«Гроза над Цхинвалом»

Виталий Пищенко, Александр Марков Гроза над Цхинвалом

Авторы выражают благодарность

Алексею Борзенко и Алексею Комарову

за помощь в работе над этой книгой.

Войны еще не было…

1. Сергей Комов

Начиналось все стандартно. Вот уже пять лет подряд, каждый август, Сергей старался уехать в Южную Осетию. В командировку. В Москве наступало затишье. Все разъезжались в отпуска, в теплые страны, но в успевшем опостылеть Египте в эту пору было слишком жарко, да и не тянуло Комова в места, где приезжие большую часть времени проводят на пляже, будто котики на лежбище. Бездельничать в офисе за компьютером тоже было скучно, лучше проводить время на свежем воздухе с рюмочкой коньяка. Южная Осетия подходила для этого как нельзя лучше. Правда в августе у грузин регулярно случалось небольшое «обострение», но именно оно и служило основанием для очередной командировки.

Грузинское вино никому в мире оказалось ненужным, не выдерживало оно конкуренции с благородными напитками из Франции, Испании, Италии и прежде находило сбыт только в России, а когда и Россия закупать его перестала, выращивать лозу никакого смысла уже не было. Вот грузины и томились без дела. Чтобы как-нибудь развлечься, они начинали обстреливать непокорного соседа, но не сильно, не очень прицельно, а так, будто у них скопилось слишком много боеприпасов и их надо обязательно использовать, чтобы освободить место для тех, что поступят попозже. Грузинские склады походили на ведро, в которое постоянно капает с крыши вода, – капля за каплей, наполняет ведро до краев, потом начинает через них переливаться. Ведро надо хоть немного, но опорожнить, вылить из него часть неизбывно поступающей влаги. Вот и грузинские военные освобождали место в своих загашниках, благо щедрые американцы (да и не только они) присылали все больше и больше боеприпасов. Ведро на такие объемы не было рассчитано…

К сентябрю грузины обычно успокаивались. Дети по обе стороны границы шли в школы. Наступало затишье до следующего августа.

Пассажирские самолеты в Цхинвали не летали, иных видов авиационной связи с Южной Осетией тоже не было – не брать же в расчет грузинские беспилотники, которые в большинстве своем, сбивались югоосетинскими ПВО. Ближайший аэропорт находился во Владикавказе, но достать билеты удалось лишь до Минеральных вод. Дальше предстояло добираться на перекладных.

Группа Комова была лакомым кусочком для частных извозчиков. Их в любом аэропорту множество. Они стоят на пути толпы, вливающейся в здание аэровокзала, точно утесы на дороге у морских волн, и тихо, будто речь идет о какой-то особенно изысканной контрабанде, предлагают свои услуги.

– Такси, такси, такси, – расхваливают они свой товар, как на базаре, хотя абсолютно неясно повезут тебя на «Мерседесе» или на проржавленных «Жигулях», место которым скорее на свалке, чем на дороге.

– Сколько до Владикавказа? – ради приличия спросил Сергей.

Небритый мужик, похоже, не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Машинально затянул привычное, как заклинание: «Та-а…», – но какие-то шестеренки в его мозгу уже прокрутились, и «извозчик» принялся торопливо сообщать, что бензин дорожает, запчасти – тоже и любая поездка превращается для него в сплошные убытки. Названную наконец безумную цену Сергей пропустил мимо ушей, даже переспрашивать не стал.

– А за сколько поедешь? – двинулся следом за ним частник.

Было ясно, что он не хотел упускать выгодных клиентов, которым надо доехать не до ближайшей улицы, а до другого города. Таких заказчиков, не то что сегодня, а и в ближайший месяц не найдешь, сколько ни стой возле аэропорта.

Это сродни торговле на восточном базаре, где просто необходимо сразу же сбить цену вдвое, иначе продавец не будет испытывать к тебе никакого уважения, особенно если ты сразу же протянешь ему то, что он требует. Зато если через полчаса, уже охрипнув, вы все-таки придете к соглашению, у него останется о тебе неизгладимое впечатление, и он всем своим знакомым и родственникам будет с гордостью рассказывать о том, как вдохновенно торговался.

К общему знаменателю пришли не через полчаса, а всего лишь через десять минут. Водитель заметил алчные взгляды, которые бросали на его потенциальных клиентов конкуренты, – они все теснее и теснее сбивались вокруг, как хищники, которые почувствовали запах добычи и готовы в любую минуту броситься и растерзать ее. Частник явно боялся, что жадные собратья услышат, о какой сумме идет речь, и кто-нибудь из них согласится на нее, крикнет, что он запросто готов за эти деньги отвезти клиентов во Владикавказ. Тогда останется лишь хватать сумки приезжих, чуть ли не силком тащить заказчиков в свою машину, приговаривая, что цена его устраивает, а то и снижать оговоренную сумму… Рисковать «извозчику» совсем не хотелось.

– Задний багажник открой. Шмотки надо положить, – сказал Сергей водителю, когда тот подвел их с оператором к старой, на ладан дышащей «Волге» бледно-желтого цвета.

Климат здесь был хороший не только для людей, но и для машин тоже. Автомобили ржавели не очень быстро, а люди старели медленно, казалось, что и те, и другие находятся в условиях легкой консервации. В деревнях можно было отыскать оружие, которому стукнуло больше сотни лет, и оно все еще находилось в исправном состоянии. Сергей давно мечтал, но никак не решался приобрести старинный карамультук. У этих ружей были резные приклады и выглядели они потрясающе. Их передавали по наследству, от отца к сыну, чтобы потомки помнили, с чем в руках воевали их предки. Комов не знал – расстанется ли кто с такой реликвией, да и в аэропорту (хотя границу он и не пересекал) с провозом карамультука могли возникнуть проблемы, хотя в наши дни фитильными ружьями никто уже не пользуется. Придумали кое-что поэффективнее. Так что, если традиция в этих местах сохранится, участникам сегодняшних войн придется передавать сыновьям автоматы Калашникова и пистолеты Стечкина…

Когда водитель переключил коробку скоростей и надавил на газ, в машине что-то заскрежетало, как будто вся она состояла из заржавевших, давным-давно не смазывавшихся шестеренок. Казалось, что с места стронутся только колеса и днище, а кузов останется стоять у здания аэровокзала. Но и он, натужно качнувшись, двинулся следом за колесами, которые подняли такую пыль, словно ставили дымовую завесу, чтобы конкуренты не бросились следом за «Волгой» на тот случай, если она все же сломается и клиентам придется искать другую машину. И то сказать, не оставаться же им посреди безлюдной дороги. Ночь уже приближалась.

– Куда путь держим? – попытался разговорить клиентов водитель.

– В Цхинвали, – честно признался Сергей.

– У-у-у-у, – протянул хозяин «Волги», прикидывая что-то в уме. Наконец калькулятор, вживленный в его мозги, сделал все необходимые расчеты. – Что же вы сразу не сказали? Я мог бы вас довезти и до Цхинвали.

Вероятно, водитель ждал, что Сергей спросит у него «сколько», он ответит, потом они начнут со вкусом торговаться и за этим занятием пройдет большая часть пути.

– Нет, спасибо, – сказал Сергей. – До Цхинвали нас довезут.

– Ну, как знаете… – водитель обиделся и уставился в лобовое стекло, будто там находилось нечто, чего он никогда прежде не видел. Лишь через полчаса хозяин «Волги» наконец-то справился с чувствами и решил продолжить разговор.

– Вы с телевидения что ли?

Такие выводы можно было бы сделать и побыстрее, стоило бросить взгляд на огромную профессиональную камеру и прочее оборудование. Все дальнейшие вопросы были предсказуемы, и Сергей отвечал на них, как светская звезда отвечает на вопросы журналистов, которые не могут выдумать уже ничего нового.

– Сколько весит?

– Десять килограммов.

– Ого! А сколько стоит?

Ответа водитель не услышал или скорее не поверил услышанному.

– Сколько, сколько? – переспросил он, и когда ему повторили цену камеры, сказал: – И не боитесь с такой вот хреновиной ездить во всякие стремные места?

– Боимся, – сказал Сергей, – но что уж тут поделаешь. Работа такая.

– Да, – протянул водитель.

Лицо его подобрело. Видимо он думал над тем, чтобы сделать небольшую скидку своим клиентам. Но голос разума победил. Водитель промолчал.

Во Владикавказ они въехали уже в сумерки. Тусклый свет фар выхватывал металлические заборы, за которым лаяли разбуженные ревом мотора собаки.

– Мы здесь всех перебудим, – сказал водитель.

Уж не боялся ли он, что кто-то вытащит из-под кровати старинное ружье, выбежит из дома и выстрелит в нарушителей покоя?

Сергей заранее условился со своим знакомым, что тот встретит их у здания вокзала.

На площади стояло не более десятка машин. Все они были с потушенными фарами. Из привокзальных кафе – домишек, обшитых пластиковым сайдингом, – тянуло музыкой и ароматом вкусностей. Сергей окинул взглядом стоянку. Он искал грязно-белую «девятку» и нашел ее, когда она сама подала признаки жизни: внутри салона зажегся свет, водительская дверь отворилась, из машины вышел человек и замахал «Волге».

– Туда, – сказал Сергей водителю.

– Я понял, – кивнул «извозчик».

«Волгу» чуть протащило вперед, прежде чем она наконец-то остановилась.

Комов расплатился, вышел из машины, помог оператору вытащить из багажника аппаратуру и вещи. Тем временем хозяин «Жигулей» уже подошел к ним.

– Здравствуй Хасан, – сказал Сергей, обнявшись с водителем «девятки».

– Здравствуй, друг, – ответил тот.

Они были знакомы уже пять лет. Познакомились во время первого приезда Комова в Южную Осетию, тогда Хасан сильно помог ему. Он знакомил журналиста с людьми, показывал кладбища тех, кто погиб в начале девяностых, когда осетины выбили грузин со своей территории. Тогда мест на кладбищах на всех не хватало. Кого-то похоронили даже во дворе школы, где раньше было футбольное поле. У Хасана там лежали два брата.

Водитель «Волги» с неохотой расставался со своими клиентами. Смотрел на Хасана с недоверием, точно был ответственен перед пассажирами, и проверял – в хорошие ли руки их передает. Наконец сомнения его, похоже, развеялись.

– Счастливо добраться, – сказал «извозчик».

– И тебе того же, – ответил Сергей. – Спасибо, что довез.

– Не за что, – водитель расплылся в улыбке. – Если чего – обращайтесь.

Он протянул Сергею клочок бумаги, на котором был написан номер телефона и пошел к машине. Двигатель «Волги» и вправду работал слишком громко. Теперь, когда они выбрались из машины, его тарахтение казалось оглушительным.

– Рисковые вы ребята. Ночью ехать опасно, – сказал Хасан, увлекая гостей в сторону «девятки».

– Злые разбойники нападут? – пошутил Сергей.

– Откуда у нас злые разбойники? – Хасан открыл багажник. Потом серьезно сказал: – Но они есть южнее, по другую сторону границы. Фары ночью далеко видно. Обстрелять могут.

– Может не стоит свет включать?

– С дороги так улетим, что не соберут.

– Тогда остается рискнуть.

– Да. Ничего, не в первый раз…

2. Олег Светлов

Уснуть никак не удавалось. Светлов переворачивался с боку на бок, ложился на спину, пытался считать до тысячи – все было без толку, сон не шел. Вообще-то было еще рановато (Олег привык ложиться за полночь), да и соседка с нижней полки раздражала. Полная миловидная дама упорно выводила носом замысловатые рулады. Это не был шальной заливистый храп, но и они не позволяли сознанию отключиться от действительности. И голова болела. Не сильно – противной давящей болью.

Олег вздохнул. Ладно, как-нибудь переживем. В гостинице можно будет и отдохнуть, и расслабиться. Правильно он все же сделал, что заехал в Сухуми…

Они с Нестором Джикирбой сидели за вынесенным на улицу столом и неспешно беседовали. Ночь уже опустилась на город, слабый ветер приносил пряные запахи моря.

– Видишь эти фонари? – спросил Нестор.

Олег кивнул.

– Обрати внимание: вокруг одного так и вьются бабочки, жуки, другие насекомые. У меня племянник энтомологией увлекается. Как приедет, берет свои морилки, сушилки, распрямилки и его вечером от этого фонаря не отгонишь. Говорит, что собрал под ним коллекцию чуть ли не всех летающих членистоногих здешних мест. А возле другого фонаря – пусто. Я сначала думал, что в лампочке дело. Несколько раз менял, но все по-прежнему.

– И что? – спросил Олег.

– Эти фонари мне людей напоминают, – улыбнулся Джикирба. – Почему один вокруг себя толпу собирает, а другой никому не нужен? При этом заметь, совсем не обязательно, чтобы этот одиночка плохим человеком был. Чаще наоборот получается, люди по непонятной причине тянутся к разным прохвостам и подлецам, верят им, чуть ли не на руках начинают носить. Да что там! Вспомни девяностые годы. Сколько тогда всякой грязи и пены всплыло, а народ этих «лидеров» чуть ли не боготворил. Эх, люди… Чем дольше живу, тем больше удивляюсь. Поговоришь с человеком – все при нем: ум, логика, рассудочность. С другим встретишься – то же самое. Третий подойдет – одно удовольствие. А как все трое сойдутся, хоть караул кричи! Куда все лучшее девается? Откуда глупость лезет? Вот скажи, ты тогда верил, что буквально все могут в одночасье богатыми стать?

– Нет, – покачал головой Светлов. – И сейчас не верю, – он пригубил бокал ароматной «Алазанской долины» и добавил: – Такого не может быть даже теоретически.

– Вот, – усмехнулся Нестор. – И я не верил. Один раз даже попытался объяснить людям, что их на пустой крючок ловят. Не здесь, не у нас, в Одессе. Я там в командировке был и забрел на митинг. Слушать не стали! Спихнули с трибуны, хорошо еще не побили.

– Ну, сейчас-то люди поумнели…

– Кое-кто вразумился. Многие, я бы сказал. Только поздно уже. А молодые подрастают, нам не верят. Они уже другие, их не старшее поколение, а телевизор с интернетом воспитывают.

– Мы тоже газетам верили…

– Верили, но при этом еще и думали. Я часто прикидываю, можно ли было всего, что произошло, избежать. И решил – можно! Надо было сразу расстрелять пару тысяч «перестройщиков», которые думали только о своем брюхе, кармане да о том, как к власти прорваться.

– Ну, друг! Это ты хватил. Если начать за инакомыслие расстреливать, добра не жди. Да и проходили мы уже это.

Нестор вновь наполнил бокалы, пододвинул поближе тарелку с аккуратными ломтиками нежнейшего местного сыра.

– За мысли наказывать нельзя, – согласился он. – Думай, как считаешь нужным. Говорить о своих идеях тоже можешь. На кухне, с друзьями, на собрании, на митинге, наконец. Но если от речей к делу переходишь, готовься перед людьми ответить. И по закону, и по совести. Знаешь, я Гулаг и репрессии не оправдываю, хотя и непонятно мне, почему до сих пор всей правды о том периоде никто так и не сказал. Списки пострадавших сохранились? Вот и опубликуй, сколько людей, в каком году и за что наказано было. Все укажи: какой пост репрессированный занимал, какой национальности был. Может тогда картина и проясниться? Но, повторюсь, сделанное в те годы, не оправдываю. Только мне другое интересно: подсчитывает ли кто-нибудь, сколько людских жизней «демократические преобразования» унесли? В войнах, которые карьеристы-скороспелки развязали, от бандитского беспредела, от того, что сердца у людей не выдерживают. Да прибавить сюда тех, кто от обиды и отчаяния сам на себя руки наложил. Боюсь, что цифра не менее страшная получится.

– Мне в девяносто втором в Приднестровье генерал Лебедь говорил, что Перестройка переходит в Перестрелку. Для тех, кто сумеет выжить, наступит третий этап – Перекличка, – невесело улыбнулся Олег.

– Перекличка – слово хорошее, – убежденно сказал Нестор. – В школе перекличка первого сентября всегда праздником была: друзей увидишь, порадуешься. Думаю, и нам пора оглянуться, подсчитать тех, кто рядом остался, кто понял, что нельзя жить только для себя, что слово Родина – не пустой звук, оценить, что нам предки оставили, задуматься, что мы потомкам передадим.

– Согласен, – кивнул Светлов. – Только для такого дела государству лидер нужен. Настоящий лидер.

– Будет, – уверенно заявил Джикирба. – Не верю, чтобы в такой стране, как Россия, такого человека не нашлось. Не с севера придет, так с юга, не с запада, так с востока. Давай, друг, за это выпьем.

– С удовольствием, – поднял бокал Олег.

С Нестором они были знакомы более полутора десятилетий. Летом девяносто первого Светлов получил путевку в пицундский Дом творчества. Прилетел в Сухуми ночью, вместе с другими пассажирами вышел из самолета, прошел в здание аэровокзала и растерялся. Обычно малолюдный зал ожидания был забит битком. Оказалось, что уже несколько дней бастуют железнодорожники, а накануне к ним присоединились и водители автобусов. Чего они добивались, сегодня Олег уже не помнил, скорее всего, требовали свою часть общенародного пирога. Причем, срочно. Тогда многие были уверены: стоит только разделить Советский Союз на части, как сразу и повсеместно наступит всеобщее благоденствие.

Выругавшись про себя, Светлов вышел на привокзальную площадь, разыскал хорошо упитанного милиционера, который спокойно торчал под ближайшим фонарем. На вопрос, что можно в такой ситуации предпринять, страж правопорядка пожал жирными плечами, потом снизошел до надоедливого приезжего и разверз уста. Совет был на диво оригинален: «Ищи частника». Чертыхнувшись еще раз, Олег решил ему последовать.

Сравнительно быстро он сговорился с водителем «Рафика», готовым доехать до Пицунды.

– По четвертному с носа, – заявил предприимчивый водила и тут же поставил еще одно условие: – Ищи компаньонов или плати за каждое пустое место из своего кармана, мне все равно.

Отдать за поездку двести пятьдесят рублей Светлов не мог, поэтому направился к выводку молдавских писателей – они прибыли с женами, детьми, тещами и тоже направлялись в Пицунду. Выслушав Олега, инженеры человеческих душ посовещались, погладили по макушкам хнычущих, невыспавшихся наследников, после чего объявили:

– Дорого. Говорят, в обед туда теплоход пойдет. Мы подождем.

Раздраженный и сердитый Светлов опять вышел на улицу. Выудил из пачки сигарету, закурил. В этот момент и затормозила рядом серая «Волга» двадцать первой модели.

– Тебе куда? – спросил, перегибаясь через пассажирское сиденье, водитель.

– В Пицунду, – буркнул Олег.

– Садись, – и дверца распахнулась.

– Сколько возьмете? – спросил Светлов.

– Сговоримся, – равнодушно ответил владелец «Волги».

Остались впереди здание-аквариум аэровокзала и толпящиеся вокруг него люди. По сторонам мелькали добротные дома, укрывшиеся за высокими заборами. Небо начинало сереть – ночь была уже на исходе.

– Дом творчества у нас неплохой, – сказал водитель, узнавший, зачем приехал в Абхазию его пассажир, и неожиданно закончил: – Только кормят там плохо.

Перехватил недоверчивый взгляд Олега и подтвердил:

– Правда, плохо. Я знаю.

– Что-нибудь придумаю, – пожал плечами Светлов.

– Для начала заедем ко мне и позавтракаем, – предложил водитель. – На сытую голову думается лучше.

Так Олег и познакомился с Нестором. Денег со Светлова за ту поездку Джикирба тогда так и не взял. Кстати, экономные молдаване добрались до Дома творчества только к вечеру следующего дня. На теплоходе…

Давно это было. В другом государстве, в другие времена, в другой жизни.

– Значишь завтра уезжаешь? – спросил Нестор.

– Да, – подтвердил Олег.

– Не лучшее время выбрал, – вздохнул Джикирба. – Постреливают в Цхинвале.

– Там уже полтора десятилетия постреливают, – махнул рукой Светлов.

– И это правда, – не стал спорить Нестор. – И все равно не пойму, что тебя туда гонит?

– Смеяться будешь, – улыбнулся Олег. – Ладно, расскажу. Когда я был мальчишкой, жили мы в небольшом двухэтажном доме на восемь квартир. Телевизоров еще не было. Вернее были, но мало у кого. В нашем доме народ небогатый жил, но дружный. Вечером собирали ребятишек, выносили фильмоскоп и прямо на стене дома смотрели диафильмы.

– Помню такое дело, – глаза Джикирбы заискрились весельем. – И у меня в детстве фильмоскоп был.

– Ну вот… С тех пор запомнилась мне одна пленка. Вернее, строки из нее:

Говорит сказанье нартов: «Кто отважней всех отважных? Витязей затмив отвагой, Всех отважней – Даханаго.

Нестор продолжил:

Всадник доблестный в походе, — Кто девицу в нем признает? Серебрится грудь кольчугой, Всадником скакун гордится. На море – непобедима, На земле – неукротима, Как стрела – неотвратима В битве грозной Даханаго. Конь ее руке послушен: Догоняющий отстанет. Молнией в руке оружье: Нападающий погибнет…»

– Именно так, – подтвердил Светлов. – Заинтересовался я, кто такие нарты. Ну а дальше все просто…

– О нартах и в наших легендах рассказывают, – напомнил Джикирба.

– А еще у карачаевцев, абазин, адыгов, балкарцев, убыхов, чеченцев, ингушей. Но в осетинском эпосе есть свои, неповторимые вариации. Во Владикавказе я уже был, теперь хочу поработать в университете Цхинвала.

– Ладно, тебе виднее, как поступать, – согласился Нестор. – Поездом поедешь? Это ведь долго.

– А что делать? – спросил Олег. – Самолеты туда из Сочи не летают. Придется трястись восемнадцать с половиной часов. Все лучше, чем на перекладных.

– Это верно, – вздохнул Джикирба. – Эх, оторвать бы руки тем, кто единую страну на куски растащил! А заодно и головы. Но хватит об этом… На вокзал тебя я сам отвезу.

– А как же твои питомцы? – спросил Светлов. – Не заскучают.

– Обидятся, – рассмеялся Нестор. – Ничего, я человек опытный, знаю, как к ним подлизаться.

Вот уже много лет Джикирба работал лаборантом в знаменитом на весь свет сухумском обезьяньем питомнике. Помнил и времена его расцвета, и страшные годы военного конфликта с Грузией. Тогда перепившиеся представители «титульной нации» стреляли ради развлечения по перепуганным животным. Трех визжащих от ужаса обезьян Нестор унес домой и сумел спасти от неминуемой смерти. Эти мартышки долго еще жили в питомнике, но так и не стали прежними веселыми и беззаботными существами. Похоже, люди забывают постигшие их беды быстрее, чем братья наши меньшие…

Поезд замедлил бег, потом дернулся и остановился. Олег посмотрел на часы. Похоже, Армавир-Туапсинский. Стоять здесь двадцать минут.

Он осторожно, стараясь не разбудить спящих соседей, спустился с полки, покинул душное купе, прошел по безлюдному вагону и вышел на перрон. Бывать на этой станции Светлову доводилось и раньше. Помнил он и краснокирпичную водонапорную башню, и одноэтажное здание вокзала. Построили его полностью симметричным – с путей оно выглядело точно так же, как и с привокзальной площади.

На перроне никого не было, только зевающая проводница посматривала на нахохлившегося Олега.

– Не спится? – добродушно улыбнулась она.

– Да, – признался Светлов, – Еще и голова разболелась.

– У меня есть «кетанов», – сказала проводница. – Сильное средство. Могу поделиться.

– Буду очень признателен, – улыбнулся Олег.

3. Комов

Сергей открыл окно. Обычно днем, когда в Рокском тоннеле скапливалось множество автомобилей, дышать здесь было невозможно – пусть внутри машины нестерпимо жарко, все равно спертый воздух салона лучше, чем выхлопные газы, заполнявшие пробитый в горах ход. Тоннель строили с запасом: когда-то рассчитывали, что он будет пропускать две с половиной тысячи машин в сутки, но через него могло протиснуться и вдвое большее количество. Правда тогда устаревшая система вентиляции не справлялась… Но сейчас машин в тоннеле было очень мало. Девятка, чуть покачиваясь, мчалась по неровному асфальту, на котором кое-где виднелись выбоины от танковых гусениц, точно еще не зажившие царапины от когтей на коже.

Рокский тоннель возвели больше двадцати лет назад. Он считался самым длинным в мире, это был единственный путь из Северной Осетии в Южную, строили его всей страной, да тогда иначе и быть не могло. О ходе работ снимали репортажи, которые показывали в каждом кинотеатре перед сеансом. О скальную породу обломала бы зубы любая из тех машин, которые применяются, к примеру, при строительстве метро. Породу приходилось взрывать, продвигались на считанные метры. Шли сразу с двух сторон, в течение десяти лет, а когда осталось совсем чуть-чуть, то организовали сводный отряд – точно его посылали на штурм последнего бастиона врага, на вершине которого любой ценой надо установить знамя Родины. В этот отряд вошли лучшие из лучших, именно они и встретились в месте сбойки. Радости было столько, будто прорвали блокаду… Свершилось то, о чем мечтали не одно столетие! Ведь до появления тоннеля перевал приходилось преодолевать пешком, по горным тропам. Без поклажи на это уходил целый день, а если был какой-никакой груз, то дорога могла занять и несколько суток.

Сергей засек время, когда «девятка» въехала в тоннель, и бросил взгляд на часы, когда они оттуда выбрались. На все про все ушло менее трех минут. Ему показалось, что они едут слишком быстро, но, посмотрев на спидометр «девятки», журналист обнаружил, что машина движется со скоростью всего-то около восьмидесяти километров в час. Почему-то в голову пришла мысль, что, хотя внутри и установлены камеры наблюдения, никто не стал бы штрафовать их за превышение скорости…

Проскочили пост миротворцев, установленный на выезде из тоннеля. Да, это была настоящая дорога жизни… Если ее разрушить, то Южная Осетия окажется отрезанной от России и никто не успеет придти на помощь миротворцам, вздумай грузины напасть на осетин. А они не раз пытались это сделать. В девяносто первом на подходах к тоннелю едва удалось остановить грузинский «газик», до отказа набитый взрывчаткой. Похоже, его вел смертник. Иное объяснение придумать не удавалось. Надо ведь загнать машину в тоннель, выбраться из нее, добежать до выхода (а это, как минимум, с километр), подорвать взрывчатку, при этом не попасть в руки ни миротворцев, которые охраняют тоннель, ни осетин. Эти-то точно устроят самосуд над тем, кто перерезал дорогу жизни. Нет, это не версия, слишком все сложно. Когда камеры слежения зафиксируют, что кто-то бросил в тоннеле машину и бежит прочь, намерения беглеца сразу станут ясны. Его остановят, а может и взрывчатку в машине успеют обезвредить. Взрывать должен смертник. Но тоннель построен с расчетом, чтобы выдержал девятибальные сейсмические колебания. Пожалуй, и «газика» со взрывчаткой окажется мало, чтобы его разрушить… И все-таки, проезжая по тоннелю, Сергей невольно втягивал голову в плечи, мысленно представляя, как после мощного взрыва обваливаются своды, погребая под чудовищной массой обломков всех, кто в нем находится. Пять метров воздуха над головой, потом слой бетона, а над ними – километр горных пород: слишком много для надгробья!

Хасан напряженно вглядывался в темноту. Сергею не хотелось отвлекать его пустыми разговорами. Он бросил взгляд на заднее сиденье – оператор беззаботно посапывал носом и слабо улыбался чему-то во сне. Не первый год они работали вместе, привыкли друг к другу, притерлись.

С первого взгляда Женька Корольков производил неизгладимо отталкивающее впечатление. Оплывший, одетый в донельзя затертый джинсовый костюм, на плечи спадают давно немытые патлы, взгляд сонно-равнодушный… Вывести его из равновесия было невозможно, на шуточки Женька никак не реагировал, легко откликался на прилипшее к нему обидное прозвище Беляш. Но, когда подходило время съемки, рыхлый, неповоротливый толстяк исчезал, вместо него неведомым образом появлялся хищно подтянутый профессионал с почти сверхъестественной реакцией.

Дорога, ведущая в Цхинвали, была пустой. И город встретил их безлюдьем. Все попрятались по домам. Но внешне за прошедший год здесь почти ничего не изменилось.

Дом, где обычно останавливался Сергей, находился на улице имени Сталина. По одной из легенд именно здесь и жил некогда вождь народов, более того, ходили упорные слухи, что на самом-то деле Сталин родился не в Гори, а в Цхинвале и по национальности был не грузином, а осетином. Когда-то и памятник Иосифу Виссарионовичу здесь стоял. Во время первой войны с «титульной нацией» в него угодил грузинский снаряд и разнес памятник на куски, так что его даже самый опытный реставратор не смог бы восстановить. Грузины потом уверяли, что подорвали памятник осетины. Впрочем, выяснять истину никто особо не стремился. Кому нужен памятник, чудом переживший борьбу «с культом личности»? В те недавние годы стало модным искоренять все, что было связано с советскими временами. Правда, грузины почему-то не спешили избавиться от бывшего члена бывшего Политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе. Это они сделали гораздо позже и не без помощи добреньких дяденек из-за океана…

Многие памятники изготавливались из цветных металлов. Их можно было сдать в пункт вторсырья. Если не удавалось свалить памятник с постамента и распилить на части, а в целом виде его и везти, и тем более нести было трудновато, то отпиливали какую-нибудь часть, без которой памятник вполне мог существовать. Руку, ногу, а то и голову. Но памятник Сталину был из гипса, и материальной ценности в нем никакой не было. В общем, памятника не стало, а улицу не переименовали.

Заслышав шум подъезжающей машины, из дома вышла хозяйка.

– Ну что ж вы не спите? – сказал Сергей, немного расстроенный тем, что разбудил старую женщину.

– Да что мне спать-то? Вас ждала.

Чем снимать номер в гостинице, которых в Цхинвали к тому же был дефицит, лучше жить у кого-то на дому. Руководствовался при этом Сергей даже не тем, что так дешевле выходит – все равно все затраты оплачивала компания. Просто дом есть дом. Хозяева следят за его состоянием получше, нежели сотрудники гостиницы за номерами. Это в Абхазию туристы приезжали и со всей необъятной, и из-за ее рубежей, да и прямые рейсы были на катере из Сочи продолжительностью в один день – так чтобы успеть посетить все достопримечательности, отведать местных угощений и вернуться в свою гостиницу до полуночи. В Южной Осетии и в былые времена туристов почти не видали, а сегодня местные жители и вовсе были лишены этого источника доходов. Здесь вообще с доходами было тяжело. Вот Сергей и инвестировал каждый год немного денег в сохранение местного частного сектора, вносил посильную лепту в помощь дружественному народу.

– Что-то мы и не поговорили нормально, – журналист повернулся к Хасану.

– Да, – вздохнул тот. – Я виноват.

– Что, проблемы? – насторожился Сергей.

– Какие у меня проблемы? – махнул рукой Хасан. – Все хорошо. Вот в целом – дела дрянь. Ладно, это долгий разговор. Утром, как выспишься, приеду и все расскажу. А сейчас не обижайся.

– Ну что ты… – начал Сергей, но договорить не успел.

Хасан неловко обнял его, и через несколько мгновений «девятка» растворилась в черноте южной ночи.

Тем временем Беляш успел расцеловать хозяйку, вручил ей какой-то сверток, извлеченный из необъятного кармана джинсухи, сгреб оборудование и канул в двери хорошо ему знакомого дома. Надо думать, отправился досматривать увлекательные сны. Сергею же нестерпимо захотелось смыть с тела пыль, а вместе с ней и неведомо откуда навалившуюся усталость.

Водопровод в Цхинвали провели несколько десятков лет назад, но воды в нем давно не было, и вовсе не оттого, что грузинские власти отключили ее подачу. Водопровод шел через грузинские села. Там в него врезали множество труб и воду воровали. Примерно так же, как украинцы присваивали газ из магистралей, проложенных в Западную Европу. Но до европейских потребителей газ все-таки доходил, а вот вода по дороге на Цхинвали заканчивалась. Здесь давно уже научились обходиться без водопровода, разместив на крышах домов огромные, рассчитанные на несколько сотен литров металлические бочки. Воду туда собирали во время дождей, за день она сильно нагревалась, так что всегда можно было принять горячий душ.

– Обстреливали нас два дня назад, – пожаловалась хозяйка, показывая куда-то на крышу, едва Сергей высказал свое пожелание.

Оказалось, что в бочку хозяйского дома угодил осколок и пробил маленькую дырку, аккурат возле днища. Будь в доме кто помоложе, вмиг взобрался бы на крышу после того, как обстрел закончился, и забил дырку сперва пробкой, точно бочку с вином, а потом наложил на пробоину металлическую заплатку. Но сама бабушка залезть на крышу не смогла, даже приставить лестницу у нее не вышло, не хватило сил, соседей поблизости не оказалось, а пока она бегала искать, кто в беде поможет, вся вода вытекла, ручьем потекла по улице, точно где-то дамбу пробило и городу грозит затопление. Но земля быстро впитала воду – не так уж много ее и было. Дырку еще не заварили.

Перспектива остаться без душа Сергею очень не понравилась, но выхода не было. Он критически осмотрел бочку. Сквозь шелушащуюся, как кожа змеи, краску проступала ржавчина. Пробоина снизу была не заметна.

– А, – махнул он рукой, – завтра попрошу кого-нибудь заделать.

Комов изрядно устал за время поездки и если бы сейчас полез на крышу, пусть даже со сварочным аппаратом и металлической пластинкой, все равно ничего путного из этого бы не вышло. С крыши б не упал, но дырку наверняка заварил бы плохо. Да и воды в бочке все равно уже не было…

День первый

4. Сергей Комов

Кто ищет на свою голову, а заодно и на другие части тела приключений, тот их обязательно найдет. Это простую истину Сергей усвоил давным-давно. Хлеб-то надо отрабатывать, а делать это не раз приходилось в тех местах, где очень велика вероятность эти пресловутые приключения найти. Руководство в упрек бы ставило, если б он их не находил. А начинается все одинаково и достаточно спокойно.

Прежде всего, нужно выполнить ряд формальностей: приехать в здание местного правительства, зарегистрироваться там, получить аккредитацию, а уж потом можно и отправляться на поиски приключений. Хотя… Осколок или пуля не будут разбирать – есть у тебя аккредитация или ее еще нет.

Пару дней назад город подвергся обстрелу. В земле зияли воронки, стекла в домах еще не везде заменили, и они зияли пустыми оконными проемами, как глазницы черепов. На одной из улиц, наполовину погрузившись в землю, торчала невзорвавшаяся ракета, похожая на какой-то футуристический цветок, который посадили здесь приверженцы урбанистического стиля. В ракету тыкали пальцами, точно это новая достопримечательность, заменившая взорванный памятник Сталину. Какой-то доброхот сообщил журналистам, что «цветок» уже разминировали. Приглашали специально для этого российских миротворцев. Ракету вытащили, но после того, как обезвредили, зачем-то вновь воткнули ее в землю – может для напоминания о том, что ходить по улицам небезопасно.

Сергей такого добра на своем веку уже навидался и фотографироваться на фоне обезвреженной ракеты желания никакого не испытывал. Беляш – тем более. Он умудрился не выспаться, отчаянно зевал и равнодушно смотрел на окружающее задернутыми сонной поволокой глазами.

Где-то вдалеке пророкотал гром, но небо было чистым, и ничто не предвещало, что тучи начнут сгущаться. Откуда же тогда гром?

– Что гремит? – спросил у осетинского военного, который ведал выдачей аккредитации, Комов, протягивая ему фотографии своей группы. В комнате был установлен поляроид на треноге, но Сергей на всякий случай озаботился сделать фотографии заранее.

– А вы не догадываетесь?.. – сказал осетин.

Вероятно, он хотел завести разговор, поэтому и не ответил кратко. Сергей и сам обо всем уже догадался. Похоже, в этом августе обострение у грузинской стороны было слишком сильным…

– Что обстреливают?

– Хетагурово, – пояснил осетин. – Там напротив грузинское село. Войска стоят, пост у них там теперь. Зону разграничения они нарушили. Цхинвал стали обстреливать.

Сергей обратил внимание, что военный сказал не «Цхинвали», а «Цхинвал» – назвал город по-осетински. Он и сам в разговорах частенько именовал столицу Южной Осетии Цхинвалом, но в официальных сообщениях приходилось применять грузинское название. Политкорректность…

– Транскавказскую дорогу обстреливают. Президент приказал их вытеснить, – тем временем продолжал осетин. – Наверное, сегодня будем вытеснять.

– Вытеснять? – переспросил Сергей, – Чем? Тракторами и бульдозерами что ли?

Он был уверен, готов был поспорить на какую угодно сумму, что осетины не пойдут брать штурмом грузинский пост. Здесь уже привыкли к миру, хотя и был он худым и зыбким. И пускай грузинские беспилотники постоянно летали над Южной Осетией, а местные силовики то и дело ловили диверсантов, все равно не верилось, что боевые действия вновь могут начаться.

– Зачем тракторами и бульдозерами? – удивился осетин. – Трактора и бульдозеры они из гранатометов расстреляют. Американцы им столько оружия присылают, что на штурм Берлина хватит. Цхинвалу трудно придется, если они начнут. Укрепляются они там. Плацдарм готовят. Надо их вытеснить, пока не засели покрепче.

Военный рассказывал спокойно, точно читал лекцию по какому-то школьному предмету. Сведения, которые он выдавал, секретной информацией не считались. Любой прохожий в городе мог рассказать примерно то же самое. А уж в русских журналистах никто и заподозрить не мог вражеских шпионов! Вот если б украинцы приехали, тогда проверка была бы построже (все-таки Ющенко и Саакашвили – кумовья), но и им аккредитацию все равно бы выдали.

– Вот, – осетин протянул Сергею заламинированные карточки с фотографиями. – Желаю успеха.

Попрощавшись, журналисты покинули помещение.

– Куда поедем? – спросил оператор, когда они вышли на улицу.

Вид у Женьки был кислый. Во время разговора в Доме Правительства он ничего не говорил, стоял в сторонке, но все слышал.

– Позагорать бы, поесть вкусных лепешек с сыром и мясом и запить все это домашним вином… – начал Комов.

– Неужели? – театрально удивился оператор. – Я бы с удовольствием, но ведь у тебя другие планы.

– Угадал, – сказал Сергей.

– Хетагурово?

– Догадливый. Сейчас созвонимся с Хасаном, попросим, чтобы подвез. Хочешь, поспорим, что без застолья он с места не стронется?

– Без тебя знаю, – буркнул Беляш, но лицо его оживилось.

5. Арчил Гегечкори

Арчилу повезло. Родители уехали в Батуми навестить приболевшую тетку и поэтому вмешаться в события не могли. Мама конечно же не смолчала бы… А так все произошло совершенно буднично. Кто-то позвонил, Арчил открыл дверь в квартиру. На лестничной клетке стоял незнакомый мужчина средних лет.

– Вы Гегечкори? – спросил он.

Арчил кивнул.

– Собирайтесь в армию, – сказал мужчина. – Я из военкомата. Вот повестка, распишитесь.

Арчил нетерпеливо выхватил протянутый ему казенный бланк.

– Минимальный штраф за неявку двадцать тысяч лари, – строго предупредил посыльный. – За злостное уклонение – тюрьма.

– Что вы? – вспыхнул Арчил. – Как можно?!

– Ну-ну… – и мужчина шагнул в сторону лифта.

Душа Арчила пела, он был готов завопить от восторга. Свершилось! Наконец-то Родине потребовались его мужество и умение! Он так ждал этого! На очередной призыв на сборы непохоже, значит, предстоит настоящее дело. Замечательно!

На место сбора Гегечкори пришел на полчаса раньше положенного срока, опять порадовавшись, что родители в этот момент находятся далеко от Тбилиси. Не было слез, ненужных наставлений, просьб заботиться о здоровье, не рисковать, помнить о близких… Все вышло по-мужски – раз-два, собрал рюкзак, три-четыре, запер квартиру и – шагнул в новую жизнь.

Арчил нетерпеливо поглядывал на часы. Стрелки еле двигались. «Быстрее! Быстрее!» – подгонял он их.

Мягко прошуршали тормоза, из остановившейся неподалеку новенькой иномарки выбрался Гоча Беруашвили – довольный собой, прилизанный, одетый в дорогой модный костюм. Водитель достал из багажника пухлую сумку, осторожно опустил ее на асфальт рядом с Гочей. Тот сонно огляделся и встретился взглядом с Арчилом.

– Арчи!

Беруашвили широко раскинул руки. Лицо его изображало такую радость, словно однокурсники не виделись Бог знает сколько лет. На самом деле с момента их расставания минуло несколько часов.

Накануне вечером друзья сидели в квартире Арчила и не спеша потягивали холодное французское вино – его привез откуда-то отец Гочи.

Знакомы они были, чуть ли не с детского сада. В школе сидели за одной партой, вместе поступали в университет, строили планы на будущую взрослую жизнь… После эпохальной Революции Роз отец Гочи быстро пошел в гору, теперь он работал в правительстве Грузии. Изменился и его сын – в его повадках появилась хозяйская уверенность, Гоча округлился, подернулся первым, еще нежным жирком. Неважные отметки из его зачетной книжки исчезли, некоторые преподаватели уже посматривали на молодого Беруашвили со льстивым подобострастием, девушки вдруг прозрели и поняли, что Гоча – весьма завидный жених. К Арчилу он стал относиться немного покровительственно, но не забывал старого друга, жизнь которого складывалась пока далеко не так удачно.

– За Грузию! – провозгласил Гоча, высоко поднимая бокал с вином. – За любимую Родину! Отцы наши сбросили более чем двухсотлетнее российское иго, а нам предстоит увидеть великую, могучую и процветающую страну!

Арчил с удовольствием присоединился к тосту. Вино чуть-чуть кружило голову, все вокруг казалось удивительно прекрасным.

– Два века… – задумчиво сказал Беруашвили, осторожно поставив бокал на стол. – Ты только представь, чего бы добился наш народ, если бы эти годы не были вычеркнуты из его истории! Земля наша богата и изобильна, мужчины сильны и мужественны, женщины верны и красивы… Эх!.. Мы могли стать финансовым центром Европы, очагом торговли, бизнеса, культуры…

– Но ведь все это будет? – спросил Арчил, с любовью глядя на друга.

– И скоро! – уверенно кивнул Гоча. – Очень скоро. С нами Америка – сильнейшая страна мира, истинный оплот демократии. За нас вся Европа, скоро мы войдем в НАТО. А кто против? Дряхлая Россия, которая вот-вот развалится, но продолжает нам пакостить, подкармливает проклятых сепаратистов. Ничего! Новое поколение грузин, наше с тобой, Арчи, поколение покажет себя всему миру. Недаром нашего президента называют образцом демократии. Давай выпьем за его драгоценное здоровье.

– Давай! – радостно согласился Арчил. – Стоя! До дна! С таким вождем мы всего добьемся!

Гоча, тщательно пережевывавший ломтик сыра, с доброй улыбкой смотрел на раздухарившегося приятеля.

– Одного боюсь, – признался ему Арчил. – Вдруг все решится, пока мы в университете учимся. Скажут: «Родине нужны специалисты, а солдат у Грузии много». Что тогда будем делать?

– Не бойся… – улыбка Беруашвили стала шире. – Мы с тобой, дружище, на особом учете. Не забыл, где мы сборы проходили?

Разве такое можно забыть? В прошлом году, в марте, проводилась массовая подготовка резервистов. Призывали и студентов четвертого курса. Друзья, несмотря на то, что были моложе, неведомым образом тоже попали в список.

– Значит, едем в Мухровани? – спросил тогда довольный Арчил.

– Чего ради? – ухмыльнулся Гоча.

– Из нашего университета всех туда посылают, – растерянно пояснил Гегечкори.

– Правильно, – кивнул Гоча. – И готовить из них будут стрелков. Пиф-паф, умение ведения боя и выживания в условиях города, и всякое такое прочее. А мы поедем не на восемнадцать дней, а на весь месяц. В Сенаки. Там собирают активный резерв.

– Как это? – не понял Арчил.

– Увидишь на месте… – уклонился от ответа Беруашвили.

На базе в Сенаки друзья попали в спецгруппу, с которой работали инструкторы-американцы – крепкие темнокожие парни.

– Упаси тебя Бог даже за глаза назвать их не афроамериканцами, – предупредил друга Гоча.

«Афро» не «афро», но гоняли они своих подопечных до седьмого пота – в первые дни сил у Гегечкори едва хватало, чтобы доплестись после тренировок до казармы. Но регулярные занятия спортом помогли – вскоре Арчил втянулся в изнуряющий процесс, инструкторы то и дело одобрительно похлопывали его по плечу. А Гоча и вовсе занимался по какой-то особой программе – больше сидел с бумагами, даже на плацу появлялся нечасто.

Американцы оказались задорными ребятами. Они обожали громко и заливисто смеяться, а в короткие свободные минуты пытались освоить местные танцы. Получалось не очень, но было видно, что в это занятие они вкладывают всю душу. Один из таких веселых перекуров заснял какой-то залетный телевизионщик. Арчил потом видел его передачу и очень расстроился: журналист сказал, что заокеанские парни исполняют «танец грузинских воров». Гегечкори подумал, что так говорить нечестно – на него самого американцы произвели замечательное впечатление. Общаясь с ними, Арчил, очень кстати и свой английский подтянул.

Он улыбнулся, вспоминая месяц, проведенный в Сенаки. Может быть Гоча прав, и начальство действительно имеет на друзей особые виды? Заметив колебания Арчила, Беруашвили положил на его руку свою прохладную влажную ладонь.

– Без нас не обойдутся, – уверенно сказал он.

И вот это время пришло…

6. Сергей Комов

Хасан остановил машину на окраине села. Когда они проезжали какой-никакой населенный пункт, Хасан обязательно показывал, где живет или жил его ученик. Когда-то, в другой жизни, когда еще существовал Советский Союз, Хасан Ревазов начал работать учителем математики. Не изменил он своей профессии и сегодня. Его ученики жили по всей Южной Осетии. Он мог зайти в любой дом в любое время, и везде его встречали как самого дорого гостя. Сергею это очень помогало в работе…

Поселок, по сути, был одной длинной улицей. Одно-двухэтажные дома стояли по обе стороны от дороги, ведущей в Цхинвали.

«Гром» стал сильнее, доносились пулеметные очереди, длинные, как будто тот, кто держал в руках пулемет водил им из стороны в сторону, не отпуская курок. Так стреляют по наступающим сомкнутым цепям, но этак никто не ходит в атаку уже ни один десяток лет.

– Я вас здесь подожду, – сказал Хасан. – Только зря вы туда идете. Чего-то мне все это не нравится.

– Думаешь, мне нравится? – спросил Сергей, бросая взгляд на дальнюю окраину села. – А что делать? Работа, блин, работа, работа – страсть моя…

Село просматривалось все насквозь, несколько домов было разбито, у одного обвалилась стена, но уцелела крыша, у другого крышу своротило, и осталась только коробка с закопченными оконными проемами. Огонь уже погас, но в воздухе стоял едкий запах дыма. Село точно вымерло, жители его то ли покинули, то ли попрятались по домам, но хлипкие стены не уберегут от снарядов, даже от пуль не уберегут…

Странную процессию они из себя представляли. Издали съемочную аппаратуру можно было легко принять за необычное оружие – камера, снабженная оптикой, смахивала на снайперскую винтовку, а штатив под нее походил на спрятанный в чехол гранатомет, который нес тот, кто должен снайпера в случае чего прикрывать. В сумке же, переброшенной через плечо, запросто могли лежать не кассеты и аккумуляторы, а боеприпасы. На поле боя съемочные группы не раз принимали за спецподразделения и обстреливали. Со всеми вытекающими последствиями…

До окраины села добрались без происшествий. Здесь были вырыты окопы, совсем не глубокие, не те, что показывают в фильмах про Первую мировую войну, когда армии Антанты и Тройственного союза стояли друг против друга месяцами, отрыв окопы в два человеческих роста. В этих, даже если прибавить к их глубине еще и высоту брустверов, сделанных из мешков с землей, все равно не удавалось спрятаться в полный рост.

В окопе сидело несколько осетин в обнимку с автоматами. Съемочную группу, приближавшуюся с тыла, они давно заметили, стали кричать телевизионщикам, чтобы шли обратно, но те лезли напролом, не обращая внимания на советы.

– С ума сошли, – сказал один из солдат Сергею, когда тот плюхнулся в окоп. – Куда лезете?

– Когда начнете вытеснять грузин из села? – ответил вопросом на вопрос Комов.

– Когда подкрепление подойдет, – огрызнулся осетин.

– И когда же оно подойдет?

– Скоро.

От этого диалога толку было мало.

Оператор, напряженно сопя, натянул на объектив камеры женский чулок. Делалось это для того, чтобы оптика не отсвечивала, не то блики на камере вполне могли принять за блики на снайперской винтовке. Тогда окоп накрыли бы снарядами. На длинном фокусе – когда снималась что-то очень отдаленное – чулок становился незаметным, но из-за того, что камеру приходилось держать в руках, картинка качалась, будто во время шторма. А ставить камеру на штатив было нельзя. Слишком уж эта конструкция смахивала на оружие.

Между грузинским селом и осетинским располагался миротворческий пост. Грузины стреляли из гаубиц через него, навесом.

– Что там? – спросил осетинский военный Женьку, всматривавшегося в окуляр камеры.

Беляш не успел ответить, он толком и понять-то не смог, что произошло. Визир на камере черно-белый, цветов там нет, и его вдруг заволокло густым дымом, а потом воздух наполнился противным жужжанием и стал сотрясаться. Ракеты легли с недолетом, взорвались метрах в трехстах от окопов, подняв завесу из огня, вывороченной земли, камней и дыма. Теплая волна накатилась на окопы, как прибой, затопила их и пошла дальше.

– Уходите отсюда! – закричал осетин, – Тут сейчас такое начнется!..

Едва ли он думал, что грузины засекли камеру и, приняв ее за нечто весьма опасное, начали обстрел окопов. Скорее всего, вояки Саакашвили решили серьезно взяться за дело.

Сергей переглянулся с Женькой. Беляш отрицательно покачал головой. Впрочем, и так все было понятно. При интенсивном обстреле ни черта не снимешь. Нужно было уносить ноги. Геройство требуется лишь в разумных пределах.

До ближайших домов было несколько десятков метров. Казалось, что там начинается зона мира, и если добраться до нее, то уже не страшны будут ни ракеты, ни снаряды, ни повизгивающие над головой пули.

Телевизионщики бежали пригибаясь, петляли, прикидывая, хватит ли сил на решающий рывок. Войск в деревне нет – это мирная территория, по всем нормам она находится вне войны. Случайный снаряд туда залететь конечно может, но целенаправленно никто стрелять по деревне не должен…

Только, похоже, грузины о существовании правил гуманной войны не подозревали. Когда Сергей наконец-то добежал до домов, перевел дух, попытался унять дыхание, то сразу же услышал нарастающий противный свист.

– Ложись… – выдавил он. Говорить было трудно, в горле пересохло, возникало ощущение, что все там покрылось болезненными нарывами, как во время сильной простуды.

Женька и так уже шлепнулся в грязь. Они прижимались к забору, прячась между какими-то кочками. Одежда намокла, испачкалась, когда они встанут, будут походить на бродяг, у которых нет ни кола, ни двора. Если встанут…

Взрыв ухнул возле соседнего дома. По забору, возле которого лежали телевизионщики, забарабанили осколки, уже на излете, забор они не пробивали, а отскакивали от него, как от брони.

– Все в порядке? – спросил Сергей, все еще лежа в грязи. Земля забила рот. Он стал отплевываться. На зубах остался противный привкус.

Беляш не ответил. Он возился с камерой.

Грузинская артиллерия обрушилась на окопы, которые они только что покинули. Картина была жуткой. Земля там словно вскипала, как вода, в которую падает что-то тяжелое и поднимает ввысь огромные фонтаны.

Комов подумал о том, что людей, с которыми они только что общались, может, уже и в живых нет. Но надо было уходить, причем побыстрее, пока грузинская артиллерия не перенесла огонь чуть дальше и не принялась сравнивать с землей уже не окопы, а то, что находилось за ними – деревню.

На первый рывок они отдали все силы и здорово выдохлись. Так бывает, когда неправильно рассчитаешь свои возможности – сперва оторвешься от соперников, а дистанция-то еще не закончилась, они настигают тебя, обходят стороной, а ты ничего уже не можешь поделать, остается лишь плестись позади всех и смотреть на их спины. И совсем не было времени, чтобы перевести дух. Но и оставаться на месте, ждать, когда и тебя накроет волна огня, как накрыла она тех, кто был в окопах, было безумием.

– Охуе… они совсем! По мирным жителям хреначат… – зло выдохнул Женька.

Снаряды секли деревья, срезанные ветки падали на дорогу.

Теперь они бежали точно пьяные, покачиваясь, ноги заплетались, спотыкались на кочках и неровностях. Одному Богу известно, как никто из них не упал, не растерял оборудование.

В голове Комова крутились дурацкие мысли о том, что пулю, которая тебя достанет, ты не услышишь, а остальные – мимо пролетят. Мысли отвлекали от противного жужжания, которым наполнился воздух.

В Вашингтоне стоит памятник шести морским пехотинцам, которые водружают звездно-полосатый флаг. Он воспроизводит постановочную фотографию, сделанную на острове Иводзима во время Второй мировой войны. На самом деле, первыми флаг на острове водрузили совсем другие люди, но потом специально для репортеров эту операцию повторили, водрузили стяг побольше, так, чтобы его было видно с берега, где высаживался десант. Второй флаг – тот, что попал на фотографию, устанавливала уже другая группа. Им-то и досталась вся слава. С той поры на пьедестале памятника отмечаются все войны, в которых американцы принимали участие. Есть там и Корея, и Вьетнам. При Джордже Буше пьедестал стал заполняться быстрее, чем прежде, но все равно не так быстро, как пополнял перечень «своих» войн Комов. За последние пятнадцать лет он стал свидетелем практически всех заварух, если конечно не брать в расчет те, что чуть ли не ежемесячно происходят в Центральной Африке. Теперь Сергей начинал опасаться, что и Южная Осетия появится в его личном перечне войн. В отличие от вашингтонского. Грузин, конечно, натаскивали американские инструкторы, но это еще не повод, чтобы Южная Осетия появилась на Вашингтонском памятнике…

Он вспомнил, как возмущались американцы, узнав, что Россия ввела на эту землю миротворческие войска. Грузия и штат Джорджия пишутся по-английски одинаково, американские обыватели решили, что российские войска появились на территории США и призывали немедленно сбросить на Россию атомную бомбу. Отличный показатель уровня интеллектуального развития любителей гамбургеров и их системы образования.

Впрочем, американцы действительно лепили из Грузии нечто похожее на Джорджию. Они на постсоветском пространстве везде так пытались поступить, предлагали троянских коней оптом и в розницу. Большинство от них отказывалось. Но на приманку цветных революций парочка стран все же попалась. Клюнувшим США поставляли свое вооружение, натаскивали местный спецназ и всячески дестабилизировали обстановку. Грузия, к примеру, на самом деле превращалась в Джорджию-2. Походило это на продолжение удачной голливудской постановки – сценаристы и режиссеры не стали ломать голову, придумывая для второй части фильма новое название, а ограничились только цифрой «два», посчитав, что так будет лучше и принесет больше прибыли. Но вторая часть, как правило, оказывается хуже первой. И неважно, что в рекламу «Джоржии-2» американцы вложили уйму денег – такой пиар-компании позавидовали бы продюсеры любого блокбастера. В прокате этот фильм, скорее всего, провалится и поставит студию, которая его создала, если не на грань банкротства, то в очень скверное положение. Доллар и так готов свалиться в пропасть. Скоро зелеными бумажками с портретами заморских президентов будут оклеивать стены домов, так обойдется дешевле, чем покупать на них настоящие обои…

7. Светлов

Лекарство помогло, голова больше не болела, но не выспался Олег зверски. Впрочем, худа без добра не бывает. Прохрапевшая всю ночь соседка по купе тоже ехала в Цхинвали. Более того, ее должен был встречать зять. На машине. Соседка оказалась женщиной отзывчивой: едва Светлов спросил, не помогут ли они с зятем и ему добраться до столицы Южной Осетии, она решительно заявила, что проблем не видит, и Олег может ни о чем не волноваться.

Сухонький и остроносый зять ничуть не удивился тому, что придется везти с собой незнакомого мужчину. Молча он загрузил в багажник и на заднее сиденье баулы тещи и сумку Светлова (место для того, чтобы Олег втиснулся в машину, осталось) и быстренько запустил мотор. Сообщение, что дорога небезопасна, попутчица Светлова восприняла с философским спокойствием и тут же принялась выяснять малейшие подробности жизни любимой дочери и четырех(!) не менее любимых внучек. Зять покорно отвечал на основные вопросы, на дополнительные, на уточняющие…

Проскочили Рокский тоннель, и Олег заметил, как подтянулся водитель. Он старался гнать машину как можно быстрее, при этом настороженно поглядывал по сторонам и испуганно – на тещу. Похоже, ее зять боялся больше, чем потенциальных грузинских террористов. Лишь въехав в Цхинвали, он облегченно вздохнул.

Высадили Светлова возле лучшей в городе гостиницы «Алан», располагавшейся рядом с автовокзалом. Олег знал, что ее торжественное открытие состоялось менее двух лет назад, а в сентябре прошлого года здесь проходил Всеосетинский съезд. Грузинские спецслужбы готовили теракт против его делегатов, но диверсию удалось предотвратить…

Гостиница соответствовала уровню «трех звезд». Привычных к экзотическим курортам скоробогатеев такое жилье могло бы и не устроить, но Светлов был вполне удовлетворен.

Через несколько минут он устроился в кресле, удовлетворенно вытянув ноги. Номер чистенький, одноместный, тихий – что еще нужно человеку, который приехал в чужой город не жизнь прожигать, а работать? Вода из кранов не течет, так ее нет во всей столице Южной Осетии – грузины постарались. Об этом Светлова предупредили при заселении в гостиницу, и он озаботился купить пятилитровый баллон «Аквы дистиллята» – на первое время хватит.

Усталость одолевала, и Олег решил, что стоит поспать. Обеденное время давно уже минуло, а планы его не требовали особой спешки. Начать выполнение задуманного можно было и завтра.

8. Комов

Хасан стоял у машины, переминаясь с ноги на ногу, как командир танка, который слышит, что на окраине деревни идет бой, но вынужден ждать распоряжения командования и только после этого сможет сдвинуться с места.

«Оставаясь в резерве, полк потерял уже треть своего состава», – всплыло в памяти Комова. Это из «Войны и мира». Из фильма.

– Наконец-то! Ну, слава Богу, – всплеснул руками Хасан.

Он нагнулся и что-то сгреб в ладонь. Пыль? Так в сказке – главный герой берет с собой горсть родной земли, а потом, оказавшись в далеких краях, стоя перед многочисленной армией противника, разбрасывает ее в стороны, и из каждой крупицы Родины поднимаются несметные отряды его соплеменников. Но в руке у Хасана были осколки. Целая горсть. Видимо он, от нечего делать, собирал их по округе, пока ждал съемочную группу, а потом сложил возле своих ног. Из такого друзья не прорастут…

– Вот, – сказал Ревазов, показывая осколки.

Они были с острыми, зазубренными краями, о них можно было порезаться. Хасан хотел выбросить их, но Сергей его остановил.

– Дай, – сказал он.

– Зачем они тебе?

– Пригодятся.

Они побросали вещи в машину так споро, точно она могла сорваться с места, не дожидаясь их. Комов обернулся. Над селом поднимались огонь и дым – в дома попало еще несколько снарядов. Потом он смотрел в зеркало заднего вида. Оно дрожало, как дрожит камера на дальнем фокусе, и горящая деревня все время вываливалась из поля видимости. Наконец страшное зрелище отодвинулось, ушло за горизонт.

– А я боялся, что ты уедешь, – честно признался Сергей. – Стреляли-то прям в тебя почти.

– Как я вас брошу? – Хасан развел бы руками, не будь они заняты рулем. Если б они ехали по ровной дороге, он бы ими точно развел, но машина постоянно подпрыгивала на кочках, и руль рвался из рук…

В одном старом фильме, пограничник, глядя на то, как пролетают над ним эскадрильи немецких самолетов, говорит: «Какая провокация!» Он упорно не верит в то, что таких провокаций просто не бывает. Уже близится полдень, уже и застава разбита, почти все его товарищи погибли, а он все твердит одно и тоже.

– Это война, – говорит тогда пограничнику его товарищ, разрушая все воздушные замки, которые тот выстроил у себя в голове.

Но у героев фильма оставалась надежда, что им на помощь движутся войска Красной армии – непобедимой и легендарной. Они не знали, что советские войска вернутся на эту землю только через несколько лет… А что происходит здесь?

Сергей гнал из головы эти мысли. Если он сто раз повторит, что происходит очередная грузинская провокация, что-то изменится? Зачем себя-то обманывать? Действительность все равно не начнет стекать, как виртуальная картинка, за которой проступают привычные очертаний твоей комнаты.

Компьютерная игра о том, как доблестные грузинские военные подавляют восстание сепаратистов где-то на границах с Россией, была сделана еще семь лет назад. Для написания этой хреновины пригласили Тома Кленси, входящего в число самых высокооплачиваемых писателей мира. Именовалась она, помнится, Ghost Recon. В этой стрелялке Россия выступает на стороне южноосетинских сепаратистов и в августе 2008 года нападает на Грузию. Маленькую, но оч-чень гордую страну захлестывают орды оккупантов, но в дело вступают непобедимые солдаты США и НАТО. Игрок (естественно воюющий по сюжету шутера против России) после победы оказывается в числе героев-спецназовцев, захватывающих Кремль. Удивительно, но бред, который Кленси писал в своих пухлых и многочисленных книжках, очень нравился Билу Клинтону. Видать только печатный поп-корн могли воспринимать его мозги в промежутках между решением государственных проблем и развлечениями с расплывшейся от гамбургеров и картошки-фри Моникой Левински.

Сергей просматривал ту игру, она вызывала у него омерзительные воспоминания, точно он испачкался в дерьме. Но этот раз они попали по другую сторону компьютерного экрана, а здесь, если уж противник в тебя стреляет, то по правилам реальной игры дополнительной жизни тебе не дадут. Она у тебя только одна. Страшное ощущение.

Что будет дальше? Черт его знает. Если Саакашвили решил, что пришла пора отрабатывать сребреники, полученные из-за океана, добром все не кончится. Россия? Всю концовку ушедшего века ее руководство то и дело гневно таращило глаза и сурово помахивало пальцем. Результат? Нулевой, если не со знаком минус. Плевало так называемое «мировое сообщество» на этот словесный понос. Правда, времена меняются…

Всю дорогу они нервно курили, вытаскивали сигареты из пачки одну за другой, потому что хватало их на три-четыре длинных затяжки. Окурки начинали жечь губы, пальцы пропитались запахом табака. Они выбрасывали окурки за окно, точно помечали ими свой путь. Хасан давно уже не курил и не любил, чтобы в его машине курили, но на этот раз замечаний делать не стал – понимал в каком состоянии находятся его пассажиры. Похоже, он и сам был бы не против, в первый раз за много лет тоже затянуться сигаретой.

Странное ощущение испытывал Сергей, въехав в Цхинвали. Война сюда еще не докатилась, жизнь шла по привычному, размеренному распорядку. Здесь еще не понимали, что происходит всего в нескольких километрах от города, на который накатывалась гигантская волна. Она уже захлестнула побережье, смыла все дома, которые там стояли, и какие дамбы не возводи – ее все равно не остановить, потому что осталось слишком мало времени…

– Я камеру не выключал, – негромко сказал Беляш.

– Вообще? – спросил Сергей.

– Ну да. Картинка дрожащая получилась, но думаю, будет видно, как обстреливали…

Они доехали до своего дома. Тот стоял пустой, хозяйка, похоже, к соседям ушла. Хасан отправился в автомастерскую. Выяснилось, что один из осколков все-таки задел машину и оставил глубокую царапину на переднем крыле. Нужно было посмотреть – нет ли более существенных повреждений.

Телевизионщики расположились на первом этаже, на старом, ужасно скрипящем диване с протертой, но еще не прорвавшейся обивкой. Теоретически камеру можно было подключить к телевизору, который стоял в комнате, но пришлось бы тогда искать нужные провода, их могло не оказаться, да и телевизор был старый, с выгнутым экраном и сделанным под дерево корпусом, возможно, что в его конструкции не предусмотрели вероятность подключения еще каких-то приспособлений.

Оператор отогнул от камеры экран – он убирался вбок совсем как стекло заднего вида на машине, плотно прилегая к корпусу.

– Заряжай, – сказал Комов.

Женька нажал на кнопку воспроизведения. Картинка походила на то, что Сергей видел в стекле заднего вида в машине Хасана. Она так же дрожала. Камера раздвигала кусты, протискивалась через них, смотрела на грузинские позиции. Потом оператор нес ее в руке, объектив чуть наклонился, на картинке была земля. Такое, наверное, должна видеть собака, когда она бежит, опустив голову, и нюхает чьи-то следы. На звуковой дорожке записалось их дыхание, тяжелое и хриплое. Они видели свои лица, немного испуганные, вновь испытывали боль, когда падали, разбивая коленки, но боль эта была уже глуше настоящей, той, что они испытывали в реальности.

– Вообще-то офигительно получилось, – сказал Сергей. – Буду в Москву звонить. Надо про все это рассказать.

– Ага, – сказал Беляш.

9. Гегечкори

Арчил, облаченный в камуфлированную форму, робко жался на уголке широкой скамейки. Мимо пробегали вооруженные сосредоточенные люди, у каждого из них было свое дело, и Гегечкори остро чувствовал свою никчемность и ненужность.

– Арчи!

Гоча призывно махал ему рукой. Арчил сорвался с места и бросился к другу.

– Ну, все решено, – быстро зашептал тот. – Пойдешь со спецгруппой, – Беруашвили многозначительно поднял вверх палец. – Особой группой! – и снова зачастил: – Повезло тебе! С вашим заданием в историю войдете! Такое дело раз в жизни можно получить…

– Постой, Гоча, постой… – растерялся Арчил. – Что делать-то нужно будет? Я справлюсь?

– Само собой, – уверенно заявил Беруашвили. – Я обо всем договорился. У них один боец неожиданно слетел. Сожрал что-то не то… Да не волнуйся! Минное дело ты изучал…

– Только на сборах, – напомнил Гегечкори, – и то не сильно.

– Ерунда! – махнул рукой Гоча. – Специалистов в этой группе хватает. Парень ты крепкий, спортсмен. Русским и английским владеешь прилично…

– Это-то зачем? – не понял Арчил.

– Язык врага всегда знать полезно. А старшим с вами американец идет, – пояснил Беруашвили. – Это, брат, такой американец… О! От него многое зависит, – он внимательно посмотрел на друга, обхватил за плечи, ткнулся ему в грудь вспотевшим лбом, отстранился и почти проскандировал: – За-ви-ду-ю! Вернемся в университет, зайдешь в аудиторию, на груди – боевые награды… Не то, что я…

– А ты разве не со мной? – расстроился Арчил.

– Меня в штабе оставляют, – вздохнул Гоча. – Видишь? – и он расправил свои покатые плечи.

Только теперь Гегечкори заметил, что на друге красуются офицерские погоны.

– Человек должен соответствовать месту, которое занимает, – туманно пояснил Гоча.

Спецгруппа занимала небольшую комнату в казарме. Два парня лет по тридцати лениво повернули головы в сторону робко появившегося на пороге Арчила, но не произнесли ни слова. Третий (он был постарше) спрыгнул с подоконника и строго посмотрел на Гегечкори. Арчил, стараясь ступать увереннее, подошел к нему и представился, как учили. В ответ – ни звука. Темные, чуть навыкате глаза внимательно изучали замершего по стойке «смирно» резервиста.

«Все правильно, – думал Гегечкори. – Я для них новичок. Кот в мешке. А ведь нам вместе идти в бой…»

– Зови меня Вороном, – наконец заговорил темноглазый. – Это, – он мотнул головой в сторону молчаливых парней, – Гия и Котэ. Старшего группы будешь звать Боссом. А ты с этого момента – Студент.

– Слушаюсь, – быстро ответил Арчил.

– Вольно, – усмехнулся темноглазый. – Ремень подтяни потуже. Ботинки не жмут?

– Нет, – замотал головой Арчил, хотя, честно говоря, обувь была ему тесновата.

– Хорошо… – Ворон указал на лежащий в углу комнаты рюкзак. – Одень на плечи. Тяжело?

– Терпимо, – улыбнулся Гегечкори.

– Хорошо, – повторил темноглазый. – Имей в виду, не исключено, что придется долго идти. По горам.

– Выдержу, – заверил Арчил.

– Присядь. Встань. Попрыгай. Теперь бегом. Присядь. Встань.

Жесткие пальцы Ворона сжали запястье Арчила, нащупали пульс. Темноглазый помедлил, потом удовлетворенно кивнул:

– Снимай рюкзак. Можешь отдохнуть.

10. Сергей Комов

На площади перед Домом Правительства стоял микроавтобус «Газель», с логотипами одного из центральных телеканалов. Сверху к нему крепился огромный багажник, похожий не то на рюкзак, не то на горб. Несмотря на свою обтекаемую форму, он сильно портил аэродинамические свойства машины. Зато когда эта крышка снималась, и в рабочее положение приходило то, что под ней пряталось, это было сродни тому, что у горбуна вместо горба крылья окажутся. Самонаводящиеся ракеты, почувствовав такую приманку, устремлялись бы только к ней. Под крышкой багажника была огромная железная «тарелка», размером примерно такая же, как металлические круги, на которых дети катались когда-то с горок, только чуть потоньше. Ей важно было поймать сигнал спутника, поэтому «тарелка» принимала любое положение. С ее помощью можно было передавать какую угодно картинку из любой точки мира, главное, чтобы поблизости находился спутник (если можно считать, что космос – это поблизости) и вокруг не было строений, которые могли бы отразить сигнал от «тарелки».

Внутри машины высилась стена разнообразных приборов: усилители, магнитофоны под любые носители. Лет десять назад все работали на одном формате кассет, но теперь такого единодушия не было, снимали кто на чем горазд.

Генератор гудел не переставая, расходуя на питание «тарелки» дефицитный и дорогой бензин, но иначе никак не получалось. Генератор был прожорлив и, когда «тарелка» работала, поглощал бензин не хуже огромного внедорожника, под капотом которого запрятана пара сотен лошадиных сил. Однажды бензин в генераторе закончился как раз во время перегона картинки, и «тарелка» стала мертвой, вся система отключилась, как городские улицы, когда прерывается подача электричества. Очень не любили телевизионщики этот случай вспоминать… На всякий случай в «Газели» хранились три пластиковые канистры, доверху заполненные бензином. Солидный запас приходилось пополнять чуть ли не каждый день, потому что «тарелка» была одна на всех, а желающих что-то передать в Москву было много. Они приходили и точно милостыню выпрашивали.

Мобильник Сергея почти разрядился. Показатель зарядки аккумулятора давно был уже красным и скоро телефон должен был начать жалобно пищать, требуя жратвы-электроэнергии.

Перед «Газелью» стояла катушка с намотанными проводами, концы которых скрывались в машине. Там они были подключены к аппаратуре. Сбоку на катушке было несколько розеток.

– Эй, ребята, я телефон свой у вас подзаряжу? – спросил Комов.

– Валяй, – ответил ему кто-то из машины.

Тем временем, Женька с техниками искали необходимые кабели, чтобы подключить камеру к аппаратуре. Из машины слышались обрывки переговоров с московской студией записи.

Сергей вставил зарядник в телефон, воткнул его в розетку, положил мобильник поверх катушки, а сам встал рядышком и закурил. Вообще-то курить накануне прямого эфира не рекомендуется, голос садится. Лучше покурить после, когда не страшно и закашляться, но… Нервы надо было успокоить.

Комов уже рассказал техникам о том, что происходило в Хетагурово. Они, в свою очередь, поделились с ним информацией: несколько часов назад грузинские миротворцы ушли с мест своей дислокации в сторону «ридной неньки». Забрали с собой оружие и вещи и смылись. Выводы напрашивались сами собой.

– Нам-то сваливать не пора отсюда? – спросил у Сергея техник.

За этот день он общался с несколькими съемочными группами и, наверное, каждой из них задавал один и тот же вопрос, но, независимо от ответов, куда он мог уехать? И сам техник, и его «тарелка» были нужны здесь всем.

Комов посмотрел на часы – до прямого эфира оставалось еще тридцать минут. Он бросил окурок, растер его подошвой ботинка и присел на бордюрный камень. Несмотря на жару, камень был холодным, холод проникал сквозь джинсы и мешал сосредоточиться. Сергей положил на камень блокнот, сел на него, достал из сумки другой блокнот и ручку, вытянул ноги и стал писать текст сообщения. Иногда времени, чтобы подготовиться, совсем не было и приходилось говорить все, что приходит тебе в эту секунду в голову, в прямом эфире. Удерживать стройность мысли было трудно. Хотелось ведь и про то рассказать и про это, а эфирное время ограничено, но когда начнешь рассказывать, когда увлечешься этим рассказом, представляя все, что видел и что знаешь, за временем как-то не следишь… Окрик в наушнике: «Заканчивай!», как глас небесный, может сбросить с небес кого угодно и заставить мямлить, пытаясь в оставшиеся несколько секунд завершить свой рассказ каким-никаким логическим окончанием.

Если было хоть чуть-чуть времени Комов набрасывал текст своего сообщения – иногда лишь тезисно, иногда более полно. Точно писал сценарий – роль для самого себя, которую надо будет сыграть всего лишь через несколько минут. С одной стороны он находился в более выгодных условиях, чем актеры, вынужденные в точности воспроизводить написанное в сценарии – он ведь мог легко от него отойти, но с другой – если бы сыграл первый дубль плохо, шанса исправить все во втором у него не было.

– Время, – сказал оператор. – На точку встанешь?

Сергей оторвался от записей. Вообще-то он уже все написал и вот уже некоторое время перечитывал текст, шлифуя.

– Камеру и без меня выставить можешь. Кого-нибудь поставь в кадр. Вон сколько пацанов вертится. Я попозднее подойду…

– Капризный ты, – скривил физиономию Женька. – Ладно. Поставлю. Эй парень, подь сюда. Ты, ты, лопоухий. – Потом опять обратился к Сергею: – Но ты хоть минут за пять до эфира подойди, надо ведь «ухо» на тебя повесить и микрофон.

– Подойду. Помню я. Помню…

Комов все-таки чуть опоздал, но ему иногда случалось приходить на эфир за минуту до прямого включения, а однажды и вовсе только Сергей успел войти в кадр, как тут же пришлось говорить. На сей раз время еще было. На него повесили наушник, который все называли просто «ухо». Микрофоны на сленговом языке тоже имеют свои имена – тот, что называется «удочкой» действительно крепится на некоем подобии телескопического удилища, вот только оно совсем не гибкое, потому что вытягивать с его помощью рыбу из воды не требуется. Этот микрофон самый удобный. Его не надо держать в руке и думать о том, чтобы он всегда был направлен на твои губы, иначе звук может оказаться плохим. Тот, что крепится к одежде, не дай Бог задеть, когда начнешь жестикулировать! Ладно, если только звуковыми помехами дело ограничится, а то ведь микрофон и слететь может. «Удочку» же держал ассистент оператора. В его обязанности входило и за чистотой звука следить и за тем, чтобы микрофон был направлен на губы говорящего и чтобы тот не задел его ненароком.

– Москва с тобой поговорить хочет, – сказал Женька.

– Как меня слышно? Прием, – произнес Сергей.

– Отлично слышно, – услышал он голос звукооператора. – С ведущим поговорить хотите?

– Да.

– Привет, Серега, – он не видел, с кем разговаривает, но узнал по голосу.

– Здравствуй, Володя.

– Ого, какой ты красный! Поди загорал весь день? – спросил Владимир. У него на экране в студии выводилась картинка с «тарелки». Конечно ведущий знал, что происходит в Южной Осетии. Информационные агентства присылали множество сообщений. Но ему хотелось подбодрить корреспондента.

– Ага. Очень здесь жарко, – последнее слово прозвучало двусмысленно. – А у вас там как?

– Пасмурно. Дождь льет весь день.

– Как я хочу дождь!.. Ты просто не представляешь.

– Слушай, мы с тобой на первых минутах включаемся, только я сначала прочитаю коротенькое сообщение, – и ведущий воспроизвел написанный на листочке текст. Перед прямым включением нюансы всегда обговаривались – нельзя же знать абсолютно все и нужно хоть немного подготовиться. Неожиданные вопросы задавались корреспонденту крайне редко – только если приходила совсем уж новая информация, и ее надо было срочно сообщить.

– Потом спрошу, что сейчас происходит, – предупредил Владимир.

– Хорошо. Сколько мне времени дают?

– Сколько захочешь.

– Ого! Щедро…

Стемнело. Цхинвал погрузился в темноту, потому что его жители боялись зажигать свет. По освещенному городу удобнее стрелять. Оператор выставил осветительные приборы, направил их на Сергея. От них шел жар, еще более неприятный оттого, что воздух был душным и горячим. Все, что было позади Сергея, потерялось в темноте, и с таким же успехом он мог бы стоять в темном переулке Москвы, в котором хулиганы разбили все фонари. Никто не почувствовал бы разницы, а тот гул, что раздавался где-то вдалеке можно было принять за что угодно, не обязательно за разрывы снарядов. Ходил анекдот о том, как один радиорепортер забыл записать звук Ниагарского водопада, но когда стал делать сюжет, этот шум ему оказался просто необходим, тогда он пошел в туалет, включил запись магнитофона и спустил воду.

– Какой превосходный у вас был звук! – говорили ему потом, – Такой естественный!

Сергей слышал, как начался выпуск новостей, и мысленно проговаривал свой текст. Он появился на экранах, сперва молчал, пока его представляли, потом начал говорить, показывать осколки, которые взял у Хасана. И еще он называл столицу Южной Осетии «Цхинвал», как и все ее жители, которые давным-давно отказались от окончания «и», лишавшее их город его индивидуальности, как и остальные, навязанные, грузинские названия.

Одно время у журналистской братии в ходу был анекдот из времен, когда прибалтийские государства отделились от Советского Союза. Выходит мужик утром из дома и начинает звать свою собаку. «Шарик, Шарик», – кричит он, но пес спрятался в будке и не отвечает. «Шарикас, Шарикас», – начинает звать хозяин, и после этих слов пес с радостью выскакивает из будки и заливается радостным: «Гавкас, гавкас!» Любые попытки причесать все под язык и традиции «титульной нации» Комов считал глупостью. Причем, глупостью очень опасной.

– Сколько вышло-то? – спросил Сергей у оператора, когда передача закончилась.

– Я примерно только засек. Минуты четыре. Хочешь – посмотри. Я записал все.

– Не хочу.

– Теперь-то чего делать будем? – осведомился Беляш.

– Подожди…

Сергей почувствовал, что завибрировал телефон. На время эфира он всегда либо выключал его, либо ставил прием в режим вибрации. Вдруг кто позвонит в самую неподходящую минуту?

Звонила жена. Голос у нее был испуганный. Сергей принялся ее успокаивать, говорить, что на рожон не лезет, сидит в глубоком тылу и ничего ему не грозит, но ведь она видела его включение и снятые Женькой картинки, так что понимала: все, что Сергей говорит – неправда.

Беречь себя и не лезть на рожон, приказали им и в редакции. Если возникнет реальная опасность – немедленно уезжать из Южной Осетии. Трупы никому не нужны. Здесь они – иностранцы.

– Ну, так что будем делать? – переспросил Женька, когда Комов закончил разговор.

– Поесть бы надо…

– Точно. Целый день ничего не ели, – согласился оператор.

Сергей чувствовал, что действительно очень проголодался. Но поужинать так и не получилось. Зазвонил телефон, сперва Комов подумал, что звонят с работы – либо поблагодарить его за сообщение, либо напротив отругать, но на определителе высветился незнакомый номер.

– Да? – сказал он, потом молчал несколько секунд, слушая. Его лицо, только начавшее расслабляться после включения, вновь стало серьезным.

– Что там еще стряслось? – спросил Женька.

– Не получится у нас поесть. Командование миротворцев всех журналистов собирает у себя.

– Прям сейчас?

– Да.

– Похоже, плохо дело, – подытожил Беляш.

11. Эйнар

Эйнар с тоской смотрел в окно.

Как все надоело! Чужой шумный город, чужая страна, абсолютно чужие люди. Интересно, они нормально разговаривать умеют? Без воплей, без размахивания руками? Эти двое орут уже минут двадцать. Сошлись, что-то втолковывают друг другу. Сейчас начнут обниматься. Такое ощущение, что расстаются навек. Разошлись, но можно поспорить, что ненадолго. Точно! Один остановился, обернулся… Аж приседает от напряжения, еще бы – до собеседника добрых пятнадцать метров. Опять орут. Сходятся. Машут руками, как мельницы. Теперь-то зачем вопить – стоят глаза в глаза? Снова обнимаются. Расходятся. Теперь второй о чем-то вспомнил. Мерзкий у него голос. Наверное, привык баранов на пастбище распугивать. А вырядились так, что смотреть тошно. Форма вдоль и поперек перетянута ремнями, значков понацепляли. Офицеры, мать их… Важные, спесь так и прет. С ними только американцы управиться могут. Не стоит и морды бить – пообещай доллар, и ноу проблем… Заткнутся когда-нибудь эти два урода или нет? Опять обнимаются, сволочи!..

Выругавшись, он отошел от окна. Надоело! Опротивели дурацкие горы, неестественно яркая листва деревьев, шашлычная вонь, ползущая из каждой щели. Одно утешение – скоро все это закончится. Два-три дня, и сепаратистская «Республика Южной Осетии» станет очередным историческим воспоминанием. Таким же, как «Сербская Краина». Грузинские части под командованием орущих во дворе олухов быстро дойдут до российской границы. А куда им деваться – американцы и не таких дрессировали. Нищие осетины получат урок на весь остаток их бесполезной жизни. России придется в очередной раз утереться…

Эйнар зло скрипнул зубами.

Он ненавидел Россию. За оккупацию тысяча девятьсот сорокового года. За то, что русские нагло отказываются возмещать убытки, понесенные прибалтийскими государствами за полвека советского гнета. За свою несложившуюся жизнь. За то, что они сумели одурманить коммунистической пропагандой самого близкого некогда Эйнару человека – его мать.

Она не могла понять сына. Молча слушала его гневные речи, но не соглашалась. Иногда пыталась переубедить. «Как бы мы жили без помощи властей, после того как погиб отец?» – спрашивала она. Неужели непонятно, что если бы русские не пришли, отцу не пришлось бы работать в колхозе? Он мог бы стать хозяином, да что там – стал бы им! Хозяином, а не рыбаком! И не утонул бы в море…

Русские понастроили заводы? Кому они нужны? Крестьяне, имеющие свою землю, свои фермы без труда могут снабжать всю Европу молоком, маслом, сметаной… А туризм! Умные люди рассказывали Эйнару, что их государство легко может стать центром мирового туристического бизнеса. О том, чтобы увидеть неброские, но такие привлекательные берега Балтийского моря, мечтают миллионы! Но они не приезжают… Они не закупают несравненные по качеству и питательности продукты. Почему? Но ведь это любому ясно – боятся! Боятся жестокой и коварной России, нависающей над молодыми демократиями Прибалтики, вынашивающей планы вновь поработить их…

«Ты первый в нашем роду смог получить высшее образование», – напоминала мать. Кому нужны эти корочки? На Западе они совсем не котируются. Да и не за знаниями шел в институт Эйнар. Секция пулевой стрельбы – одна из лучших в Советском Союзе – вот что его привлекало! Грезились громкие победы, поездки за рубеж, Олимпийские медали, слава… Он был юн и не понимал, что мечтает о невозможном. Почему тренер отдавал предпочтение не Эйнару, а вихрастому пареньку, с которым они пришли в секцию чуть ли не в один день? Да потому, что вихрастый был русским! Стрелять соперник умел, это Эйнар признавал. А могло ли быть иначе, если тренер только с ним и возился? Молодежная сборная республики, потом команда СССР – все это досталось вихрастому… Эйнар выполнил норматив мастера спорта, и на этом все закончилось. Вместо сладостных вояжей по миру ему подсунули паршивенькие советские гостиницы и третьесортные соревнования «Работай, – говорил тренер. – У тебя есть способности, но чтобы они проявились полностью, нужно много трудиться». Подлый лжец!

Когда Советская империя наконец рухнула, Эйнар понял, что с детскими мечтами придется распроститься – его годы безвозвратно ушли. Конечно, в стрелковом спорте можно добиться немалого и в достаточно зрелом возрасте, но…

В одном тренер не обманул – способности к стрельбе у Эйнара действительно были. И применение им нашлось. Приднестровье, Чечня, Абхазия… Он немало поездил по обломкам коммунистической державы. Обнаружилось, что имеется много мест, где востребованы верный глаз и умение плавно спустить курок. И люди, готовые щедро оплатить его труд, пока что не перевелись.

Свою работу Эйнар выполнял честно и с удовольствием. Убивая русских, он платил по старым счетам. В паспортах жертв могли значиться другие национальности, но какая разница? Они прогибались перед Россией, оправдывали ее действия, а значит, – были русскими и личными врагами Эйнара…

Грузинские офицеры, базлавшие под окном, наконец-то угомонились. Не позавидуешь их подчиненным. Впрочем, небось, такие же придурки. При этом объявляет себя европейцами… Смех и грех! Но Эйнар им не подчинен. У него только один командир – человек, отдающий приказы и выслушивающий отчеты об их исполнении. Он и рассчитается с Эйнаром, когда дело будет выполнено.

Они знакомы не первый год, но его имени Эйнар не знает. «Звать меня будете полковником», – сказал шеф при первой встрече. Полковник, так полковник – Эйнару все равно. А вот угадать национальность шефа хочется. Полковник свободно говорит по-английски, по-немецки, по-французски… С Эйнаром беседует по-русски. Что поделаешь, то и дело приходится использовать язык оккупантов, ведь английскому ни в школе, ни в институте Эйнара так и не научили – еще один счет, который русские оплатят сполна. Так вот, по-русски Полковник говорит без малейшего акцента, но если нужно, акцент тут же появится – прибалтийский, молдавский, грузинский…

Эйнар покосился на часы. Большая стрелка вот-вот подтянется к цифре двенадцать. Едва это произойдет, дверь без стука распахнется и войдет шеф. Полковник невероятно ценит точность и исполнительность…

Шеф молча включил телевизор, плюхнулся в кресло, извлек из кармана пачку «Мальборо», закурил. Эйнар табачный дым не переносил, но свое недовольство ничем не выразил.

Грузинский телеведущий о чем-то азартно трепался. Шеф покосился на Эйнара, пощелкал переключателем каналов, нашел российскую программу. Передавали выступление Саакашвили. Он говорил о том, приказал отвести войска и не отвечать на осетинские провокации, что завтра начнутся переговоры, о необходимости установить прочный мир и решать проблемы принятыми в цивилизованном мире методами…

Эйнар недоуменно посмотрел на Полковника. Тот заметил удивление подчиненного, растянул губы в улыбке, демонстрируя длинные лошадиные зубы и белесые десны, пояснил:

– Не бери в голову. Так нужно. Этот, – он пренебрежительно качнул головой в сторону экрана, – говорит то, что ему положено. Исполнительный!..

Вновь начал переключать каналы. Пекин, Пекин, Пекин… Яркая радость спортивного праздника, счастливые лица участников Олимпиады. Эйнар почувствовал, как ненависть вздымается в нем черной волной – и он мог в этот момент ликовать под темным небом китайской столицы. Не дали…

Спортивные новости шефа явно не интересовали, наконец он наткнулся на интервью известной российской правозащитницы. Оплывшая, смахивающая на жабу-переростка тетка кликушествовала: ругала власти, сетовала на отсутствие в стране демократии, утверждала, что тбилисские лидеры идут единственно правильным путем, грозила судом Божиим, который придет с Запада… Телеведущая – кучерявая, крашеная хной девица не первой свежести – азартно ей поддакивала.

Эйнар с удовольствием слушал жабообразную. Она была русской, а значит, достойна только презрения, но ненавидела Россию и ее народ, а это Эйнару нравилось. К сожалению, передача быстро закончилась.

– Ну что ж, – негромко произнес шеф, – и это неплохо… На безрыбье, как говорят русские, и рак – рыба.

Он замолчал и, насупившись, стал о чем-то размышлять.

– Почему она не выезжает на Запад? – осторожно спросил Эйнар, имея в виду правозащитницу.

– Кто? – спросил шеф, отвлекаясь от раздумий. – Ах, эта… Кому она там нужна?

Заметил недоумение в глазах подчиненного и снисходительно пояснил:

– Она ненавидит весь мир, даже Господа Бога. Переедет к нам, и так же будет тявкать, выискивая и придумывая недостатки. Нет уж, пусть лучше облаивает русских. Глядишь, кто-нибудь и уверует в ее слова. Догматики полезны. Если они говорят вещи, нужные нам, и готовы за свои убеждения пойти на костер, можно сделать из них знамя. Самое главное, чтобы жизнь у этих глупцов не складывалась. Любой факт можно показать в нужном ракурсе. Удрал с поля боя и загремел за трибунал? Значит, преследуется за пацифизм. Выгнали за полную бездарность из института? Ломают судьбу талантливого человека, доводят до самоубийства. Заперли в психушку, потому что там придурку и место? Это еще надо доказать. Раз человек не кусает прохожих, значит вполне вменяем. А лечат его насильно, чтобы подавить волю и стремление к демократии. Факты и причины, лежащие в их основе, забываются быстро, зато трактовка закрепляется в статьях и книгах, становится общепринятой версией, а там и вовсе – частью Истории… Впрочем, эти материи нас с тобой не касаются, пусть на них зарабатывают болтуны, коих хватает во все времена. А мы – люди дела…

Он пристально посмотрел на Эйнара и приказал:

– Запоминай. Через три часа грузинская артиллерия начнет обстреливать Цхинвали. Деревни осетин и связывающие их дороги тоже не останутся без внимания. Обстрел будет долгим – успеешь поспать. Потом в дело вступят бронетехника и пехота. Ты пойдешь с ними, но в первые ряды не суйся. Работать будешь как всегда в одиночку. Задача простая: нужно наводить панику, чтобы никто не смел и носа на улицу высунуть.

– Конкретные цели будут? – коротко спросил Эйнар.

– Увы… – Полковник вновь обнажил зубы, потом пояснил: – Оно бы неплохо, но просчитать, где будет находиться руководство сепаратистов, мы не можем… Грузины уверены, что до утра в основном управятся. Город раздолбят, танки раскатают уцелевшее, российскую границу перекроют. По их прикидкам, сопротивляться будет некому. Недаром операцию назвали «Чистое поле». В общем, в тбилисском генералитете царит эйфория. Готовятся прокручивать дыры на погонах и прикидывают, как разместить на груди ордена.

– Вы думаете, может выйти по-другому? – Эйнар посмотрел на шефа.

Тот недовольно скривился.

– История учит, что абсолютно уверены в моментальном успехе только дураки. Я совсем не убежден, что осетины поднимут лапки при первом выстреле. Им терять нечего, поэтому очаги сопротивления будут, можешь не сомневаться. Если получится, выдвигайся поближе к таким точкам, уничтожай командиров и особенно гранатометчиков – их у осетин немного, но они есть. Улочки в городе узкие, стоит подбить танк, и бронетехнике придется искать обходные пути.

– А Россия? – Эйнар с трудом вытолкнул из горла ненавистное слово.

Полковник пожал плечами.

– Политики уверены, что Москва ограничится традиционной болтовней. Не рискнут они связываться с дядюшкой Сэмом. Да и Западу излишняя активность русских не понравится. Примут экономические меры – мало Кремлю не покажется. У доллара свои законы и правила. Миротворцы?.. А что они смогут сделать? Ни сил у них, ни оружия соответствующего. В общем, все вроде бы рассчитано и просчитано. Но… Ты мой принцип знаешь: готовься к худшему, будет лучше, – и шеф опять ощерился в короткой улыбке.

– Я все понял, – сказал Эйнар. – Связываться во время операции не будем?

– Если возникнет что-нибудь экстренное, я тебе позвоню. Сам не высовывайся, ни к чему это. Все. Я ухожу, а ты отдыхай и еще раз посмотри карту Цхинвали. Времени на это хватит. Город ты, по-моему, изучил неплохо, но знания лишними не бывают.

Это была похвала. Карту югоосетинской столицы Эйнар помнил назубок, готовясь к операции, и в самом городе несколько раз побывал. Он хорошо представлял, где можно укрыться, какой сектор обстрела должен открываться с крыши того или иного здания, откуда лучше всего простреливаются перекрестки…

Помнил Эйнар и лица жителей города, которому оставалось существовать несколько часов. Упрямые, уверенные в том, что они все делают правильно. Глупцы! Чего они добились в жизни? Прозябания в древних развалюхах и жалких квартирках, право тупой работы на благо «родины», обладания ржавыми консервными банками, которые здесь гордо именуются «машинами». Идиоты, они даже не представляют, как должен жить человек! Вот, хотя бы, сам Эйнар. К богатым он себя не относит, но у него есть все, что делает жизнь счастливой. Далеко отсюда, в надежном гараже хозяина терпеливо дожидается «Вольво» последней модели. Шведские автомобили для условий Прибалтики лучшие, в этом Эйнар всегда был уверен.

Он вспомнил сосновый бор, в котором стояла его мыза (свой дом Эйнар называл только так). Приземистая, крепко построенная – за ее стенами не страшны пронизывающие зимние ветра. Любовно обработанные доски светятся теплым янтарным цветом, угли, догорающие в камине, источают неповторимый аромат уюта и надежности.

Скоро он вернется туда, и потянутся неспешные дни покоя, наполненные обстоятельными разговорами с соседями, прогулками по песчаной кромке, на которую накатывают серые волны Балтийского моря, шумом сосновых крон над головой. Самодостаточный мир, важной и уважаемой частью которого является Эйнар.

Мать отказалась жить вместе с сыном, осталась коротать век в неуютной городской квартирке. Неплохо бы, чтобы дом, в котором она живет, снесли, чтобы старуха поняла свою неправоту. Только никому это кособокое строение не нужно, даже его настоящего хозяина не обнаружилось, и старики не помнили, кто владел домом до прихода Советов.

Ничего, за сохранность своего имущества Эйнар спокоен. Год от года оно будет только прирастать. А сегодня хватает и одного человека, чтобы приглядывать за мызой и содержать ее в порядке. Зачем зря тратиться? Старый Янис еще достаточно крепок и способен ухаживать за нажитым Эйнаром. А не справится, позовет жену или дочь. За те же деньги. Старик некогда работал с отцом Эйнара. Естественно, ничего не добился. Если бы жизнь не изменилась, считал бы Янис копейки, получая пенсию от «всенародного государства». Жалкую пенсию, позволяющую человеку разве что выжить. Но бывшему рыбаку повезло. Несправедливое общество коммуняк рухнуло, появились хозяева, способные обеспечить достойную жизнь не только себе, но и позаботиться о других. Вот и Эйнар пригрел Яниса, дал ему работу. Старик за это по гроб жизни должен быть благодарен…

12. Светлов

Проснулся Олег, чувствуя себя совершенно разбитым – так часто бывает, если засыпаешь на закате. Да и вообще, какой-то мудрый человек сказал: «Если после сорока лет, проснувшись, вы ощущаете, что у вас ничего не болит, значит, вы уже умерли».

Умывшись, Светлов осмотрел снедь, коей его снабдила в дорогу заботливая жена Нестора, и решил, что продуктов хватит по меньшей мере на неделю. Тоже хорошо – одной проблемой меньше. А то, пока в незнакомом городе определишь, где лучше питаться, массу времени угробишь.

Он вышел на балкон. Вечерняя дымка уже укрывала вздымавшиеся поодаль горы. Олег раскрыл блокнот (ноутбуки он не любил, предпочитал записывать заинтересовавшие его сведения по старинке, от руки), быстро просмотрел текст. Азы, конечно, минимум, любой специалист презрительно скривится. Но лучше это, чем ничего. Он начинает с нуля, и строить из себя знатока не собирается. Да и не историк он. Итак…

Предками осетин считаются кавказские аланы. «Название Алания произошло от племен, именуемых аланами, которые на их собственном языке называются „Ас“», писал в пятнадцатом веке Иосафат Барбаро.

В Приазовье и Предкавказье этот народ жил с I века. Принадлежал он к скифскому племени, которое сейчас часто причисляется к арийцам. В давние годы аланы, считавшиеся прекрасными наездниками и стрелками, распространили свои владения до Дона; против их набегов парфянский царь Вологез искал защиты у Веспасиана; с ними в царствование Адриана боролся Арриан. «Почти все аланы высокого роста и красивого облика, волосы у них русоватые, взгляд если не свиреп, то всё-таки грозен; они очень подвижны, вследствие лёгкости вооружения, во всём похожи на гуннов, но несколько мягче их нравами и образом жизни. Счастливым у них считается тот, кто умирает в бою», – так описывал аланов Аммиан Марцеллин еще в четвертом веке.

В Европе этот народ знали хорошо. Некоторые аланы покинули родные места и около 375 года в союзе с гуннами разгромили царство короля остготов Германариха, еще через тридцать лет вместе с суевами и вандалами вторглись в Галлию. Часть их, поселилась южнее Луары, и позже была мало помалу уничтожена. Другая часть перешла в Испанию, потом была оттеснена в Лузитанию, где с течением времени имя их исчезает.

Иная судьба ожидала тех, кто остался на родине. Никифор Василаки в XII веке писал: «Там, у подножья высокого Кавказа, пасутся стада многих племён этого великого народа, который я бы назвал паствой Христовой, цветом скифов и первым плодом Кавказа. Они самый воинственный народ среди кавказцев; если ты посмотришь на их множество, то найдешь отвагу, которой нет нигде более; если ты заметишь их доблесть в бою, то ни во что не поставишь мириад врагов. Ибо иные народы выделяются множеством своих сил, а другие – храбростью и воинским умением, но этот победил их всех и служит только Христу. Ибо они были пленены Его всесвятыми словами и ныне славятся среди нас соблюдением обрядов и своим христианством, и рады называться слугами Христа, друзьями и союзниками христиан».

Потом пришли годы татаро-монгольского нашествия. Вместе с кипчаками аланы отражали атаки пришельцев, но монголы расстроили этот союз, и некогда великое государство было уничтожено. Нелегко далась эта победа выходцам из Азии. В своей «Истории монголов» Плано Карпини сообщал: «Когда они начинают осаждать какую-нибудь крепость, то осаждают ее много лет, как это происходит и в нынешний день с одной горой в земле Аланов. Как мы полагаем, они осаждали ее уже двенадцать лет, причем те оказали им мужественное сопротивление и убили многих татар и притом вельмож…»

Сигарета догорела. Олег аккуратно загасил окурок в консервной банке, которую сохранил специально для этой цели. После того, как некоторые политики провозгласили первейшей заботой нации борьбу с курением, во многих гостиницах пепельницы днем с огнем не сыщешь. Следили бы лучше за чистотой воздуха в той же Москве…

А ведь уже совсем стемнело. Ложиться спать? Через полчасика, вполне можно. Сейчас еще не хочется.

Поразмыслив, Светлов решил спуститься в холл. Там было малолюдно. Работал телевизор, перед ним удобно устроились несколько человек, судя по виду – журналистов. Знакомых среди них не оказалось, и то сказать, больше десятка лет минуло с тех пор, как Олег сменил профессию. Успело, небось, подрасти новое поколение пишущей и снимающей братии, те, кто тогда были желторотиками, сегодня уже в мэтрах числятся.

Транслировали запись какого-то выступления Саакашвили.

– Слушай, – негромко произнес один из журналистов, обращаясь к коллеге, – тебе не кажется, что чем дальше, тем больше в нем прорезается что-то от Гитлера? Я имею в виду манеру поведения, жесты…

– Адольфа не замай, – откликнулся собеседник. – Тот, конечно, мерзавец был первостатейный, но харизма у него какая-никакая была. Да и в башке кое-что имелось. А этот, так… – он попытался подобрать нужное слово, махнул рукой и закончил: – Чахохбили на кока-коле.

Низкий вой прилетел откуда-то издалека и завершился резким, закладывающим уши грохотом.

– Ого! – встрепенулся журналист. – Это еще что такое?

– Гаубица, – пояснил насторожившийся Светлов.

Нарастающий свист и еще один разрыв…

– А это мина, – и мимолетно удивился в душе: «Смотри-ка, пятнадцать лет минуло с приднестровского конфликта, а я еще не отучился их различать по звуку!»

Журналисты посмотрели на Олега с уважением. Похоже, необстрелянные еще…

Разрывы следовали один за другим, сливались в утробно рокочущий гром. Откуда-то донесся отчаянный вскрик.

Прибежала перепуганная дежурная.

– В подвал! Всем жильцам спуститься в подвал! – кричала она.

Олег повиновался.

«Вот это влип…» – вертелось в голове.

|

13. Комов

Их могли пригласить для того, чтобы ввести в курс дела, но, скорее всего, миротворцы собирали журналистов, которые находились в Южной Осетии под свое крыло – так надежнее и так проще будет всех защитить.

Сергей посмотрел на свой мобильник. Прием был нормальным. Странно, что грузины не додумались подавлять их сигналы, как они сделали это с вещанием всех российских телеканалов на Грузию и Южную Осетию. Здесь поймать можно было лишь один канал, носящий громкое имя «Алания». Он вещал на грузинском языке с территории Грузии и имел явно пропагандистскую направленность.

Когда оказываешься в какой-нибудь стране, то уже очень скоро знаешь значение нескольких местных слов, таких как «спасибо», «здравствуйте». Когда Сергей общался в Москве с одним американским писателем, то выяснилось, что тот умеет заказывать пиво на шестнадцати языках и во всех странах, в которые приезжает, заходит в пабы и дегустирует пиво местного производства. Правда предпочтение писатель все равно отдавал одной марке, а она на всех языках звучала одинаково. Комов по-грузински знал не более десятка слов. Пару-тройку из них вообще вся страна знала – «генацвале» или «гамарджоба». А вот что передавал канал «Алания» он не понимал, обычно ему объясняла хозяйка дома. Ей было приятно побыть переводчиком.

Вечером выступал грузинский президент. Он говорил, что грузины, осетины и абхазы – братские народы, что все проблемы надо решать путем мирных переговоров. После этих слов все вздохнули с облегчением. Атмосфера в Южной Осетии и Абхазии была очень накалена, ждали, что в любой день может начаться вторжение грузинских войск. Армия Тбилиси насчитывала примерно тридцать тысяч человек. Если она вступит в сражение с Южной Осетией, то получится примерно так же, как было больше ста лет назад на другом конце света – в Южной Африке. Тогда Британская империя бросила на захват двух бурских республик армию, по численности равную всему их населению…

Саакашвили никто не верил, но слабая надежда на сохранение мира продолжала теплиться. Президент все же – должен отвечать за свои слова.

Штаб миротворцев готовился к обороне. Поступили сообщения о том, что грузинские танковые колоны перешли границу и движутся на Цхинвал. Возле штаба собралось уже человек двадцать журналистов. Многих Комов знал не первый год. Встречались они друг с другом чаще не в Москве, а где-нибудь очень-очень далеко от российской столицы. Сергей еще раньше предполагал, что кто-то из знакомцев наверняка находится в Южной Осетии и ищет приключений на свою голову. По заданию редакции и собственной инициативе.

Мачты на площади перед штабом были украшены флагами трех стран-миротворцев. Но на базе оставались только российские и югоосетинские миротворцы. Грузин здесь уже не было.

Работал телевизор. Транслировалась «Алания». Шел треп о важности сохранения мира. Знавшие язык пересказывали остальным суть сказанного. «Алании» не слишком верили. Народ собрался опытный, перспективы оценивали одинаково – предполагали, что хорошего ждать не стоит.

Когда Пиночет устроил переворот в Чили, по телевидению передавали лишь одно сообщение: «В Сантьяго идет дождь». Это был пароль. Посвященные знали, что там на самом деле происходит. Многие из них сидели в Белом дома. Те, кто находился в нем сейчас, наверняка были в курсе событий в Южной Осетии. Незадолго до этого в Тбилиси приезжала Госсекретарь США Кондолиза Райс. Видимо, она посулила грузинскому президенту всестороннюю поддержку, вот Саакашвили и раздухарился. Он ведь, когда к власти рвался, обещал вернуть непризнанные республики в состав Грузии. Но они добровольно возвращаться не желали. Наученные горьким опытом.

Оставался у грузинских лидеров еще один путь. Похоже, что именно его решил выбрать «розовый диктатор». Слова о мирных переговорах были блефом. У Саакашвили слова с делом всегда расходились. К этому уже можно было привыкнуть. Если он говорит о мирных переговорах, значит, дело идет к войне. Но «Алания» не сообщала о том, что небо Цхинвала заволокло тучами и там идет дождь. Пока не сообщала.

По всем законам пиар-компании, прежде чем напасть на Южную Осетию, грузины должны были устроить какую-никакую провокацию. Переодеть, например, своих военнослужащих в форму российских миротворцев и напасть на одно из грузинских сел, после чего показать его обитателей, которые говорили бы о зверствах русских… Тогда появлялся повод наказать Южную Осетию. Но Саакашвили не заботился о прикрытии. Похоже, руки у него были развязаны.

И все-таки в резкое обострение тлевшего конфликта верили не все. Напоминали, что в ближайшие дни главные новости будут приходить из олимпийского Пекина, надеялись, что атмосфера в Южной Осетии, хоть на эти три недели немного разрядится. Ведь, когда начинались Олимпиады, войны приостанавливались. Закона такого, конечно, нет, но и существующие традиции никто не отменял…

– Пойдемте в кабинет к командующему. Он сейчас придет, – сказал капитан, отвечавший за связи с общественностью. Это он обзванивал журналистов, приглашая их в штаб.

Капитан, наверное, с точностью до минуты знал, когда и что начнется, командующий – тем более, ведь они перехватывали переговоры грузин.

«Сейчас» затягивалось. Похоже, руководству миротворцами важнее было отдать последние распоряжения своим подчиненным, чем отвечать на вопросы журналистов.

Близилась полночь. Сергей устал за этот день, хотелось поспать, но было ясно, что получится это не скоро.

Мест в кабинете было мало, стулья стояли тесно друг к другу, но и их хватило не на всех, поэтому некоторые либо стояли, либо устроились на полу. Сергей затесался в первые ряды, сел на пол, скрестив ноги по-турецки, вытащил блокнот и ручку. Камеры стояли позади всех, но операторы привыкли управляться с теми, кто, вставая, загораживал бы им обзор. Да и журналисты не забывали о снимающей братии. Лица у всех были напряженными.

Комов еще перед штабом приметил совсем юную девушку, которая, судя по возрасту, недавно закончила университет. Поездка в Южную Осетию могла быть одним из первых ее заданий.

«Как ее сюда занесло? – думал Сергей. – Насильно в Цхинвал гнать никого не стали бы, только по желанию, а девчонку – если она надоела редактору своими просьбами хуже горькой редьки…»

Он встречал людей, которые уже не могли жить без таких вот поездок. Они превращались в настоящих наркоманов и чувствовали себя в спокойной обстановке слишком плохо. Но себя к таким людям Комов не относил и всегда хотел, чтобы «заваруха» побыстрее закончилась.

Наконец появился командующий, жестом показал, что вставать не стоит, дошел до стула, сел, и в этот момент где-то совсем близко завыло что-то огромное, страшное, как стая оборотней, которые ищут себе жертву.

Небо расцветилось от множества комет, ярких, сверкающих, но слишком быстрых и неуловимых, чтобы можно было насладиться этим зрелищем. Сергей почувствовал себя неуютно – здесь собралось слишком много людей, а штаб – плохое убежище от ракет. Было понятно, что стреляют из «Градов». Земля затряслась. Сергей ощущал, как дрожит пол, точно под зданием шел поезд метро или там клокотала лава, ищущая, где бы ей выбраться на поверхность.

Было уже не до пресс-конференции. Кто-то все-таки спросил у командующего: «Война началась?», – как будто если бы тот дал отрицательный ответ, вой за окном утих. Но командующий не стал никого успокаивать.

– Война, – сказал он. Потом добавил: – Прошу всех спуститься в бомбоубежище.

День второй

14. Сергей Комов

– А бухгалтерия выдала суточные в расчете на мирное время… – негромко произнес Беляш.

Сергей невесело усмехнулся. Так называемые «боевые», которые им теперь полагались, были раза в два повыше, для этого придется приказ переделывать и изменять смету командировочных расходов. Душу повышенные суточные совсем не грели.

Штампы въезда и выезда в заграничный паспорт в Южной Осетии не ставили, он вообще был здесь не нужен, потому что пускали сюда по внутрироссийскому, а в нем никаких пометок делать было нельзя. Украинские таможенники, правда, штамповали когда-то и российские паспорта, не спрашивая хозяев – нужно им это или нет. Зачем? Черт их знает, паспорта только портили, их потом приходилось переделывать. Командировочные удостоверения Сергей проштамповал в Правительстве Южной Осетии, когда получал аккредитацию. Чисел никаких не стояло. Он ведь не знал, когда они отправятся обратно, а теперь и вовсе не мог этого сказать. Эти штампы были нужны для бухгалтерии, чтобы посчитать суточные.

– Хасану нужно позвонить, – напомнил оператор. – А то потеряет нас.

Сергей надеялся, что Ревазов, когда начался обстрел, уехал из Цхинвала, но оказалось, что учитель остался в городе.

– Мы тут зависаем, – пояснил ему Сергей. – Хочешь, приезжай к нам, место найдется.

– Нет, – сказал Хасан. – Дела есть. Звони, если что.

Сергей вновь увидел девушку. У нее были грустные глаза, то и дело в них появлялись слезы, но она себя еще сдерживала, не плакала, только оглядывалась на лица тех, кто был рядом, искала в них поддержки. Девушка походила на ребенка, который думает, что происходящее вокруг – это сон, а если все придумано, то ничего плохого с тобой не случится…

Штаб был слишком ненадежным местом, чтобы пережидать бомбардировку, попади сюда хоть одна ракета – он станет для всех, кто в нем находится, братской могилой. «В миротворцев – не стреляют». Но этот закон не всегда выполняется…

Капитан сходил на склад, пришел обвешанный, точно новогодняя елка, бронежилетами, он повесил их себе на руки сразу по нескольку штук.

– Разбирайте, – сказал он, посмотрев на журналистов.

У Сергея в редакции было несколько «броников». Они переходили от одной группы к другой, как эстафетная палочка, как и редакционные мобильные телефоны. Случалось, что по ним звонили совершенно незнакомые люди, спрашивали того, кто пользовался этим телефоном до тебя, и приходилось объяснять, что сейчас он принадлежит совсем другому человеку.

Но брать каждый раз в командировку бронежилет было обременительно. Они ведь тяжелые. А еще интересно было наблюдать за лицами таможенников, которые, просветив багаж, спрашивали, что в нем лежит? «Бронежилет», – отвечал Комов. «Зачем он вам?», – недоумевал таможенник, хотя и сам мог бы ответить на этот вопрос, если б посмотрел, куда Сергей отправляется. «На всякий случай», – отвечал журналист. Американские репортеры, к примеру, в горячих точках снимали бронежилеты, наверное, только когда спать ложились, а может и спали в них, как должно быть спал в ковбойских сапогах Джордж Буш. Еще они носили каски, на которые спереди наклеивали белые буквы «TV». Точно такие же буквы наклеивались на борта и багажники автомобилей. Но иногда эти надписи только мешали. В Ираке, к примеру, американцы обстреляли даже колонну дипломатических автомобилей, на которых была соответствующая расцветка и обозначения. Что уж говорить о машинах с буквами «TV» …

– Этого добра всем хватит, – говорил капитан, принося все новые и новые партии бронежилетов.

– Помощь нужна? – спросил кто-то у офицера, наблюдая за его мучениями.

– Не. Сам управлюсь, – ответил тот.

Девушке достался один из первых бронежилетов. Они были универсальными, рассчитанными на мужчин, а не на хрупкое создание. Это для расхитительницы гробниц Лары Кроуф «броники» шили по индивидуальному заказу, чтобы смотрелись красиво, облегали женское тело и подчеркивали формы.

Девушка чуть присела, когда ей помогли надеть эту махину, прикрепили липучками, так чтобы бронежилет не висел, как на пугале. Получилось неплохо. Девушка стала искать что-то взглядом, оказалось – зеркало. Нашла, подошла поближе, стала вертеться около него, посматривая на себя то с одной, то с другой стороны. Осталась довольна увиденным, разулыбалась.

– Ой, как красиво! – ей точно дали новую игрушку. – Как он на мне сидит? – спросил она у ближайшего парня, который тоже надевал «броник».

– О-о… – только и сказал журналист, разглядывая девушку. – Отлично! Хоть сейчас на подиум.

Обстановка чуть разрядилась, но ненадолго.

Бомбоубежище было не таким массивным, какие строили во времена «холодной войны» чуть ли не в каждом дворе на случай возможной ядерной катастрофы. Но прямое попадание снаряда выдержать оно было должно. На это надеялись, логично предполагая, что если нет – зачем тогда его было вообще строить?

Журналистов набилось в нем, если уж не как селедок в банке, то… Почти так же. Принесли еду – солдатские пайки, запечатанные в пластиковые коробки. Там были галеты, консервы, джем, шоколад. Еда была вкуснее, чем на некоторых внутренних авиарейсах, а может она показалась Сергею такой из-за того, что он сильно проголодался и готов был съесть все что угодно. Откуда-то появились женщины с детьми. Видимо, это были родственники миротворцев. Или местные жители.

Всех попросили отключить телефоны, объяснив, что грузины могут наводить по ним свои ракеты. В это не очень верилось – не такой уж ценной они были добычей, чтобы тратить дорогущие боеприпасы, да и в бетонном мешке убежища, насквозь пронизанном металлическими конструкциями, уровень приема на мобильных телефонах был нулевым. Если позвонить на их номера, в ответ раздастся: «Абонент временно недоступен». Родственники с ума сойдут, гадая, что же могло произойти. Можно попробовать выйти из убежища, сделать несколько звонков, сообщить, что все в порядке и телефон какое-то время будет отключен. Но вдруг и вправду по звонку наведут ракету? Оставалось лишь надеяться, что никто из родственников звонить не будет – по всей европейской России наступала ночь, время отдыхать… А если кто в редакции начнет волноваться, все можно будет объяснить утром. Или днем… В общем, когда получится прозвониться…

Неподалеку что-то громыхнуло, скорее всего, это была случайность, но все от греха подальше поспешили выключить свои телефоны и вытащили из них батареи.

Военные принесли матрасы и одеяла, постелили их в несколько слоев на шершавый бетонный пол. Невольные обитатели бомбоубежища начали устраиваться на ночлег. Стихали разговоры, прекратился негромкий детский плач.

Сергей посмотрел на мерно посапывающего Беляша. Не нервы у человека, а канаты! Аж завидно…

Самому Комову не спалось.

Они словно выпали из действительности и все, что происходило за стенами убежища, в темном, странном, непонятном мире, относилось к другой реальности. Что дальше? То ли оборону им здесь придется держать, то ли переждать ненастье, несущее смерть другим людям.

«Будь что будет», – подумал Сергей, доверяя решение своей судьбы неизвестно кому. Ни одной молитвы он не помнил, и вздумай сейчас просить Бога о спасении, все равно бы ничего путного Всевышнему не сказал.

После каждого взрыва с потолка осыпалась пыль. Она витала в воздухе, как надоедливая мошкара в тайге. Не кусала, но страшно досаждала, забивала ноздри. И без нее то дышать было все труднее, а теперь и вовсе становилось невмоготу…

Сергей не заметил, как впал в полубессознательное состояние.

15. Эйнар

Эйнару приснился сон. Нелепый и страшный. Огромный паровоз – таких уж лет сто не выпускают – накатывался на него. Эйнар хотел перепрыгнуть через рельсы, но они стремительно росли ввысь, превращались в отсвечивающие металлом стены. «Ложись же! Ложись!» – набатом прозвучало в голове. Он упал навзничь, уткнулся носом в остро пахнущие мазутом шпалы. Над головой заревело, стук колес отдавался в ушах. Почему-то нужно было поднять голову, посмотреть, что происходит с рельсами. Но Эйнар боялся даже пошевелиться: поезд все ускорял свой бег, перестук колес слышался чаще и чаще, пока не слился в надрывный монотонный гул… И тогда возникла трусливая мысль, что сопротивление бесполезно, спасения нет и быть не может. Грудь все теснее стискивали тиски удушья…

Эйнар отчаянно попытался вдохнуть воздух полной грудью, услышал надрывный хрип и проснулся. Нелепый сон еще какое-то время трепыхался в сознание, пытался вновь завладеть мозгом, но реальность властно отбрасывала нелепые иллюзии.

Он лежал, уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку. Приходя в себя, помотал головой, потом повернулся на бок. Грохот не затихал, он вламывался в комнату через окно, стекла то и дело подрагивали. Небо покрывали яркие просверки, они отрывались от земли и стремительно уносились в сторону Цхинвали.

«„Град“ работает, – сообразил Эйнар. – Причем по полной программе: сначала проходит справа налево, потом в обратном направлении. Однако!»

Он встал, не спеша умылся, тщательно вычистил зубы. Тело после сна затекло, и Эйнар выполнил несколько энергичных упражнений. Остатки сна окончательно исчезли.

Грузинская артиллерия продолжала неистовствовать.

«Молодцы, не халтурят, – весело подумал Эйнар. – Сепаратистам мало не покажется! Впрочем, человек живуч, а значит, останется и на мою долю работа».

Он посмотрел на часы – до времени, назначенного шефом, оставалось чуть меньше часа. Оружие давно подготовлено – снайперская винтовка тщательно упакована в специальный чехол. С недавнего времени по совету Полковника Эйнар перешел на американскую полуавтоматическую винтовку «М110 SASS». Новинка пришлась ему по вкусу. Основанная на дизайне от Джина Стоунера, она имела двадцатидюймовый тяжелый плавающий ствол, закрепленный только к основе винтовки – для снижения резонанса, который, как известно, снижает точность. Вполне устраивали Эйнара и оптический прицел «Leupold 3.5-10x», и сошки «Harris». Все было удобно, все эффективно. Весила винтовка чуть больше семнадцати фунтов в боевом исполнении и около семидесяти со всеми причиндалами – немало, но оно того стоило. Патроны «7,62х51 NATO» паковались в магазины на 10 и 20 зарядов (Эйнар предпочитал второй вариант). «М110» имела в длину сорок с половиной дюймов, и допускала присоединение шестидюймового цилиндра, который не только уменьшал шум и гасил пламя выстрела, но и значительно уменьшал подъем пыли в воздух – все это снижало угрозу демаскировки позиции, облюбованной снайпером.

Своим оружием Эйнар был вполне доволен, но счел необходимым прихватить с собой короткоствольный израильский автомат «Тавор Тар-21» калибра 5,56 мм – партию их Саакашвили прикупил для своих спецназовцев. Конечно четыре килограмма дополнительного груза не радовали, но… Война, которую вел Эйнар, частенько не имела четко выраженной линии фронта. Противник мог появиться в любую минуту и с фланга, и с тыла. На такой случай лучше иметь запасной вариант. Когда-то о возможной опасности не подумала Ула…

Сердце Эйнара словно сжали жестяной ладонью. Ула… Пепельного цвета волосы, светлые ресницы, глаза цвета осенней балтийской волны. Они познакомились на первой встрече снайперов-добровольцев с Полковником. Ее Эйнар мечтал ввести под крышу своей мызы. Хозяйкой… И Ула была не против. Они договорились пожениться после того, как, заработав денег, вернутся из Приднестровья. Не сложилось… Ула навсегда осталась в Бендерах. Что с ней случилось, никто точно не знал. Ходили слухи, что светловолосого снайпера выследили казаки и без лишних слов сбросили ее с крыши многоэтажки, на которой Ула обустроила себе стрелковую позицию. Подлецы, негодяи, мерзкие убийцы! Как можно поднять руку на его девушку?..

Эйнар спрятал лицо в ладони. Ула! Ула… Он запрещал себе вспоминать о ней – слишком сильной болью в сердце отдавалась эти воспоминания. Ничего… Он отомстит за убитую невесту. Жестоко отомстит. Сегодня же!

Пехотинцы наконец-то закрепились на броне танка. Эйнар разглядывал их через прорези для глаз. Маску он натянул еще в комнате – незачем этим придуркам видеть его лицо. Вояки, мать их… Морды перепуганные, как еще в штаны не наделали от страха?

Танк взревел, выпустил облако вонючего дыма и стронулся с места.

Обстрел уже прекратился, но в погруженном в темноту Цхинвали то и дело что-то рвалось, черноту ночи разрывали языки пожарищ. Первая группа бронетехники ушла на город несколько минут назад и уже должна была углубиться в хитросплетения его улиц. Пока все было тихо, значит, планы грузинских штабистов выполняются…

Светлыми пятнами засерели впереди домишки окраин, потом танк окунулся, словно в черную воду, в темноту неосвещенной улочки, двинулся по ней, дробя гусеницами паршивенький асфальт. Еще несколько минут, и впереди возникли силуэты домов повыше. Никто по наступающим не стрелял, и вояки, изо всех сил цепляющиеся за броню танка, понемногу осмелели, начали галдеть, словно слетевшиеся на помойку грачи.

На перекрестке танк притормозил, его железное тело вздрогнуло, из дула вырвался снаряд и устремился к стоявшей на углу пятиэтажке. Сверкнуло пламя, грохнуло, перекрытия злополучного дома просели, из оконных рам вылетели стекла и клубы пыли.

«Удачно», – оценил Эйнар, а десантники разразились радостными воплями. Ощутили себя победителями, герои.

Танк снова сорвался с места. Вперед, вперед к близкому уже центру, откуда доносится стрекот нечастой автоматной пальбы. Небо начинает сереть, скоро солнце осветит землю.

Эйнар внимательно огляделся. Да, именно это место он присмотрел во время рекогносцировочных поездок в город. Снайпер вскинул руку. Тут же командир десантной группы изо всех сил забарабанил кулаком в башню танка. Похоже, он получил соответствующие инструкции и всю дорогу преданно-внимательно смотрел одним глазом на Эйнара. Вторым при этом умудрялся осматривать окрестности. Как только не окосел? А может, у него глаза вращаются независимо друг от друга, словно у рака?

Железная громадина замедлила ход, потом притормозила. Эйнар легко соскользнул с брони, прижался к покосившемуся забору, быстро осмотрелся. Все спокойно. Он махнул командиру группы, и танк тут же двинулся дальше.

Пока, придурки! Тот, кому повезет, получит шанс вернуться под крышу своей сакли. А Эйнару до вас дела нет. Волк-одиночка вышел на охоту…

16. Олег Светлов

Канонада не прекращалась всю ночь. Город расстреливали в упор. Били гаубицы и минометы, потом в страшную мелодию обстрела вплелись пронзительные голоса снарядов, выпущенных из «Града». Несколько раз здание «Алана» содрогалось особенно сильно – похоже, и оно стала целью, подлежащей уничтожению.

– Снаряд попал в номер шестого этажа, – сообщил кто-то.

«Мой на третьем, – прикинул Олег. – Господи, какая чушь лезет в голову!..»

В подвал, куда укрылись обитатели гостиницы, неведомым путем просачивались слухи.

– Горит Дом правительства…

– Разрушают жилые кварталы…

– Пятую школу расстреляли…

«Что нужно этим идиотам от политики? – думал Светлов. – Саакашвили не раз громогласно обещал покончить с осетинами и абхазами. Клялся даже, что победу на следующих выборах отпразднует в Сухуми. Неужели он сам верит в этот бред? Захватчики не раз приходили на эту землю, но задержаться здесь так и не смогли. Оставим в покое века минувшие, в Южной Осетии долго еще будет жить память о совсем недавних событиях. Еще в последние годы существования Советского Союза банды националистов начали геноцид потомков аланов. Потом президент Звиад Гамсахурдиа провозгласил: „Грузия для грузин!“, и в девяносто втором году сюда вошли регулярные части Грузии. Они были вооружены до зубов, но это ревнителям превосходства „титульной нации“ не помогло. Осетинские ополченцы вышибли их из Цхинвали. Через несколько дней было подписано Дагомысское соглашение, миротворцы России, Осетии и Грузии разъединили враждующие стороны. По разным источникам с 1990 по 1992 год погибло от двух до четырех тысяч человек. Да и потом конфликт продолжал тлеть, смерть находила новые жертвы. Неужели этого мало? Неужто непонятно, что силой в таких условиях ничего не решить?»

Только под утро артиллерийская стрельба поутихла, и тут же до подвала донеслась новая весть:

– Грузинская армия штурмует город…

Олег сжал челюсти так, что зубы заскрипели. Опять коварство и подлость останутся безнаказанными? Светлов помнил, как сытенький министр иностранных дел России Козырев приезжал в Тирасполь. Он стоял, окруженный толпой взволнованных женщин, перекатывал на ладони автоматные пули и вещал:

– Мы сделаем все, чтобы они никогда больше не летали у вас над головами.

Сделал…

Неужто, это опять повторится? Теперь уже здесь, на этой древней земле. Неужели, Россия снова стыдливо утрется и начнет многословно болтать о «демократических ценностях» и «невмешательстве в чужие дела». У большинства жителей столицы Южной Осетии российские паспорта, это тоже не сыграет никакой роли?

Полтора десятилетия назад он, Олег Светлов, был журналистом, честно выполнял свои обязанности, сообщал миру правду о событиях, происходивших в Приднестровье. Но легче от этого не было. Ощущение стыда и бессилия не уходило, оно так и осталось с ним на долгие годы.

Но сегодня он не связан никакими инструкциями, никакими обязательствами. Значит…

Светлов решительно направился к выходу из подвала.

В холле находились несколько осетинских ополченцев. Они сидели на стульях, расставленных вдоль стены и смотрелись довольно нелепо – покрытые пылью и бетонной крошкой вооруженные люди, устроившиеся на стульях, предназначенных для украшения уютной квартиры всегда выглядят неуместно.

Света в здании не было, но экран телевизора светился – видимо подключили запасной генератор. Поближе к «ящику» устроились журналисты – когда они успели улизнуть из подвала, Олег не заметил.

Выступал какой-то грузинский военный. Брезгливо отвесив губу, он вещал о «проведении операции по установлению конституционного порядка».

Олег зло смотрел в экран. Разнообразных мастей мерзавцы обожают твердить о «конституции» и «правах человека». Эти же слова Светлов слышал от Мирчи Снегура – бывшего секретаря компартии Молдавской ССР, ставшего первым президентом суверенной Молдовы. А его сторонники самозабвенно орали: «Русские – за Днестр! Евреи – в Днестр!» Снегур давно уже пребывает на исторической свалке, а в семьях по обоим берегам Днестра до сих пор оплакивают жертв его авантюры…

Расфуфыренный вояка исчез с экрана. Один из журналистов смачно выругался.

– Вот сволочь! С такой рожей на лекциях по подтверждению теории Дарвина выступать, а он о высоких материях бухтит. Дерьмо!

Олег давно уже приметил ополченца, которого беспрекословно слушались его товарищи. Он подошел к нему и, прямо глядя в уставшие, в красных прожилках глаза, сказал:

– Я пойду с вами.

– Зачем? – спокойно осведомился ополченец.

– Неужели, это требует особого пояснения? – рассердился Светлов.

Слабая улыбка скользнула по губам осетина.

– Не требует, – признал он. – Вы стрелять из автомата умеете?

– Да.

– Хорошо. Запишитесь вон у того товарища, он же скажет вам, где получить оружие. Моя фамилия Ревазов. Хасан Николаевич Ревазов.

17. Сергей Комов

Комов окончательно проснулся часов через пять, ноги из-за того, что лежал в неудобной позе, затекли, он их вообще какое-то время не ощущал, точно его парализовало. Спросонья испугался, что их завалило во сне, а он этого не почувствовал и ноги действительно отнялись. Но постепенно вместе с покалывающей болью в них возвращалась жизнь. Сергей полежал еще немного, потом встал, нетвердой походкой направился к выходу из убежища.

На улице было тихо, уже рассвело, свежий воздух бодрил, прогонял остатки сна. На площади прямо перед штабом зияла огромная воронка, там выворотило кусками асфальт и землю. Снаряд или ракета не долетели до убежища метров пятьдесят. Наверное, это произошло, когда они отключали телефоны, как раз тогда и громыхнуло совсем рядом. Стена убежища была иссечена осколками. Они валялись на земле повсюду. Комов нагнулся, поднял один, стал с интересом рассматривать, положил зачем-то в сумку.

«Теперь проводить смотры и парады будет трудно», – пришло в голову, когда он вновь посмотрел на воронку.

Оглядевшись, увидел, что в трех сотнях метров упала еще одна ракета.

На земле валялось несколько окурков. Очевидно, их оставили те, кто выбирался из убежища пораньше. Сергей не курил уже часов шесть – точно оказался в самолете, который летит черт знает куда, и пока не совершит посадку, пока не выберешься из здания аэропорта – курить нельзя. Вытащил из сумки помявшуюся пачку, раскрыл ее. Оказалось, что осталось всего пять сигарет. Очевидно, что и у остальных членов журналистской команды запасы в лучшем случае такие же, а пополнить их пока негде. Разве что миротворцы вместе с продуктами начнут выдавать и сигареты. У Комова дома, в качестве сувенира, валялась одна из таких пачек, выкрашенная в камуфляжные тона. Ее ему дали в Таджикистане.

Курить в такую рань врачи не рекомендуют. Впрочем, они вообще не рекомендуют курить… Сергей вытащил сигарету, зажег ее от пластмассовой зажигалки, затянулся, подержал немного дым в легких, выпустил его наружу. Чуть закружилась голова.

На флагштоках теперь развивалось только два флага. Грузинского не было, он подевался неизвестно куда. Кто-то из миротворцев спустил? Вряд ли именно его сбили с мачты грузинские снаряды, тогда хотя бы обгоревшие обрывки на ней остались, а скорее всего – снесло бы всю мачту и на ее месте осталась воронка, да и остальные бы покосило.

Комов с ума сходил от информационного вакуума. Находясь в центре событий, он знал о том, что происходит в километре от него, гораздо меньше тех, кто сидел в Москве в редакции. Туда стекалась информация из множества мест, а он только мог расспросить военных. Им же было не до него.

Сигарета закончилась слишком быстро. Сергей с сожалением посмотрел на окурок, отбросил его в сторону, подумал, достал еще одну сигарету и вновь прикурил.

Из штаба вышел миротворец с огромной пачкой каких-то бумаг, папок, карт. Они едва умещались в его руках, он придерживал их скулой, прижимал покрепче, чтобы документы не разлетелись. Если бы не автомат на плече и не форма, он походил бы на пионера, участвующего в сборе макулатуры и наткнувшегося на золотую жилу, пещеру, наполненную бумажными сокровищами.

Миротворец дотащил свою ношу до воронки, бросил все туда и отправился за следующей партией. Тем временем из штаба выбежал офицер с пластиковой бутылкой, в которой была жидкость для разжигания костров. Такие обычно используются на загородных пикниках, когда надо зажечь купленные по дороге угли, а пока они прогорают – заняться нанизыванием мяса и овощей на шампуры.

Офицер облил бумаги, валявшиеся в воронке, потом стал хлопать себя по карманам. Сергей догадался, что у него нет спичек.

– Вот это вам нужно? – он подошел к офицеру, протягивая ему зажигалку.

– Да. Спасибо.

Офицер нагнулся, вытащил из кучи документов один листочек, поджег его, дождался, когда бумага разгорится посильнее, потом бросил ее в воронку. На папках, что лежали сверху, значилось: «Совершенно секретно» и «Для служебного пользования». Огонь быстро уничтожал эти надписи.

Миротворец притащил вторую партию бумаг, посмотрел на огонь, но бросать все сразу не стал, похоже, испугался, что может потушить костер. Он сложил бумаги в стопку и стал подкармливать огонь постепенно. Комов провожал взглядом папки, летящие в костер. Он всегда с интересом смотрел документальные кадры, на которых люди бросали в костер книги, а в детстве ему понравился «451 градус по Фаренгейту» Рея Бредбери. Фильм Годара, поставленный по этому роману, впечатления на него не произвел. Сергей и сам бы сложил костер из некоторых книжек, что попадаются в руках пассажиров метро. Еще лучше заставить авторов восстановить леса, вырубленные ради того, чтобы их опусы были напечатаны…

– А я проснулся, смотрю – тебя нет, думаю, где ты? Пошел искать, – оператор сладко потягивался.

– Да куда я отсюда денусь? – сказал Сергей. – С этой «подводной лодки?»

– Может, я камеру принесу? – предложил Женька, – Поснимаю что-нибудь.

У Беляша чесались руки без работы, но спрашивал он не у Комова, а у миротворцев.

– То, как мы секретную документацию сжигаем, снимать не стоит, – сказал офицер.

– Не будем, – сказал Сергей. – Что хоть происходит-то?

– «Алания» передает, что Россия напала на Грузию.

– Да? – удивился Беляш. – Тогда наши танки должны уже в Тбилиси быть. А на самом деле что?

– На самом деле, все очень хреново. Нам еще повезло, нас обошли и пока не штурмуют. Не знаю – надолго ли… В Северном городке, судя по всему, идет бой. Связь плохая. Не знаю, сколько они там продержатся. Цхинвал грузины взяли.

Огонь разгорелся, языки его высовывались из воронки, цеплялись за ее края, будто хотели выбраться наружу. Сергей бросил в воронку окурок, он сразу же исчез в пламени. Миротворец притащил третью пачку, такую же большую, как и две предыдущие, но теперь он уже не боялся, что огонь может угаснуть, и швырнул все сразу.

– Много там еще? – спросил офицер.

– За пару раз управлюсь, – сказал миротворец.

– Давай, – кивнул офицер.

Ощущать себя защитником Брестской крепости, оказавшимся в глубоком тылу противника, было очень паршиво. К тому же Брестская крепость еще к Первой мировой войне устарела и, отступая, царские войска оборонять ее не стали, а уж ко временам Великой Отечественной бастионы были не более грозным укреплением, чем обычные дома. База миротворцев тоже не была предназначена для ведения оборонительных боев. Грузинские танковые колоны обтекли ее стороной, не стали задерживаться, оставили в тылу, решив, что смогут разобраться с базой попозже, когда доберутся до Рокского тоннеля, перекроют его, перережут линию, по которой могли бы подойти подкрепления.

Где-то вдалеке, точно фантомы, ползли танки. Оператор подошел к сетке, ограждающей базу миротворцев, раздвинул ее, приладил камеру и стал снимать. В это время завибрировал мобильный телефон, Сергей включил его, когда выбрался из бомбоубежища.

– Что у вас творится? Вы как там вообще?

Звонили из редакции. Приближалось время выпуска, вот о них и вспомнили, хотя, может, пытались связаться и ночью, но телефон был недоступен.

– Плохо тут все, – сказал Сергей устало.

– Знаю, – откликнулся голос редактора. – Ты репортаж наговорить сможешь?

– Смогу. Но без картинки. «Тарелки»-то нет.

«Тарелка», наверное, уехала в Северную Осетию или ее взяли в плен грузины или она сгорела. Ведь стояла «тарелка» на площади перед зданием Правительства. А его должны были в первую очередь обстреливать. Так всегда делают при «наведении конституционного порядка».

– Ничего страшного. У нас есть картинка. Представляешь, грузины показали на своих каналах, как наши обстреливают их территорию, а оказалось, что это они сами шмаляют по Цхинвалу из «Градов». Ну не сволочи ли? У миротворцев вообще тяжелого вооружения нет.

– Это верно. С автоматами против танков тяжеловато воевать…

– Ты когда будешь готов?

– Минут через пять перезвони, если что – всякие огрехи сам вырежешь.

– Договорились!

Рассказ дался легко, он ведь говорил о том, что сам видел, а это делать всегда несложно. К тому же его опять не ограничивали во времени, и Сергей мог позволить себе описывать все в подробностях, вот только про сжигаемые секретные бумаги рассказывать не стал. Документы сжигают, чтобы они не достались противнику, а захватить их он может лишь в том случае, если возьмет базу миротворцев…

18. Алан Сенакоев

Сенакоев проснулся поздно. Голова гудела, во рту пересохло. Кряхтя, как старик, Алан сполз с лежанки, добрался до колченогого стола, стоявшего в углу. В глиняном кувшине с оббитым горлом что-то бултыхалось. Вино оказалось прохладным, оно освежало ссохшееся нутро. На мгновение накатило головокружение, но почти сразу прошло. Захотелось курить.

Алан пошарил в кармане измятых брюк, нашел пачку. Все сигареты оказались сломаны. Выругавшись, Алан выбрал кусок побольше, щелкнул зажигалкой – она обнаружилась на столе среди объедков – и с наслаждением затянулся.

Крепко они с Кузей погуляли… Район Текстильной фабрики грузины несмотря на все старания так и не заняли, поэтому опасаться приятелям было нечего. Подвал прочный, да и дом расположен удачно – его прикрывают более высокие здания. Жратвы хватает, выпивки – хоть залейся. Жаль только – баб нет. Постой-ка… Именно за бабами и ушел Кузя. Рисковый он все-таки парень! Ничего не боится: ни обстрелов, ни грузин, ни местных ополченцев. Если сказал: «Хочу», – то своего непременно добьется.

Однако что-то долго его нет. Небось, разыскал Зинаиду и думать о приятеле забыл. А может, с ним что случилось?

Алан еще отхлебнул вина, поразмыслил. Вообще-то Кузя – мужик фартовый, у него на опасность нюх. Да и обстрелов, вроде в последние часы не было? Или были? Черт его знает… Сенакоев помнил, что после ухода подельника принял полстакана водки, потом свалился на лежанку, которая тут же мерно заколыхалась под ним, словно телега, влекомая резвой лошадью. Что было потом, Алан не представлял.

Он покосился на дверь, ведущую в подвал. Засов не был задвинут. Правильно, Кузя запираться не велел. Значит, приятель не появлялся. Или успел еще куда идти?

Да и черт с ним. Появится, хорошо, а если кто-нибудь свернул ему шею, эту потерю Сенакоев как-нибудь переживет. За месяцы знакомства успел кое-чему научиться, да и некоторые свои связи Кузя ему передал. Не пропадет Алан, устоит на ногах. Хотя работать с напарником, конечно, удобнее…

А ведь всего полгода назад они с Кузей и не подозревали о существовании друг друга. Сенакоев как раз окончательно разругался с родителями и перебрался на жительство в дом старшего брата, погибшего во время конфликта девяносто второго года. Жилье было не ахти, зато никто здесь не капал Алану на мозги – братова супружница прихватила сына-подростка и перебралась в освобожденную деверем комнату в квартире родителей мужа. Так сказать, произвели устраивающий всех обмен жилплощадью.

Алан потянулся и лениво подумал о том, что дом, где обитает его родня, стоит как раз на пути грузинских танков. Запросто могли попасть под раздачу. А-а, пусть сами головы ломают, они же умные, все знают. Заколебали уже! «Пятый год пошел, как школу закончил. Почему не работаешь?» За копейки? Нашли дурака! Может, еще уехать в Россию и горбатиться там на стройках? Нет, мужики там деньгу зашибают неплохую, но это занятие не для Алана. «Почему не стал учиться дальше?» Сейчас, все брошу, поглажу шнурки и со всех ног побегу в институт. Учатся одни придурки, прожить и без диплома можно. Чтобы понять это, достаточно посмотреть на окружающих. На того же Кузю, например.

Приехал он откуда-то из Сибири. Не то из Томска, не то из Омска, а то и вовсе из Новосибирска – Алану это до лампочки, он в этих городах не был и ехать туда не собирался, хотя, если верить Кузьме Какишеву, жить там можно припеваючи. Без всяких там дипломов и специальностей. Главное – чтобы голова на плечах была.

Плечи, кстати, у Кузи не удались – узкие, покатые. Ростом он тоже не вышел, как и сложением. Щуплый, темнолицый, остроносый. Зато взгляд – хозяина, хорошо понимающего, что в жизни главное. В какие-то моменты белесые глаза Кузи наливались свинцом, взгляд тяжелел, черты лица нехорошо напрягались. Тогда Алан явственно понимал, насколько опасно вставать на пути Какишева, а еще чувствовал Сенакоев, что обид Кузя не прощает, – долгие годы может ждать, но рано или поздно поквитается: вернет должок сполна, с процентами за время, которое ушло, пока он готовился к мести.

– Не повезло тебе, парень, – говорил Какишев, снисходительно поглядывая на Алана. – Поздно родился. Эх, и жили мы в начале девяностых! Закрышуешь пяток ларьков и доишь потом их владельцев, как хочется. Бабки, шмутье, жратва – наслаждайся, не хочу! Постреливали, конечно, друг друга, не без этого. Ну, тут уж кто умнее, кто первый успеет. Менты пикнуть боялись, все вот тут были, – Какишев с силой сжимал пальцы в кулачишко. – Да и позднее проблем у меня не было. Я баб шерстил. Выйдешь летом на пляж, засечешь дуру, золотишком обвешанную, присмотришься. Такие коровы попадались! Задница – в дверь не пролезет, сиськи до полу висят, рожа, если ночью приснится, заикой станешь. Зато в ушах серьги, на шее цепь, пальцы из-под колец не видны. Они же свои телеса выносят, чтобы богатством, на них навешанным, мужиков привлечь. Одну дуру помню, так она в пуп кольцо в три раза больше обручального вколола…

– А дальше что? – сглатывая слюну, интересовался Алан.

– Все по плану. Дождусь, пока эта никому не нужная стерва, домой несолоно хлебавши пометется, прослежу за ней. В какой-никакой укромный уголок все равно забредет, главное, чтобы вокруг никого не оказалось. А там – перо к брюху: снимай рыжевье!

– А если закричит? – испуганно спрашивал Сенакоев.

– Пробовали, – желтые зубы Кузи щерились в злобной ухмылке. – Дашь пару раз по роже, тут же заткнутся. «У меня кольца не снимаются!» – передразнил он кого-то. – Ни хрена! Надрезал ей палец, все соскользнуло, как намыленное. Ох, и жадные бабы бывают, не поверишь, – Какишев озадаченно крутил башкой. – Сколько раз приходилось серьги из ушей силой выдирать.

– Больно ведь, – морщился Алан.

– Не мне же, – Кузя покровительственно похлопывал его по плечу. – Да и фигня все это. У своих соседей свинью видел? Уши на лохмотья похожи, а ничего, хрюкает, жрет помои, жизнью довольна.

Сенакоев долго пытался выяснить, почему приятель покинул столь расхваливаемые им места. Кузя отмалчивался, но однажды, крепко выпив, любопытство Алана удовлетворил.

– Понимаешь, заказ поступил, – доверительно поведал он. – Мужик один решил от жены избавиться. Завел себе новую бабу, из богатеньких…

– А ему не проще было с женой развестись? – не понял Сенакоев.

– Ты че, дурак? – Кузя поднял на него мутные глаза. – Развод, это же делиться нужно. Квартира там, дача, машина, живая денежка… Мужик этот не бедным был. В такой ситуации проще заплатить и в ус потом не дуть. Главное, все ж на мази было! – Какишев зло прихлопнул ладонью о стол. – Прокололись на какой-то ерунде… В общем, и заказчика, и подельника моего замели. Дали им пожизненную. Я-то на подхвате был, но червонец светит. Это по минимуму. Вот и решил, что нужно из России смываться. Посижу здесь, огляжусь. Дальше видно будет…

После этого рассказа Алан еще больше зауважал своего знакомца.

В том, что слова у Кузи с делом не расходятся, он убедился довольно быстро. Как-то вечером приятели возвращались в дом Сенакоева. Внимание на идущего впереди мужчину обратил именно Алан. На пьяного прохожий не походил, но передвигался тяжело и неуверенно, словно к его ногам привязали гири. Пару раз он останавливался, опираясь рукой на фонарный столб, потом продолжал свой путь.

Сенакоев подтолкнул Кузю – смотри. Тот напрягся и быстро огляделся. Вокруг никого не было.

– Нажрался козел, – процедил Какишев.

– Может, у мужика с сердцем плохо? – предположил Алан.

– «Скорую» вызови, – буркнул Кузя, еще раз осмотрел окрестности и приказал: – Смотри внимательнее. Если кого заметишь, свистни.

Свистеть Сенакоев умел замечательно, а вот что задумал приятель, понял не сразу. Кузя тем временем резко ускорил шаг, нагнал прохожего и с силой толкнул его в спину. Мужчина упал, голова его с глухим стуком ударилась об асфальт. Какишев быстро и умело обшарил лежащего, потом махнул Алану рукой и сорвался с места. Свернув за угол, он остановился, выглянул из-за поворота и внимательно осмотрел полутемную улицу, которую они только что покинули. Там по-прежнему было безлюдно, ограбленный не шевелился.

– Кажись, все в ажуре, – заключил Кузя. – Ладно, что у нас здесь? – он споро выпотрошил бумажник незнакомца. – Фотки какие-то. Не порнуха, значит, нам без надобности. И денежка… – в руке Какишева оказались три сотенные купюры банка России.

– И все? – разочарованно спросил Алан.

– Негусто, – признал Кузя. – Когда дело с кондачка делаешь так частенько получается. А с другой стороны… Три сотни, оно конечно немного. А если десяток таких лопухов выпотрошить, сколько выйдет?

– Три тыщи, – подсчитал Сенакоев.

– Во! Это уже деньги. А если поднапрячься и сотню лохов обработать? Но вообще-то ты прав: мелочевкой заниматься глупо.

В начале июля, Кузя, перед этим несколько дней где-то пропадавший, заявился к Алану поутру.

– Тачку достать можешь? – с порога поинтересовался он.

– Э-э, – растерялся Сенакоев. – Могу… А надолго?

– На полдня. Завтра в одиннадцать жди меня у пивной на углу. Пожрать захвати.

– На природу поедем? – неуверенно спросил Алан.

– Точно, – осклабился Какишев. – Только не вздумай кого-нибудь с собой тащить. Ты да я и все…

В назначенное время Алан маялся в назначенном месте, переминаясь с ноги на ногу рядом со стареньким «Москвичом», принадлежащим одному из его одноклассников.

Кузя почему-то опаздывал, и Сенакоев начал уже беспокоиться. Окончательно испортило ему настроение неожиданное появление учителя математики Хасана Ревазова. Как всегда сурово насупленный он шел куда-то по своим делам, но, завидев Алана, направился к нему.

– Здравствуйте, Хасан Николаевич, – вежливо поздоровался Алан, когда учитель приблизился.

– Здравствуй, Сенакоев, – кивнул Ревазов. – Как твои дела?

– Спасибо, Хасан Николаевич, – улыбнулся Алан. – Все очень хорошо.

– Рад за тебя, – учитель строго посмотрел на него. – Ты ведь по-прежнему не работаешь?

«Чтоб ты сдох! – мысленно пожелал бывшему классному руководителю Алан. – Каждая зараза будет еще совать нос в мои дела…» – но вслух произнес:

– Как раз сегодня еду решать этот вопрос. Вы, Хасан Николаевич, не волнуйтесь, уж за меня-то вам краснеть не придется.

– Ну-ну… – Ревазов кивнул, еще раз внимательно посмотрел на Алана и пошел дальше.

«Слава Богу! – мелькнуло в голове Сенакоева. – Отвязался. А я уж боялся, что заведет привычную песню: „Быть сыном нашего народа это честь! Не забывай, какое имя ты носишь…“ Тьфу! В школе эти глупости не слушал, а сейчас тем более не буду».

– Это что за мужик? – Кузя подошел незаметно, со спины, его внезапно прозвучавший голос заставил Алана вздрогнуть.

– В школе он меня учил, – неохотно пояснил Сенакоев.

– И теперь продолжает? – ухмыльнулся Кузя. – А я начал было думать, что ты уже большой мальчик. Ладно, поехали.

Алан зло рванул проржавевший драндулет с места, но, наткнувшись на взгляд Какишева, присмирел.

Ехали долго. Кузя внимательно всматривался в расстеленную на коленях карту, время от времени отдавая короткие односложные команды, поясняющие, куда требуется свернуть. Наконец распорядился заглушить мотор, выбрался из машины и с хрустом потянулся. Потом посмотрел на сидящего за рулем Алана и требовательно мотнул головой.

– Видишь деревню? – спросил он, когда Сенакоев подошел.

– И что? – сварливо осведомился Алан. – До нее можно было в два раза быстрее добраться. И подъехать к самым домам, а не останавливаться черт знает где…

– В следующий раз так и поступишь, – кивнул Кузя. – Заодно пригласи ментов, чтобы не бегали за тобой долго. А сейчас заткнись, сявка, и делай то, что скажу! Мы незаметно войдем в деревню – вон те кусты нас прикроют, войдем в дом, который я укажу. Там уже ждут. Я – журналист, зовут меня Игорь Сергеевич, а ты – представитель власти, сопровождающий меня. Имя твое… м-м-м, Андрей Спартакович. Когда хозяйка пройдет в кухню, пойдешь за ней, поможешь, поболтаешь, в общем, задержишь ее минут на десять. Все, больше от тебя ничего не требуется.

– А зачем все это? – робко осведомился Алан.

– За спросом! – рявкнул Какишев. – Делай, придурок, что велено, а заодно смотри и учись. Может, со временем и из тебя толк выйдет.

Пожилая опрятная хозяйка встретила их, как самых дорогих гостей. Захлопотала, провела в дом, не знала куда усадить. Кузя, едва попал в комнату, воззрился на висевшую на стене фотографию. На ней был мужик в погонах, и чего ради приятель таращится на него, как на любимого родственника, понять Алан не мог.

– Это он?.. – спросил Какишев.

– Да, – кивнула хозяйка. – Всю войну прошел, до самого Берлина, потом с японцами воевал…

– Славный путь, – заявил Кузя. – Таким любой мужчина гордиться может! И дети его, и внуки.

– Не дал господь внуков, – пригорюнилась хозяйка. – Мама всю жизнь память о нем берегла, теперь я стараюсь. Вот, – она подошла к потемневшему от времени шкафу, осторожно отворила дверцу. Алану бросился в глаза увешанный многочисленными наградами мундир.

– Да-а! – восторженно протянул Какишев. Хотел еще что-то сказать, но закашлялся, помял горло и виновато посмотрел на хозяйку.

– Что же это я! – встрепенулась она. – Чайку?

– Не откажемся, – кивнул Кузя. – Андрей Спартакович вам поможет…

– Ну и на хрена мы время тратили? – недовольно спросил Алан, когда профыркавшийся «Москвич» стронулся с места.

– Приду-урок, – почти ласково пропел Какишев. – Смотри!

Он вынул руку из кармана. На ладони золотились ордена Ленина и «Славы», еще какие-то награды.

– И что? – из вредности продолжал настаивать Сенакоев. О том, что существуют люди, готовые неплохо заплатить за подобные цацки, он слышал.

До объяснений Кузя не опустился.

– Завтра поедешь во Владикавказ, – приказал он. – Зайдешь в антикварный магазин, что рядом с вокзалом. Он маленький, ну да найдешь. Я объясню. Спросишь Петра Александровича, скажешь, что от меня. Все бабки – до последней копейки – привезешь мне. Четвертая часть – твоя.

– А если старуха спохватится? – трусливо спросил Алан.

– Небось, уже спохватилась, – хохотнул Кузя. – И что? Расскажет, что приезжали журналист с помощником? Пускай ищут! Я ж тебя недаром проселочными дорогами гнал. Никто нас не видел, значит, и опознать не смогут.

Вечером следующего дня Сенакоев возвращался из столицы Северной Осетии. В душе его все пело, Алан был готов орать от восторга. Сумма, полученная от неопрятного и лысоватого Петра Александровича, лежала во внутреннем кармане пиджака, и Алан, сам того не замечая, то и дело прикасался к груди.

«Деньги! – билось в голове. – Много денег! Ай да Кузя! Ай да я! – потом мысли приобрели другое направление. – Говорят, что Зинаида из закусочной дает за бабки. Интересно, много она берет? – Он прикинул и решил: – Наверное, рублей триста. Вряд ли больше. Да пусть хоть пятьсот, хоть тысячу! Могу себе позволить!»

19. Светлов

– У нас на всю республику порядка трех тысяч солдат. Это восемь батальонов, растянутых вдоль административной границы на восемьдесят километров, – рассказывал Олегу Ревазов. – В самом Цхинвале только два батальона, один прикрывает левый берег реки Лиахвы, другой – правый. Из тяжелой техники – несколько БМП. Саакашвили атакует с южной окраины – там всего полкилометра до границы с Грузией, и с флангов. Их танковая колонна заходит с юга из грузинского села Никози. Оттуда, – он показал рукой. – Плохо то, что к полудню им удалось прорвать нашу оборону и пройти по правому берегу Лиахвы. Цхинвал окружен.

– И что будем делать? – спросил Светлов.

– Держаться, – жестко ответил Ревазов. – Пока что им меньше трети города захватить удалось, да и там сопротивление продолжается. Нам бы танки грузинские остановить! Худо, что выстрелы из РПГ их броню не берут. Нужно или точно в затылок бить или в специальные точки в бортах, но туда попасть не просто… Ладно, пошли.

Шесть человек, напряженно оглядываясь, пробирались вдоль стен зданий и заборов. Улицы обезлюдели. То здесь, то там поднимался жирный черный дым – Цхинвал горел.

Неожиданно где-то неподалеку взревел танковый мотор. Ревазов прислушался, потом резко махнул рукой. Ополченцы проскочили строительную площадку, поперек которой лежал рухнувший подъемный кран, и оказались на узкой улочке, застроенной частными домами. Повинуясь команде, залегли за длинной бетонной трубой, лежащей на обочине.

Ревазов приказал что-то по-осетински, покосился на Светлова и перешел на русский.

– Не высовывайтесь. Стрелять только по моей команде.

Рев двигателя нарастал, но танк вывернул из-за угла неожиданно. Дуло его чуть двинулось, точно бронированная махина принюхивалась, потом траки вновь пришли в движение, и танк покатил по улице. Броню его густо облепляли пехотинцы. Они восторженно горланили что-то непонятное Олегу.

Танк все ближе, ближе… Пахнуло резким запахом горелого машинного масла. В этот момент Ревазов приподнялся и швырнул вслед бронированному чудовищу черную бутылку, которую он извлек из заплечной сумки.

Ослепительно-белая волна растеклась по танковой броне. Отчаянно завопили люди, на которых попали раскаленные капли. Катаясь по земле, они пытались сбить охватившее их пламя. Но все крики перекрыл голос Ревазова:

– Огонь!

Пули били захватчиков чуть ли не в упор, отбрасывали прочь, рвали их тела в клочья. Несколько секунд – и все было кончено.

Тут и там валялись трупы грузинских солдат. Танк горел, ветер сносил клубы черного дыма, поднимавшегося от него. Из верхнего люка свисало тело танкиста, видимо он хотел выскочить из обреченной машины, но наткнулся на пулю.

Ревазов жестко осмотрел то, что осталось от недавно еще беспечных и упоенных победой врагов, вытер со лба пот. Потом негромко произнес:

– Ну что ж, лиха беда – начало…

20. Эйнар

Эту водонапорную башню построили Бог знает когда, да и забросили достаточно давно. Разобрать башню никто не удосужился, и по сей день она, сложенная из красного кирпича, угрюмо возвышалась над домами частного сектора. Внутренности башни давно захламили, но поржавевшая лестница, ведущая вверх, держалась крепко, только некоторые ступеньки просели и издавали под ногой противный визжащий звук.

Эйнар внимательно осмотрел башню неделю назад, во время одной из поездок в Цхинвали. На то, что он зашел тогда в заброшенное строение, местные жители внимания не обратили – может, приспичило человеку, вот и укрылся по нужде от глаз людских.

За прошедшее время никто в башню не заходил: во всяком случае, хитрая ниточка-сторожок, закрепленная снайпером на нижней ступеньке, пребывала в неприкосновенности. Эйнар довольно хмыкнул – тем больше шансов, что и ближайшие сутки любопытные здесь не появятся.

Стараясь ставить ногу поближе к решетке, ограничивающей лестницу (так было меньше риска, что ржавое железо даст знать о его появлении), снайпер поднялся на верхнюю площадку. Пару раз ступени нудно заскрежетали, но ближайшие к башне дома стояли в отдалении, да и вряд ли в эту ночь кого-нибудь из жителей волновали такие мелочи. Небось, после обстрела до сих пор не могут проковырять уши.

Мусора на площадке, облюбованной Эйнаром, почти не было, зато пыли и птичьего помета хватало. Слава Богу, ни голубей, ни прочей летающей дряни здесь не ютилось. Снайпер представил, как с башни срывается спугнутая им стая птиц, и невольно поежился. Большей демаскировки придумать трудно, разве что выпрямиться во весь рост и завопить: «Я здесь! Смотрите все! Вот он я!»

В стенах строители оставили достаточно широкие декоративные щели-бойницы, это Эйнару понравилось. Обзор на все стороны света, а сам снизу не виден – очень удобно. Плохо, конечно, что выход из башни только один, но тут ничего не поделаешь. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. А кроме того, если сепаратисты и приметят его, то ничего страшного. Незаметно не подберутся – визжащая лестница своевременно предупредит снайпера о приближении врага, а времени на длительную осаду у осетин нет – грузинская армия быстро и уверенно атакует. Может, и зря Полковник столь скептически оценивал способности тбилисских генералов?

Эйнар аккуратно смел в кучку осколки кирпича и засохшие, скрюченные ветки деревьев, некогда занесенные на башню ветром. Прикинул, что трех позиций для стрельбы будет достаточно: две позволяют просматривать прилегающую к центру часть города, третья прикрывает тыл. Расстелил куски брезента, заботливо хранившиеся в рюкзаке, определил, какая позиция наиболее перспективна и занялся оружием. Еще через несколько минут винтовка была изготовлена к стрельбе, автомат удобно лежал неподалеку – протяни руку и схватишь. Теперь оставалось ждать.

Только глупцы считают, что снайпер находится в условиях наподобие тира – высматривай цели, выбирай по вкусу и щелкай. В жизни совсем не так. Не один час приходится провести, не шевелясь, прежде чем появится возможность поймать цель в перекрестие прицела. Американцы приноровились выходить на позицию по двое – каждому стрелку придается в подмогу помощник-наблюдатель. Заокеанские специалисты считают, что при таких условиях эффективность работы снайпера повышается. Может быть, может быть… Эйнар не видел смысла делить заработанное с кем бы то ни было. На зрение он, слава Богу, не жалуется, на реакцию тоже…

Чутко вслушиваясь в окружающее, он ждал. Стрельба раздавалась ближе к центру, там что-то горело, в небо поднимались клубы густого дыма. Вокруг было тихо и безлюдно, но торопиться, а тем более менять столь удобную позицию Эйнар не видел смысла. Сейчас он распоряжался судьбами людей, находящихся в радиусе полутора километров от бывшей водонапорной башни. Рано или поздно, кто-нибудь появится. Лучше, конечно, если побыстрее…

Видимо, на небесах его услышали. Именно эта мысль мелькнула в голове Эйнара, заметившего, что ветви густо разросшегося кустарника дрогнули. Снайпер насторожился и прильнул к прицелу.

На улице показался мужчина. Передвигался он осторожно, прижимаясь к забору. В руке человек сжимал автомат Калашникова, одет был в испачканную камуфлу. Эйнар пригляделся: знаков различия нет, рука повыше локтя перехвачена куском белой ткани. Все понятно: товарищ сепаратист собственной персоной!

Снайпер не спеша выцелил удаляющегося врага, всмотрелся в хорошо видимое в прицел потное лицо с сизой щетиной на щеках и аккуратно нажал на спусковую скобу винтовки. Голова ополченца дернулась, кровь мгновенно залила ему лицо. Пуля угодила в переносицу (Эйнар туда и целился), и человек умер мгновенно, не успев понять, что с ним происходит.

Снайпер посмотрел на упавшее тело, потом, не торопясь, вынул из кармана потертый блокнотик и авторучку. Рассказы о коллегах, делающих на ложе винтовки зарубки или сверлящих углубления, отмечающие удачный выстрел, Эйнар слышал, но не понимал их. Зачем портить оружие? Можно все зафиксировать и менее экзотическим способом.

Сверившись с картой, он аккуратно записал в блокнот место охоты, отметил время, не забыл упомянуть о том, кем, по его мнению, был убитый. До приписок Эйнар никогда не унижался (Полковник знал об этом качестве своего подчиненного и высоко ценил его), он считал, что настоящий мастер в приукрашивании своих заслуг не нуждается. Но и сомневаться в своих отчетах никому не позволял, строго следил за тем, чтобы выполненная работа оплачивалась сполна.

И опять потекли минуты, постепенно сливавшиеся в часы. Убитый лежал посреди улочки, но никто возле тела не появлялся. То ли ополченец был один, то ли его приятели поняли, что напоролись на снайпера-профессионала, и решили не рисковать. Сначала Эйнар поглядывал в сторону неподвижного тела, потом решил, что тратить на этого жмурика время не имеет смысла.

Нужно было перекусить. Аппетита не было, но это не имело значения. Подошло время обеда, значит, следует принять необходимое количество калорий. Человеческий организм в чем-то схож с машиной – если не заправить его вовремя, начнет давать сбои. Причем, в самый неподходящий момент.

Тщательно пережевывая, Эйнар съел несколько галет и кусок местного невкусного сыра, запил все это минеральной негазированной водой. Подумав, протянул руку к плитке шоколада, но взять ее не успел.

Обрушив хлипкий забор, на улицу вывалился грузинский танк. Хищно поводя длинным стволом, он повернул башню, выцеливая добычу. Внезапно что-то вылетело из-за деревьев, мелькнуло в воздухе, и… Танк взорвался. Повезло гранатометчику, или он был настоящим мастером своего дела, но башню с железной махины снесло начисто. Из танка повалили клубы черного дыма.

Эйнар успел заметить, откуда был произведен выстрел. Он напряженно всматривался в прицел. Есть! Человеческая фигура мелькнула и исчезла за углом дома. Сейчас он появится с противоположной стороны. Нет… Куда же он девался? А, проскользнул в дыру в заборе, огораживающем соседний участок. Ну что ж, беги, беги! Открытого места, которое так хорошо просматривается с башни, тебе все равно не миновать… Опять исчез! Что за черт?

Снайпер почувствовал, что его охватывает азарт. Кровь прильнула к вискам, сердце билось сильными толчками. Такие моменты Эйнар особенно ценил. Враг хитер, он уверен, что сумеет уйти, но если снайпер умнее и опытнее, его пуля догонит беглеца. Нужно взять себя в руки и успокоиться. Волнение – удел слабых духом, оно мешает, дает недругу лишний шанс. Он здесь, он не мог скрыться. Смотри, смотри внимательнее… Вот что-то мелькнуло в осколках уцелевшего на веранде стекла. Нет, это ветер треплет обрывки прибитой к рейкам тряпки. А что у нас левее? Ничего, трава низкая, человек в ней не укроется. За домом забор из плотно пригнанных друг к другу досок. Если сепаратист переберется через него, то окажется вне поля видимости. Этого нельзя допустить, никак нельзя…

Гранатометчик появился внезапно. Миг, и он уже у забора. Его тело взвилось в прыжке, на долю секунды зависло над досками… «Ушел!» – промелькнуло в голове Эйнара.

Но ему повезло. Осетин зацепился краем одежды за ржавый гвоздь, косо торчащий из забора. Это задержало его всего на несколько мгновений, но снайперу хватило и этого.

Пуля ударила беглеца под левую лопатку, он взмахнул руками, словно пытался ухватиться за воздух, но ставшее непослушным тело уже соскользнуло с забора и тяжело ударилось о землю.

Эйнар удовлетворенно хмыкнул. Убитый упал по эту сторону забора, что полностью исключало возможность взять под сомнение результат выстрела. Лежит, не двигается, отбегал свое, поганец…

Снайпер вытер рукавом разгоряченное лицо и опять потянулся за блокнотом. О экипаже чадящего танка он не думал. Лопухнулись – получайте по заслугам.

21. Арчил

Стрельба впереди началась внезапно. Сначала затрещали автоматные очереди, потом ухнул разрыв гранаты, еще один…

Ворон вопросительно посмотрел на американца. Тот немного подумал и распорядился:

– Останови.

Спецназовец передал приказ водителю БМП. Машина свернула к левой обочине.

– Выгружаемся, – приказал Босс.

Группа поднялась вверх по горному склону и укрылась в нечастом лесу, близко подступавшем к трассе.

– Связь, – распорядился американец.

Котэ быстро настроил рацию, уступил место возле нее Боссу. Тот долго слушал информацию, которую ему передавали. Понять, что именно говорит невидимый собеседник американцу, было невозможно – лицо Босса на протяжении всего разговора оставалось невозмутимым, короткие реплики «йес» и «ноу» звучали абсолютно спокойно. Наконец американец отключился, задумчиво потер подбородок и сообщил:

– В половине десятого тбилисское радио сообщило, что Цхинвали взят.

– Здорово! – встрепенулся Арчил, но наткнулся на холодный взгляд Ворона и осекся.

– Кто же тогда затеял свару на дороге? – спросил Гия. – На случайную стычку непохоже, стрельба, по-моему, усиливается.

– Лидеры сепаратистов закрепились в Джаве, – американец внимательно осмотрел боевиков. – Это у нас в тылу… Получается, что взять трассу под полный контроль вам не удалось. Хуже другое. Несколько минут назад по телевидению показали выступление президента Медведева. Он сказал, что не может допустить гибели русских миротворцев и мирного населения…

– И что? – хмыкнул Ворон. – Нам от того, что он говорит, не жарко и не холодно.

– Ты в этом уверен? – Босс искоса посмотрел на него. – Россия вводит в район конфликта свои войска.

– Что-о? – Ворон облизал внезапно пересохшие губы.

– Если они не подготовились заранее, то к Рокскому тоннелю еще не подошли, – не обращая на него внимание, прикидывал американец. – Но дело осложняется. Мы планировали прибыть к тоннелю вслед за наступающими частями. Вот только где эти части? На БМП, с которыми мы следовали, надежда слаба. Похоже, они крепко влипли. Слышите?

Не услышать отзвуков разгоревшегося на дороге боя было невозможно.

– Но какое русские имели право? – взорвался Ворон. – Это наша земля!

– Объясни это Москве сам, – предложил Босс. – Впрочем, я думаю, этим есть кому заниматься… Задача нашей группы – выполнить приказ.

Арчил вполне разделял возмущение Ворона – в его душе от гнева все клокотало. Но и со словами американца он был согласен полностью: политикой должны заниматься лидеры государства, а дело солдата – воевать. Воевать так, чтобы враг навсегда запомнил, что на земле независимой Грузии делать ему нечего!

– До тоннеля осталось километров двадцать пять, – сказал Котэ. – Если идти по горам, то все тридцать, если не больше.

«По альпинистскому коэффициенту километр по горам приравнивается к четырем по равнине, – вспомнил Арчил. – С грузом за час будем проходить километра полтора. Это в лучшем случае. Значит, доберемся до Рокского тоннеля только послезавтра…»

Похоже, аналогичные подсчеты провели и остальные.

– Какого хрена тянули? – зло произнес Гия. – Кто мешал подобраться к этому чертову тоннелю еще до начала наступления?

– Заткнись! – оборвал его Ворон. – Не хуже меня знаешь, что приказы начальства не обсуждаются. Думай лучше о том, как добраться до места и взорвать этот поганый тоннель к дьяволу.

– А о нас кто подумает? – не унимался Гия.

– Это твоя работа, парень, – негромко сказал американец, с любопытством наблюдавший за разгорающимся спором. – За нее тебе платят. Условия изменились, изменятся и условия оплаты. Только и всего. Еще аргументы нужны?

Гия недовольно пробурчал что-то, но лезть на рожон не стал.

– Будем считать, что пар выпущен, – усмехнулся Босс. – Вставайте! Мы с Вороном пойдем в авангарде, остальные несут груз. Не отставать, не растягиваться.

Они обошли место так и не затихавшей перестрелки и углубились в горы. Американец старался не слишком удаляться от трассы, но это не всегда получалось. Группа шла ломаным зигзагом – путь избирали исходя из условий местности. Да, это не был специально подготовленный маршрут, их поход даже отдаленно не напоминал туристическую прогулку…

Пот заливал Арчилу лицо, он вытирал его локтем, внимательно разглядывая камни под ногами – не дай Бог сделать неверный шаг. В их условиях любой пустяк может стать роковым. Подвернешь ногу и не сможешь идти. Что тогда делать остальным? Как тащить не только тяжеленный груз, но и недотепу-соратника? Нет, он не имеет права подвести ни Босса, ни Ворона, ни Котэ с Гией, ни неведомого командира, доверившегося ему, ни Гочу Беруашвили, который сумел убедить начальство в его, Арчила, надежности. Вперед шаг за шагом – другого пути к Победе нет…

– Слишком близко к дороге. Опасно… – услышал он голос Ворона.

– А что делать? – американец зло смотрел на скалистый выступ, преградивший им путь. – Если обходить его, уклоняясь в горы, потеряем уйму времени – посмотри на карту.

– Так-то оно так. Но… Впрочем, согласен, – сдался Ворон. – Больше вариантов нет.

Он посмотрел на спецназовцев, сгибавшихся под рюкзаками, и приказал:

– Глядите в оба.

Американец скользнул вниз по склону, За ним последовал Ворон. Следующей была очередь Котэ, но он посмотрел на напряженное лицо Арчила, слегка усмехнулся и мотнул головой – иди, мол.

Гегечкори благодарно кивнул и начал осторожно спускаться. Он не оглядывался – сзади идут опытные люди, за тыл можно не волноваться. Вот уже нависли над головой каменные глыбы, еще немного и можно будет повернуть. Теперь снова в гору, подальше от закрытой деревьями и кустарником, но такой опасной трассы. Что там? Может по дороге движутся разбитые войска сепаратистов? Или их давно отогнали, и группа напрасно прячется и теряет время в этих нехоженых местах? Э-э, смотри-ка, а ведь впереди вьется едва заметная тропка! Значит, и здесь бывают люди…

Размышления его прервал оглушительный хлопок. Мина разорвалась метрах в ста, но Арчилу показалось, что он наступил прямо на него, что земля раздается под ногами, и он летит в бездонную пропасть.

Упал Гегечкори неудачно. Голова и плечи попали в промоину, рюкзак съехал на затылок, придавил лицо к земле, не давал подняться. Арчил был цел и невредим – это он понял сразу, но страх не отпускал, не позволял оторваться от земли.

«А ведь в рюкзаке взрывчатка, – мелькнула мысль. – Если что…»

Додумать Гегечкори не успел.

– Вставай! – сильные руки Ворона помогли ему подняться. – Все о'кей?

– Да… – кивнул Арчил.

– Остальные где?

– Не знаю. Я первым шел.

Ворон выругался, потом подтолкнул Арчила в спину:

– Иди.

Через сотню метров Гегечкори встретил американца.

– Что? – спросил тот.

Арчил путано объяснил.

– Ладно, отдыхай, – и Босс принялся напряженно вглядываться в заросли, окружающие ложбинку, в которой они оказались.

Ворон появился минут через двадцать. За его спиной висел рюкзак Котэ.

– Погибли?.. – испуганно спросил Арчил. Во рту его внезапно пересохло.

Ворон зло сплюнул, но все же снизошел до ответа:

– Хуже…

Он повернулся к американцу и пояснил:

– Сбежали, сволочи! Можно попробовать их догнать, но это так… – он неопределенно повертел в воздухе рукой. – Рюкзаки побросали в расщелину. Этот я достал, второй – не смог. Нужно вместе попробовать.

Босс угрюмо и, как показалось Арчилу, без особой охоты кивнул. Они приказали Гегечкори не двигаться с места и ушли.

Ошарашенный неожиданным известием Арчил долго не мог придти в себя. Гия и Котэ сбежали! Предали Родину, предали Ворона, вместе с которым прошли и Косово, и Ирак (сами же рассказывали!). Как они могли?

Он беспомощно оглянулся. Ничто не напоминало здесь о войне. Чуть шевелились листья деревьев, какая-то пичуга настойчиво выводила свои незатейливые рулады. Как прекрасна родная земля, его земля! Неужели сюда придут оккупанты и сепаратисты? Они будут торжествовать, а Арчилу, Ворону, тысячам других людей придется уйти, унося с собой позор поражения… Нет, этого не будет!

Гегечкори с ненавистью посмотрел на север. Где-то там ненавистный Рокский тоннель. Через него русский медведь давно просунул свои когти, а сейчас, в эти минуты протискивает свое огромное тело. А еще говорят, что верблюда не протащишь в игольное ушко… Эх! Давно нужно было взорвать этот проклятый тоннель. Без поддержки русских сепаратисты быстро поймут всю неправоту своих притязаний и прижмут хвост, как трусливые собаки. Ну, нет! Не все еще кончено! Арчил дойдет до цели. Ползти на локтях будет, скалы грызть, но увидит, как взовьются к небесам клубы дыма и навсегда захлопнется жадная пасть Рокского тоннеля. А потом придет Победа, и Гегечкори вернется домой. Он войдет в университетскую аудиторию, и однокурсники будут смотреть на него, как на человека, разорвавшего пасть дьяволу. Так будет, Гоча был прав!..

Ворон и Босс вернулись с пустыми руками.

– Не смогли достать, – пояснил американец, заметив вопросительный взгляд Арчила. – И рации у нас больше нет. Ну что ж… Пора.

Он, не оглядываясь, пошел вперед. Гегечкори и Ворон, взваливший на плечи рюкзак Котэ, последовали за ним.

22. Комов

– Пятьдесят восьмая армия на подходе, – успокаивал всех генерал.

Он ходил в разведку. С ним, помимо российских миротворцев, увязались и югоосетинские. Они повсюду следовали за генералом, как цыплята за курицей. Генерал тащил в руке гранатомет, похожий на обычный тубус, в котором носят чертежи, только выкрашенный не в черный, а в защитные цвета. В горловине тубуса витал едкий дым, как будто еще несколько секунд назад он был местом обитания сказочного джинна. Генерал берег его на самый крайний случай и не загадывал желания, потому что этот джинн мог выполнить всего одно, а не три, как полагается в сказках. Но несколько минут назад генерал выпустил джинна на свободу и отправил его разбираться с грузинским танком, который подобрался к штабу миротворцев и нагло наводил на него орудие. Танк сразу осел и опустил дуло к земле. Снаряды в нем еще не сдетонировали, но он сильно коптил. Дым поднимался высоко в небеса.

Грузины, похоже, надеялись, что русские миротворцы будут сидеть на своей базе тихо, как мыши. На что, по мнению тбилисских стратегов, могла рассчитывать эта слабосильная команда? Сами же русские говорят: «Против лома нет приема». Этот подбитый танк доказывал совершенно обратное.

Слова о подходе подкрепления вселили во всех надежду, но к вечеру никто так и не пришел. Зато грузины пошли на штурм.

Журналисты опять укрылись в убежище. С улицы доносились близкие взрывы и не прекращающаяся стрельба. Внезапно в дверях возник югоосетинский миротворец. Он оглядел всех шальным взглядом, а потом выдохнул.

– У нас автоматы лишние есть! Кто-нибудь возьмет?

Черт возьми, совсем с ума сошел мужик? Штатские ни при каких обстоятельствах не должны принимать участие в боевых действиях. На них нет формы. Если они взяли в руки оружие, на них не распространяются никакие конвенции, их вполне можно приравнять к бандитам. И откуда лишние автоматы взялись? От убитых миротворцев или отбили у грузин во время вылазки?

В глазах миротворца светилось отчаяние.

– Что там хоть происходит? Мы вообще ничего не знаем, – произнес кто-то.

– Казарму они подожгли. Метров пятьсот осталось. Пока мы их остановили, – бросил осетин. По-русски он говорил с акцентом, к тому же второпях, и половины сказанного разобрать было невозможно.

Не дождавшись от ошеломленных людей ответа, миротворец убежал.

– Паскудное, мужики, ощущение… – обронил кто-то из угла.

– Как же это так? Автомат взять? – послышалось справа от Сергея. – Я вообще пацифист, в армию из-за этого не пошел, альтернативную службу проходил.

– И насколько далеко распространяется ваш пацифизм? – серьезно поинтересовался плотный седоватый журналист, сидевший у стены.

– Черт его знает… – прозвучало в ответ. – Раньше был уверен, что ни при каких обстоятельствах оружие в руки не возьму, а теперь… Достали, уже честно говоря, эти гребаные демократы в кавычках!

Женька зло заворочался, словно потревоженный в берлоге медведь, но ничего не сказал.

Комов в армии тоже не служил, в университете была военная кафедра, куда он ходил на третьем и четвертом курсах раз в неделю. Потом их отправили на месяц на сборы, где выдали форму с курсантскими погонами, после чего присвоили всем звания лейтенантов запаса. Он, наверное, и сейчас все еще был лейтенантом, хотя в его-то годы некоторые уже становятся генералами. Но автомат Калашникова Сергей знал хорошо, мог в случае чего разобрать и собрать его.

Грузинские военные на парадах гордо сжимали в руках американские автоматические винтовки, но все это была показуха для заокеанских спонсоров, в полевых условиях они старались заменить эту американскую дрянь на «АК». Лучше автомата в мире не было…

Разное в жизни Комова случалось. Однажды даже с жизнью уже попрощался. Дело было в Афганистане. Ночью машину, в которой ехала их группа, остановили бородатые ребята в пуштунках и с автоматами в руках. Наличных в американской валюте тогда у Сергея было столько, что за эти деньги на тот свет отправили бы кого угодно. И спрятать их было некуда. Моджахеды видели, что в машине сидят не местные, а какие-то пришлые, значит, есть чем поживиться – с пустыми руками никто в их страну не приезжает. Но тогда Комову повезло. Что местный проводник наплел бородатым ребятам, осталось загадкой, но они пропустили машину, так и не осмотрев ее.

Но оттого, что в жизни случалось всякое, перспектива попасть в плен вовсе не выглядела привлекательной. Сергей представил, как будет выходить из убежища, держа руки на затылке, под дулами автоматов и поежился. Но и это произойдет в том случае, если грузины, подойдя к убежищу, не забросают его прежде гранатами и только потом начнут разбираться, кто там находился и остался ли кто в живых. Их ведь американцы учили, а те всегда сначала стреляли – неважно по кому: афганскому кишлаку с мирными жителями или по нарушителям дорожного движения. Главное – выхватить красивым, подсмотренным в голливудской постановке жестом оружие и нажать на курок. Подумать можно и потом.

Комов огляделся. Похожие мысли читались на многих лицах.

Телефоны теперь работали, похоже, в убежище установили какую-то ретранслирующую аппаратуру. Украинец с телеканала «Юпитер» что-то кричал в трубку. Говорил он по-русски. В этом ничего удивительного не было. Сергей помнил, как, подготавливая свой сюжет, сидел в ньюс-руме одного из украинских телеканалов. Канал вещал в ту пору и на русском, и на украинском, поэтому всем приходилось делать двойную работу – писать тексты в двух экземплярах. Сперва – на русском, потом со словарем их переводили на «ридну мову». Комов невольно улыбнулся, вспомнив, как один из корреспондентов оторвался от словаря, окинул комнату мутным взором и вопросил: «Кто-нибудь знает, как по-украински будет…» Сергей уже не помнил, какое слово просил перевести бедолага-корреспондент, но ответом ему все равно была тишина.

Украинец сопровождал свои слова яркими жестами, размахивал руками, точно дирижировал своей речью, потом замолчал надолго, на лице его появилось непонимающее выражение.

– Я не перевозбудился! – заорал он наконец. – Тут все обстоит именно так, как я говорю!

Ему еще что-то сказали, потом разговор прекратился.

Украинец зло огляделся, наткнулся взглядом на Сергея, заговорил:

– Представляешь, я им рассказываю, что тут происходит, а они говорят, что я перевозбудился, что мне надо успокоиться, а им нужен другой репортаж!

– Что в Багдаде все спокойно? – спросил Комов.

– Типа того.

– Ты, небось, сказал, что грузины напали на миротворцев, обстреливают Цхинвал и все такое?

– Ага, а они мне говорят, что у них другая версия – Россия напала на Грузию! И я должен придерживаться официальной точки зрения.

В информационной войне, которая должна была уже развернуться по всему миру, такие действия вполне ожидаемы. Ющенко дружил с Саакашвили, всячески его поддерживал, да и к власти пришел тоже на американские деньги. Он был братом-близнецом Саакашвили, хотя внешне и не походил на грузинского президента. Несмотря на разные физиономии, их суть была одинакова – оба являлись не людьми, а хорошо проплачиваемыми зомби, с азартом выполняющими чужие приказы и появившимися из пробирки для клонирования политических марионеток.

– Как мне придерживаться официальной версии? Я не писатель-фантаст! – тем временем распалялся украинец.

– Не бери в голову, – посоветовал Сергей. – Они что прям-таки настаивают, чтобы ты сделал другой репортаж?

– Да!

– Отключи на время телефон, скажешь, что разрядился или не принимал.

– Не могу… На самом то деле, они знают, что здесь происходит, хотят меня вытащить, выходят на контакты с кем-то из правительства, чуть ли не с премьером, или с министром обороны. Те обещают связаться с грузинским руководством, сообщить о том, что в убежище у миротворцев находятся граждане Украины. Грузины должны дать нам возможность отсюда выйти, а затем – эвакуировать в безопасное место.

Говорил он громко. Его слышали уже многие.

– Ну да. Вы же с грузинами союзники, – протянул кто-то зло. – Вместе в НАТО лезете.

– Я лично никуда не лезу, – огрызнулся украинец, но замолчал, стал поглядывать на свой телефон, ждать, когда тот оживет, по сторонам уже не смотрел, видимо не хотелось ему встречать враждебные взгляды.

Его телефон зазвонил минут через тридцать.

– Так… – объявил украинец, выслушав, что ему говорили, и внимательно оглядел собратьев по профессии. – Мои договорились с грузинами, и они дают коридор. Надо выйти с белым флагом, тогда стрелять не будут. Кто со мной пойдет? Решайте.

Предложение было очень заманчивым – реальная возможность уйти от опасности. Было над чем задуматься, но по местам все расставил злой голос с ужасным акцентом:

– Русские не сдаются!

Это был стрингер одной из газет, с фамилией не то Бероев, не то Гедоев, и такой внешностью, что в Москве его через каждые пятьдесят метров останавливали бы милиционеры – проверить документы.

– Ты поговори с миротворцами. Тут дети и женщины есть, может их выведешь, – миролюбиво посоветовал кто-то украинцу.

– Хорошо, – кивнул тот и ушел.

Никто за ним не последовал.

Через какое-то время стрельба прекратилась. Прошел слух, что нападавшие дают желающим возможность сдаться. Думать об этом не хотелось. А может, все-таки выйти? В конце-концов, они – не военные. И всего через несколько минут все закончится…

Сергей покосился на оператора. Женька сидел, плотно сжав губы, и зло смотрел в потолок.

Выйти можно, но… Как потом смотреть в зеркало? Пожалуй, противно будет рассматривать свою физиономию… Значит, опять надо готовиться к неизвестности, к тому, что обстрел вот-вот возобновится.

Находиться в убежище было все труднее и труднее. Клаустрофобией Сергей не страдал, но уже начинал ощущать симптомы этой болезни. Он слышал, что подхватить ее очень просто, к примеру, в метро, когда поезд с тесно прижатыми другу к другу людьми, остановится посреди перегона. Что уж говорить о душном подземелье, которое, не ровен час, после очередного обстрела завалит всех его обитателей?

Выстрелов не было десять минут, двадцать, полчаса…

В то, что грузины прекратили обстрел до тех пор, пока сдавшиеся не доберутся до Тбилиси, не верилось. Может, это просто хитрость – заставить поверить, что опасности никакой нет, чтобы люди выбрались из убежища, а там притаившиеся охотники перестреляют всех, точно в тире?

На пороге убежища появился миротворец. Все ждали его слов, как, наверное, будут ждать представшие перед последним судом: кому – на небеса, кому – под землю.

– Скоро обстреливать начнут, – сказал миротворец. – Танки на прямую наводку выводят.

Сергей почувствовал невыносимую усталость. Но и оставаться на месте он больше не мог. Поднялся на ноги и поплелся к выходу.

23. Олег

Ополченцы отдыхали. Полчаса назад они напоролись на отряд грузин и потеряли в скоротечной перестрелке одного человека. Отряду удалось оторваться от наседающих преследователей и уйти. Теперь бойцы приходили в себя.

Появился Ревазов. Он торопился, лицо его светилось радостью. Командир словно помолодел. Встретив вопросительные взгляды ополченцев, он широко улыбнулся и выдохнул:

– Россия вступила в войну! К Цхинвалу идут части пятьдесят восьмой армии.

– Это правда? – Олег рывком вскочил на ноги.

– Конечно! Президент Медведев сказал, что не допустит геноцида нашего народа. Да что с тобой?

– Ничего… – Светлов с трудом выталкивал слова из горла. – Наконец-то! Знаешь, – он посмотрел на Ревазова, – первый раз чуть ли не за двадцать лет мне не стыдно за свою страну…

Хасан Николаевич понимающе посмотрел на него, едва заметно кивнул.

– Мы должны продержаться и не дать грузинам разрушить город. Должны! Но сейчас перед нашим отрядом поставлена важная задача, – командир развернул карту, отчеркнул ногтем какое-то место на ней. – Нужно пробраться сюда, – он посмотрел на Олега и пояснил: – Это грузинское село. Недалеко отсюда. Людей непризывного возраста там не осталось, грузины их вывезли. Они постоянно тревожили нас оттуда, но в последние часы что-то затихли.

– Может, пакость какую готовят? – предположил один из ополченцев.

– Это нам и предстоит узнать, – сказал Ревазов.

Они осторожно продвигались по разрушенной улице. Кто и когда ее успел раздолбить, Олег не знал. От дома, стоявшего слева, осталась только одна стена. Стекла из окон вылетели, ветер развевал запыленные шторы. Дикость, комнаты уже нет, а гардины по-прежнему висят…

В деревне было тихо. Ополченцы давно прошли ее окраину и теперь приближались к центральной части селения. Никого… Вывернула откуда-то кудлатая дворняга, уселась посреди дороги, энергично почесалась и вновь потрусила по своим собачьим делам.

Впереди открытое место, с флангов их там ничто не будет прикрывать… Но идти нужно, приказано добраться до противоположного конца села, название которого Светлов так и не удосужился узнать.

Автоматы ударили сразу с двух сторон. Ополченец, шедший чуть впереди Олега, согнулся пополам и ткнулся лицом в землю. Что-то выкрикнул Ревазов, что именно – Светлов не расслышал. Но и так было понятно, что нужно отходить – слишком хорошую мишень представляла из себя их группа.

В развалинах не укрыться, там попросту негде спрятаться. Значит… Олег перебежал дорогу, проскочил в полуоткрытые ворота и скользнул за угол покосившегося сарая. В этот момент словно раскаленная плеть стегнула его ногу ниже колена. Брючина быстро потемнела от крови. Зацепили!

Светлов затравленно осмотрелся. Выход один – постараться укрыться в доме. Для этого нужно перебежать двор (слава Богу, он совсем маленький) и подняться на крыльцо. Пустяк – для здорового человека.

Сильно припадая на раненую ногу, он кое-как доковылял до крыльца, но зацепился за ступеньку и упал. Вставать времени не было. Олег подтянулся на руках, перетаскивая ставшее непослушным тело. Еще! Еще немного… Ну! Вдруг он почувствовал, что кто-то тянет его за шиворот. Совсем слабо, но настойчиво. Светлов поднял глаза и увидел старушку, одетую в длинное черное платье. Изо всех сил она пыталась помочь раненому. Олег рванулся, почувствовал, что проклятое крыльцо осталось позади, но в этот момент страшная боль пронзила его тело, и он потерял сознание.

24. Эйнар

Третья цель появилась только под вечер. Это был мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати. Он целеустремленно мчался куда-то. Куда, Эйнар, естественно, не знал, да и не стремился узнать. Предположим, стервец несет срочное донесение врагу.

Мальчишку он снял влет, но немного напортачил. Пуля сбила пацана с ног, однако он остался жив и упорно пытался отползти к стене дома, все более и более оказываясь на виду. Похоже, ничего уже не соображал. Пришлось истратить на него второй патрон.

Занеся мальчишку в свой «охотничий реестр», Эйнар долго недовольно покачивал головой. Пижонство во время работы недопустимо! Пусть никто не видел его небрежности, но себя-то не обманешь…

Солнце быстро клонилось к западу. Скоро стемнеет. Можно, конечно, использовать прицел для ночной стрельбы, но стоит ли это делать? Вообще-то довольно странно, что этот квартал оказался таким безлюдным. От бомбежки он пострадал изрядно, но немало домов уцелело. Где же их хозяева? Успели удрать из города до того, как грузины начали реализовывать замысел «Чистого поля»? Или просто боятся высунуть нос на улицу? Это хорошо, такая задача и поставлена перед Эйнаром. Сидите, голубчики, в своих норах сидите. Скоро грузины займутся зачисткой улиц и разберутся с каждым, кто этого заслужил. А ему пора уходить. На этой башне он провел достаточно много времени, дальше оставаться здесь опасно. Нужно дождаться ночи и под ее покровом сменить позицию. Есть несколько вариантов, куда перебазироваться. Следует спокойно подумать и выбрать лучший. А на сегодня хватит. Честно говоря, все сложилось удачно. Этот день прожит не зря. Совсем не зря!

25. Алан Сенакоев

Кузя объявился под вечер, когда Алан уже и ждать его перестал. Набуровил в стакан водки, неспешно выцедил ее через зубы. Удовлетворенно вздохнул и хлопнулся на лежанку.

– Ты где был? – осведомился Алан.

Он весь день сиднем просидел в подвале, не рискуя высовываться наружу. Делать было нечего, и от скуки Сенакоев то и дело прикладывался к бутылке, в результате язык его заметно заплетался.

– В еврейский квартал мотался, – пояснил Кузя. – Устал, как собака.

– И что там?

– Хреново, – пояснил Какишев. – Разбомбили сильно.

– Нам-то что? – не понял Алан.

Кузя повернулся на бок, долго рассматривал подельника, потом сообщил:

– Дурак ты все-таки.

Пояснять, почему пришел к такому умозаключению, не стал, зато неожиданно спросил:

– Слушай, а Санакоев, которого грузины президентом Южной Осетии называют, тебе случаем не родственник?

– Нет, – пьяно мотнул головой Алан. – У нас с ним фамилии на одну букву отличаются.

– Всего одна буква, – объявил Какишев, – а какая разница! Тот мужик при деле, крутит бабками, рожа в телевизор не входит, а этот…

– Ну ты не очень-то… – позволил себе обидеться Сенакоев.

– Что, что? – взгляд Кузи налился свинцом.

– Я что… Я ничего… – испугался Алан. – Что ты, ей богу…

– Дать бы тебе в морду, – мечтательно произнес Какишев. – Заслужил, ей бо, давно заслужил… Только вставать неохота. Возишься с ним, возишься, да все без толку!.. Ладно, слушай. В еврейский квартал нет смысла соваться. Одних там побомбило, другие по развалинам лазят. Незаметно не проберешься, спокойно не поработаешь. Придется нам с тобой, друган, какое-нибудь грузинское село навестить.

– Зачем? – тупо спросил Сенакоев.

– Достал… – неизвестно кому пожаловался Кузя. – Слушай, кретин, о том, что грузины еще неделю назад вывезли оттуда баб и стариков, ты знаешь?

– Да, – признался Алан.

– Отлично! А мужиков они всех повооружали и погнали на войну. Поначалу они стреляли в своих соседей-осетин, а сейчас эти вояки готовятся драпать от русских. Значит, дома их будут стоять без хозяев, что очень хорошо. Я ведь не поленился посмотреть, как грузинки уезжали. Почти что с пустыми руками, хотели, наверное, скоренько вернуться. У мужиков их времени на сборы и вовсе не будет. Выходит, хаты там стоят пустые и при этом полные добра. Сам Бог велит проверить, что эти сквалыги успели накопить… Вот этим мы с тобой завтра и займемся. А теперь еще по стакашку – и спать!

26. Сергей Комов

Нужно было принимать какое-то решение, причем очень быстро, ведь времени на раздумье никто не даст. Выходило, что они с Женькой оказались в одном из самых опасных мест в городе. Нужно было его покинуть. Но как? Не пойдешь же по ночным улицам с камерой и оборудованием наперевес. Ночью боевые действия могли затихнуть, но жители наверняка сидят по подвалам, а те, кто оказывается на улицах, в лучшем случае вызовут подозрение. В худшем же – по ним откроют огонь, не спрашивая, кто идет. Причем, расстрелять подозрительных ночных гуляк в равной степени могут и грузинские военные и югоосетинские миротворцы.

– Че-ерт… – протянул сквозь зубы Сергей.

Он вытащил из кармана телефон, нашел номер Хасана, и долго смотрел на него раздумывая, звонить или нет. Своей просьбой он поставит Ревазова в очень трудное положение. Кому хочется лишний раз рисковать? А может Хасан давно уехал? Но он оставался последней надеждой Комова.

Ревазов не брал трубку очень долго. Сергей держал телефон не возле уха, а в руках – смотрел, как на экране отсчитывается время вызова. Две минуты истекали, потом вызов сам собой отключится. Комов не стал бы перезванивать.

– Да? – наконец услышал он голос Хасана.

– Рад тебя слышать, – сказал Сергей. Сердце его сильно колотилось. – С тобой все в порядке?

– Если можно так сказать… Ты еще в штабе?

– Да. А ты уехал из города?

– Нет.

– Мне очень нужна твоя помощь.

– Я тебя слушаю.

– Если не сможешь помочь, то без обид, понимаю, что прошу слишком много.

– Говори.

– Ты не мог бы вывезти нас отсюда? Понимаешь, мне не к кому больше обратиться…

– Хорошо, – Хасан что-то прикинул. – Я постараюсь быть минут через двадцать, но точно не обещаю. Дороги стали небезопасными. Постреливают. Я тебя наберу.

– Буду ждать…

Время опять тянулось очень медленно, стрелки часов словно не хотели передвигаться… Многие обзвонили своих друзей, вызвали машины. Миротворцы ничем не могли помочь, если бы они выделили что-нибудь из своего арсенала, то эти машины, выкрашенные в защитные цвета, тут же стали бы мишенями. Лучше в них не ездить.

Грузин предупредили, что журналисты собираются покинуть штаб. Те на сообщение никак не отреагировали. Оставалось гадать: перестреляют они отъезжающих, как куропаток, или предпочтут не связываться с кланом масс-медиа. Во избежание лишнего шума, так сказать…

– Бронежилеты с собой забирайте, – напутствовали уезжающих миротворцы. – Наверняка пригодятся, а отдадите потом, при случае, когда все закончится.

Комов позвонил домой, решив, что такая возможность может представиться не скоро. Было уже поздно, жена наверняка легла спать, но телефон она держала где-то рядышком с подушкой и взяла его почти тут же.

– Привет, Тань, – сказал Сергей, чуть прикрывая трубку ладонью, а то вдруг жена расслышит дальние взрывы и начнет беспокоиться. – Вот решил пожелать тебе спокойной ночи.

– Как у тебя? – спросила Татьяна испуганно. – Я весь вечер телевизор смотрю.

– Да все нормально, не беспокойся, – Комов, как мог, пытался ее успокоить. – Дышу свежим воздухом. Сейчас тоже спать поедем.

Он не хотел ей ничего рассказывать, да и не успел бы.

– Когда вернешься?

– Не знаю. Думаю, что скоро, дней через пять. Потерпишь?

– Потерплю. Возвращайся скорее.

– Постараюсь. Все, целую тебя.

Миротворцы снабдили всех пластиковыми коробками с пайками, дали по три-четыре на каждого. Их сложили в пакеты. Оказалось, что у многих они из московских магазинов, и со стороны казалось, что журналисты только что отоварились в супермаркете. Местные магазины либо закрыты, либо разбиты, работать они еще долго не будут, продуктами не разживешься. Не пойдешь ведь втихаря, пока никто не видит, взламывать закрытые торговые точки. С мародерами разговор короткий…

– Я здесь, – услышал Сергей голос Хасана в трубке.

– Ты как метеор…

От сердца отлегло. Рано, конечно, ликовать, но хоть какая-то надежда появилась. Хрупкая, правда, как воздушные замки, но все же…

Хасан объяснил, как его найти.

Он сидел в машине с выключенными фарами, но с работающим двигателем. Комов заметил пробоину на заднем крыле «девятки» – отверстие от пули, совсем свежее, вчера этой отметины не было. Похоже, Хасан получил ее несколько минут назад. Могли угодить в бак с топливом, тогда на небесах поймешь только, что в машину попали.

– Рад тебя видеть! – сказал Сергей, подбегая к «жигуленку». Эти слова даже близко не могли передать то, что он думал.

Хасан, завидев его и Женьку, вышел из машины, открыл багажник, куда они побросали аппаратуру. Сергей заметил на руке у друга кровоточащую царапину. Но спрашивать, где Хасан ее получил, не стал.

– Никого с собой не берете? – спросил Ревазов.

– Нет, – помотал головой Сергей. – Ребята свои каналы используют.

– Тогда погнали, – сказал Хасан.

Словечко это он подцепил, общаясь с российскими журналистами. Прежде, всеми уважаемый учитель никогда не позволил бы себе сказать нечто подобное.

– Ох! – сказал Беляш, попробовав сесть в машину.

Из салона на него глядела собака. Она не скалилась, не рычала, просто доверчиво смотрела на людей.

– Откуда ты взялась? – спросил у нее Ревазов. – Ну, уходи же. Мест нет.

Он открыл пошире дверь, но собака выходить не собиралась, только переместилась с водительского кресла на пассажирское.

– Долго я тебя буду уговаривать? – рассердился Хасан (собак он любил). – Марш отсюда!

– Что там? – спросил Сергей. Он не видел, что случилось, – как раз обходил машину. Дернул дверцу и удивленно уставился на неожиданного пассажира.

Собака, видя, что ее обошли с тыла, заволновалась, прыгнула вниз, прижалась к сиденью.

– Черт с ней, пусть сидит, – предложил Женька. – А то замучаемся ее вытаскивать. Она ж слов не понимает. Если боишься, садись со мной на заднее сиденье.

– Нет уж, – отмахнулся Сергей. – Лучше с барбосом.

– Как хочешь, – равнодушно согласился Беляш.

Сергей сел осторожно, вытянув ноги, но собака появление человека как угрозу не расценила и кусаться не собиралась. Кресло было порвано, наружу вылез кусок поролона, а под собой Сергей ощущал что-то жесткое.

Ревазов заметил, как он вертится, пытаясь принять удобное положение, и пояснил:

– Извини, не успел вытащить оттуда железяку одну, – помолчал и добавил: – Удачно она так залетела, сбоку, в открытое окно, ничего, кроме кресла не повредила.

– Ну, ты даешь… – сказал Сергей.

Ему стало понятно, откуда у Хасана царапина.

Ревазов ехал медленно. Фар не зажигал – автомобиль с зажженными фарами виден издалека.

– Ты почему из города не уехал? – спросил Комов.

– Не успел… – усмехнулся Хасан.

«Из-за меня все», – виновато подумал Сергей. Если бы он сразу, как только они приехали в штаб миротворцев, позвонил Хасану и сказал, чтобы тот уезжал из Цхинвала, был бы Ревазов уже в Северной Осетии. Но кто бы тогда им помог?

Город тонул в кромешной тьме. Линии электропередач пострадали в первые же минуты обстрела. Многие высоковольтные мачты упали, одни – на дорогу, другие – на дома, проломив крыши. Так проламывают их деревья, заваленные ураганом. В окнах – ни огонька, все сидели в темноте, даже если у них и были запасы свечей или керосиновые лампы. Огонь привлекает ночью не только комаров и прочих малоприятных насекомых. Он влечет куда более опасных хищников. Например, людей. Отсветы были видны только над неугасшими пожарищами. Тянуло гарью.

Цхинвал преобразился. Не так сильно, как менялись немецкие города после налетов союзнической авиации, после тысяч тонн бомб, сброшенных на мирных жителей, но… Почерк был один, хотя и в меньших масштабах. Американцы и их ученики в совершенстве освоили лишь один вид обстрела – ковровые бомбардировки.

Некоторые из домов почти полностью разрушились и теперь представляли из себя бесформенные кучи кирпичей, камней, обгоревших досок, другие осыпались частично, разбросав вдоль улицы камни, из которых были сложены. Местами завалы полностью перегораживали проезжую часть, они походили на баррикады, которые нагородили для обороны от атакующего врага. Машину эти «заслоны» остановят, но на танке и через еще не разрушенный дом проедешь без труда…

– Из города вам сейчас не выбраться, – сказал Хасан. – Не знаю, когда сможете.

– А что говорят-то? Где подкрепление? Рокский тоннель взорвали?

– Не так быстро… Тоннель – не взорвали. Российские танки через него идут. Сейчас они в Джаве. Туда бы доехать, но сейчас – не получится. А в городе русские завтра должны быть. Я так думаю.

– Будем надеяться, – сказал Сергей. – Значит, надо пересидеть ночь… Вот только где? Хоть останавливай машину и в подвал первый попавшийся забивайся. Я не понял, город-то грузины, захватили?

– Есть еще незанятые места. Туда вас и отвезу сейчас. В подвале у моих знакомых пересидите.

– Жизнь налаживается, – подал голос Беляш. – Перейдем на подпольное положение. Продукты у нас есть, – он пояснил для Ревазова: – Миротворцы снабдили. Хватит на неделю. Кстати, давай мы тебе часть пайков отдадим, нам ведь столько не надо.

– Спасибо, не откажусь, – кивнул Хасан.

Комов пробовал осмотреться, но почти ничего не видел. На одном из уличных пересечений он разглядел что-то темное, застывшее, с опущенным вниз хоботом. Подводники в любую погоду умеют определять по силуэту не только классификацию корабля, но и его название. У них имеются специальные таблицы, которые изображают суда в зависимости от угла осмотра. У Сергея специальных навыков не было, он понял лишь, что увидел подбитый танк, но какой именно – не знал.

Собака сидела тихо. Комов вспоминал о ней только когда под колени осторожно толкалось что-то мягкое.

Похоже, Хасан неплохо ориентировался в происходящем с городом. Ехали не по самому короткому маршруту, зато ни разу не пришлось останавливаться перед непроходимым нагромождением, разворачиваться и искать объездные пути. Но ландшафт продолжал изменяться, как во время тектонических процессов, только проходили они в миллион раз быстрее, чем в природе. Однажды Сергей скривился, как от звука бормашины, впивающейся в больной зуб – борт «девятки» со скрежетом задел за камень. Из него выступали куски арматуры, он походил на кусок плоти с переломанными и вылезшими наружу костями.

На колдобинах техника, сложенная в багажник, гремела, как монетки в копилке, которую трясут. Тогда Беляш оборачивался на звук и болезненно морщился.

Собаку они выгнали. Остановили машину и приказали ей убираться. Собака не хотела уходить, пришлось подтолкнуть ее ногой. С собой ее брать было нельзя – будет сидеть возле подвала, сразу станет ясно, что там кто-то есть. Они и так вывезли ее из зоны обстрела. Собака бежала за «девяткой» еще несколько кварталов. Машина ехала медленно. Собака могла ее даже обогнать. В темноте светились ее глаза, различался силуэт, потом она куда-то пропала.

Хасан предупредил, что в подвал ведут крутые ступеньки. После того, как удалось избежать стольких опасностей, очень не хотелось свалиться с лестницы и расквасить физиономию, а то и получить травму посущественнее.

Верхние ступеньки с трудом, но можно было разглядеть. Все, что находилось за ними, – тонуло в черноте, будто грунтовые воды залегали здесь слишком высоко и сочились через стенки подвала.

Впереди шел Хасан. Сергей неуверенно сделал первый шаг, затем второй, третий… Он и вправду точно погружался под воду. Приходилось нащупывать дорогу, осторожно опуская ногу в темноту и отыскивая следующую ступеньку.

– Я с гостями, – сказал Хасан кому-то.

– А мы уже испугались. Кто, думаем, в подвал лезет? – ответил невидимка. – Хорошо, что стрелять не начали.

Следующей ступеньки не было. Комов почувствовал под ногами забетонированный пол. Он чуть постоял на месте, надеясь, что глаза наконец-то привыкнут к темноте, – она не была кромешной, слабый свет пробивался через крохотное оконце, находившееся в стене. Сергея толкнули, он не видел кто, но следом шел оператор.

– Извини, – тут же раздался его шепот.

– Бывает, – откликнулся Сергей.

– Русские? – послышался из темноты вопрос невидимки. – Миротворцы?

– Русские, – подтвердил Ревазов. – Но не миротворцы. Журналисты. Принимаете гостей?

– Русским мы всегда рады. К тому же они пришли с тобой, Хасан.

Комов наконец-то начал различать очертания подвала, дальнюю стену, под которой стояла раскладушка. На ней сидели старик и старуха. На полу лежали матрасы и одеяло, стояли две табуретки, керосиновая плитка и несколько кастрюль со сковородками.

– Знакомьтесь, – сказал Хасан, представляя друг другу гостей и хозяев. – Поживут они у вас немного. Сам-то я пойду. Дела есть.

День третий

27. Алан Сенакоев

– Пешком, это долго… – задумчиво произнес Какишев. – Да и не унести на плечах много…

– Ну, нет машин, Кузя, – Алан прижал руки к груди. Он смотрел на подельника чуть не со слезами на глазах. – Совсем нет! Всех, кого мог, обошел. Далеко ведь не пойдешь, в городе грузины шарятся. Все без толку. Одни уехали, других разбомбили.

– А тот драндулет, на котором мы к старухе за орденами ездили? – напомнил Какишев.

– Был я там, – вздохнул Сенакоев. – Хозяева поверили, что по Зарской дороге можно в Россию выехать. Только за угол свернули, навстречу грузинский танк. Три раза выстрелил. Они прямо в «москвичонке» и сгорели, выбраться не смогли.

– Ай-я-яй, – покачал головой Кузя. – Машина, значит, не на ходу?

– Как можно? – не понял Алан. – Говорю же: сгорела, совсем сгорела…

– Ладно, – хлопнул его по плечу Какишев. – Уговорил. Пешком, так пешком.

– Ты знаешь, – неуверенно заговорил Сенакоев, – я слышал, что за мародерство грозили строго наказывать…

– И правильно! – подхватился Какишев. – По другому в военных условиях никак нельзя… Только мы-то тут при чем? Мы честные ополченцы, порядок наводим.

– Как это? – удивился Алан.

– Уф… – вздохнул Кузя. – Ну, послушай. У всех ополченцев форма одинаковая? Не обязательно. Белые повязки на рукаве? Щас сделаем. Удостоверения у них есть? Сомневаюсь. Так чем мы от них отличаемся?

– Они с оружием ходят, – пояснил Сенакоев.

– И у нас кое-что имеется, – подмигнул ему приятель. – Вот, смотри.

Он сунул руку под пиджак и извлек на свет пистолет Макарова. Повертел перед носом Алана, спрятал обратно и пояснил:

– Автоматы тоже найдутся. Когда все поутихнет, продадим. Но тащить их сегодня с собой мне не хочется – лишний вес, а нам и так нагруженными возвращаться придется.

– А если на грузин напоремся? – не унимался Сенакоев. – Может лучше переждать, пока не успокоится все, хоть немного?

– Не хочешь на неприятность нарваться, значит варежку не разевай, – разозлился Кузя. – Чего ждать-то? Русские танки скоро город окружат, местные осетины грузин из него вышибают. Самое время рискнуть.

В селе Кузя не торопился – так опытный рыбак осматривает незнакомый берег, прикидывая, где лучше забросить удочки. Многое нужно учесть: и скорость течения, и возможную глубину, прикинуть, нет ли на дне зловредных коряг, грозящих зацепами, да и устроиться желательно покомфортнее – на одной ноге несколько часов не выстоишь…

Наконец Какишев уверенно показал на добротный двухэтажный дом, окруженный ухоженным садом.

– Сюда.

Он по-хозяйски поднялся на высокое крыльцо и двинул в дверь ногой.

– Открывай!

Никто не ответил. Кузя наклонился, исследовал замочную скважину и сообщил:

– Заперто.

Достал из кармана нож с выбрасывающимся лезвием, долго копался в замке, потом заявил:

– Нужно что-нибудь поосновательнее.

Осмотрел двор и приказал Алану:

– Посмотри в сарае.

Сенакоев мигом исполнил распоряжение и вскоре вернулся с небольшим ломиком в руках. Алану было не по себе, ему все время казалось, что вот-вот из-за угла появятся хозяева дома или нагрянет патруль. Хотелось поскорее оказаться за дверью, укрыться от пусть и незаметных, но очень зорких человеческих глаз.

Кузя с хрустом вонзил жало ломика в косяк.

– Давай!

Они дружно навалились на лом. Дверь хрустнула и отошла в сторону.

– Ну-ка, ну-ка… – дурашливо протянул Какишев, входя в дом. Алан устремился за подельником.

В доме было прохладно, и царил полумрак – плотные шторы преграждали свету доступ в комнаты. Воры огляделись. Мебель добротная, на полу и стенах – ковры, в шкафу слабо искрится хрустальная посуда. К ней и потянулся Алан.

– Сдурел? – остановил его Кузя. – Чай, не советские времена. Люстру еще сними… Погляди лучше одежку. Может, шуба найдется или еще какие меха. Они легкие, и сбагрить их можно легко. Та-ак… А вот это интересно.

Он подошел к висевшим в углу иконам, принялся снимать их и внимательно разглядывать. Через какое-то время объявил:

– Я конечно не специалист, но, по-моему, за вот эти доски можно получить неплохие бабки. А у тебя что?

Сенакоев молча показал на горку старинной серебряной посуды. Кузя осторожно взял высокий длинногорлый кувшин, покрытый искусной насечкой, довольно поцокал языком.

– Неплохо, совсем неплохо!

– Смотри-ка… – позвал его Алан.

Под стопкой постельного белья лежали три толстеньких пачечки: грузинские лари, российские рубли и доллары, все в крупных купюрах.

– В конец обнаглели, – заявил Какишев, отправляя находку во внутренний карман. – Деньги им не нужны… – он удивленно покачал головой.

– Наверное, побоялись их в Тбилиси брать, – предположил Алан. – Мало ли что…

– Это правильно, – одобрил Кузя. – Жулья там наверняка хватает. Не дай Бог, достанутся денежки нечестным людям. А мы о них позаботимся.

Он был доволен результатом «осмотра», весело посмеивался, то и дело радостно потирал руки. Вошел в азарт и Сенакоев.

– Давай еще пару домов проверим, – предложил он.

– Времени много, – с сожалением произнес Кузя. – Два не успеем. Но еще в один обязательно заглянем. Завтра сюда лучше не приходить, хотя и жалко. В этой деревушке есть, чем поживиться. Но мы здесь уже наследили, так что рисковать не будем. Береженого, как известно, и Бог бережет…

– Ничего, сел здесь много, – сказал Алан.

– Эт точно, – согласился Какишев.

28. Сергей

Ночью Комов несколько раз просыпался, прислушивался к дыханию обитателей подвала и к тому, что происходит на улице. В горле было сухо. Он нащупывал бутылку с минералкой, отвинчивал крышку, делал маленький глоток – не пил даже, смачивал губы.

Проснулся оттого, что кто-то возился с плитой. Сергей протер глаза, они все равно слипались, но тратить на умывание воду было непозволительной роскошью. Он смочил подушечки пальцев слюной, точно хотел страничку книги перевернуть, опять потер глаза. Стало видно лучше, а не с радужными разводами вокруг людей, будто он научился различать их ауру.

– Доброе утро, – сказал Сергей. Наружный свет уверенно пробивался через оконце, в подвале посветлело.

Женька еще спал.

– Доброе утро, – тяжело вздохнув, ответил седой мужчина, пытающийся управиться со сковородкой. У него на лице выступила приличных размеров щетина.

Сергей потер тыльной стороной ладони свой подбородок. М-да… Модная двухдневная небритость. Но раздражает.

Волосы мужчины были взлохмачены. Он обрядился в сильно вытянутые на коленках спортивные штаны, клетчатую рубашку и ботинки. Женщина лежала на раскладушке, укутавшись одеялом с головой.

Судя по запаху, старик готовил яичницу. В животе у Сергея заурчало. Он давно ничего не ел. Не до того было.

– Будете завтракать? – точно прочитав мысли Комова, спросил старик.

Быть нахлебником не хотелось, хозяева наверняка не рассчитывали, что к ним кого-то подселят, и взяли продукты только для себя. Да и много ли они могли захватить?

– Спасибо, – сказал Сергей. – У нас тоже есть еда. Даже много.

Он полез в сумку, вытащил два пластиковых чемоданчика с пайком, открыл один из них, протянул старику. Тот кивнул:

– Это в хозяйстве всегда пригодится.

Потом замолчал, прислушался к чему-то. Комов тоже насторожился и почувствовал, что пол и стены чуть дрожат.

– Танки, – сказал старик.

– Может, наши? – предположил Сергей.

– Ох, хорошо бы…

Скоро стало ясно, что они ошиблись…

Чайника не было вовсе, а кружек оказалось всего две. Чай приходилось заваривать прямо в них и пить по очереди.

Старик, как радушный хозяин, предложил вначале кружки гостям, но они тактично отказались. Пока хозяева заваривали для себя чай из пакетиков, Комов распечатал пластиковый чемоданчик, порылся в нем, отыскал вакуумную упаковку с тонко нарезанной колбасой и вскрыл ее.

Бутерброды из галет и колбасы получились невкусными, жевать их было тяжело, а глотать еще труднее. Сергей решил, что поторопился, стоит дождаться своей очереди и позавтракать не в сухомятку, а с чаем. Он пристроил табуретку под окном, встал на нее и заглянул в окошко. Глаза отвыкли от яркого света и тут же заслезились, точно в них попал песок. Сергей несколько раз моргнул и присмотрелся.

По улице, в паре десятков метров от подвала бежал ополченец. Он был весь в высохшей грязи. Волосы ополченца из-за насевшей на них пыли, казались седыми. Вот он полуобернулся, замедлил бег, вскинул автомат и дал короткую очередь. Гильзы выщелкивались из автомата с сухим треском, падали на дорогу, как расколотые орехи. Ополченец вновь обернулся спиной к тем, в кого стрелял и опять побежал. Сделав шага три-четыре, он вдруг стал заваливаться вперед, точно споткнулся о камень, валявшийся под ногами, или кто толкнул его в спину. Выстрела Сергей не слышал и не видел, чтобы в ополченца угодила пуля. Тот выставил вперед руки, но они подогнулись. Ополченец больше не поднялся, даже попыток встать не делал, валялся тряпичной куклой посреди улицы.

Стены подвала дрожали все сильнее. Был слышал близкий рев двигателя. Но, сколько Сергей не крутил головой, видел он лишь маленький кусочек улицы, как будто смотрел в видеокамеру, а у нее сектор обзора поменьше, чем у человеческого глаза. Это была рамка с картиной. Иногда в ней что-то двигалось. Вот в нее вбежал еще один ополченец, остановился перед лежащим телом, забросил за спину свой автомат, а потом и автомат упавшего, нагнулся, обхватил лежащего, попробовал приподнять. Комов видел, как напрягаются его мышцы. Ополченец взвалил тело товарища на плечи и направился к ближайшему дому – тому, что стоял прямо напротив подвала, где прятались журналисты. Сергей напряженно следил за ним, губы непроизвольно выталкивали: «Давай! Ну, давай же! Быстрее…»

Он почувствовал на себе взгляд и обернулся. Оказалось, что Женька разобрал штатив, водрузил на него камеру и навел ее на Сергея. В подвале было темно, их камера и в тени бывало капризничала, а тут картинка и вовсе получится едва различимая, точно все происходит в сумерках, но оператор включать фонарик, прикрепленный поверх камеры, поостерегся. Такой свет заметят и сразу поймут, что в подвале кто-то прячется.

– Зачем тебе это хоум-видео? – разражено отмахнулся Сергей.

– Как зачем? – удивился Беляш. – Фильм потом сделаешь. Пусти, я тоже посмотрю.

Он явно был уверен: то, что творится за пределами подвала, гораздо интереснее, того, что происходит внутри.

– Обойдешься, – сказал Сергей. – Ты ведь просто смотреть не станешь, сразу захочешь камеру включить.

– Ну и что? – обиделся оператор.

– Снять ничего не сможешь и расстроишься. Я о твоем душевном состоянии беспокоюсь. Лучше пока чайку попей.

В сектор обзора въехал танк. Очертания его были знакомы. Их чуть искажали коробки с активной защитой, а внутренности у железной машины могли быть и новыми, привезенными из-за океана. Сергей поймал себя на том, что хотя танк внешне ничем не отличается от тех, что резали на металлолом в конце восьмидесятых, когда власти решили, что надобности в них никакой, все равно он был уже чужим.

Из выхлопной трубы вырвалось едкое черное облако, зависло на секунду, потом ветер отогнал его прочь. Танк двигался рывками, так обычно водят машину те, кто только учатся на права, они жмут то на газ, то на тормоз, то отпускают все педали сразу и тогда машина глохнет.

Когда танк почти выкатился из сектора обзора, Сергей заметил на другой стороне улицы грузинского солдата. Он много раз видел, как они выглядят на фото, но вживую встретил впервые. Солдат вдавливался спиной в стенку здания, но ему мешали серый бронежилет и рюкзак, который делал его горбатым. В руке у солдата был автомат. Грузин держал его дулом вверх. Перемещался он неспешно и внимательно приглядывался, не блеснет ли в окне оптика, не двинется ли там кто-нибудь. Тогда бы вояка тут же пустил в ход свое оружие, в этом сомнения не было. До него было метров пятнадцать, не больше.

Солдат вытащил из нагрудного кармана что-то маленькое, округлое, выдернул зубами чеку, отплюнул ее и бросил гранату в подвал дома, возле которого стоял. Из окошка-амбразуры полыхнуло пламенем, полетел какой-то мусор. Кто-то закричал по-грузински, и Сергей понял, что и по его стороне улицы продвигается солдат, да и вряд ли один. Их много, они закидывают гранатами все подвалы.

«Плохо дело! Ой, как плохо…»

Нетрудно было предсказать, что случится дальше. От этой мысли Комов покрылся холодным потом, оторвался от оконца и ошалелым взглядом посмотрел на друзей по несчастью.

– Что там? – прошептал оператор.

Сергей приложил палец к губам, призывая его замолчать. Он не знал, что делать. Выбраться из подвала, закричать, что они сдаются? Его никто не станет слушать. Грузинский солдат тут же швырнет гранату, для верности сопроводив ее длинной автоматной очередью. Сидеть нужно было тихо, как мышам, которые забрались на кухню в поисках чего-нибудь вкусненького, и нарвались на хозяина квартиры. Хотя какие из этих грузин хозяева? Скорее налетчики, готовые убить всякого, кто мешает им ограбить квартиру. Но мышам разницы нет, им нужно сидеть еще тише, забившись в самый темный уголок. Не дай бог зазвонит сейчас телефон…

Сергей вытащил мобильник. Прием был, зарядки хватило бы еще на два-три дня, если не очень насиловать телефон разговорами. Он снял блокировку, нажал на кнопку отключения. Мобильник задрожал в руке и затих.

Женька молча последовал примеру товарища.

Губы Сергея пересохли (чаю так и не успел напиться!), он провел по ним шершавым, как наждачная бумага, языком и снова прильнул к оконцу.

Осетинский ополченец, спрятавшийся в доме напротив, до этого не подавал признаков жизни, но теперь о себе напомнил. Сергей увидел, как высовывается в окно первого этажа дуло автомата, как на его кончике расцветает огонек, как дрожит он, чуть сотрясаясь от отдачи, и выплевывает то, что было припасено в обойме для «дорогих гостей».

Кто-то громко заорал, вопль перешел в стон. Тут же пули заколотили о стену дома напротив, там что-то упало, а потом грохот выстрелов заглушил все звуки. Комов видел, как испугался солдат, бросивший гранату. Ему ничего не грозило, ополченец никак не мог в него попасть. Но грузин этого не понимал. Солдату показалось, что он совсем беззащитен, что американский бронежилет не спасет, потому что с такого расстояния пуля из автомата Калашникова пробивает его насквозь, как консервную банку.

И тут Сергей услышал: сзади наползает что-то огромное и страшное, как лавина, которую не остановить. Она ломает деревья, выворачивает их с корнем. Старик-хозяин рассказывал, что позади дома находятся сад и огород, а за ними – участок соседей и их дом, фасадом выходящий в проулок. Потом что-то вылетело со двора дома, в котором они прятались, и устремилось через улицу.

Снаряд проломил стену между двумя окнами, взорвался внутри, раскалывая дом, в котором укрылся ополченец, и строение, много лет верно служившее своим хозяевам, стало разваливаться, осыпаться, мгновенно превращаясь в бесформенную кучу камней, над которыми затанцевали ошметки огня.

Взрывной волной солдата-грузина отбросило в сторону, он упал лицом в кусты. Град из камней и осколков забарабанил по мостовой.

На улицу из дворов, что располагались за спиной Сергея, выполз танк, встал напротив разрушенного дома, перегородив улицу своей железной тушей. Похоже, танкисты совершенно не боялись, что кто-то сможет обстрелять их из гранатометов. Наверное, у ополченцев гранатометов просто не было. Танк зачем-то выстрелил еще раз. В стоявшем в отдалении доме распух огромный огненный шар. Он сорвал крышу, подбросил ее на несколько метров вверх. Из проемов вылетели оконные рамы, потом стены медленно осели. Танк резко развернулся, оставляя глубокие выбоины в асфальте, и поехал дальше.

К оглушенному грузину, крадучись и озираясь по сторонам, подошли его подельники, перевернули тело, сняли каску, начали перевязывать бинтами голову пострадавшего.

Сергей отодвинулся от окна. Хотелось верить, что осетинский ополченец увидел танк и успел уйти из обреченного дома. Все равно ему нужно было менять засвеченную позицию. А как же его товарищ? С такой ношей ополченец точно бы не скрылся. Но может, тот уже был мертв? Ополченец втащил в дом тело земляка, чтобы его не раздавили гусеницы грузинских танков. И этот дом стал ему могилой.

Сумел ли уцелеть сам ополченец? Мужественный мужик. Продвижение грузин он замедлил, пусть всего на несколько минут. Да еще и посчитался кое с кем из захватчиков. Удалось ли ему выжить? Он, скорее всего, местный, знает здесь все ходы и выходы. В заборах, наверняка, проделаны дырки, через которые пробирались по своим делам мальчишки…

Сергей уже почти убедил себя, что ополченец спасся, но тут на дом, в подвале которого они укрывались, стало наползать что-то огромное и неповоротливое, кроша стены, как щипцы кусок сахара, вгрызаясь в них и превращая в труху…

29. Эйнар

Эйнар устроился на плоской крыше пятиэтажки, ближе к середине здания. Обзор отсюда был похуже, нежели с торца, зато лестницы, ведущие в подъезды были недалеко, и оставался выбор, какую, в случае опасности, использовать.

Едва рассвело, на перекрестке появились старуха и молоденькая девушка. Наверное, рассчитывали проскочить с утра пораньше. Испуганно озираясь, они устремились к известной только им цели.

Эйнар долго смотрел на упорно ковыляющую старуху. Сидела бы дома, дура дряхлая, так нет же! Чего вот ей нужно? Свое уже отжила, пользы от нее ноль, только небо коптит…

Потом снайперу надоело это зрелище, и он аккуратно всадил пулю старухе в затылок. Она осела мешком и замерла на асфальте. С первого взгляда и не поймешь, что человек лежит, так – куча бесполезного тряпья.

Девушку на какое-то мгновение словно столбняк хватил. Она испуганно прижала кулачок ко рту и уставилась на упавшую старуху. Потом отчаянно закричала, схватила убитую за руку, попыталась поднять…

Эйнар с любопытством рассматривал ее в прицел. Молодая еще, тело крепкое, наверное, не рожала. Лицо девушки ему не понравилось – губы слишком тонкие, нос с заметной горбинкой. Местные женщины вообще красотой не отличаются, молодые – еще куда ни шло, а потом расплываются и теряют всю привлекательность. И эта такой же станет – наплодит кучу нищебродов и будет смотреть на свой выводок с гордостью, точно несушка на цыплят, ожидающих попадания в суп.

Он почувствовал, как мозг захватывает привычная волна ненависти. Эта тварь будет топтать землю, в то время как Ула…

Выстрел прозвучал почти неслышно. Голос девушки оборвался, она упала на труп старухи. Если кто-нибудь следил за происходящим, нос на улицу не высунет. А этих двух запишем в блокнот, нам платят не только за качество, но и за количество…

Эйнара беспокоила какая-то неправильность происходящего в городе. Грузинские военные давно не появлялись в его поле зрения, бронетехника не двигалась по улицам.

Он внимательно осмотрел центральную часть Цхинвали. Далековато до нее, видно неважно, но бросается в глаза то, что дымов от пожарищ стало меньше. Сгорело все к чертовой матери или кто-то пытается погасить огонь? Кто? Не грузины же…

Озадачивало Эйнара и еще одно обстоятельство: звуки перестрелки явственно смещались к южной окраине города. Это было непонятно…

Полковник о себе не напоминал, сам Эйнар звонить ему не собирался. Получен приказ никак себя не проявлять, значит нужно его выполнять. Немного поколебавшись, он извлек на свет божий небольшой, но мощный радиоприемник. Может быть, с его помощью удастся найти ответ на возникшие вопросы?

Услышанное ошеломило снайпера. Россия ввела в Южную Осетию войска! Грузины не смогли взорвать Рокский тоннель и по нему проходят русские танки! На несколько мгновений Эйнар оцепенел. Да что же это творится? Нарушено священное право на неприкосновенность границ! Суверенитет независимого и демократического государства грубо попирается! А мир ограничивается невнятной болтовней… Кто позволил русским совать нос во внутренние дела Грузии? Почему Соединенные Штаты не могут поставить зарвавшегося агрессора на место? Неужто за океаном не понимают, что демократию необходимо защищать всеми способами? Нет ничего важнее демократических свобод, а тех, кто этого не признает, нужно уничтожать, как бешеных собак!

Но возмущайся, не возмущайся, а что-либо изменить Эйнар не мог. Теперь все встало на свои места. Грузины наверняка драпают. Прав был Полковник – их генералы оказались безмозглыми болтунами. Но что теперь делать ему? Собственно, вариантов нет. Пора думать об отходе. Если русские подошли к городу, скоро начнется его зачистка. Но солнце еще высоко, незамеченным не проскользнешь. Тем более, с его арсеналом! Не оставлять же оружие – оно еще не раз пригодится да и стоит немалых денег. Нет, уходить сейчас смерти подобно. Нужно затаиться и дожидаться темноты. Плохо, что девка и старуха валяются так неудобно – специалист легко определит, откуда по ним стреляли. Но выбора нет – придется ждать. Черт, скорее бы закончился этот день…

30. Сергей Комов

Комов присел, инстинктивно вскинул вверх руки, прикрывая ими голову. Было понятно – они не защитят, когда с потолка начнут сыпаться камни, но… Старушка закричала, старик прикрыл ей рот ладонью и стал что-то шептать, успокаивая. Воздух наполнился пылью, она клубами врывалась в оконце…

Когда грохот наконец утих, Сергей начал приходить в себя. Трудно передать ужас, который он испытал. Комов много раз присутствовал на спасательных операциях, видел раздавленные трупы, извлеченные из-под обрушенных домов. Спасатели работали как археологи, не применяя тяжелой техники, потому что она могла повредить тем, кто еще оставался под завалами. Бывали случаи, что живых находили спустя неделю после катастрофы, но чаще обнаруживали погибших.

Стены перестали трястись. Женька внимательно осмотрел потолок, почесал в затылке.

– Бывает хуже, – ни к кому конкретно не обращаясь, заключил он.

Сергей понял, что имел в виду оператор. Шахтеры, которых завалило в забое, оказывались в гораздо более скверной ситуации, чем они. Во всем надо искать положительные стороны.

Беляш закашлялся, потом стал отплевывать какие-то противные шершавые комки, которые забили ему горло.

Что-то шлепнуло Сергея по макушке. Комов вздрогнул, потрогал волосы: они были мокрыми. Поднес руку к лицу, понюхал – вода. Наверное, из бочки, которая упала вместе с домом. Влага из нее теперь выливалась и просачивалась через щели в полу.

– Где кружка? – спросил Сергей.

– Какая? – не понял старик.

– Из которой чай пили. Вода с потолка капает, – горло першило, в него забилось слишком много пыли, говорить было трудно. – Хочу ее собрать. У нас воды немного.

Вода сочилась в нескольких местах. Они подставили под тонкие ручейки не только кружки, но и кастрюли. В общей сложности набралось с полведра.

Обитатели подвала все еще были в шоковом состоянии. Они совсем забыли о том, что опасность не миновала и грузины никуда не ушли. В любой момент они могут вновь начать зачистку квартала. Громко разговаривать не стоило. Их могли услышать, а если это произойдет – спасать не будут, скорее уж пропихнут в полузаваленное оконце что-нибудь взрывающееся…

В подвал просачивалось немного света. Недостатка в кислороде, в отличие от экипажа подводной лодки, которая легла на дно и без чужой помощи не в силах всплыть, они испытывать не будут. И еда есть. Много еды. Если экономить, то ее хватит на неделю.

Комов увидел, как моргнул свет в щели, оставшейся от оконца. Его что-то заслонило. Раз, два… Это были человеческие ноги, обутые в высокие ботинки со шнуровкой. Они не остановились, прошли дальше.

Сергей поднялся по ступенькам, уперся спиной в дверцу, ведущую в подвал, надавил на нее… Дверь не поддалась, похоже ее подпирала груда кирпичей, которую не сдвинуть с места никакому силачу. На всякий случай – вдруг повезет – Комов надавил на дверцу посильнее, так что спина и ноги заныли, задрожали от напряжения. Результат был прежним. Дверь не сдвинулась, лишь в щели между досками посыпалась пыль.

– Надо как-то выбираться отсюда, – сказал Сергей. – Вот только как? Боюсь, что выход завален намертво.

– Стоит ли делать это сейчас? – высказал трезвую мысль оператор. – Вылезем, а что нас наверху ждет?

– Пока выход отыщем, уйма времени пройдет, – возразил Сергей. – Наши вот-вот подойти должны. Они же в Джаве.

– Вот тогда и выберемся, – спокойно заявил Беляш. – Ты думаешь, сюда спасатели из МЧС не примчатся? Да все министерство во главе с товарищем Шойгу прилетит. Поймем, что боевые действия закончились, тогда и начнем признаки жизни подавать. Спасут!

– Мне нравится твой оптимизм, – сказал Сергей.

– Мне он самому нравится, – ухмыльнулся Женька.

В такой ситуации Комов никогда еще не оказывался и лишь теоретически представлял, что можно сделать. Логически рассуждая, положение их схоже с ситуацией, в которую попадают узники, заточенные в темнице. Надо рыть подкоп или долбить лаз в стене. Сергей вспомнил какой-то старый фильм, в котором во время осады городища несколько его обитателей спрятались в подполе. Дом над ними загорелся и рухнул, но киногерои восприняли это очень спокойно. А чего им было психовать? Подпол-то был не из железобетона, а земляной. Сидельцы прорыли ход наружу за пару дней. Потрудились, конечно, не без этого, но стахановских рекордов им ставить не пришлось.

Сидеть без дела не хотелось. Сергей потрогал стенки подвала. Они были шероховатыми и холодными. Чем же их проколупать? Ногтями не получится, сотрешь пальцы до мяса, а на стенке только царапины и останутся. Можно ложкой и вилкой. Так ведь на это годы уйдут, а лавры первопроходца давно достались незабвенному графу Монте-Кристо. Господи, какая чушь лезет в голову?!

Хозяева подвала беспокойства не проявляли. Может, возраст научил относиться ко всему философски, а может в прошлую войну с грузинами в подобную переделку попадали. Старик, с улыбкой посмотрев на Сергея, сказал, что у него есть лом и лопата. Они стояли в углу подвала, даже не упали, когда дом рухнул. Рядом высилось охотничье дробовое ружье. Древняя вещь, музейная, можно сказать. Хотя и не карамультук, конечно.

До внешнего мира было так далеко, точно в их подвал угодила комета, вырвала его из земли и отправила в межпланетное путешествие…

Максимум на что могли рассчитывать пленники – это поглядывать на улицу через остатки оконца. Вообще-то, щель эту следовало прикрыть на время, а то, не ровен час, увидит ее кто, заглянет, и тогда не жди ничего хорошего. Но Сергей не мог собственными руками перекрыть это окно во внешний мир.

Неожиданно в подвале вспыхнула молния. Она была такой яркой, что Комов на какое-то время перестал что-либо различать.

– Ой! Прошу прощения, – раздался виноватый голос оператора.

– С ума сошел? – зашипел на него Сергей. – А если грузины увидят?

Он уже догадался, что Беляш решил проверить сохранность своей аппаратуры и случайно включил камерный свет.

– Да не думал я, что фонарь работает, – стал оправдываться Женька. – Кстати, камера совсем не пострадала. А это есть очень даже хорошо!

Оператор отвечал за технику головой. Случись что с камерой, стоимость ее ремонта могли вычесть из его зарплаты, а поскольку вышеозначенный ремонт обходился не дешевле, чем починка представительских лимузинов, то Беляшу, чтобы покрыть все расходы, пришлось бы продаться в рабство. Но штрафные санкции на операторов накладывали очень редко, только когда кто-то из них проявлял чудеса халатности, и надо было его (чтобы другим неповадно было) подвергнуть профилактической порке. Даже у самого прогнившего бюрократа не повернулся бы язык упрекать Женьку за то, что он не уберег камеру, после того как по дому, где они прятались, проехал грузинский танк. Но каждый оператор к своей камере привыкал, знал все ее капризы, относился к ней, как к любимой женщине, никому другому в руки не давал, а когда она ломалась, то переживал, точно у него заболел близкий родственник. То, что Беляш в таких жутких условиях свою разлюбезную технику сохранил, тянет как минимум на премию в размере месячного оклада, на повышение этого самого оклада или даже на благодарность руководства с занесением в личное дело…

Оператор гладил камеру руками, проверял, не отвалилась ли от нее какая-нибудь существенная из несущественнейших деталей. Стекла были в пыли, он порылся в сумке, нашел там фланелевую тряпочку, критически осмотрел ее и остался недоволен. На тряпке тоже была пыль. Она, как наждачная бумага, вмиг оставит на чувствительной оптике множество царапин.

– Зато у нас теперь есть свет, – резюмировал Беляш. – Аккумуляторов хватит надолго. Мы ж совсем немного сняли.

– Жизнь налаживается, – улыбнулся Сергей. – Вот если бы еще можно было к ним электроплиту подключить, совсем бы хорошо.

– Ты радуйся, что сейчас не зима, а то бы ночью замерзли на фиг, – не унимался оператор.

– А я ничего и не говорю. Радуюсь, как могу, – сказал Комов.

Труднее всего было найти занятие, чтобы убить невероятно медленно ползущее время. Вот если ты застрял на перегоне в метро и стоишь, повиснув на поручне, стиснутый со всех сторон такими же неудачниками, можно исхитриться, вытащить из сумки книжку и немного ее почитать. Дома отыскать для этого полчасика удается крайне редко. Всегда находятся какие-то неотложные дела – вынести мусор, стереть пыль, посмотреть телевизор. Новые книги так и остаются непрочитанными, а потом их уже и не хочется читать, потому что появляются другие, которые тоже остаются нераскрытыми. Книга, которую Сергей взял с собой в эту поездку, осталась вместе с другими вещами в доме, где они квартировались, и он не знал, сумеет ли заполучить ее обратно. Да и темновато было подвале для того, чтобы читать.

Тем временем, Беляш примостился спиной к стене и над чем-то колдовал, перебирая пальцами. Лицо его освещалось неоновыми всполохами. Оператор играл в какую-то ерунду, записанную в мобильном телефоне. Игрушки в мобилках имели отличную графику. Лет пятнадцать назад о такой красоте даже не мечтали обладатели самых современных на тот момент компьютеров. Женька предусмотрительно отключил звук на телефоне, и игра проходила в полнейшей тишине. На оператора было любо-дорого смотреть. На лице его, озаряемом разноцветными бликами, отражался азарт. Беляш словно забыл о том, что творится вокруг.

Сергей с улыбкой посмотрел на оператора, потом нащупал собственный телефон, вытащил, раздумывая – вернуть его к жизни или нет? Наконец нажал на кнопку включения. Мобильник радостно пискнул, просыпаясь. Прием был сносным. Шкала, показывающая степень зарядки аккумулятора, в красный сектор не ушла, застыла почти на середине. Телефон еще будет работать дня три.

Сергей перевел вызов в режим вибрации и джойстиком стал исследовать меню. Он решил последовать примеру оператора, но не помнил, какие игры есть в его телефоне. Игр обнаружилось с десяток, от гольфа и бильярда, в которые Комов играть не умел, до всяких бродилок. Им-то он и решил отдать предпочтение, но в этот момент телефон завибрировал. Вызывали из редакции.

– Да? – тихо произнес Сергей.

– Ну, наконец-то! Вы куда запропастились? Мы вас весь день вызываем. Все на ушах стоят! Живы или нет? Что там с вами стряслось?

Во время этого монолога Комов перебирал в уме голоса коллег, пытаясь сообразить, с кем говорит, но так и не догадался. Да и какая разница в конце-концов?

– Мы в подвале сидим. В Цхинвале. Громко говорить не могу. Грузины ходят по улицам, в подвалы гранаты бросают. Не хочу, чтобы и в наш бросили. Завалило нас чуток, а так все нормально. Живы и здоровы.

Оператор оторвался от игры и напряженно слушал, что Сергей говорит. На том конце линии, на несколько секунд воцарилось молчание. Комов услышал, как его визави, оторвавшись от трубки, заорал на всю редакцию, передавая услышанное.

– Не фига себе… – наконец донеслось из трубки, потом в ней послышался другой голос:

– Вам помощь какая нужна?

– А чем вы помочь можете? – спросил Сергей. Этот голос он узнал. Говорил директор новостей. Не дождавшись ответа, Комов продолжил: – Мы тут пока тихо сидеть будем. Когда наши город отобьют, тогда и проявимся, скажем, где нас искать. Вы уж там постарайтесь, чтобы спасатели к нам побыстрее пробились.

– О чем речь? Само собой!

– Наши-то когда подойдут? А то мы здесь ни черта не знаем.

– На подходе они. Рокский тоннель Пятьдесят восьмая армия прошла. У них танков и людей вдвое больше, чем у грузин. Вот-вот должны по городу вдарить!

– Ох, не хочется, чтобы они сильно вдаривали. Мы, знаешь ли, на собственной шкуре пережили, как по нему вдарили грузины. Ощущение, мягко говоря, мало приятное, – чуть помолчав он добавил: – Небось, хотите, чтобы я чего-нибудь на эфир наговорил?

– Э-э-э… – Сергей чувствовал, что директор впал в раздумье. Конечно он очень хотел, чтобы корреспондент сделал репортаж из заваленного подвала в осажденном Цхинвале. Это был брэнд! Но Комов ясно дал понять, что находится в опасности и лишний раз подавать признаки жизни ему не стоит.

– Э-э-э… – продолжал тянуть директор, потом осторожно спросил: – Может все-таки не нужно рисковать?

– Ща, я в окошко посмотрю, что вокруг творится…

Он подошел к табуретке, встал на нее, посмотрел в щель. На улице было безлюдно, но сектор обзора стал еще меньше, Комов видел лишь крохотный кусок города, а буквально в нескольких метрах от него, могли быть враги.

– Я попробую, – наконец прошептал Сергей.

– Сейчас?

– Да.

– Хорошо! Тебя переключат на студию записи. Когда сможешь – начинай говорить. Закончишь, скажи «конец» и отключайся. Вы там поосторожнее все-таки. Не нужен нам риск! Вашим родным позвоню, скажу, что все в порядке, а то они тоже волнуются.

– Лады. Скажи Татьяне, что у меня трубка разрядилась, а зарядить ее негде. Про подвал не говори. Наври, что мы уже в Джаве, а там наши.

– Хорошо.

– Ну все, счастливо. Созвонимся попозже. Переключайте на студию.

Сергей отошел в самый дальний угол подвала, сел на матрас и накрылся одеялом. Так по ночам дети прячутся от всяких страшилищ, которые бродят по дому в темноте. Если при этом еще и говорить какую-нибудь считалочку, то они нипочем тебя не найдут. Но такие методы действуют только в детстве…

Оператор посмотрел на Сергея, забившегося под одеяло и что-то там бубнившего, потом взгромоздился на табуретку – подстраховать, хотя корреспондент и забыл его об этом попросить.

31. Арчил Гегечкори

Взрывники упорно продвигались к цели. Спуск сменялся подъемом, иногда их выручали едва заметные тропы, но потом они сворачивали в сторону, и снова небольшой отряд шагал по бездорожью.

Арчил с ужасом чувствовал, что сдает. Рюкзак все больше пригибал тело к земле, совсем нетяжелый автомат «Тавор» стал неподъемным. Гегечкори то и дело перебрасывал его с плеча на плечо, но легче не становилось. Ступни ног горели, Арчилу казалось, что он ступает по раскаленным углям. «Не смей хромать, – внушал он себе. – Держись! Держись. Держись…»

Солнце клонилось к западу. Оно торопилось согреть не знающую особых забот Европу, потом осветить счастливую, уверенную в своей правоте Америку. Солнце уходило, забирая с собой тепло. Впереди была ночь. Ее придется провести на холодных жестких камнях, от которых утром будет ныть все тело. Но ночь укроет их от чужих недобрых глаз, даст возможность хоть немного расслабиться. А завтра путь завершится, и они увидят перед собой Рокский тоннель.

Что будет дальше, Арчил не загадывал. Пытался представить, что их ждет, но не мог. Лучше думать о привычном: о Гоче, об институте, о родителях. Наверное, они уже вернулись домой. Прочитали записку, которую он оставил, волнуются, переживают. Мама наверняка плачет…

– Тихо!..

Властный шепот Ворона заставил Арчила застыть на месте.

– Что? – насторожился американец.

– Кусты на том склоне, – показал спецназовец. – В них кто-то прячется…

Он быстро освободился от лямок рюкзака, окинул взглядом окрестности.

– Слева зайду, – глаза Ворона азартно блестели. – Прикройте, если что…

Босс молча кивнул.

Арчил тоже снял рюкзак (плечи устало заныли) и опустился на покрытую сухими листьями землю. Сердце билось сильными глухими толчками.

Ворона не было видно – он словно растворился в воздухе. Напрасно Арчил присматривался до боли в глазах: Ни травинка не дрогнула, ни листок не шелохнулся. Тем неожиданнее прозвучал приглушенный вопль боли, донесшийся из кустов, на которые обратил внимание спецназовец.

Ветви заколыхались, из кустарника вывалился незнакомый мужчина, одетый в сильно помятый штатский костюм. Ворон, заломив ему руку за спиной, быстро гнал незнакомца к своим соратникам.

Когда они приблизились, Арчил заметил, что верхняя губа пленника сильно кровоточит, а руки его, торчащие из рукавов явно короткого пиджака, сплошь покрыты замысловатыми разводами татуировок.

– И кто это? – осведомился американец.

– Уголовник, – пояснил Ворон, как видно, успевший уже побеседовать с пленником. – Говорит, что пробирается в Тбилиси.

– А сам тем временем идет в сторону России… – усмехнулся Босс. – Местность эту он знает?

– Нет, – с сожалением покачал головой Ворон. – Используем другие его достоинства. Парень жилистый, пускай рюкзак прет, а то у меня уже плечи отваливаются.

– Ну что ж, – рассмеялся американец, – найти в этих горах вьючную лошадь, это тоже неплохо!

Пленник, видимо не понимавший ни слова из разговора, проходившего на английском, исподлобья смотрел на веселящихся спецназовцев.

– Ладно, грузи своего мула, – распорядился Босс. – Не будем терять времени.

И снова качалась перед глазами Арчила земля. Голову он уже давно не поднимал, тупо переставлял ноги, думая об одном: как бы не упасть. Надежда на то, что отдохнувший Ворон хоть на какое-то время избавит его от опостылевшего груза, быстро истаяла. Тот не обращал на измученного Гегечкори ни малейшего внимания.

«Помру, и не заметит, – с горечью думал Арчил. – Сколько он со мной за эти дни общался? Честно говоря, ни разу. „Вставай, иди, неси“, – вот и весь разговор… Не хнычь, – одернул себя Гегечкори. – Только и забот у них с Боссом, чтобы со мной нянчиться. Вперед, вперед! Осталось немного. Нет, вру. Много еще, конечно, но гораздо меньше, чем уже прошли…»

– Тебя как зовут-то? – услышал он голос Ворона.

– Васо, – помолчав, отозвался уголовник.

Арчилу показалось, что он назвал первое пришедшее на ум имя – только чтобы от него отвязались.

– Зря, Васо, обижаешься, – миролюбиво произнес Ворон. – Может, потом еще радоваться будешь, благодарить Бога за то, что нас свел.

Васо хмыкнул, но ничего не сказал.

– Мы ведь, как ты уже наверняка понял, не развлекаемся, – продолжал спецназовец. – Сделаем дело, потом домой вернемся, расскажем, о том, как ты нам помог. Родина верных ей людей не забывает.

На сей раз звук, изданный завьюченным уголовником, больше напоминал хрюканье.

– Зря сомневаешься, – настаивал Ворон. – Заметь, я не спрашиваю, за что ты сидел, как сюда попал. Не интересует меня это, я не прокурор. Одно могу сказать твердо: поможешь нам, и все твои грехи будут списаны. Еще и деньги получишь. Хорошие деньги.

– Врешь… – хрипло заявил Васо.

– Зачем? – удивился спецназовец. – Пойми, чудак, я могу тебя заставить сделать все, что мне нужно. Куда ты денешься? Но не лучше ли по-человечески? Ты поможешь нам, мы поможем тебе. Все грузины братья.

– Подумаю… – пробурчал уголовник.

– Во-во! – повеселел Ворон. – Подумай. А мое слово твердое.

«Непонятно все, – размышлял Арчил. – Как можно так, не разузнав, что за человек перед тобой, обещать ему прощение всех грехов? А если он грабитель или убийца? Какой смысл говорить с этим типом о Родине? Бежал-то он в Россию, да и то, наверное, потому, что ему там воровать проще. Я бы понял, если б этот Васо добровольно пришел в военкомат, сказал, что хочет бороться с сепаратистами… Как же! Не поймай его Ворон, он бы уже черт те где был. Заставить его делать то, что требуется, и дело с концом. Он один и безоружен, а у нас три автомата. Нет же, уговаривают этого мерзавца, еще и деньги ему сулят. За что деньги? За то, что он Родину защищать будет? Не понимаю…»

Мысли путались.

Арчил с трудом поднял голову и посмотрел на Солнце. Оно все еще стояло высоко. Нужно идти, нужно идти, нужно идти…

32. Комов

– Ох… – наконец Комов отбросил одеяло, дышать под ним было трудно – и воздух плохо проходил, и все оно пропиталось пылью.

Сергей сделал несколько глубоких вздохов, как будто только что вынырнул из воды, где ему пришлось задерживать дыхание. Воздух в подвале был тоже не очень свежим, таким особо не надышишься.

– Ты конечно мастер литературного слова, – начал Женька, подходя к Сергею и усаживаясь рядышком. – Но абсолютно не думаешь о ближних своих.

– Прости, больше не буду, – сказал Комов и нажал на клавишу, выключавшую телефон. – Понимаю, конечно, что рисковал, и всех мог подставить…

– Да я не о том, – перебил его оператор. – Вот я своей супруге, что сбросил СМСкой? Что мы тут с тобой пьем вино, едим хачапури с сыром, загораем. В общем, отдых в дополнение к отпуску, оплаченный к тому же конторой. И что мне ей говорить, если она твой сюжет посмотрит? Она ж теперь ни одному моему слову верить не будет.

– Тяжелый случай, – признал Сергей. – Надейся, что она этот сюжет не услышит. Честно говоря, буду очень рад, если и Татьяна его пропустит.

– Вероятность близка к нулю. Наверняка от телевизора не отходят… Ты что просил жене передать? Что уже уехал из Цхинвала. Вернешься, она тебя на порог не пустит. За систематическое вранье.

– Пустит. Главное – вернуться. Больше, конечно, верить не будет. Поеду в какие-нибудь забытые федеральным бюджетом места, улягусь в номере книжку почитать – тоже не поверит.

– Да ладно! – махнул рукой Беляш. – Не в первый раз… А что ты для конторы наговорил? Может, решил «ТЭФИ» получить?

– «ТЭФИ» за этот репортаж не дадут.

– Верно, ты же всего-навсего по телефону что-то пробубнил… Картинку чужую положат. Какой это репортаж?

– Не из-за этого не дадут, а потому, что все премии давно превратились в междусобойчик. А нам с тобой тусоваться некогда. В Москве бываем не так уж часто, а сюда члены жюри не приедут. Пока все не закончится, во всяком случае.

– И… – Женька покосился на стариков и закончил: – Фиг с ними!

– Согласен. Зато могу сообщить радостную новость. Когда наши освободят город, выкапывать нас будут вне очереди. Надо будет звякнуть, сообщить улицу и номер дома и сюда сразу же приедут.

– Прямо ВИП условия какие-то…

– Ага. Ты что делать намерен?

– Спать завалюсь. Перекушу чуток и завалюсь, – решительно объявил Беляш.

Вскоре оператор начал что-то старательно пережевывать. Старики спали. Сергей нашел пластиковый чемоданчик, взял кружку с водой. Конечно, хотелось чего-нибудь горяченького – чая душистого, пусть даже пустого кипятка, который, судя по фильмам, так любили революционеры, собиравшиеся на совещания на нелегальных явках. Интересно, в Швейцарии и прочих курортных местах они, по старой привычке, тоже кипятком бодрость духа и мысли поддерживали?

Если уж не пострадала видеокамера, то керосинка точно осталась исправна, но обращаться с ней Сергей не умел. Она ведь, хоть и из чугуна, была механизмом капризным. Надо знать, насколько рычажки подкручивать, чтобы пламя грело, а не полыхнуло, опаляя брови, волосы и кожу лица.

Комов вздохнул, поковырялся в пайке, сооружая бутерброд из наличествующих продуктов, и тут его рука наткнулась на маленькую спиртовку.

И как он мог о ней забыть? Это ведь не что-то сверхординарное, как коробка из рассказа Стивена Кинга! Там лишь в одну на миллион коробок клали портативную термоядерную бомбу. А эти маленькие спиртовки были в каждой упаковке. У Комова с Женькой их было аж… Он стал вспоминать, сколько им дали наборов. Кажется, девять. Значит, этих спиртовок у них девять штук.

– Ты чего всухомятку ешь? – спросил Сергей у оператора. – Забыл, что у нас есть спиртовки, а чая – хоть упейся, в каждом наборе аж по три пакетика?

– Точно, – сказал Беляш. Он тоже покопался в своем пайке, вытащил спиртовку, потом сообщил: – Правду говорят: глупость – штука заразная.

– Кого это ты имеешь в виду? – строго осведомился Комов.

– Вопрос, не имеющий ответа, – вздохнул Женька. – Все равно каждый из нас останется при своем мнении.

Он посмотрел в ту сторону, где устроились хозяева. Старик проснулся, он сидел и с силой растирал лицо ладонями.

– Чайку горяченького? – предложил ему Беляш.

– Не откажусь, – сказал старик.

– Отлично! – улыбнулся Сергей. – Мы сейчас быстро соорудим две порции, только кружки нам дайте. А следом за вами и мы попьем.

33. Сенакоев

Возвращались уставшие, но довольные. Добыча едва вошла в здоровенные армейские рюкзаки, вдобавок Кузя тащил под мышкой плоский компьютер-ноутбук, а Сенакоев позвякивал коньячными бутылками, которые сложил в прочный полиэтиленовый пакет с изображением чем-то недовольного верблюда.

– Охота тебе их переть? – удивлялся Какишев. – Дома выпивки до хрена.

– Такой нет, – радостно возражал Алан. – Ты посмотри, сколько звезд на бутылках! Всем коньякам коньяк. Я такого отродясь не пил.

– Давай, давай, – подзадоривал подельника Кузя. – Корячься. Молодой, здоровый, кровь играет.

– Сегодня же и попробуем, – пыхтел Сенакоев. – Нужно ж удачу обмыть…

– Само собой, – не стал спорить Какишев. – Никогда не оставляй на завтра то, что можно выпить сегодня. Далеко еще?

– Не очень.

– Давай отдохнем немного. Что-то я притомился.

Они устроили привал в негустом леске. Людей вокруг не было видно, да и вообще, судя по всему, война обошла это место стороной: землю не уродовали рваные шрамы окопов, не хрустели под ногами стреляные гильзы, не валялись в кустах окровавленные повязки и «с мясом» сорванные с рукавов нашивки, некогда украшавшие форму грузинских вояк и миротворцев.

Невесть почему Алан вдруг вспомнил учителя Ревазова. Он давненько уже записался в ополченцы. Днем пацанов уму-разуму учит, вечером тренируется на стрельбище и в окопах. Осёл. Подстрелят его, этим все и закончится. Как подстрелили старшего брата самого Алана. Закопали, теперь над могилой красивые слова говорят. Погиб за Родину… Вечная память… Ему что, легче от этого? Ни пожить как следует не успел, ни нажить ничего. Дом – развалюха развалюхой, бабу пригласить стыдно. Нет, Алан из его смерти выводы сделал. Он еще многого не попробовал, не все, что хочется, увидел. Жить нужно долго и с наслаждением.

– Хорошо, что на свете есть дураки, готовые воевать, – неожиданно для самого себя выдал Сенакоев.

Но Кузя его понял.

– Для нас это очень хорошо, – согласился он. – Умный человек всегда сумеет в мутной воде рыбку выловить. Жирненькую, золотую. Дураки мрут невесть зачем, умные сбиваются в стаи. Меня зовут Кузьма Константинович Какишев. Три буквы «К».

– И что? – лениво поинтересовался Алан.

– В Америке такая кодла была. Куклуксклан называлась.

– Ну и имечко… – подивился Сенакоев.

– Трудное, – признал Какишев. – Я его еле заучил. Так вот эти мужики, их еще три «К» называли, шерстили негров. Серьезно шерстили. Тех, кто не хотел по правилам жить, мочили на хрен. Такую войну я понять могу. Тех, кто мне и таким, как я, жить мешает, надо на месте кончать.

– Думаешь, получится? – спросил Алан.

– Не знаю… Когда-то думал, что жизнь правильно изменилась. Братва хорошо жила… Правда, не долго… Кому-то все это не понравилось, развернули все по-своему. Ну, ничего! Не все еще потеряно. Мы теперь тоже ученые. Выпадет карта, отыграем все по новой…

Он помолчал, потом решительно встал.

– Хватит валяться! А то меня аж в сон потянуло.

– Спать нельзя, – согласился Сенакоев. – а то еще застукает кто-нибудь. Давай выбираться. Завтра опять пойдем? Или отдохнем денек?

– Нельзя отдыхать, – вздохнул Кузя. – Наше время – пока вокруг неразбериха царит. Чуть какая-нибудь власть устаканится, завинтят гайки.

– А как ты думаешь, чья возьмет?

– Хрен его поймет, – Какишев взваливал на плечи рюкзак, поэтому пожать ими не смог. – Я так маракую, что у Саакашвили против русских кишка тонка. По уму, ему бы драпать пора и подальше.

– Осетины его тоже не простят, – поддакнул Алан.

– Тем более. Только это его проблемы. Нам бы до дома дотащиться…

34. Светлов

Олег пришел в себя и долго не мог понять, где он находится. Попытался встать, и тут же ногу пронзила острая боль. Так… Они были в рейде, в грузинской деревне, его ранило, он забежал в какой-то дом. Там оказалась женщина. Совсем старая. И незнакомая, Светлов видел ее первый раз в жизни. Потом он, кажется, потерял сознание. Точно! Пришел в себя довольно быстро – стрельба на улице еще продолжалась. Старушка показала ему на дыру в полу. Туда вела лестница, обычная времянка, такие приставляют к деревьям, когда приходит пора собрать созревшие фрукты-ягоды. Он попытался спуститься, сорвался, ударился боком и рукой. Потом опять провал в памяти…

Боль в ноге зло пульсировала. Олег посмотрел на распоротую, задубевшую от крови штанину, отбросил лохмотья в сторону. Повыше колена нога была туго перетянута шнурком от ботинка, но кровь из раны продолжала сочиться. Плохо…

Нога посинела. Нужно снять шнурок, а то еще омертвеет… Вспомнил! Старушка сбросила ему нож, он разрезал штанину, перетянул ногу. Пол был сырой и холодный, поэтому он забрался в старое деревянное корыто – больше в подвале ничего не было. Сколько же времени прошло? И где Ревазов, где другие ополченцы? Удалось им уйти из засады, в которую попала их группа, или нет?

Что-то заскрипело сверху. Олег поднял голову и увидел старушку. Она с натугой поднимала крышку, закрывающую вход в подпол. Встретилась глазами со Светловым, довольно кивнула. С трудом спустилась по лестнице, протянула раненому какой-то сверток. В нем оказалась старенькая простыня, разодранная на полосы.

Олег разрезал шнурок. Кровь сразу же потекла сильнее, но пульсация в ноге поутихла. Черт, неужели зацепило кость? Он попробовал пошевелить пальцами, получилось. Это хорошо…

В детстве Светлов ломал руку. Дурачились с приятелями, он неудачно упал. Родителей дома не было – уезжали к младшему брату, который был в пионерлагере. К их приезду рука распухла, попытка двинуть пальцами вызывала острую пронизывающую боль, от которой на лбу выступал пот. Теперь ощущения другие. Есть шанс, что кость не повреждена. Может быть, задело какой-нибудь нерв, поэтому так больно? Лекарства нужны, но где же их взять…

Словно подслушав мысли Олега, старушка потянула его за рукав. На ее ссохшейся ладони лежали какие-то таблетки. «Валидол». Старый, еще советского производства, уже пожелтел от времени. А это что за склянка? Марганцовка! Это уже лучше. Развести бы ее…

Старушка хлопнула себя по лбу, виновато посмотрела на Светлова. Медленно поднялась, пошла к лестнице, поднялась наверх. Вернулась довольно быстро и принесла с собой старый глиняный кувшин и щербатую чашку. Вода! Ее совсем немного, она застоялась, отдает затхлостью, но какое это имеет значение.

Немного утолив жажду, Олег растворил в чашке отблескивающие металлом кристаллики и обильно полил раствором рану. Черт, больно-то как! В глазах почернело, чуть опять в обморок не хлопнулся. Держись…

Ну вот, вроде полегчало. Теперь нужно забинтовать ногу. Хорошо, что ткань старая и без всякой примеси синтетики, кровь лучше впитывается. Еще одну ленту, еще… Теперь, пожалуй, хватит.

Переведя дух, он с благодарностью посмотрел на старушку. Она слабо улыбнулась в ответ, протянула кусок черствой лепешки, несколько сушеных яблок. Потом, с трудом подбирая слова, сказала:

– Ты извини. Нет ничего. Стыдно. Грузины гостя должны хорошо встречать.

– Ну что вы? – у Олега защемило в сердце. – Что вы, бабушка! Спасибо вам огромное. Вы же меня от смерти спасли.

– Стыдно, – продолжала настаивать старушка.

– Вас как звать? – спросил Светлов. – Меня – Олегом.

– А, – она махнула рукой, – Кетеван я.

Со двора донесся какой-то шум, и старушка насторожилась. Потянулась к лестнице и, тяжело дыша, выбралась из подпола. Крышка прилегла неплотно, между ней и полом осталась узкая щель, в которую пробивался дневной свет.

Закусив губу, чтобы ненароком не застонать, Олег подобрался к лестнице, встал здоровой ногой на нижнюю ступеньку. Подвал был неглубоким, глаза Светлова оказались как раз на уровне щели.

Дверь в дом резко распахнулась, вошел вооруженный автоматом военный.

«Грузин… – понял Олег. – Только этого не хватало. Черт, а где же мой автомат? Во дворе обронил или еще раньше, когда ранило?»

Вошедший что-то резко спросил. Хозяйка негромко ответила. Военный настаивал. Бабулю словно ветром с места сдуло. В руках ее откуда-то появилась палка-костылик. Размахивая ей и громко крича, Кетеван надвигалась на военного. Тот попытался было возразить ей, потом зло плюнул и вышел наружу, сильно хлопнув дверью.

Олег видел, как старушка тяжело опустилась на некрашеную лавку, стоявшую возле двери. Гнев исчез с ее лица, оно стало спокойным и очень усталым…

Хотелось пить. Сейчас бы сюда пятилитровую баклагу с «Аква дистиллята», которая осталась в его номере в гостинице «Алан». Выпил бы залпом всю, не отрываясь. Нужно терпеть. Нет воды. Старушку просить нельзя. Где она ее возьмет? Колодца во дворе нет…

Чем закончатся эти событии? Ясно одно: на идее единой Грузии можно поставить крест. На долгие годы. Если не навсегда. Чуть ли не два десятилетия в Южной Осетии гибнут люди. Одна война, теперь вторая… Сколько нужно поколений, чтобы память об этих страшных событиях нет, не забылась, но хотя бы перестала кровоточить? До сих пор осетины помнят о резне двадцатых годов. Тогда грузинские меньшевики тоже пытались согнуть непокорный народ. Хотели заставить жить по-своему. И при развале Союза никто не спрашивал людей, в каком государстве они хотят жить. Превратили административные границы в государственные и возрадовались: «Свобода, блин, свобода!» Для кого? Для тех, кто уворовал себе власть?..

Олег повернулся, и опять боль пронзила ногу. И кровь не перестает сочиться. Паршиво дело… Хорошо бы уснуть. Сколько я уже нормально не спал? В поезде не дала храпящая дама, короткий пересып в номере – не в счет, а потом началась война. И сейчас заснуть не получается. Проваливаюсь на несколько минут в полусон-полукошмар, а потом боль в ноге опять приводит в себя…

Кетеван сказала, что я у нее уже больше суток. Значит, снаружи наступает вечер. Потом придет ночь. А что будет потом? Нет, не снаружи, а с ним, Олегом Светловым? Вроде бы, наши уже должны подойти. Скоро кто-нибудь появится. Нужно ждать. Они помогут…

Он не жалел, что покинул подвал гостиницы «Алан» и ушел в отряд Ревазова. Так было нужно. В том числе и для него самого. Теперь застарелое, но то и дело напоминающее о себе, пережитое еще в Приднестровье чувство позора и стыда перед окружающими куда-то отошло, сжалось, почти исчезло. На душе было покойно…

35. Сергей Комов

Женька исполнял свой план – пожевал и завалился спать. Комов тоже прилег. Он смотрел в покрытый разводами потолок и прикидывал. По-максимуму им нужно было, как некогда команде Мальчиша-Кибальчиша, день простоять и ночь продержаться. Потом наши доблестные войска разобьют проклятых буржуинов. Вот только Мальчиш Красной армии так и не дождался. Геройски погиб. За это ему поставили памятник на берегу реки, и все кто проходил, пролетал или проплывал мимо, отдавали Мальчишу честь. Красиво, конечно. Торжественно. Но такая перспектива Сергея никак не устраивала. Пока что грузины их не обнаружили. Есть надежда, что и в дальнейшем это убежище не привлечет «орлов Саакашвили».

Просидеть сутки в подвале – сущие пустяки. А если придется ждать дольше? Ну что ж, и подобное случалось. Известен случай, который впору в книгу рекордов Гиннеса заносить: люди прожили под завалом две недели. Без еды.

Случилось это в Румынии в семьдесят седьмом. Тогда страшное землетрясение было. Толчки его за тридевять земель ощущались – в Москве. Сергей был маленький, но хорошо запомнил, как люстра в его комнате раскачивалась из стороны в сторону. Он спрашивал у родителей: «Что это такое?», – но они в Средней Азии, где трясет чуть ли не каждый день, не бывали и не могли ему ответить. Только вечером из программы «Время» узнали о том, что это было землетрясение, а Румынию с лица земли почти стерло.

Так вот рухнул тогда в Румынии кинотеатр. Все, кто в зале находился, погибли. А спустя две недели спасатели добрались до бара и туалета, там-то и обнаружили трех выживших. В рубашках они родились или в чем-то другом, но бар обвалился частично. Их не придавило. Еды в баре не было, только выпивка. А какая могла быть выпивка в бедной Румынии во времена ее своеобразного социализма? Водка самого низкого пошиба. Но зато продукт этот был из натурального сырья, из пшеницы, никакой химии. Вот на этой водке трое бедолаг и держались две недели. Когда их откопали, они были в стельку пьяные, но живые и здоровые.

В югоосетинских погребах Сергею бывать не доводилось. Звали, конечно, но не складывалось. Тем не менее, он слышал, что в каждом из них есть бочка с домашним вином.

Точно прочитав мысли журналиста, хозяин спросил:

– Дорогие гости, может вина хотите?

– Об чем речь! – откликнулся Беляш. Словно и не спал, паразит.

Хозяин ушел в дальний угол, а еще через минуту Комов увидел перед своим носом протянутую кружку. В ней плескалось что-то, пахнущее уксусом, которым маленький Сережка любил поливать пельмени, заходя вместе с родителями в кафе на ВДНХ.

Сергей взял протянутую ему емкость. Сухое вино он на дух не переносил, а заполнявшее кружку пойло, похоже, было ужасным. От него желудок свернется в трубочку… Но и отказываться нельзя, старик обидится.

– За нашу победу, – совсем как разведчик из старинного фильма про войну провозгласил Женька.

Комов поднес кружку к губам и задержал дыхание, чтобы не чувствовать ужасный запах, который едва не заставил его чихнуть. Он опрокинул вино залпом, так обычно пьют напитки покрепче, но не такими огромными порциями. Уксус не хотел пролезать в горло, а желудок отказывался его принимать. Сергей закашлялся, начал икать, на глаза ему навернулись слезы. Наконец выпитое пробилась в желудок и выпало там, как кислотный дождь на поля. Он заел вино кусочком сыра и облегченно вздохнул. Зато оператор вытянул содержимое своей кружки не спеша, смакуя, после чего удовлетворенно огладил брюхо.

Комов почувствовал, что выпитое резко ударило в голову.

– Теперь дорогие хозяева этого роскошного помещения, – уже начинающим заплетаться языком сказал он, – ваша очередь.

Хозяева к питью были привычны, расправились со своими порциями без заметных трудностей, и вновь пришла очередь Сергея и оператора…

Бочка казалась бездонной. Комов давно потерял счет выпитому. Пол под ним шатался, точно начались тектонические подвижки почвы, и стоять на ногах Сергей уже не мог. Хозяева вошли во вкус: когда закончились общепринятые тосты «за знакомство», «за дружбу между народами» и «за родителей», они начали произносить какие-то длинные, трудно воспринимаемые монологи. Женька сдаваться не собирался и разразился не менее пространными и цветастыми речами. Они расправились с копченой колбасой и плавленым сыром, принялись за галеты, а когда все закончилось, пришли к выводу, что вино следует закусывать повидлом.

Сколько это продолжалось, Комов не знал. Глядя на часы, он не мог сообразить, что показывают стрелки – они расплывались, раздваивались. Сергей приказывал себе «навести резкость», но ничего не получалось. За оконцем сперва потемнело, потом начало светлеть. Или так казалось? Кажется, между этими событиями Сергей отключился, но остальные не заметили. Очнулись все разом, удивившись лишь тому, как быстро прошла ночь. Но что тут удивительного? В хорошей компании, с выпивкой и закуской время летит незаметно.

Хорошо хоть песни горланить не начали, не забыв о том, что происходит вокруг. Петь Комов не умел, но слушать других любил. В его квартире диски лежали стопками. Но когда собирались родственники, он так и не научился подпевать им. Среди их репертуара были песни вроде «Хасбулат удалой». А ее Сергей без смеха слушать не мог – сразу вспоминался устроитель «перестройки» Руслан Имранович Хасбулатов. А услышав: «Бедна сакля твоя», – Комов буквально переламывался от хохота. Родственников нюансы современной политики не интересовали, и они обижались…

36. Эйнар

Тяжелые мысли никак не хотели оставить Сосланбека Гаглоева.

Почему жизнь сломалась так нелепо? У многих людей, не только у Сосланбека. Отчего люди, долгие годы мирно жившие рядом, стали врагами? Кому это нужно? Осетинам? Нет. Разве Сосланбек Гаглоев или члены его семьи хотят отобрать что-нибудь у грузин? Глупость. Думать о таком – грех.

Вот рядом с ним сидит Ираклий Ахобадзе. Грузин. Старый верный друг. Больше полувека они знакомы. Встретились на призывном пункте летом проклятого сорок первого года. Вместе воевали, спали, накрывшись одной шинелью, ели из одного котелка. Именно Ираклий вытащил Сосланбека с поля боя, когда пуля немецкого снайпера раздробила Гаглоеву колено. Это случилось в Сталинграде, в городе, который друзья до сих пор считают своей второй родиной. Сосланбека врачи отправили домой, Ираклий продолжать воевать, дошел до Праги. И – ни разу даже ранен не был. Вернулся Ахобадзе с фронта в родные места, а потом решил навестить однополчанина. Да так и остался в Цхинвали. У жены Сосланбека Розы младшая сестра подросла – красавица Аминат. С ней и нашел Ахобадзе свое счастье. Сначала жили обе семьи под одной крышей, потом отстроили дома рядом – двор в двор. Между их участками и забора никогда не было. Зачем? Грузин или осетин, никого это не интересовало. Совместные дела и заботы навсегда породнили.

У Сосланбека друзей в Грузии много. Он от них не отвернется, и они его не предадут. Может ли Гаглоев считать всех грузин врагами? Э-э, глупость это! Плохие люди в любом народе встречаются. Немного их, гораздо меньше, чем людей хороших, вот только почему-то все они к власти лезут…

Сосланбек улыбнулся, вспомнив об одном случайном знакомом. Фамилию он его забыл, только имя в памяти осталось: Валерий. Он из Молдавии был. Жизнь без начальнического портфеля не представлял. Не дай Бог в президиум не изберут – заболеет. Уехал этот Валерий в конце концов на родину. Если окажется, что он и там карьеру делает, а для этого людей промеж собой ссорит, Гаглоев не удивится. Такие люди заразу зависти и жадности в сердце носят, ее оттуда никакими лекарствами не вытравить…

Сосланбек с тоской посмотрел на тусклое оконце под самым потолком. Сколько им еще сидеть в этом подвале? Одному Богу ведомо. Но выходить наружу, пока не прогонят прочь молодчиков Саакашвили, нельзя. Должны прогнать, не верится, что мужчины в Осетии перевелись…

Эйнар со злостью посматривал в небеса. Солнце кренилось к закату, но как же медленно оно это делало! Ощущение подползавшей со всех сторон смертельной опасности изматывало снайпера. Он представлял, как из-за угла вот-вот вывернет российский танк, и с его брони горохом посыплются десантники. Прикидывал, как лучше обстрелять оккупантов, воображал, как будут валиться на чужую для них землю русские, но знал – этого не будет. Он еще не сошел с ума, чтобы так, за здорово живешь, отдать жизнь. Она только начала складываться, далеко отсюда его ждут уютная мыза, комфортабельный «Вольво» и сотни других дорогих сердцу Эйнара вещей. Нужно дождаться ночи, уйти под ее покровом из этого злосчастного города и продолжать жить. Хорошо жить, в свое удовольствие.

Если верить радио, грузины уже чуть ли не до Тбилиси добежали. Не поднялись всем народом, не дали отпор захватчикам. Хотя, чему удивляться? Когда русские и их прихвостни подняли бучу в столице Эстонии из-за переноса памятника солдату-оккупанту, против них тоже далеко не все выступили. Многие трусливо молчали…

Эйнар скрипнул зубами. Его бы воля, давно повырыл всех, кто лежит под этими торчащими по всей Европе памятниками. Сгреб бы костяки в кучу и отправил в Россию – разбирайтесь, закапывайте, где хотите.

Издалека донесся стрекот мотора. Снайпер чуть приподнял голову, насторожился. Звук удалялся, быстро затихая. Обошлось. Но когда же закатится это чертово солнце?

В подвале было душно. Хотелось курить, но табак давно закончился. И огня не было – дома покидали в спешке, не успели разыскать свечи. Слабо светилась лучина, Ираклий нащипал их из сухого полена, лежавшего в углу.

Мужчины говорили мало, да и о чем? Былое хорошо вспоминать за праздничным столом, а обсуждать сегодняшнее не хотелось. Женщины негромко перешептывались, ну да они всегда тему найдут.

Сосланбек осторожно встал, чтобы распрямить затекшую спину. Зацепил при этом древний, еще дедовский карамультук, лежавший на табуретке, и едва успел подхватить тяжелое ружье.

Роза тут же среагировала, насупилась, недовольно посмотрела на мужа.

– Скажи, зачем ты его приволок? – сердито прошипела она. – Кочерга кочергой. Из этой рухляди уже сто лет никто не стрелял.

– Меньше, – поправил жену Сосланбек. – Дед мой стрелял, а он в двадцать пятом умер.

Роза всплеснула руками.

– Ну чисто ребенок! Хоть бы ты ему сказал Ираклий, – она повернулась к зятю.

Ахобадзе улыбнулся в седые усы.

– Хорошее оружие, – неспешно отозвался он. – Отец рассказывал, что до революции в нашей деревне у одного охотника такое же было. Многих людей оно в трудные годы от голода спасало. Чем ты его зарядил-то? – спросил он друга. – Раньше камушки расплавленным свинцом обливали и ими стреляли.

– Пули сделал, – пояснил Сосланбек. – Давно. Еще в девяносто втором.

– Пули конечно лучше, – кивнул Ираклий.

– И этот туда же! – вздохнула Роза.

– Оставь их, сестра, – негромко произнесла Аминат. – Они мужчины и знают, что делают.

Роза хотела было ей возразить, но осеклась, о чем-то задумалась и вдруг с нежностью посмотрела на мужа. Сосланбек подумал, что знает, о чем вспомнила жена. О жарком июле тысяча девятьсот сорок первого года, об их прощании, которое могло стать последним, о своих словах: «Я буду ждать. А ты – вернись! Обязательно вернись. Дом не может существовать без мужчины…»

Как давно это было! Тогда общая беда сплачивала людей, и они становились рядом, плечом к плечу. Сейчас те, кто рвется к власти, стараются принести беду в чужой дом, не понимая, что там она не задержится, расползется по округе, вот только бороться с ней многим придется по одиночке…

Эйнар чувствовал, что больше не выдержит. На этой открытой со всех сторон крыше он ощущал себя абсолютно беззащитным. Спуститься в подъезд и спрятаться в квартире? А вдруг в ней кто-нибудь есть? Пятиэтажка, скорее всего, телефонизирована. Даже, если это и не так, если телефоны не работают, где гарантия, что у хозяев квартиры нет мобильника? Спецназ появится быстро…

Нет, он придумал план понадежнее. Неподалеку стоит жалкий домишко. Эйнар долго наблюдал за ним и не заметил никаких признаков жизни. Если бы его хозяева были дома, они не позволили бы сгореть гаражу, во всяком случае, попытались бы выкатить из него машину. Логично? Вполне… Под домом есть подвал, в него ведут шесть стертых ступенек. Замка на двери нет, только петли торчат. Скорее всего, хозяева давно уехали из Цхинвали. Прихватили с собой самое ценное и уехали. А машина? Не пешком же они ушли… Опасно, опасно, опасно… Но оставаться здесь еще опаснее. Может машина давно не на ходу, поэтому ее и бросили? Но тогда хозяевам не было смысла тушить гараж. Э, нет. Здешние жители чего только в них не хранят, не оставили бы нажитое годами…

Решено: он осторожно проберется в подъезд, беззвучно спустится по лестнице, а там – один рывок, и он у ступенек, ведущих в подвал. Отсидится часа три-четыре и можно уходить. Ночью его никто не заметит.

Сосланбек вздрогнул и тревожно посмотрел на Ахобадзе. Кто-то толкнул дверь, ведущую в подвал, или показалось? Ираклий поднес палец к губам, наклонился к лучине и задул жалкий огонек – Гаглоев едва успел запалить фитиль карамультука. Еще он успел заметить, что рука друга цепко обхватила топорище стоявшего у стены колуна.

Медленно, очень медленно дверь начала отворяться. На пороге возник силуэт человека. За спиной его была зачехленная винтовка, в руках – автомат с коротким, словно обрезанным стволом…

В подвале пахло сгоревшим деревом. Очень слабо, но Эйнар не мог ошибиться. Света не хватало – его гасил висевший над входом в подвал козырек, да и вход был узким, снайпер почти загораживал его своей фигурой. Что творится в глубине длинного помещения, не было видно, и Эйнар действовал автоматически.

Он вскинул автомат, но… Мгновением раньше полыхнула яркая вспышка, и тут же что-то ударило снайпера в грудь. Страшный грохот обрушился на него со всех сторон, жуткая боль согнула, бросила на холодный пол. Горло наполнилось чем-то липким и соленым. То, что это его кровь, понять Эйнар уже не успел…

Роза вскрикнула и тут же зажала себе рот ладонью.

– Тихо! – выдохнул Ираклий.

Грохот выстрела до сих пор стоял в ушах, его наверняка расслышала вся округа, но об этом Ахобадзе не думал. Казалось, что главное после происшедшего – не шуметь.

Ираклий подошел к лежащему на полу человеку, нагнулся, внимательно осмотрел его, потом сказал:

– Не наш.

Выпрямился, обернулся к другу и спросил:

– Что делать будем?

– Документы нужно забрать, – со знанием дела сказал Гаглоев, вспоминая давние рейды по немецким тылам. – Отдадим, куда нужно, там разберутся.

Ираклий кивнул.

– А этого вынесем, – предложил Сосланбек. – Дождемся темноты и вынесем. В канаву, куда в прошлом году строительный мусор выбрасывали. Там он никому не помешает.

День четвертый

37. Сергей Комов

В голове у Сергея били сваи строители.

«Бум! Бум!»

Господи, ну какой идиот разрешил возвести новый дом прямо перед его окнами? Работяги начинали греметь в девять утра. Комов, если позволяла работа, еще спал, но какой сон, когда рабочие начали забивать сваи?

«Бум!! Бум!!»

В голове это у него стучит или на улице?

«А в каком ухе у меня жужжит?» – спросила фрекен Бок у Малыша. Тот ответил, что в правом. Но правильно было: «И в том, и в другом».

«Бум!!! Бум!!!»

Точно. Стучит и в голове, и на улице. Эта мысль в голове Сергея не задержалась, пронеслась со скоростью метеорита, врезающегося в атмосферу Земли, и исчезла, ничего после себя не оставив.

Комов открыл глаза, и попытался хоть что-то припомнить. Мысли ускользали. Ага! Он допился до того, что ему начали мерещиться зеленые человечки – главная опасность для пилотов Второй мировой войны, которые жаловались, что эти существа, получившие имя гремлины, прямо во время полета начинают разбирать самолет на части и отпиливать крылья. В одном из мультфильмов гремлин пугал Гитлера портретом Сталина. Умная тварь! Знал, что портрет американского президента фюрера не испугает.

И вот такой же маленький зеленый человечек каким-то образом забрался в карман куртки Сергея и теперь буянил там… Наверное, не мог самостоятельно выбраться. Он толкался, пихался, хорошо еще не кусался и не царапался, но, скорее всего, у него когти с зубами маленькие и не очень острые, вот он и не может прокусить или процарапать ткань, из которой сделана куртка…

Комов с опаской поднес ладонь к карману. Он ожидал, что маленькие зубки вцепятся в пальцы, но гремлин не стал его кусать. Сергей нащупал его дрожащее тельце, извлек на свободу, положил на ладонь, попробовал присмотреться, увидел зеленоватое лицо, искаженное злобой. Гремлин содрогался то ли от желудочных колик, то ли на него плохо действовал спертый воздух подвала. Комов подумал, что при такой концентрации винно-уксусных испарений опьянеть мог любой. Всего за несколько минут. Гремлин же, похоже, был здесь давно.

Как же ему помочь?

Сергей попробовал успокоить гремлина и погладил его. Тот был шершавым, твердым, словно начал уже коченеть, на теле у него были какие-то выступы, как на доспехах. Пластмассовых доспехах…

– Тьфу… – проворчал Комов.

Нельзя так много пить. Он не мог припомнить, когда позволял себе такое в командировках. Голова всегда должна быть свежей, ведь в любой момент его могут поднять звонком, и он отправится делать очередной репортаж.

Он принял за гремлина мобильный телефон.

– Да, – хрипло сказал Сергей, отвечая на вызов.

– Как ты долго не подходишь! Скоро линия бы разъединилась.

– Ну-у-у-у, – Комов хотел пояснить, что в этом случае можно было еще раз перезвонить, но споткнулся уже на первом слове и понял, что всю фразу не произнесет ни за что.

– Город почти весь освободили. Спасатели уже работают. Вы на какой улице и какой номер дома?

– Мы на какой улице и какой номер дома? – заплетающимся языком повторил Сергей.

– Улица Комлова, дом 17, – подсказал старик.

Сергей повторил адрес, потеряв при этом несколько букв, и подумал, что записавший его слова, ничего не найдет.

– Я слышал, что тебе ответили, – крикнула трубка.

– Какая отличная связь! – восхитился Комов.

– Ждите, к вам сейчас приедут спасатели. Медицинская помощь нужна?

– Нам? – Сергей подумал. Объяснять ничего не хотелось, и он вытолкнул короткое слово: – Нет.

– Тогда до связи. Держитесь.

– Держимся, – отрапортовал Комов. – Изо всех сил…

Отключил телефон, дрожащей рукой провел по лбу. Голова кружилась.

– Серега! – донесся до него бодрый голос оператора. – Похмеляться будешь?

Комов застонал и уткнулся лицом в одеяло.

Спасатели появился очень быстро, ведь в их распоряжении имелись подробные карты города, а улицы не были забиты автомобильными пробками.

Спустя полчаса после телефонного разговора, Сергей услышал, что над их головами закипела жизнь, заурчала работающая техника. Спасателей предупредили, что под развалинами дома никого нет, а люди находятся в подвале. Они и не стали мудрствовать: подогнали небольшой бульдозер и быстро убрали нагромождение камней. На все ушли считанные минуты. Беляш заявил, что столь виртуозную работу следует считать мировым рекордом, жалко только, что в программу Олимпийских игр, что идут в эти минуты в Пекине, столь нужную людям дисциплину еще не включили. В отличие от всякой ерунды.

Яркий свет ударил Комову в глаза. Представление древних о том, что небеса твердые, оказалось правильным, и вот теперь в испещренной грязными разводами тверди образовалась огромная дыра. Солнечный свет и пьянящий чистый воздух переливались через ее края и затапливали подвал.

Идти Сергей не мог. Ноги его совсем не держали. В подвал спустились спасатели, подхватили журналиста под руки, вытащили на свежий воздух, поволокли к носилкам. На них была синяя форма МЧС, и Комов подумал, что именно такая форма должна быть у ангелов, а крылья у них временно отобрали, чтобы не отличались от обычных жителей Земли. Отдадут потом, когда ангелы вернутся на небеса.

– Куда вы меня несете? – с трудом разомкнул склеившиеся губы Сергей.

– Вам нужна медицинская помощь, – сказал один из спасателей. – Сейчас на носилки положим, потом в госпиталь отвезем. Он на окраине города разбит.

– Мне не надо в госпиталь, – сказал Комов. – Положите лучше на травку, ей-богу, я скоро очухаюсь…

Спасатели наконец-то разнюхали, чем несет от Сергея, и не стали вступать с ним в споры. Отнесли на травку. Через минуту появился оператор, а потом и хозяева подвала.

В горле у Комова пересохло, там была сухо, как в пустыне. Спасатель протянул ему двухлитровую бутылку минеральной воды. Сергей дрожащими руками отвернул крышку, приложил горлышко к губам и стал жадно глотать живительную влагу. Он выпил бутылку до последней капли, виновато посмотрел сначала на улыбающегося спасателя, потом на оператора. Выглядел Женька отлично, но от воды тоже не отказался. Струйки минералки стекали у него по подбородку и оставляли на коже светлые полоски – смывали пыль, толстым слоем осевшую на лице.

– Там не продохнуть, хоть противогаз надевай, – услышал Комов переговоры спасателей. – Есть еще кто-нибудь в подвале?

Сергей приподнялся на локтях, осмотрелся вокруг, нашел взглядом оператора и стариков, промычал:

– Нет… Больше никого.

Глядя на него, спасатели посмеивались. Ситуация была комичная, совершенно не свойственная их невеселой работе – наверняка потом будут вспоминать о том, как извлекли из-под развалин одного вусмерть пьяного и трех поддатых. Обычно они находили в завалах только мертвые тела. Но спасатели быстро ушли. Работы у них было много.

На свежем воздухе силы быстро возвращались к Сергею и вскоре он смог подняться на ноги без чужой помощи. Голова еще немного кружилась, но опьянение постепенно выветривалось.

– Надо бы сходить на улицу Сталина, проверить, что с нашим домом, хозяйкой и вещами, – сказал Женька.

– Это далеко, – пояснил хозяин подвала. – Час идти. Не меньше.

– Час, так час, – пожал плечами Беляш. – Вы-то куда пойдете? У вас теперь дома нет…

– Родственников навестим. А если не найдем… За городом палаточный городок разбили, там есть и вода, и еда горячая. Переждем. Потом посмотрим. Во Владикавказе у нас родня.

– Вот, – Комов протянул листочек, вырванный из блокнота, на котором написал номер своего мобильного телефона. – Звоните, если что.

– Хорошо, – сказал старик и спрятал листочек в нагрудный карман рубашки.

– Спасибо вам, – сказал оператор. – Большое спасибо. Может, еще увидимся.

Старики ушли, а журналисты долго смотрели им вслед. Говорить не хотелось, да и не нужны были слова.

– Ну что же… – Женька перевел взгляд на Комова. – Двинули?

– Подожди, – попросил Сергей. – Посидим еще минутку.

– Без проблем, – согласился Беляш. – Я, кстати, и в редакцию уже отзвонился, и к тебе домой, и к Хасану. Сказал, что все в ажуре, оглядимся и выйдем на связь.

– Это хорошо, – благодарно улыбнулся Комов.

Оператор внимательно осмотрел его и поставил диагноз:

– Скоро оклемаешься. Мы ж настоящее вино пили, а не тулбурел.

– Чего-чего? – не понял Сергей.

– Не слышал? – удивился Женька. – Ну, брат!.. Так в Молдавии молодое вино называют. Я лет десять назад попал в Приднестровье. Какой-то праздник они отмечали, сейчас уж не упомню. Работали мы на пару с Анатольичем. Помнишь его?

Сергей аккуратно кивнул. Анатольич был одной из легенд канала. Менялись руководители, менялась страна, а он оставался прежним – не хватающим звезд с небес, но предельно надежным и безотказным.

– Ну вот, – продолжил Беляш. – Вечером нас в погреб затащили. Современный такой погреб, под гаражом. Стол длинный там стоит, лавки. И три здоровенные бочки. В одной белое вино, во второй – розовое, а в третьей – красное. Везде, заметь, молодое – время такое. Не вино – сказка! Пенистое, душистое, язык пощипывает. Выпьешь стакашек и чувствуешь себя так, словно в рай попал.

– Ты прям поэт, – улыбнулся Сергей.

– С литра такого вина любой поэтом станет, – отмахнулся оператор. – А там его несколько тонн было… Все мы, конечно, не выпили, но оттянулись славно. В общем, как я в гостиницу попал, не помню. Ночью чувствую: требуется встать. А дверь в туалет закрыта! Что за черт, думаю. Тут дверь приоткрывается, выглядывает Анатольич. «Сейчас», – говорит. Сделал я свое дело, выхожу, а Анатольич по новой в сортир намыливается. С книжкой, что меня особенно поразило. Дело-то уже к рассвету. «Ты чего?» – спрашиваю. «У меня, – жалуется он, – от этого чертова вина сплошной дискомфорт в желудке! Смысла нет штаны надевать. Ты-то как?» – «Нормально», – говорю и снова под одеяло. Утром он меня разбудил. Морда бледная, но подтянутый, как всегда, лысина расчесана. Я умылся быстренько, оделся. Самочувствие отличное, только в горле небольшой сушняк. Налил я стакан водички, напился… Мама миа! Поплыло все, ноги не слушаются, в глазах круги. Такое ощущение, что стакан водки натощак принял. Следующие два дня и вспоминать не хочется. Как отработал, до сих пор понять не могу.

– Опять что ли пил? – не понял Сергей.

– Какое там! Хлопну воды и – готов. Тулбурел на меня так повлиял. А у стариков мы нормальное вино пили. Через полчаса будешь, как стеклышко.

– Мудрый ты человек, – вздохнул Комов. – Везде побывал, все знаешь.

– А то! – заулыбался Беляш.

38. Алан Сенакоев

На сей раз подельникам не повезло. Село изрядно пострадало от обстрела, похоже, бои шли прямо на его улицах. Многие дома были разрушены. Какишев изматерился, подбирая «объект», достойный их внимания, и то и дело бросал злобные взгляды на ни в чем не повинного Алана. Сенакоев благоразумно молчал.

Наконец Кузя остановил свой выбор на уцелевшем доме, стоявшем на отшибе от других. Дверь в строение оказалась незапертой, но не успели приятели осмотреться, как невесть откуда появилась сгорбленная старуха, облаченная в черное платье. От ее невнятных криков закладывало уши. Взбешенный Какишев выхватил пистолет, но и это не остановило старую ведьму. Размахивая палкой, она надвигалась на растерявшегося Алана.

– Отойди! – выдохнул Кузя.

Сенакоев инстинктивно отстранился. Он видел, как исказилось гримасой лицо подельника. Пистолет сухо щелкнул, но выстрела не последовало. Матерящийся Кузя отбросил старуху в сторону, она отлетела к стене, осела на пол, но тут же начала вновь подниматься на ноги. При этом бабка не замолкала ни на минуту.

– Уходим, – приказал Какишев.

Они вывалились во двор, но далеко отойти не успели. Размахивающая палкой и вопящая, как на пожаре, старуха появилась в дверном проеме.

– Ну, сука… – скрипнул зубами Кузя.

Он лихорадочно передергивал пистолет, но что-то в обычно надежном «ПМ» заклинило.

– Врежь ей! – взвизгнул Какишев.

– Чем? – растерялся Алан.

– Поленом! Дай по башке, чтобы заткнулась наконец…

Сенакоев беспомощно скользнул взглядом по двору, оглянулся и… В животе у него похолодело. К дому быстро приближались несколько человек с автоматами наперевес.

Кузя тоже заметил незнакомцев. Издав какой-то странный звук, он отбросил пистолет, прошмыгнул в косо висящие ворота и помчался к росшим неподалеку кустам. За ним устремились два автоматчика.

Остановившимися глазами Алан смотрел на подходившего к нему человека с двумя маленькими звездочками на погонах.

«Русский…» – мелькнуло в голове.

Молодой парень настороженно смотрел на него, дуло автомата было нацелено прямо в живот Алана. Старуха, замолчавшая на несколько мгновений, опять завопила. Автоматчик поморщился.

– Что здесь происходит? – спросил он.

Словно какой-то рычажок сдвинулся в голове Сенакоева. Он сделал шаг навстречу автоматчику и силой рванул рубаху на груди.

– Что?! – Алан никогда не думал, что у него такой визгливый голос. – Что происходит? То, что и должно! Сколько мы можем терпеть этих грузин?! Кто позволил им мучить наш народ, убивать моих братьев и сестер? Хватит! Пришел наш час, и мы рассчитаемся с ними за все обиды? За вековые обиды!

– Что ты сказал?

Голос был знакомым. Сенакоев испуганно оглянулся и обмер. В нескольких шагах от него стоял Ревазов. Небритый, с темными кругами под глазами, одетый в порванную и запыленную камуфлу. Глаза учителя не отрываясь смотрели на Алана, по щекам перекатывались желваки.

– Хасан Николаевич… – пробормотал Сенакоев.

– Что ты сказал? Повтори, – потребовал Ревазов.

Ответить ему Алан не успел. Ворота заскрипели, и во дворе появился Кузя. Физиономию его украшал роскошный кровоподтек, руки Какишев держал за спиной. Впрочем, через мгновение Сенакоев понял, что ошибается – Кузя, с трудом передвигавший ноги, держался за задницу. Видимо, кто-то из преследователей удачно всадил ему ботинок прямо в копчик.

Учитель подошел к старухе, склонился к ней. Оказалось, что ведьма отлично умеет говорить не надрываясь. Алан пытался уловить, что она бормочет, но не сумел. Заметил только, как еще больше осунулось лицо Ревазова, перехватил его недобрый взгляд.

«Что же делать?» – билось в голове, но ответа на этот вопрос не было.

Наконец старуха замолчала. Ревазов аккуратно взял ее ссохшиеся пальцы в ладонь, бережно сжал их. Потом перевел взгляд на задержанных.

– Обыщите их, – приказал он.

Молодой ополченец, брезгливо морщась, обшарил карманы Какишева, извлек из них несколько золотых колец, цепочку, какой-то медальон…

«Откуда? – удивился Алан. – Неужели из домов, где мы были вчера? Во гад! А меня только что не шмонал…»

У самого Сенакоева с собой было сорок тысяч рублей новенькими пятитысячными купюрами – рука не поднялась оставить их дома, грели эти хрустящие банкноты душу Алана.

– По-моему, все ясно, – сказал ополченец, убирая отобранное в сумку.

«Это мое!» – чуть не завопил Алан, но вовремя прикусил язык.

– Так… – негромко произнес Ревазов. Помолчал, и снова прозвучало это же бессмысленное – Так…

– Идите… – учитель повел стволом автомата в сторону ворот.

«Куда? Зачем?» – хотел было спросить Сенакоев, но побоялся рассердить Хасана Николаевича и промолчал.

Так, молча, все вышли на улицу, только бабка-грузинка, из-за которой и началась вся эта заваруха, осталась во дворе.

– Туда… – Ревазов указал на стену полуразрушенного дома, бессмысленно торчавшую неподалеку.

– Э-э, мужики! – забеспокоился русский. – Вы чего?

– Так надо, – учитель строго посмотрел на него. – Это наше дело. Сами за все ответим.

– Ну, как знаете… – русский махнул рукой и отошел в сторону.

«Что происходит?» – Алан удивленно смотрел на Хасана Николаевича. Почему от сегодня так немногословен. Ни разу не вспомнил Родину, не спросил бывшего ученика, стыдится ли тот своего проступка?

Кузя мешком осел на землю, забился в пыли, неразборчиво вопя что-то. Брюки его потемнели, пыль прилипала к мокрым местам.

Ополченцы подхватили Какишева под руки, подтащили его к стене, бросили на груду обгоревших кирпичей. Кузя прикрыл голову руками, сжался в комок. Он что-то лепетал, захлебываясь собственными словами.

– Иди, – молодой ополченец подтолкнул Алана к подельнику.

«Класса на три после меня учился», – подумал Сенакоев, глядя на него. Возражать не стал – кто же, находясь в здравом уме, будет спорить с человеком, вооруженным автоматом?

Аккуратно переставляя ноги, чтобы ненароком не споткнуться, Алан подошел к Кузе, выпрямился, посмотрел на людей, отдающих ему приказы, и увидел черные стволы автоматов. Они разрастались, становились все больше, втягивая в себя весь окружающий мир: уютную лежанку в подвале, бесстыдно смеющуюся Зинаиду, вкусную еду, удобные вещи…

В то, что это происходит с ним, Алан Сенакоев так и не поверил. До самого последнего мгновения…

Сгорбившись, Хасан Ревазов шел по безлюдной, изуродованной войной улице. На душе было муторно. Учителю не хотелось ни вспоминать случившееся, ни думать о сделанном. Потом, все потом…

– Чего это она? – озабоченно дернул его за рукав молча шагавший рядом лейтенант.

– Что?

Ревазов обернулся. Старуха стояла у ворот и громко выкрикивала что-то. Хасан вслушался, быстро посмотрел на лейтенанта.

– Она говорит, что у нее в подвале лежит раненый русский…

39. Комов

Сергея поразило, что улицы города усыпаны осколками. Они были повсюду, чуть зарывшиеся в землю и поблескивающие на выщербленном асфальте. Поначалу он шел, глядя себе под ноги, стараясь не наступать на них, но осколков было слишком много, и они постоянно впивались в подошвы ботинок. Один застрял в протекторе. Сергей почувствовав это, остановился, присел, долго его раскачивал, наконец вытащил.

Он ошарашено обводил взглядом окружающее. Было ощущение, что они с оператором попали в совершенно другой мир, к которому еще нужно привыкнуть. Метрах в десяти от них чадил танк, его оторванная башня пробила дулом крышу автобусной остановки, да там и застряла.

– Бог, ты мой, – прошептал Женька.

Взгляд Сергея метнулся дальше, и он увидел второй подбитый танк, третий, пятый…

– Сколько же их здесь? – ни к кому не обращаясь, спросил Беляш.

Это были «Т-72». Опознавательные знаки с них слизнул огонь, и нельзя было сказать, чьи они. Пахло нагретым металлом, сгоревшей резиной, но эти запахи перебивал другой, похожий на тот, что возникает, когда жаришь шашлык из свежего мяса.

Спина Сергей похолодела. Он понял: это запах сгоревшей человечины. Люди выбраться из танков не успели. Они и сейчас там лежат…

Они подошли к ближайшему танку. Возле него собрались местные жители, они молча смотрели на железную махину. Наверное, так смотрят на поверженного дракона, который все еще извергает из пасти уже неопасный огонь. Когда дракон был жив, поделать с ним ничего не могли. Он бесчинствовал на улицах, а людям приходилось от него прятаться, чтобы спасти свою жизнь. И вот теперь дракон лежал перед ними поверженный…

Боекомплект танка сдетонировал после попадания, но в его железном чреве то и дело что-то потрескивало – это взрывались патроны от пулемета, они бились внутри танка о стенки, визжали, рикошетируя. Их делали, чтобы убивать людей, но протянуть к стоявшим смертоносную трассу они уже не могли.

На лицах стоявших возле танка жителей Цхинвала читалась ненависть. Они хотели хотя бы пнуть труп подлого врага, бросить в него камень. Комов понял, что танк грузинский. Остальные тоже, наверняка, грузинские. Много их здесь набили…

Сергей обернулся на оператора. Женька уже разложил штатив и водружал поверх него камеру.

– Интересное зрелище, – сказал он.

Комов кивнул. Он устал и с удовольствием бы передохнул. Такими темпами они никогда не доберутся до своего дома.

К толпе подошли несколько военных и, активно жестикулируя, стали отгонять людей от танка.

– Уходите! Вы что с ума сошли? – кричали они. – Хотите, чтобы вам тут головы оторвало?

От многих домов остались только остовы, потому что когда в них попадал снаряд «Града», крыша заваливались на нижние этажи, перекрытия тоже рушились, воздвигая над подвалами некое подобие гробницы, а выше оставались пустые, обгорелые коробки.

Возле каждого дома по местным обычаям была установлена сетка, по которой вился виноград, вовсе не для того, чтобы потом собирать ягоды и делать вино, а для красоты. Запеченные от жара виноградины были тоже по-своему красивы.

Комов зашел во двор одного из домов, подошел к кусту мелких местных роз. В Москве ни в одном магазине нет цветов с таким запахом, потому что все, что привозят в столицу, выращено в Голландии на специальных плантациях, в парниках, наполненных газом. Срезают их в противогазах, чтобы не отравиться. Пахнут импортные цветы искусственно, как будто перед продажей их взбрызнули духами, иначе они пахли бы не розами, а резиной.

Сергей нагнулся к розе, вдохнул ее запах, и вдруг понял, что она пахнет еще и тротилом, который впитала, как губка. Так бывает только после очень близкого взрыва…

По местным меркам пятиэтажки уже могли считаться высотками, чуть ли ни небоскребами. Все окна у них были выбиты. Они вылетели наружу, разбиваясь на тысячи, миллионы крохотных осколков, засыпав улицы толстым слоем, точно нетающим градом. Казалось, что идешь по битому льду, превратившемуся в мелкое крошево. Самые крупные кусочки были не более двух-трех сантиметров.

Сергей не знал с чем сравнить интенсивность огня, обрушившегося на Цхинвал. Может с тем, что было на подступах к Грозному, где осколки и пули превратили в сита все ворота в частных домах, сквозь них было видно восходящее солнце.

Столбы электропередач в большинстве своем завалились, как старые деревья во время урагана, некоторые из них срубило посередине. От них остались измочаленные пеньки, похожие на оторванные части человеческих тел, на тех столбах, что чудом устояли, болтались перерезанные осколками провода. Куски проводов, на удивление короткие, будто их не просто сорвали со столбов, но еще и несколько раз перерезали, валялись на дороге.

Сергей с Женькой шли по городу, заглядывали в знакомые дворы и не узнавали их, останавливались, начинали что-то снимать. Отснятое собиралось в причудливую мозаику. Она была пострашнее, чем фильм ужасов.

В одном из дворов хозяева оставили теленка, привязанного к дереву. Сам он оборвать веревку не мог, да и не собирался этого делать, вот и застала его здесь бомбежка. От теленка осталась только передняя половина, она лежала возле дерева, как будто тушу хотели подвесить, да так и бросили. Огромная лужа крови уже впиталась в землю, высохла, оставив после себя сухой бурый след. Задней половины теленка просто не было, зато рядом виднелась воронка, которую проделал снаряд от «Града». Некоторые жуки, делают в песке такие же углубления, сидят на дне и ждут, когда в ловушку угодит зазевавшееся насекомое. Оно карабкается по стенкам воронки, но они слишком крутые, и жертва, постепенно обессиливая, скатывается к поджидающему ее хищнику. Теленок тоже почти выбрался из воронки. Верхняя его часть лежала снаружи, а заднюю отхватил зверь, который прятался под землей. Комов подумал, что если разрыть воронку, можно наткнуться на его металлические останки.

В другом дворе на столе лежало то, что некогда было арбузом. В фильмах, когда в арбуз попадает пуля, он разлетается в разные стороны, как взорвавшаяся бомба, а в этом сквозные пробоины зияли в нескольких местах, через них и вытекла сладкая жижа, оставив пустую полосатую оболочку. Скорость осколков, которые врезались в арбуз, была слишком большой, они пробивали его навылет.

Выскребая внутренности тыквы, люди делают из нее страшные маски для Хэллоуина – вырезают треугольные глаза и зубастый рот. Оболочка этого арбуза тоже напоминала маску. Ее изготовила война, но сохранить сделанное не смогла. Арбуз уже деформировался, начал расплываться.

– Положим, картинка для твоего фильма будет… – начал оператор, но Сергей его прервал.

– Да с чего ты взял, что я фильм буду делать.

– Будешь, будешь. Просто обязан. Что я зря, что ли все снимал?

– Ты и в подвале снимал, как мы пили?

– Нет, это не снимал, – сокрушенно вздохнул Женька. – Зря, наверное.

Они вышли на какую-то улицу, прошли по ней несколько десятков метров и наткнулись на заехавший в кювет колесный бронетранспортер, выкрашенный в черную матовую краску. Издали казалось, что на ощупь у него должна быть такая же поверхность, что и на антиперегарных сковородках. Машина почти не закоптилась, только левое переднее колесо вывернуло взрывом. Бронетранспортер походил на человека, сломавшего ногу.

– Ты с людьми поговорить не хочешь? Синхроны будут нужны. Без них никак, – сказал оператор.

– Эт точно, – согласился Сергей.

Но не хотелось ему лезть в душу к людям, которые только что пережили смерть близких или потеряли их, не знают – живы они или нет, уехали во Владикавказ, куда в первый же день боев потянулись колонны беженцев, или лежат на улицах города, как и сотни других пока неопознанных. Он знал, что эти кадры будут очень эффектными, но еще не был готов снимать их.

Люди ходили по улице, заглядывали в лица лежащих там и тут мертвецов, боясь узнать в них кого-то из родственников.

Отчаянный крик рвал барабанные перепонки. Журналисты увидели женщину, склонившуюся над мертвым телом, она тянула к нему руки и что-то кричала.

– Что случилось? – спросил Сергей.

– Она сына своего нашла, – пояснил прохожий.

Попадались распростертые тела грузинских военных, люди обходили их стороной, будто незваные пришельцы умерли не от пули, а от болезни пострашнее чумы, и если к ним прикоснуться, то зараза перекинется на тебя.

– Странно, что грузины своих убитых оставили, не унесли с собой, – негромко произнес Беляш. Помолчал и добавил: – Бросили, как испортившиеся механизмы, уже отслужившие свой строк…

Над трупами роились мухи. Сергей, заметив возле одного из убитых носилки с надписью «US», подумал, что и на плече мертвеца можно тоже отыскать такую же надпись – так в древности ставили на рабах клеймо, обозначавшее, кому он принадлежит. Мертвые рабы никому не нужны.

Женька приметил, что основная масса людей идет в одну сторону. Они влились в этот поток, он вынес их на центральную площадь, где располагалось здание Парламента. Оно смотрело на собравшихся пустыми глазницами окон. Некоторые из них деформировались, стали не квадратными, а округлыми, а то и вовсе какой-то непонятной формы, почернели по краям. Возле здания реяло трехцветное югоосетинское знамя. Вряд ли оно пережило грузинское нашествие. Наверное, его кто-то успел снять, сохранил, а теперь вновь водрузил на место.

От рекламного щита с плакатом, символизирующим дружбу Южной Осетии с Россией, почти ничего не осталось. Снаряд пробил его точно по центру, как будто в плакат специально целились.

Площадь заполнялась. Жители Цхинвала стремились сюда, повинуясь какому-то особому чувству, – так в древности, люди собирались в центре поселения, чтобы всем миром решить возникшие проблемы, определить, как жить дальше. Кто-то едва ковылял, опираясь на костыль, кого-то несли, подхватив под руки… Сергей жадно всматривался в лица этих людей – измученные, помеченные печатью скорби, и видел, что в глазах собравшихся теплится огонек надежды, веры в то, что больше подобных испытаний им выносить не придется.

Он подумал, что и на их с Женькой лицах лежит такая же усталость, потом посмотрел на свою рваную одежду, на грязную джинсуху оператора. Появись в таком виде в Москве, первый же наряд милиции попросит для проверки документы. В отделение не заберут, потому что с их документами милиционеры в любом городе должны довезти до дома или гостиницы. Но подивятся стражи порядка немало. Здесь же никто не обращал внимание на оборванцев с телекамерой. Время для праздничных одежд еще не приспело.

На одном из уцелевших столбов был вывешен список погибших и пропавших без вести. Список был длинный, столба, уже обклеенного со всех сторон метра на два над землей, для него не хватило. Человек, клеивший страшные листки бумаги, подумав, подошел к росшему рядом дереву и начал крепить их к его коре. Толпа становилась все плотнее, люди жадно читали написанные на листочках фамилии, пробегали список взглядом сверху вниз, потом вновь – уже снизу вверх, чтобы проверить – не ошиблись ли, не пропустили нужного человека?

– В отличие от абитуриентов, найти здесь знакомую фамилию никто не стремится, – грустно сказал Беляш и скрипнул зубами.

На площади никого не нужно было расспрашивать, люди сами делились пережитым.

– Они стали кричать в громкоговоритель, чтобы все из подвалов выходили. Не тронут, дескать, – рассказывала старушка. – Я стала подниматься. Ступеньки в подвале крутые очень. Не смогла быстро выйти. А потом выстрелы услышала, – старушка заплакала. – Грузины всех жителей, которые им поверили, расстреляли…

– Вы тоже в Цхинвале были? – услышал Сергей.

Он повернулся на этот голос, перед ним стояли две женщины лет тридцати, смотревшие на микрофон в его руке.

– Да. Все время, – сказал Комов. – Вы хотите что-то рассказать? Я вас слушаю, – он поднес микрофон к ним поближе.

– Старушка с девочкой маленькой улицу перебегали, на обочине остановились, потому что грузинский бронетранспортер из-за угла вылетел. Так вот он прямо на них свернул и сбил, проехался по ним. Мы это видели. Прямо по старушке и ребенку. Не остановился, дальше поехал. Разве так люди могут делать?! Разве это люди?

Сергей и сам давно понял, что грузинские лидеры и американские инструкторы стремились превратить напавших на Южную Осетию солдат в жестокие и бездушные машины.

Как мало нужно для того, чтобы люди перестали быть людьми… Побольше обещаний и воплей о национальной исключительности. Ты не можешь выдвинуться? Виноваты инородцы! Они занимают место в жизни, предназначенное для тебя. Говорят, что ты глуп? Чушь! Нация, которую ты представляешь, поголовно гениальна! Поставь на место тех, кто в этом сомневается! Не подчиняются? Убей их! Убей!! Убей!!! И у тебя будет все: слава, почет, деньги. Много денег! Очень много!! Ведь для этого ты и появился на свет.

Слабые души легко и охотно клюют на такую приманку. Потом, когда в жизни все выходит совсем не так, как в стрелялке Ghost Recon, они удивляются. Кто-то задумывается, другие винят тех, кто встал на их пути. Как проведут остаток своей жизни участники позорного похода «Дранг нах Цхинвал»? Поймут, что стали соучастниками гнусного преступления или продолжат рядиться в робу «универсальных солдат демократии», битых «защитников конституции»?

Женька снимал. Носитель на камере мог записать два часа картинки, и оператор использовал его ресурс до конца. Потом они просто слушали. Каждый из собравшихся на площади людей мог что-то рассказать. Выяснилось, что Хетагурово, в котором они побывали в первый день приезда, практически не существует. Два грузинских танка встали в начале села: один разрушал дома по левую сторону от дороги, ведущей в Цхинвал, другой – по правую. У ополченцев, которые обороняли Хетагурово, совсем не было гранатометов, только автоматы…

Подъехал темно-бурый мятый «жигуленок» с разбитыми фарами, остановился, плюнув вонючим облаком газов – его заправили плохим бензином, и двигатель работал с перебоями. Из багажника машины высовывались две пластиковые бочки. На кочках они глухо бились друг от друга, подпрыгивали, почти вываливаясь из машины, а прикрыть их было нечем, потому что крышки багажника у «жигуленка» не было.

Оказалось, что сидевший за рулем «жигуля» парень съездил на речку и набрал воды. Пусть она была и не такой чистой, как в родниках, но в эти минуты ничего вкуснее этой воды не могло существовать. Кружек не было, но парень оказался предусмотрительным. Он выгреб из салона машины горку пластиковых бутылок – и больших, на два литра, и совсем маленьких. Парень закручивал на них крышки, чтобы вода не просочилась, и резал бутылки пополам, чтобы из каждой получилось по две импровизированные кружки. Люди брали их и подставляли под струю воды, льющуюся из бочки.

– Ну, за что выпьем? – улыбающийся Беляш протягивал Сергею половину бутылки из под минералки.

– За Цхинвал, – серьезно предложил Комов. – За город, который выстоял и выжил.

– Проявились…

Сергей смотрел на телефонную трубку. На ней высвечивался один из конторских номеров. Люди, заслышав верещащую «мобилку», оборачивались на журналистов.

– На проводе, – сказал Комов, поднося трубку к уху.

– Вы где? Евгений сообщил, что вас откопали…

– Абсолютно верно. Все отлично. Мы на центральной площади. Кое-что снимаем на всякий случай. Вдруг вы чего захотите.

– От тебя? – в голосе директора новостей слышалось удивление. – Нет уж, дорогой. Хватит! От вас требуется только одно – вернуться. Можете прямо сейчас возвращаться.

– Так быстро не сможем. Надо еще вещи забрать, а там посмотрим.

И подумал, что заявление насчет вещей – неоправданный оптимизм. Судя по всему, уцелевшие дома можно по пальцам пересчитать.

– Ладно, – неохотно согласилась Москва. – Но ни во что не ввязывайтесь. Закончилась ваша командировка, все!.. Говоришь, вы на центральной площади находитесь?

– Да.

– Там группа Ильичева должна быть где-то поблизости. Они сегодня утром в Цхинвал приехали. Я ему номер твоего телефона дал. Он не звонил?

– Нет еще.

– Позвони ему сам. Там и «тарелка» наша есть – передай, что считаешь нужным. Сориентируйтесь с Ильичевым, чтобы не дублировать друг друга. Во Владикавказ вас ребята подбросят.

– Хорошо. Ладно, до связи.

– Приезжай скорее. Удачи!

Индикатор зарядки батареи стремительно катился к нулю. Скоро трубка начнет жалостливо попискивать, требуя кормежки, но подкормить ее нечем и негде. Комов все еще держал телефон в руках. И он о себе напомнил. Номер звонившего был московским, но незнакомым.

– Стой на месте, я тебя сам найду, – в трубке звучал голос Ильичева, – давай ориентиры.

– Здание Парламента видишь?

– Конечно.

– Если стоять к нему лицом, то мы с левой стороны, возле столбов. Сейчас на газон встану, чтобы ты меня лучше видел.

40. Гегечкори

Встать Арчил не мог. Он с ужасом смотрел на свои распухшие, в кровь разбитые и стертые ноги. В ботинки их нипочем не затолкаешь. Любое движение отдавалось в ступнях острой болью. Вот дурак! Ну почему сразу не сказал Ворону, что обувь тесновата? И что теперь делать? Рядом ни складов, ни магазинов…

Кто-то сладко с подвыванием зевнул. Гегечкори затравленно оглянулся и встретился глазами с равнодушным взглядом Васо. Накануне Ворон долго беседовал с уголовником, подсев к нему перед сном, но о чем они говорили, Арчил не знал. Он уснул, едва только прилег, не помешали ни боль в ногах, ни ноющие плечи. Впрочем, похоже, в верность новообращенного соратника Ворон пока не верил и приковал его наручниками к тонкому деревцу. Так сказать, от соблазнов подальше.

Взгляд у Васо был неприятный – липкий, оценивающий. Он словно ощупывал человека, прикидывал, что с того можно взять.

Гегечкори с негодованием отвернулся. «Вот сволочь, – подумал он, но тут же на смену этой мысли пришла прежняя: – Мне-то что делать?»

Подошел американец, хмуро посмотрел на Арчила. Гегечкори робко улыбнулся, виновато глядя на Босса. Тот хотел что-то сказать, но не успел. Раздался низкий вибрирующий звук – совсем тихий, отойди на два шага и не услышишь. Американец опустил пальцы в нагрудный карман камуфлы и вытащил мобильный телефон.

«Надо же!» – удивился Арчил. Он хорошо помнил строжайший приказ, полученный перед началом рейда: сдать все мобилки. Ну что ж, видимо, Босс живет по другим приказам…

– Йес, – челюсть американца резко пустилась. Он внимательно слушал собеседника, и еще трижды нижняя часть его лица приходила в движение.

«С чем это он соглашается?» – равнодушно подумал Гегечкори.

Босс аккуратно убрал телефон. С силой потер подбородок, повернулся и, не обращая внимания на Арчила, пошел к чистящему автомат Ворону.

Спецназовец внимательно смотрел на приближающегося американца. Он чувствовал – что-то произошло. Босс приблизился к нему вплотную и тихо произнес:

– Я ухожу.

Брови Ворона взлетели вверх.

– К-как? – поперхнулся он.

Американец пожал плечами.

– Получен новый приказ. Твое задание остается в силе, – помолчал и добавил: – Не забывай: это твоя война, я лишь помогаю вам.

– Неожиданно… – Ворон уже взял себя в руки.

– Что поделаешь? – Босс равнодушно улыбнулся. – Имей в виду: головная часть русских войск тоннель уже прошла. Посоветовать тебя больше ничего не могу, сам сориентируешься на месте, ты – человек опытный. Я бы оставил сопляка здесь – идти он не сможет, – а ублюдка взял с собой. Поработал ты с ним хорошо, огонь азарта в его заднице распалил. Идти осталось не так уж много, вдвоем вы справитесь. Удачи!

Он повернулся, на ходу подхватил свой небольшой заплечный ранец и исчез в кустах.

«Дерьмо! – выругался Ворон. – Паршиво, все паршиво… Но выхода нет. Мне, в отличие от мерзавцев Гии и Котэ, так просто не сбежать. Подцепили рыбку на крючок, сорваться пока не удается… Да и поставлено на кон слишком много. Но до чего же плохо, что пацан обезножил! А, хнычь не хнычь, вариантов немного…»

Он подошел к Арчилу. Гегечкори попытался встать, не получилось.

– Сиди, – разрешил Ворон. – Подвел ты меня, парень…

Лицо Арчила покрылось краской стыда.

«Впечатлительный, – зло подумал спецназовец. – Сволочь интеллигентная!», – но вслух он произнес:

– Мы с Васо пойдем дальше. А ты, раз уж так сложилось, останешься нас прикрывать. Гляди в оба и если что патронов не жалей. Запас у нас немаленький, так что оставим тебе побольше. Если совсем уж прижмут, поймешь, что не устоишь, выпусти ракету. Это нам знак будет. И вот еще что… – он помолчал. – Может тебе повезет, и никто по нашему следу не идет. Но если не так, запомни: лучше умереть, чем попасть в руки к этим…

– Сепаратистам? – во рту у Гегечкори пересохло.

– И к ним тоже, – кивнул Ворон. – Только русские еще хуже, не говорю уж о чеченцах. Это ж не люди! Поиздеваться над слабым, замучить до смерти для них в радость… Ладно, не будем о плохом. Нам пора.

– А если все обойдется, мне что делать? – робко спросил Арчил.

– Не понял… – повернулся к нему спецназовец.

– Ну… Я жду-жду, а никого не будет, – сбивчиво пояснил Гегечкори. – И что тогда?

– Придешь в себя, спускайся на дорогу, – разрешил Ворон. – Но не раньше завтрашнего утра. Понял? Не раньше! А мы задание выполним и кого-нибудь к тебе на помощь отправим. Все! Нет у нас больше времени. Идем, Васо.

Они навьючили на себя рюкзаки и, не оглядываясь, пошли по змеящейся среди высокой травы тропке.

– Слышь, – донесся до Арчила хриплый голос уголовника. – Я вот о чем подумал… Коли ты не врешь…

Потом все стихло.

41. Сергей

– Ох, и видок у тебя! – восторгался Ильичев. – Вот если в таком виде в рамку?

Это было одно из сленговых выражений. Оно означало «встать в кадр».

– Так самое ж оно! – сказал Сергей. – Какой тут дресс-код и фейс-контроль может быть?

– Прости, что не позвонил сразу, – извинился Ильичев. – В госпитале снимал. Как только закончил, сразу примчался. Мы на машине. Как вы тут?

– Долго рассказывать. Лучше расскажи, что творится. Мы ведь в подвале сидели, все пропустили, а уж что происходит в мире – вообще не знаем. Телека в подвале не было, радио тоже. Как мировая общественность? – последняя фраза прозвучала с ехидством.

– Саакашвили чуть ли не каждый день в Америку звонит, политического убежища, что ли, просит? Западники его снимали, так он перед камерами чуть галстук свой не съел. Посолил он его, поперчил или без приправ решил слопать – не знаю. Но не справился, наверное, галстук невкусный попался. Хочешь анекдот в тему?

– Ага, – кивнул Сергей.

Ильичев знал столько анекдотов, что впору было книжку писать, отводя каждой стране и событию, которое он освещал, отдельную главу.

– В Южной Осетии вывели новый сорт винограда. «Кыш Миш» называется.

– Неплохо. Еще что?

– В Тбилиси прилетели Ющенко, Качиньский и прибалты. Я их фамилий не помню. Митинг устроили, клялись друг другу в вечной дружбе, за руки брались, как будто хоровод надумали водить, размахивали американским флагом. Я думаю, они спят в обнимку с ним, а не с женами. Запад издает разные звуки и неприятно пахнет, американцы гневаются и удивляются. В общем – шум до небес, но кончится все, по-моему, пшиком. Наши впервые Бог знает за сколько лет заняли жесткую позицию, так что друзьям-недругам остается только всплескивать ручками.

– По-онятно, – протянул Сергей и спросил: – Вы где остановились?

– Да, собственно, пока нигде, – Ильичев развел руками. – Есть у меня конечно идея…

– Какая?

– Попроситься в любой из сохранившихся домов на постой. Не откажутся же местные жители от лишних денег. Вот только с отчетными документами как быть? Бухгалтерия бумажку за подписью хозяев дома не примет…

– Напишешь служебную записку. Начальник подпишет, тогда и бухгалтерия все оплатит. Я так постоянно поступаю. Давай-ка наведаемся в дом, где мы базировались, – предложил Комов. – Только есть у меня смутные подозрения, что ничего хорошего из этого не получится.

– Боишься, что его грузины порушили?

– Да, – кивнул Сергей.

– Будем надеяться, что все обошлось…

Они стали протискиваться сквозь толпу, которая стала еще гуще. Люди стремились подойти поближе к сцене. Там стоял кто-то с мегафоном и объяснял в него, где выдают гуманитарную помощь. Комов сощурился, но разглядеть, кто выступает, так и не смог. Можно было разложить штатив, поставить на него камеру, а уж через нее, как через оптический прицел, разглядывать стоящего на сцене, но ведь все равно он не знал в лицо весь состав Правительства Южной Осетии?

– Ну что, поехали, – предложил Ильичев.

– А сюжет твой? – спросил у него Беляш. – Ты же в госпитале снимал.

– Я его уже перегнал. Наша «тарелка» здесь.

Сергей ее уже видел – белый микроавтобус, на бортах которого, точно мишени, были нарисованы логотипы их телекомпании. Рядышком, тоже обклеенные логотипами, притулились «Рено» и «жигуль». Машины пригнали из Москвы. Они изрядно запылились, потому что шли в шлейфе пыли, поднятой танками Пятьдесят восьмой армии.

– Чуть ли не на ходу снимали, – рассказывал Ильичев. – Горжусь: эти кадры потом все экраны мира обошли. С комментариями, что русские вторглись в Грузию. То, что война здесь шла уже несколько дней, западники предпочитали не замечать. Такое ощущение, что они крепко спали, и только рев наших танков их разбудил. В Рокском тоннеле ужас какой-то был. Не разгонишься, нужно под танки подстраиваться. Дым клубами. Машины задраили наглухо. Хуже всего пришлось тем, кто ехал в «Рено» – там кондиционера нет, машина на солнце нагрелась. Жарить на капоте яичницу, было еще нельзя, но внутри – чисто баня. Пот течет, одежда липнет к телу. Ребята боялись, что если ее попробовать снять, то слезет вместе с кожей. Впору отмачивать, как давно перевязанную рану. Вот только где воды добыть?..

Комов кивал, с интересом слушая о событиях, свидетелем которых ему не довелось быть. И вдруг до него дошло, что они с Женькой могут в любой момент отправиться домой. После разговора с Москвой он это знал, но как-то отстраненно, а теперь – понял. Уехать… Сначала во Владикавказ, а потом в Москву – ближайшим рейсом, потому что обратные билеты у них с открытой датой. Багаж ждать не придется, потому что никаких вещей у них, скорее всего, не осталось. Документы в кармане, Женька чертовски горд тем, что сумел сохранить камеру, сияет, как солдат, спасший в окружении знамя своей части. В аэропорту их встретит машина и отвезет по домам. Всего лишь через несколько часов он сможет увидеть родных, погрузиться в теплую воду, смыть пыль и грязь, надеть чистую одежду…

Ах, какое искушение! И никто ничего не скажет, потому что они с Беляшом сделали все, что могли. Кончилась командировка, совпавшая по времени с самым сильным «обострением» у грузин. Пора уезжать. Но здесь, сейчас, на его глазах творится история, и они с Женькой – ее часть. Если он уедет, то упустит что-нибудь важное, о чем потом, когда все уже уляжется, начнет жалеть. Ведь обычно работа журналиста – рутина, которая не оставляет после себя никаких воспоминаний, словно каждую ночь кто-то проводит магнитом по оперативной памяти, что запрятана в голове, и стирает все, что на ней записано…

Машины родной телекомпании радовали глаз. Казалось, стоит открыть дверь микроавтобуса, и попадешь в совершенно другой, удивительно знакомый мир, пространства мгновенно соединятся, и когда ты захочешь из автобуса выйти, то сразу окажешься в Москве.

Экипаж «тарелки» состоял из трех человек, плюс съемочная группа Ильичева – тоже три человека, да водители. Если прибавить Сергея с оператором, можно уже организовывать небольшую колонию…

Завидев Комова с Беляшом, все высыпали из машин, окружили их, стали хлопать по плечам, пожимать руки, что-то говорить. Они отобрали у Сергея тяжелую сумку с аппаратурой и штатив, готовы были забрать и камеру у оператора, но Женька ее не отдал.

Они проделали нелегкий путь, гнали машины с такой скоростью, что любой гаишник мог легко лишить водителей прав, но если их и останавливали, достаточно было объяснить служителю закона, куда они едут.

– Мы в Цхинвал, – говорил водитель, высовываясь в окно. – Ты же знаешь, что там творится. Надо быстрее доехать.

– Удачи вам, – менялся в лице гаишник. Если он и хотел наказать нарушителей, может быть, даже подсчитывал, сколько содрать с пижонов с московскими номерами, теперь стража правопорядка заботило другое: – Там у нас еще посты есть, – говорил он. – Я предупрежу по рации, чтобы вас не останавливали.

– Спасибо, – кричал водитель, срываясь с места.

Логотипы телекомпаний на бортах машин защищали их так же, как красные кресты защищают машины медиков, но, увы, не всегда. В любом вооруженном конфликте репортеры несут потери. Сергей с Женькой почти сутки считались пропавшими без вести, поэтому радость коллег была объяснимой.

– Как вы? – спрашивали они.

– Лучше не бывает, – отвечал, устало улыбаясь, Сергей.

Эта бурная встреча могла продолжаться долго. Комов чувствовал, что еще немного и дело дойдет до водки, даже водители выпьют, благо никто их не будет проверять здесь на содержание алкоголя в крови. Ильичев тоже все просчитал.

– Поехали, – решительно сказал он и так посмотрел на Сергея, будто именно он был виновником задержки.

– Мне бы телефон подзарядить, – напомнил Комов. – Скоро он отрубится.

– Оставь здесь его, потом заберешь уже заряженный.

– Хм… – почесал в затылке Сергей.

У Ильичева, конечно, был телефон, но со своим расставаться не хотелось. Вдруг кто-то из близких позвонит, начнет волноваться, если услышит чужой голос.

Он давно не представлял, как можно остаться без телефона, и чувствовал себя очень некомфортно, когда забывал его дома. Отчего-то казалось, что именно в этом случае раздастся звонок, требующий немедленной реакции.

Ильичев все понял без слов.

– У меня идея, – сообщил он. – Подожди-ка чуток.

Ильичев забрался в салон тарелки, где располагалась аппаратура, пробыл там минуту-другую, а выбравшись, подошел к Сергею, протягивая ему телефонную трубку.

– Возьми пока что эту. Не самый модная модель, я бы даже сказал, устаревшая, зато батарея заряжена на полную катушку. Дней пять точно проработает. Поставь туда свою сим-карту, а твою трубку, пока мы ездим, здесь зарядят.

– Я дороги не знаю, – признался водитель, когда ему сказали, что надо добраться до улицы Сталина. – А карты нет. Подскажешь, как ехать? – он с надеждой посмотрел на Сергея.

– Обязательно, – сказал Комов.

Он сел в кресло рядом с водителем, на заднем сидении умостились Ильичев и два оператора. Они заботливо держали камеры на коленках. Ассистенту Ильичева места не хватало, и его оставили возле «тарелки». Сергею показалось, что глазах ассистента промелькнуло обиженное: «На кого вы меня покидаете?»

– Мы скоро вернемся, – обнадежил остающихся Ильичев. – Заодно поищем, где на ночлег остановиться.

– Для всех поищи, – напутствовали его «тарелочники».

– Само собой, – пообещал Ильичев. – Постараюсь, устроить всю банду.

42. Арчил

Поначалу Арчил испуганно вздрагивал от каждого шороха, потом попривык, ожидание опасности притупилось. Он немного успокоился, но вдруг подумал: «Да что же я валяюсь здесь, совсем на виду?» – и вновь страх тонкой холодной струйкой прополз вдоль позвоночника.

Гегечкори огляделся. Нужно подняться повыше, спрятаться в кустах, в которых исчез Босс. Они густые, никто не увидит, где он укрывается.

Постанывая от боли, он захватил автомат, мешок, в который Ворон небрежно побросал сухие пайки и запасные магазины к «Тавору», и на четвереньках пополз к кустам. Продрался сквозь цепкие ветви и оказался на малюсенькой полянке. На дальнем ее конце что-то лежало. Арчил присмотрелся, и сердце его захолонуло от ужаса: он увидел камуфлированный рукав. Гегечкори перехватил автомат поудобнее, но тут же опомнился и перевел дух. Никого на полянке не было. Валялся небрежно скомканный комбинезон, и все. Любопытство заставило подползти к брошенной одежде. Ничего особенного, обычная камуфла, грязная, местами порванная. Кто-то снял и выбросил. На Арчиле точно такая же. Он ощупал куртку, почувствовал что-то твердое, и через мгновение в его руке оказалась пластиковая карточка. С впечатанной в нее фотографии широко улыбался… Босс.

«Джон Крейдэн, – прочел удивленный Арчил. – Штат Мичиган». И пониже: «Собственность США».

«Здорово он торопился, – с неожиданной усмешкой подумал Гегечкори. – Но мне-то что теперь с этой штукой делать? А, там видно будет. Пока оставлю на память о своем героическом рейде».

Он вернулся к кустам, устроился поудобнее. Полянка, на которой они ночевали, была, как на ладони. Если кто-нибудь выйдет на нее, это будет последнее, что сделает человек в своей жизни. От очереди из автомата Арчила ему не уйти…

43. Комов

Немало домов было брошено. Хозяева, покидая их, не стали даже запирать двери – все равно их можно выбить ногой, а закрытая дверь только привлечет мародеров, которые могут подумать, что в доме есть что-то ценное.

– Чертовщина, – ворчал Ильичев. – Не занимать же чужой дом самовольно… Гостиница разбита, к властям соваться стыдно – у них и без меня забот выше головы, а в машинах спать уже сил нет…

Ночевать в машине, конечно удобнее, чем в кресле самолета во время перелета, но все равно к утру ноги так затекут, что их не разогнешь. В такие поездки надо прицеплять к «тарелке» прицеп, который таскают с собой американцы, путешествуя по стране. Там есть туалет, (хотя это не самое важное – сходить по нужде можно и в придорожные кусты), умывальник, кровать, стол, шкаф. Американцы привыкли путешествовать с комфортом со времен, когда орды эмигрантов, приехавших из Европы, двинулись на Дикий запад, стирая с лица земли племена индейцев. Раньше ездили в фургонах, теперь в прицепах. Сергею представилось, как сегодняшние американца выставляют прицепы кругом и, укрываясь за ними, отбиваются от банд рокеров и байкеров, и он улыбнулся.

Дома не было. Битый и обгоревший кирпич натек на улицу, как застывшая лава. У нее не хватило сил перебраться через дорогу, и она остановилась, оставив ровно столько места, сколько нужно, чтобы проехать одной машине, не завалившись при этом в кювет.

Женька облазил развалины и теперь стоял рядом, печально рассматривая то, что осталось от дома, в котором они совсем недавно ночевали.

– Может, ушла к знакомым? – робко предположил он. – Или вывезли ее?

Сергей промолчал. Он смотрел на покореженную бочку для воды, старую, покрытую шелушащейся краской. Она валялась, полупридавленная кирпичами. Комов подошел к ней, нагнулся, нащупал пробоину рядом с днищем. След от осколка. Его так и не заварили…

– Надо выяснить, что с хозяйкой случилось? – сказал Сергей.

– У кого? – Ильичев старался не смотреть на него. – У соседей? Посмотри вокруг. Никого тут нет… – помолчал и добавил: – Я постараюсь, что-нибудь узнать, ребята. Мы ведь сюда надолго…

К тому, что вещи его погибли, Сергей был готов и теперь, когда это стало очевидным, сожаления не испытывал. Сохранилось то, что было на нем надето – грязное и вонючее. Когда они с Женькой сядут в самолет, все будут воротить от них носы. Почему-то вспомнилась миниатюра Аркадия Райкина: начальнику доложили, что склад с готовой продукцией сгорел. Тот занервничал только когда вспомнил, что оставил там свою куртку. Стыдно жалеть о шмотках, когда у людей вокруг горе…

– Ну что бедолаги, – сказал Ильичев. – Давайте посмотрим, что из наших вещей вам подойдет.

Он оценивающе осмотрел Сергея и Женьку, открыл багажник машины, выволок из него спортивную сумку, набитую его вещами, вытащил джинсы, рубашки, майки, как барахольщик, который решил сбыть секонд-хенд.

– Вот, – сказал он, – выбирайте.

Он был чуть пониже Комова и оператора и помассивнее их. Его джинсы были слишком коротки, оголяли щиколотки и сползали. Их пришлось подпоясывать, но тогда они собирались ужасными складками. Футболки висели, как на вешалках. Любому встречному будет ясно, что одежда на них с чужого плеча. Еще заподозрят: не грабанули ли эти типчики чужой дом?

– Не очень хорошо, – признал Ильичев.

Комплекция его оператора тоже была неподходящей. Слишком худой. Его джинсы на животе Сергея не сойдутся. О Беляше и речи нет.

Одежда вкусно пахла. Из нее еще не выветрился запах стирального порошка с мятными добавками. Сергей сложил ее, положил в пакет, но на футболке, которую он брал в руки, остались пыльные следы. Надень он ее, и вкусный запах вмиг испарится.

– Слушай, – сказал он Ильичеву. – Давай сгоняем на речку. Нам помыться надо, а то пахнем, как свиньи. Там же и одежду состирнем.

– На помойке ей место, – пробурчал Ильичев, но спорить не стал.

И Сергей, и Женька влезли в воду прямо в одежде, только ботинки скинули. Речная вода быстро смоет грязь, потом они все с себя снимут и разложат на солнышке.

К берегу прибило хлопья белой пены, как будто кто-то неподалеку устроил стирку и высыпал в речку немного стирального порошка. Волны выталкивали пену все дальше и дальше из воды, она выползала на берег, протискивалась между острыми камнями. На берегу валялось несколько мертвых рыбин. Глаза их остекленели. Вряд ли рыбы умерли от пены, скорее, их оглушило взрывами.

Дно усеивали мелкие камешки. Течение было сильным, оно стремилось сбить Сергея с ног, холодная вода бодрила. Рядышком плескался Беляш, хлопал по воде руками, охал и ахал.

– Хорошо-то как, – выдохнул он, радостно посмотрел на Сергея, но дожидаться ответа не стал – нырнул.

Комов тоже ушел под воду с головой, оттолкнулся ото дна и резко развел руки. Видно было далеко, на несколько метров. Перед самым лицом его что-то мелькнуло, это была рыба размером с ладонь. Сергей попробовал ее поймать, но рыба без труда от него ускользнула.

«Хорошо бы сейчас раздобыть удочку, сесть на берегу, да половить рыбку, ни о чем не думая, даже о том – клюнет она или нет, – подумал он. – Потом, все потом…»

Комов нащупал дно, развернулся лицом к берегу и побрел к нему, разгребая воду руками.

– А ты чего же? – спросил он у Ильичева, который сидел на корточках неподалеку от воды.

– Не хочется чего-то, – сказал тот. – Может попозже. Вечером. Мне только что звонили. Сказали, что если я хочу пообщаться с пленными грузинами, то надо ехать, – он точно извинялся. – Вы здесь останетесь? Мы за вами попозже заедем.

– Лучше с вами.

Комов стянул липнувшую к телу одежду. Ильичев схватился за один конец брюк, Сергей за другой и они стали их прокручивать. Вода лилась потоками. Но брюки все равно остались влажными, неприятно холодными. Потом пришла очередь рубашки. Операторы споро выжимали Женькино обмундирование.

– Может, постелить что-нибудь на сиденье? – спросил Комов водителя.

– Садитесь, – махнул тот рукой. – Просохнет. Не зима.

У пленных были испуганные глаза – как у бездомных собак, которые привыкли к тому, что прохожие бросают в них камни и палки, но голод заставляет псов выбираться из своих убежищ и, вздрагивая от близких человеческих голосов, рыскать по помойкам. Собаки знают, что от людей ничего хорошего ждать не приходится, но деваться им некуда.

Пленных было человек пятнадцать. Их уже обыскали, вытащили из карманов все, что там было. Несмотря на хорошую новую форму, никакой воинственности в этих грузинах не было. Как выяснилось, сопротивления они не оказывали, побросали оружие и подняли руки, как только стало известно, что российские войска освободили Цхинвал. Пленных тут же изолировали от местных жителей и тем самым спасли им жизни, не то осетины могли сорвать на них свой гнев. Пусть и не эти солдаты ходили по домам и забрасывали гранатами подвалы, где прятались от бомбежек и обстрелов мирные граждане, но кто стал бы выяснять – виноваты они персонально или нет? Сергей помнил, как женщина-москвичка сбила на пешеходном переходе двух детей, которые вместе с мамой спешили в школу, после чего попробовала скрыться. Обладательнице иномарки повезло – почти тут же подъехали милиционеры и отбили ее у прохожих. Опоздай стражи правопорядка, и женщину забили бы насмерть. Звучит жестоко, но была в этом какая-то справедливость…

Пленные стояли вдоль стенки, сутулились, затравленно оглядывались по сторонам, хотя бояться им уже было нечего, для этих «бравых вояк» все закончилось.

Всем им было не больше тридцати.

Пленный, которого стал расспрашивать Ильичев, по-русски изъяснялся с огромным трудом. Это в советские времена в Грузии русский язык изучали в школе, теперь для Саакашвили и его подданных языком международного общения стал английский, который они, впрочем, тоже знали плохо. Было видно, что грузин перебирает в памяти известные ему слова, но иногда он никак не мог выразить мысль и оборачивался в сторону товарищей по несчастью, ища у них помощи.

– Мы не военные, – говорил он, – резервисты. Нас призвали три дня назад. Ничего не объяснили.

– Сказали, что на сборы… – подал голос другой пленный.

– На сборы… Мы воевать не хотели. Нас силой погнали. Дали всем автоматы, постреляли по мишеням один день, потом повезли куда-то. Ничего не объяснили… Только когда мы в машинах ехали, сказали, что в Южную Осетию. Мы не хотели воевать…

Рассказ был сбивчивым, но картина складывалась понятная. Эти солдаты были отлично экипированы оружием, которое щедро поставляла их стране Америка и на которое уходила большая часть грузинского бюджета, но они не слишком умели с ним обращаться. Им предстояло стать пушечным мясом. Этим грузинам повезло, что они попали в плен, такой исход событий был для них лучшим.

Вероятно те, кто гнал их на убой, сильно оторвались от реальности. Уж не воображал ли Саакашвили, что его воинство примут в Южной Осетии с распростертыми объятиями, и перед каждым селом будет стоять депутация из местных жителей с хлебом и солью в руках? А может, он был уверен, что жители Цхинвала так испугаются реявшего над грузинскими частями призрака доллара, что побегут прочь с родной земли, закрыв глаза от ужаса? Все вышло иначе, и «маленькая победоносная война» обернулась для грузин жестоким поражением. Такое можно было предположить. Осетины понимали, что терять им нечего. На что способны грузинские власти, здесь знали слишком хорошо…

– Я тут с нашими военными пообщался, – сказал Ильичев Сергею, когда закончил брать интервью у пленного. – Они говорят, что грузины побросали всю свою технику и бегут так, что пятки сверкают. Ребята пари заключают: в Тбилиси они остановятся или дальше драпать будут?

Проголодались Сергей с Женькой зверски. Беляш ругательски ругал себя за то, что, выбираясь из подвала, не прихватил остатки пайков. Магазины стояли закрытыми, с заколоченными окнами, искать работающие кафе было явно бессмысленно.

Группа Ильичева с собой почти ничего не привезла, имелась у них всякая ерунда: чипсы, шоколад и только. Хотелось чего-нибудь более существенного.

– Что же вы консервов не захватили? – стал упрекать коллег Беляш.

– До них ли было? На сборы времени в обрез, руки в ноги и – вперед.

– По дороге могли купить.

– Могли, – согласился Ильичев. – Но не купили. Так что, говорить об этом бесполезно. Какие будут идеи?

– Давай магазин грабанем, – в шутку предложил Сергей.

– Ты что с ума сошел? – испугался Ильичев, с укором посмотрел на скалящихся соратников, махнул рукой и предложил: – Можно сгонять за город. Там госпиталь разбили. Чем-то ведь пациентов кормят? И мы напросимся.

– До нас ли им сейчас? – отрицательно покачал головой Комов. – У них, наверняка, работы невпроворот, оперируют в три смены, не отходя от столов даже чтобы по нужде сходить… А тут мы заявляемся в операционную палатку и спрашиваем, чем сегодня кормить будут и нельзя ли тоже чуток перекусить…

– Смешная картинка, – согласился Ильичев, улыбаясь. – Если попадем под горячую руку, можно и по шее схлопотать. Но не все же там операциями заняты. Кто-то и кашку должен варить.

– Я бы сейчас от гречневой каши не отказался, – мечтательно протянул Сергей, вспоминая, как ел кашу во время оранжевых событий на Майдане Незалежности. Комов не скрывал того, что он из России, что поддерживает Януковича, а не Ющенко, но кашу у него никто не отнимал, напротив, когда Сергей со своей порцией расправился, ему предложили добавки.

– Я бы тоже не отказался, – сказал Ильичев.

– Замучили вы меня, – вздохнул Женька. – Поехали на рынок. Посмотрим, что там творится.

– Думаешь, он работает?

– Надеюсь. Первое, что начинает работать, – это рынок. Вдруг удастся раздобыть жареную курочку?

– Уж не грузинский ли «Град» для тебя ее поджарил?

– А хоть и такую.

Рынок не работал. Ворота его были закрыты на массивную цепь, за решеткой виднелись пустующие прилавки. Ветер трепал листок бумаги, на котором было наскоро написано: «Опасно! Могут быть мины».

Возле ворот рынка на лотках, сделанных из картонных коробок, продавцы уже выставляли свой нехитрый товар. Неплохо продавались свечи любых размеров и расцветок. Электричество в городе в ближайшее время вряд ли появится, а сидеть вечерами без света слишком скучно. Но свечи телевизионщикам были без надобности.

По дороге им попался лишь один открытый магазин с броской надписью «У Андрея», выведенной красными и синими красками на фанерном щите. В магазин стояла очередь – не очень большая, очевидно весть о том, что эта торговая точка работает, по окрестностям еще не разнеслась. На весь город запасов мифического «Андрея» явно не хватило бы.

– Что дают? – спрашивали подходившие, потому что пробиться в магазин не было никакой возможности.

– Крупа есть.

– Гречка? – спросил Сергей.

– Гречка тоже, – ответили ему.

– Слышишь, гречка, – Сергей, обернувшись к Ильичеву, облизнулся.

– Где мы ее варить-то будем? – задал тот резонный вопрос.

– Негде, точно, – печально признал Комов.

Счастливчики, сумевшие пробиться к прилавку, волокли свою «добычу» – мешки с чем-то сыпучим. Мешки весили килограммов по тридцать. Их взваливали на спину. Но такой груз не всем был под силу, кое-кто тащил покупку по земле, ухватившись за узел сверху.

– Может, поможем кому мешочек дотащить? – предложил Беляш.

– Думаешь, за услугу накормят?

– Ага.

– Дудки. Ты посмотри на себя! Подумают, что ты их обокрасть хочешь. По голове чем-нибудь тяжеленьким хлопнешь и отнимешь мешок, супостат.

– Спасибо на добром слове, – ухмыльнулся Женька.

Теперь, стоя перед закрытым рынком, они решали, что предпринять. Поиски другой торговой точки могли затянуться до бесконечности.

Сергей уже направился было к торговцу, разложившему перед собой несколько банок консервов, но увидел, что метрах в пятнадцати от них остановилась темно-бурая «девятка» с тонированными стеклами и армейский «Уазик», выкрашенный в блекло-болотный цвет. На него насело столько пыли, что он стал кремово-желтым, а с такой раскраской лучше ездить по пустыне. Из легковушки вылезли двое чеченцев, а из «Уазика» – четверо русских спецназовцев. Они закурили и стали о чем-то оживленно переговариваться, переминаясь при этом с ноги на ногу, как будто отсидели пятую точку из-за того, что слишком долго прыгали в машинах по кочкам и ухабам.

Чеченцев этих Комов знал, встречался с ними в Грозном. Они были из отряда, который в свое время отправляли в Ливан охранять саперов, возводивших мосты, разрушенные израильтянами во время последней Ливано-Израильской войны.

– Привет, – сказал Сергей, подходя к приехавшим. – Закурить не найдется?

Один из спецназовцев подозрительно посмотрел на него и неохотно полез в карман. Вероятно, это он был хранителем табачных запасов и выдавал их коллегам по строго отмеренной норме.

– Хо, привет!

Высокий бритоголовый чеченец бросился обнимать Сергея. Имени его Комов не помнил, похоже, и чеченец признал его только в лицо. Спецназовцы смотрели на происходящее с удивлением.

– Свой, – сказал чеченец спецназовцам.

Те приветственно заулыбались и вновь затянулись сигаретами.

– Держи, – спецназовец протянул Сергею пачку. Предварительно он щелкнул по донышку пальцем, сигареты высунулись лесенкой. Комов взял ту, что вылезла больше других.

– Что тут делаете-то? – спросил он.

– Порядок помаленьку наводим, – сказал чеченец. – Задача снайперов уничтожать.

– И как?

– По-разному, – он показал приклад своего автомата, на котором было три засечки.

Сергей и без комментариев знал, что они означают.

– Не все снайперы, – пояснил чеченец. – Один только.

– Да и того, непонятно кто пристрелил, – подзадорил его спецназовец. – Ты или кто другой.

– Вскрытие надо провести, – решительно предложил чеченец. – Тогда сразу видно станет: моя пуля в нем сидит.

– Вскрытие, конечно, не помешало бы, – согласился спецназовец. – А то вдруг он от сердечного приступа помер? Тебя увидел и окочурился со страху.

Спецназовцы и второй чеченец засмеялись. Улыбнулся и Сергей.

– Жалко нас остановили, – грустно сказал бритоголовый. – Всего тринадцать километров до Тбилиси было.

Наверное, так же реагировал некогда Скобелев, победоносную армию которого остановили примерно на таком же расстоянии от Константинополя. Турки уже были разбиты и деморализованы. Они не могли помешать русским войти в древний Царьград. Шум подняли британцы, которые заявили, что, если русские вступят в Константинополь, то Британия примет сторону турок. По легенде Скобелев все-таки попал в Царьград – переодевшись нищим, он бродил по его улицам, никем не узнанный.

– Взяли бы мы Тбилиси, – продолжал тем временем чеченец, – и голову Саакашвили в Кремль привезли.

– Какой ты кровожадный, Аслахан, – сказал один из спецназовцев, – аж, страшно. Да и не поймали б мы Саакашвили. Он бы заранее сбежал, ты же сам видел, что бегает он быстро.

– Ха! – оживился чеченец. – Очень быстро! Наш президент правильно сказал: ему надо на олимпийских играх выступать, а не президентом быть, – он поцокал языком, покачал головой и недоуменно спросил: – Как этот человек еще может войсками командовать? Да любой мужчина после такого позора себе бы башку прострелил.

Сергей не понимал о чем идет речь, в чем и признался. Бритоголовый удивленно посмотрел на него и быстро заговорил. Чувствовалось, что рассказ доставляет ему удовольствие.

– Саакашвили в Гори приехал, чтобы поддержать свои войска. Французского министра с собой привез. Ходит, грудь выгибает. Вдруг ему почудилось, что в небе российский истребитель летит. Как он взвоет, как побежит, куда глаза глядят! Охранники догнать не могут. Потом поймали своего главнокомандующего, устроили на нем кучу малу. Бронежилеты навалили, сами сверху прыгают! Может, надеялись, что задохнется? А мы этот трофей не добыли… – чувствовалось, что мысль эта Аслахана не отпускала, он постоянно думал об упущенной возможности.

– А что добыли? – спросил Сергей, заметивший, что Женька давно уже включил камеру.

– Тех, кто с оружием был, – усмехнулся Аслахан, – того и долбили.

– Э-э-э, ты не подумай чего плохого, – вступил в разговор спецназовец, – мы скальпы с них не снимали. Все честь по чести. Бросил оружие – живи, нет – Богу жалуйся.

– Нас грузины боятся, – довольно сказал Аслахан. – Бегут. В смысле военные. Мирные жители не бегут, хотя про нас им всякие ужасы рассказывают. Мы в грузинские казармы заходили – они там все побросали. Кучи оружия валяются. Даже своих погибших не хоронят. Старики из деревень к нам приходили и просили убитых похоронить. Сами они уже не могут – сил нет. Солнце жаркое. Трупы быстро разлагаются. Вонять начинают, гадость всякая в них заводится. Эпидемия могла случиться. Вот и пришлось нам гробовщиками заделаться. Мозоли заработали на руках. До сих пор ноют, автомат держать неудобно.

На заднем сидении «девятки» лежали три автомата Калашникова, калибра 7.62 миллиметра с примкнутыми подствольниками и парочка «мух». Типичный набор военной разведки. Если кто за спецназовцами погонится, они разобьют заднее стекло, выставят туда автомат, и получится подобие современной тачанки. Только едва ли грузины станут обстреливать эту машину, скорее пропустят ее мимо, чтобы не ворошить осиный рой. Им ведь уже встречались БМП, борта которых были разрисованы надписями «Чечня», «Отряд „Восток“», а для самых непонятливых позади имелась еще одна: «Попробуй – обстреляй!» Хотя многие грузины по-русски говорили плохо – сказывалось тлетворное влияние англоязычных стран – надпись эту понимали и, как правило, следовали рекомендации.

Аслахан накопил много впечатлений. Он не мог дождался момента, когда попадет в круг родственников, и начнет рассказывать им о своих приключениях, немного приукрашивая действительность. Но и Сергей был благодарным слушателем, вот и вспоминал Аслахан о том, как на базе в Гори на столах оставались чашки с чаем, еще теплым, хоть сейчас пей, про брошенные танки, стоящие в ряд, заправленные топливом так, что хватило бы дойти не только до Рокского тоннеля, но и гораздо дальше. Если уж не могли отогнать технику, так облили бы ее бензином да подожгли, не оставлять же противнику! Теперь эти танки перегоняют в Южную Осетию, а грузины совсем ошалели – пытаются убедить весь мир, что это русские наступают на Тбилиси… Стрелковое оружие и вовсе везде валялось кучами, так что, чтобы вывезти его приходилось подгонять грузовики. Лишь в одном месте его пытались уничтожить. В «М-16» предусмотрена возможность быстрого уничтожения этой винтовки, ее надо облить горючим веществом, к примеру, тем, что используется для разжигания костров на пикниках, и поджечь. Пластмассовые части расплавятся, а без них винтовка ни к чему уже не годна. Все у американцев какое-то одноразовое…

– Окопы бросают, оружие бросают. Бегут с родной земли… – Аслахан недоумевающе посмотрел на Комова. – Как так можно? Никогда такого на Кавказе не было…

– Здесь-то чего делаете? – спросил Сергей.

– Хотели кое-что на рынке прикупить, но ничего нет. Впустую приехали, – пояснил Аслахан.

– Ну, давай журналист, – сказал спецназовец и протянул руку для пожатия. – У нас тут срочное дело нарисовалось.

– Удачи вам, – сказал Сергей.

Комов проводил машины взглядом. Кажется, он уже забил свою «оперативную память» впечатлениями до отказа. Здесь еще многое будет происходить: продолжат отлавливать диверсантов и мародеров, начнут восстанавливать школы, чтобы успеть к первому сентября, строить дома – на это побольше времени уйдет. Об этом будут рассказывать коллеги. Тот же Ильичев, журналисты с других телеканалов. А ему нужно остановиться. Обдумать все, свидетелем чего он стал, отсмотреть отснятое Беляшом, вспомнить события, людей, их рассказы. Сегодня это важнее…

– Давай, Женька, домой поедем, – предложил он оператору.

– Ого, – опешил тот. – Не ожидал от тебя такого. Думал, опять погонишь к черту на рога.

– Были мы уже там, – сказал Сергей, и повернулся к Ильичеву. – Ты ведь без нас справишься?

– Постараюсь, – ответил тот.

– Вот и хорошо. Машину дашь? До Владикавказа доехать. Быстро вернем.

– Конечно. Водитель вас отвезет. Прямо сейчас?

– Нет, – улыбнулся Сергей. – После обеда. Ты консервы будешь? Видишь, мужик никак их продать не может.

– Я не знаю, что у него в банках, – сказал Ильичев. – Может, они просрочены?

– Тогда бы они вздулись. Мы можем спросить у продавца, дает ли он гарантию, что консервы не испорчены. Если даст, при нем и откроем, ну а если они испорченными окажутся, то заставим его их съесть.

– Садист, – вздохнул Ильичев, – но я согласен.

44. Арчил Гегечкори

Никак не получалось улечься, как следует. Натруженные мышцы болели, ноги обжигало волнами огня. Арчил грустно улыбнулся. Не так представлял он свой первый боевой поход… А как? Верные друзья рядом, трусливо бегущие подлые враги, фанфары, торжественное возвращение… Мальчишка! Реальность оказалась так далека от иллюзий…

Что же случилось? Похоже, попытка усмирить сепаратистов окончилась пшиком. Опять вспомнились Гия и Котэ, дезертировавшие при первой опасности. Ой, ли! Так ли все обстоит на самом деле? Может, опытные бойцы просто поняли, что порученная им операция невыполнима? Почему он решил, что стоит только добраться до Рокского тоннеля, и все решится само собой? Русские ведь тоже не дураки, наверняка усилили охрану этого важнейшего объекта. Ну и что? Приказ нужно выполнять. А Гия с Котэ не захотели. Предали соратников, оставшихся верными приказу Родины. Вот только что значит это понятие для того же Ворона? Что-то Арчил особого патриотизма в нем не приметил. Выполняет человек свою работу, а кто находится рядом с ним, на то Ворону плевать. А Босс просто удрал. Узнал из телефонного разговора новые сведения и смылся… Нет, нельзя так думать о людях, с которыми столько прошел бок о бок. А как можно? Ведь они, если называть вещи своими именами, просто бросили его, оставили в качестве обреченного на гибель заслона. Разве что не приковали к пулемету, как поступали со своими смертниками японцы. Ворон обещал прислать за ним людей… Ха! Оставь глупые надежды. Ты останешься здесь, в этих далеких от дома горах. Не ты войдешь с гордым видом в университетскую аудиторию. Это сделает Гоча. Именно у него на груди будут мерцать боевые награды – в штабах ими обрастают быстро. Нет, нельзя так думать! Нельзя… Но и по-прежнему жить уже не получится. Чтобы понять, что произошло, нужно знать факты, много фактов. Надо, никого не слушая, обдумать их и сделать выводы – те единственно правильные, которые никто кроме тебя не сделает. Только так! Но сначала нужно выбраться с этой проклятой поляны, из чужих равнодушных гор, нужно выжить!..

Отчаяние захлестнуло Арчила, он уткнулся лицом в колени, обхватил голову руками и тихонько заскулил, как в далеком детстве, когда рядом никого не было, а нестерпимые обиды захлестывали, и жизнь казалась законченной. Это было так давно! Тогда он был по-мальчишески наивен, а теперь… Теперь оказался просто глуп. А за глупость нужно платить…

– Э-э! Что это ты, парень, поешь такое?

Гегечкори испуганно вскинул голову. В трех шагах от него сидел на корточках крепкий бритоголовый человек. На коленях его лежал автомат Калашникова – Арчилу бросились в глаза три зарубки на его прикладе.

«Чеченец! – мелькнуло в голове. – Погиб! Сейчас пытать станет…»

Инстинктивно он протянулся к лежащему на траве «Тавору» и тут же понял, что не успеет: ствол «калаша» уже смотрел ему в грудь.

– О чем поешь, спрашиваю, – как ни в чем ни бывало произнес бритоголовый. – Никогда я на Кавказе такой песни не слышал.

Арчил заворожено смотрел на него и молчал.

– Ты кто? – спросил чеченец.

– Н-не скажу, – с трудом вытолкнул из себя Гегечкори.

– Смотри, какой герой! – удивился бритоголовый. – А я и так про тебя все знаю.

– Как это? – поперхнулся Арчил.

– Очень просто. Ты – грузинский террорист. Зовут тебя Студент. Хотел взорвать Рокский тоннель. Сначала вас было пятеро. Позавчера двое сбежали. Вчера к вам еще один прибился. Кто такой? – недоуменно спросил незнакомец. – Тоже из ваших?

– Отморозок какой-то, – зло пробурчал Гегечкори. – Настоящий бандит. Наверное, из тюрьмы сбежал. А как вы все разузнали? – озадаченно спросил он.

– Вот уж проблема! – хохотнул бритоголовый. – Твои дружки от вас ушли, к нам попали. Они героев из себя не строят, показали, как шли, куда рюкзаки побросали.

– Но ведь они о Васо не знают…

– Э-э, парень. Человек – не птица. Идет по земле – следы оставляет. Я вот знаю, что с этой поляны двое по тропе ушли, оба с грузом. И еще двое в кусты спрятались. Ты здесь, а напарник твой где?

– Не знаю, – мотнул головой Арчил. – Сбежал.

– Что-то все от вас удирают, – подозрительно сощурился чеченец. – По-моему, ты врешь.

Быстрым движением он отбросил в сторону автомат Арчила, потом споро и привычно обшарил пленника. Извлек из кармана пластиковое удостоверение личности Босса, удивленно вскинул брови.

– Это не мое, – торопливо пояснил Гегечкори. – Честное слово, он убежал. Вещи свои бросил на этой поляне, а больше я о нем ничего не знаю…

– Совсем интересно… – протянул бритоголовый, рассматривая фотографию американца.

Он негромко свистнул. Почти сразу же из кустов появился еще один военный. Арчил сообразил, что он следил за их беседой, а, может быть, и держал его под прицелом.

– Ты, посмотри, Алексей, какая интересная штука, – бритоголовый передал своему товарищу находку и повернулся к Гегечкори. – Давно он ушел?

– Часа два назад. Может немного побольше…

– Догоним! – загорелся чеченец.

– Подожди, Аслахан, – остановил его второй спецназовец. – Не горячись.

– Э-э! Зачем так говоришь? Этот тоже быстро бегает, да?

– Да уж, наверное, старается из всех сил, – усмехнулся Алексей. – Не в том дело. Я о нем сообщу, может, наши его и поймают. А нам нужно эту парочку задержать. – Он развернул карту. – Пойдут они так…

– Или так, – показал Аслахан.

– Но все равно, выйдут к этой точке. В горы не полезут, едва ли эти бандюки хотят Казбек покорить. Значит, у нас есть шанс их перехватить…

Он внимательно посмотрел на Арчила, потом спросил своего товарища:

– С этим что будем делать?

Аслахан пожал плечами.

– А что с ним делать? Плохого парень натворить не успел. Ведь так?

Гегечкори судорожно кивнул.

– Так, – удовлетворенно подтвердил чеченец. – Рассказал кое-что интересное, может и еще расскажет. Пускай Гриша его вниз ведет.

– Лады, – согласился Алексей. – А ты дождись Григория и нас догоняй.

Он проломился через кусты и исчез. Аслахан, выпятив нижнюю губу, о чем-то размышлял.

– Скажите… – робко спросил Арчил. – У вас телефона случайно нет?

– Чего? – удивился бритоголовый.

– Мне бы домой позвонить… – совсем стушевался Гегечкори. – Родителей успокоить…

– Ну ты, парень, нахал! – восхитился чеченец. Потом глаза его нехорошо сузились. – На войну тебя отпускать они не боялись, а теперь переживать стали. Так что ли?

– Они не знают, что я ушел. Их дома не было…

– Так ты что же, доброволец?

– Нет, – замотал головой Арчил. – Повестка пришла, – помолчал и пояснил: – Я правда студент. В университете учусь.

Аслахан поцокал языком.

– Ц-ц-ц… Совсем шакалы твои начальники! Пацанов на смерть посылать… – потом сердито приказал: – Говори номер.

Гегечкори с замиранием сердца следил за тем, как чеченец нажимает кнопки мобильного телефона.

– Але, – произнес он наконец в трубку. – Я насчет вашего сына… Что случилось? Ничего. Живой он. В плену. Просит сказать, чтобы не волновались…. Как это ему трубку передать? Вы что, гражданочка?! Я же говорю – пленный он. Пленным переговоры не полагаются. Все!

Но не успел чеченец убрать «мобильник» в карман, как трубка завибрировала. Чертыхнувшись, бритоголовый поднес ее к уху.

– Але… Насчет Арчила Гегечкори?.. А! Да это я звонил… Мне-то за что «спасибо»? Я ему ничего хорошего не сделал… Плохого? – чеченец почесал в затылке. – Нет, плохого тоже не делал… Что с ним будет? Я почем знаю! Обменяют на кого-нибудь или так отпустят. Нам он без надобности… А-а… Подождите.

Он поднес трубку к уху Арчила, предварительно сунув ему под нос здоровенный кулак, и прошипел:

– Два слова. Не больше. А то…

– Мама… – выдохнул Арчил. Услышал плач и заторопился: – Я живой, здоровый, у меня все хорошо, вы не волнуйтесь…

– Хватит! – Аслахан решительно отключил телефон.

Гегечкори попытался поблагодарить его, но чеченец недовольно отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

– Вот ты где! – на поляне появился еще один спецназовец – невысокий, коренастый, лицо испещрено конопушками.

– Забирай добычу, – бритоголовый хлопнул его по ладони. – А я пошел.

– Удачи! – пожелал конопатый, завистливо глядя ему в след. Потом перевел взгляд на Арчила. – Собирайся.

– Я сейчас! – заторопился Гегечкори. – Обуюсь только.

– М-да, – спецназовец критически посмотрел на его ноги. – Да ты их в ботинки не впихнешь. Вот еще морока…

Он снял с плеча висевший на одной лямке ранец и извлек из него… растоптанные домашние тапки. Бросил рядом с ними индивидуальный пакет и приказал:

– Прибинтуй покрепче. А то будешь на каждом шагу терять эту обувку.

Послушно исполняя распоряжение, Арчил спросил:

– Вы из-за меня остались?

– Нет, – помрачнел спецназовец. – Хлопнулся сегодня неудачно, колено разбил. Пустяковина, но бегун из меня сейчас, как из дерьма пуля… Готов? Шагай тогда… вояка!

Арчил плелся вниз по склону и размышлял о том, почему уничижительное слово «вояка» совсем его не обижает…

45. Олег Светлов

Олег открыл глаза и увидел серьезное лицо Ревазова. Лежал Светлов на обычной кровати, прикрытый белой простыней. Вот только голова кружилась, да во рту был неприятный металлический привкус.

– Живой? – улыбнулся Хасан Николаевич. – Молодец, – и опережая вопрос, который вертелся у Светлова на кончике языка, пояснил: – Ты в госпитале. Операция прошла хорошо. Скоро и вспоминать о своей ране не будешь.

– Что происходит? – спросил Олег.

– Можно сказать, что все нормально. Грузин выгнали. Они убежали в Гори, потом и там решили не задерживаться. Абхазы вышибают их из Кодорского ущелья.

– Это же здорово!

Светлов вспомнил Нестора Джикирбу. Наверняка он там, в Кодори. Дома, когда такие дела творятся, Нестор не усидит.

– Да, – согласился Ревазов. – Хорошо. Вот только тех, кто погиб, уже не вернешь… О, извини, пожалуйста.

Он достал из кармана мобильный телефон, прижал его к уху, негромко произнес:

– Да… Это ты Сергей? Рад тебя слышать… Я уже почти освободился. Скоро приеду… Как?.. Почему такая спешка?.. Понятно. Как-то у нас с тобой в этот раз не сложилось… Конечно приезжай, всегда рад тебя видеть… Не будет думаешь больше августовского обострения? Может быть… Видишь ли, битым часто неймется. Тем более, что его лично не отколотили… Будем надеяться… Удачной тебе дороги!

Отключил телефон и пожаловался:

– Друг приехал как раз накануне всех событий. Даже поговорить нормально не удалось. А ему уже уезжать пора. Эх…

– Слушай, а как бабушка Кетеван?

Глаза Ревазова потеплели.

– Жива, здорова. Разыскала какую-то подружку, вдвоем им теперь веселее. Просила передать тебе привет. И еще – вот это.

В ладонь Олега лег старинный деревянный крестик на грубой черной нитке.

– Я ведь ни фамилии ее не знаю, ни адреса…

– Я все записал. Листок у тебя под подушкой.

Ревазов обернулся и пообещал кому-то невидимому:

– Все-все. Ухожу.

Пожал руку Олега и, уже вставая, сказал:

– Спасибо тебе. Приезжай. В нашей республике тебя всегда встретят, как самого дорогого гостя.

Он ушел.

«Вот и все, – думал Светлов. – Конечно, я сюда вернусь. Встречусь с людьми, которые мне помогут, изучу материал. А потом напишу книгу о нартах, об аланах и о тех, кто пришел им на смену. О честных и мужественных людях, которые живут на этой древней земле и пишут ее новую историю. Сейчас переворачивается ее очередная, очень важная страница. Хотелось бы, чтобы ее внимательно изучили те, кто планирует вновь принести сюда горе и смерть. Изучили и сделали выводы. Мудрые говорили: „Посеявший ветер, пожнет бурю“. Хорошо, если бы эти слова помнили любители прятать свои гнусные планы за словесной шелухой. Только вряд ли. Они почему-то уверены, что вывернутся в любой ситуации, добьются цели не мытьем, так катаньем…»

Возле кровати появилась медсестра. Она взяла Олега за запястье, посчитала его пульс, удовлетворенно кивнула. Ее усталое лицо почему-то показалось Светлову очень знакомым.

– Не узнаете? – спросила женщина. – Мы с вами вместе в поезде до Владикавказа ехали. Вот такой у меня отпуск получился. Мечтала отдохнуть, но… Я ведь медсестрой работаю, вот и нашлось мне применение.

– А как ваши? – спросил Олег.

– Дочь и внучки во Владикавказе. А зять погиб…

Лицо женщины искривилось, но она быстро взяла себя в руки.

– Сегодня первую партию раненых отправляют в Северную Осетию. Там вас осмотрят и решат, на месте лечить, или дальше отправить. В Ставрополь или, может, в Ростов-на-Дону.

– А в Питер можно? – спросил Светлов.

– Почему именно в Питер?

– Я там живу. А дома, говорят, и болеть приятнее.

– Не знаю, – улыбнулась женщина, – наверное, можно. А теперь – спите. Для вас это самое полезное.

– С удовольствием, – согласился Олег. – Вы даже не представляете, как я хочу наконец выспаться…

46. Сергей Комов

Ехать было скучно. Радио не работало, только шипело, как недовольная змея.

– У тебя записи какие-нибудь есть? – спросил Сергей у водителя.

– В бардачке, – сказал тот.

Стекло успело запылиться. Водитель изредка включал обрызгиватель и щетки. Они размазывали пыль по стеклу. На какое-то время видимость приближалась к нулевой, так что и собственного капота не разглядишь, не говоря уж о том, что творится на дороге, но взмаха за три-четыре щетки грязь стирали.

В бардачке оказалась пара дисков в затертых, потрескавшихся боксах. На одном значилось: «Иван Кучерявый». Сергей вернул его в разинутую пасть бардачка и подумал, что с большим удовольствием выбросил бы диск за окошко, пусть по нему проедется колесами машина, идущая следом. Второй диск оказался сборником российской эстрады трехлетней давности. Комов прочитал название групп и исполнителей, поморщился, но открыл коробку, вытащил диск и запихнул его в магнитофон.

На диске было несколько глубоких порезов, и магнитофон довольно долго считывал первую песню, как будто проверял – не хотят ли его отравить? Потом решился-таки начать воспроизведение, но буквально через несколько секунд машина подпрыгнула на выбоине и музыка прервалась. Магнитофон еще несколько раз делал попытки развеселить потенциальных слушателей, но шероховатости дороги сводили на нет все его усилия.

Левая сторона трассы вся была в выбоинах. Никто не додумался надеть на гусеницы танков специальные резиновые накладки, как это делается, когда тяжелая техника отправляется по шоссе на парад. Один-единственный танк оставил бы после себя глубокую борозду, а по дороге прошло немало железных громадин, они точно пропахали ее. Асфальт раскрошился, куски из под колес летели в разные стороны, поэтому лучше было держаться подальше от машин, идущих впереди.

– Это невозможно, – сказал Сергей, устав слушать обрывки мелодии, которая и сама то по себе была далеко не шедевром.

Он вытащил диск, запихнул его обратно в бокс. Кассетному магнитофону никакие шероховатости дороги не страшны, он не разожмет клыков, в которые зажата кассета, даже на самых больших кочках. Но цифровая аппаратура такая чувствительная и капризная…

– Плохая дорога еще долго будет, – предупредил водитель.

– Догадываюсь, – кивнул Сергей. – Значит, не удастся музыку послушать.

– По ту сторону тоннеля уже можно радио принимать.

– Я и сам могу радио заменить, – объявил Беляш.

Никто его идею не поддержал, да Женька и не настаивал. Комов смотрел по сторонам, как будто впервые видел пейзаж, который проползал за стеклом. То и дело попадались беженцы, и Сергей чувствовал себя как-то неуютно, будто он виноват перед людьми, которые вынуждены идти пешком. Кого-нибудь одного можно было подвезти, но беженцы шли группами. Они не оборачивались на проносящиеся порой мимо них машины, не поднимали рук, чтобы их остановить.

– Что это там? – спросил оператор.

Метрах в двадцати от дороги толпились люди. Они что-то кричали, все это походило на стихийный митинг.

– Остановимся? – предложил Сергей.

– Зачем? – спросил водитель, но съехал на обочину.

– Камеру брать? – спросил оператор.

– Возьми, на всякий случай, если тебе не трудно, – ответил Сергей.

– А если трудно?

– Все равно бери.

– Я в машине останусь, – сказал водитель. – Только вы сильно не задерживайтесь. Ладно?

– Договорились…

Комов не понимал, что кричат эти люди, он лишь улавливал гнев в их голосах. Толпа кого-то обступила, но видно ничего не было.

– Что случилось? – спросил Сергей.

– Э-э, – протянул какой-то парень, обернувшись к нему. – Понимаешь, это плохой человек. Очень плохой. Его узнали, ну и…

Комов и сам уже видел, что с «плохим человеком» случилось. Толпа обступала распростертое на земле тело. Одежды на нем почти не было, бросались в глаза многочисленные наколки, покрывающие кожу мертвеца. Специалисты, специализирующиеся на криминальной хронике, смогли бы по этим татуировкам, немало рассказать об убитом, но Сергей ничего в них не понимал. На коже лежащего виднелись свежие подтеки от ударов, голова его была разбита. Неподалеку от него виднелась воронка, из нее торчали ноги в военных ботинках на шнуровке и камуфле.

Комов вспомнил теленка, которого они с Женькой видели в Цхинвале, и свою мысль о том, что Смерть пыталась утащить бедолагу под землю. Здесь ощущение было противоположным: казалось, что этот человек сам попытался зарыться в землю, укрыться там от возмездия, которое неотвратимо настигало его, но не сумел.

– Убийцы это, – стал пояснять Сергею парень, к которому он обратился. – Тот, – он показал на воронку, – из Грузии пришел. Хотел тоннель взорвать, наши его догнали, у него в руках граната взорвалась. Этот с ним был. Мы его знаем. Бандит.

– Он семью целую в доме сжег, – послышался другой голос. – Его поймали, в тюрьму посадили. Суда над ним не было еще. Пытался обмануть военных, но люди его узнали…

Комов знал, что начальник тюрьмы Цхинвала, когда начался обстрел города, выпустил всех заключенных. Он сказал, что каждый человек должен получить шанс выжить, а во время обстрела у заключенных в тюрьме такого шанса не будет. Поступок смелый. Начальник тюрьмы взял на себя большую ответственность. Кто-то из выпущенных на свободу остался в городе и помогал ополченцам, кто-то в бега пустился, кто-то стал в Грузию пробиваться. У каждого человека – своя судьба.

– Эту собаку хоронить не надо. Здесь его бросить. Собаке – собачья смерть, – жестко произнес кто-то.

Сергей посмотрел в сторону Женьки. Оператор работал.

Бывали случаи, когда после массовых беспорядков представители правоохранительные органов забирали видеозаписи с места событий, а потом по ним выясняли – кто машины припаркованные поджигал, кто витрины разбивал, кто прохожих бил. Комову не хотелось, чтобы и эту запись отобрали, а потом по ней выясняли, кто устроил самосуд над убийцей. Впрочем, поди докажи – кто его бил, а кто стоял рядом, а то и вовсе подошел, когда все уже случилось. На пленке момента убийства нет.

– Пойдем, – махнул он Беляшу. – Хватит.

– Ну что там стряслось? – спросил водитель, когда они вернулись в машину.

– Диверсантов порешили, – пояснил Женька.

– Ого! – сказал водитель. – Ну что, поедем?

– Конечно.

На них надвигалась раскрытая пасть Рокского тоннеля. Скоро оживет радио, и они окажутся совсем в другой, в привычной жизни. Вот только прежней она уже не будет – в этом Сергей был почему-то уверен…

Оглавление

Войны еще не было…

  1. Сергей Комов

  2. Олег Светлов

  3. Комов

День первый

  4. Сергей Комов

  5. Арчил Гегечкори

  6. Сергей Комов

  7. Светлов

  8. Комов

  9. Гегечкори

  10. Сергей Комов

  11. Эйнар

  12. Светлов

  13. Комов

День второй

  14. Сергей Комов

  15. Эйнар

  16. Олег Светлов

  17. Сергей Комов

  18. Алан Сенакоев

  19. Светлов

  20. Эйнар

  21. Арчил

  22. Комов

  23. Олег

  24. Эйнар

  25. Алан Сенакоев

  26. Сергей Комов

День третий

  27. Алан Сенакоев

  28. Сергей

  29. Эйнар

  30. Сергей Комов

  31. Арчил Гегечкори

  32. Комов

  33. Сенакоев

  34. Светлов

  35. Сергей Комов

  36. Эйнар

День четвертый

  37. Сергей Комов

  38. Алан Сенакоев

  39. Комов

  40. Гегечкори

  41. Сергей

  42. Арчил

  43. Комов

  44. Арчил Гегечкори

  45. Олег Светлов

  46. Сергей Комов

Реклама на сайте