«Падшие в небеса. 1997 год»

Падшие в небеса. 1997 год (fb2) - Падшие в небеса. 1997 год (Падшие в небеса - 2) 1610K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ярослав Михайлович Питерский

Питерский Ярослав Михайлович Падшие в небеса. 1997 год. 2 часть

1997 год

При умножении нечестивых

умножается беззаконие;

Но праведники увидят падение их.

Библия. Притчи. Стих 29:16.

Седое, раннее солнце неохотно пробралось сквозь сумрак дряхлеющей ночи. Желто-серый диск, кутаясь в легкие перистые облака, лениво осветил землю. Лучи легли на сопки и овраги, и принялись тормошить природу. Деревья вздрогнули, травы проснулись. Но роса, упрямой тяжестью уцепилась за зелень, пытаясь задержаться хотя бы на час… и все-таки, уступая набиравшему силы утру, покатилась к земле. Туман скрылся в расщелинах и расстелился по земле. Он все еще верил, солнце его не заметит. Но оно лишь делало вид, что не видит седого обманщика. Играло, забавно подгоняя этого грязно-белого старичка к земле. Еще немного и его паутина растает. Еще немного и она исчезнет в теплеющем воздухе наступившего дня. Еще немного и мрак отступит окончательно, затаившись в ожидании ночи…

Набирающая силу весна, лечила землю после зимы, теплом. Белый свет заполнил все. Человек сидел на земле. Его сгорбленная фигура смотрелась темным пятном на рыжеватом фоне. Он щурился, изредка глядя на почти неземной пейзаж. Лучи приятно грели кожу на щеках и подбородке. Мужчина высоко задрал к небу подбородок и тяжело вздохнул. Он ждал. Руки слегка расслаблены. Тело просит отдыха, но мужчина был напряжен и не давал воли мышцам. Гладкая кожа натянута на щеках. Глубоко посаженные серые глаза открываются как у филина и равнодушно смотрят по сторонам. Слегка горбатый нос дергается. Безупречно выбритый подбородок и щеки так напряжены, что каждый звук бьет по ним, как колотушка по барабану. Еще мгновение и от такого напряжения, кажется можно сойти с ума. Но он поразительно спокоен…

Шорох и где-то сбоку, дернулись кусты. Высокая стройная девушка, вышла, словно приведение и направилась к мужчине. Но он даже не повел в ее сторону взглядом, хотя еще сильнее напрягся. Девица широко ступала по рыхлой земле острыми каблуками своих сапог. Они оставляли в почве дырки похожие на маленькие норки. Ее лицо было воплощение идеальных пропорций. Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие карие глаза. Гладкая, слегка смугловатая на щеках кожа, переливалась здоровьем. Черные как смоль волосы, красиво заколоты на затылке, длинной серебряной спицей. Она, как маленькая стрела, пронзив прическу, блестела в лучах утреннего солнца. Черная кожаная куртка кокетливо расстегнута наполовину. Темная блузка тоже рассхлестнулась в глубоком вырезе, оголив красивые полные груди. Они, как спелые дыньки, заманчиво дергались в такт шагам. Длинные стройные ноги в кожаных обтягивающих штанах, эротично двигались. Пластика безупречна. Девица остановилась в шаге от сидящего на земле мужчины и нахмурилась. Разглядывая человека в грязно-зеленом плаще, она, словно хотела его пнуть или ударить. Зло буравя его глазами, пренебрежительно растянула свои алые губки и выдохнула, вернее, пропела фразу:

— Ну, что, здравствуй! Твое что ли дежурство? Но он, не ответил, даже не посмотрел на красавицу. Так, тяжело вздохнул и еще сильнее зажмурился. Девушке это окончательно не понравилось. Она ухмыльнулась и, толкнув мужчину в бок острым носочком своего сапога, ядовито сказала:

— Все сидишь? Все грустишь? Устал, что ли? Так вы ж вроде усталости знать не можете? Вы ж, вроде как неутомимы, должны быть?! А ты вон, грустишь! Все недоволен! Негоже так! Мне вот с тобой сегодня смену коротать! Опять я мучиться должна?! То тем не угодишь?! То этим?! Я тоже, между прочим, устаю! Я тоже, между прочим, нервничать могу! Вновь тишина. Лишь слабое дуновение ветерка зашевелило ветки еще безлистных деревьев. Девушка тревожно посмотрела куда-то вдаль. Затем подняла голову вверх и тоже зажмурилась. Они молчали. Молчали и ждали, кто первый решится… и вновь не выдержала она. Красотка хлопнула себя по стройному бедру ухоженно ручкой и уже как-то капризно, словно дочка отцу, пожаловалась:

— Нет, я, что-то не пойму? Ты, что работать сегодня не собираешься? Вон, уже и рассвет! Нам куча дел предстоит! Нам куча народу посетить надо! А ты, тут опять в меланхолию впадаешь! Смотри, пожалуюсь ему! Но и этот призыв остался без ответа. Девушка тяжело вздохнула. Она смерилась о своим проигрышем. Или сделала вид, что уступила. Красотка медленно опустилась на землю рядом с мужчиной. Она прислонила голову к нему на плечо и провела рукой ему по груди. Он вздрогнул, но не отстранился. Девица ухмыльнулась. Заглянула мужчине в глаза и весело сказала:

— Он, не очень-то доволен будет, таким твоим поведением! И заметь, это не я тебя ко мне назначала! Поэтому будь добр, заканчивай свои слюни и вздохи! А то, ты так все больше на людей становишься похож! На этот раз слова проняли мужчину. Он скривился в ехидной улыбке. Тяжело вздохнул и легонько дернул плечом, сбросил ее голову. Девушка недовольно отстранилась и хлопнула мужчину ладошкой по ноге. Он поймал ее за руку и, крепко сжав, нравоучительным тоном сказал:

— Ага, опять с тобой. Но нет у меня желания с тобой работать! Нет! И почему ты на моем участке появилась?! Раньше вон, до тебя совсем другая работала! Умная, опытная! Без причины не куда не лезла! А ты! Ты то! Ты вечно лезешь не туда куда надо! Вечно торопишься! И суетишься! А это в нашем деле неприемлемо! Меня не слушаешь! Девушка рассмеялась. Противно и вызывающе. Она сейчас была похожа на молодую ворону. Звуки хохота, словно карканье, вырывались у нее из горла. Девица опустила голову и прижала к щекам ладони:

— Сейчас, между прочим, конец двадцатого века! На пороге двадцать первый! И мы тоже следуем тенденции времени! Но почему скажи мне, я должна быть уродливой дряхлой бабкой?! Вы нас сами тогда просили! Мы уступили! Теперь играем по вашим же правилам! Так, что нечего на нас пенять! Вы сами их установили! И я не виновата, что я молода и красива! А, то, что тороплюсь, то это не тебе решать! Там, между прочим,… - девица вскинула голову и, посмотрев на небо, ткнула вверх пальцем. — Всем довольны! И пока никаких нареканий в мой адрес не было! Не было! А это лучшая оценка! Не тебе дружок решать, что, как и когда! Я главная в нашей группе так сказать! Мужчина вздрогнул. Он медленно поднялся и, отряхнув полы своего большого, грязно-зеленого плаща, сделал шаг назад. Девушка вновь рассмеялась. Затем, тяжело вздохнув, резко вскочила. Отрясая налипшую на кожаные брюки землю, красотка эротично покрутила ягодицами, словно танцовщица в стриптиз баре. Но он не оценил ее движений. Брезгливо отвернулся. Девушка махнула рукой и вяло, с каким-то сожалением сказала:

— Скажу тебе по секрету, так. По старой дружбе, это, наверное, последняя твоя смена! На покой тебе пора! В отставку!

Он не отреагировал. Лишь еще выше поднял подбородок и посмотрел на небо. Замер и задержав дыхание, зажмурился. Ей вдруг стало жалко мужчину. Девица медленно подошла и, положив руку ему на плечо, грустно сказала:

— Ну, я не такая уж сука, как ты говоришь! Не такая! Я молода, горяча! Но я понимаю тебя! И напоследок хочу сделать тебе подарок! Он хмыкнул, но даже не отрыв глаз вяло снял ее руку со своего плеча. Девушка покачала головой и вновь положила ладонь ему на плечо. Ласково и нежно добавила:

— Да не пугайся ты! Не пугайся! Приятное, я сделать тебе хочу напоследок! Приятное! А это уж значит, что хоть последнюю смену проведешь нормально! Нервничать не будешь! Довольным останешься! Это так сказать будет твой мажорный аккорд конца рабочей карьеры!

Мужчина вновь сбросил ее ладонь со своего плеча. Она шагнул вперед, неуверенно и робко. Но тут же остановился. Девушка грустно улыбнулась. Она, ловким движением достала из кармана куртки маленькую блестящую фляжку. Быстро открутила крышку и приложилась к горлышку губами. Глубокий глоток. Еще один. Девица блаженно закатила глаза и, смахнув остатки влаги с губы ладошкой, смачно крякнула. На это раз он не вытерпел. Злобно посмотрел на девушку и обиженно вымолвил:

— Ага! Дождешься от тебя хорошего! Жди! Ты сама-то подумай, как ты хорошее сделать можешь?! Как?!! Ты ж нечего делать не умеешь! Что говоришь ты мне?! Сама вон, рада радешенька, что отделаешься от меня! А тут! Напоследок, она хорошее делать мне будет! Не позорилась бы хоть перед самой собой! Красотка вызывающе громко икнула и отмахнулась от мужчины, как от надоедливой мухи. Она заметно повеселела после глубоких глотков из фляжки. Губы расползлись, оголив ровные и белые зубы:

— А ты, подожди с выводами торопиться! Подожди! А то, заладил — зло только делать могу! Ничего хорошего! А это, как посмотреть?! Между прочим!!! Когда надо, какого ни будь злодея угомонить — мы работаем! Нас просят! Как надо кого ни будь безнадежно больного… пожалеть, что б не мучался — опять нас просят!

Так, что не надо тут про нас плохое! И полезного, тоже, мы не меньше вас делаем!

Он вновь не ответил. Ему было противно ее слушать. Девица, поняв это — ухмыльнулась и опять приложилась к фляжке. Посудина блеснула в ее руках драгоценным слитком. Секунду-другую, девушка, вновь сладостно закатив глаза — томно замычала. Затем, вздохнув, набрала воздуха в грудь, обиженно крикнула:

— А вы то, между прочим, что лучше нас? Храните жизнь? Кому? Это им неблагодарным? Да они вон что делают! И плевать они хотели! На вас и на всех! Они добра то не помнят! Да и если разобраться скольким подонкам и негодяям, вы жизнь хранили?! Скольким миллионам? Миллиардам? Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини, Мао Дзе Дун! Пол Пот! Продолжить список-то?! А!! Молчишь?!

Эхо вернулось мгновенно. Мужчина, повернулся и, посмотрев на девушку, сделал к ней шаг навстречу. Он испугался, что она вновь закричит. Он не хотел, что бы эту утреннюю тишину разрывали ее вопли. Грозно и гневно прошипел:

— Послушай ты!!! Заткнись лучше! Это вы, вы все растягивали их жизнь! Потому, как, вам от этого больше выгоды было! Это вам все выгодно было! И не надо, мне тут басню про это рассказывать! Не надо! И она испугалась его напора. Отступила и, потупив глаза в землю, забормотала:

— А, что ты нервничаешь! Что засуетился?! Нет! Правда, пора тебе на пенсию! Нервишки-то некуда! Нет! Меня он обвиняет?! Нас!!! Да у нас, между прочим, никакого, плана нет! Нет! Нам все равно! И ты это знаешь! И я не пойму чем ты не доволен? Чем? Тебе-то, какая забота? Тебе-то, что до них? Нет! Ты какой-то диссидент! Они, между прочим, попадают-то в нужное место! Теперь он рассмеялся. Правда, хохотал не громко. Она ждала, когда он успокоится, и робко переминалась с ноги на ногу. Наконец, он, смахнув слезинки из уголков глаз, добродушно ответил:

— Ты права! Устал я! И нервы не к черту! — мужчина осекся и посмотрел на небо.

— Пора действительно на покой! Пора на более легкую работу! Говоришь там решено, что это моя последняя смена?! Ну что ж, так будет лучше! Знаешь, я даже рад не много, что все так решилось! Рад! Ладно! Какие планы у нас на сегодня? Что планируешь, кого посетить?

— Ну, так-то лучше! — с облегчением выдохнула она. — А то, не с того, мы начинаем! Ссоримся! Не надо этого нам! Не надо! Ладно! Забыли! У нас сегодня настоящая драма! Сам выберешь! Кого хочешь! Я тебе обещаю, лезть не буду! Мужчина, грустно улыбнувшись, вырвал из ее руки фляжку и, тоже приложившись губам к горлышку, сделал несколько крупных глотков. Он пил с жадностью. Девушка ждала, когда он насытится живительной влагой. И он, оторвавшись, удовлетворенно промычал:

— Ну, что там? Пошли?!

— Пошли! Начнем со стариков! Так легче работать! Первым делом старики! Хотя кончено для тебя…. Ну да ладно!

— Нет. Работать, так работать! Пусть будет, так как будет! В последний раз я привилегий не хочу и им не дам. Пусть будет, так как… — мужчина вскинул руку вверх и указал пальцев в васильковую синь неба. — Как… он решил!

— Ну, как знаешь! — обречено махнула рукой девица. — Я хотела, как легче тебе. Что ж?! Пошли! Но учти! Эта пара не из лучших! Они взялись за руки, словно влюбленные. Он ласково посмотрел на девушку и улыбнулся. Она смущенно отвернулась и потянула его за собой. Шаг, другой и они растаяли в дымке народившегося дня. Солнце лениво метнуло им вслед длинные тени деревьев и, погрустнев, закрылось за тучей.

Глава первая

Человек метался по комнате. Он бегал из угла в угол. Ходил и мучался от своих мыслей. Мужчина, как зверь в клетке пытался раздвинуть пространство помещения хаотичными перемещениями. Он, ускоряясь, бился руками об стену и вновь отступал. Со стороны это походило на странный танец туземца, на брачный полонез орангутанга, или на мазурку павлина. Человек урчал, что-то себе под нос и тревожно повторял какие-то несуразные слова, понятные лишь ему самому. Комната была большой и просторной. Огромное окно слегка прикрыто массивной шторой. Темная рама и широкий подоконник. Стены порыты какими-то замысловатыми обоями. Большой письменный стол из дуба, ручной и старинной работы. Замысловатые резные ножки. Стул с мягким сиденьем и спинкой обитой полосатой таканью. Два больших, кожаных кресла в углу. Вдоль длинной стены стоял гигантский книжный шкаф. На полках множество станинных книг с золотыми переплетами букв и вензелей на корочках. Тома литературы высились, словно бутылки в винном погребе. Мрачновато переливаясь в лучах утреннего солнца. На полу ворсистый большой ковер, придавленный огромным диваном с мягкой широкой спинкой и резными боковинами. На противоположенной от окна стене, висели несколько картин в белых и желтых рамках. Авангардная мазня, была неоднозначна и выдавала: не то утонченный вкус хозяина, не то его безразличие к живописи. Рядом с большой дверью, в углу, стояли напольные часы. Они медленно помахивали золотым блином маятника, за рифленым и мутным стеклом.

Мужчина неожиданно остановился, как вкопанный и, хлопнув себя по лбу ладошкой, бросился к столу. Там схватив клавиатуру компьютера, начал усиленно долбить по клавишам. На мониторе с неохотой высветились слова. Они покраснели от множества орфографических ошибок. Человек занервничал и, потыкав пальцами по кнопкам, брезгливо исправил буквы. Наконец, радостно цокнув языком, надавил на клавишу «печать». Из принтера, что стоял на ковре в углу, покряхтывая от напряжения, вылез лист бумаги. Мужчина схватил бумагу и, вскочив из-за стола, словно уговаривал сам себя, громко прочитал:

На могиле поэта, прозвучали стихи. Растроганный, плачу и слезы из глаз. Куда-то за ветром летят журавли вдаль за удачей. от надуманных фраз. Капли дождя. Серый траур камней. Я слышу опять рифму жизни его. Уносит меня в небо клин журавлей, пытаюсь, понять забывают, за что? Не слышу ответа, да и кто его даст? Окончена жизнь, подведен и итог. Рождение мыслей и терзание фраз, Манящая высь нашей жизни порог!

Мужчина задумался. Он вслушивался в тишину комнаты. Загадочно посмотрел на тикающие в углу часы и устало махнув рукой, плюхнулся в огромное кресло. Лист со стихами выпал из ладони. Человек лениво посмотрел на бумагу и тихо сказал:

— Да, пожалуй, так. Пожалуй. Черт. Сегодня, что-то прет меня. Не к добру. Это не к добру. Обычно, как прет, так день сумасшедший, либо, что-то происходит. Черт!

Мужчина встал и, потянувшись, подошел к окну. Медленно достал из кармана пачку сигарет, подкурив, растворил створку. Он смотрел на узкую полоску улицы между домов и грустно вздыхал. На вид ему было около сорока. Хотя на самом деле едва исполнилось тридцать пять. Высокий, с темно русыми волосами и усталыми морщинками под голубыми глазами, он казался старше своих лет. Прямой нос и красивый волевой подбородок. Открытый лоб и ямочки на щеках, внешность усталого и немного растерянного мужчины. Короткая стрижка под «канатку» и гладко выбритые щеки, слегка молодили, но это было лишь на первый взгляд. Через секунду становилось понятно, что этому человеку уже под сорок. Глаза, они грустные и немного уставшие, словно излучали какую-то неведомую тоску о той, уже прожитой половине его жизни! О тех уже несбывшихся мечтах! Даже имя у этого человека было необычным, Вилор. Симбиоз от производного Владимир Ильич Ленин и Октябрьская революция, придумал его дед. Вилор, так назвала его мама по подсказке своего отца. Мамочка, словно наказала его таким громким и необычным именем. А в купе с его фамилией Щукин, имя звучало и вовсе необычно. Вилор Щукин! Человек с таким именем и фамилией, просто должен был быть необычным! И он им был! Он им и стал! Закончив филологический факультет университета, Вилор ударился в поэзию! Пробовал писать прозу. Ему литература давалась легко. Но вот поэзия стала болью и судьбой! Призванием и карой! Вилор стал поэтом! И как всякий поэт и натура творческая был человеком нестандартным и непредсказуемым в определенные моменты своей жизни. Вилор был два раза женат, но разводился уже на третий год совместной жизни. Женщины в его жизни, почему долго не задерживались. Нет, они любили и хотели быть вместе! Но вот сам Вилор не мог надолго пускать их в свое сердце! Он словно чувствовал, его могут обмануть! Его могут предать! Это комплекс давил на Щукина и он не мог ничего собой поделать! Но два года назад все поменялось! Впервые за свою жизнь он встретил ту, ради которой был готов на все! Ту, ради которой он готов был бросить все и стать другим человеком! Ту, которую, он хотел пустить, причем не просто в свое сердце, а в свою жизнь, надолго, навсегда. Но, на этот раз, его ждало разочарование, крах… она, его «любовь» оказалась за мужем. Причем была счастлива в браке со своим супругом и даже думать о разводе не хотела. А Вилор оказался отвергнутым. Нет, не в физически… нет! Она его любовь не отвергала. Напротив, у них были страстные свидания. Но вот духовно… Вилор чувствовал, она не до конца принадлежит ему! Она играет с ним в «запасной вариант»! Она замужняя, практичная и мудрая женщина, которая осторожничает и пробует запретную любовь на вкус лишь на тайных свиданиях с возможностью отступления и маневра. Вилор страдал. Он только теперь понял, какая это мука когда тебя отвергают, а вернее не хотят пустить в свою жизнь! Вилор мучался и в этой душевной суматохе, конечно, мучил и окружающих. Это сказалось и на творчестве. Вилор написал три романа и издал три своих поэтических сборника. Его книги расходились хорошими тиражами и издатели вроде бы были не против заключать с ним контракты. Но после, того как Вилор влюбился его и накрыл этот проклятый творческий кризис,… который совпал с кризисом душевным и любовным. Щукин докурил сигарету, артистично щелкнув пальцами, выбросил окурок на мостовую. Грустно покачал головой и тихо прошептал:

— Вот так, так и человека, нет-нет,… да выбросят под ноги и растопчут. Пройдут, мимо и не заметят! А он будет лежать в грязной луже мерзкой и скучной жизни и, ждать, ждать, когда придет его смерть! Ждать и неизбежно понимать, что смерть будет облегчением! Смерть! Смерть и покой! Тьфу ты! Я уже как Гамлет! Сам с собой разговариваю! А? — Вилор рассмеялся. Он отошел от окна и вновь плюхнулся в кресло. Долго сидел и смотрел на картину. Абстракция авангардиста немного раздражала:

— Ну, что, он тут зашифровал? А? Неужели, вот так художник рисует свои мысли? А? Вот так? Для кого-то это мазня? А для кого-то красота и полная гармония цвета, и красок, и главное понятное послание! Почему так? А? Почему Господь разделил так духовно людей? Хм. Опять я разговариваю сам собой? Тьфу ты! Нет! А в прочем, что тут такого? Человек разговаривает сам собой? Ведь внутренне каждый разговаривает сам с собой! Со своей совестью? Что тут такого? Мы же смотрим в театре пьесу, там актеры тоже сумасшедшие, они монологи произносят. По сути дела тоже разговор сам собой! — Щукин улыбнулся. Ему понравились свои мысли вслух, а главное их законченность! Красиво получилось и это радовало! Вилор нашарил рядом с креслом бутылку коньяка. Приложился к горлышку губами. Алкоголь обжег пищевод. Щукин зажмурился.

— Ага! Это конечно выход сидеть и пить в одиночестве! Нет, все! Я, по-моему, уже докатился! До ручки! Как там я настрочил? На могиле поэта прозвучали стихи, черт, а чем не эпитафия?! Красиво! Красиво, черт возьми, надо представить черный мрамор и вот такие вот сроки. Надо представить! Трель звонка разрезала его монолог. Вилор скривился. Ему не хотелось сейчас никого видеть. Противно, когда хотят разрушить твое одиночество. Щукин тяжело вздохнул и поплелся к входной двери. Большой коридор его квартиры был похож на дворцовый зал. Паркет блестел и переливался в полумраке. Одежда на вешалке выглядела как застывшая стража у ворот. Вилор медленно подошел к двери и посмотрел в глазок. Гость продолжал непрерывно давить на кнопку звонка. Мелодичная трель уже стала походить на адскую какофонию. Щукин раздраженно крикнул незнакомцу:

— Ну, что трезвонишь? Что надо-то? Вилор попытался рассмотреть человека в глазок. Но тщетно. Какое-то смутное пятно. Стекляшка запотела и, образ размылся.

— Откройте дверь, пожалуйста, — прозвучал низкий и уверенный колос из коридора.

— Хм, открой, а ты кто? Может бандит?!

— Нет, я не бандит. Вам будет очень интересно со мной пообщаться…

— Чего мне с тобой общаться? А? Проваливай! За дверью повисла тишина. Гость держал паузу. Но через мгновение уверенно и требовательно сказал:

— Вы Щукин?

— Хм, я-то Щукин, а вот ты кто? — разозлился Вилор.

— Я Маленький… Щукин вздрогнул. Непроизвольно потянулся и отодвинул щеколду. Дверь медленно распахнулась. На пороге стоял невысокий коренастый человек. Он буравил тяжелым взглядом Вилора. У гостя было слегка округлое лицо, большие глаза и тонкие губы. Прямой нос и немного полноватые щеки. Рядом с мужчиной стояли два здоровенных парня, в кожаных крутках. Короткий ежик спортивной стрижки и толстые щеки. Вилор покосился на горилоподобных удальцов и вяло спросил:

— Вы, что хотите ко мне в квартиру с этими монстрами зайти? Мужчина посмотрел на помощников и кивнул одному из них. Здоровяки отвернулись и сделали два шага назад. Гость ухмыльнулся и уверенно спросил:

— Ну, а сейчас я могу зайти? Щукин отступил, освобождая вход гостю. Тот сделал шаг и переступил порог. Дверь щелкнула и они остались один на один в полутемной прихожей. Вилор немного занервничал. Он не смог вынести тяжелого взгляда визитера и скрестив руки на груди, отвернулся.

— Вы, Щукин? — вновь напористо спросил гость.

— Да, Я Щукин. Я же сказал, — Вилор слегка разозлился. — А вы, впрочем, я знаю, кто вы, можете не представляться…

— Мне нужно с вами серьезно поговорить, — мужчина деловито осмотрелся. — Куда я могут пройти?

Вилор махнул рукой, указав на свой кабинет. Гость медленно, но уверенно прошел по коридору. Щукин шел за ним следом и рассматривал его походку. Она пластичная, немного напоминала поступь леопарда в саванне. Хищник крался, чтобы разорвать жертву. Мужчина деловито плюхнулся в мягкое кресло и покосился на окно. Затем, взглянув на стоящего возле Вилора, тихо сказал:

— Я Маленький… Леонид Андронович Маленький.

— Я уже понял,… - Вилор медленно сел в соседнее кресло. Нашарил рядом с ним рукой бутылку коньяка. Покосился на гостя и радостно воскликнул:

— Хотите выпить? Маленький удивленно посмотрел на хозяина и брезгливо ответил:

— Нет. У вас все равно нет того, что бы я выпил. А пить бурду я не буду. Да и вообще. Я сюда не пить пришел! Но Вилор не обиделся. Напортив, он демонстративно приложился к горлышку бутылки губами и сделал несколько глотков. Смачно крякнул и весело спросил:

— И, чем же я обязан столь высокому визиту?

— Вы не валяйте дурака. Я пришел к вам насчет моей дочери! — Маленький зло ухмыльнулся. Щукин равнодушно пожал плечами:

— Поверьте. Я, честно не знаю, чем я могу помочь вам и вашей дочери.

— Послушайте вы! Не стройте из себя идиота! Вы прекрасно знаете, чем вы можете помочь мне в отношении моей дочери! — разозлился гость. Щукин тяжело вздохнул и развел руками:

— Ей Богу! Ну, я тут не причем! Я ей и сам несколько раз говорил. Она меня не слушает! Поверьте!

— Значит, плохо говорили! Плохо! — Маленький вскочил с кресла и брезгливо посмотрел на хозяина сверху вниз. — Посмотрите на себя! Вам же почти сорок, а ей двадцать три! Вы же ей почти в старшие братья, да что там в братья, в папочки годитесь! Я же ровесник ваш почти! Я ее отец, мне же сорок девять всего!

Вилор отмахнулся. Потянулся за бутылкой и, сделав еще один глоток, раздраженно ответил:

— Причем, тут возраст?! Хотя и тут вы не правы. Мне тридцать пять, вернее тридцать шесть, но не это главное. Не это! Отец, возраст. Глупо все! Глупо и старомодно! Хрень какая-то! — Щукин, достал сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. — Вы, о чем? Извините. Вы же не за это боитесь. Вы боитесь за то, что я никто, а она ко мне ходит и влюбилась в меня. А у меня нет ничего за душой. Вот чего вы боитесь и не надо тут разыгрывать чистоту нравственности! Не надо! Если бы у меня был солидный счет в швейцарском банке, вы бы не так говорили, наоборот бы, наверное, наседали на меня жениться поскорей на вашей дочери!

Маленький выслушал молча этот монолог. Он не перебивал. Напротив, в его глазах мелькнул огонек любопытства. Злость немного отступила. Леонид медленно сел в кресло. Грустно ухмыльнулся и миролюбивым тоном сказал:

— Да! Да если на то пошло вы правы! Что вы можете ей дать? Вы несостоявшийся гений пера? Вы же нищий! У вас же нет ничего за душой? Что вы ей голову-то морочите? Отстаньте от девочки! Дайте жить спокойно! Ей! И моей семье! Вы ведь ей судьбу сломать надеюсь, не хотите? Вилор замахал руками и рассмеялся. Гость ждал, когда он успокоится. Маленький внимательно рассматривал хозяина. Щукин затушил окурок в пепельнице, что стояла на полу и, вновь взялся за бутылку. Глоток и Вилор с пьяной издевкой в голосе, спросил:

— Ну и что же вы от меня хотите? А, господин депутат и папа? Что мне сделать? Маленький ответил не сразу. Выдержал паузу. Отвернулся, глядя в окно, загадочно сказал:

— Я хочу, что бы вы уехали. Просто исчезли. Я вам дам денег. Куплю билеты.

Оплачу отель. Куда хотите. Хоть в Париж… хоть в Лондон. Нет,… лучше в Париж. Там ваша братья, поэтическая шушера всегда любила тусоваться! Хотите в Париж?! А?! Монмартр! Елисейские поля? А хотите по Монмартру прогуляться? — Маленький взглянул на Щукина и зло улыбнулся. Щукин тяжело вздохнул. Задумался. Посмотрел в который раз на картину авангардиста на стене и печально произнес:

— Да, Монмартр, был я на Монмартре. Это действительно завораживает свободой…

Мечутся негры по ступеням Монмартра Черные тени в сумерках вижу. Седой Базилик, как вершина азарта, Голгофа любви над вечерним Парижем. Ржавая штанга ЭйфЕлевой башни… (В слове «ЭйфЕлевой» он ударение поставил не стандартно на первую букву Е.) Мажет лазурь непристойного неба! Сена — заводит со свободою шашни, Вселяя надежду в тех — кто здесь еще не был! Остров Сите — словно вкусная специя, Сбросил тонкие трапы у пристани Лувра. Римский осколок, старинной Лютеции — Тысячелетье людского разгула… Висит аромат — любви и разврата, Счастливы все от каштанов до арок. Быть здесь свободным — просто приятно, Быть здесь влюбленным — просто подарок! А по Конкорду ходят арабы, На Елисейских, бродят цыгане, Гранд опера изогнулся ухабом — Изящным напыщенным и музыкальным! И в винегрете людского веселья, Париж искупается в сумраки ночи, А утром забыв о вчерашнем похмелье — Станет он, как дитя — вновь непорочным!

Как вам такие стихи? А? Понравились? Мне бы хотелось вот услышать ваше мнение? Просто, как человека? А? Только честно! Маленький с удивлением кивнул головой и ответил:

— Это ж, что ж, ваше?! Мило, очень мило! Право скажу, не ожидал! Не ожидал. Не зря, я вижу, моя дочь в вас влюбилась. Есть вкус у девочки. Не такая уж вы и бездарность. Но впрочем. Один стишок еще ничего не говорит! Как насчет моего предложения? Щукин задумался. Закурил сигарету. Пауза повисла противной тишиной. Вилор вновь глотнул коньяка и поморщился. Маленький с нетерпением ждал его ответ, постукивая по подлокотнику пальцами. Наконец Щукин произнес:

— Хорошо. Я соглашусь. Но у меня, тоже есть кое-какая просьба. Вернее условие.

Леонид с удивлением вскинул брови. Внимательно всмотрелся в глаза поэта, пытаясь распознать, что это шутка или искренность:

— Условие? Вы уже начинает меня раздражать. Вы наверно забываете кто я такой? Поймите. Я ведь могу все сделать и иначе. Но я просто не хочу огорчать мою девочку! Ну, хочу. И вам не хочу я зла! Не хочу! Поверьте! Я бы не предлагал вам прогуляться по Парижу! А смело бы мог вас упрятать, ну скажем лет на пять в зону! Как насчет того, что у вас тут найдут героин, наркотики? Вы ведь все представители богемы, любите кайфонуть? Как там у вас называется, с музой побеседовать?! А с ней, как я понимаю, без косяка, трудно разговаривать? Не так ли, господин поэт?!

Вилор рассмеялся. Это в конец разозлило гостя. Леонид побагровел, но сдержался и молча дожидался, когда Щукин ему что-то ответит. А тот, всплеснул руками, издевательски пробубнил:

— Скажите пожалуйста, какие вы тонкости знаете? Откуда? У вас в Госдуме вроде и поэтов-то нет. Хотя простите. Сейчас там хватает артистов. Простите. Ну, не об этом разговор. Черт с ними, со стихами. И все-таки есть у меня просьба! Если уж вы говорите такой добрый с одной стороны, а такой всесильный с другой, то вам ее выполнить ничего стоить будет. Так пустячок. Маленький тяжело дышал. Но ответил ровно:

— Ну и что же это за просьба? Щукин загадочно вновь посмотрел на картину на стене, зевнув, зажмурился, откинулся на спинку кресла:

— Я отстаю от вашей дочери, вернее… как отстаю?! Я к ней и не приставал! Я уезжаю. Надолго. Уезжаю, в общем, навсегда. Пропадаю. Хоть в Париж. Хоть куда. Но перед этим мне нужно, что бы вы… убрали человека. Маленький недоуменно посмотрел на Щукина и переспросил:

— Что?! Убрать человека? Ну, знаете! Ха, ха. А я то, тут причем? Что вы имеете под словом убрать? Это, хм, ну вы даете. Не меня же вы хотите попросить об этом?! Вилор отмахнулся и раздраженно добавил:

— Ой! Боюсь, вы теперь идиота строите! Только что мне грозились, вон, наркотиками. Засадить! Связи! А тут, такой пустяк. Человека убрать! Маленький задумался. Замолчал, опустив голову, рассматривал свои ботинки. Щукин покосился на гостя и лениво вновь спросил:

— Ну, так как? Поможете? Гость засмеялся и, покрутив пальцем у виска, недоуменно ответил:

— Да вы, что, с ума сошли или перепили? Как я вам помогу? Ха, ха. Я ж не убийца! Щукин радостно закивал головой, словно услышал то, что и ожидал:

— Да нет, вы я вижу и впрямь хороший актер. Какой талант пропадает?! Я же не прошу вас ножом махать или из снайперской винтовки стрелять. Нет. Все проще. Вы же прекрасно все поняли, мне нужен человек, который решит эту проблему. И все. Вы мне его найдете, а я в свою очередь отстану от вашей дочери. Вот и все. Сделка. И потом я подозреваю, вам это сделать будет не так трудно. И, не надо мне ту говорить о вашей репутации, вы уже все рассказали, когда говорили про наркотики в моем доме. Леонид погрустнел. Взгляд его потух. Маленький надул губы и потер кончиками пальцев переносицу:

— Позвольте спросить? А, что такое есть в жизни поэта, что заставляет его пойти на такой шаг? Странно? Обычно, во все времена, наоборот, как говорится, поэтов заказывали. Наоборот, завистники его смерти желали. Власти травили! Ну и так далее, ну и так прочее. А тут, вон оно как, поэт собирается убрать человека?! Кто он? Конкурент? Более талантливый коллега по перу? Чья ж жизнь нужна вам? Щукин тяжело вздохнул:

— Да какая вам разница?! Вам то, что? Согласны или нет? Тут, дел-то… для вас…

— Ну, вы вообще из меня монстра сделали?! — возмутился Леонид. — Думаете мне все так просто, раз и дать команду человека убить?! Раз и все?! Нет! Любезный. Вы ошибаетесь. Мне все равно знать нужно, что за человек, за что вы его приговорили?

— Да бросьте вы! Вам просто любопытно! Да и потом. Если вдруг все раскроется, вам же лучше. Не знали ничего и не ведали. И вообще, никакого отношения к этому не имеете. Как говорится: меньше знаешь, дольше спишь! Маленький тяжело вздохнул. Ехидно улыбнулся и кивнул головой:

— Ну, что ж, пожалуй, вы правы. Есть, какая-то логика. И все-таки. Мне, просто любопытно, из-за чего вы хотите смерти этого человека? Щукин зло посмотрел на Маленького и сквозь зубы процедил:

— Не волнуйтесь, не из-за денег. Из-за любви.

— Что? Что? Из-за любви?! Ха! Ха! Вы, что, правда? — рассмеялся Леонид.

— А, что тут такого?! Или для вас это дико? Когда один мужчина желает смерти другого из-за любви?! — возмутился Щукин. Ему стало обидно. А Маленький, продолжал даваться смехом:

— Ха! Ха! Ну, вы даете? Из-за женщины? Из-за бабы?!! Ну, не ожидал! Щукин, вскочил и, отвернувшись от гостя, словно стесняясь его, тихо сказал куда-то вдаль:

— А, по-вашему, нужно было из-за денег его убить? Маленький протер глаза платком. Успокоившись, сказал смешливым тоном:

— Ну не ожидал. Ну, вы оригинал. Поэт. Выходит, вы и моей дочери мозги пудрили?! Все как в театре?! Поэт, любовь, женщина! Еще одна! Смерть! Красиво, но глупо-то как?! Как это оказывается глупо?! Убить человека из-за бабы?! Щукин брезгливо ухмыльнулся:

— Да, я вижу, вы совсем не из этого измерения. Вас испортили деньги, власть и карьера. Вы забываете свои человеческие качества, причем самые красивые человеческие качества! Любовь, что может быть прекрасней? С ней и смерть рядом смотрится романтично! Понимаете? Нет, вам этого не понять. Хотя… Вы ведь готовы из-за любви к дочери, ну, скажем уничтожить человека? Готовы! Вон, у вас на лице это написано. Хотя, как я подозреваю тут другое…

— Что другое? Я отец.

— Нет. Тут тщеславие. Вам не благополучие вашей дочери важно, а что бы она такой же, как вы стали. Такой же. Что бы она, могла людей как каток, под асфальт закатывать. Что бы шла напролом. И главное деньги. Вот ваши три кита. Не так ли?

Маленький тяжело вздохнул. Тоже встал и печально произнес:

— Да, я вижу, мы с вами в наших рассуждениях о жизни, слишком далеки. Я по земле хожу. А вы, где-то там, далеко летаете. Хорошо. Раз вы, так хотите, пусть будет по-вашему. Но учтите! Вы тоже сделаете, как и обещали. И больше никогда, слышите! Никогда к моей дочери не подойдете! А она никогда не появится на пороге вашего дома. Уговор есть уговор. Ждите, вам позвонят. Назначат встречу. И все-таки, почему вы хотите убить того человека из-за женщины? Она, что предпочла его вам? Почему вы решились на это?

— Нет, все проще. Она замужем за этим человеком.

Маленький посмотрел на поэта и вновь захохотал. Закончив смеяться, он медленно направился к двери. Щукин потащился за ним. Леонид на ходу смешливо бросил:

— Нет, вы и впрямь оригинал. Ну, все как в пьесе. Ну, ладно.

— И когда мне ждать? Как скоро? — робко спросил Вилор. Перед тем, как выйти из квартиры, Леонид остановился, повернувшись, внимательно посмотрел в глаза поэту. Щукин заметил, в его тяжелом взгляде вновь засветилась ненависть и призрение.

— Не суетитесь и не торопите судьбу… К вам придут. И учтите, тогда заднего хода нет. Не будет! — Леонид вышел тихо, но громко хлопнул дверью. От грохота Вилор вздрогнул и зажмурился. Он так и стоял несколько минут в полумраке неосвещенной прихожей, сжав кулаки, что-то бормотал себе под нос. Затем медленно опустился на колени, сложив руки на груди, медленно и громко сказал:

— Господи! Господи, прости меня! Господи прости! Господи! Прости меня за грех этот! Прости меня и эту невинную девочку! Прости! Он вдруг представил себе глаза дочери Маленького! Глаза этой двадцати трехлетней девушки! Этой красивой блондинки с ангельским личиком! Ее образ очень походил на идеальную картинку во всех отношениях совершенной красавицы. Тонкая осиная талия. Большая высокая грудь. И красивое ухоженное по-детски, еще непорочное лицо. Брови в разлет и волосы, они были не просто белыми, а пепельно-белыми. Зеленые глаза и припухлый маленький ротик. О господи! Ну, зачем, зачем он встретил ее на своем пути? Зачем! Когда! Зачем задурманил ее разум?! Он поддался! Он проявил слабость! Там, в доме литератора, на очередной массовой пьянке! Она, Виктория Маленькая, настырно и по-хамски утащила его в коридор, когда он пытался ухаживать за какой-то высокой и стройной дамой, как потом оказалось, женой высокопоставленного чиновника из администрации края. Вика вытащила его в холл ресторана и толкнула в кресло. Она плакала и просила выслушать ее! И он ее выслушал ее! Эту молодую красавицу! Она бормотала ему о его прекрасных стихах! Она сыпала ему комплементы и говорила, что не может без него. А он лишь кивал ей в ответ. Молча кивал! А, что он мог сказать? Он и не думал о ней тогда! Он думал о ее теле! О ее роскошном молодом теле! Он косился на ее грудь и томно улыбался! А куда он мог смотреть? Куда? Она была в черном вечернем платье с роскошным декольте! Она была прекрасна и так беззащитна, она плакала и бормотала слова, эти откровенные признания в любви! А он! Он не мог ее остановить! И он дал, ей повод поверить, что он ее любит, вернее, может ее полюбить. А точнее полюбил с первого взгляда! Зачем? Зачем?!! Вика Маленькая вошла в его жизнь стремительно, как влетает метеорит в атмосферу! Она была действительно ярким пятном последних месяцев его серой и унылой жизни! В его беспробудном пьянстве! В его постоянных гулянках с дружками в ночных клубах! Она, Вика, она стала надеждой! Может быть, поэтому он в нее поверил? Может быть? Она заботилась о нем как о старшем браке и любила. Любила, так неистово! Так ревностно! Она не давала ему прохода. И он, он вдруг почувствовал, что привязался к этой красивой девушке, которая, хотела быть с ним! Он, стал воспринимать ее, как часть своей жизни, как ее необходимость! Он хотел, хотел ее любить и он и почти что полюбить ее! Почти… если бы не та, не та женщина, ради которой он был готов на все! Ради которой он сейчас попросил отца этой девушки помочь ему совершить страшное преступление. Вилор вдруг вспомнил, как он узнал, что отец Вики очень влиятельный человек, бизнесмен связанный с криминальными кругами и ко всему прочему депутат Государственной думы! Когда же он узнал эту весть? Поначалу и отнесся к ней как-то равнодушно. Но со временем, он стал понимать, если Вика будет несчастлива, ее отец станет большой проблемой! И он стал! Вилор боялся этого дня и он настал. Но настал он как-то обыденно и несуразно. А сейчас Вилор чувствовал опустошенность! Опустошенность и уныние! Боль, вперемешку с разочарованием!

— Вика, Вика! Прости меня! Прости девочка! Прости и прощай! Вилор едва не заплакал. Слезы накатились на глаза. Но Щукин сдержался. Он медленно поднялся и поплелся в свой кабинет устало, словно столетний старик, волоча ноги.

Глава вторая

Женщина полулежала на широко мягком диване. Она уныло смотрела телевизор, вернее делала вид что смотрит. Картинка на экране вовсе не интересовала ее. Женщина думала совсем о другом. Ее красивое лицо выглядело немного озабоченным. Тонкие брови слегка вздернуты от раздумий. Аккуратный носик с греческой горбинкой и большие зеленые глаза с загадочным блеском. Женщина представляла, как она сейчас выглядит? Красивая прическа немного растрепалась, но прибирать ее не хотелось. Длинные каштановые волосы локонами спали на спину и плечи. Женщина вздохнула и посмотрела на свою грудь и ноги. Вроде все в порядке. Светло-голубые джинсы кокетливо обтянули ее бедра слегка полные бедра, но этой полноты почти незаметно. И пусть ей уже за тридцать, выглядит она вполне сексуально и роскошно. Женщина тяжело вздохнула. Она поняла, время уже не работает на нее. Нет. Уже пошел обратный отсчет. И еще пять шесть лет и она начнет стареть. Неизбежно! И тогда все! Тогда, тогда останется лишь воспоминание о том, когда она себе нравилась. Но зачем. Зачем ей это сейчас? А? Она ведь пока, пока она очень хороша…. Пока.

Неподалеку от дивана, за столом сидел мужчина. Он усердно набирал в компьютере текст. Женщина на него даже не обращала внимания, но чувствовала, мужчина, то и дело смотрит на нее. Он любуется ей. И это ей нравилось. Женщина чувствовала, как он, задерживая дыхание, разглядывает ее изящные линии. Он не может сосредоточиться и поэтому злится. Женщина не произвольно улыбнулась. Мужчина это заметил. Он привстал и, потянувшись, противно и как-то пошло зевнул. Засунул руки в карманы брюк, сморщившись, словно сдерживая себя от кашля, негромко сказал:

— Лидия. Тебе не кажется, что мы с тобой в последнее время мало разговариваем?

Женщина даже не оторвалась от экрана телевизора. Она играла. Играла роль. Роль «дурочки телезрительницы». Она ждала и дразнила его своей псевдо невнимательностью.

— Милая ты меня слышишь? — немного раздраженно повторил вопрос мужчина. Женщина кокетливо посмотрела в его сторону и как бы от удивления открыла ротик. Улыбнувшись, вздохнула и промурлыкала:

— Милый, просто ты постоянно на работе занят. У меня куча работы. Сделка за сделкой. Вот у нас и образовался дефицит общения. Прости. Я думаю через недельку взять отпуск. И поехать, куда ни будь на море. Как ты? Не против? Но мужчина погрустнел. Он помотал головой, как молодой норовистый жеребец и подозрительно, немного обиженно ответил:

— Ты в последнее время очень поздно приходишь с работы. Пару раз не ночевала дома. В прошлый четверг и этот вторник. Мне это не нравится. Лидия, что происходит? Женщина еще раз улыбнулась.

Она рассмотрела его лицо. Вытянутое и морщинистое, оно, словно маска висела на тонких плечах. Маленькие глазки и большой нос. Густые брови и морщины на лбу. Женщина вдруг себя поймала на мысли, что не знает, за что в молодости, она полюбила этого несимпатичного человека. Ведь даже на вид, он был каким-то противным. Женщина капризным тоном спросила:

— Милый, ты что ревнуешь? Зайка! Ну, это тебе не к лицу! Ты же знаешь, у нас был прием с японцами, нужно было до утра ускоглазых развлекать, они привыкли рассвет встречать. А во вторник я ездила в командировку. Я предупреждала тебя. Котик? Ты не в духе? Мужчина смутился. Почесав густые, но местами уже совсем седые волосы, он виновато сказал:

— Нет, киса, я, конечно, все понимаю. Но и ты меня пойми, ты красивая тридцатипятилетняя женщина. На тебя мужики засматриваются. Мне не хочется, как это говорится на старости лет рога поиметь. Надеюсь, у меня их еще нет? Ведь я как не как, знаменитый литературный критик. И в обществе тоже тусуюсь. И нашей семье эти разговоры о супружеской неверности будут не к чему. Так ведь милая? Женщина надула губки:

— Валериан, я обижусь! — она фыркнула, словно кошка и капризно добавила. — Ты кстати сам поздно приходишь. Не редко от тебя спиртным попахивает, да и от духов один раз аромат шел. Так, что я тебе тоже могу предъявлять претензии если уж на то пошло. Мужчина замахал руками и отошел окну. Припав лбом, к стеклу, виновато прикрикнул:

— Милая, а вот это подло. Ты же знаешь о моей проблеме. И с бабами у меня просто и быть-то не может. А спиртным пахло, так это пару раз меня на презентации приглашали в издательства. Они все ведь хотят задобрить критиков. Ведь от нас их тиражи зависят, наши рецензии влияют на читательский интерес. Женщина рассмеялась в ответ. Она поняла, что немного перегнула палку и решила загладить свою вину. Ловко вскочила с дивана и подкралась, как пантера к мужу. Ласково обняла его сзади за плечи:

— Ой! Валериан, ради Бога. Только вот эту лапшу мне вешать не надо. Нет Валериан. Не надо! Уволь! Какие статьи? Желтая пресса? Таблоиды чертовы? Да издатели плевать хотели на ваше критиков мнение! Если честно! — женщина нахально прикусила мужу мочку уха, тот дернулся от боли, но она сдержала его и не отпустила. — Они вбухивают деньги в тех писателей, которых народ читает! Просто тупо пожирает эти книги. И им плевать на содержание. Есть доход и главное. А статьи твои это так, для куража милый! Мужчина совсем обиделся.

Он вырвался из цепких рук супруги и словно хотел ее рассмотреть отошел на шаг. Она улыбалась и кокетливо кивала головой. Мужчина вскипел:

— Нет, ты не права тут Лидия! Тут ты не права! Это не бизнес тебе. Там ты дока, а тут не суйся. Не права! Статьи наши и мои в частности, имеют очень важное значение! Очень! Для литературного мира они незаменимый барометр творчества современных авторов! Нет, ну ты сама посмотри, что сейчас читает народ? Что? Дешевые детективчики? Бульварщину? Это же пошло? Народ, который родил Достоевского и Толстого, читает каких-то, теток! Которые всю жизнь проработали следователями или еще черт знает кем! А одна, ты только вдумайся! За пятнадцать лет, семьдесят пять романов написать умудрилась! Семьдесят пять! Да если даже просто каждый день сидеть и писать по странице, времени не хватит! Времени! Это что творчество? Да на нее пять, шесть человек работают! Негры так называемые! Студенты литераторы, которым на кусок хлеба заработать надо! Разве это творчество? Это грязный бизнес! И я с этим буду бороться! Буду! И буду развеивать миф о таких вот псевдо писательницах! А народ у нас не глупый, народ у нас умный и грамотный. Так, что ты зря Лидия. Но женщину этот монолог не подействовал. Она, махнув рукой, вернулась на диван. Поджав ноги, обняла коленки и, грустно глядя в телевизор, сказала, словно в пустоту:

— Ой! Валериан ради Бога! Ты сейчас убеждаешь исключительно себя. Но открой глаза, сколько вот человек твою статью в последней газете прочитали? Ну, сколько?

Супруг сел за компьютер и посмотрел на монитор. Вчитываясь в текст, озабоченно и как-то довольно ответил:

— У нее тираж пятьдесят тысяч.

— Ну, хорошо пятьдесят тысяч, — усмехнулась женщина. — А знаешь, каков тираж книг, у той писательницы, на которую ты обрушился с гневом? Четыреста тысяч! А гонорар у нее два миллиона долларов в год! Понимаешь? Два миллиона долларов в год! И читают ее! Людям то, что надо? Хлеба и зрелищ?! Хлеба и зрелищ! Ну, ты же литературный критик, ну не будь наивным донкихотом, против денег и зрелищ, воевать бессмысленно!

На этот раз он разозлился окончательно. Крикнул так, что задрожали хрустальные подвески на люстре под потолком:

— Нет! Это не так! Ты совсем ослепла от бизнеса!!! А как же то, что красота — это страшная сила? Как-то, что красота спасет мир?!! А?!! Что это пустые слова? Красота слова, красота речи! Это вечно! Это победит! В комнате повисла тягостная пауза. Лишь телевизор нелепо бормотал какие-то несуразные слова. Затем послышалась унылая блатная песня. Женщина нарушила молчание первой. Она сделал шаг к примирению, понимая, если запустить этот конфликт он перерастет в длительную ссору:

— Ну, хорошо, хорошо. Я не хочу ссориться. Победит твоя красота. Победит. Он обиженно пробубнил в ответ, давая понять, что принимает ее предложение о мире:

— Она не моя, она общая красота.

— Хорошо. Общая. Ну а на этот раз кого ты там распекаешь? Опять, какую ни будь писательницу миллионершу? А котик? Кого на это раз? — промурлыкала супруга. Мужчина, окончательно успокоившись, ласково и немного виновато ответил:

— На этот раз миля ты не догадаешься. На это раз я раскритиковал поэта.

— Кого? — женщина явно насторожилась. Но супруг этого не заметил и радостно пояснил:

— Поэта! Да дорогая, хоть их в последнее время и не так много. Жаль топить. Беречь, как говориться надо. Но этот выскочка. Понимаешь ли, за рубежом его переводить стали! Бродским себя возомнил! Есенин провинциального разлива. Мне даже приятно его утопить будет! Просто приятно! Этого-то я утоплю! Кстати, у нас с ним старые счеты! Учились на филфаке вместе, правда, в параллельных группах! — он говорил это с таким жестоким наслаждением, что ей стало страшно. Он хотел растоптать человека так убедительно, что смотреть на него было противно. Женщина осторожно спросила:

— И кто же это?

— Некто Вилор Щукин. Слышала про такого? Она вздрогнула и прикусила губу. Нервно нащупав пульт дистанционного управления, уменьшила громкость звука на телевизоре. Привстала с дивана, свесив ноги на пол, внимательно и зло посмотрела на своего мужа, но не ответила. Он что-то печатал, выбивая на клавиатуре противные звуки. На секунду оторвавшись, наивным тоном, будто ребенок спросил:

— Милая, я спросил, слышала про такого?

Женщина совсем погрустнела. Поправив прическу рукой, она, опустив глаза в пол, нашарила ногами тапочки. Тихо и неохотно ответила:

— Щукин? Слышала. Но говорят, он вроде хорошо пишет. Вон и вечера собирает, что за последнее время редкость.

— Да то-то и оно! — довольно и уверено прикрикнул он. — Собирает. А читает, что? Свою ересь?! Тоже мне Евтушенко нашелся!

Женщина встала с дивана, подойдя к окну, посмотрела вдаль. Он заметил, что она нервничает и, подозрительным тоном спросил:

— Милая. Что с тобой?

— Да так, ничего,… - она словно огрызнулась. Ему это не понравилось. Мужчина встал из-за стола и подошел к супруге. Попытался ее обнять, но жена отстранилась. Но он поймал ее насильно, притянув к себе, прошептал требовательно на ухо:

— Нет, что-то случилось! Ты, что грустной стала?

— А, что он, там написал, этот Щукин, за что ты его так не любишь? — фыркнула женщина.

— Тебе, что действительно интересно? Странно, это впервые когда ты интересуешься содержанием моей статьи и творчеством авторов, которых я разбираю. Странно.

— Чего, тут, странного? Сам ведь хотел, что бы я хоть как-то участвовала и в твоем творчестве?! Ведь критика, как ты сам говоришь, это тоже творчество?! Мужчина самодовольно кивнул головой, улыбаясь, ласково сказал:

— Ну, спасибо милая, не ожидал, что ты вот так. Спасибо! Думал, что тебе все равно, что я там пишу. А ты, вон, как?! Извини, что плохо думал, — он, расслабил объятья и, она вырвалась. Медленно подошла к столу и взглянула на монитор компьютера. Прочитала несколько предложений написанного мужем текста и требовательно спросила:

— Так, что он написал?

— Кто?

— Ну, это твой Щукин? Мужчина пожал плечами. Тоже подошел к столу, взяв листок, пробежал по нему глазами. Женщина внимательно следила за ним и ждала. Супруг тяжело вздохнул и, криво ухмыльнувшись, противным голосом проскрипел:

— А Щукин, Щукин это Щукин. Ну вот, например, послушай: Нам хирурга не надо  Мы и так перерезаны! Как снаряды от «Града» Булки хлеба нарезаны. И парнишка из Курска Нет ему девятнадцати, Но стреляет из ПТУРСов Вертолет сто семнадцатый… Я упал в этот снег, Просто доля такая Лишь короткий пробег  Вот и пуля шальная… Эх, российский народ! Сколько вас, недобитых? Но строчит пулемет! Будут цинки залиты… Не смотря ни на, что Тихо плачут их матери Потому, что сынок  Вновь лежит в Медсанбате… Но, а мне ли судить? Для чего это надо? Толи пуля найдет, Толи плачет награда… Ну и как это тебе? А набор слов? Просто графоманство какое-то! А его еще за рубежом переводят. Позор! Нет, надо в корни истребить этого выскочку! Писать он решил?! Сборники издает! Да издатели, после моей статьи его и в кабинет-то не пустят! Женщина посмотрела на него с презрением и грустно сказала:

— Странно, а мне понравилось… Мужчина не выдержал. Он опять заорал так, что зазвенели подвески на люстре. Хрусталь не терпел такого шума:

— Нет! Ты только посмотри! Да это же бездарность полная! Полная! И, что только люди в этом находят: резаны, перерезаны, матери медсамбате! Рифма-то убогая! Женщина махнула рукой, отвернувшись, вернулась на диван. Равнодушным и холодным тоном, сказала, словно в пустоту:

— А мне кажется правдиво. И главное с душой. И зря, ты, так нервничаешь.

— Да, что ты говоришь? Нервничаешь! — он не мог успокоиться. — Тут занервничаешь! Обмельчала наша поэзия! Обмельчала! Такое пишут, ужас! Ужас!

— А, что надо про травку и солнышко писать? Время такое. Вон, на Кавказе война. Он и пишет. Русский поэт, же он всегда писал о трудностях, не только о кленах опавших, — она решила его добить. Вот так, быстро и беспощадно. Ей надоело возиться с ним, уговаривать и притворяться, сказать правду, сказать то, что она думала. И он не выдержал этого напора. Он зажал уши и завизжал, как раненный:

— Лидия! Лучше замолчи. Ты в это ничего не понимаешь! Поэтому лучше молчи. А то мы поссоримся!!! Но она не испугалась ультиматума. Напротив, приняла его вызов и равнодушно ответила:

— Не хочу я с тобой ссориться. Я просто говорю о тех стихах, что я услышала. Свое мнение. Вот и все. Просто, как человек. Мне они понравились. Они меня задели. Ведь ты же сам, всегда любишь приводить пример, что такое хорошие стихи, а что такое поэзия. Это ведь, как парфюмерная лавка и цветочный магазин. Так вот. Стихотворение про медсанбат и маму, что плачет, мне показалось очень душевным. И главное, от него настоящим жизненным пахнет. Пусть даже это и горький запах полыни. И вообще мне так кажется, как будто ты ему завидуешь. Такое у меня впечатление. Он затрясся как паралитик, грозя ей кулаком, зашипел словно змея:

— Что?! Как ты могла об это подумать?! Я завидую этому бездарю? Да ты понимаешь, что говоришь?!

— Судя по реакции, я попала в точку, — добила его жена. И он расплакался, как ребенок. Вытирая слезы кулаком, обиженно бормотал:

— Лидия!!! Ты делаешь мне больно! Я не заслужил этого!

— Прости Валериан, я просто сказала правду. И она оказалась горькой. Конечно, не всегда приятно слышать правду. Даже правильней сказать, правду слушать всегда неприятно. Ведь, правда, в большинстве случаев, горькая. И так устроена жизнь. Но к ней надо относиться с уважением. К правде. Понимаешь Валериан. Если ее ненавидеть, то ничего хорошего в твоей жизни не будет. Одна ложь. Которая, в конце концов, тебя съест и растворит как негашеная известь. И ничего от тебя не останется. Ничего прах и все. Прости Валериан, — она не хотела его жалеть.

— Нет! Это не ты говоришь! Не ты! Ты, не можешь так думать! Это слишком правильно! Ты не можешь, это не твои слова! Я их уже, где-то слышал, или читал. Откуда ты это взяла? Признавайся? Откуда? Мне просто интересно! — он кричал, и слезы катились по его щекам. Но и это не подействовало на нее. Уж слишком он разозлил женщину. Она язвительно добавила:

— Валериан, тебя действительно засосала критика. Ты стал мнительным. Я действительно сама так думаю и нигде, эти слова не читала. Он, обхватив голову руками, застонал:

— Не верю. Не верю! Но и это на женщину не подействовало. Она грустно улыбнулась и махнула рукой:

— Ой, брось! Тоже мне Станиславский! Валериан. Успокойся. Я сказала тебе правду, что бы легче было. Но кто тебе ее еще скажет? Твои издатели? Или твой редактор? Нет. Им вообще на тебя наплевать. Им нужно, ты тявкаешь в своих статьях, ну и тявкай! А то, что ты не пишешь сам, уже лет десять, так это им по барабану. То, что ты умер как писатель и поэт? Кому до этого есть дело? Он взмолился. Мужчина понял, что проиграл:

— Лидия замолчи! Замолчи! Я прошу тебя! — он вскочил и выбежал из комнаты. Женщина вслушивалась, как муж гремит посудой на кухне. Она довольная, понимала, он мучается и страдает. И ей вдруг стало весело, ведь супруг получил по заслугам. Он хочет растоптать ее любимого! Ее самого дорогого человека! Ее последнюю надежду в этой жизни, Вилора Щукина. Женщина крикнула, что есть силы. Она крикнула так, как киллер делает контрольный выстрел, беспощадно и хладнокровно:

— Ой, да, пожалуйста. Оставайся со своими творческими нереализованными амбициями и страхами наедине. Только вот, отыгрываться на талантливых, это просто мерзко!!! Лидия Петровна Скрябина была монополистка во всем! И в первую очередь в любви! Она была хищницей и единоличницей! Она была беспощадной и коварной! Она была настоящей, роковой женщиной. Но она так умела любить, что ей самой, от своих же чувств, становилось страшно. Ей было тридцать пять. Но выглядела она моложе своих лет. Высокая стройная. Она была, как это говорили многие знавшие ее, окружавшие люди, хозяйкой своей жизни. Да и жизни других. Лидия Скрябина с детства мечтала стать писательницей. Но стала бизнесменом. Как оказалось она совершенно не умеет писать литературные тексты, но очень хорошо умеет зарабатывать деньги. Лидия с красным дипломом закончила физфак университета, но по специальности работать не пошла. Там, в университете, она и познакомилась с судьбоносными для себя мужчинами. Первым был ее нынешний муж Валериан Скрябин. Он учился на три курса старше и сразу же заприметил эффектную и сообразительную девушку. Он знал, она станет его женой. Он добивался этого пять лет. И добился. Но он не мог предположить, что его супруга всегда любила, причем до безумия, совершенно другого человека. Любила она Вилора Щукина, студента филфака. Вилор Щукин был вторым ее мужчиной! Он был любовью всей ее жизни.

Но как это часто бывает, любовью неудачной! Они любили друг друга страстно! Но жили порознь! Лидия была слишком практична и не хотела связывать свою семейную жизнь с ветреным и немного взбалмошным человеком. А Вилор, Вилор любил свободу и, это стало для них трагедией.

Они поняли, что не могут друг без друга слишком поздно. Так поздно, что ничего не сумели уже поменять. Она жила со Скрябиным и привязалась к Валериану, как к преданному старому псу. Жалела и немного сочувствовала ему. Где-то там, в глубине души понимая, что его нельзя оставить одного! Нельзя! Он погибнет! Просто умрет от горя! А Вилор, Вилор тоже требовал от нее «всего»! Он тоже был собственником! Он не хотел ее делить со Скрябиным! Он не хотел с ней лишь тайно заниматься любовью, понимая, что после свидания, она пойдет и ляжет на супружеское ложе. И она понимала, почему, но, она так и металась последние пять лет между двумя. Любя одного и жалея другого. Металась и мучалась. Мучалась и продолжала так жить. Но, Лидия была человеком очень практичным. Даже в таких делах, как любовь! Она понимала, так дальше продолжаться не может. Ей нужно определиться, определиться и решить. Как бы больно это не было. И Скрябина выбрала Вилора. Она не могла его не выбрать. Она не могла его отдать другой. Она понимала, что просто сгорит от злости, представляя его в объятиях другой женщины. Представляя, как будут кричать его, а не их совместные дети. Представляя, что так и будет до конца дней жалеть преданного, но обречено законченного неудачника и завистника Валерина Скрябина. Как старого пса, который уже не на что не способен, но его так жалко усыпить! Она это понимала. И она решилась! Решилась… Лидия хотела детей. Но хотела их как-то по своему, как-то осторожно, можно сказать с неохотой. Бабий инстинкт ей подсказывал — тридцать пять это тот срок в жизни каждой бездетной женщины, после которого, она понимает, дальше может быть поздно. Дальше останется одна старость и куча проблем! Нужно рожать! Но Лидия не решалась. Она смотрела на себя в зеркало и понимала, что если родит ребенка то это все, пять лет жизни нужно выкинуть сразу. А там сорок, а там старость. Ребенок будет наградой и в тоже время концом ее красоты как независимой и привлекательной женщины. Скрябина сидела на диване, поджав колени, облокотившись на них подбородком. Она думала, думала. Она мучалась и думала. «Странно! Все как странно! Он опять сталкивается с Вилором! Муж опять ищет его! Он хочет писать эту статью! Будто чувствует?! Чувствует?! Он чувствует соперника? Нет, он не может чувствовать! Он просто мстит! Мстит за те, те года! За молодость? Он мстит и сам мучается, думая, что ему станет легче! Бедный Валериан! Если бы он знал, что ему уже легче не станет! Не станет!» — Лидия зажмурила глаза. Где-то в глубине прихожей мелодично и как заискивающе промурлыкал звонок.

Электронная мелодия разнеслась по квартире, отдаваясь эхом по уголкам комнат. Но к двери никто не подошел. Скрябин, что-то бормоча, возился на кухне и принципиально не хотел открывать дверь. Он ждал. Лидия это чувствовала. Она, тяжело вздохнув, прикрыла уши ладонями, пытаясь не слышать вторжения. Этого противного и не нужного сейчас вторжения. Ведь остался один шаг! Один! «Сейчас! Он готов к этому разговору как никогда! Валериан готов к нему как никогда! И я! Я тоже готова! Встать и пойти и сказать ему! Чтобы он не мучался! Не мучался и я! Не мучалась! Сказать и кончить все разом! Пусть знает! Пойти и сказать! Он ведь ждет! Он чувствует!» — мысли навязчивой подсказкой крутились в голове. Но звонок! Это звонок! Он все рушит! Он мешает! Он меняет планы! Гость был настырным! Он, не уходил, продолжая давить на кнопку! Человек хотел сейчас вмешаться! Он должен помешать! Иначе…

— Лидия! Ты, что оглохла! Открой дверь! Открой дверь немедленно! Я не могу! Я занят! — прорычал, где-то далеко на кухне Скрябин. Лидия вновь вздохнула, встряхнувшись, вскочила с дивана. Она подбежала к входной двери с единственной мыслью нагрубить непрошеному гостю, кто бы, он не был! И не просто нагрубить, а изощренно с матом и оскорблениями! Что бы этот человек прочувствовал, не стоит вмешиваться в чужую жизнь, когда этого не хотят!

Скрябина ожесточенно щелкнула замком, даже не посмотрев в глазок, кто стоит за железной дверью?! Лидия яростно рванула ручку на себя! Она уже отрыла рот, что бы сказать гадость навязчивому человеку, но не успела. Лидия ожидала увидеть перед собой хоть кого, хоть соседа с нижнего этажа, или свою подругу с работы, или даже пьяного слесаря-сантехника. Но она никак не ожидала лицезреть перед собой высокую стройную сексапильную блондинку с большой упругой грудью и наглым и пронизывающим взглядом! Эта девушка была словно посланник из космоса, эффектная и хладнокровно-спокойная. Она стояла и нагло пялилась на Лидию, рассматривая ее тело. Оценивая ее фигуру, все недостатки и достоинства. Такой наглости Лидия даже не могла себе представить. Она как-то непроизвольно на инстинктивном уровне почувствовала в этом человеке, соперницу коварную и опасную. Лидия замерла. Блондинка, хмыкнув и деловито вытащив изо рта жвачку, решительно шагнула в прихожую. Девушка непроизвольно оттолкнула хозяйку и осмотревшись по сторонам. Лидия, пораженная нахальством, от удивления открыла рот в немом бессилии. Девушка грустно улыбнулась и сказала низким, приятным голосом, с романтичной хрипотцой:

— Здравствуйте, мне нужна Лидия Скрябина. Лидия замерла. Она все еще не могла прийти в себя. С трудом, набрав воздух в легкие, растерянно и как-то беспомощно ответила:

— Здравствуйте. Я Лидия Петровна. Чем, могу быть, полезна? Вы кто?

— Вы меня не знаете. Мне просто нужно поговорить с вами на очень важную тему! — красотка, вновь нагло улыбнулась.

Лидия рассмотрела ее одежду. Короткая бардовая юбка, туфли на высоком каблучке и стильный джемпер с глубоким разрезом. Шмотки явно тянули не на одну сотню долларов. Было видно, что девушка одевалась в каком-то модном дорогом бутике.

Дополняла гардероб симпатичная тонкая сумочка и длинной ручкой перекинутой черед плечо. Лидия пожала плечами. И отвлеченно стараясь показать свое безразличие к этому человеку, раздраженно и капризно ответила:

— Ну не знаю, о чем речь-то?

— Это очень важно поверьте. Речь идет о судьбе двух человек. И один из них Вилор Щукин, — на одном дыхании выпалила девушка. Лидия вздрогнула, и вновь осмотрев красотку с ног до головы, загадочно и тревожно ответила:

— Ну, что ж проходите. Девица деловито повесила сумочку на вешалку, небрежно скинула туфли, вопросительно посмотрев на хозяйку, заговорческим тоном спросила:

— Куда пройти, не здесь же разговаривать будем?! Виктория указала на дверь гостиной. Пропустив девушку вперед себя, поплелась за ней, как подчиненный за начальником. Скрябина вдруг почувствовала, что упустила инициативу. И это очень плохо, она не терпела себя в такие минуты и начинала нервничать. Тяжело вздохнув, Лидия с опаской покосилась на дверь кухни, Валериан там продолжал греметь посудой.

«Только бы он ничего не услышал! Ничего! Эта девица ничего хорошего не скажет! Только бы он не зашел в комнату!» — подумала Скрябина. Непрошеная гостья меж тем по-хозяйски расположилась в большом кресле, вызывающе закинув ногу на ногу и демонстрируя Скрябиной свои красивые бедра. Девица не спрашивая разрешения, щелкнула зажигалкой, закурила длинную и тонкую сигарету темно-коричневого цвета. Лидия встала напротив девушки, скрестив руки на груди, зло спросила:

— Ну и о чем мы с вами будем говорить? Девица выпустила дым изо рта и вызывающе, ледяным тоном ответила:

— О вас.

— Обо мне? А что такое со мной? — растерянно усмехнулась Лидия.

— Вы мне мешаете, — тихо и зло ответила гостья. В комнате повисла пауза.

Лидия вдруг почувствовала, как бьется ее сердце. Она вновь покосилась на дверь и, прищурившись, посмотрела на девушку. Идеальные пропорции лица. Тонкие брови в разлет. Аккуратный носик и большие зеленые глаза. Нет, это не просто глаза «девушки-охотницы», это глаза хищницы! Пантеры готовой разорвать любого.

Скрябина моментально оценила эти черты и поняла, девушка не остановится не перед чем в достижении своей цели! Она наглая и циничная идет по жизни, сметая все на своем пути. Иметь такую соперницу очень опасно. И все же! Скрябина почувствовала, что первый шок от непрошеного гостя у нее прошел. Лидия вновь ощутила силы и уверенность. Она, поджав губы, медленно и вальяжно прошла мимо блондинки, давая понять, она ее не боится. Она тоже опасная штучка и просто так без боя не сдастся! Лидия села в кресло напротив и поджав ноги, лениво показывая свое призрение, тихо спросила:

— Позвольте, девушка, как я могу вам мешать, ведь я вас даже не знаю?

— Это не важно. Вы мне мешаете, не зная меня, — блондинка даже не делала пауз.

Она говорила напористо и властно. Глотала дым и выпускала его колечками. Нагло смахнула пепел на ковер. Лидия ухмыльнулась:

— Позвольте девушка, загадки я не люблю. Говорите нормально.

— Он вас любит.

— Кто? — рассмеялась Скрябина в недоумении.

— Вилор. Он вас любит! Он только о вас и думает. Он меня совсем не замечает. Даже когда мы в постели он думает о вас. Он несколько раз называл меня вашим именем. Он во сне повторяет ваше имя, — зло процедила сквозь зубы девица.

— А вон оно что? Очередная жертва любви Вилора Щукина?! — всплеснула руками Скрябина. — Бедная дитя. Вот оно что?! Простите! Как я сразу не догадалась?!! Вы уже успели с ним провести ночь?

— Вы тоже любите его. Я чувствую это. В вашем вопросе прозвучала ревность. Я шла сюда в надежде на то, что он любит вас безответно, но как вижу, я ошиблась. Вы его тоже любите.

— Девушка, да вы что? О чем вы? Какая там любовь? Я с ним знакома-то едва-едва, — Лидия равнодушно хмыкнула, но у нее это получилось фальшиво. Гостья это почувствовала:

— Не надо мне лгать. Я все знаю. Я знаю, где вы встречаетесь. Я знаю о ваших свиданиях. Я знаю, что вы с ним занимаетесь любовью на квартире, которую вы снимаете. Я все знаю. Не надо мне лгать. Лидия, нахмурившись, откинулась в кресле. После паузы тяжело вздохнула:

— Так! Вы что ж следите? Поздравляю Вилора и себя. Поздравляю!!! Мне только еще этого не хватало?! Вы, что ж сами следили?

— Нет, я нанимала детективов частных.

— У вас и пленки, как я понимаю, какие-то есть, ну а по условиям жанра, должны быть и фотографии. Так ведь? — раздраженно спросила Лидия.

— Вы правы и фото, и даже есть запись ваших разговоров, и даже. Простите, как вы стонете в постели, — блондинка тяжело вздохнула, и вопросительно посмотрев на хозяйку, дала ей понять, что не знает, куда деть окурок.

И если та сейчас ничего ей не предложит, блондинка просто бросит его на ковер. Лидия ухмыльнулась и кивнула на журнальный столик в углу:

— Там пепельница! Не бросайте на ковер. Он дорогой его потом не отчистишь… Блондинка лениво встала с кресла и взяла чугунную тарелку. Она медленно затушила окурок и поставила пепельницу на пол.

— Так как вам новость? — нагло ухмыльнулась девушка и вновь упала в кресло. — Я слышала, как вы стоните. Внимательно. Это возбуждает. И очень. Вы очень сексуально стоните. У вас муж есть, а если он услышит?! А с ним вы стоните? Нет, наверное…

— Так, ну это уже вообще. И сколько интересно вам это стоило? Ведь это дорого нанять детективов и еще с аппаратурой? — прикрикнула Лидия.

— Это обошлось не дешево. Но не в этом дело. Деньги у меня есть. Так как насчет мужа? — блондинка явно прессинговала. Но Скрябина поняла, нужно срочно сбить этот напор. Тогда она потеряет инициативу:

— Хм, откуда позвольте спросить, у такой молодой особы деньги? Богатый папа?

— Да, но это не важно. Важно то, что я хочу вам сказать?! — девушка ухмыльнулась. Вновь злобный и расчетливый взгляд. Кошка, которая хочет съесть мышку, но мышка просто так не сдастся. Она уже и не мышка, а крыса большая и опытная, и сама кому хочешь, перекусит горло!

— Как я понимаю, по условиям жанра, сейчас пойдет шантаж?! Вы будете меня шантажировать? Хотите, что бы я вам компенсировала затраты по слежке? — спокойно и холодно спросила Лидия.

— Нет. Мне не нужны ваши деньги. И вообще я не хочу вас шантажировать. Это мерзко. Хотя я могла бы показать фото и дать послушать записи вашему мужу. Но я не буду этого делать! — бросила красотка.

— Хм… это почему?

— Я в самом начале нашей беседы сказала, вы мне мешаете. Так вот я пришла попросить вас! Исчезнете! Уйдите, из моей жизни! А, главное из жизни Вилора! Вот и все. Лидия кивнула головой и печально посмотрела на девушку. Та, впервые за их нелепую беседу, не выдержала взгляда и отвернулась. Помолчав, добавила:

— Честно говоря, я человек мягкий и на этот разговор решилась после долгий раздумий. Я не хотела его, но у меня нет выхода. Я люблю этого человека. И никому его не отдам. И ради него, готова на все. Поэтому, прошу вас, прислушайтесь ко мне и сделайте то, о чем я вас прошу.

— А, что я должна сделать-то? Покончить с собой? — ухмыльнулась Скрябина.

— Нет, вы зря иронизируете. Вы должны исчезнуть. Уехать в другой город. И все. Просто исчезнуть. Что бы, он не знал, где вас искать. А потом он забудет вас и полюбит меня. А если вам нужны деньги на переезд, я заплачу! Сколько вам надо, я заплачу! — гостья, сказала последние слова со слезами на глазах, ее голос сорвался. Лидия посмотрела на нее с жалостью:

— Девочка моя, вы, что такое говорите? Куда уехать? Я не могу уехать? Вы с ума сошли! Вика! Послушайте меня! Вы насмотрелись фильмов! Так в жизни не бывает! Он не полюбит вас даже, если я исчезну! Полюбить нельзя другого человека, если исчез любимый! Вы заблуждаетесь! И потом, вы не спросили главное. Хотя и заметили. Главное готова ли я послушаться вас?

— Я не хочу этого, но вы готовы? Вы сделаете? — на глазах у девушки выступили слезы.

— Нет. Я не сделаю. Я не могу выполнить вашу просьбу, — сухо ответила Лидия.

— Почему? Потому что вы любите его? Да? Вы любите его? — девушка зло покосилась на хозяйку. Лидия отвела взгляд.

— Значит, я не ошиблась, вы любите его. Как я понимаю, готовы на все. Вы только делали вид, что он вам безразличен, но на самом деле вы готовы на все. И это страшно. Страшно! Я не хочу!

— Чего, вы не хотите? — Скрябина раздраженно вскочила с кресла. Ей надоел это бесполезный и главное неприятный разговор. Она давала понять, что гостью больше не боится и желает, что бы та убралась восвояси! Но тут же последовал жестокий выпад:

— Убивать вас. Но я вижу, у меня не остается выбора!

— Вы, что говорите? Вы в своем уме? Девушка, тяжело вздохнув, смахнула кончиками пальцев слезы со щек и спокойно ответила:

— Я вынуждена вас убить. Если вы не отступитесь и не оставите Вилора в покое, я вас убью. Поверьте, мне противно, но я сделаю это! Простите. Знайте. Прошу вас испугайтесь и отступитесь! Поклянитесь мне, что он вам не нужен! И все будет хорошо! Прошу вас! Не толкайте меня на это! Я не хочу, вас убивать! Но просто вы не оставляете мне выхода! Лидия ухмыльнулась и зло спросила:

— Скажите, а вы на моем месте, как бы поступили? Девушка на нее посмотрела с ужасом:

— Значит, вы не боитесь смерти?

— Боюсь…

— Значит, он вам дороже жизни? — испуганно молвила гостья.

— Да… И тут произошло неожиданное. Девица вскочила и бросилась прочь. Она где-то там, в прихожей загремела туфлями. Они застучали по паркету. Хлопок двери и Лидия осталась сидеть в одиночестве. Она зажмурилась и вздрогнула. Она сидела и слушала свое сердце. «Что это было? Что? Это правда или какой-то нелепый розыгрыш? Неужели это рок судьбы и они не будут счастливы с Вилором? Нет! Нет! Назло всем! Никому не отдам его! Никому! Нет!» — мысли бились, словно волны о пристань. Легкое прикосновение до плеча. Лидия дернулась и испуганно открыла глаза. Перед ней стоял Валериан. Он удивленно спросил:

— Лидия? Кто это был?

— Это приходил один человек.

— Что ему надо было?

— Он, пришел мне сказать, что убьет меня… Скрябин зло махнул рукой:

— Что?!! Хватит шуток!

Глава третья

Лидия не спала всю ночь.

Она поплакала ее в подушку. Она минуту за минутой, какой-то монотонной длинной вереницей, вспоминала вечерний разговор. Этот страшный взгляд! Этот страшный взор молодой и красивой девушки! Избалованной, состоятельной куколки, которая бросается такими страшными и жестокими словами! Которая заставляете бояться! Которая приказывает решать, любить или нет! Лидия вертелась на постели. Когда рядом, во сне, тяжело вздыхал Валериан, замирала, что бы муж не услышал ее всхлипов. Она не хотела, что бы вообще кто-то видел, что она переживает. Она так не любила слабость! Она так не хотела быть слабой!

Серые тени в темной комнате зловеще перемещались от кровати к шкафу и обратно. Одинокие всполохи фар от проезжающих по улице машин походили на загадочных и немного ужасных живых существ. Лидия пугалась их. Она то и дело напрягалась, всматриваясь в ночной полумрак. Ловила каждый шорох. И вновь, вновь плакала. Она плакала, обжигая подушку горячими слезами. «Она так хороша! Она так решительна! Эта девочка, хм, а может уже и не девочка? Да, какая разница? Я ревную?! Нет, я завидую, ей. Завидую. Но чему? Она пришла сказать, что убьет меня? Убьет, хм, конечно нет. Она не может убить. Она просто влюблена, влюблена, глупышка. Вилор! В него нельзя не влюбиться. Нельзя.

Я сама была такой. Правда и он был моложе. Нет, она влюблена. Но почему, мне так больно? Я ревную? Ревную его, но мне не стоит его ревновать! Она же говорила, он называет ее моим именем. И все же, все же она любит его! Любит! Господи! Она любит его, а что если она права. Что если он тоже, тоже полюбит ее?» — мысли не давали даже и надежды на сон. Страх! Волнами на сознание, накатывался страх и отступал. Нет, страх не физической расправы, а страх потери контроля! Потери того, что люди называют любовью! Эта потеря страшней! Страшней! Она заставляет мучиться даже самых сильных! Даже самых стойких духом и мощных телом! Любовь разбивает все! От крепких мышц до здравого разума!

«Она, она счастлива! А я, я, то, я? Что я могу этому противопоставить? Я сама, сама виновата! Что я делаю? Я держу Вилора на расстоянии? Сколько лет? Так любой устанет! Он попросту устал. Ему хочется простого счастья и эта девушка, она появилась во время, она так красива и потом, жалость к Валериану меня сгубит! Сгубит! Жалость к этому человеку?!» — Скрябина даже приподнялась с подушки и посмотрела на спящего мужа. Валериан, безмятежно откинувшись назад, дышал во сне, приоткрыв рот. Блеклые черты лица, словно у покойника, восковая маска желто-серый цвет кожи. Призрак и ничего. Лидия сглотнула слюну, зажмурившись, уронила голову на подушку. «Он выпил всю мою энергию! Он выпил всю мою доброту. Я всю доброту потратила на этого человека! А он, он даже не понимает меня. Нет! Хватит! Нужно прекратить врать и ему и себе! Сказать! Сказать ему! Вилор! Мой Вилор! Подожди еще немного и все же эта девушка. Эта девушка! Господи, неужели?!»

* * *

Утром Лидия встала совсем разбитая. Она поплелась на кухню и, заварив кофе, долго сидела и дымила сигаретой. Обычно Лидия натощак не курила. Но сегодняшняя ночь заставила отступить от правил. Она выпускала в темноте дым и думала, думала, думала… Валериан вполз на кухню как старик, шаркая тапочками. Он с удивлением рассматривал фигурку жены и, лишь через секунду, зачем-то включил свет, хотя в кухне было уже светло. Весеннее солнце играло по стенам розовыми пятнами. Лидия инстинктивно зажмурилась. Скрябин лениво зевнул, почесав живот, равнодушно буркнул:

— Кофе варишь, лучше бы омлет с соком приготовила, а то куришь, кофе. День начала в миноре. Лидия не ответила. Ей не хотелось с утра грубить мужу. Тем более, что вечером она собиралась ему сказать самое важное! Самое важное в ее жизни и его они не будут больше жить вместе! Не будут! Потому как дальше, так, продолжаться не может! Дальше это нельзя назвать семьей. Дальше это вообще никак нельзя назвать! Потому как, они совершенно разные и далекие друг от друга люди, которые пока просто спят в одной постели. Которые просто живут под одной крышей! «Интересно, а как он будут реагировать? Как? А вдруг, он бросится на меня с кулаками? Вдруг он схватит нож? Ведь он такой импульсивный, он такой ранимый и нервный?! Нет, наверное, нужно поговорить с ним в людном месте. Пригласить его в кафе. На людях он более сдержан! О чем это я? О чем! Я опять боюсь? Чего смерти? Я боюсь смерти? Какая странная ситуация, если я скажу этому человеку своему мужу, что я люблю другого, он может меня убить. Из ревности, а если я уйду к любимому человеку, то может убить из ревности его любовница. Смех, да и только! Кому бы рассказать?! Не поверишь! Вот эта закрутка! Вот это сценарий!» — Лидия затушила сигарету и налила себе кофе. Ароматный напиток вернул немного бодрости и энергии, но ненадолго. Вторая чашечка лишь напустила тяжести на голову. В висках застучало и руки стали тяжелыми. Лидия вновь взялась за сигарету. Валериан урчал как кот, поедая омлет с ветчиной. Он, не отрывая взгляда от тарелки, нравоучительным тоном гундел:

— Ты, пожалуйста, будь добра, позвони сегодня Симоновским. И скажи, мы придем чуть позже. А то неудобно будет. Я не хочу краснеть. Омлет умирал под его вилкой. Обречено и быстро. Желтые кусочки скрывалась, где-то там, за сальными пунцовыми губами Валериана. Скрябин торопился. Она замечала, он в последнее время всегда торопится. Всегда спешит и нервничает. Особенно утром. Даже когда не опаздывает, он гремит посудой и суетится. Такого раньше с ним не было! Он так изменился! Она стал не похож на того, спокойного и расчетливого человека, за которого, она, выходила замуж тринадцать лет назад! Лидия поморщилась. Она, отвернулась и, выдохнув, вяло сказала:

— Мы сегодня не пойдем к Симоновским… Скрябин не отреагировал. Вернее отреагировал, но очень странно. Он приложился губами к стакану с апельсиновым соком и, сделав глубокий глоток, замычал:

— Ум, какая прелесть… Лидия, так и не поняла, что именно? «То ли, что они не пойдут на день рождение к их знакомым или был холодный сок таков хорош, что он даже сгладил это ее скандальное заявление об отказе?» — подумала Скрябина.

— Я, говорю, мы не пойдем…

— Я слышал! Не пойдем, так не пойдем! — Скрябин, тяжело вздохнув, допил сок и, вытерев губы салфеткой, приподнялся из-за стола и чмокнул Лидия в щеку.

— Все дорогая, нам надо с тобой побыть вдвоем, пойдем сегодня в кафе, вдвоем, ты и я… Валериан, подмигнув, как-то лукаво и озорно улыбнулся, словно дав понять супруге, он: «все знает о вечернем разговоре», вышел из кухни. Свет, так и остался гореть. Лидия покосилась на желто-белую лампочку под цветным плафоном, закрыв глаза, промычала себе под нос:

— Неужели он догадывается?! Нет, я же решила! Сегодня!

* * *

Лидия долго стояла под душем. Она подставляла лицо упругим холодным струям и пыталась расслабиться. Но кофе сделал свое дело. Сердце усиленно колотилось в груди. Что было у нее в жизни? Что было хорошего? Да ничего. Мама и папа, милые мама и папа только они! Они и все! Вся жизнь пронеслась как какое-то дешевое и мало бюджетное кино. Мама и папа они! Они, так хотели, что бы их дочь стала счастливой! Стала независимой и самодостаточной женщиной! И она стала ей. Но стала ли она счастлива от этого? Детей нет. Ей уже тридцать пять, эта рациональная жестокая эгоистичность! Пожить, дать пожить себе, не торопиться. Так говорили многие! Она слушала. Она понимала. И вот, потом. И вот не поторопилась. Тридцать пять. Еще немного и все будет поздно. Мама, милые мама и папа. Они так хотели ей счастья. Она вновь вспомнила тот страшный день государственных экзаменов в университете. Тогда она предчувствовала. Тогда, она, ожидала, что беда придет. И она пришла! Быстро и жестоко, как налетает в июле грозовая туча! Автомобиль родителей протаранил грузовик. Они погибли мгновенно. Удар был смертелен.

Многотонный монстр разорвал кабину «Жигулей». И она, она осталась одна, красивая юная и несчастная! Она осталась одна во всем мире! И тогда, тогда она поняла, если не найти практичного и здравомыслящего человека, погибнешь! Растворишься в этом горе потери! В этой атаке смерти! И она нашла Валериана! Нашла и решилась, хотя, хотя любила другого… «Нет, у меня в жизни есть хорошее! Мой Вилор! Он мой! Такой родной и далекий! Почему я решила, что нет у меня в жизни ничего хорошего? А Вилор, Вилор и есть, есть это хорошее, просто я, наверное, это не замечала или не хотела замечать! А эта девушка, она пришла, пришла и напомнила. Пришла и напомнила как все хрупко! Как все легко потерять!» Лидия вдруг поняла, что не видела своего любимого целую вечность! Она вдруг ощутила, что соскучилась! И еще как! Они не встречались целую неделю, а то и полторы. Скрябина поймала себя на мысли, что даже забыла, когда это было? Когда?! Он звонил, а она, она пряталась. Она не хотела. Она уклонялась, капризничала. Она даже не хотела разговаривать по телефону! А он, он настаивал и ждал. Но не долго. Пропал. Она знала, он опять пьет. Или пишет. Одно из двух… «Ах уж эти творческие личности! Как с ними тяжело! Как ними не просто! Не просто, а кто сказал, что будет просто?! Кто? А другие жены, другие женщины тех поэтов и писателей, композиторов и художников, кто знает, каково было им? Как было сложно именно им?! Все говорят и вспоминают о гениях, а о тех, кто окружает гениев, очень редко! Нет, нет, это судьба. И ее нужно принимать или нет. Я хотела ее оттолкнуть! Но!»

Лидия собралась быстро. Она вышла из квартиры совершенно преобразившейся. Лицо свежее, ни тени того, что ночь была бессонной от слез. Длинная бордовая юбка, светлый джемпер. Скрябина специально надела контрастную одежду. Такое настроение сегодня. Разное и контрастное. Но позитива должно быть больше! Больше ведь в ее жизни все должно поменяться кардинально и в лучшую сторону! В лучшую! Лидия сбежала по бетонным ступеням подъезда, выбивая каблучками «симфонию стремительной и напористой женщины-победительницы». Солнце ранило глаза. Солнце накинулось на лицо, напоминая, весна, весна торопит! Весна все торопит! Скрябина поморщилась и, достав из сумочки солнцезащитные очки, прикрыла взгляд. Лидия не любила весну. Странно, но это так, она больше любила осень. Осень, наводит на раздумье, осень заставляет сомневаться и осень никогда не допустит ошибок, а весна, взбалмошная «девчонка», одетая в зелено-красные наряды с запахом набухших почек и цветущих одуванчиков. Весна постоянно подталкивает на глупости и поступки, за которые, потом становится лишь стыдно… Лидия ехала за рулем своего автомобиля уверенная и сосредоточенная. Она, окончательно преобразилась в «бизнес-леди». Скрябина гордилась, что умеет управлять этой «кучей железа» не хуже мужиков, которые завистливо и похотливо смотрели на нее во время остановок на светофорах. Лидия, в эти секунды хладнокровно глядя в зеркало заднего вида, красила губы помадой. Медленно и тщательно. Мужики-водители из соседних машин, с умиротворением замирали и наслаждались этой картиной. Скрябина отступила от правил. Сегодня утром она впервые за десять лет не поехала на работу. Плюнула и не поехала. Она впервые в своей жизни решила сначала поработать на себя, на свое счастье! На свою судьбу! Лидия ехала в Вилору… Она вновь заволновалась, когда вошла в знакомый подъезд дома в центре Красноярска. Странно, но они всегда на нее наводил трепет. Старинный, построенный еще в девятнадцатом веке, дом походил, как казалось Лидии, на загадочный замок. Лепнина на стенах. Псевдо колонны и вечный полумрак в огромных подъездах с высокими протоками, витыми коваными перилами. Желтоватый кафель и главное звуки, такие долгие и принизывающие слух. Бесконечное движение звуков, казалось, они вообще никогда не утихают! Словно живут тут постоянно! Стоит лишь сделать движение и эхо, оно, как «солдат-трубач» на заре, будит: шорохи и удары, стуки и шелест. Длинное и долгое эхо! Загадочный старинный дом… Лидия вбежала по лестнице на третий этаж и с замиранием сердца отыскала в сумочки ключ. Его ей дал Вилор. Он дал ей ключ от своей квартиры, как символ, что она может прийти сюда в любое время! Тут ее всегда ждут и любят! Он дал ей этот ключ в надежде, что она будет им пользоваться! Но она эту маленькую железку забросила на дно сумочки. И забыла. Она не приняла того символа, Лидия это поняла сейчас…

— Время пришло, ну, давай! — прошептала Лидия, нашарив ключ. Скрябина вставила желтую пластинку в скважину и попыталась повернуть. Щелчок. Хрустнула собачка. Замок был закрыт изнутри на предохранитель. Лидия прикусила губу. Сердце учащенно забилось. «Он может быть не один. Он может быть с женщиной. Он перестал ждать, так тебе и надо…» — ужали мысли ударами в виски. Но через секунду послышался шорох и замок щелкнул. Дверь медленно отворилась. Со скрипом, неохотно, словно не желая ее впускать в эту, уже закрытую для нее жизнь, хозяина квартиры. Лидия замерла. В проеме показался силуэт человека. Это был дед Вилора Щукина, Павел Сергеевич Клюфт. Высокий сухой старик, с чуть сгорбленной спиной и таким нежным и внимательным взглядом. Седые, но все еще густые волосы, коротко подстрижены. Гладко выбритые, впалые, чуть пожелтевшие щеки. Но главное, какие, у этого человека были выразительные руки. Длинные, до синевы белые пальцы. И кожа, натянутая на косточках, она не смотрелась сморщенной кожей древнего старика. Нет, это была красивая мужская рука, рука пианиста на пенсии, рука дирижера на заслуженном отдыхе… Лидия виновато улыбнулась. Она хотела поздороваться, но Павел Сергеевич ее опередил:

— Здравствуйте Лидия Петровна! А Вилора нет, — старик гостеприимно отступил назад, приглашая женщину войти в квартиру. Лидия засмущалась, виновато улыбнулась, выдавила из себя:

— Ой! Павел Сергеевич! Простите, не ожидала, я вот, зашла. Вилор ключ мне дал. Мне поговорить с ним срочно надо. А он, скоро придет? — Лидия стояла в нерешительности, не зная сделать ли шаг вперед. Старик нежно взял ее за руку. Лидия почувствовала теплоту. Какая горячая кожа на пальцах у этого человека! Клюфт потянул женщину и завел в прихожую. Там заботливо снял у нее с плеча сумочку и повесил на вешалку. Сзади хлопнула дверь, отрезав пути к отступлению. Старик вновь лучезарно улыбнулся и сказал мягким и приятным голосом:

— Вилор поехал в редакцию. Обещал скоро быть. Меня, вон, просил обед сготовить. Я уж и борщ сварил. И вот сижу прессу читаю. Газеты новые. Много забавного пишут. Да вы Лидия Петровна не стесняйтесь. Проходите, садитесь. А хотите, я вас борщом накормлю? А? Я вкусно борщ готовлю! — старик приобнял Скрябину и повел ее на кухню. Лидия не сопротивлялась. Она чувствовала, этот человек к ней относится очень хорошо. От этого старика исходила внутренняя энергия добра! Старик, молча, открыл кастрюлю. По кухне пронесся аромат свежее сваренного борща. Клюфт степенным движением налил кушанье в тарелку и подвинул к Лидии. Та засмущалась:

— Нет, нет. Спасибо конечно. Я просто подожду. Немного. Мне просто действительно очень нужно с ним поговорить. Очень нужно.

— Ну, нет, так нет. А зря. Мне бы было очень приятно, если бы мои кулинарные способности оценила такая красивая женщина, — дипломатично не принял протеста Клюфт. Он отрезал большой кусок белого хлеба и положил его на блюдце. Скрябина сглотнула слюну, ей захотелось,… поесть, отведать этого вкусного на вид борща. Лидия взялась за ложку и тихо промурлыкала:

— Вы мне льстите. Какая я красивая. Простая… Павел Сергеевич сел напротив и замахал руками:

— Ой, нет! Позвольте, с вами не согласится! У моего внука не красивых женщин не бывает. Он ведь натура художественная. А у людей с воображением не бывает что-то или кого-то некрасивого. Хотя, простите! Я так, вот, говорю, о вас, будто о какой-то вещи. Простите великодушно! Я действительно последнее время говорю иногда, что-то лишнее. И не дозволительное!

— Ну, что вы. Павел Сергеевич! — Лидия с аппетитом хлебала борщ. — Только за одни, вот, ваши извинения и речь вашу, такую необычную, на вас злиться грех. Вы, так красиво говорите.

— Да, какая, там речь! Старик с удовольствием наблюдал, как Скрябина доедает его угощение. Лидия, расправившись с порцией, стесняясь, отодвинула пустую тарелку, вытерла губы салфеткой, весело сказала:

— Не скажите, ну, кто сейчас говорит: простите великодушно? Да никто! Все забыли такие прекрасные выражения! А как приятно их слышать! Тем более от пожилого человека! Поверьте, любая женщина это оценит! Эх! Павел Сергеевич, верите, порой так хочется романтики! А ее нет в нашей серой и убогой до общения жизни! У нас ведь рутина одна! Мы, не можем насладиться этим человеческим общением! Лидия почувствовала себя школьницей на встрече с ветераном. Клюфт уловил ее настроение и улыбнулся:

— Да, я с вами согласен. А, что от таких вот выражений: простите великодушно, так это я как-то привык. В лагерях. Это было в тридцать седьмом, так говорил один человек. Какая у него была внутренняя энергия! А выдержка, какая! Помимо образованности и воспитанности, он был настоящим порядочным человеком, настоящим дворянином! Он и научил меня вот так разговаривать! Вернее, я от него это взял, он специально конечно ничему не учил! Лидия погрустнела. Она неуверенно спросила:

— А, что стало с этим человеком? Клюфт задумался. Ответил не сразу. Посмотрел в окно.

— Он умер. Как и сотни других зэка. Умирали. Инной раз проснешься, а сосед твой рядом уж холодный. Поначалу я спать не мог! Боялся, что вот-вот сосед дышать перестанет! А потом. Потом Лидия Петровна, я иногда даже завидовал им! Им тем, кто вот так во сне. Ведь во сне смерть, самая сладкая. Не заметно к Господу душа отлетает! Без мучений! Лидии стало неловко. Она поняла, воспоминания причиняют этому человеку боль.

Попытавшись загладить вину, улыбнулась и, дотронувшись до руки Павла Сергеевича, ласково сказала:

— Ой! Как же, все страшно было, Павел Сергеевич. Страшно! Вы столько пережили в этих лагерях. А за, что вас посадили?

— Да, не за, что, — Клюфт стал совсем грустным. — По доносу друга моего сначала посадили. Мол, агитировал против советской власти. Готовил теракты, состоял в подпольной организации. Знаете Лидия Петровна. Раньше ведь, там у нас много было тех, кто в энкавэдэ рапорты строчил. Они вербовали слабых или тех, кто выслужиться хотел по карьерной лестнице подняться. Вот и писали. А людей сажали… Лидия не знала как себя вести. Спросить еще, что-то про «репрессии» или прервать разговор? Но старик продолжил сам:

— Допрашивали потом. Как там сейчас называется? С пристрастьем! Требовали выдать им списки других частников организации. Назвать имена, фамилии…

Лидия вздрогнула. Ей показалось, старику стало плохо. Он закрыл глаза и замер. И все равно, она тихо спросила:

— Как же так? Как он мог? Это ведь подло! Оговаривать своих друзей! Его совесть-то не замучила? Друга вашего? Клюфт тяжело вздохнул и пожал плечами:

— Знаете, Лидия Петровна. Вы просто не понимаете. И не можете понять. Там не до совести было. Многие не выдерживали просто времени. Того времени. Оно подлое было. Многие. Ловишь себя на мысли что готов, на все и унизиться, и предать, лишь бы от тебя отстали. Лишь бы не трогали. Страшно это. Не кому не пожелаю. Вот, так как он. Лидия встала и отнесла тарелку в мойку. Принялась за посуду. Старик не возражал. Он с улыбкой покосился на женщину, достав сигарету, закурил. Скрябина терла полотенцем тарелки:

— Как все странно. Мерзко как. А этого человека вы потом встречали? Ну, того, кто вас оговорил?

— Нет. Не встречал. — Клюфт затянулся и выпустил дым. — Его расстреляли в тридцать восьмом. Сразу после моего суда. Не спасло его то, что он столько имен назвал. Его тоже посадили. Судили и расстреляли. Он, дурачок, думал, что враги они по правде есть! И ошибся. А они, эти же люди, которым он строчил доносы, его, как руководителя подпольной контрреволюционной троцкистской организации и расстреляли. Тогда ведь план спускали сверху. Сколько нужно расстрелять. Вот он и попал под план, так сказать.

Лидии тоже захотелось курить. Но она не решалась спросить. Старик уловил и это ее желание.

— Если вы, хотите курить, курите. Только, я вам свои предложить не могу. У вас, наверное, дамские?

— Да, Да,… - Лидия вышла в коридор и вернулась с сумочкой. Вернулась и элегантно, щелкнув зажигалкой, подкурила сигарету:

— Вот, смотрю я на вас, Павел Сергеевич и удивляюсь. Вы столько пережили. Вас так люди обидели. Не за что, вот отсидели. Друзья предавали. Такая жизнь у вас была трудная и страшная, а вы, все равно! Жизнь любите и людей любите! У вас нет злости к людям! Как это? Вы не озлобились. Я вижу, по глазам вашим. Разве так можно? Для меня, честно скажу, загадка! Павел Сергеевич пожал плечами:

— Лидия Петровна, деточка! Простите великодушно! Можно, я вас буду называть, деточка?

— Конечно, мне будет приятно.

— Деточка! Нельзя, жизнь не любить. И людей нельзя не любить. Ведь люди это часть жизни и в большинстве своем, хорошие люди. Добрые и человечные. Они сочувствуют и переживают. Они помогают пережить боль. Вот вы, вы сейчас моих страшилок наслушались и вам вот меня жалко стало! А мне, что старику надо?! Мне уже приятно, что кто-то меня жалеет. Переживает. Уже от вас энергия добра идет. Так, что, Лидия Петровна, людей любить надо! Надо! Иначе, зачем жить? А озлобится это самое простое. Злоба, она съедает человека. Просто уничтожает, словно червяк ест его изнутри! И человек, как бревно становится трухлявым. Морально погибает. Лидия тяжело вздохнула, затушив окурок, всплеснула руками:

— Красивы ваши слова. Но все же. Злоба-то разная бывает. Старик кивнул головой и грустно ответил:

— Конечно, есть злоба к врагу. Когда страну твою завоевать хотят. Но я не, об этом. Я о зависти и злобе людской, обычной повседневной, так сказать. Она страшна. Лидия напряглась. Вдруг зло спросила:

— А как, быть с любовной злобой? Она-то, как? Тоже человека съедает? Старик лукаво сощурился:

— Я, что-то не пойму?! Что вы имеете в виду? Любовь и злоба, вроде бы несовместимы! Насколько я знаю, когда человек любит, он не может озлобиться! Не может! Или я не прав?!

— Может. Вот, например один человек любит другого. А тот не отвечает ему взаимностью. И тогда человек озлобляется. Он готов на все. Он готов на преступления. Такое ведь бывает?

Клюфт задумался. Павел Сергеевич нахмурил брови, внимательно рассматривал лицо Лидии. Она засмущалась и опустила глаза. Старик вздохнул:

— Я не встречал. Хоть и живу, вот уже восемьдесят с лишним. Скрябина, как упрямый и капризный ребенок, буркнула в ответ:

— А я встречала. Человек хочет убить другого человека, только за то, что его любит его возлюбленный! Вернее ему не отвечают взаимностью. А возлюбленный любит, ну, того человека. В общем, простите, я немного запуталась!

— Да?! — ухмыльнулся Клюфт. — Такое, вроде бы шекспировское развитие?! Разве такое возможно у современной молодежи?

— Возможно. И вот вы, как бы поступили в такой ситуации? — неожиданно спросила Лидия. Старик замер. Он даже не сразу понял, что она его тестирует. Пытается подогнать под «современный момент». Клюфт переспросил в растерянности:

— В какой, такой ситуации?

— Ну, если бы, вам сказали, что вас хотят убить! За то, что вас любит женщина.

— Лидия вызывающе смотрела в глаза Павла Сергеевича. — А ее любит мужчина и он хочет вас убить! Вы, как бы поступили? Испугались? Бросили бы эту женщину? Клюфт рассмеялся. По-стариковски, задорно и искренне:

— Да, интересная ситуация? А я? Я-то, люблю, ну,… ту женщину?

— Без памяти,… - выдохнула Скрябина.

— Ну, вот, вы сами и ответили! — всплеснул Клюфт ладонями. — Как можно отступиться от того, кого любишь без памяти?! Памяти-то нет!!! А значит,… и чувства опасности нет. А значит, главное для тебя тот единственный человек! Вот и все.

— И вас не напугала бы смерть?

— Нет. Да и что есть, лучшего, как говорится, чем умереть за любимую? — старик улыбался. — Это ведь тоже так приятно! Лидия погрустнела. Было видно, ответ ее расстроил:

— Вы очень интересный человек Павел Сергеевич. Очень! С вами не просто интересно, с вами хорошо. Как-то уютно на душе от ваших мыслей высказанных вслух. Спасибо вам. И Вилор. Он тоже взял частичку от вас. Он тоже взял и я только за это вам благодарна… Старик ее грусти не заметил. Напротив, ему показалось, что он «сумел достойно ответить» молодой и красивой женщине:

— Ну, что вы деточка! Что вы! Вы льстите мне! Старика вводите в искушение! От ваших слов веет лестью обольстительницы! Смотрите Лидия Петровна! Влюбиться у меня еще сил хватит! Есть еще порох в пороховницах! Лидия улыбнулась:

— Ой! Пожалуйста! Я только рада буду! И у Вилора какой соперник будет! Кстати, Павел Сергеевич, это вы внуку такое имя дали? А?

— Да, был такой грех. Его, мать-то родила, будучи совсем еще девчонкой! Как мне сейчас кажется с высоты прожитых лет. В двадцать четыре. Да и мне тогда сорок пять было. Я, только что вернулся после долгой разлуки. И дочь увидел, когда она уже большая была. Решил на всякий случай назвать внука революционным именем, хоть на дворе и оттепель была, но от советской власти всякого ожидать можно было. Сегодня Хрущев клеймит Сталина, а завтра? Неизвестно что там у них в Кремле на уме было? Вот, что бы там претензий не было, а так Вилор. Сокращенно — Владимир Ильич Ленин и Октябрьская революция! Кого с таким именем репрессировать будут? Я ж не знал тогда со сталинизмом покончено окончательно?! Да и покончено ли? Я и не знаю право. И вы, вот, наверное, не знаете. Наша страна и наш народ, большая загадка. — Клюфт сказал это с сожалением. Лидии показалось, что у него в глазах блеснула слеза. Она попыталась смягчить ситуацию:

— Да. Имя, редким получилось, — вздохнула Лидия. — Оно и к лучшему! Правда, он нервничает. Говорит, ему не нравится. А мне так напротив, я к нему привыкла. Даже изюминка, какая-то есть. Вилор Щукин! Послушался грохот. Где-то в коридоре, звякнула железка. Хлопнула дверь. Лидия вздрогнула. Она с тревогой посмотрела на Клюфта. Тот улыбнулся, успокаивая ее:

— Это, наверное, Вилор вернулся… Лидия непроизвольно встала. Она с надеждой и робостью ждала… Щукин зашел в кухню мрачный как туча. Но, увидев Лидию, замер в нерешительности. Скрябина тоже не знала, как себя вести. Ей так хотелось броситься Вилору на шею и расцеловать, но сделать это в присутствии деда выдавать свои эмоции Лидия стеснялась. Поэтому они так и стояли друг напротив друга. Клюфт, покачал головой, и тактично отвернувшись, отошел к мойке. Он попытался разрядить повисшее в помещении напряжение нейтральной фразой:

— Привет внучок. Что-то ты мрачен? Неприятности? Но Щукин не ответил ему. Он, как завороженный смотрел на Лидию и молчал. Скрябина медленно подошла и сухо чмокнула Вилора в щеку.

— Привет! Ты, даже не поздоровался со мной? Что-то случилось?

— Да… — грустно буркнул Щукин и больно сжал Лидии руку.

Глава четвертая

Лидия видела, Вилору сейчас тяжело, он мучается, он наверняка плохо спал. Мешки под глазами, трехдневная щетина. Она всегда чувствовала, когда у него душевный кризис. Чувствовала и видела. Но обычно в этом корила его же самого: мол, он много пьет и таскается по ресторанам. Но сейчас Лидия так не думала. Она хотела его обнять, обнять и пожалеть. Вилор показался ей таким беззащитным. Таким ранимым и одиноким. Лидия тяжело вздохнула, они не виделись больше недели и он так внешне изменился, причем в не лучшую сторону. А может, она сама изменилась? Может, действительно, в ней самой произошел тот, внутренний перелом?

«Он позвал деда. Он не может один. Ему плохо от одиночества. Бедный мужик, ему даже некому сварить борща!» — подумала Лидия. Вилор, открыл холодильник, стесняясь, украдкой достал бутылку водки. Налил себе в стакан и выпил. Клюфт с укоризной посмотрел на внука и покачал головой:

— Ты бы, лучше сел, поел. Я борщ сварил. Как ты любишь… Вилор отмахнулся. Он достал блюдце с нарезанным на дольки лимоном, закусив фруктом, кисло поморщился:

— Мне вновь отказали в редакции. Отказали. Сказали, что издавать мою книгу не хотят. Повисла пауза. Скрябина тяжело вздохнула и молча, подойдя к бутылке, что стояла на столе, убрала ее в шкафчик:

— Теперь, что пить надо как собаке? Так недолго в алкаша превратиться…

— Я, я и так уже и есть алкаш,…- грустно буркнул Вилор.

— И гордишься этим, — Лидия разозлилась. — Иди Вилор, побрейся. Приведи себя в порядок! Ну, что ты, в конце концов! Вот и Павел Сергеевич переживает! — Лидия, вздохнула и грустно спросила: — Почему? Что не так? Почему они не хотят тебя издавать? Щукин отмахнулся. Он стал окончательно угрюмым. Достал сигарету, закурил, выпуская дым кольцами в потолок:

— Они считают, что напрасно потратят деньги. Сейчас стихи не в моде. Да и критики в мой адрес полно. Творчество, у меня какое-то странное. Вот и все.

Лидия подвинула табурет и села рядом с Вилором. Она положила ему руку на плечо и погладила по щеке, спросила:

— Погоди, Вилор, они же заключили вроде с тобой договор?

— Это был предварительный. Но сейчас от него отказались! — отмахнулся Щукин.

— И, что, нет никакого выхода? — не унималась Скрябина. Щукин подумал, разведя руками, капризным тоном сказал:

— Они мне предложили роман написать. Мол, имя раскрученное. И можно хороший тираж вылить. И денег собрать. Но надо переквалифицироваться в романисты. И лучше в любовные. Говорят сейчас любовные романы на пике. Вот, так.

— То есть, как? Ты же поэт? Они что не понимают? — удивилась Лидия.

— Они все понимают. Но им наплевать. Они говорят я плохой поэт. Они говорят стань писателем! Вот и все.

— Но это же, как-то…

— Да, как-то! Ты права! Через одно место! — ответил за нее Щукин. В разговор вмешался Клюфт:

— Знаешь, что внучок. А я бы назло им роман написал. Назло! Как, говорится по указу! Вот и все! Плюнь и напиши, — старик решительно встал, подойдя к окну — приоткрыл форточку.

— Дед? Ты, что говоришь? И это ты? Ты такое говоришь? По указу? Ты ведь сам ничего не делал по указу! А мне предлагаешь? Да ты, что?

— Бывают ситуации, когда просто жизненно важно сделать по указу. Что бы сохранить себя. И близких! — Клюфт печально покачал головой.

— Нет, дед. Я не узнаю тебя! Я поэт! Поэт, а не писатель детективов! Поэт понимаешь! Вот, так-то и отвечу я тебе таким: Жизнь по указу будь она проклята! Подсказки, инструкции, бюрократизм. Свобода — экстаз с вырванными нОгтями! Закон ей палач, врач и ее механизм. Жизнь для престижа  будь она выжжена! Огнем сотворенья любви и добра, Чувства бесстыжи, а мысли недвижимы, Тают в сугробах ласк серебра. Жизнь без идей, как червивое яблоко, Упавшее с дерева в мусора кучу, Отношения людей так полезны и пагубны, Тут, все по-своему, для каждого случая. Жизнь ради власти гора из навоза. Опасна, коварна, как выстрел в затылок! Успех жизни часть не написанной прозы, Лежит в тишине не открытых дорог!

Повисла тишина, Лидия покосилась на Павла Сергеевича. Тот кивнул ей головой. Женщина погладила Вилора по спине и ласково спросила:

— Красиво Вилор. Ты недавно это написал?

— Да Лидия. Вот домой ехал и написал. Клюфт тяжело вздохнул и тихо, с сожалением сказал:

— Бунтарство в тебе хватает, только, вот, смотри Вилор, что бы, это самое бунтарство не затмило остальные качества. Что бы, ты не стал злым и жестоким после этих не удач, старик махнул рукой и медленно направился к выходу. Лидия и Щукин посмотрели ему вслед, у двери старик обернулся и ласково добавил:

— Не надо, меня не провожайте. Дорогу найду сам! Сам. А вы, тут, поговорите. Я вижу вам это надо. Надо побыть вдвоем, — Клюфт грустно улыбнулся и посмотрел на Лидию. — Лидия Петровна деточка, берегите его. Берегите его мир. Внутренний. Он на гране. Я вижу. Еще немного и он сорвется. Если уже не сорвался. Он может наделать глупостей! Деточка берегите его! Он такой вроде бы сильный и на самом деле ранимый и глупый! Скрябина благодарно кивнула головой ему в след:

— Я обещаю вам. Я все сделаю. Старик вышел тихо, словно растворился, где-то там, в коридоре. Дверь еле-еле щелкнула. Вилор, как тигр бросился к Лидии и осыпал ее лицо поцелуями. Скрябина прижалась к нему всем телом, зажмурив глаза, шептала:

— Как я соскучилась! Как, я соскучилась!! Они, еще долго стояли и, обнявшись, молчали. Лидия не выдержала и заплакала, тихо и как-то нежно. Без надрыва. Ей, почему-то стало совсем грустно. Вилор целовал ей щеки и губы. Он что-то шептал. Но Лидия не разобрала его слов. Сколько прошло времени, они не заметили. Первой очнулась Скрябина, она отстранилась, смахнув остатки слез с глаз, закурила. Вилор потянулся к бутылке. Он достал ее из шкафчика, налил себе водки и выпил. Скрябина скривилась и раздраженно бросила:

— Я тебя не узнаю Вилор! Ты в последнее время, стал каким-то жестоким! Вон, деда обидел! Со мной не говоришь нормально?! Пьешь, много! Что случилось? Неужели тебе этот отказ в редакции так душу разворошил?! Щукин не ответил, лишь опять отмахнулся. Налил себе в тарелку борща, усевшись напротив Лидии, принялся хлебать его ложкой. Она сидела и с любопытством смотрела, как он ест. Вилор оторвался от трапезы, внимательно посмотрел на Скрябину, жуя хлеб, громко спросил:

— А знаешь, кто статью эту, проклятую, написал?! Но Лидия не удивилась его вопросу. Она лишь ухмыльнулась. Скрябина, глубоко затянувшись сигаретой, тихо ответила:

— Ее написал Скрябин… я видела эту статью, когда он ее писал…

— Видела?! И не сказала мне? Почему? — Вилор бросил ложку. Он с удивлением буравил ее взглядом, пристальным и немного враждебным. Он вдруг засомневался в ее искренности. Она это почувствовала, пожав плечами, грустно добавила:

— Зачем? Он все равно бы ее опубликовал. Она все равно бы вышла. А ты бы дергался. Мог глупостей наделать. Зачем?! Я ради тебя и не стала ничего говорить! Тем более, ты знаешь, что все, что он написал, бред. Это не правда. Это лишь отголоски зависти! Он завидует тебе! Он всегда тебе завидовал. Он просто такой человек. И я ничего с этим не сделаю. И я не виновата, что я его жена.

— Опять твой муж! Опять он?!!! Нет! Все-таки я не напрасно решился! Не напрасно…

— Что не напрасно? Ты о чем?! — насторожилась Лидия. Щукин ничего не ответил, хотя она ждала. Вилор встал и налив себе еще водки, выпил, затем принялся мыть в раковине грязную тарелку. Он, орудуя щеточкой, не поворачиваясь, громко спросил:

— Скажи мне лучше, ты бы поехала со мной в Париж? А вот, так?! Не с того, не с сего?! Бросила все и поехала бы? Вдвоем ты и я?! Просто глупо ты и я?! Мы бы гуляли по Елисейским полям! По Конкорду! Лидия обиделась, она собралась сейчас сказать ему, что «решилась»! О чем «мучилась всю ночь»! Все последние дни! Она «решила» изменить свою жизнь! А он?! Он попросту пьет водку и говорит какую-то чепуху?! Лидия не сказала «главного». Она лишь тяжело вздохнула и покосилась на полупустую бутылку водки, поморщившись, ответила:

— Ты же знаешь это сейчас не возможно. У меня работа. Да и Скрябин. Как ему-то это сказать?! А потом, на такую поездку нужны деньги. У меня сейчас лишних нет. А у тебя и подавно. Так, что Вилор успокойся и не теш себя этими иллюзиями. Труднее будет вернуться в реальность. Уже заметно захмелевший Вилор вновь отмахнулся. Вытер руки полотенцем. Раскрасневшийся, он уселся напротив Лидии за стол и, закурив, тяжело дыша, ответил:

— Ерунда! Отговорки! А если я найду денег? Если нам твой Скрябин больше никогда не помешает? Поедешь? Что здесь делать? В это стране? Которая сходит с ума! Которая Достоевскому и Гоголю предпочитает дешевых выскочек, делающих деньги на бульварных романах! Нет, никогда в этой стране не будет порядка! И главное никогда этот народ не будет жить счастливо! Он сам не хочет! Понимаешь! Сам не хочет жить по-человечески! Рожать и воспитывать детей! Не пить водки! Не обижать стариков! Не воровать у инвалидов и сирот! Народ этот не хочет! Что можно ждать, от этого народа? Лидия? Оглянись! Нет! Уезжать, и пока есть возможность бежать отсюда! Так ты поедешь со мной в Париж? И Скрябин твой не помешает, поверь мне, я обещаю! Лидия напряглась. Она внимательно посмотрела ему в глаза:

— Вилор! Ты меня пугаешь? Найдешь денег, Скрябин не помешает? Ты, что его убьешь, что ли? — ухмыльнулась она.

Он рассмеялся. Противно и раскатисто. Лидия тяжело вздохнула. А он, схватил ее за руку, поцеловав кончики пальцев, ласково спросил:

— А если и так? Ты, что меня меньше любить после этого будешь?! На этот раз она разозлилась окончательно:

— Вилор! Прекрати! Это уже не смешно! Это уже мне не нравиться! Ты меня пугаешь! Напился, так веди себя прилично!

— И все-таки, ты бы стала меня меньше любить, или разлюбила бы совсем, если бы я убил твоего мужа? Скажи, только честно? — он улыбался, словно издеваясь.

— Прошу тебя! Прекрати! Я не могу отвечать на такие вопросы! Ты меня мучаешь! Ты же знаешь, что я тебя люблю и этим, ты пользуешься! Ты жестокий! Ты говоришь такие вещи, от которых мурашки по коже! Народ тебе не нравится! Ты обозлился! Поэт не доложен быть злым. Причем тут народ. Причем тут страна, если тебя обидела горстка негодяев? И из-за них ты готов бросить родину? Не правильно это. Не правильно. Нельзя жить в ненависти и обиде. Нельзя жить, желая смерти, пусть даже нехорошим людям. Нельзя желать смерти врагам. И тем более нельзя эту смерть призывать. Правильно дед сказал, ты жестокий! И это страшно!

Щукин отмахнулся. Закурил сигарету. Зажмурился и словно артист в театре сказал громко и раскатисто так, что задрожали тарелки:

— Дед! Слушай ты больше этого идеалиста романтика! Он в лагерях сталинских чуть не подох и всех любить продолжает! Тоже мне, библейский персонаж! А сам за свою жизнь, так ничего и не смог сделать! Ничего! Только вон, хорошие слова, говорить умеет! У Лидии на глаза навернулись слезы:

— Злой! Ты злой Вилор, я тебя не узнаю. А он лишь рассмеялся. Противно и цинично. Он не смотрел не нее. Просто хохотал, как будто Лидии рядом не было. Когда этот приступ закончился, он погрустнел и как-то обречено буркнул:

— Я сам себя не узнаю. А дед, извини, он конечно человек хороший, но нельзя жить по его советам. Нельзя. Не выживешь, — Вилор покосился в окно. — Кстати, вон дождь, наверное, будет, а старик зонта не взял. Замокнет. Лидии вновь стало его жалко. Она подошла, обняв его сверху, за плечи, нежно сказала:

— Домой вернется.

— Нет, не вернется. Так и будет сидеть на лавке, пока ты не уйдешь. Он ведь тактичный. Дождь его не испугает. Дождь вообще никого пугать не должен. Дождь, это такое! Вилор тяжело вздохнул и вновь, покосившись на стекло, тихо добавил:

— Дождь, это слезы природы. Иногда радостные, а иногда грустные… Вот послушай: Пока идет дождь  Слышны звуки вчерашнего дня. Гром  словно вождь Водит племя ночного дождя. Ночь  промокшая птица, Рассвет  не совьет ей гнездо Тень вчерашние лица День растворяет все зло. Пока идет дождь  Листья плачут о теплой земле. Пока идет дождь — Роса отдается траве Туман  обкуренный странник, Облака словно стадо овец, Ветер  небесный избранник, Закат — умирающий свет, Пока идет дождь. Лидия молчала. Он пытался рассмотреть эмоции на ее лице. Но Скрябина отвернулась, у нее дрожали руки, он это заметил когда, она достала из пачки очередную сигарету. Долго не могла подкурить, чиркая зажигалкой. Она нервничала. И ему вдруг стало стыдно. Совсем противно и больно! Он хотел уже извиниться, но тут Лидия, неожиданно и как-то грубо спросила:

— Красивые стихи. Кстати, ко мне твоя знакомая приходила. Виктория. Знаешь такую? Он испугался, вздрогнул. Она заметила это, хотя и не смотрела в его сторону. Она почувствовала, что он дернулся и засуетился.

— Вика? К тебе? Что ей надо было?! — слега хрипловатым голосом переспросил Вилор.

— Рассказала, как вы иногда весело проводили время. И еще сказала, что убьет меня, если я от тебя не отстану, — с металлом в голосе произнесла Лидия. Он молчал. Она ждала, когда он соберется мыслями. Но он долго не мог прийти в себя. Суетился и достал сигарету. Покачав головой, переспросил:

— Что? Ха, ха. Вот дурочка. Вот дурочка. Девчонка! Надеюсь, ты ей не поверила?

Лидия посмотрела ему в глаза. Растерянность и паника. Он суетится. Он не знает, как себя вести. Он похож в эту секунду на героя-любовника из дешевой пьесы. Скрябина хмыкнула и лукаво улыбнувшись, добавила:

— Как сказать. Как сказать. Она очень агрессивная была. И я боюсь, что она говорила искренне. Кстати, когда это ты успел с ней роман закрутить? Она сказала, что вы были близки. Ты это сделал, пока я с моим в отпуске, в Испании была? Вилор опустил глаза. Он тяжело вздохнул и сказал с неохотой:

— Надеюсь, ты меня ревновать не будешь? Или сейчас устроишь сцену? А ты спроси меня, каково мне? Ждать, видеть, как ты мучаешься, живя с этим негодяем. Встречаешься со мной и потом идешь и ложишься с ним в постель! Каково мне? Знаешь что это такое? Нет, ты не можешь представить, какая эта мука знать, что твоя любимая женщина уходит к другому мужчине, пусть даже и ее законному мужу. Это больно Лидия. Это очень больно. И потом Вика. Она девчонка избалованная. Ей хочется просто чего-то необычного. Она была лишена романтики в детстве. Вот и все. Она загорелась мной. Случайно. Просто на одной из светских вечеринок. Она проникалась моими стихами. Разве я в этом виноват? Разве я виноват, что она влюбилась в меня? Да у нас с ней были мимолетные отношения. Были. Я скрывать не буду. Но я просто пожалел ее. Она влюбилась в меня как дурочка! Мне стало даль девчонку! Просто жаль. Вот я и так поступил. Сейчас поверь, я сам жалею. И все в прошлом. Поверь. Извини, если тебе было неприятно. Я ее больше не увижу. Я так решил. Лидия обиделась. Она вдруг почувствовала, что ревнует его. И не просто ревнует, а изнывает в злобе к нему и этой молодой и красивой блондинке. Скрябина рассмеялась жестоко и сухо. Это был даже не смех, а какое-то карканье. Воронье! Покачав головой, Лидия ледяным тоном сказала:

— Да. Пожалел ее. Понятно. Это в твоем репертуаре. Пожалеть значит дать понять женщине, что ты отвечаешь ей взаимностью? Так, по-твоему? Пустить ее в свое сердце, пусть даже и на день. На час, на минуту?! Дать ей надежду?! Надежду любви! А потом просто так раз и растоптать эти чувства. Мол, хватит. Я же пожалел тебя. Словно щенка, погладил за ушком и налил блюдце молока. А потом выбросил этого щенка. Нет, это не жалость. А ты о ней подумал? Как ей сейчас? Она ведь мучается! И я, ее понимаю. Но я и понимаю себя. И тебя. Ты думаешь все так в прошлом. Раз и все разорвал. Нет. Ты не видел ее глаз. Ты не видел ее глаз во время нашего разговора. Как они блестели. Они блестели с такой ненавистью и злобой, от которой, мне стало страшно. Поверь. Да и боюсь, просто теперь мы от нее не отделаемся. Она напористая. Девица еще та. Кстати кто ее папа? Он виновато посмотрел не нее. Он увидел, Лидия разозлилась и ей сейчас лучше не грубить. Вилор ответил заискивающим и ласковым тоном:

— Ее Папа депутат Госдумы. Известный человек. Его фамилия Маленький. Смешная, не правда ли?

— Маленький? Это тот самый Маленький? Ну, ты даешь! Ты Вилор совсем с ума сошел! Да, теперь я точно знаю, она от меня не отцепится. И от тебя тоже. Вилор.

Ты не понимаешь, что происходит. Не понимаешь. Это надо как-то решать. Угрозы ее вполне реальны! Щукин понял, она немного остыла. Она больше интересуется девушкой, чем его «чувствами» к ней. И это хорошо. Вилор попытался улыбнуться и разрядить обстановку. Но гримаса на лице, вяло походила на «позитивную»:

— Да брось ты! Она же девчонка еще! Ну, если ты так боишься, хочешь, я сам поговорю с ней? Лидия и впрямь немного остыла. Она махнула рукой и грустно сказала:

— Уж сделай доброе дело, изъяснись и успокой девочку! И не просто успокой, а встань перед ней на колени и извинись. Я прошу тебя Вилор. Я боюсь, честно говоря. И за себя и за тебя тоже. Поверь мне, она готова на все. А вообще-то на ее месте я бы тебя убила, а не меня. Шучу. Ладно. Мне надо идти.

Лидия еще хотела добавить, что решилась порвать с Валерианом. Но, посмотрев на пьяные глаза Вилора, поняла это «не тот момент». Скрябина встала, и тяжело вздохнув, обняла Щукина. Тот, попытался ее поцеловать, но Лидия отстранилась. Она грустно улыбнулась, погладив Вилора по щеке, сказала:

— Мне надо идти…

— Ты за этим приходила?

— А ты, как думал? Конечно. Да. Мне нужно было посмотреть на твою реакцию.

Сказать тебе, что б ты очнулся, наконец. Узнать как у тебя дела. Вижу все плохо. Ты действительно… заводил себе молодую любовницу, которая собирается убить меня. Мой муж действительно тебе поставил палки в колеса. Но я хочу исправить ситуацию. Но Щукин, подумал, она шутит, улыбнувшись, переспросил довольным тоном:

— Кстати насчет Парижа тебе надо подумать. Я не шутил. Я серьезно. Очень серьезно. И у тебя мало времени. От твоего ответа будет зависеть многое. Я жду. Лидия ничего не ответила. Она повернулась и направилась к выходу. Вилор стоял и смотрел ей вслед. Он да же не попытался ее остановить. Дверь хлопнула как топор гильотины. Щукин поморщился. Вилор поплелся в свой кабинет. Лениво плюхнулся в кресло и зажмурил глаза. Он долго сидел в тишине. Слушал, как тикают в углу часы. Было одиноко и противно.

Щукин тяжело вздыхал. Он пытался прислушиваться к монотонному шороху маятника. Ловил вялые звуки, напрягая слух, но это не успокаивало. Напротив тревога и обида грызло сознание. «Алкоголь, только алкоголь снимает, этот чертов груз. Алкоголиком становятся, не от того что хочется напиться, а от того, что хочется забыться. Какая глупая и убийственная философия! Эдакое оправдание собственной слабости. Или нет?! Или алкоголь это действительно способ! Способ уйти и этого гнусного и противного мира, куда-то в параллель, забыться. Вот-вот оправдания слабого человека! Проще простого, напиться. Напиться или нет. Алкоголь может только спровоцировать. Наделать глупости пьяному проще. Этот чертов папаша, он, он как змей-искуситель прямо. Прямо как библейский персонаж, хм» — Вилор открыл глаза. Он понял, что ему непременно сейчас нужно выпить. Коньяка или водки. Выпить! Щукин вскочил с кресла и осмотрелся по углам. Бутылка коньяка, словно диверсант торчала за письменным столом на полу. Вилор улыбнулся. Но шагнуть к ней не успел. Тревожный звонок нарушил тишину этого одиночества.

— Лидия. Она. Она пришла. Нет, я так и знал. Она не уйдет! — Вилор улыбнулся. Ему вдруг стало приятно. Он нужен. Он нужен людям. Лидии… деду! Он нужен. Щукин радостно прошел к двери. Быстрым движением открыл замок. Скрип пропищал изменником.

В проеме двери стоял незнакомый человек. Мужчина на него смотрел внимательными и добрыми глазами. Гладкая кожа натянута на щеках. Слегка горбатый нос. Безупречно выбритый подбородок и щеки. На незнакомце надет большой нелепый плащ грязно-зеленого цвета. На ногах массивные ботинки с резной подошвой. Вилор внимательно осмотрел непрошеного гостя и удивленно спросил:

— Вам кого?

— Мне нужен Павел Сергеевич Клюфт? Я правильно попал? Пауза, Щукин тяжело вздохнул и почему-то шире распахнул дверь, словно предлагая незнакомцу войти. Но тот не шелохнулся, ожидая ответа.

— Его нет, он, ушел. По делам. Вы из ЖЭКа, как я понимаю, инспектор что ли? По поводу переоформления? Так к нам уже приходили, я все документы подавал, — Вилор виновато улыбнулся. — Или из Энергонадзора?

— Нет, я не инспектор, я просто, просто его знакомый, — мужчина грустно кивнул головой.

Вилор вдруг стало жалко этого человека. Он неожиданно широко распахнул дверь и махнул рукой:

— Да вы проходите! Подождите! Придет скоро.

Мужчина шагнул решительно. Он не сомневался. Вилора смутило то, что непрошеный гость, не снял свою обувь и плащ, а так и прошел одетым, прямо на кухню. Он вел себя как-то вызывающе уверенно. Сел на табуретку и улыбнулся:

— Вы, я вижу, тут борщ варили? Его Павел Сергеевич варил? — и, не дожидаясь ответа, добавил. — Он всегда любил борщ. Борщ и сало.

— Да, но, — растерялся Вилор. — Быть может, вы есть хотите? Вы, тогда у нас руки мойте, садитесь, я вас угощу…

— О! Нет-нет! Я сыт! Сыт! И руки мыть не буду! Это я так, для разнообразия спросил, — мужчина обвел взглядом кухню. Вилор стоял и не знал, как себя вести. Ему вдруг стало неловко в присутствии этого странно человека в плаще. Щукин покосился на початую бутылку водки у шкафчика. Ему стало стыдно.

— Вы, его родственник?

— Да, внук.

— Хм, похож и не похож, в тоже время…

— Хм, не понял, — Вилор переминался с ноги на ногу.

Он чувствовал себя школьником перед завучем. От внутреннего дискомфорта горели кончики ушей. Какая-то скованность мешала расслабиться и нормально говорить с этим человеком в грязно-зеленом плаще.

— Я вижу вы меня стесняетесь? Нет, не надо! Я могу уйти, если конечно вы себя совсем плохо чувствуете?!..

— Нет-нет, — Вилор отмахнулся. — Я просто. Вот, — он вновь покосился на бутылку водки.

— Ах! — гость поймал его взгляд. — Вы выпить хотите?! Так пейте! Но я вот не буду. Не пью. Вообще. Вилор неожиданно шагнул к шкафчику. Он неловким движением налил себе водки и выпил. Вкус спиртного даже не почувствовал, словно в рюмке была обыкновенная вода. Но ему стало легче. Щукин улыбнулся, всплеснув руками, довольно сказал:

— Вы я вижу, давно знакомы с дедом? Я только вас не припомню, вы коллега по работе его? Или просто знакомый?

— Нет, я просто знакомый. Я не коллега. Я работаю в другой сфере. Если так выразится. А вы тоже журналист?

— С чего вы взяли? — опешил Вилор. — Почему журналист?

— Ну, как же, пошли по стопам деда, — незнакомец тяжело вздохнул и улыбнулся.

— Как? Вы что-то путаете, мой дед не был журналистом. Он работал экономистом. Снабженцем. Отправлял спецгрузы в Норильск. Незнакомец рассмеялся. Он махнул рукой и как-то уверенно добавил:

— Нет, молодой человек, я-то уж точно знаю, ваш дед был журналистом. Вилор обиделся. Он зло покосился на непрошеного гостя и буркнул:

— Уж извините! Это вы что-то путаете. Мой дед не когда не был журналистом. Я-то уж точно знаю, Гость вдруг стал серьезным. Он внимательно посмотрел на Щукина и грустно добавил:

— Да? Может быть, может. Хотя я не уверен. Я ведь не видел его давно.

— Как давно? — миролюбиво спросил Вилор и налил себе еще водки.

— Ну, не знаю, несколько десятков лет. В общем, очень давно, — мужчина опять покосился на бутылку водки. — А вы значит сам-то не журналист?

— Нет, с чего вы взяли?

— Да вижу, ошибся…

— Нет, не журналист. Я литератор, поэт…

— О! — удивился мужчина и нахмурился. — Вы поэт? Забавно… Вилор нервно достал пачку сигарет и подкурил. Он опять разозлился на этого странного человека. Вел себя он не совсем адекватно. Щукин, сощурившись, подозрительно спросил:

— Вы меня извините, конечно. Но я даже не знаю кто вы такой? А то, тут вы меня расспрашиваете. А я и не знаю, с кем говорю! Вас, как звать-то? Что-то дед мне не про кого из своих таких, вот, знакомых не рассказывал! Мужчина стал хмурым. Но через секунду вновь улыбнулся и радостно ответил:

— Меня зовут Иоиль!

— Иоиль? Хм, ну и имя. Это имя?

— Да, а что вас смущает?

— Нет, но, странное какое-то, я где-то его слышал, вот. По-моему в библейской теме что ли? — пожал плечами Вилор.

— Да, вы не ошиблись. Есть там такое. И я этим горжусь. Ведь я богослов.

— Кто? — удивился Вилор.

— Богослов, а что тут такого?

— Нет, ничего, вот тебе на?! Так, мой дед значит, в секту попал? Вы, из секты что ли? Церкви, какой?

— Нет, не из церкви,… - тяжело вздохнул Иоиль.

— Странно. Ладно. Но учтите, узнаю, что вы у деда деньги сосете, выгоню к чертовой матери! С лестницы спущу! Мне еще сектантов не хватало! — решительно и зло сказал Вилор. Богослов ухмыльнулся. Он всплеснул руками и тихо сказал:

— Странная у вас какая-то реакция. Кстати, вы так и не сказали, как вас зовут?

— Меня? Вилор! — Щукин глубоко затянулся и вновь подозрительно посмотрел на Иоиля. — А вы, вот говорите, что богослов, а зачем же вы пришли к деду-то? Он вроде у меня как в Бога-то не шибко верит. В церковь только на пасху, да на рожество ходит! Да и церковь-то в нашу, православную! У вас-то дело, какое, а?

— Вот вы про мое имя, сказали, что оно странное, а ваше? Вы ваше-то имя вы понимаете? Вилор смутился:

— Что значит понимаю? Дед мой так меня назвал. И я на него конечно за это очень зол! Назвать человека так Вилор! Надо ж!

— А может, он от души назвал? — Иоиль улыбнулся.

— От души! Сейчас! Он от страха назвал! От страха! Что бы человека с таким именем и тронуть не могли! Вот и все! А он что вам, не говорил, что ли? Если уж вы знакомый его такой хороший? Странно… — подозрительно ухмыльнулся Вилор.

— Да ничего тут странного. Он так и не поверил мне! — Иоиль тяжело вздохнул.

— В чем?

— В слове! В божьем слове!

— Ага! Значит, агитировали его вы?!

— Нет, я ему истины говорил. А вы я вижу тоже в него. Упрямый. Только вот не хорошо, что вино любите. Дед ваш вино-то не уважает.

— Да уж! — Вилор покосился на бутылку. — Так господь вроде вино не запрещает? А?

— Нет, не запрещает. Но и не приветствует увлечение им! На вине можно глупость большую совершить! Вино глумливо, сикера буйна; и всякий увлекающийся ими неразумен!

— Это точно! — вновь тяжело вздохну Вилор. — Это точно. А вот скажите мне, если вы как, там себя богословом называете, если вот я люблю человека, женщину больше жизни, и вот не могу без нее! И ради нее, что бы она была счастлива, решил другого человека убить?! Который ей не дает быть счастливым, это грех, большой грех? А? Иоиль внимательно посмотрел на Щукина. Грустно вздохнул и тихо ответил:

— А вы, что, действительно хотите убить?!

— Нет, но, — покраснел Вилор. Иоиль кивнул головой и спокойно ответил:

— Человеку принадлежат предположение сердца, но от Господа ответ языка. Все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души! Передай Господу дела твои, и предприятия твои совершатся. Мерзость пред Господом всякий надменный сердцем; может поручиться, что он не останется не наказанным. Милосердием и правдою очищается грех, и страх Господень отводит от зла! Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним! Лучше немногое с правдою, нежели множество прибытков с неправдою! Щукин задумался. Иоиль добродушно улыбнулся и добавил:

— Вы, я вижу, мучаетесь. Если такие вопросы задаете. Это хорошо. Если в человеке есть сомнения, его душа не потеряна! Главное, что бы вы выбрали правильное решение!

— Да, вижу, говорить вы умеете. Лапшу всякому навещаете. Словом владеете. Как сейчас говорят, в теме! И язык подвешен. И все-таки! Вы не ответили! Ушли так сказать! Вопрос видно сложный и даже в библии на него ответа нет! Нет ответа! — Вилор самодовольно вскинул руку вверх. Иоиль пожал плечами:

— Там есть ответ на все. И не в библии дело. Библию тоже люди писали. Дело в слове Божьем. Потому я и стал богословом! А ответ на ваш вопрос есть. И он гораздо проще, чем вы думаете. Вы завидуете чужой жизни. Пусть даже и неправедной и не правильной. Но по-своему завидуете. А зависть это уже плохо. Пусть даже она благая так сказать.

— Не понял? Я так вопрос задал! А вы уже ярлыки вешаете! Может, вот я собрался поэму или пьесу написать! А там вот такой сюжет, один человек убивает другого, что бы третий был счастлив! Будет ли считаться это грехом? Ведь он убьет плохого? Он не может смотреть, как этот человек творит зло! Он не может смотреть, как этот человек портит другим жизнь? У него попросту кончилось терпение, ведь Бог почему-то ему не помогает и не карает этого плохого человека? А? Как вам такой вопрос? Просто кончилось терпение? Иоиль пожал плечами:

— У терпеливого человека много разума, а раздражительный выказывает глупость. Кроткое сердце жизнь для тела, а зависть гниль для костей! Пусть даже она и благая! И еще никогда смерть не может стать благом! Никогда! Пусть даже смерть мерзавца! Человек не может забирать жизнь другого человека! Это не его право!

— Хм, ну тут я готов с вами поспорить! — замахал рукой Вилор. — Вы конечно вещи библейские говорите, но к нынешней нашей мирской жизни они не какого отношения не имеют! Никакого! Богослов пожал плечами:

— Вы знаете, я почему-то вечно попадаю не вовремя!

— Как это? — удивился Щукин.

— Да так. Однажды я пришел в дом к одному человеку, когда он тоже собирался убить людей. Сразу нескольких людей. Причем он тоже яростно считал, что они враги и могут принести много зла. Хотя убить он хотел их вовсе не физически, а морально! Подписать им, так сказать смертный приговор!

— И что? — Щукин насторожился.

— А ничего. Ничего хорошего потом не получилось. Поэтому я не даю теперь не каких советов. Никаких. По таким вот вопросам. И не спорю больше. Вы сами поймете. Потом.

— Нет, я не понял, что потом-то было? — с каким-то маниакальным любопытством спросил Вилор. — Он подписал приговор?

— Да,… - печально вздохнул богослов. — Но сам того, не понимая, он подписал приговор и себе!

— Его, что тоже убили?

— Нет, его не убили. Он остался жить.

— А в чем тогда драма? Я не понял. Почему вы теперь не даете советов?

— Там очень сложно все вышло. И я сам немного виноватым потом считал. Поэтому я и разыскиваю этого человека. Вот и все! Я его больше ведь не видел.

— Хм странный вы какой-то? — Вилор вновь налил себе водки. Он совсем захмелел. Лицо его покраснело. Богослов с сожалением посмотрел на поэта и покачал головой:

— Мне пора идти. Мне пора. Извините. — Иоиль решительно встал и направился к двери.

— Эй! Эй! Как вас там? Иосиф? Иолий? Подождите! А как же дед? Что мне ему сказать? — Вилор плелся за гостем неуверенной походкой. Но человек в длинном грязно зеленом плаще не остановился и даже не обернулся.

Он лишь на мгновение задержался, открывая входную дверь и через мгновение, исчез в пустоте коридорного проема. Вилор вздрогнул, когда клацнул замок. Он остался один в полутемной прихожей и тупо смотрел на закрытую дверь.

— И чего приходил? — спросил он сам у себя пьяным голосом. — Ходят, тут говорят вещи такие красивые! Аж, страшно становится! Все умные такие, чистенькие! Все норовят поучить, наставить так, сказать! А я вот такой! Такой вот я! Но таким меня никто любить не хочет! Все любят, с какими-то оговорками! А в любви оговорок не бывает!

Глава пятая

— Вика я не пойму? Что происходит? А? Вика! Это уже не смешно и не экстравагантно даже! Ты начинаешь не то, что высасывать и вытягивать мои нервы, а еще и лишать меня разума! — Леонид Маленький отчитывал свою дочь жестко и немного грубо.

Раньше он себе такого не позволял. На свою любимицу тона даже не повышал. Если и ругался, то все как-то очень сдержанно, словно шутя. Но тут, его прорвало. Он не мог сдержать эмоций! Леонид не узнавал себя! Он кричал и топал ногами, потеряв контроль над собой.

— Ты меня просила открыть свой бизнес? А? Помнишь, умоляла: папочка я буду заниматься туризмом? Открой мне фирму? Ну? Открыл? И что? Аренда в центре! Куча персонала, а ты? Ты там в последнее время даже не появляешься! Все бросила на самотек! Куча долгов! Куча претензий от клиентов! И все мне тыкают! Мне, потому как фамилия у тебя, солидная для Красноярска! Маленькая! Маленький это фамилия! Это брэнд, который нельзя разрушать! А ты? ты превращаешь нашу фамилию в шутовство! — Маленький тяжело дышал. — Ты стала обычной вертихвосткой, у которой на уме только фитнесс салоны, солярии и ночные клубы! Попойки устраиваешь в нашем загородном доме! Соседи, уважаемые люди, жалуются, твои друзья пьяные мочатся им в щель забора! Просто ради смеха! А соседи у нас бизнесмены, солидные, уважаемые! Солидные люди!

— Не все бизнесмены солидные, приличные люди, — робко буркнула Виктория, не поднимая глаз. Ее замечание еще больше завело отца. Он вновь затопал ногами и заорал еще сильнее:

— А вот это уж не тебе решать! Не тебе ярлыки вешать! Не тебе! Ты то, сама, что в жизни добилась? А? Все на готовеньком, все я тебе дал? А? Все пользуешь? А сама-то? Сама? Почему ты так относишься к моим стараниям? Почему? Я разве заслужил это?!!

Виктория зло посмотрела на этого невысокого, коренастого человека, который был ее отцом. Она вдруг поймал себя на мысли, что в эту секунду, именно сейчас ненавидит его. Она никогда раньше такого даже представить на мгновение не могла?! А, тут?! Вика разглядывала черты близкого и родного существа и боялась! Боялась своих мыслей! Округлое лицо, большие глаза и тонкие губы, они светились ненавистью! Они вдруг стали чужими в одно мгновение! Вообще-то Вика обожала своего отца. Он был ей больше чем родитель. Он был ей всем! Или почти всем! Десять лет назад, в смутные годы горбачевской перестройки нелепо и как-то несуразно погибла ее мать и его жена! Разбилась в авиакатастрофе. Страх и шок! Пропасть и пустота! Десятилетняя девчонка вдруг ощутила, что все кончилось в ее жизни, так и не начавшись! Никогда она больше не будет счастлива в этом мире, так ей казалось тогда! Ведь ее отец Леонид Маленький, должен был сделать почти невозможное, дать любовь ее мамочки! Все понимали, что это никогда не произойдет. И ошиблись. Ее отец сделал все, что бы Вика смогла пережить эту кошмарную утрату!

Леонид Маленький сделал почти это невозможное! Этот вроде бы обычный серенький на первый взгляд человек, рядовой советский радиоинженер, который никогда воспитанием дочери то и не занимался, преобразился в заботливого и любящего отца! Да еще какого?! Леонид ушел со своего оборонного завода, на котором проработал пятнадцать лет и занялся бизнесом! Время было лихое и надо было как-то решать финансовое обеспечение семьи! Маленький варил джинсы, продавал пиратские аудиокассеты, занимался производством подпольной водки и торговал ломом цветного металла! В общем, Леонид Маленький прошел весь этот «страшный» путь становления «новорусского» предпринимателя, что бы сделать детство и юность своей дочери счастливой! Что бы дать ей все! Лишь бы она его любимый и дорогой человечек, ни в чем не нуждалась! Были тут и взлеты были и падения, но все же! Маленький выжил в этой борьбе и стал солидным по нынешним меркам бизнесменом и уважаемым в политических и властных кругах человеком. Он заводил нужные знакомства и давал, если надо взятки, деньгами не скупился. И это приносило свои плоды. Но главное, Леонид Маленький умел договариваться! Он, был компромиссным человеком и, это особенно помогло ему выжить в начале «беспредельных девяностых» когда практически всех его конкурентов и партнеров отстрелили бандиты и рэкетиры. Леонид Маленький был «гением переговоров». Он умел находить точки соприкосновения с любым человеком. Конечно, Вика подозревала, что отец связан и с криминалом и бандитами, но кто из его когорты в те времена не якшался с туполобыми, коротко стрижеными здоровяками, с толстыми шеями и бицепсами в три обхвата! Такова уж была жестокая реальность, да и мода той пусть и короткой эпохи. И частенько в его окружении, она встречала: очень мрачных типов в бардовых пиджаках, с толстыми золотыми цепями на груди, угрюмых сухолицых, золотозубых уголовников, с синими, от наколок, руками и пальцами, дерзких и пошловато-циничных милиционеров с ехидными улыбками продажных ментов! Они все крутились вокруг ее отца, как пчелы над медом. И он извлекал свою выгоду этих неприятных знакомств и тусовок. И извлек! Главное он остался жив! Жив и не потерял свой бизнес! Напротив, во многом приумножив его! Вошел в совет директоров крупного металлургического комбината! И вот пик карьеры, на последних выборах Леонид Маленький смог стать депутатом Государственной думы! Сколько денег ушло у него на то, что бы попасть в списки одной солидной партии никто не знал, но сам Маленький уверял, он все отработает, получив корочки народного избранника. Сам Леонид Маленький не раз говорил, ему дан это дар переговорщик от отца, Викиного деда! От него Андрона Маленького ему достался аналитический склад ума, а главное реакция предчувствия неприятностей, как ее сам называл Леонид.

И Вика и те, кто хоть раз столкнулся с отцом Леонида Маленького, в это верили!

И все это Леонид делал ради нее, своей дочери! И она это чувствовала. Сначала конечно, будучи девчонкой, еще не совсем понимала, что когда-то, потом отец потребует за эту любовь расплату! Он потребует за всю его затраченную энергию ответной реакции покорности и послушания! Она не могла догадываться, что ее папа станет просить быть его собственностью! Возомнит, что она обязана ему заплатить обратной жертвой своей судьбой, которую он вправе вершить и лепить, словно пластилиновую игрушку!

— Вика прошу тебя, ты должна меня послушать! Послушать! Я уже со всем договорился! Ты восстанавливаешься в университете! И продолжаешь учиться!

— Папа! Я же тебе сказала тогда, когда бросила университет год назад! Я не хочу учиться на юриста! Не хочу! И не буду!

Маленький тяжело вздохнул. Он немного устал от эмоциональной речи. Он уселся в большое кресло напротив дочки и немного растерянно посмотрел на ее скомканную фигурку. Ему вдруг стало ее жалко. Вика сжалась, как осенний листок, сморщилась и поджав под себя ноги, выглядела совсем одинокой и беззащитной. Леонид закрыл глаза и массажировал лоб ладошками, затем грустно и ласково спросил:

— А на кого, на кого ты хочешь учиться? Вика покосилась на отца. Она виновато смотрела на родителя и молча сопела, не спеша с ответом.

— Я не слышу дочка, на кого?! Сейчас юристы, более нужны! Я уже со всем договорился! Я уже сделал так, что ты пойдешь не на второй курс, а уж сразу на третий! Чего уж год терять то? А потом у меня есть хорошая адвокатская конторка, там тебя возьмут на стажировку, натаскают. А ты, опять. Ну, на кого ты хочешь? А? Дочь?

— Пап, я уже тебе говорила…

— Нет, дочь. Того разговора не было. Так не будет! Ты пойдешь либо на юриста, либо уж на финансиста! Или в крайнем случаи на психолога! И все! больше пока в стране нет никаких перспективных профессий! Вика хмыкнула носом и тихо, но упрямо возразила:

— Я сказала тебе. Я хочу учиться на актрису в институте театра и кино. Или туда или никуда! Маленький молчал. Вика видела, как в напряжении заходили его желваки. Леонид не открывая глаз, откинулся назад на спинку кресла, вытянув ноги, вяло и как-то жалобно пробубнил:

— Дочь, налей мне там, коньяка хорошего! Вика удивленно посмотрела на отца:

— Пап, ты же вроде не пьешь? Вообще! Маленький обречено махнул рукой:

— С тобой тут будешь трезвенником?! Налей! Вика соскочила с кресла и бросилась к бару, что стоял в углу огромной гостиной. Она так хотела сейчас угодить. Вика знала, раз отец, так резко сменил тон, он не злится, а лишь переживает. Он расстроен и хочет по душам поговорить. Он хочет общения. Простого человеческого общения. Леонид сидел, потягивая, из толстопузого бокала, темный, похожий цветом на кофе, коньяк. Он внимательно смотрел на дочь. Она ежилась и виновато, словно собачонка, улыбалась. Леонид тяжело вздохнул, подняв посудину вверх, попытался рассмотреть коньяк в свете люстры. Он встряхнул бокал, сощурившись, разочаровано опустил его, припал к стелу губами. Вика ждала. Она не хотела его торопить. Она знала, это бессмысленно вызовет только раздражение. Пусть созреет сам! И он созрел, тихо сказал:

— Понимаешь дочь! Человек вообще не всегда занимается тем, чем хочет! Он вообще занимается черт, знает чем, но не любимым делом! И лишь единицы могут и имеют право заниматься тем, чем хотят! Тем, что приносит им удовлетворение! Но это очень редко происходит! Очень редко! Понимаешь, дочь! — глаза у Леонида заблестели. Алкоголь слегка расслабил напряжение голоса. Он повысил тембр.

— В нашей стране вообще с этим проблема! Тем боле сейчас! Нам, нашему быдлу, не нужны: ни художники, ни актрисы, нам нужны юристы и финансисты! Нам нужны те, кто делает деньги! Потому, как наша нация сошла с ума! Она хочет зарабатывать бабки! Просто и цинично! Причем нередко ничего не делая! Зарабатывать бабки и тратить их! И большинству плевать, как?! Как их зарабатывать?! И выжить в этом страшном стаде очень трудно! Идти против этого полчища жадных и чванливых баранов очень трудно! Очень! Поэтому и приходится двигаться в этом потоке, подгоняя этих самых баранов, что бы они тебя ненароком не затоптали!

— Но это ведь не правильно папа! Так ведь не должно быть! — на глаза Вики навернулись слезы.

— Да дочь, да! Но, ни я, ни ты, не в силах повернуть это стадо! С этим нам придется смириться! И смирятся! Думаешь, мне, дипломированному радиоинженеру, охота заниматься всем этим? Да нет! Но, что я буду делать по своей специальности?! Быть нищим! Спиваться? Уморить себя и тебя? Потому как, наше государство маленьким и честным, подобным радиоинженерам, ничего и дать не может!!! Потому что нашему сраному государству вообще наплевать на меленького человека! Потому, что у нас, человек это пылинка! Пыль под ногами! Понимаешь Вика?!!! Пыль!!! Вот поэтому, моя девочка, я и хочу, что бы ты, стала: или юристом, или финансистом! Что бы ты смогла эту пыль, когда надо собирать, на совок, а не сама, в конце концов, оказаться под чьей-то метлой! Вика заплакала. Она плакала почти беззвучно. Лишь плечи слегка дергались от рыданий, да горячие слезы катились, обжигая щеки.

— Дочь, пойми. Мы живем в стране негодяев! Где каждый должен сам не произвольно стать негодяем! А иначе другие негодяи попросту его сожрут! Поэтому дочь я прошу тебя стать юристом! Прошу!

— Нет, пап, ты просишь стать меня негодяем, вернее негодяйкой! Леонид тяжело вздохнул, махнув рукой, грустно ответил:

— Пусть будет так, пусть. Назови это жестоким и подлым решением. Но это окончательное решение. Окончательно. Я не позволю тебе даже думать об этом чертовом искусстве! О театре! Забудь! Вика смахнула слезу. Она не обиделась. Нет! Она была к этому готова. Леонид печально рассматривал ее фигурку и потягивал коньяк. Они так и молчали несколько минут, боясь произнести и звук, словно ожидая, что первое сказанное слово станет больше похоже на ультиматум, нежели на повод к примирению. Вика как-то картинно хлопнула в ладоши. Она не поднимая глаз, решительно спросила:

— Хорошо, если я выполню твои требования папа? Ты ведь, тоже можешь пойти мне на уступки? Леонид довольно улыбнулся и кивнул головой. Хотя внутренне он насторожился. Такие заявления обычно его партнеры по переговорам делали, когда хотели попросить седлать его что-то либо невыполнимое, либо очень глупое. Толкали его на неверный шаг. Маленький сделал мелкий глоток коньяка и прищурившись, тихо выдавил из себя:

— Конечно, можешь, если эти уступки будут адекватны условиям, или наоборот.

— Значит, мы можем заключить с тобой, эдакое джентльменское соглашение?

— Ну, джентльменское это вряд ли, поскольку, ты, все-таки дама. А вот соглашение, или как говорится, подписать договор о намерениях можем!

— Нет, договор о намерениях это пустая бумажка, а я хочу твоих гарантий! Чтобы ты дал мне свое слово в ответ на мою клятву стать юристом! — Вика улыбнулась. Леонид рассмеялся. Он всегда радовался, когда его дочь улыбалась, вот так, лукаво и заискивающе! Он был просто без ума, когда она пыталась у него что-то выпросить. Ведь в эти мгновения он понимал, он ей нужен, очень нужен! И она не может без него! И она знает это, и она его любит! Пусть вот так, выпрашивая всякие мелочи! Всякие поблажки и безделушки! Вика моргала глазками, как школьница, которая получила двойку:

— Пап, я стану юристом, но за это, за это… ты позволишь выйти замуж! Я хочу замуж пап… Леонид погрустнел в одно мгновение. Он стал мрачным как туча. Одним глотком допил коньяк, поджав губы, резким движением поставил бокал на пол.

— Пап, ты же не будешь, мне это запрещать! Мне уже двадцать четыре будет! Я большая девочка! Ведь когда-то я должна выйти замуж? А? Пап? — Вика быстро и как-то скомкано бормотала, оправдываясь и в тоже время, смущаясь своих слов. Маленький откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Какой-то опустошенный взгляд и безразличие. Отрешенность к происходящему. Он словно упорхнул от нее в другое пространство. Она почувствовала это огромное расстояние и вновь робко и тихо спросила:

— Пап, ты ведь не будешь против моей свадьбы?! Маленький грустно ухмыльнулся:

— Ты уже, так вот быстро все решила? — он спросил спокойно, словно она собиралась подстричься.

— Да… — Вика, сжав кулачки, виновато улыбалась.

— Да?!.. Странно как-то все у тебя. Дочка.

— Почему странно? Мы просто любим, друг друга вот и все! Мы хотим жить вместе.

— Понятно. Только все как-то очень просто получается. Замуж, выйти, дочь, это ведь перелом в судьбе. Это все очень эпохально для человека! А ты, вот разменять свое замужество хочешь, как карты в преферанс. Пойду в юристы, за это и замуж отпусти!

— Да, но ты же сам учил извлекать выгоду даже из поражения?! Ты все равно от меня не отстанешь! И не позволишь учиться на актрису! А я так хочу! Так, вот тут я хоть так себе найду утешение.

— Ну и кто он? — Маленький пристально взглянул на дочь.

— Он очень хороший человек! Он очень известный человек! Он такой! Такой! Он тебе понравиться! Он очень коммуникабельный! Он лапочка! — заворковала Вика. Маленький отмахнулся от нее как от надоедливой мухи:

— Он кто? Кем работает-то?

— Он, пап, понимаешь он поэт… он литератор! Он пишет стихи и позу, и пьесы! Но больше стихи! Он поэт! Маленький насупился. Он, не вздрогнул, не погрустнел, ни один мускул на его лице не дернулся. Леонид лишь сурово и как показалось Вике, безжалостно смотрел на нее и мочал.

— Ты, папа, ты не против? Ты я вижу, как-то не отреагировал даже…

— А, что мне реагировать?! Тебе жить с ним. Не мне.

— Так значит, значит, ты не против? — радостно взвизгнула Вика и захлопала в ладоши. Маленький грустно улыбнулся, скорее даже оскалился и спокойно и сурово ответил:

— Нет, не против, я. Пусть будет так, как будет. Пусть будет так, как решила судьба.

— Папочка! Папочка! Ты лучший! — Вика кинулась к Леониду на шею. Она осыпала его поцелуями и ворошила руками его волосы. Он тяжело вздохнул тактично и ласково, но решительно, от нее отстранился:

— Ты, хоть меня держи в курсе, прежде чем вот такие решения выдаешь! Мне не нравится, что ты вот такие сюрпризы преподносишь! Это не верно. Кстати вы, что уже с ним подали заявление в ЗАГС?

— Нет, нет, я, вот, тебе сказала! Я тебе первому сказала! Вот, и ничего тут нет неожиданного! Ты первый папа узнал!

— Как это первый? Он что, твой избранник, не в курсе? Что ты за него замуж собралась?

— Он, он еще нет! Я ему сама скажу! Но он поверь, папа, не против, будет! Будет рад! Он такой милый! Папа! Я его так люблю!

— Ну-ну, — тяжело вздохнул Леонид. Он опустил глаза взгляд в пол, словно не хотел смотреть в глаза дочери.

— А, что ты не спросишь, как его зовут?

— Да и не знаю,… - выдавил из себя Маленький.

— У него, очень чудное имя! Какое-то, правда коммунистическое! Вилор! Очень редкое имя! Он Вилор! А я буду Щукиной! Он Щукин! И я буду Щукиной!

— Нет, это перебор дочь. Ты будешь Маленькой. Фамилию-то, мою, уж оставь, — грустно буркнул Леонид. — А впрочем, как хочешь! Поступай, как знаешь!

— Спасибо пап!

— Да мне-то, еще рано спасибо говорить. А вот когда распишешься так и скажешь! А то вдруг, твой, как там его, Вилор, убежит от тебя и свадьбы не будет? А?

— Ты, о чем папа? — насторожилась Вика.

— Да нет так, так! Конечно дочка, конечно и свадьбу устроим! Сам займусь! А сейчас — Маленький, встал с кресла, потянувшись, хлопнул в ладоши. — Я хочу попросить тебя об одном одолжении!

— Проси пап! — Вика заулыбалась и схватила отца за ладонь.

— Дед, что-то сегодня загулялся. Ты, пойди, его в парке найди! Он, как всегда, наверное, на всей скамейке заснул! Стыдно! Не отправлять же, мне, за ним, своих парней? Отец не любит. А ты, вон, сходи, приведи его. Старику надо и лекарства принимать и вообще! Хватит по улице шляться! Уж восемьдесят четыре! Не дай Бог, что!

— Хорошо папочка, хорошо! — Виктория вскочила с кресла, чмокнув Леонида в щеку, выбежала из комнаты. Он еще минуты две смотрел на проем в коридоре, дождавшись, когда хлопнет входная дверь, медленно подошел к столику, на котором стоял телефон. Маленький осторожно, словно боясь разбудить кого-то неведомого в комнате, снял трубку и через несколько секунд тихо сказал:

— Алло, это я. Ты мне нужен. Нужно срочно встретиться. Разговор есть. И работа… срочно! Это очень важно! Я тебя прошу, приезжай!

«Нет, он поймет меня! Он поймет и полюбит его! Он не может не полюбить! Он такой злой и неприступный лишь с виду! А в душе, в душе он добрый и даже несчастный! Нет! Он поймет меня! Мой папа замечательный человек!» — Вика давилась своими радостными мыслями.

Она не ожидала такого развития событий. Вика готовилась к скандалу! А тут, тут отец так легко ей уступил! Учиться на юрфаке, какая ерунда! Ради того, что теперь она может делать, что хочет, можно и потерпеть этот нудный университет! Ходить на лекции, слушать профессоров и доцентов, да пусть, пусть! Она ведь может, может все это перетерпеть! Она теперь должна все это перетерпеть! Ведь отец пообещал ей свободу! Он разрешил ей сделать выбор! Пусть такой, но выбор! Вика бежала по ступенькам коридора, как первоклассница, перепрыгивая пролет в три, четыре прыжка. Она выскочила на улицу и кинулась в сторону парка. Яркое солнце еще добавило радости! Голубое небо, облака и теплый воздух! Что надо человеку для счастья? Хорошая новость, надежда и вера! Вера в будущее! «Нет, нет, я не отдам его не кому! Но кому, кому он нужен! Он ведь пропадет! Он не может жить один! Это он с виду только пижонистый, а в душе. В душе он несчастный и одинокий человек! Мой! Мой, человек! Вилор! Виля! Как приятно будет называть его так — Виля! Утром просить его, что бы он принес мне кофе в постель! Нет, он не понесет кофе в постель! Ну и к черту! Путь не несет кофе! Я сама принесу ему кофе! А он, он пусть, пусть пишет стихи! Он напишет их много! И мне, он обязательно посвятит мне стихи! И пусть, пусть потом все знают, у знаменитого поэта Вилора Щукина, была любимая женщина Виктория! Его судьба и победа! Победа!» Вика перебежала через дорогу. Она не обращала на надрывистые сигналы автомобилей! Водители противно пищали ей в след, словно заставляя свои машины ругаться, на ее безрассудную пробежку по проезжей части! Вика перепрыгнула через небольшой железный заборчик и оказалась у входа в центральный парк отдыха. Она на ходу сунула десятку, в руку вахтерши, что стояла у железной вертушки и проскользнув мимо грузной тетки, очутилась на центральной аллее городского парка. Поглазев по сторонам, она пошла уверенной походкой вправо, потому как знала, куда идти и где искать деда! Городской центральный парк, для нее был не просто знакомым местом. Он был частью ее детства. Вика выросла рядом с центральным парком. И с самого раннего детства, она гуляла там, играла и пряталась. Когда ее ругали родители, Вика убегала в аллеи и лабиринт парка и терялась там, на час другой. Когда она играла с ребятами по двору, то тоже укрывалась в зеленых гущах и дорожках парках. Эта любовь к парку, у Вики была семейная. Мало того, что дом, в котором она родилась и выросла, стоял рядом с парком так еще и ее отец, и дед тоже были ярыми поклонниками погулять по маленькому ухоженному уголку природы в центре города. Особенно дед! Он мог часами ходить с ней и рассказывая странные истории, больше похожие на сказки и нередко пугая ее неожиданными и страшно-торчащими ветвями деревьев, у самых бордюров дорожек и аллей. Дед! Этот особый и уникальный человек в ее жизни! Дед лучший друг и защитник, а нередко и помощник во всех горестях и трудностях девичьей судьбы! Андрон Кузьмич Маленький, был человеком, которому Виктория верила как самой себе. Сухой и высокий он немного напоминал ей артиста Кадочников из фильма «Десять негритят». Большие роговые очки, так увеличивали глаза, что делали его взгляд пронзительно выразительным и внимательным. Морщинистый лоб и совсем, белые седые волосы, аккуратно подстриженные под полубокс. Слегка желтоватая кожа и нелепо белые для восьмидесяти летнего старика вставные фарфоровые зубы.

Странно, но такого как сейчас деда, вернее его образ, Вика помнила всегда. Ей, уже двадцатилетней девушке почему-то казалось, что Андрон Кузьмич всегда был бодрым, высоким стариком, со слегка сутуловатой фигурой и вальяжно сдержанными кошачьими повадками. Она даже не могла представить его молодым. Дед был человеком сюрпризом, он мог пошутить так, что становилось страшно и напротив, сказать кошмарную новость так, что она превращались в легкую веселую историю. О том, кем работал дед, до того как вышел на пенсию, Вика лишь догадывалась. Отец говорил, что он был следователем по особо важным делам в прокуратуре, сам же Андрон Кузьмич распространятся, на эту тему не желал и вспоминал о своих молодых годах не охотно. И все же иногда в его речи проскакивали слова о «серьезной и секретной работе в очень влиятельной силовой государственной структуре». Из всего этого Виктория и делала вывод, что ее дед раньше был сотрудником секретных служб. Андрон Кузьмич любил одевать свой строго-серый костюм с маленьким золотым значком на лацкане. Издали он был похож на обычную блестящую пуговицу. Но если рассмотреть поближе, то на золотом кругляшке можно было увидеть щит и меч в лавровом венке. Андрон Кузьмич очень дорожил этим значком и всегда бережно его отстегивал, когда костюм отдавали в прачечную или химчистку. Виктории нравилась некая таинственность в прошлом Андрона Кузьмича, ее забавляло, когда порой дед, так неуклюже играл в «ветерана-разведчика» разбавляя свои байки, какими-то терминами: из шпионских, нелепых романов и фильмов. Она понимала, дед на закате своей жизни тоже играет в важного и значимого для общества человека.

Вика уверенно шла на дальнюю аллею. Она знала, сейчас дед сидит в беседке, что стояла на берегу Енисея. Это был его любимо место. Оттуда открывался фантастический вид на великую сибирскую реку и природу на противоположенном берегу. Синие горы и светло-лазурное небо. Вот-вот начнется закат. Сумрак еще не опустился, но он уже готов подкрасться, что бы властвовать над землей. Облака светились, красно-багровым цветом. Солнце устало садилось. Медленно и не спеша, опускалось за сопку на западе. Длинные, нелепые тени от прохожих и деревьев, растянулись по асфальту аллеи. Вика всматривалась в силуэт беседки. Она медленно надвигалась из-за зелени кустов. Там под полукруглой крышей сидел человек. Это был дед. Она знала это он… Но через пару шагов Вика вдруг испугалась. За силуэт деда она приняла фигуру молодой женщины, вернее девушки. Красивой и немного странно одетой. Незнакомка, сидела запрокинув нога на ногу. Они были длинные и стройные в обтягивающих кожаных штанах. Черная, тоже кожаная куртка кокетливо расстегнута наполовину. Темная блузка, тоже рассхлестнулась в глубоком вырезе, оголив красивые, полные груди. Виктория осторожно подошла ближе, замедлив шаг, переступила порог беседки. Девушка не обратила на нее внимание. Она смотрела куда-то вдаль: на Енисей или на темно синие горы на том берегу. Вика застыла в нерешительности каком-то тревожном замешательстве. Она непроизвольно вглядывалась в черты красотки. Черные, как смоль волосы, красиво заколоты на затылке длинной серебряной спицей. Она, как маленькая стрела, пронзила прическу, блестела в лучах закатного солнца. Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие, карие глаза. Вика растерянно осмотрелась по сторонам и устало села на скамейку. Девица в кожаном одеянии покосилась на нее и приветливо улыбнулась:

— Вы кого-то ищите?

— Да… — выдавила из себя Вика.

— Понятно. Мы все кого ни будь, ищем…

— Вы, вы тут человека не видели? Такой седой мужчина, высокий, — боязливо и виновато, спросила Виктория.

Девица пожала плечами и ухмыльнулась. Она оценивающе: с головы до ног, окинула взглядом Викторию и хмыкнула:

— Он вам кто? Отец?

— Нет, дед,… - словно заворожено даже не понимая, почему она должна отвечать, буркнула Вика.

— А понятно. Ух уж эти старики! С ними столько мороки! Ходят. Бродят, что ищут… да, я знаю, что они ищут…

— Так вы видели?

— Да видела.

— А куда он пошел? — взволнованно спросила Вика.

— Хм, куда, ему одиночество нужно. Одиночество. Вот он и мучается! Это видно сразу.

— Вы, кто такая? — взвизгнула Вика. — Что вы себе позволяете?

— Я? — удивилась, но не обиделась на ее окрик девица. — Я ничего не позволяю. А вы? Вы что хотите?

— Я хочу своего деда найти! Понимаете? — Вике вдруг стало страшно. Она вдруг почувствовала какое-то паническое чувство беззащитности и обреченности. Но тут девица ее успокоила, она, равнодушно пожав плечами, отвернулась от Вики и каким-то радостным и беспечным тоном сказала:

— Да вон туда ваш дед пошел. Туда! Он хотел минералки купить. Кстати и меня угостить обещал! К ларьку он пошел! — девица ткнула в глубину аллеи своим острым и длинным ноготком, накрашенный бардовым лаком. Вика почему-то успела рассмотреть этот цвет. Ноготь, как вспышка мелькнул у нее перед глазами. Виктория вскочила с лавки и кинулась в указанном красоткой направлении.

Она бежала по дорожке. Она боялась опоздать. Страх, не ведомый ей ранее страх, опасности за близкого, овладел разумом. «Дед! Он ведь такой старый! Дед! Него ведь больное сердце! А что если?!.. А что?!!» — Вика давилась страшными предчувствиями. Она неслась по дорожке к торговым ларькам, что стояли невдалеке. Там мелькнул силуэт человека. Еще один. Наконец Вика на ходу смогла рассмотреть женщину в белом халате! «Врач! Врач, они, уже вызвали врача! Нет! Господи только не это!» — слезы прыснули из глаз. Маленькая обречено и как-то обессилено заплакала. Дверь павильона она рванула с такой силой, что на мгновение показалось, она оторвала ручку. Еще шаг и Вика налетела на человека! Она наступила ему на ногу и сильно толкнула в грудь! Мужчина вскрикнул, и чуть было не упал. Вика, подняла глаза, это был ее дед! Андрон Кузьмич Маленький! Лицо его скривилось от боли. Хотя старик попытался из себя выдавить улыбку.

— Девушка! Вы что с ума сошли! Вы же мужчину чуть не сбили! Вот дает! — заверещала продавец за прилавком.

Здоровенная тетка с ярко рыжей шевелюрой подстриженной под мальчика таращилась на нее грязно накрашенными глазами, с разводами, более похожими на татуировку индейцев.

— Викуся! Ты, что родная? — Андрон Кузьмич схватил Вику за плечи. Из его руку выпала пластмассовая бутылка с минералкой. Вода, зашипев, словно артиллерийское ядро девятнадцатого века, закрутилось по полу. Вика тяжело дыша нелепо посмотрела на бутылку, упав на грудь к деду забилась в рыданиях!

— Что случилось деточка? Что случилось! — испуганно причитал Маленький. Старик, нежно обняв внучку, гладил ее по спине. Продавец виновато вздохнула и отвела взгляд. Вика плакала не долго. Уже через пару секунд она улыбнулась, посмотрев деду в глаза, смахнула со щек слезы. Маленький нежно погладил девушку по щеке, кряхтя наклонился, подняв бутылку с пола. Вика бросилась ему помогать. Она неосторожно опустилась на колени…

Они медленно шли по аллеи. Вика взяла деда под ручку и положила ему голову на плечо. Он нежно бормотал ей:

— Внученька, ты, почему-то считаешь меня таким беззащитным, почему-то…. спасибо конечно… спасибо за заботу! Но! Да я разменял девятый десяток! Но и что? Я еще вполне бодрый старичок! И фору могу дать любым молодцам! Женихам твоим! Понятно? А ты, ты вдруг продумала, что я упал тут! Умираю! Да я если умирать буду, обязательно тебя перед этим тебя позову! Что бы простится! Только вот это не скоро будет! Я еще своих правнуков посмотреть хочу! Внуков сына и детей твоих! А ты! списываешь меня раньше времени! Нет, доченька, нет внученька…

— Ой, не знаю дед! Раньше такого никогда со мной не было! Я конечно переживала. Переживала, но тут так испугалась! Так испугалась! Я видела тут женщина в белом халате ходила! Подумала врач! Подумала скорая приехала за тобой! Вот! — Вика нежно поцеловала деда в щеку. Тот улыбнулся. Было видно, что старику приятно. Он тяжело вздохнул и ласково сказал:

— Ой! Доченька внученька! Это была ведь продавец мороженого! Она всегда в халате белом! Форма у нее такая! И чепчик еще! А ты? Нет, нет, не надо. Да и не стоит так бояться! Не стоит! Смерти не надо бояться,… - Маленький, погрустнев, вновь тяжело вздохнул и как-то загадочно добавил. — От нее ведь все равно не уйдешь. От нее вообще не надо бегать!

— Дед! Не говори так! Что теперь ждать эту тетку с косой? А? Да нет, с ней надо бороться! А если так вот безвольно рассуждать так ничего хорошего не будет!

— Да, да! Внученька. Ты права, — Маленький вновь погладил Вику по руке. — Только вот мы часто не понимаем, не мы боремся то, со смертью, а она с нами играет… Они незаметно для себя вышли к их любимой беседке на берегу. Андрон Кузьмич остановился, перед тем как сесть на лавку и осмотрелся по сторонам. Он словно искал кого-то взглядом.

— Ты кого-то потерял? Ищешь кого? — подозрительно спросила Вика.

— Нет-нет,… - растерянно ответил Андрон Кузьмич, медленно садясь на скамейку.

— А, что вот смотришь по сторонам? — Вика ехидно ухмыльнулась — Ты уже может тут, с какой старушкой познакомился? А? А то смотри у меня! Казанова престарелый! Седина в бороду,… а?

— Нет, нет. Просто, тут, сидела девушка одна, она пить захотела. И вот я пошел, так сказать минералки купить. Она такая молодая.

— В кожаном? — прикусив губу, ревниво спросила Виктория.

— Да… — Маленький растеряно покосился на внучку. — А ты откуда знаешь?

— Да уж,… видела я тут эту девицу. Когда тебя искала.

— И что? Что? — Андрон с тревогой в голосе вновь осмотрелся по сторонам. — Нормальная девушка. Мы мило так беседовали.

— Дед, да нормальные девки в таких одеждах не ходят! В коже вся! Титьки на выворот! И вообще, она на сатанистку похожа! Или на одну из этих как там их Готы что ли?

— На кого? — испуганно спросил Андрон Кузьмич.

— На сатанистку! Есть такая секта, они не в Бога, а в дьявола верят! Он у них, вроде, как главный! Вот! Они кошек на могилах режут!

— А?! Ха! Ха! — неожиданно расхохотался дед. Он заливался веселым смехом и отмахивался руками.

— Что тут смешного? — обиделась Вика, выхватив у старика из руки бутылку с минералкой, отпила прямо из горлышка.

— Нет-нет Викуся, она не сатанистка. Она очень образованная девушка. Мы с ней о вечном говорили. Приятно было. У нас тема общая нашлась!

— Хм, какая еще общая?

— Тема то?! Да вот такая! Есть ли справедливость на свете!

— Ну, ты загнул дед! — Вика тоже рассмеялась. Они улыбались. Им бело весело и приятно на душе. Так бывает у людей, когда что-то страшное миновало, или когда ты ждал беды, а она не пришла в той дом! Когда ты был уверен, что случится что-то ужасное, но не угадал!

— Знаешь дед! А у меня новость!

— Хм, что на этот раз?

— Я буду учиться на юрфаке! Я пойду восстановлюсь! Получу диплом! Адвокатом буду!

— О! Это очень хорошо! — Андрон Кузьмич обнял внучку за плечи и поцеловал в лоб.

— И еще! Я замуж выхожу! — осторожно и тихо добавила Вика. Дед насторожился. Он вздрогнул. Вика это почувствовала своим телом. Она посмотрела старику в глаза. Но в них, ни намека на растерянность или сомнение.

— Дед, почему ты молчишь? Ты не спросишь за кого? — ревниво и обиженно буркнула Вика.

— За кого? — равнодушным тоном спросил Андрон Кузьмич.

— За мужчину! Очень красивого и главное талантливого! Он поэт! Литератор и драматург! Он стихи пишет и пьесы! Он, он, очень талантливый! Очень! Маленький тяжело вздохнул. Он даже не посмотрел на Вику.

— Я думаю, ты плохого не выберешь. Хотя у тебя же был как этот, ну высокий такой, рыжий?

— Олег, что ли? Фу, так я с ним еще два года назад уже рассталась! Нет! Этот человек не какой-то, там мальчик-юнец. Он солидный мужчина! Он уже знает, что такое жизнь и как ее надо под себя прогибать!

— Он, что же старше тебя?

— Хм, да. А что? Причем тут возраст? — Вика надула губки.

— И на сколько?

— На пятнадцать лет… вернее на четырнадцать и десять месяцев!

— Ему, что уже тридцать пять? — недовольно буркнул старик.

— Да, а что тут такого? Ну, вот начались предрассудки!

— Да нет, ничего. Тебе жить! — Андрон Кузьмич погладил внучку по плечу и чмокнул в щеку. — И все же, будь внучка осторожней, не пускай себе в сердце сразу! Ой, не пускай! Человека надо понять! Пустишь, поздно будет, разобьет тебе сердце!

— Дед! Дед! Ты, что? Говоришь так, как будто кто-то тебе сердце разбил? Ты же всю жизнь бабушку любил! Сам говорил!

— Любил! — пожал плечами Андрон Кузьмич. — Но жизнь, Вика, такая сложная штука.

— А я знаю, чем тебя порадовать! Тебе его имя понравится! — радостно воскликнула Вика. — У него имя коммунистическое! Тебе же нравится все коммунистическое?! Старик рассмеялся. Он похлопал внучку по руке и довольным тоном сказал:

— Мне не все коммунистическое нравится. А порядок, который был тогда! Понимаешь внучка! Ты-то не можешь знать, как тогда все было! Проще и понятней! Вот, что мне нравится! Из прошлого! Вот, что дочка! А не коммунистическое, как ты говоришь?!

— А нам говорят, тогда, народа много расстреляли безвинного,… - буркнула Вика. Дед погрустнел. Вика это заметила. На лицо наползла маска разочарования. Он осунулся, посмотрев вдаль, грустно спросил:

— Ну и как же, у него имя-то?

— Его? — Вика виновато покосилась на деда и тихо добавила. — Вилор… а расшифровывается как… Владимир Ленин…. Октябрьская революция…

— Хм, и кто ж, его, так назвал-то…

— Как кто, родители?! Маленький тяжело вздохнул, сощурившись, грустно вымолвил:

— Ну и правильно назвали. Пусть. А фамилия, у него какая?! Надеюсь не Дзержинский?

— Нет! — Вика хлопнула в ладоши. — Никаких поляков, немцев и евреев в нашей семье не будет! У него настоящая русская фамилия! Щукин он! Маленький вновь вздрогнул. На этот раз его лицо побелело. Скулы сжались. Старик внимательно посмотрел внучке в глаза. Она даже испугалась, что деду станет плохо.

— Ты, что дед?! А?! Что?!

— Нет, ничего, просто, — Маленький отвел взгляд. — Просто так, что-то сердце кольнуло… Вика погладила Андрона Кузьмича по спине и ласково предложила:

— Может, домой пойдем? А? Пойдем?

— Да-да, конечно и все же есть справедливость. Есть!

— Ты, про что? — удивленно спросила Вика.

Она видела, дед продолжает, кого-то искать, осматриваясь по сторонам. Его руки дрожали. Таким взволнованным она его раньше не видела.

— Ты, о чем?! Дед?!

— Мне эта девушка, ну эта, в кожаном, странную фразу сказала…

— Какую еще фразу? — недовольно буркнула Виктория и потянула деда за руку. — Пойдем домой! Но Андрон Кузьмич отмахнулся и вновь, тревожно осмотревшись по сторонам, добавил:

— Она сказала, за все в этой жизни надо платить. А я с ней не согласился. Мы поспорили. А она мне, так, знаешь ехидно, добавила: и после нее тоже надо платить, а вдруг она мне будущее предсказала? Невольно, а?! Вика?

— Тьфу, ерунда, какая-то! Тоже мне нашел, кого слушать! Тоже мне пророк в кожаных штанах! Прорицательница хренова! Она сразу мне не понравилась эта чернявая! Выкинь ты ее из головы! Пошли!

На этот раз старик поддался, привстав со скамейки, посмотрел под ноги. Там, на полу, у самой ножки лавки, лежал в пыли маленький алый кусочек. Как капля крови осколочек ноготка светился на сероватом бетоне. Андрон Кузьмич обнял внучку за плечи и тихо спросил:

— Как ты говоришь, фамилия жениха-то, Щукин?!

— Да, да, я тебя с ним познакомлю. Скоро!

Шестая глава

Мужчина в потертой кожаной, куртке сидел на скамейке и жмурился от солнца. Он, откинувшись на спинку, то и дело поворачивал голову, подставляя светилу по очереди: то правую, то левую щеку. Глаза он не открывал и на шум улицы вообще не реагировал. Казалось, он занят исключительно будущим загаром своего лица. Даже когда рядом на скамейку подсел еще один человек, мужчина в кожанке не покосился в сторону соседа. Он продолжал, как ни в чем не бывало, нежиться под лучами солнца. Новоявленный сосед, зло бросил взгляд на загорающего чудака и тихо сказал:

— Здравствуй. Но мужик в кожанке опять проигнорировал присутствие постороннего. Он тяжело вздохнул, помолчав несколько секунд, зло бросил:

— Зачем звал?

— Что не здороваешься? — сосед недовольно покосился по сторонам.

— Ну, здравствуй, если тебе легче так будет, то вот мое приветствие. Здравствуй. Давно не виделись. Несколько лет. Я уж грешным делом подумал, что больше все, не судьба нам увидеться. Не нужен я тебе. Поэтому и не поздоровался. Зачем вообще человеку здороваться с прошлым. Тем более, не очень приятным. Вернее не очень лицеприятным. А еще точнее с противным и гнусным прошлым, за которое всегда стыдно. Так зачем звал? Сосед тоже откинулся на спинку, расстегнув пиджак дорогого костюма, расслабил галстук. Зажмурив глаза, он тяжело вздохнул и тихо, даже как-то с неохотой пробубнил:

— Работа есть. Деликатная.

— Работа? Странно. Работа появилась, — мужик в кожанке, приоткрыл один глаз и покосился на соседа. — Интересно, кого нужно в наше-то, теперешнее время, убивать?! Все вроде кончилось уж лет пять назад. Все стали добропорядочными. Бандиты в банкиры подались, рэкетиры в предприниматели. Киллеры в сотрудники безопасности. Менты в охранники. Неужто, все «по новой»?! Передел начинается? Опять друзья конкуренты? Опять враги партнеры? Странно?!

— А раньше ты таким говорливым и любознательным не был. Получал фото. Деньги и работал. За это я тебя и ценил, — сосед в пиджаке выпрямился и зло ухмыльнувшись, стукнул кулаком по сиденью скамейки. — Случилось что? Но мужик в кожанке вновь не отреагировал. Он продолжал полулежать с закрытыми глазами:

— Много воды утекло. Много. Как говорится, все меняется в этом мире. Ничто не вечно. Так и я поменялся. Не тот я уже. Женился я. Ребенок есть. Поэтому на это встречу я шел с неохотой. С начало хотел, вообще не приходить. Но потом подумал, ведь ты не отстанешь. Сосед разозлился. Но эмоции сдержал. Он презрительно посмотрел на мужчину в куртке, усмехаясь, спокойно сказал:

— Правильно подумал. А, что семья есть, так это хорошо. Заработаешь. Дочке или кто там у тебя, сыну подарков купишь. И жене. Или еще лучше съездите, куда ни будь отдохнуть. Так, что пришел не зря. Да и кто лучше тебя работу-то сможет сделать. У тебя же и гарантия и качество… На этот раз мужик в кожанке дернулся. Он открыл глаза и словно, очнувшись ото сна, мотнул головой как конь:

— Да уж! Гарантия! Действительно. Ладно! Что нужно?! Ближе к делу давай. И не тяни.

— Работу нужно сделать как можно быстрее! — тот, что в пиджаке затянул галстук и поправил узел под рубашкой.

— Ты говори что надо-то? — мужик в кожанке устало отмахнулся и отвернулся, словно обиделся на собеседника.

— Одного выскочку нужно убрать. На следующей, неделе. Пятьдесят тысяч.

— О! Хорошие деньги, — ядовито произнес тот, что в кожанке. — Раньше, ты никогда, такие гонорары не платил. Что важная шишка? Много охраны?

— Нет, он не шишка. Но личность известная. Вот фото, — тот, что был в пиджаке, достал снимок из внутреннего кармана и протянул его собеседнику. Мужик в кожанке устало взглянул на фотографию. Грустно улыбнулся, сморщив брови, тихо пробубнил:

— Мне его лицо знакомо, но вспомнить не могу, кто это? Тот, что в пиджаке, не ответил. Он, привстал со скамейки, вырвав резким движением фотографию из рук собеседника, убрал ее обратно во внутренний карман, суровым тоном добавил:

— Его нужно убрать так, что бы об этом никто не знал. И лучше будет, если тело его не найдут. Это главное условие. Никой прессы! Никакого освещения в газетах и на телевидении! Что бы в сводках он не значился! Что бы вообще, никто не знал о его смерти! Что бы он просто пропал! Сгинул! Исчез! Вот и все! А как ты это сделаешь, мне наплевать! Хоть на рыбалку с ним съезди, хоть в тайгу его замани! Мне все равно! Его просто не должно быть! Мужик в кожанке пожал плечами:

— Ты что нервничаешь? Я что-то тебя не узнаю? А впрочем, это твой геморрой! Как зовут клиента? Чем занимается?

— Поэт и драматург. Вилор Щукин. Слышал о таком? — вздохнул мужчина в пиджаке.

Он устало опустился назад на скамейку. Тот, что в кожанке удивленно покосился на соседа и присвистнул:

— Ну, как же слышал! Вот тебе раз?! Поэт! Писатель?! Ну, ты даешь?! Такого еще не было. С каких это пор у нас в стране поэтов стали заказывать? Что-то не то. Он что, написал памфлет на тебя? А ты обиделся? Во дела?!

— Брось эти шуточки! Мне нужно, что бы ты его убрал. И не в памфлете дело…

— Нет. Так не пойдет. Я должен знать, за что ты его приговорил?! Иначе ничего не будет! Я теперь поменял свои условия работы, — заупрямился мужик в кожанке.

— Что за ерунда?! Раньше ты никогда не интересовался этим?! Зачем тебе? Какая разница — за что? За деньги или нет?! Мешает он мне!

— Я же говорю. Времена меняются. И я тоже. Я же не отговариваю тебя. Просто я должен знать, что он такого сделал? Тот, что был в костюме, тяжело задышал, отвернулся и надув губы махнул рукой. Было видно, что он обиделся на собеседника. Но мужик в кожанке пожал плечами и равнодушно, с некой издевкой в голосе сказал:

— Впрочем, как хочешь. Можешь обратиться к другому. За такие деньги тебе уберут не только поэта, но и всю его семью, а также всю редакцию издательства…

Тип в костюме, вновь подскочил со скамейки, махнув рукой, зашипел в лицо собеседника:

— Ну, хорошо! Хорошо! Я скажу, если тебе после этого будет легче работать?! В общем, он спутался с Викой! С дочерью! Запудрил девчонки мозги. Та влюбилась в этого балабола без памяти. Мечтает замуж за него. В общем, совсем с ума Вика сошла. Я ей говорю надо в университет на учебу. Бизнесом своим заниматься, а она и слушать не хочет! Говорит без этого поэта никуда! В общем, он мне, как гвоздь в заднице! Прошу тебя реши мою проблему! Мужик в кожанке насупился. Внимательно посмотрел в глаза собеседника, покачав головой, отвернулся. Он медленно достал из кармана пачку сигарет и закурил. Тот, что в пиджаке его не торопил. Ждал. Наконец мужик в кожанке бросил окурок на асфальт, раздавил его кончиком ботинка, затем подняв «бычок» и положил в карман.

— Привычка, извини… да! Дела. Такого я не ожидал! Вика… девочка… Какая она сейчас? Уже, наверное, совсем взрослая! — мужик в кожанке покосился на соседа. — Красавица, небось? Влюбилась, говоришь. Ну, так это хорошо! Что ты загрузился-то? Я не знаю, тебе бы радоваться надо! А ты! Поэт! Убрать! Да плюнул бы, раз дочь так хочет, дал благословение! Пусть поженились бы! Внука тебе бы родили! Жили бы счастливо! А ты! Убрать. Убрать дело не хитрое… Собеседник не ответил. Он вновь медленно сел на скамейку и расслабив галстук, посмотрел на небо. Они так и сидели молча, словно не зная, что сказать. Словно и слова то все были сказаны, и пора уходить, а так не хочется. Но неожиданно мужчина в костюме встрепенулся, и зло посмотрев на соседа, процедил сквозь зубы:

— Я себя не узнаю сейчас! Я контроль теряю! Мужик в кожанке пожал плечами. Собеседник метнул на него недобрый взгляд и монотонным, почти металлическим тембром в голосе, заговорил:

— И ты туда?! Твое мнение никто не спрашивает. Я тебе хорошие деньги плачу. Тебе-то какая разница?! Влюбилась?! Замуж?! Розовые слезы мне эти не к чему! На черта, мне эти сопли и слюни?! Не для того я старался вон из кожи лез, пробивался наверх?! Деньги зарабатывал? Что бы раз и моя дочь, за какого-то поэта замуж вышла! И детей от него рожать! Все насмарку?! Нет! Ни фига! В общем, мне нужно, что бы ты его убрал. Мужчине в кожанке разговор надоел. Он откинулся на спинку и закрыл глаза. Махнув рукой, ответил с неохотой:

— Как Вика это переживет? Ты о ней-то подумал? Она ведь если, что-то заподозрит или узнает, так она тебя возненавидит. И тогда добиться ее прощения тебя будет не просто. Характер то у нее будь здоров, помесь твоего и ее матери покойной. Та, тоже кремень была. Так, что тебе еще подумать хорошенько надо.

Но слова на собеседника не подействовали. Он даже не задумался, ответил быстро и без запинки:

— Да думал я обо всем! Думал! И не один день! Понимаю я все. Поэтому и прошу тебя, все сделать так, что бы он просто исчез. Канул. Нет его. Вроде как пропал без вести. Тем более, я ему кое-какое предложение сделал. Он вскоре в Париж уезжает. Так вот все надо сделать так, что вроде как уехал и пропал. Тогда Вика на меня не обозлится.

— Да, ты мастер интриг. Это у тебя жилка есть. Ловчее никто придумать не мог. И все же мне жаль Вику. Страдать девчонка будет. Да и поэт этот, неужели он дурак такой? Может тебе с ним поговорить?

— Да говорил я уже с ним! Говорил!

— Ну и что?

— Он вроде бы согласен отстать. Он согласен уехать в Париж. И деньги взять готов.

— Ну, так в чем дело?

— Да не верю я ему! Не верю! Это же поэт! Человек творческий, сегодня одно говорит, а завтра его другая вошь укусит! И возьмет и поменяет решение! Вот поэтому и хочу подстраховаться! — вновь разозлился тот, что бы в пиджаке.

— Э-э-э! Это плохо! Плохо это! Людям нужно верить! Людям нужно доверять, иначе некуда. Вот, например, мне же ты доверяешь? А почему? Потому, что веришь! Так, что зря ты. Может он человек слова? Ты же его плохо знаешь?

— Что? Людям нужно верить? Да если бы я людям верил, добился бы я всего, что сейчас имею? Нет! Если бы я людям верил, был я сейчас живой? Нет! О чем ты говоришь? Доверять! Кому? Да эти люди тебя и съедят!

— Ой! У каждого своя правда есть. И жизнь такая штука, что не дай Бог! Она ведь не предсказуема. Вот говоришь, ты добился всего, а кому нужно будет, все твое добро, если Вика возьмет и не пойдет по твоим стопам? Ну не захочет она быть такой как ты? И империя ей твоя вдруг не понадобится? В этот момент мимо скамейки по аллеи прошла длинноногая девица. Она старательно выписывала бедрами и стучала длинными каблучками по асфальту. Оба мужчины неравнодушно проводили ею взглядами. Оценивая прелести фигуры, оба тяжело вздохнули и покосились друг на друга. Тот, что в пиджаке ухмыльнулся и продолжил:

— Вот, как ты заговорил?! Ты посмотри! Прямо словно проповедь читаешь! А может быть тебе в священники податься? А? Будешь людей на путь истинный наставлять! Учить правильно, поступать! А? Исповедовать?

— Семья же у меня. Кормить надо. Поэтому отпала эта тема. Хотя я в последнее время очень часто в церковь хожу.

— Скажите, пожалуйста! Батюшка! А, что ты своей пастве бы говорил про не убий? Какая там она, пятая, шестая заповедь? А? В церковь он ходит! Может ты еще свечки за упокой души убиенных, ставишь? Мужик в кожанке дернулся. Глаза сверкнули ненавистью. Кулаки сжаты, на скулах заиграли желваки:

— Не зарывайся! Не надо! Про Бога. Не надо! Бога не трогай. Эта тема закрыта. И это мое личное дело, ходить в церковь или нет?!

— Слушай, заткнись! Я смотрю, ты совсем в религию подался, — гневно резанул тот, что в пиджаке. — Опасным становишься. Может, ты еще, на исповеди батюшке про заказы мои говорить будешь? А? Может, мне теперь тебя бояться?

— Нет, не бойся. Это твоя тайна и я не вправе о ней никому говорить. Это твой грех. Я молчать буду. Только вот про боязнь, тебе себя самого бояться надо. Подумать и поразмыслить. А я, видит Бог, все сделал, что бы тебя отговорить. Но видно не судьба, — тяжело вздохнул мужик в кожанке.

— Ладно! Вижу, разговор слишком далеко зашел. Мы с тобой не на телевизионном ток-шоу. Короче. Берешься?

— Я от слов своих никогда не отказывался. И никогда не отступал и никого не предавал и не кидал. Поэтому я сюда и пришел.

— Ну вот, это другое дело! Узнаю «Сережу меткого»! — довольно воскликнул тот, что в пиджаке. — Сразу бы так! А то развел тут сопли про жалость и правильность воспитания! Раз уж я решил поэта в тираж, значит, так оно и должно быть. Поверь, я не горячий какой кавказец, который впопыхах, готов кучу народа не за что, замочить, нет! Я долго думал. И решение это родилось в муках. Но ты меня знаешь, коль я решил, назад не отступлю. Вот тебе задаток! — он протянул темно-синий конверт из плотной бумаги. — О сроках мы с тобой решили. Но работать надо уже сейчас. Он очень скоро в Париж засобирается. Поэтому, скорее всего, это надо будет сделать в ближайшие дни. И еще, я не сказал, почему я пятьдесят плачу, так дорого. Потому, что тут не один заказ. Вернее заказ на двоих. Еще одного человека надо будет убрать. Мужик в кожанке покосился на конверт и брезгливо отпихнул руку собеседника:

— А вот это уже не по правилам! Об этом обычно говорить сразу надо! Так мы с тобой никогда не работали. И я, твой заказ не приму…

— Да погоди ты! Погоди! Я все объясню! Деньги-то хорошие это первое. И второе! Это не мне надо будет убрать второго человека. Не мне. Но так надо.

— Что значит не тебе? А кому? Ты, что темнишь?

— Кому, кому? Ему! — раздраженно ответил тот, что в пиджаке.

— Не понял?

— Ну, ему, поэту, объекту твоему.

— Что? Этот приговоренный еще и сам хочет, что бы кого-то я убрал? — вспылил мужик в кожанке. Он внимательно смотрел на собеседника и ехидно улыбался. Тот, отвел взгляд и, тоже ухмыльнувшись, тихо ответил:

— Ну, не ты конечно, не ты. А вообще. Он просил меня, что бы я нашел ему специалиста по этой проблеме. Вот ты и будешь за специалиста.

— Ничего не понимаю? Что значит будешь?

— Ну, условие он мне поставил, помимо денег и Парижа найти ему человека, который решит проблему ему неугодного человека. В общем, ему тоже убрать одного человека надо!

— Во дела! — присвистнул мужик в кожанке. — Поэт хочет заказать кого-то! Ну, мать его! Такого я еще не видел! И кого он хочет замочить? Уж не коллегу ли по перу? А может быть, издателя, какого? Который не хочет его стихи печатать? А? — рассмеялся он.

— Нет, не угадал. Он хочет убрать мужа одной бабы, в которую сам влюблен. Вот и все. Просто все как дважды два.

— Что? Убить мужика бабы, в которую влюблен?! Ну, дела! Точно поэт! Ну, прямо по Шекспиру! Драма! Нет, трагедия! А она-то знает? Она-то одобряет это? Муж-то богатый? А? Может, все это из-за денег?

— Да, что ты, ко мне пристал?! Откуда я знаю? — разозлился тот, что был в пиджаке. Он в очередной раз встал со скамейки и, поглядев по сторонам, махнул кому-то рукой. Затем покосился на мужика в кожанке и добавил. — Он мне не сказал! Он лишь сказал, что любит бабу какую-то и все! Мол, мужик у нее сволочь, им не дает счастливо любить друг друга! А имя он мне не назвал.

— И что? Я не ясновидящий! Кто объект-то?

— Он сам тебе скажет. Так, что ты уж сам с ним пообщаешься. В общем, меня это не касается и не интересует сильно. Тем более плевать я хотел, кого этот поэт там любит, по кому сохнет. Он дочери моей мозги пудрил, а сам с другой бабой крутил шашни! А ты, вон его жалел. Так, что будь любезен. Сделай, что я прошу. И, что он просит. Я лишь оплачу его заказ. Вот такой у тебя деликатный заказ.

— Ну, дела! Да! Втягиваешь ты меня, чувствую, в авантюру, — тяжело вздохнул мужик в кожанке.

— Ладно. Еще увидимся. Мне ехать надо. Дела. Из кустов вышли два высоких парня. Оба в черных костюмах. Они уверенно и быстро подошли к скамейке, на которой сидели собеседники. Тот, что был в дорогом пиджаке, шепнул одному из здоровяков что-то на ухо. Тот понимающе кивнул головой. Парни развернулись и ушли по аллее. Мужчина в дорогом костюме покосился на собеседника, махнув рукой, тоже отправился в след своим помощникам. Мужик в кожанке остался сидеть в одиночестве. Он лениво рассматривал удаляющуюся фигуру своего знакомого.

* * *

— Дед, а ты вообще, когда ни будь, лгал? — Вилор ехидно прищурил левый глаз. Павел Сергеевич грустно кивал головой и помешивал в кружке горячий чай, тихо побрякивая ложечкой о фарфоровую посуду. Внук был возбужден. Клюфт заметил, у Вилора покрасневшие глаза. Он, наверное, не спал ночью. Наверное, опять пил. Его запои становятся все длиннее и длиннее. Ему тридцать пять, а он после очередного загула временами походит на пятидесятилетнего мужика. «Это надо остановить. Это надо пресечь. Но как? Кто остановит? Он пьет отчаянно. Словно падает в яму забытья. Он временами перестал помнить, что делал вечером. Он теряет память. Ему тяжело. Ему так тяжело. Но почему? У него все есть! У него есть любимая женщина, у него есть любимая работа. Его никто не преследует! Он просто сам придумывает себе проблему! Но почему? Зачем это ему? Зачем?! Нами бы в молодости с Верой! Верочкой его проблемы! Мы бы были счастливы! Почему все так?» — мысленно мучался Павел Сергеевич.

— Нет, дед, ты уходишь от ответа. Ты лгал? А? Я тут поймал себя на мысли, что вообще ничего не знаю о твоей прошлой жизни! Просто ничего! Ты ничего не рассказываешь! Ничего! Так. Пару фраз. Что ты сидел при Сталине. И все! А за что? И как! Рассказал бы! Ты стесняешься или не хочешь лгать? Ты лгал мне? Дед? Ответь? Павел Сергеевич тяжело вздохнул и грустно улыбнулся. Он посмотрел на Вилора с жалостью и тихо сказал:

— Ты опять не позавтракал, как следует. Опять пойдешь в пивнушку похмеляться? А? Сел бы лучше поработал. Скоро мы с тобой будем жить лишь на мою пенсию. Ты ничего не пишешь. Гонорар от последней книги уже кончается. А от пьес твоих, что ставят в театрах, тоже доход не большой. Как жить-то будем внук?

Вилор разозлился. Он яростно затушил в пепельнице горящую сигарету. Искорки от тлеющего табака разлетелись по столу.

— Знаешь дед! Ты начинаешь меня раздражать! Так нельзя! Надо жить по-другому! Ты живешь в параллельном мире! Слишком добром! Не бойся я твоих денег не трону!

Прокормлюсь! И денег себе на пиво тоже найду! Кстати скоро у меня много будет! Я вообще собрался в иммиграцию! На хрен! В иммиграцию! Поеду в Париж! Павел Сергеевич вздрогнул. Он внимательно посмотрел Вилору в глаза. То не выдержал взгляда и потупился в пол. Клюфт тревожно спросил:

— Ты правду говоришь или просто болтаешь очередную выдумку. А?

— А если, правда? — виновато пробубнил Вилор.

— Ну, тогда ты предатель. Будешь им. Станешь.

— И кого же я предал?

— Ты, предал и меня и свою женщину. И страну нашу, — спокойно и как-то издевательски, сказал Клюфт. Вилор еще больше распалился:

— Ха! Женщину! Лидию? Так она со мной поедет! А если не поедет, сама виновата! А страну нашу… так пусть она горит ярким пламенем. И народец ее горит! Злой и завистливый! Народ, который сам не хочет хорошо жить!

— Ну, это я уже слышал! — отмахнулся Клюфт. Он разозлился на внука. Павел Сергеевич встал и, собрав со стола грязную посуду, положил ее в раковину. Включил воду и принялся мыть тарелки. Вилор молчал. Остыл и успокоился. Вспышка гнева прошла. Быстро и бесследно. Он смотрел на спину деда и виновато вздыхал. Ему стало стыдно. Он понял, обидел ни за что по сути дела единственного родного человека, который хочет ему лишь добра! Обидел, потому что сам обижен на всех! А это мерзко и низко.

— Ты Вилор прежде чем принять решение сначала все взвесь. А потом. Говоришь, уедешь, значит, бросишь меня тут одного умирать. Мне уже восемьдесят четыре. Я прошу тебя, ужу умру, похоронишь меня рядом с бабушкой и матерью и тогда можешь ехать, куда тебе угодно!

— Прости дед! — Вилор извинился искренне. Фраза получилась не банально-дежурной, а именно искренней. Клюфт это почувствовал. Он повернулся и посмотрел на внука. У того на глазах блеснули слезы. Павел Сергеевич выключил воду, так и не домыв тарелки и чашки, сел за стол. Вилор покосился на его мокрые руки.

— Пойми внук. Я тебя люблю. У меня никого больше нет. Как и у тебя. Береги эту любовь. Береги. Это очень дорогая любовь. Поверь мне старику.

— Я верю тебе дед! — Вилор протянул ладонь и погладил старика по мокрой руке. Капельки воды остались на кончике пальцев. — Расскажи мне, как ты там мучался?! В лагере. Расскажи, что это такое страдать ни за что? Расскажи мне, как тебя арестовали! — грустно спросил Щукин. Клюфт, вздрогнул. Он не ожидал такого вопроса, поэтому ответил не сразу. Помолчав, старик тяжело вздохнул и вымолвил:

— Зачем тебе это? Это было так давно? Что кажется, было в другой жизни!

— Мне надо! Мне надо! Я хочу написать пьесу! Такую, что бы дух захватило! Такую, что бы люди поняли, что такое подлость и предательство! На современном материале вряд ли напишешь! А вот на твоем! Это находка! Клюфт покачал головой. Ему стало страшно. Как будто сейчас он вернулся на шестьдесят лет назад. Он вздрогнул и закрыл глаза. С трудном выдавил из себя:

— Я, наверное, не смогу. Слишком давно было.

— Да, но это не забывается. Это слишком глобально для человека, что бы забыть. Я не верю, что ты не помнишь. Кстати, кем ты тогда работал? Тогда в тридцать седьмом? Ты работал в газете? Ты был журналистом? Клюфта словно ошпарили кипятком. Лицо запылало. Он вскочил и, уронив табуретку, гневно посмотрел на Вилора. Тот испугался рывка деда. Опешив от неожиданности, он даже пригнулся. Щукин подумал, что Павел Сергеевич сейчас запустит ему в голову всем, что попадется под руку. Но Клюфт стоял как монумент, неподвижно. Он лишь тяжело дышал. Вилор сглотнул слюну и испуганно спросил:

— Что я такого сделал?

— Кто рассказал тебе это? Кто?

— Что рассказал? — не понял Щукин.

— Про газету? Ты рылся в архивах? Ты ходил в библиотеку и смотрел подписку? Ты смотрел? Ты искал? Что ты нашел? Что? Я должен знать!

— В каких архивах? Про какую газету? — недоумевал Щукин. Клюфт немного успокоился. Ему стало лучше. Подняв кружку, он глотнул уже остывший чай. Медленно поднял поваленную табуретку и сел на нее. Посмотрел на все еще испуганного внука и грустно ухмыльнувшись, попытался улыбнуться:

— Извини, я подумал, что тебе кто-то, что-то наговорил.

— Нет, мне никто ничего не говорил. Просто приходил один мужик. Он к тебе. Тебя спросил. Я его пустил. Мы с ним тут поболтали. Он странный, какой-то. Он мне и сказал, мол, что ты журналистом раньше работал. Вот, я и решил, что ты в газете подрабатывал в молодости. Ведь телевидения и радио тогда в Красноярске не было. Вот и все. Я тебя и спросил. А ты вон! Как с ума сошел. Клюфт опять насторожился. Он стал суровым. Покраснел и испуганно посмотрел на внука:

— Какой еще мужик? Когда?

— Да дня два назад заходил. Он такой лет сорок. Обычный мужик. Рожа нормальная. Только вот одежда какая-то странная, как у рыбака.

— Он был в плаще? В грязно-зеленом длинном плаще? — испуганно перебил Вилора Клюфт.

— Да…

— Он назвал свое имя?

— Да,… - Щукин подозрительно посмотрел на деда. Старик расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и ловил ртом воздух. Вилору показалось, что дед вот-вот рухнет в обморок.

— Он назвался, значит, он пришел. Значит он тут. Значит, жди беды, — бормотал Клюфт. Ничего не понимающий Вилор молча ждал, когда Павел Сергеевич придет в себя. Тот допил холодный чай и покосился на внука. Он спросил, вернее, приказал ему ответить:

— Ты должен был запомнить его имя! Его имя! Как его зовут?

— Да, но я не запомнил, он назвал какую-то странную не то фамилию. Не то имя. Толи Иболь, толи Оволь. Он сказал, что он богослов. В общем, нес какой-то бред. Я так понял он из секты какой или мошенник, какой. У тебя денег хочет срубить. Клюфт рассмеялся. Он смеялся почти беззвучно, лишь дрожали его скулы. Рот растянулся в немой улыбке, оголив ровные вставные зубы.

— Дед! Ты что? Что это за тип? Что ему от тебя нужно? — Вилор был не на шутку испуган.

— Нет-нет. Все нормально. Все нормально. Он не из секты. Он не из секты. Ему не нужны мои деньги.

Щукин нервно закурил. Получилось не с первого раза. Зажигалка дрожала в руках. Огонек плясал странный танец. Клюфт покосился на руки внука. «У него уже трясутся пальцы. Он болен. Он болен. Мой мальчик болен. Нужно, что-то делать. Господи, что-то нужно делать. Помоги мне! Он вернулся. Помоги мне!» — горестно подумал Павел Сергеевич.

— Дед, я боюсь. За тебя. Что случилось? Что? Кто это человек? Что за реакция?

— Ничего. Тебе не надо его бояться. Он пришел ко мне. Я ему нужен. Он пришел, что бы, что-то сказать, — отрешено и тихо ответил Клюфт.

— Что сказать? Что?! — не унимался Вилор.

— Он пришел мне сказать и напомнить. О прошлом. Он что-то хочет.

— О каком прошлом? Что ты говоришь? Кто это такой? Как его зовут?

— Его зовут Иоиль! Запомни это имя! Запомни! И я прошу, никогда с ним не разговаривай! Никогда! И не пускай его больше в нашу квартиру! Не пускай! Прошу тебя! Прошу! Нет, даже приказываю! Это человек из прошлого. Прости Вилор, прости, но мне нужно побыть сейчас одному. Прости. Я хочу полежать. Мне что-то не хорошо! — Павел Сергеевич встал из-за стола и направился в свою комнату. Он шел тяжелой походкой. Вилор с тревогой смотрел, как дед удаляется по коридору.

— Может скорую вызвать? А? — крикнул он ему вдогонку. — Или за лекарством, каким, в аптеку сходить? А? Дед? Не молчи!

Клюфт остановился у своей комнаты, посмотрев на силуэт внука, спокойно и ровно ответил:

— Нет, ничего не надо. Мне нужна тишина и покой. Просто тишина и покой. На пару часов. Извини. Старик потянул ручку двери. Скрип и он исчез внутри комнаты. Вилор остался один. Он покосился на початую бутылку водки, но наливать себе спиртного не стал. Помотав головой, поплелся в ванную комнату. Долго плескался умываясь. Чистил зубы, временами прикрывая воду и прислушиваясь, не зовет ли его дед. Но в квартире висела угнетающая тишина. Клюфт, лежал на широкой кровати, закрыв глаза. Он разбросал в сторону руки и сдвинул ноги. Получился человеческий крест. Сколько прошло времени, он не знал. Он даже не понял, спит или нет. Он попытался пошевелиться, но ему не хотелось. Сознание вновь обволакивало воспоминание. Воспоминание. Мучительно нудное воспоминание. Как прошла его долгая жизнь? Как? Она прошла бездарно, или все-таки она была полезна? Полезна! «Она была полезна, но кому? Кому нужна такая жизнь? Жизнь, которую нужно стесняться? Жизнь, которую нужно скрывать? Что у меня было в жизни? Что? Что такое, за что теперь вот не стыдно? За что теперь вот гордость испытываю?» — с горечью подумал Клюфт.

Перед глазами пронеслись, какие-то картинки. Память выбрасывала их в сознание, словно цветной многосерийный художественный фильм. Тогда после побега в тридцать восьмом. Тогда, он умер тогда? Он перестал быть Павлом Клюфтом? Тогда в суровой сибирской тайге? Фельдман! Фельдман! Кто он стал для него? Человеком, который его спас или человеком, толкнувшим его на предательство перед самим собой! Да он — Клюфт выжил. Да он прошел по этой суровой жизни до самых седин! Но какой ценой? Он потерял там, в сибирской тайге, в том истребительном лагере НКВД под поселком Орешное самого себя! Он потерял там самого любимого человека — Верочку Щукину! Он потерял там свою еще не родившуюся дочь Лизу — мать Вилора! Там в Манском районе он потерял свое счастливое будущее! Но так ли это? Был ли у него другой шанс? Что бы изменилось, если бы он не предал себя и не пошел с Фельдманом? Если бы он попросту погиб? Там в общей мерзлой яме! Кто бы знал как он погиб? И где его могила? Кто бы мог это узнать? Верочка? Лиза? Вилор? Они бы даже не знали о его судьбе! Так было ли предательство? Самого себя? Стоп! Но кто ему помог? Кто вывел его из той мертвой февральской тайги? Кто? Фельдман? Нет! Клюфт вновь и вновь вспоминал их побег! Их десятисуточный путь по этой заснеженному лесу! По этому океану холода и голода! Чудо! Лишь чудо их спасло! Их не искали энкавэдэшники, тогда в суматохе видимо никто даже не мог понять, а кого искать! Каких беглецов? Под какими фамилиями? Скорее всего, начальство лагеря и лесозаготовок попросту списало бежавших как умерших от голода или расстрелянных! Кто сейчас знает! Скорее всего, начальство попросту испугалось! Ведь за побег двух врагов народа и самим можно было пойти под трибунал и оказаться в бараке в качестве ЗК! Два погибших солдата? Какая ерунда, их наверняка сделали героями, приписав им мужественный поступок пресечения попытки побега! Причем массового! А потом? Что было потом? Они заходили в маленькие таежные деревушки, попадавшиеся им по пути, представлялись геологами! Люди им верили! Люди в Сибири очень добрые и доверчивые! Там в сибирской глубинке они далеки от верховной власти и людской толпы! Там в глубинке они чище душой и сердцем! Они не озлоблены и наивны! Фельдман! Это он знаток человеческих душ! Этот мастер убеждения! Как ему удавалось, уговаривать местных жителей, Клюфт не знал. Но Фельдман сотворил чудо! Им давали еду и пускали на ночлег! Они выжили! Более того, они выжили и стали другими людьми! Фельдман оказался и человеком слова! Все о чем он говорил, вернее, о чем обещал Павлу тогда в том холодном и прокуренном вагоне, когда они ехали по этапу — выполнил. Правда вместо Одессы была Ялта. Павлу Сергеевичу Клюфту предстояло стать жителем этого южного города! Но другого выхода не было! В Ялте у Фельдмана оказались обширные связи в рядах городского руководства и управления НКВД. Им выдали паспорта! Им выдали и другие документы! Причем Фельдман настоял, что бы им выдали паспорта на их настоящие фамилии! Это было дерзко, но оправдано! Ведь Фельдман и Клюфт — Клифт погибли под Красноярском! Их списали в архив! Да и кто бы стал в то суровое время, в ту неразбериху кого-то искать на другом конце огромной и несчастной страны? Так Павел Сергеевич Клюфт родился заново. Павел Сергеевич Клюфт житель Ялты вновь стал полноправным гражданином самой великой и могучей родины на свете страны под названием СССР! Потом был симферопольский институт, который Павел Клюфт не успел закончить по специальности экономиста — началась война. Но попасть на фронт Клюфту не довелось. Его, третьекурсника, в приказном порядке приписали работать в Москву в наркомат нархоза. Он вынужден был четыре года копаться в бумагах, отправляя в тыл сотни и тысячи эшелонов с оборудованием с эвакуированных заводов. Назад приходилось оформлять миллионы тонн грузов для фронта. Эта бумажная работа угнетала. Павел не раз писал рапорта с просьбой отправить его на фронт, но, увы, все они шли в корзину. В народном комиссариате, где он работал, начальство кадрами не разбрасывалось, ведь так точно и скрупулезно оформлять и выбивать нужные грузы, как Павел, в его отделе не умел никто. Так Клюфт стал опытным экономистом-снабженцем. После войны он вернулся в Ялту, доучился в институте и поступил работать на ялтинский рыбзавод. Но это все была лишь нехитрая биография.

А душа! Как же душа?! Клюфт, страдал! Все эти годы он мучался, порой плакал по ночам в подушку! Он страдал и понимал, что бессилен. Вернуться в Красноярск он не мог! Вернуться в Красноярск было бы самоубийством! Павел ночами представлял лицо своей любимой Верочки, представлял образ своего ребенка, даже не зная, кто у него родился сын или дочь. Но это было не так важно! Главное он был он просто должен быть — его ребенок! Павел представлял себе его милое личико и…и дрожал! И панически боялся, что реальность могла оказаться страшной! Ведь Павел понимал, что они его любимые и дорогие люди, могли тоже попасть в страшную мельницу сталинских лагерей! Решиться на поездку в родной Красноярск он не мог даже после смерти Сталина и ареста Берии. Даже тогда, он все еще боялся. Боялся! Он боялся и ненавидел за это себя. Он ненавидел за это окружающих его людей, он ненавидел за это весь мир! Женщины, а как же женщины?

Да, они были в его жизни. Да он был близок с несколькими дамами. Но все они не смогли войти в его судьбу надолго. Павел пытался полюбить, но не мог. Самая отчаянная попытка была во время войны в Москве. Он встретил в столице красавицу, умную и самостоятельную Надежду Петровну Егорову! Она была начальником у него в отделе! Она была старше его на десять лет! Вдова (ее муж погиб в сорок первом под Киевом) которая полюбила Павла, полюбила его всем сердцем и хотела ему лишь одного, счастья! Но он, он так и не смог ответить взаимностью. Даже в самые жаркие от ласк ночи он непроизвольно шептал имя Веры! Он не мог забыть Верочку Щукину! С надеждой Егоровой они расстались в сорок шестом. После войны в Ялте он несколько лет жил с еще одной женщиной. Ира Петренко, наивная и немного растерянная блондинка, ровесница Павла была словно ребенок. Она тоже потеряла мужа. Он погиб на фронте в сорок третьем. Ира привязалась к Павлу всей душой и сердцем. Она так хотела стать его женой. Но… Павел не мог! Не мог себе позволить этого! Он не мог пустить ее к себе в сердце! Он верил, верил, настанет день, когда он встретит Верочку Щукину! Встретит и все будет и у них хорошо… И это день пришел. Этот день настал. Летом пятьдесят девятого он все-таки решился на поездку! Он взял билет и сев на поезд, поехал в Сибирь. Родной Красноярск он не узнал! Это был совсем другой город — большой и суматошный. Но самое главное в нем жили совсем другие люди! Павел, с тревогой и трепетом попытался навести справки о Вере Щукиной в привокзальной «горсправке». И о чудо! Молоденькая девчонка в будке заверила его, что Вера Петровна Щукина тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения проживает, причем нигде ни будь, а на одной из центральных улиц города в престижном доме. Сначала Павел засомневался, но все же других вариантов не было и он, рискнул… В старом массивном здании еще царской постройки он нашел нужную квартиру. Когда позвонил в дверь, чуть не лишился сознания, такое было напряжение. Долгое время никто не открывал, а потом дверь распахнула молодая девушка как две капли воды похожая на его любимую Верочку Щукину. Это была его девятнадцатилетняя дочь Наталья! Павел ожидал всяких раскладов, но такого он даже не мог себе представить. Оказалось его любимая Вера Щукина работает вторым секретарем в крайкоме партии. Причем работает там уже не один год! Живет вместе с дочерью! Живет и, тоже веря в чудо, ждет своего любимого Павла Клюфта….

Судьба Верочки оказалась не менее чудесной удивительной! Она рассказала Павлу, как ее приютил, никто ни будь, а офицер НКВД и следователь, который вел дело Павла — Андрон Маленький. Он помог ей выжить в то нелегкое время перед войной, когда у нее на руках появилась маленькая Наташа — дочь Павла! Более того! Андрон помог оформить документы на ребенка так, что в разделе отец стоял неизвестный солдат, который погиб во время военного конфликта с Японией на озере Хасан. Вот так Наталья лишилась своего настоящего отца, но спаслась от спец детдома для детей врагов народа. А потом, потом Вера неожиданно для себя сделала партийную карьеру. Потом она стала … партийной функционеркой, сначала инструктором горкома партии, а затем ее позвали и в крайком. Павел слушал свою любимую и не мог поверить — она, Верочка Щукина, так ненавидевшая эту власть, сама стала частью этой власти! Павел всего это так и не смог понять! Но это было лишь мелочью по сравнению с той радостью, он нашел своих самых родных людей! Павел Клюфт был счастлив! Был! Был! Он переехал из Ялты в Красноярск и поселился в доме у Веры! Он боялся, что дочь Наташа его не примет, но и тут все оказалось гораздо проще и лучше! Наташа искренне привязалась к Павлу Сергеевичу! Привязалась и полюбила его! Так они прожили в любви и радости почти три года, но в начале шестидесятых вновь начались мрачные и скорбные времена. Беда пришла неожиданно, словно буря в пустыне, словно метель в тундре, словно тропический дождь на берега Амазонки. Первым он потерял Наташу. Дочь, ушла неожиданно. Это было удар! Наташа поступила в политехнический институт. В группе познакомилась со своим любимым. Андрей Борзов был ее одногодка. Парень воспитывался в интеллигентской красноярской семье и искренне любил Наташу. Но как часто бывает у молодых, они, не успев пожениться, родили ребенка — краснощекого карапузика, которому сам дед и дал имя, решив лишить мальчика возможности политической неблагонадежности. Павел назвал его Вилором! Ну, кто же будут преследовать человека с революционным именем вождя пролетариата, ведь Вилор складывалось из начальных букв — Владимир Ильич Ленин Октябрьская Революция?!

Но никто не мог предположить, что уже через год Вилор останется сиротой. Летом шестьдесят третьего, в канун официальной свадьбы Натальи и Андрея случилось страшное. Будущие молодожены и родители годовалого Вилора погибли во время прогулки по местному заповеднику «Столбы». Залезли на скалу под красивым названием «Перья» и оба сорвались вниз. Очевидцы рассказывали они так и летели, держась за руки. Павел и Вера непроизвольно стали родителями маленького Вилора. Но беда не приходит одна. Через пять лет Клюфт потерял и свою любимую. Вера Петровна Щукина скончалась скоропостижно. Эта смерть была настолько нелепой, что Павел в нее долго не мог поверить. Щукина во время одной из командировок по северу края заболела воспалением легких. Потом была пневмония и стремительный отек легкого.

Верочка умерла через сутки пребывания в крайкомовской больнице. Павел не верил в это полгода. Он вновь остался один. И его от смерти, от тоски и одиночества, спас шестилетний Вилор, которого, не смотря на трагедию, нужно было воспитывать. Вот так и остались они жить одни в большой квартире внук и дед. Клюфт, вспоминал все это лежа на кровати. Вспоминал и тихо плакал. Слезы катились, по его морщинистым щекам оставляя влажные дорожки в старческих бороздках. «Эти люди! Эти люди! Фельдман и Маленький. Кто они? Как они поступили с моей судьбой? Виновны ли они в том, что все так произошло? Кто виноват, что жизнь моя получилась такой? Фельдман и Маленький! Господи их уже нет!»

Павел вспомнил, как умирал Фельдман. В сорок третьем он встретил его в Москве, прямо на улице Горького. Борис Николаевич был не в себе. Он брел по главной улице Москвы с опустошенным взглядом. Это был дряхлый разбитый старик, который искал, как показалось Павлу одного, своей смерти. Как оказалось, Клюфт навел справки. Фельдман был инструктором в наркомате пищевой промышленности. Но в сорок втором врачи обнаружили у него рак желудка. Оперировать себя он не дал, так и умер в сорок третьем в мучениях, тоске и одиночестве. Клюфт долгое время пытался навести справки и о еще одном ненавистном ему человеке, молодом следователе красноярского управления НКВД — Андроне Маленьком. Кто был этот тип? Почему он помог Вере и за что он так поступил со своим ровесником тогда, в далеком тридцать седьмом. Павла долгое время мучила одна и та же мысль, вернее идея — найти и отомстить этому человеку. Как, он не знал? Но найти его хотел, с какой-то маниакальной настойчивостью. Но, увы! Навести справки в НКВД, а затем в КГБ, о сотруднике этого секретного ведомства просто невозможно рядовому гражданину СССР. Три попытки Клюфта розыска Маленького вызвали у представителей госбезопасности лишь раздражение. Павла пару раз вызвали в кабинеты серого дома на проспекте Маркса в Красноярске, (там находилось управление местного УКГБ) каких-то странных людей в штатском и давали настойчиво понять, что ворошить прошлое не желательно. И если гражданин Клюфт продолжит свой поиск — то последуют ответные меры. Что это за меры Клюфт не знал. Но испугался! Он вдруг представил, что его и Фельдмана побег из истребительного лагеря поселка Орешное может открыться. А вместе с побегом может открыться и убийство двух конвоиров. Может вскрыться и вся эта история с путаницей его имени и дела Клюфта — Клифта. А это ничего хорошего не сулило. И Клюфт отступил. Он понял, что никогда уже не сможет найти своего мучителя Андрона Маленького. Но сейчас Павла волновало совсем другое. Этот загадочный визит человека из прошлого. Этот гость из прошедшей жизни. Этот человек-фантом, богослов Иоиль! Неужели он вернулся. Неужели он вновь появился в его жизни, что бы принести беду! Тогда в тридцать седьмом он стал предвестником трагедии! Он стал черной меткой в судьбе! И вот опять! И вот он появился. Появился! Он есть! Он существует, если его видел и говорил с ним внук Вилор! Значит, он не был видением или сном! И это пугало Павла! Он боялся! Он ощущал ужас! «Господи! А я ведь совсем забыл о нем! Господи! Неужели ты мне вновь послал этого человека! Зачем? Зачем? Он не нужен мне! Его речи! Они разрушали мое сознание! Тогда шестьдесят лет назад! Он сломал меня! Морально! Он заставил меня стать другим! Господи! Ты вновь даешь мне новое испытание!» — мучительно рассуждал Павел. Он вдруг вспомнил, что давно не ходил в церковь. Он вдруг понял, что ему обязательно нужно сходить к священнику! Обязательно поставить свечку у алтаря! «Когда, когда это началось? Я стал забывать о нем! Я вычеркнул его из своей памяти после тех страшных десяти дней после побега! Но он вновь, вновь пришел!» Павел понимал, что пытается специально заставить себя ненавидеть Иоиля. Он пытается вселить в своем сердце жестокость и отвращение к этому человеку-фантому. «Но зачем? Почему! Ведь он говорил очень правильные вещи, которые меня раздражали!»

Павел вдруг поймал себя на мысли, что они неизбежно встретятся с Иоилем. И это неотвратимо, и это произойдет, как бы он Павел Клюфт этого не хотел.

Седьмая глава

Очередной будний день в редакции красноярской газеты под оригинальным и простым названием «Сегодня» начался как всегда. Суматоха в кабинетах, курилке и коридорах. Человеческая биомасса, называемая журналистами, репортерами, редакторами, корректорами и техническими работниками, гудела, двигалась и «всасывала» в себя информацию для очередного будничного выпуска, что бы затем выплеснуть ее на бумагу типографской краской, разнося листы по городам и весям Красноярского края. Газета «Сегодня» была одной из самых популярных в регионе, негосударственных изданий. Комментарии и интервью на ее полосах читали самые высокие чиновники и влиятельные люди не только Красноярска, но и соседних областей и республик. А попасть в статью в качестве героя означало автоматически стать известным. Правда популярность могла быть и со знаком «минус» если герой публикации был представлен автором статьи или заметки в отрицательном виде. Главный редактор газеты «Сегодня» Артем Григорьевич Сидоров, высокий стройный мужчина, с темной шевелюрой, гладковыбритыми щеками и подбородком, карими усталыми глазами и ухоженными отполированными ногтями, медленно шел по коридору. Попадавшиеся навстречу подчиненные услужливо кивали головами, стараясь показать шефу, «я сегодня пришел без опозданий». Сидоров дружелюбно улыбался в ответ, мимолетно оценивая взглядом внешний вид своих сотрудников. Особенно тщетно он смотрел на молоденьких стройных корреспонденток и редакторш, которые, как правило, были одеты в короткие юбки. Негласное внутреннее правило газеты «Сегодня» гласило: «чем короче у тебя юбка и стройней ноги, тем быстрее тебя заметит „главный“ и повысит в должности» Артем Сидоров был человек практичный и умный. С мягким характером, он в тоже время, умел «добиться своего» убеждениями и лаской. Говорил Сидоров нежно и певуче. Его слова вызывали у собеседника лишь положительные эмоции. Артем умел делать так, что нужный ему человек, попадая в его сети обаяния, сдавался и становился либо союзником, либо его поклонником и другом. В тоже время Сидоров был талантливый журналист и организатор. Он сумел выстроить информационную и идеологическую политику своего издания так, что газеты бала уважаема властями и почитаема простыми читателями.

Одной из последних находок стала колонка литературного критика. Оказалось, что население города и края соскучилось за время перестройки и бандитского беспредела начала девяностых о духовных ценностях и анализе творчества. Вести колонку под названием «Критика всерьез и сразу» он пригласил известного в городе литератора и литературного обозревателя Валериана Скрябина. Сидорову нравилось, как Скрябин буквально размазывал в своих статьях местных авторов поэм и повестей. Ему импонировало, как Валериан глумился над постановками провинциальных режиссеров театров и «пускал под откос» музыкальных зазнаек с их попытками писать сонаты и увертюры. Это, по мнению Сидорова, добавляла эдакую «перчинку» в его газету, поскольку «Сегодня» могла считать себя тем изданием, слово которого становится судьбоносным для творческих личностей. И это приносило свои плоды. Местные литераторы и театралы в попытке понравиться Скрябину порой устраивали настоящие словесные дуэли, почти переходящие в ругань, на полосах газеты. А, именно это Сидорову и надо было. Именно это и влияло на рост популярности и постоянно растущий тираж, который вплотную подскочил до цифры в пятьдесят тысяч. Что для региональной российской газеты конца двадцатого века было уникальным достижением. Но сегодня Сидоров ждал с опаской очередной резкой статьи от Скрябина. Он знал, эту статью со страхом и в тоже время надеждой ждут в управлении культуры администрации края. Через — чур резкая критика его литературного обозревателя может не понравиться самому губернатору, который лично пригласил столичного режиссера поставить спектакль по пьесе местного драматурга в краевой драмтеатре.

Тем более что накануне в одном из выпусков Скрябин перегнул палку с критикой местного поэта и литератора Щукина. Артем нутром почувствовал фальшь и злобу в тексте Скрябина, тем более что Сидоров как журналист профессионал, не любил неоправданную ангажированность и лживую критику талантливого человека. Артем зашел в кабинет редакции культуры, улыбнувшись, громко поздоровался. На его приветствие откликнулись все присутствующие в помещении, кроме одного человека. И им был никто иной, а Валериан Скрябин. Он так увлекся набором своего теста на компьютере, что просто не заметил главного редактора. Сидоров подошел к столу, за которым сидел критик и, ласково хлопнув, Валериана по спине, задорно спросил:

— Здравствуй Валериан. Вижу, все трудишься. Не покладая рук так сказать. Скрябин ответил не сразу. Он, набив еще пару слов на клавиатуре, рассеянно посмотрел в сторону главного редактора и отрешенным тоном буркнул:

— Да, стараюсь Артем Егорович. Вот новую статейку в свежий номер. Почти готова уж. — Скрябин машинально попытался встать со стула. Но Сидоров ему надавил на плечо рукой:

— Да, ты сиди, сиди Валериан. Что вскочил как солдат. Тебе же вон работать надо. Сиди. Я так поинтересоваться.

— Конечно, конечно, я рад рассказать. Рад поделиться. Ну-ну. Работай. Кстати, я, что хотел сказать. Вернее спросить. Про, что статья-то, вот будет? А?

— Мне бы хотелось продолжить тему поэзии, — довольно заявил Скрябин. Сидоров улыбнулся, тяжело вздохнул и тихо ответил:

— Знаешь, что Валериан. В прошлой статье ты разгромил Вилора Щукина. У тебя, конечно, это хорошо получилось, но ты не перегнул ли планку? Я что-то вот весь в сомнениях. По-моему, переперчил ты больно брат. Скрябин вскочил. Он изменился в лице и затряс щеками. Казалось, что у него вот-вот выступит пена на губах. Валериан замахал руками и громко запричитал:

— Да, вы что Артем Григорьевич?! Вы, что действительно так считаете?! Этот Щукин он же выскочка! Гением себя возомнил! Он что пишет, вы только почитайте! Нет, Артем Григорьевич, вы не правы! Позвольте с вами не согласиться! Но тут произошло, то, чего никто из сотрудников газеты не ожидал. Сидоров разозлился. Такое могли видеть не многие его подчиненные. Обычно вежливый и сдержанный главный редактор, вдруг стал хмурым. Он раздраженно махнул рукой и, отвернувшись от Скрябина, сказал сурово, словно в пустоту.

— Да брось ты Валериан! Брось! Не надо мне вот этого! Я статьи твои печатаю, потому, как, все-таки читают их литераторы. Да и читатели заглядывают, но вот сильно-то свирепствовать не надо! Не надо! Ты начинаешь терять чувство меры! Да и Щукина, я тоже знаю лично. Ты же помнишь, мы вместе с ним учились в университете, только он был на три курса моложе! Нормальный он поэт! Конечно, есть не удачные вещи, но что бы вот так, все творчество Щукина было дерьмом! Нет, позволь с тобой не согласиться.

Теперь обиделся уже Валериан. Он как маленький ребенок надул губы и заканычил, раздувая щеки. Еще секунда и он заплачет:

— А у меня все-таки другое мнение. Другое. И я от него не отступлюсь. Нет! Я считаю Щукина выскочкой и проходимцем! Вот и все! Выскочкой и проходимцем! Они так бы и спорили дальше и неизвестно, во что бы вылилось это препирательство, но окончательно поругаться им помешал громкий стук. Вернее удар. Это хлопнула дверь в кабинете. Задрожали стекла. Сидоров, Скрябин и еще две молоденькие корреспондентки с удивлением уставились на середину помещения. Там стояла девушка и не просто девушка, а эффектная высокая стройная сексапильная блондинка с наглым и пронизывающим взглядом! Она была одета в белые обтягивающие джинсы. Большую упругую грудь едва скрывала блузка с глубоким вырезом. На ногах босоножки на высоком каблуке. Девушка стояла и коварно улыбаясь, рассматривала главного редактора с ног до головы. В помещение повисла тишина. Наконец блондинка встрепенулась и спросила мурлыкающим голоском:

— Простите кто из вас главный редактор?

— Я. А в чем дело девушка, чем могу служить? — самодовольно ответил Сидоров.

— Мне нужно с вами поговорить, блондинка сверкнула ровными идеальными зубами. Но всем показалось, это была не улыбка, а оскал тигрицы, готовой к прыжку. Артем Григорьевич пожал плечами:

— Вообще-то я занят. Если вы по поводу работы, в отдел кадров вам надо. Но блондинка, тяжело вздохнув, брезгливо заявила:

— Нет, я по поводу опровержения. Я хочу, что бы вы написали опровержение. Вернее, я хочу потребовать, что бы вы написали опровержение в своей мерзкой газетенке и в вашем похабном журнальчике. Сидоров опешил. Главный редактор даже покраснел. Такого с ним давно не было. Его подчиненные, чувствуя неловкость ситуации, опустили взгляд в пол. Валериан удивленно икнул и непроизвольно опустился на свой стул. Сидоров собрался, натянуто улыбаясь, ласково ответил:

— О, я вижу вы девушка с гонором! Что случайно наш фотограф снял вас с любовником, или бойфрендом, а это увидел ваш папа и у вас был скандал? Я угадал?

Но блондинка не обиделась. Она, словно ожидая такого развития событий, спокойно сказала:

— Нет, не угадали. Не угадали. Вы напечатали не правду. Лживую статью. А ваш корреспондент или как его там назвать, обозреватель, все выдумал. Отразил лишь свое искаженное и извращенное мнение.

Сидоров оценил ее выдержку и, ухмыльнувшись, покосился на Валериана. Тот пожал плечами. Главный редактор настороженно спросил:

— Скажите, пожалуйста! Ну и что же это за статья? Про вас? Что-то я не припомню, что бы мои корреспонденты и обозреватели писали про молодых девиц! Девица махнула рукой. Она, не дожидаясь приглашения, уселась на свободный стул. Осмотрев всех присутствующих, жестко заявила:

— Если бы вы написали про меня, я бы не пришла к вам вот так, уговаривать, что-то опровергать, я бы либо это не заметила, либо подала в суд. Выиграла там и разорила бы вас и ваше издательство с потрохами. Вот и все. Вы написали о честном человеке. Не просто честном, а талантливом и уязвимом. Он может быть после вашей статьи не сможет долго писать, или вообще того хуже, либо сопьется, либо уедет из страны. Да я просто не хочу видеть, как он мучается. Так, что будьте добры, послушайте, что я вам говорю. Выполните. Напечатайте вторую статью и напишите в ней всю правду, а автора первой, заставьте извиниться! Сидоров окончательно помрачнел. Он бросил презрительный взгляд на Скрябина и медленно произнес:

— И что же это за человек? Вы меня в праве заинтриговали. Девушка ухмыльнулась и гордо заявила:

— Этот человек Вилор Щукин. А статья, которую вы опубликовали, называется «Время триумфа безвкусицы». И написал эту гнусность некто Валериан Скрябин. По-моему человек без псевдонима. С ним я пока не знакома, но думаю повидаться с этим типом! Скрябин вздрогнул. Он покосился сначала на Артема, затем на девицу. В ее взгляде он увидел неподдельную ненависть. Валериану вдруг стало страшно. Он открыл рот, но произнести ничего не смог. Лишь ловил губами воздух. Сидоров брезгливо покосился на критика и улыбнулся. Он ответил блондинке примирительным тоном.

— Видите ли, дорогая, как вас зовут, к сожалению не знаю? Девушка хмыкнула и издевательским тоном сказала:

— Меня не зовут, я сама прихожу, а имя и фамилия у меня Виктория Маленькая. Сидоров улыбнулся. Он понял, нужно разрядить обстановку:

— Маленькая?! Интересная фамилия, я знаю двух человек с такой фамилией. Один академик. Второй депутат. Очень влиятельный человек. Вы случайно не имеете к ним родственного отношения? Блондинка кивнула в ответ:

— Тот, что второй, мой папа. Сидоров присвистнул и незаметно показал Скрябину кулак. Главный редактор заискивающим тоном сказал:

— Видите ли, Виктория. Я, честно сказать, очень удивлен вашим таким вот бурным выражением своей позиции. Прямо скажем для меня это не просто неожиданность. И я растерян, в конце концов. А позвольте вас спросить, а что именно вас не устраивает в статье господина Скрябина? Что вы считаете неправдой? Вика стала мрачной. Она внимательно посмотрела в глаза главному редактору. Затем вздохнула и ответила:

— Он выставляет поэта Щукина бездарем и выскочкой и считает, что он пишет плохие стихи. Это не правда. Я с этим категорически не согласна, более того, я считаю, что Щукин очень хороший поэт нашего гнусного времени. Вот почему я требую опровержения. Сидоров покачал головой:

— Да. Интересно. А скажите, пожалуйста, вас Щукин попросил вот так заступиться за него? Маленькая вскочила со стула и возмущенно прокричала:

— Вы что? Совсем с ума сошли? Да Щукин даже не знает, что я вот так пришла! Он если бы узнал, так на меня рассердился, что я боюсь даже представить! Сидоров смутился:

— Извините. Извините. Я не хотел вас обитель. Но позвольте вам задать, такой может быть немного личный вопрос. А зачем все вы это делаете тогда? Вам то, какое дело, до Щукина? Виктория нахмурилась.

— Во-первых, как это, какое? В статье, написана, неправда. И ее, нужно переделать. Щукин хороший талантливый поэт! А во-вторых, просто по-человечески это подло! Подло топтать беззащитного поэта с помощью журнала и газеты, компенсируя так свою ревность! Скрябин крякнул от неожиданности. Он непроизвольно приподнялся со стула и посмотрел на Сидорова. Тот в ответ лишь вздохнул. Артем покосился на корреспонденток, ставших непроизвольными свидетелями это сцены и, щелкнув пальцами, показал им на дверь. Девушки поспешно удалились. Артем дождался пока за ними, хлопнет дверь кабинета и, лишь после этого тихо спросил:

— Что вы имеете в виду? О чем вы Виктория? Какая еще ревность? Что-то я не пойму? Вика рассмеялась. Правда, ее смех был немного нервным. Маленькая волновалась:

— Да все просто! Этот ваш Скрябин мстит Щукину за жену. Вот и все. Он сам-то, наверное, не может уладить этот конфликт, вот и пишет гнусности о своем сопернике, так сказать. Так делают только подлецы и слабохарактерные людишки! Вот кто ваш Скрябин. Артем покосился на Скрябина. Валериан покраснел. Он встал в полный рост и медленными шашками двинулся к Виктории. Сидоров остановил его, схватив критика за руку. Главный редактор взволновано спросил Маленькую:

— Что-то я ничего не пойму? О чем вы? Виктория махнула рукой. Она вновь села на пустующий стул и устало сказала:

— Как вы не догадываетесь? Жена Скрябина любовница Щукина. По крайней мере, была. Вот и все! Муж, простите рогатый муж, мстит за свой позор! А как мстят литературные критики за свой мужской позор? Просто, он уничтожает соперника-поэта Щукина через вашу газету. Вот и все. А вы с виду такой порядочный и добрый человек этому способствуете! Предоставляете ему это делать через свою газету! И тут не выдержал Скрябин. Он бросился к Виктории. Схватил ее за руку и заголосил:

— Да кто вы такая? Что вы тут болтаете?! Что вы себе позволяете?! Что это еще за высказывания и оскорбления?! Виктория испугалась. Ей на выручку подоспел Сидоров. Он оттащил Валериана от девушки, оттолкнув критика в угол, виновато улыбнулся. Маленькая взволнованно и удивленно спросила:

— А кто этот человек?! Держите своих сотрудников! У вас тут опасно просто!

Этот сумасшедший кто это? Хотя можете не говорить. Я догадываюсь. Вы и есть этот Валериан Скрябин! Очень приятно, вернее очень не приятно увидеть вас! Вот значит вы какой! Да! Примерно таким я себе вас и представляла! Тщедушный и мрачный тип!

Валериан вновь предпринял попытку напасть на девушку. Он рванулся к Виктории, но напоролся на железный захват Сидорова. Артем сжал критика руками. Скрябин, вырываясь, завизжал:

— Да что вы себе позволяете! Вы оскорбляете меня! Оскорбляете мою жену! Оскорбляете меня как критика! Кто вам дал право?! Отпусти меня Артем! Отпусти! Но Сидоров и не думал отпускать критика. Более того, он влепил Валериану звонкую пощечину:

— Да успокойся ты! Ты что изобьешь ее?! Это еще мне не хватало! В моей редакции! Перестань! Она может просто шутит! А ты! А ну остынь! Скрябин сник. Он тяжело дышал. Словно раскиснув в руках у главного редактора, вяло опустился на рядом стоящий стул. Виктория рассмеялась. Затем презрительно заявила:

— Да. Это конечно тяжело. Узнать правду. Но я вам хочу сказать, в моих словах нет и доли шутки. Все серьезно. И под каждым, словом я могу подписаться! Так, что знайте. И вам теперь придется помучаться. Поверьте, я этого не хотела. И если бы я знала кто вы, я бы не стала при вас говорить эти подробности с вашей женой. Но так вышло. И тут я вижу, сам Господь распорядился, что бы вы помучились. Скрябин, сжав кулаки, зарыдал в бессилии. Он трясся, словно от холода. Артем брезгливо покосился на критика и спросил Викторию:

— Позвольте Виктория. А вам то откуда об этом известно? Я что-то вообще не пойму?! И нет ли тут, какой то ошибки, а то вот так раз и оговорили честную женщину! Тем более, я знаю отношения Валериана и Лидии. Они, прекрасны. И я бы никогда, не усомнился в ее верности! Может, вы просто пошутили? Из-за зла на Валериана? А? Девушка лишь отмахнулась. Она не спрашивая разрешения, достала из сумочки сигареты и, щелкнув красивой блестящей зажигалкой, закурила:

— Нет! Это правда. Поверьте. Да и пусть сам господин Скрябин спросит свою жену?! Просто посмотрит ей в глаза и спросит о Щукине?! Что она ему скажет?! Уверена, она не сможет ему солгать, а если солжет, то он это наверняка почувствует! Вот так! Критик, услышав это, обхватил голову руками и замычал как немой. Сидоров расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Артем, тоже достав сигарету, задымил. Главный редактор устало плюхнулся рядом с Викторией на стул. Сделав несколько затяжек, он буркнул:

— Да, Виктория, вы я вижу, интересуетесь творчеством Щукина очень серьезно, если знаете такие вот подробности. Маленькая, злобными тоном ответила:

— А вы господин издатель или как вас там редактор, не уходите от темы. Так будете ли вы печатать опровержение в своей газете? И будет ли в нем извинения Скрябина? Артем посмотрел на Скрябина. Ему вдруг стало жаль Валериана. Главный редактор задумчиво молвил:

— Ну, я право не знаю. И как-то все это вот так неожиданно … Виктория затушила окурок от сигареты о стенку стола. Маленькие искорки, посыпавшие на пол, она растоптала босоножкой. Затем посмотрела сначала на рыдающего Скрябина, затем на Сидорова и весело сказала:

— Ну и зря вы не решаетесь. Подумайте. Ведь теперь вы знаете настоящую причину этой статьи. Ревность. А что если в другой не менее влиятельной газете появиться статья, рассказывающая об этих подробностях? А? Скрябин заныл в углу как раненный кот. Артем Григорьевич на него покосился и промолчал. Виктория презрительно смотрела на Валериана. Наконец критик вскочил и словно мобилизовавшись, выкрикнул:

— Как вы смеете?! Девчонка! Это же ложь! Ложь! Тут нет никакого отношения моей жены! Нет никакого личного отношения к Щукину! Я ведь нечего не знал! Я просто писал об его творчестве! Вот и все! Но эти слова Маленькую не тронули. Она равнодушно скривила свои пухленькие губки:

— Да! О творчестве! Но вы лгали о творчестве! Вы завидуете Щукину! Вот и уничтожаете его! А ваша жена. Да вы правы, вы узнали сейчас. Но в той газете, которая обо всем, об этом напечатает, не будут знать этой подробности! Скрябин нервно расхохотался. Нет, это был даже не хохот, а скрип несмазанной телеги. Он вытер мокрые от слез глаза и напряженно бросил:

— А вот это уже подлость! И даже если вы такая вот защитница, добиваться справедливости с помощью подлости, тоже низость! Чем вы тогда выходит, лучше меня? Виктории махнула рукой. Встав со стула она посмотрела на Сидорова и махнув в сторону критика с усмешкой сказала:

— А, о низости заговорили?! Нет, когда что бы добиться нужной цели, причем справедливой, это не в счет! А вы я вижу натура ранимая! Да представляю, каково будет вам этим вечером! Мучаться будете! Поверьте, я не хотела. Но так вот все получилось. Валериан вновь замычал. Он сжал кулаки. Вены на шее вздулись. В газах блеснул огонек ненависти. Но Виктория на этот раз не испугалась и спокойно заявила:

— Да, Да, уважаемый критик. Ваша жена навесила вам рога. Причем делала это с превеликим удовольствием. Боле того, если хотите, она любит Щукина, а вы ей ну совершенно безразличны! Что?! Каково быть в такой роли? А? Но Валериан на это раз выдержал психологический удар. Он лишь зашипел как змея:

— Замолчи! Замолчи сука! Замолчи! Ненавижу! В диалог вмешался Сидоров. Главный редактор подошел к критику и похлопал его по плечу:

— Ну-ну! Валериан! Валериан! Успокойся! Успокойся! Вы Виктория тоже успокойтесь! Их любого положения можно найти выход. Даже из самого трудного. Что вы там говорили, если выйдет статья-опровержение, подробности эти будут забыты? Виктория удовлетворительно кивнула в ответ:

— Конечно. Я же говорила вам и обещала. Сидров хлопнул в ладоши:

— В таком случае, я думаю, в ближайшее время, у нас выйдет эта статья. Выйдет. Мы даже можем согласовать текст с вами. Вас это устраивает? Вика довольно промурлыкала:

— Вот и прекрасно. И что бы господин Скрябин тоже написал, что он был не прав и погорячился. Это тоже должно быть обязательно. Сидоров ей слащаво улыбнулся:

— Я думаю, это тоже выполнимо! Но тут подал голос Валериан. Он, вытянув вперед руку, со сложенной из пальцев фигой, громко произнес:

— Что?! Да некогда! Вот вам! Я, никогда этого не сделаю! Никогда! Никогда! Я написал правду! И это мое мнение! Его осадил главный редактор. Сидоров вновь стал злым и угрюмым:

— Послушай ты! Да ты знаешь, чем грозит мне твоя такая вот принципиальность?

Хочешь газету и журнал мой разорить? Хочешь издательство мое уничтожить? А? Чего ты хочешь? Да ты знаешь кто ее папа? Нет?! Лучше тебе не знать!!! Так что напишешь все что надо! Как миленький! Да и кто же тут виноват, что твоя жена тебе изменяет? А? Кто в этом виноват? Я? Или эта Виктория? Скрябин растерянно посмотрел на своего шефа:

— Артем?! Как ты можешь? Как ты можешь?! Ты же знаешь Лиду! Знаешь! Она я уверен, не могла! Не могла! Эта девка все врет! Но Сидоров был неумолим:

— Слушай! Ты меня не выводи из себя! Я не хочу свой бизнес терять! Говоришь, не может твоя жена? А если это правда? А? Каково? Тебе самому то не стыдно будет? Короче! Ты напишешь все что надо! Напишешь или можешь считать себя безработным! — Сидоров посмотрел на Викторию и уже ласковыми тоном добавил. — Вот все и улажено. Все будет сделано. Извините. Я честно сам не разобрался в ситуации. Вика довольно направилась к двери. Потянув ручку, на пороге она все же задержалась. Покосившись сначала на Скрябина, который стоял недвижимо, как монумент, затем на Сидорова. Девушка печальным тоном сказала:

— Я рада. Кстати, если господин Скрябин не верит моим заявлениям. Поверьте, у меня есть, такие доказательства, которые просто неоспоримы. Маленькая шагнула в коридор. Артем Григорьевич крикнул ей вдогонку:

— А вот вы Виктория, если честно, вам то, это все зачем? Но Виктория не повернулась. Она шла медленным шагом. Ее ответ прозвучал едва уловимым эхом:

— Я же сказала, Щукин талантливый поэт. И главное, я его люблю. Он мне не безразличен. Сидоров тяжело вздохнул и, хлопнув себя по лубу ладошкой, разочарованно пробубнил:

— Елки палки! Ну конечно, как я сразу не догадался! Ну что ж! Это заслуживает! Я поражен! Честно! Ради любимого вот так бросаться на амбразуру!

* * *

Андрон Кузьмич Маленький был человеком, который радовался жизни все меньше и меньше. В свои восемьдесят пять, каждый день он воспринимал, как маленький шажок к неизбежному. К той последней обители в сырой земле. Интересно, что смерть как физический процесс его не пугала. Нет. С ней он смерился. Его пугало то, что все кончится и никогда больше не повторится. Он никогда не сможет увидеть солнце, небо и лица дорогих ему людей. Андрон Кузьмич просыпался в дурном настроении и в уме подсчитывал, сколько дней осталось до его очередного дня рождения, и сколько он мог бы еще прожить. Здоровье у старика в принципе было не плохое. Хотя конечно нет-нет да пошаливало сердце, а то и печень неприятно покалывала бок, подавая сигналы, что пора принимать очередные таблетки. То изжога мучила посреди ночи. Андрон Кузьмич понимал, его организм неизбежно стареет и вот-вот откажет. За этим последует то, чего он опасается, уход его навсегда и бесповоротно. И хотя Андрон Кузьмич был яростным атеистом, в последнее время он ловил себя на мысли, что все чаще непроизвольно задает себе вопрос: «А может это и не конец? Может там, что-то есть?» Маленький, частенько проходя мимо одной из городских церквей, невольно косился, на золотые купала с крестами, правда заставить себя сделать шаг в сторону храма, он так и не смог. Андрон Кузьмич следил за своим здоровьем. По утрам делал зарядку. Обливался холодной водой. Из медикаментов старался принимать натуральные природные препараты, различные настойки на травах. Может быть поэтому, в свои восемьдесят пять он не выглядел человеком, который разменивает девятый десяток. Морщинистый лоб и совсем, белые седые волосы, аккуратно подстриженные под полубокс. Но слегка желтоватая кожа на щеках и подбородке не выглядела дряхлой и не отвисла. Вставные фарфоровые зубы и вовсе молодили. Правда большие роговые очки, которые постоянно носил Андрон Кузьмич, так увеличивали глаза, что делали его взгляд пронзительно выразительным и внимательным и немного пугали собеседников. Было что-то в этом взгляде злое и колючее. Что-то подозрительное и немного мистическое.

Сегодня в теплый июньский денек Андрон Кузьмич не стал изменять своей традиции и выбрался погулять в центральный городской парк. Погода была хорошая. На небе ветер веселился с редкими белыми облачками. Солнце щедро проливало землю окрепшими за май лучами. Андрон Кузьмич по пути в парк, заглянул в придорожный киоск «Розпечати» и, поздоровавшись со своей знакомой продавщицей, выбрал себе несколько газет, что бы не спеша, почитать в одиночестве свежую прессу на лавочке одной из аллей парка. Но когда Маленький подходил ко входу парка случилось поразительное. К нему на плечо, не с того не сего, сел дикий уличный голубь. Он, громко хлопнув крыльями, разворошил аккуратно уложенные волосы старика. Андрон Кузьмич испугался. Он дернулся и сбил птицу рукой. Голубь, вспорхнув, слетел под ноги и побежал по тротуару, словно приглашая Маленького идти за ним.

— Вот черт! Что за наглые птицы! — ворчал Андрон Кузьмич, на ходу расчесывая седые волосы. Его любимая скамейка оказалась занятой. На ней сидел тоже какой-то пожилой мужчина и, закрыв глаза, подставлял свои щеки солнцу. Маленький, недовольно покосившись на непрошеного посетителя, выбрал скамейку напротив.

Разложив газеты, Андрон Кузьмич предусмотрительно придавил их камнем, чтобы не унес ветер. Маленький развернул «Красноярский комсомолец» и принялся читать. После двух «передовиц», старик перелистал все страницы, устало, отложив газету, тяжело вздохнул:

— Тьфу ты, мерзость то, какая! Тьфу ты! Что за время! Даже газеты с таким названием как Комсомолец, о рекламе пишут! Продались все к чертовой бабушке!

Продались! И страну всю продали! Нет! Рано все-таки Иосиф Виссарионович в могилу то, рано ты ушел! Не доделал работку то! Эх, Иосиф, Иосиф! Нет, что за время! Что за время! Ну, погодите! — но тут Маленький осекся. Андрон Кузьмич вспомнил, что, напротив, на лавочке, тоже сидел какой-то старик. Маленький с опаской покосился на соседа. К своему большому удивлению Андрон Кузьмич обнаружил, что пенсионер стоит почти над ним. Этот человек рядом переминался с ноги на ногу и тяжело дышал. Андрон Кузьмич замер. Его сердце учащенно забилось. Незнакомец после небольшой паузы спросил вежливым тоном:

— Здравствуйте любезный. Я не потревожу ваше одиночество? Можно мне присесть тут рядом на скамейке? Не помешаю так сказать? Маленький ответил с неохотой. Он вообще не любил, когда кто-то тревожил его одиночество. Он вообще не любил когда кто-то вмешивался в его покой без спроса и приглашения. Андрон Кузьмич недовольно ответил:

— Садитесь. Мне-то что. Скамейки вроде у нас пока общественные. Не успели еще, как там это называется прихватезировать. Маленький покосился на незнакомца, пытаясь его рассмотреть. Но ничего необычного в этом человеке Андрон Кузьмич не увидел, старик как старик. Между тем, пожилой мужчина присел рядом и резким движением схватил газету Маленького:

— Вы я вижу, «Комсомолец» читаете. Мне, тоже, эта газета нравится. Не плохая. Статьи вроде приличные. Маленький зло буркнул в ответ:

— Ерунда! Дрянь газетенка! Я ее читаю, потому как больше, к сожалению, читать-то и нечего! Пропали настоящие газеты! Дожили, почитать нечего! Что за время?! А про телевидение так я вообще молчу! Сплошь разврат да кровавые сцены! Тьфу! Но собеседник, словно не заметил его ответа. Радостно и гордо спросил:

— Вы кажется фронтовик? На фронте воевали? Вон смотрю сколько орденов?! Маленький покосился себе на грудь. Сегодня он был одет в костюм, на котором красовались орденские планки. Обычно Андрон Кузьмич их не носил. Но сегодня как назло надел.

— Да это боевые награды. Но тут не только за фронт. Тут есть еще и за другое.

— А на каком фронте воевали? Вы что разведчик? За линию ходили?

— Приходилось. Ну что мы об этом? Это тема для меня закрытая. Да уж, пришлось за жизнь мою послужить! Пришлось. Только вот жаль, работу не доделал! Ах, жаль! — не узнавая себя, разговорился Андрон. Обычно он вообще пресекал тему войны и службы. Но сегодня его словно кто-то тянул за язык. Маленький зачем-то сказал про то, чего не позволял даже у себя в семье. Незнакомец с осторожностью спросил:

— Это вы о чем? Маленький осекся, махнув рукой, нервно ответил:

— Да, так! Я о своем! Сосед тяжело вздохнул и добавил:

— А, что вам так газета-то не приглянулась. Вроде в ней и рекламы мало. И пишут они не о скандалах со звездами, а о проблемах.

— Да все равно, ересь пишут! Ересь! Вот при советской власти за такую бы ересь давно к стенке поставили! Сволочи! — резанул Маленький и вновь с ужасом понял, что он говорит лишнее. На лбу Андрона Кузьмича выступили капельки холодного пота. Старик снова почувствовал, что его внутри словно кто-то неведомый провоцирует и заставляет говорить страшные откровения, которые, он бы не сказал никому и никогда.

— А вам, что, советскую власть назад хочется? — совсем грустно спросил сосед по лавке Андрон Кузьмич опять покосился на незнакомца и зло процедил сквозь зубы:

— А вам? Вы, что хорошо живете? Небось, пенсия такая, что еле-еле концы с концами сводите? Или бутылки нравиться собирать? Бутылки-то собираете? А? Но сосед не обиделся. Напротив, он улыбнулся и весело ответил:

— Да уж, пенсия не разгуляешься. Это верно. Но, тем не менее, назад в это светлое коммунистическое будущее, что-то не охота! Маленький разозлился окончательно. Его буквально прорвало. Какая-то неконтролируемая жестокость преобразовалась в слова:

— Ага?! Не охота?! Вы вспомните, как вы жили?! Все было! Все государство давало! А сейчас что? Похоть и разруха одна! Свобода! Да что такое эта свобода?! Слова одни! Наш народ этой свободы не хочет! На кой ляд ему эта свобода?! Если он жить при ней не умеет! Пусть они эту свободу, себе в одно место засунут! Но и после этой тирады незнакомец не обиделся. Он дотронулся до руки Андрона Кузьмича и спокойно сказал:

— О, я вижу, вы совсем озлобились на людей. Вы кем, при советской власти-то работали? Непрошеный сосед внимательно посмотрел на лицо Андрона Кузьмича. Тот занервничал. Снял свои большие очки в костяной оправе, достав из кармана носовой латок, с усердием протер линзы. Пауза затянулась. Незнакомец буквально пялился на Маленького. Его взгляд менялся. Выражение лица стало суровым и злым. Андрон Кузьмич отмахнулся от соседа, словно от надоедливой мухи:

— Что вы так на меня смотрите?! Я не люблю, когда на меня, так вот смотрят. Незнакомец ответил не сразу. Он несколько секунд молчал, затем отвернулся и зло спросил:

— Что-то мне ваше лицо знакомо? Мы с вами раньше не встречались? Маленький испугался. Он уже давно не испытывал такого чувства. Нет, он не боялся этого человека, он боялся его вопроса. Он опасался, что этот старик окажется и вправду знакомым ему. Словно посланец из прошлого. Маленький не хотел этого. Он вообще ничего не хотел вспоминать. Сосед меж тем вновь покосился на Андрона Кузьмича. Тот в спешки водрузил свои огромные костяные очки на нос и раздражительно затараторил:

— Что вы на меня так смотрите? Не имел чести с вами раньше встречаться! Знать вас не знаю! И вообще! Я старый больной человек! Хочу покоя! Что вы тут устроили за шоу? Рассматриваете меня, как картину. Я сижу спокойно отдыхаю на лавочке. И отстаньте от меня! Вновь повисла пауза. Маленький отвернулся. Он хотел встать и уйти. Но вновь, словно кто-то неведомый не позволял ему это сделать. Его как будто приклеили к лавке.

— А вот теперь я вас точно узнал! Точно! — суровым тоном заявил незнакомец. Маленький непроизвольно отмахнулся. Но получилось у него это нелепо. А сосед напирал:

— Ну, вот и встретились! Вот и свиделись Андрон Кузьмич! У маленького пересохло во рту. Он словно ворон, прокаркал, вернее прохрипел:

— Что такое?! Что такое?! Вы кто?! Что вы так мне говорите? Я, что вас раньше знал?! Но сосед не обращал внимания на его слова. Он продолжал злорадно бубнить:

— Ну, вот и свиделись! Вот и свиделись! Гражданин следователь! Я знал, я знал, что мы увидимся! Маленький рванулся, но незнакомец, схватив его за руку, удержал на месте. Тогда Андрон Кузьмич попытался перейти в наступление:

— Что такое?! Что такое?! Я милицию сейчас позову! Кто вы такой?! Я на помощь сейчас позову! Но и эта угроза не возымела действия.

— Зови! Зови! Пусть все узнают кто ты! Вспомни! Вспомни Андрон Кузьмич! У тебя память плоха, на старости лет стала?! А в молодости то ты очень внимательный был! И тут Андрон Кузьмич узнал незнакомца. Вернее он узнал не старика, а его голос. Этот голос! Он не изменился за шестьдесят лет. Это же тембр и вызывающие нотки! Нет определенно, это был тот человек! Тот арестант! Это был Павел Клюфт! Его первый подследственный! Это был тот парень, который отобрал у него первую любовь — Верочку Щукину! Маленький собрался силами. Он умел это делать. Смахнув пот со лба, словно приняв вызов, развернулся к соседу и посмотрел пристально ему в глаза.

— Нет! Этого не может быть! Нет! Нет, тебя же расстреляли! Нет! Я наводил справки.

— Жив, как видишь! Жив! Гражданин следователь! И вот теперь хочу с тобой поговорить! Спросить тебя! Как все эти годы ты жил? Как ты спал?! Как ты детей своих воспитывал? Как тебя совесть мучила?! Маленький брезгливо улыбнулся, отвернувшись, тихо сказал:

— Я спал нормально. Нормально. Я долг свой выполнял! Долг! И не тебе меня судить! Не тебе! Все было по совести! По совести!

— По совести говоришь?! Значит невиновных под расстрел подводить, по совести было? Это у тебя совесть называется? Но Маленький окончательно пришел в себя. Минутная слабость прошла. Андрон Кузьмич вновь стал спокойным и уверенным. Он посмотрел на Клюфта и скептически спросил:

— Что тебе от меня надо?! Что?! Столько лет прошло. Тогда время такое было.

Время! Борьба шла! Борьба! И если бы мы не боролись, то не было бы всего сейчас! Не было! Пойми, история такая была.

— Ах, история говоришь! А те невинные души, что ты загубил, все на историю спишешь?

— Ну, ты же жив остался?! Жив! Что тебе надо?! Ты же живой! И не известно еще,

как ты жив остался? Не известно! Поквитаться пришел?! А за что?! Что изменить-то хочешь?! Пойми, кто-то всегда, должен быть палачом! Должен! Такова жизнь и не тебе ее менять! Не тебе! Что ты от меня хочешь? Убьешь меня? Убьешь?!! Тебе от этого легче станет?! Да нет! Потом сам мучаться будешь! Ты же правильный! И по совести жил! А я тоже по совести! Только по своей! Клюфт разозлился, он схватил Андрона Кузьмича за руку.

— Да, ты прав! У нас разная совесть! Только вот твоя от моей отличается! Отличается! Слышишь! Но есть суд! Высший суд! Маленький вырвал руку из захвата:

— А, Бога вспомнил?! Ты же атеистом был?! Что вдруг так? Или напомнить тебе?!

— Я, все равно не кого не убивал! Никого! И на смерть людей не толкал! А то, что в молодости ошибки делал, правда. Но я верил в справедливость, всегда!

— В справедливость говоришь? Какую такую справедливость? Для кого? Я тоже верил в справедливость! Верил! И в чем разница между моей справедливостью и твоей? Слюнтяи! Вы всегда только пафосные словечки говорили! Сами-то грязной работы всегда боялись! Справедливость! В чем она ваша справедливость?! Бога вспомнил?! Поквитаться хочешь, небось?! Что тебе это даст?! Что?! Ты сам то, чем от меня отличаешься! А Клюфт? Чем? Враг народа?! А что ты сделал для народа-то?

Говорильню устраивал! Много вас таких было ловких на словцо! Говорили, говорили, договорились! Чем ты от меня-то сейчас отличаешься? Такой же как я!

Клюфт побледнел. Резко давило грудь. Стало не хватать воздуха. Но старик сумел найти силы и вымолвил:

— Заткнись! Ты не у себя в кабинете в НКВД! На руки то свои посмотри! Ты хоть тяжелее ручки не чего в своей жизни не держал, но писал-то протоколы свои кровью! Кровью! Людской! Ордена нацепил? За что эти ордена? Сволочь ты! А жизнь твоя мне не нужна. И мстить тебе я не собираюсь!

— Руки в крови?! Нет! Я эту кровь за праведную не считаю! И если ты о Боге заговорил, то знай! Кровь лилась всегда! Кровь будет литься! И всегда кто-то будет не доволен! И никто не хочет умирать, хотя все говорят, что смерти не боятся! А может, это я дал им шанс, как говоришь ты, за веру умереть! За идею! Всегда, кто-то должен дать шанс за веру умереть! За идею! Ну не было бы меня? И что? Кому хуже бы было! Да вам! Крикунам! А, потому как бы вы сейчас из себя бы мучеников не смогли бы корчить! Клюфт, держась одной рукой за грудь, с трудом ответил:

— Нет, я смерти твоей не хочу, напротив, я хочу, что бы ты жил подольше! Но только не так как сейчас. Когда ты ходишь в парк гулять и на скамейках газетку читаешь. А так, что бы ты один остался! Один! И что бы ты каяться начал! В одиночестве! И так мучался! Понимаешь? Мучался! Андрон Кузьмич рассмеялся. Он смеялся над собой. Ему стало даже стыдно, что минуту назад он боялся этого человека:

— Ой! Клюфт! Ой! А я уж было испугался! Думал, ты меня вон сейчас убивать будешь. А тут вон как! Ты как был слюнтяем и размазней, так и остался. Не сделали из тебя лагеря волка. Что? О чем ты? Какой там я один? Да я живу и в ус не дую! Мне не надо ничего! Мне все дали! И хоть власть эта сучья и продажная, а она меня кормит. И неплохо кормит! А знаешь Клюфт, какая у меня пенсия? Клюфт ловил ртом воздух. Он откинулся на лавку и тихо шептал:

— Не спать тебе теперь спокойно! Не спать! Хоть ты и храбришься тут! А все это маска твоя! На самом деле, ты от каждого старика шарахаешься, потому как боишься, а вдруг это, один из твоих безвинных жертв!

— Не дождешься! Нет! Не буду я мучаться! Не за что! Вам назло! Только вот вы-то, уже, наверное, ответить не сможете! Вы! Вас не будет!

Клюфт закрыл глаза. Ему было трудно говорить. Грудь сдавило. Но старик нашел в себе силы.

— Да. Вы живучи. Да. Ты прав. Но все равно, добро должно победить! Ведь вот ты сам веришь в добро? А? Андрон Кузьмич? Ты веришь в добро?

— Я знаю Клюфт, ты хорошо говорить умел. Тогда в тридцать седьмом ты тоже здорово говорил. Мне даже нравилось. Инной раз я заслушивался тебя на допросах. Но слова и жизнь это разные вещи. Слова, это колебание воздуха, которое прекращает быть энергией уже через мгновение. А вот жизнь гораздо прозаичнее. И тогда там, в подвалах нашего управления я понял это! Я понял, что если вот так поддаться эмоциям и стать заложником слов, то все, гибель! Но Клюфт этого уже не слышал. Он потерял сознание. Маленький, увидев это, вскочил с лавки. Он с недоверием крикнул:

— Эй! Что за черт! Ты, что тут за концерт устроил? Эй, Клюфт? Очнись! Ты, что пьян?!

Андрон Кузьмич с опаской дотронулся до руки Клюфта. Затем пошевелил старика за плечо. Понимая, что Павел Сергеевич без сознания, Маленький отпрянул от него, словно перед ним был уже покойник.

— Нет! Только этого мне не хватало! Нет! Трупов мне тут не хватало! Пошел погулять! Нет, это не по мне! Андрон Кузьмич резко повернулся и пошел прочь от лавки по аллеи. Но через несколько шагов остановился в нерешительности. Повернувшись, он посмотрел на оставшегося одного Клюфта и достал из кармана сотовый телефон.

— Алло! Алло! Скорая! Человеку плохо! Человеку! Городской парк северная аллея! Третья скамейка! Что? Фамилия? Клюфт! Как зовут? Да откуда я помню, как его зовут? Эй! Девушка это я не вам! Не знаю я, как его зовут! Возраст? Да откуда я знаю! Ну, лет восемьдесят с гаком! Сердце у него! Сердце! Губы посинели! Уж приезжайте быстрее!

Маленький вернулся на лавку. Посидев, он расстегнул верную пуговицу, на рубахе у Павла Сергеевича и тяжело вздохнув, спросил сам у себя:

— А оно мне это надо? Скорая приехала минут через двадцать. Врач, молоденькая девушка, прощупав пульс у Клюфта, кивнула водителю и фельдшеру что бы они достали носилки. Павла Сергеевича уложили на них и поместили в машину. Маленький, наблюдая за этим, тревожно спросил:

— Вы, в какую больницу его повезете?

— В шестую городскую. А вы кто? Родственник? — ответила вопросом на вопрос врач.

— Нет,… хотя нет. Родственник. Почти… что. Дальний… так в шестую говорите? Машина скорой, хрюкнув выхлопной трубой, медленно поехала по аллеи. Маленький стоял и смотрел ей вслед.

Восьмая глава

Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Нет, он ненавидел не свою жизнь, а жизнь вообще. Он хотел, что бы она закончилась. Он хотел, что бы она закончилась вообще на земле. Что бы все земное перестало существовать. Эти противные деревья с зеленой листвой. Эти глупые птицы, что чирикают, воркуют и каркают по утрам. Эти глупые люди, которые только и делают, что отравляют эту самую жизнь.

Нет определенно, жизнь на планете земля должна закончиться! Вот так сразу! Без проволочек. Без лишних слов и уговоров. Просто кончиться и все! Земля должна сойти с оси. Замерзнуть в глубинах космоса! Превратиться в одну большую ледяную глыбу! И лететь, вечно лететь по бескрайнему пространству вселенной! Общей страшной и огромной могилой! Лететь в вечность и никогда, никогда не найти себе пристанища! Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Он ненавидел людей. Он не хотел их видеть! Эти противные существа превратились для него в размазанные тени. В фантомные пятна, которые только и делают, что мешают!

После той страшной сцены в редакции прошло несколько дней. Но Скрябин так и не смог прийти в себя. Он напрочь забросил писать статьи. Часами лежал на диване и смотрел в потолок. Несколько раз напивался до полусмерти в одиночку. Он никого не хотел видеть. Но главное он не хотел видеть свою жену Лидию. Она приходила поздно. Как правило, готовила себе ужин и ложилась спать. Валериан лежал и представлялся, что уже уснул. Он, затаив дыхание, пытался предать своему телу недвижимый вид. Лидия его не тревожила. Она, даже не зажигая ночника, быстро ныряла под простынь и тут же засыпала. Валериан лежал в темной спальне с открытыми глазами и думал, думал, думал. Он вспоминал их жизнь. Он вспоминал их любовь. Но он понимал, так дальше продолжаться не может. И даже дело вовсе не в выяснении отношений! Нет! Пусть это будет неизбежным. Дело в будущем! Так жить он не мог. И так жить не могла Лидия. Нужно было, что-то предпринять! Ну что? Скрябин мучался от бессонницы и думал, думал, думал! Лидочка! Его Любимая Лидочка его предала. Так подло поступила! Так гнусно растоптала все, ради чего он жил! Ради чего существовал! Почему? Зачем? За что?

Странно, но Валериан даже не сомневался в правдивости заявления в редакции той девчонки-блондинки. Он как не странно поверил ее словам. Валериан даже не хотел спрашивать у Лидии, правда это или нет. Он твердо был убежден, что это была горькая правда! Лидия его предала и изменила. Он был уверен в этом и не оставлял места в своей душе, даже маленькой надежде на то, что его жену все-таки просто оговорили.

— Валериан, ты, почему не ешь, что я тебе готовлю? Почему? Ты уже третий день не ешь ничего жидкого! Я кастрюлю борща вылила в унитаз! Лидия отчитывала мужа на кухне.

Скрябин сидел за столом, низко склонив голову. Он ничего не отвечал. Он лениво помешивал ложечкой чай в стакане. Едва слышный звон металла о стекло, звучал, словно набат погребального колокола.

— Я с тобой разговариваю! — разозлилась Лидия. Она хлопнула ладошкой по столу и встала в почти боевую позу — подперев бока руками. Но Валериан и на это не отреагировал.

— Что происходит? У тебя, что в газете неприятности? Что случилось? А? Валериан посмотрел на жену. Хмыкнул. Она оказалась красивей, чем он себе представлял. «Господи, как давно, я ее не рассматривал! У нее потрясающая фигура! У нее красива грудь! Как тут не запасть на такую женщину!» — с горечью подумал Валериан, грустно улыбнувшись, вновь опустил глаза.

— Нет, ты что издеваешься? А? Я не пойму? Ты что говорить со мной не будешь? Смотри! Я ведь тоже могу обидеться и уйти просто, так вот уйти и не разговаривать с тобой! Смотри Валериан!

Скрябин вскочил. Стакан повалился на бок и уже остывший чай разлился по столу. Лидия вздрогнула. Она покосилась на мужа.

Его взгляд! Он ее испугал! Это был взгляд загнанной охотничьими собаками лисы! Перед тем как разорвут рыжую плутовку, наверняка, она так смотрела на своих четырехлапых палачей! Она была готова броситься на эти противные алые пасти, с их кровавым и смертельным дыханием!

— Куда? Куда? — взвизгнул Валериан. Лидия застыла в нерешительности. Она не понимала, что происходит с мужем. Захлопав ресницами, женщина осторожно переспросила:

— Что куда?

— Куда ты собралась? — уже более спокойно спросил Скрябин.

— Как куда, на работу?

— Нет, ты сказал, что уйдешь, вообще уйдешь! Куда?

— Хм, я не сказала, вообще! Я сказала, уйду, не буду разговаривать! Скрябин рассмеялся. Он хохотал долго и заразительно. Лидия даже заулыбалась и тоже расхохоталась. Она давно не слышала, как муж, вот так, задорно смеется.

— Ты что, решил меня разыграть? — спросила она, вытирая слезы, выступившие в уголках глаз. Но Скрябин стал серьезным. Он, как показалось Лидии, мгновенно постарел. Стал каким-то убогим мужичком с седыми волосами и противными морщинами на щеках.

Женщине даже почудилось, что у Валериана вырос небольшой горб. Одно плечо у мужа повело, он явно ссутулился.

— Что происходит Валериан? Может надо сходить к врачу? Это не шутки! У тебя совсем шалят нервы!

— Замолчи!!! — взвизгнул Скрябин. Он заметался, как тигр в клетке. Он мерил мелкими шажками помещение кухни и сжимая кулаки, выл. Лидия отшатнулась. Она, прижав ладошку к губам, с ужасом смотрела за этим маятником.

— Ты, ты сама-то веришь, в то, что говоришь? — прохрипел Скрябин. Он неожиданно остановился и часто задышал. Лидия попыталась разрядить обстановку. Женщина медленно подошла к мужу и взяла его за руку:

— Я догадываюсь, у тебя в газете закрыли твою рубрику? Но это ничего, ничего Лера, это бывает. Мы найдем тебе работу. Найдем. Ты успокойся. И мне доверься. Но Скрябин дернулся и отшатнулся от жены, словно от прокаженной.

— Довериться тебе? Я уже доверился, один раз. И больше не хочу!

— Ты о чем?

— О том! О том! Лидия, ты страшный человек! Ты страшный человек! Я знаю! Я все знаю! Лидия помрачнела. Она все поняла. Она, тяжело вздохнув, отошла от мужа в сторонку. Женщина, как-то брезгливо стряхнула ладони. Лидия вдруг пожалела, что тогда не сказала ему все сама. Не сказала, значит, упустила инициативу. А это уже половина проигрыша. Нет, надо все исправлять! «Я должна все изменить. Он жертва, не я! А он себя возомнил охотником! Он! Этот жалкий человечишка, возомнил себя охотником! Он не понимает, что он просто ружье, обыкновенное ржавое ружье, которое, можно выкинуть на помойку! А можно взять, почистить и убить из него медведя!»

— Ты Валериан, наверное, что-то должен мне сказать? — Скрябина достала пачку сигарет. Не спеша, вытащила тонкую темно-коричневую палочку и, закурив, медленно села на табуретку. Она села так, что бы он, видел ее лицо. Что бы не смог увернуться от ее взгляда.

— Да, я давно уже хочу тебе сказать. Ты не заслуживаешь жизни!

— Что? — Лидия сначала опешила от такого заявления. Но потом пришла в себя и рассмеялась. Теперь она хохотала от души. Она резвилась, дергаясь на табуретке. Била себя по коленям ладонями и хохотала, хохотала, хохотала. Скрябин молчал и ждал.

— Знаешь дорогой, почему-то все в последнее время хотят, что бы я умерла! Это очень странно.

— Нет, наверное, просто тебе надо задуматься. Возможно дело в тебе. Возможно, ты стала причинять людям боль вот поэтому они и хотят, что бы исчезла, — спокойным тоном сказал Валериан. Он, взяв тряпку, принялся вытирать со стола разлитый по столу чай. Бурые лужицы ему немного напомнили человеческую кровь.

— Погоди, погоди и это говоришь ты? Это я то всем мешаю, в том числе и тебе? — взвизгнула Лидия.

— Хм, как не странно, но это выходит так, — вздохнул Скрябин.

— Ах, вот оно что! Я мешаю! Я проблема для всех! Скажите, пожалуйста! — Лидия поняла, ей удается играть первым номером.

Она почувствовала, что перехватила инициативу, уйдя от туполобого обвинения ее же в измене. «Сейчас я устрою тебе зачистку совести!» — злорадно подумала женщина.

— А ты на себя-то посмотри! А? Что, что ты без меня? А? Я ради тебя все делаю! Тебя жалею! Тебе все стараюсь угодить! А ты вот так меня списал!

— Мне угодить говоришь, хотела? А как же Вилор Щукин? Ему ты угодить не хотела? Выходит, ты врала и ему? Или ты врешь сейчас мне? А может, ты врешь сейчас себе? Ты уж определись!

Лидия глубоко затянулась. Спокойный тон мужа ее озадачил. Она растерялась. Она не знала, что ему ответить. В его словах прозвучала правда.

— Лидия. Нам надо с тобой развестись, — спокойно сказал Скрябин. — Просто взять и завестись и забыть друг друга.

— Что? — не поверила своим ушам женщина.

— Да, я все обдумал. Я все решил. Я не буду закатывать тебе сцен! Не хочу! Ты мне просто противна! Лидия давилась табачным дымом. Такого она не ожидала. Это должна была сказать она, а не он! Она это думает! А говорит он! «Нет, он, что-то задумал! Он не может так отступить! Он что-то задумал».

— Лидия, я много думал. Я все анализировал. Мы бездарно прожили с тобой жизнь. У нас нет детей. У нас ничего нет. У нас с тобой даже нет ничего общего кроме постели. Да и в ней ты мне чужая.

— Валериан! Ты сам виноват! Сам! — Лидия заплакала. Она рыдала, обхватив голову руками. Он злорадно ухмыльнулся. Ему вдруг стало легче. Он видел, как жена мучается и, это доставило ему удовольствие.

— Валериан! Ты мерзкий гнусный тип! Ты, это ты растоптал половину моей жизни!

— Лидия размазывала туш по лицу. Черная краска растеклась по щекам. Женщина посмотрела на мужа и вдруг поняла, ему не жалко ее.

— Ты говоришь, развестись хочешь? А ты о себе-то подумал? Как ты жить-то будешь? А?

— Спокойно. Я буду не жить, а доживать. Основную часть жизни ты уже убила.

— Надо же! А сам-то ты, что делал в этой жизни! Ты, всегда считал себя талантливым! Ты всегда говорил, что ты будешь известным, а в итоге? Ты скатился до низости! Стал попросту критиковать чужой труд и чужой талант! Сам, не отвечая ни за что! Даже за свои слова! Ты сам ничего не сделал, а судишь других! Валериан посмотри на себя! Посмотри! Ты ничтожество! Ничтожество причем неблагодарное!

Валериан сидел молча и слушал это истеричный монолог. Он удивлялся, как быстро они поменялись местами.

— Валериан, пойми, ты останешься ни с чем. У тебя нет ничего. Нет квартиры, нет машины, нет работы. Ты сам существуешь только для себя. И главное у тебя нет друзей. Кому ты нужен, ты же пропадешь! Скрябин грустно усмехнулся:

— Поэтому ты мне так долго врала? Ты изменяла мне и давала повод надеяться тому, тоже ничтожному человеку, а сама просто жалела меня? Нет, ты жалела себя!

Лидия осеклась. Нет, не это она ожидала. Она не хотела такого разрыва. Слишком трагичный конец их брака. Люди не должны расставаться в такой злобе. Нет. Это не правильно! Они могут навредить себе и друг другу, если все произойдет вот так резко и неотвратимо. Но с другой стороны, не этого ли она добивалась? Не к этому ли стремилась. К свободе! Внутренней свободе, физической свободе! Не прятаться и не врать! Просыпаться рано утром с любимым человеком и не бояться! «Вилор! Он теперь так близок! Он открыт для меня! Вилор любимый!» — мысли крутились в голове. Скрябина не могла разобраться с собой. Это страшно. Когда человек в сомнениях к самому себе! Нет, надо искать выход! Выход есть всегда! Лидия встала, свысока посмотрев на мужа, неожиданно спросила:

— Валериан, что с нами? Мы стали не те! Он с удивлением посмотрел ей в глаза.

— Мы не должна так расставаться. Все должно быть красиво. Даже наш развод. Опомнись! Не делай глупостей! Ты заставляешь меня быть жестокой!

— Хм, я ничего не делал! Я просто сказал правду!

— Прости! Прости меня! Я сорвалась! Я не хотела! Прости!

— Ты о чем, об измене? Лидия задумалась. Она говорит не о том.

— Лидия мы не можем быть вместе. По крайней мере, в ближайшее время. Я не хочу тебя видеть. Прости. Лидия улыбнулась. Она вновь заплакала. Сквозь слезы тихо спросила:

— Ты намекаешь, что мне надо уйти? Скрябин покосился на нее.

— Я говорю, что кто-то из нас должен уйти. Хочешь, уйду я. Просто я бы не хотел, что бы ты сюда привела его! Я не хочу, что бы он спал на моей кровати. Просто не хочу! Может, ты выполнишь мое последнее желание? Лидия кивнула головой. Она не верила в то, что происходит. Она так боялась этого момента и так его хотела и вот теперь! Нет, они не должны расстаться врагами иначе эта ненависть может помешать им с Вилором!

— Хорошо, Валериан! Я уйду сама! Но сначала мне надо знать, куда мне уходить!

— Хм, что он может еще тебя и не принять? Странная у вас любовь!

— Прошу тебя не надо! — оборвала Скрябина Лидия. — Он просто живет не один.

Мне нужно хотя бы спросить из вежливости. Вот и все. И прошу тебя, не лезь в эти отношения. Будь благороден! Скрябин не ответил. Он молча вышел из кухни. Впервые за много дней после той страшной сцены в редакции, его потянуло писать. Валериан зашел в комнату, закрыв за собой дверь, уселся за клавиатуру.

* * *

Белое солнце. Белые облака и совершенно, нежно-голубое бездонное небо! Он уже видел когда-то эту картину. Он уже видел ее! Да, да, этот белый свет, совсем яркий, но глаза от него не устают. Пелена без границ. Просто свет. Движение вперед. Он видел это уже! Движение навстречу этому загадочному свету, охватившему все вокруг. Все! Нет ничего больше! Движение и свет! Откуда это повторение. Тогда, тогда там, в тюремной больнице. Он опять видит это, эта же картина. Туман мягкий и обволакивающий. Но ветра не чувствуется. Воздух не бьет по щекам. Какие-то расплывчатые контуры. Предметы проплывают рядом. Длинный коридор. Очень длинный. Он похож на туннель, но стены сделаны как из стекла, матового стекла… Как хочется здесь остаться, как хочется. Нет, это не может быть реальностью. Нет. Если он мыслит, значит, это не может, быть реальность. И вдруг, противный писк. Вернее попискивание. Такое методичное и нудное. Пик. Пик. Пик. Время, это время. Оно считает. Интересно, что время считает долг. Почему оно считает? Почему оно решило, что дает в долг? Человек ничего не просил у времени. И ничего не занимал. А время ему постоянно считает. Свой долг. Вернее долг человека перед временем. Как странно. Долг за то чего никогда не брал! А может это Бог дает человеку кредит временем? А потом считает долги? Нет. Бог не может этого делать. Бог не ростовщик. Он добрый. Пик. Пик. Пик. Не куда не уйти от этого счета. Пик. Пик. Шорох. Еще, какое-то движение. И опять пик. Пик, Пик. Это конец. Раз нет ничего больше, это конец. Все. Больше ничего не будет. Стоп. Кто-то говорит. Откуда этот голос?

— Нет, не думай. Ты не умер. Как бы ты этого не хотел. Ты не можешь умереть раньше времени, — слышен певучий баритон. Он говорит очень красиво. Этот человек говорит очень красиво.

— Да, тебе сейчас было хорошо. Но пора просыпаться. Пора. Сон не может продолжаться так долго. Ты слишком долго спал. Павел Анатольевич Клюфт открыл глаза. Полумрак. Слабее свечение не яркой лампы, где-то в углу. Клюфт попытался повернуть голову. Возле кровати, где он лежал, стоял большой белый ящик. Он мигал зелеными огоньками. На небольшом экране слабо светилась и угасала маленькая точка. Ящик то и дело издавал методичный звук: пик. Клюфт осмотрелся. Это была больничная палата. Он лежал один в небольшой комнате. Рядом с кроватью стояли какие-то приборы. От них тянулись проводки к датчикам. Оны ныряли под одеяло. Клюфт покосился на свое тело. Провода были прикреплены к нему. Павел Сергеевич попытался пошевелить руками. Удалось. Пальцы слушаются. Ноги немного онемели без движения. Клюфт дернулся и застыл. Возле кровати он рассмотрел темный силуэт. Павел Сергеевич напряг зрение. Это был мужчина в странной одежде. Это был он! Это был богослов! Клюфт застонал и закрыл глаза.

— Ты не хочешь меня видеть? Странно, мы не виделись более шестидесяти лет! Или шестьдесят. Мы старые знакомые почти друзья, и ты не рад. Я хотел доставить тебе приятные мгновения. Увидеть тебя поговорить.

— А зачем нам говорить? Ты опять принес мне горе. Я боюсь тебя. Тогда давно. Ты появился и принес горе. — Клюфт ответил и закрыл глаза. У него было мало сил. И смотреть на собеседника не хотелось. Павел Сергеевич отвернулся.

— Хм, а почему ты решил. Что это я принес тебе горе? Клюфт ответил не сразу. Он задумался. Богослов ждал. Он не торопил.

— Я так считаю. После твоего появления все и началось. Сначала Митрофанов, затем отец Веры, потом я. Это ты принес горе.

— Странно слышать это от человека, не верящего в Бога. Человек, по-вашему, по атеистически, ведь сам хозяин своей судьбы. Как же я мог вмешаться с твою судьбу? Клюфт не ответил. Он молчал.

— Вот видишь, а ответа у тебя нет. А ведь это Бог тебя оберегал. Бог. И ты до сих пор это не понял.

— Какой Бог? Как он меня оберегал? Это я сам вырвался на свободу. А потом, потом у меня была поломана жизнь! Как он, по-твоему, меня оберегал?

— Хм, странные вы люди. Когда вам совсем плохо, вы обращаетесь к Богу, а как только отпустит, вы забываете Его! И вспоминали, что Бог их прибежище, и Бог всевышний избавитель их! И льстили Ему устами своими и языком своим лгали перед Ним. Сердце же было неправо перед ним и они не были верны завету Его. Но он Милостивый прощал грех и не истреблял их многократно отвращая гнев свой и не возбуждал всей ярости своей! Клюфт поморщился:

— Ты говоришь слишком мудрено. Я не понимаю твоих библейских текстов. Это слишком мудрено. Скажи простым языком.

— Да ничего тут мудреного нет. Этот стих гласит, что вы не верите в Бога, а когда у вас горе — не произвольно обращаетесь к нему! Скажи, вот сколько раз ты в своей жизни восклицал: Господи помоги!? Клюфт не ответил. Он вновь понял, богослов говорит правильные вещи. Иоиль улыбнулся:

— Вот видишь и потом почему вы люди, всегда приписываете себе, помощь Бога?

— Что имеешь в виду?

— Ну, допустим твой тот побег из лагеря? Почему ты считаешь, что Бог тогда тебе не помог? Ты ведь просил его? Ты просил его? Клюфт сжал губы. Он действительно вспомнил, как молился тогда в том холодном бараке для смертников. Тогда он шептал эти заветные слова! Шептал! И просил. И после побега, в тайге. Он так молился! Так искренне просил себе спасения!

— Вот видишь. Порой мы не замечаем за собой то, что очевидно для всех! — подытожил Иоиль.

— Да, но если Бог спас тогда, то почему он не помог мне дальше?

— А почему ты считаешь, что он не помогал тебе? Как должна выглядеть его помощь? Ты, что погиб? Ты что был несчастлив? Ты не нашел свою любимую и ребенка? Вы люди слишком неблагодарны! Клюфт тяжело дышал. Иоиль опять его убедил. Богослов, смотрел на старика и улыбался. Он протянул руку и дотронулся до Павла Сергеевича. Клюфт почувствовал холод.

— Мы, наверное, видимся в последний раз. Я больше тебе не нужен.

— Я не понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что приходил ко мне, потому что ты был мне нужен? Что ты этим хочешь сказать?

— Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори перед Ангелом Божьим: «Это ошибка!». Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты, но ты бойся Бога! Если ты увидишь, в какой области притеснение бедного и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому, потому что, над высоким наблюдает высший! А над ними еще высший! Клюфт, вдруг ощутил тревогу. Он постарался внимательней рассмотреть лицо богослова. Оно как всегда было спокойным и излучало безмятежность. «Господи, он не изменился за шестьдесят лет! Я превратился в старика, а он остался таким же! На вид ему не больше сорока. Стоп! Но как он может постареть, если он лишь мое воображение, лишь сон! Сны не стареют!» Клюфт попытался улыбнуться. Ему вдруг, почему-то не захотелось расставаться с богословом. Старик приподнялся с подушки и спросил:

— Так ты мне не сказал. Почему ты приходил ко мне тогда в тридцать седьмом? Почему? И почему ты пришел сейчас? Ты опять пришел мне помочь? Но чем ты можешь мне помочь? Ведь я все равно умру! Люди смертны. Пусть я умру не сейчас, но мне девятый десяток. Я умру через пару лет. И на это никто не может повлиять! Даже Бог! Ведь он не сделает меня бессмертным?

— Нет, конечно. Да это и не надо Богу. Человек и так бессмертен, правда, не его физическое тело, а душа. А твое тело это прах. Лишь короткая остановка души на длинном пути. Но есть другие моменты. Жизнь человека на земле должна длиться столько, сколько этого хочет Бог! Ни раньше, ни меньше. И поэтому некоторым нужна помощь.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Клюфт.

— Я просто хочу, что бы у тебя все было хорошо. Так как это угодно Богу.

— А что у меня может быть хорошего? Впереди только смерть.

— Ты эгоист. Ты вновь думаешь о себе! — ухмыльнулся богослов.

— Стоп, ты на что намекаешь? — испугался Павел Сергеевич.

— Успокойся, успокойся тебе нельзя волноваться, у тебя слабое сердце. Инфаркт в восемьдесят с лишним это не шутки.

— Да плевать я хотел, на инфаркт! Ты мне скажи, на что намекнул? Ты намекаешь на моего внука? На него? Ему что грозит опасность? Ты как тогда в тридцать седьмом пришел меня предупредить? Что я могу сделать? Что? Какая опасность? А? богослов? Ответь мне! Прошу! Ради Господа прошу! Не надо беды ему! Пусть Бог накажет меня!

— Бог не наказывает невиновных! Ты это знаешь! Просто иногда человек сам может помочь другому человеку! Вот и все! Бог призывает именно к этому! К помощи и состраданию! К покаянию и прощению! Ты можешь сострадать или прощать? А? Посмотри на себя! В тебе самом и есть ответ!

— Нет, нет богослов, я не об этом! Я не о себе! Я о единственном мне дорогом человеке! О внуке! О нем! — взмолился Клюфт.

— Я же тебе и говорю. В моих словах ты и найдешь ответ! И еще, что бы ты все-таки верил в чудо, могу дать подсказку!

— Какую подсказку?

— Вспомни те слова, за которые ты принял муки! Вспомни и найди-то, откуда они исходили! Клюфт рванулся. Датчики, что были прикреплены у него к груди, отскочили. Медицинский аппарат, что стоял рядом кроватью надрывно запищал. Павел Сергеевич приподнялся и присел. И вновь, опять все повторилось. Пустая комната. Никого. В это время дверь раскрылась и в палату забежала медсестра. Она испуганно бросилась к Клюфту:

— Больной! Больной! Вы лежать должны. Что такое? Пришел в себя это не значит, что нужно вскакивать с постели. Успокойтесь! Все хорошо! — девушка с заботой уложила Павла Сергеевича обратно на подушку. Она аккуратно сняла датчики с груди Клюфта и ласково сказала:

— Ну вот! Вот и все, они нам пока не нужны. Доктор сказал, как проснетесь отключить аппарат. Вы хорошо себя чувствуете? Ничего не тревожит? Грудь не давит? — заботливо спросила медсестра.

— Нет-нет, все хорошо, Клюфт закрыл глаза. Он немного успокоился. Дыхание стало ровным. Павел Сергеевич, тихо спросил:

— Вас как зовут-то?

— Анна! — смущаясь, ответила девушка.

— Доброе у вас лицо Аннушка, сразу видно вы человек сердечный. Хороший. Даже вы когда мне колите в вену, мне не больно. Так раз и все! Мягкая у вас рука, — Клюфт попытался улыбнуться и посмотрел на девушку. Она отодвинула подставку с капельницами в угол. Поправив, выбившиеся из под белого колпака волосы, присела на стул возле кровати. Погладив Клюфта по руке, нащупала пульс и тихо сказала:

— Да полно вам. Лежите спокойно. Павел Афанасьевич. Вам нельзя волноваться. А вы вон что делает, заигрываете со мной.

— Я заигрываю?! Деточка, да мне за восемьдесят давно! Какие тут флирты?! Хотя бы годков двадцать сбросить, я бы, эх!

— Павел Афанасьевич, лежите спокойно. Еще раз говорю. Вам покой нужен. Инфаркт дело серьезное, тем боле в таком возрасте.

— Нет, Аннушка. Уже покой, как говорится, нам будет только сниться. До покоя то осталось совсем немного. Раз и там. Я стою на краю жизни. А вы еще в ее начале. И мне лучше все знать. Проверьте деточка! Лучше. Вам не понять моих мыслей, а вот я могу. Потому как я был молод и полон сил. И любил и ненавидел.

Все было. И теперь вы знаете, я словно в музее своей жизни! Словно хожу по этому зданию из комнаты в комнату, из зала в зал! А каждый зал, как кусочек моей жизни! И декорации к ней — воспоминания. А люди, которых я знал, словно манекены. Стоят такие вот немые, вроде живые, ничего не говорят. И иногда так больно, так сердце защемит, что они только вот, манекены, воспоминание! И хочется, что бы они заговорили, а поздно! Девушка улыбнулась, встав со стула, кивнула головой и ласково сказала:

— Вы красиво говорите. Как писатель. Только вот грустно вот. Ну, порой очень грустно. Что про смерть то все время думать? А? Гоните вы эти мысли! Не надо печалиться. Печальное настроение в вашем положении, я как медработник вам говорю — противопоказано! — Анна направилась к двери. Открыв ее, она задержалась на пороге. Улыбнувшись, весело добавила:

— Да, тут к вам друг молодости пришел. Он там ждет в коридоре. Я его сейчас позову!

— Какой еще друг? — насторожился Павел Сергеевич. Но медсестра уже хлопнула дверью. Клюфт напряженно ждал. «Может это богослов? Вернулся? Может это он! Нет, она не могла его видеть? Он приходит лишь ко мне. Стоп! А как же Павел? Он ведь видел! А видел ли он богослова? Может это совпадение! Может это ошибка! Господи! Помоги мне!» — Павел Сергеевич зажмурил глаза. Ему так захотелось плакать. Он почувствовал себя совсем старым немощным и одиноким. Хлопнула дверь. Несколько секунд тишины. Клюфт открыл глаза. Это было то, что он никак не ожила увидеть. Посреди палаты стоял Андрон Маленький. На плечах у него был накинут белых халат. В руках он держал пакет. Клюфт замер. Он не мог произнести ни слова. Видеть этого человека ему было противно. Павел Сергеевич хотел закричать и прогнать ненавистного посетителя, но не смог. К горлу подкатил комок.

Маленький меж тем прошел к кровати. Деловито достал из пакета апельсины, кефир и коробку сока и положил все это на тумбочку. Пододвинул стул поближе к кровати и сел. Достав из кармана платок, протер им свои большие очки. Кивнув головой, грустно ухмыльнулся и сказал:

— Вот пришел Клюфт поведать тебя. Не знаю, что меня сюда вот привело? Право не знаю. Выгонишь? Выгонишь! По лицу вижу. Выгонишь, ну и правильно сделаешь. Мне в принципе все равно. Вернее, я это и жду. Но это не важно. Мне было важно вон, в лицо тебе посмотреть. В глаза твои. Клюфт закрыл глаза и отвернул голову. Тихо ответил:

— Ну что, посмотрел?

— Посмотрел.

— И, что дальше? Доволен?

— Доволен. То, что надо увидел. И теперь спокоен. Клюфт повернул голову и внимательно взглянул на Маленького.

— И, что же ты увидел? — Павел Сергеевич недоверчиво покосился на руки Маленького. В них он теребил носовой платок. Клюфт понял, что Андрон волнуется. Он с хрипотцой в голосе ответил:

— Глаза твои, я увидел. В них нет злобы. Ты простил меня. Хоть и не хочешь это показать. А мне это в принципе и не надо. Я увидел. И мне спокойно.

— Значит, ты пришел просить прошения? Так выходит? Значит, ты каешься?

— Нет. Я не каюсь. Мне просто жалко. И себя и тебя Клюфт. Нам уже много лет. И я не хочу, что бы мы вот так в злобе умирали. А каяться, я же тебе говорил, мне не в чем.

— Нет, Маленький, ты пришел просить прощения. Просто тебе стыдно и ты пока не можешь сознаться в этом. Признаться даже самому себе! Что ты тогда был палачом! Палачом! Нет, не просто палачом! Палач это тот, кто убивает по приговору, но он убивает преступников! А ты, ты просто убийца! И твои коллеги убийцы! Они просто убивали! Они убивали, зная, что человек невинен! И ты отправлял на смерть невинных! Маленький тяжело вздохнул. Он сидел на стуле рядом. Клюфт рассматривал его лицо. Что осталось от того, бравого лейтенанта похожего на Столярова из фильма Цирк? Ровный нос стал похож на клюв орла, большие серые глаза потускнели. Почти благородные и приятные черты лица съело время. Оно безжалостно подправило черты. Морщинистая кожа пожелтела. Хотя старик и видно, что ухаживает за собой. Клюфт понял, это другой человек. Это совсем другой человек. Он изменился как внешне, так и внутренне. Хотя и не понятно, в какую сторону? «Может, он стал еще боле жестоким? Может он еще больше ненавидит людей? Нет, он прожил длинную жизнь! Неужели он стал мудрее? Нельзя все время жить в ненависти! А хотя о чем я? Зачем мне нужен этот человек? Это мерзкий и противный человек, который разрушил нашу с Верой любовь? Который, обрек нас на расставание? Я думаю о нем? Зачем?» — Клюфт терялся в мыслях. Он вдруг понял. Он хочет думать об этом человеке. Ведь он непроизвольно связывает его с прошлым. С его единственной любовью! С его Верочкой! С его дочкой! Как это не странно и страшно, но этот человек, отправивший его на смерть, стал ему непроизвольно близким! Страшно!

— Ты Клюфт многое не знаешь! — едва слышно прохрипел Андрон.

— Что?

— Я говорю, ты многого не знаешь!

— А что мне знать? Я знаю, что тогда, в тридцать седьмом, в кабинете, ты бил меня. Ты издевался надо мной! Но и не это главное, ты издевался над моей женой! Ты заставил меня и ее предать друг друга! Ты исковеркал мне жизнь! Ты страшный человек Маленький!

— Ты глуп. Ты ничего не знаешь, — стоял на своем Андрон. Павел Сергеевич отмахнулся. Хотя ему очень хотелось допытаться, что же все-таки хочет сказать ему этот человек. Этот ненавистный ему тип. Клюфт молчал и ждал. Он смотрел на Андрона и надеялся. Он не встанет и не уйдет просто так.

— Я не просто пришел. Мне хочется сказать тебе. Одну вещь. Я должен это сделать.

— Что? Что ты там бубнишь? Говори, раз пришел! — разозлился Павел. Маленький внимательно посмотрел Клюфту в глаза. Он изучал. Взгляд, отставного энкавэдэшника, был тяжелым. Но Павел Сергеевич, выдержал. Он, не отвел глаз в сторону.

— Понимаешь Клюфт, тогда в тридцать седьмом, я тоже любил.

— Что? — не понял Павел Сергеевич.

— Я тоже любил тогда, сильно. Одну женщину.

— И что? Поэтому меня надо было тогда мучить? И издеваться? И отправить на смерть? В лагерь? Поэтому? Это была безответная любовь, которая я тебя обозлила на всю жизнь?

— Нет, ты меня не понял. Я любил Веру Щукину! Понимаешь, Клюфт, мы с тобой любили одну женщину.

— Что? — Клюфт привстал с кровати. Он даже не хотел понимать сказанного. Ему не хотелось понимать слов этого страшного старика.

— Да, Так получилось! Мы любили с тобой одну женщину. И это факт. Сейчас, я могу тебе сказать это! Прошло много лет. Ее нет. Я знаю, она умерла. Я знаю. Я наводил справки. Поэтому сейчас я могу тебе это сказать. Клюфт закрыл глаза и замычал. Он все понял! Он не хотел этому верить, но он понял! А Вера? «Неужели она его предала? Неужели она не понимала, что хочет этот человек? Неужели она его предала? Нет!». Маленький покосился на Павла и грустно добавил:

— Ты зря, зря так реагируешь. Ты думаешь, Вера сломалась тогда? Нет! Она не сломалась. Она не отступила! Она была верна тебе! Она сделала тогда то, что я сказал, написала письмо, потому что она тебя любила и хотела спасти! Павел вздрогнул. Он не ожидал. Он хотел это услышать, но не верил, что это человек ему скажет такое!

Клюфт, медленно поднявшись, сел на краешек кровати. Ему было тяжело. Маленький ждал. Он пристально смотрел на Павла.

— Ты все врешь! Ты просто хочешь сделать мне больно. Ты лгун! Зачем это тебе?

— Павел Сергеевич спросил это тихо, он обреченно кивал головой в такт своим словам.

— Нет, я не хочу делать тебе больно. Мне это не нужно. Но мне, почему-то захотелось сказать тебе правду. Может потому что мне уже много лет. И возможно я скоро умру. Хотя конечно я о смерти не думаю. Но поверь, у меня вдруг возникло это желание сказать тебе. Все! Все! Что бы вот так не умереть, не сказав правды.

— Какой правды? Какой? Той, что ты ради того. Что бы отбить у меня девушку отправил меня в лагерь? Это правда? А потом жил с ней и ждал, что она забудет меня и станет твоей женой?

— Ты сейчас можешь говорить, что хочешь. И думать! Но, я тебе скажу, а ты там сам решай. Я не хочу к тебе ходить и вот так тут оправдываться. Нет, не такой я человек. Но один раз я тебе скажу все. Что ты не знаешь. И может тебе станет легче. Клюфт молчал. Он напрягся. Его глаза наполнились слезами. Но заплакать перед этим противным ему человеком Павел Сергеевич не мог. Просто не имел права. Он бы тогда возненавидел себя! Показать свою слабость перед мерзким существом, которое изломало ему судьбу, было сродни унижению. Маленький пристально смотрел на Павла Сергеевича. Сквозь призму больших очков его глаза казались мертвыми. В них словно потухла жизнь. Никаких эмоций.

— Ты должен знать Клюфт. Что это я инициировал то дело с Поляковым. Этот рапорт написал в Москву я! Я решил это сделать, после того как он тебя чуть не застрелил. И если бы я это не сделал, то твое дело могло бы пойти совсем по другому маршруту. Оно бы пошло по линии Кэ Эр Тэ Де. А это если ты помнишь, не просто контрреволюционная деятельность, в которой тебя обвинили, а контрреволюционная троцкистская деятельность! А с троцкистами сам понимаешь, поступали быстро и четко. Тебя бы расстреляли, прямо в подвале нашей тюрьмы. Причем в недельный срок. Кстати твоя подельница и руководительница Ольга Петровна Самойлова была расстреляна через три недели после вашей очной ставки.

— Что? — едва вздрогнул Павел Сергеевич. Еще что-то спросить у него не было сил. Он так и сидел на краю кровати, сгорбившись и опустив как плети, руки на колени.

— Да, ее расстреляли. Ты должен это был знать. А потом, потом должны были остальных, в том числе и тебя.

— А Смирнов? Его тоже? — обреченно вымолвил Клюфт. Маленький вздохнул и кивнул головой:

— И Смирнов. И главного редактора тоже. Но не об этом. Ты должен знать. Что Вера непроизвольно тебе помогла. Я не смог отправить тебя в подвал, хотя и мог.

— Да, но ты смог отправить меня на расстрел в лагерь. Какая разница, где умирать, на бетонном полу или в сугробе? — грустно усмехнулся Клюфт.

— И тут ты не прав. Я знал, что часть осужденных повезут в Ванино, а там переправят морем в Магадан. Я так же знал, что доедут до Ванино не все. Будут три остановки. В Камарчаге для особого лагеря в Орешном. В Тайшете для особлага в Дмитровке, и в Улан Удэ, на пересылках будут сгружать народ. Часть пойдет в расход. Часть на рудники. Но никто из нас не мог знать, кого точно спишут!

— И что? Что? Мне, честно говоря, вообще наплевать, как ты там что знал. Я знаю одно, я оказался в истребительном лагере. И меня чуть не кончили. Чуть не поставили к стенке! — сказал с ненавистью Павел Сергеевич. Он сжал кулаки и тяжело дышал.

— Нет, еще не все. Я и тут попытался тебе помочь. Веришь или нет. Но я это сделал ради Веры. Не знаю почему.

— Прошу тебя, не трогай Верочку! Не трогай! И уходи отсюда! Пошел вон! — прошипел Клюфт. Он разозлился. Он вдруг почувствовал такой прилив сил и ненависти, какой не ощущал уже много лет. Он, готов был броситься на этого противного старика в очках с костяной оправой. Повалить его на пол палаты и придушить. Вот так сразу! Сжав горло ему как тому солдату нквдшнику, которого он задушил в бараке без крыши, шестьдесят лет назад. Но Маленький, словно не слышал этих слов. Он спокойно продолжал:

— Тогда, я понял, что могу тебе помочь, вернее, избавиться от тебя, просто вычеркнув тебя из этой жизни. Что бы ты просто исчез. И все! Я записал тебя под другой фамилией. Просто изменил букву. Тогда в деле и приговоре я вписал букву «И»! И ты стал Клифтом! Но что бы ты понял, что ты стал другим человеком, я попросту намекнул еще одному человеку. Что бы он помог тебе стать совершенно другим! Спастись! И выжить!

— Так это ты подослал ко мне Фельдмана? Сволочь! Это ты подослал Фельдмана?!

— Да никого я не подсылал! Просто я спас двух человек, Фельдмана и тебя!

— Я все понял! Понял! Если бы меня просто тогда расстреляли, то ты бы не смог надеяться на Верочкину любовь! Она бы возненавидела тебя за мою гибель! За мою смерть она бы прокляла тебя! А так?! Я проспал, я стал другим человеком, который уже не смог к ней вернуться! Ты подонок! Ты мразь! — Павел Сергеевич презрительно махнул на Маленького.

— Хм. И, тем не менее, ты остался жить благодаря мне. И дожил до девятого десятка. Но я Клюфт не хочу, что бы ты вот, так меня прощал тут или делал какие-то выводы внутри себя. Я хочу тебе сказать еще одну вещь! Как, это не печально, но наши пути опять пересеклись. И мы вынуждены будем решать еще одну проблему.

— Какую еще проблему?! Пошел вон отсюда, а то я позову охрану и врачей!

— Прежде чем ты это сделаешь, знай, что нас вновь свела женщина. Вновь, через шестьдесят лет.

— Что? — недоумевая, спросил Клюфт.

— Да, как бы это не звучало, странно и нелепо. Но это так. И боюсь, тебе все-таки придется подключиться к решению этой проблемы.

— Какая еще женщина? Ты о чем? — Павел Сергеевич растерялся. Нет, он даже испугался. Боялся слушать этого человека, похожего на страшный призрак из прошлого. Маленький тяжело вздохнул. Он высился на стуле словно коршун. Руки нелепо согнутые в локтях, торчали словно крылья. Кисти, похожи на когти, обхватили колени. Белый халат на плечах напоминал оперение. Андрон Кузьмич сидел и мрачно смотрел на Клюфта. Он буравил его взглядом. Опять это взгляд хищника. Взгляд убийцы, рассматривавший жертву.

— Скажи мне Клюфт, — пробасил Маленький сурово. — Вилор Щукин ведь твой внук? У Павла Сергеевича екнуло сердце. Он вздрогнул.

— Что? Внук? Какого лешего? Внук? Тебе что надо от моего внука?

— Значит твой парень. Я не ошибся. Я навел справки. И вот вижу верные. Так вот, у меня, как ты подозреваешь, есть тоже дети. И внуки. Вернее внучка. Так вот моя внучка, за которую я любому глотку перегрызу, она к несчастью полюбила твоего внука. Так, что как видишь нас, вновь свела женщина. Такова видно судьба Клюфт.

— Что? — обомлел Павел Сергеевич.

— А то! То! Под конец жизни судьба нам преподнесла сюрприз. И как бы этого ты не хотел мы можем стать родственниками. Хоть и дальними. Вот так-то гражданин Клюфт! Павел Сергеевич в бессилии откинулся на подушку. У него потемнело в глазах.

Маленький тяжело вздохнул, медленно встав со стула, направился к двери. У выхода он обернулся и, посмотрев на Клюфта, тихо сказал:

— Ты лежи, переваривай, и думай. И не вздумай умереть. Как тогда в тридцать седьмом. Ты мне еще нужен. А я пока сестру позову пусть она тебе, какой укол поставит!

Девятая глава

Большой трехэтажный особняк напоминал маленькую средневековую крепость. Зеленые остроугольные крыши, крытые пластиковой черепицей, витиеватые угловые башни с псевдо бойницами и зубастой окантовкой, черные кованые перила на балконах и ромбовидные кона с темными стеклами предавали дому образ декорации к сказке. А вот высокий забор и небольшой ров перед ним все портили. Скорее всего, архитектор попросту схалтурил и огородил особняк замок безвкусным барьером с обычной канавой, которая заросла бурьяном и смотрелась неприглядно. Возле этой крепости бродил мужчина. В руках у него была небольшая черная сумка. Прохожий напоминал грибника, хотя в это время собирать грибы было еще рано. Поэтому мужчина выглядел нелепо. Путник медленно брел вдоль стены и то и дело всматривался небольшие отверстия в кирпичной кладке. Когда незнакомец медленно подошел к главным воротам, в них с противным скрипом, отворилась маленькая незаметная калитка и, из нее вышел круглолицый мужик в форме охранника, с рацией в нагрудном кармане. Здоровяк встал, подперев руками бока и презрительно посмотрев на мужчину с котомкой, гневно рявкнул:

— Эй ты, оборванец, иди сюда! Иди сюда бомжара! Путник остановился. Он со страхом рассматривал громилу, не рискуя подойти. Охранник разозлился окончательно и двинулся в сторону незнакомца:

— Иди сюда, я сказал, а то сейчас пулю с задницу получишь! — для устрашения страж особняка вытащил из кобуры на поясе большой черный пистолет. Размахивая оружием, здоровяк, словно носорог, летел на мужчину. Тот втянул голову в плечи, бросив сумку на землю, стоял и обреченно ждал. Охранник подлетел к нему и, схватив за шиворот, швырнул незнакомца на землю. Придавив его коленом, боров в черной униформе приставил к голове несчастного ствол и заорал:

— Ты что не слышишь! Раз говорят стоять, надо стоять!

— Я и стоял, — лепетал мужчина.

— Стоял! Ты, блин, что тут лазишь? А? Что вынюхиваешь? Ты что шпион? Террорист? А? Ты кто вообще? А? Кто тебя послал сюда? Кто дал команду лазить тут? Я за тобой уже полчаса по камерам наблюдаю! Ты мне в мониторе уже так примелькался что тошнит! А! А? Ты кто такой?

— Я хотел просто спросить одного человека! Я знаю, она тут живет! Хрипел задержанный незнакомец.

— Какого человека? Ты твоих бомжей нет! Тут порядочные люди живут! Кого ты хотел? Что ты мне тут гонишь?

— Мне нужна Виктория Леонидовна! Маленькая Виктория Леонидовна! Охранник сразу ослабил давление. Он встал в полный рост и посмотрел на мужчину, который лежал у его ног. Засовывая в кобуру пистолет, здоровяк ухмыльнулся: Что-то не верится, что тебе нужна Виктория Леонидовна! Ты кто такой?

— Я, я ее знакомый. Я из газеты!

Ты журналюга что ли? — брезгливо бросил стражник. — Вот блин папарацци хренов! А что у тебя в мешке то? Небось, камера? — охранник нагнулся и поднял с земли сумку. Порывшись в поклаже, он ничего, не обнаружил кроме исписанных листов бумаги.

— Ты, что пришел к Виктории Леонидовне без приглашения? Она тебя не ждет? Или как? Ты что крутишься тут возле дома? Не знаешь, что стучать надо и звонок есть? — охранник швырнул сумку на лежавшего на траве мужчину.

Незнакомец медленно поднялся. Тяжело дыша, он отряхнулся и виновато пробубнил:

— Я ж не знал, что дом дача господина Маленького охраняется как президентский дворец. Я пришел на квартиру в городе. Мне сказали, Виктория Леонидовна на даче. Вот я и отправился сюда. Машины у меня нет. Вот и хожу пешком.

— Пешком! Да ты хоть летай, а если пришел так надо созваниваться. Виктория Леонидовна позвонит на вахту и тебя тут встретят и проводят. А так, можешь и на пулю нарваться. Значит, говоришь, что пришел к Виктории Леонидовне. Ну, смотри, если она тебя не ждет, точно собак спущу! Побежишь до электрички словно спринтер! А это пять километров! Гы, Гы! — зарыготал громила и достал небольшую рацию из нагрудного кармана. Охранник, нажал кнопку и затараторил в передатчик:

— Я лиса, я лиса, тут пилигрим к хозяйке! Справься, ждет ли она? Эфир фыркнул шипением и замер. Тишина висела несколько секунд. Затем из динамика вырвался недовольный голос:

— Лиса, хозяйка спит еще! Какого черта! Как фамилия этого болвана? Охранник пнул по голени мужчину и спросил:

— Эй, журналюга как фамилия твоя?

— Я Валериан Скрябин. Из газеты «Сегодня»! Она должна меня принять! Охранник пробубнил что-то в рацию и, повернувшись, грубо рявкнул:

— Не знает ничего она о тебе. Ты, наверное, точно извращенец папарацци! Ну, держись! В этот момент рация вновь забулькала полу разборчивыми фразами:

— Веди этого козла. Вроде хозяйка его примет.

Здоровяк ухмыльнулся и покосился на мужчину. Толкнул его в плечо и схватив под локоть повел к воротам.

* * *

Виктория Маленькая внимательно рассматривала Валериана Скрябина. Девушка сидела в кресле, поджав ноги. Рядом на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Вика дымила сигаретой и временами поднимала стакан, попивая желтую жидкость. Большая гостиная с камином, больше напоминала загородные апартаменты, какого ни будь американского миллиардера, нежели дачное убранство рядового российского депутата Госдумы. Валериан чувствовал себя неуютно. Он осматривался по сторонам и то и дело потирал голень. Удар кованого ботинка охранника был болезненным. Да и эта напыщенная роскошь. Она, угнетала. Она, простого человека, делала совсем маленьким. Ведь простой человек, оказываясь в шикарной обстановке, всегда начинает понимать, что он немощный и беспомощный. Что он неудачник, который никогда этого не достигнет. Что он невольно слабее и ниже по рангу человека богатого, владельца этой самой роскоши. Конечно, так думают не все люди, но большинство. Скрябин относился к большинству. Виктория хмыкнула и самодовольно кивнула на кресло напротив:

— Вы садитесь Скрябин. Садитесь в ногах, как говорится, правды нет. Она должна быть в словах. Хорошее выражение? А? Это я придумала! — Виктория улыбнулась. Скрябин тяжело вздохнул и присел на краешек мягкого большого кресла.

— Вы Скрябин как я вижу, пришли каяться? Пришли извиняться?

Валериан посмотрел на девушку. Она действительно была красива. Ухоженная кожа, красивые волосы. Даже без макияжа у нее очень выразительные глаза. Скрябин тяжело вздохнул.

— Вы, какие-то бумаги принесли? Это статья? Это статья опровержение? Да? Я думаю ее нужно поставить в ближайший номер. Я позвоню главному редактору и, он тут же поставит ее. Давайте сюда!

— Нет, я ничего вам не принес. Ни статьи, ни опровержения. Я пришел по другому делу, — виновато молвил Скрябин. Виктория присвистнула:

— Во как! И зачем же вы притащились? Вы подлый человечек! Имеете наглость, приходить ко мне и не принесли, того чего я жду? Вам самому-то не стыдно?

— Нет мне не стыдно. И это мое убеждение. Но в прочем речь не об этом. Я пришел к вам с предложением, которое вас должно заинтересовать. Маленькая вновь отглотнула сок. Затушила сигарету.

— И что же может меня заинтересовать? Что вы можете такого мне сказать?

— Вы девушка грамотная и дерзкая. Вот я и подумал, что вы решите свою и мою проблему.

— Хм, о чем это вы?

— Я о вас и мне.

— Слушайте Скрябин! Вы мне надоедать начинаете. Сейчас позову охрану. Скрябин с опаской огляделся. Он втянул шею в плечи, словно гриф и зашептал:

— А нас тут не подслушают? Девушка немного испугалась. Мужчина вел себя неадекватно. Виктории даже показалось, что Валериан не в себе. Он словно поймав ее мысли, замахал руками:

— Нет-нет я в порядке! Я в порядке! Просто я хотел бы, что бы наш разговор был тайным!

— Что еще такое? — Вика поднялась с кресла. Девушка стояла рядом с критиком. Свысока рассматривая его, мысленно решала, что делать, собеседник явно походил на сумасшедшего.

— Нет, Виктория, я нормальный. Но я вам пришел сказать очень неприятную весть.

— Какую еще весть?

— А весть такую, моя жена ушла от меня и подала на развод. Вот!

— Не поняла, а я-то тут причем?!

— А вот вы-то как раз причем. Вы как я понял, заступаетесь за поэта Щукина. И заступаетесь за него не просто так. Виктория рассмеялась. Она вновь села в кресло и закинула нога на ногу. Халат распахнулся. Скрябин невольно покосился на изящные красивые бедра девушки.

— Вы ошибаетесь Скрябин. Я защищала Вилора просто так. Бескорыстно. Так, что вы тут ничего не выгадаете.

— Нет, Виктория Леонидовна! Выгодою. И вы тоже выгадаете. А вернее проиграете.

Скрябин вдруг поймал себя на мысли, что Маленькую зовут так же как звали дочь Брежнева: «Смешно! Знал бы бровастый маразматик, до чего докатится его коммунистическая империя. А может он и знает. И там крутится в горбу, понемногу позванивая своими многочисленными медальками да орденками! Виктория Владимировна! Экзотика! Та тоже сукой была!»

— И в чем же это я проиграю? А? — Виктория вдруг стала мрачной.

— А в том. Она ушла от меня. И, наверное, ушла она от меня к Вилору Щукину. Человеку, который как я понимаю, нужен вам. И не только в качестве поэта. А и в качестве мужчины. Виктория разозлилась. Она уронила стакан с соком. Подкуривая сигарету, злобно бросила:

— И что? Вам-то что? Зачем вы пришли?

— Хм, зачем? А затем. Я-то оказался тоже в этой ситуации проигравший. И вы. Так, что мы можем объединить усилия.

— Не поняла?

— Я говорю противно быть отвергнутым. Противно и больно. Вот такое примерно у меня сейчас настроение. И у вас я вижу, похожие мысли.

— Что вам надо мерзкий человечишка? — прошипела Вика.

— Мне, мне надо немногого. Я не хочу, что бы все кончилось вот так. Как решили эти двое. Щукин и моя жена.

— А я-то вам как могу помочь? Что именно сделать?

— А то! Если не будет моей жены, то и вам достанется Щукин. Вот и все.

— Что? Что вы имеете в виду?

— Да бросьте Вика! Все понятно. Все просто и понятно. Моя жена должна исчезнуть, просто исчезнуть! Ее не должно быть! — зашептал Скрябин.

Виктория прикусила губку и со страхом посмотрела в глаза этого человека. В них сверкнула неподдельная животная злоба. Жажда смерти. От Скрябина словно повеяло холодом.

— Ну, вы и гад! Вот так предать свою жену? Предать и желать ей такого? Вы мерзкий тип! — девушка говорила это испуганным голоском.

— Лучше она пусть не достанется никому! Никому! Чем кому-то! Я столько в нее вложил! Столько вложил и в итоге, она меня продала! Променяла! Нет, это тоже такая форма любви! Вы это поймете, вы еще очень молоды. Вы поймете! Это очень больно. Больно! И потом, вам то что? Вы что ее жалеете? Жалеете ту, которая спит с вашим любимым человеком! Которая, ласкает его по ночам?

— Замолчите! Заткнитесь! — прошептала Виктория и закрыла уши. Она сжала голову руками. Она не хотела слушать этого человека. Это мерзкого человека. Он пришел к ней и хочет сделать ее своей сообщницей! Мерзкий и противный тип. Он хочет сделать ее злодейкой! Он хочет сделать ее человеком, который несет лишь разрушение и ненависть! Нет! Он хочет сделать ее отрицательной! Виктория вспомнила, как еще с детства представляла себя героиней длинного многосерийного фильма. Конечно, положительно героиней. Она девчонкой думала и воображала, что ее жизнь и жизнь окружающих это все большое и интересное кино. Где она без сомнения добрый и порядочный персонаж. Зрители, где-то там, в зазеркалье, в параллельном мире, невольные свидетели всего, смотрят на нее и восхищаются ее умом, честностью и правдивостью. Ее смелостью и решительностью.

Она главная героиня в этом увлекательном волшебном кино! Она главное действующее лицо в этом бесконечном фильме под названием «Жизнь». Виктория играла в кино. Виктория жила этим кино. Этим сценарием, который кто-то неведомый пишет для нее и окружающих ее людей. И вот пришел мерзкий тип, который словно помощник невидимого режиссера предлагает ей стать отрицательным персонажем. Из главной героини, перейти во в категорию второстепенных. Нет! Она не может на это пойти! Нет! Это не честно! Она главная героиня! И должна ее оставаться! Она не может стать злодейкой!

— Вы Виктория не понимаете, что происходит. Вы окончательно потеряете того ради кого боретесь! Своего Вилора Щукина! Он вас окончательно бросит. Променяет на мою жену! Вы этого хотите? И тогда получится, что все ваши эти опровержения они в принципе не кому не нужны! Они не нужны Виктория, вы окажетесь лишней в его жизни!

— Замолчите! — Виктория уже не требовала. Она плакала и просила. Она разрыдалась в присутствии этого мерзкого человека. Она вытирала слезы и смотрела в его ненавистные глаза. Что он ей предлагает? Что? Ради чего?

«Стоп! Но он предлагает мне бороться за свою любовь! Бороться за свое счастье!

Другой вопрос, каким путем? Но это уже не важно! Человек ведь должен бороться за свое счастье? Человек вообще создан для счастья, поэтому обязательно должен за него бороться! Должен, иначе он не стоит этого самого счастья! Лишь сильные и волевые люди могут себе позволить счастье! Они заслуживают это! Нет! Стоп!

Человек не может переступить через другого человека, что бы быть счастливым! Это будет тогда счастье на несчастье? На горе? Кому нужно такое счастье? Нет! А иначе, тогда как? Как тогда быть счастливым? Как бороться, если ты не произвольно доставляешь окружающим горе и боль? Что вообще тогда такое счастье? Почему я должна смириться и уступить свое счастье жене вот этого мерзкого человека? Она будет счастлива, разбив мое сердце? Выбор! Выбор! Я должна сама бороться за свое счастье!» — мысли терзали сознание Виктории. Девушка вытерла слезы. Всхлипнула, решительно встала и подошла к большому бару, который был встроен в стене. Достав оттуда бутылку коньяка и два толстых бокала, она вернулась.

— Пейте, это коньяк французский. Он хороший, — Виктория брезгливо поставила бокал перед Скрябиным на столик.

— Да я к вам пришел не водку пить! — обиделся Скрябин. — Вы меня не хотите услышать Виктория Леонидовна! Виктория вздохнула, она посмотрела на собеседника и сморщилась. Отглотнула из бокала коньяк. В висках тюкали молоточки.

— Виктория Леонидовна! Вы не понимаете! Вы можете помочь и мне и себе!

— Что вы хотите от меня, что? Что вы тут предлагаете мне? А? Пойти зарезать вашу жену из ревности? Вы хитрый тип Скрябин! А потом я поеду в тюрьму, Вилор будет один и, не дай Бог сопьется, и вы останетесь со своим интересом? Экий вы шустрый и коварный человек! Нет! На ваши уловки я не попадусь!

— Да вы меня не понимаете! Я не призываю вас резать мою жену! Нет!

— А что тогда? — подозрительно спросила Маленькая.

— Я предлагаю вам избавиться от моей жены. Я вам помогу это сделать. Ну, сделать так, что бы, ее не было. Я не знаю, как, но это можно решить. Например, несчастный случай. Или дорожное происшествие. Или еще что-то подобное. Это вам видней. Просто можно все это устроить так, что никто не будет виноват!

— Вот куда вы клоните?! Вы скотина Скрябин! Вы хотите убить свою жену! Убить чужими руками и свалить вину на меня или еще кого! Вы мразь Скрябин!

— Да бросьте вы! — отмахнулся Валериан. — Вы что тут такое морально устойчивое заладили? Вы, девчонка, которая жизни-то не видела! Купаетесь тут в роскоши, пользуетесь деньгами своего отца, считаете себя, чистенькой и честной и играете в порядочную влюбленную дурочку! Но вы, вы Виктория Леонидовна сама, сама такая же! Такая же, как моя жена, такая же! И ничем, слышите ничем не лучше! Да, я написал эту статью о вашем бой-френде Щукине! А он-то кто? Кто? Таскается по чужим женам! Пудрит мозги богатеньким девчонкам, таким как вы и сосет с них деньги! Он-то лучше? Вы-то скажите, денег ему давали? А? О чем вы говорите? Вы лучше, чем я? Но Скрябин не договорил свой монолог. Виктории я сначала плеснула ему в лицо остатками коньяка из бокала, а затем, вскочив, влепила Валериану звонку пощечину.

— Пошел вон ублюдок! Вон пошел! Валериан вытащил из кармана носовой платок и обтер мокрое лицо. Он делал это медленно. Виктория сидела в кресле, поджав ноги и опустив на них подбородок, рассматривала Скрябина. «Интересно когда это у людей началось? Вот так желать смерти друг другу? Вот так пытаться убить другу друга из-за денег, власти или своего самолюбия? Когда человек стал таким? Когда обрел разум? Душу? Он стал таким, потому что он умеет мыслить? Не так как животные? Это случилось, когда человек перестал быть обезьяной и встал на ноги? Но что его заставило и главное зачем? Зачем все это, если разум „гомо сапиенсу“ причиняет, лишь боль и страдания? Эти низменные животные инстинкты, на фоне страшные желаний людей выглядят совсем безобидно! Грешен! Человек грешен! Он грешен, потому что хочет другим зла! Не произвольно хочет другим зла, а ждет от других любви? Но за что ему любовь? За что? За то, что человек вот так, как этот мерзкий мужчина хочет смерти своей пусть и бывшей жене? Протвино! Как все противно!» — Виктория поморщилась от нахлынувших страшных мыслей.

— Вы можете презирать меня. Вы можете говорить все что хотите. Но вы все равно, не уйдете от меня! Не уйдете от себя! Потому что вы отвергнутая! И я отвергнутый! Мы с вами из одной стаи! Знаете сколько в мире, таких, как я и вы? А? Миллионы! Наверное, четверть человечества — отвергнутые!

— Я не хочу вас слушать! Убирайтесь.

— Я уйду, — Валериан встал и свысока посмотрел на Викторию. — Но вы все равно придете ко мне. Что бы спросить, как сделать так, что я вам предложил. Я знаю. Вы придете. Тем более вы знаете, где меня искать. Вы ведь приходили уже в мою квартиру? И говорили с моей женой. Вы говорили, сделали ей очень интересное предложение! Виктория вздрогнула и с опаской посмотрела на Скрябина. Тот самодовольно кивнул:

— Вижу, вижу, я попал в цель. Так, что я приходил сюда, не зря! До свидания Виктория Леонидовна! Вы знаете, где меня искать, а если…

— Что если? — тревожно вскрикнула Маленькая.

— А если не надумаете, то будет хуже и вам, и мне… Скрябин направился тяжелой походкой к двери. Виктории смотрела ему вслед. На глазах у нее навернулись слезы. Ей вновь стало противно и страшно. Страшно за себя. Страшно за Вилора. Страшно за всех людей! Они сошли с ума они все почему то хотят делать только зло! Почему люди хотят делать зло себе и другим? Почему? Почему в людях столько зла? Как жить среди этого зла? Неужели зло будет всегда побеждать добро! Нет, кто сказал, что добро сильнее? Кто? Нет! Добро слабее и беззащитнее. Оно нежнее и уступчивее! Как добро может быть сильным? Сила ведь это почти насилие, не это всегда насилие! И никто не это не сможет изменить! Человек всегда жил с насилием! Человек всегда хотел жить, причиняя насилие другим и не важно, как он это называл и какие причины к причинению насилия придумывал. Он это делал что бы оправдать себя перед самим собой! Перед Богом! Придумывал красивые и пафосные причины и делал. Делал насилие! Прикрываясь какими-то нелепыми лозунгами, прикрываясь верой и любовью — делал насилие! Но насилие не может быть добром! Не в какой форме! Насилие это зло! Насилие это всегда боль!

А как же добро? Как же ее всепоглощающая, неистребимая сила, о которой все так много говорят, нет, добро не такое оно слабое и невинное! Потому что оно добро, но эта слабость и невинность и делает добро добром!

Поэтому зло всегда сильней! Зло всегда циничней и подлее оно всегда переиграет добро! И все-таки человек так хочет именно добра, даже причиняя зло, он мечтает именно о добре…

* * *

Вилор Щукин знал, легко в этом мире ему никогда не будет. Обычное душевное спокойствие, это слишком безболезненно для «таких, как ОН». Вилор знал, он «мученик» этой жизни. Он чувствовал, что до конца дней ему придется быть заложником самого себя. Это все он сам себе как то нелепо и неожиданно внушил. Вбил в голову. И верил, верил своим этим эмоциям глубоко и безнадежно крепко. Щукин не мог понять лишь одного, за что он страдает?! Вроде обычный человек, такой как все. Средний на внешность и на таланты. Ну, пишет стихи и прозу. Ну, что тут такого? Миллионы людей на земле пишут стихи и прозу. Но не все так мучаются. Под словом «мука» Щукин подразумевал — внутреннее непонятное состояние, когда он, начинал себя есть, да что там есть, поедать, грызть изнутри! Ему казалось, что он опаздывает, что он непременно должен что-то сделать такое, что принесет человечеству пользу. Написать такое произведение, которое станет для людей, важнее, чем дешевая нефть или дорогой бензин. Вилор Щукин боялся жить бесполезно. Он просыпался и с ужасом ощущал, еще один день прожит бездарно и зря! Время уходит зря! Жизнь убегает бессмысленно! Почему? Как она коротка? Она коротка. Человеку лишь кажется, что жизнь будет очень долгой. Нет! Она так коротка и так беззащитна! И прожить ее надо со смыслом! С пользой! Вилор знал, он очень мнительный. Он очень впечатлительный и очень ранимый. Он пытался себя изменить, но не мог. Щукин знал, он сгорит, растает в этой огромной толще времени. Но он не хотел исчезнуть бесследно. Он хотел, хоть что-то после себя оставить!

— Наплевать, ведь я ей не нужен, не таких, встречала она! Понял я, что в душе ее стужа, и ближайшая оттепель не видна! — Щукин нашептывал себе под нос неожиданно пришедшее на ум четверостишье. — Ну и пусть! Не таких мы встречали!

Ну и пусть, я замкнусь навсегда! Этот день хоть и будет печален, но в дальнейшем пройдут холода!

Стихи получались мрачные и грустные. Вилор бросил ручку и отложил лист бумаги.

Он сидел за столом в своем кабинете, подперев голову руками, думал. «Дед. Лидия. Виктория. Этот мерзавец Скрябин. Господи! Я собрался его убить! Нет. Я не могу подписать человеку смертный приговор! Нет, ерунда! Без этого нельзя. Или я или он. А впрочем. Разве можно все мерить вот так, или да или нет. Жизнь очень категорична. Смерть как альтернатива решения проблемы. Слишком жестоко. Слишком все хрупко. Дед. Он не выживет один. Старик совсем сдал. Лидия пропала. Она исчезла. Уехала. В ее фирме говорят срочная командировка, но я чувствую, там, что-то не так. Дед, он немного отошел, после инфаркта, но все равно. Я видел в его глазах поволоку смерти. Старику недолго осталось. Как все противно! Все быстро. Еще пол года, год, два. И старик умрет. И все. Что после него останется? Кучка земли? Хм, как все противно. Он, знает, что умрет. Каково ему сейчас? Знать, что уже пришел твой черед и жить. Нет! Это тоже мука!». Вилор опустил голову и уперся лбом в крышку стола. Он закрыл глаза и зашептал: На землю грусть легла туманом. Смятенья выпали росой. За счастьем сказочным дурманом Бежал, я словно за мечтой. Манящий призрак дня удачи Маячил мне сквозь ночь беды, Проблем унылые задачи Стирали радости черты. О гравий жизненных работ, Я душу в кровь полосовал. Но верил, в разума полет — Над недоверьем острых скал.

Вилор тяжело вздохнул. Ему так не хотелось открывать глаз. Не двигаться и обессилившим вот так лежать тут на столе. Отречься от всего и всех. Одиночество могло бы и вылечить, если оно добровольное. Щукин тяжело вздохнул. «Я бесполезный человек. Который думает, что талантлив. А на самом деле, обыкновенная посредственность. Я живу мечтой. Я грежу завтрашним днем. Я верю, что впереди может все быть хорошо. Я буду удачливым драматургом. Меня оценят и поймут! А на самом деле? Кому все это нужно, что я делаю. Кому вообще нужно, что бы я был на свете. Людям все равно. Даже если я умру, кто это заметит? Дед? Лидия? Виктория? И все? И все! Пылинка, маленькая пылинка исчезну в этой громадине вселенской пустоты. А зачем? Все зачем? Зачем я появился? Кто создал меня? Бог? Но зачем ему это надо? Зачем ему нужно создавать бесполезных существ? Нет, ни я один, таких как я миллионы! Тьма! Милоны вас, нас тьмы и тьмы! Может, Блок, это имел в виду? Бессмыслие жизни? Обреченность на эту бессмысленность? Блок! Есенин? Все они это знали? Неужели все они это знали?»

Вдруг Вилор услышал непонятный шум. Словно кто-то шагал по его коридору. Шаги! Нет, это определенно были шаги! По его квартире шел человек! Вилор охватил панический страх! Кто это? Вор? Щукин вздрогнул и вскочил на ноги. Он с напряжением всматривался в пустоту коридора! Так и есть, там мелькнул силуэт человека!

— Вы не бойтесь, не бойтесь! У вас тут дверь не открыта, вот я и зашел. А то, вон дверь то не закрыта. Простите. Что вот так зашел! — говорил неизвестный из темноты. Щукин задержал дыхание от напряжения. В висках стучали удары сердца. Наконец человек появился в проеме двери комнаты. Это был мужчина. Тот самый. В нелепом длинном грязно-зеленом плаще. Массивные ботинки с резной подошвой идеально начищены. Мужчина, виновато ухмыльнулся. Вилор с удивлением и тревогой смотрел на нежданного гостя. Тот, улыбнулся. Добрый взгляд серых глаз немного успокоил Щукина. От странного человека исходила, какая-то неведомая энергия умиротворения. Доброе лицо с гладкой кожей слегка натянутой на скулах. Горбатый нос, безупречно выбритый подбородок.

— Простите меня! Но я вот зашел без приглашения. И вижу, дверь открыта. Вот и набрался смелости войти. Вы не прогоните меня? — гость сам ответил за Вилора. Тому оставалось лишь качать головой в знак согласия и гостеприимно улыбаться.

— Вновь пришел по поводу вашего деда. Павел Сергеевич, я слышал, он в больницу попал. Инфаркт? И вот я зашел справиться, как ему лучше?

— Да! Да! — растеряно ответил Вилор. — Да вы походите, садитесь! — Щукин кивнул на кресло. — Может, раздеться хотите? Жарко, наверное, летом-то в таком плаще?

— Да нет, все нормально!

— Хм, вообще-то мне дед, строго настрого приказал не общаться с вами. И вообще в дом не пускать. Он очень злой был, что вы к нему приходили. Он испугался, когда я про вас рассказал. Вы что с ним в молодости поссорились? — виновато спросил Вилор.

— Нет. Он просто злится на себя. А на мне, отыгрывается. Вот и все.

— Хм, странно как-то! Как там вас? Я уже забыл?

— Иоиль.

— Ах, да Иоиль. Вы странно как-то говорите.

— Да я вообще не говорю. Молчу, вот вас слушаю.

— Меня? Вы же зашли, ко мне в квартиру. Без спроса! Чтобы меня послушать?

— Ну да. А что тут такого? Ведь человеку надо, что бы его выслушали. Может вот вам сейчас как никогда надо, что бы вас кто-то выслушал. И может, посочувствовал или совет дал! Вы ведь хотите, что бы вас выслушали? — Иоиль улыбнулся.

— Да… — растерянно ответил Вилор.

— Ну вот. Кстати я вас хотел бы спросить, как пьеса-то?

— Какая еще пьеса?

— Ну, вот вы прошлый раз говорили, что пьесу пишите. Что, мол, убить там героя хотите, чтобы третий какой-то герой стал счастлив. Или как там героиня? Вы дописали пьесу-то?

— А? Нет, не дописал.

— Почему? — расстроился Иоиль.

Щукин махнул рукой и тяжело вздохнув, плюхнулся в кресло. Он достал сигарету и закурил. Внимательно посмотрел на богослова. Прищурившись, спросил:

— Скажите мне честно, вы откуда моего деда знаете? Почему он вас так боится?

— Я знаю его случайно. Мы просто спорщики. Собеседники так сказать. Временами собираемся, что бы поспорить. Вот спор длится несколько десятков лет. А злиться он, дед ваш, потому что постоянно проигрывает.

— Странно как-то? — не поверил собеседнику Вилор. — Спор какой-то дурацкий!

— Почему же дурацкий?

— Ну, так, мой дед обычно ни с кем не спорит.

— Ну почему вы так считаете. Спорит. Вы просто не знаете. Вот, например, вы же не знали, что ваш дед работал журналистом в газете в тридцать седьмом году?

— Хм, не знал.

— Ну, вот видите. Значит, вы и деда своего не знаете до конца.

— А вы знаете?

— Ну, более-менее. Вот поэтому и спорим с ним.

— Хм, и о чем же этот столь длинный спор? О любви? О политике?

— Нет о вере.

— О вере?!

— Да, он говорит, что Бога нет. Не верит в него. А я противоположное. Вот и спорим.

— Хм, не правда.

— Что неправда?

— Что дед так говорит. Вы лжете.

— Это почему же? — удивился богослов.

— Он верит. Он не может не верить. Да и он каждый вечер молится. Я сам слышал. У него в тумбочке икона есть. Он от меня, ее прячет и убирает. Но я видел! Повисла пауза. Иоиль улыбнулся. Он, закрыл глаза и, словно медитируя, что-то бормотал про себя. Вилор с удивлением смотрел на этого человека. Наконец не выдержав, грубо спросил:

— Вы, что тут делаете? А?

— Извините. У меня просто радость. Я сделал свое главное дело.

— Какое еще дело?

— Хм. Да так. Вы не обращайте внимание.

— Странный вы какой-то? — фыркнул Вилор и глубоко затянулся сигаретой. — Ну, а ко мне, зачем пришли?

— Я к вам? Я же говорил. Может, вам помощь нужна. Вы же поговорить хотите? Что бы вас выслушали?

— Нет, ничего я не хотел. Просто…

— Просто вы не знаете, как поступить?

— Вы о чем?

— Я о вашей пьесе. Ну, о том человеке, главном герое, который собрался убить другого человека из-за его жены. Вроде та не счастлива с ним. Вот это человек и собрался убить плохого мужа. Так ведь? Щукин обомлел. Богослов словно читал его мысли. Он рассказывал ему самое сокровенное. Иоиль тем временем продолжил:

— Вот вы сейчас и мучаетесь. Кому рассказать про этот сценарий? Деду? Нет, он не поймет. Этой женщине? Вернее героине, так ее вроде и как нет. Рассказать вам не кому. Вот вы и мучаетесь. Так расскажите мне. Я вам посоветую. Вилор молчал. Он не мог произнести и слова, странный человек рассказывал ему его мысли. Его душевные муки. Это было и удивительно и страшно. Кто-то мог знать, что думает человек. О чем переживает. Нет!

— Так, что вы решили? — настаивал Иоиль. Щукин вздрогнул. Ему было страшно.

— Я ничего не решил. Я просто…

— Вы просто думаете, что та женщина, жена этого нехорошего человека, будет после этого счастлива?

— Ну, да…

— Странный вы. Как можно построить счастье на смерти другого? Нет! Это плохо. Тем более все это уже было. И люди сто миллионов раз это проходили. Да и конец известен.

— Кому? — еле выдавил из себя Вилор.

— Как кому? Богу!

— И что будет?

— Хм, от тех, кто оставляет стези прямые, что бы ходить путями тьмы. От тех, кто радуется, делая зло? Восхищается злым развратом? Хм. Нужно спасаться, и спасти себя можно лишь самому и спасти от жены другого, которая умягчает речи свои. Которая, оставила руководителя юности своей и забыла завет Бога своего. Дом ее ведет к смерти и стези ее к мертвецам. Никто из вошедших к ней, не возвращается и не вступает на путь жизни. Посему ходи путем добрых и держись стезей праведников. Вилор задумался. Ответил не сразу. Иоиль ждал. Щукин надул губы и, чмокнув, усмехнулся:

— Слишком как-то все замысловато и мрачно. Дом ее ведет к смерти и стези ее к мертвецам. Мрачно.

— Мрачно. Но, это истина. Истина иногда бывает мрачной. Тут ничего не сделать, — тяжело вздохнул Иоиль.

— И все-таки. Я с вами не согласен.

— Люди, почему-то всегда не хотят слушать нужные им советы. И когда им говорят правду, стараются делать вид, что это ложь и делают все наоборот.

— Вы это о чем? — изумился Вилор.

— Вы поймете.

— Слушайте, вы очень странный тип. Вас нужно бы в милицию сдать. А? Как вас там?

— Иоиль…

— Ах да, Иоиль, еврейское имя конечно.

— Почему еврейское?

— Ну, так мне показалось.

— Хм странно, вообще-то оно библейское, но если вы хотите что бы оно было еврейское, то пусть.

— Как это пусть? Вам что все равно? Вы что действительно еврей? Богослов тяжело вздохнул и пожал плечами. Он грустно улыбнулся, от его улыбки Вилору почему-то стало смешно, он рассмеялся. Щукин хохотал и грозил Иоилю пальцем. Богослов ждал. Наконец Щукин успокоился и махнул рукой:

— Вы я вижу очень опасный человек. Осторожный, вежливый и главное… умный. Вы я вижу, можете манипулировать людьми. Я много раз встречался с такими как вы. Такие как вы можете водить народ за нос. И это настоящее искусство. Вы можете дурить народ и поэтому, таких как вы, я уважаю.

— Вы что же уважаете плохих людей?

— Почему плохих? Я уважаю людей, которые могут достигать своей цели! — удивился Вилор.

— Да, но цели можно достигать по-разному и цель может быть разная. И если человек достигает цели, делая другим зло, значит он плохой человек, а вы говорите, что уважаете таких…

— Странный, вы какой странный тип! Красиво как все путаете. Я даже как-то запутался. Но нет, в конце концов, совсем запутать меня вы не сможете. Если как говорится спорить с вами-то и вы не справы. Вас надо побеждать вашим же оружием. Если философствовать по-вашему, то все люди в принципе плохие!

— Это не правда,… но я все равно спрошу, почему вы пришли к такому выводу?

— Да потому что все люли в принципе сволочи! Они хотят счастья лишь себе и своим близким, а на остальных им наплевать? Не так ли? Люди мерзкие и противные существа! И иногда их нужно наказывать. Неважно как,… обманом голодом смертью или мученьем, но наказывать! Вот поэтому и нужны такие, такие как вы наверняка их могут обмануть. Заставить почувствовать, что они не самые хитрые и не самые умные заставить почувствовать, что он вовсе не цари природы и не всесильные и могущественные существа, а простые черви!

— Какое страшное у вас представление о людях. Сразу видно вы мучаетесь! Сразу видно, что вы человек ранимый и может быть, даже добрей, чем я вас представлял. Вы лучше, чем есть на самом деле, но почему-то хотите заставить других, а главное себя самого думать, что вы плохой и мерзкий человек! Но это не так. И пока не поздно вам нужно передумать и заставить себя делать поступать по-другому. Поверьте, вы очень сильно заблуждаетесь!

— Нет! Не надо меня тут внутренне лечить! Не пройдет! Люди сволочи! И меня в этом никто не переубедит. Никто!

— Никто? А Бог? Щукин замер, он не ожидал такого ответа незнакомца. Вилор вздрогнул и как-то прищурившись, попытался всмотреться в глаза этого странно человека. Он вглядывался в зрачки, но ничего не видел, пустота, и какая-то внутренняя уверенность, спокойствие и умиротворенность. Все вперемешку. Щукин тяжело задышал и нервно переспросил:

— Что вы сказали кто?

— Бог, вас Бог заставит, правда, когда не знаю. Но вы человек хороший. Но почему-то стараетесь казаться мне и остальным людям плохим, а главное заставляете себя самого поверить, что вы плохой и злой. Но вы ничего не можете сделать, знаете почему, потому что глаза-то у вас добрые! Понимаете добрые! А глаза это главное, ибо как говорит наш Господь: светильник для тела — это глаз.

А потому если твой глаз будет простым, то и все тело будет светлым, но если глаз будет злым, то и все тело твое будет темным. Если же свет, который в тебе тьма, то, как же велика эта тьма!

— Складно конечно, складно, но вы меня не переубедите, ибо если как вас, послушав я стану добреньким, то другие людишки меня попросту съедят! Понимаете эти как вы говорите добренькие людишки меня съедят! И вот, она вся… правда и нет на нее у вас аргументов нет! Не так ли? Но Иоиль не ответил. Вилор с удивлением увидел, что кресло пусто. И вообще в комнате никого нет. Щукин вскочил и в панике бросился в коридор и тут… упал… упал, в лужу. Она была липкая и теплая, Вилор понял что это кровь. Щукин в ужасе пытался оторвать от пола руки, но они словно присохли к паркету. Вилор попытался крикнуть. Но вместо этого голосовые связки издали какой-то писк. Электронную трель. Щукин надрывался всей грудью… И тут он очнулся. Где-то в глубине коридора входной звонок противно звал на помощь. Щукин вздрогнул и попытался встать. Руки и ноги слушались. Вилор с опаской подошел к двери. Припав к глазку, он попытался рассмотреть гостя который стоял у порога. Это был какой-то незнакомый мужчина. В кожаной куртке и бейсболке на голове. На глазах солнцезащитные очки. Щукин осторожно потрогал щеколду замка и тихо спросил:

— Кто тут? Что вам надо!

— Мне нужен Вилор Щукин. Он дома?

— Хм, а вы кто?

— Так он дома? — стоял на своем, незнакомец.

— Он-то дома. Только вот не для всех. С неизвестными типами он не разговаривает.

— Странно. А мне сказали, что он меня ждать будет. И очень будет.

— Кто сказал?

— Да какая разница. Один человек. Он сказал, что Вилор Щукин очень ждет, когда придет человек, что бы выполнить его просьбу… Повисла тишина. Вилор все понял. Он догадался от кого пришел этот тип. Конечно. Это был посланец от Леонида Маленького, отца Вики. Тот самый человек, который должен был, выполнить его заказ! Вилор испугался. Испугался до самых кончиков пальцев на руках и ногах. Его словно прошило электричество. Он не ожидал, что все это воплотиться в реальность. Этот дурацкий разговор, про заказ на убийство был, какой-то страшной сказкой. Просто далекой сказкой не касавшийся его жизни. Там. Где-то далеко!

Где-то не по настоящему и где-то не в его жизни. И вот, он пришел. Этот страшный человек пришел, чтобы выполнить его просьбу! Так просто и категорично — выслушать и пойти и убить человека! Лишить жизни другого человека! Так просто и незатейливо. Нет, это не могло быть реальностью. Вилор зажмурился и прислонился спиной к двери. Он стоял и тяжело дышал. А незнакомец там за дверью, словно почувствовав нерешительность хозяина квартиры — грубо спросил:

— Ну, так мне откроют дверь или уходить? Щукин словно в бреду потянул щеколду. Засов лязгнул обреченностью. Через мгновение незнакомец стоял возле Вилора. От него пахло дорогим одеколоном и табаком. Мужчина, не смотря на полумрак прихожей, солнцезащитные очки не снял. Кивнув на Щукина, он спокойно сказал:

— Ну, ведите, не тут же разговаривать будем? Вилор поплелся за гостем, словно то уже знал куда идти. В кабинете незнакомец деловито развалился в кресле, закинув, нога на ногу. Мужчина сидел и рассматривал стоящего напротив него Щукина, который переминался, словно нерадивый ученик перед завучем.

— Ну, я вас слушаю. Что надо-то?

— Так, это… в общем, ну, как сказать, в общем. Я не знаю.

— Нет, так делать дела нельзя. Вы уж определитесь. Вы что боитесь? Чего?

— Ну, не знаю, — Вилор с трудом преодолевая страх, сел в кресло напротив.

— Так, все ясно. Это понятно. Заказать человека не каждый может. Одно дело на словах бросаться и бравировать по пьяной лавочке. А другое когда дело доходит до конкретных действий. Поэтому вы сами должны еще раз решить, нужен ли вам этот заказ? Может вы все так, в горячке решили? Вилор опустил глаза и ничего не ответил. Мужчина тяжело вздохнул:

— Ну, так я и знал. Задний ход. Я по два раза ходить тут и уговаривать не буду. Или мы говорим о цели, или расходимся и больше никогда, никто друг друга не увидим. Вы уж решайте. Время оно тоже материально. Вы сами, как я вижу, еще и не решили, нужно вам кого-то заказывать?

— Нет, нет. Нужно, нужно, — затараторил Вилор. — Понимаете. Как-то все не ожидал. Так вот резко. Я поэтому и не готов.

— Хм, да, вот так решить за человека, что ему не стоить жить, конечно, очень ответственно. Вы как я вижу, боитесь этой ответственности. И правильно. Такие вопросы очень трудно решать. Жизнь она ведь такая штука. Так кто вас там достал?

— Да так тип один. Незнакомец вздохнул. Он покачал головой и противно улыбнулся. Вилор поймал себя на мысли, что именно таким он и ожидал увидеть наемного убийцу. Вот такого типа в черных очках и кожаной куртке. «Почему у них вот такая форма одежды: Профессиональный дресс код? Эти люди сами хотят так выглядеть? Они думают, что черная куртка и темные очки делают их незаметными в толпе? Нет, напротив такой тип всегда заметен. От него всегда веет какой то неприятностью. Злостью и бедой. Я бы лично всегда насторожился, если бы увидел вот такого мужика рядом с собой. Нет. Почему? Такая одежда? Нет, а с другой стороны, они все похожи друг на друга. Начнешь потом делать словесный портрет для милиции и рассказать то нечего. Тупая рожа, в черных очках и бейсболке. Кожаная курка, кроссовки? Что описать? По таким приметам никого не найдешь. Значит, есть какое-то рациональное зерно в его облике!» — подумал Вилор.

— У вас хоть фотография есть этого человека? Или как? — прервал его мысленные рассуждения гость.

— Хм, нет. Фотографии нет. Да и зачем вам. Вы если профессионал, так найдете. Я вам фамилию и имя скажу. И все. Там проще простого.

— А вы, что действительно поэт? — неожиданно спросил незнакомец. Вилор смутился. Он пожал плечами и, улыбнувшись, нервно ответил:

— А какое это имеет значение?

— Хм. Да в принципе-то никакого. Просто! До чего дошло наше общество? Трансформировалось так сказать. Поэты вон, конкурентов заказывают. Раньше-то вон, на дуэль вызывали. А тут?

— Хм, когда поэты на дуэль вызывали и киллеров-то, наемных не было! Там все открыто было! И Пушкин не боялся за честь своей жены постоять! — зло бросил Вилор и с ненавистью посмотрел на гостя.

— Да бросьте вы! — отмахнулся брезгливо мужчина. — Киллеры наемные были всегда! Даже во времена пещерного строя! Человек такая скотина, что прежде чем придумать профессию проститутки и журналиста придумал профессию киллера! Убивать себе подобных! Устранять конкурентов! Ладно, вы тут мне не пытайтесь на внутренние чувства надавить. Я сам все знаю. Кто он?

— А вам не все равно? — разозлился в конец Вилор. — Это мое дело кто он! Вам вон, заплатили небось! Вот и делайте свою чертову работу! И все! И не надо тут мне тоже устраивать очищение души! Гость покачал головой. Он развел руками и как-то дружески щелкнул пальцами. Словно фокусник, перед тем как зарезать бутафорского петуха.

— Вот за что я люблю творческие личности, они за всякую ерунду готовы пол человечества уничтожить. А там хоть трава не расти! Лишь бы идея их воплотилась в жизнь! Так сказать — после нас хоть потоп! А ведь так не бывает милый мой! Не бывает!

— Это вы о чем? — не понял незнакомца Вилор.

— Я ведь зря тут с вами разговариваю. Я профессионал. И никогда спонтанно никакую работу не делаю. Тем более такую деликатную. Знаете ли, человека жизни лишить это вам не поле перейти. Тут ошибки быть не должно. И вот я хочу, что бы вы потом мне как в магазине не захотели товар назад вернуть. Тут, как говорится, ничего не возвращается. Да и долги они-то на вас висеть будут.

— Какие долги? Мы договаривались, что денег я вам платить не буду.

— Да причем тут деньги? — вздохнул гость. — Эх, ладно. Как зовут вашего врага?

Вилор внимательно посмотрел на человека, от которого теперь зависела его судьба. Назвать имя и все! Он Вилор Щукин перейдет в другую категорию! Он станет «заказчиком», а попросту таким же убийцей как этот хладнокровный тип, который читает ему тут проповедь. Назвать имя и мир перевернутся для него! Станет все другим. Пойдет новый отсчет его жизни. Жизнь «до» и «после». До и после этой секунды, когда он приговорил другого человека к смерти. «Господи как все просто! Слово! Я напрягу голосовые связки, вылетит нужный звук и через какое-то время от этого звука прервется жизнь другого человека! Вот так, его убьет мое слово! Господи как все просто и сложно! Что так все символично? Сначала было слово? Да, да! Бог говорил слово! По-моему так! Он сказал и появилась вселенная! Господи! Вот почему к слову нужно так относиться! Слово! Вот оно, наверное, самое страшное и беспощадное оружие! Словом действительно можно убить? А можно и наоборот? Стоп! Если я сейчас не скажу ему имя Валериана и тогда я спасу ему жизнь? И тогда. Тогда все будет по-другому? Все будет иначе? Вот так, от одного слова зависит хоть маленький, вернее малюсенький микроскопический, но эпизод в истории всего человечества? Один человек останется жить, а другой не будет убийцей? Нет, все очень сложно! А как же Лидия? Она-то как? А как же я? Это человек Валериан, он не даст быть нам счастливым? Господи, как все просто — одно слово!»

— Вы я вижу, сами-то не решили. Надо это вам или нет. В общем, я пошел. И больше я к вам не приду! — нарушил внутренние мучения Вилора незнакомец. Он встал с кресла и направился к выходу. Но его остановил Щукин. Вилор вскрикнул, он почти приказал этому человеку остановиться:

— Стойте! Вам нужно найти… некого Валериана Скрябина! Он работает в городской газете «Сегодня»! Он литературный критик и обозреватель культурных событий. Вот! А Адрес где он живет, Взлетная улица дом пятнадцать квартира сорок пять. Вот и все! — Вилор зажмурился от напряжения. Ему было противно и больно. Он тяжело дышал. Его лоб покрылся потом. Незнакомец внимательно посмотрел на Щукина и, ухмыльнувшись, бросил:

— Да, я вижу, он вас достал. В конец, если вы все-таки решили. Ну, что ж. Пусть будет по-вашему. Но учтите, потом наступит наказание, понимаете, наказание.

— Какое наказание?

— Потом поймете. Достоевского-то читали? Или так… кино посмотрели? Учтите, потом будет очень больно и трудно. Очень больно и трудно, это тяжелая ноша решить судьбу человека. Поверьте мне, это очень трудная ноша. Поэтому пока не поздно, откажитесь от заказа. Откажитесь, это будет лучше для вас. Мне не хочется что бы вы стали потом таким как я. В этом ничего хорошего нет. Поверьте.

— Вы странный исполнитель, отговариваете клиента от заказа. Такое не бывает.

— Я отговариваю вас ради… другого человека, который… вас любит. Этот человек мне дорог и я не хочу, что бы он был несчастлив.

— Кто это Лидия? Но незнакомец не ответил, он лишь хмыкнул и, повернувшись, тихо вышел из комнаты. Вилор тихо шепнул ему в след:

— Не надо, ничего не надо…

Щукин еще долго сидел, не открывая глаз. Ему никого не хотелось видеть. Вернее ему даже не хотелось видеть даже белого света! Ничего! Пустота вокруг! «А может прав был это странный тип в длинном плаще? Этот человек с библейским именем? Это его видение? Как оно появилось? Это, что его… совесть, она, что так вот выглядит и называет себя странным библейским именем, то там он говорил? Этот человек-видение? Он говорил, что-то про глаза. Он говорил,… что глаза не могут врать не могут! Он говорил, он говорил правду? А иначе,… зачем же я зажмурился? Мне стыдно видеть даже белый свет? Как страшно! Я схожу с ума и пытаюсь при этом убить другого человека! Нет, не хочу открывать глаза!» Щукин вздрогнул, когда хлопнула где-то далеко входная дверь. Страшный человек вышел, но навсегда остался с ним. Это Вилор понял.

Десятая глава

Андрон Кузьмич Маленький ненавидел старость. Конечно, это звучало немного банально, старик которому девятый десяток ненавидит старость. Что в этом нового? Многие пожилые люди ее ненавидят. Никто не хочет быть немощным и больным, а еще страшнее попросту забытым или отодвинутым молодыми в сторону.

Старость — странное состояние. С одной стороны человек прожил долгую жизнь. Он мог насладиться многим. Он мог многое испытать и пережить. Он мог быть как счастливыми, так и несчастным! Он пережить страшные трагедии или сказочною эйфорию успеха! И не это важно, важно совсем другое! В юности каждый хотел и жаждал дожить до глубокой старости! Но вот парадокс — некоторые, доживая до нее, узнавали, что в старости-то в принципе, нет ничего хорошего. Да и что может быть хорошего на закате жизни? Почет, уважение? Это мистические понятия. Почет?

Кому нужен почет, когда его нельзя использовать? Почет для восьмидесятилетнего стрика в принципе уже и не нужен. Пожилым больше важно внимание. Ведь за понятием «почет» обычно скрываются сухие казенные привилегии. Уважение? Но если ты хороший человек, то этого ты можешь достигнуть и в молодости. Вот поэтому многие пожилые люди ненавидят старость. Андрон Кузьмич Маленький был из их числа. Хотя жаловаться на превратности судьбы Маленькому было бы глупо. Он прожил долгую и в принципе удачную жизнь. Он был, как говорят некоторые — баловень судьбы! Андрону везло и везло часто. Первые раз судьбы подарила ему главный шанс в далекой глухой деревушке, где погибла его мама. Тогда обозленные сталинской коллективизацией мужики не расстреляли его и отпустили. Второй раз ему крупно повезло в тридцать восьмом. Когда его первый непосредственный начальник и наставник, майор красноярского управления НКВД Поляков наделал сам нелепых ошибок и попал в список неблагонадежных. Андрон это почувствовал и сам первым написал рапорт на своего непосредственного начальника. Тогда он резко пошел вверх по карьерной лестнице и, как оказалось потом, устроил свое профессиональное будущее. И все же больше всего ему повезло в станице Мелеховская под Сталинградом 14 сентября сорок второго. В этот страшный год в июле он оказался на фронте. В звании капитана ему поручили командовать специальным отрядом защиты от паникеров и диверсантов, а проще тем самым страшным и роковым «заградотрядом», бойцы которого должны были пресечь малейшую попытку отступления красноармейцев. И в тот день, в первый день был бой его первый и последний бой на той страшной войне. А потом, что было потом …. Маленький не любил это вспоминать, но тем немее… считал этот страшный день в своей судьбе счастливым и одним из дней в который судьба вновь подарила ему шанс,… шанс на счастье и удачу! Андрон Маленький все помнил. Андрон Маленький все понимал. Но все равно он считал себя несчастным человеком. Он, в своей жизни повстречал больше горя и разочарования, чем счастья и любви. Так, по крайней мере, он считал. Первое и самое большое разочарование в его жизни был отказ Верочки Щукиной. Эта девушка, которую он полюбил искренне и всем сердцем, как только может полюбить мужчина женщину, не ответила ему взаимностью. Он так надеялся на то, что эта красавица сделает его счастливым, но она осталась холодна. Более того, оказалось, что она любит другого человека и, никого ни будь, а его первого подследственного Павла Клюфта. Этого журналиста выскочку, который смог завоевать и увести от него самого заветного и любимого человека после матери Веру Щукину. Это была трагедия, которую Андрон как мужчина забывал очень долго. Это был второй самый большой удар в жизни Маленького после гибели матери. И Андрон не смог его до конца забыть. Эта рана кровоточила и, как, оказалось, кровоточила до сих пор. Да, после той страшной войны, в которой Андрону больше не пришлось принимать участие, у него все сложилось более-менее удачно. Он женился и обзавелся семьей. Его сын и жена любили его и верили в него. По службе он продвигался не то чтобы быстро, но и в должностях долго не засиживался. Ему, конечно, не довелось стать генералом, но полковничьи три звезды он выслужил, как он считал сполна. И все же Андрон к закату своей жизни, почему-то чувствовал себя немного несчастливым. И чем больше росла цифра его возраста, тем сильнее это странное и противное чувство шевелилось в его груди. Андрон Маленький почему-то вдруг осознал, что сделал что-то не то и не до конца. Нет он не жалел, о своих поступках! Нет! Но какое нелепое жжение неиспользованных возможностей и неправильных действий постоянно теребили душу.

Сначала Андрон думал, что причина такой неуверенности и кроется в смерти жены.

Его супруга умерла несколько лет назад. Маленький поначалу сильно горевал. Он не мог смириться с тем, что его жена бросила его в самый трудный момент его жизни, когда человек должен «подвести итог земного пути»! Такая «обида на покойную» была странна даже для него самого! Но она как-то незаметно растворилась и прошла, оставив лишь нежные и добрые, воспоминания о своей жене….. Андрон как не странно успокоился и смерился, считая ее смерть некой неизбежностью. А то чувство внутренней неуверенности все росло и укреплялось. Андрон душил его, как мог, он верил, что был сильным внутреннее человеком, но победить все же это внутреннее состояние ему не удавалось. Андрон вдруг в один момент ощутил, что в принципе он оказался очень одиноким человеком. При всем благополучии его положения — солидная пенсия, завидное положение сына его материальное благосостояние все это как бы было и не нужным ему! Странно, но все эти привилегии, которые он в принципе заслужил, оказались сейчас бесполезными и лишними! У Андрона в жизни не было главного — человека, с которым можно было бы дожить жизнь! Человека, с которым можно было бы поделиться самым сокровенным и даже по-старчески поплакаться. Хотя конечно Андрон до этого не когда бы, не опустился, но все же! Ему захотелось теплоты! Конечно Андрон очень любил свою внучку, и она в принципе отвечала ему взаимностью. Но Вика, Викочка была все равно какой-то неблизкой! Она была человеком другого какого-то чуждого ему поколения. По крайней мере, ему так казалось. Ее сострадание заботу и любовь он воспринимал как просто инстинкты молодой женщины, которая не могла быть иной по отношению к своему деду. Он, конечно, был ей благодарен за это и любил ее, но он хотел, что бы она была еще ближе к нему! Но сказать и признаться ей в этом он не мог. Почему он сам себя не понимал, но что-то держало его в каком-то непонятном отдалении. И тут произошло то, что вновь поменяло его внутренний мир. Поменяло его состояние. Два события, которые смогли встряхнуть старика и заставить посмотреть на жизнь по-новому. Первое: это конечно встреча с этим человеком из прошлого, человеком из памяти с Павлом Клюфтом! И второе: случайное и малозаметное свидание с неизвестной и прелестной девушкой. С незнакомкой, от которой у него у восьмидесятилетнего старика осталось какое-то юношеское ощущение беспредельного удальства и безрассудства. Андрон Маленький не мог забыть тот образ совсем юной красотки, случайно оказавшейся, в беседке парка… он перед сном закрывал глаза и видел. Видел…черные, как смоль волосы, Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие, карие глаза! «Это, какое-то сумасшествие! Я нее могу увлечься этим человеком, которая по возрасту чуть старше моей внучки! Нет! Не могу! Это ненормально! Это абсурдно и пошло! Это несерьезно! Почему она появилась сейчас? Что могло заставить появиться ее образ в моей жизни! Кто она такая, и какое имеет право! Нет. Она, обычная, пошлая девка, каких миллионы на улицах нашей страны! Нет! Я не могу влюбиться в нее, потому что… не могу!» — мучился он мыслями, крутясь вечером в своей постели. «Она лишь воспоминание о молодости, о юности, о влюбленности! Она не может быть моей мечтой сейчас, кто она такая, что бы быть моей мечтой? Мне старику опытному и мудрому человеку? Мне человеку, который напротив должен ей рассказать, что такое жизнь и как надо ее прожить. Нет, это ненормально, она не может быть моей мечтой!» — Маленькому все-таки удавалось заснуть… Но на утро, на утро, покалывало сердце и почему-то так тянуло его погулять в парке…..и он гулял. Он гулял и ждал, ждал!

Утро выдалось пасмурным. Птицы как то нелепо и тихо щебетали на ветках, словно предчувствуя, что дождь обязательно накроет землю и придется сидеть мокрыми и угрюмыми. Эта утренняя прохлада она всегда какая-то тревожная и грустная. Она словно заставляет всех напрячься в ожидании будет ли все-таки хорошая погода? Но Маленькому напротив такая серость нравилась. Она его бодрила и заставляла как-то сосредоточиться, как-то встряхнуться и мобилизоваться. Старик шел уверенным шагом, опираясь на длинный зонтик как на трость. Шаги отщелкивались гулкими ударами по бетонным плитам аллеи центрального парка. Было даже приятно чувствовать себя помолодевшим от утреннего холодка. Глазами он нашел свою беседку, она пуста,… Андрон Кузьмич тщательно протер скамейку тряпкой и, разложив свежие газеты медленно сел. Сжав между ног зонтик, он сложил на закругленную деревянную ручку руки и опустил на них подбородок. Захотелось немного вздремнуть. Почему-то так захотелось вздремнуть,… эта прохладная бодрость, которая еще мгновение назад окутывала все тело, куда-то неожиданно улетучилась…. Андрон Кузьмич тяжело вздохнул и закрыл глаза. Слабое головокружение,… нет,… неужели он сейчас вот так, потеряет сознание и упадет тут в беседке…

— Вам плохо? — прозвучал женский голос. Маленький вздрогнул, нет, не может быть. Старки открыл глаза и с удивлением смотрел на нее! Нет, Не может быть! Черные, как смоль волосы, красиво заколоты на затылке длинной серебряной спицей. Она, как маленькая стрела, пронзила прическу, блестела в лучах закатного солнца. Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие, карие глаза.

— Вы боитесь? — красотка сидела напротив и взволнованно смотрела на Андрона. Маленький хотел ответить, но не мог. Слова словно застряли в горле.

— Не надо бояться. Не надо, в этом ведь нет ничего противоестественного? — продолжала девица, как ни в чем не бывало. — Нет. Это нормальный процесс. И от этого никто не застрахован. Люди вообще-то сами себе придумывают разные страшилки. Об этом,… придумывают и верят в них. Андрон проглотил слюну и хрипящим голосом выдавил из себя:

— Вы о чем говорите?

— Я-то, об этом и говорю! Вы вот в своей жизни наверняка такую боль чувствовали и разочарование такое, что все это вам покажется каким-то нелепым недоразумением, а может быть приключением. Так что не бойтесь! Маленькому вдруг стало страшно — его «странная красивая и молодая мечта» сумасшедшая! Она говорит всякий вздор, она говорит какую-то чепуху!

— А к нему надо вам сходить. Надо! Ему тоже плохо! Не верьте его словам, он мучается. Вы, сходите и не бойтесь! Да и вы как то в последнее время все о себе, да о себе. Это не правильно. У вас ведь и внучка есть и сын… Маленький вздрогнул, он открыл глаза и обвел взглядом пустую беседку. Где-то совсем рядом устало чирикал воробей и ворковал голубь. Андрон Кузьмич тяжело дышал. Он понял, что просто задремал… «Нет, нельзя так, нельзя о ней думать, иначе на старости лет можно получить проблему, проблему которую решать уже трудно. Нет! Нельзя, так. Нельзя!» Его внутренние надежды, может быть последние надежды, на общение с людьми другими более молодыми людьми превращаются в такие фантастические, а может даже мистические формы. Его мысли обретают конкретную оболочку и начинают беседовать с ним. Это нормально или нет? Кто может дать четкий ответ, как и что, происходит в уме человека на старости? А может быть у большинства людей, в таком возрасте, происходит именно это, но просто это самое большинство боится признаться окружающим в том, что оно сильно меняется к своему концу? Уж слишком все сложно, он так не привык, все должно быть просто и четко. А тут? Тут слишком закрученные какие-то формы и мысли…

«Но почему именно молодая и красивая девица? Почему такой образ, почему именно эротический типаж?» — мучил себя рассуждениями Маленький. Андрон Кузьмич почувствовал, что ему необходимо с кем-то пообщаться, причем как-то откровенно и жестко. Маленький ощутил внутри неуемное желание говорить правду, свою внутреннюю правду без утаек и уверток. Сказать обязательно вслух, и он даже знал, кому он должен это сказать…

Маленький встал со скамейки и, осмотревшись, собрал газеты. Под сердцем слегка покалывало. Андрон Кузьмич тяжело дышал. Старик пригладил седые волосы и быстрым шагом зашагал к выходу. Он торопился и выстукивал по бетонным плитам каблуками все чаще и чаще, его силуэт растаял в пасмурной дымке.

* * *

Зачем человек делает то, заведомо зная, что ему будет стыдно и некомфортно. Делает поступки, от которых самому себе потом будет больно и противно, или, по крайней мере, обидно. Может быть, он делает их специально, что бы проверить свою совесть? Может быть, он так хочет вообще доказать, что совесть это что-то такое непонятное, вроде, как инородная субстанция, которая вроде как привита ему после рождения неизвестным и всесильным «врачом». Совесть, она как определенная и навязанная человеку, функция в организме,… что-то на подобии дополнительной опции в управлении автомобилем, эдакая «антипробуксовочная» система. У кого-то она есть, причем работает безотказно и человек идет напролом, не смотря не на какие гололеды и сугробы жизни, а у кого-то ее нет и, человек безнадежно застрял во лжи, хамстве и цинизме. Совесть — странное слово и понятие. Совесть,… а вообще можно ее оценить в процентах? Покосившись на здание городской больницы, он вдруг поймал себя на мысли, что ему стыдно и страшно. Сердце взволнованно колотилось, во рту стало сухо, но Андрон Кузьмич пересилил себя и сделал шаг вперед. «Я не боюсь его. Нет, мне просто неприятно быть первым и открыть эту чертову дверь, но это надо сделать. Надо потому как я сам себя уважать не стану» — рассуждал он, про себя надевая халат возле приемного отделения. «Нужно расставить все точки над „И“. Тем более Вика она ждет моей помощи» Сестра в отделении приветливо улыбнулась и кивнула Андрону Кузьмичу на дверь палаты. Ему стало смешно над собой, но уже в этот момент никакого волнения в груди Маленького не было, он в одно мгновение стал серьезным.

— Зачем ты опять пришел? — лицо Клюфта было спокойным и даже немного румяным. Андрон Кузьмич внимательно рассматривал лежавшего на кровати человека. Он понял, он подметил, что этот человек изменился, он стал вроде как моложе.

Или ему казалось, что он сталь моложе. Но какая-то печать здоровья и уверенности вновь опустилась на это старческое лицо. Он изменился, Маленький хмыкнул и опустил глаза. Он не хотел смотреть на Клюфта и одновременно говорить с ним. Он хотел говорить с ним, не видя его лица. Так было спокойней, так было надежней и уверенней. Говорить словно с внутренним голосом.

— Ты пришел вновь бередить мне память? Ты, что не понимаешь, мне противно на тебя смотреть, — как-то лениво говорил Клюфт.

— Нет,… ты ждал меня, — проскрипел Маленький.

— Ждал тебя?! С чего ты взял?! Мне, что делать нечего?! Меня кстати, выписывают и, кстати, есть люди, которые обо мне позаботятся, так, что приносить сюда фрукты было не надо, я все равно их есть, не буду…

— Отдай медсестрам. Значит, говоришь, что выписывают…

— Да, но вот зачем я тебе это сказал, не знаю. Ты не вздумай припереться. Я не хочу, что бы мои родные люди видели тебя. Просто не хочу. Начнут вопросы задавать, что я им отвечу?

— А ты скажи правду, скажи. Ведь ты любишь говорить правду?!

— Про тебя? Нет, не буду…

— Почему?…

— Стыдно. Мне за тебя и себя. Стыдно и противно. Правду нужно говорить вовремя, а не через шестьдесят лет. Кому нужна, правда, через шестьдесят лет?

— Странно, что это ты говоришь? А я думал, что, правда, нужна всегда, ты же вроде сам там считал всегда? Ты же чистеньким хочешь быть?!

— Считал, но сейчас передумал. Передумал, не хочу своей правдой делать другим больно. Родным людям. Пусть живут спокойно. Потому как, правда у нас с тобой уж очень страшная и больная! Так что не тревожь меня. А то я…

— А то, что ты? Мстить мне будешь?

— Ну об этом я тебе не скажу но знай одно, не оставишь меня в покое получишь проблему на старости лет.

— Я бы рад оставить тебя в покое… да не могу. Вполз ты опять в мою жизнь. Вполз и собираешься, как я вижу в ней остаться. А мне это тоже не нравиться! — уверенно и медленно сказал Андрон Кузьмич.

— Ты о чем это?! Ты опять?! — разозлился Клюфт. — Вали отсюда сволочь! Маленький довольный улыбнулся. Он был словно рад, что у этого человека была такая реакция на него: «Эмоция,… если есть эмоция, значит уже хорошо и не важно, какая она отрицательная и положительная, человек должен выражать эмоции и лишь тогда можно что-то сделать, а когда человек безразличен, это уже совсем плохо, безразличными бывают лишь трупы. Живые трупы,… да есть такие, и они-то самые опасные, опасные и коварные. Это из-за них происходит все непоправимое и неправильное. Согласные на все и без эмоциональные. И еще животные. Они тоже у них эмоция на уровне инстинкта, на уровне заложенной в уме программы, с ними тоже опасно. Но тут есть эмоции, значит не все потеряно. Не все! Но что я хочу от него, от этого человека, сочувствие, сострадание или участие в моей жизни? Но зачем, зачем мне это надо! Он же совершенный антипод, он мой враг? Зачем мне сочувствие врага?» Маленький закрыл глаза и отвернулся. Он опять сказал куда-то в пустоту, в стену словно сказал сам себе:

— А ты я вижу, можешь быть грубым и жестоким. Можешь. Жизнь все-таки научила тебя быть жестоким, — сказал Андрон Кузьмич. — Но ладно, мы еще подискутируем о нашем прошлом. Я тебе это обещаю. А сейчас я хочу тебе напомнить про свою просьбу. Вернее про нашу с тобой проблему. Про внука твоего. Я вот поэтому и хочу прийти на выписку. Ведь он тут обязательно появиться? Посмотреть на него хочу, кого там моя внучка выбрала?

— Ну, ты и сволочь! У тебя ничего святого нет. Мою жизнь растоптал и внука моего хочешь втянуть в свой омут? Нет, не дам!

— Да пошел ты! Никого я не хочу втягивать! Просто я не хочу, что бы моя любимая внучка страдала вот и все! А до внука твоего мне дела нет!

— Так что же ты хочешь тогда?

— Да ничего, хочу, что бы ты тоже мне помог. И внука своего направил куда надо и как надо. Ты же, как я понимаю ему дорог да и нет у него кроме тебя никого. Так ведь? Клюфт тяжело дышал, он внимательно смотрел на Маленького. Внутреннее отвращение и опять, опять это уже забытое перед этим человеком, волнение, опять непонятный страх! Страх вернулся!

— Я не буду тебе, ни в чем помогать и не рассчитывай! Я не буду вмешиваться в личную жизнь родного мне человека!

Андрон молчал, он ждал, что ему так ответят. А вот Клюфт заволновался, сначала он хотел наговорить гадостей этому наглому и циничному человеку, человеку который многие годы был символом смерти и разлуки. Хотелось, но осадил сам себя. Он насторожился и решил не спешить. «Если он что-то задумал, то постарается довести до конца, но тут суета может быть излишней. Надо ждать, ждать и выбирать момент. Иначе нельзя на этот раз права на ошибку я не имею» — решил внутренне Павел Сергеевич.

— Тебе, когда ни будь, какие ни будь видения приходили? — тихо и неожиданно спросил Андрон.

— Что? Ты о чем?

— Я говорю тебе какие ни будь видение приходят, ну, допустим, придет человек и разговаривает с тобой, а ты беседуешь с ним как с настоящим, а потом, потом просыпаешься и все! Оказывается, нет ничего! А ты так веришь, что это было! Тебе вернее с тобой такое бывает? Клюфт замер он не знал что ответить. Какой-то слишком откровенный вопрос получился. Он сразу вспомнил про Иоиля. Он вспомнил и вздрогнул, этот человек опять лезет к нему в душу. Опять подозревает его в чем то и подозревает его как-то слишком пророчески, словно экстрасенс выворачивает мысли, неужели он и до этого хочет докопаться, разбередить и это последнее. Клюфт облизнул языком моментально высохшие губы. Потянулся за стаканом с водой, что стоял на тумбочке, когда он сделал пару глотков, то вновь неожиданно услышал, ответ которые ждал и боялся.

— Вижу, бывает,… вижу. Приходят. Да,… беседуешь ты с ним.

— С кем? Ты, что несешь? С чего ты взял? — испугался Клюфт. Маленький посмотрел внимательно на Павла и махнул рукой, отвернулся. Он опять попал в точку. Значит, он идет в нужно направлении.

— Вижу твое волнение, значит не один я такой. Ты не бойся, не буду я из тебя жилы вытягивать! Не буду. Так спросить хотел. И вижу что не зря. И ко мне приходят. И говорят. Раньше никогда такого не было, а сейчас вот, на старости лет,… заработал. Клюфт расхохотался. Он как-то облегченно схватил стакан с водой и выпил его залпом, затем опять посмотрел на Андрона Кузьмича и вновь рассмеялся. Маленький тоже улыбнулся, хотя понимал, что смех этого человека, как издевательство, какая-то злорадная жестокость над ним, пусть и такая вот безобидная, но жестокость. Но Маленький воспринял ее, как должное.

— Значит, говоришь, на старости лет видения приходят? И разговаривают?

Спрашивают, значит?… А-а-а,… как там у классика? Мальчики кровавые, в глазах не стоят? — радостно спросил Клюфт.

— Нет, мальчики не стоят. Расстроишься? Или ты хотел, что все как по Достоевскому было? У этого, как там его… Карамазова? Чтоб черт пришел и свел меня с ума за грехи мои? Достаевщины тебе не хватает?! Журналист сразу видно… подавай вам достаевщину! Нет! Нет, Клюфт не будет этого! Умру я тихо и спокойно.

Без лишних этих вот мистических персонажей. Просто и тихо. Причем еще неизвестно когда. Может быть, я и умру-то после тебя. Вот так! Кстати, не вызови тогда я скорую помощь, не лежал бы ты сейчас в этой палате, вернее лежал бы ты сейчас в другой палате, два метра на один с хорошим земельным одеялом!

— Ну и сволочь же ты Маленький?! Сволочь и поддонок! Теперь и этим будешь меня потыкать? Что жизнь мне спас? Да не спас ты мне жизнь ты просто сам испугался! А все тыкаешь, своим благородным якобы поступком!

— Я не тыкаю, просто констатирую факт. Вот и все. А это ты уже из всего, какие-то вновь выводы делаешь! Таким как вы, всегда не иметься из всего выводы сделать! Все перевернуть. Все подначить и обсудить и, в конце концов, себе же наврать! Вы,… такие как вы, всем все мешаете и портите и главное себе жизнь портите! Клюфт, вдруг поймал себя на мысли, что какая-то правда в словах этого противного и мерзкого человека все же есть. Смог бы он тогда ели бы у него был выбор действительно его сделать? Смог бы он выбрать: умереть, но гордым, или быть спасенным, но рукой палача? Наверное, нет, не решился, и эта вот нерешительность, как-то подкосила его в эту секунду. Клюфт растерялся своих мыслей: «Он пришел, что бы вновь ставить вопросы. Вечные вопросы. Чтобы вновь заставить мучиться? Ему самому страшно, а я вижу, что ему страшно, хотя он это хорошо скрывает, но он хочет, что бы было мне страшно! Но мне и так страшно? Я не могу не признаться в этом самому себе? Почему, почему мне страшно? Он прав и я этого боюсь! Я, просто его ненавижу и через эту ненависть пытаюсь выдумать свою правду, свое оправдание! Но так не может быть, просто не может этого быть. Нужно признаться самому себе! Господи, я хочу признаться, помоги мне!»

— Ты Клюфт, как я вижу хоть и дожил до таких лет, а не переменился, не научила тебя жизнь. Я ж пришел к тебе с делом, а ты в штыки все воспринимаешь! Испортить все хочешь опять. Что б другим плохо было ради своей вот этой гордости и правды! Но это же неверно! Это не верно! Признайся ты сам себе! Клюфт, вскочил с кровати. Маленький даже испугался таких резких движений больного человека, да какого там больного — сердечника с инфарктом! Павел Сергеевич встал в полный рост, его больничная мятая пижама была похожа на какой-то костюм астронавтов из фантастических зарубежных сериалов, или нет,… нет она похоже на одеяния того героя из «Соляриса» Андрея Тарковского! Да, он так похож на этого человека! Только постаревший и осунувшийся. Клюфт подошел к окну и растворил одно створку. Закрыв глаза, он подставил лицо солнцу, лучи грели кожу. Было, как-то страшновато Маленькому смотреть за всем этим, какой-то фильм,… рядом с ним снимается какой-то необычный фильм, где он играет одну из главных ролей!

— Ты почему-то опять заставляешь меня в чем-то признаваться? А в чем я должен перед тобой признаваться или сознаваться? Ты не следователь в тридцать седьмом, а я не арестованный Клюфт, в твоем кабинете. Нет! Того Клюфта уже нет, он умер тогда, когда ты его убил! Одним росчерком пера! Ты исправил букву «Ю» на «И» и убил человека! Просто и беспощадно! Уничтожил! А кто тебе давал на это право? Кто вам, таким как ты, давал тогда право уничтожать людей! А?

— Я не убил тебя, а спас! Мы просто не хочешь сейчас в этом признаться самому себе!

— Спас?! И это ты называешь спасением?! Ты вычеркнул меня из жизни моей любимой женщины! Раз и навсегда ты вычеркнул меня из жизни моей любимой дочери раз и навсегда! Ты убил меня Маленький, а сейчас именно ты сам себе врешь и успокаиваешь свою душу, заставляя себя поверить, что другого пути у тебя тогда не было и, ты сделал все правильно! Это ты боишься сам себя, а не я! Мне, нечего бояться! А вот ты, ты боишься своих мыслей и своих как ты там говоришь видений и пришел тут ко мне убеждать меня в обратном?! Мразь ты и сволочь! И знай никогда не будет тебе прощения от таких, как я! За то, что ты с нами сделал! Маленький тоже встал, он не нервничал, он лишь хмыкнул и подошел ближе к Павлу. Он стоял совсем рядом с ним и тяжело дышал.

— А с чего ты взял, что я пришел просить у тебя прощения?

— А чего же ты тогда ходишь? — недоумевая спросил Клюфт.

— Я, же уже говорил, хочу помочь своей внучке, и твоему внуку. Вот и все. Ты ошибаешься Клюфт. Я не в чем, не раскаиваюсь! Я все сделал правильно и не мог поступить иначе. Повисла пауза. Тишина как-то немного охладила обоих, заставила задуматься. Клюфт покосился на Андрона и тихо буркнул:

— Ты не заслуживаешь быть хорошим. А ты пытаешься им стать Маленький. Но это тебе не подойдет. И к тому же быть хорошим это привилегия, ее нужно заслужить.

— Перед кем?

— Перед Богом, перед им, одним.

— А ты, значит, заслужил?

Клюфт задумался, он не знал что ответить. Вопрос Андрона поставил его в тупик. Да действительно он как-то «перебрал» оценками, он не может быть окончательной инстанцией верховным судьей, который все и решит. Нет, это нет так! Но и оставлять этот вопрос Павлу было нельзя. Он хмыкнул, но ничего так и не ответив, вернулся на кровать. Маленький продолжал стоять у окна, он как то грустно и тихо спросил:

— Ты ведь сам любил, а что ты готов был ради любимой? Ради любимой ты бы был готов убить меня? Клюфт опять промолчал. Вопрос был вновь задан, по какой-то страшной методики «ежовских дознавателей». Все четко и ясно и даже молчание уже знак поражения. Маленький «бил ниже пояса», он спрашивал то, чего нельзя было спрашивать. Что сделать ради любимой, что он мог сделать?

«Ради Верочки, тогда, я смог бы все! Смог! Я смог бы убить? Нет, не смог, хотя не знаю, наверное, смог бы! Господи как все страшно, где граница? Да, действительно я смог бы ради не уничтожить этого человека? Может быть, может быть, но это ведь ради Верочки! Ради нее! Ради будущего ребенка! Нет определенно я бы смог! Но тогда что говорит он! Он хочет сказать, что я такой же как он, вернее он такой же как я? Господи, где граница этого различия?!»

— Вот видишь Клюфт, ты засомневался. И будешь сомневаться. Потому как вера твоя в твою справедливость призрачная. Она хрупкая и скользкая какая-то. Оказывается и ты мог бы оказаться на моем месте. А значит, значит, зачем этот пафос твой? Что ты хочешь? Что ты можешь мне предъявить? А? Ну подумай и скажи? Я слушаю! Что вы все крикуны хотите нам предъявить? Да ничего! Ничего вы не можете предъявить, только болтовня и говорильня! — медленно и с какой-то издевкой в голосе сказал Маленький. Клюфт вновь привстал с кровати. Он закачал головой и, вытянув вперед руку, подошел к Маленькому, словно театральный актер к своему коллеге во время репетиции на сцене. Павел пригрозил указательным пальцем у самого носа Андрона Кузьмича:

— Эй, нет! Нет! Тут-то ты не прав. Если ты сводишь все к нашим с тобой личным отношениям это одно. Тут ты еще можешь поспорить и попытаться доказать, что ты чистенький. Но, в общем, в общем, к вам есть что предъявить!

— Ха! Да нет у вас ничего! Только пустые слова! — отмахнулся Андрон. — Опять ты за свое, опять про невинные жертвы и все такое! Да пойми ты, время было такое! Время! И ничего тут искать ведьм! Страна пережила это! История это уже! Шестьдесят лет прошло! В чем ковыряться-то? В истории! Что надо-то тебе?

— История говоришь,… ковыряться?! Нет, тут дело в другом! Понимаешь, в нашей стране,… по страшной традиции никто не за что не отвечает! Натворили дел и взятки гладки. Укокошили несколько миллионов и ладно! История спишет! Разорили деревню ну и хрен с ним, история спишет! Пол Европы пятьдесят лет оккупировали тоже вроде как историческая необходимость! Ан, нет! Не бывает так в жизни! Не бывает! Только мы пытаемся это в норму ввести! А отвечать-то надо и через шестьдесят и через сто лет! Чистенькими хотите сдохнуть? В почете и привилегиях?

Хрен вам! Отвечать придется! Ты знаешь Маленький, сколько, таких как ты, которые людей по тюрьмам мучили, да невинных расстреливали, на почетной пенсии сидит? А?

Сколько вас казенные харчи получает да квартиры служебные имеет? Нет! Не знаешь, но догадываешься. А сколько вас таких подохло в почете на персональных дачах строча лживые мемуары? Тысячи?! Десятки тысяч?! А может сотни?! А страна молчит, а что ей говорить,… это же история! Но нет, нет ломать надо традицию такую ломать. За все отвечать надо!

— Дурак ты! Клюфт! Как ты ломать-то собрался все это? Ради кого? Ради народа своего что ли? Да ты что больной? — Маленький осекся, понимая, что сказал глупость, покосился на Клюфта, сидящего на больничной койке, тот грустно хмыкнул, но Андрон Кузьмич продолжил. — Кому это надо? Ты посмотри на улицу! Выгляни на улицу-то! Народу нашему кроме колбасы водки и американских долларов ничего не надо! Ты им имя Берия назови, так они подумают, что это марка итальянского холодильника! Они бандитов и рэкетиров в народные депутаты выбирают лишь бы денег за бюллетень получить, да пропить их тут же! Ради кого, ты какой-то там нелепый суд задумал? Ради них? Да им плевать на тебя, на меня и на всех! Им плевать на самих себя лишь бы долларов побольше дали! Ты опять призрак какой-то раскопать хочешь и судить его что ли? Дурак ты! Клюфт тяжело дышал, он гневно посмотрел на Андрона и выдавил из себя:

— А я? Я-то как а? Как со мной? Маленький?! Маленький опустил газа и пожал плечами, тяжело вздохнул:

— А что ты? Ты живой, не в нищете живешь. Что ты?

— Нет, Маленький я-то не забыл. А передо мной ты должен ответить. Меня не надо со всеми ровнять.

— Странно все, как-то получается, — грустно ухмыльнулся Андрон. — Я пришел к тебе за помощью потому как верил, что ты-то человек с сердцем и не захочешь, что бы невинные люди пострадали, что бы им больно было. А оказалось, ты стал таким, как был я. Принципиальным и честным. Мстительным! Справедливым, но жестоким! Ладно, считай, что я ошибся. Не по адресу пришел. Маленький вздохнул и медленно направился к двери. У нее он остановился, обернулся, ухмыльнувшись, сказал:

— И знай, тогда в парке, я, правда,… не тебе угодить хотел,… что бы ты потом мне благодарен был,… а просто по-человечески. И тогда в январе тридцать восьмого,… я тоже твою фамилию просто по-человечески изменил. Прощай Клюфт. Дверь хлопнула, словно гильотина в якобинском Париже. Клюфт остался стоять у окна, он не двигался, сердце вновь защемило, но звать на помощь он никого не хотел. Он вообще никого не хотел видеть, он хотел умереть, почему-то сразу и без проволочек.

Одиннадцатая глава

Настоятель Благовещенского храма поселка Шилинское, отец Андрей, опять был в плохом настроении. Священник стоял возле церкви и недовольно морщился. Он смотрел, как рабочие-таджики затаскивают по лесам ведра с раствором и кирпичи и печально вздыхал. На душе у отца Андрея было мрачно и грустно. Не радовало его и то, что реставрация храма уже подходит к концу, осталось лишь оббить купол листовым железом и кое-где заделать небольшие дыры в кладке, а потом, потом поднимай кресты и все! Можно белить и красить стены и вести службу! Отец Андрей смотрел на храм, он был похож на больного, на эдакого пациента травматологического отделения, который попал на больничную койку после жуткой аварии, но уже прошел реабилитацию и вот-вот должен был снять гипсы и отбросить костыли. Стены храм были облеплены железными стояками, на которых были наложены доски. Обвешанный лесами он временами, кроме ассоциации с больным еще напоминал еще и корабль, который должен был отправиться в плавание. Отец Андрей смотрел на это изуродованное спицами и железяками, тело и представлял, сколько пришлось пережить этой церкви?

Много лет здание было заброшенно и местные мальчишки и пьяницы, превратили его в общественный туалет. Стены храма изрисовали нецензурными надписями, а в некоторых местах местные жители попросту разбили кладку, разобрав кирпичи на строительство и свои нужды. Мало кто в шило вспоминал, что этот храм был построен еще на рубеже XVIII и XIX веков и являлся настоящим памятником архитектуры и образцом сибирского церковного стиля. Большая колокольня в виде двух поставленных друг на друга квадратных башен и приподнятый над основным зданием основной купол. Эдакая, простая и в тоже время гениальная изящность — ничего лишнего, суровый сибирский стиль с коренастыми колоннами на входе и рублеными углами возле алтарной стены. Во время советской власти в храме устроили сначала кочегарку, а затем зерносклад, но уже во времена правления Брежнева, храм почему-то совсем забросили и он чуть не превратился в руины, спасло лишь то, как его строили — толстые стены и прочная кладка, замешанная на яйцах. Разломать ее было проблемой даже для воинствующих атеистов. Да и печальная и мрачная слава немного отталкивала от этой церкви. В Шило почти все шептались и знали: в тридцатых годах, большевики в храме устроили пересыльный пункт для зеков, которых гнали по соседней дороге в лагерь к деревне Орешное. Но даже не «пересылка» пугала и отталкивала от храма обитателей Шило, местные старухи старики уверяли: на дворе за церковью энкавэдэшники временами расстреливали несчастных арестантов, а потом закапывали их неподалеку. «Поэтому по ночам невинно убиенные встают и бродят по пустому и разрушенному храму». Как не странно, но эти страшилки, может быть, тоже косвенно помогли сохранить храм от окончательного разрушения. Ходить к заброшенной церкви решались не все. А уж по вечерам, ее и вовсе обходили стороной. Дурная слава подтверждалась и совсем реальными фактами. Старожилы Шило рассказывали, все те, кто в свое время рушил храм, срывая в него кресты и ломая купола, да сбрасывая колокола, не вернулся с войны. Все эти люди погибли и сгинули на полях сражений. И это был знак. Отец Андрей приехал в Шило еще во времена начала «перестройки» и сразу загорелся идеей восстановить многострадальный храм. Но это оказалось не простым делом. Хотя его вроде и поддержали власти, но вот денег конечно не дали. Реставрация затянулась. Затем советская власть и вовсе сгинула и о храме, опять забыли и вот лишь два года назад отцу Андрею все таки удалось найти деньги а вернее спонсора — крупного бизнесмена, который согласился дать большую сумму на стройматериалы и оплату рабочих. И вот храм оброс лесами и стал возрождаться, сначала отец Андрей радовался как ребенок, он часами пропадал на территории церкви и даже сам помогал таскать кирпичи и месить раствор, но вот со временем радужное настроение священника таяло как утренний туман. Отец Андрей вдруг начал понимать. Что восстановление храма односельчанам вроде как и не нужно. Да, конечно к церкви приходили совсем древние старушки и дедки, и удовлетворенно крестились, глядя на рабочих, но их был очень мало. А вот молодежь, да и люди среднего поколения, интереса к возрождению церкви не испытывали. Более того, когда отец Андрей попытался однажды объявить что-то наподобие субботника и позвал всех желающих добровольно поработать на стройке, то на его призыв откликнулись лишь три человека — двое местных пьяниц, которые готовы были за пол литру потаскать кирпичи и носилки с раствором и душевнобольная молодая женщина, которую в поселке звали «Анка сумасшедшая».

Отец Андрей понял, что восстанавливать храм ему в принципе-то и некому. Прежде чем жители Шило придут сюда помолиться, ему еще предстоит огромная работа восстановить храм и веру в душах этих людей. Большевики, как оказалось за семьдесят лет, разрушили главное — они страхом и кнутом вытравили веру из трех поколений и сейчас возродить ее будет очень трудно. Вот поэтому и так мрачнел с каждым днем, отец Андрей вот поэтому и не радовало его физического восстановление церкви в Шило. А сегодня, священник был вновь неприятно удивлен, увидев таджиков лазающих по лесам у стен храма. Отец Андрей перекрестился и двинулся в сторону бетономешалки, которая работала и урчала, словно кот, грызущий рыбу. У агрегата стоял низенький коренастый мужчина в кожаном пиджаке. Это был начальник строителей, не то бригадир, не то прораб. Отец Андрей сильно в эти тонкости не вдавался, он лишь знал, что это человек главный среди рабочих. Хотя, коренастый мужичек по имени Толик, (как он сам назывался), никогда лопату в руки не брал и в грязной спецовки не ходил. Священник подошел к нему и низким голосом спросил:

— Ну и что это такое?

— А отец Андрей, доброе утро. Вот новых рабочих привез. Сейчас вообще дело закипит и я думаю, к концу месяца мы вообще все сметы закроем и выйдем на обделку внутри. А там отец Андрей, собирайте вашу службу! Паству! И в добрый путь! В новый, вернее, в старый храм! — самодовольно промурлыкал Толик.

— Я спрашиваю это что такое?! — повторил вопрос священник.

Толик покосился на него и ничего не понимая, покрутил головой, словно петух на жердочке.

— Это что ж за срам-то такой? — продолжал напирать отец Андрей.

— Вы о чем? Вы о чем батюшка?

— О чем? А ты не понимаешь? А? Ты кого привел сюда? Кого пустил? Ты куда людей дел? — напирал священник, кивая на рабочих-таджиков.

— Как куда дел?! Работают люди! Вот все нормально без перекуров и прочего!

— Да я вижу, что работают, я спрашиваю, а те-то, где? Старая бригада куда делась? Толик посмотрел сначала на рабочих, затем на батюшку. Затем улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, весело прикрикнул:

— А-а-а, понял, понял, о чем вы! Вы о таджиках этих? Ну да! Сегодня вот они начали, их бригада, а старая, старую я убрал, слишком много проблем! Отец Андрей гневно смотрел на Толика и, втягивая ноздрями воздух как жеребец, зло буркнул:

— Каких еще проблем?

— Да таких. Смету мне урезали. Вот, поэтому и зарплата у них уменьшилась, они заныли, начали бунт поднимать. Вот и пришлось таджиков нанять!

— А почему смету урезали? А почему? Прочему людям заработать не дадут?

— Ну, уж батюшка вы меня об этом не спрашивайте! Вы у спонсора своего спросите! — развел руками Толик. — А я человек маленький, мне, сколько заплатили, на то я и делаю. Да вы батюшка, не правы. Таджики, они-то лучше. Лучше и быстрее все сделают. Вы уж не переживайте, эти ребята работать умеют.

— Да. Работать умеют? Ты мне басурман привез! Я хотел, что бы храм православные восстанавливали! А ты, ты кого мне привез?

— А-а-а, вы об этом?! — Толик грустно вздохнул и вновь развел руками. — Не хорошо батюшка, не хорошо. Не надо национальный вопрос поднимать. Этого православная церковь никогда не делала. Не хорошо, ну что ж таджики, ну что ж они тоже люди. Они, тоже заработать хотят. Им тоже надо детей своих кормить семьи! Да и вы батюшка межрасовую рознь, что ли хотите разжечь?

— Что?! Ты что такое тут говоришь? Какая еще рознь! Я хочу, что бы русские люди поработали на восстановлении храма и заработали при этом! Вот что я хочу. Я хочу, что бы православные ошибки своих отцов и дедов исправили! Вот что я хочу! А против этих людей я лично ничего не имею! — отец Андрей указал рукой на работающих таджиков. — Более того! Я готов им последнее отдать, если надо будет! Пусть придут я им и еды и одежды дам! Но тут я хочу, что бы русские работали, что бы православные этот храм строили, это важно и для меня и для них! Очень важно, вот что! Толик ухмыльнулся и, покачав головой, с сожалением в голосе сказал:

— Я понимаю вас, батюшка. Ой, как понимаю. Но только вот эти самые православные, как вы говорите, русские люди, вас, наверное, не понимают. Плевать они хотели на храм и искупление грехов отцов и дедов. Они вообще на все хотели плевать. Им только деньги подавай, а работать-то они не сильно любят. Я вам честно батюшка признаюсь, по мне так лучше вон с этими таджиками работать. Они спокойные, своих прав не качают, профсоюза не имеют, живут в общаге, по десять человек на койко-место тут вот спать в бытовке будут, работают в две смены и главное батюшка, не пьют они! Не пьют и с похмелья не болеют, а значит и на работу во время выходят. А перекуров-то так вообще не устраивают! Вот так-то батюшка. Отец Андрей, молча слушал исповедь этого человека, стоял и внутренне понимал, улавливал, что говорит он правду, нет в его словах лукавства и какого-то наговора. Священнику было горько и обидно. А Толик продолжал:

— И вообще по секрету я вас сказу батюшка, с таджиками этими, басурманами как вы говорите и работать-то выгоднее. У них и зарплата в два раза меньше и я вот получу больше. И еще: к расходным материалам они бережнее относятся¸ никогда не артачатся и все выполняют. Так вот батюшка! Отец Андрей махнул рукой и опять глубоко вздохнул:

— Ладно, если уж так говоришь, пусть работают,… только вот не правильно это!

Если тебя послушать так скоро наши люди и работать не будут! Как же? Все-таки не все деньги-то решать должны.

— А вот это батюшка, уже ваша работа! Наставлять на пусть истинный, овечек заблудившихся. Это уже ваша работа батюшка. Моя, проблемы с растворами и кирпичами решать, а ваша — ум нашему народу поправить. Только вот я подозреваю батюшка, что у вас это ой как не сразу получиться, ой как не сразу! Отец Андрей, осмотрел с ног до головы этого человека. Ухмыльнулся и грустно спросил:

— Ты крещенный?

— А как же, вот и крест есть! — Толик расстегнул рубашку и вытащил большой золотой крестик на толстой цепочке. — Вот он мой крест! Вот! Отец Андрей покачал головой и молвил:

— А молитвы-то, какие знаешь? В церковь-то ходишь?

— А как же, знаю: отче наш,…. — Толик осекся. — Больше, правда, не знаю. Но вот в церковь хожу и, свечки ставлю, и за здравие и за упокой! У меня, кстати, недавно бабка померла. Так вот я за нею даже поминальную службу заказал! Отец Андрей грустно улыбнулся, он перекрестил Толика и зашептал:

— Молись. Молись, как можешь. Это все, что тебе остается. Молись и быть может, Бог простит тебя. Он добрый.

Но его тихи слова утонули в шуме работающей бетономешалке. Толик их не услышал и лишь благодарно закивал в ответ, делая вид, что все понял. Отец Андрей отошел от него и обернулся, он посмотрел на церковь. Она как показалось ему, словно живая, вздыхала объятая сеткой лесов и стеллажей. Церковь как-то напряглась, отец Андрей чувствовал это. Она словно, понимала — то, что происходит: и ее ремонт, и все остальное, это лишь начало, это лишь предпосылка к чему-то грандиозному и может быть не совсем радостному. Вновь засияют кресты на куполах. Вновь засветится алтарь, но это не все! Это еще лишь пролог к очень трудным временам! Она словно чувствовала, что ей придется вновь работать. Причем работать на износ. В нее будут приходить люди, много людей! Отец Андрей знал, что люди обязательно сюда будут ходить. Но с каким сердцем? Что их будет сюда толкать? Чувство внутреннего дискомфорта, жажда очиститься, желание прикоснуться к Богу? Нет! А если вовсе не это? А если это просто мода?! Просто традиция?! Просто новое совсем забытое старое течение — ходить в церковь?! Вера — обращенная в традицию? Что может быть страшней? «Вера — ставшая каким-то атрибутом жизни грешников? Они живут и не понимают, что они свою веру превратили в атрибут своей никчемной мещанской жизни! Погрязли в грехах и думают, что вот эти вояжи в церковь делают их добрее и лучше?! Что может быть страшней этого?» — содрогнулся отец Андрей. — «Коммунисты развратили людей внутренне. И то, что они сломали церковь это не самое страшное, они сломали внутреннюю структуру человеческой души! Вот что самое печальное! Три поколения русских людей лишились возможности говорить и заботиться о душе! Бездушный народ это похлещи любой ядерной бомбы!» Сможет ли он, священник, объяснить этим людям, совсем еще молодым людям, что крестясь церкви и ставя свечки у алтаря — еще не значит верить в Бога? Еще не значит искупать грехи! И что: после службы нельзя идти в магазин покупать водку и напиваться до поросячьего визга. Что нельзя материться и драться в очереди за святой водой на крещенье. Что нельзя отбирать пенсию у своей бабушки, что бы купить себе новые сапоги или джинсы! Сможет ли он объяснить этим людям в этой обновленной и многострадальной церкви? Трудно, как будет трудно, это настоящая война, война за правду, война за доброту, война за милосердие! «Стоп, а разве за милосердие можно воевать? Разве за доброту можно биться? Можно! Интересно, а сколько горя она видела? Сколько трагедий разыгрывались, в эти стенах?»

Отец Андрей вновь рассматривал церковь. Один из рабочих таджиков, там наверху, у самого купола, клал кирпичи и краем глаза косился на священника. Отец Андрей чувствовал, азиат лукаво улыбался. Солнце светило ему в спину и был виден лишь темный силуэт этого человек. Но отец Андрей знал, рабочий улыбается. В этот момент до руки священника кто-то дотронулся. Отец Андрей вздрогнул, рядом с ним стояла пожилая женщина, певчая из церковного хора. Она виновато улыбалась.

— Извините отец Андрей там к вам пришли…

— Пришли, кто?

— Ну, этот мужчина, я не знаю, как его зовут,… ну он к вам по субботам приезжает…

— А этот,… - отец Андрей понимающе мотнул головой. — Ладно, скажите ему сейчас приду.

Священник напрягся! Стало немного не по себе. И хотя отец Андрей не боялся, но какое-то внутреннее напряжение вновь наползло на сознание. Опять, опять это странный человек, этот мужчина, он опять появился. Незнакомец приезжал примерно раз в месяц, привозил крупные суммы денег и просил отца Андрея… причастить его. Снять ему грехи, причем непросто снять, а обязательно сначала выслушать его исповедь и поговорить с ним. Порой эта исповедь затягивалась на целый час, а рассказывал странный и загадочный незнакомец очень страшные вещи. Батюшка неохотно поплелся к старому храму. Конечно, назвать — обычную избу «старых храмом» было трудно, но, тем не менее, пока реставрировалась настоящая церковь, все службы отец Андрей вел в этом помещении. Дом стоял напротив стройки. Отец Андрей подобрал длинную черную рясу, что бы, не пачкались края и шел медленным шагом к избе-церкви. У крыльца стоял большой черный внедорожник.

Дорогой автомобиль был похож на катафалк. Отец Андрей знал, это машина странного и загадочного гостя. Незнакомец ждал его у алтаря. Маленький самодельный алтарь с несколькими иконами был больше похож на ширму. Возле него стояла позолоченная подставка со свечами. Мужчина в кожаной куртке и темных брюках, закрыв глаза, крестился и что-то шептал. Он не отреагировал когда отец Андрей подошел к нему совсем близко. Священник тоже перекрестился и молча ждал. Повисла небольшая пауза. Наконец незнакомец вздрогнул и тихо сказал:

— Спасибо батюшка, что согласились принять. Я у вас много времени на это раз не займу.

— Ну, что ты сын мой, если надо я всегда говорю с людьми. Что привело на это раз?

— Вот, приехал посоветоваться, — мужчина перекрестился и, расстегнув куртку, достал из за пазухи бумажный сверток. — Вот тут немного денег. Я вижу, вы скоро переезжать в отремонтированный храм будете. Может, вот понадобиться. На свечи и еще на что там? Отец Андрей взял сверток и покраснел. Ему показалось, он опять совершил грех. Конечно, он взял эти деньги на храм. Но он взял эти деньги от человека, который его настораживал. Отец Андрей боялся, что это «грязные и плохие» деньги. Деньги, заработанные на грехе. «А в принципе все деньги заработаны на грехе! Люди, миряне, они все грешники! И если так рассуждать, то вообще нельзя с ними общаться, а мне надо и на бензин где деньги брать-то? Поедешь в дальнюю деревню ребенка крестить так и траты, ой какие?! Что вообще не ездить теперь, они ведь ждут тебя. Они ведь хотят к Богу прикоснуться некоторые с чистым сердцем!» — успокоил сам себя священник.

— Вы отец Андрей выслушаете меня? Где мы можем с вами поговорить?

— А пойдем ко мне в светелку. Там нам никто не помешает. В маленькой комнате было чисто убрано. У небольшого окна стоял стол, и два стула, в углу иконы с образами, у стены напротив небольшой резной буфетик, в нем чашки и фарфоровый чайничек. На столе чистая белая скатерка и маленький пузатый самовар. Его медные бока начищены до блеска. Из кривого краника уныло и ритмично капает вода в подставленное блюдце. Отец Андрей сел на один из стульев и кивнул рукой на второй. Гость, переминаясь с ноги на ногу, в нерешительности застыл.

— Садитесь, садитесь. Сейчас чая попьем. Я уже распорядился, — радушно сказал отец Андрей.

— Спасибо, я вообще-то приехал сюда не чаи распевать. Дело посерьезней батюшка.

— Всякое дело серьезное, сын мой. Нет таких дел на свете, что бы они несерьезными были. Так уж Господь придумал. И это все люди сами себя внушают, что есть дела несерьезные, мол, на них сильно не надо внимания обращать. Ан, нет, сын мой все серьезно.

— Хм, батюшка, а как же, например азартные игры? Это что, тоже серьезно? Это же грех! — гость медленно присел на стул напротив.

— Ты прав, это грех потому и серьезно. К играм серьезно относиться надо, а не как к мимолетному увлечению. Кто несерьезно относится тот и попадается на этот крючок, что сатана расставил. Вот тебе и хороший пример.

— Ловко вы батюшка как из любой ситуации выходите. Вам бы в политику, — ухмыльнулся незнакомец.

— Нет, сын мой. К политике тоже серьезно относиться надо. Политика это тоже грех. Всякий политик лгун, а ложь она опасней других грехов будет.

— Ну, вы скажите батюшка, уж всякий, уж что, по-вашему, нет честных политиков?

— А ты их знаешь? Гость задумался. Он покачал головой и тяжело вздохнул, отец Андрей, видя его неуверенность, добавил:

— Нет таких, по сути. Всякий человек приходящий в политику в первую очередь власти хочет. Они, кто в политику идут, изначально на власть рассчитывают, что бы выше над людьми быть. Что править ими. А это уже грех. Выше людей только Господь наш!

— Как вы мрачно о политиках-то батюшка. Но я не согласен с вами, есть люди и с чистой совестью и с благими намереями помочь другим людям.

— Да уж,… благими намереями… сам знаешь что дальше. Но ладно, давай уж о твоей теме. Что привело сегодня тебя? Опять мучаешься?

— Да батюшка. В сомнениях я весь. В последнее время очень плохо мне на душе. Очень плохо.

— Что случилось? Мы вроде с тобой, когда последний раз расставались, все обговорили и грехи твои хоть и тяжелы были, но замолили. Молился я за тебя, как и обещал. А теперь, что теперь?

— Вернулось все. Опять меня вернуть хотят. В грех опять окунуть собираются. Отец Андрей задумался. Прошлый раз этот человек говорил ему очень страшные вещи, они буквально шокировали священника, и он даже хотел взять на себя грех и пойти в милицию и все рассказать. Но потом пересилил в себе людской страх и, помня о тайне исповеди, на поход к представителям грешной мирской власти как он считал — не решился. И вот опять, этот человек хочет рассказать ему о новом страшном, о себе! Слушать или нет?

— Вы батюшка я вижу, тоже пугаетесь моих слов? Могу ли я вам довериться или для вас это тоже испытание будет? Отец Андрей ответил не сразу. Он молчал и смотрел в лицо этому человеку. Обычное русское лицо, чисто выбритые щеки серые глаза и нос немного картошкой.

В это время в светелку вошла женщина в длинной юбке и с платком на голове. Она заботливо поставила на стол чашки и налила в них заварки из маленького фарфорового чайника. Затем засуетилась и достала из буфета вазу с печеньем и конфетами. Перекрестившись, женщина тихо вышла. Отец Андрей подставил под краник самовара свою чашку и налил кипяток.

— Наливай чай, сын мой. Чай вкусный.

— Вы так и не ответили мне. Ушли от ответа, — тихо спросил гость. Отец Андрей отхлебнул чай из чашки и, прищурив глаз, медленно сказал:

— Вы люди думаете, все так просто. Пришел в церковь, денег принес. О грехах покаялся и все. Господь он добрый, все простит! Да, он добрый,… но и человек мучиться должен за грехи свои. Мучиться и осознавать. А иначе не какого искупления не будет.

— Я мучаюсь батюшка,…

— Вижу и все же,…

— Вы мне не верите, не искренним считаете раскаянья мои?

— Нет,… верю. Но не пойму. Да и ты должен знать, ты мне о своих грехах рассказываешь и меня заставляешь мучиться, сильно мучиться, пойми, я твои грехи через свое сердце пропускаю!

— И что же мне делать? Если и вы хотите меня оттолкнуть? — растерянно спросил гость.

— Да не оттолкнуть я тебя хочу. А познать тебя насколько ты готов грехи свои искупить? Пока все лишь слова твои. Они искренни, но это лишь слова. А ты не Господь Бог у кого слово сильно, а ты грешник. Поэтому и опасаюсь я тебя и за тебя.

— И что же делать мне что бы доказать свою искренность?

— Дело лучшее доказательство. Людям добро нужно делать. Гость вздохнул. Он помрачнел и осунулся. Было видно ему трудно говорить но, тем не менее, он из себя выдавил:

— Я и пришел посоветоваться. Как вы скажете, так я и сделаю. Отец Андрей удовлетворенно кивнул головой, он опять отхлебнул чай и откусил кусочек печенья.

— Рассказывай сын мой, что на этот раз?

— Очень запутанная ситуация. Мне очень помощь ваша нужна.

— Хорошо, давай подумаем, чем я помочь тебе могу. Сергей Вавилов был человеком добрым, но он боялся своей доброты. Сергей считал, что именно доброта сделала из него страшное существо, которое несло боль и страх другим людям. Сергей Вавилов знал, что он должен измениться, а иначе жить дальше не имеет смысла. Сергею было всего тридцать четыре года, но он считал себя уже полным стариком. Нет, физически все было в норме. И даже более, Сергей был здоровым и крепким человеком, но вот морально и внутренне он ощущал себя на все восемьдесят. Жизнь Сергея нельзя было назвать какой-то особенной и необычной, стандартный набор биографических данных для юноши времен конца «брежневского застоя»: школа, техникум, армия. И вроде, все шло «по накатанной», но именно армия и сломала его судьбу. Сергей попал в воздушно-десантные войска и после учебки в Фергане его отправили в Афганистан. На календаре был восемьдесят второй год… Там, в горах возле Кандагара он стал…убийцей. Во время одного из боевых выходов взвод вступил в бой с душманами, которые потом укрылись в кишлаке.

Десантники преследовали «духов» до конца и устроили жесткую зачистку в афганской деревушке. В одном из глиняных домов Сергей Вавилов стал другим человеком. Его встретили мальчик и девочка, обоим лет по четырнадцать. Они озабоченно щебетали и как показалось Сергею заговаривали его, отвлекая от чего-то важного. Но Вавилов на эти уловки не поддался и решил проверить все комнаты, в одной из них он увидел через — чур толстый ковер свернутый в углу в рулон. Сергей решил раскатать это сверток, но тут же получил удар ножом в спину. Благо лезвие попало в ремень разгрузки и не проткнуло внутренних тканей. Сергей обернулся и увидел что девочка, которая еще мгновение назад была воплощением беззаботности и невинности на этот раз стоит с большим ножом и пытается его убить. Сергей непроизвольно достал штык нож и всадил его юной убийце между грудей. Он видел, как помутнели черные глаза ребенка. Он видел, как из них убегает жизнь, превращаясь в нечто непонятное в виде расширенных зрачков и ужаса смерти на устах. Девочка захрипела и повалилась на пол. В ту же секунду выскочил ее брат и попытался выстрелить в Сергея из старого дробовика, но и тут Вавилов был быстрее, он отбил ствол и тоже воткнул парню в шею штык нож. Густая алая кровь хлынула на гимнастерку заливая липкой жидкостью и новые кроссовки, которые Сергей купил в гарнизонном военторге, что бы бегать на боевые, форменные ботинки были тяжелыми и сильно терли ноги, поэтому большинство десантников, уходя на «боевые», предпочитали одевать кроссовки производства обувной фабрики города Кимры. Сергей поймал себя на мысли, что в это мгновение ему жалко именно запачканную кровью обувь, а вовсе не убитых детей. Он вдруг понял, что убить человекам для него в принципе не так уж трудно как это рассказывали старослужащие и бывалые офицеры. Сергей с какой-то странной и пугающей радостью осознал, что он с легкостью и непроизвольной виртуозностью может лишать человека жизни! И это тогда его ничуть не испугало, нет напротив, даже обрадовало! А потом… Вавилов передернул затвор своего «Калашникова» и дал длинную очередь по свернутому ковру. Как он и подозревал, в нем прятался один из душманов. Его Сергей изрешетил, словно мишень на полигоне. На выстрелы прибежали офицер и два солдата, как оказалось — «дембеля». Они удовлетворенно похвалили молодого бойца и, решив подбодрить, предложили отрезать убитому «духу» уши, мол, по негласному правилу «десантник обязан сделать себе такой трофей». У некоторых особо дерзких старослужащих, у которых за спиной был не один десяток «боевых» действительно хранились целый бусы из засушенных человеческих ушей. Вавилов от «трофея» не отказался и, отрезав ухо, положил его себе в нагрудный карман гимнастерки.

То, что Вавилов убил двух детей, никто даже не спросил, о «потерях гражданских лиц» не стали даже упоминать в рапорте после операции. Более того рядового Вавилова представили к боевой награде и через три месяца он получил медаль «за боевые заслуги», которую ему на грудь повесил полупьяный комбат на одном из вечерних разводов. После этого Сергей Вавилов сильно изменился. Он неожиданно для себя ощутил внутреннюю потребность убивать людей. Сначала стало страшно, и если бы это было на «гражданке» Вавилов может быть и даже обратился к психиатру, но тут в горах Афгана, этот страх как-то был заглушен страхом за свою жизнь. Рискую жизнью, Сергей вдруг понял, что обязательно должен отбирать жизнь у других. Причем не просто отбирать, а совершенствовать себя в этом! В этом страшном военном ремесле — узаконенного убийства людей! «Человек, это лишь кусок мяса, человек, это лишь кусок плоти который можно и нужно уничтожать! Лишать жизни себе подобных также нормально, как рожать детей!

Смерть лишь часть человеческого бытия и отворачиваться от нее, признавая смерть, как что-то неестественное и жесткое, просто нельзя! Природа так устроена, природа гораздо умнее людей. Природа сама создала их, природа говорит — родись и убей! Неважно кого, но убей, иначе все равно кто-то убьет тебя! Примеров, примеров хоть отбавляй, даже лев царь зверей и тот проедает своих же детенышей, самка паука съедает своего мужа после брачной оргии, и таких примеров масса. Поэтому смерть и убийства это обычный атрибут жизни! Вот палачи, они во все времена были уважаемые людьми, потому как умение и главное внутренняя сила убивать людей по заказу всегда ценились обществом» — так страшно рассуждал Сергей Вавилов «дембель» и младший сержант ВДВ в далеком тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. А потом, а потом была «перестройка» и мрачные времена слякотной неопределенности и беспросветной нищеты. Сергей начал пить. Он опускался все ниже и ниже пока не встретил случайно Леонида Маленького. Человека, который вновь кардинально изменил его жизнь. Леонид Маленький предложил Сергею то, что он умел делать — убивать людей, причем убивать непросто так, а за деньги, и не редко за приличные деньги. И Сергей убивал, убивал с легкостью и каким-то страшным изощренным хладнокровием. Ему нередко его страшная работа даже доставляла удовольствие, и он не мог остановиться. Но в один день вдруг все переменилось! Сергей испугался, он, встав утром, испугался самого себя! Он испугался своего будущего! Он испугался своей жизни! Что с ним происходит, он не понимал, но Сергей вдруг возненавидел себя и даже решил свести счеты с жизнью. Он решил умереть, вот так, вдруг, внезапно, странное чувство внутреннего отвращения подталкивали к краю пропасти… И тут появилась она,… она… эта женщина, которая помогла вновь полюбить жизнь и заставить вновь радоваться этой самой жизни. Сергей влюбился и влюбился всем сердцем. Он радовался и упивался этой любовью, любовью которой до сих пор никогда не было в его жизни. Оказалось, что любить это так приятно! Любовь это так здорово и ничего нет лучше, чем любовь! Сергей был счастлив! Он был счастлив и главное, что он понимал это, он понимал это счастье всеми клеточками своего тела и мозга! Ее завили Ира, она работала в магазине простой продавщицей, но это было не важно, главное, что у них образовалась крепкая и очень любящая семья. Сергей и Ирина поженились, а совсем вскоре у них родилась дочка, которую Сергей назвал в честь своей бабушки — Полиной. Но после этого безоблачного и сладкого года семейной жизни вдруг последовали мрачные и противные реалии будней. Сергей вдруг осознал, в ужасе для себя. Что он ничего не умеет делать в этой жизни кроме как… убивать людей! Ужас, он оказался совсем никчемным и неподготовленным к обычной жизни человеком! Это так испугало Сергея, что он неожиданно для молодой жены запил. Пил он долго и беспробудно, пил несколько месяцев. А потом, потом вновь наступило похмелье и осознание страшного положения, Сергею нужно было кормить семью, ему нужно было растить дочь…. И он зарабатывал деньги, он вновь выполнял свою грязную и страшную работу. Он обслуживал заказы криминальных бизнесменов и продажных чиновников. Он делал, свою работу, он лишал жизни других людей. Но теперь он это делал с каким-то презрительным отвращением. Более того теперь он пугался смерти, теперь он не мог видеть лиц своих жертв. Теперь он ненавидел себя за то, что делал! Такая трансформация Сергея Вавилова — человека со страшной биографией и профессией закончилась очень неожиданно, Сергей, решил прийти к Богу. Прийти и покаяться за все, что он сделал на этой грешной земле. Но когда он собрался это сделать, то вдруг обнаружил, что покаяться ему некому! Тут в Красноярске он не мог найти, кто бы отпустил ему грехи. Все те священники, которых он знал и которых он видел в краевом центре, казались ему обычными продажными чиновниками, просто обличенными в рясы. Они эти толстые люди с бородами одетые в красивые церковные одежды, как казалось Сергею, были извращены и совращены большим и богатым городом. Они имели дорогие иностранные машины и жили в больших богатых домах или квартирах. Они знали вкус и запах денег, они сами забыли Бога и лишь делали вид, что служат ему! Они были лжепастырями!

«Нет, такие люди не могут, да и не имеют право отпускать грехи, потому как они сами грешники! Потому как они сами стали безбожными и фальшивыми людишками» — рассуждал Сергей. Он отправился за город. Он ездил по деревням и искал настоящего священника не испорченного городскими удобствами, а главное деньгами и властью. Он искал светлого и мудрого человека, который бы действительно мог помочь ему, выйти из этой страшной ситуации. И он нашел его в районном центре поселке Шило! Он встретил отца Андрея, человека, как казалось Сергею, совершенно озабоченного духовностью и Богом. Человека не равнодушного ко лжи и безразличию. Сергей почему-то поверил этому, неказистому на первый взгляд, священнику с немного корявой фигурой и слегка угловатым лицом.

— Тяжела твоя ноша, тяжела твоя участь! И не знаю, что сказать тебе. Очень все плохо в душе твоей как я вижу. Очень все плохо и в бытие твоем. Но решить ты должен сам, и никто более. Никто не смеет, решать за человека. Но Бог может направить его на путь истинный! — говорил негромко отец Андрей. Он не смотрел в глаза Сергею. Он не хотел в них смотреть, ему это доставляло боль, внутреннюю боль и страдание.

— Я понимаю вас батюшка. Понимаю.

— Велики грехи твои, велики настолько, что не знаю, как ты живешь с этим камнем на сердце?! Как ты вообще можешь ходить с такой ношей?!

— И что же мне делать батюшка?

— Тебе нужно сын мой сделать такое добро, после которого тебе бы было не стыдно умереть и предстать перед Господом нашим. Вот, что я думаю тебе надо.

— И я смогу батюшка сделать такое добро?

— А вот это только Бог и знает сын мой. Только он один. Но тебе, тебе сейчас нужно принять важное и как я понимаю судьбоносное решение. Это трудно. Трудно, но нужно это сделать. Вот такой совет мой будет. Сергей, задумался. Он, молча, смотрел на отца Андрея. Тот опустил взгляд и перебирал на своей рясе золотую цепочку, на которой весел крест. Повисла тягостная тишина. И лишь тиканье ходиков на стене прерывали эту пустоту звуков.

— Вы знаете, что совершил я много плохого, но я хочу за это ответить и совершить хорошее. Понимаете сейчас ответить, не перед Господом, а сейчас. И я хочу сейчас, совершать хорошее, работать на добро. И я хочу, что бы люди, которые совершают плохое, сейчас отвечали за это, а не потом, пред Господом… — Сергей тяжело дышал. Вы меня презираете и ненавидите батюшка? — неожиданно спросил Сергей?

Отец Андрей ответил не сразу. Он посмотрел в окно, затем мимолетом взглянул на Вавилова и тяжело вздохнул.

— Я не могу тебя ненавидеть сын мой. Не имею права. Видеть тебя мне неприятно, но ненавидеть я тебя не могу. Но есть вещь, которая меня радует в тебе. Ты искренне хочешь сделать добро и поверить в Бога. Ты заслуживаешь прощения. Вот и все.

— И все? То есть такой как я просто верит в Бога и все?

— Пойми вера в Бога это тяжелая ноша, а не забавное увлечение. Это ответственность к себе и главное к окружающим. Ведь вера заставляет человека быть лучше. Вот так сын мой. Не все это могут осознать. Очень мало людей это осознают. Ты не смотри, что на пасху у нас вся страна красит яйца и печет куличи, они делают это по инерции. Наш народ, к сожалению болен духовно. Он изломан морально. Как ты. Тебя изломали в юности и ты до сих пор из этого капкана выбраться не можешь. Так и народ наш. Он болен, но не хочет в этом сознаться. Но сознаться придется, а иначе народу такому не будет места на земле грешной. Так уж Господь решил. А я, и ты молиться за это должны. За то, что бы все мы поняли это, поняли и покаялись.

— Страшно батюшка. Страшно.

— Земная жизнь человека, сын мой, вообще страшная и противная штука. Но ее выдумал господь для наших с тобой испытаний когда изгнал Адама из рая…

— Спасибо вам, отец Андрей. Я пойду, мне много обдумать надо. А вы батюшка поможете мне, ну если вам надо будет какое правое, праведное дело совершить? Поможете мне? Ну, доверите мне это дело? Помочь, поработать на добро, на справедливость! Я так хочу, что бы вы помогли мне и доверились. И поручили дело такое, что бы помочь добру и справедливости! Отец Андрей вздохнул и покачал головой:

— Трудно, ой как трудно тебе. Трудно будет и мне. Ведь работать на добро и справедливость,… это дело каждого…. причем ежедневное. Должно так, по крайней мере, быть. Но я…

— Вы поможете мне? Доверите? Я хочу…

— Хорошо, хорошо сын мой, если у меня будет нужда, что бы совершить правое дело какое, то, что я сам совершить не могу, я обращусь к тебе. К тебе сын мой, и тогда ты сможешь проявить себя. Сможешь. А сейчас ступай. Сергей встал и, перекрестившись, наклонился к отцу Андрею, тот протянул ему руку. Вавилов, поцеловал кожу на кисти быстро и, как показалось священнику, как-то опасливо. Он отстранился и словно был виноват, попятился к двери спиной. Отец Андрей посмотрел ему в глаза, но в них он ничего не смог разобрать.

Когда дверь закрылась, отец Андрей встал и, повернувшись к иконе, что висела в углу, размашисто перекрестился и тихо пробормотал:

— Господи, прости грехи наши, прости мне грехи этого человека, возложи на него разум!

Двенадцатая глава

Небо бирюзового цвета свесило нежно розовые облака. Деревья поставляли ветру листья и путались задержать теплые струи воздуха. Шелест звучал словно музыка, низкие ноты расползались по траве. Где-то в глубине леса долбил дятел. Его стук напоминал работу какого-то сказочного барабанщика, невидимого, но очень шабутного. У реки сидели двое, мужчина и женщина. Она прижалась к нему и положила голову на плечо. Они сидели и молча смотрели на костер. Пламя лизало поленья. Казалось, их ничто не может отвлечь от этого завораживающего зрелища, смотреть на огонь что может быть прекраснее?

— Понимаешь Лидия, мы все равно как-то прячемся от всех. От людей, от знакомых от родственников твоих, от деда моего. Мы что с тобой так и остаемся в статусе: любовник — неверная жена? — спросил Вилор. Лидия молчала, казалось ей просто нечего ответить, или стыдно говорить. Он чувствовал ее раздражение. Прервать такую релаксацию неудобным и противным вопросом.

— Вилор, ты торопишь события. Ты торопишься. Почему ты всегда торопишься?

— Жизнь коротка вот и тороплюсь. Не успеешь оглянуться, а уже и умирать придется. А время идет. Ты что не хочешь жить нормально,… стандартно, как все, родить ребенка? Она вздрогнула. Отстранилась и, посмотрев на Щукина, усмехнулась:

— А вот про это, мы с тобой не договаривались.

— Ты, что не хочешь стать матерью?

— Хм, не знаю, страшно.

— Страшно? Почему?

— Мне страшно, я уже старая, да и ты. С тобой страшно, ну какой ты отец? Посмотри на себя?

— А что?! Вполне нормальный тип. Да брось ты, Лидия! Не надо так! Мы еще молоды. Нам нужно иметь детей! Просто нам нужно уехать отсюда! И все! Уехать к чертовой бабушке и начать жизнь заново! С нового листа! Я уже все обдумал. Мы уедем в Париж. А еще лучше в Австралию. Тебе нравиться Австралия? Кенгуру, купим дом себе. А? Лидия это так романтично. Это так здорово. Я уже все решил. Уедем.

Скрябина встала и, подобрав с земли длинную палку, пошевелила горящие поленья.

Она отмахнулась от навязчивого комара, покосившись на Вилора, достала из кармана пачку сигарет. Она закурила и он понял — она раздражена. Ее руки дрожали. Лидия нервничала. Вилор заметил, она недовольна. «Что с ней происходит? Я ее не узнаю. Она стала злой. Она все больше отдаляется от меня. Неужели она чувствует, чувствует этот мой план? Господи, неужели она догадывается? Нет, она не может догадываться. А что если она догадывается, а что если она знает и, она теперь просто презирает меня? Презирает за мое желание убить Скрябина? А? Нет, не может быть она же сама его не любит. Она же сама его ненавидит? Нет, она недолжна, так себя вести. А что если в ней все изменилась и она действительно меня презирает за мое желание убить Скрябина? А в принципе, что тут такого? Что? Я хочу убить человека, который мешает ей? Мне, он мешает всем? Что тут такого? Нет, она не может меня презирать за это! Не может, не имеет права! Она ведь сама хотела! Что тут такого, человек хочет убить другого?! Такое было, много раз. Тысячелетиями кто-то хотел убить другого! За это нельзя презирать! Нет, она не может за это презирать!» — Щукин запутался в своих рассуждениях.

Вилор тоже встал и попытался обнять Лидию. Она вяло оттолкнула его и, стряхнув пепел, тихо сказала:

— Ты Вилор опять начал. Опять сказки себе в уме раскладываешь. Пойми жизнь не сказка и не пьеса. Захотел, написал. Захотел, стер. Нет, это жизнь. С ней надо аккуратней.

— Вот поэтому я и говорю тебе. Уедем, уедем, жизнь одна, время идет. Я не могу тут жить. Начнем сначала. И все? Что тут такого? Ты что не хочешь?

— Да почему не хочу? Я хочу, хочу быть с тобой. Но я не хочу уезжать! Прочему мы должны уезжать. У меня тут родня, у меня тут друзья, у меня тут бизнес, в конце-то концов! Да что там бизнес у нас тут с тобой Родина! Как бы, не громко, это звучало, Вилор, Родина у нас тут! Вилор дернулся. Он махнул рукой и, сделав три шага сел на бревно, пошарив рукой за ним, достал бутылку коньяка и, отхлебнув прямо из горлышка, громко сказал:

— Да какая к черту Родина? Вы что? Вы что все тут с ума посходили? Кто вас зомбирует всем этим? Кто? Целая страна как зомби твердит днями и ночами, одно и тоже: Родина моя! Да плевать она хотела Родина ваша на вас! — Вилор вновь отхлебнул из бутылки коньяк. Лидия поморщилась. Она тяжело вздохнула и, выбросив в костер окурок, посмотрела на небо и как-то отрешенно сказала:

— Вилор, прошу тебя, не напивайся. Прошу. Я тебе специально на природу вывезла, что бы ты хоть немного успокоился. Ты же посмотри на себя? Ты же комок нервов! Так нельзя жить!

— Вот именно, так нельзя жить! Вернее тут нельзя жить! Я задыхаюсь Лидия, я тут задыхаюсь, среди этого дерьма! Задыхаюсь, я тебя зову поедем! А ты? Что ты? Ты мне про Родину тут сказки поешь? — он вскочил и, подняв с земли камень, метнул его в реку. Лидия ухмыльнулась. Она подошла к Щукину и приобняв его погладила ладошкой по волосам. Улыбнувшись, чмокнула в щеку:

— Дурачок. Ты болтун и дурачок. Ты же поэт и драматург, ты должен жить в России. Ты русский поэт и драматург! Какой тебе Париж? Ну что ты там делать будешь? А? таксистом работать? Да ты сопьешься там с тоски! Ностальгия замучает! И совесть! Я ведь тебя знаю!

— Да какая к черту ностальгия? Какая совесть?

— Обычная человеческая. Ты же русский! Как ты уедешь отсюда, да и потом о чем ты писать будешь? О чем? Там, в Париже своем? Вилор дернулся и отстранился о Лидии. Он вновь сел на бревно и потянулся за бутылкой. Сделав несколько глотков, он вытер ладошкой рот и каким-то злорадным голосом сказал:

— Почему вы все думаете, что русский поэт должен писать только в России?

Почему? Почему вы все думаете, что там за границей я не смогу писать? Бред! Да и еще, а кому я должен писать?

— Как кому?!! Народу! Ты пишешь для народа, как я понимаю, — грустно сказала Лидия.

— А-а-а, народу? А ему надо, этому народу? А? Ему ничего не надо! Ему кроме этих вонючих долларов колбасы и дешевых сериалов ничего не надо! Он плевать хотел на меня, на других писателей и поэтов, он вообще разучился стихи читать! Ему это ничего не надо! Ему плевать на Пушкина Толстого и Достоевского. О них народ вспоминает, когда пьет на кухне и стучит себя в грудь, грязным кулаком, размазывая сопли по небритому лицу, говоря что-то про широкую русскую душу! Наш народ дегенерад! Лида, наш народ дегенерад!!! Вилор встал в полный рост, словно представив себя, Пушкиным или Лермонтовым, изящно вытянул руку вперед и, подняв подбородок усталым, но громким голосом прочитал стихи: Я притворялся тихим и спокойным, А между тем на взлетной полосе Готовились взаправдашние войны, Тяжелый транспорт двигал по шоссе. За нас, за Родину, за герб российский Нам надо что есть силы устоять. А между тем наш хлеб уж колосился. Шутили командиры: «Все на ять! Вот так-то, мол. Крепка броня державы. Мы можем и догнать и перегнать…» А на лугах росли все те же травы, И дома на крыльцо всходила мать…

Лидия поморщилась. Она подумала, что именно сейчас должна сказать Вилору, что Скрябин все знает и требует ее уйти. Но посмотрев на Щукина поняла, что это окончательно сделает его неуправляемым и безрассудным. Наделает кучу глупостей. Лидия решила, что пока не время, лучше снять квартиру и обождать, время лучший лекарь и спешить с таким вопросом глупо. Она вновь достала сигарету и подкурила. Выпустив дым, тихо сказала:

— Зачем ты так? Почему ты так народ-то не любишь? Почему, он-то причем? Что он тебе сделал? Ты талантливый человек. У тебя большое творческое будущее. Ты пишешь красивые, временами очень сильные для современности стихи. И вот так, так ко всему относишься?!!! Почему?! Господи! Ну, прочему наша интеллигенция такая антинародная?! Почему интеллигенция вечно, когда ей в принципе неплохо существовать — ненавидит свой народ? Что происходит?! Что?!!! Почему народ и интеллигенция вечно по разные стороны баррикады? Почему нет гармонии?! Ну, вот ты конкретно ты, поэт Вилор Щукин, скажи мне, почему ты конкретно лично ты не любишь свой народ, народ который в принципе тебе дал жизнь? Почему ты не любишь свой народ?!!!

— А за что мне его любить? А? Я не Тургенев и не Горький! Я правду, знаете ли, скажу! Не буду тут про величие русского сознания трещать. Наш народ ленивый и завистливый. Наш народ трусливый. Потому как не хочет брать на себя ответственность. Наш народ подленький и коварный. Он сам не заслуживает, что бы быть счастливым. Наш народ сам создает себе все условия, что бы жить плохо, что бы всем было плохо. Вот почему я не люблю наш народ!

— Ужас, что ты говоришь?! Вилор?!!! Ты говоришь страшные вещи! Такое не может говорить русский поэт и драматург! Это не по-граждански. Это мерзко так говорить! — возмутилась Лидия. Вилор отмахнулся, он грустно улыбнулся и весело ответил:

— Знаешь Лидия, если я не скажу этого, то кто скажет? Кто? Кто скажет правду в глаза народу? А? А он должен знать о себе правду! Пусть даже такую мерзкую! Ты посмотри Лидия на наш народ? Что он хочет?

— Ты уже говорил, ты уже выражался, он хочет долларов колбасы и дешевых сериалов! — зло ответила Скрябина.

— Э-э-э, нет, это побочно. Колбаса и водка это побочно. Наш народ хочет… ничего не делать, а жить хорошо и богато! Он лентяй, наш народ-то! Более того, он хочет сложить с себя все обязанности, он хочет, что бы кто-то делал за него хорошую жизнь! Кто-то решал все за него кто-то управлял страной! Кто-то, но не он! Вот почему он до сих пор верит в доброго царя. Вот почему он до сих пор верит в мудрых бояр и прозорливых комиссаров и честных первых секретарей. Наш народ не хочет брать на себе ответственность. Вот и все! Ты посмотри, что с нами всеми стало? Какой затуманенный разум?!!! Двадцать лет назад, все верили, что будут жить при коммунизме! Верили, а строить этот самый коммунизм никто не хотел! Все сидели и ждали, смотрели, как у большевиков это получиться. А если получиться, то хорошо! Ты вспомни, какие нам сказки наши бабки рассказывали? А?!!! Они говорили, при коммунизме не будет денег, можно будет прийти в магазин и брать сколько захочется. Вот, что они говорили: брать, сколько захочется вот такой, по их мнению, должен был быть коммунизм. И верили в это! А когда поняли, что коммунизм это просто обман, пинка нарисовали коммунистам этими! Пошли в Москве к Белому дому на Краснопресненской набережной! Взяли водку пошли к Белому дому этих самых коммунистов мочить! А потом? Потом сидели там три дня и думали, мечтали: вот скинем коммунистов и будем жить как в Америке! А через три дня ничего не произошло! Они думали вот так по щучьему веленью по Емеленому хотенью. Раз и у нас все как в Америке будет. Колбасы сто сортов, пива море, машины дешевые шмутки красивые. Все раз и само собой получиться и появиться! А то, что те же самые американцы свою благополучную жизнь двести лет вынашивали — никто и слушать не хотел и знать! Просто… раз, два, коммунистов выгнали и счастье будет всем! Дурачки! Понимаешь! Дурачки! А то, что работать придется в поте лица, трудится мучиться вынашивать новую систему ценностей, свободную систему ценностей, об этом никто и не задумывался. Дерьмо вокруг было, оно скопилось за семьдесят лет советской власти! И разбирать его, это самое дерьмо, нужно было этому самому народу! А он, он опять обиделся и давай лясы чесать! Не работать и трудиться, а лясы чесать! Но уже в обратную сторону! Демократия якобы гавно! Ельцина на рельсы! Назад коммунистов вернуть. При них лучше было! Понимаешь? Народ сам не захотел нормальную жизнь строить, а вновь на доброго царя понадеялся! Как в Америке жизнь хотел за три дня сделать! А то, что американцы свою страну двести лет в порядок приводили и работали как рабы, так об этом никто не подумал, всем сразу хотелось стать богатыми и ничего не делать! Дурак он народ наш! Ему только добренького и мудрого царя охота! Вот приедет барин, барин нас рассудит! Бред! Русский бред! Бред который тянется второе тысячелетие!

— Замолчи! Это противно! Кто ты такой, что бы так говорить? Кто ты такой и что ты сам сделал, что бы так говорить?! Наш народ умный и мудрый! И обзывать его лишь потому, что у тебя самого, что-то в жизни не складывается — последнее дело! Замолчи и не говори так!!!

— Кто я такой говоришь? — обиженным голосом спросил Вилор. — Да я имею банальное звание, я русский человек и часть этого самого народа!

— Если ты считаешь себя, русским человеком и частью этого самого народа, то почему же ты так не любишь этот самый русский народ? Вилор ничего не ответил. Он молчал и тяжело дышал. Сначала хотел вновь глотнуть коньяка, но потом передумал и, достав сигареты, подкурил. Он затягивался табаком так же яростно, как летчик истребитель кислородом из маски на двадцати километровой высоте. Щукин понял, он переборщил. Он говорит слишком жестко. Да и говорит фальшиво.

Он говорит эмоционально, но в его словах чувствуется лишь обида, лишь слабость и беспомощность, озлобленность и отчаянье. Вилор знал, что говорит неправду. Он знал, что врет сам себе! Он так хотел ошибаться в своих убеждениях! Но он не мог этого не сказать, он не мог молчать, он просто устал это делать! И поэтому говорил, говорил страстно и жестоко. Это было какой-то обреченной банальностью, и звучало это слишком глупо — «любить свой народ». А какая-то приторная патетика, не имеющая ничего общего с реалиями жизни! Как вообще можно «любить или не любить свой народ»?! Это не обсуждается.

У нормального человека таких сомнений просто не может быть. Как можно «не любить свою мать»? Или «не любить своих детей»? Но, у Вилора эти проклятые сомнения были! Он знал откуда они берутся и он не хотел в этом признаваться и тем более не мог видеть, что происходит вокруг. Вот откуда раздались эти вспышки злости! Бредовые и бессмысленные! Злость больше походила на отчаянье. Вилору казалось, что он все вокруг сошли с ума. Что все живут не так, как должны жить. Щукин понимал, что нужно, что-то менять, но он не знал как и самое страшное — он чувствовал, что окружающие его люди меняться не хотели, более того, Вилору казалось, что люди с каждым днем становились все хуже и хуже и делали все больше и больше ошибок. Какое-то внутренне чувство несправедливости в выбранном пути пугало и злило его. Вилор не хотел, что бы люди окружающие его жили, так мелочно и как казалось, ему примитивно. Так бесполезно. Вилор так хотел людей научить, так хотел им сказать, какие они делают ошибки, что можно все изменить и тогда жить действительно будет легче, нет, не легче, а приятнее и удобнее. Жить будет интересно. Странные наивные мысли и идеи. С ними он ложился спать и о их воплощении он мечтал. Мечтал когда закрывал глаза, мечтал и знал, что это никогда не будет реальностью. Но, тем не менее, он снова и снова с каким-то обреченным упорством представлял себе в мечтах другую страну, с умным и богатым народом, который словно взявшись за голову, встряхнулся и изменил свою жизнь. Но когда приходило утро, все вновь возвращалось, и разочарование, усиленное реальной неизбежностью и бесперспективностью грядущих будней, захлестывало его и делало злым и жестоким. Он становился грубым, как сейчас с Лидией. Он понимал, что так нельзя срывать злость тем более на дорогих ему людях, что в принципе ни кто не виноват в том, что происходит, но тем немее он срывался и ничего не мог с собой поделать. «Почему я родился именно в этой стране? Может быть, Господь, так испытывает людей, поместив их в эту страну словно кроликов в лабораторию? Может быть, он делает это специально? Может быть это эксперимент? Имея все в конечном итоге не иметь ничего. Богатый и умный народ валяет дурака и специально устраивает себе дополнительные испытания? На кого мы все похожи? На кого? Нет, я знаю на кого, мы все похожи на какого-то зажиточного пьяницу. Человека опустившегося, пропойцу, который имеет роскошную квартиру, но уже давно не делал в ней ремонта. Человека, у которого есть шикарная мебель, но она вся заляпана грязью и пылью. Человека владеющего уникальными фамильными драгоценностями баснословной стоимости, но хранящий их в мусорном ведре! Этот человек, спит на шелковом, дорогом белье не раздеваясь и не снимая грязные ботинки. Это мы! Господи это так похоже на нас, нет. Стоп! Это так похоже на меня самого! Я рассуждаю и мечтаю, а сам? Что сам? Я, кто я такой? Выскочка, который возомнил себя новой мессией? Нет, нет, не мессией, а пророком! Нет, не пророком, это уж слишком я хватил, а вот судьей, да! Критиком! Кто я такой, что бы присваивать себе это звание, должность „критика“? Я, ничтожность написавший парочку красивых стишков, говорящий „о высоком и чистом“, а сам, сам заказываю убийство мужа своей любовницы?» — Щукин непроизвольно замычал от своих мыслей.

— Вилор, что с тобой? Ты меня слышишь? — Лидия трясла его за плечо. Она испугалась. Он сидел с открытыми глазами и … словно спал. Он был рядом физически, но она чувствовала, он, где-то далеко. Он не с ней! Он в своих мыслях, он словно вышел из тела и гуляет по лабиринту своего сознания. Ей стало страшно, сильно страшно.

— Вилор, перестань меня пугать, слышишь! — вскрикнула Скрябина. Щукин очнулся, он тяжело дышал, он посмотрел на Лидию смутным взглядом и, махнув рукой, грустно улыбнулся. Она достала бутылку с коньяком из-за бревна и поднесла ему ко рту.

— Вот, сделай пару глотков. Сделай! Легче будет! Он улыбнулся и оттолкнул бутылку:

— Нет, не буду. Нет. Вот видишь, ты сама меня спаиваешь!

— Нет, ну ты даешь?! Ты меня пугаешь! Пугаешь! Что с тобой происходит? Что?

— Ты же знаешь! — Вилор вновь грустно ухмыльнулся. — Я хочу, что бы ты приняла решение. Мы должны уехать! Ты должна принять это решение, причем быстро! Нельзя тянуть! Мы должны уехать! Лидия поморщилась. Она отодвинулась от Вилора и махнула рукой. Ей показалось, что они не одни на этой небольшой полянке у реки. Тишина обманчива. Тишина лишь преддверье чего-то страшного и громкого. Лидия обернулась, она вдруг поймала себя на мысли что боится какого-то невидимого присутствия неизвестного существа. Нет не человека, а именно загадочного существа. Скрябина вздрогнула и осмотрелась вокруг, нет в такой красоте, не может жить зло! Эти сосны они не могу скрывать отрицательную энергию! Ровные стволы, прямая стать и там, вверху словно шапка, словно голова, крона из иголок. Почему деревья тянутся к свету? Нет конечно ученые доказали почему, и все же как-то странно, деревья тянуться вверх а там, что там? Там космос, пустота, и даже солнце это ведь ядерный взрыв, который полыхает много миллиардной температурой триллионы лет, на огромном расстоянии. И радиация, она, как невидимая убийца несется к земле, сметая все вокруг, а деревья они, они все равно тянуться туда. К солнцу! По сути к своему концу!

«Значит и деревья, похоже, тянуться к своей смерти? Странно человек тоже вроде как тянется к своей смерти, он живет, старается, страдает и пытается чего-то достичь. А в итоге он просто тянется к своей смерти? Смерть, это что неизбежный итог? Это награда или наказание?» — Лидия ухмыльнулась своим рассуждениям. Она посмотрела на реку, быстрое течение словно заставляло воду плясать и кривляться. Вода, то закручивала большие воронки, то умиротворенно выпрямлялась и безропотно бежала вдаль, в неизвестность. Скрябина вздохнула и тихо сказала:

— Ну, опять ты заладил! Ты давишь на меня! Давишь, а я не могу так. Я не люблю, когда на меня давят! На меня всю жизнь Скрябин давил! Давил и что из этого вышло? Я возненавидела его! Прошу тебя Вилор,… не дави на меня! Дай мне время, такое решение не принимают спонтанно! Я не могу все это сделать быстро! Не могу! Ты же понимаешь, мне трудно так!

— Господи Лидия, что ты говоришь? Чего ты боишься? Что ты теряешь? Тебя держит лишь привычка! Нам надо уехать, потому, как тут все кончено! Тут ничего нет!

— Нет, есть! Есть, тут есть моя и твой жизнь, тут есть мои и твои друзья, тут есть,… наконец вот эта река, вот это лес, ту много чего есть! Неужели ты не замечаешь этого?

— Хм, может, ты скажешь, что тут есть и … Скрябин? Лидия вскочила с бревна. Она встала, подперев руками бока, она стояла и смотрела сверху вниз, на человека который был ей дорог. Но тот, все больше и больше становился непредсказуемым и главное агрессивным!

«Вилор! Он такой любимый и нежный, и в тоже время он такой злой и жесткий. Что с ним стало? А может быть это я, я уже действительно переборщила и слишком заигралась в эту любовь и жалость? Нет, нельзя же вот так, взять и все изменить лишь потому, что хочет этот человек? Но значит, если я так думаю, я не доверяю ему, нет, я не просто не доверяю ему, я его начинаю бояться» — с ужасом подумала Скрябина.

— Лидия! Ты стала холодней, я чувствую это! Ты отмалчиваешься, неужели ты так переживаешь за Скрябина? Ну, зачем ты так? Почему ты переживаешь за него? Я же вижу, ты жалеешь Скрябина!

— Прекрати! Прекрати! — прикрикнула Лидия. — Не смей мне об это даже говорить! Не смей! Ты перегибаешь палку Вилор! Перегибаешь! Позволь мне самой разобраться в своих мыслях в отношении этого человека! А давить на меня не надо! Щукин расхохотался. Он смеялся обреченно и нервно. Он смеялся так, что казалось еще чуть-чуть и, он заплачет, зарыдает, забьется в истерике. Но он сдержался, хотя это было не просто, как почувствовала Лидия.

— Лидия, — немного успокоившись, сказал Вилор. — А если бы вдруг твой Скрябин исчез? Ты бы горевала?

— То есть, как исчез?!!!

— Ну, просто вот так исчезнет и все! Умрет, в конце концов? Люди же могу просто умирать!

— Что ты говоришь?! Вилор?! Ты совсем с ума сошел?! Что ты такое говоришь? Какая-то ерунда!

— Нет, не ерунда, а скажи. Лидия если Скрябин умрет, ты его будешь жалеть?

— Тьфу, слушать противно! Так нельзя Вилор! От ненависти можно оскотиниться! Стать животным! Нельзя так Вилор, нужно быть милосердным…

— Нет, ты не ответила на мой вопрос?! — с металлом в голосе настаивал Щукин. Лидия посмотрела ему в глаза. Какая-то ярость вперемешку со злобой и испугом. Ее любимый человек показался ей таким чужим и далеким. Она улыбнулась и, присев рядом с ним положила голову на плечо:

— Ну, зачем ты так, Вилор? Зачем ты опять так поступаешь? Как же так можно? Он ведь тоже … человек, тоже человек! Ты пойми он также как и ты, как и я страдает, ему, так же как и тебе и мне больно. Он также как ты и я хочет любить и быть любимым, а ты призываешь его совсем растоптать,… в асфальт закатать. Нет, нельзя же так. Милый! Любимый! Не надо быть жестоким! Прошу тебя! Обещаю совсем скоро я уйду от него. Верь мне. И не надо говорить глупостей. Вилор тяжело вздохнул. И ничего не ответил. А она продолжила:

— Пусть тебе будет неприятно, но мне его жалко, понимаешь по-человечески жалко. И я, конечно, буду его жалеть. А ты хотел бы, что бы я стала жестокой? Тебе будет легче, что я буду жестокой? Нет, ты же сам не сможешь меня такую любить! Вилор!

— Хорошо, можешь жалеть, как тебе хочется, но мне обещай одно, ты должна решить. Поедешь или нет со мной. Причем решить как можно быстрей. Я завтра позвоню в посольство все узнаю. Ты должна решить в течение месяца. Так что Лидия, все в твоих руках. А сейчас отвези меня домой! Я хочу побыть один. Вернее выспаться, почему-то в последнее время я очень хочу спать… Она не пошевелилась. Лидия не хотела отрываться от него. Она напротив еще сильней прижалась к нему. Ей опять стало страшно и грустно. Какое-то щемящее чувство неизбежного конца лета. А значит и тепла нахлынуло на нее. Скрябина закрыла глаза и тихо заплакала. Очнулась она от шороха. Лидия открыла глаза. Странная картина. Рядом с ними стояла высокая красивая девушка, правда необычно одетая. Лидия вздрогнула от тяжелого и неприятного взгляда незнакомки. И хотя внешне девица выглядела довольно эффектно — узкие брови в разлет, ярко-алые губы, тонкий аккуратный носик. Но вот большие карие глаза, словно таили в глубине, какую-то скрытую угрозу. Лидия непроизвольно подскочила. Поднялся и Вилор он с удивление разглядывал непрошеную гостью. Черные как смоль волосы, красиво заколоты на затылке, длинной серебряной спицей. Черная кожаная куртка кокетливо расстегнута наполовину. Девица виновато улыбнулась и произнесла низким слегка хрипловатым голосом:

— Прошу прощения. Но я заблудилась и отстала от своей компании. Вы здесь трех парней не видели? Лидия подозрительно сощурилась. Вопрос звучал явно фальшиво и наигранно. Скрябина хотела было уже нагрубить странной красотке, но не успела. Вилор растянулся в улыбке и ласково промурлыкал:

— Нет тут никаких парней. И не было. А вот у нас компания лучше. Присоединяйтесь! У нас коньяк есть! Девица кокетливо опустила глаза и тихо буркнула:

— Спасибо я не пью. А вот закурить если можно, то не откажусь, если угостите…

— Свои надо иметь, девушка, — грубо бросила Лидия. Ей, почему то вдруг захотелось влепить девице пощечину. Просто так влепить и все! Выгнать ее отсюда! Гнать и ругаться вслед.

— Лидия, но зачем ты так? Девушка в трудном положении. Дай ей закурить. А вернее я сам дам! — Вилор услужливо поднял с бревна пачку сигарет и угостил гостью. Та виновато подкурила сигарету. Повисла пауза. Лидия, даже не хотела смотреть в сторону непрошеной гостьи. Ей все больше казалось, что девушка обязательно втянет их, в какую ни будь неприятную историю.

— А вас как зовут-то? — каким-то слащавым тоном спросил Вилор.

Но незнакомка не ответила. Она виновато смотрела на Лидию и грустно улыбалась. Лидия собрала с земли корзинку с едой и плед.

— Извините меня, если я вам помешала. Но я, правда, заблудилась. И вот не знаю, что теперь делать. Куда идти и главное как добраться до города,… - покаянная триада предназначалась именно для Лидии. Но Скрябина и на нее никак не отреагировала. Она слово чувствуя опасность, не хотела общаться с навязчивой незнакомкой. Девушка внимательно смотрела за Лидией и временами затягивалась сигаретой.

— А, что тут решать? Мы вас подбросим до города! У нас есть место. Вот сейчас поедем! — радостно воскликнул Вилор и приложился к бутылке с коньяком.

— Ты готов в мою машину первого встречного посадить! — упрекнула его Лидия и решительно направилась в сторону своего автомобиля. Вилор бросился за ней, но сделав несколько шагов, остановился в нерешительности и, обернувшись, крикнул девушке:

— Ну, что стоите?! Пошли за мной! Пошли, а то она уедет и, я тут с вами вместе буду куковать! А мне не охота провести ночь в лесу пусть даже с такой очаровательно незнакомкой! Пошли к машине!

— Но мне неудобно! Да и спутница ваша не сильно-то и хочет везти меня! Нет уж, лучше, я тут останусь, может друзья мои вспомнят обо мне и вернуться! — грустно ответила девушка.

— Ай, да что за детский лепет? А ну пошли к машине! — Вилор в три прыжка подскочил к девушке и, схватив ее за руку, потянул за собой.

Лидия стояла возле машины, сложив руки на груди. Она с брезгливостью смотрела, как Вилор тащит девицу словно упрямую девочку в детский сад. Когда они подошли ближе Скрябина язвительно сказала:

— Щукин, ты просто сукин сын! Ты не можешь пропустить первую встречную смазливую потаскушку! Девица гневно посмотрела на Скрябину и зло бросила:

— Ну, зачем вы так? Вы же меня не знаете?

— Да уж,… что правда то правда,… зато я одежду вашу вижу! Простите! — ухмыльнулась Лидия.

— Встречают по одежке… — девица сказала это примирительным тоном. Она даже виновато улыбнулась Скрябиной. Но Лидия и этого не оценила, хотя махнув рукой, снисходительно буркнула:

— Ладно, садитесь. А то этот гений поэзии и впрямь тут решит заночевать! Вот ему еще пару глотков и все по барабану будет! Вилор стоял с видом беспечного первоклассника, правда, при этом глотал коньяк из горлышка. Сделав несколько глотков довольно крякнув, весело сказал:

— А мне вот случайные встречи… так помогают в творчестве! Плевать я хотел на упреки, пусть и любимой женщины! Вилор развалился на переднем сиденья. Незнакомка села сзади Лидии. Скрябина вновь почувствовала какую-то неловкость и напряжение. Ей казалось, что девушка буравит ее взглядом. Лидия, нервничая, с трудом выехала по лесной дороге на трассу. Там, нажав на педаль акселератора, добавила скорость. Через несколько секунд автомобиль мчался по дороге.

— А вы, правда, поэт? — неожиданно спросила незнакомка. Вилор вздрогнул и, повернувшись к девушке, весело крикнул:

— О да! Поэт я! Есть такая неприятность моей биографии!

— Почему же неприятность? Поэзия это красиво! — вздохнула девица. — Я бы тоже хотела, что бы мой парень был поэтом! Лидия поняла, что эта фраза предназначается ей. Скрябина фыркнула и зло ответила:

— Что вы с ним делать то будете? Да вы вообще-то стихи, какие ни будь, знаете? Кроме конечно — чижик пыжик? Девушка не обиделась. Она рассмеялась звонким и заразительным смехом. Лидия даже непроизвольно улыбнулась. Незнакомка вдруг стала серьезной и громко выпалила: Гляну в поле, гляну в небо — И в полях и в небе рай. Снова тонет в копнах хлеба Незапаханный мой край. Снова в рощах непасеных Неизбывные стада И струится с гор зеленых Златоструйная вода! Вилор захлопал в ладоши. Щукин как мальчик улыбался и с удивлением смотрел на незнакомку:

— Браво! Браво! Серега Есенин тут как раз в жилу!

— Вы знаете, что это Есенин? — язвительно спросила девица. — Ведь это малоизвестное стихотворение поэта!

— Обижаете! Я ведь сам поэт!

— А как ваша фамилия?

— Моя фамилия…. Щукин! Лидия зло покосилась на Вилора и, покачав головой, сказала:

— Ну, началась вот те и слюни вот те и сопли!

— Ну, зачем вы так? Я с удовольствием бы послушала стихи вашего приятеля! — виновато бросила незнакомка.

— Да?!.. А я устала уже! Да и машина моя не поэтический салон! — отрезала Лидия. Повисла пауза. Вилор стал хмурым. Девушка расстроено смотрела в окно. Лидия покосилась на Щукина и, вновь, покачав головой, тяжело вздохнула. Машина неслась по дороге. Лидия входила в очередной вираж — не сбавляя скорости. Временами покрышки визжали об асфальт. Незнакомка после очередного поворота неожиданно спросила:

— А вы верите в случайность? Вилор удивленно посмотрел на девушку. Лидия слов не расслышала, она была, предельно сосредоточенной и, тем более, что включив повышенную передачу, она решила обогнать огромный грузовик, что ехал впереди. Когда ее машина уже выехала на встречную полосу Скрябина, с ужасом увидела, что навстречу ими несется пассажирский автобус. Лидия даже успела рассмотреть испуганное лицо водителя. Десять метров и все! Нужно уходить влево!

Но Лидия, словно парализованная не могла повернуть руль. Она сидела, застыв и, с ужасом понимала, что через мгновение они превратятся в большой кусок разорванного железа и кровавого месива. А еще через мгновение Скрябина с удивлением почувствовала, что ее за локоть кто-то тянет, рывок… и руль плавно поворачивается влево. Завизжали колеса и автомобиль на полном ходу вылетел на обочину. А еще через секунду мимо пролетел заполненный пассажирами автобус. Двигатель заглох. Повисла полная тишина. Скрябина зажмурила глаза, она чувствовала, как колотится ее сердце. Лидия облизнула обсохшие губы и, выдохнув, покосилась на соседнее сиденье. Рядом, как ни в чем не бывало, сидел Вилор. И что больше всего взбесило Скрябину — он улыбался какой-то подленькой улыбкой. Щукин тихо сказал:

— Ну, ничего и такое бывает.

— Что?!!! Такое бывает?!!! — завизжала Лидия. Она, дернув за ручку, раскрыла дверку. Выскочила из салона как ужаленная и, отбежав от автомобиля на несколько метров, встала как вкопанная подперев бока руками. Посмотрев на незнакомку, что не двигаясь затаилась в салоне, Лидия крикнула:

— А ну сучка пошла вон! Вон пошла сука! Что б я тебя больше тут не видела! Девушка хмыкнула и медленно вышла из автомобиля. Провернувшись, не спеша двинулась обратно по шоссе. Скрябина смотрела ей вслед и тяжело дышала.

Обомлевший Щукин, старался не двигаться. От напряжения, хмель выветрился за пару минут и Вилор почувствовал, что загудела голова от огромной дозы коньяка. Лидия, молча села обратно за руль и заведя автомобиль, медленно вывела его на трассу. Через пару километров она тихо сказала:

— Это она мена под автобус направила… Вилор нервно курил и ответил не сразу. Несколько раз затянувшись, он тихо бросил:

— Тебе показалось,… ты просто перенервничала. Такое бывает. Это стресс. Тебе сейчас поспать надо, отдохнуть. Но Лидия не восприняла его слова, как будто их не услышала. Она вновь сказала жестким тоном:

— Это она меня на автобус направила,… она хотела меня убить… а может нас. Вилор ласково посмотрел на Скрябину и, погладив ее по плечу, миролюбиво промурлыкал:

— Хорошо,… пусть будет она,… но тебе все равно надо отдохнуть…

Тринадцатая глава

Павел Сергеевич Клюфт мучился от одиночества. Выписавшись из больницы, он вдруг ощутил, что находясь в собственной квартире, он некому не нужен. Там в больничной палате, к нему регулярно приходили люди, медсестра, врач, нянечка, внук и даже страшный человек из прошлого — Андрон Маленький. Эти люди окружали его и, он забывал об одиночестве, он понимал, что нужен кому-то. А теперь оказавшись один в своей квартире, он вновь понял, что опять одинок. Как страшно, но это и есть плата за то что он выжил, выжил и стал стариком. Судьба словно издеваясь над его долголетием послала ему побочный эффект длинной жизни, быть одиноким и главное чувствовать это! На старости лет это настоящая мука. Это трагедия, которая принадлежит «тебе лично» и никто не может смягчить ее горести. Одиночество персональный крест перед Богом! Странно! Человек может долго жить, но чем дольше он живет, тем дольше он должен мучиться, вот такая плата… Отношения с внуком превратились в какие-то церемониально стандартные. Они встречались на кухне, говорили о каких-то совершенно пустяковых темах и расходились по своим комнатам. Павел чувствовал, что Вилор не хочет с ним разговаривать и даже его вроде бы его натянутые фразы о последних новостях звучали как вежливая обязанность, которую он с трудом, но выполнял, стараясь не расстраивать деда. Павел Сергеевич на внука не злился. Клюфт понимал, что у Вилора сейчас не самые легкие времена. Павел Сергеевич напротив, сам старался лишний раз не тревожить Щукина.

Единственное что хоть как-то бодрило и вносило разнообразие в унылый и скучный быт старика, это была новая традиция, Клюфт ходил кормить голубей и уток. Это сильно увлекло Павла Сергеевича и, как он сам замечал, здорово отвлекало от грустных мыслей.

Кормил уток и голубей Клюфт на набережной Качи, недалеко от улицы Обороны, как раз там, где стоял его родовой дом. Да, его дом тот «страшный» и такой родной дом из прошлого…

Однажды утром Павел Сергеевич испытал редкую тоску и желание увидеть свой дом, увидеть то здание где он был счастлив ребенком, потерял родителей и упивался любовью с Верочкой и именно там он получил первый удар судьбы в далеком тридцать седьмом. Клюфт собрался и даже не завтракая, поспешил в свое прошлое. Человек очень любит возвращаться в свое прошлое, пусть даже страшное и мучительное, но человек так устроен он непременно хочет вернуться в прошлое.

Он шел по улице Обороны и с замиранием сердца понимал, что все, что с ним было и происходило тут, так далеко и безвозвратно ушло. Так же как ушла его молодость и практически уже ушла его жизнь.

Кстати эта часть Красноярска за шестьдесят лет не сильно изменилась, в отличие от остального города. В свое время власти занесли целые кварталы в центре купеческого Красноярска в книгу памятников архитектуры. Поэтому одно и двухэтажные, деревянные и каменные дома, построенные еще в девятнадцатом веке, охранялись государством и стояли почти в первозданном виде. Правда время их не пощадило, у некоторых покосились стены обветшали ставни на окнах и даже провисли крыши. Чиновники защитили строения лишь законодательно, но не подумали защитить их физически, средств на реставрацию этих домов не выделяли. Некоторые словно уходили под землю, проезжая часть поднималась все выше и выше, а фундаменты уходили все глубже вниз. Павел Сергеевич шел по улице затаив дыхание. Вот он его дом,… кирпичная кладка нижней полуподвальной части стала почти черной, окна комнаты, где когда-то жил Клюфт как ему показалось, опустились намного ниже и теперь выглядели, словно глаза мертвеца перед погребением. Толстая пыль на стеклах и потрескавшиеся совсем рассохшиеся рамы. В углубление перед ними лежала целая гора мусора. Было видно, что тут уже дано никто не убирался. Павел Сергеевич остановился у дома и печально рассмотрел его стены. «Дом, как человек тоже стареет. Но в отличие от человека, может вновь стать молодым, если как не странно это захочет сам человек. Как странно, этот дом постарел, всеет со мной, наверняка переживет меня. А может вообще станет вновь молодым, когда его отреставрируют. Как печально и жалко. Если бы люди тоже так могли, если бы люди тоже так могли» — грустно подумал Клюфт. Во дворе он увидел что сараев и стаек, которые стояли шестьдесят лет назад, больше нет, видимо их давным-давно снесли. Через весь периметр пространства была натянута веревка, на которой сушилось постиранное белье. А рядом с ним суетилась женщина, судя по ее одежде, жительница одной из республик Средней Азии. Она была одета в цветастое длинное платье и блестящий зеленый платок на голове. Рядом с азиаткой суетился ребенок, толстый темнокожий карапуз. Клюфт понял, что в его родовом доме сейчас общежитие для выходцев из южных республик, которые приехали торговать в Красноярск, фруктами и овощами. Стало немного грустно и противно. Павел Сергеевич тяжело вздохнул и направился в сторону реки Кача. Ему хотелось свежего воздуха. На набережной он с приятным удивлением обнаружил, что у Качи построили беседки, симпатичные домики с зеленой черепичной крышей. Сама набережная тоже обновлена и некогда запущенные и захламленные берега речки, ныне обеды в бетон. Павел Сергеевич подошел к перилам и, опустившись на них телом, посмотрел на воду. И тут Клюфт с радостью увидел, что в реке плавают утки, а по бетонным плитам разгуливает огромная стая голубей. Этих птиц с кормили местные жители. Люди приносили семечки и булки и кидали их ненасытным уткам и голубям. Птицы были до того ручными что не боялись подлетать и садиться на руки. Правда, утки, конечно, лишь переваливаясь на своих ластах, топтались у чугунных перил, подбирая куски хлеба, но вот голуби, те совсем обнаглев, буквально атаковали любого, кто принес семечки. С этого момента Клюфт и полюбил это места. Он стал регулярным кормителем качинских пернатых. Вот и сегодня Клюфт шел в строну Качи с хорошим настроением. Прикупив пакет семечек и сладкий батон в магазине, он шагал и мурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Подойдя к беседке, он увидел, что возле перил стоит высокая стройная девушка, это была блондинка с весьма сексуальной фигуркой и длинными ногами. Красотка, разбрасывала белый мякиш от булки и что-то приговаривала уткам. Павел Сергеевич скромно подошел поближе и тоже встал у чугунной решетки ограды. Он достал из пакета семечек и хлеб и принялся кормить.

— Правда ведь они замечательные! — громко сказала блондинка, словно обращаясь ко всем окружающим. Клюфт обернулся и вежливо улыбнулся девушке. Он рассмотрел ее внешность, Идеальные пропорции лица. Тонкие брови в разлет. Аккуратный носик и большие зеленые глаза. Павел Сергеевич поймал себя на мысли, что уже видел эту красотку, более того, он видел ее у себя дома!

— Здравствуйте Павел Сергеевич! — радостно воскликнула девушка.

— Здравствуйте,… - растерянно выдавил из себя Клюфт.

— Как у вас здоровье, вижу, вижу лучше? — блондинка улыбалась.

— Да спасибо ничего. Простите с кем имею честь?…

— Я Вика, Виктория я знакомая вашего внука. Вилор меня приводил в гости, но вы тогда сильно заняты были и мы с вами так и не познакомились нормально. Вот имею честь сейчас как говориться, — Виктория рассмеялась.

Клюфт тоже вежливо улыбнулся в ответ. Он крошил хлеб на бетонные плиты, жирные утки жадно хватали их, толкая своих сородичей и голубей. Девушка подошла ближе и, высыпав на ладонь горсть семечек, протянула руку. Голуби тот же облепили ее. Они курлыкали и клевали зерна. Виктория рассмеялась. Ей было приятно.

— Смотрите,… они могут и поцарапать. Когти то у них все же не малые, правда, это не ястребы конечно но все же, — добродушно сказал Клюфт.

— Вы знаете, Павел Сергеевич, они почти как люди, вот так же привыкают. Один день не придешь, а они как мне кажется, уже скучают.

— Вы часто сюда ходите?

— Да нет, так изредка, и все равно.

— Да пожалуй. Голубь вообще птица библейская.

— Да я знаю, — весело отозвалась Вика.

— Но вот я к голубям отношусь с некоторой осторожностью, — грустно молвил Клюфт.

— Это почему? — удивилась Вика.

— Вы знаете, чем отличаются голуби от волков?

— Ну и чем?

— Голуби с виду вроде сама невинность, а волки воплощение зла. Оборотни и все такое, но если задуматься, то все иначе…

— Как это? — Вика насторожилась.

— Ну, вот например когда самцы волков сходятся в битве за лидерство, то проигравший волк может упасть на спину и победитель его соперник не тронет его!

— А голуби? — недоверчиво спросила девушка.

— А у голубей все по-другому. Вернее, все более печальнее и… противнее.

— Что самцы забивают друг — друга до смерти?

— Почти, но не самцы, а самки…

— Что? — Виктория изумленно глядела на Клюфта.

— Я говорю самки, голубки…. Воплощение мира и доброты, это они в борьбе за сизых своих самцов клюют друг друга. А точнее одна из голубок садиться верхом на свою соперницу и долбит ее своим маленьким и красивым клювиком в черепок. И это продолжается пока нижняя соперница не умрет. Вот так, вот вам и библейская птица…

Виктория стала грустной. Она как то отрешенно посмотрела на старика и, опустив глаза, достала из пакета горсть семечек, резко швырнула их в голубей. Старик понял, что расстроил девушку. Но Виктория через несколько секунд вновь заулыбалась, она рассмеялась, как, ни в чем не бывало и, махнув рукой, радостно сказала Клюфту:

— А вы Павел Сергеевич очень похожи на своего внука. Вернее,… простите,… он похож на вас. Я так давно мечтала, с вами познакомиться поближе!

— Да,… почему?

— Ну как почему, вы ведь очень интересный человек, столько знаете. Можете много рассказать, я бы с удовольствием послушала ваши рассказы, воспоминания. Особенно про сталинские лагеря. Клюфт удивился и насторожился. Он с тревогой посмотрел на красивую молодую блондинку и ухмыльнулся:

— Странно, такая молодая девушка,… мне всегда казалось нынешней молодежи не до репрессий, не до истории.

— Вы ошибаетесь. Очень даже до истории. Мне очень, очень интересно. Тем более у меня дед, тоже примерно ваш ровесник. Да и вы, вы ведь можете стать моим родственником.

Клюфт, вздрогнул. Из руки выпал большой кусок булки. Ловкая и прожорливая утка тут же подхватила хлеб. Виктория заметила смущение старика и добавила:

— Да, я немного напористая. Такая уж уродилась. Но вы сами должны понять. Без этого не добьешься счастья, тем более в реалиях нашей суматошной и жестокой жизни. Так, что приходится вот так, нахрапом брать. Да и главное я не сказала. Я люблю вашего внука и мечтаю выти за него замуж! Клюфт внимательно посмотрел в глаза девушки. В них светилась радость и уверенность, надежда и доброта. Павел Сергеевич тяжело вздохнул. Он заволновался, екнуло в груди.

— Вы считаете, что так нельзя? — грустно спросила девушка. Клюфт грустно улыбнулся:

— Нет, почему же. Если любишь человека, пожалуй, так и надо, главное, наверное, что бы и у него тоже взаимность была…

— Вы считаете, что я не смогу заслужить его любовь? Клюфт осмотрел девушку с ног до головы, улыбнулся и покачал головой:

— Пожалуй, я бы перед такой красоткой, будь я молодым, не устоял. Но вот как мой внук, уж извините меня, я за него ответить не могу.

— Спасибо за комплемент и за правду. А вы знаете, я хочу с вами как можно ближе познакомиться. Мне кажется, мы с вами подружимся. Можно я официально представлюсь — Виктория Леонидовна Маленькая, студентка и яростная поклонница творчества вашего внука. А еще, еще, я надеюсь, буду его невестой! — радостно отрапортовала Виктория и тут же осеклась. Девушка заметила, что Клюфт побелел. Старик, стоял замерев, с растерянным выражением лица и тяжело дышал.

— Павел Сергеевич вам плохо? — испугалась Виктория.

— Нет, нет, спасибо, нет. Просто вот что-то нашло. Нет, все нормально.

— А-то смотрите, я вас в больницу отвезу! Я на машине.

— Нет, все, хорошо. Спасибо, может если вас не затруднит, меня до дома подбросите?

— Конечно, конечно, более того до подъезда и до квартиры доведу! С удовольствием! Пойдемте! Девушка кивнула на красивую спортивную красную машину, что была припаркована недалеко от беседки. Клюфт медленно подошел к иномарке. Виктория засуетившись распахнула перед ним дверку. Старик с трудом опустился на сиденье. Вика оказалась не плохим водителем, она ловко вирировала в густом потоке машин. Клюфт украдкой наблюдал за девушкой. Это сосредоточенное красивое личико, на нем вроде нет эмоций, но это обман. Она эмоциональна как никогда. Просто она так эффектно скрывает эти ненужные сейчас эмоции. «Конечно, она напугана и взволнована. Едет с древним дедом, которому того и гляди станет совсем плохо. А если не дай Бог он еще тут и умрет?! Тогда что? Что она скажет Вилору? Забавно, какая превратность судьбы! Меня везет внучка моего главное заклятого врага! Внучка моего мучителя. Более того внучка врага влюблена в моего внука, кому рассказать не поверят!» — ухмыльнулся Клюфт.

— Вам лучше? — тревожно спросила Вика.

— Да не волнуйтесь, — грустно улыбнулся Павел Сергеевич.

— А то может окно открыть? Я их не открываю потому, как кондиционер работает.

— Нет не надо. Клюфт втянул ноздрями воздух салона. Странная смесь запахов. Кожа, ароматизатор и духи. Утонченные и волнующие. «Эта девочка живет в своем царстве запахов. Она живет в этой оболочке, как в коконе» Возле подъезда Виктория услужливо выскочила из машины и вежливо распахнула дверку для Павла Сергеевича. Тот благодарно улыбнулся и ухмыльнувшись с горечью сказал:

— Вы уж совсем обо мне печетесь, как об беспомощном и дряхлом! Что соседи-то подумают?

— Да плевать на соседей! — отмахнулась Виктория. Павел Сергеевич внимательно посмотрел в глаза девушки. Как ему показалось, он увидел в них дерзость, жестокость и напор.

— Вы сами-то дойдете Павел Сергеевич до квартиры? А то может проводить? — грустно спросила Вика.

— А вы что не хотите зайти ко мне в гости? — улыбнулся Клюфт.

— Хочу! — вздохнула Вика.

— Так в чем дело? Приглашаю! У меня есть хороший китайский чай! Виктория опустила глаза. Девушка стала грустной:

— Понимаете, Павел Сергеевич, я не могу…

— Что дела?

— Нет, просто Вилор не любит, когда я прихожу без него к нему. Набиваюсь так сказать в гости. Я не хочу его расстраивать. Получиться, что я напросилась. А он на меня разозлиться! А я этого не хочу! Я ведь так люблю его…

— Да бросьте! Что за чушь! Я вас приглашаю к себе, а не к нему! А ну закрывайте свою карету и пошли со мной! — Клюфт взял девушку за руку.

Виктория послушно двинулась за стариком. Она шла за ним, как маленькая девочка в детском саду идет за воспитателем.

На кухне Клюфт суетился с каким-то радостным чувством. Он не понимал, что с ним происходит, но ловил себя на мысли что ему приятно ухаживать за этой девушкой. Вика сидела и грустно улыбалась. Она чувствовала себя немножечко неловко.

— Может вам помочь? А Павел Сергеевич?

— Да что вы деточка, мне не трудно чайник вскипятить да заварник запарить. Через несколько минут они пили ароматный чай из фарфоровых чашек. Павел Сергеевич улыбнулся:

— А вы знаете Вика, у китайцев если чайник направлен носиком на гостя за столом, то это страшное оскорбление. Гость немедленно поднимется и уйдет.

— Почему?

— Ну, традиция у них такая. Чайная церемония, это у них смысл жизни. Дли них чай это все! Они чай боготворят. Кстати они не пьют чай черный, считают его второсортным почти отходами. Пьют зеленый, а его пьют по-разному и с разными условностями. А что бы интереснее было вот и придумывают традиции всякие.

— Странная традиция, хорошо, что ваш чайник на меня не направлен…

— Хм, надеюсь, вы бы не ушли, если бы даже он был на вас направлен?! — рассмеялся Клюфт. Но Вика стала совсем серьезной, она грустно спросила:

— Я вам не нравлюсь Павел Сергеевич?

— Вы мне?!!! С чего вы взяли? — чуть не поперхнулся чаем Клюфт.

— Да так,… чувствую. Вы хоть и делаете вид, что очень ко мне расположены, но все-таки, где-то там внутри вашей души сквозить недоверие и призрение какое-то, мне так кажется,… вы считаете, что я не подхожу вашему внуку?

— Да бросьте вы такие разговоры! Это совсем не так! Напротив вы мне нравитесь, но…

— Что но?

— Я не могу решать за своего внука, более того я даже не могу ему советовать, это он посчитает внедрением в его жизнь.

— Вот как? А я всегда считала, что вы для Вилора главный в этом мире авторитет! Он так о вас говорит! Он так вас боготворит! Нет, вы, наверное, ошибаетесь! Вилор любит вас!

— Так-то оно так, но все же реальность немного другая… — печально вздохнул Клюфт.

— Ой, Павел Сергеевич, вы ошибаетесь. Кстати у меня вот тоже дед есть, так вот он главный авторитет моей жизни! Я его так люблю! И я готова беспрекословно слушаться его! Более того он самый уважаемый для меня человек и что он скажет, закон! — весело пролепетала Вика. Клюфт, вздрогнул и внимательно посмотрел на девушку. Она заметила его тревогу и тоже погрустнела:

— Я что-то не то сказала?

— Нет, все то,… как зовут-то вашего дедушку?

— О, у него странное и такое и древнее имя, Андрон Кузьмич…

— Так я и думал… — буркнул себе под нос Клюфт.

— Вы что-то сказали?

— Нет ничего, — Клюфт грустно улыбнулся. — Расскажите мне про своего дедушку. Какой он? Вика глотнула чая и улыбнувшись, пожала плечами:

— Ну, он такой. Он мудрый. Он столько видел в своей жизни. Он как вы. Он все знает! Он, многое пережил. Он прошел трудную жизнь, но он не стал злым. Он остался оптимистом. Он всегда может вставить язвительное словечко, если что-то не так происходит! Он очень хороший! Клюфт тяжело вздохнул и покачал головой. Старик, смотрел куда-то в окно. Он задумался. «Вика, Виктория так вот она какая, внучка Маленького. Совсем еще молоденькая,… а впрочем, молоденькая ли? Мне самому и Маленькому тогда в тридцать седьмом было по двадцать и я считал себя совсем взрослым, даже через — чур. Вика, немного наивная, но Вилор, Вилор он дал ей надежду на любовь, он дал ей надежду, что они будут вместе. Он запутался. Лидия, Вика. Слишком много женщин, а это не к чему хорошему приведет. Эта девочка искренне хочет быть ко мне ближе потому, что я дед Вилора, знала бы она…»

Вика почувствовала, что он не слушает ее. Она дотронулась до руки Клюфта, тот вздрогнул от прикосновения.

— Вы меня не слушаете?

— Нет, нет почему, очень даже внимательно…. — Клюфт вновь печально улыбнулся. — Мне все понятно о вашем дедушке. Вы так рассказываете увлеченно, что мне даже кажется, что я его уже давно знаю.

— Правда? — улыбнулась Вика.

— Конечно, как будто мы уже с ним виделись.

— Ой, как, здорово! А знаете, Павел Сергеевич, мне какая мысль пришла, хотите я вас с моим дедом познакомлю?! Хотите?! Я точно знаю, вы подружитесь! Вы просто не можете не подружиться! Два таких хороших человека просто обязаны быть друзьями!

— Да уж…

— Вы не хотите?!

— Да нет, что вы! Хочу деточка! — печально улыбнулся Клюфт. — А мне вот интересно, а кем же ваш дедушка работал пока не пенсию не перешел? Вика махнула рукой:

— О! У моего деда была героическая работа. Трудная и сложная! Он защищал нашу родину!

— Он был офицером?!

— Да! Он был офицером госбезопасности! Ловил шпионов! Ловил и обезвреживал их!

— Да уж… — помрачнел Клюфт.

— Да Павел Сергеевич, ему приходилось и жизнью рисковать и в бой ходить! Он настоящий боевой офицер!

— Это он вам сам рассказал? — сурово спросил Клюфт.

— Да, немножко рассказал… — Вика испуганно смотрела на старика. Она вдруг осознала, что сделала Павлу Сергеевичу больно.

— Ой, простите Павел Сергеевич, я забыла что вы, вы в сталинских лагерях были, но только вот поверьте мне, дед мой к этому отношения не имел, он ловил внешних врагов, он был честный, вернее он и есть честный. Клюфт, вздохнул, внимательно посмотрел в глаза Виктории. Она не выдержала его взгляда и отвернулась. Ей вновь стало неловко.

— Нет, Павел Сергеевич, он действительно ловил внешних врагов, он занимался контрразведкой.

— Да я верю, — с металлом в голосе сказал Клюфт.

— Правда?! — встрепенулась Вика.

— Конечно, конечно. Я верю, что ваш дедушка честный и порядочный человек!

Иначе и быть не может! У такой хорошей девушки не может быть непорядочного деда!

— Вы все шутите! А я всерьез! — обиделась Вика.

— Да и я всерьез! Знаете Вика, шпионов то действительно на нашей родине было тьма! Мы же всему миру как кость в горле! Все лезут! И я верю… ваш дедушка действительно помог нашему государству! Почему нет? Вика довольно улыбнулась, она глотнула чаю и робко добавила:

— И все-таки вам надо познакомиться. Надо!

— Ну, если вы так хотите, давайте познакомимся… — ухмыльнулся Клюфт.

— Павел Сергеевич, я понимаю. Вы все еще не можете забыть те страшные года. Да и как это забудешь? Я тоже вот не знаю,…смогла бы я забыть. Это мерзко. Может я мстить бы начала. А вы? Вам такая вот мысль не приходила?

— Какая еще мысль? — насторожился Клюфт.

— Но вот отомстить вашим мучителям, обидчикам? Тем, кто вас в лагерь отправил? Не приходила такая мысль? Повисла пауза. Павел Сергеевич опустил голову и закрыл лицо руками. Вика сидела и не знала как себя повести — начать успокаивать старика или дождаться когда он сам заговорит. И он заговорил. Его голос звучал низко и глухо. Он говорил в ладони и словно рассуждал вслух:

— Значит, вы считаете, что месть и есть справедливое подведение итогов? Месть и ненависть будет логическим завершением всей этой печальной истории? Значит, вы так считаете? Человечество рождено, что бы сводит с собой счеты? Или все-таки нужно простить, простить и забыть? Вика чуть не расплакалась. Она видела, что причинила старику вновь больно.

— Нет, Павел Сергеевич, это я так брякнула. С дуру, дура я!

— Нет, девочка вы так подумали. И подумали искренне. И в этом нет ничего страшного. Боже о чем я! Нет, в этом есть конечно, страшная составляющая реальности, но нет ничего необычного! Так на вашем месте подумал бы любой современный человек! Любой! И не надо корить себя! Вновь повисла пауза.

— Виктория, — продолжил Клюфт. — А ведь я у вас совета прошу? Вы, правда, считаете, что мне надо мстить? Вика посмотрела на старика. Ее глаза были наполнены слезами. Она хотела заплакать. Вот-вот и горячие слезинки покатятся по щекам, но девушка сдержалась, она шмыгнула носиком и смахнула капельки из уголков глаз.

— Я не знаю, что мне надо вам ответить. Вернее я боюсь вам отвечать. Я вот вам скажу, а вы меня возненавидите!

— За что деточка? — удивленно воскликнул Клюфт. Старику вдруг стало жалко девушку. Он старый и нахальный человек попытался взвалить на нее бремя своих мыслей, бремя своей судьбы и пытает ее маленькую и хрупкую девчонку помочь разрешить свои проблемы!

— Вика, простите меня старого! Простите! — вздохнул Клюфт. Девушка улыбнулась. Она покачала головой и радостно воскликнула:

— А вы ведь и в правду очень добрый! Да! Мне Вилор говорил, что вы мухи не обидите, мол, через — чур, вон любите всех, а так нельзя в нашем мире! А я слушала и думала, что он просто идеализирует вас. А, оказалось, оказалось вы Павел Сергеевич! Вы, правда, очень добрый! Клюфт смотрел на девушку. У него защемило сердце. Вот это молодое и красивое создание, никто иной, как самый близкий человек его злейшего врага. Того страшного человека сломавшего его судьбу. Интересно, а как она общается со своим дедом, как ласково называет его? Как переживает за его здоровье? Как нелепа эта ситуация? Почему судьба ему послала ее? Вот эту девочку? «Это наказание или испытание? Что это? Очередная гримаса судьбы? Может быть последняя? Может быть, итоговая!» — грустно подумал Павел Сергеевич.

— Спасибо вам за чай! Спасибо! Мне было очень приятно с вами пообщаться. И знаете, Павел Сергеевич, а можно я к вам в гости буду приходить? А? Просто так вот приходить в гости! Может, я вам тут по дому помогу! Ну, там борщ сварить или еще чего приготовить? — Вика поднялась из-за стола и медленно как то с опаской стала отступать к двери. Она выглядела виноватой и смущенной, Клюфт сидел и улыбался, ему было почему-то приятно слушать ее лепет.

— Вы, что же это умеете борщ варить?

— Да, у меня здорово получается!

— Странно! Сейчас современные девчонки, как правило, не умеют даже яичницу поджарить, молодец.

— Так вы разрешите мне приходить к вам в гости?

— Да, приходите, конечно, о чем речь!

— А как вы думаете, Вилор будет злиться на меня?

— Злиться,… хм, за что?!

— Может он подумает, что я через вас его пытаюсь завоевать?

— Да что вы такое говорите? И вообще странная ситуация, он должен за вами бегать! Вы такая красивая!

Виктория улыбнулась, она хлопнула в ладоши и как девчонка выскочила в коридор.

Клюфт медленно вышел проводить гостью. Девушка накинула свои босоножки и даже не стала их застегивать, она вновь улыбнулась и, открыв дверь, растворилась где-то в глубине подъезда. Павел Сергеевич стоял и вслушивался в ее торопливые и звонкие шаги не лестнице. И лишь когда хлопнула внизу подъездная дверь, Клюфт закрыл квартиру. Он стоял в сумраке прихожей, пытаясь рассмотреть, замысловатый теневой узор на потолке, думал, думал…

А что ему оставалась сейчас делать, ему? Почти одинокому старику, окончательно запутавшемуся в этой замысловатой и жестокой жизни, жизни, которая все сильнее стягивает все в сложный узор. «Вот он шанс отомстить. Ты же этого хотел? Поломать ей судьбу! Этой девчонки, а мучиться будет он! ОН! Твой злейший враг! Этот демон разлуки! Мучиться и умирать в тоске и забвении! Вот так!» — мысли, как острые колючки тыкались в сознание Клюфта. Было страшно, страшно от открывшейся возможности! Шорох, скрип половиц, сердце екнуло… Это он. Еле заметный силуэт мелькнул в рифленом стекле межкомнатной двери. Он ждал его, ждал, но не сейчас… Он как всегда появляется не вовремя…

— Смятения не покидают тебя, — звучит спокойный низкий голос. Клюфт опустился в кресло. Он облегченно вздохнул. Зажмурился и как-то обреченно бросил:

— А я уж думал ты больше никогда ко мне не придешь. Так и умру, не пообщавшись с тобой. Ты пропал, а это плохая примета, так, по крайней мере, я рассуждаю. Или это не так? — спросил он куда-то в пустоту. Ему никто не ответил. Клюфт уже было подумал, что ему вновь показалось присутствие этого человека. Но через несколько секунд все же раздался голос:

— Странные вы люди, казалось бы, уже все вам жизнь объяснила, все! А вы все упрямитесь! Сами себе верить не хотите!

— Это ты о чем? — возмутился Клюфт.

— О твоих смятениях.

— Ты,… об этой девочке?

— Нет…

— О чем же?

— Ты, как и много лет тогда назад вновь мучаешься, и не знаешь, какое решение, тебе принять. Как тебе хочется или как угодно Богу! Клюфт открыл глаза. Он, наконец-то увидел его. Иоиль стоял у дверного косяка, опершись на него спиной и, сложив руки крестом на груди, внимательно смотрел на Павла Сергеевича.

Все тоже лицо. Он не меняется. Все так же моложав и подтянут. Словно время над ним не властно. Его видение не стареет! «Как же видение может стареть? Оно вечно! Вечно и нетленно! Нет. Стоп! Оно тленно! Оно смертно! Ведь когда я умру, я не смогу его уже видеть и общаться с ним! Он ко мне не придет! Да и куда ему приходить! Нет, стоп! когда я умру, неужели все кончится? Что ничего больше не будет? Нет, не может больше не быть! Это смешно! Не может больше не быть! Тленное тело сгниет, но это же не все! Как может сгнить видение? Как могут сгнить мысли? Опять, опять я пошел по кругу!» — судорожно рассуждал Клюфт. Богослов словно прочитав его мысли, негромко сказал:

— Все будет как угодно Богу!

— Что? Ты опять за свое? Угодно Богу? Что ему угодно? — нервно бросил Клюфт.

— Ты сам знаешь…

— Нет! В том то и дело я ничего не знаю! Я не знаю! Я не решил еще ничего! И не знаю, решу или нет…

— Ну, вот видишь, я прав… смятения мучают тебя,… - ухмыльнулся богослов. Клюфт сжал кулаки. Ну, сколько может продолжаться этот спор, в котором он вечно проигрывает? А может… может, он сам хочет проигрывать?

— Ты не знаешь где грань добра и разума? Так ведь? Клюфт тяжело дышал и молчал. Он давал понять, что Иоиль говорит истину.

— Ты ждешь совета? Ты дожил до такого момента, что тебе просто некому дать совета? Ты одинок и, считая себя мудрым, ты вдруг понял, что мудрость твоя как утренняя роса может растаять, не оставив следа. И ты испугался. Ты понял, что ты ничего не можешь сам решить! Ты ничтожен, как тогда… Клюфт, скривился, словно слова богослова причиняли ему зубную боль:

— Господи, зачем ты мне это говоришь, если я и сам это знаю! Иоиль улыбнулся:

— Ну, уже хорошо ты обращаешься за помощью и советом к Богу!

— Так что ты можешь мне посоветовать? Что? — прикрикнул Клюфт.

— Не я,… а Бог! Лишь он может советовать, я лишь говорю его слова, я богослов как ты помнишь, лишь носитель его слов. А тебе Бог говорит: Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познай Его! И Он отправит стези твои! Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла! Это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих! Клюфт зажмурился и грустно как то болезненно рассмеялся. Он крякал как старый ворон. Богослов смотрел на него и качал головой.

— Ты хотел услышать, что-то другое? — спросил он у Клюфта.

— Нет, я знал, что ты именно это мне скажешь! — обреченно буркнул Павел Сергеевич.

— Ты не доволен? Тебе хочется принять другое решение?

— Другое? Хм, могу ли я принять другое? Ведь этого не хочет Бог! — язвительно сказал Клюфт. Богослов ухмыльнулся он, медленно опустился, присев на корточки. Помотав головой, тихо сказал:

— Ну почему же люди в большинстве своем принимают самостоятельные решения. Не советуясь… с Богом. Не прося у него помощи… Все одно и тоже… Что происходит потом ты знаешь, знаешь потому как испытывал на собственной шкуре!

— Да испытал, но я испытал ошибки и других людей на собственной шкуре! Я испытал и злость, и ненависть, причем неоправданную, от других людей, на собственной шкуре? А это как, за что? Почему я мучился? — пробасил Клюфт.

Он поднялся с кресла и, встав рядом с сидящим на корточках богословом, смотрел на него сверху вниз.

— В твоих словах звучит злоба и претензии к Богу! А это смешно! Бог не посылал тебя на мучения! На мучения отправили тебя люди, которые, кстати, и не спрашивали совета у Бога! — ответил равнодушно Иоиль.

— Да не спрашивали! Но вот поэтому я и хотел…

— Ты хотел отомстить? Им за муки твои,… отомстить и обречь их на муки?

— А что в этом такого? Они же сами совершили грех!

— Да это так… но…

— Опять но?! Когда же будет… справедливость?! — воскликнул Клюфт.

— Справедливость?! А что ты имеешь в виду под словом справедливость? Муки этой девочки ты считаешь справедливостью? — ухмыльнулся Иоиль. — Ты хочешь обречь ее на муки? Ради справедливости? Так ли?

— С чего ты взял, что я хочу зла этой девочки? — обиделся Клюфт.

— Знаю, ты не хотел,… но такая мысль явно мучила тебя… Павел Сергеевич махнул рукой и вернулся в кресло. Он упал в него обреченно и опустошенно. Зажмурился.

— У тебя все так вот гладко и понятно. Гладко и понятно! Пришел,… появился,… сказал красивые слова. А, тут, тут не все так гладко! Не все!

— Я знаю, знаю, не все, — ухмыльнулся богослов.

— Да, что ты знаешь? Красивые разговоры и все…

— Да ты никогда в него и не верил, не вперил. Вот в чем беда. Ты заставляешь себя верить — что ты веришь! Напрягаешь свое сознание! Делаешь вид… и сомневаешься в своей вере…. Так ведь?! Сознайся! Ты верил в него лишь в критические и трудные минуты! Как было удобно тебе! Когда был Бог нужен тебе, тогда ты в него верил, а вот сейчас опять срываешься и вновь требуешь тебе помочь? Опять тебя приперла жизнь и тебе плохо, и ты просишь его помочь? Так не бывает! Не бывает, ты же сам понимаешь, нельзя верить лишь тогда когда требуется помощь и совет!

— Неправда! Неправда! Я верю в него! Я поверил, тогда в том холодном и грязном бараке! Тогда! Да, да я поверил в Бога! Я поверил! Я знаю он мудрый и все же, все же!

— Ты хочешь сказать, почему вновь испытывает он тебя? Да?

Клюфт молчал. Ему захотелось плакать. Просто вот так разрыдаться тут в кресле. Так разрыдаться, что бы от натуги разорвалось сердце.

— И все же я сажу тебе, что бы ты понял, и я верю, ты поймешь! Ты уже мудрый человек, ты столько увидел в жизни, ты должен понять. Тогда ты уразумеешь правду, и правосудие, и прямоту, всякую добрую стезю. Когда мудрость войдет в сердце твое, и знание будет приятно душей твоей. Тогда рассудительность будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя. Дабы спасти тебя от пути злого, от человека говорящего ложь, от тех которые оставляют стези прямые, что бы ходить путями тьмы. От тех, которые радуются, делая зло, восхищаются злым развратом. Знай и помни это и тебе будет легче. Клюфт молчал. Он знал, Иоиль сейчас уйдет и не известно появится ли снова. Может это их последняя встреча, может и так… Но спрашивать об этом Павел Сергеевич не хотел, и может даже боялся. Он откинул голову назад и, зажмурив глаза, просто ждал. Ждал тишины, и она наступила.

Четырнадцатая глава

— Целомудрие мыслей! Словосочетание-то, какое придумали? Целомудрие мыслей! Бред! Думать и то нельзя о грешном! Это смешно, смешно и ненормально! — человек сидел за столом и, попивая вино из большого бокала, ел какой-то салат, тыкая в зелень вилкой. Между этими двумя занятиями он небрежно бросал своему собеседнику презрительным тоном фразы, которые звучали немного смешно и картаво, из-за непрожеванной пиши:

— Как можно подумать о красивой бабе? Как? Да просто можно подумать, что у нее красивая задница и большие груди! И ее можно затащить в постель! Вот и все! Что тут нового? Что? Мужик банально хочет бабу! Природа. Инстинкт размножения его-то никто не отменял. Его собеседник чувствовал себя неуютно за этим столиком в ресторане. Мужчина как-то скованно и немного боязливо временами тоже брал бокал и глотал вино. К еде он не притрагивался, внимательно рассматривая человека напротив, а тот продолжал напористо говорить:

— Вы поймите уважаемый, Валериан Степанович, то, что вы вот так всего боитесь, и даже думать, в конце концов, вас и уничтожит! Человеки мрачные и кровожадные существа, они готовы съесть друг друга за любую мелочь! А вы о бабе, подумать плохо не можете, стыдно видите ли вам!

— Да, но,… все равно, то, что вы мне говорите не приемлемо. Одно дело о женщине пошло подумать, а другое… окончательно пасть ведь можно очень быстро. Человек упадет и не заметит, как окажется на самом дне,… а я не хочу этого! Мне противно и чуждо это! Собеседник чуть не поперхнулся. Он закашлялся и, схватив бокал со стола, сделал несколько крупных глотков. Отдышавшись, он вытер губы тряпичной салфеткой, заткнутой за воротник рубашки и противно скорчив лицо, словно его кто-то ущипнул, пропищал:

— Что? Что я слышу?

— Понимаете, Леонид Андронович! Вы говорите страшные вещи! Я на такое не способен! И вообще я обратился к вам вовсе не за тем, что бы выслушивать от вас страшные и не приемлемые советы, а за помощью. Если вы поможете мне, значит и поможете своей дочери!

— Да бросьте господин Скрябин мне тут высокопарные слова! Бросьте! Это в первую очередь нужно вам, а не мне! Вам! А со своей дочерью, я, как ни будь разберусь! Леонид Маленький нервничал. Он сматривался в черты этого странного и противного на вид человека по фамилии Скрябин, и понимал, то, что он задумал, будет сделать не просто! Ой, как не просто!

Нервничал Маленький еще и по тому, что в последнее время его семейные дела вышли из-под контроля. Такого с ним еще не было! Такое он не допускал никогда!

Дочь Викторию словно подменили, она не хотела разговаривать и даже встречаться с ним. Кроме этого его отец Андрон Кузьмич стал каким-то странным и порой стал разговаривать сам с собой. Это Леонид заметил случайно, он однажды тихо зашел на кухню и застал Андрона Кузьмича за монологом. Маленький — старший, словно разговаривая с невидимым собеседником, яростно что-то бормотал. Леониду сначала даже стало страшно, вдруг отец сошел с ума на старости, но после того как он поговорил с Андроном Кузьмичем, то понял, отец в здравом уме, просто у него депрессия которую он пытается лечить вот таким необычным способом — диалогом с самим собой. Леонид для себя решил отца все-таки надо показать врачу, но только вот как это сделать он не знал. Но Маленький младший решил пока события не торопить и понаблюдать за отцом, а лишь, в крайнем случае, настоять на его посещении поликлиники. И все-таки больше Леонида пугало увлечение дочери этим выскочкой поэтом, по фамилии Щукин. Виктория словно сошла с ума и была поглощена как это ей казалось этим безумным и страстным романом с уже не молодым литератором, который похоже не дорожил ее чувством. Это Леонид понял после общения с Вилором Щукиным и его просьбой убить мужа его любовницы. Подумать только, этот поэт выскочка попросил о таком?! Просить уничтожить человека из-за любви к замужней бабе! И этого поддонка полюбила его дочь? Этому смазливому рифмоплету она хочет посвятить свою жизнь? Она, умница и красавица — единственная надежда отца! Нет, никогда не бывать этому! Никогда! А иначе, зачем ВСЕ? Зачем все эти старания, зачем вообще ЖИТЬ? Нет, он справиться с этой проблемой! Сначала Леонид решил решить проблему просто — банально и жестоко! Исключить из списка «существующих на земле» этого человека по фамилии Щукин. Но этот как оказалось позже «просто так» невыполнимо. Его преданный и надежный человек Сергей Вавилов, приняв «заказ»,… пропал,… исчез и не выходил на связь. Что с ним случилось, Леонид не знал, но чувствовал, что пропал Сергей не просто так и за этим вот его исчезновением скрывается какая-то опасность именно для него, для Леонида Маленького! А это уже было опасно! Этого Леонид не переносил, когда играли против него «не по правилам», причем играли его же бывшие преданные и вскормленные им люди! И Леонид придумал план, и Леонид теперь точно знал, как все устроить, вот для этого ему и нужен был этот противный и мерзкий на вид человечишка по фамилии Скрябин.

Тем более что Валериан сам вышел на контакт, сам пришел, как думал Маленький — «Что бы решить именно его Леонида Маленького, семейную проблему»! И Леонид действовал! И Леонид пошел в наступление! Он понимал, ему, во что бы, то не стало, нужно выиграть эту партию!

— Вы поймите, поймите Валериан Степанович, вся злость на этой планете она исходит именно от женщин! Именно от них! От них мы, мужики готовы друг другу грызть глотки и рвать на куски! А они? Что делают с нами они? Они нами пользуются как прокладками! — Маленький зло ухмыльнулся. Скрябин сидел и тяжело вздыхал, Леонид понял, что просто так вот нахрапом, общими кричащими фразами не пробить этого человека! Да и понятно почему! «Этот тип, этот Скрябин и сам кидал такие пафосные и гневные слова, только он говорил их на бумаге, расписывая и размазывая писателей и поэтов литераторов и драматургов, просто ради красного словца втаптывая в целлюлозную основу человеческие судьбы. Творческие карьеры и литературные задумки. Сколько же человек на этой грешной земле ненавидят этого типа? Сколько же людей готовы поднять бокал и радостно плясать, когда узнают о его кончине? О его исчезновении с этого света? До чего дожил этот человек? Его жена, наверное, тоже ненавидит его и поэтому изменяет ему! Стоп! А я? А я разве не такой? А сколько будут человек на земле рады моему уходу? Сколько? Нет, нет, я не хочу быть похожим на него! И все же! Я такой как он. Я его крови, с той разницы что я ненавижу просто всех людей это проклятое человечество, а он ненавидит лишь своих врагов.» — грустно подумал Леонид и ухмыльнулся.

— Я не такой человек! Вовсе не такой, то, что я пришел к вам это лишь, то, что я люблю свою жену и, я ни в коем случае, не хочу ей зла! Не хочу! — Скрябин говорил это тихо, оглядываясь по сторонам. Валериан косился то на одного, то на другого официанта, которые, услужливо стояли в сторонке и ждали сигнала от клиента. Это был уютный небольшой ресторан. Его интерьер был оформлен под английский стиль XIX века. Заведение находилось в самом центре, старого Красноярска и было очень популярно у местной политической и бизнес элиты. И хотя цены здесь были нереально высокими, на это никто из клиентов не обращал внимания. Валериан Скрябин здесь был второй раз. И он уже успел возненавидеть, это мерзкое и как ему казалось, пропитанное деньгами и фальшью место. Валериан, был приглашен сюда одним бизнесменом, который заказал ему статью в центральную красноярскую газету. Статья должна была стать «настоящим ударом» по репутации одного из знаменитых и талантливых красноярских писателей, который, имел несчастье влюбиться в жену этого самого бизнесмена, но предприниматель оказался человеком не глупым и не стал банально мстить, нанимая молодчиков, которые должны были избить наглого соперника и соблазнителя. Бизнесмен подкупил редакторов издательства и те дали «показания», что текст последнего романа, «оказывается» написан не самим писателем, а целой группой молодых студентов литераторов. Бедолагу писателя обвинили в плагиате и использования чужих мозгов, но главное писателю был нанесен удар по его репутации, по его творческому самолюбию и порядочности, а последний контрольный выстрел нанес именно Скрябин, опубликовав большую скандальную статью в газете. Леонид за это ненавидел себя! Он презирал себя и даже ушел в запой, пытаясь пропить весь «черный гонорар» заплаченный ему «бизнесменом рогоносцем». А когда он узнал, что писатель умер после его заказной статьи от сердечного приступа, Скрябин даже хотел было покаяться и опубликовать опровержение, что бы восстановить честное имя литератора…. Но Леониду не хватило силы воли! Не хватило духа! Он так и не решился на этот поступок, И вот вновь этот ресторан! Этот проклятый ресторан! Он, почему-то возненавидел этот ресторан, срывая ненависть как то банально и беспомощно как ни в чем невиновном заведении общепита. Но по воли рока опять! Опять тут! И на этот раз ему предлагают «такое»! Ему, предлагают совсем нереальное! Мерзкое!

— Я не такой человек! Почему вы думаете, что я решусь на это? — вновь тихо и как-то обиженно сказал Скрябин. Маленький ответил не сразу, он долил вина в бокал сначала Скрябину, а затем и себе. Затем взял вилку и съел несколько листьев какой-то зелени из салата. И лишь после этого Леонид откинулся на стуле, щелкнув зажигалкой подкурил сигарету и выпустив смачно дым сказал:

— А вы, почему не едите? Брезгуете что ли моим угощением? — ответа Леонид не дождался и добавил. — Зря, я вам рекомендую хорошая тут жратва. И еще, вы все хотите решить чужими руками. Не приложив к решению этой непростой проблемы никакого усилия. Ну да. Пришли вот поплакались, пожаловались. Ну да, сволочь он, конечно, этот Щукин,… но не это главное, ну да любите вы жену и что?

— Ну как что… не будет Щукина, будет у нас с женой все хорошо. И потом этот Щукин он ведь главное вон, что с вашей дочерью делает! Маленький стал злым. Его глазки недобро заблестели в полумраке ресторана. Он как-то небрежно вытащил салфетку из-за воротника и бросил ее на стол рядом с тарелкой. Шумно затянувшись, он брезгливо бросил:

— А вот это не надо. Это уже не ваше дело…

— Да, конечно не мое, но все же. Вы же можете гораздо больше чем я.

— Хм, странно как звучит да? Один человек может гораздо больше чем другой. А ведь, по сути, мы с вами одинаковые. Так же как и у меня, у вас две руки, ноги два глаза, один мозг, в конце-то концов! И я, почему-то могу больше чем вы? Как вы думаете, что я могу такое, что не можете вы?

— Ну, у вас связи,… у вас возможности,… вам стоит лишь дать команду… и все…

— Хм, дать команду,… связи,… нет, а вы, что, не можете дать команду?

— Я?! — Скрябин удивленно хмыкнул и, пожав плечами, глотнул вина. — Мне некому давать команду!

— Ну,… как это не кому? А самому себе? — зло ухмыльнулся Маленький.

— Что?!!! На что это вы намекаете? Опять? Я же говорил! Я не могу такое сделать! Нет! И потом,… я банально не умею это делать!

— Ну, это уже отговорки, просто отговорки, если бы хотели решить проблему решили бы…

— Нет, нет, нет, об этом даже и не может быть речи. Нет и вообще… — замахал руками Скрябин. Маленький вновь ухмыльнулся и, щелкнув пальцами, подозвал официанта. Тот подлетел молнией и услужливо нагнулся возле Леонида.

— Подавайте горячее… Официант улыбнулся, кивнул и исчез где-то в полумраке ресторанного зала.

— Значит, не хотите вы проблему решать, а вернее боитесь… — разочаровано буркнул Леонид.

— Да, да если на то пошло, я боюсь, банально боюсь попасть в тюрьму! А попаду я в тюрьму после этого, так что вы думаете, она меня ждать будет? Ха, как бы, не так! Она меня точно ждать не будет! Не будет, понимаете! Зачем мне это? Сгнить в тюрьме? И мучиться, зная, что моя жена тут вышла замуж за другого? — обреченно говорил Скрябин.

— Да, я вижу,… вы не сильно-то доверяете своей супруге, не сильно, — язвительно заметил Леонид.

— Да не доверяю! И что? И вообще сами знаете, идеальных преступлений не бывает. Да, так! Маленький зло улыбнулся и махнул рукой. Он тяжело вздохнул и, наклонившись в сторону Скрябина тихо, но напористо сказал:

— А вот мыслить-то, вы не стандартно, не можете! Не можете просчитывать ситуацию в другом ракурсе!

— В каком, это? — недоуменно спросил Валериан.

— А в таком. Зачем вообще, что бы ваша жена ждала? Пусть не ждет. Пусть вообще никого не ждет. Скрябин не дышал. Он начал догадываться, «куда» клонит Леонид. Но даже от мыслей, у Валериана, защемило сердце, стало страшно и высохли губы. Он медленно взял бокал с вином и отпил спиртное. Маленький буравил его взглядом. Он словно наслаждался этим беззащитным и беспомощным состоянием Валериана. Когда Скрябин проглотил жидкость, Леонид добавил:

— Ну вот, видите, какое есть хорошее решение этой проблемы. А то что нет идеальных преступлений, так это вы правы, только вот порой подозреваемые в этих самых преступлениях можно и поменять. Можно сделать совсем другого человека виновным в этом самом, как вы говорите, не идеальном преступлении и тогда все будут довольны… все!

— Я вас не понимаю, — испуганно пробормотал Скрябин.

— Ай, да бросьте, все вы понимаете! — отмахнулся Леонид. — Не надо тут дурака включать. Просто я вижу вам пока страшно даже от мысли. И это нормально, но постепенно, я уверяю вы к ней привыкнете, и более того согласитесь что она и есть выход в этой ситуации.

— Да, но…

— Вы хотите спросить сделать виновным другого человека? Кого? Скрябин лишь закивал в такт словам Маленького, но не издал, ни звука.

— Ну как кого? — удивился Леонид. Кто у вас главный враг? Вот его и сделаем!

— Как это? — выдавил из себя Валериан.

— А это уж не ваше дело. Вот тут-то я вам помогу. Уж тут-то действительно я заинтересован. Скрябин закрыл глаза. Он тяжело дышал. Он не мог даже поверить, что все слушает это. Было противно и страшно, так страшно, что у Валериана, затряслись руки. Он, как-то беспомощно, забормотал:

— Нет! Нет, только не это, я не смогу, нет, это бред какой-то! Нет, я не смогу, нет, только не это!

— Господин Скрябин успокойтесь! Ау! Человек может все! И даже такой как вы способен на многое! Просто вы себя не знаете?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего, просто спуститесь на землю! Вы, вы сами хотите возмездия! Так?

— Да так, но не таким способом…

— Да ладно вам! Вы сами-то подумайте и решите для себя, кому больше всего вы хотите отомстить,… своей жене… или ему? Ему этому поддонку и выскочке! Этому рифмоплету?!!!

— Да но… она, она-то, — продолжал беспомощно бормотать Скрябин.

— Да зачем она нужна? Вообще зачем? Почему вы должны ее кому-то, как вы говорите, оставлять ее, и потом, потом,… как он-то будет мучиться там, в тюрьме зная, что ее нет! Вы подумайте! Это двойной эффект! — как-то безжалостно сказал Маленький.

— Нет, даже такое, не может заставить меня решится на то, что вы предлагаете! Нет, это не приемлемо! Нет! В этот время официанты принесли заказ. Они поставили блюда с жаркое возле Маленького и Скрябина и услужливо склонились в полупоклоне. Леонид брезгливо махнул рукой, что бы те удалились. Официанты тут же исчезли.

— Хорошо, видно я ошибся в вас. Я хотел вам помочь. Хотел. Но теперь вижу, что это не имеет смысла. Пожалуй, нам больше не надо видеться, вообще никогда. Я вам говорю, не ищете больше со мной встреч. Скрябин угрюмо кивал головой. Он так и не притронулся к пище. Да какая там пища! В горло кусок не полезет! Противно и мерзко. Он выслушал все это…. Зачем? Еще раз узнать о себе, что он мразь? Он мерзкий и малодушный человечек? Уйти отсюда! Из этого проклятого места! Уйти! Убежать! Маленький заметил растерянное и подавленное состояние Валериана и тихо, но очень уверенно сказал:

— Валериан Степанович, прежде чем вы встанете из-за стола, я хочу вам напоследок сказать то, чего не хотел. Не мог и вообще не имел права. Скрябин вздрогнул. Он растерянно посмотрел на собеседника и как-то обреченно кивнул головой.

— Так вот, я вам не хотел говорить, но что ж, коль мы не увидимся, то скажу. Я ведь встречался со Щукиным…

— Вы?!!! — вспыхнул Скрябин. — Зачем?!!!

— Как зачем хотел решить проблему… дочери… Скрябин с недоверием смотрел на Леонида. Тот ухмыльнулся и продолжил:

— Да, да, решить. Я предложил ему денег. Просто денег. Что бы он уехал. И все.

— А он? — недоуменно буркнул Валериан.

— А он согласился…. Но попросил кое-чего.

— И чего же? — совсем обреченно спросил Валериан.

— Этот поэтишка сказал, что они решили с вашей женой,… что им проще будет если…

— Если что… — выдавил из себя Скрябин.

— Если вас не будет. Валериан не понял его слов. Вернее не захотел понять. Он растерянно, с совершенно глупым и безучастным взором глядел на Маленького. Он даже не переспросил у Маленького смысла его последней фразы. Но Леонид, вздохнув сам, добавил:

— Он просил меня тоже, самое, что просили вы. Он просил раньше вас. Он сказал, что ваша жена просто устала от вас и ей нужна свобода. Вот так. А вы говорите… эх жалко мне вас. Я-то, конечно, этим заниматься не буду,… но где гарантия, что они не обратятся к другому, как вы говорите, человеку с возможностями?

— Вы лжете… — Скрябин плакал. Маленький увидел, что на щеках у этого человека блестели слезы. Леонид вновь тяжело вздохнул:

— Это мне все равно, что вы думаете. Я сказал, а вам уж решать верить или нет.

Скрябин неожиданно вскочил из-за стола. От резкого движения, упал бокал с вином. Его бардовая жидкость моментально растеклась по белоснежной скатерти.

Пятно стало похоже на кровь. Валериан нервно замахав руками, завертел головой и, бросился к выходу, чуть не сбив на пути администратора ресторана. Скрябин резко отворил массивную дубовую дверь с резным стеклом и выскочил на улицу. Ему вслед, грустно ухмыляясь, смотрел Леонид. Маленький, покачав головой, едва слышно буркнул себе под нос:

— Ты еще вернешься дурачок. Вернешься…

* * *

Настоятель шилинского храма отец Андрей с удивлением смотрел на человека стоящего посреди центрального зала церкви. Правда сама она еще и церковью то и не была. Конечно, снаружи она уже преобразилась. Забелели отреставрированные стены, заблестели новенькие купола и загорелись недавно вознесенные на их макушки кресты. Но вот внутри,… внутри храм все еще выглядел сиротливо. Окончание генерального ремонта, а по сути дела и вообще поной реставрации порушенной и разоренной ранее церкви превратило ее в настоящий склад. Повсюду стояли бочки с краской и лежали доски, плиты и прочие стройматериалы. В этом бардаке пожилой человек в отутюженном новеньком костюме и галстуке смотрелся нелепо. Отец Андрей нахмурился и, сделав два шага вперед, спросил басовито:

— Вы ко мне уважаемый? — вопрос разнесся эхом под сводами церкви. Незнакомец не ответил, а лишь склонив голову, перекрестился и медленно шагнул навстречу отцу Андрею.

Священник ждал. Он попытался рассмотреть лицо гостя, но не смог. Человек низко опустил голову, да и полумрак помещения словно скрывал черты лица.

— Уважаемый, вы по какому делу? — тревожно спросил отец Андрей. — Вы что из стройинспекции? Или из администрации края? Человек молча, подошел к священнику и лишь после паузы тихо сказал:

— Нет, я не из администрации края и не из стройинспекции.

— А кто же вы?

— Я человек, которому нужна помощь.

— Чем я вам могу помочь? — удивился отец Андрей.

— Я пришел за помощью к Богу… Отец Андрей удивленно дернул бровями. Словно виновато попятился назад и тихо буркнул:

— Вообще-то еще церковь закрыта. Тут видите, еще какой бардак, тут еще вот не прибрано, да и алтаря видите нет. Тут все очень не так как должно быть…

Незнакомец ухмыльнулся и посмотрел на отца Андрея. Священник увидел, что перед ним стоит совсем, пожилой, точнее даже сказать старый мужчина. Седые волосы морщинистое лицо, но глаза. Глаза грустные и как показалось отцу Андрею вовсе не старые. Они словно не принадлежали этому человеку.

— Я видел эту церковь в гораздо худшем состоянии и ничего…

— Что ничего? — удивился священник.

— И ничего, молился, молились, а что было делать…

— Грустно вздохнул мужчина.

— Вы тут молились? Когда?

— Это было, очень давно. Отец Андрей пожал плечами:

— Как давно? Церковь-то давно и церковью-то не была. Тут и кочегарка была и склад и еще что-то, как тут можно было молиться?

— Я молился, когда тут была тюрьма…

— Что?! — священник вздрогнул от неожиданности. — Тут?!!! Тюрьма? Вы что-то путаете, тут не было тюрьмы, по крайней мере, мне местные жители говорили… про то, что тут было. Но про тюрьму, что-то никто, ни слова не сказал…

— А они, наверное, не помнят. Тут, скорее всего тюрьма-то была недолго. Года два, три. Как я предполагаю.

— И когда ж? В каком году тут тюрьма была? — подозрительно спросил отец Андрей. Ему вдруг показалось, что мужчина не в себе. Незнакомец неожиданно размашисто перекрестился и, посмотрев в глаза священнику, грустно улыбнулся:

— В тридцать седьмом батюшка. В тридцать седьмом…

— Когда? В тридцать седьмом? Хм, однако. И что ж… вы тогда тут молились? Вы что тут… сидели что ли? В этой тюрьме? Незнакомец тяжело вздохнул и, вновь перекрестившись, посмотрев куда-то ввысь, тихо сказал:

— Да как сказать сидел. Пару часов был. Ну, если пару часов заключения назвать сидением, то, наверное, так.

— Как это пару часов? — не понял незнакомца отец Андрей.

— Так батюшка, так,… можно было в тридцать седьмом… сидеть в церкви как в тюрьме… пару часов. Время, было такое. Время,… страшное время. Отец Андрей внимательно посмотрел на мужчину и, вздохнув, соучастным тоном спросил:

— Ну, а ко мне-то зачем пришли?

— Честно?

— Да уж в церкви-то лгать негоже… место святое…

— Да уж… святое. Столько видело, место. Да, как вообще место может видеть? Нет не так. Столько тут было и крови пролилось.

— Крови?!!!

— Ну да,… вы батюшка, что думаете, в тюрьме кровь не льется?

— Ну не знаю,… - смутился отец Андрей. — И все-таки, зачем вы пришли? Мужчина вновь перекрестился и, посмотрев в глаза отцу Андрею, ответил:

— Я пришел, к вам, вот хочу исповедоваться.

— Хм, ну что ж… дело нужное… — ухмыльнулся отец Андрей. — Вы живете где-то неподалеку? В какой-то из деревень этого района?

— Нет, батюшка, я уж не думаю, что сельские мужики, вот, носят костюмы типа моего. Вряд ли. Отец Андрей осмотрел с ног до головы незнакомца и равнодушно сказал:

— Да кто его знает,… сейчас есть и на селе люди… хорошо одеваются. У кого деньги есть. Кто не пьет, кто работает. Так что…

— Нет, батюшка я из Красноярска.

— Хм, из Красноярска? Странно так далеко стоило ли ехать ко мне. У вас там, в Красноярске есть церкви и священники хорошие…

— Есть-то, оно есть, но вот мне вы нужны, — настаивал незнакомец. — Вы, я знаю вы настоящий честный священник без искушений большого города.

— Что это значит? Вы на что намекаете? — подозрительным тоном спросил отец Андрей. — Уж не опорочить ли хотите братьев моих во Христе? Начальство мое церковное? Обидеть хотите?

— Нет, никакой обиды. Просто я считаю, большой город развращает, и не только мирских людей, но и священников. Вот у нас в Красноярске, вроде и церкви большие и красиво возле них и брусчатку положили и внутри, ремонт богатый и охрана возле церкви ходит. Чтоб никаких там глупостей среди мирян. А с другой стороны… вон эта самая охрана нищих с паперти гоняет, а это грех. Хоть и говорят они, что нищие эти на водку да спирт деньги клянчат, да все равно… нельзя их гонять,… грех это, а гоняют они потому, как священники им приказывают, мол,… вид не презентабельный у церкви с пьяницами попрошайками на паперти. Мол, нормальный человек прийти помолиться не может. Мешают они, цепляются.

— А, что это не так? — ухмыльнулся отец Андрей. Ему, почему-то нравились смелые высказывания незнакомца. Священник поглаживал свой большой крест на груди.

— Так-то оно так батюшка, только-то общество само сделало этих людей такими. И нельзя просто их выгнать или отогнать от церкви, проблема от этого не решится. Может, стоит священникам красноярским пообщаться с этими людьми, поговорить переубедить их? Может они и в Бога поверят? А не в силу рубля! Да не в стакан со спиртом!

— Красиво вроде говоришь сын мой. Но не все так просто.

— Не все. Не все батюшка. Вот и я об этом. Священники-то красноярские сами в искушение подались. Ездят на дорогих машинах. Строят большие особняки. Там пьянствуют. Деньги зарабатывают на исповедях да на отпущении грехов. Вот, например время-то, сами батюшка знаете какое, придет человек бандит и говорит, мол, убил я,… отпусти грехи,… а священники им грехи отпускают, но за плату большую. За подать за мзду! А это грех великий!

— Это все наговоры! Нет такого! — сурово ответил отец Андрей.

— Ладно, не хотите про это слушать так про другое могу рассказать, вот например знакомый есть у меня, так он хотел свою машину освятить, что б мол в аварию не попасть, и что ж? Пошел к батюшке а тот такую цену заломил… вроде как прейскурант есть цена больше в зависимости от марки машины, дорогая иномарка стоит на порядок выше чем Жигули например.

— Вы что ж уважаемый пришли сюда ко мне рассказать какие у вас в Красноярске священники плохие? — обиженным тоном спросил отец Андрей.

— Нет, что вы батюшка, я пришел исповедоваться к вам. Именно к вам. А почему к вам я рассказал. Такие как вы священники и есть самые чистые и натуральные. И есть самые, к Богу близкие. Потому как несете вы свой крест не за плату, а за веру! Вы не испорчены нашим больным обществом потому как общество портится именно в больших городах, а тут в деревнях оно просто вымирает. Вот я к вам и пришел. Вы тут вдалеке от большого города с его соблазнами просто спасение для настоящих верующих. Отцу Андрею было приятно слышать такие слова. Он, довольный, улыбнулся в свои пышные усы с бородой и, погладив крест, спросил:

— Как зовут тебя, сын мой?

— Меня? Меня зовут Павел Сергеевич Клюфт. Священник еще раз осмотрел с ног до головы прихожанина и тихо добавил:

— Значит Павел Сергеевич…. Интересные вещи вы говорите. Хм, есть некая правда в них. И все же обида, обида сквозит в твоих словах. Словно ты обижен, словно на весь мир. Не хорошо это.

— Да не обижен я батюшка, мне и обижаться-то, уже смысла нет. Жизнь в закате моя. Просто не справедливо это. Не справедливо. Когда даже в церкви начинают лгать.

— Ну, сын мой, ты уж сильно перегибаешь. Как это лгать? Ты все начинаешь черной краской мазать, — вновь обиделся отец Андрей. Клюфт вновь перекрестился и, посмотрев вверх, тихо сказал:

— Простите батюшка, если обидел! Не хотел я, просто вот говорю, что на душе у меня накипело. Вот вам и говорю.

Отец Андрей подошел к Клюфту и, положив руку ему на плечо, миролюбиво ответил:

— Хорошо, хорошо, если тебе есть что сказать. Скажи сейчас. Молчать и носить в себе не надо. Ты как-то очень напряжен, как я вижу.

— Да, много противоречий в душе моей.

— А ты вот почему-то противоречия с церкви начал, зачем?

— Да как сказать батюшка. Как сказать. Вот, например и тут не все, так как должно быть.

— А как должно быть?

— Ну, вот например батюшка ответьте мне. Почему священники говорят одно, а делают другое?

— Не пойму тебя сын мой?

— Да просто все. Вот, например Христос ничего не говорил про храмы золоченные, про алтари серебряные, про рясы расписные, золотом шитые, про колпаки блестящие. А оно есть?! Христос вообще не говорил про священников, он про человека и Бога отца говорил. Говорил, что ему надо поклоняться и верить в него! Приходить в храм и верить. И все. А священники говорят, что они избранные и именно они могут до Бога донести просьбы! Так? Кто им дал право это делать? Они сами? Отец Андрей грустно улыбнулся и, погладив в очередной раз свой крест, тихо сказал:

— У тебя мысли протестантские. Такое уже говорили люди. В Европе, в средние века. Говорили и церковь раскололась. Их церковь раскололась.

— Вот батюшка вы уже делите церковь на ИХ и НАШУ. А это тоже как я считаю не правильно.

— Это не я делю, это они сами разделили. А у нас церковь одна, и называется она православная. И в словах этих все сказано, право и славие. Это правильные слова. Но ведь ты сюда пришел не только за этим?

— Да батюшка, да уж извините, я, что-то много говорю. Просто вот некому сказать такое.

— Вы что ж, одинокий?

— Нет, внук у меня есть. Живем вроде вместе.

— А жена, дети?

— Жена и дочь умерли.

— Извините, боль я вам причини, — погрустнел отец Андрей.

— Да ничего. Отец Андрей огляделся по сторонам и, перекрестившись, положил руку на плечо Клюфту:

— Я вот что предлагаю, пойдемте ко мне в молильню напротив храма. Там посидим, чай попьем. Вы мне выскажетесь. Я вам совет дам… если смогу.

— Нет, батюшка, я хотел бы тут в храме…

— Почему? — удивился отец Андрей. — Тут и ремонт-то не доделан, вон как краской пахнет, — священник махнул на бочки в углу.

— Я уж говорил, я эту церковь видел, куда в более печальном виде… в тридцать седьмом…

— Вижу, тяжело тебе в жизни пришлось, прошел ты испытания трудные, суровые, коль в тридцать седьмом здесь как в тюрьме сидел. Ну, коль так, что ж… говори, что тяготит тебя и, что мешает жить. Какой грех, считаешь, ты совершил? Клюфт посмотрел по сторонам. Затем склонил голову и как-то неестественно, словно он был робот, коряво и некрасиво опустился на колени. Перекрестившись, Павел Сергеевич сказал:

— Я виноват перед Богом, потому как верю в него лишь с выгодой для себя. А это неправильно. Когда мне очень нужно я верю. И поэтому, наверное, у меня появилась вторая жизнь. Ненастоящая. Странная и непонятная. Ко мне постоянно приходит человек, которого я пытаюсь очернить и ругаю, но человек этот говорит мне о Боге правильные вещи. А я их ставлю под сомнение. И это тоже не правильно. Я ненавижу за это себя батюшка. За недоверие, за желание мести, за брезгливость к людям. Вот грех мой, какой батюшка. Отец Андрей тихо ухмыльнулся и тяжело вздохнул. Покачав головой, он погладил рукой по плечу Павлу Сергеевичу:

— За что же ты так окружающих людей не любишь?

— Да нет батюшка, я не так выразился, я их люблю. И хочу это делать, но порой ловлю себя на мысли что непроизвольно где то там на подсознание, я их невольно как-то ненавязчиво но презираю¸ как-то, непроизвольно презираю, вроде как не до неистовства, а так. Я не хочу делать это! Нет, напротив я хочу любить людей, и я люблю людей, но чем больше я с ними общаюсь, с людьми, тем вот так, простите меня батюшка, непроизвольно как-то вот так, люблю и в тоже время презираю… Ненавязчиво,… если можно сказать. Презираю их за расточительство жизни, неверие в добро, не желание его делать, за равнодушие и беспомощность перед своими плотскими желаниями…. Вот так батюшка. Странное отношение у меня к людям…. И к себе. И самое главное батюшка я считаю что я, именно я могу сказать людям, что нужно делать. Но это неправильно. Я не могу им это говорить. Не вправе я брать на себя такую миссию. Мне страшно батюшка. Сомнения у меня в душе. Сомнения и боль! Отец Андрей новь тяжело вздохнул. Он перекрестил стоящего на коленях Клюфта. Ласково и в тоже время как то настороженно спросил:

— А тот человек, ну что к тебе приходит, тот, что про Бога говорит, он кто?

— Я не знаю батюшка, пророй, мне кажется, что это мое второе я. Его и нет вроде вовсе, так ведение. Но мне все время кажется, что он есть. Есть и я чувствую его присутствие. Я сначала думал, что я просто сошел с ума. Но нет. Он много лет ко мне не приходил. Хотя я сам как не странно, хотел, что бы он пришел ко мне хотя бы во сне. Но его не было, и вот он опять появился. И я теперь боюсь! Да батюшка, прошлый раз он появился и у меня случалась трагедия, я расстался со своей любимой женщиной и попал в тюрьму. И вообще… и вот опять…. Я боюсь батюшка он говорит правильные вещи, но он приносит горе…. Он говорит очень правильные вещи, но за его словами стоят мучения,… вот я и пришел к вам батюшка…. Помогите мне посоветуйте, что ни будь! Отец Андрей вновь перекрестил Клюфта. Он посмотрел вверх, туда, где сквозь маленькие оконца под куполом пробивались лучи солнца. Что-то прошептав, размашисто перекрестился и тихо сказал:

— Я помогу тебе, как могу, но …. Уважаемый ты должен слушаться меня, во-первых, надо правильно помолиться, и делать это постоянно, а во-вторых, пойдем со мной, пройдем, я хочу тебе кое-какие книги дать. И кое-что сказать тебе еще хочу. Пока тут не надо нам проповеди да исповеди устраивать. Грех это в грязи о Боге говорить. Церковь, как и душа все равно должна чистая быть, а иначе искренности не будет и все старания напрасны…. Пойдем. Отец Андрей перекрестился и двинулся к выходу. Клюфт еще несколько секунд стоял на коленях, низко опустив голову, но затем, вздрогнув, медленно поднялся. Вдруг наверху под самым куполом послышались хлопки и шуршание. Затем эхом по церкви разнеслось голубиное воркование. Пара сизарей, устроили ненавязчивую толкотню на карнизе. Клюфт улыбнулся и, перекрестившись, двинулся за отцом Андреем.

Пятнадцатая глава

Мерзкий металлический стук. Он повсюду. Скрежетание и скрип. Металл об металл. Слушать такое просто не возможно. Это выше всяких сил, это за пределами человеческого терпенья. И вновь металлический удар, и вновь скрип, он повторяется раз за разом. Какие-то голоса, он звучат эхом, словно в большом пустом помещении. Как гудит голова. Господи, как гудит голова! Открывать глаза просто не хочется, да и это невозможно сделать нет сил, нет сил, разжать веки, и вновь скрип и металлический вой. Вилор чувствовал, что лежит на чем-то твердом и холодном. Спина затекла, руки как-то неестественно свешаны вниз. Щукин попытался пошевелить пальцами, но даже это вызвало резкую боль в висках. Голова загудела с еще новой силой. Вилор напрягся и застонал. Где то вдалеке вновь прозвучал противный голос, эхом разнеслись слова, но если раньше Щукин практически не разбирал звуков, то сейчас ему удалось услышать часть фразы.

— А может его водой окатить?…. быстрее очухается….

— Нет, пусть так в себя приходит, пока торопиться не куда… Он чувствовал свои органы. Не просто как обычный человек, а как-то по-особенному, словно со стороны. Вот печень, она как мерзкая черная жаба лениво и тяжело вздыхает. Она переполнена алкоголем, она уже устала дышать и шевелиться. Она хочет покоя она хочет конца, а вот почки они похожи на маленькие черные боксерские перчатки, они то и дело бьют короткими и сильными ударами с внутренней стороны кожи, им тесно, тесно в его теле, они хотят разорваться. А вот сердце, оно на пределе, оно устало, но Вилор чувствовал, оно не хочет сдаваться и с трудом, но качает липкую и противную густую жидкость, именуемую кровью. Легкие, они словно полу гнилые старые бурдюки, они наполняются вонючим воздухом, не могут извлечь из него никакого кислорода. Да и его и нет в этом противном газе именуемым — воздухом. Легкие атрофированы они уже не могут насытить кровь, они уже сдались, сдались. Они не хотят больше жить. Им надоело, им противно, все, все!!! Нет, сердце оно не сдается и качает, качает,… качает… «Где я? Это ад? Это конец? Вот так и проходит переход с „одного света“ на „тот“, другой. На „тот свет“! Странно звучит я уже „на том свете“! Свет, но тут вовсе и нет никакого света! Если бы он бы мог открыть глаза, но он не в силах! Может быть „тот свет“, вернее уже теперь „этот свет“ вовсе и не свет, а тьма… может его потому так и зовут — „тот свет“ потому как он вовсе уже не свет, если в обычной жизни он белый, белый свет. Ведь говорят же „на всем белом свете“, то может уже тут „по другую сторону жизни“ белый свет вовсе уже и не белый, а черный? Нет, как свет может быть черным? Стоп! Так не может быть. Хотя „тут“ все может, тут все может быть. Ведь тут выходит антимир какой-то, тут все по-другому. СТОП! Если я умер и попал на „тот свет“ то значит, я вовсе и не умер, а так, лишь перешел „на другую сторону“. Если этот так, то что? Что это действительно ад? Я в аду? Хм, я сомневаюсь. В рай я точно попасть не могу с моими-то грехами, нет, я определенно в аду! И я вот так и буду мучиться? СТОП! Мучиться вечно?! Неужели я буду вот так мучиться вечно? Ужас! Как страшно!» — Вилор понял, что до смерти испугался своих мыслей. А впрочем «до какой смерти»?… Если уже он умер, что ее пугаться? Вновь раздался противный металлический скрип и удар — металл по металлу. Это невозможно выносить. Нет!

Вилор зажмурился он захотел просто вообще отключиться и не чувствовать ничего, просто упасть, а вернее впасть в бездну. Лететь в нее лететь… и лететь вечно… что бы его никто не трогал и не тревожил, просто падать… падать… Быть ПАДШИМ! Вот оказывается, откуда это слово! Это слово означает вовсе не низменное духовное падение человека, а именно падение в бездну вечности! Падший! «Вот в чем оказывается радость ушедшей жизни быть падшим, падшим во тьму, в бездну, а может быть в небеса? Как звучит „падший в небеса“! Нет, это даже красиво! ПАДШИЙ В НЕБЕСА! Но он наверняка не один такой. Таких как он, тысячи,… миллионы, миллионы — „падших в небеса!“» — Вилор тяжело задышал. Он вдруг понял, что сейчас хочет больше всего — пить! Язык словно грубая «наждачка» распух и почти царапал десны. СТОП! Он не может хотеть пить! Он же умер! Тут не может быть обычных человеческих желаний! Все желания, как и человек смертны! Они не могут остаться, если человек умер! Вилор застонал, он вновь попытался поднять руки и как не странно, но ему это удалось, с трудом, но удалось… «Нет, я не умер, как жаль, а я уже так надеялся, нет. Я не умер…. Я жив.

Господи как противно думать, что ты умер, а ты жив! Ты уже приготовился к другой жизни, а может „анти жизни“, а ты жив в обычной мерзкой обыденной человеческой жизни, той жизни, что давно опостылела, той жизни, которую каждый человек так боится потерять! Почему? Прочему человек так дорожит этой ничтожной и порой не нужной не кому жизнью? Зачем она ему? Что она дает? Дает лишь страх, страх перед смертью, страх перед неизвестностью. Сколько тысяч человек, не хотят жить? Молят, что бы Бог послал им смерть, но когда дело доходит до „этого“, почему-то эти ничтожные людишки так цепляются за жизнь? Почему? Парадокс, страшный парадокс бытия и смерти! Насколько страшна смерть? Она страшна как боль или страшна как факт, что ты больше уже не существуешь на этом свете? Что страшней для человека — физическая боль или осознание своего ухода?» — Вилор вновь поморщился, мысли были слишком радикальны. Раньше, с ним такого не было, вот так, дойти уже до края, до последней черты сознания. Вдруг рядом кто-то противно закашлялся. Щукин почувствовал запах табака, какой-то дешевой сигареты. Человек стоял рядом и курил, он затягивался и кашлял.

«Курить такую гадость¸ это конечно мерзко» — из последних сил ухмыльнулся Щукин. Человек что стоял рядом с Вилором и ждал…

Щукин вновь попытался раскрыть глаза, резкая боль от электрического освещения. И хотя свет лампочки был не яркий, но все равно, Вилор непроизвольно вновь зажмурился и застонал.

— Ну, что очухался немного? Давай продирай зенки-то и пора вставать, пора квартирку-то менять! Ждет тебя другой домик! Вилор наконец смог разомкнуть глаза. Рядом с собой он увидел какую-то тень, силуэт, расплывчатый и абстрактный. Лишь пятно, ничего больше.

— Ну что ты вчера жрал-то такое? Небось кроме водяры еще гадости какой ни будь нанюхался вот сейчас и ревет у тебя крышу! — вновь прозвучал противный мужской голос рядом. Вилор застонал и попытался приподняться, но встать он не сумел. Незнакомец, стоял совсем близко, он попытался помочь Щукину — схватил его за локоть и постарался усадить Вилора на лавке. Кое-как ему удалось это сделать. Щукин с трудом но приподнялся. Он открыл глаза и тяжело дыша попытался рассмотреть человека стоявшего напротив. К своему удивлению Вилор понял, что сердобольный помощник оказался милиционером. Это был высокий парень в серой Форменной рубашке, на которой красовались погоны с лычками сержанта.

— Эй, ты хоть немного всасываешь, а? Тебе что вообще хреново? Ты ходить-то можешь? — допытывался милиционер у Щукина Вилор раскрыл рот и выдавил из себя:

— Пить! Прошу вас дайте пить!

Сержант вздохнул и, покачав головой, ушел. Вилор осмотрелся. Он сидел на лавке оббитой железом, в небольшой комнате. Вернее это была не комната, а скорее крохотная комнатушка. Щукин увидел, что это помещение от внешнего мира отгорожено решеткой. Вилор понял, что он сидит в камере. Где то там, за дверью слышались голоса и хохот. По шипящим и противным звукам Щукин определил, что где то совсем рядом работала милицейская рация. Через минуту вновь появился высокий сержант. Он держал большую железную кружку с водой. Протянув посудину Щукину, милиционер буркнул:

— На, пей и надо идти. Тебе здесь больше сидеть нельзя. В капэзэ пойдешь. Там переночуешь и вообще следователь, да опер тобой заниматься будет. А мне ты тут в обезьяннике не нужен, мне своих бичей хватит. Щукн жадно глотиая выпил всю кружку. Ему немного стало легче. Вилор посмотрел на сержанта и спросил:

— Почему я здесь?

— Почему? Ну, ты даешь парень. Ты, видать, вообще ничего не помнишь. Что натворил-то не помнишь?

— А что я натворил? — напрягся Щукин. Сержант тяжело вздохнул и, подхватив Вилора за локоть, поднял его с лавки.

— Пойдем, пойдем. Завтра тебе все расскажу, что ты натворил. А я тебе советую выспаться как следует и, обдумать все свои дальнейшие действия. Главное — подумай, что будешь говорить следователю. Главное подумай как себя вести. Тяжело тебе придется. Милиционер вывел Вилора из клетки именуемой «обезьянником». Щукин увидел, что они находятся в дежурной части РОВД. За стеклянной перегородкой сидел майор возле большого пульта, на котором мигали различные лампочки и кнопки. На стене висела карта района, она подсвечивалась лампами. В углу стояло пара сейфов. На столе возле окна стучал телетайп. Рядом с обезьянником вдоль стены стояли лавки. На них сидели какие-то люди¸ скорее всего задержанные, постоянные клиенты дежурной части. Вилор смог разобрать, что одеты они небрежно. Да какой там небрежно, это были грязные лохмотья. Похоже, это были городские бродяги, которых привезли патрульные экипажи. Вилор почувствовал, что от сидельцев смердит. У Щукина закружилась голова, его тошнило. Неожиданно один из бомжей встал с лавки и заорал как дикий:

— Начальник, в сортир хочу! Веди по нужде! Сержант толкнул выскочку и прикрикнул:

— Сиди скотина! Видишь занят я! Отведу задержанного и вами займусь!

— А мне по барабану! Задержанный или нет! Я сейчас хочу! Прямо сейчас!

— Ты мне тут права не качай! Но дерзкий бродяга лишь дико захохотал и неожиданно для всех, стянув трико до колен начал мочиться прямо на середину комнаты. Сержант от такой наглости потерял дар речи. Он как то нелепо зашипел и, взмахнув рукой замер. Но оцепенение от мерзкого поступка бомжа прошло через мгновение. Милиционер пинком свалил бродягу на пол и начал катать его в луже мочи. Он возил человеком по бетонному полу, словно половой тряпкой и приговаривал:

— Сука! Утрешься своим же дерьмом. Я покажу тебе как ссать в приличном месте. Друзья «бомжа-бунтаря» сидевшие на соседних лавках заулюлюкали и дико зареготали. Было видно, что их товарищ доставил им удовольствие своим поступком.

А сержант все возил и возил по полу бродягу. Тот мычал и как-то неестественно, скрючив руки, закрыл ладонями лицо. Вилор понял, что этому человеку уже давно все равно, что его окружает и что с ним делают. Щукин осознал, что этому бомжу наплевать на себя и вообще на все. Он находится на самом дне человеческого достоинства. «Человеческое достоинство? А что это такое? Кто его придумал? Сам человек? Само человечество? Опустившийся тип…. Опустившийся человек? Кто он грешник? А может он просто уже живой труп и ему не важно, что происходит вокруг, ему важно лишь когда он умрет и он ждет этого с обреченностью и равнодушием! Что заставило это человека стать вот таким? Или кто его заставил? Общество, я, этот сержант, его друзья? Может они, не меньше виноваты в том, что он вот так опустился. Может и я не меньше виноват, в том, что вот так вот духовно и нравственно умер этот человек, который сейчас катается в луже собственной мочи и который уже давно согласился со своей судьбой и не хочет ничего, кроме стакана технического спирта, куска хлеба и теплого угла, где ни будь в городском подвале» — мрачно подумал Щукин. Сержант устав таскать бомжа по полу, выпрямился и, тяжело дыша, зло бросил:

— Сейчас я вернусь, отведу арестанта и займусь вами ублюдки! Полу мокрый от мочи бомж лежал и смеялся. Он брезгливо смотрел на милиционера и, сжав кулаки, показывал ему фиги. Сержант повернулся к Вилору и толкнув его в плечо буркнул:

— Ну ладно, пошли этот цирк не хрен смотреть, мне еще оформлять эту стаю в приемник распределитель, пошли в ивээс, сдам тебя да займусь делом. Щукин обреченно прошел через помещение дежурки, затем они с сержантом оказались в небольшом коридорчике, он был узким и темным. Вилор медленно переставлял ноги. Милиционер сзади сказал ему:

— Осторожно. Там ступеньки. Не споткнись. А-то голову расшибешь, а мне предъявят, что я тебя тут избил. Впереди действительно был небольшой спуск. Коридор словно нырял вниз. Четыре ступени оказались крутыми, Вилор медленно спустился по лестнице и остановился. Пусть ему перегородила большая массивная железная дверь с небольшим оконцем посредине. В углу виднелась кнопка звонка, над ней красовалась надпись «вызов дежурного». Сержант нажал на кнопку и сказал:

— Веришь нет, но я тебе немного завидую. Выспишься сейчас. Отлежишься. А мне вон целую ночь с этими сволочами работать. Мочу их нюхать. Вилор посмотрел на милиционера и мрачно ответил:

— Каждый сам выбирает свою судьбу и что ему делать. Кто виноват, что ты выбрал такую работу? Шел бы на завод, или еще куда, а так…

— На завод. Да там кто платит-то сейчас? Зарплату по полгода задерживают. А мне двух детей кормить! Завод! А тут в ментуре и общагу дали.

— Ну, тогда нюхай мочу и не жалуйся, — ухмыльнулся Щукин. Сержант зло взглянул на Вилора и бросил:

— А ты я вижу, разговорчивый стал. Ну ладно, посмотрим, как ты философствовать будешь, когда опера придут и начнут с тебя показания брать!

— Показания? За что? — удивился Щукин.

— А ты не догадываешься, ты на себя-то посмотри! И тут Щукин взглянул на свою одежду. Рубашка была грязно и забрызгана кое-где какими-то бурыми пятнами. На джинсах тоже чернели подозрительные кляксы. В этот момент щелкнула щеколда и большая грязно-красная дверь распахнулась. В проеме стоял низенький и пухлый старшина. Он брезгливо смотрел то на Вилора, то на сержанта.

— Вот Ярошенко я тебе привел подозреваемого Щукина. На него должны были бумаги из уголовки принести. Его по сто двадцать второй на трое суток задержали. Там все написано.

— А,… этот душегуб-потрошитель! Да есть, а что его не вели-то сразу?

— Да он в отключке был. Видно нажрался да накурился через край, вот,… только отошел. Щукину не понравился этот диалог¸ более того его напугали слова толстого старшины. Вилор практически отрезвел и теперь мог анализировать происходящее. Сержант втолкнул его в помещение ИВС. В прихожей временного изолятора стоял большой деревянный стол. На нем лежали странные вещи. Маленький валик, похожий на тот каким красят стены маляры. Правда, этот был гораздо меньше строительного профинструмента. Рядом стояла большая коробка с черным поролоном внутри, а возле нее виднелась бутылка с какой-то темной жидкостью.

— Ладно оставляй своего жулика, сам с ним разберусь, — недовольно буркнул старшина. Сержант довольно улыбнулся и, повернувшись, исчез за дверью. Старшина звякнув связкой больших и длинных ключей вставил один из них в щель замка, провернув щеколду два раза он деловито убрал ключи в карман брюк и оглядев с ног до головы Щукина сказал:

— Так перед тем как в камеру отведу, рожу умыть хочешь? Щукин пожал плечами и тяжело вздохнул.

— Ладно, пошли, — сжалился старшина, — Попьешь заодно, а то черед полчаса начнешь долбить и воды требовать. Милиционер завел Вилора в длинную, прямоугольную комнату, на двери которой была прибита табличка: «ПИЩЕБЛОК» Окна в этом помещении не было, вместо него маленькая дырка забитая решеткой под потолком, где то сверху урчал вентилятор. У стены стоял длинный стол накрытый клеенкой. Рядом сервант с тарелками и железными мисками на полках, и с противоположенной стороны была пристроена вешалка с множеством сумок сеток и целлофановых пакетов весящих на ней. В противоположенном углу примостилась раковина, над которой как-то обреченно висел ржавый смеситель.

— Так,… вот умывальник, ополоснул рожу и попил. А потом выходи в коридор. Старшина буравил взглядом Щукина. Вилор так и не понял, что хотел им выразить милиционер. Толи это был знак призрения, толи угрозы. Но глаза у старшины блестели не по-доброму. Хотя в целом его лицо злым не было, напротив, пухлое и какое-то белесое оно светилось неестественным каким-то восковым блеском.

— Мой руки и учти, жрать до утра не будешь, ты в списках днем на заявку не был. Так что спать будешь на голодный желудок, но я вижу, тебе ужин и не потребуется. Тебе сейчас не до жратвы, тошнит с похмелья,… - хмыкнул старшина.

Вилок открутил вентиль крана и подставил лицо под струю воды. Он ополоснул шею и хорошенько вымыл руки, которые прочему-то были липкие и почти черные от грязи.

Старшина терпеливо ждал. Когда Щукин напился и закончил умываться, милиционер протянул ему небольшое вафельное полотенце, которое оказалось на удивление чистым и свежим. Вилор вытерся и обреченно посмотрел на охранника. Старшина забрал у него полотенце и скомандовал:

— Ну а теперь пошли к тебе в новый дом! Он вывел Щукина из пищеблока и неожиданно рявкнул:

— Руки за спину! Вилор вздрогнул от неожиданности но, тем не менее, команду выполнил, сведя ладони сзади. Старшина похлопал его по плечу:

— Вперед иди! Щукин послушался. Они вышли в длинный и полутемный коридор, который был практический пустой, не считая странного маленького шкафа. Он был очень похож на детские кабинки, что устанавливают в раздевалках детсада. Длинный с множеством узеньких дверец, шкаф был невысоким чуть выше метра. Вилор ухмыльнулся на зеленого цвета дверках-ячейках, не хватало лишь традиционных наклеек в виде арбузов, петушков и репок. Старшина остановил его возле этого необычного тюремного предмета мебели.

— Так, вытаскивай из брюк ремень и выдергивай если есть шнурки. Щукин обернулся и с удивлением посмотрел на старшину:

— А это еще зачем?

— Хм, зачем? Да что б в камере ты не провесился, или тебя не удавили. Давай выдергивай, так положено. Щукин пожал плечами и выдернул из джинсов ремень. Шнурков на туфлях у него не было. Старшина аккуратно свернул ремень и положил его в одну из ячеек. Вилор успел рассмотреть, что на дверце красовалась цифра «5». Старшина вытащил из шкафа какие-то бумаги, посмотрев в них, он сурово спросил у Щукина.

— Так теперь скажи свое имя фамилию и отчество, и год рождения!

— Это еще зачем, вы, что ж не знаете, кого в камеру отправляете? — удивился тот.

— Говори, это положено.

— Эх, Щукин Вилор Андреевич, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго. Старшина, внимательно посмотрел в бумаги и, что-то пробубнив под нос, удовлетворенно мотнул головой:

— Так, все в порядке, теперь скажите, у вас жалобы какие ни будь есть? Пожелания? Вы больны, имеете ли какие ни будь инфекционные заболевания, травмы? Щукин, помотал головой и устало ответил:

— У меня одно пожелание, скажите, за что меня задержали? И если можно бутылку пива!

— Хм, шутник, — старшина стал совсем мрачным. — Ты завтра перед операми шутить будешь, они тебе все и расскажут, а сейчас поворачивайся. Руки назад и марш прямо по коридору. Щукин лениво развернулся и тяжело вздохнув, свел руки сзади и зашагал по длинному гулкому коридору. По бокам, словно страшные врезки, зияли проемы дверей тюремных камер, выкрашенных все под один стандарт, в грязно-коричневый цвет. Этот противный колер краски раздражал. Он очень напоминал спекшуюся кровь. «Почему они красят в такой цвет? Может, что бы действительно не было видно следов крови? Может это наследственное? Может специально приказывают красить именно в такой вот противный кирпичный цвет? Может, есть, какие-то внутренние секретные нормативы? Бред! Какие нормативы, какая была краска, такой и покрасили! Паранойя начинается уже!» — подумал Щукин. Возле камеры номер пять, старшина прикрикнул:

— Стоять лицом к стене!

Вилор остановился и, упершись лбом в стену, краем глаза посмотрел на старшину. Тот достал из кармана брюк свою огромную связку длинных ключей и, покрутив, сунул одну из отмычек в замок камеры. Тот лязгнул, как показалось Вилору, с каким-то злорадством. Словно этот запор устал без работы и ждал очередного арестанта.

— Заходи, тебе повезло. Первую ночь в тюрьме в одиночестве ночевать будешь! Комфорт! А в прочем тебе сейчас сосед толковый, лучше урка — не помешал бы. Он тебя бы хоть просветил как себя на следствие вести. А то завтра из тебя опера будут показухи выбивать! Хотя если в чистосердечку пойдешь может и вообще сидеть с комфортом будешь…. Но это уже не мое дело! Заходи! — сержант толкнул Щукина в плечо.

Он, повинуясь, переступил порог камеры, в тот же момент дверь сзади с грохотом закрылась. Щелкнул замок и, наступила тишина. Вилор не двигался, он внимательно рассматривал свое новое пристанище. А рассматривать в принципе-то было нечего. Это было квадратное и совершенно пустое помещение. Тут не было никаких кроватей. Вместо них половина камеры занимал один единый топчан, он был похож на огромную деревянную ступеньку. Окна тоже не было, лишь маленькое круглое отверстие, зарешеченное мелкой сеткой. Свет в камере был тусклым, он исходил от лампочки, которую буквально вмуровали куда-то в стену над дверью, вместо абажура железный короб с отверстиями, свет через эту защиту падал причудливым узором на потолке. В левом углу зияла дыра напольного унитаза. Бочка не было вместо него обычная труба с вентилем. Вилор сделал шаг к усовершенствованной тюремной параши и с удивлением увидел надпись над нужником. Черными корявыми буквами на стене было намалевано: «ТУДА УХОДИТ ВСЕ» Такая вот злая тюремная философия. Под надписью красовалась жирная стрелка, которая указывала на унитаз. Вилор ухмыльнулся и присмотрелся. Он увидел, что стена вся исписана какими-то словами и фразами. Щукин понял, что в перерывах между ремонтами в этой камере арестанты делали свои жизненные заметки на шершавой штукатурке. Писали обитатели камеры обо всем, это были и просто имена с номерами статей, и фамилии и клички.

Среди этой настенной живописи проскакивали и рисунки большинство из которых были просто пошлыми и мерзкими. Щукин с любопытством рассматривал этот тюремный вернисаж и временами ухмылялся. Большинство выражений были просто матерные, особенно доставалось милиционерам и прокурорам, хотя некоторые фразы заслуживали внимания и уважения. Одна из них особенно понравилась Вилору. Какой-то сиделец неровным подчерком вывел сакраментальное:

«НУЖНО УМЕТЬ ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ ДАЖЕ ТОГДА, КОГДА ТЕБЯ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ОКУНАЮТ В ДЕРЬМО» Щукин в очередной раз ухмыльнулся и, подойдя к нарам, уселся на деревянную плоскость. Вилор тяжело вздохнул, он потер ладонями виски и сказал сам себе:

— Да уж нужно остаться человеком, странно, как все странно, тут остаться человеком!

Гудела голова и хотелось спать. Щукин откинулся на нарах и вытянул ноги. Стало немного легче. Вилор зажмурил глаза и вдруг понял, что очень боится. Какая-то неведомая тревога охватила сознание.

«Почему я не думаю, как тут оказался? За что меня засунули в эту камеру? Что я натворил? Неужели так надебоширил, что пришлось вызывать наряд! Господи, какой-то провал в памяти! Господи! Почему я здесь? Что я натворил? Кто вызвал милицию и кто сдал меня патрульным? Почему они ничего не говорят?» — стучали в виски противные мысли. — «Лидия? Как она, где она? Почему она не пришла и не забрала меня отсюда? Почему? Что случилось?» Вилору стало совсем страшно, за себя, за Лидию, а, главное ему стало страшно перед какой-то пугающей неизвестностью и наступающей кошмарной неизбежностью. Он словно почувствовал, что его ждет что-то такое страшное, что кардинально изменит его жизнь. От мыслей стало совсем сухо во рту. Голова загудела с еще большей силой. Щукин поморщился и застонал. Ему вдруг захотелось вскочить и, подбежав к двери, забарабанить в нее руками и ногами, требуя, что бы ему рассказали, за что он тут! Вилор дернулся, но остался лежать. «Нет, это бессмысленно делать, это только обозлит старшину! Нет, придется тут спать и все перенести на утро! Утро! Оно должно быть спасительным! Утро! Свет! Господи, Лидия! Как она переживает сейчас! А переживает ли она? Может она и не знает, что я тут в камере лежу грязный на грязных нарах. А она спит сейчас со своим мужем в мягкой кровати! Господи! Как это противно!» — Вилор вновь застонал, но на этот раз не от головной боли, а от мыслей. Он попытался вспомнить! Все вспомнить! Когда последний раз он мог рассуждать? Когда? Странно! Господи, как он мог забыть! Это утро, странное и противное утро, вчера он чувствовал, что-то похожее в то странное и противное утро.

Дед собрался и уехал. Вилор перед отъездом пытал старика допросами, но тот так и не проговорился, бросив лишь странную фразу:

— Мне нужно съездить за город. В одну деревню. Там у меня есть дела и главное мне там кое с кем встретиться надо. Щукин махнул рукой и, поняв, что Павла Сергеевича не остановить, решил, что будет лучше, если старик действительно проветрится и съездит по своим делам.

«А дальше, что дальше? Это словно сон! Нет странный и какой-то тревожный сон!»

— Вилор судорожно теребил память. Он скрючился на нарах и, потянувшись, снял туфли. Ногам сразу стало легче. «А дальше, да, да дальше была, была эта встреча… эта проклятая встреча…»

* * *

Тот звонок он резанул тишину квартиры. Вилор поначалу его даже не расслушал. Он, стоя под душем и закрыв глаза, наслаждался живительной влагой резких струй. Они бодрили тело и, массажируя кожу, придавали сознанию какую-то приятную энергию утра, нового дня. Но там, в прихожей, все настойчивее и настойчивее курлыкал звонок. Он словно предвестник беды не умолкал.

Вилор понял, что придется идти открывать, что настырный визитер не успокоится.

Он не уйдет. Он пришел и все будет, так как будет! Щукин вышел из душа и, накинув махровый халат, подошел к двери в прихожей. В этот момент он прочему-то не стал смотреть в глазок. Почему? Ведь он всегда смотрел в этот проклятый глазок! Но сейчас он не стал, не стал и все! Он просто, просто потянулся к замку и открыл дверь… Это был он… Это был тот человек, которого Вилор никогда не ожидал увидеть,… человек, которого Щукин в принципе вообще больше никогда не хотел видеть! Но он стоял совсем рядом, сейчас и здесь! Щукин поначалу даже зажмурился, он не хотел, что бы это было реальностью, но потом, понимая, что выглядит совсем нелепо, открыл глаза и понял, что это не видение…. Это был он! Вытянутое и морщинистое лицо. Маленькие глазки и большой нос. Густые брови и морщины на лбу. Это был Валериан Скрябин. Он стоял и противно и как-то заискивающе улыбался:

— Что не ожидал? Испугался? Вилор вздрогнул, словно очнувшись и, попытавшись придать голосу уверенность, спросил:

— Что надо?! Пришел скандалить?! Мужчина как то виновато и по-детски замахал руками:

— Нет, что ты что ты! Вот просто пришел поговорить! Неужели не пустишь? Ведь нам есть многое, о чем поговорить! Так ведь? А Вилор? Неужели ты не захочешь со мной поговорить! Нам обязательно нужно поговорить! Пустишь? Вилор тяжело вздохнул, он смотрел на Скрябина и понимал, что сейчас не готов разговаривать с этим типом. Но какая-то неведомая сила заставила Щукина распахнуть дверь.

— Проходи, коль пришел! — мрачно буркнул Щукин.

Варелиан зашел крадучись, словно кошка на чужой территории. Он нервно улыбался и внимательно смотрел на Вилора. Тот закрыл за нежданным визитером дверь и махнул рукой:

— Ну, проходи в комнату, там говорить будем, что на пороге разговаривать что ли? Такие разговоры возле двери не ведут. Давай, проходи. Скрябин закивал головой и зачем то согнулся. Вилор с любопытством наблюдал, как Валериан поправляет на туфлях полиэтиленовые чехлы — бахилы, какие обычно заставляют надевать посетителей в больницах.

— Ты что делаешь? — удивился Вилор. — Вытри ноги и все, я потом подотру пол, коль не хочешь снимать туфли.

— Нет, нет, я привык уважать чистоту, и следить не хочу, — Валериан вновь недобро ухмыльнулся. — Да и потом это не трудно,… натянул вот бахилы,… потом выбросил, удобно и хозяевам нет забот.

— Странный ты… ну как знаешь, — Вилор махнул рукой и прошел в комнату.

Там он плюхнулся в кресло. В проеме показался Скрябин, он стоял словно студент первокурсник на первом зачете, не решаясь сесть напротив.

— Да ты садись уж, коль в гостях. Разговор, я понимаю, тяжелый будет?

— Как знать, — тяжело вздохнул Валериан и осторожно присел в кресле напротив.

— В общем-то я не ругаться пришел. А расставить все точки над И. Мне надоело такое положение. Оно всех гнетет. Всех и меня и тебя и Лиду,… - Скрябин опустил глаза. Только тут Вилор заметил, что Валериан в руках держит пакет. Вернее это был сверток, продолговатый и круглый. Щукин ухмыльнулся:

— Да уж, я и сам право давно хотел все точки-то расставить.

— И как ты их хотел расставить? — неожиданно вызывающе и смело спросил Скрябин.

Вилору на секунду показалось, что он знает, про разговор с отцом Виктории. Про этот чертов и проклятый «заказ»! Про дурацкие и страшные планы Щукина!

— Так я не понял, как ты хотел точки-то расставить? — повторил вопрос Валериан.

— Хотел расставить по справедливости, а ты? Скрябин грустно улыбнулся:

— По справедливости говоришь, как странно и я тоже хочу по справедливости, значит у нас одна цель, значит, есть то, что нас может сблизить, или примирить, в конце-то концов.

— Ну, насчет сближения ты торопишься, сближаться я с тобой не собираюсь,… - мрачно бросил Щукин. — Ты не тот человек с кем бы я хотел общаться. Валериан тяжело вздохнул, но не обиделся, он опять грустно улыбнулся и пожал плечами, было видно, что он волнуется. Скрябин, дрожащим и прерывистым голосом сказал:

— Не сближайся, просто… из-за женщины нам быть врагами нет смысла. Она сама должна решить, что и как. А вот быть врагами по творчеству не разумно. Это глупо обижаться на соперника по творчеству! — нервно посмеиваясь, сказал Валериан.

— Ах, вот как ты заговорил. То есть ты, согласился с тем, что Лидия уйдет ко мне? А вот потом, потом будешь меня топить своими гнусными статейками и говорить мол, не обижайся это профессионально… без личности? Так что ли? — возмутился Вилор.

— Ну не так,… та не злись и не заводись, выслушай меня, а уж потом делай выводы. Кстати что бы разговор был боле мягкий и простой предлагаю выпить, вот я коньяк принес. — Скрябин протянул сверток, руки его немного дрожали от напряжения. Щукин удивился, он с недоумением смотрел то на Валериана, то на его подношение.

— Ну что ты, что? Вилор, давай, как мужик с мужиком выпьем и поговорим, ты выскажешь все, что думаешь обо мне. Что хочешь сделать с Лидией и, какие планы у тебя в отношении нашей семьи. А я выскажу тебе свое мнение. Может и, компромисс найдем? Давай неси бокалы, — Валериан попытался улыбнуться, но вместо этого противно сморщился. Вилор несколько секунд размышлял, затем встал и вышел в кухню. Там он достал из серванта два бокала, а из холодильника тарелку с дольками нарезанного лимона. Затем зашел в спальню и, скинув халат, надел чистую рубаху и джинсы. Когда он вернулся в комнату, то увидел, что Скрябин, заложив руки за спину, медленно ходит вдоль книжных полок. Он рассматривал щукинскую библиотеку, словно посетитель в музее. Вилор ухмыльнулся и, достав из свертка бутылку с коньяком, разлил его по бокалам. Валериан даже не обращал внимания на хозяина. Он был увлечен литературой, что стояла на полках, хотя Щукину показалось, что он лишь делает вид.

— Ну что критик! Удивляет, что бездарный поэт такие книги дома имеет? — язвительно спросил Вилор. — Ладно, иди вот выпей. Валериан обернулся и, вновь противно улыбнувшись, тяжело вздохнув, медленно вернулся в кресло. Вилор уже потягивал коньяк и внимательно смотрел на Скрябина. Тот как то нервно ухмыльнулся и, покосившись на бокал Щукина, как-то картинно сложил ладони домиком и поднес их к губам, Щукин заметил, что руки у критика дрожат. А Скрябин между тем следил за Вилором, за каждым его движением. Тот почувствовал себя неловко, ему было противно, что этот человек вот так рассматривает его в открытую, нагло и бесцеремонно. Щукин допил коньяк и налил себе еще. Сделав пару глотков, спросил:

— А что ж ты не пьешь-то критик? А? Сам принес и не пьешь?

— Так ты ж со мной не чокнулся, как же пить с хозяином, если он с гостем чокнуться не хочет!

— Не, чокаться я с тобой точно не буду. Не буду! И не проси! Я и так тебе домой пустил. А надо было взашей,… - Вилор почувствовал, что уже сильно захмелел. — Так что ты мне хотел сказать, что решил-то? А?! Господин критик?! Валериан стал хмурым. Он отвернулся и, посмотрев куда-то на потолок грустно ответил:

— Я решил, что Лидия должна уйти!

— Правда? — язвительно передернул его Вилор.

— Да, она должна уйти навсегда, пусть идет. Я ее больше не держу. Незачем. Мы стали слишком далекими людьми. Вот так! Пусть это произойдет. Она хочет свободы, пусть она ее имеет. Полную вселенскую свободу!

— Браво! — Вилор допил коньяк и, поставив бокал, захлопал в ладоши. — Наконец-то до тебя это дошло! Только вот тон у тебя уж слишком пафосный. Он мне не нравиться, ну что это такое — полная вселенская свобода! Что это за такое? Полная вселенская свобода это смерть, небытие, если ты помнишь философию! Ей просто свобода нужна! Ну, да ладно, а почему вдруг такие перемены? А?

Скрябин вдруг стал совсем мрачным. Он посмотрел на Вилора и тот почувствовал в его взгляде призрение и брезгливость. Валериан зло, почти не раскрывая губ, процедил сквозь зубы:

— Я в этой нашей тройке стал лишним человеком! Понятно! Я стал лишним и мне пора на выход! А вы оставайтесь! А я решил выйти! Ты знаешь, что такое лишние люди?

Вилор заулыбался, он совсем захмелел, как ему показалось даже слишком от столь небольшой дозы коньяка.

— Что такое лишние люди я знаю! Знаю! И ты знаешь! — Щукин погрозил Валериану пальцем. — Ты, что забыл, как ты разнес мое стихотворение? А?! Я тебе его напомню! Вожжи — вождям! У высокого стремени Дружно враждуют холуй и халдей. Лишние люди удачно расстреляны По наущению нужных людей. Псевдо-Онегины, горе-Печорины. Правнук Белинского из Вэ-чэ-ка Предусмотрительно учит ученого Где протекает Печора-река. Там и к Онеге дорога недальняя Нужного мало, а лишнего — тьма. Чтоб не смущали и чтоб не скандалили Есть про запас и река Колыма. И ничего здесь казалось бы личного, Трудится служба, себя позабыв Страх превратиться из нужного в лишнего Тоже безжалостно трудолюбив. Вилор встал и чуть не упал, он совсем плохо держался на ногах. Щукин вдруг почувствовал какую-то слабость, вроде голова была ясной, а вот тело было словно чужое. Руки не слушались, ноги подкашивались. Скрябин, увидев неуверенность Вилора, сказал встревоженным голосом:

— Ну вот, стихи прочитал и захмелел. Как же так? Ты же всегда такой уверенный был, мог ведро выпить, видно старичок состарился ты, нет уж той удали. Нет, запала и силы нет. Как же так?! Стихи читаешь, причем признаю, не плохие стихи, но сам-то ослаб,… - Валериан развел руками. Вилор покосился на столик, на котором стояла бутылка с бокалами. Она заметил, что Скрябин так и не притронулся к своему. Ужасная догадка резанула мозг:

— А ты что не пьешь? Ты почему не пьешь,… ты что задумал? А?!!! — Щукин рухнул как подкошенный в кресло.

Неожиданно затуманился взор, вместо Валериана перед ним виднелось расплывчатое серое пятно. Вилор лишь услышал ответ:

— Иногда дружок пить с врагами это не значит с ними подписать мировую, — дрожащим голосом сказал ему Валериан.

— Так вот ты зачем и как пришел,…- прохрипел Щукин и откинулся в кресле. Скрябин сидел бледный и испуганный. Руки у него тряслись. Он не знал, что делать дальше, но через несколько секунд, все же встал, и подошел к потерявшему сознание Вилору. Толкнув его ногой, Валериан, закрыв ладонями лицо, завыл тихо и протяжно.

Шестнадцатая глава

Ноги спотыкались об большие и острые камни. В ступни больно врезались твердые грани гранита, противного грязно-розового угловатого гранита. Мерзкое ощущение, хотелось бежать, но сил не было, просто какое-то медленное инерционное движение вперед… И опять боль в ногах, опять удары по ступням…

— Эй! Подъем! Хватит спать! — сквозь сон услышал грубый голос Вилор.

Он еще не успел открыть глаза, но уже понял, его кто-то бьет по ногам. Щукин с трудом разомкнул веки и увидел рядом с собой человека. Высокий мужчина, одетый в светло-серый стильный костюм, стоял возле нар и пинал Вилора по пяткам. Щукин застонал и, поджав ноги, приподнял голову, что бы рассмотреть человека который нарушил его сон. Все тело ломило, спать на голых досках как оказалось, было занятием болезненным, мышцы на руках и спине противно ныли от напряжения.

— Так, вставай, а то сейчас попрошу дежурного принести ведро холодной воды и окачу тебя! — угрожающе сказал высокий человек. Вилор тяжело вздохнул и поднялся с нар. Он нашарил на полу свои туфли и, с трудом натянув их, встал в полный рост. Голова слегка кружилась, во рту пересохло, хотелось пить, и не просто пить, организм требовал большой дозы холодной, воды. Высокий мужчина, осмотрев Щукина с ног до головы, ухмыльнулся и, кивнув на открытую дверь камеры, тихо сказал:

— Выходи, пошли, поговорим.

— Вы кто? — удивленно спросил Вилор.

— Я?! Я тебе позже объясню! — как-то зло ответил незнакомец. В коридоре их ждал толстый старшина, он ехидно улыбался. Щукин брезгливо взглянул на тюремщика и требовательно сказал:

— Воды дайте! Я пить хочу!

Старшина нахмурился и уже открыл рот, что бы ответить Вилору, но его определил высокий незнакомец в штатском:

— Пошли, пошли, я тебе дам и попить и поесть! Все будет!

Вилор обернулся и посмотрел на мужчину. Щукин хотел понять шутит или нет с ним этот тип в стильном костюме. Но сделать это не успел, высокий человек ловким движением схватил сначала одну руку Вилора, а затем и другую. Через мгновение Щукин почувствовал, что ему на запястье надели наручники. Сталь браслетов противно впилась в кожу.

— Это еще зачем? — попытался протестовать Вилор.

— А это теперь твоя бижутерия! Она теперь долго теперь будет украшать твое тело! Руки! Может быть и ноги! — ехидно пошутил высокий. — Иди, давай, шагай! — мужчина толкнул Вилора в спину. Они вышли из помещения ИВС и услышали, как за спиной надрывно лязгнула дверь изолятора. Щукин поморщился и, чуть не споткнувшись на крутых ступеньках, больно ударился плечом об стену.

— Осторожней! — услышал он голос за спиной. — Ты мне пока нужен целый и невредимый,… пока! — угрожающе прозвучали слова мужчины в штатском. Пройдя через помещение дежурной части, они вышли в коридор райотдела милиции. И тут Вилор встал как вкопанный, оказавшись за этой границей, свободы и несвободы, он оказался под прицелом десяток глаза. Посетители РОВД, которые стояли и сидели на лавках в ожидании приема, все как один внимательно уставились на него. Щукин ощутил себя голым на свадьбе.

Грязная все заляпанная рубашка и джинсы. Помятое лицо и главное руки скованные наручниками за спиной! Что чувствует человек, на которого в первый раз надели наручники? Обычному человеку никогда не имевшему дело с милицией это неведомо! Да и обычные люди об этом и не задумываются! Что об этом думать! А жаль! Человек, лишенный свободы двигать руками — это униженный человек! Наручники это не просто средство ограничения движений конечностями, а специальное приспособление лишение человека его достоинства!

«Что думают эти люди, глядя на меня? Что они могут думать обо мне? Они думают, что я злодей и подонок. Что я мерзкий тип и подлец которого вот так как собаку на поводке водят по коридорам милицейского отдела? Собаку?… Странно, как странно, но я тысячу раз видевший собак на цепи, собак на поводке никогда и не мог подумать каково это быть несвободным? Как собаки это терпят? Как они могут сносить все это, целую жизнь? Вот так, подчиняться воле хозяина, ходить с ярмом на шее и таскать цепь и поводок ради миски яды, ради брезгливого поглаживание человеком за ухом?! Нет, теперь становится понятным, почему собак так ненавидят коты и… волки! Почему кошки и волки презирают собак! Как их не презирать, если собаки готовы добровольно быть рабами людей!» — грустно подумал Вилор. — «Почему, почему со мной тут обходятся как с собакой? Почему меня водят как пса на поводке?»

— Иди, давай! Что встал! — вновь окрик за спиной. Нет, как стыдно, как противно вот так, идти с видом военнопленного. Идти, низко опустив голову! Но Вилор шел, он вынужден был идти!

С каждым шагом он двигался все быстрее и быстрее. Высокий, еле-еле поспевал за ним. Они подошли к межэтажной лестнице, что находилась в самом конце коридора.

— Поднимайся в кабинет номер двести десять! — прозвучала команда конвоира в штатском. Вилор скакал по ступенькам как сайгак, не смотря на боль в ногах. Стыд гнал его вперед. Быстрее, быстрее, что бы люди, не видели этого позора! Быстрее! Возле двери с номером двести десять он остановился. Тяжело дыша, Вилор закрыл глаза и облокотился на стену. Незнакомец в сером костюме тоже запыхался от этого спринта по милицейским коридорам.

— Ну, ты и бегать! Ты что бегучий? Смотри если на рывок пойдешь, ноги переломаю! — зло бросил незнакомец. — Ладно, что встал? Заходи в гости! Сейчас мы с тобой душевно разговаривать будем! — величаво произнес высокий и толкнул дверь под номером двести десять.

В кабинете было сильно накурено. Вилор даже зажмурил глаза от едкого табачного дыма, но через несколько секунд все же с трудом осмотрелся. В помещении вдоль стен стояли два старых облезлых письменных стола, большой коричневый несгораемый шкаф в углу и тумбочка, на которой возвышалась большая печатная машинка. На подоконнике Вилор рассмотрел стеклянный графин с водой и два граненых стакана.

— Это этот что ли потрошитель? — услышал низкий голос Щукин. Вилор посмотрел в угол помещения и с удивлением увидел, что прямо за дверью, словно огромная старая колоша чернеет корявый обшарпанный диванчик, на котором полулежал какой-то человек в синей рубаке и темных брюках. Он дымил сигаретой и, как-то хитро сощурив левый глаз, пялился на Щукина.

— Да, это он. Надо вот допросить и оформить, — мрачно ответил высокий в сером костюме. Он небрежно выдвинул обыкновенный стул и поставив его на центр комнаты:

— Ну, Щукин, садись! Вилор с неохотой подошел к стулу и, хотел уже присесть на него, но высокий человек в сером костюме резко потянул Щукина за скованные наручниками руки и, заведя их за спинку стула, толкнул Вилора на сиденье. Тот застонал от боли.

— Что ручки больно? — язвительно спросил высокий. — Потерпеть придется, — он уселся за письменный стол и, достав из ящика листок бумаги, пошарился в карманах и положил рядом с листком пачку сигарет зажигалку и шариковую ручку. Вилор с тревогой наблюдал за хозяевами кабинета и молчал. Говорить ему этим мрачным людям ничего не хотелось, тем более что вновь стало страшно. Человек, который лежал на диване, медленно встал и, подойдя к двери, задвинул щеколду, затем он подошел совсем близко к Вилору и мрачно сказал:

— Теперь нашему первому свиданию никто не будет мешать! Вилор взглянул на этого типа и, опустив глаза, отвернулся.

— Так, Щукин, скажи-ка мне свои данные, фамилию имя отчество и дату рождения, — приказным тоном прикрикнул высокий в сером костюме. Он что-то строчил на листе бумаге не поднимая глаз. Вилор тяжело вздохнул и тихо ответил:

— Щукин Вилор Андреевич, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго.

— Не понял, что так тихо, громче, громче говори, Толик подскажи задержанному, что надо говорить громче! — недовольно буркнул высокий из-за стола. Тот, которого он назвал Толик, резким движением схватил Вилора за ухо и, сжав кулак, прикрикнул:

— Говори громче! От боли и обиды у Вилора брызнули слезы из глаз. Он застонал и дернулся, но Толик крепко держал его за ухо.

— Ай, ай! Что за дела? Вы кто такие? По какому праву надо мной тут издеваетесь! — заорал Вилор.

— Молчи сука! И говори четко и ясно, что тебя спрашивают! — прошипел Толик. Вилор понял, что ему не вырваться и обреченно ответил:

— Щукин Вилор Андреевич, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго!

— Вот молодец! — Толик отпустил Щукина и, погладив его по голове, словно нашкодившего беспризорника, вернулся на свой старый рассохшийся диванчик в углу.

Вилор тяжело дышал, он все еще не верил, что все это происходит с ним. Какой-то кошмар действительности, больше похожий на страшный сон.

— Моя фамилия Мухин! Старший оперуполномоченный Евгений Петрович Мухин! — громко и зло сказал высокий в сером костюме. Он сбросил пепел с сигареты в консервную банку, которая уже была переполнена окурками и мрачно добавил:

— Я буду работать с вами гражданин Щукин по вашему делу, хотя официально его ведет старший следователь районной прокуратуры Нелюбкин. Но, тем не менее, сделать первый допрос и как я надеюсь, с признательными показаниями, поручили мне. Вилор напрягся. Кисти рук совсем онемели от наручников. Щукин поморщился и тихо спросил:

— По какому еще делу? Вы что тут творите? Я ничего не понимаю? За что меня задержали?

Мухин оторвался от писанины и удивленно взглянул на Щукина, опер ухмыльнулся и в очередной раз, затянувшись сигаретой, посмотрел на своего коллегу, который развалился на стареньком диване:

— Нет, Толик ты посмотри, интеллигенция мать его, вот какая у нас интеллигенция! Творческая между прочим! Ведет себя как отъявленный уголовник рецидивист! — грозно взглянув на Вилора, Мухин презрительно добавил. — Вы гражданин Щукин, как я понимаю, в несознанку решили идти? Так это зря! У нас в убойном отделе и не таких волков кололи! Так что лучше вам дурака тут не включать!

— Да я, правда, не понимаю, за что меня задержали и за что меня посадили в камеру! И вот сейчас за что вы меня тут приковали наручниками! Объясните мне, в конце-то концов! — взмолился Вилор.

Мухин покачал головой и внимательно посмотрел на Щукина. От его взгляда Вилору стало совсем страшно.

— Значит, не понимаешь…. А ты, что натворил вчера, не помнишь? А?!!! — угрожающе рявкнул Мухин.

— Я?!!!.. А что я натворил? Дебоширил? Ветрину разбил? Так я, правда, не помню, правда, не помню! Что я сделал? За что такое отношение? Какое дело? — Вилор почти кричал от отчаянья.

Мухин задумался, было видно, что он пытается верить Вилору, но оперское чутье, а вернее профессиональная привычка не доверять слезам и мольбам с первого раза, мешала ему сознаться в этом. Он покосился на Толика и, затушив сигарету, ледяным тоном спросил:

— А такого человека, как Лидия Петровна Скрябина, вы, гражданин Щукин, знаете?

— Лидию? А причем тут она? Причем тут Лида? Что за ерунда? Это она что ли меня сюда сдала? Она что ли заявление написала? Что я натворил? Что я ей сделал? Мухин продолжал пристально смотреть на Вилора. Он все еще не мог понять, насколько искренен с ним этот человек.

— Нет, заявление она никакое не писала. Она просто не может теперь это сделать! Потому что она сейчас находится в морге!

— Что?!!! — Вилор дернулся и попытался встать со стула, но руки в стальных браслетах, заведенные за спинку, удержали его на месте. — Что вы такое говорите? В каком морге?!!! Что с ней! Что с Лидией?!!! — закричал Щукин. Мухин покачал головой и, ухмыльнувшись, бросил своему коллеге Толику:

— Нет, ты посмотри Толян! Он еще тут требует! Орет тут на нас! Ты посмотри!

— А может правда у него крышу сорвало и он не хрена не помнит? — робко озвучил свою догадку Толик. Мухин задумался, он смотрел то в лист протокола на столе, то на Щукина. Вилор почти не дышал. Ужас окутал каждую клеточку тела. Он почувствовал, что еще немного и, он потеряет сознание.

— Гражданка Лидия Петровна Скрябина найдена мертвой в вашей квартире. У нас есть все основания полагать, что вы и убили гражданку Скрябину Лидию Петровну. Что вы нам можете пояснить по этому делу гражданин Щукин? Вилор все это слышал как в тумане. Тем не менее, до него через какое-то время дошел страшный смысл слов Мухина. Щукин дернулся и заорал.

Он орал дико, руки непроизвольно потянули за собой стул. Вилор привстал, но не смог удержать равновесия и рухнул на бок, на грязный пол. Он выл и кусал губы. Бился, словно в судорогах и катался вместе со стулом по полу. Мухин и второй опер испуганно вскочили.

— Толик, давай воды, а то он сейчас точно сознание потеряет! — закричал высокий в сером костюме. Толик, метнулся к подоконнику и, схватив графин с водой, принялся лить ее на лицо Щукина. Вода попадала ему на щеки и волосы и струями скатывалась на пол. Через минуту Щукин размазывал головой грязь на линолеуме. Он все также выл и дергался.

— Что с ним делать? Как его успокоить? Что делать? — взвизгнул Толик.

— Да расстегни ты ему наручники! Расстегни! Надо его прижать к полу! — крикнул Мухин. Толик дрожащими руками перевернул Вилора на живот, отбросил стул и, кое-как попав маленьким ключиком в замок наручников освободил Щукина от браслетов. Вилор продолжал выть, закрыв ладонями лицо. Тогда Мухин, опустившись коленом ему на грудь, влепил Вилору звонкую пощечину. На секунду Щукин пришел в себя. Он раскрыл глаза и, посмотрев на Мухина, глубоко вздохнув, закричал:

— Нет! Это не правда! Этого не может быть! Нет! Лидия!!!

Мухин поднялся в полный рост и, брезгливо посмотрев на воющего Щукина, сказал:

— Ладно, пусть переварит информацию. Видно он точно не хрена не помнит. Мухин устало вернулся к своему столу и, вытащив из пачки сигарету, закурил. Его напарник сидел на диване и смотрел на Щукина. Тот немного успокоился. Он, лежал почти, недвижим и лишь изредка стонал.

— Ты будешь его допрашивать? Как его сейчас допрашивать? А если вообще кто ни будь из руководства зайдет, так вообще, скажут мы его тут прессанули! Вон под молотки мол наши попал! А? Кто это все гавно тут убирать-то будет? У нас даже тряпки половой нет! — причитал Толик.

— Так сходи и найди! Надо все тут вытереть! Найди уборщицу что ли! А я пока его немного успокою! Может, что и скажет! Вилор все это слушал с каким-то странным ощущением. Ему сейчас казалось, что он словно находится в зале кинотеатра, а на экране идет фильм про него, и вот сейчас актеры разыграли эту драматическую сцену! Голоса! Какие противные у них голоса! И тут мозг как самый жестокий и мерзкий садист, вдруг прорезал сознание страшной мыслью. — «Лидия! Моя Лидия! Они говорят, что ее больше нет! Нет! Ее не может больше не быть! Лидия не может исчезнуть? Как она может исчезнуть? Умереть? Нет, Лидия не может умереть! Она не может умереть! Это противоестественно! Как Лидия может умереть? Она перестала дышать? Ее кожа стала холодной! Ее руки стали недвижимы?! Нет, она не может умереть! Она перестала улыбаться, перестала слышать?! Нет, это бред! Такого просто не может быть! Это все ложь! Это все ложь! Какие гнусные люди, если они могут говорить такую циничную и страшную ложь!» И тут его вновь вернул в страшную реальность противный низкий голос высокого человека в сером, стильном костюме:

— Щукин! Ладно! Хватит тут разыгрывать Ричарда третьего! Вставай, нам надо побеседовать! Вставай и давай расскажи мне, что же вчера произошло в твоей квартире. Что?! Расскажи мне хотя бы то, что ты помнишь! Вилор открыл глаза и, посмотрев на этого мерзкого человека, еле выдавил из себя:

— А Лидия? Что с Лидией?

— Я же сказал! Она мертва!

Вилор зажмурился и застонал. Ему в этот момент вновь захотелось умереть. Но он понял, что смерть сейчас будет просто спасением.

* * *

Он всматривался в это идеальное лицо. Таких черт нет ни у одного человека на земле. Гладкая кожа, чуть вдернутые брови в разлет, прямой нос и красивые полные губы. Они немного приоткрыты — самую малость, нет определенно она красавица! Красавица! Она одна на свете! Таких больше нет! Таких больше никогда не будет! Она единственная и неповторимая и принадлежит только ему! ТОЛЬКО ЕМУ! И никому более он никогда ее не отдаст! «Да, я единственный кому позволено решать ее судьбу! И я решил ее судьбу!

Решил справедливо, хотя немного жестоко, но справедливо! Никто так больше ничего не может решить! Никто! Никто больше не может к ней притронуться! Только я! Я! Я! Жалеть ли о том, что она больше никогда ничего не скажет? Хм, зачем об этом жалеть? Зачем нужны вообще ее слова? Кому они нужны? Слова, сказанные человеком это лишь лишние звуки! Они противоестественны остальному всему живому! Растеньям, рыбам, животным! Все они же обходятся без слов! Почему, зачем человеку нужны слова? Нет, они не нужны! Пусть, пусть она уже ничего не будет говорить, но зато теперь она покорна. Она моя!» — Скрябин сидел и улыбался, еле заметно. Это было так противоестественно, человек, сидящий у гроба, думает и улыбается своим же мыслям! Но этого никто не замечал. Со стороны он казался горем убитым мужем, который от ужаса произошедшего потерял разум и теперь ведет себя немного не адекватно.

Лидия лежала в гробу вся усыпанная цветами, розы в большинстве темно пурпурные скрывали ее бедра тело и плечи. Роскошное белое платье было практически не видно из-за лепестков. В комнате тихо играла грустная классическая музыка, стояли букеты цветов и венки. Это страшный запах смерти, но он вовсе не противный, нет! Нет! Смерть пахнет приторно сладко… свежими досками, пластмассой искусственных веников венков и воском свечей. У смерти всегда есть какая-то страшная и таинственная торжественность! Кто это придумал? Почему человек решил так торжественно отмечать смерть другого человека?! Откуда это повелось? «Смерть может стать не наказанием, а избавлением, нет, не обязательно для умершего, она может стать избавлением от мучений, проблем для тех, кто окружал этого умершего! Странно! Мы иногда не произвольно ждем смерти своих близких, друзей знакомых! Своих родителей и учителей! Как это странно, мы ждем смерти, мы свыклись с ее неизбежностью, но неизбежностью смерти других людей, а сами, почему-то не хотим умирать?! Мы меряем ее на лик других, а на себя мы примерить ее не хотим! Считаем себя почему-то бессмертными, думаем о ней как о чем-то очень далеком, хотя она, она ведь рядом с нами! Она часть нашей жизни! Смерть, какое странное слово, что это? Это невидимое существо, субстанция?! Она не видима, или она не видима лишь для людей, а для остальных существ ее приход вполне предсказуем? А для чего вообще нужна смерть? И нужна ли она вообще?! Хм, нет, она нужна, вот, как она была нужна мне, смерть Лидии была нужна мне!.. Господи! Что я несу?!!! Сам признаюсь себе в том, что мне нужна смерть?!!!» — Скрябин содрогнулся от своих мыслей. Он посмотрел на безмятежное лицо Лидии и заплакал. Его плечи тряслись еле заметно, он стал похож на старого ворона, который с трудом поедает дохлую мышь. Скрябин вдруг осознал, что остался один, совсем один в целом мире людей, которые почему то его не любят! Так, по крайней мере, ему казалось. Ощущение пустоты и бесконечного одиночества навалились на него словно гигантским айсбергом! Зачем, зачем он все это затеял? Это победа? Но над кем? Кто выиграл в этой трагедии?

Это как страшная бестолковая пьеса глуповатого драматурга, которую он поставил по блату в провинциальном театре!

Скрябин зарыдал, схватившись за край гроба. Его трясло, словно в лихорадке. От непроизвольных толчков его рук, розы и лепестки вздрогнули и затряслись, как будто налетел неожиданный осенний ветер.

* * *

Он слушал его! Слушал очень внимательно! Ловил каждое слово!

— Да поймите вы, чистоплюй! Она уже вас предала! Она через вас переступила! Она растоптала все. Что ей вы давали! Все! А прожили вы не один год! Она растоптала вашу любовь! Ведь вы любите ее? Любите очень сильно! Но это несправедливо, когда один человек ради другого пытается отдать частичку себя, а другой человек просто выбросил все это в мусорное ведро! В помойную яму! Разве вам нужен такой человек! Такая любовь? Быть вечно лишним, разве это ваш удел? Поэтому вы и должны сделать это! Должны!

— Да, но,… - буркнул Валериан.

— Что но? Вам ее жалко? Вы боитесь! Это естественно! Каждый нормальный человек должен этого бояться! Это конечно противоестественно нормальному существованию разумных людей! Да! Нормальному! Но у вас-то совсем другое! Совсем другое положение! Какое вас ждет будущее? Какое?!!! Одинокая старость, когда никто даже чашку супа не сварит, да какой там суп, никто за лекарствами в аптеку не сходит, да и вообще никто не придет к вам! Просто потому, что у вас нет друзей! Нет родных, нет хороших знакомых, так товарищи… да заказчики! Но это лишь пока. Когда вы станете дряхлым стариком, вы станете никому не нужны! Никому!!! Подумайте! Как это страшно! А между тем ваша бывшая жена, будет наслаждаться жизнью с новым мужем! Как обидно да! Но потом будет поздно! Поздно! Вам это нужно? А они, они будут издеваться, непроизвольно издеваться над вами, будут жить в свое удовольствие! Будут заниматься любовью, еще и детей родят! Вы хотите, что бы она родила ребенка от вашего соперника? А?!

— Нет…

— Вот! Вот мой друг, поэтому…

— Я ничего не хочу! Я не хочу, что бы с ней вообще, что-то происходило! — мрачно добавил Валериан.

— И правильно! Правильно мой друг!

— Да, но, а этот…

— Ах, вот вы о чем! Так надо сделать так, что бы его тоже не было! Что бы он исчез! Правда, не совсем, а из этой нормальной жизни! Нужно просто устроить ему ад на земле! Что бы он мучился и страдал! Хотите?

— Да, но…

— Не переживайте, я вам помогу. Просто нужно сделать все как я вам скажу! И все! Один поступок и все! Все ваши проблемы, будут решены! Вы готовы?

— Ну не знаю,… - Валериан тяжело вздохнул, и посмотрел на собеседника.

Тот улыбался и кивал головой. Валериану на секунду показалось, что среди волос у темечка, у этого человека виднеются небольшие острые рожки.

Скрябин помнил тот роковой день посекундно! Каждое мгновение! Когда, когда в какой момент он решился на это? Тогда утром! Рано утром! В час тишины, когда тени ночи еще не хотели уходить, но наступающий день гнал их безжалостно прочь, словно палач гнал жертву на плаху, заливая утренним светом углы и стены комнаты! Скрябин лежал один на огромной кровати. На той самой кровати, где они еще совсем недавно занимались любовью с Лидией. И вот ее нет рядом! Нет! Валериан перевернулся на живот и втянул ноздрями запах постели! Он пытался уловить аромат любимой женщины! Этот чарующий аромат! Он пытался его уловить, но не мог! Лидия исчезла не оставив после себя ничего! Валериан помнил, помнил то мгновение! Те страшные мысли! Мысли не давали ему покоя! Они уничтожали сон! Они убивали аппетит! Они завладели всем сознанием! Мысли! Мысли убийцы! «Я могу решить! Я вправе решить судьбу свою! Судьбу Лидии и судьбу этого никчемного человека, разрушавшего мою мечту! Разрушавшего, мою жизнь! Это дает мне право на решение! Да! Да дает! Кто придумал эти правила приличия и чести? Кто? Какой глупец, а может быть, это был просто очень хитрый и расчетливый человек, или группа людей, которая решила вот так, какими-то странными правилами подчинить себе большинство! Когда и как это произошло? Сейчас конечно никто не знает, но возможно ли обратное? Правила приличия и кодекс чести, они могут быть отменены? Хм, нет, они не могу быть отменены, но они могут быть изменены, они могут не соблюдаться в определенных обстоятельствах! А у меня сейчас определенные обстоятельства. Очень весомый аргумент! Я, я могу сделать это, потому как я имею право! И не должен, ни перед кем оправдываться! Хм, разве что перед Богом?! Страшно ли мне перед Богом? А есть ли он Бог? Есть ли он? Почему же если он есть, то он так не справедлив? Почему? Почему он несправедлив, ко многим совершено честным и хорошим людям! Поэтому все это лишь отговорки! Все! Страшно, страшно так думать, но Бога нет! Нет и, не может его быть! Вселенная это лишь пустота. Пустота с большим количеством газа! И все! Нет, нет там больше ничего! Пустота и газ! Что меня держит? Что? Страх? Но страх это тоже пустота! Пустое! Страх сам ничтожен! Он сам боится всего! Потому что этот страх! И я смогу убить в себе этот страх! Смогу!» Он долго и тщательно собирался. Чистил зубы и принимал душ. Затем поджарил себе яичницу с ветчиной и помидорами. Это было любимым его блюдом, казалось что проще и быстрее — яичница с помидорами и ветчиной, но Скрябин считал это настоящим праздничным блюдом и делал ее в самые важные для себя дни. Вот и в то страшное утро, он сделал себе яичницу… На столике в прихожей лежал сверток. Тот пакет, отданный ему тем страшным человеком. Валериан развернул его и еще раз посмотрел на содержимое. Резиновые перчатки и бахилы для обуви. Две бутылки коньяка, на одной из этикеток красная полоса проведенная карандашом. Ее даже не совсем заметно. Но он та знает, что означает эта полоса… «Значит эту надо заставить пить этого поэтика, выскочку и наглеца!» — презрительно подумал Скрябин. До дома Щукина он шел пешком. Его не должны видеть в автобусе и тем более в такси! Пешком, причем шел наугад без предварительного звонка, не зная дома ли его враг. Он шел устремлено и уверенно. Шаг за шагом! Скрябин сначала не о чем не думал во время движения. Никаких мыслей, он лишь переставлял ноги и зачем-то считал шаги! «Четыреста сорок семь, четыреста сорок восемь….» Погода в это день была просто на загляденье. Ни одной тучки на небе. Тепло и сухо. Лишь слегка пожелтевшие листья подсказывали уже осень, осень и совсем скоро холода, дожди,… а пока, пока бабье лето! Умереть в бабье лето! Подходя к дому Щукина, Валериан вдруг подумал: «Земля живет своей жизнью. Планета, которая наверняка живой организм, не интересуется, что происходит с тварями населяющими ее! Не интересуется! Конечно, до определенного момента пока эти самые твари населяющие планету не становятся угрозой для нее самой. Вот тогда планета мстит, очищается, предупреждает,… а это ураганы, смерчи, наводнения и землетрясения! Но планете нет дела, до того, что разумные твари, называющие себя людьми, делают друг с другом. Наверняка когда эсэсовцы отправляли в газовые камеры миллионы людей в Освенциме и Бухенвальде временами погода был тоже прекрасная… Земля жила своей жизнью. Вот и сегодня, что может измениться, если умрет один человек? Да! Один! Да ничего, ежесекундно на планете умирают сотни, тысячи, а может и десятки тысяч людей! И ничего! Ничего! Это лишь удобрение для планеты! Люди это удобрения для земли! И все! Никакого пафоса! Разумные твари становятся навозом,… гниют в чреве земли и превращаются в перегной! Зачем же жалеть людей! Зачем их жалеть?!»

Дверь в подъезде оказалась тяжелой и скрипучей. Скрябин, прежде чем открыть ее надел резиновые перчатки. Он подошел к углу дома, что бы, его не видели прохожие и натянул их на руки. Затем достал из пакета бахилы и облачил туфли в полиэтиленовые чехлы. Никаких следов! Ничего! Все надо сделать, как говорил этот страшный человек! Валериан сначала не хотел его слушаться, но сейчас, сейчас делал все, как он говорил! Какое-то наваждение! Он слушался и исполнял указания того человека!

В подъезде было темно и прохладно. Каждое движение, каждый шорох звучал громко, усиленный пустым пространством широкой лестницы и высоких потолков. Эхом отдавались даже едва слышные шаги. Скрябин поднимался по ступеням. И вдруг он почувствовал страх, с каждым шагом страх усиливался, он становился невыносимым. Он сковывал движения и мешал идти. Валериан остановился возле окна и, прислонившись руками к подоконнику, опустил голову и заплакал. Он плакал тихо, стараясь, что бы его судороги рыданий, были не слышны. Слезы катились по щекам, дрожащими руками, одетыми в резиновые перчатки, Валериан размазывал соленую воду и, прикрывая ладонью рот, старался, что бы едва слышные звуки, вырывающиеся непроизвольно из его груди, гасли где-то между пальцев.

— О-о-о, м-м-м!!! — Скрябин достал из кармана брюк платок и зажал его зубами. Через несколько секунд это помогло. Спазмы, давившие грудь прекратились.

Валериан успокоился и, вытерев лицо платком, отдышался. Он презрительно взглянул куда-то вверх лестницы, пытаясь рассмотреть дверь квартиры Щукина. Нажать на кнопку звонка он долго не решался, он стоял и заставлял себя надавить на маленькую красно-алую пуговку на черном цилиндрике. И наконец, сжав зубы и, скривив рот, он опустил палец на кнопку. Трель там, где то за дверью прозвучала, словно сигнал к атомной атаке ракетных сил стратегического назначения. Но на этот сигнал никто не отреагировал. Валериан затаил дыхания пытаясь расслышать шаги за дверью, но ему на уши давила тишина. Скрябин набрал в грудь воздух и вновь надавил на звонок. Трель получилась затяжной. И опять! Опять! Нет! Никого нет! «Это судьба, это судьба, а я не вперил в судьбу, я не верил… как же так, вот, вот она во всех ее проявлениях, вот! Вот как все повернулось! Все мои страдания и усилия напрасны! Насмарку! Нет, второй раз прийти сюда я не смогу! Не смогу! Это выше моих сил! Нет! Нет!» Скрябин в отчаянье заплакал и давил и давил на проклятый звонок! Еще и еще! И ВДРУГ! Где-то там, в глубине квартиры послышались шаги! Нет, определенно, за дверью кто-то был! Скрябин неожиданно осознал, что сейчас откроется дверь, и хозяин квартиры увидит его плачущего и еще в резиновых перчатках! Валериан резкими движениями сорвал с рук перчатки и сунул их в карман, платком как мог, вытер глаза и щеки. Секунда другая. Еще и еще. Время тянется вечностью, когда, когда?!!! И вот! Вот! Щелкнул замок, дверь заскрипела и… На пороге стоит он! Он! Он что-то говорит. Что? Не слышно! Лишь сердце стучит в висках! Тук! Тук! Надо отвечать. Надо что-то отвечать! ИНАЧЕ! ИНАЧЕ он все поймет! Скрябин словно в забытье от напряжения и страха что-то говорил… Что-то говорил и даже пытался улыбаться…. Он видел лицо Щукина, самоуверенное и наглое лицо… Он ведет себя как хозяин жизни! Как он смеет?! «Главное не перепутать! Не перепутать! Где это чертова полоса?» — мучительно думал Скрябин, доставая из пакета бутылку коньяка. Он с ужасом взглянул на нее и с облегчением выдохнул воздух. На этикетке виднелась тонкая красная полоска. Когда Вилор разливал коньяк, Щукин задержал дыхание. Он, как показалось ему, покраснел. Но хозяин вроде этого не заметил. Мгновение…. И вот Щукин выпил коньяк. Глоток! Еще глоток. Валериану стало до ужаса страшно! Он понял, что теперь с этого момента обратного пути нет! Нет!

«Как сейчас это все произойдет? Как эта химическая реакция начнет действовать? Как? Уже, уже желудочный сок смешался с коньяком, а стенки желудка впитывают алкогольную жидкость! Он обречен! Он обречен! Он в моей власти! Терпеть! Терпеть!» — судорожно рассуждал Валериан. Он практически не слышал тех стихов, которые читал ему Щукин. Не слушал! Не хотел слушать! Он смотрел на лицо Вилора и ждал,… ждал… И вот! Вот! Щукин обессилено откинулся в кресле, глаза закатились, рот полуоткрыт. Руки безвольно повисли вниз веревками. Валериан сидел и не двигался. На секунду ему даже показалось, что его парализовала. Он практически не чувствовал своих рук, ног! Двигаться! Нужно было двигаться! С трудом Скрябин вытащил из кармана брюк резиновые перчатки. Надеть их было настоящим мучением. Руки вспотели от напряжения и никак не хотели залазить в резиновые чехлы. Через минут пять Валериан все же натянул перчатки. Вскочив с кресла, они первым делом схватил бутылку с коньяком и второй бокал, тот самый который Щукин принес ему и коньяк, в котором так и остался не тронутым. Скрябин осторожно, словно кошка прошел на кухню. Он смотрел, как из бутылки льется в раковину коньяк и думал: «А если придет его дед? Вдруг придет вот в этот момент? Вдруг? Он ведь кажется, с дедом живет, по крайней мере, мне так говорили!» — со страхом рассуждал Валериан. Бутылку и бокал он вымыл практически до блеска. Пустую тару поставил в пакет, а бокал в сервант.

«Все! Все идет как по маслу! Нет, нет, нельзя трусить! Нельзя! Нет и обратного пути все равно нет!» — мысли пугали сознание. Но Валериан, словно робот, словно зомби, продолжал делать то, что ему наказал тот страшный человек! И вот телефон. Телефон! Это последнее, что может остановить! Последнее! Скрябин как в тумане набрал заветный номер, гудки, длинные гудки, словно стрелы степных воинов монголов, летели к цели. К цели на том конце провода! «И вот, вот голос, нет это не ее голос!»

— Мне нужна Лидия Петровна! — выдавил из себя Валериан.

— Кто спрашивает?

— Муж…

— Минутку…

Валериан затаил дыхание. Он напрягся. Пальцы, облаченные в резину, вцепились в пластмассу телефонной трубки. Секунда, другая…

— Алло!!! Я слушаю!..

— Это я,… - прохрипел Валериан.

— Скрябин? Это ты? Что случилось? Я тебя едва узнала! — встревожено ответила Лидия.

— Лидия, ты должна сюда приехать!

— Приехать?!!! Куда приехать, ты что пьян?

— Да есть немного!

— Ты где? Скрябин, что случилось?

— Ты не поверишь, но я у него…

— Хм, у кого?!!!

— У него…

— Что?!!! Ты что с ума сошел?! Ты у Вилора?!!! Дай ему немедленно трубку, что вы там делаете?! Вы что там подрались?! Дай немедленно ему трубку! — прокричала искаженным телефонной линией совсем хриплым голосом Лидия.

— Нет, не подрались. Мы поговорили по-мужски и напились, мы выпили коньяка. Много выпили! И вот я собрался домой. Но твоему Щукину плохо, он, кажется, потерял сознание, ему вроде плохо! А я вызвать скорую не могу, потому как сам пьян. Поэтому сама приезжай и вызывай! Приезжай сейчас, приезжай и реши что делать! В ответ в трубке послышался отборный русский мат. То, что его жена так ругается, Скрябин даже не догадывался. Он непроизвольно грустно улыбнулся.

— Мать вашу,… что б вам! Сиди и некуда не ходи! Сиди и ничего не делай! Я сейчас приеду! Валериан аккуратно положил трубку. Он посмотрел на телефон, словно на живое существо и, тихо с сарказмом сказал:

— Ну, вот и ты стал соучастником. Стал сам того не желая…

Пакет с пустой бутылкой Валериан положил в прихожей у двери. Вторую бутылку он открыл в туалете, отлил половину ее содержимого в унитаз и смыл воду. Затем вернулся в комнату и поставил початую бутылку рядом с бокалом Щукина. Скрябина трясло от напряжения. Ему казалось, что у него поднялась температура и, поэтому слегка морозило, хотя в комнате было даже душно.

— Ничего, ничего! Я делаю то, что должен сделать! То, что должен! Как все банально просто! Муж мстит своей жене и любовнику! Господи, как все банально просто! — сказал он сам себе, и тут же подумал: «Пять тысяч лет разумной цивилизации, а ничего не поменялось! Ничего все тоже предательство, все та же измена и все та же месть! Зачем человеку разум, что бы все вот это совершать? Зачем? Разум, разум это и есть грех? Это и есть зло! Ведь если бы человек был не разумным существом, он бы ничего это не делал! Ведь кошки или те же собаки никогда ничего подобного не делают! Нет! Странно как все это! В это страшное время я философствую на такие темы?! Зачем?! Я тоже сумасшедший, если так делаю! Зачем мне разум?! Зачем, что бы стать убийцей!» Он медленно, вновь прошел на кухню. Выдвинув один из ящиков буфета, посмотрел на содержимое. В пластмассовой коробке с дырками аккуратно сложенные лежали ложки вилки и кухонные ножи. Валериан рассматривал кухонную утварь и как завороженный, не мог пошевелиться. Наконец он нашел в себе силы и тронул пальцами один из ножей. Длинный с черной пластмассовой ручкой он выглядел словно орудие пыток средневекового инквизитора. Скрябин сглотнул слюну и тяжело дыша, вытащил ножик из ящика. Внимательно посмотрев на блестящую сталь, зажмурился и, с силой сжав черную рукоять, прижал лезвие к груди. Он вдруг почувствовал, как испугалось его сердце. Оно словно ощутив совсем рядом смертельную остроту лезвия, в панике бешено заколотилось. «Вот, вот эта железка пробьет кожу и, разрезая упругие стенки сердца, перережут клапана и артерии и выплеснут теплую и пока еще живительную кровь вор внутреннюю полость грудной клетки! Как долго она будет умирать? Как? Ей будет больно? Нет, ей, конечно, будет больно. Но эта боль будет не такой острой, потому как она будет в шоке! Ее мозг, ее сознание будет занято не физической болью от разрезанного сердца. А ужасом и страхом перед предстоящей смертью! Она вдруг осознает, что все кончилось! Все!!! И тогда, тогда,… а что тогда?

Пожалеет ли она о том, что сделала со мной?!!! Пожалеет или умрет с презрением и ненавистью?!!!» Трель звонка прервала его мысли. Валериан вздрогнул. Он отшатнулся от открытого ящика и, спрятав нож за спину, медленно вышел в коридор. Звонок заливался как сумасшедший. «А вдруг это не она? Вдруг это кто-то другой?» — Валериан не мог заставить себя подойти к двери и посмотреть в глазок. Это было выше его сил! В дверь начали колотить кулаками. И тут Валериан услышал голос Лидии!

— Открывай Валериан! Открой! Вилор! Валериан! Откройте немедленно! Скрябин понял, что если сейчас он не откроет дверь, то на шум могу выглянуть соседи по лестничной площадке. Хорошо если они на работе,… а если дома… то тогда, тогда они станут невольными свидетелями. Валериан, тяжело дыша, нашел в себе силы и трясущейся левой рукой он все же потянулся к замку. В правой, он сжимал нож, спрятанный за спиной. Щелчок и… Она ворвалась в квартиру, как смерч врывается в город! Ничего не говоря, небрежно оттолкнула Валериана в сторону и забежала в комнату Вилора. Увидев в кресле, полулежавшего без сознания Щукина, Лидия опустилась перед ним на калении и, взяв его, за руку испуганным запричитала:

— Господи, Вилор, что с тобой!? Ты меня слышишь? — Лидия пыталась нащупать пульс на запястье Щукина. — Что он с тобой сделал? Он тебя не бил? Скрябин стоял зажмурив глаза возле открытой двери, опершись спиной на стену. Он тяжело дышал. Ему было плохо от напряжения: «Она, она меня даже не видит! Меня нет, нет в ее жизни! Она меня не видит! Есть только он, а меня нет!» Валериан, как в забытье, закрыл входную дверь и медленно двинулся в комнату. Как ему показалось, нож за спиной, покраснел от напряжения его руки.

— Что вы тут пили! Идиоты, что вы тут пили? — кричала Лидия. Она сидела рядом со Щукиным прямо на полу и не обращала внимания на Скрябина, который тихо подошел к ней и стоя смотрел на жену. Наконец, Лидия, проверив пульс у Вилора медленно поднялась и, повернувшись к Валериану зло спросила:

— Ты что с ума сошел?! Вообще рехнулся?! Чем ты его напоил?! Чем?! Что теперь говорить врачам?! Где то поило, что вы пили?! Лилия смотрела на мужа. Бледный и трясущийся, он тяжело вздыхал и молчал, он не мог выдавить из себя и слова.

— Как ты не поймешь! Он ту совершенно не причем! Он тут не причем, это я все решила! Валериан, отпусти нас не мешай нам жить! Скрябин кивнул головой и заплакал. Лидия махнула рукой, и виновато добавила:

— Ну, прости, прости,… я знаю как тебе тяжело! Знаю! Но… это надо пережить! Это надо! Такое со многими бывает! Прости! Но… ты сам виноват!

— А ты?… — выдавил сквозь слезы Валериан.

— А я?! И я…

— Значит, ты должна быть наказана?! — Скрябин гневно сверкнул глазами, хотя слезы еще катились по щекам.

— Ты… что ты хочешь сказать? — Лидия удивленно посмотрела на ноги мужа.

Нелепые бахилы скрывали его туфли, на руке резиновая перчатка. Женщина открыла рот и, подняв глаза, хотела что-то сказать Валериану, но в этот момент почувствовала, как кольнуло сердце. Что-то теплое и острое ударила в грудь. Лидия попыталась сделать шаг назад, но не смогла. Скрябин держал ее за локоть.

Он внимательно смотрел ей в глаза. Лидия попыталась набрать в грудь воздух, но у нее это не получилось, резкая боль в легких и закружилась голова. Он хватала ртом воздух как рыба и не понимала, почему не может это сделать.

Валериан поднял правую руку и словно жрец погибшей цивилизации инков монотонно завыл:

— Твоя жизнь кончилась, она уже кончилась, мне так жаль… Лидия с ужасом рассмотрела в его руке окровавленный нож. Она сначала даже не поняла что это ее кровь, но затем, опустив взгляд на грудь, догадалась, он ее убил!

— Мама,… - выдавила она из себя и начала сползать на пол, как сдутая резиновая кукла. Ноги подкосились, в глазах потемнело. Но Скрябин ее опять не отпустил, он резко и сильно вновь ударил ее ножом.

Женщина, собрав последние силы, все-таки оттолкнула Валериана и, повернувшись, сделала два шага, но тут же, рухнула на пол. Скрябин стоял недвижим. Он еще не понимал, что сейчас сотворил. Он даже не хотел этого делать. Сколько прошло времени, он не помнил, пришел в себя он, лишь, когда чувство страха вернуло ему способность мыслить. Валериан посмотрел на безжизненное тело Лидии и увидел, что темная лужица крови под ней становиться все больше и больше. Скрябин трясся как в лихорадке, но все-таки сумел вложить окровавленный нож в руку Вилора. Медленно пятясь, он вышел в коридор, там поднял пакет с пустой бутылкой и, открыв дверь, выскользнул в подъезд.

Семнадцатая глава

— Капитан ты пойми, мы вас посылаем не убивать своих, а пресекать попытки бегства с линии фронта! Удержать линию фронта сейчас жизненно необходимо! — седой полковник сидел на пустом ящике от снарядов и как-то виновато прятал взгляд. Он расстегнул верхние пуговицы гимнастерки и потер вспотевшую от жары шею. Сентябрь сорок второго в донских степях был на редкость жарким. Природа словно издеваясь над солдатами, включила вентиль своей гигантской печки на полную мощность. В тени было явно больше тридцати пяти градусов, а уж на солнце… Степь словно сморщилась от жары. Даже кузнечики и те не играли в траве на своих расстроенных скрипках. Бездонное голубое небо заставляло забыться и не вспоминать о том, что где-то рядом шла страшная бойня, и лишь гулкие раскаты заставляли вернуться в реальность. Это было странно, ни одной тучи на небе, а гром разносился над бескрайним полем. Немного встряхнувшись и придя в себя, человек понимал, это не предвестие грозы, а артиллерийская канонада.

— Ты пойми капитан, если сейчас мы вновь побежим, то все! Если они к Волге прорвутся, то крышка! Всем крышка!

— Это почему?! Займем оборону на другом берегу, соберемся силами и врежем им! — молодой капитан в темно синих галифе, оливковой гимнастерке и красно-синей фуражке стоял перед полковником, словно студент на экзамене. Старший офицер с жалостью посмотрел на него и, махнув рукой, покачал головой. Полковник тяжело вздохнул, покосившись в начищенные до блеска хромовые сапоги капитана, грустно сказал:

— Ты садись, садись капитан, да и пуговицы расстегни, фуражку сними, жара-то вон какая! Что как салдофон-то мне тут строевой смотр устроил! Садись, в ногах правды нет, тем боле на войне! Капитан медленно опустился на ящик, что лежал рядом. Послушавшись полковника, он расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, но фуражку снимать не стал, а лишь сдвинул ее на затылок. Седой офицер протянул ему солдатскую фляжку с водой. Капитан сделал несколько глотков, полковник, прищурившись, тихо спросил:

— Ты давно на фронте-то?

— Утром приехал, вот только с поезда, сюда сразу на машине, как указано в листе направления. Сразу к вам.

— Эх, оно и видно, — вновь тяжело вздохнул и как-то мрачно сказал полковник.

— А, что наши, правда бегут с линии фронта? Мне в нашем управлении на секретном инструктаже, что-то уж очень страшные вещи рассказывали. Я, честно говоря, не поверил. Полковник грустно улыбнулся:

— Как говоришь у тебя фамилия-то? Все как-то забываю, смешная она какая-то!

— Маленький. Капитан Маленький!

— Ах, да Маленький… эх Маленький, сам все увидишь! Они не бегут, они драпают! Так драпают, что фрицы успевать за ними не могут! Рвут свои копыта так, что пыль столбом! Капитан удивленно смотрел на полковника. А тот, глотнув воды из фляжки, продолжил:

— Поэтому капитан, примешь свой спецотряд и вперед! Останавливать этих уродов! Как там, в приказе товарища Сталина,… ни шагу назад! Выдвинешься к станице Мелеховская, там самое тонкое место, командование фронтом боится, что фрицы именно там прорвут! А наши не выдержат и побегут!

— Есть! — капитан вскочил с ящика и отдал под козырек.

— Да сядь ты! Что скачешь как козел! Маленький вновь медленно сел на ящик.

— Понимаешь капитан, если сейчас не остановить…

— Товарищ полковник, а можно вопрос?

— Валяй…

— А почему так? Ведь вроде у нас армия такая мощная, мы отступать-то и не должны были! Полковник мрачно посмотрел на капитана и грустно спросил:

— Ты кем там у себя в Красноярске работал?

— Старшим следователем…

— Врагов народа, небось, колол?

— Ну, было дело…

— Ну и?

— Что,… ну и?

— Много врагов народа-то через тебя прошло? Через ваше управление?

— Ну, так, были, прилично…

— Ну, а что тогда спрашиваешь? Ты что не видел все, что творится? Ты что не знаешь, что в тридцать седьмом и восьмом Ежов творил? Капитан виновато опустил глаза и обиженно ответил:

— Ежов был врагом народа!

— Вот и я об этом! — зло сказал полковник. — И послушай, не задавай мне глупых вопросов! Сам все увидишь! И еще,… это тебе так, между нами,… мое мнение,… если они за Волгу прорвутся, то все! Там Урал, а за ним, лес… большой лес и не хрена больше. А лес тот называется твоя Сибирь! Понимаешь? Пи…ец стране любимой нашей! Поэтому делай что хочешь, но, ни шагу назад!

Маленький сглотнул слюну. Ему, почему-то стало совсем страшно. Он еще не знал, что послезавтра сегодняшний страх будет казаться лишь легким волнением…

Сначала ухали пушки, свистели бомбы с самолетов, а потом крики. И, ужасный гул танков! Маленький с тревогой всматривался в силуэты полуразрушенных домиков Мелеховской. Станица была едва видна, черный дым пожарищ, разрывы бомб и канонада казались какими-то неестественными, Андрон все еще не мог поверить, что там в трех-четырех километрах идет страшный бой и наверняка последний бой для тысяч солдат.

Бойцы и офицеры его загранотряда лежали в неглубоких, наспех вырытых окопчиках их синие с красным околышком фуражки торчали в степи словно мухоморы. Зрелище было какое-то нереальное. Тут и там виднелись черные и длинные стволы ручных пулеметов Дегтярева, а с флангов возвышались темно-зеленые тяжелые «Максимы». Маленький «расставил» свой отряд, как было указано в секретной инструкции.

Станковые пулеметы должны «косить» отступающих «дезертиров» и «паникеров», а так же наступающих фашистов перекрестным огнем, а «дегтяри» лобовым шквальным огнем остановить бегущую толпу.

Но Андрон надеялся, что сегодня ничего этого не будет. Он верил, красноармейцы в Мелеховской выдержат натиск и даже перейдут в контрнаступление. Верил… но не долго. На какое-то время канонада смолкла. Стало непривычно тихо, Андров разглядывал станицу в бинокль и ничего не мог разобрать. Но через несколько секунд он увидел едва заметных светло-зеленые точки, которые, как-то забавно шарахались из стороны в сторону. Еще через минуту Маленький понял, что это бегущие солдаты. Они неслись на позицию отряда Андрона с какой-то неестественной для человека скоростью. Маленький понял, что медлить уже просто нельзя. Еще пара десятков метров и можно напросто упустить момент. Андрон поднялся в полный рост, и закричал что есть силы:

— В соответствии с приказом верховного главнокомандующего, немедленно прекратить отступление! В соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего прекратить отступление и занять оборону! Немедленно прекратить бегство и занять оборону!

Но его крик был едва ли слышен бегущим в панике красноармейцам. Они не то, что не остановились, а даже не замедлили движение. На серо-зеленую толпу, которая еще десять минут назад именовалась боевым подразделением рабоче-крестьянской Красной Армии его отчаянный вопль никак не подействовал. До первых рядов этой безликой и жалкой группы людей оставалось меньше ста метров. Тогда Андрон, посмотрев на своих бойцов каким-то злобным и решительным взглядом, дико заорал:

— Отряд!!! В соответствии с приказом нашего верховного главнокомандующего товарища Сталина по паникерам, дезертирам и трусам, предавшим идеалы нашей великой Родины, беглыми огонь!!! Андрон услышал, как цепь его солдат послушно начала харкаться свинцовым градом. Строчили пулеметы, одиночно хлопали «трехлинейки», барабанили автоматы ППШ. Это было ужасно! Его подчиненные, его солдаты стреляли в своих!

Жестоко дробили пулеметами силуэты людей, которые бежали на их окопы. Это было настоящее месиво из крови и человеческих тел! Вой и стон, вперемешку с руганью и взрывами! Но это был еще не конец кошмара. Это было лишь его начало. Умирающие от пуль красноармейцы сначала даже не понимали, что их убивают свои же. И лишь когда до обезумевших от страха людей доходило, что смерть они принимают не от рук врага, а от советских парней в красно-синих фуражках, обреченные солдаты с ненавистью, кричали:

— А-а-а!!! Суки!!!

— Падлы!!!

— Крысы тыловые!

— Что творите?!!! И тут Андрон с ужасом понял, что перестрелять всех паникеров просто не возможно, их было слишком много, несколько сот человек. Остановить такую толпу даже «свинцовым дождем» просто не реально. Маленький осознал, что сейчас ему самому, волей не волей, придется убивать людей. Причем не врагов, а своих, русских мужиков которые уже не чего не понимая от страха, уже врывались на позицию отряда НКВД. Дошло до рукопашной, вернее до кулачной схватки. Отступающих было больше чем солдат НКВД. Красноармейцы, убегая от немцев, понимали, что им стреляют не только сзади в спину, но и спереди в грудь. Оказавшись в такой свинцовой ловушке, они бежали и в ярости, и отчаянье тоже стреляли в подчиненных Маленького! Такого не ожидал увидеть никто из батальона НКВД. Советские люди убивали друг друга с такой ненавистью и одержимостью, которую, не опишешь никакими словами! Перестрелка, а затем и рукопашный бой ради шанса на жизнь! И именно Андрон давал им такой шанс:

— Дураки! Остановитесь! Вы тут умрете как предатели! Как враги народа! И тогда позор и горе вашим родным! Вашим детям и женам! Вашим отцам и матерям, братьям и сестрам! Подумайте о них! Остановитесь и наступайте! Враг у вас за спиной! Там вы умрете как герои! Остановитесь! — кричал охрипший от напряжения Андрон.

Он размахивал своим пистолетом ТТ, но стрелять по красноармейцам не решался. И тут к нему подскочили несколько отступавших солдат, Маленький понял, что допустил ошибку. Последнее что Андрон помнил, это то, что на него бросился здоровенный солдат с рыжей шевелюрой и разорванной гимнастеркой. В руке у здоровяка сверкнул нож. Поразительно, но в последнее мгновение Андрон даже успел рассмотреть холодное оружие, это был охотничий клинок с одним кровотоком.

Лезвие вошло ему под левую руку, солдат промахнулся и в грудь не попал, но вот мышцы у предплечья разрезал. Маленький зажмурился от резкой боли и с обреченностью ждал, что паникер нанесет ему второй, на этот раз смертельный удар. Но больше рыжий здоровяк ничего сделать не успел, один из подчиненных Маленького, младший сержант со смешной фамилией Карапец успел выстрелить в спину красноармейцу из ППШ. Свинцовая очередь пробила тело и здоровяк обессилено рухнул на Андрона обливая его бурой кровью. Маленький потерял сознание.

Семеро людей в рваных и грязных гимнастерках стояли на краю большой воронки от авиабомбы. Ремней и сапог на них не было. Эти мужики были больше похожи на загнанных и затравленных зверьков, нежели на солдат, они, низко опустив голову, покорно слушали яростный монолог седого полковника в красно-синей фуражке.

— Бойцы! Вы сегодня допустили то, чего никогда не при каких обстоятельствах не должен допускать ни один боец рабоче-крестьянской Красной Армии! Вы бросили свои позиции! Вы усомнились в своих силах! Вы усомнились в нашем правом деле! В нашей победе! Вы стали предателями и трусами, которые спасая свои шкуры, драпрали как трусливые шакалы! Нет вам прощения! Напротив обреченной семерки стоял батальон, вернее все, что осталось от стрелкового батальона, который три часа назад в Мелеховской, не выдержал удара фашистских танковых клиньев, дрогнув, побежал. И если бы не резервный полк, то немцы бы прорвали оборону. Но этого не произошло. А, сейчас после боя и позорного бегства, три шеренги испуганных солдат, батальоном было трудно назвать. В лучшем случае была стрелковая рота, человек в девяносто, к ним и обращался полковник:

— По закону военного времени, всех вас нужно придать полевому суду и расстрелять как предателей и врагов народа! Но мы сегодня это делать не будем! И вы, вы должны понять, что советская власть гуманная и мудрая. А наш вождь товарищ Сталин самый мудрый и прозорливый главнокомандующий в мире! В истории человечества! Поэтому вам вновь доверят оружие и дадут шанс искупить свою вину кровью и вновь отправят на передовую! Но! Без наказания предательство не должно оставаться! Поэтому особо злостных врагов народа, которые во время бегства открыли огонь по бойцам спецотряда энкавэдэ, мы даже не будем судить полевым судом. Согласно приказу нашего верховного главнокомандующего товарища Сталина, я имею права без суда и следствия расстрелять этих людей! — полковник кивнул на семерых солдат стоящих на краю ямы. — И не просто расстрелять, а расстрелять их публично, перед строем! Что бы вы все видели, как проступают с врагами народа и предателями! Кара советского правосудия покарает любого, кто осмелится на то, что они сотворили сегодня!

Повисло тягостное молчание. Казалось было слышно, как шевелятся трава в степи. Замершие от страха красноармейцы с ужасом и каким-то извращенным любопытством наблюдали за тем, что происходило в десяти метрах от них с их бывшими сослуживцами, которые по какому-то неведомому стечению обстоятельств из всех оставшихся в живых, были выбраны в качестве зачинщиков незапланированного отступления. Седой полковник, достал из кобуры пистолет и, схватив самого крайнего из приговоренной семерки, грубо развернул его лицом к яме и, приставив дуло к затылку нажал на курок. Человек даже не успел испугаться, он рухнул в яму уже мертвым. После такого зрелища, из оставшихся шести «паникеров-зачинщиков», двое тут же упали на колени и зарыдали как дети. Один из них хватал стоящего рядом солдата НКВД за голенища сапог:

— Простите! Простите! А!!! Не хочу! Я не хочу! Полковник, брезгливо посмотрев, на этих двоих и плюнув, махнул рукой. Солдаты энкавэдешники подтащили обоих к краю ямы и тут же пристрелили. Тела, небрежно толкая сапогами, сбросили вниз. Седой офицер внимательно рассматривал оставшуюся четверку. Приговоренные стояли молча, не проявляя никаких эмоций, полковник ухмыльнулся и, убрав пистолет в кобуру, громко спросил:

— Ну, а вы? Есть среди вас кто хочет попросить пощады?! Эти двое мрази,… они, упав на колени, тем самым выдали свою вражью сущность и показали, что представится случай, то обязательно предадут еще! Нет им пощады! Ну, а среди вас?! Есть ли кто ни будь, кто все-таки раскаялся и хочет публично покаяться и попросить дать шанс ему кровью искупить вину?! Вновь повисла тишина. Полковник ждал,… но напрасно, не через несколько секунд, ни через минуту, ему никто не ответил. Более того, все четверо даже не шелохнулись и не подняли глаз. Седому офицеру это не понравилось, он угрожающе прикрикнул:

— Вы что же суки, думаете, что вот так, на миру, умрете героями?!!! Вы умрете как собаки в этой яме! Вы нелюди и враги! Но сейчас для вас я устрою спецпредставление! Полковник обернулся к батальону и дико заорал:

— А ну! Кто служил с этими мразями в одном отделении, или взводе, или роте, выйти из строя! Но и на этот раз никто не отозвался на приказ офицера с четырьмя «шпалами» в петлицах. Энкавэдэшник усмехнулся и, посмотрев на упрямую четверку, зло бросил:

— Вот видите из батальона никто даже вас за своих не считает! Бояться! Вы вражины поганые! И смерть вам будет лучшим наказанием! — полковник обернулся к батальону и, посмотрев на шеренги солдат, крикнул:

— Бойцы, эти люди так и не осознали свою вину! А вина их огромна! Они стреляли в своих же! В бойцов спецотряда энкавэдэ! Двадцать пять солдат отряда погибли! Командир это отряда был ранен! И сейчас он сам отомстит за своих подчиненных товарищей! Капитан Маленький, ко мне! Андрон подошел к полковнику строевым шагом. Его еще недавно блестящие сапоги теперь были серо-коричневыми от пыли и земли. Гимнастерка вся заляпана бурой спекшейся кровью. Левая рука, согнутая в локте, беспомощно висела на повязке из бинта. Маленький, чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное, с волнением отрапортовал полковнику:

— Командир специального отряда номер четыре, шестьдесят второй армии, капитан энкавэдэ Маленький, по вашему приказанию прибыл! Полковник внимательно посмотрел на бледное лицо Андрона, затем покосился на бойцов батальона, которые со страхом ждали развязки этой трагедии.

— Капитан Маленький!!!.. Я как начальник загранотрядов шестьдесят второй армии, приказываю вам привести приговор в исполнение! За трусость, паникерство и предательство этих бойцов третьего батальона десятой дивизии шестьдесят второй армии расстрелять!

Маленький вздрогнул, он не ожидал, что ему сейчас перед сотнями людей придется убить человека. Андрон замер, ноги его стали ватными, он почувствовал, что еще немного и, он упадет от волнения. Полковник заметил нерешительность капитана и прикрикнул:

— Капитан Маленький, вам доверено отомстить за геройски погибших своих подчиненных! Привести приговор в исполнение! И тут, в полной тишине, неожиданно раздался негромкий голос:

— Да,… геройски,… как же,… они стреляли в спину,… прятались как крысы сзади, а теперь герои! Полковник от неожиданности вздрогнул, он в бешенстве покосился на четверку паникеров и заорал:

— Кто это сказал?!!! После паузы один из приговоренных поднял глаза и вызывающе ответил:

— Ну, я?! И что?! Полковник наотмашь ударил дерзкого «паникера-зачинщика» кулаком в лицо. Тот упал на самый край воронки. Офицер пнул его сапогом и, повернувшись к Андрону, зло прикрикнул:

— Ну, капитан! Что стоишь, этот твой! Андрон нерешительно расстегнул кобуру и достал пистолет. Передернуть затвор одной рукой он не мог, полковник это понял и выхватив из рук Андрона его ТТ, дослал патрон в патронник. Протянув оружие обратно, он раздраженно негромко пробубнил:

— Ну вот,… стреляй! Стреляй капитан! Не тяни,… а то остальные поймут, что ты трусишь! А нам нужно их так напугать, что бы больше никогда ни у кого из них не было желания драпать с позиции! Поэтому выполняй приказ капитан! В этот момент, лежавший у ног полковника, приговоренный к смерти солдат, брезгливо сказал:

— Вы собаки,… даже расстрелять-то и то по-человечески не можете! Все у вас через жопу! Вся ваша большевистская власть через жопу! Погодите, Гитлер еще шкуру с вас спустит,… рожи комиссарские! Полковник гневно посмотрел на паникера, затем на Андрона. Маленький понял, командир боится, что эти слова услышат бойцы батальона. А это значит,… если Маленький сейчас не нажмет на курок, то неприятностей не избежать! Никому! Андрон навел пистолет на голову лежавшего солдата и зажмурился.

— Стреляй капитан! Стреляй! — шипел полковник. Андрон в это мгновение словно почувствовал, пуля, она уже готова убить человека! Пуля, она уже ждет, когда порох в гильзе взорвется и, толкнув ее со страшной энергией, наделит ее силой смерти. Эта сила поможет свинцовой капле пробить череп и, пробурив мозг, закончить жизнь которой, человек, что лежит на краю воронки, так дорожил! Миллиметр, лишь миллиметр движения пальца и курок запустит эту страшную необратимую цепочку убийства, санкционированного убийства, называющегося «справедливым возмездием за предательство»! И Андрон нажал на курок! Он не мог это не сделать… Маленький попытался раскрыть глаза, но не мог, он не мог заставить себя посмотреть на то, что совершил….

…Андрон Кузьмич проснулся в холодном поту. Сердце бешено колотилось! Опять этот сон, этот проклятый сон, сотканный из воспоминаний, из страшных воспоминаний!

Старик привстал и сел на край кровати. Он все еще не мог отойти от сновидения, нагнувшись, Маленький, нащупал на полу кружку с водой и, припав к ней губами, жадно выпил все содержимое. Сразу стало немного легче… Этот сон, проклятый сон, он, словно издеваясь, приходил к нему почти каждый год именно в сентябре. Эта была словно мистика,… словно наваждение, одно и тоже воспоминание, примерно в одно и, тоже время. Первый раз кошмары из прошлого мучили Андрона Кузьмича еще в сентябре сорок шестого, затем пятьдесят первого… и потом почти регулярно. Правда последние пять лет, к счастью,… сентябрь сорок второго ему больше не снился… и вот опять,… опять!

— Не к добру, ой не к добру это,… - пробормотал себе под нос Андрон Кузьмич и вновь лег на кровать. Он закрыл глаза и попытался успокоиться, но тишину нарушил стук в дверь.

— Да, да,… - с неохотой ответил Андрон Кузьмич. В комнату вбежала Виктория. Девушка испуганно присела возле кровати деда на пол. Она обняла старика за шею и испуганно зашептала:

— Дед, дед, тебе, что опять плохо?! Может скорую вызвать, ты опять кричал! Я испугалась! Дед, дед, мне страшно, страшно за тебя!

Андрон Кузьмич грустно улыбнулся и, поймав руку внучки на своей груди, ласково похлопал ее по ладошке:

— Деточка, все нормально! Все хорошо. Сон, просто сон не хороший приснился!

— Сон?! Ты дед в последнее время все чаще и чаще кричишь во сне. Видно, что-то тебя мучает! Господи! Что за напасть?! — Вика заплакала.

Она рыдала, закрыла ладони руками. Андрон Кузьмич вновь поднялся и сев на край кровати, погладил внучку по спине:

— Викуся! Ну, что ты деточка! Что? Дед у тебя еще крепкий! Крепкий! Все нормально будет! Поживем еще! Но Виктория продолжала рыдать. Маленький покачал головой и, тяжело вздохнув, ласково сказал:

— А может Вика нам с тобой, куда, ни будь в санаторий съездить? Нервишки подлечить? И у меня, что-то вот они сдают, хоть и во сне. А ты вон вообще в истерику как что…

— Нет! — Вика замотала головой. — Я не могу никуда поехать!

— Это почему девочка?

— Понимаешь дед, что-то страшное случилось! Вилор пропал! Он не отвечает на телефон! Дома никого нет! Ни деда его, ни его самого! Что-то страшное случилось! Я не могу никуда поехать! Мне надо его найти! Найти! Андрон Кузьмич насторожился. Он пристально посмотрел на внучку и тяжело вздохнув, перевел взгляд на окно, несколько секунд помолчав, он загадочным тоном сказал:

— Значит,… пропал,… а может он уехал, куда ни будь?

— Да не мог он уехать! Не мог! Да и дед его уехать не может, он в больнице лежал, с сердцем ему плохо было! Какие ему сейчас поездки?!

— Да, дела,… - задумался Андрон Кузьмич.

— Что делать дед?! Что делать?! — в отчаянье вскрикнула Вика.

— Подожди, внучка, подожди. Что ни будь, придумаем. Что ни будь, узнаем. А пока перестань плакать и вытри слезки. Плакать это последнее дело.

— Ты мне поможешь дед?! Поможешь?! Ты же знаешь, как я люблю Вилора! Я жить без него не могу! И если с ним что ни будь, случится, я, я не знаю, что я с собой сделаю! Обязательно, что ни будь, сделаю!

Андрон Кузьмич в гневе вскочил с кровати. Он схватил Викторию за плечи и помог ей подняться с пола. Посмотрев в глаза внучки, он жестко сказал:

— Не смей так говорить! Никогда! Слышишь?!! Не смей! Это не выход! И вообще,… играть со своей жизнью это низко и подло по отношению к родным и близким! По отношению к тем, кто тебя любит! Слышишь! Не смей так говорить никогда и даже думать!!!

— Дед, дед! Прости! Прости! — рыдала Виктория, — Но, ты же знаешь, как я люблю Вилора! Зачем мне жить, если его не будет?! Андрон Кузьмич прижал к себе внучку. Он сдавил ее стройное тело и почувствовал, как спазмы от рыданий словно разрывают ее грудь. Маленький погладил Викторию по спине и ласково сказал:

— Вика, будет тебе,… будет. Я сделаю все, что бы ты с ним была счастлива. Все сделаю!

— Правда?! — промычала Вика, уткнувшись деду в грудь.

— Правда, внучка, правда! Обещаю!

* * *

Андрон Кузьмич шел уверенным, быстрым шагом. Прохожие, то и дело оборачивались и глядели в след, и не случайно, старик производил впечатление. Он был одет в строгий деловой костюм. Отутюженные брюки, стерильно белая рубашка и бардовый галстук делали его праздничным пятном на серой будничной улице. Маленький нес в руке большой длинный зонт, больше похожий на трость. Он постукивал им об асфальт, словно слепой пилигрим. «Как быстро летит время! Вот я уже и старик. Совсем древний старик. Молодые девушки смотрят на меня словно на доисторическое животное. А я, я не считаю себя таким. Я считаю себя молодым! Мой мозг не может принять информацию, что я уже старик! Я не произвольно считаю себя все таким же, как был в двадцать или тридцать лет. Почему?! Неужели все старики думают так же как я? Неужели все под конец жизни вот так рассуждают?! Почему человек не хочет признаваться в собственной старости?! Почему?! Может быть, человек не произвольно так хочет продлить себе жизнь? Вроде как, не замечать старость, вроде как, ее и нет, она не наступила. А значит и смерть еще далеко, еще так далеко! Нет, но это самообман! Время не запутать, а смерть не обмануть! Все придет и неизбежно придет! И не надо этого бояться! Это придумали не мы и не нам это отменять! И все-таки… так охота жить… как можно дольше…»

Маленький резко остановился, он обернулся и, посмотрев назад, тяжело вздохнул.

Слегка расслабив галстук, Андрон Кузьмич со всей силы удар зонтиком по асфальту.

«Черт! Я думаю о всякой ерунде! Это уже старческая паранойя! Она засела в мозг и ее уже не вытравишь! С каждым днем этот бред о приближающейся смерти меня будет грызть, точить, поедать! Нет, это все не то! Виктория, я не имею права допустить, что бы она была несчастлива! Вика! Девочка Ей, ей нужна моя мудрость моя помощь!» — Маленький вновь решительно зашагал по улице.

Он знал, что найдет этого человека. Он знал, что это человек, будет ждать его там, на этой лавке, в глубине дальней аллеи парка. Он знал, что они обязательно сегодня увидятся. Он чувствовал это! И он не ошибся! Одинокого старика он заметил издалека. Казалось что он, сидя на лавочке, молится, или медитирует. Руки сложены на коленях ладонями вверх, подбородок как-то нелепо задран, глаза закрыты. Маленький решительно подошел и сел рядом. Но человек даже не вздрогнул, от неожиданного вторжения в его одиночество. «Нас ним разделяет целая пропасть. Но этот человек словно часть моей жизни и мой крест. Он все время рядом. Как я его воспринимаю? Как нечто необходимое. Интересно, что значит по-немецки — Клюфт?» — с грустной усмешкой подумал Маленький.

Они сидели и молчали несколько минут. Первым тишину нарушил Андрон Кузьмич, он не глядя на соседа по лавке, тихо спросил:

— Ты меня ждал?

— Да…

— Странно. Когда в последний раз мы расстались, у меня сложилось впечатление, что ты меня больше не хочешь видеть.

— Обстоятельства изменились. Маленький хмыкнул и тяжело вздохнув, спросил:

— Где твой внук? С ним, что-то случилось? Клюфт тяжело вздохнул и, закрыв лицо ладонями, тихо произнес:

— Он арестован.

— Почему? За что?

— Его подозревают в убийстве. Маленький присвистнул. Он взглянул, на поникшего Павла Сергеевича и удивленно спросил:

— И кого же он убил?

— Не смей! Не говори так! — вскрикнул Клюфт. Он поднял голову и зло посмотрел на Маленького. Тот почувствовал себя виноватым и непроизвольно поежился. Павел Сергеевич покачал головой и грустно добавил:

— Мой внук никого не убивал! Я повторяю, никого,… его обвиняют в убийстве.

— Хорошо. Извини, — виновато пробубнил Андрон Кузьмич. — Так кто убит и почему обвиняют твоего внука?

— Я не знаю,… почему и зачем его обвиняют. Зачем кому то это было надо. Убита его подруга. Они хотели пожениться. И вот…

— Хм, странно,… как это произошло? — Маленький смотрел, куда-то вдаль аллеи.

— Ее нашли зарезанной у нас в квартире, а рядом спал мой внук. Он был пьян. Милиционеры посчитали, что это сделал он. Сейчас он в тюрьме. Вот все что я знаю. Маленький помрачнел, он тяжело вздохнул и, покосившись на Клюфта, осторожно спросил:

— А почему ты считаешь, что это сделал не твой внук?

— Не смей! Я тебе еще раз говорю! Не смей! — вновь вскрикнул Павел Сергеевич.

— Мой внук этого не делал. Он не мог это сделать. Он слишком дорожил этой женщиной!

— Ты не кипятись. Я тебя спрашиваю вовсе… не из-за того что бы сделать тебе больно, а потому что хочу понять, как это произошло и какие мотивы могли бы быть.

— Не было никаких мотивов! — зло огрызнулся Павел Сергеевич.

— Слушай, ты зачем меня тут ждешь? На мне злость срывать? Или что? — обиделся Маленький.

— Нет, я думал, думал,… ты поможешь, ведь ты из них из этих, ты наверняка знаешь туда вход и начальников их. Я думал, ты поможешь,… но видно ошибся. Извини, — Клюфт попытался встать с лавки и уйти, но Маленький удержал его. Он как-то грубо схватил Павла Сергеевича за руку и заставил сесть на место:

— Сядь! Что рвешься?! Сядь и не психуй! Тут, психовать нельзя! Тут нужна холодная голова! Что есть на него у следователя?

— Я не знаю…

— Так, ладно. Где ты был в тот день, в тот час?

— Я, я уезжал… по делам. Я был за городом. В одной деревни, — Клюфт опустил глаза.

— Так, алиби у тебя есть. А у него нет ничего… что бы его не подозревали. Пьяный без чувств. Она убита. Нож,… они нашли нож, которым ее убили?

— Я ничего не знаю. Мне ничего не говорят, — грустно ответил Клюфт.

— Так, уже хорошо. Есть возможность подумать, что ты должен сказать на допросе.

— А что я должен сказать?

— Ну, пока не знаю,… - тяжело вздохнул Маленький. — Это надо обсудить. Клюфт ударил кулаком по лавке, он замотал головой, словно медведь и зло прохрипел:

— Ну, почему так? Почему все так в этой стране? Почему? Что на этот раз? Неужели опять, все будет как со мной?! Нет,… сейчас не те времена я верю, на суде все раскроется, его оправдают! Маленький тяжело вздохнул и, махнув рукой, устало сказал:

— Ты что, веришь в справедливость? В справедливость этого суда?

— А ты?!!! — вскипел Клюфт — Ты-то,… что не веришь? Ты что мне сам-то говорил?! А?!!! Ты же верил, что ваш суд был справедливым и мудрым?! Ты-то, сам,… что не веришь?! Назад сдал?! Маленький ухмыльнулся:

— Это не тот суд. Того суда уже нет.

— Ах, вот как? А тогда,… тогда вы тоже, обоймой невинных оправляли в Гулаг и считали, что они враги!

— Тогда… было тогда. А сейчас совсем другое.

— Ой, скажите, пожалуйста! Другое! Нет! Это тогда правды было не найти, а сейчас демократия и рот никто никому не закрывает. И адвоката можно нанять, и доказать невиновность, сейчас есть возможность!

— Дурак ты Клюфт! Тебе девятый десяток, а ума нет. Раньше все за идею делали, а сейчас за деньги. Раньше идея была,… святая между прочим,… а сейчас все покупается! Все продается! Дадут денег и закроют твоего внука на пятнадцать лет, вот и все!

— Как это закроют?! Кому это нужно?! Вот тебе тогда было нужно меня закрыть! За идею говоришь? Значит, ты меня тогда в тридцать седьмом… за идею в морду давал и в лагерь отправил? Или…

— Не надо Клюфт,… не надо. Опять мы скатываемся в личное… Нам это сейчас не нужно. Разругаемся и, толку не будет. Мы лучше потом с тобой, как ни будь поспорим! Ты вот, на суд надеешься, дурак. До суда доводить не как нельзя. Приговор будет и, тогда,… хрен ты его сковырнешь. Никакие апелляции не помогут. Это ты мне поверь. Сидеть придется. До суда доводить нельзя, дело надо ломать на следствии. Вот так, ты уже мне поверь.

— Да уж,… как тебе не проверить?! Сколько дел-то за свою жизнь ты сшил?! Сколько, таких как я,… мой внук,… невинных на Колыму отправил? А?! — но тут Клюфт осекся, он увидел, что Андрон Кузьмич стал совсем мрачным и еще пара обидных слов о прошлом, и он уйдет. Павел Сергеевич испугался, что перегнул палку и, виноватым голосом добавил:

— И все же его оправдают. Почему его не могут оправдать?! Маленький ответил не сразу, он опять мрачно смотрел, куда-то вдаль аллеи, словно искал кого-то взглядом и лишь через какое-то время, словно очнувшись, сказал:

— Слушай, Клюфт, молчи! Ты не хрена не знаешь! Не хрена! Ты знаешь, какой процент оправдательных приговоров сейчас?! Нет, не знаешь! Так вот, я тебе статистику озвучу,… слава Богу, владею закрытыми цифрами!.. При царе процент оправдательных приговоров был тридцать! При Сталине,… тобой нелюбимом,… процент оправдательных приговоров был десять! Десять процентов во времена Гулага и Колымы!

— Хм, и кого же оправдывали? Я что-то тогда, в тридцать седьмом, не видел! — зло огрызнулся Клюфт.

— Не важно,… даты прав,… в большинстве случаев оправдывали уголовников так сказать социально близких,… но было дело и, политических выпускали,… хотя и меньше, но ведь это было! Между прочим, твой внук, не по политической статье проходит, как ты, понял?! Клюфт сидел и молчал, он тяжело дышал. Он не смотрел на Маленького, но Андрон Кузьмич знал, Клюфт слушает каждое его слово, поэтому Маленький уверенно добавил:

— Так вот,… сейчас, процент оправдательных приговоров около… ноль пять, ноль восемь! Меньше процента,… понимаешь,… меньше процента! Суд превратился в сплошной заказ! Если тебя завели в зал суда, то все, ты выйдешь обязательно в сторону тюрьмы под конвоем! Клюфт покосился на Маленького и грустным голосом спросил:

— И что же теперь делать?

— Хм, надо бороться, но сначала надо все узнать, как там все было и если твой внук не причем, то кто это все сделал и кто это все подстроил?

— Ты мне поможешь? — с надеждой спросил Павел Сергеевич. Маленький ничего не ответил, он встал с лавки и, поковыряв на асфальте кончиком своего зонтика, двинулся прочь. Пройдя метров десять, он остановился и, обернувшись, крикнул Клюфту:

— Сиди дома, и никуда не уезжай, я найду тебя! Клюфт опустил глаза, ему на короткое время стало немного легче на душе, мрачные мысли растворились. Клюфт, вдруг почувствовал, что он остался не один на один со своим горем.

Восемнадцатая глава

Грязно-желтый милицейский УАЗик, с синими полосками на бортах, медленно ехал по городским улицам. Быстрее двигаться он просто не мог. Мотор урчал, как престарелый кот, который собирался съесть рыбу, но у него это не получалось из-за отсутствия зубов. Машина была переполнена. В салоне сидели семь человек помимо водителя. Еще четверо арестантов ютились в узком и тесном заднем отсеке с решеткой на меленьком оконце. Они словно шпроты в банке полулежали друг на друге. Все с нетерпением ждали, когда же закончится эта, как им показалась длинная поездка, хотя конечная цель такого путешествия в клетке была очень печальной. Милицейская «канарейка» подъехала зданию, в котором находилась районная прокуратура — это была серийная пятиэтажка с малозаметным входом с небольшим крылечком и скромной вывеской. Водитель УАЗика, тучный и усатый сержант, смачно выругался и зло бросил пассажирам в салоне:

— Вы когда мать вашу… свою машину заимеете на санкции ездить? Вы набьетесь тут ко мне и вот еле еду, а машину уж давно капиталить надо! Слышите или нет, опера хреновы?! Где ваш транспорт?

— Петрович, не бузи! — ответил один из оперативников. — Сам знаешь, наш уазик ушел на задание. На спецоперации, да и нет в нем бичевника, где можно арестантов возить. Тентовый он. Так, что уж извини…

— Извини,… извини,… мне-то от ваших извинений не легче!

— Ты хотел сказать,… наши извинения,… в стакан не нальешь? — пошутил второй оперативник. Из-за дикой тесноты он сидел на коленях у своего коллеги.

— Ну, можно и так,… - буркнул водитель.

— Ну, это ж поправимо. Вот получку дадут, мы с парнями скинемся и приобретем тебе стимулятор уплотнения на литр объема! — добавил еще один опер.

— Ага, жди вас! Давай сегодня, что б рассчитались! Я со следующего дежурства в отпуске!

— Хорошо, хорошо, договорились, — засмеялись оперативники. Водитель тяжело вздохнул и крикнул:

— Все!!! Приехали, вываливайтесь мать вашу! Одним из арестантов, который томился в тесном отсеке для задержанных, был Вилор Щукин. Он, непроизвольно выслушав шутливый разговор водителя и оперов в салоне, подумал: «Они даже не могу себе представить, что такое быть не свободным, хотя сами каждый день, каждый час сталкиваются с этой самой не свободой. Но одно дело, когда ты видишь не свободного человека, а другое когда ты сам становишься узником. Странно, но пока ты на свободе, ты не замечаешь самых маленьких прелестей свободы. Грустно и смешно, но вот бы было хорошо, этих людей для профилактических целей допустим раз в неделю, часов на шесть лишать свободы».

— А ну, выходи по одному! — раздался звонкий голос. Дверка заднего отсека УАЗика со скрипом открылась и опера принялись выгружать арестантов. У каждого милиционера был свой подопечный. У Вилора конвоиром был Мухин. Он, расстегнул один из браслетов наручников надетых на Щукине и, дернув рядом стоящего арестанта, схватив его свободную руку, защелкнул на ней браслет. Через минуту все были словно скованы одной цепью. Каждый из арестантов оказался пристегнут к руке соседа. Получилась эдакая цепочка из четверых человек. Ее опера и ввели в помещение районной прокуратуры. Вилор шел в самом конце этого людского каравана. К его руке пристегнули какого-то возрастного уголовника, это Щукин понял по множеству наколок на пальцах и запястье соседа. Коротко стриженый урка, зло посмотрел на милиционеров и противно ухмыляясь, сказал:

— Аккуратней начальник! На этапе нам руки еще пригодятся, а ты дергаешь, вот вывих получим, я сразу прокурору маляву накатаю, за нечеловеческое содержание. Пусть вам втык даст.

— Ты шевели копытами! Про свои права адвокату рассказывай, а прокурору тоже можешь на санкции прошептать. Может он тебя и не арестует за подкол своего кореша. Урка ухмыльнулся, но больше ничего не сказал. Арестантов ввели в приемную и поставили лицом к стенке. Где-то за спиной барабанила по клавишам компьютера секретарша. Опера облепили смазливую девицу, словно пчелы цветок и наперебой затараторили:

— Олечка, как вы хороши!

— О! У вас новая кофточка!

— А юбка, юбка-то какая! Секретарша, вульгарно улыбаясь, ехидно ответила:

— А ну, пошли от моего рабочего места! Елена Петровна ждет вас на санкцию! А мне тут нечего глазки строить! Вон, ваши подружки! — девица кивнула на арестанотв у стены. Опера захохотали, а один из них, шутливо бросил:

— Эти подружки не наши. Их дружки дома сидят, в камере! Урка дернулся после этих слов, уголовник-рецидивист зло прикрикнул:

— Эй, там, начальник! Ты за базаром-то следи!

— А то, что? — вызывающе отозвался опер-шутник.

— А то отвечать придется! — пояснил ему урка.

— Перед тобой что ли?

— Хотя бы.

— Отвечу, если потребуется.

— Ты зря так начальник. В нашей стране от сумы и от тюрьмы зарекаться не надо, — философствовал уголовник.

— Ты мне тут хорош, загонять, про свои законы воровские. Я плевать хотел на ваши традиции! А ну стой и молчи! Урка сплюнул на пол, и тихо, но зло прошептал:

— Ну, сука,… встретимся мы на темной дорожке лет через восемь. Я тебе жопу-то на глаз натяну, пес легавый!

Вилор, посмотрел на злобного урку и тяжело вздохнул. Тот покосился на Щукина и тихо спросил:

— Что вешают?

— Подозрение в убийстве.

— Хм, мокруха,… это серьезно, а с виду-то и не скажешь, кого завалил-то? А?!

— Да никого я не валил,… - обиженным голосом сказал Вилор.

— Ладно, ладно, фраерок, несознанка тоже штука хорошая. Но с ней до конца ломиться надо! Понимаешь, если слабину дашь, только хуже будет! Они тебе все припомнят и отыграются. Так, что если решил не сознаваться, то при лосем до конца. А иначе… и срок схлопочешь немалый, судьи упрямых не любят, и менты над тобой поиздеваются… Вилор посмотрел в глаза уголовника и вдруг заметил в них сопереживание. Он, к своему удивлению понял, этот человек совершенно искренне дает ему советы. «Как же так?! Казалось бы, вот отбросы общества и вдруг, и вдруг соучастие! Как же так?! Равнодушие убито экстремальностью положения» — подумал Вилор.

— А ну, прекратить разговоры! — крикнул один из оперов. — Заходить в кабинет к прокурору района тихо и смиренно. Голову опустить и отвечать на вопросы прокурора четко и коротко. И что б никто из вас мрази, и не думал, и не мечтал о побеге! Если что, стреляем не по ногам, а по тыквам вашим! Понятно?! В кабинет к прокурору арестантов заводили по одному. Естественно урка и Вилор были последними в этой очереди за несвободой. На каждого из подозреваемых прокурор тратил не более пяти, семи минут. Арестанты выходили с грустным видом и покорно вставали к стене. Было ясно, что прокурор дал добро на арест до суда. Когда вышел урка, Вилор заволновался, где-то на подсознание, мелькнула надежда на справедливый разговор и правильное решение. А это значит свобода?!!!

Щукина втолкнул в кабинет Мухин. В одной руке он держал тоненькую серую папку.

Вилор оказался перед столом прокурора и с удивлением увидел, что эту должность в районе занимает женщина. На вид ей было чуть больше пятидесяти, полная, с огромной копной волос на голове, уложенной в прическу в виде птичьего гнезда. Ярко накрашенные алые губы, черные тонкие крашеные брови, сиреневые тени на верхних веках и сигарета в зубах. Прокурорша была больше похожа на бригадиршу проституток, нежели на служительницу закона. И эта, вульгарного вида тетка смотрела на Вилора равнодушным взглядом и, попыхивая сигаретой, ждала. Рядом с этой бабой сидел мужчина лет сорока пяти, коренастый, с округлым лицом, со стильной бородкой и усиками. Он, что-то шептал прокурорше на ухо. Та хмыкнула и удивленно спросила:

— Этот что ли?!

— Он самый,… - буркнул мужчина. Прокурорша покачала головой и весьма вежливо сказала:

— Так, Вилор Андреевич, как же это случилось?! Почему?! Честно говоря, я в шоке. Не могу поверить, что вы это совершили. Как же так? Вилор Андреевич, вы ведь талантливый поэт?! И вот тебе на?! Вилор отмахнулся и взволнованно сказал:

— А вы и не верьте, не надо,… я никого не убивал! Это какое-то недоразумение! Прокурорша тяжело вздохнула, посмотрев в какие-то документы, вновь пожала плечами:

— К сожалению, гражданин Щукин, все улики против вас. И мотив есть. Мне очень жаль, но я не могу вас оставить до суда на подписке о невыезде. Слишком серьезная статья. Вдруг решите скрыться от следствия?

— Как же так?! А справедливость?! А независимое непредвзятое расследование?! — возмутился Вилор.

— А справедливость голубчик у нас в суде, а независимое непредвзятое расследование я вам обещаю. Вот, познакомьтесь, ваше дело будет вести один из лучших наших работников, старший следователь, Владимир Владимирович Нелюбкин, — прокурорша кивнула на мужчину сидящего рядом. Тот скорчил, что-то похожее на улыбку. Вилору даже показалось, что этот тип высунул кончик языка.

— Спасибо! — гневно ответил Вилор.

— Ну, если все понятно, то я желаю, вам что бы вас из суда, выпустили как невиновного! — радостно воскликнула прокурорша. Она, хлопнула ладонью по папке лежащей перед ней и, улыбнувшись, добавила:

— Все, до свидания Вилор Андреевич!

— Это, что… все?!!! — обомлел Вилор. — Вы даже не выслушали меня?!!!

— А что мне вас слушать?! Вас слушать следователь будет! Вы ему все и расскажите как на духу. А еще, вон, опера вас слушать будут, — прокурорша кивнула на Мухина, тот услужливо улыбнулся ей в ответ. — А у меня, к сожалению, очень скорбная миссия. Я, только что, дала санкцию на ваш арест до суда. Поэтому вы будете находиться под стражей в краевом следственном изоляторе номер один, проще говоря, в тюрьме. Там вас будут кормить, поить и в баню водить. Вы будет иметь все права, которые вам полагаются по закону!

— Но!!! — попытался возразить Щукин. И тут Мухин, не дав сказать и слова, вытолкнул его за дверь. Вилор попытался сопротивляться, но два оперативника подхватили его плод руки и вновь заковали в цепочку из арестантов.

— Это беспредел!!! — крикнул в отчаянье Щукин. — Думаете, на вас управы нет?!!! Сволочи!!! Я буду жаловаться! Что за самоуправство?! Мухин прикрикнул на своих коллег:

— Да заткните ему рот, и видите их в машину, мне Нелюбкина дождаться надо, у него срочный разговор!

— Женя! Дело очень серьезное и нам главное не облажаться! — следователь Нелюбкин монотонно ходил у окна. Евгений Мухин сидел у стола и смотрел на прокурорского с любопытством. Он впервые видел, что бы следователь так волновался. Обычно Нелюбкин вел себя вальяжно и чванливо разговаривал. А тут… Мухин налил себе воды из графина и, сделав три глотка, поставил стакан на стол.

— Пойми женя, от того как мы раскроем это дело. Зависит твоя дальнейшая карьера. Я тебе хороший толчок могу дать. Ты перейдешь на повышение в краевое управление. Хочешь в крайувэдэ? — Нелюбкин улыбнулся и, не дождавшись ответа от оперативника, продолжил. — Но сейчас главное раскрыть дело. Да в принципе, что его раскрывать? Так ведь? Оно ведь в принципе раскрыто. Есть подозреваемый, основной подозреваемый, есть улики, есть мотив. Все есть! Главное теперь все грамотно оформить! Мухин тяжело вздохнул, он покосился на Нелюбкина и мрачно спросил:

— Курить-то можно?

— Конечно, кури! — следователь услужливо поставил перед оперативником пепельницу. Мухин задымил сигаретой и, сделав глубокую затяжку, стряхнул пепел. Нелюбкин сел на стул напротив Евгения и, заглядывая ему в глаза, нервно спросил:

— Что-то вид у тебя какой-то мрачный. Что случилось? Ты расскажи мне.

— Да ничего не случилось. Просто…

— Что просто?!!! — Нелюбкин опасливо посмотрел на дверь и, похлопав себя по коленям, добавил. — Обсудим, давай обсудим.

— Просто,…. хм, Владимир Владимирович, как-то все не так, как вы говорите, просто,… - сурово сказал Мухтин. — Подозреваемый действительно есть. Да, тут вы правы. Задержан на месте преступления спящим. Подчеркиваю, спящим! Да, мотив вроде есть, ревность, которую он испытывал по отношению к жертве. Но!

Подчеркиваю ревность к мужу, а это уже… немного другое. Но, есть и еще главная трудность!

— Какая? — настороженно спросил Нелюбкин.

— Нет орудия убийства.

— Как нет?! — испуганно буркнул следователь. — Должен быть. Как же нет?!

— Вот так,… нет. Факт есть факт. И еще! Если этот Щукин, правда, зарезал пьяным свою любовницу, то вот куда он дел нож? И как он это сделал, если был пьян до бесчувствия? И еще есть несостыковочка,… на месте преступления изъята початая бутылка коньяка, на которой есть отпечатки пальцев подозреваемого. И все.

— И что же тут противоречивого? — не понял Нелюбкин.

— А то! Владимир Владимирович, если вот вы выпьете двести пятьдесят граммов коньяка, то упадете без чувств?!

— Нет,… слава Богу, здоровье есть, но…

— А вот оно и но! По показанию свидетелей: соседей, мужа потерпевшей, Щукин пил как собака! Пьяница был еще тот! И его пол бутылкой коньяка не уговоришь! Так что…

— Что?! — Нелюбкин вдруг стал злым. Его колючие карие глазки недобро забегали. Маска лица из гостеприимного хозяина сменилась на принципиального и жесткого следователя.

— Не все тут гладко в этом деле.

— А нам с тобой Женя, нужно сделать все, что бы было гладко. Понял?! И от этого зависит твоя дальнейшая судьба. Поработаешь хорошо, будешь жить хорошо, а не поработаешь,… смотри так и уйдешь на пенсию капитаном!

— На что это вы намекаете?

— Догадывайся сам Женя. Ты опер и не плохой опер. Думай!

Мухин внимательно посмотрел на Нелюбкина и тяжело вздохнул. Следователь, сидел мрачный как туча и буравил его недобрым взглядом. Евгений затушил сигарету и тут же закурил еще одну. Владимир Владимирович зло сказал:

— Значит так Женя, если нет оружия, это плохо, но это не беда. Мы можем все исправить. Нам надо добиться от подозреваемого, а я уже верю и обвиняемого,… признательных показаний. Лучше если это будет добровольная помощь следствию в виде чистосердечного признания!

— Да, но…

— Никаких но! — отрезал Нелюбкин. — Слушай меня! Ты долбишь этого поэтишку и выбиваешь у него чистуху! Как ты это сделаешь, я не знаю! Противогаз наденьте в конце-то концов! Что мне вас там учить?! Вы же еще те костоломы! Выбьешь чистуху и все, считай дело закрыто, на суде никто и не будет вдаваться в остальные подробности… Мухин обомлел, такое ему говорил старший следователь прокуратуру, человек который сам не раз возбуждал дела по факту превышения должностных полномочий милиционерами, на его счету был не один посаженный за решетку опер. Евгений опустил глаза и старался не показать собеседнику свое растерянное состояние.

— Женя, мне нужна его чистуха! Надень прямо сегодня на него противогаз, засунь шланг в ведро, сделай, как говорится слоника и, не снимай, пока он не подпишет чистуху!

— Нет, не могу.

— Что?! Почему?!

— Вы же Владимир Владимирович знаете, в Октябрьском районе, оперов именно на противогазе спалили. Жулик, которого они душили слоником, написал в прокуратуру заяву. А дальше все просто. Пришли к ним в кабинет, нашли противогаз. Сняли с его внутренней стороны потовые выделения, сняли с жулика потовые выделения и все сошлось! Вот вам и дело доказанное экспертизой! Им по три года впаяли! А я знал обоих ребят,… парни, как опера были хорошие! Нелюбкин повеселел. Он, улыбаясь, ухмыльнулся и, вздохнув, ответил:

— Эх, Женя! Вы, что там, кроме противогаза ни хрена не знаете больше способов?

— Знаем, конечно,… - Мухин осекся. Он понял, ему сейчас придется откровенничать о своих методах допроса подозреваемых, не с кем ни будь, а с прокурорским, а это опасно. Нелюбкин увидел его нерешительность и успокоил:

— Да говори,… я ваши все методы знаю!

— Да уж, если знаете, то знаете, что они все уж слишком тяжелые, этот поэтишка он, он упертый,… начнем долбить, не выдержит,… может и кони двинуть. Потом вой поднимется! У него есть друзья и коллеги по цеху! А вся эта Мельпомена, сами знаете! Телевизионщики и газетчики выть начнут! Нет! Он все же личность известная, с ним осторожно надо! И просто так долбить его не пройдет! Нелюбкин встал и подошел к окну. Он смотрел на пейзаж за стеклом и о чем-то думал, Мухин пожалел в эти секунды о том, что начал откровенничать с этим человеком.

— Знаешь Женя, я вижу, ты читать-то книги не очень любишь.

— Это вы о чем? — опешил Мухин.

— А о том, что книги любить надо! Особенно известные, особенно классиков! Без умных и мудрых людей нельзя. Надо читать их мысли!

— Причем тут наше дело?!

— А притом! Вот ты товарищ Мухин, знаешь такого писателя, как Александр Солженицын?

— Ну, знаю и что?

— А какое самое известное у него произведение?

— Владимир Владимирович, ну что за экзамен по литературе? Я вам о деле…

— И я о деле! Так, какое произведение Солженицына самое известное?

— Ну,… не знаю,…. Кажется, как там его,… Архипелаг Гулаг что ли…

— Вот! Вот! Правильно! Архипелаг Гулаг! Это книга, для вас оперов, как библия должна быть! Учебником! Вы ее от корки до корки должны знать!

— Это еще почему? — недоумевал Мухин.

— А потому, Женя, что мудрый писатель Солженицын, в одной из глав Гулага, описал, причем основываясь на документальные данные, множество способов выбивания показаний из подозреваемых! Там все есть и так называемые физические и психические и не очень методы! Спасибо нашим коллегам из гэпэу и энкавэдэ! Есть такие способы, которые очень болезненные, а следов никаких на теле человека не оставляют и внутренних органов ему не портят! Хотя подозреваемый мучается, как в аду и подписывает признательные показания! Я б на месте вас оперов, давно по всей России сбросился и Соженицину при жизни памятник поставил, в знак благодарности за учебник! А вы, даже не читали старика Александра Исаевича!

— На что вы намекаете?

— А на то! Возьми, прочитай Архипелаг Гулаг и поймешь, как выбивать чистуху! Признание! А признание, как говорил старик Вышинский, это царица доказательств!

И этого постулата в нашей стране, как я знаю, на не официальном уровне, никто не отменял! Будет признание, значит, все будет хорошо!

— Да где я этот Гулаг возьму? У меня и время-то нет по магазинам шастать! — сник Мухин.

— Это ерунда, я тебе дам почитать! Вот! — Нелюбкин достал из книжного шкафа, что стоял в углу кабинета три толстых журнала. В мягком переплете, темно-синего цвета, они смотрелись как тома уголовного дела. Мухин с удивлением рассматривал титульные листы.

— Это не просто журнал, это легендарный журнал! Новый мир! Ты, когда ни будь Мухин, читал Новый мир?

— Нет…

— Эх, Мухин! Найдешь там архипелаг Гулаг и почитаешь! Кстати и другие произведения тебе бы нужно тоже почитать!

— Это еще зачем?

— Да затем! Что ты не только костолом и ищейка, а интеллектуальный человек! По крайней мере, должен таким быть! Просвещайся Мухин!

Мухин обиделся, он смотрел на этого чванливого прокурорского и понимал, что он намеренно ткнул его носом в незнание художественной литературы, что бы показать разницу в образовании. У Нелюбкина был диплом госуниверситета, а Мухин окончил среднюю школу милиции. Но сам оперативник считал это пижонством и зазнайством.

— В общем, так, Мухин! Мне нужно признание Щукина! Евгений закурил очередную сигарету и, выпустив дым, тихо сказал:

— А можно вопрос?

— Валяй,… - насторожился Нелюбкин.

— Вас кто-то сверху попросил? Нелюбкин нагнулся над оперативником и зашептал ему на ухо, противно обжигая мочку дыханием:

— А вот это Женя, уже не твоего ума дело! Не суй свой нос и, ты будешь в шоколаде! Понял?! Мухин кивнул головой и мрачно ответил.

— Понял, понял, только вот…

— Никаких только! Работай! Мухин затушил сигарету в пепельнице и, поднявшись, забрал со стола журналы.

Оперативник, молча, направился к двери, не глядя на хозяина кабинета. Евгению не хотелось видеть этого человека. За спиной он услышал:

— Я завтра к нему на допрос приду! Завтра! Поторопись!

* * *

Глубокая прямоугольная яма выглядела не просто зловеще, а словно вход в потустороннюю жизнь. Где-то рядом плакали женщины и, надрывно играл похоронный оркестр. Музыканты, стараясь, выдавали какие-то грустные попурри. После марша Шопена вдруг загудели полонез Огинского, а затем он плавно перешел в мелодию песни «Ой не вечер, ой не вечер». Валериан стоял перед гробом, низко склонив голову. Он, не обращал внимания на окружающие его звуки. Ему было все равно, он словно находился в вакуумной ловушке Скрябин, лишь смотрел на безжизненное лицо Лидии и как-то равнодушно рассуждал: «Это последние минуты существования его тела тут на земле. Еще немного и его закопают, и там под землей через несколько дней его начнут уничтожать могильные черви. Странно, сами черви возьмутся из неоткуда и проживут лишь двадцать дней, так, по крайней мере, утверждают ученые. Потом они погибнут и сгниют вместе с останками Лидии. Все превратится в прах. Все станет землей, что бы через какое-то время… Нет! А что через какое-то время? Лидия,… кто она была? Она, она была человек, или,… или, что-то другое? А что? В принципе, вот, она лежит передо мной, но это не она, это лишь ее мертвая упаковка. Тело лишь красивая упаковка, упаковка для мозга! Странно, но человек в принципе это лишь небольшая кучка серого слизистого вещества, которое и руководит органами, которое и руководит телом. Сердце легкие и печень все, что в нем есть, работает на это сгусток вещества! Вот и все! И тут кому как повезет, порой бывает, попадается вот для мозга, для никчемного и совсем слабенького мозга, красивая и прекрасная упаковка, и эта вот упаковка видит себя в зеркало и считает что она лучшая! И живет такой вот никчемный и дрянной мозг, лучше и богаче чем остальные. Но чаще бывает наоборот! Умный и продуктивный мозг имеет совсем неприметную и даже некрасивую упаковку в виде человеческого тела, и живет такой вот человек-мозг мерзко и трудно, мучаясь и проклиная себя и окружающих. Но Лидия! Лидия имела и нормальный мозг и красивую упаковку! Лидия! Через пару минут ее не будет, а ее мозг съедят черви и все кончится! Все! И я, я тоже вот так…»

— Нет! — непроизвольно вскрикнул Валериан. Он горько заплакал, в это время суровые парни из похоронного бюро, одетые в черные костюмы подхватили крышку и ловко положили ее сверху гроба. Лидия осталась там, под красивой красной тканью, досками и белой обивкой. Ее лицо уже больше никто не увидит на этом свете! Стук молотков заглушили звуки похоронного оркестра, музыканты вновь загудели Шопена. Земля, мягкая и рассыпчатая словно песок, струилась струями на гроб. Могильщики, ловко орудуя лопатами, засыпали красный ящик. Через пять минут его не стало видно. В это момент Валериан захотел прыгнуть в могилу и потребовать, что бы его засыпали вместе с Лидией. Но ужасная и бредовая идея растворилась так же быстро, как и пришла на ум.

Скрябин лишь вытер слезы и, повернувшись, побрел прочь по дорожки кладбища. Он не хотел в этот момент вообще никого видеть, он в этот момент все люди были ему противны. Он сделал лишь несколько шагов, и тут к нему подошли два молодых человека одетых в строгие черные костюмы. Они вежливо и в тоже время как-то настойчиво подхватили Валериана под локти.

— Что? Что такое? — испугался Скрябин. — Вы кто?

— Успокойтесь. Просто вы сейчас в такой горький час не должны оставаться один. Мы о вас позаботимся, мы вас довезем до дома.

— Нет, не надо, я не хочу! Кто вы такие? — попытался сопротивляться Валериан.

— Валериан Степанович, успокойтесь. Все нормально, зачем устраивать тут на кладбище сцену? Люди пришедшие проводить в последний путь вашу жену могут не понять, и вообще!

— Но, что вам надо-то? Я не хочу, что бы вы меня везли домой.

— Хорошо, хорошо. Мы отвезем вас, куда вы скажете. Но сначала по дороге с вами хотели бы переговорить. Один человек хочет выразить вам свое соболезнование. Просто соболезнование, это лишь слова сострадания. Пройдемте к машине, — настаивал один из мужчин. Невдалеке от аллеи кладбища на стоянке для автомобилей стояли большие черные внедорожники. Они словно носороги высились покатыми спинами среди легковушек. В один из больших мастодонтов на заднее сидение и усадили Скрябина. Валериан тяжело дышал и со страхом вцепился в ручку двери.

— Здравствуйте Валериан Степанович, хотя на кладбище, такое приветствие звучит конечно абсурдно. Валериан взглянул на человека сидящего рядом и зажмурился. Это был он! Этот проклятый человек — Леонид Маленький. Валериан покачал головой и нервно спросил:

— Что вам сейчас от меня надо? Что?! В такой момент. Что вы меня трогаете?

— Мне очень жаль, Валериан Степанович. Что ваша супруга так погибла. Очень жаль. Я думаю, убийца будет сурово наказан. Кстати, для информации он задержан и находится за решеткой. Валериан вздрогнул, он недоверчиво взглянул на Леонида и испуганно сказал:

— Что?! Что он говорит?!

— Ну, я не знаю, это пока тайна следствия,… - загадочно буркнул Маленький.

— Да какая там к черту тайна следствия?! Что он говорит?! Что?! Вы наверняка знаете! Скажите мне! Леонид сидел и загадочно глядел в окно. Он молчал, словно тянул время, словно издевался, так, по крайней мер, показалось Скрябину. Наконец Маленький повернулся и пристально посмотрел в глаза Леониду, от этого взгляда у Скрябина по спине пробежали мурашки:

— Он пока ничего толком не говорит, вернее, говорит, что ничего не помнит, и что не убивал вашу жену.

— Значит, он не сознался,… - испуганным голосом просил Скрябин.

— Да пока он не сознался,… но с ним работают…

— В смысле?!

— А в том смысле, что если он сознается, то в принципе дело будет отправлено в суд и, мы этого человека не увидим долгое время. Если вообще когда ни будь, увидим,… - загадочно сказал Леонид. Скрябин вновь посмотрел ему в глаза, затем зажмурился и пробормотал:

— Как это все страшно…

— Нет тут ничего страшного, убийца будет сурово наказан по всей строгости закона. Что тут страшного?

— Да прекратите вы! Прекратите ваш тон,… он тут не уместен! — взвизгнул Скрябин, он даже удивился своей смелости грубить этому человеку.

— А вот истерик не надо! Не надо! И еще,… вас будут допрашивать по этому делу, как свидетеля. Имейте терпение и внутреннее самообладание, и видите себя спокойно. Говорите четко и без этих вот эмоций. Нам проблемы не нужны! Вернее вам! Валериан опять вздрогнул, он с ужасом посмотрел на этого циничного человека:

— Что вы хотите сказать?!

— Хм, ничего,… - ухмыльнулся Маленький.

— Ах да! Понимаю. Понимаю,… - сник Валериан. — А если он не признается, если он так и не признается? Что тогда?!

— Я думаю, признается, он признается, там работают очень профессиональные ребята. Хотя есть и небольшая проблема.

— Какая еще проблема?!

— А такая. Вы не сделали все как я вам говорил, вы не оставили на месте преступления орудие убийства. А это теперь затрудняет следствие. Надеюсь, нож вы просто выбросили и его никто не найдет,… - мрачно сказал Леонид.

— Как?!!! Как это не оставил?!!! — вскрикнул Валериан.

— А так. Нож на месте преступления не нашли…

— Нет!!! Это не может быть! Нет! Я оставлял…. Я точно помню, оставлял!!! Нет! Это не может быть! — кричал Скрябин.

— Успокойтесь такое бывает, просто вы наверное думаете, что оставили, но сами не оставили, в напряжении были, волнении.

— Да нет! Вы не понимаете! Я вложил ему в руку! Все как вы говорили! Все как вы говорили! И это точно! Я не сумасшедший и говорю вам, как есть! Как было, я вложил ему в руку!

— Если вы так сделали, то где этот чертов нож?! Его менты не нашли, а это очень важно было! Будь нож на месте, то все, никаких бы больше усилий не надо было, упекли бы его на пятнадцать лет, и все не вернулся бы он больше с зоны! А сейчас, сейчас надо, что бы он сам признался, сам! Слишком там все шатко, — Леонид говорил это противным скрипучим голосом. Скрябин понял, что Маленький очень недоволен и злится. Валериан вновь испугался, он покосился на Леонида и затаил дыхание. Они сидели молча несколько секунд, затем Леонид тихо сказал:

— Значит так, Скрябин. Вы назад отступить уже не должны. Если вы сделаете шаг назад, я вас уничтожу. Потому как вы становитесь просто опасным. Вы раскисли, вы стали совсем неуправляемы и опасны, прежде всего, для себя. Поэтому, я вам советую все-таки взять себя в руки и довести дело до конца.

— Что вы такое говорите?! — возмутился Валериан. — Вы, вы все сделали, что бы сделать меня убийцей! Что бы моими руками решить мою проблему, а сейчас меня и обвиняете? Да вы… да вы…

— Слушай ты! Ты перестань тут мне литературно-театральный кружок устраивать!

Сам решил, сам сделал! И если ты мужик и хочешь остаток жизни прожить нормально, то не будешь тут распускать нюни. Соберись и веди себя прилично! Валериан тяжело дышал, он, прикусив губу, сжал кулак и ударил им по стеклу дверки. Маленький покосившись на Скрябина ухмыльнулся и похлопал критика по коленке.

— Ладно, ладно. Валериан Степанович, успокойтесь и скажите, куда вас отвезти?… — примирительным тоном добавил Леонид. — Вам надо отлежаться, может даже выпить немного, что бы в себя прийти. Мы вас отвезем. Куда надо.

— Нет, мне от вас больше ничего не надо! Нет! Мне с вами не по пути! — Скрябин судорожно нащупал ручку на двери и, рванув ее, выскочил на улицу. Он побежал прочь, по аллеи кладбища, затем свернул на первую попавшуюся тропинку, которая петляла между могилами. В глазах мелькали кресты и звездочки, камни гранита, мрамора и железные короба. Фотографии с красивыми лицами, с них словно смотрели люди, которых уже нет. Десятки людей! Десятки людей фантомов!

Скрябин хватался за железные оградки и выл, как волк. Слезы катились по щекам, ноги, едва слушались, сделав еще несколько шагов, Скрябин споткнулся о камень и упал на небольшой холмик. Это была заброшенная могилка. Высокая сухая трава проросла выше небольшого деревянного покосившегося креста. Но Скрябин не видел на чем он лежит, Валериан уткнувшись лицом в землю, содрогаясь всем телом, тихо рыдал. Ему казалось, что все внутренности сейчас просто вывернуться наизнанку от спазм в желудке. Сколько так он мучился, он не помнил, но через какое-то время силы оставили его и Валериан лишь всхлипывал. И тут, словно с неба прозвучал знакомый голос:

— Ну, что, мучаешься сука?! Скрябин замер, ему стало страшно, нет, не прост о страшно, а все тело, до кончиков пальцев охватил животный ужас. Валериан не двигался, он лежал и ждал…

И голос вновь прозвучал, это был красивый женский голос:

— Значит, ты все-таки решился. Ты думаешь, что тебе все это сойдет с рук? Нет, нет, не сойдет! Я не дам что бы тебе сошло и невинного человека за тебя сгноили в тюрьме! Скрябин мучительно пытался вспомнить, где он слышал этот голос? Валериан медленно перевернулся на спину и к своему и увидел, что у его ног стоит Виктория Маленькая. Девушка гневно смотрела на Скрябина и ждала…

— Вы что тут такое говорите? — залепетал Валериан. — Я, остался один, у меня горе, а вы,… вы, что такое говорите? Что вам от меня надо?! Что надо?!

— Горе у тебя?!!! Горе?!!! А ко мне ты приходил, зачем? Горе свое заиметь?! Ты мазохист что ли? Вот так, сначала от жены избавиться хотел, а теперь горе у тебя?

— Не к кому я не приходил! Отстаньте от меня! Отстаньте! Вы и ваш отец вы просто демоны! Вы порожденье зла! — истерично бормотал Скрябин.

Он размазывал по лицу грязь, в его сжатых кулаках торчали стебли старой жухлой травы. С них на щеки сыпались небольшие кусочки могильной земли. Виктория брезгливо смотрела на этого человека и ждала, она ждала…

— Я ничего не знаю, ничего! Отстаньте от меня,… - выл Валериан.

— Помни сволочь! Помни! Если Вилора посадят или с ним что-то случится,… я приду и убью тебя! Просто приду и убью!

Девятнадцатая глава

— Ну что, Щукин, так и будете молчать? — оперуполномоченный Мухин развалился за своим рабочим столом и дымил сигаретой.

Напротив него, на стуле, сидел Вилор с застегнутыми сзади наручниками руками и пристально смотрел на милиционера. Щукин мочал. Он смотрел в глаза Евгения и с горечью понимал, что у него даже нет сил, ненавидеть этого человека! После двух дней этого кошмара действительности, прошедшие после смерти Лидии, даже думать о ненависти было противно. Странное чувство отвращения к окружающим его людям переполнило грудь. Оно появилось ночью в камере. Вилор с болью вспоминая о Лидии, о том, что никогда ее больше не увидит, вдруг понял, что теперь все что бы, не происходило с ним, не имеет для него самого никакого значения.

— Ну, так что, Щукин?! Что вы сделали с гражданкой Скрябиной, когда она пришла к вам в дом? Почему? Почему вы это сделали? — зло спросил Мухин. Вилор брезгливо посмотрел на опера и тихо ответил:

— А вы женаты Мухин?

— Что? — милиционер чуть не поперхнулся дымом.

— Понятно,… значит, женаты и дети наверняка есть…

— Ты о чем это?!

— А вот вы, смогли бы, зарезать свою жену? Мухин вскочил из-за стола и, подбежав к Вилору, нагнулся над ним и зашипел словно змея:

— Ты мне брось эти вот еврейские замашки! Брось! На вопрос вопросом отвечать и глупость всякую спрашивать! Я тебе устрою тут зачистку совести! Вилор не испугался напора, он посмотрел в глаза милиционеру и равнодушно сказал:

— Вы еще и националист антисемит. Да… полный букет.

— Что сука?! Кто националист?! — Мухин схватил Щукина за ворот рубашки и протянул на себя с такой силой, что затрещали нитки.

— Глупость я спросил в ответ на глупость. Вы же спрашиваете у меня глупость?

Мухин дернулся, но рубашку все же отпустил, он, тяжело дыша, вернулся на место и, покосившись на серо-синий журнал на столе ехидно хмыкнул:

— Я, гражданин Мухин, у вас, как раз глупость-то и не спрашиваю. Вы подозреваетесь в совершении умышленного убийства. Вас нашли в бесчувственном состоянии, рядом с убитой гражданкой Скрябиной, которая, судя по всему, была вашей любовницей и у меня есть версия, что именно из-за ревности вы и зарезали вашу любовницу.

— Прекратите, как вам самому-то не противно?! Зачем вы так?! Вам представляет удовольствие мучить людей?! — брезгливо спросил Вилор. — Лидия была моя женщина, моя любимая, вот и все. Я ее люблю,…- Щукин осекся и, грустно посмотрев на окно, добавил. — Любил… и не мог убить, вы что, вашим умом милицейским, не понимаете, что есть такое чувство, а то, что она была за мужем, так она формально была замужем, она не любила этого человека и собиралась развестись, и мы должны были пожениться…

— Вот! Началось! Вы, хотя бы что ни будь другое, придумали! А-то сами себе ловушку расставляете! Замужем,… развестись!.. Она, наверняка, как я подозреваю, пришла вам сказать, что разводиться не хочет и что вам надо расстаться, а вы, вы просто в гневе пырнули ее ножом! Кстати куда вы его дели? Отвечайте!

— Хм, у вас богатое воображение гражданин начальник. Может мне так вас называть?! А?! Может, тут пытать меня еще будете?! Мухин хлопнул себя по лбу ладошкой:

— О! Об этом-то я и забыл! — радостно воскликнул он. — Как же без этого?! Мне тут один человек дал замечательный журнал,….. Новый мир называется! Так вот, в этом журнале, есть замечательное пособие, как вы там говорите,… по пыткам, а точнее по способам дознания.

— Что?! — недоумевая, спросил Вилор. — В Новом мире? Вы Мухин, что, совсем с ума сошли?

— Нет, с ума я не сошел, а вот вы,… вы может быть, но я вам отвечу, в этом номере журнала напечатана первая часть Архипелага Гулаг, некого гражданина Солженицына. Бывшего врага народа и предателя, уехавшего за рубеж, что бы поливать грязью нашу Родину!

— Вы что несете?! Мухин?! — с возмущением спросил Щукин. — Солженицын лауреат Нобелевской премии! И написал свой легендарный роман, что бы весь мир знал о сталинских ужасах!

— Может он для этого и написал, может мир и действительно узнал, но гражданин Солженицын, сам того не зная, приготовил хороший учебник для оперативников. Теперь по нему можно успешно применять методы дознания, которые были использованы нашими коллегами из гэпэу и энкавэдэ в двадцатые, тридцатые годы! Причем, как замечу, очень эффективно использованы!

— Вы больной человек! Мухин! Вы, что хотите сказать, что ваши коллеги должны применять те пытки, с помощью которых сталинские садисты мучили людей?!

— А почему бы нет,… причем как вы там заметили людей,… да и не людей, а злодеев, врагов народа,… а в сегодняшних реалиях бандитов и убийц! Насильников и извращенцев, воров и грабителей! Всех этих мразей почему бы не подвергнуть этим методам?! Ведь они же издевались над невинными людьми, вот и над ними надо тоже поиздеваться! Как говорится, глаз за глаз! Око за око!

— Вы больной! Вы сумасшедший! У вас, что тут за рассадник сталинских идей? Вы, что тут творите? Извращенцы! Вы ведь даже святое дело,… как я вижу, в пытку превратить можете! Солженицын вам ведь, об этой мерзости писал! Человек подозреваемый, еще и не преступник вовсе, а вы его уже…

— Нет, вы правы…. если человек сам сознался, то зачем его пытать? — язвительно ответил Мухин. — Нет! Его пытать не надо! Он и так наказан будет, срок получит! А вот если упорствует злодей, жулик и бандит, убийца и извращенец, из себя невинного строит,… то почему бы его немного не прижать?! А?! Пусть сознается! И все!

— Да вы что?! Идиот?! — Вилор не верил своим ушам, он смотрел на милиционера и не мог понять притворяется тот или говорит искренне.

— Вы тут мне с оскорблениями-то, осторожней! — с угрозой в голосе произнес Мухин. — Я не идиот! А вот вы, я вижу, под такого косите! Человек сознался,… значит, он виноват! Вот и все!

— А если он слабый и ваших пыток не выдержал?!.. Мухин сощурил глаза и пристально посмотрев на Вилора, гнусно прошипел:

— Не надо было сюда ко мне попадать! Попался, признался, в лагерь за решетку!

— Нет, вы точно больной!

— Ладно! Хватит! — рассвирепел Мухин и ударил кулаком по столу. — Развел мне тут демагогию! Лучше говори, как убил Скрябину! А то я тебе весь спектр услуг от энкавэдэ применю! — милиционер кивнул на журнал, что лежал рядом.

— Да пошел ты… Мухин ухмыльнулся и, лениво затушив сигарету в пепельнице, медленно встал из-за стола и подошел к Вилору. Он вновь склонился над ним и зашептал в ухо:

— Нет, пока я к тебе методы, что описаны у гражданина Солженицына применять не буду. Мороки много… Но это пока! А сегодня мы попробуем простенький вариант признания. Очень простенький и эффективный, но вот есть один минус у этого метода, после него, ручку или карандаш держать больно! — Мухин разогнулся и, посмотрев сверху вниз на Вилора, добавил. — Ты ведь драматург и поэт у нас? Щелкопер вольнодумец? А?! Гражданин Щукин?!

— Да пошел ты!

— А вот это не надо! Не надо! — издевательски пробубнил Мухин. Он достал из-за спины карандаш, обычный карандаш с красным грифелем. На его ребристых боках, как показалось Вилору, блеснули капельками крови.

— Вот, видишь этот карандашик?! А?! Это не просто карандашик, а волшебная палочка! — Мухин выговаривал каждую букву с каким-то смаком, словно упиваясь беспомощностью человека который сидел на стуле со скованными руками. — С помощью этой палочки можно заставить даже самого упертого и неразговорчивого преступника говорить то, что надо! Не веришь?! — милиционер противно улыбнулся, растянув тонкие губы и оголив желтые от табака зубы. — Ты же любишь писать?! А, Щукин?! Как ты любишь писать? Вот сейчас этот карандашик поможет тебе не только писать, но и говорить!

Мухин зашел Вилору за спину и присел на корточки. Он медленно вставил карандаш в правую руку Щукина, между указательным и средним пальцем.

— Вот,… ощути крепость дерева, из которого изготовили этот карандаш, — бормотал словно душевнобольной, Мухин. Вилор не видел его лица, но чувствовал, что опер зло улыбается.

— Как только ты признаешься, то тогда этот волшебный карандашик из твоих гениальных пальчиков выпадет, — шептал милиционер. В этот момент Щукин ощутил резкую боль между пальцев. Милиционер с силой сжал ему фаланги и начал крутить карандаш. Это было невыносимо! Острые ребра струганной палочки буквально вгрызались в кости пальцев. Первые секунды, Вилор сжав зубы, терпел, хотя в глазах потемнело и так хотелось закричать. Мухин видя, что его метод не подействовал, сжал пальцы с еще большей силой. От напряжения у Евгения покраснело лицо. Карандаш вращался, сдирая кожу и, буквально перемалывал мясо. Боль! Она заставляет вырываться звукам из груди, легкие выталкивают воздух, сердце отчаянно бьется.

— М-м-м, — застонал Вилрор, стараясь это делать, как можно тише, странно, но он стеснялся своего мучителя, как молодые парни стесняются медсестру в травм пункте, которая ставит им инъекцию в ягодицу.

— Вот, вот, как правда-то трудно выходит из тебя! — смаковал его страданиями Мухин. — Говори и все будет хорошо! Освободи совесть, душу и все! Никаких проблем! Скажи правду! — уговаривал Вилора опер. Он вращал и вращал карандаш. Вилор понял, что от боли он не сможет контролировать свои эмоции, на секунду ему показалось, что ради того, что бы его оставили в покое, он готов на все! На подлость и трусость! На личное унижение, на все что ему прикажут! Еще секунда, еще одна, она тянется как вечность! Проклятый карандаш, он вращается, как нож мясорубки! Нет! Не кричать! Ни в коем случае не кричать! Это слишком большой подарок для этого мерзавца! Крик как символ слабости! Крик как признание беспомощности! Маленькое противное бревнышко, оно уничтожает человека, как личность!

— А-а-а! — не выдержал и закричал Щукин. Он не в силах был больше удерживать в себе боль. Она, вырывалась наружу, теребя связки и вылетая через гортань нечеловеческим воплем. А Мухин, воодушевленный воплем арестанта, все вращал и вращал карандаш.

— Говори! Признавайся! Это ты убил Скрябину! Говори! Пальцы хрустят! Как казалось Вилору, он ничего не видел от боли, глаза хоть и раскрыты, но черные пятна закрывают белый свет.

— А-а-а! — вырывается из груди, звуки существуют сами по себе.

— Говори, сознавайся! — слышно, где-то там, в тумане пространства. «Сознаться? Лучше сознаться! Передышка! Передышка!» — пульсирует лазером мысль. Еще одно вращение страшной маленькой красной палочки! Какие-то миллиметры движения. Но они убивают все! Они убивают человека как личность! «Мне ничего не надо! Мне ничего не надо! Лучше пусть будет все как будет! Пусть лучше тюрьма и одиночество! Жизнь без Лидии все равно бессмысленна!» — Вилор сжал зубы, так, что как показалось ему, был слышан скрип костей во рту.

— Говори! Это ты, ты, убил Скрябину! Говори! — звучит голос, как из преисподней. Секунды это вечность! Секунды это пропасть!

— Признавайся! Признавайся!.. Но! Все закончилось неожиданно. От напряжения устал и Мухин. Он, был красный как рак и тяжело дышал, опер плюнул и поднялся, он не мог больше сидеть на корточках и вращать карандаш между пальцев у Вилора. Обливаясь потом, милиционер устало выдохнул, прошел и сел на свое рабочее место за столом. Трясущимися руками, он достал из пачки сигарету и низким противным голосом сказал:

— Сука,… это как секс! Такое напряжение! — Мухин щелкнул зажигалкой и, выпустив дым из легких, облегченно буркнул. — Надо же! Я сам с тобой тут мучаюсь! Обычно на карандаше больше пяти минут никто не держался, а я тебе это грифель кручу уже почти полчаса! Вилор сидел, низко склонив голову. Он не хотел слушать этого мерзкого человека. Минуты покоя для него сейчас казались блаженством. Щукин не чувствовал своих пальцев на правой руке, он попытался ими пошевелить, но не смог. «Когда, в какое мгновение, человек становится мучителем, палачом, извергом? Как он становиться им? Осознанно? Неужели совесть, или как там его,… внутренний голос не протестует. И не вопит этому человеку: ты будешь проклят, ты будешь мразью, ты сам себя будешь ненавидеть! А может внутренний голос наоборот подталкивает человека к насилию над другими? Что это? Как это? Почему одни осознанно хотят быть мучителями? Почему? Ведь в детстве они все боялись уколов, плакали, когда набивали себе шишки и ссадины! Но одни потом понимали, что человеческая боль, да и вообще не только человеческая это мерзко и страшно, а другие наоборот хотели завладеть этой болью, как оружием и применять ее к другим людям, что бы властвовать над ними! Как человечество разделилось на эти категории? Почему это произошло? Кому это нужно? Вот этот ублюдок Мухин, наверняка у него есть сын или дочь, и что? Но, готов ли он видеть, как мучают его детей? Он готов понять того человека, который бы, вот так, крутил карандаш между детских пальчиков? Вряд ли, он готов причинять боль только незнакомым его людям, а родным и близким,… странно» — Вилор вдруг понял, что думает как то равнодушно, словно он смотрел на все это происходящее в кабинете Мухина со стороны.

— А ты упрямый! Надо же не ожидал. Теперь и не знаю, что с тобой делать? Колоть надо, а сил нет,… - слова Мухина звучали словно похвальба. Но это была какая-то извращенная похвальба, палач удивлялся мужеством и терпением своей жертвы.

— Слушай, Щукин, да признайся ты, на хрена тебе все это? Все равно тебя посадят! Все рано ты в лагерь поедешь! На хрен тебе тут париться? Кстати напишешь чистуху, скостят года два, три. Получишь двенадцать, выйдешь через восемь по удо, если будешь себя хорошо вести. Да и посидеть для тебя как я думаю не так уж и плохо! Будет куча времени для творчества! Какие стихи там можешь написать?! А какие персонажи встретишь! Щукин, хочешь стихи хорошие написать.

Пиши чистуху! — Мухин уговаривал Вилора, словно ребенок уговаривает отца, купить ему велосипед. Щукин поднял глаза и с призрением посмотрел на своего мучителя. Он не испытывал к нему ненависти, лишь какое-то чувство жалости и брезгливости, даже может быть немного сострадания, ведь какова его незавидная доля.

— А сам-то ты, что не сядешь? Посидел бы лет пять! Изучил бы психологию преступников получше,… - буркнул Щукин.

— Шутишь?! А зря! Я тебе дело предлагаю, честно говоря, мне тебя не очень-то и охота прессовать. А про стихи я тебе всерьез говорю,… - устало ухмыльнулся Мухин. Он вытирал пот со лба носовым платком.

«Люди строят, сеют, пашут, созидают, их пот трудовой и праведный, а этот, этот чего вспотел? От зла и подлости? От насилия и жестокости?» — зло подумал Вилор.

— Ты за стихи не переживай. Они найдут выход в любом положении. Не веришь?! Пока мне ты тут пальцы ломал, родилось несколько строк, в твой адрес…

— Да ну! — обомлел Мухин. — Врешь,… не может человек, когда его прессуют еще и стишки рифмовать…

— Дурак ты Мухин и жизнь у тебя дурацкая… если просто так людям верить не умеешь.

— Опять?!!! — разозлился опер. — Карандаш захотел? А?!!!.. Понял,… ты просто зубы заговариваешь,… прочитай стишки, если правда… Вилор с призрением посмотрел на опера и брезгливо сказал:

— Ты, что стихи любишь? Не видно по тебе,… Мухин сидел и молчал. Он попыхивал сигаретой. Скорее всего, у него в эту секунду просто не было сил спорить со Щукиным. А тот продолжил:

— Но коль просишь,… стихов, слушай, можешь потом своим коллегам костоломам хвастать, мол, мучил тут невинного человека, а он мне стихи написал. В честь меня! По непрошенной причине Звон в руках и в пальцах хруст, И кагор в его графине Словно кровь тяжел и густ. А луна ползет в окошко, Занавесками шурша, Искривленная дорожка, Истомленная душа. Страшно, если нету страха Перед Богом. Знает он. Жуток душный сон монаха, Полуобморочный сон.

Несколько секунд Мухин продолжал молчать, затем, словно переваривая слова, он нервно затушил сигарету и посмотрел на Щукина. Вилор поморщился, пальцы ломило, руки затекли, он отвернулся, стараясь не показывать Мухину свои гримасы боли.

— Слушай Щукин, ты впрямь сейчас это наваял? Но Вилор лишь тяжело вздохнул.

— Блин, конечно прикольно¸ но уж больно все мудрено. Какой графин? Какой кагор? — спрашивал милиционер.

— Это образ,… понимаешь,… ты мне, как монах привиделся, монах инквизиции, сидишь тут один в своей келье, а что бы, не было скучно, мучаешь еретиков, как тебе кажется! А в графине у тебя вино, красное как кровь, а может быть это и есть кровь, а ты в сомнениях, ты хочешь чего-то бояться, но не боишься. Потому как, хоть и монах, а в Бога-то ты не веришь,… бедный человек… Мухин задумался. Он встал и медленно подошел к окну, высматривая, что-то за стеклом, милиционер тихо спросил:

— А ты, Щукин,… думаешь, Бог есть? Вилор тихо застонал, но скорчившись от боли, все же ответил:

— Не знаю, наверное…. Хотя если смотреть на тебя, то можно стать атеистом.

— Ты о чем это? — грубо переспросил Мухин. Вилор тяжело дышал, ему стало совсем плохо от боли. Он сморщился и выдавил из себя:

— Или ты расстегиваешь мне руки, или я вообще с тобой говорить не буду. Молчать буду и все! Мухин, внимательно посмотрел на корчившегося, на стуле арестанта и ехидно ухмыльнувшись, встал из-за стола и, подойдя к Щукину, расстегнул наручники. Стальными браслеты он потряс словно испанский танцор кастаньетами:

— Вот, вот, а ты говоришь сердца у меня нет, и совести. Есть все! Я бы еще немного додавил! Ты бы тут визжал, как свинья и подписал все, что я хочу! Но сегодня я добрый. Не знаю почему. Хотя за то, что я тебя не расколол, по головке меня конечно не погладят. Вилор опустил словно веревки, затекшие и посиневшие руки, между ног и простонал:

— Да не подписал бы я ничего. Кричать может быть кричал,… а подписывать,… точно не стал.

— Значит, есть Бог, — ухмыльнулся Мухин. — Коль он вот так тебя от позора уберег. Почему я тебя не додавил? Не знаю. Но тебя он спас от мучений. Считай так, сейчас я тебя отведу в камеру, ты посиди, подумай, обмозгуй, сил наберись. Я тебе так скажу, ты упертый конечно, но поедешь на тюрьму,… там с тобой по-другому будут работать. Жестче и грубее. Там система Щукин, а против нее ты не попрешь. Так, что моли Бога своего, что бы он и там тебя спасал!

— Слушай Мухин, у меня к тебе вопрос есть, — грустно спросил Щукин.

— Валяй!

— Ты, сам-то веришь, что я свою любимую женщину, дороже которой у меня нет, вернее не было никого на свете, взял и убил? Мухин задумался, он тяжело вздохнул, достал очередную сигарету и подошел к окну. Там небрежно бросил на подоконник наручники и, пожав плечами, тихо сказал:

— Черт тебя знает. Все, говорит за то, что ты пришил свою бабу, факты,… против них не попрешь! Пьяный в отрубе лежишь, рубашка в крови ее, она убитая рядом лежит, и никаких следов больше! Свидетелей нет. Что тут еще надо? Все на тебя сходится.

— Как это нет свидетелей?! А этот,… Скрябин! Я же говорил вам, что Скрябин ко мне приходил!

— Хм, ты-то говорил, мы сначала поверили,…. а потом, потом оказалось, что не было у тебя его! Не приходил он! Он так клялся! Он такие показания дал! Да и алиби у него, он во время убийства был в общественном месте. Завтракал в ресторане вместе с одним еще человеком. Они подтверждают. Так что…

— Как это алиби?! — Вилор, обомлевший от услышанного, смотрел на опера. Тот пожал плечами:

— Вот так и протокол допроса в деле уже есть. Так, что тебе лучше все же чистуху-то написать. Кстати случай у меня был,… жил был мужик, такой тихоня не пьющий. Он, с матерью жил и жениться долго не мог. Уж тридцать пять, а он все девственник. Мать свою любил и слушался. Но однажды он познакомился с бабой одной. Она пьющая была, и его пристрастила. Мать ему все выговаривала. Он пока трезвый был, все соглашался и на ус мотал, а однажды напился до беспамятства, взял топор и отрубил матери голову. А голову бросил в ванну, а потом спать лег. Вот так. А как проснулся уже и менты рядом стоят, а он все долго не мог поверить, что это он маму свою любимую обезглавил… Щукин сидел совсем опустошенный. Ему даже не хотелось двигаться, Мухин поднялся и, показывая на дверь, махнул рукой:

— Ладно, пошли! Я тебя в камеру уведу. Мне еще работать надо. Ехать по другим делам!

— Мухин,… у меня к тебе просьба есть…

— Ну, что еще? — недовольно спросил опер.

— Ты это,… ты внимательно почитай Архипелаг Гулаг,… как книжку почитай, не как пособие по методам дознания. Почитай и выводы сделай. Может, правда человеком станешь, я надеюсь… Солженицын писал это, чтоб народ наш грешный, больше никогда такое не творил, что бы стыдно ему было, что бы страшно ему стало. Писал, писал, а толку, как я вижу никакого. Поэтому и прошу тебя Мухин, почитай архипелаг внимательно…

* * *

И вновь пустота и одиночество. Они приходят и тянут, тянут человека в пропасть. Они делают все, что бы человек стремился к смерти. Желал ее! Думал о ней!

Ужасно, но думать о смерти, когда ты одинок не так уж страшно,… а порой даже приятно. Ведь смерть видится, как избавление от пустоты. Одиночество коварно… Оно заставляет человека считать, что он никому не нужен, что он один, что он лишний… Павел Сергеевич Клюфт сидел перед телевизором в темной комнате. Голубой экран лениво мигая, загадочно светился, как окно в потусторонний виртуальный мир. Мир, выдуманный и пустой, мир, где эмоции слишком призрачны, а боль человека выглядит как гениальная игра актеров. Клюфт ждал вечернего выпуска новостей. А точнее раздела криминальной хроники. Ему хотелось услышать, расскажут или нет журналисты о его трагедии, об убийстве Лидии, в котором обвинили его самого близкого и родного человека. Пустая темная квартира, лишь тени и отблески фар проезжающих по улице машин временами скользят по стенам. Пустота, пустота помещения, как внутренняя опустошенность. Квартира тоже чувствует одиночество, квартира тоже страдает от одиночества. Клюфт нажал кнопку на пульте и переключил программу. На экране появилась миловидная девушка, которая что-то эмоционально рассказывала. Затем замелькали кадры, какого-то репортажа.

Павел Сергеевич не слушал, ему сейчас было все равно, что происходит в городе, в стране, в мире, во вселенной. Слишком далеко все это было сейчас, слишком далеко… «Радоваться жизни, хм, какие странные слова, я уже и забыл, что такое… радоваться жизни,… а ведь это синонимы — жизнь и радость. Счастливы те, кто действительно может так поступать, так делать! Радоваться жизни! Человек всю свою жизнь не понимает значения этих слов. Лишь в исключительных случаях, когда он висит на волосок от смерти, человек на короткое время может действительно испытывать радость. Радость от жизни, а потом,… потом он забывает это. Мы так и живем, думая о будущем, думая, что в дальнейшем нам всем будет только лучше. И ориентиры видны. И планы поставлены. И начинается, мечтание о будущем…. Вот я женюсь и буду счастлив. Вот я закончу, институт и буду счастлив,… вот я заработаю много денег и буду счастлив,… вот моя дочь выйдет замуж и она, а значит и, я буду счастлив. Вот, ко мне привезут внуков и я буду счастлив. Все эти, мечты потом лопаются, как мыльные пузыри. Это иллюзия! Оказывается, что человек был счастлив тогда, именно в прошлом,… именно когда он был еще не женат, беден и не имел образования. Потому, как старость ломает иллюзию счастливого будущего. Оно коверкает идею о будущем счастье, переворачивая ее во временном пространстве. Назад, назад в прошлое! Вот, там, как оказывается, я действительно, был счастлив,… так, на старости лет думает человек. Я был молод, полон сил и идей, планов и амбиций, вот тогда я был счастлив! А сейчас думает человек, что на старости хорошего со мной произойдет? Ничего! А если еще и одиночество, то… к ужасу становится понятно, что вся жизнь это лишь пустота. Пустота иллюзий о будущем счастье, и тогда человека неизбежно посещает мысль о бессмысленности жизни. А значит, а значит,… нужна ли она вообще? Какой мрачный вывод на старости лет. Кто-то от таких мыслей умирает… и все говорят: он сгорел от одиночества… Как я прожил свою жизнь? Правильно? Бездарно? Виноват ли в этом я? Или виноваты окружающие меня люди? Я, старик так и не могу понять. Действительно ли человек хозяин своей судьбы? Или… или все предрешено сверху, или все запланировано и некуда от пунктов этого плана не деться, придется выполнять…» — Клюфт рассуждал медленно, словно понимая, что торопиться сейчас нет смысла. Куда торопиться старику, который находится перед финишной чертой своей жизни? Павел Сергеевич закрыл глаза. Ему сейчас не хватало его, этого загадочного человека, его совета. Признаться в этом? «А почему бы нет? Он часть моей жизни, пусть и не совсем реальная, но часть, он никогда мне не причинил зла, как бы я с ним не ругался, и он. в конце-то концов всегда оказывался прав, как бы я этому не сопротивлялся. Почему бы мне не признаться самому себе, что я скучаю без него,… а вернее нуждаюсь в нем,… почему не признаться? Нет, конечно признаться. Да я в сущности и признался уже в этом» Клюфт напряг память. Он попытался вспомнить черты лица Иоиля. Его глаза, его губы. Как он говорил. Какой у него голос. Странно, но Иоиль почему-то показался ему родным и очень близким человеком. Клюфт, вздохнул.

— Я видно стал совсем близок к краю жизни, — сказал он негромко вслух.

— Слушай Клюфт, ты вроде все понял и мы не должны уже встречаться. Но, ты опять за свое. Это был он. Все так же в своем длинном плаще. Тень скользнула от двери к окну, силуэт казался призраком. Странно, но Павел Сергеевич не удивился его появлению, ведь где-то в глубине души он хотел этой встречи.

— Ты пришел, спасибо,… - прохрипел Клюфт. Богослов как-то странно развел руки в стороны и, взмахнув ими как крыльями, сказал:

— Не надо благодарить меня, не надо… Клюфт привстал с кресла и потянулся за бокалом с водой, что стоял рядом на полу. Отпив, старик вытер губы ладонью и тихо проговорил:

— Ты же сказал, что больше не придешь? Богослов развернулся к нему спиной и, положив ладони на стекло, прислонился к окну щекой. Павел Сергеевич едва расслышал, что он ему ответил:

— Я не властен над обстоятельствами,… как и ты над своей жизнью. Ты не вправе решать, продлить ее или нет. Да ты и не можешь это сделать, хотя как я вижу, страшные мысли гложут тебя. Но, ты ведь сильный Клюфт? Старик махнул рукой и вздохнув, пробубнил:

— Видно все…. Я слишком стар. Мне не потянуть эту тяжелую ношу одиночества.

Богослов погладил стекло ладонью и, обернувшись, посмотрел на Клюфта. Но Павел Сергеевич это мог только чувствовать, лицо Иоиля скрывал полумрак.

— Нет, ты так не можешь говорить, и даже думать, ты это знаешь, но насильно так говоришь и заставляешь свой разум так думать. А это плохо ведь,… как сказано: человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого… Клюфт зажмурился и застонал:

— Да, это верно,… верно,… ты опять на словах прав и спорить с этим нельзя…. но мой внук… Богослов сделал три шага и сел рядом с креслом на пол, плащ он подстелил под себя. Его взгляд коснулся телевизора.

— Твой внук обычный грешник. Как и ты. И он идет по той дороге, которую выбрал, как шел когда-то ты.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что он пошел по твоим стопам. Он ведь твой наследник?

— Это что,… с ним так было решено, или… Иоиль покачал головой:

— Нет,… просто сказано: есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это суета. Клюфт хлопнул ладошкой по подлокотнику кресла:

— Как суета?! Он же мучается не за свой грех?! Иоиль откинулся назад и лег на бок, подперев голову рукой.

— И что?! На земле много кто мучается не за свои грехи, тут никого не удивишь,… люди сами это допускают.

— Да, но это же несправедливо? Богослов тяжело вздохнул, он повернулся и посмотрел на экран телевизора. Всматриваясь в фигурки за голубым стеклом, Иоиль как-то загадочно сказал:

— Да,… справедливость и человек порой разные значения. Так уж устроен человеческий мир. Человечество до сих пор не может построить идеального общества. И знаешь почему? Клюфт непроизвольно тоже покосился на экран. Старик завороженным голосом спросил:

— Почему? Иоиль тихо рассмеялся, затем ответил:

— Потому, что идеально общество,… должны строить идеальные люди…

— Кто?! Богослов медленно поднялся и, поправив плащ, сел в кресло, что стояло рядом.

— Идеальные люди… не пугайся. Тебя насторожило название, а не значение слова. Да, некоторые говорили о таком понятии, как идеальный человек,… но они лгали. И потому у них ничего не получилось, а точнее получилось, но на небольшое время. И народы те, которые они называли идеальными, понесли большие страдания, и те которые идеальными не считались.

— Ты о Гитлере? — удивился Клюфт.

— Не только… Иоиль внимательно смотрел в телевизор.

— Хм, странно, но ты говоришь, как политик, а не как богослов,… - Павел Сергеевич вновь потянулся за бокалом с водой.

— Я говорю так, что бы мои слова были более доступны, — равнодушно ответил Иоиль.

— Так кто же тогда идеальные люди? — ухмыльнулся Клюфт.

— Идеальные люди это праведники, те, кто не совершают грехов. Именно такие люди и могут построить идеальное общество,… но на земле оно вряд ли возможно. Ты же сам видишь, — богослов указал рукой на телевизор. На экране показывали кадры репортажа из какой-то горячей точки планеты. Солдаты, стреляли в толпу, резиновыми пулями. Искаженные от ужаса лица незнакомых людей, боль и страх за толстым стеклом кинескопа… Павел Сергеевич тяжело вздохнул:

— Да? Так к чему тогда, все эти проповеди? Все эти богословия?! Если ты сам говоришь, что идеального общества на земле не построить?

Иоиль посмотрел на старика и грустно улыбнулся. Клюфт увидел, как блеснули его глаза. Они блеснули добротой, огоньком надежды… Богослов тихо сказал:

— Да не построить,… но человек живет надеждой. Верой в хорошее, верой в Бога, только так, он сможет получить то,… к чему стремится.

— В раю что ли? — хмыкнул Клюфт.

— Понимай, как знаешь… Клюфт, вздохнул, он опустил голову и грустно сказал:

— Все это правильно конечно, что ты мне тут говоришь, и все же что мне делать с моим горем? Как мне помочь внуку?

Богослов задумался, так, по крайней мере, показалось Клюфту. Павел Сергеевич с надеждой ждал ответа. Он верил, что Иоиль, поможет, даст совет!

— Скажи мне Клюфт, а ты готов ради того, что бы твой внук вышел из тюрьмы, сам совершить грех? Павел Сергеевич, не раздумывая, ответил:

— Конечно, конечно. Ради внука я готов на все! Пусть я будут расплачиваться за грехи! Пусть! Богослов усмехнулся, он покачал головой и тяжело вздохнул, Иоиль продолжал смотреть в телевизор.

— Странно как-то все это, сам, только что говорил, что твой внук мучается за чужой грех, а тут мне же говоришь, что сам готов ответить за чужой грех.

— Да, но это совсем другая ситуация!

— Ситуация всегда одна. Вот человек, который совершил зло, за которое теперь обвиняют твоего внука, он как должен, по-твоему, понести наказание?

— Как, как,… по закону…

— По какому закону, человеческому?

— Ну, да… Богослов встал с кресла, он подошел к Клюфту и, глядя на него сверху вниз, тихо сказал:

— Пошли… Клюфт как завороженный, тоже поднялся со своего места, он, посмотрел на лицо Иоиля, но вновь не смог разобрать его черты, их скрывал полумрак. Богослов повернулся и медленно двинулся вперед. Он словно плыл по квартире, не касаясь ногами пола. Клюфт расслышал лишь шуршание длинного плаща. Они пришли на кухню. В темноте Павел Сергеевич не мог разобрать, что же собрался делать богослов.

— Значит, ты готов совершить грех, что бы помочь своему внуку?

— Без сомнений,… - буркнул старик.

— Тогда все что тебе надо ты найдешь за мусорным ведром…

— Где?!.. Но богослов не ответил, он стоял и молчал. Клюфт наклонился и открыл дверку шкафчика, где стояла мусорное ведро. Рассмотреть, что-то в темноте было не возможно, старик обернулся и хотел и увидел, он один в темноте помещения. Богослов исчез…

Клюфт напрягся и тяжело дыша, подошел к включателю. Дрожащей рукой он нажал на клавишу… …Он все так же сидел в кресле,…. напротив него мигал и бурчал телевизор. Павел Сергеевич встал и с опаской посмотрел в коридор. Где-то в глубине он увидел полоску света, она пробивалась из щели кухонной двери. Клюфт медленно прошел и потянул ручку…

В кухне горел свет. Старик с волнением смотрел на шкафчик, где стояло мусорное ведро. Он не решался открыть дверку. Он боялся, что сон окажется просто сном… и ничем более… И все же пальцы тянулись к ручке… За ведром Клюфт увидел что-то серое и металлическое. Он нагнулся и встал на колени, что бы лучше рассмотреть. Когда Павел Сергеевич отодвинул ведро, то увидел, что на полу возле самой стенки лежит кухонный нож,… его лезвие было заляпано красно-коричневыми бурыми пятнами.

— Спасибо тебе богослов,… - пробурчал Клюфт и зажмурил глаза.

Двадцатая глава

— С вещами на выход! — ревел конвоир в коридоре. Обитатели камер засуетились и зашумели. Лязганье замка и скрип большой железной двери известили, что к изолятору временного содержания РОВД подъехал автозак… Послышались маты и проклятия. Дежурные по ИВС начали выводить в коридор тех арестантов, кого полагалось этапировать в тюрьму. Вилор сидел на нарах и не знал, что делать. Одинокий арестант в камере, беспомощен, если он первый раз попал за решетку. Одевать или нет туфли? И вообще повезут ли тебя в тюрьму? Но ждать и гадать долго не пришлось, дверь в камеру отворилась и появившийся на пороге милиционер грубо гаркнул:

— Щукин Вилор Андреевич?!

— Да,… - неуверенно ответил Вилор.

— Ну, что сидишь?! Вставай и пошел в коридор! На тюрьму поедешь!

Вилор торопливо надел туфли и выскочил из камеры. В коридоре, словно в очереди к врачу стояли несколько человек. Они ждали очереди подойти еще к одному милиционеру, который сидел за столом и заполнял, какие-то бумажки.

— Фамилия, статья! — покрикивал он на арестантов. Те безропотно бубнили ему свои данные и, забирая какие-то узелки и сумки, выскакивали в другой коридор. Дошла очередь и до Вилора:

— Щукин Вилор Андреевич! — рявкнул он, не дожидаясь вопроса. Милиционер недовольно посмотрел на него и спросил:

— Вещи есть?

— Нет, только ремень… Ему, бросили целую связку ремней и, прикрикнули:

— Выбирай свой… Щукин с трудом нашел в этом клубке пряжек и хлыстов свой ремень и, вытащив его, вопросительно посмотрел на сидящего за столом милиционера. Тот махнул рукой в сторону коридора и прикрикнул:

— Дальше! В соседнем коридоре, а вернее в тамбуре, была большая железная дверь, которая вела на улицу. За ней, впритык с крыльцом, стоял большой грузовик с серой будкой. Дверка в ней была открыта, возле нее топтался еще один милиционер тоже с какими-то бумажками и кричал:

— Щукин Вилор Андреевич! Вилор увидел, что кричит он его фамилию, кому-то вовнутрь будки.

— Быстрее, быстро в автозак проходим! — кто-то сзади подтолкнул в спину Вилора. Щукин неуверенным шагом подошел к лестнице, которая вела вовнутрь будки. Стоящий возле нее конвоир прикрикнул:

— Фамилия имя отчество?!!! Статья?!!! Вилор вздохнул и устало ответил:

— Щукин Вилор Андреевич… статья,… не знаю,… не помню… Милиционер покосился на непутевого медлительного арестанта и завопил:

— Ну! Шевели копытами! Не задерживай! Вилор поднялся по лестнице, тут его схватил кто-то за плечо и втолкнул в тесное помещение. Там было темно, на ощупь Вилор нашел лавку и сел. Он инстинктивно почувствовал, что рядом сидят еще несколько человек. Через несколько минут небольшой кубрик был забит арестантами. На улице послышались какие-то крики, и еще через пару минут дверь в автозак захлопнул конвойный, который тоже залез вовнутрь и уселся рядом с клеткой. Арестанты молча, сидели и ждали отправки. Когда двигатель заурчал, кто-то тихо и обреченно шепнул:

— Прощай воля… Машина затряслась на кочках и затем, притормозив, развернулась и поехала быстрее.

— На главный проспект выехали,… - вздохнул кто-то рядом. Автозак для простых законопослушных обитателей это такая большая грузовая машина на месте кузова у которой, прикреплена большая серая будка. И все! Но знали бы простые обитатели, что автозак для тех, кто томиться за решеткой это символ… иногда страшный иногда наоборот хороший. Кого-то автозак увозит в тюрьму, или зону. И тогда сигнал этого автомобиля заставляет екнуть сердце от тоски, разлука с родными и близкими будет долгой. Но иногда сигнал автозака наоборот, как символ близкой воли! Еще несколько минут и автомобиль увезет осужденного из зоны или тюрьмы что бы выпустить на свободу ли привезти на свиданье с мамой или женой. История русского автозака страшная и печальна. По сути, в массовом порядке, автозак начали применять большевики, а при Сталине спецавтотранспорт для арестантов совершенствовали с какой-то изощренной выдумкой. Много уже рассказано, что во времена большого террора арестантов перевозили по городу в будках, на боках которых, красовались надписи типа: «Хлеб», «Продукты» или даже «Свежая рыба». Но современный автозак все такой же очень мрачный транспорт, как правило, это автомобиль марки ЗИЛ 130 и серая будка. Все уже давно знают, что возят в этих фургонах совсем не живую рыбу… «Как поменялось у нас общество? В страшные времена репрессий даже власти стеснялись этих страшных машин. Словно не было преступности, словно не было людей, которые чужды обществу. Поэтому, наверное, власти и маскировали „черные воронки“…. Но время шло, и вот уже никто не удивляется, что по улицам и дорогам страны, тысячи автозаков возят арестантов. Мы, стали грубей? Получается, что люди согласились, что рядом с ними есть место для насилия и зла?» — вдруг подумал Вилор. Внутри автозак это просто клетка, в которой есть лавки для сиденья. Решетка, которая делит автокамеру и помещения для конвоя, с очень мелкими делениями, что бы арестанты, не могли просунуть руку. Но по сути дела во время движения и арестанты и конвоиры находятся в примерно одинаковых условиях, правда, арестанты лишены возможности видеть улицу, окошек в клетке у них нет, в отличие от конвойных. Поэтому ехать в закрытом железном коробе неприятно. Не видя дороги и окружающую обстановку человек теряется в пространстве, точнее в пространстве города и не может понять, что вообще происходит и где его везут. Лишь короткие остановки подсказывают, что автозак тормозит на светофорах. Вилор молчал и смотрел на потолок камеры, там, в железной крыше был небольшой люк, который открыли, что бы внутри было, не так душно, в щель виднелось небо и облака. Они, как показалось Вилору, то стояли неподвижно, то двигались вместе с машиной, как бы сопровождая ее, что бы дать насладиться арестантам видом свободного неба. Иногда виднелись троллейбусные провода и верхние этажи жилых домов. Щукин пытался рассмотреть, хоть что ни будь в окнах, но ему это не удавалось, дома мелькали слишком быстро… «Интересно, кто-то сейчас в этих квартирах варит себе обед, читает газету или даже занимается любовью. Все эти люди не понимают и не догадываются, что где-то тут, внизу, уродливая серая машина везет дюжину человек, что бы надолго изолировать их от этих улиц домов квартир. От этого свободного мира, в котором люди так равнодушны друг к другу. Люди так ненавидят друг друга. Странно, но ты не замечаешь всего этого. Сколько раз я ходил по улице и мимо меня проезжали похожие автозаки? Не знаю, да и вообще я не обращал на них внимания. Я не думал,… а сейчас, сейчас я только и думаю о том, как смотрят люди на эту серую некрасивую грузовую машину,… да и смотрят ли на нее вообще?»

А машина между тем зашипела тормозными шлангами, затем раздался мощный сигнал.

— Приехали, здравствуй тюрьма мама,… - грустно пофилософствовал человек в углу камеры. Послышались какие-то странные звуки, скрип и медленное жужжание, лязгнуло железо.

— Это ворота открывают, — шепнул сосед Щукина. У Вилора часто забилось сердце. Тревога и страх, одно только понятие тюрьма напугали и заставили вздрогнуть. Дверь в будке автозака раскрылась громко и противно, с какой-то обреченной жестокостью к ушам вновь прибывших арестантов, словно своим стуком ставя точку или запятую в их судьбе. Конвоиры стояли возле ступеней и махали рукой:

— Выходить и строиться в одну шеренгу… с вещами. Вещи не забывать! Арестанты лениво выпрыгивали из машины. Странно, но они, все как один, словно сговорившись, пытались рассмотреть здание тюрьмы. Но тут, во внутреннем дворе, это сделать было не возможно. Виднелась лишь часть серо-белой стены с маленькими окнами с решетками и большими коробами закрывавшими их снизу. Через несколько минут все пассажиры автозака уже стояли и смотрели на конвойных, те считая своих арестантов, передавали документы сотрудникам тюрьмы. Миссия автоконвоя была закончена, они с чувством выполненного долга могли ехать дальше, за новыми «клиентами». Вилор смотрел на милиционеров экипажа автозака, ему, почему-то захотелось представить, как живут и работают эти люди? «Они, ведь каждый день возят вот так, как нас и других арестантов. И каждый день вот так передают в руки тюремщиков людей. И так день за днем, месяц за месяцем и год за годом. Что чувствуют эти люди? Да нет, они ничего не чувствуют, вернее наверное некоторые из них думают что делают нужное дело, и работа у них очень почетна и важна. Странно, но я сейчас им завидую, ведь они через несколько минут сядут в машину и уедут за ворота, туда на свободу. На волю!» Их завели в помещение тюрьмы. Вилор осмотрелся, вверх вела большая лестница, словно в подъезде жилого дома, а прямо начинался длинный коридор. Он был похож на коридор старой больницы, широкий и просторный, но в отличие, от лечебного заведения двери в палату тут были железными, с большими крепкими засовами и замками. Маленькие бойницы окон и какие-то изящные полусферы арок, что держали протолок. Вилор присмотрелся и заметил, что арки выложены из кирпича, никаких железных перекрытий…

Арестантов словно группу туристов посещавших старинный замок, медленно провели несколько метров по этому коридору и остановили.

— А ну, в шеренгу по одному становись! Раздеться по пояс! — скомандовал один из конвойных.

Пассажиры автозака недовольно заворчали, некоторые сразу начали снимать с себя рубашки и майки, но кто-то раздеваться и не думал. Вилор тоже решил не торопиться. Это заметил один из тюремщиков:

— А ну, что встали?! Снять верхнюю одежду и заголиться по пояс! А то вместо камеры сразу в карцер пойдете. Раздеться по пояс, медицинский осмотр будет! Щукин решил не искушать судьбу и стянул с себя рубашку. В помещении коридора было прохладно, и главное тут был сквозняк, по каменным стенам тянуло как в трубе. Вилор поежился. К шеренге арестантов подошел человек в белом халате, накинутом на стандартную форму тюремщиков. Этот медик держал в руках журнал, он лениво осмотрел арестантов и гаркнул:

— Ну! Бандерлоги, есть ли среди вас больные?

— Нет, гражданин начальник! — буркнул кто-то в ответ.

— Кожные венерические и прочие заболевания есть ли у кого?

— Нет, гражданин начальник!

— Так,… хорошо, есть ли жалобы просьбы пожелания? Медик ходил и рассматривал тела людей, которые стояли словно новобранцы перед боем. Некоторых арестантов он щупал и заставлял сгибать руки в локтях.

— Я повторяю, жалобы есть? — брезгливо спросил врач. Но ему никто не ответил. Пауза затянулась, тюремный медик уже собрался уходить, как из шеренги вышел молодой парень в рубашке и трико, он жалобным голосом сказал:

— Понос у меня гражданин начальник! Понос, живот крутит! В коридоре вдруг раздался гомерический смех, некоторые арестанты ржали, как кони после скачек. Хохотали и конвойные. Медик тоже проникся смешливым настроением и ехидно улыбнувшись, полез в карман халата, оттуда достал горсть таблеток и упаковок, словно издеваясь, он протянул их парню:

— На вот, выбирай, если найдешь от поноса, то выпьешь… Арестант растерянно смотрел на врача:

— Нет, вы меня не поняли гражданин доктор,… а если у меня дизентерия, а если я других заражу, меня надо изолировать, в больницу отвезти… Медик ухмыльнулся и, махнув рукой, обвел взглядом шеренгу, словно искал поддержки у остальных обитателей:

— Дурак! Тебя уже изолировали от общества,… а в больницу, что б нашу попасть, так это надо заслужить. Ты, наверное, просто косишь,… наверное, на суд не хочешь? Так это ты не по адресу. Ты адвокату своему пой, о недержании, а не мне. Пусть он похлопочет…. Дизентерия говоришь, так это хорошо, кишки прочистит, а если и изойдешь на гавно, так государство от этого только выиграет, кормить вас, итак нечем, а тут на одного едока меньше… Некоторые арестанты вновь громко засмеялись, кто-то даже присвистнул от удовольствия. На этом «обход» врача был окончен. Арестантам разрешили одеться и повели дальше по коридору. Через метров десять конвойный открыл одну из дверей и скомандовал:

— А ну, заходи по одному!

Когда они попали в помещение, то оказалось, что оно совсем маленькое. Это была камера, а вернее бокс размерами примерно три метра на четыре, причем в этом тесном боксе уже ютились пять человек, а теперь, их стало около двадцати. В боксе кроме небольшой лавки ничего не было. Лишь темная дыра параши в углу уныло зияла, как черная метка. В камере стоял смрад, висела пелена от табачного дыма, пахло немытыми человеческими телами. Обитатели внимательно рассматривали группу новеньких. Вилор встал и оперся о стену в самом углу возле дверей. Рядом с ним стоял худой и щуплый мужик лет пятидесяти и здоровенный молодой парень.

— Ну, все полна коробочка, — буркнул откуда-то снизу человек. Вилор невольно опустил глаза. Оказалось, что у его ног, лежит на каких-то тряпках совсем старый мужчина, с седой бородой и длинными засаленными волосами.

— Это что камера, тут и будем сидеть до суда? — робко спросил Вилор.

— Ты что?! Это же отстойник! К вечеру по хатам начнут расфасовывать, — пробурчал здоровый парень справа, на его руках Щукин успел рассмотреть множество наколок. В камере стоял ропот голосов. Арестанты общались друг с другом и передавали свои новости.

— Ну, все! Сейчас пойдет! По хатам начнут рассортировывать! Наконец-то! — облегченно вздохнул здоровенный парень справа.

— Да начнут, сначала к куму дернут кое-кого, кто под особым надзором и вообще на кого заказ какой,… - мрачно прохрипел сухой и тощий мужик. Его голова была совсем лысая и блестела, словно бильярдный шар. На руках и груди тоже пестрили наколки.

— Кум,… это кто? — осторожно спросил Вилор.

— Ха! Это самый опасный человек в тюрьме! Он многим судьбу и биографию сломать может! — ухмыльнулся здоровяк справа.

— Ладно тебе Кувалда, что фраера грузишь?!!! — цыкнул на него худой мужик. — Видишь первоходок он, не хрен издеваться!

— Да, что я ему,… экскурсовод? — огрызнулся здоровяк. Худой махнул на него рукой и, посмотрев на Вилора, тихо сказал:

— Ты это парень, знай,… кум это начальник опер части,… дернут к нему, так язык за зубами держи! Отвечай лишь да, да нет. Откровенничать с ним не надо! Это опасно! Он сначала тебе петь будет соболезнования, ласково так, мол, верит в твою невиновность, а потом угрожать начнет, вербовать и прочее…

— Вербовать?! В шпионы что ли? — не понял Щукин.

— Да в шпионы… можно и так сказать, только эти шпионы у нас стукачами зовут, и жизнь у них на зоне, да на тюрьме, как правило, опасная и короткая… Ты за что чалишься-то?

— Сижу что ли? — пытаясь угадать смысл слов блатного жаргона, переспросил Вилор.

— Ну да,… за что закрыли-то?

— В убийстве обвиняют…

— У-у-у, серьезная статья, — присвистнул худой. — С ней кстати, срок мотать нормально, легко, если конечно ты не ребенка и не мать замочил. Мокруха это тебе не изнасилование малолетки, с той статьей сразу опустить могут, — рассуждал худой.

— Никого я не убивал! А обвиняют меня в том, чего вообще не совершал! — обиделся Вилор.

— Да, да, не совершал, кто ж говорит. Тут вообще одни невиновные сидят! — ехидно ухмыльнулся мужик. — Вон, какие рожи невиновные! Только вот, откровенничать с незнакомыми, не надо…. Ты держи язык за зубами, если не знаешь и не проверил человека…. тут такое дело, — сурово добавил худой. — Помни закон тюрьмы.

— Что за закон?

— Не верь, не бойся, не проси… ты про него еще услышишь. В этот момент открылась дверь и тюремщик начал выкрикивать фамилии. Кого-то уводили с вещами, а некоторых вызвали на несколько минут. Все происходило, как предсказывал худой арестант. Вилор понял, что это человек уже не раз проходил такие процедуры. Камера потихоньку пустела, через какие-то полчаса вместо двадцати человек в боксе остались десять. Стало немного свободней. В этот момент в очередной раз зашел дежурный и закричал:

— Щукин Вилор Андреевич, на выход!

Его вели не долго, в самом конце коридора втолкнули в одну из дверей. К своему удивлению Щукин увидел, что это не камера, а кабинет, оборудованный в камере. В помещении стояли несколько письменных столов шкаф с книгами и бумагами, тумбочка с пишущей машинкой и телевизор. На стенах висели различные плакаты и календари, маленькое тюремное оконце закрывали шторы. За одним из письменных столов сидел человек в зеленом кителе с красными петлицами. На плечах красовались пагоны с майорскими звездами. Мужчине на вид было около пятидесяти, седой и усатый он был похож на актера Валентина Волонтира, того что сыграл в главную роль в телесериале «Цыган». Майор дымил сигаретой и что-то писал на бумаге. Не поднимая глаз, он спросил:

— Вилор Андреевич?

— Да…

— Очень приятно. Проходите и садитесь на стул. Вилор послушно разместился возле майора. Тот, продолжая писать, приветливым голосом спросил:

— Ну, как вам первые впечатления от тюрьмы? Вилор пожал плечами:

— Да какие там впечатления, мерзко все…

— Что так вас огорчило?

— Да что огорчило, все как то по-скотски… места мало, душно,… сотрудники хамят, да, что там говорить, гнилое место,… какое впечатление от вашего заведения может быть у нормального человека?

— Да, вы правы… Хотя,… вот, вы в тюрьме два часа, а уже успели кучу жалоб мне выразить,… - ухмыльнулся майор. Вилор вдруг понял, он действительно жалуется, причем, как то непроизвольно откровенничает с этим человеком, который кстати, даже не представился, а ведь его предупреждал худой арестант, что это опасно. Щукин вздохнул и, нахохлившись, прикусил губу.

— Что вы замолчали? А?! Вилор Андреевич? — все так же вежливо спросил майор.

— Да, вроде больше нечего сказать…

— Удивляетесь, что вас вызвали, но на это есть объяснения. Вы ведь у нас личность известная, поэтому я с вами лично решил познакомиться. Обычно я конечно с простыми арестантами не говорю, мало ли их каждый день ко мне привозят. Но вот с вами решил лично, так сказать…. Вы ведь литератор, поэт, драматург… российского масштаба.

— Причем тут это? У меня горе! Любимого человека убили! А сваливают все на меня! Лучше бы убийцу искали! Хотя, что его искать,… - буркнул Вилор.

— Да, да,… все как всегда, виноватые на воле. Кстати, в нашей тюрьме уже сидели известные люди, Сталин, Короленко, сын Троцкого, певица Русланова, актер Жженов,… - с гордостью сказал майор. Вилор грустно ухмыльнулся:

— Спасибо, но мне от этого не легче… у меня, как я повторяю горе, любимого и единственного человека убили!

— Да, конечно,… я забыл представиться. Моя фамилия Гвоздиков. Майор Иван Петрович Гвоздиков. Я начальник оперативной части сизо номер один, города Красноярска. Щукин молчал, он покосился на майора и тяжело вздохнул.

— Подозреваю, что соседи по нарам, уже проинструктировали вас, как вести себя с кумом? — словно экстрасенс спросил майор. Вилор опустил глаза и вновь ничего не ответил.

— Ну да ладно, гражданин Щукин, мне все равно в принципе, что говорят уголовники. Они меня между просим Гвоздем прозвали. И это хорошо, я так считаю, человек заслуживает ту кличку, которую ему дают окружающие. Я, как гвоздь, могу войти в любой мозг все сидящих здесь. И не хвастаясь, говорю, оперативной ситуацией я владею. Кстати, а вас как в детстве звали? Какая кличка у вас была? — напирал Гвоздиков.

— Не какая, — буркнул Вилор. Он почувствовал, как этот человек легко и непроизвольно завладел инициативой разговора, он говорил вроде вежливо и без натуги, но каждое его слово звучало словно приказ:

— Ну да ладно, я вас вот, что хочу сказать, советую вам с уголовниками не связываться. Вы не их поля ягодка. Советы их предназначаются тем людям, которые готовы свою судьбу, в дальнейшем связать с преступным миром. Но ведь это не вы?! Вы гражданин Щукин, нормальный человек и еще неизвестно, как там суд пройдет, поэтому лучше не искушайте судьбу, и не связывайтесь с уголовниками. Они могут и на голодовку подбить, и на прочие так называемые акции неповиновения. Лучше вы в них не участвуйте,… - майор пристально посмотрел на Вилора.

— А с кем мне там общаться? Там кроме уголовников никого нет. Мне, что изгоем теперь быть в камере? — зло спросил Щукин.

— Нет, конечно, не изгоем, там кроме уголовников и нормальные люди есть…

— Вот, как и, что же они там делают? Майор пожал плечами, он не разозлился, он, словно ждал, что арестант, сидящий перед ним, обязательно будет ехидничать. Гвоздиков был к этому готов:

— Сидят гражданин Щукин, система наказания не совершенна. Вот, у нас в тюрьме, элементарно не хватает мест. Сидят и по два, и по три человека на место. Да, я верю, условия ужасны! Но,… виноваты ли мы в этом? Нет! Мы давно просим новую тюрьму построить, но пока нет денег. А преступность только растет! И будет расти, с этой демократией ничего хорошего в нашем обществе происходить не будет!

Майор грустно улыбнулся. Щукин понял, перед ним человек системы, ему в принципе все равно какая ситуация в стране и кто у власти. Ему главное, что бы тут, в тюрьме, были арестанты, много арестантов и, все они, подчинялись его требованиям. Потому, что для этого человека это было смыслом жизни, смыслом его существования. Вилор грустно спросил:

— А что вам,… кажется надо вернуть времена Сталина — Ежова? Гвоздиков внимательно посмотрел в глаза Щукина и, ухмыльнувшись, спокойно ответил:

— Кстати во времена Ежова, тут мест всем хватало. И у всех своя кровать была,… и порядок был на улицах! И бандиты, друг друга средь бела дня на стрелках не убивали, и рэкета не было, и проституции, и еще много чего! Так что во времена Ежова и Сталина не так уж плохо для простого обывателя было! — вздохнул Гвоздиков. Вилору даже показалось, что майор опечалился. В уголках его глаз вроде даже блеснули капли слезинок. Но через секунду Щукин понял, что ошибся.

— Да уж знаю, мой дед на себе испытал. Все прелести идеальной системы товарища Сталина. Когда и цены на продукты снижали вроде как. Когда и преступность ниже была. Сказки эти замечательные я уже слышал. Но не от деда своего. Он это идеальное общество товарища Сталина почему-то не оценил. Как и миллионы других людей, которых, служители системы и за людей-то не считали. Он в тридцать седьмом тут, в вашей замечательной тюрьме, как говорят уголовники, чалился, по пятьдесят восьмой статье, врагом народа его объявили! — зло ответил Вилор. Но и этот выпад не сработал, майор был спокоен:

— Ну, что ж сделаешь, время было такое,… перегибы были, не спорю, слава Богу, врагов народа теперь нет, — равнодушно ответил он. Вилор тяжело вздохнул:

— Врагов народа вижу, нет, а в остальном в принципе не сильно-то что-то изменилось,… как был ГУЛАГ, так и остался ГУЛАГ. Только с примесью современной экзотики.

— Вы о чем? О людях или об условиях?

— И о том и о другом…

— Ну, люди у нас,… какие есть… такие и остались. Вы, что думаете, в тридцать седьмом тут какие-то другие сидели? Нет, гражданин Щукин такие же! И про политических,… вы думаете, среди них были одни герои, порядочные, патриоты? Нет и, тут вы ошибаетесь, они тоже были такими же… и стучали друг на друга, и писали друга на друга показания… Вилор увидел, что майору приятно говорить эти слова, он словно делился со Щукиным каким-то своим откровенным восприятием жизни. Он словно был рад, что ему, наконец-то можно рассказать правду об окружающих его людях. Ему вдруг нестерпимо захотелось сказать правду в глаза этому человеку:

— Так это ж вы их такими сделали! Вы и сейчас их такими делаете. Стучать заставляете.

— Кто,… мы? — удивился майор.

— Ну да… вы и ваша система. Вы и вам подобные предшественники. Вы заставляли людей семьдесят лет быть мразью…. И они стали. И что теперь с них спрашивать? Наш народ трусливый и тщедушный, коль до сих пор не скинул с себя это ярмо раба… так его и будут в канализацию головой макать.

— Ой, не нравятся мне ваши речи… ну да ладно, я человек не злой и спорить с вами не буду. Но вы гражданин Щукин еще убедитесь, пообщавшись тут, что мы не виноваты,… кстати, у вас есть еще жалобы?

— Да,…. Я о правах своих, вот например, почему мне не предоставляют адвоката?

— Но это уже вопросы не ко мне. Есть у вас следователь ему и жалуйтесь, требуйте,… только…

— Что только?! — насторожился Вилор.

— Только я бы вам не советовал пользоваться услугами общественного защитника…

— Это прочему…

— Ну, так. Как практика показывает лучше адвоката своего иметь деньги ему платить и спрашивать потом,… кстати, мудрую поговорку: бесплатный сыр бывает только в мышеловке, еще никто не отменял.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Вы свободны гражданин Щукин, звучит конечно цинично, но добавлю, в пределах тюремной камеры, разумеется.

* * *

— Ситуация сложная. Узнать мне пока удалось не много, но я сразу не напирал, иначе заметно будет, а это плохо,… - Андрон Кузьмич смотрел на Клюфта. — Ну ладно, тебе я тонкости оперативных разработок передавать не буду…

— Да, да,… давай говори, что удалось узнать?! Где сейчас Вилор?! Что с ним?! Почему мне не дают его увидеть?! Они сидели на лавочке, все на той же, облюбованной ими, отдаленной аллеи городского парка. Издалека они казались, как парочка пенсионеров, которые рассказывают друг другу сплетни и собираются сообразить «на двоих».

— Успокойся, тебе нельзя сейчас так волноваться, ты, что забыл, как я тебя на этой лавке от смерти спасал? Загнуться хочешь, а что внуку от этого легче там, на тюрьме будет? Клюфт, тяжело дыша, посмотрел на Маленького. Андрон Кузьмич спокойно сидел, никаких эмоций на его лице видно не было.

— Хорошо, хорошо,… - махнул рукой Павел Сергеевич. — Но и ты не тяни со своими штучками…

— Ладно, слушай. Возбуждено уголовное дело по факту убийства, которое ведет следователь районной прокуратуры по фамилии Нелюбкин. Человечек так себе, а точнее гавно, я его пробил в нашей конторке. У него прихваты по отцу, тот в прокуратуре краевой работал. Умер три года назад. Нелюбкин младший карьерист, но ребята из канторы моей сказали, что и на него досье есть небольшое,… взятки берет, трется с какими-то подозрительными личностями. Бандиты конечно напрямую к нему не ходят, но подозрения есть, что он и с них что-то имеет. Клюфт вновь заволновался и с болью в голосе произнес:

— Ты что мне об этом гавнюке рассказываешь?! Мне плевать на него! Ты мне про Вилора расскажи! Андрон Кузьмич посмотрел по сторонам, словно боялся, что их услышат:

— Да расскажу! Позже! Ты почему главное не слушаешь! Информация про Нелюбкина сейчас для нас с тобой важней! Вилор твой никуда не денется, он в тюрьме сидит и в ближайшие два месяца пока следствие длится, он оттуда не денется некуда! А вот Нелюбкин это плохо! Он, как мне сказали, спец по заказным делам! И скорее всего заказ и в этот раз был! Правда, кто заказал неизвестно. Я сунуться попробовал к прокурорским, но мне сразу намекнули, что бы я не рыл. Вот так! Серьезно очень все! Клюфт насторожился, он схватил Маленького за руку и прошептал:

— Кто? Кто мог это заказать? А?! Кто? Кому это все надо? У моего внука денег нет, Лидия тоже не такая уж и богатая, кто мог ее заказать?! Маленький ухмыльнулся и, покачав головой, тихо ответил:

— Вот ты вроде жизнь прожил Клюфт, а ничего так и не можешь анализировать. Лидия говоришь, не богатая была,… а она вообще-то кто была? Павел Сергеевич недоумевая, смотрел на Маленького, он не понимал, куда клонит это старик.

— Она?!.. Кто была?! Что ты имеешь в виду?

— Да так…

— Не тяни! — прикрикнул Клюфт. Маленький достал из внутреннего кармана пиджака небольшую блестящую плоскую металлическую фляжку, отвинтив пробку, сделал два глотка, затем протянул посуду Клюфту и настоятельным тоном сказал:

— На! Выпей! Это настоящий армянский коньяк! Из Еревана мне привез знакомый. Пей, тебе полезно сейчас! Сосуды расширит немного. Давай! Павел Сергеевич непроизвольно взял фляжку и глотнул коньяк. Во рту зажгло и, Клюфт закашлялся, Андрон Кузьмич вырвал у него фляжку и, закрутив пробку, убрал посудину в карман. Посмотрев опять по сторонам, он вздохнул и тихо сказал:

— Хм, она эта Лидия, женщина была и красивая, как я понял, если за ней твой внук волочился. А у красивой бабы, муж должен быть, если логически рассуждать. Она за мужем была?

— Ну да,… что ты хочешь сказать?! — Клюфт напрягся. Маленький развел руками и, хмыкнув, покачал головой:

— Вот это и хочу сказать. Муж у нее есть. Тут все версии нужно рассматривать. А, что если это муж ее заказал? А?! Кто такой этот муж Лидии ты знаешь? Он бизнесмен, кто? Павел Сергеевич переваривал информацию, догадки и рассуждения заставили его замереть, он, словно в оцепенении просидел несколько секунд, затем схватил Андрона Кузьмича за локоть:

— Нет! Нет! — замотал головой Клюфт. — Ее муж, литературный критик. Он, небогатый человек, хоть и известный в литературных и журналистских кругах Красноярска. Он не мог бы заказать свою жену!!!

— Почему ты, так категорично говоришь? Ты близко знаком с этим человеком?! Клюфт вновь задумался и после паузы ответил:

— Нет не знаком, но Вилор рассказывал… На этот раз насторожился уже Маленький. Он пристально посмотрел на Клюфта и жестко спросил:

— Вилор?! Они что ж, общались?!

— Ну да, приходилось пересекаться. Ведь мой внук литератор и пишет кое-чего, а критик этот, он рецензии писал, иногда не очень хорошие,… - неуверенно прозвучал ответ. Павел Сергеевич почувствовал себя виноватым.

— Он что критиковал твоего внука? — напирал Андрон Кузьмич. Клюфт махнул рукой:

— Ну, было дело… Маленький зло ухмыльнулся и покачал головой:

— Ну, ты даешь Клюфт,… этот рогатый муженек, писал гадости на твоего внука-поэта, а тот в отместку увел жену и это, ты считаешь,… не значительным конфликтом?!

— Нет, тут все не так просто.

Андрон Кузьмич достал фляжку и, вновь сделав пару глотков, протянул ее Клюфту, но тот отказался. Маленький пожал плечами, и устало выдохнул:

— Хо! Что еще? Что, чего я не знаю? Говори и нечего тебе тут, от меня скрывать тайны твоего внука. Если уж пришел за помощью ко мне, то будь добр все вываливай,… а если не хочешь, то тогда…

— Только вот не надо меня шантажировать! Я к тебе, как к человеку….. да и внучка у тебя тоже! — обиделся Клюфт.

— Ты внучку не трогай! Говори о деле! — Андрон Кузьмич не обращал внимания на эмоции собеседника.

— Ну, в общем Вилор с этим Скрябиным, учился вместе в университете, там они и познакомились,… только Скрябин на два курса старше был. Он, вроде как тогда Лидию и увел.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день! — присвистнул Маленький. — А ты говоришь,… да версия с этим Скрябиным вообще должна основной быть! Он наверняка мог отомстить и твоему внуку, и жене своей неверной. Нанял человека и привет!

— Ты так думаешь? — робко спросил Павел Сергеевич.

— Что-то я тебя не пойму гражданин Клюфт? Ты хочешь освободить своего внука? Хочешь, что бы с него сняли обвинения в убийстве и выпустили на свободу?!

— Да, но… Маленький зло посмотрел на Клюфта и, дернув его за руку, напористо спросил:

— Что значит — но?! Ты же сам кричал, что твой внук не виновный и, ты не веришь, что это он убил? Что-то поменялось? Ты что?! Павел Сергеевич отвернулся и, тяжело вздохнув, печально ответил:

— Понимаешь Андрон,… тут такие дела. Я, я ночью сегодня кое-что нашел.

— Что ты там еще нашел? Еще один труп в шкафу?!!! Но Клюфт не ответил, он нагнулся и достал из-под лавки полиэтиленовый пакет, открыв, его Павел Сергеевич протянул Маленькому прозрачный сверток.

— Вот…

— Что это? — насторожился Андрон Кузьмич. Маленький с удивлением рассматривал содержимое пакета. Это был окровавленный кухонный нож и кружка.

— Хм, как я понимаю, этот нож, по-твоему и есть орудие убийства? — мрачно заметил Маленький.

— Думаю да…

— А где ты его нашел?

— Он завалился за мусорное ведро в шкафчике на кухне.

— Хм, ну нож понятно, а кружка-то зачем?

— Это я тебе принес,… - неуверенно буркнул Клюфт.

— Это понятно, что мне, и вещ док с отпечатками нам очень, нужен и, это поменяет дело! В корне! Но вот кружка? Зачем кружка Клюфт?! — недоумевал Маленький. Павел Сергеевич вновь тяжело вздохнул и, опустив глаза, тихо сказал:

— Я прошу тебя Андрон, если это возможно, прежде чем ты нож к делу попытаешься приобщить, сначала проверишь отпечатки на ноже и кружке,… если они сойдутся…

Маленький присвистнул:

— Вот оно как! Ты хочешь сказать, что боишься, что на ноже отпечатки могут быть твоего внука? И окажется это он все-таки убил ту женщину?! Но Павел Сергеевич ему не ответил, он встал с лавки и, отвернувшись, молча, смотрел вдаль аллеи.

— Так,… совсем весело,…. а кружка, как я понимаю, с настоящими отпечатками пальцев из этой кружки пил твой внук,… - допытывался Маленький. Павел Сергеевич обернулся и угрюмо сказал:

— Он пил из нее кофе, поэтому она грязная, она у него в комнате стояла за кроватью… Маленький почесал макушку и, достав вновь фляжку, сделал еще пару глотков:

— Да,… дела,… пить я стал с тобой. Раньше так много никогда не пил. Слушай Клюфт, ну а если на ноже и вправду есть отпечатки пальцев твоего внука? Что тогда? Что делать?

— Ничего,… - выдавил из себя Клюфт.

— Как это ничего? Не понял…

— Так ничего, если это он сделал. Пусть его судят по справедливости…

— Да ты что?!!! Совсем с ума сошел?!!! Как так по справедливости?! Его ж упакуют на пятнадцать лет! Ты, что не понимаешь,… ты его больше никогда не увидишь, потому как не доживешь, когда он выйдет на свободу?!

— Ну и пусть… значит, он заслужил. Значит и у меня судьба такая…

— Ну, ты совсем с ума сошел! Совсем!!! Это ж твой внук! Твоя кровь! Ты что? — возмущался Маленький. — И потом, а Вика? Ты о моей внучке подумал?!

— А ты?!!! А если он,… правда, убийца? Если он, правда смог лишить жизни человека? Пусть даже из-за ревности, пусть даже из-за любви?!!! А вдруг потом и твою внучку, вот так,… из ревности?! Андрон Кузьмич испуганно посмотрел на Клюфта:

— Замолчи! Ну, ты даешь! Вот семейка! То умереть готов за то, что внук невиновен, а то,… нет точно чокнутая семейка!

— Слушай Андрон, я сегодня ночью много думал. Понимаешь, не должен человек даже из-за того что это его любимый человек и единственный зло покрывать,… зло оно не должно прикрываться любовью. Зло и любовь несовместимы,… тогда и любовь в конечном итоге может во зло превратиться. Я долго сегодня ночью думал. Это надо сделать. Прошу тебя, сделай это! Проверь отпечатки пальцы на идентичность! Маленький молчал. Он тяжело дышал и, задрав голову, смотрел куда-то в небо. Павел Сергеевич ждал, он смотрел на этого человека и не мог поверить сам себе. Он ждал помощи от него! Он заставлял его решить судьбу его самого близкого человека — Вилора, единственного человека связавшего его с прошлым, а может быть их с прошлым?

«А может быть, он тоже так считает? Может Вилор и для него чем-то дорог, дорог памятью о прошлом, о молодости о любви? Боже мой! Я называю его Андрон, по имени, словно мы старые друзья, словно родственники дальние. Какой-то абсурд жизни! Какой-то абсурд судьбы!»

— Скажи Андрон, а Вера,… она как тебя называла, так же? Маленький покосился на Клюфта и хмыкнул:

— А как, по-твоему, ей было меня назвать, имя у меня такое… Павел Сергеевич грустно улыбнулся:

— Так ты сделаешь, что я прошу?

— Сделаю, — буркнул Андрон Кузьмич. — У меня, что есть выход? Раз уж ввязался…

— Спасибо тебе,… - вымолвил Клюфт. Маленький тяжело вздохнул:

— А, что делать-то потом? А?! Что потом?

— В смысле? — хмыкнул Клюфт.

— Ну, если там отпечатки будут не твоего внука? Что делать?!

— Ты сам реши. Ты же знаешь, тебе видней, — грустно ответил Павел Сергеевич. Маленький глотнул коньяк из фляжки и протянул ее Павлу Сергеевичу.

— Слушай Клюфт,… ты действительно готов посадить своего внука, вернее ничего не предпринять, пустить все на самотек?! Готов?! Ты действительно готов больше с ним не увидеться, ради какой-то там порядочности?! Клюфт вытер рот ладонью и, закрутив крышку на фляжке, вернул посудину Андрону Кузьмичу и, похлопав его по плечу, тихо сказал:

— Не обижайся Андрон, но ты, наверное правда не хочешь узнать, что это такое, быть честным до конца. Не обижайся, возможно, Бог не дал тебе этого. Вот так, рискнуть,… пожертвовать всем ради правды. Ради чести!.. Ты удивляешься, но есть такие люди, которые готовы сделать это. Маленький ухмыльнулся, качая головой, он обиженно ответил:

— Я может и не готов, но это я вынужден,… за честными, готовыми на все людьми, как ты говоришь, исправлять ошибки. Конечно, во всем виноват уборщик, но мусорит-то кто? Страшно мне за вас, вот таких, слабеньких раскисших интеллигентиков, опустили ручки и все на Бога сваливаете,… а сами не подумали, может у него если он конечно есть, у Бога и без того забот полным полно! Забот более важных, а эти-то вот ваши проблемы, вы сами могли бы решить…

— Нет, я подумал, поэтому и обратился к тебе,… Бога тревожить не хочу! Скажу тебе, признаюсь. Может быть тебе легче станет. Мне и обратиться-то больше не к кому… Маленький медленно встал с лавки и, не прощаясь, пошел прочь, вдаль по аллеи. Павел Сергеевич смотрел ему в след и вдруг подумал, что ему сейчас так же тяжело.

Двадцать первая глава

— Ты стала совсем взрослой и настоящей красавицей! Еще немного и просто влюблюсь в тебя, как в женщину! А это нельзя допустить, Вика не одевай ты таких коротких юбок! Это слишком сексуально! Виктория стояла, опершись локтями на тяжелую чугунную решетку ограждения набережной. Где-то под ногами, в трех метрах ниже, струился Енисей. Темно-синие, почти черные волны, временами, словно вспыхивали искорками белых гребней, пенящихся от силы течения. Сила реки немного пугала. Человек, наблюдавший за этим потоком, невольно представлял, что окажись он сейчас в этих холодных, почти ледяных водах. Он неминуемо бы погиб через пять минут. «Вот так и любовь, она затягивает, словно река и поглощает человека, он пытается сопротивляться, но сделать ничего не может, он обречен. Он во власти чувств. И он готов исчезнуть в этой силе течения страстей! Господи, как пафосно я думаю? Я изменилась, он говорит, что я изменилась, но он не знает, насколько я изменилась?!» — Виктория знала, человек рассматривает ее ноги и фигуру.

— Вика, я тебя люблю, как дочь, но ты должна догадаться. Я больше с твоим отцом никаких дел не виду. Виктория посмотрела вдаль, он попыталась разглядеть маленькие человеческие фигурки на противоположенном берегу, но не смогла, слишком далеко, виднелись лишь крохотные черные точки.

— Я влюбилась дядя Сережа. Сильно влюбилась…

Сергей посмотрел на девушку, медленно подошел и, погладив ее по волосам, встал рядом, тоже опершись на перила чугунной ограды.

— Это хорошо Вика, это очень хорошо! Ты уже взрослая, давно пора! А то таскалась с малолетками по клубам и дискотекам, и все! Дрянь небось всякую курили, да нюхали! Хорошо, что вот на героин не подсела. А то, у золотой молодежи это, как правило, на иглу и в канаву. А родичи по больницам таскают, да только толку от этого нет, — Вавилов посмотрел в глаза Виктории и улыбнулся. — Я рад за тебя девочка, любовь это всегда хорошо. Любовь это такая прекрасная штука, которую Бог нам дает совершенно безвозмездно, причем к этому чуду, он словно в нагрузку, дарит еще и детей! Понимаешь, как все устроено красиво! Какое совершенство! Дарит возможность людям влюбленным, создавать жизнь! Дарить новую жизнь! Понимаешь, как это прекрасно! Человек получая наслаждение, сам дарит жизнь другому человеку, что еще может быть совершеннее и прекраснее?! Ничего! Поэтому человек и есть самое совершенное создание Бога!

Она посмотрела ему в глаза, пристально и дерзко. Он даже немного смутился, эта девочка, вот так, заставляет отвести взгляд. Вика улыбнулась и вызывающе ответила:

— Да, прекрасно, но когда маленький человек попадает в это человеческое общество, он еще не знает, что жизнь, которую ему дали те же люди, запросто могут ее забрать обратно…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сергей. Виктория стукнула кулачком по чугунной перилле. Она задрали голову вверх и, зажмурившись, грустно сказала:

— Ничего! Человечество, мерзкая огромная куча самовлюбленных существ, которые возомнили себя хозяевами мира. Но которые ничтожны и жалки, и мучаясь от своей ничтожности, поедают другу друга, как скорпионы в банке!

— Какой мрак в рассуждениях. Это слишком мрачно для молодой девушки. Это ты сама, так считаешь, или кто-то промыл тебе мозги?

Виктория тяжело вздохнула и, положив свою ладонь ему на руку, тихо произнесла:

— А ты я вижу, стал набожным,… о Боге говоришь,… ну вот тогда ответь на вопрос, почему людей изгнали из рая?

— За грехи,… - смутился Сергей. Ему стало не по себе. Молодая девушка рассуждала на совсем взрослые темы.

— Хм, это понятно, но тут есть подтекст, у этой библейской истории, есть подтекст, — уверенно заверила Виктория.

— Да, и какой?

Сергей с любопытством разглядывал ее черты. Он видел, как она думает, он видел это по мимике на лице, оно, то веселое и беззаботное вдруг становилось грустным и озадаченным. Девушка ответила:

— Какой подтекст, спрашиваешь? Простой,… человек хотел, что бы его выгнали из рая. Сергей рассмеялся, он покосился на девушку и, махнув рукой, весело сказал:

— А ты-то, откуда знаешь? Про подтекст…

— Я прочитала эту истории в библии… и все поняла.

— И что?! — удивился Вавилов.

— И ничего,… просто каждый читает библию по-своему, кто-то тупо зубрит псалмы, кто-то ищет ответы на вопрос который нельзя найти, а кто-то думает о том, что зашифровано в этой мудрой книге. Виктория говорила слова уверенно и монотонно, словно читала правила пользования дорожного движения.

— Хм, интересно,… - буркнул Вавилов.

— И я об этом,… так вот,… человек хотел, что бы его выгнали из рая. Ему было там скучно, там все вроде есть, но никаких развлечений, все размеренно и приторно противно, а в грешной жизни, есть свой драйв, свой бардак, свой непредсказуемый хаос, замешанный на грехе! Вот и все! А дьявол тут не причем, совратитель был просто хорошим рекламным агентом, он видел то, что хотел человек.

«Молодежь!.. Вот как?!.. Я всегда думал, молодежь ветрена и легкомысленна. Я сам был такой. Не думал о будущем, жил настоящим днем. Насекомое, да и только,… а тут? Тут глубина мышления, страшно даже. Она говорит какие-то библейские истории, только больно искаженные» — подумал Сергей и спросил у Виктории:

— И зачем же человеку нужен был это хаос? Зачем? Зачем ему боль и страдания? Девушка отскочила от ограды и, разведя руки в стороны, нервно прикрикнула:

— А затем, чтобы испытать все это и потом, потом оценить блаженство Эдема, рая… блаженство защиты Бога! Эдакий самомазохизм ради покоя и блаженства! А как иначе оценить покой и блаженство?

— Слушай, ты говоришь, как какой-то проповедник. Словно тебе уже минимум лет пятьдесят, словно ты только и делала, что занималась богословием, но только вот изучала все с другой стороны, — Сергей испугался, Виктория была слишком возбуждена и явно нервничала. Девушка тяжело дышала и, опустив глаза, тихо сказала:

— У меня горе, горе дядя Сережа!

— Что еще?

— Понимаешь, человек, которого я люблю больше жизни, сейчас в тюрьме. Он сидит, за чужое преступление. Его посадили за чужое зло!

— Что?! — насторожился Сергей. — Это Щукин, этот поэт, что ли сидит?

— Да,… а ты откуда знаешь, — растерянно ответила Виктория.

— Да уж знаю, — буркнул недовольно Сергей. — И кого же он убил?

— Женщину. Одну женщину,… но он не убивал, он не убивал, я знаю тут все не так! Ее убил другой человек! — девушка склонила голову и затрясла плечами. Она рыдала, как ребенок, Вавилову стало больно и грустно, он подошел к Виктории и, обняв ее за плечи, сильно прижал к груди.

— Успокойся девочка! Успокойся! Но Виктория вырвалась из объятий и, пристально посмотрев в глаза Вавилову, нервно и зло сказала:

— Ты должен мне помочь! Ты должен мне помочь, просто обязан это сделать! Сергей пожал плечами:

— Помочь, конечно, нужно, но вот что я могу? Как я тебе помогу?

— Я не знаю! Ты сильный, ты мужественный и решительный! Я не знаю как, но ты должен мне помочь! Вавилов тяжело вздохнул и вновь попытался обнять Викторию, но та оттолкнула мужчину и, повернувшись к нему спиной, подошла к перилам.

— Ты дядя Сережа в долгу перед самим собой. Вот я и пришла, что бы тебе сказать, пора отдавать, этот долг.

— Я в долгу? Почему ты так решила?! — удивился Вавилов.

— Да не я решила, а ты. И ты сам это прекрасно осознаешь, просто не хочешь мне признаваться. Так ведь? Так! И должен ты сам себе, потому что ты долгое время работал на зло…. А теперь все изменилось, ты должен работать на добро. Ведь в мире должно быть хоть какое-то равновесие, сначала побеждает зло,… затем побеждает добро. Смена неизбежна… так вот, ты теперь в белой полосе… Вавилов тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Девушка восприняла это молчание, как согласие. Как свою маленькую победу, как прорыв в убеждении, она продолжила:

— Я знаю, ты не хочешь больше ничего делать, что связана хоть как-то с насилием. Я знаю, я поняла это и, потому ты расстался с моим отцом. Но, дядя Сережа, иногда, что бы больше не служить злу и насилию нужно вновь к нему прибегнуть, что бы побороть зло, что бы побороть неправду и ложь. Это нужно сделать.

Вавилов медленно достал из кармана пачку сигарет и закурил. Он смотрел куда-то вдаль, на горы, на правом берегу Енисея. Он смотрел на небо, над этими горами и молчал,… ему так хотелось молчать.

— Что бы тебя убедить окончательно, я скажу тебе вот что, если ты не поможешь, то погубишь две жизни, своим бездействием погубишь две жизни. Жизнь моего любимого, который сейчас в тюрьме и мою. Я без него не хочу жить. Решай дядя Сережа! Вавилов разозлился. Кто она такая, вот так прийти и требовать от него подчиняться?! Говорить пафосные слова и давить, давить… Нет, она не имеет права. Она не должна это делать. А он? Должен ли он сам слушать все это, рассчитываться или исправлять чужие ошибки? «Меня опять загоняют в угол. Опять! Почему, почему человеку решившему покончить со своим прошлым, всегда нужно возвращаться туда? Стремление к добру неизбежно приносит боль и страдание?»

— Что ты хочешь, что бы я сделал? — выдавил из себя Вавилов.

— Я хочу, чтобы ты заставил сознаться убийцу! — зло сказала Виктория.

— Хм, заставить сознаться можно, но это будет насилие. Как же правда, добро и разве справедливость можно вершить с помощью насилия? Виктория повернулась и внимательно посмотрела на Вавилова. По щекам у нее текли слезы, она, смахивая их, грустно улыбнулась:

— Я не знаю, я не знаю, ну ты, ты же хочешь мне помочь? Хочешь? Помоги мне, придумай, что ни будь! Вавилов ничего не ответил, он тяжело вздохнул, подойдя к Вике, погладил ее пальцем по щеке, затем поцеловал в губы и, повернувшись, пошел прочь.

— А как же помощь? Ты мне поможешь?

— Да,… - бросил он устало.

— Но ты даже не знаешь, кто негодяй, кто этот подлец и убийца?!

— Я знаю,… - еле донеслось до нее. Виктория стояла и смотрела ему вслед. Вавилов шел медленно, но уверенно, Маленькая поняла, этот человек сделает все возможное. Ей стало немного легче на душе и она грустно улыбнулась. Ее губы прошептали:

— Вилор! Я спасу тебя… Мы спасем тебя…

* * *

Женщина льет в глубокую тарелку молоко,… много молока. Красные ягоды клубники тонут в белой неизбежности и становится немного грустно.

— Вилор, ты хочешь, что бы я добавила сахар? Но говорить не хочется, она ждет, но ответа нет.

— Вилор, ты не любишь сладкое? Ты же любил сладкое?… Ее лицо, оно в лучах света, его черты красно-рыжие от солнца.

— Я хочу покормить тебя… Она подносит ложку с ягодой к губам, клубника спелая и сладкая.

— Вилор, я выучила твои стихи,… хочешь, прочитаю… Смерть, как неверная жена Или вдова ей все едино, Казалось бы, еще влажна Могилы тягостная глина, Растерянность печаль и страх У провожающих на лицах, Был человек остался прах….

Голос звучит глухо и тихо, ему становится страшно.

— Лидия, почему о смерти я это писал… не про тебя Лидия!!!! Прости!!! Но она не отвечает, она лишь улыбается… Ей все равно… Ему хочется кричать, ему хочется прекратить эти безумные стихи!!! Тарелка падает на пол, клубника разлетелась по доскам, молоко перемешано с грязью. Как хочется все остановить! А-а-а! — но, его крик почему-то беззвучен! Звуки застревают где-то в гортани. Повторить, еще повторить. Толчок и удар!

— Эй! Эй! Ты что?! Вилор открыл глаза. На него смотрел здоровенный мужик, он раздет по пояс, на груди словно ожили синие наколки, купола и кресты. Много куполов и крестов… так много, что становится страшно. Церковь на теле, как будто живая, двигается… Мужик испуганно смотрит и говорит:

— Эй, ты что? Ты все камеру тут перепугаешь! А ну вставай, хватит спать, моя очередь!

Вилор как в бреду спустил ноги с нар, огляделся. Камера живет своей жизнью. На нарах сидят и лежат люди. Места практически нет, в помещение которое рассчитано на двенадцать человек разместилось двадцать пять узников. По два человека на место, спать приходится по очереди, три часа и тебя будят. Люди обреченно сидят на верхних нарах, кто-то курит, кто-то читает. На веревках, что протянуты вдоль стены у окна, сушится белье, майки, штаны. Вилор смахнул с лица остатки сна-кошмара. Она опять она,… она рядом где-то рядом в сознание, она рядом.

— Слушай твою жену, что ли зовут Лидия? — спросил щупленький лысый мужик сбоку. Щукин покосился на соседа, отвечать не охота. Но Вилор выдавил из себя:

— У меня нет жены…

— А ты во сне, все какую-то бабу все зовешь,… Лидия…

— Это моя женщина была…

— Была? Бросила что ли? — Лысый оживился.

Он ухмыльнулся и оголил свои зубы. Во рту сияли золотые коронки. Вилор еще раз покосился на соседа:

— Она умерла,… ее убили… Худой вздохнул, похлопав Щукина по плечу, добродушно сказал:

— Ничего, ничего, терпи,… в жизни все бывает. Я на тебя смотрю, что-то знакомое лицо у тебя…

Вилор пожал плечами, сосед вновь похлопал по плечу и тихо спросил, покосившись на дверь:

— На тебя мокруху вешают, так ведь?

— Ну да,… - удивился проницательностью Вилор.

— А ты вроде как в несознанке?

— Да не признаюсь,… - Вилор понял, что уже привыкает к блатному жаргону. — А откуда вы знаете?

— Не надо вопросов. Тут не надо задавать вопросы. Так, знаю и все… в тюрьме своя почта свои источники информации,… малявы никто не отменял. Лысый вновь покосился на дверь камеры и достал папиросу. Вилор посмотрел, как сосед ловко замял гильзу и спросил:

— Малявы?

— Эх, братан, ты все узнаешь… позже. Малява это письмо такое… его по тюрьме сидельцы запускают то по унитазу, а то за окном на нитке. В нем и информация полезная и прочее. Вот, например я знаю, что тебя к себе кум дергал. Так ведь?

— Ну да…

— И что говорил?

— Да ничего так, ерунду всякую. Говорил, что мол, знаменитостей тут сидело в тюрьме много. Писатели и поэты актеры. Вот, и ты посидишь.

— А ты вроде писатель? — ухмыльнулся уголовник.

— Литератор,… стихи пишу, пьесы…

— А фамилия,… а то я забыл, в маляве писали, но забыл?

— Щукин…

— Ах, да, Щукин! То-то я думаю,… вот, что у тебя лицо то знакомое, я твой фейс в журнале или газете, какой видел. Случайно. Ну, поэт ты даешь! А что шьют-то?

— В деле?

— Ну да! Чего вменяют?

— Да гадость,… бред какой-то,… у меня дома мою женщину убили, а думают на меня. Нашли меня рядом без сознания. Лысый покачал головой:

— Как это? Напоили и подставили что ли?

— Выходит так,… - грустно вздохнул Вилор. Лысый почесал щеку и горделиво сказал:

— Ну, ты, это поэт, ты давай тут несознанка всяко разно! Чужую мокруху брать на себя не резон! Слушай поэт? Так сам-то, что думаешь, за что подставили? Вилор посмотрел на соседа и пожал плечами:

— Как обычно, за женщину…

— Что, еще за одну?! — присвистнул лысый. Вилор пожал плечами:

— Ну да…

— Ну, ты красавчик, в бабах запутался! Бабы зло! Они до добра не доведут,… - бросил худой. Вилор грустно улыбнулся. Ему нечего было ответить, он посмотрел на маленькое зарешеченное оконце под потолком и ему стало совсем тошно. Захотелось умереть, прямо сейчас. На глаза навернулись слезы…. Лидия! Он не смог ее даже проводить в последний путь! Лысый, как будто почувствовал настроение соседа и, хлопнув его по спине, подбодрил:

— Ты это,… поэт,… ты клюв-то не опускай! Во-первых, надо выпутываться из этого дерьма! А во-вторых надо счета предъявить к тем кто тебя подставил. Сам что, подозреваешь кого? Вилор махнул рукой:

— Мне нет смысла выходить на волю, да и мстить не смогу,… Худой покачал головой:

— Эй, братан, ты брось. Воля она воля! Да и тебе ломаться сейчас не резон.

Спускать смерть, тем более, как ты говоришь любимой бабы, нельзя. У тебя на воле кто остался?

— Дед… и все… Лысый ловко слюнявил уже потухшую папироску, передвигая ее языком из одного угла губ в другой.

— Да хреново! Братан, ты ж говоришь,… еще какая-то баба была,… ну из-за которой подставили?! Вилор словно встрепенулся:

— Ах, да,… Вика… да она совсем молодая девчонка, ее вмешивать не надо, жизнь ломать. Щукин неожиданно представил лицо Вики. Ее черты улыбку и немного наивный взгляд. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Но лысый не дал ему остаться один на один сов своими мыслями:

— Как это не надо… тебе ломают, а ты?! Нет, братан, ты не прав. У тебя кто кстати копач? Щукин устало посмотрел на соседа:

— Копач? Кто это?

— Ну, следак? Следователь, что дело ведет, кто у тебя?

— А-а-а… да вроде какой-то Нелюбкин…

— Нелюбкин?!!! — худой задумался, он внимательно посмотрел на Вилора и грустно сказал. — Да,… попал ты братан, этот Нелюбкин живоглот еще тот! Сука! Смотри, этот копач беспредельщик. Он тебя на допрос дергал?

— Нет еще,…

— Ну, смотри. У тебя есть доктор уже?

— Доктор? Да я вроде не болен… Худой ухмыльнулся и, улыбнувшись, весело добавил:

— Я про адвоката,… у тебя есть адвокат?

— Мне назначили бесплатного, но я его не видел.

— Доктор от ментов это Бивень! Он тебе на хрен не нужен! — отрезал уголовник.

— Бивень, это что, как фраер? — поинтересовался Вилор.

— Не,… хуже,… короче тебе надо своего доктора. Адвоката надо хорошего, у тебя филки-то есть на воле? — деловито спросил худой.

— Деньги, что ли,… есть немного, — равнодушно ответил Щукин.

— Ты заряжай деда своего, что бы он шел в нормальную контору адвокатскую и доктора там грамотного нашел. Адвокат тебе нужен понтовый. А иначе этот Нелюбкин тебе такое дело сошьет! Ты, этого адвоката назначенного,… гони. Там у них полный театр, разыграют пьесу и, не заметишь!

Вилор не понимающе смотрел на худого, Щукин пытался разобрать смысл его длиной тирады.

— Что значит — разыграют пьесу? Уголовник похлопал ладонями себе по коленям:

— Да договорятся они между собой, следак твой и доктор, адвокат у тебя все вытянет все твои слабые стороны и копачу все сольет, за бабки конечно, если дело заказное, ему-то какой резон тебя тащить? Он бесплатно тебя защищает, а бесплатно сам знаешь….. так что адвокатишка ментовский, он все следаку и сольет, а следак так дело повернет, что ты сам себя и подставишь. Оговоришь. Так что на суде по полной и получишь.

— А разве суд не разбирается в тонкостях? Разве,… - наивно спросил Щукин. Но лысый даже не дал ему договорить, он с возмущением выпалил:

— Ты что фраер? Какой на хрен суд?!!! Как намажут, так и судят! У нас суд профанация!

— Неужели у нас в стране настолько все плохо?! Я, конечно, подозревал, что гниль повсюду. Но, что бы вот так… Лысый брезгливо ухмыльнулся и нравоучительно сказал:

— А ты поэт теперь знай, может, поэму напишешь! У нас тут весело! Там на воле люди думают, нет нас, мол, это как-то далеко. Зона, тюрьма! Ан, нет! Каждый вот ходит по грани. От тюрьмы и от сумы, как говорится, и когда фраера эти к нам, на кичу попадают, многие просто дохнут от натуры действительности!

— Да я уже понял.

— Что ты понял?! Ты три дня, как на нарах. Что ты понял, ты баланду-то, как следует, не распробовал, знаешь, сколько я оттянул? Сколько отсидел, знаешь?!

— Догадываюсь,… - Вилор покосился на наколки на пальцах у худого.

— Да, братан. Я все жизнь вот так, с пересылки на зону, с зоны на волю, с воли на тюрьму. С малолетки начал и как пошло и поехало… и знаешь, что я тебе скажу. Страшно мне становится, как выйду на волю. Все хуже с каждым разом. Там беспредел полный. Там никаких понятий нет. Люди как быдло живут, сами себе серут на голову и детям своим. Глотки рвут у друг дружки… и знаешь братан, по мне так возвращаться сюда, лучший вариант. Вот так! Вилор закрыл глаза и выдохнул:

— И поэтому вы строите свое государство,… ну, в принципе разумно.

— Что,… какое государство? — не понял лысый.

— Да ваше, тут за решеткой, — вздохнул Щукин. Лысый несколько секунд переваривал слова, затем раздраженно спросил:

— Ты парень, о чем? Не пойму?!

— Ну, вот смотри, вы все стараетесь на фени говорить, на блатном жаргоне. Почему?!

— Ну, так удобней и понятней тут, … — растерялся лысый.

— Нет! Потому, что вы подсознательно хотите себя отделить от тех же ментов, от общества. Говорите, мол, у нас тут свой язык, у вас там на воле свой. И законы вы строите тут свои, и регалии у вас тут свои, вы это понятиями называете, но по сути это законы, обычные законы государства, только вот не прописанные на бумаге. Они прописаны в сознание. Так, что государство вы уже построили, свое блатное или как там, его,… уголовное. И власть у вас своя есть. Все есть.

— Складно базаришь поэт, — удивился лысый.

— Да, что там складно. Вот почему ты не уважаешь ментов и прокуроров, да и судей?! А почему?!

— Да власть всякая на воле, она сучья! Вот и не уважаю,… - буркнул уголовник.

— Правильно, власть у нас действительно, как ты говоришь, сучья! Продажна! Потому, как она живет отдельно, узким кругом чиновников и прочей дряни, а народ отдельно, но самое страшное, народу на власть наплевать, ее как будто нет, хотя ее эту власть они вроде, как избирает.

— Ну, ты загнул?! — буркнул лысый.

— А, что, вот вы, как-то же выбираете своих воров?

— Ну, допустим, и что?…

— А то, у вас вот у людей авторитетных и правильных пацанов, как вы говорите, в мысли нет вору перечить! Вор для вас закон! Поэтому и называет его вором в законе. А на воле все, как ты говоришь, по беспределу. Воры вроде в законе есть, это чиновники, губернаторы, мэры, президенты, а народ их не уважает и не слушает. Вот и бардак. Поэтому вы тут за решеткой и строите свое государство, что бы хоть какой-то порядок внести, хоть и страшный конечно. Иногда у вас это получается. И это грустно.

— Слушай тебе можно смело в толкачи идти! Ты сечешь хорошо в жизни, в этой, как мать его политике и прочее. Говоришь складно! — уважительно сказал лысый. — Кстати меня зовут Саша Канский. Среди своих пацанов кличка Босяк.

— Почему Босяк?

— Лысый я, не видишь? — усмехнулся уголовник. — По паспорту ментовскому Александр Лукьянов я. Саша Канский протянул руку Вилору. Тот пожал пятерню и грустно улыбнулся:

— Вилор Щукин.

— Тебе бы погоняло рыба дать… да ладно, коль уж ты поэт,… Щукой будешь, — рассмеялся Лукьянов-Канский. В этот момент лязгнул ключ в запоре и, со скрипом открылась дверь в коридор. На пороге стоял охранник, он обвел взглядом камеру и, сморщившись, прикрикнул:

— Как вы тут сидите, в этом дыму?!

— А ты начальник нас выпусти,… сидеть не будем, ходить начнем! — сострил кто-то из арестантов. И тут же камера наполнилась смехом. Тюремщик покачал головой и зло ответил:

— Я сейчас выведу кое-кого вниз, в подвал, в карцер! Там будете целый день по камере ходить! Гуляй не хочу! В камере притихли, охранник довольный своей угрозой, прикрикнул:

— Ладно! Щукин на выход готовсь! Вилор удивленно посмотрел на тюремщика, тот искал взглядом именно его. Новый знакомый Лукьянов — Канский стукнул его по плечу и шепнул:

— Ой, не к добру парень этот вызов сейчас. Сегодня то воскресенье. Никаких допросов быть не должно, а это значит, с тобой торопятся. Так что соберись и держись там. Ничего не отвечай, пока твой дед тебе нормального адвоката не подгонит. Пойдешь на допрос, отвечай: да, нет, не знаю. И все. Ничего не подписывай. Понял?! Вилор кивнул головой и, нашарив на полу, свои туфли, встал с нар. Охранник посмотрел на него и, сказал:

— Ну, пошли что ли, поторапливайся! Вилор повиновался, он за эти три дня очень быстро научился повиноваться. Ему даже стало страшно, как быстро произошло привыкание к неволе. Какое-то стремительное перерождение человека из капризного и самовлюбленного мужчины в тихого и послушного арестанта. Где-то на подсознательном уровне, он понял, что боится всего, боится не правильно сидеть, лежать ходить и есть. В тюрьме человек не принадлежит себе. Он принадлежит этой проклятой тюрьме. Здесь ничего нельзя сделать, как хочется тебе. Нужно делать лишь, так как хочется окружающим. Это страшно и противно. Даже ходить в туалет и справлять нужду нужно под непроизвольным пристальным вниманием соседей по камере. И это больно, и это мерзко и постыдно. Человек начинает стесняться своих естественных надобностей, человек становится дрессированным животным. Коридоры тюрьмы,… они окончательно выбивают в человеке последние зерна стремления к внутреннему самоуважению. Эти длинные холодные помещения заставляют человека понять, что впереди его ждет только плохое, только мерзкое и безнадега заволакивает сознание и мысли. Человек становиться безвольным и равнодушным к собственной судьбе и окружающему миру. Конечно, все это происходит не со всеми новенькими обитателями тюрьмы, но с подавляющим большинством это уж точно. И именно в этот момент с человеком можно делать все что угодно. Длинная дорога в неизвестность по тюремным коридорам вызвала у Вилора неожиданное ощущение дежавю. В голову непроизвольно пришли мысли о цикличности в этой жизни. «Вот так, много лет назад возможно именно по этому коридору шел мой дед! Он шел в страшном смятении и отчаянье от несправедливости, от абсурда ситуации и от горя и безысходности. Почти как я сейчас, но у деда еще оставалась надежда на призрачное изменение в судьбе к лучшему. Расставание с любимой еще не было фатальным и даже разлука наслоенная годами и десятилетиями не казалась окончательным приговором. А у меня, у меня все печальнее. Да дед мой не знал, будет ли он жить, но он точно знал, что еще есть слабая надежда на счастье. А я точно знаю. Что жизнь у меня никто не заберет, но вот моей любимой женщине ее уже никто не вернет».

Его подвели к двери какого-то кабинета. Занятый своими мыслями, Вилор, даже не заметил, в каком крыло тюрьмы они находятся.

— Лицом к стене! — скомандовал конвоир и, постучав, заглянул за дверь. Вилор напряг слух, но не расслышал, с кем говорил тюремщик внутри помещения. Через несколько секунд тот кивнул Щукину, что бы он зашел в кабинет. Это была почти пустая комната, если не считать письменных столов и нескольких табуретов. На окне в отличие от камеры, кроме традиционной решетки не было железного короба, который закрывает обзор улицы, поэтому за стеклом можно было рассмотреть тюремный двор.

За одним из столов сидел человек, это был мужчина лет сорока в сером костюме и накрахмаленной белой рубашке. Особенно бросался в глаза галстук — золотой и блестящий, он выглядел неестественно роскошно в этом мрачном сером помещении с темно-синими стенами и прикрученными к полу табуретами. Незнакомец в приветствии встал:

— Здравствуйте гражданин Щукин. Я ваш общественный адвокат, моя фамилия Блисков, Андрей Андреевич. Я буду вас защищать, — адвокат указал рукой на табурет и вежливо добавил. — Прошу вас садитесь, разговор у нас будет серьезный.

Вилор осторожно сел на табурет и внимательно посмотрел на адвоката, тот улыбнулся и спросил:

— Начнем с простого, есть ли у вас жалобы заявления и прочее, на что бы мы могли написать жалобу? Вилор ухмыльнулся и, потрогав рукой небритую трехдневную щетину на щеках, устало сказал:

— Курить я хочу… курить, у меня нет. В камере конечно угощают, но так, не долго будет. Адвокат, словно фокусник, достал из портфеля три пачки дорогих иностранных сигарет и услужливо сказал:

— Вот, вот, я на всякий случай взял. На первое время. Потом принесу еще. В чем еще вы нуждаетесь? Вилор вновь внимательно посмотрел в глаза адвоката, он хотел попросить принести ему зубную пасту и щетку с бритвой, но осекся, вспомнив наставления Саши Канского.

— Нет, пока ничего не надо.

— Ну, как знаете, — развел руками адвокат. А то, смотрите, мне не трудно. Ну да ладно, надо поговорить о вашем деле. А вернее о вашем положении, в которое вы попали. Я ознакомился с делом, с предварительными материалами и пришел к выводу… Но тут Блискова перебил Щукин:

— Я вот одного не пойму. Прочему вы в воскресенье пришли ко мне?… Адвокат растеряно посмотрел на Вилора и сбивчиво ответил:

— Ну, ну понимаете. Сейчас завал с делами, сейчас такой поток идет в тюрьму. Демократия так сказать, милиция не справляется, еле успевает. Так много задерживают, что мы, честно говоря, тоже не успеваем работать. А ведь защищать людей надо! Защита это ведь дело святое! Вот и приходится по выходным, я знаю это нарушение, но вот я пришел-то к вам, в ваших же интересах…

— Кто это мы? — прищурив один глаз, спросил Вилор.

— В смысле? — адвокат вновь растерянно смотрел на Щукина.

— Но, вот вы сказали,… мы не успеваем,… кто вы? — усмехнулся Вилор.

— А-а-а, так это защитники, общественные защитники,… - махнул рукой Блисков и виновато улыбнулся.

— Понятно, — сухо ответил Вилор.

Он взял со стола одну из пачек, достал сигарету левой рукой, правой он держать не мог, не то что сигарету, а даже ложку, сильно болели пальцы после экзекуции Мухина. Вилор неуклюже держа сигарету, посмотрев на адвоката, кивнул головой. Тот услужливо достал из кармана зажигалку и, щелкнув, дал подкурить Щукину. Вилор в блаженстве затянулся и, выпустив дым, зажмурил глаза. Ему в эту секунду показалось, что весь это страшный сон кончился.

— Продолжайте, я вас перебил,… - устало буркнул он адвокату. Блисков пожал плечами и, сложив ладони домиком, сказал:

— Так вот, я ознакомился с предварительными материалами дела и понял, шансов у нас не много.

Вилор продолжал сидеть с закрытыми глазами, он затягивался сигаретой и молчал.

Блисков недоверчиво посмотрел на Щукина и сказал:

— Понимаете, Вилор Андреевич, у вас положение очень серьезное. У следователя очень весомые доказательства. У вас очень мало шансов, быть оправданным. Щукин открыл глаза и, посмотрев на Блискова, стряхнул пепел прямо на пол, затем вновь затянувшись, он тихо ответил:

— То, что у меня шансов не много, я понял в прокуратуре, где меня даже не выслушали. Так, что не надо лишний раз мне об этом напоминать. Что вы предлагаете?

— Хм, я предлагаю пересмотреть тактику и линию защиты…

— Хм, у меня пока и тактики-то никакой не было.

— Так вот, я предлагаю пойти и на компромисс со следствием и сделать признательное показание. А взамен попросить переквалифицировать статью дела из убийства, в тяжкие телесные повреждения, это значительно смягчит наказание, вместо пятнадцати лет, получите восемь, а разжалобите судью, так и того меньше, скажите мол любил я эту женщину был в состоянии аффекта и прочее. Это зачтется, обязательно зачтется. А там,… будете хорошо себя вести на зоне. Выйдите по удо, в общем, через пять лет максимум будете на воле. Вилор, затушил окурок о подошву туфли и тяжело вздохнув, спросил:

— Вы не знаете, куда окурок деть?

— Что? — не понял его Блисков.

— Я говорю, мусорить не хочется. — Щукин посмотрел в угол у двери, там стояло большое цинковое ведро. Вилор ловким движением кинул в него окурок. — Вы видно очень опытный адвокат, и мне не грамотному юридически поясните, как же так из убийства можно сделать тяжкие телесные повреждения?

— Хм, все очень просто. Говорите на допросе, что ваша жертва жила какое-то время. Ну, скажем, она прожила еще минут двадцать после удара ножом, говорила и еще что-то, вот следователь это фиксирует, а если вы находите с ним общий язык, так все делается автоматически, жертва умерла не сразу. Сначала ей были нанесены тяжкие телесные повреждения и лишь потом от потери крови или еще там чего, она скончалась. Казалось бы мелочь, но это в уголовно-процессуальном кодексе очень важно! Вот и все, но такой вот момент возможен будет конечно, если вы со следователем общий язык найдете.

— А если не найду? — зло спросил Вилор.

— Ну, тогда,… тогда убийство. И куча доказательств, и тогда уж от пятнадцати и выше,… вам это не выгодно. Поверьте Вилор Андреевич, я вам только добра желаю! Сознайтесь и все! Это лучший выход! Я просчитал все! Вилор вновь потянулся за сигаретой, курить хотелось сильно, три дня он практически не брал в рот табака. Блисков вновь услужливо щелкнул зажигалкой.

— Спасибо вам за все! За сигареты! — кивнул ему Вилор.

Адвокат насторожился, он внимательно смотрел на Щукина и нервно крутил в руках шариковую ручку.

— Спасибо, что вот проконсультировали. Спасибо и до свидания! — Вилор грустно улыбнулся.

— Я, не понял ваш ответ…

— А, что тут понимать?! Передайте следователю, что клиент попался неуступчивый, упрямый и что развести его, как лоха, не удалось. Да, кстати, если вы уже часть денег, которые вам передали, потратили, то я могу возместить, ну хотя бы стоимость этих вот сигарет! — Щукин кивнул на пачки, что лежали на столе. Адвокат менялся в лице. Из заискивающе услужливой, его маска превратилась в брезгливо злую. Блисков ухмыльнулся и, собрав со стола какие-то бумаги, положил их в портфель. Вилор сидел и дымил сигаретой.

— Ты дурак Щукин! У тебя реальный шанс был соскочить по минимуму. Но сейчас, сейчас, ты, как баран, на закланье пойдешь! И никто тебе не поможет! И никто тебя не вытащит! Ты обречен Щукин! Слышишь?! Дурак ты! Вилор продолжал молчать. Ему вдруг стало даже немного смешно. Как все нелепо и противно, весь этот фарс правосудия, а смерть, смерть Лидочки, она тут вообще никого не волнует! «Горе тоже имеет цену, но цену не духовную, а материальную! Я все думал о человеческих мучениях, о человеческих нравственных страданиях, а оказывается человек, все давно перевел в материальную плоскость и людям в принципе не так плохо, что есть горе, беда, несчастье. Есть! Ведь это самые мощные катализаторы, на которых можно зарабатывать деньги! Умер человек — плати деньги, убили человека, плати деньги, не может родиться человек, плати деньги! Мерзость человечества и состоит в том, что оно, осознавая и понимая, что такое зло и горе, пытается на них заработать! Даже священники слуги Божьи и те на покаянии собирают подать и пожертвование!». Адвокат, не прощаясь, вышел из комнаты, медленно закрыв за собой дверь. Вилор остался один в этом мрачном кабинете. Какая-то зловещая тишина и неопределенность. Щукин напрягся, он не мог понять, почему его не уводят обратно в камеру? Вилор уже было хотел встать со стула и подойти к двери, что бы спросить у конвойного в коридоре, почему его не ведут обратно, как дверь раскрылась и на пороге показался коренастый мужчина в сером костюме, с округлым лицом, усиками и стильной бородкой. Вилор почти сразу узнал этого человека. Это был тот самый тип, что сидел рядом с прокуроршей, когда она выдавала санкцию на арест. Щукин ухмыльнулся, ему стало все понятно, этот следователь стоял там за дверью и возможно слушал их разговор с адвокатом и ждал. Ждал… своего выхода на сцену. Мужчина сером костюме, между тем, деловито подошел к столу и, сев разложил перед собой бумаги. Он не смотрел на Вилора и, что-то рассматривая в документах, картинно перебирал пальцами, словно он был пианистом и готовился сыграть первый фортепьянный концерт Чайковского.

— Представляться мне в принципе не надо. Меня уже представили, но я повторюсь, я следователь. Вернее старший следователь Владимир Владимирович Нелюбкин. Веду ваше дело и собираюсь сейчас вас официально допросить, — брезгливо сказал Нелюбкин.

— А адвокат, разве адвокат не должен при этом присутствовать? — буркнул Вилор.

— Адвокат?! Позвольте вы же от него отказались,… - язвительно спросил следователь.

— Я отказался от того типа, которого вы мне подставили в качестве адвоката, но не от защитника. А этот человек, который уговаривал меня написать вам покаяние, в принципе не имеет права меня защищать,… - зло сказал Щукин.

— Право?! — Нахмурился Нелюбкин, он как-то противно вздернул бровями и, пристально посмотрев на Вилора серыми бусинками своих маленьких глаз. — Какое право?!!! Что ты тут о праве-то говоришь,… Щукин? Ты, что тут, думаешь, как в кино будет? Как в пьесах твоих поганых? Как в стишках? Насмотрелись американских боевичков и думаете, что тут вам чикагский суд?! Ты в России! И перестань мне тут пургу нести про права какие-то! Защитник тебе не нравиться?! Смотри, как бы не пожалеть потом! Раскудахтался! Как человека на тот свет отправлять, ты о правах-то ее и не думал? Пырнул ножом свою любовницу и о правах заговорил!

— Слушай ты,… гнида! Заткни свой рот! — вскипел Щукин. Он сжал кулаки и медленно приподнялся со стула. Нелюбкин явно не ожидал такой реакции и, отпрянув, потянулся рукой к кнопке звонка, что была прикручена на стене рядом со столом. Это был сигнал вызова конвоиров. Нелюбкин завизжал:

— Что сволочь в карцер захотел?!!! А ну сядь на место! — и хоть это был приказ, в голосе прокурорского прозвучала неуверенность. Через секунду в кабинет заскочили два конвоира. Они угрожающе кинулись на Вилора, но Нелюбкин замахал руками и примирительным тоном сказал:

— Спокойно, спокойно, я проверил сигнализацию. Не надо! Все хорошо, мы беседуем с подследственным! Вилор опустился на стул и низко склонил голову. Он понял, Нелюбкин попробовал с ходу психологически нокаутировать и показал ему свои возможности усмирения. Конвоиры недовольно вышли из кабинета. По их лицам было видно им тоже эти игры, с «ложными вызовами», были не по душе. Нелюбкин дождался, пока закроется дверь и, затем продолжил:

— Значит так. Будешь дергаться, я в следующий раз скажу, что ты на меня напал. Попробуешь что такое буцкоманда в этом сизо. Поверь эти парни профессионалы своего дела. Вилор смотрел себе под ноги и молчал. Он не хотел смотреть на этого человека, потому, как чувствовал, что может опять сорваться и наделать глупостей окончательно.

— Значит так, Щукин. Я тебе тут не буду вновь, все перспективы твои вырисовывать. Ты попал и попал серьезно, поэтому предлагаю — пиши чистуху, и я передаю дело в суд. Пятак получишь свой трудовой и лети на зону сизым голубем. Оттащишь срок, живи, как хочешь. Это лучший вариант. Не напишешь чистуху, по полной закрываю! И хрен ты выйдешь вообще! Понял? — Нелюбкин смотрел на Щукина, но тот не реагировал, — следователь, вздохнул и миролюбивым тоном добавил. — Я понимаю. У тебя сейчас шок, трудно,… во-первых: срок впереди,… во-вторых: ты ожидал тут увидеть правосудие по американскому стандарту. Это конечно печальное разочарование, но уж тут извините, что имеем, то имеем. И коль вляпался, тебе и тащить. А про права свои, я тебе советую, забудь. Конечно, я обязан допустить к тебе адвоката твоего, но, насколько я знаю, у тебя его нет и, вряд ли будет. Кто тебе его найдет? Так, что смирись и, давай, лучше поговорим по-человечески…

— А вы, умеете,… по-человечески? — огрызнулся Вилор.

— Ой, не надо мне тут на совесть давить! Не надо тут интеллигентских соплей! Думаешь, пришел тут неандерталец. Думаешь, я такой вот, тут, тебя допрашиваю, а сам необразованный болван, держиморда, ни хрена в русской душе не понимаю?!!! Ни хрена, кроме своих дел, не читаю и вообще сволочь и скотина?! Да я обычный человек, как и ты, как и миллионы, таких как ты и я в этой стране! Я ничем от тебя не отличаюсь! С той разницы, что работа у меня такая!!! Думаешь, я твоих стихов не читал?! Темный я?! Читал, знаю, более того, скажу, есть приличные! Ну, и что?! Что это дает тебе право, на какое-то особое отношение?! Ну, поэт ты… и что? Да ничего, так тебе скажу! Вы поэты, писатели, художники, должны понимать, что вы, такие же холопы, как и все! А то возомнили из себя гениев и пророков!

Начеркали стишков! А сами?! Кто такой Пушкин?! Гуляка и пьяница, бабник и мот! С царем все ругался, а тот денег ему давал, да уберегал от глупостей! А Пушкин, что?! Наплодил детишек, в карты все спустил и под пулю! А бабе его,… какого?!

Наташа потом за него отдувалась! А этот, другой,… гений русского слова — Федор Михайлович?! Уголовник и извращенец! Картежник со сдвинутой башней, шизофреник! Нет, все восхищаются,… а на самом деле-то, кто он был?! А Чайковский, педофил?! Знаешь, какую резолюцию царь на его деле написал, когда ему доложили, что он мальчика совратил? Нет?!!! А я знаю! Государь написал: в России жоп много, а Чайковский у нас один! И прикрыл его жопу! А так бы поехал на каторгу! Или вон, Есенин, алкоголик и психопат,…. черный человек это, что, поэма?! Это белочка, горячка просто, белая горячка у него была от алкогольного отравления! Он пил, не просыхая, несколько лет подряд! А Высоцкий?!! Наркоман и кутила! Кем восхищаются?! Кем вы себя возомнили? А?!!! Щукин?! — Нелюбкин вскочил со стула и, хлопнув по столу ладошкой, забегал по кабинету, как волк, в клетке зоопарка.

— В большем, что вы сейчас сказали, вы правы, есть тут историческая правда и про пьянство, и про кутежи, и прочее. Поэты и писатели, художники и музыканты, такие же как вы, люди. Но, в самом главном вы ошибаетесь! Все эти люди, кого вы перечислили, они в конечном итоге стати людьми! Настоящими человеками! Понимая, что они грешат, мучились и признавались в своих мучениях! И были гениями! Они писали от души! А вы, вы-то кто?! Кто вы-то?! Для вас человек мусор, для вас человек — кусок мяса, который надо законопатить в зону! И все! Поэтому вы не такой как мы вы урод моральный и нравственный хотя и как говорите, образованный!

Нелюбкин засмеялся, но это было так неестественно, что даже сам он не поверил своему смеху. Прокурорский вдруг стал серьезным, посмотрел не Вилора и, увидев, что тот даже не хочет обращать на него внимания, подбежал к Щукину и, склонившись, зашипел ему на ухо как змея:

— Да урод ты! Такой краснословный урод! Ты зачем свою бабу убил?! А?!

Творческий человек! Зачем? Зачем ты ее ножом тыкал? Муза посетила?! Или что?! На кой ляд ты ее зарезал? А? Отвечай! Вилор отмахнулся от Нелюбкина, оттолкнув его от себя. Тот распрямился и заорал:

— Ты хуже, чем я! Ты вообще человек, который не должен мне говорить о каких-то высоких нравственных материях! Вилор тяжело дышал. Он хотел вскочить и ударить Нелюбкина, но сдержался. Он вдруг понял, этот тип выводит его из себя. Он старается заставить человека, потерять контроль за собой. Этот его длинный и эмоциональный спич, всего лишь хитрый ход, всего лишь проба, проба, проба человека на устойчивость. «Вот он стоит тут, образованный взрослый мужик, который мог бы сделать для страны много полезного, но нет, он стоит и корчит из себя палача и мучителя! И ему приятно быть таким, зачем? Зачем ему это? Он изучает науку унижения и подавления человека! Он внедряет эту науку, с каждым своим подследственным становясь все матерее и матерее. Волк, который рвет свою жертву жестоко и беспощадно! Нет, не волк, волк животное свободное, а этот,… этот пес,… пес,… волкодав… странно, какая тонкая грань между волком и волкодавом,… ведь волкодав это прирученный волк, а волк это обиженный человеком волкодав! Этот вот, волкодав-людоед, читает умные книжки и слушает хорошую музыку и не становится добрее и главное совестливее. Почему?! Почему прекрасное, не может сделать из этого образованного куска дерьма — нормального простого человека?! Может это все бредни про великую силу искусства? А? Может все это напрасно? Вот на этом примере? На примере этого Нелюбкина?» — Вилор покосился на следователя и тяжело вздохнул. А Нелюбкин словно почувствовав, что «время дожимать», продолжил:

— Ты Щукин учти, это пока не допрос. А так,… знакомство. А допрос будет после того, как я тебе весь прейскурант этого сизо предоставлю. Тогда, ты сам понесешься ко мне, на допрос и сам будешь умолять поскорее дело в суд отправить!

Вилор поднял глаза и, посмотрев на следователя, грустно ухмыльнулся:

— Из-за таких как ты, люди в нашей стране никогда жить нормально не будут. Потому как, такие как ты, это раковая опухоль. А люди пока не научились рак лечить. Нелюбкин вновь рассмеялся, он хохотал, как полупьяный актер провинциального ТЮЗа — фальшиво и слишком громко.

— Люди говоришь?!!! — взвыл следователь. — А где, ты в нашей стране, видел людей?! У нас их нет! Послушная и оскотинившаяся толпа! Стадо, готовое на все! Идти куда ему прикажут! Делать, что ему прикажут! А главное не думать, что делают! Поэтому так и повелось, испокон веков у нас, человек ничто! Грязь и перхоть! Пыль и гниль! И эта пыль и гниль хочет быть такою! И нечего тут пенять на меня… или еще кого! Все хороши! У нас всегда государство было превыше всего! И ты мне тут эти воззвания декабристские брось! Наш народ и человек в частности понимает только кнут и плетку! Кнут и плетка — вот его радость! И ты не исключение! Прав был товарищ Сталин, когда вас интеллигентиков засраных по Сибири расселял! Ты Щукин, такая же мразь как и все поэтишки и писатели! И не корчи из себя гения невиновного! Лучше давай признавайся! «Он думает как я! Он думает, почти так же, как я? Но между нами разница! Есть разница! Огромная разница, но он думает так же, как я! Страшно, почему он так думает? Он думает так, что бы оправдать себя, свои поступки, потому что ему так удобно думать. Он так и думает? А я, почему так думаю? Я?!!! Я хочу, что бы что-то изменилось! Что бы окружающие люди это услышали и изменились! Я думаю плохо о людях, что бы они изменились, специально думаю плохо, что бы потом ошибиться, обязательно ошибиться в своих мыслях и убеждениях, вот почему я так плохо думаю о людях, о своем народе! Что бы ошибиться и быть счастливым, что и ошибся, что думаешь плохо! А он?! Он думает так, потому, так убежден, что он не ошибается и все так есть на самом деле! Люди мрази и подлецы и нет ничего хорошего! Он, думает так на самом деле. И мы оба с ним думаем одинаково, но с совершенно разными целями! Страшно!!! Этот мерзкий человек думает, как я и от этого страшно. Я не хочу думать, так как он, а точнее я не хочу, что бы он думал, так как я! Как угодно, но не так! Он, ломает своими мыслями и рассуждениями, надежду на то, что люди хорошие! Нет, он не должен так думать, он не имеет права так думать! Ведь тогда, правда, становиться обвинительным приговором! Нет, правда не может быть обвинительным приговором! Она должна быть спасением, она должна быть горькой правдой, что бы потом стать хорошей новостью! Должна! Она должна помочь людям перестать быть такими! А он?! Он говорит обвинительный приговор! Он говорит окончательный приговор! Нет, он не имеет правда так думать, думать, как я!» — Вилор зажмурился от мыслей. Ему стало противно и больно, он вспомнил слова Лидии, тогда на пикнике… «Если ты считаешь себя, русским человеком и частью этого самого народа, то почему же ты так не любишь этот самый русский народ?» — слова Лидии звучали эхом в голове. «Это какой-то фарс! Русский человек садится в тюрьму и к нему приходят вот такие мысли?! Вот такие слова, звучат у него в голове?! Он не думает про свою судьбу, а вдруг задумывается о глобальном? О судьбе русского народа?! О судьбе своей страны?! Мне, что больше думать не о чем?! Тут в тюрьме, в этих вонючих камерах, русский человек начинает думать о высоком! И ведь не я один вот так,… почему, что за странность?! Лидия… Лидия, даже ее образ и то! Опять пафос! Что за страна?! Что за народ?! Если я его часть, то мы все сумасшедшие? Нет, мы не можем быть все сумасшедшими, и не будем… потому, как среди нас, есть люди со здравым рассудком и железной логикой и они,… они, такие как Нелюбкин! Как он! Дзержинские и Ягоды, Ульяновы и Ежовы! Нет!»

— Тебе что, плохо? — донесся голос следователя. Нелюбкин стоял и смотрел на Щукина, который с низко опущенной головой, был похож на пьяницу, задремавшего в парке на лавочке.

— Эй! Щукин, кончай тут придуриваться! Что жмуришься?! Вилор словно очнулся от мыслей и презрительно посмотрел на Нелюбкина, в его глазах он увидел растерянность.

— Не смейте мне говорить тут такие слова! Вы ничтожество, которое возомнило себя царем жизни! Королем ситуации! Цезарем подлости! Но и к вам, придет все тоже — самое, что вы делаете со своими жертвами! Придет обязательно! — зло процедил сквозь зубы Вилор.

— Что?!! Что ты мне тут лепечешь?! Я пришел к тебе, в свое личное время, договориться по-хорошему, а ты?! Ты, не хочешь мне, говорить то, что надо! То, что обязан сказать! — возмутился Нелюбкин. Его лицо стало злым, одна щека дергалась о напряжения. Следователь схватил Щукина за ворот рубахи и тряс, как нашкодившего ученика.

— Ты кого из себя сам-то возомнил?! А?!!! Я с тобой по хорошему, думал ты парень доходчивый и покладистый и хотел по нормальному твое дельце закрыть, а тут, ты, что мне тут хочешь предъявы строить? Так я из тебя знаешь, кого сделаю?! Козла сделаю! Ветошь человеческую! Отбросы лагер… Но Нелюбкин не успел договорить. Вилор не выдержал, это было сейчас выше его сил, он не мог сдержать себя. Вскочив, он наотмашь ударил следователя в лицо. «Пальцы они сжаты в кулак. Как странно, пальцы слушаются команду мозга, они готовы и на хорошее и на плохое дело. Они готовы убить человека, они готовы сжать сталь клинка и ручку пистолета. Но они готовы сжать и серп, и молот кузнеца, они готовы на все! На все что пожелает хозяин — мозг, он, он, дает команду на действие. Но кто дает команду мозгу?! Кто?!!! Ему ведь кто-то дает команду, вот так, взять и сжать кулаки, вот так, вот взять и ударить человека, когда за дело, а когда просто так, что бы унизить его, а когда и просто убить! Нет, но кто дает команду мозгу?! Бог?! Но Бог не может давать команды убивать! Не может! Бог это добро, а добро даже ради добра и правды не может дать команду убивать, нести смерть! Тогда, кто дает команду на это?! Дьявол? Нет, дьявол не может давать команду, что бы наказывать подлецов и мразей таких вот, как этот подлец Нелюбкин. Нет, дьявол не может карать зло потому как он сам прародитель зла…. Тогда, кто дает такую команду?! Кто?!!! Сам человек, не может себе сам, давать команду. Человек это животное, он наполовину состоит из инстинктов, наполовину из физиологических потребностей, а да, есть еще вот малая, малая часть есть. Есть и эта малая, малая часть душа? Нет! Не может быть! И все-таки, кто же дал команду моему мозгу, кто дал команду ударить этого негодяя?» — прошло лишь мгновение, но Вилор успел подумать так много. Мысли в голове пронеслись с космической скоростью. Кулак попал в левый глаз. Нелюбкин крякнул и отлетел в угол кабинета. Он упал, словно бумажный пакет с цементом, из-под этой тушки, одетой в дорогой костюм, выскочило облачко пыли. Вилор вдруг увидел, что на ногах у следователя надеты белые носки с красным полосками и дорогие кожаные блестящие туфли.

— А-а-а! — завыл, как серена скорой, Нелюбкин.

Он, ловко перевернулся на живот и как-то по обезьяньему, поджав под себя руки, отпрыгнул в сторону. Щукин стоял и смотрел на этого человека одетого в модный щегольской костюм и прыгающего по полу на четвереньках, как орангутанг.

— Конвой! Конвой! Вилор конечно в кино видел, как усмиряют непокорных арестантов, он видел это по телевизору и на экране кинотеатра. И тогда особо не предавал этому значению. Каждая такая сцена, казалась ему немного фальшивой и напыщенной, особенно в момент, когда несколько здоровенных мужиков, крутили руки бедному узнику, свалив его на пол. Но вот теперь…. Теперь он обреченно стоял и ждал, когда в кабинет ворвутся эти самые усмирители… Стало страшно, страшно так, что перехватило дыхание. Немного онемели руки от мысли о предстоящей расправе и физической боли. Вилор даже успел подумать, как будет падать на пол и, как будет закрывать голову руками от ударов сапог. Но когда они вошли в кабинет, все было совсем не так, как он представлял. Три сотрудника в пятнистой форме и высоких кирзовых ботинках зашнурованных поверх брюк появились как-то тихо и медленно. Они не врывались, как «киношные дуболомы» с криком и ревом. Нет,… они просто вошли и стали у стены. В руках у конвоиров Вилор увидел длинные резиновые дубинки. Нелюбкин поднялся во весь рост. Он, тяжело дыша, отряхнул костюм и, как-то стыдливо покосившись на охранников, раздраженно сказал:

— Тут бунт у вас, а вы, вы, почему не реагируете?!!!

— Так реагируем… под пресс его что ли? — как то обыденно спросил один из сотрудников конвоя. Скорее всего, он был старший, на пятнистых тряпочных погонах Вилор рассмотрел по три маленькие зеленые звездочки.

— Как вы реагируете, он меня чуть тут не убил! — Нелюбкин поглаживал рукой место удара, под глазом явно вырисовывался синяк. — Я напишу докладную на вашу медлительность, — обиженно буркнул следователь. Вилор не мог понять, почему на него так и не кинулись конвоиры? Почему они ждут? Почему они не пустили в ход свои дубинки?

Нелюбкин спешно собрал свои вещи, он взял кожаный портфель, подойдя к старшему группы конвоя, что-то шепнул ему на ухо. Тот вздохнул и, кивнув головой, покосился на Вилора. Щукин догадался, его сейчас бить не будут.

Следователь вышел из кабинета, не глядя на Щукина. Вилор не мог поверить, этот Нелюбкин практически никак не отреагировал на синяк под глазом. Он ушел, будто ничего и не было. Будто его ударили где-то в пивбаре за неуместно сказанное пошлое словцо в отношении чужой жены. Щукин стоял и ждал, ждал, что будет дальше…. Его вели по коридорам тюрьмы слишком долго, Щукину показалось, что их маршрут лежит вовсе не в ту камеру, где он сидел, где он уже успел познакомиться с некоторыми обитателями. Они с конвойными как-то долго спускались по лестнице, Вилор успел насчитать шесть пролетов. Значит, его опустили ниже первого этажа в подвал. Серый низкий туннель, свет практически не виден, лишь небольшие тусклые лампы под округлым совсем низким каменным потолком. Вилора подвели к очередной безликой двери и затолкнули вовнутрь… Это был какой-то каменный мешок. Шершавые стены и больше ничего, даже оконца под потолком тут не было. Какой-то закрытый бокс с единственным выходом в виде кривой и страшной толстой железной двери. «Возможно, именно тут, во времена, когда сидел мой дед, именно тут расстреливали несчастных и невинных людей. И вот. Вот опять тут мучаются люди. Цикл продолжается, только поменялась форма» — успел подумать Щукин. Его грубо толкнули в спину. Вилор инстинктивно догадался, что лучше самому повалиться на бетонный пол, потому что падать от удара гораздо опасней для здоровья, да и просто больней.

Они, били молча. Как-то хладнокровно и расчетливо… резиновые дубинки, словно веники в бане, обнимали тело, своими пластичными закругленными боками…. Было больно, очень больно,… так больно, что невольно захотелось помочиться прямо в штаны… Просто обоссаться на этом грязном и холодном бетонном полу!!! Расслабиться превратиться в животное и выпускать из своего организма остатки человечности в виде мочи… Но Вилор утерпел, он не позволил мочевому пузырю разжать мышцы. А охранники между тем, методично и ловко награждали его пластичными ударами. Вилор сквозь это кошмар боли и унижения чувствовал, что бьют они по ляжкам ягодицам и предплечьям. Они били туда, где нельзя повредить жизненно важные органы, словно в бреду догадался Вилор. Он кричал как-то хрипло и неохотно, словно стесняясь своего голоса, а точнее своей беспомощности и своей слабости перед этими людьми. Сколько длилась экзекуция, он не помнил, он потерял сознание от боли.

Двадцать вторая глава

— Я к вам пришел по важному делу. Вы видно не поняли, откуда я?! — напористо говорил Маленький. Андрон Кузьмич сидел на стуле, закинув нога на ногу. Он не отводя глаз, внимательно наблюдал за хозяином кабинета. Маленький специально надел свои любимые очки в роговой оправе. За толстыми, немного задымленными стеклами, увидеть выражение его глаз было практически невозможно, а вот он с успехом наблюдал за окружающей обстановкой и это было ему очень удобно. Андрон Кузьмич считал, что глаза, как сказал кто-то из великих, действительно «зеркало души» и именно по ним можно все прочитать. Человек, сидевший напротив Андрона Кузьмича, постоянно чесал свою шею. Он, словно намаявшийся за день вожак обезьяньей стаи, трепал волосы на затылке.

Маленький заметил, что у этого человека под левым глазом синяк, который он очень неумело попытался замазать тональным кремом.

— Да я понял, понял, откуда вы, понял, только вот мне что-то не понятно как у органов госбезопасности появился интерес к этому делу? Что тут такого, что может заинтересовать органы безопасности. И вообще вы, по-моему, насколько я знаю. Полковник в отставке? — осторожно, но в тоже время как-то ехидно спросил Нелюбкин.

— Это закрытая информация. Вам не нужно уточнять подробности. Если вы не доверяете моему удостоверению, советую позвонить в краевое управление и навести справки в отношении меня, — ледяным тоном ответил Маленький.

— Да, что вы! Что вы! Какие там справки. Я вам доверяю. Вам и вашим людям и тем более вашему удостоверению. Но все же… мне не понятно, что именно заинтересовало в этом деле, органы госбезопасности. Рядовое бытовое дело. Каких тысячи, поверьте. Ту нет ничего такого, этот Щукин уж точно не враг народа… От этих слов Маленький вздрогнул, он напрягся и тяжело вздохнув, процедил:

— Что вы можете знать о врагах народа?! Вы, что с ними работали?

— Да нет, нет,… упаси Господь,… - немного испугался Нелюбкин, он понял, что зря назвал Щукина «врагом народа».

— А если нет, так попрошу выбирать выражения, мы с вами не у вас на кухне за бутылкой…

— Извините…

— А, что касается Щукина,… так он имел контакты с иностранцами,… а вам ясно, что такое контакты с иностранцами?

— Ясно, но он поэт и драматург, он неизбежно должен был общаться с иностранцами и, что такого…

— Это уже не вам решать, что такого… вы не должны делать никакие выводы,… ваше дело ответить на некоторые мои вопросы. Нелюбкин тяжело вздохнул и развел руками. Он виновато улыбался, но Маленький чувствовал, этот человека его не боится и ведет себя так из-за стратегических соображений. Он пытается как бы усыпить бдительность создать иллюзию послушного и мягкого человека а между тем настоящей информации не выдать, более того прощупать и получить информацию от него, от самого Андрона Кузьмича.

— Так я могу взглянуть на дело гражданина Щукина? Маленький опять вздохнул и, сощурившись, развел руками:

— Пока я не получу официальных запросов из вашего уважаемого ведомства я не могу по закону позволить вам читать дело. Или хотя бы мне позвонят мои начальники, то тогда, потом…

— Хорошо мы уладим эти формальности, — уверенно сказал Маленький, зная, что это лишь пустые слова, никто ему никаких полномочий читать дело, не даст.

— Позвонят, тогда, пожалуйста,… вы уж меня поймите, ничего личного. Я слуга закона.

— Да уж,…- вздохнул Маленький. — Ладно, скажите мне тогда,… кто у Щукина адвокат? Нелюбкин встрепенулся, словно спугнутый воробей. Его глазки забегали, а губы растянулись в очередной дежурной улыбке. Маленький почувствовал, что нащупал слабое звено.

— Так… кто адвокат? — твердым голосом спросил Андрон Кузьмич.

Он вновь настроил свои связки именно на это тембр. Он помнил, как люди боялись этого тембра, этого звучания его голоса, они становились растерянными и слабовольными. Многие не могли скрыть своего страха и просто теряли над собой контроль. Голос человека это великое оружие! Голос дан человеку Всевышним, если конечно он есть, что бы владеть миром! Вот и сейчас его тембр словно головное оружие броненосца выстрелил по укрепленным рейдутам нелюбкинского имиджа. Первое попадание было точным, хотя и нанесло небольшой ущерб. Следователь как-то скукожился и словно захныкав, закашлялся. Маленький понял, это лишь пауза, прокурорский пытается обдумать свой ответ.

— Так, кто адвокат?! — орудия броненосца вторично харкнули огненной слюной из главного калибра.

— Хм,… в данную секунду у него нет адвоката,… - выдохнул следователь.

— То есть, как?!

— Ну, он отказался от услуг государственного бесплатного защитника, — раздраженно пояснил Нелюбкин.

— Отказался?!!! Почему?! — напирал Маленький.

— Ну, это уж вы у него спросите,… вернее я не знаю. Это его решение. Причем адвокат у него был хороший. Опытный. Но он повел себя по-скотски, нагрубил человеку,… - скривил лицо прокурорский.

— Так, — мрачно выдавил из себя Андрон Кузьмич. — Значит, вы общались с адвокатом?! Зачем?!

— Ну, так, не зачем…. Просто общались. Мы просто общались вне стен рабочего кабинета. Мы старые знакомые,…- осекся Нелюбкин, понимая, что сказал лишнее.

— Понятно, просто общались, — Маленький зло смотрел на прокурорского. Тот махнул рукой, словно хотел прогнать жирную муху и обиженно добавил:

— Ему,… адвокату еще повезло. Он не кинулся это Щукин на него. Он псих. Понимаете, псих и сволочь. Хотя недееспособным конечно его не признаешь, но элементы психоза есть. И тут…

— Что он вам сделал? — перебил следователя Маленький.

— Он, он кинулся на меня. Я с ним мирно беседовал, а он кинулся. Он кинулся и вот, вот результат на лицо! Как говорится! Он не может себя держать в руках. Кинулся на меня во время разговор! — Нелюбкину казал пальцем на замазанный кремом синяк. Маленький ухмыльнулся и, покачав головой, тихо спросил:

— Вы, что разговаривали с ним без адвоката?

— Да, это ж был просто разговор,… без всякого протокола… — огрызнулся Нелюбкин.

— И, что вы ему предложили? Без протокола?

— Я?!? Ничего я не предлагал. Я просто по-человечески спросил, за что, он убил эту несчастную женщину. Вот и все. Он кинулся на меня и все! Андрон Кузьмич буравил Нелюбкина своим тяжелым взглядом усиленным толстыми линзами очков. Пауза затянулась, следователь заерзал на стуле и неуклюже как-то виновато предложил:

— А может чая? Или кофе?

— Вы что намерены делать, — не обращая внимания, на слова Нелюбкина, спросил Маленький.

— Я, я конечно вот дело в производство отдельное теперь оформлю. Вот снял уже все побои, специально поехал в травм пункт и снял. Вот.

— Ну, так вы тогда должны передать дело другому следователю, вы же потерпевший теперь. Нелюбкин задумался, он нахмурил брови и постучав костяшками пальцев по столу:

— Слушайте, что вы меня тут допрашиваете? А? Я и так с вами по-человечески, а вы я вижу, на спину уже садитесь. Я не намерен тут перед вами отчитываться. Итак, много вам рассказал. Что вам этот Щукин?! Он, что ваш клиент, тогда забирайте дело и его к себе в изолятор. А я вот веду дело по бытовому убийству. Вот и все, а еще это гад, съездил мне по физиономии и за это я его обязательно накажу. А сейчас, мне уже не о чем с вами разговаривать. Так что давайте закончим это наше с вами свидание. И как говорится до свидания, товарищ Маленький. Всего как говорится доброго, — следователь встал из-за стола показывая, что разговор закончен. Но Маленький сидел, как, ни в чем не бывало, хозяин кабинета замер в нерешительности, не зная, что делать.

— Я тебе, вот что скажу следователь Нелюбкин. Ты вижу парень смышленый. Так вот, ты заканчивай Щукина прессовать и допрашивать без адвоката. Знай закон. И еще, я наверняка узнаю, кто курирует твое дело и, потом обязательно приду к тебе еще раз. Но второй мой приход будет для тебя очень печальным. Так, что подумай. Но Маленький недооценил выдержку Нелюбкина. Андрон Кузьмич думал, что на этот раз залп его орудий окончательно разобьет рубежи обороны противника, но просчитался, у противника в резерве оказался целый полк. Нелюбкин моментально изменился в лице. Из безобидного даже такого забитого и послушного человека, он превратился в мерзкого и наглого типа с совершенно скотским выражением физиономии. Отвесив губу и вздернув брови, брезгливо и как-то даже зло, спросил:

— Вы что мне угрожаете?! Мне?! Я вот позвоню вашему руководству и скажу, как вы тут себя ведете! Вернее, что тут звонить,… вы просто пенсионер и пришли тут качать права и обзываете меня. И я не знаю, зачем-то Щукина выгораживать собираетесь. Вы…

— Ты, заткнись сволочь! Я тебе еще не угрожал. А когда начну, тебе тошно станет.

— Ой, испугался! Это вам не ваш тридцать седьмой, когда вы там свой беспредел учиняли. Вы на себя-то посмотрите, что вы там за свою жизнь наколбасили?! Потом других будете учить! А-то пришел тут моральный борец. Я знаю вас таких вот моральных бойцов. Да вас, там, на Лубянке и тут, в Красноярске на Дзержинского, всех капни — каждый третий заслуженный чекист, а на самом деле палач и мракобес с засученными руками по локоть в крови! Вы, что тут персональные пенсии свои получаете, за доброе дело что ли?! Вы пол страны в ГУЛАГ направили. Тоже мне наставники патриоты!

Маленький понял, Нелюбкин его не боится, напротив он издевается над ним, и все эти его ужимки были лишь хорошо спланированной игрой в их диалоге. «Человек, который ведет дела и который давным-давно изучил тактику допросов и проверил ее на практике, не может быть искренним. Он, уже на подсознательном уровне высчитывает выгоду от своих слов и своих движений и жестов. Это уже заложено в его сознание. Неужели я сам такой?! Да, я сам такой! И я не хотел этого признавать,… до этого момента?! Но я знал, что я сам такой! Неужели я так похож на этого мерзавца? Неужели я из его стаи?» — Андрон Кузьмич тяжело вздохнул, мысли заставили его нервничать и волноваться. Старик поправил очки на носу и, набрав воздух в легкие, стремительно выдавил из груди слова:

— А ну заткнись мразь! Жаль, что сейчас не тридцать седьмой,… тебя бы клопа, я точно в подвал опустил! Но Нелюбкин и тут не стушевался, он улыбнулся и ответил:

— Вот, вот вся ваша сущность! Вот, вот! Что вы хотите? Да вы со своим сынком разберитесь сначала. Разберитесь и согласуйте, а уж потом будете ходить и обвинять людей…. Маленький сначала и не понял смысл его слов. Он подумал, что следователь просто хочет его оскорбить, но через несколько секунд Андрон Кузьмич догадался, этот человек просто так, бросать слова на ветер не будет. Слишком громкое заявление. Старик лишь выдавил из себя:

— Что?!!! Что ты имеешь в виду? Нелюбкин махнул рукой, он продолжал улыбаться, вернее ухмыляться:

— А, то и сказал! И выйдете из кабинете моего! Идите домрой кефир пейте и мемуары свои строчите. Пока есть время. И молите Бога, что бы президент Ельцин не дал команду раскрыть архивы ваши лубянские, а то тогда и на кефир у вас не будет… А если вздумаете кому жаловаться, что вас тут, мол, унизили и оскорбили, то я на вас на самого телегу накатаю, что вы давите на следствие.

Кому думаете, поверят? Мне помощнику прокурора и следователю или вам, пенсионеру из ведомства, которое сейчас не в большом почете у власти, да и у простых людей. Я за себя еще могу постоять. Да и вам уже веры то нет. Вас воспринимают лишь по инерции, в сущности, вы уже никому не нужны. Никому! Вы сами-то подумайте! Старик встал, нет, он не растерялся, нет, но было противно и немного страшно. Страшно от смысла слов этого человека. Страшно от реальности сказанного, от реальности происходящего. «Вот, как может ранить правда. Вот так. Сколько раз я сам, говоря правду — добивал человека, делал его податливым и послушным, делал с ним все что хотел, стоило только сказать правду. Горькую правду. Старые волки, тоже должны однажды промахнуться и тогда более молодые и матерые самцы, добьют вожака или просто выгонят его из стаи, обрекая на одиночество и смерть от голода». — Маленький подумал это вовсе не с горечью, а с каким-то обреченным согласием к своим мыслям. Он медленно встал и еще раз, взглянув на Нелюбкина, тихо и жестко сказал:

— А ведь я приду, приду и тогда говорить жестко будут уже другие люди. Ты поверь в это и запомни мои слова. Маленький не захотел уходить с этого поля боя побежденным, нет. Даже понимая, что Нелюбкин выиграл эту дуэль, Андрон Кузьмич решил покинуть кабинет, как он это делал много раз в своей служебной карьере, деля вид, что последнее слово осталось за ним и расплата для его противника, неминуема. Когда старик вышел, Нелюбкин долго смотрел на закрытую дверь, затем достал сигарету. Он сидел, курил и что-то бормотал себе под нос.

* * *

Вилор медленно шел по длинному коридору. Ему было больно переставлять ноги, гудела голова, каждое движение отдавалось тупой болью в мозг. Ломило руки и икры, а мышцы бедер, так вообще казалось, были чужие и ничего не чувствовали, они от ударов дубинкой потеряли, как ощущал Щукин эластичность и упругость. Мышцы, словно старый картон трухлявый и шершавый, не выдерживали физической нагрузки и веса тела и постоянно тряслись, как крыло самолета во время турбулентного потока.

Экзекуция в подвале заставила задуматься еще раз, человек вовсе не совершенное создание, если после элементарных, далеко не смертельных ударов резиновой палкой, он превращается в кусок нетранспортабельного мяса и набора костей. Вилор с грустью и даже страхом думал, что его вновь ведут в этот страшный подвал, а точнее в этот страшный и темный каменный бокс, где ему вновь пропишут партию смачных примочек резиновым массажером.

Но его сейчас вели явно не в подвал. Когда они подошли к лестнице его толкнули по направлению вверх, затем по длинному коридору провели в соседний корпус тюрьмы. Это было здание, где находилась администрация следственного изолятора. Так, по крайней мере, это понял Вилор. Тут находились вовсе не камеры, а кабинеты. Поскольку двери были не железные, а деревянные, и еще на окнах хоть и были решетки, но они были сварены не виде обычных крестов, а по каким-то странным лекалам, в виде полукругов и лучей по диагонали. Явно этот корпус предназначался не для содержания арестантов, а совсем для других целей. Охранники, подвели Щукина к одной из дверей и без привычного окрика: «лицом к стене», втолкнули его в помещение. Это был кабинет, очень напоминавший тот, в котором его допрашивал следователь Нелюбкин. Тот же длинный синий стол, со стульями, прикрученными к полу. Больше никакой мебели, лишь корявая плохо сделанная лавка в углу.

Рядом со столом стояли два человека. Одним был худой старик с седыми волосами, зачесанными назад и толстыми роговыми очками на носу, они, так увеличивали глаза, что делали его взгляд неприятным и пристальным. Второй мужчина помоложе, но тоже, как показалось Вилору — человек преклонного возраста. Правда, этот второй, был полной противоположностью высокого старика. Низенький и коренастый, он был похож на повара из провинциальной столовой, розовые пухлые щеки и немного озорная улыбка из-под толстеньких губ. Оба человека стояли и внимательно смотрели на Вилора. Щукин оглянулся и увидел, что охранники в кабинет не вошли и остались стоять возле двери в коридоре. Вилор тяжело вздохнул и сделал шаг вперед. Тот, что был коренастый и пухленький неожиданно приветливо, как-то радостно спросил:

— Вы Щукин Вилор Андреевич?! Вилор ухмыльнулся и кивнул головой в ответ:

— Да, а вы ожидали тут увидеть другого?! Толстяк хмыкнул и, посмотрев на высокого старика, буркнул:

— Ну, вот видите Андрон Кузьмич?! Как и говорил я, дерзкий и сам себе на уме. Как и написано в личном деле… Высокий старик тоже кивнул головой и спокойно сказал:

— Вижу, вижу. Так же, как вижу, что вроде он не совсем в порядке? — седой продолжал буравить взглядом сквозь толстые линзы своих очков.

Вилор вновь тяжело вздохнул и, немного сморщился, ноги заломило с новой силой.

— Вы проходите Щукин, проходите и садитесь. Меня зовут Иван Васильевич, — вновь как-то радостно воскликнул пухленький коротышка. — А это Андрон Кузьмич. Он хотел вас видеть.

Вилор с удивлением взглянул на высокого старика и, покачав головой, сделал три шага вперед, и медленно сел на прирученный к полу стул. Его лицо скривилось от боли, высокий старик это заметил и спросил:

— Это вас охрана так?

Вилор ничего не ответил, он тяжело вздохнул в ответ и отвернулся к окну. Но за Щукина неожиданно начал оправдываться низенький толстяк:

— Вы же понимаете, Андрон Кузьмич, я тут за внутренний режим теперь не отвечаю и за конвой тоже. И за охрану. Они теперь сами по себе! Я, так сказать, тут на птичьих правах теперь. Они меня держат,… как того пса, который, состарился и выгнать жалко и прибить затратно… Высокий старик махнул рукой:

— Ладно, что тут, время терять не будем. Вы что-то хотели сказать арестованному, так говорите. Вилор с любопытством посмотрел на этого странного человека в роговых очках. А толстяк тем временем, сел рядом со Щукиным на лавку и тяжело вздохнув вновь, дежурно улыбнулся:

— Понимаете ли, гражданин Щукин, я хочу попросить вас об одном одолжении. Вилор в недоумении нахмурил брови.

— А просьба простая, — продолжил толстяк. — Вы должны забыть о том, что сейчас вы были здесь. И все. Просто, как будто вы сейчас сидите в камере, а вас тут нет. И вас никуда никто не водил в этот отрезок времени. Вот и все.

— Не понял?!!!.. А жить-то в это вот время мне можно?! — грустно сострил Вилор.

— Ну, вот видите,… он в полном расположении духа Андрон Кузьмич. А вы переживали, что он с собой, что-то может сделать,… - ухмыльнулся толстяк и покосился на старика в роговых очках. Тот удовлетворительно кивнул головой и показал жестом, что бы толстяк замолчал. Старик подошел к Щукину и тихо, но уверенно сказал:

— Видите ли, уважаемый Вилор Андреевич, мы выдернули вас из камеры, что бы вы повидались кое с кем. Вот и все, а так как решение об свидании принимает следователь, тот следователь, что ведет ваше дело, то и знать он этого не должен, что вас куда-то без его ведома водили. И тем более устраивали свидание…. Вам ясно? Вилор напрягся, сердце тревожно забилось, он с надеждой посмотрел на этого странного и хмурого человека, но ничего не уловил, в его замаскированном за толстыми линзами, взгляде.

— Ясно,… - выдавил из себя Щукин.

— Ну и хорошо, не будем терять время, — удовлетворенно вздохнул старик. — Иван Васильевич, прошу вас. Приведите людей, — бросил он толстяку. Тот подскочил с лавки и исчез за дверью. Вилор с тревогой наблюдал за незнакомцем. Старик снял с носа очки и, достав из кармана платок, старательно протер линзы.

— Меня зовут Андрон Кузьмич. Я старый знакомый вашего деда. И поэтому согласился ему помочь. Но я прошу вас, коль я смог, что-то сделать для вас, выполнить ваше слово, данное, как я понял мне и Ивану Васильевичу, и никому. Слышите,… никому в камере не говорить, куда вас водили. Вы понимаете, что я прошу? — напористо сказал старик. — Мы ведь с вами договорились, а вы умеете держать слово?

— Конечно,… - буркнул Вилор.

— Ну, вот и хорошо, я не буду вас убеждать больше. Просто вы должны знать, что если вы не сдержите слово, то пострадает тот человек, Иван Васильевич, который и помог мне устроить это свидание, а если он пострадает, то вы вообще лишитесь помощи тут в тюрьме. И вас вытащить отсюда на волю будет очень трудно. Но Щукин, почти не слышал этих слов. Его сердце колотилось, а в голове словно стоял шум, Вилор понимал, что сейчас он должен увидится с дедом! С единственным оставшимся на земле родным и таким дорогим человеком! Дверь открылась, словно в замедленном кино. На пороге появился ОН! Павел Сергеевич был бледен и растерян. Его взгляд напоминал взгляд ребенка, который первый раз оказался в группе детского сада и который не знал, что ему делать, плакать от того, что его оставили родители наедине с незнакомыми людьми, или попробовать адаптироваться в новой обстановке. Клюфт вошел в кабинет неуверенно. Взглядом он нашел Вилора и совсем оробел. Павел Сергеевич как-то медленно и неуклюже двинулся к внуку. Тот дернулся и, превозмогая боль, встал в полный рост. Вилор увидел, что у деда на глазах блестели слезы. Он как то глупо улыбался, его губы дрожали. Щукин кинулся к старику и что есть силы, обнял его. Вилору даже показалось, что у Павла Сергеевича хрустнули кости.

— Вилор! Вилор! Мальчик мой! Вилор Господи! — пробормотал старик.

— Дед, дед! Все нормально! Все нормально! — попытался успокоить Павла Сергеевича Щукин. Он гладил старика по спине и у него на глаза тоже выступили слезы, нет, он плакал не от обиды. Он плакал от жалости. Ему было стыдно за то, что он причиняет боль этому старому и беззащитному родному человеку.

— Дед все будет хорошо! Зачем ты! Зачем! Не надо волноваться дед, тебе нельзя!

— Вилор старался глубоко дышать, что бы окончательно не разрыдаться и не потерять контроль над собой.

— Внучек! Я все сделаю, не бойся! Ты не один! — услышал он лепет старика. Они так и стояли, обнявшись,… молчали и стояли. Два одиноких человека. Маленький, не желая смотреть за их эмоциями, непроизвольно отвернулся. Вилор увидел это и зажмурился.

— Внук, внучек, я пришел не один, я пришел к тебе с человеком который про тебя не забывал ни на минуту, и это она. Она помогла мне во многом она,… - но Клюфт не успел договорить. Вилор непроизвольно оттолкнул Павла Сергеевича и, грубо схватив за локти, закричал:

— Она? Она?!!! Она жива?!!! Щукину показалось, что он услышал голос Лидии, вернее, ее вздох и всхлип. Он почувствовал запах, ее духов он почувствовал, ее присутствие… «Я знал, что это был сон! Просто страшный сон! Она не могла умереть! Она, не могла уйти в никуда! Нет, она здесь….» — мелькнули мысли в голове. Но все кончилось быстро, мгновенно…

— Она здесь, она жива и она тебя хочет видеть,… она пришла к тебе, хотя боялась, что ты не захочешь ее видеть… она тут она помогла мне,… - бормотал Павел Сергеевич, как-то виновато и скомкано глотая слова. Вилор раскрыл глаза и увидел Викторию. Девушка стояла и виновато улыбалась. Совсем беззащитная и какая-то растрепанная, как показалось Щукину. Неоправданно красивая в этой тюремной серости, Вика выглядела как солнечный зайчик в темном подвале. Клюфт похлопал Вилора по плечу и сказал:

— Подойди к ней! Она так переживает! Подойди! Вилор отпустил деда и, сделав шаг к двери, тихо пошептал:

— Вика? Вика, зачем ты? Зачем? Девушка бросилась к нему на шею и разрыдалась. Вилор почувствовал, что ее длинные ногти впились ему в лопатки. Она, как могла, сжимала его и рыдала, прижавшись к груди. Он растерялся, он случайно посмотрел на этого странного человека в толстых роговых очках и увидел. Что этот старик как-то угрюмо и обреченно смотрит на него. Вика совсем юная и беззаботная девчонка и вот тебе на… «Она меня даже не очень хорошо знает, она видела меня так мало, или я просто не замечал этого? Или я просто не замечал ее присутствия,… нет, она не могла меня знать она не могла меня полюбить. Она не моя, она чужая и совсем далекая, но она здесь?! Почему?!!! Почему?! Она не моя?! Но почему, почему я решаю за нее?!!! Значит, я опять решаю за другого человека?!!! Разве я могу решить за другого человека?!!! Нет, нет, Лидия она осталась у меня одна и, больше нет никого, никого!!! Не может быть, но как же она?!!! Как же эта девушка?! Как же она?! Неужели я так поступлю?!!! Она пришла меня поддержать, или… она пришла, что бы найти надежду, найти надежду?!!! Или она просто пришла и хочет найти надежду?! Как же так я не замечал ее и вот она тут, она совсем незнакомая и далекая мне вот так переживает тут и хочет быть со мной?! Но может ли вообще быть такое?! Нет?! Она не может меня любить,… она меня не знает! Она чужая,… но почему, почему я все решаю за нее?! Лидия, она, она лишь одна,… Лидия…» — у Вилора от волнения путались мысли в голове.

А Вика все прижималась и, как казалось ему все сильней и сильней. Она рыдала и что-то говорила ему в грудь.

— Вика, девочка, но не надо, не надо,… - ему уже было больно от ее объятий.

— Вилор! Вилор, я не могу без тебя!

Вилор вдруг представил эту девушку уверенную и состоятельную самодостаточную и независимую. Красивую хищницу!.. Он вдруг представил ее совсем беспомощной и испуганной… «Что творится у нее в душе сейчас,… если она вот так, при чужих людях, готова показывать, вернее не скрывать свои самые сильные и может быть интимные, а значит самые секретные эмоции?! Что творится с ней, если она вот так,…. пришла сюда к человеку, который в принципе-то и не может уже жить,… он не может и не хочет… Но она пришла, она пришла и она надеется,… Но на что она надеется?!» Он ее обнимал и не знал, что делать дальше. Он не знал, как поступить, что говорить и нужно ли было в этот момент, что-то вообще говорить?

Но главное, что в этот момент понял Вилор, что он вовсе не один на этом свете!

На этой земле. В ЭТОМ ГОРОДЕ И ДАЖЕ ТУТ, В ТЮРЬМЕ! Он не один, его любят и ждут, надеются на него и хотят что бы он жил счастливо! Что бы он был свободен! Он понял в эти секунды, что он нужен людям, упасть и не многим, но нужен! И нельзя нарушить их веру в добро, и нельзя пренебречь их верой в него и верой в будущее! «Лидия умерла. Лидия всегда будет со мной в воспоминаниях! Лидия умерла, но все ли кончилось? Все ли нужно закончить вместе с ее смертью?! Когда я умру, ведь тоже ничего не закончится, более того, мало кто вообще заметит, что я умер и это не трагедия, это лишь горе для нескольких людей! Но это горе можно отодвинуть, это горе можно предотвратить! Когда я умру,… а зачем? Зачем я должен умереть? Лидия она бы не одобрила этого,… А, эта девочка, а мой дед кому будет хорошо, если я окончательно исчезну, как личность, как человек исчезну? Нет,… я не могу,… не могу» — Вилор зажмурился от своих мыслей. В голове все перемещалось, радость боль и страдание. Мучения физические и нравственные. Этот винегрет бурлил в голове и заставлял, как не странно, заставлял жить,… жить… жить…

— Я так долго была без тебя! Так долго! Я так долго искала тебя! — бормотала Виктория. Ее трясло от напряжения, Вилор это чувствовал, он посмотрел на деда, который стоял рядом и тяжело вздохнул. Старик печально улыбался, Щукин увидел в этой улыбке какую-то не злую, совсем безобидную зависть. Старик завидовал ему. Он завидовал, что он молод! Он завидовал, что Вилора, так любит молодая красивая женщина! Старик завидовал, что у внука все еще впереди, пол жизни еще точно впереди! «Человек стал старым и понимает, что совсем скоро придется неизбежно умирать, он понимает и может быть чувствует это. Как, наверное, это страшно вот так каждый дед вставать, когда тебя уже восемьдесят и думать, что может быть это последнее утро на земле? Как это, наверное тяжело?! Господи, неужели и я тоже вынужден буду пережить это? А хочу ли я этого? Вот так дождаться старости? А вообще я нужен буду, кому ни будь в этой самой старости. Кому? Лидия ее нет, кому я нужен?!.. Нет, наверное, нужен! Нужен!» Вилор сильнее сжал девушку, Виктория, словно довольная, такими крепкими объятиями, простонала:

— Какой ты горячий, какой ты горячий! Вилор я так люблю тебя! Я так люблю тебя! Щукин стоял и не мог пошевелиться. Он боялся потревожить девушку. Она вздрогнула и словно, почувствовав это, подняла голову и посмотрев в глаза Вилору. Она смотрела так пристально и в тоже время нежно, что он невольно грустно улыбнулся.

Виктория потянулась к нему, она приподнялась на носки и поцеловала его в щеку. Затем в другую. Он стоял и ждал. Ее губы были горячие словно угли. Он почувствовал ее дыхание. Словно почувствовал ее жизнь, хрупкую и такую беззащитную. «Наверное, такая же точно, такая же жизнь была и у Лидии. Наверное, точно такая же хрупкая и беззащитная. Как она уходила из ее тела?! Как?! Как она уходит из человека? Как?! Страшно, но жизнь вот так же, была в теле Лидии и ушла из нее. Осталось просто неживое тело. Совсем холодное и бесчувственное тело! Страшно! Зачем нужно просто тело?! Но почему человек, во время жизни другого человека, любит лишь его тело?! Тело его это образ?! Почему человек не любит душу?! Жизнь другого человека?! Он не замечает этого?! Он не знает об этом, нет, знает, но не хочет это видеть, как я! Я же в Лидии видел лишь красивую женщину, ее тело и не видел ее душу, ее жизнь!» — Вилор вдруг понял, он в это мгновение думает о таких вещах, о которых при обычной жизни никогда бы не подумал.

— Андрон Кузьмич, как я понял, эта девушка, что вы привели это ваша внучка? — Иван Васильевич Рябчиков был немного растерян. Когда он волновался, то непроизвольно, как-то странно похохатывал и это, всегда его выдавало перед собеседником, по крайней мере, перед тем человеком, который знал его не один день. Рябчиков старался подавить в себе этот мерзкий нервный смех, но от этого его гримасы становились совсем смешными.

— Ты Иван хочешь меня, что-то спросить, но не решаешься? — мрачно заметил Маленький. Они сидели в пустом кабинете напротив друг друга и словно сговорившись, смотрели в зарешеченное окно.

— Да, мне честно говоря, интересно, вернее не понятно, вы. Всегда вот такой правильный и строгий в этот раз попросили меня устроить вам свидание с этим вот Щукиным… и привели свою внучку… зачем? Мне немного не понятно…

— Не понятно,… мне и самому не понятно,… - загадочно выдохнул Маленький.

— То есть как это? Андрон Кузьмич? Зачем вы это делаете? Неужели вам так нужен этот человек? Андрону Кузьмич посмотрел на Рябчикова и улыбнулся. Он вдруг понял, что видел за свою жизнь, как стареет человек,… нет не в зеркало, а на конкретном примере… Рябчиков… Он вспомнил его совсем мальчишкой двадцатилетнему пареньком в том далеком пятьдесят третьем году. Когда Маленький впервые столкнулся с молодым надзирателем тюрьмы с сержантскими нашивками на погонах. Почему-то тогда, в пятьдесят третьем, он очень захотел познакомиться с этим озорным, как показалось майору МГБ Маленькому, солдатом контролером. Может быть, он в солдате срочнике Рябчикове, увидел самого себя,… вспомнил, каков был он сам, попав первый раз в тюрьму в качестве стажера следователя в далеком тридцать седьмом?! Так это или нет, но за эти сорок четыре года Маленький проследил всю жизнь этого человека. Более того, участвовал в ее становлении и изменении. Солдат срочник преобразовался в старшину сверхсрочника, а затем и в лейтенанта внутренней службы, который с особым рвением нес нелегкую ношу своих обязанностей в коридорах красноярской тюрьмы. Рябчиков — смешной толстенький человек с милой фамилией, вот так, стал надзирателем и оперативным работником тюремной системы. Рябчиков… Иван Васильевич стал Маленькому близким человеком, потому, что именно через него Маленький долгое время знал, что на самом деле происходит в тюрьме, «кто и за что сидит и кого и за что выпускают». А тогда,… тогда в марте пятьдесят третьего… Маленький был просто испуган, испуган переменами и нависшей над ним пропастью. Казалось все кончено! Казалось, умер «хозяин» и все пойдет под откос! Казалось, пятого марта могла остановиться жизнь в стране… Иосиф Виссарионович,… который был богом на земле. Мудрым и беспощадным добрым и лукавым, он, он должен был жить вечно,… но что-то случилось с миром, тогда в марте пятьдесят третьего, коль всемогущий и бессмертный лидер и вождь банально умер от инсульта на своей госдаче. И люди стали другими… нет, не сразу, но стали, люди вдруг начали понимать ничто не вечно на этой земле. Ничто и никто,… даже такой всемогущий человек, как Иосиф Виссарионович,… они начали понимать через тридцать лет беспробудного сна… Но это случилось не сразу,… а тогда в марте пятьдесят третьего очень многим было страшно… очень многим. И Маленький был в их числе… Даже министерство тогда и то разогнали, объединив МГБ с МВД. Казалось еще шаг и его жизнь будет закончена именно в подвалах тюрьмы, но уже не в качестве следователя, а жертвы…. И тогда, тогда почему-то Маленькому и захотелось подружиться, с тем молоденьким пареньком конвоиром по фамилии Рябчиков. Но катастрофы не случилось, зато родилась дружбы между майором и сержантом переросшая со временем в профессиональные и просто теплые человеческие отношения. Сколько воды утекло с того времени?

Сам Рябчиков уже на пенсии и сам он давно получил звание подполковника, но для Маленького он все еще на подсознательном уровне оставался сержантом, мальчишкой, конвоиром и контролером тюремных коридоров который по просьбе Маленького ловко добывал сведения, как у арестантов, так и работников тюрьмы. На оперативном языке такой человек назывался слухач — агент сексот. Но Маленький к своему слухачу по фамилии Рябчиков относился с каким-то уважением и даже любовью. Поэтому, наверное, они и остались старыми приятелями до сих пор.

— Андрон Кузьмич, у вас, что определенная цель внучке показать все это? — осторожно интересовался Рябчиков, — она, что на юридическом учиться?

— Нет, она тут не по этому поводу,… - грустно ответил Маленький.

— Хм, а по какому?

— Ты слишком много сегодня вопросов задаешь Ваня…

— Извините. Вы знаете, как я рискую. Да и за вашу семью всегда переживал. И Вика мне как родная. Просто…

— Просто Ваня,… люди имеют несчастье к способности влюбляться…

— Что? — Рябчиков посмотрел Маленького и вновь непроизвольно ухмыльнулся.

— Да Ваня, вот ты влюбился ведь свою жену…

— Ну и что? Причем тут это?!

— Да притом, что любовь, как оказывается это вовсе не прекрасное чувство, а лишь обыкновенная человеческая слабость…

— Как это? — Рябчиков не как не мог понять, куда клонит Андрон Кузьмич.

— Да так Ваня, так. Я тоже этой слабостью страдал. Очень, давно. Любил я Ваня одну девушку. Был такой же молодой, как ты в пятьдесят третьем. Взял и влюбился.

— Что-то вы сегодня как-то странно все говорите, мудрено.

— Просто все Ваня. Я влюбился в девушку и вот сейчас, спустя шестьдесят лет, возникла эта ситуация. Если бы тогда не влюбился, ничего бы этого сейчас не было. Вот и все. Ну, тебе это долго объяснять. А про внучку скажу, она любит этого Щукина. Вот и попросила меня о свидании с ним. Я через тебя его и организовал. Маленький говорил тихо и как то обреченно, словно он сидел на допросе перед следователем, словно с горечью рассказывал о своей уже «прошедшей» жизни.

— Вика?! Влюбилась в этого … Щукина?!!! — удивился Рябчиков. Андрон Кузьмич внимательно посмотрел на отставного подполковника и грустно хмыкнул:

— Ты что-то имеешь против этого Щукина?

— Нет, но… Вика и он… — немного растерялся рябчиков. Он все еще невольно видел этого сухого и старого человека в полковничьем кителе. Вернее не в кителе, а в погонах, больших красивых золотых погонах…. Какая-то невольная настороженность и предательская растерянность всегда накатывала после пристальных взглядов Маленького. Иван Васильевич не знал, почему его столько лет преследует это чувство. Может быть, потому, что он долгое время работал на этого человека? Работал… как-то невольно, но добросовестно доверял свои мысли и желания этому загадочному и строгому человеку… доверял. Верил и доверял. Но сейчас? Сейчас?!!!

— Сердце не прикажешь Ваня, — жестко и как то цинично сказал Маленький.

— Ой, что-то я вас не пойму. Что-то вы каким-то не таким стали в последнее время. Что-то вас куда-то не туда тянет Андрон Кузьмич, — возразил Рябчиков. Он попытался возразить, причем вот так откровенно. Хотя это конечно была его не первая попытка за долгие годы. Но тогда. Тогда чувство самосохранения заставляло делать его это более осторожно… А сейчас? Сейчас можно… Попытался возразить и понял, что это приятно. Возражать и знать, что возражаешь «без последствий».

— Почему же не туда тянет? Вика познакомилась с одним человеком, которому я много задолжал,… очень много, так он считает. — Маленький как-то загадочно вздохнул. — У него есть внук, в которого она влюблена, я этому человека устроил свидание с внуком. А Вика пришла тоже, все тут просто.

— Просто, да не просто,… как же так, вы так никогда не делали, — грустно заметил Рябчиков.

— А вот теперь делаю. Времена меняются Ваня. Очень сильно они меняют иногда и человека.

— Хм, что-то не могу я проверить, что вы вот так сильно изменились, — Рябчиков сказал это, толи с сожалением, толи с раздражением. Маленький грустно улыбнулся, он посмотрел на своего давнего коллегу-подчиненного и приятеля и тихо спросил:

— Да все ты понял. Мне не надо лукавить. Это как в сказке Ваня. Про Маугли. Помнишь. Был ловкий и хитрый волк и вдруг он состарился. Волк знал, что за свою жизнь он убил немало дичи и скорее всего на старости тоже будет убит. Он знал это, но не боялся. И вот пришло время. И тогда…

— Тогда его защитил Маугли,… - вздохнул Рябчиков. Маленький пожал плечами:

— Ваня, вот скажи, ты всю жизнь тут в тюрьме провел. Работал и днем и ночью, охранял разных гадов. Тебя проклинали тысячи, десятки тысяч человек за свою жизнь, ты сам добровольно сорок лет тут провел. За решеткой сорок лет. На это не каждый решится, вот так, добровольно сорок лет в тюрьме. Прям граф Монте-Кристо. А тебе вот, сейчас не обидно? Не жалко, что вот так, ты свою жизнь прожил?! И что тебе и рассказать внукам-то нечего? А Ваня?! Скажи не жалко?! Рябчиков вздрогнул. Он внимательно посмотрел в глаза Андрону Кузьмичу и, покачав головой, недоверчиво ответил:

— Ой, что-то говорите вы странные вещи Андрон Кузьмич. Что случилось-то у вас?

Я чувствую что, что-то случилось и гложет вас изнутри. Вы словно другой стали…

— Так ты не ответил мне Ваня,… - Андрон Кузьмич вновь как-то грустно, словно обреченно, улыбнулся.

— Ой, да что вы спрашиваете? Нет, не жалею! Не жалею! И более того, если бы мне выдалось второй раз в жизни, выбирать свою работу, я бы ее вновь выбрал! И не жалею! Вот вы посмотрите! Кто я сейчас?! Заслуженный человек, подполковник в отставке! Пенсионер почетный с сорокалетним стажем работы в органах! А был бы кто?!!! В деревне бы трактористом был, или конюхом каким, не образования, ничего, ни квартиры в городе. Так бы всю жизнь коровам хвосты крутил! Да спился бы наверное уже! И пенсия всего двадцать шесть рублей в советское время! Паспорт на руках у председателя! У меня ж мои односельчане так их в живых-то никого не осталось! Кто спился, кто погиб,… кто вон в нищете живет! Дети все в город поехали! А так! Так я человек тут уважаемый! Я иногда, вон царем и богом тут в тюрьме был! Без меня тут мышь пролезть из одной камеры в другую не могла! Вот как! — Рябчиков говорил это уверенно и громко. — А это ли мне жалеть?! Да не жалею я ни о чем! Более того, я стране, сколько пользы принес! Сколько разных гадов на чистую воду вывел! Сколько материальной выгоде от этого стране моей? А? А вы вот говорите, что, мол, профессия у меня, мол, какая-то сомнительная и внукам нечего рассказать, нет, не так! — Иван Васильевич знал, что сейчас искренен, поэтому не стеснялся своих эмоций, он махал руками. — Я вам скажу, что тюремщики они всегда нужны будут! При любой власти! При любой власти в тюрьму сажали и будут сажать! Так, что профессия у меня, что не наесть самая нужная!

— Эх, Ваня. Правильно ты вроде все говоришь, только вот, вроде как оправдываешься. И это вот почему. Не сберегли мы с тобой страну-то. Нет ее! Как мы не пыжились, а нет ее. А самое главное, почему ты своей профессии невольно стесняешься, это потому что проходили через тебя невинные люди и ты их гнобил. И страдали они на глазах у тебя, а ты знал это! И сейчас вроде, как себя оправдываешь. И больно тебе Ваня, больно я вижу, — Маленький снял с носа очки и полез в карман за платком. Рябчиков понял, Андрону Кузьмичу не понравились его слова, но, не смотря на это, он напористо и дерзко ответил:

— Да не больно мне! Не больно! Ошибаетесь, ошибаетесь вы Андрон Кузьмич. Те, кто к нам попадал, они все равно хоть какую-то вину, но имели. Просто так в тюрьму не попадают. И тут меня никто не убедит. Наказания как говорится без вины — не бывает. И то, что вот такие вещи у меня спрашиваете сразу видно, что случилось, что-то у вас! — Рябчиков вновь нервно улыбался. — А то, что Вика связалась с этим вот Щукиным, так я вам прямо скажу, не нужно ей это делать. И вы скажите ей Андрон Кузьмич. Она вас должна послушать. Маленький как-то лениво отмахнулся и, отведя взгляд, вновь посмотрел в окно. Он тяжело вздохнул, помолчав, тихо сказал:

— Ты Ваня меня извини, правда, что-то я в последнее время начал нервничать, ерунду стал всякую говорить. Старый я стал совсем старый. Да и гадов много разных в последнее время попадается. Так, что Ваня извини ты меня. — Маленький покосился и на Рябчикова и добродушно улыбнулся. — И еще! Это просто просьба. Моя личная просьба Ваня. Ты уж уважь меня, может последний раз. Рябчиков как-то заволновался. Его нижняя губа затряслась, Иван Васильевич привстал со стула и виновато забормотал:

— Да что вы. Что вы. Я вам просто от чистого сердца, вы уж не расстраивайтесь так Андрон Кузьмич. И говорите. Вес сделаю, что могу. Андрон Кузьмич махнул рукой, словно дирижер который показывает своему альту прекратить играть партию.

— Верю, Ваня, верю и прошу. Поэтому и прошу. Поговори со своими и пусть они не прессуют Щукина. И если они его прессуют по чьей-то просьбе или указу, то пусть скажут по чьей? Поговори, прошу тебя Ваня. Очень мне этот парень, как оказывается дорог.

— Хорошо! А сейчас надо заканчивать свидание. А не дай Бог, придет, кто из руководства, — взволновано произнес Рябчиков.

— Конечно Ваня, заканчивай там свидание. И позови сюда мою внучку и этого второго человека, деда Щукина. Рябчиков кивнул головой и молча, вышел из кабинета. Маленький задумался, он мрачно посмотрел на зарешеченное окно. Где-то между рам, на толстом слое пыли, задрав лапки вверх, валялась засушенная оса. Она видно умерла толи от нехватки воздуха, толи от холода. Андрон Кузьмич хмыкнул и как-то обреченно произнес себе под нос:

— Ну, вот тебе раз. Очень уж на меня похожа. Жалила, жалила и сдохла никому не нужная.

Первой в кабинет ворвалась Вика. Она буквально влетела и толи от радости, толи от грусти улыбнулась, размазав по щекам слезы:

— Дед! Дед! Ты молодец! Спасибо тебе! Я всегда знала, что ты настоящий друг! Ты настоящий человек!

Маленький обнимал внучку, прижав ее к груди и, нежно поглаживал Вику по спине. Андрон Кузьмич зажмурил глаза, в этот момент ему вдруг сделалось как-то необычайно приятно. Он вдруг уловил, где-то в глубине сердца невиданное ранее чувство какого-то необъяснимого удовлетворения. Маленький улыбнулся и, открыв глаза, увидел, что на них с Викой смотрит Клюфт. Старик, стоял в двух метрах и внимательно наблюдал за этой сценой. Андрону Кузьмичу стало как-то неловко, словно его поймали как школьника во время первого поцелуя с одноклассницей. Маленький ласково, но решительно отстранил Викторию от себя и тяжело вздохнул.

— Спасибо тебе. Я благодарен тебе,… - неожиданно прозвучал хрипловатый и совсем глухой голос.

Маленький даже непроизвольно вздрогнул от этих слов, он удивленно посмотрел на губы Клюфта, не веря, что это произнес он. Но Павел Сергеевич, словно оправдываясь, еще раз повторил:

— Спасибо тебе. Ты действительно помог. Я очень благодарен тебе. Андрон Кузьмич махнул рукой и, скривив рот, буркнул:

— Пока не за что меня благодарить. Это еще так. Я ведь в принципе не помог.

— Нет, дед ты не прав! Вилор теперь знает, что он не один! Что его ждут и, что ему помогут! Мы наймем ему хорошего адвоката! Мы вытащим его! Я верю, что можно это сделать! — Вика схватила Андрона Кузьмича за руку и трясла его, будто Маленький хотел навсегда уйти. Андрон Кузьмич медленно сел на прикрученную к полу лавку и опустив голову, тихо произнес:

— Вика, я рад, что ты так переживаешь за судьбу невиновного человека,… он ведь не виновен. Клюфт, вздрогнул и внимательно посмотрел на Маленького, Павел Сергеевич взволнованно расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и расслабил галстук.

— Конечно, не виновен, конечно! — радостно воскликнула Вика. — Кто бы в этом сомневался?! Кто?!!!

— Да, были кое-какие сомнения, — совсем тихо произнес Маленький. — Кое у кого были… Клюфт сел рядом с Маленьким на лавку и закрыв глаза, тихо спросил:

— Ты что-то узнал?! Виктория с удивлением наблюдала за этими двумя стариками, сидевшими на лавке, словно два шпиона в городском парке и что-то невразумительное бормотавшие друг другу. Она не произвольно улыбнулась. Но, ни Маленький, ни Клюфт, не обращали на нее внимания, они оба как-то опустошенно смотрели в зарешеченное окно.

— Да, там, в пакете, то, что ты мне отдал на экспертизу. Я все проверил. Это не его…

— Спасибо тебе…

— Мне? За что?!

— Ты новь дал мне надежду. Ты вновь вдохнул в меня жизнь.

— Я?! Но это не я. Это он.

— Кто он?

— Вилор, твой внук, он ведь не виновен, он и вдохнул.

— Все равно спасибо.

Глава двадцать третья

Лысый худой мужик жевал кусок колбасы и деловито раскладывал на столе пакеты.

В них был чай, сахар, печенье и другие продукты. Саша Канский с какой-то любовью и неподдельным трепетом перед провиантом ловко фасовал его с одного угла стола на другой. Его руки в синих наколках сновали, словно смешные детские раскраски.

— Ты поэт молодец, молодец. Вон какой, грев тебе с воли притаранили! Пять шесть дней смело жить можно. Тушенку да сгущенку мы заначим, а вот чай и печенье,… так вот можно и почаевничать. Ты чифирь настоящий пил? А?!

— Нет,… - растерянно улыбнулся Вилор.

— Во как! Какой же ты каторжанин, если в хате и чифиря не попробовал! Организуем тебе и чифирь! А пока давай вот кружечку бери и залпом, залпом,… - заботливо сказал уголовник.

— Что это? — удивился Вилор.

— Как что?! Поэт?! Это она мамочка, водяра! Водка,… выпей! У нас сегодня званый ужин по твоему поводу! Соседи разношерстые мужики, что сидели рядом на нарах да лавках довольно заржали. Некоторые замахали руками, показывая Вилору как нужно выпить дозу спиртного. Вилор подвинул к себе алюминиевую кружку и, понюхав содержимое, сморщился — в нос ударил запах алкоголя.

— Мне, что в пакет бутылку, что ли в передачу положили?! А?!

— Это уже не твое дело поэт! Твоя передача теперь общая! А то, что тебе положили так это все по высшему разряду! Так что пей! Ты молодец поэт! Пей! — пробасил здоровенный детина, с выражением лица похожего на одного из безрассудных монстров голливудского фильма ужасов. Его сосед толстый и лысый мужик с огромным наколотым крестом на груди весело чмокнул губами и присвистнул:

— Ты с братвой харчами поделился, значит, настоящий мужик. Значит молодец. Давай за вход в нашу коммуну как говориться. Вилор пожал плечами и неохотно медленно выпил, сморщился и выдохнул воздух из легких. Саша Канский протянул ему кусок колбасы с хлебом:

— Вот молодца! Ты смотрю клюв, немного приподнял! Кто к тебе на свиданку-то пришел?! Щукин вновь обвел новоявленных друзей сокамерников взглядом:

— Слушайте, а как водку-то допустили ее ж нельзя передавать? — не унимался Вилор. Саша Канский хлопнул себя по лбу ладошкой и засмеялся:

— Вот дуралей! Кто ж твой грев проверять-то будет?! Так шманули немного, посмотрели, что оружия нет и все! А, что водка,… так это по норме! Ты ведь у нас вроде как особый каторжанин! Вот и грев у тебя особой почтой доставлен! Так что собирал твою посылку, человек сообразительный,… знал, что надо в хату передавать… Щукин опять обвел взглядом соседей и непонимающе, как-то растерянно переспросил:

— Так, что водку пропустили по блату что ли? В камере разнесся смех. Арестанты довольные таким искренней наивностью Щукина хохотали от души. Вилор тоже непроизвольно улыбнулся. Саша Канский толкнул его в плечо и, вздохнув, громко гаркнул:

— Ладно, братва! Как говорится в нашей хате все в порядке, так что выпьем за это! Застучали железом кружки, зашуршали одежды, послышался одобрительный гул. Со стола, как по команде начали исчезать куски хлеба колбасы и другой еды. И хоть водки было совсем немного, буквально по несколько капель в каждую кружку, процесс ее распития тут в заключении, был словно священный ритуал, каждый, как мог, старался погромче выдохнуть и смачно крякнуть.

— Ты пойми поэт, если у тебя тут есть филки и связи, то в тюрьме можно все! Наркоту, водку и даже бабу!.. Сводят на свиданку, порезвишься,… главное иметь связи положение и филки,… все, как на воле, только, как говорится, более откровенно выделено красками! — поучительно философствовал Канский. Вилор печально кивнул головой:

— Я уже понял. У нас в стране все по подобию зоны.

— Да ладно тебе кручиниться! Поэт! Расскажи, как и кто к тебе на свиданку приходил? Кто свиданку-то тебе так вот замутил? — допытывался Саша Канский.

— Дед приходил…. И Вика.

— О! Что за Вика? Сестра что ли? — вскинул бровь лысый здоровяк справа.

— Нет, не сестра…

— Кто?! Та краля что ли? Еще одна баба?! — Саша Канский вульгарно указал на грудь.

— Да не баба,… девчонка она еще. Молодая, вздохнул Вилор. Он вдруг, представил лицо Виктории. Ее глаза, печальные и в тоже время какие-то озорные и лукавые. Она как смесь огня и пламени взрывная и бесстрашная готовая на самый сумасбродный поступок. Она смотрит на него и ждет,… ждет.

— Ну, так это хорошо поэт… что она молодая и головастая! А главное верная! Представь не каждая вот так человеку, который в крытке за мокруху парится, грев такой приготовила. Как я понял тебе эта Вика и снарядила такую царскую посылку. Грев то на славу и тушенка, и сгущенка и курево и чай и водки припасла,… нет поэт, ты это цени. Эта телка хорошая и знает что делает! Ты за нее держись поэт… Она наверняка и свиданку тебе организовала! И не бесплатно, как я полагаю. А значит, у нее есть и филки и связи! Ты поэт дураком не будь! Коль хочешь за свою бабу убитую отомстить так и воспользуйся… этой телкой. Вилор вздохнул и как-то ритуально обвел камеру взглядом. Соседи многозначительно притихли и внимательно смотрели на него, словно ждали реакции…

— Хм, странно все как-то! Сам говорил о несправедливости и о беспределе, — он покосился на Канского. — А вот так вот говоришь, что бы я человеком воспользовался. Она-то тут причем?! Она от сердца всего мне все это организовала. А ты вот так меня подталкиваешь ее использовать? Не хорошо как-то это… Саша Канский вздохнул и махнул рукой:

— Да ты поэт, сам не знаешь, что в жизни хочешь! Нельзя вот так раскисать. Сам вот говорил, что тебя подставили, если тебя подставили отсюда тебе надо выйти и тут, все способы хороши! А если тебе эту Вику жалко так и не кидай ее! Просто не надо шанс данный Богом упускать. Коль девка тебе от чистого сердца добра хочет! Послушай меня поэт! Все равно одному нельзя в жизни, к бабе какой-то все равно тебе пристать придется, ту-то, Лиду свою, все равно ты не вернешь! Так, что давай поэт, Вика товй шанс и вон выпей еще дозу и подумай, что я тебе советую! — нравоучительно и добродушно говорил Канский.

Вилор опустил низко голову и вздохнул. Этот уголовник говорил такие понятные и простые вещи, но Щукин почему-то не хотел их воспринимать, не хотел следовать этому совету, словно маленький мальчик из вредности, зная, что так надо поступить, но так поступить он не мог.

Он пока еще точно не понимал, что происходит с ним. Тут вот в этой противной и вонючей переполненной камере. Щукин не хотел верить, что все, что говорит этот человек какая-то неизбежная и всеобъемлющая банальная правда жизни. Хотя где-то там, в самой глубине сознания, Щукину так хотелось расслабиться и принять эти вот правила игры. Игры немного циничной, но разумной и здравой… хотя такой пустой и одинокой без Лидии и без ее любви. Вилор потянулся за кружкой с водкой и выпил. Он задержал дыхание и зажмурил глаза.

— Слушай поэт, ты вот поэт, а мы ни разу и не слушали твои стихи,… хоть бы прочитал что ли…

— Ты, что, правду говоришь? — удивился Вилор и, взглянув в глаза Канскому, недоверчиво дернул его за руку.

— А, что… думаешь, если мы тут по тюрьмам, так ничего в искусстве не сечем?

Если стихи хорошие, так почему бы их не оценить? Ты еще не знаешь, какие на зоне таланты сидят!..

Вилор грустно улыбнулся, ему вдруг стало почему-то приятно, что кому-то вообще сейчас, тут нужно его творчество… так вот неожиданно, тут за решеткой. «Почему я так однозначно выношу приговор окружающим меня людям?! Почему я сразу зачисляю их в невежи и равнодушные?! Почему я не хочу им доверять и просто верить, что они хорошие? Почему это со мной происходит? Я стараюсь из всех сил пропагандировать добро, но сам веду себя, как злой человек. Как человек, который не любит никого кроме себя! Мои стихи, они и предназначены таким как они, а я считаю, непроизвольно и несправедливо, что они не поймут их, будут смеяться или просто посчитают рифмованными словами. Эти люди они помечены злом. Они совершили преступление и принесли другим людям горе. Но они не хотят жить помеченными злом. Они хотят стать нормальными там, в глубине души, они хотят быть нормальными и добрыми. И потому на их исколотых грудях красуются кресты потому, что они сами того не понимая, неистово верят в Бога, которого не раз предавали, но к которому в конечном итоге, так стремятся и надеются на его прощение и любовь! Странно, они, нередко выйдя от сюда продолжая творить зло, хотят быть хорошими…» — Вилор вздохнул и посмотрел на какого-то странного человека, который сидел один в углу прямо на полу и лениво что-то жевал. Вилор понял, что это изгой. Тюремный отшельник, опущенный сокамерниками физически, и тем самым приравненный уголовниками к людским отбросам, человек, для которого сейчас даже само существование было противным времяпровождением на этой земле. Щукину вдруг непроизвольно захотелось, что бы он этот изгой тоже услышал его стихи. Вилор грустно улыбнулся и, встав в полный рост, громко сказал:

— Если хотите вот прочитаю,… девушка, что ко мне приходила. Я, если честно сказать сейчас, о ней думаю,… стыдно мне перед ней и как-то жалко ее. Но говорить я буду не об этом. Когда то лет десять назад я случайно был в Магадане. И вот случайно написал стихи про этот город. Я тогда даже не подозревал, что стихи для меня станут актуальными через десять лет. Вот и сейчас я вспоминаю ту поездку и те строки, они как будто, пусть это громко звучит, но очень пророчески сказались на моей судьбе. Вот, что я написал про тот северный город: Там где солнце встает на востоке, Раздвигая нависший туман, Там людские сдвигаются сроки — Из тумана глядит Магадан Он ушел из двадцатого века И состарился не по годам. Он всегда унижал человека, Магадан, Магадан, Магадан… Ты российская скорбь и отрава. И в тебе навека воронье. Здесь могилы и слева и справа. Нет понятие здесь про жнивьё. Пусть ты город на дальнем восходе. И не так уже страшен туман. Пусть воскреснула правда в народе. Но тебя не забыть Магадан.

Вилор дочитал стихи, повисла тишина, какая-то напряженная и неожиданно глубокая тишина. Казалось, в камере никто не шевелился. Были слышны (так, по крайней мере, показалось Вилору) шаги в коридоре, как течет вода по трубам.

Щукин не ждал в это мгновение никакой реакции. Он вообще не хотел звуков, он был наслажден лишь тем, что его просто слушали. Но, то, что произошло дальше, поразило его! Они хлопали. Как-то откровенно и добродушно хлопали в ладоши! Нет, они выражали так свои чувства вовсе не из-за какого-то стадного инстинкта. Нет, они так искренно ответили на его творческий порыв. Когда аплодисменты умолкли, кто-то из сокамерников сказал:

— Поэт! Ты главное так убедительно на суде говори! Правда пробьется, вот увидишь! Правда не может не пробиться! Саша Канский хлопнул по столу кулаком и уважительно добавил:

— Знаешь, я стихи с детства любил, любил, но признаваться в этом никогда не торопился. Как-то это было, не модно, что ли у нас во дворе. Лучше конечно было на гитаре побрынькать и блатные песни петь, но вот я честно тебе говорю, стихи просто любил. У меня у деда была большая библиотека. Так вот я там и Маршака читал, и Маяковского, как не странно,… и Есенина. Но вот потом, потом вот не довелось. Сначала первая ходка потом вторая по малолетке. Эх, и пошло и поехало… А, тут,…тут ты молодец поэт. Молодец и давай Вилор тяжело вздохнул и зажмурился… «А может еще ничего и не потеряно? А может жизнь еще и не кончается? Может, может еще есть место надежде? Любви?» — мысли крадучись как то виновато крутились в голове.

* * *

— Вы говорите мне страшные вещи. Вы говорите мне о мщении. А это грех! Большой грех! — отец Андрей говорил сурово и тихо. Он стоял перед алтарем и крестился. Рядом напряженно дышал Клюфт, он смотрел, то на лицо священника, то на святые лики над лампадами. Открытые лица и добрые глаза… Есть ли ответ… «Почему они допускают зло? Почему они так долго допускают его властвование? Так долго,… тысячи лет властвования зла. Борьба добра и зла длится с переменным успехом! Но неизменно, зло проигрывая, вновь возрождается и становится сильным? Почему они допускают это? Почему? Зло непобедимо и вечно? Добро хочет, что бы зло было рядом? Почему? Зачем? Добро без зла будет незаметным? Невидимым? Нет! Нет! Они, они этого не хотят! Но почему они допускают зло? Почему?…» — Клюфт непроизвольно зажмурился от мыслей. С икон на него смотрели открытые лица и добрые глаза… Тишина… Только потрескивают воском свечки в подставках. Полумрак церковного дома немного пугает. Это словно предчувствие перед каким-то страшным судом, после которого тебя непременно осудят…

— Батюшка! А как вы думаете, почему добро никак не может победить зло? Вы же думали об этом? А батюшка? Как вы думаете? Только не говорите, что я неожиданно вам задал этот вопрос. Вы наверняка думали об этом! Думали и не раз… Отец Андрей молчал. Это было не просто молчание от испуга или растерянности. Павел Сергеевич понял, священник собирается с мыслями. Стоит и думает, как ответить. Пауза затянулась. Клюфт вновь пришлось слушать лишь потрескивание тоненьких свечей в подставках у икон. Наконец он ответил. Как-то осторожно. Скрипящим голосом тихо сказал:

— Понимаешь, сын мой, не все так просто, как ты даже себе представляешь. Ты хоть и прожил долгую жизнь и видел много, и главное видел много зла, но вот видишь,… на этот вопрос не нашел ответа.

— А вы?!..

— И я,… я пытался найти. Но не знаю, нашел или нет. Я только могу сказать свое мнение. Но оно лишь мое. Зло частенько одерживает победу потому, что в нем есть заинтересованность людей.

— Как это?!

— Да так, сын мой, так, вот например люди объединяются, что бы совершить зло.

Но они собираются совершить его, вовсе не просто так, что оно зло. А потому, что у каждого за злом, стоит личная выгода. Понимаешь?! Совершил зло… и что-то себе во время жизни своей грешной наземной,… получил. Квартиру, деньги, дачу, машину! Или жену чужую! Вот так! И таких людей, к сожалению, на грешной земле много!

— Погодите,… а что,… добро-то? Что? Люди ведь объединяются так же, что бы добро совершить? Так ведь? Что-то не могу вашей логики понять?!..

— Да все просто. Те, кто добро совершают, совершают его просто так. Без корысти и от чистого сердца. Они ничего, как правило, за это не имеют. Они совершают добро, потому что оно, просто добро! Более того, иногда люди за добро-то страдают. Вот как. А зло,… оно ведь корыстно все. Любое зло это корысть.

— И что?! Зло сильней?!

— Нет¸ зло более организованней что ли…

— Но, будет ли победа?

— Хм,… будет, наверное… Клюфт покосился на священника, он видел, что тот склонил голову и что-то шепчет себе под нос.

— Так вы добро просто так совершаете? Правильно?

— Да, сын мой,… стараюсь.

— Но тогда надо сделать то, что я вам говорю. Тут все просто нужно наказать зло, — Павел Сергеевич перекрестился и вновь тронул рукой отца Андрея. — Вы же говорили батюшка, что поможете мне! Тогда говорил и вот я пришел за помощью…

Священник тоже перекрестился и, не посмотрев в сторону Клюфта, мрачно ответил:

— Я говорил, что помогу вам понять себя и прийти к Богу! С чистым сердцем! С чистым, а не со злым и мстительным!

— Я пришел с чистым сердцем! С чистым! Я хочу справедливости! Справедливости! Это так просто!

— Нет, ты хочешь мести!

— Нет, я не хочу мести, я хочу справедливости, я же не виноват, что иногда месть совпадает со справедливостью!

— Тогда это нельзя назвать справедливостью! Месть и справедливость, разные понятия! Разные! И месть сын мой это грех! Клюфт перекрестился и тяжело дыша, опустился на колени. Он не смотрел на священника, но он чувствовал, что отец Андрей напряг слух и ловит каждый звук. Павел Сергеевич зажмурив глаза, зашептал:

— Господи! Господи я так долго шел к тебе, Господи я так долго хотел, что бы ты полюбил и защитил меня!!! Я так долго хотел, что бы ты одарил меня своим покровительством! Я так долго ждал, что ты начал совершать чудеса, которые начнут помогать мне! И я хотел, я хотел за счет тебя быть счастливым и здоровым мудрым и честным! Но я был не прав Господи! Мне это вовсе ничего не дало! Мне это вовсе незачем иметь и ждать, когда нет вокруг меня моих любимых и таких нужных мне людей, когда я остался один и не могу помочь единственному родному человеку! Господи просто меня я был не прав! Я был несправедлив, когда начинал верить и ждать мне послаблений и облегчение. А сейчас я об одном молю Господи, помоги мне и дай разум помочь моему единственному человеку! Дай разум помочь… Господи прости меня и помоги моему внуку! Помоги, прошу тебя, у меня нет больше никаких просьб и желаний! Отец Андрей тяжело вздохнул. Клюфт покосился на священника и увидел, как тот яростно сжал свой наперсный крест, сжал так сильно, что казалось и вот-вот и из пальцев хлынет кровь.

— Вы хотите, что бы я стал таким как вы! Таким же! — напряженно сказал отец Андрей. Клюфт перекрестился и, встав с колен, устало ответил:

— Нет, батюшка, нет, я хочу, что бы вы помогли мне и все!

— Нет, вы хотите, что бы я стал таким как вы! Таким же! Но я был такой как вы! Был, понимаете! До тридцати пяти лет,… я был таким как вы! И я не хочу быть такими как вы! А вы, вы, прикрываясь, светлым именем Господа нашего хотите меня заставить вновь быть такими как вы! Клюфт грустно улыбнулся, как-то разочарованно махнул рукой и, повернувшись к алтарю спиной, громко сказал:

— Это вы батюшка, прикрываясь Господом, хотите устраниться от несправедливости и зла! Что бы, не касаться его! Что бы, не иметь с ним дело! Так легче! Конечно, так легче! Взять и отвернуться и сказать себе: Господи я верую в тебя, поэтому я не согрешу, потому что я не касаюсь этого! Это мне не нужно, потому что это грех! Я так решил и так сделал! Но это не справедливо! Понимаете! Не справедливо! Даже по отношению к самому себе! К себе! Отвернуться и не помочь потому, как считает это грехом! Не помочь в борьбе со злом считая, что так вы согрешите! Это несправедливо! Клюфт повернулся и посмотрел на отца Андрей. Одинокая фигура слегка сутулого человека, одинокого и уставшего… В этом полутемном помещении среди икон и свечей… Павел Сергеевич тяжело вздохнул и медленно двинулся к двери. Он делал шаг за шагом и ждал,… ждал…

— Послушайте! Послушайте меня! — воскликнул отец Андрей. Клюфт, вздрогнул. Он улыбнулся и довольный покачал головой:

— Конечно батюшка, конечно…

— Я говорю вам, послушайте меня! Послушайте и не говорите, что не поняли меня!

— Конечно батюшка, конечно на то ваша воля,… - Клюфт, склонил голову.

— Я вам помогу, помогу потому, что вы искренне хотите то, что хочу и я. Но вы еще не совсем понимаете, не смотря на свой возраст, как вы это хотите!

— Это так батюшка,… истинная правда,… поэтому я и пришел к вам. Отец Андрей уверенно и быстро перекрестился и что то прошептав себе под нос повернулся и решительно зашагал к двери. Проходя мимо Клюфта, он тихо бросил:

— Пойдемте со мной… Павел Сергеевич проследовал за ним. Как бьется сердце! Так бьется сердце! Волнение, почему волнение? Ведь ничего такого не происходит. Отец Андрей вышел на улицу. Клюфт стоял рядом. Он остановились и замерли. Непроизвольно посмотрели на почти заново отстроенную, отреставрированную церковь. Яркий блеск маленький скромных куполов и синь неба. На новеньких крестах сидела черная жирная ворона. Она, как показалось отцу Андрею, с удивлением пялилась вниз на людей. А сверху — ватные облака и где-то там, над ними солнце.

Отец Андрей окинул взглядом село. Церковь стояла на небольшой возвышенности, а в низине раскинулась деревня… Серые покосившиеся домики и белые солидные особняки. Все вперемешку богатые и бедные… Где-то вдалеке промычала корова и залаяли собаки. Отец Андрей закрыл глаза и перекрестился. Клюфт посмотрел на синеющий вдалеке лес и подумал: «Вот так много тысяч лет назад тут никого не было, никого! Никакого человека! А этот лес был… и это поле и эта горка. Были и стояли вот так в тишине. Наслаждаясь весенним и летним солнцем кутаясь при холодных зимах. Ты все это давным-давно было! А нас, нас не было. И совсем скоро, во вселенском масштабе нас не будет, всех просто не будет. А лес и эта горка будет стоять, я надеюсь, что будет…»

Его взгляд тяжел и суров. Человек словно просвечивал его рентгеном. Глубоко посаженные глаза, слегка небритые щеки и толстый нос. Маленький шрам над бровью. Лицо неприятное. Злое и напряженное от мыслей. Человек смотрит на него презрительно и как-то осуждающе. Может это так лишь кажется? Он вспомнил, он вспомнил тот взгляд… тогда в актовом зале издательства, тогда. Он помнит… такие же глаза… злые и неприветливые… пустые и какие-то злодейские. Они словно живут отдельно ото всего человека…. Тогда в актовом зале издательства… Тот человек. Майор Поляков. Он так похож на этого человека… Или это только кажется?

— Вы что-то хотели пояснить? — человек агрессивен.

Он ведет себя как следователь на допросе. Может отец Андрей ошибся? Может этот человек не знает, что от него требуется?

— Вы говорите. Я все понимаю. Все. Но я вам честно скажу, что я не сразу согласился. Не сразу. Вообще-то я к отцу Андрею не за этим обратился.

— Я вижу… — пробубнил Клюфт. — Я тоже не за этим. Но, так получилось. Мужчина нахмурился и скривил губы:

— Вы хотите справедливости. Так ведь? Вопрос звучит как приговор. «Это плохо или нет? Не понятно, хотят справедливости это вообще плохо, не законно или преступно? Как странно в нашей стране выражение: „хотеть справедливости“ — это уже почти приговор. Человек хочет справедливости, значит, он почти автоматически идет против государства, против общества, а может и против „народа“… странно как он шел „против народа“, „враги народа“ шел против народа. Хотеть справедливости… опасно и так нарицательно!» — Клюфт понял, что сейчас думает не о том.

— Та вы хотите справедливости? — человек настойчив.

— Так… — растерялся Клюфт.

— Странно, вам уже много лет, но вы верите, что есть справедливость? — мужчина как-то картинно вскинул руки к потолку, словно хотел, что бы его кто-то услышал.

— Хм, а вы? — обиделся Павел Сергеевич. Человек понял, что перегибает палку с враждебным настроем. Он попытался улыбнуться и сделать выражение лица более добрым. Получилось плохо, хотя Клюфт понял, что этот человек делает это как может.

— И я… но верю по-своему, — буркнул мужчина и, махнув рукой, добавил. — Я считаю, что человек получит справедливость после своей смерти. Вот так. Думаете, что когда мы с вами умрем, все кончится для нас? Клюфт удивился и непроизвольно откинулся на спинку стула:

— Нет, но я не…

— Нет, думаете… думаете, — бесцеремонно перебил его человек. — Вы надеетесь, конечно, что есть и рай и ад… что-то потустороннее. Есть, конечно и праведный суд. Но это все там. Понимаете, там и к нам к людям никакого отношения здесь не имеет. Никакого. Клюфт грустно улыбнулся и тихо попытался вставить свое слово:

— Но позвольте… Но человек был занят собой:

— Нет, вы выслушайте, а потом возражайте. Это все там понимаете! Там. И все! А справедливость нужна здесь! И она, к сожалению, приходит к нам уже после нашей смерти обычно.

— Что-то я вас не пойму. Не пойму ход ваших мыслей.

— Ну, вот смотрите. Человек жил и творил зло, а потом помер. И что? Клюфт насторожился. Он сейчас так не хотел ответить не правильно. Павел Сергеевич осторожно выдохнул:

— И что? Человек ухмыльнулся:

— А то! Вроде, как говорят — в ад попал. Вроде как, мучается. Клюфт тоже грустно улыбнулся:

— И, что этого мало?

— Ну, как сказать…

— В смысле?!

— Но, вот для него, может и не мало. Он, там мучается. Кипит там, в котле или чего еще… а тут.

— А, что тут? Мужчина тяжело вздохнул и как-то загадочно посмотрел в окно, словно искал за стеклом кого-то. Он сказал загадочно и раздраженно:

— А то, его зло принесенное, оно так и останется безнаказанным? Выходит так? Клюфт кивнул головой:

— Ну, не всегда… Мужчина хлопнул по столу ладонью:

— А надо, что бы всегда! Понимаете… человек умер, а мучаются его дети внуки и прочее. Все кто, когда-то как-то с ним связан. Понимаете. Вот и будет справедливость. Потому, что еще при жизни человек будет знать, что он своим родным и близким зло творит, а не кому-то!!! Человек откинулся на стуле и, достав пачку сигарет — закурил. Он, молча, жмурился и дымил. Клюфт вновь рассмотрел его черты. Они так похожи… они так похожи… Майор Поляков. Он мог быть его родственником…

— Это вы, так воспринимаете справедливость?! — Павел Сергеевич ухмыльнулся.

— Ну да, а вы, вы как воспринимаете?

— Я? Может и я… Но, вот вы?! Вы, как я понимаю, тоже в своей жизни не всегда праведные вещи делали… Собеседник сощурился, он улыбнулся, в его улыбке Клюфт уловил раздражение, легкое и какое-то завуалированное, но раздражение. Павел Сергеевич понял, что попал на «больную мозоль».

— Да совершал… но осознал. Тут ведь, как говорится вовремя осознать. Вот.

— Ну, так зачем, зачем вам опять это? — удивился Клюфт.

— Что-то я вас не понимаю?! Это вы пришли за справедливостью. Вы! Вы обратились к отцу Андрею. Вы! Он попросил меня. Хотя я честно вами скажу, не хочу. Не хочу ничего делать… хотя и сам предложил ему свои услуги. Но, я просил его дать мне сделать добро, поработать на добро.

— Извините… Я думал, вы поможете… Мужчина тяжело вздохнул и, покосившись на Клюфта, махнул рукой и затушил сигарету в пепельнице.

— Я не сказал, что не смогу вам помочь, просто я сказал, что мне будет противно делать, то, что надо. Вот и все. И я сделаю это. Но еще одно, то, что вы должны знать. Я делаю это еще и ради Вики.

— Виктории? — Клюфт удивленно вздернул брови. — Вика вам знакома?!

— Да, я знаю ее с детства. И не хочу, что бы несправедливость была постоянной спутницей ее жизни. Да и мои убеждения вы знаете. Простите. Но про вашего внука я ничего хорошего сказать не могу. Клюфт, грустно улыбнулся. Он сжался и, втянув голову в плечи, словно старый голубь, промокший от осеннего дождя, медленно как-то картинно закрыл глаза.

— Я не прошу, что бы вы любили моего внука. Он человек спорный. Он поэт. Он драматург. Он творческая личность и конечно у него много грехов… в вашем понимании. Но, для меня в первую очередь, он самый близкий и дорогой человек. В первую очередь! И я его люблю. У меня кроме него ничего не осталось. И поэтому…

— Меня зовут Сергей Вавилов. Вы должны знать. Меня зовут Сергей Вавилов… — сказал мужчина невпопад. Клюфт, вздрогнул и беспомощно открыл глаза, он не ожидал услышать в ответ такое…

— Зачем? Зачем мне ваше имя… Сергею стало жаль старика, он улыбнулся и выдохнул:

— Я хочу, что бы вы знали мое имя. Знали… я так долго его скрывал от людей… не хочу больше… почему-то мне захотелось, что бы вы узнали мое имя…

Поэтому и дал себе слово говорить по возможности его и правду… вы простите, но я сказал правду, что я думаю о вашем внуке… Клюфт понял, что человек поменялся. Он поменялся мгновенно и как-то бесповоротно. Он стал, как показалось старику ближе… и немного добрей. Павел Сергеевич облегченно кивнул головой и что-то невнятное промычал в ответ.

— Я вам честно скажу. Я хотел бы, что бы Вика выбрала себе в спутники жизни другого человека… захотел. Но! Я уважаю ее выбор, и уважаю ее право. Поэтому я сделаю все, что бы она была счастлива. Я хочу, что бы она была счастлива и к тому же, я это ей обещал… — сурово пояснил Вавилов.

— А справедливость?! Как же справедливость?!.. Отец Андрей говорил, что вы справедливый человек… и поэтому поможете?… — робко спросил Клюфт. Сергей тяжело вздохнул:

— И поэтому конечно тоже… тоже… я же вам сказал свою позицию… Вавилов закурил очередную сигарету. Он как-то стеснительно выпускал дым себе под ноги, под стол. Словно винясь того, что загрязняет воздух табачным духом. Клюфт кивнул головой, словно получил какой-то тайный, видимый только ему одному, знак. Павел Сергеевич достал из-под стола сумку, простую холщевую сумку с нелепо длинными ручками. Раздвинув полы, он долго смотрел вовнутрь этого полу мешка. Затем медленно извлек оттуда сверток. Вавилов внимательно смотрел, как старик разматывает полиэтиленовый пакет… Кружка и кухонный нож лежали на столе словно реликвия. Словно какие-то загадочные и бесценные экспонаты. Сергей рассматривал, бурое от запекшейся крови, стальное лезвие. Он представил, как безжалостное железо, разрывает кожный покров, затем пробивает брюшную полость и горячая кровь, обволакивая настырный нож, с радостью и какой-то нелепой обреченностью, стремиться наружу. На свет! «Но на свет ли? Вот когда свет и смерть сходятся в одном понятии. Для крови свет это смерть… воздух, чистый воздух для нее смерть… Кровь не понимает, что через несколько минут она перестанет жить! Кровь не понимает, что через несколько минут она превратится в засохшую противную, бурую корку, которая станет интересна только мухам… Кровь. Кровь не может этого понимать. Кровь не может это знать она вообще ничего не может,… она вообще лишь красная вода… Вода?! А если эта вода дает жизнь… если эта вода становится самой жизнью? Как эта красная вода становится жизнью и как она вообще появляется и затем умирает?

Кровь, как просто и понятно и в тоже время, как странно и сложно? Кровь… А что если кровь, это маленькая вселенная, где каждая ее молекула и частица это целый мир, мир людей и зверей растений и насекомых… мир… маленький мир, населяющий лишь одну микроскопическую чисто символическую по размерам капельку,… кровь…» — неожиданно для себя подумал Сергей. Они сидели и молчали. Клюфт слега улыбался. Вавилов вновь покосился в окно. Павел Сергеевич, встрепенувшись¸ махнул рукой:

— Вот, вот эти аргументы будут самыми весомыми,… я там считаю… Сергей кивнул в ответ, но промолчал, он как-то брезгливо сгреб кружку и нож назад в полиэтиленовый пакет. Небрежно завернул и бросил сверток в смешную и неуклюжую холщевую сумку.

— Я знаю, что делать и все сделаю. Все будет хорошо.

Павел Сергеевич, почему-то радостно поверил этому человеку. Он его не знал, но чувствовал, что он сейчас искренен. Клюфт заулыбался и зажмурился, понимая, что выглядит как слабоумный. Вавилов медленно встал и, взяв сумку, вышел из комнаты. Павел Сергеевич слышал, как скрипнула дверь и хлопнула железная душка крючка. Клюфт засуетился и, обернувшись, посмотрел в окно. Он искал глазами силуэт человека, которому доверился весь, без остатка. Со слепой верой в порядочность.

Двадцать четвертая глава

Вилор сидел, упершись спиной в холодную железную стенку машины. Руки были скованы наручниками и, поэтому приходилось на поворотах упираться локтями, расставляя их как можно шире по бокам. Уазик ехал хоть и не быстро, но неуклюжий и высокий автомобиль кренился при маневрах, поэтому тело, то и дело шатало, как огурец в банке с рассолом. В отсеке для задержанных, было тесно и холодно. Осенняя дождливая погода добавляла унылости и без того плохое настроение. Через маленькое зарешеченное окошко он с наслаждением и завистью смотрел на улицы родного города. Люди и машины вокруг они… они были свободны и могли двигаться куда захотят, куда пожелают, а тут?… А тут тебя везут в непонятном направлении и по непонятным причинам. Рано туром дверь камеры открылась и, на пороге появились контролеры. Они выкрикнули фамилию Щукин и так же равнодушно пояснили, что выходить надо срочно не собирая вещи.

Саша Канский сморщился и шепнул Вилору, когда тот надевал туфли, что если тебя «дергают до завтрака» то ничего хорошего из этого не выходит. Как правило, это связано с какими ни будь неприятными обстоятельствами…. Уголовник рецидивист оказался прав… Его привели в один из пустых кабинетов опер части… где его уже ждали два незнакомых ему опера и следователь Нелюбкин… Прокурорский, с каким-то злорадным ехидством ухмыльнулся и прояснил:

— Вы гражданин Щукин будете сейчас этапированы к месту совершения преступления для дачи особых показаний, а именно на следственный эксперимент… Вилор попытался возразить, но два хмурых опера ловко сковали ему руки наручниками и повели по коридору. На улице во дворе тюрьмы их ждал обычный милицейский уазик с мигалкой и традиционной синей полосой вдоль борта. Единственное что немного обрадовало, было то, что сейчас Вилору предстояло увидеть свободный город и свободных людей…. Но эта маленькая почти микроскопическая радость быстро прошла. Хмурые мысли неопределенности, а главное, какого-то нехорошего предчувствия грызли мозг: «Если везут на следственный эксперимент, то почему так быстро и неожиданно, кроме того почему вес таки они так упорно не приводят ко мне адвоката, пусть даже и другого продажного но адвоката? Да и почему он не допросил меня вновь тут в тюрьме? Господи, что они хотят? Странно, как странно, несколько дней назад я хотел умереть. Я просил Бога дать мне смерть, подарить. Я еще хотел жить. И вот, вот сейчас я что боюсь? Почему я чего-то боюсь? А мне ли не все равно, что со мной произойдет? Не все ли равно? Пусть даже самое страшное… самое мерзкое. Может я умру. Что в это страшного, я же сам просил, сам просил этого я думал об этом и вот сейчас, сейчас я чего-то опасаюсь? Что мне терять? А?! А впрочем, наверное, так устроен человек, так устроен. Каждому человеку есть что терять, даже самому бесправному нищему в какой ни будь африканской стране и то есть что терять. Есть, видно жизнь это все-таки что-то очень дорогое, если в последнее мгновение даже самый несчастный человек не хочет ее терять. Даже когда не на что надеяться и то, человек не хочет ее терять. Значит так нужно…» Уазик между тем выехал на Октябрьский мост. Широкий и почти безлюдный, он казался каким-то чуждым, для Красноярска, телом. Уходящий куда-то вдаль правого берега города, он был больше похож на дальнюю междугороднюю шести полосную дорогу. Вилор насторожился, зачем его везли на правый берег города, если его дом находился на левом?! Вновь чувство страха непроизвольно начала сковывать тело. Нет, это был не панический и опустошающий страх, это было какое-то смутное и глубокое беспокойство противно похожее чем-то на зубную боль. Уазик свернул с моста и выехал на остров Татышев. Огромная территория некогда заброшенного городского острова была больше похожа, на какой-то африканский национальный парк в сафари только в центре миллионного города. Большие поляны и редкие рощицы, а главное полное безлюдье создавали иллюзию отсутствия тут цивилизации,… казалось вот-вот и из кустов выскочит стая антилоп или величаво выйдет лев… и только торчащие вдалеке трубы заводов и клювы портовых кранов напоминали, что современный большой город рядом, где-то рядом… Уазик съехал с асфальтированной дороги и начал кувыркаться по земляной колее, которая вела сквозь густую чащу низкорослых деревьев и кустарников к берегу Енисея.

Урча и поскрипывая, машина, словно старый носорог пробивалась к водной глади и вот колесами заскрипели камни. Округлые булыжники стучали днищу. Вилор всматривался в окно и не мог понять, зачем его привезли на берег реки. Автомобиль, заскрипев колодками, остановился. Из уазика вышел Нелюбкин и два опера. Водитель тоже покинул свое кресло и сразу же открыл капот своего авто. Что-то бормоча под нос он внимательно осматривал двигатель. Следователь свел руки в локтях и сделал несколько толчковых движений. Опера тоже потянулись, картина была странная, казалось, эти люди приехали сюда, что бы сделать зарядку на берегу Енисея.

— Веди сюда этого козла, — бросил Нелюбкин одному из оперов. — А ты, неси веревку и прочее… надо начинать представление, — тут же добавил второму оперативнику. Вилора из автомобиля вывел сухой и высокий оперативник. На нем были смешные вареные джинсы и какая-то рыжая куртка. Милиционер был больше похож на какого-то клоуна передвижного цирка, нежели на сыщика. Нелюбкин стоял и хмурившись, смотрел, как Щукин медленно подходит к нему. Когда между ними осталось пара метров, Вилор остановился. Следователь, тяжело вздохнул, нагнувшись, подобрал из под ног камень.

— Ну, что Щукин, ты любишь купаться?

— Хм, что в тюрьме воду в бане отключили? — зло ответил Щукин.

— И да,… и нет… — ухмыльнулся следователь. — Ты знаешь, какая вода в Енисее сейчас?

— Какая,… чистая, хотя немного тиной и соляркой попахивает, — буркнул Вилор.

— Нет не правильно. Холодная вода-то! Холодная! А если точнее — ледяная! Градуса три, четыре от силы. А почему?

— Хм, так известно, ГЭС в Дивногорске воду буравит,… падает с высоты сто двадцать метров. вот и она не успевает нагреваться, а зимой замерзать,… - вздохнул Вилор. — Вы что меня на экскурсию сюда привезли? Эти лекции я мог бы и в тюрьме послушать. Нелюбкин окинул Щукина с ног до головы и вздохнул:

— Нет не на экскурсию, а на эксперимент. Вот надо проверить, сколько же все-таки сможет продержаться человек в водах Енисея осенью? Сколько минут он может плыть по волнам великой сибирской реки? Вот эти ребята говорят не больше десяти минут, — следователь кивнул на оперов, что стояли неподалеку. — А я думаю, что пятнадцать. Вот и хотим спор разрешить. Щукин непроизвольно просмотрел на реку. Темные почти черные, какие-то суровые воды Енисея зловеще переваливались небольшими волнами и катили мимо. Река словно немое огромное живое существо облизывала камни берега и едва слышно журчала по гальке.

— Течения Енисея примерно семь километров в час. Это делает реку самой полноводной в России и четвертой по полноводности в мире. Никто не может без гигантских усилий противостоять этому течению. Это вам не Волга, которая из-за каскадов ГЭС уже практически превращена в болото без течения. Енисей это мощь и сила! И в тоже время — это идеальный убийца! Енисей может убить теплокровное существо, такое как человек, и потом сохранить его долгое время. Только вот за какое время мы пока точно не знаем. Но собираемся это сделать. Щукин вновь посмотрел на реку, затем на Нелюбкина. Догадка пронзила его мозг, Вилор опустил взгляд на свои руки в стальных браслетах и невольно покосился на стоящих в трех метрах оперативников. Один из них держал в руке большой моток толстой веревки.

— Что вы собираетесь делать? — выдавил он из себя.

— Я же говорю. Мы хотим поставить эксперимент. Сколько может продержаться человек в Енисее, если скорость течения в районе Красноярска семь километров в час, а температура воды три градуса? Щукин сделал шаг назад. Он смотрел на Нелюбкина и до конца все еще не мог поверить в реальность сказанных им слов.

— Вы не нормальный! Вы… совершенно ненормальный… — пробормотал Вилор.

— Прочему же ненормальный? Очень даже нормальный. Вы подозреваемый в тяжком преступлении. Вы не хотите сознаваться. Вы ищете, зачем-то себе влиятельных покровителей. Вы хотите уйти от ответственности. Как я, по-вашему, должен закрыть это дело? А? Как? Выпустить вас? Нет…

— Найти убийцу… настоящего убийцу… — Вилор еще шагнул назад.

— Да?!!! А я считаю, что ты и есть настоящий убийца,… и что бы ты не сорвался с крючка правосудия, мы и запустим тебя в автономное плавание… Щукин! Поплывешь… может в последний раз… как красиво, поэт уплыл в вечность на волнах своего творчества… — Нелюбкин грустно ухмыльнулся.

Вилор смотрел на этого человека и все еще не верил, что он собирается сделать. Щукин вновь посмотрел на реку. Затем попытался отыскать взглядом, кого ни будь из посторонних людей. Случайных свидетелей, рыбаков. Но тщетно, берег был пуст, а с той стороны Енисея практически ничего не было видно, слишком широкой была река.

— У тебя есть два выхода… подписать признание чистосердечное и сесть в эту машину… — Нелюбкин кивнул на уазик. — Или не подписывать ничего и войти в воду и поплыть на встречу свободе или своей судьбе… но учти веревки до того берега не хватит, так что плыть придется просто по течению…. вниз… на Север, — громко сказал следователь и рассмеялся. Ты не нормальный! Тебя посадят за мою смерть! Понимаешь, что ты подставляешь всех! Всех тут! И за это вас посадят! За то, что я утону, вас посадят!

— Не посадят! Все будет выглядеть как следственный эксперимент. Ты согласился показать, где выбросил нож, орудие убийства. Затем привез нас на мост, и прыгнул, хотел убежать. Вот и все. А там ты просто утонул. Дело будет закрыто. Ну конечно поведут проверку и прочее… Но ничего ни кто доказать не сможет… следов насилия на тебе не будет… Так, что решай Щукин. Или чистосердечка или купание в водах! Решай! Можешь сам решить, поверь это хороший выбор! Вилор зажмурил глаза и как то неуместно улыбнулся. Он хмыкал себе под нос и что-то бормотал. Нелюбкин нахмурился и попытался прислушаться. Но ничего не поняв, он раздраженно прикрикнул:

— Ты мне тут комедия с сумасшествием не ломай! Вилор открыл глаза. Он смотрел на этого человека и качал головой. «Каждый хочет знать, как он умрет. Каждый,… но не каждый хочет в этом признаваться. Не каждый. Это страшно знать, как ты умрешь. Знать и мучиться и ждать. Нет знать конечно не надо. Но все надеются, что смерть далеко и она будет безобидной и быстротечной. Ну, например во сне. Тихо и незаметно. Но смерть это всегда страшно. Страшно даже если она скоропостижная и мгновенная. Ведь человеческий мозг не может вот так за секунду просто перестать существовать. Он еще хоть и мгновение, но живет. Мгновение и это мгновение человек, а вернее его мозг понимает, что он уже умер. Может это и есть самое страшное в смерти? Может это, а вовсе не боль и не страдания физические, а понятие, вернее осознание, что тебя больше нет. Нет! Но так ли это? Я сейчас выходит, знаю, как я умру?! Знаю?! Вот так войду в воду и просто замерзну в ледяных волнах? Знаю, но почему то мне не страшно от этого, мне страшно от того что меня не будет и я не узнаю, будет ли справедливость. Вот! Хотя, хотя может, я совсем скоро встречусь с Лидией… ведь не зря говорят… „встретятся на небесах“…» — Вилор очнулся от своих мыслей, от того, что его тормошили за ногу. Опер, одетый как клоун, старательно привязывал к его голени толстую веревку. Щукин рассмотрел, что она рыже-белого цвета с тонкими черными вкраплениями. Веревка, скорее всего, была альпинистским снаряжением упругая и эластичная которую перегрызть или порвать просто невозможно. Вилор тяжело дышал, он зажмурился. Мозг судорожно искал выхода из этого положения: «Нырнуть и попытаться развязать. Пытаться развязать. Да но если пытаться развязать, то можно просто пойти ко дну, ведь Енисей не Красное море, пресная вода не держит тело, так как соленая. И плыть в реке гораздо сложнее, а тут еще нужно развязать. Нет! Нужно придумать, что-то другое. А что если просто отказаться идти в воду. Отказаться?! Хм, тогда они просто утопят меня и скажут, что я утонул сам. Утопят… а так, так поплыть и значит, есть еще шанс, есть!»

— Ты подумай, ты подумай Щукин? Ну что твое упорство? Зачем оно тебе? У тебя есть шанс выжить. Точно выжить! Ты выживешь в тюрьме, на зоне! Тебе, помогут! А так, так что, вода примет твое тело?! — Нелюбкин почти уговаривал Вилора. В его слова сквозило не только раздражение, но и разочарование, неуверенность и даже страх. Страх за себя! Убить человека, поспособствовать его смерти, знать, что ты влияешь на то, что его жизнь сейчас прервется это тяжелая ноша. Нелюбкин, не хотел ее разделять. Не хотел, поэтому и боялся. Так, по крайней мере, почувствовал Щукин. Он понял, это человек страшится будущего, хоть и знает, что оно для него просто тревожное и нестабильное, но не как не критическое, но он его страшится! Опер ловко завязав толстый узел, довольный своей работой, удовлетворенно хлопнул Щукина по икре. Милиционер встал в полный рост и прошептал на ухо Вилору:

— Ты дурак. Этот прокурор отмороженный. Вот и все. Он тебя потопит, соглашайся.

— А что же такое он предложил тебе, что ты становишься соучастником убийства? Или думаешь, если я выживу, я твою рожу не запомню?! — зло процедил сквозь зубы Щукин.

Оперативник хмыкнул и, посмотрев в глаза Вилору, вдруг стал похож на какого-то робота, безжизненного и беспощадного. В его зрачках мелькнула какая-то рыжая, страшная смертельная искорка. Рыжая вспышка, словно его нелепая куртка. Оперативник, что есть силы, ударил Щукина в живот. От боли у Вилора перехватило дыхание, он согнулся непроизвольно пополам и стал хватать ртом воздух.

— Сейчас рыбка, сейчас так воду будешь хватать. Попьешь вдоволь, только не захлебнись! — зло бросил оперативник Вилору. Он стоял и похлопывал Щукина по спине, словно заботливая воспитательница в садике похлопывает поперхнувшегося ребенка.

— Ладно! Как договаривались, без рукоприкладства! Его труп нужен без повреждений! — рявкнул Нелюбкин. Вилор разогнулся и гневно посмотрел на следователя. В это время второй оперативники толкнул Щукина в плечо. Вилор непроизвольно шагнул в сторону реки.

— Ну, плыви Ихтиандр, плыви… — услышал за спиной усмешку Щукин. Нужно было принимать решение, нужно что-то было делать, заходить в воду, словно в море заходит отдыхающий в Ялте, было бы бессмысленным. Так, по крайней мере, понял Вилор. Он зажмурился и что есть силы, сжав кулаки, бросился в Енисей. Щукин не видел, как он падает в воду, он лишь слышал брызги и удары воды по ногам, но как показалось ему, вода была какая-то «не мокрая». Словно фреон, она окутала тело, но не мочила. Сырости, обычной сырости, он не чувствовал. Вилор даже сначала испугался, что он сошел с ума от чрезмерного напряжения и страха. Испугался, что не сможет дальше контролировать свои движения и действия. Но через секунду он понял, вода была настолько холодная, что тело отказывалось ее воспринимать, как жидкость, которая дарит жизнь на земле… «Бежать плыть и так плыть, что бы вырвать из рук этих сволочей веревку! Вырвать и попытаться доплыть до другого берега! Попытаться!» — стучали злые и дерзкие мысли в темечко. Они словно разъяренные пчелы жалили сознание и толкали, толкали руки и ноги. Грести и плыть! Щукин энергично двигал руками и ногами. Он чувствовал, как его тело набирает скорость, течение было в подмогу. Если плыть еще быстрее, то все должно получиться! Должно! Иначе… иначе… На губах пресная немного даже противная речная вода. Она пахнет тиной и соляркой, она сейчас, как агрессивная среда, которая хочет тебя убить.

«Холодно? Нет пока не чувствуется, пока еще нет холода. Бороться и бороться за жизнь! Пока мышцы могут двигать, этот противный и непослушный тяжелый скелет.

Человек вышел из воды человек продукт этой самой воды, он ее дитя. Так почему же он тонет? Почему он умирает в воде? Вода становится его матерью и его же убийцей! Человек не может жить без воды, но и в ней он жить не может тоже! Странно и страшно! Плыть и двигаться!» — Вилор, думал о какой-то ерунде в эти мгновения. Щукин боялся раскрыть глаза, он боялся вообще смотреть. Лишь красные и какие-то фиолетовые круги вспыхивали в сознании. Звуков нет, лишь слышно как стучит сердце и движется воздух по горлу. Дыхание… оно частое и неровное воздух заходил в легкие, легкие с остервенением перерабатывают его! Мало, как мало воздуха не хватает воздуха… все, движения становится все тяжелее и вот оно, оно чувство сырости, вода мокрая. Она не просто мокрая она очень мокрая ледяная, она давит тело, она словно убивает клетки тела холодом! И вот он толчок! Он! Вилор почувствовал, что его дернули за ногу. Веревка впилась в кожу. Значит, он отплыл достаточно далеко и, наверное, они уже не могут больше позволить ему плыть веревка растянулась на полную длину, они будут держать его на месте. Они будут тянуть! Еще толчок. Вилор, что есть силы напряг мускулы и сделал еще несколько гребков руками.

Но сил, явно не хватало, тело ослабло и потеряло скорость движения, Щукин стал медленно опускаться под воду. Он пытался хватануть воздух губами, но почувствовал, что с головой ушел вниз, вниз. Открыть рот и вздохнуть — значит, все! Открыть рот, значит позволить воде попасть в легкие и тогда… Потеря сознания и смерть! Вилор рванулся. Он изогнулся и попытался вырваться из водяного плена, туда наверх, к воздуху. К солнцу, к жизни! Он так пытался выжить! Он понял, что жизнь так дорога ему! Сейчас в это мгновение жизнь очень дорога ему! «Я хочу жить! Я хочу жить!» — мелькнула последняя мысль, последняя искорка. Губы подхватили сигнал мозга и непроизвольно прошептали:

— Я хочу жить… Но сил нет, нет сил, даже крикнуть или сказать! И все же, он вытолкнул последние запасы воздуха из легких и закричал, булькая пузырями:

— Я хочу жи… Но его слова все равно захлебнулись. Холодная вода, как настырный и щепетильный убийца попала в рот, затем хлынула в пищевод…. Вилор понял, что захлебывается, он открыл в ужасе глаза. Но ничего кроме светлой мути, какого-то водяного расплывчатой сине-серой абстракции, какой-то футуристической бессмыслицы не увидел. «Так, возможно именно так, люди видят белый свет последний раз…» — успел подумать Щукин и потерял сознание.

* * *

Тело дергалось, тело тряслось и извивалось. Человек на кровати шевелился словно червь. Какие-то невнятные звуки вырывались из его рта. Разобрать, что это было: искаженные слова или звериный рык, практически не возможно.

Где-то далеко там, в глубине квартиры настырно пищал звонок входной двери. Его звуки словно мучили человека на кровати. Мужчина закрылся подушкой и дрожа мотал головой. На ткани остался мокрый след от слюней. Человек все же привстал с лежбища и смутным взглядом посмотрел в сторону коридора. Нужно было встать и идти… встать и идти… Но зачем? Человек вообще не хотел двигаться. Он не хотел существовать, нет, не жить, а вообще существовать. Ему было не интересно вообще никакое существование. Ни это физическое и обыденное, не то потустороннее и загробное. Он уже ни во что не верил, он хотел, что бы просто его не было нигде. Валериан Скрябин теперь знал, что его нет.

Нет, конечно же, он был, но был лишь статистически, занимал это место на земле лишь потому, что он не знал, как закончить это существование?

Сначала он хотел покончить с собой. Повеситься или сброситься с крыши многоэтажки. Все перечеркнуть.

Но это было ему не под силу, он долго стоял на краю крыши дома и смотрел вниз, он стоял и пытался себя заставить сделать шаг навстречу своей кончине. Стоял и плакал, потому как понимал, что не может это сделать.

Тоже было и с веревкой. Он уже забрался на стул и практически вставил голову в петлю. Но в последний момент понимая, что сейчас нужно своим весом буде сломать шейные позвонки, не смог убить себя. «Бездарный и трусливый человек, ничтожная личность, нет, не личность, а кусок мяса, который почему-то зовет себя существом разумным. Разумный только лишь потому, что я мог думать о том, что умереть это страшно и плохо? Нет, я неразумный я убогий! НО! Я не похож на животное! Я не похож! Животное не думает о смерти и никогда не хочет добровольно умереть! Ему это противно и чуждо! А я? Я? Выходит я мыслящий человек хуже животного? Кто наделил меня этим и за что? Зачем мне это? Если есть Бог, то ему должно быть выгодно, что я сам добровольно уйду из жизни и буду мучиться там, у него! В аду! Или где там еще? В преисподней? Но он не дает мне этого сделать? Он! Не дает? Нет, это сам не даю себе этого сделать! Я сам хозяин себя! Если я мог лишить жизни Лидию? То прочему я не могу лишить жизни себя? Лидия! Она стала заложницей моей гордыни? Или она действительно виновата в том, что она так поступила со мной? Она ведь знала, что она предает меня? Она знала и осознанно шла на это шаг, а сейчас, сейчас мне жалко того, что я сделал? Нет мне не жалко, просто я мучаюсь от бесполезности совершенного! Ничего не изменилось, ничего! Ничего не изменится! Все напрасно! Вот наивысшая кара преступления! Напрасность совершенного!» Валериан непроизвольно мучил себя бесполезными и болезненными рассуждениями.

Он говорил с собой, он спорил с собой, он убеждал себя. Он хотел быть убежденным самим собой. Мутнее и невнятнее становилась лишь смерть Лидии. Как бы не странно это звучало или представлялось, но она все меньше и меньше пугала Валериана. Он все труднее и труднее представлял себе, что он сделал. События таяли и начинали блекнуть в его памяти. Это злило. За последнюю неделю он не только внутренне превратился в развалину, но и внешне. Небритая щетина, черные круги под глазами всклоченные волосы и алкоголь, много алкоголя, который прочему-то не пьянил. Он ждал, что ему станет легче, ждал, когда его отпустит, он верил, что время лучший лекарь…. но становилось только хуже. Ему нужно было общение с людьми, нужно было видеть людей. Но он никого не хотел видеть и тем более общаться. Он боялся людей, он не хотел вступать сними в контакт, даже когда он в очередной раз ходил в магазин за бутылкой, он даже не смотрел в лицо продавцу и тем более не говорил с ней. Молча, совал купюры и уходил. Но он все еще продолжал верить в облегчение.

Облегчение должно быть, его не может не быть даже после того что он сделал. Он верил, что облегчение будет. Однажды пару лет назад заболел его сосед по площадке. Заболел сильно. У него, как оказалось, был рак поджелудочной железы. Но сосед — здоровый мужик крепким увесистым пузом, верить докторам не хотел. Пил пиво, как говорится ведрами, а когда совсем стало невмоготу от боли и приспичило, пошел не в больницу, а к какой-то бабке знахарке. Та «прописала» ему нелепый и абсурдный рецепт, основанный на каких травах и снадобьях. Сосед ударился с головой в самолеченье и до мозга верил в народную целительную мудрость. Но опухоль прогрессировала все сильней, а боли становились просто не выносимыми. Сосед понял, что без врачей не обойтись, но когда к ним обратился, то они сказали, что теперь «оперировать уже поздно» и сосед просто обречен на смерть. Валериан помнил эту мученическую смерть. Жена соседа, хрупкая и низенькая женщина, то и дело прибегала к Валериану с просьбой, что бы тот помог ей поднять умирающего соседа с пола. Мужчина от мучений падал с кровати. Валериан видел, как из здорового мужика с амбициями этот человек превратился в жалкое подобие на человека. И вот однажды сосед в очередной раз упал… Это падение слышал Валериан. Стук почти мертвого тела об паркет прозвучал зловеще. Скрябин без приглашения зашел к соседке…. Сосед действительно лежал на полу, но был в полном сознании. Он смотрел на Валериана мутными глазами и шептал:

— Не включайте свет дайте умереть… не включайте свет дайте мне здесь умереть… Но его никто не послушал. Свет в комнате включили, а несчастного мужчину все же уложили на кровать. И как только он оказался на своем месте, тут же испустил дух.

Валериан был поражен этим! Человек умер от того что его не послушали! Он хотел получить свое облегчение именно там, на полу… Но! Валериан почему-то сейчас вспоминал, беспомощные и мутные глаза того человека… вспоминал и мучился. Вспоминал и понимал, что когда ты умираешь, то обязательно должен получить от этого облегчение, а не муку. Сосед был рад своей смерти. Сосед хотел умереть потому, как жить для него тогда была настоящей мукой. И вот он похож на своего соседа! Только мучается он не от физической боли…

Человек смотрел на него долго. Он ничего не говорил, да и слова сейчас были лишними. Валериан не испугался, хотя было тревожно и неприятно от неопределенности, но страха не было. Он слишком долго ждал, именно этого человека. Как казалось Валериану, он ждал его целую вечность, «падал на пол» и ждал… как сосед. И вот он напротив, смотрит и молчит. Нужно что-то ответить, но Скрябин в эту секунду даже не мог придумать, что он должен сказать. Валериан неожиданно для себя вспомнил рассказ одного милиционера, который ловил убийцу. Долго ловил. Несколько лет. Убийца был хитер и все время уходил от сыщиков. Но однажды он пропал. Пропал и затаился. Прошло еще много времени. Все давно решили, что убийца сам просто умер, сгинул. Его больше просто нет. И вот через длительное время он появился, он сам пришел с повинной! Он сам сдался правосудию! Когда его сущики спросили, зачем он это сделал, ведь дело было положено на «дальнюю полку» и его уже никто не искал, преступник ответил, что он просто больше не мог мучиться от бессонницы и подозрительности. Он не спал месяцами и годами он жил на нервах, он ждал, что вот-вот за ним придут… Но никто не приходил, преступник испытывал настоящие муки перед страшной неизвестностью и опустошающей тишиной. И он решил для себя, что лучшее избавление от мучений станет его добровольная сдача. И он пришел. Милиционер рассказал, что в первую свою ночь за решеткой, преступник сам признался, что впервые за много лет спал как убитый сном новорожденного младенца, а на следующий день он встал с очень хорошим настроением и добровольно написал все, что совершил.

— Вы позволите мне войти, — неожиданно спросил гость. Его смиренный и спокойный тон немного расстроил Валериана. Скрябин ожидал услышать брань или грубость. Но вот так просить разрешения…

— Да, конечно, — сбиваясь, пробормотал Валериан. Он отступил и позволил гостю сделать шаг в квартиру. Он стоял совсем близко, так что Скрябин почувствовал запах его одеколона. Это был дорогой мужской парфюм.

— На улице совсем холодно и слякотно. Но с вашего позволения я обувь снимать не буду…. у меня есть на этот случай свои бахилы,… - гость вздохнул и нагнулся.

Изумленный Скрябин сглотнул слюну и совсем обескураженный смотрел, как мужчина надевает себе на туфли светло-синие бахилы. Это было так похоже на тот проклятый день. На тот проклятый момент, когда он сам надел точно такие же бахилы.

— Следов совсем не оставляют, — словно издеваясь он сказал Валериану и вновь вздохнул. — Ну, куда мне проходить?

— Я не знаю право… — выдохнул Скрябин.

— Ну, так давайте на кухню, я вообще люблю на кухне разговаривать, там как-то уютно. Знаете, на кухне говорят и убили… Советский союз. Люди постоянно разговаривали об этом именно на кухне. И вот договорились. Убили государство, которое ненавидели.

— Вы, что ненавидели Советский союз? — изумился Скрябин.

— Да…

— За что?!!!

— Может, мы на кухню пройдем, я там все объясню… — хмыкнул гость. Валериан невольно двинулся в сторону кухни. И вот в этот момент он испугался. Он зажмурился и ждал, ждал, когда гость нанесет удар. Что это будет удар по голове железкой и нож под ребро он не знал, но он ждал. Но ничего не произошло, на кухне мужчина деловито уселся на табуретку возле окна. Валериан тяжело дыша сел напротив.

— Он должен был умереть.

— Кто? — испуганно спросил Скрябин.

— Советский союз.

— Почему? — Валериан никак не мог понять, что вообще происходит. Их диалог сейчас больше похож на бред. На какую-то нелепую фантасмагорию.

— В Советском союзе было много несправедливости, вот он и должен был умереть. Справедливость восторжествовала. Вы верите в справедливость?

— Не знаю, — выдавил из себя Валериан. Гость хмыкнул, как-то противно. И скривил лицо. Но это не напугало Валериана. Напротив, он в эту секунду уже не боялся раздражения человека напротив. Скрябин посмотрел в окно. Ему вдруг захотелось все рассказать этому человек, довериться этому страшному визитеру. Странно чувство, но Валериан вдруг ощутил какую-то нелепую симпатию к гостю.

— Так вы хотите поверить в справедливость?

— Что для этого надо? — устало, вздохнул Валериан.

— Для этого надо не много. Сделать шаг навстречу мне. Всего лишь шаг.

— Шаг? Навстречу вам?

— Ну да… довериться и сделать шаг? Что в этом странного?

— Просто я не понимаю, о чем вы говорите, — усмехнулся Валериан. — Просто бред какой-то?!

— Ну почему бред. Вы же не хотите причинить мне вред? Боль? Страдание?

— Вам? Вы о чем? Вы о чем говорите вы зачем вообще пришли в мой дом?!

— Я же говорю вам за справедливостью… все просто. Справедливость нужна и мне и вам. Валериан внимательно посмотрел в глаза человека напротив. Он словно пытался что-то разглядеть в зрачках, странный визит и странное поведение.

— Справедливость говорите? А нужна ли она? — выдохнул Скрябин.

— Несомненно. Иначе вы обречены на муки которые, вас не просто убьют, а еще и съедят. Медленно и жестоко. Валериан вновь взглянул на гостя и грустно улыбнулся.

— Откуда вы знаете? Незнакомец вздохнул и развел руками затем, как-то картинно обхватил свое лицо ладонями, словно он был мусульманин и читал молитву перед обедом.

— Значит, вы уже мучаетесь, я попал в точку, — произнес он.

— Откуда вы знаете?

— Потому, что я сам такой.

— Какой такой? — вздрогнул Скрябин.

— Такой как вы. Мы из одной когорты. Я тоже мучился после первой жертвы… — он сказал это словно палач зачитывающий приговор смертнику. Скрябин отмахнулся и зажмурился:

— Господи бред, бред какой-то.

— Сначала она стояла у вас перед глазами все время, потом лишь ночью и сейчас вы вообще стали забывать ее образ…

— Кого?

— Жены, вашей жены, но вы испытываете моральные муки и не можете понять почему? Вы злитесь и боитесь людей…

— Вы, вы, экстрасенс, оракул?! — вскрикнул Скрябин и дико расхохотался.

— Нет. Я, такой как вы, я описываю вам-то, что было.

— Зачем?!

— Что бы вы поверили в справедливость, за которой я пришел… Повисла пауза. Скрябин вскочил и, пошарив где-то за холодильником, достал початую бутылку водки. Залпом, сделав несколько глотков, он подскочил к гостю и, схватив его за грудки, отчаянно прорычал:

— Что вы хотите от меня?!!!

— Что бы вы мне помогли. Я перестал быть таким как вы. Я долго шел к этому и перестал. Но сейчас я вновь должен стать таким. Меня, попросили люди, которым я не могу отказать, которым я верю и которых уважаю и люблю. Но я не хочу вновь стать таким как вы. Это не справедливо и вы ради всего, что у вас осталось в теле, должны мне помочь. Валериан вдруг все понял, он понял, что просит его гость, он понял и как-то радостно заплакал и, улыбаясь, размазал слезы по щекам:

— Но я не могу… я слабый….

— Можете, я вам помогу и научу… Но сейчас не об этом. У меня есть для вас подарок. Скрябин вздрогнул, он недоверчиво посмотрел на гостя. Тот кивнул головой, подтверждая.

— Какой еще подарок?

— Ну, подарки бывают разные. Многим дарят то, что они заслуживают. Вот я, например, своему отцу подарил разбитый покореженный будильник.

— Будильник? — удивился Скрябин.

— Да, будильник…

— Зачем?!!!

— Все просто. Мой отец много пил. А когда напивался, гонял меня и мать. А однажды он схватил будильник и швырнул его об стену. Я был тогда подростком, но я спрятал этот будильник. Прошло много лет, отец отмечал пятидесятилетие, и вот я неожиданно подарил ему тот самый покореженный будильник, а к нему приложил записку — посмотри, когда остановились часы твоей совести. Вот так. Отец был поражен, он не мог ни есть, ни пить на банкете. А потом попросил у нас с матерью прощение и бросил пить. Он не пил до своей смерти. Вот так. Так что иногда каждый заслуживает тот подарок, который он сам сотворил. Скрябин опять вздрогнул. Он как умалишенный открыл рот и затряс руками, Валериан замотал головой и зажмурился. Он сидел и трясся в ожидании конца. Но его все не было…

— Вы можете открыть глаза, — пистолетным выстрелом прозвучали слова гостя.

Валериан, попытался разжать веки. Но от страха у него это сразу не получилось, словно неведомая сила не давала посмотреть на гостя. Но наконец, Скрябин, открыл глаза и увидел равнодушное лицо своего визитера. Тот, как показалось Валериану, даже немного ухмылялся.

— Вот… — гость кивнул на стол. Скрябин опустил взгляд и увидел нож. Тот самый проклятый нож, которым он ударил Лидию. Ведь Валериан мог бы узнать его из тысячи. Его лезвие с пятнами бурой высохшей крови зловеще чернело на белом пластиковом кухонном столе. Скрябин зажмурился и затряс головой:

— Нет! Этого не может быть!

— Как видите, может.

— Но как?!!! Как? Это невозможно! — орал Скрябин.

— Возможно все. Валериан открыл глаза и, склонившись над ножом, как-то нелепо рассматривал его, словно часовщик смотрел часы. Скрябин дрожал и тяжело дыша, хныча, спросил:

— Но зачем он мне?

— Поздоровайтесь, он скучает по вас. Он зовет вас. А вы просто подержите его, — каким-то мистическим голосом сказал гость.

— Подержать?!!!

— Да, возьмите в руку, ощутите ее холод. Ощутите! Это ведь холод смерти. Скрябин вытянул руку, он медленно словно боясь обжечься, взял нож. Он сжал рукоятку и, подняв как-то нелепо вверх, словно казак шашку резко опустил его обратно. Затем брезгливо бросил и отшатнулся. Нож упал на стол и соскользнул на пол. Гость медленно нагнулся и аккуратно положил нож в полиэтиленовый прозрачный пакет.

— Очень хорошо, ну а теперь вам нужно выпить… вот из этой кружки…

Двадцать пятая глава

Холод заставил прийти в себя. Холод вернул к жизни, к сознанию. Он пошевелил сначала ладонью, затем рукой. Вилор открыл глаза и увидел небо, обычное в облаках небо. Он еще несколько секунд лежал недвижим и не мог понять, где он находится. Затем собрался силами и, застонав, повернул голову набок. Это был берег обычный берег реки, невдалеке деревья и густые кусты. Галька и более крупные камни как-то необычно сильно впивались в тело, было немного больно. Вилор поморщился. Он попытался приподняться, но не смог из-за огромного физического напряжения болели мышцы и суставы. Борьба со смертью под холодной водой отобрала все силы. Щукин еще раз попытался приподняться на локтях, наконец, ему это удалось. Вилор осмотрелся, он лежал у самой воды, а совсем недалеко на большом бревне сидел человек. Это был высокий сутулый мужчина в длинном темно-зеленом плаще. Щукин напряг зрение, что бы рассмотреть черты этого человека. Гладкая кожа натянута на щеках. Глубоко посаженные серые глаза, слегка горбатый нос, безупречно выбритый подбородок и щеки. Это он! Нет, это определенно он, тот странный человек, который приходил к деду!

— Вы задумали плавать не в том месте и не в то время. Уже довольно холодно, можно элементарно подхватить воспаление легких, — сказал богослов. Вилор тяжело вздохнул и, опустив голову на камни, закрыл глаза. Он не видел богослова, но чувствовал, что тот совсем рядом. Щукин устало спросил:

— Откуда вы здесь?

— Я здесь гуляю. Часто довольно. Любуюсь видами реки и окрестностей. Здесь тихо и, как правило, вообще нет людей. Глухомань в центре города. Вот и сегодня решил прогуляться, смотрю, вы плывете. Смотрю совсем вам плохо. Решил помочь, вот такая история. Сейчас вам надо срочно согреться, я бы посоветовал не лежать на камнях, камни отбирают тепло, силу, а значит жизнь.

— Похоже, у меня ее решили отобрать другие, а где они ушли?

— Вы про кого, я не видел здесь людей кроме вас. Вы плавали в реке один, рядом никого не было. Вот я вас и вытащил…

Вилор застонал. Он устало перевернулся на бок, затем на живот и медленно встал на колени. Внимательно посмотрел на богослова. Тот сидел, как ни в чем не бывало, безмятежно смотря на воду. Щукин покосился на его длинный плащ, он был совершенно сухим.

— Да… но как вы вытащили меня из воды и даже не замочились?! Иоиль посмотрел на Щукина и улыбнулся:

— Эх, дорогой мой, можно войти в воду и не быть мокрым. А можно все время выходить из воды и быть сухим. Это разные вещи.

— И все-таки?

— Это просто так получилось. Я скинул плащ. Вот и все. А потом надел? Разве так я не мог сделать? Вилор тяжело дыша, поднялся в полный рост. Он не знал, что делать? Сказать этому человеку, что он убежал из-под стражи? Как тот отреагирует? Может, кинется за операми, которые его топили? И которые его сейчас усиленно ищут, что бы добить окончательно.

— Людям нужно доверять… — тихо сказал Иоиль.

— Что?! — Вилор с удивлением посмотрел на богослова. Но в этот момент, где-то с боку раздался треск ветвей и какой-то шум. Вилор непроизвольно повернул голову на звуки. Неожиданно из кустов выскочил здоровый мужик в милицейской форме и заорал:

— Вот он! Вот! Сюда! Вилор попятился и как-то пригнулся, он не знал, что делать, первая мысль — броситься в воду. Но затем просветление, там верная смерть. Вилор решил бежать он сделал два шага вперед и упал, боль в мышцах не давала двигаться. Щукин завыл от бессилья, он закрыл глаза.

— Вот он, живой! Быстрей сюда врачей скорую вызывайте! Срочно! И давай оттащи его от воды! — командовал еще один голос. Вилор вдруг понял, это вовсе не те опера и не те люди, которые были с Нелюбкиным. Зачем им вызывать скорую и спасать его? Щукин открыл глаза и посмотрел в бок. Рядом с ним стояли два человека, один был в форме старшего лейтенанта, второй в гражданской одежде.

— Вот суки! Они его утопить хотели! Тот, что был в форме, нагнулся и приподнял голову Вилору.

— Парень, парень это ты давай, давай не закрывай глаза. Помощь уже рядом. Послышались еще шаги, бежали какие-то люди, и вдруг раздался женский крик:

— Вилор! Любимый! Вилор!

Щукин тяжело дышал, он увидел, что к нему подбежала Вика, девушка вся в слезах грохнулась на колени и обхватил ему шею:

— Вилор! Я тут! Все кончилось! Все кончилось! Теперь все будет хорошо! Все будет хорошо! Мы будем вместе!

Девушка заплакала и прижалась к нему, он почувствовал тепло ее тела. Ему вдруг стало как-то легко. Он зажмурился, он захотел ее тоже обнять, он сомкнул руки у нее на талии и притянул ее к себе что есть силы. Она рассмеялась, она почувствовала, что он ее! Ее! Только ее и больше, не чей!

— Сюда. Сюда! — кричал кто-то рядом. На берег выехал милицейский уазик. Вилор разжал объятия и шепнул Вике на ухо:

— Помоги мне встать. Она послушалась, как маленькая дочка грозного папу, она нервно крикнула милиционерам.

— Помогите ему, не видите, он совсем ослаб! Мужчины бережно подняли Вилора на ноги. Наконец он смог рассмотреть все, что твориться, рядом, сбоку стояли еще два человека. Оказывается — целая группа людей прибыла сюда с Викторией, что бы спасти его! Как все это могло быть? Как? Среди людей Виклор увидел высокого худого старика в роговых очках, он вновь внимательно разглядывал Щукина через линзы.

— Дедушка! Дедушка! Вот он мой Вилор! Правда он красивый самый красивый! Вика прижалась к Щукину и чмокнула в щеку, Вилор понял, что это она сказала этому загадочному старику. И тут как в сказке из кустов вышел Павел Сергеевич. Клюфт буквально бежал, скорее всего, он приехал сюда на другой машине. Дед торопился, Вилор увидел издалека, как он волнуется. Какие эмоции его захватывают. Виктория непроизвольно отстранилась от Щукина, словно почетно уступая место его деду. Клюфт подбежал к внуку и обнял его, прижав голову Вилора к груди. Щукин услышал, как бьется сердце старика, оно колотилось дробью. Клюфт плакал, он плакал от напряжения и счастья.

— Вилор! Это наши деды спасли тебя, если бы не они, то ничего бы не получилось они молодцы! — щебетала рядом Вика. Вилор улыбнулся, он увидел, что девушка обнимает своего старика, ее дед тоже слегка улыбался.

— Да Вилор Викторович, я заместитель прокурора города Красноярска Андрей Яковлев, — сказал мужчина в гражданском, что стоял рядом. — Имею честь официально вам заявить, что все обвинения в убийстве гражданки Скрябиной с вас сняты, вы невиновны, мы нашли настоящего убийцу. Вы свободны, а я от лица правосудия вынужден принести вам официальное извинение. Вилор помрачнел и тихо спросил:

— Кто он? Скрябин?

— Да… — ответил заместитель прокурора города. — Это он, это подтверждают вещественные доказательства, нож которым убита гражданка Скрябина, на нем отпечатки пальцев ее мужа. Это он организовал и спланировал убийство своей жены и попытался все свалить на вас.

— А откуда у вас взялись эти доказательства? — насторожился Щукин.

— Мне их прислали по почте, но кто, не знаю… неизвестно… аноним… Вилор закрыл глаза. Вика бросилась вновь к нему, Клюфт, тоже поняв, что нужно уступить место, отстранился от внука.

— Теперь все будет хорошо… — прошептала она ему на ухо.

— Я знаю… — ответил он. И тут Вилор встрепенулся, он тревожно посмотрел по сторонам и затем крикнул:

— А где он?

— Кто?! — испуганно ответила Вика.

— Ну, он, это человек, что меня спас?!!!

— Кто тебя спас?! Ты сам выплыл… тебе к берегу прибило! — успокаивала его Виктория.

— Нет, это он вытащил меня из воды! Если бы не он я бы утонул! Он! Дед… ну как там его зовут?!!! Твой знакомый этот, что про Бога все говорит, как его Иаид, Иоим? Клюфт вздрогнул, он тревожно смотрел на внука и тихо прошептал:

— Иоиль… Значит это он тебя спас….. он…. я знал….

— Да кто он? Кто?!!! — спросил заместитель прокурора. — О ком идет речь? Клюфт отмахнулся:

— Да нет, нет, не о ком, так, это я так… ему показалось, показалось, он сам выплыл, — ответил Павел Сергеевич, как-то тайно улыбаясь. Вилор удивленно посмотрел на деда, он хотел уже было, что-то возразить, но промолчал. Он вновь закрыл глаза и прижал к груди Вику:

— Я хочу домой, я так хочу домой. Я хочу покоя любви и ласки….

— Поедем! Поедем!

* * *

Впервые за последние дни он был спокоен, более того ему было даже как-то приятно. Он медленно попивал коньяк, то и дело, поднося бутылку к губам. Он смотрел на воду, которая сначала была нежно розовой, но сейчас все больше и больше становилась бардовой. Кран, нежно журча, подливал в ванну теплую струю. Скрябин лежал в воде и как-то нелепо и безрассудно улыбался. Ему было уже все равно. Разрезанные на запястьях вены выпускали его жизнь. Она выходила медленно и тихо. Валериан чувствовал, что с каждой минутой он становится все дальше и дальше от этого света, от этого мира. Странно, но эти ощущения приближающегося конца вовсе не были страшными. Напротив какая-то нелепая радость стучала мыслями в голове. Валериан улыбался, он и не думал, что смерть может быть такой сладкой и приятной. Коньяк все больше отуманивал сознание, Скрябин и этому был рад, он не хотел ничего думать и тем более вспоминать о прошлом, о своей жизни. Нет, сейчас это было лишним для него. «Люди сами себя пугают смертью. Но по факту, что в ней страшного? Это лишь переход из одного состояния в другое. Смерть странное слово, но оно не самое страшное, что есть у человечества. Смерть это просто конец и все. Конечно, конец всегда тревожен, а если что-то там дальше, но даже если и нет… что в этом страшного. Темнота пустота и небытие тоже не такие уж и плохие состояния. Никто тебя не тревожит никакой боли и никаких моральных мук. Ничего. Просто ничего…»

Скрябин в очередной раз глотнул коньяк, он закрыл глаза и вновь улыбнулся. Он смог это сделать! Смог!

— Единственное чего я сейчас опасаюсь, так это наказания за свой поступок, — тихо, хрипловатым голосом сказал Скрябин.

— За какой из них? — вопросил незнакомец. Он сидел в углу ванны на стиральной машинке и тихо курил.

— Просто говорят, что самоубийцы это самые великие грешники, и что им никогда не будет прощения там… если конечно там, что-то есть.

— Возможно… именно это вас тревожит?

— Да… — не открывая глаз, ответил Скрябин.

— Дело в том, что есть и еще одно преступление, за которое можно, как вы говорите… там… пострадать. Это убийство. Убийство вас разве не тревожит?

— Убийство?! Хм! Убийство… вы… знаете, нет.

— Почему?! Скрябин не открывая глаз, поднес к губам бутылку и глотнул коньяк. Кровь из раны методично капала в воду. Кап, кап стучали часы жизни, да нет какие там часы, минуты последние минуты.

— Она должна была умереть. Все равно она должна была умереть. Как не странно это звучит, понимайте это как хотите, но она была лишней… слышите лишней! Бывает же такое, что человек становиться лишним! Просто, вот стал лишним и все. И ничего тут не поделаешь. Просто лишний. Незнакомец ухмыльнулся, он покачал головой и тихо спросил:

— Это вы решили, что она лишняя? Скрябин хмыкнул:

— Да ну бросьте! Это жизнь решила, что она лишняя.

— Жизнь не может решить, что человек лишний. На то она и жизнь.

— Как вы красиво рассуждаете. А сами-то вот, сидите и смотрите, как человек умирает. Вам не противно-то самому?

— Очень противно. Я себя ненавижу за это. Я вновь превратился в то существо, которое мне самому противно. Но, что сделаешь… ради справедливости.

— Да бросьте вы! Сейчас-то мне можете уже не врать. Мне сейчас-то все равно, почему вы заставили меня это сделать. Все равно! Слышите. Скажите правду самому себе! — совсем пьяным голосом сказал Скрябин. Его лицо стало совсем бледным, Валериан почувствовал, что теряет сознание. Он попытался открыть глаза, но ничего не увидел, лишь темные круги и какие-то абстрактные пятна. В ушах звенело. Силы оставляли его. Он понял кровь почти вся уже вышла из его тела, вернее не вся, а большая часть, еще немного и мозг просто задохнутся от ее отсутствия и тогда…. тогда… что тогда? Что там? «Когда я смог сам первый раз подумать на этом свете? Я не помню, сколько месяцев мне было от рождения? А может человек, сразу способен думать, просто он этого не помнит? Может новорожденный младенец, сразу способен думать, но он этого не помнит? Не может помнить? Я не помню свою первую мысль, я ее не помню. Но зато я знаю, какая у меня последняя мысль… моя последняя мысль….» Но больше он ничего не успел подумать. Он потерял сознание и провалился в бездну, в темноту… Вавилов стоял над бездыханным телом Скрябина, которое плавало в ванне в темно-бурой жидкости, смеси воды и его крови. Ему было как никогда противно и тошно от этой картины.

— Покойся с миром, — выдавил из себя Вавилов. Он медленно повернулся и тихо вышел. Где-то в глубине хлопнула входная дверь. Лишь журчанье воды из крана нарушала тишину этой теперь уже безлюдной квартиры.

* * *

Он вцепился в руль правой рукой что есть силы. В левой, он держал бутылку виски, и когда машина шла прямо, он прикладывался к горлышку с каким-то остервенением. Он так не пил никогда! Он вообще не любил алкоголь. Но сейчас, сейчас ему хотелось, что бы эта жидкость обжигала ему кишки и пьянила, пьянила и уводила мозг и мысли от проклятой реальности, от проклятой правды! Леонид Маленький не мог поверить, что в жизни у него все так вот получилось. Единственный человек, на которого он молился, его дочь так с ним поступила! Его надежда и его все! Она, она, по сути, предала его! Она пошла против него! И за что?! За кого?! За какого-то выскочку и неудачника, щелкопера — поэтишку, она готова поступиться своим отцом! Своим родителем и благодетелем! Человека, который ее воспитал, выучил и вырастил! Она, она единственная и неповторимая любимая дочь так с ним поступила! Но что там дочь, еще и отец, он, он его главный кумир в этой жизни и он. он тоже его предал и пошел против него! Он совершил то, о чем сам предупреждал его как о самом большом грехе, о самом большом моральном падении! Его отец, он тоже. Он оказался заодно с дочерью! Такого удара, такого морального нокаута Леонид Маленький, сильный и волевой человек не выдержал! Он не смог даже поверить в реальность, сначала, сначала он даже не поверил в это!

Они вошли в комнату, как заходят заговорщики к свергаемому императору. В их глазах Леонид вдруг увидел какой-то неповторимый извращенный блеск мести, неоправданной мести к нему, к их родному человеку! Леониду даже стало страшно. Он отвернулся и как-то по заячьи, втянул голову в плечи. Виктория ухмыльнулась дерзко и, как показалось Леониду, жестоко. Отец стоял у стола и, держась одной рукой за спинку стула, буравил его своим тяжелым взглядом через линзы очков. Леонид почувствовал, что он не знает как себя вести в эти секунды, он еще не знал, что они скажут, но он уже догадывался, зачем, они пришли. Сначала повисла пауза, затем раздался ее голос. Леонид вдруг вспомнил как первый раз услышал выстрел из охотничьего ружья, это было настолько громко и страшно, что даже готовя себя к этому шуму он не смог удержать свое тело от толчка, он непроизвольно вздрогнул. Вот и сейчас…. сейчас он вздрогнул от ее голоса.

— Отец, ты проиграл! Он повернулся и покосился на нее через плечо.

— Я уже давно ни во что не играю, — попутался отговориться он.

— Ты меня не понял, ты проиграл свою игру со Скрябиным! Леонид молчал, он внимательно посмотрел в глаза дочери. Она была настроена решительно, она была готова на многое. Он это понял, но самое страшное он понял, что она очень похожа на него в самые решительные моменты его жизни. Она его кровь и плоть.

— Я знала, что ты будешь вставлять свои палки мне в колеса, вернее препятствовать нашей с Вилором любви. Леонид пожал плечами и грустно ухмыльнулся:

— Ты что-то путаешь дочь. Ты что-то путаешь, мне конечно известно о твоих отношениях с этим человеком, но я не собирался вести какую-то игру. Я просто сделал ему предложение.

— Мне не интересно, какое ты ему делал предложение. Но я знаю, что это по твоей воле он оказался в тюрьме. И ты надеялся, что он оттуда никогда не выйдет, но к счастью в нашей семье есть еще и дед! Человек порядочный и честный! Он помог мне! Он сделал все, что бы разбить твои усилия в прах! И он разбил! И вот ты проиграл отец! Как не печально, но это так. Леонид с удивлением посмотрел на отца. Андрон Кузьмич невозмутимо стоял и не двигался.

— Папа?! — удивленно спросил Леонид. — Ты, что влез в это дело?!

— Да… — прозвучало сухо и отрывисто.

— Зачем?!!! Тебе-то это зачем?! Ты что не видишь, что она творит?! Она с ума сошла со своим этим писателем — поэтом! Он ей голову засрал, а ты… ты потакаешь ей?!!! Ты пошел против меня?!!! Андрон Кузьмич поправил очки на переносице и мрачно ответил:

— Я не пошел против тебя сын, я пошел за правду. За честность. А ты, ты заигрался, это перебор. Большой перебор.

— Что?!!! И это говоришь мне ты?!!! — взвизгнул Леонид.

Он с удивлением понял, что теряет контроль над собой. Такого с ним не было уже давно. Он даже не помнил, когда последний раз потерял контроль над собой. И вот…

— Ты говоришь мне такие вещи?!!! О какой правде?! Ты мне говоришь, о какой-то правде?! Папа!!! Только не ты!!!

— Это почему?! — вступилась за деда Вика.

— А ты не лезь! Дрянь! Ради какого-то мужика, который алкаш и бабник, готова собственного отца со света сжить! Дрянь! — брезгливо бросил в сторону Виктории Леонид. Она ухмыльнулась и дерзко ответила:

— А если отец подлец организует убийство чужими руками, то почему бы мне не полюбить другого человека и все сделать, что бы помочь ему…

— Ты перегнул на этот раз палку сын… — вторил Виктории, Андрон Кузьмич.

— Да замочите вы!!! Замолчите!!! Я ваш этот вот патетический бред и слышать не хочу! Тоже мне рыцари добра! А ты… ты-то вот на какие деньги живешь?! А?!!! Ты сама-то, вот какими деньгами пользуешься?! Отцовскими?!!! А?!!! Что тебя это не коробит, что деньги-то эти не совсем чистые! Не коробит?! Потому как все это ерунда с твоими словечками о правде и любви! — Леонид махнул в сторону Вики и, тут же повернувшись лицом к отцу, противным голосом продолжил. — Ну а ты?! Ты-то праведник! Ты сказал ей, чем ты занимался у себя в конторе?! Сказал, как врагов народу стрелял по подвалам, как диссидентов по психушкам рассовывал?! Сказал, с кем ты боролся и за что?!!! А?!!! Что молчишь?!!! Они стояли молча, они, сговорившись не произносили ни звука. Лишь их глаза. Полные призрения и пустоты. Он бесился. Он мычал, как раненный лось, он готов был крушить все и бить…. но они молчали, они стояли и смотрели на него как-то даже сочувственно…

Он глотал виски и мрачнел, мрачнел. Ему было плохо. Нет не физически. Так плохо морально, так пусто и одиноко. Одной рукой он управлял огромным черным автомобилем. Роскошный дорогой внедорожник, визжа покрышками, летел по дороге. Трасса Дивногорск — Красноярск изобиловала поворотами. Горные подъемы и спуски, чередуются ровными участками. Леонид специально давил на педаль акселератор, что бы хоть как-то отстраниться от этой тяжелой ноши внутренней пустоты и одиночества. Он хотел поплакать, но как оказалось, не может, словно слезы в его организме давно закончились. Они лишь сжимал зубы, пытаясь выть, выть как волк одиночка. Было страшно, страшно от того, что впереди его ничего не ждало. Впереди было время безвременья. Пустота, пустота… Когда внедорожник вылетел из-за очередного поворота, он увидел ее. Она мелькнула на обочине как черное пятно, как клякса. Леонид непроизвольно надавил на тормоз. Огромный внедорожник заскрипел, словно тепловоз и, завизжав покрышками, остановился, как вкопанный. Леонид зажмурился и приложился к бутылке. Сделав несколько глотков, он откинулся на сиденье и тяжело дыша, стал ждать. Секунда, другая и вот щелчок и дверь распахнулась. Он посмотрел на нее и улыбнулся… Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие карие глаза. Гладкая, слегка смугловатая на щеках кожа, переливалась здоровьем. Черные как смоль волосы, красиво заколоты на затылке, длинной серебряной спицей. Она, как маленькая стрела, пронзив прическу, блестела как молния. Черная кожаная куртка кокетливо расстегнута наполовину. Девушка смотрит на него не то испугано, не то изучающее…

— Извините, до города, не подбросите? Леонид улыбнулся, как-то довольно, ударив по рулю кулаком тяжело вздохнул и ответил:

— Ну, зачем бы я тогда остановился? А? По твоему. Я еду и вдруг стоишь ты…. я бы мог не остановиться? А?

— Ну, я не знаю…

— Нет… знаешь… знаешь, я чувствую, что знаешь, что я не мог бы, не остановиться… Девушка грустно улыбнулась:

— Так я не поняла, вы подвезете меня до города или нет?

— Садись! Она оказалась в автомобиле через секунду. Он посмотрел на нее, еще раз окинул взглядом, довольный вновь улыбнулся и нажал на педаль акселератора. Первые секунды они ехали молча. Он всматривался то в дорогу, то бросал взгляды на нее.

Она невозмутима, сосредоточено смотрит на летящую из-под колес трассу. Он тяжело вздохнул, потянулся за бутылкой и, глотнув, протянул посудину ей:

— Хочешь, глотни… Она ухмыльнулась и, пожав плечами, как-то обиженно ответила:

— Я не пью…

— Вообще?!!!

— Вообще… Леонид пожал плечами, открыв окно, выбросил бутылку прямо на дорогу. Она звякнула об асфальт и, разлетевшись на мелкие куски, рассыпалась по проезжей части.

— Вообще-то я тоже… не пью… просто сегодня… день такой… А ты кем работаешь?

— Я менеджер… по персоналу.

— Из отдела кадров что ли?

— Ну да…

— Какая фирма, компания?

— Серьезная большая… Вновь повисла пауза. Он, ухмыляясь, украдкой разглядывал ее ноги, затем покачав головой, спросил:

— А чем любишь заниматься? Ну, есть какие ни будь увлечения?

— Стихи я люблю. Леонид вздрогнул и, хмыкнув, помрачнел, покосился на нее и буркнул:

— Я тоже люблю… теперь… особенно современные… Ты кстати такого поэта Вилор Щукин знаешь? Она посмотрела на него немного брезгливо и, хмыкнув в ответ, перевела взгляд на дорогу:

— Конечно… кто ж у нас Щукина не знает?! Он стал еще мрачнее, вцепившись в руль, заложил крутой вираж на повороте:

— Ну и как он тебе?

— Хороший поэт, взвешенный. У него разноплановые стихи, мне больше лирика нравиться. Но есть и поэмы и баллады. Я не знаю. Почему сейчас так мало на поэтов внимания уделяют. Леонид вновь хмыкнул и тяжело вздохнул:

— Да нет, некоторые наоборот, этим чертовым поэтам слишком много внимания уделяют!

— Вы, почему-то злитесь?

— Да есть причина…

— Хотите, я вам стресс снимать стихами буду… ну вот, например, у Щукина есть хорошее лирическое стихотворение. Оно помогает стать более добрым даже в самой стрессовой ситуации.

— Ты, что его стихи наизусть знаешь?!

— Ну да… я ж говорю… хотите, прочитаю? Он промолчал. Она поняла это как знак согласия. Ее голос был немного хрипловатым, но он словно завораживал. Леониду показалось, что он слушает не ее, а какую-то кассету с записью, причем стереофоническую: Не знаю зачем. Прихватила сиреневый шарф. Капризная память? Не спиться. Не спиться. Не спиться. Глаза приоткрою И вижу холмистый ландшафт, В котором, безумным губам Суждено заблудиться. Ползти через холм И спуститься к другому холму И дальше… Вслепую безумно не зная мученья, Блуждать и блуждать. А потом вдруг сорваться во тьму, Но вместо испуга Упасть в пустоту облегченья. И сразу уснуть. И забыть. А была? Не была? Бывают вопросы Которым не надо ответа. Вот только Сиреневый шарфик на крае стола. Чуть что и шевелится, Ежится, словно от ветра.

Леонид на мгновение закрыл глаза. Он вдруг вспомнил свою жену, затем Вику…. Внедорожник бешено летел по дороге, нога упорно нажимала на акселератор. Он ждал, когда спутница запросит о пощаде и потребует что бы он снизил скорость. Но она молчала. Ему показалось, что ей даже нравиться. Впереди показался встречный КАМАЗ. Его оранжевая кабина мелькнула, словно знак предостережения об опасности. Леонид покосился на спутницу:

— А ты отчаянная, не боишься… другая бы уже завизжала… а ты… а вдруг вот раз и на встречку? И что тогда? Как ты будешь себя вести? Она посмотрела на него недобрым взглядом и, ухмыльнувшись, коротко ответила:

— А ты? Он улыбнулся и вдруг…. она ловким движением схватилась за руль и резко крутанула колесо влево, внедорожник пошел юзом и вылетел на встречную полосу, Леонид, широко открыв глаза крикнул:

— Что ты делаешь?!!!

— Ты же хотел узнать, как я буду себя вести… Больше он ничего не видел. Встречный КАМАЗ всей своей многотонной массой обрушился страшным ударом в капот внедорожника. Леонида подбросило и он вылетел через лобовое стекло, и со всего маху ударился о кабину грузовика. Мелкие капли крови, словно маленькие звездочки, покрыли оранжевую обшивку….

* * *

Большая куча венков. Просто огромная! Некоторые настолько дорогие, что дух захватывает только от одной мысли, сколько на могилу вывали денег. А целое море живых цветов дополняли эту нелепую картину дорогих через — чур богатых похорон, какой-то нелепо напыщенной смерти. Первый снег ложился на эти искусственные и уже мертво-живые цветы и почти сразу таял. Хот на некоторых листьях и траурных лентах белые хлопья задерживались и вальяжно блестели в лучах хилого октябрьского солнца. Два старика сидели в оградке соседней могилки за аккуратно установленным столиком. Скромный памятник возле них выглядел, словно молодой голубок, хотя и был обыкновенным бледно серым железным коробом с блестящей никелированной звездочкой в правом верхнем углу.

— Надо будет тоже вот такой столик и скамейку заказать, а то приду к нему на могилу и посидеть не на чем…. - сказал один.

— А ты уверен, что придешь? Может уже и…

— Ну не надо, не надо грубить Клюфт… сколько отмерено, столько и проживу. А если не я приду так придет Вика с твоим Вилором. Клюфт задумался. Он как-то нежно погладил по железной площади стола и, вздохнув, ответил:

— Хочется верить, что придут. Что приедут. Что Париж им надоест, домой потянет, кстати, они тебе звонили?

— Да Вика звонила и Вилор твой, разговаривал, — довольный ответил Андрон Кузьмич.

— И мне звонили, говорят, что у них там все хорошо… веселые такие были… — ответил Клюфт загадочно и добавил. — А ты-то Андрон был в Париже?

— Я?!!! Бог с тобой я ж не выездной? Я где работал-то?

— Вот и я… да у нас вся страна не выездная была…

— Клюфт не начинай… хоть тут на кладбище… надоел ты со своей политикой.

— Извини… слушай Андрон, а ты хочешь, что бы тебя вот рядом с сыном похоронили?

— Ну конечно, а где ж еще?

— Это верно, — вздохнул Клюфт. — А я хочу, что б меня рядом с Верочкой…

— Правильно. Вера…

— Да, Вера, как давно это было…

— Словно не с нами. Маленький засуетился и, достал из-под стола сумку. Оттуда извлек бутылку коньяка, маленькую банку с красной икрой хлеб и прочую закуску. Поставив две маленькие рюмочки, он наполнил их алкогольным напитком:

— Ну, давай помянем душу ушедшего раба Божьего Леонида… — поднял он одну из рюмок.

Клюфт поддержал предложение и тоже взял в руку рюмку. Они выпили молча, как то синхронно и совершенно одинаково взмахнув локтями. Закусив, вновь сидели задумавшись. Первым очнулся Маленький, он, встрепенувшись, тихо сказал:

— Знаешь Клюфт, я тут подумал, и понял, у меня больше вообще никого из близких в этом городе нет. Ты не поверишь, но ты теперь мне как родной… Клюфт переварил слова, затем свои мысли:

— Почему как… мы и есть родня… еще бы вон правнука или правнучку нам народили и все… точно родня…

— Слушай Клюфт… я тебе давно хотел сказать… все как-то не решался, — Маленький осекся, помолчав, тяжело вздохнул и продолжил. — В общем, ты прости меня, за все. Я, честно говоря, не прав был…

Клюфт ничего не ответил, он, положив руку на плечо Андрона Кузьмича, несколько раз легонько похлопал его, как старого друга и товарища. Говорить ничего не хотелось, да и говорить было уже просто нечего.

Погода окончательно испортилась. На небо наволокло мерзкие серые тучи, временами летел снег. На крутом склоне большого холма сидели двое. Мужчина в грязно-зеленом длинном плаще и длинноногая девица в кожаной куртке с косым блестящим замком. Они смотрели вниз, где виднелись огни большого города, который мигая вечерними огнями жил своей сумбурной и суматошной жизнью. Парочка, молча внимательно, наблюдали за суматошным, людским муравейником и временами переглядывалась друг с другом. Где-то вдалеке завыли собаки. Мужчина посмотрел на звук в темноту и тихо сказал:

— Честно говоря, я тебе не верил. Но сейчас могу признаться, ты вовсе не сука, с тобой можно иметь дело.

— Спасибо, — как-то отстраненно ответила девица. — Она взглянула на мужчину изучающее и добавила. — А ты тоже вроде не такой уж плохой, каким я тебя себе представляла. Предлагаю дальше вместе работать. Мужчина задумался. Вдалеке вновь завыли собаки.

— Ты же сказала, что у меня это последняя смена. Как мы будем вместе работать?

— Я пошутила. Да и ты… что не знаешь, у таких как ты, последних смен просто не может быть… так, что давай вместе…

— Я подумаю… — загадочно произнес мужчина. Он вновь присмотрелся к огням большого города и устало закрыл глаза.

А наверху хмурые облака боялись ветра. Хмурые облака то и дело крутились в свинцовом, тяжелом и безжизненном небе. Ветер рвал облака на части. Ветер умел это делать. Это была его работа. Работа, для которой он был рожден там, далеко на севере. Там, возле самой макушки земли. Облака старались изворачиваться. Но это им не удавалось. Они превращались в жалкие обрывки — под тугими холодными струями. Облака из последних сил пытались откупаться от могучего потока снежной крупой. Снег — лишний балласт. Они жертвовали им. Они с ужасом понимали, что больше не смогут носить его в себе. Снег не обижался. Он обреченно летел к земле, превращаясь в мокрый дождь. Ветер завывал от удовольствия. Ему было мало. Он не мог остановиться. Сумрак наступающей ночи лишь подзадоривал его. Но вдруг все закончилось. Ветер стих так же неожиданно, как и налетел. Кто-то неведомый словно выдавил из него жизнь и растворил в черном, холодном воздухе октябрьского вечера.

Март 2009 — ноябрь 2010 года.

Оглавление

1997 год

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Шестая глава

Седьмая глава

Восьмая глава

Девятая глава

Десятая глава

Одиннадцатая глава

Двенадцатая глава

Тринадцатая глава

Четырнадцатая глава

Пятнадцатая глава

Шестнадцатая глава

Семнадцатая глава

Восемнадцатая глава

Девятнадцатая глава

Двадцатая глава

Двадцать первая глава

Двадцать вторая глава

Глава двадцать третья

Двадцать четвертая глава

Двадцать пятая глава Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg