«Постоянство ложной памяти»

Разве не прекрасно бы было, когда б могли мы прочесть в одной книге все то, что изо всех иных книг (прошлых, нынешних и тех, коим только предстоит появиться) узнавали, узнаем и будем узнавать и находить вне их.

Летом 1311 г., незадолго до открытия Венского Собора, кардинал Модерацио сел на корабль, идущий в Пальму. Он был призван, да, призван, философом-отшельником с Майорки Раймондом Луллием. Послание Луллия доставил Модерацио в Брешию нищенствующий монах. В своем письме Луллий сообщал (слегка туманно) о новом изобретении, которое наверняка избавит сарацин от их еретических заблуждений и, следовательно, приблизит Второе Пришествие Спасителя, чего каждому следует ожидать с нетерпением. С нелегким сердцем размышлял Модерацио о том, чем может оказаться изобретение. Возможно, просто новым опровержением Корана? Но нет, это должно быть что-то более серьезное. Быть может, проект могучей дамбы, которая отклонит течение Нила от магометанского Египта и направит его дарующие жизнь воды в христианскую Абиссинию? Или, возможно, хитрый план обучения французских проституток христианской теологии и последующая отправка их на Восток, в гаремы султанов, после чего коварные наложницы, оказавшись в постели, легко обратят своих заблудших повелителей в истинную веру. В прошлом Модерацио выслушал и отклонил множество таких схем. Но изучение письма Луллия породило в нем ощущение некоего обещания или, может, угрозы, чего-то, что непросто было понять и потому непросто отвергнуть. Цитата в письме казалась Модерацио знакомой, но он никак не мог ее идентифицировать. Возможно, это была одна из собственных работ Луллия, Fama Fraternitas? De Modo Auditu Angeli?

Сойдя с корабля в Пальме, Модерацио провел ночь в маленьком порту в гостях у арагонского сенешаля. Вечером, пока кардинал с сенешалем ужинали, слуги кардинала были заняты поисками мулов и заготовлением провианта для предстоящей на следующий день поездки. Кроме слов о том, что самый знаменитый гражданин Майорки вряд ли переживет еще несколько зим, сенешаль не мог сообщить кардиналу о занятиях Луллия в его горной хижине ничего интересного. Наутро караван мулов отправился в путь, чтобы доставить кардинала со свитой к подножью горы Ранда. Модерацио оставил спутников в лагере на нижнем склоне горы, где оливковые рощи уступали место еловым зарослям. Дальше, по лесной тропинке к хижине на самой вершине горы, он пошел один. День был знойным и на щеках кардинала выступал пот, собирающийся в идеальной формы слезы. Убежище Луллия оказалось маленьким потрескавшимся домиком каменной кладки. Перед дверью пробивалась сквозь сухую почву одинокая сосна. С одной из ее ветвей свисал на цепи рог. Модерацио поднес его к губам и дунул. Эхо еще перекатывалось по холмам, когда Раймонд Луллий, Doctor Invincibilis, появился в дверях. На нем был византийского стиля тюрбан и малиновый халат, украшенный языками пламени. Из-под халата выглядывали турецкие шлепанцы с загнутыми носами. Увидев кардинала, Луллий закрыл глаза. Потом, после долгой паузы, произнес:

— Кардинал Модерацио. Добро пожаловать.

Дальнейших приветствий не последовало. Луллий стоял, заполняя собой дверной проем, и не делал никаких движений, чтобы пропустить кардинала.

— Зачем ты пришел? — потребовал ответа старик.

— Я получил твое письмо.

— Ты получил мое письмо, но понял ли ты его?

Модерацио понял, что с ним обращаются как со школьником, но отнесся к этому довольно спокойно.

— Ты писал о книге, которая включает в себя все книги. Думаю, ты имел в виду Библию. Ты также ссылался на Ангельские Ключи и на образы, слишком ужасные, чтобы их забыть, и, наконец, ты, кажется, пообещал продемонстрировать изобретение, которое обратит сарацин. Из-за этого последнего я и приехал, и, если мне будет позволено, я надеюсь написать о нем благосклонный отзыв Папе.

— Ты не понял моего послания.

— Значит, схемы по обращению сарацин не существует.

— Существует, и ты увидишь ее прежде чем уедешь отсюда. Но ты должен увидеть ее понимающими глазами, а не понимаешь ты многого. Воистину, мне следует сказать, что не понимаешь ты ничего. — Луллий помолчал. — Изучал ли ты когда-нибудь Искусство Памяти?

Кардинал покачал головой.

— Мои парижские учителя не сочли это необходимым, кроме того, память моя и так неплохо мне служит…

— Тогда твои парижские учителя сослужили тебе плохую службу, — прервал его Луллий, — Искусство памяти это…..Знаешь ли ты, что есть искусство памяти? Это самое мощное оружие в арсенале христианства и одно из тех, о коих Калиф с его магометанами не знают ничего.

Старик раскачивался в дверях.

— В правильно обученном христианском уме содержатся могучие силы. Я вижу, что необходимо провести демонстрацию. Но сперва давай попробуем вот что. Откуда я знаю, что твое имя — Модерацио и что ты кардинал?

Кардинал тщательно обдумал это. В Париже его научили не доверять обманчиво простым вопросам. И, тем не менее, откуда Луллий знает, кто он? Они встречались пять лет назад, в Гаэте, потом еще дважды в Падуе. Потом, совсем недавно, Луллий написал ему, и вот он явился в ответ на письмо. Кем же быть кардиналу Модерацио, как не кардиналом Модерацио? Но, сообразно осторожный, кардинал не дал никакого ответа, а лишь пожал плечами.

Луллий продолжил:

— Я старый человек, почти втрое старше тебя. Я видел, как папы, короли, кардиналы, князья, священники, бароны, капелланы, купцы и все остальные приходят и уходят из моей жизни. Никакая нетренированная память не смогла бы справиться с таким количеством, не потеряв большую часть. — Луллий постучал себя по лбу. — Но я освободил палаты своей головы и превратил ее дикий сад в искусственную память поразительной мощи. Я создал в своем черепе палаты, и в каждой из палат ниши, и в каждой нише образы памяти. Ты, например, когда я хочу тебя вспомнить… — (Тут у кардинала создалось впечатление, что Луллий не слишком часто хочет его вспоминать.) —…ты находишься в сто восемьдесят четвертой палате Дворца Памяти, в шестой нише. Поскольку ты добродетельный кардинал, я представил тебя в виде кардинальской добродетели, крылатого ангела. Поскольку тебе тридцать три года, а это возраст, в котором умер Христос (прекрасный, кстати, возраст для смерти), я вообразил распятие у твоих ног. Поскольку ты итальянец, я сделал тебе спагетти вместо волос. Наконец, потому что Moderatio — анаграмма английского «I Dream Too» — я тоже мечтаю — я представил все это в облаке, выходящем у меня из головы. Это просто, и это сообщает мне все, что мне нужно о тебе знать.

Кардинал был очень вежлив и ничего не сказал, но Луллий заметил в молодом человеке сомнение.

— Это только начало. Пройдем внутрь.

Старик взял его за руку и втянул в хижину. Модерацио чувствовал, как дрожала стариковская рука у запястья, но, посмотрев вниз на эту узловатую руку, понял, что то, что он принял за старческую дрожь, на деле было чем-то неистовым и полным жизни. Будто под кожей у философа трясся и извивался какой-то мощный дух.

Хижина оказалась темной и прохладной. Вся комната была завалена книгами и диаграммами. Мебели не было, лишь соломенный матрас и нечто, возвышавшееся в центре комнаты и накрытое большим куском парусины.

— Возьми книгу, любую книгу, — потребовал старик. — Возьми книгу в любом месте, открой на любой странице. Скажи мне, какую главу ты открыл, и я скажу тебе, что написано в этой главе — слово за словом и буква за буквой.

Модерацио подошел к куче книг в углу и заколебался. Несомненно, это гадание по книгам несколько походило на Sortes Virgilianae, достойную порицания практику библиомантии? Кроме того, книги были весьма странными. Turba Philosophorum, Tractat Middoth, Necronomicon Аль-Хазреда. Он выбрал книгу, дал ей раскрыться и поспешно закрыл снова. Страница была заполнена выполненными в мельчайших деталях схемами женских внутренних органов, разрезанных и изображенных под незнакомыми созвездиями. Кроме того, текст был как-то зашифрован. Он взял другую книгу, название которой было, по крайней мере, ему знакомо.

— Picatrix, часть четвертая, глава двадцать третья.

Закрыв глаза и плотно прижав руки к бокам, Раймонд Луллий начал декламировать: «Адепт должен знать, что он восседает на высочайшей из всех ветвей знания. Поскольку узнает он, что он есть человек, и что человек есть мир в миниатюре или сокращение целого. По этой-то причине и сформирован череп его как небо над ним и нет под небом ничего, что человеческий разум не смог бы объять. Но прежде чем проследовать дальше, адепт должен быть предупрежден также об определенных ловушках и западнях, кои, не будучи распознаны, неизбежно приведут к… — и так далее и так далее». Луллий открыл глаза.

— Довольно ли ты услышал? Я могу вспомнить каждое слово на этой странице. Более того, могу сказать тебе, какие буквы начертаны черными чернилами, а какие красными. Разве ты не впечатлен?

— О да! Это что-то изумительное, — вежливо ответил кардинал. Но про себя подумал, как это поможет обратить сарацин? Калиф вряд ли обратится при виде того, как стареющий отшельник вспоминает его имя.

Луллий издал сухой смешок.

— Но это пустяк, сущий пустяк. Я бы не вызвал тебя сюда из Неаполя из-за такой мелочи. Сейчас я покажу тебе что-то воистину изумительное.

С этими словами старик наклонился и принялся стягивать парусину. Кардинал попытался было ему помочь, но был остановлен властным движением руки. А потом он и впрямь замер от изумления. Он не мог подобрать имени к тому, что появилось из-под брезента и стояло теперь в центре комнаты, поблескивая в скудном свете. Это походило на каркас бронзовой сферы, вмонтированный в дубовый стол. Или, немного, на модель планетной системы. Или на астролябию с алидадой. Или, возможно, на армиллярную сферу. Но на самом деле это не было похоже ни на что, прежде виденное кардиналом. Он провел над устройством руками, не решаясь до него дотронуться.

— Что это?

— Это машина, которая обратит сарацин и евреев. Это ответ на все. Это моя машина Ars Combinandi. Это воплощение каждой книги, которая была или будет написана. Я сам, написавший столько книг, не стану больше писать, потому что Ars Combinandi знает все и при умелом обращении может все сообщить.

Кардинал внимательнее посмотрел на прибор. Тот воистину был произведением необыкновенного мастерства. Два набора из девяти больших бронзовых колец каждый, размеченные латинскими буквами и арабскими цифрами, висели одно в другом, соединенные лишь скользящими штифтами, охватывая центральную сферу тремя сегментами. Все это было окружено вертикальным деревянным обручем, на котором были начертаны знаки зодиака, к нему был присоединен скользящий серебряный указатель. Указатель, в свою очередь, был соединен элегантным набором передач с большой осью, которая поддерживала внешнее из бронзовых колец.

— Его Святейшество будет рад это увидеть! Что она делает? Может ли она показывать время?

— Она может сказать нам, что есть Время, — величественно ответил Луллий. — Если хочешь, можешь пообщаться с ней.

Кардинал поднял руку и очень неуверенно сказал:

— Приветствую.

Машина не ответила.

Луллий, не заметивший этого, продолжал:

— Это внешнее воплощение моей работы с Искусством Памяти. Это искусственная память. Все человеческие знания заключены здесь в абстрактном виде. Центральная сфера разделена на три части, символизирующие три активные свойства — Волю, Интеллект и Чувство. Внутренний из двух наборов колец соответствует Девяти Именам Бога, а внешний — девяти уровням существования, от Божественного к Неорганическому. Таким образом, у нас есть три и девять и девять переменных, и, если мы прибавим эту движущуюся стрелку, которая называется квестор или дознаватель, всего у нас их будет двадцать две. Итоговая сумма — два в двадцать второй степени минус один, что составляет четыре миллиона, сто девяносто девять тысяч триста три. Как тебе должно быть известно, это число отдельных вещей и явлений, существующих во вселенной.

Полагаю, твои парижские преподаватели научили тебя этому? Каждая вещь во вселенной может быть найдена путем правильного манипулирования и комбинирования этими колесами. И даже это еще не все, потому что память Ars Combinandi — не пассивная. Это знание, потенциально активное и мобильное, потому что с помощью корректной манипуляции кольцами и перемещений квестора, оно может производить силлогизмы, рассчитывать человеческую судьбу и опровергать ереси. И все это — с помощью твердой логики! Теперь, если ты назовешь мне вопрос, я сделаю так, что машина на него ответит.

Мысли кардинала заметались. О машина, довольна ли ты своей работой? Будет ли завтра дождь? Правда ли, что кошки умнее собак? Но он не хотел показаться легкомысленным.

Итак, наконец:

— Спроси, существует ли Бог?

Луллий принялся настраивать кольца, пока они не оказались в удовлетворившем его положении. Затем он переместил квестор в предназначенную позицию. Кольца начали вращаться, сфера поворачиваться, и квестор на обруче стал перемещаться вслед за ними. Наконец, он остановился на закодированном наборе символов.

Луллий достал свою кодовую книгу. Он и кардинал вместе вели взглядами и пальцами по колонкам зашифрованных фраз. И, наконец, нашли ответ машины.

«ЕЩЕ НЕТ!»

* * *

Четыре способа Мышления (Тождество, Отрицание, Взаимность и Перестановка) взаимозависимы с тремя активными силами интеллекта, и эти зависимости в свою очередь могут быть рассмотрены в свете записей, создаваемых подмножествами двадцати двух букв кабалистического алфавита. Единая совокупность сутей и качеств, произведенных в результате таких вычислений наверняка должна существовать. Длинные цепи абстрактных мыслей змеились сквозь его череп.

Луллий лежал на соломенном матрасе в мыслительной агонии. До того как вежливо проститься и отправиться в свой обратный путь к подножью горы, кардинал не сказал ни слова. В этом не было необходимости. Оба знали, что машина Ars Combinandi никогда не будет показана Папе. Она, несомненно, была еретической. Я предам дьявольский прибор пламени, думал Луллий. И сожгу свои книги. Книги, шифры, алфавиты, силлогизмы, все, что когда-то варилось в его голове, теперь казалось ему ужасной лихорадкой, болезнью, от которой будет сложно когда-либо оправиться. Я погибаю от размышлений, подумал он. Я превратился в камень. Камень должен быть классифицирован как Неорганическое. Он является выражением качества минеральности. Поскольку он сух и холоден, его руководящим астральным влиянием является… Стоп. Стоп. Он подумал, что сейчас хотел бы увидеть настоящий булыжник и почувствовать тот отчетливый запах, что издают мокрые камни на солнце. Он хотел бы… Чего бы хотел он? Он подумал, что хотел бы вернуться в мир, каким тот был, когда он был моложе, мир, чьи контуры были яснее и четче, а свет ярче. Время, когда он воспринимал все таким, каково оно есть, а не посредством серой мысли. Он хотел бы посмотреть на человека и дотронуться до плоти.

Была одна девушка, вспомнил он. Он не мог вспомнить ее имени. Они лежали вместе в саду на окраине Пальмы, на обочине идущей вдоль побережья дороги. Его рука покоилась на ее бедре. Синее пятно, должно быть, было ее юбкой, хотя кроме этого он не помнил ничего из ее одежды. Она смеялась, и он смеялся. Он помнил этот момент лишь по одной причине, потому что он был началом его новой жизни, последним веселым вздохом его старого грешного Я и зарождением карьеры Doctor'a Invinciblis. Потому что в тот момент, почувствовав присутствие в саду кого-то третьего, он внезапно оторвал глаза от хохочущей девушки, поднял глаза и в ужасном изумлении узрел над собой Христа, нависающего над садом, склонившись с Древа Адама, на котором был распят. Луллий закричал и раскаялся. С этого момента он стал избегать женщин и других земных явлений, думал лишь о Боге и работал над своей философией. Что же до нее, — девушка, имени которой он не помнил, наверняка вышла замуж и стала старой и уродливой, вынашивая детей. Было бы бесполезным искать ее теперь. Вполне возможно даже, что теперь она (но не ее имя?) существовала только как кучка зеленеющих костей в каком-нибудь поле.

Потерянные воспоминания часто незвано возвращаются к мужчинам и женщинам, впавшим в старческое слабоумие. Это хорошо известно (хотя ничего не могло появиться без спроса в памяти Луллия). Ничто, однажды виденное или слышанное, не может быть утеряно окончательно. Где-то в памяти оно продолжает храниться. Нужно лишь найти к нему дорогу. Странно, что он, мастер Ars Memorandi, не мог вспомнить ее имени и даже лица. Он лежал, напрягая мысль. В конце концов, он вспомнил, что он забыл то, что он запомнил забыть. В первые дни его штудий мнемонического искусства он научился вспоминать все сцены и лица своей юности в мельчайших подробностях. Добродетельных друзей и душеспасительные сцены он мог восстановить в памяти почти мгновенно. У них были свои постоянные места в открытых частях Дворца Памяти. Но сейчас он вспомнил, что собрал все воспоминания о каждом постыдном инциденте, каждой сцене искушения и каждом беспутном приятеле и заточил их в башню в редко посещаемом закоулке Дворца Памяти и, сделав это, замкнул дверь башни и никогда больше к ней не подходил.

Так что было очевидно, что девушка находилась в башне, сохраненная во всей красе своей юности, каждый дюйм ее плоти, каждая пора ее кожи, каждая ресница были на месте и нетронуты временем. Она будет в идеальном состоянии — как гомункулус в банке с маслом или розовый лепесток, зажатый меж страниц забытой книги, или любовное письмо, хранящееся в запечатанной шкатулке. Но войти в башню, вызвать память о ней — все равно, что оживлять мертвецов, грешное воскрешение. Луллий поиграл с искушением, поиграл и поддался ему. В конце концов, в этом не должно быть никакой опасности, поскольку он уже очень стар и искушен во всех дисциплинах, которые может предложить христианство. Будет даже полезным рассмотреть капризы юности в свете опыта. Он почувствовал смутное возбуждение.

Несколько минут спустя он закрыл глаза и начал концентрироваться. Он вступал во Дворец Памяти. План дворца был сделан по подобию Папского Дворца в Авиньоне, — самого большого здания, когда-либо виденного Луллием. Он замешкался у алькова в первом вестибюле. В нем стояла телега с сеном, а над ней колыхалось полупрозрачное бесплотное привидение. Он улыбнулся. ВОЗДУХ, первый из четырех элементов. В следующем алькове, разумеется, была ВОДА — Волк, бросающийся на Оленя, стоящего под Деревом, на котором росли Апельсины. Такие же яркие образы заполняли альковы, предназначенные ЗЕМЛЕ и ОГНЮ. Главный зал собраний, часто использовавшийся Луллием в ежедневных вычислениях, был заполнен беспорядочными картинами. Оратор, Можжевеловый Куст и Свора Псов отмечала путь к силлогизму Аристотеля. Крылатое яйцо… Слон, несущий Обелиск… Петух… Король, Королевич, Сапожник и Портной, играющие в карты… Омертвелый Агнец… Качели, на которых восседал Пламенеющий Менестрель. На расшифровку всего этого сейчас не было времени. Отшельник устремился сквозь зал и из него, через спрятанную за троном дверь.

Найти запертую башню оказалось делом небыстрым. Время от времени ему приходилось останавливаться и заново знакомиться с созданным им Дворцом. Но, как только она была найдена, несложный трюк памяти успешно открыл запертую дверь. Стелла обитала на верхнем этаже Башни. (Да, он вспомнил ее имя, лишь только прошел через дверь).

С нарастающим возбуждением поднимался отшельник по лестнице. Лестничный пролет был заполнен людьми, и Луллий почувствовал, что с него катит пот. Толпящиеся вокруг беспутные друзья прошлых дней пытались удержать его, но он не обращал на них внимания.

Наконец, он открыл дверь палаты. Крохотная комната была почти полностью занята сияющей звездой, висящей в ее центре и освещающей своими лучами странные объекты, которые десятками и сотнями покрывали пол и стены — якорь, прицепленный к отрубленной руке, растущее вверх корнями Древо Иуды, ряд вырезанных из дерева искусственных зубов, ждущий повешения человек с петлей на шее, заросшая мхом пентаграмма… Луллий принялся наводить порядок в этом хаосе. Он легко разобрал множество запутанных анаграмм и акростихов, расшифровал обманчивый ребус и, наконец, превратил звезду в Стеллу.

Лучи втянулись, и фигура Стеллы нарисовалась перед ним в сумраке во всем своем объеме. Что за женщина! Что за женщина? В иерархии сущностей женщина, как и мужчина, находится между Ангельским и Животным. Но есть некие важные качества, отличающие ее от мужчины. Во-первых, Женский Первоисточник пассивен. Во-вторых, астральное влияние, руководящее femininitas — это влияние Венеры, которая является влажной и горячей. Соответствующий кабалистический знак — Гимель, тоже горячий и влажный, но это лишь Гимель в своем пассивном аспекте, что легко увидеть из функции Гимеля в его активной мужской роли с Древом Зефира. Но есть в ней также и качества наслаждения и родов, кои следует рассматривать во всем множестве их аспектов…

Тут Стелла заговорила.

— Как здесь жарко! Ничего, если я ослаблю корсаж?

— В аду будет жарче, — пробормотал философ рассеянно.

Пер. Остапа Кармоди