«Звенит слава в Киеве»

ЗВЕНИТ СЛАВА В КИЕВЕ

Глава I. ДЕЛА СТАРОДАВНИЕ

— И подошед Игорь на многих ладьях с войском к Царьграду.[1] Бились отважно, но бог удачи им не послал. Греков против них было более. Главное же — имели враги греческий огонь.

— Что есть греческий огонь? — спросил маленький Всеволод.

— Греческий огонь есть подлинное. Он в воде горит и не гаснет. И то в битве греки против врагов обращают…

Голос учёного священника Иллариона звучал монотонно. В душной горенке лениво жужжали сонные мухи, и одна из них билась в чернильнице. Анне хотелось вытащить её оттуда, чтобы рассмотреть, какова станет муха, окрасившись в чернилах, но было боязно: что скажет Илларион?

— …А через три лета вновь подошел Игорь ко Царь-граду, и войско его, в ладьях и на конях, было пуще прежнего. И греческий император Роман, испугавшись, согласился дань платить Руси, как раньше велося…

Анна искоса посмотрела на мальчиков. Внимательно слушал только маленький Всеволод. Святослав и Андрей, разморённые духотой, дремали, полузакрыв глаза. Незаметно вытянув под столом ногу, Анна сильно толкнула Андрея.

— А? Что? — пробормотал тот и, взмахнув рукой, нечаянно задел чернильницу. Несколько капель чернил, вместе с мухой, выплеснулись на бархатную скатерть.

— Отрок Андрей, — недовольно сказал Илларион, — не вижу в тебе должного прилежания. Разве не ценишь ты, что тебя, сына дружинника, ростит и учит князь Ярослав наравне со своими детьми?

Почтительно встав, Андрей молчал. Анна посмеивалась в кулачок.

— Не ты ли повинна, Ярославна? — усмехнулся Илларион. — Ох, бойка ты для девицы княжеского роду! Садись, Андрей. Слушайте далее про дела пращуров[2] ваших!

«Сколько ещё сидеть осталось? — уныло подумала Анна. — А старшие-то братья, поди, на лов[3] собрались. С ними бы сейчас скакать…»

— Через год после того поехал Игорь дань с древлян собирать… — продолжал Илларион.

— А древляне кто есть? — заинтересовался Всеволод.

— Древляне суть те люди, что жили в лесах. И есть то имя от слова «древо». В степях же другие племена поселились, поляне. Они-то и заложили наш славный град Киев. Вот, стало быть, говорю, поехал Игорь за данью, получил да вернулся ещё и второй раз взять. Того не стерпели древляне, привязали князя к двум деревам, и был он разорван надвое. Совершив то дело, древлянские мужи пошли ко вдове Игоревой, Ольге. «Муж твой грабил нас, как волк, — сказали они, — и за то мы его убили. А ты выходи замуж за нашего князя Мала».

— Ох, — возмутилась Анна, — за такого — и замуж?

— Вот так и княгиня, твоя прапрапрабабка рассудила, — одобрительно улыбнулся Илларион. — Она тех мужей древлянских заперла в бане и сожгла. Сама же с войском пошла на Коростень, где её князя сгубили, и, устрашив врагов, взяла с них дань — по три голубя да по три воробья со двора.

— Вот так дань! — засмеялась Анна. — Голуби да воробьи!

— Небогатая дань! — поддержал ее Андрей.

— Не для богатства, для отмщения поступила так премудрая княгиня. Вечером, привязав к каждой птице по тряпочке с серою и огнём, выпустила она их на волю. Голуби полетели в свои голубятни, воробьи — под застрехи, и весь город древлянский сгорел дотла…

История прапрапрабабки заинтересовала Анну. Вот это была женщина! Такой бы и самой Анне хотелось быть!

— И стала она княжить сама? — пылко спросила девочка.

— Сама — за сына малолетнего, Святослава. Вырастила она его воином и государем умудрённым. Иные слова его крылатые вовек в народе остались.

— Какие же те слова? Мы-то знаем их?

— Знаете. Как на врагов выступать, посылал он им сказать: «Иду на вы» — честь честью, по совести. А перед битвою говорил воинам своим: «Ляжем костьми, но не посрамим земли русской». Широко раскинулась Русь при Святославе. Многими городами овладел он в Болгарии, сам же он решил обосноваться в городе Переяславце, на юге Дуная-реки.

— Зачем? — удивился Всеволод.

— А затем, что туда всякое добро торговое сходилось: от греков шло золото, ткани дорогие, вина и овощи[4] от чехов и венгров — серебро да кони, из Руси же — шкуры звериные, воск да мёд. И было поэтому сие место для торговли самым наилучшим. А Святослав приходился вам, Ярославичи, родным прадедушкою.

— А какой он из себя был, красивый? — спросила Анна.

— Что для мужа и воина краса? — улыбнулся Илларион. — А про Святослава грек учёный Лев Диакон написал, что был он среднего роста, с густыми бровями, с голубыми глазами и длинными усами. Голову брил наголо, лишь на одной стороне оставлял висеть клок волос, что показывало знатность рода. Шею имел толстую, плечи широкие, в одном ухе носил золотую серьгу с драгоценными каменьями, а одежду надевал простую белую, как у дружинников, только почище, чем у других…

— А долго княжил Святослав? — неожиданно спросил до сих пор молчавший брат Анны, тоже Святослав.

— Нет, недолго довелось ему, прожить для славы Руси. Всего тридцать пять годов ему минуло, когда погиб он в бою с печенегами. Страшные враги те печенеги. Не счесть, сколько разов бились с ними киевские князья, сколько русской крови пролилось. А как погиб Святослав, то печенежский князь, по прозвищу Куря, повелел из черепа княжьего сделать чашу и стал из той чаши пить…

Муха на скатерти шевелила крылышками, обсыхая. Анна, украдкой, подтолкнула её пальцем. С громким жужжаньем испуганная муха попыталась взлететь, но отяжелевшие от чернил крылья не держали её, и она снова брякнулась на скатерть в другом конце стола.

— Опять ты шалишь, Ярославна! — недовольно заметил Илларион. — Тебе бы отроком быть, не девицею!

Анна смущённо рассматривала испачканный чернилами палец маленькой крепкой руки. Ей и самой часто хотелось быть мальчишкой. Скакать бы вольно целые дни на коне да в походы ходить с войском. А в тереме — пожалуйста! То вышивать посадят, то зелёный арабский бисер низать: ты, мол, девица…

— А после Святослава стал княжить сын его, родной ваш дедушка, Владимир, по прозванию Красное Солнышко.

— Почему так прозвали дедушку? — не утерпел опять Всеволод.

— Про то разговор в другой раз пойдёт, — ответил Илларион, — на сегодня же ученье окончено. Всё ли поняли и запомнили?

— Всё, всё! — дружно воскликнули обрадованные ученики.

— Ну, ступайте с богом. Уже и к трапезе скоро пора! А после трапезы время вам языки чужие учить…

— Ох! — вздохнул Святослав.

— Об чём охаешь? — нахмурился Илларион.

— Да неохота… на лов с дружинниками собрался.

— Не стыдно, княжич, тебе? Вон брат — маленький вовсе, а речь чужую изучать горазд.

— А чего ему ещё делать? Слабый он, хворает часто. Вот и любит за науками сидеть!

— А какой же из тебя князь будет, коли послов понимать не станешь?

— Толмачи на то есть.

— Что ты, братец! — вмешался Всеволод. — Интересно ведь, как в чужих краях говорят! Да и не трудно вовсе. У матушки свейскую речь перенял небось сразу?

— Молчи ты, разумник, — процедил сквозь зубы Святослав.

Анна с любопытством наблюдала за братьями. Хорошо бы, подрались маленько. Да нет, мал ещё Всеволод, да и тих больно. Опять же, Илларион не дозволит…

— Ну, ин хватит! — прикрикнул Илларион. — Спорить не о чем. Батюшка приказал, чтобы все княжичи ладно чужие словеса понимали, тут и весь разговор! Ступайте покамест!

Мальчики убежали. Илларион не спеша, степенно стал спускаться с лестницы.

Глава II. ПРЕДСЛАВА

В глухой чаще бора было полутемно. Мягкий мох под ногами пружинил.

«Куда это меня занесло? — думал Андрей, пробираясь через чащобу. — И не пойму, в какую сторону идти надобно?»

Княжеской охоты давно уже не было слышно. Видно, далеко ускакали. А он вот остался. Обещал Анне ежа изловить.

«Выдумщица эта Анна! И зачем ей ёж понадобился? Где это слыхано, чтобы в княжеских хоромах ежей держали? Всё равно княгиня Ингигерда велит зверя выкинуть… Зря только я его в шапке таскаю…»

Впереди мелькнул просвет, и скоро Андрей вышел на большую, зелёную, усыпанную яркими цветами поляну. Прозрачный ручеёк, тихо журча, пробирался среди незабудок.

— Вот чудеса-то! — сказал Андрей. — Сроду не видал этого места!

В кустах громко зашуршало и тотчас стихло. Видно, звук его голоса напугал какого-то зверя. Приминая сочную траву, Андрей подошёл к ручейку напиться и вдруг у самой воды увидел что-то белое.

На ветке старого дуба тихо покачивался большой кусок полотна.

«Откуда здесь полотно?» — удивился Андрей, протягивая руку, чтобы пощупать ткань.

— Не трожь! — послышался сердитый шёпот. — Не трожь, не твоё!

Андрей круто обернулся.

Из кустов на него смотрели большие испуганные глаза. Тёмные растрёпанные волосы падали на загорелый лоб.

— А ну выходи, молодец! — засмеялся Андрей. — Не трону я ни тебя, ни твоего полотна!

Раздвинув ветви, на поляну выбралась девчонка-подросток, одетая в длинную, всю в заплатах, но чистую рубаху.

— Фью! — присвистнул от удивления Андрей. — Девка! Ты что здесь, в чащобе, делаешь?

— Не твоё дело, — сердито ответила девчонка, — ступай-ка ты прочь! Здесь место заповедное!

— Ишь, какая… — засмеялся Андрей. — Не просижу твоего места. Бери полотно да ступай нову рубаху шить. Вон твоя-то вся рваная — срам один.

— Беспонятный ты, — пожала плечами девочка, — разве полотно-то для меня?

— А для кого же?

— Берегиням, русалкам, на платье. Русальная ведь нынче неделя. Не голым же им ходить? Придут, как луна взойдёт, возьмут полотно, заведут хоровод, песни запоют, на ветках станут качаться…

Карие глаза мечтательно смотрели на тихую, прозрачную воду ручейка.

— Где ж ты живёшь?

— Да тут и живу.

— В лесу?

— Ну да.

— Одна?

— Почему одна? С дедушкой.

— А звать тебя как?

— Тебе-то зачем? Ну, Предславой кличут…

— Не христианское то имя…

Предслава нахмурилась и недружелюбно смерила взглядом Андрея.

— Ступай-ка ты, откуда пришёл. Что тебе до меня?

— Да это я так. По мне зовись как хочешь.

— А ты сам кто таков?

— Меня Андреем звать. С тех пор как мой отец в бою погиб, князь Ярослав меня в свой дом принял, с его княжатами жить да учиться…

— Вон ты из какого гнезда птица! — недобро усмехнулась девочка. — Ну, ступай, ступай назад. Со мной тебе делать нечего. Мы не княжеские…

— Почему ты меня гонишь? Или я тебе что худое сказал?

— Сказал, не сказал, а не ровня мы. Каждая птица своих держится. Уходи, говорю.

— Не пойду!

— Ну, коли так, я уйду!

— Обожди, Предславушка!

— Чего ты ко мне привязался! Хочешь княжеских на нас навести, чтобы прогнали нас с дедом?

— Никогда я того не сделаю!

— Правда ли? И не скажешь про меня никому?

— Ни словечка!

— А ну, поклянись!

— Богом клянусь!

Предслава внимательно посмотрела на красивое, открытое лицо мальчика.

— Ну, ладно, коли так. Помни же клятву свою. А теперь всё-таки ступай. Не ровён час, искать тебя станут да сюда забредут. Прощай!

— А можно мне ещё когда прийти?

— Ну, что ж, — усмехнулась Предслава, — приходи. Только, чур, молчок. Так?

— Так, Предславушка, так!

— А коли так — приходи на Ивана Купалу, заповедные травы искать.

И, звонко рассмеявшись, девочка исчезла в кустах. Андрей долго смотрел в ту сторону, где затих треск ветвей.

— Ишь ты какая, — удивлённо прошептал он, — Предслава.

Солнце уже клонилось к закату. Захватив шапку, в которой смирно сидел перепуганный ёж, мальчик пошёл прочь с поляны…

Глава III. КРАСНОЕ СОЛНЫШКО

Уткнувшись лицом в бархатную скатерть, Анна горько и громко ревела. Святослав и Всеволод с хохотом передразнивали сестру, а Андрей уговаривал её перестать реветь.

В разгар этого шума вошёл Илларион.

— Что здесь такое деется? — изумлённо спросил он.

— Да вот, — засмеялся Святослав, — Андрей вчера ежа из лесу принёс, а мать ежа того из дому согнала на погреб, мышей ловить…

— Так о чём же ты кричишь, Ярославна? — покачал головой Илларион.

— Мой это ёж! Мой! — сердито всхлипнула Анна, растирая кулачками красные глаза и распухший нос.

— Глупости какие придумываешь… На что тебе зверь лесной? Ин хватит, — строго заметил Илларион, — учиться время. Садитесь все.

— Про Владимира Красное Солнышко говорить станешь? — обрадовался Всеволод.

— Про него. Унялась, Ярославна?

— Унялась… А ежа всё равно жалко…

— Ну, слушайте… Дедушка ваш, князь Владимир Святославович, великим был мужем. Объединял он города русские, и протянулась земля наша в Карпатах до самого Кракова. С другой стороны подошла межа русская к земле пруссов, присоединил князь ко Киеву племена вятичей да радимичей и всех собрал во единое великое государство Киевское. Стала Русь славна по всем странам заморским, могущественна, ведома и слышима всеми концами земли. Богатым повелителем прослыл князь Владимир в чужедальних краях, а держава Киевская наибольшей считалась из всех других и паче всех почтена и просвещена была.

— Потому и прозвали дедушку Красным Солнышком? — спросил Всеволод.

— Потому, да не только потому, Ярославич. Лют был князь до врагов, да ласков и милостив для друзей. В мире и в любви жил Владимир Святославович со всеми окольными государями: и с Болеславом Польским, после замирения полюбовного, и со Стефаном Венгерским, и с Андрихом Чешским. Для Руси же был подлинным Красным Солнышком. Лучами познания осветил тьму невежества.

— Как это? — удивилась Анна.

— А так, что повелел он открыть в славном нашем граде Киеве школы, и в школах тех обучались дети книжному учению, языкам иноземным и цыфири. Нужны стали Руси в её величии люди учёные, кои могли бы об государстве думу думать и с чужеземными странами достойно дела вести. Но однако ж, и не это самое главное.

— Ещё и не это? Больше чего же надобно?

— Полно перебивать меня, Ярославна! Сам скажу, что положено. Главное — то, что из тьмы языческой вывел князь Русь великую и озарил светом единого господа бога. Окрестил Владимир всех людей на Руси, и стала она страною христианскою. А и сам, окрестившись, князь взял в супруги греческую царевну той же веры, Анну по имени.

— Бабушку нашу? — обрадовалась Анна.

— Н-нет… — замялся Илларион. — Матушкой князя Ярослава другая была. Княжна полоцкая, Рогнеда.

— Померла она, что ли?

Вопросы Анны явно не нравились Иллариону.

— Не помирала. Оставил её князь для греческой царевны. Да что ты привязалась ко мне, Ярославна? Не о том речь идёт. И было всего у Владимира Красное Солнышко двенадцать добрых молодцев, сыновей, и рассадил он их княжить по разным городам. Сам же остался в граде престольном Киеве, и вкруг него, щедрого да приветливого, сбирались со всей Руси люди наилучшие, богатыри великие, о них в народе песни слагали и сейчас поют…

— Добрыня Никитич? — подсказал Андрей.

— Добрыня дядей приходился князю Владимиру, а и другие славные богатыри при нём жили. Границы земли русской охраняли, врагов к Киеву не подпускали. Алёша Попович, крестьянский сын Илья Муромец — богатырь могучий и добрый… Много славных витязей вокруг дедушки вашего собиралось. И шли у них пированья весёлые, велись речи уставные, мудрые. Из чужедальних стран немало гостей на Русь ездило. А как стала Русь по слову князя христианскою, начали наши князья жён иноземных брать, а иноземные князья — за русских княжон свататься.

— И меня, что ли, в дальний край замуж отдадут? Не хочу я! — испугалась Анна.

— Куда тебя замуж отдать, про то князь Ярослав, твой батюшка, ведает. На то его княжеская воля. А тебе не след про замужество ни думать, ни говорить. Разве девичье то дело? Отец с матерью сами знают, какую судьбу тебе да сестрам твоим, Елизавете с Анастасией, избрать…

Анна пригорюнилась. Вот ещё напасти! Отдадут неведомо куда, неведомо кому, далеко от любимого Киева, от батюшки с матушкой, от сестёр и братьев… и друга-приятеля Андрея не увидишь, поди, больше. А кто пуще него Анну балует? Кто всегда заступается, когда раздерётся она с братьями? И чуть что попросит она, всё сделает… Ежа вот принёс.

Вспомнив про ежа, Анна окончательно расстроилась и совсем не слушала, что ещё Илларион говорил. Хоть и любила она ученье, хоть и могла целые часы проводить за книжным чтением, однако ж сегодня было не до того. Никогда прежде не думала Ярославна о будущем.

Казалось, что навсегда останется такая жизнь — девичий терем над отцовским дворцом, шумные, многолюдные улицы Киева, рубленые дома с вышками на кровлях и петушками на оконных наличниках. А кого-кого только не увидишь, идя по улице, где все здороваются с ней, Анной, любимицей киевлян! И мужчины в белых рубахах в красными полосами на рукавах, и бойкие, смеющиеся женщины, у которых пышные, расшитые пёстрыми узорами полотняные рукава красных и синих сарафанов плещутся, словно крылья, а тяжёлые мониста из серебряных монет весело позванивают на груди, и степенные немецкие купцы в широких лисьих шапках… А удивительные люди в пёстрых одеждах с чалмами на головах — арабы и персы — или дикие кочевники в заячьих колпаках… Много разного люда на улицах богатого и знаменитого города!

И покинуть всё это! Ради какого-то неизвестного жениха, которому захочется к ней посвататься? Вот несчастье!

И в который раз пожалела Анна, что не родилась она мальчиком. Ведь сыновья княжеские, хоть и женятся на иноземных, а все дома остаются. Взять хоть отца, Ярослава. Женился на свейской княжне, отдал за неё город Альдейгабург, да и живёт с матушкой в Киеве…

Глубоко задумавшись, девочка безжалостно дёргала золотисто-рыжую, выбившуюся из косы, прядь.

— Ярославна! Ничего ты не слушаешь! — сердито прикрикнул Илларион.

— О женихах размышляет, — ехидно хихикнул Святослав.

Ну, ладно. Ужо покажет ему Анна женихов!

— Завтра не будем учиться. Занят я. А ко следующему разу спрошу про всё, что сегодня говорено! — строго вымолвил, поднявшись, Илларион и, не оглядываясь на вставших, как положено, учеников, быстро вышел.

Глава IV. ИВАН КУПАЛА

Русальная неделя в ночь под Ивана Купалу кончается, когда 24 июня наступает.

Испокон веку на Руси, пока христианства не было, все люди в леса да к рекам шли Купалу встречать. Прыгали через костры для очищения, собирали травы всякие — особую целительную силу они в эту ночь имеют.

Незаметно уйдя под вечер с княжеского двора, Андрей пробирался к знакомой поляне. Коня оставил невдалеке, верхом не проехать было сквозь чащобу.

«Придёт ли? — тревожно думал он. — Не вздумает ли обмануть?»

— Ау! — послышалось издали. — Ау! Ты, что ли, идёшь, Андрей?

— Я, Предславушка, я! — радостно откликнулся мальчик.

В новой белой рубахе стояла у ручья Предслава. Тёмные её волосы покрывал пышный венок, а руки еле удерживали громадный пук цветущих трав.

— Здравствуй! — весело встретила она Андрея. — А я уж, видишь, сколь цветов и трав насобирала!

— И куда тебе столько? — удивился мальчик.

— Ничегошеньки-то ты не знаешь. Каждая травка свою силу имеет. Вот, гляди, цветок «Петров крест» — кому кажется, а иному нет. Трава премудрая. Если найдёшь нечаянно, то верхушку заломи, а её очерти, да на Иванов день и приходи за ней.

— Зачем заламывать?

— А затем, что, коли не заломишь, она перейдёт на иное место, а старое пусто оставит.

— Дивно ты говоришь, Предславушка. Может ли то быть?

— Может, Андрей, может. И не то ещё бывает. Трава «кликун» — так кличет гласом по зорям дважды: «Ух! Ух!». К себе человека не допускает и семя с себя долой скидает, не даёт человеку взять. Корень той травы, как человек, — глаза, руки, ноги. А силу она имеет.

— К чему же сила её?

— К чему хочешь, к тому и годна.

— Эта вот какая травка?

— Разрыв-трава то. От неё всякий узел развязывается.

— Ну, а другие все для чего?

— Каждая для своего дела. Трава «иван» растёт в стреку, на ней два цвета. Видишь — один синий, другой красный. Трава «хленовник» растёт подле рек кустиками, и дух от неё тяжёлый.

Смуглые руки быстро перебирали душистые растения. Андрей с любопытством смотрел на странную девочку.

— А папоротник в Иванову ночь цветёт огнём, и кто его найдет, поймёт язык всякого творения. И зверя, и птицы, и букашки малой…

— Откуда ж ты всё это знаешь?

— От дедушки…

— А дедушка твой кто?

Предслава помолчала, испытующе глядя на Андрея. Не след бы ей про то говорить, да ведь клялся он. И лицо у него ясное, чистое. Такие не предают…

— Волхв он, — тихо сказала девочка, — премудрый волхв…

— Волхв? — испуганно повторил Андрей. — Да разве есть ещё на Руси волхвы?

— Глупый ты, Андрей. Люди христианство твоё для виду лишь принимали, не по своей воле, а верят больше по-старому, как отцы и деды заповедали. Приходят молиться в рощи, в рожь, к священным деревам. И колдуют, и гадают, как в старину.

— А крещенье-то как же?

— А вот как дедушка про то сказывал. Владимир-князь приказал всем к Днепру креститься идти, а кто не придёт, тому казнь принять. Киевлян в реку, как стадо, загоняли. После же того, Великого Перуна к хвосту коня привязав, поволокли с горы в Днепр, а двенадцать приставленных мужей шли рядом и жезлами его тыкали. До самых порогов люди княжеские Перуна провожали, дубинками от берегов отгоняли. Волхвов же многих по княжему велению истребили, смерти предали.

Предслава замолчала, грустно глядя куда-то вдаль. Молчал и Андрей. Вспомнились ему Илларионовы слова: «Увы! Христианская паства ещё лишь малое стадо!» Жаловался учёный священник, что пустуют церкви. Говорил: «Если плясун или скоморох какой позовёт на игрища, на сборища языческие, то все туда радостно устремляются. Если же в церковь позовут, то мы позёвываем, чешемся, говорим, что дождливо аль холодно. На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, а в церкви и крыша есть, и воздух приятный, люди же идти туда не хотят, губят свои души».

Видно, права Предслава, что многие ещё лишь для виду, от страху перед князьями христианами зовутся. Веселее, что ли, со старыми-то богами? Церковь всё запрещает: и то грех, и этого нельзя…

— О чём задумался? — перебила его мысли девочка. — Гляди, я сейчас судьбу свою проведывать стану…

Предслава сняла с головы венок и, шепча какие-то непонятные слова, бросила его в ручеёк. Венок медленно поплыл, но зацепился за камень и завертелся на одном месте.

— Неладно! — испуганно прошептала Предслава.

— Что неладно-то?

— Обожди, не мешай…

Тяжёлый венок, постепенно намокая, погружался в воду. Скоро на поверхности остались только лёгкие, воздушные травки, вплетённые среди цветов. Они беспомощно трепетали, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Потом скрылись и травки. А ручей всё так же весело бежал своей дорогой.

На глазах Предславы выступили крупные слёзы, но она продолжала неотрывно глядеть в воду, как будто надеясь ещё что-то увидеть…

— Худо мне будет… — вздохнула девочка. — Видно, водяной венок утащил…

— Полно, Предславушка. Не всякая примета сбывается. Да и есть ли там водяной-то?

— Что ты! Что ты! — испуганно оглядываясь, зашептала Предслава. — Как же не быть в воде водяному, а в лесу лешему?

— А видела ль ты их когда? Какие они из себя-то?

— Видать не доводилось, врать не стану. А какие они — про то доподлинно знаю.

— Зачем же ему венок твой понадобился?

— То он мне знак даёт…

— Какой знак?

— Худой, Андреюшка… быть со мной беде… Ну, да ладно. Чему быть — того не миновать.

— А какие ты слова говорила?

— Тайные то слова, заговорные. Их сказать тебе не смею. Да и к чему тебе они?

— Тебя дедушка им учил?

— Он. Всё дедушка знает. Словеса неведомые, чары, лечьбы — любую хворь уймёт… Да не велено про то. Не пытай меня, не стану сказывать.

— А ведомо ли дедушке твоему, каков из себя Перун был?

— Как не ведомо? Был он высок да плечист, черноглаз да черноволос, борода золотая, в правой руке лук крепкий, в левой — колчан со стрелами. Однако ж, пора тебе ко двору ворочаться. Вишь — совсем затемнело…

— Не маленький я, не боюсь.

— Не храбрись, Андрей. Кто свою судьбу знает? Ну, вот что. Дам я тебе для оберегу подарок дорогой…

— Спасибо на ласке, Предславушка… Каков же подарок твой?

— А вот, гляди…

На протянутой маленькой ладони лежал небольшой, странной формы камешек. Андрей с удивлением разглядывал непонятный подарок.

— Что ж то за камень такой? — неуверенно, боясь обидеть Предславу, спросил он.

Девочка вздохнула.

— И ничего-то ты не знаешь. А говоришь, учат тебя. Не тому, видно, учат… То Перун-камень. Слыхал про него?

— Н-нет… не доводилось…

— Тот камень падает и стреляет сверху от грома. Он же и громовая стрела называется. Из него надобно делать глаз в перстень и носить на руке.

— Зачем?

— Затем, что им от всякого видимого и невидимого злодея сохранён будешь. Носи да меня помни!

— Спасибо, Предславушка. Только я тебя и без камня помнить буду… Может, лучше тебе его носить, от неведомой беды спасаться?

— От моей беды не спасёт камень. Я у дедушки заступы искать стану. А ты меж людей живёшь. Люди-то всякие бывают.

— Прими ж и ты от меня подарок. Не чуден он и не богат, да от сердца. Дорогих камней нет у меня, сам я из чужих рук гляжу. А возьми ты перстенёк, матушкино благословение. Пусть он тебе про меня напоминает, коли судьба или злые люди разлучат нас…

И Андрей надел на палец девочки простое колечко с алым камушком. Лицо Предславы вспыхнуло тёмным румянцем.

Не отводя глаз от Андрея, она медленно подняла руку с кольцом и прижала его к губам.

— Пока жива, не сниму твоего кольца. А если когда получишь его — знай, нет на свете Предславы… Прощай!

— Что так прощаешься? Приду ведь ещё…

— Про то судьба ведает, не мы с тобой… Не забывай меня, если что…

— Господь с тобой, Предславушка… ты ровно беду какую пророчишь…

Но девочка уже скрылась. Долго в тяжёлом недоумении стоял Андрей, сжимая в руке нагревшийся Перун-камень. Потом вздохнул и медленно побрёл туда, где оставил коня.

Глава V. НЕВЕСТА

Зачастил Андрей в лес, к старому дубу. Как начнёт солнце к закату клониться, так его ровно чары какие тянут прочь из дворца княжеского. А уходить было не просто. Стали замечать, спрашивать, посмеиваться.

Предслава всегда встречала его радостно. У одинокой девочки никогда не было сверстников, и тепло человеческой дружбы впервые вошло в её жизнь.

— Почто вы с дедом в лесу хоронитесь? — спросил как-то Андрей. — Ведь глушь кругом, зверьё бродит. Долго ли до греха? А вас всего-то — старый да малый…

— Нельзя нам иначе, — нахмурилась девочка, — деду так надобно.

— Ну, а ты-то? Аль не можешь с другими сродниками жить?

— Нет их у меня…

— Совсем никого?

— Тётка одна есть под Суздалем, — неохотно призналась Предслава.

— К. тётке бы и перешла.

— А деда без помощи кинуть?

— Да какая от тебя помощь?

Предслава рассмеялась.

— А кто ж, по-твоему, по хозяйству управляется? Медведи, что ли? Я и стряпаю, и стираю, и за пчёлами в нашем бортном дереве хожу. Дед-то уж совсем немощный стал…

— Свела бы меня когда к нему повидаться…

— Нельзя того. Не хочет он никого видеть. И мне не велит. Я к тебе сюда тайком прибегаю. Узнает — серчать станет…

— Чем же я так плох?

— Не ты плох. О князе твоём он слышать не может.

— Чудно! Добр да милостив князь Ярослав!

— Эх, Андрей! Чего не знаешь, о том молчи. Не ко всем князь милостив. Простому люду от него иной раз ох как худо приходится…

— Неправда это!

Багровый румянец залил смуглые щёки девочки, и глаза её гневно засверкали.

— А слыхал ли ты когда про суздальскую беду?

— Это про голод, что ли?

— Да, про голод. И как народ поднялся против богатых, как в кладовые ихние голодный люд кинулся, хозяев побил, что хлеб прятали.[5] Тогда-то всем волхвы верховодили. Такие ж, как дедушка, и он с ними был. За старину, за волю, за жизнь сытую, свободную встали… Худа ли они хотели? А что твой князь сделал? Почитай, что всех их истребил. А кто уцелел — хоронится, от неминучей смерти спасается. И досель княжие людишки, ровно волки лютые, по их следу рыщут…

Андрей молчал. Не мог он во всём этом разобраться. Смутно понимал, что князь Ярослав бился за всё то новое, что Русь к славе двигало, а волхвы со стариной своей назад тянули. Но надо ль было кровь лить? Людей истреблять?

— Молчишь? — усмехнулась Предслава. — Так куда ж нам из лесу идти? Нет для нас иного места. Да ладно, будет об этом. Лучше ты расскажи мне чего-нибудь…

— Об чём?

— Ну, обо всём, что на свете делается. Ничего ведь я не знаю. Какой из себя Киев-град? Что за люди живут? Какую одежду носят? Какие дома у них? Видала я издали золото на куполах — так и горит, с солнышком спорит…

Много-много часов проводили они за беседой у старого дуба. Много рассказывал Андрей обо всём, что знал, о чём слыхал. А Предслава жадно слушала и засыпала Андрея вопросами.

— Красивая, говоришь, Анна-то? — спросила она однажды.

— Очень. Косы как жар блестят, глаза синие-синие, а сама ладная такая. И весёлая, добрая.

— Сколько ж ей лет?

— Да твоя однолетка. Тринадцатый год пошёл.

— И тебя привечает?

— Дружны мы с ней сызмальства…

Предслава нахмурилась, исподлобья взглянула на Андрея.

— Ну, и шёл бы к ней. На что тебе сюда-то ходить? Собой я черным-черна, платье на мне — тряпьё старое, жильё — землянка ветхонькая. Ступай-ка прочь!

— Ан не пойду! — засмеялся Андрей. — Что мне до платья твоего аль до землянки? Ты мне нужна.

— Ой ли?

— Вишь, от дворца княжего к тебе в лес убегаю…

— И то удивляюсь…

Андрей взял маленькую, горячую, перепачканную смолой руку.

— Послушай, Предслава. Ты покамест ещё подросточек-слётышек, да и я ещё на своих ногах не стою, из своих рук не гляжу. А время пройдёт, я в люди выйду, ты заневестишься…

Андрей запнулся. Краска смущения залила его высокий лоб. Предслава глядела куда-то в сторону, слабо пытаясь отнять руку.

— Ну и что ж с того? — тихо, еле слышно вымолвила она.

— А то, что приду я тогда деду твоему в ноги кланяться, тебя в жёны просить… Пойдёшь за меня?

Предслава молчала, всё так же глядя в сторону.

— Пойдёшь ли? — повторил Андрей.

Девочка медленно повернулась к нему, и Андрею показалось, что она вдруг как-то повзрослела.

— Слушай же и ты меня, Андрей, — начала Предслава. — Что в жизни сбудется — про то нам неведомо. Но знай: либо ничьей мне женой не бывать, либо твоей буду.

И, легко коснувшись губами лба Андрея, девочка встала. Встал и Андрей. Низко-низко, как и князю не кланивался, склонился он перед Предславой.

— Так и быть тому, — торжественно произнёс он, — ты теперь перед богом невеста моя наречённая. И не разлучимся мы отныне и до веку…

— Ох, не говори так, — испугалась Предслава, — не ровён час — сглазишь. Лес кругом, нечисть всякая — услышат, беда будет.

— Не помешает вся твоя нечисть свадьбе нашей, Предславушка.

Предслава грустно поглядела на Андрея.

— Но если и забудешь ты меня, пока жива — другого не полюблю… Носи ж всегда перстень мой с Перуном-камнем. А теперь — ступай, Андрей. Поздно уж. Время мне деду поесть собрать, да и тебе пора возвращаться, не то хватятся. Прощай!

— Не прощай — до свиданья! — возразил Андрей. — К невесте-то можно и почаще наведываться. Скоро-скоро опять я к тебе приду!

— Приходи — ждать буду! — светло, радостно улыбнулась девочка.

Глава VI. КНИГОЛЮБЕЦ

— Андрей! Куда ты пропал? Князь зовёт!

Андрей обернулся. От поварни, утирая рот, бежал княжеский челядин.

— Ищу тебя, ищу! С ног сбился!

— В поварне, что ль, искал? — засмеялся Андрей. — Ладно. Где князь-то?

— У себя в горнице. Ступай живо!

На стенах, обитых малиновой тканью, усеянной сусальными звёздами, висели доспехи и разное оружие. Вдоль стен тянулись тяжёлые, широкие лавки, крытые парчой и мехами. У маленького оконца стоял стол, заваленный книгами в алых и синих суконных переплётах, с серебряными коваными застёжками.

Немолодой уже человек в богатом, обшитом мехом кафтане поднял глаза от рукописного свитка, который читал. Андрей поклонился князю в пояс.

— Спрашивал меня, княже?

— Да, Андрей. Поговорить с тобой хочу. Дело есть.

— Приказывай, княже!

Ярослав неожиданно рассмеялся.

— Словеса новые занятные мне принесли. Сто лет назад писаны были. Послушай-ка. Про нашу мыльню написано: «Бьются сами и до того себя бьют, еле слезут живы, и обольются водою студёной и тако оживут. И то творят не омовение себе, а мученье!»

Не удержавшись, засмеялся и Андрей.

— Вишь, не понимают иноземцы мыльни нашей, — продолжал Ярослав, — того не ведают, что русская мыльня всякую хворь снимает и согбенного старца снова в крепкого мужа оборачивает… Однако ж не о бане я говорить собирался. Садись, Андрей. Разговор долгий будет…

Ярослав встал и, засунув пальцы за позолоченный пояс, прошёлся по горнице, заметно прихрамывая. Охромел князь ещё с детства, но ходил бойко, без труда. Его ноги в синих сафьяновых сапогах, прошитых бронзовой проволокой, ступали твёрдо и уверенно. Андрей молча ждал.

— Тебе шестнадцать исполнилось, так?

— Так, княже.

— Из отроков в юноши переходишь. И разумен ты не по годам. О важных делах с тобой говорить стану… — Князь потёр покрасневшие глаза и, омочив в серебряном кубке с водой край шёлкового платка, прижал его к воспалённым векам. — Болят, проклятые, ровно огнём жжёт…

— Так ведь как же им не болеть, княже? Все ночи напролёт читаешь. Недаром тебя книголюбцем народ зовёт.

— А днём читать времени нет. Да и всё равно — сон не идёт ко мне. Без чтения же обходиться не могу и не хочу. Книжные словеса суть реки, наполняющие Вселенную. Ими в печалях утешаемся…

— Позволь молвить, княже… Что за печали у тебя? Русь ты сделал славной и могучей. Киев всё богаче становится.

— Русскую землю мне бог поручил для того, чтобы хранить её и о процветании её заботиться. Стараюсь те заветы выполнять… — задумчиво сказал князь. — Ведомо тебе, что других стран государи не брезгают родством с нами. И то — на благо Руси. Сам я, знаешь, женат на дочери короля Олофа Шведского, а и детям моим надлежит для пользы отечества судьбу свою с иноземными королями да царевнами связать…

Ярослав помолчал, снова прикладывая мокрый платок к глазам. Андрей не мог понять, к чему говорит князь ему всё это, но спрашивать не смел.

— Три дочери есть у меня, — продолжал Ярослав, — не знаю ещё, какую им судьбу изберу, но на роду им написано в дальних странах жизнь провести…

Андрей вздрогнул. Он вспомнил слова Анны: «И меня в дальний край замуж отдадут? Не хочу я!» Бедная маленькая подружка! Кто станет считаться с твоим желанием? Дело государственное…

— Анастасии, видно, быть за тёзкой твоим, Андреем Венгерским. Елизавете — не знаю ещё. Конунга Гаральда не захотела она — хоть и царского рода, да престол другим захвачен. Я и не неволил её. Однако ж если Гаральд завоюет славу да богатство и престол свой воротит — полагаю, склонится её сердце к нему, и я не против буду. Об третьей, Анне, говорить с тобой хочу.

Андрей поднял глаза на князя. Безумная мысль мелькнула у него в голове. Неужели Ярослав хочет женить его на Анне? Не может того быть. Что он — сын княжеского дружинника, и только. Да и Анну не любит он так, чтобы в жёны брать. Она ему подружка дорогая, с малолетства он ей во всём заступником был, но жениться? И в памяти всплыли тёмные глаза и печальное личико Предславы.

— Ты ей верный друг, я знаю, — сказал Ярослав, снова садясь за стол. — Дружба ей понадобится. Характерная она, своевольная, упрямая, вся в матушку мою, гордую полоцкую княжну Рогнеду. Нелегко ей в чужом краю придётся. И решил я, Андрей, куда бы ни выдал Анну, ты при ней в свите поедешь и с ней останешься, покуда не станет ей чужая сторона родной. Даёшь ли клятву мне — быть для неё всегда другом и опорою?

Андрей встал. Итак, значит, его личная судьба или склонности, как и у княжеских дочерей, должны померкнуть перед государственной надобностью. Прощай, Предслава!

— Я всем тебе обязан, княже, — тихо сказал он, — могу ли возражать против твоей воли? Горько мне покидать родную землю, но клятву даю — навеки! Поеду, куда велишь, и пока сама Анна не скажет, что не надобен я больше ей, стану оберегать каждый шаг её… — Низко склонившись, Андрей коснулся рукой пола у ног Ярослава.

— Спасибо, Андрей. Не горюй — не скоро ещё я тебя в чужие края пошлю. Анне двенадцать только. Много лет ещё проживёшь ты в родном Киеве. Да и темна судьба наша…

— О чём ты, княже?

— Или забыл о печенегах? Чуть не двести лет бьются с ними киевские князья. Тысячи и тысячи людей в печенежской орде. Нападают они внезапно, и не только на Русь, но и на Болгарию, и на Царьград. Ещё много лет назад писал о них учёный Феофилакт Болгарский: «Их набег — удар молнии. Их отступление тяжело от множества добычи, легко от быстроты бегства. Они опустошают чужую страну, а своей не имеют. Число их бесчисленно…»

— Так ведь их давно уж не слыхать, княже!

— Вернутся. Богатого Киева они не оставят. Он их манит своим богатством, а нам нужна мирная жизнь. И, знай, Андрей, если будет ещё набег, будем так биться, чтоб он стал последним. Бой примем смертный за нашу Русь. И кто знает, кому какая участь в том бою уготована…

Тяжёлая дубовая дверь неожиданно распахнулась.

— Спешный вестник к тебе, княже! — вскричал вбежавший челядник.

— Ладно. Ступай с богом, Андрей, и помни разговор наш!

— Не забуду до гроба, княже, — тихо ответил Андрей и, ещё раз низко наклонившись, вышел из горницы.

Глава VII. ВЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

«Ну и народу собралось!» — думал Андрей, с трудом пробираясь сквозь шумную, пёструю толпу.

Подол — торжище Киева — под горой, у самого Днепра, раскинулся так широко, словно бы второй город. У немецких, польских купцов — свои кварталы. Новгородцы построили рубленные из толстых брёвен подворья, с маленькими окошечками и тяжёлыми воротами под пудовыми замками. Мало ли, какие люди шляются?

От скотного рынка доносился рёв животных и тяжкий запах навоза. Оружейный ряд звенел, ровно в колокола били, — покупатели проверяли добротность оружия и кольчуг. А из горшечного слышалось глухое постукивание горшков, мисок да кувшинов под придирчивыми пальцами киевских хозяек. У громадных глиняных корчаг с мёдом да заморским вином толпились мужчины, то же и на житном рынке — закупали пшеницу, горох и ячмень.

А уж там, где арабские купцы с красными бородами заманчиво разложили багдадскую зелёную коду и под цвет ей — бисер, а греческие прельщали разноцветными шелками, стоял такой женский крик, что Андрей не вдруг решился подойти, хоть как раз туда ему было надобно. Просила Анна тайно купить шёлку да бисеру для рукоделия, на подарок сестре-невесте…

Шесть лет пролетело с той поры, как дал Андрей клятву князю. Анне уже восемнадцать, ему самому — двадцать два, и мягкая русая бородка опушила красивое, мужественное лицо. Все его товарищи женаты, у многих ребятишки в теремах кричат, а он вот бобылём живёт. Как жениться, коли не знаешь, куда и сколь надолго уезжать суждено? Да и не пришлась пока ни одна девица по сердцу. Остались в памяти тёмные Предславины глаза…

Андрей тряхнул кудрями, отгоняя тяжкие думы, и решительно окунулся, в суету и гомон шёлковых рядов.

— Что ты так долго-то? — услышал он громкий, нетерпеливый оклик, подходя к княжему двору. — Жду, жду! Купил?

Со всхода[6] навстречу ему бежала девушка. Кто узнал бы прежнюю озорную, с чернильными пальцами девчонку в этой высокой, стройной, синеглазой красавице с золотисто-рыжими косами, уложенными венцом на гордой голове?

— Купил, купил всё, как наказывала. Вот, возьми… Анна схватила свёрток и, опасливо оглянувшись, потащила Андрея в закуток за толстым деревянным столбом.

— Не ровён час, увидит кто — и пойдут болтать. А какой же будет подарок, коли всем ведомо? Разом до сестрицы дойдёт! — быстро говорила она, развёртывая покупку.

— Ну, как? — улыбнулся Андрей.

— Отменно выбрал! — похвалила Анна. — Ты, Андрей, не хуже меня эти дела понимаешь. Вот хорошо-то твоей жене будет! Скажи-ка мне, когда женим-то тебя?

Андрей молчал. Анна неожиданно бросила шёлк и кульки с бисером прямо на дубовый пол всхода и, подойдя к Андрею вплотную, пытливо заглянула ему в глаза.

— Слышь-ка, давно спросить тебя хочу… болтали девки тогда, ещё до печенежской сечи, что ходил ты к какой-то. Что же сталось с ней?

— Не знаю… — слегка отвернувшись, тихо ответил Андрей.

— Как это — не знаешь? Бросил ты её, что ли?

— Господь с тобой, Ярославна! Не бросил — потерял…

— Потерял? Ну, расскажи мне всё, сейчас же расскажи! Друг я тебе иль нет?

Андрей медленно повёртывал на пальце перстень с Перуном-камнем.

— Тяжело вспоминать про это. Сидел я раз у батюшки твоего, про дела говорили. А тут вестник. И оказалось — печенеги снова напали. — Князь как чуял, когда говорил, что вернутся они к Киеву. Ну, потом началось… помнишь ли ту сечу?

— Как не помнить! Страх-то какой был, господи! Всё кругом Киева горело, народ из округи в городе спасался, эти злодеи тысячами под валами кружили, а уж стрел-то, стрел летело — тучи… Нас-то попрятали, только из оконца глядела я, как наше войско из города вышло… Батюшка впереди ехал, в кольчуге железной, а шлем у него так и горел на солнце. — Анна вздохнула и замолкла, вспоминая.

— Да. Посредине князь поставил варягов-наёмников, справа — киевляне стояли, слева — новгородцы. Всем миром за Русь поднялись. Ох, и злая была сеча… Сколько людей полегло, и не счесть. Весь день бились, до самого заката. А с закатом не стерпели печенеги — побежали.

— А вы за ними погнались!

— Погнались. Далеко гнали по степи. Секирами рубили, в реке топили.

— Батюшку долго ждали мы, матушка извелась вовсе. К полуночи только воротился он.

— Вышло всё по слову его — последним стал тот набег. Разбили врагов дочиста, мало их ушло. Крепко запомнили злодеи, больше не совались!..

— Ох, Андрей, и наших немало полегло. Как женщины кричали, когда на поле бежали мёртвых искать! И сейчас вспоминать больно…

Оба замолчали, думая о тех страшных днях. Анна опомнилась первой. Обернувшись так, что золотые косы чуть не упали с головы, она хлопнула Андрея по плечу:

— А как же та-то, твоя?..

— Говорил тебе — не знаю… На другой день побежал я, как безумный, на то место, звал, кричал, жильё даже её нашёл. Жильё цело, не спалено, — стало быть, печенеги не заходили. А ни её, ни деда — с дедом она жила — и следа нет. Куда ушли, когда — неведомо…

— Так, стало быть, жива?

— Кто скажет?

— Жива, жива! И найдёшь ты её, Андрей! Ты же любишь её, потому не женился, да?

— Не знаю, что отвечать, тебе, Ярославна…

— Да хоть и ничего не говори, и так всё знаю, любишь!

Андрей вздохнул. Пригорюнилась и Анна.

— Все кругом кого-нибудь любят… — тихо сказала она.

— Года такие подошли. Вот и сестрица твоя заневестилась.

— Ох, Андрей, — оживилась Анна, — да это ж такие чудеса с Елизаветой приключились! Ты только подумай! Я ведь ещё совсем маленькой была, когда Гаральд в первый раз к нам приехал с норвежским королём Олафом. В гости тогда Олаф к батюшке с матушкой зван был, а Гаральд ему сводным братом приходился. И сразу стал он на Елизавету заглядываться. Она, однако ж, и смотреть на него в ту пору не захотела. А потом, когда погиб Олаф, приехал опять Гаральд, маленького Мангуса, сына Олафова, к матушке на воспитание привёз и к батюшке нанялся с воинами своими. Тут он к Елизавете посватался, да отказала она — горда больно. И уехал Гаральд славу да богатство завоёвывать, чтоб Елизаветы добиться…

— Где ж побывал он?

— Ох, и не перечтёшь всего! У императора в Царьграде служил, с неверными в Африке дрался, в Иерусалим на поклонение святым местам ездил, богатства накопил видимо-невидимо и престол свой норвежский вернул себе!

— И не забыл Елизавету Ярославну?

— Где там забыл! Он всё время про неё одну думал, для неё песни сочинял, целых шестнадцать песен! Сама греческая императрица Зоя в него влюбилась, отпускать не хотела, а он всё равно ушёл, в Киев воротился! К сестрице снова посватался и золотое ожерелье, что Зоя подарила, ей отдал!

— Теперь-то уж согласилась она!

— Как не согласиться! Столько лет любит, на всё для неё шёл. А песни какие ей поёт! Вот в одной говорится: «Мы видели берега Сицилии и, плавая на быстрых кораблях, искали славы, чтобы заслужить любовь русской красавицы!» Или вот другая: «Увы! Я люблю, а та, которую я люблю, русская девушка, пренебрегает моей любовью!» И всё про неё, про неё! И к каждому слову приговаривает: «Звезда ты моя, Ярославна!»

— И что ж, увезёт он её?

Анна вздохнула.

— Увезёт, конечно. И Анастасия к мужу в Венгрию уедет… Видно, так нам на роду написано. Опустеет наш терем девичий, одна я останусь. Что-то мне суждено? А может, обойдётся, дома замуж выдадут? Больно неохота на чужбине век свой скоротать. Женись, что ли, на мне, Андрей!

— Какая ты мне жена, Ярославна, — засмеялся Андрей, — разве отдадут тебя за меня? Да и сама-то ты не пошла бы…

— Верно, не пошла бы… не такой мне муж нужен…

— Знатный да богатый, да звания царского?

— Разве в этом дело? Пусть хоть и бедный и незнатный, да чтоб любил меня, как Гаральд Елизавету, чтоб ради меня ко мне посватался, а не для родства с князем Киевским…

Андрей молчал. Он знал, что не сбудутся мечты его подружки. Отдаст её князь Ярослав в ту страну, с какой союз будет полезен. Кто с девичьими грёзами считаться станет? Потонут они в жизненной реке, как венок бедной Предславы…

Глава VIII. АНАСТАСИЯ

День был весенний, ласковый. Солнышко грело уже по-летнему, не то чтобы тучки — и облака на него не набегали. Цвело всё в Киеве да радовалось. Ребятишки по улицам чуть не раздетые носились, и звонкие их голоса долетали до самого княжего терема.

Хмур сидел только князь киевский Ярослав. Заботы его одолели. Неладно складывались дела для дочери Анастасии.

Давно уже прибежали на Русь Эндре Венгерский, наречённый княжны, и его два брата — Бела и Левенте. Смута да раздоры начались в Венгрии, быть бы юношам убитыми, да тётка Премислава спасла. Была она княжной русской, шепнула племянникам: бегите-де к Ярославу, поможет…

Ждал князь — не образуется ли само? Не утихнет ли? Однако ж не слыхать доброго. Сидят в Венгрии короли разные, сидят не подолгу, промеж себя из-за престола враждуют. А Анастасия чуть не с рождения Эндре обещана. Княжеское слово ломать не след. Да и полюбили они друг дружку. Однако ж за изгнанником бесправным тоже дочери Ярославовой быть не годится.

— Дозволишь ли войти? — раздался низкий, красивый голос.

— Входи, входи, Ирина, — обрадовался Ярослав, — когда ж тебе к мужу доступы не было?

Красавицу шведку Ингигерду, которую он звал Ириной, князь нежно любил. Да и не зря. Не по-женски разумной слыла княгиня киевская. Хоть горда, а к бедным милостива, мужу советчица верная, детям — мать, хоть и любящая, да строгая…

— Слово сказать тебе хочу, — проговорила она, садясь.

— Говори, Ирина. Об чём слово твоё?

— Об Настасье…

— Сам сижу — об том же думаю…

— Что надумал-то? Делать надо. Доколе девку томить станем?

— Ты что скажешь?

— Венчать их пора.

— А после что?

— Известно — что. Посылай дружину, добывай зятю престол. По праву он ему достаться должен, по наследству. Быть Настасье королевой венгерской. Иль не так вы с отцом Эндре решали?

— Так-то так…

— А раз так — ждать боле нечего. Извелась девка, да и Эндре темней тучи ходит. На тебя одного вся их надежда…

Ярослав крепко задумался.

Год с той поры пролетел. Весёлой, богатой была свадьба Анастасии. Звенели колокола всех церквей киевских, рекой лились мёды старые, счастьем сияли лица молодых супругов. А через неделю после свадьбы тронулся в дальний путь поезд большой. Эндре с братьями впереди дружины скакали, Анастасия с девками услужающими в возках ехали, сзади монахи из Лавры тащились. Их Ярослав для поддержания в дочери веры православной послал.

Отправились престол да славу воевать!

И вот — нет вестей. Что-то там, как? Удача ли, беда ли? Какова судьба дочери?

Хмурится князь Ярослав, потемнела, словно каменная ходит княгиня. Нет вестей…

Ранним утром всполошились киевляне. Мальчишки, что рыбу на зорьке ловили, прибежали ровно шальные. Кричат: «Войско, войско идёт!»

А какое войско, откуда? Тихо всё на Руси, нет ни с кем войны. Бросились к терему княжескому. Ярослав уж услыхал, послал гонцов. Недалеко пришлось гонцам скакать, разом воротились, а с ними — и старшой из того войска. У крыльца соскочил с коня, упал князю в ноги.

— Ивашка, — закричал князь, — ты ли?!

— Я, батюшка, я!

— Что у вас? Говори скорей!

— Всё у нас ладно, княже! Со смутьянами венгерскими бились, их одолели, зять твой королём поставлен, Анастасия Ярославна королевой стала.

— А вас всех Эндре домой отпустил?

— Нет, малую толику оставил для оберегу. Да и переженились там некоторые, — засмеялся Ивашка, — больно красовиты, вишь, девки венгерские!

— Письма не привёз?

— Как не привезти? Получи, батюшка!

Завёрнутый в богатую, хоть изрядно уж перепачканную парчу, свёрток перешёл из рук гонца в слегка дрожащие от волнения руки князя. Выбежавшая на крыльцо Ингигерда склонилась вместе с мужем над развёрнутым свитком.

Писала сама Анастасия, крупными, детскими буквами. Писала, что устроились они с мужем в красивом дворце эстергемском, что народ радостно приветствовал Эндре, а смутьяны поубегали, кое-кто погиб, и что великое спасибо шлют король и королева венгерские батюшке-спасителю, князю Ярославу Киевскому…

— Ну вот, бог миловал! — от всей души молвил князь. — Полно теперь тебе изводиться, Ирина! — ласково обнял он жену за плечи.

Вечером почитай что во всех домах киевских шёл пир горой. Встречали-привечали дорогих гостей, воротившихся со славой дружинников.

И в тереме княжеском поднимали кубки за счастье, за удачу молодой королевской четы — Эндре I Арпада и супруги его, Анастасии Ярославны, княжны киевской…

Одна дочь оставалась ещё незамужняя у Ярослава. Одна до поры жила в тереме княжеском — Анна.

Глава IX. МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ

— Андрей! Постой, не беги, слово сказать хочу!

Андрей обернулся. К нему торопливо подходил красивый, стройный юноша. Из-под богатого малинового плаща виднелись голубая рубаха с золотым оплечьем и красные штаны, заправленные в зелёные сапоги. На светлых кудрях лихо сидела парчовая шапка с бобровой опушкой, а лицо очень напоминало Анну.

— Ну, здравствуй Всеволод, пятиязычное чудо! — засмеялся Андрей.

Всеволод изумлённо взмахнул длинными, пушистыми, ну чисто девичьими ресницами.

— Как ты меня назвал?

— Аль не знаешь? Тебя так народ зовёт. Ведь ты, верно, на пяти языках говорить можешь?

— Верно…

— Так чему ж удивляешься? Видно, не зря ты всегда из нас самым прилежным был. Недаром тебя Илларион нам в пример ставил!

— Да-а… Анна-то меня за это поколачивала…

— Так она терпеть не могла, чтоб кто-нибудь над ней возвышался.

— И теперь не больно любит…

— А колотить больше не колотит?

— Скажешь тоже! Разве девка посмеет!

— Смотря какая девка… Ну да ладно. Что ты сказать-то хотел?

— Андрей, батюшка приказал иноземным гостям город наш показать и объяснить, что потребуется.

— Каким же гостям-то?

— От тётушки Доброгневы из Польши письмо привезли. Ты ведь говоришь по-польски?

— Да не очень.

— Ну, всё равно, можешь и по-латыни. Батюшка с ними на латыни беседовал.

— Сам-то ты чего же?

— Мне велено со шведами да с англичанами на лов ехать. Медведя брать. Любопытно им, вишь. А ты уж с поляками погуляй. Да вот они и сами идут!

Представив Андрея двум важным, богато одетым иноземцам, Всеволод убежал.

— С чего же начнём, панове? — спросил Андрей.

— А это как пану угодно. Лишь бы всё в знаменитом вашем городе повидать, чтоб было о чём дома рассказывать.

— Ну, ин, пойдёмте к Днепру, поглядите на корабли наши!

С изумлением рассматривали поляки тесно прижатые друг к другу боками десятки торговых кораблей. С оглушительным шумом летели на берег бочки и ящики. На разных языках кричали и ругались, наблюдая за разгрузкой, их владельцы — купцы. Оборванные грузчики, словно шутя, перебрасывали друг другу тяжёлые тюки.

— Крепкий народ, — покачал головой старший из гостей, седоусый, важный старик, — с таким лучше в мире жить!

— Конечно, лучше, — засмеялся Андрей, — да ведь с вашим королём Казимиром наш князь не только в дружбе, а и в родстве живёт. Сестрицу родную за него замуж отдал!

— Это верно, — кивнул головой младший поляк, — только не всегда так было.

— Подожди, Стасю, — оборвал его старший, — пусть лучше пан скажет нам, что там за корабли в стороне стоят?

— А это жених нашей Елизаветы Ярославны, Гаральд Гардрад, с дружиной на свадьбу прибыл! Вон на том, самом большом, что с муравлёным чердаком, золотыми сходнями да шёлковыми парусами, увезёт он молодую свою…

Над гордым кораблём развевался ещё не спущенный большой четырёхугольный парус с изображением трёх львов. Над двумя другими реяли на фоне тёмного холста птицы с коронами на головах и звёзды.

— У нас про Гаральдов корабль песня сложена, — сказал Андрей, — в ней так говорится:

Высоко его головка призаздынута, Нос-корма была по-звериному, А бока сведены по-туриному, Того ли тура заморского…

— Хорошая песня, — вежливо похвалил старик. — Но удивительно нам, что такой могущественный князь, как Ярослав, дочь свою за Гаральда отдает.

— Что ж так?

— Да ведь хоть он и король, а много лет попросту разбойничал, на том и разбогател…

Андрей с улыбкой поглядел на пана.

— Быль молодцу не укор. А правду ль болтают, будто ваш король Казимир — расстрига? Вроде он монахом был?

— Был… — неохотно проворчал гость. — В монастыре Клюни, во Франции. Однако ж его освободил от обетов сам папа римский, для того чтобы он, верный католик, взошёл на престол польский.

Андрей повёл поляков к киевскому чуду — собору святой Софии, воздвигнутому там, где кипела последняя кровавая сеча с печенегами. Тогда это место находилось за городскими воротами, однако с тех пор город так разросся, что новые, построенные по приказу Ярослава каменные стены окружали уже едва ли не вдвое большее пространство. Железные, украшенные позолотой ворота в глубокой каменной арке, прозванные Золотыми, вели теперь в город. Над воротами возносилась белоснежная церковь Благовещенья, увенчанная золотым архангелом.

Пройдя через Золотые ворота, полюбовавшись ими, церковью и мощной воротной башней из розового кирпича, гости вскоре оказались у громадного здания. На северной и южной сторонах собора толстые столбы с тремя арками внизу и вверху поддерживали каменные хоры, к которым шли витые деревянные лестницы с паперти, обводившей всё здание, увенчанное золотыми куполами. Строгие пропорции создавали впечатление грандиозности и великолепия. Монументальная и торжественная, величаво возносилась София перед изумлёнными поляками.

— Войдёмте вовнутрь храма, Панове, — сказал, снимая шапку, Андрей.

Внутренность церкви тоже была великолепна. Алтарные стены, столбы и главный купол переливались мозаикой, остальные стены и лестницы, ведущие на хоры, украшали многочисленные фрески. Княжескую охоту, княжеский суд, народные увеселения и многое другое из жизни знаменитого города можно было увидеть на этих росписях. Одна же из них изображала всю княжескую семью. Рядом с Ярославом, подносящим Христу изображение Софии, стоит княгиня Ингигерда, во крещении — Ирина, а за ними — дочери и сыновья их.

— Где же в этом прекрасном храме находится князь, когда идёт богослужение? — спросил старик.

— А вон, видите, наверху решётки и пурпурная занавеска? Там, за ними, кафизма, помещение для княжей семьи. Из кафизмы есть дверь на гульбище,[7] а с гульбища деревянный переход прямо во дворец. А ещё по велению князя при сём храме учреждена особая палата, где положены для народного употребления книги, с греческого на славянский язык переведённые. Многие из них собственной рукой князя списаны…

— Князь Ярослав есть правитель просвещённый, — с уважением заметил старик. — О том в разных царствах немало говорится и пишется. Недаром при блистательном его дворе другие, не столь удачливые, правители приют находят. Вот хоть бы тот же Гаральд в своё время или сыновья убитого английского короля Эдмунда… А также много пишут и о красоте и богатстве вашего Киева. Летописец Адам из города Бремена называет его украшением Востока и соперником Царьграда, Ярослава же святым именует…

— Святым? — улыбнулся Андрей. — Нет, не святой наш князь. А что мудрый, так тут не поспоришь. Широко при нём Русь раскинулась. От самого моря Северного до Азии, Венгрии да и к Дании подошла. А сколь много стран торговать с нами посылают, про то вы и сами знаете…

— О, да. Русские товары славятся, особо же — отменные меха.

— Меха же наши и впрямь никому надеть не зазорно. А теперь взгляните, Панове, вот невдалеке от Софии — другой храм, Десятинная церковь прозывается…

— Почему такое название церковь имеет?

— Воздвигнута та церковь батюшкой князя Ярослава, Владимиром Святославичем, и дал он ей от имения своего и от град своих десятую часть. Оттого так и прозывается…

— Кто ж изваял тех прекрасных коней, что за церковью стоят?

— Те медные кони столь древни, что мастер неведом. Вывезены они князем Владимиром из Корсуня.[8]

— А мраморные колонны в храмах? — не без ехидства осведомился младший.

Андрей нахмурился.

— Мрамор действительно привозной. Из-под самого Царьграда: морем, а потом по Днепру-реке везли его. Колонны же из того мрамора наши, киевские мастера высекали. Мастера у нас отменные. Сказывали мне, что ещё сто лет назад по этой части Русь на втором месте после Византии стояла, а уж за ней прочие государства шли…

— Конечно, конечно, — примирительно вставил старик, — мастера русские и на западе ведомы, их изделия дорого ценятся. Видал я у одного владетельного князя турий рог в оправе русской работы, чеканом и резцом излаженной. В середине — два грифа, хвостами, крыльями и шеями сплетённых, кругом же охота на птиц…

Андрей уже устал от своих спутников. «И вздумалось же Всеволоду навязать их мне на шею», — уныло думал он.

— Велик изрядно наш Киев, — обратился он к полякам, — и никак нельзя вам его за один раз оглядеть. Теперь же время к трапезе близится. Дозвольте вас ко княжему дворцу проводить. Отведайте туров жареных, да кабанов, да лебедей, угоститесь русскими медами прадедовскими да квасом игристым!

Низко поклонившись гостям, Андрей с надеждой вглядывался в их лица. Стась облизнулся, а старик воинственно подкрутил свои пышные седые усы.

— Ну, что ж, — важно сказал он, — благодарим пана за ласку…

Все трое быстрым шагом направились к дворцу.

Глава X. ВРЕМЯ ПРИШЛО…

«Предслава, Предслава… — думал Андрей, расхаживая по цветущему садику позади княжеского терема, — заколдовала ты меня, что ли? Может, ты от деда и ведовству была обучена? Отчего бы иначе я двенадцать лет позабыть тебя не мог?»

— Андрей! — услышал он и поднял голову. Высоко у маленького теремного окошечка сидела Анна. Лицо её было грустно, глаза явно заплаканы.

— О чём горюешь, Ярославна? — ласково спросил Андрей.

— Скучно мне, Андрей. Одна в пустом тереме — словечка не с кем перемолвить. Ни с Анастасией, ни с Елизаветой не посмеёшься, как бывало. Далеко мои сестрицы и весточек даже не шлют…

— А ты бы к матушке перебиралась, чем одной-то сидеть!

— И то, нынче перейду. Матушка уж велела. Да вот на прощанье захотелось у оконца своего посидеть.

— Не горюй, Ярославна. Скоро и твоя судьба придёт…

— А какой она будет, та судьба, Андрей?

— Про то твой батюшка ведает. Его воля…

— Воля, известно, его. А жизнь-то моя…

— Андрей! К князю! — крикнул, заглянув в калитку, парнишка-нодросток, из дворцовых служителей.

Помахав Анне рукой, Андрей быстро вышел из садика.

Ярослав сидел один в своей опочивальне. На плечи его небрежно наброшена тёплая шуба — нездоровилось эти дни князю. Перед ним на столе громоздилась, как всегда, кипа всяких писаний.

— Садись-ка, — ответил он на поклон вошедшего Андрея.

Андрей сел и вопросительно поглядывал на князя, но тот всё молчал, задумчиво перебирая какие-то письма.

— Видал ли ты вестника вчерась? — наконец спросил он.

— Какого, княже? Их столько прибегает, разве всех упомнишь?

— То особый был. С границы. До тебя его вести близко касались…

— До меня?

Но Ярослав опять замолчал, пристально, внимательно глядя на Андрея, словно стараясь разглядеть — каков же стал его питомец теперь, придя в полный возраст.

— Два годика тебе до тридцати осталось, а ты всё бобылём ходишь. Моя в том вина… — вздохнул князь.

Андрей не ответил — что проку было перечить? Для видимости? Так князь не из таких. Он неправды терпеть не может…

— Не только твоя, княже, — сказал он наконец, — видать, судьба моя такая…

— Знаю, слыхал.

«И всё-то ему ведомо! — изумлённо подумал Андрей. — Откуда бы? Анна, поди…»

— Ну, вот что. Тот вестник принёс слово про посольство…

— Посольство?

— Из Франции. От короля Генриха.

— Так вроде с Францией у тебя досель дел не бывало, княже?

— Не было. Теперь будут. По Анну они едут…

Андрей побледнел. Да, эти вести близко его касались. Его судьба с Анниной тесно связана…

— Помнишь ли клятву свою? — строго, хотя и с грустью спросил Ярослав.

— Помню, княже…

— Время пришло её выполнить. Отдам я Анну за Генриха. Пусть и эта сторона Киеву роднёй станет. Поедешь ли с последней дочерью моей в края незнакомые?

— Поеду, княже.

— Добро, Андрей. Покамест о том молчи. На неделю вестник послов опередил. Не хочу, чтоб вперёд судачили. Знают про это дело лишь я с княгинею да ты.

Открыв привозной мозаичный шкафчик, Ярослав достал увесистый парчовый мешочек с деньгами.

— Вот, возьми.

— Что ты, княже? За что жалуешь? Да и зачем мне деньги? Слава богу, я у тебя и сыт, и обут, и одет!

— Эх, Андрей, Андрей, глупый ты ещё. Ты теперь должен сам по-княжески выглядеть. Платье справь себе новое, наилучшее, чтобы лицом в грязь перед тамошними не ударить, чтоб вельможею тебя почитали. С королевской невестой едешь… Латинскую-то речь хорошо ли знаешь?

— Говорить могу, только не быстро…

— Первое время по-латыни беседуй, но французский язык учи прилежно да поскорей. Надобно, чтоб всё ты понимал, что кругом тебя при дворе говорено будет. Случится гонец — отписывай мне подробно. Коней купи дорогих, холопов себе во Франции найми, надо будет — и дом поставь. Хотя лучше во дворце у Генриха оставайся — к Анне поближе. А пуще всего — моим именем её остерегай почаще. Горяча больно, не послушлива, на язык скора девка. Не нажила бы врагов себе, упаси бог. Ей ведь там и век коротать…

— Да и мне тоже…

— Нет, Андрей. Как попривыкнет Анна к новой жизни, особливо как дитя родит да скажет тебе, что довольна судьбой своей, — ворочайся. Будет воля господня, застанешь ещё меня в живых, много мне нужного и для Руси полезного расскажешь…

— Спаси тебя бог, княже…

— И тебя тоже, Андрей. Помни же — береги Анну, как сестру родную. Ты ведь мне вроде сына…

— Превыше отца тебя почитаю, княже, и дочь твоя мне родной сестры дороже…

— Ну, спасибо тебе. Ступай же теперь да спехом новую сряду собирай. Помни: всё покупай самое дорогое да красивое. Ступай…

Глава XI. ПОСОЛЬСТВО

— Андрей! Да какой же ты нарядный! Откуда это всё у тебя?

— Князь пожаловал…

— Батюшка? Чем же ты ему так угодил?

— Не ведаю, Ярославна. Добр князь да тароват…

— Лжёшь, Андрей. Чего-нибудь да есть. Не хочешь — не говори, только я всё равно узнаю… Ой, что-то так кричат на улице-то?

За окнами действительно слышался всё нарастающий многоголосый крик. Возгласы изумления, смех, окрики стражников, конский топот… Анна поспешно распахнула окно.

— Господи, Андрей! Неведомые люди, на незнаемых зверях едут! Гляди, гляди! Вроде лошадь, только больно ушаста! А всадник-то весь в чёрном да лысый. Ха-ха-ха! Бежим скорей смотреть!

В дверях появилась княгиня.

— Куда? — спокойно спросила она, взяв Анну за руку.

— Да на улицу, матушка, поглядеть на диво дивное!

— На улицу тебе бежать не след…

— Что ты, матушка, николи ты мне того не запрещала! Да и не одна я, с Андреем вот…

Княгиня Ингигерда обменялась с Андреем понимающим взглядом.

— Ступай, Андрей, погляди, да всё нам и обскажешь. А ты, Анна, иди сейчас же ко мне в горницу да вели девкам в парчовый сарафан тебя обрядить…

Анна застыла на месте, вопросительно глядя на мать. Лицо её медленно бледнело.

— Матушка… то…

— Батюшка сам тебе всё скажет, что надобно. Идём… — И, по-прежнему не выпуская руки дочери, княгиня вышла из горницы. В дверях Анна, испуганная своей догадкой, жалобно взглянула на Андрея. Вздохнув и разведя руками, он потупился…

Решение Генриха I, короля Франции, взять в жёны дочь Киевского князя было закономерным. Ещё до воцарения Ярослава Европа знала уже имя его отца, Владимира. Киев был широко известен как богатый, большой город, имеющий самые разнообразные торговые и политические связи. И хотя сношений между Парижем и Киевом не бывало, и ни один русский не пересекал ещё границ Франции, Россия Владимира и Ярослава считалась в Париже, да и во всей тогдашней Европе, страной весьма могущественной. Кроме того, Анна славилась своей красотой, слухи о которой далеко разносились многочисленными путешественниками, посещавшими Киев. Положение же Генриха было довольно сложным. Далеко не все французские сеньоры его признавали, а некоторые из них даже владели более обширными землями, чем король, и не желали считать себя зависимыми от него. Богатый и могущественный тесть, властитель необъятных неведомых степей Руси, мог, конечно, поддержать зятя…

Послами в далёкий край отправились епископ Мо, Готье Савейр, и Госселен де Шалиньяк, сир де Шони. Савейр был выбран потому, что считался мудрым и учёным. Он изучил различные науки, много размышлял и писал. А главное — епископ обладал осторожностью и серьёзностью, необходимыми для столь высокой и деликатной миссии.

Де Шалиньяк же должен был оберегать его при возможных в дороге многочисленных опасностях. Он ехал рядом с ним, в сопровождении своей свиты. Как выразился Савейр, он был Силой, защищавшей Мудрость.

Когда копыта епископского мула застучали по мощёным улицам Киева, Савейр изумился.

— Взгляните, сир Госселен, — обернулся он к ехавшему чуть позади Шалиньяку, — можно ли было ожидать, что мы найдём город столь обширный и богатый в этой отдалённой стране?

— М-да, — покручивая ус, ответил Шалиньяк, — боюсь, блеск его превышает наш добрый Париж…

— Князю Ярославу, видимо, просто некуда девать золото, иначе зачем бы понадобилось покрывать им башни? — продолжал Савейр, щурясь на сверкающие купола Софии.

В ярких лучах солнца блестели и другие купола многочисленных церквей Киева, и золотые насечки на оружии воинов, отдавших честь посольству у Золотых ворот, и тяжёлые длинные цепи, и мониста киевских жителей, окружавших шумной любопытной толпой медленно едущих всадников.

«Богатая, богатая страна…» — удовлетворённо думал епископ.

— Милости просим, гости дорогие! — приветствовал французов стоявший на лестнице, по княжескому приказу, Андрей. — Отдохните в ваших покоях да закусите с дороги, а потом пожалуйте в приёмную горницу к князю!

Услышав правильную латинскую речь, Савейр с изумлением взглянул на красивого, богато одетого молодого человека.

— Смею ли спросить о вашем имени и звании? — осведомился он.

— Кличут Андреем. Я вырос в доме князя Ярослава, а теперь назначен конюшим княжны Анны.

— Вот как? Очень приятно, господин Андрэ. Где же вы научились так хорошо говорить на древнем латинском языке?

— У нас многие говорят по-латыни, — улыбнулся Андрей, — первый — сам князь. Сын же его, Всеволод, одинаково легко на пяти различных языках беседовать может. Прошу вас в отведённые покои…

Богато убранные горницы снова приятно поразили послов. На крытых бархатом столах стояли золотые кубки и кувшины со сладким греческим вином, лежали переплетённые в кожу книги с тяжёлыми серебряными застёжками, а в красивые, тонкой работы подсвечники были вставлены толстые витые свечи.

— М-да… — снова проворчал де Шалиньяк, когда Андрей, вежливо поклонившись, оставил французов одних.

— Пожалуй, я не удивлюсь, если прекрасная принцесса, которой суждено стать королевой Франции, окажется не только белокурой и мечтательной, как о ней рассказывают, но и образованной… — задумчиво сказал Савейр.

— Ну, что вы, — засмеялся Шалиньяк, — разве бывают знатные девицы образованными?

— Поживём — увидим…

Когда ещё утром Андрей спрашивал князя, вести ли гостей по русскому обычаю в баню, Ярослав засмеялся.

— А помнишь ли, Андрей, что про нашу мыльню писали?

— Как не помнить, — не удержавшись, засмеялся и Андрей.

— Ну, так не веди. Долго ли до греха — не померли бы послы с непривычки. Прикажи в покоях подать умыться. Да не забудь, чтоб с привозным мылом, душистым, которым у нас девки балуются…

— Розой пахнет, — изумлённо фыркнул де Шалиньяк, передавая Савейру взятый с серебряного, украшенного богатой резьбой рукомойника желтоватый кусочек. Савейр со странной улыбкой повертел его в пальцах.

— Да, нельзя сказать, что мы нашли дикарей в этом Гиперборейском краю. Мыло, конечно, пустяк, но… знаете, де Шалиньяк, не пришлось бы нам признать Русь единой, более могущественной и более… счастливой, чем наша прекрасная Франция.

— Вы шутите, монсеньор!

— Нет, друг мой. Многочисленные связи Ярослава простираются от константинопольского двора до английского. Да и подумайте сами, не за красоту только решил король Франции взять жену из такой далёкой страны. Это решение продиктовано именно блестящим положением Руси… А если княжна действительно так красива, как об этом рассказывают, и если, конечно, князь Ярослав согласится отпустить её с нами, можно смело сказать, что история не забудет тех, кто преподнесёт Франции столь прекрасный подарок…

Де Шалиньяк приосанился.

Глава XII. ПРОЩАЙ, КИЕВ!

— Не плачь, Анна, — грустно сказал Ярослав, — что делать? Такова уж судьба девичья — отца с матерью оставить да с мужем век вековать…

— Так, батюшка, коли б не даль такая…

— А сестры твои? Намного ли ближе? Помни: ты княжна Киевская, твой долг жизнь для блага Руси отдать. Надобно нам и с Францией дружбу иметь. Понимаешь ли?

— Понимаю… — всхлипнула Анна.

— Так полно слёзы лить. Выучилась ли ты уже сколько-нибудь по-ихнему?

— Малость понимаю. Говорить покамест не могу ещё. Андрей много более моего успел…

— Выучишься и ты. Времени впереди много…

И, поцеловав дочь, Ярослав поспешно вышел.

Анна обвела глазами горенку, где так весело пробежали годы её девичьей жизни. Вот и конец им пришёл…

Три месяца пролетело с тех пор, как приказала ей мать обрядиться для встречи незнаемых гостей. В тот вечер под сводами приёмной горницы ярко горели свечи, заправленные в серебряные чашечки в виде цветов, чтоб горячие капли воска не упали да не обожгли кого. На возвышении с тремя ступенями стояли два обитых парчой трона и низенькая скамеечка. Анна ещё раньше заглянула туда и поняла — это для неё скамеечка…

А как вышли они все — батюшка, матушка, братцы и она, Анна, — шум пробежал по скамьям с красными полавочниками, что стояли вдоль стен для бояр и знатных дружинников. Все встали, низко кланяясь княжеской семье. На батюшке был плащ парчовый, серебряный, на голове — диадема царская, каменьями сверкающая, а матушкино платье, до того пышное, что и подойти близко не давало, всё было расшито цветами золотыми… Братцы расселись позади тронов, на лавке, а ей велели на скамеечке сидеть. Господи, у всех-то на виду, и чужие эти так и впились в неё глазами. Старик серьёзный такой, уже не в чёрном, а в парчовом облачении, с кружевами, а другой, помоложе, — в богатом платье и всё ус крутит.

Анна было сперва подумала, не сам ли это жених, чего доброго, и огорчилась — не приглянулся он ей. Хоть она по уставу глаз и не поднимала, а всё разглядела. Но оказалось — вельможа, посол тоже. Король, наверное, такой, как Гаральд — высокий, красивый, весёлый. Может, и любит её? По рассказам, конечно. Вишь из какой дали сватов заслал, и дары в серебряных ларцах оруженосцы внесли пребогатые!

За эти три месяца, что жило французское посольство при княжеском дворе да с Ярославом все условия обговаривало, не раз приходил к ней старик, епископ этот, Савейр. Языку учил да про Генриха рассказывал, как ждёт он её, Анну, как возвеличит перед всеми, как будет гордиться красотой своей королевы… Андрей его речи переводил. Слава богу, Андрея с ней батюшка посылает и девок разрешил взять, каких она захочет, из знатных киевлянок. Те-то и радуются — честь всё-таки да и любопытно! — и ревут. Жалко Киева да родителей. А самой Анне так впору на крышу терема забраться да вниз кинуться. Либо в Днепр с кручи. Навсегда ведь, господи, навсегда увезут…

И приданое ей не в утешение, хоть такого богатого она не видала ни у Анастасии, ни у Елизаветы. Сундуков-то, сундуков понабивали! А в них тканей дорогих да мехов — видимо-невидимо. В особой шкатулке кованой, тяжёлой — украшения из золота да камней самоцветных, и столько их, что на трёх невест хватило бы. Батюшка сказал: пусть-де ведомо франкам, из какой страны королеву берут, пусть понимают — не они нам честь оказывают, а мы им снисхождение Анна вытянула из-за ворота цепочку с маленьким золотым ключиком и ещё раз полюбовалась на него. Вчера сама матушка ей ключик на шею повесила. А шкатулку Андрей повезёт, ему доверено, и два стражника особо для того приставлены, кроме другой охраны. Дороги-то нелёгкие, опасные, дальние…

Дверь скрипнула. Анна сквозь слёзы взглянула на вошедшую мать.

— Анна, дитя моё, — необычно ласково сказала всегда сдержанная, суровая Ингигерда, — батюшка с франками решил — завтра вам выезжать…

— Завтра! — ахнула Анна. Сердце у неё словно оборвалось и сразу стало холодно-холодно в тёплой, даже душной горнице.

— Как же так? Ведь говорено было, не скоро ещё ехать?

— Видно, надо так. Пришла я сказать тебе, что верю — достойной своего отца и родины будет дочь моя. Последняя дочь моя…

Голос Ингигерды дрогнул, на глазах выступили слёзы. Никогда не видала Анна слёз матери. Даже когда хоронили маленьких братьев да сестричек, мать ровно каменная была, а не плакала.

Потрясённая Анна зарыдала в голос и кинулась к ногам Ингигерды.

— Зачем, зачем отдаёшь меня, матушка? Или не угодна я чем вам с батюшкой? Или худой была дочерью? За что отсылаете от себя? Или нельзя мне было век при вас оставаться?

Улыбнувшись сквозь слёзы, Ингигерда обняла девушку.

— Анна, милая дочь моя, зачем ты такие слова говоришь? Ведь всё тебе батюшка объяснил, всё ты знаешь. Не проявляй же слабости, недостойной княжны Киевской. Никто не должен слёз твоих заметить. Ты уж не маленькая, двадцать четвёртый год тебе пошёл. С поднятой головой иди навстречу жизни. Пусть гордой, спокойной и величавой, а не слабой увидит Франция свою королеву…

Анна медленно подняла голову, взглянула в глаза матери и тяжело вздохнула.

— Слушаюсь, матушка. Не беспокойся… не осрамлю ни тебя, ни батюшку, ни Руси родной. Никто не увидит на чужбине слёз моих, обещаю тебе. Да только на прощанье как не выплакаться? Навек ведь расстаёмся-то…

Крепко обнявшись, горько заплакали обе, и не постыдилась того даже гордая Ингигерда. Три дочери было у неё, три красавицы лебёдушки, и вот — последняя улетает из гнезда родительского. И нет никакой надежды ещё хоть когда-нибудь свидеться, нет…

Глава XIII. КОРОЛЕВА

Плотно запахнув соболью душегрейку, — в покое было холодно — Анна с любопытством смотрела сквозь тусклое слюдяное оконце на улицу Реймса.

«И что за город такой? — думала она. — Улицы тесные, тёмные, вонючие… Да как им не вонять, коли все нечистоты прямо из окон выливают? И зачем это дома так чудно ставят, чтоб верхние терема над нижними выступали? Темнота-то какая, солнце, поди, век в такую улицу не проберётся. Свиньи под ногами хрюкают, в грязи роются… А у нас-то в Киеве улицы все мощёные, вода по трубам бежит, да и в Новгороде тоже… Неужели же Париж такой же? Денег, что ли, у Генриха нету?»

Вспомнив о Генрихе, Анна вздрогнула. Невдалеке от Реймса встретил он невесту.

Когда показались впереди всадники, бешено мчавшиеся навстречу посольской кавалькаде, у Анны громко застучало сердце. Вот сейчас увидит она своего наречённого, красивого, молодого, влюблённого…

Но приветствовал её грузный, хоть и легко сидевший на коне человек, лет, наверное, не меньше как сорока. Бородка у короля была редкая, глаза маленькие.

Где ж мечты её девичьи? Кому её отдали? Всё завертелось перед глазами Анны. Зареветь бы в голос… да невместно. «Никто не увидит на чужбине слёз моих», — сказала она матушке. Что ж делать, коли судьба и тут надсмеялась…

И, как положено княжне Киевской, Анна горделиво наклонила голову в парчовой, опушённой бобровым мехом шапочке, из-под которой падали на грудь толстые золотисто-рыжие косы. В тот раз разговору не было, да и не очень ещё могла Анна по-французскому. Покланявшись, ускакал Генрих, а они дальше, в Реймс, поехали.

И вот — завтра свадьба. Не станет более Анны Ярославны, княжны Киевской. Кончилась её жизнь…

Год прошёл с тех пор, как покинула она родной Киев. А и весь-то год ехали, далёко больно. Правда, подолгу гостили у родственников. Сперва у тётушки, сестры батюшки, в Кракове пожили. Тётушка Мария, или Доброгнева, как раньше её звали, и муж её, польский король Казимир, сердечно Анну приняли, долго отпускать не хотели. Казимир в Париже живал, знавал Генриха. Хвалил его. Говорил, что высокий, богатый, верхом отлично ездит.

После Кракова в Венгрии задержались, у сестрицы Анастасии. Всю зиму у неё в Эстергеме провели. Анастасию теперь уж не Анастасией, Агмундой кличут. Не вздумают ли и Анну перекрестить на новый лад? Не бывать тому. Не таковская она, не уступит…

Весной дальше тронулись. И по Дунаю-реке на ладьях плыли, и на повозках тряслись, пока наконец Францию увидали.

— Разрешишь ли войти, Ярославна? — прервал её невесёлые мысли голос Андрея.

— Входи, Андрей…

Бережно прижимая к груди, Андрей внёс Аннину приданую шкатулку кованую.

— Понадобится, поди, к завтрему-то? — тихо спросил он.

— Да, видно, что так…

— Грустишь всё, Ярославна?

Нет, даже Андрею не покажет она, какая тяжесть неномерная лежит у неё на сердце. Даже от самого верного друга не примет жалости.

— Скучаю, конечно, по родной стороне да по батюшке с матушкой. А так грустить вроде не о чем, — громко и ясно сказала Анна, — на то и ехала, чтоб за Генриха идти.

Андрей вздохнул. Он отлично понимал и горе своей подружки, и неуёмную гордость её. Что ж, правильно она себя держит…

— Видал я сегодня венчальное твоё облачение, Ярославна, — желая отвлечь девушку, сказал он, — ну уж красота! Говорят, всю зиму его здешние ткачихи да вышивальщицы работали!

— Ну? Какое ж оно? — невольно заинтересовалась Анна.

— Платье вишнёвого цвету, всё как есть золотыми лилиями расшито. А на ноги—туфельки голубые, жемчугом изукрашены…

Анна улыбнулась. Хоть с кем ни венчаться, а всё один раз в жизни доводится. Так хорошо, коли убранство красивое.

— А ещё, — продолжал Андрей, — тебя, первую из всех королев французских, короновать будут. Николи прежде того не было. Нынче же не кто-нибудь на царство идёт — дочь князя Киевского. Почитай, мало сильней да славней его промеж королей в Европе найдётся…

Вот как? Это приятно слышать. Ах, Андрей, верный дружок, знает, чем сердце согреть. Не приведи бог, одной бы, без него, в этой чужой стороне маяться пришлось.

— Слышь, Андрей, а на чём присягать-то велят? Небось на католическом?

— Да, должно быть, что так. Католик ведь жених-то твой, да и все французы то ж под папой римским.

— Не будет того! — вздёрнула голову Анна. — Мне католическое евангелие не свято. На своём присягать стану, что батюшка в благословение дал…

Андрей задумался. Пристойно ли сей вопрос ставить? А впрочем, князь Ярослав, среди другого, оговаривал, чтоб веру менять Анну не неволили, буде когда сама захочет.

— Ну что ж… — нерешительно сказал он, — поговорю нынче с Савейром. Он ведь князю обещался…

— Поговори, — властно ответила Анна, — да не просто поговори, а скажи, не согласна, мол, княжна иначе, и всё тут. Знаешь ведь меня… да и разве не права я?

— Может, и права, Ярославна. А как насчёт венчания? Тоже католическое будет.

— Венчание — дело другое. По вере мужа венчают. А присяга — дело чести моей. По какому евангелию век молилась, на том и клятву дам. Без того — нет моего согласия.

Голос Анны стал резким и надменным. Андрей понял: любым способом надо уговорить французов. Хоть и разумна Анна не по годам, однако ж упряма — особенно, если считает, что права. В этом же деле, пожалуй что, её правда. Православная Русь Киевская, не гоже дочери князя от своих святынь отступать…

— Быть по-твоему, Ярославна. — Уже не по-прежнему, не попросту, как подружке детских лет, а как государыне, низко поклонился Андрей и вышел.

Епископ Савейр сидел в своих покоях и озабоченно листал латинские свитки.

— Входите! — обернулся епископ. — А, это вы, господин Андрэ? Рад вас видеть… Как чувствует себя королева Франции?

— Я от неё с поручением к вашему святейшеству, — официально, как посол, поклонился Андрей. Хотя за дорогу он и подружился с хитрым, умным отцом церкви, но теперь надо было с ним о делах государственных говорить, а может, и спорить…

— Почтительно слушаю, — так же официально ответил Савейр.

— Княжна не согласна на католическом евангелие присягать, — сразу, без подготовки заявил Андрей. — Прошу вас уладить этот вопрос, как было с князем Ярославом договорено.

Савейр помрачнел.

— Как же можно католическому королю не по своему обряду венчаться? Помилуйте, господин Андрэ!

— Не о венчании речь идёт. Венчаться княжна Анна по мужниной вере согласна.

— О чём же тогда?

— О присяге коронационной. Присяга есть дело чести.

Савейр не знал что ответить. Ведь до Анны ни одна из французских королев не короновалась, а стало быть, на этот счёт и обычаев покамест не было. Отказать? Но, путешествуя вместе с Анной целый год, он успел хорошо узнать молодую княжну. Она не уступит в таком деле. Что же получится?.. Помилуй бог, как можно… не простит король. Да и престиж его, епископа, сразу рухнет. А так хорошо всё складывалось…

— Господин Андрэ, — начал наконец Савейр, — согласитесь, это несколько неожиданно…

— Что ж тут неожиданного, ваше святейшество? Дочь такого могущественного властелина, как князь Ярослав, может позволить себе не отступать от веры своих предков.

— Да, князь Ярослав могучий государь, а страна его велика и богата. Но… скажите, господин Андрэ, а как решался этот вопрос в других случаях? Ведь, кажется, дом князя связан родственными узами с немалым числом европейских государств?

— Да вот считайте, ваше святейшество. Сам князь женат на дочери короля шведского, Олафа. Сестра его, как вы знаете, за польским королём Казимиром, а сестра Казимирова за нашим княжичем Изяславом. Княжна Елизавета — за Гаральдом Норвежским, у супруги Андрея Венгерского, Анастасии Ярославны, мы с вами гостили, ещё двое княжичей на немецких принцессах женаты, а старший взял в жёны дочь английского короля. Всеволод же повенчан с царевной греческой, из рода Мономахова…

— И как же решался во всех этих браках щекотливый вопрос, с которым вы пришли ко мне?

Этого Андрей не знал. Как-то не было такого разговору, да раньше и не встревал он в дела государственные… Эх, была не была! Придётся брать грех на душу!

— Насколько мне известно, никто не дерзал принуждать князей Киевских поступать против совести, — сухо и решительно ответил Андрей.

Савейр отлично понял, как обстоит дело, но это нисколько не помогло ему. Так или иначе — завтра свадьба. Откладывать её невозможно…

«Отцов церкви я уговорю, — думал он, — а Генриху совершенно безразлично, на чём будет присягать королева. Да и вряд ли он даже отличит одно евангелие от другого..»

— Могу ли я считать, что князь Ярослав держится тех же мыслей, что и его дочь, господин Андрэ? — вкрадчиво спросил он.

Видно, будет ещё один грех на душе. Разве знает Андрей, как поступил бы князь?

— Безусловно, ваше святейшество. И он по достоинству оценит ваше посредничество…

— Ну что ж, — вздохнул Савейр, — передайте княжне, что желание её будет исполнено.[9]

14 мая 1049 года, в день святой троицы, состоялось бракосочетание Анны, княжны Киевской, и Генриха I, короля Франции.

Гремел никогда до того не слышанный Анной орган, от клубов фимиама, а может, и от узкого платья кружилась голова. Потом была коронация, пир в архиепископском дворце — и новую королеву повезли туда, где предстояло ей прожить отныне всю жизнь.

Глава XIV. ПАРИЖ

Столица Франции была невелика в те дни, когда, подъезжая к Парижу, епископ де Мо Савейр указал на него молодой королеве. Сена окружала своей серебристой лентой мрачный остров Сите, и волны её колыхали на якорях лишь несколько маленьких судёнышек. Анне сразу вспомнились шумные, многолюдные пристани Киева и множество кораблей на Днепре.

В воде отражались башни дворца, ограниченные справа и слева чёрными линиями Малого и Большого мостов. Париж предстал впервые перед своей королевой как путаница крыш, между которыми едва различались узкие улицы…

— Слышь-ка, — тихо сказала Анна ехавшему рядом Андрею, — тёмный какой город-то…

— Полно, Ярославна, — так же тихо ответил Андрей, — это день нынче пасмурный. А вообще слыхал я, что солнышка здесь поболе, чем у нас. К полудню, вроде, ближе они.

Анна не ответила. Может, и правда это, да уж всё равно. Одним солнышком не согреешься, коли на душе темно. Что впереди у княжны Киевской? Одна в чужой стране с пожилым, нелюбимым мужем.

— Андрей, — обернулась она к Андрею, — ты долго ль со мной здесь проживёшь?

— Сколько захочешь, столь долго жить буду…

— Не заскучаешь по дому-то?

— Как не заскучать, Ярославна. По себе, поди, знаешь.

— Я — другое дело. Неволею судьба мне рассудила жизнь прожить. Для блага Руси, батюшка сказал…

— И я для того же послан. Тебе помогать, в чём потребуется, и другое многое, что князю надобно, делать.

— Навек ли приказал батюшка тебе при мне оставаться?

— Нет, Ярославна, того не говорил князь.

— А доколе ж?

— Пока сама не скажешь, что ненадобен более, что к жизни новой привыкла и не горюешь о судьбе своей…

— Ох, Андрей… коли так, не пришлось бы и тебе во Франции гробовой доски дожидаться…

— Как велишь, — вздохнул Андрей, — а только в горе я тебя не покину.

— Верный ты друг, Андрей…

— Так ведь сызмальства росли вместе. Всё равно что сестра родная ты мне, Ярославна…

— Чем это вы заняты, Андрэ? — окликнул весёлый молодой голос. Андрей обернулся. В дверях его покоя стоял высокий, богато одетый придворный.

— Здравствуйте, Жак, — приветливо ответил Андрей. С Жаком де Геменэ он подружился как-то сразу. Хотя все придворные встретили свиту королевы очень любезно, Жак казался Андрею и добрее, и умнее других. Друзья проводили вместе всё своё свободное время, вместе ездили на охоту, вместе появлялись на весёлых пирушках холостой дворянской молодёжи.

— Так что ж вы делаете тут один? — повторил Жак.

— Да вот списывал кое-что из заметок вашего учёного монаха. Любопытно он про старину французскую рассказывает..

— Списывали? — с округлившимися от удивления глазами спросил Жак. — Так вы умеете писать?

— Конечно. А вы разве не умеете?

— Да что вы, Андрэ! — засмеялся Жак. — Рыцарское ли это дело — водить тростником по пергаменту? У нас и читать-то могут одни монахи…

— Вы шутите, Жак?

— Нисколько. Ну зачем графу де Геменэ писать или читать? Для этого у меня есть обученные слуги. А моё дело — владеть мечом…

— Мечом и я не так плохо владею, — улыбнулся Андрей.

— Я знаю. У нас все говорят об этом. И вообще вас считают одним из самых блестящих придворных. Но писать, читать… Да зачем вам это? И где вас научили?

— Наш князь — человек учёный, сам целые ночи читает и приближённым учиться приказывал…

— Ну, а наш добрый король, уж наверное, никогда ничего не читал, а писать умеет разве что своё имя под королевскими указами, — засмеялся Жак, — да ему вовсе не нужна учёность. И без неё у короля довольно хлопот…

— Я слышал. Говорят, многие знатные сеньоры неохотно подчиняются королевской власти?

— Неохотно? Просто не подчиняются. У многих владения обширнее королевских, да и знатность не меньше. Всё время приходится воевать то с одним, то с другим сеньором… Впрочем, хватит об этом, Андрэ. Я совсем не для таких скучных разговоров пришёл к вам.

— Я рад вам, Жак, какова бы ни была цель вашего прихода…

— Ну так велите подать себе одеться — и поедем.

— Куда?

— Сегодня собираются в одном весёлом кабачке близ Парижа.

Андрей хлопнул в ладоши. Вбежал нарядно одетый паж и вопросительно взглянул на хозяина.

— Одеваться и коня! — коротко приказал Андрей.

Мальчик поклонился и убежал.

Вскоре друзья уже торопливо шли по тёмным коридорам. Немало месяцев пролетело с той поры, как впервые переступил Андрей через порог этого дворца, более похожего на крепость, но всё ещё не мог привыкнуть к нему. В мощных, шириной в шесть локтей, стенах чуть мерцали узенькие окна. Коптящие факелы, воткнутые в железные скобы, почти не рассеивали мрак. В сырых каменных залах пахло собачьей мочой, потому что все охотничьи своры короля и придворных жили здесь же. Вытянув лапы, позёвывая, собаки разных мастей лежали у громадных каминов и ленивым взглядом провожали Андрея и Жака…

Больше всего поражало Андрея то, что здесь же, под королевским дворцом, в обширных, иногда залитых до щиколотки водой Сены подземельях содержались многочисленные пленники, а в дворцовых башнях жили палачи и стояли орудия пыток. Как всё это было непохоже на весёлый терем Ярослава!

Каково-то здесь Анне? Она по-прежнему ни на что не жаловалась, когда Андрей навещал её в простой, побелённой горнице, где стояли у очага два деревянных кресла и две табуретки с подушечками из красного сукна. Здесь епископ Готье, с которым Анна оставалась в дружбе, обучал молодую королеву французскому языку. Да и кое-какие науки изучала с епископом молодая женщина. Это удивляло и забавляло короля, но он ни в чём не противоречил Анне, потому что искренне любил и уважал жену. Даже на королевских указах и хартиях она ставила свою подпись рядом с подписью Генриха. И на века было суждено сохраниться в архивах этим словам, написанным славянскими буквами: «Ана Ръина» — «королева Анна»…

— О чём вы так задумались, Андрэ? — заинтересовался Жак.

— Давно нет никаких вестей из Киева. Королева беспокоится.

— Да, гонца в ваши края не пошлёшь. Ведь Киев где-то на краю света?

— Смотря откуда глядеть, — засмеялся Андрей, — если из Киева, то на краю света — Париж.

— Прекрасной королеве незачем оглядываться назад. Она любима и супругом своим и народом. В Париже говорят, что королева Анна — самая красивая и самая образованная женщина Франции. Теперь её родина здесь.

— Но отец с матерью — там. Да и может ли человек позабыть те края, где родился и вырос?

— Женщины созданы не так, как мы. Вот увидите, Андрэ, всё изменится для королевы, когда появится на свет наследник французского престола. Кстати, ему следовало бы поторопиться, как вы находите?

Андрей не ответил. Рассуждать на такую тему он не считал возможным. Впрочем, отвечать и не пришлось. Стража уже раскрывала тяжёлые, скрипучие ворота дворцовой ограды, и, вскочив на богато убранных коней, которых держали наготове у крыльца пажи, молодые люди, в сопровождении небольшой свиты, выехали на улицы Парижа…

Глава XV. МАДЛЕНА ДЕ ГЕМЕНЭ

— Где ты всё пропадаешь, Андрей? — спросила Анна, откладывая в сторону своё рукоделье. — Я за тобой раза три посылала.

— С Жаком гулял вот…

— Вижу, — засмеялась королева, — глаза вон опухли, почитай что и не раскрываются. Как видно, французские вина тебе приглянулись не хуже медов киевских?

— Не очень я и меды пивал, да и до вин французских не такой уж охотник. А от приятелей здешних мне отбиваться не след. Сама знаешь…

— Знаю. Много чего нам не след. И тебе, и мне…

— А что это ты работаешь, Ярославна? — желая переменить разговор, спросил Андрей.

Анна оживилась.

— Герб свой вышиваю, что для себя выбрала. Погляди-ка!

На куске атласа Андрей увидел вышитые рядом две стороны герба. На одной стороне толпились французские лилии, как и следует для герба королевы. А на другой — сердце Андрея забилось — маленькая женская корона венчала такие знакомые, широко раскрытые крепостные врата.

— Узнал, видно? — Голос королевы прозвучал тихо и грустно.

— Как не узнать, Ярославна? Киевские Золотые ворота.

— Да. Далеко они от нас, Андрей, ох, как далеко… Ты вот много лучше меня Париж знаешь, а видал что-нибудь такое ж прекрасное?

— Не видывал.

— А много ль ты уж про жизнь здешнюю узнал? Что батюшке рассказывать станешь?

— Многое здесь чудным бы князю показалось. Знаешь ведь, как заботлив он до купечества: и подворья для них ставит, и стражу для охраны даёт. Парижским же купцам только и гляди, чтоб свои же дворяне не пограбили. По ночам на улицах такое деется — безоружным и не суйся.

— Ну, а народ как?

— Что ж, Ярославна, и у нас смердам не больно сладко живётся. Однако ж французским сервам намного хуже. Шагу не ступи без пошлины — то сеньору плати, то королевским стражникам. Мытный сбор дерут у каждых городских ворот, да и чтоб из улицы в улицу перейти, тоже платить надобно. Налоги, конечно, есть и на Руси, без того не бывает, да и немало их, но всё-таки не столько, как здесь. Нищ народ во Франции…

— Видала я, как ехала-то сюда, — в деревнях всё домотканое да латаное-перелатаное, цвету тёмного, ни одной женщины даже в алом либо в синем платье не заметила..

— Не из чего им платье-то шить.

Андрей замолчал. С новой силой охватила его тоска по родной стороне, хоть никогда она и не проходила. Так, иногда, в шуме придворной жизни, среди весёлых приятелей, стихала немножко. А по ночам, когда всё затихало вокруг и только оклики стражи будили тишину, тоска эта прямо глодала его сердце.

— Давно я хочу поговорить с тобой, Андрей, — продолжала Анна, — вижу ведь, что хоть и весел ты, а в душе у тебя не светло. Тоскуешь?

— Бывает, Ярославна. Не дома ведь…

— А от тоски, говорят, одно верное лекарство есть.

— Какое ж?

— Жена молодая да красивая… Погоди, не дёргай головой-то. Вчера мы с Генрихом про тебя рассуждали. «Пусть, — говорит, — женится у нас, семью заведёт, я и надела для него не пожалею, и титул дам графский».

— Титул мне не надобен, да и надел тоже. А пожалуй, что и жена ни к чему…

— Да ты хоть спроси, кого приглядела-то я?

— Кого ж?

— Приятеля твоего сестрицу, Мадлену де Геменэ. Хороша она, да и богата. Опять же с дружком своим побратаешься… Ты мне сейчас ничего не отвечай. Дело не минутное, сгоряча не решается. Даю тебе неделю сроку, подумай хорошенько…

В дверь постучали. Вошла придворная дама в сопровождении пажа с подносом, на котором лежало письмо.

— Чужеземный купец привёз для вашего величества, — низко приседая, сказала дама.

Анна вскочила с прежней, совсем не королевской живостью и схватила письмо.

— От братца Святослава! — радостно воскликнула она. Андрей хотел выйти, но Анна удержала его.

— Ты останься, Андрей. Тоже, поди, хочется знать, что в Киеве делается, — быстро и весело говорила она, проворно распечатывая письмо. Но, едва бросив взгляд на затейливые, кириллицей выведенные строчки, всплеснула руками и зарыдала.

— Матушка! Матушка! На кого же ты меня покинула! — отчаянно заплакала королева Франции. — Почитай, Андрей, почитай, что братец пишет!

Андрей поднял выпавшее из рук Анны письмо.

Подробно и обстоятельно рассказывал сестре Святослав, что на Руси всё, слава богу, хорошо и тихо, только княгини-матери уж нет больше. Поехала она навестить своего родственника, Рогволода, в город Альдейгабург, да вернуться оттуда не довелось. Там скончалась, а похоронена, как сама наказывала, в Новгороде, под полом новгородской Софийской церкви. Батюшка сильно об ней горюет: для того писать ему, Святославу, наказал, у самого духу на то не хватило…

Придя в свои покои, Андрей сел у камина и, глядя на весёлые языки пламени, задумался. Ишь что придумала Анна! Жениться… ему и на мысль того не приходило.

Мадлену де Геменэ он встречал на пирах королевских, случалось — и на охотах. Хоть и не скакали французские дамы на конях, как Анна, а за охотниками на повозках езживали.

Красива, ничего не скажешь, только горда больно. Однако ж с ним, с Андреем, не гордилась. И разговаривала, и смеялась, и повидаться выходила, когда он у Жака гостил. Жак даже посмеялся как-то: «Милостива к вам, Андрэ, наша красавица. Мало кого она своим обществом балует!»

Не раз певала при нём Мадлена, и глаза её вовсе не сурово на него поверх лютни[10] глядели. А однажды, когда он ноднял оброненную ею розу и, как полагалось по вежливости, спросил, нельзя ли ему ту розу себе на память взять, Мадлена взмахнула длинными ресницами, зарумянилась и сказала: «Возьмите, господин Андрэ». Где, кстати, та роза? Не упомнишь, куда и сунул её…

Пальцы Андрея задумчиво вертели перстень с Перуном-камнем. То совсем другое было, не забудешь. Ах, Предсла-ва, Предславушка! Где ты? Жива ли? Вспоминаешь ли когда-нибудь? Не заменят глаза французской красавицы твоих тёмных очей…

Глава XVI. АРНО

— Молодец, Арно, молодец! Давай ещё!

— Ловко он кувыркается!

— Да и поёт не хуже!

— Слушайте, слушайте! Сейчас он споёт про своего сеньора!

Андрей протолкался сквозь густую толпу на маленькой площади близ рынка. В центре стояли худой юноша, почти мальчик, и глубокий старик с морщинистым, тёмным лицом, обрамлённым седой клочковатой бородкой.

— Я спою вам, как славно живёт крестьянин, — сказал юноша и, ударив по струнам маленькой лютни, запел.

Голос его был чист и звонок, мелодия песни весёлая, и он приплясывал в такт. Но странно — лицо его было серьёзно, даже грустно, да и вокруг никто не смеялся.

«Какой чудной скоморох!» — подумал Андрей и прислушался к словам. Арно пел о том, как крестьянин, отработав и заплатив оброк сеньору, начинает выплачивать ещё и пошлины. Сперва — рыночную, потом — мостовую, потом дорожную… Ну что ж, теперь всё? Куда там! Остаются ещё баналитеты! А это значит: хочешь смолоть зерно дома — плати! Хочешь испечь хлеб в собственной печи — плати! Хочешь давить виноград на собственном жоме — опять плати! Иначе сеньору будет убыток — ведь у него монопольное право и на мельницу, и на печь, и на виноградный жом! Ну, скажем, выполнил всё это крестьянин, хотя одному господу богу известно — как. Решил жениться… и что же? Плати брачную пошлину. Помер у него отец, схоронил его крестьянин, погоревал, но получить в наследство жалкие крохи, оставленные стариком — как бы не так! Плати!

Андрей слушал песенку Арно и думал, что как ни тяжела жизнь киевского смерда, но такое терпеть ему вряд ли доводилось. Ограничил князь Ярослав поборы и строго наказывал лихоимцев, когда узнавал. Впрочем, часто ли он узнавал?..

— Сладкая, сладкая жизнь у крестьян! — продолжал Арно, проделав несколько ловких кульбитов. — До того сладкая, что двадцать лет назад во время неурожаев в Бургундии они копали корни и собирали водоросли, чтобы не умереть с голоду. Но всё равно умирали, даже и те, кто пёк и ел хлеб из белой глины.[11]

Струны лютни медленно и грустно затихли.

Арно кончил петь и обходил слушателей с шапкой. Бросали ему гроши, да и то не все. Богачей в толпе не было… Охваченный чувством острой жалости, Андрей кинул в шапку золотую монету. Арно вздрогнул и посмотрел на него.

— Как благодарить вас за щедрость, господин мой? Я ещё никогда не держал в руках таких денег!

— Я рад помочь тебе… Не хочешь ли выпить вина в соседнем кабачке? И старик, должно быть, не прочь.

— Это мой дед. Но почему господин так милостив? — Во взгляде юноши мелькнуло подозрение.

— Я приехал издалека, — сказал Андрей, — и хотел бы, чтобы ты рассказал мне обо всём, что я услышал в твоей песне.

Арно нахмурился. Зачем этому чужестранцу знать про горе крестьян Франции? Может быть, он вовсе не приезжий, а шпион? Недаром из-под распахнувшегося плаща мелькнуло богатое золотое шитьё камзола… Но в правильной французской речи собеседника музыкальное ухо юноши и впрямь улавливало лёгкий чужеземный акцент. Да и может ли быть у соглядатая такое честное, открытое лицо?

— Из какой же страны приехал господин? — спросил Арно.

— Моя страна называется Русь. Я из свиты королевы.

— Королева милостива к бедным… — задумчиво протянул юноша. — Ну, что ж! Благодарю господина за честь. Пойдём, дед!

В низком, грязном, сводчатом кабачке им подали кислое красное вино, несколько чёрствых, хлебцев и большой кусок жареного мяса. Больше у хозяина ничего не было, но это угощение показалось Арно и старику царским.

— О чём же хочет узнать господин? Я рад служить ему, но что я знаю?

— Расскажи мне о себе, Арно. Почему вы с дедом ходите по Парижу? Почему не живёте дома?

— Эх, господин! От нашего дома ничего не осталось. Когда умер отец, сеньор забрал всё за долги. И я… решил удрать.

— Удрать? Разве ты не имел права уехать?

— Нет, конечно. Я должен был работать на сеньора. Но если я проживу в Париже год и ещё один день, я стану свободным. Так полагается по закону.

— И долго тебе ещё осталось ждать?

— Два дня, господин, только два дня! — ликующе воскликнул юноша. — Завтра исполнится ровно год, как мы пришли сюда!

Человек в чёрном плаще, сидевший за соседним столиком, встал и вышел. Ни Андрей, ни Арно не обратили на него внимания, а дед, разморённый непривычно сытной едой и вином, дремал.

— Кто же твой сеньор?

— Высокородный граф де Геменэ…

— Жак? — вздрогнул Андрей.

— Нет, господин. Граф Жак сын моего сеньора.

— А как ты будешь жить, когда станешь свободным?

— Да так же, господин. Буду петь, плясать, играть на лютне. Свободный, я смогу ходить и по деревням. Ведь мы, скоморохи, желанные гости на любой свадьбе…

В дверях показался человек в чёрном плаще и с ним два стражника. Он указал им на Арно.

— Вот ты где! — засмеялся один из стражников. — Ну, побегал — и хватит! Пошли! — И он схватил юношу за руку. Другой стражник, встряхнув, поднял на ноги деда. Арно, побледнев до синевы, не пытался вырваться. Он знал, что это бесполезно.

— Пошли, пошли! — толкнул его стражник. Арно встал и с укором посмотрел на Андрея.

«Бог мой! — подумал тот. — Ведь он считает, что это я его предал!»

— Минуточку, господа! — обратился он к стражникам. — Может быть; вы разрешите предложить вам вина?

Андрей сбросил плащ. Золотое шитьё камзола ослепительно сверкнуло. Стражники приосанились.

— Эг-ге, — пробормотал один из них, — да это, видно, важная птица! С чего это он забрёл в такую трущобу? Верно, за какой-нибудь девицей… Благодарю вас, господин, — громко ответил он Андрею, — мы с удовольствием выпьем за ваше здоровье…

Пока хозяин кабачка бегал в погреб за вином, Андрей отвёл стражника в сторону.

— Вот что, друг мой, — тихо сказал он, — этот юноша позабавил меня сегодня. Нельзя ли отпустить его?

— Невозможно, господин. Граф де Геменэ заявил о его розыске!

— Да, да, конечно. Но ведь вы могли его и не найти, не так ли? Ему остается пожить только два дня, чтобы стать свободным… — И Андрей вынул туго набитый кошелёк, в котором звякнули золотые монеты.

— Я рад бы услужить господину, — пробормотал стражник. — Но как вон тот, — кивнул он на человека в чёрном плаще, который внимательно смотрел на них, явно стараясь услышать, о чём говорят, — ведь он донесёт на меня!

— Разве ему не нужны деньги? — рассмеялся Андрей и кивнул человеку в плаще. Тот с готовностью подошёл.

— Три? — спросил Андрей, вынимая из кошелька деньги.

— Пять! — подобострастно ответил тот, протягивая руку.

— Возьми и убирайся! — Монеты легли в ладонь, и человек, запахнув плащ, исчез.

— Тебе и твоему товарищу по столько же, — продолжал Андрей, — и забудьте, что вы когда-нибудь видели этого юношу!

— Конечно, господин, конечно! — заверил стражник, пряча золото за пазуху. — Пойдём, Жанно!

Когда за ними захлопнулась дверь, Арно упал на колени и, схватив руку своего спасителя, горячо поцеловал её.

— Полно, друг мой, — ласково сказал Андрей, — возьми деда и постарайся где-нибудь надёжно укрыться на эти два дня!

— Ему не надо никуда идти, — вмешался хозяин, — я спрячу у себя нашего Арно. Мы все его любим. А вам, господин, спасибо от всех нас!

— Виват! Виват! — гаркнуло несколько глоток. Посетители, окружив тесной толпою Андрея и Арно, восторженно глядели на молодого чужеземца.

— И если когда-нибудь вы будете нуждаться в помощи, я окажу её вам, — важно произнёс высокий человек с длинными чёрными усами, — а меня не посмеет ослушаться ни один вор в Париже!

— Это правда, — ввернул хозялн, — Пьеро у них старший!

— Спасибо, друзья! — улыбнулся Андрей. — Желаю вам всем удачи в жизни. А мне пора… — И, ласково потрепав по плечу с обожанием смотревшего на него Арно, он вышел.

— Вот вы, наконец-то! — услышал он звонкий голос Жака. — Мы давным-давно ждём вас здесь, у городских ворот, как условились. Где вы пропадали?

— Да, да, где вы пропадали, Андрэ? — подхватили и спутники Жака — богато одетые молодые придворные.

«Граф де Геменэ заявил о его розыске…» — вспомнил Андрей слова стражника.

— Я готов, господа, — сухо ответил он.

— Вы чем-то огорчены, Андрэ? — с участием спросил Жак.

«А чем, собственно, виноват Жак? — подумал Андрей. — Таков закон его страны…»

— Да нет, Жако! — ласково ответил он другу. — Просто устал немного…

— Ну, сейчас вы отдохнёте! — воскликнул молодой граф. — Поехали, друзья, поехали!

И, бросив несколько монет стражнику у ворот, весёлая кавалькада с хохотом и шутками выехала из города.

Глава XVII. НАСЛЕДНИК

Цоканье копыт громко отдавалось в пустых, предутренних улицах. Город ещё спал. В эту раннюю пору лишь запоздавшие гуляки возвращались по домам под охраной сооружённой свиты. Не безопасны ночные улицы Парижа… Глухие ставни закрывали окна нижних этажей, нигде не было видно ни одного огонька, и ни одного звука не доносилось из замерших жилищ, кроме заунывного лая собак во дворах.

— Вы не заснули, Андрэ? — засмеялся Жак де Геменэ. Андрей встрепенулся и выпрямился в седле.

— Нет. Жак. Просто задумался…

— Это случается с вами довольно часто. Разве у вас так много забот?

— Как вам сказать? Настоящих забот, пожалуй, нет. А думать приходится о многом, конечно.

— О чём же?

— Мало ли? О себе, о нашем Киеве, о королеве.

— О королеве вы можете больше не думать. Она не будет теперь грустить о родине…

— Почему?

— Да потому, что на её руках лежит первенец — будущий король Франции, Филипп Первый. Вы уже видели его?

— Да, — улыбнулся Андрей, — здоровенный мальчишка!

— Тем лучше! Королю нужно крепкое здоровье и громкий голос, чтобы повелевать своими подданными!

— Ну, насчёт голоса всё в порядке. Юный король уже теперь кричит на весь дворец. Старая Сюзон уверяет, что его величество, король Генрих, никогда не был таким крикливым!

— Сегодня мы все увидим нашего будущего властелина. Жаль, что до торжественного пира остаётся мало времени, чтобы хорошенько выспаться…

Жак громко зевнул и потянулся. Андрей с улыбкой поглядел на приятеля.

— Вам не кажется, что мы слишком уж часто возвращаемся лишь к утру? — спросил он.

— Да нет… Когда же и повеселиться, если не теперь, пока мы молоды? Потом будет не то… появится жена, она может оказаться ревнивой! Знаете, мой отец уже поговаривает, что мне пора жениться…

— Я слышал. Говорят, девушка, которую предназначают вам в жёны, очень хороша?

— Да, — безразлично ответил Жак, — это моя кузина. Только она живёт с родителями в поместье и в Париже никогда не бывала. Бог мой, вдруг она окажется деревенщиной! Ну, а вы?

— Что — я?

— Вы жениться не собираетесь?

— Да, кажется, нет ещё…

— Так ли?

Андрей удивлённо обернулся.

— Почему вы сомневаетесь в этом, Жак?

— Да потому, что я тоже кое-что слышал…

Андрей покраснел. Неужели его разговор с Анной в тот день, когда пришло известие о смерти Ингигерды, уже известен при дворе?

Жак насмешливо поглядывал на друга, но Андрей решительно не знал, что сказать.

— Послушайте, Андрэ, — так и не дождавшись ответа, продолжал Жак, — я давно хотел вам намекнуть, чтобы вы проявили больше решительности. Мой отец к вам весьма благоволит.

— Граф слишком добр… — прошептал Андрей, — я ничем не заслужил его благосклонности.

— Та-та-та! — засмеялся Жак. — Какая скромность. Ну тогда я позволю себе показать обратное качество!

— Я не понимаю вас, Жак.

— Не понимаете? Я решил быть нескромным. Знайте же, что моя прекрасная сестрица краснеет до ушей всякий раз, как слышит ваше имя, мой храбрый русский рыцарь! А я нарочно частенько говорю о вас. Разве не чудесно было бы нам с вами стать братьями? Я ведь очень полюбил вас, Андрэ. У меня никогда не было лучшего друга…

— И я люблю вас, Жак. Без вас я был бы одинок на чужбине…

— На чужбине? Разве Франция не стала для вас второй родиной?

— Родина бывает только одна, друг мой, и самая прекрасная страна не может её заменить.

— Но ведь вы навсегда останетесь здесь?

Андрей молчал. Он и сам не знал, сколько ещё придётся ему пробыть в Париже. Тоска по Киеву становилась всё сильнее и сильнее, она не покидала его.

Лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь бархатные шторы окон, казались ему отблеском сияния золотых глав Софии. В тёмных волнах Сены возникали видения светлого широкого Днепра, а на месте маленьких судёнышек мерещились гордые корабли…

Андрей встряхнул головой, чтобы отогнать тяжёлые мысли.

— Я, право, не знаю, что ответить вам, Жак, — сказал наконец он, — только королева может решить — оставаться мне здесь или нет. Я её слуга…

— Как и все мы, — сняв шляпу, галантно поклонился де Геменэ, — но если так, вы, очевидно, останетесь. Планы прекрасной королевы на будущее верного рыцаря мне известны. Наш добрый король намекал о них моему отцу.

Предназначенные для вас поместья обширны, богаты и расположены недалеко от Парижа…

Охваченный тягостным смущением, Андрей не смотрел на друга. Жак засмеялся.

— Вы застенчивы, словно девушка, Андрэ, сказал он, — ну, не будем сейчас развивать эту тему. Вот и дворец, вы дома. Через несколько часов мы встретимся на пиру! Постарайтесь хорошенько отдохнуть!

Пришпорив коня, Жак ускакал. Андрей медленно въехал в открытые стражей дворцовые ворота и, отпустив оруженосца, поднялся в свои покои.

Десятки воткнутых в стены факелов заливали дымным светом громадный каменный зал. На длинных столах громоздились горы жареного мяса. Откормленные каплуны, снова украшенные перьями, после того как их сняли с вертелов, стояли в воинственных позах друг против друга на оловянных блюдах. В руках прислужников, неустанно бегавших вокруг столов, пустели и заменялись новыми кувшины с вином, а на полу, усыпанном объедками, с громким рычаньем возились и дрались из-за костей собаки.

Король Генрих I праздновал рождение наследника.

Андрей сидел рядом с Савейром и с любопытством наблюдал за святым отцом, расправлявшимся с бараньей лопаткой. Жир тёк с подбородка и рук епископа прямо на его тучный живот. Засаленные рукава были наскоро засучены.

— Да, мой юный друг, — прожёвывая мясо, ворковал епископ, — сегодня у нас великий день! Будущее Франции обеспечено. А давно ли вы встречали меня на ступенях дворца князя Ярослава, а? Помните?

Как было не помнить Андрею об этих днях? Он и сейчас видел, словно воочию, дубовые ступени дворцового всхода, толпу смеющихся киевлян, окруживших посольство, себя самого в новом, нарядном, ещё непривычном платье..

— Конечно, святой отец, — вежливо ответил он, — то был знаменательный день.

— О, да! Господь в своей неизречённой милости повелел мне стать орудием в руках его, чтобы выполнить сию историческую миссию…

«Провались ты и с миссией своей! — подумал Андрей, любезно улыбаясь епископу. — Не принесло бы тебя, не пришлось бы мне уезжать на край света из родной земли. Может, другой бы жених нашёлся для Анны, поближе…»

Епископ, тяжело отдуваясь, протянул жирную руку за кубком.

— Выпьем за здоровье Филиппа Первого, друг мой, — предложил он.

Андрей поспешно поднял свой кубок. За здоровье Филиппа Первого? С удовольствием! Кто знает, не принесёт ли его появление свободу ему, Андрею?

— А помните ли пир во дворце князя Ярослава? Ах, русский мёд! Как ни хороши вина Франции — ведь они прекрасны, не правда ли? — а княжеский мёд навсегда запомнился мне. Коварный, коварный напиток!

Андрей засмеялся. Ему вспомнилось, как непривычные к русскому напитку французы с ужасом обнаружили, что не могут встать, — ноги не слушались их.

— Если будет возможность, я постараюсь выписать для вас несколько бочонков, святой отец, — сказал он.

— О, это было бы чудесно! А кстати, я давно хотел спросить у вас, почему тогда духовные лица покинули княжеский пир так рано? Разве ваша религия запрещает своим служителям все радости земные?

«Аще епископ упьётся — 10 дней поста», — вспомнил Андрей митрополичий приказ.

— Видите ли, святой отец, — начал он, — наша религия не так сурова, чтобы запретить духовным лицам все радости. Вы сами видели: им разрешается присутствовать на мирском пиру, вкушать всё, что поставлено на стол, но они должны покинуть пир, как только начнётся «играние, плясание и гудение».

— То есть когда появятся музыканты?

— Ну да.

— А почему?

— Чтобы не осквернять свои чувства виденьем и слышаньем.

— Бог мой! И прекрасные звуки музыки никогда не касаются их ушей?

— Нет, отчего же? Церковные песнопения у нас красивы и музыкальны. А вот дудари, плясуны, гудошники, скоморохи — это всё считается для духовных грехом…

Закончить рассказ Андрею не удалось. Встреченная громкими, восторженными криками, в зал вошла разряженная, сияющая Сюзон с царственным младенцем на руках.

— Виват! Виват! Да здравствует будущий король Филипп Первый! — загремели десятки глоток.

Все кубки взметнулись над головами вставших гостей, ножи приветственно застучали по оловянным тарелкам, а встревоженные собаки залились лаем. Филипп I вздрогнул, сморщился, раскрыл рот и присоединил к общему гаму свой пронзительный вопль.

— Каков голос, а? — гордо сказал король Генрих. — Он сумеет командовать в любом бою!

Филипп, однако, кричал всё громче и громче. Анна, сидевшая рядом с мужем, улыбнулась и, протянув руки, взяла орущего сына из рук Сюзон, а Генрих, обняв их обоих, звучно расцеловал зарумянившиеся щёки жены.

«Как она похорошела!» — думал Андрей, издали улыбаясь подружке своих детских лет. Анна ответила ему лёгким движением руки.

— А что я вам говорил? — услышал Андрей голос подошедшего Жака. — Взгляните, каким счастьем сияет прекрасное лицо королевы. Поверьте мне, она не будет больше грустить!

Прижимая к груди замолчавшего Филиппа и отвечая на приветствия, Анна лукаво поглядывала на друзей, оживлённо шептавшихся на дальнем конце стола. Их близость, видимо, нравилась ей.

— Пора и вам подумать о том, чтобы стать счастливым, Андрэ! — настойчиво продолжал Жак.

— Может быть… — мечтательно ответил Андрей.

— Ну, вот и прекрасно! Выпьем же за счастье, друг мой!

— За счастье, Жак!

Серебряные кубки мелодично звякнули, ударившись друг о друга, и несколько капель вина пролилось на руку Андрея. Он медленно выпил свой кубок до дна, улыбаясь другу и думая про себя, что разные вещи подразумевают они под счастьем. Ах, какие разные!

Не прекрасная Мадлена царила в его мечтах. Не её ласковые взгляды, а золотые купола Софии светили его сердцу…

Русь! Родная, далёкая Русь!

Глава XVIII. ПРОЩАЙ, ФРАНЦИЯ!

«… И я, княже, услыхав о таких бедах его, того скомороха из рук стражников вызволил, памятуя, что ты всегда по справедливости поступаешь и другим так же велишь. А через неделю прибег он ко мне, как дед его помер, и служить попросился. И я взял его слугою. Парень добрый, собой хорош, умён и старателен. Кличут же его Арно. А ещё, княже, да будет тебе ведомо, внук твой на зависть всякому отцу с матерью уродился. Руки-ноги большие, глотка горласта, нрав бойкий, здоровье преотменное, в добрый час сказать, чтоб не сглазить, упаси господи. Лицом хорош, однако ж не в твою породу вышел. Глаза только синие, как у матери да у бабушки, — блаженной памяти княгини Ингигерды. А в прочем — чистый француз…»

— Господин Андрэ, зовёт королева! — доложил вбежавший Арно.

— Хорошо. Скажи — иду.

Убирая в шкатулку недоконченное письмо, Андрей подумал, что бог весть, когда доведётся случай весточку эту князю Ярославу отправить. Годы и годы могут пройти, прежде чем снова забредёт купец или другой кто, на Русь идущий. Неведомо князю даже, что стал он дедушкой будущего короля Франции. Ах, ты, даль, даль проклятая, дороги трудные, опасные, Киев с Парижем разделяющие…

В коридорах дворца навстречу Андрею попалась старая Сюзон. Андрей вежливо раскланялся с ней, будто с важной дамой, — бойкая, умная старуха нравилась ему, и он знал, что она искренне предана Анне.

— Э-э, красавчик, — подмигнула Сюзон, фамильярно хлопнув его по плечу, — скоро будем, говорят, пировать на твоей свадьбе?

«Фу ты, господи, — подумал Андрей, — кажется, весь дворец знает о моих делах куда больше, чем я сам!» Старуха, хитро улыбаясь, явно ждала ответа.

— Полно, матушка Сюзон, — сказал он, — что это тебе вздумалось женить меня? Я ещё молодой, погулять хочу!

— Секретничай, если хочется, — засмеялась Сюзон. — А я что знаю, то знаю. Ну, ступай, королева тебя ждёт, да и мне некогда…

Анну Андрей нашёл около позолоченной, увенчанной короной колыбельки Филиппа. Молодая женщина мерно покачивала уснувшего сына, чуть слышно напевая старинную русскую песенку, которой когда-то и её убаюкивали няньки да мамки. Сияющие глаза королевы с любовью и гордостью смотрели на пухлое, красное личико.

— Тсс… — шепнула она. — Еле-еле угомонился. Такой вояка — не приведи господи! Выйдем отсюда.

В соседнем покое, где толпились придворные дамы и девицы, Анна указала Андрею на стул около камина и, знаком отпустив приближённых, села около него.

— Ты всё хорошеешь, Ярославна, — улыбнулся Андрей.

— А я вот про тебя не могу того сказать. Худой стал такой да бледный, ровно тебя хворь какая точит. С чего бы?

Андрей молчал, глядя в сторону.

— Ты почему не отвечаешь? Или уж позабыл, как клялся по дружбе ничего от меня не скрывать? Говори!

— О чём говорить-то мне? Здоров я…

— Может, по девице какой сохнешь?

— Вот придумала тоже! — засмеялся Андрей.

— Ну, слушай же. Разговоры давно идут, время дело делать. Пора тебе жениться, Андрей, да вот такого же бутуза завести, как мой. Поверь мне, нет на свете большей радости.

— На тебя глядя, и нехотя в то поверишь. Светишься вся.

— Генрих хочет нынче же указ подписать, и я руку приложу…

— О чём?

— Да об тебе же. Графом тебя жалуем, поместье даём богатое, а свататься к Мадлене де Геменэ уж сам езжай. Отец её согласен, да и девка не прочь. Будете братцами с дружком твоим.

Андрей ничего не ответил. Анна пытливо поглядела на него.

— Иль не по душе тебе Мадлена-то?

— Отчего ж? Девица предобрая…

— За чем же дело стало?

Андрей поднялся, медленно прошёл по комнате и остановился у окна.

— Ярославна, родная моя, — с трудом выговорил он, с мольбой глядя на королеву, — иль и впрямь хочешь навек меня в Париже оставить? Иль не видать мне боле родного Киева?

Анна побледнела. С тех пор как родился Филипп, воспоминания о былом почти не мучили её. Любила она по-прежнему и батюшку, и братцев, но как-то отодвинулось всё, затуманилось. Сын впереди всех встал… да и знала она, что не бывать ей больше на Руси, что здесь, с мужем и сыном, её место. Королева она, не княжна Анна Ярославна… Андрей — дело другое. Для неё только сюда приехал, по батюшкиному велению, да с надеждой воротиться когда-нибудь…

— Видно, не привык ты… — тихо сказала она.

— Никогда не привыкну, — так же тихо ответил он.

— Тоскуешь?

— Ни днём, ни ночью забыть не могу. Купола золотые во сне и наяву мерещатся.

— Да ведь нет у тебя там никого!

— Русь есть…

— Русь… — Крупные слёзы выступили на глазах королевы.

Русь, родная, недостижимая, навеки утраченная. Ну что ж, хватит того, что ей здесь суждено оставаться. Семья у неё, сын любимый. К мужу привыкла она, любит он её, уважает. Да и Франция теперь уже не чужая ей — во всех делах Генрих с ней советуется, много она доброго через него делает. Савейр вон говорил, что чуть что не ангелом французы свою королеву почитают. А что есть у Андрея, друга верного, преданного? Богатство? Весёлые дружки? Не очень-то ему всё это нужно. Хотела женить его, чтоб прижился, корни пустил бы, навек близ неё остался. Последний ведь из киевских он. Девки замуж за французов повыходили, в поместьях живут; стражники, что батюшка с ней посылал, сразу, ещё из Реймса, воротились. Андрей только и остался. Неужели ж его навек счастья лишить? Видно, без родины не найдёт он его, счастья-то.

— Так ты оттого и худущий такой, да смутный стал, что Киева забыть не можешь? — задумчиво спросила Анна.

— Не знаю, Ярославна. Может, и оттого…

Долго молчали оба, думая каждый о своём. Наконец королева встала, выпрямилась и рукавом утёрла заплаканные глаза.

— Поезжай, Андрей… — тихо, чуть слышно сказала она.

Андрей вздрогнул и отшатнулся, не веря ушам своим.

— Что ты говоришь, Ярославна?

— Поезжай, говорю, домой.

— А ты как же?

— Что ж я? У меня теперь своя жизнь, другая. Привыкла я… а твоё счастье отнимать не хочу. Худая то была бы плата за верность твою да любовь. Вовек доброты твоей не позабуду, а держать боле — не держу. Поезжай, Киеву родному от Анны земной поклон отдай, — голос королевы дрогнул, — здешние же дела твои я сама улажу и Генриху скажу, и графу де Геменэ объясню. А Мадлена в девках у них не засидится — хороша собой, знатна, богата…

Но судьба Мадлены не слишком интересовала Андрея. Киев, Киев! Вот оно, счастье, в которое он и верить-то перестал!..

— Не знаю, как и благодарить тебя, Ярославна… — с трудом выговорил он.

— Ты ступай покамест, ступай… потом договорим… — и Анна, с трудом сдерживаясь, чтобы не зареветь в голос, как бывало, быстро вышла из комнаты.

Глава XIX. ДОМОЙ, ДОМОЙ!

Солнце уже клонилось к западу, когда двое усталых, запылённых путников подъезжали к небольшому приморскому городку Марселю. У первого постоялого двора старший из них придержал коня.

— Остановимся здесь на ночь, Арно, хорошенько поужинаем и выспимся. А уж завтра станем узнавать насчёт корабля!

— Слушаюсь, господин Андрэ…

Навстречу приезжим торопливо выбежал хозяин.

— Милости просим! Милости просим! Ужин уже готов, сегодня у нас отменная рыбная похлёбка с чесноком!

Путники спешились. Арно взял поводья обоих коней и вопросительно взглянул на хозяина.

— Ты ступай туда, малый, на задний двор. Там и конюшня, поужинаешь и переночуешь с моими конюхами. А господина прошу покорно в покои…

«Покои» оказались низкой, грязной и тёмной комнатой, освещенной только отблеском огня, пылавшего в огромном камине. За длинным столом шумели и стучали кружками постояльцы.

— Эй, хозяин! — закричал один из них, — где же твоя хвалёная похлёбка?

— Сейчас, сейчас! Венецианцы всегда шумят больше всех! Садитесь к огню, господин. Вы желаете, конечно, поужинать отдельно?

— Вовсе нет, — улыбнулся Андрей, — и, я надеюсь, твои постояльцы уделят мне местечко за общим столом?

— Вот это я люблю! — закричал тот, кого хозяин назвал венецианцем. — Синьор не спесив и не брезгает простыми людьми! А моряки всегда рады выпить с хорошим человеком. Садитесь с нами, синьор!

— Вы моряк? — спросил Андрей, садясь за стол.

— Джузеппе Галеотти к вашим услугам, с торгового корабля «Санта Мария», из славной республики Венеция!

— Я очень рад нашему знакомству, синьор Галеотти…

— Э, зовите меня попросту Джузеппе. Я ведь всего только матрос, синьор, так же, как и все эти ребята!

— Позвольте мне, для первого знакомства, предложить вам всем вина, синьоры. Прикати-ка сюда хорошенький бочонок, друг мой! — кивнул Андрей хозяину.

Тот бросился со всех ног исполнять приказания. Моряки весело загалдели, радуясь угощению, и вскоре перед каждым уже стояла большая глиняная миска с ароматной похлёбкой и кубок с густым красным вином.

— Послушайте, Джузеппе, — сказал Андрей, — а ведь я как раз собирался искать в Марселе моряков.

— Вот как? Синьор, верно, хочет отправиться куда-нибудь морем?

— Вы не ошиблись.

— А могу ли я узнать, куда именно?

— В Константинополь.

Джузеппе грохнул кулаком по столу так, что задребезжала вся посуда.

— Тише, ты! — проворчал хозяин.

— Отстань! Да знаете ли вы, синьор, что святая дева, наверное, сама указала вам путь? Ведь наша «Санта Мария» именно туда и плывёт!

— Это просто чудесно! — обрадовался Андрей. — И вы думаете, капитан согласится взять меня?

— Ха-ха-ха! — расхохотался Джузеппе, а за ним и все матросы. — Да наш старый Пьетро возьмёт на борт хоть самого дьявола, при условии, конечно, что у дьявола водятся деньги!

— За этим дело не станет!

— Тогда всё в порядке. Считайте себя уже в Константинополе, синьор!

— Ну, ну! — недовольно проворчал один из моряков, постарше. — С ума ты сошёл, Джузеппе, что так искушаешь судьбу? Надо ещё, чтобы святая Мария помогла нам доплыть!

— А уж это пусть сам синьор её молит! Я говорю только о том, что синьор поплывёт с нами. И он, конечно, не постоит за деньгами на пудовую свечу пресвятой деве, покровительнице моряков. Тогда она сохранит нас от штормов и пошлёт попутный ветер в наши паруса!

Джузеппе набожно перекрестился. Андрей вынул из кошелька монету и положил на стол.

— Пожалуйста, Джузеппе, поставьте свечу пресвятой деве сами. Ведь недаром ваш корабль носит её имя. А когда вы собираетесь отплыть?

— Да дня через два или три, синьор, когда будут погружены все товары, которые должны доставить в Константинополь.

— Вот и прекрасно…

После ужина матросы разошлись. Андрей попросил Джузеппе ненадолго задержаться.

— Я никогда не бывал в Венеции, — сказал он, — не расскажете ли вы мне о ней?

— С радостью, синьор. Что вы хотите знать?

— Ну, прежде всего, большой ли это город?

— Город? Ну, да, синьор, конечно, город, только он состоит из нескольких городов.

— Как это?

— А так, что Венеция стоит на островах. Их вообще-то сотня, но главных двенадцать: Градо, Беббе, Каорле, Гераклея, Иезоло, Торчелло, Мурано, Маламекко, Повелья, две Кьоджии — Большая и Малая. А самый главный из всех — Риальто. Там и собор святого Марка и дворец Дожей.

— Дожей? Это кто?

— Неужели синьор не слыхал? Дож — наш правитель.

— Как короли в других странах?

— Э, нет, синьор. Когда умирает король, власть переходит к его сыну, не так ли?

— Конечно.

— Ну а дож избирается пожизненно. Когда он умрёт, выбирают другого.

— Как же зовут вашего теперешнего дожа?

— Доменико Контарини. Он управляет Венецией с тысяча сорок второго года, после смерти старого Доменико Флабениго. Теперь портрет Флабениго уже висит в той зале дворца, где вешают портреты всех дожей вот уж три с половиной сотни лет. Когда-нибудь займёт своё место и Контарини, да пошлёт ему Мадонна долгую жизнь!

— А дворец Дожей красив?

— О синьор! Прекраснее его разве только собор святого Марка! В последние часы дня, когда канал дворца Дожей уже подёрнут мглою, алые закатные лучи так удивительно освещают два этажа колонн дворца внизу и сплошную стену наверху! Я думаю, чертоги самого господа бога не лучше…

— Однако!.. — улыбнулся Андрей. — Я боюсь, что вы богохульствуете, Джузеппе!

— Что вы, что вы, синьор! — испуганно перекрестился Джузеппе. — Я хотел только рассказать, как прекрасна Венеция!

— И с многими странами торгует ваша Венеция?

— О, да! Наши корабли ходят в Византию, в страны Леванта, в Египет. Они возят и свои, и чужие товары.

— А какие же товары производит сама Венеция?

— Стекло, шелка, всё, что нужно для оснастки кораблей: канаты, паруса, цепи, якоря. Всякие вещи из золота — ах, какие красивые вещи! Синьор, наверное, видал наши знаменитые золотые цепочки? Каждая девушка молит пресвятую деву послать ей такую цепочку!

— Значит, Венеция очень богата?

— Да-а, — засмеялся Джузеппе, — конечно, не все богаты, синьор. У нобилей[12] куча денег, а я, например, зарабатываю только-только, чтобы прокормить семью… Но, ведь так везде, не правда ли?

— Везде, — подтвердил Андрей.

— И в вашей стране тоже? Кстати, не скажет ли мне синьор, откуда он родом? На грека вы не похожи, на француза тоже…

— Вряд ли вы слыхали о моей стране, Джузеппе. Она очень далеко. Я из Руси…

— Как же не слыхать? В Константинополе я видал немало ваших купцов и матросов. Здоровенные ребята! Мало кто решался лезть с ними в драку! Но впервые я вижу русского во Франции. Да и наёмников русских я не встречал ни в каких войсках. Видно, ваши парни не нуждаются в деньгах?

— А ведь вы правы — я тоже никогда не слыхал, чтобы русские служили в войсках у чужеземных государей, хотя у нас самих много наёмных солдат. Должно быть, русские слишком сильно любят свою родину, чтобы служить на чужбине, Джузеппе. Я тоже не поехал бы во Францию, если бы меня не послал наш князь…

— Счастливая Русь, — вздохнул Джузеппе, — но, однако, пусть синьор извинит меня — мне пора на корабль, иначе старый Пьетро подумает, что я сбежал. До скорой встречи на борту «Санта Мария», синьор!

— До скорой встречи, Джузеппе…

— Всё, что вы приказали, я купил, господин Андрэ. Мы можем отправляться…

— Мы? Разве ты тоже собираешься на Русь?

— О, господин Андрэ, я никогда не думал расставаться с вами. Позвольте мне служить вам всегда!

Андрей несколько раз задумчиво прошёлся по комнате и остановился перед Арно, испуганно и выжидательно смотревшим на него.

— Милый мой мальчик, — сказал он тихо, — я сам полюбил тебя, как родного, и, видит бог, мне тяжко расставаться с тобой. Но… взять тебя с собой я не могу.

— Почему? Почему, господин Андрэ? Разве я плохо служил вам? Разве вы недовольны мной?

— Нет, Арно. Я очень доволен тобой; именно потому, что хочу тебе добра, я и не возьму тебя.

Арно смотрел во все глаза, но, видимо, ничего не понимал.

— Видишь ли, Арно, — продолжал Андрей, — нет ничего страшнее для человека, чем потерять родину. Я испытал это на себе и не хочу такой судьбы для тебя. Ты француз, мой мальчик, и Русь—чужая тебе. Ты будешь тосковать там, как я тосковал в Париже. Оставайся дома, женись и будь счастлив!

— Счастье… Снова петь и кувыркаться на площадях? Разве во Франции простые люди бывают счастливыми, господин Андрэ?

— Простым людям везде живётся трудно, Арно. Но тебя я избавлю от тяжёлой доли. Возьми этот кошелёк. В нём достаточно денег, чтобы купить участок земли или небольшой кабачок…

— О господин Андрэ… вы так добры ко мне:.. но лучше бы вы не давали никаких денег, а позволили не разлучаться с вами… — И, не удержавшись, Арно зарыдал, как маленький мальчик.

Андрей вздохнул и ласково обнял юношу за плечи.

— Что делать, Арно? Даже самым близким друзьям суждена рано или поздно разлука…

— И вы никогда, никогда не вернётесь больше?

— Нет, Арно. Не вернусь…

И на другой день, когда надутые свежим ветром паруса «Санта Марии» уносили её всё дальше и дальше от причалов Марселя, Андрей долго, до ряби в глазах, смотрел на худенькую фигурку, отчаянно махавшую красным шейным платком вслед кораблю.

Глава XX. ВЕСТЬ С ТОГО СВЕТА

Джузеппе положил вещи на скамью и весело посмотрел на Андрея.

— Ну, вот — вы и на месте, синьор. В этом предместье Константинополя всегда останавливаются русские. Вы легко найдёте попутный корабль. Может быть, и сейчас есть какой-нибудь русский купец… Эй, Харитон!

Неторопливой походкой вошёл толстый, немолодой грек. Поклонившись Андрею, он молча ждал.

— Я хочу остановиться у вас, чтобы подождать какого-нибудь корабля на Русь, — сказал Андрей.

Грек всё так же молча хлопнул в ладоши и указал вбежавшему мальчишке на вещи. С трудом, видимо, напрягаясь, тот потащил куда-то наверх тяжёлые тюки Андрея.

— Господин будет ужинать? — медленно и важно произнёс наконец хозяин.

— Да, конечно. Вы поужинаете со мной, Джузеппе?

— Благодарю вас, синьор, но я должен идти. Сейчас начнут разгрузку, а старый Пьетро не слишком любит нанимать много здешних грузчиков — им ведь надо платить — и предпочитает выезжать на наших спинах..

— Ну, тогда до свиданья, Джузеппе, и спасибо вам за всё!

— Это вам спасибо, синьор. Благодаря вашей щедрости моя семья проживёт этот год в достатке. Да пошлёт Мадонна удачу во всех делах синьора! — Джузеппе, поклонившись, торопливо вышел. Андрей вздохнул и устало опустился на скамью.

Плаванье было нелёгким, несмотря на пудовую свечу пресвятой деве. Несколько раз «Санта Марию» трепали свирепые штормы, дважды её паруса уныло висели, придавленные жарким дыханьем безветрия. Но вот наконец он у цели. Константинополь — это уже почти Киев. Если повезёт, за месяц-полтора он доберётся до дому…

— Скажи, друг мой, есть здесь сейчас русские купцы? — обратился Андрей к хозяину, всё так же молча смотревшему на него.

— Сейчас нет, — коротко ответил грек.

— А часто ли они приплывают в Константинополь?

— Часто. Ждать придётся недолго.

— А как недолго?

— Этого я не могу сказать. Фёдор Кривой хотел быть в этом месяце, да ведь это он говорил год назад…

— Но есть, наверное, другие русские купцы?

— Много русских купцов приходят к нам. Надо ждать.

— Придётся… — вздохнул Андрей, и, устало потянувшись, отправился в отведённую ему комнату. Наскоро поужинав, он заснул как убитый.

Уже несколько недель жил Андрей у Харитона. Он бродил по улицам «первого города мира» и восхищался его красотой. Великолепные здания, триумфальные арки, башни, обелиски напоминали о различных событиях, происходивших в Византии на протяжении веков. Громадный город окружали каменные стены со множеством ворот, большинство которых вело к морю и лишь несколько — в сторону материка. И здесь были свои Золотые ворота, только совсем непохожие на киевские. Над их сводом высилась бронзовая статуя богини Победы и позолоченный орнамент окружал многочисленные надписи.

Чаще всего Андрей ходил в порт, надеясь увидеть наконец русский корабль. Константинопольская бухта по праву называлась Золотым Рогом — такое изобилие товаров привозили большие торговые суда. Больше, пожалуй, чем в Киев, нехотя признавался себе Андрей. Ящики, кипы, тюки с утра и до позднего вечера летели на окаймлявшие часть залива набережные. Бойкие венецианцы и генуэзцы привозили сюда богатства из всех известных им стран земли, да и сами восточные купцы тоже частенько приплывали в Константинополь.

Андрей подолгу вглядывался в реющие над Золотым Рогом паруса, похожие на причудливые белоснежные крылья, но, когда они приближались, он видел всё те же фелюги и галеры. Фёдор Кривой не торопился, да и другие что-то задерживались.

Невдалеке от бухты располагалось большинство храмов и дворцов, споривших друг с другом в великолепии. Андрей, вероятно, мог бы увидеть блистательную роскошь императорского дворца и помпезные церемонии, которыми этикет окружал базилевсов.[13] Хотя у него и не было никаких бумаг к византийскому двору, имя князя Ярослава открыло бы ему дворцовые двери. Но ему не хотелось унижать себя даже попыткой. Он слышал, какой спесью полны и сам император — «живое воплощение бога на земле» — и окружающая его сложнейшая иерархия различных «чинов» македонской династии, царствующей ныне в Константинополе. От самых высших придворных до маленьких — тысячи чиновников строго распределялись по рангам и получали от казны свою «рогу».[14]

Солнце начало клониться к закату, когда Андрей, в последний раз окинув взглядом порозовевшие волны Золотого Рога, решил вернуться к себе.

«Видно, и сегодня не будет никого», — уныло думал он, медленно идя по длинным, узким улицам. На плоских крышах домов горожан и на террасах, сплошь покрытых вьющимися растениями и цветами, смеялись и переговаривались женщины. Над городскими стенами особенно рельефно выделялись верхушки высоких кипарисов, обступивших город со всех сторон.

— Едет! Едет! — раздались крики. В конце улицы показалась богато украшенная повозка, запряжённая конями в позолоченной сбруе.

— Кто это? — спросил он стоявшего рядом старика.

— Как? Ты не знаешь, чужеземец? — удивился тот. — Это Михаил Пселл, мудрый юрист, философ, историк и поэт. Говорят, он самый образованный человек в Константинополе… после базилевса, конечно, — поспешно добавил старик.

— У вас так чтят учёных? — изумился Андрей.

— Ну, — нехотя ответил старик, — Пселл не только учёный. Он занимает при дворе высокое место протосфапария, и от него много зависит. Его боятся…

Андрей знал имя Пселла. Он читал его «Логику», в которой, как говорили, излагалось учение древнего греческого философа Платона. Так вот он, значит, какой!..

Стемнело. В лунном свете призрачно заблестели вознесённые над городом многочисленные шпили. Улицу пересекли гигантские тени башен собора святой Софии, и в решётчатых окнах зажглись огоньки.

«Скорей бы! Скорей бы домой!» — тоскливо думал Андрей, подходя к постоялому двору. Харитон, уже привыкший к своему постояльцу, встретил его улыбкой. После ужина Андрей снова вышел на улицу и сел под большим деревом. Харитон тихо подошёл к нему и осторожно кашлянул, чтобы привлечь внимание.

— Я давно хотел спросить у тебя, господин, — начал он.

Андрей вопросительно обернулся к греку.

— Я думаю об этом с тех пор, как узнал твоё имя, — продолжал Харитон, — но мне нужно знать наверное…

— Что тебе нужно знать, Харитон? — улыбнулся Андрей.

— Ты ли тот конюший, которого киевский князь Ярослав послал во Францию в свите своей дочери Анны?

— Я, — удивился Андрей, — а откуда тебе это известно?

Харитон снова откашлялся.

— Есть у меня для тебя поручение, — медленно проговорил он, — и много лет уж оно лежит у меня.

— Поручение? Ко мне? От кого же? Ты, наверное, ошибаешься, Харитон…

— Нет, господин..

Рука Харитона опустилась к широкому поясу и достала оттуда завёрнутую в шёлковый платок маленькую коробочку. Андрей раскрыл её, и у него перехватило дыханье. В висках застучало, сердце сжалось мучительной болью.

В коробочке лежал перстень с алым камешком, подаренный им Предславе.

Глава XXI. «…НЕТ НА СВЕТЕ ПРЕДСЛАВЫ»

Словно исчезло вдруг всё: и пыльная улочка константинопольского предместья, и ночное небо, усеянное крупными звёздами, и ветви платана над головой, и тучный Харитон. Лесная чаща обступила Андрея, зазвенел тихонько ручеёк. Алые лучи закатного солнца осветили смуглое личико, тёмные глаза девочки.

«Если получишь его когда, — знай, нет на свете Предславы», — услышал он, будто наяву, милый, нежный голос. Что ж это? Откуда у Харитона перстень? Что сталось с маленькой невестой?

— Харитон, — с трудом выговорил Андрей, — где ты взял этот перстень?

— Узнал? — грустно улыбнулся Харитон. — Ну, стало быть, и впрямь не ошибся я…

— Где ты его взял? — настойчиво, умоляюще продолжал Андрей.

— Длинная то история, господин… давно это было. Скоро десять лет, как дожидается тебя колечко. Богом поклялся я тебе его отдать, и вот довелось исполнить клятву.

— Где же она? Где Предслава? — вскочил Андрей.

— Сядь, господин. Всё расскажу… — И Харитон опустился на скамью рядом с Андреем. — Помнишь ли ты, — начал он, — как войско князя Ярослава на Константинополь десять лет назад пошло?[15]

— Как не помнить?

— Началось всё с пустяка. Передрались русские купцы с греческими. Не первый и не последний раз то случилось. Как купцам не драться? Каждый о своей наживе думает…

— Не тяни, Харитон, богом прошу. Ну, что ты про купцов!..

— Прости, господин. Говорю как умею. Торопиться, кажется, ни к чему — через десять-то лет. Так вот, в той драке одного русского купца убили. А князь киевский горяч и неукротим, говорят. И, узнав про убийство, пришёл он в неописуемую ярость. Сто тысяч воинов двинул на судах, мстить за убитого. Однако ж бог, храня Константинополь, не дал русским удачи. Много их полегло на поле битвы…

Харитон замолчал. Андрей, не сводя с него глаз, напряжённо ждал. При чём тут этот поход? Какое отношение могла иметь к нему Предслава?

— Пленных тоже немало было, — продолжал Харитон, — многих из них продали. Купил и я парнишку. Говорили про него, что дрался он отчаянно, троих убил, хотел и себя заколоть, да обеспамятел от раны, тут его и взяли. Ладный такой мальчуган, совсем ещё молоденький — лет девятнадцати. Работать я его сразу заставлять не стал, пусть, думаю, от раны оправится. А ему всё хуже да хуже. Не заживает рана, горячка на него напала, тает парень на глазах. Ну, думаю, пропали мои деньги. Однако ж мальчишку в том не винил. Кормил его, поил, лекаря приводил, только не помогали никакие травы. Однажды зовёт он меня и говорит: «Добр ты был ко мне, Харитон. Умру я скоро. Дозволь с последней просьбой к тебе обратиться». И признался, что он не парень вовсе, а… девица, Предслава по имени.

— Что? Что ты сказал? — не своим голосом закричал Андрей.

— Девица, говорю, Предслава. Целую ночь до света сидел я около неё, слушал. Рассказала, что от печенежского набега ушли они с дедом в Суздаль, к родне. Дед вскоре помер…

— Почему ж она в Киев не приехала? Почему меня не разыскала?

— Была она в Киеве и тебя издали видела, да поняла, что не с руки тебе простую девку в жёны брать. К тому ж болтали в городе, что ты князем Ярославом к Анне определён, и куда она замуж пойдёт, туда и тебе с ней ехать…

— Боже мой, боже мой, — схватился за голову Андрей, — если бы я знал!

— А если б и знал, всё равно не смог бы князя ослушаться. И то понимала Предслава. Лишнего горя не захотела на тебя навлекать. Воротилась в Суздаль к тётке и осталась там жить. Когда ж стали в поход собираться, переоделась она парнем и ушла с войском…

— Ну, дальше, дальше!

— Поклялся я ей, что, коли встречу тебя когда, отдам перстенёк заветный…

— Ну, а Предслава, Предслава-то что?

— Умерла к утру Предслава…

Андрей застонал и, обхватив руками голову, упал ничком на скамью.

Харитон молча, неподвижно сидел рядом с ним.

— От русских купцов узнал я, что уехал ты во Францию. Думал, не доведётся мне клятву выполнить. Но вот — привёл тебя господь. Теперь чист я перед её памятью.

Долго молчали оба. Наконец Андрей встал и шёпотом спросил:

— А могилка… могилка где её?

— Завтра сведу тебя. Схоронил я девицу честь по чести и камень положил. Пусть, думаю, за меня бога молит…

— Харитон, — с трудом выговорил Андрей, — ты ступай спать, я тут посижу немного… спасибо тебе.

— Не на чем… Посиди, вспомяни девицу… помолись за её душу. Любила, видно, она тебя, крепко любила…

Тяжёлые шаги Харитона стихли. Хлопнула дверь. Душная, тёмная тишина южной ночи обступила Андрея…

Всю ночь просидел он на скамейке. Ведь и не надеялся уж больше встретиться с Предславой, а весть о её смерти словно ножом прямо в сердце ударила. Так и стоит перед ним милый, незабытый образ. Вот она протягивает ему пышный сноп душистых трав, про каждую травку рассказывает, звонким смехом заливается. Вот венок плетёт и в ручей опускает, судьбу свою проведывает… Утонул венок, утащил его водяной, к худу то, говорила она… «Правда твоя вышла, Предславушка. Не довелось тебе радости увидать. Не видать её и мне. Видно, на роду написано бобылём остаться. Другую не полюблю…»

Над маленьким холмиком склонял свои тёмные ветви кипарис. На камне греческими буквами было написано одно только слово: «Предслава». Андрей рассыпал по могилке охапку роз, алых, как камушек в перстеньке, снова надетом на его палец.

— Господин, — сказал Харитон, — сегодня поутру приплыл корабль киевский…

Ещё вчера бурной радостью наполнили бы эти слова сердце Андрея. А сейчас… сейчас ему было почти всё равно. Даже жаль стало — могилку покинуть придётся. Нельзя же остаться навсегда в Константинополе. Одна будет лежать Предслава.

— Харитон, — тихо обратился он к греку, — я оставлю тебе денег. Приноси когда цветов ей…

— На то денег не возьму, — сурово сжав губы, ответил Харитон, — могилка та и мне родной стала. Будь покоен, господин. Пойдём теперь. Ишь в волосах у тебя ровно снегом припорошило. Нелегко, видно, тебе та ночь пришлась. Пойдём. Надо тебе с русскими повидаться, насчёт отъезда узнать.

Низко-низко поклонился могилке Андрей, так низко, как в тот день, когда шестнадцатилетний подросток склонился перед двенадцатилетней невестой своей, и медленно, не оборачиваясь, пошёл с кладбища.

Через неделю набитый дорогими товарами корабль киевского купца Фёдора Кривого медленно плыл по волнам Золотого Рога. Уходили вдаль сверкающие на солнце шпили Константинополя, башни святой Софии и белые крылья парусов в порту. Уже давно нельзя было различить на причале тучную фигуру Харитона, да Андрей и не смотрел в ту сторону. Глаза его не отрывались от тёмной стены кипарисов, — там, в южном предместье города, пряталось в густой тени маленькое кладбище…

Глава XXII.ВОТ ОН, КИЕВ!

— Что ты, батюшка мой, сиднем сидишь, наверх не сходишь, ветерком не обдуешься?

Андрей взглянул на румяное, весёлое лицо Федора. Купец был могуч — в плечах косая сажень, руки, ноги — ровно балки под крышей, а ладонь, лежавшая сейчас на плече пассажира, могла вместить самую большую чашу. Загребущая рука у купца — где ни учует деньгу, сама туда протянется. Немало и с Андрея сгрёб, даром что свой…

— Да вот, писал тут кое-что…

— Пишешь всё, пишешь. Об чём это?

— Обо всём, что повидать довелось, князь спрашивать станет.

— Долго ль ты на чужбине жил?

— Четыре года с лишним…

— Заскучал, что ли?

— А как же иначе? По себе знаешь небось!

— Да некогда нам скучать-то. Туда-сюда плаваешь, получше купить-продать ловчишь, даже глотка охрипнет. Хитры они, чужеземные-то, и торговать мастера.

— Сам-то ты другой, что ли?

— Зачем другой? — громогласно захохотал Фёдор. — И я берегусь. В торговле без того нельзя.

— А скажи ты мне, Фёдор, скоро ль до Киева доплывём?

— До Киева-то? Да вот, считай: от Царьграда до Дуная клади пятнадцать дней. От Дуная до устья батюшки Днепра — ещё десяток. Ну и вверх по Днепру худо-бедно дней пятнадцать набежит. Это коли всё ладно будет. Неделю уж плывём, стало быть, через месяц родному Киеву поклонимся!

— Ты всё занят да занят. Давно хочу попросить — расскажи ты мне, что дома нового, всё ль подобру-поздорову?

— Худого не слыхать. Богат, приволен Киев-град. В чужих краях, как приплывёшь, и то нахваливают, про князя нашего речь ведут.

— Как князь-то? Здоров ли?

— Болеть особо не болел. Однако ж, сам знаешь, года его не малые. Четыре года на восьмой десяток перевалило. По жене, говорят, тоскует.

— Молодые князья что?

— Переженились все. У Всеволода от грекини его сын родился. Владимиром, по дедушке, назвали.[16] У Анны-то Ярославны есть кто?

— Сын. Филиппом назвали.

— Не тоскует княжна?

— Привыкла. Сперва-то, конечно, тяжко ей было. Ну, а теперь, сам понимаешь, ребёнок. Да и уважают её все. Король без неё шагу не ступит, во всех делах совета спрашивает.

— Ишь ты! Знай наших! Русские нигде не пропадут!

— О других княжнах слыхал ли что?

— Доводилось. Плавал я с товаром на остров Готланд, что в море за озером Нево[17] лежит, так там болтали купцы, будто Елизавета Ярославна своему норвегу Гаральду двоих девок родила.

— Сыновей нет у ней?

— Не слыхать.

— Анастасия как? Видал я её, как во Францию ехал, а с той поры не знаю ничего.

— И у той всё ладно. Тут вернулся кое-кто из тех дружинников, что дал князь Ярослав для оберегу, когда Эндре ихний Анастасию из Киева домой, в Венгрию, увозил. Баяли они, будто монахи наши, с княжной посланные, дивных монастырей понастроили, кельи прямо в горе выбили.[18]

— Не притесняют их, стало быть, иноверцы?

— Нет. Эндре-то сам русской княжны сын, говорят…

— Слыхал про то… Много русской крови в королевских домах по всей Европе.

— Вот и французский король будет русёночком, — засмеялся Фёдор, — а буде тоже на нашей женится, и вовсе обрусеют короли французские…

— Долго ещё Филиппу до женитьбы. Ходит-то ещё через пень-колоду.

— Ты-то что ж из Франции жену не везёшь?

Лицо Андрея потемнело.

— Так живу… — коротко ответил он.

— Ну, ну! А то приходи в Киеве. Высватаю…

— Пока что — до свадьбы — расскажи, где стоять по пути будем?

— Аи много где. Насмотришься…

Стоянок действительно оказалось много. Бойкий купец всюду хоть помаленьку да торговал, и мучительное нетерпение сжигало Андрея. Теперь, когда родина была уже так близко, разлука с ней казалась особенно тяжкой. О покинутой в Константинополе могилке он старался не думать. Слишком горько, слишком свежа ещё рана. Потом, когда где-нибудь в тиши поселится… Да разве знает он, где жить доведётся? Что князь Ярослав укажет? Может, не приведи господь, ещё куда пошлёт?

Киев открылся как-то внезапно. Повернул вдруг Днепр—и словно занавеску откинули — вот он, гляди! Пасмурный был день, а тут как раз солнышко, будто по заказу, выплыло. Засияли купола золотые…

К берегу чалились медленно, осторожно. Очень много разных кораблей столпилось, не сразу место найдёшь. Фёдор ругался до хрипоты, орал на своих и чужих матросов. Свои-то помалкивали, а чужие в долгу не оставались. Андрей, сжимая шапку в руке, неотрывно глядел на буйную сутолоку киевского порта. Ещё шумнее, ещё многолюднее стал он за эти годы. Прибавилось и кораблей, и товаров, и крику, конечно. Да никак и церкви новые на горе выросли? И Подол словно пошире прежнего раскинулся!

— Здравствуй, мать городов русских, подобру ль, по-здорову ль живёшь? Принимай сына из дальних краёв! — тихо шептали губы Андрея.

Наконец Фёдор кончил орать. Скрипя боками о береговые брёвна, корабль притёрся к пристани.

— Слышь, Андрей! — закричал Фёдор. — Кладь тебе сейчас тащить, аль завтра можно?

— Завтра, завтра! До свиданья, Фёдор! — торопливой скороговоркой ответил Андрей, сбегая по шатким сходням. На берегу он остановился, чтобы перевести дух, — уж больно гулко стучало сердце… Под ногами шуршал белый, гладкий днепровский песок. Свежий ветер покачивал деревья и приносил с киевских улиц родной незабываемый запах жилья. Пахло печным дымом, навозом и смолой, слегка наносило чад от подгоревшего у незадачливой хозяйки мяса…

Андрей захватил рукой горсть горячего, нагретого солнцем песка и с нежностью поднёс его к внезапно пересохшим губам.

Глава XXIII. СТАРЫЙ КНЯЗЬ

— Батюшки светы, да никак Андрей?

— Воротился, скажи на милость!

— А мы чаяли, женился ты давно в чужих краях, детишек завёл, богатства набрал!

— Видно, как ни хорошо за морем-то, а дома лучше?

Весёлые гридни и стольники княжеские плотной толпой окружили Андрея. Милые, родные, русские лица, русское платье! Так бы и перецеловал всех!

— Ох, лучше дома, братцы! Из всех лучше! — отвечал он, неистово хлопая по плечам то одного, то другого.

— Ай чудно ты обряжен-то! — хохотали приятели. Андрей оглянул свой золотом шитый французский камзол.

— Не успел ещё. Только-только приплыл — да бегом сюда. Князь что?

— Да ничего. Пойдём — рад тебе будет. Поди, от Анны Ярославны весточку привёз?

— И весточку и подарки батюшке королева посылает, — кивнул Андрей на богатую, золотыми лилиями украшенную шкатулку.

Словно в тумане каком поднимался Андрей по знакомому дубовому всходу. Вот здесь Анна на пол покупки бросила, что принёс он ей с торга на Подоле, да об Предславе его допытывала… Вот и дверь тяжёлая, с железными заклёпками, а за ней — переход тёмный в гридницу. Здесь пировали они после смотрин Ярославниных.

Здесь Савейр с мёду княжеского, старого, обезножел, да и запомнил тот мёд накрепко. Дальше — лестница невеликая в верхний терем, где княжны жили. Что-то там теперь? Разлетелись голубки по всей Европе и не воротиться им более под кров родительский…

В дверь покоя княжего он постучал тихо. Рука словно силы лишилась. Не ответил князь. В другой раз постучал Андрей. Незнакомый старческий голос откликнулся недовольно:

— Входи. Чего надобно?

Стараясь унять громко стучавшее сердце, Андрей переступил порог. Та же комната, где решалась судьба его, Андрея, те же сусальные звёзды на малиновой ткани стен, те же лавки тяжёлые, широкие, крытые парчой и мехами. Так же навалены книги в алых и синих переплётах на столе у маленького оконца. А за столом… полно, неужто это князь Ярослав? Сгорбилась спина, потускнели очи, поредели совсем белые волоса…

— Андрей! — вскричал князь и, вскочив, неверной, старческой походкой засеменил навстречу.

— Батюшка! Княже! — рухнул ему в ноги Андрей.

— Встань! Встань! — Ярослав обнимал и горячо целовал своего питомца. На глазах его, полуприкрытых сморщенными веками, выступили слёзы. Невольно заплакал и Андрей. Не чаял он таким увидеть Ярослава…

— Не хвор ли, княже мой? — с тревогой спросил он.

— Хвор? Нет, бог милостив. Хвори особой нет! А старость, конечно, не красит…

— Что за старость? Пяти лет не минуло, как прощались.

— Верно, верно. Только за эти годы отнял господь мою княгинюшку, а с ней — ровно и всю силу мою. Да ладно обо мне-то. У тебя почто серебро в волосах? Ведь на четвёртый десяток только-только перевалил…

— Годы — они разные бывают, княже. На чужбине-то год за десяток посчитать можно… Привёз я тебе письмо да подарки от королевы французской. Прими, княже! — Андрей с поклоном поставил на стол шкатулку и вынул из-за пазухи свиток, исписанный неровным почерком Анны. Не обращая внимания на шкатулку, князь жадно схватил и развернул послание дочери.

Читая его, он то улыбался, то хмурился, пытливо взглядывая на Андрея, а под конец весело рассмеялся.

— Гляди! — сказал он, повёртывая свиток к Андрею.

В самом конце письма была нарисована детская ручонка. Анна положила ручку сына на свиток и обвела её чернилами. Ручонка была изрядная, с толстенькими пальчиками.

— Здоровый, видно, внучонок-то мой! — воскликнул князь.

— Ох, здоровый, княже, и крикун такой — не приведи бог!

— Это он в меня. Матушка, княгиня Рогнеда, сказывала, бывало, что от меня покою вовсе не было. Ну, садись, Андрей, да рассказывай всё по порядку…

Долго рассказывал Андрей обо всём, что видал во Франции, что по дороге домой встретилось, как при дворе королевском живут, какая стала Анна, как любит и уважает её Генрих да и все французы тоже. Князь слушал не перебивая.

— А о чём ежели забыл, то прочитаешь, княже. Писал я для тебя день за днём, всякую мелочь записывал. Возьму с корабля кладь свою, принесу тебе то писанье…

— Добро. Говоришь, знатны купцы венецианские?

— Вельми знатны. И товары их — лучше не надобно.

— Как бы Киеву с теми купцами спознаться? Не хаживали они к нам, покамест. Парчу вот только венецианскую привозят к нам иногда.

— Очень далеко, княже. А товары их купить можно. Прикажи только. В Царьград они много привозят. Если ж самих купцов венецианских к Киеву привадить хочешь, надобно, чтоб из наших кто поначалу их по Днепру провёл. Вот хоть бы тот же Фёдор Кривой.

— Расчёту ему нет, — засмеялся Ярослав. — Куда верней товар тот самому скупить да нам с прибытком продать!

— И то верно, — улыбнулся Андрей.

— Можно другое спробовать, — задумчиво сказал Ярослав, — не поплывут ли киевские купчишки в Венецию? По русскому морю ходят же. Пусть бы в чужие края товары наши повезли.

— Ох, далеко, княже. Дорого те товары встанут, выгоды не будет. Да и море незнакомое…

— Ну, незнакомым морем наших не испугаешь. Ладно. То всё ещё впереди.

— Много, поди, и без Венеции мест, где русскими товарами торгуют…

— Много. Идут наши меха, воск, мёд и прочее добро во все стороны: и на север, за море Студёное, и в Царьград, и в Болгарию. Возят товары и на восток, в города козарские, в столицу ихнюю Итиль[19]… А взамен получаем мы ткани персидские, серебро арабское, мечи франкские и много другого, что надобно. Знают ли про Киев наш в чужих краях?

— Как не знать, княже? Богатым и многолюдным слывёт он повсюду. Вторым Царьградом зовут его. И твоё имя добре славится. Не зря же и король франкский по Анну к тебе прислал… Далеко слышна слава Киева… Долго ещё царствам европейским до него расти и по богатству, и по наукам. Генрих вон писать не обучен, да и дворяне придворные почти все пера в руках не держивали. А и порядку, как у тебя, в городах ихних и помину нет. Крестьянский да торговый люд ровно от волков в опаске живут…

— Анна-то как там? Хоть и пишет она, что привыкла, а несладко ей, поди?

— Было несладко, княже, хоть и не жаловалась она никогда — гордая очень. Ну, а теперь… теперь Филипп у неё.

— Характер свой не показывает ли? Горяча всегда была, своенравна…

— Горяча и теперь. Однако ж держит себя всегда пристойно, величество своё помнит. Умна Анна Ярославна, не по годам умна. Помнит, что королева она, а пуще того — что дочь Ярослава, князя Киевского. В тебя, пожалуй, удалась дочь, княже…

— Своенравием и я грешен, — улыбнулся князь, — да и горяч бывал смолоду. Теперь-то уж поунялся. Стишают годы нрав-то. Стихнет и Анна… О себе что ж ничего не расскажешь?

Зорко взглянул Ярослав на Андрея. Тот понял, что писала Анна об неудавшемся сватовстве его к Мадлене де Геменэ.

— Что обо мне говорить? Жил все эти годы одной надеждой, что ненадобен стану княжне и отпустит она меня домой. Нет мне жизни без Киева, княже…

— Да, не приживаются русские люди в чужих краях, — задумчиво сказал Ярослав, — не забыть им родной стороны. А останется буде кто — век свой тоскует. Иноземцы ж многие у нас, будто дома, живут. Вон варягов сколько на девках наших переженились, так ребята ихние, опричь материнской речи, другой и не ведают… Всё у нас ладно, Андрей, только надолго ли?

— О чём ты, княже?

— Об том, что стар я. Мало мне жить осталось…

— Господь милостив…

— Полно. Милость божья тут не поможет. Помру я скоро. А что после моей смерти станется, думать боюсь…

— Отчего ж так?

— А оттого, что пропасть может единство Руси Киевской. Слушай, Андрей. Много сыновей у меня, и каждому надел дать надобно. В Киеве сердцем хотел бы Всеволода оставить: умён, образован, смел, решителен, науку государственную превзошёл, с другими царствами наилучшим образом дела бы повёл…

— Чего ж лучше?

— Нельзя того. Не старший он. Обычаи ломать и князю не вольно. На Киевском столе Изяславу сидеть. Ему ж — Турово-Пинскую землю да Новгород. Святославу — Чернигов, Ростов, Суздаль, Белоозеро. Всеволод только Переяславль получит, Игорь — Волынь, Вячеслав — Смоленск…

— Обо всём подумал ты, княже.

— Обо всём. Только… будет ли лад? Не стали бы сыновья друг с другом спориться, упаси господь — промеж себя воевать, разорять войнами землю русскую. Не бывало того, чтоб каждый своим уделом доволен был. Видал я всё это, сам через то же прошёл…

Андрей молчал. Что он мог ответить? Да, своим уделом редкий человек довольствуется, а князья — особливо. Каждому захочется большего, чем имеет. Не разбили бы и впрямь на части великую, единую Русь Киевскую, собранную и возвеличенную их отцом и дедом.

Молчал и князь. В покое темнело, окна заголубели по-вечернему. Со двора слышались весёлые голоса теремных служителей, спешивших в поварню, к ужину.

— Хочу спросить тебя, — начал опять Ярослав, — ежели, не дай бог, сбудутся мои худые мысли, с кем ты остаться думаешь? Вроде с Всеволодом дружили вы. Не к нему ль пойдёшь?

Андрей вздохнул.

— Дозволь, княже, правду молвить…

— Говори.

— Так уж судьба моя сложилась, что твоею милостью всего я в жизни навидался. Устал я, княже. Ни с кем, коли дозволишь, не пойду. Злата и серебра у меня немало, и от твоих щедрот, и Анна Ярославна не обидела. Прожить хватит. Тишины, покоя хочу…

— Жениться не думаешь?

— Нет, княже.

Опять надолго замолчали оба. В тишине слышно стало, как дрались у поварни собаки. Сквозь потемневшее окно замелькали то тут, то там огоньки в домах киевских, по переходам дворцовым быстро пробежали босые ноги, послышались приглушенные смешки, — видно, теремные девки куда-то торопились.

— Так слушай меня, Андрей, — тихо сказал Ярослав, — ты точно много всего видел. Много и знаешь. Надобно, чтоб не пропало всё то, что приобрёл ты. Надобно потомкам нашим ведать, как жили мы. Оставайся жить в тишине, как хочется тебе. От службы освобождаю тебя. Другую даю службу — обо всём напиши правду нелицеприятную: о своём родном Киеве, о чужих краях, о людях, что в жизни твоей встретились. Что напишешь — монахам в Киево-печерский монастырь на сохранение отдай. Не ровён час — всякое случиться может. Войны да пожары на кого не живут? А у монахов тайники каменные, подземные, скрытые. Сберегут они писанья твои для тех, кто много после нас жить будут. Сам-то в монахи не пойдёшь?

— Нет, княже. Не пойду и в монахи. Не гожусь я для жизни монашеской. Дозволь домик себе в Киеве поставить…

— При княжем дворе, стало быть, жить тоже не хочешь?

— Уволь, княже…

— Ну, ин ладно. Быть по-твоему. Домик я тебе сам поставлю и людей, сколько понадобится, дам для обслуги. Коней тоже.

— На что мне люди да кони, княже?

— А на то, чтоб не говорили, будто князь Ярослав конюшего дочери своей за верную службу, за преданность не наградил. Не спорь, Андрей. Делай, как сказано. Помни: доверил я тебе дело великое — правду святую про наше время потомкам передать. Исполнишь ли дело то?

— Исполню, княже… не утаю ничего, ничего и не прибавлю. Одну правду про всё и… про всех.

— Так ступай, покамест. Устал я. Завтра приходи, ещё поговорим.

Утомлённый разговором Ярослав словно ещё состарился на глазах Андрея. Совсем сгорбившись, шаркая ногами, он медленно отошёл к своему столу и тяжело опустился на скамью.

Андрей с грустью глядел на старика.

«Эх, княже, княже, — думал он, — видно, и впрямь, старость тебя настигла. Много добрых дел сделал ты для Руси родной, и всего себя на те дела поистратил…»

Молча поклонившись, Андрей вышел и тихо притворил за собой дверь.

На улице, несмотря на опустившуюся уже темноту, было людно. Не разбежались ещё по дворам босоногие белоголовые ребятишки, не кончили болтовни у ворот весёлые киевлянки. Необычный наряд Андрея не был теперь заметен, и никто не обращал на него внимания.

Отойдя на несколько шагов от княжеского терема, он остановился и обернулся. Много окон светилось, свет мерцал и в оконце покоя Ярославова. Только в горнице княгини Ингигерды да в девичьих горенках княжон, там, на самом верху, окна оставались тёмными, словно глаза с опущенными веками. Опустели те гнёздышки… Не тот стал и Ярослав, не тот.

— Прощай, княже, — тихо сказал Андрей, кланяясь терему. Потом обернулся в сторону закатную, где ещё чуть-чуть мерцали красноватые отблески и добавил: — Прощай и ты, Ярославна…

Глава XXIV. ЭПИЛОГ

Высокий, дородный, немолодой уж человек, по платью судя — богатый купец, что было мочи колотил в ворота небольшого ладного домика на одной из окраинных улиц Киева. Не сразу откликнулись ему. Однако ж в конце концов появился старик в тёмном платье.

— Почто шумишь, батюшка? — спросил он, открывая калитку.

— Долго больно собираешься! — сердито ответил купец.

— Так ноги-то немолодые, вишь…

— Дома ль хозяин-то?

— Дома, дома, батюшка. Ступай вон наверх. В горенке он там своей…

Окна небольшой низкой комнаты смотрели прямо на Днепр. С горба высокого холма, на который взбегала улица, далеко было видно Заднепровье, разбросанные тут и там сёла, белые паруса вдоль крутых речных поворотов.

У одного из окон, за столом, сидел седой человек с усталыми глазами на моложавом ещё лице. Поднявшись и поклонившись гостю, он вопросительно взглянул на него.

— Аль не узнал? — засмеялся тот.

— Да не припомню что-то… — неуверенно ответил хозяин.

— Эх, Андрей! А с кем ты, почитай, два месяца из Царьграда плыл?

— Фёдор! — ахнул Андрей. — Вот не ждал не гадал! Извини! Переменился ты малость…

— Да и ты не прежний. Чему ж дивиться? Тринадцать лет прошло. Годы — они красы не прибавляют.

— Плаваешь в дальние края по-прежнему?

— А как же? На месте сидеть купцу не с руки. Правда, нынче уж частенько сыновья вместо батьки ходят. Трое их у меня…

— Давно ль в Царьграде был?

— Сейчас воротился. Оттого и пришёл к тебе. Весточку принёс.

— От кого? — удивился Андрей. — Вроде нет у меня там никого.

— Запамятовал ты. Старик один, вовсе уж ветхий, Харитон по имени…

Андрей вздрогнул. Старая, незабытая боль кольнула сердце. Харитон… Маленькое, укрытое кипарисами кладбище на окраине Царьграда, камень с короткой надписью «Предслава»…

— Жив ещё? — тихо спросил он.

— Доживает…

— Что ж передать велел?

— От себя — что уговор ваш помнит, могилку обихаживает, а как помрёт — сыновья то делать станут. На то с них крепкий зарок взят. Об какой могилке речь вёл — не сказывал. Знает, мол, господин.

— Знаю, — обронил Андрей, — буде ещё увидишься — низкий ему поклон от меня…

— Передам, коли встречу. Только уж навряд ли. Еле живой старик-то. А ещё другое дело наказывал. Получил он для тебя писанье из краёв далёких, через много рук шло то послание и долго бродило. Венецианский купец Джузеппе Галеотти то писанье привёз.

— Так Джузеппе стал купцом? — улыбнулся Андрей.

— Стал. И сказывает, с твоего подарка богатеть начал…

— Я рад… Так от кого же письмо то?

— Не ведаю. Харитон говорил — из франкской земли.

— Из Парижа! — вскричал Андрей. — Давай, давай скорее, Фёдор.

— Держи! — И Фёдор Кривой протянул измятый, изрядно запачканный свиток. — А мне, прости, недосуг!

— Обожди, поужинай со мной! Вина выпьем, старину вспомним…

— Другим разом, Андрей. Я ведь ещё и дома не бывал, да и за товаром приглядеть надобно. Прощай…

— Спасибо тебе, Фёдор!

— Не на чем…

После ухода Фёдора Андрей не сразу развернул свиток. Перед глазами его так ясно встали опять константинопольские дни, мучительная боль, пережитая им после рассказа Харитона.

Много воды утекло с той поры. Вот уж двенадцать лет, как нет в живых Ярослава. Пока ещё не сбылись его опасения. Сильна и могуча Русь по-прежнему, но кто знает — надолго ли? Говорят, разумен подрастает у Всеволода маленький Владимир, Мономах по матери. Только, что ему судьба готовит? Сидеть ли ему на столе киевском?

На тяжёлой, полуобломанной уже печати свитка ясно выделялся герб графов де Геменэ.

— Жак, — обрадовался Андрей, — не забыл меня!

Витиеватые буквы были выведены незнакомой Андрею рукой. «Ну да, — вспомнил он, — ведь Жак не умеет писать. Видно, поручил духовнику…»

С трудом принялся Андрей разбирать уже слегка забытые французские слова. Жак передавал привет от всей семьи, в том числе и от Мадлены. Она давно уже замужем, у неё трое детей. У самого Жака—четыре сына, и старшего зовут Андрэ, в честь далёкого русского друга. Став отцом семейства, Жак не посещает больше весёлых кабачков, но знает от младшего брата, что теперь самый модный у молодёжи тот, который содержит Арно — бывший слуга Андрея.

«Наш добрый Генрих скончался в 1060 году, — писал дальше Жак, — и во Франции царствует Филипп I, которого отец приказал короновать ещё в семилетнем возрасте 23 мая 1059 года, в Реймсе. Маленький король присягал на том же евангелии, что и его мать. А когда Генрих умирал, он поручил королеве опекунство над сыном, и Анна подписывала вместе с молодым королём, как раньше с мужем, все бумаги. Однако ж через два года после смерти Генриха королева снова вышла замуж за графа Рауля де Крепи и удалилась в его поместье…»

— Вот так так! — вскрикнул Андрей. — Ай да Анна! Ай да королева! Не пожалела и титула своего королевского! Видно, нрав-то её горячий взял своё!

Рауля де Крепи, графа де Валуа он помнил. Вместе с королём Рауль встречал Анну в Реймсе, и Андрей сразу обратил внимание на его крепкую фигуру, надменное лицо и ястребиное перо на отогнутом поле зелёной шляпы. Граф приходился королю родственником, но особенно подчиняться Генриху был не склонен. Его владения были побольше и побогаче королевских. Королевой же Рауль всегда восхищался и признавал её прекраснейшей женщиной Франции…

— Так значат довелось всё-таки Ярославне и любовь в своей жизни встретить, — задумчиво проговорил Андрей, — не пришлось её сердцу до конца обездоленным прожить… Ну, что ж, дай ей бог счастья. Заслужила она его. Долг свой верно исполнила до конца…

Он снова взял письмо. Жак сообщал дальше, что молодой король сперва был очень недоволен поступком матери, которую нежно любил, но потом примирился с ним, и граф де Крепи с супругой бывают при дворе, хотя и не часто.

«Я шлю моему далёкому другу горячий, братский привет и любовь, — заканчивал письмо Жак, — и не теряю ещё надежды когда-нибудь снова увидеть его в Париже. Ведь недаром Русь и Франция навсегда породнились через прекрасную Анну, а наш король — внук князя Ярослава Киевского…»

Андрей отложил письмо и задумался.

Нет, в Париже ему больше не бывать. Его место здесь. Да и обещание, данное князю Ярославу, выполнит он до конца. День за днём неустанно записывает он для потомков всё, что видит и слышит…

Андрей подошёл к окну. Внизу, у пристани, как всегда, стоял шум и волновалась разноплеменная толпа.

Привольная, широкая, могучая Русь расстилалась далеко за рекой. К её полям, лесам и городам, освещенным солнцем, плыли над Днепром звонкие волны колоколов Софии.

И не было в мире ничего прекраснее.

КИЕВСКАЯ РУСЬ — НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ РУССКОГО НАРОДА

В незапамятные времена, на трёх холмах у берегов Днепра-Славутича возник Киев — «мать городов русских». С давних пор, с начала Руси, Киев стал стольным городом могущественного Древнерусского государства.

От Вислоки и Попрада, от Карпат, гор Угорских и до Оки и Дона, от Ладожского, Онежского и Белого озёр до Тамани и низовьев Южного Буга и Днестра, до побережья Чёрного моря на тысячи километров раскинулась Русская земля.

И есть в ней древние синие, буковым лесом поросшие высокие Карпаты, и дремучие беловежские и вятичские леса; быстрые, шумные, порожистые горные реки Черемош и Турья, и тихие плёсы Сейма и Оки; бурная Ладога и тихий Дон; тёмные, как ночь, лесные озёра и залитые солнцем плавни черноморских рек; холодные и прозрачные северные реки и мутные воды рек южных, тёплых, камышом и осокой поросших. Есть белые ночи Невы и Белозёрья и чёрный бархат южных ночей, туманы и болота Полесья и степные суховеи, тишина северной тайги и неумолчный птичий гомон днепровских лиманов. И все эти земли от края и до края — Киевская Русь.

Киевская Русь — богатырский, былинный период истории русского народа, а Древнерусское государство, объединившее в своих границах всех восточных славян, — начальный этап русской государственности.

Во времена Киевской Руси отдельные, нередко разобщённые племена славян Восточной Европы слились в единую древнерусскую народность — далёкого предка трёх братских народов: русского, украинского и белорусского. Только объединение всех племён восточных славян под властью великого князя, только их слияние в единый русский народ было причиной могущества Руси. Только единое Древнерусское государство могло обеспечить независимость славянских племён от притязаний враждебных соседей — норманнов, хазар, кочевников черноморских степей.

Киевский период русской истории нашёл яркое отражение в устном творчестве русского народа. Былины киевского цикла — жемчужина русского фольклора.

Былинное творчество боянов Древней Руси воспевает — стольный град Киев, широкий многоводный Днепр-Славутич, прославленных русских богатырей. Они полны чувства собственного достоинства. С тяжёлыми мечами булатными в руках зорко стерегут они Русь на богатырской заставе, воюют с её «ворогами». Среди них и дядя князя Владимира — знатный Добрыня Никитич, и молодой хитроватый Алёша Попович, и — олицетворение витязей земли Русской — сам «крестьянский сын» Илья Муромец, излюбленный народный богатырь, могучий, честный, прямой, добрый.

На них держится Русь. С ними советуется, в своих палатах великий князь киевский Владимир — «ласковый» князь Владимир Красное Солнышко русских былин.

Пирует князь Владимир в гриднице своего дворца в Киеве, а дела делают — «боронят от ворога» русскую землю — славные богатыри. Их подвиги сказочны, как сказочен и прекрасен в представлении народа Киевский период истории; их дела — гордость народа, они — бессмертны, как бессмертен породивший образы своих витязей сам русский народ.

Правление Владимира — время славы Руси, объединение всего славянского населения Восточной Европы, время исключительных успехов Руси на международной арене, укрепление её государственности. Время, когда простые люди городов и сёл — общинники — ещё сохраняют остатки своей былой самостоятельности и только начинают превра щаться в подневольный люд. Ещё можно войти в княжескую дружину простому воину, обсудить и решить на вечевом сходе свои дела, но уже проступают черты феодального мира с его богатыми и знатными боярами, бесправными холопами, подневольной челядью, данниками — смердами, кабалой и неволей.

Уже душно в хоромах княжеских, где сидят за столом рядом с князем бояре киевские, «сыну крестьянскому» Илье Муромцу. Уже не раз обиженный, «ласковым» князем Владимиром, едет он в поле развеять свое горе богатырской схваткой с «ворогом».

Так рисует время киевского князя Владимира Красное Солнышко русский былинный эпос. А былины — это история народа, рассказанная им самим.

Конец X — начало XI века, княжение Владимира Святославича (980—1015 годы) в истории Киевской Руси — это время её расцвета. К. Маркс характеризовал это время как «апогей готической России», а готическим периодом он называл раннее средневековье, начало феодальной государственности.

Преемником Владимира стал сын его Ярослав. Время Ярослава Владимировича, Ярослава Мудрого (1015–1054 годы), — это время «Русской Правды» — «древнейшего русского свода законов», как называл её Ф. Энгельс, время киевского и новгородского Софийского соборов и Золотых ворот в Киеве, этих замечательных произведений древнерусского зодчества. В княжение Ярослава распространяется на Руси письменность и «книжность», и пример подаёт сам князь, который к книгам проявлял «прилежание», читал их и днём и ночью.

Укрепляется феодальная государственность и феодальное законодательство, в лице «Русской Правды» пришедшее на смену обычному праву и древнему «закону русскому». Завершается процесс образования Древнерусского государства, заканчивается создание государственной, правовой и церковной организации Киевской державы. В ожесточённой битве у самых стен Киева разгромлены исконные враги Руси — воинственные и жадные печенеги, на западных рубежах земли Русской стоят города-стражи Ярослав и Юрьев, названные языческим и христианским именем Ярослава Мудрого.

Завязываются и развиваются дипломатические отношения Руси с христианскими странами Европы, заключаются брачные союзы киевского княжеского дома с государями европейских стран, что в те далёкие времена свидетельствовало об укреплении международного положения Древнерусского государства.

Вместе с тем в первой половине XI столетия в Киевской Руси вызревают и утверждаются феодальные формы собственности, феодальные формы господства и подчинения, которые так ярко отразит «Русская Правда» Ярославичей, сыновей Ярослава Мудрого. Все эти явления подготавливали (в будущем) феодальную раздробленность Руси с её опустошительными княжескими усобицами, разорением городов и сёл, утратой русских земель, захваченных враждебными соседями.

В то же время на Руси обостряются классовые противоречия. Простой сельский люд — общинники — считал по праву своими земли и угодья, освоенные ими и политые их потом. Теперь эти земли и угодья начали захватывать князья и бояре — и собственность общинника становилась собственностью феодала.

Смерды смириться с этим не могли, и они восстанавливали своё древнее общинное право, право трудовой заимки, стёсывая межевые знаки, поставленные слугами князя или боярина, выгоняя свой скот на луг, захваченный князем, перепахивая межу, проложенную на его земле холопом феодала. А в некоторых местах, как это было в 1024 году в Суздальской земле, смерды брались за топоры — и начинались восстания, направленные против местных богачей и княжеских слуг.

Вот эти времена, времена княжения Ярослава Мудрого, Елена Озерецкая выбрала для создания своей исторической повести «Звенит слава в Киеве», взяв само это название из бессмертного «Слова о полку Игореве».

Она не стремилась отразить в своём произведении все стороны жизни Руси в XI столетии. Елену Озерецкую интересует одна сторона многогранной жизни Киевской Руси времён княжения Ярослава Мудрого — её международные связи. И берёт она только один яркий эпизод из международной жизни Руси — брак Анны Ярославны с французским королём Генрихом I Капетом. Брачные связи киевской княжеской семьи с европейскими государями не были случайностью, а свидетельствовали об укреплении дипломатических сношений и торговых связей, установившихся ещё в далёкие времена.

Киевская Русь времён Ярослава была очень тесно связана не только с Англией и Саксонией, но и со Скандинавией. Варяги, как называли на Руси норманнов, служили русским князьям в Хольмгарде (Новгороде) и Кенугарде (Киеве), проходили через Русь в Миклагард (Византию). Сам Ярослав вторым браком был женат на дочери шведского короля Олафа, Ингигерд, принявшей на Руси имя Ирины. Матерью её была славянка, вендка из западнославянского поморского племени ободритов (бодричей). Олаф Святой бывал в Киеве и оставлял на попечение Ярослава и Ингигерд — Ирины — своего маленького сына Магнуса. Когда в 1032 году норвежские вожди явились в Киев просить Магнуса стать их королём, Ярослав и Ингигерд отпустили его, но взяли с норвежцев клятву быть верными Магнусу. Через год на Русь к Ярославу прибыл из Норвегии знаменитый Гаральд Гардрад, герой скандинавских саг.

Саги о Гаральде Гардраде говорят, что все свои подвиги он совершал для того, чтобы «русская девушка с золотой гривной» перестала его презирать и согласилась стать его женой. Этой русской девушкой была дочь Ярослава Мудрого Елизавета. Как истинный рыцарь он отправился за море, чтобы мечом прославить своё имя и добыть бесчисленные богатства.

Летает он по морю сизым орлом, Он чайкою в бурях пирует. Трещат корабли под его топором, По Киеву сердце тоскует. Весёлая то для дружины пора! Гаральдовой славе нет равной! Но в мысли спокойные воды Днепра, Но в сердце княжна Ярославна. А. К. Толстой

Добыв «на вено» огромные богатства, Гаральд возвращается в Киев, женится на Елизавете Ярославне и вместе с ней уезжает в Норвегию, где вскоре становится норвежским королём.

И слава, добытая в долгой борьбе, И самый венец мой державный, И всё, чем я бранной обязан судьбе, — Всё то я добыл лишь на вено тебе, Звезда ты моя, Ярославна! А. К. Толстой

О русско-венгерских связях можно судить по тому, что свояк знаменитого венгерского короля Стефана, Владислав, был женат на русской, а его сыновья, Андрей и Левента, бывали на Руси. Женой венгерского короля Андрея была вторая дочь Ярослава Мудрого — Анастасия.

Елена Озерецкая рассказывает о третьей дочери Ярослава, Анне, королеве Франции. За последние годы значительно возрос интерес исследователей и к самой Анне Ярославне, и к её знаменитой подписи «Ана Ръина». И это вполне понятно.

Анна Ярославна была первой французской королевой, оставившей потомкам свою подпись. И там, в далёкой Франции, она писала по-русски, той самой кириллицей, которой научилась в доме своего отца, Ярослава Мудрого, в Киеве. Кроме того, эта подпись — «Ана Ръина», то есть «Анна Регина», «королева Анна» — даёт возможность языковедам, знатокам древнерусского языка сделать вывод о том, как звучала речь Анны Ярославны.

В далёкой Франции знали Русь, и знали неплохо. Во французском средневековом эпосе она выступает под правильным названием «Русь», а не «Рюси», как сейчас.

Французский эпос свидетельствует о том, что во Франции знали о богатстве и могуществе Руси. Поэтому и сватовство Генриха к Анне, и поездку Анны во Францию следует рассматривать как одно из звеньев (хотя и очень важных) в той цепи, которая связывала средневековую Францию и феодальную Киевскую Русь, — цепи пусть не очень прочной, но всё же соединявшей обе страны, расположенные на востоке и на западе Европы.

Среди фресок построенного в Киеве при Ярославе Мудром Софийского собора есть одна, давно привлекавшая к себе внимание исследователей. На ней изображён Ярослав со всем своим семейством. Видимо, неизвестный нам художник запечатлел семью Ярослава и самого великого князя киевского во время богослужения в Софийском соборе.

До нас дошёл бесценный памятник древнерусской литературы — «Слово о законе и благодати», принадлежащий Иллариону, первому митрополиту из русских, в прошлом священнику княжеского села Берестово под Киевом. Многие исследователи считают, что «Слово о законе и благодати» — речь, которую произнёс Илларион в Софийском соборе в присутствии Ярослава и его семьи, что и запечатлела фреска на стене Киевской Софии.

«Слово о законе и благодати» представляет собой блестящее по стилю и глубоко содержательное по идее патриотическое и полемическое сочинение. Оно возникло в обстановке идеологической и политической борьбы Руси за утверждение своего положения в Европе, отличается исключительной жизнерадостностью и оптимизмом, верой в могущество Руси и в её будущее.

Основная идея «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона — равноправность всех народов, принявших христианство, и отрицание претензий Византии на роль государства-диктатора среди православных народов. Илларион подчёркивает, что, в отличие от «закона» (ветхого завета), являющегося сугубо национальным учением, признававшим лишь один народ, народ-избранник, все народы, признавшие «благодать» (новый завет), то есть христианство, равны и ни один из них не может претендовать на роль гегемона. Этим самым «Слово о законе и благодати» подчёркивало, что Русь и Византия равны.

В то же самое время «Слово о законе и благодати» преисполнено гордостью за Русь, за её славное прошлое.

Обращаясь к памяти «старых» князей — отца, деда и прадеда Ярослава Мудрого, — митрополит Илларион говорит:

«Не в худой земле, и не в неведомой были вы князьями, но в Русской, о которой слышали и которую знают во всех концах Земли».

Вот этим событиям в истории Киевской Руси Елена Озерецкая посвящает свою книгу «Звенит слава в Киеве».

С большим знанием дела, знанием древнерусских источников, и не только древнерусских, но и зарубежных, с большим мастерством ткёт она полотно своего исторического повествования. Вылепленные ею образы Ярослава и дочери его Анны, Андрея и Предславы, Жака де Геменэ и Фёдора Кривого реалистичны. Такие люди жили и действовали или могли жить и действовать. Профессионал-историк, специалист в области истории Киевской Руси, найдёт не много огрехов в книге Елены Озерецкой, да и они отнюдь не противоречат фактам, известным из источников, а являются художественным домыслом автора, вполне естественным в исторической повести.

«Звенит слава в Киеве» Елены Озерецкой является её несомненной творческой удачей. Книгу прочтут с удовольствием не только школьники, но и взрослые читатели.

К «Ярославу» И. Кочерги, «Анне Ярославне — королеве Франции» А. Ладинского теперь присоединилась историческая повесть Елены Озерецкой «Звенит слава в Киеве».

Пожелаем ей счастливого пути к советскому читателю.

Профессор В. В. Мавродин

Примечания

1

Константинополь.

(обратно)

2

Пращур — прадед, предок.

(обратно)

3

Лов — охота.

(обратно)

4

Овощами называли фрукты. Собственно же овощи называли зельем.

(обратно)

5

1024 год. Первое известное восстание крестьян на Руси.

(обратно)

6

Лестница.

(обратно)

7

Хоры.

(обратно)

8

Херсонес Таврический, греческая колония, основанная в V веке до н. э.

(обратно)

9

В дальнейшем все французские короли, которые короновались в Реймсе, присягали на том самом славянском евангелии, привезённом Анной. Исключение составляют Генрих IV, короновавшийся в Шартре, Наполеон I и Луи-Филипп, которых короновали в Соборе Парижской богоматери, и Наполеон III, вообще не коронованный.

(обратно)

10

Лютня — старинный струнный инструмент.

(обратно)

11

Голод 1032 года.

(обратно)

12

Венецианская знать.

(обратно)

13

Титул византийских императоров.

(обратно)

14

Жалованье.

(обратно)

15

Последняя война Киевской Руси с Византией — 1043 год.

(обратно)

16

Будущий Владимир Мономах.

(обратно)

17

Ладожское озеро.

(обратно)

18

Кельи эти и до сих пор сохранились и горной гряде полуострова Тихань, на озере Балатон.

(обратно)

19

Близ нынешней Астрахани.

(обратно)

Оглавление

Глава I. ДЕЛА СТАРОДАВНИЕ

Глава II. ПРЕДСЛАВА

Глава III. КРАСНОЕ СОЛНЫШКО

Глава IV. ИВАН КУПАЛА

Глава V. НЕВЕСТА

Глава VI. КНИГОЛЮБЕЦ

Глава VII. ВЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Глава VIII. АНАСТАСИЯ

Глава IX. МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ

Глава X. ВРЕМЯ ПРИШЛО…

Глава XI. ПОСОЛЬСТВО

Глава XII. ПРОЩАЙ, КИЕВ!

Глава XIII. КОРОЛЕВА

Глава XIV. ПАРИЖ

Глава XV. МАДЛЕНА ДЕ ГЕМЕНЭ

Глава XVI. АРНО

Глава XVII. НАСЛЕДНИК

Глава XVIII. ПРОЩАЙ, ФРАНЦИЯ!

Глава XIX. ДОМОЙ, ДОМОЙ!

Глава XX. ВЕСТЬ С ТОГО СВЕТА

Глава XXI. «…НЕТ НА СВЕТЕ ПРЕДСЛАВЫ»

Глава XXII.ВОТ ОН, КИЕВ!

Глава XXIII. СТАРЫЙ КНЯЗЬ

Глава XXIV. ЭПИЛОГ

КИЕВСКАЯ РУСЬ — НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ РУССКОГО НАРОДА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте