Но вот началась мостовая. Полукрестьянские дома сменились постепенно особняками, глухие ставни — ставнями-жалюзи. Он свернул за угол, потом еще раз и остановился у одноэтажного дома с двумя кариатидами у парадного. Даже в темноте было заметно, что этим входом давно не пользуются, крыльцо занесло сухими листьями, у одной из кариатид была отбита левая грудь. Он обошел дом и проник во двор через проулок, поскользнувшись на спелых ягодах шелковицы, густо засыпавших каменную дорожку, проложенную от калитки к застекленной веранде. Рука его была потной, а сердце колотилось, когда он, согнув пальцы, постучал негромко по стеклу.
Сначала не ответил никто.
Потом, после второго стука, спросили:
— Кто это?
Голос был незнакомый.
«Неужели они выселили маму и в доме живет какая-нибудь мразь?! — подумал он, сжимая рукоять браунинга. — Прикончу, как ту гнусную зеленую муху…»
— Мне нужна госпожа Муравьева.
— Зачем вам Вера Никодимовна? Кто вы?
Встречный вопрос немного успокоил. Могли ведь ответить и «господ больше нет» или похуже…
— Она дома?
— Но уже очень поздно…
— А вы кто?
— Моя фамилия Воздвиженский. Я снимаю комнату у Веры Никодимовны.
— Откройте, ради бога. Я ее сын.
— Вы Юра? Не может быть! Неужели вы Юра? Одну секунду, одну секунду…
За дверью торопливо загремели запоры.
Он шагнул через порог, и тут же к нему приникла уже стоявшая на веранде простоволосая женщина в домашнем капоте, наспех надетом поверх длинной ночной сорочки, морщинистые руки обвились вокруг шеи, и оба заплакали, повторяя слова, неизбежные в тех случаях, когда слова, собственно, не нужны.
— Юра! Ты… живой…
— Да… я… мама…
— Не верю… боже…
— Это я, мама… я…
— Не может быть…
Потом, при свете керосиновой лампы, помывшись и переодевшись, он сидел за круглым столом в гостиной и с удивлением рассматривал комнату, которая ни в чем не изменилась с тех пор, как в шестнадцатом году ушел он отсюда вольноопределяющимся на австрийский фронт. С тех пор изменилось все за пределами этой комнаты, а здесь — ничего, и даже сработанный с великой точностью парусник со сложнейшим такелажем и медной оснасткой, подаренный отцу, судовому врачу, сослуживцами-моряками, стоял на своем месте, по-прежнему зовущий в море, в дальнее страны, в иную жизнь.
Комментарии к книге «Омут», Павел Александрович Шестаков
Всего 0 комментариев