина кровь вовек останется не отмщена?.. Мне тут житья больше нет. Лучше благослови в дальнюю дорогу, матушка. А нет - я так уеду!

Губы матери задрожали. Всё думала - мал её сынок, а он вот, вырос, сам судьбу свою решает. Обернувшись, боярыня поймала взгляд Елены, кивнула ей на красный угол, на киот[71]. Поняв мать без слов, девушка на ручник[72] сняла икону Пресвятой Богородицы, с бережением подала матери. Добрыня медленно опустился на колени...

Когда за ним закрылась дверь, боярыня Ирина вскинулась было, хотела бежать за сыном, проводить, да внезапно отказали ноги, и она без сил рухнула на лавку, еле успев передать икону дочери.

   - Вот мы и остались одни, лапушка моя, - дрожащим голосом прошептала она. - И никто нас от беды не оборонит, кроме одного Господа Бога. Не на кого нам надеяться... Убьют Добрынюшку, чует моё сердце! Это ведь надо ж решиться - супротив всей Владимирской Руси пойти... Ох, горе-то какое!

Обхватив голову руками, боярыня запричитала по уехавшему сыну, как по мёртвому. У Елены самой задрожали губы, захотелось плакать - но не по брату, а от жалости к матери и самой себе. Еле найдя в себе силы, чтобы не уронить образ Богородицын, она поставила икону на место и только потом опрометью выбежала прочь.

Глава 4

Гонец сказал правду - весной, после болезни, внезапно подкравшейся к вроде бы крепкому и сильному телу, князь Всеволод Юрьевич умер. Ещё в конце зимы, перед Масленой[73], он, чуя приближение конца, созвал во Владимир своих сыновей, дабы разделить огромное княжество между ними по справедливости. Он сам и его отец, Юрий Владимирович Долгорукий, животы свои положили на то, чтобы объединить и укрепить Владимирское княжество[74]. Почти вся северная Русь признала первенство Владимира - оставалось перетянуть на свою сторону Рязань и Новгород, что издавна считался вольным городом. Но Рязань, выказавшая удивительное непокорство, ныне лежала в руинах и только начала отстраиваться после пожарища. Говорили, что даже великая княгиня рязанская, жена Глеба Владимировича, сама доит коров! - а в Новгороде ныне сидит Мстислав Удалой. Город встанет за своего любимого князя горой, а потому ссориться с ним пока не стоит.

Перед кончиной Всеволод много думал - сыновьями его Господь не обделил, все на возрасте, кроме последнего, Иоанна, который был ещё отроком[75]. Летами мужи зрелые, да только норовом чересчур горячи. Чего стоит первенец, Константин. Так полюбился ему Ростов, где он просидел несколько лет, что, получив от больного отца известие о наследовании им великого княжения, не захотел его брать, коль не дадут ему в придачу ещё и Ростов: «Прошу дать мне Ростов - старейший город и престол во всея Руси, и к тому Владимир. Или повелишь мне быть во Владимире, а Ростов к нему. А без того и нет моего хотения!» Вот ведь как заговорил! Не иначе, как о переносе столицы задумался!

Привыкший держать землю и людей в кулаке, Всеволод не стал долго раздумывать и после того, как Константин, получив вторичный приказ отца прибыть к нему, в ответ сказался больным, отдал старшинство второму сыну, Юрию, благо тот находился подле отца.

О разделе княжества братья узнали в то же время - каждому доставался град, в коем он жил, а Юрий к стольному Владимиру получал ещё и Ростов.

Схоронив отца и нежданно-негаданно став Великим князем, Юрий не спешил радоваться: сказавшийся больным Константин мог выздороветь и не только для того, чтобы крестным целованием подтвердить верность новому князю. Справедливо посчитав себя оскорблённым, он мог пойти на брата войной, благо мужики уже отсеялись и могли бросить пашню. А потому, спеша предвосхитить события, Юрий срочно вызвал к себе брата Ярослава - поскольку Переяславль был ближе всех прочих городов ко Владимиру: «Брат Ярослав, ежели пойдёт на меня Константин або Владимир, будь ты со мною в помощь мне. А коль он на тебя пойдёт, то я тебе в помощь буду!»

В Переяславле, получив тревожные вести, всколыхнулось всё население, от мала до велика. «Ты наш князь! Ты Всеволод!»- кричал люд Ярославу на княжьем подворье, когда тот известил горожан о замысленной братом Константином распре. Дрожали от криков толпы и кличей дружинников стены княжьего подворья и храма, на ступени которого взбежал молодой князь. Такой яростный порыв был лучшим доказательством для Ярослава верности избранного пути. Он отчаянно нуждался в поддержке, и только убедившись, что Переяславль за него, Ярослав отписал брату Юрию: «Как велишь, брат, так и будет!» Новый Великий князь тут же приказал готовиться к походу и поспешил перетянуть на свою сторону остальных братьев. Долженствующие слушаться старшего брата, как отца, Владимир[76] и Святослав[77] тоже собрали дружины, и четыре брата из шести в середине лета съехались во Владимир. Только юный Иоанн, по малолетству своему не принимавший участия в спорах братьев и живший при дворе Юрия, был оставлен дома.

В предвкушении скорых боев стольный град Владимир гудел, как потревоженный улей. После того как прибыли дружины трёх князей-братьев, в детинце, княжьих гридницах и на улицах стало не продыхнуть от дружинничьих свит[78] с серебряным шитьём, от броней, мечей и копий. Проверяло боевую справу владимирское ополчение, бояре спешно оборужали своих гридней. На торгу стали дороги железные изделия владимирских кузнецов - от гвоздей до броней и мечей.

Помогая себе локтями, Ян шёл по владимирскому торгу. В Переяславле он частенько бывал на торговой площади - перед княжьим дружинником расступалась толпа, а ему любо было поглазеть на разложенные в изобилие товары. В обжорном ряду[79] за простую всего мордку[80] наешься и напьёшься досыта, налюбуешься и на дорогие ткани, русские и иноземные, на меха и кожи, товары гончаров и кузнецов. Во всей северной Руси вторым после Новгородского считался Владимирский торг. Те иноземные купцы, что не могли или не хотели продать товар в Новом Городе, везли его сюда - тут купят. И новгородцы тоже не отставали от них, ибо хоть и теснил Владимир вольности новгородские[81], а всё ж это город великих князей, с ним опасно долго спорить. И славился владимирский торг красой и обильем товаров. Кто пожелает, может приглядеть коня, тут же, далеко не уходя, справить ему сбрую, поправить подковы, коль стёрлись, потом обуться-одеться так, что не стыдно сразу же и на княжий двор пойти, в дружину попроситься - благо, время такое, князь Юрий всех берёт. И меч добрый укупишь, и щит, и броню, и шелом - были бы деньги. Соблазнов столько, что Ян, хоть и бывал уже на торгу, всё одно чувствовал себя незрелым отроком, впервые попавшим из глухой деревни в стольный град.

Свернув в сторону кузнечных лавок и к золотых дел мастерам, он пошёл медленнее - не потому, что народа тут было много, а глаза разбежались при одном взгляде на раскинувшееся перед ним великолепие. Всё есть у княжьего дружинника, которого сам князь выделяет из прочих, чаще других останавливает с разговором, на ловах завсегда подле держаться велит, а в дружинничьих пирах заздравная чаша из чьих рук на зависть всем быстро доходит. Но уж больно хороши мечи в изузоренных ножнах - такие не грех и князю носить. А брони, а шеломы, а щиты и палицы[82]!.. Загляделся Ян на одну - вот бы судьба так обернулась, что и ему пришлось бы воеводскую справу да булаву[83] примерить! Есть у князя Ярослава воевода - Василий Любимович, который когда-то первым на Яна князю указал, хороший воевода, грех жаловаться, а всё равно хочется на его место. Ян даже встряхнул головой, отгоняя видение себя в тяжёлом бехтерце[84] воеводы с булавой в руке впереди дружин. Через силу отвёл глаза, пошёл далее. Впрочем, чем чёрт не шутит! Князья-братья дружины не зря собирают - авось, удастся отличиться.

Сделал едва; десяток шагов, и в соседней лавке словно солнце блеснуло, брызнуло в глаза сотнями огней. На прилавке перед сидельцем[85] было разложено такое богатство - ни дать, ни взять, Жар-птица присела тут отдохнуть, да и растеряла часть сверкающих перьев. Как зачарованный, сдерживая дыхание, Ян протолкался ближе.

Солнце играло на шариках зерни[86], переливалось на гранях яхонтов[87] и смарагдов[88], слезами плакало в ослепительно-белых лалах[89]. Сверкали колты[90], серьги, ожерелья в пять-шесть ниток. Несколько молодок и владимирских девушек стояли и ахали над горстью перстней в руках сидельца, осторожно перебирали колты и кованные посеребрённые обручья[91]. Сиделец срывал голос, до хрипоты расхваливая свой товар. Далеко не всякая купит его узорочье, но, вернувшись домой, сумеет подольститься к батюшке родимому, милому другу или любимому мужу, и тот на другой день посетит лавку, выбрав то, на что уже положила глаз красна девица.

Заметив княжьего дружинника, сиделец мигом повернулся к нему.

   - А вот ожерелья, да серьги, да перстеньки с каменьями драгоценными, серебром да златом изукрашены, лалами и яхонтами расцвечены, - привычно зачастил он. - Погляди, добрый молодец, как горят - как раз к очам твоей сестрицы, али красной девицы! Не скупись, подойди - приценись!

Яна словно в спину толкнули - шагнул к прилавку. Сиделец готовно качнулся ему навстречу:

   - Выбирай, чего душа ни пожелает!.. Матушке, сестрице, аль подруге милой подарок выбрать хочешь?

Ещё миг тому назад Ян был готов признаться сидельцу, что нет у него ни матери, ни сестры, ни невесты, а коль кто и есть, так далече. Но он молчал, с изумлённой растерянностью оглядывая раскинувшееся перед ним великолепие - не мог оценить красы и искусства поделки, а сиделец, понимая его состояние, старался за двоих:

   - Вот перстеньки перегляди - авось какой к очам твоей милой подходит... Обручья глянь - вторых таких на всём торгу не сыщешь... А вот ожерелья - с лалами и смарагдами, какое глянется, то и бери. Отдам по сговору, как сочтёмся! - он успел разглядеть, что Ян был одет добротно - не рядовой дружинник, которого князь содержит, наверняка лишняя деньга в кармане звенит: в ухе позолоченная серьга, на поясе узор вычеканен, пуговицы на свите листьями и травами.

Ян не хотел покупать что-либо - некому было дарить такую красоту. Но по мере того, как сиделец расхваливал свой товар, в его говоре, манерах и самом даже облике вдруг начало проглядывать что-то знакомое. И только он понял, что этот человек ему знаком, как он увидел среди разложенного узорочья серебряные колты с семью привесками, чернённые зернью и усыпанные лалами. На наружной стороне их были вычеканены птицы-сирины[92], на внутренней - дерева с птицами и зверями. Видно по всему, это была дорогая вещь, раз сиделец не спешил её предлагать всякому, кто остановится у его лавки.

   - Откуда у тебя это? - сам того не ведая как, спросил Ян.

Сиделец мигом забыл про прочие безделушки, бережно поднял колты на ладонях.

   - То вещь старая, - молвил он, - но цены немалой... Колты из самой Рязани...

Ян вскинул глаза на сидельца. Теперь он вспомнил.

   - А ты, - сказал, - сам-то откуда?

   - Рязанский я, - сиделец прищурил глаза. Был он немолод, лет сорока, наполовину седой.

   - Ты как здесь оказался? - не сдержался Ян.

Лицо сидельца построжело. Казалось, он забыл, зачем сидит здесь:

   - Великий князь Всевалд Юрьич нас сюда пригнал три года назад, когда Рязань нашу пожёг. Мы - мастера по золоту, меди и серебру, наши лавки на всём рязанском торгу славились, изделия наши тут же, во Владимире и других городах продавались... А как дружины Князевы в город вошли, мы едва сами ушли - прихватили, кто что успел из узорочья кованого да меди-серебра, с тем и утекли... Тута сызнова жизнь начали... - сиделец вздохнул, пригорюнившись. - Князьям да боярам нашим легота - на всём готовом живут, а простой люд горе мыкал первое-то время. Чисто в холопы Великому князю попали. А нынче вот его сынам достались... Пропадает Рязань!.. Ты-то откудова сам? Не рязанский ли?

   - Из Изборска, - ответил Ян. - Дружинник я княжий... - и добавил поскорее, пока рязанец не спросил про тот год. - Во сколько колты-то оценишь?

   - А ты берёшь? - сиделец прищурился.

   - Беру, - Ян полез за пояс, в кошель.

Уплатив, сколько запросил рязанец, он завернул колты в тряпицу и, не оглядываясь, пошёл с торга. Вдруг нахлынуло полузабытое чувство - вспомнилась Рязань, мятеж и девушка с синими глазами. Елена. Елена Романовна, его боярышня.

За три года он ни разу не видел девушки - за распрями с Новгородом и Торжком, за походами на Чернигов[93] сперва не было времени, а потом, как немного всё притихло, одолели сомнения - а стоило ли тревожить её покои. Небось уже забыла давно, а то и встретила кого, кто по сердцу пришёлся. Ян-то её помнил, да гнал от себя память - она боярышня, а его род не столько богатством да знатностью знаменит, сколько делами воинскими. Согласится ли его суженым назвать, не отвергнет ли? Ведь расстались они, и словом лишним не перекинувшись! Три года терпел Ян, давил в себе память о прошлом, но теперь понял - больше ждать и мучиться понапрасну он не может.

Всё ещё во власти раздумий, он вернулся на княжье подворье, и надо ж было такому случиться, что первым, кто увидел дружинника, был князь Ярослав. Он, видно, только что вернулся в терем - поднимался на крыльцо - и окликнул Яна, когда тот, не замечая князя, проследовал мимо:

   - Почто идёшь, молодец, нос повеся? Аль потерял что?

Встрепенувшись, Ян подошёл к крыльцу, отдал поклон.

   - Здрав буди, княже, - молвил, - прости, что не заметил тебя - моя вина. А что иду невесел - так то мои думки мне покою не дают.

   - Что за беда у тебя? - мигом подобрался Ярослав и даже остановился, раздумав идти в терем. - Сказывай без утайки! Коль кто худое что супротив тебя аль меня замышляет, доложи не медля - честь дружины и Князева честь!.. Ну?

   - Прости ещё раз, княже, - Ян склонил голову, - никто против тебя аль меня худого не замышляет, честью в том клянусь!

Ян никогда не болтал зря - но в дружине всё знали. И Ярослав не стал его понапрасну пытать, усмехнулся и потрепал дружинника по плечу:

   - Раз никакой беды нет, знать, чьи-то очи с поволокою тому виной? Что, не удалось с любушкой повидаться?.. Знаешь хоть, кто она?

Ян невольно прижал ладонью за пазухой к телу завёрнутые в тряпицу колты.

   - Вот теперь твоя правда, княже, - со вздохом сознался он. - Честью прошу - отпусти ты меня хоть на небольшой срок - повидаться с ладой[94], да спросить, пойдёт ли она за меня! Сделай милость!..

Он готов был на то, что всё открыть князю, что тот ни пожелает узнать, но и в ноги ему повалиться, лишь бы отпустил. Колени сами собой подогнулись, Ян ниже склонил голову, но Ярослав решительно тряхнул кудрями.

   - Раньше надо было думать, - сказал, как отрезал. - Мы полгода, почитай, всю зиму, сиднями просидели, а теперь поход со дня на день зачнётся, а ему, вишь, свататься приспело!.. Погодь, пока с князем Константином дело уладится, а там езжай на все четыре стороны, не держу. А пока - ни-ни! - и, то ли для пущей важности, то ли спеша оповестить всех, добавил: - От брата Юрия я - послезавтра выступаем!

Дружинник отпрянул, поражённый невероятной вестью, хотя её смутно ждали и торопили с недавних пор, и князь уже снова направился было по ступеням в терем, но тут Ян, словно очнувшись, бросился за ним и в порыве хватанул за рукав.

   - Прости, княже, слова мои, - быстро, не отводя глаз, заговорил он, - но неужто так и порешили князья?

   - А чего ждать? - подбоченился Ярослав. - Пора выступать, а не то Константин нас опередит! Нам самим к Ростову идти надобно!

   - Я князю Юрию не советчик, - извинился Ян, - да только я сегодня на торгу был, видал кое-кого... Полон Владимир людей рязанских, что ещё отцом твоим сюда были пригнаны. Не забыли они пожара того, князей помнят... Может, и тебя тоже...

Сказал - и сам пожалел о том. Развернувшись к нему? Ярослав тряхнул его за грудки.

   - Да ты что, - прохрипел, наливаясь гневом, - супротив меня идёшь? О чём заговорил?.. Придержи язык, а не то!..

   - Княже, твоя воля, карать или миловать, - стараясь не подать и вида, что испуган, ответил Ян, - я Великому князю Юрию не указчик, да и тебе советов давать не должен, а только не так давно отец ваш на Рязань ходил, а ныне вы, дети его, на Ростов собрались. Получается, со старыми долгами рассчитаться не успели, а уж новых наделали...

Ярослав не любил, когда ему напоминали о его ошибках, но спокойствие Яна задело его за живое. Пробурчав что-то невнятное, он оттолкнул от себя дружинника и быстро поднялся к себе, оставив того на крыльце гадать о своей участи.

Через два дня полки братьев-князей выступили в поход на Ростов. Лето выдалось нежарким, в самый раз для дальнего пути. Застоявшиеся дружины готовы были обнажить мечи против кого угодно, но едва подошли к Ростову, выяснилось, что князь Константин уже ждёт незваных гостей. Стремясь предотвратить братоубийство, Юрьевы бояре взялись за дело рьяно и в несколько дней помирили враждующие стороны. Постояв немного друг против друга, полки разошлись восвояси.

На обратном пути Ярослав всё время держался близко к Юрию. Частенько два брата ехали бок о бок и о чём-то негромко переговаривались между собой. Ян, который ни разу за то время не приблизился к князьям, терялся в догадках, но, видимо, те давние вскользь брошенные им слова всё-таки запали в душу Ярославу, и он поделился своими размышлениями с Юрием, потому что, едва вернувшись во Владимир, Великий князь повелел всех рязанцев, кто ещё оставался в его княжестве, отпустить подобру-поздорову. Он спешно пригласил к себе всех бояр, князей и вятших мужей[95], которые жили в самом Владимире, устроил в их честь пир, после которого каждого одарил из казны золотом, серебром и конями из табунов, а к владыке Арсению самолично наведался в келью, где долго беседовал со старцем и отпустил тоже не с пустыми руками, взяв только с рязанцев клятву во всех распрях стоять за Великого князя.

Узнав об этом, Ян не поверил своим ушам и, когда схлынула первая радость, ему ещё сильнее захотелось увидеть Елену - только теперь он явится к ней с доброй вестью. Однако усобица не прекращалась - внезапно в конце зимы, рассорившись по мелочи со старшим братом, Владимир Всеволодович собрался и со своей дружиной ускакал в Ростов к Константину.

Всё начиналось сначала.

Вече во Пскове[96] бурлило, как Варяжское море в непогоду.

Нежданная горькая весть подняла на ноги весь город, и впервые здесь царило редкое единодушие. Явившиеся из Ливонии рыцари разграбили погосты Печки и Сенно, не оставив камня на камне. Псковский князь Владимир Мстиславич, когда сообщили ему про это, лишь отмахнулся - мол, не сумели оборониться против прекрасно организованного натасканного войска ливонцев, знать, туда им и дорога, смердам[97] неотёсанным, и дружину свою на подмогу не вывел. Кабы не приграничный Изборск, рыцари прошли бы дальше, грозя внутренним псковским землям и боярским вотчинам.

   - Братцы! - надрывался боярин Борис Доброславич, коего сына Судислава не так давно не принял в дружину князь Владимир. - Доколи терпеть будем?.. Ливонцы вотчины наши зорят, погосты жгут, людей в полон уводят, и нет на них укорота[98]! Коль дело пойдёт так и дальше, явятся они в самый Плесков-град[99], возьмут нас под руку свою!

   - Окстись[100], не высоко ли заносишься, - осадил его посадник Иванок Никодимыч, горой стоявший за княжью власть, - а Владимир Мстиславич на что у нас?.. Не боись...

   - Да князь наш-то только и ждёт, чтоб под руку иноземцев перебраться! - заорали на посадника с боков. - И то ему в наших людях не так, и это не эдак! Скоро он первым введёт латинскую веру - дочку-то свою уж отдал в чужую сторону, а там известно - перекрестили Софью-то Владимировну давно. А отцу родимому то в радость!..

   - Нет, ребята, - снова повысил голос Борис Доброславич,- надо нам гнать такого князя! Плесков-град - меньшой брат Новгороду, сами себе князя сыщем!..

   - Да откель ты его возьмёшь? Уж не из-под полы ли своей достанешь? - насмешливо протянул Иванок Никодимыч, и вокруг него согласно засмеялись. - Плесков, и верно, Нову Городу брат, да и князь наш Мстиславу Удалому никак родич любимый! А ну, как осерчает на нас Мстислав Мстиславич?

Посадника поддержал тысяцкий[101], ставленный самим Владимиром да кое-кто из бояр, но прочие даже отодвинулись от них, подойдя ближе к Борису Доброславичу.

   - А вот пускай Мстислав Новгородский сам то и решает, - заявил он. - Пошлём ему какую ни на есть грамоту с гонцами нарочитыми[102], а пока князю Владимиру дорожку укажем.

Одумается князь, захочет вотчины псковские оборонить - поможем, чем сильны. А нет, пущай к ливонцам катится - на иное, знать, он не способен!..

Вече зашумело так, что, казалось, до княжьего подворья докатятся волны шума. Большинство стояло за то, что прямо сейчас идти к Владимиру Мстиславичу и изъявить ему свою волю. Псков не зря именовал себя младшим братом Господина Великого Новгорода - слово его веча и впрямь могло решить судьбу князя. За Владимира Мстиславича стояли лишь те, кто сам вотчин на Псковщине не имел и мало что терял, кроме тёплого угла да покойной жизни. Те, кто боялся утратить своё имение, хотели его защитить и требовали того же от прочих. Кричали купцы, которым отряды рыцарей мешали свободно ходить с товарами по своей же земле. Возмущались простые люди, для которых любая война означала разорение. Всё ведали, что и духовная власть не останется в стороне - Владимир псковский склонялся к иноземцам и, того и гляди, сам мог перейти в их веру.

Чувствуя, что все смотрят на него с надеждой и ждут решительных действий, Борис Доброславич расстарался вовсю. Прямо здесь, на вече, он начал выкликать имена тех бояр и вятших мужей, кого достойнее было послать послами в Новгород с просьбой Мстиславу Удалому рассудить их котору[103] с его братом и присудить им нового князя, чтобы и городу был бы люб, и за веру стоял твёрдо, и рубежи бы оборонил от врага. Псковичи уже горели желанием немедленно идти на княжье подворье и посольство выбрали мигом. В него вошли посадник Иванок Никодимыч, сын Бориса Судислав и ещё трое бояр из старых родов. Только после того вече всей толпой двинулось к князю Владимиру. Отмечая начало похода, снова зазвонил над площадью вечевой колокол[104], но уже не набатом - перезвоном, словно в праздник.

Владимир Мстиславич ждал незваных гостей. Ворота его подворья были плотно закрыты, и над забором посверкивали шеломы дружинников. Сам князь был среди них - верно, от какого-нибудь доброхота уж прослышал о решении псковского веча и лишь хотел сам убедиться в тон, что послух[105] не врал.

Терема окружили плотным кольцом - не протолкнёшься. Многим не хватило места - остались на концах сходившихся здесь улиц... Между шапок и колпаков мелькали платки женщин. Мальчишки спешили, лезли на деревья. Толпа закачалась единым многоголовым телом, когда сквозь неё к воротам протиснулся Борис Доброславич. Подле него стоял посадник Иванок с убитым видом - пусть, мол, князь видит, что то не я совершил и сего не одобряю.

   - Слово и дело у нас к князю Владимиру, - нарочито басом начал Борис Доброславич, - ему от Пскова-города.

   - На кой тебе князь-то сдался? - высунулась чья-то голова. Не враз и признали в человеке сына посадника Ивана. - Почто все явились-то? Уж коль вече что присудило, так...

   - Народ псковский, - возвыся голос и словно не слушая Ивана Иванковича, заговорил Борис Доброславич, - слово имеет к князю Владимиру Мстиславичу. Поелику[106] ты, княже, в делах веры и защиты земли русской радения не имеешь, то повелел тебе Плесков-град выйти из него и с дружиной своей и идти, куда пожелаешь - али в Новгород, али в иную землю - або[107] Пскову ты не люб и не надобен... А княгиню свою и чада свои оставь - мы им чинить обиды не станем! И то слово псковское к князю твёрдое!

Глава 5

Переметнувшийся к Константину Владимир Всеволодович в благодарность за верность получил от него маленький городец Москву, куда и устремился тотчас же и, явившись, принялся её укреплять.

Москва, оставленная за малоценностью в стороне от раздела земель Владимирского княжества, находилась ближе гораздо ко Владимиру и Переяславлю, нежели к Ростову, и Великий князь Юрий, конечно, не мог не возмутиться. Проведав о столь щедром даре брата Константина, который явно поступал не по праву, подобно Великому князю даря не принадлежавшие ему вотчины, он снова собрал отпущенные было полки и направился к Ростову, чтобы раз и навсегда решить с братом спор.

Константин, узнав о новом походе, тоже решил кончить это дело поскорее, а для начала послал своего воеводу к Костроме, которая была полна сторонников Юрия. Вовсе не желая быть обвинённым в начале распри, он хотел показать, что будет ждать того, кто выступит против него с оружием. Но получилось всё наоборот. Получив известие о пожоге Костромы и пленении её жителей уже на пути к Ростову, Юрий не стал медлить.

Это уже была настоящая война, что и понимали все, до последнего ополченца в дружинах обоих князей.

Юрий двигался по Ростовской земле не спеша, далеко в стороны высылая небольшие дружины, которые выслеживали погосты и небольшие сёла. Налетая неожиданно, они забирали в полон население, дворы сжигали, а поля, только-только начавшие зеленеть, вытаптывали. Облака дымов потянулись в небеса, заставляя их тускнеть.

Мстя за Кострому, Юрий и неразлучный с ним Ярослав с младшим братом Святославом, не спеша двигались по Ростовскому краю, пока неожиданно в начале лета высланные вперёд дозоры не донесли, что впереди их, судя по всему, уже ждут полки князя Константина.

Противники увидели друг друга на берегу неширокой реки Ишни, что вилась среди островков векового леса и светлых рощиц, перемежающихся полями и сенокосами. Принадлежали они вотчине одного из ростовских бояр, несомненно, стороннику Константина, а потому можно было и без сожаления вытоптать наливающиеся соком травы.

Стояли на удивление тихие погожие деньки - неяркие, но и не прохладные. Облака не спеша ползли по небу, часто останавливаясь и надолго замирая в вышине. Слабо колыхался лист на деревьях, зато неумолчно звенели над луговинами жаворонки. Ишня текла по холмистой равнине, виляя меж всхолмий сильным стройным телом, и с косогоров далеко были видны и оба её заросших берега, и луга, и острова леса и среди них - чужие полки.

Противники вышли на возможную битву, как на праздник. Били бубны и сопели[108], надрывались трубы. Мерно покачивались над всадниками копья, посверкивали шеломы и бехтерцы. Над полками князя Юрия реял на алом полотнище вздыбленный лев - знак Владимирский. Над дружинами Константина - ростовский златорогий олень.

Прищурившись на солнце, Ян, как и все, смотрел на стоявшие супротив друг друга полки. Близкие ему переяславцы стояли соединённо с владимирцами, муромцами и юрьевцами. Чуть впереди его, там, где был князь, застыл, чуть покачиваясь от толчков всадника, стяг Переяславля. А там, впереди, были враги - такие же русичи, вся вина которых состояла в том, что они служат под началом другого князя, который тоже хочет быть первым на Руси и готов ради этого вести войну. Дружинники тихо перешёптывались за спиной Яна, тянули шеи, любопытствуя. Мало кому хотелось лезть на своих.

   - И чего князьям нашим неймётся, - шипел сквозь зубы сотник Яна, боярский сын Михайла, за длинный язык прозванный Звонцом. - Нет, чтобы открыто словом перемолвиться - они сразу в бой! Русь-то, чай, велика! Чего делить-то?

Мечник Василий Любимович, ближний к Ярославу человек, сердито оглянулся на Звонца - услышал.

   - Кто там языком треплется? - зыркнул глазами на дружину. - Ты, Звонец?.. Гляди - погонит князь из дружины-то!

   - А мне что? - не сдавался Михайла. - Отец мой князь Ярославу то же намедни баял[109]. А чужие речи повторять не грех!

Отец Михаилы, боярин Дружина Гаврилыч, был одним из нарочитых бояр Ярослава Всеволодича, ходил с ним на Рязань, бывал в других местах. Имел он в Переяславле дворы и вотчины не в пример прочим богатые, и Звонец, чуя за собой защиту батюшки, мог позволить себе сказать лишнее. По сравнению с ним Василий не мог похвастаться ни родовитостью, ни богатством, но сейчас он был главнее.

   - А ну, никшни тамо! - шёпотом одёрнул он и оглянулся в другую сторону. - Никак, решили что!

Дружина разом напряглась, кое-кто уже поспешил потянуть мечи из ножен, поудобнее перехватить копья. Отсюда всадникам были видны разбитые на возвышении шатры братьев-князей, где они затворились после того, как отправленный Юрием гонец воротился от князя Константина с ответом. Сейчас полог шатра Великого князя был откинут, и из него широким шагом выходили сам Юрий, за ним Ярослав и Святослав, позади которых теснились ближние бояре старших братьев. Тронув коня, Василий Любимович выехал ближе, равняясь с боярами и Ярославовым воеводою.

В безветрии слова, с которыми обратился к полкам князь Юрий, были слышны плохо, но по тому, как заволновались близстоящие, как вдруг, уловив суть, просветлел ликом Василий, стало ясно - быть бою.

   - Ох, братцы, как же неохота! - протянул со вздохом Михайла, но подтянулся в седле, небрежно оправляя шелом.

По лицам людей было видно, что часть дружины разделяла его мнение: большинство были переяславцы, лишь кое-кто пришёл к князю из других земель. Ростов был Переяславлю соседом, с которым грех ссориться.

В душе Ян не одобрял предстоящего - обнажать оружие против своих он не считал делом достойным. Но, видимо, что- то слишком дерзкое было в ответе князя Константина, раз решили начинать сражение.

Воеводы и владычные бояре[110] тотчас же поскакали к полкам, и войско братьев-князей зашевелилось, ожило. Спустя некоторое время стало ясно, что бою быть.

...Взревели трубы, согласно ударили в бубны. Передние ряды дрогнули, колыхнулись, словно волна, и, качнувшись, пошли вперёд. Смыкая строй, княжьи дружины с краёв обходили пешие полки, чтобы крыльями охватить поле боя и достигнуть противника первыми, навязав ему бой по своим правилам. Но на той стороне дружина князя Константина с ростовским ополчением тоже готовилась встретить врага. Её алые стяги с златорогим оленем посверкивали на вдруг проглянувшем из-за облаков солнце, и со стороны казалось, что это не владимирцы устремились на ростовцев, а два зверя, олень и лев, сошлись в старом, как мир, поединке.

Конница на полном скаку врубилась в ряды противника. Выставленные копья нашли свою цель - кто-то упал, насаженный на острие, под кем-то зашатался и рухнул конь. Первые крики слились с топотом копыт, храпом коней и скоро были заглушены шумом битвы.

Оставив в конском боку своё копьё и лишь проводив взглядом падающего всадника, Ян привычным движением поправил щит и поднял меч. На него, разинув в слитном крике рты, лезли двое ростовцев. Один крутил над головой булаву, другой уже нацеливался мечом. Отбив его удар - ростовец всё равно бы попал по щиту, - Ян схватился со вторым. Малый попался не промах, булавой поигрывал, как прутиком, и несколько раз ощутимо грохнул ею по щиту изборца. Но добротный щит Ян вывез аж из Новгорода - морёный дуб, окованный железом, - выдержал, даже не треснув, а сам витязь только чуть качнулся, уклоняясь в сторону. Ростовец, орудовавший мечом, ждал лишь мига, чтобы довершить дело, начатое его товарищем. Сладившись, они принялись наседать на Яна с двух сторон, и тому пришлось забыть о самой битве, сосредоточившись на личном поединке. Битва уже рассыпалась на десятки и сотни таких же мелких битв, где всё решало личное умение и опыт.

Один на один Ян давно бы расправился с любым из этих всадников, но тут ему пришлось повозиться. Отгородившись от первого ростовца щитом и позволив ему колотить в его щит булавой, он повернулся к меченосцу. Два лезвия столкнулись в воздухе, осыпав бойцов снопом искр. В самый последний миг открывшись боком, Ян вложил в этот удар всю свою силу, и его противник покачнулся в седле. Не дав ему выровняться, изборец ударил вторично, целясь в туловище, и ростовец медленно стал заваливаться в седле. Он ещё пытался сохранить равновесие, но в суматохе боя такое промедление могло стоить ему жизни. Какой-то владимирец рубанул его по плечу, и раненый мешком рухнул с седла.

Ян мог без помех заняться оставшимся противником. Всего-то несколько мгновений занял у него бой с меченосцем, и вот он уже один на один с ростовцем.

Тот орудовал булавой, не хуже изборца умело прикрываясь щитом, на котором вместо оленя на алом поле красовался простой чёрный крест - видно, как и Ян, этот всадник пришёл под стяги Константина из какого-то иного города. О том, чтобы легко пробить его защиту, нечего было и думать, а ярости в нём неожиданно открылось столько, что Ян надолго увяз в этом поединке. Меч и булава без устали лупили в щиты, неизвестно, чем бы всё это кончилось, - но тут меж ними вклинился какой-то владимирец, принял на себя очередной удар окованной железом булавы и сам схватился с ростовцем. Ян был оттёрт и схлестнулся с подвернувшимся под руку ближайшим противником.

Тот самый витязь, с крестом на щите, ещё раз или два мелькнул в горячке боя совсем рядом. Он, как одержимый, врубался в дружину переяславльского князя, каждый раз забирая с собой чью-то жизнь. Казалось, его булава и щит заговорены - уже два копья отскочило от обтянутого воловьей кожей дерева, несколько стрел застряли в нём, ещё одна сломалась о стрелку на шеломе[111]. Незнакомый всадник прорывался в гущу владимирцев, увлекая за собой остальных. И Ян, невольно, раз за разом замечая его краем глаза, припоминал, что когда-то им уже выпал случай встретиться. Скинь незнакомый витязь шелом - может сразу вспомнил, да раздумье в бою может дорого обойтись.

Не сразу услышал он, как затрубили отбой. Ростовские трубы надрывались, но в общем шуме и угаре схватки их мало кто слышал. Расходиться начали много позже, когда отступили бояре и дружинам пришлось поневоле поворотить коней.

К своим возвращались разгорячённые. Яна нагнал Михайла Звонец. Щит его был посечен, но копьё он сохранил и задорно сверкал глазами из-под шлема.

   - А злы ратиться[112] эти ростовцы! - громко и весело воскликнул он, скаля зубы в ухмылке. - Каб не споткнуться нам тут с ними!

   - Типун те на язык, - осадил его поравнявшийся Аким, приятель Яна ещё по Рязани. - Нешто князья не разумеют? Они всё решат, и не нам их судить!

Сам Ян не открывал рта - из головы не шёл незнакомый витязь. Откуда он тут взялся, и почему память о нём не даёт покоя? Что-то тут неладно - впору в Божий храм бежать, молиться святым угодникам оборонить от бесовского наваждения. Ян продолжал терзаться сомнениями, и когда полки снова под звуки труб и бубнов пошли в бой, сам оказался в первых рядах, высматривая того витязя.

И не очень-то удивился, узрев его чуть ли не впереди ростовских дружин. Тот скакал, чуть отставя булаву, как меч, и уже примеривался, кого из владимирцев ударить первым. Словно неведомая сила подхватила Яна, и он ринулся наперерез чужаку.

Они сшиблись, сцепились, не, видя никого и ничего, но потом их развела горячка боя. Однако даже оказавшись далеко от противника, Ян не переставал думать о нём. Он должен был во что бы то ни стало встретиться с ним ещё раз. А тот, как нарочно, всякий раз оказывался в первых рядах владимирцев и очертя голову кидался в бой. Против него вставали стеной лучшие дружинники, но он, словно заговорённый, сминал одного за другим, с каждым разом всё дальше врезаясь в полки Великого князя.

Братья-князья бросали в бой свои полки снова и снова. Несколько раз Ярослав и Юрий сами ходили в сечу - и тогда следовало смотреть в оба, оберегая князей. Видели на поле и Константина, не пожелавшего прятаться за чужими спинами. Но ни личный пример князей, ни новые сшибки не могли решить исхода боя - верх держала то одна, то другая сторона, и не ясно было, кто одолевает.

В последний раз шли на противника, чуя что этот раз - последний. Ещё на одну сшибку не достанет сил ни у ростовцев, ни у владимирцев, и победа достанется тому, кто одержит верх на сей раз. В этом бою Ян неожиданно для себя оказался совсем близко от Ярослава.

Горячий, способный терять голову в азарте погони или отчаянной рубки, князь рвался вперёд, и Ян прилагал все усилия, чтобы не отстать. Навстречу катился вал ростовской конной дружины, среди которой наверняка был тот самый незнакомый витязь.

И едва Ян подумал о нём, как он появился.

Всадник возник как бы из ничего. Держа булаву на весу, но будто не ощущая её тяжести, он на миг осадил коня, озираясь, и - у Яна захолонуло сердце, - увидел Ярослава. То, что он узнал князя, не вызывало сомнений. В следующий миг ростовец устремился прямо на князя. А тот, не заставив себя ждать, погнал коня навстречу противнику.

В это время две дружины сшиблись, и в первой сумятице рубки Ян ненадолго потерял из вида своего князя и витязя - на него самого насели трое ростовцев. Только раскидав их, он огляделся.

Ярослав, откинувшись в седле набок, умело, но как-то неуверенно, сломленный яростным напором незнакомца, отбивал град сыплющихся на него ударов. Его противник привстал на стременах. В прорезях его шелома бешеным огнём горели глаза. Он сражался с яростью потерявшего рассудок человека, и Ян, не раздумывая, бросился на выручку Ярославу. Молодой князь был хорошим бойцом - князь и должен быть первым среди своих воинов, - но неожиданной злости, с какой накинулся на него ростовец, он не мог долго выдержать. Тот не давал ему поднять руки для ответного удара - всего раз или два Ярославу удалось взмахнуть мечом, но всё время он натыкался на щит ростовца.

Князь уже клонился в седле. Ещё несколько мгновений - и его противник будет торжествовать победу. Но тут отчаянным рывком вклинился между ними Ян - и его выметнутый вперёд щит принял на себя очередной удар булавы.

Рука едва удержала щит. Ярослав рванул повод своего коня и, чуть не потеряв меча, отступил, оставив Яну довершать дело.

Незнакомый витязь был удивлён появлением неожиданного княжеского помощника. Он даже приостановился, вглядываясь в лицо изборца. В прорезях его шлема мелькнули странно знакомые Яну пронзительно-синие глаза.

   - Ты! - хрипло выдохнул он и с удвоенной силой ринулся в бой.

Ян встретил его новый удар на полпути. Этот человек угрожал жизни его князя - он стал личным врагом изборца и не заслуживал пощады. Перехватив поудобнее меч, он привстал на стременах и со всего маха опустил его на незнакомца.

Тот качнулся в седле, наполовину оглушённый ударом. Не дав ему опомниться, Ян размахнулся сызнова - и окончательно сражённый воин тяжело сполз с седла наземь, роняя булаву и щит. Однако он был жив и предпринимал отчаянные попытки подняться и вернуть долг.

   - Вяжи его! - коротко приказал Ярослав. Оказывается, он не отъехал далеко. Вполне оправившись, князь кружил подле и даже раз или два накоротке схлестнулся с дружинниками Константина, что оказывались поблизости.

Ян проворно спрыгнул с коня. Поверженный им противник поспешил подняться и уже потянулся к булаве, но Ян его опередил и отбросил её ногой подальше. А потом, не тратя времени даром, ударом кулака поверг его наземь и, сорвав пояс, принялся закручивать ему руки назад. Ростовец хрипло ругался сквозь зубы самыми чёрными словами, проклиная князя и весь род его. Яна так и подмывало сорвать с незнакомца шелом, заглянуть в ярко-синие глаза и напрямую спросить, откуда у него столько ненависти, - но времени не было. Битва продолжалась, и Ярослав дожидался своего дружинника, спасшего ему жизнь, придерживая повод его коня. Второпях сдав пешим обозникам пленного, Ян бегом вернулся обратно и уже бок о бок с князем снова поскакал на поле.

Последняя битва закончилась под рёв труб и удары бубнов. Сильно поредевшие полки откатывались каждый в свой стан. По всему было видно, что верха не одержала ни одна из сторон - обе были слишком утомлены и потеряли слишком много убитыми и ранеными, чтобы продолжать бой.

В дружине Ярослава из строя выбыла половина воинов - пока ещё залечатся раны, да наберут и натаскают новых ратников! Затворившись в шатре, братья-князья Юрий[113], Святослав и Ярослав с немногими ближними боярами и воеводами напряжённо раздумывали над странным предложением, которое привёз им гонец от князя Константина: тот искренне сожалел о том, что пролилась русская кровь, и предлагал братьям мир. Полки застыли в ожидании, что скажут князья, и ответ был дан - Юрий принимал мир.

Пока суд да дело, пока князья пересылались гонцами и обсуждали мирные условия, Ян в суматохе забыл о своём пленнике. Правду сказать, тот ростовец совершенно вылетел у него из головы в первый же день. Когда подсчитали потери, выяснилось, что многие друзья Яна убиты или ранены. Из трёх сотских оставался один Михайла Звонец - второй был убит, третий, весь в кровавых повязках, хрипел в обозе. Именно на место одного из них и прочил спасшего ему жизнь Яна Ярослав. Поражённый внезапно свалившейся на него удачей, новоиспечённый сотник вспомнил о неистовом ростовце лишь когда, поцеловав крест в ознаменование мира, князья завели разговоры о захваченных с двух сторон пленных. Их по договору должно было всех отпустить на все четыре стороны.

Тогда только Ян и увидел второй раз ростовца - Ярослав не забыл его и повелел держать отдельно от прочих, а потому тот не был сразу отпущен с остальными.

Когда его привели в княжеский шатёр пред очи братьев-князей, допущенный сюда ради такого случая Ян даже ахнул. Без брони и шелома, снятых с пленника в обозе, неистовый ростовец оказался до боли знакомым старшим братом Елены, Добрыней!

Рязанец держался гордо и вызывающе. Его синие глаза, цвет которых и показался сразу знакомым Яну, быстро обежали скромное походное убранство шатра, на миг задержались на Великом князе Юрии и остановились на Ярославе. Яна, держащегося чуть позади, он заметил не сразу, а когда углядел, скрипнул зубами и напрягся.

   - Так это ты меня в поле чуть не порешил? - начал разговор Ярослав. - Охота мне знать, почто напал ты на меня? Каб не слуга мой верный, - он указал на Яна, стоявшего у него за спиной, - не быть бы мне в живых!

Добрыня бросил взгляд на изборца. Лицо его перекосилось от еле сдерживаемого гнева, и он прошептал хрипло:

   - С ним я рад был ещё раз переведаться, получить с него должок один...

   - Должок? - Ярослав даже забыл возмутиться. - Да что ты мелешь такое?

Ян мог бы объяснить, но Добрыня уже заговорил.

   - Ты да родитель твой град мой пожгли, людей в полон угнал, аки тать какой! - гневно пригнул он голову и повёл широкими плечами, словно изготовился к драке. - Отца моего твои люди сгубили, мать мою, сестёр да брата на край света сослали на чёрной телеге. Ты всего меня лишил, князь, тебе и ответ держать! - Закончив речь, он вскинул голову и без страха взглянул прямо в глаза Ярославу.

Тому не могло понравиться, как вёл речь пленный, тем более что тут, кроме брата и верного дружинника, были воеводы обоих братьев и приведшие рязанца младшие дружинные отроки[114]. Сжав кулаки, он уже шагнул к нему, но тут подал голос князь Юрий.

   - Что даёт тебе право так князю говорить? - негромко спросил он. - Ведаешь, что за хулы напрасные бывает?

   - Ведаю, не дитя, - отозвался рязанец. - А слова мои не с досады сказаны - из Рязани я, Добрыня, Романов сын. От града моего теперь зола и пепел, люди, аки после Вавилонского столпотворения, по городам и весям[115] рассеяны, а ответа за то никто не несёт[116]!

   - Так это твой отец тогда с моим в посольстве разговаривал? - вдруг вспомнил Ярослав, и Ян скосил на него осторожный взгляд - сердится ли ещё князь. - Помню его! Зело много он лишнего наговорил, за что и поплатился... А ты, видать, весь в отца?

Добрыня не ответил - только вздулись желваки на скулах, Похоже было, что рязанец был готов умереть прямо сейчас.

   - Град твой отец мой жёг, а меня самого земляки твои чуть со свету не сжили, - напомнил ему Ярослав. - Квиты мы, выходит... Что ж ты на меня кинулся? Не ведал разве, что моя смерть не изменит ничего?

   - Кровь отца моего не отмщена осталась, - потемнев ликом, процедил Добрыня. - Взыграло во мне что-то, как владимирские стяги увидел... Рук и ног не чуял... - он понизил взор, словно прозрев и осознав своё поражение. - За родину мою разорённую, за семьи, крова лишённые, посчитаться хотел!..

Последние слова он промолвил совсем тихо - решил, что сейчас будет объявлен ему приговор. Ян понимал его состояние. Он уже хотел было вмешаться, но тут снова заговорил князь Юрий.

   - А ведаешь ли ты, витязь, что приказом моим все рязанцы не далее как этой весной объявлены свободными и с честью отпущены в вотчины свои? За горе, причинённое им, каждому пожаловано из княжьей казны серебра и злата да коней из моих табунов.

Не веря своим ушам, Добрыня впился глазами в лицо князя. Он менялся на глазах.

   - Истинно ли молвишь, княже, - прошептал он дрогнувшим голосом, - И владыко Арсений?.. И князья с боярами?.. И ремесленный люд?

   - А ты что ж, не слыхал о таком? - еле заметно усмехнулся Юрий.

   - Нет, - ответил Добрыня и неожиданно улыбнулся сам. - Мы далече жили - в Изборске-граде, под Псковом...

При этих словах Ярослав вдруг обернулся на Яна и смерил его пытливым взглядом.

   - Ах, вот кто таков наш витязь, - молвил он тихо и, повернувшись к пленному, добавил громче: - Коль согласишься ты, вослед князьям своим, крест целовать на верность и службу Великому князю Юрию Всеволодовичу, отпустим мы тебя... А, впрочем, не я тебя вязал, а Ян Родивонович, - он чуть посторонился, приглашая Яна шагнуть ближе. - Вот у него и спросим, что он надумал!

Не чуя под собой ног, Ян сделал шаг. Не зря его выбрали судьёй над Добрыней Романовичем - князь Ярослав помнил, что его дружинник втайне сох по некой рязанке. И слепому было ясно, что они с Добрыней признали друг друга - видать, и та рязанка где-то близко.

   - Я, княже, не ведал, кто он, когда пленил его, - сознался Ян. - Я тебя защищал... Не хочу я новое зло плодить. И жизнь его мне не надобна!

По знаку Ярослава стерёгшие Добрыню отроки отошли.

   - Ты свободен, - объявил князь бояричу. - Иди, куда хошь... А не то, - вдруг прищурился он, - целуй крест мне - такие витязи мне нужны!

Добрыня тряхнул головой и вызывающе повёл плечами.

   - Благодарствую, - сухо отмолвил он, - а только есть у меня свой князь, природный - Глеб Владимирович Рязанский, коему мой отец служил. Ему и крест поцелую!

Он поднял взгляд на Ярослава, и тот почему-то не стал спорить.

Глава 6

Мир был заключён. Князья целовали крест, Юрий был признан братом Константином как Великий князь Владимирской Руси, и полки разошлись каждый в свою волость.

Но мир был непрочен - братья-князья просто не могли продолжать борьбу далее. Слишком поредели их дружины, много было раненых и увечных. Следовало поднакопить сил - чтобы попытать счастья на поле боя снова. Пока давали людям передышку. А Юрий, замирившийся с Константином, воспользовался этим, чтобы выгнать из Москвы младшего брата Владимира, выслав его на юг, ближе к Киеву и Дальше от себя.

Яна те дни подле Ярослава не было. Получив награду за спасение князя, он выспросил-таки себе передышку и, пользуясь замирением, отправился в родной Изборск - повидать отца, племянников и, самое главное, наконец-то увидеть Елену. Он не мог более терпеть и ждать невесть чего, тем более, что и Добрыня, получив нежданно-негаданно прощение и награду за смелость из рук самого князя Юрия, собирался туда же. Выкликнув десятка два охочих молодцов, чьи родные места были там же, они пустились в путь.

Изгнанный вечем из Пскова, князь Владимир Мстиславич появился под стенами Изборска внезапно. Городец только- только оправился от короткого яростного наскока ливонцев, когда они, порушив ближние погосты, повернули было сюда, и вот новая напасть.

Князя не ждали, привыкнув обходиться без его помощи. Никто из дозорных не поверил, когда на дороге показались всадники. Они шли тяжёлым скоком и по виду не походили на иноземцев. А когда подскакали ближе, то всем стало ясно, кто пожаловал.

Князь Владимир вывел из восставшего Плескова едва половину дружины - те, чьи дома стояли в его земле, не захотели покинуть родного города и отправиться в изгнание. Пока князь собирался и спорил с посадником Борисом и тысяцким Иванком, город за его спиной послал в Новгород к Мстиславу Удалому грамотку, в которой честно поведал о решении веча и просил не держать обиды и дать ему нового князя, который твёрдо бы стоял за православную веру и воевал бы за русскую землю с ливонцами. Случаем, от посадничья сына Ивана, прослышав о гонцах с грамотами, князь Владимир, выйдя из города, метнулся было вперехват, но время было упущено, и ему ничего не оставалось, кроме как ждать решения старшего брата да копить силы - для возвращения и мести или дальнего похода. Князь собрал с собой небольшой обоз – съестные припасы, мягкую рухлядь[117], серебро, кое-какое добро. С этим можно было переждать где-нибудь опасное время. Изборск был ближе всех к Пскову.

Узнав о приезде князя псковского, князь Родивон Изяславич, собрав быстро покидающие его в последние годы силы, сам, в сопровождении одного из младших отроков, семнадцатилетнего Ивана, вышел навстречу Владимиру Псковскому. В пропылённом кафтане, тяжело дышащий князь рысью влетел в ворота Изборска и соскочил наземь перед князем.

   - Здрав буди, княже, - степенно молвил ему Родивон Изяславич, склоняя голову. Юный Иван повторил его движение.

   - И ты здравствуй, - быстро ответил князь. - Примешь Ли гостем меня и дружину мою?

За спиной у князя осадило коней десятка три всадников, позади которых подтягивался небольшой обоз. В самом граде дружины было всего раза в два больше, да ещё с сотню посадских можно было вооружить в случае битвы.

   - Сделай милость, княже, будь гостем, - кивнул старый князь и посторонился, широким жестом приглашая его следовать за собою.

Обернувшись на своих людей, Владимир махнул рукой - и они, поняв, что путь окончен, торопливо поспешили ввести коней в ворота и проследовали за князем и воеводой к подворью Родивона Изяславича.

Иван забежал вперёд, распорядиться, и когда князь с гостями взошли на широкий двор, в тереме кипела суета. Любава с ног сбилась, указывая холопкам и стряпухам, как и что приготовить для гостей. Будь князь с малым числом воинов, угостить его не составило б труда, но в единый миг наготовить на три Десятка изголодавшихся мужчин было делом нешуточным. Хорошо ещё, посильную помощь ей оказала боярышня Елена, иначе Любава бы одна нипочём не управилась.

Вслед за князем Владимиром в горницу поднялся князев воевода Семён и ближний боярин Ларион. Прочим сенные девушки накрывали в дружинных избах.

Елена сама заканчивала убирать стол, когда вошли князь Родивон с гостями.

   - Спасибо за хлопоты, дочка, - кивнул ей старик и обратился к князю:

   - Не побрезгуй, откушай, чего Бог послал! Не обессудь, что угощение не княжеское - новый урожай только-только начали возить!

Проведя два дня в седле, уставший князь Владимир не стал медлить, Благодарственно улыбнувшись хозяину, он первым прошёл к столу. Сам Родивон и Князевы спутники сперва обратились на иконы в красном углу, перекрестились на святые образа и только после этого приступили к столу.

Елена и присоединившаяся к ней позже Любава подавали угощение. Яств на столе заметно поубавилось, и ендовы[118] с мёдом наполовину опустели, когда Родивон Изяславич нарушил молчание.

   - Рады мы князя псковского у нас принять, - молвил он, оглаживая полуседую бороду. - Дозволь узнать, чем обязаны мы радости такой?

Князь Владимир не спеша приложился к ендове, отпил солидно мёду и, вручая её стоявшей ближе всех к нему Елене, молвил, будто не слышал вопроса:

   - Кто ты, красавица? Неужто дочка князю будешь?

   - Не дочь она мне, - ответил Родивон Изяславич, смерив взглядом зардевшуюся девушку. - Сирота она, по христианскому обычаю её с меньшими сестрёнками да матушкой мы тут приютили.

Владимир пристальнее посмотрел на девушку, и Елена поспешила уйти от его чересчур, внимательного оценивающего взгляда. Её смутило небрежное упоминание хозяина дома о её сиротстве, и она почувствовала себя лишней.

   - Красива она, - глядя ей вслед, молвил князь. – А роду какого?

   - Боярского, - уже досадуя на то, что разговор пошёл не так, как хотелось, ответил Родивон Изяславич. Но разве ж князю откажешь? - Издалека они, из-под Рязани... Князь Всеволод пожёг её.

   - Из-под Рязани? - прищурился Владимир. - И по сию пору не просватана?

   - Не отец я ей, чтоб о женихе для неё печься, - твёрдо молвил старый князь. - Полюбится какой - заместо родителя благословлю, а пока не волен я над нею... Не узницей она тут живёт - гостьей... Как и ты, княже, гость мой ныне! - повернул он беседу на себя.

Владимир словно очнулся - тряхнул головой, отгоняя непрошенные думы и принуждённо улыбнулся.

   - Твоя правда, хозяин ласковый, - молвил, - я только гость... пока...

   - Что ж за дела у тебя, княже, в моём городе? - снова спросил Родивон Изяславич.

Вспомнив о том, по какой причине оказался в Изборске, князь враз построжел лицом, подобрался на лавке. Его спутники тоже притихли.

   - Ты, Родивон Изяславич, всегда верным слугой и добрым воином был, - начал он, уставясь взором в стол и положив кулаки на скатерть. - Сколько сижу я на столе псковском, ни разу на тебя никто слова не имел худого. Был ты Псковской земле словом и делом всегда верен, как и сыновья твои, ft потому сослужи мне службу ещё раз - дай мне дружину твою.

   - На что? - насторожился тот. Кабы и впрямь случилась у князя нужда до Изборска, своего боярина бы послал, а не прискакал сам второпях.

   - Беда у меня, - решил открыться Владимир Мстиславич. - Изгнало меня псковское вече из города. Жену мою с сыновьями оставило, да людей кое-кого, кто тамо вотчины имел, а с прочими я еле ушёл... Да ещё и гонца в Новгород отправили загодя к брату моему с клеветой на меня...

   - А ты, никак, княже, задумал изборцев на псковичан вести, чтоб стол себе силой ратной вернуть? - перебив, угадал старый воин. - Усобицу поднять хочешь?

   - Я хочу вернуть то, что мне по праву принадлежит! - воскликнул Владимир Мстиславич. - Бояре взбунтовались - мол, вотчины их разорение терпят, ряду я, мол, не исполняю Плескову!.. А того не ведают домоседы, что с нашими серыми сермягами[119] в бою против железного рыцарского воинства не выстоять... Видал ли ты, старик, как они ходят? Строем сомкнутым - «свиньёй» прозывается! Его ничем не проймёшь, ничем не расстроишь! Каждый рыцарь — крепость неприступная! Вот у кого бы поучиться!.. А что наши? Кольчуга супротив рыцарского меча ничто - я, когда бывал в Ливонии, пробовал - рубит, как холстину. А бьёмся как? Налетаем толпой, без строя, каждый сам себе господин, никто князя не слушает, бежит наособицу... Дружины ещё с пешцами перемешается - вовсе неразбериха!..

Владимир говорил с упоением, сам увлекаясь беседой. Раскрасневшись, он взахлёб расписывал дисциплину крестового воинства, его боевые порядки, его несокрушимость и силу, когда громит оно нестройные ряды тёмных язычников[120], неся им свет истинной веры. Он не замечал того, как странно притихли его спутники и хмурится с каждым словом всё больше старый Родивон Изяславич. Он молчал, не желая перебивать князя, но когда Владимир заговорил о свете истинной веры и благодати, что несут немецкие и свейские рыцари тёмным язычникам, он не выдержал.

   - А был ли ты, княже, недавно в боях, что на твоей земле гремели? - негромко вопросил он, и Князевы советники насторожились. - Во время, когда те же самые свейские рыцари погосты наши громили, людей рубили и живьём жгли?.. То ведь не тёмные язычники были, а наши, русские люди, которым тоже свет христианской веры ведомен. Почто, спросить тебя хочу, сии рыцари православных христиан от язычников не отличают?.. Не потому ли, что мы для них те же враги? Ты, княже, на меня волком-то не смотри, - примирительно продолжил он, видя, как привстаёт на месте Владимир псковский. - Я стар, к тому ж в своём дому, а ты гость, со мною един хлеб ядущий. Не стыдись того, что скажу я... Изборск на порубежье стоит, нам отсюда всё видно, и многое даже яснее. И вот что тут всё ведают - не по пути нам со свеями да с немцами. Они, конечно, кое-что лучше нашего разумеют, да только не друзья они нам, а враги. Каб не Изборск, давно, может, Плесков-град твой в руинах лежал, церкви Божии были пожжены, люди порублены да в полон уведены, а вера наша поругана. Мы землю от беды храним. Слаба защита, дак на тебя, на князя псковского наша надёжа, что поспеешь полки собрать, пока мы врага, явись он из-за рубежа, нашими копьями да мечами встретим... И одолеем, вот те крест, потому как мы за родную землю, за дело правое стоим.

Владимир нетерпеливо отмахнулся от старика.

   - Что ты сказать хочешь, то я всё давно слышал, - сказал, как отрезал он. - Ответь мне одно, князь-воевода - дашь дружину, чтоб мне во Псков вернуться?

   - А почему бы тебе не испросить помощи у свеев да немецких рыцарей, раз ты их так хвалишь? - отмолвил Родивон Изяславич. - Мы ж, русские, слабее их, оборужены не в пример хуже, да и в бой идём толпой - куда нам с немцами тягаться!.. Коль любо тебе, князю русскому, кровь своих ближних лить, иди в Ливонию, а нас не зови за собой! В том мой сказ! - Родивон Изяславич поднялся, оперся на посох. - Как гостя выгнать за порог тебя не могу - живи, княже. И тебя, и людей твоих с честью примем, а потом, как время приспеет, сам реши, куда тебе сподручнее идти. Ежели ты и впрямь русский князь!

Не бросив более ни единого взгляда на князя и его сотрапезников, он вышел из горницы, плотно притворив за собой двери.

Полчаса спустя половина Изборска знала, что за гости явились на княжье подворье и каков с ними вышел разговор. Родивон Изяславич не передавал никакого приказа, но тем не менее все, до кого дошла весть, потихоньку доставали и проверяли брони и оружие - на случай, ежели гости забудутся и захотят применить силу.

Не завернув в Новгород, где сейчас сидел с недавних пор союзник владимирских князей Мстислав Мстиславич Удалой, дружина Яна сразу свернула к Пскову. И так случилось, что явилась она в город на следующий день за посланным князем Мстиславом полком, коему надлежало держать власть в городе до той поры, пока не прибудет новый князь взамен изгнанного Владимира.

Мать Яна была псковичанкой и её сестра ещё жила в городе. Оказавшись в Пскове, Ян сразу отправился к тётке. Улицы города поразили его небывалым оживлением - повсюду кучками собирались люди, проезжали всадники, в детинце и на княжьем подворье ворота были распахнуты настежь и видно было, там полно воинов. Переступив порог тёткиного дома, Ян сразу спросил обо всём, что увидел, и так узнал, что произошло на вече. Сейчас власть в городе была у Мстиславова воеводы[121] Яруна Нежича, который прибыл сюда по личному наказу князя с лучшей сотней и должен был дождаться приезда нового князя.

   - Мстислав-то, светлый ум, - хвалила тётка новгородского князя с таким видом, словно знала лично, - сразу всё понял и указом своим повелел никакого вреда Плескову не чинить. За братца своего не вступился - обещался иного князя нам дать из своей родни, такого, чтоб стоял за землю русскую, живота не щадя!

   - А Владимир-то что? - спросил Ян.

   - А ничего, соколик! С половиной дружины своей едва ушёл: вече-то как поднялось, так и бояр его хватать зачало... Ну, какие сами к народу не вышли. А он наконь и задал деру!.. И то верно! Хорош же он был князь! Избореск твой один свеев оборонил, а он и с крыльца не шагнул на помощь!

   - В Изборске сеча была? - мигом насторожился Ян, забыв об остальном. - Когда?

   - А я почём ведаю, милый? - развела руками тётка, но тут же поспешила добавить: - Не тужи, соколик, авось ладно там всё - к самому Плескову свей не подошли - знать, завернули их в Избореске-то!

Тётка ещё что-то говорила, но Ян её уже не слушал. Отговорившись неотложным делом, он покинул тёткины хоромы и отправился на бывшее княжье подворье.

Воевода Ярун Нежич был на дворе, когда Ян явился туда. Он не стал гнать настырного витязя, тем более что между Новгородом и Владимирской Русью сейчас был мир. А то, что княжий дружинник оказался здешним, его даже заитересовало. Он внимательно выслушал сбивчивые рассуждения Яна и наконец важно кивнул головой:

   - Твоя правда, витязь! Князь Володимир Мстиславич из рода государя моего. Он, как и брат его старший, уж коли чего захотел - нипочём не откажется. Но чтобы свеев на помощь кликнуть?.. Не бывало такого, как Русь стоит! Половцев[122] да печенегов[123] при старых князьях[124] друг на дружку водили, но рыцарей звать?..

   - Вели к отцу моему послать гонца, воевода, - настаивал Ян. - Совета у него испроси. Изборск, как слыхал ты наверное, сим летом уже выступил в бой супротив них и ранее, при старых князьях, частенько дорогу врагу заступал. Отец мой в Изборске воеводою всю жизнь простоял, он лучше ведает дело... Кроме того, мыслю я - коль решил князь Владимир бежать в Ливонию, не миновать ему моего города. Может, уже стоит он тамо со своей дружиной...

Высказав только что пришедшую мысль, Ян почувствовал смутную тревогу от того, что это предчувствие может оказаться правдой. Озлобленный изгнанием князь - и его родной город! Кто знает, чем дело может обернуться!

   - Дай мне хоть десяток охочих до дела молодцов, воевода Ярун, - воскликнул он. - Мне так и так в Изборск скакать, а твои люди пусть сами там побывают, поглядят, что к чему... Сам отбери, каких пошлёшь!

Отправляя Яруна Нежича во Псков, Мстислав Удалой не наказывал ему ловить брата Владимира, и воевода просто не знал, что делать, коль придётся ему столкнуться с беглым князем. Однако коль он теперь владычествует в Псковской земле, отчего не отправить своих людей в пограничный Изборск? Мало ли, что приключится!

   - Так и быть, - ответил он Яну. - Назавтра приходи сюда. Выкликну молодцов - сведёшь к городцу...

Выступили рано. Ян, как мог, торопил людей. Кроме своих дружинников, кои недовольно ворчали, что изборец не дал им лишний денёк побыть с родичами, под его началом оказались не один - ещё три десятка дружинников, снаряженных лично Яруном Нежичем. Обоза не взяли - все в тороках заводных лошадей[125]. Да и какой обоз? От Пскова до Изборска два дня пути, идти всё полями да перелесками, а в лесу только ленивый пропитание не добудет.

Два дня Ян не находил себе места. Он вырвался вперёд, без меры горячил коня и, если бы не люди, давно намётом[126] летел бы к родному дому. Изборск без него встретил свеев! Тётка успокаивала его, что враги не спалили града, но что возьмёшь с бабы, которая любопытство своё питает в беседах с соседками на улице да в том, что ей в постели нашепчет, когда будет охота, муж! Она из Пскова не выезжала никогда и не ведала, где такой город - Владимир и в какой стороне Свейская земля.

По обочь дороги раскинулись знакомые места - гладкобокие, словно придавленные, холмы, на которых расположились боры. Они порой раздавались в стороны, и тогда дорога пересекала луговину, где трава уже потемнела и прилегла, утомлённая за лето. В бору тишь - только позванивают сосны, спокойно и важно качая головами. Тишина стоит и в лугах - если б не дорога и отбегающие в сторону от какого-либо погоста тропы, и не догадаешься, что в этих краях живут люди.

Расплескав жидкую грязь на низком бережке, отряд перешёл вброд мелкий ручеёк, и тут Ян впервые сдержал коня. Последний дождь прошёл давно, и на влажной после ливня земле ещё виднелись отпечатки копыт - по всему, здесь уже прошёл отряд. Сразу подумалось про ливонцев и князя Владимира. Кто из них?

Ответ пришёл быстро - за поворотом на луговине дружинники наехали на небольшое стадо - десяток бурых коровок и несколько коз бродили по траве под присмотром пастуха. Заслышав топот коней, он бросился было собирать стадо и уже погнал его прочь, к видневшемуся невдалеке леску, но вовремя признал русских и остановился.

Съехав с дороги, Ян поманил его:

   - Поди ближе, мил человек! Ты откудова будешь?

   - С погосту мы, - не спеша ответил пастух, подходя бочком. - Тутошние.

   - А мы с Плескова-града, - за всех ответил Ян. - А не слыхал ли ты, тут днями не проезжали люди? На Изборск торопились...

Конечно, пастухам дела другого нет, кроме как за всадниками подглядывать, но парень, помедлив, кивнул:

   - Видал. Были тут. Ходко шли - ровно кто гнался за ними.

   - Наши? Русские?

   - А то! Должно, князь псковский послал - как на нас иноземцы ходили, так то видно, на них, в отместку... Ух, и силы там было! Не счесть!

Ян оглянулся на своих дружинников, встретился взглядом с Игнатом, старшим над посланными воеводой Яруном новгородцами. Видоки в Пскове говорили, что с князем Владимиром ушла едва половина дружины, мечей тридцать, не более. Но что мог пастух с погоста ведать о войске псковского князя? А если - ведал? Кто тогда здесь был?

   - Медлить нечего, - со вздохом молвил Ян. - До Изборска пути день до вечера - коль поспешим, раньше там будем. А потому - вперёд!

Дружинники, подгоняя плётками коней, поскакали по дороге, сомкнув строй.

Новгородский стяг, что Игнат велел распустить перед въездом в город, на стене Изборска завидели издалека. Псковичане, хоть и ерепенились, всё-таки ходили в подручниках у Господина Великого Новгорода, и не маленькому Изборску спорить с ним. То, что на щитах у половины воинов были владимирские знаки, никого не удивило - о замирении меж Новгородом и великими князьями знали все. Дубовые, окованные железными полосами ворота были распахнуты, и в проёме встали сторожа. Они уж совсем хотели начать обычные расспросы, но стоило Яну назваться, как мигом признали и расступились, пропуская его со спутниками. Не удержавшись, Ян тут же, на пороге, расспросил дозорных о гостях из Пскова.

   - Тута они, Ян Родивоныч, куды ж денутси, - распустив губы в улыбке, ответил старшой. - Который день сиднями сидят - и с места не стронутся, и дела не видать! Князь-то, бают, у твово батюшки дружину просит, чтоб, значит, на Плесков- град войной идти, а воевода Родивон не даёт. Ну, князь и затворился в детинце вместях с семейством твоим. А выйти ему некуда - как выйдешь-то?

   - Это что ж, отец и домашние мои в заложниках? - не веря своим ушам, Ян чуть не соскочил наземь.

Старшой полез в затылок.

   - Оно так выходит, болярин, - молвил он. - А с иного конца поглядеть - так князь тот сам себя поймал. Полез лис мордой в кувшин, да там и застрял. Теперь бы его достать, да как? На тебя, сокола, да на молодцев твоих надёжа... Видать, ты при князе своём большим человеком стал, коль таких орлов привёл!

   - То из Нова Города люди, - кивнул Ян на Игната и его витязей. - По приказу воеводы они тут, а я по своей надобности приехал! Ладно, разберёмся!

Объяснять новгородцам ничего не требовалось. Они шли к Изборску, чтоб вызнать, нет ли здесь изгнанного князя Владимира Мстиславича - они его нашли.

Глава 7

Терем князя и примыкавшие к нему гридницы были нынче заняты дружиной псковского князя Владимира. Как рассказал Яну один из дружинников отца, когда князь, получив отказ на свою просьбу, захотел потребовать помощи силой, вспыхнула потасовка. Псковичане не превосходили числом изборцев, хотя далеко не все дружинники были в те поры в гридницах. Но незваные гости затворились в тереме, и не было заметно, чтобы собирались уходить добром. Семью князя и живших при нём рязанцев не тронули. Это уже было доброй вестью и для Яна, и для Добрыни, который не чаял уже увидеть мать и сестёр с меньшим братом.

Известие об ещё одной дружине, вступившей в Изборск, разнеслось по улицам вихрем. Люди сразу стекались к детинцу, едва прослышав, что это пришла вовсе не подмога князю Владимиру. Первыми подоспели дружинники с тысяцким Бермятой во главе. Узнав Яна - хоть он и не был давно дома, - люди хлынули к нему, плотным кольцом окружили его коня. К его стремени протиснулся посадник Шелога, одной рукой опираясь на боевое копьё, а другой нахлобучивая островерхий шелом.

Суматоха у ворот терема привлекла внимание дозорных-псковичан. Над забором меж заострённых кольев показались любопытные головы. Почти полсотни всадников под стягами Новгорода и со знаками Владимира выглядели грозно. Усмотрев за кольями людей, Ян махнул им рукой:

   - Эй, там! Где князь ваш?

   - Ты кто таков и на что он тебе? - не сразу, настороженно ответили со стены.

   - Я дружинник князя Ярослава Всеволодовича переяславского, - отрезал Ян. - Со мной дружина из Нова Города с наказом князю Владимиру Мстиславичу от брата его, новгородского князя Мстислава Мстиславича Удалого. Зови живо, холоп! - прикрикнул он, поднимаясь на стременах и потянув из ножен меч.

Дозорный исчез. Пользуясь заминкой, Ян переглянулся с Игнатом и Добрыней:

   - Негоже бой принимать, но уж коль судьба так велит, други, постоим за дело правое! Весь град нам подмогой!

Оставшиеся за стеной дружинники Владимира притихли - их, видимо, смутило большое число противников и то, что к терему понемногу начал стекаться весь город. А стены княжеских хором не высоки, чуть дай знак - вмиг ворвутся сюда ловкие молодцы. Им ведь только с ворог брус скинуть - и готово дело!

Видно, хорошие мысли порой приходят в разные головы одновременно.

Игнат окинул долгим взором стену из кольев и дёрнул Яна за рукав:

   - Попытаем счастья, друже?

Ян медлил - не хотелось ему рушить дом, где родился, да и вреда его семье пока причинено не было. Надеялся он, что дело обойдётся миром.

Вот внутри зашевелились. Послышались торопливые шаги, голоса. Потом кто-то громко, властно крикнул:

   - Что за слово у тебя к князю?

Стоявший у стремени Яна Шелога поднял голову:

   - Сам вышел! Чует, что лишку хватил!

   - Слово от брата его, князя Мстислава, - отрезал Ян. - Отопри сперва ворота, не то я сам войду!

Отлично зная, что за ним подглядывают в щели, он подтянулся и рывком обнажил меч. Обе дружины тут же последовали его примеру. Добрыня, помедлив, поднял булаву, слегка подкинул её, примеряя на руке.

То ли число вышедших против него воинов было слишком велико, то ли вправду князь Владимир чувствовал себя неуютно в чужом доме, но дольше упрямиться не стал. У ворот завозились, громыхнул тяжёлый брус, и створки разошлись. В проёме показались сам Владимир и десяток его дружинников.

Чуть пригнув голову под перекладиной, Ян первым проехал на двор. Игнат и Добрыня - за ним. По расшитому золотом кафтану, собольей высокой шапке и изузоренному оружию угадав Владимира, Игнат выехал чуть вперёд и прыжком спешился, передав повод коня ближайшему дружиннику. Дождавшись, пока его примеру последуют спутники, он коротко почтительно поклонился князю.

   - Велено мне передать тебе, княже, - без предисловий начал он, - слово от брата твоего, Мстислава Новгородского. Прослышал он от людей псковских, что ты ряда городу сему не исполняешь, и порешил он - уж коли изгнал тебя Псков, призвать им нового князя, а тебя пустить свободну. Иди, куда хочешь - преград чинить не ведено!

Князь не переменился в лице - ни одна морщинка не встревожила его лба, словно и не слышал он этих слов.

   - Я не хочу уходить, - уверенно заявил он. - И готов вернуться во Псков, заключить с городом ряд.

   - Во Пскове сейчас воевода Мстиславов, Ярун Нежич, - ответил Игнат. - Повелением князя будет он оставаться там с дружиной до той поры, пока не придёт на стол новый князь.

Услышав последнее, Владимир словно проснулся.

   - Кого в князья псковские прочат? - быстро промолвил он.

   - То нам не ведомо, - честно ответил Игнат.

Владимир исподлобья окинул взглядом дружинников, оглянулся на своих людей. Ворота оставались распахнуты настежь, и, коль кинуть клич, новогородцы успеют ворваться на подворье. А тогда не избежать настоящей сечи, а он навсегда распрощается с мечтой вернуться во Псков. Брат Мстислав не простит вреда, причинённого его людям. Он не накажет кровного родича, но ясно даст понять, что видеть его в подвластных землях более не желает. Возьмёт и даст в удел какой-нибудь захудалый городишко, болото с лягушками...

   - А меня ж куда? - повторил он. - Ко Мстиславу?

Игнат вместо ответа только молча посторонился, указывая прямую дорогу прочь - со двора и из города. Теснившиеся в проёме всадники без слов поняли жест своего старшого и тоже расступились.

Бой был выигран без единого взмаха меча. Княжеская дружина недовольно ворчала, воевода и тысяцкий даже вслух пробовали усовестить своего князя, но Владимир собирался с мрачной решимостью человека, сознающего, что покамест не время отстаивать свою правоту силой. В глубине души он верил, что вернётся - не ведал лишь, когда. У него в Плескове оставалась жена, сыновья. Старшему, Ярославу, днями тринадцать сравнялось... Хоть бы и впрямь не обидели их псковичане!

Провожала из города князя новгородская дружина Игната - выехав за ворота, Владимир сразу повернул на Ливонию и пустился в путь с таким видом, словно давным-давно решил, куда ему ехать, и только ждал случая, чтобы сняться с места. Проводив его взглядами, дружинники крутили головами - вишь, идёт себе и в ус не дует! Быстро же он оправился! Ровно и не изгоняли его с Русской земли!

Ян за ворота не поехал. Домашние Родивона Изяславича исподтишка поглядывали в окошки, когда стало ясно, что незваные гости уходят, все разом высыпали на высокий резной рундук[127]. Дворские тесно окружили Янова коня, все разом норовили поддержать стремя молодому витязю. Остальные обступили его спутников.

   - Добрынюшка, братец милый!

Ян и Добрыня разом вскинули головы. На порог выскочила Елена - еле прибранная, на ходу оправляя запону. На враз побелевшем лице горели пронзительно-синие, как у брата, глаза. Её младший брат, долговязый жилистый пятнадцатилетний отрок, и тянущиеся за ним сестрёнки-погодки уже проворно сбежали по ступеням и прыгали у братова коня.

Ян смотрел на неё во все глаза. Почти четыре года не видел он Елену, а встретил - и лишь по глазам и признал. Она выросла, расцвела. В её точёном лице исчезла детская нежность, оно стало как-то строже и суше, под глазами залегли тени, но она всё же оставалась невероятно красивой. Враз забылись, исчезли из памяти все случайные подружки последних лет, и Ян с безнадёжной тоской понял, что действительно любил только её.

А Елена уже припала к широкой груди брата, вцепившись руками в его плащ, и плечи её мелко тряслись от еле сдерживаемых слёз. Окружившие их младшие Романовичи притихли, сбившись тесной кучкой.

К Яну тоже кинулись Любава и её дети; Заметно выросший и повзрослевший Евстафий - Сташко - тут же протянул руки, просясь на высокую спину коня. Его сестрёнка Аннушка держалась за материн подол. Постаревший отец медленно спускался по ступеням, опираясь на посох. Но Ян, как ни хотел спешиться и обнять своих - Любава давно была ему, как сестра, - не мог заставить себя отвести глаза от Елены. А та, словно не ведая о его возвращении, да, может, и не желая замечать, уже потащила Добрыню в терем.

   - Стрый[128], а можно мне к тебе? - маленький Сташко даже подпрыгнул, привлекая внимание.

   - А то нет! - Ян заставил себя отвлечься от тревожно-сладких дум о Елене и, перевесившись, подхватил мальчика, сажая его на луку седла. - Ну, как? Держишься?

   - Держусь, - мальчишка обеими руками вцепился в лежащий на шее лошади повод. - Пусти теперь коня! Ну!

Подчиняясь, Ян толкнул коня каблуками, и тот осторожным шагом пошёл по двору. Сташко сжался в комок, восторженно поблескивая глазами на мать и сестрёнку с высоты седла. Чувствуя себя верхом на коне уверенно, он выпрямился и завозился, устраиваясь поудобнее.

   - Вскачь хочу, - заявил он и потянул повод на себя. - Пусти вскачь, стрый!

   - Слазь, непоседа, - Любава решительно поравнялась с конём, протянула к сыну руки и сняла его с коня, несмотря на сопротивление мальчика. - Совсем стрыя замучил! Он только приехал, ему отдохнуть надобно!.. Проходи в дом, Ян Родивоныч!

Пройти в дом - значило, последовать за Еленой. Ян одним прыжком соскочил наземь. Повод его коня тут же приняли сразу двое конюших. Остальные разбирали лошадей дружинников.

Князь Владимир псковский и его люди значительно подъели домашние припасы, но накануне в городец пришёл хлебный обоз из Пскова и доставили несколько подвод с данью с погостов. А потому вскоре клети снова были заполнены до отказа, и стряпухи принялись за дело - следовало угостить хорошенько младшего сынка их князя, в кои-то века завернувшего в родимый дом.

Лишь через несколько дней Ян смог поговорить с Еленой - прочие дни они почти не видались, разве что в трапезной. Боярышня проводила время с милым братом, на которого не могла надышаться, и больной матерью. Боярыня уже без страха и стеснения говорила, что доживает последние Дни и никогда больше не увидит рязанского края. Сам же Ян с головой окунулся в дела. Отец старел, и его глаза на всё не хватало, а братов сынок Сташко был неполных восьми лет от роду и пока его больше интересовали игры, чем война и хозяйство. Три десятка дружинников из новгородского полка под началом Игната должны были оставаться в Изборске до той поры, пока не приедет гонец от воеводы. Всех их надо было разместить по домам, кроме того, разобраться с данью с погостов и проследить, чтобы пополнили запасы оружия, броней и кричного железа[129] на случай, ежели в скором времени опять придётся отражать чьё-либо нападение. И как только у Яна выдался свободный вечер, он тотчас же пустился на поиски Елены.

Осень в северные края приходит рано, а близость к великим озёрам - Ильменю, Плесковскому да Нево делает её прохладной. Поэтому Ян даже немного встревожился, когда узнал, что девушки нет в тереме. Сада при княжьих палатах не было, и отправиться Елена могла только к высокому заросшему ивняком берегу Смолки, в овраги.

На склоне над рекой зимой и летом веселилась молодёжь, справляя праздники. Короткими летними ночами тут под кустами отсиживались влюблённые. За четыре года жизни здесь Елена успела волей-неволей изучить здесь все окрестности и пришла на берег Смолки подышать сосновым чистым воздухом и послушать тишину.

Сегодня ей было без причины грустно. Она куталась в расшитый навершник, остановившимся взором глядела на тёмную осеннюю воду. Речка казалась недвижной, и Елене почему-то захотелось плакать. Пригорюнившись, она не расслышала шаги за спиной, а когда совсем рядом под чьей-то ногой хрустнула ветка, уже было поздно оборачиваться - она была не одна.

Незнакомые сильные руки тяжело и бережно легли ей на плечи. Никто ни разу в жизни не обнимал её так - даже любимый брат, когда она прижималась к нему всем телом, ища защиты. Девушка вздрогнула от неожиданности и с криком рванулась прочь.

   - Олёнушка! - мольба послышалась в голосе чуженина. - Не бойся меня!

Девушка обернулась - и глаза в глаза встретилась взглядом с Яном. В полутьме под кустами его трудно было признать, тем более, что они не видались уже очень давно, и лик его успел стереться из памяти боярышни. Он возвышался над нею, огромный, сильный, и всё ещё держал её за плечи - она даже сквозь одежду чувствовала, как напряжены его руки. Почему-то сразу вспомнилось, что она отошла далеко от ворот и, коль он что задумал, её крика не услышат...

И, словно подтверждая её опасения, Ян медленно притянул девушку к себе.

   - Пусти! - наконец обрела она дар речи и отшатнулась от него, упираясь руками ему в грудь.

   - Не бойся меня, Олёнушка, повторил Ян. Он сразу понял, чего боится девушка. - И пальцем не трону, честью в том клянусь!

Будто докалывая правоту своих слов, он отпустил её и шагнул назад.

   - А я и не боюсь, - Елена отвернулась, опуская глаза. - С чего мне...

Они стояли рядом, почти не глядя друг на друга - девушка остановившимся взором следила за вечерними тенями, а Ян отчаянно боролся с внезапно подкатившей робостью, — и молчали. Вечер тем временем темнел, к ночи холодало, и по небу ползли тяжёлые тучи - вот-вот должен был пойти дождь.

   - Пора, - коротко выдавил Ян. - Холодно, да и ночь скоро... Дозволь проводить!

Елена не вымолвила ни слова - спокойно повернулась и пошла по еле заметной стежке вверх на склон, в сторону ворот. Ян шёл за нею, на все лады ругая себя - пока не видал её, столько нежных слов теснилось в груди, а оказался подле - и онемел. Ведь она и не ведает ничего!

   - Постой, - не сдержавшись и досадуя на себя за оплошность, он вдруг, уже на обочине дороги, поймал её за локоть. - Я забыл совсем... У меня для тебя... вот...

Остановив девушку, полез за пазуху и осторожно вынул завёрнутые в тряпицу купленные чуть не год назад на Владимирском торгу колты. В спустившемся вечернем сумраке разглядеть их было трудно, и Елена невольно подалась ближе. Не смея прикоснуться к подвескам, она только смотрела на них, и тогда Ян сам бережно приложил их к её вискам.

   - Носи всегда, - сказал он и, понимая, что этого мало, добавил: - Ты в них ещё краше! Они рязанские, как и ты...

Вздрогнув, Елена вскинула на Яна заблестевший взор. Страх и трепет пойманной птицы светился в её глазах, и она испуганно протянула руки, отстраняясь, когда витязь шагнул ближе и осторожно коснулся пальцами её щёки. В следующий миг девушка вырвалась и опрометью бросилась прочь.

Они вошли в терем порознь - Ян ступил на красное крыльцо, когда Елена уже метнулась мышью в свою горницу и затворилась там. Дарёные колты так и остались у Яна, и он твёрдо решил при случае отдать их девушке.

Через несколько дней он начал собираться в обратный путь. Следовало поспеть в Переяславль до распутицы, иначе задержишься в каком-нибудь городишке до снегов. Дружина привычно готовилась в поход, а Ян старался за короткий срок переделать все мужские дела, что ещё оставались недоделаны. Всюду нужен был княжеский догляд, да и подрастающий Сташко бегал за дядькой, как собачонка, и Яну любо было возиться с мальчиком. Он поспевал везде, его звонкий голос раздавался тут и там, и Ян, исподтишка наблюдая за мальчиком, в душе радовался, какой прекрасный витязь подрастает на смену его погибшему брагу. Скорее бы он вырастал, Евстафий, витязь изборский!

Уже был назначен день, и всё было собрано. Ян чуть ли не на руках отнёс в изложню[130] сонного Сташка, посидел с ним немного, дождавшись, пока сыновец уснёт, и ушёл только потом. Притворяя за собой низкую резную дверь, он внезапно почувствовал грусть. И у него мог бы быть маленький сын - ежели б судьба даровала ему тихое семейное счастье.

Но едва отвернулся, Ян тут же встретился взглядом с отцом. Родивон Изяславич, оказывается, давно ждал сына и, строго взглянув ему в глаза, требовательно вопросил:

   - Едешь?

   - Да, отец. Завтра поутру выходим...

   - Опять едешь, - вздохнул старый князь. - Не сидится тебе дома, на столе родительском, в отчине предков! На чужую сторону спешишь...

Ян терпеливо ждал, пока отец выскажется. Только что, прощаясь с засыпающим Сташком, он прочёл в сонных глазах мальчика вопрос - куда ты, стрый? Побудь ещё, мне хорошо с тобой! Живи он тут всегда, верно, паренёк и тятькой бы его кликал.

   - Я князев сотник, - ответил Ян. - Князь Ярослав - Великому князю Юрию Владимирскому брат. Срок придёт - сам он Великим князем станет. Я вас тогда не забуду...

   - Ты не забудешь, - с горечью кивнул старый князь. - За шесть лет всего три раза дома-то и был!.. А на кого землю оставляешь? На меня?.. На младенца Евстафия? Летось ливонцы приходили! Мало их было, да шли они грабить, а не воевать, потому мы и завернули их, обошлись своими силами. А ну как всей силой явятся? Кто град оборонит?

   - Сташко. И тысяцкий, - решительно ответил Ян. - Он Любаве отец... Да и Плесков-град близок.., и люди у нас...

   - Хороша на Плесков надёжа, - сердито покачал головой Родивон Изяславич. - Они князей вон меняют, им сейчас не до того... А ну, как Владимир вернётся из Ливонии с подмогой? Он ведь оттуда немцев приведёт, а те уж своего не упустят - не оставят от Изборска камня на камне!.. Ты граду нужен! Ты - князь, Ратмир! - отец назвал его княжьим именем, словно надеясь пробудить в сыне чувство долга перед отчим домом. - Бермята Онфимыч знатный воин, а всё ж сядь на стол ты - в дружину охотнее люди потянутся! То-то хорошо будет! И ты при своём деле - не слуга, пусть даже и князев, а, как тебе по роду положено, сам князь!

   - Прости, отец! - не сдержавшись, Ян воскликнул так громко, что невольно спохватился, не разбудил ли его крик за стенкой Сташка. - Прости меня! Не могу!.. Умом понимаю, что прав ты - земля защиты требует, зовёт... Да и Сташко ко мне тянется, а он парнишка славный... Но не здесь у меня уже родина! Я не князю - я всей Руси служу. Вся Русь мне теперь отчизна! Град Изборск - её частица малая: потерять больно, но и ради неё прочее забывать не могу... Прости, отец, не умею я красно говорить, а только нет здесь для меня земли. И в Изборске мне не усидеть!

   - Аникей сидел, и ты усидишь! - тоже повысил голос старый князь. - Так уж и быть - съезди к своему Ярославу, но скажи, что тебя земля на княженье зовёт. Он не может не уважить такого, коль он князь. А как снег ляжет - и назад.

   - Аникей, батюшка, другим был, - тихо возразил Ян. - Сташко в него - ему и княжение наследовать.

   - Не пущу! - Родивон Изяславич пристукнул об пол дубовым посохом. - Нет тебе моего благословения!

Ян закусил губу - то, что сказал родитель, было страшно: без доброго отеческого напутствия любое дело обречено. Но потом решительно пригнул голову, неосознанно подражая в этом жесте своему князю, когда Ярослав упрямился.

   - А для того, чтобы родине послужить, благословения и не нужно, - вымолвил он. - То не прихоть - то долг всякого, кто русским себя считает...

Не договорив, Ян коротко махнул отцу поклон и быстро прошёл прочь. Он не ведал, надолго ли прощается с родным городом, но понимал, что его судьба далеко отсюда - князь Ярослав, Переяславль, иные города этой огромной земли.

...Уже когда простились с домашними - Елена так и не подошла, только взглянула искоса, - вдруг тяжело хлопнула дверь.

- Стрый!

На верхней ступени крыльца застыл запыхавшийся Сташко. Углядев среди прочих дружинников Яна, он кубарем скатился к нему и подпрыгнул, намереваясь поймать руку. Ян наклонился, и мальчик проворной ящерицей, хватаясь за гриву коня и стремя, вскарабкался ему на луку седла.

   - Уезжаешь, стрый? - воскликнул он. - Чего так скоро?

   - Меня дела кличут, - улыбнулся Ян, - вот и спешу. До распутицы обернуться надо!

   - А быстро ты назад?

Из-за макушки сыновца Ян увидел отца - Родивон Изяславич смотрел на сына с укоризной.

   - Нет, - честно ответил он и взъерошил светлые вихры на макушке Сташко. - Да и не к чему мне ворочаться - ты вон, Евстафий Аникеич, сам скоро князем станешь. Ты уж и так большой!

Быстро поцеловав мальчика в лоб, Ян спустил его наземь и, привстав на стременах, махнул рукой, первым проезжая в распахнутые ворота. Дружина последовала за ним. Последним всадников догнал Добрыня Романович, задержавшись на крыльце возле брата и сестёр. Он смерил Яна взглядом и с независимым видом пристроился сбоку в голове строя.

Глава 8

Ян места себе не находил, то и дело искоса поглядывая на Добрыню. За время пути до Изборска он не раз пытался завязать дружбу с бояричем, но тот чувствовал себя наполовину пленником и нарочито сторонился изборского княжича. В самом городе они за несколько дней перекинулись едва десятком слов, и, по существу, ещё не знали друг друга. А Ян уже почти приучил себя к мысли, что этот суровый рослый витязь довольно скоро станет его родственником. Но вот они пустились в обратный путь, а Ян ещё ничего не знал о рязанце.

Дорога спустилась с холма, и высокие стены Изборска скрылись из глаз. Всадники ходко рысили на отдохнувших конях, в строю слышались разговоры, кто-то уже смеялся шутке.

Словно невзначай, Ян поравнялся конём с Добрыней, поехал рядом.

   - Куда ж ты теперь направишься? - как можно равнодушнее спросил он.

   - Домой, - Добрыня жадно смотрел вдаль, словно Рязань была уже совсем близко. - На родину. Милостью Великого князя Юрия я не беден - на старом месте новый дом построю. Авось, не все холопы наши поразбежались - их соберу... Вотчины проверю - как там дела, что уцелело... Дел много!

Впервые за долгое время он говорил с Яном без ненависти, даже улыбался, представляя, как займётся хозяйственными делами.

   - А семейство твоё как же? - осторожно молвил Ян.

   - Со мною! А то как же!.. Матушка, правда, слабеет день ото дня, ну так я торопиться буду, чтоб ей поспеть в новый дом переехать, в Рязань нашу возвернуться... Там место отца моего займу при Глебе Владимировиче - авось не позабыл он батюшку мово и службу его верную... - Добрыня даже взгрустнул на миг, припомнив, как умер его родитель. - А там жить будем!.. А что? - вдруг насторожился он.

   - Я тебя в битве видел, - без утайки начал Ян. - Ты витязь, каких поискать... Послушай моего совета - иди в дружину княжескую. Хоть к моему князю, хоть к самому Юрию Всеволодичу... Тебе там по роду твоему и воинской науке почёт окажут...

Добрыня с возрастающим возмущением слушал речь Яна и наконец не выдержал.

   - Чтобы мне на службу идти! - прошипел он, разворачиваясь в седле к изборцу. - Мне - к князю, из-за которого град мой погорел, дом мой на поток был отдан, отец мой погиб, ма; тушка ныне умирает?.. Мне - ему служить? Да ты смеёшься! Ты видел, как он глядел на меня в великокняжеском шатре?.. Да по его же слову меня живо - ножом по горлу и в колодец, аки татя какого! Он ничего не забыл... да и я помню!..

   - Дурый[131], - Ян дотянулся и положил руку на плечо привставшему на стременах бояричу. - Глянулся ты ему!.. Князь-то Ярослав, бают, нравом крутенек да своенравен, никому-де житья от него нет, а я при нём пять годов уже с малым состою и доподлинно ведаю - ему в человеке норов ценен. Слабых да угодливых он не жалует, а вот кто при случае может на своём настоять, того он не вдруг забудет... Послушай доброго слова - езжай со мной к князю! Увидишь, как тебя встретят!

Но Добрыня упрямо мотнул головой.

   - У меня одно слово, - выдавил он наконец. - Пойду к нему - память отцову предам... Нет, не по пути мне с Мономашичами... Не обессудь!.. Тем годом семью перевезу, - вдруг добавил он. - Нечего боярам Романовичам чужой хлеб долее есть!

Он сказал это так решительно, что Ян почувствовал холод в груди.

   - Всех увезёшь? - спросил он. - И Елену?..

Добрыня резко обернулся и успел поймать в глазах изборца эхо его тайной думы. А может, боярышня сама не сочла нужным таиться от брата, и он просто вспомнил её речи.

   - Не трожь её, - молвил Добрыня глухо. - Ведаю - род твой славен и древен, но не про тебя эта птица. Не соколу когтить лебедь белую - пусть ищет серую уточку... Да и сам посуди - каков из тебя муж? У дружинника ни кола, ни двора - где князь, там и воины его. По городам и весям судьба носит, нигде угла своего нет. Одному такая жизнь не в тягость, а жена и дети пойдут?.. Да и не люб ты ей вовсе!

Ян открыл было рот, чтобы спросить, правду ли молвил боярич, но Добрыня уже замолчал и до самого дня расставания в Торжке не перемолвился с изборцем и словом.

В Новгороде и окрестностях теми годами творились странные дела. Вчерашний удельный князёк, никому не ведомый, кроме родни и врагов, владетель торопецкий Мстислав Мстиславич, ныне признанный великими суздальскими и владимирскими князьями как князь новгородский, за удачи в боях и мирных делах заслуживший прозвище Мстислава Удалого, стремительно набирал силу. С ним уже начинали считаться в южных русских уделах и далеко на западе, в Галиче и Полоцке. Подмял он под себя властной рукой вольный Новгород, обезопасил его окрестности от ворога. Что-то будет, коль он захочет расширить свои владения? Кто устоит перед ним? А через тайные грамоты да речи людские слышно, что опять собирает он новый поход - теперь на Киев, в гости к самому Всеволоду Чермному, что обманом и насилием добыл для себя великий киевский стол[132]. Коль и там ждёт его удача, в какую сторону оборотится новый Святослав?

Пока не поздно, с растущей силой надо искать союза. Укрепится Мстислав Удалой - и его союзникам часть его славы перепадёт. А споткнётся - вот тогда и поглядим.

Первыми о том задумались бояре Ярослава Переяславльского и сыскали, кажется, самое верное средство. Который уж год вдовеет князь Ярослав, в юном возрасте потеряв свою половецкую княжну. А годы молодые, когда в муже самый сок играет, задаром уходят. Живёт князь переяславльский бобылём, девок помаленьку щиплет, потому как же можно такому молодцу без женской ласки, а на сердце ни одна не легла. То ли родом не вышли, то ли чем ещё. А тут вызнали наверное - у Мстислава Удалого есть дочери, да не одна. Любая может стать княгиней. Ярославу честь - тестя его вся земля знает, иные чуть не молятся на него. А Мстиславу тоже от родства с великими князьями грех отказываться - ни ему, ни роду его великого княжения и во сне не увидать.

Прикинув так и эдак, приступили бояре к Ярославу Всеволодовичу - женись, да женись. Который год вдовеешь, пора! Старшая Дочь Мстиславова, Ростислава, как раз на выданье! Ярославу было всё равно, и он согласился.

Второпях, пока не ушёл на Киев Мстислав Удалой, в Новгород отправились княжеские послы - на погляд княжны. Возглавил свадебный поезд набольший боярин[133] Творимир Олексич, с ним поехал Дружина Гаврилыч, прихвативший с собой сынка своего, Михайлу Звонца. А тот нежданно-негаданно не просто сотню в охрану снарядил, а самого Яна Родивоныча изборского.

Получив приказ собираться в Новгород «на погляд» невесты, Ян в первый миг не почувствовал ни радости, ни особого желания свою посольскую работу исполнять. Конечно, он гордился выпавшей ему честью - не сам же Михайла додумался его выбрать, наверняка нашёлся кто-то, кто ему присоветовал, вспомнив, что и Ян княжеский сын. Видать, охота князю Ярославу, чтоб будущий сват его видел, что не просто владетель переяславльский его дочь сватает - ему князья служат! Последнее стало очевидно, когда уже на новгородском подворье Яну сказали, чтобы он проходил в палаты и оставался с боярами вместе.

Княжеские палаты в Великом Новгороде были не в пример переяславльским и даже владимирским - богаче и больше. Но оно и понятно - не зря Новгород Господином Великим прозывают! Князя городу вече выбирает не для власти, а чтобы дружиной своею рубежи неохватных земель новгородских от лихоимцев охранять. За службу эту платят князьям, по службе и честь.

Боярин Творимир Олексич по деду своему был новгородцем и знал этот город не понаслышке. Бывал в нём и Ян, да недолго прожил - полгода с месяцем. Прочие только слыхали, были и не были, и теперь вовсю таращили глаза.

Мстислав Удалой действительно собирался в поход - это было видно по всему. На торгу чуть не дрались за железные изделия, причём брони, шеломы, щиты, копья и топоры вырывали с руками, не торгуясь. Втридорога продавали хлеб, соль, конскую упряжь, кожи. Проходившие торговыми рядами, владычные бояре сокрушённо качали головами: лишний поход - лишние расходы.

Мстиславово подворье тоже кипело делом, как котёл - пивом, но князь, выслушав послов, нашёл для них время и принял на следующий день.

В одной из передних горниц уже ломились от угощения столы. Сам Мстислав и его ближние бояре ждали именитых гостей тут же. Войдя вместе с Михайлой Звонцом, Ян окинул взором встречавших и углядел в числе прочих знакомого по Пскову воеводу Яруна Нежича. Тот тоже узнал Яна и сделал ему знак одними глазами.

Творимир Олексич с порога держал себя так, словно пересватал уже всех Мономашичей. Поздоровавшись, он решительным шагом направился к князю и только единожды стрельнул глазами вниз - чтобы пройти по одной половице - и вверх, чтобы наверняка попасть под матицу[134]. Подойдя, протянул грамоты Великого князя Юрия, который просил за своего младшего брата Ярослава, а когда Мстислав позволил говорить, повёл речь плавно и складно, будто и впрямь ни о чём другом и молвить не умел.

Князь Мстислав ничем не мешал сватам, ничем не перечил - то ли потому, что предстоящий поход слишком много для него значил, и он не хотел, чтобы ему мешали, то ли с первого взгляда учуял, какую пользу принесёт родство с одним из Всеволодовичей. Когда настала пора молвить ответное слово, он встал и двумя руками принял у слуги доверху наполненную братину[135].

   - Любо мне, сваты, слово ваше, - негромко молвил он, поочерёдно встречаясь взглядами то с Творимиром, то с промолчавшим почти всё время Дружиной Гаврилычем. - Радуется сердце отцовское за дитя своё. Слыхивал я многое о Ярославе Всеволодовиче, добрый витязь он. Что ж, коли дочь моя слова не скажет против, быть по сему, - и, отвернувшись к отроку, стоявшему на спиной, шепнул: - Выдь, покличь княжну Ростиславу!

Всё время сватовства Ян чувствовал себя, как на иголках. Он был постарше Ярослава, но - уж, видно, Богу так угодно - тоже всё ходил в бобылях. Друзья-приятели давно переженились - даже Мишку Звонца отец по осени окрутил. За службой князю Ян себя забыл, но сейчас вспомнилось, и как ножом кольнуло сердце - Елена! Успеть, не потерять! Потом уж не воротишь! Скоро полгода, как последний раз видались. А ну, как увёз её уже Добрыня в Рязань, разве ж тогда он её добудет? Чтоб не терзать себя понапрасну, он решил - коль расстроится свадьба Ярослава с Мстиславовой дочерью, то и ему не судьба женатому быть. А ежели сладится дело - то и Елена за него пойдёт.

Все размышления прервало появление княжны Ростиславы или, как её звали во святом крещении, Феодосии. Увидев девушку, Ян даже ахнул и сразу понял - свадьбе быть.

В праздничном расшитом сверху донизу жемчугом летнике, княжна робко ступила за порог и остановилась в дверях, потупя очи и ожидая слов отца. Она оказалась гораздо моложе Елены - не старше пятнадцати лет, но чем-то неуловимо похожая на неё давнюю, какой боярышня была в Рязани. Толстая коса откинута назад, на высокой груди ожерелья, венчик охватывает спокойное чело. Чувствуя на себе пристальные восхищенные взгляды, она медленно заливалась краской и только бросала на отца вопросительные взоры.

   - Что ж ты встала, Славушка, - обратился к ней Мстислав, полюбовавшись дочерью. - Пройди, поднеси сватам чару[136] вина!

Княжна стронулась с места, словно её толкнули в спину. Плавной походкой, чуть качая бёдрами, она прошла к столу, налила четыре чары - двум боярам и двум их молодым спутникам - и двинулась навстречу.

Подойдя, поклонилась в пояс, не расплескав при этом ни капельки из доверху наполненных чар, и молвила срывающимся от волнения голосом:

   - Прошу чести, гости дорогие!

Дружина Гаврилыч и Творимир Олексич встали первыми, ответив девушке поклонами. Ян и Михайла вскочили как ужаленные - Михайла потому, что, под стать своему князю, был падок на женскую красоту, а Ян ещё находился во власти собственных дум. Приняв свою чару, он пытливо взглянул в лицо княжне. «Ежели она сейчас взглянет на меня, быть мне жён ату», - пронеслось в голове. И только он так подумал, как Ростислава обернулась в его сторону.

Яну показалось, что две огненные стрелы вонзились в него - так опалил его взор княжны. Нет сомнений - Ростислава задержала на витязе взгляд дольше, чем следовало. То был добрый знак, и Ян, махом выпив вино, ответил девушке улыбкой. Она побелела на единый миг и, накоротке попрощавшись с гостями, быстро вышла.

Ещё на несколько дней задержались сваты в Новгороде - пока младшие отдыхали да разъезжали по городу, старшие обсудили все тонкости с Мстиславом Удалым, урядились о приданом, ударили по рукам[137] и только потом поспешили обратно, к Ярославу.

Тот не стал долго медлить - красота невесты, как описывали её бояре, значила для него много, но ещё больше привлекало то, что будущая жена может помочь ему в своё время осуществить давнюю мечту ещё его отца - подчинить себе Великий Новгород, заставить его войти в княжество Владимирское, расширив таким образом северную Русь и увеличив её почти вдвое. Он - зять князя новгородского - кто с ним тогда поспорит? Тем более что родовая отчина его, Переяславль, с годами стал казаться Ярославу слишком малым и тесным.

Зима заканчивалась. Ещё немного - и застигнет распутица, на целый месяц разорвав пути, а Ярослав, предоставив боярам самим готовиться к свадьбе, поскакал на смотрины. Явившись в Новгород на самое Благовещение[138], он в первый же день увидел Ростиславу. Княжна оказалась совсем такой, как её расписывали, - умна, красива, тиха и послушна. Он тут же заключил ряду с её отцом: свадьбе быть сразу после Пасхи[139]. Это Мстиславу было на руку - он скоро уходил в поход на южную Русь и не хотел медлить. Свадьбу порешили играть в Новгороде, а потом проводить молодых в вотчину жениха.

Яна в те дни не было подле князя - проводив Ярослава на смотрины и убедившись, что он собирается остаться в Новгороде до самой свадьбы, он отпросился съездить на родину. То давешнее предчувствие не изменило ему - чуть только он намекнул на собственные дела, как Ярослав, уже несколько дней находившийся в весёлом расположении духа, дружески хлопнул его по плечу:

   - Да ты что, так и не обвенчался до сей поры со своей рязаночкой?.. Я-то думал!.. Езжай немедля! Привезёшь её прямо сюда, глянется мне, так ближней боярыней княгине молодой сделаю!

Для Яна это уже была неслыханная щедрость - коль правда Елена станет княгининой наперсницей и ближней боярыней, то и он не будет забыт. Но и без того участие в сватовстве князя много значило.

В Изборск Ян летел, как на крыльях, и лишь одно тревожило его - а вдруг поспешил Добрыня Романович и уже перевёз семью в Рязань. Ярослав добр перед свадьбой, но вдруг ему не понравится, что его дружинники по своей воле скачут туда-сюда, гоняясь за невестами по всей земле.

За зиму Добрыня должен был успеть построить в Рязани дом и весною перевезти семью на новоселье. А потому Ян приостановился в городских воротах и с замиранием сердца спросил, не приезжали ли возки из Рязани. И почувствовал холод в груди, когда узнал, что два дня назад действительно были гости.

Оставалась ещё одна надежда - рязанцы ещё в городе. Он успеет повидаться с Еленой и обвенчается с нею сегодня или завтра. А там хоть весь мир против него - от мужа жену не вдруг отнимешь!

Ещё с конца улицы Ян увидел, что тесовые, окованные железом ворота княжьего подворья распахнуты настежь, и ветер треплет белое полотнище, вывешенное на створках. Тревожное предчувствие заставило его в последний миг сдержать коня, и он ступил на подворье медленно, как во сне.

На дворе царила напряжённая суета, с какой Ян сталкивался лишь единожды - когда прискакал на кончину матери. Двери в хоромы были тоже распахнуты, сбоку в стене темнел рваной раной сквозной пролом. У попадавшихся на пути дворовых были виноватые глаза, и они старались поскорее убраться прочь.

Не чуя ног, Ян влетел по крутой лестнице в дом. Где-то в глубине палат слышался голос священника, еле уловимо пахло ладаном и воском. Навстречу ему, услыхав, что кто-то приехал, вылетела сыновница Аннушка. Девочка с испугом воззрилась на стрыя и мышью метнулась прочь. Но прежде, чем за нею захлопнулась дверь, Ян успел заметить и узнать в её тонких девчоночьих косичках белые вдовьи накосники...

Немало испугав холопов, Ян бросился за девочкой и в горницах наткнулся на её мать, Любаву. Она тоже была в трауре и кинулась ему навстречу, обхватывая за плечи.

   - Кто? - выдохнул Ян и молвил сам, страшась услышать подтверждение: - Отец?

   - Нет, - Любава даже улыбнулась. - Но не ходи туда, погодь немного. Не до тебя им!..

Где лаской, где силой Любава втолкнула Яна в маленькую каморку в подклети, усадила на лавку и только тут рассказала ему всё.

Два дня назад умерла старая боярыня Ирина Игоревна. Она сделалась плоха ещё зимой, и все думали, что ей не дожить до тепла. Но на Масленую она начала подниматься, однако сразу после Благовещения слегла совсем. Священник дал умирающей глухую исповедь, и боярыня умерла через час после того, как спешно прискакал из Рязани её сын. Она словно ждала своего ненаглядного Добрыню - то всё была в беспамятстве, а чуть он взошёл на крыльцо, открыла глаза и ясным голосом позвала: «Пустите ко мне сына!» Он пришёл, мать поглядела на него долгим взором, потом попрощалась с ним и отошла...

Дальше Любава не могла внятно молвить ни одного слова - она успела привязаться к боярыне, как ко второй матери, и сердце её разрывалось от мысли, что её дети оставались совсем одни, сиротами. Сейчас Добрыня и Елена были подле гроба вместе с остальными, вышла на миг только она, встретить Яна, Хоронить должны были сегодня, уже совсем скоро.

Всё время похорон Ян провёл, как в тумане. Он чувствовал, что дошёл до поворота, за которым ясный и прямой путь неожиданно обрывается в пропасть без дна. Ни перейти, ни свернуть назад, только ринуться в пропасть и погибнуть. Ещё сегодня утром он был счастлив и твёрдо смотрел в будущее, - а теперь? Добрыня ни за что не бросит осиротевших брата и сестёр, не расстанется с ними и, помянув последний раз мать, они непременно уедут в Рязань. А что оставалось ему?

Любава и приглашённые плакальщицы тянули высокими пронзительными голосами причитания, а Елена, не сводившая опухших от слёз глаз с гроба, иногда со всхлипами вторила им. Сестрёнки плакали, размазывая по щекам слёзы, их братья - младший кусал губы и морщился, изо всех сил стараясь держаться мужчиной, а старший словно окаменел. Добрыня не замечал ничего, словно и не его мать лежала в гробу, попрощавшись с мечтой упокоиться в родной земле. До чего ж разметала судьба семью - отец лежал во Владимире, мать - в далёком Изборске, а где доведётся уснуть последним сном их детям?

По обычаю, на могиле сажали деревце. Откуда-то успели принести яблоньку-дичок - как знак того, что дома у боярыни росли в саду яблони, - и после того, как священник, закончив панихиду, удалился, посадили её на свежей насыпанной курганом могиле. Стоявшая, как каменная, пока зарывали мать, Елена в этот миг закричала и стала оседать на землю. Ян и Добрыня с двух сторон бросились к ней. Они встретились взглядами, и рязанец гневно скрипнул зубами:

   - Уйди! Из-за тебя всё!

Елена обмерла у него на руках, и он унёс её прочь, оставив других завершать обряд прощания. Она пролежала без памяти весь день до вечера и только на следующее утро впервые вышла из светлицы, мутным, как у умалишённой, взором глядя по сторонам. С неприбранной косой, неряшливо, как больная, одетая, она сидела у окна, и из глаз её по одной капали на подпирающую щёку ладонь слёзы. Поспевавшая в эти дни за троих Любава подсела было к девушке, попробовала заговорить её, но Елена лишь согласилась откушать кутьи и поминальных яиц, после чего отвернулась от женщины и более ни на кого внимания не обращала.

Второй день после похорон начался так же. Время словно остановилось. На поварне стряпухи готовили поминальную трапезу, готовясь достойно помянуть боярыню. Мысли всех были сосредоточены на постигшем их горе, и только Ян не находил себе места. С утра он одиноким волком бродил у дверей Елениной светлицы, не смея ни уйти, ни постучаться и терзая себя сомнениями. Ещё день-два он может погодить, а потом придётся уезжать. Но Добрыня не станет ждать его очередного наезда - увезёт сестру домой. Тогда она навсегда будет потеряна.

«Матушка Прасковея, - взмолился он в нетерпении, - будь со мной подобрее!.. Заступи, не разлучай нас!» Вспомнилось, как мать кидала святой Параскеве-Пятнице[140] в колодезь мотки шерсти, благодаря за хорошую долю...

И только всплыло это в памяти, как Елена вышла.

Она ступила за порог тихо и осторожно, словно таилась от людей. Вдовий венец охватывал её высокий лоб, платок покрывал голову, прятал волосы. Она зябко куталась в платок и прошла мимо Яна, не бросив на него и взгляда. Но за тот единый миг, когда девушка проходила мимо, Ян успел заметить, что под скорбный плат она одела колты. Его колты.

Не помня себя, он бросился следом. Задержался лишь для того, чтобы в передней горнице одним махом сдёрнуть с киота расшитый ещё его прабабкой ручник.

Глава 9

Елена медленно шла по низкой молодой траве берегом реки. Северный ветер задувал на склоне Журавлиной горы, и под его порывами гнулись деревья и кусты и травы ложились под ноги девушке волнами. Белые, словно перья, облака ползли по безбрежному небу, торопясь в Ливонскую сторону. Где-то невдалеке эхом звенели голоса - завтра уже была Красная Горка[141], и молодёжь не могла усидеть дома. Что из того, что резкий ветер несёт холод, что совсем недавно на княжьем подворье кого-то отпевали! Молодость хотела жить и жила в своё удовольствие.

Когда-то - осенью тому уже будет пять лет - Елена сама, потеряв отца и словно оказавшись выброшенной из жизни, с удивлением прислушивалась к себе, чувствуя неистребимую тягу к жизни. Она хотела жить, несмотря ни на что, вопреки всему. Она страстно желала стать счастливой. Но прошли годы - и жажда жизни иссякла. Время прошло впустую. Девушка брела, не прислушиваясь к песням, которым она сама подпевала ещё год назад. Она была не одна - за нею неотступно шёл молодой изборский князь. Елена знала его шаги за спиной, затылком чувствовала его пристальный ищущий взгляд. Только что она вышла из светлицы потому, что не могла больше сидеть на одном месте. Ей хотелось бежать куда глаза глядят. Но чуть ступила за порог, как с содроганием поняла - бежать некуда. И словно крылья подрезали птице.

Узкая тропка, вынырнувшая сбоку, привела их к самому урезу[142] воды, к ракитам. Здесь идти нужно было осторожно, переступая корни, и Ян неожиданно оказался рядом, протянул руку:

   - Осторожнее, Олёнушка!

   - Что ты ходишь за мной? - неожиданно вымолвила Елена сама. - Уйди, оставь меня!

Ян остановился, расшитый алым ручник он нечаянно или нарочито повязал через плечо, как дружка на свадьбе.

   - Гонишь ты меня, Олёнушка, - сказал он. - Почто? Чем не мил?

   - Оставь, - повторила Елена. - Зачем мучишь меня?

   - Мучаю? - ахнул Ян. - Да за что же?.. Тебя, лебедь белую, красоту несказанную?.. Люба ты мне, Елена Романовна! Который год одну тебя только и вижу, только о тебе и думы мои!

Девушка отпрянула, закрывая лицо руками, и неожиданно наткнулась сзади на корявый куст ракиты. Оказавшись в его объятьях, задохнувшись от запаха молодых листьев и красноватой гладкой коры, она застыла, как зачарованная.

   - За что? - простонала она, чуть не плача. - Зачем ты!.. Вели бы ты знал, сколько я ждала, как Бога молила! А теперь уж поздно...

Одним движением Ян сорвал с плеча прабабкин ручник. Мать сказывала, именно им в его роду невест благословляли, именно на нём нерушимые клятвы давали. Расшитое пологие легло на прошлогоднюю траву, сквозь которую торчали острые ниточки летошней поросли и, ступив на один конец, он протянул Елене руку:

- Стань рядом!

Девушка не шелохнулась, тогда Ян сам взял её холодное запястье и заставил сделать шаг. Боярышня замерла, боясь даже открыть зажмуренные глаза, я только мелко вздрагивала, слыша раздающиеся над нею слова:

   - Перед небом вечным, перед землёй сырой, перед рекою студёной и перед всем миром клянусь тебе, Елена Романовна, быть мужем тебе ныне и присно, в горе и радости, болезни и здравии, богатстве и бедности, клянусь любить одну тебя, беречь и лелеять, защищать и верность до гроба хранить. Только тебя женой своей назову раз и навсегда, пока живу на свете... И да будут нашей клятве видоками и послухами река и небо, земля и травы, и весь мир!

В следующий миг её мягко развернули за плечи, на палец осторожно, но настойчиво натиснулось колечко, а потом её губы ожёг долгий жадный поцелуй.

Вскрикнув, девушка отчаянно рванулась, змеёй выскальзывая из объятий.

   - Как мог ты! Грех ведь! - закричала она, сжимая кулаки. - Матушку мою только в землю положили, её даже не помянули по чести, полгода ещё траур носить, а ты... Не по закону это, не по обычаю! Не будет нам теперь счастья!.. Матушка! - девушка упала на колени, ломая руки и запрокинув голову в небо. - Прости свою дочь неразумную! Не карай слишком строго! Не по своей я воле!..

Резкий порыв ветра ударил, словно небо откликнулось на горячую мольбу Елены. Облака вдруг сгустились. Оказалось, что их слишком много. Они теснились, лезли одно на другое. И вдруг из их тёмной груды змейкой плеснула молния и глухо, как спросонья, рокотнул гром.

Елена вскрикнула, хватаясь за голову. Через несколько мгновений на землю упали первые капли дождя.

   — Матушка, прости! - закричала Елена со слезами. Ян бросился к ней, подхватил, поставил на ноги и бережно повёл вверх по склону рыдающую жену.

Через день, отсидев только первые поминки, Ян силком увёз Елену в Новгород. Добрыня рвал и метал. Он чуть было не полез на изборского князя с мечом, когда узнал от него самого, что сестра стала мужней женою. Впрочем, странной свадьбы не одобряли все - и не потому, что свершилась она по древним законам старых, языческих времён. Ужасала непочтительность к свежей могиле матери молодой жены. Даже старый князь Родивон Изяславич, хоть и желал видеть младшего сына женатым, сокрушённо качал головой. Окружённый стеной осуждения, Ян сорвался в дорогу ни свет ни заря, силком увезя жену.

На свадьбу Ярослава Всеволодовича они с Еленой поспели как раз к сроку. Только-то и времени оставалось, что справить мальчишник и девичник, а поутру и само венчание. Ярослав обрадовался возвращению верного дружинника. Елена ему понравилась сразу, но, весь в предстоящей женитьбе, он не обратил на неё внимания больше, чем следовало, а повелел немедленно отвести молодую в горницы к княжне Ростиславе.

Назавтра началось. Ещё накануне Ян робко тешил себя надеждой, что он будет при князе, но Ярослав, оказывается, действовал по своему обыкновению решительно и с размахом. Подозревая, что его дружинник вернётся не один, он с самого начала повелел играть две свадьбы разом. Нежданно-негаданно оказавшись в роли жениха, Ян еле отговорил князя от этого - они с Еленой успели обвенчаться в дороге, скрепив древний святой обряд церковным христианским. Ярослав нехотя согласился, но на пиру всё равно звучали здравицы в честь двух пар сразу, Сие было не зазорно и не позорило Ярослава - ведь и Ян тоже был княжеского рода.

Елена и Ростислава под белыми покрывалами сидели друг против друга похожие, как сёстры, - обе притихшие, покорные, с тревожно и отчаянно бьющимися сердцами. Обе вздрагивали, когда гости криками возносили им хвалу, обе смущались и путались, когда дело доходило до исполнения обязательных свадебных примет. И обе побелели под покрывалами, когда князь Мстислав Удалой, отец одной из них, встал и, поднимая чашу, громко провозгласил:

   - А теперь благословим молодых в опочивальню!

К Яну обратился, неспешно поднимаясь, тучный одышливый боярин Творимир, посаженный отец Елены. Вставая навстречу, тот нашарил руку Елены и заметил, что она дрожит, как заячий хвост. Он ободряюще сжал холодные пальцы, и девушка тонко пискнула, вздрогнув.

Когда за ними закрылась тяжёлая дверь нетопленной опочивальни, дружка нарочито громко заложил засов, а удаляющиеся шаги гостей затихли в переходах терема, Ян повернул к себе жену и одним движением снял с её головы свадебный убор, открыв заплетённые две косы. За спиной Елены высилась снопяная постель, от которой сладко пахло сеном. Свечи чуть чадили, истончая еле уловимый запах ладана и душистых трав. В их колеблющемся свете бледное лицо девушки слегка дрожало, а глаза неестественно блестели.

Не сводя с молодой жены жадного взора - она, как потерянная, стояла посреди опочивальни, Ян сел на постели. Ещё утром он пробудился со сладкой мечтой о том, что совсем скоро сожмёт её в объятьях и не отпустит до утра. В спешке дороги было не до того, и Елена, уже несколько дней как бывшая мужней, ещё не знала его прикосновений.

   - Иди ко мне! - позвал он.

Девушка сделала неверный шаг вперёд и, как подрубленная, упала на колени. Руки её дрожали, когда она снимала с его ног сапоги. Справившись наконец, дотянулась, отыскала плеть, подала, уже вжимая голову в плечи в ожидании обязательного удара. Но Ян не ударил. Приняв плеть из жениной руки, он отмахнулся ею, швырнув в дальний угол и, нагнувшись, за плечи поднял ставшую безвольной Елену и усадил к себе на колени. Обнимая одной рукой напрягшиеся плечи, стал осторожно снимать ожерелья, расстёгивать жемчужные пуговки... От её тела и приоткрывшейся груди исходил дразнящий терпкий аромат. Не в силах сдерживаться, Ян уложил Елену на подушки. Она откинулась всем телом назад, запрокинула голову, кусая губу, и он как мог нежно прикоснулся губами к её шее, целуя и лаская, в то время как рука его легко скользила по податливому бедру девушки к подолу.

   - Мама! - вдруг испуганно воскликнула Елена. - Мама!.. Она... тут, смотрит!.. Я не могу! Мама!

Застывший над нею Ян невольно прислушался - и мороз пробежал у него по спине. Сзади, у стены, впрямь кто-то стоял. Незваный гость не выдал себя ничем - ни шороха, ни вздоха, но он был.

Ян медленно обернулся, впивясь глазами в полутьму клети. Воздух у дальней стены словно сгустился в чью-то фигуру. Она не двигалась, и признать, кто это, было невозможно.

   - Прости нас, Ирина Игоревна, - выдавил он глухим голосом. - И ступай с миром! Я защита дочери твоей, а тебе - вечный покой!

Он перекрестился сам, осенил крестом тень в углу, и та растаяла. Но ощущение чужого присутствия осталось, и в ту ночь Ян так и не прикоснулся к своей жене, дабы не обидеть память её матери.

Во дни подготовки к свадьбе и первые дни после неё князь Ярослав Всеволодович времени даром не терял. Он поспевал всюду: бывал на торгу, у Святой Софии[143], даже на вечевой площади. Его частенько видели на Ярославовом дворище и в хоромах некоторых бояр. Он старался где ласковым словом, где щедрым посулом, а где и расчётливой резкостью расположить к себе новгородский люд. Ярослав словно чуял, что вскорости ему придётся вернуться сюда и хотел подготовить для себя почву. Мстислав Удалой уходил - самое время попытаться занять его место.

И Ярослав понял, что оказался прав, когда уже в начале зимы, через полгода после свадьбы, к нему в Переяславль неожиданно прибыло посольство новгородских бояр. Переяславльский князь обрадовался гостям, давно ожидая чего-то подобного, и немедленно приказал проводить их к нему.

В горницу, степенно пристукивая посохами, вошли несколько бояр. Двоих из них Ярослав хорошо знал - то были Семён Борисович из рода Мирошкиничей и Владислав Завидич. Другие были знакомы на лицо - но и то было хорошо: знать, пошли за ним, поверили.

   - Добрый вам День, господа-бояре, - первым молвил он, любезно наклоняя голову, хотя внутри всё трепетало от противоречивых предчувствий. Казалось бы, из-за чего новгородцам являться в далёкий Переяславль, кроме как звать себе князя, но снедало сомнение. - Легка ли дорога была?

   - Милостью Божьей на путину не жалуемся, - за всех басом ответствовал Семён Борисович. В посольстве он был старшим. - Путь был хорош.

   - Всё ли в Нове Городе по-старому? - продолжал расспросы Ярослав. - Каков торг? Не тревожат ли свей? Тихо ли на границе?

   - Всё в Нове Городе хорошо, - закивал боярин. - И товары не залёживаются, и сами покупаем немало. Свей попри тих ли малость... Милостью Божией на жизнь не жалуемся!

   - С чем же прибыли вы, бояре новгородские, в город мой? - молвив, Ярослав даже дышать перестал в ожидании ответа. И до белизны впился ногтями в дерево резных подлокотников креслица, когда услышал, как, прокашлявшись для солидности, боярин Семён Борисович важно произнёс:

   - Слово имеет к тебе Господин Великий Новгород. Пришли мы звать тебя на новгородское княжение!

Ярослав перевёл взгляд на находившихся тут своих бояр - Хохата Григоровича, Творимира Олексича и Дружину Гаврилыча и воеводу, слышали ли они.

   - Истинно ли молвленное вами - Новгород хочет видеть меня на столе своём? - переспросил Ярослав.

   - Истинно так, - с достоинством ответил Семён Борисович. - Посадник Новгородский, Юрий Иванович, собрав знатных бояр, отправились в Ростов, к брату твоему старейшему, князю Константину Всеволодовичу, испросить для Новгорода князя. Он с нашим словом согласился и ответил, что пришлёт в город гонца, когда ждать нам князя. Юрий Иванович с посольством отправились назад, обрадовать горожан, а мы самолично порешили с дороги свернуть и узнать, каково твоё слово будет, княже!

Услышав, что новгородцы именуют его брата Константина старейшим и не величают его Великим князем только потому, что не уверены в сем, Ярослав тихо заскрежетал зубами. Стоявший у него за спиной Василий Любимович, его меченосец и ближний к воеводе человек, бросил на него тревожный взгляд. Но Ярослав уже овладел собою и внешне был спокоен. Двое старших братьев всё ещё спорят о великом княжении. Ярослав - сильный союзник Юрия в борьбе с Константином, тот не может упустить возможности ослабить брата. В другое время Ярослав бы с презрением отверг любую милость из рук старшего брата, но загвоздка заключалась в том, что он сам хотел новгородского стола.

Он откинулся назад, изображая раздумье. Пусть новгородцы не думают, что он кинется к ним с распростёртыми объятьями. Ярослав знал о том, кем является князь для Господина Великого Новгорода - только военной силой и судьёй, не более того. А Ярослав хотел править. Опираясь на союзников - но править!

   - Что ж, - не спеша произнёс он, - коль весь Новгород такое слово сказал, спорить с городом не могу. Иду на княжение!

Когда Ян узнал от Василия Любимовича о том, что князь Ярослав идёт на новгородское княжение, он тоже, как и князь, почувствовал невольную радость. Новгород был ближе к Изборску, считай, рядом. Жаль Елену - Добрыня всё-таки увёз её брата и младших сестёр в отстраивающуюся Рязань, и молодая женщина окажется ещё больше оторвана от семьи.

Правду сказать, Елена за прошедшие месяцы успокоилась и даже смирилась со своей участью. Она понемногу начала улыбаться и петь любимые песни, перестала беспричинно тосковать и задумчиво просиживать целыми днями у окна, как бывало в первые дни. Она как-то сразу сдружилась с Ростиславой. Княгиня искренне привязалась к ближней боярыне, как к подруге, и частенько доверяла ей свои секреты. Ян со своей стороны жену боготворил, чуть не носил на руках, потакая и терпеливо перенося её первоначальную холодность, и постепенно Елена Романовна перестала чураться мужа, хотя долго не допускала его к брачному ложу. Только детей пока не дал Бог.

Ростислава, вернувшись в Новгород уже не дочерью - женой новгородского князя, зажила своей прежней жизнью. В её светёлке велись тихие задушевные беседы, приходили петь песни и играть девицы, а когда оставалась одна, княгиня потихоньку доставала из маленького, отцом дарёного сундучка, книги. Мать её была с юга, воспитана была по-тамошнему и с молчаливого согласия мужа выучила дочь грамоте. Сам Мстислав, как и большинство его братьев-князей, относился к учению, как к досадной помехе, но жене и дочери мешать не стал. Теперь Ростислава коротала время, вслух читая Елене жития святых и сочинения мудрецов старого времени.

Несколько раз в такое время к ним заходил Ярослав. Свободно говоривший по-гречески и латыни, он с превеликим трудом еле вытерпел полгода занятий чтением с присланным отцом дьячком, после чего раз и навсегда сбежал от учения и с тех пор считал умение читать чем-то вроде болезни. Сначала он терпеливо внимал жене, но постепенно её увлечение стало казаться ему странным и неуместным для княгини. У Ярослава были свои дела. Он не понимал Ростиславы.

Ярослав находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Через несколько дней после посольства из Новгорода к нему впрямь прискакал гонец из Ростова - Константин Всеволодович Мономашич указывал своему младшему брату идти на княжение в Великий Новгород. Прочитав грамоту, Ярослав сперва чуть не порвал её - Константин смеет ему указывать! Как будто Ярослав без него не ведает, что делать! Но если удастся подчинить себе Новгород, у него в руках окажется сила, которая заставит считаться с ним всех. Будучи только третьим братом, Ярослав очень хотел стать первым.

Сборы начались в тот же день, и ещё до Масленицы княжеский поезд пустился в путь. Шла дружина, бояре со своими дворами, а кое-кто и с семьями, переселялась княгиня Ростислава с ближними боярынями и сенными девушками - чуть ли не четыре сотни человек шли с Ярославом, и ещё сотня-полторы должны были подтянуться потом.

В Новгород пришли весною, поспев перед самой распутицей, и были встречены новгородским епископом с крестами и хоругвями. Ярослав занял бывшие терема Мстислава Удалого и через несколько дней побывал в Грановитой палате на совете вятших бояр новгородских, где заключил с городом ряду на княжение.

Всё кончилось, едва успев начаться. Миновало малое время, и в терем князя, когда он правил княжий суд, явилось посольство именитых новгородских вотчинников во главе с владычным боярином Фёдором Лазутичем. Вместе с посадником Юрием Ивановичем он ездил в Ростов к князю Константину, представляя там вотчинников, и с первого времени пребывания Ярослава в Новгороде не упускал случая показать свою преданность новому князю. За его спиной теснились, стараясь перещеголять друг друга пышностью и богатством шуб, Владислав Завидич, Семён Борисович Мирошкинич с братом Иванком, его свойственник[144] Таврило Игоревич и другие - всего человек десять. Со двора в раскрытые ради ранней жаркой весны окна глухо доносился многоголосый гул - бояр, очевидно, сопровождала немалая толпа, оставшаяся снаружи.

Ярослав редко показывался в Грановитой, где заседали думные бояре[145], живя в городе своей жизнью. И ему не могло не льстить столь явное выказывание боярами уважения.

   - В чём у вас нужда до меня, господа новгородские? - молвил он, останавливаясь перед ними.

Фёдор Лазутич с проворством юноши согнулся в поклоне, вслед за ним неловко, кто из-за тучности и немолодых лет, кто из-за богатых шуб, поклон повторили бояре.

   - С жалобою на княжий суд, князь-батюшка, - вздохнув, словно сознавая ничтожность своей просьбы, сказал боярин. - Дозволишь ли слово молвить?

Ярослав мигом подобрался. До сего времени не приходилось ему боярские тяжбы разбирать. Чего ещё хотят от него эти люди?

   - Что за жалоба? - спросил резко.

Боярин Фёдор оглянулся на слугу, прошедшего с ним, и протянул руку. Тот почтительно шагнул вперёд и подал боярину свиток.

   - Жалоба у нас, княже, на новгородских вотчинных бояр Якуна Зубца да Фому Доброщанича, - провозгласил он. - Понеже сии мужи недостойные уличены бысть в противных сношениях с Ливониею...

   - Ну и что? - быстро перебил Ярослав. Само имя далёкой земли ему ещё ничего не говорило.

   - Изволишь видеть, княже, - продолжал внятным уговаривающим голосом Фёдор Лазутич, - известно всякому - проживает в Ливонии перевет[146], предатель земли и веры православной, изгнанный псковский князь Владимирко Псковский. Изгнало его плесковское вече уж года два тому назад за то, что он подписанной ряды не исполнял - ворога на свою землю допустил, дочь свою в латинскую веру перевёл, за немца отдал, да и сам вельми смущён был ересью латинской. Ныне он вовсе чужую веру принял, на службе у епископа тамошнего, супротив полоцких князей козни строит. Да только ему, вишь, мало - через видоков и послухов имеем мы вести - сбирается в поход на землю Русскую князь Владимирко Псковский. Да не просто так - берёт он с собой рыцарей латинских, хочет огнём и мечом вернуть себе княжение псковское. А похочет - так и Новгород ему пути откроет...

   - Да разве ж может быть такое? - фыркнул Ярослав. - Разве откроет Новгород ворота?

   - Найдутся людишки, кои князем своим похотят иметь Владимирку Псковского - так и откроет, - степенно отмолвил Фёдор Лазутич. - А таковые есть - в грамоте сей всё прописано! Имена названы, сам посадник Якун Нежич с ними заодно. Больше всего на свете хотят они воли для Нова Города - чтоб откололся он от Руси, жил наособицу. А для-ради этого готовы и иноземцев пустить к себе - только бы под суздальскими князьями не ходить!

   - Правду молвить, княже, - вступил в разговор Семён Борисович Мирошкинич, - не всем ты на Новгороде люб» Есть те, кто и ножик вострый готовы были б наточить, только б от тебя избавиться. Есть те, кому суздальские князья - что кость в горле.

   - Богатство у иных свет им застит, - подхватил Владислав Завидич. - Взять хоть новоторжцев...

   - Варнава, - напомнил кто-то из задних рядов. - Гость торговый... Первый торг у него на городе, а всё мало!..

   - Никак они этими денежками хотят немцев Владимирке Псковскому купить на службу!..

Бояре продолжали тихо гудеть, перебивая друг друга и сами понемногу распаляясь. Ярослав вначале спокойно слушал их речи, но постепенно и в нём начал просыпаться гнев. Весть о том, что кого-то ещё хотят на его место, гвоздём засела в его голове.

В юности пережил князь жестокое поражение в Рязани, когда город в едином порыве, сперва потерпев, потом выплеснул раздражение против него и его людей. Скольких побили, скольких уморили до смерти! А здесь не тихая Рязань - тут вольный Новгород. Одно его вече чего стоит! Соберутся миром, скажут - не люб, уходи - куда денешься? В третий раз никуда не позовут - что это, мол, за князь, который не мог чернь[147] усмирить? Разве ж такой станет защитником земли, раз его, как щенка, туда-сюда тычут, как старцем дряхлым, помыкают? Сиди потом весь век в Переяславле, жди чуда!.. А ведь откроют ворота Новгорода рыцарям! Как есть, откроют!

Ярослав нервно комкал в кулаке пергаментную грамоту, кусая губы. Разноголосый сдержанный гул боярских голосов долетал, как в тумане. Он должен спасать своё княжение! Коль надо, кровь пустить, а сохраниться на столе Новгородском!

   - Звать вече! - хриплым от волнения голосом рявкнул он на всю палату и взмахнул рукой. - Звонить в Святую Софию! Вече на переветников! Немедля! Со всем миром судить их буду!

Огнём и ненавистью вспыхнули его глаза, когда он рванулся навстречу боярам. Те разом умолкли и отшатнулись, толкаясь и теснясь к дверям.

   - Твоя воля, княже!.. Твоя! - послышались голоса.

   - Вече! - крикнул Ярослав, срываясь чуть не на визг. - Карать переветов!

Бояре кучей вывалились в распахнутые двери. Фёдор Лазутич протиснулся первым. Тысяцкий Якун издавна во всём опережал его. Теперь настал черёд расквитаться за все обиды. Это даже прекрасно, что молодой князь столь скор на опрометчивые слово и дело. Якун Нежич, конечное дело, за него стоял, да неплохо бы сменить тысяцкого. Якунов свойственник Вячеслав больше для сего места годен - так виделось боярину.

Выйдя на крыльцо княжьего терема, Фёдор Лазутич глянул по сторонам. Ближние люди, гридни и холопы ждали тут вместе с людьми других бояр. Боярин взглядом подозвал доверенного человека:

   - Беги, Нифонт, поднимай народ на вече!

Глава 10

Новгородский люд пришёл на зов вечевого колокола уже взбудораженный странными слухами, невесть кем распускаемыми, - будто бы среди вотчинных бояр открылись переветники к иноземцам. Верхних людей, заседавших в Грановитой, в народе любили мало - кого из зависти к богатству, кого за спесь и чёрную душу. Толпа радовалась, что нынче и бояре получат по заслугам. Многие за тем и шли на вече, чтоб своими ушами услышать о том, что настала пора для верхних расплатиться за всё. А упорный слушок о том, что карать будет сам князь, только подогревал умы и сердца: «Хороша князя дала Низовая Земля[148] - сразу за главное принялся! - говорили меж собою идущие на вече. - Пора требовать справедливости!»

Народ пришёл на вече возмущённый. Над площадью морским прибоем бился неумолчный гул голосов, в котором слышалось возмущение и нетерпение. Глухо рокотало людское море, не решив ещё, бурлить ему или утихомириться.

   - С чего это народишко сегодня шумоват? - вслух размышлял Якун Нежич, шествуя на вече в сопровождении сына Христофора. За ним шли его сторонники - дальние родичи, приятели, свойственники.

   - А о чём вече, батюшка? - любопытствовал Христофор.

   - Погодь! Бают, князь имеет слово к Новгороду, - остановил его отец.

   - Выйдет Ярослав Всеволодович, скажет - тогда узнаем!

Ярослав явился на площадь уже после того, как все давно были в сборе - в том числе и звавшие его бояре. Он прискакал в сопровождение бояр и половины своей дружины, ведомой Яном. Толпа волной отхлынула в стороны, когда статный княжеский жеребец тяжёлым скоком подлетел к ступеням вечевого помоста. Ярослав одним прыжком соскочил с коня и, едва дождавшись, когда спешатся его люди, взбежал на помост.

   - Мужи новгородские! - бросил он в толпу, взмахнув обеими руками. - Сей день открылась в граде измена! Иные из верхних бояр, именем Якун Зубец да Фома Доброщанич, измыслили извести меня, изгнать вами же выбранного князя, а на его место посадить своего перевета и изменника Владимирку Псковского, коий своим городом, Псковом, был согнан, яко тать и лихоимец! Граждане новгородские!.. Али не люб я вам стал, что, не дав и силу свою показать, хотите меня на иного сменять?

Толпа слушала Ярослава с возрастающим удивлением. Про Псковского князя-изгоя слышали впервые. Вот так новость? Кто ж до такого додумался?

   - Не верь слухам, княже! - закричали из толпы, и первый вопль был подхвачен сотнями других голосов. Возмущённый гул прокатился по площади из конца в конец. - Не бывало такого!

   - Вот! - Ярослав выхватил из-за пазухи измятый пергамент. - Здесь имена переветников указаны и все их преступления описаны! Есть у меня и послухи, Готовые словом дело доказать! Тут они! Коль хочешь спросить у них, Новгород, спрашивай! - князь мотнул головой в сторону Фёдора Лазутича и остальных.

   - Ну, сыне, ежели тут Федька замешан, жди беды, - убеждённо сказал Якун Нежич и стал торопливо пробиваться к ступени.

Его заметили, раздались в стороны, давая проход.

Торопясь, пока его главный супротивник не занял своего места, Фёдор Лазутич вышел вперёд и поднял руку.

   - Вольные граждане новгородские! - зычным басом, привычно играя голосом, чтоб было хорошо слышно, начал он. - Имею слово на посадника нынешнего, Якуна Нежича, в том, что замышлял он худое дело против вольностей нашего города и князя Ярослава Владимирича. Засылал он гонцов в Ливонию к перевету Владимирке Псковскому, звал его на княжение в Новгород с тем, чтобы отделил тот новгородские земли от Руси...

Застывший на полпути Якун с открытым ртом слушал речь боярина.

   - Брешешь, собака! - не выдержал наконец. - Не было сего!

   - Послух имеется! - заорал Фёдор Лазутич. - Вячеслав, давай-ко его!

Вячеслав тотчас же вытолкнул вперёд неприметного человечка, больше похожего на дьячка захудалой церквушки. Тот моргал глазками, косясь то на возвышающегося над ним рослого плечистого Вячеслава, то на Якуна Нежича.

   - Узнаешь ли человека твоего, Якуне? - провозгласил Фёдор Лазутич.

   - Куды, не подскажешь ли, посылал его?..

   - Васька... - ахнул боярин. - Ты куда, пёс, запропал?

Названный Васькой виновато развёл руками - мол, ничего не поделаешь, боярин, случилось так. Но более никто не успел и слова молвить - сам Ярослав шагнул к Ваське.

   - Кто ты есть? - нарочито громко спросил он. Васька мешком повалился в ноги князю.

   - Васькой, Косьмы сыном кличут, - торопливо ответствовал он. - Был я управителем и доверенным человеком боярина моего Якуна Нежича...

   - Бежал он по осени! - перебил его боярин. - В казну мою руну запустил, да открылось лихоимство!

   - Не по моей вине недостача вышла, княже, - плачущим голосом стал оправдываться Васька. - Я уж боярину докладывал, а он слушать не хочет!

   - Ему, вишь, золота мало, чтоб рыцарей немецких купить! - громко, на всю толпу, возвестил Семён Борисович Мирошкинич. - Повести, Василий Косьмин, на что боярин твой деньгу копил? У него и так от богатства подвалы ломятся, а ему всё мало!

   - Не твоё дело, змея! - сорвался на крик Якун Нежич. - Молчи, худородный! Ты сам-то в Грановитую посулами да золотом дорожку проложил, а так и духу твоего там быть не должно!

Бояре расшумелись не на шутку. Они словно забыли, зачем пришли. Народ на площади волновался, слушая их перепалку. Конец положили остальные, оттеснив врагов в разные стороны помоста.

   - Говори, Васька! - снова приказал Ярослав.

Его начали раздражать бояре. Правду сказать, они не особо понравились ему с первого взгляда, ещё по сватовству к Ростиславе - больно кичились собой, своим родом и богатством, своими вотчинными правами. А уж ряду-то князю предложили - и вовсе курам на смех. Будто не князя на стол позвали, а собаку сторожевую купили - вот тебе конура, вот косточка, сиди и охраняй. Братаясь с ними во дни жениховства, Ярослав уже знал, что постарается прижать их, так что грамота пришлась как нельзя кстати. Поэтому он не хотел упускать такого случая ослабить вотчинников. Посадить на их место своих бояр, там можно и дело делать. И не так уж важно, правда ли посылал кто грамоты к Владимирке псковскому в Ливонию или нет - грамота была лишь поводом, чтобы начать действовать.

   - Писал боярин, писал, - ёжась под тяжёлым взглядом Ярослава, зачастил Васька. - Все в Ливонские земли писал... А уж что в тех грамотах было - про то нам, скудоумным, не докладывал!..

   - Один писал, аль ещё с кем?

   - Как же один? Приходили к нему бояре именитые, посиживали в горенке, речи вели тайные... Имена, коль велишь, назвать могу!

   - Велю, - сдвинул брови Ярослав. - Называй! - Толпа волей-неволей затаила дыхание, готовясь услышать, кто же из вотчинников окажется врагом.

   - Фома Доброщанич да Якун Зубец, - быстро, как по-писанному ответил Васька. - А порой заходил и Варнава новоторжец, злато-серебро приносил... Так боярин-то злато принимал, да складывал, приговаривая: вот, мол, копятся денежки на благое дело!..

- Брешешь! - снова прорвался вперёд Якун. - Не было такого!

   - Молчи, Якун Нежич! - остановил его Фёдор Лазутич. - Грамоты твои перехвачены!.. Тута они, со мною!

Слуга передал ему несколько свёрнутых грамот, и боярин тряхнул ими в воздухе.

   - Подмётные! - завопил Якун Нежич.

Но его уже не слушали. От облегчения, что нашлись виновные и вина их доказана, толпа взорвалась рёвом и гамом. Взметнулись кулаки, людское море прибоем ударило в помост так, что он качнулся. Оставшиеся на конях дружинники поспешили окружить помост, защищая князя и оттирая народ.

Новгородское вече бурлило. Сторонники Фёдора Лазутича, надсаживаясь, орали в толпу хулу на противников. Те старались отвечать им тем же, но в толпе их голоса тонули в общем рёве. Кроме того, посадник Якун исчез с помоста, когда вперёд выехала дружина. Это остудило несколько горячих голов, а остальным придало уверенности - не будь за ним вины, Якун Нежич не стал бы удирать, аки тать ночной. Видать, прав князь Ярослав!

   - Граждане новгородские! - кричал тот. - Вам отдаю воров и переветчиков!.. Что хотите, то и делайте с ними! На поток!

   - На пото-ок!.. - раскатился по площади слитный рёв. Толпа дрогнула. Крайние бросились в сторону посадничья подворья. За ними ринулись остальные. Возникла давка. Кого- то уже били. На колокольне Святой Софии, вторя настроению города, заговорили колокола.

Ярослав еле сдерживался, чтобы не сорваться с помоста и не броситься самому к посаднику в хоромы. Второй раз переживал он бунт в городе, назначенном ему на княжение. Но ежели первый раз гнев толпы обратился против него и верных ему людей, то сейчас город бьётся сам с собой. Есть враги - нет ли, дознаются позднее. В смуте Новгород разделится надвое, и тогда можно будет убрать с дороги противников.

Бояре обступили своего князя.

   - Негоже так-то, княже, - осторожно высказался Творимир Олексич. Ярослав вздрогнул.

   - Да, - словно издалека, отозвался он. - Негоже... Ян!

Тот вскинул голову - стоял с конём впереди строя дружинников:

   - Что велишь, княже?

   - Скачи на Якуново подворье, - быстро приказал Ярослав. - Казну его мне доставишь. И коли из домочадцев кого найдёшь - тоже!.. Старого и малого - любого ко мне! А тем паче - его самого!.. Фёдор Лазутич!

Боярин был тут как тут.

   - - К остальным изменникам послать велю людей - не ушли бы от наказания!

   - Да кто ж от новгородского-то суда укроется, княже? - усмехнувшись, ответил довольный поворотом дела боярин.

Когда Ян подвёл свою сотню к высоким украшенным по верху резьбой воротам Якунова подворья, вокруг уже шумела толпа. Если сперва она шла больше поглазеть, то ныне явное сопротивление дворских людей распалило её. Кто-то размахивал вывороченным из плетня колом, кто-то, надсаживаясь, рвал доску от мостовой, иные тащили из домов оружие. От многоголосого рёва закладывало уши. В ворота тяжело бухал самодельный таран из принесённого с соседнего подворья брёвна.

Ян издалека заметил толпу, с которой сейчас совладать было невозможно. Подобравшись в седле, он рывком обнажил меч и оглянулся на своих людей:

   - Вперёд, други! Насмерть не бить - нам первыми к воротам пробраться надо!

Сотня сомкнулась колено к колену, бок к боку и слитным телом пошла на ворота, постепенно разгоняясь до короткого галопа. Люди еле успели броситься врассыпную. Лишь те, с тараном, не бросили своего дела и остановились лишь когда Ян осадил коня над ними.

   - Все назад! - крикнул он, вздымая коня на дыбы.

   - Не замай[149]! - заорали ему в ответ, и отхлынувшая было толпа придвинулась ближе. Замелькали взмётнутые вверх кулаки. - Он кровушки нашей попил!.. У его серебра полны подвалы, а в голодный год краюхи не выпросишь!.. Ливонцам продался! От них у него золото!

Голоса становились всё громче. Осаживаясь на задние ноги, конь под Яном захрапел и попятился. Дружина крепче сомкнула ряды, но под ноги жеребцу бросились люди, подхватили таран и торопливо забухали в ворота снова - пока Князев воевода не прогнал. Дел им оставалось всего ничего - ворота уже дрожали и шатались. Ещё несколько ударов - толпа налегла всем телом, слитно заревела, разъяряя сама себя, - и с той стороны вылетел запиравший ворота брус. Передние с разгону вломились внутрь, едва не падая. По их головам на подворье ринулись остальные...

Яна, стоявшего чуть впереди дружины, подхватили с конём, и ему пришлось приласкать кое-кого мечом плашмя, чтобы не быть унесённым толпой. Дружина вовремя пришла на помощь сотскому; по одному протискиваясь в ворота, дружинники окружили его в тот момент, когда, расталкивая дворовых людей и гридней, пытавшихся остановить грабителей, толпа растеклась на несколько ручейков - одни устремились разбивать клети в надежде добраться до казны и запасов, другие бросились на крыльцо боярского терема.

Не теряя времени, Ян вместе с пробившимися к нему дружинниками подъехал к крыльцу, спешился и бросился в терем.

Вокруг уже царил настоящий хаос. Грабители - ибо сюда мало кто шёл считаться с тысяцким, большинство позарилось на чужое добро, - растаскивали всё, что попадалось под руку. Топорами сбивали замки с сундуков, срывали по углам иконы, тащили даже лавки и прочую домашнюю утварь. Где- то отчаянно визжала девка - монотонно, на одной ноте. На дворе слышалось ржание лошадей и мычание коров, которых уводили со двора.

Тут и там вспыхивали драки - мелькали уже не просто кулаки, а ножи и топоры. Ян вовремя заметил, как ватажка лихих парней зажала в углу невысокого коренастого мужичка и отчаянно молотила его всем скопом. Мужичок отбивался умело, но совладать с парнями ему было не под силу. Пробившись сквозь стену плечей и спин, Ян силком вытащил его, раззадорив ватажку. С перекошенными яростью лицами люди надвинулись на дружинников.

   - Не замай! - тяжело, с присвистом дыша, зашипел одни, поигрывая дубиной. - То тысяцкого управитель! Я до часа смертного холопство своё над его началом помнить буду!.. Отдай! У нас с ним свои счёты!

   - Пёс смердящий! - завопил управитель, высовываясь из-за дружинников. - Подвал с цепями по тебе плачет, душегуб!

Но Ян уже ловко выдернул его из рядов своих парней.

   - Управитель, говоришь? - молвил он, и, словно почуяв что-то в его голосе, ватажка попритихла, а управитель втянул голову в плечи. - В хоромах кто из домочадцев тысяцкого есть? Казна боярская где?

   - Не ведаю! - поняв, что попал из огня да в полымя, управитель ринулся было прочь, его подхватили под локти. К дружинникам неожиданно присоединилась и ватажка.

   - Всё говори, аспид! - сорвался на крик давешний беглый холоп, замахиваясь. - А не то...

   - На куски режьте - не скажу! - тоже вдруг закричал управитель, повисая на держащих его руках. - За-ради боярина своего готов голову сложить!

Он сложил руки на груди и, видимо, приготовился умереть.

   - Оставьте его! - махнул рукой Ян. - Сами сыщем! Не ты, так кто иной нам поможет... Гей, ребята!

Управителя бросили на пол, как мешок, перешагнули через него и направились во внутренние покои. Он бросился было следом, но ноги почему-то отказали служить, и мужичок осел на полу, отказываясь верить в то, что происходило.

Присутствие княжеских дружинников несколько охладило гнев толпы, тем более что самого тысяцкого в тереме не оказалось. Там находилась только его жена в окружении сенных девушек и ближних женщин. Когда грабители ворвались на женскую половину, весь этот курятник, собравшийся в одной горнице, разразился такими воплями, что многие поспешили ретироваться. На этот шум и вышел Ян с частью своих людей - прочих он оставил разбирать отысканную-таки боярскую казну. Имущество опального тысяцкого по княжьему слову должно было отойти князю. Войдя в светлицу, Ян не стал долго разбираться - рыдающую и голосившую, как на похоронах, боярыню забрали и с нею вместе отправились обратно. Когда дружина выходила за ворота, дом был наполовину разграблен, двери клетей были распахнуты настежь, и всюду сновали опоздавшие - они тащили всё, что попадётся под руку: ухваты, горшки, ручники, конскую упряжь, даже сено охапками. На задах клубами поднимался вверх дым - кто-то уже додумался, подпустил красного петуха. У забора постанывал раненый человек - очевидно, из людей боярина.

На него жалко было смотреть - его так отделали дубинами, что было ясно - он уже не жилец на свете. Следы страшного побоища виднелись вокруг. Усаживаемая в брошенный возок боярыня тихо запричитала, но окружавшие её молчаливые воины не располагали к гореванию, и она умолкла.

Ян торопился к Ярославу, как мог. Будь его воля, он бы не допустил грабежа подворья тысяцкого. Коль он виновен, его надо судить по новгородским законам. А позволять буйствовать толпе ни к чему. Прав в чём-то князь - коль такова новгородская чернь, её трудненько будет усмирить. Словом тут ничего не добьёшься - придётся действовать силой. Ян вдруг представил, как та же толпа устремляется на Ярославово подворье, врывается в светлицу к Елене, и ему стало страшно и ненавистно всё, что происходило в городе.

Дым над подворьем тысяцкого был далеко виден в небе, словно поднятый княжеский стяг над полем битвы. К нему стекались толпы народа. Разгорячённые затесавшимися среди них подосланными Фёдором Лазутичем и другими боярами крикунами, они спешили забрать свою долю чужого богатства, но, придя к шапочному разбору, разъярялись и готовы были идти грабить кого угодно. Клич: «У него тоже есть серебро!» - подхватывали сразу сотни глоток. И люди спешили к домам тех бояр, кого уже сами решили считать врагами - уже не важно кого, князя, Новгорода или их лично. В вечереющем небе появились новые дымки.

Янова сотня, привезя казну тысяцкого и его жену, единственная сейчас оставалась на княжьем подворье. Ярослав почему-то был уверен, что вслед за боярами наступит и его черёд - когда толпа несколько отрезвеет и оглянется на содеянное. Прочие сотни он в начале мятежа разослал по концам Новгорода к подворьям других противных бояр.

Ночь была неспокойной. Никто из дружинников не сомкнул глаз, и в Ярославовом окне до рассвета горел огонёк - новгородский князь ждал вестей из города. Не в силах сомкнуть глаз и даже присесть, он мерил шагами хоромы, изредка останавливаясь и вглядываясь в тьму за окном. Плохо знакомый с внутренней жизнью Новгорода, Ярослав тем не менее в этот период тревожного ожидания начинал смутно понимать, что попал, как меж двух жерновов, меж двух враждующих партий. Вотчинные бояре неустанно боролись друг с другом, и новый князь им нужен был, чтоб вернее расправиться с врагами.

Новгород чуть ли не с первых дней своей истории гордился самостоятельностью - он и князей сам себе выбирает, и вольности у него великие, и с иными землями он торгует: гости новгородские в западных землях известны. Коль захочет, сам по себе прожить сможет - всё купит, а что не купит, свои мастера сотворят, есть умельцы. Поэтому часть бояр упорно не хотела склонять Новгород под власть какого-либо князя. Именно их дворы и подворья их сторонников громили сейчас люди. Ярослав начинал понимать, что, ослабни эта партия - я вольный Новгород склонит голову перед владимирскими и суздальскими князьями, согласится стать частью единой Руси. Что ж, коль так рассудить, то бунт на благо.

От размышлений его оторвал тихий скрип половиц. Ярослав вскинулся - так мог красться либо неосторожный тать, либо женщина - больно легки были шаги. Котом прокравшись к двери, князь распахнул её - и чуть не нос к носу столкнулся с невысокой девушкой в простой подпоясанной рубахе холопки. Оказавшись перед князем, она застыла, как вкопанная.

   - Ты откуда тут? - быстрым шёпотом спросил Ярослав.

   - Здешняя я, - девушка залилась румянцем. - К себе шла.

   - Через княжьи-то покои?

Холопка побагровела так, что стала похожей на вишню.

   - Спешила я... спать больно охота, - она, смущаясь, опустила глаза, но в голосе её не было смущения.

Ярослав поднял её лицо двумя вальцами за подбородок. Круглое, пышущее здоровьем, оно и впрямь напоминала вишенку.

   - Холопка? Чья?

   - Княгини Ростиславы Мстиславовны.

   - Что она поделывает?

   - Почивает. Сперва к тебе, княже, человека посылала, а потом молилась и на покой отошла. Нас вот отпустила...

Стоять одной ногой на высоком пороге, а другой в горнице было неудобно, и Ярослав шагнул назад. Девушка, видя, что он не прогоняет её, протиснулась следом. При свете - в проходе было темновато - князь разглядел, что она невысока ростом, но хорошо сложена. Крепкое тело её соблазнительными округлостями выпирало из-под рубахи, а открытое лицо смотрело с добрым любопытством.

   - Как звать тебя? - спросил.

   - Катериной.

   - Ишь ты... - Ярослав сам не заметил, как она оказалась вплотную возле него так, что грудь её почти касалась его груди. Ладони сами легли на талию. - Ты вот что, Катерина, поди, постель мне взбей!

Девушка сверкнула крепкими зубами и, выскользнув из рук князя, лёгкими шагами поспешила в его покои. Отбросив тревожные мысли о Новгороде, Ярослав пошёл следом. Если что, его разбудят и обо всём доложат. А пока он не хотел упускать своего.

Катерина склонилась над его постелью. Движения её были ладными и ловкими, как и она сама. Ярослав неслышно подошёл сзади и обнял её, прижимая к себе.

   - Катерина, - прошептал он. От девушки сладко пахло свежестью, аромат волос пьянил. Князь коснулся губами тёплой нежной шеи, и Катерина слегка повела плечами.

   - Пусти, - прошептала она томно.

Ярослав развернул её к себе. В полутьме глаза холопки горели двумя свечками.

   - Молчи, - шёпотом приказал он и поцеловал девушку в губы.

Она сперва напряглась, но потом, словно не в силах бороться, её руки сами обвились вокруг шеи Ярослава, и Катерина готовно откинулась назад, увлекая князя на постель...

Уже светало, и колокола дробно, отчаянно зазвонили, зовя прихожан в храмы и стремясь воззванием к Богу отвлечь их от грабежа и разбоя, когда в дверь стукнули. Только задремавший Ярослав вскинулся, толкнув прижавшуюся к нему Катерину:

   - Кто ещё там?

На порог шагнул посланный Яном дружинник:

   - Тысяцкий Якун Нежич с сыном Христофором пришли к твоей милости, княже!

   - Что просят? - быстро спросил Ярослав.

Дружинник замялся:

   - Просят, не чинилось бы бесчинства, не губили бы людей... За супружницу свою боярин беспокоится, за иных людей, кои пострадали невинно...

   - Невинно? - фыркнул Ярослав. Память быстро подсказала - тысяцкий против единения Новгорода с Владимирской Русью. - Гнать его в три шеи!.. Стой! - воскликнул он, когда дружинник развернулся, чтобы уйти.

   - Сына его вели задержать. В подвалы... - и добавил, уже когда за посланным захлопнулась дверь: - Отец бы его не шумел особо. Для острастки!

Проснувшаяся от голосов Катерина сразу всё поняла и быстро принялась одеваться. Ярослав её не удерживал.

К полудню нового дня бунт выбился из-под власти тех, кто хотел чужими руками получить власть и силу. Горело в трёх концах города. Толпы буйных новгородцев шатались по улицам, разыскивая себе новые жертвы. Под шумок расправы с опальными боярами кое-кто спешил свести личные счёты, так что огня хватало. Буянов не смиряли даже занявшиеся было настоящие пожары. Лишь обитатели загоревшихся домов бросали всё и принимались тушить пламя - прочие спокойно продолжали своё дело, не стесняясь стянуть что-нибудь у погорельцев. Напрасно надрывались колокола церквей, зря тяжело бухал набат Святой Софии - город не слышал их.

Ярослав всё ещё метался по своей горнице, изредка припадая к окошку и глядя на поднимающиеся дымы. У ворот шумела толпа. Судя по отдельным выкрикам, люди требовали выдать им Якуна для самосуда, а прочих бы отпустили. Назывались имена - многие из них Ярослав слышал впервые и не отвечал нарочно: догадывался, что тех, прочих, наверняка громили и жгли не по его приказу.

   - Княже, - в горницу без стука втиснулся советник Стряп, - соглядатаи прибежали - на Прусской улице дома пылают!

   - Мне-то что? - раздражённо дёрнул плечом Ярослав, продолжая смотреть в оконце на толпу.

   - На Прусской-то улице твои сторонники живут!.. Мыслю я - те, против кого в прошлый раз на вече кричали, народ тоже подняли... То междоусобие, князь! Убитые есть!.. Пока не поздно - останови их!

   - Как? - развернувшись, Ярослав в упор глянул на Стряпа.

   - Слышишь - шумят? - тот кивнул на оконце. - Выдь к ним, скажи...

   - Что? - Ярослав горько усмехнулся. - У тебя, советник, на всё совет готов - вот ты к ним и пойди!.. Да-да, пойди, - вдруг заторопился он, словно какая-то новая мысль пришла ему в голову, - от моего имени. Спроси, чего хотят... Мне потом доложишь!

Он махнул рукой, отпуская Стряпа. Тот поклонился и быстро вышел. Ярослав остался стоять у окна, глядя на то, как в сопровождении своего сына, княжеского отрока Леона, и ещё троих дружинников Стряп широко шагал через двор навстречу толпе. Ворота отворились, он вышел к ним... И Ярослав потерял его из вида. Только вслед за ненадолго наступившей тишиной раздался новый, более мощный рёв толпы - рёв дикого зверя, бросающегося на добычу.

Глава 11

Стряпа и его сына Леона убили. Это Ярослав узнал позже, когда прибежал один из сопровождавших посланников князя. Ему, единственному удалось вырваться из рук толпы, но он видел, как советника и его спутников схватили и поволокли по мостовой, угощая ударами. Взбешённый словами дружинника, Ярослав чуть не ударил его, но вечером изуродованные тела видели в водах Волхова. Выловить их не смогли - было слишком далеко.

Ярослава взбесила эта весть. Словно в Рязани, начал терять он своих людей. Кроме того, новгородцы ясно дали ему понять, что с ними так просто не справиться.

Город перестал слушаться кого бы то ни было. Уже не разобрать, бояре ли мутят воду, стараясь устранить противников, или сами новгородцы дали выход сдерживаемому гневу. Но теперь даже в выкриках осаждавшей княжеское подворье толпы явственно слышались ненавидящие голоса - всё громче город кричал князю: «Не люб! Уходи!»

Слушая нарастающий рокот толпы, Ярослав метался по терему, от ярости не зная, на ком сорвать злобу и отчаяние. С первого дня, ещё со времени сватовства, он раз и навсегда полюбил Новгород злой любовью и не мог допустить, чтобы город ушёл из-под его руки. Ну что за судьба у него! Второй раз вставал он на княжение, и второй раз дело кончалось бунтом и убийствами. Но на сей раз нет отца, чтоб было, кого позвать на подмогу. Всеволодовы полки ныне разделились - одни стоят за Юрия, другие за Константина, третьи ушли с ним, четвёртые за младшими братьями. Справляйся сам, как знаешь!

В отчаянии Ярослав бегом бросился к иконам. «Научи! Надоумь, что делать, отец!.. Как усмирить Новгород!»

Ответ пришёл немедля - видимо, дух покойного Всеволода всё время был рядом с сыном. Поступить так, как сам Всеволод Большое Гнездо не раз поступал с не в меру строптивым городом, благо, всё для того есть.

Благодарно положив поклон образам, Ярослав выбежал из горницы. Навстречу ему повскакивали с лавок воеводы и бояре.

   - Труби сбор! - крикнул Ярослав. - Сей же день уходим в Торжок!

Город провожал князя молчанием. Нет, конечно, немало слов, едких и грозных, укоряющих и молящих, донеслось до ушей Ярослава, когда он галопом скакал по мощёным улицам, выбивая щепы копытами коня. Дружина и ближние бояре скакали позади. Ехали налегке, прихватив только часть обозов - с припасом. Некоторые бояре, часть дружины и княгиня с ближними боярынями оставалась в детинце.

Яну выпала нелёгкая сейчас доля сопровождать Ярослава - жена, Елена, оставалась в городе, судьба которого была темна и запутана. Получив приказ, он подошёл к князю и напрямик попросил остаться - ежели что, защищать княгиню. Но Ярослав, не привыкший, чтобы ему перечили, вспылил, притопнул ногой и запретил даже рта о том разевать. В детинце оставили сотню Михайлы Звонца - благо, его отец Дружина Гаврилыч вместе со старшим боярином Хохатом Григоровичем оставался следить за городом. С Ярославом уходили остальные бояре и кое-кто из новгородцев - имеющие вотчины в Торжке и подалее от града. Как бегущие от лесного пожара звери, они чуяли, что князь оставил город не просто так. Ещё неизвестно, что хуже - оставаться ждать неведомой беды или прослыть среди земляков переветчиком.

Торжок не успел и ахнуть, как в его ворота намётом ворвалась княжеская дружина. Сидевший в городе новгородский посадник пробовал было возмущаться, но Ярослав с ходу повелел посадить его в подвал и в тот же день объявил, что садится в Торжке надолго. Прослышавшие о смуте новгородцы, что по торговым и иным делам оказались здесь, собрались было уйти, но Ярослав, едва доложили ему об этом, повелел остановить всех - не хотелось, чтобы к его врагам в Новгороде пришла помощь. Затворившись в граде, он стал ждать.

И дождался - в разгар лета нежданно-негаданно ударили морозные утренники. Колосья хлеба, только наливающиеся, были загублены холодами. На торгу всерьёз заговорили о новых ценах на зерно и обещавшей быть скудной зиме.

Привстав на стременах, Ян прищуренными глазами смотрел с пологого холма на раскинувшуюся впереди дорогу. Она ползла осенними порыжелыми перелесками, изгибаясь, как змея. Рощица на одном из холмов, который она огибала, надёжно скрывала три десятка дружинников, и растянувшийся торговый обоз не заметил их.

Купцы издавна предпочитали ездить кучно, собираясь порой по двадцать человек - каждый с двумя-тремя возами товара, а при них слуги да случайно прибившиеся люди. На дорогах пошаливают редко, но всегда найдётся причина не отбиваться от своих.

Этот обоз был ещё невелик - всего два десятка телег, возле; которых примерно столько же пеших и десяток конных путников. Судя по всему, возы гружёны зерном и репой - о том, что нежданный мороз уничтожил почти все посевы Новгорода и над ним встала угроза голода, прослышали давно. В надежде на богатые барыши купцы пускались в дальний путь несмотря на то, что последнее время начали просачиваться слухи о ватажках лихих людей, которые хлебные обозы останавливают и потихоньку грабят. Но что может остановить купца, когда впереди маячит прибыль!

Торопецкий купец Онуфрий Лукич как раз и был таким отчаянным человеком, который мог решиться на опасное путешествие. Его отговаривали, но, решившись, он не мог остановиться. Все дороги к Новгороду ведут через Торжок. Город должен был показаться ввечеру, а там и пути конец.

   - Глянь, дядюшка, чего это там? - толкнул его в бок племяш Андрей. - Вроде как конные в леске!

Глаз у Андрейки остёр - первым он замечал на дороге погост иль встречного. Потому и брал Онуфрий сыновца с собою - остареет, так будет кому дело передать.

   - Где? - купец даже привстал на возу.

   - Вона, - Андрей ткнул пальцем.

Внимание его привлекли отблески солнца на шеломах ратников и остриях их копий. Но вот солнце зашло за облачко, и блеск померк.

   - Вроде не видать ничего, - медленно, в раздумье ответил Онуфрий Лукич.

Но в этот миг передний воз, пройдя поворот, приблизился к той рощице, и из неё горохом посыпались всадники. Десяток сразу же стал обходить возы сзади, другой ринулся наперерез, остальные рассыпались по полю. Обозные конники, среди которых был и Андрейка, сбились было вместе, похватались за оружие, но рассыпавшийся десяток собрался стремительно, как стайка рыбёшек, и ударил. Тягаться с дружинниками обозной охране было не под силу - не прошло и нескольких минут, как их разоружили и заставили спешиться.. Тем временем два других десятка привычно свернули обоз и точками сулиц согнали возниц в кучу.

Ян подъехал вплотную к обозным:

   - Кто у вас старший?

Помедлив - раз сразу не убили, сейчас вряд ли казнят - Онуфрий шагнул к нему, сдёргивая шапку.

   - Купец Онуфрий сын Лукин, - молвил он. - Торопецкие мы!

   - Шли куда, Онуфрий?

   - Да в Новгород, - купец развёл руками - дескать, отпираться бесполезно, всё равно дознаются. - Торговлишка, слышь, у нас тамо!

   - На возах что? - больше для порядка продолжал расспросы Ян. Что ещё могли везти в Новгород в это время?

   - А пшеничка, репа да рожь, - торопливо ответил Онуфрий. - Да солонинки чуток...

   - Дорога сия, - Ян обнажённым мечом указал на землю, - через Торжок ведёт. Знал ты это?

   - А как же! Знамо дело! - закивал купец. - Не миновать Торжка на пути к Нову Городу! Собирались мы сей день там ночевать, а потом и дальше отправиться... Пошлину проездную уплатив! - последнее он добавил с таким видом, что любой бы не усомнился в готовности Онуфрия Лукича услужить, сильным мира сего.

   - Добро, - преувеличенно сухо кивнул Ян. - С нами до Торжка доедете. Там поглядим!

Он привстал на стременах, махнул рукой дружинникам, и те отошли от возов, позволив возницам вернуться на свои места. Вот только лошадей конникам не вернули, ведя их в поводу - кто какую успел. Спешенный Андрей брёл возле дядиного воза и угрюмо косился на дружинников.

В Торжке с захваченным обозом поступили, как со всеми прочими - не успели купцы опомниться, как их похватали под локти и спихнули в подвальные клети, а возы с товаром и лошадей разобрали по дворам. Только ближе к вечеру, заставив людей помаяться в ожидании неизвестности, к ним заглянули - принесли повечерять и объяснили, что они захвачены по приказу князя переяславльского и новгородского Ярослава Всеволодовича за то, что везли товар в мятежный Новгород, нарушая Князев запрет.

Разобравшись с обозом, но не торопясь вернуться к дружине, Ян отправился на княжье подворье. На дорогах постоянно оставались сторожа - следить, чтобы даже мышь не проскользнула мимо Торжка. На дальних тропах и в чащах лесов ставили засеки, вынуждая купцов либо рисковать и ломать ноги лошадям по бездорожью, либо сворачивать на ближние дороги, где их поджидали люди Ярослава. С лета он заворачивал торговые обозы, сажая купцов под замок в Торжке. За несколько месяцев клети и подвалы были заняты под завязку, и часть народа не так давно отправили в Переяславль, в тамошние порубы. Похоже, со дня на день придётся уводить остальных.

На княжеском подворье стояли крытые лубом возки, возле которых ждали спешившиеся всадники. Несколько холопов убирали лошадей. Приостановившись, Ян кивнул на них дружинникам:

   - Что за гости?

   - Послы из Новгорода, - отозвался один. - Сам посадник Твердислав прибыл говорить с князем!

Ян поднялся на высокое тесовое крыльцо и прошёл в горницу.

Окружённый своими боярами и воеводами, Ярослав вольно развалился на резном стульце и, насупившись, с явным неудовольствием слушал речь Твердислава Осмомысловича. Тот, тучный, в богатой собольей шубе, расставив ноги 8 сафьяновых сапожках и для важности отлаживая ухоженную бороду, вещал уверенным, задушевным голосом:

   - Совсем люду житья не стало, князюшка! Народишко новгородский голодает!.. По торгу пройди - кадь[150] ржи по десяти гривен идёт, овса - по три гривны!.. В муку сосновую кору сыплют, лист липовый!.. Намедни купцы приезжали иноземные - так им бабы детишек своих продавали. Сам видел - бежит одна за немчином да дочерь свою чуть не силком в руки ему сует... И ведь продала! А в чужой стороне известно, какая доля - горькая неволя!.. Скудельницы[151] старые полнёхоньки - новые роем! Трупы на улицах еле успеваем собирать... С голоду мрёт Великий Новгород! - боярин остановился и пустил слезу. - Уж гражане на вече собрались, да и отправили меня к тебе, князь-батюшка, с поклоном - верни милость Новгороду, а коль вина какая на нас лежит - так молви, дай искупить грехи!.. Не заставляй смертью лютой помирать!

Стоявшие позади него вятшие мужи, среди которых узнавался Юрий Иванович, согласно кивали головами и скорбно вздыхали.

Ярослав, поскрипывая зубами, но с виду спокойно выслушал речь Твердислава, не упустил и того, что добавили от себя его спутники, а потом вдруг спросил:

   - Говоришь, голодает Новгород-то?

   - Как есть с голоду помирает! - с готовностью отозвался боярин. - Иным давно есть нечего!

   - А ты сам, боярин, не отощал ли? Не прикрывать ли за шубой богатой худобы голодной?

Странный вопрос застал Твердислава врасплох. Он растерянно поморгал глазами и, несколько опомнившись, молвил:

   - Милостью Божьей род наш издавна отличался тучностью и дородством... Не жалуемся…

   - Не жалуетесь? - Ярослав даже подался вперёд, ухватившись за это слово. - Так что ж вы мне говорили тут?.. В Новгороде, стало быть, есть нечего?.. Не верю!

   - Ты на нас-то не гляди! - вперёд, работая локтями, вылез Юрий Иванович. - Мы за весь город говорим, а не за роды боярские! Князь, внемли слову! Сними осаду! Вернись на княжение!.. Мочи нет терпеть!

Ярослав вскочил - сильным гибким движением молодости и гнева. Глаза его загорелись.

   - Мочи нет терпеть? - с придыханием крикнул он. - А вот потерпите!.. Эй! Взять их! Всех! Пусть посидят под замком, потерпят!

Последнее слово он выкрикнул, явно издеваясь над боярами.

   - Князь! Княже, что ты? Одумайся! - в изумлении воскликнул Твердислав, когда стоявшие у дверей воины приблизились к ним. На подмогу им вбежали ещё несколько человек с сулицами наперевес, окружили бояр плотным кольцом и стали подталкивать их к дверям.

   - Князь! - крикнул посадник, рванувшись к Ярославу. - Попомнишь ещё! Господь за всё воздаст! Господь не попустит!.. Одумайся!

Стараясь сохранять хотя бы видимость достоинства, послы проследовали за дружинниками к клетям, где отныне должны были сидеть. Ярослав проводил их тяжёлым взглядом, потом оглянулся на своих советников и коротко приказал:

   - Оставьте меня!

Он был взбешён, и люди сочли за лучшее убраться с глаз долой. Ян, пришедший последним, решил задержаться. Он знал норов своего князя - за вспышками гнева обычно наступала разрядка. Многие приказы Ярослав отдавал, не подумав, а потом сам каялся в них. Сейчас он явно хотел удалить свидетелей своей бессмысленной ярости - послы всегда были неприкосновенны.

Ян остался у порога, готовый выскользнуть за дверь, едва его заметят. Но Ярослав, когда затихли шаги в горнице, тяжело рухнул обратно на стулец и до белизны сжал кулаки. На его узком скуластом лице играли алые пятна. Он глубоко и часто дышал, стараясь справиться с собой. Прикрыв глаза, князь несколько минут просидел неподвижно, а потом очень тихим голосом позвал:

   - Подь сюда!

Ян подошёл. Не открывая глаз, Ярослав гак же тихо, но твёрдо приказал:

   - Бери людей, сколько надо и езжай немедленно в Новгород! Княгиню с двором её привезёшь. Ступай.

Ян коротко поклонился и собрался было уходить, но Ярослав окликнул его, всё ещё не открывая глаз:

   - Судишь меня?

Изборец глянул в пол.

   - Не мне тебя судить, княже!

   - Тебе! - Ярослав чуть повысил голос. - Князя лишь княжий суд судить может! А я ещё не забыл, что и ты родом велик!.. Скажи - судишь, да? Ведь сам обозы заворачивал, сам купцов сажал! - Резко открыв глаза, Ярослав в упор взглянул на Яна.

   - По твоей воле, князь...

   - Сам-то ты не стал бы?.. А сядь на моё место, как запоёшь? Думаешь, не ведаю, что творю? Всё я ведаю! Всё знаю!.. Меж нами, сыновьями Всеволода, мира нет, за стол Юрий с Константином глотки готовы перегрызть, а я за Юрия стою, потому как после него мой черёд станет наследовать! Сразу!.. А в Новгороде и того хуже - бояре вроде молчат, а сами разве что ножи в спины друг другу не втыкают! Тянут Новгород в разные стороны, кому куда прилепее! Они сцепятся, а князь меж ними вечно вставай - мири, так, что ли?.. Много воли взял Новгород, забыл, что он русский город и без Руси деваться ему некуда! А я русский князь! И Новгород должен понять, что ему судьба - под княжьей рукой быть, а не под боярской пятой! Добром ли, худом ли, а князья должны в Новгороде править, а не только суд судить да мечом на порубежье размахивать!.. Воевать мне с Новгородом несподручно, остаётся измором его смирить.

Ярослав выпалил это единым духом и, поскольку Ян молчал, махнул рукой:

- Ступай!

Несколько дней спустя дружина въезжала в Новгород. Последнее время ворота так и оставались приоткрытыми – не столько потому, что город всё ещё ждал обозы, сколько потому, что страже было всё равно. Ратники у стены попробовали было заступить дорогу вооружённым всадникам, но тех было почти три десятка, все сытые, на откормленных конях, сильные. Кроме того, они были людьми Ярослава. Лишний раз связываться с ним не хотелось, и сторожа просто отошли в сторонку. Ян и его подручные оказались в Новгороде без затруднений.

Город встретил их странной тишиной - улицы были почти пусты, редкие прохожие брели без цели куда глаза глядят, изредка останавливаясь и провожая взглядами всадников. Некоторые, углядев богатую одежду и сытых коней, падали на колени и тянули дрожащие руки к дружинникам.

   - Подайте... Милостивцы... хоть корочку, - слышались слабые умоляющие голоса.

По мере того как воины подъезжали к детинцу, нищих и бродяг становилось всё больше. Они уже толпились возле всадников, толкали друг друга, чуть не хватали тощими высохшими руками за полы и на разные лады тянули одно и то же: «Подайте!» Мужики и бабы, старые и молодые - они все смешались в единую серо-пёструю толпу, сквозь которую крупный жеребец Яна ступал с расчётливой осторожностью, словно боясь этих людей. Сам изборец, не ожидавший такого, едва сдерживался, чтобы не поднять плеть, разгоняя просящих.

Какая-то женщина - судя по росту и стану, ещё молодая, стояла в стороне, держа на руках притихшее от слабости дитя. Она голодными глазами смотрела на дружинников, а потом, будто угадав что-то в лице Яна, только он вырвался от нищих, подошла к нему и протянула ребёнка:

   - Купи, боярин!

Ян отшатнулся, невольно вскидывая руку для защиты, а женщина, не дрогнув, повторила хриплым голосом:

   - Купи, милостивец! Мальчик - не гляди, что неказовит. Он у меня бойкий, живой!.. Добрый холоп будет. И верный!

Она тянула к Яну дрожащие руки. Ребёнок в них лежал притихший, как мёртвый. Яну очень не хотелось прикасаться к маленькому тельцу - вдруг и правда труп! - и он, покачав головой, отъехал, торопясь к детинцу.

   - Купи! - женщина бросилась следом, но ослабшие ноги плохо держали её, и она осела на грязную землю.

На княжьем подворье гонцов Ярослава встречал Михайла Звонец. Сотник был непривычно хмур и молчалив. Выслушав княжий приказ, он тихо покивал и пошёл отдавать приказы о сборах княгининого поезда. Ян же чуть ли не бегом бросился в терем.

Княгиня Ростислава и её ближняя боярыня Елена Романовна сидели в светлице за вышиваньем. Рядом на лавке прикорнула старая мамка княгини. Глаза старухи были плотно закрыты, но сухие старческие губы шевелились - она не то молилась, не то про себя бранила кого-то.

Княгиня была тиха и задумчива. Она почти не поднимала глаз, и её иголка еле-еле и неохотно скользила по браному узору ручника. Время от времени Ростислава испуганно вскидывала большие красивые глаза к окну и тут же опускала их. Порой взор её из-под ресниц исподтишка скользил по лицу Елены, словно ища на нём ответы на свои сомнения. Но молодая боярыня не замечала ничего - она глубоко ушла в себя, и лишь пальцы её машинально делали стежок за стежком.

   - О чём ты думаешь, Елена? - первой нарушила молчание княгиня. Молодая женщина вздрогнула, пробуждаясь от дум.

   - Ни о чём, княгиня-матушка, - прошептала она.

   - Как ни о чём, когда я вижу - у тебя который день глаза на мокром месте! Стосковалась, чай?

Елена удивлённо захлопала глазами. На щёки её накатил жгучий румянец.

   - Не ведаю, о чём ты, княгиня-матушка, - прошептала она.

   - Изволь напомнить - не о боярине ли своём печалишься? - От этих слов щёки, лоб и даже шея Елены покрылись такой яркой краской, что казалось - облили её пущенной из жил кровью.

   - Вовсе не о нём я! - виновато ответила она. - Я о другом печалюсь!.. Мне город жалко! Там ведь детишки малые... - она всхлипнула, утирая слезу с пылающей щеки.

Ни Ростиславе, ни Елене пока не суждено было испытать радость материнства - боярыня сама до недавнего времени избегала мужа, а на княгиню занятый своими делами Ярослав с некоторых пор внимания не обращал.

   - А мужа своего ждёшь? - осторожно молвила Ростислава. Елена бросила на неё виноватый взгляд и покачала головой.

   - Да неужто? - ахнула княгиня. - И не тоскуешь вовсе?

   - Нет. Ты будто о князе Ярославе Всеволодиче печалишься! - Ростислава враз построжела - словно потух в глазах какой-то огонёк.

   - Твоя правда, Еленушка, тяжко мне, - неохотно молвила, - а всё ж тебе грех-то жаловаться! Тебя-то вон как любят! Чай, сама сказывала, как он тебя без воли родительской взял! По любви!

   - Матушку мою только в землю положили, а он тут как тут! - При воспоминании о том дне Елена печально поникла. - Уж сколько я слёз пролила - ничего его не тронуло!.. Дал бы хоть проводить её, траур снять - а так! Каждый день в храм Божий хожу, у матушки прощения вымаливаю за то, что раньше положенного срока замуж пошла! Боюсь - не простит!

   - Простит, - убеждённо молвила Ростислава и погладила руку боярыни. - Дай срок!

   - Боюсь я его, - словно какую тайну, шёпотом решилась молвить Елена. - И себя боюсь!.. Ещё как в первый раз увидала - помнишь, я сказывала, ещё в дому родительском! С того дня глаз на него поднять не могу - страх берёт!.. Вот сейчас каб взошёл - я, верно, обмерла бы!

   - А я Ярослава боюсь, - тоже шёпотом доверилась Ростислава. - Обрёк город на муку - и ничего его не трогает! Ни стоны, ни слёзы!.. И что за душа у него такая?

Елена не успела вымолвить и слова - стукнула входная дверь, и в горницу протиснулась сенная девушка. Махнув поклон, она торопливо выпалила:

   - Гости к нам! Из Торжка!

И тут же отскочила в сторону, потому что дверь за её спиной распахнулась, и, пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, в горницу широким шагом вошёл Ян.

Глава 12

Ростислава вскинула брови. Елена побелела и, ахнув, уронила вышивание. Прижав руки к груди, она во все глаза смотрела на подходящего мужа, а тот, метнув на неё короткий взгляд, прошёл к княгине и низко поклонился ей:

   - Здрава буди, княгинюшка! Весть у меня для тебя! - Как всегда бывало при их встречах - на людях и на женской половине терема, когда Ян заходил проведать жену, - княгиня застыла, впившись взглядом в его лицо, словно старалась вобрать его в себя до мельчайшей чёрточки. С самого дня и часа сватовства, когда она впервые побледнела, увидев его, Ростислава смотрела на него только так. Вот и сейчас княгиня уронила руки на колени и молча приготовилась выслушать гонца.

   - Князь новгородский Ярослав Всеволодович меня за то- 1бой прислал, - сказал Ян. - Собирайся, княгиня, - должны, мы немедля в Новый Торг [152]отъехать!

Ростислава ответила на это спокойным холодным взором и медленно поднялась.

   - Раз князь то повелел, не нам княжьему слову поперёк вставать, - ровным голосом молвила она. - Елена, прикажи!

И, двигаясь, как во сне, княгиня вышла из горницы. Метнувшаяся было вслед за нею Елена развернулась от двери.

   - Князь повелел! - воскликнула она, сжимая кулаки. - Что он ещё приказал?.. Совсем Новгород погубить хочет, раз нас в нём не будет, так? А ты с ним заодно!..

   - Елена! - ахнул Ян, бросаясь к жене. - Что ты говоришь? Одумайся!

   - Ты одумайся! - бросила она гневно. - Подумай - кому ты служишь! Душегубцу! Сколько народа он уморил!

   - Замолчи, Елена! - вскрикнул Ян, взметнув руку. - Не зли меня! - Заметив огонь в его глазах, молодая женщина сжалась в комок, ожидая удара. Мигом проснувшаяся старая мамка приподнялась, готовая позвать на помощь, но Ян опустил руку и за плечо развернул к себе жену.

   - Ты ничего не знаешь! - сквозь зубы процедил он в её побелевшее лицо. - Ты совсем ничего про меня не знаешь, а потому лучше молчи. И собирайся! Нам назавтра надо быть в дороге! Князь повелел - не нам против князя слово молвить! Иди!

И вышел сам, круто развернувшись.

Мало кто в Новгороде узнал, когда княгиня покинула голодающий город. Её возки сопровождала Янова сотня. Михайла Звонец с наместником Хохатом Григоровичем оставался в детинце единственным княжеским человеком.

Возвращаясь в Торжок, Ян чувствовал, как в нём клокочет гнев. То, что он увидел на улицах Новгорода, услышал от Ростиславы и Елены, тревожило его думы, лишая покоя. Измождённое лицо женщины, тянущей к нему на руках умирающего ребёнка, трупы на улицах, переполненные скудельницы, одичавшие собаки, опустевшие дома с распахнутыми настежь воротами - и меньшего было достаточно, чтобы возмутить любого человека. Въехав на подворье, Ян не стал дожидаться, пока сойдут княгиня и её спутницы, а сразу отправился к князю.

Ярослав только что вернулся от обедни и отдыхал в тишине. Он слышал шум на дворе, и когда Ян взошёл, привстал в нетерпении:

   - Приехали?

Но тут же осёкся, увидев глаза своего дружинника. Ян застыл в дверях, и взор его метал молнии.

   - Из Новгорода я, княже, - севшим голосом сказал он. - Умирает Новгород!.. Убили город! Ты убил!

Ярослав с удивлением поглядел на него.

   - Вон как ты заговорил! - промолвил он медленно, подходя. - Я, стало быть, виноват?

   - Ты! - в лицо ему выдохнул Ян. - Каб не твоя воля, ничего б не было! Ты видел, что там творится? Нет? Съезди, сам глянь!.. Трупы на улицах лежат, и никто их не убирает. Люди кору едят, траву! Собаки одни сытые с той мертвечины!.. Матери детей своих продают! Улицы целые обезлюдели! Даже обедни больше не служат - некому и не для кого!.. Чего ты хочешь? В пустом городе княжить? Так он уже пуст! Иди, бери голыми руками!

По мере того, как Ян говорил, лицо Ярослава всё более темнело. Он тяжело дышал, скрипя зубами, и наконец не выдержал.

   - Молчать, смерд! - сорвался на крик. - Как смеешь!

   - Смею, - отмолвил Ян. - Княжьим судом тебя сужу, князь, по правде. Новгород тебе сам поклонился, сам на стол взял. А ты ему чем отплатил?.. Ведаю, что можешь возразить мне, - торопливо добавил Ян, едва Ярослав приоткрыл рот, - что бояре народ мутят, каждый в свою сторону тянет. Сладить с вотчинниками, что вольности новгородские своими считают, трудно, но люди-го, смерды-то, горожане посадские чем виноваты? Их за какие грехи лютой смерти предаёшь?.. Ведь они-то и мрут! А бояре твои все по теремам затворились - у них кладовые полнёхоньки, житницы и бертьяницы[153] не скоро оскудеют. Они живут, и горя не знают, а народ против тебя слово молвит... Опомнятся новгородцы, кликнут прежнего своего князя, Мстислава Мстиславича - что тогда скажешь? Одумайся, не плоди более зла.

   - То не твоя забота! - фыркнул Ярослав. - Явится Мстислав - сам с ним поговорю, по-своему!

   - Не заносись.

Услышав это, Ярослав окончательно потерял голову.

   - Да как ты смеешь? - закричал он, бросившись к замершему на пороге Яну. - Забыл, кто перед тобой?

   - Я-то помню, - как со стороны, услышал свой голос Ян, - а вот ты запамятовал.

Давно никто не говорил так с Ярославом. Вспыхнув, как трут, он взметнул кулак:

   - Да я тебя!.. В цепи! К новгородцам твоим!.. Ишь, защитник выискался!.. Да ты у меня...

Взглянув в белые от ярости глаза князя, Ян неожиданно совершенно успокоился и равнодушно принял его мечущий молнии взгляд. Два князя застыли друг против друга двумя изваяниями, и Ярослав не выдержал первым. Поднятая рука дрогнула, опускаясь, и он прохрипел с усилием:

   - Уйди!

Ян покачал головой.

   - Уйди, - громче повторил Ярослав. - Я же вижу - ты меня презираешь!

   - Каб я захотел уйти, ты б меня не удержал, - кивнул Ян, - но от тебя идти мне некуда, да и не за чем... Ты это после поймёшь!

Словно враз состарившись, Ярослав повернулся к Яну спиной.

   - И ты поймёшь, - сказал он. - Новгород стариной силён, а стариной ныне не прожить!.. Ты сам видел - никуда ему не деться без Низовой земли, пропадёт он. Так что ж Господину Великому зря спесь свою нянчить?.. Не хотел он добром под великокняжескую руку встать - так на коленях приползёт, а с Русью будет!.. Я сам всё знаю. Коли грех - сам за него отвечу. Мне советчики не надобны!

Он замолчал, и Ян, поклонившись его сгорбленной спине, потихоньку вышел.

Буквально по следам княгининого поезда в Торжок приспело последнее посольство от Новгорода - прямо звать Ярослава вернуться. «Ступай к Святой Софии, в свою отчину, князь, - говорили послы, - а нет, так иди назад». Князь повелел задержать и этих гостей. В глубине души он был доволен - гордый Новгород уже терял терпение. Вот-вот нарыв, что, как ему казалось, давно зрел в среде жителей, готов был прерваться - но в середине февраля нежданно-негаданно в Торжок одвуконь прискакал Михайла Звонец с немногими дружинниками. И кони, и всадники еле держались на ногах от долгой скачки. Едва отдышавшись, Михайла поведал князю невероятную новость - в Новгород вернулся князь Мстислав Удалой.

   - Примчался, и с дружиной, - рассказывал сотник. - Сразу к детинцу кинулся... Сеча была злая - те, кто со мной, только и успели вырваться. Прочие там остались - кто мертвы, кто в железа закован... Никого князь Мстислав не пощадил! Пропали мы, князь!

Ярослав, на крыльце слушавший эту новость, кинул на бывшего тут же Яна пристальный взгляд. Оба ещё не забыли давнего разговора - несмотря на всё своё влияние, изборец каждый день ждал опалы. Однако князь молчал - терпел. Сегодня терпение его могло иссякнуть, но Ярослав вдруг молча повернулся и стал подниматься по ступеням крыльца, не велев никому следовать за собой.

Однако уже вечером Торжок закипел. Ярослав спешно начал готовиться к защите города, разослал дружины делать засеки на дорогах, ведущих из Новгорода к Торжку, а тем временем впотай послал выборных новоторжцев в город, чтоб они подстроили на вече шум против Мстислава.

Посланные должны были отправить к нему гонца с известием, каковы дела в Новгороде, что с верными Ярославу людьми и что собирается делать князь Мстислав. Вести ожидались со дня на день, но вместо гонца внезапно, как снег на голову, в Торжок явился какой-то священник, назвавшийся послом Мстислава Удалого.

Появление его наделало переполоху - гостей от противника не ожидали. Обычно Мстислав не высылал никого вперёд, предпочитая действовать внезапно. Но в посланнике Ярославу почудился добрый знак, и он повелел допустить священника в горницы.

Маленький бойкий поп шариком вкатился в двери, истово перекрестился на иконы и положил князю глубокий поклон.

   - Здрав буди, князь Ярослав Всеволодович, - напевно, словно вещал у себя в соборе, заговорил он. - Я, смиренный раб Божий, именем отец Георгий, послан к тебе со словом. Прими весть от названного отца твоего, князя торопецкого и новгородского Мстислава Мстиславича по прозванью Удалого!

Ярослав поморщился, когда священник назвал Мстислава Удалого новгородским князем, но проглотил обиду и ответил:

   - И ты здравствуй, святой отец. Что же велел передать мне князь твой?

   - Ты ему сын, он тебе отец, - рассудительно молвил отец Георгий. - Негоже сыну на отца войной идти. Князь Мстислав напрасно крови лить не желает и обещает, что, коль ты мужей новгородских, кои у тебя путём неправедным содержатся, подобру-поздорову отпустишь и из Торжка в свою область выйдешь, то и он с тобой мир возьмёт.

Ярослав, не ожидавший такого, фыркнул, едва дослушав посла:

   - Коль я уйду, он со мной мир возьмёт?.. А когда я не хочу уходить? Новгород меня сам на княжение звал! Я - Новгородский князь!

Священник отступил на шаг, сложив руки на груди и смиренно взглянул на князя.

   - Не гневи Бога, сын мой, - спокойно отмолвил он. - Мирись с князем Мстиславом добром - будешь велик душой и бесчестья себе не сыщешь! Возьми мир с новгородским князем!

Прежде чем ответить, Ярослав по очереди обвёл взглядом всех, кто был с ним в горнице. Бояре, воеводы помалкивали - дело было княжеское, князьям его и решать. Изо всех только Ян мог бы что-то присоветовать, но он держался нарочно за спинами прочих, все слова меж ним и Ярославом были сказаны. Не найдя дружинника в первых рядах, князь снова взглянул на посла.

   - Вот тебе моё слово, святой отец, - молвил он, - воротись к своему князю и передай ему, что мира промеж нас нет и не будет! Мира не хочу и не приму!.. Новгород сколько ему, столько и мне принадлежит. Я зван был новгородцами честью, но они меня обидели, и не могу им не мстить, а с вами, как с родней, дела не имею. Так Мстиславу я передай! Ступай!

Священник хотел было что-то сказать, но Ярослав поднялся, махнул рукой и быстро вышел, не обращая ни на кого внимания.

Не солоно хлебавши, возвращался отец Георгий к своему возку. Грамот ему не вручили - наоборот, порвали данные ему князем Мстиславом. Ярослав, как ушёл, так и не видел больше посла новгородского, лишь передал через людей, чтобы тот убирался подобру-поздорову, когда не хочет с подвалами познакомиться. Отец Георгий в глубине души жаждал подвига и мученичества, но такого никогда. Да и князь ждал его с ответом.

Он сошёл с высокого крыльца и направился по утоптанному скрипучему снегу к возку, когда сбоку послышался тихий шёпот:

   - Отче! Погодь малость!

Отец Георгий оглянулся - из-за крыльца к нему шла молодая княгиня Ростислава. Священник никогда не видел дочери Мстислава близко, но догадался, что это она, по убору и глазам - красивым, светлым, чуть печальным и глубоким, как у её отца. Молодая женщина пугливо озиралась на крыльцо, с которого сошёл посол. За её спиной пряталась ещё одна женщина - вовсе незнакомая - не иначе, как ближняя боярыня.

Отец Георгий подошёл ближе:

   - Что угодно тебе, дочь моя?

   - Ты с Новгорода? - быстро молвила Ростислава.

   - Оттуда, с него самого. Послом меня князь Мстислав Удалой поставил...

Лёгкая радостная улыбка тронула губы княгини:

   - Батюшка?.. Как он? Здоров ли?

   - И здоров, и телом и духом крепок, государыня, - с готовностью принялся рассказывать отец Георгий. - Недуги его не тревожат, в бою смерть стороной обходит - не зря ж его Удалым прозывают!

- Зачем он тебя посылал?

   - Мир князю твоему предложить повелел, дабы не рушить ему семьи, дочери своей жизни не портить... - при этих словах молодая женщина потупилась, и священник докончил быстрее: - Да только не внял голосу разума князь Ярослав - и слушать меня не стал!

Ростислава ахнула, прижимая ладони к щекам, оглянулась на свою спутницу.

   - Что же это? Распря? - переспросила она.

   - Коль упорствовать Ярослав Всеволодич станет, не миновать усобицы, - вздохнул священник. - За грехи-то, видать, наши!..

Над головами беседующих скрипнула дверь.

   - Ростислава? - раздался голос Ярослава. - Ты почто тут?.. К себе иди и в чужие дела не лезь! Не бабье это дело!

Молодая женщина съёжилась при звуке голоса мужа, что не укрылось от взгляда отца Георгия. Не желая навлекать на княгиню горя, он заторопился:

   - Прости, матушка! Пора мне!

   - Погоди, - Ростислава ухватила отца Георгия за рукав рясы. - Возьми вот - батюшке моему весточку от меня передай!

Она быстро всунула в ладонь священника берестяную грамотку и бегом бросилась прочь. Отец Георгий, торопясь, пока не вздумалось Ярославу отнять женино посланьице, взобрался в возок и велел трогать.

В тот же вечер князь Ярослав зашёл на половину княгини и долго с нею о чём-то говорил. Что было сказано промеж супругов, осталось тайной. Только Елене, засидевшейся до полуночи с Ростиславой, удалось выведать кое-что. То, что повестила ей всхлипывающая княгиня, поразило её. Не веря услышанному и не желая верить, она со страхом пробиралась в изложню.

Ян давно был там, один. Он не ложился, мерил шагами полутёмный покой, ожидая жену. Когда скрипнула, пропуская её, дверь, он развернулся навстречу:

   - Где ты была?

Слова, какие бросал княгине Ростиславе князь, ещё звучали в ушах Елены, и она с испугом отпрянула:

   - Не тронь!

   - Да что ты, Олёнушка? - Ян шагнул к ней. - Что случилось?

   - Случилось!.. Почто ты нас из Новгорода вывез? - не в силах сдерживаться, воскликнула Елена, отступя к стене. - Скажешь, княжий приказ, жена за мужем должна следовать, так?.. За каким мужем? Таким, что намедни жену свою изменницей, переветчицей величает, грозится в поруб запереть, чтобы с его врагами не смела видеться!..

Опешивший Ян с удивлением слушал эту отповедь.

   - Да откуда ты это взяла? - наконец воскликнул он.

   - Оттуда и взяла! - Елена вскинула на него блестящие глаза. - У княгини я засиделась, была, когда князь к ней взошёл... Меня не стесняясь, такие он речи с нею вёл, что мне тошно стало!.. Её-то, голубицу, переветчицей величал, требовал, чтоб она открыла, почто отцу посылала!

   - А она Мстиславу, что, весть передала?

   - А то нет!.. Он ей отец ведь!

   - Негоже то, - сурово качнул головой Ян. - Мира князь не принял - знать, Мстислав нам враг нынче. А она...

От этих слов у Елены из глаз брызнули слёзы.

   - Ты такой же, как и он! - закричала она отчаянно. - Во всём вы друг дружку стоите!.. Ненавижу!

И опрометью бросилась вон.

Хлопнув дверью, Ян ринулся вдогонку. Не помня себя, Елена мчалась по терему и вылетела на тёмное заснеженное крыльцо. С разлёту она сбежала по ступеням на пустой двор, метнулась к клетям и дружинным избам, но растерялась - куда спрятаться. А сзади уже заскрипели знакомые тяжёлые шаги. Елена кинулась было, куда глаза глядят, но в этот миг две сильные руки обхватили её за плечи, и Ян легко, как пушинку, вскинул жену на руки.

   - Да куда ж ты от меня денешься! - ожёг шею его жаркий шёпот. Елена забилась в его руках, но Ян только поудобнее подхватил её и понёс назад.

   - Княжеские дела пусть князь и решает, - тихо говорил он по дороге, - то не наша забота. Ты моя жена, я столько тебя ждал, столько искал. Я тебя пальцем не трону, слова поперёк не скажу, только и ты мне не перечь... Люблю я тебя, больше жизни люблю и никуда от себя не отпущу!

Сжавшись в комочек в его объятьях, Елена невольно притихла и только вздохнула, когда Ян внёс её обратно в спальню и опустил на разобранную постель.

Владимир Мстиславич Псковский прискакал в город с малой дружиной. После трёх летнего отсутствия Плесков-град встретил своего князя удивлённо - горячие деньки, когда вече изгнало Владимира, успели позабыться. Ставленный Мстиславом Удалым племянник Всеволод Борисович был смирен, против веча и посадника слова не говорил, ряда не нарушал, жил со всеми в мире и оставленную своим предшественником княгиню с сыновьями не притеснял. Старший сын Владимира, юный княжич Ярослав уже входил в возраст. Не будь в городе старшего князя, он мог бы, слушая советов старого кормильца Владимирова, набольшего боярина Бориса Захарьича, сам править городом.

Князь Всеволод не стал спорить с Владимиром, когда тот беспрепятственно въехал однажды в распахнутые ворота детинца. Наоборот - он даже принял его с честью и не особо возмутился, когда Владимир дал понять, что вернулся надолго, если не навсегда. В конце концов, Всеволод мог ещё вернуться в свой родной удел.

Княжич Ярослав с порога, забыв достоинство и наставления старших, с криком радости бросился отцу навстречу:

   - Батюшка! Вернулся, родимый!

Владимир потрепал рыжеватые кудри юноши:

   - Что, соскучился без меня?

   - А то нет! И матушка убивалась... Куда ты запропал?

   - В разных местах был, - приобняв выросшего сына за плечи, Владимир пошёл к покоям княгини. - По первости в Полоцке жил, а потом в Ригу перебрался... Тамошние правители меня приняли, как по роду моему положено, удел у меня там - целый край, никак не меньше Псковской земли!

При этих словах глаза юного Ярослава загорелись:

   - А можно побывать в тех землях, отец? - Владимир нахмурился - не по своей воле уехал он из волости[154], где был самовластным правителем, не боящимся ни веча, ни посадников. Сидел бы там до сей поры, да ливонцам не по нраву пришлось, что рядом русский. Что ни день, то летели рижскому епископу жалобы на князя-изгнанника. Тот бы рад крыть, да нечем. Долго терпел Владимир напрасные обиды, защищал от завистников свои владения, но потом иссякло терпение, и он вернулся во Псков.

Теперь он снова дома, на родине, с семьёй. Сознание этого придало ему силы, и князь улыбнулся сыну:

   - Непременно увидишь, Ярослав!

...Всеволод Борисович был под стать дяде своему, Мстиславу, распри из-за владений не хотел. Собрался в несколько дней и уехал, благо и жена с детками оставались в другом городе. А Владимир Псковский сел на старый стол, будто ничего не случилось. Помешать ему никто не мог - старший брат, князь Удалой, воевал в Галиче, ему было не до того.

В начале зимы Мстислав неожиданно вернулся, но не придал значения возвращению брата. Наоборот, он ему даже обрадовался: через несколько дней гонец привёз из Новгорода грамоту с наказом Владимиру Мстиславичу Псковскому собирать полки и идти на помощь старшему брату в поход против тестя его, Ярослава Всеволодовича.

В Торжок возками, в сопровождении семей и дружин, приехали четверо новгородских бояр из числа тех, кто оставался верен Ярославу. Вёл их давний Князев доброхот Владислав Завидич. По словам перебежчиков, Новгород, как один человек, целовал крест Мстиславу Удалому и обещался помочь ему в борьбе против его тестя. Выслушав бояр, Ярослав, словно очнувшись от долгого сна, развил отчаянную деятельность. Всех новгородцев и новоторжцев, что сидели у него в подвалах, он вывел оттуда, перековал и отправил в свою старую родовую отчину Переяславль. Сам тронулся следом, послав гонцов к брату Юрию с просьбой о помощи - Мстислав Удалой начинал войну. Она пришла с весной.

Глава 13

На призыв Мстислава, который посчитал обиду, нанесённую Ярославом Новгороду, своей личной, откликнулись, кроме брата Владимира, другие его родственники, с которыми он совсем недавно ходил на Всеволода Чермного - двоюродные братья Рюриковичи[155], другие смоленские князья и сам Константин Ростовский. Этот последний, хоть и не одобрял распри в семье - Ярослав и Юрий были его братьями, - но давно понял, что словами этих двоих не усмирить, нужна сила, и согласился этот урок им преподать. Кроме того, пересылаясь с ним ещё будучи в Новгороде, Мстислав прямо пообещал Константину Всеволодовичу великое княжение, злодейски отнятое у него братом Юрием. Став Великим князем, тихий и незлобливый по натуре Константин сможет обеспечить покой и мир - так думал Мстислав Удалой, сам ценивший худой мир пуще доброй ссоры. Константин думал так же и согласился. В случае победы Мстислава кроме великого княжения он получал союзника и мог простереть свою власть гораздо дальше Владимирской Руси, захватывая Галич, Смоленск и Киев[156].

Ярослав же, спешно покинув Торжок, отправил верных людей во Владимир к Юрию - брату, который, как он знал, его не оставит. Юрий откликнулся с готовностью и сразу же выслал вперёд младшего Святослава с большой дружиной и приказом начинать войну. Сам же кинул клич по низовым землям - муромские князья издавна держали руку Владимирской Руси[157], была и надежда на рязанских: целовав крест на верность Великому князю, они должны были по первому зову встать под его знамёна. Явившись в Переяславль, Ярослав узнал, что Юрий уже начал дело, а Святослав и вовсе успел осадить Ржев - один из принадлежащих Мстиславу Удалому городов. Всё это было несомненным добрым знаком.

В предчувствии победоносной брани, Ярослав ходил гоголем. После того злополучного случая с посланием он не разговаривал с княгиней Ростиславой, нарочно грубо отсылал от себя её боярынь, если те приходили со словом от неё, а когда Ростислава однажды явилась сама объясниться с мужем, при ней нарочно усадил на колени холопку и поцеловал на глазах у обомлевшей от такого бесстыдства жены. С того дня княгиня сама не искала встреч с супругом. Давно выбившаяся из холопства благодаря ласкам князя Катерина ходила павой и при всех не стеснялась говорить, что, будь Князева воля, он бы её сделал княгиней, а бывшую жену сослал в монастырь.

А Ярослав нарочно удалял от себя Ростиславу. «Сперва с её отцом разберёмся, а потом и с нею буду разговаривать, - решил он. - Одолею Мстислава - так и быть, авось прощу. А не одолею... Ну, это мы ещё посмотрим!» С той мыслью он и отбыл к Юрию со своей дружиной.

Муромские князья откликнулись на призыв мгновенно и явились, приведя с собой не только свои полки, но и наёмников-бродников[158]. Из рязанской земли пришла совсем маленькая горстка ратников. Но не это огорчило братьев - в те же дни пришла весть о первой удаче Мстислава Удалого: его воевода Ярун Нежич с отрядом воинов всего в сотню мечей выбил из Ржева Святослава Всеволодича. Потеряв чуть ли не всё войско, молодой князь прискакал с этой новостью во Владимир.

После этого стало ясно, что переговоры вести поздно, и на последнее предложение Мстислава остановиться Ярослав ответил коротко: «Мира не хочу!»

Давно город Юрьев не знал близ себя такого. По берегам речек Хзы и Колокши встали полки Великого князя Юрия, его братьев Ярослава и Святослава и муромских князей - три десятка с малым. Чуть поодаль, на речке Липице[159] - Мстислав Удалой с братом и родней и Константин Ростовский. Их полки, коль поглядеть с вершины горы Авдовы, где был поставлен головной полк князя Юрия, числом вроде были поменее.

Обе стороны заняли две горы: Авдову - владимирцы и противную ей, Юрьеву - новгородцы. Иного места выбрать было нельзя - меж ними в заболоченной низине протекал тоненький ручей Тунег, берега которого густо поросли нехожеными дебрями. Пройти напрямик кустарником и болотами коннице и даже просто большому числу людей нечего было и думать. Не раз и не два засылали Мстиславичи и Константин к братьям послов с предложением отвести полки в чистое поле, где и решить дело - Юрий и Ярослав упёрлись, как бараны.

... Привстав на стременах, Ярослав долго озирал со склона Авдовой горы широкое заросшее болото и поблескивающую меж деревьев ленту Тунега. На той стороне, словно спасаясь от излишней сырости, на таком же крутояре разбили стан противники. В чистом весеннем воздухе - была середина апреля, только что прошла Светлая Христова Пасха, начиналась Фомина неделя - всё было видать далеко и ясно. Расправив плечи, Ярослав дышал полной грудью.

   - Самая пора биться, - мечтательно молвил он. - Дай только знак! Я уверен в успехе, брат!

Юрий, к которому были обращены эти слова, усмехнулся и тронул коня, равняясь.

   - Я тоже, - ответил он. - Мстислав Удалой всё о мире говорит - помнишь, что его посол вчера сказывал? Мол, крови не дай нам Бог видеть! А посадите-ка лучше Константина на великокняжеский стол во Владимире. Тогда вам вся Суздальская земля!

   - Много хочет, - фыркнул Ярослав. - Константин ему удобен, вот он его и тычет. А кто он нам? Дядька, что ли, чтоб указывать?

   - Ну, тебе-то он не чужой, - осторожно вставил Юрий, - ты на его дочери женат, он тебе вроде как отец получается!

При упоминании о княгине, оставленной с самого начала войны в забросе, Ярослав гневно фыркнул:

   - Женат я на ней, как же! Я на рыбе холодной женат! Взойдёшь к ней, обнимешь - а она застывает, как ледяная!.. И хоть бы приласкалась сама когда - нет, ходит по терему, ровно незамужняя. И - то пост, то именины мученика, то память угодника какого ни на есть. Всё отговорки!.. Самого простого чуралась!.. Как с такой жить, скажи на милость, когда последняя холопка на церковь не глядя, так тебя согреет, что хоть на всю ночь её у себя оставляй! Жена она мне или не жена?.. Долго я выходки её терпеть должен?

   - Вернись да проучи как следует, - прямо предложил Юрий.

   - Вернусь... Дай с отцом её разобраться!

   - А я что? - пожал плечами Юрий. — Я разве с этим спорю? С Мстиславом и я бы не прочь разобраться! Ишь, чего захотел - миротворцем заделаться! Да нас с Константином отец не мог помирить - Мстиславу ли быть судьёй нам?.. А так я на твоей стороне, братец. Помнишь, что я послу его сказал - я, мол, и брат мой - один человек. Что Мстислав брату моему сделал, то и мне!.. И от слова своего не отступлюсь!

   - Оно и верно, на то ты и Великий князь, - согласно кивнул Ярослав. Хлестнув коня, он первым поскакал к шатрам.

Там уже заканчивали накрывать столы. Мирное предложение противника накануне битвы всеми было расценено как признак слабости Мстислава и его союзников. Константин, его ставленник на стол Великого князя, пуще смерти боялся лишнюю кровь пролить. Он последним поднимет меч и может вовсе своим примером отвадить остальных. Это радовало, и за будущую лёгкую победу не раз и не два поднимались на пиру заздравные чаши. Пили за Ярослава, за Великого князя Юрия, за новые вотчины и новые земли, за победу и верных дружинников. Хмельные меды лились рекою, и так же, как реки, лились речи, становясь с каждой чашей всё обильнее.

   - Не было того ни при дедах, ни при прадедах, чтоб какая рать вошла в Суздальскую землю, да её же повоевала! - вещал один. - То и в летописях сказано!

   - Да соберись тут вся земля - и Рязанская, и Черниговская, и Галицкая, и Новгородская, - старался другой.

   - Да Новгородская уж здесь, - подначивали его.

   - И пущай! Пущай будет Новгородская - да вкупе с прочими, не сдавался тот, - всё одно не устоять им против нашей силы!

   - Мы их сёдлами закидаем! - крикнул из дальнего угла Михайла Звонец, всё ждавший случая блеснуть острым умом.

Слово Звонца понравилось - все столы принялись повторять его присказку про сёдла на все лады и перекатывали его на языках до тех пор, пока сидевший ближе других к Ярославу ближний боярин Творимир Олексич не повернулся к своему князю всем телом. Не одну чашу осушил он уже на пиру, но мутный было взор его светлел.

   - Слушай, что скажу я тебе, княже, - молвил он, не повышая голоса, - всё равно в общем гаме его могли услышать только близсидящие. - Пока не поздно, мириться всё же надобно!.. Вы не смотрите, что полки смольян малы - князья их, сказывают, в битвах мудры и смышлёны. А про самого Мстислава Мстиславича не зря слава по земле идёт - он витязь, каких поискать, и удача воинская за ним по пятам идёт. Коль дело только в том, дали б вы старшинство Константину - и делу конец!..

Гулко и шумно на пиру, да и мечник Василий с чем-то пришёл, его выслушать надобно, но чуть долетели слова боярина до Ярослава - князя как подменили. Только что был весел - пил, со всеми болтал, песельников слушал, а тут потемнел, вскинулся и со всего маха грянул чашей об стол.

Пир вмиг стих - словно все разом в рот воды набрали. Боярин Творимир сидел ни жив ни мёртв, сам страшась того, что осмелился перечить князю. Ярослав поглядел на него невидящим отчуждённым взглядом.

   - Не дело ты молвил, боярин, - сказал глухо и резко встал.

   - Братья-князья и дружина старшая[160]! - прокатился под сводами шатра его голос. - В бою никого не щадить! Коль достанется вам в руки обоз, будут вам кони, платье и всё прочее, а кто возьмёт в полон живого человека - сам будет убит!.. Ваша добыча с мёртвых. Убивай и того, на ком платье золотого шитья. В живых оставим только князей - а с теми потом решим, что делать будем!.. Вот вам мой сказ. Веселитесь пока!

Качнувшись, он шагнул от стола и нетвёрдой походкой вышел вон. Переждав миг, за братом следом отправились Юрий и Святослав. Затворившись во внутренних покоях великокняжеского шатра, они втроём долго, чуть ли не до ночи, шептались впотай - спорили, кому какую землю брать после победы. Ярослав отговорил себе непокорный Новгород, решив, что всё-таки смирит его, как мечтал. Юрий брал себе всю Владимирскую Русь, старый богатый Смоленск за помощь судили Святославу, а южную Русь всю отдавали многочисленному роду черниговских князей. Впрочем, она сейчас мало кого интересовала.

Пока на вершине судили да рядили, полки целыми днями стояли на местах и ждали знака к битве. Окружив стан тыном[161], они маялись от скуки, изнывая в нетерпении. Мстислав с союзниками тоже не давали знака к битве. В полках той и другой стороны нарастало желание боя - его хотели все, все были уверены в победе, и от избытка сил кое-какие лихие головы с обеих сторон понемногу начинали выходить в поединках друг против друга. Побеждал то один, то другой, но это не остужало боевого пыла. Ян вернулся с последнего пира помрачневшим - несомненно, Ярослав был слишком пьян, чтобы в здравом уме отдавать такой приказ. Он прошёл к своим людям, сотня находилась в радостно-озлобленном возбуждении, все предчувствовали битву, и у многих чесались руки. Отовсюду слышались возбуждённые громкие голоса, дружинники в несчётный раз проверяли оружие, ополченцы сбивались кучками и поглядывали в сторону врага. Там тоже шла такая же торопливая жизнь, неуловимо похожая и в то же время отличная. Откуда-то просочилось и сюда меткое словцо Михайлы Звонца. «Мы их сёдлами закидаем», - слышалось отовсюду.

Тревожно-радостное возбуждение войска передалось и Яну, рассеяв его тревоги. Отрок подвёл ему боевого коня, и он, прыжком вскочив в седло, ударил коня плетью и коротким галопом погнал его за ограду. Почему-то показалось, что именно сегодня с ним что-то случится - хорошее или плохое, но от которого не уйдёшь и лучше уж встретить неведомое с открытым лицом.

Там, на склоне крутояра, над самыми зарослями болотистой низины Тунега, уже крутились изнывающие от избытка молодых сил несколько отчаянных сорвиголов, наперебой выкрикивая хулы новгородцам, дразня их хромцами-хоромцами и вызывая на поединок. Те не оставались в долгу, но расстояние приглушало почти все крики, и до противника доносились лишь обрывки обидных речей.

Когда Ян поравнялся с поединщиками, они враз оценили его добрый доспех и вооружение - к ним присоединился не простой ратник, а наверняка боярин.

   - Эй, вы там! - заорал, надсаживаясь, светловолосый лохматый парень, сорвавший от жары шлем и размахивая им в такт словам. - Босоногие!.. Гляньте-ка - найдётся у вас такой-то, а не то давайте, все разом выходите супротив нашего- то витязя!..

   - Порты только снимите, а не то запачкаете! - вторил ему кто-то из задних рядов.

Новгородцы и смольяне вперемешку орали что-то своё, плохо слышное, но они попритихли, когда из их толпы как из пращи[162] вылетел всадник. С разгону пронёсся до половины склона, он сам рявкнул что-то про Великого князя и, осадив коня, метнул копьё.

Это уже был прямой вызов на поединок. Такое случалось за эти несколько дней не раз - то витязи выходили друг против друга, то простые смерды-ополченцы ломали противнику бока в рукопашной. Пока князья решали свои дела, войско так коротало время.

Нахлестнув коня и поудобнее перехватив булаву, Ян погнал коня навстречу чужому витязю. На миг показалось, что они уже где-то видались - когда-то давно он так же скакал наперерез неизвестному витязю, оказавшемуся знакомым, а теперь и родным. Но теперь на него нёсся не Добрыня, а настоящий великан на громадном коне. С маху, не запнувшись, его жеребец перелетел узкий в этом месте берег ручья и вломился в заросли.

Они съехались на краю болотистой луговины среди ивняка. Под копытами коней зачавкала жижа размокшей от влаги земли - совсем рядом протекал готовый разлиться Тунег, - и они замедлили ход. Противники сближались полукругом - кони их то и дело спотыкались на неровностях луговины, и они поневоле выжидали.

Новгородец не выдержал первым. Конь его прыгнул вперёд всем телом, слившись со всадником в одно целое. Тот занёс свою булаву, шипастую, окованную железом и с маху обрушил её на подставленный щит.

Яну показалось, что рука отнялась до плеча. Он покачнулся в седле. Опытный боевой конь сам развернулся, удерживая всадника на спине, но новгородец не дал изборцу поднять своего оружия и ударил второй раз, а потом, извернувшись и взяв ниже - третий. В этот раз булава, скользнув по краю щита, попала по бедру.

Ян с удивлением почувствовал, что падает. В первый раз удача изменила ему. Его конь ещё разворачивался, с чавканьем выдирая копыта из грязи, но жеребец новгородца наседал. Словно волк, он тянулся жёлтыми зубами к гриве Янова коня, а всадник, встав на стременах и оказавшись на две головы выше, намеревался окончательно добить врага.

Быть выбитым из седла, а может быть и полонённым ещё до начала битвы - что могло быть позорнее! Ян всё-таки изловчился и ответил, но его боковой удар снизу вверх разве что перехватил опускающуюся булаву новгородца. Столкнувшись, булавы вдруг обе разом треснули.

Новгородец удержал свою в руке, а ладонь Яна разжалась, и, каб не охватывающий запястье ремешок, он бы потерял оружие. Но вдоль по деревянной рукояти шла глубокая трещина, и, отбросив её, Ян потянулся за мечом. Его противник сделал то же самое, и это дало Яну краткую передышку. Он успел развернуть коня, выпрямиться в седле, но потом бросил взгляд на меч новгородца и почувствовал холод в груди - его меч был на целую ладонь длиннее и наверняка тяжелее.

Новгородец кожей почувствовал замешательство изборца и расхохотался. Из-под шлема холодно, без зла, но и без сочувствия смотрело лицо опытного воина средних лет. Ни дать, ни взять, на поединок вышел один из Мстиславовых дружинников. Он поднял меч, пришпоривая коня, и Яну ничего не оставалось, кроме как защищаться. Но, принимая первый удар и сам ответно взмахивая мечом, он уже понял, что бой проигран, и не видел, что к его противнику кто-то стремительно мчится на подмогу...

Его коня ударил грудью чужой жеребец, и Ян покачнулся, понимая, что если не выпустит меча или щита, то непременно рухнет наземь. Не успев ни на что решиться, он пригнулся к гриве коня, уворачиваясь от меча новгородца - и удивился, когда над его головой металл с ледяным звоном столкнулся с металлом.

   - Не трожь! Он мой! - раздался над ним голос, от которого у Яна потемнело в глазах. Решительно, предчувствие необычного не обмануло его!

Крошечная заминка дала ему возможность выровняться в седле и, выпрямившись, он увидел, как его коня оттирает от новгородца третий всадник.

   - Он мой! - яро воскликнул он, наседая на великана. Тот, возвышаясь над пришельцем на голову, пятился назад. - Я сам с ним разберусь!

Он сказал новгородцу ещё что-то, совсем тихо, и тот осадил коня. А третий всадник, проводив его взглядом, развернулся через плечо к Яну. Тот уже узнал его и не мог удивиться больше.

   - Добрыня, - только и молвил, - как ты здесь...

   - Я твоему князю ничего не простил, - рязанец не спешил развернуть коня - опустив глаза, он смотрел в сторону новгородских полков. - Когда его гонец прискакал в Рязань звать нас на битву, я сразу собрался. И не я один - князь Михаил Пронский там, со своей дружиной, - он махнул рукой на свою сторону. - Ну, и другие мои земляки там же... Я знал, что ты где-то здесь и нарочно держался ближе. Думал, встречу - убью. Но когда увидел, что Путята тебя одолевает...

Он замолк. Ян жадно ел его глазами и не знал, что сказать. Тогда Добрыня заговорил сам:

   - Как там?.. - и осёкся.

   - Елена? - с готовностью подсказал Ян. - Жена она мне. Венчаны мы. У княгини Ростиславы Мстиславовны ближняя боярыня... Сын у нас, - не ведая почему, добавил он.

   - Не обижай её, - строго сказал Добрыня. - И езжай отсюда! А в бою встретимся - тогда по-иному поговорим!

Нахлестнув коня, он в три прыжка оказался рядом с новгородцем, что-то горячо ему зашептал. Тот угрюмо косил то на рязанца, то на изборца, а потом помрачнел ещё больше и поскакал к своему стану, вымещая досаду и злость на жеребце.

Яну тоже пришлось отправляться восвояси. Половина дружины видела его бой с новгородцем, и, едва он поравнялся с оградой, десятки голосов со всех сторон окликнули его, спрашивая о том, что случилось на поле. Все знали его как бойца, которому не было равных в сотне, а может, и во всей дружине - и вдруг такое поражение. Да и ещё последний поединок окончился чуть ли не миром с врагом. Угрюмо глянув на столпившихся у его коня дружинников, Ян нехотя пояснил:

   - Родича встренул...

Толпа вокруг понимающе притихла. Люди переглядывались, чесали затылки.

   - Чего деется, чего деется, - вздыхали, - свои против своих идут!..

   - А у меня тамо тятька оставался, - послышался из задних рядов молодой ломающийся голос. - А ну, как его увижу...

Слитный говор рассыпался на десятки коротких бесед - вспоминали своих отцов, братьев, свойственников из тех, кто мог бы оказаться на той стороне. В ополчении Ярослава целый полк состоял из одних новгородцев - им наткнуться в бою на своих было проще простого. Кто-то уже потянулся к сотнику с недоумением, но Ян, не отвечая никому, проехал сквозь ряды к обозу, где и спешился. Сейчас он не хотел видеть и слышать никого - ему вдруг показалось, что эту битву они проиграют.

Путята поджидал Добрыню, пока тот говорил с владимирским витязем и, поравнявшись, поехал рядом. Оба молчали, уйдя в свои думы. Потом новгородец поднял голову и обернулся на своего спутника.

   - Зря ты его отпустил, - глухо молвил он. - Врагов не щадят - они наших жён и детей не щадили.

Путята был из посадских людей. Будучи дружинником Мстислава Удалого, ушёл с ним в Галич, а тем временем вся его семья умерла голодной смертью под рукой Ярослава. Новгородец нашёл только высохшие тела троих своих детей и старухи матери. Жена его и вдовая сестра пропали невесть куда. С того дня он считал князя Ярослава и всех его людей личными врагами и поклялся убивать всех без разбора. То, что сегодня его лишили возможности отомстить, злило воина.

   - Родич он мой, - с неохотой сказал Добрыня. - В своё время, бывало, и я с ним мечи скрещивал, и мне он жизнь попортил. А только сестра моя ныне его жена, сын у них... Не хотелось мальца сиротить... Ради кого другого я б пальцем не шевельнул, - словно оправдываясь, добавил он, — а его не хочу. Из-за сестры!

Путята промолчал-, не зная, что возразить - среди новгородцев было много таких, кто всерьёз боялся встретить на той стороне, среди врагов, своих близких. Да и не только новгородцы - поднялась вся земля, расколовшись на две части. И расколол её своим упрямством князь Ярослав. Это он был зачинщиком всему. Это понимали все - и Мстислав Удалой первым.

Вернулись к стану Добрыня и Путята как раз вовремя - оставив забавы, полки грудились ближе к ставке князей. Где- то там, близ шатров, был Мстислав с братом Владимиром, князем Константином и смоленскими князьями. Судя по тому, как напряглось войско, он что-то говорил. Над притихшей толпой до двух всадников долетали обрывки его речей:

   - Мы вошли в землю сильную - встанем крепко... Да никто не озирается вспять... Кому не умереть, тот будет жить... Забудем жён и детей своих. Сражайтесь, как хотите - пеши, аль на конях...

   - Пеши!.. Пеши! - понеслось вдруг со всех концов в ответ на последние слова князя. Он ещё что-то говорил - то ли одобрял, то ли просил о чём-то, но многоголосая толпа уже восторженно ревела:

   - Пеши! Как отцы наши под Суздалем!.. Слава дедам! Слава!

   - Слава Новгороду! - встав на стременах, рявкнул во всю мощь Путята, оглушив Добрыню.

Словно получив долгожданный приказ, войско вдруг разом ожило. Люди в каком-то неимоверном едином порыве принялись разводить коней подалее, кто-то снимал брови, кто-то срывал рубаху, некоторые скидывали сапоги и так, подхватив оружие, смыкались снова - в слитную массу, готовую ударить в любой миг.

Глава 14

Бой начался в обеденную пору. Полки смольян не выдержали стояния на Липице и первыми стали спускаться с холма. В ответ на это самочинно воеводы Юрия пошли на них, думая опрокинуть. Но те неожиданно остановились и привяли бой. Заметив, что дело началось, находившиеся в нетерпеливом воодушевлении новгородцы, пешими, многие с обнажёнными телами, как на смерть, рванулись со склонов Юрьевой горы через топи и дебри, стремясь поскорее добраться до владимирцев. Пойдя лавиной, сметающей всё на своём пути, новгородцы далеко обогнали дружины князей-союзников, оторвавшись от них на склоне. Конные не захотели ломать лошадям ноги на крутом склоне, предпочли спускаться чуть стороной. Пешие же ополченцы сбежали на своих ногах и, вылетев на топкий берег в заросли ивняка, завязли в них, как увязает рыба в тине, попав после половодья в затоны.. Выдираясь из грязи, сражаясь поначалу больше с лозняком, пешцы застряли, и владимирцы с суздальцами только похохатывали над ними. Но вот взметнулись княжеские стяги, затрубили в трубы - и полки братьев-князей лавиной пошли навстречу.

Они столкнулись уже на сухом месте, ближе к стану владимирцев - часть новгородцев успела-таки переправиться через речушку и заросли. Вымазанные в грязи полуголые люди столкнулись с лезущими сверху ополченцами державшего головной полк князя Юрия - и битва началась.

Миновало несколько мгновений - и на склоне горы образовалась мешанина из тел. Встав стеной, суздальцы просто скидывали раз за разом лезущих на них новгородцев. Те откатывались, но лезли снова и снова, и - диво! - почти не теряли своих. Помогала то ли отвага, то ли неизмеримо большее проворство не отягчённого доспехами и лишней одеждой человека. Но всё же бой здесь как бы остановился.

Справа дружины князя Константина начинали теснить полки Святослава: тот, взяв себе под начало добрую половину наёмников, не умел управляться с таким большим числом людей. При желании можно было разглядеть его высокую, нескладную, как у брата Константина, фигуру, мечущуюся в первых рядах своих полков. Уже проиграв одну битву - за город Ржев - Святослав отчаянно не хотел повторения ошибки и потому суетился за двоих. Но наёмников понемногу теснили натасканные ростовские полки, и правое крыло владимирского ополчения постепенно начало прогибаться назад. Отчаянное желание многих людей отличиться пропадало впустую, натыкаясь на противоречивые и порой вовсе бестолковые приказы Святослава.

Слева муромские князья вкупе с полками Ярослава намертво сцепились со смольянами. Здесь наоборот - новгородский пеший полк не спешил лезть на рожон, отчаянно опасаясь столкновения с земляками, но сражающимися за Мстислава. Ярослав во главе муромских дружин и своих воинов кидался в гущу схватки, но далеко не все полки шли за ним.

Пробираясь топкими подмытыми бережками по чавкающей земле, конные дружины Мстислава и Владимира приспели как раз к тому времени, когда пешие новгородцы поднялись на половину склона и вовсю рвались к стягам Юрия и Ярослава. Наиболее отчаянные уже добрались до тына. Колья были проломаны, и сквозь них на вершину Авдовой горы вливались новгородцы.

Подхваченные общим порывом, Добрыня и Путята бились пешими. Рязанец легко поспевал за своим новым приятелем- новгородцем - великан Путята, оставив щит и сбросив даже бехтерец ради лёгкости движений, со свистом вращал над головой свой двуручный меч и врубался в толпу суздальцев, как жнец в пшеничное поле. Забрызганный чужой кровью, он шёл сквозь ряды, пробираясь туда, где реяли над толпой стяги братьев-князей. Добрыне оставалось не отставать от неистового новгородца да подрубать тех, кто по случаю ушёл от меча Путяты.

Понемногу к ним стали приставать другие новгородцы, и они были первыми, кто, порушив заслон, прорвался к стягам.

Здесь бой закипел с новой силой - владимирцы словно опомнились и попытались оттеснить противника, но Путята только описал мечом свистящую сверкающую дугу и расчистил себе пространство.

   - Не отставай, Добрыня! - ревел он, не забывая о приятеле. Ярославовы стяги были совсем близко. Совершив последний рывок, Путята оказался рядом. Трое отроков, охранявших стяг, тут же сомкнули вокруг него кольцо и подняли мечи, но великан-новгородец навис над ними с медвежьим рыком, размахнулся - и один упал, разрубленный пополам, а два других, видя, какая участь постигла из товарища, сочли за благо отступить. Оставшись один у стяга, Путята с остервенением рубанул по толстому древку. Стяг качнулся. Дерево треснуло с жалобным хрустом и преломилось. Украшенное вышитым львом полотнище рухнуло наземь и вмиг оказалось втоптанным в землю.

В этот миг Владимир Псковский, ехавший рядом с братом, поднял голову на кипевшую всюду битву.

   - Глянь, братец! Никак одолевают! - воскликнул он. Мстислав Удалой выпрямился в седле. Весь подобравшись, он плавным рывком выхватил топор на длинной рукояти.

   - Братие! - развернулся полубоком к подтягивающейся дружине. - Настал наш миг! Не дай Бог выдать добрых людей! За Русь!

Подхлёстнутый этим криком, конь его первым скакнул вперёд, и лавина всадников ринулась на пешие полки, врезаясь в. них, рубя и рассекая. Чуть правее ударили дружины смольян, левее - поднажали почти пересилившие Святославовы ополчения ратники Константина.

Первыми не выдержали новгородские ополченцы. Где-то совсем близко послышались слитные голоса: «Новград! Новград!.. Святая София!» - и они дрогнули, отступая. Мешая биться своим и чужим, бросая оружие, люди бросились бежать, невольно своим примером увлекая за собой и остальных.

Потом практически одновременно остановились муромские князья - их дружины не могли опрокинуть строй пеших воинов, готовых стоять насмерть. На подмогу тем подоспели смольяне, давя числом. А потом с неслышным в шуме боя треском рухнул и второй княжеский стяг, а на его месте взметнулся новгородский. В следующий миг земля дрогнула, прокатился валом дробный нарастающий гул и рассыпался грохотом мчащейся конной дружины. Впереди неё, стремя в стремя, летели два князя - Мстислав Удалой и Владимир Псковский. Вырвавшись вперёд, они пробивались сквозь ряды владимирцев, прокладывая путь своим дружинникам и пешцам. Пытавшиеся остановить их были смяты конями, и дружина, раздвинув своих, вырвалась к оставленным позади полков обозам и княжьим шатрам.

Обозники были ошеломлены. Когда на них налетели чужие всадники, они застыли столбами, и многие оказались посечены, так и не поняв, что произошло. Другие - посметливее - бросились спасать свои жизни, увеличивая суматоху. За ними погнались некоторые всадники, а подоспевшие тем временем пешие смольяне, забыв, зачем пришли, побросали оружие и кинулись к обозам - разбирать добро. Кто-то выпрягал приглянувшуюся лошадь, кто-то торопливо рылся в мешках, кто-то осторожно сдирал добротную одежду с ещё тёплого трупа, брезгливо стараясь не запачкаться свежей кровью. К удачливым грабителям спешили присоединиться остальные - победа грозила захлебнуться в волне мелких стычек из-за добычи.

Нахлестнув коня, Мстислав Удалой вылетел в середину обоза, попутно разметав нескольких грабителей.

   - Не время останавливаться, братья! - разлетелся его голос, как недавно, легко перекрывая шум. - Доканчивайте бой, а не то вернутся владимирцы и побьют нас!

И, не останавливаясь, проскакал мимо в ту сторону, где продолжался бой. Привыкшие во всём слушаться своего князя и верящие ему, как себе, новгородцы последовали за ним. И лишь смольяне, князья которых сражались, забыв о пешем ополчении, остались обдирать трупы и потрошить возы.

Именно в этот миг Ян впервые отвлёкся и взглянул по сторонам. До той поры он неотступно следовал за своим князем. Ярослав, справедливо решив, что в этой битве решится его судьба, бросался в самое пекло, очертя голову, увлекал за собой дружину, которая следовала за ним не только воодушевлённая его примером, но и потому, что не хотела бросать своего Князя одного.

Сперва бились одним сомкнутым строем - воеводы, ближние бояре, каждый со своей дружиной. Но потом пешие новгородцы нахлынули мутной водой. В их массе увязли дружины бояр, потом куда-то делся воевода Михайла Звонец, и близ Ярослава осталась лишь сотня Яна и ближняя дружина. Но и они таяли - не потому, что отступали, спасая свои жизни, - слишком яростно наседали со всех сторон враги. Дружинники гибли, заслоняя собой князя, который в упоении боя не замечал ничего.

Слитный рёв голосов волной накатился сзади, ударил со спины. «Новград и Святая София!»- кричали там. Крики гремели всё ближе, всё мощнее, перекрывая боевые кличи владимирцев и вопли о пощаде. Обернувшись назад, Ян похолодел - на них со стороны обозов, обходя двумя крыльями, шла Мстиславова конница, на которую сзади и с середины напирали пешцы. Далеко справа и слева небольшие кучки дружинников отчаянно рубились, дорого продавая свои жизни, но прочие предпочитали отступать, оказавшись лицом к лицу с сильнейшим врагом. Мстиславова конница была совсем близко - Яну вдруг показалось, что он различает самого князя Удалого, и верно - впереди сверкал его топор. В серенький облачный день он казался необычайно ярок, как солнце.

Словно враз ослеп и оглох, Ярослав продолжал лезть на полки пеших новгородцев. Он почти оторвался от дружинников, и Ян, пробившись к забывшемуся князю, поравнялся с его конём, подныривая под пляшущий меч:

   - Княже! Княже! Новгородцы сзади! Поворотить бы!

Бросив повод коня на холку, Ярослав упоённо сражался.

Возглас Яна долетел до него не сразу. Он развернулся к витязю с неудовольствием, но тут взгляд его скользнул по полю битвы позади него. Пешие полки, Мстиславова дружина - его зажимали в кольцо. А полков брата и союзных муромских князей видно не было, но что происходило у головного полка и на правом крыле, стало ясно сразу. Мысль об этом молнией мелькнула в голове Ярослава, и на смену восторгу битвы пришёл страх смерти и позорного плена. Избежать его было почти невозможно - конные дружины подходили с тыла, со стороны захваченных обозов. Вокруг Ярослава оставалось от силы полсотни воинов - все, кто выжил из Яновой сотни.

   - Трусы! - невесть на кого закричал Ярослав, потрясая мечом. - Они бросили меня!.. Мы пропали! Пропали!

Очертя голову, со звериным воплем он вслепую ринулся куда глаза глядят, и Ян вдвоём с мечником Василием, что тенью следовал за князем, еле успели догнать его. Уцелевшие дружинники сгрудились вокруг них, отбиваясь от наседавших со всех сторон пеших новгородцев.

   - Погодь, погодь малость, княже! - пробовал увещевать Ян. - Пробиваться надо! На соединение с Великим князем!

   - Он бросил меня! - срываясь на визг, кричал Ярослав. - Они все меня бросили! Удрали! Шкуры свои спасали, трусы!.. Переяславль! Ко мне! - вскинулся он на стременах, вздевая меч.

Пользуясь заминкой в рядах дружины, пешцы плотной стеной надвинулись на всадников, смыкая ряды. Кто-то услышал, как величали Ярослава его воины, и из толпы послышались голоса:

   - Князь! Братцы, здесь князь!.. Возьмём его!

Услышав голоса, Ярослав оглянулся и удивлёнными глазами воззрился на лезущих на него полуголых мужиков с топорами и мечами. Растрёпанные, перемазанные своей и чужой кровью, они напирали и орали вразнобой что-то непонятное. Числом они намного превосходили окруживших князя дружинников, да и к ним ещё шла на помощь конница. Кто- то уже выпрастывал руку с верёвкой - вязать пленника.

На миг ужас пронзил душу Ярослава. Сдаться в бою князю или боярину - ещё куда ни шло, но допустить, чтобы его сдёрнули с коня и повязали какие-то немытые смерды?

   - Нет! - завизжал он, теряя над собой власть. Лошадь под ним взмыла на дыбы и заржала, едва не скидывая седока. - Мужичье!.. Пошли прочь! Прочь, псы вонючие!

Подняв меч, Ярослав отчаянно замахал им во все стороны, большею частью бездумно, едва не посеча своих. Не сговариваясь, Ян и Василий с двух сторон бросились к князю, сдавили его коня своими лошадьми, и Ян окликнул Ярослава, встряхивая за плечо:

   - Уходить надо, княже!

   - Куда? - Ярослав взглянул сквозь дружинника мутными бешеными глазами. - Мы погибли! Мы разбиты!

   - К Великому князю! - Ярослав махнул рукой в сторону головного полка. - Там ещё секутся, слышишь?.. Там ещё бьются!

- Вороны бьются над телом князя Юрия! - закричал ему в лицо Ярослав. - И мы погибнем!

Рванув повод из рук державших его дружинников, он стегнул коня и ринулся напрямик. Ян и Василий зажали его с боков, закрывая щитами. Остальные воины теснились сзади, отбиваясь от наседавших новгородцев. А те, понимая, что от них уходит богатая добыча, наддали ходу и помчались следом.

Топча конями мечущихся людей, многие из которых уже побросали оружие и бестолково суетились, пытаясь убраться подальше от битвы, и чуть было не напоровшись на самого Мстислава Удалого, Ярослав не видел ничего перед собой, но Ян смотрел по сторонам за двоих и вовремя свернул в сторону, узнав отца Ростиславы, - остатки дружины вместе со своим князем вырвались из смыкающегося кольца и оказались в обозах.

Там смольяне заканчивали грабёж. Всюду валялись трупы - некоторые уже были ободраны до нижних рубах. Ярослав закричал, осаживая коня - ему вдруг показалось, что в одном из убитых он узнал брата Юрия. Взглядом затравленного зверя он огляделся вокруг.

На вершине Авдовой горы бой стихал - сломленные ополченцы бежали, кто куда. Некоторые дрались из-за коней и убивали друг дружку. Стягов муромских князей нигде не было видно. Исчезли и знаки Великого князя - их давно подрубили, как и столбы княжеских шатров. Зато везде колыхались стяги Новгорода, Пскова и Смоленска. Сбившись небольшими кучками, владимирцы и суздальцы кое-где ещё сражались, но это было сопротивление обречённых на смерть людей. С гораздо большей охотой они сдались бы в плен, но ярость новгородцев была так велика, что первых сдающихся они убивали на месте. Такой страшный пример заставлял остальных сражаться, цепляясь за жизнь в надежде на то, что удастся вырваться. Но кольцо врагов вокруг смыкалось всё теснее, и очажки сопротивления гасли один за другим. Наставал момент, когда битва превратилась в бездумное избиение.

Похожее на сдавленное рычание рыдание вырвалось из горла Ярослава, когда он увидел разгром своих войск.

   - Это конец! - закричал он, в ярости срывая с головы шлем и швырнув его наземь. - Конец! Конец!.. Бежать! Немедленно бежать!

Сам Ян был далеко не так твёрдо уверен в этом - ещё неизвестно, что сталось с Великим князем Юрием и младшим из трёх братьев, Святославом. Можно было попробовать прорваться на правое крыло, но Ярослав, повторяя прыгающими губами одно слово: «Бежать! Бежать!» - погнал коня прочь, стремясь в открытое поле, к далёкой реке. Ян не мог бросить его и, увлекая за собой остатки дружины, поскакал следом.

...Битва закончилась ближе к вечеру, когда начал гаснуть и без того пасмурный весенний день. Все князья бежали с поля битвы, но Великий князь Юрий Всеволодович, защищая своё звание и достоинство, отступил последним, когда около него оставался едва десяток воинов. За ним гнались, но ночная темнота поглотила беглеца. Погоня вернулась ни с чем.

Поверив, что одержали победу, войска занялись привычным и давно ожидаемым делом - дележом добычи. В руки союзного ополчения попал весь обоз мятежных князей, станы всех троих - сотни и тысячи свежих трупов, с которых победители снимали оружие, брони и одежду. Муромцы, вовремя решив, что это не их война, успели кое-что спасти. Невольно воины Ярослава и Юрия пошли на то, к чему призывал Ярослав перед битвой - погибших на поле бояр и знатных воинов обдирали наравне с простыми ратниками. Мстиславу Удалому и Константину пришлось немало потрудиться, чтобы остановить разошедшихся новоявленных грабителей. Дав им времени только до утра, на рассвете нового дня занялись подсчётом потерь и удач.

На поле боя было найдено более девяти тысяч тел, по реке Хзе, за которую бежали разбитые полки, стремясь в Юрьев, плыли тела утонувших, в кустах по берегам реки и в поле дозорные, объезжающие стан победителей, отыскали нескольких умерших от ран. При этом пленных было взято удивительно мало - несколько десятков человек в основном бояр и знатных воинов братьев-князей. По их словам, и Ярослав, и Юрий покинули своих воинов и бежали.

   - Нечего сказать - хороши! - со вздохом покачал головой Мстислав Мстиславич, услышав эту весть. - Людей своих погубили, а сами утекли подобру-поздорову!.. И это князья!

- Не суди их, - взмахнул ресницами Константин, по своему обыкновению опустив очи долу. - То родные братья мои, я их с младенчества помню. Юрия вина тут мала - его Ярослав с пути сбил. Он всё начал, ему и ответ держать. Коль и теперь упорствовать будет, нет ему прощения! А Юрий лишь за него стоял, как Великому князю и положено...

   - Мы победили - теперь ты Великий князь, - с лёгкой усмешкой напомнил ему Мстислав.

   - Ах да! - улыбнулся Константин смущённо. - А я и забыл...

   - Что, Великий князь, с мятежниками повелишь делать?

   - О коих в полон взяли - ты решай. А о братьях, я тако мыслю, они позор на всю Русь приняли. Дадим им время пережить его, страх познать. Пусть сами себя накажут, аки Каины новые[163]. Поймут вины свои - простим, а нет... что ж!.. - Константин виновато развёл руками - что делать с братьями в этом случае, он не знал.

   - По твоему слову пусть всё и станется, Великий князь,- спокойно кивнул Мстислав. - Только у меня с Ярославом свой разговор будет - наособицу! Есть за ним должок.

...Добрыня, не слушая уговоров Путяты, до полуночи объезжал поле боя вместе с теми, кто искал среди павших своих родных и близких. В битве он не видел Яна даже издали и теперь терялся в догадках, что сталось с изборцем. Нет, они не стали друг другу роднее, но Елена была женою этого витязя. Коль он убит, сестра останется совсем одна с маленьким ребёнком на руках.

Вдовства ей Добрыня не мог бы пожелать никогда и, каждый раз, натыкаясь на чей-нибудь раздетый труп, боялся узнать в нём Яна. Но пала ночь, потом начался новый день, и к концу его Добрыня поверил, что изборский витязь жив.

Великий князь Юрий умчался с поля боя один - за ним увязались несколько бояр и меченосец-дружинник, прихвативший для господина сменного коня. Решив, что боярство дороже, а служить можно любому князю, кто бы ни позвал, бояре потихоньку отстали и, пользуясь ночной темнотой, разъехались каждый в свою сторону.

Конь пал под Юрием скоро после первой же переправы через готовую разлиться безымянную речушку. Великий князь своей тучностью загнал хорошего сильного жеребца, на котором начал сегодня битву. Мечник отдал ему заводного, но и тот долго не продержался. Тогда Юрий пересел на третьего, а потом и на четвёртого - последнего ему отдал верный дружинник, оставшись на дороге пеш. Дабы облегчить коню последнюю часть пути, Юрий сорвал с себя всё лишнее - до нижней рубахи - и так, мало кем узнанный, ворвался во Владимир. Перепугав своим видом оставшихся в городе стариков, женщин и детей, он затворился в своём тереме и, притихнув, стал ждать, что присудит ему судьба.

Ян был не просто жив - в числе уцелевшей дружины князя Ярослава он скакал к Переяславлю. От полусотни воинов, вырвавшихся с ним из гущи схватки, к тому времени, как впереди показалась гладь Плещеева озера, оставалось едва три десятка - кто отстал, оставшись без сменного коня, кто изнемог в пути и предпочёл остановиться на милость победителей. За князем следовали самые выносливые и удачливые - те, кто успели взять заводных коней.

К концу скачки коней и людей шатало от усталости. Дружинники еле держались на взмыленных измученных конях, не отставая от Ярослава уже потому, что и его конь шёл рядом. Даже кратких остановок не позволяли себе - не сомневались, что погоня близка и дышит в затылки. Во время скачки Ян не раз и не два оборачивался назад, озираясь, - всё ждал, что вот-вот из-за поворота покажутся разъезды новгородской или псковской дружины. А может, сам князь Константин снарядится на охоту за братьями-мятежниками - всё же эти места ему знакомы, может предугадать любой шаг противника. Если бы погоня обнаружилась, дружинникам пришлось бы принимать бой, стараясь защитить князя и дать ему возможность уйти. Про себя Ян знал, что не свернёт, но не был уверен, пойдут ли за ним остальные?

Что касается Ярослава, то он, казалось, совершенно утратил способность думать и чувствовать. Когда под ним пал первый конь, он удивительно спокойно воспринял его смерть - взглянул на мёртвую оскаленную морду, на лужицу крови, вытекшую меж передних зубов на землю, и молча пересел на заводного. Когда глубокой ночью споткнулся и рухнул, увлекая за собой седока, второй конь, он только крякнул от ушиба, но не проронил ни слова. Однако Ян, взглянув сбоку в освещённое ущербной луной лицо своего князя, содрогнулся - с напряжёнными желваками, намертво стиснутыми зубами и хищным прищуром глаз, прорезанное глубокими морщинами, оно было страшно. Казалось, его взгляд нёс смерть любому, на кого падёт, - это был взгляд человека, который собрался мстить.

Глава 15

Всадников ждали. Ворота Переяславльского града были широко распахнуты, и в проёме моста стояла стража. Когда горстка дружинников во главе с князем проскакала по бревенчатому настилу, они захлопнулись за ними.

Топча кур и распугивая на улицах народ, Ярослав ворвался в детинец и, как зверь в нору, забился в свой терем. На подворье спешившись с шатающегося коня, он, спотыкаясь, забыв о достоинстве, взбежал вверх по лестнице, сам с усилием распахнул двери, ураганом пронёсся по Горницам и, наконец, затворился в какой-то горенке.

Ян задержался на дворе - его обступили люди. Все хотели знать, чем кончилась война, отказываясь верить своим глазам, и жаждали получить подтверждение догадкам. Услышав короткий немногословный ответ Яна, все заохали и запричитали.

   - Вот напасть-то, напасть какая!.. Это Бог нам за наши грехи!.. Что же с нами будет, а?

Кто-то подёргал Яна за рукав, привлекая внимания:

   - Куды ж мы теперь? Куды деваться-то?

   - Не знаю, - Ян мотнул плечом, высвобождаясь из цепких рук дворового. - Я - к князю, а вы - коней обиходьте, да живо кликнете кравчего[164] - пущай соберёт чего людям. Устали ведь!

Мысль о том, что под его началом всё ещё состоят люди, за которых он в ответе, придавала Яну сил. Да и не верилось, что человек такого упрямства и целеустремлённости, как Ярослав, может так запросто опустить руки. Ян помнил его тяжёлый тёмный взор - чуточку бешеный, чуть слепой от клокочущей внутри ярости. Такой, как князь Ярослав, не может сдаться. Переяславля он ещё не потерял, город можно оборонять. Да и миром тоже можно попробовать. Надо было только выждать - и действовать.

Убедившись, что за усталыми лошадями будет соблюдён надлежащий уход, что людей сейчас накормят и затопят им баню смыть грязь, кровь и пот, Ян наконец прошёл в терем. Ноги сами несли его на женскую половину - проведать Елену, сказать о нечаянной встрече с Добрыней - но вместо этого неожиданно он отправился на поиски князя.

Попадавшиеся в переходах домашние холопы испуганно жались к стенам - горькая весть уже была известна всем - добиться от них прямого ответа было невозможно, но Ян упорно искал - и в конце концов толкнул низкую дверку, похожую на келейную.

В комнатке было темно, как ночью - маленькое окошечко почти не давало света, оно выходило на самый тёмный угол заднего двора - здесь были составлены сундуки с мягкой рухлядью. На одном из них сидел Ярослав.

Он резко обернулся, когда Ян, согнувшись под притолокой, шагнул к нему. В полутьме неестественно ярко блеснули его глаза, окружённые тёмными кругами от бессонных ночей. Князь в упор смотрел на Яна, и были в его взгляде одновременно испуг и ненависть.

   - Чего тебе? - наконец вымолвил глухо.

   - За словом я твоим, княже, - ответил Ян. - Что повелишь?.. Людей и коней я пристроил, а там...

   - Повелеть? - Ярослав даже приподнялся. - Мне?.. Кто я теперь? Никто! - Он вдруг соскочил, нервно сжимая и разжимая кулаки - Одолел меня Мстислав Удалой! И Константин - чтоб ему лопнуть!.. Они теперь повелевают со своими новгородцами, а я... Хотел землю воедино собрать, чтоб все под одним князем ходили, по норам своим не сидели, и что теперь? Собрались...

В такие минуты бешенства он был скор на расправу мог и кулаком ударить, а когда и мечом рубануть. Ян ждал того или другого, но, только упомянув о новгородцах, Ярослав вдруг молнией выскочил наружу.

Притихшая дворня, услышав быстрые тяжёлые шаги, ринулась прятаться, кто куда. Князь за то время, что жил тут после изгнания из Рязани, успел их приучить к этому, поскольку под горячую руку в этом случае попадало не всегда виноватому, а тому, кто некстати попался на глаза. Поэтому терем как вымер, и когда Ярослав вылетел на крыльцо, просторный двор встретил его пустотой - только кинулся прятаться лохматый сторожевой пёс.

   - Все ко мне! - закричал Ярослав, вскидывая руки. - Живо!

Ян, догнавший князя уже на пороге, встал за спиной, и тот, развернувшись, поймал изборца за плечо:

   - Живо зови тысяцкого, да бояр - всех, кто ни есть!

Из думных княжеских бояр в городе оставался только старый Дружина Гаврилыч, отправивший в поход сына Михайлу. Он явился первым в окружении немногочисленных гридней. К тому времени на подворье вышли приехавшие с Ярославом дружинники - успевшие только малость перекусить, они были злы на весь мир. К ним присоединились немногочисленные отроки и младшая дружина[165], остававшаяся в детинце для возможной защиты. Тысяцкий, за которым Ян ездил самолично, приехал в число последних. Его ждали, и Ярослав успел истомиться в нетерпении. Он даже притоптывал на крыльце от волнения и бегом бросился навстречу въезжающему в ворота тысяцкому:

   - Новгородцы где?

Ошеломлённый таким вопросом, тысяцкий сперва оторопел, а потом припомнил о пригнанных князем купцах. Среди них попадались жители Торжка и Твери, затесалось несколько торопецких да смоленских, но всех их величали одинаково новгородцами. По особому наказу Ярослава все они содержались в порубах, ничего не ведая о своей судьбе. Теперь князь приказал привести их всех на подворье.

Изъявляя свою волю, он сам плохо представлял, чего хочет, но когда, окружённые стражей, в широко распахнутые ворота ввалилась толпа грязных мужиков, многие из которых за строптивость были повязаны, в памяти ясно ожили картины недавнего боя. Точно такие же мужики, разоблачившись, оставшись в одних портах, но оттого ещё более страшные, лезли скопом, с дубинами, палицами и топорами на его полки и, выходя один против десяти, сминали весь десяток. Дай волю и этим - они весь терем с подворьем с землёй сровняют! Вон как смотрят! Волками!

Картина побоища была такой яркой, такой зримой, что Ярослав, не помня себя, рванул у кого-то из дружинников меч и бросился на толпу, замахиваясь:

   - Вот я вас!

Меч свистнул в воздухе, готовясь пасть на безоружных людей. Стоявшие впереди съёжились, жмурясь и ожидая удара, остальные отхлынули - но в тот миг, когда удар должен был обрушиться на новгородцев, кто-то сзади мягко, но сильно рванул руку князя назад, отводя меч.

Дёрнувшись в тщетной попытке вырваться, что его только распалило, Ярослав обернулся и встретился глазами с Яном. Не страшась той кары, что могла пасть на его голову взамен новгородцев, изборец спокойно и твёрдо отводил занесённую руку, одновременно разжимая сведённые на рукояти пальцы.

   - Да как ты смеешь! - прохрипел Ярослав. - Волю взял?.. Забыл, кто ты есть? К ним захотелось?.. Эй, стража!

   - Не позорь себя перед людом, княже, не гневи Бога понапрасну, - тихо молвил Ян. - Ты князь пока ещё! Они в твоей власти, но не дело творишь ныне!

   - Не дело? - спорщики чуть не столкнулись грудь в грудь — так резко придвинулся Ярослав к Яну. - Ты со мной при Липиде был. Видел, что новгородцы творили? Чья тогда власть была? Тоже их!.. Нашёл, кого жалеть!

   - Не мне тебя учить, княже, ты государь, - по-прежнему тихо, так, чтобы их никто не слышал из посторонних, продолжал Ян, - но сейчас послушай моего совета! Вот-вот здесь будет Мстислав Новгородский со своей дружиной. Чем тогда оправдаешься?.. Не я - он тебя судить будет!

Упоминание о Мстиславе всколыхнуло больную рану в душе Ярослава. С видимым усилием опустив меч, он оглянулся на толпу новгородцев.

   - Судить он меня будет, - прошептал он. - Торжествовать он придёт, радоваться!.. Отольётся ему радость! Кровавыми слезами умоется! - и, прежде чем Ян успел догадаться, что задумал князь, Ярослав бросился к дружинникам и махнул рукой в сторону новгородцев: - Взять! Всех! В поруб! В землю! Живыми!.. Чтоб следа не осталось!

На заднем дворе княжьего подворья нашлись старые погреба, от сырости стен и ветхости перекрытий пришедшие в негодность. Засыпать их было жалко и муторно - больно обширны, а чинить - у князя с войной руки не доходили приказать. Он даже и думать забыл о погребах, да управитель вспомнил. Он единственный изо всей дворни не спешил прятаться - чуял, что князю может понадобиться его память и услуги.

Дружинники, навалившись скопом, разворотили старый слежавшийся дёрн над погребами, раскатали начавшие подгнивать брёвна и открыли округлые просторные ямы глубиной больше человеческого роста. Тычками копий новгородцев подогнали к краю. Понимая, что хотят с ними сделать, люди упирались, некоторые пытались вырваться из кольца. Какой-то парень внезапно поднырнул под нацеленные копья и зайцем бросился бежать к раскрытым воротам.

   - Бежи, Андрейка, бежи! - крикнул ему вслед кто-то из толпы.

   - Догнать! - закричал Ярослав, затопав ногами.

Он бы и сам ринулся в погоню, но отроки кинулись наперерез беглецу. Один изловчился, размахнулся копьём - и сбитый с ног парень покатился по земле. На него тут же навалилось несколько человек, усердно угощая ударами. Потерявшего сознание избитого парня мешком подтащили к яме и первого свалили внутрь.

   - Ну! Прыгайте! Прыгайте сами, а не то с вами то же будет! - завопил Ярослав.

Новгородцы сбились в кучу теснее.

   - Кровопивец! Мало того, что уже сотворил, так тебе ещё крови охота? - послышались голоса из толпы. - Всех готов перебить, весь народ извести!..

   - Чтоб тебе пусто было, псу!

   - Крови охота?.. На, пей, змей!

   - Губи-губи, земля большая, всех не передушишь!

   - Придёт пора - за всё ответишь!

   - Кидай их в яму! - закричал Ярослав, теряя терпение. Он уже подбежал к одному из дружинников, принялся вырывать у него копьё, чтобы самому силой заткнуть глотки новгородцам, но тут налегли сзади кмети тысяцкого, надавили - и купцы один за другим стали падать в яму. Ярослав, как мог, торопил своих людей. Те, стремясь поскорее отделаться от неприятной работы, кололи новгородцев копьями, сваливали живых кучей, как мешки. Со дна ямы уже слышались стоны и вопли придавленных. Люди шевелились на дне безликой массой. Выкрики и проклятья неслись глухо, сливаясь в неясный, но грозный гул. Князь Ярослав стоял на краю ямы, сжав кулаки, и белыми от бешенства глазами смотрел, как заполняются ямы. Его холодный гнев, казалось, подстёгивал дружинников, заставляя быть злее и расторопнее.

Как ни старались напихать в ямы побольше людей, всё же человек пятнадцать, жителей смоленской земли, оказались лишними.

Первый погреб уже закладывали брёвнами и дёрном, и Ярослав, отмахнувшись, приказал засадить их в какую ни на есть клеть. Оставив управителя и отроков заканчивать дело, он тяжёлыми шагами направился в терем...

Гнев в нём ещё не остыл. Казалось, выплестнется он на пленных - и можно будет вздохнуть свободнее. Но в груди всё ещё клокотала ненависть - упрямство новгородцев всколыхнуло горечь поражения с новой силой. Эти люди не сдавались, даже понимая, какая страшная участь их ждёт. Если кто и молил - то о смерти и отмщении своим палачам. Можно было выместить злость на Яне, который взялся защищать врагов своего князя, но изборец куда-то подевался.

При воспоминании о новгородцах на ум пришла жена - Ростислава-Феодосия, дочь Мстислава Удалого. Холодная строгая новгородка, она посылала отцу грамоту. Её отец ныне силён, что хочет, может с ним сделать. Уж не она ли виной в том, что всё так случилось? Ноги сами понесли его на женскую половину терема.

Там уже все знали или, по крайности, догадывались. Холопки и сенные девушки попрятались, а те, что показывались на глаза, уносились по углам с визгом, словно вспугнутые поросята. Старая мамка княжны, шагнувшая было навстречу, замахала руками, как наседка на коршуна, но Ярослав ожёг старуху взглядом - и она убралась, бормоча что-то про себя. Хотелось огреть плетью старую ведьму - чего она там ворожит? - но в самый последний момент дрогнула рука.

Ростислава и её ближние боярыни сидели вместе у окошек. Все старались делать вид, что вышивают полог для церкви, но иголки дрожали в пальцах, а когда Ярослав вошёл, так и вовсе руки у них опустились. Остановившись на пороге, князь посмотрел на жену.

Ростислава была красива. Красива так, что при взгляде на неё невольно оборачивались все, кто её встречал. Сам Ярослав, увидев её первый раз, был поражён её статью, строгими чертами белого лика, чистым взором из-под густых ресниц и спокойным кротким нравом. За два года супружества молодая княгиня ни разу не воспротивилась воле мужа - за исключением того вечера, когда наотрез отказалась открыть, о чём писала отцу. Что было в той берестяной грамотке, кроме выданных мужниных тайн? Ростислава клялась и божилась, что у неё и в мыслях не было идти против мужа, но Ярослав не поверил. Назло ей вовсе лишил жену внимания - с того самого дня даже не видался с нею, гнал её посыльных. Меж супругами пролегла трещина.

Впрочем, Ярослав давно обязанностям супружеским предпочитал обязанности княжеские, забросил жену ради Новгорода, а когда началась с ним открытая вражда, так и вовсе забыл о её существовании. Сейчас шёл к ней выместить досаду и злость на то, что её отец и новгородцы, к которым она питала приязнь, одержали верх. Но, переступив порог, Ярослав вдруг с ясностью понял, что гнев куда-то исчезает.

Боярыни медленно поднимались одна задругой. Последней встала Елена Романовна - жена Яна. Выпрямившись, она бросила быстрый взгляд за спину князя - нет ли там мужа и, не найдя, вздохнула. Ростислава же осталась сидеть, сложив на коленях руки и не мигая глядя в глаза мужу. Лицо её застыло, как каменное. Гордым и беспомощным было оно.

   - Все вон! - процедил Ярослав и толчком распахнул дверь наружу. Толкаясь и беспокойно переглядываясь, боярыни поспешили вон. Княгиня не сделала и попытки остановить их. Она только единственный раз вскинула глаза, когда Елена с тревогой потянулась к ней что-то спросить. Этого молчаливого обмена взглядами оказалось достаточно, чтобы к Ярославу вернулся весь его гнев.

   - Пошли прочь, сороки! - прикрикнул он, с силой захлопывая дверь за последней. Громко бухнула захлопнувшаяся дверь.

Оставшись с женой наедине, Ярослав медленно развернулся к ней. Ростислава не двинулась. Всё так же сидя со сложенными на коленях руками, она спокойно взглянула на мужа.

   - С чем пожаловал? - прозвучал её ровный голос. - Присядь, поведай!

Услышав это, князь перестал сдерживаться.

   - Она ещё спрашивает! - язвительно воскликнул он, притопнув ногой. - Хватает же наглости!

Ростислава вздрогнула, лицо её пошло красными пятнами.

   - Почему ты кричишь на меня? - вопросила тише. - За что?

   - Сама ведаешь! - Ярослав сорвался на крик. - Радуешься, небось, - ваша взяла! Все вы за моей спиной готовы козни строить!

   - О чём ты? Не пойму! - Ростислава пожала плечами. Лицо её задрожало. - Коль беда какая приключилась - то чем же я-то виновата?

   - Вины не знаешь? - Ярослав рванулся к жене. Она испуганно отпрянула, и это неожиданно разозлило его. - Всё ты знаешь! С самого начала знала, про то и отцу своему писала! Всё я теперь понял - нарочно ты его на меня натравливала! Теперь радуйся - явится он сюда, отец твой, с полками, в железа всех ковать!

При упоминании об отце точёное лицо Ростиславы ожило, вспыхнуло яркими красками, но она смирила радость и прошептала, склонив голову на грудь:

   - Батюшка... неужто!..

   - Рада? Вижу, что рада, змея! - вспылил Ярослав. - Но запомни - рано тебе радоваться, поглядим, кто кого!

При этих словах Ростислава подняла голову, и в глазах её заблестело сдержанное веселье и гордость.

   - Не горячись, княже, - молвила. - Бог тебя покарал за дела неправедные - смирись и покайся! Отольются тебе слёзы невинных! Не всё тебе зло творить - пора, видно, честь знать!

   - Замолкни! - Ярослав бросился к жене. Она вскочила, поднимая руки для защиты. - Сука!

Ростислава не успела отвернуться и оборониться - со всего маха Ярослав ударил её по щеке.

Княгиня отлетела к стене, ударилась о неё всем телом и медленно сползла на лавку, уронив голову на руки. Когда князь встал над нею, она не дрогнула, только мелко затряслись её плечи от беззвучных рыданий. Потом вдруг резким рывком выпрямилась, закричала мужу в лицо сквозь отчаянно хлещущие по щекам слёзы:

   - На, бей! Тебя только на то и хватает, чтоб беззащитных избивать!.. Совсем забей, до смерти! Жизни мне от тебя нет! Душу ты мою вынаешь, ирод! Бей!

С разметавшимися выбившими из-под повойника[166] волосами, раскрасневшаяся - на левой щеке расплывался багровый след пощёчины - княгиня сама бросилась на мужа, и Ярослав отступил перед её напором.

   - Ты что? Ополоумела, баба? - выговорил он, чувствуя вместе с бессильным гневом и досаду. И связала его судьба с этой женщиной!

   - С тобой ополоумеешь! - кричала Ростислава, захлёбываясь слезами. - С тобой любая с ума сойдёт!.. Да за что же мне жизнь-то такая проклятая!

Она разрыдалась, схватившись за голову, и Ярослав сорвался. Спорить он не умел - ему было легче решить спор кулаками, и сейчас он размахнулся, желая только одного - заставить её замолчать любой ценой...

Сорвав зло на жене, князь выскочил из её покоев и помчался по терему. Бить, казнить и ковать в железа пока было некого. Оставалось затаиться загнанным зверем и ждать...

Ожидание растянулось чуть не на десять дней. Каждый день, каждую ночь в Переяславль прибывали всадники - остатки разгромленного воинства. Являлись чаще в одиночку, усталые и голодные. Некоторые шли пешком, потеряв коней. Бывало, что одна загнанная кляча привозила двоих. Прибывали бояре с горстками оставшихся верными дружинников. И лишь некоторые решались приходить на княжий двор - большинство сразу забивалось по домам, откуда их было не выманить ни калачом, ни силой.

А потом ручеёк уцелевших беглецов и вовсе иссяк, вслед за этим как-то поутру дозорные увидали неспешно приближающееся огромное войско.

Доложили князю. Услыхав весть, Ярослав, пребывавший эти дни в каком-то странном оцепенении, вдруг вспылил, плетью прогнал гонца и едва не повелел спустить его в поруб.

Парень еле успел выскочить из горницы и молнией помчался обратно на стену.

Ян столкнулся с ним уже на крыльце. Дозорный налетел на сотника и чуть не сбил с ног, но изборец поймал парня за шиворот. С перепугу тот не сразу сообразил, в чём дело, и с превеликим трудом Яну удалось выяснить, чем он так разгневал князя, а услышав известие, отстранив гонца, пошёл в терем.

Дни шли в напряжённом ожидании. Дворня ходила на цыпочках, пугливо озиралась и торопливо шёпотом передавала из уст в уста: «Князюшка нынче гневен - тише!» - или: «Князюшка смирен, помалкивает!» Ярослав словно застыл.

Он почти не спал, перестал есть, все дни проводил в уединении, явно избегал людей. Совесть за содеянное его не мучила - молчали все чувства, кроме страха и робкой надежды: может, всё обойдётся?

Не обошлось. Когда Ян вошёл, Ярослав с белым перекошенным лицом стоял посреди горницы, сжав кулаки. Опрокинутые лавки, раскиданная утварь - всё говорило о только что отбушевавшем приступе ярости. Увидев вошедшего, Ярослав дёрнулся было выгнать и уже бросился к нему, но Ян коротко почтительно поклонился:

   - Прикажешь что, княже?

От его нарочито-спокойного тона князь остановился, тяжело дыша.

   - Приказать? - срывающимся голосом переспросил он. – А что тут прикажешь!

   - Ведаю, - осторожно начал Ян, - войско у стен...

   - Войско! - Ярослав выдавил это слово сквозь зубы через силу. - По мою душу пришли! Псы!.. Ненавижу! Над слабостью моей смеяться!.. Вот что мне теперь делать, что? - внезапно напустился он на дружинника. - Ты знаешь, сколько у него силы, у Мстислава? Да он Переяславль по брёвнышку размечет!.. Я всё потерял, понимаешь? Всё!

Голос у него сорвался. Ярослав покачнулся, хватаясь за голову. Ян метнулся к нему - и в следующий миг князь, приникнув к нему, разразился на его плече судорожными всхлипывающими рыданиями.

Изборец с тревогой бросил взгляд на дверь - не вошёл бы кто, не застал бы князя в неподобающем виде. Но дворовые разбежались, скрываясь от княжьего гнева, - никто из них не рискнёт сейчас сунуть нос в эти покои. Дав князю выплакаться, он ногой перевернул лавку, усадил на неё Ярослава и присел рядом.

Они оба знали, что никто никогда не узнает об этой слабости князя - негоже ему быть, как все. Ян ничего не говорил - просто ждал, когда Ярослав успокоится, и когда тот наконец с усилием выпрямился, тихо, вопросительно молвил:

   - Решим как, княже?

После того, как дружинник видел его слёзы, Ярослав как- то присмирел. Вскинув на Яна воспалённые глаза, он качнул головой:

   - Боюсь я! Мстислав мести хочет.

   - Дозволь, княже, мне в стан его съездить, - попросил Ян. - Посла-то авось не тронут, а я вызнаю, что и как.

Понурив голову, Ярослав посидел так немного, а потом кивнул:

   - Езжай!

Глава 16

Выбрав двоих отроков постатнее, чтоб малое число охраны не бросалось в глаза, Ян выехал в распахнутые ворота. Войска союзных князей растянулись по холмам по берегу Трубежа - никто не собирался брать город осадой.

Люди двигались не спеша, словно на прогулке, с любопытством озирались по сторонам. Лишь немногие с интересом оборачивались на трёх всадников, глядя на них победителями, которых мало интересуют побеждённые.

Несмотря на показное равнодушие, послов: из Переяславля ждали - Яна и его спутников встретили чуть не на полпути и, накоротке расспросив, проводили в голову обоза, где покачивались копья и стяги княжеской дружины. Изборец усмехнулся про себя - впереди шёл сам князь Константин, известный своей незлобливостью. Яна он почти не знал, но мог справиться о нём у воеводы Космы Родивоныча - как-никак, дальняя родня.

Константина он узнал издалека, хотя до того видел всего раза два, и то мельком. За несколько дней, прошедшие с момента его вокняжения на великий стол во Владимире, старший Всеволодович неузнаваемо переменился - стал стройнее, выше ростом и глядел на всех новым, строгим и просветлённым взглядом. Он ответил отеческой улыбкой на почтительный поклон Яна.

   - Здрав буди, княже! - молвил тот. — Слово у меня к тебе от князя моего, Ярослава Всеволодича!

Узкое сухое лицо Константина стало ещё суше, когда он услышал имя брата. Теплота, мелькнувшая было в его глазах, исчезла.

   - Что же велел тебе передать Ярослав? - спросил он с неохотой.

   - Князь мой велел передать, что не желает больше творить зла и просит тебя о мире и прощении за его грехи... Просил бы горожанам напрасного зла не чинить и Переяславля на копьё не брать.

Всего этого Ярослав не велел говорить. Но Ян прочёл о том в глазах князя - Ярослав был из тех людей, которые не рождены сами просить прощения: для этого они слишком горды и лучше навсегда поссорятся с кем-нибудь, чем признают, что были неправы. Они могут признать свою вину - но не скажут о том и слова. Князь Ярослав хотел мира - но не мог говорить об этом. Не умел.

Князь Константин испытующе взглянул на посла:

   - Почто он сам не пришёл?

   - Не ведал он, что ждёт его тут, - Ян не знал, что придумать и предпочёл сказать правду, - но, коли есть надежда вымолить прощения за свершённое им, обещался он быть сюда сам с дарами и приветствовать Великого князя.

Константин прищурился неверяще:

   - Точно ли раскаялся в содеянном брат мой?

   - Истинно так, княже, - честно ответил Ян. - И, когда будешь ты к нему милостив, просил он снова быть в воле твоей, как старшего в роду... И, как у старшего, просит он заступы твоей за него перед князем Мстиславом Удалым - не выдал бы ты его князю, замолвил доброе слово, от гнева оберег... Слова твоего жду!

Непроницаемо было лицо посла - не свои, чужие слова передавал он и не отвечал за них. Князь мог сквозь зубы цедить противные его гордому нраву униженные речи - посол вымолвил их легко и свободно, не чувствуя горечи.

   - Добро, - наконец молвил князь Константин. - Поезжай назад, гонец, да передай князю своему, чтоб был тут, как изготовится. А я тем временем Мстиславу Мстиславичу за него слово замолвлю. Он ныне мне заместо отца, но и князь твой мне не чужой...

Поклонившись в седле, Ян повернулся и поехал назад. Ярослав ждал его чуть не в воротах терема. Только княжеское достоинство помешало ему броситься навстречу и стащить посла с коня, чтобы поскорее вытрясти из него подробности посольства. Изборец видел, каким огнём нетерпения горят глаза Ярослава и не стал его мучить незнанием - сразу, сойдя с коня, в двух словах передал он обещание Константина заступить его перед Мстиславом и повеление немедля явиться в ставку победителей.

Горько это было - виниться в вине, которую за собой не чуешь. Но сила была не на его стороне, сам Бог отвернул свой лик от Ярослава, а посему и следовало смириться.

Ближе к вечеру, приготовив и самолично отобрав в клетях лучшие из лучших дары, Ярослав поехал к брату.

Тот раскинул стан на берегах Трубежа в виду города. Войско победителей расположилось вольно - сила была на их стороне. Люди отдыхали, варили вечернее хлёбово[167], чистили одежду и упряжь, поглядывали лениво на князя и его спутников.

Мстислав Удалой был в шатре Константина. С ним пришли его брат Владимир Псковский и другой Владимир, Рюрикович, недавний союзник в битве.

Войдя, Ярослав сразу увидел своего тестя. Тот сидел с напряжённым лицом, скрипел зубами и не смотрел на зятя. По всему видно, Константин уже переговорил с ним, но не совсем удачно.

Со стороны на Ярослава, наверное, было жалко смотреть - униженный, просителем мира, явился он к родне, он, рождённый править, умеющий и сам покорять города и народы, На лице, обращённом к Ярославу, у Константина застыл вопрос - что скажет младший брат. Двое Владимиров смотрели на вошедшего безразлично-отчуждённо - для них он был чужим, просто ещё одним князем, который склонился перед их силой.

Решив сразу покончить с неприятным делом, Ярослав порывисто шагнул к Константину, припав на колено и склонив голову на грудь:

   - Брат, не держи на меня зла - в твоей я власти. Лучше накорми меня хлебом!..

Последние слова он произнёс совсем тихо - ждал, верно, что будут встречены они злорадным смехом - просит о хлебе тот, кто этого самого хлеба не давал Новгороду! Ян, стоявший у порога - из всей свиты только его взял с собой в шатёр брата Ярослав, - невольно сделал движение к своему князю, коленопреклонённо стоящему посреди шатра в окружении тишины, которая сейчас была страшнее наказания и самых страшных слов осуждения.

И вдруг князь Константин легко и быстро шагнул к брату и поднял его за плечи.

   - Здравствуй, брате! - сказал он. - Рад видеть тебя!

Ярослав вскочил, как подброшенный. Он не ждал, что его простят так легко, и был ошеломлён. Братья быстро, словно боясь, что один из них передумает, обнялись.

   - Рад, что Господь просветил тебя, - серьёзно молвил Константин. - И рад, что ныне ты со мною, и прощаю вины твои!

Мстислав Удалой при этих словах нервно зафыркал, но Константин с каким-то воодушевлением уже пригласил недавнего противника к столу. Отроки принесли вино, хлеб и мясо, и князья подняли чаши.

Ян облегчённо перевёл дух - он надеялся на благополучный исход, но не верил, что всё будет так легко. Что-то всё же должно было ещё произойти.

Предчувствие его не обмануло. Мстислав Удалой держался настороженно, и едва приступили к обсуждению условий сдачи, вылез вперёд:

   - Князь, кроме прочего, ты немедля отпустишь от себя жену свою, Ростиславу, со всем двором её и позволишь ей взять с собой всё, что ни пожелает она - пусть и казну твою!

Ярослав даже привскочил:

   - Как - отпустить? Куда? Зачем? Она жена мне! За что?

Мелькнула догадка - Мстислав не оставил мыслей о мести за Новгород. Он будет мстить и забирает дочь для того, чтобы ничего не мешало.

   - Скажи ему, брате! - Ярослав обернулся на Константина.

По кроткому лицу брата он догадался, что и ему не по нраву речь Мстислава, но поделать он ничего не мог. Мириться новгородский князь не желал.

   - Ростиславе с тобой не жизнь! - сказал, как отрезал, Мстислав и пристукнул кулаком по столу. - Горше её участи не бывало. Я для дочери такой судьбы не желаю, потому и забираю!

- Но князь!..

   - Молчи! - Мстислав поднялся. - Жил бы ты с нею по чести, по закону - я бы стерпел. Но раз не желаешь ты в ней княгиню свою видеть, с последней девкой её равняешь - знать, и не быть ей за тобой! Сегодня же отправишь ей весть - и пусть сбирается! Обещался я не тронуть тебя, упросил меня брат твой, - он исподлобья бросил взгляд на Константина, - послушаю его совета. Но дочь свою, а тебе жену - заберу! Это моё слово!

Ярослав тоже поднялся, нервно тиская в кулаке кованую ножку кубка. Рука дрожала так, что фряжское вино[168] чуть не плескалось через край. Вот что писала тогда Ростислава отцу - на долю свою жаловалась, что муж с нею спит редко, при ней девкам не стесняется подолы задирать, лишний раз не поглядит в её сторону, а при встречах каждое слово сквозь зубы кидает, Резкое словцо уже готово было сорваться с его губ, когда Ян, зорко следивший за тем, что происходит в шатре и отлично понявший слова Мстислава, не выдержал и коротко застонал. Ежели Ярослав отпустит жену, разрешив ей взять с собой всё, что ни пожелает, то, верно, не согласится княгиня расстаться со своей подругой, Еленой. А та тоже по-своему несчастна в замужестве. Вдруг да захочет бывшая рязанская боярышня покинуть нелюбимого мужа и вернуться в дом брата?.. Холодом обдало при этой мысли.

Ярослав расслышал тихий звук за спиной, бросил короткий взгляд через плечо - и сник. Потерянное лицо погруженного в свои думы Яна словно лишило его гонора. Он присмирел и до самого часа расставания не произнёс лишнего слова.

Уже при выходе, когда Ян пропустил Ярослава вперёд и собирался последовать за ним, Мстислав неожиданно окликнул его:

   - Погодь, витязь!.. Не видались мы ранее?

   - Может, и видались, - тихо ответил Ян. - Я в один день с моим князем женился в Новгороде...

Владимир Псковский шагнул к брату и быстро зашептал ему что-то на ухо - несомненно, поминал своё неудачное гостевание в Изборске.

   - Ах, вот оно что! - кивнул Мстислав словам брата. - Ты, как я слышал, знатный воин!.. И род твой не последний! Что тебе вдали от родного города?.. Славы ищешь? Иль чего ещё? Здесь тебя ничего не ждёт!

И так было ясно, что стояло за словами князя Удалого - каждому хотелось иметь в своей дружине хороших воинов. А может, просто испытывал Мстислав изборца. Во всяком случае, Ян покачал головой:

   - Здесь князь мой, дружина, семья. Более мне ничего не надо! А за то, что помнишь меня, князь, спасибо тебе!

Поклонился и быстро вышел.

Ярослав уже ждал в седле. Он взглянул с нескрываемым отчуждением:

   - О чём тебя пытал Удалой?

   - Брат его меня вспомнил - как-то заезжал он в Изборск, - неохотно объяснил Ян.

   - В дружину свою звал?

Слова прозвучали как обвинение. Ян вздохнул:

   - Меня отец звал после смерти брата княжение принять - я отказался. Незачем мне по князьям бегать. Был я подле тебя, княже, буду и дальше!

Ярослав взглянул в его холодное, строгое лицо - и улыбнулся вымученной улыбкой впервые за долгое время.

У порога княжеского шатра маялся Добрыня. Прослышав, что прибыл посол от Ярослава, он сразу подумал об изборце и, когда Мстислав отправился к Константину на совет, последовал туда же. Он издали разглядел Яна подле Ярослава в седле, видел, как они говорили о чём-то, но сам не подошёл и не окликнул зятя. А так хотелось спросить, как там Елена, не чинит ей зла муж, счастлива ли она, как сына назвала.

Вернувшись в Переяславль[169], Ярослав сразу же прошёл к Ростиславе. Она молилась. Встав на колени перед киотом, молодая женщина так глубоко ушла в себя, что Ярославу пришлось ждать, пока она закончит. Осенив наконец себя тройным крестом, Ростислава поднялась, обернулась - и вздрогнула, увидев мужа. Впервые с того дня, когда он, вернувшись, избил её, видела она Ярослава. Князь изменился - похудел, почернел, большие красивые глаза горели мрачным, дьявольским огнём. Он не говорил ни слова - просто стоял и смотрел тяжело и пристально, как смотрел только он. И молчание это продолжалось так долго, что Ростислава не выдержала и заговорила сама:

   - Почто опять пришёл? Мучить, бить?.. Бей! С тебя станется! Ты только и можешь, что беззащитных избивать! Ты...

   - Ростислава! - воскликнул Ярослав, вскидывая руки. - Пощади хоть ты! И прости!

   - Простить? - княгиня остановилась, изумлённая. - Ты просишь о прощении? Меня?..

Прижав руки к груди, она задохнулась и вдруг захохотала, хватаясь за голову.

   - Простить? - повторяла она сквозь смех. - Тебя?.. Мне?

   - Ростислава! - потеряв терпение, Ярослав кинулся к ней, схватил за плечи, встряхнул, борясь с желанием ударить её по щеке. - Это не шутка!.. Мстислав Удалой тебя требует, забрать тебя хочет!.. У меня забрать!

Молодая женщина ещё постанывала от смеха, но постепенно до неё стал доходить смысл сказанных слов. Округлившимися глазами она взглянула в лицо Ярослава.

   - Отец? - наконец вымолвила она. - Хочет меня забрать?

   - Да! Да! - закричал Ярослав. - Забрать! От меня! А я не хочу! Понимаешь, не хочу расставаться с тобой, Ростислава!.. Останься со мной! Скажи, что не пойдёшь к отцу! Передай ему, что я твой муж, что ты мне жена! Скажи, иначе я...

Он не договорил. Упёршись руками ему в грудь, княгиня оттолкнула его сильным движением и отступила под киот.

   - Иначе что? - переспросила она. - Опять бить станешь? Иль под замок, как новгородцев, в поруб спустишь?.. Ты это можешь! Так вот моё слово - я когда перед алтарём стояла, твоей женой быть мечтала, и потом не счесть, сколько я молила Бога, чтоб он смягчил твоё сердце. Но ты не внял ни голосу свыше, ни моим словам. Теперь пожинай свои плоды... Отец меня зовёт - я иду к отцу!

Она отвернулась к тёмным ликам икон, сложила на груди руки, и Ярослав, поняв, что он проиграл, понуро попятился к двери.

До вечера в тереме продолжалась суета - княгиня Ростислава собиралась к отъезду. Ближние боярыни, сенные девки сбились с ног, собирая княгиню. Сама Ростислава, ожив и словно помолодев, юной девочкой бегала по горницам и переходам. Всюду слышался её звенящий голосок. Она даже напевала, что последние полгода случалось редко. Молодая женщина была счастлива и приветливо говорила со всеми – даже Катерина, любимая наложница Ярослава, заслужила от неё доброе слово. Княгиня до того расщедрилась, что даже одарила её ниткой ожерелья и лентой. К остальным любимицам бывшего супруга она тоже обращалась со словами напутствия, болтала с ними, как с подружками, смеялась. Давно её не видели такой.

И только Ярослава она сторонилась. Он, как потерянный, бродил по бурлящему терему, прислушиваясь к суете и доносящемуся то тут, то там голосу Ростиславы. Раз или два он звучал совсем близко - казалось, откроется дверь - и войдёт она сама. Как-то раз супруги и впрямь столкнулись в горнице. Ярослав шагнул было к жене, спросить что-то, но та мигом развернулась, ожгла его через плечо строгим и отчуждённым взглядом и вышла. Он посылал к ней верных людей - их выпроваживали обратно. Княгиня ясно дала понять, что не желает его теперь знать.

Для Яна этот день тоже не принёс радости. Боярыни, снаряжая госпожу в дорогу, были готовы ехать за ней в Новгород. Женская половина терема должна была опустеть очень скоро. Ян мучился сомнениями, согласится ли Елена остаться или последует за Ростиславой? А, может, она вернётся в Рязань, под защиту брата? Там она, отженённая жена[170], снова выйдет замуж, будет счастлива - всё же на родине! Он не сдержался - давно ещё, чуть остались наедине, рассказал Елене о встрече с Добрыней перед Липецкой битвой, как тот спас ему жизнь, не дав Путяте воспользоваться ошибкой лошади. Елена даже расцвела при этом. Верно, она уже мечтала, как приедет в заново отстроенный дом, увидит младших сестёр и брата. Жена была необыкновенно молчалива эти дни, и Ян не догадывался о её думах.

В последний вечер перед отъездом - уговорились, что завтра поутру княгиня Ростислава переедет к отцу, - Ян не находил себе места. Войдя в изложню, он стащил через голову рубаху, сел на постель, опустив плечи. Елена задерживалась - верно, сбирается в дорогу. Совсем скоро он останется один.

Легко скрипнула дверь, и, не поднимая головы, Ян угадал жену по ей одной присущей походке, движению, запаху её тела. С той ночи, когда он ещё в Торжке взял её чуть ли не силой, Ян мало прикасался к жене - то походы, то томительное ожидание, - и сейчас особенно остро почувствовал вспыхнувшее желание. Но поднять глаза почему-то боялся, оттягивая горько-сладкий миг.

Елена подошла, на ходу медленно распуская косу. По шуршанию одежды Ян догадался, что жена раздевается, оставшись в одной нижней рубашке, сквозь которую её тело было ещё желаннее. Она мягко опустилась на колени, сняла с мужа сапоги и, выпрямившись, встала над ним, опустив руки и привычно перебирая пряди косы.

Ян поднял голову, взглянул ей в лицо. Елена стояла над ним, и уголки её губ чуть дрожали - она хотела и не смела улыбнуться.

   - Прости, - тихо сказал он, - прости за всё... Люблю я тебя, и всегда любил.

   - О чём ты? - в её голосе мелькнула тревога. - Приключилось что?

Ян вздрогнул, услышав речи жены. Не померещилось ли ему?

   - Всё я помню, - ответил он. - И что за себя взял силою, и что жизнь твоя была загублена. Не своей ты волей за меня шла без материнского благословения, без венчания в храме по чину. В тягость тебе была жизнь со мной - верно Добрыня меня упреждал. Прости. Коль хочешь, отпущу я тебя...

   - Куда?

   - А куда хошь!.. К брату, в Рязань, а не то за княгиней ступай. Ты подруга её, боярыня ближняя. Она от мужа уходит - неужто тебя бросит?.. Не хочу я тебя больше неволить. Коль не люб я тебе - отпущу и слова не скажу. А мне без тебя - как без сердца...

Елена подняла руку и коснулась его волос.

   - Вот ты каков, - молвила с грустной улыбкой, - сколько лет вместе, а я тебя таким не знала. Думаешь, вот так уйду, только дверь пошире распахни? Раньше о том надо было думать. Да куда ж я от тебя денусь? - губы её дрогнули, сломавшись в жалкую, смущённую улыбку. - Тяжёлая я... - она взяла его руку, приложила к своему животу. - Твой. К зиме будет...

Она не договорила - Ян сильным, свободным движением обнял её за талию и привлёк к себе, пряча лицо у неё на груди. Елена обняла его голову руками, прижалась всем телом.

   - Куда ж я от тебя, - шептала она. - Куда ты, туда и я! Как Бог велел!

Осторожно, словно боясь спугнуть долгожданный миг, Ян усадил Елену к себе на колени и долго-долго поцеловал в губы.

На следующее утро Переяславль прощался с Ростиславой. Молодая княгиня покидала город без сожаления. Посланные за нею дружинники князя Мстислава, подбоченившись, сидели в сёдлах и свысока поглядывали на всех. Коротко попрощавшись с дворовыми, поклонившись Божьим храмам и расцеловавшись на прощанье с остающимися при дворе Ярослава боярынями, жёнами его ближников, Ростислава легко запрыгнула в возок. Высунувшись, она помахала рукой всем ещё раз и скрылась в его недрах совсем.

Ярослав тоже вышел проводить жену, но за стену детинца не ступил ногой, остался в воротах, как будто в иной жизни, которую покидала Ростислава. Она видела его подле себя, ловила на себе его ищущий, чуть ли не умоляющий взгляд, но даже не обернулась в его сторону. Зато сердечно распрощалась с теми его наложницами, кто поборол гордость или смущение и вышел к ней. С Катериной даже расцеловалась. Всё это она делала словно назло бывшему мужу - пусть помается напоследок.

Ян и Елена тоже провожали свою княгиню. Молодая боярыня жалась к изборцу, словно новобрачная наутро после первой ночи. И в самом деле - после того, что произошло между ними накануне, они оба будто родились заново. Словно не было этих двух лет. Елена льнула к Яну, то и дело вскидывала на него счастливые глаза, прижималась всем телом. Ростислава, которой подруга поведала о свалившейся на неё радости, тайком косилась на эту пару - в то время как она сама теряла семью и надежды когда-либо создать её вновь, эти двое обрели друг друга. Но радость от возвращения к отцу была столь велика, что княгиня Феодосия сумела порадоваться за Елену.

Обняв жену, Ян махнул рукой вслед удалявшемуся возку княгини и уже отвернувшись, почувствовал на себе жгучий взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Ярославом. Князь поедал их взором, и в его тёмных глубоких глазах горела зависть.

Князь Константин сурово расправился с братом Юрием, отняв у него великое княжение - сослал его с семьёй и двором в маленький городец Радилов на Волге. По сравнению с ним Ярослав отделался легко - его оставили в покое в родном Переяславле Залесском, где он и княжил.

Кончилась весна, началось лето. Понемногу жизнь города и княжьего двора вошла в привычную колею. Ярослав стал спокойнее, по-прежнему баловался помаленьку с наложницами, судил, стоял обедни и вечерни. Пару раз наведался в дальние городцы Переяславльской земли. Дружина его тоже помаленьку росла, пополняясь горячими до боя отроками. Ян был подле, став ещё ближе после замирения с Константином. Теперь князь всё чаще давал ему поручения, какие по чину бы исполнять ближним боярам. Но всякий раз, выслушивая от Ярослава очередной приказ или просто ловя на себе его случайный взор во время пира с дружиной, изборец с трудом отгонял от себя воспоминание о том полном чёрной зависти взгляде, каким князь смотрел на витязя и его жену. Помятуя о том, что слово князя закон, и он может, коль захочет, взять себе в утеху и мужнюю жену, Ян всё время ждал подвоха.

И дождался. В середине лета Ярослав нежданно-негаданно послал его в Дмитров с пустяковым Поручением. Отвезя грамоту тамошнему тысяцкому, Ян вернулся - чтобы узнать, что за время его отсутствия Елену по слову Ярослава переселили в женскую половину княжьего терема, соединив с остальными наложницами.

Глава 17

Первым порывом Яна было кинуться к Ярославу и потребовать вернуть жену, но, как назло, князь с утра был в думной палате, а оттуда сразу отправился в ближний монастырь, повидать какого-то учёного книжника.

Думный боярин Дружина Гаврилыч принял Яна, выслушал его сбивчивый рассказ о справленном деле и, важно наклонив голову, ответил, что князю всё будет доложено. Он вёл себя так, словно ему дали приказ не замечать ничего, и изборец не выдержал и взорвался:

   - Неужто тебе ничего не ведомо, боярин? Аль глаза сразу всем застило?.. Мне самого Ярослава повидать надобно!

   - Езжай в Духов монастырь, авось там и свидишься с князем, - ответил боярин спокойно. Он явно не догадывался о тайной печали Яна. Но и так ясно - вряд ли Ярослав, отняв чужую жену, будет трубить о том на весь свет. Ведь не у смерда чёрного, не у дворового супружницу забрал - ближнего дружинника, сотника своего, родовитого человека осиротил! Такое могли осудить!

Пав на коня, Ян погнал в монастырь. На его счастье, Ярослав был ещё там когда он назвался у ворот, его пропустили, и он сразу очутился среди своих. Ближний мечник, Василий Любимович, ждал во дворе с десятком отроков. Он даже обрадовался, увидев Яна.

   - Привет, друже! - молвил он, подходя к спешившемуся приятелю. - Почто так спешил? Никак в граде что случилось?

Он был расположен поговорить, но Ян отстранил друга:

   - Не до бесед мне, Василий, а поведай-ко мне лучше, как князя поскорее отыскать. В чьей он келье?

Ярослав любил подолгу беседовать с учёными людьми - нарочно, проезжая мимо монастырей, останавливался, заходил, заводил разговоры с книжниками и чуть где сыщет ум светлый да полёт мыслей не по-монастырски высокий - так и зачастит к этому человеку. А там и монастырь начнёт одаривать. Мудрых людей из дальних погостов и обителей переселял ближе к городу - ныне чуть не в каждом монастыре в Переяславльском княжестве был у него готов собеседник.

Василий перехватил ринувшегося было прочь Яна за рукав:

   - С какой бы вестью ты ни прибыл, погодь сейчас князя тревожить. С отцом-игуменом он беседует. И беседа тайная, - мечник огляделся по сторонам и шепнул как величайшую тайну: - О разводе князь говорить пришёл - он-то, слышь, вроде как бобылём остался!..

Каждое слово, сказанное Василием, ножом по сердцу приходилось по душе Яна. Не желает ли Ярослав развести с ним Елену, взяв за себя чужую жену?.. В прошлые времена такое бывало - коли чужое счастье глаза застит, можно разрушить его и своё на том месте выстроить. Сколько песен, былин о том поётся! Слушаешь, о чужой судьбе вздыхаешь, а потом глядь - то про тебя сказано!

Василий, видно, что-то разглядел в лице друга - замолчал, бросил искоса оторопелый взгляд и отошёл.

Ян всё ещё стоял, прижимая руки к груди и глядя перед собой, когда из глубины монастырского широкого двора показался князь Ярослав. Как всегда после долгой беседы с монастырскими, он шёл посветлевший, с особым блеском в глазах. Отец игумен шёл рядом, что-то ещё тихо говорил - князь медленно кивал на каждое слово, но мысли его бродили далеко. Заметив изборца, он нахмурился и заторопился с отъездом.

Игумен благословил Ярослава и отошёл. Отрок подвёл князю высокого породистого скакуна, вывезенного из южных степей половцами. Взлетев в высокое седло, Ярослав махнул рукой дружине - спешили к вечеру в Переяславль. Едва проехали ворота, Ян не выдержал и поравнялся с князем.

   - Ладно ли съездил? - первым заговорил Ярослав, мечтательно глядя на дорогу. - Не случилось ли в дороге лиха?

   - Нет, княже. Не в дороге меня беда подстерегла - в родном доме! - ответил Ян.

   - Уж не получил ли вести из Изборска? - князь по-прежнему не смотрел на собеседника.

   - Всё тихо там, - отмолвил Ян и не выдержал - воскликнул: - Что ж это такое деется, княже? Почто от живого мужа жену забираешь?..

Ярослав даже придержал коня и в первый раз обернулся на витязя.

   - Что ты говоришь? - спросил он требовательно.

   - Верни мне Елену Романовну, князь, - строже молвил Ян. - Не ладное творишь! Жена она мне перед Богом и людьми, любит меня. Не разлучай нас, не рви сердца моего. Она ведь тяжёлая, княже! Рожать ей зимой!.. Подумай, каково ей?

Породистое лицо Ярослава вытянулось, стало суше и тоньше, словно на иконе. В глазах мелькнул холодок отчуждения.

   - Что ты молвишь, не понимаю, - ясно выговаривая слова, произнёс он. - Ни у кого я жены не отнимал, силой никого не разлучал! А что свершено, то свершено, и не тебе судить.

   - Но как же... - начал было Ян, но Ярослав нахлестнул коня и широкой размашистой рысью двинулся вперёд. Отроки тоже прибавили ходу. Князь словно спешил уйти от своего дружинника и торопил коня, понуждая его перейти на бешеный лёгкий скок. Ян тоже хлестнул плетью жеребца, но, хоть и догнал отроков, поравняться с князем не смог - он скакал в окружении дружинников, ставя их заслоном перед изборцем.

В тот день и последующие его больше не звали к князю, и Ян одиноко оставался в своём тереме, рубленом ещё давно, чуть не в первую зиму служения Ярославу. Терем с клетями и конюшней стоял у самой стены детинца, на образовавшемся после пожара и ещё не застроенном пустыре. Не будь огня, не стоять бы его дому так близко от княжеских палат. Когда- то, вступив впервые в свежесрубленные горницы, Ян радовался - далеко от родины у него появился свой угол. Но сейчас, метаясь из угла в угол в опустевших хоромах, он готов был молить Бога о пожаре. Пусть сгорит его дом со всеми клетями - не было в нём нужды, раз не было и Елены. Не так уж много прожила она в нём хозяйкою - всего-то с того дня, как по весне приехал княжеский поезд из Торжка в Переяславль, а уже не мил стал терем без неё. Что она сейчас? Плачет ли наложницей в палатах княжеских иль смирилась? После отъезда княгини Ростиславы Ян и часа не сомневался, что Елена успела его полюбить. Но как теперь? Может, приказал князь - и забыла мужа! А ребёнок? Нерождённый ещё младенец, что с ним?

На четвёртый день, не выдержав, Ян сам поехал к Ярославу.

Перед ним привычно распахнули ворота, и отрок подбежал принять коня, но остальные почти не обращали на него внимания. Он был здесь - и в то же время его не было. Прошёл куда-то Михайла Звонец - едва кивнул головой, и почему-то сразу вспомнилось, что сам Михайла уже третий год был женат и успел породить сына и дочь. Мелькали дружинники - те самые, кому он совсем недавно отдавал приказы. Сейчас они проходили мимо, едва бросая в сторону короткие взгляды.

Недолго задержался Ян на подворье. В княжеские хоромы пройти не удалось - на крыльце, словно нарочно для него, была поставлена стража, а едва он куда-нибудь направлялся, его тотчас же окликали, удерживая пустым разговором. И по общему согласию Ян догадался - князь не хочет, чтобы он не просто вернул себе жену, но и даже не смог видеться с нею.

Потерянный вернулся Ян в пустой дом и всю ночь до утра просидел на лавке у окна, глядя на притихший город. В сторону холодной одинокой постели и смотреть больше не хотелось, а от взглядов жалостливых, осторожных, вовсе становилось не по себе.

Едва отзвонили заутреню по церквям, в его ворота нежданно-негаданно застучали кулаки. Воротный сторож, расспросив проезжих, впустил их.

Стуча сапогами, в горницу вошёл Василий Любимович. Истово, но спокойно, положил поклон на три стороны, перекрестился на иконы в углу и повернулся к Яну:

   - Здрав буди, Ян Родивонович! Со словом к тебе от князя Ярослава Всеволодовича. Желает князь видеть тебя нынче возле, с тем и меня к тебе послал, наказав непременно проводить тебя на подворье... Милостью тебя князь жалует, ближним боярином своим делает!

Не мог Ян судить Ярослава - хотел, да не мог. Не потому, что простил - память о Елене сидела в душе занозой, - просто жила ещё в нём та самоотверженная преданность, которая и рождает самых верных, самых честных слуг и друзей до гробовой доски. Ярославов поступок ранил Яна в сердце, но оставался ещё и разум, который велел скрепиться, силой унять боль и продолжать жить. Ярослав разбил ему жизнь - но он оставался князем, и значит, жизнь ещё не потеряла смысла. Кроме того, служа князю, теперь он служил и Елене.

Потянулись одинаковые пустые дни. Они слились в один бесконечный долгий день. Ян то натаскивал зелёную молодёжь - отроков, что шли в княжью дружину, - то сопровождал князя на ловища[171], сидел в боярской думе не на последнем месте. Бывал он несколько раз на пирах дружины, проходил в покой князя - вот только на женскую половину его не допускали.

На праздник Спаса Ярослав опять отправился по монастырям и на сей раз взял с собой Яна. Он частенько стал брать его то туда, то сюда - не хотел отпускать далеко. Теперь кроме Василия мечника позади Ярослава можно было увидеть и Яна, изборец стал тайной тенью князя: пока ещё сотник, но уже Князев милостник[172] и советник.

На него поглядывали с завистью, особенно боярские сынки. Из молодых, тех, что пришли после Липицкой битвы, никто не знал о княжеском достоинстве изборского витязя и все считали, что выпало ему счастье не по заслугам. Да и сам Ян не радовался нежданной чести - Ярослав словно старался умаслить его, задобрить за жену, заплатить милостями за Еленины ласки и любовь. У Яна, когда он думал об этом, темнело в глазах и мутился разум.

На Спаса[173] дни напролёт звонили колокола, город принарядился и расцвёл. Жатва завершалась, и по деревням готовили праздничные трапезы. Попы святили яблоки и мёд. Урожаи в тот год выдались необычайно обильные, погоды стояли дивные - солнечные, тёплые, - и все молили Господа, благодарили его за милость.

В самый праздник Преображения Господня[174] Ярослав после заутрени отправился в ближний монастырь, прихватив с собой и Яна. То лето он молился особо истово - то ли старые грехи замаливал, то ли упорно просил Бога о чём-то своём. Ни до, ни после Ян не замечал в князе такого набожного усердия.

В Спасо-Преображенской церкви народу - не протолкнуться. Князю и ближникам его - почётные места. Ян до крови искусал губы, пережидая службу. В тягость ему было стояние тут - как в тягость было и всё, связанное с князем. Ещё три-четыре месяца - и Елене рожать! А он почти три месяца не видел жены. Как она? Что с нею? Извелась, поди, или забыла, смирившись с неизбежным? И Пресвятая Богородица[175] с младенцем на руках так на неё похожа... Та же тревога и мольба во взоре.

Не помня себя, Ян впился глазами в тёмный строгай лик на иконе. Не молил - требовал помощи. Кажется, оживи Приснодева[176], закричит на весь собор: «Помоги! Дай хоть одним глазком Елену увидеть! Неужто Ты не любила сама?.. Неужто не вздыхало ни по ком сердце, пока не свели Тебя, юную, нежную, в дом Иосифа, обручника Твоего[177]?» И не верилось, что эта молодая мать не изведала счастья настоящей безоглядной любви - вон сколько боли во взоре...

А потом - словно молния вспыхнула в ночи, и Ян, решившись, попятился прочь от князя, расталкивая локтями молящихся. В придел набились ближние бояре, старшие дружинники, иные с семьями. Михайла Звонец оторопело оглянулся на Яна, когда тот камнем из пращи выскочил из собора и бросился к коновязи.

Горохом простучали по земле копыта. Пригибаясь к жёсткой конской гриве, Ян ворвался в распахнувшиеся перед ним ворота детинца и еле заставил себя сдержать коня близ княжеского подворья. Негоже было привлекать к себе внимание. Но пока князь молится и слушает речи святителей, он должен увидеться с женой.

На княжеском подворье есть и своя церковка. В ней стояли службу по обычным дням, не как сегодня. Здесь сейчас тоже звонили и пели, но служба - Ян надеялся, что застанет Елену в храме, - уже завершилась. Народ расходился, с паперти спускались последние.

Ярослав содержал своих наложниц не так, как прочие князья. Те не выставляли свои измены напоказ - просто в каждом селе или городце имелась жёнка для утех. Порой холопка, становящаяся впоследствии ключницей, как Малуша у Ольги, Святославовой матери[178], иногда посадская дочка, реже - богатого или знатного рода. Жили эти жёны невенчанные в своих домах, хозяйство имели, своих слуг. Коль были дети, ни в чём нужды не знали. Сыновей князья порой признавали, вводили в наследство. У самого праведника Мстислава Удалого, сказывают, кроме законного сына Василия, был ещё и незаконный, прижитый за время сидения в Новгороде отрок Юрий. Княжичем сын дворовой девки признавался, городец какой-то получил в Торопецкой волости[179]. Княгини венчанные о сыновьях на стороне ведали, о наложницах тоже, но молчали, и князей за то никто не судил. Только о Ярославе пошёптывались - из-за того, что тех же самых баб не прятал по углам, а держал постоянно при себе. У каждой имелась своя горница на женской половине терема, свои слуги. Верховодила над ними новгородка Катерина, та самая разбитная девка. В своё время она много крови попортила самой княгине Ростиславе и была сильно озадачена нежданной милостью, когда та при отъезде щедро одарила её. Это разлучницу-то!

Заглянув в храм и с огорчением убедившись, что опоздал, Ян вышел, торопясь вернуться назад, пока Ярослав его не хватился. Коль удалось бы одним глазком взглянуть на Елену, не так горько было бы возвращаться.

Обойдя терем и пройдя мимо клетей вдоль порубов, где по весне были заперты новгородцы - после того, как немногих живых среди общего числа задохнувшихся трупов извлекли оттуда по приказу Мстислава Удалого, погреба сии были засыпаны, - Ян вышел к переднему крыльцу. Отрок, завидев его, подводил уже коня, когда сверху, с рундука, послышался торопливый шёпот:

   - Боярин! Ян Родивоныч!

Голос был женский. Подняв голову, Ян увидел Катерину. Придерживая одной рукой огромный живот - ей в ту же осень приспело время рожать, - наложница спускалась по высоким ступенькам. Не дойдя половины лестницы, быстро замахала рукой:

   - Подь-ка сюда!.. За мной пошли! - С раздувшимся животом Катерина не утратила своей привлекательности. Она скатилась к Яну проворным мячиком и коснулась его запястья пухлой отвыкшей от работы рукой:

   - Тихо ступай!

Сам не ведая, почему безропотно подчиняется новгородке, Ян последовал за нею. Женщина быстро, озираясь по сторонам, провела его мимо тех же клетей и порубов за храм и вывела в разбитый за теремом сад.

Туда выходили окна женской половины терема, и обычно здесь мялись сторожа, оберегая княжеских наложниц от чужого глаза. Но сегодня то ли те отлучились на праздник, то ли всему виной была идущая рука об руку с ним Катерина, но никто не встретился им на пути.

Женщина подвела Яна под развесистую двухвершинную яблоню, верхние ветки которой, отягощённые плодами, почти достигали распахнутого косящатого окошка на втором этаже.

   - Тута жди, - хитро улыбнулась Катерина и быстро ушла.

Ян остался в саду, чувствуя растущую тревогу. Он задерживался без княжеского слова дольше положенного срока. В праздник Ярослав может и простить такое, но если бы было, чем рисковать!..

И только он подумал о Елене, как увидел её.

Это была, очевидно, её светёлка. В распахнутом окошке мелькнул знакомый силуэт, потом руки выложили на подоконник спелые яблоки - по всему видать, принесённые из церкви. Листва дерева закрывала часть сада внизу, молодая женщина не могла его разглядеть, и Ян позвал дрогнувшим голосом:

   - Олёнушка!

Тихо ахнув, та выглянула - и припала грудью на подоконник, протягивая руку. Задетые яблоки упали в траву.

-Ян!

Наклонившись, он подхватил с земли освящённые круглые плоды, сунул их за пазуху и прыжком вскочил на развилку яблони. Старое дерево дрогнуло, от толчка новые яблоки посыпались наземь. Елена ахнула, но Ян уже, перебирая по сучьям, подобрался как мог ближе. Лица их оказались почти вровень, и лишь рукам было трудно дотянуться.

   - Олёнушка, радость моя!

   - Как я истосковалась по тебе! - откликнулась она. - Почему не приходил так долго?

   - Князь сторожил, боялся, каб я тебя не увёз... Разлучник! - с досады Ян до боли стискивал кулаки. - Эх, моя б воля, да не будь он князем моим... Слушай! - вдруг решился он. - Едем со мной! Одно слово твоё - и я тебя прямо сейчас умчу, Изборск мой далеко, Ярослав там нас не скоро достанет. Пскову поклонюсь мечом моим. А то в Рязань?.. Я ради тебя всё брошу - и князя, и службу его!

Ещё миг назад Елена слушала мужа с радостью и надеждой, любуясь им, а тут вдруг лицо её построжело. Она выпрямилась, оглянулась по сторонам:

   - Бросишь его?

   - Всё брошу, - подтвердил Ян, - крест на том поцелую! Ничего не жаль, лишь бы ты со мною была! Веришь?..

   - Как не верить, когда ты меня когда-то с похорон матушки под венец увёл? - грустно улыбнулась Елена. - Ты всё сможешь, коль захочешь! Да только я не могу...

Она ещё не договорила, как Ян покачнулся, хватаясь за грудь. Ему показалось, что гром грянул над его головой. Но то были лишь слова жены:

   - Тяжёлая ведь я! Забыл? А ну, как не снесу пути?.. Боюсь я. Да и князь...

   - Князь? - ахнул Ян, не веря своим ушам. - Вот оно что!.. Не ведал я, что ты такая...

Он уже готов был спрыгнуть с дерева, но тут Елена рванулась к нему, высовываясь по пояс и дотянулась, коснувшись его дрожащей рукой.

   - Погодь, - воскликнула она. - Послушай, Ян!.. Ни в чём я перед тобой не виновата, и князя тоже не вини. Ни разу я от него худа не видела, и пальцем он меня не тронул, только что с тобой не могу видеться. Обиды мне от князя никакой нет и тебе нет бесчестья! Не вини его, Ян!

Удивлённый Ян не верил своим ушам. Но тонкие пальцы жены дрожали на его запястье, и в глазах её стояли слёзы.

   - Но если... что тогда? - только и воскликнул он.

   - За княгиню Ростиславу то мне, - ответила Елена. - Помнил князь, что были мы с нею дружны. Ради неё меня от себя не отпускает.

   - Но почему?

Елена пугливо оглянулась прежде, чем ответить.

   - Тоскует он, - шепнула она осторожно. - По княгине... На людях он такой же, а как ко мне зайдёт, сядет и молчит. Смотрит только исподлобья. У меня от его молчания аж сердце заходится!.. А как заговорит - всё про неё, про неё, словно ничего больше в мире не осталось! Жаль мне его! Если бы княгиня простила его...

Ян впился взглядом в лицо жены. Елена похудела, под глазами её залегли круги, на щеках цвёл румянец. Она переменялась в предчувствии родов. Но в её взоре горела не только тревога ожидания новой жизни - что-то новое, матерински-нежное, светилось в них. Она боялась не только за себя, и Ян понял её боль.

   - Если ты так говоришь, то я... Я найду её! - сказал он.

Елена вскрикнула, протянула к нему руки, но Ян уже спрыгнул наземь и широким шагом пошёл прочь из сада. Он чувствовал, что должен найти княгиню Ростиславу - иначе ему никогда не видать своей жены.

Миновал почти месяц прежде, чем Ян смог выполнить свою клятву.

Не ведая, где искать княгиню Ростиславу, Ян наудачу отправился в Новгород. Проникнув в него под именем дворского боярина Твердислава - ещё помнилось, кто из новгородских вотчинников поддерживал Ярослава, - Ян поехал не к нему, а навестил на Словенском конце боярина Якова Семёновича, который водил в бои изборский полк, и под начало которого много лет назад встал Ян прежде, чем его приметил княжеский воевода Косма Родионов. Открывшись ему, Ян прожил у боярина Якова несколько дней, пока тот через верных людей выяснял новости.

Сам Мстислав Удалой был ещё в Новгороде, но на торгу уже ходили слухи - он собирается на юг, в Киев или куда подальше. Почему уходит князь Удалой, говорили много и по-разному - одни считали, что его зовут на помощь тамошние князья, другие просто высказывали пожелание, чтоб князь убрался, выполнив свой долг. Его жена и дети были при нём - все, кроме старшей, Ростиславы, которая вскоре по приезде удалилась в небольшое сельцо в Торопецкой волости, пожалованное ей в приданое отцом. Там она жила тихо и мирно, готовясь к зиме принять постриг в каком-то отдалённом монастыре. Услышав об этом, Ян от души порадовался тому, что поторопился.

И вот он подъезжал к княжескому терему, стоявшему чуть в стороне от села, на холме над речушкой. По противоположную сторону от него, через большак, высилась церковка с часовенкой. Берега речки окутывали островки леса. Остальные земли, сколько хватало глаз, занимали покосы и пашни. Хлеба уже убрали.

На Яна поглядывали вопросительно, но без лишнего любопытства и вражды - Ростислава была как-никак княгиней, мало ли, кто едет к ней. Поэтому мимо стражи в воротах он проехал свободно и, спешившись, небрежно бросил повод на руки отроку.

Ростислава была на заднем дворе. Одетая в скромный синий летник, с простым платом на голове, она горстью насыпала толпящимся возле неё курам зерно. Птицы до того осмелели, что прыгали вокруг и вспархивали, требуя ещё корма. Она была так поглощена своим занятием, что заметила Яна, лишь когда он подошёл почти вплотную. Узнав Ярославова дружинника, княгиня покраснела и отпрянула. Миса с зерном, которую она держала в руках, упала, и куры, отталкивая друг друга, полезли клевать даровое угощение.

Ян почтительно поклонился ей в пояс:

   - Здрава будь, матушка-княгиня!

   - И ты, - помедлив, молодая женщина вздохнула, роняя руки и опуская глаза, - здравствуй... Не ждала гостя!

   - Прости, коль в тягость тебе, - честно ответил Ян. - Не своей я волей!

   - С какой же вестью прибыл ты? - Ростислава уже вполне справилась с собой, но зато занервничал Ян. То, что он собирался поведать этой статной женщине, сейчас невольно ужасало его. Мог ли он нарушать её покой?

   - От князя я, - выговорил он и по враз потухшим глазам княгини понял, что она ждала и боялась его слов. - К тебе...

   - И что же, - Ростислава отвернулась, но видно было, как мучительно напряглись её покатые плечи, - велел передать мне твой князь?

   - Ничего, - с каким-то облегчением воскликнул Ян. - Не ведает он, что я здесь, к тебе поехал.

Ростислава вскинула на него удивлённый взгляд, и Ян торопливо заговорил. Перескакивая с одного на другое - мешался под её пристальным требовательным взором - он рассказал, как Ярослав несколько дней не находил себе места, как слал вдогон за Мстиславом Удалым людей, умоляя вернуть жену, как потом затих и ушёл в себя, и наконец, как он разлучил своего верного дружинника с его женой только за : то, что та была дружна с Ростиславой и невольно напоминала о ней. Последнее он поведал со слов Елены, которой отчаянно хотел верить - иначе жизнь вовсе теряла смысл. Ростислава слушала, не перебивая и не отводя глаз. Сейчас она больше, чем когда-либо, напоминала Елену в те давние уже годы сватовства. Такая же нежная, несмотря на дородство и чувствующуюся в ней силу, и робкая, несмотря на вызывающе-смелый взгляд. Когда услышала она о печальной судьбе Елены, ждущей дитя в разлуке с мужем, её тёмно-синие глаза затуманились печалью, но в следующий миг княгиня отвела взгляд и покачала головой:

   - Прости, князь, но я...

Она впервые за всё время назвала его так, но Ян даже не заметил этого.

   - Я не могу, - твёрже ответила Ростислава.

   - Но почему?

   - Ты говоришь, он тоскует обо мне? - княгиня выпрямилась, расправила плечи. - Обо мне только и говорит... Мне передавал отец, что наш поезд догоняли его люди, просили вернуть меня. Но зачем я ему нужна?.. Опять делить покои с его наложницами? Да они же смеялись надо мною! При князе тихи и взоры низят, а чуть он уйдёт - разве что не били: боялись княжеской крови! - мстительная складка пробороздила её чистый лоб. - Только с Еленой твоей мне и было покойно, а остальные... Катерина эта! Как я ненавидела её! Я и теперь её ненавижу! Увидела бы - убила! - Ростислава заломила руки, не в силах совладать с горькими воспоминаниями. - И ведь никто не знает, как мне было плохо и больно, сколько ночей я не спала, как мучилась от обиды напрасной!.. Я ведь любила его! - Она развернулась к Яну, сжимая кулаки. - С первого взгляда и безумно! Прощала ему всё! Чего только не делала, чтоб он ко мне прикипел - даже к ворожеям ходила, у них совета просила!.. А он... тоскует теперь, - молодая женщина потухла после короткой вспышки, поникла головой. - Утерянного не вернёшь!

   - Прости, - только и смог вымолвить Ян на её отповедь.

   - Простить? Он душу мою растоптал! - Ростислава покачала головой. - Болит всё внутри, как о нём думаю! Я до сей поры ночи не сплю. Давно бы в монастырь ушла, да смирения нет!

Они стояли рядом и молчали. Ростислава запрокинула голову, чтобы удержать рвущиеся наружу из глаз слёзы. Ян опустил глаза. Если княгиня не простит князя, ему остаётся только одно - выкрасть жену и уехать подальше. В Изборск, а то и Полоцк - далеко, зато власть Ярослава туда не достанет.

Ростислава заговорила первая:

   - Думаешь, не понимаю я, чего ты просишь? Заступы у меня для тебя и жены твоей перед Ярославом!.. Елену Романовну мне жаль, хорошая она. А только как мне вернуться, сам посуди! Собакой побитой приползти снова в терем, из которого не чуя ног бежала? Куда, спрашивается, бежала? От кого? Опять те же лица, те же речи... Та же Катерина...

   - Катерина в тягости, - выдавил Ян, - рожать ей скоро.

   - Уж опросталась небось! - с какой-то бабьей ненавистью воскликнула Ростислава. - Дитём передо мной кичиться стала бы!.. Нет, прости, Ян Родивоныч, не могу! Сил нет!

Подняв уже опустевшую мису, она повернулась и направилась было к заднему крыльцу в терем, но тут Ян посреди двора припал на колено:

   - Пощади!.. Проверь его! Я ведь и сам ныне ему плохо верить стал, но не будь так жестока, княгиня!

Ростислава уже поставила ногу на деревянную ступеньку и обернулась через плечо. На миг какая-то новая боль - не за себя, за другого, - исказила её черты, и она тихо вымолвила:

   - Ступай-ка в терем, князь! После договорим.

У Яна замирало сердце, когда он возвращался в Переяславль. Отпущенный наконец Ростиславой, летел к городу, как на крыльях. Ничего не страшило - ни холод нежданно нагрянувшей осени, ни лихие люди на дорогах, ни случайности пути. Одна мысль билась внутри - скорее домчать.

Но въезжая в гостеприимно распахнутые ворота детинца, почувствовал тревогу. Не сказавшись князю удрать из собора и потом более месяца не показываться на глаза - вспыльчивый Ярослав мог и не простить такое. Тем более - Елена. Как она?

В ворота княжеского подворья его-таки пропустили, но, видимо, успели доложить о нём Ярославу - князь стоял на крыльце и, прищурив тёмные свои глаза, смотрел, как Ян спешивается. Чувствуя на себе его оценивающий холодный взгляд - так глядят на смердов, наказанных за какую-то провинность, так князь ещё недавно глядел на пленных новгородцев, - Ян поспешно спрыгнул с коня и тут же услышал резкий приказ:

   - Взять!

Подошли с боков, заломили руки, торопливо сдирая меч и дорогую дружинничью свиту. Ян было рванулся, но на помощь двум первым подоспели ещё несколько человек. Повиснув на руках, подтащили к крыльцу, пред очи Ярослава, силой поставили на колени. Кто-то сзади торопливо возился с ремнями. Озираясь, Ян совсем близко увидел Василия Любимовича. Князев мечник смотрел на бывшего друга сочувственно, но отстранённо - ты, мол, мне друг, но раз князь приказал...

Ярослав шагнул и встал над ним. Взгляд его отяжелел, но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, Ян воскликнул, не боясь, что вырвется неосторожное слово:

   - Погоди меня казнить, княже! У меня весть от княгини!

Ярослав отшатнулся, словно получил пощёчину. Гнев вспыхнул в его взоре, но Ян жадно и требовательно ел его глазами, и он досадливо кивнул головой:

   - Отпустить!

Приказ бросились выполнять ещё охотнее - сам мечник Василий протянул Яну отнятый было меч, хлопнул по плечу, оправляя свиту. Ярослав ждал на крыльце и, когда изборец наконец поднял на него глаза, махнул ему рукой, быстро, чуть ли не бегом, устремляясь по ступеням. Оказавшись в покоях одни, князь схватил витязя за грудки:

   - Что за весть? Не сносить тебе головы, коль солгал!

Ян и сам понимал, что только это может спасти его от вспыльчивого Ярослава. Князь не мог допустить, чтобы хоть кто-то догадался об обуревающих его чувствах. Ян невольно подошёл слишком близко и теперь должен был оправдаться. Не заставив себя упрашивать, Ян извлёк из калиты, спрятанной под свитой, свёрнутую трубочкой грамотку.

Перед отъездом Ростислава, уже Когда он сидел в седле, вынесла и подала ему это письмеЦо. Она ничего не сказала, вкладывая пергамент ему в ладонь, и Ян не читал написанного. Он мог только догадываться, что было в нём.

Присев на лавку у стены, Ярослав разорвал удерживающую пергамент суровую нитку и углубился в чтение, с великим трудом вспоминая прочно забытую науку. Ян стоял, ждал. По тому, как вдруг напрягся князь, он понял, что было там нечто особенное, не для чужих глаз. Тихо, стараясь, чтобы Ярослав не слышал, он Попятился и вышел вон.

Князь появился не скоро. Пергамента при нём не было - то ли порвал, то ли спалил на свечке, но, увидев ожидающего на пороге Яна, он порывисто шагнул к нему:

   - Назавтра готовься - сызнова к ней поедешь! А пока взойди, поведаешь, как она принимала тебя...

Быть гонцом князя - почётно. Ведаешь то, о чём остальные не догадываются. Но Ян покачал головой.

   - Нет? - Ярослав даже отступил. - Что ж, не неволю, оставайся при мне... Но проси награду, какую хошь!

Видно, впрямь было что-то особое в письмеце княгини. Ян вздохнул:

   - Отпусти жену мою, князь! Да и меня с нею заодно.

   - Уезжаешь? Куда?

   - Домой. Вели отпустить Елену Романовну - сей же день мы едем!

   - Ты что? - до Ярослава, кажется, начало доходить. - Бросаешь меня?.. После всего!..

   - Прости, княже, - Ян решил стоять на своём. - Не могу я больше! Да и не хочу!

   - Обиделся, да? Иль сманил кто? - Ярослав опять был готов вспылить, но Ян больше не боялся ничего.

   - Никто меня не переманивал. Ты сам ведаешь - никогда я тебя ни за что не судил и сейчас не сужу. Но нет у меня больше сил тебе служить.

Ярослав хотел что-то сказать, но Ян уже повернулся и вышел. Он так и не переменил своего решения, и гордый князь не стал настаивать. Через несколько дней Елена вернулась домой, и вскоре Ян вместе с женой пустился в дальнюю дорогу. Торопясь поспеть до распутицы, они за две недели одолели дорогу до Изборска и прибыли в город перед самым Покровом.

Глава 18

Новгородцы не долго оставались без князя - через несколько дней после отъезда Мстислава Удалого они призвали к себе его младшего брата Владимира, который, увезя жену и сыновей в Ригу, сам тихо-мирно сидел во Пскове, благо за участие в походах старшего брата город вроде признал его своим, а бывшие хозяева немцы сильно недолюбливали. Но там, в Ливонии, оставались его земли, его новые подданные, которые не скинут его, собравшись на вече, нужно было только сломить первое сопротивление. Впрочем, старший сын, юный Ярослав, уже почти возрастной, мог и сам княжить. Он присмотрит за тамошними владениями отца - старый Владимиров пестун[180], боярин Борис Захарьич, не даст юному князю совершить ошибки, которые наделал было его отец.

Пока же Владимир Псковский добросовестно выполнял княжий ряд с Новгородом и даже по первому требованию горожан пошёл войной на Оденпе[181] - когда-то русский погост Медвежью Голову, отнятый немцами несколько лет назад и превращённый в крепость, из которой так удобно было грозить Русской земле.

Осада продолжалась уже несколько недель. Разграбив небольшие поселения чуди, Владимир подошёл к Оденпе так быстро и неожиданно, что засевшие в нём немцы не успели улизнуть. Толкнувшись было в запертые ворота, новгородцы окружили город и расположились под ним, развлекаясь перестрелкой из луков и пращей и отправляясь то и дело в зажитья[182] по окрестностям. На приступ ходили мало и редко - уж больно злы оказались враги на стрельбу и положили много ратников из пращей. Не желая терять людей, постановили брать город измором - начиналась весна, и скоро должны были кончиться в городе съестные припасы.

Рыцари тоже успели подготовиться к осаде - как выяснилось очень скоро, они отправили вглубь Ливонской земли гонца с вестью о нападении на город. Недели через три после начала осады отправившиеся в зажитье ватажники донесли о движущемся к городу войске рыцарей, отягчённом обозом - не иначе как с припасами для осаждённых. Оставив часть новгородских полков под стенами Оденпе, Владимир со своей дружиной и псковским ополчением напал на войско. Рыцари успели перестроиться «свиньёй» и, потеряв совсем немногих, прорвались к городу - но обоз весь достался новгородцам. А жители Оденпе получили на свою голову ещё сотни четыре голодных ртов. Под стенами города осаждающие расположились вольным станом - с нежданно свалившимся на голову обозом они могли держать осаду хоть до нового урожая.

Кроме нескольких сотен немецких рыцарей с пешими воинами в Оденпе жили и чудины, помнившие и знавшие власть новгородской земли. Именно их старейшины дали знать князю Владимиру, что хотят говорить с ним.

На переговоры пришли, кроме воевод и родовитых новгородских бояр, все желающие. Послы - два старых чудина и несколько рыцарей из незнатных - держали речь перед настоящим вечем.

Вести их были радостны для новгородцев - в городе стремительно заканчивались запасы еды. От бескормицы начали дохнуть кони благородных рыцарей. Люди подъедали домашний скот, а зерна оставалось самое большее на неделю-две, да и то если не кормить лошадей. Колодцы пересыхали - весна выдалась сухой, и с начала тепла не выпало ни капли дождя. А ров, из которого вода поступала в колодцы в башнях, был завален трупами. Они разлагались в тепле, испортив без того скудные запасы воды. Уже попадались на улицах больные и умирающие.

Новгородцы слушали молча, насупясь, - большинство помнило голод, устроенный князем Ярославом. Но тогда свой, русский, князь шёл против своих же, а тут немецкие рыцари, иноверцы и враги. И всё же по молчанию толпы князь Владимир догадывался, что его войску есть, что сказать. Он уже привык к неожиданным решениям веча - оно могло решить и вовсе скинуть князя, если не дать ему высказаться.

Дождавшись, пока послы замолчали, Владимир поднялся с лёгкого стольца, вынесенного ему из шатра.

   - Что решим, мужи новгородские? - крикнул он.

Вече загудело. Дальние гомонили, ближние чесали затылки.

   - А что слышно, не собираются ли рыцари восвояси? - наконец подал голос Иван Иванкович, молодой псковский воевода, посадничий сын. Владимир помнил его ещё по тому злосчастному году, когда изгнало его псковское вече и, вернувшись, приблизил к себе боярича.

   - Каб они на свою сторонку коней поворотили, так, может, и пустить их? - Иван с некоторой надеждой поглядел на князя.

Владимир поморщился - позавчера на стене заметил он знакомое лицо и поразился: неужто зять его, знатный рыцарь, барон Дитрих фон Буксгевден, среди осаждённых?

Послы от рыцарей, кажется, поняли русскую речь без перевода.

   - Мой господин благородный рыцарь, магистр[183] Вольквин фон Винтерштеттен повелел передать, что ежели король новгородский Вольдемар согласится отпустить их, он вернётся в Ригу и заключит договор о вечном мире, - внятно выговаривая слова, произнёс старший из рыцарей. Его спутники - судя по возрасту, оруженосцы, согласно закивали. Старые чудины помалкивали.

   - Есть ли среди союзников магистра Вольквина некий барон Дитрих фон Буксгевден? - вдруг спросил Владимир.

- О да! - лицо рыцаря оживилось. - Благородный комтур[184] Ливонсокого Ордена меченосцев[185] вёл подмогу к осаждённым, когда на его полки напали. Ныне он в крепости...

Вече тем временем шумело, переговариваясь всё громче и яснее. Голоса за продолжение осады сливались с выкриками, требующими прекратить бессмысленное сидение. Ни сражений, ни наград уже которую неделю. Большинство новгородцев и псковичей были простыми мужиками, которым дай только пограбить. Они идут в бой стеной - доказали уже под Липицей, - но терпения им явно Господь недодал.

   - Пустить! - орали одни.

   - Не, куда крысам деваться! - надсаживались другие. - Они счас юлят, а потом выйдут, да как передавят нас!.. Уморить!

   - Уморил один такой, - наваливались на шумевшего. - На бой звать, коль не трусы они! А то пущай платят нам откупные!

   - Пущай платят! - закричали с восторгом - в новгородцах победила торговая жилка: хоть так, но своё заполучить!

Крики становились всё громче и требовательнее. С ними ещё спорили те, кто настаивал на бое и на продолжении осады, но их голоса тонули в общем гуле.

Рёв веча поднимался до стен осаждённого Оденпе и достигал слуха двоих рыцарей, которые, Отойдя подальше от оруженосцев и советников, вглядывались в стан врага. Они не могли не заметить, что русские все собрались вместе, оставив у стен и вожделенных обозов совсем мало воинов - больше для вида, чем для реальной охраны.

Массивный, похожий на огромного медведя магистр Вольквин фон Винтерштеттен покосился на своего моложавого спутника.

   - Как думаешь, Дитрих, король Владимир примет наши условия?

Барон поморщился совсем как тесть:

   - Откуда мне знать? Когда был он в Риге, выказывал покладистый норов, спорить не хотел ни с чем... Даже когда его выжили из пожалованных епископом владений, ушёл без разговоров.

   - Он мог перемениться? - продолжал расспросы магистр.

   - Не думаю. Хотя два года среди соотечественников не должны были пройти бесследно...

   - Ты чего-то не договариваешь, - определил магистр. - Отвечай мне! - По кодексу рыцарей Ордена Меченосцев подчинённые не должны были ничего утаивать от старших, если надо, исповедываться им, ибо каждый рыцарь был ещё и воином Христа[186], а следовательно, немного священником. Дитрих по сравнению с магистром Вольквином был мирянином и был обязан повиноваться своему начальнику вдвойне.

   - Я бы хотел сам встретиться с королём Вольдемаром, - объяснил он. - И прошу позволения возглавить наш отряд!

Пользуясь тем, что почти все русские нынче кричали на вече, магистр Вольквин предложил дерзкий план - совершить вылазку и отбить обозы. Стремительная атака рыцарской конницы должна была смести малочисленную стражу и завершиться полной победой.

Выслушав Дитриха, магистр покачал головой:

   - Уже решено, что отряд поведёт благородный рыцарь Вингольд фон Берг, - углядев кого-то за спиной собеседника, он кивнул: - Всё готово, Даниэль?

Только что поднявшийся на стену миловидный шестнадцатилетний юноша в полном вооружении и при мече, но ещё без рыцарских шпор, спокойно кивнул:

   - Да, мой господин! Рыцари и благородный Вингольд фон Берг ждут Вашего благословения.

- Сейчас иду, - Вольквин весь подобрался - наступала решительная минута и медлить было нельзя. Запахнув на плече плащ, белый с красным крестом и мечом, он широким шагом направился вниз по ступеням. Оруженосцы и надувшийся Дитрих последовали за ним.

Помедлив, юноша бегом бросился догонять магистра. Поравнявшись с ним уже во дворе, возле ждущих верхами рыцарей, он пылко припал на колено.

   - Благословите на бой, - воскликнул он срывающимся высоким голосом. - Я тоже хочу сразиться с язычниками-русичами!

Явное внешнее сходство лиц юного Даниэля и магистра Вольквина не оставляло никаких сомнений - юноша был внебрачным сыном магистра. Будучи священником, не имевший права жениться, Вольквин тем не менее не следовал строго заповеди рыцарей-священников хранить целомудрие. Приостановившись, он положил ладонь на светлые волосы юноши.

   - Ступай, - молвил наконец. - Коли вернёшься с победой, получишь рыцарские шпоры!

Даниэль просиял широкой мальчишеской улыбкой и, вскочив на ноги, бегом бросился к своему коню.

Окованные железом ворота Оденпе растворились, и отряд отборных рыцарей под водительством комтура Вингольда фон Берга тяжёлой рысью прогрохотал по опущенному мосту и вылетел на поле.

Оставленные при обозах новгородцы с завистью и вниманием прислушивались к гомону веча. Там что-то решалось, и они очень хотели принять участие в обсуждении. Несколько любопытных парней решились и отправились послушать, что приговорят.

   - Мы скоро! - отпросились они у десятника Евсея.

Тот сам был готов бежать к вечу и вскочил на телегу, чтобы лучше видеть, что происходит на другой стороне става. Его примеру последовали многие из обозных - большинство были простыми людьми, не имеющими воинского опыта.

Ими владели обычные чувства - любопытство, скука и желание эту скуку развеять.

Все головы поворотились в одну сторону, поэтому налетевший, как ураган, отряд рыцарей охрана заметила только когда рыцари развернулись веером, чтобы охватить обозы.

Евсей повернул голову первым, заслышав нарастающий глухой топот копыт и остолбенел.

   - Рыцари! - заорал он, очнувшись.

Закованные в железо латники перешли на тяжёлый атакующий галоп, опуская копья. Большинство обозных стояли на телегах - отличная мишень, которую легко было подцепить копьём, проткнуть и скинуть наземь: совсем как на учебных ристалищах[187].

Люди поняли грозившую им опасность лишь когда один из обозных коротко страшно вскрикнул и взмыл вверх, насаженный на копьё. Остальные лихорадочно заметались, ища оружие.

   - Беги, подмогу зови! - закричал Евсей на вскочившего на его телегу какого-то парня с белым от ужаса лицом. - Живо!

Парень скатился кубарем и, петляя, как заяц, ринулся прочь между телег. За ним погнался было какой-то рыцарь, но парень рыбкой скользнул под телегу, прополз на четвереньках и выскочил с другой стороны. Разогнавшийся рыцарский конь не успел затормозить и налетел на телегу, наездник качнулся в седле, и в тот же миг ему на плечи упало что-то тяжёлое.

Евсей зверем прыгнул на плечи рыцаря, и тот вывалился из седла наземь. Придавив собой Евсея, он беспомощно барахтался, колотя по земле руками и ногами. Его копьё валялось подле, до меча он дотянулся, но прежде, чем успел вытащить его, Евсей выхватил из сапога нож и, обхватив рыцаря за голову, всадил его до рукояти в шею рыцаря под самым шлемом.

Рыцарь захрипел, отчаянно задёргался. Кровь плеснула на руки Евсея, и тот поспешил выбраться из-под тела.

Вокруг все бегали, суетились и кричали; рыцари гонялись за обозными, пытаясь насадить кого-нибудь на копьё. Не в силах бороться с врагом на равных, обозные прятались под телегами, пробовали нападать, прыгая на спину рыцарей подобно Евсею. Двое или трое железных латников уже валялось на земле, но и среди обозных несколько человек упали, пронзённые копьями.

...Заполошный[188] крик обозного парня услышали не сразу. С разбегу он налетел на Князева воеводу Семёна Иваныча.

   - Ты чего? - нахмурился было воевода.

   - Рыцари тамо! - обозный махнул рукой. - У телег! Напали!

Воевода обернулся в сторону обоза - и переменился в лице.

Даже отсюда можно было заметить суету, царившую там.

   - Князь! Ливонцы! - крикнул Семён Иваныч, бросаясь к Владимиру. Тот уже открыл было рот, чтобы передать послам ответ веча, но остановился. Мгновенно оценив происходящее, он бросил воеводе:

   - Поднимай дружину! - и повернулся к послам. - Вот каков ваш мир? Предатели! Всегда вы так!.. Новгородцы и псковичи! Враг в стане нашем! Пока нам зубы заговаривали, на нас напали!..

Он мог и не продолжать. Поднятая Семёном Иванычем, дружина уже повскакала на коней и мчалась к обозам. Вече взревело и бросилось следом. Но прежде вокруг послов сомкнулось кольцо.

   - Ах они, иудины дети! - раздавались хищные голоса. - Что удумали - в спину ударить?.. Это чтобы мы, значит, рты поразевали, а они тем временем нас разбили? Вот каков по-ихнему мир?

   - Чего стоим? Бей рыцарей! - закричал кто-то из заднего ряда.

Крик подхватили, и к рыцарям протянулись руки. Они успели только схватиться за мечи, но оружие выбили у них из рук...

Далёкий гомон веча затих внезапно - словно всем болтунам разом заткнули рот. Но потом родился новый отчаянный крик - многоголосый растущий рёв бегущей в атаку толпы.

Княжеская дружина сшиблась с рыцарями прямо среди обозных телег. Всадники закружились в тесноте, больше мешая друг другу. Понимая, что погубит своих людей, воевода Семён Иваныч бросил в бой только часть дружинников - больше половины всадников лёгким намётом окружила обозы, отсекая рыцарям пути назад. Прежде, чем ливонцы поняли, что случилось, на них хлынула волна новгородцев. Против закованного в железо с ног до головы рыцаря пеший воин - ничто. Но когда их вдруг навалилось по десятку на одного, отряд Вингольда фон Берга оказался в затруднительном положении. Он видел, как какого-то всадника окружили новгородцы, он был обречён. Сразу несколько рук вырывало у него копьё, стягивали меч, чья-то ловкая рука перехватывала повод коня, кто-то прыгал на спину, выбивая из седла - и всё было кончено. Совсем рядом дружинники схватывались с конными рыцарями, оттесняя их назад.

Вингольд фон Берг первым понял, что положение отчаянное. Его отряд таял с каждой минутой. Русских было слишком много, они были всюду - всаживали ножи и короткие копья в бока лошадей, выбивали всадников из седел. Ослабевшие от недоедания лошади отказывались повиноваться всадникам, точно так же, как и руки порой подводили не по своей воле долго постившихся их хозяев. Рыцари оказались окружены. Всё больше их падало с коней. Другие бросали оружие и пытались убежать куда глаза глядят.

   - Благородные господа! За мной! - закричал Вингольд фон Берг, пришпоривая коня.

Какой-то русский метнулся было наперерез, ловя повод коня и пытаясь остановить рыцаря. Отмахнувшись мечом - своё копьё он оставил в животе какого-то смерда, - фон Берг смял человека конём и поскакал напролом прочь.

Несколько рыцарей смогли пробиться к нему - все, кто в этом аду не потерял способности мыслить. Сомкнутым строем было много легче вырваться из смертельного кольца. Разметав попытавшихся преградить им путь пеших ратников, рыцари ринулись к городу.

Дружина Владимира Псковского ждала их в поле. Русские всадники устремились наперерез тяжёлым рыцарям. Казалось, что при столкновении перед рыцарем ничто не устоит, но русских было в несколько раз больше - с фон Бергом было лишь около десятка воинов. Понимая, что боя им не выдержать, рыцари принялись отчаянно погонять лошадей.

Наблюдавший за боем магистр со стены Оденпе видел поражение отборного отряда Вингольда фон Берга. Сам комтур Ордена мог погибнуть под копьями и мечами язычников, если ему не помочь, и магистр отдал приказ открыть ворота. Решётка была поднята, и на мосту показался другой отряд рыцарей, готовый прийти на помощь первому. Гнавшиеся за удиравшими русские вовремя оценили опасность и поворотили назад - добивать окружённых в обозе.

Магистр, забыв свой сан и величие, через три ступеньки сбежал во двор. Его Даниэль, которого он всюду возил за собой, его единственный сын, был с комтуром фон Бергом. Мальчик мог погибнуть. Вольквин не афишировал своей привязанности к юноше, обращаясь с ним как с оруженосцем, но сейчас, когда он увидел, как Даниэль, чуть пошатываясь, спешивается, магистр забыл обо всех обетах.

   - Даниэль, сын. Ты жив! - подбежав, магистр горячо обнял юношу.

Осада возобновилась. Вылазка стоила Оденпе почти сотни рыцарей, а русские потеряли едва двадцать человек. Погибли и послы - их растерзала толпа. Провал переговоров и тщательно спланированной вылазки подорвал дух войска. Вдобавок неожиданно наступила удушающая жара. Скудные запасы воды быстро таяли, находиться в доспехах на стенах было невозможно, поскольку стоявшие на посту всё чаще теряли сознание от жары и голода. Простые воины, ополченцы роптали. Мирные жители так вовсе смотрели на рыцарей волками. Начинающееся лето грозило погубить всех.

Вольквин терпел долго. Он никак не мог примириться с тем, что он магистр Ордена Меченосцев, сдаст город какому-то русскому язычнику. Хотя он знал, что князь Владимир одно время служил епископу истинной церкви и даже был хорошо принят среди немцев. Но тем опаснее он оказывался теперь.

Дитрих фон Буксгевден тоже думал о Владимире Псковском, но думал как о своём тесте. Некоторые русские, как он знал, цепко держатся за родню, и Дитрих надеялся, что его тесть входит в их число. Уповая на это, он уговорил-таки магистра Вольквина сдать город.

Условия были просты - рыцари-меченосцы покидают Оденпе и обязуются более не возвращаться. Они также обязуются выплатить победителям выкуп, каковой те укажут. Дабы немецкое войско не передумало и не вернулось назад, один из высших советников Ордена должен был остаться у новгородцев в качестве заложника. Само собой разумеется, что им оказался Дитрих.

Владимиру Псковскому этого оказалось достаточно, и через несколько дней осада была снята.

Измотанное осадой и голодом войско рыцарей-меченосцев уходило из Оденпе. Русские согласились поделиться с ними частью провизии из обоза, но всё равно немецкое воинство выглядело жалко. Многие гордые рыцари шли пешком - более семисот коней запросили победители в качестве выкупа, не считая остального добра.

Ополчение новгородцев и псковичей провожало немцев молчанием и лишь время от времени отпуская шуточки. Но рыцари не понимали русской речи, и новгородские остряки старались зря. Однако этот путь под насмешливыми взглядами неверных язычников был горек, и магистр Вольквин зло кусал усы, и без того уже изжёванные.

Державшийся подле него Даниэль - магистр теперь редко отпускал юношу от себя — заглянул ему в лицо.

   - О чём вы задумались? - осторожно спросил он. Магистр, обернувшись, бросил на говорящего испепеляющий взгляд, но смирился, узнав сына.

   - Мы ещё вернёмся, Даниэль, - медленно, словно пробуждаясь, заговорил он. - Придёт час, и мы железной рукой выбьем русских язычников с наших исконных земель... Ты должен дать мне клятву, Даниэль, что так будет!

   - Да, мой господин! - воскликнул юноша.

Вслед уходящим смотрели князь Владимир и его зять барон Дитрих фон Буксгевден. Безоружный - как положено заложнику - Дитрих, тем не менее не был взят под стражу, будучи родственником князя.

Однако Владимир с тех пор, как увидел рыцаря в своём стане, ни разу не заговорил с ним и даже старался не встречаться с ним взглядом. Окружённый стеной молчания, Дитрих чувствовал себя неуютно. Если вдруг князь захочет отнять у него жену - что будет означать полный разрыв - тогда пощады не жди.

   - Как там, - Дитрих даже вздрогнул, услышав голос по-прежнему не смотревшего на него Владимира, - Августа?

Дочь Владимира Мстиславича, Софья, в католичестве приняла имя Августы. Несколько лет назад, будучи на службе у епископа, дяди Дитриха, князь мельком видел свою дочь.

   - Августа?.. Была здорова. И маленький Иоганн тоже, - осторожно ответил Дитрих.

   - Ему уже почти три года, - вспомнил Владимир о внуке. - Постриги бы справить...

Они говорили по-латыни, но последние слова князь произнёс по-русски - над детьми ливонцев такой обряд не свершали.

   - Ты вот что, - Владимир снова перешёл на латынь и бросил в сторону зятя быстрый взгляд. - Отдам-ка я тебя новгородцам!.. Ежели уговоришься о выкупе, пусть епископ Альберт платит... Тогда вернёшься домой.

Отвернувшись от заложника, он наклонился к стоявшему у его стремени ближнему боярину Лариону, что-то сказал ему - и по знаку того молчаливые дружинники окружили рыцаря и проводили заложника вглубь русского стана. Дитрих прятал улыбку - он не сомневался, что вернётся домой.

ЧАСТЬ 2

Глава 1

ихий день на маленьком погосте был нарушен внезапно родившимся и надвинувшимся глухим топотом копыт, В ту пору, когда только в воздухе носится свежее веяние весны, погост жил приближающимся севом. Дымили кузни на отшибе - там ладили лемехи плугов, лезвия топоров, косы-горбуши[189] и подковы лошадям. Хозяева спускались в погреба, смотрели сохранённое для сева жито. Совсем скоро предстояла горячая пора для всякого селянина.

Погост был невелик - едва два десятка домов сгрудились на невысоком холме над извилистым ручьём. Ближний большой погост - Кулое. Сейчас шум долетал с противоположной стороны.

Все жители были заняты своими делами, и никто не догадался не то чтобы поднять тревогу, а даже голову от забот оторвать. Поэтому чужие всадники и бегущие рядом следом за ними пешцы свалились им на головы неожиданно. Вроде никого не было - и на тебе!

Пешцы - в кожаных подкольчужных куртках, с копьями и мечами - прошли зарослями вдоль берега ручья и вывели своих всадников прямо на погост. Всадников было немного - десятка два-три от силы. Из них только четверо могли похвастаться полным набором доспехов - прочие были оборужены гораздо проще и легче.

Жители погоста повыскакивали из домов, лишь когда внезапно раздался громкий крик атакующих, и конники ворвались в окружённый пешцами погост. Взрывая слежавшийся потемневший снег, тяжёлые рыцарские кони промчались между вросшими в сугробы избами.

Однако жители погоста были потомками тех, кто веками жил на границе и привык к постоянной опасности. Узнав в непрошенных гостях врагов, женщины бросились прятаться, таща за собой детей, а мужчины схватились за оружие. Через несколько мгновений после того, как рыцари со своим отрядом ворвались на погост, на маленькой площади среди изб закипели схватки.

Наперерез всадникам помчался, подхватив тяжёлый молот и крикнув молотобойцу, чтоб бежал следом, из кузни кузнец. На него тут же налетел один из рыцарей, закованный в железо с ног до головы, в надвинутом на глаза шлеме с опущенным забралом. Осаживая крупного вороного коня, тоже защищённого доспехами, он взметнул вверх меч, намереваясь опустить его на непокрытую голову кузнеца. Тот вовремя заметил грозящую опасность, отпрянул и рубанул молотом по боку рыцаря - куда достал.

Тяжёлый удар мог свалить с ног и быка. Он пришёлся по бедру ливонца, и тот зашатался. Размах меча получился слабым, и кузнец уже приготовился нанести второй, завершающий, удар, когда к рыцарю подоспела помощь. Несколько пешцев бросились на кузнеца сзади. Отвлёкшись от недобитого врага, он схватился с новыми противниками. Те, умело обороняясь выставленными щитами, теснили его до тех пор, пока какой-то другой рыцарь, проскакав мимо, не отмахнулся мечом, прекращая затянувшуюся схватку. Кузнец упал на снег, заливая его кровью.

   - Татко! - раздался пронзительный девчоночий визг.

От ближней избы, обитатели которой притихли, пережидая нападение, не обращая внимания на царящую вокруг суматоху, выскочила растрёпанная девчонка, в простой рубахе. За нею метнулась было наружу мать, но страх за остающихся в избе младших детей заставил её вернуться.

Девчонка с отчаянными рыданиями рухнула на колени перед поверженным кузнецом и вцепилась ему в плечи, слабыми своими силами пытаясь перевернуть его лицом вверх.

   - Татушка, татка милый! - захлёбывалась она плачем.

Пешие воины, только что сражавшиеся с кузнецом, всё ещё были тут. Двое из них уже бросились к избе кузнеца и замолотили в дверь рукоятями мечей, стараясь её высадить, а третий нагнулся к девчонке и поднял её, обхватив поперёк туловища. Она завизжала на весь погост и отчаянно забилась в руках похитителя.

Всюду творилось одно и то же - рыцари схватывались с поселянами, особенно не церемонясь, без раздумий убивая каждого, кто вставал у них на пути.

Пешие воины набрасывались первыми, оттесняли защитников прочь от домов. Всадники, возвышаясь над беготнёй и суматохой, разъезжали вокруг и точно рассчитанными ударами мечей повергали наземь одного противника за другим. Они не ввязывались в схватку - главную работу за них должны были сделать их ополченцы, пешие рыцари и простые воины. Но мирные с виду жители бились отчаянно, и порой бывало, что какой-нибудь чёрный смерд успевал унести с собой двух-трёх врагов прежде, чем его останавливал меч рыцаря. Первые трупы своих разозлили ливонцев, и они бросились в бой с удвоенным пылом.

Сопротивление смердов ещё не было сломлено, а по погосту уже раскатилась первая волна грабежей. Пока ещё это было торопливое воровское шныряние по закоулкам и в сенях опустевших изб и клетей — не найдётся ли поживы. Хватали, что под руку попадётся, и спешили присоединиться к своим. Это потом, когда будет убит последний смерд, решившийся поднять руку на рыцаря, можно будет не спеша заняться поисками добра в каждой избе. Тогда на свет Божий выволокут всё и всех, кого отыщут - и старого, и малого. Покамест хватали только тех, кто, подобно Кузнецовой дочке, не усидел дома.

Сейчас её, отчаянно ревущую и вопящую до хрипоты, торопливо связывали спиной с каким-то парнем, выловленным в соседнем дворе. Пеший рыцарь уводил со двора лошадь, когда он подскочил и ударил его топором по голове. Рыцарь упал, испуганная лошадь метнулась прочь, а парня, навалившись толпой, взяли в полон.

Понимая, что скоро настанет их черёд, Кузнецова вдова не стала предаваться напрасной печали. Муж погиб, о судьбе старшей дочки можно только гадать, но на её руках оставалось ещё четверо. Не обращая внимания на удары рыцарских мечей, уже рубивших толстую дубовую дверь, заложенную крепким засовом, она откинула одним сильным движением тесовую крышку подпола. Трое парнишек - десяти, семи и пяти лет, - смотрели на неё одинаково круглыми глазами.

   - Живо в нору, - приказала мать, - и сидеть тамо, пока не позову!

   - Мамка, а татка и Аринку ждать будем? - осторожно спросил старший мальчик.

   - Они сами управятся, - отозвалась мать и, не дожидаясь сыновей, сгребла в охапку меньшого и сунула, почти швырнула его, в подпол, туда, где хранилось семенное зерно. Мальчик упал на мешки. Вслед за ним туда же кузнечиха столкнула его братьев и только заложила крышку, как дверь, ходившая ходуном, подалась - кто-то из ратников раздобыл топор и легко справился с нею.

Женщина еле успела метнуться к печи, поднимая ухват как рогатину. Отец её был звероловом, ходил в одиночку на медведя и иногда брал единственную дочь с собой в леса, и сейчас кузнечиха привычным движением выбросила ухват вперёд - и один из ливонцев, тот, что ещё держал в руках топор, упал. Ослеплённая бешенством, готовая умереть, защищая детей, женщина бросилась на врагов.

Но она была одна против многих. Несколько сильных рук вцепились, вырвали ухват и, хватая за руки и волосы, поволокли прочь на улицу. Кузнечиха сопротивлялась, как только могла. Ей удалось вырваться, оставив в руках ливонцев повойник и кусок рубахи. Торопясь, пока они не опомнились, она бросилась к топору - и тут её достал чей-то удар в спину.

Люди сражались отчаянно, что не могло не озлобить рыцарей. Они шли сюда, вглубь земель русичей, разжиться богатой добычей, пока основные войска ведут бои чуть в стороне, возле Ладоги и на дороге к Пскову. Заполучить коней, зерно, скот и рабов, которых можно выгодно продать - вот вся цель их набега. Но упорное сопротивление и жертвы среди своих обозлили нападавших.

   - Огонь! Огонь!.. Пусть пламя пожрёт проклятых еретиков[190]! - раздавались всё громче и требовательнее голоса.

Многие обращались взорами к предводителю отряда, благородному рыцарю Вальтеру фон Эйбу, приведшему их сюда. Он был из числа воинов-меченосцев, то есть сам мог считаться священником, ибо давал обет безбрачия и принимал сан. Благородный рыцарь поднял закрытую железной перчаткой руку.

   - Костер еретикам! - крикнул он. - Костер тем, кто не покается и не отречётся от ереси своей!

Так полагалось, но ни сам рыцарь Вальтер, ни его воины не сомневались, что обойдутся без подобных формальностей. Но простым воинам, что шли за ливонцами, нужно было знать, что рыцари Меча и Креста воюют только против неверных и защищают тех, кто принял крещение по латинскому обряду. Большинство пешцев были ливами, коренными жителями Ливонии, согнанными рыцарями под свои знамёна. Весьма немногие сражались во имя восстановления на всей земле истинной церкви - большинство привлекли посулы щедрой добычи, а то и сила рыцарей-крестоносцев, принимавших в ополчение всех подряд. Этот спектакль с огнём для еретиков был рассчитан на них.

Клич «Костер еретикам» подхватили сразу. Откуда-то тут же появились факелы и обмотанные горящей паклей стрелы. Пешцы заметались между домами, поджигая низко нависшие дранкой крыши. Другие тем временем сгоняли вместе захваченных жителей, вели в поводу лошадей и скотину, тащили мешки с добром.

Пожары распространялись быстро, и, по мере того, как занимались дома, среди пленных послышались горестные восклицания - у многих в домах оставались дети или старые родители, которые спешили затвориться в надежде, что грабители второпях пройдут мимо.

Однако огонь не дал им возможности отсидеться. Чтобы не сгореть заживо, люди выбегали из занимающихся изб и попадали в руки ливонцев, которые согнали их к остальным пленникам. Чуть позже из них отберут только тех, за кого можно выручить хорошую цену - самых молодых, крепких и здоровых. Прочие будут либо убиты, либо брошены на пепелище на произвол судьбы. Тут и там всё ещё вспыхивали короткие схватки - кто-то из парней, свалив удачно пешего рыцаря, завладел его мечом и теперь отчаянно отбивался от наседавших на него ливонцев. Прижавшись спиной к забору, он держал меч, как топор, двумя руками и орудовал им с ловкостью, которая поражала его противников. Сунувшиеся к нему пешцы быстро отступили, потеряв нескольких убитыми и ранеными.

Исход битвы решили два конных рыцаря, явившихся на выручку пешим братьям. Против их копий, нацеленных в незащищённую доспехами грудь, выстоять было невозможно. Понимая, что спасения нет, парень в самый последний миг, подпустив скачущих на него рыцарей ближе, метнулся в снег, ныряя под копья. Всадники прогрохотали почти над ним и еле успели осадить коней - их копья с глухим стуком врезались в забор. Тот выстоял, но сами рыцари чуть не вылетели из седел.

На парня, пока он не поднялся, навалилось сразу человек десять. Его бы зарубили на месте, но один из всадников наехал конём на кучу:

   - Прочь, псы! Оставьте его!

Воины не спеша, с явной неохотой, повиновались. Избитый ими парень остался лежать на снегу, не в силах или не желая подниматься. Рыцарь ткнул его копьём:

   - Вставай, раб!

Тот не понял или не захотел понять, но не пошевелился и только приоткрыл глаза, один из которых уже заплывал отёком.

   - Поднимите его, - распорядился рыцарь.

Воины поставили парня на ноги, придерживая за шиворот. Он чуть пошатывался и пытался встать потвёрже, тянулся вытереть разбитый в кровь рот ладонью.

   - Ты осмелился коснуться нечестивой рукой оружия благородных воинов, меча, - важно объяснил рыцарь. - За это ты должен быть убит. Но ты умело и храбро сражался, и за это я предлагаю тебе сохранить свою жалкую жизнь и стать одним из моих воинов.

Рыцарь говорил на своём языке, который наверняка был хотя бы отдалённо знаком этим людям - ведь они живут чуть не на границе ливонских земель! Но парень глядел холодно и отчуждённо, будто человек, выросший среди диких зверей. Но потом либо поняв что-то из речи всадника, либо сообразив кое-что для себя, он, вытерев рот, вдруг спокойно сплюнул под ноги рыцарскому коню.

Всадник вздрогнул, когда красное пятнышко проступило на снегу.

   - Нечестивец, - процедил он сквозь зубы, сообразив, что парень не понимает его речей. — Ты поплатишься за это!

Обернувшись, он поймал взгляд предводителя отряда, благородного рыцаря Вальтера фон Эйба. Тот смотрел спокойно на своего вассала и заранее одобрял всё, что он сделает.

   - В костёр его! - воскликнул рыцарь и поднял обнажённый меч рукоятью вверх наподобие креста. - В костёр! Пусть язычник отправится той дорогой, какую заслуживает - в ад!

Простые воины сразу забегали, засуетились. Им уже приходилось сжигать язычников, и все знали, как и что надо делать. Пленные русские тоже быстро поняли, что сейчас произойдёт. Среди женщин послышались причитания и плач, захныкали дети. Только избитый парень стоял в кольце окруживших его воинов и исподлобья смотрел на приготовления.

   - Не отдам!

Оттолкнув кого-то из пеших, из толпы ужом вывернулась девчонка лет четырнадцати и ринулась к парню. Она успела добежать и отчаянно ухватилась за него, визжа так громко и пронзительно, что рыцари морщились и отворачивались.

   - Уймите её! - негромко приказал Вальтер.

Пешие рыцари бросились отдирать девчонку, которая отбивалась и царапалась как дикая кошка.

Парень, казалось, не замечал ничего. Случайно кинув взгляд на холмистую равнину, занесённую снегом, он вдруг застыл, пристально вглядываясь вдаль и даже не заметил, как его толкнули в спину, приказывая идти. Разбитые губы его шевельнулись, словно он хотел и не смел крикнуть...

Но он был не единственным, глядевшим в ту сторону. Один из рыцарей из окружения благородного фон Эйба уже вздыбил коня:

   - Русские!

- По равнине со стороны дороги в соседний погост стремительным намётом, вспахивая плотный весенний снег, шла русская конница. Всадники разъезжались веером, разделяясь на скаку на два крыла, которые охватывали погост. Одно, большее, шло прямо на рыцарей, другое, числом поменьше, обходило их вдоль берега речки. Русские были уже близко - слишком близко, чтобы можно было надеяться уйти с добычей.

Но не бросать же её! Вальтер фон Эйб первым принял решение.

   - Убить! - указал он на пленных. - Всех!

Воины поняли его и подняли мечи.

Безоружные люди бросились врассыпную, стараясь уйти от смерти. Но окруживших их пешцев было раза в два больше. Они принялись рубить людей, не разбирая, кто перед ними - женщина, старик или ребёнок. Тем временем конные рыцари торопливо смыкали ряды, надеясь прорваться сквозь строй русской конницы, как повелось, выстраиваясь в уже знаменитую «свинью».

...Но русские были уже совсем близко. Первые ряды их продолжали мчаться навстречу ливонским рыцарям, в то время как остальные обходили их с боков, рассчитывая напасть с тыла и опрокинуть железных всадников.

Вальтер фон Эйб заметался. Русских было раза в три больше, чем его людей. Пешие воины могли хорошо помочь, но пока их соберёшь... И всё-таки благородный рыцарь не дрогнул. Его не зря рекомендовали самому Вольквину фон Винтерштеттену как лучшего и храбрейшего! После победы над русскими его ждало звание комтура. Вспомнив об этом, фон Эйб поднял копьё.

   - Вперёд! Сметём язычников с лица земли!

Несколько мгновений спустя две волны воинов сшиблись.

Как и рассчитывал благородный рыцарь, передние ряды легко прошли сквозь строй русских ратников и вырвались на волю. Застряли лишь те, кто шёл позади - их взяли в клещи, и стук мечей и крики яснее ясного говорили о том, что там начался отчаянный бой. Рыцари-меченосцы не сдадутся, не сложат оружия, тем более им на помощь должны прийти пешие рыцари и простые воины, но тем не менее участь их была незавидна. Русские не пощадят их. Впрочем, таков закон войны - сегодня ты, а завтра тебя...

Об этом думал Вальтер фон Эйб, без оглядки скача прочь. Он потерял почти весь отряд - за исключением десятка вассалов, которые успели прорваться за ним. Судьба остальных не волновала рыцаря и будущего комтура - звание он получит всё равно.

А на погосте разгорался новый бой. Не тратя времени и сил на преследование немногих удравших, невесть откуда взявшаяся дружина избивала конных и пеших рыцарей. Нарушив их первоначальный правильный строй, русские согнали ливонцев в кучу и добивали с той же методичностью, с какой те только что расправлялись с безоружными жителями.

Пеших воинов смели быстро - их просто затоптали конями, рубя сверху вниз, наотмашь. С рыцарями пришлось немного повозиться: до закованного с ног до головы в железо всадника на обряженном в доспехи коне не вдруг доберёшься... Рыцари сопротивлялись яростно, сбивая с седел одного дружинника за другим, но в конце концов их взяли числом. Тех, кого не порубили, поскидывали с седел и повязали.

Но ещё раньше, когда только началась сшибка и второй отряд, идущий берегом реки, только врывался на погост, над всадниками вдруг взлетел высокий мальчишески-пронзительный вскрик, полный азарта и отчаянной решимости:

   - Уходят! Они уходят!

Ведущий второй отряд всадник поворотил коня и ринулся вдогонку за удиравшим Вальтером фон Эйбом и его людьми, увлекая за собой остальных.

   - Стой! Сташко, куда? - догнал его чей-то окрик, но всадники уже выскочили с погоста и помчались в погоню.

Потом всё было кончено. Несколько пленных рыцарей - пешие и простые воины полегли все, - обезоруженные и без шлемов, переминались с ноги на ногу возле сложенного ими, но так и не подожжённого костра. Их всех для простоты скрутили одной верёвкой, привязав её концы к двум лошадям. Стерёгшие их дружинники скрипели зубами и до белизны стискивали кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не взяться за мечи - вокруг валялись трупы зарубленных жителей погоста. Мёртвые старики, женщины, дети лежали на снегу. Одни ратники осторожно бродили среди них, отыскивая ещё живых или торопливо тушили пожары, надеясь в домах отыскать чудом спасшихся, другие - собирали своих раненых и убитых.

Что самое удивительное - уцелевшие нашлись. Через некоторое время в отвоёванную у пожара избу снесли нескольких детей, забившихся в подвалы или под печи и почти задохнувшихся в дыму начавшихся пожаров, и стонавших раненых, которых убийцы второпях сочли за мёртвых. Туда же отправили и раненых дружинников.

   - Сносите мёртвых вместе! - скомандовал воевода, оставаясь в седле. Он не спешил сойти с коня и то и дело оборачивался в ту сторону, куда скрылся второй отряд. - Только рыцарей не надо! Их в общую яму свалить - и довольно!

Невольный вздох облегчения вырвался из его груди, когда всадники показались из-за поворота. Они вели за собой в поводу только двух коней с пустыми сёдлами - убитые всадники лежали поперёк спин лошадей.

   - Сташко! - воскликнул воевода, увидев витязя, ехавшего впереди. - Что же ты! Аль забыл, чему я тебя учил?

   - Всего трое ушли, - откликнулся тот, задорно мотнув головой и сорвал с головы шелом, открыв юное, почти мальчишеское лицо с первым пушком усов над верхней губой. - Остальных порубили и глянь, стрый! - пленного везём! Отведём его в Изборск, а то и в сам Псков! Что скажешь?

Окружённый справа и слева дружинниками, ехал рыцарь - без оружия и шлема, в оборванном плаще с закрученными назад руками. Он сумрачно косился по сторонам и старательно отвёл глаза, когда его подвезли к сложенным в ряд телам убитых селян.

   - Что, узнал своих рук дело? - спросил кто-то у него. Рыцарь, не понимая чужого языка, отвернулся.

   - Что толку с ним разговаривать, - отмахнулся воевода. - Домой свезём, там разберёмся! А теперь не до него - своих надо честь по чести в мир иной проводить.

Дружинники работали споро. Разметали несколько клетей и заборов, у околицы составили погребальную поленницу-краду, на которой уложили тела погибших поселян. Павших воинов порешили везти домой, где и схоронить. С ними в Изборск должны были отвезти раненых и уцелевших мирных жителей - всё равно на обгорелых развалинах погоста делать им было нечего.

Перед самым закатом, когда солнце уже склонилось к западу, запылал погребальный костёр. Пленные ливонцы, о которых за общим делом все забыли, стояли возле и очевидно ждали, что нечестивые язычники принесут их в жертву своим тёмным богам. Но то, что их оставили в покое, видимо, поразило рыцарей.

Юный Сташко, морщась от едкого дыма и тяжкого запаха горелого человеческого мяса, поглядывал на пленных с хищной ненавистью.

   - Эх, чего с ними нянькаться! - наконец не выдержал он. - Тащи теперь в Изборск, там ещё корми!.. Стрый, а может...

   - Оставь! - тот чуть повысил голос. - Порубить их недолго, да только это не принесёт выгоды ни мне, ни тебе. Дай одно дело справить - там и о другом думать будем.

Он замолчал, глядя на ярко пылающее в вечернем сумраке пламя, словно видел в его сиянии что-то, недоступное прочим.

Глава 2

На другой день пустились в обратный путь. Вперёд выслали дозоры, разведавшие дорогу, - вступать в новый бой, имея с собой обоз с убитыми и ранеными, не очень-то хотелось.

Однако вокруг всё было спокойно и тихо. Видно, и впрямь этот отряд был единственным, забредшим сюда на свой страх и риск, и за ним не стоит большое иноземное войско. По нынешним временам это было удачей.

Второй год уже шла война - с тех самых пор, как зачастил в западные пределы новгородских и псковских земель оживившийся с недавних пор рыцарский ливонский Орден. Ходил было на рыцарей князь Святослав Всеволодович, но бежал с позором, когда к городу Кеси[191] подошло большое войско немецких рыцарей. Рядом вертелся с полками ливонских союзников Владимир Псковский, но никакой никому пользы от него не было - и Святослава не поддержал, и рыцарям подмоги не оказал. После этого набеги участились - месяца не было, чтобы с застав и из дозоров не доходили тревожные вести: ливонцы сбивались в отряды под водительством немецких рыцарей и шли грабить и убивать. Порой и литовцы сами, без их помощи и подсказки, отправлялись в военные набеги. Хлопот с ними было не меньше, чем с рыцарями - одно проще: не с железными башнями воевать.

Покинув князя Ярослава, Ян Родивонович, к радости отца и маленького племянника Сташка, приехал в Изборск. Первые полгода, правда, он жил в ожидании неизвестного - а ну, как захочет Ярослав вернуть своего верного дружинника. Но князь переяславльский тоже был гордым и словно забыл о его существовании. Ян успокоился, обжился в родном доме, занялся воспитанием племянников и народившегося в самом начале зимы сына. Он привык к тихой домашней жизни, когда утром точно знаешь, что будешь делать вечером. Только начавшаяся война с Ливонией пробудила его ото сна.

Князь ехал во главе дружины вместе с племянником. Юному Евстафию шёл восемнадцатый год. Лишь с прошлого лета он стал ходить в настоящие походы и всё ещё пребывал в состоянии мальчишеского восторга от всего происходящего. Юноша горячил коня и вертел головой, подставляя улыбчивое лицо тёплому весеннему солнышку.

Ян старательно хмурил брови, поглядывая на него. С каждым днём юноша всё больше походил на своего отца. Он до того был похож на Аникея, что Ян невольно ловил себя на грешной мысли - брат не умер, он ожил и живёт вторую жизнь в теле этого костистого, ещё по-юношески нескладного, но уже сильного и гибкого витязя. Даже крутил головой и жмурился на солнце Евстафий точь-в-точь как его отец.

   - Зря ты кинулся вчера в погоню, Сташко, - наконец сказал Ян. - Негоже князю так собой рисковать, удаль свою показывать!

   - Не стерпел я, стрый, - повинился юноша. Он нахмурился, чувствуя, что на сей раз гнев его наставника был непритворным. - Как увидел, что они натворили, сердце зашлось!..

   - Правитель обязан сердце иметь холодное, не поддаваться чувству и привязанности сверх меры, иначе он загубит все свои дела! - назидательно промолвил Ян. - Он должен научиться держать в узде свои желания и помыслы, судить и раздумывать наперёд, научиться судить себя и видеть глазами других... Это трудно, но возможно!

Оборвав речь на полуслове, Ян замолк, вперив взгляд в конскую гриву. Наставляя племянника, он волей-неволей учил его тому, что умел или чего был лишён князь Ярослав Всеволодович. Ян достаточно изучил непростой нрав своего бывшего господина и мог сказать, в чём тот слушался голоса разума, а когда шёл на поводу у велений сердца - сердца горячего, необузданного и потому иногда толкающего на опрометчивые поступки. Ян не хотел, чтобы Евстафий повторял чужие ошибки - в наступившее непростое время ошибаться было нельзя, причиной тому была затяжная война с ливонцами. Изборск в этой войне оказался приграничным городом, защитником русской земли. Но уж больно пылок вырос сын у старшего брата! Сам бросается в бой, очертя голову, и дружинников за собой увлекает.

Дружину, что сейчас ехала за князьями, Ян отбирал и натаскивал сам. Несколько человек он случайно нашёл в ближних погостах, других - среди холопов и простых горожан, третьих переманил из Пскова. Целая сотня воинов, не считая младших и отроков, проходящих обучение! Не каждый князь может похвастаться такой дружиной!

Путь домой занял почти весь день - ехали не спеша, чтобы сберечь раненых. Во все стороны и вперёд Ян то и дело рассылал дозоры следить, не появились ли ливонцы. Заметь воины хоть какое-то движение - и дружина немедленно изготовилась бы к бою. Но всё было тихо. Проехав мимо небольшой - в шесть домов - деревушки и миновав занесённый снегом мост, дружина увидела впереди гору Жаравью, а за нею - башни Изборска.

Загодя вперёд был отправлен гонец, и в городе их ждали. Ворота в проёме стены были гостеприимно распахнуты, а навстречу уже спешил тысяцкий Станимир Бермятыч, брат Любавы.

   - С возвращением тебя, княже! - молвил витязь.

   - Всё тихо? - приветствовал его Ян, проезжая воротами.

   - Слава Богу, всё спокойно, - степенно ответил Станимир. - Мы каждый день ждали, но опасность минула!

Ян придержал коня, глядя, как возок с ранеными въезжает в город.

   - Распорядись, чтоб всех по домам распределили, - приказал он, кивнув на них. - Детей осиротевших и прочих мирных чтоб вместе поселили - авось кучно не так тяжка будет им потеря.

Тысяцкий готовно закивал, но тут же заметил пленных рыцарей:

   - Они, что ль?

   - Они. Погост разграбили, кого порубили, а кого мы отбили. Там никак полсотни человек ими загублено. Мы их вроде как схоронили, а всё же надо бы в храме молебен отслужить за упокой.

   - Всё сделаем, княже, - с широкой улыбкой ответил тысяцкий. - Езжай покамест домой!

Евстафий нетерпеливо вертелся в седле чуть в стороне, ожидая дядьку. Но Ян не спешил к дому - вместе с дружинниками он проехал до их гридни, проследил, как устроены раненые и куда тысяцкий отправил жителей разорённого погоста. Только после этого он отправился к себе.

Ближняя дружина уже разобралась по своим избам, скрываясь от наседавших на них любопытных мальчишек, и на Подворье суматоха встречи успела улечься. На утоптанном дворе бегали и кричали дети - вперемешку дворовые девчонки и мальчишки. Парни скакали на палочках и кидали снежками в засевших за углом девчонок. Евстафий был уже тут и, забыв свои возраст и звание, играл с детворой. Он так увлёкся, что не сразу заметил остановившегося посреди двора дядьку.

Игра прервалась. Евстафий выпрямился, опустив руки и старательно подыскивая слова оправдания.

Но Ян не успел рассердиться - едва увидев, к нему со всех ног бросился коренастый шестилетний крепыш.

   - Тятька! - завопил он, кидаясь к лошади и протягивая руки. - Ты живой?

Евстафий фыркнул, отворачиваясь, а Ян наклонился и подхватил сына на руки:

   - А почему со мной должно что-то случиться, Федюшка?

   - Но ведь ты уехал на войну, а там убивают! - рассудительно ответил мальчик, поудобнее устраиваясь на луке седла.

   - Не бойся, со мной ничего не случится, - успокоил сына Ян.

   - Это потому, что ты сильнее всех? - уточнил мальчик.

   - Наверное, - отговорился Ян. Так уж получилось, что он не умел до сих пор разговаривать с детьми. У Елены и Любавы это получалось, у него - нет. - Пойдём, что ли, в дом?

Сын было закапризничался, но Ян быстро спешился и снял его с коня, вскинув на руки. Коня тотчас подхватили под уздцы и увели, а он с Фёдором на руках прошёл по лестнице на крыльцо. Евстафий остался с детворой, которая возобновила прерванную игру.

Увидев замелькавшие внизу снежки, маленький Фёдор вдруг завозился на руках отца:

   - Пусти меня! К ребятам хочу!

Ян улыбнулся, взъерошил тёмные волосы мальчика и поставил его на ноги. Фёдор тут же одёрнул подбитую мехом свиту и клубком скатился по ступенькам. Чуть не споткнувшись на нижней, он на ходу черпанул горсть снега и, сминая снежок, ринулся в битву, туда, где Евстафий опять сражался с отбивавшимися девчонками. Снег летел, словно поднятый вихрем.

Ян грустно улыбнулся, глядя своему первенцу вслед. Чем старше тот становился, тем яснее было, что задался Фёдор, как говорят люди, «не в мать, не в отца, а в проезжего молодца». Сам Ян и Елена знали, в кого - потому и имя сыну дали княжее - Ярослав и крестили Фёдором, по князю Ярославу-Феодору Всеволодовичу. Мальчик рос живым напоминанием о переяславльском князе, о том прошлом, которое Ян так хотел забыть. Только глаза у него были серые, отцовские да статью пошёл в изборскую породу - крепкий и коренастый, развитый не по годам. Эх, Федюшка-Ярославко, что ждёт тебя на пути?

Мотнув головой, чтоб избавиться от тягостных мыслей, Ян прошёл в терем. Там уже начиналась праздничная суета - войско, несколько дней назад ушедшее в боевой поход, вернулось, в очередной раз одолев врага. Ставшая полновластной хозяйкой в доме, Любава распоряжалась пиром и подготовкой бани для деверя[192] и сына. Её сильный грудной голос был слышен издалека.

Вылетевшая навстречу девка чуть не ткнулась носом в грудь Яна. Зардевшись маковым цветом, она козой метнулась прочь, и через минуту к Яну вышла сама Любава.

   - Вот и вы, - с облегчением выдохнула она. - А мы заждались! Сташко где? Цел он?

   - Цел, цел! - Ян улыбнулся, успокаивая Любаву. - На дворе с детворой застрял!

   - Вот непоседа, - женщина сердито покачала головой. - Устал, небось, грязный, как черт, и голодный, а туда же, играть!.. Уж ты бы приструнил его, Ян Родивоныч! Ведь не маленький он поди!

Её заботливость окончательно развеселила Яна.

   - Именно что взрослый! - мягко укорил он Любаву. - Княжич и воин, а ты над ним всё, как над дитём малым, дрожишь! Он тебе скоро внуков подарит, их и опекай!

   - Не доживу я до внуков! - привычно рассердилась Любава. - Жена молодая извелась вся, а он хоть бы взошёл к ней!

Прошлой осенью, сразу после Покрова[193], Родивон Изяславич и Любава сами, словно не веря в то, что Ян додумается до этого, женили Евстафия на псковской боярышне, дальней родственнице псковского посадника, Василисе Строиловне. Заодно справили свадьбу и его сестре Аннушке, отправив её в далёкий Псков. Пристроив обоих детей, Любава возгордилась - теперь она была старшей в семье.

Оставив невестку распоряжаться, Ян отправился к Елене. Жена не вышла его встретить, а это могло означать, что заболел кто-то из младших детей.

Елена в детской светёлке кормила грудью трёхмесячную дочку. Родила перед самым Рождеством[194] и ещё ни разу не отлучилась от колыбельки надолго - дочурка, названная в честь бабки Ириной, росла слабенькой. На толстом ковре, привезённом прошлый год с новгородского торга, возился вместе с мамкой двухлетний карапуз Мишанюшка - особенная гордость матери.

Рядом с Еленой сидела Василиса, или, по-домашнему, Васёна, Евстафиева молодая жена. Худенькая хрупкая девочка до сих пор привыкала к новой жизни в тихом маленьком городе. Она во всём слушалась свекрови и мужниной тётки, смотрела им в рот и боялась лишний раз сказать или сделать чего-нибудь, чтобы не рассердить крутую нравом Любаву. Сейчас она рассеянно вышивала полог для церкви и одним глазом поглядывала на кормящую Елену. Только недавно, краснея и смущаясь, поведала она о тревожащих её опасениях и, получив ответ, что сама скоро станет матерью, всё ещё пребывала в состоянии тихого изумления.

Когда Ян, успевший только сбросить по дороге корзно с шапкой, вошёл к жене, обе женщины вскинулись. Васёна залилась румянцем, словно подсмотрела нечто запретное - Елена сидела неприбранная, простоволосая, с расстёгнутым воротом, открывающим её полную грудь. Мамка, оставив маленького, согнулась в поклоне.

   - Здравствуй, Олёнушка! - молвил Ян.

Та прижала дочку к себе, не двигаясь с места и только глядя на него во все глаза.

   - Вернулись, - прошептала она.

Ян прошёл к жене на торопливо освобождённое Васёной место. Забыв вышивание, она метнулась вон. Мамка тоже поспешила было выйти, но поймала призывный взгляд Елены - подошла, спешно приняла у неё девочку.

   - Постой, - остановил её Ян. - Глянуть дай!

   - Она только крепнуть начала, - ревниво откликнулась Елена. - Застудишь на холодных-то руках!

   - Это у меня-то руки холодные? - Ян обнял жену за плечи, борясь с желанием коснуться её соблазнительно виднеющейся груди. - Ну, как? Холодны?

Наклонившись, он коснулся губами шеи жены. Елену пронзила знакомая сладкая истома, и она прижалась к мужу. Мамка, видя, что супругам не до детей, потихоньку унесла девочку, а потом - и мальчика.

С той поры, как прошлым летом зачастили в земли Псковские ливонцы с набегами и грабежами, Изборск постоянно жил ожиданием нового нападения. В каждом погосте, на каждой малой заставе у князя были свои люди - чуть завидев вдали чужое войско, они спешили поднять тревогу. Тотчас же на коней вскакивала дружина и спешила на зов.

Конечно, всю землю оборонить она не могла - случалось, как недавно, что защитники приходили слишком поздно и успевали только разогнать грабителей да помочь уцелевшим жителям схоронить павших. Иногда весть и вовсе не доходила - бывало и такое. Но земли близ Изборска оказались надёжно защищены - ливонцы словно поняли, что соваться сюда опасно, и редко тревожили набегами окрестные погосты.

Одно в то время волновало Яна - набеги учащались на всей границе, от Ладоги до самого Торопецкого княжества. Неужели Новгород и Псков ничего не замечают? Или они до того заняты сменой князей, что нет у них времени на боевой поход? Ведь ходили же в прошлом году под Кесь - посланный Великим князем Святослав Всеволодович с суздальскими полками и псковский князь Владимир Мстиславич с литовскими союзниками. Две недели они стояли под стенами Кеси-Вендена - засевшие в городе немецкие рыцари не сумели отбить их атак и затворились в Кеси. Напрасно потратив время, Святослав ушёл бродить по окрестным областям Торейды, опустошая их. Полкам русских несказанно повезло тогда - отправленные им навстречу магистр Вольквин и его полководец некий рыцарь. Бодо поссорились в пути и заблудились, уйдя каждый своей дорогой. А Святослав тем временем пограбил соседнюю с Торейдом Унганию[195] и спокойно воротился назад.

В прошлом году пришла неожиданная весть - в Новгород по приглашению населения явился князь Ярослав Всеволодович. Город словно забыл все беды, причинённые им. Князь прошёлся по Ливонии огнём и мечом, но стоило ему вернуться к себе в Переяславль, как немецкие рыцари собрались и отомстили набегом за набег.

Это и послужило началом той войны, что тянулась уже столько времени. Той же зимой до Изборска дошли смутные слухи о восстании в Ливонии. Поднялись многие города - ливы и эсты скидывали власть немцев и датчан. В начале весны выборные от восставших прошли посольством в Новгород и Псков, просили помощь. В Ливонию ушло добровольное ополчение. С ними запросился было горячий Евстафий, но Ян не пустил племянника - тем годом его жене наступала пора рожать. А вот деверь его, муж сестрицы Аннушки, ушёл с ополчением, обещая к зиме перевезти туда и молодую жену. Но со дня ухода от него не было вестей.

Всю весну и лето Ян ждал, чувствуя смутную тревогу. В начале осени, несколько дней спустя после возвращения из последнего похода на дороге показался гонец.

Услышав о нём, Ян вышел на красное крыльцо. Гонец в дружиничьей свите только спешился. Каким-то чутьём угадав изборского князя, он шагнул к нему, отвесил глубокий земной поклон и огорошил нежданной вестью - вторично призванный осенью прошлого года на новгородский стол Ярослав Всеволодович собрал ополчение и идёт в Ливонию походом. Он уже вступил во Псков и днями будет проходить мимо Изборска...

...Уж лучше бы он просто наказал гонцу передать: встречай, мол, еду! Ян не сомневался, что Ярослав отправил своего дружинника к нему нарочно, в память о прошлом. Не мог он так просто забыть своего воеводу, который был повязан с князем многими тайнами! Явится теперь сюда гостем - попробуй тогда изгони из сердца пробудившиеся мечты. Хотел когда-то мир посмотреть, другие города и земли, себя показать, чего- то добиться от жизни. Потом судьба указала место, семь лет сидел на отцовском столе, растил детей, ставил на ноги племянника. Привык. А что теперь?..

Сухо выспросив гонца, когда ждать князя Ярослава, Ян повернулся и ушёл в терем.

В урочный день Ян с Евстафием, оба верхами, в сопровождении старшей дружины, встречали князя с полками. Встречал и весь Изборск - весть о приближающемся войске облетела город в единый миг. Тревожило и радовало одно - войско было своим, можно было не готовиться к осаде, не ломать подвесного моста, не прятать жён и детей.

Вот передние полки показались на ползущей по холмам дороге. Никогда не видевший ничего подобного и за всю свою недолгую жизнь побывавший лишь раза три во Пскове, Евстафий восхищённо крутнул головой:

   - Эк, силища! Где ж он столько люда собрал? Чай, весь Новгород под стяги свои поставил?

   - С Низов, должно, - коротко ответил Ян, - прищурившись, он во все глаза смотрел на медленно приближающиеся дружины - пешее ополчение и обозы чуть поотстали, но привал всё равно устроят там, где укажет князь.

Стяг Ярослава он заметил издалека, ещё когда тот был крошечным пятнышком на фоне снегов. Потом стало видно, что он движется к городцу отдельно от полков, вместе с несколькими десятками верховых. Полки тем временем замедляли ход - поджидали пеших. Со стороны это выглядело как подход к любому другому городу - подтянуть все силы, окружить, а там либо приступ, либо осада, либо мирная сдача.

   - Это чего они? - Евстафий обратился к Яну. - Гонцов, что ли, шлют?

Ян не отвечал. Подавшись вперёд, он нервно трепал повод, и понял, что оправдались самые скверные его предчувствия - там, среди верховых, под княжеским стягом он разглядел несколько знакомых лиц. И одним из них был сам князь Ярослав!

Ещё прежде, чем тот остановил коня, Ян понял, что князь его узнал. Ставшее суше и строже, как на иконе, лицо Ярослава осветилось довольной улыбкой, и он, осадив коня, заговорил первым:

   - Здравы будьте, люди добрые!

   - И тебе привет, княже, - по праву старшего ответил Ян, кланяясь в седле. - С чем пожаловали?

   - Ехали мы мимо, да свернули к твоему городу, князь, - без тени улыбки продолжал Ярослав; он словно заранее готовился к этому разговору и теперь повёл его со всей серьёзностью. — Примешь ли нас гостями, иль сами мы войдём?

Он словно невзначай кивнул назад, на подтягивающуюся по дороге колонну полков, за которой следовали обозы. Уже можно было различить, что, кроме переяславльских дружин, здесь полки Новгорода и Пскова - то, что Владимир Псковский оказался союзником Ярослава, взволновало Яна. Видать, дело зачиналось нешуточное!

   - Сделай милость, княже, - склонил он голову на грудь,- будь гостем моим!

   - Скачи-ка к полкам, - Ярослав поймал взгляд одного из дружинников, - да передай князю Владимиру и остальным, чтоб отдыхали. А я наведаюсь к князю в гости!

Спутники Ярослава, которые признали Яна - князь, как нарочно, взял с собой только старых дружинников, - понимающе переглядывались. Мечник Василий Любимович - так тот просто подмигнул старому другу и потянулся хлопнуть его по плечу. Ян смутился этому проявлению приязни. Он поворотил коня, давая князю прямую дорогу к городу и, пользуясь заминкой, подозвал своего человека и тихо приказал ему скакать вперёд, упредить домашних о нежданных гостях.

В продолжение всего короткого разговора Евстафий жадно пожирал глазами переяславльского князя, о котором столько слышал от дядьки. Столь пристальное внимание не могло пройти незамеченным. Поравнявшись с Яном, чтобы с ним ехать до стен Изборска, Ярослав поймал на себе любопытный взгляд и, обернувшись, смерил юношу долгим взглядом. Его глубокие тёмные глаза могли, когда он хотел, были страшными своей проницательностью и тенями тайных мыслей. Всякий почувствовал бы невольный трепет под ~ его взором, но Евстафий был слишком возбуждён и только взмахнул ресницами. Румянец покрыл его по-детски округлые щёки.

   - Это кто ж такой? - Ярослав успел заметить, что юноша явно не простой дружинник - слишком богато одет, в дорогой кольчуге, при оружии с золотыми насечками и держится уверенно. - Не родич ли твой, Ян?

   - Сыновец мой, княже, - Ян бросил взгляд на Евстафия. - Брата покойного сын, воспитанник мой!

Ярослав подозвал юношу. Тот подъехал и поклонился в седле, не спуская глаз с князя.

   - Хорош, - снисходительно молвил Ярослав. - Как звать тебя, витязь?

   - Евстафием, княже, - ответил тот.

   - Хорош, - повторил князь. - А в деле ты каков? Мечом, копьём владеешь?

   - Стрый всему обучил меня, - юноша покраснел чуть больше, и Ярослав бросил испытующий взгляд на Яна. - Он мне как отец!

   - Отец? - прищурился Ярослав, и Ян сразу понял, о чём тот подумал. - А свои-то есть?

Ярослав утвердился посредине между дядей и племянником и повёл непринуждённую беседу, обращаясь то к одному, то к другому собеседнику. При этом он, задав вопрос Яну, поглядывал на Евстафия, словно хотел знать, что отразится на лице юноши, а спросив что-либо у молодого князя, оборачивался на своего бывшего дружинника. Говорил он о мелочах - о том, как и чему обучал Ян своего племянника, как они живут, не тревожат ли их излишне ливонцы, сколько дружинников в городе, каково здоровье их семей. Но за внешне простыми и открытыми вопросами Ян привычно уже чувствовал тайные помыслы - Ярослав не просто расспрашивал, он подмечал что-то для себя. Не зря, ох не зря он появился тут и послал о себе весть.

Глава 3

В тереме их ждали. Ворота были распахнуты, в проёме теснились молодшие дружинники, у крыльца столпились дворовые. Старый князь Родивон Изяславич стоял на красном крыльце подле Любавы, глядевшей на сына, запросто беседующего с князем, с гордостью. Вышла даже Елена, которая не могла не помнить последних дней своей жизни в хоромах Ярослава Всеволодовича.

Спешившись у крыльца, князь снизу вверх оглядел встречавших, узнал Елену и улыбнулся своим мыслям. Дождавшись, пока Ян, Евстафий и остальные присоединятся к нему, Ярослав уже поставил ногу на нижнюю ступеньку, как вдруг привычный подмечать всё глаз уловил сбоку какое-то движение. Он быстро обернулся.

Протолкавшись ближе, у самого крыльца замерла кучка мальчишек. Впереди выделялся сероглазый крепыш, глядевший на гостя так же открыто-восторженно, как Евстафий только что. Невольно заглядевшись на странно знакомого мальчика, Ярослав вдруг понял, что смотрит на себя самого - до изумления похожего.

   - Как звать тебя? - шагнул он к мальчишке.

Застеснявшись внимания гостя, тот отступил назад.

   - Фёдором, - тихо ответил он.

   - Сын то мой, - Ян подошёл, положил руку на плечо мальчику. - По-княжому Ярослав...

   - Ярослав-Фёдор, - повторил князь Ярослав и впился испытующим недоверчивым взором в лицо Яна. - Вот оно как... Что ж! - он с усилием тряхнул головой. - Проводи в дом, хозяин!

На ступенях Федя обогнал отца и гостей и первым кинулся к матери. Елена обхватила руками первенца, спеша толкнуть его в боковую дверку прочь от его великого тёзки и сама отчего-то засмущалась, когда Ярослав-старший остановился возле и заговорил с нею. Ответив что-то невпопад, она ушла. Елена тоже была уверена, что приезд князя не случаен. Что- то он за собой повлечёт.

За спешно накрытым столом велась неторопливая беседа. Кроме знатного гостя и его спутников здесь сидели лишь сам Ян, Евстафий, раскрасневшийся уже от одной мысли о том, что сидит за одним столом с князем, и воевода изборский Станимир Бермятыч. Чувствуя себя в гостях, как дома, Ярослав всё же оставил серьёзные разговоры на позднее время, когда за столом они остались наедине с бывшим дружинником. Только тогда он и повёл речь о главном.

После стояния Святослава под Кесью ливонцы обнаглели - ходили куда хотели и творили что похочется. Сколько они погостов пожгли, сколько купеческих обозов пограбили, сколько народа в полон увели - не счесть. А десятилетний Всеволод, сын Великого князя Юрия[196], сидел в Новгороде живой игрушкой, ничего не делая и ничего не умея сделать. Потом, когда стало вовсе невмоготу терпеть мольбы и затаённые угрозы бояр, чьи вотчины подвергались разору, и боясь прихода немцев под стены города, юный княжич собрался со своим двором и выехал к отцу под крылышко. Оставшись без главы в такое опасное время, Новгород, только что переживший внутренние усобицы из-за смены посадников, решил, что для защиты с границ и утверждения порядка в городе нужна сильная рука.

Силой - не властью, а именно той грубой силой, которая заставляет повиноваться себе даже властителей, сминая их величие, обладал только один человек - брат Великого князя - Ярослав Всеволодович[197]. В нём была сила человека, рождённого властвовать. Новгород вспомнил, как несколько лет назад тот же Ярослав железной рукой, не дрогнув, задавил бунт, как потом с той же силой вершил месть, и попадало от той силы и правому, и виноватому. И как сила одолела силу. Но вот прошло время - и выровнялся, будто ничего не было. И Новгород поклонился Ярославу на княжение.

Принимая приглашение, Ярослав знал, что его опять зовут лишь земли от разора беречь - послы с порога заговорили о старинных Ярославовых грамотах, данным Новгороду ещё Ярославом Первым, прозванным Мудрым. Патриарх Митрофан в приветственной речи упоминал о сходстве имён, просил Ярослава Всеволодовича быть похожим на великого предка.

Князь слушал вполуха - он знал, что внимание новгородцев к нему - внимание хозяев к только что купленному сторожевому псу: накормить и приласкать, чтоб в прежнюю .конуру не потянуло, чтоб сторожил хорошо и верен был. Поцеловав крест на старых Ярославовых грамотах, Ярослав Всеволодович сел новгородским князем и сразу стал готовить новый поход в Ливонию.

По той весне до его брата Юрия дошли посланные ливонскими старейшинами гонцы - ливы и эсты снова, второй раз за полтора года, просили помощи. Великий князь Юрий помощь обещал - спешно вызвал брата Ярослава, дал ему в подмогу низовые полки владимирцев и суздальцев, приказал собирать новгородское ополчение и идти в Ливонию. Дождавшись, пока соберут урожай, войско выступило в поход. Кроме низовых полков и новгородского ополчения с дружинами союзного князя Владимира Псковского с Ярославом пошёл Кукейносский князь Вячка[198] - через несколько дней после возвращения Ярослава от брата он прискакал с малой дружиной в Новгород просить помощи. Вячка хотел осесть на Унганнской земле, и Ярослав взял его с собой. У кукейноссца были свои планы, в которые он не хотел вмешиваться.

   - Ну, а ты что тут, Ян? - вдруг, оборвав рассказ, спросил Ярослав.

Тот понял, что князь ждёт вестей с границы и подробно поведал о последних набегах ливонцев, о недавнем походе, о том, что изборяне с прошлой осени не снимают оружия и держат на заставах людей, всегда готовые отразить натиск.

   - Ладно сие дело, но негоже такому витязю, как ты, сиднем сидеть на одном месте! - сказал Ярослав и даже пристукнул кулаком по столу. - Не подумывал о том, чтоб самому в чужие земли наведаться, поквитаться с тамошними жителями за кровь и смерть наших людей?

   - Не думал я об этом, княже, - сознался Ян. - Не до того было! - Он уже догадывался, куда клонит князь и не удивился, когда тот предложил:

   - А то бери дружину и иди со мной! Ты, чай, больше нашего способен на месть справедливую! Да и я рад буду!

Ян вскинул глаза и встретил зовущий, приказывающий отозваться взгляд Ярослава. Помедлив, он отвернулся. Прошлое, от которого он так отчаянно убегал, которое, как казалось, давно и прочно забыто и похоронено под слоем мелких ежедневных забот и боевых будней, вновь дало о себе знать. Когда-то ему была нужна вся земля, не только маленький Изборск. Теперь отчизна сосредоточилась на этом клочке земли между Псковом и Ливонией. Но надолго ли? Куда зовут его на сей раз?

   - А не то сыновца своего отпусти со мною, - Ярослав не подал и вида, что заметил колебания Яна и огорчился отказом. - Он, вижу я, смышлёный у тебя!

Евстафий, слыша похвалу, подался вперёд, но Ян упреждающе вскинул руку:

   - Погодь, княже! Не могу я так сразу!.. Хочешь - гостем в моём дому будь, хочешь, к своим, в стан, ворочайся... Прости меня, коли что, но Евстафия я не пущу!

Ярослав резко поднялся. Он держал себя в руках, но глаза уже сузились и на лице мелькнуло и пропало то холодное выражение, знакомое Яну по Липице и позднему сидению в Переяславле - решимость человека, который всё поставил на кон и не желает проигрывать потому, что не любит этого.

   - Мы на рассвете тронемся в путь, - сухо отмолвил он и вышел из-за стола. - Я возвращаюсь к полкам.

Пока подавали омыть руки да приводили коней, вышла короткая заминка. Пользуясь тем, что вокруг Ярослава и без него много народа, Ян отступил к двери во внутренние покои - и столкнулся с Еленой.

Жена всхлипнула, выжимая слёзы, но глаза её оставались сухи, и она только припала к нему, пряча лицо на груди.

   - Ты едешь! - не то ужаснулась, не то приказала она. - Я это чувствовала. Ещё когда человек от тебя прискакал, сказал, что он сюда будет, я сразу подумала - за тобой! Он тебя так просто не отпустит!..

   - Олёнушка... - Ян обнял её за плечи.

   - Он всё помнит! - Елена содрогнулась. - Я знаю! Он тебя не забыл! Нарочно приехал сюда... Теперь ты уедешь. А я... я буду ждать. Детей растить... Федя так на него похож!

Ян взял в ладони лицо жены, поцеловал в губы долго-долго. Он не хотел возвращаться к Ярославу на службу, но та давняя обида улеглась, поросла быльём, а юношеское желание повидать мир пробудилось с новой силой. В самом деле - сходить в Ливонию, наказать рыцарей раз и навсегда, чтоб присмирели, а там вернуться к жене и детям. Но чем больше Ян думал о том, что будет после похода, тем меньше ему хотелось ехать. Жил он себе и жил, сражался с ворогами, растил детей, натаскивал молодых дружинников, охотился, ездил во Псков, видался даже пару раз с Владимиром Мстиславичем и посадниками, побывал в Новгороде. Чего ему не хватало?.. Да и страшно Сташка оставлять одного без догляда. А ну, как без него нападут на Изборск? Сыновец Евстафий уже витязь, муж и в скором времени отец, но для Яна он всё ещё отрок, которого беречь и наставлять надо.

   - Никуда я не еду, - больше для жены, чем для себя, сказал Ян и оторвался от Елены. - Провожу князя до стана и назад!

Женщина потянулась было вслед за мужем, но остановилась на пороге, уронив руки. Она тоже знала нрав Ярослава и не верила ему.

Когда он вышел на крыльцо, только князь ещё оставался пешим. Придерживая под уздцы коня, он о чём-то увлечённо беседовал с Федей-Ярославом. Мальчик смотрел на князя серьёзно и с любопытством. Он даже не выказал смущения, когда подошёл его отец, а поклонился серьёзно и отступил.

   - Занятный у тебя сынок, - улыбнулся Ярослав и легко вскочил в седло. - Сколько ему?

   - Седьмой год пошёл, - ответил Ян, присоединяясь к ждущим его верхами дружинникам.

- Мой чуть младше, - Ярослав взглянул на мальчика и первым направил коня в ворота. - Тоже Фёдором[199] нарекли!

Они вместе выехали за ворота и поехали к войску, которое уже успело собраться вместе и ждало князя. Ярослав молчал, не замечая нарочно испытующих взглядов, что бросал на него Ян. Он сказал о сыне. Значило ли это, что Ростислава Мстиславовна вернулась-таки к мужу? Или наследника подарила ему та же Катерина, любимая наложница?

Поравнявшись со своими людьми, Ярослав быстро Переговорил с ними о чём-то, и те поскакали в разные стороны. Скоро над войском послышались высокие пронзительные звуки труб, зазвучали голоса людей, заскрипели остановившиеся было телеги, затопотали лошади. Ополчение тронулось, снова растягиваясь по дороге. Только когда вперёд уплыли княжеские стяги, Ярослав с победной усмешкой оглянулся на Яна:

   - Едешь со мной!

Изборец оглянулся на стены родного города. Там оставался Евстафий с большей частью дружины - провожать гостя с князем отправилось едва десять человек. Там была Елена с детьми. Она предчувствовала... Но прежде, чем вымолвил хоть слово, Ян поймал взгляд Ярослава - хитрый и вместе с тем юношески-открытый. Он звал за собой, насильно вырывал из сонной равномерной жизни, в которую Ян загнал сам себя, звал в большой мир, где вся земля тебе отчизна, вся Русь - родина.

Двадцать лет тому назад пришли на эту землю, в край свободных ливов и эстов, немецкие, датские и шведские рыцари. Пришли в поисках новых земель и новых подданных. Нашли они среди лесов, болот и полей народ, живший разрозненно и тихо в своих небольших городцах под властью местных князьков и старейшин. Ливы и эсты до сей поры не знали света христианства и пребывали во мраке язычества. Немецкие братья-рыцари, несомненно, были посланы самим Господом Богом, дабы просветить язычников и приобщить их к лону истинной церкви.

Так рассуждал епископ Альберт, который первым занялся освоением этих земель. Но «занялся» - слишком сильно сказано. С его лёгкой руки и по благословению Святейшего Папы отряды немецких рыцарей хлынули на восток. Они захватили земли ливов и эстов, основали свой собственный город - Ригу[200], понастроили замков на завоёванных полях и объявили их жителей своей собственностью. Священники-католики рьяно взялись за искоренение язычества. Призвав на помощь милосердному кресту карающий меч, они руками рыцарей подавили сопротивление, казнили тех, кто осмелился восставать, а остальных окрестили. Утвердившись на новой земле, ливонцы и немцы из нового, основанного тем же Альбертом Ордена Меченосцев, стали подумывать о продвижении дальше - на север, в земли народов Суми и Еми, на юг, в полоцкую землю и на восток, к Пскову и Новгороду, Везде в тех краях жили враги - язычники, не ведавшие света истинной веры: дикие корелы и гордые воинственные славяне. Папа Гонорий Третий[201] благословил крестовый поход на Русь, а настроения в Новгороде, богатом торговом городе, на который давно засматривались рыцари, позволили им ускорить события.

Набег на новгородские земли, случившийся сразу после сражения под Кесью и окончившийся удачей, послужил как бы реваншем за поражение, уверил немецких рыцарей и переметнувшихся к ним ливонских союзников, что русские сейчас находятся не в лучшей форме. Они ослаблены междоусобицами, тем более что во Пскове сидит хорошо известный в Риге Владимир Мстиславич, родственник самому епископу Альберту, а в Новгороде Великим князем поставлен малолетний ребёнок. Смять их сопротивление - и дорога на восток открыта...

Но тут в дело вмешалась судьба. Католические попы трудились, не покладая рук, приобщая язычников к свету христианства, но в лесных чащах ливы и эсты бережно хранили изображения своих богов, сохранили святилища и обряды. Двадцать лет они терпели, и терпение лопнуло. Самоуверенностью, насилиями и поборами немцы восстановили против себя многих местных жителей. Восстание вспыхнуло на острове Саремаа. На материке мятеж начал Юрьев, бывший русский город, отнятый ливонцами и переименованный в Дерпт[202]. За ним восстали Оденпе и Феллин[203]. Жители городов и окрестных селений разгромили католические храмы, поубивали священников, после чего восстановили языческие святилища и омыли свои дома ключевой водой, очищая их от христианской скверны. Потом сняли с себя надетые при крещении кресты и послали в Ригу весть, что возвращаются к вере отцов. Снова зажглись погасшие было перед идолами огни, запели, славя богов, жрецы и прорицатели.

Такое самоуправство не могло понравиться епископу Альберту. По его приказу датские и шведские рыцари уже садились на корабли, готовые плыть усмирять бунтовщиков. Под их натиском пало несколько городов, в том числе и Феллин. Тогда старейшины эстов и ливов послали гонцов в Новгород - звать на помощь русские войска, пока рыцари не задушили всех.

Начинающаяся война должна была принести обильные плоды: князь получал власть в Новгороде, утвердившись на его столе силой оружия, а сам город восстанавливал своё пошатнувшееся было влияние в западных землях. Местные жители же не теряли от перемены власти ничего.

Первые дни похода были легки. Огромное войско отпугивало небольшие рыцарские отряды, которые, несомненно, нападали бы на более слабого неприятеля, вдруг появившегося в их владениях. Ярослав и Владимир Псковский, хорошо знавший эти места, то и дело посылали дружины в зажитье. Возвращаясь с обозами, груженными зерном и свежими тушами, дружинники рассказывали одно и то же - местные жители боятся одинаково и русских, и немцев, но немцев всё-таки больше: они были уверены, что, когда русское ополчение уйдёт, рыцари вернутся и накажут сочувствующих. Но в целом посланников князя встречали радостно и сами выносили хлеб и мясо.

Несколько раз случались стычки с отрядами рыцарей. Те были посланы, очевидно, на разведку, прослышав о надвигающемся войске русских. Встретив их первый раз, дружинники отступили, но потом опомнились и сами уже гоняли ливонцев. Те же не решались нападать открыто - за малыми ватагами дружинников стояло многотысячное войско князя Ярослава, а за рыцарями не было никого.

Слушая донесения о новой стычке, закончившейся победой русских, Ярослав говорил:

   - Боятся нас. И не ждут. Иначе давно бы мы про их войска прослывали!.. Однако надо поспешить - не то как бы нас не опередили! Как-никак, на подмогу идём.

Ближе всех был бывший русский город Юрьев, захваченный недавно немцами. Когда огромное войско подошло к нему, горожане выслали посольство. Старейшины явились в стан союзников-князей и долго красиво говорили о той радости, которую доставило им появление русских на земле Унгании. Они поднесли в дар князьям золото, оружие и доспехи, пригнали лучших лошадей, прикатили баллисты[204] - может быть, те самые, с помощью которых весной восставшие сровняли с землёй замок в Эзеле[205]. С дарами были доставлены и несколько пленных рыцарей - все, кто остался в живых после восстания. Вместо этого горожане просили у русских дать им защиту от немцев, говорили, что примут любого князя.

Тем временем Юрьев уже начал восстанавливать свою прежнюю веру - воздвигнутый тевтонскими рыцарями[206] храм Девы Марии они разрушили, разобрали по камешку, которые пошли на укрепление стен, а на освободившемся месте опять поставили языческое капище[207]. Обнесли его частоколом, поставили резные изображения богов. Прослышав об этом, Ярослав вместе со знавшим хорошо местное наречие князем Вячко отправился к капищу.

Старых богов немцы пожгли на дрова в первую же зиму, как и пергаменты-летописи, но юрьевцы сумели как-то сохранить Перкунаса - по-русски Перуна[208], - и вернули его на прежнее место. Отыскались даже золотая гривна[209] бога войны и грозы и его меч. Потемневший до черноты, заботливо сбережённый то ли на дне рва, то ли у кого в подклети, Перкунас стоял в окружении светлых, свежевырезанных богов и вставленными в глазницы глазами-янтарями смотрел на жрецов, которые дрожащими от волнения голосами пели ему хвалы. Раскинув в стороны руки, старший жрец распевно говорил на своём языке, и Вячко стал неожиданно повторять за ним по-русски:

   - Перуне! Вми призвавших тя! Славен и трехславен буди! Оружия, хлеба и рода благость дажди! Громотворенье яви, прави над всеми! Вще изродно! Тако есь, тако бысь, тако буди!

С Ярославом и Вячко отправилось десятка два их ближних дружинников, хранивших верность старым богам. Сейчас они жадно внимали голосам жрецов и раздувающимися ноздрями ловили запах жертвенного костра. Князья-гости стояли среди них именно гостями. Не зная наверняка, что сказать и сделать, Ярослав чувствовал настоятельное желание перекреститься - не для того, чтобы отогнать от себя бесов, а чтобы показать этим людям, что он понимает их чувства. И он удивился, когда жрец приблизился к нему.

   - Меч святить, - шёпотом подсказал Вячко - Ярослав по незнанию языка всё равно бы не понял лива.

Дружинники уже отдали своё оружие, и Ярослав бестрепетно обнажил меч и протянул его жрецу. Тот разглядел в лице русского князя что-то особенное, ведомое только ему, поклонился и отнёс его меч к подножию идола Перкунаса.

Пламя священного костра вспыхнуло с новой силой. Воины с оружием запели хором - по-русски и литовски, мешая наречия. Не зная слов, Ярослав только стоял и смотрел в резное остановившееся в гордом раздумии лицо Перкунаса...

Через несколько дней Ярослав и Владимир сердечно поблагодарили юрьевцев за хорошие вести и, удовольствовавшись дарами, через несколько дней двинулись дальше - на сей раз на Оденпе, откуда открывалась прямая дорога на Венден[210]. Возьмут его - и Ливония окажется покорена. Князь Вячко остался в Юрьеве - благо, за этим и шёл. Не дожидаясь, пока его бывшие союзники уйдут, он рьяно принялся за дело и начал укреплять город.

На четвёртый день пути князьям донесли, что вернувшиеся из зажитья дружинники приехали не одни - по дороге встретили обоз местных жителей и вместо того, чтобы разбить их, доставили к князьям.

   - Только полона нам сейчас не хватало, - проворчал Ярослав, когда мечник Василий доложил ему об этом. - Вот ведь горячие головы! Что нам с ними делать?

   - Княже, ливонцы передают, что они нарочно искали тебя, - объяснил Василий Любимович. - Посланы они были своим народом к тебе со словом!

Князья переглянулись. Владимир Псковский с трудом натягивал на лицо улыбку. Он не знал, кто в посольстве, но почему-то подумал про сына и зятя - отчаянно не хотелось драться против своих. Кроме того, он знал в Риге слишком многих. Его почти наверняка узнают или догадаются, что это он. Но Ярослав был оживлён.

   - Посольство! - воскликнул он. - Это хорошо!.. Послушаем, о чём говорить станут!.. Прикажи-ка проводить их сюда!

Василий ушёл распорядиться, а князья устроились в походном шатре Ярослава.

Всего в посольстве было до смешного мало народу - пятеро человек, но сопровождало их до трёх десятков слуг. Когда они вошли в шатёр и раскланялись, Владимир Мстиславич напрягся и даже чуть привстал с лёгкого стольца, но перевёл дух и откинулся на спинку - ни одного знакомого, лица.

Дождавшись, пока вышколенные слуги принесут гостям сиденья, разольют вино в честь встречи и бесшумно исчезнут, глава посольства, осанистый воин с морщинистым лицом и ярко горящими небесно-голубыми глазами, по всему видно - воевода, поднялся и церемонно, но с достоинством поклонился обоим князьям.

   - Мы - послы из города Эзеле. Совет старейшин нашего города прослышал о вашем походе - важно заговорил он, - и послал нас, меня и иных выборных граждан, - посол указал на остальных, - дабы приветствовать русских князей на землях Ливонии и уверить их в том, что Орден Меченосцев не желает ссоры с русскими землями и готов доказать это!

Витязь говорил по-русски чисто, но слишком правильно, тщательно выговаривая каждое слово. Губы его при этом смешно двигались, но выражение холёного строгого лица оставалось холодным и отчуждённым.

   - Явились мы не в ваши владения, а на земли, которые искони принадлежат Руси и платят дань Новгороду и Пскову, - ответил Ярослав. - Живущие здесь ливы и эсты позвали нас, и мы пришли, дабы помочь нашим соседям... Дошли до нас слухи, что в здешних краях люди ваши притесняют местных жителей, данников Руси. Восстановить древние права и справедливость явились мы!

Услышав эти слова, эзельцы даже привстали.

   - Да простит нас великий русский король, - не столь чисто, но горячо заговорил один из них, оказавшийся монахом по имени отец Феодорих, - но мы не есть понимать, что значит притеснения!.. В земли Ливонии есть мир и покой! Великий магистр Вольквин фон Винтерштеттен просит заверить великого короля, что здесь нет обиженный народ! Здесь всё тихо! Явление же войско великий король в мирный край есть начало войны!.. Орден ответит на нападение!.. Есть другая земля, где есть война и нужна помощь великий король. Мирный город Эзеле просит сказать тебе: слушай голос разума, не нарушай мир на земле Ордена!

Глава 4

Посол говорил долго и красиво. Когда отцу Феодориху не хватало слов, ему на помощь приходил лучше знающий русский язык его спутник, воевода. Эзельцы в один голос уверяли, что в Эзеле царит мир и покой и приход большого войска русских может повлечь за собой нежелательные последствия.

Указывали, что в Ливонии князьям вообще делать нечего, но в Гарийской, Ревельской и Ервенской земле, подчинённой Дании, можно стяжать себе славу. Данию разбить много легче, говорили они, сейчас она слаба, поскольку её король Вольдемар Второй[211] ныне в плену. Отвоевав у Дании её владения, русские князья совершат благородное и угодное Богу и всей земле деяние. В доказательство истинности своих слов поднесли дары Ярославу и Владимиру - по мечу с богато украшенными гардами, золотые чаши, фряжское вино и украшения из янтаря. Не были забыты и их бояре и воеводы - ни один не мог считать себя обиженным или униженным недостаточно дорогим подарком.

Было ясно, что эзельцы всеми силами хотят убедить князей не ходить дальше. Ярослав прекрасно понимал, что вызвано это огромной численностью его войска - тысяч двадцать воинов, не меньше, стояло под княжескими стягами. С такой силой должны посчитаться в Риге, коли придётся осаждать город. Но с другой стороны - немецкие рыцари могут ждать подмоги, а датчане, такие же враги русских, её не допросятся и не получат. Справиться с ними будет легче - а там черёд дойдёт и до Ордена: известно, что врага проще разбить по частям.

Но неожиданно на сторону эзельских послов встал Владимир Псковский. То ли соблазнённый дарами, то ли припомнив, что придётся идти против сына, он, улучив момент, стал уговаривать Ярослава послушать эзельцев. В самом деле - мятежные города находились чуть в стороне, остров Саремаа[212] вообще оставался сбоку. Всю Ливонию всё равно не покорить, а вот отобрать у неё часть, отпадающую от рыцарей, - это можно было попытаться.

Владимир Мстиславич был старше Ярослава, и тот согласился.

Навёрстывая упущенное время, Ярослав решил сразу идти прямо к Феллину. Там, оказавшись в глубине охваченных восстанием земель, можно будет выступить наконец против рыцарей. Там он соединится с ополчением восставших и ушедшими в прошлом году в те края русскими. Чутьё подсказывало ему, что там и отыщется настоящий противник.

Город Феллин стоял на холме над рекой. Когда-то здесь было селение эстов. Пришедший сюда датский барон объявил эту землю своей. Его солдаты согнали эстов с насиженного места в долину под холмом, сровняли с землёй селение и на его месте воздвигли замок. Сменилось несколько поколений - и вокруг замка появились другие строения, потом их окружила крепостная стена и появился новый город. А потомки тех эстов, что когда-то были согнаны в долину, ныне селились на окраинах и даже в самом городе.

Феллин увидели на восьмой день - в лесной чаще наехали на дорогу, которая и вывела их к городу. Но неладное почуяли ещё на полпути.

Попавшееся им навстречу селение в несколько вросших в землю домишек оказалось покинутым совсем недавно, и, видимо, жители бросили нажитое в крайней спешке - двери были сорваны с петель, на проулке валялось выволоченное из клетей добро, а кое-что из строений погорело. И всюду были следы конских копыт с подковами на манер немецких. Обнаружившие селение дозорные донесли, что за околицей отыскался труп старика - по всему виду, эста. Он был зарублен мечом.

Услышав о погромленном селении, Ярослав только нахмурился, но недоброе предчувствие, мигом зародившееся в его душе, нежданно подтвердилось, едва вернулись другие дозорные. Вёл их Ян - за время похода это было, пожалуй, впервые, когда он получил от Ярослава приказ. Издалека увидев, как напряжено лицо изборца, князь понял, что случилось действительно что-то страшное.

   - Говори! - приказал-выдохнул он, едва Ян поравнялся с ним.

   - Жители сельца там, - мотнул головой Ян. - Все. Старики, женщины... И другие люди есть, наши, русские, - он замолчал, опуская взгляд. Ему почудилось, что в одном из русских он узнал мужа сыновницы Аннушки.

   - Ну что? - взорвался Ярослав.

   - Повешены они, княже, - медленно, преувеличенно-спокойно ответил Ян. - Вокруг города роща - так на каждом дереве по удавленнику. Иные, кажись, тёплые ещё...

Остановившиеся лица его дружинников без слов подтверждали сказанное Яном. Но князь мотнул головой:

   - Не верю! Быть того не может!

Изборец только молча посторонился, предлагая съездить убедиться самому.

Кликнув ближнюю дружину, Ярослав поскакал вперёд. Ян еле успел нагнать князя, указывая дорогу.

Вокруг Феллина раскинулись небольшие рощицы, окружавшие прямую дорогу к городу. Ещё не лишённые листвы, они просматривались недалеко, но и сейчас было видно, что почти на каждом дереве болтался подвешенный труп.

Осадив коня, Ярослав осторожно ехал по дороге. Поравнявшись с первым удавленником - ещё молодым мужчиной, судя по всему, купцом или сидельцем в лавке, он взглянул ему в лицо и содрогнулся. Убитый был русским. Это было видно по одежде и внешнему облику.

То же самое было и окрест. Среди немногочисленных местных жителей, схваченных, судя по всему, второпях, большинство оказалось земляков.

Многие из них исхудалые, измождённые, наверняка те, что были захвачены в приграничных погостах и пригнаны в Ливонию рыцарями. Но попадались и воины.

Повернув коня к остановившимся на краю рощи спутникам, Ярослав воскликнул сдавленным голосом:

   - Это что же такое?

   - Рыцари, княже, - первым нарушил молчание Ян. - Больше некому!

Князь исподлобья посмотрел на дружинника и ничего не ответил.

Он молчал всю обратную дорогу, лишь когда передние ряды ожидавшего его войска показались впереди, не выдержал и дал волю гневу.

   - Они нас провели! - воскликнул он, ударив кулаком по колену. - Как малых детей! Заставили бегать по их лесам, а сами...

Узнав о гибели оставленной в Феллине дружины, Ярослав вспылил, и никто - а тем более Ян, помнивший его вспышки в молодости, не сомневался в том, что князь будет мстить.

Месть свершилась скоро и с размахом. Ярослав двинул полки сперва в поход по окрестностям не оправдавшего надежд Феллина - высылаемые вперёд и в стороны дружины разыскивали селения эстов и, окружив их, захватывали. Скот резали для войска, лошадей угоняли, хлеб забирали для прокорма, а людей забирали в полон. После очередного налёта на месте поселения оставалось пепелище - дома и клети сжигали дотла. Ярослав велел разрушать даже тевтонские храмы-костёлы, но несколько попавшихся дружинникам языческих капищ трогать не позволил - костёлы были чужой, немецкой, ересью, а это было своим, местным, родным для Ливонии.

Обоз полнился полоном. Приводили из разорённых деревень женщин, детей, возрастных мужчин. Не дав опомниться, тут же делили добычу - кому крепкого телом холоца для хозяйства, кому стряпуху и портомойницу, а кому и девицу для услады.

Ярослав наблюдал за дележом с коня, объезжая стан после нового набега. Он не испытывал к этим людям никакой жалости - для него саккалане были врагами не меньшими, чем немецкие и датские рыцари.

Узнавая князя по богатой одежде и свите, люди бросались к нему, тянули руки.

   - За что, князь? В чём вина наша? - слышались крики. Ведавшие ливскую речь толмачи переводили Ярославу, но он только презрительно морщился - говорить с холопами считал ниже своего достоинства. Но в войске все знали - князь мстит. И в своей мести он может зайти далеко.

Дружинники действовали привычно - ведись война где-нибудь в русской глубинке, и тут так же жгли бы сёла, уводили в полон жителей, забирали добро. Ярослав народно пускал своих людей в зажитья. Чаще стал посылать новгородцев - хозяйственные ополченцы, не скрывая этого, шли за добычей. Они разоряли селения, чтобы добыть коней, скотину и даровых людей для работы.

Опустошив округу близ Феллина, князь приступил к самому городу. Немецкие рыцари ушли, оставив покорённых жителей глядеть на трупы повешенных и гадать о своей судьбе. Ярослав и был той судьбой. Его ополчение осадило Феллин. Тут пригодились баллисты, подаренные юрьевцами. Такое оружие было в диковинку русским, но вышло всё удачно. Стены города были порушены. Опасаясь за дальнейшую свою судьбу, старейшины города открыли ворота, сдаваясь, и дружины вошли внутрь. Мирное население не могло оказать сопротивления. Все, кто не догадался укрыться, были захвачены.

Оставленный немцами отряд защищался отчаянно. Рыцари затворились в замке-ратуше в сердце города и приготовились к долгой осаде. Замок можно было разрушить и взять осаждённых, но Ярослав не стал тратить на них силы. Его жажда мести требовала немедленного утоления, и он обратил весь свой гнев на мирных саккалан.

Он был в своём шатре, когда мечник Василий Любимович доложил ему о захваченных в окрестностях замка феллинских старейшинах. Когда-то именно они принимали у себя дружины русских, оставленные Ярославом в предыдущий поход по Ливонии. У них хранились ключи от города. Если кто и сдал Феллин немцам, то только они.

Связанных старейшин втолкнули в шатёр, ставя на колени, и Ярослав, не вставая с резного стульца, не спеша развернулся им навстречу. Несмотря на своё шаткое положение, феллинцы держались спокойно. Сознавая вину, они молчали, и князь заговорил сам.

   - Ведомо ли вам, за какие вины приведены вы сюда? - спросил он холодно.

Стоявший впереди осанистый светловолосый эст поднял голову. Насколько Ярослав помнил, он был в числе тех, кто приходил когда-то просить помощи в Новгород.

   - Всё ведать никто не может, князь, - на хорошем русском языке ответил он. - Одно скажу - не чую за собой вины!.. Но...

   - Молчи, - Ярослав вскинул руку. - Молчи! Вы город рыцарям сдали, мужей моих к гибели привели. Того недостаточно? Мало, скажешь?.. Молчи! Слушать не желаю! Вы трусы и клятвопреступники, а с такими у меня разговор короток - смерть... Увести!

   - Но князь! - воскликнул эст. - Как же так?.. Как ты можешь? Мы ведь сами открыли тебе ворота - входи!.. За что ты казнишь нас?

Ждущие у порога дружинники подхватили старейшин под руки, поднимая и вытаскивая наружу. Приведший их мечник Василий задержался, ожидая приказания.

   - Повесить их на виду городских стен, - велел Ярослав. - Туда же пригнать всех полонённых и объявить им, за что караю! Пусть смотрят и запоминают!..

Мечник вышел. Помедлив, Ярослав отправился за ним. Старейшин вывели на всхолмие, откуда их было хорошо видно и с дороги, и со стен Феллина, и со всей округи. На холме росло несколько деревьев. Обрубив у них лишние ветви, чтобы не мешали, дружинники уже ладили петли, а к подножию холма сгоняли мирных жителей. Здесь были и феллинцы, и простые селяне.

Приказав подать себе коня, Ярослав проехал мимо толпы. При его приближении тихий гул голосов затих, и десятки пристально глядящих глаз обратились на него. Во взглядах мужчин и женщин был гнев и ненависть.

Поймав один такой взгляд из толпы - смотрел молодой парень, едва старше восемнадцати лет, - князь невольно придержал коня. Ян, старавшийся быть ближе к Ярославу, заметил это и оказался рядом.

   - Взять и его! - указал плетью князь.

Несколько дружинников бросились выполнять приказ. Парня вытащили и поволокли к старейшинам.

Людское озеро голов заволновалось. Послышались гневные голоса, какая-то женщина пронзительно закричала что- то отчаянное на своём языке. Почуяв угрозу, дружина сомкнула кольцо вокруг Ярослава, но он решительно остановил закрывшего было его собой Василия.

   - Усмирить, - бросил он сквозь стиснутые зубы. - Видимо, им мало!

Там, на холме, на шеи старейшин уже набросили петли и едва тела закачались на ветвях, толпа пришла в движение. Но и княжеские дружинники были наготове. Послышался высокий крик-приказ, и сотня Михайлы Звонца врубилась в ряды саккалян. Василий Любимович и Ян остались подле Ярослава с небольшой дружиной.

Покарав старейшин и приказав перебить для острастки захваченных при подступах к Феллину и в окрестностях города мужчин в назидание остальным, Ярослав ушёл от стен города и прямым ходом двинулся к первоначальной цели - Вендену и Колывани[213].

Надежды на помощь и понимание местных жителей у князя не оставалось. Теперь даже на тех, кто не помогал немцам и не был виновен в гибели русских, он смотрел как на врагов и холопов, которым нельзя верить. А потому ещё с полпути он послал гонцов по окрестным чудским племенам, призывая их сразиться с немцами. Чудь с давних пор держала руку Новгорода, и постепенно небольшие отряды чудинов стали присоединяться к полкам союзных князей.

Ревель[214] был осаждён в разгар осени, когда начиналась пора листопада. Приступая к городу, Ярослав заранее выжег и разогнал все окрестные сёла и займища[215]. Селяне только что собрали урожай, который теперь весь достался огромному войску. С оказавшимися в обозе припасами город можно было осаждать хоть до весны.

Засевшие в Ревеле датчане узнали о надвигающемся войске от бегущих под защиту стен поселян. Они затворили ворота, порушили мосты и приготовились к осаде.

Ярослав и имевший опыт осады Оденпе Владимир Псковский взялись за дело рьяно. Их полки обложили город кольцом - благо, сил на это хватало, перекрыли все дороги и начали осаду. А пока горячие головы из числа дружинников и новгородского ополчения пробовали свои силы и удаль. Под началом воевод они ежедневно ходили под стены и пускали стрелы в ждущих у бойниц ратников. Те отвечали им, и дождь из стрел и камней, пущенных пращами, не прекращался.

Несколько раз ходили на приступ, но дело не двигалось. Против несомненно превосходящей силы русских полков, усиленных чудскими союзниками, у ревельцев были неприступные стены, а оставленные в городе датчане предпочитали погибнуть, но не сдаться. Были бы тут баллисты - неизвестно, как повернулось бы дело, но приходилось обходиться без них. В ответ на каждый приступ рыцари совершали вылазки. Приносившие удачу ревельцам, они, однако, не наносили большого урона войскам русских.

В ожидании и приступах, раз за разом отбиваемых осаждёнными, прошли четыре недели. Осень кончалась, но Ярослав, уверенный в своём превосходстве, был готов ждать хоть до зимы - благо, припасы в войске не кончались, В последнее время приступы стали реже и, чтобы дружины не скучали, он отсылал их в дальние зажитья. Они пригоняли скот и лошадей, привозили хлеб и сено, иногда приводили пленных. Набегами уже были опустошены целые округи, и приходилось ходить всё дальше и дальше.

Но постепенно уверенность начала оставлять новгородского князя. Противники ежедневно тревожили друг друга вылазками, перестреливались по стенам, но толку не было никакого. Куда бы ни сунулись ратники - осаждённые стояли на стенах плотно, без малейшего изъяна. Вместе с датчанами у бойниц стояли и горожане. Это обстоятельство не могло обрадовать Ярослава. Беря с собой малую дружину, он часто разъезжал вдоль ревельских стен, вглядываясь в них.

Ревель держался крепко. Город успел запастись на зиму провизией и водой, его охрана была хорошо обучена и была готова тоже ждать до зимы. По всему выходило, что город так просто не взять и осада затянется до тех пор, пока у одной из сторон не выйдет терпение.

Первыми сдали датчане. Они не могли не знать, что их король в плену, и не ведали, удалось ли ему освободиться. В любом случае, на помощь с родины рассчитывать не приходилось, а из других подвластных Дании земель не было ответа. Русские же всегда могли отправить своих гонцов в Новгород, Псков и далее и привести свежие силы.

Однажды после полудня, когда выдалось затишье с обеих сторон, ворота Ревеля открылись. Караулившие снаружи ратники не успели даже поднять оружия, узнав посольство.

   - Мы хотеть говорить с ваш король! - громко, коверкая русские слова, объявил выехавший вперёд рыцарь.

Стан ожил, зашевелился. Ярослав, когда ему доложили о послах, потёр руки и вздохнул с облегчением:

   - Слава Богу, дождались!.. Сами сдаваться начали, не пришлось их выкуривать! Интересно, что они себе торговать будут? Небось, свободный проход до своих?

Последнее замечание относилось к Владимиру Мстиславичу, который многое знал об Ордене - ведь комтуром в нём был его зять, Дитрих фон Буксгевден. Но псковский князь даже бровью не повёл, показывая, что услышал замечание союзника.

В посольстве оказалось всего четверо рыцарей и десяток их оруженосцев. Не обнажая мечей, они проехали в молчании через весь стан русских и спешились перед шатром князя.

Ярослав принял их на пороге. Глава посольства с помощью оруженосца снял шлем, под которым оказалось немолодое лицо воина, перерезанное шрамами, светлые, словно выцветшие, глаза смотрели ясно и гордо.

   - Я брат Ансельм фон Зебер, второй комтур ревельского отряда - заговорил он по-латыни. В голосе его слышались нотки презрения - он ждал, что сейчас стоявшим перед ним князьям русских будут переводить сказанное им, но Ярослав наклонил голову.

   - Приветствую тебя, рыцарь, - молвил он тоже по-латыни. - С чем к нам пожаловал ты и люди твои?

   - Магистр Готфрид фон Вальк повелел мне говорить с тобой, - чуть споткнувшись от удивления, услышав латынь из уст князя, ответил рыцарь. - Он надеется, что ты, король руссов, примешь наши предложения!

   - Вы сдаёте город? - не выдержал Владимир Мстиславич.

Рыцарь неприязненно покосился на него:

   - Стены Ревеля неприступны! Ваши войска стояли тут столько времени, но не смогли нанести им урона!.. Вы будете стоять тут до зимы и далее, но города не возьмёте!

   - Возьмём, дай срок! - процедил Ярослав сквозь зубы, но комтур продолжал, обращаясь уже ко всем:

   - Мы не желаем напрасной ссоры и хотим сохранить жизни людям, ибо Господь наш Иисус Христос, - брат Ансельм возвёл глаза к небу и перекрестился рукой в железной перчатке, - заповедал нам быть милосердными! Узнав о нашей беде, нам придут на помощь, и вы окажетесь зажаты между стенами Ревеля и свежими рыцарскими войсками. Но мы хотим быть милосердны и предлагаем русскому королю почётный мир. Город Ревель обязуется откупиться от вас.

Ярослав долго испытующе смотрел на посла. Брат Ансельм выдержал его пронзительный глубокий взгляд - он был опытным воином и знал, когда на тебя смотрит смерть, а когда - смертный человек. Сейчас перед ним был человек. Он может убить, но и его самого постигнет неминуемая гибель.

   - Что ж, - наконец произнёс Ярослав, - проходите, будьте гостями, господа рыцари!

В шатре был накрыт большой стол. Кравчие и виночерпии старались вовсю - Ярослав приказал почать княжеские запасы вин и достать золочёную посуду, приберегаемую для торжественных случаев.

Рыцари не отказывались от угощения, ели и пили с удовольствием. Браг Ансельм сидел ближе всех к князю, и говорил в основном он, его спутники, которых он представил вначале, расселись дальше и больше помалкивали, только иногда истово кивали или поддакивали словам старшего.

Ярослав почти не пил, не доверяя мирному посольству. Мечника Василия он держал у входа снаружи, чтобы тот доложил ему, лишь только у стен Ревеля произойдёт что-то необычайное. Хотелось ради такого случая сохранить свежую голову, ведь без вина пьянило уже само предложение. Датские рыцари запросили мира! Они готовы откупиться от русского войска! Не раз и не два князь наводил брата Ансельма на вопрос о выкупе, желая узнать цену - всякий раз рыцарь отвечал, что он оставляет право определить требуемую сумму за ним.

Владимир Мстиславич и Ян, приглашённые на пир с послами и сидевшие по другую сторону от датчан, бросали на Ярослава красноречивые взгляды. Псковский и изборский князья не могли понять, как можно мириться с рыцарями после такого начала. Ян по незнанию латыни вообще потерял нить беседы и понимал лишь то, что ему толмачил[216] Владимир Псковский. Однако, насколько он мог судить, Ярослав вёл беседу умно, больше выспрашивал брата Ансельма, нежели рассказывал сам. Рыцарь говорил охотно, снова и снова повторяя, что датчане не хотят войны, но, коль русские не согласятся, готовы стоять до конца. В городской ратуше большие запасы хлеба ещё с осени, горожанам можно не опасаться голода. Они предлагают почётный мир, уважая врага.

Разговор продолжался и после пира - укрывшись в шатре, князья и рыцари переговорили накоротке, и Ярослав приказал отпустить послов в Ревель.

Провожая их, он долго смотрел на стены города. Они высились над рекой на безлесом холме. В городе чувствовалась сила и мощь. Он готов был стоять до конца. Можно было положить половину войска под этими стенами и потерять ещё четверть ранеными и калеками в попытках взять Ревель. Но будут ли стоить эти потери добычи? Не проще ли взять выкуп и уйти - оставшись сильным врагом, с которым лучше не ссориться?.. Будет ли в этом честь?

Рядом послышались шаги. Обернувшись, Ярослав увидел Владимира Псковского:

   - Ревель нам выкупом поклонился. Что скажешь, князь?

   - Что я молвлю?.. Ратиться с рыцарями, когда они в городе затворились, трудновато, но я-то Оденпе взял и с меньшими силами! - ответил тот.

   - Трусом меня почитаешь? Дескать, испугался осады? усмехнулся Ярослав. - Тебе легче было - обложил город, как я Новгород когда-то. А тут как поступишь? Хочешь - иди, пробуй его взять! Я под твоё начало полки отдам! А то кликнем вече и спросим у него, чего хотят новгородцы да псковичи: по домам с богатыми дарами вернуться или ждать здесь невесть сколько времени незнамо чего, да ещё и головы свои положить?..

Ярослав и сам сейчас плохо понимал, чего он хочет - Новгород звал его на княжение" с тем, чтобы он защищал его от рыцарей. Того же требовал и брат Юрий. Рыцари запросили мира и готовы откупиться. Чего ж ещё надо? Теперь они увидят, что русские - это сила, беспощадная, но могущая быть милосердной. Почуяв на своей шкуре, что это такое, рыцари в будущем десять раз подумают прежде, чем задевать Новгород и его данников!

Но, на его счастье, Владимир Псковский на своём опыте знал, какой силой может обладать вече. Если для Ярослава оно было силой, которую можно было поставить себе на службу, то для Владимира это был враг, готовый смести всё на своём пути. Да и походом командовал Ярослав Всеволодович но приказу Великого князя. И псковский князь согласился с его решением.

Глава 5

Ревель щедро откупился от русского ополчения - золото, оружие, скот и холопы наполнили обоз. Было всего столько, что смягчились даже те, кто ворчал себе под нос, досадуя на прекращение осады. Новгородцы не сразу сообразили, что большую часть ревельской добычи Ярослав взял себе, сославшись на то, что ополчение получило своё, когда ходило в зажитье. Зато низовые полки и княжеская дружина были одарены сполна. Свою долю в полной мере получили Владимир Мстиславич и Ян Родивоныч.

Последнего Ярослав одаривал самолично, уже на обратном пути. Чем ближе была граница Псковских и Изборских земель, тем сильнее старался приблизить к себе князь изборца. Он звал его обедать в свой шатёр, задерживал подолгу беседами, выказывая милость. Старые знакомые Яна - Михайла Звонец, мечник Василий Любимович - с готовностью посторонились, снова принимая Яна. Изборскую дружину, ушедшую с полками, приваживали тоже, но натасканные самим князем, воины и без того твёрдо следовали за Яном.

На откровенный разговор Ярослав решился, когда до Изборска оставалось самое большее день пути. Места вокруг уже были Знакомы Яну настолько, что он мог бы добраться до города и без дорог. Но тут, словно почуяв его мысли, за своим бывшим дружинником послал Ярослав.

Ян поравнялся с князем, и тот махнул рукой ближним воинам, чтоб держались чуть поодаль. Они остались одни.

   - Что решил? - первым нарушил молчание Ярослав. - Неужто тебя не соблазнил поход?..

Ян в походе был сам по себе - его дружина, как и все, ходила в зажитья, врывалась в Феллин и осаждала Ревель; его приглашали на советы князей и воевод, послы одаривали наравне с остальными, а сам Ярослав, если случалось отдать приказ, держался с ним ровно, как с любым другим союзным князем.

   - Поход? - Ян позволил себе усмешку. - Не обессудь, коль скажу, что думаю, не мне не по нраву пришёлся поход.

   - Вот как? - Ярослав прищурился, смерив изборца глубоким пристальным взглядом.

   - Не суди меня строго, княже, - Ян чуть поклонился, прижимая руку к груди, - ты меня знаешь. Красно молвить не умею, а только я нрав рыцарей лучше твово изведал! Ты поверил им, когда они тебя заверяли о мире, а я чую - лгали они тебе! Ты в Новгород вернёшься, а то и вовсе в Переяславль, а они тут как тут!.. И, скажи уж мне по совести, - Ян наклонился к князю,— чего сотворено за сей поход? Города взяты? Рыцари изгнаны?..

Ярослав быстро схватил его за руку, призывая к молчанию.

   - Опять меня судишь? - строго молвил он. - Рыцари - это не наши смерды, с ними так нельзя! Ты видел их крепости? Мы об один Ревель чуть зубы себе не обломали! А сколько они понастроили там ещё? И ведь эсты и ливы за них стоят - вот что главное! А почему, спросишь ты? Только ли потому, что у них сила? Сам видел, как мы их силу своей перемогли! И Ригу бы потрепали, да только что ж? Ворочаться из-за неё?.. Вот у Вячки получится всё, помяни моё слово. Он тот, кто Унгании надобен, за ним пойдут люди. Я это только теперь понял... А мне, - тише добавил Ярослав, - мне верный человек рядом нужен. Оставайся при мне!

Последнее не было приказом - скорее приглашением, советом. Изборец искоса глянул на князя. Ярослав изменился за прошедшие семь лет не только внешне - он наконец-то стал князем, научился провидеть, правда, по-прежнему видел лишь то, что было ему по душе, но сама душа его тоже стала иной.

   - Не ведаю ещё, как судьба повернётся, - осторожно ответил Ян. - Моим надо дать знать, да и...

Он оглянулся на знакомые до боли дали. Сейчас, как никогда прежде, сказывались прожитые года. Он уже не молод - за тридцать, в голове мелькает седой волос, подрастают дети, о которых надо думать. Но неужели впереди - только старость? И не является ли призыв князя знаком судьбы?

   - Добро, - услышал он свой голос, - до Новгорода при тебе буду, а там поглядим!

В Новгороде Ярослав распустил местное ополчение, отправил по домам снаряженные в помощь Великим князем Юрием Всеволодовичем низовые полки и сел на стол. Но сел как- то боком - ему не давала покоя неудача под Ревелем. Остыв и взглянув на прошлые дела со стороны, он понял, что Владимир Псковский был прав - город взять было можно. И честь добудешь большую, и добычу возьмёшь не в пример откупной. Эта мысль свербила Ярослава днём и ночью, как заноза, и наконец он, не выдержав, собрался и, как ни упрашивали его новгородцы остаться, покинул Новгород и по первопутку вернулся в Переяславль. С ним вместе покинул новгородскую землю изборский князь Ян Родивонович с семьёю...

Последние годы Ярослав Всеволодович прожил в своём Переяславле тише воды, ниже травы. После битвы при Липиде, закончившейся поражением братьев-союзников, Великим князем Владимирским стал старший Всеволодович - Константин. Юрий был сослан, а Ярослав забился в свой удельный город, как лис в нору, и отсиделся в нём. До самой смерти Константина, последовавшей через два года, он никуда не выезжал. Только когда вернулся на великокняжеский стол Юрий Всеволодович и принял княжение и заботу об осиротевших сыновьях старшего брата, Ярослав оправился настолько, что даже послал по наказу Юрия своего воеводу отбить у волжских булгар захваченный ими Устюг.

После того сражения военная удача снова повернулась лицом к переяславльскому князю. Новгородцы, досадуя на малолетство своего князя, призвали Ярослава к себе. Он дважды ходил на Ливонию и Унганию, сражался с датчанами и немцами. Но ему хотелось большего. Провал осады Ревеля - а с течением времени Ярослав понял, что то был провал, — заставил его искать удачу в другом месте, и гордый князь покинул Новгород, вернувшись в Переяславль, к семье.

Княгиня Ростислава Мстиславовна всё-таки нашла в себе силы простить мужа. Отец её, Мстислав Удалой, к тому времени покинул Новгород, оставив там жену и сына Василия и забрав с собой нескольких бояр заложниками. Отправившись в Галицкую Русь, он с головой окунулся в заботы и сражения и забыл о дочери и её желании уйти в монастырь. Через год была устроена встреча с Ярославам, и она вернулась к нему.

Ярослав не верил своим глазам, когда опять увидел Ростиславу. Спокойная гордая женщина приняла его преувеличенно-холодно, держалась с ним, как с незнакомым. Но Ярослав умел нравиться женщинам. Он был не только сам падок на женское естество, но и привлекал к себе. Порой одного взгляда его красивых тёмных глаз было достаточно, чтобы та, на которую он обратил внимание, захотела близости с ним. И Ростислава второй раз была очарована переяславльским князем. Она, конечно, сознавала, что погубит себя окончательно, но ничего не могла с собой поделать.

Вернувшись в свой терем, княгиня, не теряя времени, взяла всё в свои руки. Первым делом она удалила под благовидными предлогами в дальние веси почти всех Ярославовых наложниц. Придраться было вроде не к чему - какая заболела, которая выскочила замуж, а какая вдруг застыдилась и, поев жабьей икры, вьггравила плод, сама чуть не отдала Богу душу.

Первой пострадала новгородка Катерина. К тому времени она уже родила хорошенького крепкого мальчишку и ходила по терему павой. Встретив её первый раз, Ростислава не промолвила ни слова, но через несколько дней Катерину зазвали в покои княгини...

Что промеж них произошло - неведомо, но новгородка исчезла из терема. Нашлись люди, которые видели, как её собирали в путь на простой телеге, но куда свезли - неведомо.

Ярослав удивительно спокойно воспринял исчезновение наложницы. Вскоре неизвестно откуда в тереме появился младенец. Злые языки утверждали, что это и есть сын Катерины и князя, а сама новгородка удавилась с горя в глухом селе, куда её выслала княгиня Ростислава. Так это или нет, но больше о Катерине никто никогда не слышал. Мальчика окрестили Феодором, и Ростислава сама взялась его растить, называя сыном. А через два года закричал в колыбельке и второй сын, названный в крещении Александром.

Став матерью двоих детей, Ростислава переменилась. В ней проснулась властность, которой не было в прошлом. Она чувствовала себя в тереме полной хозяйкой и дошла до того, что пробовала решать за Ярослава, что ему делать. Именно она присоветовала мужу принять предложение новгородцев и идти к ним на княжение. Но тут взыграла гордость в самом Ярославе, и через полгода он ушёл из Новгорода, чтобы вернуться в него новой зимой уже по наказу Великого князя Юрия, ведя низовые полки на немцев и датчан.

Князь вернулся в Переяславль ранней зимой, только лёг снег. С ним приехали Ян и Елена с детьми. Ещё с дороги послали весть о гостях, и к приезду нового переяславльского воеводы были приготовлены покои на княжьем подворье - до тех пор, пока тот не устроится в детинце, близ князя.

Встречавшая мужа на красном крыльце Ростислава, конечно, увидела подле него Яна. Её располневшее лицо - после родов она стала пышнотелой и статной - осветилось той девичьей улыбкой, какую Ян помнил. Княгиня преувеличенно-плавно поклонилась мужу и гостю и не сводила с него горящего взора, пока могла видеть. Потом она чуть не до ночи пробыла у Елены - маленькая Иринушка, которой скоро должен был исполниться год, дорогой захворала, и две женщины хлопотали над девочкой, как над единственным ребёнком. В том, что их сыновья оказались почти ровесниками, они обе видели особый знак и про себя решили, что, верно, и судьбы их будут похожи.

Тем временем князь обживался в Переяславле, ожидая, пока удача снова поманит его. В самый день приезда он узнал, что накануне к Великому князю Юрию приезжали послы из Южной Руси от Мстислава Удалого - звать суздальских князей с полками на общую битву с невесть откуда появившимися новыми кочевниками. Началовать походом единогласно поставили князя Удалого. Помнивший своё поражение при Липице Юрий Всеволодович сам не пошёл и сперва ответил решительным отказом, но потом передумал и послал старшего сыновца, Василька Константиновича Ростовского[217]. И, как знать, вернись Ярослав чуть раньше, может, он бы и пошёл в Киев на совет князей. Но он опоздал, и это, даже при том, что он по-прежнему недолюбливал Мстислава Удалого, огорчало его. Оставалось одно - следить за долетавшими с юга вестями и ждать своего часа.

Вести в новом году появились лишь поздней весной, и были одна другой страшнее.

Сперва на небе появилась звезда с хвостом. Её видели ясными ночами среди других звёзд на всей Руси, от северных морей до южных степей. Она перечёркивала небо, словно грозясь пропороть его от края до края. Люди испуганно крестились, глядя на неё. В храмах попы и епископы в один голос утверждали, что это послание людям за их грехи перед концом мира. Предрекали мор, глад и смерть.

В это почти поверили, когда в начале лета из придонских степей дошла страшная весть - ополчение южных и западных князей столкнулось на речке Калке с народом, именуемым «тартар»[218], и было разгромлено. Погибло почти всё войско, головы сложили девять князей - кто в битве, кто замучен тартарами.

Узнав на полпути от спасшихся ополченцев о поражении, Василько повернул назад. Потрясённый его рассказом и выслушавший уцелевших, Юрий немедля стал готовить северные княжества к защите. Он послал гонцов к братьям - Ярославу, Владимиру, Святославу и сыновцам Константиновичам. Отправил весть рязанским и муромским князьям с приказом собирать ополчение. Позвали даже братьев Удалого - Владимира Псковского и Давида Мстиславича Торопецкого[219]. Весь Север Руси собирал войска, готовый идти на тартар, но они неожиданно повернули на юг и ушли, откуда появились.

Русь вздохнула свободно - во всех храмах служили благодарственные молебны. Уже поговаривали, что хвостатая звезда[220] предсказывала именно это, и больше горестей не предвидится.

Но это был ещё не конец. Не успели Всеволодовичи перевести дух, как из Ливонии пришла новая весть - пал под натиском немецких рыцарей Юрьев. Осадив город, немцы штурмовали его и взяли на щит. Вячко, сражавшийся До последнего вздоха, был убит. Погибли и почти все его жители - оставили в живых только одного воина, родом суздальца, для того, чтобы он донёс эту весть до русских.

Новгородцы, узнавшие про падение Юрьева первыми, повели себя странно. Не дав суздальцу и шага сделать из города, они созвали вече и порешили заключить с Орденом мир на вечные времена. Напрасно бояре, советники и воеводы юного князя Всеволода Юрьевича убеждали их. «Рыцари сильны, с ними не совладать никому, - отвечали им новгородцы во главе с посадником Иванком Дмитриевичем, а с сильными не воюют с ними в мире живут». Дело дошло чуть ли не до усобицы, и Всеволод Юрьевич опять был вынужден ночью, тайком, покинуть город. Вырвавшись из Новгорода с малым числом своих людей, он кинулся в Торжок, где затворился и послал отцу знать о своём изгнании.

Юрий Всеволодович откликнулся мигом. Он собрал низовые полки, кликнул брата Ярослава, старшего сыновца Василька и пошёл к Торжку. В самый последний момент добровольную помощь предложил Михаил Черниговский[221], шурин Великого князя.

Обосновавшись в Торжке, князья послали дружины в зажитье по Новгородской земле, а сами собрались на совет.

В большой палате, где посадник новоторжский принимал послов и давал пиры, по лавкам расселись князья с немногими воеводами. Юрий с сыном сидел на княжьем столе, сжимая и разжимая кулаки. С годами он потучнел ещё более и дышал тяжело. От волнения лицо его раскраснелось. Его одиннадцатилетний сын робко поглядывал на собравшихся князей. Он думал, что в первую очередь спрашивать будут у него, и не знал, что станет говорить.

Но заговорил первым Михаил.

   - Выбор новгородцев - это против Руси выбор! - смоленский князь привскочил. - Они нарочно к немцам повернулись - нет у них на нас надежды. Не верят они, что можем мы защитить их от напасти с запада, и сами порешили защищаться!

   - Что они к немцам нарочно переметнулись - в то я поверю, - перебил его Ярослав. - Я их более тебя ведаю, Михаил! Не раз с твердолобыми сталкивался!.. Но что сил у нас нет переломить их - не поверю ни за что!

   - Ломал ты их не раз, - густо, басом осадил его Юрий, - да что толку! Строптивы они не в меру, вольности им Ярослав Мудрый во времена оны дал, так теперь они ими чуть что, размахивать любят.

   - Воли много взяли, - поддакнул Ярослав. - Давно их никто к ногтю не прижимал!.. Я ведаю, как их опять приструнить. Дозволь, брате?

Юрий резко замолчал и обернулся на Михаила Всеволодовича. В битве при Липице тот не был, но, как знать? Явился сам, его особо не звали. Мало ли, что у него на уме! Да и молодой Василько, по рассказам помнивший те давние дела, мог не одобрить крутых мер. Однако оба князя пока помалкивали.

   - Погодь малость, брате, - вяло махнул рукой Юрий, - горяч ты ныне не в меру. Ты лучше нашего ведаешь, как Новгород окоротить, а только ныне нам такое стояние не по нужде. Они не тебя, они сына моего выгнали, вот сыну и решать... Ну, что скажешь, Всеволод? Как мы с новгородцами поступим? Карать их или миловать?

Мальчик, когда на него обратились взгляды присутствующих, даже, воеводы выжидательно смотрели ему в рот, - оробел. Он знал, что уж если карать, то карать всех - когда идёт война, не больно разбирают, кто попался на пути. Но и миловать?

   - Кто против княжеской власти воду мутил? - подсказал-потребовал вспомнить Ярослав. - Помнишь?

Всеволод порывисто обернулся на отцова боярина Еремея Глебовича, которого тот отпустил с сыном в Новгород. Мальчик помнил, что с кем-то из бояр его советник долго и страшно лаялся на вече, но имён не запомнил. Еремей Глебович понял вопросительный взгляд княжича и, откашлявшись, шагнул вперёд.

   - То нам ведомо, князья, - заговорил он. - Все лиходеи поимённо известны!

Глава 6

Новгород скоро прослышал, как засели в Торжке князья с полками - несколько тысяч воинов не спрячешь. Дружины их ходили в зажитья по боярским вотчинам, помаленьку грабили погосты, топтали только начавшие наливаться спелостью хлеба, угоняли скот, где-то утащили с погоста нескольких пригожих девок.

Новгород закопошился. В памяти у многих ещё был жив голод десятилетней давности, когда Ярослав Всеволодович, обложив город, не пускал мимо себя ни одного хлебного обоза. В тот год ещё ранние морозы побили урожаи. А вдруг и этот год что-нибудь случится? А полки у нынешних князей не в пример прежним - такую ораву прокормить дело нешуточное. К зиме они вытопчут всю округу - и голод вернётся.

Вече гудело несколько дней. Чуть разойдутся люди по домам, снова звонит набат на Святой Софии. Бояре разделились на несколько партий - одни поддерживали посадника Иванка Дмитриевича, другие по-прежнему держались суздальцев, третьи пытались примирить их. Дело осложнялось тем, что тысяцкий Вячеслав Борисович, сын Бориса Некуришича и дальний родственник предыдущего тысяцкого Якуна, поссорился с посадником.

   - Надо идти на поклон к Всеволодовичам! - надсаживаясь, орал он с вечевого помоста в толпу. - Аль забыли вы, люди новгородские, как за упрямство вас князь Ярослав голодом морил? Сызнова хотите?.. А нынче он не один пришёл - с родичами! А Мстислав Мстиславич, защитник наш, далече ныне, в своём Галиче, тамо он власть принял, мы ему не надобны! И никто нас не защитит!

   - Ливонцам поклонимся, - донёсся голос из толпы. - Придут они - враз князья нас в покое оставят!

На говорившего зашикали свои же, и он поспешил убраться подальше.

   - Не ливонцев - иных князей звать надобно! - степенно, как и положено посаднику, молвил Иван Дмитриевич. - Из родичей Мстислава Мстиславича, князей смоленских.

   - Да вона они, князья-то смоленские! - махнул рукой Вячеслав Борисович. - С тартарами ратиться ушли, да головы там и сложили! А какие остались, руку Суздалю держат!.. На кого надёжа у тебя, боярин?

   - Ливонию звать! - громче донёсся голос из толпы, и на сей раз его не вдруг окоротили - то был Борис Негочевич, у которого дочь, как все знали, в замужестве была аж в Риге. - Выбрать посольство, да отправить к ним! Промеж нас мир! А то и звать кого оттуда - небось, сыщется такой, нашей веры!

   - Окстись, Бориска! - рявкнул Владислав Завидич, давний и преданный сторонник Ярослава. Когда-то он убежал из города с женой и детьми к князю, жил в Переяславле при нём, а позапрошлым годом, как призвал Новгород Ярослава к себе, вернулся на прежнее место. - Где ж там среди еретиков и язычников православный сыщется?.. Нет, други! Уж коли кланяться кому, так нашим князьям!

   - Князья суздальские ряду не исполняют, - заговорил Никифор Тудорович, ярый сторонник посадника Иванка. - Не нужны нам они! Других звать, а этих просить с нашей земли по-хорошему!

Бояре продолжали ещё ругаться, перебирая, кого из князей прилепее[222] звать на стол для защиты и суда, а простой народ понемногу распалялся.

   - Неча глотки драть без толку! Как дороги прикроют, так живо умолкнете! - кричали из толпы.

   - А им-то что! У их в погребах всего вдоволь, им голод не страшен!

   - Батюшки, никак опять зерно вздорожает? - пронзительно вскрикнул чей-то женский голос.

И чем мы Бога снова прогневали? Чего князья на нас всё время ратятся?

   - Кончай спор, бояре новгородские! - к ступени проталкивались торговые гости и ремесленные. - Послов надо в Торжок слать! Пусть переведаются с князем Юрием, пусть скажет он, в чём вина наша!

Толпа вплотную придвинулась к ступени, и бояре вынуждены были примолкнуть. В самом деле - посадить князя на стол недолго, так же, как и скинуть. Но не всякий князь пойдёт в Новгород сейчас, зная, что прежде придётся ему иметь дело с засевшими в Торжке полками Великого князя и его родичей. Новгород решил слать послов.

Когда князья узнали, что к ним едут новгородские вятшие мужи с посольством, все приободрились. Ярослав пребывал в тревоге - ему всё казалось, что вернулись прежние времена. Нет, он не боялся больше новгородцев, тревога, что он чувствовал, была тревога радостная - город его мечты, богатый стольный Новгород ехал кланяться суздальским князьям. Сейчас самое время его согнуть.

Посольство возглавил сам тысяцкий Вячеслав. С ним отправились выборные бояре - доброхот Ярославов и друг Владислава Завидича Гаврила Игоревич, Иван Тимошкинич и старший сын прежнего посадника Стефан Твердиславич.

Великий князь Юрий принял их вместе с сыном и родичами. Тучный, важный, он прищуренными глазами смотрел, как подходят бояре, и молчал до тех пор, пока сперва тысяцкий, а потом и все остальные с неохотой сняли шапки и поклонились. Только после этого он кивнул.

   - Приветствую вас, мужи новгородские, - молвил он. - Почто явились вы к нам? Что сказать хотите?

   - Здрав буди, Великий князь Юрий Всеволодович, - будучи старшим в посольстве, взял слово тысяцкий Вячеслав. — Слово у нас к тебе от Господина Великого Новгорода. Мы сыну твоему зла не делали и даже в мыслях не держали, он же от нас тайком уехал. А ныне затворился в Новом Торге и товары новгородские не велит пускать в город!.. Почто так? Коли есть какая обида, пусть молвит, а нет - тогда, князь, дай нам сына своего, а сам выйди из Торжка!

Юрий взглянул на сидевшего рядом с ним старшего сына. Мальчик молчал, глядя перед собой. Ярослав был тут же - слова тысяцкого о запрещении допуска товаров в Новгород относились явно к нему, но он и ухом не повёл.

   - Вы своей вины не ведаете? - заговорил князь Юрий. - Я её ведаю. Выдайте нам тех, кто супротив княжеской власти в Новгороде умысел худой имеет - тогда прощу вину вашу.

Тысяцкий обернулся на своих спутников.

   - Кто же против тебя у нас стоит? - спросил он.

Юрий поманил воеводу Еремея Глебовича, знавшего всех и ждущего своего часа.

   - Особо кричали на князя бояре Яким Иванович, - заговорил тот спокойным, размеренным голосом, - Никифор Тудорович, Иван Тимошкинич, Сдила Савинич, а так же мужи нарочитые из торговых - Вячка, Иванец да Радок.

Бывший в посольстве Иван Тимошкинич открыл и закрыл рот, не зная, что сказать. Гаврила Игоревич и Стефан Твердиславич с двух сторон покосились на него.

   - Возвращайтесь в Новгород и выдайте мне названных мужей, - сказал Юрий и пристукнул кулаком по подлокотнику, утверждая своё решение. - А не то вот вам истинный крест: поил я коней Твёрдой напою и Волховом!

Ярослав при этих словах подтянулся, готовый вскочить, остальные князья тоже сделали слитное движение, словно смыкали кольцо вокруг Великого князя. Даже дружинники у дверей, казалось, стали выше ростом и осанистее. Послы Новгорода оказались словно в кольце.

   - Ступайте, - Юрий вскинул руку. - Жду ответа Новгорода!

Тысяцкий Вячеслав поклонился первым и, одевая шапку, направился к дверям. За ним затопали остальные. Иван Тимошкинич протиснулся и вышел из терема первым - ему чудилось, что Великий князь узнал его и велит перехватить на дороге. Но ничего не случилось - бояре благополучно добрались до города.

Несколько дней засевшие в Торжке князья ждали ответа от Новгорода. Чем дальше тянулось время, тем больше Ярослав был уверен в том, что скажут горожане на вече. Что им стоит - пожертвовать несколькими боярами ради мира и спокойствия остальных? Но будь то простые люди, город выдал бы их без сожаления, а тут один Тимошкинич многого стоит. А Яким? Не брат ли прежнему посаднику Юрию Ивановичу? Этих за здорово живёшь не добудешь!

И Ярослав понял, что его сомнения оправдались, когда из Новгорода прискакали гонцы.

На сей раз новгородцы обошлись без великого посольства - гонцу вручили грамоту, которую он и поднёс князю Юрию. Ярослав, поднявшийся к брату вслед за приезжими, догадался, что в ней, прежде, чем князь порвал связывающий её шнурок.

Послов было трое - священник, ещё молодой и крепкий телом, он лихо держался в седле и шёл по горницам широким шагом воина, и двое его спутников, по всему видно, гридни какого-то боярина. Священник сам развернул грамоту, дав князю подержать её и, осенив себя крестным знамением, начал читать приятным звучным голосом:

   - Великий князь Юрий Всеволодович! Слово тебе от Господина Великого Новгорода!.. Кланяемся тебе мы, люди новгородские, и распри на тебя не имеем, а только братьи своей не выдадим! И ты крови не проливай, впрочем, как хочешь: вот твой меч, вот наши головы...

Дочитав, священник опустил руку с пергаментом и, помедлив немного, протянул грамоту стоявшему близ стола Великого князя боярину. Тот принял её, но как-то робко - будто ждал, что вот-вот выплестнется наружу ярость Юрия. Князь застыл, словно получил оплеуху. Лицо его налилось краской, и священник чуть отступил назад - частенько посла убивали, коль он принёс дурную весть, и он почувствовал, что даже сан его не спасёт.

   - Вон отсюда! - рявкнул Юрий. - Ступайте прочь и передайте Новгороду - как я сказал, так и будет!

Послы быстро поклонились и поспешили покинуть палату.

При Юрии остался один Ярослав. Прищурив красивые глаза, он смотрел на дверь, за которой скрылись послы. В его нарочитом спокойствии Великий князь почуял насмешку.

   - Доволен? - напустился он на младшего брата. - Твои новгородцы!..

   - Каковы, а? - Ярослав не поворачивался к брату. - Горды! С ними только так и говорить. Их не гнуть - их ломать надо!.. И ломать скорее, - он оглянулся, поймал взгляд брата, - пока они не опомнились! Войдут полки в город, займут Софийскую сторону - никто супротив слова не скажет!.. Только торопись, брат! Торопись!

Юрий не стал медлить - созвав князей-союзников, он объявил им, что через три дня выступает на Новгород войною. Василько Константинович, во всём послушный дяде, высказал горячее желание идти на город. Михаил Всеволодович Черниговский засомневался, стоит ли, но вслух не молвил и слова. Он единственный осторожничал, выжидал, высматривал и напряжённо раздумывал.

   - Мыслю я, не так бы нам с Новым Городом беседу вести, высказался он, когда услышал о назначении дня похода. - Город силён и вольности от прежних князей имеет. Он ныне последний за старину держится, обычаи древние хранит. Одна Святая София его чего стоит - под стать Киевской!.. Силой его не возьмёшь - тут ум надобен!

   - Ум? - фыркнул Юрий. - Думаешь, у нас его мало? Ишь, мудрец выискался!.. Коль ты такой разумник, присоветуй чего!

   - Да я что? - Михаил немедля пошёл на попятную и развёл руками. - Сказать мне нечего. Но всё ж одной силой не обойтись нам. Новгородцы - они особенные!

Князь Юрий задумался, услышав пространные рассуждения Михаила Черниговского, но повторил приказ собирать войска.

Дружинам надо было немного времени - на четвёртый день после совета поутру полки переяславльцев, владимирцев и черниговцев с ростовцами выступили из Торжка.

Шли ходко, с малым обозом, на котором везли разве что брони да оружие. Припаса взяли мало - большую часть захваченного на дорогах успели отправить в Суздаль и Переяславль и ворочать не стали. Потому с первого дня князья посылали своих людей в зажитья, не позволяя разве что убивать смердов. Но полон всё равно гнали, нагружая обоз. Досадуя на любую задержку, князья торопили и торопили полки - начиналась осенняя распутица. Следовало дождаться морозов, но Великий князь Юрий не хотел медлить. Поэтому пешцы и всадники месили ногами раскисшую грязь и спешили, как могли.

До Волочка дошли спокойно, а на второй день после выхода из города сторожевая дружина князя Василька наткнулась на сторожу. Десяток пеших воинов схватились со всадниками, а двое верховых погнали коней в чащу леса. Опешив было от нежданного нападения пешцы напали первыми, - дружинники кого порубили, а нескольких противников похватали и приволокли в стан Великого князя.

Пленные смотрели на князей гордо, вскинув головы и не выказывая недовольства. По виду оказались они смердами.

Князь Юрий не дал им и ртов открыть.

   - Вы что же, пёсьи дети, делаете? - напустился он на пленных. - Вы на кого руку подняли? Смерти захотели? Сей же час повелю казнить, как разбойников!.. Холопы!

Он уже махнул рукой, приказывая дружинникам вытащить мужиков наружу и расправиться с ними по обычаю, но один из пленных ступил вперёд.

   - Мы не холопы, - гордо молвил он, - а свободные люди с-под Холынья, что на Новгородской земле. И шли мы на бой и смерть готовы принять за землю нашу и за Святую Софию!

Он повёл плечами, как бы желая показать, что хочет осенить себя крестом. Глаза его смотрели на Юрия пристально и открыто, как на равного.

   - На бой, на смерть, - проворчал Юрий. - За Новгород...

   - Вся земля поднялась, князь! - внятно сказал пленный.- Послы у нас были, на бой звали!

   - Против княжеской власти?.. Да как ты смеешь» нёс! Смерд!.. Казнить его!

Дружинники подхватили мужиков под локти, потащили прочь.

   - Меня ты убьёшь, князь, - кричал тот, первый, - но всех не изведёшь! Новгород умрёт за Святую Софию!..

Мужиков утащили, но князья-союзники долго молчали, поглядывая друг на друга и на Ярослава. Тот ближе всех столкнулся уже с волей Великого Новгорода, он знал, что из себя представляет этот город. Но переяславльский князь не сказал ни слова, и поход возобновили. На ветвях деревьев в том месте, где сторожа напала на дружину Василька, остались висеть смерды из-под Холынья.

Дальше двигались быстрее, но и осторожнее. Насторожились после того, как на следующий день на лесной дороге наткнулись на засеку - на целую версту[223] и более по обе стороны от дороги был повален лес. Толстые стволы перепутались сучьями, застряли в кустарнике, образовав непреодолимую преграду. Пеший, обдирая руки и платье, ног бы пройти, но ни лошади, ни телеге ходу не было. Велев идти в обход, Юрий ругался на чём свет стоит. Ярослав помрачнел, Михаил засомневался ещё сильнее.

Дальше - больше. Через день пути наткнулись на ещё одну засеку, а потом и сторожу. Воины - уже не вооружённые дубьём мужики, а всадники - ждали сторожевую дружину, и на сей раз ни одного из них взять не удалось: сторожа рассеялась по лесу, а дружина Василька потеряла нескольких человек. Узнав пусть о малом, но уроне, князь Юрий замолчал надолго.

До Новгорода оставался всего один день пути, когда передовые дружины - теперь они ни на минуту не успокаивались, ожидая нападения отовсюду, - привезли к князьям попавшегося им человека. В отличие от остальных встреченных ими новгородцев он не был связан - возможно, потому, что был он один, очень молод и богато одет и прискакал на хорошем коне. Едва его введи в шатёр князей, он бросился к Юрию и повалился перед ним на колени.

   - Не вели казнить, Великий князь! Вели слово молвить! - воскликнул он.

   - Кто ты такой и зачем пришёл? - спросил Юрий.

   - Иван Владиславич я, боярина Владислава Завидича сын, - ответил тот. - Послан был к тебе со словом от отца!

   - Все слова уже сказаны промеж нас, - остановил его Юрий. - Завтра мечи заговорят!.. А ты...

   - Погодь, брате, - Ярослав выбросил вперёд руку, перебивая князя, - отца его я помню. Он верен мне был ещё в первое моё новгородское сидение. На Липице против своих воевал... Пусть говорит!

Юрий скрипнул зубами, вспомнив Липицу - тогда новгородские бояре-перебежчики дрогнули первыми, когда на них пошли полунагие новгородские же смерды. Но Иван Владиславич выпрямился и благодарно взглянул на Ярослава.

   - Отец мой велел передать вам, князья, - начал он, - что весь Новгород вооружён!.. В него отовсюду, даже из вотчин боярских и монастырских, идут люди! Кузнецы оружие куют... Владыка полк выставил. Решили все умереть за Святую Софию!.. Готов будь к сече, князь! Новгород воевать ладится!

Юрий скрипел зубами, комкая в кулаке край камчатой[224] скатерти на убранном к ужину столе.

   - Псы, - наконец выдавил он. - Сучьи дети!.. Вот я их!.. Воевать удумали?.. Ладно, ступай. В обозе будь. Сбежишь - велю изловить и как холопа, кнутом наказать!

Боярич поднялся, поклонился и отступил к порогу. Дождавшись, пока качнётся, задёргиваясь за ним, полог, Юрий обратился к другим князьям:

   - Ну, чего на сей раз надумаем?

Михаил Черниговский напряжённо качал головой - он не знал силы, какую может выставить Новгород и не был уверен, что княжеские полки смогут пересилить её. Василько собачье-преданно ел дядю глазами - отважен и пылок, но не умён, хорош только чужие приказы исполнять, сам приказать ничего не может. Сынок Всеволод с дороги намаялся, клевал носом. А Ярослав глядел холодно и трезво, и глаза его были похожи на две пропасти в бездну.

   - Что надумали? - спросил Юрий у него одного.

   - Ты князь, ты и решай, - спокойно ответил брат. - Новгород сам против тебя поднялся - так иди на него! Я против него уже ходил - ни с чем вернулся. Может, тебе повезёт больше - ты не один идёшь!

Юрий ничего не ответил и за вечер ни разу не вернулся к этому разговору. Но на другой день, когда до Новгорода было рукой подать, Великий князь приказал остановиться полкам и вызвал вперёд сторожевую дружину Василька - на сей раз с половиной своих воинов выехал сам ростовский князь.

Он вернулся довольно скоро и донёс, что Новгород средь бела дня затворил ворота, порушил мосты через рвы и на стенах полно народа - простые горожане и воины городского ополчения.

Юрий спешно собрал князей на совет. Осаждать готовый к обороне город, такой сильный и свободолюбивый, как Новгород, он не решался - не мог решиться. Ему нужна была поддержка родичей. Но Ярослав - единственный, чьё мнение сейчас было для него важно, помалкивал и только скептически косился в сторону городских стен - с невысокой гряды, где съехались князья, город и берег Ильменя был смутно виден.

Несколько дней стояли полки низовских князей под стенами Новгорода, а потом Юрий, так и не решившись начать осаду, отправил к Святой Софии послов.

Яну повезло - когда Ярослав заговорил с братом о посольстве, он назвал его в числе лучших своих людей. Изборец был, пожалуй, единственным из оставшихся при нём, кого не поминали в том городе ни по-хорошему, ни по-плохому. С ним отправился Еремей Глебович и Иван Владиславич.

Новгород казался настоящим осаждённым городом. На стенах и у ворот стояли отряды, по улицам ходили вооружённые люди, у каждого храма собиралась толпа, каждая площадь была запружена народом. О приезде послов от Великого князя прослышали все, и посольство до вечевой площади сопровождала такая огромная толпа, что бывалый воевода Еремей наклонился к Яну и шепнул:

   - А ну, как они все на нас навалятся?

Услышавший эти слова Иван Владиславич заметно напрягся, никто не знал, что он тайком, по поручению отца, уехал к Великому князю, но вдруг откроется?

На вечевой площади уже было много народа, и над собравшимся людом плыл колокольный звон. Посланцы владыки Митрофана и посадник с тысяцким уже были тут, и послы вместе с ними поднялись на вечевую ступень.

Говорить предстояло Яну. Приняв от Еремея Глебовича княжескую грамоту, он шагнул к краю помоста и, перекрестившись на купола Софии» обратился к народу:

   - Мужи новгородские! Великий князь Владимирский и Суздальский Юрий Всеволодович просит сказать, что он зла не помнит, кровь христианскую напрасно лить не желает, а будет на то ваша воля, то просит принять на княжение шурина его Михаила Всеволодовича Черниговского. Сам же он от града отступит и за то желает принять честный откуп, каковой сам положит!

То же самое было прописано в грамоте. Договорив то, что велели ему передать на словах, Ян протянул её посаднику. Тот прямо на помосте сломал печать и передал пергамент иерею Святой Софии, представлявшего владыку. Тот пробежал грамоту глазами и подтвердил, что писано именно то - Великий князь просит принять на княжение Михаила Черниговского и желает уйти от стен Новгорода, взяв выкуп.

Город согласился на условия Юрия Всеволодовича, не желая спорить с князем и развязывать войну. Михаил Черниговский, радостно изумлённый, согласился стать новгородским князем и целовал крест на старых Ярославовых грамотах. Бояре несколько дней сидели в Грановитой палате, совещаясь, и порешили выплатить князю Юрию требуемый выкуп. Забрав собранные городом семь тысяч гривен серебром, Юрий распустил полки и ушёл во Владимир вместе с сыном.

Ярослав был сражён наповал тем, что не ему брат предложил новгородский стол, и единственное, на что оставалось надеяться - что черниговский князь не долго усидит на нём.

Глава 7

Он оказался прав. Признав себя новгородским князем, Михаил Всеволодович отправился во Владимир к Великому князю Юрию, бывшему своему союзнику, с тем, чтобы забрать у него торговые обозы, остановленные в Торжке летом. Юрий не стал лишний раз ссориться с родичем и товары отдал. Михаил сам проводил их до Новгорода, но вскоре после этого созвал вече и объявил, что уходит домой: «Не хочу у вас княжити, иду в Чернигов. Пускайте ко мне своих купцов, пусть ваша земля будет, как моя». Новгородцы, потрясённые столь скорым отъездом князя - ведь просидел едва полгода! — долго упрашивали его, слали дары. Сям митрополит навещал его, взывая к чести и совести, но всё напрасно. У Михаила был свой удел, богатый и смирный Чернигов, а сидение в Новгороде отнюдь не было спокойным - дав вотчинникам и торговым людям старые льготы, Михаил ограничил свою власть одними военными походами в Ливонию и Карелию. Махнув рукой на уговоры, он собрался и в разгар весны ускакал домой.

Неведомо, как повернулась бы судьба. Подучив наконец князя, который шёл на все их условия и не молвил и слова против, новгородские бояре могли отправить к нему гонцов с просьбой дать им хотя бы сына или брата, на временное княжение. Снизойди тогда Михаил Черниговский к их просьбе - и началось бы отпадение Новгорода он Владимирской Руси. Он стал бы ближе к южной Руси, которой до вольности Господина Великого дела не было бы. Но всё повернулось иначе.

В Новгороде ещё гудели вечевые колокола - город не отошёл от спешного отъезда Михаила Всеволодовича, - когда пришла нежданная весть. Словно почуяв, что над Новгородом нет князя, полки, состоящие из рыцарей-тевтонов и местного ополчения, оставив сбоку Псков, в разгар лета вторглись на земли Великого Новгорода и, тщась выйти на город, оказалась под Русой[225]. Когда дозоры донесли о приближении большого вражеского войска, местный посадник Фёдор Олексич собрал дружину и, велев жителям затвориться за стенами, вышел навстречу. Сеча произошла вёрстах в пяти-шести от Русы. Выстроившись излюбленной «свиньёй», рыцари на полном скаку вонзились в строй русской дружины, рассекли её надвое и, размеча по полю, побили. Сам посадник Фёдор, сражавшийся в первых рядах, был тяжко ранен. Истекающего кровью, его вынесли дружинники с поля боя и домчали до стен Русы, принеся весть о поражении.

Тут же, торопясь, пока не подошли рыцари, в Новгород отправили гонца с просьбой о помощи, а Руса стала готовиться к осаде.

Ливонцы подошли на второй день, но задержались ненадолго - следом за ними устремился Владимир Мстиславич Псковский. Хоть и выехал из города после походов на Ливонию и Унганию, он всё же считался, как и его старший сын Ярослав, псковским князем и, узнав, что бывшие его владения подверглись разрушению, помчался на выручку. Не ведая, какая сила идёт с псковичем, ливонцы отступили - про: сто не дали ему настигнуть себя и откатились назад, уводя полон и увозя награбленное.

В Новгороде снова забили в вечевой колокол. На сей раз дело было нешуточное - Руса была близка, на том берегу Ильменя. Дней пять пути отделяло её от Новгорода, как бы не меньше.

   - Рыцари проведали дорогу в земли наши! - кричал, отстранив посадника, Владислав Завидич. - Помяните моё слово, братие - на тот год опять придут неверные! За новой силой они пошли - пронюхали, что остались мы без защиты!

   - Князя звать надо! - согласно кивал посадник Иван Дмитриевич. - Пусть князь нас и защитит, как обычаем ведено.

   - А князь-то есть, кого искать-то? - вперёд лез, поддерживаемый родней и приятелями, родовитый боярин Внезд Вадовик. Его сын, брат и племянники теснились позади, вслух поддерживая родича. - Михаил Черниговский! Пустить за ним вдогон - пущай воротится и оборонит нас!

   - Оборонить-то он оборонит, а потом снова, как лис, в кусты схоронится, в свой Чернигов, - усмехнулся посадник. - Нет, братие, моё слово таково - уж коли и звать кого, так ближнего, кто не станет на дверь то и дело поглядывать! Звать на княжение Ярослава Всеволодовича!

Вече, услышав последние слова посадника, всколыхнулось, как вода, в которую бросили в тихий летний полдень камень. Столпившиеся на вечевой ступени бояре заговорили разом, перебивая друг друга, так, что даже стоящим возле не всё было ясно слышно. На боярина Внезда, топорща бороды, стеной напирали посадничьи доброхоты и старые Ярославовы бояре:

   - Ярослав ближе! За ним Великий князь стоит! Он вмиг гонца пошлёт во Владимир - оттуда полки придут! А Михаил ваш у кого помочи требовать зачнёт?..

   - Ярослав-князь нас поедом заест, - повысил голос Внезд. - Аль не помните, каково при нём было?.. Все наши вольности забрать целился! А крови он попил сколько? Забыли?.. Ярослава на новгородский стол пускать - что волка ненасытного в овчарню!

   - За грамоты свои держишься, боярин! Думаешь, при Михаиле сохранятся они?.. Михаил их тебе дал, верно, да ливонцы придут, отберут, а на княжье слово и плюнут!

   - Ярослав летось Великого князя супротив нас подбивал!.. По чьему слову он в Торжке обозы задерживал?.. Еле-еле заступничеством князя черниговского вернули своё!

   - Тебе вернули, а у кого больше того отняли! - закричал кто-то из задних рядов бояр. - У меня вотчины близ Русы были! По ним прошлись еретики ливонские!.. Тебе о выгоде своей хорошо рассуждать, Вадовикович, твоя-то отчина целёхонька!

Закричали, перебивая друг друга, все бояре - и те, чьи земли пострадали от набега, и те, у кого всё уцелело. Спор грозил перейти в настоящее побоище - свойственник Внезда, молодой Борис Нигоцевич, горячий кровью, уже замахнулся палкой на державшего сторону Ярослава посадника Вячеслава. На ступень, отталкивая друг друга, лезли посадские - то ли растаскивать сцепившихся бояр, то ли принять посильное участие в споре. Но и на площади тоже разгорались ссоры и драки.

Всех остановил спокойный мерный набат вечевого колокола. Казалось, сама Святая София обрела голос, чтобы усмирить буйство. Дождавшись, пока вече немного угомонится, вперёд выступил посадник Иван Дмитриевич.

   - Мужи новгородские! - зычно воззвал он к ещё гудящей недовольно толпе. - Не время для распри ныне! Враг у стен наших! Когда враг приходит, не раздумывают, чем его бить - топором, что под рукой, аль бежать за мечом в клеть. Позовём Ярослава Переяславльского - он и к Великому князю ближе, и воин он справный. Оборонит нас от Литвы - что ж, добро, примем его на княжение вдругорядь. А не совладает с ворогом - что ж! Тогда, как Бог даст!

И, повернувшись к золочёным куполам Святой Софии, посадник широко, от души, осенил себя крестным знамением.

   - Ярослава! - послышался сливающийся в единый поток гул голосов.

   - Ярослава Всеволодича!.. Переяславльского звать!

Поддерживая, зашумели и бояре. Только потерпевшие поражение Внезд Вадовик и его союзники помалкивали и что-то шептали в бороды. Они были уверены, что при Ярославе Новгороду не видать своих вольностей.

   - Помянете слово моё, как он всем вам хомут на шею наденет, - прошипел Вадовик. - Да поздно будет!

Гонцов к Ярославу собрали в несколько дней, но вышло так, что приспели они в Переяславль-Залесский, где пережидал зиму князь, чуть не одновременно с гонцом от Владимира Псковского. Со времени походов на Унганию вместе с Ярославом не живший во Пскове, обретавшийся по разным городам и весям князь-кочевник, осевший, наконец, во Ржеве, возвратился после преследования литовского рыцарского ополчения. Он передавал Ярославу вести о нападении Литвы на псковские и новгородские земли, а вскоре прискакал и гонец из Новгорода.

Ярослав был удивлён и обрадован обращением к нему новгородцев и потому, что они признавали его обладающим властью и силой, с которой следует считаться, и потому, что оправдались его расчёты о Михаиле Черниговском. Хоть тот и приходился шурином его родному брату, Ярослав недолюбливал этого князя. Новгородский стол - достаточно лакомый кусочек, чтобы из-за него возненавидеть даже родного сына.

Единственным человеком в окружении Ярослава, кому близко было всё, что происходило в новгородских и псковских землях, кроме самого князя, был изборец Ян. Проведав о нападении литовского рыцарства на Русу - о чём к тому времени знали все, - он не сдержался и, когда прискакал гонец из Новгорода, дождался случая и явился на княжье подворье.

Ярослав, казалось, ждал его - попавшийся Яну на пути Князев мечник Василий Любимович приветливо кивнул из- борцу и сказал, где найти князя.

Ярослав осматривал молодых соколов - через несколько дней намечалась большая охота. Натасканные сапсаны[226] восседали на рукавичках сокольничьих под клобучками, только чуть вздрагивали, когда князь разворачивал их крылья. Он почуял присутствие Яна и, оставив птиц, обернулся к воеводе.

   - Ведаю, почто пришёл! - усмехнулся он. - Идём, там скажешь!

Но заговорил Ярослав ещё по дороге.

   - Вишь вот, новгородцы сызнова меня к себе требуют! - усмехнулся он. - Михайла-то оказался им не люб, они ко мне и кинулись! Защиту им подавай от Литвы!.. Слыхал, что она у Русы учинила? Через всю землю псковскую прошла!

Ян болезненно поморщился - миновать Изборска литовские полки не могли. Страшно было себе представить, что оставили от его города рыцари! Он послал уже гонца из своих дружинников на родину, проведать, но пока ещё тот обернётся! Оставалось мучиться ожиданием.

   - Князь Владимир Мстиславич со Ржева мне весть передаёт, гнался он было за Литвой, да не догнал. Не тем путём пошёл! - продолжал Ярослав. - По словам его выходит, летось ждать нам рыцарей на нашей земле вдругорядь - проторили дорожку... Я ему верю - вместе на Унганию ходили! А что ты скажешь? Что новгородцам ответить? Идти на Литву аль нет?

Для Ярослава поход на рыцарей без малого два года назад был не самым приятным воспоминанием - услышав о набеге на Русу, он только тогда понял, насколько просчитался с самого начала. Не краткими, пусть и опустошительными походами, чем-то другим надо было брать эстов и ливов, ставя их под руку Новгорода. Сила давнего похода породила новую силу, которая обрушилась на псковские и новгородские земли и грозила новым нашествием.

   - А новгородцы что - на стол тебя зовут, княже? - молвил наконец Ян.

   - На Литву походом они меня зовут! - прищурился Ярослав. - Иди, оборони!.. А сила? Опять у брата Юрия полки просить? А сколько он даст? На Новгород рассчитывать нечего...

   - Надо собирать силу, княже. Негоже рыцарям зло их просто так спускать! Эдак они потом и не только на Русу - на другие наши земли походом двинутся! У нас в Изборске любой ведает, что с ними шутки плохи - гонишь в дверь, они в окно лезут! Настырные! Сызнова сбираться надо, княже! Всем миром!

Ян говорил горячо, но Ярослав только отмахнулся:

   - Сбирались уже и не раз! И не только на них! А чем кончалось?.. Что я на Унганию, что тестюшка мой Мстислав Удалой на тартар о прошлом годе - всё одно!.. Нет, Ян, тут иное надобно, одной силой не возьмёшь.

Переяславль ответил Новгороду молчанием, но вскоре, той же осенью, пришли новые вести.

Набег на Русу подстегнул рыцарей, уверил их в лёгкости походов на русские земли. На сей раз гонцы донесли, что в псковские земли вторглось огромное - до семи тысяч - войско. Шли рыцари Ордена Меченосцев, пешие кнехты[227] и с ними признавшие их власть литовцы. Беря на копьё погосты и небольшие города, литовское войско дошло до Лук, а от них двинулось на Торопец и к Ржеву, в то время как небольшие дружины, отделяясь от основных сил, направились в полоцкие и смоленские земли на зажитье.

Первым подвергся нападению Торопец, где тихо-мирно сидел младший брат Владимира Псковского Давид Мстиславич. Не унаследовавший благородного горячего пыла и воинственности старших братьев, он, тем не менее, не дрогнул. Пожёгши посады, Торопец приготовился держать долгую трудную осаду, но рыцари, ткнувшись передними полками в стены города и задержавшись там на несколько дней, вдруг откатились и, оставив у ворот малый отряд, пошли по торопецкой земле, грабя и убивая. Пользуясь тем, что главные силы русских не попадаются им на пути, отряды рыцарей захватывали купеческие обозы, громили селения, уводили в полон всех подряд. Некоторых рыцарей с их отрядами видели даже близ Холма на новгородской земле.

Опустошив торопецкую землю, литовское войско двинулось к Торжку, сметая всё на своём пути. Несколько крепостей и городков, пытавшихся противостоять ему, были взяты на копьё. Опасность грозила самому Ржеву, но богатый Торжок и недальняя от него Тверь казались рыцарям лакомым куском, и литовцы пошли на него.

Первым поднял тревогу торопецкий князь Давид. Он легко, выйдя из-за стен города, смял карауливших его засадных рыцарей и пустился вдогон за литовцами, попутно отправив гонцов к брату Владимиру во Ржев.

У того как раз гостил сыновец его, юный княжич Юрий Мстиславич, побочный сын Мстислава Удалого. Старший, любимый сын Владимира Ярослав обретался где-то в Ливонии, на службе у тамошних баронов[228]. Он явно пришёлся ко двору и даже отослал во Псков жену с тем, чтобы без помех сочетаться браком с племянницей одного из рыцарей Ордена Меченосцев. Услышав от брата весть, Владимир поднялся тоже.

И тут неожиданно к нему прискакали гонцы от Ярослава Всеволодовича. Узнав о новом нападении Литвы, Ярослав словно проснулся. Куда-то исчезли все сомнения, и он рьяно взялся за дело.

Гонцом был Ян. Изборец и без того не находил себе места, терзаясь неизвестностью - посланный в Изборск гонец не возвращался, видимо перехваченный рыцарями, - любое дело для него было в радость. Собрав свою дружину, он поскакал в Ржев.

Там он застал ту же суету сборов, какую оставил в Переяславле. Понимая, что брат Давид не сможет соединиться с его полками, Владимир решил действовать на свой страх и риск. Он был поражён известием о том, что к нему присоединилась целая дружина - более сотни всадников, - и тотчас приказал ввести воеводу к себе.

Яна он помнил по Изборску - когда Ярослав, проходя два года назад мимо града, захотел остановиться в нём, Владимир сразу вспомнил своё незадачливое гостевание в тех стенах и узнал изборского князя, когда тот присоединился к ополчению Ярослава. Но в том походе им не пришлось как следует переговорить о давних днях - не до того было, да и поросло всё быльём. Поэтому, едва Ян шагнул в горницу, Владимир порывисто двинулся ему навстречу:

   - Какими судьбами?

   - Здрав буди, князь, - Ян отвесил короткий поклон. - Со словом я к тебе от князя Ярослава Всеволодича. Собирает он полки в Переяславле, идёт на рыцарей встречь им. Зовёт тебя в помощь!

   - Как в прошлое время?.. Куда ж ладит князь Ярослав?

   - Впереймы[229] литве пойти и у Торжка встретить. Там и дать бой. Тако мыслим! Из Новгорода туда ещё должны полки подойти.

   - «Тако мыслим!» - передразнил Владимир. - А ну, как рыцари в иную сторону свернут?.. Князь Давид Торопецкий Вдогон их полкам идёт - как бы нам ему в помощь не пойти, за литвой по Руси гоняясь!.. Ну, да ладно! Мы днями выступаем. Ты-то куда?

   - При твоих полках покамест останусь сам и с дружиной.

   - Добро. Сторожевым полком пойдёшь - литву искать!

Ян не стал спорить. Это дело было как раз по нему. Дождавшись дня выступления, он вырвался вперёд, ладя от Ржева напрямик к Торжку.

Всё складывалось хорошо. Ярослав двигался вдоль берега Волги навстречу рыцарям, чтоб от Твери идти напрямик к Торжку. Владимир Ржевский с сыновцем Юрием шёл с юга, князь Давид должен был следовать позади. Все четверо стремились сойтись у стен Нового Торга. Но литовцы словно догадались о расставленной ловушке - не доходя нескольких вёрст до города, они вдруг резко повернули в сторону и пошли назад. Перевалив Торжкову гряду, они устремились прочь чуть ли не по той же дороге, по какой пришли.

Ярослав и Владимир подошли к Торжку почти одновременно. Ржевский князь поспел ненамного раньше. Как выяснилось, спугнул рыцарей сам Торжок - он затворил ворота и выставил готовое биться войско, - да шевеление в окрестных землях. Скрыть передвижение дружин из Ржева и Переяславля было невозможно. Не желая сталкиваться с русскими, рыцари спешили убраться восвояси.

Владимир еле сдерживал гнев. Получалось именно то, чего он не хотел - приходилось гоняться за противником. Но Ярослав и бровью не повёл - только заторопил всех: и переяславльцев, и ржевцев, и тех новоторжцев, кто порешил идти с князьями. Оставалась последняя возможность нагнать литовцев - князь Давид Торопецкий. Если ему удастся приостановить отход рыцарей, можно будет сразиться с ними. Соединившись, полки бросились вдогонку.

Первое время ничего не происходило, кроме нескольких случайных стычек сторожевого полка с отрядами ливонских рыцарей, отставших от своих в надежде поживиться добычей в окрестных сёлах. Ян по-прежнему вёл полк, словно натасканный пёс, он чуял врага и гнался за ним по пятам. Делать это было легко - отягчённые обозом и полоном, литовцы не могли двигаться быстро. Их постепенно нагоняли, и вот от сторожевого полка пришла весть – рыцари впереди, на берегу Ловати. Не сдержавшись, они свернули к небольшому городцу Усвяту с намерением взять его на копьё. Здесь на них и налетел Давид Городецкий.

Дружина торопецкого князя была мала - часть её пришлось оставить в городе под водительством старшего сына Давидова для защиты от возможного повторного нападения. Уверенный, что брат рядом, князь Давид первым приступил к Усвяту и загородил его собой. Для литовцев это было просто ещё одно препятствие - русские дружины закрывали им не просто городец, но и переправу. Соединившись с небольшим ополчением Усвята, Давид Мстиславич принял бой.

Стремясь помешать рыцарям хотя бы грабить городец, если уж нельзя будет его спасти, Ярослав и Владимир побросали обозы и с одними дружинами устремились к Усвяту.

На равнине над рекой уже завершалась сеча. Отведя в сторону обоз с полоном, рыцари взяли небольшую дружину торопецкого князя в кольцо и медленно теснили к берегу. Литовцев было столько, что не все даже вступили в бой - часть осталась у обозов, часть подходила к Усвяту.

На этих и налетели дружины союзных князей.

Вырвавшись вперёд, сторожевой полк Яна намётом ринулся впереймы рыцарям у обозов. Те уже заметили приближающиеся русские полки и отчаянно засуетились, готовясь к бою.

Ян знал, что излюбленные приёмы ведения боя немецких рыцарей - «свинья» и «частокол».

Именно «свиньёй» они только что пробили строй князя Давида и теперь довершали разгром его. Дружина Яна шла слишком быстро, а литовцев, охранявших обозы и полон, было слишком мало. Они не успели перестроиться в непобедимую «свинью» и рассыпались разрозненным строем, так, что у каждого рыцаря оставалось достаточно свободного места для работы мечом. Несколько рядов такого строя и назывался частоколом, и сейчас он разворачивался навстречу сторожевому полку.

Сшибка получилась стремительная - летевшие на полном скаку дружинники напоролись на рыцарей, и бой сразу разбился на сотни поединков. Сам Ян, скакавший чуть впереди, с уже обнажённым и отведённым в сторону мечом, первым врубился в ряды рыцарей, отмахиваясь от сыплющихся на него справа и слева ударов. Сила столкновения оказалась такова, что он и десяток дружинников с ним прорвали первые ряды и оказались в сердце рыцарского войска. За ним следом, в пролом, пока он не успел затянуться пешцами, устремились и остальные. Лишь треть воинов увязла в поединках с рыцарями.

Ян не видел ничего вокруг, кроме мелькающих мечей и выставленных щитов. Привстав на стременах, он рубил и колол, не думая, не чувствуя, не рассуждая. Он сам не заметил, как его конь, надсаживаясь и хрипя, вырвался, пройдя через весь строй, едва не налетев на обозные телеги. Слитный вопль согнанных вместе полоняников ударил по слуху, и Ян, ещё не до конца освободившись от угара боя, развернул коня и вместе с теми дружинниками, кто прорвался следом за ним, напал на рыцарей со спины.

Литовцы оказались рассечены надвое, и с двух сторон их избивали. Кроме рыцарей, которые ещё сражались, большинство обозников были пешие кнехты и сами Ливы, и латыши, передавшиеся немцам. Они были оборужены хуже, не имели таких доспехов, как их господа и, оказавшись в окружении, недолго думая, побросали оружие и ударились в бегство. Некоторые дружинники бросились догонять удиравших. Ян не стал останавливать этих, но и спешиваться не стал - битва ещё продолжалась.

Соединённым строем переяславльские и ржевские полки ударили по немцам, теснившим торопецкую дружину. Та словно почуяла подошедшую помощь - глухо слышный из-за боя, прозвучал боевой клич, остатки дружины перешли в наступление. Правда, они тут же остановились, но и того оказалось достаточно. На плечи рыцарям откуда ни возьмись свалилась сила, намного превосходящая ту, с которой они до сих пор имели дело. Забыв о торопчанах, рыцари неуклюже разворачивались навстречу низовым полкам.

В пылу боя Ярослав оторвался от своих дружинников. Как и когда это случилось, он не заметил, но отчаянное желание сразиться наконец с рыцарями было так велико, что он с головой ушёл в бой и думал не о себе и не о полках - в конце концов, на это есть старший по возрасту Владимир Мстиславич! - а о самой сшибке.

Рыцарская «свинья» уже была порушена самими немцами, когда они принялись добивать торопецкую дружину, и сомкнуть строй рыцари не успели. Пришлось встречать русских нестройной толпой, вся сила которой была в числе и неуязвимости каждого отдельного всадника. Но атака более подвижной русской конницы скоро смешала рыцарей, смяла их в одну кучу, где сражались в основном те, кто оказался в первых рядах, а остальные бестолково толкались и теснились за их спинами.

Ярослав прорвался именно туда, в мешанину и суету, в недра рыцарского войска. Он не думал о том, кто остался с ним - достаточно того, что он бьёт рыцарей и бьёт насмерть, и они откатываются в стороны и больше уже не наваливаются. Краем сознания он, конечно, понимал, что сзади, как всегда, идёт его верный мечник Василий Любимович, сын его пестуна, приставленный к Ярославу ещё отцом его. Василий не лез под руку князю, но добивал раненых и защищал его спину. Пока рядом были Василий и ещё хотя бы двое-трое дружинников, князь мог чувствовать себя неуязвимым.

Ярослав не заметил перелома битвы - он был опьянён самим собой, всей душой отдался бою и не глядел по сторонам. Глаз видел только рыцарей, тело устремлялось к ним, рука работала мечом, а мысль в голове билась только одна. «Так их!.. Так их!.. Так их!..» - в такт взмахам.

Похожий на ожившую крепостную башню, сбоку выдвинулся рыцарь. Перехватив копьё, он ринулся на забывшегося русского князя. Тот как раз схватился с другим немцем. Теснота боя мешала обоим, иначе давно один бы сразил другого. Короткого разгона было достаточно обученному рыцарскому коню - несколько прыжков, и, поддетое на копьё, тело русского вырвется из седла и рухнет наземь под копыта коней. Немец видел, что его противник отнюдь не рядовой дружинник - судя по богатому оплечью доспехов, перед ним был князь или, по меньшей мере, его приближенный. Немец и сам был знатен и считал этого неизвестного русского достойным противником.

Василий заметил его первым - он должен был следить за безопасностью князя в бою и сохранил голову холодной, а разум - ясным. Ярослав не успел бы свернуть с дороги и даже изготовиться к бою - слишком мало было расстояние между ними. И Василий, не думая, ринулся вперёд, вымётывая щит:

   - Кня-азь!..

Ярослав обернулся - чтобы увидеть мелькнувший перед глазами щит, за которым на него надвигался немец. В тот же миг Василий успел встать между ними, отводя щит и прикрывая им князя, и принял копьё в бок. Тело его вырвалось из седла и через спину коня свалилось наземь. Разогнавшийся рыцарь налетел на оставшегося без всадника жеребца. Кони столкнулись. Миг - и они бы выровнялись, но Ярослав, мгновенно отрезвев от угара боя, распрямился и наотмашь, куда достал, рубанул немца мечом. Тускло блеснувший клинок разрубил доспех на плече, и рыцарь пошатнулся, с трудом удерживаясь в седле. Не тратя времени на то, чтобы развернуть коня, Ярослав ударил вторично, добивая врага, и только после этого впервые оглянулся.

Он увидел, что остался почти один — всего несколько дружинников окружали его. Но остальные уже теснили литовцев и рыцарей и, смешав их в беспорядочную кучу, гнали их! Гнали прочь!

Глава 8

Это была настоящая победа. Побросав оружие, обоз и полон, рыцари уходили к берегу Ловати, до моста и бродов. Те, кто сообразили отступить первыми, уже переправились на другой берег. Легковооружённые кнехты и литовские пешцы бросились в воду, иные разбегались к лесу и по полю, но большинство стремилось к мосту.

Сторожевой полк Яна и дружина горячего Юрия Мстиславича были единственными, кто преследовал убегавших рыцарей. К ним присоединились разве что несколько воевод и остатки усвятского ополячения. Но большинство дружин союзников, не получив приказа, долго за литовцами не гнались. Ян и сам скоро оставил преследование - когда понял, что это не отступление, а паническое бегство. Рыцари скакали беспорядочной толпой, растеряв оружие и припас, под несколькими споткнулись и упали кони, они остались лежать, оглушённые падением, а их коней уже ловили те, кто по какой-то причине остался пешим. Через несколько вёрст Ян первым остановился и приказал полку вернуться. Увлёкшийся было преследованием Юрий Мстиславич скоро догнал его.

На поле близ Усвята собирали мёртвых и раненых и обдирали доспехи с трупов рыцарей. Отдельно сгоняли спешенных немцев. Осмелевшие после победы освобождённые пленники мешались с войском - женщины висли на дружинниках, рыдали взахлёб, мужики сердечно благодарили и тут же деятельно включались в работу - помогали снимать с убитых рыцарей брони.

Ещё не успокоившийся после битвы и только теперь поверивший, что это победа, Ярослав вернулся на то место, где упал с коня его мечник. Гнедой жеребец Василия не ушёл и топтался неподалёку, вытягивая шею и время от времени тоскливо всхрапывая, словно рыдал.

Край синего плаща Василия торчал из-под железной груды, в которую превратился сразивший его немец. Спешившись, Ярослав наклонился над рыцарем, оттаскивая его в сторону. К нему тут же подскочили дружинники, как мешок, откатили немца в сторону.

Василий лежал на боку, лицом вниз, и глубокая рваная рана его была словно выставлена напоказ. Опустившись на колени, Ярослав осторожно перевернул своего мечника, взглянул в побледневшее остановившееся лицо - глаза Василия были широко раскрыты, он ещё видел немца, ещё летел сразиться с ним, но холодеющие губы уже не могли ни позвать на помощь, ни упредить князя. С усилием надавив на веки, Ярослав закрыл мечнику глаза.

   - Спасибо, друг, - тихо, так, что даже стоявшие вокруг угрюмым кольцом воины не расслышали, молвил Ярослав, — И прощай!.. Отнесите его к остальным! - добавил он чуть громче - для них. - Сей витязь похвалы величайшей достоин! Слава ему!

Дождавшись, пока князь встанет с колен, отрок подвёл коня. Машинально приняв повод, Ярослав отрешённо подумал, что поведать о смерти мечника Василия будет некому - у него не было ни жены, ни детей. Но он спас князя, и память о нём должна была сохраниться.

Ярослав ещё пребывал в задумчивости, когда к нему подскакал один из Владимировых бояр. По его напряжённому лицу Ярослав понял, что произошло что-то неизмеримо худшее, чем гибель его мечника.

Он был прав. Боярин проводил его туда, где уже укладывали мёртвых, готовя к погребению. Там же были все торопецкие дружинники - кто уцелел в сече. Обнажив головы, они стояли тесным кругом над телом своего князя. Давид Мстиславич Торопецкий со сложенными на груди руками лежал на разостланном алом плаще и, казалось, спал, И был он так тих и кроток, словно блаженный псалмопевец Давид[230]. Он пал в самый разгар сечи, едва успев узнать, что брат пришёл-таки ему на помощь. Потеряв князя, дружинники не дрогнули и никуда не ушли от его тела до самой победы.

Дав Ярославу постоять над телом родича - как-никак, дядя жены Ростиславы, - боярин тронул князя за плечо:

   - Пойдём, княже! Князь Владимир зовёт!

Владимир был ранен и лежал в обозе с другими ранеными. На плече его набухла кровью второпях наложенная повязка. Он приподнялся на локте, встречая Ярослава.

   - Ты цел, - не то удивился, не то позавидовал он. - А я вот... И Давид погиб...

   - Знаю, - сухо кивнул Ярослав.

   - Ты как?

   - Мечник мой меня закрыл, на себя удар принял, - коротко ответил Ярослав.

   - Господь тебя хранит... Юрия, сыновца моего, не видал? - Владимир жадно схватил младшего князя за руку. - Он как? Живой?.. Сыщи его, Ярослав!

   - Сыщу, непременно! - заверил тот.

Владимир продолжал:

   - Слушай, что скажу!.. Помру я, ты в Новгороде когда сядешь, Псков из вида не теряй!.. Сын мой, Ярослав, ныне в Ливонии. Вернуться задумает - не доверяй ему! Я из Пскова уехал, потому что изгнало меня вече, так оно же меня потом и приняло!.. А он сам уехал, и когда я ворочаться надумал, сам порешил в Риге остаться. Глянулось ему там!.. Звал я его, а он меня бросил, рукой махнул... Бели вздумает на псковский стол сесть, рыцарей с собой приведёт... Тогда всё напрасно!.. Слышишь? Гляди на Псков!..

   - Не рано ли о смерти задумался? - попробовал остановить его Ярослав. - И с чего ты взял, что сын твой Псков взять хочет?

   - Слушай меня! - упрямо зашептал Владимир. - Я знаю!.. Юрия мне найди! Ему всё отдам! Он не уедет, нет!.. Сыщи Юрия!

Обещав исполнить просьбу, Ярослав освободился от руки Владимира и отошёл.

Победа была полной, урон русским полкам был нанесён небольшой - в основном ранеными и искалеченными, полонённых и награбленное отбили. Но погибли или находились при смерти такие люди, что победа казалась поражением. На душе было тяжко.

Именно тогда Ярослава нашёл Ян. Он уже знал о смерти князя Давида и гибели княжьего мечника. Василий был его другом ещё с первых дней службы у князя, и сейчас он просто подошёл к Ярославу, коротко поклонился и уже хотел было отойти, но князь вскинул глаза и взглядом остановил воеводу:

   - Каких людей теряю! - промолвил он. - Собой меня закрыл!..

   - Он для Руси тебя сохранил, княже, - ответил Ян.

Князь только быстро кивнул.

   - Один ты у меня остался, - произнёс он. - Не оставляй меня! Не отпущу! Ты последний остался!.. И быть тебе первым моим воеводой!

Он резко замолчал, вскидывая совершенно сухие, спокойные глаза. Ян хотел что-то сказать, но промолчал и только ниже склонил голову.

Но всё-таки это была победа, и первые плоды её созрели в ту же осень. Прослышав о сражении под Усвятом, новгородцы, которые, как потом выяснилось, всё же собрали по настоянию владыки ополчение и даже выступили оборонить южные волости и многострадальную Русу, эти новгородцы вечем постановили снова звать на княжение Ярослава Всеволодовича. Выходило совсем по словам посадника Ивана Дмитрича - переяславльский князь совладал с литовцами, разогнал их, отняв весь полон и обозы, перебил тысячи две рыцарей, нескольких знатных немцев взял в плен и, следовало, достоин быть князем Новгорода.

Весть об этом застала Ярослава в Переяславле - не успел он вернуться домой и рассудить, что делать с пленными немцами. Двое из них были древних тевтонских родов - чуть ли не тамошние князья, третий по сравнению с ними оказывался боярином. Гонцы из Новгорода решали вопрос - отдать пленных городу, и пусть он берёт с них какой хочет выкуп.

В грамоте новгородцы слёзно просили Ярослава стать над ними главою, соглашались на все его условия, клялись, что заплатят все понесённые им убытки и целовали крест на том, что будут ему верны и никогда от себя не прогонят. Короче, расстилались перед ним коврами. Ярослав для виду потомил послов, поездил с ними на охоты и в объезд Переяславской волости и лишь поздней осенью пустил назад, обещая, что вскорости будет сам.

Он и в самом деле следом за ними по первопутку явился в Новгород, и был встречен боярами, духовенством, купечеством и простыми людьми с великою честью. На радостях город не стал спорить с ним о княжем выходе[231] и условиях княжения. Он даже не заметил, как Ярослав впервые же дни отменил старые Ярославовы грамоты, заново утверждённые было его предшественником Михаилом Всеволодовичем. Ярослав хотел, чтобы в Новгороде не осталось о нём памяти - он хотел видеть этот северный город только своим и ревновал его к любому другому князю, как вечно занятый и потому редко бывающий дома муж ревнует остающуюся без него в тереме жену.

Усевшись в Новгороде, Ярослав снова волей-неволей оказался близко к Унгании, Ливонии и землям корелов, полудикой суми и еми. За несколько лет его отсутствия там произошли большие перемены. Обратившись на запад, князь с горечью увидел, что его поход на помощь восставшим эстам и ливам прошёл впустую. Едва он покинул Новгород, немцы и датчане вернулись, снова отвоевали свои замки, покарали бунтарей и загасили огни мятежей. Гибель князя Вячки в осаждённом Юрьеве оказалась концом надежды снова установить власть Новгорода над западными берегами Варяжского моря. Утвердившись в Ливонии, свейские рыцари вкупе с немецкими обратили взоры на север, в земли корелы, ижоры[232] и еми-тавастов. Тамошние племена всё ещё «пребывали во мраке язычества», а походы к ним из Свейской земли с целью обратить в правильную веру редко приносили хорошие результаты. Если в одном селении удавалось приобщить к лону святой римско-католической церкви население, то в другом тавасты, как называлась емь на языке рыцарей, восставали и убивали, принося в жертву своим богам, собственных родичей, отрёкшихся от веры предков. Много лет продолжалась неравная борьба с прочно укоренившимся в сознаний варваров и дикарей тавастов мраком язычества. Немало способствовали этому и русские еретики - они понемногу селились Среди корелов и ижоры, вместе охотились, ловили рыбу, платили дань в Новгород и тоже помаленьку крестили, переманивая в свою веру, местное население.

Но эта борьба разрозненных ватажек охотников и сборщиков дани с посланцами римской Церкви не могла завершиться победой русских. К тому времени, когда Ярослав вернулся на новгородский стол, большая часть земель к западу от поселений корелы уже оказалась отрезанной от Руси. Там хозяйничали свейские рыцари, потомки варягов. Они строили замки, возводили соборы-костёлы, крестили емь и сумь и собирали с них дань. Отправившиеся за ежегодной данью новгородские ватажники вернулись почти с пустыми руками.

На первый взгляд, всё было просто И понятно - меха и серебро, предназначенные Новгороду, оказались в руках свойских баронов и купцов. Рано или поздно они бы всё равно попали к ним - но через руки новгородцев. Теперь емь просто поменяла тех, кому платила дань. Однако Ярослав, наученный горьким опытом походов на Ливонию, понимал, чем может грозить такое отпадение северных племён от Новгорода, особенно сейчас, когда за ними стояли свей. Это означало появление в скором будущем у западных границ Руси ещё одного сильного и грозного врага. Соединись свейские рыцари с немецким Орденом Меченосцев - а такое, коль верить слухам, уже бывало, ведь правит ими одна церковь! - да вздумай напасть на новгородские земли, и городу не выстоять. Завладеют новгородскими вотчинами немецкие бароны, в Святой Софий будет звучать латинская речь, а русских сделают рабами.

Новгород теперь был его землёй, которую он мог попытаться сделать наследственной вотчиной своих детей. Старшему сыну, Феодору, уже девятый год. В год последнего похода на Ливонию справили постриги младшему Александру. Да Ростислава созналась, что тяжела третьим. О них надо думать, об их будущем.

Всё лето и осень Ярослав слал и слал в земли корелов, ижоры и еми своих соглядатаев, и в начале зимы, дождавшись только, когда станут реки и ляжет снег, со своей дружиной и новгородским ополчением отправился в боевой поход. Шёл надолго - возвращать Новгороду исконные его вотчины. В этом походе Ян впервые не сопровождал князя - Ярослав оставил своего верного в Новгороде: хранить княгиню и детей, держать город и ждать вестей от Ярослава.

Зима в тот год на север пришла рано и встала сразу и крепко. Холода стояли такие, что в борах над речкой Лугой, вдоль берега которой шли дружины, ночами трещали от мороза деревья. Пальцы примерзали к железу, и ночами воины перешёптывались у костров, недоумевая, как здесь люди живут всю жизнь.

Лесами вёл полки найденный князем проводник - крещёный в русскую веру корел Афанасий, или, по-прежнему, Якко. Жил он с родом своим у берегов Нево-озера, промышлял охотой и торговал мехом в Ладоге, где и принял крещение. Не привыкший к верховой езде, корел ходко бежал впереди на широких коротких подбитых мехом лыжах, с десятком выборных сторожевых дружинников - среди новгородцев немало нашлось таких, кто тоже владел этим умением. Они разведывали пути для войска с обозом, стараясь держаться вдоль берега Луги, высматривали удобные места для стоянок. Якко-Афанасий то и дело приостанавливался, поджидая князя, и шёл на лыжах вровень с его конём, без труда держась княжьего стремени.

   - Немного лесом осталось, - говорил он, по-корельски резко выговаривая слова. - Там большое море, а за ним уже земля еми.

Через две седмицы[233], когда несколько спали нежданные морозы, войско вышло на покрытый льдом берег моря. Корявые от постоянной борьбы с ветром сосны на высоком пологом берегу раздались в стороны, и под низким, закрытым облаками небом открылась сизо-серая равнина, занесённая снегом. Справа и слева тянулся берег - те же сосны, всхолмия и снега. Дальний берег терялся в дымке серенького зимнего дня.

Афанасий-Якко, пошире расставив ноги и опершись на сулицу[234], с прищуром смотрел вдаль. Ярослав подъехал, встал над ним.

   - Куда теперь, Афанасий? - спросил он.

   - Туда, - корел без колебаний показал вправо. - Этим берегом пойдём, вдоль моря. Там земля будет наша, город Корела, а от него в сторону заката лежат земли еми. Туда пойдём!

По-русски Афанасий говорил чисто и почти всегда правильно. Наречие еми тоже было ему ведомо - приходилось сталкиваться с этим народом в охотничьих странствиях.

   - Долго идти? - Ярослав наклонился в седле.

   - Да, - корел опустил глаза и принялся отсчитывать на пальцах, - берегом моря, да до Корелы, да оттуда... По снегам два раза месяц умрёт, пока дойдём!

   - Долго! - сказал, как отрезал, Ярослав. - А коль прямо?

Он указывал рукавицей на заледенелый берег моря. Афанасий, проследив взглядом, затряс головой:

   - Не надо, князь! Не ходи!

   - Думаешь, лёд не выдержит? Море не замёрзло ещё?

Изредка приходили в Новгород поморы - люди, живущие ещё дальше на севере, на берегах Белого моря. Через реку Двину, Онего и Нево-озера приходили они редко в торговый город, но от них шли в Новгороде рассказы о тамошних краях.

О студёных ветрах и спускающейся зимою полуночной тьме, когда солнце по нескольку дней не показывается над землёю, зато полыхают в полнеба сполохи синие и алые. Зимы там не в пример новгородским - лютые, так что в лёд одевается море и плавают по нему огромные льдины. Ярослав мигом вспомнил эти рассказы, и на ум пришли те льдины, что плавают где-то там, в Белом море. Но Афанасий покачал головой:

   - Замёрзло, нет ли - не ведаю! Не ходил никто по морю пешком. По морю только плавают!

   - А мы пойдём, - упрямо мотнул головой Ярослав. - Сейчас мы налегке, скоро пойдём. Обратно с обозом двинемся - там, конечно, будем беречься... Да и недосуг нам. Сможешь провести, Афанасий?

Светлые глаза Корела снизу вверх глянули на князя. Вздёрнутый нос придавал лицу Афанасия задорное детское выражение.

   - А пойдём, князь! - широко улыбнулся он.

Войско оторопело ворчало, когда на следующее утро Ярослав отдал приказ идти на тот берег по льду. Княжеская дружина привыкла полагаться на князя, она пошла вперёд без колебаний, но новгородское Ополчение, состоящее из владычного[235] и двух кончанских[236] полков, едва не повернуло назад. Ярослав не стал переубеждать трусов - он просто повернулся к ним спиной и небрежно обронил, что, коль задумает кто ворочаться назад, пусть знает, что вся слава, коя выпадет на долю воинов, им не достанется. И на долю в добыче пусть не рассчитывают. Трудно сказать, что подействовало больше - то ли возможность лишиться законной добычи, то ли нежелание оказаться в дураках, вернувшись в Новгород самочинно, без князя. Но ополчение, пошумев для порядка, тронулось следом за уже ступившей на лёд Варяжского моря княжьей дружиной.

Правду сказать, Ярослав сам немного боялся. Когда под копытами его коня захрустел припорошённый снегом лёд, он ясно вспомнил Плещеево озеро в родном Переяславле, ледоходы и давнее детское впечатление. Когда ему было лет шесть, видел он, как поздней весной затянуло под воду телегу с лошадью. Какой-то смерд решил проехать напрямик берегом Плещеева озера. Внезапно лёд не выдержал, треснул. Конь передними ногами сразу ушёл под воду, забился, обламывая края полыньи. Плеснула тёмная вода... С берега на помощь мужику бросились люди, но тяжело гружённая телега быстро ушла под воду и утянула за собой коня.

Маленький Ярослав тогда с дворовыми мальчишками бегал на озеро в Княжье село и видел всё. Дальнее всплыло, сделалось ясным и ближним, и он первое время всё ждал, когда же послышится тот самый зловещий хруст. По деревням люди до сей поры верят в водяных и русалок, откупаются от них малыми жертвами - хлеб иль что иное бросают в воду. Раньше, говорят, в языческие времена, людей топили. Ярослав сам верил, что водяной, коль он живёт в этом море, тоже потребует с них дань за проход. Может, и человечины потребует... Но Бог миловал. Очевидно, водяной крепко спал под ледяным покровом.

Афанасий смотрел на небо, выглядывая знакомые звёзды, слушал ветер и вёл войско уверенно, словно не раз ходил по льду. Двигались они не напрямик - корел сворачивал то вправо, то влево и всякий раз объяснял, что он обходит слабый, могущий проломиться, лёд. Как он узнавал об этом, корел не мог объяснить. Лишь однажды, когда Ярослав нарочно подсел к проводнику у костра - срубленные на дрова деревья везли в обозе, - и прижал его расспросами, он обернулся воровато и осторожно шепнул:

   - Отец Ахто, повелитель вод, помогает мне... Я крещённый, в Иисуса Христа верю, - Афанасий перекрестился в доказательство, но я помню отца Ахто и всегда по утрам разговариваю с ним. И он отвечает мне, говорит, куда идти!.. Он знает, что это ради тебя, князь!

   - И что же, твой Ахто помогает и мне тоже? - спросил Ярослав.

   - И тебе. Боги всегда помогают тому, кто обращается к ним за помощью, - убеждённо ответил Афанасий.

   - А как же твоя вера в Христа?

Корел только пожал плечами - для него не существовало разницы, просто к тем богам, которых он знал, добавился ещё один.

Через несколько дней Афанасий вывел войско Ярослава к Березовым островам, где когда-то проходил путь из варяг в греки[237]. Отсюда было равное расстояние и до земель корелов, и до владений еми. Ступив на твёрдую землю, полки сразу повернули к западу - на емь и сумь. Перед тем, как вести войско дальше, Афанасий-Якко поклонился замерзшему морю и на родном языке поблагодарил отца Ахто за помощь. Сделал он это втайне ото всех, отойдя от стана в ночную темноту.

Снова потянулись одинаковые дни пути. На первый взгляд, ничего не переменилось - те же холмы-луды, перемежающиеся равнинами, где под снегом, как говорил Афанасий, спят болота. Те же сосновые и еловые боры. Лишь больше стало покрытых льдом, промерзших до дна речек и небольших округлых озёр. Но это уже была земля, куда редко ступала нога русского - только случайно забредший за шкурками одинокий корел или ижорянин нарушал её спокойствие. Русские показывались тут так редко, что о них можно было и забыть. И всё-таки это были земли Великого Новгорода. Заходящие сюда данники закупали у охотников ем и меха, дичину, мороженую рыбу, которые потом отправлялись в Новгород. Лишь недавно появились здесь свейские и немецкие посланники, но с тех пор всё реже стали навещать эти места ватаги корельских и новгородских данников и всё меньше и скуднее стала дань.

Идя по заснеженным, спящим глубоким зимним сном борам, Ярослав не переставал удивляться, откуда здесь взяться обильной дани. Они шли уже несколько дней, но до сих пор не встретили даже оставленного охотником самострела-ловушки. Зато непуганное зверье попадалось на глаза то и дело. Не нужно было быть хорошим стрелком, чтобы подстрелить белку или куницу - звери сидели на еловых лапах и доверчиво глазели на людей. Скучая, дружинники постреливали пушнину, практичные новгородцы снаряжались ватажками на охоты.

Они-то и принесли первую весть о том, что люди тут всё-таки есть. Пробираясь ватажкой по лесу, они наткнулись на проложенную человеком тропу. Проследовав по ней, новгородцы неожиданно вышли к берегу небольшого замерзшего озера, над которым раскинулось селение - десятка два занесённых до самых крыш снегом, утонувших в земле избушек. Над сугробами виднелись только длинные островерхие крыши. Со стороны двери снег был расчищен - в небо поднимался дымок. Меж домами в сугробах торчали распорки для шкур - висели волчьи, лисьи, куньи меха и даже растянутая ~ за лапы шкура молодого медведя.

Чуть в стороне от домиков, на небольшом всхолмин, за частоколом высилась деревянная крыша с крестом.

Первыми в селении тревогу подняли собаки - несколько псов выскочили из сугробов, где спали, и залились лаем. Услышав перебрёх, показались люди - охотники-финны. Новгородцы не стали приближаться и поспешили вернуться к войску, поведав князю Ярославу о селении. Тот тут же собрал дружину и направился в селение.

Глава 9

Ведомые ватажкой новгородцев - никто из них не захотел упустить чести и остаться у обоза, - дружина во главе с князем подошла к селению. Там уже собрались почти все жители, кроме самых старых и малых - более полусотни человек, кутавшихся в выделанные меха, мало отличимые в этих нарядах один от другого, они топтались беспорядочной толпой у околицы. Несколько молодых парней, вооружённые короткими луками и сулицами и сопровождаемые собаками, отправились было уже по следу чужаков. Налетев на них, молодые охотники со всех ног бросились назад.

Когда из леса выехал Ярослав, окружённый дружинниками, толпа пришла в движение. Несколько женщин и детей помладше бросились в дома, но остальные не двинулись с места. Мужчины подняли охотничьи луки, копья и ножи, готовясь защищать свои жилища.

Когда между всадниками и селянами оставалось шагов десять, навстречу конным из толпы вышел опирающийся на посох старик. Из-под отороченного мехом убора выглядывало тёмное сморщенное лицо с седой тонкой бородой. Ступая по снегу расчётливо и уверенно, он сделал несколько шагов и поднял руки.

   - Кейтя олеттэ? - прозвучал его голос.

С Ярйславом увязался и проводник Афанасий-Якко. Услышав вопрос старика, он протолкался из толпы новгородцев и встал рядом с конём князя.

   - Омат, - сказал он. - Ярослав рухтинас палвелиёйнеен.

Старик внимательно и холодно посмотрел на князя и заговорил снова уже мягче:

   - Микси тулиттэ тянне?

Наклонившись в седле, Ярослав толкнул Афанасия в плечо:

- О чём ты болтаешь с ним?

   - Старик хочет знать, кто мы и что нам здесь надо, - быстро ответил корел.

   - В таком случае скажи, - Ярослав выпрямился и расправил плечи, - что я - князь Новгорода, эта земля, на которой они живут, принадлежит Новгороду, они - подданные его, и я пришёл за данью!

Афанасий честно перевёл слова князя старику. Выслушав, тот окинул гордым независимым взглядом всадников и покачал головой:

   - Эмме туннэ, Новгородиаси. Синякяян рухтинас эт оле мейллэ митяян.

   - Что он такое говорит? - обеспокоенно шепнул Ярослав.

Корел поднял на него впервые растерянное лицо - он не знал, как передать то, что услышал.

   - Княже, старик говорит, что они не знают никакого Новгорода и тебя не знают тоже!.. - промолвил он.

   - То есть, как это - не знают Новгорода? - воскликнул Ярослав, горяча коня. За его спиной ватага новгородцев подхватила его возглас возмущённым гулом. - А ну, вызнай, кого они тогда знают? Чьи они данники?

Ответ старика переводить не требовалось. Ярослав уловил там всего одно знакомое слово - «свей».

   - Как - свеи? Это что - свейская земля здесь?

Старик заговорил - уверенно, важно и сердито. Афанасий еле успевал толмачить:

- Говорит он, что они раньше были вольные люди, а теперь они данники свейских земель... Приходили сюда две зимы назад люди оттуда, о богах говорили с ними - сказали, что их старые боги есть бесы и враги рода человеческого, крестили всех в новую веру... Про себя старик говорит, что его теперь по новой вере зовут Альбертом...

Ярослав скрипел зубами - надо же, опередили его проклятые свеи! А ежели ещё и тевтоны сюда заявятся?

   - Спроси - сам-то он кто тут? - процедил он.

Старик ответил.

   - Говорит, старейшина рода... Ещё говорит, что тут чужая земля и, если мы не уберёмся, то они помолятся своему новому богу, и тот позовёт против нас её хозяев, свеев.

Ярослав уже хотел было по своему обыкновению молвить что-то резкое, но вдруг передумал.

   - Спроси, где живёт его новый бог? - толкнул он носком сапога Афанасия в плечо.

Тот перевёл. Старик гордо развернулся и ткнул посохом в сторону всхолмия, что-то упрямо говоря. Ясно всё было и без перевода.

- Ах, там? - Ярослав даже прищурился и обернулся на своих дружинников: - А ну-ка, давайте, ребята! Покажем еретикам-свеям и этим дикарям, на чьей стороне нынче Бог!

Люди отпрянули в стороны с криком, когда дружинники, ударив коней, поскакали через селение. Охотники встретили их стрелами. Кто-то упал, поражённый в глаз или горло, но это только придало дружинникам ярости. Несколько мужиков, попытавшихся броситься наперерез лошадям, были смяты и покатились по снегу. Окружив частокол, воины без труда взяли его на копьё - воротина была снесена, и всадники прорвались внутрь.

Там оказался рубленный из брёвен и положенный на каменное основание католический костёл. Легко раскидав бросившихся было вперёд людей, дружинники ворвались внутрь.

В небольшом темном храме горел костерок и жир в глиняных плошках перед грубо вырезанным из дерева изображением распятого Христа. Возле статуи лежало подношение - замороженный тетерев, миска сушёных ягод и обмазанные чем-то бурым наконечники стрел.

Вслед за распахнувшими двери дружинниками в храм-святилище ворвались несколько человек. Один из них, совсем молодой парень, вцепился обеими руками в деревянного Христа и заголосил что-то высоким срывающимся голосом - должно быть, звал нового бога на помощь.

   - Неча тут голосить, ровно баба! - пробасил старший дружинник из взятого Ярославом десятка. Нагнувшись, он с усилием оторвал парня от статуи. - Чего делать-то с ними, княже?

Ярослав держался поодаль, не желая ввязываться в свару. Услышав голос дружинника, он махнул рукой:

   - Жечь!

Кто-то первым опрокинул плошку с жиром. Пламя вырвалось на свободу. Угли от размётанного костерка усыпали пол. Затлела подстилка из сушёного тростника, огонь схватил перья жертвенного тетерева. Через несколько мгновений пожар уже разгорался, и воины поспешили покинуть храм. В распахнутую дверь внутрь рванулся свежий воздух, заставив огонь разгореться жарче.

Увидев первые клубы дыма, селяне заголосили. Женщины попадали на колени, мужики покрепче схватили сулицы и луки. Старейшина, первым заговоривший с Ярославом, вскинул руки и тонко закричал.

В следующий миг мужики скопом бросились на дружинников. Те не стали ждать приказа воеводы и схватились за оружие.

Короткая сшибка кончилась, не успев начаться. Дружинников вместе с пешими новгородцами было примерно равное число с селянами, но первые же нанесённые мечами раны заставили емь попятиться.

Однако не все отступили - тот парень, что цеплялся за статую, с отчаянным боевым кличем устремился прямо на коня Ярослава, считая его виновником гибели их нового бога.

Князь не дрогнул, только вскинулся на дыбы конь, а парня, сбили с ног двое дружинников, выхватили из его руки сулицу, и один из них уже занёс над парнем меч.

   - Ялкяяхян! - раздался отчаянный крик, перекрывший гомон народа и дружинников. Старик, опираясь на посох, дрожащими руками тянулся к поверженному, умоляюще косясь то на мечи, то на князя.

   - Ялкяяхян таппако, - бормотал он робко и моляще, - хювят ихмисет, минуи пойкаани, пююдян тэйтя!

   - Чего это он? - Ярослав быстро обернулся на Афанасия.

Не принимавший участия в сшибке корел оказался рядом:

   - Говорит, это сын его! Просит не трогать... что хочешь, мол, проси, только не губи! Во как!

   - Сы-ын? - Ярослав прищурился, разглядывая парня, распростёртого у копыт княжеского коня. - А ну-ка, взять его!

Дружинники мигом поставили парня на ноги и покрепче схватили за локти, заламывая их назад. Старейшина потянулся было к нему, но его встретили мечи.

   - Скажи-ка им, Афанасий, - медленно, раздумчиво проговорил Ярослав, - что этот человек останется у меня, как заложник, чтобы всё их племя помнило, кто теперь их господа! И добавь, что я велю его убить, если мне или моим воинам будут мешать... В обоз его!

Пока Афанасий говорил, дружинники подхватили упирающегося парня и поволокли прочь. Старик попытался было остановить их, ему на помощь поспешили несколько человек - видимо, ближние родичи. По знаку воеводы, некоторых из них схватили тоже. Это заставило остальных остановиться. Женщины запричитали, колотя себя кулаками по лицу, заплакали дети. Но Ярослав больше не смотрел в сторону селения - повернув коня, он махнул рукой, приказывая дружине уходить.

Вечером на их стан набрели охотники из того селения. Они принесли меха, куски янтаря, дичину и долго путано упрашивали не держать зла и принять дары, отпустив заложников. Ярослав дары принял, но заложников не отпустил.

На следующий день полки пустились в путь, и скоро набрели на одинокую занесённую до самой крыши землянку, где ютилась семья таваста-изгоя. Бояться охотнику-одиночке было некого и нечего. Он спокойно вышел навстречу ватажке отпущенных Ярославом на охоту людей и явился с ними к стану, где его расспросил толмач Афанасий. По словам изгоя, он покинул своё селение с женой и детьми несколько зим назад, когда в их селение пришли чужие люди. Их жрец, явившись, сразу начал говорить о том, что их старые боги никуда не годятся - это лишь камни и брёвна, и в доказательство спалил всех идолов. Потом он призвал всех принять новую веру - в человека, который когда-то умер страшной смертью из любви к людям и пообещал своим последователям вечную жизнь. Старейшина и его родичи приняли новую веру, признали себя подданными пришельцев и поднесли им дары. А тех, кто не хотел, чтобы сжигали старых богов, по слову чужеземного жреца изгнали. Он, изгой Пелпс, был одним из тех, кто ушёл - ушёл сам, не дожидаясь, пока его вытолкают взашей. Он решил, что лучше, никогда не вернётся в род и умрёт один, чем согласится принять нового бога и платить пришельцам за это.

Выслушав рассказ изгоя Пелпса, Ярослав, всё время просидевший в раздумье, кивнул Афанасию:

   - Скажи ему, что мы боремся против этого чужого бога и тех людей, которые заставляют народ емь верить в него. И ещё скажи, если он покажет дорогу в их селение и укажет старейшину и его родичей, то мы освободим его селение от пришельцев.

Афанасий с готовностью перевёл. Он ещё не кончил говорить, а Пелпс уже закивал, прижимая руки к сердцу.

   - Он покажет нам дорогу, - объяснил корел князю.

Наутро Пелпс повёл дружинников в селение. Здесь Ярослав уже действовал уверенно - он сразу приказал окружить храм, согнать жителей к нему и объявить, что отныне они будут подданными Новгорода. Пытавшихся возразить - старейшину и всю его семью - он тут же повелел схватить и отправить в стан - как заложников и пленников. Люди попытались -было возмущаться - снова на свет появились охотничьи луки и короткие сулицы, кто-то схватился за дубины, но это привело лишь к тому, что бунтарей повязали вместе с семьёй старейшины. Пополнившись полоном и данью - в храме нашлись серебряные чаши - полки двинулись дальше.

От этого селения направились к следующему, оттуда дальше. Тавасты, как звали их свей, жили небольшими селениями, в каждом обитал один большой род. Они мало встречались с соседями и знали лишь то, что происходит в окрестных лесах. Всякий раз приходилось отыскивать среди поселенцев проводника, который указал бы новгородцам путь дальше.

Везде происходило одно и то же - явившись в селение, дружинники без особого труда сминали нестройные ряды вышедших защищать свои дома охотников, привычно хватали самых рьяных и непримиримых противников и объявляли, что теперь род будет платить дань Новгороду. Потом уничтожали следы католичества и отправлялись своей дорогой.

Люди спокойно и послушно воспринимали их деяния - после того, как старейшины и их приближенные, те, кто мог бы поднять народ на бой, были схвачены, а новый бог не отзывался на мольбы о помощи, они смирялись. В конце концов, не всё ли равно, кому платить дань, - она обязательно достанется сильнейшему.

Тем временем Ярослав забирался в такие дали, где емь даже не слышала о Новгороде и никогда не видала русских воинов. Сюда даже шведы нечасто заглядывали. Здесь люди всё ещё поклонялись своим богам, хотя и доходили до них проповедники, рассказывающие о новом боге. Эти люди вообще никому не платили дань, и сломить их оказывалось сложнее. Сбиваясь в отряды, охотники уходили в леса и подстерегали русских дружинников. Затаиваясь не хуже диких зверей, они подкарауливали отошедших по нужде или отправившихся на промысел людей и поражали их по-охотничьи - в глаз.

Понеся первые потери, Ярослав наказал воинам не уходить никуда в одиночку, не снимать броней ни на миг и смотреть в оба, а при случае расправляться с врагами без жалости.

Это было началом настоящей войны. Охотники нападали исподтишка, а дружинники Ярослава, не оставаясь в долгу, искали их поселения и заимки, куда прятались женщины, старики и дети, и громили их. За несколько дней число пленных в обозе выросло почти вдвое. Ни та, ни другая сторона не хотели складывать оружие. Но бронзовые ножи, стрелы и сулицы с костяными наконечниками не могли поспорить с мечами и доспехами. Теперь, если в походе или на отдыхе один из воинов вдруг оседал на снег с торчащей из-под века стрелой, его товарищи мигом рассыпались по лесу и вскоре вылавливали одного-двух стрелков. Некоторых убивали тут же, другим оставляли жизнь, обращая в рабов. Пересчитывая полон, новгородцы тихо радовались будущей наживе и даже превратности похода не гасили их радужных надежд.

Увлёкшись охотой за емыо и сражениями, полки постепенно забрели в такие дали, что даже корел Афанасий заговорил о возвращении домой.

   - Князь, надо идти назад, - говорил он, - дальше земли, о которых я ничего не знаю! Старики говорили, что там край света!.. Кто знает, какие там люди живут! Не пришлось бы жалеть о том, что забрались в те места!

Ярослав долго отмахивался от подобных речей - не считая мелочей, ему сопутствовала удача. Обоз полнился полоном, на телегах грудами лежали меха, нашлось даже немного серебра и янтаря. А за спиной лежала покорённая земля. По осени явятся сюда новгородские сборщики дани и принесут новые меха, за которые на торгу иноземные купцы дадут хорошую цену. Разбогатевшие новгородцы прикипят к своему князю ещё больше и не захотят сменить его на другого. Даст Бог, Ярослав сядет у Святой Софии надолго. А там подрастут старшие сыновья, и один из них наследует власть отца. Он упрочит то, что начал делать князь и, как знать, может быть, его сын или внук сможет потом, пользуясь поддержкой Новгорода, подчинить себе и всю остальную Русь, как было в прежние времена, при Владимире Красно Солнышко[238]...

Неясные пока ещё мечты о дальнем будущем гнали Ярослава дальше и дальше по земле еми. Он опомнился, только когда кончилась длинная снежная северная зима, и запахи прели в воздухе, и тёмные круги под деревьями объявили приход весны.

Пришлось поворачивать назад - подходили к концу при- I пасы, уже давно полки жили в основном охотой и тем, что добывали в разгромленных селениях. А тут ещё полон, который надо кормить и следить, чтобы глядящие исподлобья пленники не разбежались. Каково идти с ними в распутицу?

Ярослав отдал приказ повернуть назад.

Как оказалось, добрая половина войска приветствовала его решение - все торопились домой, делить добычу и порадовать своих домашних. Лишь самые близкие дружинники поговаривали, что князь бросает дело на полдороге. Но вокруг на много дней пути лежали неизведанные края, где могли таиться враги, а за спиной раскинулась покорённая земля, которая совсем скоро будет служить источником богатства и упрочения княжеской власти. Потом, через год или два, если одного похода для полного покорения этих краёв окажется мало, можно будет собрать вторую рать и идти на этот раз дальше, расширять новгородские владения на западе и севере. Тогда Ярослав пойдёт уже не просто так - он будет ставить всюду своих людей, чтоб следили за порядком и в случае чего могли призвать сумь и емь к повиновению.

Ну а пока войско возвращалось домой, и когда оно проходило мимо завоёванных селений, старейшины и местные князьки выходили навстречу, выносили дикий мёд, дичину, мороженую клюкву, морошку, другие болотные ягоды, кое-какие меха, кланялись дарами князю, выражали покорность и просили отпустить пленных родичей.

Поначалу Ярослав, тронутый тем, что его признавали господином этих земель, дарил кое-кому из пленных свободу - разрешал отцам забирать своих сыновей, возвращал семьям единственных кормильцев, но потом тавасты, как сговорились, приходили уже с требованием отпустить соплеменников. Новгородцы возмутились - на многих пленников они уже положили глаз и потихоньку поделили их. Не желая ссориться со своими, Ярослав перестал освобождать людей.

Тем временем стремительно пришла короткая северная весна. Снега таяли, всюду журчали ручьи. Болота полнились влагой и там, где раньше проходило войско, сейчас внезапно разливались озера. Надо было забирать всё дальше к северу, где ещё не стаял весь снег и льды на реках были крепки. Это удлиняло путь, поневоле заставляя войско идти к востоку, в земли корелов и ижорян.

Корел Афанасий снова шёл впереди дружин со сторожевым полком. На привалах он находил князя и, почтительно склонившись, клялся Христом и Тапио, хозяином леса, что выведет Князевы дружины. Ярослав слушал спокойно, отрешённо глядя на пляшущий огонь. Ему было всё равно, когда и куда выведет корел его полки - он уже думал о будущем: что будет делать летом и в следующем году. Нужен был ещё один поход, и князь думами весь был в этом походе. На сей раз он придёт надолго, на год или два и не ограничится покорением новых земель. Он сделает много, очень много! Его запомнят в этих краях!

Дружины шли уже по земле, называемой Афанасием Саво[239]. Земля суоми осталась позади, а впереди лежала Карьяла[240]. Она давно уже принадлежала Новгороду, там можно было отдохнуть и набрать сил для нового похода.

А меж тем припасы стремительно таяли. Овёс для лошадей заканчивался, они худели и слабели. Охота сделалась неудачной: дикие звери покидали лес, спасаясь от половодья, а те, кого удавалось добыть, после зимы були тощими. В попадавшихся на пути поселениях клети тоже оскудели.

Дружинники снова начали ворчать - на сей раз потому, что конца пути не было видно, а мешки с провизией легчали день ото дня. Всем хотелось поскорее добраться до дома, а с пешим полоном приходилось двигаться медленнее. Не привыкшие к долгим переходам тавасты слабели, некоторые больше ехали на телегах, чем шли. Ярослав в молчании слушал недовольные разговоры. Он уже начал корить себя за то, что не отпустил тех, за кого просили родичи, тащи теперь их!

Надо было решиться - высказать вслух то, что давно зрело в душе. Он не боялся совести - любой на его месте поступил бы так же. И Ярослав отдал приказ - убить.

Это была не жестокость, а необходимость. Полон убивали, ; если войско захватчиков оказывалось в опасности и не могло спастись иначе, если люди отказывались идти, если кончались припасы или предстоял смертный бой с нагнавшими местьниками. Тогда из добычи пленные превращались в обузу, от которой старались избавиться.

Практичные новгородцы сами взялись за дело. В первую очередь вырезали тех, кто ослабел больше других - стариков, случайно попавших женщин и детей, больных или просто слабых. Убивать старались во сне - подходили к спящим и быстро всаживали нож в сердце. Наутро на месте стоянки оставались безжизненные тела. Полон таял, идти становилось легче.

Последним препятствием на пути стала река Вуокса[241]. С потемневшим льдом, под которым набухали пузыри воздуха, она преградила войску дорогу. Идти вдоль её берега означало удлинять и без того затянувшийся поход. Ярослав решил идти вперёд. Дружина и пешие полки перешли легко, но когда на лёд ступили телеги с добром и полон, лёд не выдержал. Громадная трещина пролегла как раз посередине реки, и сразу две телеги провалились в ледяную воду. Поскользнувшись на льдинах, упало несколько человек.

Ярослав стоял на берегу, когда это случилось. Переправившиеся новгородцы бросились обратно, спасать обозы и добро, но князь взмахнул рукой, подзывая дружину.

   - Все назад! - крикнул он.

Там, на льду, суетились люди - оттаскивали уцелевшие телеги, спешно разгружали их и на руках тащили добро к берегу. Пленники беспорядочной толпой спешили прочь. Под их ногами лёд трещал и хрустел, готовый сломаться. Неожиданно он треснул. Плеснула вода, встал бок отломившейся льдины и послышались отчаянные крики тонущих. Спасшиеся хлынули в стороны.

   - Бросай их! - закричал Ярослав. Дружинники, повинуясь его знаку, ступили на лёд, подгоняя уцелевших и мешая новгородцам перебегать на лёд. Те сперва было начали спорить, но тут под чьей-то ногой опять сломался ледовый панцирь реки, и горлопаны замолкли - река вскрывалась, и никто не хотел рисковать жизнью.

Потеряли треть обоза вместе с добром и добрую половину полона. Лишь нескольким из тех, кто оставался у телег, удалось спастись. Они скрылись в лесу на противоположном берегу и преследовать их не стали.

Ярослав не стал печалиться о потерях - всё равно удалось сохранить много добра, а недостаток будет восполнен через год или два в следующем походе. Главное было другое - они открыли путь в новые земли, покорили народ емь и выбили из них дань.

Через несколько дней пути Афанасий вывел войско князя Ярослава к городку Кореле, стоявшему на берегу Нево-озера, в сердце корельских земель.

Глава 10

Корельский князёк Пелконнен не удивился, когда ему на голову свалились русские дружины с полоном и обозами. Прослышав о том, что к нему явился сам новгородский князь, он лично вышел его встречать в окружении своих советников и ближних родичей. Ярослав выразил желание задержаться в Кореле, и Пелконнен принял гостя издалека с распростёртыми объятьями.

Корела была маленьким городком, раскинувшимся на высоком каменистом берегу озера подальше от воды. Выстроенные на манер ладожских изб, хоромы князя и его ближников стояли за оградой на насыпном холме. Полуземлянки простых людей теснились вокруг вместе с клетями для запасов и скота. Ближе к берегу на камнях у плещущих лениво вод Нево-озера ждали начала путины перевёрнутые днищем вверх лодьи. Озеро уже начало разливаться, принимая в себя талые воды Вуоксы и других речек. Вода поднималась, но до ближних землянок она не могла дойти.

Дружинники и новгородцы торопливо устраивались в землянках, а самого Ярослава и старшую его дружину Пелконнен пригласил в детинец.

Там тесно, одна подле другой, толпились избы, крытые дёрном. Все были низкие, без окошек и просторные - в каждой могло жить до двадцати-тридцати человек: одна большая семья. Изба князя Пелконнена стояла в середине, к ней сбегались дорожки со всего детинца. За нею можно было заметить ещё ограду - там стояли идолы корельских богов - властителя неба Укко, повелителя леса Тапио, хозяина вод отца Ахто, их жён и детей. Оглядываясь по сторонам, пока шёл рядом с хозяином по детинцу, Ярослав заметил и знакомые избы. Они были выше раза в полтора корельских полуземляных строений, по-иному сработаны и обнесены собственной оградой.

   - Уж не русские ли тут у тебя живут, князь? - Ярослав указал на избы.

Не отходивший от него Афанасий перевёл и выслушал важный ответ:

   - Да, княже! То русские из Новгорода. Они живут тут уже давно, женились тут, детей завели... Через них Корела с Ладогой и Новгородом торгуют!

   - Передай князю, хочу я с ними перевидаться, - молвил Ярослав. Русские пришли позже, когда в просторной избе князя Пелконнена был устроен пир для гостей. Старшая дружина и новгородцы веселились сами по себе, и лишь Ярослав и его ближние были гостями корельского князька.

Жарко горел огонь в очаге, бросая на закопчённые стены багровые отсветы. Гости и хозяева сидели на разостланных шкурах вокруг пиршественного стола. Сам Пелконнен, поджав ноги и отав в. меховых одеждах, украшенных речным жемчугом и бисером похожим на половца, восседая во главе стола.

Ярославу досталось почётное место против хозяина. Княжеские ближники расселись вперемежку. С ними сидели и русские, живущие в Кореле. Приветствуя Ярослава, они принесли мёд и русские блюда. Гордясь своими запасами, Пелконнен приказал достать привезённый из Новгорода бочонок вина.

Оказавшись наконец после нескольких месяцев кочевой жизни в доме, за хорошим столом, где мороженая, сушёная, вяленая рыба и дичина, в том числе и морская, соседствовала с пирогами и рассыпчатыми кашами, от которых успел отвыкнуть, Ярослав, к удовольствию хозяина, сперва налегал на подаваемое женщинами угощение. Гостям прислуживали две жены князя, две дочери и молоденькая жена старшего сына, сидевшего вместе с гостями. В полутьме избы, где княжеская роскошь почти не бросалась в глаза, одетые в праздничные белые рубахи с алыми вышивками по вороту, рукавам и подолу, с распущенными по спинам светлыми косами, звеня подвесками и бусами, женщины казались тенями, вынырнувшими из мрака на миг, чтобы поразить воображение и исчезнуть снова.

Афанасий, которого здесь чаще кликали его корельским именем Якко, примостился подле Ярослава и не успевал жевать, переводя разговор.

   - Куда ходил ты, князь Ярослав? - спрашивал Пелконнен. Выслушав от Афанасия подробный ответ, он кивал узким скуластым бледным лицом: - Да, ты великий герой, князь новгородский! Ты прошёл туда, где на моей памяти и памяти моего отца и деда не бывал ни один русский! Ты сродни героям из страны Калевы[242]! О тебе тоже будут петь песни!

Переводя, Афанасий по-своему переиначивал слова князя, уже зная, что Ярослав любит, как всякий человек, слушать хвалы себе, но иногда бывает не доволен грубой лестью. И сейчас он замолк, едва князь отмахнулся от его речей, как от мухи.

   - Что привело тебя в наши земли? - по праву хозяина продолжил расспросы Пелконнен, едва заметил, что толмач кончил говорить. На сей раз Ярослав не стал отговариваться коротким ответом.

   - Скажи, не тревожат ли твои земли инородцы, люди, пришедшие из-за моря, называемые свеями? - заговорил он, подавшись вперёд. - Не ходят ли набегами? Не засылают ли своих людей к вам?

Пелконнен покачал головой, поморщившись:

   - Ой-ой, князь! О чём ты говоришь! В такой хороший день о таком плохом вспомнил!.. Не надо об этом сейчас говорить! Сейчас мы как друзья встретились, праздновать встречу надо, а не о плохом говорить! Радость уйдёт!..

Но Ярослав не хотел уходить от разговора:

   - Значит, бывают на твоей земле рыцари из-за моря?

   - Бывают, - сознался Пелконнен, - приходили они тем летом с силой большой, по берегу моря войной прошли, чуть сюда не завернули!

Поговаривали те, кто их видел, что они всех призывали в их бога верить, поклоняться и служить ему, как и тем, кто также верит. Грозили непослушным... А мы что? У нас нет сил с ними спорить!

   - Нет сил спорить? - найдя зацепку, Ярослав даже привстал. - Но разве вы не подданные Новгорода? Разве не платите уже дань русским князьям?.. Я пришёл сюда, чтобы закрепить эту землю за Новгородом и оградить её от рыцарей и свейских попов! Теперь вся корельская земля будет ходить под рукой Господина Великого Новгорода и горе тому, кто посягнёт на неё! Будут на тебя иноземцы наседать, князь Пелконнен, приходи просить помощи у Святой Софии - дадим!

Маленькие, окружённые морщинами, глаза князя загорелись, но он сокрушённо покачал головой:

   - Ты великий воин, князь Ярослав! Ты можешь своими речами заставить сильнее биться любое сердце!.. Мы все, - он обвёл рукой своих ближних и сновавших по избе женщин, - знаем русских. Они живут рядом с нами, берут наших женщин в жёны, торгуют с нами, охотятся, рыбу ловят... Нам от русских нет никакого вреда! Но сейчас не время для таких разговоров. Будь гостем моего города, оставайся - тогда и переговорим о помощи! Тебе и людям твоим ни в чём отказа не будет!

Разговор после этого перекинулся на иное. Пелконнен с удовольствием рассказывал о жизни своего народа, вспоминал только что прошедшую зиму, урожай прошлого года и жаловался на то, что земля плохо родит вблизи города. Его ближники тоже понемногу начали включаться в беседу, заговаривая с людьми Ярослава. Особенно многословны оказались живущие здесь русские. По мере того, как женщины разносили и наливали мёд и вино, разговор становился всё горячее.

Оба князя почти не вмешивались в общую беседу. Ярослав позволял своим людям говорить и слушать что угодно. Сам помалкивая, он вслушивался в беседу, уже приняв решение и зная, что нужно только время, чтобы оно стало ясным и чётким.

Первые походы на запад, против немецких и датских рыцарей были ещё свежи в памяти. С того дня, как несколько лет назад он сразился с Орденом на земле Унгании, Ярослав чувствовал, что до сей поры он словно спал, а теперь только проснулся. Да, Новгород был его землёй, его любовью, его страстью, ради которой можно и убить. Его враги были врагами Ярослава, его выгоды были выгодами князя.

Ярослав вспомнил поход на эстов. Он с самого начала был обречён на неудачу, просто тогда этого не было видно. Но немцев уже нельзя было выгнать из Ливонии - слишком крепко они держались за эту землю.

Они строили свои замки, основывали города, лишали людей богов и вместо этого насаждали своего. Они пускали глубокие корни, выкорчевать которые уже было нельзя. Новгородцы поступали не так, и в этом Ярослав видел их и свою ошибку. Он вспомнил следы свеев на земле еми - храмы, где Люди молились новому богу. Он пойдёт по их стопам, научится у своих врагов захватывать земли. Рыцари строят свои замки - и русские селятся среди корелов. Рыцари основывают города - и на дальнем севере, у берегов Белого моря, есть поселения выходцев из Новгорода, оттуда идёт на торг рыбий зуб и северный жемчуг, а также жир и рыба. Но главное - вера. Вера - это власть. Если корелы станут молиться Христу, как русские, они станут ближе к ним и дальше от свеев и немцев. Ярослав начнёт отсюда. Он закрепит эту землю за Новгородом и потом двинется дальше - на запад, захватывать новые земли.

...Лёгкое движение сбоку отвлекло Ярослава от размышлений. Мимо него бесшумно проскользнула невысокая девушка. Склонив голову, она прошла вдоль пирующих, не глядя ни на кого, и приблизилась к стоящим в углу кроснам[243]. В полутьме они были не ясно видны, и лишь по движениям девушки можно было догадаться, что она занялась тканью.

Князь Пелконнен что-то бросил ей через плечо. Оставив кросна, она вернулась и, подойдя к столу, поклонилась князю. Ярослав увидел её бледное круглое лицо, маленький чуть вздёрнутый носик и белую толстую косу. Простой берестяной венец охватывал лоб, на висках болтались бронзовые кольца. Девушка была одета скромнее, чем дочери Пелконнена, и держалась покорно и даже боязливо. Выслушав приказ князя, она поклонилась снова и ушла. Но вскоре показалась опять и занялась огнём и коптящимся над ним мясом.

Ярослав следил за нею пристальным взглядом, подмечая каждое движение девушки. Она казалась неземным существом, случайно оказавшимся среди людей ангелом.

   - Кто она такая? - шепнул он Афанасию.

Тот вытянул шею, разглядывая девушку, а потом поманил пальцем одного из Князевых ближников.

   - Её зовут Огуй, - ответил он. - Она сирота, дочь приближенного князя Пелконнена. Родители её умерли во время мора. Князь хотел взять её младшей женой, но она отказалась. Тогда он сделал её прислугой.

   - Огуй, - повторил Ярослав. Казалось, девушка услышала его тихий голос - внезапно оглянулась, вскинула голову. Её большие светлые глаза вспыхнули голубыми болотными огоньками, и Ярославу вдруг отчаянно захотелось обнять её и поцеловать. Вспыхнувшее желание женской плоти было так велико, что он даже развернулся в её сторону, чтобы видеть Огуй.

Князь Пелконнен заметил его движение и понял, что Ярослав не сводит глаз с девушки. Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

   - Ты, князь, герой! - заговорил он, глядя в лицо гостю. - О тебе долго будут петь песни! Ты похож на героев «Калевалы» и позволь потешить тебя песней, достойной тебя!

Он громко приказал ждущим у дверей слугам, и те привели троих певцов. Они оказались обычными людьми, в другое время занимавшимися ловлей рыбы или охотой. У одного из них были гусли. Поклонившись князьям и гостям, двое из них уселись друг против друга на низкие скамеечки, взялись за руки и, дождавшись, пока третий коснётся пальцами струн, мерно раскачиваясь, на два голоса затянули песню. Запевала произносил строку, которую тут же повторял на свой лад его помощник. Но поскольку сегодня в гостях был русский князь, вторую строчку произносили по-русски.

Певцы выбрали для гостей одну из песен о стране Калевала, в которой рассказывалось, как мудрый старец Вяйнемейннен сватался к красавице Айно, девушке из Похиолы. Её брат Йоухакайнен проиграл спор Вяйнемейннену и был вынужден пообещать свою сестру ему в жёны. Горько заплакала девушка, узнав о том, что её прочат в жёны седому старцу. А когда настал день сватовства, одела бедная девушка все свои лучшие наряды и ушла из дому. Попрощавшись с белым светом, она пришла на берег моря, там сняла с себя свадебные одежды и, спев прощальную песню, утопилась:

Море синее избыло все печали бедной Айно, облизали волны слёзы, грудь девичью обласкали. В Маналу навек спускаясь, заклинаю на прощанье: никогда, отец родимый, жив покуда, в этих водах, не лови сетями рыбу! Матушка, жива покуда, из прозрачного залива не бери воды студёной ни для теста, ни для пива!.. ... Ведь вода в заливе этом кровь моя, руда из жилок, рыбы быстрые в глубинах моё тело, стан мой гибкий, заросли кустов прибрежных из костей моих поднялись, а трава береговая распустившиеся косы...

Слушая песню, Ярослав не сводил глаз с Огуй. Она не сидела на месте - то входила, то выходила снова, подавала гостям мёд и вино, жарила мясо. Её тело, должно быть, и впрямь было нежным и гладким, как у рыбы, кости хрупки и гибки, как ветви тальника, а косы мягки, как трава. Ярославу до боли захотелось спрятать лицо в её волосах, вдохнуть их запах. Будь он на Руси, уже этой ночью она бы разделила с ним ложе. Но ведь эта девушка отказала князю, его хозяину. Как он посмотрит на желание гостя?.. Пока же Ярослав следил за девушкой жадными глазами, и она, чувствуя его внимание, то и дело краснела и смущалась.

Дружина задержалась в Кореле на несколько дней, как того пожелал Ярослав. Дав людям отдохнуть после долгого пути, князь повелел новгородцам собираться в обратный путь, в Новгород - отвести полон и дань. А пока люди собирались в дорогу, он встретился с князем Пелконненом.

На сей раз приглашённых на пир было мало - только самые ближние советники обоих князей. Ярослав сразу заговорил о деле:

   - Подумай, князь! На вату землю посягают враги! Они приходили раньше и будут приходить ещё! Вы сами, в одиночку, их не остановите - их больше и вооружены они лучше!.. Свей покорят всю корелу, принудят платить дань! Вас сделают рабами!.. Но мы можем защитить корелов, с которыми издавна живём мирно. Русские дружины будут защищать вас. А для этого надо совсем немного - принять нашу веру. Тогда корелы станут единоверцами с нашими людьми, нашими братьями и родичами!

   - Что ж, - Пелконнен покачал головой и задумчиво прищурился, - принять русскую веру?.. Я бы смог! Мы с русскими всегда живём мирно! Может быть, русский бог станет помогать и нам так же, как помогает вам!.. У нас уже бывали русские волхвы, рассказывали о вашем боге... Хорошо, князь Ярослав, позови их ещё раз. Пусть придут и сделают нас подданными русского бога!

   - Окрестят, - поправил мягко Ярослав, - это называется «окрестят».

   - Это вот так, как делают русские, когда клянутся? - Пелконнен махнул перед лицом рукой, подражая крестному знамению. - Это мне нравится!.. Хорошо, князь, я согласен!

   - По моему слову уже в начале лета сюда приедут святые отцы приобщить вас к православной вере! - пообещал Ярослав.

   - Хорошо! - Пелконнен даже хлопнул в ладоши. - Пусть едут!

Через несколько дней почти все, кроме старшей дружины, Оставили Корелу и отправились в Новгород. Ярослав строго- настрого приказал передать ждущему от него вестей Яну то, что произошло в земле суми и еми и наказать немедленно послать к корелам священников - готовить крещение народа.

В ожидании, пока будут исполнены его приказы, Ярослав гостил у корельского князя Пелконнена. Он задерживался здесь не потому, что хотел сам убедиться, что исполнит обряд крещения корел - дело здесь было в другом.

С каждым днём его всё сильнее тянуло к Огуй. Девушка «начала избегала князя - у неё было много дел и она редко бывала свободной. Да и сам Ярослав в первые дни почти не видался с нею - Пелконнен ради него устроил охоту на кочующих к северу от Корелы диких оленей, обещал пойти на рыбную ловлю, которую сам князь очень любил. Он пригласил на свой двор лучших охотников-стрелков и развлекал гостя состязаниями - самые меткие корельские парни стреляли из своих луков по шкурке белки, подвешенной к ограде. Победителю была вручена большая шкура медведя.

Ярослав деятельно принимал участие во всех забавах - приятно было чувствовать себя ничем не обязанным гостем, развлекаться и веселиться. Конечно, дома его ждали совсем иные забавы - пиры и игра с дружиной, загонная охота, праздники и игрища до зари. Корелы веселились на свой лад, но нужно было принимать их, чтобы потом они приняли тебя.

Однако стоило ему остаться одному, как он спешил найти Огуй. Когда они повстречались первый раз, девушка испугалась и хотела уйти - Ярослав задержал её силой, взяв за руку. Он заговорил с нею, но, не дослушав, девушка убежала, вырвавшись. Когда же князь отыскал её снова, Огуй уже не была столь пуглива. Она покорно стояла перед ним, но когда Ярослав взял за подбородок её лицо и потянулся поцеловать, скрылась снова.

Ярослав терял терпение. Он не мог долго обходиться без женской ласки. Любая женщина здесь, в этом городке, могла стать его на одну ночь, но он хотел только Огуй. Было в ней что-то такое, что заставляло думать о любви.

Та любовь, которую он питал когда-то к Ростиславе и которая вспыхнула в нём в тот день, когда он понял, что потерял её, та любовь ныне притухла, сменилась привязанностью и привычкой. Княгиня была матерью его детей, его венчанной женой, а для любви и страсти Ярославу нужна была свежесть и новизна - всё то, что он нашёл в Огуй. И он продолжал преследовать девушку. Всюду - на дворе, в доме князя Пелконнена, в собственных отведённых ему покоях. Огуй скрывалась от него до тех пор, пока однажды Ярослав не подождал её с вёдрами, полными воды.

Внезапно над её склонённой головой выросла высокая тень. Огуй подняла голову и увидела перед собой русского князя. Девушка остановилась. Руки её непроизвольно разжались, тяжёлые ведра гулко стукнули о землю, расплескав воду. А Ярослав, не смущаясь её испугом, взял девушку за плечи и заговорил.

Его голос оглушал звучавшей в нём нежностью и страстью. Огуй стояла как вкопанная, не понимая, что творится с нею. И как будто гром грянул с ясного неба - прозвучали единственные слова по-корельски, всё, что знал Ярослав:

   - Я люблю тебя!..

Девушка тихо ахнула, и тогда Ярослав обнял её и жадно поцеловал.

До самого вечера они не виделись. Огуй была занята, Ярослав пребывал в ожидании. Он знал, что сегодня всё должно решиться, но всё равно не поверил своим глазам и ушам, когда поздно ночью у порога его изложни послышался лёгкий шорох шагов.

Ярослав вскочил, шагнул за порог - и наткнулся на Огуй. Девушка остолбенела - она сама никак не могла поверить в то, что наконец решилась прийти сюда. Умоляюще протянув руки, она быстро заговорила, мешая корельские слова с русскими - русских она знала ещё меньше, чем Ярослав её родного наречия, - но замолчала, когда князь взял её за плечи и притянул к себе.

   - Я люблю тебя, - прошептал он ей на ухо, вдыхая сладкий запах её волос. - Ия хочу, чтобы ты всегда была со мной!

   - Нет, нет! - шептала Огуй по-русски. - Нет...

Но тут Ярослав вскинул её на руки и унёс к себе, и до утра не отпускал, не в силах остановиться и насытиться её прохладным, и вправду оказавшимся похожим на гибкий тальник, телом. И девушка сама, отбросив стыд, робко ласкалась к нему.

Через несколько дней в Корелу прибыл первый гонец из - Новгорода от Яна и привёз новости.

Княгиня Ростислава благополучно доносила и родила мужу сына, названного в крещении Михаилом. Владыка Митрофан отошёл от дел, и его место занял епископ Антоний. А во Ржеве тихо скончался от ран псковский князь Владимир Мстиславович. Княжение в городе принял его племянник, брат княгини Юрий. В других же городах была тишина. И даже Ливония не грозила бедой.

А вскоре прибыли и первые священники, вызванные новым владыкой. Встретив их на дворе князя Пелконнена, Ярослав пожелал, чтобы они не медлили с началом крещения.

Сам князь корелов, его семья и дворовые принимали новую веру первыми. Ярославовы люди и жёны русских поселенцев были крестными отцами и матерями. В числе первых была крещена и Огуй, получив имя Ольги. Когда она, в новой, чисто белой рубахе со свечой в руке, распущенными чуть влажными волосами и новым, медным крестиком на шее, с взволнованными глазами вышла наконец из избы, где крестили, на её лице сияла вся любовь, которую она хранила в сердце. Среди русских она отыскала взглядом Ярослава. При всех он не мог подойти и обнять её, но Огуй видела, как он смотрит на неё, и девушка ответила ему точно таким же взглядом. «Я люблю тебя, - читалось в нём на любом языке, - и готова на всё!»

Прожив в Кореле ещё немного и убедившись, что задуманное им крещение корелов идёт вовсю, и священники уже начали перебираться в окрестные селения, чтобы и там продолжить богоугодное дело приобщения язычников к новой вере, Ярослав вернулся в Новгород, оставив в Кореле десяток старших дружинников и наказав им следить за корелами, и в случае чего немедля слать гонцов. С ним вместе покинула город и Огуй-Ольга.

Глава 11

Ярослав прибыл в Новгород в начале лета. Он даже сам на себя удивился, насколько соскучился по жене и детям. В походе казалось, что главное - это чтобы его воины были сыты и целы, чтобы получили свою долю добычи и ни в чём не знали отказа. Но когда Ростислава вышла на красное крыльцо встречать мужа, когда выбежали к отцу старшие сыновья, Фёдор и Александр, Ярослав понял, что главное - это они, их жизнь и забота о них. Он поднялся быстрыми шагами на рундук, поздоровался с сыновьями и только успел повернуться к жене, как Ростислава, ещё миг назад полная достоинства княгиня, вдруг встрепенулась, заметив кого-то внизу.

Ярослав обернулся - отроки разбирали коней, слуги тащили вещи в терем, а у самого крыльца одиноко стояла Ольга-Огуй и с любопытством осматривалась по сторонам. Одного взгляда на девушку было достаточно, чтобы Ростислава переменилась. Она ничего не сказала мужу, только окинула придирчивым взглядом девушку и удалилась в терем, сразу пройдя на свою половину. Затворившись у себя в покоях, она не стала плакать. Негоже княгине, венчанной жене и матери сыновей-наследников, проливать слёзы! Но её ярость требовала выхода. Подхватив стоящую на лавке прялку, Ростислава с усилием швырнула её об стену. Бросок, казалось, отнял у неё все силы, и княгиня, как подкошенная, рухнула на лавку.

Ростислава ревновала. С тех самых пор, как поддалась жалости и извечному женскому желанию обманываться и верить в любовь и вернулась к Ярославу, она не переставала ревновать его ко всем женщинам. Уверенная в первые дни после их примирения, что князь любит её одну, она удалила постепенно всех его наложниц, чтобы не осталось в тереме никого, кто помнил бы её прошлое унижение. Труднее всего оказалось справиться с Катериной - получив свободу после рождения сына, бывшая холопка цепко держалась за своё новое положение. Она не выдержала только одного - когда княгиня вернула её самовольно в рабство. Ростислава после этого едва не потеряла расположения Ярослава. Узнав, что случилось с Катериной, он ворвался в покои княгини и в лицо заявил ей, что она хватила через край. Тогда Ростислава много сил положила на то, чтобы примириться с мужем, но полностью мир в семье восстановился после рождения детей - у неё уже было два сына и совсем недавно на свет появился третий. Княгиня была уверена, что Ярослав не хранит ей верность - разве проследишь за ним, когда он постоянно в походах! - но чтобы он привёз её сюда? Нет, невозможно, чтобы эта худая бледная девочка всерьёз очаровала его. Скорее всего, её ждёт судьба остальных княжеских наложниц - ею побалуются и оставят жить при тереме. Коль родит сына и князь пожелает его признать - что ж, считай, повезло. Но и тогда мальчика отдадут на воспитание ей, венчанной жене. Так всегда делается. Одновременно с этими мыслями приходили другие: Ростислава понимала, что светлые надежды вряд ли сбудутся. Пусть худая, пусть бледная, но эта робкая девочка была моложе её! Последние роды прибавили княгине дородства, и иногда она думала о себе, как о толстой старухе. Она не могла тягаться с корелинкой. Нужно было во что бы то ни стало поставить девчонку на место. Пусть знает, что ей никогда не занять места княгини в сердце князя.

Прошло время, и Ростислава поняла, что оказалась права: Ярослав действительно сделал корелинку своей наложницей. По приезде он навещал её частенько - пользуясь малейшей размолвкой с женой, чтобы взойти к наложнице. Ростислава могла сколько угодно кусать губы, рвать на себе волосы и злиться - поделать с этим она ничего не могла. Но клятву, данную себе, она не хотела нарушить. Их надо было разлучить, но как? Расправы над ещё одной своей возлюбленной Ярослав не потерпит. Значит, надо было сделать так, чтобы корелинка сама ему надоела. В ожидании подходящего времени княгиня смотрела, слушала и ждала.

...Вечером на лугу над Перынью развернулись гуляния. С утра ещё звенели там девичьи голоса, звучали гусли и дуды, слышался смех и прибаутки. Парни зажигали костры, а девушки, свивая венки, спускались с ними к воде Волхова и пускали их плыть по воле волн.

Князь с дружиной пришёл перед самым началом игрищ. Со дня его приезда подчёркнуто-холодная и не желавшая даже слышать о гуляниях, Ростислава вдруг ни с того ни с сего захотела пойти на луг. Внезапное решение захватило её - она бегала по терему, как девочка, её голос звенел колокольчиком, глаза горели огнём юности. Она загоняла девушек-холопок и явилась на луг над Перынью в сопровождении своих прислужниц чуть раньше князя. Когда Ярослав пришёл на луг, Ростислава уже собрала вокруг себя молодых женщин и девушек из боярских семей.

Князь не успел понять, что она задумала - вдруг разом ударила музыка: гусли, сопели, бубны. Вперёд выскочил, потрясая жезлом-тоягой с вырезанной на вершине человечьей головой, плясун-волхв, одетый в козлиную шкуру мехом наружу. Он заскакал по лугу в древней пляске, и, подхватывая мелодию, к нему присоединились голоса молодых женщин и девушек, вступившись в хоровод. Вела его княгиня Ростислава Мстиславовна. Ярослав смотрел на свою жену, когда она кружилась в русальной пляске и, несмотря на размолвку из-за Ольги, чувствовал, что гордится ею. Да, у его венчанной жены крутой нрав, она упряма и горда, но зато как она прекрасна! Её стан потерял девичью лёгкость, но сколько было стати в её движениях, и хотя она ступала мягко, будто пава, в ней чувствовалась сила и власть. Только такая, как она, была достойна быть рядом с ним. Ярослав не заметил, как она вновь его очаровала и, если б он не знал, что ему не должно вступать в круг, то присоединился бы к жене. Зато когда хоровод наконец распался, он был первым, кто направился к женщинам и девушкам. Раскрасневшаяся Ростислава встретила его шальной зазывной улыбкой и вдруг легко, как девчонка, метнулась прочь.

Ярослав почувствовал на себе десятки пристальных взглядов, но терять очарования не хотелось, и он, забыв о своих летах и положении, поспешил за женой.

Он догнал княгиню неожиданно быстро - в ближних берёзах. Преобразившаяся Ростислава белкой метнулась было прочь, но остановилась, когда князь оказался рядом.

   - А я уж думала, - хриплым от быстрого бега и страсти голосом промолвила она, - что ты не придёшь!..

   - Как я мог не прийти? - усмехнулся одними губами Ярослав, Но красивые тёмные глаза его были строги. Их пристальный взгляд скользил по раскрасневшемуся лицу княгини.

   - А я думала, что тебя та корелинка к себе приворожила!.. Она же язычница, не так ли?.. Остался бы с нею эту ночь... У них, небось, нет таких-то праздников! Как думаешь, сплясала бы она тебе?

   - Молчи, - приказал Ярослав и резко, рывком привлёк её к себе.

Обхватив плечи мужа и прильнув к нему, горячая, пышная, мягкая, Ростислава успела с победной уверенностью подумать, что ей удастся удержать мужа…

Наутро нового дня княгиня, нарочно отослав ближних боярынь и оставив при себе только задушевную подругу, Елену Романовну, пробралась в терем на задах княжьего подворья. В прежние времена тут жили Ярославовы Наложницы, теперь же в хоромах обитала одна Ольга-Огуй.

Молодая женщина ещё не пришла в себя после дороги. Для неё верхом роскоши был дом князя Пелконнена, теперь же она узнала, что есть места ещё богаче - точь-в-точь как сказочная земля Похьолы[244], населённая волшебниками и чародеями. Только заправляла Похьолой злая ведьма Лоухи, а хозяином здешних мест был её возлюбленный. Однако с тех самых пор, как приехали, князь странно переменился к ней. Он навещал её лишь в первые дни, не задерживаясь до утра. Отговаривался делами, походами и сыновьями - он, не лукавя душой, ещё в Кореле, говорил, что у него есть сыновья, что скучает по ним. Теперь он все дни проводил с ними, а ей оставались вечерние посиделки у окна, короткие жаркие минуты любви - и сладкая мука ожидания. Но вот уже несколько дней его не было в её светёлке. Ольга вышивала, пряла и мечтала соткать полотна на праздничную рубаху для любимого князя. Она уже пробовала говорить по-русски и, коверкая слова, осторожно попросила первого встречного ей человека смастерить ей кросна. Кажется, на всю жизнь запомнит Ольга его удивлённо-неприязненный взгляд - сама того не зная, она попросила об этом одного из княжьих дружинников. Возможно, до князя дошла её маленькая оплошность, и он поэтому не хочет видеть её...

Тишину терема нарушили чьи-то быстрые лёгкие шаги. Ольга вскинулась, отбросив шитье, - и замерла. На порог, сильным уверенным рывком толкнув дверь, шагнула статная сильная пышнотелая, но всё ещё красивая женщина в богатом одеянии, с волосами, убранными под шёлковый убрус[245], расшитый жемчугом. За нею виднелась ещё одна - поскромнее одетая. Гостья впилась в лицо Ольги испытующим взглядом. М-да, хороша, ничего не скажешь - лицо нежное, белое, глаза синие, ласковые, губы розовые, как лепестки шиповника. Но по всему видно - робка и наверняка глупа. И чего это Ярослав в ней нашёл? Скорее всего, просто ещё одну женскую плоть, по которой он истосковался в долгом походе.

   - Так вот ты какая, Ольга, наложница княжеская, - послышался властный красивый голос, текучий, как вода в широкой реке. - Хороша, хороша... Что, думаешь в свой срок княгиней стать? Думаешь, в жёны тебя возьмёт князь Ярослав?.. Да знаешь ли, сколько до тебя их тут было - таких же молодых, красивых, о высокой доле мечтающих? Воздух звенел от их голосов!.. Но я их всех победила - я, жена венчанная, княгиня Ростислава Мстиславовна!.. Я его жена, мать его детей!.. А ты - никто. Наложница! Ты нужна, чтобы ложе его в пути не остывало, не более! И о другом не мечтай, слышишь?

Распалившись невольно молчанием собеседницы, княгиня Ростислава рассердилась. Она готова была и ударить сжавшуюся в комок Ольгу, но её отрезвил Тихий голос за спиной:

- Княгиня, она же не понимает слов твоих! - Воспоминание о присутствии Елены успокоило Ростиславу. Она взглянула в остановившееся лицо девушки и улыбнулась облегчённо: - И верно, Елена, не понимает!.. Как же ты разговариваешь с ним, девочка? По-латыни, что ль?

Ольга мучительно пыталась взять себя в руки. Она и правда с трудом разбирала пока ещё чужую русскую речь и понимала в словах гостьи только одно - та была рассержена на неё и поминала Ярослава. Девушка очень старалась сказать хоть что-то, но язык онемел.

   - Идём, госпожа, - Елена коснулась рукава Ростиславы. - Не доводи дела до греха!

   - Ах, Еленушка, как я устала, - коротко, сквозь зубы, процедила Ростислава. - Как я боюсь его! Порой сомневаюсь - зачем вернулась? Что меня потянуло?.. Не пойму - то ли любила его больше самой себя, то ли тебя жалко стало, когда Он и твоё счастье порушить хотел!.. Ради сыновей его терплю... Но ты, - она уже от порога вернулась к Ольге, - запомни мои слова: княгиней ты станешь не раньше, чем меня в землю зароют! Если станешь когда-нибудь вообще!

Отшумели праздники, начались будни. Ярослав с головой окунулся в дела - правил суды, ездил на охоты, пировал с дружинниками, навещал Грановитую палату, где заседали именитые бояре новгородские, стоял обедни в Святой Софии. В общем, вёл себя так, как и должен был настоящий князь новгородский.

Не сразу вятшие бояре почуяли неладное, а когда вышло дело, только в затылках чесали - как просмотрели, как вовремя не догадались? Князь Ярослав, видно, насмотревшись на восстановленные языческие капища в литовской земле, наслушавшись рассказов корела Афанасия-Якко о помощи в выборе трудного пути старых корельских богов и наплясавшись сам в русальную ночь у костров на лугу, неожиданно нарушил старинные Ярославовы грамоты, по которым князь не имел права налагать и отменять подати и сам ввёл новый налог - забожный. Касался он вплотную тех, кто, хоть и носил честный православный крест, всё-таки продолжал справлять языческие обряды и тайком носить требы идолам, спрятанным от зоркого глаза тиунов и святых отцов в чащобах. Теперь, откупившись забожным налогом, можно было открыто молиться древним богам, не боясь осуждения.

Бояре, услышав о новой подати, долго ворчали. Ярославовы недоброхоты, собравшись за корчагой мёда, открыто говорили, что князь взял слишком много воли, раз не просто вводит подати, но и таким образом благоволит бесовским игрищам и поддался дьявольскому наваждению. Утешало покамест другое - с самих бояр лишней деньги не требовали. Но могли подняться чёрные люди и смерды, они и раньше чуть ли не открыто навещали старых богов, а теперь с них вроде как за то же самое будут брать подать! Не у каждого выдержит мошна такую дорогую любовь к своим богам!

И, верно, из-за этого в начале осени внезапно всколыхнулась толпа - в день Успения Пресвятой Богородицы[246] несколько языческих волхвов с десятком доброхотов и спутников вышли к площади и стали просить народ о жертве своим богам. Собирались они помянуть дев-Рожаниц, мать и дочь. Разговорились со спешащим по своим делам торговым и работным людом.

Слово за слово - вспыхнул спор. А там и ссора. Кто первым крикнул бранное слово - в шуме и гаме не разобрались, да только в ход пошли кулаки и дубинки... Кончилось дело убийством - несколько волхвов разбежались, но четверых схватили и сгоряча заперли в пустой клети на берегу Волхова и подожгли. А когда догорела клеть и рассыпалась грудой углей и золы, люди чесали в затылках, недоумевая, что подвигло их на это чёрное дело. И даже летописец Святой Софии, нашедший нужным описать это событие, сам терялся в догадках - за что пострадали четыре в общем-то невинных человека? Хотя в толпе некоторые вроде видели домашних боярина Внезда Вадовика, но кто теперь скажет уверенно, случайно замешалась боярская челядь в толпу или их послали нарочно!

Незаметно закончилось лето, промелькнула дождливая осень с торговыми ярмарками и сбором подати, и наступила зима. Снег выпал сразу повсюду, лёг плотно, словно собирался не таять несколько лет подряд. На свежем насте чётко отпечатывались следы волков, лисиц и зайцев. Настала пора охоты на красного зверя[247]. Теперь князь по целым дням пропадал в кормовых охотничьих угодьях, положенных ему Новгородом. Там он гонял с дружиной зверя, там же в обеденное время разделывали туши, устраивая пиры, там же, случалось, ночевали в вотчинах боярских. А впереди ждали весёлые разгульные бесшабашные Святки[248]. Ярослав сызмальства любил эти забавы за возможность хоть на миг перестать быть важным князем и почувствовать себя просто человеком, сбросить груз прожитых годов и тяжесть власти. Из всех сыновей Всеволода Большое Гнездо, похоже, он был самым отчаянным и до седых волос пронёс в сердце удальство и лихость.

На Святки по Новгороду бродили толпы ряженых, скакали скоморохи и глумцы. В те поры могло достаться на орехи от языкастой толпы не только прижимистой хозяйке, пожалевшей для колядующих лишнего пирога, но и знатному боярину, что прошёл мимо и свысока глянул на забаву. Словно сбросив все прежнее и нацепив чужую личину, люди порой кричали такое, за что быть бы им битыми в иные времена. Но сейчас, на Святки, всё было можно, всё прощалось.

В самом Ярославовом дворе буянила молодшая дружина ражие[249] парни, которым море по колено, Ярослав когда-то, будучи в их летах, сам участвовал в игрищах дома, в Переяславле, но сейчас, принуждён терпеть, он лишь вовсю потворствовал буйным играм молодёжи. Ростислава была с ним, принимала близко к сердцу все забавы, не пропускала ни одной. Княгиня делала всё с двойным расчётом - ей самой хотелось забыться ненадолго в праздничной суете и заставить князя забыть о той, третьей, что жила безвылазно в тереме наложниц. Занятый охотами, пирами с дружиной и Святочным весельем, Ярослав чуть не на целый месяц забыл об Ольге, что княгине было на руку. Она втихомолку окружила молодую женщину своими верными холопками, которые, получив от наложницы наказ позвать князя, спешили к княгине и передавали ей слова Ольги. Ростислава указывала, что отвечать, и затворнице несли весть, что Ярослав уехал на охоту, Ярослав у жены, Ярослав на полюдье[250], Ярослав уехал в Гдов или Ржев. Между Ольгой и Ярославом пролегла невидимая стена, выстроенная Ростиславой. Она одна знала всё о молодой женщине и старалась как можно дольше оттянуть миг их встречи - верные холопки докладывали, что корелинка понесла-таки от князя, но тоскует, плачет целыми днями и чахнет, несмотря на уговоры поберечь себя и ребёнка. Ростислава надеялась, что тоска и одиночество убьют соперницу, кроме того, Ярослав сам не способен долго хранить любовь и верность женщине. Его настоящей любовью и страстью было другое - власть.

Отпросившись у княгини, Ян шёл проведать жену и детей. Елена несколько дней назад после целого дня мучений родила третьего сынка, которого уже порешили назвать Романом, в честь её отца. Ян шёл и дышал полной грудью - весна была совсем близко, и приятно было после затянувшейся зимы чувствовать тепло.

Он проходил мимо терема наложниц, вплотную примыкавшего к задам княжьего терема, когда услышал тихий голос, зовущий его с запинкой:

   - Э-эй, вит-тазь...

Голос был женский. Обернувшись на крыльцо, Ян увидел худенькую белоголовую женщину-девочку, что стояла на высоких ступенях и обеими руками отчаянно цеплялась за резные балясины перил, чтобы не упасть. Её шатало от слабости, и она казалась такой больной, что Ян немедленно почувствовал к ней жалость. Заметив, что он остановился, женщина тихо улыбнулась и кивнула ему головой. Она была беременна.

Ян подошёл. Большие бездонно-синие глаза глянули на него снизу вверх, с доверчивостью птицы, и он ещё прежде, чем она заговорила, узнал виденную последний раз ещё до зимы корелинку, наложницу Ярослава. Утолив голос плоти, толкнувшей его в объятья этой девушки в далёком городке, князь по возвращении в Новгород постепенно забыл о ней, тем более что хватало и других забот. Не исключено, что уже попалась ему на глаза та, что станет его новой утехой. Но всё-таки Ян почтительно склонил голову перед женщиной князя:

   - Что угодно тебе, госпожа?

   - Княс, - по-своему выговаривая слова, молвила Ольга, - княс Ярислав... Он не ходить сюда... давно, много дён, - она начала загибать тонкие пальчики, но махнула рукой. - Я ждать, а он не ходить... Почему? Он забыть?.. Ты его видеть? Какой он? Здоровый? Больной?.. Где он?

   - Князь сейчас в городе, госпожа, - ответил Ян, - коли пожелаешь, я найду его и скажу, что ты его ждёшь.

   - Я ждёшь, ждёшь, - быстро закивала Ольга. Худое тело её, на котором, казалось, и жизни-то было только в чреве, задрожало. - Я очень ждёшь...

Протянув руку и легко коснувшись холодными пальцами запястья Яна, Ольга медленно стала подниматься по ступеням. Она шла, как древняя старушка, согнувшись чуть ли не пополам, и Ян с неожиданной чёткой тревогой подумал: «В землю глядит... Не жилица на свете!» Вспомнилась яркая живая Катерина - как каталась она маленьким шариком по терему в Переяславле, поспевая всюду. Казалось, нет ничего, что способно сломить её, а вот пришёл срок - и сгинула. А ведь её тоже больше других любил Ярослав. Неужели всех, кого он любит, ждёт одинаковая судьба? Ведь есть ещё княгиня, его дети, сам Ян... С усилием отогнав тревожные мысли, Ян отправился к жене. Ярослава он найдёт чуть позже.

Глава 12

Ярослав был поражён, услышав из уст Яна весть о том, что Ольга тяжела и наверняка опасно больна. Он и впрямь забыл думать о ней, отвлёкшись на княжеские заботы, охоты и пиры. Да и жена с детьми занимали много времени. Он зашёл всё же в терем к наложнице, но, если бы Ростислава видела их встречу, она бы смогла только порадоваться - больная, исхудавшая и бледная, потерявшая почти всю свою красоту, Ольга не могла больше привлекать Ярослава. Но она носила его ребёнка. О младенце следовало позаботиться - и князь окружил корелинку заботой, приставил к ней самых верных людей, а вернее Яна и его жены он не знал. Изборец получил строгий наказ - ребёнка и мать беречь пуще глаза, а ежели что случится с Ольгой, то взять младенца в свою семью: настанет срок, и отец о нём вспомнит.

Ольга не умерла, хотя и была к этому близка. Но её слабое тело всё же не сумело сберечь растущей в нём новой жизни, и младенец - белокурая девочка - родился мёртвым.

Потеряв дочку, Ольга сама с трудом отошла от края могилы. Выздоровев, она словно оцепенела, окаменела изнутри. Узнав, что ребёнок умер, Ярослав освободил от забот о наложнице Елену, и Ольга снова целые дни была одна и бесшумно бродила по полупустому терему или тихо плакала где-нибудь в уголке. Потом она исчезла тихо и незаметно, и никто, даже Ростислава не могла дознаться, куда она делась.

Во второй половине лета нежданно-негаданно пришло известие с севера - собравшись походом, из-за берегов Варяжского моря, пройдя землями корелов, в новгородские пределы вторглось войско еми-тавастов. Собравшись по всей земле, тавасты малыми отрядами просочились мимо корельских посёлков и собрались вместе в большую силу у берегов Ладожского озера, где напали на окрестности городка Ладога. Городок Олонец и село Исады, не ждавшие нападения, были разгромлены емью. Выгорело больше половины строений, а нападавшие отошли, набрав полон.

Получив это известие, Ярослав тотчас понял, что это ответ тавастов на его поход позапрошлой зимой. Оставив все дела, он собрал дружину, призвал новгородцев из числа ходивших с ним на емь первый раз, и двинулся на север. Но он не знал, что ещё раньше весть о нападении на Олонец достигла Ладожского посадника Владислава.

Посадник Владислав Одинцович имел все основания считать себя человеком, чья судьба сложилась несправедливо. С раннего детства он мечтал о боях и походах, и что из того, что родился и вырос он в небольшом городке Ладоге. По словам летописцев, именно отсюда начиналась земля Русская.

Но трудно жить в далёкие от былинных эпох времена! Лишь раз или два случилось Владиславу Одинцовичу сходить на струге[251] в другие города, посмотреть мир и показать себя. Вернувшись из последнего похода, он, по настоянию отца, женился, завёл дом и через несколько лет стал ладожским посадником. Жизнь вошла в прочную колею, утряслась, и лишь иногда мечты молодости напоминали о себе.

И они воскресли, когда из Олонца прибежал гонец с вестью о нападении полудикой еми. Погорела часть города, несколько десятков олончан убито, взят полон и добыча.

Ладога стояла на рубеже, держала северную границу. Потому в ней всегда была дружина. Не теряя времени, Владислав кликнул воеводу, велел бить набат и сам, не дожидаясь, пока все соберутся, вышел на красное крыльцо посадничьего двора. К нему уже сбегались дружинники, начинала собираться толпа.

   - Други! - крикнул Владислав, срывая с головы шапку. - Ворог пришёл на землю нашу! Пожжены наши сёла! Уведены в полон жители!.. Други, пошлём гонца в Новгород, к князю, но Новгород далеко! Встанем сами против врага! Не посрамим родимой Ладоги!

Ответом ему были разноголосые выкрики из толпы: «Идём на емь!.. Не посрамим Ладоги!» Люди кидали вверх шапки, горячились. И, не дожидаясь подхода новгородских полков, ладожская дружина и ополчение выступило из города.

Беглец из Олонца сам вызвался проводить войско до города короткой дорогой, напрямик, через леса, где в окрестностях и следовало искать емь.

Пришельцев нашли скоро - от порушенного Олонца в леса шла широкая тропа, утоптанная десятками и сотнями ног. Владислав приказал пуститься в погоню.

Враги разбрелись по летнему лесу широко - единого воеводы у них не было, воины подчинялись нескольким князьям и старейшинам, чьи сыновья были взяты в полон Ярославом. Старейшины отрядили для охраны полона большую часть воинов, пустив остальных на охоту и поиски новых селений. В ожидании, пока будут найдены новые погосты и городцы, тавасты гнали полон к упрятанным в кустах на низком берегу Нево-озера насадам[252]. Всем хотелось найти город самого князя, но никто не знал, где его искать.

Топот копыт конницы далеко разносился в лесу. Почуяв неладное, охотники подняли тревогу. Они успели сбиться вместе, окружая полон, как на них налетела ладожская дружина, следом за которой поспевало пешее ополчение.

Всадников встретил град сулиц и дождь из стрел. Несколько лошадей и дружинников упало, но остальные налетели на тавастов, врубаясь в пешую толпу.

Сражение завязалось сразу жестокое и жаркое. Ладожан было намного меньше, чем еми, но они были лучше вооружены. Лёгкие охотничьи стрелы не пробивали кольчуг, а длинные ножи не могли тягаться с мечами и кистенями[253]. Подоспевшее ополчение рассыпалось вокруг, добивая раненых и тех, кто просочился в гущу всадников и орудовал ножами, подрезая лошадям жилы.

Отчаянный бой продолжался весь день до вечера. Не выдержав натиска, пришельцы были вынуждены отступить, уводя с собой полон. Ладожане загнали их в чащу леса, прижав к берегу озера неподалёку от того места, где были укрыты насады. Только темнота помешала дружине довершить битву.

На поляне всю ночь горели костры, кольцом охватывая стан ладожан. В обозе стонали раненые и искалеченные, но их было несравненно меньше, чем полегло тавастов. Посадник Владислав не мог заснуть. Не находя себе места, он бродня меж костров, ожидая, что принесёт новый день. Не было сомнении, что в Новгороде всё знают. Конечно, князь уже в пути. Скоро он будет здесь, и остаётся совсем немного - дождаться его прихода. Тогда силы Новгорода довершат разгром, начатый ладожанами. Его охотники уже вызнали, что совсем рядом, чуть ли не под носом у обоих войск, у островка, укрыты насады. Емь не могла не знать об этом, но подобраться к ним незаметно не могла бы - для этого пришлось бы вырезать весь стан русских. Противник оказался в ловушке.

   - Владислав Одинцович! - послышался торопливый голос. Посадник обернулся - к нему между костров бежал дружинник.

   - Владислав Одинцович! - добежав, он жадно глотал ртом воздух. - Там емь пришла! Говорить хотят, должно!

   - Уж не мира ли просить явились? - подумал вслух посадник. Среди ладожских ополченцев сыскали корела-толмача, и Владислав отправился к кольцу костров вместе с ним.

Закутанные в шкуры несколько старейшин-тавастов ждали, опираясь на копья. Они не выглядели униженно, как люди, пришедшие просить мира. Прищуренные глаза немолодых охотников впились взглядами в подошедшего посадника, ощупали взорами его короткую свиту и виднеющуюся под ней кольчугу.

   - Спроси, чего хотят, - не тратя времени на приветствие, потребовал Владислав.

Старейшина-таваст заговорил.

   - Он говорит: здесь собралась сумь и емь со всей земли, — глотая слова, начал повторять толмач, - нас много, а вас мало. У нас ваши жёны и дети.

Мы можем убить их и вас, но вы храбро бились, защищая своих, и мы хотим предложить вам - уходите. Мы отпускаем вас подобру. Если ты, предводитель, согласишься, можете уходить хоть сейчас, хоть утром - мы разойдёмся мирно и не станем вас преследовать...

   - Что? - Владислав даже тряхнул толмача за локоть. - Что он такое лопочет, емь неумытая? Аль ты неверно слова его понял?

   - Да всё я понял, всё, - закивал корел. - Я язык их с детства разумею! Хотят они нам мир предложить...

   - Потому, что, мол, мало нас? Думают, мы толпы их испугались?.. Толмачь, что я скажу - никуда мы не уйдём и мира не возьмём. Чуть рассветёт, снова в бой пойдём! И будем биться до тех пор, пока не придёт нам из Новгорода подмога княжеская! А она уж в пути и назавтра тут будет!.. Толмачь им всё это!

Корел торопливо заговорил, размахивая руками. Владислав слушал его вполуха, поглядывая на тёмные сморщенные лица тавастов. Числом они и впрямь могут смять дружину русских, но всё равно, коль не нападут внезапно, ладожане продержатся до появления новгородцев.

Старейшины еми, выслушав толмача, захотели что-то уточнить, но Владислав отмахнулся:

   - Скажи, я больше не желаю с ними разговаривать. Всё сказано, а утро решит, кто сильнее!

Повернувшись спиной к посланцам, он ушёл вглубь стана. Часовые-дружинники поспешили отогнать старейшин прочь, в ночную тьму. Оставалось дождаться утра.

Новгородское ополчение спешило на бой. Ярослав кипел от негодования. Какие-то полудикие народцы осмелились вторгнуться в пределы подвластных ему земель! Не иначе, как их натолкнули на это свей или немцы!.. Но ничего, он им ещё покажет! Вот разберётся с тавастами, а по осени соберёт большое ополчение и двинется на Ливонию. Прижмёт Ригу - рыцари станут посговорчивее и можно будет начинать делить северные земли. Емь станет платить дань Новгороду, и границы русских земель раздвинутся ещё дальше на запад.

Дружины с ополчением уже вышли к берегу озера, около которого их должны были ждать ладожские насады. Оставался последний день пути, и они у цели. Но уже ближе к вечеру первого дня, когда войско стало замедлять ход, поджидая отставший обоз и высматривая место для ночлега, дозорные приметили всадника. Погоняя коня, он спешил со стороны Ладоги.

Его остановили, привели к князю. Подбежав к коню Ярослава, гонец упал на колени и ткнулся головой в траву:

   - Слово у меня к тебе, князь! От посадника ладожского Владислава Одинцовича!

   - Говори! - приказал Ярослав. - Что, перевидались уже с емью?

   - Перевидались, княже! - гонец выпрямился, но не поднялся с колен, продолжая говорить, запрокинув голову. - Как послали к тебе гонца, сразу к походу начали готовиться. Посадник вывел дружину, не дожидаясь тебя. Встретили емь у Нево-озера, там, где они насады свои укрыли. Был бой, и отступила безбожная емь, затаилась у островка, а Владислав Одинцович их с берега окружил. Прихлопнул, как мышей в горшке!

Ярослав на эти слова усмехнулся, подкрутил тёмный ус. Он не сомневался, что русские одолеют емь. Но дальнейший рассказ ладожанина заставил его задуматься:

   - Мы, княже, хотели Их наутро добить - тут бы и ты как раз подоспел - да вороги нас обхитрили. Они как прознали, что наутро новый бой будет, полон перебили, насады свои побросали, а сами в леса утекли...

   - Что? - Ярослав подался вперёд, свешиваясь с седла. - Полон наш побит?

   - Не гневайся, княже, - гонец на всякий случай отполз чуть назад. - Посадник Владислав Одинцович вдогон им кинулся, крови требовать, а меня послал о том слово сказать...

   - Так, - Ярослав выпрямился в седле, - значит, мы опоздали... Что ж, хорошо!..

Не глядя на посла, он развернул коня и скрылся в рядах своих дружинников.

Гонец остался стоять на коленях, глядя ему вслед. Он надеялся, что князь обратится к нему с последним словом, но Ярослав молчал.

Зато заговорили другие. Старшие дружинники и пробравшиеся полюбопытствовать ополченцы загомонили все разом, выражая гнев и возмущение. Они чувствовали необходимость дать выход своей ярости, и гнев шумящей толпы обратился на привёзшего дурную весть ладожанина. Он успел, почуяв опасность, вскочить на ноги и броситься, как заяц, прочь, но его всё же перехватили и долго били у дороги.

Вечером стан гудел, как распотрошённый медведем улей. Новгородцы не успокаивались. Собравшись вечем у своих костров, они орали и ругались так, что Ярослав поневоле слышал их голоса. Не желая упрекать князя, который собрался в путь в самый день получения известия, они всё-таки искали виноватого. Перебирали всех обозников за то, что задержали со сбором припаса, оружейников за то, что не в первый день принесли оружие, сами себя за то, что прочесали затылки в раздумье. Но виновного всё не было.

Кричали так долго и яростно, что Ярослав, лежащий без сна в своём шатре, поневоле заслушался и даже удивился, когда многоголосый гомон вдруг сменился отчаянным басистым рёвом толпы - новгородцы нашли виновного.

За месяцы и годы жизни в Новгороде Ярослав успел заметить одно - горожане были очень большие любители кого-то судить. Не важно, кого - дай им вину и человека к ней, брось, как собаке подачку, и будет забавляться, пока не надоест. Занятый поисками преступника и осуждением его, новгородский люд не опасен. Так им даже можно управлять - беда в том, что его шутки и забавы часто кончаются слишком большой кровью.

Вот и сейчас - Ярослав на миг отвлёкся от слушания походного веча, а там уже, судя по шуму, начиналась свара. Кто-то пронзительно кричал, очевидно, раненый, кого-то задавили.

Послышались торопливые шаги. Ярослав вскочил как раз вовремя, чтобы встретить сидящим на постели вошедшего Яна. Изборец поклонился князю:

   - Новгородцы вече подняли! До крови б дело не дошло!

   - Подыми дружину, чтоб наготове были, - приказал Ярослав, мгновенно подобравшись. - А сам ко мне - доложишь, как и что!

Ян вышел, но воротился нежданно скоро - не успел Ярослав с помощью отрока облачиться до конца. С ним ввалился невысокий плотный человек в порванной рубахе, с разбитой губой и распухшим подбитым глазом. Прихрамывая, он подковылял к Ярославу и тяжело бухнулся на колени, опираясь руками на постланный ковёр. Ян стоял над ним, у порога замерло двое дружинников.

   - Княже, - изборец кивнул на мужика, - вечники[254] на него ополчились! Убить хотели!

Мужик начал тонко всхлипывать.

   - Ты кто таков? - Ярослав смутно припоминал его, но в полутьме шатра не мог признать.

   - Судимир я, псковской, - мужик всхлипнул и отёр ладонью разбитую губу. - Посадник походный... С тобой, княже, на емь и корелу ходил о прошлом годе... Сейчас тоже пошёл, а они на меня... Из-за меня, мол, опоздали!.. Чего, мол, не скоро шли, чего в пути задерживались?..

   - Ну, новгородцы, ну молодцы вояки, - фыркнул Ярослав возмущённо. - Когда нать, толку от них нету, а тут вона как разошлись! Самих на рать не подымешь!..

   - Княже, заступник, - Судимир на четвереньках пополз к Ярославу и рванулся обнять его сапоги, - Христом-богом молю - не выдай! Дадут ведь испить Невской водицы, ироды!

Ярослав брезгливо переступил с ноги на ногу, отступая. Судимир так и остался полулежать на ковре, уткнувшись носом в пол. А снаружи уже доносился гул приближающейся толпы - она шла по следу посадника.

Перехватив тревожный взгляд Яна — изборец был готов рубить людей, буде от них приключится князю ало, - Ярослав вдруг резким рывком запахнул плащ и широким шагом вышел из шатра.

Вслед за ним торопливо выдвинулись Ян и несколько дружинников из случившихся поодаль. Стеной встав позади князя, они холодно смотрели на подходивших новгородцев. Те сперва шумели и размахивали руками, кое-кто вооружился сулицами и кистенями, словно шли обороняться от ватаги разбойников-бродников. Но по мере того, как подходили к неподвижно замершему Ярославу, окружённому всего несколькими воинами, шаги их становились всё медленнее, а голоса тише.

- Почто явились? - первым заговорил князь, не давая им приблизиться. - Почто шум и гам?

   - Княже, - загомонили новгородцы, останавливаясь и сбиваясь в толпу, - княже, вина на посаднике псковском Судимире - из-за него, нерадивого, ныне и ты, и мы Запоздали - емь некрещёная всех побила и в леса ушла!.. Вели нам выдать его - уж мы его в острастку другим накажем!

   - Судимир - мой человек, - махнул рукой князь. - И вы его не получите!.. Коль емь наших побила, так то вина всех, не его одного... Вот моё слово - не ждать ладожан, а идти назад. Завтра поутру и сбираться!

Не прибавив ни слова, Ярослав скрылся в шатре.

Ян остался у порога вместе с дружинниками. Новгородцы- вечники ещё некоторое время топтались у шатра, недовольно гудели, толкались, покрикивали, вызывая князя, но тот словно заснул, и они, постепенно усмирённые, сперва затихли, а потом начали расходиться.

Ян стоял, ждал, глядя на толпу. Он знал, что сейчас не время тревожить Ярослава, и не позвал бы его ни за что. Поход на емь два года назад был для князя личным делом, подвигом, которого он жаждал и о котором хотел, чтобы пели песни. Сначала всё, казалось, получилось, но это нападение ясно доказало обратное. Любой ценой стремившийся чего-то достигнуть, Ярослав уже не переживал неудачу так, как когда-то в молодости восстание и разгром Рязани и поражение при Липице. Он стал старше, спокойнее и мудрее, но его деятельный ум уже искал, к чему бы приложить силы, не растраченные в этом походе на емь.

Й Ярослав нашёл выход. Уже на пути назад стало известно о готовящемся осенью походе на Ригу. В первый же день по возвращении в Новгород князь послал в Переяславль своего доверенного боярина воеводу Михайлу Звонца собирать ратников, а сам, заручившись поддержкой новгородского веча, отправился во Псков за военной помощью.

Чадили свечи в боярской горнице - хоть снаружи и был день, но серый, затянутый тучами. Вторые сутки лил дождь. И это в самую страду, когда пора жать хлеба! Впрочем, тем, кто собрался в горнице, сейчас было не до того.

Устроившись за столом, бояре тихо беседовали, забыв полупустые ендовы и мисы с заедками.

У псковского посадника Ивана гостевал молодой Глеб Внездович из Новгорода. Прискакавший только что, боярин сперва налегал на угощение, но потом разговорился и оставил еду.

   - Не сполняет ряду князь Ярослав, - говорил он. - Ему что но грамотам положено?.. Суд судить, подати сбирать? Для сего у него Переяславль свой имеется!.. Истинно говорю и отец мой то же молвит - покажет когти свои ещё князь Ярослав. Он у нас долго сидит, к нему вроде попривыкли, а ему того и надо! Сейчас он судей своих по волостям засылать стал - видишь ли, доход в казну городскую идёт малый!.. А спроси кого - почто ему доходы, на кой надобны? Иль мало ему? Подати новые плати, а не каждый смерд новую подать выдержит! Бегут людишки с вотчинок! Вон из Новгородчины бегут! А всё от кого? От Ярослава Всеволодича!

   - То ли в прежние времена, - поддакнул посадник Иван. Прежние князья грамоты исполняли, права вотчинные уважали, в наши боярские дела не лезли!.. А теперь нет в них прежнего достоинства!

   - Не скажи! - покачал головой Глеб Внездович. - Бывали на Новгороде и Плескове князья - любо-дорого помянуть!.. Взять хошь Михаила Всеволодича из Чернигова! Он волю новгородскую уважал, жить не мешал, ряды исполнял... Поставить бы его - как бы зажили! Он бы в походы водил, добычей по чести делился, как Мстислав Удалой при отце моём! Ходили бы на степь, на булгар, на рижан, на кого ещё... А тут год никак пропадал в землях еми, полону пригнал столько, что не весь целым довёл!.. На корелу ходил - тоже пуст вернулся. А летось, при Ладоге?.. Не, отвернулась от него удача!.. А отец мой прежние времена сам помнит, да и я ведаю - помяни моё слово: озлится князь Ярослав на что и лютовать зачнёт! Он такой!

   - Собрали бы вече да и указали б ему дорогу до порога,- ворчливо предложил посадник. Деятельный нрав Ярослава был ему не по нраву - если у новгородцев были основания гордиться своим князем, то псковичи мало видели хорошего от этого князя. Он пользовался Псковом как своим городом, данным ему на прокорм. Посадник ничего не мог сделать один - тысяцкий стоял за Ярослава, половина населения тоже. Позови плесковичи князя себе - по-иному запел бы Ярослав, но кого ж сыщешь?

И тут само собой вспомнилось - есть ведь у Пскова князь. Свой, природный!

   - А ежели и правда призвать? - молвил посадник. - Ударить в набат и...

   - Позовёшь его, как же! - зло огрызнулся боярич. - Пол-Новгорода за него стоит!.. Ежели б народ поднять...

Беседу прервало появление посадничья сына Твердилы. Так уж заведено было в доме Ивана Иванковича - коль с посадником особый гость, скажем, из Риги или откуда ещё, то все вести докладывают не ему, а его сыну. И тот уж сам решает, донести слух до отца, или нет.

Юноша взошёл и с порога поклонился отцу и гостю. Он выглядел встревоженным.

   - Чего тамо стряслось? - посадник приподнялся, опираясь ладонями о стол.

   - Гонец прискакал, - выдохнул Твердила. - Князь Ярослав Новгородский подходит ко Пскову...

   - Дождались! - скрипнул зубами Глеб Внездич. - Явился по наши души!..

Глава 13

Слух о подходе князя Ярослава с войском, при котором были новгородский тысяцкий Вячеслав и посадник Иванко Дмитриевич, облетел Псков мигом. Оказавшись заперт в городе, Глеб Внездич был твёрдо уверен и сумел одним убитым видом своим убедить Ивана Иванковича, что Ярославу стало известно о тайных беседах, что ведутся за его спиной. Часть бояр, недовольная его правлением, хотела призвать на новгородский стол Михаила Черниговского.

Ярослав за власть всегда был готов драться с кем угодно, а тут перед ним была прямая угроза - соперник сильный, решительный, воин, и с Великим князем Владимирским в родстве. Прознав о заговоре, он мог начать убирать своих врагов. Не иначе, как решил начать с Пскова.

Посадник Иван Иванкович легко мог поверить в то, что Ярослав идёт усмирять город - с недавних пор бояре псковские вели тайные беседы с некими рижанами. Письмами пересылались через одного боярина, немецкого торговца, а тот передавал их не много не мало самому Ярославу Владимировичу, сыну покойного Владимира Мстиславича, племяннику Мстислава Удалого. Молодой князь жил в Риге, но помнил о том, что является псковским князем. Тому немцу он обещал вотчины в псковской земле, и он помогал князю.

Сам себя убедив, что, ежели Ярослав Новгородский засадит его в железа, то выплывет наружу его связь с Ливонией - с той Ливонией, с которой Ярослав воевал несколько лет назад! - посадник Иван ринулся собирать вече и, сорвав шапку, слёзно кричал чесавшей затылки толпе:

   - Люди добрые!.. Беда пришла! Князь Ярослав Новгородский по наши души идёт!.. И не с дарами он к нам явится — с железами, оковами для псковских людей!.. Для меня и сына моего, - развернувшись, вытолкнул вперёд ладного плечистого парня, первого жениха в городе, - для первых оковы готовы!.. Люди добрые! Не выдайте нас! Не дайте на расправу!.. На вас одна надёжа! Не сможет князь Ярослав супротив всего города спорить! Уступит!.. Не выдайте, родимы, - чуть не пустил слезу, - а уж я для вас... живота за вас не пожалею!

Не ведавшие вины за своим посадником псковичи все, как один, положили не выдавать его и иных бояр именитых, и Иван Иванкович послал закрыть городские ворота и наказать дружине смотреть в оба - невесть, как повернётся дело – может, придётся от князя отбиваться.

Ярослав на подходе к городу послал вперёд себя гонцов упредить посадника и тысяцкого о своём приезде, дабы Псков успел приготовиться к встрече. Но посланные воротились и сразу ринулись к князю:

   - Княже, Псков закрыл ворота! На стенах стража, нас силком поворотили!

Ярослав сперва не поверил - смирный Псков, младший брат Новгорода, после смерти Владимира Мстиславича оставшийся без князей и потому безропотно принявший близкое вокняжение Ярослава, вдруг показал норов. А когда выяснилось, что по городу ходит слух об везомых якобы оковах, дабы по Ярославову обыкновению перехватать половину местных бояр и что Псков не хочет выдавать своих мужей на расправу, он возмутился и, развернувшись, скорым шагом отправился назад, в Новгород.

Не успела княжеская дружина слезть с коней, как над Новгородом поплыл набат Святой Софии. Звонили к вече, и горожане привычно стекались к площади. Ярослав был уже там. Прискакавший к Софии с немногими ближниками, он скорым шагом мерил вечевую ступень, и подходившие бояре слышали, как он что-то шептал, щуря глаза. Едва дождавшись, пока соберётся народ, Ярослав обратился к вопросительно бурлящей толпе:

   - Мужи новгородские! Воротился я от стен Плескова-града, Новгороду брата меньшого!.. Воротился не с честью - не пустил меня Псков - ворота предо мною затворил, яко перед ворогом!.. Распустили обо мне лихие люди слух, что якобы везу я в обозе в коробьях оковы для вятших городских мужей - перековать их и в порубы засадить!.. Господа новгородцы! - повысил он голое. - Честью клянусь, не было того!- повернувшись к куполам Святой Софии, князь широко, истово обмахнул себя крестным знамением. - Зла я на псковичей не мыслил, и в обозе вёз подарки дорогие - сукна, парчи и прочее, хотел знатных горожан пожаловать, но они меня обесчестили!.. Господин великий Новгород! Управы на Псков прошу у тебя! Окороти меньшого брата своего, из-под руки твоей выбившегося!

Новгородцы слушали, хмуря брови. Отношения со Псковом были сложные, не вдруг разберёшь. Ходил град в подручных Новгорода, да, заимев своих князей, привык голос подымать. А как начали ливонцы да рыцари похаживать, так вовсе нос задрал - я, мол, новгородские земли стерегу, мне по делу и почёт!

Стоявший у самой ступени боярин Внезд Вадовик, окружённый родичами и приятелями, державшими его сторону, молвил так громко, чтоб его услышали даже вне пределов тесного кружка:

   - Гладко больно стелет!.. Как бы не заставил полки супротив псковичей собирать!

Глеб, сын Внезда, ещё не воротился из Пскова, и боярин не знал, до чего договорятся там с тамошним посадником, но в одном был уже уверен - эту распрю можно будет оборотить против Ярослава. Хоть время и сделало князя более осмотрительным и мудрым, но он оставался так же горяч и мог сделать неверный шаг.

Старый приятель Борис Негоцевич, завидя осанистую, в собольей шубе, фигуру Внезда, протиснулся сквозь толпу. Он тоже явился не один.

   - Что, брат, прижало нашему Ярославу хвост во Пскове? - спросил он почти весело.

   - Погодь, авось лис этот вывернется! - отмолвил боярин.

Но вече словно подтверждало предположения Бориса - оно помалкивало, а если и раздавались одобрительные выкрики, то звучали они редко и вразнобой. Ярослав напрасно расточал красноречие - в тот день у новгородцев были свои заботы, и княжеские распри их не волновали.

Осень в тот год выдалась удивительно дождливая - от Успенья зарядили дожди и, почти не переставая, шли и шли, неся с собой холода, распутицу и недород. Хлеб, что не успели убрать, погнил на полях, огороды тоже вымокали. Собирая скудный урожай, Новгород привычно рассчитывал на подвоз хлеба с низовых земель.

Но прежде долгожданных торговых обозов пришли спешно приведённые воеводами переяславльские ратные полки.

Ярослав выехал встречать их, как дорогих гостей, со старшей дружиной. Посылая за ними своих воевод Яна Родивоныча и Михайла Звонца, он рассчитывал на их помощь новгородцам и псковичам в походе против Риги, но раз теперь всё пошло наперекос, не худо было обротить эту силу сперва для усмирения мятежного Пскова. Мешать ему, князю, идти войной на врагов - этак недолго и самим во враги попасть!

Войска разместились одни станом вокруг Новгорода, а другие в Славенском конце, где встали постоем в дома смердов и мастеровых. Когда их отряды влились в новгородское население, люди всерьёз поверили в близость войны. В первые же дни на торгу скупили весь хлеб, и цены на зерно, репу и соль поднялись в несколько раз. Заговорили о надвигающейся голодной зиме. Новгородцы были недовольны: «Налетела саранча!.. Теперича весь наш хлебушек подъест, а нам что? С голоду пухнуть? »

Из Новгорода тайно, под покровом темноты, во Псков помчался гонец - на сей раз не сам Глеб Внездович, а ближний человек его отца. Но вести летели быстрее доброго коня - известно ведь, что добрая слава лежит, а худая бежит. Прослышав о подходе переяславльских полков - коль дело так круто обернулось, то и сам Великий князь Владимирский не замедлит помощь прислать! - и получив подтверждение от Внездова гонца, посадник Иван не стал медлить. Смутные мысли, что ещё несколько дней назад только рождались в сознании, наконец выродили решение: надо идти на поклон к Риге. Рыцари и так стоят у стен псковских, не сегодня-завтра пойдут походом на русские земли. А среди них и Ярославко Владимирич Псковский, свой, родной князь. Он поведёт рижан на помощь взрастившему его городу, своей отчине. В ту же ночь срочный гонец повёз в Ригу тайную грамотку.

Спешивший так, словно от этого зависела лично его судьба, гонец проскользнул по изборской дороге, не замеченный сторожами. Но ответ, доставленный из Ливонии, везли с великим бережением, одного человека посылать опасались и снарядили целый десяток в сопровождение. Эти гонцы, понимая значимость возложенной на них миссии, не летели, сломя голову, среди ночи. Последнюю остановку они сделали в Изборске, но, хотя не открыли никому цели своей поездки, узнавший о проезжающих князь Евстафий Аникеич заподозрил неладное. Но гонец уехал, от него долго не было ни слуху ни духу, и Евстафий уже начал сомневаться, не поднял ли он тревоги зря, а несколько дней спустя мимо Изборска, по позднему времени сделав короткую остановку в городце, на Ригу проехали ещё люди. Уверенные, что Изборск стоит за Псков, они поведали, что между Ригой и Псковом заключён военный мир - если Новгород идёт на Плесков, рижане помогают псковичам, а те обещают в ответ помогать в случае нападения на Ригу местных литовских племён. Эти же псковичи ехали ко двору князя Ярославка Владимирича как заложники. Услышав такое, Евстафий всерьёз стал готовиться к войне. Однако прежде следовало упредить стрыя Яна Родивоныча, что сейчас наверняка был в Новгороде при князе.

   - Ты уверен, что сие правда?

   - Да, княже. Евстафий мне, как сын - я ему как себе верю!

Ярослав с сомнением покачал головой. Что новгородцы, особенно знатные, недолюбливали его постоянные походы, требующие новых расходов, и начали поговаривать о том, что пора бы князюшке поумерить свой пыл, о том он ведал - верные люди доносили о тайных речах. Но что за его спиною младший брат Новгорода Псков сговаривается с немцами? И против кого? Не против ли него, Ярослава? Тогда тем более надо поторопиться с походом на Ригу - явятся русские под стены ливонского города, а с ними в ополчении псковичи, тогда поглядим, насколько прочен союз.

Не тратя времени, Ярослав на следующий же день послал во Псков своего боярина и воеводу Михайлу Звонца с наказом передать посаднику и тысяцкому, а чрез них и всему граду такое: «Весьма мне дивно, что вы с неверными союзы заключаете, а меня, князя вашего, принять не хотите. Ныне идите со мной на войну, а я обнадёжу вас, что зла никакого на вас не мыслил и хочу только, чтобы выдали мне тех, кто меня вам оклеветал».

Ярослав не особо надеялся, что в ответ Псков изгонит из ворот клеветников - порой так трудно вспомнить, кто первым бросил противное слово! Он сам раньше не отвечал за свои речи, да и посейчас не особо задумывается над сказанными словами! Но горожане могли и послушать голоса рассудка - коли нашёлся тот, кто пустил клевету, найдётся и тот, кто донесёт на злослова.

Посольство Михайлы Звонца вернулось в Новгород ни с чем - посадник и тысяцкий встретили его, как положено встречать княжеских послов, выслушали присланную князем грамоту, на следующий день созвали большое вече, где Михайла повторил сказанное. Народ, конечно, начал шуметь, раздались выкрики о том, чтобы дома клеветников пустили на поток, но псковское вече - не новгородское. В Господине Великом с веча уж сразу отправились бы грабить первого, на кого указали. А тут покричали, помахали кулаками, да и разошлись. А боярина на другое утро с честью проводили и обещали, что и ответ князю скоро будет.

Ярослав не ждал скорого ответа - по первым словам своего посла он понял, что псковичи мира не желают. Что ж, придётся преподать им урок, благо, переяславльские полки до сей поры при нём. Обложить строптивый Псков, да и прижать его хорошенько! А то и вовсе наплевать на него - обойтись одним новгородским ополчением и спешить, спешить на Ригу, пока псковичи, не предуведомив новых союзников, не дали им в руки оружия против русских. А вернувшись, можно будет заняться переветниками.

Ярослав уже собирался - переяславльцы подправляли брони и проверяли оружие, новгородцы собирали обозы, формировали владычный и новгородский полки, гонец пошёл в Ладогу, поднимать тамошний полк, другого по слову князя Ян сам послал в Изборск - дружина князя Евстафия должна была присоединиться к ополчению позже. Подгоняла погода - конец лета и вся осень выдались дождливые. Что ни день, то ливень - тяжёлый, обложной. Дороги раскисли, на полях догнивало неубранное жнивье, погибли лен и просо. Уже ясно было, что без низового хлеба Новгород до новой весны не дотянет. Поход избавит город от части ртов и, кончившись удачей, принесёт добычу - чтобы удоволить[255] начинающих ворчать горожан, Ярослав про себя решил, что в Ливонии будет захватывать в основном хлеб.

И тут вдруг явились послы от псковитян.

Послом город выбрал монаха. Худощавый, востроносый и чернявый, он как нельзя лучше оправдывал своё прозвание - Гречин. Посольство сперва явилось на Ярославово дворище, к князю. Узнав о приезде псковичей, Ярослав, уже собиравшийся в город, отменил поездку.

В палату набилось много народа - все спутники игумена Гречина прошли следом за ним. За Ярославом явились его бояре и воеводы. Здесь же случились несколько новгородских вятших мужей из числа тех, кто собирался в поход. Маленький ростом посол быстрым шагом выкатился вперёд, и, низко поклонившись Ярославу, широко троекратно обмахнул себя крестным знамением.

   - Здрав буди, князь Ярослав Всеволодович, на многая множество лет! - пропел он весело.

   - И ты здрав будь, - сидевший на княжьем стольце Ярослав чуть наклонил голову. - Легка ли дорога тебе была? Как встренул тебя Великий Новгород?

   - Благодарствую за слово доброе. Мне, грешному, радостно слышать его от тебя, князь! - игумен поклонился, прижимая руки к груди. Но этот его поклон и улыбка насторожили Ярослава - ведь перед ним был посол мятежного Пскова. Какие вести он принёс? Что таит в себe его доброта?

   - Ты приехал ко мне с вестями изо Пскова-града, - полуутвердительно молвил Ярослав. - Что же велел передать мне город?

Игумен засуетился, оглядываясь. Один из его спутников, по виду - тоже инок, достал из кожаной калиты[256] пергамент. Сломав печать, Гречин с сухим шорохом развернул его и начал:

   - Град Плесков повелел мне, грешному, передать тебе, князю новгородскому, Ярославу Всеволодовичу, таковы слова: «Кланяемся тебе, князю Ярославу и братии нашей новгородской и вам на ваши слова ответствуем: на войну не идём и братии нашея, которые правду говорят, не отдадим. Что мы с рижанами союз учинили, в том нам нет порока, ибо вси мы, люди, вернии и невернии, суть человеки от единого Адама дети, и нет меж нами никакой разницы. Того ради излюбили лучше пожить в покое и любви, нежели мире и вражде. Злу и беззаконию их не прилепляемся, но в мире со всеми жить можно. Ты же, князь, умный и смысленный, помысли такое - ежели сии рижаны беззаконии, как ты их называешь, видя наше состояние смирения и любви, познают истину и обратятся на путь спасения, то нам есть честь и польза. А ежели на своём останутся, то нам от них нет вреда и бесчестья. Вы же нас обидели - к Колываню ходя, взяли серебро, сами возвратились, города не взяв и нам ничего не дали. То же у Киси и Медвежьей Головы учинили. А они братию нашу за то побили. Вы, начав войну и получив добычу, отходите восвояси, а мы остаёмся с ними во вражде.

Ежели вы вздумаете идти на нас со своей силою, то противо вас со святой Богородицей и поклоном, а не с оружием и злобою, понеже новгородцы издавна братия наша. Так вы нас и посеките, а жён и детей поплените, ежели в вас закону нет...»

Пока игумен Гречин читал, Ярослав сидел неподвижно, чуть нахмурившись и выдерживая пристойную князю важность. Но стоявшие по бокам его Ян и Михайла Звонец видели, как прищурены его глаза, как напряжены скулы. И без разъяснений всё было понятно - война. Усобица, где на стороне изменников-псковичей выступят немецкие рыцари. Задумавшись, Ярослав не заметил, когда посол кончил читать. Опомнился лишь, услышав шорох сворачиваемого пергамента.

   - Верно ли я понял, что Псков от Новгорода отворачивается и желает лучше прилепиться к Ливонии? - заговорил он.

   - Нет, князь, - игумен остановился, - но мужи псковские лишь уповают на то, что с Божьей помощью услышан будет голос любви и терпения, и снизойдёт мир и свет истины на все народы - и на рижан, и на новгородских мужей...

Ярослав не выдержал и бросил испытующий взгляд на случившихся тут же новгородских вотчинников. Они могли принять последние слова на свой счёт. Бояре молчали, уткнувшись в бороды, и князь дорого бы дал, чтобы узнать, что у них на уме.

   - Слово, тобою сказанное, есть ли слово всего Пскова? - спросил он.

   - Псковское вече так сказать приговорило, я же, грешный, их слова передал.

С этими словами игумен Гречин шагнул вперёд, протягивая пергамент. Михайла, к которому он стоял ближе, принял его и ответил кивком на поклон. Посольство свершилось.

   - Что ж, - Ярослав смотрел перед собой, - Псков слово своё сказал, послушаем, что ответит ему брат его старший Господин Великий Новгород!

Кивком головы он отпустил послов. Те ушли, за ним следом заспешили новгородцы. С Ярославом остались лишь несколько ближних людей.

В палате повисло тягостное молчание - князь сидел, уйдя мыслью в себя, воеводы и бояре только переглядывались. Некоторым надо было спешить по делам, и они сейчас корили себя, что не ушли сразу. Покинуть палату теперь означало чуть ли не бегство.

Ярослав был спокоен. Он ждал именно такого ответа и знал, что ничто не способно остановить его. Поход на Ригу должен состояться - другого способа поставить всё на свои места он не видел. Но что ещё скажут новгородцы? Князь не сомневался, что на вече его недоброхоты по-своему перескажут слова псковичей. Но он невольно вздрогнул, когда за окнами послышались мерные глухие удары вечевого колокола.

   - Быстро они, - прошептал он. - Михайла!.. вызнай, что там? - Звонец быстро вышел. Следом за ним отправилось ещё несколько человек. Ярослав вскочил и сильным упругим шагом прошёлся по палате.

   - Коней! - вдруг приказал он, останавливаясь. - Едем!

Вече гудело и бурлило. Когда князь с ближними боярами и частью дружины подъехал, там уже кипели страсти. Бояре, среди которых затерялись посадник и тысяцкий, толпились на вечевой ступени. Те, кому места не хватило, окружили помост и, задрав бороды, перебрёхивались со стоящими наверху. Торговые люди, посадский и чёрный люд шумели тоже. Новгородцы не сразу затихли, даже узнав приехавшего Ярослава.

Князь поднялся на помост, всё ещё слыша отдельные выкрики. Его сторонники _ он узнавал их голоса, - ещё что-то доказывали, но по всему было видно, что решение вечем уже принято, и приняли его в основном встретившие его бояре.

Посадник Иванок Дмитриевич шагнул навстречу князю.

   - Княже, выслушай слово Господина Великого Новгорода, - степенно молвил он. - Прослышав о том, что псковичи с тобой не идут, мы порешили тоже на рижан без братьев своих не идти и полки свои распустить...

Ярослав услышал за спиной недовольные голоса - некоторые бояре возмущались решением веча.

   - Весь ли Новгород то порешил? - спросил он.

   - Весь, - подтвердил посадник, и вокруг него закивали. - Все люди... И хотим сказать тебе ещё - коль не идёшь никуда, распусти полки свои.

Снова послышалось двухголосое гудение - одно выражали одобрение, другие ворчали о трусости и предательстве.

   - Ведомо мне, чьи это слова! - процедил Ярослав. - Измена в Новгороде открылась!

   - Князь! - Иван Дмитриевич даже отшатнулся, вскидывая руку с посохом. - Побойся Бога!.. Мы верны тебе были!.. Почто ныне недоверием казнишь?.. Истинно говорю тебе - то сам Великий Новгород сказал!.. Иль ты мне не веришь?

Иван Дмитриевич был одним из тех, кто всегда стоял за Ярослава, подчас защищая его перед вотчинниками и советом бояр в Грановитой палате. На него можно было положиться всегда. И вот, хоть голос у него дрожал от волнения, он говорил невероятные вещи. Им приходилось верить.

Ярослав долго спорил - ругался с вечем, на другой день явился в Грановитую палату, навестил владыку Арсения, но всё безрезультатно. Новгородцы как сговорились и отказывали князю в участии в походе. Кое-где раздавались открытые голоса - мол, Ярослав Всеволодич нарочно говорит, что хочет идти на Ригу, а сам собирает полки для похода на Псков. Князь убеждал, доказывал, даже угрожал - но потом перестал.

Город был против него - это стало ясно. Не говоря ни слова о том, новгородцы своим упорством показывали князю на порог. И Ярослав решился.

   - Еду! Кончено! - объявил он однажды, переступив порог терема. - Гонят меня?.. Ну, что ж, придёт час, они ещё вспомнят князя Ярослава!.. Нынче ж еду, а ты, - он подошёл к Яну, взял за плечи, взглянул в лицо глубокими страшно спокойными глазами, - останешься тут.

   - Княже? - только и мог выговорить тот. Сколько лет был он при Ярославе - уезжал от него, ворочался, а такого не было, чтоб князь сам отсылал его. - Почто?

   - Я знаю тебя - ты мне верен, - в голосе Ярослава послышалось тепло. - Я здесь сыновей оставляю - Феодора и Санку. Санко твой воспитанник, ты будь при нём. На тебя наследников оставляю, Ян Родивоныч!.. Ежели что - с тебя спрос!

Он последний раз крепче стиснул плечи Яна, словно хотел обнять верного человека, и изборец склонил голову, соглашаясь.

Глава 14

Оставив со старшими сыновьями, кроме воеводы и таким образом ставшего пестуном младшего княжича Яна, своего проверенного боярина Фёдора Даниловича, служившего ему ещё с Рязани и тиуна, Ярослав с семьёй и остальным двором в начале зимы вернулся в Переяславль. Полки пришлось распустить. Поход на Ригу провалился.

Деятельная широкая душа Ярослава требовала расхода накопившихся сил. Младшая дружина, живущая от похода к походу, вот-вот могла начать ворчать - столько собирались, готовились и на тебе! - как побитые собаки, вынуждены бежать. Князь был готов сунуться куда угодно, чтобы в горячке сражения обрести вновь холодный рассудок и спокойно принять неприглядный случай — Новгород, град, который он в мыслях уже почитал своим, выгнал его. Но пусть новгородцы подумают, поразмыслят, поймут, что всё ещё можно исправить - сыновья князя остались там для того, чтобы все поняли: Ярослав уходит не обиженным. Он готов вернуться, а отъезд временен. Перед уходом он ещё раз говорил с Яном - тайно. Тот обещал слать гонцов и докладывать обо всём, что происходит в городе.

Едва приехали да обустроились в Переяславле, пришли вести от брата, Великого князя Юрия. Прослышав, что Ярослав вернулся, он звал его к себе во Владимир.

Второй сын Всеволода Большое Гнездо не отличался решительностью. Порой его можно было счесть трусом - как легко он признал старшинство Константина, как радовался всего лишь ссылке и потом с восторгом принял прощение, готовно поклявшись оберегать осиротевших племянников! А став Великим князем, изо всех сил старался примирить всех - заметив усиление Михаила Черниговского, поспешил приблизить к себе своего шурина, посватав за племянника Василька его дочь, почуяв отход киевской земли от владимирской, завёл переговоры о женитьбе сына своего Всеволода на дочке тогдашнего киевского князя Владимира Рюриковича[257]. Юрий старался собрать вокруг себя как можно больше князей, связав их с собой узами родства и взаимных обязательств, дабы отвратить возможную вражду. И уж ежели ему занадобился деятельный младший брат, значит, дело было важным. Но Ярослав поехал бы всё равно - после ухода из Новгорода ему было необходимо развеяться.

Юрий встретил брата у Золотых Ворот Владимира, выехав сам с боярами и воеводами. Громко, надсадно взревели трубы и зазвонили благовест, когда братья-князья обнялись, не слезая с коней, как встретившись после долгого и трудного боя. Потом сопровождавшие обоих Всеволодовичей перемешались, и они вместе поехали ко Владимиру.

Великий князь ещё более располнел, несколько даже обрюзг и сидел на коне, развалясь. По всему было видно, что он мало выезжает даже на охоту, а уж о военных походах речь давно не идёт. Ярослав по сравнению с ним смотрелся чересчур поджарым и выше ростом, чем был.

   - Нисколько ты не переменился, братуша, - распускал полные губы в улыбке Юрий, любовно окидывая глазом сухую статную фигуру Ярослава. - Орлом глядишься!..

Ярослав в ответ только скривился - этого орла недавно чуть не выгнали из Новгорода!.. Но откуда Юрий мог знать? Неужто и у него есть там верные люди?

   - Почто звал, князь? – нарочито сухо, как положено человеку зависимому, спросил он. - Сила ратная надобна, аль что ещё?.. Приказывай!

   - Да погоди ты! - Юрий довольно рассмеялся и хлопнул брата по плечу. - О делах потом поговорим!.. Сперва в баню с дороги сходи, потом за столы! Всю дружину твою накормим! Я тебя так ждал!

Юрий и правда заранее готовился к встрече с братом. Его бояре, воеводы и дружина были поселены в теремах детинца, самому Ярославу отвели богатые хоромы на княжьем подворье. Первые дня два ушли на отдых, пиры и веселье - гости из Переяславля приехали накануне Рождества. Лишь наутро третьего дня к Ярославу пришли от Великого князя - после обедни в соборе Юрий желал видеть младшего брата.

Ещё в день приезда, и потом на пиру, Ярослав заметил подле Великого князя старшего Константиновича, Василька и собственного великокняжеского наследника, Всеволода Юрьича, которого его отец не так давно отделил, дав в удел Ярославль. Оба молодых князя, сдружившись, постоянно были вместе и сейчас, явившись в палату к Великому князю, тоже присели на скамью вместе. Они примчались с мороза и ещё улыбались молодецким забавам своим.

Василько вытянулся, возмужал и расцвёл той мужской красотой, что отличала потомков Юрия Долгорукого. Он становился очень похож на своего отца, Константина - разве что в глазах, улыбке, речах и движениях его сквозила горячая, страстная любовь к жизни, в то время как отец его уже в этом возрасте больше тяготел к размышлениям и покою. Всеволод, сын Великого князя, из мальчика, княжившего когда-то в Новгороде, превратился в рано возмужавшего отрока. Когда Ярослав вошёл в палату, юноши приподнялись, приветствуя старшего. Тот не мог не улыбнуться с лёгкой завистью - когда ещё его сыновья станут такими! Феодору десять лет, Александр на два года моложе. Дети совсем!

   - Почто звал, князь? - приветствовав Юрия, на правах брата, заговорил Ярослав.

Он ждал, что Юрий начнёт выспрашивать о делах новгородских, но тот даже ухом не повёл - видно, и правда всё знает! Вместо этого Великий князь заговорил о новом походе - на восток, в мордовские земли, на берега Итиля-Волги.

   - Издавна дикая мордва[258] и меря[259] тревожат соседей, наших, муромских князей[260], - говорил он. - Родичи их, булгары, что тоже нашей веры не признают, не раз на наши вотчины ходили с грабежом и разбоем. Бить мы их били, а покорить сумели всего ничего. Ныне стало известно мне, что заключили ряд мордовские князья с булгарскими. Теперь, ежели соберут они полки да двинутся на русские земли, худо тем землям придётся. Уже грозят они Новгороду Нижнему... Вот и порешил я собрать рати и идти самим, не дожидаясь мордвы и булгар. О прошлом годе, в сентябре, уж посылал я туда войною дружины с Васильком Константинычем, - Юрий кивнул в сторону сыновца своего. - Воротились они из-за дождей и распутицы. Ныне вдругорядь[261] рати собираю! И хочу, чтобы ты, мой брат, прославленный на севере походами против еми, суми и корелы, пошёл с полками!

Ярослав перевёл дух. Громить мордву и мерю с булгарами было в его представлении не страшнее, чем приводить к покорности емь и чудь. Отличие же в том, что, встретившись с другими народами, он наконец, добыв победу, может быть, перестанет горевать о потере Новгорода. Тем более что впереди его ждёт ещё один Новгород - Нижний.

   - Ещё чьи рати выйдут? - спросил он.

   - Свои полки поведёт Василько, ярославльскую дружину берёт брат его Всеволод, тебе даю, кроме твоих переяславльцев, ещё и владимирцев под началом своего сына, а в пути присоединится к вам Юрий Давидович Муромский[262].

Ярослав промолчал. Впервые он пожалел о том, что рядом не будет Яна. Изборец своим извечным спокойствием мог бы привести любое сражение к победе. Он был верен и отважен без опрометчивости, в то же время горяч и умён. В незнакомые земли Ярослав предпочёл бы идти, имея рядом верных людей. Он больше не хотел ошибаться, даже невольно.

Юрий принял его молчание по-своему:

   - Что князья тебе в союзники даются все молодые, так то не беда! Идут с ними воеводы старые, проверенные - знакомый тебе Еремей Глебович со Всеволодом да ростовский Воислав Добрынич.

Младшие князья при этих словах еле сдержали недовольные гримасы - видимо, рассчитывали на то, что в бою будут командовать сами, а тут держись стариков! Но Ярослав успокоился. В случае неудачи можно будет оправдаться тем, что вокруг не было его воевод - из прежних остался только Михайла Звонец. Его отец Дружина Гаврилыч был уже стар и сидел всё в Переяславле, даже на Новгород не отъехал, а Творимир Олексич, хоть и мотался с князем по городам и весям и даже прошёл всю емь, но голоса не поднимал и совета от него ныне не дождёшься. Прочие доверия не заслуживали или вовсе остались при сыновьях.

   - Полки ух готовы, припасы собираются, - меж тем говорил князь Юрий, - По то тебя и вызывал!

   - Когда выступаем? - поинтересовался Ярослав.

   - Как можно скорее! Юрий Давидович тоже давно готов. Коль ты принимаешь началие над походом, сей же день шлю гонца в Муром, а ты начинай сборы.

   - Добро, - кивнул Ярослав. - Отправляй гонца!

Спустя две седмицы, переждав Святки, полки выступили из Владимира.

Начиная войну с мордвой без желания, постепенно Ярослав разохотился. Под его начало встали, кроме переяславльской, владимирская, юрьевская, суздальская, ростовская и ярославльская дружины с пешими полками. В Муроме к ним присоединились рати князя Давида, давнего союзника братьев против Константина ещё на Липице. Уйдя целым и невредимым из того боя, Давид Муромский сумел сохранить добрые отношения со всеми Всеволодовичами и теперь посылал в помощь Великому князю старшего сына в сопровождении своих воевод. Ярослав, таким образом, оказался старшим среди князей.

У Великого князя в мордве на самом деле имелись свои глаза и уши - как стало ясно с первых же дней, в начале похода, на князя Пургаса поднялся подданный муромских князей князь Пуреша[263], свойственник Пургаса. Он намеревался взять власть, и приход русских войск невольно помогал ему.

Обойдя Нижний Новгород и переправившись через замерзшую Волгу, войско князей оказалось в мордовских лесах. Здесь их встретили глубокие исхоженные снега, редкие узкие тропы, ведущие к одиноким небольшим городцам, что стояли на холмах над реками, окружённые деревянной оградой, из-за которой торчали косые крыши строений. Большинство домов были полуземлянками, высокие островерхие терема ставили князькам и старейшинам. Сюда из окрестных весей под защиту стен стекались люди - пригоняли скот, тащили жито и вещи, готовясь обороняться.

Русские полки вступили в мордовские леса, раскинувшись широко и стараясь охватить как можно больше земли. Натыкаясь на тропу, они шли по ней до тайной заимки в чаще, где пережидали приход неприятеля женщины и дети, либо до городца, где население надеялось на защиту своих мужчин. Затворившиеся в городцах люди встречали русских стрелами и копьями, но привычные дружинники с ходу брали на копьё небольшие поселения, убивали всех, кто оказывал сопротивление, а мирных жителей, в основном женщин и детей, сгоняли в обоз. Туда же отправляли захваченный скот, сволакивали жито и всё, что успевали найти. Опустевший городец или заимка предавались огню.

Мордва сопротивлялась отчаянно - на подходах к городцам наиболее отчаянные устраивали засады на деревьях, со стен на осаждающих проливался дождь стрел, поражавших воинов по-охотничьи, с завидной меткостью - в лицо и в глаза, а когда те врывались в селения, на улицах порой вспыхивала страшная резня. Редко кто сдавался — многие мужчины предпочитали смерть в бою. Но тягаться с мечами, боевыми топорами было не под силу. Городцы сдавались один за другим, и войско постепенно двигалось дальше.

Узнав о приходе противника, мордва бросала свои селения. Люди угоняли скот, уносили добро, укрываясь в лесах. В обычное время поселения частенько нападали одно на другое, и жители привыкли в случае опасности прятаться. Всё чаще и чаще, пройдя по тропе, русские дружинники натыкались на опустевшие селения, где давно успели остыть угли в очагах. Это раззадоривало, заставляло ускорять шаг и дальше забираться в чащи - пусть и рискуя нарваться на засаду или даже волчью яму, но найти спрятавшихся людей.

Но всё это была словно разминка перед настоящим боем, и Ярослав это чувствовал. Где-то там, впереди, точно также воевал данник Юрия Владимирского мордовский князь Пуреш. Он гонял по лесам своего главного врага - сумевшего объединить под своей рукой часть разрозненных родов мерян и эрдзя и назвавшегося князем Пургаса. Ярослав искал сражения, не распускал свои силы далеко по лесам, только отправлял в разведку сторожевые дружины - следить, чтобы мордва не подобралась незамеченной. А ведь были ещё и булгары, которым не впервой воевать русские города, Ярослав помнил, как взяли они Великий Устюг лет восемь назад! Он сам тогда посылал дружины в помощь великокняжеским.

Но время шло, войска продвигались всё глубже и глубже в мордовские земли, обоз отягощался полоном и захваченным житом, а отряды мордвы всё не встречались. Приходившие из сердца страны вести были о схватках Пургаса и Пуреша. Оказавшись в окружении внутренних и внешних врагов, князь Пургас хитрил, метался из стороны в сторону и не ввязывался в сражения.

Продвигаясь навстречу князю, Ярослав терпеливо ждал. Эта охота пробудила его и исцелила боль от потери Новгорода. Он верил в свои силы и, не доверяя лёгкому началу похода, был убеждён в том, что противник ещё покажет себя.

Что до молодых князей, то всегда ходящий под рукой Великого князя Василько Ростовский и впервые отправившийся в настоящий боевой поход юный Всеволод Юрьич сгорали от нетерпения. Воеводы, приставленные к ним отцом и дядей, Еремей Глебович и Воислав Добрынич, держали сторону князя Ярослава, уверенные, что настоящие сражения ещё впереди. На советах они в один голос уговаривали сдерживаться, не спешить и продвигаться осторожно - места, мол, незнакомые, а дикая мордва хорошо бьёт из засады. Молодой муромский князь Юрий Давидыч, посланный отцом в помощь великокняжеским полкам, больше помалкивал, и не понять было, одобряет он осторожность или нет.

Постепенно молодые князья начали ворчать всё больше.

   - Чего это стрый воображает себе? - возмущался Всеволод. - Ведёт он отцовы полки - и ладно! Он уж повоевал своё - на Литву ходил, на Ригу тоже, под Ревелем самим стоял, Юрьев брал, на северные дикие народы тоже... А теперь и тут верх взять хочет! А мы что?

Василько, привыкший слушаться Великого князя - в год смерти отца ему было всего девять лет, - только кивал головой. Он не хотел ссориться со старшими, но жажда боя и молодой задор в крови говорили сами за себя.

   - Мордва дикая, она оборужена хуже, - продолжал рассуждать Всеволод. - Ты видел, Василько? У них даже на сулицах наконечники каменные!.. Куда им против наших, железных?

   - Да, они слабы, - согласился Василько. - И бьются малыми отрядами...

   - Стрый Ярослав говорит - заманивают в свои леса! - поморщился Всеволод. - А по моему разумению - боятся они нас!.. Вот бы сходить на них самим!

   - Да ты что? Взаправду? А вдруг правда где впереди их главные силы стоят?

   - А что? Сами отыщем и сами разобьём!.. Иль у тебя дружина мала? - Мысль отправиться в поход самостоятельно и добыть славу в бою была соблазнительна, но Василько уже ходил на мордву и заосторожничал.

   - Надо охотников кликнуть, - предложил он, - полки разделять негоже. Война ведь!

Всеволод, горевший желанием самому ринуться на врага и заслужить всю славу, вынужден был смириться.

Кликнули охотников. В один голос отозвалась младшая дружина обоих князей, добровольцы нашлись и среди воинов князя Ярослава. Первым здесь был княжеский новый меченосец Грикша по прозванью Торопок. После гибели Василия Любимовича Ярослав выбрал этого юношу из числа отроков младшей дружины за смелость, готовность услужить и радостную преданность князю за оказанную честь. Ян, тогда только принявший должность пестуна при Александре, сам натаскал Грикшу. Юноша, прослышав о подготовке к походу молодых князей, явился к Ярославу, пал ему в ноги и попросил отпустить и его - благо, охотники среди Ярославовой дружины тоже были.

Узнав от своего меченосца о походе, Ярослав явился к молодым князьям. Полные восторга от того, что так много воинов выказали желание идти в глубь мордовских земель, юноши тем не менее присмирели, когда встретились со стрыем лицом к лицу. Но Ярослав сказал только:

   - Задумали вы дело опасное. Я вас на него благословить не могу и не хочу - ежели что с вами случится, мне перед князем Юрием ответ держать! Что мордва задумала - никому не ведомо, а коль узнаем, то как бы поздно не было... Проведаю, что ушли - держитесь у меня!

Развернулся и ушёл. На другой же день к молодым князьям были приставлены старшие дружинники - беречь от опасного шага.

Поход сорвался. Василько спокойно воспринял запрещение - привык слушаться старших, а Всеволод весь кипел. Роптали и выкликнутые охотники - они столько ждали возможности показать себя в первом бою, и вот приходится распрощаться с надеждой! Дело кончилось тем, что, поддерживаемые юным Всеволодом и, молчаливо, Васильком, охотники собрались сами и тайком ушли в леса на поиски мордовских отрядов. Вместе с ними отправилась и часть младших дружинников Ярослава. Повёл их Грикша Торопок.

Сперва шли хорошо - двигались налегке, без обозов, нагрузив припасы на заводных лошадей. Не рассчитывая захватить много, вели вместо обоза ещё несколько запасных лошадей. Везли на себе даже брони и оружие.

Мордовские леса встретили дружинников молчанием. Накануне выпал снег, прикрыл все тропы, приодел чащобы, превратив их в сказочные терема, где каждый занесённый метелью куст кажется припавшим к земле зверем, а под поваленными стволами мерещатся тени лесных духов. Мордовские леса были полны новизны. Они были словно сказочная страна, о которой сказывают бабки долгими зимними вечерами. Так и казалось, что тут таится та самая нечисть, добрая и злая.

Противник долго не показывался на глаза - первые дня два прошли спокойно. Дружинники расслабились и ехали по рыхлому снегу, глядя по сторонам. Несколько раз кто-то запевал. Одинокий голос разрывал звенящий морозный воздух и, переплетясь с пробуженным эхом, таял в кронах елей.

Грикша Торопок ехал в первых рядах Ярославовой дружины. Он храбрился, тем более что остальные признавали его за главного: как-никак, меченоша самого князя! Дружины Ростова и Владимира, подчинённые молодым князьям, держались поодаль - накануне на привале они поспорили, куда лучше идти. Теперь ростовцы постепенно отделялись, сворачивая влево, а владимирцы, наоборот, старались свернуть вправо. Середина оставалась переяславльцам.

Первая стрела ударила неожиданно - не дрогнула ни единая ветка, не посыпался лёгкой пылью снежок, а один из дружинников вдруг взмахнул руками и с коротким хрипом свалился с седла. Стрела вошла ему в горло.

   - Засада! - не своим голосом закричал Грикша, вставая на стременах и выдёргивая меч. Одновременно он еле успел перекинуть вперёд, на грудь, щит, в верхний край которого воткнулись сразу три стрелы.

Говор и смех были забыты. Дружина сгрудилась вместе, ставя заводных лошадей в середину. Под прикрытием щитов соседей лучники подняли луки, готовясь ответить мордве, но те не показывались.

   - Вон они!

Несколько стрел метнулись в сторону, и разлапистая ель закачалась, осыпая снег, когда с неё сорвалось чьё-то тело. Одновременно дрогнули ветки на соседнем дереве. Не опуская щитов, дружинники с Грикшей во главе бросились к деревьям.

Мордвины уже попрятались, стрелы и сулицы достали только двоих, но их явно было больше, о чём свидетельствовали следы на снегу, там где засада пала на лошадей и помчалась прочь.

   - Так всегда бывает, - торопливо, срываясь, заговорил Грикша. - Они домы свои защищают!.. Догоним их!

Дружинники пришпорили коней и пустились вскачь, на ходу растягиваясь пошире, чтобы наверняка захватить удиравших, коли они вздумают свернуть в сторону.

Грикша Торопок с десятком таких же горячих до драки парней оторвался от остальных. С самого начала похода он чуял свою вину - ушёл от князя, не сказавшись. Теперь только удача в бою может оправдать его в глазах Ярослава Всеволодича. Иного он не простит - в лучшем случае за ослушание вернётся он в отроки, а то и вовсе могут из дружины погнать. Бывшему холопу боярскому, удравшему от рабства в вольную дружину, Торопку даже мыслить о таком не хотелось. И он ещё пребывал в том состоянии страха перед князем, когда густой лес внезапно посветлел, раздался в стороны, земля под копытами коня стала чуть покатой, превращаясь в склон холма, и впереди, на открытом месте, он заметил всадников и пеших воинов - ждущий его дружинников мордовский отряд.

Это был уже настоящий полк - одних конных было более пяти десятков, не считая до сотни пеших. Вылетевшие прямо на нацеленные на них стрелы и сулицы дружинники начали осаживать коней. Кое-кто уже поворотил назад, но тут с боков запели стрелы. Упало несколько всадников, под некоторыми убили лошадей.

   - Да они ж оборужены хуже! - воскликнул Грикша, стараясь придать голосу как можно больше смелости. - Вперёд, други! За князя!

Он и правда не боялся стоявшего без строя мордовского войска и своей отвагой сумел увлечь остальных. Кто с копьём, кто с мечом, молодые дружинники сбились в плотный строй и ринулись вниз по склону, ускоряя бег коней. Мордва сперва послушно раздалась в сторону, позволив пройти русским сквозь них, а потом, когда дружинники приостановились, сомкнула ряды, окружая.

Это была сеча, которая почти сразу превратилась в побоище. Натасканные русские дружинники легко разметали взявших их в кольцо всадников и пеших, но только вырвались, как увидели, что в низину, где начинался бой, из чащи выскакивают всё новые воины, и их было гораздо больше, чем русских.

Отбросив самую мысль об отступлении, Грикша плотнее сжал коленями конские бока и поднял меч, готовясь встретить врага. Когда на него налетел первый мордвин, он рубанул его наотмашь и почувствовал холодную радость от того, как легко и быстро он упал. Но за ним уже спешил второй, третий... Не глядя по сторонам, Грикша продолжал сражаться, не замечая, есть ли рядом друзья, защищают ли его с боков и спины. И когда конь под ним, раненный в живот, вдруг с хрипом стал заваливаться набок, он не успел вынуть ноги из стремян и рухнул на снег вместе с ним. Меч ещё оставался в его руке, но уже бесполезный. В следующий миг на Грикшу навалилось сразу трое. Руки ему заломили назад и поволокли по снегу куда-то прочь, в лес.

Глава 15

Хватившись своего меченосца, Ярослав сперва разозлился - парень удрал-таки в леса биться с мордвой. Но потом почувствовал гордость - в Грикше чуялось то отчаянное ретивое, что могло бы потом вывести его, бывшего холопа, в сотники, а то и воеводы. Могло бы - если при таком бесшабашном нраве парню удастся дожить до зрелых лет.

Ярослав поднял тревогу. К вечеру уже было ясно, что ушли молодые дружины всех трёх князей. Только воины Юрия Муромского оставались при своём князе - князь не сошёлся близко с остальными и его люди тоже. Но всё же Ярослав призвал к себе младших князей, расспросил их и узнал всё. Он был уверен, что, если не случится чуда, тайком ушедшие дружины ждёт беда. Русские уже довольно далеко ушли в мордовские земли, в те места, куда уходила мордва из небольших лесных деревенек, жителей которых уже успели обратить в рабов. Здесь ждали своего часа основные силы. Молодёжь могла налететь на них... Ярослав отдал приказ идти вдогон.

Расположившиеся на полдневный отдых воины собрались быстро, после чего боевым шагом двинулись вдоль берега реки в сторону земель князя Пургаса. Впереди шли старшие дружины Ярослава и Василька Ростовского. Всеволода с его полками и Юрия Давидовича поставили стеречь обозы и охранять остальных от ударов в спину. Туда же Ярослав поставил с частью дружин своего воеводу Михайла Звонца, а Еремей Глебович и Воислав Добрынич шли со своими князьями.

Следы младших дружин нашли легко. Дружинники ростовцев всё-таки отделились от остальных и успели разорить небольшое селение прежде, чем на них напали. Следы сражения отыскались в нескольких вёрстах от пепелища - десятки уже успевших замёрзнуть ободранных и раздетых тел. Лошадей и все припасы победители забрали тоже.

Василько следовал за Ярославом. Князья вместе подъехали к месту побоища, взглянули на тела, уже немного объеденные зверьем.

   - Глянь! - кивнул Ярослав сыновцу. - Ты с ними хотел идти!.. Говорил я, что мордва силы где-то копит. Вот и сыскали, где!

Василько стиснул зубы так, что заиграли желваки, но возражать не стал.

   - Вдогон скакать бы, - только и промолвил он. - Авось кто из наших и уцелел... Отбить надо!

   - Надо, - жёстко отмолвил Ярослав.

На другой день нашли следы последнего сражения переяславльской дружины. Здесь тел убитых было больше - переяславльцы сражались до последнего. Не сыскали всего десятка воинов, и в их числе Грикшу. Ярослав потемнел, стал хмур, слова цедил, словно одолжение делал. Не тратя времени на поиски последнего боя владимирцев - он уже знал, что с ними стало, и хотел только одного - найти врага и отомстить за парней. Большинство дружинников, увязавшихся в одиночку в поход, впервые отправились в бой полноправными воинами. Мало кто из них успел обнажить меч в настоящем сражении - в основном лишь те, кто служил под началом Василька, уже ходившего на мордву прошлой осенью.

Как ни странно, но в поисках врагов помог именно Всеволод Юрьевич. Оставленный близ обозов молодой ярославльский князь самочинно отправился догонять ушедших вперёд стрыя Ярослава и Василька. В юношеской самоуверенности он решил идти напрямик, благо, тут всего был день пути, но вскоре после полудня его дружина напоролась на мордовскую засаду.

Противник рассчитывал на ещё одну победу, столь же лёгкую, как и первые, но на сей раз с молодым князем шли опытные воины. Сам Воислав Добрынич не отставал от Всеволода ни на шаг. Чуть только полетели первые стрелы, он прикрыл юношу своим щитом, а вокруг них выросло кольцо воинов. Остальные, сомкнув ряды, стали прорываться боевым строем и, потеряв лишь нескольких, сражённых стрелами, разметали заслоны и вырвались из кольца. После чего часть дружинников осталась при князе, а остальные бросились добивать мордву. Быстро сообразив, что дали маху, те начали отходить.

Дружинники благоразумно не увязались в погоню, а остановились и продолжили путь, к вечеру соединившись с дружинами Ярослава и Василька. Ярослав тут же отдал приказ возвращаться и идти в погоню. На сей раз они выбрали верный путь - несколько раз их встречали засады. Однажды десятка три эрдзян напали ночью. Порезав стражу, они пробрались было в стан, но до княжеских шатров не прошли - охранявшие полон обозники подняли тревогу и всех перебили. Живым в плен взяли только одного мордвина. После того, как ему пригрозили калёным железом, он согласился провести русских к близлежащему городу. Никто не знал, найдут ли там попавших в плен дружинников, но наутро войска двинулись туда.

Мордовский город стоял на холме над рекой. Берега реки, заболоченные летом, зимой замёрзли, укрытые под слоем снега, и русские обложили бревенчатые стены со всех сторон, зайдя даже с реки.

Мордва хорошо подготовилась к осаде - ворота были заложены изнутри, на стенах ждали лучники, дымились котлы с кипящей смолой. Но рва перед стенами не было, сами стены - деревянные, чуть выше человечьего роста, а оборужен были лишь заострёнными кольями, на которых торчали кое-где лошадиные и коровьи черепа - отпугивать злых духов. Когда русские пошли на первый приступ, на стену выскочил закутанный в меха колдун, заскакал по брёвнам, забормотал заклинания, заговаривая сулицы и стрелы защитников.

Под городом простояли всего два дня - после полудня второго, пойдя всей силой, русские смяли сопротивление мордвы. Защитники были сметены превосходящими силами - на одного мордвина приходилось трое-четверо русских, не говоря о ждущих своего часа засадных и обозниках. Сразу с двух сторон проникнув через стены в городец, дружинники растеклись по улицам, распахнули ворота для основных сил, и город был взят. Пятеро князей-победителей - хотя из муромлян Юрия Давидовича большинство оставались в засаде, его позвали тоже, - въехали в город.

Там уже хозяйничали их дружинники, хватая разбегающихся и прячущихся жителей и выволакивая добро. Кое-где ещё вспыхивали схватки - случалось, за оружие брались даже женщины и подростки. У народа, живущего в постоянной вражде друг с другом и окрестными племенами, обычным было умение владеть ножом, копьём, а то и мечом. Но на площади, там, где за оградой стояли выдолбленные из дерева мордовские боги Пургинэ и Нишке, братья-соперники, всё было тихо. Там, у сорванных с петель ворот на капище, дружинники с обнажёнными головами ждали князей.

Подъезжая, Ярослав с высоты седла увидел на утоптанном до земли подтаявшем снегу человеческие тела и сразу понял, кто это. Спешился, прошёл сквозь расступившуюся дружину.

Они все были здесь - те, кто попал в плен к мордве живыми. Их притащили сюда, и здесь, судя по всему, их сначала отдали толпе, а потом тех, кто после её рук остался ещё живым, принесли в жертву своим богам. Сквозь распахнутые ворота можно было видеть круглые камни-алтари перед идолами, залитые человеческой кровью. Она уже потемнела и на снегу казалась чёрной. Тут же такими же чёрными пятнами валялись зарубленные в ярости языческие жрецы.

Ярослав отыскал среди разложенных тел своего меченосца. Грикшу, очевидно, растерзала толпа - на его тело было страшно смотреть. Толпившиеся позади стрыя молодые князья скорбно молчали. Ярославу было до бешенства жаль непутёвого парня, который мог бы достичь многого, но погиб так глупо. Жаль было и других - он потерял воинов просто так, из-за детской отваги и желания выделиться. Он мог бы укорить молодых князей за то, что своим нетерпением сманили парней на верную гибель, но молчал.

   - Всех павших, - сказал только, - собрать. Похоронить с честью!

Священника в поход не брали, а потому хоронили по древнему обряду - городец спалили, на его месте в оттаявшем снегу насыпали курган, куда погребли сожжённые останки павших. Потом устроили поминки, но на большее - муромляне предлагали устроить тризну[264] - Ярослав согласия не дал.

Вместо тризны он ринулся мстить. За этим городцом, чьего имени знать никто не хотел, открывались владения Пургаса, князя, против которого они и вышли в поход. Здесь и начались те самые настоящие бои, которых ждали.

Полки князей-союзников прошли по всей Пургасовой волости, словно птицы, перелетая от одного града к другому. Всюду, не зная теперь жалости, они рушили стены, случалось, жгли добро, которое не могли унести, резали скот, а жителей, кого не могли угнать с собой, бросали в зимних лесах. Где-то рядом действовал владимирский данник Пуреш, оттягивающий на себя основные силы Пургаса. Именно он наконец встретился в бою со своим противником и убил его.

После смерти Пургаса его воины разбежались, но продолжали сражаться, мстя русским, - за разорение, а своим, мордве, за предательство. Получив от Пуреша весть, что враг повержен, Ярослав ещё некоторое время оставался в Пургасовой волости, охотясь за последними ещё державшими оружие в руках врагами, а по весне, не дожидаясь распутицы, повернул назад, оставив Пуреша усмирять остальных и платить Владимиру дань уже за все мордовские земли.

Княгиня Ростислава ждала мужа. Она уже получила весть от гонца, что войско вернулось из мордовской земли с победой, привело большой полон, пригнало скот, а кроме того оно везёт зерно, меха и серебро. Отпраздновав победу, Ярослав собирался до распутицы вернуться в Переяславль.

Этих дней и ждала княгиня. Верный человек несколько раз уже пересылал ей вести о князе, и о том, что поход окончился победой, Ростислава узнала первая. Но были и другие вести, ради которых всё и затевалось.

Княгиня хорошо знала своего мужа и не удивилась, когда её подозрения начали Подтверждаться. Конечно, Ярослав не мог обойтись без женщины, и в самом деле, женщина была. Какая-то мордовка, вытащенная им из кучи чумазых девчонок, пригнанных с полоном. Чем она, должно быть, грязная, растрёпанная, глядящая волчицей, прельстила его, искушённого в женской ласке и красоте? Но как бы то ни было, когда Ярослав повернул назад, во Владимир, мордовка ехала с ним на правах походной жены. Она легко и быстро привыкла к своему положению, липла к своему князю при народе и уже начинала требовать то подарка, то девок для услуг. Ярослав сносил её причуды и даже стерпел, когда она однажды раскричалась на весь стан, что-то требуя для себя, Весть об этом по-настоящему встревожила Ростиславу, она с внутренним содроганием ждала возвращения мужа и его наложницы - не пришлось бы уступить места в его сердце и жизни этой некрещёной девке!

Но к тому времени, как Ярославу приспело время возвращаться из Владимира, явились новые вести - на сей раз от Яна, из Новгорода. И, едва князь переступил порог терема, так с головой окунулся в те полузабытые, но требующие его вмешательства дела и забыл о наложнице.

Осень в новгородской земле выдалась непривычно дождливой - ливни не прекращались до декабря. Вымокли огороды, озимые, погибла часть ярового урожая. Городу грозил голод. Подогреваемые слухами о том, что виной всему епископ Арсений, его неправедное, не угодное Богу восшествие на владычный престол, народ с каждым днём всё громче кричал на улицах, что нечестивца следует убрать. Говорили даже, что это возмутились забытые, но отнюдь не сгинувшие без следа старые боги. Нашлись люди, которые от их имени звали народ на справедливую месть: «В житницах владыки Арсения, с помощью дьявола отнявшего престол у владыки Антония, укрыто столько жита, что хватит всем не только до новины продержаться, но и весною будет, что засеять! Пойдёмте и отнимем у него неправедно нажитое!» В Торжке и Волоке Ламском, через которые шли торговые пути в Новгород с Низу, оставались ещё дружины изгнанного Ярослава. Они могли перекрыть подвозы хлеба. Призрак голода замаячил перед людьми, и они двинулись на владычное подворье.

Разбушевавшаяся и распалённая сопротивлением владычных гридней толпа ворвалась в ворота. Сам Арсений с малым числом слуг еле успел укрыться в Хутыньском монастыре. А дом и житницы его были разграблены дочиста, после чего те, кому досталось мало, пошли грабить дальше. Раз начав, остановиться было уже трудно. Вслед за владычным подворьем на поток пустили хоромы его стольника Андрея, жившего рядом с ним Софийского стольника Давыда, потом послали к старосте церкви Николы Матвею Душильцу...

Как ни неделю по Новгороду бродила толпа, жаждущая грабежа и наживы. Матвей Душилец успел, упреждённый соседями, убраться из дома и даже из Новгорода, к толпе попала его жена. Но эта неудача лишь распалила чёрный люд. Его не могло остановить уже даже возвращение на митрополичий престол епископа Антония, которого сместил было Арсений и ради которого вроде бы всё затевалось. Толпа жаждала крови.

...Каждый день Ян, сам на себя возложивший право беречь жизни княжичей, ждал вестей из города. О новостях ему доносил старый друг, боярин Яков Семёнович. Хоть и поддерживал приверженцев владимирской земли и стоял за Ярослава Всеволодовича, но родом и богатством он не выделялся и умел, когда надо, оставаться в стороне и вроде как ни при чём. От него-то Ян и узнал первым, что Внезд Вадовик со своей родней и приятелями, воспользовавшись мятежом и отсутствием князя в городе, начали усиленно склонять народ к новому бунту. Кому хватило убедительного или властного слова, для кого из мошны доставали серебро, кого увлекли за собой подосланные дворовые холопы. Но скоро новгородская толпа поверила боярам и, погромив ближников прежнего владыки, обратила свой гнев и пыл на посадника и тысяцкого. Вадовиковичи собрали вече, где лаяли против тысяцкого Вячеслава и посадника Иванка Дмитриевича, атак же их сторонников. Разогрев толпу посулами и разоблачениями, они прямо с вечевой площади отправили народ грабить и жечь боярские хоромы.

Об этом сейчас спешно, стоя в переходе княжьего терема, рассказывал Яну Яков Семёнович. Со всеми вместе он был на вече, но когда толпа ринулась, распаляя себя криками и бранью, к тысяцкому, он поспешил на Городище, лично поведать обо всём.

   - Как думаешь, где они сейчас? - Ян с тревогой бросил взгляд через плечо боярина на неплотно прикрытую дверь.

   - Должно, уже на Вячеславовом подворье, - Яков Семёнович вздохнул.

   - Сюда не доберутся?

Ян боялся думать об этом - он не знал, смогут ли полсотни дружинников - в основном те, кто пришёл с ним из Изборска - оставленные при тиуне и боярине Фёдоре, выстоять против толпы. А здесь два княжича, его жена, дети... Конечно, крови княжеской никто проливать не будет - не таков народ, хоть ты золотом его осыпь, а на богоданных правителей руки не поднимет. Но всё-таки!

Яков Семёнович покачал головой:

   - Навряд ли... Хотя своё требовать наверняка явятся!

Ян помнил тот давний новгородский мятеж, когда сперва поднялись на бояр-изменников, а потом до того разошлись, что порешили и правого, и виноватого. А Внезд Вадовик на Ярослава зуб имеет, он спит и видит получить власть, чтобы самому править Новгородом, без князя или с князем, у которого руки Ярославовыми грамотами связаны, чтоб ни в чём не мог вотчинникам препятствовать. Он мог решиться на многое, чтобы порвать связь Ярослава Переяславльского с городом, но чтобы использовать для того детей...

Задумавшись, Ян не сразу понял, что говорит Яков Семёнович. А тот прощался, торопясь домой:

   - Поеду, а то не ровен час, кто заметил, куда я свернул! И поднесут мне заодно с прочими красного петуха!..

   - Прощай, боярин, - опомнившись, кивнул Ян. Тот надел высокую бобровую шапку и вперевалку поспешил по ступеням. Внизу он обернулся:

   - Ежели что, я пришлю человека!

Молчаливо согласившись, Ян проводил боярина и прошёл во внутренние покои. Новгород буйствовал уже целую седмицу, а последнее вече ещё добавит жара в крови горячим и скорым на руку новгородцам. Попадавшиеся ему на дороге дружинники поднимали на княжеского пестуна вопросительные взгляды, но Ян не замечал их. Поставленный Ярославом тиун Яким, с началом мятежа перебравшийся на княжеское подворье, вышел навстречу Яну и даже о чём-то заговорил, но Ян прошёл мимо. Воином Яким был никудышным, только и мог в делах разбираться да суд судить. В остальном полагался на тех, кто сильнее. Доверенного боярина Фёдора Даниловича всё не было - как уехал на вече, говорить от имени малолетних княжичей, так и остался в городе, тем более, что у него там, на Софийской стороне, были хоромы. Но уж коли княжеский боярин боится, как бы его дом не пограбили настолько, что забыл о тех, кого поручил князь его заботе, то видно, всё и впрямь серьёзно, и надо что-то делать.

Едва Ян прошёл во внутренние покои и уже поставил ногу на ступень, чтобы подняться к Елене, как ему неожиданно заступил дорогу княжич Александр[265], Санко, как звал его Ян. Не по летам высокий мальчик снизу вверх смотрел на пестуна ясными глазами. Он ничего не взял от матери - пошёл в отца и деда, Мстислава.

   - Что там, Ратмир? - спокойно спросил мальчик. Он звал своего пестуна княжьим именем после того, как выпытал у того всё о его жизни и роде. Александр уважал Яна и гордился им по-своему, по-детски. Отговариваться пустяками от мальчика не имело смысла - он всё равно как-то непостижимо догадывался о правде, и тот, кто пытался ему солгать, терял его доверие.

   - Новгород шумит сызнова, Санко, - ответил Ян.

   - Против нас?

Ян вздрогнул - мальчик думал о том же, что и он.

   - Не ведаю! - сознался он. - Авось, не так это!

   - Ты боишься? - Александр дотронулся до его руки.

   - За тебя и брата твоего, - честно ответил Ян. - Батюшка твой меня вас защищать поставил... Где Фёдор?

   - С Ярославкой, - мотнул головой Александр. - И Мишенька с ними... Я тебя ждал.

Княжичи дружили с сыновьями Яна - тому не препятствовали ни сам Ярослав, ни тем более Ростислава. У сына Яна и княжича Фёдора даже пестун был один на двоих. Мальчишки всё делали вместе - и играли, и грамоте по прихоти княгини учились. Сам Ярослав, давно забывший трудную для него науку, в этом уступил жене.

   - Их найти надо, - вспомнил Ян о мальчиках.

   - Сюда придут? - продолжал о своём Александр.

   - Не дойдёт до того, - утешил воспитанника Ян. - Но всё-таки поздно уже...

   - Я с тобой буду, Ратмир, - мальчик твёрдо взял изборца за руку. - Ты меня не отсылай!

Ян подавил вздох - Александр слишком близко к сердцу воспринимал мятеж в Новгороде. Феодор, старшин Ярославич, был не таков. Он рос обычным мальчишкой и, кажется, не слишком понимал, что он ныне - князь. Может быть потому, что вокруг было слишком много взрослых, что ещё старались взять на себя часть его забот, а может и потому, что это звание приходилось делить с младшим братом. А полкняжича - не князь!

Возразить Александру Ян ничем не мог, и мальчик остался с ним. Он не по-детски серьёзно, забравшись с ногами на лавку, продышал в слюдяном окошке глазок и, подперев щёку рукой, смотрел на занесённый снегом двор и город за забором.

   - Глянь, Ратмир! - он выпрямился, махнул рукой. - Дым!

Ян, только что услышавший, что княжич Феодор и его приятели найдены и отправлены к себе, подошёл к мальчику. Александр отстранился, давая ему глянуть. В бледном зимнем небе упругими клубами расплывался тёмно-сизый дым.

   - Это где горит? - толкнул пестуна локтем мальчик.

   - На Софийской стороне, - признался Ян.

На Софийской стороне жили как противники Ярослава, так и его сторонники. Чьё подворье сейчас горело, сказать было невозможно.

Они смотрели в слюдяное окошко до тех пор, пока слуга не доложил о приезде боярина Фёдора Даниловича.

Он вошёл, невысокий, плотно сбитый, рано начавший лысеть человек с мудрыми глазами. Сейчас в его взгляде читалась искренняя тревога.

   - С худыми вестями я, Родивоныч! - с порога объявил он.- Тысяцкого Вячеслава Борисыча разграбили и пожгли, брата его Богуслава тож... Боюсь, за других сейчас примутся! - тут он запоздало заметил княжича. Александр стоял у окна удивительно прямо и смотрел в глаза боярину, и тот смутился - замолчал, присел у порога, отирая пот с блестящей лысины.

   - Пусть только попробуют сюда прийти, - дрогнувшими губами прошептал Александр и вопросительно взглянул на Яна. Тот ободряюще улыбнулся мальчику и положил ему руку на плечо.

Новгород бушевал ещё несколько дней. Изредка до Ярославова дворища долетали вести. После грабежа дома тысяцкого только Иванку Дмитриевичу удалось сохранить свою должность. Вячеслав Борисович ушёл еле живой, брата его забили едва не до смерти. Досталось и другим. Должность тысяцкого самовольно взял себе Борис Негоцевич. Услышав об этом, боярин Фёдор Данилович высказался коротко: «Ну, теперь держись!» Борис Негоцевич был противником Ярослава - стоял за отделение Новгорода от Низовской земли и старался приблизить его к Ливонии и южным землям, упирая на то, что при владимирских князьях попираются и уничтожаются древние вольности Новгорода. Своё служение он начал с того, что послал Ярославу в Переяславль грамоту. Её читали на вече и одобрили всем миром. Слышавший её вместе с другими Яков Семёнович - он единственный из сторонников Ярослава мог не бояться, что к нему придут грабить, - в тот же день побывал в княжьем тереме и передал её суть: «Приезжай к нам, новые пошлины не ставь, судей по волостям не шли и будь князем по всей воле нашей. Или ты - особе, а мы - особе».

Со стороны могло показаться, что новгородцы поняли-таки свою ошибку и зовут Ярослава обратно. Но «наша воля» означала только одно - быть безвольным воеводой при боярах. Если Ярослав получит эту грамоту, он не может не разгневаться.

Ян не стал терять ни минуты. В тот же день княжичей спешно собрали и под покровом темноты тайно вывезли из Новгорода.

Глава 16

Он оказался прав. Гонец с грамотой обогнал княжичей с их двором на несколько дней и прибыл в Переяславль в середине апреля. Услышав, что говорит ему Господин Великий Новгород, Ярослав вспылил и чуть было не захотел идти на него войной, но вовремя вспомнил о сыновьях. И только подумал о них, как те приехали.

А через две седмицы пришла ещё одна новость - опять от Якова Семёновича. Узнав о спешном отъезде княжичей, новгородцы будто бы удивились: «Куда это они побежали? Мы им ничего плохого не сделали!.. Но раз так, то мы сами себе князя добудем!» Но, скорее, Борис Негоцевич и его сторонники были рады-радёшеньки избавиться от сыновей Ярослава - теперь они могли с чистой совестью выбрать себе того князя, который им больше нравился.

И, конечно, им стал опять Михаил Черниговский, тесть Василька Ростовского. Тот самый, кого уже однажды новгородцы принимали и который ушёл от них, просидев едва несколько седмиц. На сей раз он не мог не ответить на столь любезное приглашение, и в самом деле - ещё через некоторое время пришла последняя весть - в Фомину неделю[266] Михаил Черниговский спешно прискакал в Новгород, целовал крест, отменив все законы своего предшественника, освободил от новых податей, избавил беглых смердов, кои похотят вернуться, от дани аж на пять лет, и сел князем в Новгороде на всей воле боярской.

Услышав об этом, Ярослав заскрежетал зубами. Михаил оказался далеко не так прост и слаб - вовремя сообразил, когда и что делать! Но откуда он узнал? Кто подсказал ему, когда следовало явиться?

Ответ напросился сам собой - брат Юрий, Великий князь Владимирский.

В самом деле - сев Великим князем на стол, Юрий Всеволодович, будучи по природе нерешителен, стал собирать вокруг себя землю за счёт родственных связей и взаимных обязательств. Мелкие усобицы и впрямь прекратились. Где словом, а где личным примером Юрий останавливал соседей, которым, кроме того, было не до соседской грызни - битва при Калке и поражение, нанесённое русским войскам, усмирило воинственный боевой дух многих князей. Тех же, кого не сломило поражение, Юрий привлекал к себе родством - то и дело напоминал сыновьям Всеволода Чермного, что он женат на их сестре, сосватал дочь одного из них за сыновца Василька, спешил с обручением старшего сына Всеволода и дочери Владимира Рюриковича Киевского. Таким образом, вокруг Великого князя Владимирского образовывалось кольцо князей, связанных с ним родственными узами. Через эти связи можно было держать в узде всю родню...

Всю - кроме младшего брата Ярослава. К тому, времени уже умер в Стародубе брат Владимир, а Иоанн и Святослав, смиренные, во всём слушались брата и Великого князя. И только Ярослав, просидевший три года в богатом и своенравном городе,- единственный князь, кроме Мстислава Удалого, кто держался так долго! - неукротимый, несмотря на прожитые непростые годы, только он оставался независим. Он, конечно, слушался Великого князя, но всегда помнил, что имеет дело с братом, и позволял себе многое... Его следовало - нет, не сломить, всё-таки силён и решителен! - но окоротить, показать власть над ним. А как это проще сделать? Только отняв у него Новгород, уничтожив плоды долгого, упорного труда!

Мысли об этом не давали Ярославу покоя. Пытаясь хоть как-то разрешить сомнения, он призвал к себе своих бояр - Яна Родивоныча, Фёдора Даниловича и Якима, - тех, кто дольше оставался в Новгороде, и дал им наказ: узнать и доложить князю, верно ли, что у князя Юрия есть свои люди в Господине Великом, и не слышен ли был голос этих людей во время последнего мятежа?

Послали гонцов в Новгород, и был ответ - люди такие есть. И притом из числа сторонников Ярослава. После такого известия тот уже не требовал иных доводов - у него появился враг, с которым надо было расправиться.

Но что он мог сделать один, в то время, как у Великого князя столько подручников? Впрочем, Ярослав быстро нашёл выход и отправил гонца к племянникам Константиновичам. Старший из них, двадцатилетний Василько, и его второй брат Всеволод, ходили под рукой Великого князя. Третий сын покойного Константина, Владимир[267], будучи ещё отроком, тихо-мирно сидел в свoём уделе и носа из него не казал. На него не обращала внимания ни одна сторона. Мальчик был слишком тих и задался весь в отца - такой же книжник. А вот его старшие братья, взрослея, уже вряд ли могли удовольствоваться ролями княжеских подручников. Придёт время - Васильку самому становиться Великим князем Владимирским. А чего можно ожидать от Великого князя, который с юных лет привык других слушать, под чужой рукой ходить? Не случится ли так, что отнимут у него великое княжение?

Всё это и высказал в лицо молодому племяннику Ярослав, когда по его тайному слову к нему в Переяславль прискакали братья Константиновичи. После приветствий и обычного в таких случаях родственного застолья князь пригласил сыновцев к себе в покои, чтобы побеседовать тайно.

Василька он знал ещё по мордовскому походу, его младший брат тогда мало проявил себя, но сейчас, подавшийся к стрыю, разинувший во внимании рот, он оказался до странности похожим на Василька. Оба были горячи и полны жизни, и обоих неприятно задело упоминание о том, что Великий князь просто использует их силы.

   - Верно ли сие, стрый? - наконец не выдержал Василько. - Великий князь нам отца заменил!

   - Отца заменил и до сей поры над вами верх имеет! - возразил Ярослав. - Он и мне старается во всём указывать, поскольку старший брат завсегда должен младшим главою быть. Но я-то не младенец! Чего ему меня то и дело одёргивать?

Упоминание о младенцах задело Василька.

   - Я не дитя! - воскликнул он.

В устах этого плечистого статного молодого витязя с пушком первой бороды на щеках эти слова звучали правдоподобно, но Ярослав насмешливо фыркнул:

   - Младенец! Владимиру Константинычу пристало то, Всеволоду Юрьичу, моим сыновьям, но не вам! Вы уже сами можете своими землями править. А то как бы не было того, что Великий князь за вас всё решать начал, а вы только полки его водили... Василько, сам посуди - то и дело ты с его дружинами в походах, а он сам что? Дома сидит! А ну, как убьют тебя? Стрела-то, она не выбирает!.. Вон Давид Мстиславич Торопецкий - в бою голову сложил, а на Калке не так давно?.. И ты можешь так же. Кому тогда удел твой пойдёт? Не Великому ли князю?

Василько сидел, потупя очи, и злой румянец играл на его щеках. Всему, что говорил Ярослав, верить было можно, потому что со стороны всё казалось вполне правдоподобным - ну, пошёл в поход, ну, убили! Что ж поделаешь! И никому в голову не придёт, что родной отцов брат мог сыновца молодого нарочно куда подальше послать! Ведь сколько князей на Калке головы положили! А он лишь немного опоздал! Это заставляло задуматься.

   - Коли так, как же быть-то? - вымолвил он наконец.

Ярослав улыбнулся снисходительно.

   - Держитесь во всём меня, я знаю, - пообещал он.

Через несколько дней, уговорившись обо всём, братья Константиновичи уехали к себе и начали собирать полки. Ярослав старался не терять их из вида. Он сам натаскивал дружину, созывал ополчение, вспомнив о сидевшем во Ржеве шурине своём, Юрии Мстиславиче - единственном, кроме сыновцев, своём союзнике. Он слал гонцов и к другим князьям - младшим братьям, муромским князьям, хотел даже звать кого-нибудь из многочисленного племени Ольговичей[268] и недолюбливавших Юрия Всеволодовича рязанских князей, но те дали понять, что не желают иметь с ним дела. Всё это окончательно убедило Ярослава, что он остался один - все так или иначе отворачивались от союза с ним. И во всём этом он видел руку Великого князя. Старший брат прекрасно знал, что в случае его смерти именно ему наследовать великое княжение. При его пыле и решительности Ярославу могло и надоесть ожидание. Сам переяславльский князь приписывал Великому князю именно эти мысли и не сомневался, что поступил правильно, начав подготовку к войне. Оставалось одно - помешать объединиться Михаилу Черниговскому и Юрию Владимирскому.

В пересылках, подготовке и планах прошло лето, а в самом конце его в Переяславль прискакал гонец от Великого князя. Юрий Всеволодович настойчиво звал младшего брата во Владимир, объявляя, что собирается переговорить с ним и другими своими родичами о весьма нужном деле. В присланной грамоте указывалось и на то, что трое Константиновичей должны приехать тоже.

Это насторожило Ярослава. Он уже собирался посылать сыновцам-союзникам знак, когда и где начинать войну, и вдруг эта срочная поездка. Было ясно, что Великий князь как-то прознал о подготовке и хочет остановить его. Но как? Может так же, как Глеб Владимирович Рязанский двенадцать лет назад убрал с дороги шестерых своих братьев, зарезав их руками половцев[269]? При всём желании Юрий был на это не способен. Но в чём тогда дело?.. Ярослав продолжал ещё терзаться сомнениями, когда узнал, что братья Константиновичи, едва получив послание Великого князя, тут же откликнулись и собираются в дорогу. Так же заторопились к старшему брату Иоанн и Святослав Всеволодовичи. И Ярослав понял, что ему не остаётся ничего другого.

Юрий встретил его опять открыто и радостно, словно ни о чём не подозревал, но Ярослав ждал подвоха. Устроенные Великим князем пиры и ловища, на которые он тратил время в первые дни, только уверяли его в том, что он не должен терять бдительности. Но ожидание тяготило, и он обрадовался, когда однажды пришли от Юрия и позвали его в палаты.

Там уже собрались все - старший сын Юрия Всеволод, трое Константинычей, Святослав и Иоанн. Ближних бояр почти не было, только Юрьевы двое советников и Святославовы, да за Ярославом прошёл Ян: князь не хотел отпускать от себя своего верного человека, не ведая, чего ему ждать.

Юрий, раздобревший, ставший каким-то расплывчатым, сидел на стольце и свысока оглядывал родственников. Те помалкивали, ожидая начала разговора. Ярослав нервничал, но сдерживался - чуял, что Великий князь может начать с него.

   - Каково вам гостится у меня, всё ли по нраву? - вдруг молвил Юрий. - Може, чего недодадено? Може, кому палаты его не красовиты показались?

В стольном Владимире в детинце, где строились ближние княжеские бояре и стояли хоромы самого князя, и впрямь было много теремов один богаче другого. Глаза разбегались не то, что у непривычного к роскоши купца иль новичка-холопа, впервые попавшего на подворье, - даже иные мелкие бояре и удельные князья, что годами безвылазно сидят по своим вотчинкам и дичают там потихоньку, ахали и разводили руками в изумлении. Белый камень, золото и серебро, деревянное и кованое узорочье[270], цветные изразцы, на окошках привозное стекло и слюда разных мастей, дворовые и челядь одеты пестро и добротно. Ничего не скажешь - богат Владимир. Только Господину Великому Новгороду да в прежние времена самому Киеву равняться с ним. Поговаривали, что не меньшей красотой и казовитостью сияла Рязань, да после устроенного Всеволодом Большое Гнездо пожара увяла, истаяла её краса. И уж ежели князь предлагает выбрать себе хоромы по нраву, вправе любой занять приглянувшиеся.

Покуда Ярослав помалкивал, недоумевая, что могут означать слова Юрия, младший Святослав, за последние годы растерявший свой и без того малый гонор, ответил миролюбиво:

   - Всем мы довольны, князь! За заботу и ласку спасибо тебе!

Самый младший Иоанн наклонил голову в знак согласия.

   - Рад я тому, - распустил в улыбке полные губы Юрий. - Я вам заместо отца, вы мне - как дети! Все мы одного рода, одного корня, все мы родичи и надлежит нам помнить об этом. Я питаю ко всем вам любовь братскую, как Господь Бог нам заповедывал, желаю только одного - чтоб были промеж нас мир и любовь!

«Эва, куда гнёт!» - мелькнуло у Ярослава. Он уже понимал, чего ради брат затеял весь этот разговор. Но будто его мало учили в прежние времена! Учили все, кому не лень! Всем его норов поперёк горла вставал. А теперь и братец туда же! И ему Ярослав мешает!

Словно читая мысли брата, Юрий продолжал всё так же Спокойно:

   - Я вам, Василько и Всеволод, заместо отца был всегда, уделы ваши в обиду не давал, бояр своих на помощь советом посылал, матушку вашу, моего брата вдову, старался ничем не обойти. Я наравне с родными сынами вас держу, хлопочу о вас, а вы что - за моей спиной, мне не сказавшись, полки оборужаете!.. А супротив кого воевать надумали? Может, поведаете мне?

Василько и Всеволод потемнели лицами, нахмурились, бросали короткие взгляды исподлобья на Ярослава. Тот молчал. То, что Юрий как-то узнал о полках, было ещё полбеды - беда, коль он про остальное сведает.

Оказалось - уже сведал:

   - Брате Ярослав! - сказал вдруг, и тот чуть не подпрыгнул на месте. - Сведал я, что ты тоже оборужаешься - дружину свою натаскиваешь, ратников-пешцев собрать хочешь... Уж не ты ли и сыновцев младших на войну сманить решился?.. С тебя станет - ты горячий у нас!

Последние слова прозвучали в устах Великого князя насмешкой.

   - А тебе что за дело в том, брате? - отмолвил Ярослав сухо.

   - Дело мне в том, что Великий князь Владимирский я, и по чину должен быть главою над всеми вами. Вы же мне хоть и родные, но подвластны... Уж не желаешь ли, с сыновцами уговорившись, попробовать, крепок ли подо мной стол великокняжеский? - вдруг напрямую спросил он.

Ярослав почувствовал, что все словно отодвинулись от него. Даже Константиновичи, даже верный Ян - и тех не чуял близ себя более. Вспомнилось совсем уж давнее и вроде как неподходящее ополчение Мстислава Удалого против него с Юрием и сражение Липицкое. Тогда он спасся чудом. Что было бы теперь, захоти Великий князь пойти на него войною?

   - Не про то я мыслю, княже, - выдавил он, решив, что лучше согнуться самому, чем ждать, когда тебя сломают другие. - Но хотя бы и потому! - прорвалось внезапно затаённое. - Почто меня моей вотчины лишают? О любви братней толкуешь, а сам первый же!..

   - Да про что ты, Ярослав? - Юрий даже развёл руками.

   - Как про что? А Новгород?.. Скажешь, не твоими руками, не великокняжеским серебром ныне Михаил Черниговский на столе его сидит? Ты дочь его за Василька сватал, его сестра жена тебе венчанная!..

   - Ах, вот ты что! - Юрий рассмеялся в густую окладистую бороду. - Думаешь, что нарочно я Михайлу на новгородский стол усадил?

   - А то нет! - воскликнул Ярослав. - Один раз он уж по слову твоему сел, почему бы и вдругорядь там не очутиться?.. Я три года в Новгороде сидел, приручал его, как медведя дикого, а что ныне?

   - И ты думаешь, мне не по нраву пришлась сила новгородская, которая за тебя стояла? - ошарашил словом брата Юрий. - Думаешь, обадил[271] я бояр тамошних?.. Свои люди у меня тамо есть, то верно. Но ведь и ты послухов в стенах Господина Великого держишь, не так разве? Чем меня порочить, сыновцев, воспитанников моих, - он обернулся на Константинычей, которые замерли на местах, не смея слова вымолвить, - и меньших братьев на меня подбивать, лучше бы сведал, кто из твоих людей на меня напраслину возводит!

   - По-твоему, ложь то, измыслы недругов? - не желал сдаваться Ярослав. - Но как же?.. А Михаил на столе моём?

   - Твой стол - ты его и добывай сам, - сказал, как отрезал, Юрий. - Добывай в Новгороде, а тут тебе нечего с силой своей ратной делать!..

Ярослав уже поднимался, невольно сжимая кулаки, но тут с места вскочил Святослав.

   - Да что вы, братья-князья? - торопливо и как-то моляще зачастил он, раскидывая руки в стороны и словно желая броситься между спорящими, - Сцепились, ровно мужики чёрные?.. Не дело то, ой, не дело!

   - Про то ж и я! - Юрий, обрадовавшись подмоге, повеселел. - Ты ж, чем меня винить, поискал бы хорошенько среди своих людей!.. На меня напраслину чья-то чёрная душа измыслила, а ты поверил! Не ждал я такого от тебя, Ярослав!

   - Кто ж наклепал-то? - ещё не веря, но уже без прежнего гонора, спросил Ярослав.

   - А я почём ведаю? - Юрий откинулся назад, развёл руки. - Знал бы - сам имя открыл, потому как охота кому-то, чтоб мы с тобой в ссоре были... Небось, хотели тебе Новгород помешать добыть! Да только я тут ни при чём. И вообще, что мне! Да делай с ним, что хочешь!

Поражённый словами брата, Ярослав сидел, уйдя в свои мысли. Память перебирала все сказанные слова, все лёгкие намёки - кто, когда, что сказал, сделал, помыслил вслух при князе. Люди все были веренные-перепроверенные, многие десяток лет князю отслужили, были и такие, кто ещё отцом при сыне был оставлен да так и остался. Ежели есть среди них переветник и наушник, как его сыскать. Выходило, что чуть не каждый его боярин мог быть заговорщиком.

   - Не журись на меня, брате, - продолжал Юрий мягче. - У каждого из нас своя вотчина, своя земля, для кормления данная. Кто силён да смел, всегда норовит чужое захватить, да только мне, кроме стола великокняжеского, многого не надобно. Пущай бы дети свои уделы получили да княжить сели в свой черёд, да пусть в земле мир и спокойствие были - и довольно! Новгород - ведаю, кус лакомый, на него кто только не зарится. Да только он не всякого примет... Коль сумеешь ты его в руках удержать - так тому и быть. А не сумеешь - что ж, знать, не родился ещё тот, кто подчинит себе вольницу новгородскую! Но чужих наделов мне не надобно - ни твоих, ни кого из родни моей! Пусть все владеют теми землями, что им в наследство остались! Клянусь, что ничего я так не желаю, как мира и покоя... А на том, что не держу я в мыслях чужое владение забрать в казну, готов крест целовать!

Юрий полез за пазуху, из-под расшитой шёлковой рубахи извлёк золотой, усыпанный мелкими смарагдами крестик, и повернув так, чтоб было видно многим, поцеловал его.

Младшие Святослав и Иоанн при этом жесте Великого князя пошли довольными улыбками, чуть смущаясь. Константиновичи елозили на скамьях, косились на Ярослава. Бояре, забившиеся по углам при споре князей, тоже облегчённо переглядывались. Сам Ярослав выглядел изумлённым. А Юрий ещё и обмахнул себя троекратно крестом и уже победно-весело глянул на Ярослава.

   - То клеветники супротив меня воду мутят, - молвил он.- Причин мешать тебе у меня нет, делай, что пожелаешь, только ныне избери путь мира и доброго согласия. Мы же родня, и забота у нас должна быть общая!

Мысль о том, что кто-то нарочно хотел его ссоры с Великим князем, не приходила ему в голову, но, явившись, тут же привела за собой другую - а что, если кому-то нужно, чтоб он поссорился с Великим князем, завяз во вражде с ним и оставил Новгород в покое? Ведь выйти против Великого князя наверняка означает поражение и изгнание. Юрий одно такое пережил после Липицы. Тогда он оправился быстро лишь потому, что Константин был слаб здоровьем. Ярославу в случае поражения так легко не подняться, и Новгород, который он любил ревниво-зло, будет для него потерян. А с ним растают и смутные пока мечты о единении Руси.

Юрий тоже о нём думает - по-своему, стремясь миром и добром, а где и - родством сплотить вокруг тебя князей. Да, ему не нужна лишняя ссора, лишняя война.

   - Клянусь тебе, брате, - Великий князь обращался уже к нему одному, другие словно перестали существовать, - что делам твоим я не мешал и мешать не буду! Едина у нас Русь Владимирская. Коль есть у нас враг - вместе на него пойдём. Но промеж нас должны быть любовь и мир. Готов ли ты мне поклясться в этом?

   - Княже? - с места вскочил порывистый Василько. - Коль в чём мыслил против тебя худого - прости? Ты мне отцом был - будь и далее!

   - И меня прости, - подхватил брат его Всеволод.

Святослав и Иоанн, мало что понимавшие из разговора, поскольку привыкли слушать во всём старших и уступать им, с готовностью согласились с сыновцами. Ярослав помедлил, поднимаясь.

   - Не держи против меня сердца, Великий князь! - выговорил он. - Мало ли, что случаем скажется!.. Больно мне, что Новгород меня изгнал!

   - Он изгнал - он и опять попросит! - уже весело, довольный жизнью, ответил Юрий. - С ним никто, даже Мстислав Удалой, сладить не мог! Я тебе в том помогу, коль попросишь помощи аль совета! Слово князя!

Удовлетворённый и немного успокоенный, Ярослав шагнул к брату. Тот привстал со стольца и подхватил младшего брата в пухлые душные объятья.

Уже когда, обменявшись клятвами и дав друг другу крестное целование стоять друг за друга и почитать Юрия как второго отца, князья разъехались, Ярослав дорогой спросил у Яна:

   - Ведаешь лит кто из бояр супротив меня мыслит?

Ян поднял голову, встретил прямой требовательный взгляд Ярослава:

   - На меня думаешь, княже?

   - Почто так решил?

   - Ты мне самые тайные мысли порой доверяешь, - без тени смущения объяснил изборец. — Мне такое ведомо, о чём не все твои думцы догадываются. Порой я сам страшусь того, что мне открыто! Кто, кроме меня?

На миг в глазах Ярослава мелькнуло что-то похожее на радость - нашёлся тот, тайный недоброхот, от коего всё зло, сам сознался! Но в следующий миг лицо его потемнело, и он покачал головой:

   - Не гы? Кому ж верить тогда, коль ты?.. Но сыщи мне его, Ян! Где хошь, а сыщи! Найди моего врага!

Задав изборцу задачу и успокоившись примирением с Великим князем, Ярослав стал готовиться к войне с Михаилом Черниговским за Новгород.

Глава 17

Приезд в Новгород Михаила Всеволодовича Черниговского для многих бояр означал перемены в жизни. Те, кто ждал его и надеялся при его поддержке укрепить свою власть и увеличить свои владения, радовались, а для их противников наступали чёрные дни. Внезд Вадовик, новый городской тысяцкий Борис Негоцевич и их родственники и сторонники ликовали. Они устроили торжественную встречу своему князю, сам епископ Антоний служил в Святой Софии молебен на вокняжение Михаила. Торжество сторонников его было столь явным, что оставшиеся верными Ярославу, а в его лице соединению с Низовой Русью, бояре всерьёз опасались, что новый князь, слушая своих приверженцев, поднимет против них вече. Тем более что повод был - второй год обещал быть неурожайным, а в боярских житницах и зерна, и мёда было припасено вдоволь. Сам посадник Иванок Дмитриевич начал было готовиться к погрому, когда вправду ударили в вечевой колокол. Уже всем мерещились красные петухи и чудился рёв толпы под окнами, но дело кончилось, хоть и с лаем и рваными бородами, всё же нежданно мирно - посадничество у Иванка Дмитриевича было отнято и дадено Внезду Вадовику, и сам бывший посадник и его сторонники еле откупились от новгородцев, сами развязав калиту. Получив серебро, люди оставили их в покое. И Иванок, пользуясь передышкой, поспешил уехать якобы в свои вотчины, а на самом деле - к Ярославу в Переяславль.

Михаил тем временем вполне оправдывал принятые им обязательства: княжить по всей воле боярской. Ярославовы дружины ещё стояли в Волоке Ламском, которым тот кормился втихую, не имея своих вотчин на новгородской земле. Бояре даже требовали от своего князя войны с Переяславлем, и он дослал противнику грамоту, требуя отказаться от Волока. Ярослав ответил коротко: «Сиди в Нове Городе и будь доволен тем, что имеешь. А я Волока не отдам». Он в ту пору, забыв совершенно о данном Яну поручении разыскать тайных недоброхотов своих, тоже готовился к войне. И уже совсем было выступил против Новгорода, но Великий князь Юрий, чуя, что брат не оставил мыслей о войне с его родственником, сговорился с киевским князем Владимиром Рюриковичем, уже почти родственником Михаила через женитьбу Василька, и втроём с епископом Кириллом они с трудом помирили Михаила с Ярославом, а на деле - Великий Новгород с Низовой Русью.

Ярослав сердито плюнул на эти дела и в огорчении затворился в своём Переяславле, не желая знать, что происходит в Новгороде. И лишь благодаря связям Иванка Дмитриевича, который, живя у князя, не переставал следить за родным городом, до него долетали кое-какие новости.

Примирившись с противником и убедившись, что воевать не придётся, Михаил Черниговский недолго оставался на новгородском столе. Новгород был слишком далеко от Чернигова, чтобы можно было мечтать о соединении в одно княжество. Но иметь под рукой такую богатую вотчину хотелось. Следовало приручить новгородцев - и новой зимой Михаил уехал домой, оставив вместо себя своего малолетнего сына Ростислава. Мальчик только-только вышел из младенческого возраста - при нём, кроме пестуна, оставались няньки и мамки с кормилицей, - но такой князь и нужен был вотчинникам новгородским: вроде как есть, но в дела без спросу не лезет, а понадобится военная помощь - тут отец примчится.

Но Михаил был далеко, а Ярослав, обиженный, мстительный, только и ждущий своего часа, - близко. Пользуясь долгим отсутствием Михаила, бояре всё-таки весной послали к Ярославу, вторично прося отдать Волок Ламской в обмен на княжеский стол. Но к тому времени Ярослав уже сам почуял, что Волок - та узда, которую при желании можно накинуть на строптивый Новгород, и не согласился. Вместо этого он отправил туда ещё сотню своих дружинников с известным уже приказом задерживать торговые обозы.

В остальном всё оставалось по-прежнему. Ничего не изменил даже короткий приезд Михаила, который вдруг воротился ненадолго справить постриги Ростиславу. После этого мальчик уже считался наполовину мужчиной, его передавали из-под опеки мамок и нянек в руки пестуна, который должен был наставлять его во взрослом деле княжения. Новгород получил князя - и Михаил уехал снова.

Вече на сей раз не шумело - оно гудело тихо и враждебно, как улей, который походя толкнул медведь: пчёлы уже бросили свои дела, но ещё не вылетели и не начали жалить. Разинув рты и ропща о своём, люди слушали горячий спор на помосте.

Спорили Внезд Вадовик с сыном старого посадника Твердислава, Стефаном. Нарочитый, всеми уважаемый боярин Иванок Тимошкинич из старого рода Мирошкиничей был тут же, и голос его, к которому прислушивались ныне многие, поднимался на стороне Стефана Твердиславича. Впрочем, и сын старого посадника был не простым человеком.

   - Ты мне Ростиславом своим не тычь! - глубоким басом, который легко разносился над толпой, выговаривал Стефан Твердиславич. - Ростислав Михалыч зело молод - ему бы сиську сосать, а не Новгородом править! Ливонцы да чудь на западе шевелятся, с севера на корелу свей прут - неровен час, до новгородских пределов доберутся, а у нас не князь - дите малое! Приходи да бери нас голыми руками!

   - А Михал Всеволдыч на что? - надрывался хриплым старческим голоском Внезд. - Его кликнем - заступит!

   - Заступит он, как неё! Волока, нашего, природного новгородского города, воротить не мог!.. Конечное дело! У него свой Чернигов имеется, там торг тоже неплох, и там он во всей своей воле!..

   - Хошь сказать, не по нраву ему тута? Он крест целовал на Ярославовых грамотах!.. И Новград его принял...

   - Его ты да прихлебатели твои приняли, - встрял Иванок Тимошкинич. - Князь - что орёл, ему тесно тута!

   - А раз тесно, неча было вообще являться сюда! - пристукнул посохом об помост Внезд.

   - Вот ты ему на порог и укажи! - усмехнулся Стефан Твердиславич. Внезд поздно сообразил, что молвил что-то не то — вече уже всё поняло, и над толпой нарастал хохот. Из задних радов неслись выкрики: «Не нать нам князя! Сами проживём!.. Малолетку - со стола!» - и даже: «Ярослава звать!» - но это пока ещё неуверенно и вяло.

   - Князь наш хоть и летами молод, да мы вокруг него на что? - развернувшись к толпе, надсаживаясь и стараясь придать своему дребезжащему голосу больше силы, закричал Внезд. - Наставим советом, коли что!.. А что молод, так и вас же, новгородцы, прижимать не станет...

   - Зато ты их прижмёшь, ты и родня твоя, псы голодные, - оборвал его Иванок Тимошкинич.

   - Псы?! - Внезд аж завизжал. - Сам - пёс!

Подняв посох, он ринулся на Иванка - остальные бояре еле успели разнять их. Стефан Твердиславич остался посередине. Он насмешливо переводил взгляд с внешне спокойного Иванка на багрового, кипящего гневом и плюющегося Внезда.

   - Глянь-кось! - качнул он головой, не снижая силы своего баса. - Внезд Вадовикович, посадник!.. И не стыдно тебе? Бороду свою же оплевал! - По седой длинной мягкой бороде того и впрямь стекала тягучая капля слюны. Внезд захрипел, забился в руках держащих его родичей. Стоявшие по бокам сыновья Внезда глядели на посадника зло. Эго был позор, и новгородцы были его свидетелями.

   - И ты ещё хочешь малолетнему князю Ростиславу советчиком быть? - сокрушённо покачал головой Стефан. - Нет, при таком посаднике нам князь повозрастнее нужен!

   - А тебя самого, как ребёнка малого, водить да наставлять надоть! - подлил масла в огонь Иванок.

Вечевая площадь гудела на разные голоса. Посадник был опозорен, отныне слово его уже не могло иметь для новгородцев того веса, что прежде, и Внезд Вадовик это понял.

Оставалось одно - уйти. С усилием освободившись из державших его рук, он тяжёлым стариковским шагом пошёл к ступеням, но, уже спустившись, обернулся и ожёг своих врагов ненавидящим взглядом.

Стефан Твердиславич и Иванок Тимошкинич со своими домочадцами и дворовыми возвращались с обедни. Со вчерашнего дня они не видались, но шли рядом молча, вспоминая последнее вече. Прогнав посадника, Стефан заговорил было о смещении четырёхлетнего Ростислава, но хотя его и слушали, без посадника решать такое дело Новгород не привык.

   - Ежели б как Внезда убрать, - высказал тайную мысль Иванок. - Сразу легота бы наступила!

   - Как убрать? - Стефан вздохнул. - Не лихого человека же к нему подсылать?.. А чтобы добром снять - так сил пока нету таких! Слыхал, как вчера вече мои слова принимало? Молчали люди!.. Поди, пойми, за кого они!

   - Гаврила Завидич баял - в Волоке опять хлебные обозы задерживать начали, - вспомнил Иванок. - Токмо бы князь не озлил людишек сверх меры - тогда с ними не совладать!

   - Голодный народ - злой народ, - закивал Стефан.

   - Как оголодает - надоть опять вече созывать, - гнул своё Иванок. - Тогда и сковыривать Внезда...

За разговором они дошли до поворота на Сенную, где стояли хоромы Иванка Тимошкинича. Стефану Твердиславичу идти было дальше, прямо.

   - Бывай у меня, кум, - развёл руками Иванок.

   - Беспременно загляну - мёду твоего отведаю! - закивал Стефан.

Распрощавшись, они тронулись каждый своей дорогой. Но Иванок прошёл всего ничего, как вдруг из малого проулка между заборами соседних домов ему навстречу шагнуло человек пятнадцать. По виду чьи-то дворовые; лица у всех суровые, хмурые. Передние играли дубинками, перекидывая их с руки на руку. Ещё у двух-трёх с запястий свисали кистени.

Иванковы дворовые немедля выдвинулись встречь чужакам, и те, не дав противнику времени, бросились в драку. Двое-трое, оставив товарищей разбираться с челядью, накинулись на самого боярина. Иванок Тимошкинич тонко закричал, отступая к забору, но посох выбили из его рук, и подхвативший его парень широко размахнулся, делясь боярину в голову...

Уже вечерело, когда над Новгородом поплыл набат Святой Софий. Всегда мерные, властные удары большого колокола сейчас звучали тревожно и испуганно, словно приключилось нечто страшное - пожар аль нежданное нападение. Взбудораженные горожане спешно бросали дела и, вопросительно поглядывая на небо - не плывёт и впрямь ли дым, - толпились на улицах, десятки раз переспрашивая друг дружку: «Чего там? Что слыхать?.. Почто трезвон такой?» Но набат не прекращался, и люди начали стекаться к вечевой площади.

Там уже толпился народ - из тех, кто уже всё знал. Из уст в уста вновь прибывшим передавалась главная новость: «Побили?.. Чуть не до смерти побили кого-то из бояр!» Люди ахали, качали головами. Женщины жалостливо вздыхали, лезли с расспросами.

На вечевую ступень с трудом поднялся Иванок Тимошкинич. Его поддерживали под руки двое ближних холопов. Боярин шёл с трудом, пошатываясь. Дорогая свита на нём была порвана и испачкана грязью. Шапку он потерял, и всем была видна выпуклая ранняя лысина с косой ссадиной. Из бороды его был вырвал порядочный клок, глаз заплыл, из разбитой губы сочилась кровь. Он то и дело тонко, по-детски всхлипывал и порывался схватиться за отбитый бок. Подойдя к краю ступени, он отстранил холопов и с усилием выпрямился. Площадь ахнула, как один человек, а боярин, которому было явно трудно стоять, дрогнул, выбрасывая руки вперёд и в стороны.

   - Мужи новгородские! - надрывно, чуть шепелявя из-за выбитых зубов, закричал он. - Смотрите, что средь бела дня деется?.. Прямо перед домом моим по наущению посадника Внезда бит был его холопьями!.. Гляди, Господин Великий Новгород, гляди, что творится на глазах у честных христиан!..

Он схватился за бок и мешком осел на помост. Холопы кинулись к нему, засуетились около. Но и того было достаточно - площадь забурлила на разные голоса:

   - Это чего ж творится, православные?.. Разбой средь бела Дня!

   - Уж ежели посадничьи слуги до вятших добрались, что нам, простым новгородцам, делать?

   - Управы нет на Внезда! Творит, чего пожелает!

   - Это как это - нет управы?.. А ну, ребята, к посаднику! Ответа ла дела его требовать!

   - К посаднику! К посаднику!.. На поток Вадовика! - раздавалось уже всюду. Избитый Иванок порывался ещё что-то сказать - его не слушали. Несколько сотен человек уже ринулись с площади, на ходу подбирая колья, камни, выламывали из оград лесины. Кто-то успел, сбегал за топором, у кого-то мелькнул кистень, были даже оборуженные копьями и мечами.

Двор Внезда Вадовика был разграблен в единый миг. Дворовые не успели запереть ворота - к ним подскочили, пригрозив топорами и копьями, снесли створки с петель, и толпа растеклась по подворью. Самые смелые сразу бросились по высоким резным ступеням в палаты, другие кинулись выводить лошадей, растаскивать из житниц мешки с зерном и мукой, выкатывать бочки и выносить всё, что подвернётся под руку. В доме хозяйничали тоже - у самой Внездовой снохи сняли с шеи ожерелье, унесли все ручники и кое-какую утварь. На поварне какую посуду перебили, какую забрали с собой.

Внезд Вадовик с сыном Глебом и братьями в то время только добрался до вечевой площади и был поражён видом избитого Тимошкинича и его словами. Дело действительно свершилось по его слову, но шумство на вече, кончившееся призывом идти к его дому, поразило посадника. Он поспешил к себе, но застал только самый конец погрома, когда опоздавшие утаскивали то, что ещё осталось. Этих дворовые задерживали - тут и там вспыхивали драки, когда пытались отнять награбленное.

Глеб Внездович сразу бросился командовать, пытаясь спасти то, что ещё можно было, а Внезд с родичами поспешил обратно на вече. Снова, второй раз за день, ударил набат. Сообразив, что дело обернулось хуже, раз колокол звонит, не умолкая, люди сбегались на вече сразу с дубинами и топорами.

На вечевой ступени их встречал сам посадник Внезд Вадовик. Подле него тесной кучкой стояли его братья, свойственники и тысяцкий Борис Негоцевич. Ещё несколько бояр, случившихся поблизости, старались протолкаться ближе. Шагая широко и тяжело, как больной медведь-шатун, на скрипящие под его тяжестью ступени взобрался старый посадник Семён Борисович. Когда-то давно он ссорился уже с Твердиславом Михайловичем, отцом Стефана, из-за посадничества и мест в Грановитой палате и сейчас, вспомнив, кто на чьей стороне, решил отплатить сыну давнего недруга.

Люди, видя посадника Внезда и вспоминая, почему созвали первое вече, толкали друг друга локтями, громко открыто переговаривались. Сразу сотни глоток взревели - какие гневно, а иные - вопросительно. Внезду пришлось напрячься, чтобы его голос перекрыл гул голосов.

   - Мужи новгородские! - воззвал он. - Что ж творится ныне на Великом Новгороде?.. Бога вы забыли, вольные люди новгородские! Где ж то видано, чтоб без вины чужие домы громить?

   - А ты почто без вины повелел холопам своим Иванка Тимошкинича прибить? - послышались голоса. — Ты первый Бога и забыл!

   - Мужи новгородские! - Внезд широко раскинул руки, словно желал обнять всю площадь. - Богом клянусь - нет на мне вины! Что побили боярина Иванка, про то спорить не стану - видал его язвы ныне... Но откуль взял он, что мои холопы его отлупили?.. Есть у него послух, видок?.. Коль есть, пусть выйдут, скажут пред всем Новгородом о том - тогда признаю свою вину. А не сыщутся - знать, солгал всем вам боярин Тимошкинич! На посадника похотел заставить вас руку поднять!

   - А того не ведомо ему было, что посадник Внезд княжеский слуга ныне, - послышался рядом сиплый, но ещё полный властной меди голос Семёна Борисовича. Огромный, одышливый, седой, как лунь, и молчавший, пока на помосте был ненавистный ему Стефан Твердиславич, боярин сейчас выдвинулся вперёд. - Как прознает князь, как с его слугой город поступил - всем плохо придётся, коль карать начнёт!.. Можете ли вы сейчас выдать городу тех, кто грабил посадничий дом?.. Нет? - строго оглядел Семён Борисович затихающую под его голосом площадь. - Тогда поплатятся все!

Внезд Вадовик был от души благодарен старому боярину. Тот долго держал его сторону в спорах с Иванком Дмитричем и прочими, молчаливо одобряя, но заговорил лишь сейчас.

Ныне был самый лучший день для того, чтобы расправиться со всеми врагами - Иванок Дмитрич и Вячеслав Борисыч, старые посадник и тысяцкий, далече, удрали в Переяславль. Их сродственники забились в вотчины, в городе носа не кажут. Прочие их сторонники хоть и остались, но после сегодняшнего замолкнут, поняв, на чьей стороне сила. А кто не успокоится сам, тех заставят замолчать княжеские дружинники.

   - Покамест не дошло до князя и не присудил он нам покарать татей, вершите суд сами, мужи, новгородские! - уже не звал, приказывал Внезд Вадовик.

Вече понемногу распалялось. В разных углах площади начали раздаваться голоса о том, что впрямь хватили лишку, что не дело по наговору громить всех подряд. Сторонники посадника шумели всё громче.

   - Дать Волхова испить! - кричали они. - Эдак всяк будет орать, а потом мы спину подставляй!..

   - Вершите суд сами, мужи новгородские! - повысил голос посадник. - Как решишь ты, Великий Новгород, так тому и быть!

Он знал, как решит город - за посадника стояли многие. И даже те, кто недавно громил его дом, сейчас орали громче всех, чтобы хоть так замазать невольный грех. Кроме того, как назло, ни Стефана Твердиславича, ни других сторонников Иванка Тимошкинича на вече не было. Этим они как бы доказывали свою слабость и страх, а кто трусит - тот и виноват.

   - Иванок, небось, сам себя избил, а потом наговорил на посадника! - кричали с помоста, подливая масла в огонь.

   - Стой, православные, стой! - вдруг послышался новый голос. В толпе возникло движение - кто-то торопливо продирался сквозь ряды ближе к помосту. - Кого вы слушаете?.. Лиходеев! Татей и мздоимцев, кои готовы реки крови пролить христианской!.. Им важнее князя посадить такого, чтоб власти их мешать не мог! Они весь Великий Новгород хотят под свою руку поставить!..

Посадник был несказанно поражён и возмущён явлением нежданного недоброхота, тем более что был им ни кто иной, как неродовитый боярин Волос Блудкинич. Не древним родом - деньгами, что его дед и прадед, купцы новгородские, своим хребтом заработали, проложил он себе дорогу в Грановитую палату и совет бояр. Ещё и досей поры его ладьи с товарами ходили за море и на Низ.

Волоса Блудкинича люди знали - послышались одобрительные выкрики.

   - Кого вы слушаете, за кем идёте? - продолжал тот, остановясь у помоста. - Вы сами себе кровопивцев на шею посадили, верите им!.. Аль не знаете вы Иванка Тимошкинича? Кому из вас он дорогу перешёл, кого обидел?.. Только и вины его было, что правду молвил в лицо боярину!..

   - Молчи, худородный! - зашипел сверху посадник и нацелился ткнуть Волоса посохом. - Пёс приблудный!

   - Меня лаешь - сам себя позором покрываешь, посадник, крикнул в ответ Волос. - Люди, не слушайте его! Он за мзду богатую и город весь, и нас, и мать родную кому хошь продаст!

   - Уж не тебе ли? - взвился Внезд Вадовик. - Позвени-ка тугой мошной, поведай, кого ты подкупал на вече, чтоб тебя в совет кричали? Никак три дня весь Людин конец пивом поил!..

   - Ах, ты сатана! - не выдержал Волос Блудкинич. - Черниговский прихвостень!.. Вот гляди, доберусь я до тебя!.. Жаль, не догадался я у хором твоих очутиться, когда их грабили! Уж не пожалел бы красного петуха!..

Он бросился было на помост, намереваясь за бороду стащить посадника наземь, но тут на него с боков накинулись дворовые Внезда и Семёна Борисовича. Они столкнули Волоса Блудкинича обратно и навалились на него кучей.

   - Бейтя его! - закричал Внезд Вадовик, в порыве занося посох и опустив его на сцепившихся в драке людей. - Он дом мой хотел пожечь!

Взбудораженное вече береговой волной накинулось на дерущихся. Волос Блудкинич отбивался, но его повалили наземь и топтали ногами до тех пор, пока он не затих вовсе.

Внезд Вадовик больше помалкивал, смотря и слушая. После побоища вече гудело и бурлило, подогревая само себя. Его не надо больше было подталкивать, оно само, вскипев, как готовое варево, перелилось через край и ринулось по улицам. Размахивая дубинами и дрекольем, толпа с гамом и шумом текла по улицам, и к ней в первые ряды уже мешались переодетые холопы Внезда Вадовика и его ближних. Посадник всегда имел в толпе своих людей, чтобы в случае чего именно они первыми начинали кричать на вече то, что потом становилось мнением всего города. Сейчас они вели людей к домам врагов своего хозяина.

Так уж бывало, что при всяком бунте и нестроении громили не только дома и усадьбы виновных - находились люди, которые под общий шум пытались расправиться со своими врагами. Поэтому обычно горели целые улицы, а народ, пьяный от грабежей и суеты, рыскал вокруг и искал, кого бы ещё разбить. То тут, то там в вечернее небо поднимались клубы дыма - горели усадьбы. Зажгли дом Волоса Блудкинича, чет труп так и остался валяться на вечевой площади. Подпалили хоромы Иванка Тимошкинича. Самого Стефана Твердиславича напугали, снеся ворота в его терему, пограбили всех его соседей и свойственников.

Глава 18

Долго в тот раз буйствовал Новгород - чуть не до рассвета город не сомкнул глаз. Сперва грабили боярские хоромы, дрались и делили добро, потом, когда уже чуть начали расходиться, от красных петухов, выпущенных в ту ночь без счета, загорелся Славенский конец. За грабежом и делёжкой этого вовремя не заметили, и пожар успел разойтись по нескольким улицам. Скоро горело столько домов и усадеб, что горожане забыли о мятеже и вовсю тушили пламя. С огнём воевали ещё целый день, а когда управились, выяснилось, что погибло и попорчено добра столько, что о разграбленных боярских домах нечего и вспоминать. У нескольких десятков семей не осталось ни кола ни двора, у многих уцелело только то, в чём успели выскочить. Хорошо, была весна и ночи начинали теплеть.

Занятые свалившейся бедой люди даже не вспоминали о том, с чего всё началось. Боярские распри отошли в тень, тем более что сами бояре притихли и более не шумели.

Впрочем, шуметь было особо не с чего - вое, кого мог посадник Внезд считать своими врагами, ныне не были для него опасны. Стефан Твердиславич спешно уехал в дальнюю вотчину, на Мету, и всё лето не показывался в Новгороде. А Иванок Тимошкинич, с коего всё началось, был убит. Когда начали грабить его подворье, он, несмотря на увечья, сумел с несколькими верными людьми выбраться из терема и поспешил укрыться в ближней церкви. Но его перехватили по дороге, узнав по платью, поймали и, избив ещё раз, отволокли в Волхов, где и утопили. Остальные недоброхоты, сражённые примером, помалкивали и были тише воды, ниже травы.

Так в затишье прошло почти всё лето, бывшее для Новгорода чуть легче, чем два предыдущих. С той поры, как принял княжение Михаил Черниговский, Русь трепали беды. От дождей вымокли поздние яровые, лен, не родили огороды, а те озимые, что посеяли, вымокли и вымерзли зимой, так что новый урожай оказался не в пример скуден.

Надеялись на помощь Низовских земель, но на Волоке Ламском сидела дружина Ярослава, заворачивающая торговые обозы. Впрочем, в то время ей заниматься этим почти не приходилось - новым летом обозов по всей Руси стало меньше. Год и другой урожаи не задались нигде. Возить в Новгород для торговли было нечего - самим еле хватало. Обильно, как встарь, родила разве что Киевская да Галицко-Волынская земля. Оттуда шли товары, но разве могла прокормить оскудевшая людьми и ремёслами Киевская Русь[272] огромную, обильную народом и жадную до жизни Владимирскую Русь вкупе с Новгородом!

В малых городках и весях всё ж было полегче - помогали лес и река. В самом Новгороде поневоле вспоминали времена, когда город душил князь Ярослав Всеволодович. Как и тогда, ели кору, мох и собак. Люди бежали из города, чтобы умереть спокойно, ибо случалось, что поедали и человеческие трупы. Матери продавали своих детей богатым людям и даже на чужбину. По улицам бродили толпы людей - выискивали дома богатых и разбивали в них житницы, надеясь найти хлеб. Много хлеба похватали при грабеже посадничьих хором и потом при погроме его недоброхотов.

Новым летом, когда люди после волнений и пожара притихли и занялись своими делами, наконец-то пришло избавление и от голода - едва можно стало пуститься в плаванье, через Волхов и Нево-озеро Варяжским морем пришли купцы из Висби и Любека. Прознав о голоде, они привезли в Новгород хлеб. Лето тоже выдалось хорошим по всей земле и на Низу, и можно было надеяться на лучшее.

Единственное, что тревожило новгородские и псковские земли - это ливонцы. Самим рыцарям в связи со смертью епископа Альберта было не до походов, но литовцы, приохоченные ходить на псковские и новгородские земли с войной, чуть не ежегодно совершали набеги на русские земли. Избегая сражений, они проходили по земле, захватывая добро и угоняя полон. Бояре терпели набеги на свои вотчины, вынужденные смиряться с тем, что из-за них меньше становится и без того скудная от неурожаев дань. Но защищать Новгород и Псков от набегов должны были княжеские дружины, а Михаил Черниговский бывал на столе наездами. Вместо него сидел мальчик, который даже со своим пестуном пока сражался деревянным мечом и не мог повести полки в битву. Усмирённые Внездом Вадовиком и его союзниками люди молчали, но постепенно начали поварчивать. Стефан Твердиславич, хоть и не выступал более открыто и позвать князя Ярослава не подговаривал, тем не менее не молчал. И постепенно в городе сложилось тихое мнение, что пора бы уж князю показать свою настоящую силу и либо приструнить литовцев, сходив на них походом, либо уйти подобру-поздорову и уступить место достойному. Слушая эти разговоры со всех сторон, посадник отправил Михаилу в Чернигов грамоту, и тот обещал, что скоро пойдёт в Новгород, чтобы оттуда отправиться прямиком на Ливонию.

В конце осени, почуяв, что в городе опять начали поднимать голову сторонники Ярослава Переяславльского и стараясь оградить малолетнего княжича от возможного бунта, посадник и тысяцкий увезли юного Ростислава в Торжок. Всем в городе они говорили, что там будут собираться войска для похода на Ливонию, но на самом деле бояре спешили укрыться подалее - голос Стефана Твердиславича со времени пожара на Словенском конце стал звучать всё увереннее и громче. Он становился народным любимцем, ему прочили власть, а это при посаднике и тысяцком попахивало бунтом. Но Новгород бунтовал всегда - нет хлеба, есть ли, ему всё едино. Затаившись, Внезд Вадовик ждал.

В начале зимы нежданно-негаданно на посадничье подворье прискакал гонец из Новгорода. Конь под ним поводил запавшими боками и шатался, роняя розовую пену с губ, у крыльца всадник сполз с седла и неверными шагами быстро поднялся в терем.

Упреждённый о гонце, Внезд Вадовик вышел ему навстречу и с удивлением признал в нём своего дворового холопа Стёпку. Тот посерел, спал с лица и смотрел затравленно. Встретясь глазами с хозяином, он мешком бухнулся ему в ноги:

   - Христом Богом молю, боярин! Не гневайся на раба твоего верного!..

Внезд тихо ахнул, крепче опираясь на посох. Подумалось о самом страшном:

-Что?

   - Беда, боярин! - не поднимая лица от пола, выкрикнул Стёпка. - В Нове Городе бунт! Выло вече, на нём боярин Стефан против тебя и родни твоей лаял!.. Кричал, что не надобен им такой князь, уговаривал Ярослава Всеволодовича звать!.. Народишко разошёлся, к твоему подворью побежал...

Внезд покачнулся. Всё поплыло перед глазами. Как сквозь туман, долетали сбивчивые слова холопа:

   - Дом и подворье пограбили... До ближней вотчинки добрались, там всё порушили... У тебя и брата твоего, и у свойственников тож... Терем новый боярича Глеба Внездовича погорел... У боярина Бориса тоже грабили...

   - Неужто - все? - одними губами шепнул Внезд, чувствуя, как спирает грудь, и трудно становится дышать. - А другие что ж? Семён Борисыч?..

   - Убили его, - Стёпка всхлипнул, жалея своего хозяина, и выпрямился, отирая рукавом красный от мороза и слёз нос. - Дубьём забили, потом до Волхова волочили - и в прорубь...

Всё потемнело перед глазами Внезда Вадовика, и он тихо осел на пол.

Уже когда он пришёл в себя на постели, чуть отойдя от хватившего его удара, не отлучавшийся от отца Глеб Внездович сообщил ему остальные страшные подробности.

Семьи уехавших с княжичем бояр были схвачены и заточены в монастырь. Посадничество забрал себе Стефан Твердиславич, а должность тысяцкого отдали некоему Никите Петриловичу. Новый посадник сразу же постановил послать грамоту Ярославу звать его на новгородский стол, и горожане согласились.

Разбитый тяжёлой вестью Внезд Вадовик ещё хворал, когда из Новгорода на него и его спутников свалился новый, более тяжкий, удар. Несколько дней спустя в Торжок прискакали новгородские послы с грамотой для малолетнего княжича Ростислава. Вместе с Ростиславом и его боярами гонцов встречал бывший тысяцкий Борис Негоцевич, заменив не встающего с постели посадника. Выходя к послам, он заранее трепетал, не зная, сможет ли сдержать гнев, ежели увидит кого из знакомых. Но Новгород словно понимал это - из пяти послов ни одно лицо не осталось в памяти даже смутно.

Юный Ростислав, всё ещё воспринимая многое по-детски открыто, с любопытством посматривал на чужих людей. В окружении своих бояр он не боялся их, но и не понимал полностью смысла произносимых по-писаному священником слов:

   - ...Ибо отец твой обещался сесть на коня и в поход идти с Воздвиженья[273], а теперь уже Николин день[274]. С нас крестное целование долой, а ты ступай прочь, мы же себе сами князя помыслим...

Дочитав грамоту до конца, священник свернул пергамент и с поклоном вручил его застывшему, словно окаменевшему, Борису Негоцевичу. Тот понимал сказанные слова, но не верил, что всё вот так быстро кончено.

Сколько раз случалось такое, что бояре, поссорившись, отъезжали из города в свои вотчины или даже на службу к иному князю, бросив нажитое. Но всегда возвращались. Борис Негоцевич часто видал таких изгнанников через несколько лет - они как ни в чём не бывало расхаживали по улицам и даже приходили в Грановитую палату, ежели до побега занимали там места. Однако он сам никогда не верил, что может оказаться изгнанником. Ему чудилось, что вмешалась злая воля, чьё-то дьявольское попущение, может, кара за грехи. Про него и семейство Вадовиков не было сказано в грамоте ни слова, будто их не существовало вовсе. Но это умолчание и означало изгнание.

Его невесёлые размышления прервал маленький Ростислав. Подавленный свалившимися на него малопонятными заботами княжения, мальчик начал рано взрослеть и старался многое понимать, но самого главного детская душа ещё не умела постичь. Он подёргал боярина за рукав долгой шубы и снизу вверх глянул на него светлыми, не по-детски суровыми глазами.

   - Чего он сказал такого? - спросил мальчик. - О чём?

Борис Негоцевич словно проснулся.

   - О чём? - тяжко вздохнул он. - Путь нам указали, княже!

   - Какой путь?

   - Тебе - в Чернигов-город, к батюшке твому, а нам куда - неведомо...

   - К батюшке? - оживился Ростислав столь явно, что боярин почувствовал глухую досадливую ненависть к мальчику, находившему светлые стороны среди сгущавшегося мрака.

Кое-как проводив послов, Борис Негоцевич вернулся в палаты. Глеб Внездович и братья Внезда уже ждали его. Краем уха, от Ростиславовых бояр, они слыхали о содержании грамоты, но боялись верить.

   - Ну, что? - воскликнул младший из трёх братьев, Даньслав Вадовикович.

   - Путь нам указали, братья! - сухо отмолвил Борис. - Нам и князю нашему, Ростиславу Михайловичу.

   - Куда же теперь? - растерянно выдохнул третий Вадовикович, Михаил.

Борис только покачал головой. О возвращении нечего было и думать - нетерпеливый Стефан Твердиславич уже послал грамоту Ярославу Всеволодовичу, и тот спешил в Новгород ближней дружиной, оставив жену, детей и бояр собираться и двигаться поездом[275] следом.

Ярослав прискакал в город в самом конце декабря - налегке, без припасов. Сам посадник Стефан, извещённый с полдороги, вышел встречать его. В городе звонили в колокола, заговорила даже Святая София, созывая народ, словно на вече. Проехав запруженными народом улицами, Ярослав спешился на вечевой площади, поднялся на ступень и стоял там почти один - посадник, тысяцкий, бояре и дружинники оставались внизу и чуть в стороне, пока на площадь стекался народ. Счастливый тем, что видит их, Ярослав улыбался мальчишеской открытой улыбкой, а потом шагнул вперёд, к краю, срывая с тёмных кудрей шапку.

   - Великий Новгород! - пронёсся над постепенно замирающей толпой его голос. - Принимаешь ли ты меня князем своим?

На миг пала тишина - для того лишь, чтобы откуда-то изнутри стёкшихся к вечевой площади толп вдруг родился и волной прокатился слитный многоголосый гул приветствия. Он ураганом ударил в грудь Ярославу громким криком, и князь раскинул руки в стороны и засмеялся беззвучным довольным смехом.

Несколько дней спустя он уже принимал княжение, целуя крест на старых грамотах Ярослава Мудрого, но о положенных Михаилом Черниговским указах и обещаниях и слушать не хотел. Всё, что тот положил, Ярослав отменил раз и навсегда и не захотел даже слушать об отмене даней.

А ещё несколько дней спустя, перед самым Крещением[276], в Новгород прибыла его семья и бояре, поезд с княжескими вещами и казной. Старшие сыновья - двенадцатилетний Феодор и десятилетний Александр - обогнали остальных и в сопровождении пестунов и десятка дружинников охраны верхами въехали в Новгород, как положено князьям. Когда Ярослав увидел, как чинно въезжают на княжье подворье его мальчики, он впервые почувствовал не просто гордость за своих сыновей, но и уверенность, что они вырастут и покажут себя настоящими князьями.

С княжьим поездом прибыли и почти все новгородские бояре, кто в разное время покинул город и переметнулся в Переяславль. В их числе был бывший тысяцкий Новгорода Вячеслав Борисович, за время изгнания ставший одним из думных бояр Ярослава. Князь тут же нашёл ему подходящую службу: чуть оправившись от дороги, Вячеслав отправился во Псков и занял там должность княжьего наместника. Город принял его появление спокойно - своего князя в нём давно не было, а Ярослав пока был в силе, и спорить с ним не стали.

Но как ни хотелось Ярославу подольше задержаться в Новгороде, ему скоро пришлось оставить город и выехать в Суздаль, на зов Великого князя. В надежде и желании вернуться он оставил в городе весь свой двор и поставил вместо себя до возвращения старших сыновей.

Проведав о возвращении на новгородский стол Ярослава и о радостной встрече, устроенной ему горожанами, изгнанники, до сей поры остававшиеся в Торжке с юным Ростиславом, наконец решились и отправились в Чернигов. В конце концов, они преданно и до конца служили княжичу - не может же его отец не заметить и не вознаградить их за верную службу!

Как ни странно, надежды изгнанников оправдались. Михаил Черниговский, конечно, не мог радоваться тому, что его сыну показали путь из богатого, обильного Нова Города, но не оставивших в беде маленького княжича бояр принял милостиво. Повелел пригласить к себе в палаты, где задал им обед, долго и ласково расспрашивал о делах, сочувствовал горю и в награду выделил им несколько весей для прокормления и позволил строиться, где и как похотят. А двум старшим боярам, Внезду Вадовику и Борису Негоцевичу, даже передал приглашение служить отныне ему. Бояре милостиво согласились.

До Ярослава вскоре дошла весть о том, что его недоброхоты бежали и сейчас находятся у злейшего врага князя. В том, что Михаил Черниговский ему враг и должен быть уничтожен, он теперь не сомневался.

После замирения с братом Юрием два года назад Ярослав стал готовиться было к войне с Михаилом, желая на поле брани добыть новгородский стол. Черниговский князь, со своей стороны, тоже собирал войска, для чего и выехал из Новгорода первый раз. Но Великий князь, прослышав о приготовлениях, послал бояр со словом мира. Сам епископ Кирилл отправил к спорящим князьям черниговского священника Порфирия. В дело вмешался даже новый родственник, Владимир Рюрикович Киевский, и всё кончилось миром. Но, хоть и сложив оружие под давлением родственников и духовных пастырей, князья продолжали почитать друг друга врагам и. Поэтому, узнав о новых происках Михаила, Ярослав не стал медлить. Он поднял на ноги свою дружину, позвал сыновцев Константиновичей и охочих мужей-новгородцев и отправился в земли своего противника. Два города, Серенек и Мосальск, были сожжены и порушены. Опустошена вся округа. В полон угоняли целые деревни - семьями, иной раз позволяя полону прихватить с собой кое-какие пожитки на первое обзаведение. Гнали табуны коней, захваченные стада. На обозных телегах грудами, без разбору, лежали кули с зерном и мукой, узлы с добром, меха, бочки, порты, упряжь и похватанные по весям вещи. Отдельно везли серебро - кованое узорочье, гривны и дорогую посуду. Чуть было не разграбили две церкви - вовремя остановились, - но всё равно в обозе каким-то образом потом оказались священные сосуды и кое-какая церковная утварь.

Ярослав воевал с размахом - под его началом находились большие полки переяславльцев, ростовчан и новгородцев. Чтобы удоволить такое огромное войско, нужно было много добычи. Заполнив обозы, полки откатились назад, только понеся большие потери под Можайском, которбго взять так и не удалось. Тогда было убито много Ярославовых старых дружинников, с которыми он начинал дела. Мира взять князь не захотел, да и не смог, но этим набегом Ярослав дал понять, что шутки с ним плохи.

В Чернигове встревожились. Северная часть княжества оказалась наполовину опустошена. Собравшиеся вместе князья торопливо решали - собирать ли общую рать против Ярослава.

Слово на совете взял Борис Негоцевич - прознав, что родной зять Василько пошёл в этой войне против тестя, Михаил Черниговский помалкивал. Призванный на съезд от имени Новгорода, боярин изо всех сил старался убедить князей забрать город у Ярослава ратной силой.

   - Не бойтеся Ярослава, князья! - горячо, взмахивая руками, говорил боярин. - Ведомо мне, что не новгородской волей ставлен он на стол Господина Великого - волей посадника лишь, у меня обманом место отнявшего! Новгородская вольница сегодня одному, назавтра другому «Славу!» кричать станет!..

   - Однако ж не так легко приохотить вольный Новгород, - осторожно возразил Мстислав Смоленский, двухродный брат Михаила Черниговского. - И ратиться с Ярославом — не значит ли это рать с самим Великим князем? А ведь за него стоят ныне князья киевские!

   - Что до Великого князя, то он вашему дому свойственник, должен понимать, что к чему! - не сдавался Борис Негоцевич. - А мне от верного человека пришла из Нова Города грамотка, так из неё доподлинно известно, что ныне нет в городе князя Ярослава!.. Уехал он обратно, в свой Переяславль!.. А всё почему? Потому как не люб он новгородцам! Есть те, кто ему «Славу!» кричат, а есть те, кто молчат... От них он и сбежал, сидеть не стал!.. Да и не усидит на одном месте - не таков он... Сейчас, передаёт мне человек мой, в городе лишь сыновья его. Ты, князь Михаил, - повернулся Борис к черниговскому князю, - должен идти, потому как твоего сына Ярослав с места согнал! А ты его сыновей сгони!

Но Михаил помалкивал, и тогда с места вскочил молодой, ещё порывистый князь Святослав Трубчевский[277].

   - Я пойду! - воскликнул он. - Коль взаправду не люб новгородцам князь Ярослав, я сам приду и возьму стол княжеский! Мне мал мой Трубецк!

   - В добрый час, княже, в добрый час! - закивал головой Борис Негоцевич.

Более ничего тот княжий съезд не порешил, и смоленские и черниговские князья разъехались по своим вотчинам. А Святослав Трубчевский отправился готовиться к походу на Новгород и в середине лета выехал на север.

Борис Негоцевич и родственники Внезда - тот в изгнании расхворался и уже было ясно, что до зимы он не дотянет, - с трепетом следили за его походом. Борис Негоцевич так жаждал вернуться домой, снова взять должность тысяцкого и получить обратно свои вотчины, что сам верил в нелюбовь новгородцев к Ярославу. Верил и заставил поверить других.

Но случилось невероятное. Святослав Трубчевский благополучно прошёл Низовые земли, подошёл к Новгороду вплотную, даже выслал в город своих людей вызнать, как примет его Господин Великий. Но горожане неожиданно стеной встали за своих княжичей и, в их лице, за князя Ярослава. Ополчением командовал некий приставленный к княжичам воевода именем Ратмир. Он позволил трубчевскому князю подойти к городу, но не дал ступить в него и шагу. Святослав был вынужден повернуть назад, отправившись восвояси, как зарвавшийся хмельной гуляка.

Весть о его позорном возвращении для новгородских изгнанников совпала с другим горем - на чужбине скончался- таки Внезд Вадовик. Умирал он трудно, отходил в муках несколько дней. Всё бредил, зовя жену, оставшуюся в Новгороде, поминал Семёна Борисовича, беседовал с ним, как с живым, до пены на губах ругался со Стефаном Твердиславичем. Потом затих. Сознание ненадолго вернулось к нему. Он открыл глаза, обвёл мутнеющим взором столпившихся вокруг смертного одра братьев, Михаила и Даньслава, сыновей Петра и Глеба и друга и свойственника Бориса Негоцевича и хриплым, еле слышным шёпотом попросил поклясться, что они все отплатят Ярославу за муки и изгнание. Сыновья и братья поклялись. Умирающий удовлетворённо вздохнул, закрыл глаза и более их не открывал.

В скорби Вадовиковичей не трогали, позволив с честью отпеть и проводить в последний путь боярина Внезда, но потом с ведома Михаила Черниговского ИМ дали понять, что в Чернигове они гости нежеланные.

Неудачный поход подученного ими Святослава Трубчевского в Новгороде могли расценить как повод для нового похода-грабежа.

Изгнанники уже отчаялись найти себе пристанище, когда Глеб Внездович внезапно вспомнил о псковском посаднике Иване Иванковиче. Он не любил Ярослава и мог помочь новгородским боярам. Спешно собравшись, Внездовичи отправились во Псков.

Глава 19

Глеб Внездович от Опочки ускакал вперёд, чтобы тайно упредить по старой дружбе посадника Ивана Иванковича или хоть вызнать, кто на его месте, много рискуя на случай, ежели предусмотрительным Ярославом всюду поставлены свои люди.

В город он проник без труда - сторожа у ворот углядели дорогое платье, доброго коня, богатую броню и оружие с позолотой и молча посторонились, пропуская. Лишь один, видимо, сам по себе любопытный, спросил, кто таков. Глеб свысока бросил ему: «Боярин новгородский!» - и проехал дальше, более не замечая копошащийся у стремени его коня люд.

Подъезжая к дому посадника, он всё-таки оробел и, спешившись, кулаком стукнул в ворота. Привратник в лицо его не знал, пришлось назваться, а потом дожидаться снаружи, нервно оглядываясь, пока тот ходил докладывать хозяину. Но всё обошлось - для него распахнули обе створки ворот, сразу двое холопов ринулись принять коня, а с крыльца уже спускался широким шагом сам посадник.

Они обнялись. Подхватив гостя под локоть, Иван Иванкович потащил Глеба наверх, повторяя:

   - Какими судьбами?.. Вот нечаянная встреча!.. Да как же ты... - и шумнул через голову боярича: - Опроська! Живо в поварню - пусть гостю поснидать соберут!.. Да прикажи, чтоб баню затопили! Не вишь, с дороги человек!

Пока шли горницами и переходами, посадник не давал Глебу и слова сказать, тараторил сам. Попавшегося на пути сына Твердилу позвал за собой, велев сторожить под дверью, не подслушал ли кто. Затащив гостя наконец в горницу, усадил на лавку у изразцовой печи и молвил, скорбно покачал головой:

   - Слышали мы про беду-то вашу, слышали!.. Видано ли дело!.. Батюшка что?

Глеб разоболокся[278], стащил шапку и шубу - от печи тянуло густым тёплым духом, - и вздохнул:

   - Помер Внезд Вадовик. Той осенью ещё Богу душу отдал!

   - Ах, ты, Господи, напасть! - посадник перекрестился на образа в углу. Посидели молча, пережидая, пока холопки споро накрывают на стол, потом помянули старого боярина.

   - Чего ж теперя-то? Где жить думаете?

   - Из Чернигова нам тоже путь показали, - признался Глеб. - Мы сюда порешили ехать. Как думаешь, Иван Иванкович, примет нас Псков?

Оба разом притихли, подняв друг на друга глаза.

   - У вас тута как? Тихо всё? Князь Ярослав не лютует? - помолчав, решился уточнить Глеб.

   - Ни. Тихо все! - покачал головой посадник. - С рижанами у нас мир по-прежнему, живём, хлеб жуём... Как возвернулся князь-то, так слова противного о том, давнем, не молвил. Будто и не было ничего... Только вот той зимой прислал своего человека. Сидит он теперь на Пскове тысяцким, самому князю подчинён, а город ему не указ!

   - Кто ж таков?

   - А батюшке твоему покойному он должен был быть хорошо известен, - вздохнув, молвил Иван Иванкович. - Бывший новгородский тысяцкий Вячеслав Борисыч.

   - Вячеслав? - ахнул Глеб. - Энтот как здеся оказался?

   - По слову Князеву поставлен. Город принял!.. Да ты не боись, - посадник успокаивающе тронул боярича за руку. - Где домашние-то твои?

   - У Опочки их перегнал. Спешил узнать, примешь ли нас, посадник?

   - Знамо дело, - уверенно кивнул Иван Иванкович.

Днями спустя изгнанники въехали в ворота Пскова. Упреждённая стража приветствовала их, как дорогих гостей. Толпившиеся в ожидании опальных новгородских бояр горожане кричали им приветствия. В единый миг весть о том, что приехали те, кто в прошлом году пострадал от князя Ярослава, облетела весь город, и к подворью посадника Внездовичей провожала огромная толпа.

Взбудораженный шумом и толкотнёй на улицах, Вячеслав Борисович, ревностно исполнявший до сей поры должность тысяцкого, послал человека узнать, в чём дело...

Дворский сам ринулся узнавать, но вернулся неожиданно скоро, и с порога выкрикнул:

   - На наш двор идут, боярин!

   - Да что ты орёшь? - Вячеслав Борисович даже поморщился. - Кто идёт? Почто?

   - Народ! - оторопело молвил дворский. - Посадник с ними, бояре, дружина городская тож... Аль не слышишь - шумят под окнами!

Внизу, у ворот и дальше по улице и в самом деле нарастал слитный гул голосов. В нём слышались отдельные выкрики, смысл которых был страшно понятен тысяцкому - кричали против него. Вспомнилось, что утром звонили к вечу, но Вячеслав не пошёл - отговорился нездоровьем. По всему видать, что псковичи с веча прямиком направились к нему.

Не желая раньше срока гневить горожан, хоть по опыту и знал, что они смирнее новгородцев, Вячеслав велел подать одеваться и вышел на красное крыльцо.

На дворе уже все холопы до единого ведали, почто явились люди, и сам тысяцкий тотчас это понял. Толпа наседала на ворота снаружи. Они раскачивались под напором многих тел, засов шатался, и привратник испуганно суетился подле, хоть и норовил отскочить подалее при первом же признаке опасности для себя. В створки ворот то и дело гулко бухали камни, несколько их перелетело через ограду.

   - Отворяй, тысяцкий! - слышались крики. - Сам выдь, не то силой выволокем!.. Держись, пёс княжеской!

Ворота наконец не выдержали. Брус-засов вырвало из пазов, он упал наземь, и народ валом хлынул на подворье тысяцкого. Привратник и холопы еле успели кинуться врассыпную. Лишь несколько оборуженных челядинцев остались у крыльца защищать боярина.

Со стороны это могло показаться обычным погромом, на какие Вячеслав насмотрелся ещё в Новгороде. Он уже готов был сойти к толпе и заставить её хотя бы стихнуть, но тут её самую раздало изнутри, и, окружённые стражей, на двор спешным шагом вошли сам посадник Иван Иванкович и с ним новгородские бояре: хорошо знакомый Вячеславу Борис Негоцевич, с ним спешно прискакавший из Новгорода его брат, а также старший сын Внезда Вадовика, Пётр. Прочие бояре уже скорым поездом отправились в сам Новгород, прослышав, что там нет Ярослава.

Увидев старых знакомых, Вячеслав Борисович сперва онемел от удивления.

   - Борис Негоцевич, ты? - только и смог вымолвить он. - Откудова?..

   - Некогда мне с тобой беседы разводить! - самоуверенно отозвался тот и повернулся к страже.- Берите его!

Дружинники городского полка вместе с десятком посадничьих ратных людей двинулись на тысяцкого. Его холопы бросились было защищать господина, но их быстро задавили числом. Раскидав, как котят, защитников, гридни окружили Вячеслава. Тот, уже сообразив, что дело принимает скверный оборот, сам бросился на них с кулаками. Он угостил хорошими тумаками нескольких нападавших, кого-то вовсе свалил с крыльца, но остальные насели все разом, схватили его за руки и принялись избивать, отнимая посох и срывая дорогую свиту. Не выдержав града сыпавшихся на него ударов, Вячеслав задохнулся и обмяк в руках гридней.

   - Шестопёр[279] тысяцкого где? - закричал, бросаясь к нему, Борис Негоцевич.

Вячеслав застыл в державших его руках, оставив борьбу.

   - Шестопёр захотел? - вымолвил он. — Ах, ты, паскуда! - И смачно плюнул, попав на тёмную бороду Бориса.

   - В цепи его! - взмахнул кулаками и замахнувшись на тысяцкого, завизжал Борис Негоцевич. - В подвалы!.. Сгноить!

Слабо упиравшегося Вячеслава поволокли прочь, а опальные новгородские бояре под шум приветствовавшей их толпы поднялись на красное крыльцо. Псковичи ненадолго даже оставили грабёж подворья, догадываясь, что, ежели Новгородцы остановятся тут, за татьбу кое-кому может не поздоровиться.

Спешно обыскав полдома, вынесли на вытянутых руках шестопёр, с которым тысяцкий ходил в бой. Борис Негоцевич с дрожью принял этот знак власти и поднял его над головой.

   - Мужи псковские! - воззвал он, взмахнув им. - Благодарствую вам за доброе дело ныне и клянусь стоять за город ваш до скончания живота моего! Истинно говорю - вы и я одно!.. Под моей рукой Плесков-град вырвется из-под тяжкой руки Новгорода, станет ему уж не младшим братом, а равным во всём! Клянусь в этом!

Вся улица взревела в едином порыве. Люди кидали шапки, махали кольями, некоторые обнимались и лезли целоваться.

Борис Негоцевич твёрдо решил сдержать слово, данное под горячую руку псковичам - иного пути у него не было. Бывшего тысяцкого Вячеслава Борисовича, избитого на крыльце своего дома и получившего ещё «гостинцев» по дороге к порубу, бросили в подвалы в цепях. В его хоромах разместились новгородские изгнанники. К ним на поклон целыми днями ехали местные бояре, в том числе и новгородские, чьи вотчины были недалече и кто, недолюбливая Ярослава, с прошлой зимы жил по-за городом, пережидая трудные времена.

А они, казалось, миновали. Ярослав недолго пробыл в Новгороде, несмотря на всю любовь и преданность, выказанные ему горожанами. Он лишний раз подтвердил свои старые права на княжение, с коими приходил в Новгород всякий раз, задал несколько пиров, раз или два посетил боярскую думу и вече, учиня распорядок, пошатнувшийся в городских делах за время смуты, съездил на ловища и в конце весны неожиданно вернулся в Переяславль. Как и без малого четыре года назад, он оставил в городе своих старших сыновей. И снова воеводой при княжичах был поставлен Ян Родивонович, Александров пестун.

Он первый, через верных людей, узнал о возвращении некоторых княжеских недоброхотов: в город прискакали и были встречены героями, выигравшими битву, братья Внезда Вадовика Михаил и Даньслав с немногими приверженцами, теми, кто сперва отправился за ними в Чернигов, а оттуда назад. Явились и некоторые замкнувшиеся было в своих вотчинах бояре.

Снова загудело вече, снова по улицам ходили толпы народа, поглядывавшего исподлобья на всякий забор повыше и хоромы побогаче. Кто-то пустил слух, что псковичи вспомнили о давнем замирении с рижанами и вот-вот наведут на Новгород их рать. «А князь далече! - судачили люди. - Вот как придут немцы да свей, как возьмут нас на копьё - чего тогда делать станем?..» О княжичах как о ратниках, способных повести в бой, не говорили. Старший, Феодор, был тринадцатилетним парнем - высоким, жилистым, крепкокостным, но уж больно обычен. И вид не княжеский, и походка, и вежества[280] такого нет. Переряди его в простую свиту, пусти на улицу - и с двух шагов не признаешь в нём княжича, до того прост. Александр больше походил на отца, но он был ещё мал. И, пожалуй, только возраст мешал видеть в нём будущего великого князя - умного, сильного, когда надо - жестокого и беспринципного, но и ведающего, что земле нужно. Ян исподтишка приглядывался к своему воспитаннику и удивлялся, как он неуловимо быстро изменился.

Четыре года назад это был всего лишь мальчик - много понимающий, но во многом обычный ребёнок. Он совершенно по-детски искал поддержки у пестуна, хоть и старался не уронить княжеского достоинства, которое было в нём уже тогда. Сегодня это был уже княжич, в котором начали проглядывать черты взрослого. Глядя на юного Александра, можно было понять, каким был его отец, Ярослав, в его лета.

Когда в городе начались волнения, он первым, в обгон не только старшего брата Феодора, но и многих приставленных Ярославом к сыновьям бояр и тиунов почуял неладное и сам отыскал Яна. По давней детской привычке взял его было за руку, взглянул в лицо.

   - Чего там? Шумят? Бунт опять? - спросил с дрожью в голосе, но светлые глаза уже загорались неукротимым отцовым блеском.

   - Шумят бояре, - неопределённо отозвался Ян, но Александр продолжал смотреть, и он не смог смолчать: - Враги отца твоего, пользуясь тем, что князя Ярослава нет в городе, вернулись. Вече их привечает. Нашлись у них тут приятели...

—А посадник? - быстро спросил княжич.

Ян про себя подивился его уму.

   - Стефан Твердиславич-то за нас, - ответил он, - да только ежели те на свою сторону Новгород перетянут, ему туго придётся.

   - И что тогда? Погонят нас?

В голосе княжича промелькнула тревога, и Ян ободряюще сжал его ладонь:

   - Не боись, Санко! Есть и на нашей стороне сила!..

Но видно - княжич уже что-то решил для себя и побаивался этого решения.

   - Этого нельзя допустить! - звонким голосом молвил он. - Нельзя!.. Отец столько ждал этого княжения, а теперь... Он ведь надеялся на нас с Фёдором, что мы тут будем заместо него!.. А что теперь? Ратмир! - вдруг твёрдо молвил он. - Надо слать гонцов к отцу в Переяславль!

В голосе его послышалась неуверенность - это было едва не первое его решение в делах княжения, принятое им самостоятельно, и Александр боялся, что наставник осадит его. Готовый к порицанию, он отстранился, вынул ладонь из руки Яна. Но тот нисколько не возмутился - наоборот, взглянул так, словно впервые видел перед собой этого ладного мальчика.

   - Пошлю, - пообещал он. - Самолично сегодня же пошлю!

Гонец ускакал из города в ночь. Отсылая его, Ян в глубине души боялся, как бы его не перехватили преданные мятежным боярам сторожа. Это наверняка бы означало бунт. Но всё обошлось - грамота ушла в Переяславль.

А вместо ответа явился сам Ярослав.

Он прискакал во главе нескольких конных дружин, невзирая на начавшуюся распутицу. В город, въехал не спеша, словно красуясь и давая всем наглядеться на себя и поверить своим глазам. Он приехал править, приехал, чтобы остаться здесь надолго - это читалось в его взгляде, в каждом повороте головы. Он нарочно выбрал самый длинный путь от ворот до подворья и проехал чуть ли не всеми улицами, давая возможность боярам как следует насмотреться на себя и своих ратников.

Княжичи и Ян встречали его на крыльце. Ярослав прошёл широким, чуть враскачку, шагом после долгого пути верхом. Он задержал взгляд на сыновьях, потом поднял глаза на изборца. Ян встретил его взгляд. И в этот короткий миг они поняли друг друга - Ярослав приехал, чтобы наводить порядок, карать и миловать, и ему были нужны люди, которые будут исполнять его приказы.

Началось уже на следующий день. С утра пораньше Ярослав отправил своих бояр по домам всех тех, кто выступил против него. Имена его недоброхотов князю сообщил Ян. Он же и взял под стражу семью Внезда Вадовика - его вдову, жён его братьев и сыновей и малолетних внуков. Вместе с остальными боярынями они были отправлены на Ярославово дворище, где были поселены под стражей. Судьбу их разделили и несколько случайно оказавшихся в Новгороде псковичей.

А ещё несколько дней спустя во Псков ушло посольство от Ярослава.

Иван Иванкович и Борис Негоцевич порядком удивились и немного даже струхнули, когда им доложили, что явилась дружина с грамотой князя новгородского. Не ведая, что ждать от Ярослава, они всё же решились принять послов.

Десятка два всадников заполнили подворье посадника, нарочито расположившись так, что холопам трудно было закрыть ворота - пришлось бы потеснить незваных гостей. А те смотрели гордо и гневно, рук далеко от оружия не убирали — видимо, ждали нападении.

Послом оказался опять Ян. В богатой броне, сопровождаемый своим меченосцем, он тяжёлым шагом вошёл в палату, где его ждал посадник и тысяцкий. Борис Негоцевич не знал Яна, но вспомнил, что мельком видел уже этого человека в Новгороде - подле князя. Ян же отлично помнил бывшего тысяцкого. Войдя, он поклонился посаднику, не удостоив прочих даже мимолётным взглядом.

   - Здрав будь, боярин! - сделав вид, что не заметил надменности Яна, молвил Иван Иванкович. - Откуда прибыл ты? С каким словом?

   - Слово у меня от князя моего, Ярослава Всеволодича, - негромко, сухо, ответил Ян. - Повелел передать он тебе, посадник, что делами псковскими князь зело недоволен и наказывает тебе, чтоб мужа его ставленного, тысяцкого Вячеслава Борисыча, отпустил бы, а изгнанникам Великого Новгорода, кои у тебя обретаются, путь укажи - пусть идут, куда хотят. Нет у них отчины - так пусть в земле нашей и следа их не станет!

   - Куды ж подадутся они - в Нове Городе жёны их, дети, имения все! - резонно возразил посадник.

   - Имений ныне нет - забрал князь в казну все имения, - качнул головой Ян. - А жёны и чада под стражей, дабы ничем не могли помочь врагам отчизны и князя!

Борис Негоцевич при этих словах пошёл пятнами, привстал, обращая на себя внимание посадника, который что-то захотел уже зашептать ему.

   - Это всё, что повелел сказать нам князь Ярослав? - сдержав себя, спросил Иван Иванкович.

   - Всё, - кивнул Ян.

   - Тогда вот ответ Пскова - пущай князь твой отпустит жён и детей с имением их, тогда в ответ и мы отпустим его человека! - рассудил Иван Иванкович. - То и передай своему князю, посол!

Ян поклонился и уже развернулся, чтобы уйти. Он радовался втайне, что посольство его оказалось столь коротко - Псков и Новгород сызнова на ножах, ему может крепко достаться от Князевых противников. Но едва он сделал несколько шагов к дверям, сзади раздался пронзительный вскрик Бориса Негоцевича:

   - Держи его! Вяжи!..

Несколько гридней бросились Яну наперерез. Изборец еле успел развернуться, ускользая привычным движением воина, раскидал пытавшихся задержать его воинов и бегом бросился вон из терема. За ним по переходам и коридорам грохотали шаги погони.

Ян еле успел вылететь на крыльцо и с ходу пасть на коня. Поняв по его виду все, дружинники сомкнули ряды и ринулись прочь. Неизвестно, что хотел Борис Негоцевич - не то убить посла, не то взять его заложником в месть князю, но задерживаться в городе лишний час не стоило. Спеша, давя случайных прохожих, дружина вылетела за ворота.

Ярослав, выслушав ответ псковичей, поступил именно так, как сам Ян и все, кто мало-мальски знавали его, от него ожидали. Он немедленно выслал вперёд дружины и перекрыл все дороги на Псков, заключив город в кольцо.

Город терпел долго. Поняв, что миром от Ярослава ничего не добьёшься, посадник вовремя вспомнил о силе и послал гонцов в Ригу, к сыну последнего псковского князя Владимира Мстиславича, Ярославу. Тот, прокняжив несколько лет во Пскове после отъезда отца в Ливонию, потом сам отправился следом за ним и до сей поры обитал в Риге, выжидая своего часа. Молодой Ярославко Владимирич именовался псковским князем, своим доброхотам дарил на Псковщине волости и городцы для кормления и был готов в любой день и час вернуться. Он с радостью ухватился за возможность не просто сесть на родительском столе, но и заодно отомстить своим врагам и, собравшись, двинулся было на Псков со своей дружиной.

Его ждали - посадник ежедневно посылал дозоры встречать Ярославку псковского с долгожданной рижской помощью. Явись рыцари под стены города - по-иному заговорил бы Ярослав Новгородский. Но время шло, кончилось лето, наступила осень, а о рижанах не было ни слуху ни духу. Даже гонцов г и то не слали. Шли дни, и с каждым днём таяла уверенность посадника и новгородских изгнанников.

Город ворчал: «Навязались на нашу шею!» - на улицах и в домах всё громче стали звучать голоса, требующие «показать путь» опальным новгородцам. Доставалось и посаднику. Тот молчал до тех пор, пока однажды не собралось вече и не потребовало от него немедленно выгнать новгородцев.

Осень в новгородскую землю пришла обильная плодами Земными. После нескольких недавних лет неурожая люди радовались тучным полям. Сам Ярослав, видя во время объездов убранные поля с рядами скирд, был доволен - особенно ещё и потому, что по его слову всё это изобилие не достанется Пскову. Всё-таки он вовремя перекрыл дороги - скоро в городе начнётся голод, и тогда псковичи волей-неволей поклонятся ему.

И этот день настал, когда Ярослав уже совсем решил идти против Пскова походом. Послы явились в Новгород поздно ввечеру и наутро следующего дня уже стояли перед князем.

Посадник и тысяцкий нарочно выбрали в посольство людей, которые до сего времени не были известны новгородскому князю - двух бояр небогатых родов, двух мастеровых, двух кончанских старост и священника, который должен был говорить от имени всех.

Он и начал речь, произнеся положенные приветствия.

- Смилуйся, княже! - молвил он, сложив руки на груди, как перед молитвой. - Воззри милостиво на чад своих неразумных и прости им прегрешения супротив твоей воли!.. Кланяется тебе город Плесков и глаголет тако: «Не вели гневаться, государе! Ты - наш князь! Тебе противиться не можем, бо в городи нашем невмочь стало жить чёрному люду - хлеба не достаёт, берковец[281] соли стоит семь гривен, а прочий товар ещё дороже!.. Прости люди твоя. Отпускаем мы по слову твоему новгородца Вячеслава Борисовича, твово слугу, к своему дому, а ты прими наши клятвы и смирение и будь отцом нашим!» На том крест целуем!

Стоявшие за спиной святого отца выборные послы мрачно молчали, видимо, им не по нраву были пространные униженные речи. Но Ярослав наслаждался каждым Словом.

   - Что же, - важно и лениво, как сытый кот мышонку, кивнул он, - отзову я свои дружины. И мужа своего приму, - тут он глянул на Яна, стоявшего подле, и тот понял, что за Вячеславом князь доверяет ехать ему. - Да только пусть город изгонит из стен своих новгородских переветов-бояр!

   - Истинно молвлю - ты отец наш, мы твои дети, - опять поклонился священник. - Како ты приказываешь, так и будет исполнено! А ещё Плесков просит - дай нам на княжение сына своего, Феодора Ярославича...

Да, его принимали. Перед ним склонялись, его сила наконец стала настоящей силой, раз у него, как у Великого князя, подвластные города просят сыновей в князья. Это уже была победа. Но Ярослав знал, что юный княжич не совладает с только что усмирённым Псковом. Тут нужен был воин, муж зрелый и верный.

   - Добро, - произнёс наконец, улыбаясь милостиво, одними губами. - Пришлю я к вам князя нового!

Псковичи рассыпались в благодарностях.

Глава 20

Ярослав и Псков - оба по-своему честно сдержали данное слово. Ян съездил и привёз в Новгород Вячеслава Борисовича. Более чем полугодовое пребывание в порубе едва не сгубило тысяцкого, и он расхворался. Князь разозлился, увидев своего человека больным, но всё-таки выпустил семьи Бориса Негоцевича и умершего Внезда Вадовика и его родни. Он даже позволил им взять с собой кое-что из домашней утвари и мягкой рухляди - то, что уцелело после грабежей и поджогов. Вместе с немногими верными слугами и гриднями, теми, кто не пожелал оставаться в Новгороде, боярыни и их дети выехали из города.

Они, конечно, понимали, что во Пскове им долго не жить. Едва Ян приехал с Вячеславом в Новгород, его тут же снова отправили в дорогу: гонцом во Ржеву, где уже несколько лет тихо-мирно, никого не задевая, жил младший сын Мстислава Удалого, Юрий. После отъезда Мстислава Удалого из Новгорода он удалился в пожалованный ему небольшой городишко неподалёку от Торопца и безвылазно жил там. Только смерть дяди, Владимира Мстиславича Псковского, привела его в выморочную Ржеву[282] - ведь сын псковского князя обретался в Риге и на Русь не спешил. Получить в кормление богатый торговый Псков было нежданно большой удачей для Юрия Мстиславича. Узнав радостную весть, он пал на коня и с небольшой дружиной прискакал в Новгород, где на радостях от такого дара чуть было не поцеловал крест на верность Ярославу Всеволодовичу. Его не смутило даже то, что, по слухам, переветы послали гонцов в Ригу с просьбой военной помощи. Юрию - новоиспечённому князю псковскому едва миновало двадцать пять лет - хотелось больших дел, достойных князя его рода: внук Мстислава Храброго и сын Мстислава Удалого не должен был всю жизнь просидеть в небольшом тихом Ржеве, как сидел когда-то его отец в Торопце!

Едва прискакав в город и поцеловав крест Плескову на всех его грамотах, он начал готовиться к походу на Ливонию. Следовало показать рыцарям, что новый князь силён и воинственен, заодно предупредить возможное вторжение в свои земли. Кроме того, Юрию хотелось самому сходить в поход за добычей и полоном. Всерьёз веря в возможность нападения, он только выпросил у Ярослава Новгородского военной помощи, тем самым признавая себя его подручным. Ярослав просьбе внял - и отправил во Псков часть своей дружины во главе с Яном, как тамошним уроженцем.

Получив поддержку, Юрий сразу стал готовиться к боевому походу. Он хотел выйти пораньше, до осенних дождей. Бабье лето подходило как нельзя лучше. И стоило начать оборужать дружину и ополчение, как неожиданно пришла весть из Изборска.

После нескольких дней непрерывных дождей наконец-то проглянуло солнце. Всё-таки бабье лето близилось - пора быть теплу! Хорошо, до начала осенних дождей успели вывезти с полей весь хлеб. Урожай, на продуваемой ветрами с Плескова-озера северной земле вызревал скудный, едва хватало себе, пережить до новины. Но этой осенью наступило нежданное изобилие, особенно осязаемое после двух подряд неурожайных лет. Сейчас, пользуясь наступившим теплом, с огородин собирали репу и огородные травы. Потом урожай будет поделён, и часть его изымут данники, отправя в Изборск.

Пользуясь погожим днём, молодой изборский князь Евстафий взял с собой нескольких отроков и отправился проехаться по окрестностям. За отцом увязался сын, девятилетний Ивашко. Уже когда князь и его спутники выводили коней со двора, он вылетел на красное крыльцо и сам бросился в конюшню седлать любимого коня, дарёного отцом на постриги. Всадники задержались, поджидая мальчика.

   - Смотри - от меня ни на шаг! - строго сказал Евстафий, когда сын поравнялся с ним. - Я не на забаву еду!

Встреть сейчас Ян своего сыновца, вряд ли признал бы. Изборский князь заматерел, стал костистее и плотнее. Лицо чуть вытянулось, исчезла детская нежность черт, оно стало резче и темнее. В серых глазах появился стальной блеск. Нос пересекал прямой шрам - в одной из стычек с ливонскими рыцарями, в том же году, когда князь Ярослав сражался с литовцами под Усвятом[283], случайный удар погнул стрелку на его шлеме, и она вонзилась Евстафию в переносицу. У него уже было трое детей, и на днях Васёна, всё ещё по-детски краснея и смущаясь, поведала, что опять тяжела.

Всадники выехали из детинца к посаду. Люди узнавали своего князя, разгибали спины, кланялись коротко - Евстафий не держал большого расстояния между собой и народом, понимая, что в случае войны вставать плечо к плечу придётся всем - и смердам, и дружинникам, и боярам.

А война была не за горами. Этим летом было всё тихо, но по слухам опять произошла во Пскове какая-то замятия.

А град сей держал связь с рижанами. Коль дойдёт до серьёзного, то призовут горожане ливонцев, пройдут они «на помощь» по земле изборской и больше навредят, чем помогут. Евстафий в глубине души ждал начала войны этой осенью или в начале зимы и по его слову уже начинали возить брёвна и камень для починки кое-где обветшалых стен и башен.

Работа на стенах кипела. Несколько приглашённых из Пскова мастеров вместе со своими каменоделами заканчивали латать оставленные временем пробоины на головной башне Вышке. Здесь Евстафий задержался. Спешившись, он в одиночку спустился в подземелья башни - там, за неприметной дверкой, начинался подземный тайный ход. Проходя под крепостной стеной и рвом, он заканчивался на поверхности в зарослях на берегу Смолки чуть ли не в полуверсте от города. Ходом не пользовались давно, и Евстафий не особо тревожился о нём. Но сегодня, в предчувствии войны, память заставила князя лишний раз взглянуть на обветшалую дверку, сбитую из полусгнивших досок. Она была цела, и Евстафий вернулся к ожидавшим его дружинникам.

Предчувствие оправдалось на другой день после полудня. Из дальнего погоста охлюпком[284], без седла, прискакал спешный гонец с вестью о том, что по дороге движется войско ливонских рыцарей. Пеших воинов гонец не заметил, больших обозов тоже. Всё это говорило о том, что рыцари шли не в обычный набег, целью которого был грабёж. Это начиналась война, в которой главной целью была смерть врага.

Получив весть, Изборск в считанные дни подготовился к осаде. Посады опустели - зарыв добро и унеся всё, что могли, жители укрылись в детинце. Из нескольких небольших погостов под защиту крепких стен пришли поселяне. Дружина и городское ополчение доставало оружие, ещё раз проверяло брони. В кузнях спешно правили острия мечей и перья сулиц. Заготавливали котлы смолы. Хотели разрушить даже подъездной мост и для этого выбили из-под него опоры. Прочистили колодцы на случай долгой осады. А ещё раньше, на свой стрех и риск, Евстафий послал во Исков гонца, считая своим долгом упредить горожан о подходе рыцарей.

Они подошли к Изборску через четыре дня после получения вести. Двигалось войско на удивление уверенно, словно не раз уже проходило по этой земле. Евстафий не знал, что незадолго перед этим изгнанные из Пскова опальные новгородские бояре встретились с рыцарями Ярославка Владимирича. Они поведали князю-изгою[285] последние новости, и тот порешил, что выбьет своих врагов из стен отцами и дедами назначенного ему города. Сейчас с ним шли сам Борис Негоцевич и Пётр Вадовик, один из сыновей Внезда. Эти двое уже принесли клятву верности новому князю, решив про себя, что лучше служить ему и через него немцам, чем ходить под рукой Ярослава Всеволодовича, который ломает древние обычаи и уничтожает новгородские исконные вольности.

Ещё издалека настороженно притихший Изборск, с поднимающимися над крепостными стенами дымками казался потревоженным сторожем. Несколько повстречавшихся погостов оказались пустыми, а выехавшие вперёд дозорные-оруженосцы вернулись и доложили, что и посады тоже вымерли.

Ярославко, высокий, голенастый тридцатичетырёхлетний князь-рыцарь, ехал чуть впереди, с советником своим Борисом Негоцевичем и тремя оруженосцами. Несмотря на то что он много лет прожил в Риге, был принят покойным епископом Альбертом и даже женился при его посредстве, он всё ещё не был католиком, хотя и подумывал о такой возможности. Вторая жена его была католичка. Ради неё он бросил просватанную ещё на родине первую, которую после Липецкой битвы подыскал отец. Первая умерла родами, забытая мужем, и её сын воспитывался мачехой в Риге. Мальчик был не особенно любим отцом, и Ярославко решил, что после завоевания Пскова и окрестных земель отдаст ему захолустный Изборск - чтоб был и рядом, под присмотром, и далеко.

Выехав чуть вперёд, Ярославко осматривался в седле. В немецкой броне он казался выше и, как ни странно, худощавее, чем был. Местность, которую он последний раз видел мельком уже очень давно, ему понравилась.

   - Хочешь, боярин, я тебе подарю вотчины в изборской земле? - обернувшись на Бориса Негоцевича, спросил он. - Скажем, вон по тому, дальнему, берегу речки и дальше, сколько хватит до следующей реки или озера?

Борис Негоцевич послушно поклонился в седле. Он был ненамного старше князя-изгоя и считал себя умнее его.

   - Благодарю, монсеньор, - на латинский манер обратился он к Ярославку, зная, что тот любит подобное обращение.

   - А, может, я тебя вообще наместником сделаю! - весело продолжал князь. - Посажу сюда сына старшего, а ты при нём, а?

Боярин рассыпался в изъявлениях благодарности, в уме уже прикидывая, что можно ещё выжать из нового господина.

В это время подскакали дозорные с известием, что город явно приготовился к обороне.

   - Что ж! - Ярославко прищурился, из-под руки глядя на стены. - Их нельзя винить ни в чём! Они же не знают ещё, что это вернулся я!.. Изборск должен открыть ворота псковскому князю!

Рыцарское войско подтягивалось, располагаясь на извилистом заросшем берегу Смолки. Борис Негоцевич в душе начинал чувствовать ревнивую гордость - если и правда земли по дальнему берегу будут его, то уже сейчас хорошо, что их не загадят ливонцы. Сам боярин не терпел рижан и считал их только силой, которой можно править, если знать наверняка, как.

Город молчал - ждал начала осады. На деревянных заборолах, надстроенных на каменной основе, время от времени на солнце поблескивали шеломы воинов. В стене были оставлены только узкие щели - как раз для стрелков из лука или пращников[286] - и разглядеть как следует защитников города не удавалось. Им же было отлично видно, как располагается в опустевшем посаде рижское войско. Где-то уже вспыхивали костры, где-то люди начинали рыть землю, отыскивая спрятанные запасы. Между огородов несколько рыцарей гоняли случайно забытую овцу.

Стан не успокоился до утра - горели огни, слышались голоса, мелькали чьи-то тени. Пришельцы сновали по брошенным избам, унося всё, что можно. Найденное зерно и копны сена растащили на корм лошадям.

Всю ночь Евстафии не заходил домой - только послал сказать жене и матери, чтобы ждали и молились. Вместе с дружинниками он ночевал в молодечной на первом, полуподземном этаже крепостных укреплений. До полуночи он не сходил со стены, наблюдая за рыцарями, и только потом ушёл, оставив старшим тысяцкого Станимира Бермятовича.

На рассвете стан рыцарей ожил, зашевелился. Через некоторое время к воротам двинулось несколько рыцарей под слабо колыхающимся в такт конским шагам стягом.

Поднятый по тревоге дозорными, Евстафий бегом поднялся на стену и сквозь щель бойницы разглядел трёх рыцарей в сопровождении явно русских людей.

Возглавлять посольство Ярославко доверил Борису Негоцевичу. А сам отправился с ним под видом одного из его спутников. Подъехав под стену, боярин оценивающе оглядел её всю.

Крепостная стена была сделана на совесть. Основание детинца, вырастающее из холма, было сложено из камня. Только на высоте в полтора-два человеческих роста начинались толстые кряжистые брёвна заборол со щелями бойниц и двускатной просмолённой тесовой крышей, защищающей воинов от стрел и камней. Несколько округлых каменных башен, с плоскими крышами, высилось по углам стены: одна над входом была наполовину сложена из дерева. В ней были ворота - из цельных брёвен, окованных железом. Мост перед воротами, висящий надо рвом и чуть утопленный между валами так, что дорога к городу проходила ниже каменного уровня стен, был ещё цел, и это оказывалось добрым знаком - можно было попытаться войти в город.

   - Эй! - закричал Борис Негоцевич. - Отворяйте ворота! Почто запёрлись?

На стене зашевелились. В это время как раз поднялся на заборола Евстафий и выглянул наружу. Князь был и простой броне и с виду походил на любого старшего дружинника.

   - Кто вы такие и что за люди? - крикнул он.

   - Мы воины князя Ярослава Владимировича Псковского, владетеля этих мест, - ответил боярин. - Князь Ярослав Псковский идёт походом по своей земле принять княжение над родовой вотчиной своей и требует от вашего города крестного целования на верность. Призовите своего князя - пусть он впустит Ярослава Псковского с ближней дружиной в город.

   - А с какой такой поры князь русский с иноземной дружиной по своим землям походом ходит? - Евстафий кивнул на рыцарей. - Аль своих ему воинов мало? Аль решил он еретиков-иноверцев в наши земли привести? Почто? С кем счёты сводить?

Замерший рядом с Борисом Ярославко скрипел зубами, еле сдерживаясь и, наконец, закричал:

   - А то не твоё дело, смерд! Чего хочу, то и делаю! То моя отчина!.. Велите, чтоб Изборск ворота открыл!

Пока во Пскове шла замятия, Ян раз или два пересылался с сыновцем вестями. От него получил он когда-то весточку о заключении ряда-договора псковичей с рижанами и лётом упреждал Евстафия о том, что возможна война. А раз война, то пройдут мимо города на помощь союзникам рыцари. Князь помнил это.

   - Русскому князю Изборск ворота откроет, а иноземцы пусть уходят, откуда пришли! - ответил он. - То мой сказ! Чужие нам на нашей земле не нужны!

   - Да как ты смеешь? - Ярославко привстал на стременах, напрочь забыв, что явился сюда всего лишь понаблюдать за переговорами. - Да кто ты такой?

На заборолах на миг повисла тишина - дружинники умолкли, как по команде. И ясно прозвучал ответ Евстафия:

   - Князь Изборский.

   - И ты, всего лишь удельный князь, будешь мне указывать, что мне нужно, а что нет? - воскликнул Ярославко. - Я пришёл на эту землю, чтобы княжить! Псковская земля моя, и ежели ты не отопрёшь ворот и не поцелуешь крест мне на верность, поплатишься за это!

   - Для того и немцев пригнал? - кивнул Евстафий на стан. - Чтоб тех, кто тебя не признает, порубить или в полон угнать? Власти похотел?.. Войди сперва в город, а там и властвуй!

   - Да я тебя самолично зарублю! - Ярославко привстал на стременах. - Ты холопом жизнь кончишь! Я - князь псковский!

Но Евстафий уже убрался из бойницы, и невозможно было понять, слышал ли он последние слова.

Навстречу глянули суровые лица дружинников. Этим людям было не привыкать стоять на стенах и сражаться с рыцарями и их слугами-ливами и лэттами.

   - Слушайте слово моё, други! - обратился Евстафий к дружинникам. - Враг у стен наших. На вид числом он мал, но не ведомо никому, есть ли за его спиной сила большая. Нам же терять нечего, и должны мы ударить по врагу так, чтобы и одного боя оказалось достаточно!.. Мне нужны те, кто готов рискнуть головою. Кто со мной?

Ближе к полудню ворота отворились. Расположившиеся напротив рыцари поспешили отрядить человека к князю, а сами встали впереди. В глубине души Ярославко надеялся, что Изборск сдастся ему, но не особенно удивился, когда выяснилось, что вместо мирного посольства по мосту с грохотом и топотом вымчалась боевая дружина во главе с Евстафием. Отряд рыцарей у ворот попал под удар первым. Он успел перестроиться в «свинью», но дружина ударила её боком» Строй железных рыцарей качнулся, устоял, и тут дружина разделилась. Часть воинов начала обходить обряд сбоку, беря в кольцо, а остальные продолжили продвижение вперёд. Рыцари сражались отчаянно, но скоро им пришлось перестроиться - русские били их и спереди, и с боков, и сзади. Несокрушимая «свинья» оказалась сломана, оставалось добить незадачливый отряд. Но изборцы не успели это сделать. На дружинников налетели конные рыцари, и им пришлось оставить избиваемый отряд.

Прошло всего несколько минут, а на поле перед городом закипел бой. Сбившись плотной стеной, стремя в стремя, изборцы ринулись на рыцарей. Те, ожидая начала сражения, успели облачиться в доспехи и влезть на коней, принимая бой. Князь Ярославко камнем из пращи вылетел из походного шатра и с помощью двух стремянных вскочил в седло. Вокруг него тут же сбились верные люди - дружинники, когда-то покинувшие Псков вместе с ним. К князю присоединились во главе своих дружин и Борис Негоцевич с Петром Вадовиком.

Подоспевшее войско навалилось на изборскую дружину. Та, сперва ввязавшись в битву и продвинувшись далеко вперёд, скоро оказалась зажатой с двух сторон. Рыцари сжимали кольцо, вынуждая русских либо отступать, либо попытаться прорваться через железные заслоны. В первом случае дружинники, спасаясь, могли на своих плечах провести в город врага, но во втором - их ждала неминуемая гибель.

Вокруг Евстафия тоже сбились его дружинники. Стиснутые конницей рыцарей, изборцы продолжали бой, постепенно отходя назад. За городскими воротами было спасение, но никто не собирался отступать. В руках были силы, молодая кровь бежала по жилам, мечи казались необычайно легки. Всем хотелось боя, славы и победы. Но слишком много вражьей силы навалилось на небольшую дружину, что на свой страх и риск высунула нос из спасительных стен.

Рыцари уже не просто теснили - давили на конницу русских. Казалось, ещё немного - и изборцы будут сброшены в ров, дорога к мосту будет свободна, и победители ворвутся в упрямый городок. Ярославко, пробившийся в первые ряды и отчаянно работающий мечом, даже закричал от радости, когда продолжающие отходить, огрызаясь и сопротивляясь, русские воины ступили на самый край рва:

   - Наш! Город наш!

Мелькнули распахнувшиеся ворота - защитники бегут, они сломлены. Десяток упрямцев вдруг остановился, норовя отдать свои жизни на подступах к Изборску. Ничего, сейчас их опрокинут.

Рыцари уже пришпорили своих коней, чтобы ринуться напролом, но разогнавшиеся кони внезапно словно налетели на невидимую стену. Загнанные было в угол, почти опрокинутые изборцы вдруг бросились в атаку. Число их увеличилось в несколько раз. Два крыла русского войска метнулись вправо и влево, сами обходя рыцарей, в то время как основные силы ударили в лоб. Впереди, вместе с Евстафием скакал тысяцкий Станимир Бермятыч - пока княжеская дружина, набранная из одних старых, проверенных воинов, отвлекала на себя силы рыцарей, за их спинами из города мало кем замеченное выбралось городское ополчение с младшей дружиной. Легко опрокинув зашедших было в тылы изборцам немцев, оно пришло на выручку князю.

Сшибка была короткой и отчаянно-страшной. В прямой атаке против конного рыцаря не выстоит никто, а против рыцарской лавины нет никакого оружия. Поэтому, приняв первый удар, Евстафий и Станимир осадили своих людей и бросились в разные стороны. Споткнувшись только в первый раз, немецкая конница устремилась в просвет.

Казалось, что изборцы смяты и сейчас рыцари по трупам врага, как бывало, войдут в город. Ворота не устоят перед натиском. Но в тот миг, когда они уже поверили в успех, вдруг сзади послышался шум.

Растёкшиеся, как вода меж пальцев, изборцы, напали на рыцарей со спины. Русские, бывшие в рядах немцев, достойно встретили удар, но их смели, заставив броситься врассыпную, а на рыцарей обрушился град ударов.

Избиваемая конница попробовала остановиться и перестроиться, но не тут-то было. Наскок изборцев был страшен. Некоторые рыцари были выбиты из седел прежде, чем поняли, что произошло. Остальные смешались. На мост им не давало ступить ополчение, да и слишком узок он был, чтобы прорваться к городу.

Рыцари завертелись, сбиваясь в кучу и отчаянно обороняясь. Многим уже хотелось только одного - выбраться из этой сечи целыми и невредимыми.

Собравшись наконец вместе и окружив плотным кольцом князя Ярославка и его советников, рыцари ринулись прочь. Дружинники тысяцкого, на которого они налетели, попытались их задержать, но при лобовом ударе они потеряли половину своих и расступились, давая рыцарям проход, а потом присоединились к преследующим убегавших дружинникам Евстафия и гнали их ещё долго.

Попытка взять Изборск закончилась неудачей. Увлёкшиеся преследованием изборцы чуть было не влетели в стан рыцарей, но вовремя остановились и повернули назад, не позволив окружить и разгромить себя в путанице стана. Дружина откатилась к стенам собирать раненых и убитых и готовиться к завтрашнему дню.

Но на второй день ни сражения, ни осады не случилось. То же самое на третий день и четвёртый. С утра изборцы и рыцари перебрасывались стрелами и копьями, но однажды ближе к вечеру вражеский стан засуетился. С заборол изборцы видели беготню и суматоху среди немцев. По всему было видно, что они сворачиваются и собираются уходить.

Эта явная хитрость врага встревожила всех, несмотря на то, что после недавнего боя город, казалось, мог праздновать победу. Не ведая, что задумал враг, Изборск не спал всю ночь, опасаясь ночного нападения. До рассвета горели факелы на стенах, просаживались, до боли вглядываясь в темноту, усиленные дозоры. Сам Евстафий сидел вместе с дружинниками, не в силах сомкнуть глаз. Все гадали, что принесёт новый день.

Однако утром их ждало неожиданное событие - за ночь стан врага снялся и действительно ушёл. Остались только пожжённые посады, порушенные клети и избы, развороченная земля там, где рыцари искали спрятанное зерно.

Ещё день Изборск напряжённо ждал, не отворяя ворот, пока наконец на псковской дороге не показалась поднятая конями пыль - то шла ведомая Юрием Мстиславичем псковская дружина.

Глава 21

Приняв гонца из Изборска накануне выхода в поход, Юрий Мстиславич заторопился. Дружина его завершила сборы в один день и выступила вперёд, не дожидаясь еле тянущегося обоза. Не зная, с какой силой столкнулся Изборск, Юрий вёл свои полки собранными в единый кулак и далеко вперёд и в стороны высылал дозоры. С одним из них и столкнулся посланный Ярославком в зажитье отряд рыцарей. Русские приняли бой и разбили ливонцев. Трое уцелевших, загоняя коней, прискакали в стан в день битвы и поведали об идущем сюда войске. Это могла быть только помощь осаждённым, и Ярославко отдал приказ немедленно уходить. Его войско было сильно потрёпано изборцами и, хоть потери понесло небольшие, всё же не смогло бы выстоять против двух ударов сразу. Он бросился спасать свою жизнь, исходя бессильной яростью от неудачи первой попытки, и дал себе клятву, что вернётся сюда снова.

Евстафий с готовностью распахнул ворота Юрию Мстиславичу и пригласил нового псковского князя быть гостем в его доме. Воеводой у Юрия оказался Ян, отправленный с Переяславльским полком на помощь псковичам в походе. Ему и поведал Евстафий о том, что произошло под стенами Изборска несколько дней назад.

Услышав о том, что в войске Ярославка Владимировича были русские и наверняка бояре, Ян встревожился. Уже было известно, что часть изменников подалась в Чернигов, к Михаилу Всеволодовичу, подстрекать князя на новые пот ходы против Ярослава. Но что некоторые из них отправились в Ливонию, к немцам? Если и те, и другие в одна время найдут помощь да приведут войска к псковской земле, быть худу.

Юрий Мстиславич решил опередить события. Не отменяя похода, он пошёл в Ливонию, пустоша поселения, набирая полон и наполняя обозы добром. Ему удалось с удачей дойти до Оденпе, где он только пригрозив местным жителям призвать на их головы всю новгородскую и псковскую землю, оставил с их согласия часть своей дружины - в основном псковичей, перешедших к нему на службу после вокняжения Юрия в их городе. Теперь, если рыцари решатся на большой поход, Псков будет кому предупредить.

Вернулись псковские дружины уже зимою, по глубокому снегу, двигаясь медленно из-за тяжело груженного обоза и толпы полона. Часть добычи Юрий оставил изборцам, аки верным слугам и защитникам его новой вотчины.

Ян, вернувшись во Псков, накоротке распрощался с Юрием Мстиславичем и поспешил в Новгород. Сыновец Евстафий сообщил ему осенью кое-что очень важное. Ярослав должен был знать о возможности удара с двух сторон. Он так торопился, что сразу отправился на Ярославово дворище, где живал князь в свою бытность в Новгороде. Там же стоял и терем самого Яна, как ближнего Князева человека.

Задержавшись на дворе только для того, чтобы убедиться, что дружина его спешилась и направилась в молодечные избы отдохнуть и дождаться трапезы - большая часть отданной под его начало переяславльской дружины жила в посаде по избам горожан, - Ян поспешил в терем.

О его приезде уже было известно, и навстречу изборцу, едва он сделал десяток шагов, выскочил Санко. Двенадцатилетний мальчик изо всех сил старался казаться взрослым и лишь при взгляде на пестуна не выдержал и улыбнулся детски открыто.

   - Здравствуй, Ратмир! - степенно вымолвил он и, не выдержав, выпалил главное. - Я - князь!

За те три месяца, что они не виделись, Александр изменился, стал словно взрослее и строже, да и росту прибавил. Он как-то по-особому важно произнёс эти слова, и Ян переспросил:

—А что случилось?

   - Я княжу вместо отца и Феодора! - сообщил Александр. - Их нет, они уехали.

   - Куда? - первым порывом Яна было помчаться вдогонку.

   - Весть пришла из Владимира от Великого князя Юрия. Он полки на мордву сызнова ведёт. Отец сейчас полки собирает, а Федя их поведёт... Я тоже просился, - простодушно добавил он, - но меня не пустили. Отец сказал - я тут нужнее!

   - Ты и впрямь нужен, князь Александр, - стараясь придать голосу спокойную уверенность, ответил Ян. - Но мне надобно отца твоего повидать. Вести к нему. Он обещался вернуться в Новгород?

   - Фёдора проводит - и назад. К весне, должно!

Мчаться в Переславль или ещё куда, где Ярослав собирал вместе с сыном полки, самому было глупо, хотя, будь Ян помоложе, он бы уже завтра сидел в седле. Отправив вслед князю гонца, Ян остался в Новгороде подле своей семьи и юного княжича ждать вестей от Ярослава и Юрия Мстиславича.

...Маленький ростом и от того казавшийся ещё толще, чем был, монах-цистерцианец[287] просеменил навстречу гостям и, низко поклонившись, молвил по-латыни:

   - Благородные господа, вас ждёт его преосвященство!

Ярославко от облегчения улыбнулся и бросил на стоявшего подле Бориса Негоцевича победный взгляд. Боярин, знавший латынь ненамного хуже, постарался придать себе любезный вид. Он не очень-то верил в помощь епископа Николая Магдебургского.

Епископ Альберт фон Буксгевден, которому когда-то служил Владимир Мстиславич Псковский и которому в своё время был представлен юный Ярославко, скончался четыре года тому назад. На его место прибыл Николай Магдебургский, до того бывший скромным каноником[288] одной из тамошних церквей. Он никогда не мнил себя так высоко и, в отличие от своего предшественника, действовал не столько осторожно, сколько робко и неуверенно. Все те, кому не сладко жилось при Альберте, теперь поднимали головы. Но не потеряли ничего и те, кто был в милости у Альберта - они сумели втереться в доверие к новому епископу Рижскому, убедили его в своей значимости и ныне продолжали жить так же вольготно, как и раньше.

   - Одним из таких счастливчиков был Дитрих фон Буксгейден, племянник покойного Альберта и муж сестры Ярославка, Августы. После смерти Владимира Мстиславича Дитрих держался с его сыном холодно, но с недавних пор, узнав, что Ярославко собирает большой поход на русские земли, переменил мнение. Он переговорил кое с кем в окружении нового епископа, и вот псковский князь-изгой и его спутник стоят перед высокими резными дверями.

Двое монахов-служек распахнули створки, и гостей пригласили в зал для приёмов. Строгие прямые стены, почти лишённые украшений, мозаичный холодный пол, узкие стрельчатые окна[289], забранные витыми решётками, в которые пробивался свет серого зимнего дня, прохлада - епископ Николай отличался строгостью жизни и не любил нежить плоть в тепле, - всё это должно было действовать на сознание просителей, кем бы они ни были.

Епископ уже сидел в кресле, опираясь на посох, и, склонив голову набок, смотрел на подходивших русских. Он уже не хотел от жизни ничего - только бы наслаждаться славой, выпавшей на его долю, он был уже стар для того, чтобы желать чего-то большего.

Когда князь и боярин подошли и отвесили глубокие церемонные поклоны, он благословил их вялым движением пухлой руки и взглянул на просителей без выражения. И по его пустому рыбьему взгляду Борис Негоцевич ещё прежде, чем было сказано хоть слово, понял, что помощи от епископа они вряд ли дождутся.

Ярославко начал говорить с пылом молодости.

Помилуйте, святой отец, то земля моего рода! Там княжил мой отец, коего земля сама призвала к себе. Я сам княжил там, а ныне вынужден терпеть унижения и скитаться, не имея своего угла, в чужой земле!.. Святой отец, именем земли моей прошу я у римской церкви помощи и заступничества, - горячо и жадно расписывал он. - Неверные пошли на меня, и принуждён я, аки иудеи, бродить по земле, ища приюта[290]!

   - Ты просишь помощи у матери нашей, святой римско-католической церкви? - тихим неуверенным голосом уточнил епископ Николай.

   - Да, святой отец, - Ярославко наклонил голову.

   - Святая мать наша готова оказать помощь всем страждущим, кто приходит к ней. Она также заботится о своих детях, их благе и процветании. Но являешься ли ты сыном нашей святой матери?

- Я христианин, святой отец, - ответил Ярославко. Он собирался перекреститься в доказательство, но епископ Николай остановил его.

   - Нет, - промолвил он каким-то странным голосом, - ты не христианин - ты язычник! Ты закоснел в своём невежестве и ереси православия! Мне доносили, что ты, живя столько лет у нас и имея жену, исповедующую католичество, сам отказался принять нашу веру! Стань одним из нас, поклянись на святом Евангелии, что и земля твоя отринет заблуждения ереси и примет свет католичества, - и тогда мы дадим тебе полки. А до сей поры ступай!

Он сделал знак рукой, показывая, что гости могут идти.

Ярославко стремительно вылетел из зала. Путающийся в полах подбитого мехом корзна Борис Негоцевич еле поспевал за ним .

   - Что делать будем, княже? - вымолвил он на ходу.

   - Что-что! - возбуждённо махал рукой Ярославко. - Слыхал, боярин, что епископ-то мне говорил?.. Про помощь?..

   - Надо же веру свою отринуть!

   - И отрину! - Ярославко раздул ноздри, - Я всё отрину, чтоб на стол отца моего, во Пскове, снова сесть!..

   - Но он и про народ баял! Чтобы наши храмы позакрывать, а ихние соборы выстроить! Он велел народ перекрестить!..

   - А то разве трудное дело? Вон Владимир Святой целую Русь крестил!.. А Ярослав Всеволодич? По его наущению попы в корельские земли ходили... Неужто я один Псков не перекрещу?

   - Прости, княже, но не верю я, - развёл руками, останавливаясь, Борис Негоцевич. - Народишко наш крут нравом, а псковское вече тебя не поблагодарит и не послушает!..

   - И что же! Покараю отступников! - Ярославко притопнул ногой. - Я князь!..

   - Покамест нет ещё! И по моему разумению надо так - сперва сесть в городе, а уж потом обещать веру поменять. Да только, боюсь, не больно-то епископ на слово поверит!

Они спорили ещё долго - весь остаток дня. Ярославко твёрдо решил стоять до конца и, если надо, принять латинскую веру хоть завтра. Но на другое утро выяснилось, что прав оказался вовсе не боярин Борис. В дом князя-изгоя явился посланный от епископа Николая и передал, что в пятницу короля Псковского хотят видеть во дворце.

В назначенный срок Ярославко снова был в том же зале для приёмов. На сей раз он явился один, не призвал с собой никого - ему казалось, что никто не в состоянии правильно понять его чувства.

В зале, кроме епископа Николая, его ждал высокий статный рыцарь в тёмных одеждах и белом плаще Ордена Меченосцев. На плече его был знак отличия, говорящий, что в своём Ордене он занимает далеко не последнее положение. На вид он был ровесником Ярославку или даже чуть помоложе.

   - Сын мой, - торжественно начал епископ, приняв приветствие псковского князя. - Мы подумали о твоей просьбе. Сердце моё обливается кровью при одной мысли о том, что такая богатая и обильная земля вынуждена пребывать во мраке ереси и язычества. Было решено оказать тебе помощь. Присутствующий здесь магистр Ордена Меченосцев благородный рыцарь Даниэль фон Винтерштеттен поведёт с тобой рыцарское войско...

При этих словах молча стоявший рядом рыцарь кивнул.

   - Благодарю вас, святой отец, - не в силах поверить услышанному, Ярославко наклонил голову. - Я готов на всё за эту помощь!

   - Исполни то, о чём говорили мы последний раз!

Сорок дней, занятые подготовкой войска рыцарей Меченосцев к походу, пролетели быстро. Борис Негоцевич и Пётр Вадовик только качали головами, удивляясь неслыханной щедрости епископа и плывущей в руки их князя удаче. Мало- помалу они сами начали верить, что перемена веры всерьёз улучшит жизнь всех, и она не просто нужна, а важна и даже жизненно необходима. Смущала лишь явная недомолвка в речах епископа и поступках рыцарей - что будет с псковской землёй после вокняжения Ярославка: войдёт ли она в состав Священной Римской Империи[291] или останется сама по себе. Ясно было одно - с Русью ей будет больше не по пути.

На сороковой день произошло то, к чему Ярославко втайне готовился больше, чем к сборам в поход. В этот день он, попостившись с ночи, отправился в собор Святого Петра, заложенный ещё при епископе Альберте, где принял крещение и наречён был Петром - в честь апостола Петра[292], коего Иисус Христос называл камнем, на котором будет воздвигнута новая вера. Крестивший русского князя епископ Николай Магдебургский верил, что на этом новом Петре римская церковь воздвигнет на русской земле своё здание.

На следующий день должно было произойти ещё одно важное событие - посвящение нового католика в рыцари. Без этого, как говорили, нельзя ему было идти вместе с Христовым воинством на битву.

По обычаю, новообращённый должен был провести последнюю ночь в молитвах и бдении, размышляя о выбранном пути, в полном одиночестве. Всю ночь, облачённый в белые одежды как знак непорочности, Ярославко должен был простоять перед алтарём пустого мертвенно-торжественного собора Святого Петра. Нельзя было присесть на каменные ступени, тем более нельзя заснуть, тем самым нарушив обряд. Одна за другой гасли, догорая, свечи, и тьма понемногу выползала изо всех щелей. Она заполняла собой пространство собора, и в памяти князя оживали забытые детские страхи и истории, которые рассказывала старая кормилица, - о человеке, который однажды захотел ночью прийти в Божий храм, уверенный, что увидит сходящих к престолу ангелов. И Бог поразил его за столь кощунственное желание слепотой.

Подумав об этом, Ярославко помотал головой, отгоняя непрошенные сомнения. Раскинув руки, словно стараясь обнять каменное распятие, возвышающееся над алтарём, Ярославко до боли в глазах всматривался в него и повторял про себя своё новое имя вперемешку со словами молитвы на русском и латыни. Начиная привычно «Отче Наш» или «Богородице» по-русски, он торопливо поправлялся» крестился, просил прощения и начинал сызнова - по-латыни, решив для себя, что, коли всё пройдёт хорошо и он сядет на столе Пскова князем, то поставит в городе собор Святой Марии и собор Святого Петра - в честь тех, кого избрал своими покровителями.

- Я всё сделаю, что Ты потребуешь от меня, Боже, - шептал он. - Всё сделаю ради Тебя и во славу Имени Твоего! Только сделай так, чтобы я стал псковским князем!.. Я должен стать князем Пскова во что бы то ни стало!

Ему должно было повезти - иного просто не дано. Ярославко верил в это так сильно, что, отдавшись мыслям о будущем, не заметил, когда, наконец, с первым лучом солнца со скрипом, отворились тяжёлые створки церковных врат, и за ним пришли магистр Ордена Меченосцев Даниэль фон Винтерштеттен и комтур Робер фон Криг, долженствующие посвятить его в высокий рыцарский орден. Следом за ними вошли остальные. Собор наполнился людьми, но служба началась лишь когда прибыл сам епископ Николай, решивший особо почтить это знаменательное событие - добровольное отречение первого русского князя от ереси православия и переходе его в священное лоно католической церкви.

Окружённый новыми людьми, Ярославко-Пётр стоял у алтаря, как во сне. Он почти не слышал службы, не понимал обращённых к нему слов, не запомнил клятвы, которую говорил в гробовой тишине и опомнился только когда рыцарь Даниэль одел ему рыцарские шпоры и перепоясал мечом.

Когда ему было положено преклонить колени, ноги его дрогнули, и он чуть не упал, еле выровнявшись. А потом холодное тяжёлое лезвие меча легло ему на плечо.

   - Во имя Божие, во имя святого Михаила и святого Георгия я делаю тебя рыцарем, будь храбр и честен, - послышались глухие, словно доносящиеся издалека, слова. Ярославко-Пётр поднял голову, как сквозь туман, взглянул на лицо рыцаря Даниэля.

   - Клянусь, что не посрамлю честного рыцарского звания, - прошептал он, чувствуя себя как никогда счастливым.

Ему позволили подняться, и рыцарский меч, его собственный, лёг ему в руки. Для Ярославка он сейчас был не просто оружием - он был знаком ожидающей его новой жизни. И, не в силах побороть охвативший его восторг, князь припал губами к прохладному металлу.

Через несколько дней войско, ведомое магистром Даниэлем фон Винтерштеттеном, выступило из Риги. С ним вместе шла и дружина псковского «короля» Ярославка-Петра. Несколько тысяч рыцарей и пеших воинов, отягчённых обозом, двинулись напрямик к Изборску. Князь хотел сначала отомстить городу, нанёсшему ему первое поражение.

Евстафий ждал нового нападения, но не думал, что оно начнётся до лета. По опыту он знал, что рыцари, сражающиеся в железных доспехах, плохо переносят морозы, особенно если приходится долго стоять на одном месте, ожидая начала боя. Кроме того, весна выдалась ранняя, а она тоже должна была помешать немецкой коннице. Весной кони проваливаются в рыхлый снег, упряжь быстро намокает от талой воды, на копыта и колеса обозных телег налипает мокрый снег, а лёд на реках уже слабеет. Днём под тёплым солнцем всё тает, а ночью подмораживает, как в декабре. Не очень-то легко ходить походами в такую пору.

Поэтому изборский князь был очень удивлён, когда нежданно-негаданно - нежданно потому, что на сей раз ничто не предвещало беды, - в виду города показались дозорные отряды рыцарей. Он не знал, что рыцари заранее вызнавали, где находятся погосты и селения и нападали на них ночами, хватая сонных жителей, чтобы никто не мог уйти и предупредить Изборск о нападении.

Дозорные отряды рыцарей вели люди Ярославка, немного знакомые с этими местами. Они прошли берегами Смолки и Кудеби, схватывая город в кольцо. Когда сторожа донесла князю о рыцарях, с разных сторон появились сразу два полка, двигающихся на город. Не захваченной ими оставалась только дорога на Псков, но как потом узналось, по ней шли основные силы рыцарей.

Времени у изборского князя оставалось очень мало - день или два. Город спешно открыл ворота жителям посада - они бежали кто в леса, в надежде, что немцы, занявшись городом, не найдут их, а кто и в сам детинец. С собой уводили скот, уносили добро, а то, что не могли спрятать или забрать, сжигали. Посад запылал, и к тому времени, когда ливонцы подошли к стенам города, там их встречали головни и пепелища. Лишь кое-где огонь дожирал остатки изб или присыпанные землёй от пожара клети.

Ещё не забывший последнюю осаду, город приготовился мгновенно. Не уходивший со стен всё это время Евстафий ненадолго заехал домой.

Василиса встретила мужа на пороге терема. Сын Иван был вместе с матерью, младшие, две девочки, оставались с кормилицей и бабушкой Любавой. Увидев мужа, княгиня всхлипнула и обхватила его за плечи, широкие и твёрдые от брони.

   - Что деется-то, что деется! Матушка Пресвятая Богородица, за что напасть такая? - задыхаясь от сдерживаемых рыданий, прошептала она.

Евстафий погладил её по вздрагивающей спине, из-за плеча жены нашёл взгляд Ивашка, улыбнулся сыну.

   - Ну-ну, не плачь, не то бронь проржавеет, - грубовато-взволнованно пошутил он. - Отобьёмся! Впервой, что ли? Вы, главное, себя берегите - нашим накажи, чтоб со двора ни на шаг!.. А ты особливо берегись - ты мне второго сына родить должна... Ивашка, - чуть отстранив Васёну, он поманил сына, - матерь и брата нерождённого береги! Головой отвечаешь!

Мальчик сглотнул и несмело кивнул. Евстафий нахмурился. Запоздало вспомнилось, что можно было попробовать отослать жену и детей прочь. Но тут же одёрнул себя - куда их везти? А вдруг бы на них наткнулись рыцари, что рыщут по округе? Нет уж, пусть лучше будут подле!

Кое-как успокоив Василису и передав последний привет матери, Евстафий вернулся на крепостные стены.

Посад горел, и удушливый дым клубами наползал на город, окутывая стены. За его Тёмно-сизой пеленой почти невозможно было разглядеть подходящие войска, но дружинники и с ними городское ополчение, чуть не ложась грудью на косяки бойниц, до боли в глазах всматривались вдаль.

Совсем рядом с Евстафием какой-то парень, по виду совсем ещё отрок, закашлялся от дыма и полез обратно, растирая глаза. Двигаясь вслепую, он чуть не наткнулся на князя и отскочил, ойкнув.

   - Ты тут откуда? - спросил Евстафий. - Среди своих дружинников он не первый раз встречал этого зелёного юнца. - Как звать?

   - Демидом, - немедленно отозвался парень. - Ты, княже, меня и не помнишь - я вовсе не в дружине. В холопах я... А до того на погосте жил, да забрал меня в закупы[293] боярин Станимир Бермятыч.

   - А коли ты Станимиров холоп, что ж тут делаешь? - узнав, кто парень, Евстафий напустил на себя строгий вид - негоже холопу, пусть и закупу, бродить среди дружинников и мешаться под ногами. Но Демида его сведённые вместе брови не запугали.

   - Я, княже, - доверчиво хлопнул он ресницами, - уж больно всё вот это люблю... Вот отработаю закуп - к тебе в дружину пойду! Хоть за лошадьми ходить, хоть чужие брони чистить! Мне ещё две зимы осталось!.. А тут... нравится мне, так я со двора отпросился поглядеть! Мне смерть как охота в дружину!

   - Не дело холопу тут шляться. Ступай домой, да живо!.. Стой, - вдруг воскликнул он, уже когда Демид ринулся прочь, - ты здешний?

Дарень вернулся. Когда князь окликнул его, лицо его осветилось таким счастьем, и кивнул он с такой горячностью, что Евстафий как-то сразу перестал сомневаться и в нём, и в том, что только что пришло ему в голову.

   - Ты вот что, Демид, пошли со мной!

Они прошли до башни Вышки, где спустились в подвалы. Там Евстафий нашёл маленькую полусгнившую дверцу и, с усилием налёгши плечом, отворил. На них пахнуло могильным холодом мёрзлой земли. Демид поёжился, взглянув на мрачную пустоту подземного хода.

   - Плесков-град знаешь в какой стороне? - тряхнул его, Евстафий за плечо. - Пролезешь ходом и ступай туда. Тамо сыщешь князя и скажешь ему, что мы тут рыцарей держим... Коня б тебе нать, да где ж его взять-то?.. А исполнишь дело да добром всё кончится - напомнись!

На последних словах Демид просиял и, поправив шапку, согнувшись, исчез в проёме.

Глава 22

Рыцарское войско обложило Изборск плотным кольцом. Оно заняло оба берега Смолки, расположившись на остатках посада. За ним на всхолмии горы Жаравьей поставили четыре больших белых шатра для магистра, князя Ярославка-Петра и других военачальников. Вокруг них кое-как устроились прочие рыцари. Каждый из них занимал место в соответствии со своим положением в Ордене. Братья-священники обходились простыми палатками; братья-рыцари устраивались кто в уцелевших домах и клетях, кто в своих шатрах; оруженосцы и обслуга теснились в полусамодельных палатках, а то и под открытым небом, кутаясь в тёплые плащи и не отходя далеко от костров. Все в равной степени мечтали о том дне, когда наконец войдут и Изборск и смогут выспаться в тепле. Конечно, рыцари должны мужественно переносить тяготы похода, но в этих проклятых русских холодах, где днём от весеннего солнца жарко, а ночью тело сковывает мороз, совсем не грех отнять у нерадивых еретиков то, что должно принадлежать воинам Христовым!

На сей раз Ярославко не стал высылать боярина для разговоров - все слова уже были сказаны в тот, последний раз. Теперь он пришёл воевать.

Утро в немецком стане начиналось всегда одинаково - рыцари, оруженосцы и слуги вставали на молитву. Братья-священники служили мессу, моля Бога даровать им победу над еретиками и язычниками, и Ярославко молился вместе со всеми. Его дружинники, хоть и оставались православными, тоже вставали на колени, но о чём они молились - не знал никто. Звучал маленький походный орган, пелись строгие гимны по-латыни, потом священники благословляли паству на новый подвиг, и начиналась осада.

Ярославко в это время находился подле магистра Даниэля фон Винтерштеттена и его комтуров. Они посылали в бой, бросая на стены крепости, оруженосцев и пеших кнехтов, чтобы те ослабили силы изборцев. Пешцы шли на приступ, прикрываясь щитами как простыми, так и сборными - за каждым таким щитом могли укрыться до десяти человек. Пока двое тащили щит, другие, укрытые от оружия врага, подбирались ближе и пускали в осаждённых стрелы. Чаще всего стрелы и копья изборцев заставляли кнехтов отступить. Они теряли людей, но некоторые всё-таки достигали наполовину занесённого снегом рва и сваливали на его дно подволоченные потихоньку брёвна, валежник и срубленные кусты. Мало-помалу во рву кольцом росла гора сушняка, который однажды ночью полили маслом и подожгли. Полусырые брёвна и намокшие в снегу ветки горели плохо, но зато дымили и чадили, мешая осаждённым видеть своего врага. Под прикрытием дыма рыцари могли подобраться ближе под самые стены Изборска.

Ярославко, Даниэль и двое из четырёх комтуров наблюдали за очередным штурмом со всхолмия у дороги. Отсюда были хорошо видны накрепко запертые ворота и башня над ними. Остатки разрушенного моста разглядеть не удавалось - его сейчас закрывали выделяющиеся на снегу фигурки воинов. В дело как раз пошли почти неуязвимые для стрел и копий рыцари. Они без труда прорвались к самому рву, но что там происходило - мешал рассмотреть дым. Меченосцы подтащили несколько таранов и осадных башен[294] к воротам, но изборцы, пуская обмотанные зажжённой паклей стрелы, подожгли один таран и две осадные машины. Горевшие плохо, они тем не менее дымили, мешая остальным подобраться ближе. Сейчас у их подножия суетились кнехты, пытаясь под градом стрел разобрать громоздкие деревянные башни и растащить их, освободив дорогу.

   - Мы топчемся у этих стен уже несколько дней, - с раздражением проворчал Даниэль. - Пора бы покончить с этим городком!.. Брат Генрих, почему его до сей поры не взяли?

Комтур Ордена, плотный, несколько вялый человек, приставленный к Даниэлю его отцом Вольквином фон Винтерштеттеном, когда юноша наконец вступил в братство Ордена Меченосцев, зевнув, ответил:

   - Эти русские хорошо сражаются, монсеньор! Днями мы возводим укрепления, а ночью они их разрушают! А сделать подкопы очень трудно - земля мёрзлая и плохо поддаётся лопате. Молитвой же её не размягчишь!

   - Мне дела нет до мёрзлой земли! - проворчал Даниэль и бросил косой взгляд на Ярославка. - Где баллисты? Почему они не готовы?

   - Они почти собраны, монсеньор, - поспешил заверить его брат Генрих. - Мы выкатим их уже завтра!

   - Скорее! - в нетерпении Даниэль всадил шпоры в бока своего коня. - Вдруг эти русские успели дать знать соседям?

   - Не думаю, - решил вставить слово Ярославко. - Мы подошли слишком близко, и я приказывал дозорным следить за всеми, кто куда-либо идёт или едет! Мы остановили четырёх всадников и семерых пеших, направляющихся в сторону Пскова. Они все в лагере. Я могу допросить их и узнать, посылал ли кого-нибудь из них князь Изборска за помощью?

   - Это надо было сделать уже давно! - взорвался было Даниэль, но тут же смягчился. - Хорошо сделано, брат мой, Пётр. Но всё-таки надо поторопиться! Мы не можем осаждать этот город по всем правилам осады.

На следующий день были собраны первые метательные машины. Под покровом ночи их установили вблизи городских стен и зарядили камнями и горшками со смолой. Едва начался новый день, как тараны, покрытые мокрыми кожами и щитами для защиты от горящих стрел, снова поползли к стенам. К передней осадной башне был подвешен самый большой таран - сделанный из цельного дуба, окованного железом. Магистр Вольквин хвалился сыну, что этот дуб был священным деревом язычников, но когда рыцари Христа пришли в ту деревню, где он рос, они срубили богомерзкое дерево и сделали из него орудие, служащее истинному Богу. Даниэль видел в этом перст судьбы и нарочно взял с собой в поход таран, носящий гордое имя Сокрушитель неверных. Несколько десятков кнехтов, забравшись внутрь огромной башни, толкали её, и в такт их шагам Сокрушитель неверных мерно и грозно покачивался на толстых цепях.

Несколько копий с дымящейся паклей на древках ударилось в корпус осадной башни и осталось торчать. Пакля дымилась, тлела, но мокрые шкуры не загорались.

Одновременно заработали баллисты. Камни полетели в городские стены. Они тяжело бухали сперва в кровлю заборол и деревянную городню. Кое-где от их ударов проседала крыша или разрушались бойницы, но в проломах тотчас появлялись русские воины. Не обращая внимания на летящие в них новые камни, они пытались заделать проломы, укрепляя стены изнутри.

Только горшки с подожжённой смесью пока помогали мало - на заборолах всюду лежал снег, и если смола и попадала на открытую часть кровли, начинающийся пожар было легко потушить.

Наконец к воротам подполз таран. Осадная башня чуть качнулась на краю рва, но оперлась на остатки разрушенного моста и остановилась. Сокрушитель неверных, раскаченный кнехтами, дрогнул, пришёл в движение, и первый гулкий удар сотряс стены.

Услышав этот желанный звук, Даниэль, командующий осадой, остановил коня и перекрестился:

   - Господь помогает нам! Скоро крепость русских будет взята!

Но, как оказалось, это был ещё не конец осады. Сокрушитель неверных остановился слишком далеко от ворот, и каждый удар был слишком слабым, чтобы действительно разрушить их. Створки только дрожали, но не ломались. Кнехты выбивались из сил, стараясь раскачать таран посильнее.

Баллисты по-прежнему метали камни. Кое-где уже в деревянной городне зияли проломы, но все попытки рыцарей прорваться в город в этих местах пока заканчивались неудачами.

...Когда рыцари пустили в дело тараны и баллисты, Евстафий вообще забыл про свой дом. С начала осады он забегал в терем ненадолго - утешить жену и мать, ободрить сына. Но потом, когда опасность стала слишком близкой, он вовсе стал дневать и ночевать на стене, иногда спускался в молодечную, где наскоро успевал поесть щей или вовсе перехватить ломоть хлеба, завернувшись в плащ, немного вздремнуть на полати в углу, а затем снова поднимался на заборола. Его видели всюду - и у ворот, и на башнях, и у проломов. Дружинники и ополчение, зная, что князь живёт наравне с ними, иногда старались помочь ему - ходили и говорили тише, если он устраивался отдохнуть на соломе, старались оставлять ему щи пожирнее, сами посылали отроков в терем успокоить княгиню будто бы от его имени. Многие были постарше князя или его ровесниками, с которыми Сташко играл ещё маленьким. Они жили рядом всю жизнь, как их деды и прадеды, одними радостями и бедами, и Евстафий зачастую приостанавливаясь среди напряжения осады, невольно задумывался - всё ли он сделал, чтобы защитить этих людей.

...Демид всё-таки достал лошадь. Обдирая руки до крови, он пробил слежавшуюся мёрзлую землю пополам с травой и снегом над выходом подземного хода и, скатившись по проседающему мартовскому, снегу на берег Смолки, просидел там до ночи, зализывая, как зверь, царапины. Потом выбрался и пешком, сторожко озираясь, поспешил в сторону Пскова.

За ним охотились - раз или два Демид видел чужих всадников, что рыскали по перелескам в поисках его следов. Но парень вырос в этих краях, тут ему был знаком каждый кустик. Таясь, как зверь, терпя усталость и голод» он свернул с прямой дороги и дня два блуждал по лесам, нарочито забирая в чащу. Здесь погоня отстала, но зато гонец заблудился. Ночной холод, голод и постоянное напряжение изматывали его. Он собирал пригоршни снега, ел его, жадно, с хрустом. Обдирал кору и почки с веток, пробовал жевать еловую хвою. Однажды ему повезло - он сбил несколько шишек и расковырял их все, выедая семена.

Но всё это была не еда. Ему нужно было добраться до Пскова, и для этого нужна была настоящая пища - хлеб или мясо. И когда как-то ввечеру, когда уже ноги отказывались нести его, он увидел впереди лёгкий дымок, Демид не поверил своим глазам.

Это оказалась крошечная избушка одинокого займищанина. Он сам и его жена перепугались чуть не до полусмерти, когда, грохнув в низкую дверцу кулаком, Демид ввалился в избу. Поняв, что заявился к ним человек, хозяева без долгих расспросов накормили его. Сытная пища камнем легла на отвыкший желудок. Враз потянуло в сон, но Демид крепко помнил, куда и зачем его посылал князь. Перебарывая усталость, он низко поклонился хозяевам и попросил коня - добраться до Пскова.

. Конский дух он почуял ещё подходя к заимке - к жилой избе вплотную примыкала клеть, где помещалась нехитрая скотинка займищан. Хозяин единственного коня, разумеется, не дал. Демид, построжев лицом, распрощался, принял завёрнутые на дорогу хозяйкой ломоть хлеба и две печёные репины и ушёл в ночь. Отойдя недалеко, он потихоньку вернулся и свёл коня со двора.

Это был настоящий грех - украсть у своего, свести последнюю конягу. Но у Изборска сейчас гибли люди, и Демид отмёл все сомнения.

Он прискакал во Псков о полдни третьего дня после встречи с займищанами. Оголодавший конь еле держался на ногах, и сторожа у ворот пропустили странного гонца, безошибочно почуяв примчавшуюся с ним беду.

Самого князя Юрия, как на грех, в городе не оказалось - он уехал на ловища. На княжом подворье, куда Демид всё-таки добрался, его выслушали и оставили отдыхать, снарядив вдогон князю гонца. А тем временем прознавшие о нападении дружинники потихоньку начали готовить брони - они не сомневались, что Юрий Мстиславич поведёт их в поход.

Когда рухнула часть стены, Евстафий был далеко - вместе с горсткой верных дружинников он отражал лихорадочные попытки рыцарей взобраться на стену. Грохот обвала долетел до его ушей - это был не просто шум падающих брёвен. Казалось, рухнули сразу все стены Изборска. Не в силах сдержать любопытства, Евстафий оглянулся - и почувствовал, как холодным потом вмиг покрылось его тело под рубахой и броней. Башня Вышка, вторая после Плоской и воротной башен крепостной стены, ещё стояла, но в её боку зияла огромная, со всадника, дыра. Прямо на глазах Евстафия второй камень ударил рядом - обвалилась ещё часть башни, и Вышка дрогнула, накреняясь. Ещё чуть-чуть - и она рухнет, погребая под собой находящихся поблизости защитников.

От страшных мыслей Евстафия отвлекли новые участившиеся удары тарана в ворота. Рыцари сумели-таки закидать ров, сваливая в него даже трупы убитых людей и лошадей, и подтащили Сокрушителя неверных вплотную. Теперь он бил с такой страшной силой, что оставалось только удивляться, как его окованный железом конец ещё не пробил ворот. Но вот усилия увенчались успехом - очередной удар был заглушён громким резким треском ломающегося дерева и приглушённым рёвом восторга осаждающих.

Несомненно, это был конец. Евстафий вдруг почувствовал бесконечную усталость. Он предвидел всё, что случится - рыцари ворвутся внутрь через многочисленные проломы, ринутся убивать, сминая всё на своём пути, а потом разбегутся по городу, ловить женщин и детей...

Последняя мысль оказалась так горька, что князь очнулся. Пусть город будет взят - но победители не обрадуются победе.

   - Настал наш час, други, - сказал он, обводя глазами десятка полтора дружинников, что стеснились подле. - Быть может, никто из нас не увидит нового рассвета, но пусть наша смерть не принесёт радости врагу. Пусть они заплачут, посчитав, какой ценой достался им Изборск. Не хочу даже в предсмертный час слышать их смех!.. К оружию!

Рыцари уже лезли по приставленным лестницам, ломились в полуразрушенные ворота, карабкались по пролому Вышки. Каменные ядра баллист ещё летали, ещё ломали стены и проминали кровли заборол, но всюду уже кипела отчаянная рукопашная схватка.

Лезущих на приступ рыцарей встречали дружинники и городское ополчение. Там, где проломы были тесны, изборцы могли держаться очень долго, но у ворот и со стороны развороченной Вышки проломы были такими большими, что долго сдерживать нападавших защитники не могли. Теряя своих, рыцари-меченосцы по трупам лезли в город. Закованные в железо с ног до головы, почти неуязвимые, они легко опрокидывали горожан в тесноте укреплений. За первым рыцарем вырастал второй, третий. Казалось, их рождали, исторгая из себя, сами осадные башни и рвы.

Особенно жестокий бой разгорелся у ворот. Там, прикрываясь Сокрушителем неверных, рыцари топорами рубили разломанные ворота в то время как их братья схватились с защитниками. Долгое время казалось, что рыцарям не выстоять - у ворот стоял, несокрушимый, как ёкала, тысяцкий Станимир. Упираясь ногами в камни мощёного въезда, он разил рыцарей тяжёлым топором-секирой, рассекая порой и доспехи до живого мяса. Поставленный здесь князем Евстафием, тысяцкий твёрдо решил не сходить с места, пока может жить и сражаться. И он бился - до тех пор, пока в размётанный пролом на него не качнулся тяжёлый комель Сокрушителя неверных. Толстый дуб ударил прямо в щит. Тот раскололся - и, не выдержав толчка, Станимир рухнул. Несколько ударов подоспевших рыцарей обрушились на него - и тысяцкий остался лежать.

Наблюдавший за этим магистр Даниэль широко перекрестился и улыбнулся, одевая шлем:

   - Бог за нас!.. Вперёд, меченосцы! - крикнул он, поудобнее перехватывая копьё. - С нами Бог!

Ярославко, державшийся рядом с ним, подобрался, словно впервые оказался в бою, а позади них дружно грянул боевой клич рыцарей:

   - Бери! Грабь! Бей!

Пешие кнехты еле успели броситься в стороны, освобождая путь - конные рыцари вошли в город.

Дружина князя Евстафия сражалась до последнего. Смешавшиеся с нею городские ополченцы тоже не отступали, но рыцари ворвались в город с двух сторон, хлынув не только на стены. Часть их сразу растеклась по улочкам, спеша набрать добычи, пока остальные заняты боем. Они разбегались, заглядывая во все дома подряд, схватывались с горожанами и врывались в дома. Через некоторое время они появлялись снова - иногда спасаясь от затворившихся там жителей, а порой и волоча за собой за косу какую-нибудь визжащую девку. А совсем рядом ещё продолжался бой.

К тому времени, как рыцари хлынули в город, с Евстафием осталось от силы десятка полтора человек. Ещё столько же было у тысяцкого, остальные вкупе с горожанами рассыпались по стенам. Часть их уже была сметена меченосцами. Закованные с ног до головы в железо рыцари теснили их и давили одного за другим.

Стараясь не думать о семье, Евстафий сражался впереди своей небольшой дружины. Он шёл впереди, прокладывая путь остальным. Щит его давно был посечен, шлем чуть сбился набок и стрелка мешала смотреть, тело задыхалось под броней, в горле горело, глаза заливал едкий пот, но он, отбросив обломки щита и подхватив чей-то чужой меч в левую руку, сражался двумя мечами.

Стрый Ян потратил много времени и сил, чтобы передать сыновцу древнее искусство, доставшееся ему от отца, деда и прадеда. Когда-то вооружённые двумя мечами витязи выходили в одиночку против толпы врагов - и всех их обращали в бегство. И сейчас Евстафий бился так же, как они, канувшие в неизвестность витязи, перед которыми отступали орды врагов. Он сражался, не замечая ничего вокруг. Сознание куда-то ушло, осталась только жизнь тела. Оно само двигалось, наносило удары, отбивало мечи, копья и алебарды, уворачивалось и кидалось наперерез. Два меча стали продолжением рук, и когда начавшая уставать рука ошиблась, и один из мечей преломился от неверного удара, Евстафий закричал - словно от боли.

И всё-таки он продолжал сражаться - даже оставшись один против всех. Сражался до тех пор, пока что-то тяжёлое не ударило ему в спину. Мир качнулся, теряя равновесие. Новый удар пришёлся по лопаткам, заставив враз онемевшие руки бессильно повиснуть. Собрав силы, Евстафий всё-таки успел, заметив направленные на него мечи, поднять меч для защиты, но тут петля упала ему на шею, дёрнулась, захлёстываясь, и его рвануло вбок. Мир потемнел, потом исчез, и Евстафий, так и не выпустив меча из рук, упал к ногам рыцарей-меченосцев.

Самое страшное сражение развернулось у бревенчатых стен княжьего терема. Каждый день с начала осады княгини, Василиса и Любава, посылали верных людей к крепости узнать, что там творится. Вести были неутешительны, но несмотря ни на что, надежда оставалась. Войско держалось, городское ополчение помогало изо всех сил, и княгиня с детьми ежедневно молились о победе.

Но в последний день в терем княгини ворвался, распахивая ворота, ратник. Он влетел, держа на отлёте обнажённый меч. Вместе с ним, казалось, в терем ворвался шум сражения.

   - Матушка княгиня! - закричал он, с разгону падая на колени перед остолбеневшей Любавой Бермятовной. - Спасайся! Рыцари ворота проломили!.. В самом граде бой идёт! Тысяцкого, Станимира Бермятыча, убили!

Выбежавшая из внутренних покоев Василиса ойкнула и уже запричитала, хватаясь за голову, но Любава строго ожгла невестку холодным взором.

   - Не время реветь! - прикрикнула она. - Собирай детей! - и, чуть не силком вытолкав молодую княгиню за порог, взглянула на ратника: - Что князь?

   - Не ведаю, - качнул головой воин. - Он на стене у Плоской башни был, я - у ворот...

   - Город пал?

Ратник, уже поклонившийся и собиравшийся уйти, снова покачал головой:

   - Мы пока ещё живы, княгиня.

Он вышел, и Любава скорым шагом направилась в покои. Послав подвернувшегося холопа на подворье тысяцкого упредить его семью о беде, она явилась к невестке и начала собирать внуков. Княгиня не плакала о смерти брата - сейчас было не до слёз. Они появятся позже, когда будет время подумать о ней. Пока же следовало спасти детей.

В детинце Изборска, кроме палат тысяцкого и князя, был только рубленый на каменном основании деревянный храм, подле которого издавна клали в землю князей и бояр. К нему, под защиту святых икон, и поспешили Любава с Василисой и детьми. Несколько сенных девушек и ближняя боярыня несли наспех собранные украшения и кое-какие вещи. Покинуть терем отказался разве что престарелый Родивон Изяславич - старик дожил до того возраста, когда не боятся никого и ничего. Кроме того, он хотел непременно дождаться внука.

В храме, кроме набившихся в него женщин и детей из ближних боярских семей, были уже и домашние Станимира.

Рыдающая жена тысяцкого судорожно обнимала внуков, рядом бились в истерике его седая мать и невестки - оба сына тысяцкого были на стенах рядом с отцом и теперь должны были наверняка считаться мёртвыми. Женщины с порога повисли на Любаве, причитая в два голоса, и женщина досадливо поморщилась - смерть висела над ними всеми, и она не могла, как ни старалась, заставить себя заплакать.

Священник с дьячком торопливо заложили высокие резные двери изнутри и поднялись на амвон, где священник поднял руки, благословляя паству и собираясь укрепить их дух молитвой. Он заговорил тихим проникновенным голосом, и мало-помалу речь его начала доходить до умов и сердец слушающих. Причитания и плач стали тише, потом постепенно родился и стал разрастаться глухой шёпот молитв.

Они молились, не обращая внимания на вдруг появившийся и начавший понемногу увеличиваться шум за дверью. Там, уже чуть ли не на ступенях храма, шёл бой; Но женщины продолжали молиться. Они не остановились даже тогда, когда звон и стук рубки сменился криками победителей, а потом прозвучал первый грозный удар в дверь, заставив её содрогнуться. Перестук топоров мешался с пением молитв.

Вдруг он прервался - и вслед за этим двери распахнулись. Все обернулись - и слова молитвы замерли на губах у молящихся. На пороге стояли рыцари.

Глава 23

Услышав от гонца о том, что часть его врагов ушла в Ливонию и наверняка вернётся оттуда с рыцарской подмогой, Ярослав мысленно похвалил своего воеводу за смётку и ум. Дела нового мордовского похода, в который на сей раз вместе с Васильком Константиновичем отправлялся полноправным полководцем его старший сын Феодор, которому недавно только пошёл шестнадцатый год, захватили его целиком. Он сколачивал переяславльские полки, пересылался грамотами с известиями с муромскими князьями и Великим князем. Его сын впервые шёл в поход, и Ярослав чувствовал неосознанную тревогу, отпуская его. А тут ещё и о возможной угрозе с запада...

Собрав наконец рати и благословив сына, Ярослав помчался в Новгород. Ян ждал его, изнывая от нетерпения. Узнав о приезде князя, он выехал ему навстречу и, едва поприветствовав, воскликнул:

   - Княже, пусти с дружиной в поход! Чует сердце моё - не к добру переветы в Ливонию ушли! Мало ли, какое зло против нас замышляют?

   - Куда в поход? - осадил его Ярослав. - Мои переяславцы ныне в мордву ушли по слову Великого князя. С новгородцами да псковичами одними мы разве что оборониться сможем, коль придут они. А в земли их лезть - сила надобна. Погодь малость - к осени поход завершится, тогда поговорим. А пока будем ждать и готовиться, и тебе за то, что не проспал, вести те полки!

   - Княже, - взмолился Ян, - не могу я ждать!.. Они-то до осени ждать не станут!.. Пусти в поход сейчас!

Он взглянул на Ярослава как всегда открыто и гордо, и тот уже привычно кивнул головой:

   - Сейчас не время - весна идёт. Пешцы не пойдут, пока не отсеются! Коли хошь, бери дружину, иди на Псков. Соберёт Юрий Мстиславич своих - тогда поглядим!

Охотников среди младшей дружины Ян выкликнул в тот же день. Даже кое-кто из старшей вызвался идти за ним. Не отстала от своего воеводы и изборская дружина. Собрав сотни две с небольшим, Ян накоротке распрощался со своими и отправился во Псков.

Юрий Мстиславич после удачного осеннего похода на лифляндцев глядел на мир радостно, ходил гоголем и верил в свою судьбу. Он согласился было идти в поход, но требовалось время для сбора дружины и, самое главное, пеших ратников. Здесь князь Ярослав оказывался прав - чем ближе время было к весне, тем меньше было у поселян охоты куда-то идти. Да и не очень-то верил новый псковский князь в то, что ливонские рыцари будут спешить с походом. Разослав-таки гонцов поднимать рати, он проводил время на ловищах и поездках по монастырям. Яну волей-неволей приходилось всюду мотаться за ним, чтобы князь не забывал о походе.

И получилось, что он опять оказался прав, потому что едва Юрий Мстиславич отправился на очередные ловища, как его догнал гонец, принёсший весть о том, что из Изборска прибежал человек и сказал, что город обложен немцами.

Чуть не до глубокой ночи звенели мечи на улицах Изборска. Не только ратники и ополченцы - всё население вставало стеной перед врагом. Рыцарей встречали мечи, топоры, рогатины, а порой даже оглобли и ухваты. Многие пешие кнехты были убиты или ранены, когда кинулись грабить избы. Только вмешательство конных рыцарей раздавило сопротивлявшихся, втоптав их в перемешанный с кровью снег.

Магистр Даниэль фон Винтерштеттен, Ярославко и комтуры сражались на улицах города наравне со всеми. Они проехали по большой улице от ворот до стен детинца и повернули на боковую улочку, сминая встававших у них на пути горожан и смешавшихся с ними дружинников. Вместе с рыцарями охраны и несколькими десятками дружинников Ярославка они доехали до самой Плоской башни, которая пострадала от баллист не так сильно, как полуразрушенная и просевшая Вышка. В её стенах, лишь кое-где пробитых камнями, засели последние защитники Изборска - десятка три ратников и несколько ополченцев во главе со старшим сыном тысяцкого. Здесь сражение развернулось во всей силе и ярости, тут не было и речи о скорой победе, хотя во всём городе это оставалось единственное место, где ещё не была явной победа меченосцев. Арбалетчики[295] перестреливались с засевшими в Плоской башне, пуская в них и получая в ответ тучи стрел. Под прикрытием лучников рыцари, пешие и на конях, пытались подобраться к дверям и бойницам башни, но те были заложены изнутри, и всякий новый натиск заканчивался тем, что у дверей оставались новые трупы.

Когда магистр и комтуры подскакали, рыцари приветствовав ли их криками. Старший немедленно поравнялся с Даниэлем:

   - Монсиньор, в этой башне засели самые отъявленные еретики! Они не дают нам...

   - Прекратить! - отмахнулся Даниэль. - С нами Бог! Неужели ты, брат, не веришь в Его милость?.. Только еретики сомневаются в могуществе Господа, за что и карают их!

   - Монсиньор! - послышался сзади крик. К магистру и его спутникам приближался рыцарь. - Монсиньор, брат Гильом приказал передать - город наш!

   - Видишь, брат мой! Господь за нас! - Даниэль перекрестился рукой в железной перчатке. - Если эти еретики всё ещё упорствуют, разрешаю тебе самому покарать их. Так хочет Бог!

Он последний раз поглядел на Плоскую башню и, повернув коня, поехал к центру города.

Ближе к вечеру в темнеющее небо поднялись клубы дыма - это горела часть стены, вплотную примыкавшая к башне, и сваленные у её подножия брёвна от наспех разобранных клетей и заборов. Огонь поднимался до самых бойниц. В его свете лучники и кнехты до боли в глазах всматривались в них, ожидая, когда же наконец защитники сдадутся. Но ни один человек так и не появился из бойниц Плоской башни - задохнулись ли они в дыму или ушли тайным ходом, рыцари так и не узнали.

Всю ночь в Изборске горели огни, слышался шум, крики и кое-где звон оружия. По улицам бегали люди. Захватившие город рыцари гонялись за женщинами и детьми, резали мужчин, оставляя жизнь только тем, кто покрепче и помоложе - им надлежало стать рабами в Риге или там, куда их захотят продать. Визжали насилуемые женщины, плакали дети.

Немногим удавалось спастись, забившись в опустошённые дома, или пользуясь темнотой и суматохой, убечь вон из города. Горели уже не отдельные дома - занимались целые улицы, пожары никто не тушил. В самом княжьем тереме, где остановились магистр Даниэль и высшие чины войска, шёл пир.

Из повалуш[296] и бертьяниц княжьего терема и хором тысяцкого выволокли все съестные припасы, выкатили все бочки мёда и вина. Сняв доспехи и распахнув вороты дорогих рубах, рыцари и князь Ярославко пили, громко смеялись и, перебивая друг друга, вспоминали бой и победу. Перепуганные холопы - те, кто не разбежался и кого не переловили и не повязали, - споро, боясь навлечь на себя гнев, таскали всё новые и новые блюда. Мелькали женщины, в основном уже пожилые, всех молодых уже похватали рыцари и развлекались с ними в укромных местах.

   - Пейте и ешьте вволю, господа рыцари! - кричал Даниэль, поднимая кубок, в который слуга привычным жестом продолжал наливать вино. - Не бойтесь нарушить какой-нибудь обет! Сегодня день, когда можно забыть о запретах и клятвах - сегодня Бог радуется, видя наш подвиг! Он простит нам грехи.

   - А коль не простит, - подхватил комтур Гильом, - то святые отцы отмолят! Наша святая апостольская церковь умеет прощать грехи!

   - Слава! - Даниэль рывком поднялся, поднимая кубок. - Слава римской католической церкви!

Рыцари повскакали с мест, поднимая кубки. Под сводами пиршественной палаты, где недавно пировал с дружиной князь Евстафий, прозвучали приветственные клики.

   - Что ж, князь, - отпив глоток, обратился магистр к сидевшему рядом с ним Ярославку, - город твой. Что будешь с ним делать?

   - Я хотел посадить в нём своего сына и дать ему в помощь верного слугу своего, боярина Петра Внездича, - помедлив, ответил Ярославко. - А прежде того примерно наказать прежнего князя и жителей города за то, что в первый мой приезд они не признали меня добром!

   - Эй! - залпом выпив свой кубок, воскликнул Даниэль. - Желаю видеть здешнего князя!.. Сыщите его и приведите немедленно!

Ярославко был твёрдо уверен, что Евстафий погиб - до сей поры о нём не было ни слуху ни духу, в полон взяли его семью, захватив её вместе с семействами других нарочитых мужей в церкви. Но вот двери открылись, и под охраной нескольких рыцарей в палату вошёл изборский князь.

Без доспехов, сорванных с него, оставшись в одной рубахе, Евстафий казался сейчас моложе своих лет. Ещё болела от удавки шея, руки затекли и ныли. Лоб рассекала глубокая царапина, спускавшаяся на бровь. Она только недавно перестала гореть от заливавшего её пота. Остановившись посередине, он исподлобья взглянул на рыцарей и тут же опустил взгляд.

Откинувшись назад, магистр Даниэль фон Винтерштеттен изучающе смотрел на своего врага, вспоминая, как его взяли.

   - Поговори с ним, - негромко бросил он Ярославку, - ты же знаешь их язык!

   - Эй, ты! - позвал тот пленного. - Ты знаешь, кто перед тобой?

Услышав русскую речь, Евстафий поднял голову, обвёл взглядом собравшихся рыцарей. Взор его задержался на Ярославке.

   - Не знаю и знать не хочу, - тихо, но твёрдо ответил он.

Князь перевёл его слова рыцарям. Те возмущённо зароптали, но взмахом руки магистр заставил их замолчать.

   - Тебе не интересно узнать имя победившего тебя? - напрямую спросил он. Рыцарь, пленивший Евстафия, приподнялся с места.

Услышав новый вопрос, Евстафий снова взглянул на магистра и едва заметно повёл плечами, выпрямляясь.

   - С врагами не знакомятся - с ними бьются. Насмерть, - отмолвил он и, заметив, что Ярославко приготовился передать Даниэлю ответ, добавил, уже обращаясь к нему: - А тебя я помню. Переметнулся к тевтонам? Толмачишь для них?.. Пёс! Попомнишь ещё...

Ярославко вспылил, приподнялся, готовый самолично поставить на место изборца, но Даниэль снова остановил его и обратился к пленному.

   - Ты смел, изборский рыцарь, - произнёс он. - Ты хороший воин! Я сам воин и люблю смелых врагов!.. А ты смел, и я умею ценить смелость. Такие рыцари нужны Христу... Передай ему, что я велю отпустить его и семью его, если он согласится принять власть римской церкви!.. А пока пусть он сядет с нами и выпьет. Отпустите его!

Пока Ярославко говорил с кислой миной, стражи принялись было освобождать Евстафия, но тот оттолкнул их:

   - Ничего мне от врага не надо! Я русский, Руси служу и к иноверцам на службу не пойду никогда!

Рыцари за столом загомонили, обсуждая его последние слова. Даниэль снова призвал их к порядку:

   - Не хочет пить - не надо!.. Уведите его. Посмотрим, что он скажет завтра.

Евстафия увели. Снова виночерпии наполнили кубки, снова послышались громкие весёлые голоса. Рыцари пили и пели, но Даниэль почему-то был тих. Он бы ещё раз с удовольствием переговорил с пленным князем. Возможно, есть что- то, что тронет его каменную, погрязшую в ереси, душу. Что ж, завтрашний день это покажет.

Отвлекаясь от дум, он поднял голову:

-Эй, кто там!.. Позовите женщин! Есть тут женщины или нет? Я хочу русскую женщину!

Несколько рыцарей из числа сидевших в дальнем конце стола вскочили и бросились вон. Через несколько минут в палату втолкнули нескольких девушек, захваченных на улицах Изборска. Напуганные, они сбились стайкой у порога, от страха не в силах даже плакать.

Рыцари мигом забыли про вино. Вскакивая, они поспешили к девушкам. Те бросились было прочь, но стоявшие у двери рыцари оттолкнули их обратно, прямо в объятья рыцарей. Те бросились разбирать добычу и растаскивать по углам, задирая подолы и щупая плечи и руки. Послышался отчаянный визг одной из девчонок, которой выкручивали руки, чтобы помешать сопротивляться.

   - Постой, брат! - Даниэль еле успел вскочить и бросился к пленнице. Двое рыцарей, державшие её, расступились перед магистром. Стиснутая их руками девушка, онемев от нового страха, смотрела на Даниэля широко раскрытыми синими глазами. Она была не просто красива - её длинные толстые косы были хорошо уложены, что было заметно даже сейчас, ярко-розовое одеяние расшито серебром, а лицо и руки были нежными и мягкими.

Девушка, несомненно, была не из простых. Когда Даниэль взял её за подбородок, она только ахнула. Притянув к себе её лицо, магистр умело, с удовольствием поцеловал её в губы.

   - Выберите себе другую, - распорядился он, сильным рывком вскидывая слабо дёрнувшуюся было из его объятий пленницу на руки. - Она будет моею в эту ночь!

На следующий день с рассвета ворота княжьего подворья были распахнуты настежь. Упреждённые заранее рыцари толпами сгоняли к ним горожан - тех, кого не переловили вчера и кого удалось отыскать в городе. Собравшиеся толпой жители тихо переговаривались, женщины всхлипывали. Где-то зашёлся плачем ребёнок, его еле успокоили. Люди тревожно переглядывались, недоумевая, зачем их сюда пригнали. Все были уверены, что должно произойти что-то ужасное.

Тем временем братья-слуги споро и деловито таскали на двор брёвна, отодранные доски, ветошь и рухлядь, дрова и охапки сена, собирая большой костёр. Рядом под навесом устанавливали орган и возимое с войском распятие.

Когда всё было готово, один из рыцарей бегом взбежал по красному крыльцу предупредить магистра и комтуров. Они вышли, в чёрных доспехах, с белыми плащами с нашитыми на них алыми крестами и мечами, держа в руках шлемы. При их появлении священник, устроившийся у органа, ударил по клавишам, и полилась торжественная музыка гимна.

Рыцари, кроме тех, кто стерёг горожан, опустились на колени. Братья-священники выступили вперёд и обратились к распятию с благодарственным молебном о победе. Их пение и молитвы слушали все рыцари благоговейно-смиренно, русские настороженно-подозрительно. Тишина, нарушаемая только звуками службы, повисла над подворьем. В ней тонули тихие всхлипывания и шёпот горожан.

Музыка ещё звучала, и служба ещё не закончилась, когда откуда-то сбоку вывели Евстафия. По толпе волной прошёл вздох - люди знали в лицо своего князя и заранее жалели его, предчувствуя неладное.

Евстафий провёл ночь в подвале собственного терема и до самого утра не сомкнул глаз. За ночь он осунулся и казался много старше своих лет. Завтрашний день не волновал его - больше тревожили думы о семье. Дед, мать, жена, дети - что с ними? Укрылись ли где, живы ли? Если он и отвлекался от этих мыслей, то в памяти всплывал тот закуп, Демид, тайком выпущенный из города уже давно - чуть не вечность, - назад. Где он сейчас? Добрался ли до Пскова или лежит где с немецкой стрелой в спине? А может вовсе, почуяв волю, подался своей дорогой? В последнее почему-то не верилось. Но хоть бы помощь пришла! Пусть поздно, но пришла! Пусть после его смерти, но отомстили бы псковские дружинники за гибель Изборска!

В глаза ударил яркий солнечный свет - после темноты подвала яркий день резал глаза. Евстафий остановился у поленницы - почему-то сразу подумалось, что она предназначена для него. Вот с противоположной стороны что-то задвигалось. Послышались громкие голоса из толпы горожан. Евстафий поднял глаза - и застыл, веря и не веря своим глазам.

Из-за терема, со стороны храма, толчками подогнали небольшую группу женщин, стариков и детей, среди которых были они все - еле державшийся на ногах дед, мать, жена. Старый Родивон Изяславич еле передвигал ноги, тяжело опираясь на плечо внука. Иван шёл рядом с ним, спокойный и строгий. Он первым увидел отца. На миг лицо его осветилось радостью, и цепко вглядывающийся в пленных Даниэль заметил это.

Орган продолжал играть, выпевая новую, особо торжественную и тихую мелодию. Магистр шагнул вперёд, сходя с крыльца, и толпа испуганно замолкла. Высокий, казавшийся в чёрных доспехах ещё стройнее и суше, Даниэль мог внушить страх.

   - Слушайте меня, люди города! - заговорил он высоким важным голосом, и Ярославко, остававшийся позади него, начал переводить. - Слушайте волю Бога! Отныне и навек эта земля принадлежит Римской Империи, простёршей длань свою от берегов моря Средиземного до моря Северного. Здесь будет сидеть новый хозяин, а вы все станете ему служить...

   - Не слушайте его, люди! - послышался вдруг новый, дрожащий от слабости и гнева голос. Старый князь Родивон Изяславич, отстранив правнука, на плечо которого до сей поры опирался, шаркающей походкой шагнул вперёд. Рыцари, стерёгшие пленников, от удивления не посмели остановить старика сразу.

   - Не слушайте его, люди! - воззвал старый князь. - Разве ваши отцы, братья, мужья не сражались уже с тевтонами? Разве не знаете вы рыцарей?.. Не верьте их словам! Мы - русские люди, православные, и мы чужими слугами не будем! Гоните их с нашей земли, люди! Бог не попустит...

Вскинув вдруг посох, он замахнулся на ближайшего рыцаря. Даниэль, которому Ярославко быстрым шёпотом передал речь князя, коротко кивнул головой. Рыцарь рывком обнажил меч и резким движением вогнал его в живот старику.

Единый вздох-крик вырвался у всех из уст. Старый князь Родивон Изяславич, подняв посох, покачнулся, захрипел и медленно, опускаясь на колени, упал на утоптанный снег. Люди отхлынули в стороны, глухо и гневно зароптали. Запричитала какая-то женщина. Любава глухо вскрикнула, закрывая себе рот руками - свёкор для неё был ближе отца.

Почуяв, что до сей поры стоявшая смирно толпа сейчас оживёт, возмущённая убийством старика, Даниэль спешно махнул рукой органисту. Тот заиграл громче, и магистр поднял руки, призывая всех к вниманию, и взглядом позвал Ярославку - тот был русским и мог договориться со своими.

   - Не страшитесь, люди! - закричал тот. - Внемлите голосу разума! Мы не желаем вам зла! Святая римская церковь не только карает грешников и еретиков, но и умеет прощать тех, кто приходит к ней с открытой душой, как к матери. Откройте свои сердца римской церкви - и вы спасёте свои жизни!..

Он говорил долго и красиво, как сам чувствовал. Люди его слушали - недоумённо, настороженно и недоверчиво, но слушали. До тех пор, пока не поднял голову Евстафий.

   - Ты призываешь нас отречься от своего Бога и принять латинскую веру? - негромко спросил он, перебивая Ярославка. - Но мы - русские люди и ничьими рабами не будем никогда. И Бог, коль он и правда един, видит нас всех и знает, на чьей стороне правда.

Люди загомонили, услыша слова своего князя. Евстафия знали и верили ему. Из задних рядов донеслось несколько выкриков, смысл которых рыцари поняли, даже не зная языка.

   - Что мы с ними разговариваем? - поморщился Даниэль. - В огонь еретика! Пламя поможет ему и другим избавиться от ереси!

Хриплые, надсадные органные звуки стали ещё громче. Большинство братьев-священников опустились на колени, молясь. Под монотонные звуки молитвы слуги смоляными факелами разожгли огонь под сваленными в кучу брёвнами и дровами, пламя родилось готовно и сразу стало подниматься по ним.

Двое рыцарей схватили Евстафия под локти. Не в силах сопротивляться, он последний раз глянул вверх, на небо, сегодня такое высокочистое, почти весеннее, вдохнул полной грудью свежий прохладный воздух. Стало страшно умирать сейчас, в самом начале весны, когда ещё всё впереди...

Страшный дикий крик раздался совсем рядом, и на помощь сыну бросилась мать. Подлетев, Любава не женски сильным отчаянным движением оттолкнула от Евстафия одного рыцаря, вцепилась и чуть не зубами оторвала другого.

   - Не дам! - кричала она хриплым страшным голосом.

   - Уймите бабу! - распорядился магистр.

Рыцари бросились к Любаве. Сразу два копья вошло ей в живот и грудь, и женщину, ещё кричащую, бросили в разгорающийся огонь.

   - Мама, - прошептал Евстафий. С гибелью матери в нём самом что-то умерло. Страха не осталось - была только холодная безрассудная ненависть. Медленно, словно каждое движение причиняло боль, он обернулся и плюнул в сторону рыцарей.

   - Будьте вы все прокляты, - сказал он.

   - Тятька! - ахнул, не сдержавшись, Иван.

Магистр Ордена Меченосцев Даниэль фон Винтерштеттен отёр ладонью лицо, словно плевок попал в него. Но в него действительно плюнули - они осквернили саму святую римскую церковь! Нет, с этими еретиками по-другому нельзя!

Комтур брат Гильом заглянул ему в лицо, ища взгляд остекленевших, остановившихся глаз.

   - В костёр! - процедил Даниэль.

Рыцари бросились на женщин и детей. Толпа разразилась воплями и причитаниями.

В локти Евстафия, напрягаясь и скользя сапогами по утоптанному снегу, вцепились сразу четверо тевтонов, когда он рванулся к жене и детям. Девочек подхватили, оторвав от рук мамок, и бросили в пламя сразу. Иван попытался защитить мать, но мальчика сбили с ног и, как щенка, швырнули туда же. Беременная Василиса завыла, когда её за косу поволокли по снегу на глазах у мужа.

   - Не-ет!.. - рванувшись последний раз, он бессильно обмяк, не чувствуя своего тела.

Его самого должны были бросить следом за ними, но Ярославко вдруг повелительно вскинул руку:

   - Стойте! - и быстро обернулся на Даниэля: - Отдай его мне, магистр!

Даниэль взглянул - рыцари со своим пленником остановились в двух шагах от гудящего пламени, рёв которого уже заглушил крики жертв. Повиснув на их руках, Евстафий остановившимся взором смотрел на огонь, и по щекам его тёк не то пот, не то слёзы. Магистр махнул рукой.

...Уже много позже, когда костёр давно прогорел и угли успели остыть, Ярославко спустился в подвал, где на ворохе соломы сидел Евстафий. Пленный, князь даже не повернул головы в его сторону. Подняв над головой факел, Ярославко некоторое время разглядывал пленника.

   - Ты князь, - наконец сказал он уверенно. - Скажи, за тебя могут дать выкуп?

Это и была причина, по которой он оставил жизнь этому человеку. Но Евстафий молчал, не глядя «а него. И Ярославко понял его молчание по-своему.

   - Тогда тебя убьют, - пообещал он. - Когда...

Он не договорил - за дверью послышались торопливые шаги, и в подвал заглянул один из его дружинников.

   - Княже, - опасливым шёпотом позвал он, - рыцари на стене бают - дружины идут! Наши!.. Русские!

Глава 24

Поднятые по тревоге дружины псковичей и переяславльцев шли скоком и рысью, уйдя мало не в ночь. Чуть не на ходу пересаживались на поводных лошадей. Останавливались лишь изредка, наскоро перекусить и выводить коней. Ян скакал рядом с Юрием Мстиславичем. Подле них всё время держался Демид. Парень выпросил оружие и бронь и отчаянно боялся предстоящего боя и того, что князь не заступит его перед хозяином.

Их увидели поздно - дружины шли, по совету знавшего здешние места Яна скрытно, держась подальше от дороги и выбирая низины и перелески. Тут навстречу им несколько раз попались чудом убежавшие из города люди. Напуганные, они прятались и от своих тоже, и за ними не стали гоняться, чтобы не тратить время. Натолкнулись только на один рыцарский отряд - прежде, чем меченосцы успели поворотить вспять, их окружили, смяли числом и разбили, не выпустив никого живым. Второй раз на немцев наткнулись уже под Изборском, когда до стен осталось всего ничего.

Здесь таиться смысла не было. Передние всадники вылетели на вершину Жаравьей горы, и тут Ян впервые осадил коня сам.

Отсюда до погоревшего посада, над которым на треугольном всхолмии у речки Смолки поднимались стены изборской крепости, было рукой подать. Знакомые с детства, они казались чужими - башня Вышка была разрушена наполовину, несколько дыр зияли в её основании; Плоская башня была покрыта слоем копоти и гари. Сторожевая, над воротами, сгорела почти полностью; стены тоже были разрушены в нескольких местах. В распахнутых настежь воротах застряли остатки баллисты. Несколько осадных машин оставались неразобранными у валов, закиданных обломками и мёртвыми телами. На стенах и в проёме ворот сейчас начиналась лихорадочная суета: рыцари потревоженными муравьями бегали, готовясь к бою.

   - Отбить его будет легко, - вывел Яна из оцепенения удивительно спокойный голос Юрия Мстиславича. - Стены вишь, как порушены! Выкурим их, как крыс!

Ян застонал, покачав головой:

   - Там люди!

   - Тогда вперёд!

Князь Юрий привстал на стременах. Отрок подскакал сзади, подал ему копьё. Юрий примерил его на руке, чтоб удобнее легло, кивнул мечнику, чтоб был наготове с мечом, и первым пришпорил коня.

Лавина всадников, на скаку разделяясь на два крыла, чтоб удобнее охватить Изборск кольцом, ринулись с вершины Жаравьей. Ян и его полсотни изборцев, ушедшие десять лет назад с князем, всё-таки вырвались вперёд, опередив остальных переяславльцев. Казалось невозможным, чтобы кто-то иной, не он, первым ворвался в родной город.

На стенах - или на том, что осталось от них, их ждали рыцари. Стрелы и копья полетели в дружинников. Кто-то упал, под кем-то рухнула лошадь, но и среди орденцев тоже были потери. Спеша захватить Изборск, они сами немного разрушили и рвы, и валы, по которым сейчас и въезжала конница псковичей и переяславльцев. Несколько старших дружинников, ходивших с князем Ярославом Всеволодовичем на Феллин и Эзель и немного разумевшие в баллистах, спешились, нацеливая две забытые осадные машины на стены. Остальные, дожидаясь знака от воевод, пока метали стрелы.

Юрий Мстиславич сразу поскакал к воротам - благо, через пролом на месте сторожевой башни проникнуть в город было Легче всего. Там уже стояли стеной пешие кнехты, и князь со своей конницей врубился в тесноте надвратного свода в их ряды. Сдерживая вынужденных действовать осторожно русских, рыцари пытались закрыть ворота, но сделать это было практически невозможно - закрывать было нечего.

Оставив псковского князя заниматься воротами, а прочих перестреливаться с рыцарями на стенах и лезть в проломы, Ян повёл своих изборцев в обход - туда, где темнели дыры Вышки. Не обращая внимания на летящие ему навстречу арбалетные болты, прикрывая щитом больше бок коня, чем себя, он взгнал жеребца на скользкий наст склона. В проломе стены его ждали несколько пеших иконных рыцарей. Не дав остальным времени присоединиться к нему, Ян на меч и щит принял удары двух передних всадников, отбивая удары, конём раздвинул немцев, вклинился между ними и завертелся в седле, отбиваясь от них. Заминка длилась всего несколько мгновений - потом подоспели свои ратники, оттеснили рыцарей, и Ян, оставив их расчищать эту часть стены, ринулся дальше.

Магистр Ордена Даниэль фон Винтерштеттен поднял на ноги всех своих людей - даже братьев-священников и служащих. Вооружённые, они являли грозную силу, но что такое рыцари, запертые в городской тесноте? Негде развернуться, нельзя выстроиться в непобедимую «свинью» или «частокол»! Нельзя даже как следует разогнаться, чтобы по правилам турнира сбить противника наземь!

И всё-таки Даниэль вывел своих людей на бой. Рыцари устремились к стенам, надеясь, что одолеют силой невесть откуда взявшихся русских. Но после первых же атак, когда стало ясно, что повреждённые стены, на восстановление которых у захватчиков не было ни времени, ни умения, помогают больше нападавшим, облегчая им проникновение в город, и когда прискакал рыцарь с донесением, что у ворот перевес сил явно не в пользу меченосцев и русские вот-вот ворвутся в Изборск, Даниэль отдал приказ отходить.

   - Мы должны выйти из города, - объяснил он своё решение комтурам. - Там примем бой по всем правилам и опрокинем врага. Осаду выдерживать мы не сможем - у этого города нет половины стен!

Отдав приказ и оставив командование обороной на брата Гильома, он вернулся в терем князей изборских, где жил эти дни. Там его слова ждали братья-священники и слуги - все на всякий случай при оружии.

   - Собирайте обозы! - закричал Даниэль. - Мы должны покинуть город прежде, чем русские смогут помешать нам выйти!

В силы Ордена Даниэль верил - даже если часть войска уйдёт с добычей, в городе останется ещё достаточно воинов Христа, чтобы русские обломали об Изборск все зубы. Они запомнят магистра Ордена Меченосцев и этот бой!

Слуги выносили захваченное добро, узлы кидали как попало, сундуки несли, отдуваясь и спотыкаясь. Вели в поводу коней, гнали захваченных пленных. Даниэль сперва разозлился, но потом, о чём-то вспомнив, оставив коня у крыльца, через три ступеньки бросился в терем.

Та девчонка, с которой он развлекался эти ночи, сидела в уголке бывшей княжеской изложни, обхватив колени руками и глядя в пустоту. Она вскинулась, закрывая заплаканное лицо руками, когда Даниэль ворвался в горницу. Рыцарь сорвал с себя плащ с крестом, закутал в него затрепыхавшееся тело и бегом ринулся вниз. Там передал с рук на руки девушку своему оруженосцу:

   - Береги как зеницу ока! Жизнью отвечаешь!

Наспех собранный обоз медленно выволакивался из ворот княжьего подворья. Его окружали лучшие рыцари - им следовало, пробив возможные заслоны русских, выйти из города.

А русским сегодня явно везло - там, где они ворвались в город через проломы в стенах, бои шли уже на улицах, некоторые рыцари, проявляя постыдную для воина Христова трусость, бежали с поля боя. Они приставали к обозным, и Даниэль только зло скрипел зубами, но ничего не мог поделать. Там, где запахло страхом, сила и праведный гнев только усиливают его.

Ближе к воротам ему попался князь Ярославко-Пётр. Оба союзника вперили друг в друга гневно-пристальные взгляды.

   - Надо уйти из города! - воскликнул Даниэль, не желая признаваться этому русскому, что его заставляют это сделать. - На просторе мы сомнём этих русских! Все за мной!

Несколько рыцарей тотчас же устремились к нему. Поняв всё по их невольно радостно вспыхнувшим глазам, Ярославко махнул рукой:

   - Я сейчас!

Подозвав к себе нескольких своих ближних дружинников, он поскакал на княжье подворье. Там оставался изборский князь Евстафий.

Ян тоже искал сыновца и свою родню. В ярости не разбирая дороги, он смел попытавшихся заступить ему дорогу рыцарей и помчался к родному дому. За ним увязалось несколько дружинников - остальные отстали по дороге.

Не подозревая того, Ян и Ярославко прискакали на подворье почти одновременно - псковский изгнанник поспел ненамного раньше. Изборец ворвался на двор и застыл, удивлённо оглядывая развороченные клети, огромное кострище в середине двора, следы разора и погрома вокруг. Оставалось только ломать голову, где его родня.

   - Ищите! - выдохнул Ян своим. - Может, кто остался!

Дружинники рассыпались по подворью и почти сразу же столкнулись с воинами Ярославка. Те, защищая князя, вступили в бой.

Подоспев на звон мечей, Ян сразу сердцем почуял неладное. Спешенные воины князя-изгоя защищали одну из подклетей. Разметав защитников, он прорвался к двери, спрыгнул с коня и на плечах Ярославка ворвался внутрь.

   - Не смей! - крикнул он.

Услышав знакомый голос, Евстафий словно проснулся:

   - Стрый!

Ярославко замахнулся мечом на связанного князя, но тот успел отпрянуть, и в полутьме удар попал в пустоту. Этого мига Яну хватило, чтобы подоспеть. Не тратя на врага оружия, он ударил его кулаком в висок, Ярославко упал, как подкошенный. Перешагнув через него, Ян склонился над сыновцем. Евстафий смотрел на него во все глаза, веря и не веря.

   - Успели, - прошептал он. - Скорее, стрый!..

Торопливо освободив Евстафия, Ян помог ему подняться.

Он не мог не заметить, что волосы сыновца покрыла горькая седина, а в глазах словно навек поселилась боль и скорбь.

   - Где они? Отец и...

Евстафий скрипнул зубами, покачнулся, закрывая лицо руками.

   - Мертвы... все, - простонал он, - Васёна, мама…

Ян прижал его к себе, обнимая. Евстафий на миг припал к его плечу, всхлипывая, но боль, разъедавшая его душу, была слишком сильна, и он резко отстранился:

- Мне нужна их кровь! Смерть за смерть!

В углу дружинники вязали и обдирали ещё оглушённого ударом Яна Ярославку. Отстранив их, Евстафий принялся с холодной бешеной яростью сдирать с пленного князя бронь. Торопливо, путаясь и ругаясь сквозь зубы, он облачился и широким шагом, шатаясь, вышел на свежий воздух.

Ян сам подал сыновцу коня. Вскочив в седло, Евстафий поднял меч.

   - Месть! - закричал он, срывая голос. - Смерть тевтонам!

И первым вылетел с подворья.

Легко разметавший железной стеной псковских дружинников и потому благополучно выскользнувший из ворот орденский обоз нагнали в полуверсте от города, когда рыцари уже начали переправляться через Смолку. Оставив город, в который уже ворвалась переяславльская дружина, псковичи окружили рыцарей с боков и наскакивали короткими рывками, заставляя тех останавливаться и огрызаться.

Евстафий и Ян подлетели в это время. Не останавливаясь, оба князя с ходу накинулись на меченосцев, врубаясь в их ряды. Евстафий скакал, как Слепой. Он видел перед собой только белые с красными крестами плащи меченосцев и сразу ринулся убивать. Боль и жажда мести гнали его вперёд, и Ян, тоже горевавший из-за смерти отца и Любавы, тенью следовал за сыновцем, оберегая его.

Порыв изборцев увлёк и псковичей. Они навалились все разом, и отступление рыцарей превратилось в свалку, из которой выбирались лишь те, у кого был порезвее конь.

Евстафий прорывался туда, где маячили украшенные рогами шлемы комтуров и самого магистра - их он запомнил ещё на подворье и считал главными виновниками своей беды. Ведь вот тот, что впереди, отдал тогда приказ!

На пути попался другой рогатый шлем. Не разбирая дороги, Евстафий ударил всадника конём, вздыбил жеребца, наотмашь рубанув мечом.

Оглушённый рыцарь свалился под копыта коня, а Евстафий уже схватился с другим...

Он сражался, рыча и крича что-то, не разбирая, кого рубит его меч, пока сквозь застилавший разум кровавый туман до его сознания не дошло, что убивать больше некого. Обоз со всем добром был отбит, вокруг грудами железа валялись поверженные рыцари, и дружинники уже спешивались, разбирая их и ища живых, чтобы добить. По заснеженным холмам вдали россыпью уходил десяток всадников - всё, что осталось от войска. А в стороне жалкой кучкой теснились пленные. Среди них узнавался тот, в рогатом шлеме, магистр. И утолённая было жажда крови пробудилась вновь.

Заметив, что остановившийся Евстафий ещё мутным после боя взором глядит на них, Ян подъехал к сыновцу, взял его коня под уздцы.

   - Погодь малость, - молвил он. - Не тут... В город их свести нать! Пусть народ решит!

   - Ты ничего не знаешь, стрый, - всхлипнул-взвыл сквозь зубы Евстафий. - Они мою кровь пролили!.. Мне и судить их!

Отстранив Яна, он направил коня на пленных. Но едва тот сделал несколько шагов, как с ближней телеги До слуха Евстафия донеслись чьи-то испуганные робкие всхлипы. Кто-то рядом умирал от страха - сейчас, когда уже можно было не бояться.

Свесившись с седла, Евстафий приподнял мечом белый рыцарский плащ, дёрнул - и застыл, не веря своим глазам. Среди узлов и сундуков на телеге скорчилась светловолосая девушка в бледно-розовой рубахе из дорогой ткани.

Размазывая по лицу слёзы, она попыталась укрыться от обращённых на неё взглядов, но Евстафий рукой в латной рукавице развернул её к себе, вглядываясь в смутно знакомое зарёванное, опухшее от слёз лицо.

   - Ты чья? - спросил он.

   - Из... Изборска я, - прошептала девушка прыгающими губами.

   - Как сюда попала?

   - Тот вон... силой взял, - при воспоминании об этом девушка сжалась в комочек. В её фигурке было столько жалости, что Евстафий, уже собравшийся было тронуть коня, приостановился и свесился к ней с коня:

   - Как звать тебя?

Девушка робко подняла глаза, не веря своим ушам.

   - Любавой, - промолвила она тихо. Евстафий вздрогнул, когда глаза их встретились.

   - Отец кто твой? - спросил он, чтобы согнать наваждение.

   - Смел Богданович, боярин, - вымолвила девушка. - Зарубили его... - Евстафий вдруг вспомнил её - брат Любавы был в его старшей дружине. Где он сейчас, жив ли, вестей не было.

   - Со мной поедешь, - попросил-приказал он, протягивая руку. Любава быстро, стыдясь приказа, приняла ладонь. Он одним махом подсадил её в седло, обнял, укрывая от мороза и развернул коня к ждущим его дружинникам. Взгляд его упал на пленных рыцарей.

   - Этих - в город, - махнул рукой и первым, не желая больше смотреть на них, поехал обратно. За ним начали заворачивать обоз.

В городе уже узнали, что пришли свои, русские, и уже поняли, чем окончился бой. Ещё не успели отзвенеть мечи, как отовсюду, изо всех углов, начали выползать люди. К тому времени, как Евстафий с отбитым обозом и рыцарями вернулся к воротам Изборска, на улицу высыпали все - кого не зарубили рыцари, кто не убежал сам и кого не увели в полон. Откуда-то появились и свои, изборские дружинники. Явился даже старший сын тысяцкого Станимира. В окружении уцелевших ратников - их осталось едва полсотни, не считая раненых и увечных, - он встречал Евстафия и Яна на остатках моста.

Юрий Мстиславич, который успел очистить город от рыцарей, тоже выехал к князю. Люди кричали, кидали шапки; ратные стучали ратовищами копий о землю. Многие женщины плакали - иные от радости, иные от того, что успели проведать о своём вдовстве, о сиротстве князя, потерявшего всю семью.

Евстафий молчал, шагом проезжая по улицам и стараясь не глядеть по сторонам. А когда псковский князь Юрий Мстиславич, широко улыбнувшись, молвил ему что-то ободряюще-сочувственное, он и вовсе зашёлся румянцем и ударил коня в бока, чуть не скоком врываясь на подворье. Опустив глаза, он спешил поскорее укрыться от людей в тереме.

Там уже толпились холопы, несколько сенных девок и даже две боярыни. Конюшие, пихая один другого, бросились к своему князю принять коня. Они помогли ему спешиться, под руки приняли девушку, распахнули двери, кланяясь. На пороге бережно помогли разоблочиться, шёпотом извинились, что пока не прибрано, и предложили пройти в дальние горницы. Люди служили ему преувеличенно-робко и с готовностью - здесь лучше других ведали о его горе. И Евстафий, когда ближняя материна боярыня подошла и осторожно спросила, не угодно ли что приказать князю, не выдержал. Оттолкнув женщину, бегом бросился в терем, забился в какую-то горницу и рухнул на лавку лицом, давясь слезами. К нему стучали, спрашивали что-то - он или не отзывался, или кричал срывающимся голосом, чтобы его оставили в покое.

Здесь его и нашёл Ян уже много позже того, как Евстафий наконец успокоился. Слёзы иссякли, но он ещё лежал на лавке, уткнувшись лицом в руки. Ян вошёл, широко и спокойно шагая, присел на лавку, взял за плечо.

   - Знаю, сынок, - молвил, - тяжко тебе. И слова тебе не нужны - о чём тут... Но скрепись! Ты князь. Город тебя ждёт!.. У терема сейчас по улице не пройти - люд всё запрудил. Тебя ждут, слова твоего!

Евстафий медленно поднял голову, уставляясь взглядом в стену.

   - Не могу, - ответил глухо. - Как в лица их взгляну?.. Что скажу? Зачем?

   - Не у одного тебя семья погибла, не ты один сейчас своих оплакиваешь! - Ян силой приподнял сыновца, заглядывая в мягкое, снова полудетское от постигшего его горя лицо. - Вдов да сирот сейчас половина Изборска, но надо жить! Ты должен - ты князь, сынок!

Тихо скрипнула дверь. В горницу бочком протиснулась давешняя девушка, Любава. По лицу её было видно, что часть разговора она-таки услышала. Крадучись, совсем бесшумно, она подошла к сидевшим на лавке князьям и мягко опустилась на колени, гладя Евстафия по голове.

Словно проснувшись от тяжкого сна, тот обернулся на девушку. Та попыталась улыбнуться, и Евстафий кивнул головой, с усилием выпрямляясь.

...Городские стены были порушены так, что всякому было ясно: следовало уже сейчас начинать ломать и возить для постройки камень, иначе до нового снега с починкой не управишься. Едва передохнув, отпарившись в бане и кое-как отоспавшись, Евстафий с Яном, оба верхами, во главе обоих дружин поехали осматривать город.

До настоящего тепла ещё надо было дожить, март издавна любил пошутить погодой - то ростепель, то морозы, а потому люди уже всюду споро брались за дело. Ещё голосили по мёртвым, и колокол на чудом уцелевшей, только малость Пограбленной церкви звенел, не переставая, поминая погибших, и на скудельницах вовсю долбили мёрзлую землю для новых и новых могил, оставшиеся в живых уже жили своими заботами. Латали кровли, собирали утварь, чинили поломанное. Где-то разбирали остов сгоревшего дома, рядом перекладывали из двух клетей одну - всё равно часть добра погибла.

Город был пограблен, местами пожжён, но уцелел. Больше досталось посаду за стеной, там и развернулась главная работа.

От рыцарского обоза осталось несколько хороших телег, были захвачены кони, да и пленные были, а потому, убедившись, что горожане почти избыли свою беду, Евстафий погнал всех везти камень.

К тому времени Юрий Мстиславич уже дня три как уехал. Он забрал с собой часть полона и рыцарского добра и увёз в Псков полонённого Ярославка. Он хотел взять магистра и других орденских начальников, но неожиданно не дал Евстафий. Бешено раздув ноздри, он объявил Юрию Псковскому, что это его добыча, зато взамен отдал Ярославка - ведь полонили двухродного брата союзника - люди Яна, а следовательно, и князя Ярослава. Перевета надлежало везти не во Псков, а в Переяславль. Юрий вполне удовольствовался этим и на прощание оставил часть своей младшей дружины в Изборске - порубежье нуждалось в защите.

Наконец пришёл первый камень. Ждавший этого дня в нетерпении Евстафий вышел его встречать. Через наспех починенный мост и ворота обозы важно, вперевалочку, въезжали в город. Непривычные к упряжи рыцарские кони за время пути устали и понуро слушались повода и кнута.

Каменщики уже ожидали. Свежие глыбы и мелкий камень, который накладывали всухую, притирая куски один к другому, сваливали грудами у наиболее повреждённых участков городской стены.

Евстафий распорядился, чтобы начали с Вышки, наиболее Пострадавшей во время осады. Сюда камни свозили грудами - хватило бы, чтобы соорудить новую башню.

Перед началом работ князь явился сам. И не один. Его сопровождал Ян, задержавшийся немного в Изборске, и Любавка. Девушка пробралась сюда самочинно - привела тревога за князя. Хотя дом отца её уцелел и был жив кое-кто из домашних, она не вернулась к ним, прибившись к Евстафию.

За князьями под охраной ратников следовали пеше пленные рыцари - магистр Даниэль фон Винтерштеттен и двое из четырёх ушедших с ним на Изборск комтуров, в том числе и брат Гильом. Просидевшие эти дни в подвале, том самом, куда когда-то посадили Евстафия, рыцари несколько утратили гонор и смотрели на всё пришибленно и затравленно, как звери. Им вернули доспехи и знаки отличия, удержав только оружие.

Евстафий встретил их у подножия Вышки. Он спешился прыжком, подошёл к Даниэлю, заглянул ему в глаза.

   - Эти люди, - отстранившись, махнул он рукой на рыцарей, - принесли зло на нашу землю! Я не могу пустить их подобру-поздорову, не могу и простить... Суровая кара, - повысив голос, развернулся князь к толпе, - ждёт их!.. Они говорили нам о милосердии Божьем, о грехе и муках адовых для грешников и еретиков, не ведая, что сами себе готовят муки пострашнее... Не видать им честной смерти! Взять их! Заложить камнями в стену, живыми!

Среди скучившихся поглядеть на казнь рыцарей людей послышалось два-три одиноких женских вскрика. Кто-то перекрестился набожно, кто-то сурово махнул рукой: «Туда им и дорога, псам!» Ратники, стерёгшие пленных, подхватили их за локти, потащили к проломам в основании Вышки.

Рыцарям никто не объяснил, что их ждёт, и лишь у самого пролома, когда пахнуло на них холодом стылого мёртвого камня, они всё поняли. Оба комтура разом заупирались - их пришлось втаскивать чуть ли не волоком, - но Даниэль вдруг отстранил дружинников и, перекрестившись, сам, не оглядываясь, шагнул в темноту.

   - Тоже ить... человек, - вздохнул кто-то из каменщиков, зауважав.

   - Заваливай, - до боли стиснув скулы, прошипел Евстафий.

Каменщики торопливо взялись исполнять приказ. Им не любо было творить такое дело, но так было надо, и они лишь спешили покончить поскорее, чтобы потом кинуться в церковь, отмаливать невольный грех. Изнутри доносилось тихое, от волнения нестройное пение какого-то псалма на латыни. Слыша пение, люди крестились.

Евстафий стоял, сжимая кулаки и играя желваками. Он не видел, как спустился в пролом Даниэль вслед за своими комтурами, как потом каменщики заваливали стену камнями - перед глазами стояло лицо Васёны и отчаянные, испуганно-молящие глаза сына и дочек, так и не понявших, за что их убили. Он не слышал пения гимна и шёпота за спиной - крики его жены и матери звучали в его ушах. Долго ещё им приходить в его сны, тревожить память и мучить непрошенными думами.

Пробравшаяся сквозь толпу Любавка припала к его плечу, всхлипывая от жалости к нему. Не взглянув на девушку, Евстафий молча привлёк её к себе, обнимая за плечи. Тонкое девичье тело, живое и тёплое, вздрагивало совсем рядом, жаркое дыхание обжигало шею. И боль, съедавшая его изнутри эти дни, понемногу начала отступать.

Глава 25

Яркое по-весеннему солнце слепило глаза с высокого, чистого, к морозу, неба. Зима только перевалила за середину, но первые признаки скорой весны при желании уже можно было разглядеть во всём. В эту пору самое время убежать с приятелями на замерзший Волхов, кататься с высокого берега, сражаться в снежки и задирать девчонок, рискуя получить снежком по носу. Но редки нынче забавы - иные дела наваливаются, не давая отвлечься.

На дворе большого княжеского подворья, у дружинных изб, там, где свежевыпавший снег ещё не утоптан дружинниками, что тоже не любят в такую погоду сидеть у печи и всё норовят схватиться на кулачках или поразмяться борьбой, Ян наставлял воинской хитрой науке княжича Александра. Пестун-воевода и его воспитанник нарочно отошли подалее - княжичу не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как он пыхтит и выбивается из сил, безуспешно стараясь заставить наставника хоть одной ногой шагнуть из круга, очерченного на снегу.

Ян и щит, и меч держит на вид небрежно, словно сил не осталось в руках, движения его коротки и нарочито-замедленны, но Александр, как ни старается, не может не то, чтобы задеть его - просто заставить отпрянуть. Его меч всюду натыкается на длинное лезвие Янова меча или щит. Неосознанно пытаясь подражать движениям наставника, княжич тоже двигается плавнее - и получает резкий удар по мечу, от чего тот выпадает из руки.

   - Твёрже руку, сильнее бей! - командует Ян спокойно. - Не рукой ударяй - телом.

Александр пытается следовать советам Яна, но тот легко и быстро уходит из-под удара, заставляя рубить пустоту и замечает, останавливая замах княжича:

   - Куда машешь? Не голубей гоняешь!

Всё ему было не так, всё не эдак. Вроде в любом поединке Александр, как и положено будущему князю, оказывался первым и учения не бегал, но Ян всегда находил, к чему придраться, ворча при этом, что нынче настоящего боя никто не знает, и против мастеров прежних времён нынешние рубаки годятся лишь с коровами сражаться. Он заставлял княжича в который раз повторять одно и то же, находя всё новые огрехи, и, наконец, Александр не выдержал:

   - Я так не могу! Ты и выше меня, и вон какой здоровый!

   - А ты сумей, - повелел-приказал Ян. - Должен!

   - Я устал за тобой гоняться, - раздул ноздри Александр. - Тебя не достать!

Ян не выдержал и рассмеялся в усы:

   - Да где ж ты гоняешься, когда я на месте стою? - и мгновенно острожел: - Преломи себя! Достань!

Они опять подняли мечи. Вызывая княжича, Ян напал первым, но когда Александр рванулся атаковать в ответ, вдруг обманным, снизу вбок движением отвёл его меч в сторону - и в следующий миг кончик его собственного меча упёрся княжичу в живот.

   - Не зевай и не раскрывайся, - сказал Ян. - Ты убит!

Новый приём заставил княжича забыть о замечании. Когда он понял удар, глаза его загорелись:

   - Теперь я!

И, не дожидаясь, пока Ян выйдет против него, ринулся вперёд, торопясь так же отвести в сторону его меч и поразить наставника. Но тот небрежным движением щита отбросил княжича, словно докучного щенка, с которым надоело возиться.

Это разозлило Александра, и он ринулся на Яна сломя голову.

Изборец спокойно скользнул вбок, пропуская воспитанника мимо себя, и подставил ему ногу. Княжич не успел ничего сообразить, как понял, что летит. Ян ещё добавил ему, легонько пнув пониже спины, - и Александр, пролетев добрых полсажени, зарылся лицом в снег.

Ян, встав над ним, коснулся кончиком меча его плеча:

   - Не теряй головы!

Подниматься было мучительно стыдно. Разжав кулаки и опираясь на локти, Александр обиженно обернулся.

   - Фёдора и Михайлу ты так не гоняешь!

Воткнув меч в сугроб и отложив щит, Ян поднял мальчика, отряхнул с него снег.

   - Их я гоняю ещё похлеще, - наставительно молвил он. - Федя мой - Князев мечник - ему по чину положено лучше всех мечом владеть!

   - А я что? Плохо бьюсь?

   - Как они, - Ян мотнул головой в сторону дружинных изб. - Но ты князь, наследник дел отцовых, и тебе надлежит быть лучше лучших!.. Не горюй, княже, придёт твоё время!

Они разобрали мечи, вытерли их от снега. Александр больше не сопел обиженно, и Ян решил, дав передохнуть княжичу малость, снова взяться за дело. Медлить не следовало - князь Ярослав в ближайшие дни собирал большой поход.

Толчком к нему послужили изборские события годичной давности. Сейчас, готовя княжича и молодых ратников к скорым боям, Ян и верил, и не верил, что миновал целый год.

В том году было всё - радости и горе. Задержавшись в Изборске ещё дня на два, Ян тогда спешно ускакал к Ярославу, в душе досадуя, что не угадал, не послал человека доложить о победе раньше. Теперь его опередил Юрий Мстиславич, прислав в качестве дара Ярославку Владимировича. Князь немедленно распорядился отправить пленного князя-изгоя в Переяславль, под надзор верных людей и подалее от всякой границы. Там, в тишине и вблизи от Великого князя, не больно-то помятежишь. Там Ярославко был не опасен и жил до сей поры. Единственное, что ему позволили - вызвать свою жену из Риги.

Вскоре после того пришли вести из мордвы. Затеянный Великим князем Юрием Всеволодичем поход завершился в самую распутицу. Молодые князья пожгли много сел, досыта ополонились, пригнали много скота, но тем дело и кончилось. Уже в конце похода, когда осадили какой-то городишко, на приступе был ранен княжич Феодор Ярославич. Горячий юноша первым ворвался в мордовский городок на коне и получил стрелу в грудь.

В Переяславль его довезли ещё живым. Узнав о ране сына, Ярослав пал на коня и с малой дружиной второпях прискакал в город. Феодору по приезде отца стало лучше - он выздоровел как-то сразу, уже начал потихоньку выходить из горницы, посвежел и даже, смущаясь и краснея, говорил с отцом о женитьбе - Ярослав давно мечтал породниться с полоцкими князьями и пересылался с ними гонцами, пока сын был в походе. Уже сыскали подходящую девушку, уже уговорили на лето смотрины и осенью думали играть свадьбу, но, поправившийся было Феодор вдруг слег - и более уже не поднялся.

Схоронив сына, Ярослав вернулся в Новгород - больше для того, чтобы отвлечься от тяжких дум. В смерти первенца он винил себя и с той поры перенёс всю ярость и пыл любви на младшего Александра. Остальные сыновья и дочь не так волновали его.

Александр оправдывал надежды отца - рос именно таким, каким хотел его видеть Ярослав. И князь успокоился и начал жить дальше. То ли потому, что хотел запоздало отблагодарить своего верного воеводу и пестуна любимого сына, то ли потому, что не мог сразу забыть первенца, но он приблизил к себе Янова сына, Федю, сделав его своим мечником.

Кроме этой несомненной милости в семье Яна после зимнего разоренья в том году произошли и другие события. Евстафий рьяно взялся за восстановление Изборска. Всю весну и часть лета строили стены, чистили и углубляли ров, подсыпали вал. Молодой князь до осени редко бывал дома и лишь к осенним дождям вернулся в терем, перестроенный за лето. Любава жила у него наложницей, хотя дом её отца давно был отстроен и там она была нужна. Девушка ничего не требовала от Евстафия, пригревшись, и по мере сил старалась отогреть застывшую после смерти жены и детей душу изборского князя. Узнав от гонца о ней, Ян удивился сыновцу и с облегчением стал ждать, что рано или поздно Евстафий всё же введёт Любаву в свой дом не наложницей, а женой.

Той же осенью в маленьком городке Тесове нежданно-негаданно появились немецкие рыцари - небольшой отряд, ушедший на новгородскую землю в зажитье. Мимо самого городка они прошли, не решившись малым числом штурмовать его стены, но зато остановили и разграбили обоз некоего купца, взяв в полон его самого и всех его спутников. Прознав об этом, Ярослав решил не медлить более ни дня. Он послал Яна во Псков к Юрию Мстиславичу, Михайлу Звонца в Переяславль, а сам остался в Новгороде собирать войска. По его решению в этот поход впервые доджей был пойти княжич Александр, и именно потому Ян нещадно натаскивал воспитанника уже который день.

Наконец подошли низовские полки, ведомые молодым воеводой Фёдором Яруновичем. Отец его прежде служил самому Мстиславу Удалому, но после смерти его воротился и долго жил в своей ржевской вотчине, откуда в конце концов выехал его сын. Ржев, как и вся новгородская земля, был тогда уже под Ярославом, и Фёдор стал под его начало. В том не было ничего удивительного - многие бояре и воеводы, уйдя от одного князя, отправлялись на службу к другому. Дождавшись своих полков, Ярослав в три дня собрался и выступил из Новгорода.

Под Псковом к нему присоединился Юрий Мстиславич, а у Изборска и сам Евстафий, не желавший спускать немцам обиды. Дружина его была мала, едва ли не половину в ней составляли псковичи, оставленные Юрием тут ещё в прошлую зиму, и Ярослав, едва полки вступили в земли Ливонии, пустил изборцев вперёд сторожевым полком. Ян сам хотел пойти впереди, Приняв на себя дело отыскивать немцев, но Александр, которому всё было внове, не отпускал наставника от себя.

Шли прямиком до Юрьева, отвоёвывать старый русский город. Торопились, не тратили времени на лишние остановки и грабежи, только посылали небольшие отряды в зажитье, пустоша волость и пополняя обозные запасы зерна и лопоти. Гнали коней, скот забивали прямо на месте и везли потом туши к стану. Полона брали мало, чтоб не особо мешался.

Сторожевой полк тем временем ушёл далеко вперёд, чуть ли не на два дня пути, нигде не встречая и следа тевтонских рыцарей. По всему выходило, что изборцы могут дойти до самых стен Юрьева прежде, чем немцы опомнятся. Это и радовало, и настораживало. Ярослав, опасаясь западни - почему- то вспомнились мордовские леса, - приказывал двигаться осторожнее и выслал к сторожевому полку ещё один. Повёл его Фёдор Ярунович.

Гонец от Евстафия Изборского прискакал на второй день после ухода Фёдора. Демид - князь сдержал слово и взял-таки закупа в дружину, - принёс весть, что сторожевой полк спокойно вышел к реке, на наречии местных жителей называемой Эмайыги, недалеко от Юрьева, и там только впервые встретился с немцами. То был Юрьевский гарнизон. Проведав о приближении русских, он вышел навстречу, и князь Евстафий принял бой. Демида он послал с наказом князям-союзникам поторопиться. Гонец уже передал встретившемуся ему воеводе Фёдору просьбу, и тот пошёл на помощь. Услышав о столкновении с немцами, Ярослав ободрился.

   - Зашевелились, - довольно молвил он. - Ну, теперь наш черёд!

Едва дождавшись рассвета, союзные полки снялись с места и скорым шагом, чуть не теряя в снегу обоз, двинулись в указанном направлении. Следовало спешить - было ясно, что юрьевцы, связав русским руки боем, успеют послать гонцов за помощью. Кто первый подойдёт к Юрьеву, тот и будет владеть городом.

Когда Ярославовы полки подошли к пологому невысокому берегу Эмайыги в помощь сторожевым полкам, к немцам тоже подоспело подкрепление. Евстафий, ничуть не утомлённый боями, а вроде как посвежевший и воспрявший духом, встретил князей во главе своей дружины.

   - Ещё бы день - и пришлось бы нам отходить! - весело сообщил он. - С той стороны к меченосцам свежие силы идут!

Он указал на дальний, более пологий берег. Здесь река протекала по лугам и полям, и на заснеженной равнине были издалека видны немецкие полки. Они шли на соединение с юрьевскими рыцарями, что стояли станом на берегу. Но они вряд ли могли знать, что к забравшимся в их земли русским подходит помощь.

Ярослав быстро обернулся. Губы уже складывались под усами в улыбку - то, что он видел, радовало, но надо было действовать живее.

Торопясь к изборскому полку, русские сильно растянулись. Обозы отстали, и с ними оставалась часть пеших - в основном новгородцы. Только псковские полки и конные дружины князей вышли вперёд - всего это было около половины русского войска, не считая сторожевых полков Евстафия и Фёдора Яруновича. Эти сейчас подтягивались, а пешие новгородцы с обозом пока даже не показались из-за леса вдали.

   - Разбивать стан здесь, на высокой берегу, - распорядился Ярослав. - Обозы не ждать... Юрий Мстиславич, пошли гонца к обозу - пусть где застанет их приказ, там и останавливаются, станом встают. Сюда только припас переправят и ждут моего слова - я погодя скажу, куда им идти.

   - Полки делить? - удивился псковский князь. - Почто?

   - А непочто! - сказал, как отрезал, Ярослав. - Мы сюда пришли немца бить - мы его и побьём!

Если кто из слышавших слова Ярослава князей и воевод и усомнился в их правоте, то вслух ничего не сказал. Гонцы помчались к полкам передавать княжий приказ, а сам Ярослав с князьями и воеводами проехал дальше, ближе к стану изборцев и берегу Эмайыги.

Княжич Александр ехал вместе со всеми, подле Яна. Он чуть поотстал и всё вертел годовой, озираясь. Яну пришлось подхватить повод его коня, чтобы княжич не отстал.

Меченосцы подваливали огромной массой, уже раскидываясь станом на том берегу. В этом месте река вольно раскинулась на равнине - с одного берега до другого стрела не долетит. С той и другой стороны к реке было удобно спускаться - перейти её, а там до Юрьева рукой подать!

Привстав на стременах, Ярослав долго озирался, разглядывая берега, лёд, меченосцев и иногда, жмурясь на послеполуденное солнце, поднимал глаза к небу. В воздухе уже чувствовалась весна - кончался март. Снега темнели и проседали, наст ломко хрустел под ногами лошадей - ещё день-два такой теплыни, и обнажится земля. Только на реке лёд по-прежнему был твёрд и гладок, хотя и по-весеннему сиз. На него и на солнце Ярослав поглядывал особенно часто, прикидывая.

   - Евстафий Аникеич, - вдруг позвал он, и изборский князь выдвинулся на коне вперёд, - а там что?

Он указывал дальше по течению, за поворот.

   - Вроде излучины, - ответил изборец, - да кто ж под снегом и льдом разберёт!

   - Надоть наведаться, посмотреть, далеко ли! - Ярослав обернулся на князей и воевод, изучающе переводил взгляд с одного на другого, покане остановился на Яне: - Со мной едете - ты и княжич Александр!

Всё время державшийся подле князя его юный мечник Федя ухмыльнулся в сторону отца довольной улыбкой. Накоротке приказав воеводам готовиться к ночёвке и возможному завтрашнему бою, Ярослав с четырьмя спутниками поскакал берегом к повороту.

Вместо излучины там обнаружился занесённый снегом промерзший ручей, текущий к реке по дну оврага. Спешившись и отдав коня Феде, Ярослав сам попробовал спуститься на дно. Выбравшись наконец весь в снегу, он отряхнул с корзна, подбитого мехом, снег и, вскочив на коня, довольно кивнул Яну:

   - Доброе место!

Вечером собрались в наскоро поставленном княжеском шатре - на прочее времени не хватало. В противоположность тёплому дню, ночь обещала быть холодной, и всюду жгли костры, между которыми ходили и сидели кучками ратники. Пешие новгородцы с обозом всё ещё оставались далеко, хотя к ним под покровом вечерних сумерек Ярослав отправил гонцов.

Он встретил князей и воевод стоя, высокий лоб прорезали морщины, в полутьме большие тёмные глаза князя казались ещё больше.

   - Назавтра будет бой, - начал он, дождавшись, пока все взойдут и рассядутся. - Должен начаться - то забота твоя, Евстафий Аникеич, да твоя, Фёдор Яруныч. Возьмёте охотников - и поутру за дело. Мы тут станем, на вас поглядим. Я возьму голову с новгородской дружиной, Юрий Мстиславич с псковичами и Михайла Звонец с переяславцами станут чуть далее, назади и посторонь - правее и левее. Ну, а Александра оставим в засаде - в том овражке. В помочь тебе, княжич, даю наставника твоего.

   - Меня в засаду? - не выдержав, вскочил Александр. - Но я не хочу! Я хочу с тобой, отец!

   - Молод ещё спорить! - коротко прикрикнул Ярослав. - Место тебе там! Возьмёшь мою дружину, и встанешь, где я указал. Ян! Глаз с него не спускай!

Александр поднял на отца светлые, материны, глаза, но; Ярослав был непреклонен. Отвернувшись от сына, он тише заговорил о чём-то с Фёдором Яруновичем и Евстафием. Поняв, что спорить бесполезно - всё равно не услышат, княжич вышел из шатра и зашагал в ночь.

Ян нашёл его позже. Александр сидел у костра, сгорбившись и уставясь в огонь гневным холодным взором. Он не пошевелился, когда изборец присел рядом.

Ратмир, - наконец прошептал княжич. - Почему так? Я тоже хочу в бой!.. И я ведь взрослый! Я правил вместо отца, когда его не было в Новгороде. Но почему я сейчас стал ему мал?

   - Ты не мал, и отец твой это знает! - Ян привычно положил было руку на плечо воспитаннику, но, опомнившись, убрал её. - Потому он и поставил тебя в засаду!.. Вот поглядим, что новый день принесёт!

Наутро немцы пошли в бой. Да и как не пойти, когда против них стоят явно меньшие силы русских, на свой страх и риск забравшиеся так далеко. И сами себя загнавшие в ловушку! Обозов при них нет, конных тоже маловато - явились одни пешцы, понадеявшись на свою удаль и смелость. Пока не подоспели основные силы, проще простого разбить их, а потом покончить и с остальным русским войском.

Передним полкам Евстафия и Фёдора Яруновича даже не пришлось вызывать рыцарей - они пошли сами, рассчитывая ударить на слабый пеший строй, тем более что передние полки, мешавшиеся на пути, вдруг при первой сшибке дрогнули, рассеялись и отступили, открывая пеший новгородский полк.

Тяжёлая рыцарская «свинья», ступив на лёд, пошла на новгородцев. Те выступили навстречу - с ними перемешались всадники передних полков, держась впереди в надежде опрокинуть плотный, сомкнутый локоть к локтю, строй. Видя их перед собою, меченосцы всё ускоряли и ускоряли бег коней. Наконец они сшиблись. Передние рыцари с ходу врезались в новгородский полк, не обращая внимания на наседающих с боков всадников и, постепенно увязая в нём, двинулись дальше, разрезая его пополам.

Новгородцы безуспешно огрызались, но поделать с закованным в железо с ног до головы противником ничего не могли. Давя и тесня пеших, рыцари постепенно подбирались к берегу, и передние уже вот-вот готовы были ступить на твёрдую землю. Там, чуть отступя от кручи, ждали псковские и переяславльские полки, пока ещё не вступившие в битву.

...За всем этим из засады наблюдали Ян и Александр. Княжич вытягивал шею, вставая в седле, чтобы лучше видеть сражение. Он чуть не застонал, когда клин «свиньи» врезался в новгородский полк и начал теснить его.

   - Когда же мы-то? Когда мы? - бормотал он себе под нос. - Ратмир, ну?

   - Погодь, княже, - Ян придержал его за плечо. - Всё ещё только начинается. Успеешь мечом намахаться! Князь что-то задумал!

Мальчик сердито повёл плечом, высвобождаясь, но притих и лишь бросал исподлобья сердитые взгляды.

Рыцари тем временем окончательно разорвали новгородский полк в клочки и, размётывая остатки, снова ускоряли бег, спеша вырваться на берег и там довершить разгром. Но стоило им начать подъем, как навстречу меченосцам грянули трубы. Словно очнувшись от сна, псковские и переяславльские полки ринулись навстречу рыцарям.

Только что выбравшиеся на склон меченосцы отчаянно пришпоривали коней, но им даже не дали отдышаться и снова сомкнуть ряды, образуя неприступный строй. Псковские и переяславльские дружины, сомкнувшись, ударили рыцарей, и те дрогнули. Передние ряды их смешались. Упало несколько рыцарей, выбитых из седел. В «свинье» образовалась брешь. Меченосцы задвигались было, заполняя её, но было поздно. Их теснили со всех сторон - впереди конные дружины русских, а с боков уцелевшие новгородские пешцы. Одновременный натиск всех русских войск оказался столь неожидан и силён, что рыцари не выдержали и отступили, скатываясь обратно на лёд. Смыкаясь с новгородцами, псковичи и переяславльцы теснили их, отгоняя всё дальше от берега.

В это время сражение опять оказалось в поле зрения засадного полка. На сей раз уже ни у кого не возникало сомнений - меченосцев гонят и бьют. Александр резким движением собрал повод, готовясь скакать, но Ян успел поймать его твёрдой рукой, останавливая княжича.

   - Почто, Ратмир? - закричал Александр. - Аль не видишь, что там творится?

   - Как же, вижу! - Ян не смотрел на княжича - он жадно вглядывался в бой на льду, силясь угадать замысел Ярослава.

   - Одолевают наши! - воскликнул Александр.

   - Вижу, Санко!

   - Так что мы? Неужто опять простоим? - княжич обернулся на отцовых дружинников. Впереди стояли полсотни Яновых изборцев - эти и ухом не вели, неприятно поражая Александра спокойствием.

   - Когда они наступали, ты мне не дал ударить! А теперь что? Так в засаде весь бой и простоим? - возмущался княжич.

   - Да погодь! - не выдержав, Ян за повод отодвинул Александрова коня назад. - Глянь, чего там творится? Бегут! Они бегут!

Это было правдой - лишь немногие рыцари продолжали сражаться - больше половины их уже вовсю нахлёстывали лошадей, спеша убраться подальше. В середине же крутился беспорядочный клубок - неповоротливые рыцари в спешке больше мешали друг другу.

   - Кажись, наш черёд, - медленно выговорил Ян, с тихим шелестом обнажая меч. - Да смотри! - прикрикнул он на рванувшегося с места Александра. - От меня ни на шаг!

Княжич надулся было, но в следующий миг, повинуясь знаку воеводы, дружина стронулась с места и, набирая ход, ринулась из-за поворота.

Мигом позабыв наказ наставника, Александр сломя голову ринулся на меченосцев, когда вдруг повод его лошади рвануло назад и вбок. Обернувшись сердито, княжич увидел Мишу, второго сына Яна, который теснил княжича к строю. Ещё несколько дружинников окружили отроков, следуя за воеводой.

Ян успел-таки разгадать замысел Ярослава и повёл своих не на отступавших рыцарей, а наперерез им, заходя вперёд и отрезая им путь на берег. Кинувшиеся спасать свои жизни рыцари заметили новую опасность вовремя. Те, кто были ближе к берегу, принялись сильнее погонять лошадей; остальные или повернули назад, к остающемуся войску, или приостановились и приготовились сражаться.

И в этот момент лёд треснул.

Где-то там, в самой гуще перемешавшихся людей и лошадей подтаявший ледяной панцирь не выдержал тяжести. Откуда-то снизу, из недр реки, родился короткий глухой треск и хруст. Отчаянно завизжала лошадь, проваливаясь задними ногами в образовавшуюся полынью. Скол льдины вырос между рыцарями, а от полыньи уже бежали во все стороны трещины, и отламывались новые и новые льдины, и всё больше меченосцев барахталось в тёмной воде, натыкаясь друг на друга и осколки льда.

Ян еле успел осадить коня.

   - Все назад! - закричал он, останавливаясь.

Полынья разрасталась, и нужно было думать прежде всего о спасении жизни - и избежавшим гибели рыцарям, и победителям-русским.

...Потом, когда уже собирались идти походом на оставшийся без защиты Юрьев, Александр выехал на высокий берег Эмайыги и остановил коня. Река успокоилась, в огромной полынье плавали искрошенные льдины и обрывки белых плащей. Княжич расширенными глазами смотрел на тёмную воду, и в ушах его снова и снова звучали крики тонущих, а перед мысленным взором вставали ужасные картины мешанины из лошадиных и человеческих тел. Лед ломался, куски льдин поддевали уже чаявших, что смогли уйти от смерти всадников, увлекая их в воду. Выбраться из ледяной воды было невозможно даже без тяжёлых доспехов - рыцари цеплялись друг за друга, метались, как безумные, молили недавних врагов о спасении, взывали к Богу...

   - Они все утонули, Ратмир! - прошептал Александр ждущему позади Яну. - Все!

   - Тяжелы были - лёд и не сдержал! - попробовал объяснить тот. - Отец твой то предвидел.

   - Да знаю я это, - нетерпеливо отмахнулся княжич. - Но всё-таки... Как просто!..

Глава 26

Ярослав несомненным победителем вступил в обескровленный поражением Юрьев. Из войска, вышедшего навстречу русским к реке Эмайыге или Эмбах на языке тевтонов, уцелела лишь горстка рыцарей, часть из которых ушла в Оденпе, а остальные, кто был ранен и не чаял добраться до того города, принесли в Дерпт-Юрьев страшную весть. По пятам удравших пришло русское войско, обложило город - и юрьевцы сдались на милость победителя. Ярослав во главе союзных князей и воевод ездил в Юрьев, где заключил мирный договор и даже выговорил дань, которую побеждённые должны были выплачивать победителям. Потерпев сокрушительное поражение, меченосцы не упрямились - пока Ярослав гостил в Юрьеве, его дружины бродили по окрестностям в зажитье и уже не стесняли себя, разоряя селения и уводя полон. Рыцарям пришлось согласиться на все условия, и союзное войско, получив выкуп и ополонившись досыта, вернулось на Русь.

Ярослав надеялся, что, получив такой хороший урок, немцы будут впредь осмотрительнее, что это отобьёт у них охоту навещать русские пределы, однако тем же летом внезапно пришла весть о новом нападении на многострадальную Русу.

Стоявшая на торговых путях, Руса привыкла к набегам - то бродники остановят купеческий обоз, то литовцы пожгут сёла, то меченосцы наведаются, а порой и князья, деля в очередной раз землю, пройдутся по ней, пуская в зажитье дружины. Не так давно рушане уже выходили против литвы и растерялись лишь в первый миг. Пользуясь заминкой, литовцы успели дойти до посада. Штурмовать стены им не пришлось - пришельцы занялись грабежом, и это позволило рушанам собраться. Дружина наместника соединилась с горожанами и буквально вымела литовцев из города, понеся удивительно небольшие потери - убитых оказалось всего четверо.

Обо всём этом было доложено Ярославу. Исполняя ряд с новгородской землёй, в два дня он собрал свою дружину, выкликнул охотников, коих всегда много находилось среди хозяйственных новгородцев, и вышел в поход. Конная дружина его пошла берегом Ловати, а пешие полки с обозом отправлялись в насадах.

Получив хорошую взбучку в Русе, литовцы отходили назад, попутно не забывая ополоняться. Обоз их всё разрастался, и двигались они медленно. Бросать же добро не хотелось, поэтому, когда дружина Ярослава настигла их на переправе через реку Дубровну, они не успели избавиться от обоза и были вынуждены принять бой.

К Дубровне вышла только часть войска - сама княжеская дружина и обозы. Спешно собиравшиеся новгородцы отстали - они так торопились повоевать, что забыли про дорожный припас. Ярослав не стал тратить на них время и посылать в зажитье на своей земле. Бросив у Муравина новгородских пешцев, он налегке пустился вдогон.

Без большого обоза дружина шла большую часть времени рысью, останавливаясь только для коротких ночёвок. То и дело вырывавшиеся вперёд сторожевые ватаги доносили о следах прохода литовцев - не заметить большого войска с обозом и полоном было невозможно. Наконец однажды пришла весть, что противник близко.

С прошлой осени находившийся при князе Федя, сын Яна, до сей поры пребывал в восторженно-радостном настроении.

Он уже знал, что похож на Ярослава Всеволодовича и даже носит одно крестильное имя с ним. Всё это наполняло душу юноши счастьем. Каждый приказ, каждая возможность услужить князю, тем более боевой поход - до сих пор всё ему было в новинку. Горя желанием сделать всё ради князя, Федя ещё с начала похода отпросился у Ярослава в сторожевой отряд и с рвением следил за противником.

Дело это было опасное и нелёгкое. В сторожу посылались только опытные воины, которые умели и подкрасться незамеченными к вражьему стану, и следы не хуже охотников читали, и в сшибке выходили один против десяти, обладали недюжинной силой и выносливостью. Феде же было всего семнадцать лет, но Ярослав сам не мог понять, почему так легко согласился отпустить юношу в сторожу - то ли потому, что ему самому глянулся этот парень, то ли потому, что был он сыном Яна Родивоновича, который последние несколько лет несколько отдалился от Ярослава. Оставаясь верным ему человеком, он всё же становился всё ближе с Александром. Княжич уже именовал изборца своим воеводой и сейчас отпустил его в погоню за литовцами с явной неохотой.

Сторожевой отряд ушёл на несколько дней, и ему вдогон уже собирались посылать гонцов, когда отряд вернулся. Немало напугав дружинников, дозорные намётом вылетели из леса встречь войску. Федя вырвался вперёд - привстав на стременах, он гнал коня прямо на Ярослава и своего отца, ехавших рядом.

Подскакав, юноша резко осадил коня, поднимая его на дыбы. На его лице было написано волнение и тревожный восторг.

   - Мы видели их! - воскликнул он. - Литва там!

   - Далече?

   - День скачки, а то меньше! - тяжело переводя дыхание, уточнил Федя. - Тамо река, они к ней идут... Будут первыми. Перехватить бы нать!

Он почти умоляюще взглянул на князя и отца. Судя по запалённому виду коня и лихорадочному блеску в глазах, юноша не вылезал из седла все эти дни, но он был готов, коль прикажут, сей час скакать, куда угодно.

   - Держись меня, - кивнул ему Ярослав и обернулся к Яну: - Пора!

Подгоняя коней, дружина переходила с короткой волчьей рыси на скок. Люди спешили - река, через которую придётся долго переправлять большой обоз, была желанной помехой для литовцев.

Противник тоже заметил преследователей. Проще всего было уйти через Дубровну, переправившись налегке и оставив волей-неволей большую часть обоза врагу. Но грабители не пожелали бросить добро. Выйдя к реке, они двинулись вдоль её течения на поиски мелкого места или моста. Во время этих поисков их и нагнал князь Ярослав.

Русские дружины приостановились ненадолго, под пологом леса, уже чуть ли не на виду у литовского обоза, чтобы дать перед последним рывком короткий роздых лошадям. Все спешились, коноводы и отроки проводили коией, перекладывали сёдла на заводных. Ярослав последний раз обратился к Яну.

   - Бери своих и иди стороной, - сказал он. - Я основной силой их прямо ударю, а ты следи, чтоб никто в леса не утёк. Тут до чащи рукой подать... И особо гляди, чтоб они обозы не увели!

   - А я, княже? - чуть не простонал чутко следивший за разговором Федя. Бросив седлать коня, он подошёл к князю, покаянно глядя ему в глаза. - Поручи и мне дело какое ни на есть!

Ярослав и Ян, переглянувшись, рассмеялись.

   - При мне будь, - сказал князь. - Тамо поглядим!

Несколько ободрённый, Федя отошёл. Собеседники смотрели ему вслед.

   - Какой у тебя сын вырос! - с лёгкой завистью молвил Ярослав.

   - Молод он ещё, - ответил Ян. - И горяч.

Ярослав подавил вздох - будь жив его первенец, в этот поход пошёл бы он. А Александр ещё слишком мал для таких дел. Да и горяч тоже. Он немного завидовал Яну потому, что у того рядом такой сын - опора, помощник, наследник дел.

Короткий отдых кончился. Высланные сторожить противника дозоры доложили, что обоз ушёл далеко вперёд. Там лес рос реже, было, где развернуться коням, да и убегавших будет видно издалека.

По знаку трубача дружина пала на коней и скоком устремилась вперёд. Державшийся сперва подле князя Ян постепенно стал ускорять ход и забирать влево, обходя место предполагаемой сшибки по дуге. Его дружина, сбившись в одно, следовала за ним.

Литовцы только отыскали более-менее мелкое место и спешно начинали переправу, когда в редколесье на окружающих Дубровну пологих холмах замелькали всадники. Идущие в лесу плотным строем, на просторе они рассыпались веером, стремясь охватить обоз со всех сторон.

Противник засуетился. Малая часть литовцев продолжала переправу, а большинство спешно бросилась разбирать оружие. Всадники устремились наперерез нападавшим русским, в то время как пешие организовывали оборону обозов.

Разогнавшись, Ярослав вырвался вперёд. Навстречу ему мчалось несколько литовских всадников. Поудобнее перехватив копьё, князь встретил переднего литвина. Тот напоролся на копьё бедром и свалился с седла. Оставив его, Ярослав, не оборачиваясь - был уверен, что мечник Федя скачет позади, - протянул руку. Почувствовав заминку, князь быстро обернулся - Федя, как во сне, испуганно и восхищённо смотрел на катящуюся навстречу лавину.

   - Не зевай! - рявкнул на него Ярослав. - Меч!

Очнувшись, юноша торопливо протянул князю рукоятью вперёд княжеский меч. Приняв оружие, Ярослав гневно и нетерпеливо взмахнул им и ринулся впереймы ближнему литовцу, спеша выпустить гнев. Он больше не обращал внимания на своего мечника.

Федя почувствовал себя брошенным. Вокруг него уже скакали русские и литовские ратники, кто-то уже сшибся - рядом звенели мечи, - кто-то уже упал с седла. Литовцы встали стеной, защищая обоз, но половина дружинников, связав им руки боем, прорвалась и теперь наседала на пеших врагов, которые остались у телег.

У обозов закипел бой. Налетев, русские прижимали литовцев к реке, постепенно тесня их в воду. Те огрызались отчаянно, и их сопротивление позволило передним телегам из растянувшегося вдоль берега обоза потихоньку тронуться в путь. Нещадно подгоняя коней и бегущих за телегами пленников, литовцы уходили от преследования.

Но они не успели далеко уйти - на склоне в роще показались изборцы Яна, которые подальше выскочили навстречу беглецам, вынуждая их повернуть назад.

Литовцы поняли, что окружены. Дружинники наседали со всех сторон. Наиболее отчаявшиеся бросались в реку вместе с лошадьми в надежде достичь вплавь другого берега. Другие, не надеясь на воду, предпринимали отчаянные попытки прорваться сквозь строй русских.

Федя отстал от своих. В настоящем бою он ещё не бывал - той зимой Ярослав пощадил неопытного юношу и, сам бросившись на рыцарей на льду Эмайыги, оставил его в стороне, гонцом. За всё сражение ни разу не обнажив меча, Федя тем не менее потом долго пребывал в уверенности, что бой красив не только снаружи, но и изнутри. И вот он попал в этот бой.

Дружинники ускакали далеко вперёд. Где-то там, где сейчас звенели клинки, топали и хрипло визжали кони, слышался крик и лязг, сражался князь. Он - князев мечник - должен всё время быть подле. Федя помнил свой первый испуг и явный гнев князя на его трусость. Отец, которым юноша гордился, никогда бы не испугался. А он, Фёдор, должен походить на своего отца и своего князя не только внешне. Он должен обладать и схожим нравом.

Полный желания доказать князю, что он не струсил, Федя поднял меч и ринулся в гущу схватки.

Вокруг всё перемешалось. Люди сражались, мешая друг другу. Юноша растерялся - ему почему-то казалось, что противник сам налетит на него, ища сшибки. Но никто не обращал на парня никакого внимания.

Внезапно на Федина коня налетел своим конём высокий литвин.

Схватив повод вместе с прядями конской гривы, он отчаянно размахивал мечом направо-налево, словно отгонял комаров, прокладывая себе дорогу вон. Раззявив рот и что-то крича по-своему, он чуть не отрубил Фединому коню голову и поскакал прочь.

Это был его противник! Федя мигом развернул коня и погнался за литвином.

   - Стой! А ну, стой! - кричал он отчаянно-звонким голосом.

Словно связанные одной верёвкой, они вылетели из гущи боя и помчались к раскинувшемуся на всхолмии леску. Литвин на крупном тёмном коне обещал достичь его первым. Вырвавшись, он перестал размахивать вслепую мечом и припал к гриве. Пронзительный крик Феди настиг его уже на опушке леса. Словно не веря своим ушам, литвин обернулся - и осадил коня.

Юноша налетел на него, едва успев остановиться. Литвин немного опомнился - спасительная чаща была уже близко, а перед ним оказывался всего один противник, да к тому же молодой и, судя по всему, неопытный. Но и сам литвин был ещё юн - Федя, подъезжая, видел, что у его противника нет ни бороды, ни усов. Только ростом и шириной плеч он намного превосходил Князева мечника.

Они сшиблись быстро и торопливо. Оба владели мечами не слишком хорошо - у обоих это наверняка был первый поход и первое сражение. Но если литвин успел поднатореть в набегах и схватках с рушанами, то Федя ни разу ещё не поднимал меча на человека.

Литвин встал на стременах, враз оказавшись на две головы выше Феди. Даже конь его, казалось, вырос. Его меч засвистал, словно кладенец из старых сказок, что любила рассказывать нянька вечерами. «Меч-кладенец, сослужи службу - поруби вражьи головы!..»

.. .Боли Федя не почувствовал. Только почему-то седло ушло из-под него, а в следующий миг перед темнеющим уже взором вдруг невероятно близко оказалась высокая яркая трава.

Не выдержав напора русской дружины, литва дрогнула, и началось всеобщее бегство. Отчаявшиеся люди кидались в реку или рвались сквозь строй ратников. Многие бросали оружие, щиты и брони; иные, потеряв коня, не тратили времени, чтобы изловить другого, и спасались пеши. Таких легко ловили и волокли назад к обозам, по-половецки, на арканах.

Ян с изборцами заворотил отделившуюся часть обоза и пригнал её обратно.

К тому времени сражение почти закончилось. Уцелевшие в сшибке литовцы разбегались. Их преследовали по лесу и возвращались, потеряв следы беглеца или добив его в чаще. В этом случае победитель приводил коня противника, на которого была навьючена содранная с убитого бронь.

Те, кто не увлёкся преследованием и охотой на убегавших, обдирали трупы и стаскивали павших вместе. Больше всего было убитых среди не покинувших князя новгородцев - на них налетели спасавшиеся бегством литовцы и порубили многих, кровью проложив дорогу к свободе. Пал даже предводитель отряда щитный мастер Гаврила Некутин. Он ходил с Ярославом на емь и корелу, был в ополчении под Ладогой, не получил ни царапины на льду Эмайыги - и вот был сражён даже не мечом - сбит с ног и растоптан конями удиравших врагов.

Ян и Ярослав встретились там. Убитых и раненых складывали на обозные телеги, освобождая место среди добра. Ян знал Гаврилу - на вече его голос в поддержку князя часто звучал громче всех, а щит с его клеймом изборец носил с собой не первый год.

Подойдя к сложенным павшим, князь и воевода помолчали, отдавая дань павшим, потом взглянули друг на друга. Ярослав, как всегда после победы, чувствовавший просветление, хотел уже что-то сказать, но Ян вдруг отемнел лицом.

   - Где Фёдор? - спросил он.

Улыбка погасла, не успев вспыхнуть.

   - Сперва при мне был, а потом... Отстал, должно! Первый бой! - отмахнулся Ярослав. Ему некогда было занимать ум лишними заботами о юном мечнике. Если Федя не убит, он сыщется.

Ян не разделял его уверенности. У князя могли быть иные заботы, да и у него тоже. Но бой кончился, и можно было перестать быть воеводой и стать отцом, разыскивающим сына.

Фёдора нашёл какой-то ратник, возвращавшийся с добытым в бою конём. Проезжая опушкой, он увидел, что между берёз бродит конь с пустым седлом. По упряжи судя, конь был княжеского дружинника. Ратный подъехал ближе и наткнулся на юношу.

Ян не поверил своим ушам, когда услышал страшную весть. Одним прыжком, забыв о стременах, он пал на коня и ринулся к берёзам.

Конь ещё бродил там - ратник не подумал его ловить. Осадив жеребца над телом сына, Ян пал наземь и опустился перед убитым на колени.

Федя лежал лицом вниз, разметав руки. Ян осторожно перевернул его, обнимая и неверяще коснулся пальцами груди под выпирающими по-детски ключицами. Почему-то ещё оставалась уверенность, что он ещё жив, и изборец тщился прощупать биение сердца, не обращая внимания На глубокую рану на животе - меч литвина едва не разрезал тело юноши пополам.

Он всё ещё сидел, оцепенело прижав к себе тело сына и глядя на его ещё розовое и свежее, только странно неподвижное лицо, когда над его головой затопотали копыта. Подъехавший Ярослав тихо спешился и опустился на колени рядом.

   - Прости, - шепнул он, касаясь руки Яна. - Не следовало мне тащить мальчишку в бой!

Ян вздрогнул и отупело, словно во сне, обернулся на князя.

   - Он... мой первенец, - прошептал он.

Ярослав кивнул и осторожно, чтобы не потревожить мёртвого, встал и отошёл. Вспомнился свой собственный первенец, тоже Феодор, такой же крепкий живой парнишка. Он был так же горяч и задирист, так же любил детские проказы. Возможно, он не годился для трудных и, порой непосильно тяжёлых дел правления, но брат Константин тоже был тих и смирен.

Запоздало подумалось, что было бы, останься жить эти два Фёдора - Ярославич и Яневич. Стали бы они близки, как их отцы, или разбросала бы их жизнь? Что теперь гадать! Но как тяжело пережить собственного сына и осознать его потерю так поздно!

Ян ни о чём не думал. Сердце его словно остановилось со смертью Феди, и только одна мысль неотвязно билась в его голове: Елена! Как она? Жена все эти годы тихо и послушно следовала за мужем, порой по году терпела разлуки и находила радость только в детях. У них ещё оставались два сына - Михаил и Роман и дочка Иринка. Но они ещё малы, а старшего сына, надежды, наследника, нет!..

... Елена, узнав о смерти первенца, запричитала, заголосила, прижимаясь к груди мужа, словно желая вжаться в его бронь. Федю уже похоронили к тому времени, и мать даже не смогла проститься с сыном. Ян, обнимая плачущую жену, молчал, не утешая, - слова застревали в горле и самому хотелось плакать. Их дети - четырнадцатилетний Михаил, одиннадцатилетняя Иринушка и семилетний Роман, стояли тут же, впервые в жизни не радуясь возвращению отца из похода.

Это была страшная и горькая разлука, но вскоре предстояло им испытание гораздо большее.

Княжич Александр, возведённый отцом в новгородские князья и правящий городом во время частых отлучек Ярослава, быстро взрослел. Он уже выказывал рассудительность и норов под стать зрелому мужу. Сызмальства живший в своевольном и многоликом Новгороде, он лучше отца начинал разбираться в его людях, и Ярослав понимал, что сын может приручить этот город, что до него удавалось немногим. Чтобы не лишать сына самостоятельности, он перевёз остальную семью - княгиню Ростиславу и младших сыновей и дочь, - обратно в Переяславль. При Александре остались только Ян и его жена Елена. А Ярослав решил попытать счастья в другом месте.

Случай подвернулся лишь через два года - потерпев поражение в попытке прибрать к рукам Новгород, Михаил Черниговский обратился к Киеву. Взяв в плен киевского князя Владимира Рюриковича, он посадил на его место своего родственника, князя Северского. Однако того скоро выгнал освободившийся Владимир Рюрикович. Но его положение было очень шатким, и Ярослав, не теряя времени, устремился на юг. Получив поддержку брата Юрия, Великого князя Владимирского, и самого Даниила Галицкого, он собирался сесть на киевский стол, в душе полагая, после того, как он столько раз садился на новгородский стол, что прибрать к рукам скудеющий людьми Киев не составит труда.

Уходя в Киев, Ярослав прощался с Яном. Без малого тридцать лет были они рядом, изборец уже почти стал тенью переяславльского князя, и вот настало время расставаться. Ян оставался воеводой в Новгороде при княжиче Александре - здесь у него уже был свой терем и земли по границе с Псковским княжеством. Но прощался он не только с Ярославом - уходя в Киев, князь брал с собой его второго сына, Михаила. Брал в память о Феде, но не мечником, а пока просто милостником, и изборец, как ни болело у него сердце, не мог помешать сыну идти своей дорогой.

Прощаясь на княжьем подворье, Ян задержал отрока возле себя.

   - Держись князя, Михаил, - сказал он. — Долог ли, короток твой век будет - держись его. И помни - род твой всегда служил Руси верно, ничего для себя не требуя и ничего для неё не жалея.

   - Я запомню твои слова, батюшка, - спокойно ответил Михаил. — И обязательно вернусь!

Ян только усмехнулся и сжал его плечи. Он почему-то был уверен, что они расстаются навсегда.

И он оказался прав. Два года спустя, поздней зимой, в декабре, с востока, от пределов рязанской земли, пришла страшная весть - из бескрайних степей за Волгой пришли несметным числом уже раз потревожившие Русь татары[297]. С ходу, за шесть дней взяв Рязань и уничтожив её всю, они двинулись дальше, сея всюду смерть.

Словно разбуженная от сладкого сна нежданным пинком, Русь встрепенулась, спешно готовясь к отпору, не понимая ещё, что это нашествие было началом конца.

Конца целой эпохе, целого мира, вернуть который уже невозможно.

Эпилог

Ярослав узнал о нашествии татар, будучи в Киеве. Загоняя насмерть коней, примчались гонцы от Великого князя Юрия Всеволодовича - он извещал, что, потревоженный татарами и разорением рязанской земли, выслал навстречу их войску сыновца Василька Константиновича и старшего сына Всеволода с полками, а сам с остальными собирает рати на реке Сити[298] и зовёт младшего брата на помощь. Полки южной Руси пришлись бы как нельзя кстати, когда враг подойдёт ближе.

Подробно расспросив гонца о положении дел на севере, Ярослав едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Было, от чего веселиться! Всю жизнь ратовавший за объединение, мечтавший о власти одного князя над одной Русью, чтобы не мешались под боком дядья, сыновцы, двухродные и трёхродные братья и прочие родственники, Ярослав видел, что к тому же идёт и Юрий, но идёт медленно, боясь даже маленькой оплошности. И вот он совершает не просто оплошность - чудовищную ошибку! Выслал навстречу огромному войску сразу две рати, ослабив самого себя, да ещё и вышел из стен Владимира. Нет, его ничему не научила битва при Липице, когда он после поражения чуть не в одной рубашке прискакал в город, защищать который было некому - в его стенах оставались лишь старики, женщины и дети. Тогда повезло, что Мстислав Удалой и его союзники не стали брать Владимир приступом! А татары это непременно сделают, и Юрий потеряет великое княжение. А то и саму жизнь!

Оставшись после приёма послов в палате один, Ярослав некоторое время сидел и раздумывал. Великое княжение и жизнь! Жизнь и великое княжение! Как странно! Они связаны друг с другом неразрывно - одно теряешь вместе с другим... Но иногда и обретаешь одновременно... Неужели, настанет его час?

- Я не хочу гибнуть из-за чужой глупости, - сказал он вслух, возражая кому-то невидимому.

Звук собственного голоса вернул ему спокойствие. Решение, зревшее всё это время в глубине, выплыло наружу. Резко поднявшись, Ярослав вышел.

У порога ждал Михаил. За два года юноша вытянулся и стал до странности похожим на отца. Глядя на него, Ярослав порой ловил себя на завистливой мысли, что его юность ушла и никогда не вернётся.

   - Мы собираемся? - юноша твёрдо, по-отцовски, взглянул на князя.

   - Нет, - отрезал Ярослав.

   - Но почему же? Ведь там сейчас...

   - Там сейчас Великий князь губит себя и тех, кто поверил ему! - отрезал князь. - Мы так ничему и не научились... Дай Бог, чтобы тартары нас научили... Думаешь, главное - победа или поражение в битве? Главное - это начать жить после боя. Свой бой брат мой проиграл, и нам остаётся только два пути - идти и умереть с ним вместе или молиться за упокой его души... Я не хочу твоей смерти, Михайла, - тише добавил князь, - и смертей всех остальных, кто пошёл за мной! Когда-нибудь вы всё поймёте, что я был прав!

Ярослав оставался в Киеве до конца зимы и лишь весною, дождавшись, пока минет распутица, а тартарские орды, вдосталь попустошив русскую землю, отхлынут назад, в свои степи, воротился во Владимир.

Земля была пожжена и порушена. Столица княжества и его любимый Переяславль, вместе с десятками других городов и селений превратились в пепел. Были убиты многие князья, уничтожены целые семьи - выжили лишь те, до чьих городов не дошли завоеватели. Жители, кто не был убит или уведён в полон, прятались по лесам и болотам и не спешили показываться на глаза. Разорения избежали только новгородская и псковская земля, а также Чернигов. Остальная земля была завалена трупами.

Но великое княжение Ярослав получил, а с ним и началась ещё одна, новая для него жизнь. Его жена и все дети остались живы, вовремя вывезенные из Переяславля, и можно было не болеть о них сердцем, целиком отдав себя земле и долгожданной власти над нею. В несколько лет он сумел вернуть уцелевших жителей на свои места, отстроил города, возродил Русь.

Власть! Это было то, к чему он шёл всю свою жизнь, ещё в рязанской земле, потом, когда душил голодом не желавший признавать его власти Новгород, и позже, когда эта же власть уплыла у него из рук под Липицей, и дальше - в Ливонии и Кореле, снова в Новгороде и в Киеве. Он был рождён для власти над этой землёй и ради власти признал над собой власть тартар, не думая о том, что скажут про него и каким запомнят. Он просто жил и действовал так, как думал и считал нужным.

А хотелось жить - долго и счастливо. Он не считал своих лет, но увидев его склонённую голову, тартары несколько лет не тревожили Руси набегами. И строились города, рождались дети, шли в бой на западных соседей рати. Хотелось сделать больше, но он понимал, что не сумеет, что просто не успеет всего задуманного, и умер с мыслью, что сделал только то, что мог сам.

Судьба разметала семью Яна Родивоновича Изборского по земле. Ян-Ратмир В страшный год тартарского нашествия возглавил ополчение новгородцев, ждущее нападения на Новгород, а потом был воеводой полков Александра Ярославича. Он ходил под началом своего воспитанника и погиб в битве на Неве, где князь Александр заслужил прозвище Невского.

Его сыновец Евстафий, изборский князь, прожил в Изборске долгую жизнь, сражался с немцами и чудью и передал свой меч своим детям - сто лет спустя, его правнук, тоже Евстафий, повторил жизнь прадеда, заслужив себе подвигами право навсегда остаться в памяти потомков.

Михаил, сын Яна, по завету отца, до конца жизни оставался при князе Ярославе. Он дважды сопровождал его в Орду и Каракорум и вёз потом умирающего князя на Русь[299]. После похорон Ярослава он приехал к Александру Невскому и служил ему до конца своих дней. А судьбы его детей навсегда переплелись и растворились в судьбе России без следа, как и судьбы Других, сотен и тысяч известных и неизвестных людей, чьи жизни сложили историю родины.

Июнь-август 1998 г.

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1191г.

Рождение Ярослава II Всеволодовича. Отец - Всеволод III Юрьевич Большое Гнездо, имевший 12 детей (отсюда - прозвище).

1201г.

Назначение Ярослава отцом на княжение в г. Переяславль.

   1202 г.

Поход кн. Ярослава на половцев.

1206 г.

Жители г. Галича избирают Ярослава своим князем.

1208 г.

Всеволод III Большое Гнездо посылает Ярослава княжить в г. Рязань.

   1215 г.

Ярослава приглашают на княжеский стол новгородцы.

   1216 г.

Участие кн. Ярослава в битве на реке Липице.

1222 г.

Поход кн. Ярослава с новгородцами в Чудскую землю.

1225 г.

Поход кн. Ярослава вместе с другими князьями против литовцев. 1228 г.

Ярослав уезжает из Новгорода на княжение в г. Переяславль-Залесский.

1234 г.

Поход кн. Ярослава против немцев.

1236 г.

Ярослав занимает киевский великокняжеский престол.

1238 г.

Ярослав занимает владимирский великокняжеский престол 1243 г.

Первая поездка Вел. кн. Ярослава к хану Батыю в Орду.

1245 г.

Вторая поездка Вел. кн. Ярослава в Орду. Смерть Ярослава II Всеволодовича на обратном пути.

Об авторе

РОМАНОВА ГАЛИНА ЛЬВОВНА - современная российская писательница. Родилась в 1970 г. в г. Рязани.

В 1993 г. с красным дипломом закончила Рязанский сельскохозяйственный институт, в настоящее время работает педагогом на городской станции юннатов.

Галина Романова - автор ряда книг, в разные годы выходивших в издательстве «Армада»: фантастического (дилогия о Власти мире, цикл «Сварожичи») и научно-популярного («Если верить Харриоту...») жанров. В последнее время серьёзно увлеклась отечественной историей.

Исторический роман «Изборский витязь» печатается впервые.

1

Рязань - столица Рязанского княжества XII-XIII вв., сожжена татаро-монголами в 1237 г., городище находится в 50 км от современной Рязани.

(обратно)

2

Бояре - до начала XVIII в. крупные землевладельцы, принадлежащие к высшему слою господствующего класса, звание отменено Петром I.

(обратно)

3

Всеволод III Большое Гнездо (1154-1212) - Великий князь Владимирский (с 1176 г.), сын Юрия Долгорукого. Подчинил Киев, Чернигов, Рязань, Новгород. В годы его правления Владимиро-Суздальская Русь достигла наивысшего расцвета. Имел 12 детей.

(обратно)

4

Ярослав - Святой Ярослав II Всеволодович (1191-1246), 3-й сын Всеволода Большое Гнездо, князь Переяславский, Рязанский, Новгородский, Киевский (1236-38). В1234 г. нанёс поражение под Юрьевым рыцарям Ордена Меченосцев. Он стал Великим князем Владимирским в 1238 г. после ухода орд Батыя. «Ярослав приехал господствовать над развалинами», - пишет Н.Карамзин.

(обратно)

5

Детинец - внутреннее укрепление города, кремль.

(обратно)

6

Посад - торговое и ремесленное поселение вне городских стен, делилось на слободы и сотни.

(обратно)

7

Клеть - холодная половина избы, отделённая сенями или отдельная избушка для клади.

(обратно)

8

Ряд - договор.

(обратно)

9

Поток (от поточить, т. е. расхитить) - расхищение дома и имущества как обычная кара народа или веча.

(обратно)

10

Корзно - плащ, накидка с застёжкой.

(обратно)

11

Мономашичи - Мономаховичи - потомки Великого князя Киевского Владимира Мономаха, княжившие на Волыни, в Галичине, Смоленске, Владимире, Суздале и др.

(обратно)

12

Константин и Юрий Всеволодовичи - сыновья Всеволода III, внуки Юрия Долгорукого: Константин (1186-1285) - Великий князь Владимирский (1216-1218); Юрий (1187-1238) - Великий князь Владимирский (1212-1216 и 1218-1238), погиб в битве с татаро-монгольскими ордами на реке Сити.

(обратно)

13

Удел - область, которою управлял князь на правах феодального владетеля. Ярослав Мудрый поделил землю на отчины: старшим был Великий князь, он получал дань с удельных князей, после его смерти Великим князем становился не его старший сын, а старший в роду между князьями, освободившийся удел доставался следующему по старшинству среди остальных князей, таким образом князья не закреплялись навсегда в своих городах.

(обратно)

14

Булгары - тюркоязычные племена в Среднем Поволжье и Зауралье.

(обратно)

15

«Глебовичи наши князья... » - Глебовичи - дети рязанского князя Владимира Глебовича, внуки князя Глеба Ростиславовича.

(обратно)

16

Изборск - один из древнейших русских городов, впервые упоминается в 862 г., расположен в 30 км от Пскова. В 1240 г. был захвачен рыцарями Ливонского ордена.

(обратно)

17

Владимир Святой Креститель - Владимир I (7-1015), князь Новгородский (969 г.), Киевский (980 г.), в 988-989 гг. ввёл христианство на Руси.

(обратно)

18

Сыновец - племянник, сын брата; младший князь по отношению к Великому князю.

(обратно)

19

«Романа Глебовича, уж несколько месяцев... жившего узником во Владимире» - Роман Глебович, князь Рязанский, в 1177 г. вместе с отцом Глебом Ростиславовичем потерпел поражение от Всеволода III при р. Колокше и был взят в плен, в котором находился 2 года. Возвратившись в Рязань, Роман стал «уимать волости» у своих братьев, но Всеволод III, разбив сторожевой отряд князя, заставил его заключить мир «по всей своей воле». В 1196 г. с Великим князем Роман Глебович ходил против Ольговичей к Чернигову, в 1205 г. против половцев. В 1207 г. за измену (сношение с Ольговичами) Великий князь заключил его в тюрьму во Владимире, где он и умер.

(обратно)

20

Вотчина - до XVIII в. родовое наследственное земельное владение.

(обратно)

21

Дань - подать с населения или налог, взимаемый победителем с побеждённого.

(обратно)

22

«...половецкая княжна, крещённая именем Марии...» - дочь половецкого хана Юрия Кончаковича, внучка Кончака, первая жена (в 1205/6) князя Ярослава Всеволодовича.

(обратно)

23

Ближние бояре - или комнатные бояре, приближенные к князю, царю.

(обратно)

24

Сенная девушка - прислуга в барском доме (от сени - помещение между жилой частью дома и крыльцом).

(обратно)

25

Холопка - холоп - в Древней Руси человек, находящийся в зависимости, дворовый, либо купленный раб.

(обратно)

26

Тать - вор.

(обратно)

27

Кметь - парень, крестьянин; опытный искусный воин, дружинник, ратник.

(обратно)

28

Челядь - домочадцы, слуги, дворовые люди; дружина, ополчение.

(обратно)

29

Поруб - яма со срубом, место заключения.

(обратно)

30

Видоки - очевидцы, свидетели.

(обратно)

31

Владыка Арсений - владыка, глава Новгородской церкви выбирался из трёх кандидатов на особом вече с участием новгородского духовенства. Выбирали, бросая жребий. В разгар политической борьбы новгородцы, «простая чадь», низлагали неугодных владык. Арсений, епископ Новгородский, избран в 1223 г., отстранён в 1225 г... возвращён на кафедру в 1223 г. и тогда же изгнан (не рукоположен).

(обратно)

32

Запона - женская одежда, представлявшая собой прямоугольный кусок ткани, сложенный.пополам, имевший на. сгибе отверстие для головы. По бокам запона не сшивалась, надевалась поверх рубахи и подпоясывалась.

(обратно)

33

Перьяславль - Переяславль-Рязанский, основан в 1095 г. князем Ярославом Святославовичем, с середины XIII в. - столица Рязанского княжества, в 1778 г, переименован в Рязань.

(обратно)

34

Легота - облегчение, свобода, удобство, спокойствие, льгота.

(обратно)

35

Гридница - строение при княжеском дворе для гридей, телохранителей князя, воинов отборной дружины.

(обратно)

36

Погост. - поселение, сельский податный округ в Древней Руси.

(обратно)

37

Выселки - небольшой посёлок на новом месте, выделившийся из другого селения.

(обратно)

38

Починки - выселки, новое поселение.

(обратно)

39

Отрок - подросток, юноша.

(обратно)

40

«...с ...животами отправлены...» - животы - домашний скот, особенно рабочие лошади.

(обратно)

41

Нево-озеро - Ладожское озеро.

(обратно)

42

Веред - чирей, болячка, нарыв.

(обратно)

43

Наособицу - отдельно от других, особняком.

(обратно)

44

Свояк - муж свояченицы (сестра жены), а также вообще свойственник.

(обратно)

45

Торжок - город на реке Тверца, известен с 1139 г.

(обратно)

46

Ливония - область расселения ливов в XII - начале XIII вв. Прибалтийский край, заключённый между Западной Двиной и Финским заливом, в северной части был населён чудским племенем (эстами), а в южной - латышами и ливами (финноязычный народ).

(обратно)

47

Заборола - крепостная стена, укрепление в верхней части крепостной стены…

(обратно)

48

Оконницы - рама, переплёт оконный, в который вмазываются «окончины», стёкла.

(обратно)

49

Господин Великий Новгород – Новгородская община (Новгородская Русь или земля Новгородская) ограничивалась с одной стороны Финским заливом, Чудским озером и верховьями Волги, с другой - Белым морем и Северною Двиною. Хозяином (господином) этих владений был Новгород Великий - старший город со всем его свободным населением. Община стала называть его «Господин Великий Новгород», используя слово «господин» как почётный титул главного города.

(обратно)

50

Варяги - название выходцев из Скандинавии, объединявшихся в вооружённые отряды для торговли и разбоя, нередко оседавших на Руси и служивших в княжеских дружинах.

(обратно)

51

Чудь белоглазая - в Древней Руси общее название некоторых западно-финских племён.

(обратно)

52

Корела - прибалтийско-финское племя, с XII в. подчинялось Новгороду.

(обратно)

53

Варяжское море - Балтийское море.

(обратно)

54

Земли Суми и Еми - сумь (суоми) и емь - племена, населявшие территорию современной Финляндии. Суоми - финское название Финляндии.

(обратно)

55

Свейский - шведский (от свеи - шведы).

(обратно)

56

Торговые гости - купцы.

(обратно)

57

«Как пойдут на Русь походом крестовым, как уже на святой Иерусалим ходили» - крестовые походы (1096-1270) шли под лозунгами борьбы против «неверных» и освобождения «гроба Господня» и «Святой земли»; 1-й (1096-99) завершился захватом у сельджуков Иерусалима и образованием Иерусалимского королевства; поход на Иерусалим 1189-92 гг., вызванный завоеванием в 1187 г. Иерусалима Салах-ад-дином, результатов не принёс. «Крестовыми» называют походы немецких рыцарей в XII-XIII вв. против славян и народов Прибалтики.

(обратно)

58

Тиун - княжеский приказчик, управляющий хозяйством; судья низшей степени.

(обратно)

59

Посадник - наместник князя в подвластных ему землях; в Новгороде и Пскове в XII-XV вв. высшая государственная должность, избирался из знатных бояр на вече.

(обратно)

60

«датские рыцари... теснили... полоцких князей, распространяли латинскую веру на всю Ливонию...» - немцы укрепились на восточном побережье Балтийского моря в устьях Немана и Вислы в XIII в. Ещё во второй половине XII в. бременский архиепископ прислал сюда миссионера, монаха Мейнгарда, чтобы крестить ливов и строить католические церкви. Рыцари напали на владения полоцких князей по реке Двине и покорили их, несмотря на длительное сопротивление, взяли Юрьев, Медвежью Голову (по-чудски Оденпе) и др.

(обратно)

61

Герцик - Крейцбург, Крустпилс, Екабпилс - город в Латвии.

(обратно)

62

Мстислав Новгородский - Мстислав Мстиславович Удалой (7-1228) - сын Мстислава Ростовского Храброго, праправнук Владимира Мономаха. Князь Триполья (1119 г.), Торческа (1203 г. и 1227-28 гг.), Торопца (1209 г.), управлял Новгородом в 1210—15 и 1216-18 гг., в 1219-27 гг. - Галичем. В 1193 и в 1203 гг. участвовал в походах южнорусских князей на половцев. В 1210 г. освободил Торжок, захваченный Всеволодом III. Организовал три удачных похода на чудь в 1212 и в 1214 гг. В 1215 г. изгнал из Киева Всеволода Чермного и посадил там княжить Мстислава Романовича. В 1216 г. ополчение Мстислава Удалого вместе с войсками союзных ему князей нанесло поражение на реке Липице дружинам владимиро-суздальских князей. Начиная с 1213 г. многократно воевал с поляками, венграми, а также с галицкими и волынскими князьями и боярами. Был инициатором и одним из руководителей похода на монголо-татар в 1223 г. В битве при Калке его отряд был разбит, а сам он, спасаясь от погони, уничтожил средства переправы, чем поставил оставшиеся войска в очень тяжёлое положение. Как пишет Н. М. Карамзин, «излишнее славолюбие героя столь знаменитого погубило наше войско».

(обратно)

63

Вкупе – вместе.

(обратно)

64

Владимир Псковский - Владимир Мстиславович, князь Псковский, сын князя Мстислава Храброго, внук Киевского князя Ростислава Мстиславовича. Впервые упоминается в Ипатьевской летописи в 1178 г. До 1211 г. княжил во Пскове, в 1213 г. изгнан, в 1216 г. в Новгородской летописи опять упоминается как князь Псковский.

(обратно)

65

Постриги - гражданское пострижение - обряд признания ребёнка мужчиной, законным сыном и наследником отца, будущим членом общества, совершался, когда ребёнку исполнялось 3 года, «на переходе его в отрочество, правили молебен, впервые отроду стригли общей для взрослых стрижкой (в скобку или круглую), пировали, пили заздравную, поздравляли родителей и сажали мальчика на отцовского коня».

(обратно)

66

Навершник - нарядная одежда из дорогой ткани с вышивкой, имела вид туники, длинной и широкой, с короткими широкими рукавами. Навершник не подпоясывался.

(обратно)

67

«…ушло её время безвозвратно» - брачный возраст на Руси в XIV-XV вв. был от 12 до 18-20 лет, более ранние браки совершались лишь в среде господствующего класса, сюда вплетались политические мотивы, так дочь Всеволода Большое Гнездо, Верхуслава, когда её выдавали замуж была «млада суще осьми лет». В дальнейшем ранние браки были ограничены запретом митрополита Фотия венчать «девичок меньше двунадцати лет». Родители традиционно несли ответственность за устройство семейной жизни детей, пять гривен золота штрафу должны были выплачивать «великие бояре» (гривна бралась с «меньших») лишь за то, что они не выдали вовремя дочерей замуж.

(обратно)

68

Сулица - ручное холодное оружие, род копья для метания.

(обратно)

69

Глеб Владимирович - князь Рязанский, сын Владимира Глебовича. Вместе с братом Олегом оклеветал «стрыев» Романа и Святослава Глебовичей перед Великим князем Всеволодом III, за что получил Пронскую область.

(обратно)

70

Тороки - ремешки позади седла; приторочить - пристегнуть или привязать что-либо у задней луки седла.

(обратно)

71

Киот - стеклянная рама, ящик или шкафчик для икон, божница.

(обратно)

72

Ручник - полотенце.

(обратно)

73

«...в конце зимы перед Масленой» - Масленая - древний славянский праздник, посвящённый проводам зимы и встрече весны, масленая неделя - последняя неделя перед Великим постом.

(обратно)

74

«...он сам и отец его, Юрий Владимирович Долгорукий, животы... положили на то, чтобы объединить и укрепить Владимирское княжество» - Великий князь Киевский Юрий Долгорукий (1090-1157) до переезда в Киев (1154 г.) жил в Суздале и положил много труда на устройство своего княжества. Он основал Юрьев-Польской, Дмитров, Городец-Мещёрский (Касимов) и др., построил первый Московский Кремль, перенёс на новое место Переяславль-Залесский, в его княжение впервые упоминается Москва. Для укрепления Владимирского княжества много сил положил его сын - Андрей Юрьевич Боголюбский (1110/11-1174). Став князем Ростовским и Суздальским, он не оставил Владимира на Клязьме, где жил до этого, обустроил, расширил и укрепил город. При нём построено несколько каменных храмов (Успенский собор стал главной святыней Владимирской и Суздальской Руси с той поры, как Андрей Боголюбский поместил в нём чудотворную икону Божьей Матери). При его брате, князе Всеволоде Юрьевиче, старшинство княжества было признано во всех краях Русской земли: даже далёкие галические князья искали у него поддержки. Новгород вышел из зависимости от владимиро-суздальских князей только после битвы при Липице.

(обратно)

75

«Иоанна, который был ещё отроком» - Иван (Иоанн) Всеволодович (р. 1198) князь Стародубский, младший сын Всеволода III.

(обратно)

76

Владимир Всеволодович (1193-1229) - князь Стародубский, один из сыновей Великого князя Всеволода III Большое Гнездо.

(обратно)

77

Святослав Всеволодович (1196-1253) - один из сыновей Великого князя Всеволода III, князь Новгородский, Юрьевский (Юрьев-Польской), Переяславский, Суздальский, Великий князь Владимирский (1246-1248), изгнан из Владимира племянником Михаилом Ярославичем Хоробритом.

(обратно)

78

Свита - верхняя мужская одежда, надевавшаяся через голову, была неприталенная, расширялась книзу за счёт клиньев, могла быть разной длины (ниже колен, но не длиннее, чем до икр), имела длинные узкие рукава, отделывалась петлицами, подпоясывалась широким поясом. Зимнюю свиту подбивали мехом.

(обратно)

79

Обжорный ряд - место на рынке, где торговали горячей пищей.

(обратно)

80

Мордка - цена сомой распространенной денежной единицы домонгольской Руси, одна шкурка белки с головой - «мордкой».

(обратно)

81

Вольности новгородские - после обособления от Киева Новгород стал феодальной республикой, превратившись в самостоятельное государство, верховная власть в котором принадлежала вече. Избирая князей из разных ветвей русского княжеского рода, город предлагал им условия, ограничивающие их власть. Князь, в частности, не мог иметь в новгородских владениях земель, то есть он всегда оставался для новгородцев посторонним лицом.

(обратно)

82

Палицы - оружие из прочных и тяжёлых пород дерева, с каменным или бронзовым навершием.

(обратно)

83

Булава - короткий жезл с шарообразной тяжёлой головкой, символ власти военачальника, ударное оружие.

(обратно)

84

Бехтерец - бахтерец - доспехи, заменявшие латы или кольчугу, набирался из плоских продолговатых полуколец и блях, которые зашивались на бархатную или суконную основу.

(обратно)

85

Сиделец - приказчик.

(обратно)

86

Зернь - мелкие золотые или серебряные шарики (диаметром от 0,4 мм), которые напаиваются в ювелирные изделия.

(обратно)

87

Яхонты - в Древней Руси название драгоценных камней (рубины, сапфиры).

(обратно)

88

Смарагды - изумруды (от древнегреч. «смарагдос»).

(обратно)

89

Лал - минерал (шпинель) красного, розового, оранжевого, тёмно-зелёного, чёрного цвета, реже бесцветный; название «лал» камень получил от созвучного - «алый».

(обратно)

90

Колты - женское украшение, парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.

(обратно)

91

Обручья - часть воинского доспеха; здесь - женское украшение.

(обратно)

92

Птицы-сирины - в древне-русской мифологии сладкозвучно поющие птицы с женским лицом и грудью.

(обратно)

93

Чернигов - один из древнейших городов Руси, впервые упоминается в летописях в 907 г., с конца IX в. в составе Киевской Руси. В X- XII вв. крупный торговый и ремесленный город, в XI-XIII вв. - столица Черниговского княжества. В 1239 г. разрушен монголо-татарами.

(обратно)

94

Лада - возлюбленный, возлюбленная.

(обратно)

95

Вятшие мужи - от вящие - знатные, сановные, богатые, с весом.

(обратно)

96

«Вече во Пскове... » - вече - собрание горожан для решения общественных дел, а также место такого собрания. Большое вече - общее, законное при посаднике, тысяцком. Во Пскове судебные и гражданские порядки определялись самостоятельным псковским законодательством, выработанным на вече. Памятником этого законодательства является «Псковская судная грамота», составленная в XV в. и заменявшая для города «Русскую Правду».

(обратно)

97

Смерд - земледелец, крестьянин-общинник в Древней Руси.

(обратно)

98

Укорот - укрощение, успокоение кого-либо.

(обратно)

99

Плесков - Псков, город на реке Великая, известен с 903 г., столица Псковской феодальной республики, входившей до середины XIII в. (юридически до 1348 г.) в состав Новгородской республики.

(обратно)

100

Окстись - крестить, осенить крестом, совершить над кем-либо таинство крещения.

(обратно)

101

Тысяцкий - главный воевода; военный предводитель городского ополчения («тысячи») до XV в. В Новгороде избирался на вече и был ближайшим помощником посадника.

(обратно)

102

Нарочитый - знатный, важный, избранный.

(обратно)

103

Котора - распря, ссора.

(обратно)

104

Вечевой колокол - особый колокол, в который звонили для созыва веча, его звук новгородцы хорошо отличали от церковных колоколов.

(обратно)

105

Послух - свидетель.

(обратно)

106

Поелику - поскольку, насколько, до чего, до какой меры, степени.

(обратно)

107

Або - так как, ибо; чтобы, дабы.

(обратно)

108

Сопель - дудка, народный духовой музыкальный инструмент, свирель; «...знал, что ему не должно вступать в круг...» - в высшем обществе пляска считалась неприличным занятием, плясать заставляли рабов, скоморохов. Как пишет Н. И. Костомаров, «по церковному воззрению пляска, особенно женская, почиталась душегубительным грехом».

(обратно)

109

Баял - говорил.

(обратно)

110

Владычные бояре - принадлежащие владыке, господину.

(обратно)

111

«...о стрелку на шеломе» - особенность русских шлемов (шеломов) - отсутствие забрала, стрелка защищала от ударов нос воина.

(обратно)

112

Ратиться - (от рато - война, битва) - враждовать, воевать, драться, сражаться.

(обратно)

113

Юрий Всеволодович (1187-1238) - Великий князь Владимирский (1212-1216 и 1218-1238 гг.), сын Великого князя Всеволода III, погиб в битве с татаро-монголами на реке Сити.

(обратно)

114

Дружинные отроки - младшие члены княжеской дружины, не столько воины, сколько слуги князя, выполнявшие его мелкие поручения, прислуживали за столом и т.д.

(обратно)

115

Веси - сёла, деревни.

(обратно)

116

«…аки после Вавилонского столпотворения... рассеяны» - библейский миф о попытке построить город Вавилон и башню до небес, когда Бог, разгневанный дерзостью людей, «смешал их языки» так, что они перестали понимать друг друга, и рассеял их по всей земле.

(обратно)

117

Мягкая рухлядь - пушной товар, меха.

(обратно)

118

Ендова - большая открытая посуда с отливом или носиком для розлива питья.

(обратно)

119

Сермяга - грубое некрашеное сукно.

(обратно)

120

Язычники - последователи язычества, первобытных религий, основанных на многобожии, жители Древней Руси до крещения.

(обратно)

121

Воевода - в Древней Руси начальник войска (области, округа).

(обратно)

122

Половцы (кипчаки) - тюркоязычный народ, в Х-ХIII вв. обитавший в южно-русских степях и Средней Азии. Половцы совершали многочисленные набеги на Русь, в XIII в. разгромлены и покорены татаро-монголами, часть их ушла в Венгрию.

(обратно)

123

Печенеги - объединение тюркоязычных и других племён в заволжских степях в VIII-IX вв. В 1036 г. разбиты Великим князем Киевским Ярославом Мудрым, часть откочевала в Венгрию.

(обратно)

124

«...при старых князьях...» - «старыми» в XI-XII вв. называли князей X в., чтобы отличить их от многочисленных потомков, носивших те же имена.

(обратно)

125

Заводные лошади - запасные верховые, те, что идут в заводе, в запасе.

(обратно)

126

Намёт - галоп.

(обратно)

127

Рундук - терраса, огороженная балясинами, которая вела от ступеней крыльца в сени второго этажа.

(обратно)

128

Стрый - дядя по отцу, отцов брат.

(обратно)

129

Кричное железо - ковкое (сварочное) железо, от слова «крица» - бесформенный кусок железа, получаемый при различных способах обработки руды и чугуна в горне на древесном или каменном угле, под ударами молота очищенный от шлака и превращаемый в болванку.

(обратно)

130

Изложня - от ложница - спальня.

(обратно)

131

Дурый - глупый.

(обратно)

132

«..в гости к самому Всеволоду Чермному, что обманом и насилием добыл для себя великий киевский стол» - Всеволод Святославович Чермный, Великий князь Киевский до 1212 г. «Всеволод Чермный, желая один начальствовать в южной России... изгнал сыновей и племянников Рюриковых из уделов Киевской области. К сему насилию он прибавил клевету: «Вы (говорил Всеволод) хотели овладеть Галичем, возмутили там народ, повесили моих братьев, как разбойников, вы гнусным злодеянием посрамили имя отечества!» Изгнанники, удаляясь в область Смоленскую, требовали защиты от Мстислава Новгородского», - пишет Н. Карамзин.

(обратно)

133

Набольший боярин - относящийся к числу наиболее знатных и влиятельных бояр.

(обратно)

134

Матица - балка, брус поперёк всей избы, на которой настлан накат, потолок.

(обратно)

135

Братина - сосуд различной величины, предназначенный для «братской попойки», питие из него черпали черпальницами или ковшами, он мог быть с крышкой, небольшие братины употреблялись непосредственно для питья.

(обратно)

136

Чара - то же, что и чарка, стопка, кубок.

(обратно)

137

Ударили по рукам - заключили сделку, соглашение.

(обратно)

138

Благовещение - в христианстве один из 12 основных праздников, установлен в память о принесённой Деве Марии благой вести о её непорочном зачатии и будущем рождении Иисуса Христа. Отмечается 25 марта/7 апреля.

(обратно)

139

Пасха - главный христианский праздник, установленный апостолами в честь чудесного Воскресения распятого на кресте Иисуса Христа.

(обратно)

140

Параскева-Пятница (Параскева - греч. Пятница) - христианская великомученица, в годы гонения на христиан при римском императоре Диоклетиане (304-305) была обезглавлена за отказ отречься от христианства. Культ святой Параскевы получил широкое распространение в быту у православных верующих, особенно на русском Севере, где он соединился с дохристианскими поверьями о пятнице, как о святом дне.

(обратно)

141

Красная горка - первое после Пасхи воскресенье (Фомино воскресенье). Слово «красное» объясняется обычаем встречать на холме восход солнца.

(обратно)

142

Урез реки - линия пересечения водной поверхности реки с поверхностью суши.

(обратно)

143

Святая София - новгородский кафедральный собор, выдающийся памятник древнерусской архитектуры, был построен из камня в 1045-50 гг. по образцу Софийского собора в Киеве.

(обратно)

144

Свойственник - человек, который состоит в свойстве с кем-нибудь, отношение, возникающее из брачного союза одного из родственников (отношение между супругом и кровными родственниками другого супруга).

(обратно)

145

Думные бояре - члены боярской думы, совет при Великом князе.

(обратно)

146

Переветник – перевет - доносчик.

(обратно)

147

Чернь - люди, принадлежащие к непривилегированным, эксплуатируемым классам, чёрный народ, простолюдины.

(обратно)

148

Низовая Земля - в XII-XVI вв. историческое название, данное новгородцами Северо-Восточной Руси (область по средней Волге и около Нижнего Новгорода).

(обратно)

149

Не замай - не трогай, не задевай, оставь в покое.

(обратно)

150

Кадь — кадка большого объёма, в которой держали хлеб, крупу, муку. Гривна - денежно-весовая и денежно-счётная единица Древней Руси, была в обращении до XV в. Гривна серебра - слиток весом 204 гр. (1 гривна = 20 ногат = 50 резаний); гривна, состоящая из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. 1 гривна серебра = 4 гривнам кун.

(обратно)

151

Скудельница - общая могила, кладбище.

(обратно)

152

Новый Торг - в XII-XIII вв. так именовался в летописях Торжок.

(обратно)

153

Бертьяница - бретьяница - хозяйственное помещение, кладовая.

(обратно)

154

Волость - местность, область, подчинённая одной верховной власти.

(обратно)

155

Рюриковичи - династия русских князей, в том числе князей Киевских, Владимирских, Московских и русских царей (IX- XVI вв.), считавшимися потомками Великого князя Рюрика, правившего в 862-879 гг. Последний Рюрикович - царь Фёдор Иоаннович (1557-1598).

(обратно)

156

«...захватывая Галич, Смоленск и Киев» - Галич входил в состав Галицкого княжества (северо-восточные склоны Карпатских гор, по верхнему течению Днестра и Прута). Смоленск - Смоленские земли находились в центре всех русских областей, занимая верховья Днепра и Западной Двины. Киев - к описываемому в романе времени утратил своё прежнее значение первопрестольного города.

(обратно)

157

Владимирская Русь - Суздальская Русь, Владимиро-Суздальское княжество - крупнейшее древне-русское феодальное государство в северо-восточной Руси. С X в. до середины XII в. Ростово-Суздальское княжество - удел в составе Киевской Руси, с середины XII в. - княжество, столица - Владимир на Клязьме. В XIII-XIV вв. титул Владимирского Великого князя считался главным в северо-восточной Руси. Земли Владимиро-Суздальского княжества вошли в состав Русского государства.

(обратно)

158

Бродники - разноплеменные бродячие группы, жившие в степях Северного Причерноморья и участвовавшие в военных походах Руси.

(обратно)

159

«...встали полки... на речке Липице...» - 21-22 апреля 1216 г. на реке Липице у Юрьева-Польского произошла битва между войсками новгородцев под командованием Мстислава Удалого и войсками владимиро-суздальских князей, которые потерпели жестокое поражение, по сообщению летописцев, потеряв только убитыми более 9 тысяч человек. У победителей решающую роль сыграли новгородцы и смоляне, бившиеся в пешем строю. «О страшное чудо и дивное, братие! - восклицает летописец. - Пошли сыны на отцов, а отцы на детей, брат на брата, рабы на господ, а господа на рабов».

(обратно)

160

Старшая дружина - состояла из немногочисленных наиболее знатных дружинников, бывших близкими советниками князя, нередко они получали от него право сбора дани в нескольких областях в свою пользу и имели свои дружины.

(обратно)

161

Тын - частокол, оборонительное заграждение из врытых в землю заострённых брёвен.

(обратно)

162

Праща - древнее ручное боевое орудие для метания камней.

(обратно)

163

«... себя накажут, аки Каины новые» - Каин, старший сын Адама и Евы, из зависти убил брата Авеля, за братоубийство был проклят Богом и отмечен особым знаком («каинова печать»), его имя стало нарицательным для преступника, совершившего тяжкое преступление, изверга, убийцы.

(обратно)

164

Кравчий - почётная придворная должность, его обязанности состояли в том, что он подавал блюда особам княжеской, царской семьи, наблюдал за прислуживающими за трапезой.

(обратно)

165

Младшая дружина - состояла из гридей и отроков, детских и других воинов, составлявших основную массу дружины и привлекавшихся для выполнения различных поручений.

(обратно)

166

Повойник - плотно прилегающий чепец, закрывающий волосы, который носили замужние женщины, состоял из донышка и околыша, стянутого на затылке.

(обратно)

167

Хлёбово - жидкая, обычно невкусная пища, похлёбка.

(обратно)

168

Фряжское вино - виноградное вино; от фряг - старинное название итальянцев и вообще иностранцев, то есть итальянское вино.

(обратно)

169

Переяславль-Залесский - Переяславль - центр Переяславль-Залесского княжества, возникшего в 1175-76 гг. как удел Владимиро-Суздальского княжества.

(обратно)

170

Отженённая жена - изгнанная, отвергнутая.

(обратно)

171

Ловища - охота, рыбалка; место, где ловят зверей и рыбу.

(обратно)

172

Милостник - любимец, человек, находящийся под покровительством кого-либо.

(обратно)

173

Праздник Спаса - Спасы - общее название трёх православных праздников; Яблочный Спас отмечается 6/19 августа. На Руси праздник появился вместе с христианством, был приурочен к старинному земледельческому празднику, с которого начиналась уборка яблок.

(обратно)

174

Преображение Господня - праздник Православной церкви, установлен в IV веке в память о событии, описываемом в Евангелиях от Луки, Матфея, Марка, когда Иисус Христос необычайным способом показал ученикам силу своего Божества. Лицо его преобразилось, одежда стала белой как снег и голос Бога возгласил: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Моё благоволение; Его слушайте!»

(обратно)

175

Пресвятая Богородица - Богоматерь, Дева Мария.

(обратно)

176

Приснодева - Богородица, Пресвятая Дева Мария; присно - всегда, непрерывно, непрестанно.

(обратно)

177

«...в дом Иосифа, обручника Твоего» - Дева Мария с 3 до 15 лет жила в Иерусалимском храме, на 15-м году по решению священников она была обручена со своим дальним родственником, благочестивым старцем плотником Иосифом и поселилась в его доме.

(обратно)

178

«... жёнка для утех... как Малуша у Ольги, Святославовой матери» - ключница Малуша родила Киевскому князю Святославу Игоревичу сына, будущего князя Владимира I (960-1015), который правил до 1015 г.

(обратно)

179

Торопецкая волость - город Торопец, впервые упоминается в 1074 г. в Лаврентьевской летописи как пограничный город Смоленского княжества. С 1167 г. - центр удельного княжества, первым князем был сын Смоленского князя Ростислава, Мстислав Храбрый, после его смерти - Мстислав Удалой. В 1214 г. Феодосия, став женой Ярослава Всеволодовича, получила Торопец с волостями в удел, затем его наследовал их сын Александр (Невский).

(обратно)

180

Пестун - воспитатель, дядька, человек, который воспитывает кого-либо.

(обратно)

181

Оденпе - город основан в 1116 г. В русских летописях упоминается под названием Медвежья Голова. После 1917 г. назывался Отепя (Эстония).

(обратно)

182

Зажитье - фуражировка, места для заготовки съестных припасов и фуража.

(обратно)

183

Магистр - глава духовно-рыцарского католического ордена.

(обратно)

184

Комтур - управлял укреплёнными замками Ливонского ордена и отчитывался перед ежегодными собраниями высших его чинов.

(обратно)

185

Орден Меченосцев - немецкий католический духовно-рыцарский орден «Братство креста Господня» или «Орден Меченосцев» основан в г., последнее название меченосцы получили по изображению на их плащах красного меча с крестом, которые нашивались на одежду в знак обета участвовать в крестовых походах.

(обратно)

186

Воин Христа - участник крестовых походов за освобождение гроба Господнего от неверных, которые фактически превратились в военно-колониальные экспедиции.

(обратно)

187

Ристалище - площадь для состязаний, а также само состязание.

(обратно)

188

Заполошный - суматошный, взбалмошный, беспокойный.

(обратно)

189

Косы-горбуши - разновидность косы» изогнутой подобно серпу, с короткой рукоятью.

(обратно)

190

Еретики - последователи ереси, отклонений от религиозных церковных догматов.

(обратно)

191

Кесь - название города Цесис в русских летописях, известен с 1206 г.

(обратно)

192

Деверь - брат мужа.

(обратно)

193

Покров - Покров Пресвятой Богородицы - православный праздник, установлен в память о событии, бывшем в середине X в. в Константинополе. Когда в войне с сарацинами городу угрожала опасность, Св. Андрей со своим учеником во время всенощного бдения увидел в воздухе Божью Матерь с сонмом святых, молящуюся и распростёршую свой покров (омофор) над христианами, ободрённые греки отбились от сарацинов.

(обратно)

194

Рождество - Рождество Христово - великий христианский праздник 25 декабря (7 января), связан с воспоминанием о рождении Иисуса Христа в Вифлееме.

(обратно)

195

Унгания - Эстония.

(обратно)

196

«Всеволод, сын Великого князя Юрия» - Всеволод (1213-1237), один из трёх сыновей Великого князя Юрия Всеволодовича от второго брака с черниговской княжной. В 1222 и в 1224 гг. княжил в Новгороде, куда был отправлен отцом и откуда дважды бежал. С 1230 г. был женат на дочери Великого князя Киевского Владимира Рюриковича, потомков не оставил. В 1233 г. выступил по приказу отца против мордвы. Пытался сдержать натиск татаро-монголов под Коломной, был разбит. Вместе с братом Владимиром должен был защищать Владимир, «оставил стены». Бежал в детинец, откуда вышел в сопровождении матери и бояр «с великими дарами» к Бату-хану, который, «не пощадив его молодости, велел на глазах у всех зарезать его».

(обратно)

197

Ярослав Первый Мудрый (ок. 978 - 1054) - Великий князь Киевский (1019), сын Владимира I. Рядом побед обезопасил южные и западные границы Руси, установил династические связи со многими странами Европы. При нём составлен первый свод законов - «Русская Правда».

(обратно)

198

«Кукейносский князь Вячка» -Вячко (Вячеслав)Борисович, сын полоцкого князя Бориса Давыдовича, внук Смоленского князя Давыда Ростиславича. Нанёс немцам ряд поражений. В1207 г. упоминается в летописи как держатель крепости Куконос. Он сжёг осаждённую крепость, не получив помощи из Полоцка. В 1217 г. с братом получил Двинскую землю. В1224 г. с двумястами лучниками был отправлен боярами для защиты Юрьева, погиб при взятии города немецкими рыцарями и отрядами ливов, при котором всё мужское население было перебито.

(обратно)

199

Фёдор Ярославович (ок. 1218 - 1233) - сын Ярослава Всеволодовича. За 15 лет жизни успел покняжить в Новгороде вместе с младшим братом Александром (в 1228,1230,1232-33 гг.).

(обратно)

200

«Отряды немецких рыцарей… основали... Ригу» - крестовый поход немецких рыцарей для захвата Восточной Прибалтики был начат по велению Римского Папы, в 1200 г. епископ Альберт Буксгевден основал Ригу.

(обратно)

201

«Папа Гонорий Третий благословил крестовый поход на Русь» - Папа Гонорий III (1216-1227); крестовыми походами часто называют походы немецких феодалов против славян и Народов Прибалтики.

(обратно)

202

«Юрьев, бывший русский город, отнятый ливонцами и переименованный в Дерпт» - город Юрьев на западном берегу Чудского озера основан Ярославом Мудрым в 1030 г., в 1224-м - переименован в Дерпт, в настоящее время Турту (Эстония).

(обратно)

203

Феллин - город Известен с 1211 г., с 1917 г. назывался Вильянди (Эстония).

(обратно)

204

Баллиста - снаряд, старинное орудие для метания тяжестей, камней.

(обратно)

205

Эзеле - остров Сааремаа.

(обратно)

206

Тевтонские рыцари - тевтоны - германские племена, иногда название германцев.

(обратно)

207

Капище - языческий храм.

(обратно)

208

Перун - бог грозы в индоевропейской и славянской мифологии. В IX-X вв. на Руси покровитель князя и дружины, глава языческого пантеона.

(обратно)

209

Гривна - здесь: серебряное или золотое украшение, надевавшееся на шею.

(обратно)

210

Венден - город Цесис, резиденция главы Ливонского ордена.

(обратно)

211

«Король Вольдемар Второй» - Вольдемар II Победитель (1202-41) и его брат Кнуде VI, сыновья датского короля Вольдемара I Великого, завоевали земли поморских славян, Северные и Западные Эстонские острова, но в 1227 г. эти территории потеряли, за исключением острова Рюген.

(обратно)

212

Саремаа - Сааремаа - крупный остров Моонзундского архипелага в Балтийском море (Западная Эстония).

(обратно)

213

Колывань - название Таллина в русских летописях.

(обратно)

214

Ревель - название Таллина в 1219-1917 гг.

(обратно)

215

Займище - участок земли вдали от деревни, вне общественных земель, занятый кем-либо для хозяйственного использования.

(обратно)

216

Толмачил - переводил.

(обратно)

217

«...послал старшего сыновца, Василька Константиновича Ростовского» - Василько (Василий) Константинович (1208 — 1238), сын Великого князя Константина Всеволодовича, получил по завещанию отца Ростов и Кострому «со всею областию Галицкою». В 1238 г. попал в плен в битве Владимирского князя с татаро-монголами, казнён после пыток и издевательств.

(обратно)

218

«... ополчение... столкнулось на речке Калке с народом, именуемым «тартар» - на речке Калке 31 мая 1223 г. произошло первое сражение русских и полоцких воинов с татаро-монгольскими ордами, одержавшими в этой битве победу.

(обратно)

219

Давид (Глеб) Мстиславич (? - 1225) - сын князя Мстислава Храброго, внук Киевского князя Ростислава Мстиславовича. В 1214 и 1225 гг. упоминается в летописях как князь Торопецкий.

(обратно)

220

Хвостатая звезда - «Явилась комета, звезда величины необыкновенной, и целую неделю в сумерки показывалась на западе, озаряя небо лучом блестящим», - пишет Карамзин. Комета и разразившаяся засуха - явления, произошедшие незадолго до нашествия орд Батыя, стали знамением, которое произвело общий страх в России и во всей Европе.

(обратно)

221

Михаил Черниговский - Михаил Всеволодович (1179-1245/6) князь Черниговский, внук Святослава Киевского. В 20-х гг. XIII в. несколько раз был князем в Новгороде. С 1238 г. Великий князь Киевский. Убит в Золотой Орде. Как мученик был провозглашён русской церковью Святым.

(обратно)

222

Прилепее - от лепый - хороший, красивый, прекрасный.

(обратно)

223

Верста - русская мера длины (1,06 км), в X-XII вв. была самой крупной единицей измерения, но строго определённой длины не имела.

(обратно)

224

Камчатая - Камчатка - белая полотняная ткань с вытканным узором.

(обратно)

225

Руса - город в Новгородской области (пригород Новгорода Великого) впервые упоминается в новгородской летописи в 1167 г. Рушане - жители Русы.

(обратно)

226

Сапсан - настоящий сокол, хищная птица семейства соколиных, используется как ловчая птица.

(обратно)

227

Кнехты - наёмные воины.

(обратно)

228

«... сын... Ярослав... в Ливонии, на службе у тамошних баронов». - Ярослав Владимирович, сын Владимира Мстиславича, внук князя Мстислава Храброго. В 1233 г. вместе с немцами захватил Изборск, был изгнан псковичами и выдан Ярославу Всеволодовичу, заточен в Переяславле-Залесском. В 1240 г. захватил Изборск с помощью ливонцев и подступил к Пскову. В 1245 г. упоминается в летописях как князь Новоторжский.

(обратно)

229

Впереймы - вперехват, наперерез, для перехвата.

(обратно)

230

«...тих и кроток, словно блаженный псалмопевец Давид» - Давид, царь Иудеи и Израиля (ок. 1004-965 гг. до н. э.), согласно библейскому преданию сочинил плачи по Авениру, Саулу и Ионафану, один гимн и своё завещание. Кроме того, ему приписывают 73 псалма (и даже 83), среди них «Господь - Пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться».

(обратно)

231

Выход - дань.

(обратно)

232

Ижоры - малочисленный народ в Ижорской земле (теперешние Ломоносовский и Кингисеппский районы), которая входила в состав Великого Новгорода.

(обратно)

233

Седмица – седьмица - неделя.

(обратно)

234

Сулица - дротик, короткое метательное копьё с металлическим наконечником.

(обратно)

235

Владычный - принадлежащий владыке, господину.

(обратно)

236

Кончанский - относящийся к району (концу) города как самостоятельной административной единицы.

(обратно)

237

«...путь из варяг в греки» - этот путь связывал по рекам Скандинавию, Русь и Византию.

(обратно)

238

Владимир Красно Солнышко - Владимир I, Великий князь Киевский, при нём древнерусское государство вошло в фазу своего расцвета и признания. Он был героем сказаний, былин и легенд, в которых его так величали.

(обратно)

239

Саво - территория древней Корелы, современный юго-восток Финляндии.

(обратно)

240

Карьяла - Karjala - Карелия.

(обратно)

241

Вуокса - река на территории Финляндии и России, впадает в Ладожское озеро.

(обратно)

242

Калева - страна, где совершают свои подвиги герои корело-финских народных песен (рун), объединённых Э. Лёнтротом в 1835-49 гг. в эпос «Калевала».

(обратно)

243

Кросно - ткацкий станок, нитяная основа, натянутая на ткацкий станок, а также готовые холст, полотно.

(обратно)

244

Похьола - Похьёла - в финской и корельской мифологии северная страна (иной мир). Эта «страна людоедов», «злая страна», расположена там, где небосвод смыкается с землёй, и ассоциируется с загробным миром.

(обратно)

245

Убрус - платок, сложенный в виде треугольника, накидывали на голову и скалывали под подбородком. Концы платка часто украшали вышивкой.

(обратно)

246

Успение Пресвятой Богородицы - двунадесятый праздник православной церкви, отмечается 15 августа (28 по н. с.), ему предшествует двухнедельный пост, посвящён успению - праведной кончине Божьей Матери.

(обратно)

247

Красный зверь - наиболее ценный для охотника (медведь, волк, лисица и др.).

(обратно)

248

Святки - Святые дни -12 дней с 25 декабря (7 января н.с.) по 6 января (19 января н.с.) от дней Рождества до Крещения Иисуса Христа. Церковь с первых времён христианства начала чтить эти дни. Святость этих дней нарушается гаданиями, плясками, переодеванием в шутовские костюмы - то есть обычаями, сохранившимися с времён язычества.

(обратно)

249

Ражие - дородные, здоровые, крепкие, сильные.

(обратно)

250

Полюдье - объезд князем с дружиной подвластных земель для сбора дани.

(обратно)

251

Струга - струг - старинное русское речное деревянное судно, ладья.

(обратно)

252

Насады - род судна.

(обратно)

253

Кистень - оружие, состоящее из древка и прикреплённой к нему на цепи гири.

(обратно)

254

Вечники - участвующие в вече; иногда слово означало бунтовщиков, мятежников.

(обратно)

255

Удоволить - обеспечить, ублажить чем-либо до полного удовлетворения, вволю, вдоволь.

(обратно)

256

Калита - кожаная сумка, кошелёк.

(обратно)

257

Владимир Рюрикович (1187-1239) - Смоленский и Великий Киевский князь, сын киевского князя Рюрика Ростиславича. Сея на престол в Киев в 1219 г. Участвовал в Липецкой битве и битве под Галичем (1218), на реке Калке едва спасся от плена. В 1234 г. у Торческа взят в плен половцами, через год выкуплен. В 1236 г. выгнал Ярослава Всеволодовича, захватившего Киев, но тут же был вынужден уступить его Михаилу Всеволодовичу.

(обратно)

258

Мордва - угро-финская народность, самое значительное из восточно-финских племён, населявшее территории между Волгой, Окой, Сурой - восточные соседи Владимиро-Суздальской Руси.

(обратно)

259

Меря - финно-угорское племя, на рубеже 1-2 тысячелетия слилось с восточными славянами.

(обратно)

260

Муромские князья - Муром - город на Оке, известен с 862 г., с 1097 - центр Муромо-Рязанского княжества, князья здесь появляются со времён Владимира Святого. Муромские князья Владимир и Давид помогали Всеволоду III в его борьбе против булгар.

(обратно)

261

Вдругорядь - снова, во второй раз.

(обратно)

262

Юрий Давидович Муромский - сын Муромского князя Давида Юрьевича, стал Муромским князем в апреле 1228 г. В 1237 г. в битве с ордами Батыя на реке Воронеж «был тяжко от стрел и копий изранен».

(обратно)

263

Пуреша и Пургас - Пуреша, «ротник» Юрия Всеволодовича, его вассал, пригласил на помощь войска русского князя для борьбы против князя Пургаса, который возглавил объединение ряда мордовских племён и искал помощи в Волжско-Камской Болгарии. Пургас был разбит в 1229 и 1232 гг. Владимиро-Суздальские князья оказались втянуты в междоусобицу, которая продолжалась вплоть до татарского нашествия.

(обратно)

264

Тризна - поминовение усопших, пиршество при этом.

(обратно)

265

Княжич Александр - Святой Александр Ярославич Невский (1220-1.263), князь Новгородский (1236-51), Тверской (1247-Д2), Великий князь Владимирский (1252-1263). Прославился победами над шведами (Невская битва, 1240 р.) и немецкими рыцарями (Ледовое побоище, 1242 г.). Обезопасил западные границы Руси. Умелой политикой предотвратил разорительные нашествия орд Батыя на Русь, добился освобождения русских от обязанностей выступать войском на стороне ханов в их войнах с другими народами. Получил в Золотой Орде ярлык на великое княжение Киевское в 1248 г. и Владимирское (1256). Умер на пути домой из Золотой Орды.

(обратно)

266

Фомина неделя - Фома, один из 12 апостолов, по преданию проповедовал а восточной Индии и претерпел здесь мученическую смерть. Неделя после Пасхи носит название Фоминой.

(обратно)

267

«Третий, сын покойного Константина, Владимир» - Великий Владимирский, князь Константин (1218) своему сыну Владимиру (1214-1249), умирая, «повелел дать Белоозеро, когда возрастёт». Владимир участвовал в битве при Сити (1238), после нашествия татаро-монголов владел Угличем, ярлык на княжение получил у хана Батыя в Золотой Орде, куда ездил в 1244 г.

(обратно)

268

«... многочисленное племя Ольговичей» - Ольговичи - потомки древнерусского князя Олега Святославича (?-1115), который в «Слове о полку Игореве» прозван Гориславичем, владели уделами в Киевском, Черниговском, Новгород-Северском и др. княжествах.

(обратно)

269

«... Глеб Владимирович Рязанский двенадцать лет назад убрал с дороги шестерых своих братьев, зарезав их руками половцев». - В 1218 г. Рязанский князь Глеб Владимирович условился с братом Константином убить, «чтобы господствовать над всею областью рязанскою» князей, съехавшихся «для общего совета». Глеб устроил в своём шатре пир и дал приказ слугам их перебить. Шесть князей и их верные бояре были убиты, в их числе и родной брат Глеба, Изяслав. «Проведение спасло Ингваря, сына Игорева. Глеб нанял половцев, решил осадить его столицу, но Ингварь победил, и Глеб бежал в степи, там в безумии скончал гнусную жизнь свою», - пишет Карамзин.

(обратно)

270

Узорочье - дорогие узорочные, украшенные вещи; кованное, чеканное серебро и золото; ткани - шёлк и парча.

(обратно)

271

Обадил - обадити - оклеветать, оговорить, обвинить.

(обратно)

272

«... оскудевшая людьми и ремёслами Киевская Русь» - в IX-XII вв. Киев был столицей древнерусского государства. С размножением Игорева потомства единый род распался на несколько враждебных ветвей. В1132 г. начинается период феодальной раздробленности. Кроме политических неурядиц, второй причиной падения Киевской Руси, которое стало очевидным к концу XII в., было соседство с кочевниками. Отрезанный от Чёрного и Каспийского моря, Киев не мог уже быть посредником в торговле Европы с Востоком. Население покидало город и окружающие его волости, уходя от княжеских усобиц и набегов половцев и печенегов.

(обратно)

273

Воздвиженье - один из древнейших христианских праздников, отмечается 14 сентября. Связан с событием, бывшим в 313 г., когда после 300-летних гонений св. Елена, «нашедши подлинный крест Христов, воздвигла его для общего чествования и поклонения».

(обратно)

274

Николин день - отмечается 6 (19) декабря (Никола зимний) в память о великом христианском святом - Николае, Архиепископе мирликийском, прославившемся чудотворениями при жизни и после смерти.

(обратно)

275

Поезд - ряд, вереница повозок, следующих друг за другом по одному пути.

(обратно)

276

Крещение - или Богоявление - великий двунадесятый праздник, приходящийся на 6 (19) января. В этот день вспоминается Крещение Иисуса Христа в водах Иордана. В западной церкви первое упоминание о празднике относится к 360 г., в памятниках русской православной церкви - к XII-XIII вв.

(обратно)

277

Святослав Трубчевский (Трубечский) - князь, упоминается в Новгородских летописях. Владел Трубечской волостью в Черниговской земле.

(обратно)

278

Разоболокался - от оболокаться (облачаться одеваться) - разделся.

(обратно)

279

Шестопёр - старинное холодное оружие, род булавы с головкой из шести металлических перьев.

(обратно)

280

Вежество - учёность, знание, образованность.

(обратно)

281

Берковец - старинная русская мера веса, равная 10 пудам.

(обратно)

282

«...привела его в выморочную Ржеву... » - выморочное (имущество) - оставшееся после владельца без наследника и поступающее в доход казны. Ржева (Ржев, Ржевка) - время основания города точно неизвестно (упоминается в 1019 г.) - был спорным владением и переходил из рук в руки, часто попадая под власть Новгорода. Тверские князья, чьи земли подходили к самому Ржеву, не раз безуспешно пытались завладеть городом. По завещанию Всеволода III, Ржев перешёл к его сыну Владимиру.

(обратно)

283

Усвят - город упоминается в летописях в 1021 г., когда князь Киевский Ярослав дал полоцкому князю два города Всячь (Усвят) и Витебск. В 1228 г. около Усвята русские разбили литовцев.

(обратно)

284

Охлюпком - езда верхом на коне без седла.

(обратно)

285

Изгой - человек оказавшийся внесвоего прежнего положения.

(обратно)

286

Пращник - воин, вооружённый пращей.

(обратно)

287

Монах-цистерианец - цистерианцы - члены католического монашеского ордена, основанного в 1098 г. Первый монастырь - Цистерциум (Франция), в XII-XIII вв. орден имел в Европе около 700 монастырей.

(обратно)

288

Каноник - католический соборный священник.

(обратно)

289

Стрельчатые окна - имеют форму арки с остроконечным сводом.

(обратно)

290

«...аки иудеи, бродить по земле, ища приюта» - иудеи (евреи) - название, обозначающее весь израильский народ, его родоначальник Авраам переселился в Палестину, как страну, обещанную Богом ему и его потомству, из-за голода иудеи переселились в Египет, где жили 215 лет, гонения со стороны египтян вынудили их уйти, по велению Божию 40 лет они скитались по пустыне, пока не вернулись в Палестину.

(обратно)

291

Священная Римская Империя (962-1806) - основана германским королём Отгоном I, подчинившим Северную и Среднюю Италию (с Римом), Чехию, Бургундию, Нидерланды, Швейцарские и другие земли. В XI - XIII вв. императоры боролись с римскими папами.

(обратно)

292

Апостол Пётр - принадлежал к самым близким к Христу ученикам, отрёкся от Учителя в решительную минуту, получил прощение от воскресшего Христа. Первый назвал Иисуса Христом (т. е. мессией). Вместе с апостолом Павлом был казнён во время Неронова гонения в Риме 29 июня 65 г.

(обратно)

293

Закуп - лицо, отрабатывающее ссуду, дом (купу); наёмник.

(обратно)

294

Осадные башни - деревянное, передвигавшееся с помощью засевших внутри воинов сооружение, которое использовалось как боевое прикрытие и штурмовое приспособление.

(обратно)

295

Арбалет - старинное ручное метательное оружие - представлял собой стальной лук, укреплённый на деревянном ложе, стреляющий короткими стрелами. На Руси, где арбалет появился в XII в., он назывался самострелом.

(обратно)

296

Повалуши - общая спальня, летняя, холодная, куда вся семья уходила на ночь из топленной избы.

(обратно)

297

«пришли несметным числом уже раз потревожившие Русь татары» - первая битва татаро-монгольских отрядов с половецкими и южно-русскими князьями произошла в 1223 г. на реке Калке. В 1237-38 гг. на русскую землю пришли орды, ведомые ханом Батыем, которые завоевали Северо-восточную Русь.

(обратно)

298

«…собирает рати на реке Сити» - 4 марта 1238 г. на реке Сити произошла битва между татаро-монголами и войсками Великого князя Юрия Всеволодовича, который погиб в этой битве. В результате поражения русских войск сопротивление князей Северо-восточной Руси было сломлено.

(обратно)

299

«...дважды сопровождал его в Орду и Каракорум и вёз потом умирающего князя на Русь» - в 1243 г. Ярослав по приказу Батыя отправился в Золотую Орду, первый среди русских князей получил ярлык на великое княжение. В 1245 г. он был вызван на утверждение в столицу Монгольской империи, во двор ханши Таракины, враждебной Батыю. Мать выбранного великим ханом Гакжа пригласила Ярослава на пир, после которого он занедужил и через неделю умер. В летописи сказано, что князя «зельем уморили».

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

ЧАСТЬ 2

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Эпилог

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg