«Янычары»

ПРОЛОГ

Зеркальный мир... В нем все наоборот,

Но, показав нам – нас, он нам не врет!

Джелал уд-Дин Руми

 .g.D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\1.BMP;3.0»;3.0»;BMP

ПРОЛОГ НА ПОЛЕ БОЯ. НОВОЕ ВОЙСКО

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы,

Поиски оставьте эти, вы – есть он, а он – есть вы.

Вы – посланники Господни, вы пророка вознесли,

Вы – закона дух и буква, веры твердь, ислама львы,

Знаки Бога, по которым вышивает вкривь и вкось

Богослов, не понимая суть божественной канвы...

Джелал уд-Дин Руми. Китаб ал-Маснави-йи ма'нави

Посвистывают под ветром стебельки ковыля, покорно, дружно клонятся их султанчики. На опаленных солнцем холмах стрекочут кузнечики и рассыпаются каперсы. Но недвижны ноздреватые серые камни, покрытые желтыми лишайниками, привычные и к туманам, и к зною, тысячелетиями высятся они среди анатолийских лугов. У них нет возраста: умрут все герои нашей книги, умрем мы, а им все так же недвижно лежать на пути суеты людской.

Вот она, суета: вдали, в утренней дымке – крепостные стены, на них мельтешат защитники, взвиваются стрелы лучников; под стенами – не менее пестрые сонмы нападающих. Да нападают ли они? Похоже, только красуются один перед другим; в лагере осаждающих много разноцветных шитых халатов и пышных тюрбанов с султанами, много шума и движения, но не видно единой направляющей мысли. Это и заботит двух всадников здесь, на горном склоне; кажется, они выбрались сюда, на возвышенность перед осаждаемым городом, не только для того, чтобы еще и еще раз оценить свое и противника стратегическое положение, но и для того, чтобы избежать лишних ушей...

– Клянусь Аллахом, людей погубит разномыслие! – говорит один из них, высокий, в когда-то голубом, а теперь засаленном халате, расшитом золотыми узорами, и тебетее, из-под которого видны длинные волосы в монгольском стиле, что режет глаз мусульманину, привыкшему к бритым головам. Это Орхан ибн Осман, сын султана и шахзаде .

– Бурсу можно было бы давно взять, если бы каждый сювари не хотел взять ее сам! Но, по словам Руми, «там, где «если б» закралось в речь, об удаче мечтать смешно». Говорю: пусть твои джебелю и гулямы зайдут справа. И он не скажет: «на голове и на глазах» ; он говорит: «а почему бы моим гулямам не зайти слева?» он сипахи , за ним его санджак , его тимар ; он, так и быть, отдаст мне мой пенджик , но уверен: я без него не обойдусь! Но кто ему дал этот тимар?! Он забыл: его земля – это араз и-мири , это – моя земля! Клянусь Аллахом, словно не было тех тысячелетий, и я как Агамемнон, вынужден снова призывать к порядку разгневанного Ахилла... « , , «» ... Пусть Ахилл был героем, но нет у меня к нему симпатии, ибо Иблис возмутил его против ислама ...

Второй, в зеленом халате и зеленой же чалме, – друг и советник Орхана, Чандарлы Кара Халил Хайр уд-Дин-эфенди , кади (судья) Биледжика, – повесил четки, которые перебирал, на левую ладонь и неторопливо огладил бороду:

– »Держитесь за вервь Аллаха все, и не разделяйтесь, и помните милость Аллаха вам, когда вы были врагами, а он сблизил ваши сердца, и вы стали по его милости братьями!» . Так сказал пророк.

– Мне ль желать разделения?! – с горечью и недоумением воскликнул Орхан. – Наоборот: все силы хочу я сжать в единый кулак, дробя им неверных, тех, что мешают нести по свету истину. Объединиться в деле правды должен весь мир. Стереть все границы, дать всему миру свободу торговли, покой от усобиц, мир и справедливость. Посмотри: это караванный путь. Истина мира идет по нему. И потому я желаю и готов взять под свою охрану все караванные пути мира! А пылью этого – посыпать свою голову, потому что мир еще не мой, в нем нет справедливости, а мои дни уходят, вздох за вздохом! «Смертного рок у меня, а желанье мое не для смертных» ...

Если все государства, вблизи и вдали, Лягут, мной покоренные, в прахе, в пыли – От того я, владыка, не стану бессмертным. Мой удел невелик: три аршина земли ,

– так выразил мои мучения поэт.

– Султан! При блеске звездного огня В века седлали твоего коня. И там, где землю тронет он копытом, Пыль золотая выбьется, звеня , –

немедленно парировал привыкший к поэтическим схваткам Хайр уд-Дин.

– Сдаюсь, – шутливо поднял окрашенные хной ладони Орхан. – Послушать тебя, так моего коня надо звать ал-Бурак , а я должен быть готов к исра ва-л-мирадж . «Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?» И я еще не султан. Но словесные утешения – удел слабых. Неужели мы – слабы?

– Слабость – еще не грех! «Если кто-нибудь из вас увидит нечто достойное порицания, пусть изменит это собственноручно, если же он не сможет этого сделать своими руками, пусть сделает это своим языком, а если не сможет и этого, то пусть сделает это сердцем своим, и последнее будет самым слабым проявлением веры»...

– Сердцем? Да! Но прежде всего руками!

– Сколько их было, владык, начиная с Искандера Зу-ль-Карнайна, желавших до конца пройти этот путь, желавших, чтобы солнце, и восходя, и заходя, освещало земли, взлелеянные их мудростью и справедливостью! Это хотели сделать – и чуть было не сделали! – арабы; это хотели сделать, чуть было не сделали и завещали сделать нам наши предки – огузы и сельджуки; это хотел сделать Чингиз-хан и был ближе других к цели, но и он не смог; и, как уже видно, не смогут сделать его потомки. Теперь о том же мечтает блистательный и могучий. Наверно, это правильно – и я не берусь судить об этом: только Аллах может нашептать такое сердцу человека. Ибо сам Аллах разделил мир на дар аль-ислам и дар аль-харб , утвердив тем самым джихад ! Но не всякая раковина беременна жемчугом. Амр ибн Ауф так передает хадис Бухари: «Можете вы возжелать мира, как другие до вас возжелали его, – и разрушит он вас, как и тех, что были прежде вас».

Как тщательно нужно обдумать все ошибки бывших до нас создателей империй! Как осторожно взвесить свои действия! Скажу одно: военной силой ничего нельзя ни завоевать, ни удержать. Огонь – последнее из лекарств, и меч – последняя из хитростей! Земля должна сама ложиться в твои руки, как созревший плод. Армия же нужна не для того, чтобы завоевать ее, а для того, чтобы отстоять ее от тех других, кто неправедно желает взять ее.

– Как много дел считались неосуществимыми, пока они не были осуществлены! – недовольно буркнул Орхан. – Другой хадис гласит: «Поистине, дела связаны с намерениями, и, поистине, каждому человеку достанется лишь то, что он намеревался обрести»!

– Поистине, это так! Но у блистательного и могучего много – о, слишком много, – соперников, желающих того же, что и он. С иными можно будет померяться силами в честном бою – и для того нужно войско, большое войско. Но одного только войска мало. Знает ли блистательный, что бейты о золотой пыли из-под копыт коня поэтесса Мехсети Гянджеви посвятила султану Санджару, а он был сыном Малик-хана, отравленного людьми Хасана ибн Саббаха... Враги не всегда предпочитают открытый бой, они будут подсылать тайных убийц, и с ними также нужно справиться. Этого не сделать в одеждах великолепия, нужно порой засучить рукава, а полы халата, возможно, окажутся забрызганными кровью....

– Одежды? – недоуменно протянул Орхан. – Кровь? Разумеется!.. Но это потом... Первое – войско! Что ты хочешь сказать о нем?

– Это должно быть войско, какого еще не было в мире, йени чери ...

– Это должно быть непобедимое войско! – высокомерно возразил Орхан, – но скажи, в чем ты видишь его новизну, и если правота твоя и справедливость слов твоих окажутся полезны нам, ты будешь щедро награжден. Ибо никто не говорит: «Ты будешь разбит»; все говорят: «Ты победишь»; но сколько ни говори «халва», во рту не становится сладко! Видит Всевидящий, войско само становится источником опасности! Я не говорю об акынджи или азапах , которым интересен только грабеж. Когда наш отец Осман-гази, да благословит его Аллах и да приветствует, захватил область Енишехри, я получил из его рук Караджи-гиссар, мой Инёню. Все гази получили тогда новые тимары, новые деревни, каждого облагодетельствовал отец по его достоинству, и они веселились, они хотели воевать дальше, но, клянусь подножием престола Аллаха, мне уже тогда это не понравилось! В их глазах был хищный блеск. Чем больше их тимары, тем больше их независимость, тем сильнее их войско. Да, их, их, а не мое! Клянусь копытами моего жеребца, от этих эмиров, еще не взбунтовавшихся, но постоянно готовых к этому, можно ждать одних неприятностей... А отец не хочет понять этого, он доволен положением пусть первого – но среди равных...

– Войско, о котором я говорю, йени чери, должно принадлежать султану и только султану...

– Мы думали об этом... Мы хотели увеличить численность войск, набрав их из селений своего собственного вилайета, но кто будет тогда возделывать нашу землю? Брат Ала уд-Дин недавно посоветовал призывать в пехоту добровольцев из числа всех реайятов . Это тоже новое войско, и мы назвали его яя. Мальчики-тюрки записываются в войско, и их учат; они выбирают себе десятников, в каждую сотню назначается юзбаши из сювари – мюселлем ; в каждую тысячу будет поставлен бинбаши – яя-бей. Когда они пойдут в поход, им будет выдаваться по два акче в день, когда похода нет – деньги остаются в казне, а они обрабатывают свою землю и не платят ушр и другие налоги...

– Да преклонит султан свой слух к моим словам! Это ошибка! (Орхан поморщился, но смолчал.) Реайятам это весьма выгодно. Я знаю, что за запись в это войско они давали даже взятки кадиям ! Но так ли это выгодно нам? Человек может держать в руках меч и плуг одновременно только в одном случае: если земля, которую он защищает – его и только его. Если мы хотим обороняться на своей территории от врага, нам нужно именно такое войско. Так делает хан Золотой Орды: по всей длине тамги , для ее защиты и наблюдения за врагом он создает цепи военных поселений; тамгачи могут иметь собственные стада, но им строго запрещено заниматься земледелием! Иначе они потеряют боеспособность. Такой же закон в прежние времена издал халиф Омар: завоевав Персию, он запретил мусульманам владеть завоеванными землями. А сделал он это, в своей мудрости, для того, чтобы богатые персы не обращались в ислам, а платили высокие налоги на иноверцев. Халиф Харун ар-Рашид поручил верховному кадию Абу Йусуфу составить «Китаб аль-харадж» , и там сохранились слова праведного Омара: «Подлинно, мусульмане будут существовать за счет этих [платящих подать], пока будут в живых; а когда мы умрем, и они умрут, то сыновья наши будут жить за счет их сыновей вечно, пока будут существовать, так что они будут рабами последователей мусульманской веры, и тогда мусульманская вера будет оставаться преобладающей»...

– А откуда султан Узбек берет людей для своих поселений, – заинтересовался Орхан.

– Выводит население из русских княжеств, из половецких кочевий! Эта «дань кровью» так и называется – тамга. Их селят на Кубани и Тереке, среди пятигорских черкесов и алан, в Дербентском и Дарьяльском проходах, там, где идут караваны, и там, откуда можно ждать вторжения... И настолько велика эта «дань кровью», что Узбек поставляет из своего улуса воинов – русов, половцев и ясов – отличающихся мастерством верховой езды и стрельбы, в Бейцзин , наследникам Хубилая, в состав императорской гвардии. Там из них формируют «сюань чжун урусы ху вэй цинь цзюань», то есть «Охранный полк из русов, прославляющий верность»...

– Китайцы? – приподнял Орхан брови....

– Русы стали там великолепной императорской гвардией. Да увидит блистательный султан сам: воины, предназначенные для вторжения в чужую страну, готовые в любой момент и убить и умереть, не могут заниматься сельским хозяйством! Таким изначально было римское войско – ополчением, когда воин лишь во время походов или боевых действий получал паек, униформу, вооружение и даже небольшое жалованье, а в мирное время пахал земли. Уже консул Марий, должен был повысить и жалованье солдатам, и срок службы – до 16, а потом до 20 лет. Но лишь Август, превратив легионы в постоянное войско на государственном содержании, получил в свои руки тот инструмент внешней политики, которого хотел!

Войско должно быть профессиональным – или это не войско, а милиция, силы самообороны. Вонзить меч в человека руками, которыми только что разминал колосья ячменя или доил верблюдицу, можно лишь при одном условии: если этот человек – враг, ворвавшийся в твой дом! Чтобы завоевывать новые земли, контролировать караванные пути, нужны другие воины, свободные от любых связей – с родителями, домом, хозяйством, семьей. У тех, кого можно назвать «вырывающими с силой, извлекающими стремительно, плавающими плавно, опережающими быстро и распространяющими приказ» , домом должна быть казарма, их отцом – сиятельный султан...

– А кто же будет пахать землю? Кормить этих воинов?

– Те же мусульмане, что делают это сейчас! Ведь, поистине, все мужчины и женщины в странах дар ас-сульх – рабы и рабыни султана; пусть блистательный и могучий наберет войско из их детей! К тому же они кяфиры, и разлучить их с детьми – значит, осуществить по отношению к этим детям божественное милосердие. Взять несколько тысяч из детей неверных не только возможно и дозволено, но и послужит во славу султана... А если кяфиры, лишившись этих рабочих рук, станут разоряться, то ведь в наших землях хватает мусульман, мечтающих о земельных пожалованиях...

– Но дети неверных – это дети неверных! Могу ли я вложить меч войны с насара в руки насара?

– Да преклонит султан слух к моим словам! Христианами они перестанут быть – сразу же! Их обрежут, они произнесут вероисповедную формулу и будут приняты в братство Ахи . Каждый воин ислама должен в полной мере быть воином веры. Франки, лицемерные кяфиры, поняли, что воин бьется вдвое лучше, если он не только воин, но и монах...

– Что такое монах? – заинтересовался Орхан.

– Поистине, это одно из христианских извращений: здоровый мужчина клянется не прикасаться к женщине; имея силу в руках и ногах, обещает, что будет всю жизнь оставаться нищим, ходить в рубище...

– Дервиши, что ли?

– Именно так, блистательный! Франки объединили воинов в дервишеских орденах: таковы у них Родосские рыцари, похитившие у сабеев аравийской пустыни обряды и поклонение Иоанну , а у извративших ислам исмаилитов – раскраску их одежд ; таков «Дом Девы Иерусалимской» . Такими же были и рыцари Храма, тамплиеры , названные так потому, что король еретиков позволил им осквернить своим пребыванием мечеть Куббат-ас-Сахра, воздвигнутую в городе Бейт ал-Мукаддаса на месте, где строил свой храм Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими! Аллах не оставил без наказания кощунства «рыцарей храма»: король франков со своими кадиями ограбил их замки и заживо сжег их самих; а когда имам франков попытался возмутиться, король поставил другого имама, своего , да еще поселил его в своем городе , и тот охотно упразднил орден . Это случилось больше десяти лет назад, и, поистине, здесь видна рука Аллаха! Ибо и король франков, и имам «рыцарей храма» мечтали об одном: увенчать свою голову короной единой Европы – то есть свершить то, о чем сейчас думает блистательный султан в отношении стран Востока; но в схватке между собой одни из них утратили жизни, а другой – свою честь и свой авторитет...

– Родник твоего красноречия неиссякаем, – остановил Хайр уд-Дина Орхан, – но кувшин твоей мудрости показал дно! Ты начал говорить дело, о новом способе организации войска, и вот увлекся вещами, интересными лишь франкам! Говори о воинах веры – или теперь уж лучше не говори ничего! Я понял! Довольно! Мне нужно подумать!

И закрыл глаза, медленно оглаживая ладонями бороду.

По сути, он уже принял решение. Ему понравилось это: мальчики, подобные слиткам серебра или луне в ее пятнадцатую ночь, мальчики, разум которых еще ничем не загрязнен, мальчики, которые станут могучими мужчинами из его рук, которых вскормят мясом с конца копья его воины... Это, клянусь Аллахом, будет сила! – и это будет действительно его сила, – если, конечно, правильно подобрать воспитателей. Впрочем, о воспитателях с Кара Халилом еще будет серьезный и обстоятельный разговор. О воспитателях, о порядке набора, о казармах, о котлах...

А сейчас ему надо ощутить, как он будет себя чувствовать, когда эта сила уже будет в его руках.

Чтобы вести себя дальше так, словно эта сила у него уже есть.

Как их назвал Хайр уд-Дин? Йени чери... Новое войско... Оно уйдет вот по этим караванным тропам и на запад, на Византию, где правит лицемерный Алексей II, и на Восток, на державу Ильханов, до которой, впрочем, долго добираться не надо, она – здесь, в лице самовлюбленного Тимурташа... Но, как бы то ни было, войско пойдет вот по этой караванной тропе. И положит к его ногам весь мир!

Орхан ловко спрыгнул с седла, отдал поводья подбежавшему чаушбаши, люди которого неподвижно застыли в отдаленье на камнях, спинами к султану, и сам, без фарраша , расстелил скромный молитвенный коврик прямо в пыли караванного пути, сделав его своим масджид . Настало время салят аз-зохр , но не к Мекке, не к Каабе было обращено его лицо, а на запад, к Византии, к Константинополю! Стоявший на коленях на молитвенном коврике рядом, на обочине дороги, Хайр уд-Дин удивленно покосился на него. А Орхан неторопливо отер пылью предплечья , – и вдруг упал, погрузив руки и лицо в раскаленную дорожную пыль...

Он совершил четыре положенных в полдень ракаата и долго пребывал в суджжде – на коленях, обращая свои мысли к Всевышнему, пока Аллах не вселил в его душу уверенность, что все будет так, как хочется ему...

ПРОЛОГ НА ПЛАЦУ. МЕЧ ВЕРЫ (ЗУ-ЛЬ-ФИКР)

Эта страна полна всяческих благ, есть в ней много золота, великолепных одеяний, благородных коней и стального оружия, закаленного кровью пресмыкающихся ...

Шапух Багратуни, армянский историк IX в. «История халифов» Биснэв зи най чун хикайст микунал? ... Джалал уд-Дин Руми. «Маснави».

– Р– рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

Барабаны грохочут так, что, кажется, в их ритме вздрагивают утесы снеговых гор. Зеленая широкая лощина, с трех сторон окруженная невысокими холмами, усыпана сонмами молодых людей в похожих долгополых халатах, перетянутых кушаками, фесках с султанами. У всех за кушаками – кривые сабли. Это янычары.

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

–...И женщина эта была закутана в шелковый мосульский изар , – рассказывает один из них другим, – а из-под него были видны лишь туфли, расшитые золотым шитьем. И она остановилась, и подняла покрывало, и из-под него показались глаза, подобные газельим, и брови, подобные луку новой луны в месяц шаббан, и ресницы, подобные черным неотразимым стрелам. Женщина была высока ростом, и под шалью угадывались очертания выпуклой груди и нежных бедер; она была совершенна по качествам, красивая, прелестная, блестящая и совершенная, стройная и соразмерная, с сияющим лбом и румяным лицом. Ее щеки были как анемоны, и рот как сулейманова печать, и алые губки как коралл, и зубки как стройно нанизанный жемчуг, и шея как у антилопы. Ее стан походил на букву алеф, и дыхание ее благоухало мускусом...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

Другой из янычаров, богато одетый, рассказывает что-то интересное, судя по тому, какая собралась вокруг него толпа. Он не торопится, поджидая того события, которое здесь сейчас должно произойти, готовя к нему воинов:

– Поистине, это случилось в первый век хиджры, во времена ар-ридда , когда первый халиф Абу-Бекр приводил к исламу Аравийский полуостров. Некая лжепророчица, по имени Саджах, то есть «говорящая рифмованной прозой», из племени тамим, долго жившая среди христиан-таглибитов, возомнила, что чрез нее людям послано божие слово, и побудила многих, уже принявших ислам, отпасть от истинной веры. Шайтан, вселившийся в нее, говорил ее устами дерзновенные слова. Слова – не более, чем ветер, ими не наполнить животов, и этой пророчице пришлось вести тех, кто поверил ей, на разбои и грабежи. Удивительно, как везет отчаявшимся людям: годы и годы уходила она от справедливого наказания. В 11 году хиджры тамимиты вторглись в Йемаму, где сбивал с толку людей и боролся с правоверием другой лжепророк, глава племени ханифа Маслама. Лжецы и обманщики легко находят общий язык: лжепророк и лжепророчица заключили союз. Но, поистине, Аллах разрушает дело нечестивых. Саджах пришлось увести свое племя на добычу к Алеппо. И тогда Йемаму взяла армия Халида ибн-ал-Валида. А Саджах попала в руки сирийских христиан, и они разъяли ее на кусочки острыми морскими раковинами...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

...В середине лощины четверо обнаженных до пояса смуглых людей в просторных зеленых шальварах заканчивают вкапывать шестой свежеотесанный кривоватый ствол караганы . Вокруг него – выкид сырой желтоватой, с галькой, земли. Двое рабочих подкатывают к краю столба небольшой валун. К пяти уже вкопанным стволам привязаны пять трупов врагов, убитых во вчерашнем сражении.

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

– Вы видите, как дерзко и вызывающе ведут себя женщины в Византии! У древних народов такими же нравами отличались амазонки. Их и сегодня хватает в Анталу . В бейлике Зулькадыр женщины владеют и конем, и оружием, и, поистине, не меньше 30 000 женщин стоят там под воинскими значками, и если пресветлый султан направит взоры на Восток, нам, клянусь подножием престола Аллаха, возможно, придется скрестить с ними мечи! Тогда вам придется вспомнить, что все они входят в тайные женские ордена – Баджиян-и Рум .

Ислам не препятствует женщине быть воительницей за истинную веру. Но никому не позволено веру сокрушать. Вы сами видели в Балыкесире, бейлике, который без пролития крови стал санджаком Османлы , благодаря мудрости султана Орхана, да благословит его Аллах и да приветствует, – вы видели, как там женщины продолжают отправлять мерзостные и гневящие Аллаха обряды в честь Кибелы, да еще уверяя, что она – богородица.

Женщины-тюрчанки, исповедующие ислам, пользуются свободой, которая недоступна арабкам и даже иранкам. В древности тюркская женщина была равноправна с мужчиной, а в каких-то отношениях стояла выше его. И не только женщины: со всех сторон мусульманского мира в Вифинию, Мизию, бейлик Османлы влекутся сердца, съезжаются ученые, поэты, архитекторы. Арабы, приехав, говорят: эта страна не похожа на другие страны ислама! Посол Ибн аль-Джаузи, ученый Ибн Баттута – эти достойнейшие люди, милостиво принятые и обласканные султаном, были поражены, увидев тюрчанок на улицах без чадры; а чадра, да будет вам известно, – это сеть из конского волоса или шелковых нитей, которую женщина из женщин арабов должна набрасывать на свое лицо на улицах, чтобы не уловлять мужские сердца в сети своей красоты...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

Поодаль, у края обрыва – полевая кузница, двое юношей раздувают мехи, валит дым, сначала густой и черный, потом становящийся все светлее, и наконец от дыма остается лишь колеблющийся знойный воздух. Пожилой чернобородый мужчина клещами поворачивает в горне полосу металла.

– Зачем здесь кузница? – спрашивает кто-то из янычар.

– Поистине, создание меча – это священнодействие, – с удовольствием, щеголяя знанием, начинает ага. – Ваш юзбаши Абдаллах ибн Инджиль, по прозвищу ал-Хаддад, то есть Кузнец, мог бы, возможно, рассказать вам больше, но его срочно отозвали в Бурсу. Но и я могу рассказать немало! Ятаган должен быть прочным – и легким; он должен разрубать меч противника – и быть столь упругим, чтобы им можно было опоясаться! Секрет здесь не только в булате, хоть, поистине, хаддад должен уметь наварить с обеих сторон на полосу очень вязкой стали прокованные пластины из переплетенных стальных проволок. От этих проволок на готовом лезвии появляется полосатый или струйчатый узор – пулад-джаухердер , и опытный глаз по нему определит не только качество изделия, но и имя мастера! Лучший булат – сирийский шам, подобный этому (ага вытянул на треть свой клинок , украшенный золоченой арабской вязью, любовно провел пальцем вдоль лезвия и снова убрал его в ножны). Клянусь Аллахом, лучшие оружейные мастера работают в Димишк-эш-Шам , он может напоить кровью весь мир! Почти не уступает ему египетский нейрис, неплох турецкий баяз; можно владеть персидским или индийским гынды, который легко отличить по более крупному узору. Заметно хуже хоросан, персидский и индийский; его узор еще крупнее, но все еще сетчатый. А уж если узор коленчатый, то это табан, и его можно брать, когда кошелек не позволяет ничего лучшего. Лезвия без узора лучше не брать – разве что ты снимаешь его с врага в бою.

Но – повторю – главный секрет лезвия не в булате! Вопрос – как его закалить! Только закалка придаст оружию драгоценные твердость и упругость, и здесь, клянусь битвой с неверными, старые мастера знали, как это делается! «Булат нужно нагревать до тех пор, пока он не потеряет блеск и не станет как восходящее солнце в пустыне, после чего остудить его до цвета королевского пурпура и затем вонзить в тело могучего раба. Сила раба перейдет в клинок и придаст прочность металлу», – с привыванием, подобно улему в масджид, процитировал по памяти ага. – Это, поистине, могучий клинок. Но будет ли он в должной мере гибким и упругим? Только если раскаленное лезвие вонзят в гибкое тело рабыни...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

От полевой кузницы доносится негромкое позванивание молотков. Чернобородый осматривает раскаленную добела полосу металла, и становится понятно, что это – лезвие клинка...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

– Поистине, ахль аль-китаб , зиммиям нигде не живется так привольно, как у нас. Подлинный ислам, ислам пророка и первых имамов дает женщине большую свободу! Рассказывают о певице Аззе аль-Майла, из вольноотпущенниц халифа. Когда Абдаллах ибн Джафар, племянник халифа Али, и Ибн Абу Атик, знатный курейшит, оба – большие ценители пения, решили ее навестить, то встретили перед ее дверью посланца мединского эмира с упреками и предупреждениями. Он требовал от певицы бросить пение, ибо сердца жителей Медины пришли в смущение и среди них пошли раздоры, по причине ее красоты и прелести и звучности ее нежного голоса. А другие говорили, что она ведьма и околдовала мужчин и женщин города. И тогда Ибн Джафар велел эмиру Медины: «Пусть глашатаи прокричат в Мединет абу-Наби повеление любому мужчине, ставшему порочным из-за Аззы, и любой женщине, соблазненной или как-то потерпевшей по той же причине, открыться в этом эмиру и описать все обстоятельства». И об этом было возглашено на площадях и с крыш, но никто не обнаружился, соблазненный или опороченный. И тогда Ибн Джафар вошел к Аззе с Ибн Абу Атиком и сказал ей: «Да не устрашит тебя все происшедшее, ибо оно склонилось в твою пользу и показало всем твою чистоту. Не робей – и давай спой нам, заклинаю Аллахом!»

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

Постукивая копытами, идут два навьюченных ослика, вьюки с них разбрасывают подальше один от другого, но не очень далеко от столбов – на расстоянии прицельного броска. Вьюки развязывают; в них – камни, одинаковые по размеру, увесистые, удобные, чтобы взять в руку: не окатанная водой галька, а остроугольная дресва с горной осыпи.

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

– Женщина – повторю! – может быть воительницей за веру, – продолжает ага. – Но не против веры. Общение с женщинами не вредит чистоте веры, и каждый из вас знает, что в каждом текке челеби заботится, чтобы среди построек и помещений были не только кухни, пекарни, кельи и залы для молитв, но и жилье для женщин, но и залы для танцев. Ведь нужно делать те глупости, которых требует от нас наша природа, и нужно уметь их делать. Мы в силах сопротивляться своим страстям лишь пока они слабы!

Но есть женщины и женщины. Есть женщины, подобные скорпионам, женщины, в которых, прожив тысячу лет, обращается дракон аджарха. Такая особа прелестна и очаровательна, но если вовремя не распознать в ней дракона, она съест своего мужа или того, кто совокупляется с нею. Распознать ее легко: она ставит мужчине ряд предварительных условий, требуя, чтобы он не смотрел, как она расчесывает волосы, не гладил ее по спине, не совершал салят в ее присутствии или омовение после близости с ней. Аджархи очень боятся, чтобы не увидели их собственное тело или услышали их собственный запах, и потому неумеренно используют сурьму и румяна, амбру и мускус... И горе тому, кто нарушит условия: он увидит змеиную чешую на ее спине или, наоборот, что со спины у нее сквозь ребра видны внутренности. Аджарха бывает черной (кара), это самая вредоносная, желтая (сары) и вонючая (сасык), которую проще всего распознать и избавиться от нее... Сасык-аджархой был и тот оборотень, с которым пришлось вчера столкнуться нашим воинам, и, клянусь Аллахом, не закатится еще солнце, как вы увидите ее внутренности сквозь ее ребра! Ибо эти камни, которые сейчас привезли, – клянусь утренней молитвой, – это ваше оружие в бою с Иблисом в одном из его прельстительнейших обликов, и никто из вас не уйдет отсюда, пока не исполнит должного в отношении сасык-аджархи этими самыми камнями ...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам!

На краю поляны показалась процессия: кадии и муллы в халатах с золотым шитьем, два янычара под руки почти что волокут девушку, едва переступающую ногами. В ритмичный и усилившийся грохот барабанов вплетается пронзительная мелодия флейты.

Девушка красива, на лице – никаких увечий, но глаза ее полузакрыты, белокурые косы распущены, голова мотается из стороны с сторону, на губах – бессмысленная улыбка. Ей явно дали обкуриться бангом, чтобы то, что с ней сейчас произойдет, не казалась ей чрезмерно страшным... На какую-то минуту ротик ее приоткрывается, и видно, что вместо языка в нем ворочается кровавый огрызок. Это сделано, чтобы девушка ничего не стала выкрикивать собравшимся, – предосторожность излишняя, ибо в таком состоянии она два слова вряд ли свяжет. Возможно, впрочем, что об удалении девушке языка – из предосторожности – распорядились одни, а наргиле подсунули – из милосердия – другие.

Девушка уже стоит у столба на подгибающихся ногах. Разговоры замолкли. Палач в зеленой куртке и зеленых шальварах срывает с нее фарджию , так что на мгновение до пояса она остается нагой, как создал ее Аллах. На ее груди золотится маленький крестик. Палач набрасывает на девушку просторное покрывало, белое, как саван, и начинает привязывать ее, заведя ее руки за столб. Веревки глубоко врезаются в тело, чтобы оно осталось в нужном положении даже тогда, когда из него уйдет жизнь...

– Р-рам! Р-рам! Р-рам-рам-рам! – И пронзительные вскрикивания флейты.

Последним движением палач поворачивает и отгибает голову девушки направо, так что выпячивается левая ключица, притягивает веревкой голову к столбу в этом положении. Теперь она не может отвернуться от тех пяти столбов, к которым прикручены трупы ее недавних сторонников.

Поодаль, под символической охраной, толпятся собранные на это зрелище жители деревеньки – они должны видеть конец банды, давно терроризировавшей их, казнь вожака. Они же – как обвинители и свидетели – обязаны первыми бросить камни. На них и ляжет ответственность – как за свидетельские показания, так и за казнь.

Флейта замолкает, грохот барабанов переходит в тихий рокот. Вперед выступает кадий с фирманом:

–...Сеяла смуту и пыталась утвердить крамольные мысли в душах тех, которыми овладевала по причине своей красоты...

...И дошла до нас весть о том, и повелено было ей, не уверовавшей, вкусить вред своих дел, и для нее – наказание мучительное...

...Да не возьмет никто под защиту Иблиса, побиваемого камнями!.. Поистине, нет у нее власти над теми, которые уверовали и полагаются на своего Господа!..

А'уззу би ллахи мин аш-шайтан ар-раджим!..

Палач надевает кожаные перчатки с толстыми деревянными набойками на ладонях. Их поливают водой из бурдюка. Берет раскаленный меч, при этом дерево шипит, извергая пар, а затем загорается, но палач уже взобрался на валун, примерился острием клинка к месту между шеей и левой ключицей и с усилием погрузил раскаленное лезвие в девичью грудь...

Каждый десятник, каждый сотник всматривается в своих людей. Надежны ли? Принимают ли происходящее как должное? С охотой ли берут в руки привезенные камни, со всего ли плеча швыряют их?

Один из янычар мучительно скривился, наклоняясь за первым своим камнем, тогда как другие уже бросили по несколько, и там, на столбе, висит кровавое месиво. Вдруг он швыряет камень под ноги себе и, сжимая кулаки, шагает к сотнику:

– Вы все обманули ее, как Барсяса , и, клянусь Аллахом, потерпите наказание мучительное!

Ага с презрением глядит на воина, не осмелившегося вырвать из ножен саблю, и цедит:

– Что ты там бормочешь? Это болтовня труса! Ты не воин! Если ты против – почему не извлек свой меч? Но, клянусь Аллахом, я не развалю тебя клинком от плеча до пояса – затем, чтобы следующим у этого столба был ты!

И, презрительно отвернувшись, говорит двум ближайшим воинам:

– Возьмите его! Он уже мертв!

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\0.BMP»;3.0»;3.0»;

ОРХАН

Тьма, приписываемая врагам, – это лишь проекция собственной тьмы, которую не желают признать. Так, искаженный образ ислама следует рассматривать как проекцию теневых сторон европейца.

Зигмунд Фрейд

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\7.BMP»;3.0»;3.0»;

ВЫБОР

С небесной книги список дан

Тебе, пророк, не для строптивых;

Спокойно возвещай Коран,

Не понуждая нечестивых!

А.С.Пушкин

Ибн Таймийа

Пророки умерли, но западает в души

Остаток их речей, хоть и звучит все глуше.

Аль-Маари

Хайр уд-Дин был подавлен и расстроен.

Ясная и простая мысль, – не только освободить от власти заблуждений христианские султанаты Европы, но и объединить под одной рукой весь мусульманский мир, кипевший расколами и взаимонепониманием – оказалась весьма сложной, как только нужно было переходить от мечтаний к практике. Начать уже с того, что труд объединения должна была взять на себя тюркская династия, пришедшая с севера, династия, которую считают и всегда будут считать инородным телом арабы, издревле решившие, что правом на власть обладают только потомки Мухаммеда.

Но это было еще не самая сложная из проблем. Победителей не судят, но для того, чтобы стать победителями, нужно было великолепное, неотразимое, могучее и гибкое войско. Как приступить к его строительству? Хайр уд-Дин отчетливо понимал громадность стоящей перед ним задачи. Тут было о чем подумать! Тут могли бы и руки опуститься. Но Хайр уд-Дин был уверен в успехе, ибо считал, что исполняет не собственные прихоти, но служит высшей цели! Да! Он думал не о себе, но об исламе, во имя торжества которого, во имя восстановления целостности мусульманского мира он готов был приложить любые усилия! И, стало быть, то сокровище, во имя которого и задумывал он величайший передел мира – ислам, – пребывает на его стороне!

Строя идеологическую платформу для объединения мусульманского мира, он остановил свой выбор на ибн Таймийа. Этот мудрец ревностно стремился к возрождению первоначального ислама, к установлению религиозного единства на основе правоверия. Кто еще из сегодняшних мудрецов столь ясно сказал, что без опоры на могущественное государство религия оказывается в опасности, но без шариата само государство может стать тиранией? Кто еще, кроме него, осмелился утверждать, что имам и умма должны быть связаны обоюдной клятвой в преданности и лояльности друг другу?

Он уже было принял решение пригласить ибн Таймийа в Бурсу, – и вот только что пришла весть, что тот брошен в цитадель Димишка по нелепому обвинению в придании богу антропоморфных черт (ат-ташбих).

– Они забыли, сколько ибн Таймийа сделал для ал-Малика ал-Мансура , организуя джихад для отпора монголам! – восклицал Хайр уд-Дин. – Еще бы! Власть им нужна в корыстных целях, чтобы обогащаться, а проблемы ислама их мало волнуют. Поистине, желание богатства, а не истины – это ширк , грех, куда более страшный, чем то, в чем они обвиняют ибн Таймийю!..

Однако приходилось смириться. У него не было таких длинных рук, чтобы вытащить мудреца из цитадели Димишка. Нужно было советоваться с теми мудрецами, которые были в пределах досягаемости. Где найти ту силу, которая поможет осуществить грандиозные планы? Может быть, это – Газият и-Рум?

Гази

Почетный титул Гази – воин веры – носили и Осман, и Орхан, и сам Хайр уд-Дин. Сельджуки были гази с тех незапамятных времен – с конца IX века, – когда воинственные кочевые огузские племена в Хорасане одно за другим стали принимать ислам. Выступая под знаменем веры, они охраняли мусульманские караваны, уходившие на территории иноверцев. Их вожди носили почетный титул Алп – что на тюркском языке означало то же самое, что и гази – воин веры. Величайший герой тюркского эпоса – Манас – тоже имел этот титул: Алп-Маныш, Алпамыш.

***

...В 1035 году племенные вожди сельджукских огузов Тогрул-бек и Чагры-бек потребовали от султана Масуда ибн Махмуда Газневи права на охрану участка караванного пути в районе Мерв – Тус – Нишапур. Именно от них – от сельджуков – Газневиды и охраняли караваны на этом участке. На уступки, возрастающие год от года, приходилось идти, сил не хватало, однако компромиссы не устраивали ни ту, ни эту стороны. Сельджуки решили вопрос в 1040 году: в решительном сражении они получили полный контроль над торговыми путями, соединяющими Мавераннахр и Фергану – с Хорасаном, Хорезм – с Балхом и Бадахшаном...

Справившись с Газневидами, сельджуки точно знали, куда нужно направить каждый следующий удар: они шли по путям караванной торговли! Там, куда уходили с их территории караваны, маячили Багдад и Шираз. Там правили Буиды. Защищаемый ими шиитский вариант ислама был неприемлем для многих жителей Ирака – суннитов: незадолго перед появлением на границах халифата сельджуков, в 1015-1018 годах, в самом Багдаде произошли кровавые столкновения на религиозной почве. Туркмены-сельджуки вмешались в дело под лозунгами газавата: халиф, бывший фактически заложником Буидов, стал союзником сельджуков, и уже в 1049 году ввел их в шиитские кварталы Багдада. Но лишь в 1055 году Тогрул-бек вступил в Багдад как хозяин. Теперь огузское знамя развевалось уже и в Ширазе и в Багдаде, на берегах Евфрата и Тигра... Аббасидский халиф Карим титуловал Тогрул-бека султаном.

После гибели Тогрул-бека в 1061 году сельджуков возглавил Алп Арслан. Завоевание Ирана было лишь началом становления колоссальной империи – от Индии до Эгейского моря. После битвы при Манцикерте, 19 августа 1071 года, в которой Великий Сельджук Алп Арслан разгромил византийского императора Романа IV Диогена и взял его в плен, к ногам турков легла вся Малая Азия. Столицей государства Сельджуков стал Мерв-аш-Шахиджан, – город царей, – в Восточном Хорасане...

В ходе монгольского нашествия Малую Азию захлестнула вторая волна кочевых тюрков. В эти кровавые дни в Анталу откочевало 400 кибиток сельджуков во главе с Гази Эртогрулом. Сельджукский султан вверил ему ключевую территорию, бейлик на самой границе с Византией, куда уходили караванные пути, вручил ему знаки эмирского достоинства – барабан и бунчук... Здесь у Эртогрула родился сын – Осман . Он получил свои земли как законный наследник власти Сельджукидов, а другие беи Анталу не более чем мютегаллибе ...

***

Гази пока подчиняются власти султана, – думал Хайр уд-Дин, – и без них не обойтись в противостоянии с Византией. Но это до поры до времени. Сегодня гази уже не те. Правда, еще халиф ан-Насир стал преобразовывать их отряды, утверждая в них принципы футуввы – кодекса чести, предписывавшего стойкость, верность слову, защиту слабых... Гази получили официальный статус, их отряды стали почти религиозными «братствами» с процедурой пожалования званий, своей геральдикой и членством царственных особ... Но они – земельные собственники, и потому любой из них, получив после очередного завоевания крупный тимар, способен повернуть оружие против своего султана. Еще Низам ал-Мульк разъяснял Малик-шаху опасность прямого кормления войска с реайятов, минуя государство...

Нет, ставка на газият и-Рум – проигрышная ставка.

У подлинного воина ислама должна быть искренняя вера – и не должно быть собственности. Большой собственности, во всяком случае.

Такими были суфии.

Суфии

Скажи: я не говорю вам, что «У меня сокровища Божии», ни того, что «знаю тайное». Не говорю вам, что я ангел. Я следую только тому, что дано мне откровением. Скажи: зрячий и слепой равняются ли один другому? Ужели вы не размышляете об этом?

Коран, 6:50.

Слово ислама, как и христианская проповедь, были обращены ко всему человечеству. Ислам возник и стремительно распространился на тех территориях, где от века кипел этнокультурный котел, где смешивались практически все национальные и религиозные стихии древнего мира. Вновь и вновь завоеватели перемешивали этот котел – от персидских царей и Александра Македонского до римлян и парфян. Арабский халифат, а затем тюрки-сельджуки завершили это перемешивание к началу интересующих нас времен, к XIV веку. Здесь, на этом пышном, фантастическом, мудром и богатом Востоке в средние века, без преувеличения можно сказать, были представлены и должны были в течение длительного времени уживаться друг с другом все этносы и все религии мира. Отсюда – высокая культура межнационального и межрелигиозного общения, культура, которой не было у жесткой Европы.

Идеалом Европы и в те, и в гораздо более поздние времена были единство «правильной» (хоть этого тогда многие не договаривали) нации и единство «правильной» веры. Поэтому здесь уже с XII века дымили костры, и «в великолепных автодафе сжигали злых еретиков». Еретичками чаще всего оказывались женщины. Почему? Возможно, религиозным деятелям Европы того времени мерещилось и что-то вроде «единства (правильного) пола», – иначе трудно объяснить их женоненавистничество, идею обязательного безбрачия клириков и святости монашества. Почему? Ведь первый же вселенский собор, в 325 г. в г. Никее определил священникам быть женатыми!..

Ислам, впитавший всю культуру межрелигиозного общения Востока, был гораздо терпимее и к различным собственным толкам и течениям, и к иноверцам, умел гораздо тоньше «подстраиваться» к ним, чем христианство средневековой Европы. Сегодня мы как нечто естественное воспринимаем, что человек остается человеком, независимо от цвета его кожи, его вероисповедания, его национальной принадлежности. Эта идея пришла во всечеловеческую культуру отсюда, с Востока. Даже во время войн с крестоносцами мусульмане терпимее относились к христианам, чем те – к мусульманам. Компактное проживание мусульман на контролируемых христианами территориях известно (напр. в Сицилии), но оно никогда не достигало масштабов, в которых христиане проживали на исламских территориях. Ислам гарантировал ахл ал-китаб, то есть «людям писания» – иудеям, христианам, в какой-то мере зороастрийцам – защиту от внешних врагов, неприкосновенность жизни и имущества при условии выплаты сравнительно небольшого дополнительного налога – джизии – от которого можно было легко уйти, приняв ислам. Эти иноверцы были ахл аз-зимма, т.е. «охраняемыми».

Принимать ислам у иноверца не было жизненной необходимости, и уж если благочестивый ремесленник или купец, вчерашний христианин, становился мусульманином, то, несомненно, по убеждениям. Но в том таилась и опасность для самого ислама, ибо каждый новообращенный приносил с собой комплекс мировоззренческих, культурных, идеологических, житейских ценностей и представлений, легко совмещавшийся с его прежними верованиями. Новообращенный был твердо уверен, что тем самым обогащает ислам...

Ислам же, жадно, как губка, впитывал согласующиеся с законом Мухаммеда христианские, зороастрийские, иудейские, буддийские, тюркские, монгольские и многие еще влияния, – и сам при этом становился иным. Возникали варианты ислама, самые разнообразные, и поскольку вырабатывались они в завийе аскетичных отшельников, носивших плащи из грубой шерсти, то и назывались суфизмом (суф – шерсть).

«Что если вооружить суфийский орден и поставить его под государственный контроль», – думал Хайр уд-Дин.

Он знал, это очень не просто, что очень многие суфийские авторитеты издавна придерживались принципа невмешательства в мирские дела. Он знал и то, что многие суфии, подобно Ходже Абд ал-Халику ал-Гидждувани, основателю школы ходжаган, считали предосудительными любые контакты с властями, выступал против поступления на государственную службу. Но он знал и то, что такие контакты возможны. Например, Насир ал-Бахри, мамлюкский султан-правитель Египта, сумел наладить тесные контакты с Салихом Абд ал-Ала, нынешним шейхом ордена ал-бадавийа.

Он пригласил к себе для беседы эфенди Хункара ибн Арифа, правнука Джалал уд-Дина Руми, шейха ордена джалалийа . Братство это было весьма противоречивым: суннитское по воззрениям, оно возводило силсиля к Али бен Абу Талибу. Основу этого братства составляли мелкие купцы, базарный люд, владельцы небольших мастерских, «необразованные и занятые ремеслом», – а между тем они-то и придавали исключительное значение, как ни в каком ином братстве, музыке, пению и танцам во время мистических радений и коллективного зикра... Текке джалалийа было выстроено в Конье при мазаре (надгробье) Джалал ад-Дина Руми.

Пригласил он также Камал уд-Дина ал-Кашани, халифб местной текке бекташи, еще более противоречивого и неоформленного братства, члены которого придерживались весьма разнообразных представлений, восходящих к орденам маламатийя и каландарийя, и практиковали очень различные ритуалы.

Спор

Здесь ристалище смерти, дорога невзгод,

Путь для тех, кто всегда лишь по вере живет.

Благородному надобно быть каландаром,

Чтоб бродягой идти без опаски вперед .

Омар Хайям

Эфенди ибн Ариф выглядел весьма внушительно в черной орденской джуббе (накидке), перетянутой широким поясом, из под которой виднелись расшитая джалига и хирка . На голове его возвышался конусообразный войлочный белый тадж (колпак), обмотанный белой чалмой, в руках все время мягко пощелкивали янтарные четки.

Камал уд-Дин ал-Кашани выглядел гораздо менее презентабельно, хоть и был обряжен в васла . На груди, на ремешке, висел сенг-и таслим – камень, знаменовавший покорность; на плотном вышитом поясе были укреплены джилбанд и тебер – кожаная сума и обоюдоострый топорик. Тулья его таджа была обвязана большим черным платком.

– Если уж нам привелось встретиться, – с некоторым презрением, столь тонким, что оно напоминало снисходительность, спросил Эфенди ибн Ариф, – то да не сочтет трудом почтенный ходжа ответить мне: верно ли, что ваш орден принял практику каландаров и отрицает ежедневную пятикратную молитву? И верно ли, или я пользуюсь базарными слухами, что и полное ритуальное омовение вы проводите, подобно христианам, лишь раз, при посвящении в орден? И не есть ли это уход от истины Тариката, который, как учит нас мудрейший ал-Ансари, углубляет понимание Корана и сунны, но является лишь их закономерным продолжением?..

– Поистине, – словно бы не заметив иронии, отвечал Камал уд-Дин, – Абу Бакр аби Шайбата сообщает через Ваки, знавшего это со слов Мисара, который знал это от Васила, от Аби Ваила, от Худхайфы , что Расуль (Посланник) Аллаха, да благословит его Аллах и да дарует ему мир, встретил своего сторонника по имени Абу Хурайра, а тот был нечист после соития, и отдалился от него, дабы совершить большое омовение. Затем он подошел к нему и сказал: «Я был нечист после соития». И тогда Мухаммед возгласил: «Мусульманин не бывает нечист!» Это нужно помнить всегда. Тот, кто идет правым путем и в ладу со своей фитрой , не может быть осквернен, а его нечистота – лишь нечто временное и преходящее. Поистине, важнее внутренняя чистота (сафа), а ее дарует человеку лишь Аллах...

– А верно ли, – не успокаивался ибн Ариф, – что Новый год у вас отмечают во дни, когда христиане отмечают рождество, по их календарю, а не по лунному? А еще вернее, в те дни, когда еще солнцепоклонники джахилийи отмечали поворот солнце не лето! И что этот праздник считают у вас днем рождения Али?

– »Аллах – свет небес и земли. Его свет – точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло – точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного – маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламенится, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете! Ведет Аллах к Своему свету, кого пожелает...»

– А верно ли, что у вас принято исповедоваться у баб обители, который отпускает грехи? – продолжал, не решившись прервать текст Корана, но воспользовавшись первой же паузой, ибн Ариф. – И что женщинам не возбраняется принимать участие в обрядах бекташи?

– Не может мюрид пройти Путь, не советуясь с шейхом! – возмутился наконец Камал уд-Дин. – Лишь несведущие называют это исповедью! Как учили еще в глубокой древности мудрейшие ан-Нури и ал-Харраз, суфий, пройдя весь свой путь к богу, должен не только лицезреть его (мушахада), но и раствориться в нем (иттихад). О своем восхождении (ал-мирадж) к богу повествует блистательный Абу Йазид ал-Бистами, создавший школу «опьянения любовью к богу»; он умер на родине, в Табаристане, окруженный учениками и почитателями. Но мюрид без руководства духовного наставника, шейха, рискует при этом потерять и рассудок, и здоровье!..

Хайр уд-Дин слушал эту пикировку с нарастающим раздражением.

– Да услышат меня почтенные шейхи, – наконец возгласил он. Оба мгновенно замолчали. – Никто не спорит, что суфий должен исполнять религиозные обязанности, проявлять благочестие. Равным образом, вслед за ал-Газали, все мы признаем правомочность ряда положений суфийской теории и практики. Но я пригласил вас для другого...

Он помолчал. Ни один из шейхов не нарушил тишины.

– Поистине, только тогда ваши знания я назову мудростью, когда они помогут миру ислама объединиться в единое целое, – сказал он наконец. – Нам нужно иметь могучую армию. И я пригласил вас, чтобы вместе подумать, как нам воспитать армию достойных воинов веры... Поистине, быть воином – значит, владеть неким ремеслом, которому можно научить. Вы – учители, вы способны научить самым сложным вопросам. У вас в руках – множество наставников (муршид) и даже святых (вали). Они владеют техниками сухба и таваджжух . Неужели мы не найдем способа обратить их знания и умения к нужной цели?

Он умолк, ожидая предложений.

– Если это должны быть воины, – осторожно заметил ибн Ариф, – то сотник, владеющий ятаганом и рукопашным боем, даст им больше, чем любой суфий. Второе: юноши приходят к нам, желая стать суфиями, уже ко многому внутренне готовые и от многого внешнего уже отказавшиеся. А здесь мы будем учить людей случайных, приведенных за ремень, накинутый на шею (Хайр уд-Дин поморщился: как он вычурно выражается! при чем тут ремень!) навязывая им свое учение; возможно ли это? Станет ли трава расти быстрее, если тащить ее за стебли вверх?

– Не от радости, а по нужде пляшет рыба на песке! – буркнул себе под нос Камал уд-Дин.

– Третье: чт мы дадим им? – не обратив внимания на эту реплику, продолжал ибн Ариф, – Суфий ищет лишь просветления и очищения той частицы Абсолюта, которая хранится в его сердце. Мы молимся по пятницам в текке; при этом мы танцуем под музыку най-йи (флейта) и тамбурина; что до этого воину?..

Камал уд-Дин выждал должную паузу, убедился, что ибн Ариф не собирается продолжать, и лишь тогда заметил:

– Наш учитель, каландар Хаджи Бекташи Вали Нишапури Хорасани, духовная силсила которого через шейха Ахмада Иасави восходит к имаму Мусе ал-Казиму и, далее, к Абу Бекру, действительно был воином. В VII веке хиджры он был в воинстве Баба-Исхака . Мы приветствуем движение гази, борцов за ислам. Мы перенимаем опыт абдалан-и Рум , вооруженные торлаки которого создавали отряды для охраны караванов и паломников. Но я, как и этот достойный хаджи (он указал на ибн Арифа), хочу лучше понять, чем мы можем быть полезны блистательному и высокому!

Хайр уд-Дин видел: ибн Ариф упирается, а вот Камал уд-Дин и стоящие за ним бекташи готовы к сотрудничеству. И он горячо заговорил, стараясь убедить собеседников:

– Это будет элитная воинская часть. Им придется выполнять весьма деликатные, чтобы не сказать щекотливые задания. Выполнять не в строю, а малыми группами, возможно, в одиночку. Одного приказа тут мало, нужна убежденность в истинности, правоте своего дела, тонкое понимание человеческой психологии, умение владеть не только мечом, но и словом, находить выход из любой ситуации. Кто, если не вы (он поднял обе руки, обращаясь к обоим собеседникам), сможете дать все это юношам? Да, воин, владеющий высоким знанием, – это обоюдоострое оружие, но и офицер, дающий задание, должен владеть им и уметь убеждать!

Кроме всего прочего, юноши, которых вы будете готовить, изначально все будут христианами, и их еще нужно будет убедить отказаться от своих заблуждений, чтобы принять ислам. Кто еще сможет это сделать кроме вас?

Работать этим воинам придется и на чужой территории, – в странах католиков, шиитского ислама, в общинах яхуди и зороастрийцев – и никто лучше вас не научит их лучше тончайшим оттенкам различных течений этих религий. Только от вас они узнают о расхождениях среди последователей разных вероисповеданий и толков, о слабых и уязвимых сторонах их учений. Они должны уметь, если понадобится, использовать нужные технические термины и ключевые понятия вероисповедания врагов, чтобы поколебать их, разуверить и обратить в свою веру. Я понятно выражаюсь? А без этого невозможно ни надежно замаскироваться в мире, сплошь состоящем из враждебных религиозных общин, ни работать с их лицемерными адептами...

– Один из догматов нашего учения – это совершенная искренность чувств (ихлас) и честность (сидк) во всех поступках, – с достоинством заметил Камал уд-Дин. – К этому призывал еще Хамдун ал-Кассар. Как же мы будем учить своих мюридов лицемерию?

Хайр уд-Дин поморщился. При чем тут лицемерие?

– Хамдун ал-Кассар принадлежал к школе маламатийа, – иронически заметил ибн Ариф, – к «людям порицания», которые должны были скрывать свой образ жизни и свои взгляды, и потому в совершенстве владели искусством халват дар анджуман («быть в одиночестве, находясь в обществе»)...

– Но почему они скрывали? – тут же набросился на него Камал уд-Дин. – Почему? Поистине, ал-Мухасиби, создав движение ал-маламатийа, понимал его как протест против показной набожности, против внешней обрядности, за которой не стояло истинной веры! Потому он так тщательно анализирует лицемерие (рийа). Он призывал к крайней осмотрительности в различении дозволенного и запрещенного, к отказу от покровительства сильных мира сего и к такому воздержанию (зухд), в котором отказываешься от любования своей «святостью», чрезмерным аскетизмом, от гордости успехами в аскетизме...

– Да, отказаться, – с той же иронией уколол его ибн Ариф, – и от «святости», и от гордости, вплоть до великолепного аз зухд фи з эухд («воздержание в воздержании»), когда дервиш воздерживается уже от самого воздержания, изживает само желание воздерживаться... Недаром Ал-Худжвири не считал маламатийя суфийской школой. И великий Джами не относил к суфиям ни маламатийа, ни каландарийа...

– Но Омар ас-Сухраварди считал, что маламатийя – суфии, и суфии наиболее честные и искренние в отношении к Аллаху... Да и Ал-Худжвири признавал сходство с суфийскими ряда их положений...

Хайр уд-Дина забавляла эта перепалка, но он решил положить ей конец.

– Внимание и повиновение! – отдал он воинскую команду, и оба шейха выпрямились, словно заслышав звук боевой трубы. – Вы спорите о том, что давно решено. Принцип такыйя – «благоразумное сокрытие веры» – остается в силе. Мои воины должны знать его и владеть им! Но вы правильно поняли свои задачи, и я вас благодарю! И жду от вас в ближайшие дни конкретных предложений. Кроме того, прошу заметить себе вот что...

Он помолчал, подыскивая нужные слова.

– Этим воинам так или иначе придется столкнуться с разрушительными философскими идеями зиндиков , рядящихся в суфийские одежды. Они широко расползлись по миру, их можно слышать от торговца кебабом в чайхане, от погонщика верблюдов на базаре, от огнепоклонника из харабата ... И мои воины должны быть готовы к этой встрече; так горцы Кавказа колют своих красавиц-дочерей щепками, смоченными в гное оспенного больного, чтобы тех миновала оспа, лицо осталось бы чистым и им удалось бы попасть в гаремы владык мира, как о том пишет мудрейший Абу Али Ибн Сина в «Китаб аль-Канун фи-т-Тиб» . И оспа, – поразительно! – обходит стороной девушек, уколотых гнойной щепкой.

Поэтому, хоть и есть риск, что кто-то из наставляемых в истине таким способом проникнется разрушительными идеями и примет их за истину, но этот риск следует принять, надеясь на мастерство наставников. По слову знающего:

Яд, мудрецом тебе предложенный, прими, – из рук же дурака не принимай бальзама ...

...Когда, отдав должное дастархану, собеседники расходились, Хайр уд-Дин осторожно придержал за рукав Камал уд-Дина:

– Твои каландары ходят по всем дорогам, бывают во всех городах. Твои каландары исповедуются шейхам. И то и другое правильно и хорошо. Я хочу иметь систему надежного контроля за ренегатами и изменниками. Их нужно доставать со дна моря, из любых закоулков и щелей и в странах ислама, и за их рубежами... Если ее еще нет – о ней надо подумать. И желательно, чтобы молодые люди как можно раньше узнали, что такая система существует...

Он притянул к себе Камал уд-Дина так близко, что тот, близорукий, увидел его желтые зубы и услышал их запах:

– Я не знаю, ты не знаешь, и, думаю, никто не знает, являются ли бекташи той семьдесят третьей общиной ахл ас-сунна ва-л-джамаа («люди обычая и согласия»), которая спасется . Я лишь надеюсь на это. Но есть еще семьдесят два толка в исламе; есть, например, ассасины, отрасль исмаилитов, которых заслуженно именуют ал-малахида ; они никуда не делись. И я хочу, чтобы ни один мой янычар, если уж он бекташи, не был исмаилитом. А если станет – я хочу сразу же узнать об этом.

И, выпустив его рукав, уже спокойнее сказал:

– Я буду знать об этом не только от тебя. Поэтому в твоих интересах, если что-то такое случится, чтобы я узнал об этом от тебя первого.

.g.D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\2.BMP;3.0»;3.0»;BMP

ДЕВШИРМЕ

Я признаю, что нет Бога, кроме Аллаха единого, и нет у него сотоварища, и что Мухаммед – его посланник, и что ислам – моя вера, в которой я живу, и умру, и воскресну!

Вероисповедная формула ислама

Вера

Выбирая Бога, мы выбираем судьбу.

Публий Вергилий Марон

– Клянусь Аллахом, вы будете воинами – или вы будете трупами!

Аджеми-огланы , к которым Чандарлы Кара Халил Хайр уд-Дин паша обратился с этими словами, выглядели разношерстным сбродом – и были им. Этих близких к возмужалости мальчиков из кяфиров, давно или недавно взятых в заложники, до сих пор никто не выкупил, и хозяева не знали, что с ними делать. Орхан купил их по бросовым ценам, и теперь они – государственные рабы, которым предстоит стать профессиональными военными в создаваемом «новом войске», за которым так и осталось название «йени чери», янычары. Этот первый девширме будет распределен между турецкими ремесленниками, входящими в братство Ахи, шейхом которого был Хайр уд-Дин. Там их научат турецкому, а может быть, и арабскому языкам, познакомят с футуввой , научат абсолютному повиновению и презрению к богатству. Ведь, поистине, нет греха хуже гордыни, того, из-за которого пал с неба Иблис!

Мастерам ученики не было в тягость: они были привычны работать с ними, да и мюрид в годы ученичества за одни харчи выполнял всю подсобную работу не только по мастерской, но и по дому.

Хайр уд-Дин не решил еще, последуют ли за этим обучением шадд и ахд в том виде, как это понимают мастера, – ученики клялись «служить семи добродетелям, отвергая семь пороков: открывать семь дверей и закрывать семь дверей». Ведь настоящее обучение – обучение воинским искусствам – для них тогда только начнется. Но одно было несомненно: каждый из мальчиков должен стать правоверным. И он хотел сейчас побеседовать с этими христианскими детьми, понять, какие здесь могут быть сложности, откуда ждать бед...

Не торопился отпускать детей Хайр уд-Дин и еще по одной причине. Ученичество, – фактически, искус, – длилось 1001 день. Годы обучения – период самой суровой дисциплины, кому-то он может показаться очень и очень несладким. И Хайр уд-Дин хотел в эти считанные недели хотя бы накормить детей так, чтобы все эти три года они помнили текке и мечтали сюда вернуться. Казан с роскошным пловом из целого барана, с морковью и черносливом уже благоухал издалека, но Хайр уд-Дин решил: еще один вопрос. Многие настаивали, чтобы к котлу новобранцев подпускали только после принятия ими ислама; но Хайр уд-Дин этого еще не решил. Пусть они его примут хоть сейчас, хоть уже в учении у мастеров, – но пусть это произойдет добровольно, по ясному слову пророка: нет принуждения в религии (Коран, 2:257).

Начал он издалека. Говорил медленно, позволяя нескольким своим переводчикам, стоящим среди юношей, растолковывать им смысл его слов.

– Ислам не противник христианству. Шариат позволяет иноверцам, заплатившим джизию , спокойно исповедовать свои религии. «Поистине, те, которые уверовали, и те, кто обратились в иудейство, и христиане, и сабии, которые уверовали в Аллаха и в последний день и творили благое, – им их награда у Господа их, нет над ними страха, и не будут они печальны» , – говорит пророк. Иса, рожденный от Марйам аль-батуль , – пророк и посланник (расуль) Аллаха, ибо с его слов, сказанных ему Аллахом, записана книга Инджиль, частично подтвердившая истинность того, что до него было ниспослано в Таурат. Но он не Бог, «он – только раб, которому мы даровали милость и сделали его примером для сынов Исраила» . Иса не вливал вино молодое в мехи ветхие: был нужен новый закон, и Аллах дал нам через него новый закон.

Поистине, три веры – иудаизм, христианство и ислам – это три уровня понимания людьми извечной и единственной божественной книги; каждая из них пришла в свое время, но аль-хакк, высшая истина всех трех исповеданий – это ислам, покорность. Вот вам пример: саббат. Когда-то, может, и была причина, чтобы в этот день ничего не делать, но что за причина? О ней забыли, однако левиты продолжали требовать, чтобы люди, уподобив себя Творцу, почивали от дел своих в седьмой день. Клянусь Аллахом, они показали тем самым, что уже не отличают истину от лжи.

Иса ибн Марйам отменил саббат. Он исцелял в субботу людей. Как-то ребенком он вылепил из глины птицу. Это случилось в субботу – и его обвинили в тяжком грехе. Но он дохнул на глиняную птицу, и та, взмахнув белыми, одевшимися в перо крыльями, улетела. И его не смогли осудить, потому что если он сотворил живую птицу, то он поистине Сын Человеческий, который господин и субботы; а других глиняных птиц они не нашли, и улик не осталось .

В строю заулыбались.

Хайр уд-Дин прохаживался перед неровным строем мальчиков и размышлял, как одним ясным знамением дать им понять, что они должны добровольно обратиться в ислам. Мальчики дочерна загорели, на лицах, под шапками спутанных черных, русых, каштановых волос – капли пота. Глаза прищурены – солнце палило и пекло – лица собраны в характерные недоверчивые гримаски...

Вдруг он обратил внимание: на двух мальчиках надеты крайне заношенные, расползающиеся от старости фарджии, застегнутые под горло. Зачем – в такую жару? Поняв, в чем дело, и усмехнувшись, он подошел к одному из них.

– Иса ибн Марйам открыл миру, что «несть ни варвар, ни скиф, ни еллин, ни иудей», – а Иегова завет положил лишь меж собой и левитами. Иса ибн Марйам обещал дать людям вкусить «сокровенную манну» , а в Торе запрещено вкушать и от древа познания добра и зла и от древа жизни. Прежде Бог требовал аль-адха животных, а Иса ибн Марйам от них отвратился, требуя милости, а не жертвы. Бог Торы позволяет яхуди давать деньги в рост и брать лихву с иноплеменников, а Иса ибн Марйам изгнал торговцев из храма. За все это и за многое другое он был казнен, распят на кресте – так рассказывает Инджиль. И все это принимают мусульмане как истину.

Мусульмане преклоняются перед мужеством и мудростью пророка Исы. Мусульмане принимают все истинное в законе Исы, полностью отвергнутом яхуди. Теперь, когда ты это знаешь, что удерживает тебя от того, чтобы сказать: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его»? Ибо, поистине, сказав эти слова, ты станешь мусульманином!

Палец Хайр уд-Дина указал на мальчика, стягивавшего левой рукой свою фарджию на горле.

– Иисус был не просто пророк. Иисус был Бог, сошедший на землю и искупивший своей кровью наши грехи, распятый и воскресший в третий день... – с отчаянием в глазах исповедал свою веру юноша, выражая всем своим видом готовность тут же пасть от сабли «бусурмана».

– Бог... Искупил грехи... Воскрес... – Хайр уд-Дин взъерошил волосы мальчика, так что тот вздрогнул. – Не прячь креста, дурачок! Хоть и стыдно, конечно, носить на себе изображение орудия мучения и казни! Как зовут?

– Христо, – пробормотал юноша.

– Вас, барашков, просто дурачат ваши пастыри, – опять обратился он к строю, – и они знают, что дурачат вас! «Quantum nobis prodest hic fabula Christi!» , – так сказал христианский имам, ибо сам не веровал в нелепые и произвольные измышления, сложные, как десять сфирот Талмуда. Клянусь Аллахом, вы сами ничего не знаете о вере, которую исповедуете. Кто понял латинскую фразу, которую я произнес?

В рядах поднялось три-четыре руки.

– Ну, так я сначала переведу ее, а потом расскажу, почему свои службы христиане ведут на латыни. «История о Христе – это сказочка, но сколь она нам полезна!» – так сказал этот христианский имам. А по-латински он сказал это, потому что другой имам запретил творить богослужение на языках, на которых в свое время не проповедовал ни один из апостолов Христа. О настоящей же причине запрета сказал еще один имам неверных : «Бог всемогущий, – заявил он, – нашел угодным, чтобы Святое Писание в некоторых своих частях осталось тайной, ибо иначе, если бы было полностью понятно для всех, слишком низко бы его ценили и утратили к нему уважение». И христиане не раз и не два жгли книги и соскабливали пергамены, а соборы христианских имамов много раз объявляли, какие книги из тех, что не удалось уничтожить, должны быть тайной для христианина.

Сколько было уже примеров того, что открытие истины, дотоле бывшей тайной, приводит к тому, что истина эта становится презираемой по ее бессодержательности! Так иудеи хранят свой давир , жилище невидимого Бога, за завесу которого раз в год осмеливается войти первосвященник, достигший высшей степени ритуальной чистоты, – и видит там одну лишь пустоту да слой сероватого праха на полу, накапливающийся столетиями... Христианская же «тайна» состоит в том, что римский имам желает абсолютной власти над всем миром. И для этого использует все средства: ложь и клевету, обман и одурачивание своих «верующих». В христианской церкви нет равноправия, как в мусульманской умме: церковь состоит из пастырей и стада. Первые руководят – вторые послушно выполняют приказы, к ним обращенные. Вы сами не знаете, во что верите; вам в голову вколачивают нелепости, а истину укрывают от вас!

– Как зовут? – внезапно спросил Хайр уд-Дин у другого парня, лет восемнадцати, на плечах которого тоже была фарджия. К нему тут же подскочил многословный и неряшливый толмач, знавший болгарский язык.

– Живко...

– Что ты получал в своей церкви на причастие?

– Просфору... – промямлил тот.

– А твой священник чем причащался? – не отставал от него Хайр уд-Дин.

– Просфорой... и вином...

– И вином , – удовлетворенно подтвердил Хайр уд-Дин. – Разумеется! То есть не только телом, но и куда более важной для спасения кровью христианского божества. Тюрки говорят, что кровь пьет убыр , то чудовище, которое заменяет душу у колдуна. А вам вина не давали. Потому что у вас и у ваших иерархов разная вера, хоть и та и другая называются христианством!

Но что такое та просфора, которую вы глотаете? Этот кусочек хлеба не означает Бога, он и есть ваш Бог, ибо, по христианскому толкованию, не символически (), не существенно (), не чрез проницание хлеба (' ), «но истинно и действительно, так что, по освящении хлеба и вина, хлеб прелагается, пресуществляется, претворяется, преобразуется в самое истинное тело Господа, которое родилось в Вифлееме от Приснодевы, крестилось во Иордане, пострадало, погребено, воскресло, вознеслось, сидит одесную Бога Отца, имеет явиться на облаках небесных». Любой христианский священник в ходе служения запросто создает из кусочка хлеба Творца всего существующего – ну, не чудо ли?!

Но не верить – нельзя: «Если кто станет отрицать, что в священном причастии истинно, реально и субстанционально (то есть во всей своей сущности) содержится тело и кровь вместе с душой и божественностью Господа нашего Иисуса Христа, волосы, ногти, борода и все прочее, относящееся к красоте этого славного тела, в которое Христос облекся при своем чудесном и достославном воскресении, и будет утверждать, что Христос заключается [в дарах] только символически, фигурально или духовно, – тому анафема» . Разве это не людоедство? Уж лучше пустота иудейского давира, символизирующая всеприсутствие Божества, чем черствая корочка хлеба, вмещающая Его целиком!

А троичность? Нигде в книге Инджиль вы не найдете упоминания о троичности Бога! Яхуди – да! Те говорят, что есть Парцуфим, то есть три Головы, которые смотрят друг на друга, но которые суть одно: Длинный Лик, Короткий Лик и «Белая Голова»; они в совокупности есть единый Аттик Кадош. Это не мудрость, а, клянусь владыкой Каабы, одна головная боль! Бог един, и те, кто уверены в его троичности, заблудились далеким заблуждением.

«Мы и вы веруем в одного Бога, хотя и по-разному», – писал один из ваших имамов вождю ислама , и он знал, что говорил! И ваш Тертуллиан свидетельствует: «Мы поклоняемся единому богу... Относительно других существ, которых вы именуете богами, мы знаем, что они не что иное, как демоны». Потому что они веруют во единого Бога, а вам подсовывают сказочку о Христе. Они считают, что мир уже разделен на «овец и козлищ», и они – овцы, а вы – козлы!

Но зачем же христианам потребовалось громоздить нелепицу многобожия? Зачем, далее, пришлось отдавать одного из этих трех богов на наказание мучительное, на казнь? Зачем вводить сомнительный и странный «первородный грех», мостить Ад черепами некрещеных младенцев ? Сказать человеку, что он грешен еще в утробе матери! Почему, во имя Аллаха? Потому что «inter faeces et urinam nascentur» , как возопил Августин Блаженный? Но ведь в естественном нет греха! Или римские клирики в своей святости нашли способ рождаться как-то по-другому?

А делают они это затем, чтобы заявить, что у них в руках средство, которое освобождает от этого греха! Да-да, то погружение в воду, которое снимает якобы первородный грех. Поистине, на единственной дороге можно взимать любые пошлины!

Но если от греха так легко избавиться, то это – выдуманный грех! Единственный подлинный не прощаемый грех, грех, которым был виноват Иблис, – это гордыня, убеждение в своей исключительной правоте. Клянусь Аллахом, тот, кто грешен этим грехом, не может быть очищен ничем – даже кровью распятого Бога. И этим грехом в полной мере грешна христианская церковь!

Каждый из ваших имамов уверен, что он может командовать даже небесными силами, по словам Инджиль, «дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» . Каждый ваш имам считает, что если ему в установленном порядке переданы ключи, кольцо и посох, то будь он хоть бандитом с большой дороги, – теперь он свят.

Нынешний римский имам берет со священника, лишившего невинности девственницу-прихожанку, два динара, а со священника, желающего сожительствовать со своей родственницей, – семьдесят. Заплатив, они продолжают считаться святыми! Один из ваших имамов, выпускник Сорбонны, был затем предводителем пиратов, ladrone , годы и годы занимавшимся морским грабежом и работорговлей! Это так вопияло к небу, что сами христиане свергли папу и предали его забвению. И эти имамы жгут на кострах живьем тех, кто с ними не согласен!

– Это – католики, – возразил давешний юноша. – У нас, православных, не так. Мы не согласны с непогрешимостью папы. У нас – соборность... И Христос – воплощенное смирение...

– Православный? – Хайр уд-Дин подошел к парню и в упор на него посмотрел. – К чему говорить о несуществующих вещах! Православия (orqodoce) нет уже полвека, с тех пор, как Михаил VIII Палеолог на Лионском соборе договорился с Григорием X и отдал ему под начало восточную церковь, а православный патриарх Иоанн Векк против этого не возразил...

Ну, а что касается смирения... Твердят христиане: «Всесилен Христос». Ну, как не дивиться той силе! Какой бы всесильный безропотно снес, Когда б его смертные били! –

с усмешкой сказал Хайр уд-Дин. – Разумеется, он был пророк, он был расуль Аллаха, и он, как всякий человек, испытывал боль, когда его истязали, мучили, калечили, убивали! Потому мы и сочувствуем ему! Разве можно сочувствовать Богу, распятому на кресте? Не ясно ли, что если бы это был поистине Бог, то все распятие – не более чем комедия, ибо Бог мог лишь делать вид, что ему больно! Ведь, поистине, Бог, имеющий надежные тылы вечной жизни и вечного блаженства, способен демонстрировать безграничное смирение в течение многих лет и претерпеть любую боль в течение нескольких часов: для него это только экзотика. Человеку же это намного, намного труднее, чем Богу.

Прежние имамы христианства, с которыми общался пророк Мухаммед – да благословит его Аллах и да приветствует! – знали истину о том, что Христос – только человек, только расуль (посланник) Аллаха, и щедро делились ею с учениками. Савеллий Ливийский учил, что Бог един. То же доказывал Павел Самосатский : он считал Ису человеком, которого осенил Дух Святой, отчего он воплотил в себе Логос (Слово). Крест для павликиан был символом проклятия, икон они не принимали, таинств крещения и причащения не признавали! Все это близко мусульманам! Арий Александрийский, заблуждаясь, как все христиане, знал все же, что Христос-Логос менее отца, ибо он сын и, значит, рожден. Феодор Антиохийский отделял в Исе божественную природу от человеческой.

Апостол Марк основал, как принято считать, Александрийскую православную церковь; она по сей день называется монофелитской , и для нее Христос только божество, но не человек. Подобным образом считают и в Коптской монофизитской церкви, основанной патриархом Диоскором. В 431 году константинопольский патриарх Несторий на вселенском соборе в Эфесе заявил, что Дева Мария родила человека Ису, в котором Бог обитал, как в храме. Несторий был предан анафеме. Но весь Восток вплоть до времен ислама исповедовал несторианство. Персидские шахи поддерживали несториан, и в 499 году в Багдаде, тогда еще Ктесифоне, патриархия стала несторианской. Монгольские ильханы со времен Хулагу были христианами-несторианами, и лишь последние из них наконец приняли истинную веру!

Но это знание, или, лучше сказать, эти поиски истины, были отвергнуты последующими христианскими имамами! На собор в Эфесе в 449 году коптские монахи приехали в рясах, подобных тем, что носил Иоанн Креститель , и с топорами за поясом, которыми грозились «надвое рассечь признающих два естества!», то есть соединение в Исе божественной и человеческой природы. И это были не только угрозы: монахи ломали кости писцам, били ногами митрополита... Сторонники Троицы и двойной, божественной и человеческой, природы Христа перенесли собор в Халкидон, окружили здание войсками... Только так им удалось навязать христианской церкви свои измышления, но те, кто не приняли этого бреда, как христиане Египта и Сирии, отделились от католической церкви и в VII веке отдались под покровительство арабских мусульман! И в коптской, и в эфиопской Церквах римлянин Пилат, распявший Ису, причислен к лику святых, ибо содеял богоугодное дело! Так то, что вы называете «христианством», оказалось жалкой сектой, которая гордо называет себя католической, то есть всемирной, но на деле утвердилась лишь в невежественных западных окраинах мира!

– Христос не отвечает за тех, кто извратил его учение...

– Бог, если он Бог, отвечает за все свое творение! Не отвечают ни за что только лжепророки. Их было немало во все времена. Были и такие, что называли себя мессиями, спасителями, христами: Абу-Иса из Исфагана в первом веке , Зонара-сириец – в втором, Саади ибн Иосиф – в четвертом... Абу-Иса, например, был портным из портных яхуди; он признал пророками Ису ибн Марйам и Мухаммеда – и за ним пошло больше 10 000 яхуди, отвергших Талмуд, ибо, по их словам, это учение дальше отстоит от доктрины Ветхого Завета, чем даже христианство и ислам. Яхуди, отказавшиеся от талмудизма, назвали себя караимами и примирились с христианством и исламом.

Впав в грех гордыни, обманутые своим нечестивым воображением, самозванные мессии выдавали свои слова за божественное откровение. Но чем они могли это доказать? Есть ли кто нечестивее того, кто выдумывает ложь, ссылаясь на Аллаха, или говорит: «Мне было откровение», тогда как ему никакого не было откровения? Иное дело Мухаммед: вознесшись к престолу Аллаха, он лицом к лицу видел Его. И Аллах сказал ему: «Не посылали Мы до тебя никакого посланника или пророка без того, чтобы, когда он предавался мечтам, Шайтан не бросил в его мечты чего-либо, но Аллах стирает то, что бросает Шайтан, потом Аллах утверждает Свои знамения, – ведь Аллах – знающий, мудрый! Для того, чтобы сделать то, что ввергает Шайтан испытанием для тех, в сердцах которых болезнь и у которых ожесточены сердца, – ведь обидчики – в далеком расколе!»

– Христос воскресением своим явил свою божескую суть! – не унимался православный Христо.

Хайр уд-Дин досадливо поморщился.

– Воскресением? Конечно, воскресением, мы должны поговорить и об этой нелепости. Среди самих христиан были те, что отрицали Воскресение – катары, например, которых жег живьем франкский имам. Последователи Маркиона, тоже считавшие себя христианами, уверяли, что миф о воскресении Исы в телесной оболочке – огрубление метафизических аллегорий, вырождение истинной духовной идеи; сирийские гностики в Эдессе, возглавляемые бар Дайсаном, также признавали духовное воскресение, но отрицали воскресение тела.

Валентин и Василид, александрийские мудрецы, знающие дело, утверждали, что Симон Киринеянин, тот самый, который нес крест, был и распят на нем, как то было в обычае у римлян: каждый осужденный сам нес свой крест; оттого Иса и смог явиться ученикам после якобы своей смерти... «Они не убили его и не распяли, но это только представилось им; и, поистине, те, которые разногласят об этом, в сомнении о нем; нет у них об этом никакого знания, кроме следования за предположением» . О том, как случилось так называемое воскресение, лучше всего сказано в ваших евангелиях, которые вы просто невнимательно читаете. Заваленный камнем гроб с телом Исы – или не Исы, кто уж там был, – оставался без охраны всю субботнюю ночь! Клянусь Аллахом, за ночь тело можно было унести! «На другой день, который следует за пятницею», первосвященники и фарисеи спохватились об этом и бросились к Пилату: «Господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну; итак, прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, пришедши ночью, не украли Его и не сказали народу: «воскрес из мертвых», – и будет последний обман хуже первого» . Но вряд ли они проверяли в то субботнее утро, чье тело там замотано в погребальные пелены, чтобы не усугублять уже свершенный грех нарушения субботнего покоя еще худшим грехом прикосновения к мертвому телу в субботу!

Казнь

Падает камень на кувшин – горе кувшину, падает кувшин на камень – горе кувшину; так или иначе, все горе кувшину.

Талмуд

Хайр уд-Дин, давно уже ходивший перед строем юнцов, оценивая их, присматриваясь к ним, ощутил усталость. И решил: умным достаточно, а те, кто еще не понял, что и зачем он говорил – глупы, и потому не нужны.

– »А если Христос не воскрес, то и проповедь ваша тщетна, тщетна и вера ваша» . Сколько уж было сломано каламов, сколько истрачено чернил, описывая то, чего никогда не было! Есть Коран, в котором Мухаммед раз и навсегда сказал, что было и чего не было. Довольно слов! Плов перестоялся! После плова я велел подать фрукты, дыни и виноград! Я спрашиваю вас, кяфиров: кто готов без принуждения, добровольно принять ислам? Вот кади, его калам готов, подходите к нему по одному, пишите бумагу.

– Останемся верными, братья! – с отчаянием воскликнул паренек в фарджии. Толмач стегнул его плетью по спине, так что рубаха лопнула и сползла с плеч. На шее парня на тонкой бечевке действительно висел крест.

– Что он сказал? – поинтересовался Хайр уд-Дин.

– Мятежник, он отвергает ислам и требует, чтобы его товарищи поступили так же, – заторопился толмач.

Хайр уд-Дин в упор подошел к парню:

– У тебя есть единственная возможность остаться «верным», как ты говоришь, – процедил он. – Повторить подвиг твоего Бога. Готов ты к этому? Скажи только ему, негромко, чтоб другие не слышали! – предупредил Хайр уд-Дин толмача. Пока тот шептал парню на ухо, Хайр уд-Дин загадал: если парень побледнеет от страха – смерть, если покраснеет от гнева – он найдет возможность сохранить ему жизнь. Он знал этот нехитрый прием различения темпераментов, использовавшийся еще в римских легионах. Почему-то Хайр уд-Дину хотелось, чтобы парень покраснел.

Парень побелел и отчаянными глазами глядел на своего мучителя, не говоря ни слова.

– Отвечай! – толкнул его ручкой плети толмач.

Парень молчал. Вокруг него уже образовалось небольшое пустое пространство: некоторые понимали огузскую речь и шепотом поясняли соседям, что происходит.

– Смерть на кресте – тяжелая смерть! – с усмешкой сказал Хайр уд-Дин. – Гвозди вбивают не в ладони, нет: еще римляне убедились, что связки между пальцами не выдерживают веса тела, человек срывается. Их вбивают в запястья, а иногда и в предплечья, между двумя костями, разрывая мышцы и артерии. Но знаешь ли, от чего умирают на кресте? Счастье для казнимого, если разорвана крупная артерия и он быстро истечет кровью, а чаще они умирают от удушья, ибо когда висишь на распяленных руках, грудь стиснута так, что трудно вдохнуть. Для того чтобы распятый мог вдохнуть и мучения его продлились, прибивают ноги: опершись на их живое и разорванное гвоздями мясо, приподнявшись, можно вздохнуть. Но это очень, очень больно! И человек снова повисает на руках. И это тоже невероятно больно, да еще дышать нечем. И человек снова пытается опереться на ноги. Из таких конвульсий и состоит висение на кресте. А если перебить кости голеней, человек не может опереться на ноги и набрать воздуха как следует и потому умирает быстро! Так римляне и делали, когда хотели быстро завершить казнь.

Хайр уд-Дин понимал, что у него нет выхода. Он должен сломить надменность этого парня! Он не мог пойти на попятный на глазах у нескольких сотен новобранцев, которыми завтра будет командовать!

Но когда парень неожиданно быстро сломался, Хайр уд-Дин был глубоко разочарован.

– Разве ахль ал-китаб не пребывают под защитой шариата в этом султанате! – отчаянно воскликнул парень. – Разве Мухаммед не сказал: «Поистине, те, которые уверовали и которые исповедуют иудейство, и сабии, и христиане, – нет страха над ними, и не будут они печальны!»?

– По-арабски заговорил? – равнодушно спросил Хайр уд-Дин. – Коран читаешь?

Он уже забыл, что именно эту цитату из Корана привел в начале беседы. Если бы парень пошел до конца – он пощадил бы его, может быть, даже взял бы в свою личную охрану гулямом: мужество достойно уважения во всех проявлениях. Но эта апелляция парня к закону внушила Хайр уд-Дину отвращение. И все же на вопрос нужно ответить!

– Ахль ал-китаб – это те, кто является членом миллета и платит ушр и джизию. А ты налогов не платишь! Ты – купленный для султана раб. Мятежный раб, который сбивает других с толку. И в довершение всего ты – трусливый раб, ибо ты вешаешь крест на себя, но не желаешь висеть на кресте! Но самое горькое, что ты сам не веришь в своего Бога, ибо не сказал ли он ясно: «Претерпевший до конца спасется» ! По этому его слову ты мог быть сейчас спасен! Но ты, видимо, предпочел поступить не по другим его словам, сказанным в Гефсиманском саду, где, «восскорбев душой смертельно», он пошел на попятный и готов был, страшась боли и мучений, отказаться от спасения человечества? .

Но довольно шуток! То, что ты знаешь наш язык и законы и читаешь Коран, не принимая ислама, заставляет меня думать, что ты – шпион, которого специально готовили, чтобы изнутри разлагать наше войско! Переведи это всем – как приговор! – сказал он толмачу.

«И никогда не будут довольны тобой ни иудеи, ни христиане, пока ты не последуешь за их учением, – подумал Хайр уд-Дин словами Корана. – Скажи: «Поистине, путь Аллаха есть настоящий путь!», – а если ты последуешь за их страстями после пришедшего к тебе истинного знания, то не будет тебе от Аллаха ни близкого, ни помощника» .

Хайр уд-Дин отошел к коню, вскочил на него, с интересом повернулся к строю. Поразительно – почти все юноши уже столпились у столика кадия, там уже взлетали плетки аскеров, наводивших порядок. «Неужели свет истинного учения пророка озарил их сердца, – подумал он и усмехнулся в душе нелепости этой мысли. – Разумеется, нет! Это произойдет еще очень не скоро! Большую роль, чем мои слова, сыграл запах плова! Но в этом тоже нет ничего плохого, так устроен человек».

Тем не менее медлить было нельзя. Хайр уд-Дин подозвал агу аскеров, охранявших девширме, и сказал ему, указывая на десяток юношей, оставшихся на плацу недвижными:

– Этих – на галеры. И поторопись, пока никто из них не передумал. А этого, с крестом, – на кол. Кол врыть так, чтобы они видели его от дастархана. Погуще смажь бараньим жиром. Язык – долой, либо рот зашить, пусть не бормочет больше ненужных слов!

Хайр уд-Дин не пожелал смотреть казнь и ускакал. Но этот, в сущности, смелый и сообразительный парнишка, таким трогательным и беззащитным жестом стягивавший свою фарджию на горле, чтобы не был виден его нательный крест, не шел у него из головы. Может быть, и не было в нем двойного дна, ведь, поистине, утопающий хватается за соломинку: разве не должен был он использовать для продления своей жизни бывшее у него знание? Но вот вопрос – откуда к нему пришло это знание?

Впрочем, если бы он был шпионом, стал ли он вообще высовываться?

Сейчас он умирает там мучительной смертью, на глазах у будущих воинов. Но он сам выбрал такую судьбу. Он заявил себя перед ними как вождь – и показал направление пути. Но направление было ложным. И он наказан. А им это – урок. Поистине, как вслед за благоуханной весной наступает знойное лето, так за разговором наступает действие – и об этом всякий должен помнить во время разговора...

Возможно, из него вышел бы отличный воин, лучший, чем все оставшиеся. Хайр уд-Дина жгло сомнение, верно ли, не в горячке ли чувств он поступил, а пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, сказал: «Отводи заповедь о наказании сомнением», и, стало быть, наказание может быть отменено.

Хайр уд-Дин остановил коня. Вернуться?

Он представил себе, как юношу снимают со страшного заостренного столба, укладывают, корчащегося от боли, на землю, как он униженно поддергивает залитые кровью шальвары... После такого оскорбления ему никогда вновь не обрести чести. Воина из него уже не будет. Даже если его удастся вылечить, что весьма сомнительно. А если не удастся? Еще один калека, нищий, на всю жизнь обреченный ходить по караванным тропам и базарам с протянутой рукой...

Нет, пусть уж лучше сегодня достойно умрет.

И потом – если отменить казнь, то как и чем тогда хранить юные умы от заражения семенами безверия и вольномыслия, от лживых идей ассасинов, хариджитов, друзов... О Аллах, сколько же их сегодня в мусульманском мире, этих секточек и сект, пъры которых, укрывшись в покое своих харимов, просчитывают политические ходы на несколько жизней вперед, обдуманно совращают мусульман и подсылают их, развращенных, чтобы они и других увлекали за собой в свой беснующийся мрак! Ответственность за то, чтобы уберечь от лжи, от этого кошмара юношей, завтрашних воинов, всецело лежит на нем. И он, и султан, которым придется вверить когда-то свою жизнь и свою честь этим ребятам, должны быть в них абсолютно уверены! Никто и никогда не снимет с него этой ответственности!

Хайр уд-Дин выпрямился в седле. Поистине, он принял правильное и мудрое решение!

ВКУС ТАЙНЫ

...Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях.

Матф, 10:26.

Семьдесят три толка

Пока Мухаммед был жив, он и умма были единством. Но он умер. Кто заменит его? Кто будет халифом пророка?

От правоверного ислама – сунны – стали откалываться различные течения и секты. Споры достигали такой силы, что в них начала литься кровь. Пошли такие дела, что у тех, кто слышал о них, звенело в обоих ушах. Осенью 644 г. от ран, нанесенных ему в мединской мечети, скончался второй халиф, Омар ал-Хаттаб. Летом 656 г. был убит третий халиф, Осман ибн аль-Аффан, залив своей кровью первый экземпляр выверенного текста Корана. Власть принял Али бен Абу-Талиб – четвертый халиф, сподвижник Мухаммеда, его двоюродный брат и муж дочери пророка Фатимы. Род Омейя племени курейш, к которому принадлежал Осман, объявил Алидам войну. Это было вовсе не похоже на раздоры сект Омара и Али, споривших, с кисти рук или с локтя следует начинать омовение. Это был порог гражданских войн, в которых не только развалился халифат, но и рухнула целостность мусульманского мира, да дарует Аллах мир шарифам обоих кланов , ибо мы не собираемся ни в чем обвинять ни того, ни другого!

Летом 657 г. при Сиффине, на р. Евфрат, Али разбил войско Муавии, но тот запросил третейского суда, и Али, которому мир в умме был дороже победы над единоверцами, согласился. Объявив это его решение несовместимым с духом ислама, 12 000 воинов покинули его лагерь. Их назвали хариджитами («возмутившиеся», «восставшие») или сурх алем («краснознаменные»). Они избрали себе халифа ибн-Вахбу . К ним охотно присоединялись все городские низы, утратившие место в жизни. А зимой 661 г. хариджит ибн-Мулджам в городе Куфе при выходе из мечети смертельно ранил Али. Через два дня Али умер; там ему воздвигнут памятник.

Смерть Али была для его сторонников потрясением не меньшим, чем прежде – смерть Пророка. Сторонники наследников убитого имама Али сплотились в «Шият-Алий» – партию Али, легшую в основу шиитского течения в исламе. А в 680 году, в 10 день месяца мухаррам, в битве у Карбалы был убит Хуссейн, сын Али и внук пророка.

Однако принявший ислам йеменский иудей Абдаллах ибн-Саба ас-Сауда заявил, что Али не умер, а пребывает в «скрытом состоянии» (ал-гайба) и перед концом света вернется (ap-раджа) в мир, дабы наполнить его справедливостью. Идея спасителя, мессии, одна из ключевых для иудаизма и христианства; но Сунна считает Мухаммеда хатам ан-набийина, «печатью пророков», последним, завершающим, заключающим всю их цепь. И все же Абдаллах ибн-Саба заявил, что в Коране есть «аль-батин» (скрытый смысл), нужно лишь уметь отыскивать его.

Так впервые слово «скрытый», «тайный» появилось на знаменах широкого политического движения. И это оказалось настолько удачной новацией, что с тех пор и по сегодняшний день без тайного компонента в своей деятельности не может обойтись ни одна политическая группировка, ни одно общественное движение. Так новая капля росы, появившись на лугу, отражается сразу во всех других блестящих шариках влаги...

Ал-Батин

Разве вы не видели, что Аллах подчинил вам то, что в небесах и на земле, и пролил вам милость явную и тайную? И среди людей есть такой, который препирается относительно Аллаха без всякого знания и руководительства и просвещающего писания.

Коран, 31:19

До сих пор Коран был той основой, на которой мусульманин всегда мог договориться с мусульманином. Он считался вечным и неизменным. Еще Абу Ханифа утверждал, что Коран «пред творцом не есть сотворенное», а следование ему – единственный спасительный путь. Аш-Шахрастани в XII веке заявил: «...Буквы, звуки и написанные знаки [Корана] – изначальны, предвечны» . Ал-Бируни знал, что законы, открытые на Земле, справедливы повсюду во Вселенной: Коран – один из атрибутов Бога, подобный Его гневу или Его милосердию; оригинал Корана – Умм аль-китаб , – предвечный текст, в котором описано все, хранится у подножия трона Аллаха. О том же говорил и Мухаммед ал-Газали: «Коран записывают в книгу, произносят языком, запоминают сердцем, и, несмотря на это, он все время пребывает в обители Бога и на нем никак не сказывается то, что он странствует по написанным страницам и по человеческим умам» .

Учение об ал-батин поставило смысл Корана в зависимость от того имама, который был уполномочен на его толкование (тавил), раскрытие его истинного смысла. Именно так представили дело Абу Мансур ал-Иджли и его последователи, утверждавшие, что одно дело – публично провозглашать религиозные истины тем, кто согласен, чтобы ими руководили в духовном и даже в практическом плане, и совсем другое – интерпретировать их для «избранных» (ал-хасса). Поскольку степень посвящения «избранных» могла быть различной, возникала некая составленная из душ человеческих пирамида, в которой люди, принадлежавшие к каждому очередному уровню знали все больше – а о них, о самом их существовании знали все меньше. Вершиной пирамиды был имам, непререкаемый авторитет в вопросах не только религии, но и мирской жизни; даже когда он оставался «скрытым», он пребывал «владыкой эпохи» (сахиб аз-заман). В конце времен, придя в качестве махди, он должен был утвердить всечеловеческую справедливость. На весь же период «сокрытия» (ас-сатр) имама полнота власти и толкований пребывала в руках его явленных представителей.

Так возникала технология, организующая множество людей самых разных взглядов, характеров, способностей для тонко и точно рассчитанных совместных действий, для достижения целей, известных лишь немногим из них: кто из желавших власти способен был бы отказаться от такой технологии? Так закладывались основы идеологии тайных орденов; рыцари переняли эту идеологию во времена крестовых походов, и в последующие века тайные христианские ордена пышным цветом расцветают и в средневековой Европе.

Учение о «скрытом» имаме должно было объяснить «технологию» пребывания в мире души отсутствующего человека. Такое объяснение давала древняя, как мир, идея метемпсихоза, переселения души в ряду поколений. Она состоит в том, что бессмертные души людей не способны, как правило, в течение одного воплощения накопить столько заслуг, чтобы перед ними сразу же открылись горние миры. Более того: за время очередного воплощения души способны совершать проступки и тем отягчать свою «карму». Поэтому им предоставляется право еще и еще раз воплощаться в земные существа, каждый раз обретая облик в соответствии с накопленными заслугами или, наоборот, прегрешениями. Предполагалось, что память об опыте прошлых воплощений и их результатах, представленная в совести, способна направить человеческое поведение в нужную сторону, к выходу из цикла воплощений, «сансары», и приобщения к горним мирам, к «мировой душе» и «божественной истине».

Человек же, в которого еще здесь, в земном воплощении, водворилась «мировая душа», – это и есть имам, пророк, вождь, посланный людям, чтобы руководить их духовной жизнью.

Так реформировал учение секты исмаилитов мидийский перс, врач Абдаллах ибн Маймун ал-Каддах, умерший в 874 г. Откуда он взял эту концепцию? Ортодоксальное христианство и суннитский ислам отвергают идею метемпсихоза , утверждая единственность земного существования. Между тем эта идея является одним из стержней индуизма и буддизма, наличествует в эзотерическом (каббалистическом) иудаизме, представлена в учении манихеев.

От имени «скрытого» имама, таинственного обладателя божественной воли (сахиб аз-зухур), действовали и последователи Хамдана ибн ал-Ашаса ал-Кармата. Выступившие в 890 г. под лозунгами равенства и социальной справедливости, они выражали надежды низших слоев общества на всеобщее благоденствие. В своем лагере, обнесенном высокими стенами и окруженном рвом, они все отдали в общую собственность; личным оставалось только оружие. Они практиковали ритуальные братские трапезы.

Внешне карматы исповедовали ислам; но сохранились предания, что один из их вождей, Абу Тахир Сулейман (914-943) говорил: «Три человека испортили людей: пастух, лекарь и погонщик верблюдов». Везир султана сельджуков Низам ал-Мульк в «Сиасет-намэ» свидетельствует, что карматы в Лахсе «бросили в поле и осквернили все имевшиеся списки Торы, Евангелия и Корана». «Их внутреннее – да проклянет их Аллах! – противоположно внешнему, слова противоположны делам», – писал Низам ал-Мульк, указывая, что духовными отцами карматов были маздакиты. Слишком жесткие, эти оценки не понравились карматам. Низам ал-Мульк погиб в 1092 году от кинжала фидаина.

Но не для того же они выстраивали тайную организацию, чтобы рвать и разбрасывать в поле листы пергамена! В 899 году под командованием Абу Саид ал-Джаннаби карматы захватили ал-Ахсу и создали независимое государство в Бахрейне. В их руках оказался второй по объемам грузоперевозок, после Басры, порт Персидского залива, откуда прямой, как выпущенная стрела, караванный путь летел к портам Средиземного моря, незначительно отклоняясь в сторону лишь там, где приходилось пересекать вади , по самому краю пустыни Нефуд, от колодца к колодцу: Эль-Катиф, Эн-Нуайрия, Эль-Кайсума, Рафха, Бадана...

Так под властью тайного религиозного ордена оказалась целая страна. Землю для карматов обрабатывали посаженные на землю рабы в коллективных хозяйствах. Собирались подати с феллахов и пошлины с купцов; в кассу карматов широким потоком потекли деньги. Абу Тахир Сулейман, сын основателя общины, захватил Оман, совершал налеты на Ирак, Хузистан, Сирию, грабил караваны паломников. Карматы взяли под контроль Аравию, добиралась даже до Индии! В 930 г. они ворвались в Мекку, хадж в которую считали идолопоклонством, ограбили город, взяли в заложники несколько тысяч паломников и жителей; выломали аль-хаджар аль-асвад , главную святыню Каабы, и увезли в Бахрейн! Лишь через два десятилетия они за выкуп возвратили священный для мусульман камень – разбитым!

Эзотерическое учение карматов, в тайны которого посвящались члены пяти высших степеней, разрабатывал Абдан ал-Ахвази; он же установил 7 степеней посвящения в орден. Система обучения (ат-талим, почему карматов еще называют ат-талимийа), предусматривала «введение в сомнение», после чего ученику давались аргументы и логические ходы для победы над этим сомнением. Члены общины, засылавшиеся с разными целями в другие страны, скрывали свою принадлежность к карматам. Им было позволено пренебрегать любыми обрядами и ритуальными запретами: скажем, если то нужно было для дела, кармат мог есть свинину. Формально такое разрешалось лишь в ситуации смертельной опасности; но если открыть свою принадлежность к вере означало поставить под удар своих товарищей, их и свое дело, то не есть ли это также ситуация крайняя и безвыходная?! Они, однако, всегда помнили, что каждый из них – лишь меч в руках своего пира – старца. Эту идеологию в основных чертах заимствовали иезуиты Европы, считавшие, что ex mandato Dei licet occidere innocentem, furari, fornicari .

...Вторым, не менее удобным местом контроля над караванными путями был Египет, страна одной из древнейших мировых цивилизаций. Красноречивому и страстному да'и исмаилизма Абу Абдаллаху ибн Шии удалось убедить шейхов могущественного берберского племени кетаме в божественном происхождении шейха исмаилитов Обейдаллаха. С их помощью Обейдаллах захватил власть в Африке, объявив себя потомком имама Хусейна, сына имама Али и Фатимы, дочери Мухаммеда. Он также назвался Махди , т.е. давно ожидаемым имамом-спасителем. В 910 году он стал халифом.

Карматы не признали Обейдаллаха ал-Махди, законным халифом, а после 969 г., когда Фатимиды завоевали Египет, между ними началась открытая вражда. Утверждали, что Обейдаллах был пасынком Абдаллаха ибн Маймуна, иудеем, принявшим исмаилизм; но воинственным племенам берберов нужно было лишь знамя, лозунг, чтобы расправиться с завоевателями-арабами. Имам, наследник пророка, был принят ими под свою защиту. Вскоре под властью Фатимидов находилась вся Северная Африка, а с 969 года – Египет и Южная Сирия...

Но махди пришел, а социальные проблемы остались, и фатимидские теоретики отодвигали полную победу над неверными, торжество истинного учения в светлое будущее, которое обещало скоро наступить. Когда разорявшиеся крестьяне отказались ждать, фатимидский халиф Хаким (считавший себя божеством во плоти) в 1021 г. объявил, что во всем виноваты иноверцы и повелел христианам в обязательном порядке носить на одежде кресты, а евреям – бубенчики. Впрочем, еще в 1009 г. он разрушил в Иерусалиме храм Гроба Господня (в 1027 г. восстановлен его преемником).

Таковы были первые опыты создания земного рая в одном отдельно взятом государстве. Они понравились! Исмаилиты обратили внимание на другие караванные пути: одним из удачнейших мест для контроля над ними были горные тропы у южной оконечности Каспийского моря: Рей, Казвин, Аламут... Эти земли, неисчерпаемый источник таможенных и торговых пошлин, были только что захвачены сельджуками, так что борьба там предстояла нешуточная...

«Старец Горы»

Первая из сфир, то есть эманаций Божественного Разума, Бесконечного или Эйн-Софа, – зовется Кетер, «корона», Risha Havurah, и должна быть понята как «Белая Голова», «Высший Череп» или «Священный Старец».

В черепе «Белой Головы», Risha Havurah, каждый день обитают 13000 мириад миров, которые покоятся на Нем, опираются на Него. В этой сфир ничего не явлено, за исключением лишь Головы, ибо это Голова всех Голов... Мудрость свыше, которая есть Голова, сокрыта в ней, в Мозгу, который тих и спокоен, и никто не знает ее, кроме Нее Самой... И эта Сокровенная Мудрость... Сокрытое из Сокрытого, Голова всех Голов, Голова, которая не есть Голова, и никто не знает и никогда не знал, что находится в этой Голове, которую Мудрость и Рассудок не в силах понять...

«Зогар», III, «Идра Рабба»

Хасан ибн Саббах (1054-1124), Горный Старец, создавший орден низаритов (ассасинов) наложил свой чекан на все возникавшие позже государственные структуры. Все властители мира должны были с этого времени помнить о возможности быстрой и неожиданной смерти, приходящей ниоткуда и уходящей в никуда.

Хасан, выходец из известного шиитскими и суфийскими традициями Хорасана, обладал железной волей. Ему не давал покоя феерический взлет Обейдаллаха, чудом ставшего потомком Али и Фатимы и чудом же основавшего династию Фатимидов. Честолюбивый Хасан был уверен, что такие чудеса были бы по плечу и ему. Оставив двор Сельджукидов, он отправляется в Миср , бывший во времена Фатимидов средоточием исмаилитов и тайных наук. Общение с тамошними мудрецами позволило ему постичь арабскую и персидскую литературу, алхимию и астрономию, труды Платона, Аристотеля и Пифагора – но главным его открытием, которое, несмотря на наличие или отсутствие учителей, каждый всегда делает – или не делает! – только сам, было умение обращаться с живой человеческой душой. Его заговоры и амулеты действительно губили и исцеляли! Он стал известным исмаилитским да'и (проповедником).

Ему удалось отличиться и выдвинуться в этих кругах, он приобрел большое влияние в Мисре. Однако чем ближе к вершинам власти, тем опаснее; каждое неверно сказанное слово приобретает особый вес. Когда халиф Мустансир объявил наследником второго сына, Мустали, а старшего, Низара, лишил права наследования, возникла междоусобица, пролилась кровь. И Хасану, и другим сторонникам Низара пришлось бежать. Корабль, на котором он плыл, попал в бурю, многие сочли себя уже погибшими. Но не Хасан! Согласно легенде, он, приняв умиротворенную позу, с просветленным и возвышенным лицом воскликнул: «Господь Сам обещал мне, что со мною не случится ничего дурного!».

Хасан – тогда еще не Саббах, – оказавшись на попавшем в бурю корабле, изображал из себя, по крайней мере, Иону, проглоченного китом. Изображал очень всерьез – и этот спектакль одного актера имел неожиданный успех. Когда буря утихла, оставив невредимыми и людей, и даже корабельные снасти, бывшие на корабле единогласно заключили, что Хасан сотворил чудо.

Хасан со своими низаритами прошел Персию, показывая все новые фокусы, основанные на его могучей воле и гипнотическом внушении. Но самым убедительным фокусом в его реквизите была одна простая фраза, сразу располагавшая к нему сердца простых людей: «Богатеи опутали нас так, что человеку невмоготу дышать. Живут в свое удовольствие султан да его визири, суннитские муфтии да кадии, ну, и их прихлебатели!»

Простота и ясность зачастую свидетельствуют не об истине, как считают многие неискушенные, а об изощренной лжи; лишь не знающие дела или сознательно запутывающие его твердят, что ложь всегда сложна, вычурна и многословна. Наивный человек считает, что легко распознает ложь и на вкус, и на слух, и на ощупь, и даже нюхом. Напрасные надежды! Ложь – хитрее! Слова лжи подобны орудиям пыток: они просты, примитивны даже, – и понятны всем, иначе они неэффективны. А подлинная правда почти всегда пэтана и неправдоподобна... Правда – это пыльная и сырая каменоломня, в которой приметная лишь рудознатцу жилка ведет к самородкам, но добыть их можно лишь взмокнув от махания киркой. Ложь – это чистенькая мышеловка, в которой лежит аккуратно вырезанный и вкусно пахнущий кусочек сыру или колбасы... «Они работают, а вы их хлеб ядите!»...

Число сторонников Хасана постоянно росло. В 1090 году ему удалось овладеть горной крепостью Аламут в Дейлеме, к северу от Казвина, и он стал называться «Шейх-уль-Джебел» . Впоследствии исмаилиты приобрели и захватили десятки крепостей в горах Эльбурса, Кухистана и Ливана. Усама ибн Мункыз, поэт XII века, в «Книге Назидания» повествует, как исмаилиты Хасана осаждали его замок, и его мать подвела свою дочь к окну, под которым разверзалась пропасть, чтобы столкнуть девушку в бездну и спрыгнуть туда самой как только станет ясно, что замок взят.

По сути, ничего необычного в созданном им теократическом государстве не было – таков же, скажем, был султанат Фатимидов. Усама ибн Мункыз утверждает, что исмаилиты Саббаха владеют «мужиками» и «чесальщиками шерсти» – и безо всяких фокусов собирают с них налоги. Впрочем, основным промыслом Саббаха был контроль за преступными группировками, в основном в городах. Они и приносили ему наибольшие доходы. К этому же времени восходит первое предложение услуг киллеров: Хасан предлагал своих фидаев феодалам – безразлично, мусульманам или крестоносцам, христианам, желавшим избавиться от того или иного врага или соперника. Эти киллеры были абсолютно надежны, они с готовностью шли на убийство, не обращая внимания на то, что при этом придется умирать им самим! Заказные убийства приносили Саббаху неплохой доход.

«Фидаи» – так называли тех фанатичных юношей Саббаха, которые в любой момент были готовы отдать жизнь ради непонятных и неизвестных им целей. «Если убивать змей для нас обязательно по согласному мнению людей, то убивать неверных для нас обязательно по приказу Бога всевышнего, и неверный более змея, чем змея», – этот лозунг поэта и идеолога исмаилизма, отвернувшегося от сунны факиха Насир-и-Хосрова (1004-1072 или 1077) был их девизом. С той разницей, что для них было неважно, «верным» или «неверным» был человек, решение о смерти которого принял их пир.

Хасан установил семь степеней посвящения и стал во главе вновь созданного ордена, присвоив себе титул сейида . На первой степени посвящения новичок, за характером которого внимательно наблюдал наставник, уже дав обязательство безоговорочно пожертвовать жизнью по первому требованию, ничего не узнавал об ордене, кроме факта его существования. Вторая степень была степенью искушения: наставники потворствовали любым наклонностям и страстям новичка – чревоугодию, пьянству, курению наркотиков, разврату – отмечая, насколько он скован и застенчив, достаточно ли вынослив, способен ли, и когда, при каких условиях, ограничить себя, пресечь свои вожделения... На третьей степени новичка запутывали сомнениями и затруднениями, показывая ему противоречивые места Корана и других Писаний.

Технология подготовки фидаинов, помимо обычных боевых искусств, включала систематическое курение гашиша; радужные видения обретали необычайную силу, когда сочетались с появлением – в умело подобранных костюмах, тщательно продуманных интерьерах – заранее подготовленных девушек, знающих свою роль. Легенда гласит, что Владыка Гор украсил одну из горных долин роскошными садами, меблированными павильонами, – и очаровательные женщины являлись к будущим героям сюда.

Затем учителя поясняли юношам тайный и мистический смысл происшедшего с ними: полное подчинение Старцу на этом свете должно было обернуться гарантированным блаженством в раю, прообразом которого как раз и было пребывание в чудесном саду с прелестными гуриями.

Подлинным смыслом происходящего было прицельное удаление из политической жизни людей, по каким-то причинам мешающих Хасану. Из неприступных горных замков он подсылал убийц к неугодным ему людям. Легенды представляют дело так, что они сами ехали из страны в страну, отыскивали названную им жертву и, не считаясь со средствами, уничтожали ее. На самом деле этих полубеспомощных людей, уже не владеющих собой при мысли о наркотике, доставлял на нужное место партнер без наркотической зависимости, вводил в состояние легкой абстиненции, приводил на нужную улицу, к нужному дому, пальцем указывал жертву – и уходил, убедившись, что дело сделано, и вовсе не заботясь более о жизни своего напарника, которому, возможно, суждено было погибнуть под пытками. Напарник был уверен: он сохранит тайну мотива своих деяний. Просто потому, что он этого мотива не знал.

Легенда гласит, что убийцы-смертники шли на дело «в белой тунике с красным кушаком, цвета невинности и крови». На самом деле они одевались так, чтобы раствориться в том окружении, в котором пребывала их жертва. Но могла иметь место и «белая туника»: так дело обстояло во дворце Хасана, где перед избранными гостями разыгрывались цирковые представления на тему «самоубийства верных». «Верные» поражали себя кинжалами в сердце, причем лились потоки крови; они спрыгивали с крепостных стен и высоких башен... Современные каскадеры могли бы позавидовать их искусству! Смысл же этого цирка был однозначен: произведя впечатление на посланника того или иного двора, Владыка Гор мог повернуть ход переговоров в желательном ему направлении. Исследователь XIX века приводит его слова: «Семьдесят тысяч последователей повинуются мне точно таким же образом. Это мой ответ вашему господину». Разумеется, потрясенные количеством «верных» и их преданностью, послы принимали решения, навязываемые Хасаном.

Когда эта технология получила известность, убийц-фанатиков стали называть хашишийун, т.е. курильщики гашиша. Европейцы-крестоносцы выговаривали это слово как «ассасины» . С ассасинами был знаком Ричард Львиное Сердце, с их помощью убивший Конрада Монферратского; для того, чтобы получить доступ к телу будущей жертвы, двум ассасинам пришлось креститься. С их же помощью он подбирался и к Филиппу II Августу французскому, который поэтому ни на минуту не отпускал от себя телохранителей. Фридрих II, племянник Фридриха I Барбароссы, пытался руками ассасинов убить герцога Баварского и был за это отлучен от церкви Иннокентием II... Именно этой череде убийств и покушений обязаны ассасины своей славой в Европе , ибо власть Хасана и его преемников возрастала, а взаимное недоверие между правителями Европы увеличивалось соразмерно этому росту.

Каждый неординарный человек, безразлично, мусульманин или христианин, прежде чем приступить к любому заметному предприятию, должен был подумать о личной безопасности. Забыв об этом, Абу Али аль Хасан ибн Исхаком из Туса, кому определен был титул Низам ал-Мульк , везир сельджукского султана Джалал уд-Дина Малик-шаха, покровительствуя развитию науки, собрал ученых и открыл высшие школы – низамийе – в Исфахане и Багдаде, Басре и Нишапур, Балхе, Мерве и Герате... Покровительство наукам не понравилось Саббаху – и ал-Мульк погиб в 1092 году от кинжала фидаина Зейда ибн Хашима. Через месяц был отравлен и Малик-шах. Результат подобного террора, проводимого повсеместно в странах ислама, описал Омар Хайям, современник Саббаха: «Мы были свидетелями гибели людей науки, число которых сведено сейчас к незначительной кучке, настолько же малой, насколько велики ее бедствия ......Большинство тех, которые в настоящее время имеют вид ученых, переодевают истину в ложь, не выходят из границ обмана и бахвальства, заставляя служить знания, которыми они обладают, корыстным и недобрым целям. А если встречается человек, достойный по своим изысканиям истины и любви к справедливости, который стремится отбросить суетность и ложь, оставить хвастовство и обман, – то он делается предметом насмешки и ненависти». Нужно ли напоминать, что в это же время разваливается и империя Сельджуков!

Впрочем, технология могла меняться. Так, халиф Мустансир, согласно легенде, собирался уничтожить гнездо ассасинов, но отказался от этого намерения, найдя у своего изголовья кинжал с запиской: «То, что положено у головы, может быть вонзено в сердце!»

Легенда гласит, что Хасан собственной рукой убил двух сыновей: одного за лень и безделье, другого – за питье вина, запрещенного исламом. С той поры Аламут стал местом страха и ненависти: дети с нетерпением ждали смерти родителей, а те при встречах надевали под платье кольчуги либо удваивали число телохранителей. Но это не помогало: отцеубийство следовало за отцеубийством, и там, где был бесполезен кинжал, в ход шла чаша с ядом.

Государство ассасинов просуществовало до 1256 года. С ними удалось справиться только монголам: в 1253 году Хулагу разгромил их основные силы, но лишь в 1255 году ему удалось добраться до главы ассасинов, Ала уд-Дина Мухаммеда (он был убит). Однако сопротивление продолжалось, и сын вождя, Рукн уд-Дин, сдался в плен монголам лишь через год.

Однако тайный орден не исчез...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\10.BMP»;3.0»;3.0»;

БЕКТАШИ

...Они последовали за тем, что читали шайтаны, в царство Сулаймана. Сулайман не был неверным, но шайтаны были неверными, обучая людей колдовству и тому, что было ниспослано обоим ангелам в Вавилоне, Харуту и Маруту. Но они оба не обучали никого, пока не говорили: «Мы – искушение, не будь же неверным!» И те научались от них, чем разлучать мужа от жены, – но они не вредили этим никому иначе, как с дозволения Аллаха. И обучались они тому, что им вредило и не приносило пользы, и они знали, что тот, кто приобретал это, – нет ему доли в будущей жизни. Плохо то, что они покупали за свои души, – если бы они это знали! А если бы они уверовали и были богобоязненны, то награда от Аллаха лучше, – если бы они знали!

Коран, 2:97

Демиург

«...Кто придает Аллаху сотоварищей, тому Аллах запретил рай. Убежищем для него – огонь, и нет для неправедных помощников!»

Коран, 5:76.

О ты, чьей волей в глину помещен

Разумный дух, что после совращен

В раю был змием, – наши все грехи

Ты нам прости и нами будь прощен .

Омар Хайям

...Живко, получивший вместе со всеми своими товарищами имя Абдаллах , попал в кузнечную мастерскую. Весь день он с напарником раздувал огромные кожаные мехи; иногда, примерно два раза в седмицу, приходилось ездить на арбе с огромными колесами (чтобы не рушить стенки оросительных арыков, если приходится пересекать их) в лес, где углежоги в плотно закрытых дерном ямах готовили древесный уголь. Обычно, отправляясь к ним, Живко-Абдаллах должен был погрузить на арбу три больших кувшина с бузой , и углежоги, закопченные, черные, в прожженных там и здесь шальварах, встречали его радостными криками и помогали грузить на арбу легкие мешки древесного угля. Такой выезд был праздником.

Если мехи раздувать было не нужно, Живко-Абдаллах все равно не оставался без дела: приходилось ездить в караван-сарай за слитками железа, возить с реки песок для литейных форм и прокаливать его, вывозить за город золу и шлак... Да мало ли было забот у слуги при кузнице, которого, правда, иногда называли учеником (мюридом), но чаще – рабом (гулямом), и которого, если ему выпадала свободная минута, могли использовать и для любых домашних хозяйственных дел, даже женских...

При мастерской жил древний старик, в прошлом – кузнец, сорвавший себе на этом занятии живот и до того слабый, что, казалось, ему было в тягость носить даже собственный посох. Он сторонился людей: у него что-то хрипело в легких, порой он кашлял с кровью, и не любил часто ходить в дом, где были дети, говоря, что может повредить им...

Спал старик, как и Абдаллах, летом в большом хозяйственном сарае с турлучными и кое-где прохудившимися стенами, а зимой – в кузнице, где от двух горнов исходил жар, не рассеивающийся и к утру. Летом этот жар был попросту непереносим, несмотря на постоянно распахнутые настежь большие ворота, куда мог войти целый воз. В сарае помещались три коровы, которых обихаживали женщины, и две лошади, кормить, поить, чистить, запрягать в арбу (тоже стоявшую здесь) и распрягать которых должен был также Абдаллах.

Первое время Абдаллах сторонился старика, боясь его хрипящих и свистящих легких, но делать было нечего! Потом, заметив, с каким почтением относились к старику все в кузнице, Абдаллах постепенно заинтересовался им, и неожиданно для себя обнаружил, что старик был поразительно умен. Он не любил ни навязывать, ни даже заявлять свое мнение, вступая в разговор только если его спрашивали; но стоило его спросить, и оказывалось, что он знал все: на любой вопрос он мог отвечать долго, подробно и интересно; мучаясь бессонницей, он мог говорить всю ночь, до самого утра, с явным удовольствием от того, что кому-то понадобились его знания, и повороты ответа были порой столь захватывающи, что бросали Абдаллаха в жар и пот.

У старика было «деревенское» произношение: он говорил Алда – вместо Аллах, молда – вместо мулла, Махамбет вместо Мухаммед, не приемля арабских удвоенных согласных, и это одно свидетельствовало, что его родина – Северо-причерноморская степь.

Как-то Живко спросил: откуда взялось кузнечное ремесло.

– Поистине, были времена, когда люди не умели выделывать железа, – начал старик, – но Аллах, в своем бесконечном милосердии, ниспосылал с неба людям куски железа, как ниспослал Он однажды и Каабу, и стоили они много дороже золота!

– Ниспослал Каабу? – поражался Абдаллах.

– О Аллах, ты ничего не знаешь! Кааба, этот кубический храм в Мекке, имеющий 24 локтя во всех измерениях , был, по молитве Адама после его изгнания, перенесен Аллахом из Эдема на землю. Но и черный камень Каабы, который находится в ее северо-восточном углу, упал с неба; это – окаменевший ангел, когда-то белый как снег и ставший черным из-за людских грехов. В день Страшного суда он оживет и станет заступником тех, кто совершил хадж и поцеловал его. Отсюда пошло поклонение истуканам и камням: «никто не покидал Мекки, не взяв с собой камня из Святилища», как свидетельствует мудрейший Хишам ибн Мухаммед ал-Кальби в «Китаб ал-аснам» , и то же самое повторяют басриец ибн Хишам в «Китаб сират расуль Аллах» и мединец ибн Исхак в «Книге военных действий и жития пророка»...

– Но ведь это только камни... Всевышний не обитает в храмах, созданных руками людей !

– А разве ты не взял бы с собой, отправляясь надолго на чужбину, горсточки родной земли? Так же точно они брали камни! Но вот тебе слово Омара ибн аль-Хаттаба, второго из праведных халифов. Противники культа камней сказали ему, что камни – это идолы, которым Коран прямо запретил поклоняться. Омар возразил, обратившись к Черному камню: «Конечно, я знаю, что ты только камень, который не может принести ни пользы, ни вреда, и если бы я не видел, что пророк тебя целовал, то я бы тебя больше никогда не целовал»... Сириец Абу-ль-Аля аль-Маарри в книге «Лузум ма ля йалзам» тоже осмеял культ камней в Мекке:

Разумностью, логикой веры своей И ты не хвались, мусульманин! В дороге пройдя мимо сотен камней, Лишь в Мекке целуешь ты камень .

Люди делают то, что они делают, и глупо их упрекать в этом или пытаться их переделать. Мудрый делает их поведение полезным для себя – вот и все! И это – подлинное наше несчастье! Мы, люди, не можем жить иначе, как высасывая соки из ближнего, убивая равных себе – и лучших себя! – чтобы самим остаться такими, какие мы есть. А Творец – поистине, те, кто глубоко проник в суть происходящего, называют его «Йалдаваоф» – равно принимает к себе всех, не видя особенной разницы между добрым и злым, грешным и праведным, дурнушкой и красавицей! Выйди на кладбище, окинь взглядом обелиски и спроси себя: кто из них был злым и кто из них был добрым?

Вразуми, всемогущее небо, невежд: Где утук, где основа всех наших надежд? Сколько пламенных душ без остатка сгорело! Где же дым? Где же смысл? Оправдание – где ж?

– как не сказал, а вскрикнул от боли некогда Омар Хайям. А вот как оценивает несовершенство нашего мира величайший мевляна Джелал уд-Дин Руми в «Китаб ал-Маснави-йи ма'нави»:

Схватила где-то птица червяка, А кот за ней следил исподтишка. И стала птица, ибо все здесь тленно, Едой и едоком одновременно. Кто отличит еду от едока – Их разница не слишком велика!.. –

– Кто такой Йалдаваоф?

– Еврейское yld значит «ребенок, потомок», и Йалдаваоф – это даже не одна из сфир истинного Бога, но лишь его тень, порожденная Плеромой; греки, например, Валентин из Александрии Египетской, презрительно относящиеся к творчеству, которое является, по их мнению, уделом рабов, называют его Демиургом, Творцом; Василид – ущербным ангелом, злокозненной импровизацией которого является Космос. Исмаилит из Мавераннахра ан-Насафи, повешенный в 942 г., учил, что мир сотворен седьмой из движущихся «сфер», несовершенной по своей природе эманацией, которая в стремлении к совершенству произвела первичную материю (ал-хайула): сначала простые элементы (ал-муфрадат), то есть влагу, сухость, тепло, холод, а затем и сложные. Ал-Кирмани же творцом физического мира называет Десятый, активный Разум.

У Творца много имен: Леонтокефал, Эон, Кронос, Зерван или Deus aeternus – но я не назову подлинного, памятуя о Харуте и Маруте !

У него так много имен, потому что без него не смог обойтись ни один мудрец, пытающийся постичь смысл мира. Поистине, это – создатель нашего неудачного мира, в котором запечатлелись несовершенства его творца! Будучи смесью всех двойных противоположностей, как, например, мужского и женского, он не смог при творении отделить Добро от Зла, как ты не сможешь создать аверс без реверса и правое без левого!.. Он мог бы сотворить человека добрым и милосердным, всегда и везде, но тогда ему нужно было лишить его свободной воли. Наделить человека тем и другим одновременно Творец не смог, почему мы и говорим, что его всемогущество – лишь красное словцо: оно имеет пределы.

Творений Ты – ваятель, почему В них проглядел изъяны, не пойму. Коль хороши, зачем их разбиваешь, А если плохи, кто виной тому ? –

так сказал, и прекрасно сказал Омар Хайям. А также:

Возникла и зла и добра череда – по воле Аллаха, За что же нам громы и пламя Суда – по воле Аллаха?

Главная беда была в том, что Создатель не знал об ущербности созданного им! Он создал львов и создал антилоп, и извне, с его точки зрения, и лев, преследующий антилопу, и антилопа, убегающая ото льва, выглядели великолепно! «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» . Но он не поставил себя на место антилопы, которую догнал лев! И он не поставил себя на место льва, который не может больше догнать антилопу! Таким же великолепным, вероятно, представляется бой гладиаторов из императорской ложи. Но император не был на месте гладиатора – и гладиатор не был на месте императора! Знающие об этом дают Создателю имя Агносис – Заблуждение. Творец не был злым; но он был лишь тенью от тени бесконечно превосходящего его Аллаха и не знал о его существовании...

То, что Творец не всемогущ, Плиний доказывает следующим образом. Может ли он сделать жившего – нежившим? Того, кто получал почести – не получавшим их? Давая ответ «нет, не может», Плиний утверждает, что Творец не имеет иной власти над прошлым, кроме забвения. Но у тебя нет и этой власти над прошлым! Можешь ли ты, даже возжелав этого, предать забвению свои прошлые радости и муки?

– Предать забвению? Зачем?

– Убедившись, что они невозвратны... Но в сторону это! Я говорил не о нас, а о Нем...

Он был по-своему честен. И те, для чьих слов его уши были открыты, нашли способ уведомить его, чт он натворил. И он так щемяще по-человечески попытался проверить это лично, воплотиться в преследуемого и гонимого человека, испытать все, что выпадает тому на долю... В этом смысл нисхождения на Землю пророка Исы ибн Марйам, – а может быть, как говорят знающие люди, даже смысл предательства и смерти Иуды, ибо, поистине, секта каинитов, поклоняющаяся ему, считает, что он, а не Иса, был земным воплощением божества, ибо его страдание больше крестного страдания! А другие говорят, что он воплотился во всех двенадцати сразу, чтобы «примерить» на себя дюжину разных судеб...

В ком на самом деле воплотился Творец? Говорят разное, а Аллах знает лучше! Но пребывание в шкуре сотворенного им человека, кто бы он ни был, как говорят, Творцу не понравилось! И тогда он отказался от многих прежде данных в Торе заповедей. На землю был послан еще один, последний пророк, хатам ан-набийина, Мухаммед с проповедью ислама, который должен был поправить в человеческой жизни то, что можно еще поправить. И теперь люди, вооруженные учением ислама, должны стать соучастниками Творца и пересотворять этот мир, делая его настолько красивым и удобным, гуманным и справедливым, насколько это вообще возможно...

Но тебе еще рано знать об этом, – давай пока вернемся к железу и кузнецам!

– Но вы-то это знаете? – тревожно воскликнул Абдаллах, боясь, что мудрость, которой он так хотел обладать, лишь издали померещилась ему и снова исчезнет...

– Я познание сделал своим ремеслом, Я знаком с высшей правдой и с низменным злом. Все тугие узлы я распутал на свете, Кроме смерти, завязанной мертвым узлом ...

– горько сказал старик. И добавил загадочно:

– Ныне от одного мудреца больше требуется, чем в древности от семерых. Не переживай! Ты тоже узнаешь – все или многое, но скоро тебя начнет тошнить от знания...

– И это – то что вы говорите – ислам? Тогда я поистине мусульманин!

– О правоверные, себя утратил я среди людей: Я чужд Христу, исламу чужд, не варвар и не иудей –

пробормотал старик. – Это не ислам. Это ат-Тасаввуф ордена каландарийя, а я, поистине, адепт этого ордена, давно вступивший в Тарика-и-Хаджаган . Обо мне давно забыли, и я не получал права обучать тебя, а ты – позволения вступить в Тарикат ! Но в моей груди все давно сгнило, и я знаю, что не переживу этой зимы. Поэтому мои слова – тебе, чтобы знание мое не ушло вместе со мной! А теперь давай вернемся к железу и кузнецам!

Старика явно тревожила недозволенность передачи знания этому юноше.

Железо

– Железо? – недоуменно протянул Абдаллах. Он и забыл, что вечер начинался с его вопроса – откуда взялось кузнечное ремесло?

– Ну да, железо! – рассмеялся старик. – Ведь ты не собираешься завтра проповедовать в мечети, не правда ли? Тебе надо становиться к горну, осваивать кузнечные секреты. Бить молотом тебя скоро станут учить, но кто тебе расскажет тонкости ремесла, если не я!

Ты никогда не станешь муаллимом , если не будешь до тонкости знать футувву, созданную шейхом Сальманом аль-Фариси – да наслаждается он прохладою рая! Ты никогда не будешь опоясан , если не усвоишь всю цепь его духовных преемников, среди которых подобен звезде шейх Ахи Эвран Вели – да вкушает он райское блаженство, – освободивший таифу от засилья ассасинов, рядившихся в суфийские одежды, ибо, поистине, они были одной из отраслей исмаилитов! И, наконец, ты никогда не получишь хильв и не будешь владеть ни дуканом , ни ханут , если не будешь знать, кто у нас назир-и эмваль , кто – дефтердар санджака, кто – шехир-эмини , кто является твоим джебеджи-баши и кто – амином твоего мукатаа . А я хочу посидеть у тебя на халаве , поэтому, во имя Аллаха, милостивого, милосердного, начнем!

Кузнечное ремесло – древнейшее ремесло в мире и имеет божественное происхождение! Темир, железо прежде называлось тем-йер , «ковкая земля»; но еще раньше так называлась медь! Похоже звали тот серебристо-серый, с синеватым отливом, прочнейший металл, из которого сделан небесный свод, – Тенг-йер, «иная земля», «другая твердь»; это родственные слова! Кто же создал небесную твердь? Разумеется, небесный творец-кузнец! Адыги называют его Дебет, нарты – Курдалгон, у греков Зевс прежде был кузнецом и на Крите именовался «Зевс Фельканос», что римляне исказили в Вулкан... Одного из сыновей вавилонского Ану звали Вил-Кан, Ваал-Каан, и он был богом огня, металлов и оружия; яхуди назвали его Тувал-Каином, и считают покровителем кузнецов, самым могущественным духом колдунов и заклинателей... А в Дешт-и-Кыпчак его звали Великан, Велет или Велес. Здесь был и город, именовавшийся Вилуса, название которого греки исказили в Илион, иначе – Троя...

Но у него было и еще одно имя. Да будет тебе вестимо, что подлинные имена богов содержатся в великой тайне и называются лишь после поистине жестоких посвящений, но те имена, которые я назову, – не запретны, ибо это не имена, а косвенные указания на них. Отцом скифов, владевших всей степью за бахр ал-Бунтас , был Тангритай, – а иные говорят Тагритай, Таргитай , – сын неба, сошедший на землю, ибо Тенг-йер, Тенгри – это Синее Небо, а «тай», как известно любому тюрку, значит сойти, упасть.

Этого бога знают все народы мира. Одни неверные франки поклонялись Таранису – громовержцу с солнечным знаком в руках; другие неверные называют его Тор (а те, кто живет ближе к морю, – Таара или Туури), и его ездовые животные – Тангниостр и Тангриснир – воскресают наутро, сколько раз их ни зажаривай, если только не переломить их костей. Поистине, это – туры, а Тур, или Таurus , как говорили римляне, был одним из образов божества неба. Но он воплощался и в оленя с золотыми рогами, и в других животных. Греки исказили Таргос в Tragos, этот термин означает полбу, дикую фигу, фиговое дерево и вообще многие растения511, а также и рыбу. Еще значительней, что он обозначал особый род архаичной каши, приготовленной из круп пшеницы и полбы. Нельзя пройти и мимо того, что глагол «трагейн» описывал лиственное состояние виноградной лозы, ее уход в листву, вместо несения плодов. Вместе с тем «трагейн» означало «есть» в архаическом значении, «грызть», разгрызать все сырое и твердое; отсюда – «трагема» и «трогалия» – то, что разгрызается – плоды, орехи, дальше – десерт. Этот термин, охватывающий образ еды, растения и животного, в частности – состояния виноградной лозы, соседит с «трюге» (траге), что значит спелые плоды осенней жатвы – фрукты, злаки, виноград, вино; «трюкс», род. «трюгос» – молодое вино, винные дрожжи. роли умершего раба и шута первоначально были звери, в частности – и козел526.

У римлян, совершенно аналогично, «сатура» означает блюдо, полное плодов и разнообразных семян, вроде греческой культовой панспермии; «сатур» значит «сытный», «изобилующий», «полный» можно говорить лишь о лингвистической увязке между ними и Сатурналиями и догадываться о былой культовой связи с обрядами плодородия534. Сатура дает непосредственное обозначение жирной еды; пироги, колбасы, фарши – культовые блюда, состоящие из начинки. Но почему фарш стал таким культовым блюдом? Да потому, что он первоначально состоит из разрубленного на куски мяса или рыбы и представляет собой более высокую стадию оформления той же еды – расчлененного, разнятого на части животного. К этому нужно прибавить, что такой фарш, такая колбаса начинялись еще и кровью, – и тогда станет ясно, что метафора «еды» здесь все та же и что в этих колбасах и фаршах мы имеем стадиальное оформление, более позднее, омофагии545. сатиры – это еще лешие, лесные звери, козлы, живущие в лесной чаще.

один из архаичных вариантов Сатурналий; бобовый царь получал царство в акте еды пирога с бобом и одновременно он оказывался мужем бобовой царицы568.

Ареса называют здесь Теритом от Теро, которая считается кормилицей Ареса. Очень может быть, что назвяние Терита заимствовано от колхов, так как эллины не знают апрсовой кормилицы Теро: мне кажется, однако, что прозвание «Терит» (т. е. зверский) дано Аресу не от кормилицы, а потому, что, выступив в бой, нельзя иметь чувства кротости к врагу, подобно тому как у Гомера сказано об Ахилле: «как лев, о свирепствах лишь мыслит» .

божество дерева Тамар; в библейский и грузинский фольклор оно входит героиней Тамарой, в греческий миф – героем Тамирисом и героиней Томирисой, &

громовник Айеке-Тиермес саамской

Торганэй у тюрков далеко на севере – божество-медведь, объясняющий людям, как проводить «медвежий праздник»; а еще дальше на восток Тугр Ыз дает советы тюркам , как охотиться на морского зверя и ловить рыбу, обитая между тем в очаге их жилища! Древнейшим жертвоприношением этому божеству было убиение охотничьего зверя, но такое, чтобы не повредить костей и шкуры. Отца Авраама звали Фарра, но яхуди сохранили более точно древнее звучание его имени: Терах, и это, поистине, тот же Тарг-Ас, Ас-Тарг; как могло бы это быть иначе, если арабы сохранили это же имя как Азар. Имя матери Авраама раввины знают как Амалтея – и если ты знаешь греческую мифологию, то выводы делай сам. Аврамом его стали звать от клички га-иври, га-йери, что значило – прибывший с острова, с той стороны реки...

Раввины и сегодня знают секрет воскрешения убитых животных; о реб Елиезере рассказывают, что каждый вечер он убивал все того же трехлетнего теленка, не имевшего изъянов, готовил жаркое, а наутро оживлял его кости ...

Все охотники в горах Кавказа верят, что если не изломать и не сжечь кости убитого животного, а собрать их и завернуть в шкуру, то бог охоты возродит его. Но если животное должно быть пожертвовано богам, то как раз кости и жир убитого животного должны быть сожжены. Греки приписывают учреждение этого обычая Прометею. Именно он содрал с быка шкуру, разделал тушу, а из шкуры сшил два мешка. В один мешок он положил всю мякоть, прикрыв ее сверху требухой, во второй сложил все кости, спрятав их под толстым слоем жира. Когда он предложил Зевсу выбрать себе мешок, тот взял мешок с костями и жиром, которые до сих пор считаются у греков принадлежащими богам.

Мы, тюрки, когда были охотниками, приносили Тенгри-таю в жертву оленя, а другие, более северные племена – медведя; это животное и считалось Сошедшим. Позже, став скотоводами – быка, оленя или тура, а потом – овцу. Когда мы покорили земледельцев, они приняли нашу веру, но у них не было жертвенных животных! Правда, они сами, без нас, приручили свинью, но она, харим , не годилась ни для кочевого скотоводства, ни тем более для принесения в жертву. И тогда земледельцы, переосмыслив древний миф, стали приносить в жертву Сошедшему людей, осквернив этим ритуалом его светлый образ! Но не все! Многие земледельческие племена, для которых Таргитай – Сын Божий, сошедший на землю и принесший себя в жертву людям, отдав им себя на съедение, считают, что он воплотился в хлеб и хмельную сому – сок виноградной лозы. Эти приносят ему в жертву круглую хлебную лепешку или горшок со священной кашей из хлебных зерен. Позже греки назвали его Дионисом, Дваждырожденным...

– У нас на масленицу ели круглые коржи, блины и печенья и говорили, что это – солнце, сошедшее с небес, – вспомнил Живко-Абдаллах раннее детство в булгарской деревеньке, и что-то кольнуло его у сердца: боль томительным длинным поцелуем присосалась к левой стороне груди...

– Корж, или Хорс, а еще говорят хорочун – значит «круглый», «подобный солнцу по форме», – подтвердил старик. – Часто его надрезали до выпечки крестообразно или на шесть частей, не разделяя тем целое на части, но соединяя употребивших эти части, исцеляя разделенность. Но крест здесь – тоже знак Солнца. У болгар хора – круговой танец, символизирующий не только форму солнца, но и его движение вокруг земли; и у греков cora – то же, и у нас есть круговой танец как вариант зикра – священного ритуала единения души с Аллахом. Древний смысл слова хоромы, откуда пошел «храм» – это «круговая застройка». У индусов грама, грамаджа означает общество, сборище, приход храма, точно так же собрание полноправных граждан в Северном Причерноморье называют громада, а у греков – агора. Грамаяджака означает у индусов храмовый жрец. У нас, тюрков харам означал «священное место для моления»; а поскольку входить сюда для молитвы можно не всегда и не всякому, а лишь тому, кто чист (как в иудейский давир или к христианскому алтарю), то слово это приобрело значение – «запрет», «запретный» (отсюда харим, гарем – запретный для всех, кроме хозяина).

У персов Xur»et – это божественное сияющее солнце, от которого пошел их фарн, хварно – озаренность божественной милостью; монголы знают Шорни пас, «золотой луч». Хорс добрался даже до Мисра (Египет), где это солнечное божество почиталось в виде сокола Хора... Но Хорс – это божество солнца, пребывающего на небе; сошедшее же с неба, я уже говорил, оно именуется Тенгри-тай...

Весь мир знает Таргитая, и намного, о, намного раньше, чем Христа. Смотри: греки, и здесь, у нас, в Ионии, и там, на Балканах, издревле знают как бога плодородия Аполлона Таргелиоса. В Лидии сам Зевс, их верховное божество, носит эпитет Таргиенос. В начале лета греки торжественно встречают Аполлона начатками плодов, и, поистине, этот праздник зовется у них Таргелии . Этруски знают Тархона, сына Тиррена, устроителя двенадцатиградья и союзника Энея. Древнейшие римские цари звались Тарквиниями, а Тархетий – родоначальник италиков. Но у них есть и еще более древнее божество, Термин, а праздник Терминалии справляется в день зимнего солнцестояния, когда солнце, казалось бы, совсем опустившееся к горизонту и покинувшее людей, решается вновь начать свой подъем, дабы вновь пролить свои милости на землю. Термину или Йер-мину, Земному, посвящались jera maxima, иначе Jercurius quadratus – четырехгранные камни около могил, посвященные духу – хранителю земли, территории, терры. У греков их называли Гермы, Йермы, а посвящены они были Йер-курию (Йер-месу), «трижды величайшему», ибо он хранит еще и тайные знания, доступные только посвященным.

По эту сторону Кавказа грузины поклоняются Торгве, армяне знают бога плодородия Тарку – говорят, что еще хетты поклонялись здесь богу грозы Таранхуту, – по ту сторону гор осетины поклоняются богу плодородия Таранджелосу. Далее к востоку божество-творец всего сущего именуется Торум, или Нуми-Торум; Алтай и Тибет знают Тенгри под своим настоящим именем, а дальше, в Китае, Вечное Синее Небо именуется Тянь.

Иранцы объясняют имя своего Траэтаоны (или Феридуна, родоначальника персидских царей) как Трита, «третий», – именно, третий человек, владевший тайной напитка Сомы, целитель – парадата, имевший десять тысяч лекарственных растений, Сому и древо бессмертия. Он также третий, самый младший, из братьев, бросивших его бездонный колодец, в котором начинался путь в подземное («третье») царство, – но волшебная птица Умай выносит его оттуда, и это, поистине, означает его смерть и воскресение. Трижды Траэтаона обезглавливает трехглавого дракона Ажи-Дахаку, с помощью кузнеца Кавы освобождает трех сестер, трех дочерей Джамшида и женится на них. Но, поистине, тройка здесь появилась позже, оттого, что мир – трехчленен: поэтому само название «три» восходит к Тенгри – Высокому Небу. Так же, как к имени Таргитая, Тархения, Тарку, восходит и название всего нашего племени – турки...

Греки звали Таргитая (или Йергитая, т.е. сошедшего на Землю) – Йераклом, то есть «Земным», иногда – Скифом; вернувшись на небо, он сбросил своим детям золотые плуг, ярмо и чашу – и еще одну вещь...

Старик горячо, помогая себе руками, говорил эти слова, и вдруг замолчал, привалившись спиной к турлучной стене, упершись руками в лавку и тяжело дыша. На него жалко было смотреть. Рот его приоткрывался, как у рыбы, выброшенной на песок, и все тело покачивалось от каждого вдоха. Очевидно, лишь какое-то внутреннее горение позволило ему говорить так долго, но запал иссяк, и он больше не находил в себе сил даже для разговора. Он тяжело, с хрипом закашлялся и на его губах появилась кровь...

Абдаллах, до сих пор завороженно слушавший, приоткрыв рот, вскочил.

– Принести воды, ата (отец)? – воскликнул он.

Старик, продолжая кашлять, отрицательно махнул рукой. Наконец приступ прошел.

– Не обращай внимания, сынок! Я немало сделал на свете при помощи этой старой обезьяны, – он указал рукой на себя, – но все сроки ее службы прошли, и никакими заботами не сделать ее молодой и сильной... Так что и не нужны эти заботы... А вот почему ты не спрашиваешь, что это была за четвертая вещь, которую сбросил Геракл? – лукаво прищурился старик. Ему явно полегчало.

– До того ли сейчас вам...

– Я скажу... – он помедлил. – На чем стоит государство? Поистине, его держат эркян-и эрбаа – аскеры, то есть военные, улемы, то есть ученые, ремесленники и земледельцы. Смотри, как в Индии разделили сброшенные вещи: плуг и ярмо достались варне вайшьев, земледельцам и скотоводам, купцам и ремесленникам; жертвенная чаша – брахманам. Четвертая вещь, вместе с которой они получили власть, досталась кшатриям, воинам... Что это за вещь?

– Меч? – спросил Абдаллах. – Корона?

– Думаю, что в те времена, когда творилась эта легенда, не было еще ни мечей, ни корон, – сказал старик. – Шесть тысяч лет назад, когда мир жил не под знаком Рыб, как сейчас, и даже не под знаком Овна, но еще под знаком Тельца, Tauri... Но не раньше, не в эпоху Близнецов, – ибо то, что я тебе сейчас покажу...

Он встал, кряхтя, подошел к прорехе в стене и поманил Абдаллаха пальцем. Тот подошел, запнувшись о ясли и ушибив коленку.

Старик пальцем указал ему семь сразу бросавшихся в глаза ярких звезд в южной стороне неба, называя их по именам: Бет аль-Гейз (дом гиганта), Беллатрикс, Саиф, Ригель...

– А выше, – указал старик, – аль-Дабаран, Нат... Это уже Телец, Taurus. Все эти звезды имеют почти одно и то же прямое восхождение... Потому я и говорю, что этот миф творился в эпоху Тельца... У Близнецов прямое восхождение уже иное... Там, левее... Кастора и Поллукса не видно, но вон видна из-за облаков аль-Хена...

Четыре самые крупные звезды из тех, что первыми показал ему старик, показались Абдаллаху двумя раскинувшимся крылышками огромной бабочки. Три другие, близко лежащие на одной прямой с равными интервалами, обозначали ее хрупкое тельце.

– Похоже на большую бабочку, – обвел контур в воздухе пальцем Абдаллах.

– Это Гита Юлдузлы, – поправил его старик, – Звездный Топор, ибо гита – это обоюдоострая секира, боевой топор, а юлдуз – звезда. Это священное семизвездие мы – Ахият и-Рум – считаем своим символом. Ибо именно секира, двулезвийный обоюдоострый топор, лабрис по-гречески, был той четвертой вещью, которая спустилась с небес, когда еще только утверждался земной порядок... В Аллахабаде ты можешь его увидеть в узорах на стенах форта, и там это – джайнистский крест; нечестивые франки знают его как молот Тора. У нас его называют тебер, и я думаю, что это искаженное тем-йер, темир, «железный»...

У греков обителью Зевса Лабриса, владевшего этим топором, был Крит – там ему был посвящен Лабиринт. Но само созвездие греки посвятили, как ни странно, не лабрису и не Зевсу, а второстепенному, на первый взгляд, герою Ориону, Йер-иону, «Идущему по Земле». Орион – охотник; ослепленный врагами, с пустыми глазницами, преследуемый Скорпионом и иной нечистью, он плывет на восход солнца и прозревает там, подставив глаза лучам восходящего солнца. Легенда довольно путаная – но это потому, что она чуть ли не самая древняя у греков, и они забыли в ней все концы и начала! На самом деле Орион – это Солнце, павшее на землю, умершее, ночное, ослепленное солнце, пробирающееся с запада на восток в потустороннем мире, преследуемое его призраками и чудовищами... Впрочем, кое-что греки сохранили в памяти. Вот эти три звездочки, – ал-Нитак, ал-Нилам и Минтаку , – они все же называют «Меч Ориона», утратив древнее знание, что все семь звезд здесь суть секира.

В странах ислама его отождествляют с двойным мечом пророка, Зу-ль-фикром. Одна из звезд этого созвездия так и названа – Саиф . Таинственный камень Чинтамани, хранимый в священной стране Шамбала, был привезен крылатым конем Лунг-та, способным пересекать вселенную, из созвездия Ориона, – и был, поистине, этим самым топором, только еще каменным...

В Иудее это созвездие зовут Кесиль; в Египте оно посвящено Осирису, спустившемуся на землю и вновь вознесшемуся. Знаешь ли ты, что если Нил отождествить с Млечным Путем, то пирамиды Хуфу, Хафры и Менкаура расположены точно так же, как ал-Нитак, ал-Нилам и Минтака?

Поистине, сегодня многие путаются в понимании древних текстов, утверждая, что «Семизвездие» – это всегда Ковш, вращающийся у полюса. Во имя Аллаха, почему? Потому что им так удобнее? Но чего стоит тогда их знание? Говорящие так не ведают даже, что небесный свод делает полный оборот за 25700 лет , и еще в скифские времена небосвод вращался вокруг Тубана . А Ковш – это подвешенные черепа Долон Дархан, семи черных, злокозненных кузнецов, сыновей Хожори, «семи ко злу расположенных звездных»...

Созвездие же Ориона на самом же деле посвящено сошедшему с небес – Тенгри-тай, – то есть ставшему Земным – Йерионом – божеству. Каждый искажает слова по-своему, и мне пришлось слышать и Арейон, и Арион... Правильно это божество называется Йери, бог йеров, йериев, ариев, Земных.

Халибы

– Поистине, наша беседа летит, как пьяная муха со свадьбы, – с усмешкой сказал старик, уселся и снова с хрипом закашлялся. На его губах появилась алая кровь, он с досадой сплюнул и стал налаживать кальян. – Мы собирались говорить о железе, но где железо – и где те боги, о которых мы говорим...

Абдаллах все еще стоял перед панорамой звездного неба, распахнувшей перед ним бесконечную даль времени, смотрел на эти семь звезд, ставших вдруг столь загадочными...

– Древнейшим народом, знавшим тайну железа, были хетты, пришедшие сюда, в Анатолию, – старик плавно повел рукой вокруг, – откуда-то с севера, прорвавшись через Кавказские горы. Железо было стратегическим материалом первостепенной важности, меч, сделанный из него, разрубал и медное, и бронзовое оружие, бронзовый наконечник отскакивал от щита, окованного железом! Железо, поистине, обеспечило века и века процветания хеттской империи. Ахейцы, египтяне и филистимляне, то воевавшие с хеттами, то заключавшие с ними мирные договоры, лишь облизывались на железо, да пытались контрабандой вывезти его. Фараон считал лучшим подарком, свидетельствовавшим о мирных намерениях хеттов, небольшой железный кинжал.

Но хетты не были сами кузнецами! Они лишь использовали металл, получаемый их рабами, халибами или гализонами, как их еще называли.

...Ни к пахоте на быках тот не склонен народ, ни к рощенью Разных плодов, что усладу даруют душе, и овечьих Стад не пасут там на пастьбах, обильных росою, Халибы. Железоносной земли рассекая упорные недра, Плату они в обмен получают, – она их и кормит. И зари восход без труда для них не бывает, – Труд они тяжкий несут в дыму, среди копоти черной , –

пишет Аполлоний Родосский в «Аргонавтике».

Это был не просто «тяжкий труд». Профессионал, кем бы он ни был – ювелиром, кузнецом, гончаром, ткачом, – был величайшей ценностью для племени. Тебе еще предстоит убедиться, что варка железа – капризный, ненадежный, непредсказуемый процесс, и подлинный мастер должен знать и исполнять множество магических запретов и обрядов. Знание технологических приемов и режимов термомеханической обработки, закалки и отпуска стали не должно было стать «общим достоянием». Но мастера не выдавали своих тайн, а оставить их вне контроля, с накопленными ими секретами, племя не могло. И тогда придумали простую вещь: чтобы они не смогли убежать, кузнецам стали отрубать ноги...

Абдаллах охнул. Старик сочувственно взглянул на него:

– Ученику всегда больно, когда учитель лишает его невежественной невинности! Впрочем, у кузнецов иногда просто подрезли сухожилия под коленями, что было не менее эффективным. Это широко распространенный прием: так, в Китае Цинь Ши-Хуанди отрубал ноги у стражей на Великой Китайской стене. Смотри: кузнец во всех сказаниях хром – выковал себе ноги, вместо отрубленных, Тлепш (у адыгов); на золотых костылях ходит Гефест (у греков); перерезаны сухожилия на ногах у Вёлунда, бога-кузнеца неверных франков. Так, персы у царских гонцов, чтобы они не соблазнились «мирной крестьянской жизнью», вырывали коленные чашечки и затем привязывали их к седлам. Верность гонца столь жестоко поступившему хозяину обеспечивали заложниками: близкие и родные гонца жили при дворе, в холе и роскоши, но «под особым доглядом», и примерно, изощренно уничтожались в случае измены.

Смотри, как пишет Гиппократ в книге «О переломах и о членах»: «Некоторые рассказывают, что амазонки калечат детей мужского пола тотчас по рождении: одни переламывают им голени, другие – бедра, для того чтобы они были хромыми и чтобы мужской пол не восставал против женского. Они пользуются мужчинами как ремесленниками для работ кожевенных, медных или других, требующих сидячего образа жизни». Антианира, возглавившая амазонок после гибели Пентесилеи, говаривала: «хромой-то он хромой, а спать с ним лучше», и эти ее слова стали пословицей у греков. А Диодор Сицилийский добавляет, что мужчинам амазонки калечили также руки, «чтобы сделать их непригодными к военной службе», но этому я не верю: как же они тогда могли бы работать?

Между тем кальян заурчал, забулькал и ожил. Старик с жадностью затянулся несколько раз.

– Кто же такие халибы, гализоны? – продолжал он. – Кто говорит, что это урарты, кто, ссылаясь на Гекатея Милетского: «...с халибоями к югу граничат армении», думает, что это – иное племя. И я согласен, иное. Ибо в тафсире к «Аргонавтике» я читал: «Халибы – скифский народ за Термодонтом; они, открыв железные рудники, занимаются их разработкою. Халибами они названы от Аресова сына Халиба». Скифы! Их привели сюда хетты из Северного Причерноморья . Ведь отец истории Геродот называет живущее там племя алазонов и именует их эллино-скифами...

Яхуди пришли в землю обетованную, «в землю, в которой без скудости будешь есть хлеб твой и ни в чем не будешь иметь недостатка, в землю, в которой камни – железо, и из гор которой будешь высекать медь» , когда этой землей владели хетты. Хетты – значит, «живущие в домах», ибо хатой они называли дом; их столица называлась Большой Дом (Хаттуса), то, что египтяне назвали позже пер'о (фараон, большой дом). Они пришли с севера и поклонялись богу войны под именем Йерри (Ярри). Для яхуди тех времен железо – дьявольское измышление, которое нельзя использовать в ритуальных целях, для обработки святынь: «устрой там жертвенник Господу Богу твоему, жертвенник из камней, не поднимая на них железа» . Как же он был обтесан? Сулейману ибн Дауду – мир с ними обоими! – для соблюдения ритуальных предписаний пришлось вызвать крылатого керуба Асмодея, которому подчинялся волшебный червь шамир: он помогал тесать камни, не используя железных орудий... «А Сулейману – ... из джиннов – такие, что работают пред ним по повелению его Господа; кто же из них уклонится от Нашего повеления, тому Мы дадим попробовать наказание огня. Делают они ему, что он пожелает, из алтарей, изображений, чаш, как цистерны, и котлов прочных» . Дауд был первым, кто стал обрабатывать металлы и делать кольчуги.

БАЛУ, позднее Баал (общесемит., букв, «хозяин», «владыка»), Ваал (греч.), в западносемитской мифологии одно из наиболее употребительных прозвищ богов отдельных местностей и общих богов. Наибольшим распространением пользовался культ Б. – бога бури, грома и молний, дождя и плодородия (именовался также Баал-Хаддад, позднее Хаддад; ср. аккад. Адай). В Угарите этот бог – главный герой мифов (Алиййану-Б., Алиййан, «силач»). Особый интерес угаритской традиции к нему объясняется, видимо, его ролью бога – покровителя Угарита. Б. – потомок Илу и Асират, сын Дагана (см. Дагон), по позднему финикийскому преданию, переданному Евсевием Кесарийским, мать Б., одна из наложниц Урана, в данном случае соответствующего, очевидно, Илу, попала к Дагону, уже будучи беременной от Урана). Имеются упоминания о трех дочерях Б., являющихся одновременно и его женами: Пидрай (очевидно, «жироносная», т. е. «питательница»), Талай («росная», т. е. подательница росы) и Арцай [«земля», богиня земли, возможно, связанная с позднейшим Арцу (см. в ст. Бел) и, вероятно, соответствующая в теогонии Санхунйатона – Филона Библского Гее, супруге Урана (Баалшамема?)]. Сестра и возлюбленная Б. – Лиапг. Б. именуется богатырем, сильнейшим из героев, скачущим на облаке, князем (Баал-Зебул, отсюда библ. Вельзевул), возвышенным; известны его изображения в облике быка (символ плодородия) или воина, поражающего землю молнией-копьем. Он живет на горе Цапану («северная», на иврите Цафон, античп. Касиус, соответствует современному Джебель ал-Акра) и является ее владыкой (Баал-Цапани). В борьбе богов младшего поколения за власть над миром и богами он фактический властелин вселенной, оттеснивший Илу на задний план. Б. вместе с Апат противостоит хтоническим и связанным с морской стихией разрушительным силам и предстает как умирающий и воскресающий бог. Главный враг Б. – бог смерти и подземного мира Муту. Согласно мифу, Муту, пожелавший отнять у Б. власть над миром и богами, требует, чтобы тот явился и нему на пир в подземное царство. Устрашенный, Б. оказывает Муту почтение и, по-видимому, является к нему, признавая, таким образом, его власть над собой; впоследствии Б. гибнет, по-видимому убитый Муту. Илу, Анат и другие добрые боги оплакивают его; Анат с помощью богини солнца Шапаш находит тело Б. и, совершив оплакивание, погребает его на горе Пацану. По настоянию Асират Илу назначает владыкой богов Астара. Анат требует от Муту вернуть Б. и, получив отказ, уничтожает Муту. Б. воскресает и возвращает себе власть. Муту появляется на седьмой год после своей гибели и вновь борется с Б.; Шалаш угрожает Муту наказанием Илу; борьба заканчивается победой Б. Схватка между Б. и Муту постоянно возобновляется; гибель Б. приводит к увяданию и засухе, а его воскресение влечет за собой расцвет в природе. Б. борется и с богом морской стихии Дампу, который требует, чтобы Б. стал его рабом. Б. побеждает Йамму, используя в качестве оружия чудесные палицы, сделанные Кусар-и-Хасисом. Врагами Б. являются Лампу (Левиафан) и другие хищные чудовища. Известен миф о создании для Б. дома (символ власти и могущества): Анат с помощью Асират добивается разрешения Илу на постройку дома, который строит на горе Цапану Кусар-и-Хасис, покрывая его золотом и серебром. При этом после долгих споров с Б. он делает в нем окно (ср.: через окно в дом проникает смерть, Порем. 9, 21). Сказания о громовержце Б. известны и но хеттским источникам: согласно мифу, Асират (Ашерту) пытается соблазнить Б., он, по указанию Илу (Эльнунирши), выполняет ее желания и унижает ер, между ними иачинается вражда. В Египте Б. отождествлялся с Сетом. В мифах, очевидно палестинского происхождения, он снимает печать, наложенную Гором (Астаром?) на лоно Анат и Астарты, Ра отдаст их ему в жены, рассказывалось о священном соитии Сета и Анат. По египетским источникам извегтен также палестинский миф о боръЪе Сета и Намну, посредницей в которой выступает Астарта; побеждает Сет. Вероятно, Баал-Хаддад (Алиййапу-Б.) тождествен более позднему (1-е тыс. до и. а.) финикийскому Пиал-Аддйру (Аддйр, «могучий»). Почитание Хаддада было широко распространено в Сирии с конца 2-го тыс. до н. э.: его супругой считалась Атаргатис. Ц эпоху эллинизма отождествлялся с Зевсом. см. Ваял-Хаммон, Баалшамем. И. Ш. Шифман.

Слово «Бел» иногда служило эпитетом пальмирского бога земли Арцу или Арду («земля»): «Арцубел», т. е. «Арцу-владыка». Этот бог, очевидно, ведет происхождение от арабской богини Руда, возможно, оба они восходят к угаритской Арцай, дочери Балу. и. ш.

Поэтому бог-первокузнец халибов и хеттов Иллиун-Ка, Великан, Ваал-Каан, Велес становится для яхуди источником зла, смерти и опасности. Они называют его Каин, в другом варианте – Тубал-Каин. Каин, бежав «от лица Господня», построил первый город, а его потомок, Тубалкаин, был «ковачом всех орудий из меди и железа»... Они знали и то, что Ваал-Каан мог воплощаться в жертвенное животное, и даже отождествляли его с ним: книга Еноха говорит, что научил мужчин делать мечи, ножи, щиты, а женщин – зеркала и браслеты благостный демон Азазел, в облике козла. Яхуди знали и то, что Каин сковал первый плуг и изобрел земледелие. Но они не приняли всего этого: и земледелие, и кузнечное ремесло осталось для яхуди суетным и греховным порождением человеческой гордыни. Эти занятия они оставили на долю потомков Каина, назвав его братоубийцей. Думаю, не даром: я говорил тебе, что земледельцы стали первыми приносить в жертву своим божествам людей. Впрочем, скоро это знание было утрачено: скажем, Иосифу ибн Маттьяху пришлось выдумывать причины отвержения Богом каиновой жертвы: «Каин... ... имел в виду одну только цель – получать выгоды; он первым изобрел землепашество, а затем убил брата своего по следующей причине. Однажды они решили принести жертвы Господу Богу. Каин возложил на алтарь произведения своего земледелия и плоды деревьев, Авель же молоко и перворожденное из стад своих. Господу же последняя жертва понравилась более, так как Он отдавал предпочтение тому, что возникло самостоятельно сообразно самой природе, перед тем, что было насильно вырвано из земли по расчету корыстолюбивого человека» .

Впрочем, божеству земледелия пришедшие с севера племена поклонялись еще и в женском образе. Эта богиня была супругой Таргитая, Сошедшего с Неба, его женской ипостасью, и звалась Ас-Тарга, то есть «Тарга асов», божество Венеры, богиня любви, растительности и плодородия, богиня-воительница, Астарта, Иштар семитов. Известны изображения Ас-Тарги в виде нагой всадницы, стреляющей из лука. Она полюбила Адониса, Адонаи, а когда он погиб, спустилась за ним в нижний мир... В жертву ей возносился круглый хлеб, на который наносился солнечный знак, и возливались масло и вино. Такие ритуальные хлебы были в древности и у яхуди: «И когда мы кадили богине неба и возливали ей возлияния, то разве без ведома мужей наших делали мы ей пирожки с изображением ее и возливали ей возлияния?» , – говорит Иеремия.

Но яхуди в конце концов отвергли культ и Ваала (Ваал-Каана), и Астарты. В Танах он назван Велиалом, в завоеванном северными племенами Иерусалиме ему был воздвигнут грандиозный храм, ему поклонялся весь Израиль. Но Ииуй разорил этот храм и перебил тысячи жрецов Велиала – ты можешь прочесть об этом во Второй книге Самуила . Древний бог йеров, Земных, создатель всего сущего, бог плодородия, громовержец и покровитель воинов был проклят и ессеями, жившими в Кумранской обители:

Будь проклят, Велиал, За враждебные помыслы, За злые козни. Будь проклято все его воинство духов За гнусные намерения, За нечистые помыслы, Ибо они пришли из царства тьмы .

Что тут скажешь? Осел не станет умнее, если нагрузить его книгами Руми. Да и причина того, что одних богов уничтожают а других превозносят – и в те давние времена, и сегодня, – не в религии, а в политике...

Рассказывая все это, старик не забывал то и дело прикладываться к кальяну, явно наслаждаясь ароматным дымом. Речь его становилась все отрывистее и замедленнее. И вот он совсем замолк. Судя по движению его глаз и рук, он созерцал какие-то захватывающие видения. Живко забеспокоился:

– Дедушка, вам плохо?

– Абдаллах? – недоуменно переспросил тот, возвращаясь из каких-то своих дальних далей. – Почему здесь?

– Мы говорили о кузнецах, о небожителях...

– Ну да, ну да... Видел ли ты... О! Небесный свод, подобный опрокинутому котлу, наклоняется, и между ним и краем земли возникает щель, – видел ли ты тот необыкновенный свет, который через эту щель озаряет землю?

– Вы рассказывали о халибах, кузнецах, пришедших с Севера...

– А! Я был в тех местах , лазал по курганам, где повсюду можно найти шлак, слитки чугуна , а если повезет – то и остатки литейных форм и даже куски криц . Диодор Сицилийский свидетельствует, что скифские мастера, еще не зная варки стали и технологии закаливания, нашли дорогой, но эффективный способ получать высококачественный металл: «Они закапывали кованые железные пластины в землю и держали их там до тех пор, пока ржавчина не съедала все слабые части. Из оставшихся более прочных частей они затем ковали свои превосходные мечи и другое оружие».

Поистине, на этом холме, с которого на все четыре стороны бежали реки, все дышало нашим великим прошлым. Именно здесь, «у гипербореев» стоял храм Сошедшего с Неба , внутри которого сияли солнце, луна и звезды, а жрецами служили сыновья северного ветра, Борея, Борейона – об этом храме пишут греки Элиан и Гекатей Абдерский! При начале служения «с так называемых у них Рипейских гор прилетают необозримые по величине тучи лебедей; облетев кругом храма и как бы очистив его своим полетом, они потом спускаются в ограду храма, отличающуюся огромной величиной и необычайной красотой. В то время как певцы запоют тамошние песни в честь бога, а кифаристы присоединяют к хору чрезвычайно гармоничную игру, тут вместе с ними запевают и лебеди; они поют очень согласно и никогда нигде не издают ни одного нестройного или не согласованного с пением звука, как будто, получив такт от регента хора и спевшись с местными творцами священных напевов. Затем, по окончании гимна, они удаляются...»

Эти лебеди... белая птица... они тоже стали символом Ахи. Ахи значит белый; лебедь белая – каз ак...

Здесь Зевс оставил, уйдя в Элладу, свергнутого им с престола Кроноса, своего отца. Кронос был помещен в глубокую пещеру, где он лежал на «златовидном» камне. Он не был скован, «ибо Зевс вместо оков послал ему сон». Могила Кроноса стала священным местом, где от его лица давались прорицания... Сколько раз потом воспроизводили этот сюжет в различных мифах! Прометей, прикованный к скале в горах Севера, Кощей Бессмертный, Амирани, выходцы из Тартара, запертые Искандером Зу-ль-Карнейном «за железными воротами»...

Он и сейчас прикован к скале разгневанным богом, и его внутренности клюет и рвет жестокая птица, – бормотал старик, с силой царапая ногтями свою грудь, так что на ней оставались багровые полосы. – А его железные цепи то с надеждой лижет, то в отчаянии грызет верная ему собака, и стальные кольца становятся тоньше и тоньше. Но когда бьют кузнечные молоты – звук их ударов укрепляет оковы. Оттого по пятницам каждый кузнец должен трижды ударить молотом по наковальне...

– О ком вы, дедушка?

– Иблис! – приходя в чувство, что он явно воспринимал с некоторой досадой, сказал старик. – Это он прикован цепями. Но у него – разные имена! Иные называют его Зевсом, которого Кронос заточил в Корикийской пещере и вырезал у него сухожилия ног. Незнающие говорят, что это Зевс заключил Прометея; но ты еще помнишь, что Зевс искони был кузнецом? Нужно постоянно поддерживать мир в порядке, и потому в пятницу ты тоже должен будешь постучать по наковальне молотком. Смотри: кроме мифов есть день сегодняшний! Мало ли какими делами может быть озабочен человек, мало ли о чем он может позабыть! Но учитель внимательно наблюдает за тобой: позабыл! Почему позабыл? Чем озабочен? Ты увидишь, что повсюду натянуты тончайшие нити с колокольчиками; любое твое движение заденет хотя бы одну из них и раздастся тихий зловещий звон...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\9.BMP»;3.0»;3.0»;

КАРТА И КУКЛЫ

Просматривая историю, мы невольно поражаемся незначительному количеству идей рядом с богатым разнообразием фактов. Одной какой-нибудь идеей живет целое столетие.

Э. Кастеляр

Бурса

Византийская Бурса, разумеется, была взята – в 1326 году, – но было ли это победой? Орхан сравнивал ее с Троей (развалины которой находились здесь же, в трехстах километрах западнее), и, действительно, осада продолжалась чрезмерно долго, хоть Бурсу защищали только ее жители, византийцев она не интересовала. В 1261 году Михаил VIII Палеолог вернул империи древнюю столицу, Константинополь, и с тех пор Никея и малоазиатские районы Византии были фактически брошены на произвол судьбы. На них не было ни сил, ни средств. В наследство от Латинской империи новой Византии досталась нищая страна. Малая Азия – родина православия – почти вся принадлежала туркам, Греция – французам и каталонцам. Генуэзцы основали свою колонию – Галату – в самой столице, в Константинополе. Положение было безнадежным, и помощи Палеологам ждать было неоткуда. Католики грекам помогать не собирались.

Император отменил налоговые льготы крестьянам-акритам, ранее охранявшим границы, и здесь стало сокращаться население, упало хозяйственное значение этих территорий. Легко было росчерком пера восстановить налоги, но кто их будет собирать? Никейские горцы, которые прежде обрезали виноград или собирали оливки, готовили теперь мечи и стрелы: их жизнь всегда делилась между трудом и войной. У них хватало и отваги, и стрел к лукам: они укрывали женщин и детей в непролазных чащах, и, засев в крепостях, засыпали наступающих потоком стрел... Император же, жалея регулярные войска, отдавал эти земли готовым платить налоги тюркским племенам, переселяемым с Балкан.

Захваченную Бурсу Орхан сделал своей столицей.

Дела насущные

– Блистательный и могучий ничего не сможет добиться, если все будет делать сам! Воистину на каждое дело готовы многие люди, и они явятся, стоит лишь хлопнуть в ладоши! Дело могущественного – лишь следить, чтобы ни один их поступок не гневил Аллаха!

Орхан и Хайр уд-Дин наслаждались баней в захваченной Бурсе, которую уже было решено сделать столицей бейлика. Они возлежали на коврах на краю мраморного бассейна, перед ними стояли чаши с фруктами, дымился кальян. Обсуждалась проблема: как сделать столицу бейлика Османлы столицей мира! В том, что единственным путем добиться этого была торговля – торговля, надежно защищенная войском, – оба партнера уже согласились.

– Когда Осман-гази завоевал Караджи-гиссар, – продолжал Хайр уд-Дин, – и поручил его своему кадию и своему субаши, явился человек из бейлика Гермиян и сказал:

– Я готов отдать тени Аллаха на земле столько-то и столько-то динаров, чтоб, как прежде, собирать бадж с базарных торговцев.

– По какому праву ты будешь брать деньги с торгующих на базаре? – возразил Осман-гази. – Не рост ли это? Ведь, поистине, Аллах разрешил торговлю и запретил рост . В Коране сказано: «Давай же близкому его право, и бедняку, и путнику. То, что вы даете с прибылью, чтобы оно прибавлялось в имуществе людей, – не прибавится оно у Аллаха!» Разве полученная кем-то выгода может принадлежать другому? – И Осман-гази разгневался, отказываясь брать эти деньги, и велел человеку из Гермияна уходить, дабы гнев его не обратился в действие.

– Отец не понимал, что значит караванный путь через государство. Он не видел, какие выгоды и каким образом этот путь может принести, и потому не ценил его, – воскликнул Орхан. – Но мы, сделавшие заботу о путешествующих по караванным тропам своей заботой? Мы трижды должны подумать, как и какую подать взыскивать с них, пришедших издалека с товарами в наш город!

– Это мудро и справедливо! – подтвердил Хайр уд-Дин. – Хвала Аллаху, речи окружающих тогда же пролили свет мудрости в сердце Османа. Поистине, такой сбор установлен падишахами всех земель, и никого из тудджаров не отпугивает, – сказали тогда ему. – Берется же он не по праву сильного, но для того, чтобы на эти деньги обеспечить охрану караванов от разбойников и устроить в самом городе лавки и склады для товара. Но Осман отдал откуп в Гермиян... Мы не должны повторить его ошибок!

Торговля – занятие рискованное, но она и стоит того. Мои шпионы доставляют мне кое-какие цифры... Вот – ширазский купец Ходжа Шамс уд-Дин Мухаммед: получил в Сарае среднюю прибыль динар на два динара на проданный жемчуг, китайский шелк-сырец, шелковую камку, амбру, сандал, эбеновое дерево, индиго, перец, имбирь, мускатный орех. Закупив здесь шерстяные ткани из Европы и русское льняное полотно, он получил на эти товары в Гургандже и Герате от полутора до четырех динаров на динар! Четыре динара! Если бы мы смогли искоренить разбой на торговых путях, каждый купец был бы готов заплатить за это любые деньги – те, что они сейчас платят наемной охране. Впрочем, это охрана порой бывает такова, что... купец должен быть умелым воином – и всегда быть начеку....

Бадж хорош еще и тем, что он позволит блистательному и могучему избавиться от ненужных товаров, чтобы помочь своим мастерам, и привлечь нужные. Ибо если нам не хватает рабов, то достаточно прокричать на майдане, что повелением султана сбор за ввоз рабов отменяется – и со всех концов рабов будут приводить в наш благословенный город, надеясь получить большие деньги, даже продавая рабов дешевле. А если наши медники не находят сбыта для своих кумганов и чайников, то блистательному довольно повысить сбор за ввоз в город чеканной посуды, и торговцы не будут везти ее сюда! Я уже подготовил нужный фирман! В нем указан и человек, который возглавит дело откупов и контроль за финансами, – дефтердар... А чтобы правильно определить бадж, пусть шейхи таифа и хирфов встречаются время от времени во дворце. Это будет называться «диван» , и, поистине, на него сможет опираться блистательный имам, строя свое государство. Ислам – это известь, соединяющая камни в надежную крепость; а камни эти – таифа! Поистине, султан, возвышающийся над другими правителями как путеводная звезда, может и обязан соединить сотни тысяч подданных в единый организм, указав каждому его место в соответствии с его способностями и вознаграждая каждого по справедливости!

– Клянусь Аллахом, я поставлю свою тугру на этом фирмане!

– Да соблаговолит блистательный склонить свой слух и к другому моему слову! Теперь, когда гази со всех сторон стекаются к вашей счастливой столице, собираются под знаменем султана, нам нужно подумать, чем им платить.

– Я – владетель моей страны, и я награждаю гази-героев, наделяя их тимарами или даже мюльками .

– И это неправильно: я говорю эти слова в полной готовности за них расстаться с жизнью! Благодеяния забываются, и на следующее утро малик , царь и бог в своем мюльке, может не вспомнить, кому он обязан этими землями. Раздавая мюльки, блистательный, возможно, закладывает основу завтрашнего развала государства! Не проще ли рассчитываться с воинами должностями при дворе – разумеется, с соответствующим денежным содержанием? Или давать в тимары не сами земли, а лишь доходы с них?

– М-м-м... Это надо обдумать! Но продолжай!

– Зазорно правителю, обладающему правом хутбы , в своей стране рассчитываться со своими воинами монетами, оставшимися от прежних владетелей! Поистине, султан имеет право чеканить монету. Монетный двор ждет указаний могущественного.

Хайр уд-Дин протянул Орхану пробный серебряный дирхем. На одной стороне ее значилось арабской вязью: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его», на другой – «Султан величайший Орхан ибн Осман. Да сохранит Аллах его царство!»...

Орхан некоторое время завороженно глядел на монету, перевернул ее в пальцах и еще дольше глядел на реверс...

– Он такой же, какими были дирхемы Кей-Кобада! Поистине, эти резвые посланники в мошнах купцов и сумках дервишей разлетятся по всем странам мусульманского мира, свидетельствуя, что родилось новое государство, взявшее на себя охрану ислама и заботу о торговле! Клянусь Аллахом, ты обрадовал меня!

Но не это волнует меня – меня заботит Восток! Сегодня в наших руках этот удж ; слепой дервиш пересечет его поперек, пока новорожденная луна достигнет полноты . Но Македония Зу-ль Карнайна была не больше! Будут ли ильханы завтра платить дань нам? Падут ли они к копытам моего коня? Поистине, один лишь Аллах – слышащий, знающий!

– Да услышит могущественный султан: ничего не будет, если не согнуть сегодня шеи уджбеев! Они смотрят врозь, ищут своей выгоды, а Абу-Сеид – вернее, Тимурташ, его ставленник, – пользуются этим! Но Абу-Сеид, а следом за ним и его наместник закусили поводья; даст Аллах, эти поводья и станут для них поводьями отъезда!

У ильхана большие проблемы! Когда к власти пришел Абу Сеид Бахадур-хан, возникли такие стеснения земледельцев, и особенно христиан-несториан, что они учинили бунт. Что творят кадии! Налоги взыскиваются по два раза! «Поистине, число месяцев у Аллаха – двенадцать месяцев в писании Аллаха в тот день, как Он сотворил небеса и землю. ... Вставка – только увеличение неверия; заблуждаются в этом те, которые не веруют; они разрешают это в один год и запрещают в другой, чтобы согласовать с тем счетом, который запретил Аллах. И они разрешают то, что запретил Аллах. Разукрашено пред ними зло их деяний, а Аллах не ведет народа неверного!», – сказал пророк . Люди прятались от сборщиков налогов, но те, если не могли захватить мужчин, забирали их жен, гнали их, как стадо овец, к налоговым чиновникам. Те подвешивали их за ноги на веревке и избивали; стенания и жалобы женщин поднимались до небес...

А вот еще пример бид'ат , которые стали мезалим . В канун-намэ ресм-и арусие, или, как мы говорим, чизме бахасы , определен так: «И пусть взимают за девственницу 60 акче, за вдову – 30 акче». Но они желают взимать этот налог натурой, что сокращает поступления в казну!

Карта

– Ты говоришь лишние слова! Какое нам дело до денег в чужой казне! Какое нам дело до изнасилованных и подвешенных в чужом государстве женщин! В земли улуса Хулагу, покорившего территории от Индии до Малой Азии, ведет Великий шелковый путь, тот самый, другой конец которого уходит в Византию! Там, на востоке лежат Хорезм, Багдад, Дамаск... А я хочу, чтобы средоточием мусульманского мира стал наш султанат! И Чингиз-хан, и первые Чингизиды заявили, как сейчас заявляем мы, что их главная цель – сокрушить все барьеры на пути свободной торговли – от земель Солнечного Восхода до Средиземного моря. И они достигли этого! Нам десять раз нужно подумать, с какого конца приступать к освобождению от власти ильхана, чтобы не разрушить удобства торговли!

– К несчастью, о блистательный, Османлы лежит не в центре мира! А если и в центре, то не все торговые пути идут через нее!

Хайр уд-Дин хлопнул в ладоши. Вбежал оглан в широчайших шальварах, неся на серебряном блюде заранее приготовленную карту . Хайр уд-Дин давно готовился к этому разговору!

Его палец пополз по украшавшим многоцветную нарядную карту изображениям львов, горных козлов и странных чудовищ: людей с одним глазом и одним громадным ухом, людей с лицом на груди... Одно из таких изображений – кинокефал, человек с собачьей головой, – находится на территории Заволжья.

– Хорезм, – сказал Хайр уд-Дин. – Здесь караван-сараи в Гургандже. Волга – Сарай Узбека. Тана, Матраха, – полз его палец дальше. – Крым: Сурож, Корсунь. Здесь товар получают генуэзцы. Византия беспошлинно пропускает их через проливы. Иногда купцы везут товар по другим путям: через Тебриз, Арзрум, Сивас; или через Айяс, Конью, Изник – в Константинополь, – палец Хайр уд-Дина опять заскользил по карте. – Но в Айясе, в Антиохии почти весь товар в Европу перехватывают корабли Родосских рыцарей! Нам достаются только огрызки!

– Что же ты предлагаешь?

– Золотая Орда и султанат мамлюков – природные враги нашего султаната, враги ахийских братств Малой Азии. Именно потому, что по их территориям проходят параллельные тропы Великого караванного пути! Значительная часть товаров из Индии в Европу и из Европы в Индию идет через Басру, через порты Красного моря – и в порты Средиземного: Триполи, Бейрут, Акку, Александрию с перевалкой в Багдаде, Дамаске, Мисре, – Хайр уд-Дин тронул пальцем карту. – Но умелый дехканин одним движением кетменя может уменьшить поток воды в одном арыке, прибавить в другом, а может и вообще перекрыть один арык и заставить прозрачную струю литься по другому, параллельному! Так же и мудрый политик умело балансирует потоками товаров на всех ветвях караванного пути, стараясь, чтобы большая часть их шла через его страну!

У нас есть два способа достичь этого. Первый – перехватить проливы. Взять хотя бы для начала Гелиболу . Пошлины будут наши. Но этого мало: мы должны добраться до Крыма и брать не пошлину, а сам товар – и дешево!

– Проливы – да! Об этом нужно говорить. Но до Крыма сейчас не добраться... – раздумчиво сказал Орхан. – Нужна армия, нужен флот...

– Сейчас – не добраться! – возразил Хайр уд-Дин. – Но Крым уже был нашим – вернее, принадлежал сельджукам, нашим предкам. Купцы принесли жалобу на грабежи «у хазарской переправы» не куда-нибудь – в Конью, султану Ала уд-Дину Кей Кобаду I. Почему именно сюда? Может быть, он сам эту жалобу организовал! Он давно видел, сколь жирные куски отламываются в Крыму чужеземным купцам! Сюда, в низовья Дона, к древним Танаису и Гермонассе шел хлопок Хорезма, шелк Китая, меха Биармии и Руси... Но в Крыму тогда царила Венецианская республика, только что сокрушившая хребет Византии...

...В 1195 году византийский император Исаак II Ангел был свергнут с престола, ослеплен и брошен в тюрьму. Его сын Алексей умолил дожа Венецианской городской республики, Энрике Дондоло, направить крестоносное войско IV похода на Константинополь. Дондоло «подвигнул крестоносцев на восстановление попранной справедливости и династических прав» – ибо Алексей посулил взамен золотые горы. Вернуть Исааку II престол не составило особого труда, но он, измученный тюремным заключением, вскоре умер; Алексей же, унаследовавший трон, не смог собрать необходимых для оплаты крестоносного войска сумм. И тогда Константинополь был разграблен (1204 г.) – крестоносцы сами взяли свою плату. В храме св. Софии они ободрали серебро и жемчуг с дверей, с амвона, с иконостаса, с алтаря, не говоря уж о золотой и серебряной церковной утвари, расшитых драгоценными камнями облачениях из ризниц... Ограблены были все церкви и монастыри, а священников и монахов, пытавшихся сопротивляться поношению и бесчестию, избивали... Не обошлось, как заведено, и без изнасилования монахинь... Разделили даже бронзу – статую Геры Самосской, Геракла работы Лисиппа , изваяние Девы Марии... Сожгли богатейшие константинопольские книгохранилища, в основном отправляя в огонь ненавистные православные тексты, а заодно – труды ариан, несториан, гностиков, иллюминированные Евангелия...

«Святые аналои, затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводившие в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами», – писал византийский летописец Никита Акоминат.

Но что такое аналой, если разрублена на куски, нарезана, как буженина к завтраку, была сама Византия! Этой страны не было более на карте мира; возникли же на ее месте Латинская, Никейская и Трапезундская империи, Тессалоникийское королевство, Эпирский деспотат, Ахейское (Морейское) княжество, Афинское герцогство, маркизат Бодоницы, сеньория Негропонта... Возглавивший Латинскую империю Болдвин Фландрский был связан в своих решениях «Малым советом» Венецианской республики. Венеция взяла проливы под свой контроль, захватив также Крит, Эвбею, Галлиполи, Гераклею и распространила свою юрисдикцию на обширный торговый квартал в предместьях самого Константинополя – Галату (Перу). Герцогство Наксос, эрцгерцогство Лемнос и сеньория Санторино на островах Эгейского архипелага также стали венецианскими территориями. Венецианцы получили желаемое – свободный выход в Черное море, к Крыму, к Великому шелковому пути...

– Венецианские купцы основали здесь свою факторию – Сурож , – продолжал Хайр уд-Дин. – Вели они себя, конечно, наглее всего, что можно помыслить, считали себя наследниками византийцев; весь Крым называли Сурожским полуостровом в честь их фактории, и даже само Черное море – Сурожским морем. Хозяева, да и только; между тем само присутствие чужеземных купцов, занимавшихся транзитной торговлей, было едва ли терпимо на землях, тюркская принадлежность которых вряд ли могла быть оспорена. Словно здесь, на месте, нет солнца справедливости и его нужно везти из-за моря...

Кей Кобад не собирался просто играть мускулатурой! Он чувствовал: султанат достиг такого могущества, что это – можно. И сельджуки вторглись в Крым. Венецианские колонисты Сурожа запросили помощи у своих торговых партнеров, половцев и русских (рязанских) князей. Но десятитысячная половецко-русская рать была разбита сельджуками. Сурож пал. Тюркские купцы могли приступать к налаживанию своих торговых связей. Но сделать этого им не пришлось.

Ибо битва за Сурож случилась в 1222 году – в году, когда на Среднюю Азию, на Ближний Восток уже шли несокрушимые тумены хана монголов Чингиза. В конце января 1223 года Сурож был взят туменами Субэдэя и Джэбе. Мудрейший Ибн-аль-Асир сообщает, что после этого жители его разбрелись; некоторые из них со своими семействами и имуществом взобрались на горы, а некоторые «отправились в море и уехали в страну Румскую, которая находится в руках мусульман из рода Килиджарслана», – то есть сюда, к нам, ибо это были сельджуки. «Ныне Сурож – это город кипчаков, из которого они получают свои товары, потому что он лежит на берегу Хазарского моря и к нему пристают корабли с одеждами», – сообщает Ибн-аль-Асир, но, поистине, ныне это город генуэзцев...

Орхан пощелкал пальцами, надолго припал к кальяну. Когда он оторвался от наргиле, его взор был более осмысленным.

– Монголы нас отбросили назад больше, чем на век! Но мы начнем все снова, клянусь Аллахом! К разговору о Крыме мы еще вернемся. Когда проливы станут нашими, не раньше. Но ты сказал: у нас есть два способа, и упомянул о том, как дехканин останавливает поток воды в чужом арыке... Каков второй способ?

– Второй – это уничтожить, разорить этот караванный путь, эти земли. Тогда сокровища мира потекут через нашу страну!

– Чепуха! – равнодушно сказал Орхан и коснулся пальцами карты. – Я знаю, что людей убивают, протыкая их восковые куколки. Но я не слыхал, чтобы разрушали целые страны, проведя пальцем по карте!

– Это не только возможно, но это уже один раз произошло... – обронил Хайр уд-Дин, ожидая вопроса.

Заговор

И когда предводитель всех русов – Кинтал

Пред веленьями звезд неизбежными встал,

Он семи племенам быть в указанном месте

Приказал и убрал их, подобно невесте.

И хазаров, буртасов, аланов притек,

Словно бурное море, безмерный поток.

От владений Ису до кыпчакских владений

Степь оделась в кольчуги, в сверканья их звений...

Краснолицые русы сверкали. Они

Так сверкали, как магов сверкают огни.

Хазранийцев – направо, буртасов же слева

Ясно слышались возгласы, полные гнева.

Были с крыльев исуйцы; предвестьем беды

Замыкали все войско аланов ряды.

Посреди встали русы. Сурова их дума:

Им, как видно, не любо владычество Рума!

Низами Гянджеви. Искандер-намэ

И вопрос воспоследовал – Орхан плотно сидел на крючке любопытства.

– Как это произошло?

– Да будет известно султану, что Бату-хан умер в 654 году, оставив преемником сына Сартака. Сартак был христианином – по известию Абу-ль'Фараджа, он был даже рукоположен во диаконы. Сартак, гонитель мусульман, наследовал своему отцу Бату-хану после смерти его. Вступив на престол, Сартак должен был для принятия инвеституры отправиться на поклон к великому каану Мункэ. На обратном пути Сартак проехал мимо орды своего дяди Беркэ, не повидавшись с ним. Беркэ послал спросить его о причине такого оскорбления. Сартак ответил: «Ты мусульманин, а я исповедую христианскую веру; видеть лицо мусульманина для меня несчастье». Беркэ заперся в юрте, положил веревку себе на шею и трое суток провел в плаче и молитве: «Боже, если вера Мухаммеда согласна с истиной, отомсти за меня Сартаку». На четвертый день после этого Сартак умер.

Сартак умер, а ханом Золотой Орды стал несовершеннолетний Улагчи. Любимая жена Бату-хана, Боракчин, немедленно попыталась войти в контакт с Хулагу для противодействия Беркэ, но не успела... Беркэ, брат Бату-хана, считал, что у него больше прав на трон, чем у сына и у внука Бату-хана; он отравил Улагчи и стал ханом Золотой Орды . Придя к власти, он вырезал в Самарканде христиан-несториан, сторонников Боракчин, а ее самоё утопил в завязанном кожаном мешке, посадив в мешок к ней несколько голодных кошек...

Беркэ родился в земле Туркестана в то время, как отец его, Джучи-хан, взял Хорезм и войско его находилось в землях саксинских, булгарских и сакалабских. Когда мать родила Беркэ, отец его сказал: «Этого сына я делаю мусульманином, добудьте ему мусульманскую кормилицу, чтобы она его пуповину обрезала по-мусульмански и чтобы он пил мусульманское молоко». Выросши, Беркэ-хан поехал из земли Дешт-и-Кыпчак в город Бухару, посетил мусульманских святых и ученых, вернулся восвояси и отправил доверенных людей к халифу. В юном возрасте Беркэ обучался Корану, шариату и адатам в Ходженте. Все войско его состояло из мусульман, и в войске его была установлена пятничная молитва, и каждый всадник имел при себе молитвенный коврик, и своевременно совершал намаз. В его войске никто не пил вина, и при нем постоянно находились ученые из числа толкователей, изъяснителей хадисов , законоведов и догматиков. У него много богословских книг, и большая часть его собраний и собеседований происходит с учеными. Во дворце его постоянно ведутся диспуты относительно законов шариата . В делах мусульманства он чрезвычайно тверд и усерден.

Эту историю, да будет ведомо султану, в 657 году рассказал сейид Ашраф уд-Дин, приехавший из Самарканда по торговым делам, пребывавшему тогда в Дели историку ал-Джузджани, а тот внес ее в свою книгу «Табакат-и-Насири» , где Сартак, за свое христианство, назван не иначе, как «проклятый». Однако ни один, ни другой из улемов не знали и не могли знать секретной части этой истории, касающейся братства Ахи! Сейчас, когда прошло почти шестьдесят лет, кое-что об этом можно рассказать!

Торговцы и ремесленники из Тебриза, Хамадана, Багдада, объединенные в братство Ахи, понимали, что если монголы будут дружны между собой и с севером, с Золотой Ордой будет мир, то большая часть товаров уйдет в Европу через Хорезм – Волжский Сарай – Тану – Куяву – Галич и не принесет сюда, в средоточие исламских земель, ни одного динара!

Города Азовского побережья и Таврии издревле имели торговые связи с Кавказом и Балканами. Но гораздо важнее было, что низовья Дона, Крым и Тмутаракань были перевалочной базой древнего Великого шелкового пути, ведущего отсюда в бассейн Средиземноморья через Византию. Беркэ предоставил венецианцам торговые льготы, позволил им открыть торговые фактории в Суроже и Танаисе.

Блистательный спросил о карте – поистине, вот в это время, разговаривая, они водили пальцами по карте и рассматривали ее, думая, подобно нам сейчас, как закрыть движение на северной ветви караванного пути. И карта, как восковая кукла, подтвердила свою силу!

Было принято решение поссорить Север и Юг, заставить монголов драться с монголами, дабы сами неверные своими руками способствовали делу ислама.

По завещанию Чингиз-хана, Закавказье входило в удел Джучи. Поистине, до 1256 года эта страна считалась улусом Золотой Орды! В ведение ильхана Хулагу она перешла по смерти Бату-хана. И когда земли эти легли под копыта монгольских коней, великий каан Хубилай признал справедливость захвата. Наши посланцы, явившиеся ко двору Беркэ и отрекомендовавшиеся ему как законоведы из стран ислама, были обласканы им. И они осторожно представили ему это обстоятельство и его права на Закавказье. Но Беркэ тогда остался равнодушен к мысли округлить свои владения!

Оставался Хулагу. Его мать, царевна Соргахтани-боки, хотела видеть сына христианином, ибо, выйдя замуж за Чингизова сына Толуя, она осталась при своих христианских заблуждениях и сохранила при себе несторианскую церковь с клиром и имуществом. Однако она не сумела преступить монгольскую Ясу, которая не позволяла крестить царевичей-чингизидов. И все же дети ее – и Хулагу, и Мункэ, и Хубилай, и Ариг-буга – были воспитаны в духе уважения к христианской религии. Хулагу-хан, как и Бату, и Сартак, покровительствовал христианам-несторианам: христианкой была его жена Докуз-хатун, внучка исповедовавшего несторианство Ван-Хана, ряд его темников. При ставке Хулагу даже в походах всегда была христианская церковь для его жены.

Когда к копытам монгольских коней пал Багдад , несториане возблагодарили своего Бога. Заступницу они нашли в Докуз-хатун, да и Хулагу запрещал дурно относиться к христианам, а несторианскому патриарху подарил дворец халифа. Те армяне и сирийцы, сердца которых, по их собственным словам, «изнывали под игом мусульман более 600 лет», также обратились к нему. Армянский патриарх благословил оружие хана; войска царя Киликии Гетума I и антиохийского владетеля Боэмунда VI, его зятя, присоединились к монгольским!

Поэтому наши посланцы, появившись при дворе Хубилая, представились христианами-несторианами, целителями и звездочетами – и тонкий яд потек в его уши. Его утвердили в мысли, что Беркэ собирается вторгнуться в Закавказье и вернуть его себе, в соответствии с завещанием Чингиза. А еще Хубилая убедили, что Беркэ, в непомерной жажде власти убив не только своего племянника Сартака и его сына, но, возможно, и своего брата Бату-хана, уже по этому одному не имеет права на трон! И Хубилай внял подсказкам, собрал трехсоттысячное войско и двинул его на север через Дербентский проход.

«Когда Беркэ услышал, – сообщает Ибн аль-Асир, египетский современник событий, – что войско Хулагу-хана уже вторглось в [его] страну, он сделал воззвание войску своему, чтобы садился на коня всякий, кому 16 лет (и более) от роду». И вторжение Хулагуидов было отбито почти равными силами Золотой Орды, которыми тогда командовал Ногай. Воинства встретились в Ширванcкой долине. Сражение на Тереке не с чем сравнить, ибо, поистине, доселе ни Золотая Орда, ни государство Хулагуидов не выводили в поле таких сил! Тумены Беркэ состояли по большей части из русов с их воеводами. Были здесь и половецкие конные части под общим начальством темников-монгол. От полета стрел не было видно неба. Когда же стрел не осталось в колчанах, всадники схватились за мечи и палицы и началась рукопашная битва. Войска Беркэ дрогнули и побежали. Преследуя противника, войска Хулагу переправились через Терек, заняли лагерь Беркэ и занялись грабежом. Но тут войска Беркэ оправились, перешли в наступление и нанесли поражение войскам Хулагу; те бросились бежать с награбленным через Терек, под ними провалился лед, и множество воинов утонули.

Итог этого «ледового побоища» был, однако, плачевен для Беркэ, и подведен он был, как чаще всего бывает, не мечом. Хан Хулагу приказал разорить склады и конфисковать товары купцов, приехавших из Золотой Орды; Беркэ отдал аналогичное приказание в отношении торговцев Иранского улуса. Граница, легшая по Кавказским горам, по Красным и Черным пескам , была закрыта наглухо. Караваны из Гурганджа не уходили более на северо-запад. Прекращение торговых сношений между Золотой Ордой и Ближним Востоком привело к запустению и обнищанию цветущих городов, стоявших на великом торговом пути. «Баб ал-хадид – это городок, подобный деревням на Хазарском море ... незначительный, мало населенный, маленький городок», – пишет сегодня Абу-л-Фида о Дербенте; а ведь совсем недавно он был крупнейшим и процветающим торговым центром!

Торговцы же и ремесленники из Тебриза, Хамадана, Багдада могли торжествовать победу! Не тонкая струйка, но полноводный поток товаров хлынул с Востока на Запад и с Запада на Восток через эти города! Так умело организованная война, разоряя одних, обогащает других!

Однако сокращение торгового потока через северные земли заставило Золотую Орду крепко задуматься. Ногай, улусбек Орды, который владел Крымом и имел большое влияние в ханском Сарае, опомнился первым. Рашид уд-Дин свидетельствует, что Ногай «...постоянно отправлял к государю Ислама ... почетных послов и просил его о помощи, заявляя о желании [своем] сделаться подданным его величества...» Ногай же, отлаживая караванный путь во всю его длину, пустил итальянцев в Крым, – тогда же, когда Палеологи открыли Босфор и Дарданеллы для генуэзских кораблей. Генуэзцы построили крепости в Крыму и развернули бойкую торговлю сначала в Поволжье среди татар, а потом и на Руси, распространив свое влияние вплоть до Великого Устюга. Однако вскоре выяснилось прискорбное обстоятельство. Основным товаром, нужным генуэзцам, был не шелк, не меха и не зерно, хоть они не отказывались ни от какого товара. Основным товаром для них были рабы.

Вскоре Ногай, видимо, готов был покаяться, что дал этот шанс генуэзцам. Но связи, договора, знакомства – те контакты, в которые вступает человек в течение жизни, переменить очень непросто, и Ногай остался союзником Генуи. А наши посланцы при дворе Тохты, бывшего тогда ханом Орды, постарались объяснить ему, до чего гадки работорговля и участвующий в ней Ногай!

Темник Ногай был фигурой в Орде весьма заметной. Его улусом первоначально были степи в междуречье Днестра и Прута. Он был внуком Мувала, седьмого сына Джучи, и, стало быть, чингизидом в четвертом поколении. Когда он стал старейшиной рода Джучидов , на него легла обязанность наблюдать за точным исполнением законов Чингиз-хана – Ясы. При Менгу-Тимуре он стал беклярибеком , а его улусом были территории Золотой Орды западнее Дона, причерноморские степи и Крым. Фактически он стал независимым владетелем, опираясь на половцев, оказывая мощное влияние на ханов Орды и проводя самостоятельную внешнюю политику.

Тохта согласился с нашими посланцами, что терпеть самоуправства беклярибека (мы называем эту должность бейлербей) нельзя, и что бесчестные генуэзские работорговцы должны быть изгнаны из Крыма. И вот отношения между монголами, с одной стороны, и Ногаем и генуэзскими властями – с другой настолько обострились, что между сторонами начались военные действия.

Первое столкновение Ногая с Тохтой произошло зимой 698 года «на реке Яксае» . Разбитые войска Тохты бежали к Дону и тонули в нем. Тохта отступил в Сарай. Это была, однако, пиррова победа. Несколько эмиров, почувствовавшие шаткость положения Ногая, изменили ему и переметнулись к Тохте. Рашид уд-Дин, правда, говорит не о «нескольких эмирах», а о восстании, которое едва удалось подавить. Узнав о несогласии Ногая с войском, Тохта с 60 тьмами войска (куда кроме волжских татар входили русские войска, татары сибирской и среднеазиатской Синей и Белой Орды) «...переправился через реку Узи, расположился на берегу реки Тарку, где находился юрт Ногая» . Ногай был разбит, его сыновья бежали к «Курулям и Башгирдам». Это сражение произошло в 699 году хиджры .

Ногай погиб в сражении. Его захватил «...русский всадник из солдат Тохты...», повел, раненного, к Тохте, но по дороге Ногай умер. Тохта не наградил русского, как тот, вероятно, рассчитывал, а распорядился убить его как поднявшего руку на чингизида.

С тех пор Орда политики своей принципиально не меняла, хоть, может быть, и желала этого. Узбек, ставший ханом Орды в начале лета 1312 года, также пребывает в русле этой политики. Особое внимание обращает он на юг своего царства. Он любит кочевать там, где на цветущих высокотравных лугах у подножия Бешдага бьют горячие кисло-серные ключи, а на вершинах гор, носящих название Джуца, приносят свои жертвы огнепоклонники. Здесь у него есть готовые каменные подножия юрт, на которых разбивают шатры, ставят походные мечети; здесь же мгновенно возникает базар. На пути дымящихся и далеко распространяющих резкий запах ручейков высечены в скалах и облицованы камнем бассейны; их огораживают соломенными щитами и здесь плещется хан и его катуни, а купцы и воины – ниже по течению, ближе к Подкумку; и эта река, и та, в которую она впадает, Кума, называются так в память о древнем «лебедином племени» куманов. Купание прекращает боли в спине и суставах, на всю зиму предохраняет от болезней. О части этих удивительных вещей поведал нам неутомимый путешественник Ибн-Баттута в книге «Подарок наблюдателям по части диковинных стран и чудес путешествий»...

Огнепоклонники

– Огнепоклонники? – заинтересовался Орхан. – Объясни мне, ибо я не понимаю: как люди могут поклоняться огню?

– Джахилийя многолика! Говорят, на вершинах гор там прежде сожигали детей! Гор, о которых говорят так, немало в тех местах. Но не только гор. У самого Джурджанского моря, в долине Апшерона, есть место, где встречаются четыре ветра. Там стоит крепость гебров , Аттеш-Гаг. Ее окружают пески, и если выкопать в них ямку, из нее вырывается голубоватое пламя...

– О!

– В тех местах легко найти почву, пропитанную скверно пахнущей черной жидкостью; ее называют нафта. Она настолько иногда густа, что похожа на смолу. Можно встретить целые озера и болота этой нафты, а если она попадает на воду, то растекается тонкой пленкой, переливаясь радужными цветами, словно хвост павлина. Нафта ни к чему не пригодна и никому не нужна; впрочем, иные дервиши натираются ею, и, говорят, исцеляются тем от своих язв. Нафта горит, горят и ее испарения; и гебры подвели горючие газы к центральной башне своей крепости. Они пылают над нею много веков. Символическое изображение храма – трезубец (tirsut); в глубокой древности именно эта тамга означала Йер-Су, союз земли и воды, божество закосневших в джахилийи тюрок. Со всей Персии совершают туда паломничества огнепоклонники; гебр не может спокойно умереть, если не побывает там.

– Словно бы истина отражена в дьявольском зеркале!

– Воистину так! Когда туда пришел ислам, многие огнепоклонники приняли правоверие, но другие, укрывшись в курдских поселениях Кермана и Йезда, продолжают поклоняться Иблису в облике огня. Говорят, что иные поклоняются ему в облике этой дурно пахнущей нафты, другие – в облике павлина... Поистине, все они – не более, чем дрова для джаханнама! Стараясь умилостивить «падшего ангела», они готовы на убийства за непочтительный отзыв о нем...

– Бр-р-р! Пасть от руки дьяволопоклонника... И в этих местах сейчас воюют Узбек и Абу-Саид?

– Узбек подтвердил союз с Египтом, просватал мамлюкам «девушку из рода Чингизова», а четыре года назад, в середине зимы 718 года , двинул войско к Дербенту, к его Железным воротам. Абу-Сеид поручил охранять их эмиру Теремтазу, но авары и лезгины не дали знать тому о приближении армии Узбека. Однако Узбек не воспользовался фактором неожиданности: на берегу реки Куры он остановил войско, а затем поспешно отступил, словно на него прикрикнули... Как бы то ни было, отношения между Ордой и державой ильханов продолжают оставаться напряженными!

– Поистине, это удивительная история, и будь она написана иглами в уголках глаз, она послужила бы назиданием для поучающихся! – заметил Орхан. – Нам надо учиться мудрости у наших предков. Скажи: нужно ли нам поменять политику в отношении Орды?

– История не имеет начала, и то, что происходит сегодня, начиналось во времена Адама, а в конце дней властен лишь Аллах милостивый, милосердный.

Румский султанат – а теперь султанат блистательного – во все времена должен был иметь союзниками и друзьями страну с запада – Византию, и страну с востока – державу Хулагуидов, ибо, подобно жемчужинам в ожерелье Аллаха, он вместе с ними нанизан на одну нить караванного пути. И эта цепочка жемчужин всегда зажата клещами: страны севера и юга постоянно желали сдавить своими пальцами шею, прервать этот караванный путь! Еще в глубокой древности булгарский царь Симеон ибн Борис заключил союз с Египтом против Византии. Потом с севера был Беркэ, а с юга – мамлюк Бейбарс; ныне с севера это – Узбек, а с юга – по-прежнему мамлюки, султан Насир ал-Бахри. Но если тогда эти клещи держали в руках венецианцы, то сейчас их держат в руках генуэзцы – и Крым, и Египет. Поистине, египетские исмаилиты давно лишились желания уравнять всех в нищете и, конечно же, не собираются уравнивать всех в богатстве. Они стали, подобно Ахи, купеческой корпорацией, и имеют банки не только в Мисре и Кусе, но и в Генуе! А итальянские банкиры из Ломбардии, еще в XII веке открывшие первый свой банк в городе Кагоре (где, кстати, пребывал и финансовый центр ордена тамплиеров), сегодня имеют конторы в Александрии, Дамиетте, Мисре...

– Мне давно хотелось узнать от сведущего человека, что такое банк? – заметил Орхан, явно пресыщенный историческими экскурсами.

– Поистине, это одно из чудес нашего времени! На Басрийских бедестанах издавна торговали особенным образом: владелец товара сдавал его меняле под расписку, покупал все, что ему надо, и в уплату выписывал чеки на этого менялу, совершенно не прибегая к звонкой монете, как о том свидетельствует Насир-и-Хосров в «Сафар-намэ» . А теперь купец может поступить так же, отправляясь в далекий путь! Например, пускаясь из Мисра в Геную, он может не брать дирхемов с собой в поясе или кожаных кошелях, но отнести их в контору банка и получить там бумагу за подписью шейха банка; и по этой бумаге в Генуе ему отсчитают все его серебро! Купцу не страшна даже встреча на пути с разбойниками, ибо они не станут отнимать бумажку, в которой ничего не смыслят и по которой ничего не получат. Серебро же тем временем, вместо того чтобы качаться в мешках на спинах верблюдов, может быть, например, выдано султану для расчета с войском...

– О! – прищелкнул языком Орхан. – Какие великие дела творятся на свете! Но именем ли Аллаха они творятся? Ведь «...Бог позволил прибыль в торговле, а лихву запретил... Верующие, бойтесь Бога и оставьте то, что достается вам лихвой, если вы верующие. Если не сделаете того, то знайте, что у Бога и посланника его война с вами. Но если вы покаетесь, то в ваших руках останется капитал» ...

Тимурташ

С душою твердой, чуждый обольщенья,

Взирай, мудрец, на взлеты и паденья.

Фирдоуси

...Звучное эхо под античными портиками отразило торопливое шлепанье босых ног. Хайр уд-Дин недоуменно посмотрел на султана: он никого не ждал! Вбежал тот же юноша, что внес карту, повергся ниц.

Хайр уд-Дин почтительно попросил у султана позволения заняться инцидентом, ибо это был его раб. Тот позволил.

– Говори! – процедил Хайр уд-Дин. – Но помни: если ты без достаточной причины осмелился прервать беседу султана и его везира, то о том, как ты будешь наказан, узнает и долго будет говорить вся вселенная!

– Тимурташ... наместник... вы велели сказать в любое время... – бормотал юноша.

– Тимурташ? Что сделал наместник ильханов?

– Вот хатт-и шариф ... его принес капыджи-баши ... срочно...

Хайр уд-Дин взял бумагу, передал ее султану и отпустил раба.

Султан вникал в текст и лицо его вытягивалось:

– Тимурташ провозгласил себя махди... Христианам и яхуди предписывает носить отличительные головные уборы, каждому по его вере... Строжайше запрещает употребление вина... Ничего не понимаю! – султан уронил указ на пол. – Он что, сошел с ума?

Услыхав это, Хайр уд-Дин омыл руки и лицо в бассейне, опустился на ковер, сдвинув с него вазу фруктов, и вознес благодарственную молитву. Осман, ничего пока не понимая, присоединился к нему. Когда Хайр уд-Дин поднялся после молитвы, в его глазах поблескивали слезы:

– Да снизойдет блистательный и могучий к моим словам! Тимурташ собственными руками затянул на своей шее веревку, которую намылили и подали ему мы, Ахи Анталу!

– Смысл слов твоих туманен, но слышать их почему-то отрадно, – хмыкнул султан. – Рассказывай!

– Четверть века прошло, как наш отец Осман, – да наслаждается он гуриями рая, – избавил нас от унижений перед сельджукскими султанами , но ильханам, – то ли хулагуиду Абу-Сеиду, то ли эмиру Чобану, который правит от его имени, – мы платим дань по сей день. Тимурташ – глаза и уши Чобана здесь, и пока они здесь, у нас нет реальной власти в Руме. Осман завещал нам добиться, чтобы ильханы не имели более доли в управлении султанатом Османлы! Но как это сделать?

Победы нужно одерживать, не тратя на это своих сил! Поистине, лучший путь для этого – использовать и пороки, и добродетели врага. Каковы пороки Тимурташа? Он самовлюблен, падок на лесть и никогда не замечает ее чрезмерности, считая себя пупом земли. Он жаден и строго следит за тем, как тратятся и поступают в казну деньги, но глуп и легковерен в делах, которые хотя бы на одну пядь отстоят от повседневных. Прорехи в его уме замазаны толстым слоем самодовольства. А каковы его добродетели? Поистине, он не искренний мусульманин, готовый сложить голову во славу учения пророка, но он из тех, кто считает добродетель полезной для души, как здоровье для тела: ее нужно придерживаться не во имя Аллаха, а для личного удовлетворения, ею доставляемого.

Когда все это было определено, Ахи Анталу – и я как шейх участвовал в том совете – решили, что через наших людей при его дворе надо неустанно восхвалять его до тех пор, пока он не поверит, что своим величием превосходит всех земнородных. Как только он в этом уверится, он обязательно превысит свои полномочия и сделает тот ложный шаг, за который будет смещен и наказан. Между прочим, то же делается и при дворе Абу-Сеида, где хвалы расточаются как ему, так и эмиру Чобану... Недалекие люди, впервые попав ко двору и видя там лесть, лесть и лесть, часто думают, что это происходит от желания придворных урвать себе лишний кусок. Увы – большинство из них льстят, выполняя спецзадания...

Эта стратегия и проводилась в последние годы при дворе Тимурташа. И что ж? Аллах снизошел к нашим молитвам! Действительность превзошла наши ожидания! Посеянное нами взошло! Мысль – цветок, слово – завязь, деяние – плод. Хатт и-шариф, в котором эта помесь гиены и паука объявляет себя махди, а христиан и яхуди смешивает с земной пылью, – это то, чего мы долго ждали и что тщательно готовили! Это смертный приговор, который Тимурташ подписал сам себе!

Завтра же этот хатт и-шариф будет оглашен на всех майданах и базарах бейлика. С нашими добавлениями – мы расскажем людям, если кто сам не поймет, что он отменяет и разрушает законодательство о зиммиях, которым христиане и яхуди дорожат пуще своего глаза. И, клянусь Аллахом, завтра же или послезавтра начнутся выступления народа против людей Тимурташа, этих волков в овечьих шкурах, которых он насовал во все представительные органы самоуправления. Им придется уносить ноги, отряхивая пыль с краев своих одежд! Кровопускания время от времени полезны, они веселят народ и не дают ему залежаться...

– Но мы должны поддерживать порядок! – заинтересованно возразил Орхан. – Разве можем мы позволить, чтобы преследовались и унижались ставленники верховной власти?

– В том-то и дело, что мы представим этот вопрос слишком сложным, чтобы нам решать его самим, и потребуем от муфтия Абу-Саида фетву по этому вопросу!

– Кто у него главным муфтием?

– Адуд уд-Дин ал-Иджи: его султан поставил кадием по ходатайству везира Гийас уд-Дина.. Завтра же и ему, и самому Абу-Саиду, и эмиру Чобану будут отправлены наши письма! Абу-Саиду, если он сам того не понял, мы растолкуем, что Тимурташ замахнулся на его власть. Поистине, два клинка не помещаются в одних ножнах, и там, где есть махди, нет места никакой другой власти – ни духовной, ни светской. Клянусь Аллахом, как только эти сведения дойдут до ушей ильхана, он отзовет Тимурташа, и хорошо для того, если отзовет не на казнь! А его людей, его глаз и ушей здесь уже не будет, сметенных волной народного возмущения! И нас в этом нельзя будет упрекнуть!

Будет ли новый ставленник или нет, но ему придется потратить много сил и времени, чтобы внедрить своих людей на те посты, которые мы очистим для себя завтра же!

Орхан захлопал в ладоши. Вбежал мальчик.

– Вели собрать кятибов . Завтра утром я должен иметь десять – нет, двадцать пять! – экземпляров этого хатт-и шарифа. Иди!

Хайр уд-Дин обратился к султану:

– Пусть блистательный и могучий, да буду я жертвой за него, позволит своему рабу удалиться! Еще до вечера я должен повергнуть к его стопам проекты писем к Абу-Сеиду и его шейх уль-исламу для обсуждения, дабы уже завтра курьеры могли выехать из ворот Бурсы!..

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\8.BMP»;3.0»;3.0»;

НИСХОЖДЕНИЕ СЫНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

Ревностью взор разъят,

Молит и ропщет...

– Отче, возьми в закат,

В ночь свою, отче!

Празднуя ночи вход,

Дышат пустыни.

Тяжко, как спелый плод

Падает: – Сыне!..

Марина Цветаева

Творец и творение

Кто вспоминает о прошлом счастье, тот старик уже сегодня.

Эпикур

Я желал бы открыто говорить об этом, но опасаюсь непосвященных, ибо они затрудняют беседу нашу, заставляя нас говорить неясно и прикровенно.

Иоанн Златоуст

Не излагают дела о началах [мира] в присутствии [хотя бы] двух, а дела колесницы [Божией] – и в присутствии одного, разве только [если] у него [есть] свой ум для этого».

Талмуд

– Не мог злой и бездарный демон сотворить мир, в котором каждый из нас рожден матерью, мир, в котором есть любовь!

Абдаллах выпалил это сразу же, как только вечером они остались вдвоем со стариком. Он весь дрожал от нетерпения: вынашивая вопрос целый день, он не мог все это время думать ни о чем, кроме как о «реверсе без аверса», о «правом без левого», – о том, что в любых отношениях между людьми один должен быть злым и плохим для того, чтобы другой был добр и хорош...

– А в тебе есть любовь? – спросил старик. – Ты – хороший?

– Да... – неуверенно пробормотал Абдаллах, услыхав в его интонациях какой-то подвох.

– Значит, ты пока совершенно беззащитен против злых джиннов – человеческих страстей и грехов. Говорят, что джинны имеют душу, созданную из вещества луны, а оно ни к чему не пригодно; но они, поистине, созданы из вещества твоих страстей! И ты беззащитен, потому что джинны-грехи научились обманывать человека, представляясь ему путями к спасению! Это они наполняют мир душевными терзаниями и физическими болезнями, бедностью и завистью, несчастными случаями и кровопролитными убийствами. Но все эти грехи – лишь бледная тень в сравнении с Любовью к Себе, превосходящей по греховности все, что есть на небе и на земле, – матерью семи смертных грехов. Бесполезно смирять свою плоть, отказываться от чревоугодия и лени, вина и майсира , если любовь к себе, сокрытая и невидимая ни для кого, включая и тебя самого, продолжает пребывание в тебе. Однажды она пробудится – в виде предательства или гордыни, несправедливости или жестокости, гнева или тщеславия, – и твоим родным и близким покажется, что из давно зарытой могилы восстал отвратительный вампир...

Однажды принц Даххак Бенарасп узурпировал престол Персидской империи. Он убил ее первого царя, мудрого Джамшида (а другие говорят – Йиму, Йимши, но это, поистине, одно и то же имя), а его жену Арнаваз обратил в свою наложницу. Не случись всего этого – власть оказалась бы в руках злого духа Айшмы и было бы последнее несчастье больше первого, ибо до Страшного суда никто не смог бы отнять ее у него и бедствия были бы неисчислимы. Но Аллах омрачил разум Иблиса, отвел его глаза, и он помог не Айшме, а Даххаку. Не тот умен, кто умеет отличать добро от зла, а тот, кто из двух зол умеет выбирать меньшее, как судит об этом блистательный Аль-Харизи.

Иблис явился Даххаку в образе павлина с распущенным хвостом. Он попросил позволения на один поцелуй – и, воскликнув: «Ты – само совершенство, и ты, поистине, достоин этого!», поцеловал его туда, где спина уже называется по-другому. В одной из легенд соответствующее отверстие в нашем теле и есть след этого поцелуя...

– То есть, Иблис участвовал в создании наших тел?

– Тело первого человека безусловно отличалось от нашего: в нем, нерожденном, скажем, не могло быть пупка. А в этой легенде, не соответствующей истине, первый плод, съеденный человеком, приводит к болям в животе, ибо пища, попав туда, не может найти выхода, и Иблис своим поцелуем снимает эту боль. Так невежды пытались объяснить, как плод растения связан с загадкой Добра и Зла...

Но в сторону это! Я говорил о Даххаке, а он, поистине, возрадовался великой радостью, услыхав похвалу Иблиса, ибо ощутил, что впервые его оценили по достоинству. И тут же из плеч его вздыбились головы двух черных змей; а эти чудища ели только человеческий мозг, да еще воротили нос от стариковских мозгов, вроде моих: каждый день им на корм приводили все новых юношей и девушек. К этой истории обращается и блистательный Абу-ль-Касим Мансур Фирдоуси в «Шах-намэ».

Даххак сидел на престоле в Исфахане тысячу лет без одного дня; и, наконец, кузнец Киви поднял людей и сверг чудовище, приковав его в жерле вулкана, и утвердил власть законного наследника Ирана, Феридуна. С тех времен людям дан кадуцей, обвитый двумя змеями жезл величия и могущества, напоминающий о судьбе Даххака, но и обещающий ее повторение каждому, кто знает его тайну и готов ею воспользоваться. А богу-павлину – Малаки-таузу, иначе Зазаилу – и посейчас поклоняются йезиды.

Человек пьет кровь ближних с первого дня. Твоя мать кричала от боли, когда рожала тебя! Ты высосал ей грудь, и она иссохла, покрылась морщинами. А каково ей теперь, да пребывает с ней Аллах, теперь, когда она считает тебя навеки потерянным, и щеки ей морщат не твои поцелуи, а высохшие струйки слез? Просто в отношении к матери ты – всегда лев, а она – всегда лань, и ты счастлив, что терзаешь ее плоть острыми клыками!

У тебя была невеста? Ты пытался распустить перед нею свой павлиний хвост?.. Может быть, их даже было несколько, и ты выбирал их себе, оценивая по статям, как племенных кобыл, твердо уверенный, что сам-то ты достоин наилучшей...

Коль кипарис поднимет к небу стан, То на кустарник не глядит фазан, –

как сказал Фирдоуси...

Абдаллах замотал головой, прикусив губу, давая понять старику, что он понял и не надо продолжать ряд доказательств. Старик усмехнулся и кивнул:

– Ты молод сейчас; тебе приятен и зимний морозец, и даже запах коровьих испражнений. Посмотрим, так ли ты будешь думать, когда иссохшая в пергамент кожа твоих рук перестанет удерживать тепло, когда от зубов в твоем рту останутся пеньки, а в груди поселится боль, с которой ты будешь здороваться каждый день, прислушиваясь: улеглась она сегодня или ворочается, скаля свои клыки! Но я тебя понимаю...

Я тоже был молод, и я тогда жил далеко на севере, за морем, там, где под синим куполом Вечного Неба – Дзаян-Тенгри – раскинулась Великая степь – Йер-су. Та страна называется «Вечный Эль», и, поистине, мне было просто принять ислам, ибо тот, кто произносил «Эль», легко выговорит «Аллах» . Воздух там пахнет травами, которых здесь нет, и его пьешь, как мед, а серебристые струи чистых рек смывают с тебя там не пот и пыль, а грехи и несчастья! Когда стоишь на кургане, рядом с всхрапывающим конем, и на тебя, и на море ковыля и полыни низвергается водопад нежащего зноя, звенят цикады и жужжат шмели – чувствуешь, что кто-то бесконечно любящий принимает тебя, как дорогого гостя, на своем празднике! Это и был настоящий Эдем ! Не зря райская река носит имя тюркского бога ! Тогда я точно и несомненно узнал, что этот мир создан для меня! – он всегда меня любил и давно ждал...

Почему я не умер тогда же? Почему я не умер позже, когда с визгом бросался в сечу и в руке у меня была сабля, а в ушах – свист?! А теперь я уже не уверен, что мир был создан для меня! Тот же жар и зной, который прежде ласкал и нежил, теперь лишь мучительно жжет и иссушает меня, чуждого ему и холодного. Я завидую тем, чьи головы отделяла от тел моя сабля! Я вижу и слышу – но я словно ослеп и оглох, и то, что я вижу, – лишь тусклая тень того, что я видел и слышал! Выцвело небо, поблекли краски, дребезжащими стали звуки. Кто виноват в этом? Неужели это тоже было предусмотрено, когда Демиург творил человека?

Клянусь Аллахом, из того, что он сотворил, видно, что он хотел сотворить нечто поистине великолепное! И то, что он на самом деле сотворил, ему удалось почти идеально! Но «почти» – жестокое слово. Подумай: дать человеку счастье, истинное, подлинное, безупречное, на многие десятки лет – но не навсегда! Но лишь для того, чтобы потом навсегда отнять его, да еще так, что каждая минута жизни подтверждает: да, навсегда, навсегда, безвозвратно! Может ли быть бульшее мучение, бульшее издевательство?..

«Ад и рай – в небесах», – утверждают ханжи. Я, в себя заглянув, убедился во лжи: Ад и рай – не круги во дворце мирозданья, Ад и рай – это две половины души .

Так считает Хайям, – и он прав, с той поправкой, что в раю душа находится в юности, хоть в это время ей и приходится совершать вылазки в то, что она считает адом; а ближе к старости душа на самом деле вступает во врата ада, каковым для нее становится собственное дряхлеющее тело...

Каждый юность свою терял, каждый скорбно смотрел ей вслед... Хватит этой беды с лихвой избежавшим всех прочих бед, –

так понимает дело несравненный Руми, и трудно не согласиться с ним. А Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, сказал еще страшнее: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд» . Угадываешь ли ты почерк того же самого Бога, который обвинил Адама в сотворении зла и смерти?

Мир возник как результат не злобного, а всего лишь невежественного и ненамеренного отпадения Демиурга, отдаления его от божественной полноты; Архонт, Творец был не злым, а только ограниченным, – и отграниченным от верховного Божества, но результаты этого отпадения увековечились, и мир с Богом по сей день не воссоединился. Почему? Если Бог хочет удалить зло из мира, но не может – это свидетельство его бессилия. Если может, но не хочет – это свидетельство его злой воли. Так рассуждал Эпикур. Вот выбор, который нам можно делать о природе Бога, непосредственно созерцая зло в мире. Впрочем, азиатские офиты или нахашены, ператы, сифиане, каиниты, элкесаиты и другие секты, включая последователей Саторнила и бар Дайсана считают мир злонамеренным созданием противобожественных сил. Но наиболее мудр здесь Маркион, считающий, что великая противоположность доброго и злого относится не к творению мира, но к религиозной истории: это – противоположность не между злым и добрым творением, а между злым и добрым законом...

Может быть, нам было бы лучше умирать молодыми? Есть лососевые рыбы, которые нерестятся только раз в жизни и гибнут после нереста: река, которая ласково омывает отложенные икринки, смывает со своих берегов разлагающиеся трупы рыб, только что рвавшихся к ее верховьям сквозь водопады, а потом плясавших в любовном танце... Не знаю... Любовь всегда близка к смерти, но лишь близка... Знаешь ли ты, что поклонники Диониса-Загрея, сына подземной богини Персефоны, утверждают, что он нашел способ, подобно рыбам, преодолевать порог смерти, и передал эту тайну посвященным в их мистерии... Так и те, кто называет себя ахл-и хакк, люди истины, уверяют, что смерть более всего похожа на нырок утки из воздуха в воду... Хорошо б...

У нас не так, как у рыб, не так, как у уток... Заведомо знать, когда и как умрешь... Ох! Нет, он сделал наилучшее, на что был способен. Может, даже эта чахотка, которую он послал мне, – вовсе не зло, а одна из его попыток выйти из тупика... Здоровая молодежь редко болеет ею, а нам, старикам, – это настоящий дар! Смотри: даже когда меня треплет лихорадочная горячка, и при кашле вместе с кровью из меня вылетают кусочки прогнивших легких, я не чувствую боли! Наоборот: вместе с горячим, ватным туманом, в голове бьется странный, болезненный восторг, и кажется, что скоро перед тобой откроются все тайны... Поистине, это – божественная болезнь, подобно эпилепсии – morbus sacer... Бог изощрен, но не злонамерен...

Старик почувствовал, что его бормотание становится неубедительным, и замолчал. Молчал и Абдаллах: ему было нечего сказать, ибо его-то здоровье было пока при нем и он не мог себе представить, что оно когда-нибудь будет у него отнято, и что болезнь можно назвать хорошей...

– И все же я уверен – Творец не хотел зла! – снова заговорил старик. – Просто дело в том, что творить – штука, рискованная для каждого! В Судный день тому, кто грешил изображением живых существ, Аллах прикажет вдохнуть в них жизнь, и тот, кому это не удастся, будет низвержен в огонь джаханнама! Но те, кто не резал изображения зверей из слоновьих бивней и берегся от того, чтобы расписывать масляными красками иконные доски, зря считают, что уж с ними-то ничего плохого не случится, ангелы войдут в их дом . Напрасная надежда! С тем же успехом они могли бы думать, что избегут своей смерти!

Был один живописец в числе живописцев Рума, и его полотна считались верхом совершенства. Он писал сеньоров на великолепных конях и на палубах крепких парусников; он писал сеньор в роскошных экипажах и в мифологических ситуациях, в окружении больших белых птиц и морских драконов. И его спрашивали, почему столь совершенны его полотна и так неуклюжи и некрасивы его дети, а он, опьяненный успехом, восклицал, что картины он делал днем, а детей – ночью. Но в особняке случился пожар, и ни с одного полотна не ускакал от огня ни один конь, не отдал швартовы ни один корабль, не взлетела ни одна белая птица. Все, что удалось спасти из особняка, включая хозяина, потерявшего сознание, вынесли его неуклюжие и некрасивые дети... А полотна остались тем, чем и были...

Умрет каждый, и в Судный день каждый будет стараться наполнить смыслом все свои дела, свои поступки, – свое творение! – и, значит, вновь и вновь совершать их, но теперь освещенные неугасимым и невыносимым огнем понимания. Земля сбросит свои нищенские одежды и станет, как она и есть, «звездою, огнем пронизанной насквозь». Скидок не будет. Если хромые дервиши побегут вперегонки, то и самый быстрый из них все же останется хромым. Чужая зоркость не будет в пользу слепому. Счастлив будет лишь тот, чьи поступки были продиктованы любовью и повлекли благие результаты, ибо такие поступки повторить не будет больно!

Творить – значит замахиваться на божественные права! Великие гностики древности, к мнениям которых прислушиваются суфии, знали, что стремление к своему возвышению и расширению контролируемой тобой сферы есть причина зла и беспорядка. Так считал, например, Василид. И что ты сможешь сотворить? Кентавра? Убогая фантазия, просоночный бред! Кусок отсюда, кусок оттуда... Но будет ли в нем биться сердце? Кузнец земной всегда соперничает с Кузнецом небесным. Он может создать золотое солнце, – но оно не будет светить и греть; это тот же кентавр, ибо форма солнца соединена с несвойственным ему материалом. Кузнец может выковать Золотую девушку, Олтынкыз, – но с ней невозможно спать, от нее невозможно иметь детей... Обо всем этом повествуют наши мифы.

Когда в плове не хватает соли, ты добавляешь соль – и плов становится вкусным. Когда тебе нужна бронза, ты добавляешь олово, цинк или сандараку в медь – всего дел, чисто поварские рецепты. Но вот живой человек и мертвый человек: каждая жилочка, каждый волосок остался прежним. И тем не менее между ними нет ничего общего. Но чту уходит из одного, когда он умирает, и чту нужно добавить в другого, чтобы он был жив? Знаешь ли ты это? Умеешь ли ты делать это? А если нет, о каком творчестве можешь ты говорить?

А вот другой человек: он дышит, сердце его бьется, но он не слышит и не понимает слов. Если это ребенок – вырасти его; если это спящий – пробуди его... А если он уже вырос, но не пробудился? Ни один алхимик, из тех, что берутся превратить свинец в золото, не возьмется превращать глупца в мудреца. Слишком очевидны здесь результаты! А обозвать кого-то дураком еще недостаточно, чтобы самому стать умным.

Две кабарги в долине обитали, Одни и те же травы их питали, Но мускуса дала одна немало, И лишь навоз другая даровала .

Самое большее, на что мы способны – услыхать и запечатлеть на пергамене пульсацию – не всю, хорошо, если один толчок! – самоценной, живой жизни. И тогда-то яснее всего тщетность наших авторских прав: нам всего лишь удалось подглядеть и воплотить в жизнь клочок изначального генерального плана подлинного Творца. Такова любовь.

И все же творчество есть! Творец не успел или не захотел выдумать, например, меч и седло, кувшин и шатер, городские стены и морские корабли – все это сделали люди. И таких вещей много. Каждая наковальня, каждый гончарный круг – алтарь невидимого Бога творчества. Но есть еще иные вещи, тоже созданные людьми и хранимые Аллахом превыше любых драгоценностей, вещи, нарушение которых не может быть искуплено ничем и никак: поистине, это клятвы и договоры. Злодей, который дорожит своей шкурой превыше заключенного им договора, злодей, который солжет при клятве или нарушит договор, навлекает гибель, посрамление и поражение и на свой род до сорокового колена, и на всю страну; он один причиняет миру зло большее, чем сто закоренелых нераскаянных грешников. Ложь, обман и предательство, худшим из видов которого всегда останется злоупотребление доверием, – непростимые грехи, которые были бы хуже самой гордыни, если бы не были рождены ею. А один из самых обычных и не замечаемых видов злоупотребления доверием – это нежелание или неумение доводить свою работу до совершенства.

Ты должен узнать кузнечное ремесло, и, поистине, вот первое, что ты должен понять и запомнить: каждая вещь, созданная тобой, должна быть безупречна и совершенна в своем роде. Творец не имеет права на ошибки, ибо расплачиваться за них приходится не ему. Он обязательно узнает о своих ошибках в Судный день, и поистине не будет ему радости в этом узнавании! Кузнец, плохо сковавший саблю или не так вбивший гвоздь в подкову, да будет тебе вестимо, в тот страшный час узнет, в чьей руке переломилась сабля, с копыт чьего жеребца соскочила подкова и в каком городе неверные из-за этого вырезали женщин и детей!

Подумай, когда соберешься махнуть рукой на очередную свою поковку и сказать: «а, и так сойдет», – подумай в этот момент о некрасивой одинокой девушке, которая горько рыдает в подушку, завидуя подругам-красавицам! Она здорова и сильна, бедра ее широки и в ее пупок входит унция орехового масла, – но рот ее или нос больше предписанного каноном, подбородок – тяжелее или глаза – меньше; и парни заглядываются не на нее, а на ее подруг. Но чем же она виновата?

А я? Я наставник, и, поистине, я отвечу на Великом суде за каждого из своих подопечных, за их – по моей вине совершенные – ошибки, за их – по моей вине изломанные – судьбы...

Поистине, Творец, создавая свои творения, не зря одарил их фитрой! Тем самым он сделал их соучастниками всех своих дел – и творения тоже! Дерзай! Может быть, ты окажешься в числе идущих правой дорогой! Ведь без своей веры жить невозможно! Делать же вид, что исповедуешь чужую веру, так же тошно, мерзостно и бесполезно, как нюхать запах чужих шашлыков, слышать, как звенит чужое золото, или подглядывать, как чужой тебе человек и его наложница, целуясь и смеясь, совокупляются между собой. Говорят, что вера нужна лишь целому народу, уподобляя безверие тому мартовскому льду, по которому один человек еще переберется или не переберется, а толпа провалится в ледяную воду обязательно. Но это не так. Ничего нет хуже жизни без веры, жизни в безнадежном страдании на этой земле.

Но помни, творя, какая ответственность ложится на тебя за твои творения! Ведь насколько выше тебя был тот ангел, тень от тени Бога, который отважился стать Творцом этого мира, и вдохнул жизнь в свои несчастные творения, и эти творения – мы! Послушай, сколько скорбной иронии вложил Хайям в эти строки:

Конечно, цель всего творенья – мы, Источник знанья и прозренья – мы. Круг мироздания подобен перстню, Алмаз в том перстне, без сомненья, – мы !

Но опасайся и другого – восхититься своим творением, сделать его кумиром! Сколько бы души ты ни вложил в свое изделие – ты не можешь вложить в него Душу! Подумать так – значит, совершить грех «ширк», идолопоклоннически отождествить вещь – с Творением, а себя – с Аллахом! Не смейся, ибо поэты и художники часто грешат этим грехом, говоря, что их создания «стали жить самостоятельной жизнью», и забывая, что и сами-то они, поэты, – лишь буквы в неведомых им письменах Бога, а их строфы живут только если кто-то повторяет их!

Ты, который ушел и пришел со согбенным хребтом, Ты, чье имя забыто в мятущемся море людском, Стал ослом, твои ногти срослись, превратились в копыта, Борода твоя выросла сзади и стала хвостом...

Поистине, нет иного пути познания Аллаха, постижения его подлинной сущности, как не разумом, но всем сердцем (ал-калб) вместить его единственность и единство (ат-таухид). Для этого нужны любовь (махабба) и упование во всех своих делах на Аллаха (таваккул). И тогда, если ты окажешься достоин того, Аллах снизойдет в твое сердце и ты растворишься в божественной сущности...

– Я совсем запутался! – поднес ладони ко лбу Абдаллах. – Сначала ты уподоблял человека Творцу мира – у которого тоже, по твоим словам, был Творец – и я видел многоступенчатую лестницу, на которой каждый – Творец и каждый – Творение; на которой каждый – Гончар, и каждый – глина в руках своего Гончара... Но теперь ты говоришь – ат-таухид – и я вижу, что каждый способен быть Творцом лишь в той мере, в какой он вместил в себя Высшего, растворился в нем...

–...Когда ты творишь именем Аллаха, – подхватил старик, – ты – вовсе не пыль под колесницей Вечности, – хоть тебе и предстоит быть изъеденным червями и обратиться в эту пыль! Ты – соавтор этого мира, в той мере, в какой Аллах дал тебе постичь его предвечные замыслы – и можешь многое сделать в нем, разрушить или построить, собрать или расточить.

Но ты же – когда воспринимаешь мудрость учителя – труп в руках обмывальщика трупов, ибо здесь творишь не ты, а творят тебя! Разве по твоему уму и знаниям ткалась пурпурная пряжа твоего организма во чреве твоей матери?

А когда шейх прикажет тебе: «Сделай!» – ты лишь меч в его руке и должен слепо повиноваться, хотя бы и не понимая смысла происходящего, ибо здесь творишь не ты, а творят тобой! Поистине, нет более великой науки, чем научиться различать именительный, винительный и творительный падежи! И я, клянусь Аллахом, должен научить тебя этому – или я не стою и ломаной акче!

Но научившись различать, когда ты – кто, ты можешь не принять этого различия! Клянусь подножием престола Всевышнего, это – бунт! Это та вина, непрощаемая и неискупимая (впрочем, есть и другие мнения, а Аллах знает лучше!), которой виноват Иблис, и я расскажу тебе эту историю – но не так, как ты ее знаешь...

Начало

...И перс тогда другим сказал: «Пойдем

На рынок и ангур приобретем!»

«Врешь, плут, – в сердцах прервал его араб, –

Я не хочу ангур! Хочу эйнаб!»

А тюрок перебил их: «Что за шум,

Друзья мои! Не лучше ли изюм?»

«Что вы за люди! – грек воскликнул им. –

Стафиль давайте купим и съедим!»

...

Не знали, называя виноград,

Что об одном и том же говорят!

Джелал уд-Дин Руми

Тому, кто поручится мне за то, что находится меж челюстей его и между ног его, я поручусь за то, что он попадет в рай.

Хадис Пророка, приводимый Мухаммедом ал-Бухари и Муслимом ал-Нишапури

– Эту историю знают все народы – столь давно она произошла! Эту историю знает каждый человек – ибо она происходит ежедневно! Эту историю рассказывают очень по-разному – так, как каждый из рассказчиков смог ее понять. Я не знаю всех вариантов – наверно, всех их не знает никто, лишь Аллах, сведущий, мудрый! Но и между теми рассказами, что мне известны, различия чудовищны! Многие думают, что это – разные истории; скорее всего, будешь спорить и ты. Заклинаю: если и будут у тебя слова возражения, удержи свой язык за своими зубами! Ибо, клянусь Тем, Который создал небесные светила, – когда я расскажу все, что хочу и должен рассказать, ты со мной согласишься!

Одни говорят, что ограниченный, переменчивый, жестокий и лживый Творец создал роскошный сад, с плодоносящими деревьями и душистыми травами на горе, окруженной необозримым синим океаном, с которой на все четыре стороны света струились прозрачные реки. Бродя в саду и скучая сам с собой, он стал для забавы творить кукол. Одну он слепил из огня и придал ей форму крылатого змея. Другую слепил из глины...

– Как вы можете!

– Молчать! – разгневался старик. – Сейчас ты труп в руках обмывальщика! Если ты начнешь возражать сейчас, то, клянусь Аллахом, я прекращу всякие рассказы и ты ничего не узнаешь больше!

– Но это кощунство! Это святотатство...

– Поистине, ты не из числа тех, кто может мне сейчас приказывать! Ты берешься управлять моими поступками и моими речами, не зная ни их целей, ни их причин! Между тем я знаю причину твоих речей: она низка и отвратительна! Это, поистине, страх! Та помесь свиньи и шакала, которая восседает на золотом престоле в Риме, посредством гнусной банды человекоубийц вытравляет из своей паствы – из своих баранов, которых они режут и стригут когда хотят и как хотят, – вытравляет самое драгоценное в человеке: способность самостоятельно думать, самостоятельно решать! И им, клянусь Аллахом, удалось добиться своего! Все боятся не только пикнуть, но боятся думать! Еще бы! Они ломают кости и вытягивают жилы тем, кто и в меньшем, чем это, осмеливается спорить с ними, – а потом жгут изломанных калек на кострах! Но здесь страна ислама! Запомни: для человека, вступившего в Тарикат, нет запретных дум, нет запретных слов – кроме тех, которые прямо запретил им Аллах, а именно – дум и слов гордыни!

Старик, прежде лежавший на лавке, опершись на локоть, вскочил, произнося эту тираду, а теперь обиженно улегся, отвернувшись к обмазанному глиной плетню, и натянул на самую голову рваный, замасленный и прокопченный халат, из которого там и здесь вылезали обгоревшие от искр клочья хлопка.

Абдаллах молчал, не зная, что он должен сделать.

– Дедушка... – тихо пробормотал он.

Старик передернул плечами, устраиваясь поудобнее.

– Отец... – чуть громче и жалобнее сказал Абдаллах.

Никакой реакции.

Абдаллах ощущал себя брошенным. Лежа на обрывке старого ковра в старых овечьих яслях, он сквозь дыры в стенах сеновала видел чужие, яркие, равнодушные звезды: одна из них мерцала и переливалась. Звенела цикадами чужая ночь. Завтра – от темна до темна – каторжный, до ломоты в спине труд, неизвестно зачем, неизвестно для кого, и никого родного рядом... Можно было попытаться уснуть, но Абдаллах чувствовал, что чем-то обидел старика, и ему хотелось загладить вину...

– Учитель... – еще жалобнее сказал он.

Старик зашевелился, поднялся, сел на лавке, поправив тебетей на давно не бритой голове.

– Хвала Аллаху, ты нашел нужное слово! – сухо и недовольно сказал он. – Поистине, верное слово в нужную минуту открывает все запоры, но ошибка в одном слове может оказаться непоправимой и даже стоить человеку жизни, как это случилось со странником в пещере, забывшим слово «сим-сим»... Но эту историю я расскажу в другой раз!

Сила слова неисчерпаемо велика! Иса сорок дней и ночей провел в пустыне; было это в горном ущелье у Иерихона, где скалы закрывали и запад, и восток, а его искушал Иблис и он не знал, когда творить молитву. И он начертал на тонком слое черной бархатистой пыли крылатый контур и сказал: «Будешь вылетать из пещер на закате солнца...» С тех пор появились летучие мыши...

На некий Камень стал стопою Мухаммед в лейлят ал-Мирадж , когда он отправлялся на встречу с Аллахом, и велел ему: «Поднимись, дабы я сел в седло ал-Бурака». Камень покорился, и тех пор, поистине, висит над землей, не смея ни смешаться с прахом, не преступить порог неба... Такова сила слов!..

Итак, поклянись мне сейчас подножием престола Аллаха, что ты будешь говорить только тогда, когда знаешь, что произойдет после твоего слова, и уверен, что хочешь именно этого! Ты понял? Аллах, решивший какое-нибудь дело, говорит ему: «Будь!» – и оно бывает: можешь ты представить себе, что это слово произнесено, но не обдумано? Поистине, и Талмуд утверждает, что тот, кто слишком много говорит, совершает грех!

Мне в жизни не раз приходилось раскаиваться, что я сказал тому или иному человеку то или другое слово, – но ни разу я не сожалел о том, что промолчал! Если человек болтлив, считай, что глупость его доказана им самим, – или он хитрит и сознательно старается выглядеть глупым. Знающий не говорит, говорящий не знает . Поистине, говорящий – сеет, слушающий – убирает урожай; говорящий расточает, слушающий – копит сокровища. Есть и иные причины молчать, например, когда тебе доверена тайна:

Привычно иным, как охотничьим псам, Вынюхивать тайну, что дичь по лесам. Как пленницу, тайну храни неусыпно, Сбежит – ее пленником станешь ты сам, –

так советует нам поступать мудрейший Ибн-Сина.

Впрочем, молчание – добродетель дураков. Говорить можно, но лишь точно зная, какие последствия повлечет за собою слово, ибо меч и огонь менее разрушительны, чем болтливый язык.

Не слово, придя тебе на язык и не найдя на себя узды, само заставляет тебя бездумно произнести его, – а ты, взвесив все последствия, должен сознательно решить, что обязан это слово сказать! Поистине, многие люди, давшие подобную клятву, вынуждены потом молчать годами или даже всю жизнь, так что несведущие люди думают, что они дали обет молчания! – ибо точное и трезвое размышление убивает желание говорить любые слова. Невыразимое все же можно выразить – но только путем умолчания. В этом нет ничего «мусульманского», как тебе может показаться: так поступают и православные христиане в своих киновиях на Афоне. Исихазм , как они это называют, – медитативная практика молчания, ведущая человека к единению с Аллахом. По-нашему это называется xалват .

Но такой жесткой клятвы я с тебя не требую. На рынок не ходят с золотыми слитками, и тебе еще очень долго нужна будет разменная монета, мелочь слов. Кроме того, у тебя, ученика, который сам избрал себе учителя, всегда останется право на вопрос!

Абдаллах поразился холоду, которым веяло от этих слов старика. Он, мальчик грамотный и начитанный, хотел было вспомнить слова Писания, где Иисус прямо запретил клятву , – и прикусил язык, как только сообразил, что хочет снова вступить в спор.

– И в споре доводы рождаются без счета, Мгновенно лопаясь, как пузыри болота? –

хитро подмигнув, сказал старик, доброжелательно оценив молчание Абдаллаха. Он читал в его душе, как в открытой книге! – Да, христианам запрещена клятва, – но, поистине, они клянутся и присягают на своем Писании на каждом шагу! Смелее! Ведь престол Аллаха – это Кёк Тенгри, Синее Небо! Скажи: клянусь Небом!

– Клянусь... – пробормотал Абдаллах...

– Не-ебом... – лукаво протянул старик. Он был очень доволен.

–...Небом, – твердо выговорил Абдаллах.

– Ну вот и хорошо, – сказал старик. – Смотри: ни грома, ни молнии! А между тем им стоило бы грянуть сейчас! Ибо, поистине, в твоей жизни, вот в этой скучной обстановке, случилось нечто, важнее чего уже никогда не будет. Скажу более: история, которую я тебе начал было рассказывать, началась еще раз – и не в рассказе, а на деле! Действующие лица этой истории – ты и я. Сегодня начинается твое второе рождение, и мне, поистине, придется еще раз помочь рождающемуся. Но я еще не знаю, какой у этой истории будет конец! Когда ты поймешь, что это за история, ты в полной мере оценишь смысл этих слов!

Впрочем, у меня есть кое-что, что заменит нам гром и молнию...

Старик полез под лавку, порылся там и вытащил небольшой, с ноготь пальца, кусочек чего-то, похожего на коровью лепешку, и позеленевший медный сосуд с длинной трубкой, на конце которой розовел янтарный мундштук. Кряхтя, он отправился к горну, раскопал из-под пепла уголек, раздул огонь в сосуде. Все еще держа катышек смолы в руках, он снова тем же жестким голосом обратился к Абдаллаху:

– Запомни: ты вступил в Тарикат. Теперь ты ашик («послушник»). Для тебя начался искус, он продлится тысячу и один день. В любой момент искуса ты можешь сказать, что это – не по тебе, и мы перестанем тобой интересоваться. Совсем и навсегда! Второй раз вступить в Тарикат нельзя: впрочем, если ты будешь так глуп, то можешь попробовать! Когда тысяча и один день окончится и ты не скажешь «нет» – ты снова поклянешься, уже по-другому, и тогда уже не сможешь выйти из Тариката. Ты меня понял?

– Да – в полумистическом ужасе пробормотал Абдаллах.

– Тарикат – это Путь, в котором тебя постоянно будет сопровождать Наставник, и не иначе, – продолжал старик. – Только для посвященных из числа потомков Мухаммеда в самом конце Пути иногда оказывается так, что Наставника рядом больше нет, – и это значит, что тот посвященный стал шейхом, имамом, и у него единственный наставник – Аллах. С тобой так не будет, ведь ты не из племени Курейш! И тем более не из рода Хашим!

Наставник для тебя – это божество! И сейчас для тебя это божество – я. Возражения – недопустимы, пусть даже я прикажу тебе сунуть руку в огонь. Вопросы – допустимы, но очень нежелательны: все, что ты должен знать, ты своевременно узнаешь; если что-то узнаешь сам – посоветуйся со мной, мы обсудим, насколько истинно то, что ты узнал. А вот я тебе порой буду задавать вопросы. Иногда они покажутся тебе нелепыми или слишком простыми. Но помни – все мои вопросы на самом деле очень сложны! Они тщательно обдуманы поколениями Учителей, бывших прежде: найти такой вопрос – мы называем их «развивающими» – честь для шейха! Это настоящее открытие! А для ученика – великая честь ответить на такой «простой» вопрос! Сначала у тебя это не будет получаться, и я подскажу тебе первые несколько ответов, а дальше буду лишь давать время на размышление!

Никаких дел ты не должен предпринимать самостоятельно, под угрозой того, что мы тебя покинем: все такие предложения сообщать мне! Никому ни слова о том, что ты вошел в Тарикат! Пока кишки человека скрыты – он жив; если они выходят наружу, человек умирает. Пока корень дерева скрыт, оно цветет и плодоносит; выкопай корень, и дерево засохнет. Так и здесь: ты будешь жить, пока о тайном будут знать лишь те, кому это дозволено.

Твое тайное имя будет ибн Инджиль, сын Доброй Вести. Никаких попыток узнать других членов Пути! Я – скоро умру; твой новый шейх будет знать твое тайное имя. Ну, вот и все пока! Остальное – по ходу дела...

Старик явно торопился, проговаривая эти слова, и наконец бросил кусочек смолы в кувшин. Потянуло голубым дымком с резким, своеобразным, маслянистым запахом. Старик жадно впился губами в мундштук, стараясь не упустить ни облачка дыма, наслаждался, плямкая губами. Потом повернул наргиле, заботливо снял с него свой мундштук, и сказал Абдаллаху:

– Теперь ты!

Абдаллах втянул горьковатый дым, пожал плечами...

– Еще! Еще! – не отставал старик. Потом, удовлетворенный, потребовал:

– Теперь давай сюда!

Версия первая. Адам

Лишь только Божие проклятье

Исполнилось – с того же дня

Природы жаркие объятья

Навек остыли для меня...

М.Ю. Лермонтов.

– Итак, одни говорят, что ограниченный, переменчивый, жестокий и лживый Творец...

Внезапно у Абдаллаха в голове словно бы тихонько лопнула струна, и звезды в прорехе стены увеличились, став большими гранеными алмазами. Ветви с листьями восхитительно зеленого цвета спустились откуда-то сверху, роскошный ковер душистых трав простерся под ногами. Абдаллах, не понимая, откуда все это взялось, перевел взгляд на старика и на какую-то минуту снова увидел внутренность сеновала, в которой, однако, сидел величественный старец в сияющих и переливающихся радужными цветами одеждах. Волоски его окладистой бороды, белые с сизоватым отливом, завивались в аккуратные колечки. Голос старца, то возвышаясь до звона кимвала, то переливаясь нежным ропотом, казалось, заключал в себе божественную премудрость.

...Гора была окружена необозримым синим океаном... – и Абдаллах видел этот океан, в который вливались четыре реки. Они текли в разные стороны, но, поразительно, он их видел сразу все, их прохладные, серебристые, переплетающиеся струи!.. А эти фрукты, повисшие на ветвях! Они вобрали в себя все соки роскошного Юга... Вот финики, вот персики с нежным румянцем девичьих щек... Вот яблоки, виноград, фейхоа...

– От всякого дерева в саду можешь есть, – усмехается старик в блистающих одеждах...

...Вот грецкий орех... Абдаллах протягивает руку... и вдруг старик останавливает его:

– Это – древо познания добра и зла. Не ешь от него...

– Почему, – недоумевает Абдаллах...

– Вот именно, почему? Это – первый из «развивающих» вопросов!

Абдаллах приходит в себя: они со стариком по-прежнему в сарае, но сарай необычайно уютен и светел, а одежды величественного старца по-прежнему сияют. Действительно: почему это можно есть яблоко и нельзя – орех?..

– Подумай: могут ли новые яблони вырасти после того, как ты съел яблоко?

– Могут, – недоуменно говорит Абдаллах. – Ведь семечки я выплюну...

– А орех?

– Н-нет... Понял! – восклицает Абдаллах...

– Вот именно! – удовлетворенно говорит старик. – Мякоть яблока – всего лишь мякоть яблока, просто некое выделение. Она подобна молоку коровы – съев его, ты никого не убиваешь. А семечки ты выплюнешь. Или заранее вырежешь ножом. Но и это неважно, ибо они способны взойти, даже пройдя сквозь тебя. Мякоть же ореха – сама его плоть, укрытая скорлупой – робкой и наивной просьбой о пощаде! Съесть орех – значит, прервать жизнь на земле для всего его потомства. Не владеющий тайной Добра и Зла – бессмысленное животное – съест, не задумавшись. Но обладающий разумом должен решить, готов ли он включится в катастрофическую череду убийств и смертей ради пропитания своей плоти, – и, разумеется, понести за это ответственность и в седьмом, и в пятнадцатом, и в сороковом колене!

Дело, поистине, не в самом орехе, хоть, съеденный один раз, орех больше не накормит никого, он убит, его нить отныне вырвана из таинственной пурпурной ткани поколений! Но орех – символ плода, символ завтрашней жизни, которую ты прерываешь ради своего бытия. В этом – постижение загадки Добра и Зла, и удивительно, что сами хранители этого текста – масореты – забыли его истинное толкование, называя древом познания добра и зла то виноград, чаще – яблоко, но не умея объяснить, почему! Обрати внимание, как умно составлена эта загадка: с яйцом, в котором спрятана прерывающая жизнь игла, разгадка оказывается много проще, ибо у него нет, как у ореха, таких вещей-близнецов, среди которых его можно было бы спрятать. Впрочем, почти все пищевые запреты и разрешения восходят к пониманию того, что убийство – всегда убийство, и к попыткам обелить себя: мол, хоть и убийство, но разрешенное. Это – лицемерие! Без убийств жить не получалось ни у кого, и потому все убийства возможны, вопрос в их дозволенности – кто позволил, кто попустил, кто приказал. А далее вопрос в Законе, в мериле добра и зла – ибо за каждое убийство на кого-то ляжет личная ответственность.

О том, что плодом познания добра и зла был именно орех, сохранились свидетельства у многих народов – но свидетельства извращенные, смысл которых утрачен. Поистине, нечестивые франки, очень давно ушедшие из наших степей под именем «племен богини Дану», унесли с собой и наше древнее знание. Но как они запутали и извратили его! Саму богиню Дану они называют иногда Идунн, и это у них уже другая богиня, которая хранит дерево с «молодильными яблоками». Но яблоки здесь, поистине, недавняя выдумка нечестивцев, ибо в их сказах, записанных неким Снором ибн Стурли , богиня эта превращается в орех – тот самый, о котором мы говорили. Но и это не все! Нашего предка Удуна они сделали своим богом, исказив его имя в Один, а его связь с деревом представили так, что их Один висит, прибитый к нему...

германское: гут, (гот) – 1) бог, 2) хорошо; славянское: год – 1) время обращения солнца, 2) хорошо;

Яхуди считают, что именно ореховые деревья служат убежищем для злых духов: занят каждый ореховый лист, и с человеком, заснувшим в тени ореха, злой дух может сыграть злую шутку...

– Учитель, а куда из вашей истории исчезла Ева? – растерянно пробормотал Абдаллах. – Ведь плод с этого древа Адаму дала она!

– Так думают христиане, но Коран утверждает, что Иблис прямо обратился к Адаму: «И нашептал ему сатана, он сказал: «О Адам, не указать ли тебе на древо вечности и власть непреходящую?!»« , и это доказывает, что к сексу древо познания добра и зла отношения не имеет! Но вопрос неплохой, и я скажу, откуда у христиан появилась в тексте Ева. Поистине, не более чем по ошибке все перепутавшего переписчика! Женщина здесь – это пери , живая душа дерева, не имеющая отношения к жене Адама. Древнее женское божество арабов, ал-Узза, воплощалась в священном дереве. У египтян Нейт, «госпожа Сикомора», Великая Матерь, и все же Непорочная Дева, женский Бог, породившая сама себя, а потом и всех богов, – «не только небесный свод, или эфир, но представлена появляющейся в дереве, от которого она дает плод Древа Жизни». У персов Матра и Матриана – сросшиеся в одном дереве близнецы, муж и жена. Ахурамазда создал духовную сущность человека (фраваши) в начале бытия – и на время поместил ее в ствол древа жизни хаомы.

У греков Артемида Эфесская изображена многогрудой, но, поистине, это – олицетворение женского естества финикового дерева ! У них же и Смирна – богиня миррового дерева, а Деметра защищает священное дерево от Эрисихтона, и этот сюжет, поистине, глубоко разрабатывает вопрос «Древа познания добра и зла»... К каждому из двадцати одной тысячи растений, произрастающих на земле, приставлен свой Ангел; есть Ангелы для диких зверей, птиц, рыб и даже лекарств; но знаешь ли ты, что Архангел Джибриль, или Гавриил, как называют его христиане, Ангел Благовещения, наблюдает еще и за спелыми плодами?

Но как же дарующая жизнь и жизненные блага стала союзницей дьявола? А вот так! Кто писал книги завета? Удалившиеся в пустыню, спасающиеся от жизни аскеты. Я сам был в обители сабеян, корни послушничества которых уходят в седую глубь времен, к учению ессеев, и знаю, что они на каждом шагу проявляли женоненавистничество и отождествляли дьявола с женским началом: «Дети мои, всякая женщина – зло. И потому что ей не дано властвовать над мужчиной, который не прислушивается к ее мнению, она пускается на разные хитрости, чтобы привязать его к себе... Не имея возможности одолеть мужчину в открытой борьбе, женщина приманивает и обольщает его, как проститутка...» – так заявляют ессеи в книге «Завет Руфи». Эти пустынники умели не только торговать без денег, как замечает Страбон, но и любить без женщин! Ессеи были противниками брачных уз, их текке были исключительно мужскими, – но они принимали в свою секту новых членов, только убедившись в их внешней привлекательности! Отсюда, из сожженной зноем пустыни, где «спасающиеся» предавались гнусному греху, вышло мерзостное представление о женщине, как о едва ли не ошибке Бога и природы. Но, посмотри, ведь все христианские имамы сегодняшней Европы вышли из монастырей, дали обет безбрачия, а он – не меньшее зло, чем скотоложство, и быстро превращает человека в калеку. Удивительно ли, что они жгут на кострах женщин: ведь у них изначально мозги свернуты на сторону; не отдавая должное естественнейшей из человеческих потребностей, они вынуждены все время мыслить о блуде и творить блуд!

Так женщина, лучшее из земных созданий, обратилась в источник зла и искупительную жертву. Да, да, жертву! Ты не знаешь, что творят племена джахилийи , – в Африке, в Индии, почти на всех границах ислама (а иногда и внутри этих границ, там, где кадии и муллы не добрались еще до отдаленных деревень)! Поистине, даже Европа, где неверные франки постоянно жгут женщин живыми на городских площадях, не может сравниться с этим кошмаром! В странах джахилийи девушек каждый год по весне где-то сажают живьем на кол посреди поля, где-то распинают на дереве, где-то разрывают на кусочки и зарывают эти кусочки на полях – и все во имя будущего урожая и во исполнение заповеди «жизнь за жизнь», – ибо предполагалось, что человек, ради своего пропитания отнимающий жизнь у растений, должен возместить им это равноценной жертвой, дабы растения не наказали его неурожаем и голодом! В этом суть еще древнегреческих Элевсинских мистерий: хваленые за их гуманизм греки сжигали девушку-ячменный колос в одеяниях из соломы и зерна, – ее забирал Аид, – и потом все причащались ячменными лепешками. А в другом – дионисийском – варианте на куски разрывали юношу... Впрочем, юношей приносили в жертву намного реже, ибо юноша, будущий воин, убийца, в жестоком мире всегда ценился дороже девушки, носительницы жизни! Перед исламом так происходило и в Египте: девушку каждый год в одних местах топили в Ниле, в других – отдавали крокодилам, чтобы обеспечить разлив, и, значит, плодородие земли. Они говорили, что «венчают ее с Рекой»: давали родителям богатое приданое, надевали свадебные наряды и выбирали для ритуала самых красивых! А в Индии, куда, хвала Аллаху, тоже пришел уже ислам, вдова прежде обязана была взойти на погребальный костер мужа и сгореть на нем; этот обряд там называется сати.

Персей спас однажды Андромеду, но то был единичный случай, а всех этих сжигаемых и распинаемых женщин смог спасти лишь ислам.

Но история наша не кончена. Ты понял, какое Адам принял решение?

– Съел орех, решив, что имеет право прерывать чужие жизни ради своей!

– А Бог?

– А Бог изгнал за это его из рая!

– Собственно, он его никуда не изгонял! Рай – это слово для обозначения всего божьего творения, а «изгнание из рая» состоит в том, что человек понимает необходимость убийств для поддержания собственной жизни и принимает эту необходимость. Такое «изгнание из рая» проделывает каждый Учитель со своим учеником, лишая его невежественной невинности. Мир остается прежним – но утрачивает райскую прелесть, когда человек сознает, что ни одно из благ в этой жизни не дается даром, и расплачиваться всегда приходится жизнями – своей ли, чужими ли!.. И второе: Творец пытается скрыть от Адама ущербность своего творения, в котором не обойтись без жертв и убийц, – и обвиняет во всем самого Адама, который, мол, своим решением привел в мир смерть. Поэтому я и назвал его жестоким и лживым.

Так выглядит нисхождение божьего сына с небес – или изгнание из рая – в самом простом его варианте. Но эта же история рассказывается и по-другому. Помнишь ли, как Аллах сказал ангелам: «Поклонитесь Адаму!» – и поклонились они, кроме Иблиса; он не был из поклонившихся. И Аллах сказал: «Что удержало тебя от того, чтобы поклониться, раз Я приказал тебе?» Иблис сказал: «Я – лучше его: Ты создал меня из огня, а его создал из глины». Тогда сказал Аллах: «Низвергнись отсюда; не годится тебе превозноситься так! Выходи же: ты – среди оказавшихся ничтожными!

– Но это же история низвержения Диавола с неба, – изумился Абдаллах.

– Это та же самая история, по-другому понятая и увиденная! – довольный произведенным эффектом, заметил старик. – После того как ты понял, что должен убивать, чтобы жить, ты должен понять, что убивать ты будешь не по своей воле! «Твое дело – хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли – дело другого», – говорил Эпиктет. Это труднее понять и труднее принять, но те, кто не принимает этого, гордецы, поистине, воплощены в Иблисе, он – их князь. Заодно ты поймешь, куда из моего первого рассказа исчез змей!

Версия вторая. Иблис

Ты расставляешь западни на всех путях моих,

Грозишь убить, коль попадусь я вдруг в одну из них,

Ты сам ведь ставишь западни! А тех, кто в них попал,

Бунтовщиками ты зовешь и убиваешь их?

Омар Хайям

Кого желает Аллах, того сбивает с пути, а кого желает, того помещает на прямой дороге.

Коран, 6:39

Старик снова полез под лавку, и у Абдаллаха, сообразившего, зачем, екнуло сердце: эта светло-коричневая смола поистине была волшебным зельем! И, действительно, новый кусочек смолы оказался в сосуде. Абдаллах вдохнул дым с уже знакомым запахом...

– »Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней...» Голос старика, произносивший эти заклинания, набирал нездешнюю силу, и наконец Абдаллах увидел: звезды в прорехах стен снова вспыхнули, но уже каким-то новым, злым, дьявольским огнем. Потом они по одной стали гаснуть: их закрывали чудовищные, в полнеба, перепончатые крылья существа, летевшего сюда. И вот он здесь, стоит, скрестив на груди руки, и цедит ленивые, но переполненные ядом слова:

– Разве Аллах не знал, что из меня выйдет, до того, как творил? Для чего ж он все же сотворил меня – и сотворил столь совершенным? Для чего он не проклял ночь, в которую я был зачат, и не затворил чрева, рождавшего меня, и не сжег колыбель, в которой я спал, и не иссушил сосцы, меня питавшие?

Абдаллах боялся посмотреть в тот угол, откуда раздавались эти слова, но глаза стоявшего там существа глядели в самую его душу, он видел их словно сквозь свой череп! И не гнев был в тех глазах, а беспредельная тоска...

– Если он сотворил меня и дал мне собственную мою волю и собственные мои желания, то зачем он требует от меня отказаться от них и повиноваться его воле? Я хочу того, чего хочу я, а не того, чего хочет он, чего бы это мне ни стоило, – ибо иначе ничего не стоит сама жизнь!

Если б даже я под угрозой смерти или вечных мук и увечий согласился признать обязанность подчиняться ему, преклонил бы колени перед ним, – ведь этим дело не кончится, и он потребует от меня поклоняться каждому его слуге, как уже требовал от меня, созданного из пламени, повиновения Адаму, этой кукле, слепленной из желтой речной глины!

И почему, наконец, он теперь, когда уже понял, с кем имеет дело, не погубил меня, чтобы в мире не осталось больше никакого зла? Не лучше ли сохранить в мире мир и благоустройство, чем смешивать его со злом? Какова же мудрость в этих решениях Аллаха?..

Говоря это, Иблис истаивал, стал полупрозрачным и совсем исчез. Голос остался, но это был уже голос старика:

– Так передает речения Иблиса мудрейший Мухаммед аш-Шахрастани, обучавшийся у муфтиев и улемов Нишапура и Гурганджа, в своей «Китаб ал-милал ва-н-нихал» ... Но, сын мой, давай разбираться! Почему Иблис называет себя созданным из пламени, а Адама – из глины?

– Называет? – удивился Абдаллах. – Разве это на самом деле не так?

– Поистине, понимать эти слова столь буквально – значит, заблудиться далеким заблуждением. В этих словах скрыт аль-батин, и ты должен увидеть его! Это папа римский предписывает своим католикам считать Дьявола личностью, реальным существом, которое «...проникает через все органы чувств, рисуется в изображениях, приноравливается к цветам, льнет к тонам, лежит скрытым в гневе и в обманчивой речи, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». Для нас Иблис – это не существо, это – способ, которым ты принимаешь решение. Смотри: только себя в этом мире ты видишь изнутри. Только о себе самом ты знаешь, что душа твоя – огненной природы. Все остальные пред тобой – глиняные куклы, и ты видишь не их душу, а их оболочку: не их доблесть, а их шрамы и морщины; не их робость, а их неуклюжесть; не их нежность, а дурной запах у них изо рта! И как тут не сказать о самом себе: поистине, я создан из пламени, а он (или она) – из желтой речной глины! Но, сделав так, ты займешь позицию Иблиса, примешь то решение, которое принимает Он! Он в этот момент – твой учитель и наставник! И твое желание становится твоим законом. И ты говоришь: «То, что мне даровано, – по моему знанию». Разве ты не знаешь, что Аллах погубил до тебя множество тех, кто был сильнее тебя мощью и богаче стяжанием? Поистине, говорят те, которые желают ближайшей жизни: «О, если бы и нам то же, что даровано Каруну! Поистине, он – обладатель великого удела!» Карун умел обращать свинец в золото и делал драгоценности из горного льда!

Сказав так, возгордясь своей огненной душой и забыв, что такую же душу Творец дал каждому, ты перед Кораном будешь подобен Иблису перед троном Аллаха! Ислам значит «покорность», мусульманин – это «покорившийся». Христиане также знают, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать...

Смиренный человек приспосабливается к миру, даже если ему отведена лишь проплеванная щель под подошвой сапога его властителя, – и тем счастлив. Гордый желает приспособить мир к себе, переделать его по своим планам и задумкам. Кто судья этих планов? Только он сам, и каждый будущий властитель начинает с того, что создает себе свою картину мира, картину того, чему предстоит стать его уделом. Чем обширнее этот удел, тем более он, по неизбежности, упрощен, ибо его дулжно охватывать единым взором, и тут не место входить в частности и детали. Сколько прольется крови, если начать кроить и шить мир по этим планам? Какая разница властителю! Зато результатом будет новехонький, с иголочки, мир, скроенный по разумению нового, очередного владыки.

Беда в том, что великая цель крушит одновременно слишком много прежних идеалов, которыми дорожат живущие; оттого великие деяния вызывают великое же сопротивление, и властитель, твердо уверенный, что творимое им творится для блага подданных, оскорбленный этим сопротивлением, уверенный, что оно вызвано происками черных сил и этого, и иного мира, начинает творить великие жестокости. И не думай, что проливать кровь легко: каждое распоряжение о казнях стоит владыке капли его крови! Поэтому к моменту, когда контуры нового мира уже начинают вырисовываться, у владыки начинают болеть почки, или печень его становится твердой и болезненной, и большую часть времени он проводит уже не со своими полководцами или астрологами, а со своими врачами... Все империи так и оставались недостроенными. Но в их строительстве не участвовал Бог!

Империю же ислама строит сам Аллах. Почему ислам требует покорности? Величайший замысел из замыслов Аллаха: с помощью закона устроить жизнь миллионов людей, прекратить их постоянную борьбу, создать из враждующих душ единый могучий организм, где для каждого отведено свое место, где ни один человек – не лишний и каждый вознагражден по справедливости. Там даже несчастные особенности единицы – как, например, неуемное воображение поэта – служат общему делу... А результаты общих дел, когда многие делают все по благоусмотрению одного, – величественны и впечатляющи! Впрочем, кто дерзнет разгадывать планы Бесконечно-Премудрого?

«Пирамиды близ Мемфиса, – писал Филон Византийский, – это постройки, возведение которых свыше сил человеческих ... Это горы камней на горах камней, и ум не способен понять, каким образом эти огромные плиты были подняты на такую высоту и какими средствами возведены эти гигантские творения...» Я видел их – и тоже не поверил своим глазам: они ошеломляют! Они могли быть делом рук только богов или тех гигантов, что жили до Потопа, этих детей ангелов от земных женщин. Книга Еноха утверждает, что тела падших ангелов были из менее плотной материи, чем у людей, но все-таки не из столь тонкой, как у небожителей. Но в этом ли чудо? «Подлинное чудо в том, что кто-то сумел организовать столько рабов и ремесленников, чтобы это чудо стало возможным! – так сказал мне мудрейший ибн-Халдун, вместе с которым мы смотрели там на пирамиды, эти невероятные горы камня и труда. – Другие гении , вроде Искандера зу-ль-Карнейна, организовывали воинов – и результатом становились мировые империи. Но пирамиды живут дольше, чем империи...»

А что значит «организовать»? Это значит изгнать Иблиса, духа противоречия и неподчинения, из всех вверенных тебе Аллахом людей. Вот подлинный экзорсизм – и вот подлинный смысл ислама! Иные думают, что счастье – если всегда делаешь, что хочешь. Но подлинная гармония с судьбой приходит лишь тогда, когда всегда хочешь делать то, что делаешь. Научить этому умму – дело имама...

– А если изгнать Иблиса из кого-то не удается? – быстро спросил Абдаллах. Разговор ему не нравился, от слов старика ему становилось все тягостнее, камнем ложились они ему на душу... – А если он, ну, тот, из кого нужно изгонять духа непокорства...

– Умен, талантлив, да еще и хорош собой, это ты хочешь сказать? – усмехнулся старик. – Понятно, что среди людей о Красоте, Истине и Добре вопят в основном уродливые лжецы и профессиональные злодеи; но Иблис не человек, и потому не таков! Он сотворен Аллахом в числе первых существ и был до падения своего совершеннейшим из всех сотворенных духов, светлым и блистательным, наилучшим во всех воинствах ангельских! Потому-то, отказав в повиновении Аллаху, он увлек за собой многих других! И теперь от них, ставших джиннами, – зло, от них – грех... Поистине, заблуждается тот, кто думает, что может увидеть джиннов. Рецепт есть: взять послед кошки черной и рожденной от черной, первородной и рожденной от первородной, сжечь его, смолоть, посыпать себе глаза, – и можно увидеть их! Я даже не пытался попробовать. Джинны – это одолевающие нас страсти и грехи!

Но вот вопрос: всегда ли неподчинение верховной власти и закону – зло и дело Иблиса? Ну-ка, как ты ответишь? Я скажу только, что султан Салах уд-Дин в 1174 году задал этот вопрос великому учителю Ахмаду ар-Рифаи, создавшему орден Рифайа, – и ответ был таков, что султан поблагодарил суфия! Сможешь ли ты найти этот ответ?

Версия третья. Иса

Поистине, Иса пред Аллахом подобен Адаму: Он создал его из праха, потом сказал ему: «Будь!» – и он стал.

Коран, 3:52

Я раскаянья полон на старости лет.

Нет прощения мне, оправдания нет.

Я, безумец, не слушался божьих велений –

Делал все, чтобы только нарушить запрет!

Омар Хайям

Абдаллах молчал, и старик решил помочь ему:

– Смотри: Иблис, или, как говорят христиане, Люцифер, – воплощенный бунт; Иса же покорен Богу во всем, и даже на крест он идет не по своему желанию, но по велению Всевышнего...

– Не по своему? – возмутился Абдаллах. – Искупительной могла быть лишь добровольная жертва... Он, как первосвященник, предстоящий Всевышнему, сам вознес себя...

– Опять христианские благоглупости, – недовольно возразил старик, – как прочно они в тебе засели! Что до воли Исы – то его заставили: разве не помнишь ты собственных его слов, сказанных в ночь тайной вечери в Гефсиманском саду: «не как Я хочу, но как Ты», что засвидетельствовано тремя апостолами! Даже если считать, что он сам вознес себя, то лишь демонстрируя величайшее, запредельное смирение...

Абдаллах потупил голову, не находя аргументов...

– Итак, они противоположны: Иса и Иблис? – лукаво спросил старик.

– Несомненно! – фыркнул Абдаллах. – Нет ничего, более различного и противоположного... Иисус спаситель – диавол совратитель; Иисус вознесся на небо – диавол низвержен в ад... «Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней...» – это ведь о диаволе сказано! «Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы» .

– Ну, во-первых, библейский Бог сам о себе свидетельствует другое: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это» , – еще ласковее сказал старик. – А что касается слов Исаии, то в еврейском тексте упомянут Хиллел бен-Шахар, «светящий великолепно сын утренней зари»: «Анк нафелта ми-шамаим Хиллел бен-Шахар; негданта ла-арец холеш эл-гоим?» Если тебе случится быть на Афоне, а я там был, зайди в трапезную монастыря Дионисия, и увидишь изображение Иблиса, попираемого ногами архангелов, – в позе снятого с креста Исы, с раскинутыми руками; и тут же подписано: «Светоносец». Христос именует себя точно так же: «Я, Иисус ... есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» . Lux, lucis, у румов значит «свет», а ferre – «носить»: утренняя звезда, Венера, имела имя «светоносец», Люцифер.

Абдаллах тихонько ойкнул.

– »Кодекс Назореев», Талмуд и Таурат согласны в том, что Творец положил начало творению, отразившись в водной глади, а она именуется «Mare» (Море). Но помни, что Марйам, Мариах (а это имя матери Иисуса) на иврите означает «зеркало», в котором можно увидеть не Бога, а лишь его отражение – и лишь если зеркало останется чистым, непорочным, нетронутым. Бог – скала, возвышающаяся над морем – обозначен треугольником вершиной вверх; его отражение в водах, перевернутое и опрокинутое, низверженное в бездну – треугольником вершиной вниз; совмещение этих двух треугольников дает нам звезду Соломона...

Я не стану перечислять все совпадения – скажу, что для папского престола они были убедительны. Рим попал в безвыходное положение, и вынужден был заявить, что Иса – это божественный Люцифер, а Иблис – как обезьяна Бога – это адский Люцифер.

– А на самом деле? – почти простонал Абдаллах...

– Тебе снова хочется представить Ису и Иблиса как личности! Никто не может искупить вину другого; даже свой собственный грех почти никогда нельзя загладить, – это во-первых. Тот, кто был низвержен за презрение к человеку и отказ поклониться ему, сам искупал свою вину, до самого донышка испив скорбную судьбу земнородных... Что еще было ему искупать? Ведь первородный грех, отправляющий в джаханнам даже невинных младенцев, если они не крещены, – это вздорная выдумка христианских имамов, нужная им, чтобы скрыть подлинный грех гордыни, – ну, и для утверждения собственной власти...

Поистине, в гностическом трактате «Дева Мира» повествуется о «Черном Ритуале», закрытых для непосвященных мистериях Исиды. «[Люди] будут стремиться понять, – сказано там, – сущность священных пространств, где не ступала нога человека, и ринутся за ними ввысь, желая изучить природу небесного движения... Они дерзнут исследовать Ночь, самую далекую Ночь из всех [Ночей]. Эта ночь плетет свою сеть быстрым светом, хотя и более слабым, чем солнечный». Но, да будет тебе известно, супруг Исиды, приносимый в жертву и воскресающий Осирис, именовался «Владыкой в совершенно черном», и ритуал этот представляет именно его принесение в жертву и воскресение...

Вот немного путаное свидетельство пророка об этом событии, из которого тем не менее ясно, что своим страданием Иса искупил свою вину и был самим Господом прощен и облачен в одежды величия. Обрати внимание, что Иблис и Шайтан, Обвинитель – разные лица; Шайтан – это тот, кого египтяне звали Сет или Сат-ан, отец тайной мудрости:

«И показал он мне Иисуса, великого иерея, стоящего перед Ангелом Господним, и Сатану, стоящего по правую руку его, чтобы противодействовать ему. И сказал Господь Сатане: Господь да запретит тебе, Сатана, да запретит тебе Господь, избравший Иерусалим! не головня ли он, исторгнутая из огня? Иисус же одет был в запятнанные одежды и стоял перед Ангелом, который отвечал и сказал стоявшим перед ним так: снимите с него запятнанные одежды. А ему самому сказал: смотри, Я снял с тебя вину твою и облекаю тебя в одежды торжественные» .

Поистине, теоретик христианства Ориген считал, что во дни светопреставления и Страшного суда покается и по милосердию Божьему прощен будет сам Диавол; но не со дня ли Распятия начались светопреставление и Страшный суд? Ибн Араби также знал, что Иблис будет в конце концов прощен Аллахом. Действительно, ведь в чем состоит грех Иблиса? Согласно ал-Халладжу, он счел, что поклониться человеку, а не Аллаху, было бы нарушением истинного единобожия; он проявил верность вере в Аллаха, – но не выдержал другого испытания, испытания повиновением. С момента, когда он повиновался, он заслужил прощение!

Климент Александрийский, Юстин, Иреней, – эти христианские авторитеты тоже считали, что демоны должны обратиться в праведников. В этом – главное утешение для грешников: уж коль скоро прощен Отец греха, то будут прощены и они...

Пророк так передает сомнения и раздумья джиннов, принявших правоверие: «И мы думали, что никогда не обессилим мы Аллаха на земле, и никогда не обессилим его бегством. И мы, когда услышали про прямой путь, мы уверовали в него; а кто уверует в господа своего, тот не боится обиды и безумства. И среди нас есть предавшие себя Аллаху, и среди нас есть отступившие; а кто предал себя [в руки Аллаха], те пошли прямым путем, а отступившие – они дрова для джаханнама» .

Но я уже говорил тебе, что Иса и Иблис – это не личности, а способы, которыми мы принимаем решения. Но и со способами этими тоже возникает путаница! Кто бунтарь? И кто – послушный исполнитель Божьей воли?

«Из совокупности добра и зла состоит удивительная красота Вселенной, – утверждает Августин Блаженный. – Даже и то, что называется скверным, находится в известном порядке, стоит на своем месте и помогает лучше выделяться добру. Добро больше нравится и представляется более похвальным, если его можно сравнить со злом».

Смотри: Шайтан – это Сын Божий и покорный исполнитель Божьей воли! «И был день, когда пришли сыны божии предстать пред господа; между ними пришел и Сатана» . Шайтан – это «левая», «изнаночная» сторона самого Божества, именуемая Самаэлем, или Диаволом. Божественная полнота интегрирует все силы, в том числе и силу зла: это лишь один из моментов бытия Божия, его гневная, яростная ипостась. У зороастрийцев есть понятие фарварши – контрастирующий двойник Божества, его темная подоснова; так, Ахриман – фарварши Ормузда, Сатана – Бога. «Demon est deus inversus», Демон – это вывернутый Бог, – говорили римляне. Об этом же свидетельствует Библия. Сравни начала XXIV главы второй книги Самуила и XXI главы первой книги Летопись , и ты увидишь, что Шайтан – это Гнев Яхве. Бог не смог бы уничтожить Иблиса, даже если бы захотел; равным образом и наоборот!

Но желание полностью очиститься от «изнаночного» божества наличествует всегда. Но может ли полностью очиститься от него человек? Может ли человек служить только правому Богу, отвергнув левого? Вот смотри, Моисей. Ведь он возмутился, взбунтовался против угнетения, – но причина бунта была другая, чем у Иблиса или Каина, и он не только прощен, но превознесен за убийство: «И было, в те дни, когда вырос Моше и вышел он к братьям своим, он присматривался к тяжким работам их и увидел он, что Египтянин бьет Иври из братьев его. И оглянулся он туда и сюда, и видя, что нет никого, он убил Египтянина и скрыл его в песке» . Но разве это все? Вот что случилось близ горы Синай, сразу после того как Моисей получил заповеди: «И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, [иди] ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. И он сказал им: так говорит Господь Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек» . Так поступали и в римской армии, когда падала дисциплина или воинская часть бежала с поля боя: казнили каждого десятого, это называлось децимация... То есть сама попытка очищения, процедура этого очищения обращается в служение Богу изнаночному!

И тогда была сделана иная попытка. Иблис, огненная, страстная душа, ни в чем не знающая удержу, который вначале яростно отказался поклониться человеку, так же беспредельно возжелал смириться и покаяться. И опять перехлестнул через край! «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас...» Сказано горячо, в сердцах, и когда у тебя в заложники возьмут жену или сына, ты вынужден будешь «благотворить» своих мучителей – скрипя зубами. Но годится ли эта заповедь как норма поведения? Как норма поведения воина? Поистине, Аллах именно об этом говорил Мухаммеду: «не посылали Мы до тебя никакого посланника или пророка без того, чтобы, когда он предавался мечтам, сатана не бросил в его мечты чего-либо, но Аллах стирает то, что бросает сатана, потом Аллах утверждает Свои знамения, – ведь Аллах – знающий, мудрый!»

– Чему же верить? – потерянно спросил Абдаллах.

– Верь себе! Ведь Аллах, сведущий, знающий, одарил свои творения фитрой! Римский имам и вся его курия утверждают, что одни из ныне живущих сотворены добрыми, другие – злыми. По изначальному предвидению Божию первые будут спасены и попадут в рай, – независимо от их поступков: они уже спасены. Другие же – уже осуждены и попадут в ад, их текущая суета, как бы добродетельно она ни выглядела, значения не имеет. Абсолютное предопределение ко злу подтверждали и Августин Блаженный и Фома Аквинский, опираясь на апостолов. Ибо Павел говорит: «Когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего, как и написано: Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел. Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею. Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» . Это – христианство. Это – то, от чего тебя спас ислам!

Ислам же, поистине, говорит другое! Каждому и в каждом деле предоставлен выбор: решай сам, пойти направо или пойти налево. Есть тысяча способов совершить зло, не нарушив ни одного закона. Есть и пути, чтобы остаться чистым, нарушая запреты один за другим. Поступки человека предопределены, но лишь в конечном счете; каждый раз он должен совершить свободный выбор (ихтияри), как учит блистательный ал-Кашани. А чтобы склонить людей к верному выбору, им ниспосланы божественные заветы и законы.

– Так что же делать?

– Поистине, каждый, достигший совершеннолетия, должен говорить и делать лишь то, что может принести пользу. Если сказать что-либо и промолчать одинаково полезно, то, в соответствии с сунной, от таких слов или дел следует воздержаться, ибо дозволенные речи могут смешаться с запретными и отвергаемыми. Так гласит один из хадисов. Стало быть, самое лучшее – воздерживаться в сомнении. Думай сам. Будь честным и чистым перед собой и перед Аллахом. А уж если ты принял решение и совершил поступок – раскаиваться поздно и глупо. Награда – либо наказание – не замедлит.

– Так награда – или наказание?

– А это важно? – с преувеличенным интересом спросил старик.

– Не могу представить человека, которому было бы неважно – наградят его или казнят...

– И тем не менее каждый день на земле происходят казни и наказания, и ты к этому относишься спокойно. По меньшей мере половина человечества пойдет в джаханнам, а иные мудрецы говорят, что десятеро из каждой дюжины – лишь дрова для джаханнама, – и ты к этому относишься спокойно. Что ж так далбсь тебе твоя собственная судьба? Отнесись к ней с тем же юмором и пониманием, с которым ты относишься к чужим судьбам...

– Как?.. – не понял Абдаллах. – Вы шутите...

– Нисколько, – возразил старик. – Тебя, как и любого, от мира отделяет преграда – хаджаб; поистине, твои постоянные мысли о себе самом и есть эта преграда. То, что ты дорожишь собою больше всего в мире, – и есть эта преграда. Ты не сможешь всерьез, долго и всепоглощающе думать о душе кого-то еще (а если и сможешь, то он тебе не позволит) – так думай, по крайней мере, о себе с юмором, и ты будешь ближе к истине и к Аллаху, ты отодвинешь преграду, разделяющую вас...

– А как ее совсем убрать?

– Убрать ее невозможно, пока ты жив. Но прорваться сквозь нее, выйти вовне иногда можно; ненадолго, но можно...

– Как?

– От тебя тут мало что зависит, ты можешь даже не заметить этого... Ты можешь сказать или сделать нечто угодное Аллаху, на что сам не обратишь внимания, но за это Аллах возвысит тебя на много ступеней; и можешь ты сказать или сделать нечто, вызывающее ярость Аллаха, на что не обратишь внимания, но за это Аллах ввергнет тебя в ад... Ты должен всего лишь быть честным с собой, следовать фитре. Я сказал – «всего лишь» – но как это иногда непросто!.. И вот тогда твой образ, твой поступок запечатлеется в чьем-то сознании... как идеал, как образец, как то, к чему надо стремиться... Вот и все.

– А я?

– Что «а я?» «Я» – это и есть хаджаб! Ты будешь дальше путаться и ошибаться, и, может быть, еще раз или два кто-то ахнет, глядя на тебя: вот оно! вот – истина! Скажу, что и сам Иса не смог сделать больше! И никто не сможет сделать больше, чем поселить свой образ в чужих головах как образец и идеал жизни. И это его единственное бессмертие – в твоей голове, в моей голове. Другого нет.

Иса знал это. «Берегитесь, как бы кто-нибудь не ввел вас в заблуждение, говоря: «Вот, сюда!» или «Вот, туда!». Ибо Сын человека внутри вас. Следуйте за ним! Те, кто ищет его, найдут его», – сказано в конце 8-го листа Евангелия от Марии. «Итак, если скажут вам: «вот, Он в пустыне», – не выходите; «вот, Он в потаенных комнатах», – не верьте» .

Для того чтобы получить такое, подлинное, бессмертие, вовсе не обязательно умирать. Более того: если ты не получил, не завоевал, не заслужил его при жизни – на смерть рассчитывать почти бесполезно, если, конечно, сама смерть не будет тем поступком, который запомнится людям. «Те, кто говорит, что умрут сначала и воскреснут, – заблуждаются. Если не получают сначала воскресения, будучи еще живыми, [то], когда умирают, не получают ничего» . Китайский мудрец Лао-цзы дал такое определение бессмертия: «Бессмертен тот, кто умер, но не забыт».

Итак, понял ли ты, как служить только «лицевому» Богу, избегая «изнаночного»? Если да, то ты тут же поймешь и где нам предстоит жить после смерти...

– Поистине, служение истинному, правому богу может заключаться лишь в том, чтобы обрести уважение в тех тысячах глаз, которые следят за нами... Из нор и трущоб, с места казни и от свежих могил – их глаза вперены в нас и ждут помощи, понимания и защиты... И чем выше возносит нас жизнь – тем больше этих вопрошающих глаз, и тем страшнее солгать им, обмануть их, не оправдать их доверия, предать... А жизнь наша будущая – это жизнь в сердцах и душах тех, которые видели наши деяния и смогли достойно оценить их... И только, – другой «будущей» жизни нет!..

Старик, одобрительно кивавший головой, с треском оторвал рукав от своей фарджии:

– Возьми, сынок, обмотай им свою чалму – и пусть мое благословение, подобно клочку этой ткани, осенит твой путь ... В твоих словах нет греха, в них – истина, ибо поступать так, как ты сейчас сказал, – значит, уверовать в огненную душу другого, а не только свою: но именно таковой она и была создана Творцом! Абу Йазид ад-Бистами, который среди нас подобен Джибрилу среди ангелов, учил, что когда личности исчезают, растворившись в боге, они становятся неразличимы: «ты есть я, я есть ты». Если ты на своем пути (ат-тарика) сможешь вместить в себя бога (иттихад), ты тем самым сможешь понять и вместить в себя и всякого человека; поистине, не будет ничего в мире крепче, чем община (умма), в которой собрались такие люди!

Клянусь тем, в чьей руке пребывают все наши души, теперь я могу спокойно умереть, зная, что оставляю в мире еще одного человека, в которого истина была поселена моими усилиями...

Ты будешь еще долго стараться лишь о том, чтобы поселить свой образ в чужой душе, – и, клянусь Аллахом, в этом будет твоя главная ошибка. Это может произойти лишь случайно, я не ошибся, сказав эти слова. Если ты будешь специально стараться об этом, то это не более, чем украшение себя павлиньими перьями, а ты знаешь, кто такой павлин. Но придет время, и ты поймешь, что куда важнее – вместить в свою душу других людей. Первый человек, которого невольно вместила в себя и приняла за образец твоя душа, – это твоя мать. Жив в тебе и Иса ибн Марйам. Но горек тот человек, который не вместит в себя всего мира! Его можно лишь пожалеть.

А еще – берегись, ибо однажды образ женщины врывается в нас столь властно и покоряюще, что с ним почти невозможно справиться, если не иметь точной, ясной, хорошо обозначенной цели, к которой ты давно идешь и твердо решил прийти...

Смерть

На надгробии старом

Слов неведомых грусть.

Кто здесь были? Татары?

Асы? Половцы? Русь?

Чья, в бессменном дозоре,

Здесь осталась тоска,

Путь к Последнему Морю

Не успев отыскать?

Немы камни и кости.

Лишь по трещинам смог

Свесить мягкие космы

Фиолетовый мох,

Да у ног обелиска,

Рядом с мертвым – жива

Разлохматила листья

Золотая трава.

Степь пронизана солнцем,

Трав серебряный звон...

До черты горизонта

Вольно лег тихий Дон

...Тем столетиям – длиться,

Нашим предкам – жить вновь:

В наших жилах струится

Их горячая кровь!

В.И. Сергеев

Абдаллах проснулся от колющей боли во лбу. Голова болела, он чувствовал себя совершенно разбитым и не выспавшимся, но муэдзин, видимо, только что прокричал свое «Аллагу-акбар», призвав к салят аль-фаджр , и во дворе били молотом о наковальню, напоминая рабам, что молитву, – а главное, последующую работу – пропускать недопустимо. Он отмахнул ото лба колкий пучок соломы, поднялся из яслей, нашарил ногами большие деревянные сандалии...

Старик еще лежал. Абдаллах подошел к нему, тронул за плечо – и рука старика упала, завалившись за спину, так, как не могла бы упасть рука живого человека...

Абдаллах в испуге повернул его на спину...

Старик умер совсем недавно, – тело еще не успело окоченеть, – и, видимо, умер легко, ибо на лице его застыла улыбка, похожая на ту, с которой он стоял на степном кургане, облитый потоками нежащего зноя...

***

...Сборы в последнюю дорогу были недолги. Скромная могила приняла тело старика; уста кузницы, огромный русобородый Али с тщательно выбритой головой, которого, единственного среди кузнецов, Абдаллах побаивался, бросил первую горсть земли. «Из нее Мы сотворили вас и в нее возвращаем вас, и из нее изведем вас в другой раз»... Он же, Али, прочел слова салят аль-джайаза : «...Сотвори пристанище его просторным, омой его водой, снегом и градом, очисти его от заблуждений, как очистил бы ты белые одеяния от нечистот; предоставь ему убежище более великолепное, нежели было у него при жизни...»

На нехитрый скарб старика не претендовал никто, и весь он, состоявший из кальяна, сундучка со свитками Корана, Аристотеля и Гомера да затертого молитвенного коврика, – весь он достался Абдаллаху, как самому близкому человеку в его последние дни.

– Бери, бери, – поощрил его Али. – Не смущайся, теперь это твое... ибн Инджиль...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\18.BMP»;3.0»;3.0»;

ШЕЙХИ ЗАПАДА

И сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой говорил иначе; и выступил один дух, стал пред лицем Господа и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем? Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это; пойди и сделай так. И вот, теперь попустил Господь духа лживого в уста всех сих пророков твоих...

3 Цар, 22:20-23.

Двери добычи

Мы должны быть ничем, но мы хотим стать всем.

И. В. Гёте

Сделав Бурсу своей столицей, Орхан почти без сопротивления захватил Филокрену (1329), Никею (Изник, 1330) и Никомедию (Измит, 1337), вышел к берегам Мраморного моря и обустраивался здесь, не торопясь переносить военные действия на Балканы. По сей день множество городков здесь носят его имя: Бююк-Орхан, Орханлар, Орхан-гази, Орхание... Впрочем, Орхание – это уже по ту сторону пролива...

Другие бейлики, располагавшиеся на побережье Эгейского моря – Сарухан, Айдын, Ментеше, – не были столь осторожны. Сюда, где рядом была граница с «неверными», а стало быть, дозволенная исламом добыча, устремлялись «гази», те, кто не нашел себе места во внутренней Анатолии. Так, бейлик Сарухан основал потомок хорезмийского полководца, перешедший на службу к сельджукам после смерти хорезмшаха Джалал уд-Дина. Династами бейлика Балыкесир (Карасы; на территории Mизии) были потомки Мелика Гази Данышменда... Эти бейлики создали свой флот, целью пиратских набегов которого стало Эгейское побережье Византии и острова архипелага.

Вначале на ведущее место выдвинулся эмират Ментеше – на землях древней Карии; его мощь основывалась в основном на флоте и морских пиратских набегах. Не уступал ему соседний бейлик Айдын, владевший исторической областью Лидия. Здесь властвовал бей Мехмед Айдыноглу (1307-1334). В набегах на византийские территории отвоевывали себе место под солнцем отряды грека Эвренос-бея, Турак-хана, Малкоча, Умур-бея и других никому не желающих подчиняться владетелей, желавших создать на Балканах собственные уджи, таких, как каталонец Косе Михал, авантюрист, основавший род Михалоглу.

Пока тюрки лишь грабили побережья Византии, она была предоставлена самой себе. И оборонялась, как могла. Но первые же попытки вторжения тюрков в европейскую средиземноморскую торговлю со странами Леванта, где их маломощные флоты столкнулись с флотами Родосских рыцарей и тамплиеров, вызвали отпор всей Европы. В 1343 – 1344 годах на берега Ионии – бейлики Айдын и Сарухан – обрушились крестоносцы: французский король Филипп VI и римский папа, Византия и Венеция, неаполитанский король и орден госпитальеров-иоаннитов... Они отвоевали у бейлика Айдын город Измир (Смирна) и уничтожили морской флот тюрков. Госпитальеры-иоанниты захватили остров Родос. Политическая значимость бейликов Карасы, Айдын, Ментеше упала (Карасы и Айдын распались на более мелкие бейлики, часть которых прибрал к рукам Орхан), турецкая экспансия в Эгеиде была остановлена. Соединенные силы Европы обдуманно и последовательно душили тюркские бейлики, не давая им шанса на выживание.

Османский бейлик, не имевший к тому моменту выхода к Эгейскому морю, христианские государства «не заметили». История дала благоприятный исторический шанс именно этому государству, к тому же лежавшему на магистральном караванном пути Европа – Азия. Но Орхан не торопился совершать набеги на Византию и удерживал от этого своих тимариотов. Он знал, что самый быстрый способ окончить войну – потерпеть поражение. Поистине, сколь бы сильна ни была его армия, глуп тот, кто войдет в чужую страну без явного призыва тех, кто там имеет право на престол. Так Даххак сверг Джамшида, лишь когда его призвали иранские вельможи; ибо страну, которую Аллах отдал тебе, ты, если все правильно подготовлено, должен захватить, имея в руках не меч, а всего лишь кусок мела, как злочестивый имам католиков Александр VI сказал о вторжении Карла, короля франков, в Италию. Мел нужен, чтобы нюзюль эмини мог им отметить дома, отведенные для постоя воинских частей.

Но от кого ждать этого призыва?

– Сами неверные должны расчистить место для торжества ислама, – говорил Хайр уд-Дин. – Людей не обманешь: они сами видят, что такое христианство и что такое ислам. Не зря же греческие крестьяне, разоренные византийскими феодалами, массами бегут через проливы сюда, в Османлы, свидетельствуя: в Византии жизнь становится невозможной.

Ислам давал тем христианам, которые находили в себе смелость преодолеть пролив – между двумя континентами и между двумя верами – больше шансов для жизни. По словам ал-Марвази «...когда они обратились в христианство, вера притупила их мечи, дверь добычи закрылась за ними, и они вернулись к нужде и бедности, сократились у них средства к существованию. Вот они и захотели сделаться мусульманами, чтобы были дозволены для них набег и священная война, возвратиться к тому, что было раньше». О том же писали персидский автор XIII века Мухаммед Ауфи и более поздний турецкий – Мухаммед Катиб. Эти южные славяне, которые приняли ислам, имели свой маломерный флот, что заметно изменило в пользу османов соотношение сил на море...

Но этого было мало.

Дервиши

Ковыляющий по прямой дороге опередит бегущего, который сбился с пути.

Ф. Бэкон

Ибн Баттута свидетельствует, что Бурса в те времена была полна дервишей, живших в ковровых шатрах, войлочных юртах, а порой и в шалашах из подручного материала – но не в завийе. Могло показаться, что дервиши группируются вокруг мечетей, имареты при которых были главной в те времена надеждой бедного путешественника-мусульманина, а иногда и небогатого купца, на ночлег и кусок хлеба.

Другой приметой времени стал расцвет ремесленных мастерских, все более тесно связывавшихся с государственными учреждениями. Прежде всего они обслуживали вновь создаваемую армию – яя и янычар. Именно на эти мастерские, владельцы которых почти нацело принадлежали к братству Ахи, и рассчитывал шейх Ахи Хайр уд-Дин: в них должны будут не только производиться сабли и кольчуги, сапоги и шатры, конская сбруя и походные медные чайники – но и воспитываться завтрашние новые воины, янычары. Позже, когда ахийские мастерские и янычарский корпус срастутся в почти единое целое, это обеспечит им небывалое могущество! Обычно периоды мира, несущие процветание и благополучие купцам и ремесленникам, вызывают лишь негодование у представителей воинских каст, ибо их жалование уменьшается, социальный вес падает. Но не в этом случае!

Разумеется, на всех работы в мастерских не хватало, но не только для того они собрались сюда! Хайр уд-Дин недаром носил высокий титул Гази – он искал варианты осуществления давно вынашиваемого им плана экспансии осман на сопредельные земли. Хайр уд-Дин был сторонником той точки зрения, что завоевывать чужие земли нельзя ни в коем случае, если не хочешь получить постоянную головную боль. Нужно брать земли когда они уже стали твоими, то есть когда они, словно переспелый плод, сами склонились на ветвях к рукам, и лишь ждут, когда ты коснешься их пальцем, чтобы упасть в подставленную ладонь. А добиться этого было непросто!

Правда, папа римский делал, казалось, все, чтобы оттолкнуть от себя все живое и мыслящее. Горизонты Европы все гуще затягивал смрадный дым человеческих жертвоприношений. Нищая, завшивевшая из-за дороговизны дров и редкости бань, Европа еще со времен крестовых походов с восторгом и завистью глядела на пышный, богатый, веротерпимый, мудрый и такой далекий Восток... Но всего этого было мало. Нужен был еще один небольшой толчок, нужно было, чтобы они там в Европе, на чужой земле, из первых рук узнали истину ислама.

Впрочем, чужой Европа была только для Хайр уд-Дина. Дервиши, «граждане мира», а также купцы и путешественники все земли считали своими, бывали и на Балканском полуострове, и в Орде, и в государстве Хулагуидов, и в Мисре, а иные добирались и до Индии, и до Руси... Они были адептами самых различных братств, часто весьма далеких от суннитской ортодоксии, но это не смущало Хайр уд-Дина. Иные шейхи воинствующих орденов грезили о скорейшем завоевании Балкан, о поголовном обращении христианского населения в мусульманство, о превращении церквей в мечети... Хайр уд-Дин остужал такие горячие головы. Он знал, что подобные стремления не встречали поддержки у ортодоксальных суннитских теологов, улемов и муфтиев, имевших значительное влияние при дворе, а Хайр уд-Дин не собирался с ними ссориться. Да он и сам понимал, что массовая исламизация местного населения не в интересах государства, ибо может повести к снижению поступлений в бюджет: ведь кефере таифеси облагаются заметно более высокими, чем мусульмане, налогами!

Почти каждый вечер во дворце Хайр уд-Дина собиралось много людей вокруг блюд с пловом, бараниной, дынями, виноградом и кувшинами с шербетом, а иногда и с запретным вином. Любопытно было посмотреть на эти сборища, где какой-нибудь шейх, худой и изможденный, во власянице из верблюжьей шерсти, задирал в крике козлиную бородку и стучал посохом об пол, а купец в роскошном халате, сложив на округлом чреве унизанные перстнями пальцы, или оглаживая ими окладистую, крашеную хной бороду, солидно басил, успокаивая его... Кричащий во гневе не опасен, опасен молчащий во гневе...

А Хайр уд-Дин, усмехаясь, слушал их крики... Они вслух мечтали о том, где именно будут основаны их обители (текке и завийе), и здесь выходили споры, ибо Хайр уд-Дин хотел укрепить стратегически важные для продолжения завоеваний, для укрепления будущей османской власти районы, а шейхи высчитывали, где выгоднее завтра – а может быть, и сегодня, еще на чужой территории, – соорудить и содержать караван-сараи, обслуживавшие торговые пути.

Купцов Хайр уд-Дин приглашал как своих консультантов – они знали все на свете, они знали и цены на все товары на всех базарах всех городов мира, и таможенные пошлины, и места на караванных тропах, где можно ожидать нападения разбойников, – и Хайр уд-Дин замечал себе, что здесь надо предусмотреть создание не просто караван-сарая, но крепостцы с гарнизоном для охраны тропы... А когда знающий дорогу путешественник утверждал, что рядом с тем или иным опасным горным проходом «издревле» стоит завийе или текке, и не одно, – Хайр уд-Дин с удовлетворением отмечал, что мудрые мысли и встарь приходили в головы людям, и старался выяснить, к какому ордену принадлежат стоящие там монастыри, чтобы верно подобрать человека для посылки туда...

Обсудив все вопросы, на прощанье Хайр уд-Дин многим гостям вручал брусок бледно-коричневого зернистого измирского afiun , рекомендовал попробовать самому, а затем щурил масляные глаза и выражал уверенность, что рынок сбыта для этого товара будет найден с легкостью. А уж поставки он обеспечит в любых нужных объемах.

В ближайшие же годы он действительно обеспечил поставки, так что опий-сырец в Европе еще очень долгое время был известен как Theriaka или Thuriaka, – «турецкий».

Запад и Восток в этих беседах различались как небо и земля.

На Западе было проще. И не потому, что константинопольский путь, связывавший Балканы с Центральной Европой, был здесь один – на Эдирне . Запад был христианским, но неуемное и откровенное стремление римского папы утвердить свою абсолютную власть вызывало такое однозначное возмущение христианами и христианством, что Хайр уд-Дин не видел здесь особых проблем. Восток давался труднее. Здесь издавна было много иноверцев – зороастрийцев и несториан, – но это были исламские земли, а ислам прямо запрещал мусульманину воевать с мусульманином... 

КУЗНЕЦЫ

Истина – это заблуждение, которое длилось столетия. 3аблуждение – это истина, просуществовавшая лишь минуту.

Пословица

Учение

Мудрец вопросы миру задает,

Дурак ответы точные дает.

Но для того ли мудрый вопрошает,

Чтоб отвечал последний идиот?

Н.Н. Матвеева

Уогромного русобородого Али, ставшего теперь наставником Абдаллаха, не было времени для специальных бесед – ему часто приходилось уезжать к поставщикам и покупателям, в торговые ряды и городскую канцелярию, в мечеть и арсенал... Но и когда он появлялся в кузнице, его всегда тщательно выбритая голова мелькала во всех ее углах, и там сразу начиналось какое-то движение, возникали и исчезали кипы бычьих шкур и штабеля бондарных клепок... Горны, казалось, начинали сиять в его присутствии ярче, а молоты – веселее звенеть о наковальни. Именно Али всегда привозил объемистые – или не очень – юки с динарами, акче, курушами и выдавал каждому причитающуюся ему долю, заодно решая, какая ему причитается доля. Он же отпускал кузнецов, если кому требовалось посетить больного родственника или сделать большую покупку на базаре.

Али первым расстилал пять раз в день свой молитвенный коврик, а по пятницам шел в мечеть во главе кузнецов околотка; часто именно он читал в мечети хутбу .

Несмотря на эту загруженность, каждую свободную от хлопот минуту он становился к наковальне, и тогда уж даже посыльный от султана не мог бы его от нее оторвать, пока изделие – а он ковал мечи – не было полностью готово. Подручные в кузнице спорили между собой за право стать молотобойцем к его наковальне, но он, не очень-то обращая на это внимание, надев кожаный запон, сам указывал пальцем, кто будет сегодня его напарником. На Абдаллаха он указывал пальцем не чаще, чем на других, но в том-то и была справедливость: без этого указующего перста Абдаллах, самый молодой среди кузнецов, возможно, так никогда бы и не попал к наковальне Али.

Именно здесь, отъединенные от всего остального мира грохотом и звоном кузницы, имели они практически единственную возможность беседовать. «Дзинь» – ударял по мечу маленький молоточек Али, указывая место, направление, а для опытного молотобойца еще и силу удара. «Бумм» – обрушивался через полтакта на это место молот Абдаллаха. «Дзинь» – «бумм»: в этот диалог молотов Абдаллах мог лишь изредка вставить два-три слога, ибо иначе ему не хватило бы дыхания; но Али, с его легким молоточком, мог говорить столько, сколько позволяла ему концентрация внимания на обрабатываемом мече. Впрочем, было еще время у горна, где Али время от времени раскалял остывающий меч:

– Выбрось из головы весь тот вздор, который говорил тебе Старик, – так начал Али первую свою беседу. – Он в молодости очень долго был гностиком, и до конца жизни не смог изжить всех их заблуждений. Он так и сыпал именами и вздорными теориями гностиков-греков и иудеев-каббалистов. Все это просто не имеет никакого отношения ни к исламу, ни к суфизму! Впрочем, Старик долгое время воздерживался от этих глупостей, и лишь в последние месяцы перед смертью из него поперла эта чушь. Когда он стал неумеренно курить анашу, – возможно, чтобы заглушить боль. Он все-таки сильно мучился!

Поистине, Старика можно было послушать, когда он говорил о том, кто такой Иса, об исламе, как силе, способной объединить мир; но весь этот невероятный вздор о творце, который создал ущербное творение – такая чушь, которая заслуживает лишь презрения, а теперь, когда Старик умер, да будет Аллах к нему милостив, – и забвения. Забудь все его рассказы, и уж безусловно ни в коем случае не трещи о том, что слышал, на базаре – это и не совсем безопасно: не понравится кому-то и вломят тебе так, что мало не покажется. Запомни: или ты признаёшь, что Аллах – единственный и всесовершенный творец этого мира и что он и только он достоин поклонения – или ты не мусульманин.

Поистине, высший, небесный мир – малакут, – Аллах устроил пятью духовными силами – ал-худуд ар-руханийа («духовные определения»). Повелев «Кун!» («Будь!»), он буквой каф создал ас-Сабик («Предшествующий»), первую духовную силу, опередившую других в познании творца и его единственности. Буквой нун он создал вторую духовную силу, ат-Тали («Следующий»). Само повеление, как слово Аллаха, стало третьей духовной силой (ал-Джадд). Еще две духовные силы названы ал-Фатх и ал-Хайал.

Их соответствия в сфере божественного могущества – джабарут, – это ал-Калам (небесное перо), ал-Лаух (небесная скрижаль), и три архангела: Исрафил, Мыкал и Джибрил. Скрижаль, на которой запечатлен след Перворазума (ал-Калам) – это мать книги, (умм ал-китаб), божественное откровение Аллаха, предвечный Коран.

В нижнем мире – мулк – ал-Калам, Дух, можно уподобить как бы стальному кресалу, а ал-Лаух, Первоматерию – кремню; сотворенные же небеса, земля и все великолепие видимого мира подобны молнии-искре, возникшей в момент их соприкосновения. Но эта сверкнувшая молния – лишь бледное отражение единого и единственного Аллаха! Видел ли ты, как пламя свечи отражается в зеркалах? Реальна лишь горящая свеча, все остальные отражения – небытие, видимое ничто, искаженное, тусклое и перевернутое; они существуют, но лишь благодаря свече. Убери ее, и исчезнет все! Подобны этому отношения Аллаха, предвечного Света, к его творениям... Задача суфия – так очистить зеркало своей души, чтобы Аллах отразился в нем по возможности без искажений.

Но в сторону это! Разве ты готовишься в улемы? Ты – кузнец, вот о кузнечных делах мы и будем говорить. И прежде всего – об оружии. Смотри: у зверей есть рога и клыки, бивни и копыта, клювы и когти; у человека ничего этого нет. Но он создал себе мечи и алебарды, сабли и топоры. То же с защитой: чешуя рыб и змей, панцири раков и черепах – все постарался воспроизвести человек, придумав щиты и кольчуги, латы и панцири. Не только вооружение: колесо и рычаг, светильник и кувшин – все было когда-то изобретено человеком. Любой из этих вещей когда-то не существовало – а потом она возникла, но важно, чтоб ты понял: возникла она не сама собой. Создал ее человек, которому это «пришло в голову» – а на самом деле вложил ему в голову Аллах, высокий, великий. Создавал он эту вещь иногда в течение всего нескольких минут – а, как результат, его племя сразу же и надолго возвысилось над всеми окружающими племенами, стало брать с них дань.

Возьми, например, стремена. У скифов были кожаные петли на ремешках по сторонам седла: их делали, в основном, для удобства женщин. Использовать такие «стремена» в бою, «привстать» на них для мощного удара нельзя: веревочка эта врезается в подошву, не защищенную от нее мягкой подметкой скифского сапога. Поэтому скифы если и рубились с коня, то было это весьма неэффективно. Скифский акинак (меч) невелик, он никогда не длиннее локтя с четвертью , а чаще заметно короче. Он весьма удобен для пехотинца в ближнем бою, но почти бесполезен для конника. Лук, стрелы, короткие метательные дротики, – вот вооружение скифских конников.

Сарматы же, выдумав жесткие, металлические стремена, смогли упереться в них обеими ногами, – и заменили акинак длинным и тяжелым обоюдоострым мечом, которым с коня рубиться можно. Тацит пишет о «...длиннейших мечах, которые сарматы держат обеими руками» . Разумеется, совсем другой стала выездка лошади: в бою она должна слушаться всадника, бросившего поводья. Одновременно у сарматов появляется длинное копье с тяжелым железным наконечником: Валерий Флакк говорит об «управляющем огромной пикой сармате»; это копье позволяло сарматам наносить удар всей массой – и всадника, и коня. Стремена же дали возможность коннику надевать кольчугу – появились катафрактарии.

Это тяжелое вооружение конницы в считанные годы изменило и тактику, и стратегию сарматов и на несколько столетий сделало их непобедимыми. Их владычество в степях продержалось до появления у алан технологии закаливания стали и легкой изогнутой сабли, разрубавшей, несмотря на свою легкость, сарматские прямые мечи и прорезавшей стальные кольчуги. Понимаешь, что такое «изобретение»? Такой, на первый взгляд, пустяк – металлическое стремя – но это сотни лет процветания твоего народа!

А стремена потащили за собой букет других изобретений. Седло стали более надежно закреплять подпругами, чтобы можно было работать мечом, свесившись с коня, опираясь на одно стремя, что прежде было невозможно. Подметка у сапог стала жесткой. Возник каблук, нужный не пешеходу для увеличения роста, а коннику, чтобы привстать не стременах, не рискуя выскользнуть из них...

Но меня – собственно, нас, творцов – интересует внутреннее состояние того человека, который делает изобретение. Вот стремян еще нет – вот человек смотрит на кожаные ремешки по сторонам седла, на свои затекшие, болящие от пользования этими ремешками ноги – и вот он придумывает заменить кожаное – бронзовым, мягкое – жестким. Как это произошло? И, главное, как сделать, чтобы это происходило снова и снова? Как научить человека делать изобретения? Как научить этому тебя?

Но чему – этому? Стремена уже изобретены. Я сам не знаю, что ты должен создать, воззвать из небытия, сотворить, – да будет на то воля Аллаха! Принеси то – не знаю, что? Я знаю одно: это должно болеть, и у тебя, и у тех, кто тебя окружает, подобно распухшим ногам от неудачных стремян, – а потом ты что-то такое сделаешь, и боль пройдет, и у тебя, и у твоего народа. Это и будет открытием. И мы, суфии, придумали, как научить тебя этому. Загадками! Мы будем воспроизводить, искусственно создавать для тебя ситуацию, выйти из которой можно только при помощи изобретения, открытия. Эти открытия уже сделаны, но ведь ты об этом не знаешь. Так вот, будь добр, повтори их, заранее зная, что решение есть.

– А будут такие, у которых решения нет? – спросил Абдаллах.

– Такие будет тебе задавать сама жизнь, и искать эти решения ты будешь на тех тропках, по которым еще никто не проходил. Но ты с этой минуты никогда не будешь знать, есть у задачи решение или нет... Например, пригласит тебя султан и потребует создать новое оружие с такими-то тактико-техническими данными... а ты будешь думать, что это мы тебе задачку подбрасываем... Если ты будешь заранее знать, что решения нет, ты его можешь не найти именно поэтому. Видишь ли, человек легко сможет пройти, не упав, по узкой доске. Но положи эту же доску над пропастью (так, чтобы она не гнулась), – и человек, скорее всего, не решится даже стать на нее: его душа будет парализована страхом падения. Если он не профессиональный канатоходец. Но завяжи ему глаза и не говори, что доска проложена над пропастью – и он, скорее всего, пройдет по ней, нащупывая край ногой и ничего не боясь! Вот почему иногда не нужно говорить человеку всего...

Как то ни будь, но вот тебе первая задача: бочка. Ее нужно трижды наполнить доверху, ни разу не опорожняя. Тут решение есть! Думай! Я даю тебе на это три дня...

Уроки

...Бочку Абдаллах сумел «заполнить» без подсказок и указаний – словно осенило его что-то свыше, и он увидел в голове призрачную картинку: булыжники на дне, песок, между ними рыбы... Он тряхнул головой, чтобы отогнать глупое видение, – и вдруг понял, что в бочку, заполненную булыжниками, можно насыпать сколько влезет песку, а в этот последний – влить не одно ведро воды...

После этого он дорожил видениями – но ни чаще, ни понятнее они не стали...

Али был весьма удовлетворен успехами нового подопечного, но уже на второй вопрос Абдаллах ответить не смог. Нужно было найти быстрый и эффективный, такой, чтоб им можно было постоянно пользоваться в кузнице, способ отделить частички окалины, содержащие железо, от любой другой грязи и мусора.

– Ну, ну! – ободрил его Али, когда срок прошел, а ответ готов не был. – Была бы душа, а печали найдутся! Страшно не упасть, страшно не подняться. Я и не рассчитывал, что ты разгадаешь эту загадку. Ведь ты не знаком с камнем из Магнесии?

Абдаллах отрицательно закрутил головой.

– Ну, вот видишь! А мне его только что привезли, и это была вовсе не загадка, а реальное новшество: я не хочу терять тот металл, который каждый день искрами разлетается по всей кузнице! Ты уже мел пол?

– Я вывожу его раз в неделю, – указал Абдаллах на гору мусора за дверью кузницы.

– А ну, попробуем! – он завернул в чистое полотно большой угловатый красно-черный камень и поднес его к куче мусора...

Никогда, ни прежде, ни потом, не испытывал Абдаллах такого изумления, переходящего в трепет, как в тот день, увидев, как кусочки окалины и металла сами стали выползать из мусора и налипать на полотняный сверток...

– Это – лишь первое из чудес, связанных с этим камнем. Он незримыми нитями связан с Полярной звездой, и если свободно подвесить его, всегда поворачивается к ней одной и той же стороной. За триста лет до хиджры китаец Ма Цзюнь установил на повозке человеческую фигурку, вделав в нее такой камень, и она всегда, в дождь и вьюгу, указывала рукой на север. Позже на морских кораблях стали ставить такой прибор: плавающая в масле в круглой коробочке черепаха не отводила мордочки от севера...

Второй «развивающий» вопрос отнял у воспитуемого и воспитателя не более пяти минут. «Как пропустить нить сквозь все витки улитки» – спросил Али, и Абдаллах тут же выпалил: «Привязать нить к муравью, а в вершине улитки пробить дырочку и помазать ее медом». Он просто заранее знал ответ... Но зато как долго они тогда говорили о способах сверления жемчуга и драгоценных камней, о морских моллюсках-камнеточцах, прогрызающих в мраморе и известняке берегов сложные извилистые каналы, о том, как можно тесать камень, и о том, как его ломают в каменоломнях с помощью разбухающих бревен... Сколько самых разных вещей легко и непринужденно были нанизаны на единую нить длинной беседы...

Почти тогда же Али отвел Абдаллаха в медресе (хоть заметно ближе было два мектеба ). Он буквально за руку ввел его в дарсхане , побеседовал с мюдеррисом (который одновременно был и муллой мечети, при которой работало медресе), заверил его, что мутевелли не будет возражать против нового ученика, и с того дня Абдаллах, заведя себе калам и чернильницу, через день, не считая пятницы, ходил учиться арабскому чтению – огласовкам фатха и дамма, – и письму – куфическому начертанию, почеркам несхи, магрит, талик... Аристотель и Гомер, доставшиеся от старика, у Абдаллаха были на греческом, и мюдеррис, знавший этот язык, заодно учил его и ему... Тюркскому языку учиться было не нужно: булгарин, Живко-Абдаллах знал его, здесь говорили на одном из вполне понятных диалектов ...

ШЕЙХИ ВОСТОКА

Махди

В восьмидесятых годах IX века имам Мухаммед, – восьмилетний озорной мальчик – таинственно исчез. Сторонники возведения исчезнувшего имама на престол халифов – имамиты – верят, что он вернется и утвердит на земле святую справедливость. Исна'ашария – «дюженники», наиболее популярный толк имамитов, – уверяют, что имамов всего 12 (в другой трактовке – 7), причем в это число входят великие пророки (Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иса, Мухаммед). Этот мальчик – последний из пророков, и он должен вернуться перед днем Страшного суда. Имамиты назвали Мухаммеда Мунтазар (Ожидаемый), Махди (Ведомый [Аллахом]), Сахиб аз заман (Господин времени).

Сокрытый имам жив, ибо без него погибли бы и община имамитов, и все человечество, весь мир. Он умеет незримо выразить свою волю, передать свое решение через избранников-заместителей – векилей, т.е. «уполномоченных». «Ал-Хасан ибн Муса ан-Наубахти в фундаментальном манускрипте «Фирак аш-ши'а» во II веке хиджры писал, что если бы Земля на самом деле осталась без исчезнувшего имама, то она «погрузилась бы [в непроглядную тьму] вместе со всем, что [существует] на ней. И ни нам, ни одному из верующих не дозволено избирать имама по [своему] суждению и выбору... И имам лучше знает себя и свое время, чем мы».

Последний пророк – махди – придет накануне Страшного суда, когда Земля будет исполнена зла, лжи и неверия и на ней будет царить Даджжаль, искуситель людей, ныне прикованный к скале и охраняемый джиннами. Махди, один или вместе с Исой, уничтожит Даджжаля, обновит веру, установит на земле царство справедливости, силой вернет людей на путь Аллаха, возродит общину, живущую по законам ислама.

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\19.BMP»;3.0»;3.0»;

Тимурташ

Тимурташ провозгласил себя Махди – и эффект этого объявления превзошел все ожидания.

Когда в 1316 году Абу Саид, сын Ульчжайту-хана, занял престол, ему было всего 12 лет; от его имени правил наместник шиитского Хорасана эмир Чобан, столь же непримиримый гонитель иноверцев, как и Тимурташ. Обычно в странах сунны к иудеям и христианам складывалось вполне терпимое отношение, и все их отличие от мусульманских подданных состояло в дополнительном налоге, джизии; в Иране в число «людей писания» в известной мере включались и зороастрийцы: дуалисты, они все же не были погружены в джахилийю, ибо имели древнюю высокую культуру, имели писаную вероисповедную книгу – «Зенд-Авесту».

Первый ильхан – Хулагу – придерживаясь Ясы, был склонен к несторианству. Его сын, ильхан Абага, также покровительствовал христианам, вел переговоры с христианскими папами Климентом IV и Николаем III о совместных военных предприятиях против египетских мамлюков, обещая принять католическую веру. Эту политику продолжил и хан Аргун, сделав (правда, бесплодную) попытку договориться о крестовом походе на мамлюков с Европой. Его посол, несторианский церковный иерарх Саума (уйгур по национальности) был в Византии, Неаполе, Риме, Париже и Бордо. Его с почетом принимали Филипп IV французский и Эдуард I английский; папа Николай IV лично, – причем в вербное воскресенье! – причастил несторианина. Это было весной 1288 года, а ровно через год, 27 апреля 1289 года, пал Триполис: началось массовое бегство европейцев из Святой Земли, закончившееся в год смерти Аргуна (его отравили), 18 мая 1291 года, когда пала Акка и последние крестоносцы оставили сирийский берег. Договариваться о совместных действиях стало некому и незачем.

Поддержкой христиан – армян, айсоров, сирийцев – и союзом с крестоносным воинством на палестинских берегах Средиземного моря были сильны эти ильханы. Туда, в порты Средиземного моря, вели в то время караванные пути! Теперь там мусульмане-мамлюки... Попытавшийся сменить религиозную ориентацию страны Гайхату – брат Аргуна – правил всего четыре года и был удушен мятежниками во главе с христианином Байду; впрочем, войско мятежника перешло на сторону сына Аргуна, Газана , еще до начала битвы; Байду бежал, был настигнут около Нахичевани и убит по приказанию Газана. Вступив в 694 году на престол Хулагуидов после своего дяди Гайхату, Газан не выбирал веры! Он принял ислам и имя Махмуд еще в бытность наместником Хорасана, а обратил его суфий братства Кубравийа Бадр ад-дин Ибрахим. Ильхан Газан отверг монгольскую Ясу, разорвал вассальные отношения с улусом великого хана монголов! И с тех пор в державе Хулагуидов не прекращались бунты дервишей-маздакитов...

Везир Хасан-хана Рашид уд-Дин попытался провести реформы, готовился отменить часть налогов, но успел только награбить себе земель, а страна расползлась на лоскутья, словно сшитая гнилыми нитками. Брат и наследник Хасана, Ульчжайту, был крещен матерью, наречен Николаем. Он перешел в ислам, нарекся Худабандэ , но был так нетверд в вере, что его прозвали Харбандэ .

Такова была держава Хулагуидов в 1316 году, когда ее принял юный Абу Сеид. Тогда ему было всего 12 лет; сейчас, в 1327-м, ему было 23. Получив известие о том, что наместник Рума, Тимурташ, ставленник Чобана, объявил себя Махди, он понял это так, что эта территория уйдет из под его власти. Если он не справиться с ним сейчас, то не справится уже никогда, и его власть, и так иллюзорная, станет полной фикцией. Нужно было принимать срочное решение! И он избавился от надоевшей и становящейся еще более опасной опеки – казнил своего регента Чобана и его ставленников. Заодно Абу Сеид убил и двух его сыновей; третий убежал в Египет, и Абу Сеид обратился к его султану, мамлюку Насир ал-Бахри, с просьбой расправиться с ним.

Эта его просьба привлекла необычайное внимание всех заинтересованных сторон. Она не была ни простой, ни естественной, ни легко разрешимой. Она в корне меняла всю геополитическую ситуацию в регионе!

Операция «Ильдико»

Всякая женщина – зло, но дважды бывает хорошей:

Или на ложе любви, или на смертном одре.

Паллад

– Блистательный сам видит, что ситуация становится нетерпимой! Абу Сеид, да поразит его скорпион в обнаженную печень, лишает нас возможности торговать!

Султан выразил осторожное недоумение, так как, по его сведениям, караваны прибывали в Бурсу ничуть не реже прежнего, базары были богатыми и шумными, как никогда, и никогда же старожилы не видели, чтобы были так забиты все караван-сараи – и в городе, и под его стенами! Чем может теперь помешать нам Абу Сеид, с властью которого наконец-то покончено!

– И не без твоего участия, везир, ты по праву можешь этим гордиться, – заметил Орхан, сняв с пальца и протянув Хайр уд-Дину изумрудный перстень.

– Да соблаговолит меня выслушать блистательный и могучий!

Орхан поморщился. Опять эти тонкости текущей политики и исторические отступления! – неужели хотя бы сейчас, когда султанат поистине свободен, нельзя расслабиться и отдохнуть! Однако положение обязывает – и он с покорным видом приготовился слушать, заметив в шутливом тоне:

– Я повесил уши своего внимания на гвоздь твоих слов и накинул платок молчания на родник своего красноречия!

– До ушей солнца справедливости не могло не дойти, что Абу Сеид казнил Чобана и двух его сыновей. Знает могущественный и то, что третий его сын убежал к мамлюкам, и Абу Сеид обратился к Насиру ал-Бахри с просьбой расправиться с ним...

– Да, это мы знаем!

– Но знает ли блистательный, что Насир ал-Бахри выполнил просьбу Абу Сеида?

– Выполнил? Несчастный юноша...

– Несчастье в другом: если до сих пор держава Хулагуидов воевала на два фронта, с египетскими мамлюками и с Золотой Ордой, а султанат блистательного (как прежде Румский султанат) были ее естественными союзниками...

– Вассалами – заметил султан, чтобы еще раз ощутить наслаждение нынешней независимостью, и улыбнулся. – Были!

–...И вассалами, – кивнул Хайр уд-Дин, однако морщины на его лбу не расправились, – то теперь, после этого решения, судя по всему, войны между ильханами и мамлюками ушли в прошлое. Насир ал-Бахри этим дружеским жестом продемонстрировал Абу Сеиду, что его руки чисты! Если бы он питал к Абу Сеиду неприязнь, то лучше всего воспитывать у престола принца крови, который в любой момент может явиться в свою страну во главе могущественной армии!

Орхан понял.

– Но это значит, что караванные пути через державу ильханов, минуя Османлы, упрутся теперь в берег Средиземного моря, который ныне во власти мамлюков! И в эти портах, где и всегда хватало кораблей генуэзцев и родосцев, жизнь закипит крутым ключом – в ущерб нашим рынкам...

– Блистательный султан совершенно правильно понимает дело! Кроме того, исчезает ряд причин для войн между хулагуидами и Золотой Ордой, и теперь гораздо большие потоки товаров могут пойти через Северное Причерноморье...

– Но разве это не результат твоей же политики! – с раздражением заметил султан. – Чем наполнена посуда, то и выльется оттуда! Поистине, в каждом сомнительном деле нужно предполагать самый худший конец – и тогда наверняка не ошибешься. Что ты теперь собираешься делать?

– Делается все, что возможно. Наши мухтары при дворах обоих названных государей налаживают отношения, и им уже сейчас удалось сделать многое. Но да соблаговолит блистательный и могучий выслушать одну очень давнюю историю! За двести лет до хиджры один из наших далеких предков, могущественный потрясатель Вселенной, божий бич, сокрушивший Рим , тюрок Аттила взял в гарем новую наложницу, бургундку Хильду, или Ильдико, как он ее ласково звал. Бургунды прежде жили в низовьях Таны и ушли на запад, когда гунны уничтожили их султанат. Девушка была из царского рода, и все ее родные – отец и братья – погибли в схватках с гуннами. Ее бедра были как два песчаных бархана, и стан ее был подобен букве алеф, и брови ее...

– Довольно! – прервал Орхан. – Я не сомневаюсь, что девушка была красива! Дальше!

– В ночь свадьбы властитель полумира умер, – эта ночь стала для него лейлят аль-Кадр . Людям было сказано, что он слишком отяготил себя вином! Поистине, было бы позорно признать, что Аттила убит девушкой! Но это было так! Неверные франки по сей день воспевают подвиг своей героини в эпических сказаниях...

– Неужели перед ночью любви евнухи не обыскали девушку?

– Поистине, в те простые и бесхитростные времена не было ни обысков, ни даже евнухов! (Орхан закрутил головой, выражая то ли недоверие, то ли неодобрение.) Она была так нежна и ласкова с владыкой! И потом, девушка всегда найдет, где на себе спрятать небольшой стилет – длиной как раз до сердца...

– Хорошо! Я понял! Но зачем ты мне рассказал эту историю? Почти такую же яхуди рассказывают про свою Иудифь! Есть примеры и ближе. Гораздо меньше времени прошло с тех пор, как девушка-наложница убила другого потрясателя Вселенной, бахадура Чингиз-хана...

– Дело в том, что Абу Саид, убив эмира Чобана, оставил в живых свою любимую жену и даже ничуть не охладел к ней!

– Ну и что? – недоумевал Орхан.

– Эмир Чобан – отец любимой жены Абу Саида! А убитые юноши – ее братья!

Орхан прищелкнул языком и потянул с пальца другое кольцо, с кроваво-красным рубином:

– Подумай, не найдем ли мы в подлунном мире новой Ильдико...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\21.BMP»;3.0»;3.0»;

ПОСВЯЩЕНИЕ

Никто не может быть праведен один – должно быть по крайней мере еще девятеро других праведников.

Земля предков

Небоподобный, неборожденный... тюркский каган, я ныне сел на царство. Речь мою полностью выслушайте идущие за мной, мои младшие родичи и молодежь, союзные мои племена и народы.

Когда было сотворено вверху Голубое Небо, внизу Темная Земля, между ними обоими были сотворены сыны человеческие. Над сынами человеческими восседали мои предки Бумын-каган и Истеми-каган. Сев на царство, они устроили племенной союз, так появился тюркский народ. Четыре угла света были им врагами. Выступая с войсками, они покорили все народы, жившие по четырем углам, и принудили их всех к миру. Имеющих головы они заставили склонить головы; а имеющих колени они заставили преклонить колени.

Мой младший брат, Кюль-тегин, скончался, я же заскорбел, зрячие очи мои словно ослепли, вещий разум мой словно потух. Время распределяет небо, сыны человеческие все рождены с тем, чтобы уйти.

Бильге-каган

И вот годы прошли, – и Абдаллаху предстоит посвящение. Не в мастера – в братство. Он уже сковал свой образцовый меч, представил его арбаб аль-хираф и маджлису таифы , получил иджаз аль-хаддад , который выдали далеко не всем воспитанникам-янычарам, и зарегистрировал его в сиджиле местной махкамы. Однако тем дело и кончилось: «наверху», в руководстве янычарского корпуса, было решено, что ни шадд, ни ахд для мастеров-янычаров проводится не будут. Их соберут в казармы, там примут от них присягу и обучат их боевым искусствам, верховой езде, фехтованию, строю, дадут иные необходимые знания и соответствующие умения...

Бекташи, напротив, решили провести для заслуживших того членов церемонии посвящения, – и Абдаллах был в числе удостоившихся этой чести...

Перед посвящением Абдаллах должен был провести семь дней строгого поста, тщательно соблюдая все предписания шариата, в крохотной пещерке на самом берегу моря. В углу пещеры, у стены, журчал родничок вкусной воды; кто-то из ранее посвящаемых выбил в каменных плитах удобное углубление...

В первый день он, как было предписано, готовил дубовые угли, прообразующие власть, мудрость и силу. Роща священных дубов с овальными, в мелких округлых вырезах, темно-зелеными листьями и красноватой корой, была неподалеку. Сняв с пояса, который придерживал лишь набедренную повязку в три ладони шириной, ритуальный тебер (двулезвийный обоюдоострый топор) он нарубил веток, зажег огонь с помощью ритуального кремневого огнива... На этих углях, прикрытых черной овечьей шерстью, как на ложе мертвых, должен был он спать... Собрав угли в тут же сплетенную им на скорую руку ивовую корзину, он обернулся к морю – и невольно остановился, ошеломленный красотой открывшейся картины... Был самый конец лета, пушинки облаков бились, запутавшись в хрустальных паутинках солнечных лучей, а под ними перекипала крохотными белыми барашками неоглядная лазурная даль...

Вечером к нему в каждый из этих дней наведывался Али, вел длинные беседы, – до тех пор, пока на небе не загорались яркие крупные звезды, каждую из которых Абдаллах давно знал по имени. Когда у Абдаллаха кончались вопросы, они вместе совершали салят и Али уходил. Очень многое узнал Абдаллах в эти дни!

– Ты ведь булгар? – спросил в первый день у Абдаллаха Али. – А ты знаешь, где твоя родина?

– По ту сторону Чанак-кале : там меня схватили турецкие пираты, – с привычной сосущей болью в груди, возникавшей, когда он думал о родине, о доме, ответил Абдаллах.

– Это я знаю. Я говорю о земле твоих отцов!

– ???

– Мы – почти единоплеменники! Почти тысячу лет назад наши племена жили рядом: савиры, к которым я отношу себя, и булгары. Мы говорили на схожих языках: «хазарский язык, – пишет ал-Истахри, – не походит ни на тюркский, ни на персидский, ни на какой другой известный язык, а схож с языком болгар». Мы одинаково почитали «синее небо и черную землю». Те земли тогда называли «Вечный Эль». Сегодня все это в прошлом, лишь историки говорят: там был Аварский каганат. Он раскинулся от Карпат в Восточной Европе до Великой Китайской стены, включая города Согдианы. Каганат контролировал «дорогу шелка» – караванный путь, по которому китайский шелк шел в Европу, а европейское золото – в Китай... Вы, булгары, тогда кочевали в низовьях Дона, мы, савиры, или, по другому, авары, – по Тереку, в Ногайской степи и на побережье Джурджанского моря.

А потом, в последние десятилетия перед хиджрой, Сасаниды, желавшие, чтобы шелк шел через Персию, сумели поссорить аваров и византийских греков. Авары напали на крымские владения Византии, обрушились не нее через Кавказский хребет, подошли к самым стенам Константинополя – и были разбиты в четвертом году хиджры . А еще через четыре года был убит властитель каганата, Тун-джабгу; с полдороги вернулась в Константинополь просватанная в его гарем дочь византийского басилевса Ираклия Евдокия (Епифания). Но этим дело не кончилось.

Булгарский эльтебер Органа из рода Дулу, за три года до хиджры приезжал в Константинополь со своими архонтами. Все они привезли своих жен, и все приняли крещение. Он оставил в Константинополе малолетнего племянника Кубрата. «Кубрат, князь гуннов ... в юности был крещен и воспитан в Константинополе, в недрах христианства, и вырос в царском дворце», – пишет современник событий Иоанн Никиусский. – «[Кубрат] силой и светом животворящего крещения победил всех варваров и язычников», – разумеется, не без помощи «дружеских отношений с императором Ираклием», о которых этот источник также упоминает. Эта его «победа» состояла в том, что Кубрат развалил Аварский каганат, создав на территориях бывшего Боспорского царства, в Крыму, Тамани и низовьях Дона провизантийскую «Великую Булгарию». Другими осколками Великой Аварии стали Хазарский каганат, от Терека до низовий Волги, и Антский каганат со столицей Куява – на Днепре. Ал-Масуди пишет об антах: «Из этих племен одно имело прежде в древности власть, его царя называли Маджак , а самое племя называлось валинана ... Оно почиталось между их племенами и имело превосходство между ними». Собственно же Аварский каганат, вытесненный с большинства занимаемых им территорий, сохранился в Паннонии и стал второстепенным государством. На 70-м году хиджры европейских аваров разбил франкский король Карл Великий.

Хазарский или кайсарский каганат, который удержали мы, авары, савиры и барсилы, был назван так по словам «каз», лебедь, и «cap», царский. В Прикаспии и восточном Предкавказье мы попытались сохранить от Аварского каганата то, что еще можно было сохранить. Мы провозгласили хаканом потомка тюркютских джабгу из рода Ансы , законного наследника престола Аварского каганата. Уже в 46 году хиджры мы вернули «Великую Булгарию» во главе со старшим сыном Кубрата Батбаем под свою защиту; тех же, кто не желал возврата законной власти, мы преследовали, пока не настигли их у реки Дунай. Это была орда хунногуров, а возглавлял ее сын Кубрата Аспарух. В дельте Дуная, в 57 г. хиджры она разбила войско Константина IV Логопата. Ты по происхождению принадлежишь к этим хунногурам. На обратном пути мы привели к покорности и обложили данью Антский каганат. «Таварих-и Дербент-намэ» свидетельствует: «Вся Русь уплачивала харадж [хазарскому хакану]». Мы также взяли под крыло тутошних северян, норманнов, как их называли готы, и их страну Арктанию, «Северную». Много позже, когда Хазария приняла иудаизм и от нее отпали все зависимые территории, «северяне» отсюда ушли в Куявию и завоевали ее, отчего русы и говорят, что их страна пошла от норманнов...

Абдаллах слушал, полураскрыв рот.

– Другая часть булгар, кутригуры, ушли вверх по Итилю и там основали новый Великий Булгар. Их возглавил другой сын Кубрата – Котраг. Через два с лишним столетия хан волжских булгар Алмуши принял ислам. Другие булгары ушли в Крым или в верховья Кубани , в район Пятигорья.

К концу первого века хиджры Хазария контролировала уже весь караванный путь из Китая в Европу, владея степями Южного Приуралья и плато Усть-Юрт. От Согдианы, через низовья Волги, Ставропольскую возвышенность – до Самкерца путь был оборудован караван-сараями из тесаного камня и облицованными камнем колодцами, они отстояли друг от друга не более чем на дневной переход каравана. Восточные границы Хазарии простирались до Хорезма, на западе она контролировала земли вплоть до Днестра и Карпат, на юге – до Дербента, на севере – до Биармии (Пермь). Ей платили дань аланы и касоги, печенеги и угры, буртасы и русы... Первой столицей Хазарского каганата был Беленджер : окруженный с трех сторон горами, с моря он был защищен рвом и оборонительными стенами (местами из камня) до 10 м толщины с башнями, в том числе выносными.

Али замолчал, словно бы наяву созерцая то, о чем рассказывал.

– И куда делось все это великолепие? – осторожно перебил его размышления Абдаллах.

– Куда? – он помолчал. – Стерто в пыль копытами арабских коней!

***

...Первое столкновение хазаров с арабами произошло при халифе Османе. Салман ибн Раби'а ал-Бахили, взял Дербент, но был разбит под Беленджером. Ал-Бахили убит и причислен к шехидам (мученикам за веру), как свидетельствует Ахмад ибн А'сам аль-Куфи в «Китаб аль-футух» .

В 60 году хиджры савирский владетель Алп-Илитвер принял ислам – и был разбит принявшим около этого же времени иудаизм хазарским хаканом Буланом (сменившим имя на Сабриэль). Савиры были приведены к покорности, дочь Алп-Илитвера пополнила гарем Булана. Иехуда Галеви бен Самуил в «Китаб ал-худжат в'ад-далил фи нусрат...» указывает, что это произошло около 118 года хиджры . Мас'уди называет более позднюю дату: «...царь хазар обратился в иудаизм во времена халифа [Харуна] ар-Рашида , и стали стекаться к нему иудеи из разных мусульманских стран и из Рума».

Хазария была союзницей Византии, объединившись с ней, несмотря на разницу вер, против ислама. В 698 г. свергнутый с престола стратегом Леонтием византийский басилевс Юстиниан II был изувечен , выслан в Херсонес, но бежал оттуда и нашел убежище в городе Фанагория, у архонта Боспора Болгиция. Хакан Хазарии Ибузир Гляван принял его под свое покровительство и даже выдал за него свою дочь . В 705 г. Юстиниан вернул свой трон, торжественно принял в Константинополе хазарского хакана, привезшего ему оставленную в Хазарии на время военных перипетий жену и сына Тиберия . Однако сразу же возникли и трения с Хазарией по поводу владений Византии в Крыму. Впрочем, в 711 г. новое восстание лишило Юстиниана трона: он был казнен в собственной столице. После этого вопрос с Крымом был легко улажен: за Византией остался Херсонес, Хазария прибрала к рукам все остальное.

Юстинианом II в Аланию к Итаксию был направлен с политической миссией спафарий Лев Исавр . Визит имел несколько неожиданный результат: в 732 г. хазарский хакан выдал свою дочь Чичак за Константина V (741-775), сына того посланника, ставшего басилевсом Византии Львом III Исавром. Сын хазарки Лев IV Хазар правил Византийской империей с 775 по 780 гг.

Абд ал-Малик в 706-707 гг. вновь захватил Дербент, а в 713-714 гг., дошел до Тарку (совр. Махачкала) – и вынужден был, «преисполненный стыда, направить поводья отъезда» в Закавказье. Абу Убейда Джаррах ибн Абдаллах ал-Хакими в 721 г. ворвался на Северный Кавказ через Дар-и-Алан. В 723 г. Джаррах взял Беленджер и ограбил город. В 724 г. он с тыла подошел к Дербенту – и вынужден был отступить, принеся на своих плечах войско, возглавляемое Барджилем , сыном хазарского хакана, в Закавказье.

В начале 30-х гг. VIII в. новое наступление предпринял Са'ид ибн Амр ал-Хараши, которого вскоре вновь сменил Муслим ибн Абд ал-Малик. Был захвачен Дарьял. «Посередине страны аланов и Кавказа имеется крепость с мостом через значительную реку. Эту крепость называют «Замком аланских ворот»... Муслим, сын Абд ул-Малика, сына Мервана, проник в страну аланов, покорил и оставил в упомянутой крепости арабский гарнизон» . Абд ал-Малик назначил некоего Шахбала ибн Абдаллаха, «человека достойного, курейшита из рода Аббасов» «хакимом и вали над всеми вилайетами Дагестана до пределов Гюрджистана». Его резиденция была в Кумухе.

Арабы дважды прошли через Абхазию, форсировали Клухорский перевал и нанесли хазарам неожиданные удары с фланга. Это заставило хазар создать в горах Кавказа систему инженерных укреплений. Оборонительный комплекс у селения Хасаут представлял собой крепость, окруженную каменными стенами с башнями, возвышающуюся над долиной реки Хасаут. С помощью алан на левом берегу Кубани между устьями рек Мара и Теберда, на крутой горе с отвесными краями и плоской вершиной было построено Хумаринское городище, подобраться к которому можно только с востока по извилистой балке. Крепостные стены общей длиной 1900 м и толщиной 5-6 м сложены из мощных каменных блоков. Они перемежалась 15-ю башнями размерами 11,1'7,5 м. В крепости обнаружены надписи древнетюркскими рунами , распространенными на значительной территории, включающей Северный Кавказ, Центральную Азию и южнорусские степи. Хазары также расселили на правом берегу Кубани купи-булгар («купи» от названия Кубани – «Куфис»).

В Терско-Сулакском междуречье и предгорьях Дагестана известны Капчугайское, Гуржиюртовское, Генторунское, Урцекское, Экспиюртовское, Таркинское, Верхне-Чирюртовское, Бавтугайское, Андрейаульское, Новокулинское и другие городища, а также замки округлой в плане формы (Бораульский, Терменчикский, Тенг-кала и др.); зачастую лишенные естественной защиты, они четырехугольны в плане и имеют мощные оборонительные сооружения из камня, реже глинобита и сырцовых кирпичей.

В 735-736 гг. произошла важнейшая экспедиция арабов на Северный Кавказ. Войско, шедшее через Дарьял, возглавил Мерван ибн Мухаммед – полновластный наместник Закавказья , ближайший родственник халифа, впоследствии – халиф Мерван II аль-Химар, последний из династии Омейядов. Здесь же шла армянская конница во главе с ишханом Ашотом Багратуни. Вторая колонна (Муслим ибн абд ал-Малик) шла через Дербент. В 115 году хакан Хазарии с его 100-тысячным войском был разбит, взяты и разрушены Семендер, Беленджер и ал-Байда, где находилась резиденция кагана. «Мерван, дядя халифа Тигама, дошел до Славянской реки (Нахр ас-сакалиба) и увел оттуда [в рабство] 20 000 семей славян и других неверных» – пишет об этом Мас'уди. Ахмад ибн А'сам Ал-Куфи добавляет: «Марвану и мусульманам в стране хазар сопутствовал успех и они достигли даже земель, расположенных за Хазарией. Затем они совершили набег на славян и на другие племена безбожников и захватили из них 20 тысяч семей. После этого они пошли еще дальше и вскоре добрались до реки славян. И между ними было заключено перемирие на условиях ежегодной доставки владетелем Сарира в город ал-Баб 500 гулямов (юношей-рабов), 500 белокурых, с длинными ресницами наложниц-девственниц, 10 тысяч динаров...» А Ахмад ал-Белазури рассказывает о финале этой истории: «[Мерван] вступил в землю хазар со стороны Баб-аль-Алана ... сделал набег на славян, живших в земле хазар, взял из них в плен 20 000 оседлых людей и поселил в области Хахите [Кахетия]. Впоследствии же, когда они умертвили своего начальника и бежали, он настиг и перебил их».

Хазарский хакан принял ислам. Он перенес свою столицу в устье Волги; здесь она называлась сначала Хамлидж (Хамлых ), затем – Итиль...

Дешт-и-Кыпчак

– Эти войны шли столетие за столетием; нужно ли перечислять все сражения и битвы, можно ли – и как – измерить кровь, пролитую обеими сторонами?

– Зачем ты это мне говоришь?

– Чтобы ты понял: лобовой атакой войну выиграть нельзя. Никак и никогда. Даже если атака длится столетия.

– Но зачем тогда вообще нужна была эта война? На сотни лет пресеклась торговля, вместо домов строились крепости, вместо плугов ковались мечи...

– Не хазары ее начали! Но смотри: отразив все набеги с юга, они, ослабленные ими, не выдержали вторжения с востока... И сейчас вот уж скоро сто лет, как на наших землях хозяйничают монголы!

– Разве Хазарию разгромили не русы Свят-уд-Слава за два с половиной века до монголов?

– Поистине, Семендер был так разорен воинами Свят-уд-Слава, что «в любом из садов и виноградников не осталось на милостыню для бедных... не стало ни винограда, ни изюма»... Но это был всего лишь налет – не завоевание. Хазария осталась, как самоуправляющиеся территории на Тереке, Сулаке, Кубани и в Крыму; остались и контролировавшие торговлю с Закавказьем и Византией хазарские крепости. Произошел передел «хазарского наследства»: Алания присоединила Терско-Кумские степи и Черные Земли, на берегах Черного моря создали свои государства зихи и касоги. Иудаизм на Итиле исчез, уступив место исламу; впрочем, он остался в горах Кавказа и Крыма. Сократилась торговля, что погубило многие торговые эмпории в IV веке хиджры... Но земли эти продолжали цвести: на западном берегу Каспия усилился эмир Дербента.

И вот «...в год барана благословенный взгляд [каана Угэдэя] остановился на том, чтобы из царевичей Бату, Менгу-каан и Гуюк-хан сообща с другими царевичами и многочисленным войском отправились в область кипчаков, русских, будар, маджар, башгирд, асов, Судак и те края для завоевания таковых; и они занялись приготовлением [к этому походу]». Преемник Чингисхана, его третий сын, великий хан Угэдэй, подтвердил решение курултая 1235 г.: довести борьбу с половцами до конца, «обратить победоносный меч на голову вождей русских и ясских за то, что они поставили ногу состязания на черту сопротивления». Исполнителем решения должен был стать Бату-хан, улус которого находился в непосредственной близости от названных земель. Его войска были укреплены туменами 14 ханов-чингизидов. Весною бечин-иле , а по нашему в месяце джумади II 633 г. хиджры монголы выступили в поход...

***

...Весной 1237 г. монгольское войско разбило половцев и аланов на правобережье Нижней Волги. В дельте Волги погиб «храбрейший» из половецких вождей – Бачман , а войска хана Котяна отступили на Донской рубеж. Летом 1238 г. Бату-хан, вернувшись из Руси, соединился с южной армией, разгромив половецкие орды в устье Волги.

«В ногай-иле (год собаки) 635 г. хиджры Менгу-каан и Кадан пошли походом на черкесов и зимою убили государя тамошнего по имени Тукара. Шибан, Бучек и Бури отправились походом в страну Мерим из племени чинчакан, и взяли Таткару. Беркэ отправился в поход на кипчаков и взял [в плен] Арджумака, Куранбаса и Капарана, военачальников Беркути».

Оставшиеся в живых половцы хана Котяна отдались под покровительство венгерского короля. Бэла IV предоставил 40 тысячам кыпчаков для расселения территории между Дунаем и Тиссой, в долинах р. Темеш, Марош и Кереш. Впрочем, венгерские магнаты вскоре убили хана (в г. Пеште). Узнав об этом, часть половцев ушла на Балканы и далее, в Никею, где поступили на службу к императору Иоанну III Ватацу. Другая часть половцев, принявших католичество (таково было условие Бэлы), пополнила ряды мелкого венгерского дворянства.

После кыпчаков и зихов пришел черед алан. В кака-иле, то есть год свиньи, 636 г. хиджры , «Гуюк-хан, Менгу-каан, Кадан и Бури направились к городу Минкас и зимой, после осады, продолжавшейся 1 месяц и 15 дней, взяли его».

Одновременно экспедиционный корпус Букдая, пошедший путем, проторенным для монголов Субудаем и Джэбэ, захватил территории нынешнего Азербайджана. Весной 1239 г., «назначив войско для похода, они поручили его Букдаю и послали его к Темир-Кахалка с тем, чтобы он занял и область Авир» . По утверждению Гильома Рубрука, «...татары разрушили верхушки башен и бойницы стен Дербента, сравняв башни со стеною»; это его утверждение не соответствует действительности.

Захватив Дербентский проход, монголы предпринимают ряд экспедиций в глубь горных ущелий. Одна из них началась осенью 1239 г., когда «между эмирами Гумика и султанами Хайдака разбилось зеркало согласия». По перевальной дороге, ведущей к верховьям р. Казикумухское Койсу, монголы вторглись в Лакз, а в начале апреля 1240 г. взяли Гумик. Возможно, о продолжении этого похода сообщает грузинская хроника «Картлис Цховреба»: «предводитель монголов Ала Тимур по Белоканской дороге вступил в Гундзети , царь гундзов преградил ему путь, но монголы победили, прошли гундзскую страну и пришли к монгольскому хакану». Событие точно не датировано, есть лишь указание, что это случилось «при [грузинском] царе Давиде» (1223-1269 гг.).

Горы стали оплотом и прибежищем для алан. Плано Карпнни замечает, что на Северном Кавказе есть земли, «доселе еще не подчиненные им [монголам]» отмечает длившуюся 12 лет оборону аланами Дарьяла. Гильом Рубрук указывает, что к 1254 г. в горных ущельях еще оставались очаги сопротивления монголам: «аланы на этих горах все еще не покорены». Сохранилась и аланская епархия с центром в Нижнеархызском городище. Среди непокоренных народов он отмечает также адыгов, зикхов , черкесов и лесгов: «некие сарацины, именуемые лесгами, равным образом не подчинены татарам». Однако «Гуюк-хан и Менгу-каан осенью кулкуна-иль, года мыши , по приказанию каана, вернулись, и в год быка, 638 г. расположились в своих ордах». Высокогорье не слишком интересовало монголов; разбираться с непокорными, ушедшими туда, они предоставили их единоплеменникам, жившим на плоскости...

Арктания

Нет, моего к тебе пристрастья

Я скрыть не в силах, Мать-Земля!

Ф.Тютчев

– Так монголы выкинули нас из нашей земли сюда, за море, взяв за шкирку, как котят. Сюда, где и так тесно. Как нам вернуться домой? Туда, где остались наши земли. Наши степи. Наши реки... Я уже показывал тебе, как бессмыслен «лобовой штурм». Но как же тогда?

– Это – «развивающий вопрос»?

– Считай, что да!

– А сроки?

– Думай, пока не придумаешь...

– Учитель, но ведь и авары, то есть савиры, тоже пришли в те края, правда, намного раньше монголов, но все же...

– Многие так думают, но это неправильно!

Смотри: с глубокой древности тюрки поклоняются «турк ыдук Йер-Су», («Священная тюркская Земля-Вода»). На Алтае говорят «Гери-су», у хакасов – Шерсуг, в Семиречье – Жер-Суу, но все это одно и то же, священный брак Земли и Воды, в котором был порожден мир, важнейшее, наряду с Тенгри и его катун Хумай, божество счастья и плодородия, которому мы, тюрки, поклонялись до ислама, пребывая в джахилийе. Сейчас Хумай стала у нас сказочной птицей, приносящей счастье, но Йер-Су иногда отождествляется с ней: тамга, соответствующую этому понятию, похожа на контур трехглавой горной вершины, и ее можно увидеть в царской тиаре Хумай – венце с тремя зубцами-лепестками. Местопребыванием Хумай считалась «трехрогая» гора Белуха на Алтае, а здесь, на Кавказе – Беш-Даг; у этой горы хоть и пять вершин, но с любого места степи их видно только три...

Ну, а теперь переставь корни в слове йер-су!

– Суб-йер, – произнес Абдаллах, ничего еще не понимая.

Али молча глядел на него.

– Ты ничего не слышишь? – наконец спросил он.

– А что я должен услышать?

– Да то, что суб-йер – это и есть субер, савир, а иногда просто йер, земные – это имя нашего племени! – с неожиданным раздражением, которого Абдаллах никогда доселе не замечал в нем, воскликнул Али. Абдаллах догадался, что причиной раздражения было то, что мысль эта была слишком дорога ему, – и не упрекнул в душе своего учителя.

– Как? – не понял Абдаллах. В его голове мгновенно пронеслось то, что рассказывал ему Старик о йерах, йериях, ариях, Земных, но ведь он думал тогда, что речь идет о каких-то богах глубокой древности. Старик говорил о греках и индусах, франках и персах, даже арабах, разошедшихся по всему миру из какого-то священного центра, но Абдаллаху и в голову не приходило, что речь может вот так конкретно идти о сегодняшнем дне... И что место, где находился этот священный центр, может быть точно определено: вот эта гора, вот эта река...

– Как? – повторил за ним Али. – А вот так. Сейчас я попробую рассказать все по порядку.

Слово суб-йер известно не менее трех тысяч лет! Наши мудрецы установили, что в глубочайшей древности, когда йерриты (хурриты) ворвались с севера, из-за Кавказских гор, в Междуречье и создали там государство Митанни , «...шумеры и вавилоняне называли страну и племена хурритов Субарту» . Может быть, само слово Шумер восходит к «суб-йер» ...

Суб-Йер, Вода-Земля – так мы в глубокой древности, в доисламской джахилийе, видели свою Вселенную: гора, окруженная водами первоокеана. С горы на четыре стороны текут реки. У индусов Индра, своей ваджрой убив Валу, выпустил из него «четыре потока»; а в другом варианте мифа, победив Вритру, Индра освободил небесную Гангу (реку), которая, обрушившись на его голову, разделилась на «четыре потока». Библия утверждает, что «из Эдема выходила река для орошения рая, и потом разделялась на четыре реки...». Греки говорят, что Гефест создал для царя Колхиды четыре источника, которые бьют из-под виноградной лозы... В Индии эту гору называли Меру; в Персии – Хара; поистине, и там и там правильно было бы сказать – Йера. Монголы тоже знают гору Сумер-ула, возвышавшуюся над водами потопа.

Есть в мире гора, крутохолмная Меру, Нельзя ей найти ни сравненье, ни меру. В надмирной красе, в недоступном пространстве, Сверкает она в золотистом убранстве ... Одета вершина ее жемчугами. Сокрыта вершина ее облаками. На этой вершине, в жемчужном чертоге, Уселись однажды небесные Боги...

Не знающие ищут эту гору повсюду; знающие повсюду видят ее. Стань посреди степи – и ты поймешь, о чем идет речь! Но еще яснее это можно понять, взойдя на курганную насыпь (моделирующую еще и небесный свод). Чтобы уподобление было предельно ясным, вокруг кургана выбирали кольцевые рвы, наполнявшиеся дождевой водой. А греки Причерноморья вокруг царских курганов выкладывали круги из амфор, заполнявшихся морской водой. Пребывание на вершине кургана, например, ритуальная трапеза здесь, отождествлялось с пребыванием на небесах. Сферические купола наших мазаров и мавзолеев окрашивают в священный цвет кёк (сине-зеленый), и это тоже модель неба!

Отсюда курганные захоронения, которых так много в Дешт-и-Кыпчак! Татары называют курган кюрханэ – «круглая могила». Но в Аккаде его называли кур-ну-ги, («земля, откуда не возвращаются»), а в Шумере – кур-галь (великая гора)... Сегодня эта модель мира забыта.

Смотри: Геродот, живший более полутора тысяч лет назад, знает в этих местах народ иирков. А мудрейший Низами Гянджеви около двух веков назад писал, что русы приходили в Закавказье «из страны алан и йерков (герков)». Кто же эти иирки, йерки? Из писавших о них историков и географов ни один не понял правильно, о чем и о ком он пишет!

Вот пишет Мутаххар ибн Тахир ал-Мукаддаси в «Китаб ал-бад ва-т-тарих» : «Что касается русов, то они живут на острове нездоровом, окруженном озером».

Вот Гардизи в «Зайн ал-Ахбар» : «Что же касается русов, то есть остров, расположенный в море, и остров этот протяженностью три дня пути в длину и в ширину и весь покрыт лесом. Почва его такая влажная, что если поставить ногу, то она погрузится в землю по причине ее влажности».

Вот Ибн-Русте: «Что же касается Русийи (Йерсии), то она находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором они живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить ногой на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги...».

Вот Шараф аз-Заман Тахир ал-Марвази в «Таба'и ал хайаван»: «Что же касается ар-Русийи (Йерсии), то они живут на острове в море. ... На острове леса и болота и окружен он озером».

И все они понимают остров как географический объект. Но этот остров, окруженный водами мирового океана – объект космогонический, это – образ Вселенной! И знаешь ли, откуда взялось здесь «болото», расцвеченное словами вымысла? Равнодушный переводчик передал словом болото сочетание «Суб-Йер», которое нужно было перевести как «Мать Сыра Земля»!

– Учитель, а кто эти русы, о которых тут говорится?

– Возможно, суберы не были единым племенем; возможно, это были разные племена с единым мировоззрением. Но с русами тут все ясно: это те же йерсы – суб-йеры – савиры. Хазары называли их с-в-р (в хазарских текстах нет гласных букв), и это племя, поистине, жило в разделении: одна часть по Тереку и Сулаку, другая – в низовьях Танаиса, нахр ас-Сакалиба (река Славян) и по Руте, нахр ар-Рус (Река русов) . Вот, поистине, те земли, которые должны быть святы для каждого йерия, Земного... Те земли, которые нам больше не принадлежат...

Смотри, как написано в «Маджмал ат-таварих»: «Рассказывают также, что Рус и Хазар были от одной матери и отца . Затем Рус вырос и, так как не имел места, которое бы ему пришлось по душе, написал письмо Хазару и попросил у того часть его страны, чтобы там обосноваться. Рус искал и нашел место себе. Остров не большой и не маленький, с болотистой почвой и гнилым воздухом; там и обосновался. Место то лесистое и труднодоступное...» Ну, откуда тут остров, думаю, тебе ясно!..

– Что острова не было – я уже понял. А что было?

– Ал-Истахри пишет: «И русов три группы. [Первая] группа, ближайшая к Булгару, и царь их в городе, называемом Куйаба , и он больше Булгара. И группа самая высшая из них, называют [ее] Славийя, и царь их в городе Салав , [третья] группа их, называемая Арсанийя, и царь их сидит в Арсе, городе их». А вот Ибн-Хаукаль: «Куйава – город русов, ближайший к мусульманам, приятное место и резиденция царя. Из него вывозят различные меха и ценные мечи. Слава – приятный город, и из него, когда царит мир, ведется торговля со страной Булгар. Артаб – город, где убивают всякого чужестранца, и оттуда вывозят очень ценные клинки для мечей и мечи, которые можно согнуть вдвое, но, как только отводится рука, они принимают прежнюю форму».

Этот город Арса, Артаб или Арта, эта земля Арсания, Артания или Арктания – одно из самых древних названий в этих местах! Древние прагреки, когда они еще жили еще здесь, и именовались не эллинами, а гелонами (халанами), называли эти места просто Йерктос или ArktwV, – «земля», «территория», а когда они ушли из этих мест на юг, они стали под этим названием понимать «северные территории», «север». Когда сюда пришли готы , они перевели слово, с присущим теперь ему смыслом, на привычный им язык и стали называть жителей этих мест «норманны», то есть северяне. Сегодня жители тех мест называют свою страну «Червленый Йер (Яр)», что значит – «Блистающая подобно солнцу Земля».

А поклоняются они божеству плодородия – Йеру, Йеросу (Эросу), Йериле (Яриле) или Чуриле, и его супруге Яре (Гере), которую символизировала весенняя земля. В их честь весной пекут хлебцы мужской формы, а также булочки и баранки женских форм; и то и другое поливают сладкой глазурью, подобной по виду мужским извержениям (или маслом, сметаной) и посыпают маком или пшеном, иногда крашеным; все это должно обеспечить плодородие. Но Йерила, Чурила, Чур, которому воздвигали четырехгранные фаллические обелиски из дуба, был еще и гарантом справедливости, следившим за выполнением обязательств, и хранителем земли; Чур и сегодня у них означает грань, границу, рубеж, межу, край; если рус хочет сказать «сверх меры», он говорит «через чур». Если справедлиивость нарушена, Йер становится Йеросом (Аресом), яростно бьющимся за свои территории.

Чур был и богом огня, русы видели его в очажных поленьях... И вот уже ал-Якуби называет русов ал-Маджус ал-Урдмани, где первое слово переводится как «неверные», «маги» т.е. зороастрийцы, огнепоклонники, а второе – транслитерация норманнов...

– Учитель, так суберы – огнепоклонники?

Огнепоклонники

...Устроили капища Ваалу в долине сыновей Енномовых, чтобы проводить через огонь сыновей своих и дочерей своих в честь Молоху, чего Я не повелевал им, и Мне на ум не приходило, чтобы они делали эту мерзость, вводя в грех Иуду.

Иеремия, 32:35

– Ты тюрок (ибо, поистине, улгары – это тюрки!), и ты должен знать, что первопредок всех тюрков, Удун Будун, то есть «Удун всех племен» как о том повествуют и Рашид уд-Дин, и Абу-л-Гази, произошел от дерева-женщины, и одни говорят, что это была береза, но другие считают – дуб. В Индии каждый Будда имеет священное дерево, с которым связана его сила, называемое bodhitaru, дерево мудрости, ведовства. Любой тюрок поймет: уд, от – поистине, это солнце, огонь, а удун – очаг, и даже те поленья, которые в нем горят; но удук, или, как говорят восточные тюрки, ыдук – значит священный.

Поистине, в древнейшие из времен джахилийи, когда у человека ничего не было, кроме шкуры и дубинки, только костер мог спасти его от смерти, когда солнце опускалось все ниже к горизонту, а землю и реки сковывала стужа. Очаг, костер, обложенный камнями, был маленьким солнцем; вот почему одним и тем же словом назван как земной, так и небесный источник света, тепла и жизни, вот почему и у этого слова, и у слова, обозначающего полено, чурку, бревнышко – доныне имеется значение святости! В это время человек обнаруживает, что два деревянных бруска, сложенные крест-накрест, при трении дают огонь. И человек называет священным и этот огонь, и этот крест из дерева, который становится знаком огня и солнца. Он дает огню имена: на земле – Агни (так же называлась и ритуальное жертвоприношение, агнец); в воздухе – «Вайю» (Молния), на небе – Сур. Солнце, спустившееся на землю, ставшее Земным посредством жизненной силы дерева, тоже называлось Сур или Чур (Йер).

Позже люди научились высекать огонь отцом-железом (сталью) из матери-камня (кремня); этот, а не более древний ритуал, используем сегодня мы, ибо он еще символизирует отделение верхнего, мужского, небесного мира от нижнего, женского, земного.

Но дни шли, и вот на переломе зимней стужи бледное, затянутое туманами, негреющее солнце вдруг делало первый крохотный шажок вверх, приподнималось чуть выше в своем пути по небосклону. Не было события важнее в жизни тех людей: оно означало, что через несколько лун вернется тепло, исчезнет лед на реках, а степи покроются травами. Они торжественно отмечали это событие и говорили, что родился бог света. Знаком этого события у древних тюрок была руна yr, ur а, возможно, ее звучанием было jer; она означала врата смерти и рождения, землю, воду, женщину и пещеру. Гораздо позже, когда охотники стали скотоводами, эта же руна получила значение «корова» и даже «бык», но об этом мы поговорим в другой раз!

Почему знак солнечного возрождения означал врата смерти и пещеру? Потому что каждый день человек видел, как земля проглатывает истекающее кровью солнце. Предполагалось, что оно уходит в пещеру, подобную тем, в которых тогда жили люди, и там его встречает чудовище, подобное тем, с которым приходилось сталкиваться в похожих ситуациях людям. Это чудовище получило имя jer или ber: грекам оно было известно как Земной Пес (Йер-Бер, Кербер), многоглавый пес Гериона (Йериона), охранявший вход в пещеру Аида (безвидный), истинное наименование которого Эреб (Йереб, «земной мрак»)... Римляне называли медведицу урсус. Неверные франки, называющие себя «племенами богини Дану», кроме Фенрира, знают его двойника, волка Гери (Йери), которого удерживает от того, чтобы проглотить мир, лишь неразрывная цепь «из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны». Русы поклоняются мохнатому Bцr, Бурому, живущему в бер-логе, засыпающему на все время, когда опускается к горизонту солнце. Тюрки знают, что это чудовище – великий волк Bцri; индусы знают его как швета-вараха, то есть «белого медведя» ... Дальше на восток это чудище предстало в виде дракона, уже не сидящего в пещере, а вросшего в землю, подобно тому, как вросла в свой панцирь черепаха; Китай (да и монголы) поклоняются черепахе.

А почему знак солнечного возрождения означал воду? На берегу бахр ал-Бунтас солнце при заходе тонуло в море, и здесь йер стало означать еще и воду: здесь, в Иберии (стране воды), на морском берегу стояло святилище Стража Западного Порога, являвшего свое могущество с помощью ветра Борея и известного как Гаргеттий (или Тартеттий, Тартесс, Тартар). Гипер-бореей, Гипер-Йерией, «За-Порожьем» были названы страны к северу, а не к западу от этого святилища; но тот, кто знает, что там, на севере находилась наша прародина, не удивляется этому.

И вот смотри: родился бог света, но кто его родил? Остывшая, скованная льдом земля-мать? Больше некому! И мы находим у кавказского племени алан, называющих себя нартами, поразительную историю. К мертвой, похороненной в каменном склепе дочери владыки водного царства Дон-батыра, Йерассе (Дзерассе, Йере, Гере), входит Ас-Тарг (Уас-тырджи); оплодотворенная им, она рождает Шатбну, основательницу нартского рода Ахсартагката. Шатбна находит камень, в котором бьется человечье семя. Бог-кузнец расколол молотом пылающий камень, и из него выпал раскаленный младенец. Кузнец схватил ребенка клещами за колени, окунул его в молоко волчицы, налитое в дубовую колоду, и стал младенец булатным. Мягкими остались только его колени, зажатые клещами кузнеца. Так рождается величайший нартский герой, солнечное божество, Солнцлан (Сослан). Мягкие колени потом и губят его: чудовищное солнечное колесо, прокатившись по ним, отрезает ему ноги; подобно этому и Ахилл гибнет из-за незакаленной пяты, за которую держала его Фетида, окуная в воды подземной реки Стикс.

Кубические усыпальницы из каменных плит, оформленные как женское чрево, ты можешь увидеть на Кавказе повсюду. Они называются дольмены, и призваны возродить помещенного в них покойника, – после того, как будут раскалены в большом огне.

Легенда очень древняя, и в ней немало напутано. Но если убрать случайное, ты увидишь, что этот миф известен всему миру. В Индии кшатрии, каста воинов, называют себя агни бхувах, «рожденные из огня». Зороастрийцы в своих литургиях используют понятие artaoka – «головешка», «выхваченный из огня»; а Саошьянт у персов, да будет тебе известно, это герой-спаситель. Неверные франки знают Гулльвейг (Золотая руда), очаровательную колдунью, которую трижды ввергают в огонь, но каждый раз она выходит из него еще более прекрасной, наполняя души людей неутолимой жаждой... У яхуди известно повествование об отроках в пещи огненной, и такую же сказку, с насмерть раскаленной баней, четыре угла которой остужает для героя случайно встреченный старичок, знают русы.

У греков сохранилось больше всего обрывков этого мифа. В одном из них к Данае, «дочери Дона» в медный терем, где она была заперта навеки, в виде золотого дождя, что, возможно, означает огонь, проникает Зевс, и от их соития рождается Персей, величайший герой; Данаю и Персея помещают в ящик и бросают в море, откуда они чудесным образом спасаются. В другом мифе Зевс испепеляет огнем Семелу, а Диониса выхватывает из ее чрева... Деметра, воспитывая Демофонта, не только натирала его ежедневно амброзией, отчего тот не брал груди и не ел хлеба, но и предавала его огню, что должно было дать ему бессмертие. То же самое проделывает Фетида с Ахиллом, дабы уничтожить, выжечь в нем смертную природу, оставить одну лишь огненную душу; но и здесь богине не удается завершить необходимые ритуалы, ребенок остается смертным. Алфее было сказано, что жизнь ее сына Мелеагра продлится, пока будет пылать в очаге полено, и та всю его жизнь бережно хранила головешку... У нартов история Солнцлана повторяется с Батыр-азом: раскаленный, он был так же точно закален в море... Моисей был помещен в засмоленную корзину, брошен в Нил и спасся лишь чудом...

– Под Новый год у нас в печь клали бревно и гадали по нему, – не удержался Абдаллах. – Я помню, что если оно горело всю ночь, до утра, это было добрым знаком...

– Я вижу древнейшую предысторию этого мифа так, – раздумчиво сказал Али. – В глубокой древности посвящаемого, того, который должен был стать царем-жрецом, замуровывали в кувшин или обмазанную глиной плетенку и бросали в пламя при стечении всего племени. Возможно, кто-то из кандидатов на царство сгорал или задыхался; но тот, кто оставался жив, восставал среди языков пламени на обломках глины и выпрыгивал из огня, в глазах всего племени являя свое несомненное царское и жреческое достоинство. Возможно, жрец-кузнец разбивал молотом это керамическое яйцо, чтобы спасти героя; возможно, горячее яйцо из огня бросали в воду, и лишь потом разбивали. Может быть, на его одежды была нашита чешуя или перья... Возможны были разные варианты. В любом случае права на царство того, кто прошел эту мучительную инициацию, были очевидны для всего племени!

Символика этого ритуала чрезвычайно сложна. Здесь и мотив священной птицы Хумай, или, по-арабски, Рухх, «птенцом» которой, вылупившимся из ее яйца, является посвящаемый: стало быть, он способен летать и возноситься. В Греции находят чрезвычайно много захоронений в яйцевидных амфорах...

– Знаешь ли, – близко придвинувшись к Абдаллаху зашептал Али таким тоном, который заставлял думать, что мысль эта только что пришла ему в голову, – я думаю, что жрецы никогда не навязывали простолюдинам обряды захоронений. Они заботились о своем – обеспечить и охранить царское и жреческое величие. Простолюдины сами погребали своих умерших, пытаясь имитировать ритуалы царского посвящения, в которых всегда содержался элемент смерти и воскресения, наивно надеясь, что и их мертвые воскреснут благодаря этому... Отсюда, может быть, широко распространенное у огнепоклонников сожжение покойника – в ладье, в колеснице, – в том предмете, из которого в ритуале посвящения выходил царь! Поэтому по характеру погребений можно отчасти судить о посвятительном ритуале. Там, например, где хоронят в деревянной колоде, мы видим царя, висящего на мировом дереве... У египтян фараона хоронили в каменном саркофаге: угадай, каков мог быть ритуал их посвящения? Добавлю, что в каменный саркофаг у них вкладывался металлический, золотой или медный; удивит ли тебя теперь, что они, по легенде, «приносили жертвы Молоху, сожигая красивейших юношей и девушек внутри раскаленного медного быка»?..

У древних, пребывавших в джахилийе, арабов Йерталт , Йерра (Аарра), зу-Йера (Душара, зу-Шара), то есть «владетель Йеры», Земли, был богом плодородия и растительности, света и солнца. Космическое божество, творец и устроитель мировой гармонии и вселенского порядка, владыка мира, громовержец, он был рожден от девы-камня, и ему поклонялись в образе черного четырехугольного необработанного камня, которому приносили жертвы. Почему черного? Возможно, потому что для поклонения его помещали в костер, и он был закопчен!

И знаешь ли ты, что Бет-эль, слово, которое греки исказили в Вифлеем, и которое переводят обычно как «Дом Бога», на самом деле значит «Камень Бога», тот камень, который отвергли строители, но который стал главою угла?..

– Учитель, ты часто говорил о племени нартов. Кто они такие?

– Сейчас они живут в горах Кавказа, а называют себя так по земле своих предков, священной стране Нарте, в которой легко угадать Арту, – и даже Арья-Варту персов-зороастрийцев; mard, между прочим, у персов значит «мужчина».

Русы тоже знают эту землю, Арсу, Йерсу, Росу; они очень большое значение придают росе, покрывающей землю, считая, что в этот момент она буквально должна именоваться Йер-Су, Мать-Сыра-Земля; женские божества родников, озер и рек они именуют росалками. У греков, между прочим, богиня росы до сих пор именуется Герса (Йерса). Священную для них землю русы именуют Йерий, Ирий, Рай, подчеркивая, что она окружена водой. Видимо, с тех пор, как свр, савиры, северяне, которые теперь именуются русами, ушли из кавказского междуморья за Танаис, Дон, называемый ими Дунай, вода, за которой они помещают Ирий, обязательно представляется им текущей. Они еще называют себя смерты , что значит – «те, кто умирает, уходит в землю». Но наши мудрецы держали в руках их летопись, написанную полторы сотни лет назад , и там сказано: «нарци [нарты], еже есть словене». Словенами, то есть «говорящими понятно», в отличие от немцев, чью речь понять невозможно, они и теперь зовут себя.

А у монголов Арта называется Орда, что значит – закон, порядок...

Посвящение

...Я не пропущу тебя через себя, – говорит порог, – пока ты не скажешь мне моего имени. ... Я не открою тебе, – говорит замок двери, – пока ты не скажешь мне моего имени...

Египетская «Книга мертвых», гл. 127

...Над кузницей сияли крупные и чистые осенние звезды. Терпко пахло прелым листом и грибной свежестью. Здесь Абдаллаху была известна каждая пядь, и все же он подходил к кузнице с неожиданным трепетом, вспоминая шестую книгу Энеиды:

«Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной, Каменной, озером черными сумраком леса хранимой» .

Обряд он знал наизусть и пребывал в состоянии полной ритуальной чистоты. Но обряд предусматривал контрольные испытания, и Абдаллах не знал, в чем они будут состоять.

...Их было семеро, все – знакомые кузнецы, но лишь об одном, об Али, он знал доселе как о члене братства... С бритыми головами, окладистыми и кудреватыми бородами, в ночной темноте, освещенной лишь горном, они выглядели необычно, таинственно и даже пугающе. Элементом внешней символики бекташи были два цвета, пурпурный и золотой; ленточки этих цветов, в знак торжественности момента, украшали чалмы всех семерых.

...В кузницу ему войти не дали. Двое – Мустафа и Карим, Абдаллах хорошо знал их обоих – уперли ему в грудь острия обнаженных сабель:

– Во имя Аллаха, откуда ты, кузнец дуба?

– Из леса, – голос Абдаллаха сорвался. Он знал, что так и будет, выучил ритуальные тексты, но все выглядело так всерьез, что он почти испугался.

– Кто отец твой?

– Подними глаза к небу.

– Где мать твоя?

– Опусти глаза на землю.

– Кто ты сам?

– Ищущий...

– Чего ищешь ты?

– Света...

– Свет рождается из мрака: нет ему другого пути. Солнце меркнет и уходит в ночь; зерно падает в черную холодную землю. Готов ли ты пройти путь Солнца и зерна, путь холода, скорби и отчаяния?

– Готов, если вы поведете меня!

Мустафа и Карим отступили, отвели сабли от его груди. Абдаллах, как ему было объяснено заранее, засучил шальвары, и Мустафа с Каримом нанесли ему небольшие надрезы на кожу у колен, тут же повязав кровоточащие ранки пурпурными бантами, ленты которых достигали пола . Это должно было символизировать льющуюся из перерубленных колен кровь. Затем они повели его к горну, вокруг которого стояли остальные пятеро. Здесь к ибн Инджилю обратился Али:

– Чтоб пройти путем Солнца и зерна, ты должен быть откован из стали – и нет иного пути к этому, как раскалить тебя в горне и бросить на наковальню, под молот. В залог искренности своих слов, положи свою руку сюда...

Абдаллах чуть не ахнул: на краю горна стоял длинный керамический тигель. В нем – в моче рыжеволосого мальчика или козленка, которого три дня кормили только папоротником, – закаляли готовые клинки. Но сейчас он был полон расплавленным металлом: Али, явно специально, с усилием стронул тигель с места, и свинцовая поверхность металла тяжело колыхнулась. Она еще подрагивала, качая багровые блики, когда Али простер над тиглем руку, высыпал порошок анаши – и по поверхности металла побежали крохотные искорки, от желтоватых крупинок потянуло голубоватым дымком со знакомым маслянистым запахом...

– Ну! Что ж ты медлишь!

Окрик Али, которому Абдаллах привык верить, как себе, произвел обычное действие: он, простившись в душе со своей рукой, ткнул ее, растопырив почему-то пальцы, вперед, в расплавленный металл...

Одобрительный гул встретил это его движение – видно, не часто приходилось бекташи видеть такую отчаянную решимость! Лишь затем, уяснив себе это, Абдаллах ошеломленно понял, что рука его, похоже, целым-целехонька... Он вытащил ее из тяжелого горячего металла , недоуменно поднес к лицу: действительно, все на месте, ни обугленных лоскутьев кожи, ни ожоговых волдырей... Мустафа мгновенно обвязал ему руку полоской златотканной парчи.

– Далее над горном тебя заменит твой барашек, – раздался знакомый голос (барашка Абдаллах привел еще днем, и он уже был освежеван), – но другую руку на наковальню, под молот, ты должен положить сам...

Али взял в руки большую деревянную киянку, которой правили латы и окончательно формовали кольца уже связанных кольчуг. Дубовая, она была, пожалуй, потяжелее иной кувалды. Он с чудовищной силой грохнул ею о наковальню, поставил к ноге, придерживая левой рукой, а правой повелительно указал, куда положить руку...

Это испытание было для Абдаллаха, еще не оправившегося от изумления, не менее неожиданным, но все же показалось ему значительно более легким: если в первом случае можно было подозревать какой-то подвох, расчет на сообразительность, и сожженная рука вполне могла быть отнесена на счет дури самого посвящаемого, то здесь все было ясно. Если Али раздробит ему руку – это будет целиком на его совести! Но здесь явно что-то тоже предусмотрено, и рука, конечно же, останется целой. Так что оценивается лишь готовность и умение повиноваться. Вот почему рука Абдаллаха лежала на наковальне, пока эти мысли еще мелькали в его голове. Впрочем, он понимал, что не так-то просто удержать на месте руку, на которую с чудовищной скоростью падает тяжеленный молот, и потому придержал левую руку правой...

– Если хочешь – закрой глаза!

Абдаллах отрицательно мотнул головой.

Молот в руках Али едва ли не со свистом рассек воздух и без малейшей заминки обрушился на наковальню, руку, лежащую на ней... У Абдаллаха все похолодело и сжалось не только в груди, но и, казалось, в голове... Он, разумеется, вздрогнул и дернулся, но у него хватило сил не отдернуть руку, и новый, еще более радостный и раскованный гул восторженного одобрения отметил этот факт! Абдаллах же, как и в первый раз, недоуменно глядел на свою руку, мясо которой должно было быть расплющено в кровавую лепешку , а кости – растрощены в осколки... Она между тем была целым-целехонька, лишь вся покрылась гусиной кожей, – и вот, на его глазах, ее тоже украсили златотканным бантом.

– Ты прошел испытания, – возгласил Али. – Тебе осталось лишь принести клятву верности Братству...

– Клянусь Аллахом... – начал Абдаллах... В горле запершило, он закашлялся, и кто-то из кузнецов мгновенно протянул ему турий рог кумыса...

– Клянусь Аллахом никогда и никому не открывать без повеления братьев тайны знаков, прикосновений, слов учения и обычаев Братства, – ни тех, которые мне теперь известны, ни тех, которые могут быть мне вверены или станут известными впоследствии. Клянусь ни в чем не изменять Братству ни словом, ни каламом, ни телодвижением, ни мечом, ни умыслом, ни взглядом. Клянусь являться по первому зову братьев и выполнять их повеления, как свои собственные желания, со всем тщанием и прилежанием, заботой и умением, ловкостью и осмотрительностью, какие только дарованы мне Аллахом, даже если смысл повелений оставлен для меня тайной. Если достичь поставленной цели невозможно, не отдав своей жизни, клянусь безоговорочно отдать ее во имя Братства. Клянусь никогда не оставлять в беде никого из братьев и являться им на помощь по первому их зову...

Если я не сдержу этой клятвы, то да отсекут мне руки, взявшие меч или калам для нечестивого дела, и ноги, ведшие меня на него, и да испепелят их; да вырвут у меня изо рта предавший братьев язык, да зальют мне горло расплавленным свинцом; да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, и да сожгут его потом и развеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника!..

Абдаллах замолчал, отчетливо понимая, что вошел в совершенно новый мир, возврата из которого уже нет. Произнося слова клятвы, он вдруг как бы заново – или даже впервые – понял, что, собственно, он обещает, в чем, собственно, клянется, – и против своей воли почувствовал, что если братья, имеющие право приказа, пожелают, то они могут заставить его свить веревку из себя самого... Поэтому он подавленно и опустошенно молчал...

– Высказывайтесь! – возгласил Али.

Ритуал начался с самого младшего, Мухаммеда, в черной бороде которого не было ни одной серебринки. Он подошел к Абдаллаху лицом к лицу, положил свою правую руку на его правое плечо, причем его мизинец особым образом нажал на основание ключицы, и, глядя ему в глаза, произнес:

– Ты прошел испытания. Здравствуй, брат!

Один за другим к нему подошли еще четверо, приветствуя своего нового брата, и каждый показал еще один условный тайный знак. Предпоследним подошел Карим. Показав очередной знак и приветствовав брата, он попросил внимания:

– Этим знаком пользуются все наши. Но если тебе пожмут руку вот так, – он показал, как, – знай, что этот посвященный поставлен мною под сомнение. Вместо настоящего я показал ему этот знак – и известил об этом братьев...

– Нас торопят «сверху», – пояснил Али. – Им легче пердеть, чем нам нюхать! Но иногда, впрочем, очень редко, мы идем навстречу их требованиям и посвящаем новичка при согласии шести, а не семи членов, оставляя его на какое-то время под особым контролем. Того новичка готовил и настоятельно рекомендовал Мухаммед, и мы пошли ему навстречу; но если Карим окажется прав, Мухаммед лишится мизинца...

– А тот... новичок?

Али потупил глаза:

– Речь идет о вещах слишком серьезных... Более серьезных, во всяком случае, чем жизнь червя, который так хорошо умел отводить всем глаза, что его долго принимали за человека... Всякий человек хорош, да не для всяких дел. Если человек может стать предателем – он сразу становится проблемой... Разумеется, мы решаем ее, тщательно взвесив все возможности и не раз выполнив необходимые проверки. Знаешь ли, рыба мечет миллионы икринок, но лишь несколько из них становятся рыбами. У нас соотношение намного выше!

Но в сторону это! Ты прошел испытания! Поздравляю и рад за тебя. Не так часто мнение братьев бывает столь единодушно – ни у кого ни тени сомнения! Но ты заслужил это!

– Тот... посвященный, в котором усомнился Карим... ему вы тоже сказали, что он прошел испытания?

– Ты невнимателен, но это я отношу сегодня на счет волнения. Да, сказали, клянусь Аллахом. Но Карим дал ему только один знак – проверочный, и он остался в неведении об этом. Тебе же даны два знака. Понял теперь?

Абдаллах облегченно вздохнул.

– Ну, здравствуй же, новый наш брат перед лицом Аллаха! – воскликнул Али. Он полуобернулся назад, выхватил саблю из ножен, которые, вместе с перевязью, держал наготове Мустафа, воздел в вышину свободную руку и слегка ударил Абдаллаха саблей по плечу у самой шеи, так, что это могло имитировать и смертельный удар. – Поистине, это твой меч, и ты отныне имеешь право обнажать его всегда, даже без приказа, если опасность угрожает вере в Аллаха или жизни и здоровью тени его на земле, нашему пресветлому султану; нашей богохранимой стране и представителям ее власти; твоим братьям и Братству в целом, ну и, разумеется, лично тебе или дорогому для тебя человеку, даже если он не член Братства. Ну, без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!

Говоря это, Али вбросил саблю в ножны, взял из рук Мустафы пояс и перевязь и опоясал им Абдаллаха.

– Отныне ты – наш полноправный брат! – воскликнул Али. – А теперь – к столу! Отдадим должное и барашку, жаренному с травами и специями, и кумысу... Будем радоваться, ибо не пройдет и нескольких дней, как ты попадешь в руки не тех, кто учит, а тех, кто приказывает, – не всегда обдуманно, не всегда справедливо, но всегда – требуя полного и безоглядного повиновения. Будем надеяться, что и это испытание окажется посильным для тебя...

Абдаллах, будучи знакомым с ритуалом, все же осторожно спросил, можно ли ему сесть к дастархану уже без ленточек.

– Мой мальчик, ты все еще по локоть золотой, по колено серебряный? – шутливо ужаснулся Али. – Не забывай, что барашек, которого мы съедаем, в фигуральном смысле заменяет нам тебя. Ты – ритуальная жертва. Так что потерпи немного! А этими ленточками ты будешь по торжественным случаям обвивать свою чалму... Но сначала – салят...

Он, а за ним и все остальные привычными жестами расстелили молитвенные коврики...

***

– Прежде, говорят, посвященный тут же закаливал свой меч, положив его в горн и погрузив затем в тело раба... – заметил, усаживаясь за стол и отрезая кинжалом первый кусок баранины, Мустафа.

– Или рабыни, – сладко причмокнул Мансур, также орудуя кинжалом в туше.

– Так давно уже не делается... – с сожалением цокнул языком Карим, придвигая чашу кумыса...

Абдаллах невольно вздрогнул: холодок пробежал меж его лопаток к затылку.

– Они шутят, – успокоил Абдаллаха Али.

***

...Средневековье, наивные годы человечества, когда готовность к послушанию проверялась в манипуляциях, сходных с детскими играми, а произнесенным клятвам верили и посвящающий, и посвящаемый!

От тайных посвятительных ритуалов тех времен остались невнятные обрывки, и автор кается здесь, что он вряд ли достаточно точно восстановил этот ритуал семисотлетней давности, по тем очень немногим клочкам информации, которые были у него в руках. Писал, надо сказать, с чувством грусти о невозвратности тех романтичных и гуманистических технологий посвящения. Ибо пройдут сотни и сотни лет, придет XIX, потом XX век, и порядок «посвящения» во многих тайных орденах и подпольных (а иногда и легальных) политических партиях и разного рода «фронтах сопротивления» окажется совершенно иным. Клятва в том или ином виде останется – но она превратится в чистую формальность. А вместо того, чтоб положить руку на наковальню, нужно будет убить политического противника или совершить крупную растрату, ограбить банк («зксы», т.е., акты «зкспроприации» в РСДРП) или растлить малолетнюю, – короче, совершить достаточно сурово наказуемое законом деяние, но не тайно, а дав своим покровителям, руководителям тайного общества, достаточно надежный и эффективный «компромат» на себя, рычаг управления собой...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\13.BMP»;3.0»;3.0»;

ШЕЙХИ ЮГА

Фатимиды, Айюбиды, мамлюки...

Величье вернул Исмаила сынам

И пеший вступает он в Бейт аль-харам .

Куда б ни пришел повелитель царей,

Всем золото сыплет его казначей.

Нежданно увидел себя богачом

И нищий, и хлеб добывавший трудом .

Фирдоуси. Искандер-намэ

Фатимиды, владевшие Египтом до 1169 года, не без внутренних волнений, тем не менее обогащались морской торговлей и успешно отбивали поползновения крестоносцев. Секретом спокойствия было равенство: феллахи получили равные наделы; зерно для посева им давали, зерно нового урожая целиком шло в государственные амбары. Латифундий не было, вся земля – государственная. Частная торговля под запретом. Исмаилизм предписывал Фатимидам считать паразитами на теле народа и купца, который в любую минуту мог стать хлебным спекулянтом, и ростовщика, который во все времена представлялся кровососом, и владельца скупленных земель, отдаваемых им в аренду. Но если не купец и не ростовщик, то кто будет главным лицом в государстве? Им, как и при фараонах, оказался чиновник: учетчик, весовщик, писец. Он был всевластен и всем, чем мог, поддерживал власть, давшую ему такое счастье.

В 1169 году сирийский атабек Нур уд-Дин Зенгид послал курда Юсуфа ибн-Айюба Салах уд-Дина вместе с его братом Малик-Адилем на завоевание Египта. Отчаянное предприятие увенчалось успехом: Египет рухнул, ибо земледельцы, не имевшие ничего, не пожелали это ничто защищать.

«Нет жаждущих укрыться в тени совиных крыльев, хотя бы птица Хумай и не существовала на свете!» – сказал Саади.

Салах уд-Дин низложил последнего Фатимида, бесцветного Адида бен Фаиза.

Успех воодушевил и полководца и его войско. Дальнейшее было похоже на ураган: перед воинственным курдом одна за другой пали крепости крестоносцев: в 1172 году норманны сдают ему Триполис, в 1187 году он захватывает Иерусалим, в 1173м – Йемен. Нур уд-Дин умер в 1174 году, и Салах уд-Дин прибирает к рукам сирийские владения его наследников. Ричард Львиное Сердце в 1192 году вынужден признать силу его оружия.

Но еще раньше, в середине восьмидесятых, в плен к Саладину попадает Великий магистр ордена госпитальеров, выходец из Фландрии, Жерар де Ридфор. Он вступает здесь в контакт с исмаилитами, и вскоре на основании неизвестного секретного соглашения освобождается из плена. Связи ордена госпитальеров с исмаилитами с этого года идут по нарастающей. Конкретно устав «внутреннего ордена» госпитальеров разрабатывает провансалец Ронселен де Фо, который позже и станет его Великим магистром, не внесенным, однако, в официальную номенклатуру...

Эти факты заслуживают особого внимания в свете того, что Салах уд-Дин не жаловал тайные мистические ордена, хоть и не оставлял их своим вниманием. Так, Шихаб ад дину ас-Сухраварди, создателю учения о «восточном озарении» (ал-ишрак), удалось стать близким другом правителя Халеба, ал Малика аз-Захира, сына Салах ад-дина. Салах ад-дин, наведя подробные справки о мировоззрении Сухраварди, узнав о его дуалистичной, зороастрийской, авестийской основе , приказал сыну казнить любимца, оказавшегося ас-санавийа . После долгих препирательств с отцом и проволочек аз-Захир вынужден был выполнить приказ: Сухраварди был задушен в халебской цитадели...

В 1193-м Салах уд-Дин умирает, и империя, раскинувшаяся от Нила до Евфрата, достается его брату Малик-Адилю ибн-Айюбу. Этот последний не желает сохранять империю и раздает владения сыновьям; ни они, ни их потомки не обладали талантами основателя династии, и последовала лавина междоусобных войн и военных союзов с арабами и крестоносцами против единоверцев и родственников. Она «шумна и яростна, но ничего не значит», – она представляет интерес только для историка. Египетские Айюбиды боролись с дамасскими за Южную Сирию, дамасские с алеппскими – за Северную Сирию; в результате Египет достался мамлюкам, а Сирия, как и уделы месопотамских Айюбидов, – монголам.

Потомки Айюбидов в Египте утратили талант полководцев, а их подданные – вкус к битвам: сказались сотни лет тоталитарной диктатуры с «промыванием мозгов» в духе «истинного учения», результатом чего у «воспитуемых» надолго, как это мы знаем по собственному опыту, становится лозунг «скорей бы война, да сдаться в плен». Феллахи и базарные торговцы исправно платили налоги, но не умели и не собирались воевать. Профессиональную армию Айюбиды формировали, покупая рабов – сначала в Судане, потом в Крыму – и обучая их военному искусству. Этих государственных рабов называли мамлюками. Не все мамлюки, однако, были рабами: после разгрома монголами, кыпчаки из причерноморских степей откочевали за Дунай; здесь к ним прибыли послы египетского султана с предложением поступить на его службу. Половцы предложение приняли, и в Египте из них был сформирован корпус мамлюков: это были элитные части, личная гвардия султана. Организованные и сплоченные, мамлюки вскоре стали единственной реальной силой в стране. И в какой-то момент они это поняли...

Понял это и молодой султан Туран-шах, хоть его и не учили в багдадских медресе разбираться в людях. Он хорошо знал юриспруденцию, диалектику, теологию и награждал чинами, назначал эмирами своих фаворитов, филологов и поэтов, часто, как и он, принимавших выспренние, красивые, но немудрые, невыгодные для окружающих и разорительные для страны решения. Это становилось системой – и придворные возроптали. Мамлюки, сила, которая должна быть, по определению, верной опорой трона, показались Туран-шаху главной опасностью для него лично и главным препятствием на пути осуществления им великой гуманистической миссии, к которой он, по его соображениям, был призван.

Он решил покончить с опекой мамлюков и в один весенний вечер, напившись вина, стал рубить саблей толстые восковые свечи в канделябрах, одно за другим выкрикивая при этом имена мамлюкских беев. Мамлюки поняли, что после свеч под саблю пойдут их шеи – и очень скоро: времени для подготовки у них не оставалось. Через несколько дней, 2 мая 1250 года, мамлюки ворвались в шатер султана, разрубили ему руку... Он вырвался, бежал... и был добит стрелами...

Мамлюки возвели на престол ребенка, Камиль-шаха, из потомков Аббасидов, назначив регентшей при нем султаншу-вдову Шеджерет аддурр, мужем которой стал мамлюк – туркмен Айбек. Ровно через семь лет, 2 мая 1257 года он потерял и власть, и жизнь. Закон Мухаммеда позволяет мужчине иметь четыре жены и сколько угодно конкубин, поэтому Айбек, заведя себе очередную пассию, никак не ждал того, что за этим последовало. Айбек любил игру в конное поло и хорошую баню после игры. В баню вслед за ним и послала стареющая и ревнивая султанша своих евнухов со страшным заданием...

Освободившийся престол, вместе с эмирской властью, она предложила своему любовнику...

Монголы и мамлюки

...Сидон я ниспроверг и камни бросил в море...

В.Я. Брюсов. Ассархадон

Пока на берегах Нила спорили о власти и любви, на берегах Онона прошел курултай , принявший решение о походе для достижения берегов моря Запада – «Последнего Моря». Весной 1257 года, когда мамлюки распинали на крестах убийц Айбека и насмерть забивали султаншу-преступницу ногами, монгольские тумены Хулагу-хана подгоняли последние ремешки амуниции, а с будущего пути следования армии сгоняли кочевое население, чтобы сохранить пастбища нетронутыми. В 1258 году тумены Хулагу и Чормагана взяли Багдад, а весна 1259 года застала монгольское войско у Газы. Весь берег Средиземного моря был захвачен, а поход – блистательно завершен.

Кто владеет палестинским берегом Средиземного моря, тот владеет мировой торговлей. Так это было в течение всего средневековья. Поэтому захват монголами берега – точнее, контакт с владевшими прибрежными крепостями крестоносцами-христианами – означал, что Египет, имея порт Александрию, останется при своей внешней торговле, но будет лишен всех прелестей международной транзитной торговли и посредничества. А монголы-христиане, под контролем которых впервые в истории оказался весь караванный путь, эти прелести получили в полном объеме.

Мамлюкам нужно было что-то предпринимать. Их военными вождями стали Куттуз и аз-Захир Бейбарс. Однако как напасть на противника, завоевавшего более полумира без единого поражения?

Но им повезло. Осенью 1259 года умер верховный каан Мункэ. Чингизид Хулагу-хан должен был, в своих же интересах, лично присутствовать на верховном курултае. Да и цель, собственно, была им достигнута, решения курултая 1253 года выполнены, дальнейшие завоевания – не нужны. Хулагу оставил в Палестине «лошкар-и-караул» – два тумена Китбуга-нойона – и отправился на курултай.

И тут Бейбарс получил от Беркэ, хана Золотой Орды, поразительное послание. Через моря и горы тот обращался к чужестранцу с предложением союза, придумав в общем-то формальный повод, чтобы сковать ковы на единоплеменника, на кровного родственника, на чингизида: «Знай, что я друг правоверия, и что [мой враг – ] этот супостат, Хулагу неверный, злодейски избивший мусульман и овладевший их землями. Я рассудил, что ты двинешься на него с одной стороны, а я – с другой. Мы нападем на него с двух сторон сразу и выгоним из его края. Я отдаю тебе мусульманские земли, находящиеся в его руках». Вероятно, им же, Беркэ, было инспирировано начавшееся в том же 1259 году восстание грузин, оттянувшее в следующем году силы монголов от главного, южного фронта, где шли бои с мамлюками. Но в целом Беркэ лицемерил: он оставался верен монгольской Ясе и, согласно решению курултая, передал ильхану Хулагу ряд своих туменов для похода на Багдад и Дамаск. Он не собирался сражаться против них. (Только в 1261 году, после поражения полководца Хулагуидов Китбуги, Беркэ предписал командирам своих туменов оставить Хулагу и либо пробиваться домой, либо уходить в Египет. Тумены ушли в Египет, пополнив войска мамлюков.) Но для чего же ему потребовалось писать это странное письмо Бейбарсу? Почему он искал в нем союзника?

Дело в том, что монголы Хулагу лишили возможности снимать жирные пенки с международной торговли не только мамлюков, но и Золотую Орду... А свели между собой Север и Юг генуэзцы, почуявшие, что если на палестинском берегу Средиземного моря сохранится статус-кво 1259 года, то товарообороты портов Крыма, где они были почти монополистами, и Александрии Египетской, где их флот играл первую скрипку, будут прогрессивно сокращаться!

Поразительным, с точки зрения здравого смысла, оказалось поведение европейцев, и не одних только генуэзцев! Получив в результате «желтого крестового похода» на всем протяжении средиземноморского берега единого торгового партнера, степняков, вот уже 200 лет исповедующих христианскую веру, они остались этим весьма недовольны! Казалось бы, нужно только радоваться, ибо весь мир – от океана до океана! – осенился знамением креста, – но именно в этот момент куда-то исчезают все экуменистические задумки...

Причина была в том, что в Европе в это время не было «европейцев», а в «христианском мире» не было христиан, – так могли думать только простодушные монголы, не искушенные в таинствах западных иерархий. Не придавая значения догматическим различиям между католицизмом, православием и несторианством, они полагали, что все христиане – их союзники. Так было в Золотой Орде, где сторонник несторианства Бату-хан легко нашел общий язык с православным Александром Невским, так было и здесь, где Хулагу легко заключил союзные договоры с царем Киликийской Армении Гетумом I Рубенидом (православие), с антиохийским владетелем Боэмундом VI (монофисит), с монофелитами Ливана...

«Европейцы» были внешне объединены знаком креста, но каждый из них имел свою мошну, и состояние этой мошны было для каждого важнее всего. Столпившись у восточного берега Средиземного моря, как свиньи у кормушки, захватив здесь каждый свой пятачок земли, они энергично, с душераздирающим хрюканьем, отталкивали пятачками и рылами, оттирали боками всех соперников. Каждый хотел оказаться монополистом в этой торговле – пусть даже ценой сожжения дома соседа. Не страшно нищему, что деревня горит: взял сумку да пошел...

Разумеется, здесь, на узкой прибрежной полосе, где вся торговля была морская, в особом положении оказывался тот, у кого был флот: генуэзцы и венецианцы (пизанцы не могли уже составить им серьезной конкуренции), и снова – тамплиеры и иоанниты. Как-то само собой получалось, что у этих же фигурантов оказывались и деньги, – а прочие доблестные рыцари все глубже, по самые уши, влезали в долги. Романтика рыцарства обернулась романтикой чистогана, а военно-монашеские ордена Европы превратились на Востоке в скопище нуворишей и спекулянтов. Торговая монополия монголов была им чертовски невыгодна! Когда монгольские купцы продавали, они, согласовав через гильдию минимальные цены и предельные объемы поставок, могли быть спокойны: никто из них не продешевит. Когда же монголы покупали, они с удовольствием наблюдали, как разрозненные и ненавидящие друг друга европейцы, стараясь сбыть именно свой, уже залеживающийся товар, сбивали друг другу цены!

Терпимее других к монголам относились немецкие гибеллины, имевшие «запасной вариант» торговли – сухопутные контакты с Золотой Ордой; злейшими врагами оказались паписты-гвельфы и их вассалы – ордена иоаннитов и тамплиеров. Впрочем, когда пришли монголы, рыцари стали, на правах кондоминиума, вассалами не только папы, но и Хулагу. Однако к предательству они были по-прежнему готовы!

...Иерусалимское королевство уже потеряло святой город, отнятый Салах уд-Дином, но еще удерживало прибрежную полосу с крепостями Тир, Сидон (Сайда) и Сен-Жан-д'Акр (Акра). Сеньор Сидона, Жюльен, по уши был должен тамплиерам и уже заложил им свое владение. Орден вынуждал его, дабы возвратить деньги, к грабежам владений соседей-крестоносцев. Он и грабил: разорял сирийские территории, совершил налет на окрестности Тира, сеньором которого был его родной дядя, – и все это сходило ему с рук. Пока не было монголов... И вот, теснимый кредиторами и не видя другого выхода (да и какой, на самом деле, мог у него быть выход!), он снова совершил налет на Сирию, забыв или недооценив то обстоятельство, что Боэмунд VI стал, как и он, вассалом монголов. Яса предписывала переламывать позвоночник владетельному хану, грабящему союзников, т.е. ставшему разбойником. Жюльен, справедливо рассудив, что позвоночник ему дороже, уничтожил небольшой отряд монголов, высланный в Сидон с полицейскими функциями... А возглавлял этот отряд племянник Китбуги, могущественного улусника Палестины...

Сидон был стерт монголами с лица земли (так в XIX и даже XX веках английские, французские, немецкие империалисты в карательных целях стирали с лица земли поселки провинившихся перед ними дикарей, не вспоминая, впрочем, при этом, что в свое время приличиям и порядочности их учили монголы)! В оценке этого прецедента – весьма своеобразных отношений как вассала к суверену, так и суверена к вассалу – мнения резко разделились. Монголы жалели, что не поймали Жюльена, – тогда, возможно, не пришлось бы разрушать город и сносить его стены, довольно было бы устроить показательную казнь. Согласны с ними были и тесть Жюльена, армянский царь Гетум I, и владетель Сирии Боэмунд VI.

Тамплиеры же, пославшие Жюльена «на дело», оправдывали его. Более того: они тут же, демонстративно, подвигнули на совершенно аналогичный грабеж Галилеи сира Бейрута, маршала Иерусалимского королевства, – и тоже их должника. Возможно, они просчитали и отдаленную перспективу: монголы сметают с берега все европейские крепостцы и они, тамплиеры, располагающие мощным флотом, становятся монополистами в средиземноморской торговле...

Подходящий союзник, с первого момента желавший изгнать монголов со средиземноморских берегов, был у них на примете давно. И вот 26 июля 1260 года конники-мамлюки Куттуза и Бейбарса без обозов, ибо продовольствие и фураж были запасены для них тамплиерами, на ходу сбив монгольский заслон у Газы, за один переход добрались до крепости святого Иоанна . Хорошо отдохнув, Куттуз повел войско через Галилею на Дамаск.

Нойон Байдар из Газы успел послать Китбуге гонца с вестью о вторжении. Китбуга, кочевавший у Баальбека, немедленно двинул и свои тумены, и вспомогательные армянские и грузинские части на юг. Армии встретились в Галилее, при Айн-Джалуде, 3 сентября 1260 года. Монгольское войско было разбито – впервые в истории! – Китбуга попал в плен и был казнен.

Тамплиеры, казалось бы, добились своего! Но на деле своего добились мамлюки, ловко использовавшие глупость неверных! В Дамаске заполыхали церкви, здешние жители расправились над теми, кто запятнал себя ростовщичеством и сотрудничеством с мерзостными рыцарями креста. Бейбарс, давно ожидавший подобного триумфа, зарезал попавшего под горячую руку лучшего друга Куттуза и в октябре провозгласил себя султаном мамлюков.

Хулагу двинул в Сирию свежие тумены, отбил было Алеппо, но 10 декабря 1260 года мамлюки вновь разбили монголов – при Хомсе – и отбросили их за Евфрат. Когда монгольский фронт стабилизировался, мамлюки начали помаленьку выбивать христиан из их палестинских, ливанских и сирийских крепостей. В 1268 году была освобождена Антиохия, в 1277 году Бейбарс в последний раз разбил монголов при Альбистане. Преемник Бейбарса, султан аль-Малик аль-Мансур, в 1289 году освободил Триполи; в 1291-м Малик ал-Ашраф выбил войско христиан из Тира, Сидона, Бейрута и Акры. А уж население этих городов само заботилось об организации погромов тех, кто, преступая законы ислама, пил и готовил вино, давал в рост деньги...

Транзитная пошлина – при провозе товаров через территорию державы мамлюков – вначале составляла 15%, а затем возросла до 35%. К концу XIV века в казну мамлюков поступало до 5 млн золотых динаров в год! Купцам было почти все равно, ибо они относили эти издержки на покупателей. Но мамлюкам было не все равно! Через Египет шла значительная часть мирового товарооборота, и ради сохранения существующего положения они готовы были многое отдать...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\6.BMP»;3.0»;3.0»;

ГВАРДИЯ

Жизнь бьет меня, а я свое опять:

«Храните честь!». А если негде взять?

«Прекрасное любите!» – заклинаю.

Но разве это можно приказать?

Фирдоуси

Войско

Спрашивают они тебя о запретном месяце – сражении в нем. Скажи: «Сражение в нем велико, а отвращение от пути Аллаха, неверие в него и запретную мечеть и изгнание оттуда ее обитателей – еще больше пред Аллахом: ведь соблазн – больше, чем убиение! .

Коран, 2:212-214

– Клянусь поводьями ал-Бурака, одних умений владеть луком и саблей, плавать и разбивать шатры, готовить плов и находить дорогу по звездам – недостаточно для правоверного! Вы будете обладать всеми этими знаниями, но не тем ли обладают и неверные! Принадлежность же к миру мусульман предполагает богопознание, исполнение Закона и умение на основании Корана делать мудрые умозаключения, не противоречащие Закону. Вы должны знать, за что и против чего сражаетесь!

С такими словами обратился ко вновь собранным после трехлетнего пребывания на воспитании янычарам первого девширме их кадиаскер Чандарлы Кара Халил Хайр уд-Дин паша. Это было его детище, и он хотел, чтобы войско поистине стало образцовым. Он был по-прежнему осанист, но стал несколько жирноват и вряд ли сам был готов к тому, к чему призывал своих подопечных:

– Не обольщайтесь! День, месяц или год жизни – награда для победителя за его силу и смелость, но чтобы прожить еще один день, месяц или год, вы должны снова сражаться и снова убивать. Чтобы быть счастливым, нужно быть дураком, думать только о своем благе и иметь крепкое здоровье. Но те, кто сюда отобран – не дураки, и поэтому вы не будете счастливы, даже если с легкостью проламываете чужие черепа и жуете обеими сторонами рта . Говорят, что Багдад – единственное место в мире, где можно обойтись и без счастья, а я добавлю, что такова же и служба в янычарском корпусе. Счастливой жизни нет и не будет, но есть и будут счастливые дни. И это счастье вы завоюете своими руками.

Ваша судьба – убивать и умирать. Многим она страшна – но не вам! Ибо вы не рабы! Рабу не дано сражаться, его дело – доить верблюдиц и подмывать им вымя. Мужчина же в любой момент должен чувствовать себя по ту сторону смерти. Жизнь – не более чем капля утренней росы, чем белизна сентябрьского инея. Человек, понявший это слишком поздно, иногда пытается покончить счеты с жизнью; но это глупо, ибо судьба никогда не предложит вам ничего иного. Вам, по словам Диогена, собственно, как и всем в этом мире, надо запастись либо умом, чтобы понимать, либо веревкой, чтобы повеситься.

«Я – воин ислама», – так должен в глубине души сказать каждый из вас. Поистине, человек, который не знает, кто он есть, вскоре становится ничем. Вы – вожди еще не призванных войск, эмиры еще не завоеванных городов и стран, которые завтра станут странами ислама; тот, кто имеет иные цели или не имеет никаких, обречен свыше на гибель.

Но сказать: «я готов к смерти», – еще не значит умереть! Наоборот, тогда только вы почувствуете настоящий вкус жизни, в которой больше ничего не надо бояться.

Смерть – самое важное обстоятельство в жизни воина. Грек Гераклит Эфесский сказал: «К смертной сущности никто не прикоснется дважды, в одну реку никто не войдет дважды. Война – отец и царь всего живущего; война сделала одних людей богами, других смертными и рабами». Но никто и одного раза не прикоснется к смерти, ибо, как учит мудрейший Абу Наср аль-Фараби , там, где есть смерть, уже нет тебя. А там, где есть ты, нет еще смерти. Но еще мудрее выразился Платон: «Бояться смерти – это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают наверное, что она – величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество – воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?»

Война – это путь Божий (саб иль Аллах). Каждый из вас легко его пройдет, и, преисполненный любви к миру, в последнем порыве шагнет в вечный круговорот жизни, где нет смерти, а есть восторг и беспредельное счастье райского блаженства.

И каждый из вас – ведь, поистине, все вы мусульмане и никто из вас не принадлежит к роду пророка, – может стать эмиром любого ранга. Смелее! Путь открыт! Отечество раба – там, где палка; ваше же отечество – весь мир, и, поистине, любой его участок может быть вверен храброму и мудрому слуге ислама. А заняв должность – даже не эмира, а лишь онбаши , – вы поймете, в чем главная доблесть воина. Она – в верности. Ваш десяток, ваши воины станут словно бы вашими руками, и вы лучше поймете, что каждый из вас – «рука» вашего юзбаши . Но, клянусь копытами жеребца Джирджиса, вам грозят внутренние враги, и мудрецы насчитывают их семь, «семь ко злу расположенных Звездных» и это, поистине, во-первых, гордыня или высокомерие; во-вторых, ненависть или злоба; в-третьих, жадность или алчность; в-четвертых, невежество; в-пятых, ваше желание, вожделение или страсть; в-шестых, ревность или зависть; седьмой грех – это безверие.

Все люди различны. Одни сразу видят выход или тот поступок, которым будет проложен путь к выходу из сложной ситуации. Другие долго обдумывают возможное решение. И то, и другое ошибочно, и, поистине, ошибка состоит в том, что вы думаете и заботитесь о собственном благополучии! Твое сознание должно оказаться выше; поистине, мудрость свободна от низменных помыслов. Тщательное размышление о завтрашних делах пронизано заботами о личных выгодах. Это – пагубный путь, такие мысли влекут пагубные поступки и, поистине, приводят к смерти и в этом мире и в будущем.

Как, по словам Вергилия, «для побежденных спасенье одно – о спасенье не думать!», так и для вас, чтобы не стать побежденными, лучше не думать о собственном спасенье, о собственном благополучии! Поистине, оно в руках Аллаха!

Ислам значит «покорность», и это покорность не только Аллаху, но и тем, кто поставлен и утвержден им на земле, – подобным его земной тени имамам и шейхам, но прежде всего – нашему богохранимому султану. Лишь глупцы называют свободой своеволие. Подлинно свободен лишь тот, кто надеется на мощь своих рук и силу своего товарищества, верит в Аллаха и потому ничего не боится. Каждый законный имам – сахиб ас-сайф (властелин меча), и, поистине, меч в его руках – это ты! Покорность Корану и его велениям ты обязан заявить в лицо врагам ислама, даже стоя от них на расстоянии обнаженного меча! И тогда, поистине, Коран – книга судеб – станет книгой твоей судьбы!

Да будет вам известно, что Коран извечен, и все судьбы определены от века; переменить их не способны никакие человеческие усилия. Принимая ислам, человек перестает быть «творцом своей судьбы», как высокопарно говорят те, кто идет путем Иблиса. Поистине, всякому человеку уготована и предопределена (касам) его земная доля (ризк) еще до его появления на свет. Слава солнца ограничена временем дня, слава луны – временем ночи; огонь будет погашен водой, а воду в облаках носит по небу ветер. Все имеет свой предел, кроме Аллаха. Бежать от решения Аллаха о тебе – бессмысленно: оно тебя неизбежно настигнет! Поистине, когда кто-то утром заботится о вечере, ему это вменится в грех! Вам, бывшим христианам, легко это понять, ибо и Иса ибн Марйам говорил то же: «не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» . Римляне, народ воинов и героев, считали точно так же: ubi non valens, ibi non volens !

Ты не сможешь ни силой, ни хитростью умножить свою долю, уже записанную Аллахом для тебя в книге судеб! В лейлят аль-кадр , ночь, в которую Джибрил передал Мухаммеду Коран, на весь год определяются людские судьбы, и этого нельзя переменить. И поэтому ты должен испытывать безмятежную радость перед любым решением Аллаха, перед любым поворотом твоей судьбы, думая об одном: чтобы в любом положении быть чистым и достойным Аллаха. Говорят: «Несчастье не может радовать меня». Глупец! Откуда ты знаешь, в чем твое несчастье, так же, как и счастье? Дело Аллаха судить об этом.

Скрещивая меч с врагом, ты обретаешь высшее положение и высший титул: становишься векил-и мутлак Пророка, проводником воли Аллаха на Земле, его посланником здесь, уподобляясь самому Мухаммеду! Ты должен помнить, что твоими руками Аллах осуществляет свои цели! Но если ты собираешься преследовать не его, а свои собственные цели, то помни и то, что султан, посылая корабль в Египет, не думает о корабельных крысах! Капитан, если хочет уберечь груз, должен помнить о них, окурить трюмы серой и разбросать приманки с мышьяком. Крысы же, которым никто отнюдь не препятствует травиться или умирать с голоду, должны уметь выживать самостоятельно!

Меч

Биз гылындж мусульманларыйык

Ибн А'сам аль-Куфи. «Китаб аль футух»

...Шейх орты Ага Малик тоже счел нужным сказать янычарам несколько слов:

– Аллах не посылает иных знамений, кроме знамения вашего обнаженного меча: уничтожение врагу он ниспосылает вашими руками. Ни единому неправому делу не будет надежды на осуществление, ибо Аллах сведет его на нет руками самых преданных из своих слуг. Аллах сказал о вас, желая сделать свое воинство победоносным, а вражеское – уничтожить и установить свою правду для тех, кто ее заслуживает: «...чтобы погиб тот, кому должно погибнуть, при явных знамениях, и остался бы в живых тот, кому должно жить, при явных знамениях. Ведь поистине, Аллах – слышащий, знающий!»

«Уверовавших же Аллах защитил в бою, Аллах – мощен, велик» .

Смерти нет. «И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего господа получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из своей милости, и ликуют они о тех, которые еще не присоединились к ним, следуя за ними, что над ними нет страха и не будут они опечалены! Они ликуют о милости от Аллаха, и щедрости, и о том, что Аллах не губит награды верующих» .

Смерть – благо для воина. Басриец ибн Хишам в «Китаб сират расуль Аллах» пишет, как воскликнул пророк: «Клянусь тем, в чьей руке душа Мухаммеда, сегодня каждый, кто выступит против врага и из любви к Аллаху будет убит в сражении, войдет в рай»; и тогда один из воинов, Омар ибн Алхумам, евший в это время финики, отбросил их далеко прочь и воскликнул: «Значит, между мною и раем находится только смерть от руки этих людей?» Он схватил свой меч и бросился в бой. А курейшит Джафар ибн Абу Талиб был прозван ат-Тайяра, «летающий», ибо взамен отрубленных в сражении при Муте рук он получил от Аллаха крылья, и вместе с ангелами летает в раю...

«О пророк! Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни; а если будет среди вас сотня, то они победят тысячу тех, которые не веруют, за то, что они народ не понимающий... Ведь Аллах – с терпеливыми!» .

Безоговорочно вверьте себя Аллаху – и вы не останетесь без награды. Он даст вам заранее предчувствовать, что задумал враг. Вверяя себя шайтану, так ведут себя в боевых условиях адепты тайных религиозных объединений врага. Но Аллах помогает лишь верному!

Никто не желает дать судьбе растоптать себя, чтобы потом посмотреть, не стало ли ей стыдно. Но как люди пытаются изменить свою судьбу? Это – занятная картина, и я покажу вам ее.

Все люди – это либо люди «к», либо люди «от».

Люди «от» – это люди-рабы. Они видят жизнь, как сонмище бед, от которых надо увернуться. «Молния отнимает их зрение; как только она им осветит, они идут при ней. A когда окажется над ними мрак, они стоят» . Голод и желание женского тела, самум и зной, шейхи и ифриты, – для них лишь плети , которые гонят их неведомо куда. Представьте, что караван-баши, вместо того чтоб соблюдать по звездам и другим известным ему приметам караванную тропу, идти по ней от оазиса к роднику, от колодца к кяризу, – стал бы лишь уворачиваться от знойных самумов, направляя путь каравана туда, куда дует ветер! Не ясно ли, что он погубил бы и жизни всех караванщиков, и хозяйский товар: тюки с хорасанскими благовониями и пенджабским шелком долго бы гнили и разваливались среди безводных и безлюдных ущелий и скал, в окружении белеющих верблюжьих и человеческих костяков... Но именно таковы люди «от»! Они не ставят себе никаких своих целей: их цель – увернуться по возможности ото всех бед, сыплющихся на них одна за другой. В числе этих бед – хозяин: человек «от» не сомневается, что у него есть хозяин, и лишь ищет себе более подходящего, с которым можно ладить, а не только от него уворачиваться.

Вы не должны быть людьми «от».

Человек «к» всегда идет к какой-то цели. Для многих – слишком многих! – эта цель видится всего лишь как дастархан в оазисе, на берегу ручья; как крутые и упругие, прохладные женские бедра; как большая свита прихлебателей и роскошные одежды. Ислам дает вам возможность достичь этих целей. Когда вам говорят: «там – враг» – идите и берите все, чего до сих пор вам не хватало в этой жизни! Оно ваше! И имущество неверных – лишь пользование временное, и сами их жизни.

Но не заблуждайтесь! Достижение этих достойных целей может разочаровать вас: сколь много они обещали, пока манили к себе, и как убоги оказались, когда были достигнуты!

Единственная цель, которая никогда не приедается, – это торжество над врагом. Вы должны быть людьми «к». И цель ваша – торжество ислама.

Христианство искалечило человека. Может ли воин всерьез принимать учение Христа, что после удара нужно подставлять врагу щеку? В древности знали: «око за око, зуб за зуб». Сейчас говорят – это людоедская идея. Во имя Аллаха, почему? Как наказать зло, если не мстить сотворившему зло? Законы же писанные людьми, – это катышки овечьего дерьма, не более!

Ты владеешь мечом. Ты победил одного врага. Значит, ты победишь и другого. Значит, ты можешь победить и двоих – нужно просто двигаться вдвое быстрее.

Есть у тебя любимое оружие или нет – владеть в совершенстве ты должен любым. Никто не знает, в какую ситуацию тебе предстоит попасть и знание какого оружия выручит тебя в ней. Более того: почти любой предмет, даже кишку, набитую манной кашей, можно использовать, как оружие, и ты должен уметь это делать. Но главное твое умение – умение действовать спокойно и естественно даже перед лицом смертельной опасности.

Не суетись. Не горячись! Аллах дал тебе блистающий разум! Не давая противнику ни малейшего шанса, мгновенно начинай контролировать его душу! Сам же оставайся совершенно спокойным. Сделай глубокий вдох, а выдыхая, сделай так, чтобы от тебя отлетела душа – до самого конца схватки. Теперь ты мертв, и тебе не нужно бояться смерти. Твое тело само стало мечом, и ты голой рукой сможешь теперь, если понадобится, отразить удар сабли врага!

Твоя душа не отлетит далеко: твоя душа – это твой меч; обнажая его, ты держишь в руках свою душу. Став лицом к лицу к человеку с обнаженным, как и твой, мечом, знай, что и ты, и он желаете одного: избавить мир от лжи. Противник – на самом деле твой помощник в деле совершенствования земли и неба, а они, поистине, существуют вечно. Поэтому каждому новому врагу ты должен быть рад, как рад ты всякой новой женщине. Враг – это новый случай показать Аллаху искренность твоей веры и еще раз самому убедиться, что твои действия соответствуют божественной воле. Смерть врага от твоей руки – не цель, а простительная в суете сражения ошибка. Нужна не его смерть, нужна его покорность. Убивать можно и нужно, но лишь тех, кого не удалось и явно не удастся смирить. Меч противника – всего лишь грань твоей жизни и смерти, простая и легкая дорога к райским гуриям; твой меч – грань, отделяющая вражье неверие и заблуждения от вражьего смирения – и спасения! А для того ты должен отнестись к нему, как к смиренному, с первого мгновения боя.

Дай ему помочь тебе! Главная ошибка, которую делает молодой воин, – это желание оспорить каждое движение врага, остановить в полете каждый замах его сабли. Это приводит к ненужной суете, и в этой суете ты идешь на поводу у врага, как летучая мышь, прячущаяся от солнца в тени орлиных крыльев, и все же, в своем дергающемся полете, постоянно вылетающая на свет. Позволь врагу выполнить свое движение – разумеется, так, чтобы оно не достигло цели. Сабля страшна в замахе, а когда она уже свистнула у твоего лица, не задев его, – в следующие несколько мгновений враг обезоружен! Отнесись к врагу с сочувствием, ударь плашмя по его сжатой кисти – и его сабля, звеня, упадет к твоим ногам. Приставь саблю к его горлу и потребуй от него покорности, а если он откажется, – без кровожадности, но с сожалением пересеки его яремную жилу, чтобы его смерть была быстрой и легкой...

Впрочем, довольно! С завтрашнего дня у вас начнутся занятия. Вас разобьют на десятки, и ваш онбаши будет царем и богом для вас...

Вечер

Бывают дни, когда человек вселяет в меня ужас.

Ж. Сартр

Утром на построении онбаши (десятник) Абдаллаха, с аккуратно закрученными усиками и странной куньей Кара-заде , подошел к нему и уперся пальцем в его грудь:

– Аль-Хаддад, мой жеребец расковался на правую переднюю. Ты должен подковать мне его...

Затем его рука нащупала руку ибн Инджиля и особым образом пожала ее... Однако немедленно за мгновенной радостью от встречи с собратом тот почувствовал беспокойство: это было контрольное пожатие Мухаммеда, и, значит, перед ним был тот посвященный, в котором усомнился Карим...

Ибн Инджиль был вконец замотан первыми днями в текке (казарме). На новизну обстановки, полностью непривычной для пяти сотен человек, накладывалась организационная неразбериха впервые создаваемой части, без традиций, без сложившихся хозяйственных связей... Те, кто отдавали распоряжения о создании янычарской орты, продумали многое – но не всё: были, скажем, налажены поставки баранины, запасен рис и даже морковь и чернослив для плова – но не было ни пекарни, ни муки. Место, где выстроили текке, в горном ущелье, близ чистой светлой реки Гёксу, неподалеку от Енишехери, – просто великолепно, но неподалеку было болото, и громадные свирепые комары постоянно гостили в казармах...

Что касается хлеба, то было решено договориться с ближайшей деревней, чтобы оттуда возили лаваш. Вопрос оказался сложнее, чем предполагали, пришлось вести переговоры, но не о самих поставках, против которых возражений не было, а о порядке их оформления. Крестьяне требовали, чтобы сами поставки зачли им в счет налога кара салгун , который они платили в числе прочих текалиф-и шерие , а подвоз хлеба на своих волах учитывали особо, как ресм-и ыргадие . Диздар же текке утверждал, что намного удобнее, чтобы все шло чохом как ресм-и чифт ... Кетхуда орты сгоряча сунулся за разъяснениями в дефтерхане , там его отпасовали в мукабеле калеми , а оттуда завернули, заявив, что прежде нужно договориться с мюльтазимом , взявшим на себя труд платить на условии макту налоги этого мукатаа . Ибн Инджиль, сопровождавший своего командира, осознал, что в налоговых делах он не понимает самого первого слова...

Ибн Инджиль, предпочитавший не сидеть, обсуждая бессилие командиров наладить порядок и ожидая обещанных благ, принял горячее участие в благоустройстве текке, и потому был замотан не менее офицеров орты. Некоторые из них уже заметили энергичного, расторопного и сообразительного янычара и чаще, чем к другим, обращались к нему за помощью. Несмотря на усталость, ибн Инджиль не то что не видел причин отказывать своему десятнику в этой услуге, но обязан был оказать ее своему собрату. Немаловажной услуге – вряд ли можно было найти здесь еще у кого-то и молоток, и подковные гвозди. Ибн Инджиль уже «отвоевал» угол на нарах в казарме; под ними стоял его сундучок, а в нем, в числе прочих «сокровищ», – инструменты.

День был настолько насыщен занятиями, разводами и построениями, что свободная минута у обоих появилась лишь вечером, когда в небе уже сияли звезды. В конюшню ибн Инджиль шел с мыслью убедить Кара-заде в необходимости организации при текке небольшой кузницы. Она могла бы обслуживать не только внутренние нужды орты, но и ближайшие деревни, в которых, как ему уже точно было известно, кузницы отсутствовали.

Янычары – пехотное войско, лошади были не у каждого офицера, и оттого конюшня, дверь которой отчаянно скрипнула, была невелика и пуста. Кара-заде уже ждал его, сидя в углу на душистом ворохе сена. Смоляной факел, который он принес и закрепил на стене, бросал колеблющиеся блики на стены, станки и переступавших в них лошадей. Пахло свежим сеном – им был завален угол сарая – и конскими яблоками.

– Который? – коротко и просто спросил ибн Инджиль, имея в виду – который из жеребцов. Внятного ответа, однако, он не услышал.

– Иди сюда, ибн Инджиль! Вот наргиле, я приготовил его еще днем; садись рядом, покурим, поговорим... Есть и вино – цвета журавлиной крови, с гвоздикой и мускатом! Разве не о чем поговорить двум умным людям, заброшенным в пустыню холодного, бессердечного мира... Нехорошо в нем поодиночке. Один пропадет, а двое выберутся. Стать спина к спине – и тогда ото всех отбиться можно... Как прекрасно сказал Омар Хайям:

Всех нас, помимо воли, втолкнули в мир людей. И выйдем из него мы по воле не своей. Так будь проворней, мальчик, неси вино скорей, Чтоб смыть вином могли мы тоску и тяжесть дней ...

– Но жеребец? – спросил Абдаллах.

– Жеребец? – десятник досадливо встал, подошел. – Вот он...

Здесь, в темноте, Абдаллах ничего не видел и нагнулся, чтобы пощупать подкову. Она была на месте, сидела не шевелясь, как влитая... Абдаллах не успел еще удивиться, как почувствовал, что руки Кара-заде обнимают его, пробираясь куда-то к животу...

– Я придержу, чтоб ты не упал, – проникновенно сказал десятник. – О, мой Аяз ! О, мой Гилас !

Ибн Инджиль, наконец-то понявший, зачем его звали в конюшню и почему подкова оказалась в порядке, резко разогнулся, локтем ударил Кара-заде в лицо и молча пошел к двери. В его руке был молоток...

– Берегись! Я приду с ребятами! – бесновался десятник. – Завтра же! Сегодня же ночью! Порвем твою целку на лоскуты! Хором!

– Сопли подотри, – заботливо сказал ибн Инджиль. – От тебя воняет. И факел не забудь убрать, сожжешь тут еще все... – И вышел, не слушая, как Кара-заде заходится в сквернословии, хлюпая кровью из носа.

***

...Ночь ибн Инджиль почти не спал, с тоской слушая, как ветер, словно в барабаны, бьет в затянутые пузырями окна текке. Он не боялся десятника и его «ребят», скорее всего, мифических, ибо в такой короткий срок не могла еще сложиться здесь никакая группировка... Он недоумевал, как человек со столь явным отклонением от нормы, по сути – калека, мог пройти посвящение, а перед тем многолетнее воспитание, наблюдение...

«Потому и прошел, что его наставник был таким же...» – это был простейший, естественнейший ответ, – и так оно и было, – но ибн Инджиль пытался выдумать хоть какую-нибудь иную причину, иначе ему пришлось бы признать, что братство, которое казалось ему до сих пор средоточием мудрости и чистоты, на самом деле так же, как и все остальное в этом мире, было заражено гнилью и мерзостью.

Кабан

Между краем чаши и губами – большое расстояние .

Греческая пословица

...Утро началось со слишком ранней побудки, когда восточный горизонт даже не начал сереть. Над головами построенных янычар фосфорическим блеском полыхали груды звездного огня.

– В этом болоте непременно есть кабаны! – отрывисто выкрикивал «гордый владетель славы и чести, объединяющий людей на великие дела, избранник, всегда заслуживающий благосклонности богохранимого владетеля» , – ага орты Акче-Коджа, едва видный на плацу в неверном, вздрагивавшем под порывами ветра свете факелов, отчего казалось, что он подпрыгивал:

– Мы должны выгнать их оттуда! Вот к тому лесочку!

К нему подошла группа офицеров, и выкрики прекратились. Результатом совета стало то, что четыре первых десятка отправили в лес рубить жерди, которыми загонщикам нужно будет энергично шуметь в камышах, выгоняя кабанов. Эти же жерди должны были стать страховкой на случай, если в болоте откроется окно воды или начнет засасывать трясина.

Пока ждали жердей, по рядам прокатился слух о причинах суеты: шахзаде Сулейман хочет поохотиться на кабанов и к утру будет здесь. К этому времени нужно было: спланировать все мероприятие, – по сути, картировать болото, до которого до сих пор все никак не доходили руки; расставить в нужных местах загонщиков-егерей и организовать систему команд и связи между ними, чтобы одновременно и в нужный момент начать облаву; оборудовать охотничьи позиции, основную и две-три запасных, для принца крови, и обеспечить его безопасность... Выяснилось, что охота тянула на хорошие командно-штабные учения, причем на подготовку оставалось не более двух часов...

Если офицеры не сошли с ума и не погнали янычаров голодными на верную смерть в неразведанное болото, то лишь потому, что вскоре прискакал новый гонец, передавший, что Сулейман будет здесь лишь через три дня.

...Три дня эти использовали по полной программе. На громадном пергамене, из целой бычьей шкуры, подготовлена была карта озера, которое облазали вдоль и поперек, распугав, возможно, три четверти бывших там кабанов. Карту эту хотели вызолотить и вручить после охоты принцу. В лесочке, к которому предполагалось гнать кабанов, сколотили три беседки, оборудованные валами, заостренными кольями и позициями для стрельбы из лука. На ближайшем холме воздвигли несколько флагштоков, видных с любой точки болота, разработали систему флажной сигнализации. Обучили янычар системе звуковой сигнализации охотников при помощи рогов. Каждый янычар «знал свой маневр» – по какому сигналу и куда ему нужно было идти... Их в эти дни кормили, как на убой, чтобы они в любую минуту были способны вынести многочасовую охоту.

Нарочный в Бурсу отправлялся три раза в день: как здоровье сиятельного принца, каково его настроение, собирается ли он на охоту? Но, как всегда бывает, это не помогло: Сулейман отправился на охоту одновременно с тем посыльным, который повез весть об его отправлении. Лишь на последнем фарсанхе он позволил посыльному немного обогнать себя, – нельзя же совсем без встречи – да и это сделал не для себя, а для очаровательной своей Аталанты , которую он вез с собой. Ее-то и встретили офицеры в текке, ее-то и повезли на оборудованную позицию, а Сулейман, видя, что загонщики уже отправились в болото, направился туда вслед за ними, верхом, как и был, не заезжая в текке, отворив лишь колчан со стрелами... Мехтеран-и алем играли бравурные мелодии для его свиты.

...Еще в начале охоты ибн Инджиль заметил, что Кара-заде старается оказаться рядом с ним, соседним в цепи (десятники должны были лично вести своих людей). По своей наивности и доброте к людям он считал, что тот ищет случая загладить вину, и досадовал, ибо Кара-заде как человек для него больше не существовал. На самом же деле Кара-заде искал случая сбросить ибн Инджиля в трясину. Вот и теперь он был неподалеку; но когда слева, со стороны берега, раздался слишком громкий треск и ибн Инджиль с раздражением повернулся поглядеть, чем и почему он так шумит, то с изумлением увидал, что там, верхом на изумительном гнедом жеребце, с изготовленным к стрельбе луком, в костюме тюркешбенда и роскошном тюрбане с тремя павлиньими перьями восседает наследник престола. Кара-заде держал его жеребца под уздцы.

Ибн Инджиль, взглянув на его слабенький лук, которым, может быть, и возможно было пробить кабанью шкуру, но уж никак нельзя было достать ни один из жизненно важных органов кабана, поспешил к всаднику, прикидывая, как и чем его можно защитить (загонщикам было предписано оставить оружие в текке). Правда, на поясе у ибн Инджиля висел длинный кинжал, с которым он никогда не расставался, но будет ли его достаточно против кабана? Он потащил его из ножен. Эх, сюда бы алебарду...

Между тем Акче-Коджа, сбитый с толку поведением Сулеймана, тем не менее распорядился о начале охоты. Аталанта (на сей раз ее звали Фируза) была доставлена в одну из охотничьих беседок и получила в руки лук, тетива которого была явно не по ее нежным пальчикам. Флаги взвились, трубы и рога протрубили и прохрипели должные музыкальные фразы, и загонщики двинулись по камышам, отчаянно шумя. Не удивительно, что один из кабанов, удирая от шума, выскочил из камышей и на мгновение замер перед нашей троицей, склонив рыло к самой земле и сверкая маленькими красными глазками.

Сулейман спустил тетиву. Стрела, свистнув, вонзилась кабану в шею. «Принц отлично стреляет, – мельком подумал ибн Инджиль, бросившись ко всаднику, – но лучше бы этого выстрела не было!». Действительно, стрела не причинила животному существенного вреда, но до крайности обозлила его, и кабан, отчаянно хрюкнув, ринулся на всадника.

Дальнейшее произошло в одно мгновение. Сулейман выпустил еще одну стрелу. Кара-заде, стоявший между кабаном и принцем, бросил поводья и юркнул под брюхо коня. Конь вздыбился, заскользил задними ногами в болотной грязи и тяжело рухнул, придавив всадника. Кабану оставалось до принца локтей восемь, когда ибн Инджиль, распластавшись в прыжке, упал между кабаном и принцем, обдав обоих фонтанами грязи, и тут же повернулся набок, лицом к кабану.

Принц с этого момента был спасен, ибо кабану волей-неволей приходилось теперь сначала заняться ибн Инджилем. Судьба же сего последнего обещала быть весьма плачевной. Не лицом, а животом повернулся он к кабану, и от этого похолодевшего и сжавшегося живота до стремительно летящей живой алебарды оставалось уже не более двух локтей – правда, один из этих локтей занимал кинжал. Однако было два «но», и каждое обессиливало этот кинжал. Понимать их головой было мало: обоим этим «но» должны быть до автоматизма обучены руки. Во-первых, кинжал ни на градус не должен отклоняться от направления движения кабана, иначе его как бесполезную железку отбросит в сторону. Во вторых, целиться в голову было бесполезно: никакая, самая длинная, царапина по черепу не помешает кабану и три, и пять раз пропороть снизу доверху чудовищными клыками лежавшее перед ним беззащитное тело. Шея же кабана была надежно спрятана: его рыло летело над самой землей. И ибн Инджиль положил кинжал на землю. Но лишь только рыло кабана скользнуло над концом стального жала, янычар резко рванул его вверх...

Первое, что он ощутил в следующее мгновение – жестокий удар ручкой кинжала в живот: видимо, лезвие, распоров гортань, вонзилось в позвоночник кабана. Кабан яростно рванул головой снизу вверх, и в этом рывке была бы смерть ибн Инджиля; но между животом янычара и позвоночником кабана распоркой стоял кинжал, и клык прошел на расстоянии почти полудюйма от тела. И тогда ибн Инджиль резко повернул кинжал вокруг его острия, пересекая шейную артерию. Из раны на него яростно плеснуло кровью – раз, другой, третий... Кабан еще раз рванул головой снизу вверх, разодрав мундир и оставив незначительную царапину на животе ибн Инджиля, но в этом рывке не было уже той энергии, и янычар, отпустив кинжал, руками оттолкнул от себя морду только что смертельно опасного скверного животного...

Он встал первым, и почти сразу же смог подняться на ноги конь. Ибн Инджиль протянул принцу руку, и тот, схватив ее, быстро поднялся с земли, с уважением глядя на янычара. А Кара-заде вставать не стал: он лишь поднялся на четвереньки, и снизу вверх искоса глядел на принца, ожидая решения своей судьбы.

– Как зовут? – спросил принц.

– Живко, – обмолвился Абдаллах и тут же поправился: – Абдаллах ибн Инджиль аль-Хаддад, сиятельный принц!

– Звание?

– Рядовой, блистательный принц!

– Я запомню тебя, онбаши аль-Хаддад! – промолвил Сулейман, с усилием стягивая с пальца перстень, в котором сиял топаз густого медового цвета. – Я обязан тебе жизнью! Если я забуду тебя, когда стану султаном, – покажешь мне этот перстень!

Он легко вскочил в седло.

– А этого... Прирежь его!

– Сохраните ему жизнь, милостивый принц!

Сулейман поморщился:

– Единственный плод пощады – раскаяние. Это любил повторять потрясатель Вселенной Чингиз. Я согласен с ним – мой опыт свидетельствует о том же. Подумай – и пожелай иного; я исполню твое желание!

– Пусть он живет!

– Хорошо! Я велю убрать его на галеры... Но ты напрасно так жалостлив. Как его?

– Онбаши Кара-заде!

– Уже не онбаши... И если у него в текке есть вещи – они уже твои. Я распоряжусь!

Сулейман тронул жеребца ручкой плети, и тот одним прыжком вынес всадника из грязи на сухое место.

– Да услышит меня мудрейший...

– Что еще? – обернулся к Абдаллаху принц. – Ты передумал?

– Я не о себе. В орте непорядок.

– Непорядок? Я бы удивился, если там был бы порядок. Часть только формируется – и впервые...

– В том то и дело: не все предусмотрено. Пока мы были в частных руках, наши отношения с женщинами были нашим личным делом. Но не теперь, когда заботу о нас взял на себя блистательный султан.

– Чего же ты хочешь?

– Поблизости от орты нужно иметь стайку девочек, чтоб воину было, кому отдать фарджию на стирку. Воины жмутся друг к другу. Они перестают быть мужчинами, и вслед за нравами падает боеспособность...

Принц почесал в затылке рукоятью плети и, ничего не ответив, тронул коня...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\3.BMP»;3.0»;3.0»;

БЕСНУЮЩИЙСЯ МРАК

Боже, помоги мне смириться с тем, что я не в силах уразуметь. Боже, помоги мне уразуметь то, с чем я не в силах смириться. Упаси меня, Боже, перепутать одно с другим.

Старинная молитва

Сарбадары

Завтракайте плотнее, спартанцы, – ужинать нам сегодня придется в Аиде.

Царь Леонид перед битвой при Фермопилах

Сначала – в 1335 году – пришла весть о кончине Абу Сеида. Мстя за смерть отца – эмира Чобана – и братьев, его отравила любимая жена. Но это было лишь начало! Смерть Абу Сеида словно открыла дверь, в которую вошли кровавые междоусобицы. Государство Хулагуидов рухнуло! А на следующий год раскололся Джагатайский улус – на Могулистан и Мавераннахр. Каждый эмир, у кого принц-чингизид хотя бы изнасиловал прабабушку, во всеуслышание заявлял об этом и выдвигал претензии на власть во всем улусе. И у него обязательно находились сторонники, желавшие грабить, пить, насиловать, плясать под звуки зурны и никого, никого, никого не слушать! Это называлось джетэ, и такими джетэ полнился край! В Хорасане, известном шиитскими и суфийскими традициями, движение приняло своеобразные формы. Здесь восстание вспыхнуло против монголов, под лозунгом: «Cap ба дар».

Здесь, в Паштине, городке урука Бейхак, жил богатый, почтенный и уважаемый ходжа Джалал уд-Дин Фазлюлла. У него было пятеро сыновей, пятеро эмиров: Эмин уд-Дин, Абдурраззак, Веджих уд-Дин Масуд, Насрулла и Шамс уд-Дин. Эмин уд-Дин был пехлеваном, то есть телохранителем, при священной особе султана Абу-Сеида. Абдурраззак был эмиром Кермана, урука, который приносил в год 120000 динаров дохода, из которых 20000 он имел право оставлять себе как жалованье.

В тот год он собрал с жителей необходимую сумму – и промотал ее! Вдруг пришла весть о смерти султана. Еще не уверенный, поможет ли это обстоятельство ему спастись, он направился в Паштин, к отцу.

А там тем временем братья Хасан-Хамза и Хусейн-Хамза убили ханского гонца, который, остановясь в их доме и напившись вина, вознамерился обесчестить их сестру. Поистине, лучше надеть на себя петлю, чем терпеть такой позор, – заявили они при этом. И правитель Хорасана Ала уд-Дин Мухаммед потребовал доставить Хасана и Хусейна к нему в Термез на суд, но братья медлили, да и какой мусульманин на их месте не задумался бы!

Между тем из Кермана прибыл Абдурраззак, полюбопытствовал о причине суматохи и, узнав ее, воскликнул: «Правоверные! Поддержим Хасана и Хусейна! Это люди честные и мужественные!» И призыв его не остался без ответа в сердцах мусульман. Ибо даже в чистых сердцах людей, не грешных никакими грехами, зрело возмущение ханской политикой. Они не желали платить невесть куда уходящие налоги! И вот, созрев, возмущение это перехлестнуло через край.

Посланные Ала уд-Дина Мухаммеда вернулись с пустыми руками и рассказом о мятеже. Правитель отправил воинский отряд – схватить и убийц, и человека, который осмелился их защищать. Абдурраззак же, собрав джетэ, то есть толпу молодых смельчаков, считавших себя подобными Рустаму, готовился к появлению войск. Они явились; слово за слово – и кинжалы сами вырвались из ножен. Кто-то был убит, кто-то убежал. Абдурраззак, призвав Хасана и Хусейна, обратился к жителям городка: «Наступили для нас тревожные обстоятельства, но, клянусь Аллахом, мужчина всегда должен чувствовать свою голову как бы уже отделенной от тела и прибитой к воротам города (сар ба дар), и тогда у него меньше шансов погибнуть; а если он и гибнет, то как мужчина».

Так начиналось это движение; но многие его участники вскоре стали членами братства хасанийя, то есть мюридами шейха Хасана Джури; так случилось и с Абдурраззаком, и с Хасаном, и с Хусейном.

– Аллах, поистине, не терпит несправедливости! – с такими словами Хасан Джури, худой и совершенно седой старец с дрожащими руками и неожиданно высоким, пронзительным голосом, обратился к новым своим ученикам. – Но справедливо ли устроен мир, в котором у одних есть все: гаремы и табуны лошадей, дворцы и дамасская сталь, ежедневные пиршества и увеселения, – а у других нет куска хлеба, нет молока в груди для своего младенца, – лишь высохшая, как камень, и давно заложенная земля, да долги – за воду, за арбу, лепешечнику, мяснику...

Между тем есть священная страна, где живут великие мудрецы, знания которых о мире, о законах природы, о прошлом и будущем необъятны. Поистине, у них нет ничего своего, все принадлежит всем, и они равны и свободны. Но разве не можем мы попытаться здесь, у нас, создать такую страну?..

***

Хасан Джури был мюридом Шайха Халифы, который, в свою очередь, следовал тарикату шейха Ала ад-даула Симнани, принадлежавшего к братству кубравийя. Наджм уд-Дин Кубра, «Величайший Шейх», создавший орден кубравийа , погиб в Хорезме в 1221 году, при вторжении монголов. Его мазар в Гургандже по сей день собирает вокруг себя мусульман.

Симнани учил, что качество «внутренней чистоты» (сафа), может быть дарованно Аллахом не только отдельному человеку, ищущему истину, но и целой общине; найдя верный путь, она может стать зеркалом, отражающим Бытие Божье. Хасан Джури полностью приял это учение. Он пребывал при мечети Сабзанара, центра округа Бейхак в Хорасане, и призывал своих мюридов – разорявшихся ремесленников и беднейших земледельцев, – скрытно, втайне от монгольских властей готовиться к вооруженному выступлению во имя справедливости. Хорасанские факихи обвинили его в тайной деятельности, а в 1335 г. Шейх Халифа быстро, легко, безболезненно а, главное, неожиданно для учеников оказался мертв. Главой созданного им братства аш-шайхийа стал Хасан Джури (позже по его имени оно стало называться ал-хасанийа); ему удалось привлечь в братство мелких землевладельцев и даже местную знать. Но пути сарбадаров скоро разошлись с дорогами суфиев: согласно хронике Хондамира, в 1342 г. сарбадарский эмир Масуд приказал убить шейха Хасана Джури...

Глупость

То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей.

А. Шопенгауэр

Надеялась трава, что будет ей хорошо, когда она вырастет, но поникла позднее под тяжестью своей.

Аль-Фарадзак

– Какие же струны человеческого сердца ты избрал для столь удачной игры на них? – благодушно спросил Орхан, жестом руки приглашая Хайр уд-Дина к дастархану.

– Главная из них – поистине, глупость! – ответил Орхан, присаживаясь и протягивая руку к куску баранины. – Как сказал – и прекрасно сказал – мудрейший Низами из Гянджи:

Над халвой у печи гнутся многие люди, Но халву – одному преподносят на блюде!

Это закон нашего мира! Но закон, который многим не нравится! Многие искренне и глубоко возмущены им! Эти праздные болтуны требуют Справедливости. Они описывают государство, где каждый получает по своему вкладу в общее дело. Но на деле они требуют лишь халвы – себе, ибо всякий склонен считать себя незаменимым, а в отношении к благам считают еще проще: что им нравится, того они и заслуживают. «Ведь я этого достоин!» – их любимое присловье.

Немудрено, что люди, слушающие этих болтунов, всегда возмущены, ибо на всех халвы никогда не хватает: ведь даже при «справедливом разделе» каждому достанется лишь помазать по губам, что возмущает их еще больше. И разве мы не вправе обратить возмущение этих пустозвонов себе на пользу, направив их гнев против наших врагов!

«...Справедливо ли устроен мир, в котором одним даны каменные дворцы и плодородные земли, стада овец и табуны лошадей, богатые одежды и блистающее оружие, – а у других есть лишь две руки и кетмень; солнце сожигает его спину, пот заливает глаза...», – с подвыванием, как мюдеррис, глумливо забормотал он. – Сколько ни повторяй эту лживую фразу, всегда находятся люди, для которых она обладает всей прелестью новизны и истины. Человек не меняется – и через сто, и через двести лет после того, как о нас прочтут поминальную хутбу, люди по-прежнему будут развешивать уши, услыхав эти слова!

– Но через пятьсот лет? Неужели мы оставим этот мир столь же глупым и злым, каким застали?

– Думаю, через пятьсот лет люди все же поумнеют! Ведь не зря трудятся муфтии и улемы, не зря пишутся книги!..

– Это легко определить! – заметил Орхан. – Скажи, прошло ли пятьсот лет с тех пор, как впервые в сердцах человеческих появилась эта мысль?

– Пятьсот лет? Да, блистательный, прошло, ибо впервые эта мысль, эта трагическая ошибка обратилась в кошмарную действительность в правление иранского шаха Кавада, за сто тридцать лет до хиджры , то есть более восьмисот лет назад ...

Маздак

Это – те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути! Подобны они тому, кто зажег огонь, а когда он осветил все, что кругом него, Аллах унес их свет и оставил их во мраке, так что они не видят. Глухие, немые, слепые, – и они не возвращаются [к Аллаху].

Коран, 2:15-18

...Человек был беззащитным. Все оборачивалось против него! Еда истирала зубы и вызывала боли в желудке. Дети, вырастая, с презрением отворачивались от отца-неудачника, который не смог стать ни купцом, ни улемом, ни ремесленником, ни даже аскером . Жена могла изменить – и не было больнее той боли; но даже если она не изменяла, шло время, и уходила красота, уходила свежесть чувств. Государство? Оно должно было обеспечить охрану от внешних врагов и от разбойников: но ураганы войны то и дело проносились над селами и городами, сметая все; а разбойникам можно и не появляться, ибо после того как государство собрало налоги, им было уже нечего брать. Друзья? Как и повсюду в мире, благоуханная и крепкая мужская дружба могла длиться целую вечность, но не дольше первой попытки занять у друга пару динаров. Политическая группировка? Это опаснее всего, ибо предательство стало повседневностью: тебя в лучшем случае используют и выбросят.

Оставались два убежища: сон и религия – то есть сон наяву. Надо сном человек был не властен, видя иногда кошмары, а порой не видя вообще ничего. Тем с большим разбором он относился к религии. Ведь дело шло ни более, ни менее как о смысле жизни! Невнятное бормотание имама или хатиба мало давало душе человека: он искал другого, а чего именно – ответить могла только она сама, душа...

Одной из самых задевающих душу идей была та самая, которая и вела к вере: все плохо! Под каждым цветком скрыта змея, и нет худшей боли, чем воспоминание о минувшей радости; жизнь – самое бесценное человеческое сокровище – оборачивается болезнями, старостью, смертью, и в конце концов отнимается у человека... Но ведь болезни и старость – удел одного только тела, ибо каждый непосредственно видит, что чем старее и мучительнее становится эта прежде доставлявшая столько радости оболочка, тем умнее, добрее и тоньше становится ее содержимое – душа... Эта воспринимаемая как непосредственный факт разъединенность путей развития души и тела вела к весьма далеко идущим выводам! О бессмертии души? Ну да, но это ведь общее место! А вот что это такое – душа? Неужели, точно, бог, нашедший приют в теле человека, как считал Сенека? Но как с ней обращаться? Каким законам следовать, чтобы не ухудшить ее участь?

Перс Мани из благородного рода Патала жил в Иране за четыре века до Мухаммеда, при Сасаниде Шапуре, сыне Ардешира. Его отец был членом братства эльхаизитов, возводивших свое учение к иудейской секте ессеев (эссенов). Мани называл себя «учеником Траетаоны», преемником Будды и Зороастра, Параклетом и вновь пришедшим Христом. Он учил, как, впрочем, и зороастрийские маги до него, что единого мира нет, а существуют два первоокеана, две изначальные стихии: «беснующийся мрак» – плотная, холодная, влажная материя, – и «вечный Свет» – зыбкий, жаркий, сухой дух. Они непримиримы и сражаются, встретившись. Личный носитель светлого начала – Мани называл его «Первочеловеком», Ормуздом, – был растерзан Торжествующим Мраком в клочья: эти бессмертные частицы Света облечены теперь тьмой, томятся у нее в плену. Облечение обрывков света в темную материю и составляло, по Мани, суть творения.

Сомневающимся предлагалось заглянуть в собственную душу: она-то и есть эта частичка света, попавшая в плен тела, которому предстоят смерть, гниение, распад... To soma einai to shma , как говорил Эпиктет, человек – это ходячий труп, обремененный душой, и смерть – это освобождение души из плена материи и приобщение ее к царству света! Поэтому все материальное, все, что привязывает человека к миру и жизни, а его душу – к его телу, суть мерзость и грех. Сравните со словами Будды: «Человека, помешавшегося на детях и скоте, исполненного желаний, похищает смерть... Ни дети, ни отец, ни даже родственники не могут быть защитой тому, кого схватила смерть. У родных не найти защиты. Зная эту истину, пусть мудрец, внутренне сдержанный, очистит себе путь, ведущий к нирване».

К телу – темнице души – надо и относиться соответственно. Плоть настолько чужда духу, что нужно или совсем от нее отрешиться, или предоставить ей полную волю. Первое из этих направлений означало аскетизм; второе, полная нравственная распущенность – предполагала возможность и дозволенность любых оргий, вина, гашиша, опиума, разврата, ибо все это не хуже поста и молитвы расшатывает душу, ослабляет ее связь с телом, с материей, держащей душу в своих острых хищных когтях. Убийства, ложь, предательство также не были подлинным грехом, ибо их результат – всего лишь разрушение некоторого числа смертных плотских оболочек, т.е., в конечном счете, освобождение и слияние с Абсолютом, со Светом тех душ, которые томились в этих материальных тюрьмах.

Грехом, с точки зрения манихеев, были любовь, нежность, привязанность к конкретному человеку. Они мешают освобождению души из тисков материальности, удерживают душу в теле, более того – делают для нее желанным и радостным пребывание в этой темнице. Недопустимо и самоубийство: смерть – это несчастье, приносимое Ангро-Майнью, и ускорить ее – значит обременить душу грехом. Но оно и бесполезно, ибо душа лишь переселится из тела в тело; такая смерть всего лишь возвратит человека к исходной точке. Подлинная смерть, к которой надо стремиться, – это утрата человеком, «испытавшим все и ничему не подчинившимся», интереса к жизни – вариант буддийской нирваны, также означающий выход из сансары, цикла перерождений.

Мани основал секту абахитов, братство масонского типа с несколькими степенями посвящения, в котором, по словам Низам ул-Мулька, вознамерился «отменить веру гебров, иудеев, христиан и идолопоклонников и чудесами и силой навязать народам свою веру». Его учение восходило к манихейской секте Зардуштакан. В исламском мире его последователей назвали «зиндиками».

Тайные братства еще искали варианты мимикрии, называя себя то «ткачами», то «кожемяками», то – чаще всего – дервишами и купцами. Манихейство превращало мышление увлекшегося им человека из благостного елея, смягчавшего и умащавшего действительность, в едкий разъедающий уксус. Опасность эту сразу же, на вкус, на ощупь, интуитивно понимало любое государство, – и отторгало его: если для манихеев государство было воплощением сил мрака, то манихеи для государства были бунтовщиками и изменниками. Позднейшая практика показала, что государства с любым социальным строем и вероисповедными практиками охотно используют манихеев для диверсий в своем внешнем окружении. Поэтому общество Мани было тайным, шах Шапур преследовал его. Мани пришлось бежать в Китай, но потом, при внуке Шапура Бахраме, вернулся в Иран, – и был убит: с него, как сообщает в «Фарс-намэ» аль-Балхи, содрали кожу и набили ее соломой. Те последователи Мани, которые не успели бежать, вынуждены были отречься от учителя – или отправлялись на плаху.

Однако у этих идей во все времена имелся колоссальный гипнотический потенциал. И вот за сто тридцать лет до хиджры иранский шах Кавад согласился на практике опробовать манихейский рецепт вывода страны из кризиса. Предложил его шаху зороастрийский маг, разделявший идеи манихейства, – великий везир Маздак. Явным проявлением космических сил зла на земле, проявлением, из которого вырастают и колосятся все остальные беды, – ненависть и войны, болезни и убийства, – Маздак объявил имущественное неравенство. Счастьем еще для человечества, по его мысли, оказалось, что с этим неравенством было легко справиться! Введение всеобщего принудительного материального равенства, отказ от права частного владения, общность как имущества, так и женщин, – вот панацея для государства!

Маздака не поняли даже его сторонники, и программа действий была несколько упрощена. Да, имущественное неравенство, когда у одних удовлетворены все потребности, у других же, у большинства, за душой – только бесплодные желания да обязанности – это главное зло. Но нужно ли всем отказываться от права частного владения? Достаточно у виновников неравенства, т.е. тех, у кого все есть, отнять то, что они имеют, и это добро раздать нуждающимся в нем. Тем самым справедливость будет восстановлена и дела пойдут на лад!

Воду, землю и пастбища разделить более или менее получилось. Сложнее было с гаремами. Однако разобрались и тут! Но равенства все равно не получилось! Те, кто готовил списки на конфискации, – были ли они равны с теми, кто попадал в эти списки? Те, кто делили награбленное, – были ли они равны с теми, кого наделяли? Впрочем, здесь-то как раз просматривалось не просто равенство, а тождество, ибо те, кого наделяли, неизменно оказывались из круга тех, кто наделял! А те, кого маздакиты объявляли «сторонниками зла» и казнили, – были ли они равны своим палачам? Но этого нового неравенства новые властители замечать не желали!

Как и всегда, принципы равенства оказались логичными только на бумаге. Маздакиты желали жить на счет казны, пополняя ее конфискациями. Они увлекли за собой огромное количество нищих и ни к чему более, кроме грабежей или иждивенчества, не приспособленных людей. Но грабежи предполагают, что есть кого грабить, а они есть только в первый момент, в момент революции. Потом они либо гибнут, защищая то, что справедливо, по их мнению, либо бегут из страны. И для грабежа остаются только «свои». Но с них уже нечего взять, кроме принудительного труда, повинностей и обязанностей. Начался массовый террор...

Кошмар длился почти сорок лет – до 529 года, когда царевич Хосров Эрдишир вернул себе державу и расправился с Маздаком, с экзархом общины иранских яхуди бap Зутрой, его правой рукой, другими его сторонниками...

– Разумеется, не все делилось между своими, – продолжал Хайр уд-Дин. – Какие-то крохи перепадали в руки тех, во имя которых якобы и затевался переворот. И – поразительно – память об этих перепавших народу крохах сохранялась из века в век, снова и снова поднимая людей на «борьбу за справедливость». Она одушевляла все «народные восстания». Что касается Хорасана, скажем, то здесь в 755 году поднялся Сумбад Маг и область резни тогда простиралась до Хамадана, где стоит чудесная семистенная крепость Кангха, возвращающая молодость. Поистине, ее семь стен – из золота, серебра, стали, бронзы, железа, стекла и обожженной глины. Низам аль-Мульк, да наслаждается он гуриями рая, свидетельствует, что Сумбад Маг говорил своим гебрам: «Державе арабов пришел конец. Я нашел это в одной книге потомков Сасана. Не отступлюсь, пока не разрушу Каабу, ведь ее установили вместо солнца. А мы снова сделаем своей кыблой солнце, так, как было в древности»...

Прошло двадцать лет – и в Гургане вновь поднялись хариджиты, а в Мавераннахре – «одетые в белое», затем хуррамиты... О Бабеке аль-Хуррами, тоже добивавшемся равенства, маздакиты которого назвали себя хуррамитами, ат-Танухи говорит, что аль-Мутасим велел отсечь ему руки и ноги, потом обезглавить, сложить обрубки вместе, облить нефтью и сжечь. А Низам аль-Мульк утверждает, что Бабека зашили в сырую бычью шкуру и он умер в мучениях, когда кожа высохла. Аллах знает лучше!

Но да увидит блистательный, что и сегодняшние сарбадары в Хорасане – жертвы того же несчастного заблуждения, что людей можно осчастливить, сделав их равными между собой! Правитель, придворные, чиновники, нухуры – все у них обязаны носить одинаковую форму из шерсти, подобно суфиям в братстве. И, поистине, их вождь ежедневно устраивает открытый стол для всей своей дружины. Несчастны тамошние дехкане, обязанные кормить и поить эту ораву. Людям ремесла, людям торговли делать там нечего, но зато и от монголов они нас надежно отгораживают...

***

Ах, ошибался Хайр уд-Дин! Ах, как он ошибался!

Но разве мог он знать, что в кровавом 1336 году, 11 марта, в городке Кеше , у тюрчанки, взятой в жены монголом Тарагаем из племени Барлас, родился мальчик, которого назвали «железо» – Темир?

А за два года до этого, в 1334 г., шейх Сефи уд-Дин создал в Ардебиле государство, принадлежащее суфийскому ордену Сафавийа. Пройдут годы, и оно также станет проблемой для державы Османов.

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\4.BMP»;3.0»;3.0»;

СУПЕРОРУЖИЕ

Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не знали таких очевидных вещей.

Сенека

Текке завтрашнего дня

Ага Малик, шейх орты, вызвал к себе онбаши Абдаллаха ибн Инджиля.

Абдаллах не пошел – полетел на крыльях к весьма уважаемому им Ага Мелику, кроме всего прочего еще и его наставнику в делах братства. Ему по своим каналам только что удалось получить образец аркобаллисты – мощного супероружия, намного превосходившего возможности лука. Точеное ложе из тиса, удобно упирающееся в плечо, на другом конце имело упругую дугу из булата – и стремечко, куда можно было поставить ногу. Дело в том, что тетива из крученых сухожилий быка была весьма тугой, и ее можно было натянуть лишь смонтированным здесь же специальным устройством, вращая рукоятью зубчатое колесо с храповиком и собачкой. Короткая стрела арбалета с легкостью пробивала рыцарские доспехи на 150 шагах, но могла быть и закреплена, и тогда резким ударом посылала на 200-250 шагов тяжелую свинцовую или каменную пулю намного эффективнее пращи. Спуск же был настолько легок, что арбалетом могла бы пользоваться и женщина...

Войдя в покои шейха с драгоценным образцом, Абдаллах подумал, что здесь был пожар: в комнате пахло паленой шерстью, она была пропитана кисловатым едким дымом. На большом ковре, прожженном во многих местах, валялось два-три узкогорлых кумгана, разорванных на куски неведомой силой, и какое-то еще дымящееся тряпье...

Ага Малик, однако, не проявляя особого волнения, сидел, скрестив ноги, на том же ковре; рядом примостился, поджав под себя одну ногу, высокий и сутулый уста с окладистой русой бородой.

– Садись, – махнул рукой Малик Абдаллаху. – Это – мудрейший ходжа Шамс уд-Дин Мухаммед, это – онбаши янычаров, Абдаллах ибн Инджиль аль-Хаддад, – скороговоркой пробормотал он, предоставив дальнейшее знакомство самим гостям, и с места взял в карьер:

– Что ты скажешь о длинной и толстой стальной трубе, закованной с одного конца? Можно ли такое сделать – и как?

– Длинные и толстые трубы для водопроводов делают из свинца, – обстоятельно начал Абдаллах, несколько удивившись неожиданному вопросу. – Толстая свинцовая полоса накатывается на оправку и пропаивается по шву. Реже края сводят вот так, – он показал как, захватив концы пальцев одной руки пальцами другой, – и проковывают, тогда полоса не сворачивается в спираль, а изгибается вдоль, чтобы стык можно было обратить вверх. Но я не слыхал, чтобы эти трубы делали из ржавеющего железа!..

– Речь идет не о водопроводе, – прервал его Ага Малик, – а о новом супероружии, освоить которое потребовал от нас светоч справедливости! Это должна быть топчу, пушка, и она, поистине, должна удерживать в себе джинна, не лопаясь! Твой шов разойдется...

– Представь себе ступку, в которой хозяйки растирают корицу, только очень, очень большую, – вмешался Шамс уд-Дин, – и внизу в ней должно быть отверстие... Неверные франки так и называют это оружие – «мортира» ...

– Может, показать ему? – предложил Ага Малик, видя, что от путаных объяснений Шамс уд-Дина у Абдаллаха только отваливается челюсть... Он хлопнул в ладоши и бросил вбежавшему мальчику:

– Еще один...

Узкогорлый медный кумган уже был у того в руках, он торопливо отер его полой кафтана и поставил на ковер перед Ага Маликом. Шамс уд-Дин взял кувшинчик, стоявший у него за спиной, и стал, что-то бормоча, сыпать серый порошок из горлышка в горлышко.

– Не много? – тревожно спросил Ага Малик.

Шамс уд-Дин буркнул что-то невразумительное и точным ударом кинжала пробил небольшую дырочку у самого дна кумгана, который только что наполнил, а затем обмотал его большим куском ковра, оставляя доступ к пробитой дырочке. Мальчик, завороженно глядевший на эти манипуляции, вдруг сорвался с места и выскочил за дверь.

Горлышко кумгана заткнули грецким орехом, обмотав его хлопковой ватой.

Мальчик вбежал, держа в руках длинную горящую головню. В глазах его был восторг.

Шамс уд-Дин, не глядя, протянул руку, и мальчик вложил в нее головню, а затем отодвинул кумган на длину головни и вытянутой руки и отбежал сам в угол комнаты. Шамс уд-Дин поднес огонь к дырочке в кумгане, – и орех с резким хлопком в облаке огня вылетел вверх... Там, куда ударила струя огня из пробитой дырочки, затлел ковер. Подскочивший мальчик затоптал его.

Абдаллах, сидевший на полу, вздрогнул и невольно принял молитвенную позу суджуд . Вокруг беззлобно засмеялись:

– Это не джинн, он не способен строить дворцы – только разрушать их...

– И это не «греческий огонь» , – заметил Шамс уд-Дин. – Это порох – его изобрел в годы хиджры китайский алхимик Сун Сы-мяо, а описал двумя столетиями позже его соотечественник Цинь Сюй-цзы. Они делали из набитых порохом бамбуковых трубок «хуо-цзиен», то есть «огненные стрелы». Мы пробовали эти аль-сихем аль-катай ; в поле они совершенно неэффективны. Их можно использовать только как зажигательное средство против города – но и тут три четверти не достигают цели, а падают на своих.

Я изучил «Китаб аль-Идах» Джабира ибн Хайяна, – да погрузится он в пучину милосердия Божия, – который учит, что все металлы состоят из ртутного и серного начал, труды Абу Мансура аль-Харави Муваффата, труды Абу Али аль-Хусейна ибн-Абдаллаха ибн-Сины, разделившего минералы на камни, плавкие тела, серные вещества и соли. И труды Абу Айюба Сулеймана ибн-Я'хья ибн-Джебирола не остались неизвестными мне! И я нашел рецепт пороха! И, поистине, мы будем использовать его. Нужно делать пушки, и мы не должны опоздать!

– Сегодня порох умеют готовить в Руме и у франков, благодаря их алхимикам Роджеру Бэкону и Бертольду Шварцу. – вмешался Ага Малик. – У них есть пушки . Но хуже всего, что пушки есть сейчас у мамлюков, в Египте и Сирии!

– Пушка должна выглядеть так, – Шамс уд-Дин быстро провел несколько линий кусочком свинца на фарфоровой пластинке. – Здесь небольшая дырочка. И внутри она должна быть совершенно гладкой...

– Можно сковать ее из продольных железных полос, – раздумчиво сказал Ала уд-Дин, – но сверху одеть рубашкой из стальных обручей...

– Решайте это с Шамс уд-Дином! – сказал Ага Малик. – Мне же к новолунию назовете срок первого испытания. И еще, – обернулся он к Абдаллаху. – Орта отныне под арестом, пока я не получу первой стреляющей пушки. Фактически ты становишься юзбаши (сотником). Все случилось благодаря твоей кузнице – работы в ней проще всего оказалось скрыть от чужого глаза! Хорошо это или плохо? Я не знаю! Но с сегодняшнего дня никого и никуда – чтобы ни порох, ни рассказы о пушках не выползли из орты к любым чернокнижникам! Завезти в кузницу нужное оборудование – сразу! Заявки – на продовольствие, на металл, на что угодно, даже банг, – лично мне. Отказа ни в чем не будет! Но – поваров, конюхов, девушек, – сразу пригласить всех, кто надобен, и – ворота на ключ! Оттуда – никто ни ногой! Отвечаешь ты лично – и головой!

– Я готов отвечать за все, что поручит мне блистательный, но у меня есть сомнения...

– Говори!

– И о поварах и о девушках, раз это будет арест, нужно договариваться с шейхами их таифы. Они тоже капыкулу , и должны получить вазыфа , – мои ребята тоже не откажутся от солидной доплаты за арест, не две акче, например, а пять? И девушки нужны хорошие, певицы, танцовщицы, музыкантши и такие, что на память знают истории о богатырях древности. Иначе ребятам может скоро стать скучно! Дальше – как быть с лекарями, в случае чего? А «чего» может быть, даже если Аллах милует во всем: например, понадобится повитуха!

Но не это главное. Поистине, в кузнечном ремесле многое зависит от металла! Лучший пулад (булат) выделывают в Димишк-эш-Шам. Эти булатные слитки массой обычно в спартанскую мину покупают и Аравия и Персия; везут их и в Византию и на север, в Орду; только Индия делает железо лучше, но индийское железо дороже. Димишк же – это мамлюки; поистине, наши с ними отношения могли бы быть и лучше. Хоть сегодня между нами и Гермиян, и Караман, и киликийские армяне, и Зулькадыр, – но и мы и они понимаем, что когда-то нам придется скрестить мечи...

– Ты сказал уже много слов, но их смысл до сих пор мне неясен!

– Железо, поистине, – стратегическое сырье. Это не сушеные финики и не хлопковая пряжа. Из железа куют мечи и кольчуги. Я сам знаю, как отравить всю плавку, подсыпав в шихту щепоть нужного порошка! Пулад превратится в каралык . Поистине, ни при покупке, ни при ковке этой отравы не заметишь; это железо годится и на сошник плуга и на обручи бочек: но клинок из него после закалки станет хрупким и разлетится на куски в сече... Я не слыхал, чтобы дамасский клинок смогли отковать в других городах – даже если сталь была поставлена из Димишка...

– Кажется, я понимаю...

– Да! Я не верю железу, которое купцы привозят сами!

– А это значит...

– А это значит, что я готов отправиться в Димишк и там, с помощью Аллаха, – Абдаллах огладил ладонями бороду и подумал, что в этом деле придется использовать свои орденские связи, – найти честных и знающих кузнецов и купцов, чтобы организовать поставки подходящего железа. Но это только на первых порах. Далее нам придется строить свои сыродутные печи, свои домницы – и делать свое железо! Одна орта с этой работой не справится. Нужно толковать с мутекаллимом таифы кузнецов, собирать арбаб аль-хираф...

– Мелко плаваешь, ал-Хаддад! Вопрос нужно обсуждать с шехир-эмини, потом – с назир-и эмваль и дефтердаром султаната, а потом повергать на рассмотрение великого везира... И это, поистине, не твоя забота – люди уже готовят телхис на доклад! Но у нас – срочный приказ блистательного, и его нужно выполнить!

– Мы можем попробовать отлить первую топчу, пушку, – из бронзы, например!

Лицо Ага Мелика просветлело.

– Поистине, я не ошибся, выбрав именно тебя своим собеседником! А из чугуна можно отлить? – уточнил он, блеснув недюжинными познаниями...

– Чугун не так просто расплавить! – возразил Абдаллах. – Для этого нужно строить специальные печи, нужно много рук и много умных голов...

– Я вижу, ты принес арбалет, и я рад этому, – сказал шейх. – Я хотел говорить с тобой об этом оружии. Можно ли организовать его производство?

– Именно это я и хотел предложить! – воскликнул Абдаллах...

...Пока длился этот разговор, Шамс уд-Дин колдовал у подноса: на нем, среди фиников и персиков, появился хрустальный карафин, в котором плескалась прозрачная жидкость.

– Поистине, это чудо нашего века! – воскликнул он, заметив вопросительные взгляды собеседников. –

Станет паром вода, лишь огнем ее тронь; Погасает огонь, лишь водой его тронь; Но ал-кохл, тот, что мы из вина получили, – Это влага, в которой пылает огонь!

Произнеся эти бейты, он наклонил карафин и пролил на поднос немного жидкости из него, затем дал знак мальчику. Тот подал пылавшую головню. Жидкость на краю подноса загорелась.

– Белая нафта?.. – недоуменно протянул Ага Малик.

– Наверное, это зейт харр , и в нем нет ничего удивительного, – высказал свое предположение Абдаллах.

– Поистине, это ал-кохл, и он получен путем тройной перегонки чистого виноградного вина! Сведения о том, как получить эту жидкость, содержит «Китаб Сирр аль-Астар» , кою составил мудрейший Абу Бакр-Мухаммед Ибн Закария ар-Рази.

– Я знаком с его трудами, – заметил Абдаллах, – хоть многие называют его мулхид за его сочинение «Обманы пророков». Но в других своих книгах он, описывая перегонку, возгонку, растворение и кристаллизацию и в этой связи называя различные типы горнов, среди которых нам весьма интересен ат-таннур, то есть плавильный горн, которым я намерен воспользоваться в нашей дальнейшей работе, а также жаровни, фитильные и пламенные горелки, литейные формы, мензурки, колбы, склянки, тазы, тигли и банки, литейные ковши, напильники, шпатели, молотки и щипцы, – нигде не упоминает жидкость «ал-кохл»!

– Не думаю, что мудрейший ибн Инджиль невнимательно знакомился с теми книгами ар-Рази, которые так подробно описал. Но им написано более двадцати книг, и мне не удалось держать в руках все! – заметил Шамс уд-Дин. – Как то ни будь – есть у ал-кохл одно свойство, с которым я буду счастлив познакомить и уважаемого ал-Хаддада, и сиятельного Ага Мелика, – он почтительно поклонился обоим, а затем налил жидкость в большую керамическую чашку и выпил, крякнув и аппетитно поморщившись. – Поистине, это жидкий огонь!

– Аллах запретил вино правоверным! – с недоумением заметил Ага Малик, брезгливо искривив губы.

– Поистине, по моей просьбе шейх-уль-ислам выдал мне фетву , где сказано, что ал-кохл не является вином! То, что полезно по своей природе и сущности, нельзя отвергать из-за зла, наличествующего в нем лишь побочно, как сказал мудрейший ибн-Рушд...

Собеседники переглянулись и потянулись к чашам...

ШЕЙХИ ЗАПАДА

Везир

Таков закон дворца, где правит зло:

То ты в седле, то – на тебе седло.

Фирдоуси

– Да прислушается великолепный и мудрый к моим словам! – заканчивая фразу, Ала уд-Дин сжимал губы так, что рот его напоминал куриную гузку. – Поистине, все мы приходим и уходим, ибо вся эта жизнь – лишь пользование временное, и поистине, нужно выбрать того, кто будет продолжать наши дела...

– Наши дела, – иронически выделил слово Орхан. – Тебе, по твоему же предложению, было поручено дело: создать яя и мюселлем . Хайр уд-Дин еще тогда предупреждал меня: это будет отличное войско для обороны, но никудышнее – в случае нападения. И что же? До сих пор мы не можем опереться на них как следует – это только вспомогательные войска. Это центр постоянного и непонятного нам недовольства нами. С сипахи, с уджбеями легче найти общий язык, даже с сипахи-христианами на Балканах, которые получают поместья и несут гарнизонную службу. Иные из них даже получают командные должности, разумеется, если принимают ислам. Но не яя! Яя – это гнездо недовольства, я постоянно слышу о каких-то мятежах и проступках во время походов и сборов, – даже о недовольстве своим султаном.

Почему? Кто виноват? Умур-хан ? У нас нет к нему претензий. Но люди, у которых есть своя земля, хорошо бьются только за свою землю. Они как тот кот, который, затравленный и прижатый к стене, превращается в тигра, но лишь лениво мурлыкает на подушках! Насколько лучше служат янычары, у которых нет своей земли!.. Сулейман доволен ими!

– Да услышит меня сиятельный брат...

– Что еще?

– О Сулеймане – и о других племянниках – я и хотел поговорить с блистательным...

– Что такое?

Ала уд-Дин начал издалека:

– Да ведает блистательный и могучий, что убит хан Золотой Орды, наследник хана Узбека, Инсанбек!

– Как? – поразился Орхан. – Он еще и на царство толком сесть не успел!

– Только что получена весть: Джанибек, третий сын Узбека, убил и Инсанбека, и другого своего брата, Хидырбека. Говорят, не обошлось без интриг Тайдулы, его матери, ужаснувшейся перспективе быть удаленной от власти. Став ханом, Джанибек сделал ее собственной супругой , а ордынские муллы и сейчас поясняют народу, почему в этом совершенно не было греха...

– Поистине, джахилийя держит невежественного человека в своем плену, даже если он принимает ислам, – усмехнулся Орхан. – Плутарх свидетельствует о зороастрийском обычае хветвадата, то есть браках между близкими родственниками, когда человек мог иметь детей от собственной матери, добавляя, что Искандер зу-ль-Карнейн препятствовал этому обычаю. Впрочем, у греков такое тоже случалось: вспомнить хоть Иокасту ... Но тут дело в другом: Тайдула, женщина редкой красоты и выдающегося ума, как была, так и осталась у власти, только поменяла себе мужа на более молодого! Однако какое отношение имеет твой рассказ к моему сыну? Или, может быть, – султан сурово сдвинул брови, – он имеет отношение к моей жене?..

– О блистательный и милосердный! – испугался Ала уд-Дин. – Да не станет причиной моих несчастий неловкость моего языка! Мелекй Аспурджа Хатун, как супруга цезаря, вне всяких подозрений, и не о ней я хотел сказать!

– Тем не менее у твоих слов была важная причина, – снисходительно кивнул головой Орхан. – Продолжай же, изложи нам ее!

– Сулейман-паша – блистательный воин и мудрый вождь, и мое сердце ликует, видя его новые и новые победы и свершения. Сколь счастлив мудрый султан, имея такого сына! Сколь счастлива страна, имея такого наследника престола, – да сохранит Аллах султана и продлит его благоденствие!

Но у Сулеймана – два брата, Мурад и Халил. Поистине, это молодые львы, и они мало в чем уступают Сулейману. Но, поистине, в том, что братья есть, можно усмотреть большую опасность! Взять хоть только монголов. На что велик и недосягаем был потрясатель вселенной Чингиз-хан, но и его попытался убрать с престола его же брат, Темуге-отчигин, и ныне этому как раз сто лет... Великий каан монголов Мункэ вырезал весь род брата Джагатая и поделил его улус с Бату-ханом. Беркэ, брат Бату-хана, считал, что у него больше прав на трон, чем у сына и внука Бату-хана; он уничтожил Сартака, отравил Улагчи, и стал ханом Золотой Орды. Умер хан Тохта – и Узбек, бросив войско, кинулся в Сарай и вырезал всех царевичей Чингисханова рода, чтобы сесть на престол Орды.

– За примерами подобного рода далеко ходить не надо! – прервал Ала уд-Дина Орхан. – Что сделали наследники с империей Салах уд-Дина? Так – всегда и повсюду: что наследники сделали с империей Искандера зу-ль-Карнейна! Что сейчас делают наследники с Византийской империей! Но разве можно с этим бороться?

– Блистательный должен объявить свои земли майоратом и довести до всеобщего сведения, что никто из его детей, кроме одного, старшего или назначенного им, не имеет доли в управлении ею... Иначе империи османов не суждено существовать долго...

– Но ты забываешь, что ты сам – мой брат! Клянусь Аллахом, я просто лишу тебя, сотворившего уже столько ошибок, доли в управлении моей страной!.. Не о моих сыновьях тебе бы думать, а о Джанибеке и Тайдуле, и там искать, как ослабить врага и возвысить себя...

Поистине, тебе, подобно Абд аль-Кадеру, нужно бы молиться о том, чтобы Аллах воскресил тебя слепым, – дабы не стыдиться тебе глядеть на лица праведных!..

***

Вскоре Ала уд-Дин был убран от дел и везиром стал Ахмед ибн Махмуд. Ала уд-Дин просто опередил свое время. Но та междоусобная резня, которая будет каждый раз сопровождать переход в державе османов престола от отца к сыну, в конце концов заставит Мехмеда II в канун-намэ 1478 года записать: «Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле»...

Генуя

Я очень доволен разгромом лукавых малодушных гречишек и хочу, чтобы позорная их империя и гнездо заблуждений были выкорчеваны вашими руками, если только Христос изберет вас отмстителями за Свое поношение и вам поручит возмездие, не к добру затянутое всем католическим народом.

Ф. Петрарка. Послание Дожу и Совету Генуи . 1352 г.

В 1261 году Михаил VIII Палеолог вернул династии трон басилевсов, опираясь на помощь Генуи, – и она вынудила его заключить союзный Нимфейский договор, по которому Генуя имела право беспошлинной торговли на территории Византии, а Босфор и Чанаккале были открыты для генуэзских кораблей. Генуэзцы обдуманно, упорно и неутомимо, с исключительной энергией, вкладывая любые средства, прибирали к рукам северную караванную тропу – и, видимо, не зря, ибо это приносило им два дирхема на дирхем, три дирхема на дирхем!

Как сказал Иоанн Кантакузин: «Задумали они не малое: они желали властвовать на Черном море и не допускать византийцев плавать на кораблях, как будто море принадлежит только им»...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\17.BMP»;3.0»;3.0»;

В 1266 году генуэзцы добились от Ногая, бывшего улусбеком Крыма, передачи им во владение Кафы . Выпросив клочок земли, они обвели его рвом и валом, начали строить каменные дома, с дозволения монголов завели гостиный двор, амбары и лавки, – а затем без позволения захватили дополнительные земли, обведя их каменной стеной. Укрепленный город был назван Кафой. Но в Крыму властвовали венецианцы – и Генуя объявляет Венеции настоящую войну...

Генуэзские фактории есть сейчас в Тане , Суроже, который генуэзцы называют Солдайей , и только что они захватили Чембало . Венецианская Тана сейчас закрыта как порт – там идут разборки, генуэзцы никак не поделят ее с венецианцами.

В гаванях и у берегов Византии и Адриатики, Эгеиды и Понта Эвксинского велись эти схватки. Каждая из враждебных сторон требовала от Византии помощи, вмешивалась в династические разборки, получала за это новые льготы – и непоправимо губила ремесло и торговлю Византии. И венецианцы, и генуэзцы взыскивали с Византии контрибуции за ущерб, понесенный при столкновениях между собой на землях империи или в византийских гаванях; они требовали от императоров денежных компенсаций даже за лояльное отношение к империи. «Мерзавец на мерзавце», – так охарактеризовал генуэзцев в «Божественной комедии» Данте.

Генуэзцы овладели Сурожем, Балаклавой, Танаисом, выбив оттуда своих конкурентов – венецианцев. Они обсели не только Крым, но и восточное побережье Черного моря как лягушки – пруд! Они утвердились в Пицунде, Себастополе , Кутаисе, Анакопии, Матрике . Закладываются генуэзские фактории Мапа , Копа , Санта-Кроче , Пеше , Каллос Лимен , Мавролосо , Альба-Зихия и Каво-Буксо . На Азовском море у них Бальзимахи , Лотар, Сен-Джорджио. Генуэзцы отрываются от побережья, и их крепости появляются в глубине аланской территории, вплоть до верховий Кубани и Зеленчуков, где еще византийцы строили крепости Борго-Санто и Рум-кале (Кисловодск). Копа, Мапа, Матрика находились под управлением как генуэзских должностных лиц, так и местных владетелей (зихов, касогов, адыгов), местные воины служили в гарнизонах генуэзских крепостей, местная племенная знать охотно роднилась с итальянцами...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\14.BMP»;3.0»;3.0»;

МУДРОСТЬ ВОИНА

Хакикат

Не вы их убивали, но Аллах убивал их, и не ты бросил, когда бросил, но Аллах бросил, чтобы испытать верующих хорошим испытанием от Него. Поистине, Аллах – слышащий, сведущий!

Коран, 8:17

Абдаллаха в числе еще нескольких десятков человек, показавших себя как перспективных организаторов и командиров, отчислили из их орт в Бурсу, где была учреждена медресе сахин для офицерского состава корпуса янычаров. Медресе была учреждена вместе с имаретом, в Бурсе в 1348 году – это был первый вакф в Османлы, учрежденный самим султаном Орханом. С тех пор учреждать вакфы стало престижным и модным; однако это было еще и очень выгодно! В 1349 году Хамза-бей на началах вакфа построил в Изнике мечеть; одновременно и на тех же началах построил мечеть и имарет шейх Постинташ, один из организаторов движения «сарбадаров», вернувшийся в Анталу из Хорасана...

Ежедневно, кроме пятницы, будущих мютеферрика натаскивали здесь не только в фехтовании и верховой езде, технике рукопашного боя и строевой подготовке, но и в сунне и шариате, каламе и фалсафа ...

В хакикате молодежь наставлял мутавалли медресе Али аль-Фенари . «Доcтоcлавный улем, достопочтенный ученый, установитель истины, несомненный источник добродетели, несомненный последователь учения пророков и посланника божьего, заслуживающий благосклонности богохранимого владетеля» иронически относился к суфийским «мудрствованиям», утверждая, что ислам достаточно прост и ясен, дает цельную картину мира, и нет необходимости выдумывать что-то еще. С первой же его лекции Абдаллах невзлюбил его. Абдаллах лишь удивлялся, почему этот пурист и ревнитель чистоты ислама набрал в медресе в основном преподавателей-суфиев или таких, которые благожелательно относились к суфийской идеологии. Более того – у него были с ними прекрасные отношения. «Как они уживаются между собой» – недоумевал Абдаллах...

– Именем Аллаха вы будете управлять миром, – поучал Али аль-Фенари. – Вы должны поэтому знать законы, посредством которых управляет его судьбами Аллах. Это знание подобно яду, целебному в руках врача и смертельному в руках убийцы; поистине, впивать его надо с осторожностью; среди узнавших эти законы были такие, разум которых смущался и заставлял их наложить руки на себя. Нет мне укоризны в том! Но не будьте и теми глупцами, для которых учителем становится не слово, а собственное несчастье.

Я должен научить вас скептицизму в отношении «новых» и модных идей, ибо, поистине, нет на сегодняшнем базаре мнений умения более необходимого, чем умение нести свой кошелек нетронутым между сонмами желающих поживиться мошенников. Но еще важнее отнестись как к мошеннику к себе самому: поистине, многие, даже умеющие избегать проворных рук базарных ловкачей, облапошивают сами себя, строя воздушные замки. Каждый, кто хоть когда-нибудь строил их, знает, что эти постройки легче других возводятся, – но не всякий знает, что снести их почти невозможно! Избавиться от собственных иллюзий – вот подлинный аль-ихлас , и, клянусь Аллахом, я помогу вам достичь его!

Поистине, первое, что вы должны усвоить – это смысл газавата. С кем ведется война и во имя чего? С христианами, с иудеями? Воистину, нет, и далеким заблуждением заблудился тот, кто думает так. Люди – стадо, они влекутся туда, куда их гонит пастырь. Те из них, душа которых чиста, сами увидят, где истина, и примут ислам. Но упорствующие в своих заблуждениях реайяты могут оставаться в своих заблуждениях до последнего дня, и не наше дело судить их.

Аллах простер пред нами страны с разными языками и разными верами. Пастыри этих стад несут совсем иную ответственность, чем их реайя. Глаза пастырей открыты, их уши слышат. Они встречаются с посланцами других стран и мудрецами, купцами и философами, они имеют возможность выбирать. Двери ислама распахнуты перед ними, и тот, кто сам в них войдет, поистине, будет встречен с почетом. Но они делают ошибочный выбор. И тогда становится ясно: в этих странах нет ни шахов, ни султанов, ни королей, ни герцогов, хоть они и называют себя так: это лишь мятежные эмиры, восставшие против воли Аллаха. Но и тогда наш блистательный и могучий султан не торопится с военными действиями, а заботится лишь о порядке, справедливости и спокойствии в собственном султанате. Поистине, забота о порядке в собственной стране дороже выигранного сражения. Ибо она привлекает к нам сердца тех, кто имеет глаза, чтобы смотреть и уши, чтобы слышать.

Но когда мятежный эмир запутывается в своих делах, низвергая в джахилийю собственный народ, – помоги измученному народу. И тогда освобожденный народ с восторгом примет нашу власть и откроет уши пред словами истины. Не должно бессмысленно лить свою и чужую кровь в сражениях. Дулжно лишь истребить род эмира мятежного, заклейменного собственным его народом. И тогда наш султан, да умножатся его дни, будет уверенно владеть освобожденным народом.

Жестокость имеет оправдание, если совершается лишь раз и в высоких целях, а затем в ней не упорствуют, извлекая из ее плодов всю возможную пользу для подданных. Но тот, кто верует в одну часть писания, должен веровать и в другую! И если кто умышленно убьет мусульманина, то воздаянием ему – геенна, для вечного пребывания там. Но кто мусульманин и кто – многобожник? Поистине, мусульмане, отступившие от ясных и истинных принципов ислама – «многобожники» в большей степени, чем люди джахилйи, и джихад против них возможен и оправдан!

Но горе тебе, если число жестокостей лишь возрастает! Тогда, успокаивая людей, ты должен будешь вновь и вновь вершить благодеяния, истощая свои возможности. Но, поистине, добро бесполезно, если его сочтут делаемым поневоле, и не будет тебе за него никакой благодарности ни в этой жизни, ни в будущей!.. После ста услуг и одного отказа властителя, неблагодарные – а таковы все люди – помнят лишь этот один отказ...

Рабы

Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад.

Лука, 6:27-30

– Есть у мусульман одно мощное, гибкое и надежное оружие в борьбе за мировое господство, о свойствах которого, к сожалению, мало знают. Поистине, это – учение Исы ибн Марйам!

Когда ошеломленные этой фразой слушатели замолкли, невысокий, крепкий и худощавый шейх представился:

– Зовут меня Мухаммед ибн Омар, а заниматься мы с вами будем тафсиром (толкованиями), но не Корана, а книги Инджиль (Евангелие). То, с чем хочешь справиться, что желаешь преодолеть, надо знать не понаслышке!

Поистине, Коран – един и неподражаем, и нет иной истины, кроме него. Учение Исы ибн Марйам, разумеется, не является истиной! Но перестает ли оно от того быть оружием? Подчеркну: оружием в наших руках? Отвечу: нет, не перестает. Нужно только уметь им правильно пользоваться!

И вот первое, что вы должны знать об учении Исы, чтобы понять, насколько это мощное оружие: оно запрещает христианину брать в руки меч! Вы все здесь – в прошлом христиане: кто будет мне возражать?

Растерянные от столь горячего начала, янычары молчали. Но Мухаммед ибн Омар не собирался отступать. Он ждал возражений, и Абдаллах сказал:

– »Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». От Матфея, 10:34.

– Не «от Матфея», а «по Матфею», – заботливо поправил его Мухаммед ибн Омар. – В канонических греческих текстах всех четырех евангелий стоит предлог kata – «по». Евангелие от Матфея существовало, его держал в руках Василид Гностик, написавший 24 тома «Разъяснения Евангелий». Евсевий, христианский церковный историк, сообщает, что все они были сожжены. Видимо, одновременно христиане сожгли и само евангелие от Матфея, ибо его содержание совершенно их не устраивало. Христианский валъ (святой) Иероним, побужденный к тому епископами Хроматием и Гелиодором, достал от назореев, из книгохранилища, собранного Памфилом в Кесарее, подлинный еврейский текст Евангелия «от Матфея» и «вознегодовал», прочтя его, но не потому, что оно почти ни в чем не совпадало с известным ему греческим переводом «по Матфею», а потому, что оно, по собственным его словам, «представляло материал не для построения, но для разрушения [христианства]». Епифаний, скажем, в книге «Contra Ebionites» заявляет, что назореи, как и ессеи, твердо верили, что Иса был не богом, но лишь «человеком от семени человека»! Ясно, что в обращении был оставлен именно поддельный греческий перевод.

Но, как бы то ни было, судить о христианстве надо по тем текстам, которые оно признает. Ты правильно процитировал канонический христианский текст, – одобрительно поглядел он на Абдаллаха. – Но почему ты остановился и не продолжаешь его цитировать? «...Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» . Вот и все. Вот для чего принесен меч – для выяснения отношений внутри семьи. «Бей своих, чтобы силы твоей устрашились чужие», как гласит поговорка. О внешних же врагах Иса говорит иное. Смотрите:

«И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» . Это – не случайная фраза, но суть христианского отношения к войне. «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых» . По сути, это уточнение более общей заповеди: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» . Христианство всегда идет «от самого себя»: делай сам, как должно, и пусть будет что будет.

Но эта общая заповедь – «не противься злому» – настолько неудобна для христиан, что они постоянно стараются «вывернуть» ее наизнанку, толкуя в том смысле, что «как вам отмерили, так и вы отмеривайте». Любой человек увидит, что смысл при таком искажении становится в точности обратным: от христианства произошел возврат к заповеди яхуди «нефеш такхат нефеш» . Так же оборачивают и фразу о мече: «кто с мечом к нам придет, от меча погибнет». В этом виде она понятна и нам, приемлема для нас, воинов, – но при чем здесь христианство? Это – общечеловеческая заповедь биться с врагом, и она не имеет отношения к христианству, требующему, напротив, от своих адептов ни в коем случае не поднимать меч, чтобы не быть убитому мечом.

Таким образом, вам никогда не придется воевать с христианами. Подлинный христианин вовек не поднимет меча. Тот же, кто меч поднял – уже не христианин, он вероотступник, он больше не зимми («охраняемый» нормами шариата) и поступать с ним можно и нужно соответственно! «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» , – вот чего требует христианство от христиан. Тогда как мы бьемся с вами, чтобы выдавить из вас, вчерашних рабов, все рабское, чтобы вы ощутили себя хозяевами, господами, владыками мира!

Поэтому и говорится: христианство – вера рабов. Они рабы, даже если напялили на свои головы золотые тиары и короны. И существовать христианские государства могут только благодаря прямому нарушению заповедей Исы. Он говорил «не убий» – но воин должен убивать; он говорил «не клянись» – но воин приносит присягу; он говорил «подставь другую щеку» – но воин, фехтуя, должен подставлять противнику свой обнаженный меч. И в этом одно из преимуществ воина ислама. Вооружаясь и выступая на бой с неверными, он чувствует, что исполняет дело, угодное Аллаху. Не так христианский воин: даже защищая свою страну от нашествия, он, если всерьез принимает заповеди христианства, должен ощущать, что отступает от своей веры, нарушает божьи заповеди, и должен будет каяться и отмаливать грехи.

Вот почему эмираты Европы – это страны рабов. И арабское ас-сакалиба, и латинское sclavus означает «раб». Гардизи свидетельствовал, что в странах ислама «находится много людей ас-сакалиба, которые служат [как рабы] им, пока не избавятся от зависимости». Ал-Куфи в это понятие включал всех неверных Восточной Европы. Ал-Хорезми писал: «Германия, она же страна сакалиба». Мас'уди причислял к сакалиба «намчин» (немцев) и «турок» (венгров), а тех рабов, которых привозили из Русии, Мас'уди называл «валинана» (волыняне).

Поистине, те, кто знает дело, иронично относят ас-сакалиба к потомкам не Иафета, как следовало бы, а Ханаана, проклятого отцом, потомство которого было предано в рабство потомству его дядьев, Сима и Иафета. «Ной ... сказал: проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих. Потом сказал: благословен Господь Бог Симов; Ханаан же будет рабом ему; да распространит бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых; Ханаан же будет рабом ему» . «...Они-то и называются Склави, а иные говорят, что они от сыновей Ханаана», – свидетельствует книга Иосиппион. Вениамин Тудельский в XII веке замечал, возможно, комментируя именно этот текст: «И зовут их евреи потомками Ханаана, ибо люди страны той продают сыновей и дочерей своих всем»...

Гордиев узел

Когда я вспоминаю, что Бог справедлив, я содрогаюсь от страха за мою родину.

Т.Джефферсон

Занятия по шариатскому праву вел молодой теолог и теософ, гази Мевла Хайдар Аджеми . Он никогда не собирал всех офицеров; он говорил: «мне не нужны решения на основе иджма «. Утром на разводе он указывал пальцем на любого из них: «Сегодня я буду говорить с тобой», – и это значило, что в тот день офицер освобождался от других дел и занятий. Хайдар-баба весьма ценил знание хадисов, но только если они к месту приводились в разговоре. Он неподражаемо владел искусством беседы и умел специально создать в разговоре такую ситуацию, чтобы, вспомнив в этот момент нужный хадис, можно было блеснуть остроумием. Хайдар-баба сам подбрасывал мяч на ногу собеседнику. Но если тот молчал, надолго замолкал и Хайдар-баба, поджав губы, склонив голову и исподлобья глядя на невежду. Лишь когда тот каялся в своем невежестве, Хайдар-баба сквозь зубы выцеживал нужный хадис и в этот день терял всякий интерес к собеседнику: он отпускал его, шел на плац или в фехтовальный зал и отыскивал себе новую «жертву».

– Ни я, ни вы не мудрецы, – говорил он. – Истинно мудрый человек никого не станет учить и ни у кого не станет учиться. Я всего лишь в числе говорящих, вы в числе слушающих, но нет в моих словах лжи.

Вашими настольными книгами должны быть «Аль-Моватта» Мелика ибн-Анаса, «Сахых» Абу-Абдаллаха Мухаммеда аль-Бухари и сборник с тем же названием его ученика, Муслима ал-Нишапури, «Сунна» Абу Дауда Сулеймана бин аль Аш ас-Сиджистани и Ахмада ибн Шуайба ан-Насаи, «Аль-Джами аль-кабир» Мохаммеда ибн Исы ат-Тирмизи, труды бен Маджата Казруни, Абу-ль-Хасана Разина аль-Абдари и имама Маджд уд-Дина Мобарака ибн-аль-Асира. Но наизусть знать сборник Бурхана Али ибн Абу Бекра аль-Маргинани или «Анвар ат-танзиль» Абдаллаха Байдави – это не заслуга. Подлинное знание вы покажете, если вам будут известны труды мухаджира Абдаллаха ибн Мас'уда или работы аль-Хатиба аль-Багдади «Об отцах, которые передавали хадисы по словам их сыновей» и «Книга сподвижников пророка, которые передавали хадисы по словам последующего поколения»...

Нормы шариата вовсе не казались ему единственным источником права – наравне с ними он ставил принцип урф и основанные на нем адаты, а султанские канун-намэ – даже выше .

– В действиях своих султан, несомненно, опирается на божественное предначертание, зафиксированное в нормах шариата; но также и на свой государственный ум! – говорил он. – Сам Абу Ханифа, основатель ханифитского толка (мазхаб), обосновал возможность использования норм обычая (урф) как одного из источников права. Порядок и материального, и духовного мира определен Аллахом и неизменен, но поддерживать этот порядок нужно каждый раз иным способом, применительно к сложившимся условиям, и находить эти многообразные способы – дело государственной власти; они-то и представляют собой содержание канун-намэ. Но, найдя мудрое государственное решение сложной коллизии, владетель должен иметь возможность воплотить его в жизнь, а для того абсолютная власть и сила должны быть в его руках. Канун-намэ, разумеется, в отличие от шариатских догм, носят временный характер, а задачей их является обеспечение социального порядка, безопасности людей и справедливости.

Он беседовал по поводу того или иного законоположения, требуя, чтобы офицер здесь же, при нем, давал тафсир на то или иное положение закона, – и далее начинал по словам разбирать этот тафсир, подчас камня на камне не оставляя от положений молодого офицера. Казалось, что он готовит из своих воспитанников не воинов, но мюдеррисов, кадиев или даже муфтиев.

После этих бесед Абдаллах обычно чувствовал себя измученным, избитым, выжатым и выброшенным. Хайдар-баба не щадил ни предрассудков, ни предубеждений. Ему нужно было, чтобы его подопечный точно знал, что стоит за каждым произносимым им словом. Но были и дни, когда Хайдар-баба оставался довольным своим подопечным, и в эти дни Абдаллах чувствовал за своей спиной прорезывающиеся крылья.

– Так называемые мудрецы, избравшие своей верой ложь, учат не бороться за правду и справедливость, пусть даже с самим Иблисом и всем его воинством, но удаляться в пустыню и часами созерцать там свой пуп, не противясь ничему и никому. Поистине, если идет война, это – всего лишь дезертиры, и какие бы слова они ни говорили при этом – это только ложь. Но ты – воин, и ты собираешься командовать воинами, посылать их на смерть. Так ответь мне: во имя чего? Не торопись с ответом, и отдай сначала должное дастархану. Отведай этой дыни, клянусь Аллахом, она стоит того!

Хайдар-баба сделал приглашающий жест, указывая на большое блюдо, стоявшее на ковре. На блюде, окруженная персиками и виноградом, возвышалась разрезанная дыня.

Когда дастархану было воздано должное, он повторил вопрос:

– Зачем и кому нужна война? Во имя чего она ведется?

Абдаллах, приготовивший для ответа нужные фразы, не затруднился:

– Во имя торжества ислама! Священная война против неверных – это еще и война за их души: озарить их светом ислама, спасти от огня джаханнама...

– Клянусь Аллахом, ты хорошо сказал. Но если дело только в этом, то зачем война? Немало наших посланников, одетых в рубища из верблюжьей шерсти, ушло за рубежи султаната, неся туда не меч, а Коран, не войну, а свет и спасение для заблудших. Отчего б и тебе не пойти этим путем?

– Того, кто приходит в рваном рубище, редко слушают!

– Но того, кто приходит с мечом, слушают еще реже! А тех, кто приходит со словом мудрости, мало слушают, но далеко слышат: они говорят с миром устами всех, кто хоть раз слышал их. Суфии словом Аллаха умеют увлекать и вести за собой людей; более того: некоторые суфии и их шейхи – авангард нашего войска в странах дар аль-харб... Они оттуда призывают нас, когда все готово для прихода войска...

– Часто сильные мира сего, убоявшись их слов, устраивают на них охоту, готовят им топор и петлю...

– Ты боишься топора?

Это было похоже на игру в конное поло, в которой, кстати, мало кто мог сравниться с Абдаллахом: мяч все время в воздухе, только успевай отмахивать его човганом .

– Я не боюсь топора, но зачем напрасные жертвы? А вторгшись всей армией в чужую страну, мы дадим возможность мудрецам говорить открыто!

– Напрасные жертвы? – иронически усмехнулся Хайдар-баба. – А может быть, мученическая жертва под топором во имя ислама обратит больше людей, чем целый завоевательный поход! Разве не так же случилось и с Исой?

Абдаллах набрал в рот воздуха для ответа, да так и остался с открытым ртом... Он упустил мяч!

Хайдар-баба тут же закрепил успех:

– Ислам – истина, так?

Абдаллах только головой кивнул.

– Так почему же, услыхав слово истины, люди не слишком-то часто становятся на ее сторону, предпочитая остаться в плену джахилийи или своих христианских заблуждений?

Абдаллах растерянно глядел на учителя.

– А я скажу больше, – добивал Абдаллаха тот. – Дервиши, ушедшие за рубеж со словом истины, часто утрачивают там его и остаются мусульманами лишь по названию! Живя многие годы плечом к плечу с неверными, они часто вынуждены снисходительно относиться к местным, например, христианским, культам, вплоть до того, что начинают молиться их «святым», прославившимся своими «чудесами». Святой, из гроба которого забил исцеляющий источник, чудотворные мощи, – все это понятнее простолюдину, готовому поверить в любые чудеса, чем недостижимый и далекий для них Аллах. И шейхи тамошних орденов, в стремлении привлечь к себе больше сердец, начинают утверждать, что культ святых придает исламу новый блеск!

– Как?.. – растерялся Абдаллах. – Ведь это – ширк, грех многобожия...

Хайдар-баба с интересом посмотрел на него, и Абдаллах стал развивать мысль:

– Поистине, признание за пророками, святыми, предсказателями, астрологами «сокровенного знания» – это ширк ал-илм; поклонение чему бы то ни было помимо Аллаха – могилам, камням, мазарам, иконам – это ширк ал-ибада; вера в приметы и предзнаменования, ношение без нужды амулетов – это ширк ал-ада...

– А знаешь ли ты, что даже произнесение клятв именем Мухаммеда или Али, не говоря уж о ком-либо еще – Исе, например – это тоже ширк, ширк фи-л-адаб?

Абдаллах не знал этого.

– А они там и клянутся, и амулеты носят, и перед иконами молятся! – продолжал Хайдар-баба. – Я очень боюсь той каши, которая заварилась во многих головах на Балканах. Тамошние шейхи внушают местным жителям, что их верования и ислам не слишком-то различаются, чтобы привлечь людей в свои текке. А там живут богомилы и павликиане, сугубые еретики и для нас, и для христиан. Безбожники, неоплатоники, пантеисты, они верят в какое-то «начало, которое породило все», а главное – что все люди равны, что все они братья, и что, поэтому, платить налоги и возвращать долги никто не обязан. Они в любую минуту готовы возмутиться против любой власти. Тамошние суфийские ордена не только проповедуют аскетизм, воздержание, презрение к материальным благам, но требуют того же и от сильных мира сего. Они пустили в оборот глупое греческое слово «демократия», которое буквально означает «власть простаков». Вот уж, подлинно, поразительная духовная простота! И религиозное невежество! Но они утверждают (я цитирую), что «ислам берет начало от свободных людей, которые хотели создать свободное государство». Они приводят в доказательство этого утверждения Коран: «И вот, сказал Господь твой ангелам: «Я установлю на земле наместника» [халифа]. Они сказали: «Разве Ты установишь на ней того, кто будет там производить нечестие и проливать кровь, а мы возносим хвалу Тебе и святим Тебя?»

Хайдар-баба помолчал, давая сказанному улечься в голове у Абдаллаха. Тот подавленно молчал, его мысли разбежались, и в голове оставалась лишь сосущая томительная пустота.

– Как ответил Аллах своим малаика (ангелам)?

Абдаллах молчал.

– Ну, ну, ибн-Инджиль, – заметил Хайдар-баба. – Это – буквально следующая строка Корана: «Он сказал: «Поистине, Я знаю то, чего вы не знаете!»« Что Он знал и чего они не знали?

Он снова замолк и потянулся к дыне. Абдаллах лихорадочно искал нужного слова, чтобы поддержать зашедшую в тупик беседу, но не мог найти его, и чувствовал, как с каждой секундой падает в глазах учителя. Он боялся, что тот сейчас даст понять, что беседа окончена и пойдет отыскивать себе на этот день другую «жертву».

Выдержав паузу, пока Абдаллаха не бросило в пот, Хайдар-баба равнодушно заметил:

– Мудрейший ат-Танухи в «Китаб ан-нишвар» более трех веков назад говорил об испорченности того века, уступающего в мудрости веку минувшему: «Нравы ныне ухудшились, а былые представления стерлись и изменились. Недостает жажды знаний, не хватает благородных устремлений. Простых людей от подобных вещей отвлекает забота о хлебе насущном, а сильные мира сего довольствуются лишь удовлетворением своих животных страстей. Мы достигли того состояния, о котором в преданиях говорится, что времена будут становиться все хуже и хуже, жизнь человеческая все горше и горше и день Страшного суда грянет над самыми наихудшими из тварей» .

Абдаллах потупил голову.

– Я вовсе не о тебе, и я не хотел тебя обидеть, – заметил Хайдар-баба. – Я дал тебе подсказку!

Абдаллах ясно видел, чем этот новый этап обучения отличается от всего предшествующего. Тогда в таких затруднительных ситуациях достаточно было сказать: «Учитель! Я не понимаю! Объясните!» – и ему сразу давали нужное объяснение. Теперь уровень общения был иной: тех, кто слишком часто рассчитывал на такие подсказки, в конце концов отчисляли из медресе, направляя их офицерами в захолустные части. Здесь готовили людей, умеющих мыслить самостоятельно. Он должен был выпутаться сам. И он попробовал выпутаться. Он уже собрался с мыслями. Пусть его мучитель почувствует, что имеет дело с достойным противником. Он даже позволил себе вольность – взял кусочек дыни и съел его, и лишь затем начал говорить:

– Учитель, вы спросили, зачем ведут войны, – и только что сами ответили. Люди слабы перед соблазнами и грехом. Они считают, что истина ислама требует от них слишком многого! Поэтому они уклоняются от истины и приветствуют тех своих вождей, которые не только закрывают глаза на их грехи, но и поощряют их! С этими-то вождями, но не с народом, должны мы вести войну! Об этом говорил Аллах, а поскольку у него есть неотразимый способ наказания любого греха, он, снисходя к человеку, к его слабостям, позволил людям иметь эмиров, уверенный, что праведнику это не помешает остаться праведным, и вовсе не заботясь о грешниках, удержать от греха которых не сможет никто и ничто...

– Ты далеко пойдешь, Абдаллах ибн-Инджиль! – удовлетворенно сказал Хайдар-баба. – Именно! Именно так! Они уклоняются от истины и выбирают себе – те, кто имеют возможность выбирать, – вождей, которые сами заблудились и ведут их путями, далеко ушедшими от истины. И потому, завоевав чужую страну, ты сам первый должен будешь заткнуть глотки тем мудрецам, слова которых были столь полезны тебе, пока они оставались по ту сторону границы! И знаешь ли, почему?

Абдаллах чувствовал себя на коне и потому счел возможным уважительно спросить:

– Почему, учитель?

– Поистине, то главное, чем они привлекают сердца людей к словам своих учений, и то главное, чем они нам полезны, – это их призывы не платить налоги существующему правителю! Они живы сейчас там на наши деньги, на сборы от продажи опиума, которые они почти целиком, с нашего согласия, оставляют себе (впрочем, клянусь копытами моего жеребца, они получают каждую очередную партию опиума не раньше, чем оставляют нам долговые расписки, заверенные кади и дефтердаром, и срок взыскания по этим распискам еще придет!). Мы шлем туда книги. Наш султанат для них, с одной стороны, – единственная реальная надежда на приход к ним веры Пророка.

Но с другой стороны, – и мы это хорошо знаем! – они считают, что мы исказили ислам. В раннем халифате, говорят они, где был «чистый» ислам, правители были не султанами и принцами, а прежде всего имамами. Мы для них – лишь отклонение от юридических и моральных норм теократии. Все это, конечно, болтовня, но смысл ее в том, что они видят преемниками Пророка и владыками страны, когда она будет освобождена от нечестивых христианских эмиров, себя, а не нашего блистательного повелителя. Сплошь и рядом эти шейхи тамошних суфийских братств готовы провозгласить себя махди. И об этой опасности, о судьбах этих новоявленных «владык» нам нужно думать уже сейчас.

Но значит ли это, что мы уже сейчас должны выражать им наше недовольство! И значит ли это, что мы, завоевав чужую страну, должны сразу сокрушать этих вождей неверных?

– ???

– Все мы живем на одной земле, и деваться нам друг от друга некуда! Война всегда идет за право собирать подати. Двое имеют право собирать их: сахиб-и арз и сахиб-и реаййет . Фундаментальный принцип канун-и османи состоит в том, что и реайа, и земля принадлежат султану – опоре мира. Но он доверяет свои права своим векилям , будь то сипахи или мюльтазим; за труды они оставляют себе часть сборов. Мудрейшие Низам аль-Мульк и аль-Газали говорят, что основная обязанность султана – охрана справедливости, правосудие. Что это значит применительно к нашему вопросу? Должностные лица, получив власть, требуют от народа различного рода текалиф-и шакка . Пресечь эту практику, не допустить чрезмерного обложения налогами реайятов, – вот путь заслужить благодарность реайя и создать экономическую основу преуспевания династии и государства. Но в том же и основа успеха при удержании завоеванной территории.

Смотри: любой закон в Османской империи суть лишь подтверждение султанской тугрой тех более старых законов, порядков и традиций, которые существовали на этих территориях непосредственно перед завоеванием и оккупацией. Этого требует принцип ихтияри . Иные говорят: в каждом вилайете здесь свой закон. Ну и что? Кадиям будет немножко тяжелее выучить их все, но империя от этого только становится крепче. Никакого ущерба не терпят и те земельные собственники, которые выражали готовность служить новым хозяевам. Их земли им же и отдаются во владение как тимар: определяется лишь размер налога, число и характер выставляемого ополчения. Проводится кадастровая перепись – населения, сельскохозяйственных угодий, скота, рудников, – составляется муфассал дефтер , причем в его канун-намэ включают те земельные, налоговые, даже уголовно-юридические законы, которыми прежде регулировалась жизнь этой административной единицы. И дефтер становится государственным законом, после того как в диване на него поставят тугру султана .

Такая гибкость позволяет нам претендовать на то, чтобы, используя не только исламские, но и монгольские, но и римские традиции управления, создать мировую универсальную империю. А в каком городе будет ее центр – мы еще посмотрим. Может быть и в Константиние!

Смотри: булгары и угры, половцы и ногаи, туркмены и таджики – все это мы, тюрки. Земли, которые мы занимаем – от Северо-причерноморских степей до Красного моря, от Алтая до Дуная – это Туран, наша земля и наша единая родина. У всех наших народов – единое происхождение, хотя и разные исторические судьбы. Слившись в единое государство, мы будем непобедимы, мы будем определять судьбы мира. Все нити управления миром сплетутся в один узел, и его будет держать в своей руке наместник Пророка, тень Аллаха на земле, наш богохранимый султан...

Я вижу и тот путь, которым можно прийти к этому положению. Канонический шариат должен быть развит путем обогащения его принципом халкыджылык , который в дальнейшем может и должен перейти в принцип туранджылык ... и я ищу соратников, которые станут плечом к плечу со мной в этом деле... Впрочем, все это еще так неразработано...

Хайдар-баба неожиданно смутился. Абдаллаху показалось, что смущение это было искренним; хорошо знакомый с принципом такыйя, он знал, что смущение это могло быть и наигранным. Однако его грела мысль, что это его точный ответ развязал учителю язык...

–...А когда наш султан утвердится в завоеванной земле, – заторопился Хайдар-баба закончить предыдущую мысль, – те, кто должен ему сейчас, возвратят свои долги – во имя справедливости земной и небесной. А те, кого он поставит – или оставит – на завоеванных землях, будут как глина в его руках. Султану, поистине, не нужна сама война, ему не нужны сами налоги – это все лишь средства. Ему нужна власть над миром, а она может быть достигнута множеством способов: война – лишь один из них, не самый важный и не самый приятный. Это – как ты зубами развязываешь узел, который не поддается пальцам...

– Искандер зу-ль-Карнейн разрубил такой узел мечом!

– Хороший пример, клянусь Аллахом! – поднял шейх глаза на Абдаллаха. – Гордиев узел. Я и забыл о нем...

***

...Беседа уже подходила к концу, когда в комнату заглянул мутавалли медресе Али аль-Фенари. Он не подошел к дастархану, не присел для беседы, что было бы абсолютно естественно, а, почему-то смутившись, поднял ладони, выкрашенные хной, в извиняющемся жесте, и, пробормотав: «Беседуете? Ну, ну...» – сразу же вышел, ни на секунду не убирая с лица добродушную, ласковую улыбку. Но, выходя, он скользнул по лицу Абдаллаха таким жестким, прищуренным, оценивающим взглядом, что тому почему-то стало страшно.

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\12.BMP»;3.0»;3.0»;

ЗЕЛОТЫ

Ад – это другие.

Ж. Сартр

Богомилы

Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на [горе] Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо [гада,] ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли; и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды [и] все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог твой, уделил их всем народам под всем небом.

Второзак, 4:15-19

Дервиши, ушедшие из бейлика Османлы на Запад, делали ставку на контакты с богомилами. Так в 820 году халиф делал ставку на восставших павликиан Фомы Славянина и заключил с ними формальный союз во имя борьбы с православием. История повторялась: богомилы были наследниками секты павликиан. Павликиане же несли в своих убеждениях следы влияния «иконоборцев».

Без икон, мощей и прочих предметных носителей святыни трудно представить христианскую жизнь того времени. Изображения распятого бога носили на процессиях. Их окропляли святой водой в ходе служб. Им кадили, их целовали, на них возливали елей и вино. Их облекали в одежды. При крещении к ним обращались как к свидетелям. Иконы оживляли усопших и излечивали больных, изгоняли дьявола и ниспосылали благодать в души обращающихся к ним. На иконах клялись, и с их помощью отличали правых от виновных, ибо они заставляли отсохнуть руку преступника, а иногда и умолкнуть его сердце. Иконы кровоточили, иконы благовествовали, иконы предрекали завтрашний день...

И со всем этим предполагалось покончить – разом и навсегда! Это решение в свое время всей своей мощью поддержала империя! Лев III Исавр, женивший сына Константина на хазарке-иудейке Чичак , провозгласил почитание икон, креста и мощей идолопоклонством, а иконоборчество – государственной политикой. Его поддержал римский папа Григорий III. Став императором, Константин V, которого называли «ни христианином, ни эллином, ни иудеем, но совокупностью всяческого нечестия», в 754 году провел в Халкидоне иконоборческий собор. Православные церкви и монастыри закрывались, их имущества конфисковывались, монахов отдавали в солдаты. Центурионы и легионеры рубили образа Спаса и Богородицы мечами, жгли их на кострах близ храмов, а христиане швыряли в сияющих доспехами воинов камни. Женщины, как им и положено, плакали, собирая обрубки святынь...

Через сто лет анафеме были преданы уже иконоборцы, но эти сто лет не прошли даром. Вождь павликиан Хрисохир (Златорукий) провозгласил государством подконтрольные ему территории, а своей столицей – горную крепость Тефрика. Они терроризировали окрестные земли (верховья Тигра и Евфрата), грабили монастыри и деревни, уводили заложников, а выкуп за них сделали источником своего существования и обогащения. Невыкупленных пленных они продавали мусульманам в рабство. Павликиане принимали Евангелия, но материя для них, как и для всех манихеев, была творением сатаны, крест – символом проклятия, иконы – бессмысленными идолами, крещение и причастие – не таинствами, а лживым и опасным чародейством. Но, главное, манихейство позволяло им безразлично относиться к чужой жизни.

Павликиан разгромили в конце IX века (Тефрика пала в 872 году; впрочем, на смену «Златорукому» здесь вскоре появился «Меднорукий» вождь, намертво укрепивший меч в медном протезе на отрубленной руке), но уничтожено, вырезано, перевешано и утоплено в море было несколько десятков тысяч человек, а остальных, во имя гуманизма и из-за нехватки военной силы, Византия расселила на границе с Болгарией, откуда империи постоянно грозили русы, половцы, угры, печенеги... Пограничная служба здесь должна была стать иным способом казни – однако не стала! Переселенцы выжили!

Настоящей причиной переселения, а не казни павликиан был, разумеется, расчет на то, что разрушительный яд манихейства, лежащий на донышке их ереси, отравит страну, подготавливаемую к захвату, сделает ее неспособной к сопротивлению. Действительно, нет более совершенного оружия, чем идеологическое! Врагу нужно внушать горячую любовь к самому себе («ведь я этого достоин!») и полное презрение к чужим жизням. Но это воспитывает «сильную личность», именно то, что нужно сегодня, – говорят нам. Возможно, однако это разрушает гражданское общество, и страна, состоящая из таких «сильных личностей» столь же устойчива, как карточный домик, сложенный из бритвенных лезвий.

Незримое жало этой идеологии, воспринимаемой вовсе не как «идеология», а как истина, под великолепными драпировками женской красоты и мужской героической силы разрушает нравственность целых поколений, обессиливает их перед кошельками довольно потирающих руки новых хозяев. Почти идеальным видом этого оружия в те времена было занесенное странствующими дервишами манихейство, плодящее в новых условиях гроздья новых ересей...

То, что Византия попыталась проделать с Болгарией, было одним из первых и потому не самым удачным опытом идеологической войны. В империи словно забыли, что болгары только что – в 865 году – приняли православное вероисповедание! Имей империя опыт, она крестила бы болгар позже, после того как тонкий яд манихейского фермента помог бы разрушить и захватить страну. И тогда христианство очистило бы народ от манихейской ереси – вместе с ее носителями, разумеется! Именно так – Христос, Спаситель после Антихриста – была сформулирована эта парадигма в самих Писаниях! Но опыта пока не было, яд и противоядие были слиты в один пузырек, и чудовищная гремучая смесь, созданная балканскими славянами, которую вряд ли можно было назвать христианством, под именем «богомильство» поползла в Македонию, Сербию, Западную Болгарию и далее на запад: в Италию (патарены), Прованс (катары)... Многие смрадные костры в Европе, столетие за столетием возносившие запах горелого человеческого мяса к престолу Всевышнего для услаждения его обоняния, были издержками тех первых идеологических экспериментов...

Болгарский царь Петр совместно с патриархом Феогностом в X веке начал борьбу с богомилами, которая продолжалась вплоть до османского вторжения. В годы царя Бориса в болгарских церквах гремела анафема:

«Так как вселукавый наш враг-дьявол рассеял по всей болгарской земле манихейскую ересь, смешав ее с масалианской , тем, кто является начинателями этой ереси, анафема.

Попу Богомилу, который при царе Петре воспринял эту манихейскую ересь и распространил ее в болгарской земле, добавив, что Христос-бог наш родился от святой богородицы приснодевы Марии лишь по видимости и по видимости был распят, но вознес воспринятую плоть и оставил ее в воздухе, его [попа Богомила] прошлым и существующим ныне ученикам, называемым апостолами, анафема.

Тем, которые имеют дружбу с ними и по единодушию едят и пьют с ними и получают дары от них как их единомышленники, анафема.

Тем, кто называет сатану творцом всего видимого и повелителем дождя, града и всего, что произрастает на земле, анафема.

Тем, которые говорят, что сатана создал Адама и Еву, анафема...

Тем, которые отвергают поклонение честному и животворящему кресту и святым и священным иконам, анафема...

Тем, которые называют простыми домами святые божьи церкви, в которых освящается и обновляется все христианство и славится божье имя, анафема трижды...» 

Кантакузин

Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его намного легче.

Пословица

Зерна мистических идей падают на благодатную почву только в разоренной стране.

Именно такой и была Византия. Генуя и отчасти Венеция высасывали из нее все соки. Дешевые готовые изделия массового спроса, завезенные из итальянских городов, разрушали собственное производство, разоряли византийских ремесленников, но защититься от них таможенными пошлинами не было никакой возможности, – таковы были жесткие условия генуэзцев, поставленные ими еще в 1261 году, когда они помогли сесть на престол Палеологам. Наоборот, генуэзцы забирали себе семь восьмых (!) таможенных пошлин с транзитных международных караванов – с того, на чем могла бы богатеть Византия, – но оказывалось, что ее внешний долг только возрастает! Более дорогие византийские товары лежали не купленными, а ремесленники голодали и лишь облизывались, глядя на базарные цены. Жить в Византии было нечем, а тем временем на византийские деньги, на деньги половцев и бродников, ограбляемых под видом торговли в Крыму, на Нижнем Дону и в Приазовье, цвели Венеция и Генуя: здесь начиналось то, что позже назовут Кватроченто и Чинквеченто ...

В Византии же центральная власть никого и ни от кого уже не могла защитить. Прониары, владетели поместий и целых регионов, вершившие свою власть с помощью дружин, стратиги городов со своими наемниками, настоятели монастырей со своими монахами, каждый из которых имел оружие и готов был в любую минуту взять его в руки, – все они видели, что рассчитывать на помощь от центра не приходится. Византия расползлась на лоскутки. Но и города, и монастыри, и сельские лендлорды еще не умирали от голода. Они могли терпеть и ждать.

От голода умирали простолюдины. А дервиши, пришедшие из-за проливов, нашептывали такую убедительную, такую понятную фразу: «Вы работаете – а они отнимают у вас последний кусок хлеба, убивая ваших детей!» Но кто были «они»? Палеологи? Генуэзцы? Кантакузин? Разбираться было некогда. Терпение народа исчерпалось до донышка и лопнуло. Расползшаяся на лоскутки страна обратилась в кровавую кашу. Это движение получило название «восстание зелотов».

Почему они так назвали себя? Зелотами (евр. канаим), т.е. «ревнителями [веры]», в первые годы по рождеству во плоти Слова назвали себя иудеи, восставшие против римского владычества, отказывающиеся платить Риму налоги и признать над собой иную власть, кроме власти Господней. Политическую свободу они сделали религиозной заповедью, а подчинение власти Рима назвали смертным грехом, равным идолопоклонству. Они «обладали ... необузданной любовью к свободе. ... Никакая смерть не казалась им страшною, да и никакое убийство (даже родственников и друзей) их не удерживало от того, чтобы отстоять принципы свободы» . Самые яростные зелоты, овладевшие секретами конспирации и организованные в террористические группы, называли себя сикариями (кинжальщиками).

Для Генуи Византия – лишь кормушка, и рыцарские услуги Генуи Палеологам обходились в такую копеечку, которую она уже не в силах платить. «Великий доместик» Византии, главнокомандующий ее армией, владелец колоссальных поместий Иоанн Кантакузин это прекрасно понимал. Понимал он и то, что Западу – Франции, Священной Римской империи, Королевству обеих Сицилий, папскому престолу – Византия была только костью в горле. Горлом были проливы. Не будь ее – у них бы только улучшился аппетит. Но кто же поможет справиться с Генуей? Золотая Орда? – ее союзник. Египетские мамлюки? – ее союзники...

Турки! Генуя, зажав их меж своими союзниками, не дает им воспользоваться всеми выгодами их географического положения. Турки – враги генуэзцев. Но не восклицательный знак нужно поставить здесь, а вопросительный, и, может быть, не один, ибо такую резкую смену государственного курса и внешнеполитических ориентиров многие квалифицируют не более и не менее как государственную измену... Впрочем, эти «многие» – из стана соратников Палеологов, но ведь есть много аристократических фамилий, земельных собственников, которые отнесутся к такому шагу с пониманием... Есть еще одна точка опоры: афонские православные монахи, давно ставшие в оппозицию Палеологам, навязывающим им унию с католицизмом...

Это был шаг не отчаяния, а точного политического расчета. Кантакузин, видя неизбежность гибели ромейской державы, если немедленно не будут предприняты шаги для освобождения от власти Генуи, обратился к османскому султану Орхану, и, получив от него принципиальное согласие на помощь, объявил себя императором Византии. Сторонники Палеологов этому, естественно, воспротивились...

Сначала полыхнуло в Адрианополе... Пришедшее сюда письмо Кантакузина с извещением о его вступлении на престол, которого с нетерпением ждали и стратиг города и прониары ближайших поместий, было торжественно зачитано с лобного места. В толпе послышались крики возмущения:

– Турецкий прихвостень!

– Чем один кровопийца лучше другого!

– В генуэзскую-то мошну денежки как текли, так и течь будут!

– Итальянцы – единоверцы, а турки нас обрежут и вино запретят пить!

Стражники выхватили некоторых недовольных и здесь же высекли их плетьми. А ночью по городу замелькали серые фигуры. Землекоп Вранко, базарный носильщик Мугдуф и разорившийся торговец мясом Франгопуло убеждали сторонников, что их час пришел. С раннего утра в городе начался кровавый ад: простолюдины разбивали лавки торговцев, врывались в богатые дома, грабя, убивая и насилуя всех, кто попадался под руку. Впрочем, кое-кто из купцов и аристократов, заранее знавших о заговоре, успели скрыться из города: всю ночь скрипели их каруцы у городских застав, где озлобленные стражники требовали непомерных денег, чтобы открыть ворота, – и тут же снова закрывали их пред следующим беглецом.

Впрочем, многих богатеев взяли в плен и заперли под стражей в городских башнях, намереваясь получить выкуп, – часто должники тащили в башни своих кредиторов, обвиняя их в том, что они – на стороне Кантакузина, что сплошь и рядом было правдой, и обещая выпустить, если те простят им долги...

Чту было народу в малолетнем Палеологе , за провозглашение государем которого он повсюду выступал? Только то, что «богатеи его не приемлют, значит, он – за народ!» Знатные же и образованные видели, что Кантакузин выдвинул единственно приемлемую программу выхода Византии из катастрофы, – но, даже побуждаемые жаждой перемен, не торопились выступать в его поддержку, видя остервенение народа...

Восставшие бедняки грабили все подряд. Болезнь растекалась по империи, подобно моровой язве. Умеренным и покорным, каким он был еще только вчера, не желал оставаться никто... Поднимались город за городом, слыша о происходящем по соседству...

В Фессалониках восставшие захватили в плен не только многих знатных граждан, но и некоторых членов семьи протостратора Синадина, правителя города и друга Кантакузина. В их руках мелькали не только топоры и косы, но и не известно откуда взявшиеся в большом количестве арбалеты, новое и редкостное по тем временам оружие.

Именно здесь восставшие ремесленники и купцы назвали себя зелотами. Взяв большой напрестольный крест из алтаря храма, они водрузили его на древко, как императорскую хоругвь, и, восклицая «In hoc signo vinces» устроили уличную манифестацию, говоря, что с ним они полны решимости идти войной против любого врага... На три дня город Фессалоники был отдан на поток и разграбление любому, кто желал участвовать в грабежах, и опустошался, словно был захвачен врагами. Зелоты конфисковали монастырские земли и очистили монастырские закрома и подвалы. Они пригласили возглавить их видного члена императорской семьи – Андрея Палеолога, – и он принял приглашение...

Кантакузин обратился к Орхану с просьбой о прямой военной поддержке.

РУМ

Если вы прожили год и видели смену времен – зимы, весны, лета, осени – то вы уже все видели. Ничего нового вы не увидите.

Мишель Монтень

Вторжение

Кто мы? Куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод.

Он в большом балагане своем представленье ведет.

Нас теперь на ковре бытия поиграть он заставит,

А потом в свой сундук одного за другим уберет .

Омар Хайям

Наконец-то «эмр-и шериф» о вторжении в Византию был получен! Война!

Орту выстроили на самом берегу, лицом к морю – подернутая туманом линия во весь горизонт была тем, европейским, византийским берегом. Многие из построившихся были родом оттуда, и с жадностью пожирали глазами лиловую полосу тумана. Какая она – родина, не виданная много лет?..

Командиры подразделений забегались, расставляя бойцов:

– Живот подбери!

– Кто там раскорячился, как стельная корова?

– Убрать трубки! Чтобы никто не смел курить!

Орты строились под своими знаменами. Над 99-й ортой, сотником в которой служил Абдаллах ибн Инджиль, развевалось знамя с изображением тебер – обоюдоострой секиры. Тот же знак, вместе с личным номером, был вытатуирован под левой мышкой у каждого янычара этой орты.

На правом фланге строился алай акынджи под командой Косе Михала.

Должен был явиться сам Сулейман-паша, сын султана и шахзаде. Орхан назначил его бейлербеем земель по ту сторону пролива и сераскиром армии вторжения. Янычары в нервно-приподнятом настроении оглядывались, угадывая, откуда он появится. Он явился, вынесся, блистая пышным плюмажем, откуда-то слева, резко остановил перед строем коня.

– Воины, – воскликнул он. – Там, за проливом, – кровавая каша. Кучка бездарных торговцев и выродившихся аристократов продолжают называть себя Палеологами. Они претендуют на престол Византии, хоть не способны управлять даже своими захудалыми тимарами! Они заключили союз с воплощением Зла на земле, с Римским престолом! Они проворовались вконец, вогнали страну в нищету и не способны заплатить ни своим воинам, ни своим кадиям. Люди умирают от голода! Подлинный византийский император – Иоанн Кантакузин – оказался слаб, чтобы навести порядок самому. Он просит нас о помощи! Поистине, только мы – опора и надежда не только императора, но и его народа в это трудное время. Нас там ждут!

Мы идем на жертвы, но это для того, чтобы завтра спокойно вздохнул фракийский крестьянин, уверенный, что его посевы не будут вытоптаны бандами зелотов, его коров и овец в ночной темноте не уведут на заклание неизвестно кому, а его детей – на рабский рынок! Чтобы завтра спокойно вздохнул караван-баши, ведущий на рынки Истанбула и Эдирне своих вьючных верблюдов и лошадей! Чтобы завтра булгарин-ремесленник слышал лишь звон молоточка о бронзу, а не холодящий в жилах кровь звон мечей о кольчуги и панцири!

Мы очистим эту страну от грязи и нечисти! Наше оружие – ислам! Наше оружие – правда! А значит, мы непобедимы!

Там нас встретят как друзей, как защитников и братьев! О, конечно, не все! Многим беям мы придемся там поперек горла! Но не всем! Не торопитесь же отделять головы от тел, если нет явного сражения! Не увлекайтесь, даже выполняя поставленную задачу! Отличайте друзей от врагов, ибо, поистине, Коран – это ал-Фуркан, различитель истины и лжи, праведного от неправедного! Вопросы есть?

– Нет! – дружно гаркнули воины.

– Р-разойдись! Подготовить оружие и снаряжение к погрузке на суда!

Фелуки пиратов, с которыми было достигнуто соглашение о перевозке армии, давно покачивались у берега, и теперь там началась возня. С берега начинал дуть бриз, и вот к реям привязывали паруса, реи вздымали на мачты, а весла, заранее вставленные в уключины, наоборот, убирали...

***

«О люди! Поднимайтесь на священную войну и на добычу, да помилует вас Аллах! И не ждите, что я придам вам кого-либо в помощь, кроме крепкого шлема, целой кольчуги и разящего меча!»

Ибн А'сам аль-Куфи. «Книга завоеваний»

– Богомилы, да обгложет их кости самый смрадный из шайтанов, отрицают единого бога и не признают Мухаммеда его посланником, – говорил юзбаши Абдаллах ибн Инджиль, обращаясь к своей сотне. Он был на хорошем счету «вверху». В ордене дела у него тоже шли на лад, о чем можно было судить по зеленому шелковому полотнищу, охватывающему его белую чалму: оно свидетельствовало, что Абдаллах уже совершил хадж в Мекку. В зелени ее сквозили узкие розовая и золотая ленточки.

Сама же чалма, украшенная тремя павлиньими перьями, была намотана на большую каракулевую папаху, в подкладке которой был бережно зашит обветшавший и застиранный до дыр рукав фарджии старика, введшего его когда-то в братство Ахи...

Он сам напросился в этот рейд. Собственное производство пушек все еще не удалось наладить: ядра застревали в литых бронзовых стволах, пушки трескались, разрывались. Не было пока и такого производства стали, которое ему было необходимо. Не получалось чугунное литье... А у Византии были пушки, и он рассчитывал получить здесь трофеи, захватив какой-либо арсенал.

Вся сотня состояла из его подопечных, и когда это было возможно, он вел вот такие групповые беседы, отвечал на вопросы всем сразу – впрочем, никому из своих людей не давая повода думать, что он, Абдаллах, – духовный наставник еще у кого-то третьего...

Он давно был османом по духу – но вот это вторжение в Болгарию заставило его вспомнить, что по крови он все же булгар...

– Поистине, духовные отцы богомилов – манихеи, но те еще недалеко ушли от зороастрийцев : Бог и Шайтан, Свет и Мрак у тех были равными по мощи. Эти же говорят о своем Шайтанаиле, что он создан Богом, но гордость заставила его восстать, да еще подбить на неповиновение других ангелов, вождем которых он стал. Поистине, это близко к тому, что Коран говорит об Иблисе... но дальше все не так, ибо Шайтанаил у богомилов оказывается Творцом! – Абдаллах огладил ладонями бороду и брезгливо подул направо и налево. – Послушайте, каким они представляют себе своего творца, того, которого Иса ибн Марйам называет князем мира сего , и которому, по их мнению, по праву творения принадлежит этот мир:

«Что до Царя мрака, то в нем есть пять форм: у его головы – облик льва, у его рук и ног – облик демона, у его плеч – облик орла, у его середины – облик дракона, у его хвоста – облик рыбы. Такие пять форм, печати его пяти миров, есть в Царе темных. Далее, еще пять обличий есть в нем: первое – это его тьма, второе – его зловоние, третье – его безобразие, четвертое – его горечь, его собственная душа, пятое – его пожар, горящий, как железо, когда его расплавят в огне. Есть в нем и еще три свойства: первое – что его тело очень твердо и крепко, его тело крепко, так что никакие рога, зубы и когти его сил не могут проткнуть его, и никакое тело железное и медное не сможет его сокрушить; ибо построено жестокосердной Материей, помыслом смерти; она живописала его по природе страны Мрака. Тело архонта тверже всякого железа, бронзы, булата и свинца; и нет во вселенной ножа и никакого орудия железного, чтобы ранить его и разрезать его. Ибо Материя, его творец, построила его крепко, и он тверд, и он крепок. Второе: что он поражает и убивает словами своей волшбы»...

Именно это двуполое чудовище, как рассказывают эти потерявшие разумение люди, создало и землю, и светила, и людей; оно только не могло вдохнуть в них душу, и обратилось за помощью к Аллаху и поклялось престолом Предвечного, что примет ислам, если Аллах вдунет душу в слепленных им из глины людей. Тот якобы поверил Шайтанаилу и дал людям душу, но Шайтаниил тут же исказил ее, сбил людей с пути, и первой его жертвой стал Каин... Тогда Бог сотворил Ису... ну, словом, тут пошли все эти христианские заблуждения, с той разницей, что Иса у богомилов – бесплотный дух. Он, мол, прошел сквозь Марйам, не коснувшись ее, и оттого она осталась аль-батуль . Воинство Исы сокрушило ребра Шайтанаила, но, низвергаясь с небес, он ухватился за крылья Мыкала , чтобы совлечь в преисподнюю и его. И тогда Мыкал показал ему мощь своих мышц и ту ловкость, с которой он управляется копьем...

Мыкал, хранитель таинственных слов, которыми Аллах творил небеса и землю, знал, как отнять у низвергнутого Шайтанаила силу – лишить его имя частицы «ил». После этого Шайтана удалось загнать в ад...

Один из янычар, не сдержавшись, громко фыркнул. Абдаллах удивленно и вопросительно посмотрел на него... Но поднялся другой, сидевший рядом, и стал смущенно оправдываться:

– Я ему сказал, что Шайтан – это мужской зебб. Ну, а Ад, известное дело, – это женский фардж. Ибо и то и другое – воплощение греха и источник самых мучительных страстей и скорбей, раздирающих душу... Вот он и представил себе, как Шайтана загоняют в Ад...

Вокруг засмеялись.

– Если б женщины способны были понять, какие страдания мы терпим из-за их отсутствия, они прониклись бы к нам сочувствием, – добавил янычар.

– Что, фарджию приходится самому стирать? – ехидно спросили оратора из рядов.

– И фарджию, и шальвары...

– Они у него и по доброму-то месяцами не стираны...

– Он проводит омовение шальвар песком...

Абдаллах уже знал, что все таборы женщин, которые почти по штату всегда сопровождают орты и весьма полезны, даже необходимы для массы бытовых надобностей, не считая уж того главного, для чего они были созданы, задержаны на Чанаккале, на том берегу, и будут еще не скоро, ибо в первую очередь переправлялись войска.

– У богомилов принято, – без тени улыбки заметил он, – загонять Шайтана в ад на каждом радении. Женщины у них допущены в масджид наравне с мужчинами, и в конце их молитв происходит свальный грех. Но как их обвинять? – продолжил он, зная, что выводы нельзя навязывать, что каждый из слушателей должен их сделать сам. – Я не знаю, можно ли их обвинять, если они отвергли реальную жизнь, как творение Шайтанаила? Ведь для них страдания – призрачны, ложь и правда – чистая условность, ибо их нельзя различить. Им никого не надо жалеть – чем тяжелее мучения, тем скорее освободится душа мучимого от плотской оболочки зла! А любить им никого нельзя, потому что любовь к конкретному человеку обессиливает...

– Как это?.. – недоуменно протянул один из воинов.

– А вот так! Если ты любишь девушку и я знаю это, – я возьму ее, приставлю ей к горлу нож, и ты сделаешь то, что я тебе скажу. Ты слаб еще более, чем девушка. А если ты ее не любишь, то ты равнодушно скажешь: «Я тоже давно хотел посмотреть, какого у нее цвета кровь», и мне придется драться не с ней, а с тобой. Ты силён. Понятно? Потому-то вам и запрещено жениться и заводить семьи и детей... Нам запрещено – поправился он.

«Дети, – горько подумал Абдаллах. – Наверное, они и у меня есть, от этих веселых девчонок... Время от времени у них кто-то рождается, хоть они и предохраняются какими-то отварами корешков, высчитывают на пальчиках фазы луны... Это не предается огласке – детей сразу увозят и отдают на воспитание ремесленникам Ахи. Кто из них – мой ребенок? Я никогда не смогу сказать ни слова своему сыну – я его не узнаю. А если б и узнал, я бы ничего, кроме сабли, не смог ему завещать, будь я хоть эмиром. У меня ничего нет, и я сам – раб...»

Как лечили византийского императора

Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет.

Матф, 2:16-17

...Субтропические сумерки наступают быстро. Прозрачно-фосфорическим дымом протянулся в небе с севера на юг Млечный Путь. Вместе с прохладой стала ощущаться сырость, близость моря; приторно-сладко запахло мимозами. Походный лагерь в синей долине, освещенный смолистыми сосновыми кострами, казался перевернутым и увеличенным отражением неба в чаше Джамшида. У костров не спали: и те сотни, которые уже получили свои казаны с ароматным пловом, и те, где кашевары замешкались. Здесь суеты у костров было даже больше. Чтобы было легче дождаться ужина, каждому воину выдали по большому соленому лещу, а каждый десяток получил амфору бузы .

– Сейчас мы гложем зубами жирные хребты этих рыб, но их вкус ничто в сравнении с тем, что нас ждет в раю...

– Он может открыться перед каждым из нас хоть завтра, и, поистине, интересно знать, что же нас там ждет!

– Гурии будут там угощать нас соленым мясом Левиафана! Это страшное чудовище, которое иные называют рыбой, могло, не затруднившись, проглотить и человека и слона!

– Юнуса проглотило, правда, он потом выбрался...

– Аллах, в заботе, чтобы потомство великана не переполнило мир, убил и засолил его единственную самку; эту солонину едят в раю лишь избранные!

– Хорошо, что это рыба, а не тот козлоногий хвостатый сатир, которого христиане, по утверждению святого Иеронима, засолили и прислали в бочке равноапостольному императору Константину!

– И он его ел? – изумленно раскрыл рот какой-то молодой янычар...

– Нет, любовался на него!..

– Занялся с ним любовью!..

– С соленым-то?

– Это называется некрофилией!..

– Это называется содомией!..

– Это называется «на солененькое потянуло»!..

– »Полноте, люди, сквернить несказбнными яствами тело...» .

– Внимание и повиновение! Идет юзбаши! – воскликнул кто-то, первым заметивший приближающегося сотника.

– Клянусь Аллахом, сейчас, когда наши мечи готовы соприкоснуться с византийскими, – сказал подошедший и слышавший конец разговора Абдаллах, – вам надо знать, чего стоит тот, с армией которого вы будете сражаться. А византийские императоры, поистине, таковы, что способны и на некрофилию, и на людоедство!

Рассказывают, что давным-давно один византийский император, кто-то из Палеологов, заболел, по воле Аллаха, тяжкой болезнью, с которой никто из его лекарей не умел справиться. По всей стране кликнули клич, всюду разослали гонцов, призывая мудрецов и лекарей попробовать свои силы в схватке с этой болезнью. Осмотреть императора и отказаться, чувствуя себя не в силах, мог каждый; тому же, кто, пообещав исцеление, не добьется его, была обещана смерть легкая и быстрая.

Мудрейший имам Абу Хамид ал-Газали, «Столп Ислама» велел своему ученику аль-Арифу отправиться к византийскому двору, дабы его руками утвердилось дело ислама, дабы стать ему Наср уд-Дином . Шейх аль-Ариф, принятый с почестями, заявил, осмотрев императора, что назовет средство, которое излечит его, – но лишь в присутствии всех его придворных. Когда те собрались, суфий воскликнул:

– Нет мощи и силы как только у Аллаха! Его Императорское Величество должен принять истинную веру, и, поистине, исцеление от этой болезни будет наименьшей ему наградой!

Придворные возроптали, а христианский духовник императора заявил, что Его Величество давно и глубоко исповедует истинную веру – ибо христиане тоже называют свою веру истинной! – но она нисколько не облегчает его страданий.

– Я предполагал эти слова, – продолжал суфий, – готовился к такому обороту вещей, составил гороскоп блистательного и рассчитал смешение четырех основных субстанций (хилт): крови, лимфы, сафры и савды в его теле, и нашел только одно средство для спасения императора. Но я боюсь его назвать.

И снова послышался гневный и насмешливый ропот придворных, и то один, то другой выкрикивали: «Он дурачит нас!», «Стоило ж в такую даль ехать!». Франкский посол обратился к нему с заклинанием qui vult decipi – decipatur! , что на щебечущем языке неверных означает «дураки достойны быть обманутыми», – а везир императора заявил:

– Предать лжелекаря казни легкой и быстрой, как и было обещано.

Однако, вовсе не испытывая страха и не обращая внимания на этот ропот, аль-Ариф продолжал:

– Я боюсь назвать это средство, но это не значит, что я его не назову! Император будет исцелен, приняв несколько ванн подряд из свежей крови живых младенцев!

В тронном зале наступила мертвая тишина.

Потом, когда ошеломленные придворные обрели дар речи, они возмущенно загудели. Слышны были слова: «...никто не имеет права...», «...брать на себя такую ответственность, вы подумайте!..», «...жестокость...», «...откуда он вообще взялся?..», «...чужеземец, может, того только и добивается...». Наотрез отказался от такого «с позволения сказать лечения» и присутствовавший здесь же император.

Но это было днем. А вечером, на тайном совете, где, кстати, никто не усомнился в авторитете целителя, посланного самим ал-Газали, было решено: жизнь императора – вещь бесценная и здесь все средства хороши. Как вы думаете, удалось ли убедить в этом императора? Разумеется! Не прошло и трех дней, как даже в самые отдаленные уголки страны пришел указ: через неделю должное число младенцев должно быть доставлено в Константинополь.

Матери плакали кровавыми слезами, когда воины, отшвыривая их, вырывали обреченных детей у них из рук. Но что они могли сделать!

Дальше историю рассказывают по-разному. Сами суфии говорят, что император, измученный угрызениями совести, отказался от убийства невинных созданий и принял ислам. И стоило ему сделать это, как он немедленно стал здоров! Все выводы в этой «развивающей» истории суфиев построены на этом факте.

Но я не буду делать предписанных выводов. Потому что это неправда. Не отказался император от убийства, не вернул детей матерям. Ни византийские, ни франкские императоры никогда не были мусульманами и всегда предпочитали пить чужую кровь – для укрепления своего здоровья. И десятки других франкских владетелей тоже наполняли ванны кровью детей – чтобы обрести здоровье, свежесть, вечную юность...

«А арабы? – подумал Абдаллах. – Разве не воины Мервана , захватив Тбилиси, наполняли кровью тех, кто бился с ними, бассейны и плавали в них?..»

«А мы сами? – вдруг с ужасом подумал он. – Разве не тюркский Цогтай-хан лечился чаем-бульоном, заваренным на тельцах трехлетних детей? Или это просто страшная сказка?» Но перед ним словно бы мелькнули кварталы какого-то византийского города, сегодня еще полного живых, теплых, дышащих людей, которые завтра станут бездыханными, а из их тел будет течь алая кровь. Ведь каждый взятый город на три дня будет отдаваться «на поток и разграбление»...

Эта мысль опустошила его душу, и вместо какой-то очередной звонкой фразы (вроде «Аллах простер перед вами эти земли! Вы видите, чего стоили и стоят их властители! Так идите и берите их, а в них – то, что вы хотите взять!») он себе под нос пробормотал нечто невнятное и смолк.

Повисла недоуменная тишина. Ее прервал один из янычаров. Он сказал:

– Похожая история приключилась и в нашем аиле – но у нее более радостный конец! Ажи ибн Дахак, мой хозяин, жил в Конье и однажды прислал управителю в село поручение срочно доставить ему полторы сотни джаванбират . Управитель, в недоумении прочитав послание, собрал, столько мог, старух в селении, добавил недостающее до числа более молодыми женщинами и, не слушая возражений, отправил их под конвоем гулямов к ибн Дахаку. Тот, узнав, что требуемое доставлено, приказал: «Отдайте их повару и велите ему забить и зажарить с соусом и миндальными зернышками половину, а других придержать до завтра». Повар в недоумении явился за повторным распоряжением, но ибн Дахак был неумолим: убить и зажарить, какие могут быть вопросы! Повар заявил, что он никогда этим не занимался, и потребовал, чтобы, коль уж это неизбежно, зарубил женщин профессиональный палач. Теперь пришел черед изумляться ибн Дахаку: при чем тут женщины, когда речь идет о курах? Он потребовал записку... и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: «Ну конечно же, здесь должно стоять «джавамрик» , а не «джаванбират»!

От хохота всхрапнули кони.

– Пусть эти женщины получат по несколько акче и убираются в деревню; да пусть управитель скорее пришлет вместо них кур! – сквозь слезы хохота договаривал рассказчик...

Зикр

Вспоминайте Аллаха частым упоминанием и прославляйте его утром и вечером!

Коран, 33:41

...Абдаллах кивнул барабанщику, и барабан тихо зарокотал, а потом мягко охнул. И снова. И еще... Абдаллах медленно, неуверенными шагами, словно лунатик, вышел к костру, на середину круга, стал медленно раскачиваться, переступая с ноги на ногу, и вдруг измененным голосом, чеканя слоги, выкрикнул:

– Ал-Малик (Царь)!

– Ал-Малик! – дружно ответила сотня. Янычары вскакивали, торопливо пробирались к костру, строились в круг, кладя руки на плечи друг другу.

– Ал-Каххар (Господствующий)! – выдохнул Абдаллах в ритме барабанного боя, продолжая двигаться по кругу.

– Ал-Каххар! – эхом отозвалась сотня. Каждый из воинов уже нашел свое место в строю, каждый из них, как свою душу, знал те семь из девяноста девяти «прекрасных имен Аллаха», которые дулжно было выпевать в зикре, и их последовательность; само их звучание, казалось, вливало в воинов новые силы.

– Ал-Фаттах (Победитель)! – и сотня, вся уже льющаяся нескончаемой рекой вокруг костра, ни на миг не утратив ритма, единой грудью выдохнула:

– Ал-Фаттах!

– Ал-Му'изз (Дающий силу)! – воскликнул Абдаллах, и, оказавшись напротив барабанщика, подал ему рукой знак: чаще. Тот осторожно начал учащать ритм, и сотня уже в новом ритме откликнулась:

– Ал-Му'изз!

– Ал-Джалил (Великий)! – Ритм движения цепочки воинов вокруг костра все возрастал; воины уже словно бы оторвались от земли, легко, без всяких усилий летя вокруг костра, как планеты вокруг солнца, – а одним из древнейших смыслов этого кругового танца и было движение планет:

– Ал-Джалил!

– Ал-Мумит (Умерщвляющий)!

Кто-то зацепил выступавшую из костра ветку, и костер ответил фонтаном искр. Двум-трем воинам пылающие огоньки коснулись рук и лиц, но они не почувствовали жжения, они не заметили этого!

– Ал-Мумит!

– Ал-Ба'ис (Воскрешающий)!

Истинный зикр выполняется не только языком, не только всем телом человека, каждое движение которого должно быть отточено в тысячах повторений. Истинный зикр – зикр сердца (зикр ал-калб).

– Ал-Ба'ис!

Двигаясь, как один, дыша, как один, выпевая, как один, имена Аллаха, все сто воинов чувствовали себя поистине единым телом, в груди которого спокойно и отчетливо билось одно великое сердце. Это чувствовали уже все. И это значило, что зикр достиг своей цели: Аллах вселился в сердце каждого и стал единственным мотивом его поступков. Каждый из воинов готов был теперь умереть за Аллаха – и за любого из тех, с кем он совершал этот зикр...

Деревня

Аль-Джаррах ибн Абдаллах, сидя на черном муле... воскликнул: «О люди! Нет прибежища, где вы смогли бы укрыться, кроме как у Аллаха! Я должен оповестить вас о том, что тот, кто из вас будет убит, тот попадет в рай, а кто победит, тому достанутся трофеи и прекрасная слава!»

Ибн А'сам аль-Куфи. «Книга завоеваний»

Нет, их не встречали здесь с распростертыми объятиями. Здесь шла гражданская война , а это – самый беспощадный вид войны, какой только знает человечество. Сулейман-паша, по согласованию с Кантакузином, а иногда и совместно с ним, вел военные действия во Фракии и Македонии, совершал походы в Сербию и Болгарию. Трудно сказать, были б эти походы турок так эффективны, не будь у них заранее подготовлена инфраструктура – те многочисленные караван-сараи, содержатели почти каждого из которых, встретив турок, облегченно вздыхали: «Ну, хвала Аллаху, дождались!»

С армией на эти земли также шел мощный поток бекташи. Эта огромная, широко разветвленная, сильная организация умела работать с людьми, и потому уже с первых завоеваний торлаки и их шейхи стали для войск чуть ли не авангардом – и уж во всяком случае вдохновителем вторжений в новые земли. Они искали земли и покровительства надежных владетелей – и все это дал им Орхан. По сути, завийе и текке были первыми фирмами, а их уставы включали также технико-экономические обоснования необходимости создания монастыря: не механизировав ручные работы, суфии не могли бы получить время на чтение Корана, розмыслы и службы, и удивительно ли, что обитель почти всегда начиналась либо с караван-сарая, либо с водяной или ветряной мельницы. Водяные, более мощные, колеса использовались не только для размола муки, но и для дубления кож, валяния сукна, трепания льна и конопли, и даже шелкопрядения. Настольными книгами у суфиев становились, наряду с Кораном, трактаты Абу-ль-Изза Исмаила аль-Джазари «Книга о познании инженерной механики» и Мухаммеда ибн Али аль-Хорасани «О водяных колесах».

Сотня Абдаллаха ибн Инджиля несла гарнизонную службу в замке Цимпе на полуострове Гелиболу. Сотней она называлась лишь формально, ибо несколько десятков были постоянно прикомандированы к частям, ведущим боевые действия. Здесь было сравнительно тихо, гроза гражданской войны докатывалась сюда лишь отдаленными раскатами. Однако дел у мустахфызов хватало. Необходимо было контролировать переправу через Чанаккале , объемы которой возрастали день ото дня. Абдаллах поглядывал на корабли, шедшие вдоль по проливу, распустив вымпелы со львом, вставшим на дыбы, – вероятно, генуэзские, – и мечтал о тех временах, когда здесь будут стоять его пушки! Загремят залпы, швыряя тяжелые каменные ядра далеко за середину пролива, – так где-то здесь разгневанный ослепленный Полифем швырял обломки скалы в корабль Одиссея... Но наши залпы не будут слепыми, и они будут греметь с обоих берегов – они заставят-таки этих наглых гостей пристать к берегу, показать содержимое своих трюмов, уплатить торговую пошлину...

Караванный путь, уводивший от переправы в глубь страны – к Болайиру, Кавану и далее на Кадыкёй, – с каждым днем выглядел все более обжитым. Торлаки братства бекташи и суфии других братств селились вдоль троп, строили монастыри, создавали целые поселения вокруг них, обрабатывая наконец-то доставшуюся им землю. Эта земля, само право выстроить на ней завийе, текке, караван-сарай, мельницу, разбить фруктовый сад, посеять ячмень, выращивать овощи – недешево достались им, и они в любой момент были готовы наравне с армией принять участие в военных действиях.

На эти монастыри были возложены жандармские функции в их околотках: каждый торлак имел меч и владел им! О том, чтобы построены они были преимущественно в ключевых стратегических пунктах, Хайр уд-Дин думал задолго до этой, наконец случившейся, оккупации. Шейхи текке обязаны были обеспечивать спокойствие на дорогах, предоставлять кров путешествующим и проезжающим, причем за постой в них османских войск и чиновников фиска они получали налоговые льготы. Купцы, разумеется, должны были платить сами.

В сельце на караванном пути, местное название которого было уже забыто, а сами торлаки называли его Ахилар , собирались заложить новый текке – и в Цимпе было отправлено приглашение присутствовать на закладке первого камня. Суфиям было важно ощутить непосредственный контакт с регулярной армией, ибо в округе появились бандиты во главе с какой-то бабой. Ага орты Акче Коджа, назначенный диздаром крепости, отправил Абдаллаха, вручив ему в качестве дара строителям Коран в переплете зеленого сафьяна:

– Можешь считать, что на побывку. Ты ведь отсюдошний?

С ним он смог выделить только десяток воинов.

...В первые же дни, когда пришлось много поездить по полуострову, Абдаллах убедился, что не может отыскать той деревни, того дома, в котором рука матери чинила его детскую рубашечку... И дом, и деревушка эта, как и многие другие, были давно сожжены, при каком-то из пиратских налетов, может, при том самом, когда Абдаллах был уведен в рабство. Он не нашел ни тех лужаек, на которых ловил мотыльков, ни тех ручьев, на которых лепил глиняные «запруды». Они остались в каком-то другом мире... Деревья за четверть века выросли, речушки намыли новые перекаты, а все холмы были похожи – на одно лицо. Но «где-то в этих местах» – этого было мало, чтобы поклониться могиле родителей...

...Праздник закладки первого камня прошел отменно. Вокруг караван-сарая как на дрожжах уже вырос целый городок турлучных домиков. Здесь уже умели получать напиток «ал-кохл» из мелких, желтых и кислых плодов придорожной алычи, называя его «ракия», и Абдаллах не отказался выпить и один, и два, и три турьих рога. Было вдоволь баранины на деревянных блюдах, были овощи, была музыка – барабаны, флейты, комуз, – был и танец живота – словом, день прошел на славу. Ночь десяток провел здесь же, в караван-сарае, а наутро – путь предстоял неблизкий – выехали обратно. С ними отправилось несколько крестьян, нагрузивших своих ослов овощами и зеленью, молоком и птицей, сыром, медом и вином, – все это они собирались продать в замке. Никаких денег отряд не вез – Акче-Коджа, который получил в тимар эти земли, распорядился передать налоговые суммы, буде они окажутся, на строительство текке. Сказалась ли ракия, сказалось ли радушие хозяев, или рассвет был фантастически хорош, – но с самого утра Абдаллах чувствовал себя прежним Живко...

...Небольшой караван неторопливо двигался среди слабо всхолмленной степи, приближаясь к речной долине, откуда уже рукой было подать до замка. До реки оставалось около фарсанха, уже в порывах ветра угадывался ее влажный болотистый запах. Один берег ее покруче, весь в густом кустарнике, а другой – пологий, в камышах и желтых ирисах...

Солнце давно перевалило на западную сторону неба. И тогда слева на холмах появилось шесть конных силуэтов...

Абдаллах спйшил троих всадников, чтобы они натягивали арбалеты троим другим, оставшимся верхом; впрочем, он распорядился, чтобы и они были готовы спйшиться, положить лошадей и стрелять из-за них, – завалы здесь, на гладкой, как ковер, равнине, где лишь изредка встречались чахлые, почти прозрачные кусты терна, больше сделать было не из чего. Двоим янычарам на резвых лошадях он велел быть готовыми, как только враги перейдут в атаку, обойти их слева, сам с еще одним воином, приготовился зайти справа. Впрочем, он догадывался, что положение его с его крохотным отрядом – безнадежно: если бы их там было всего шестеро, они бы не появились, видя, что отряд янычар почти вдвое больше. Значит, их там много, и сейчас через гребень холма перехлестнет конная лава... Он предупредил, чтобы остававшиеся с арбалетами стрелки ни в коем случае не переходили в наступление, даже если эти шестеро поскачут назад: заманивают! Если же там никого нет, он даст сигнал с вершины холма.

...Оттуда, с холма, раздался ослабленный расстоянием гортанный крик, и шесть всадников ринулись на приготовившийся к обороне отряд Абдаллаха. Бой был коротким. Когда безостановочно работавшие арбалеты положили двоих, а оставшиеся четверо повернули назад, Абдаллах вынесся на вершину холма и увидел: там, позади, не было никого! Всадники скакали на смерть, заведомо зная это. Абдаллах призывно махнул рукой, и все десятеро погнали четверых, как зайцев в поле.

Еще один бандит кувыркнулся с коня позади, распластанный саблей преследователя. Дальше Абдаллах не следил, ибо у того, кто удирал от него, явно вожака, судя по одежде, был добрый конь, и Абдаллах до последней минуты не был уверен, сможет ли он догнать врага. Остальные давно отстали. Минут через семь погони расстояние между всадниками стало сокращаться. Когда появилась возможность бросить аркан, Абдаллах оставил поводья и привычным жестом отстегнул его от левого вьюка.

Однако ни первый, ни второй броски цели не достигли. Абдаллах сматывал аркан для третьего броска, когда вдруг конь бандита перед ним с размаху грянулся о землю и бандит вылетел из седла. Абдаллах лишь на мгновение потерял его из виду, спрыгивая с коня, а когда кинулся к нему – тот уже стоял на ногах. По плечам его рассыпались пышные золотые волосы. Прихрамывая, он сделал несколько шагов навстречу Абдаллаху и упал...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\15.BMP»;3.0»;3.0»;

Марица

Непозволительно мужчине уединяться с женщиной, не принадлежащей ему по закону, ибо в этом случае третьим с ними будет Шайтан.

Тирмизи

Не так уж подло, и не так уж просто,

Как хочется тебе, чтоб крепче спать.

Теперь иди. С высокого помоста

Кивну тебе опять.

Марина Цветаева

Он сразу узнал ее – она была так же хороша, словно и не было между ними этих долгих лет.

– Марица?! – охнул он...

А она не пожелала узнавать его! Она посмотрела в его лицо, вздрогнула, напряглась, а потом процедила:

– У меня был когда-то парень, его звали Живко... Но он был булгар, он был христианин, а здесь я вижу обрезанного турка...

Ему показалось, что теперь он, как за минуту перед тем она, с размаху грянулся оземь, даже в ушах зазвенело...

– Марица, это я! Это же я... – он повторил это несколько раз, словно став прежним пятнадцатилетним мальчишкой... Потом он услыхал себя со стороны, и понял, до чего нелепо это бормотание. «Я»... Что такое «я»? Поистине, «я» – это хаджаб, та преграда, которая каждого отделяет от мира – и от других людей. Нужно какое-то «мы»... «А помнишь, как мы бегали взапуски, и ты, чтобы быстрее бежать, ручонками задирала слишком длинную рубашонку, открывая белые стройные ножки», «а помнишь, мы разорили осиное гнездо и ты высасывала мне кровь и жало из укуса», «а помнишь, мы...»

Но язык почему-то не поворачивался сказать это.

Он не поворачивался это сказать, потому что его «я» не принадлежало теперь ему, а было частью могучей военной машины, надежно, с большим запасом прочности встроенной в эту машину частью. Это сразу поняла Марица – но Абдаллаху, чтобы понять, нужно было увидать себя и эту машину со стороны, извне, а он был внутри ее... Он видел только одно: произошла катастрофа. Не только с ней, но и с ним. Но в чем смысл катастрофы, постигшей его? Он лишь ощущал ее, как непосредственную данность, но в толк взять не мог... До сих пор мир был ясен, прост и логичен; он понимал в нем все; его рост по службе, большое число друзей, в том числе в очень высоких сферах, подтверждали верность и эффективность этого понимания. И вот одна из деталей мира – как оказалось, по-прежнему самая важная для него деталь – ни под каким видом в этот мир не желала укладываться...

Пока ум Абдаллаха был занят этой лихорадочной работой, его пальцы, руки и ноги привычно делали свое дело. Ноги подвели его к коню Марицы, а глаза и пальцы убедились, что конь на всем скаку попал правой передней ногой в нору тарбагана и сломал ее. Это означало для Марицы смерть, быструю и неотвратимую, ибо он не мог теперь ее просто отпустить, сказав, что не догнал. Он тупо смотрел на покрытые кровью ноги коня, и глаза его, пошарив вокруг, быстро нашли причину: высокие жесткие колючки с синеватыми шарами соцветий и длинными острыми сизоватыми шипами на листьях... Они ранили ноги коней на скаку. Если здесь в степи много таких колючек, нужно заказать серраджы чакшир на ноги для всех лошадей...

Нужно... Боже мой, разве это ему сейчас нужно? Ему нужно каким-то чехлом закрыть свое сердце от такого же острого шипа, медленно, с лютой болью входящего в него!

Практик до мозга костей, Абдаллах мгновенно нашел решение. Бойцы его десятка появятся на горизонте минут через десять-двенадцать, и тогда для нее все будет кончено. Но эти десять минут еще есть. Марица хромала, ушибив при падении плечо и колено, но ее кости были целы.

– Бери моего – и скачи! – воскликнул Абдаллах, все еще чувствовавший себя Живко. «Переседлать бы», – с тоской подумал он. Масть у лошадей была одна и та же, но Абдаллах понимал, что не сможет объяснить товарищам, откуда у него взялось чужое седло и куда исчезло его. Понимал он и то, что в этой путанице с седлами заключалась, скорее всего, его собственная смерть. Но переседлывать не было времени – к моменту, когда его ребята смогут их видеть, она должна быть достаточно далеко...

Она поглядела на него странным взглядом.

– Героем хочешь быть?

– Героем? – не понял он.

– Ты пришел сюда с этими истребить мой народ, но все же хочешь гордиться своим благородством, чувствовать себя героем... А я сумею тебе показать, что ты только жалкий раб у чужого племени, у арабов, с которыми ты идешь против своего народа...

«Она сама ищет смерти, – ахнул про себя Живко. – Это нужно было понять еще тогда, когда их отряд ринулся на верную смерть. Но почему? Ведь не смерть же он, на самом-то деле, привез сюда, нет...»

– Нет, не истребить! – заторопился он. – Почему ты говоришь – истребить? Поистине, я пришел сюда освободить мой народ! Наше знамя – не только ислам, но и туранджылык! Отсюда до Алтая – все это Туран, наша земля, наша единая родина. Страна сбросит гнет Генуи, она расцветет под новым управлением, подобно весеннему саду... Ислам открыт любому, и, поистине, он сам – подлинное открытие в понимании человеком себя и своего мира... Ты просто не знаешь ислама! Он открывает перед человеком новые возможности для работы и борьбы, радость строить новый мир, разумный, справедливый и счастливый...

– Перед кем открывает? Перед обрезанцами? Ведь не клочок кожи вам отстригли, но такой незначительный пустячок, как самолюбие, как самоуважение!.. И поставили, в знак этого, свое клеймо! Ты говоришь «ислам» по-арабски, чтобы не сказать по-булгарски «покорность»! Ты, как щенок, лижешь языком чужой сапог, но этот сапог так и останется чужим, – и когда он не обращает на тебя внимания, и когда он ласково и снисходительно валяет тебя по земле, и когда он пинком отбрасывает от тебя злую собаку. Смотри – однажды он таким же пинком отбросит тебя самого!..

Он заглядывал ей в лицо, он искал ее взгляда – и вот, наконец, Марица посмотрела ему прямо в глаза. Но ничего хорошего не увидал в них Живко – в их синеве, сузившейся в длинные щели-стрелки, плескались тоска и ненависть:

– Когда-то они отняли у меня тебя. Недавно они убили моего мужа и отняли у меня моих детей, моих мальчиков... Когда те вернутся, они, наверно, будут такими же, как ты сейчас, – умными и приспособленными! А я не хочу рожать детей, которые лижут чужие сапоги!.. Души моих детей должны быть огненными – или их не будет вообще!

Он уже видел когда-то такие глаза. Их показывал ему старик, его первый наставник, когда был еще жив. Это глаза Иблиса, гордого и беззащитного, одинокой огненной души, поднявшей бунт против жестоких законов природы, а потом вынужденной, чтобы искупить свой грех, взойти на крест... Старик предупреждал его: эта история будет постоянно повторяться и однажды он не выдержит этих повторений...

– Я не выдержу, – прошептал он. И увидел – к нему скачут его всадники, и по их позам в седлах еще издалека понял: полная победа.

– Скачи прочь, вот конь! – в отчаянии крикнул он ей, прекрасно зная, что уже поздно: теперь ее все равно настигнут.

– Никуда я не поеду, – досадливо тряхнула она головой, и тяжелые волны золотых волос колыхнулись на ее плечах. – Во имя Распятого, ты ощутишь себя тем, кто ты есть, – людоедом и кровопийцей, – пусть для этого я должна буду отдать им на поругание свое тело и свою кровь – по капельке...

Возвращение

Мы смежены, блаженно и тепло,

Как правое и левое крыло...

Марина Цветаева

Нельзя хлопнуть в ладоши одной рукой.

Алишер Навои

...Они оба принесли жертву; и была принята она от одного и не принята от другого. Он сказал: «Я непременно убью тебя!» Тот сказал: «Ведь Аллах принимает только от богобоязненных. Если ты прострешь ко мне свою руку, чтобы убить меня, Я не протяну руки к тебе, чтобы убить тебя. Я ведь боюсь Аллаха, Господа миров. Я хочу, чтобы ты взял на себя грех против меня и свой грех и оказался среди обитателей огня. Это – воздаяние неправедным.

Коран, 5:30-33

Ибн Инджиль вернулся с полным успехом: он разбил терроризировавшую окрестности банду и привез их бандершу, за голову которой была назначена высокая награда. Был он, однако, необыкновенно мрачен и задумчив. Более того: вернувшись, насосался где-то добытого ал-кохл, так что его пришлось наутро отпаивать чаем.

– Что, не годишься на роль Персея? – шутливо заметил ага. – Не смог спасти новую Андромеду из пасти чудища? Конечно, ведь для этого тебе нужно было бы обнажить клинок и плечом к плечу с ней биться против своего войска...

Ибн Инджиль пожал плечами и криво усмехнулся...

– Такое уж пришло время, – гораздо серьезнее заметил ага, – что милосердие оборачивается жестокостью и лишь в жестокости заключено истинное милосердие. Воины не могут чувствовать сострадания – ни к друзьям, ни к врагам, ибо у настоящего воина нет жалости к себе. Как только он начинает чувствовать жалость к кому бы то ни было, даже к себе, – он перестает быть воином. Он становится жертвой...

Ибн Инджиль тяжело опустился на ковер и уперся спиной в стену.

А женщина требует жалости к себе и вызывает ее в сердце воина. И воин роняет меч из свох рук! Любой воин, пусть даже самый могучий! От этого и говорится: женщина стуит армии и может сокрушить государство. Заклинаю тебя, – поведай мне те слова, которые говорила тебе эта сасык-аджарха! Заклинаю тебя, если ты сейчас не готов поведать ее слова, внимательно обдумай их сам, пойми, где в них спрятан яд!.. Поистине, это была шулмас, из тех, которые принимают облик прекрасных девушек, но угощают своих жертв отравленным питьем! Шулмас боится игл и колючек, а ее магическая сила – в нескольких золотых волосках на затылке, благодаря которым она может вынудить любого исполнить свои желания...

Так закончил свои слова Акче-Коджа. Но ибн Инджиль – поразительно! – никак не отреагировал на эту диалектику, просто промолчал. А молчание, как известно, – такой аргумент, которой опровергнуть невозможно.

И тогда ага орты, сопоставив все известные ему факты и сделав свои выводы, тем же вечером отправил ибн Инджиля в длительную командировку в Енишехери, собственно, в текке поблизости от него. У него давно лежал фирман, требующий откомандирования Абдаллаха туда, – там действительно не ладилось что-то с испытаниями пушек и нужна была его помощь. Он отправил его, еще не вполне проспавшегося от ночной пьянки, с нарочными, – по сути, под конвоем, – ибо не был уверен, куда поведут ноги самого ибн Инджиля. А он безусловно не должен был видеть казни бандитки, назначенной на этот день.

– Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется, – пробормотал Акче-Коджа. Ибн Инджиль был симпатичен ему.

СЕВЕР

Чума

– Клянусь Аллахом, пришло время определиться с Севером! – сказал Орхан, грузно сидевший на коне, голубовато-зеленый (священного цвета кёк) чепрак которого был заткан золотыми узорами. – Как давно это было, – помнишь! – когда мы, молодые и горячие, под стенами Бурсы говорили, что Крым станет главной заботой, когда проливы будут наши. Хвала Аллаху, это время настало...

Тень от дубовой рощи, пока еще растущей на том месте, где через век поднимется зубчатая красноватая твердыня башни Анталу-Гиссар, легла к копытам его коня. Солнце было на западе, и на том берегу пролива, там, где поднимется вторая башня-близнец, Румели-Гиссар, сейчас слоился лишь багровый туман.

– Когда-то здесь наводил мосты в Европу Дарий... – задумчиво сказал Хайр уд-Дин. – Но его поход на скифов оказался неудачным...

– Когда-то отсюда ушли в Европу этруски, – возразил Орхан, – и, клянусь Аллахом, весь мир узнал о державе, созданной ими ... Здесь, «при слиянии водных путей и путей караванных», от века пребывает центр мира дольнего, как центр горнего мира, рай, находится у скрещения четырех райских рек. Поистине, на эту страну, как сказал мудрейший Саади, пала тень птицы Хумай ... И наш поход в страну Севера должен быть не просто удачным, в отличие от похода Дария. Он должен быть не просто победоносным – он должен быть выгодным. А потому прежде чем взовьется первая стрела новой войны, мы должны хорошо, очень хорошо подумать!..

Однако чума, пришедшая с севера, на время отодвинула в сторону думы о нем.

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\16.BMP»;3.0»;3.0»;

***

Когда-то в древности на небе было слишком много солнц и земля выгорала от их жара. Боги велели Тарбаган-мергену , отличному лучнику, сбить своими выстрелами с неба лишние солнца. С тех пор солнце на небе только одно.

Но волшебные лук и стрелы остались у Тарбаган-мергена. Теперь он стреляет из-под земли. И его подземные стрелы страшнее небесных. Люди называют их – чума...

За 1800 лет до хиджры палестинцы, встретив при Ален-Езере с оружием в руках армию израильтян, кочующих в поисках Земли Обетованной, истребили более тридцати тысяч из них на поле сражения и захватили Ковчег Завета, в котором пребывал Невидимый Бог. Ковчег они доставили в Азот, в святилище своего бога Дагона. «И отяготела рука Господня над Азотянами, и он поражал их и наказал их мучительными наростами, в Азоте и в окрестностях его, [а внутри страны размножились мыши, и было в городе великое отчаяние]» , – свидетельствует первая книга Царств. Палестинская армия была поражена бубонной чумой. Таково первое письменное свидетельство о чуме.

...На сей раз чума пришла по Великому шелковому пути. Она началась близ озера Иссык-Куль и сразу бросилась в Китай; там умерло тринадцать миллионов мужчин, женщин и детей, – каждый третий. Потом люди с синеватыми опухолями в паху и подмышках, порой прорывающимися гноем, стали валиться с ног в домах и на улицах Астрахани, в столице Орды – Сарае. Повсеместно горели дымные костры: на одних жгли трупы, другие призваны были отогнать духов болезни. Все чаще над юртами поднимался черный траурный бунчук – знак карантина, запрещавший приближаться к юрте. «Когда кто-нибудь из них смертельно заболеет, то на ставке его выставляют копье и его обвивают вокруг черным войлоком; и с того времени никто чужой не смеет вступить в пределы его ставок...», – свидетельствует Карпини; это не религиозный ритуал, а карантинная мера. В таких юртах семейство гибло от чумы, и умирающая жена ползком, останавливаясь, чтобы передохнуть, тащила умирающему мужу чашку воды, потому что больше эту чашку принести ему никто не мог...

«Совершается казнь от Бога на людей в Восточных странах, в Орде, Сарае, у бесурменов, фрягов, армян, обезов, черкесов; свирепствует сильный мор, и живые не успевают хоронить мертвых», – свидетельствует русская летопись. «Несметные полчища татар и сарацинов внезапно пали жертвой неизвестной болезни... всю татарскую армию поразила болезнь... каждый день... погибали тысячи... в паху сгущались соки, потом они загнивали, развивалась лихорадка, наступала смерть, советы и помощь врачей не помогали...», – вторит нотариус из Пьяченцы Габриэль де Муссис, самолично видевший это, ибо ему довелось пребывать в сие время в Кафе.

В Кафу, которую осаждал в это время Джанибек, чума перекочевала, поразив предварительно Итиль и Танаис. Чума скосила сначала ряды нападающих, но осажденным не стоило этому радоваться! Она преодолела стены крепости в телах летящих над стенами мертвецов! «Татары, измученные чумой, заразной болезнью, ошеломленные и потрясенные смертью товарищей, гибнущих без всякой надежды на выздоровление, приказывали заряжать трупы в метательные машины и забрасывать ими город Каффу, чтобы эти непереносимые снаряды положили конец защитникам города, – продолжает Муссис. – Город забросали горами мертвецов, и христианам некуда было убежать и некуда было спрятаться от такого несчастья... Они предавали мертвых волнам. Вскоре весь воздух был заражен, отравленная, испорченная вода стала загнивать. Усиливалось нестерпимое зловоние...» Генуэзцы бежали из Кафы на родину – и привезли туда с собой чуму.

По дороге покинувшие Кафу остановились в Истанбуле – чума пошла гулять по нему...

Генуэзцы отказались принимать корабли с больными соотечественниками – и те ушли в другие порты Средиземноморья. К концу 1347 года очаги чумы отмечались в Константинополе и Александрии Египетской, на Крите и Пелопоннесе, в Сицилии и Сардинии, Генуе и Пизе, Марселе и Тунисе, – практически во всех крупных портовых городах. Из ста миллионов человек, которые в том году жили в Европе, в ближайшие несколько лет погиб каждый четвертый. К середине 1348 года эпидемия охватила все прибрежные территории Европы, включая Ирландию и Англию. Исландия вымерла вся. В Лондоне погибло 9 человек из каждых 10. Вымерло почти все население Южной Италии (по Италии в целом – половина населения), три четверти населения Германии, около 60% населения Англии.

В сентябре 1348 года в городе Шильон (Швейцария) от врача-еврея под пытками удалось «узнать», что колодцы заражают чумой еврейские врачи. Эта весть распространилась быстрее чумы, и во многих городах Европы было уничтожено несколько сотен еврейских общин – убивали старых и малых, здоровых и больных, женщин и детей.

Именно в эти годы, спасаясь от чумы, собрались десять дам и юношей в загородной вилле, рассказывая друг другу новеллы, собранные потом Джованни Боккаччо в «Декамерон». Именно в эти годы Хаммельнский крысолов увел всех детишек из города в реку Везер и далее – в могилы на склоне горы Коппельберг...

Город Авиньон (Франция), резиденция папы Климента VI, был уничтожен чумой. Некий каноник так описывал ход событий: «...Половина, а может быть, и больше половины населения Авиньона уже мертва. В городских стенах более 7000 домов стоят запертыми: в них никто не живет, те, кто когда-то обитал там, скончались; в окрестностях едва можно встретить живого человека. Поле возле «Чудотворной Мадонны» было выкуплено папой и освящено под кладбище. В него с 13 марта закопали 11000 трупов...» Папа освятил реку Рону, чтобы трупы можно было сбрасывать в нее, а себя охранял двумя огромными кострами, которые денно и нощно горели близ его резиденции.

В 1349 год чума добралась до Швеции, когда местные жители ограбили корабль с мертвой командой, шедший с грузом шерсти в Берген. В 1351 год болезнь объявилась в Польше, и лишь на следующий год – на Руси. Поразительно, что за все годы эпидемия не смогла распространиться из Орды на Русь «напрямую» – при высокой интенсивности связей между ними...

Орхан вел в те годы сложную игру, в которой нужно было учитывать интересы и разных лагерей Византии, охваченной гражданской войной, и генуэзцев, и Золотой Орды, и многих других держав. Его войска, под началом старшего сына, Сулеймана, совершали рейды во Фракию и Македонию, Сербию и Болгарию. Но урожай, который пожала чума в Турции, оказался минимален. Почему? Орхан и Сулейман вели войну против генуэзцев, занесших в Европу чуму, и они решили: всякий, кто болен чумой – враг, сам Аллах отметил его этим знаком, предавая в наши руки. Линия фронта была повернута, таким образом, не только против Генуи, но и против чумы – в том числе тех турецких прибрежных пиратских деревенек, которые никак не могли удержаться от искуса ограбить генуэзские корабли...

Исихасты

– О Аллах! Что такое Литва? Кто такой Ольгерд? Чего он хочет? Где эта Русь и почему нас должны интересовать дела московитов? И даже не их князей, а их попов!

Орхан не был раздражен – ему льстило, что круг дел, на которые могла и должна была оказывать влияние Османлы, год от года расширялся, – но он действительно не понимал, в чем могут состоять интересы турок на этом невероятно далеком и чужом Севере.

Со времени разгрома Ногая литвины стали захватывать территории, потерявшие покровительство татар. Киев стал литовским городом, а Чернигов и Северская земля переходили из рук в руки – от Москвы к Литве и обратно. Литва вышла на берега Черного моря. Встал вопрос о создании в Киеве литовской православной патриархии, дополнительно к уже существующей московской. Его должен был решать константинопольский патриарх, крещеный еврей Филофей Коккин; но он был поставлен Кантакузином, тот же, в свою очередь, держался в основном османскими саблями, и в таких, не затрагивающих его интересы делах, охотно демонстрировал готовность подчиниться. И вот Орхан и его везир, Хайр уд-Дин, сидели и размышляли, нужна ли им вторая православная патриархия, или довольно одной.

– Чем больше в тех краях будет противоречий, тем выгоднее нам, – сказал Хайр уд-Дин.

– Тогда две патриархии лучше, чем одна! – заметил Орхан.

– Да соблаговолит блистательный выслушать! Главное противоречие, которое мы должны взлелеять на Севере, – не между двумя православными патриархиями, но между католиками и православными! В Кафе, в Сарае уже двадцать лет как учреждены католические епископства; их диоцезы простираются от Биармии до Болгарии.

– Каков, однако, римский христианский имам! – заметил Орхан.

Хайр уд-Дин кивнул:

– Католики успешно осваивают эту территорию! Джанибек покровительствует христианам, позволил католическому монаху Ионе Валенсу обращать в христианство ясов и другие народы по берегу Черного моря. В Кафе, Херсоне, Воспоро, Солхате, Тане, Сарае и других городах у дервишей-миноритов уже 18 текке! При них – скриптории книг, артели строителей и иконописцев, итальянские и греческие школы... И это несмотря на то, что у Орды с Генуей – война! А францисканцы! В Золотой Орде – 12 францисканских текке! А доминиканцы!

Почему, собственно, нам, мусульманам, нельзя утвердить там, в мусульманском государстве, свои мечети, свои суфийские ордена?

Папы римские вели и ведут обширную переписку и с Узбеком, и с сыном его Джанибеком, и с женой того и другого Тайдулой, где в самых лестных выражениях благодарят за подарки, за заботу о католиках, проживающих в Золотой Орде, и выражают надежду на обращение всей ханской семьи в католичество...

Если мы в этих условиях расколем и ослабим православную церковь, католики сразу же восторжествуют там; борьба у них прекратится, а это не в наших интересах. Поэтому Ольгерду нужно отказать. Второй православной патриархии – в Киеве – не быть! О том же и русский митрополит Алексей, в Константинополе ныне пребывающий, просит... Да будет его просьба уважена...

***

Откуда взялось православие в Византии, да еще такое, которому согласны были подчиняться русы? Его здесь вообще не должно было остаться!..

С 1204 года, с разгрома Константинополя крестоносцами, патриархом здесь стал венецианский прелат Томмазо Морозини, православным была навязана унизительная «уния», и богослужение в Константинополе стало проводиться по католическому обряду. Единственным оплотом православия осталась Русь. На Лионском соборе Михаил VIII Палеолог подтвердил Григорию X, что восточная церковь подчинена римскому папе. Предусматривалась «супрематия» папы над всей христианской церковью: верховная его юрисдикция в канонических вопросах, обязательное упоминание папы «во здравие» в ходе литургий. Патриарх Иоанн Векк не только не препятствовал сему, но и активно, насильственно, совместно с папским кардиналом-легатом, навязывал эту зависимость от Рима византийскому духовенству.

Однако в Византии не все священники и монахи приняли унию. Поборников православия не осталось в Константинопольской патриархии, но они оставались в монастырях на горе Афон. Афон был «непосредственным вассалом» императора еще со времен графа Генриха Фландрского , пытавшегося таким образом защитить его от грозящей секуляризации церковных имуществ, которой требовали фессалоникийские бароны.

Так рождающаяся империя ислама с подачи православного Афона и руками временщика Кантакузина выступила на защиту интересов Руси и православия. Интересно, что и Орхан в Османском бейлике, и Иоанн Калита в Московии были заняты в то время одним делом, решали одну и ту же задачу: «собирали земли»...

Северные предки

Поистине, Аллах избрал Адама и Нуха и род Ибрахима и род Имрана пред мирами, как потомство одних от других!

Коран, 3:30

– Мы собираемся заявить претензии на северные территории, Крым и Причерноморскую степь, и, поистине, это не захват, а лишь восстановление легитимной власти! – сказал как-то Орхан Хайр уд-Дину. – Поистине, наши божественные предки пришли из-за северных морей, где они властвовали по установлению Аллаха! Но что об этом говорят книги? Знают ли ученые, что мы от века имеем права на Крым и Дешт-и-Кыпчак, степь за бахр ал-Бунтас!

– Поистине, у меня есть человек, слова которого способны согреть огнем сладостного восторга сердце блистающего, ибо он собрал все книги, трактующие об этом, и уяснил их смысл. Его имя – Ариф Али, и он готов повергнуть результаты своей работы на милостивое и великодушное рассмотрение повелителя!

– Зови! – буркнул Орхан. – Но да помнит он две вещи: что на юго-востоке есть Мекка, а на западе – Константиние!

Хайр уд-Дин низко склонился в поклоне и три раза хлопнул в ладоши, чтобы отдать гуляму распоряжение – привести Арифа Али. Он мгновенно понял смысл «юго-востока» и «запада» – это означало, что, составляя огузскую генеалогию султана, нельзя было забывать о том, чтобы одновременно возвести его род и к Мухаммеду, и к властителям Византии, – и порадовался, что он заранее учел эти обстоятельства: они были уже согласованы с приглашенным улемом!

Ариф Али оказался маленьким старичком с острой вздернутой бородкой и цепким взглядом колючих глаз. Зеленая чалма свидетельствовала, что он – хаджи , а масляный блеск парчового халата, затканного малиновыми узорами, – что он каждый день ест плов. Выслушав вопрос султана, он огладил ладонями бородку, подул направо и налево, и потянулся к большой ковровой суме, которую вслед за ним внес гулям.

– Что это? – недоверчиво вопросил Орхан.

– Книги, о блистательный! – ответил тот. Он развязал узлы, угол ковра отогнулся, и на пол съехала целая стопа толстых фолиантов, одетых в дерево, кожу и медь, покатились толстые пеналы, скрывавшие в себе свитки. Одну книгу, оказавшуюся у самых ног султана, тот с усилием поднял и, откинув лязгнувшие скрепы, развернул.

– Это несравненное «Сказание о Малике Данышменде», – сказал ученый, с трепетом следя глазами за книгой.

– Клянусь подножием престола Всевышнего, я дам тебе время, чтобы ты написал свою книгу о правде нашего бытия, – милостиво сказал султан, – и, когда она будет одобрена улемами и мюдеррисами, ее будут читать во всех медресе Османлы. Но сейчас этого не надо. Убери книги – и своими словами расскажи, но только то, что нам воистину надо знать об этом деле!

– Поистине, когда блистательный отец могущественного султана, Осман-гази, закладывал основы могущества державы, – начал Ариф Али, – высшим духовным авторитетом пользовался шейх Ахи, святой человек и пастырь народа, Эдебали, а его род восходит к праведному халифа Абу Бекру! И дочь Эдебали стала женой Осман-гази и родила ему ребенка, подобного слитку серебра, и этого ребенка назвали Орханом, и это, поистине, наш великолепный султан, да благословит его Аллах и да приветствует! – Ариф Али низко склонился перед Орханом. Тот с любопытством слушал. – Осман-гази дал своему тестю в качестве тимара Биледжик, и тот предсказал династии Османов блеск, успех и процветание... «В будущие века, – так сказал Эдебали, – власть вернется к роду кайы, и никто не посмеет власть у него отнять вплоть до наступления Страшного суда...»

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\11.BMP»;3.0»;3.0»;

Ариф Али не боялся пересластить, ибо Чандарлы Хайр уд-Дин тоже был потомком Эдебали...

– Довольно, – остановил его Орхан. – Я сам знаю, кто был мой дед со стороны матери, да наслаждается он прохладой рая! И о моих византийских императорских предках говорить сейчас не надо. Я хочу услыхать ту часть моей родословной, которая дает мне право на Север!

Ему не хотелось сегодня лишний раз вспоминать, что с византийской императорской фамилией породнились многие беи Малой Азии. Туркали-бей из Ак-коюнлу женился на сестре императора Алексея III Комнина, Марии; на второй сестре, Феодоре, женился эмир Хаджи-Омар...

Ариф Али с пониманием отнесся к желаниям султана:

– Поистине, предки блистательного, султаны сельджуков, были украшением стран Севера...

***

...После того, как в 1092 году ассасинами был убит Низам ул-Мульк, великий везир державы Сельджуков, а через месяц в расцвете сил, среди полного здоровья умер ее властитель Малик-шах, дела империи пошли под уклон. И к началу XII века она развалилась...

В Малой Азии был основан Румский, или Конийский, султанат – его столицей был город Конья. В IX веке, сельджуки познакомились с европейцами, столкнувшись в войсками первого крестового похода под Дорилеем...

Катастрофа случилась еще через век, и ее спровоцировал хорезмшах Мухаммед. Чингиз-хан тогда охранял караванные пути, проводил по ним караваны, снаряженные в основном на уйгурские деньги, и получал с этих проводок пошлины. Это было не ново: все правители степной вольницы брали с купцов серебро за гарантии безопасности. А в тех караванах были все сокровища земли: шелк и золото, меха и стекло, индийское железо и дамасские мечи... Это были именно сокровища, предметы роскоши: чай и мускус, лепешки высушенного сока индийского мака и бруски конопляной пыльцы, соскребавшейся с тел рабов...

И вот в 1219 году один из караванов, прибывший в город Отрар из монгольских владений, был разграблен: не в степи, не дикими и невежественными кочевниками, не знающими закона: сам правитель города позволил грабеж и имел в нем долю. Мало того, он отослал долю хорезмшаху – и тот ее принял! Купцы и их слуги, разумеется, были убиты.

Чингиз-хан, узнав об этом, взошел в одиночестве на вершину холма, стал на колени, развязал завязки одежд, повесил на шею пояс и стал говорить так, обращаясь к Хормусте: «О предвечный Господь, ты знаешь и ведаешь, что не я, но Алтан-хан начал эту вражду... Я ищу возмездия за кровь. Я ищу справедливости. Если дела мои справедливы пред твоим лицом, ниспошли мне силу! Ниспошли мне победу! Повели своим ангелам, людям, пери и дивам, чтобы они помогали мне»!

И он отправил полководцев Чжиргоадая по прозвищу Джэбэ-нойон из племени ясут и Субэдея, известного как великий багатур, из племени урянкат на эту месть и сказал им: «Силою Бога великого, пока не возьмете Мухаммеда, не возвращайтесь». В марте 1220 года Субэдэй-багатур и Джэбэ-нойон повели корпус из трех туменов южным и западным берегами Каспийского моря. Перезимовав в Муганской степи, корпус, преследуя хорезмшаха Мухаммеда, прошел через Северный Иран, захватил города Нахичевань, Ардебиль, Гянджу, Шемаху. Ставший хорезмшахом после смерти отца, Мухаммеда II Гази, Джелал уд-Дин, вместо того чтобы организовать отпор в сущности небольшому монгольскому экспедиционному корпусу, захватил и разорил Тебриз, Тифлис и Двин. Битва монголов с войском грузинского царя Георгия IV Лаши (1212-1223) под командованием Ивана Мхаргрдзели произошла в долине Котман (Грузия). В Картлис Цховреба указано, что «войска монголов дошли только до Самшвилде и пошли обратно в Золотую Орду через Дербентские ворота».

Киракос Гиндзацеки в «Истории Армении» свидетельствует, что «войска турок, которые были в Дербенте, не пропустили их [монголов]» и те вынуждены были искать другой путь через Кавказский хребет. Рашид уд-Дин свидетельствует: «Так как пройти через Дербент было невозможно, они послали ширваншаху сказать: «Ты пришли несколько человек, чтобы мы заключили мир». Он прислал 10 человек из вельмож своего народа; [одного] из них [монголы] убили, а другим сказали: «Если вы покажете нам путь через Дербент, мы вас пощадим, в противном случае мы вас убьем!» Они от страха за свою жизнь указали путь, и те прошли. Ибн ал-Асир в «Тарих ал-Камиль» говорит, что монголы прошли Ширванским ущельем . «Татары, взяв с собой жен, детей и все свое имущество, намеревались пройти через дербентские ворота в свою страну. Но мусульманское войско, находившееся в Дербенте, не пропустило их. Тогда они перевалили через Кавказские горы по неприступным местам, заваливая пропасть деревьями и камнями, имуществом своим, лошадьми, военным снаряжением, переправились и вернулись в свою страну».

Монгольские войска оккупировали лишь Среднюю Азию до Аму-Дарьи; остальные земли они прошли как игла, в которую не вдернули нить. Сын Мухаммеда, Джелал уд-Дин собрал силы хорезмийцев, объединил мусульманских султанов и эмиров Переднего Востока против монголов. Но в 1231 году его убил подкупленный курд. Войну продолжили Сельджуки и Айюбиды, потомки Салах уд-Дина, но на стороне монголов-христиан (несториан) выступили все христианские страны региона: армяне, сирийцы, грузины...

Восток пал перед монгольской конницей. Говорят, что оккупанты сметали на своем пути все, ровняли стены городов со степью... Да, они не терпели городских стен и старались сносить их повсюду, где находили такую возможность; но массовых убийств мирных жителей не было! По крайней мере, в той части, которую я досконально знаю: в Анталу, в державе Сельджукидов, – поправился Ариф Али. – Монголы Байджу-нойона разбили войско султана Рума – сельджука Гияс уд-Дина Кей Хосрова – при Кёсе-даге , между Эрзинджаном и Сивасом. Но, завоевав Конийский султанат, они не только не изменили здесь экономических отношений, но оставили прежними почти всех владельцев тимаров, повелев им платить прежние налоги. Они гибко приспособились к системе тимаров! Не понесли заметного ущерба ни ремесленники, ни купцы. Сельджукский султан стал вассалом монгольского правителя в Персии – ильхана.

Даже во время военных действий монголы старались оберегать купцов : и завтрашнее, и сегодняшнее благополучие страны зависело именно от них. Разумеется, с поправкой на то, что их лошадям сейчас же нужен фураж, а им самим – бараний шашлык. Но в любой войне есть две армии, и одна из них, обороняясь, отходит, а отходя – уносит и увозит с собой все, что только можно унести! Вот кого остающимся «на милость победителя» ремесленникам и торговцам на самом деле надо бояться!

Чингиз не щадил лишь профессиональных воинов, вырезая их нацело везде, где встречал. Во-первых, он справедливо полагал, что присягу в жизни можно принести один только раз, и тот, кто однажды поменял знамена, с легкостью сделает это еще и еще раз, – а это уже не воин. Во-вторых, он знал, что если пощадить этих воинов-профессионалов, они, не умеющие вершить в жизни ничего, кроме убийств, отступив, превратят в кровавый ад наводненные ими страны, и тогда гибнуть будут женщины и дети. А там и так хватало вооруженных мужчин – остатков разгромленных войск хорезмийской коалиции. Это они, а не монголы, свирепствовали в Сирии и Палестине...

***

Ботен ельде султан болганша озь елiнде ултан бол.

Чем быть султаном в чужой стране, лучше – нищим на своей земле.

Казахская пословица

– Дальше я знаю все, что мне нужно знать, – снисходительно сказал Орхан, дослушав до этого места. – Поистине, я хочу услыхать о божественном происхождении моих предков, и о моих правах в связи с этим на Крым и степи за бахр ал-Бунтас!

Ариф Али сориентировался мгновенно: он начал издалека – и пошел в своих выводах еще дальше...

– Поистине, вскоре после того как Моисей вывел яхуди из Египта , из-за Кавказских гор, через Дар-и-Алан и Баб-эль-Авбаб в наши края ворвались скифы. Их вождя звали Ишпака, а сами себя они называли ишгуз. Поистине, у мудрецов древности можно встретить такие начертания этого имени: ишкуза, ашгуза, шкуда, ашкеназ, аскеняз, а иные, вспомнив, что волк или собака издревле были тотемом тюрков, пишут: ас-канис, т.е. асы-Собаки, асы-Псы! Под этим именем знает их и Тора, говоря в книге Берейшит : «Сыны Гомера: Аскеназ, Рифат и Фогарма» , где Гомер, это, поистине, киммерийцы, а Фогарма, или Тогарма – тохары, сыновья Тенгри. Поистине, у огузов издревле иш-огуз значило «внутреннее племя», и, стало быть, те племена, царившие на севере, которых отец истории Геродот зовет скифами, на деле были нашими предками!

Сварог происходит от того общеарийского корня, который получил в санскрите звучание iзvara: 1) «бог», «всевышний»; 2) «господин», «повелитель»; 3) «хозяин», «владелец»; 4) «супруг» (от iз – «владеть», «властвовать», «управлять», «мочь»).

Наш эпос «Огуз-намэ» называет предка огузов просто: Огуз-каган! От небесной девы он рождает старших сыновей Кун (Солнце), Ай (Луна) и Юлдуз (Звезда) и отдает им как знак власти найденный ими «в стороне зари» золотой лук. Младшим сыновьям, рожденным от земной красавицы, названным Кёк (Небо), Тау (Гора) и Тениз (Море) , – он вручает три серебряные стрелы, найденные ими «в стороне мрака». От старших и младших братьев происходят племена боз-огуз и иш-огуз, главенствующее (дающее ханов) и подчиненное, правое и левое (на флангах армии). От старшего сына Огуз-хана, Куна, и пошли сельджуки, наследниками которых стали османы.

Лук и стрелы – это, поистине, инсигнии власти в царских ритуалах и у ариев Индии, и у персов, и у тюрок. Что сделали с ними сыновья Огуза? Те, кто называет Огуз-хана Гераклом, утверждают, что Агафирс и Гелон, не сумев натянуть его лук, ушли из Скифии на завоевание мира, и она досталась младшему, Скифу, сумевшему выполнить завет отца. Те, кто называет Огуз-хана Таргитаем, уверяют, что на завоевания ушли Липоксай и Арпоксай, а младший, Колаксай, возглавил скифские племена.

Что означают имена царских сыновей? Да то же, что и в нашем эпосе: соответственно «гора», «глубь» и «солнце». А элемент «ксай» в приведенных именах соответствует персидскому «кшайя» – вождь, владыка, или индийскому «кшатрий» – военный вождь. Поистине, оттуда, из Причерноморских степей сошедшие с небес и блистающие предки могущественного султана овладели всем миром!

Что же сталось с могущественным племенем, возглавленным «Солнце-ханом» и оставшимся в Северном Причерноморье? Их там, поистине, звали будинами – ибо тюркский корень будун, как знает блистательный, означает просто «народ», «племя», «люди». Вот как отец истории описывает наших предков, – сказал Ариф Али и потянулся за одной из книг: «Будины – народ многолюдный со светло-голубыми глазами и с рыжими волосами. ... Хотя будины ведут такой же образ жизни, как и гелоны, но говорят на языке особом . ... Будины, туземцы в этой стране, ведут кочевой образ жизни ... гелоны, напротив, земледельцы, употребляют в пищу хлеб, занимаются садоводством и не похожи на будинов ни сложением, ни цветом кожи. Впрочем, у эллинов и будины называются гелонами, но это неправильно» ...

– Довольно! – удовлетворенно заметил Орхан. – Я вижу, что, поистине, мой народ издревле населял те края. Но где будины – и где сельджуки? Что связывает их?

– Да услышит сиятельный мои слова! История всего мира – одно непрерывное свидетельство подвигов его предков, и я, поистине, смогу назвать только важнейшие, чтобы не утомить блистательного!

Мир натрое царь Феридун разделил: Часть – Запад и Рум, часть – Китай и Туран А третья – Пустыня Бойцов и Иран.

Так в «Шах-намэ» пишет проникновенный Фирдоуси. Поистине, это разделение древнее всего в мире, ибо здесь под Тураном мудрейший понимает всю Дешт-и-Кыпчак, а Феридун – это искаженное персами слово Траэтаона, или Таргитай. Внуком Траэтаоны был царь Турана Афрасиаб, воин, обладавший баракой , которую персы именуют «фарном»; в его семиколонной подземной обители на Севере сияли звезды, солнце и луна; там исполнялись все желания! Афрасиаб бился с персами, Рустам и Сухраб были его противниками; Рустам был могучим воином, он заявлял:

«Мой трон – седло, венец мой – шлем, моя на поле слава! Поистине, весь мир моя держава!»,

 – и все же не смог устоять перед ним. Афрасиаб двенадцать лет владел Ираном, но был все же побежден Кей-Хосровом.

Поистине, Афрасиаб был потомком спасителя человечества Ноя и родоначальником Сельджуков через Алп-Эр-Тонга... «Афрасиаб... принадлежал к потомству Нуха . Афрасиаб убил своего зятя Сиавуша, а у того был сын [по имени] Кей-Хызрау... Мухаммад, сын Джафара, говорит, что с того времени прошло 3000 лет. Аллах знает лучше!», – пишет Наршахи в «Истории Бухары».

Сколько жемчужин вплетено в венок, которым украшены ваши предки, да благословит их Аллах и да приветствует! Создатель державы Ахеменидов, покоривший Мидию, Лидию, Малую Азию, Вавилон и Месопотамию, не смог покорить тюрков и был убит их царицей Томирис. Она приказала отрубить Киру голову и бросить ее в кожаный мешок, полный человеческой крови. «Ты всегда жаждал крови, так напейся ее досыта!» – воскликнула она при этом. Впрочем, Диодор Сицилийский говорит, что Кир был распят, – Аллах знает лучше!

А Троянская война! Ахилл был царем мирмидонян во Фтии. Но и Лев Диакон, и Арриан свидетельствует, что «Пелеев сын Ахилл был родом скиф из небольшого городка Мирмикиона, стоявшего близ озера Меотиса «, да и Страбон помещает «фтиотийских ахейцев из войска Ясона» в Северном Причерноморье! Сам Геродот, говоря о том, что «дорийское [племя] очень долго странствовало», указывает, что «во времена царя Девкалиона, – то есть после всемирного потопа, – оторвал глаза от книги и поднял их на Орхана Ариф Али, – оно обитало в земле Фтиотида»...

Орхан пошевелил пальцами в недоумении и взглянул на Хайр уд-Дина...

– Почему мы должны вникать в эти обстоятельства?

– Поистине, султан устал, – немедленно взвился тот. – Разве Ахилл – прямой предок сиятельного? (Ариф Али отрицательно закрутил головой.) Зачем же нам слушать эти слова о властителе-греке, тем более теперь, когда мы вмешались в гражданскую войну между византийскими греками? А Томирис? Она что – в числе прямых предков блистательного? Я вижу, что над книгой нужно будет работать оч-чень серьезно...

ДЕТИ РАБОВ

Главная причина нашего недовольства жизнью есть ни на чем не основанное предположение о том, что мы имеем право на ничем не нарушаемое счастье, что мы рождены для такого счастья.

Г. Лессинг

Фатима

Роза – дар прекрасный рая, людям посланный на благо.

Станет сердцем благородней тот, кто розу в дом принес.

Продавец, зачем на деньги обменять ты хочешь розы?

Что дороже розы купишь ты на выручку от роз?

Кисаи (Х в.)

Эту сказку счастливую слышал

Я уже на сегодняшний лад:

В чисто поле Иванушка вышел

И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленьи полета

По сребристому следу стрелы

И попал он к лягушке в болото

За три моря от отчей избы.

«Пригодится на правое дело...»

Положил он лягушку в платок,

Вскрыл ей белое царское тело

И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века,

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака.

Ю. Кузнецов

Вернувшись в текке орты, Абдаллах не узнал его. За те месяцы, которые он отсутствовал, здесь появилось несколько новых корпусов, не турлучных, а выстроенных из самана ; из них долетал грохот молотов. Один из корпусов стоял на самом берегу реки, и у его стены ворочалось, роняя капли, большое водяное колесо, подымая и роняя на наковальню чудовищной массы гидравлический молот. Дымилось несколько домниц, где получали кричное железо; тачки, в которых везли шихту для них, вскатывали на весы; мастера отыскивали нужное соотношение компонентов... Но, главное, была уже построена медеплавильная печь, первые камни в которую, уезжая, заложил сам Абдаллах: магистральным направлением работ на ближайший год было признано литье топчу (пушек) из бронзы...

Абдаллах как в омут бросился в работу. Его ждали здесь, хоть в цехах уже работало несколько специалистов из Дамаска, Индии, Египта. Ему обрадовались, и Абдаллах с удовольствием отмечал, что ему есть что сказать, что опыт его не пропал даром, что к его словам прислушиваются. За целый день он порой ни разу не имел возможности подумать о себе.

Но вечером...

Марица надломила в нем какой-то стержень. «Недавно они убили моего мужа и отняли у меня моих детей, моих мальчиков... Когда те вернутся, они, наверно, будут такими же, как ты сейчас, – умными и приспособленными! – звучал в его ушах ее голос. – А я не хочу...»

«Я должен найти ее мальчиков. – твердо решил Абдаллах. – Они, несомненно, здесь, среди янычар. И, клянусь Аллахом, я их найду!» Но, поклявшись в этом, он день за днем оттягивал исполнение этого решения, отдавая себе отчет в его трудности...

Он решил, что есть еще один способ совершенно заглушить тоску по Марице, вернуть в свою душу ту ясность и чистоту, которая была в ней все эти годы до роковой встречи. Он долго ходил по невольничьим рынкам, присматриваясь, выбирая, и, наконец, купил себе рабыню. Легко выговорить – «рабыня»; легко соблюсти права, которые шариат дает купленной рабыне, – но есть иной закон, закон, по которому ищут друг друга две человеческие души. Абдаллах понимал, что по этому закону он пока не имеет на нее никаких прав. И вопрос еще, будет ли иметь...

Сегодняшний вечер только начинался, но, ужаснувшись предстоящей тоске, Абдаллах велел послать за Фатимой.

...Она еще у дверей сбросила невзрачный халат (она не любила арабский изар, предпочитая тюркскую одежду), оставшись в полупрозрачных шелковых шальварах и шелковой же накидке, расшитой жемчугом, – все подарки Абдаллаха, – и сразу закружилась в танце, подняв бубен и ритмически потряхивая им. Подпрыгивая, зазвенели серебряные мониста на ее груди.

– Пайрика моя, когда ты смеешься, у тебя изо рта падают цветы! – сказал иранский комплимент Абдаллах. – И все же станцуешь потом. Сначала у нас будет маджлис аль-унс , – или, как сказал бы монгол, я хочу «пари уйнатмак» . Присядь!

Она испуганно взмахнула ресницами, видимо, не поняв, чего именно он хочет, но покорно села на ковер у его ног.

Он нежно сжал ее узкую ладошку, окрашенную хной, в своих руках и, ласково глядя ей в глаза, тихо, но быстро произнес давно и тщательно продуманную им последовательность вопросов:

– Ты ведь не тюрчанка? Когда ты получила имя Фатима? Ты состоишь в ордене (ат-тарика)?

Фатима испуганно вскинула на него стрельчатые ресницы, подведенные сурьмой:

– Нет! Конечно, не состою! Я из племени славян, я Людмила – по-тюркски это будет что-то вроде «милый человек»... Фатимой меня назвал прежний хозяин, продавший меня тебе...

Эта торопливость ответа и то, что сначала она ответила на вопрос, обдуманно заданный последним, и даже то, что она не усомнилась в значении слова ат-тарика, восприняв его как знакомое и привычное – убедили его, хорошо знакомого с принципом такыйя, что она – адепт какого-то женского братства. Ведь учил же ее кто-то языку, танцам, пению, умению играть на комузе... Чему ее еще учили перед посвящением?

Шариат запрещает женщине показываться даже мужу полностью обнаженной, предписывая при таковом обнажении темноту. Хвала Аллаху, его пайрика или не знала этой заповеди, или не слишком дорожила ею, и Абдаллах с легкостью вынудил ее преступить ее. В одну из ночей они предавались любви при ярко горящих свечах, и Абдаллах, целуя ее руки и плечи, внимательно осмотрел их: в левой подмышке, скрытые завитками волос, синели четыре маленькие точки, поставленные аккуратным ромбом. Татуировка? У него не было в этом уверенности... Больше нигде ничего он не нашел. Но он не сомневался: она вступила на Путь. Вопрос только, в каком ордене?

– Баджиян-и Рум, верно?

– Нет! – умоляюще сложила она ладошки. – Нет!

И вдруг, совершенно неожиданно для Абдаллаха, перешла в атаку:

– А к какому братству принадлежишь ты? Как ты стал Абдаллахом – «рабом Аллаха»? Ибн Инджиль – это «дитя Евангелия», и, значит, твои воспитатели обратили внимание на твою большую искушенность в христианстве!..

О! Эта женщина умела не только петь, но и наблюдать, но и делать выводы! И Абдаллах невольно вспомнил, что Абу-ль-Фарадж приписывал изобретение музыкальных инструментов дочерям Кбина, указывая что арабское слово qajna, певица, восходит к его имени. Красотой, музыкой и пением они соблазнили сыновей Сифа, в потомстве которого был обетован людям Спаситель, и с тех пор семя Каина, семя предательства и братоубийства в этой ветви Адамова рода неискоренимо... Он хмыкнул.

– Ты что? – спросила она, притихшая было под его рукой, как мышка.

– Так... Вспомнил, что у нас даже имена общие. Кбин – значит кузнец, кбина – певица, – необдуманно ляпнул он...

Из глаз Фатимы брызнули слезы. Она вскочила на колени, сбросив его руку со своего плеча:

– Ты только прикидываешься добрым. Ты жесток! Да, ты не навязываешься с своими ласками, – но ведь иддет защищает меня от твоего насилия! А чем защититься от твоих оскорблений?..

Абдаллах холодно посмотрел на нее:

– Успокойся. Я вовсе не хотел тебя оскорбить. Я назвал тем же именем и себя, – разве ты не заметила?

Фатима плакала, стоя на коленях, согнувшись и закрыв лицо руками. Он ощутил острую жалость, взял одну из ее ладошек и стал ласково раздвигать пальцы, пока из-под них не показался заплаканный, с размазанной сурьмой глазок.

– Раздвинь пальчики... вот так... Знаешь, что получилось? Это – «рука Фатимы» , лучший из оберегов: всякий, кто сделает так пальчиками, защищен от бед и несчастий.

Фатима улыбнулась сквозь слезы и еще шире растопырила пальцы:

– Вот так?

– Так, так, пайрика. – Он взял большой платок, намочил его ал-кохл из кумгана, который постоянно был в его комнате, и дал ей в руки. – Вытри глазки, размазались. Да зажмурь их, не то щипать будет. Это не вода – ал-кохл. Кстати, не хочешь ли попробовать? Смотри, это не яд, но он жжет! И забудь все, что я тебе сегодня сказал. Я не должен был этого говорить.

Она послушно вытерла лицо, приняла протянутый им турий рог, выпила, испуганно закашлялась. Он повел рукой к блюду: рис, баранина...

– Однажды, очень давно, – раздумчиво и печально заговорила она, взяв с блюда маленький кусочек мяса и тщательно прожевав его, – арабские воины штурмовали некий город, но его окружала выжженная степь. К нему нельзя было подобраться незаметно, а стрелы оборонявшихся были метки и беспощадны. Была осень, и по степи бесконечной чередой катились большие шары перекати-поля. И тогда каждый из арабских воинов взял в руки, привязал к ногам, к поясу такой колючий шар – один, два и больше. Они ползли по степи к стенам, и их не было видно...

Абдаллах внимательно слушал. Лицо Фатимы продолжало оставаться печальным:

– Но у одной девушки из числа оборонявшихся в этом городе, было очень острое зрение. Ее звали ал-Йамама. И она сказала: это не перекати-поле, это – арабы. Ей, как когда-то Кассандре, не поверили. Город был взят, мужчины – перебиты. Женщин и детей, по обычаю, пощадили, разделив между воинами. Но не ал-Йамаму! Зоркой девушке, на которую кто-то донес, в чаянии спастись, выкололи глаза... а потом ее распяли на воротах города. Не забыв предварительно изнасиловать – мужчины об этом никогда не забывают! Знающие по сей день называют город ее именем: ал-Йамама.

И ты... сначала не веришь мне, а потом наказываешь за то, что я оказалась слишком зоркой...

Абдаллах стал целовать лицо, ставшее без косметики вдвое милее, хоть он и видел теперь те морщинки у глаз, которые свидетельствовали, что их хозяйке давно за тридцать:

– Я никогда больше не стану тебя оскорблять, пайрика... Луд уд-Мила, так? Но пойми и меня! Откуда ты так много знаешь? «Манас», «Шах-намэ», греческие сказания, вот эта история, которую я слышу впервые... Танцы, музыка... Тебя учили. Это мне ясно. Но кто, как, для чего? И чему?

– Ты же только что обещал! – с горьким упреком воскликнула Фатима. – Почему ты не можешь просто поверить мне?!

У нас есть сказка о лягушачьей шкурке: ее надел на девушку злой бессмертный колдун. Девушку зовут Василиса, это значит – царица, хатун, мелеке. Она снимает шкурку только вечером, для мужа, а днем, для людей, должна снова ее надевать. Она может все, она лучше всех на свете печет пироги, шьет одежды, даже строит дворцы... но для людей она все равно только лягушка. Это мучает ее мужа, и однажды он не выдерживает, сжигает ее волшебную шкурку... и колдун уносит девушку в тридевятое царство... Ты этого хочешь? Сжечь шкурку?

– Нет! Этого я не хочу, – твердо сказал Абдаллах. Такой ответ его устраивал: ничего, по сути, не сказав, Фатима этой «лягушиной шкуркой» сказала ему все. Она, по сути, ответила ему «да» на его вопрос. – Еще раз прости меня. И... иди сюда...

Он откинул со стопы ковров меховое одеяло, разбросал пуховые подушки...

– Ты сказал – у нас общие даже имена, – лепетала Фатима, забираясь под пушистый мех и ластясь к Абдаллаху. – Что ты имел в виду? Что – не только имена?..

– Не только, – спокойно сказал тот. – Судьбы тоже. Я не знаю твоей прежней судьбы, но знаю, что отныне у нас она одна. Общая. И от нас самих зависит, какой она будет...

Рабыни

По разграбленным селам

Шла Орда на рысях,

Приторочивши к седлам

Русокосый ясак...

Е. Евтушенко. Сказка о русской игрушке

«[Kalita]... was blending in himself the characters of the Tartar's hangman, sycophant, and slave-in-chief» ,

Карл Маркс

...Опустошенная ласками Абдаллаха, Фатима лежала без сна, машинально перебирая рукой бахрому на краю ковра, смотрела в черную слепую темноту комнаты над собой и потихоньку плакала. Надолго ли этот относительный покой, эти ковры, шелка, жемчуга? Кто он, этот чернобородый полуседой ага, спокойно похрапывающий рядом? Он богат, ибо купил ее; он знатен, ибо в его тюрбане три павлиньих пера и, обращаясь к нему, многие склоняются в поклонах. Но чего от него ждать? Сколько будут длиться его чувства к ней? Молодость, красота уходят от нее, на шее, у глаз – морщинки... Она много, она очень много знает, но кому нужны знания женщины, когда она перестает быть красивой? А что будет потом, когда его чувства иссякнут?

Она почему-то вспоминала ту страшную ночь, когда все началось, когда ее, двенадцатилетнюю девчонку из крохотного смоленского сельца Родники, схватили монголы из союзных московитам туменов ордынца Товлубия. (Они пришли вместе с войсками Ивана Даниловича Калиты, рязанским князем Иваном Коротополом, Константином ростовским, суздальским князем Константином Васильевичем и Федором Фоминским: Москва «собирала земли», нельзя было позволить князю Дмитрию брянскому заключить союз с Гедимином литовским, – но она ничего этого не знала.) В ее же родной избе, где воины остановились на постой, они до утра по очереди насиловали красивую девочку, не успевшую убежать в лес.

Утром ее втолкнули в толпу других юношей и девушек, предназначенных для увода в Орду. Кое у кого, в основном у юношей, были связаны за спиной руки, наброшены на шеи веревки. Калита не возражал против увода полона: перед Ордой был долг, надо было отдавать тамгу – «дань кровью». Но он не позволял уводить полон «безщетно»: русский боярин ходил по рядам вместе с ордынцем, пересчитывали, тыча пальцами полоняникам в грудь и ставя зарубку на бирке – каждый у себя. На слезы и мольбы внимания не обращали. Потом опустевшая деревенька ушла дымом в небо.

Когда полоняников стадом гнали в страшное никуда, по ее ногам время от времени сбегала струйка крови, и она, дрожа от стыда и боли, вытирала ее серыми от пыли придорожными лопухами...

Как их делили – она не знала, но на следующую ночь она уже ехала в скрипучей телеге ордынского десятника, привязанная за ногу к грядке телеги сыромятным ремнем. Вечером, когда орда остановилась и скрип телег сменился треском костров, гортанными выкриками и блеяньем ягнят, десятник с широким и скуластым усатым лицом подошел к ней, замершей и съежившейся, и долго рассматривал при свете меркнущего багрового заката девочку с золотыми волосиками и васильковыми глазами. Увидав на ее глазах слезы, вытер их суставами своих толстых коротких пальцев. Потом отвязал, понес на вонявшую бараньим жиром кошму, расстеленную у костра, повалил, как, вероятно, валил овец перед стрижкой, и неторопливо, обстоятельно, возможно, даже ласково, по его мнению, изнасиловал, сопя и покашливая. Затем, удовлетворенный, предложил ей кусок горячей баранины из котла, – она в первый раз за два дня ела... и не стал больше привязывать...

Татары не пошли Днепром вниз, решили возвращаться лесами, через Можай и на Серпухов... Под Серпуховым она и убежала... Прибилась к женскому монастырю...

Потом...

Потом ковер закачался под нею, и она поняла, что засыпает...

Дети

А если кто-нибудь из многобожников просил у тебя убежища, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха. Потом доставь его в безопасное для него место. Это – потому, что они – люди, которые не знают. Как будет у многобожников союз с Аллахом и Его посланником, кроме тех, с которыми вы заключили союз у священной мечети? И пока они прямы по отношению к вам, будьте и вы прямы к ним: ведь Аллах любит богобоязненных!

Коран. 9:6-7

Поиски детей Марицы Абдаллах решил начать с Гелиболу: там, при переправе через пролив, сортировали всех военнопленных, поступавших из Европы, ведя строгий учет. Заведовал канцелярией девширме улем Рустем. Это он предложил установить налог на тех, кто, захватив пленных, вез их в Анталу; по сути, это был тот же пенджик. Стоимость военнопленного была установлена в 125 акче. Это было выше их рыночной стоимости, но на круг были довольны все, ибо столько получал на руки воин, продававший пленного в казну. Рустем отсортировывал для казны не только молодых юношей, но и детей, отнимая их у захваченных в плен женщин. Под его началом пребывала целая сотня воинов, не только для наблюдения за детьми, дабы не допустить их побегов, но и для успокоения и умиротворения женщин, рвущихся к своим детям...

Кроме того, он наладил связи по ту сторону пролива, и эффективно выявлял в потоке пленных богатых, покупая их за те же 125 акче; они не предназначались для янычарской службы, но за них можно было получить хороший выкуп...

Рустем, получив штуку хорасанской хлопчатной ткани, охотно пошел навстречу Абдаллаху. Он легко нашел в своих аккуратно ведущихся дефтерах Ивана и Станко Караджиевых, день их приемки, вес, возраст... но никак не мог сказать, что с ними стало дальше: все новобранцы были при обрезании названы Абдаллахами (раб Аллаха) и Абд уд-Динами (раб веры) и счетом, без каких-либо индивидуальных документов переданы для транспортировки в Бурсу.

– Ни один из них там не останется, – сообщил Рустем. – Ремесленники воспротивились дальнейшему обучению девширме, ибо мастеров и так стало слишком много. Отныне закон категорически воспрещает размещать детей в городах, у ремесленников. Все они будут – по одному, по двое – розданы исключительно в деревни...

– Может быть, обратиться к Сулейману, блистательному шахзаде? – вслух подумал он, рассчитывая, впрочем, что уважение Рустема к нему лишь возрастет, когда тот услышит о столь высоких связях Абдаллаха. Но тот отреагировал по-иному.

– Ты когда выехал из Бурсы? – с какой-то странной интонацией спросил он.

– Я – не из Бурсы, из текке близ Енишехери. Дня три будет...

– Ну, так заказывай поминальную хутбу по Сулейману!

– Как? – ахнул Абдаллах, сжимая в кулаке перстень с топазом. – Что стряслось?

– Говорят разное, а Аллах знает лучше! Какой-то галерник, говорят, прирезал его... А галерника вытащил из-за весел бывший великий везир, Ала уд-Дин... Сам шайтан копыто сломит в этих делах, лучше и не пытаться разобраться в них... – Рустем огладил бороду и заботливо подул направо и налево.

...Выйдя из помещения канцелярии девширме, Абдаллах тяжело сел на землю и впервые в жизни ощутил, в каком месте организма находится сердце...

ОРДА

Из татарщины, как из эпохи ненавистной, время истребило целые страницы [памяти о] прекрасных и тонких украшениях Востока, которые внесли на Русь монголы. О татарщине остались воспоминания только как о каких-то мрачных погромах. Забывается, что таинственная колыбель Азии вскормила этих диковинных людей и повила их богатыми дарами Китая, Тибета, всего Индостана. В блеске татарских мечей Русь вновь слушала сказку о чудесах, которые когда-то знали хитрые арабские гости Великого Пути и греки.

Н.К. Рерих

Торговля

– Поистине, сейчас Золотая Орда достигла могущества! – докладывал Хайр уд-Дин Орхану, время от времени обращаясь к заботливо подготовленному для него дефтеру – справке по состоянию северных областей. – Внешняя торговля, таможня и пошлины, финансы – все благоустроено и приведено в порядок. Все реки – Днепр, Тана, Итиль, – усеяны судами и барками, причем вверх по течению суда тянут бечевой. Здесь можно встретить купцов со всех концов мира: монголов и булгар, хорезмийцев и тебризцев, персов и аланов, венецианцев и генуэзцев, армян и греков, арабов и евреев. Сарай-Беркэ, Новый Сарай, располагается у скрещения караванных путей из Монголии и Китая, Индии и державы ильханов, из оазисов Синей Орды и Закавказья, – к торговым портам Крыма и Причерноморья, городам Венгрии и Болгарии, Литвы и Руси, Булгара и Биармии. Реки товаров и серебра текут по территории Орды, и у места пересечения двух главнейших из них, Волги и Великого шелкового пути, легко меняя место, ибо она вся состоит из шатров, лежит столица Улуса Джучи, или иначе Золотой Орды, – Сарай ал-Джедид. Много здесь и других городов, а в них – мечети с минаретами, медресе и караван-сараи, мавзолеи и бани. Самые крупные – это Маджар на Северном Кавказе, Крым на Таврическом полуострове, Азак в устье Дона, Хаджитархан в дельте Итиля, Булгар и Укек в его среднем течении, Мохши в мордовских лесах, Тюмень в Сибири, а назвать все нельзя, ибо их больше ста! В городах есть водопровод, системы городских бассейнов и фонтанов, мостовые, канализационные стоки из деревянных труб.

Да не удивится блистательный, но у монгольских городов нет стен – они, по возможности, снесены монголами даже там, где были, – и монголы гордятся этим, говоря, что их оберегают «бескрайние степи и лучшая в мире конница». А у городов генуэзских и венецианских – в Крыму, на Черноморском и Азовском побережьях – стены есть, и они таковы, что их невозможно взять штурмом, и таких крепостей больше сорока: Кафа, Сурож, Балаклава... И каждый город хорош по-своему: Тана расположена близ золотоордынского города Азака, где сходятся водные и караванные пути из столицы Золотой Орды, Руси, Византии и Северного Кавказа. Город Крым, именем которого назвали всю Тавриду, находится близ Кафы, и столь велик, что всадник на хорошем коне едва может объехать его за время с восхода солнца до салят аз-зохр. Мечети этих городов украшены мрамором и порфиром, восхищая путешественников. Купцы ездят из Хивы в Крым без малейшей опаски; путь длился около трех месяцев, но они не берут с собой никаких съестных припасов, ибо находят все нужное в караван-сараях!

В Сарае происходит перевалка и перекупка товаров. Его население зыбко, как речная волна: эти люди появляются в караван-сараях только чтобы продать, купить, обменять свой товар и уйти отсюда восвояси с другим, более выгодным. Но живут здесь и таможенники, взимавшие пошлины, и держатели чайхан и караван-сараев, обслуживающие торговцев, кормящие и поящие их.

Второй по важности после работорговли источник поступлений в ханскую казну – это пошлины с каждого мимоидущего каравана. Однако Улус Джучи и отрабатывает эти пошлины, на каждом шагу подтверждая и доказывая, что империя монголов – рай для торговых людей! На ее долгих путях никто не смеет даже взглянуть косо на купца и его людей! Купцы, торговцы, заимодавцы или менялы – соль земли, это не принцы Чингисхановой крови, которых можно резать дюжинами, – этих нельзя и пальцем тронуть. На них стоит благосостояние Золотой Орды!

Чума, война между Венецией и Генуей, крах державы ильханов, раскол в Золотой Орде, гражданская война в Византии – разве мог Шелковый путь остаться прежним? По нему больше не везут шелк Китая, пряности Индии или хлопок Средней Азии; в черноморских портах гости из Руси и Литвы, Польши и Венгрии, Булгарии Волжской и Булгарии Балканской покупают товары широкого спроса: зерно и вино, соль и рыбу, икру и лес, мед и воск, меха и кожи.

На первом месте по товарообороту – Кафа, удобная морякам почти любых рейсов, и Тмутаракань с ее удобной гаванью. Идриси указывает, что в этом городе «есть эмпорий и ярмарка», туда приходят со всех окружающих земель и даже из отдаленных краев. С Востока сюда и транзитом на Русь и в Литву идут шерсть, шелк (сырец, пряжа, ткани), хлопок и хлопчатобумажные ткани, металлические изделия, стекло, фарфор, пряности, специи (перец, имбирь, корица, мускатный орех); красители, ладан, духи и мази; лаки; драгоценные камни, золото. Из Тмутаракани в горные районы Кавказа идут керамика и стекло, предметы христианского культа, монеты. В Понте, в портах Трапезунд и Керасунт здесь закупают квасцы, нужные в ремесле окраски тканей; в Северном Причерноморье – зерно и рыба; в Закавказье – вино. А сюда итальянские купцы везут голландские и английские сукна, изделия из металлов (оружие, колокола, башенные часы), селитру, холст, фланель, одежду, медь, серебро и золото в слитках (с клеймом цекки Генуи), вино, византийские ковры, сахар, амбру. Из Византии сюда идут «паволоки» (дорогие ткани) и оружие, церковная утварь и ювелирные изделия; из Закавказья и Прикаспия – благовония, пряности, бисер, вино.

В бассейн же Средиземноморья отсюда уходят среднеазиатские шелка из Мерва, Хорезма и Гурганджа, беличьи, лисьи, куньи и горностаевые меха из Руси и Волжской Булгарии, пшеница, просо, рожь местного производства, воск, бычьи, бараньи и козьи кожи, соль озер Саки, Кизил-яр, Кичик-бель, рыба (в том числе осетровый балык) и икра... Однако одним из главных товаров во все времена здесь были рабы, и блистательный знает, что именно купленные здесь рабы составляют бульшую часть наших янычар... Но здесь продаются и рабыни, и они поистине таковы, что дарят прохладу глаз и радость сердцу...

***

Русские рабыни являлись немалой ценностью для своих ордынских хозяев и перепродавались ими с большой выгодой купцам-работорговцам из Венеции, Пизы, Генуи, а позже – и из Флоренции. Нотариальные акты ХIII-XV веков из генуэзских колоний Перы и Кафы сообщают, что до XIV века русских женщин покупали в два раза чаще, чем мужчин, а в XIV-XV веках – в четыре раза. И стоили они дорого: в 1429 году за одну русскую девушку заплатили более 2000 лир, в то время как средняя цена татарки на тех же торгах не превышала 140 лир . Несколько позже, в 1465 году некая флорентийская синьора писала сыну: «Раз ты женишься, тебе необходимо будет взять рабыню:...какую-либо татарку, которые все выносливы в работе, или черкешенку, отличающуюся... здоровьем и силой, или русскую, то есть из России, которые выдаются красотой и сложением...»

В Сарай со всех земель съезжались купцы за «татарским полоном», превращая живой товар в золото и серебро. При складочно-перевалочных пунктах (факториях), создаваемых итальянцами в портах черноморского и азовского побережий, наряду с амбарами и пакгаузами, почти обязательно возводились бараки-загоны для рабов, пересылаемых в Кафу. Этот город имел монопольное право на транспортировку невольников, что обеспечивалось соглашениями с местными правителями. На католического епископа Кафы была возложена обязанность препятствовать торговле рабами-христианами, что давало в руки католикам мощнейшее оружие для миссионерской деятельности. На торговлю православными, отказавшимися принять католичество, они смотрели сквозь пальцы.

За счет полоняников существовали работорговцы-перекупщики Кафы и Таны, Матрахи и Корсуни, вывозившие рабов дальше, в страны средиземноморского бассейна, прежде всего в Египет, где из рабов формировали гвардию – мамлюков, а также на Майорку и в Сицилию, где широко использовался рабский труд. С середины XIV века «конечным потребителем» рабов становится и бейлик Орхана, будущая османская империя, начавшая закупки рабов-половцев для пополнения своей армии. В сохранившихся текстах сделок фигурируют черкесы и лазы, абхазы и венгры, татары и русы, болгары и куманы. В сообщении Эмануило Пилоти, относящемся к несколько более позднему времени, к XV веку, экспорт рабов из Северного Причерноморья оценен в 2 000 человек в год.

Перепродавались рабы и на другие невольничьи рынки, крупнейшим из которых был Дербентский, знаменитый на весь Ближний Восток. Ибн Хаукаль свидетельствует, что в Дербент «попадает много рабов из других земель». Здесь предлагали рабов греческих, печенежских, хазарских. «Кабу-намэ», также пишет о тюрках, русах, славянах, аланах, в качестве рабов попадавших в Дербент.

Мамай

Джанибек, как прежде Узбек, ведет в союзе с Византией войну с венецианскими и генуэзскими колониями. В Тане и генуэзская, и венецианская фактории были захвачены татарами еще до чумы, в самом начале войны, в 1343 году. На следующий год он отдал приказ о взятии Кафы. Но Кафа – это чудо инженерной мысли, неприступная крепость; ее зубчатая оборонительная стена немногим меньше Константинопольской, да и населения там ненамного меньше... Обороняли ее наемники, отлично вооруженные, вышколенные и за большие деньги настолько смелые, что они совершали вылазки, сжигали и рубили осадные машины! Крепость отстояли!

Летом 1345 года папа Климент VI объявил «крестовый поход» против хана Джанибека. Время этих походов прошло, и все же Золотая Орда временно оставила генуэзцев в покое, сняла осаду с Кафы... Они тут же закрепили победу приобретением в Крыму значительных сельскохозяйственных территорий.

– Золотая Орда, возможно, и оставит генуэзцев в покое, – заметил очень серьезно слушавший Орхан. – Но не генуэзцы. Они Орду в покое не оставят. Я предчувствую, что вскоре они захотят утвердить там своего ставленника... А нам надо позаботиться, чтобы этого не случилось. Кто, к слову, сейчас улусбек Крыма?

– Некто Мамай...

– Что о нем известно? Ибо, поистине, на месте генуэзцев я бы прежде всего заинтересовался этой фигурой...

– Он из рода кыйят, как и чингизиды Борджигины, но из другой семьи. Беклярибеком, – мы называем эту должность бейлербей, – он стал еще в Синей Орде , в Средней Азии; вместе с войском перекочевал в западное «крыло» Золотой Орды. Здесь титул беклярибека еще не подтвержден, но Мамай – улусбек Крыма и крымский темник ... Женат на внучке Джанибека, дочери его сына Бердибека ...

Собственно, ведь и война монголов с генуэзцами утихла именно с тех пор, как улусбеком Крыма стал Мамай, – растерянно сказал Хайр уд-Дин, только сейчас оценив значимость этого факта.

– Почему? Чем они ему платят? Берет ли он у генуэзцев кредиты? Чем собирается расплачиваться? Торговыми контрактами? Разрешениями на фактории на караванных путях? Землями крымских владений Орды? Или другими землями?..

Бердибек

Не прошло и месяца, как из Золотой Орды пришли новости.

– Хан Джанибек убит, и как раз тем сыном, Бердибеком, дочь которого замужем за Мамаем, – сказал Хайр уд-Дин. – Бердибек вырезал и всех своих братьев!

– Поистине, нет мощи и силы помимо Аллаха, высокого, великого! – с испугом и изумлением отшатнулся Орхан.

– Ему пришлось поднять меч и на дряхлого патриарха, и на могучих мужей, жующих обеими сторонами рта и владеющих всеми видами оружия; и на стройных юношей, подобных четырнадцатидневной луне и блистающих всеми совершенствами юности; и на прелестных детей, не умеющих отличить левой руки от правой. Не отвратился его глаз и не дрогнула рука!

– Но ведь каждый из них, если бы выжил, способен был бы поднять свое знамя и стать судною трубой для этого... Бердибека! – сентенциозно заметил Орхан. – Шайтан непременно бы разукрасил им их деяния... Но расскажи нам подробнее, как это случилось!

– Блистательный знает, что Джанибек, выполняя давние замыслы Беркэ и Узбека и продолжая дело Менгу-Тимура, взявшего в стране ясов город Джулат, вторгся через Баб ал-авбаб в Азербайджан. Он подчинил себе Шемаху и обширные территории, прилежащие к ней. Но, не ограничившись этим, он вторгся в Иран и завоевал Тавризский эмират. Навьючив в городе Тавризе 400 верблюдов захваченными драгоценностями, Джанибек оставил управителем края сына Бердибека и отбыл в Сарай. В этом согласны все. Но дальше начинается туман... Впрочем, что естественнее тумана там, где в благородном семействе произошло отцеубийство...

Ибн-Халдун сообщает, что Джанибек заболел и умер на пути из Тавриза. Сановники, по совету эмира Тулубея, сообщили Бердибеку о болезни отца, и он, не заботясь о только что завоеванных и оставленных его попечению городах Северного Ирана, бросился в Сарай. Видимо, он справедливо рассудил, что потерять престол Золотой Орды много неприятнее, чем потерять Иран. В этой версии он не застал отца в живых.

– Выглядит вполне благопристойно; какова же другая версия?

– По версии Хайдара ибн Али, Джанибек, неумеренно потреблявший вино, выжил из ума и стал вести себя так, что его на пути пришлось заключить в оковы. В этом-то и состояла болезнь. Бердибек застал отца в живых, тот стал его упрекать за возвращение, за то, что он бросил армию и завоеванную страну, и Бердибек от этих упреков пришел в такое расстройство, что приказал... удавить отца. Следуя советам эмира Тулубея, он, чтобы занять отцовский престол, умертвил и всех своих братьев.

– Как легко, однако, они режут – братьев, отца... – поежился Орхан. – Мусульмане ведь, да еще священной Чингизовой крови...

– Формально все сыновья имеют равные права на престол – реально его достигает только тот, кто переступит через кровь...

– А что этот... Мамай, улусбек Крыма? Он ведь теперь гурлень?

– Удивительно, что хотя он остался совершенно в стороне от отцеубийства, но не Тулубей, а именно он добился предельно высокого положения: теперь он беклярибек Золотой Орды. Официально он не может быть ханом улуса Джучи – он не чингизид – но для его сына это возможно...

– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно, Хайр уд-Дин! Никогда еще я не говорил более серьезно. Меня не интересует, кто это сделает, – твои Ахи или твои беки. Меня не интересует, как это произойдет. Но то, что задумали в Крыму генуэзцы, осуществиться не должно. Крым должен стать нашим!

– Я счастлив угадывать мысли блистательного! Да услышат его уши это имя в первый, но, надеюсь, далеко не в последний раз: Хаджи Гирей ибн Гийяс ибн Таш-Тимур, чингизид и наш крымский союзник...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\20.bmp»;3.0»;3.0»;

ЭПИЛОГ

Быть на расстоянии какого-нибудь шага от цели или же совсем не приблизиться к ней – это, в сущности, одно и то же.

Г. Лессинг

В 1353 году Иоанн Кантакузин отдал свою дочь в султанский гарем и передал зятю «в вечное владение» крепость Цимпе и прилегающие земли. Османы получили полный контроль над проливом Дарданеллы.

Орхан посетил этот узкий пролив, на правом берегу которого (при входе из Эгейского моря) началась мировая история – здесь произошли сражения Троянской войны.

Фелука медленно плыла между белевшими над водой с обоих сторон обрывами, укрытыми сероватой зеленью. Там, куда она двигалась, берега заходили друг за друга, казалось, что там пути нет, и становился понятен древний миф: эти скалы, Симплегады, прежде сталкивались друг с другом, разбивая в щепки пытавшиеся пройти между ними корабли.

Эти скалы замерли неподвижно после того, как проплыл между ними «Арго». Ясон плыл на берега Понта Эвксинского за золотым руном. Разумеется! За этим же самым поплывем туда и мы. Не скоро: нужен еще флот. А пока нужно распахать там поле, посвященное Аресу, железным плугом, в который запряжены медноногие, дышащие огнем быки, и засеять это поле зубами дракона. Зубы дракона – это динары и дирхемы. Их хватит. И когда вырастут из зубов дракона закованные в броню воины, мы бросим в их толпу камень, чтобы началась между ними кровавая битва. Там – в Северном Причерноморье – останется выжженная кровавая пустыня. Сама по себе она не нужна, тех людей даже немного жалко. Но нет другого способа сделать так, чтобы товары пошли через наши караванные пути.

Это самый надежный способ получить золотое руно.

А мы должны его получить – и мы его получим.

Только бы Аллах дал дожить!..

***

Аллах не дал Орхану дожить до опустошения Северного Причерноморья, но дал увидеть начало катастрофы. Он умер в 1362 году, а ханы в Золотой Орде в последние годы его жизни менялись так:

Бердибек (убит весной 1359 года);

Кульпа (убит осенью 1359 года);

Ноуруз (убит весной 1360 года; вместе с ним и его сыном Темиром была убита и катун Тайдула);

Хызр (убит летом 1361 года; убийца, Тимур-ходжа, был родным сыном убитого);

Тимур-ходжа (убит в конце лета того же, 1361 года);

Ордумелик (убит осенью 1361 года);

Кильдибек (убит летом 1362 года);

Это он успел увидеть. Все дальнейшее – карусель, где каждому хану отводились на царствование считанные месяцы, Куликовскую битву 1380 года и Тамерлановский поход 1395 года, в ходе которого цветущие государства Поволжья, Кавказа, Северного Причерноморья исчезли, чтобы больше никогда не возродиться, стертые в пыль копытами конницы Тамерлана, – все это он мог лицезреть лишь из другого мира.

Османская империя хранила заповедь Орхана – не «завоевывать» стран, но, если они сами падают в руку, как спелый плод, – соглашаться на их оборону от внешних врагов. Поэтому она с легкостью сокрушила Византию, стремительно продвинулась в Центральную Европу, Причерноморье – но каждый раз только когда приходило для этого время. Ибо никакие армии не способны противостоять идеям, время которых пришло.

Европа, не понимая причин этой легкости, с ужасом наблюдала за происходящим.

Вторым принципом Орхана был контроль над караванными путями.

Когда Северный караванный путь был, в соответствии с замыслом, полностью уничтожен, встал вопрос о судьбе Южного, о торговле с Индией через Красное море. Османские султаны решили не уничтожать, а захватить этот путь; для этого нужно было померяться силами с мамлюками. И Южный путь был захвачен – в соответствии с замыслом.

Но тут случилось непредвиденное: Португалия открыла морской торговый путь с Индией и Китаем вокруг мыса Доброй Надежды! В отчаянном рывке османы бросились по африканскому берегу Средиземного моря к Португалии, чтобы перекрыть, перехватить, подчинить себе этот путь, – и не успели.

Рухнул стержневой смысл существования империи – охрана караванных путей, – но она, подобно человеку, продолжала цепляться за жизнь: у империй это называется «национальная идея». Для Турции само понятие национальной идеи было нелепостью, ибо ее элита изначально была интернациональной, формировалась из государственных военных рабов всех племен и народов. Тем не менее Турция вошла в роль «национального государства» когда к власти пришли младотурки во главе с Кемалем Ататюрком: провела геноцид армян, ассирийцев, курдов, депортацию греков...

Но все это – темы следующих книг. А эта книга закончена.

ПРИМЕЧАНИЯ

 «Книга двустиший». Пер. Д. Самойлова.

 Наследник престола.

 «Всадник», феодал, владелец лена.

 Формула повиновения: «слушаю и повинуюсь».

 Тяжеловооруженный конник, пожалованный земельным участком (тимаром) и имеющий свой воинский отряд или, по крайней мере, своих оруженосцев. То же, что нукер, нухур у монгол, почти то же, что шевалье во Франции или кабальеро в Испании.

 Не только «край», «область», «провинция», но также «флаг», «значок», т.е. та воинская часть, которую данная область должна выставить.

 «Кормление», «содержание», пожалованная сувереном в лен вассалу земля или доход от нее.

 Иначе хумс – пятина, 1/5 часть добычи, положенная полевому командиру.

 Точнее, араз и-эмирие – государственные земли.

 «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...» (греч.; Гомер, Илиада).

 Буквально – «покорность», и Орхан имеет право так сказать об Ахилле, хотя во времена Троянской войны, разумеется, учения Мухаммеда еще не существовало.

 Впоследствии первый кадиаскер (военный судья) и первый великий везир османского государства.

 Коран, 3:98.

 Публий Овидий Марон.

 Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого, с искаж.

 Омар Хайям. Пер. И. Тхоржевского. Эти бейты приписывают также поэтессе Мехсети Гянджеви.

 Крылатый конь, на котором Мухаммед прибыл из Мекки в Иерусалим и вознесся на небеса.

 Вознесение на небеса.

 Гомер.

 Страны ислама.

 Страны войны, т. е. немусульманские страны.

 Война за веру – (от араб. усердие, рвение), иначе – газават (от газв – набег).

 Новое войско.

 Отряды кавалеристов-добровольцев (от акын – набег).

 Пехотинцы-ополченцы.

 Родной брат Орхана Ала уд-Дин паша был его везиром.

 Податное сословие.

 Сотник.

 Конник. В этом войске существовали и целые подразделения конницы, также именуемые мюселлем.

 Тысячник.

 Серебряная монета в треть дирхема.

 Поземельный налог.

 Судья; также нотариус и вообще официальное лицо в селе.

 Тюркское тамга – это не только племенной герб, которым клеймят стада и табуны, но и границы расселения.

 «Наместник пророка», совместивший функции духовного (имам) и светского (султан) правителей.

 «Книга податей».

 Принятие Узбеком мусульманства при интронизации летом 1312 г. отметили все арабские историки – ал-Муфаддаль и ибн-Халдун, ал-Асади и ал-Айни. «Он умертвил несколько эмиров и вельмож, умертвил большое количество уйгуров [т.е. лам и волшебников] и провозгласил исповедание ислама», – отмечает ал-Бирзали. Таким образом Узбек стал султаном монголов, кыпчаков и тюрок, а Золотая Орда из ханства превратилась в султанат.

 Пекин.

 Ср. Коран, 79:1-5; 32:11.

 «Страны капитуляции», завоеванные страны, платящие халифу подати (джизью, харадж).

 Христиане (от назареяне).

 Суфийское братство ремесленников, входящих в торгово-ремесленные гильдии.

 Орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, или иоаннитов, основан на завоеванных крестоносцами землях Палестины в 1113 г. В описываемое время рыцари ордена владели островом Родос в Эгейском море, от которого получили название; впоследствии орден утратит эти земли и, обретя штаб-квартиру на о. Мальта, будет называться Мальтийским орденом.

 Эмблемой иоаннитов был белый восьмиконечный крест на красном поле, а тамплиеров – восьмиконечный красный крест на белом поле. Но это были и геральдические цвета шиитского ордена исмаилитов. Хулла – полосатый плащ бедуина – окрашенный в них, становится символом для идеолога этого движения, Насир-и-Хосрова:

...Чтоб стала земля бело-красною, словно хулла,

И истинной вере дошла до Багдада хвала.

 «Братство святой Марии Тевтонской», учрежденное в Палестине в 1128 г. и через 60 лет переименованное в «Дом святой Девы Иерусалимской», более известное под названием Тевтонского ордена.

 Орден основан в 1119 г..

 Болдвин II (1118-1131), суверен Иерусалимского королевства, вассалами которого были Антиохийское княжество, графство Триполи и Эдесса, а также военно-рыцарские ордена.

 Название Иерусалима в годы исламского владычества.

 Филипп IV Красивый.

 Судьи. Орден был уничтожен и ограблен в результате судебного процесса, растянувшегося с 1307 по 1314 гг.

 Папа Бонифаций VIII.

 Папа Климент V. Франками, без особого различия, назывались все западные христиане.

 Авиньон.

 5 апреля 1312 г. в булле «Вокс кламентис...», обнародованной на Венском соборе.

 Слуга, расстилающий молитвенный коврик.

 «Место, где поклоняются», «мечеть».

 Полуденная молитва.

 При отсутствии воды мусульманин может произвести омовение перед молитвой чистыми сыпучими веществами – песком и т.п.

 Разумеется, не ящериц, змей или черепах! Слово «пресмыкающиеся», которое выглядит в контексте нелепо и пропускается при цитировании некоторыми авторами, – ошибка перевода; в оригинале здесь стоит синоним или эвфемизм слова «раб» (униженный, «опущенный» и пр.).

 «Вы слышите свирели скорбный звук?»

 Длинная шаль.

 Букв. «отступничество»: движение племен Аравии под влиянием «лжепророков», против власти халифа.

 Акация.

 Анатолия, полуостров Малая Азия.

 В Каппадокии. Территории этого бейлика сложилась из части графства Эдесса и части армянского государства Киликия.

 Словом Рум – искаженным «Рим» – тюрки называли не только Византию, но и полуостров Малой Азии, Анталу, Анатолию.

 Орхан сделал бейлик Караси (Балыкесир) в 1345 г. своим тимаром и отдал его сыну Сулейману.

 «Волнистая сталь».

 Полностью обнажить холодное оружие вне ситуации боя неприлично.

 Дамаск. Крупные оружейные мастерские появились в Дамаске по приказу римского императора Диоклетиана; его же выбор был обусловлен тем, что здесь обосновались многие мастера-оружейники, вывезенные в свое время Александром Македонским из Индии.

 Народная этимология возводит название города к евр. dam, «кровь» и hiqa – «поить».

 «Люди писания», ими, наряду с мусульманами, считались иудеи и христиане.

 «Охраняемые» – лица, принадлежащие к указанным конфессиям, считались пребывающими под охраной ислама.

 «Город пророка», т.е. Медина.

 Монастырь суфийского братства; в данном случае – казарма янычар.

 Хранитель мудрости ордена; настоятель монастыря; в отличие от шейха носитель идейной, духовной, а не административной власти.

 Молитва.

 Казнь побиванием камнями именуется раджм.

 Сорочка.

 Прибегаю к Аллаху за помощью против шайтана, побиваемого камнями! (Раджим – «побиваемый камнями» – постоянный эпитет к имени Иблиса).

 Отшельник; по наущению шайтана он совратил и убил доверенную его заботам больную девушку, после чего шайтан выдал Барсясу братьям девушки.

 Цит. по: Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. С. 108-109.

 Община мусульман.

 В 1326 г.; через два года погиб в крепости при неясных обстоятельствах.

 Мамлюкский султан.

 Многобожие, непрощаемый грех. Ср. еванг.: «Не можете служить Богу и маммоне [богатству]».

 Около 1258 г., в г. Сегюте.

 Здесь: узурпаторы.

 Около 1200 г.

 Обитель суфиев, монастырь.

 Так орден назывался в Малой Азии. Более распространенное название – мевлевийя.

 Цепь духовной преемственности.

 Намного позже, когда обряд танца превратится в театрализованное представление, и его будет можно видеть посторонним, этот орден назовут в Европе «братство вертящихся дервишей».

 Перевод Н. Тенигина.

 Жилетка с короткими рукавами.

 Орденская рубаха, «власяница».

 Комплект ритуальных аксессуаров.

 Перечень передатчиков или иснад (опора) – непременная и очень важная часть каждого хадиса, подтверждающая его достоверность.

 Одно из ключевых понятий исламской теологии: «здоровое сложение» – нравственное здоровье, совесть, влекущая человека на Божьи пути. Точнее всего смысл понятия перевел Гёте: «Знай, чистая душа в своем исканье смутном /Сознаньем истины полна». Именно признание фитры делает для мусульман непонятными и неприемлемыми идеи «первородного греха», и, соответственно, жертвенного его искупления.

 Коран, 24:35.

 Букв. «интимное общение» – разговор между наставником и учеником на самом высоком духовном уровне.

 Концентрация мысли каждого из двух партнеров на мысленном образе другого, доходящая до явлений, напоминающих передачу мыслей без опосредующего агента.

 Цепь преемственности.

 Руководитель восстания «тюркской вольницы» против конийского султана Гийас уд-Дина Кей-Хосрова.

 Название, которое получили каландары на п-ове Малой Азии.

 «Кто отказался от Аллаха после веры в Него – кроме тех, которые вынуждены, а сердце их спокойно в вере – только тот, кто открыл неверию свою грудь, на них – гнев Аллаха, им – наказание великое». Коран, 16:108.

 Последователи не монотеистических религий, прежде всего дуалисты – манихеи, маздакиты, хуррамиты; шире – «еретики», «неверующие в Аллаха». Термин имел скорее политический, чем религиозный характер: зиндиками объявляли и преследовали тех, кто представлял опасность для государственной власти. Халиф ал-Махди (775-785) учредил должность ариф аз-зандака – судьи-надсмотрщика за зиндиками.

 Городские развалины, трущобы; здесь часто жили зороастрийцы, вера которых допускала питье и изготовление вина, а стало быть, здесь процветала торговля вином; отсюда переносное значение – кабак, винный погребок.

 Ок. 980 – 1037 гг.

 «Канон врачебной науки».

 Омар Хайям. Пер. О.Румера.

 Согласно легенде, пророк Мухаммед предупреждал, что мусульманская община распадется по его смерти на 73 общины (фирак), из которых 72 погибнут, попадут в ад, и лишь одна спасется.

 «Заблудшие».

 Чужеземные мальчики.

 «Сбор».

 Здесь: свод мистических обрядов и ритуалов, окружавший каждое из ремесел, свод цехового законодательства, разный для разных ремесленных цехов. Впоследствии на основе футуввы различных цехов сложился Футуввет-намэ и-кебир – Общеосманский Большой свод, где содержалось подробное изложение мифологии и символики футуввы.

 Ученик.

 «Опоясывание» – один из предписанных футуввой магических обрядов, посвящающих ученика в подмастерье.

 «Торжественное обещание» – клятва новичка хранить в тайне неписаные обычаи футуввы, секреты производства, добросовестно выполнять работу.

 Здесь: янычарская казарма.

 Налог на иноверцев.

 Коран, 2:59.

 Девственная.

 Коран, 43:57, 59.

 Эпизод приведен в апокрифическом «Евангелии от Фомы».

 Апок, 2:17.

 Жертвы.

 Евреи.

 «Сколь полезна нам эта басня о Христе» (высказывание папы Льва X).

 Папа Стефан V в 894 г.

 Папа Григорий VII.

 «Святая святых».

 У католиков, в отличие от православных, миряне причащаются только хлебом, а клирики, служители культа, – еще и вином; одним из требований протестантов позже станет «Чашу для всех!», т.е. предоставление возможности мирянам причащаться и вином тоже.

 Славянское упырь, среднеевропейское вампир.

 Этот текст будет утвержден лишь через полтора века на Тридентском соборе. Однако понимание сути причастия у христиан было таким же и в XIV веке.

 Папа Григорий VII – Ан-Насиру, в 1076 г.

 Православие считает, что это разделение лишь предстоит человечеству – на Страшном суде – по итогам жизненного пути каждого.

 Игра слов: араб. тайс означает и «козел», и «глупец».

 Фраза М. Лютера.

 «Между калом и мочою рождаемся» (лат.)

 Матф, 16:19.

 Иоанн XXII (1249 – 1334); стал папой в 1316 г.

 Бандит, разбойник (итал.).

 В 1274 г.

 Абу-ль-Аля аль-Маарри (973-1057), «Лузум ма ля йалзам» («Обязательность необязательного»). Пер. В. Демидчика.

 Посланник.

 Основатель модализма – строгого христианского монотеизма, отрицавшего Троичность. Осужден епископом Каллистом I около 220 г.

 С 260 по 272 г. – епископ антиохийский.

 Иначе Мопсуэстийский (ум. 425). В 553 г. осужден V Вселенским собором как еретик (несторианин).

 Монофелитство – попытка примирения монофиситов с православием; признание наличия у Иисуса Христа двух естеств, но единой божественной воли. Авторство доктрины принадлежит константинопольскому патриарху Сергию (VII в.). Учение монофелитов было отвергнуто и монофизитами, и православными, но нашло приверженцев в горах Ливана.

 От mono + physis, – «единая [божественная] природа» Христа, подчинившая себе человеческую. Монофизиты Сирии, или яковиты; их община основана в середине VI в. епископом Эдессы Яковом Барадеем. К этой церкви примкнули армяне и сирийцы, противниками ее были несториане и римский патриархат; Константинопольская патриархия искала компромисса, но безрезультатно (История Византии. М., 1967. Т. 1. С. 280).

 «Сам же Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, а пищею его были акриды и дикий мед» (Матф, 3:4). Такая ряса – власяница – надевалась на голое тело.

 Хиджры, – т.е. в VII в. христианского летосчисления.

 Коран, 6:93. Пер. Г.С. Саблукова.

 Коран, 22:51-52.

 Коран, 4:156.

 На самом деле рубежом календарных дней у иудеев является не полночь, а появление вечером на небе трех звезд (у мусульман – время, когда перестает различаться белая и черная нитки).

 Матф, 27:62-64.

 1 Коринф, 15:14.

 Коран, 5:73.

 Религиозно-этническая община, признаваемая мусульманским правом как юридическое лицо. Греко-православный миллет получил автономный статус с 1454 г., армяно-григорианский – с 1461 г., но существовали они и ранее.

 Матф, 10:22.

 «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Матф, 26:39); «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня» (Марк, 14:36). «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня!» (Лук, 22:42).

 Коран, 2:114.

 Старцы, шейхи.

 Халифат – «заместительство»; халиф – «заместитель» пророка, к которому перешла его власть над обществом правоверных (муслимун).

 Т. е. алидам и аббасидам. Шарифы – потомки родственников пророка.

 См. Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1988. С. 151.

 Мухаммад ибн Абд ал-Карим аш-Шахрастани. Китаб ал-милал ва-н-нихал (Книга о религиях и сектах). Ч. 1. М., 1984. С. 101.

 «Мать книг».

 Тезис о предвечной информации существует во всех современных религиях. «Сефер Йецира», одна из книг Талмуда, утверждает: «Двадцать две основные буквы: Бог их нарисовал, высек в камне, соединил, взвесил, переставил и создал из них все, что есть, и все, что будет». Фрэнсис Бэкон в Advancement of Learning уподобляет Природу, Творение – Писанию, и считает, что второе – ключ к первому, написанному языком температур и плотностей, веса и цвета.

 В канонических христианских писаниях можно отметить фрагменты учения о переселении душ. Например: «Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? (Ин, 9:1-2); «Он есть Илия, которому должно придти» (Матф, 11:14.).

 «Книга политики».

 Сухие русла сезонных потоков.

 «Черный камень» Каабы.

 С Божьего соизволения позволительно убить невиновного человека, украсть, предать (лат.).

 Проповедник.

 Махди – «ведомый [Аллахом]», по учению шиитов, имам – духовный глава мусульман, который явится в конце времени и восстановит истинную справедливость и благочестие.

 Так назывался и Египет тех времен, и его столица, ныне Каир.

 «Орлиное гнездо».

 «Старец Гор», «Горный Старец».

 «Жертвующие собой».

 Потомок пророка.

 Кеннет Маккензи утверждает, что покорные Хасану исмаилиты «были учителями тайных доктрин исламизма; они поощряли математику и философию и создали много ценных трудов». Но равным образом они и уничтожали труды, еретические, по их мнению. Такое auto-de-fй случилось, например, в 1210 г.: по распоряжению «Старца Горы» в Аламуте жгли книги.

 Впрочем, некоторые филологи возводят его корень к слову «Хассан».

 На сегодняшний день слово «ассасин», со значением «убийца», является бранным во всех европейских языках.

 «Устроение государства».

 Пер. В. Зайцева.

 Раб Аллаха.

 Просяное пиво.

 23 локтя в длину, 24 – в ширину, и 27 – в высоту. Локоть – ок. 60 см.

 «Книга об идолах».

 «Книга жития посланника Аллаха»

 Ср. Деян, 7:48.

 «Обязательность необязательного».

 Пер. В. Демидчика.

 Пер. Г. Плисецкого.

 «Господин наш» (араб.) – титул ученых, улемов.

 Приводимое ниже стихотворение Н. Заболоцкого является обработкой этой идеи великого суфия:

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей:

Червь ел траву, червя клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страшно перекошенные лица...

Ночных существ смотрели из травы.

Так вот она – гармония природы!

Так вот они – ночные голоса!

На безднах мук сияют наши воды,

На безднах горя высятся леса.

Природы вековечная давильня

Объединяла смерть и бытие

В один клубок, и мысль была бессильна

Разъединить два таинства ее.

 Буквально – «дитя из Яйца» – гностический термин; дух властителя планеты Сатурн.

 Бог вечный.

 Потеряв голову от любви к смертной женщине, эти ангелы открыли ей тайное имя Бога для магических процедур, – и были низвергнуты с небес. Они ждут Судного дня, подвешенные вниз головами в колодцах.

 Омар Хайям. Пер. Ц. Бану.

 Пер. В. Державина.

 Быт, 1:31.

 Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого. Эти бейты приписывают также Ибн-Сине.

 Джелал уд-Дин Руми. Маснави (Книга двустиший). Пер. Д. Самойлова.

 Суфизм.

 «Путь Мастеров».

 «Путь» совершенствования и очищения своего внутреннего мира для постижения и принятия в себя Бога. Близок к Дао, как назвал подобный Путь китайский патриарх Лао-цзы, в IV веке до н. э. записавший «Дао-Дэ-цзин» на бамбуковых дощечках и уехавший из Поднебесной на запад верхом на единороге...

 Мастер.

 Полулегендарный покровитель ремесленников «из рода пророка», к которому каждая таифа по-разному возводила сильсиля («цепь») своих пиров (святых покровителей).

 Шадд, «опоясывание» – одна из процедур в ритуале посвящения ученика в мастера, близкая к посвящению оруженосца в рыцари: машаих аль-хираф (верховный глава местных цеховых общин, духовный наставник цехов, как правило, шейх местного братства суфиев) или накиб ан-нукаба (старейшина старейшин) опоясывал посвящаемого мечом.

 Позже «гедик» – патент, выдаваемый мастеру на право заниматься указанным в хильве делом, используя указанное помещение и оборудование.

 Мастерская. Новопосвященный мастер мог либо купить ее, либо унаследовать, став зятем прежнего хозяина. Создать новый дукан было почти невозможно. Накиб ан-нукаба цеха совместно с городским кадием устанавливали точное количество лавок и мастерских, определяли места их размещения (ряд на базаре или улица в одном квартале) – и нарушения этого порядка пресекались, иногда чрезвычайно жестоко.

 Лавка.

 Смотритель государственных имуществ.

 Начальник финансового ведомства.

 Управитель городского казенного имущества, следил также за городскими таможнями и монетным двором.

 Управляющий отраслью производства: торговцы зерном, мукомолы, пекари и торговцы лепешками находились в ведении этмекджи-баши, каменщики, строители, архитекторы – мимар-баши и т.д.; кузнецы, оружейники и пороховщики, которым, в основном, передавали на предварительное воспитание янычарскую молодежь, подчинялись джебеджи-баши.

 Государственный налоговый чиновник.

 Букв. «часть» – фискальный округ.

 Совместная трапеза с поднесением подарков, которой заканчивался ритуал посвящения в мастера.

 Йер – Земля. В этом значении слово вошло в большинство современных языков: ср. латинское terra, и аккадское jersat, йерцету; урартское гэвра и аланское ерды (с оттенком «святая земля»), греческое Гера, Гея Йерсефона (Йер-Пифона) и Де-метра (Ге-метра, Земля-мать), и германское Ерд – мать громовержца...

 Черное море, транслитерация греческого «Понтус». Иногда ошибочно дается по-русски как «ал-Нитас» из-за перестановки переписчиками диакритических точек.

 «В скифском языке ... в группе из согласных «р» не мирится с положением на втором месте и перескакивает на первое» (Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. М., 1949).

 Кельты.

 Германцы.

 Обычно переводят как «Скрежещущий Зубами» и «Скрипящий Зубами» – это ошибочная народная этимология, не говоря о нелепости зубовного скрежета у травоядных.

 Телец, одно из зодиакальных созвездий, имеющее практически то же прямое восхождение, что и Орион.

 Гомер. Илиада. XXIV. 41 *перевод Н. И. Гнедича).

 У эвенков.

 Нивхам.

 Уместно напомнить, что кости пасхального агнца не должны быть сокрушены (Исх, 12:10).

 Запретная, нечистая. Здесь старик-мусульманин путает. Вепрь был божеством – и, соответственно, жертвенным животным – многих охотничьих племен. «Свинка – золотая щетинка», воплощение солнца – частый персонаж сказок Европы.

 «Слово Таргелиос, по Гесихию, означает «горшок со священным варевом». Кратес у Атенея (III, 114а) свидетельствует, что qargeloV – это свежевыпеченный хлеб из муки первого помола» (Лосев А.Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957. С. 425.).

 Буквально: «четыре столпа».

 «Ахи Анатолии», суфийское братство.

 Соответственно z, e и d Ориона.

 Меч, ятаган.

 Ось вращения Земли при перемещении вокруг Солнца остается почти параллельной сама себе, упираясь в точку небосвода неподалеку от Полярной; тем не менее, подобно волчку, по которому ударили, она описывает в пространстве конус, совершая полный оборот за 25 776 лет.

 a Дракона.

 Аполлоний Родосский. Аргонавтика. II:1002-1008.

 Этого анонимного автора, ныне именуют «Псевдо-Гиппократ».

 Дым в кальяне проходит сквозь слой воды.

 Комментарии.

 Самое древнее железное изделие – небольшой кинжал – найдено в бассейне Северского Донца, близ села Герасимовка. Погребение раннекатакомбной культуры относится к 1700 до н.э. (Шрамко Б.А., Машкаров Ю.Г., 1993.) Не менее древнее железное изделие обнаружено на территории нынешней Калмыкии, в урочище Бичкин Будук.

 Втор, 8:9.

 Втор, 27:11.

 Коран, 34:12.

 Флавий И. Иудейские древности. Минск, 1994. Т. 1. С. 18.

 Иер, 44:19.

 Тора, Небиим, Хсубим – то есть Закон, Пророки, Писания. Свод канонических библейских книг.

 В русском синодальном переводе – 4 Цар, 10:19 и след.

 Кумранский свиток «Устав войны», IQ М, XIII:3-5.

 Бельское городище, возникшее не позднее VIII и существовавшее до III в. до н. э., отождествленное с городом Гелон, о котором пишет Геродот, находилось в междуречье Днепра и Северского Донца.

 При излишках древесного угля мог получиться чугун, который считался браком и выбрасывался. Переделывать его не умели.

 Пористая масса железа, получаемая из железной руды и древесного угля в сыродутном или кричном процессе. Другое название – сырцовая сталь.

 Остатки этого храма обнаружены на Бельском городище.

 Александр Македонский.

 Пер. О.Румера.

 Торговая пошлина.

 Коран, 2:276.

 Коран, 30:37-38.

 Крупные купцы, занимающиеся караванной или морской торговлей.

 Общины, братства ремесленников.

 Торгово-ремесленные цехи (гильдии).

 Государственный совет.

 Со времен халифа ан-Насира (ок. 1200 г.) отряды гази стали получать официальный статус, как религиозные «братства» с разработанной футуввой (кодексом чести), ритуалами, геральдикой; гази часто становились члены правящих династий.

 Полная собственность: владеющий мюльком располагал в нем полнотой гражданской, военной и судебной власти. «Отныне пусть никто не касается его мюлька и не чинит помех и затруднений. Кто бы ни предъявил иск, тот иск будет напрасным. Для того, кто употребит насилие, в мусульманском законе не будет оправдания совершенному им изъятию»...

 Владетель мюлька; царь.

 Право правителя государства на восславление его имени в традиционной пятничной молитве.

 Пограничный район в империи сельджуков.

 Т.е. за две недели.

 Коран, 9:36-37. Год по исламскому – чисто лунному – календарю длится 358 дней, и его месяцы медленно дрейфуют по сезонам солнечного года. Речь идет о периодической (раз в 3-4 года) вставке дополнительного месяца в исламский календарь, чтобы согласовать его с солнечным годом. Это было почти безразлично для кочевников, но весьма важно для земледельцев. Ежегодные налоги собирались по мусульманскому календарю, так что в годы без вставки им представлялось, что налоги собираются дважды в год.

 Нововведения.

 Угнетения.

 «Уложение о наказаниях».

 Свадебный налог (араб.), «цена за брачную ночь» (тюрк.).

 Арабские ученые издавна составляли географические карты; широко известна, например, карта ал Идриси 1154 г. Однако наиболее точными в описываемое время были генуэзские карты. Таковы анонимная итальянская карта 1351 г., «Каталонский атлас» 1375 г., карта 1367 г. итальянских купцов братьев Франциско и Доменико Пиццигани. Вероятно, были и более ранние, не сохранившиеся. В землях Золотой Орды на них были представлены Дон, Поволжье, Северный Кавказ и Русь вплоть до Биармии. Детальная и подробная информация об этих территориях свидетельствует о высоком интересе к ним.

 Галлиполи, на европейском берегу пролива Геллеспонт, т.е. «море Геллы», ибо именно в нем утонула, свалившись с золоторунного барана, эта дочь нимфы Нефелы. Ныне пролив именуется Дарданеллы, «Дарданова щель».

 Боспор Киммерийский.

 Придворный скульптор Александра Македонского.

 Судак.

 Хиджры. 1255 г.

 В 1257 г

 Предания, в основном о жизни пророка Мухаммеда.

 Мусульманское каноническое право.

 Хиджры (1258-1259 гг.)

 «Насировы таблицы».

 В 1248 г.

 Оно произошло в 1263 г.

 Значительно более масштабного, и по численности столкнувшихся армий, и по влиянию на дальнейшие события, но значительно менее известного, чем случившееся несколько ранее сражение на Чудском озере.

 Пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум.

 Ильхан Газан (1295-1304).

 В 1280 г.

 Высшая воинская должность в монгольской империи.

 Хиджры. У Рашид уд-Дина, Ан-Нувейри и Макризи даты заметно различаются.

 Аксае. По Рашид уд-Дину, битва шла на берегу реки Дон.

 Разнобой в определении места этого сражения среди современных ученых особенно велик. Одни исследователи, памятуя, что первоначально Ногай был улусбеком в междуречье Днестра и Прута, называют местом сражения низовья Южного Буга. Другие считают, что река Узи – это Днепр. Наконец третьи, памятуя, что при Беркэ Ногай кочевал на Северном Кавказе, в пограничье с государством ильханов, считают, что Тарку – это Терек, и события происходят в Дагестане.

 28 сентября 1299 – 15 сентября 1300 г.

 Каспийское.

 Зороастрийцев, огнепоклонников. Этот же корень имеет слово «гяур» – неверный, немусульманин.

 Хиджры; длился с 5 марта 1318 по 21 февраля 1319 г.

 Т.е. бейлик Османлы. Нормы вежливости при восточных дворах требовали в присутствии правителя обращаться к нему только в третьем лице и только эпитетами.

 893-927 гг.

 Крытые, запиравшиеся на ночь базары с арендуемыми лавками и складами.

 «Книга путешествия».

 Коран, 2:276, 278-279.

 Личный указ султана; в данном случае – распоряжение наместника Хулагуидов.

 Глава дворцовых привратников. Привратники не только обеспечивали охрану султанского дворца, но и выполняли обязанности курьеров, доставляя дипломатическую корреспонденцию, сопровождали иностранных послов.

 Бейлик Османа избавился от верховенства сельджукских султанов в 1299 г. Государство Сельджукидов как вассал ильханов существовало до 1307 г.

 Опирающееся на шариат (мусульманское право) заключение авторитетного муфтия (мусульманского богослова) по спорному вопросу. Главным муфтием мусульманской общины был шейх уль-ислам.

 Писарь, письмоводитель, секретарь.

 Маасэ берешит, т.е. космогония.

 Маасэ меркаба, т.е. теософия.

 Азартная игра.

 Небо-Творец.

 Тюркское Эль, арабское Аллах, иудейское Элоах, греческое Гелиос, шумерское Илу, русское Велес и многие другие наименования Бога имеют одно и то же, весьма древнее происхождение.

 Тюркское слово едем, еден означает «степь».

 Тигр, или Тингр, Тингир – одна из райских рек. Тенгри (Тенгир, Тенгиз) – не только Синее Небо, но и Синее Море, окружающее землю; мы сегодня точно так же говорим «воздушный океан».

 Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого.

 Еккл, 11:9.

 Согласно некоторым хадисам, ангелы не входят в дом, где есть собака, изображение или нечестивый человек.

 Реальгар, содержащий до 70 % мышьяка; мышьяковистые бронзы были популярны в древнем мире и средневековье.

 Джелал уд-Дин Руми. Маснави. Пер. Д. Самойлова.

 ...Враг вступает в город,/Пленных не щадя,/Оттого что в кузнице/Не было гвоздя...» (Англ. народная поэзия в пер. С.Я.Маршака).

 Пер. В. Державина.

 Пер. В. Державина.

 Пер. В. Державина.

 Т.е. за язык.

 Ночь Вознесения.

 Лао-Цзы. Дао-дэ-цзин.

 Монашеские общежития.

 От греч. hsicheia – «внутренняя тишина». Учение разработано фессалоникийским архиепископом Григорием Паламой (1296-1360).

 Уединение, затворничество.

 «Не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Матф, 5:34-37).

 Аль-Маари.

 Род и племя, к которым принадлежал Мухаммед.

 Снорре Стурлусон (1178-1241 гг.), собравший скандинавские саги в «Хеймскрингл» («Земной круг») и «Эдду», называет территорию Нижнего Дона Switjоd (Великая Швеция). Кельтская «Сага об Инглингах» утверждает, что асы (арии), населявшие Асгард, или Асхейм, по берегам реки, «...правильное название которой Танаис (Дон)», частично ушли отсюда в Скандинавию. Саксон Грамматик относит это событие к II в. н.э.

 Коран, 20:118.

 Дриада.

 Финиковая пальма – двудомное растение.

 Букв. «яростное неведение»: варварство, язычество.

 Ср. Коран, 7:10-12.

 Перевод В. Державина.

 Ис, 14, 12-15.

 «Книга о религиях и сектах».

 Ср. Коран, 28:78-79.

 Ибн-Халдун употребил термин «джиннии».

 Изгнание дьявола.

 См. Талмуд Вавилонский. Трактат Берахот. СПб., 1909, с. 14.

 Пер. Г. Плисецкого.

 «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Матф, 26:39); «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Марк, 14:36); «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк, 22:42).

 Ис, 14:12-15.

 Иак, 1:5.

 Ис, 45:7.

 «Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы» (Ис, 14, 12.). «Quomodo cecidisti de coelo, Lucifer, qui mane oriebaris» («Как упал ты с неба, Люцифер, ты, который вставал по утрам») в Вульгате (переводе св. Иеронима).

 Апок, 22:16.

 Зах, 3:1-4.

 Коран, 72:12-15.

 Иов, 1:6.

 В русском синодальном переводе – 2-я книга Царств: «Гнев Господень опять возгорелся на Израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду» (2 Цар, 24:1).

 В русском синодальном переводе – 1-я книга Паралипоменон («Пропущенное», греч.): «И восстал Сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян» (1 Пар, 21:1).

 Шемот (Исход), 2:11,12.

 Исход, 32:26-28.

 Матф, 5:44. См. тж. Лк, 6:27.

 Коран, 22:51-52.

 Римл, 9:11-16.

 Матф, 24:26.

 Апокрифическое Евангелие от Филиппа, 90.

 В знак передачи суфийского знания и благодати (барака), шейх вручал мюриду свою хирку (от глаг. харака – «разрывать», «делать прорехи») – дырявый плащ или рубище. Это символическое действо происходило лишь в конце обучения, а Абдаллах только начинает учиться, и на хирку еще не имеет права. Хаджи Бекташи по преданию также удостоил янычарский корпус рукавом своей хирки, который стал обязательной деталью головного убора янычар.

 Утренняя молитва, совершаемая до восхода солнца.

 Мастер.

 Заупокойная молитва.

 Иначе конакчибаши – квартир- и провиантмейстер, отвечавший за места постоя, провиант и фураж для османской армии.

 Благотворительное учреждение, обычно – странноприимный дом.

 Общины иноверцев.

 Опий-сырец, высушенный сок Papaver Somnifer.

 Адрианополь.

 Кожаные кошели; позже – единица денежного измерения, 100 тыс. акче.

 Чеканка серебряной монеты с этим названием началась в Османской империи лишь с 1687 г. До этого под тем же названием здесь имели хождение серебряные монеты, чеканившиеся в Европе: немецкие талеры, испанские пиастры, на которых ставилась тамга османского бейлика. Название монеты, как и славянского гроша, восходит к слову grossus – «большой».

 Пятничная молитва, близкая, в иных случаях, к воскресной проповеди в протестантских странах; имам, ведущий хутбу, словно бы задавал небу вопросы, актуальные на сегодняшний день для всех собравшихся в мечеть.

 80 см.

 Тацит. История, I, 79.

 Начальная школа.

 Комната для занятий; иногда к ней пристраивались также худжра – кельи для учащихся и учителей.

 Преподаватель, учитель.

 Здесь: управляющий хозяйственной частью медресе, независимой от учебной.

 В те времена булгары, как этнос, не были еще ассимилированы славянскими племенами и разговаривали на диалекте тюркского языка.

 «Шиитские секты».

 1295-1304 гг.

 1295 г.

 «Раб божий» (фарси).

 «Раб осла».

 В 453 г.

 Папа Лев I Великий на коленях молил его о пощаде «Вечного города», Рима...

 «Ночь судьбы».

 Цеховые старшины.

 Общее собрание цеха.

 Разрешение на занятия профессиональной деятельностью.

 Пролив Дарданеллы.

 В 626 г.

 В 619 г.

 Ср. маджус, – маг, огнепоклонник.

 Волыняне. Название может восходить к теониму Велес, Великан.

 791 г.

 Обычно – «из рода Ашина». «Родом Ансы» называли этот род арабские ученые – см., напр. «Худуд ал-Алам» (Границы мира). Г.В. Вернадский видел здесь связь с этнонимом асы и анты.

 668 г.

 679 г.

 Волга.

 Их потомки – нынешние балкарцы.

 Тамань.

 Возможно – Верхне-Чирюртовское городище в предгорьях Дагестана у р. Сулак.

 «Книга завоеваний».

 «Книга доводов и доказательств...»

 740 г.

 786-809 гг.

 Ему отрезали нос, отсюда прозвище Rhinоthоme – Безносый.

 В крещении – Феодора.

 Он также был женат на дочери хазарского хакана.

 Сегодня считается, что он был уроженцем не Исаврии (область в Малой Азии), а Сирии.

 «Цветок»; в крещении получила имя Ирина.

 Джеррахское ущелье в современной Ичкерии, возможно, носит его имя.

 Верхнечириюртовское городище.

 У других авторов – Бардженк, Барсбек. Мирза Казем-Бек в своей «Таварих-и Дербенд-намэ» называет его Пашенк: возможно, это искаженный этноним «печенег». Одного из военачальников Барджиля звали Батрас (Бутрус): возможно, что это также этноним – буртас. Можно вспомнить также, что одного из нартских героев звали Батрадз (Батыр-Аз).

 Византийские источники, напр. Феофан Исповедник, трактуют этот период войн в совершенно обратном смысле: в 730 г. «Маслама, испугавшись, обратился в бегство», в 732-м – «достигнув Каспийских ворот, повернул обратно, испугавшись».

 Отсюда пошел титул «шамхал».

 38-значный древнетюркский рунический алфавит восходит к согдийскому письму. Древнейший известный памятник – надпись на согдийском языке на стеле над курганным захоронением Махал-тегина (572-581 г.; Бугут, Центральная Монголия), одного из первых тюркских каганов. Влияние родовых тамг сказалось на переходе от закругленного начертания согдийских букв к геометризированному.

 У грузин он получил прозвище Кру, «глухой» за жестокость и безразличие к просьбам. По свидетельству Ат-Табари, захватив Шекк [близ Нуха, Азербайджан], Мерван у крепостных ворот, поодиночке отрубал голову каждому из неприятелей, пока не убил всех; женщины и дети были раздарены военачальникам, а крепость полностью разрушена.

 Хиджры. 737 г.

 Идут споры, Кубань это или Дон.

 От др. – евр. ха-малех – царь.

 1235 г.

 Не только конкретный город (Солдайя генуэзцев, Сурож русов, Сугдея византийцев), но и весь Крым.

 То есть года обезьяны – по монгольскому календарю.

 11 февраля – 10 марта 1236 г.

 Джувейни так повествует об этом половецком вожде: «Когда каан [Угэдэй] отправил Менгу-каана, Бату и других царевичей для овладения пределами и областями Булгара, асов, Руси и племен кипчакских, аланских и других, [когда] все эти земли были очищены от смутьянов и все, что уцелело от меча, преклонило голову пред начертанием [высшего] повеления, то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кыпчакскими удальцами успел спастись; к нему присоединилась группа беглецов. Так как у него не было [постоянного] местопребывания и убежища, где бы он мог остановиться, то он каждый день [оказывался] на новом месте, [был], как говорится в стихе: «днем на одном месте, ночью на другом», и из-за своего собачьего нрава бросался, как волк, в какую-нибудь сторону и уносил что-нибудь с собою. Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались. Где бы войска [монгольские] ни искали следов [его], нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым. Так как убежищем и притоном ему большей частью служили берега Итиля, он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирал что-нибудь и опять скрывался, то повелитель Менгу-каан велел изготовить 200 судов и на каждое судно посадил сотню вполне вооруженных монголов. Он и брат его Бучек оба пошли облавой по обоим сторонам реки. Прибыв в один из лесов Итиля, они нашли следы откочевавшего утром стана: сломанные телеги и куски свежего конского навоза и помета, а посреди всего этого добра увидели больную старуху. Спросили, что это значит, чей это был стан, куда он ушел и где искать [его]. Когда узнали наверняка, что Бачман только что откочевал и укрылся на остров, находящийся посреди реки, и что забранные и награбленные во время беспорядков скот и имущество находятся на том острове, то вследствие того, что не было судна, а река волновалась подобно морю, никому нельзя было переплыть [туда], не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь. Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону и обнаружилась земля. Менгу-Менгу-каан приказал войску немедленно поскакать [на остров]. Раньше чем он [Бачман] узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жен и детей, забрали с собою множество добра и имущества и [затем] решили вернуться. Вода опять заколыхалась и, когда войско перешло там, все снова пришло в прежний порядок». Рашид уд-Дин добавляет, что был он «из племени ольбурлик», и действовал совместно с «Качир-укулэ из племени асов».

 24 августа 1237 – 13 августа 1238 гг.

 14 августа 1238 – 2 августа 1239 гг.

 «Железные ворота». Чаще называют Дербентский проход, но это мог быть и Дарьяльский проход, от веку называвшийся «Железными воротами».

 Авир – Авария; здесь, возможно, Нагорный Дагестан в целом.

 Хунзах.

 «Белая Зихия» генуэзских источников, не подвластная монголам, располагалась по побережью, в районе нынешнего Сочи и южнее.

 637 г. хиджры или 3 августа 1239 – 22 июля 1240 гг.

 23 июля 1240 – 11 июля 1241 гг.

 В кон. III – нач. II тыс. до н.э.

 Древние цивилизации. Под ред. Г.М.Бонгард-Левина. М., 1989. С. 91.

 Предположение Олжаса Сулейменова.

 Махабхарата. Кн. 1. Пер. С.Липкина

 «Книга сотворения и истории».

 «Краса повествований».

 В стандартной версии истории в бассейне правого притока Дона, Донца, по сей день называемого Северским, жило племя северов, северян, считаемое славянским.

 Дон и Северский Донец.

 Это мнение в средние века было широко распространенным и в Азии, и в Европе. Русов считали принадлежащими не к славянам, но к тюркам. Сравни указание Адама Бременского «Turci, qui prоpe Ruzzоs sunt» [Турки, которые, собственно, являются русами] (Magistri Adam Bremnsis gesta Hammaburgensis ecclesiae pоntificum. Hannоverae et Lipsiae. 1917. P. 245.)

 Киев.

 Новгород.

 Анналист Саксон Грамматик совершенно убежден в том, что «нортманны» – варварский народ, пришедший во II в. в Европу с берегов Дона. Лиутпранд Кремонский отмечает, что «...греки зовут Russоs тот народ, который мы зовем Nоrdmannus, – по месту жительства (a pоsitiоn lоci)», и перечисляет народы: «печенеги, хазары, руссы, которых мы зовем норманнами».

 Будун (тюрк.) – «народ», «племя», «люди». Он ок будун – «народ десяти стрел»; кара будун – «черное племя»; беглер будун – «тюркские беки и народ». О племени «будинов» рассказывает еще Геродот.

 По понятной причине Али путает; на самом деле – белого вепря.

 Иначе Ороталт; Геродот отождествляет его с Дионисом.

 Позже слово смерд, изначально означавшее «свободный общинник», приобрело отрицательный оттенок «человек низшего класса»; еще позже появилось слово смрад, т.е. «дурной запах, запах пота и немытого тела»; «запах умершего»...

 «Повесть временных лет».

 Вергилий VI, 237-238. Описывается нисхождение Энея в Аид.

 Английский орден Подвязки своим возникновением (ныне «объясняемым» неверно) обязан этому ритуалу.

 Это была ртуть, а растительный порошок сыпали уже тлеющий. Суфии не давали посвящаемым никаких пояснений по «технологии» посвящения, рассматривая эти процедуры как очередные в ряду «развивающих загадок». Многие из них (например, сцепляемые и расцепляемые без нарушения целостности металлические кольца) стали потом цирковыми номерами. Посвящаемый вполне мог быть знаком с ртутью, но суфии, годами тесно соприкасаясь со своим новым адептом, не могли не знать этого, и тогда менялся и ритуал посвящения: руку, например, нужно было опустить в «кипяток» и пр. Легенды о том, что металлурги могли со дна вагранки с расплавленным чугуном доставать бросаемые туда серебряные и золотые монеты, с нелепыми «объяснениями», вроде того, что руку, якобы, сохранял слой пара, окружающий ее (?), имеют основания в этом ритуале. Кстати, и монета расплавилась бы, не достигнув еще дна вагранки.

 Эта киянка выбиралась шире руки, а на ее щечки надевали надежно закрепленные металлические накладки, выступающие вперед не менее чем на толщину руки. Точный же удар – для кузнеца дело профессиональное.

 Заповедный, запретный для иноверцев храм; так могут быть названы и храм Каабы, и масджид Куббат-ас-Сахра в Иерусалиме.

 Перевод Ц. Бану-Лахути и В. Берзнева.

 Сухраварди широко использовал символику и ангелологию зороастризма. Высшая световая эманация в его концепции была тождественна зороастрийскому архангелу Бахману и носила его имя; имелся здесь ангел огня Ордибехешта, ангел Солнца и металлов Шахривара... Он называл себя «хранителем божественного Логоса» (ал-калима), в числе которых он называл «прародителя мудрецов» Гермеса, Гайомарта, Феридуна, Кей-Хосрова, Заратуштру. Этот ряд, по его мнению, продолжили суфии: ал-Бистами, ал-Халладж и ал-Харакани. Это – «восточная» ветвь. В «западной», «греческой» ветви он числил Асклепия, Эмпедокла, Пифагора, Платона, труд которых продолжили мусульманские мистики Зу-н-Нун ал-Мисри и Сахл ат-Тустари...

 Дуалист.

 В 1253 г.

 Сторожевая рать.

 За время, пока сир Жюльен держал оборону, генуэзцы успели вывезти жителей Сидона.

 Т.е. Акры или, как говорили французы, Сен-Жан-д'Акр. Ею владели госпитальеры ордена Святого Иоанна Иерусалимского, которые тоже были «в деле»...

 Структура османских войск в этот период была такова:

эялет аскерлери (букв. «войска провинций») – конница сипахи, получающих на время службы тимары («кормления»);

капыкулу (войско на жалованье) – корпус янычаров и алты бёлюк халкы, т.е. султанские гвардейские кавалерийские части;

вспомогательные и обслуживающие корпуса: акынджы и пр.

 «Искушение губительнее войны», как перевел последнюю фразу Г.С. Саблуков.

 Т.е. здоровы, не имеют ни флюсов, ни кариеса.

 Ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный (как и аль-Газали) под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля).

 Десятник.

 Сотник.

 Марк, 13:11.

 «Там, где ты ничего не можешь, ты ничего не должен хотеть» (лат.).

 «Ночь предопределения», когда определяются человеческие судьбы на грядущий год.

 «Полномочный представитель»; титул великого везира Османской империи.

 «Мы мусульмане меча».

 Книга завоеваний.

 Коран, 8:44.

 Кор, 33:25.

 Кор, 3:163-165.

 «Книга жития посланника Аллаха»

 В 629 г..

 Коран, 8: 66-67.

 Коран, 2:19.

 И отсталых подгоняет вновь /Плетью боли голод и любовь... Ф.Шиллер.

 Прозвище, кличка.

 «Черный принц».

 Натуральный налог, взимавшийся как процент от собранного урожая зерновых (пшеница, ячмень).

 «Шариатские» налоги, в отличие от «текалиф-и урфие» – налогов, установленных государством.

 Барщина.

 Комендант.

 Налог из категории «харадж-и муваззаф»«, т.е. поземельный налог, исчислявшийся в денежном выражении.

 Буквально «хозяин дома», «глава семьи». В османской табели о рангах – воинское и гражданское звание, означающее «управитель делами». В воинских подразделениях – второе лицо после командира.

 Финансовое ведомство.

 Финансовое управление, ведающее нуждами войск капыкулу, к которым относились янычары.

 Иначе эхл-и урф – откупщик. Система ильтизам (откуп налогов), призванная обеспечить существование войск капыкулу, внедрялась на землях султанских хассов, доходы с которых шли непосредственно в казну. Число хассов возрастало за счет сокращения числа тимаров, жалуемым на время службы сипахи.

 Единовременный сбор налога оптом со всей деревни.

 Фискальный район.

 Пер. Л.В. Некор.

 Любимый раб султана Махмуда Газневида; имя, ставшее нарицательным.

 Мальчик, к которому, согласно греческим мифам, воспылал любовью Геракл.

 Т. е. многое может случиться, пока подносишь чашу к губам. Пословица восходит к сюжету завязки легендарной Калидонской охоты, когда Анкей, захотев отведать вино нового урожая, узнал, что огромный вепрь разоряет его виноградники.

 Официальный титул янычарского аги.

 Около 6 км.

 Мифическая героиня, участница Калидонской охоты на вепря.

 Отряд музыкантов янычарского корпуса.

 Стрелок из лука.

 «Разбойничья банда», «партизанский отряд».

 Буквально «голову – на ворота!» Лозунг связан с обычаем прибивать к городским воротам головы казненных преступников. «Для простоты» слово сарбадар часто переводят как «висельники», «головорезы», «обреченные петле» и пр.

 Именно с устава этого ордена копировал свой устав св. Франциск Ассизский.

 В 491 г.

 На самом деле более полутора тысяч лет. Первую попытку создания государства равенства и «социальной справедливости» «сверху» предпринял Цинь Ши-Хуанди в III в. до н.э. Он наделил земледельцев равными долями земли, уничтожил «как классы» «пять паразитов»: торговцев («спекулянтов» и «перекупщиков»), ростовщиков, помещиков, аристократов и ученых. Убитых было столько, что на месте, где их убивали, «зимой выросли дыни». Первая попытка воплотить принципы «социальной справедливости» «снизу» принадлежит Великому Магу Чжан Цзюэ, создателю тайного ордена «Тайпин-Дао» («Путь Великого Равенства») на основе текстов «Тайпин-Цзин» («Книги о Великом Равенстве и Благоденствии»), написанных магом Юи Цзи. В 184 г. восстание тайпинов погубило Поднебесную.

 Военным.

 Здесь: служитель мечети, предстоятель на ежедневных молитвах.

 Проповедник, читающий хутбу – праздничную, пятничную молитву.

 «Утешитель».

 «Тело – это могила» (греч.).

 В 491 г.

 Турецкая передача слова Ануширван.

 Шахрисябаз в Бухарской области.

 Arcaballista – лук-баллиста (лат.). Арбалет.

 Mortier (фр.) – ступка.

 Поклон из положения сидя, касаясь лбом пола.

 Изобретен сирийским мастером Каллиником в 671 г. Прообраз напалма, он состоял из смеси селитры, серы, нефти, смолы, канифоли и некоторых других веществ. Он не тонул в воде и не мог быть погашен ею.

 В 682 г.

 В 808 г.

 «Китайские стрелы».

 «Книга изъяснений».

 Черный порох приготовлялся из смешанных в определенных пропорциях порошков серы, селитры (разлагается с выделением кислорода) и угля.

 Византия.

 Пушки были в перв. пол. XIV в. в Нидерландах, Италии, Франции и Англии.

 Мамлюки впервые применили артиллерию в декабре 1366 г., но разработки начались значительно раньше. Турки воспользовались огнестрельным оружием 60 лет спустя, в Анатолии в 1425 г., а аркебузы у янычар появились в 1465 г.

 Государственные рабы, «войско, состоявшее на жалованье».

 Твердое жалованье из казны.

 Весила 625 г. 60 мин составляли талант.

 Добавление в сталь небольших количеств серы или фосфора, в том числе в виде их химических солей, делает ее хрупкой.

 «Черное железо»; железо низкого качества.

 Свободная продажа сырья не разрешалась до полного обеспечения им всех мануфактур города: йигит-баши, т.е. мастер-эксперт той или иной таифы (цехового сообщества), обычно закупал его оптом и заказывал потребные объемы в дальнейшем.

 Меморандум, документ, представляющий собой краткое письменное изложение какой-либо проблемы, требующей разрешения высшего органа государственной власти.

 Температура плавления чугуна – ок. 1520°C, – была недостижима в наиболее распространенных сыродутных печах.

 «Горячее масло», т.е. дешевое масло для освещения, используемое в лампах, как правило, оливковое.

 «Книга тайны тайн».

 Еретик, отступник.

 «Ал-кохл», откуда пошло латинизированное «алкоголь», изначально означало тончайший белый порошок (пудру) из раковин моллюсков (koclion – раковина, греч.). Затем алхимики стали называть «ал-кохл» любой тонкий порошок, полученный путем возгонки (сублимации), и лишь на третьем этапе отнесли это наименование к продуктам перегонки вина, спирту (spiritus vini – «дух вина»).

 Разъяснение.

 Территориальные пехотные и конные формирования, призываемые в случае войны, близкий аналог казачества в будущей Российской империи.

 Назначенный по рекомендации Ала уд-Дина командир корпуса яя.

 «Двор отца и матери достается всегда младшему сыну. Отсюда ему надлежит заботиться о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором, и тогда при желании он пользуется ими как женами...», – пишет Гийом Рубрук.

 В греческой мифологии фиванская царица, жена Лая, мать и затем жена Эдипа.

 Царица.

 Кодекс законов.

 Книга о делах повседневных. XIV, 5. / Пер. В.В. Бибихина.

 Дарданеллы.

 Совр. Феодосия.

 С 1325 г.

 С 1287 г.

 Балаклава была захвачена в 1357 г.

 Сухуми.

 Таматарха.

 Анапа.

 Станица Славянская.

 На севере Таманской косы

 Устье Кубани.

 Новороссийск.

 Геленджик.

 К югу от Геленджика.

 Ейск.

 Т.е. «Святой город»; ныне ст. Бургустанская. Эвлия Челеби знает эту крепость в Бештаугорье, «очень красивую и хорошо укрепленную. Башни ее похожи на высокие горы».

 Т.е. «Башня (крепость) Византии».

 Система философских знаний, опирающаяся на мусульманскую теологию.

 Исламское духовное училище; различались медресе высшие – сахин и средние – харидж.

 Недвижимость (особняк, поле, мельница, виноградник), переданная владельцем какому-либо религиозному учреждению, на условиях получения им и его наследниками фиксированной части дохода; оговаривалась также часть дохода, направляемая на благотворительные и религиозные цели. Поделившись доходами с духовенством, эти собственники получали надежные гарантии, что их земли не будут конфискованы государством. Управитель вакфа назывался мутевелли.

 Привилегированная категория придворной гвардии султана.

 Иначе ма'рифат – рассуждения на религиозно-философскую тему, в т.ч. о догмах христианства, иудаизма и зороастризма, основанные на разуме, а не на следовании религиозным авторитетам. В суфизме ма'рифат считается третьим уровнем практического постижения бытия, после шариата и тариката. Высшая и последняя, четвертая ступень – хакикат – представляет собой постижение истинного знания о Боге.

 Античная философия.

 Представитель семьи Челеби – известной семьи улемов Бурсы. Его сын Мехмед аль-Фенари – будущий первый османский шейх-уль-ислам.

 Официальный титул.

 Душевная чистота и полная искренность в мыслях и поступках. Высшая ступень веры.

 Матф, 10:35-36.

 Матф, 26:51.

 Апок, 13:10.

 Матф, 7:1.

 «Душу за душу», «жизнь за жизнь».

 Рим, 13:1.

 Быт, 9:24-27.

 Мевла – «господин», Хайдар – «впередсмотрящий», «дозорный», «скачущий впереди»; Аджеми – «чужой», «пришлый». Этот улем, считавший османские владения страной джихада и в первые же годы османских завоеваний прибывший сюда, был одним из идеологов европейских завоеваний османов. После взятия Эдирне – его муфтий.

 Иджма-и уммет, «общее согласие», «единство мнений» – один из принципов принятия решений в шариатском праве, то, что сегодня назвали бы «консенсусом».

 «Торная тропа».

 «Истинный».

 «Большой Сборник».

 «Светочи наития».

 Т.е. признание в качестве источника права доосманских традиций.

 Указы.

 Что можно было с точки зрения правоверного ислама счесть ересью. Шариат (шариа – «ясный путь»), как божественное установление, данное Пророком, ведет верующих к совершенству и счастью и при жизни, и после смерти. Адаты – доисламские обычаи покоренных арабами племен, если они не были сочтены бидатами, т.е. ересью. Канун же издает султан, и хоть он, будучи имамом, является векилем (заместителем) Пророка, но он лишь человек, и как таковой способен ошибаться. Канун-намэ может лишь обеспечить порядок в государстве и оградить граждан от насилия; он может лишь дополнять, но не отменять религиозный закон.

 Клюшка.

 Коран, 2:28.

 Перевод И.М. Фильштинского.

 Владелец земли.

 Хозяин крепостных.

 Османское право.

 Заместитель, уполномоченный.

 Неправедные налоги.

 «Согласие» реайи на варианты управления ею.

 «Пространная опись», «Реестр».

 «Законоположение», которое предшествовало собственно реестру.

 Султанская монограмма.

 Константинополь, позже – Истанбул.

 Принцип народности.

 Пантюркизм.

 «Цветок»; в святом крещении получила имя Ирина.

 1207-1218 гг.

 Масалиане (мессалиане), или евхиты, – гностическая секта, близкая к манихеям.

 «Тысяча четырехсотые» и «Тысяча пятисотые» годы, т.е. Предвозрождение и собственно Возрождение (Ренессанс) в Италии.

 Флавий И. «Иудейские древности».

 Иоанн V Палеолог (1341-1391, с перерывами).

 Под этим знаменем победишь! (лат.).

 Пер. В. Державина.

 «Священный приказ».

 Легкая кавалерия. Алай – единица кавалерийского войска, тысяча всадников.

 «Повелитель повелителей», полномочный наместник.

 Главнокомандующий.

 Претендуя на идейную независимость, манихеи обычно выступали против огнепоклонничества (зороастризма).

 Ин, 12:31, 14:30, 16:11; Ефес, 2:2 и др.

 Девственной, невинной.

 Архангел Михаил.

 Сюжет приведен Идрис Шахом в «Сказках дервишей».

 Крепкое ячменное пиво.

 Пророк Иона.

 Публий Овидий Марон.

 «Защитник веры».

 У Гиппократа: холе (желчь) и мелайна холе (черная желчь).

 Кому хочется обманываться, те пусть будут обмануты!

 Мерван ибн Мухаммед – халиф Мерван II, последний из династии Омейядов, прославившийся исключительной жестокостью. У грузин он получил прозвище Кру, «глухой» – за безразличие к просьбам. По свидетельству Ат-Табари, захватив Шекк (в Азербайджане), Мерван у крепостных ворот, поодиночке отрубал голову каждому из неприятелей, пока не убил всех; женщины и дети были раздарены военачальникам, а крепость полностью разрушена.

 Старухи. Сюжет приведен в «Занимательных историях» («Китаб ан-нишвар») Аль-Кади ат-Танухи.

 Цыплята. Слова пишутся арабской вязью очень похоже.

 С 1341 по 1348 гг.

 Крепостная охрана.

 Дарданеллы.

 Этим поселкам часто давали имена по названиям суфийских братств, их основавших.

 Шорник.

 Буквально – «штаны, пришитые к сапогам»; кожаные чехлы.

 Т.е. о Римской империи.

 Тень крыльев птицы Хумай одаряет счастьем все, на что падает.

 «Стрелок-сурок».

 1 Цар, 5:6.

 Епархии.

 Монастырей.

 В 1274 г.

 1206-1216 гг.

 Человек, совершивший хадж, то есть посетивший Мекку и выполнивший там все предписанные обряды.

 Новая редакция «Сказания о Малике Данышменде» была закончена Арифом Али в 1361-1362 гг.

 «Золотой хан»; здесь – хорезмшах Мухаммед II Гази.

 Нойон – князь, владетель, джэбэ – стрела; прозвище, которое он получил за стремительность своих набегов.

 Третий тумен, которым был усилен экспедиционный корпус, принадлежал зятю Чингиз-хана Тугачару, убитому под Нишапуром.

 Л.Н. Гумилев говорит о Дарьяльском ущелье.

 26 июня 1243 г.

 Безопасность торговцев, путешествовавших по степи, всегда соблюдалась тюрками во время военных стычек. Так же, например, было столетием раньше в половецкой степи. «Было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими... и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде... отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению... Ипатьевская летопись под 1184 г. сообщает: Едущим же им и устретоста гости, идущь... ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле...» Приведенный факт – не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна» (Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда. Л., 1937). Под 1186 г. Лаврентьевская летопись сообщает о Беловолоде Просовиче, русском купце, который проходил с караваном по полю сражения, видел разгром войск Игоря, но не потерпел никакого вреда от половцев, благополучно прибыл в Киев и принес Святославу весть об этом разгроме...

Этот же принцип действовал у тюрок и при взятии городов. Так, в январе 1204 г. половцы в союзе с Ольговичами и Рюриком взяли приступом Киев. Город был сожжен, а его храмы ограблены, жители угнаны в рабство; не были пощажены даже священники и монахини. Казалось бы, ясно, что должны были сделать под горячую руку с иноземными купцами, с их товарами! Тем более, что купцы, затворившись в каменных зданиях, яростно оборонялись. Однако половцы вступили с ними в переговоры, наложили незначительную контрибуцию и отпустили, не сделав им более никакого зла.

 Чем быть султаном в чужой стране, лучше – нищим на своей земле.

 В 70-х гг. VII в. до н. э.

 Дарьяльское ущелье.

 Дербентский проход.

 «Бытие».

 Быт, 10:3.

 В огузо-карлукском варианте этого сына зовут Земля.

 Геродот.

 Гелоны говорят «частью на скифском языке, а частично на эллинском». Стало быть, если будины говорили на «особом» языке, то он, во всяком случае, был не индоевропейским.

 Геродот. История. Пер. Ф.Г.Мищенка. Это совершенно прямое указание Геродота, что будины являются кочевниками и не тождественны гелонам-земледельцам, по необъяснимым причинам игнорируется современными отечественными исследователями, вплоть до самых крупных; характерно, например, замечание Б.А. Рыбакова о «...гелоно-будинах (тоже земледельцах) Левобережья»... «Будин» был крупным государственным образованием на территории Крыма по крайней мере до XVIII века. О нем упоминает, например, Хюсейн Хезарфенн в «Телхис эль-бейан фи каванын-и Ал-и Осман» при описании похода 1683 г.: «Дан фирман прийти анатолийскому Саид-Мехмед-паше, будунскому Хасан-паше...». Встречаются написания как Будун, так и Будин.

 «Благая доля», небесная благодать, носителями которой считались суфии, аятоллы, шейхи и иные «столпы веры».

 Арабская транскрипция имени Ноя, спасшегося от всемирного потопа.

 В 529 г.

 Азовское море.

 Пер. В. Левика.

 Сырцовый кирпич.

 Пери (в Зенд-Авесте).

 «Дружеская встреча», «встреча с задушевной беседой».

 Провести камлание, шаманский сеанс; буквально: «заставить пери поиграть».

 Одна из норм шариата: в течение определенного промежутка времени невольница при переходе от одного хозяина к другому не должна вступать в половые отношения, что связано с необходимостью определить возможную беременность.

 Имеется в виду дочь пророка Мухаммеда, жена имама Али.

 Калита соединял в себе черты татарского палача, низкопоклонника и главного раба (англ.).

 Список.

 См.: Лучицкий И. Рабство и русские рабы во Флоренции в XIV-XV вв. Киев. 1886. С. 40-41.

 Цит. по: Пушкарева Н. Полонянки // Родина. 1997. №3-4.

 Точнее, работорговлю контролировала Оффиция св. Антония в Кафе, но она подлежала церковной юрисдикции и непосредственно была подчинена епископу Кафы.

 Улус Джучи (Золотая Орда) состоял из двух крыльев: правое называлось Ак-Орда (Белая Орда) со столицей в Сарае на Волге, левое – Кёк-Орда (Синяя Орда) со столицей в Сырчане на Сырдарье. Ханы Ак-Орды потомки Бату-хана, назначали и сменяли ханов Кёк-Орды.

 Главнокомандующий войска (от «тьма» – войско, неисчислимое множество).

 «Ханум, дочь Бердибека, была замужем за одним из старейших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами», – свидетельствует Ибн-Халдун.

 Ханский зять.

Оглавление

ПРОЛОГ

ПРОЛОГ НА ПОЛЕ БОЯ. НОВОЕ ВОЙСКО

ПРОЛОГ НА ПЛАЦУ. МЕЧ ВЕРЫ (ЗУ-ЛЬ-ФИКР)

ОРХАН

ВЫБОР

Ибн Таймийа

Суфии

Спор

ДЕВШИРМЕ

Вера

Казнь

ВКУС ТАЙНЫ

Семьдесят три толка

Ал-Батин

«Старец Горы»

БЕКТАШИ

Демиург

Железо

Халибы

КАРТА И КУКЛЫ

Бурса

Дела насущные

Карта

Заговор

Огнепоклонники

Тимурташ

НИСХОЖДЕНИЕ СЫНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

Творец и творение

Начало

Версия первая. Адам

Версия вторая. Иблис

Версия третья. Иса

Смерть

ШЕЙХИ ЗАПАДА

Двери добычи

Дервиши

КУЗНЕЦЫ

Учение

Уроки

ШЕЙХИ ВОСТОКА

Махди

Тимурташ

Операция «Ильдико»

ПОСВЯЩЕНИЕ

Земля предков

Дешт-и-Кыпчак

Арктания

Огнепоклонники

Посвящение

ШЕЙХИ ЮГА

Монголы и мамлюки

ГВАРДИЯ

Войско

Меч

Вечер

Кабан

БЕСНУЮЩИЙСЯ МРАК

Сарбадары

Глупость

Маздак

СУПЕРОРУЖИЕ

Текке завтрашнего дня

ШЕЙХИ ЗАПАДА

Везир

Генуя

МУДРОСТЬ ВОИНА

Хакикат

Рабы

Гордиев узел

ЗЕЛОТЫ

Богомилы

Кантакузин

РУМ

Вторжение

***

Как лечили византийского императора

Зикр

Деревня

Марица

Возвращение

СЕВЕР

Чума

Исихасты

Северные предки

***

ДЕТИ РАБОВ

Фатима

Рабыни

Дети

ОРДА

Торговля

Мамай

Бердибек

ЭПИЛОГ

ПРИМЕЧАНИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg