«След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий»

След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий (fb2) - След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий [СИ litres] (Гиперборейская скрижаль - 8) 1355K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Васильевич Самаров

Сергей Самаров След Сокола. Новый град великий 786 год Книга третья Роман

© Самаров Сергей Васильевич, 2016 год

Пролог

Со дня пожара в Славене прошло уже полторы седмицы[1]. И город показывал, что он не умер совсем, но постепенно, хотя и заметно торопливо, поскольку подгоняли подступившие морозы, возвращался к жизни.

На дороге идущей со стороны Ильмень-моря и с приморского лесистого берега было людно и шумно. Где-то в лесу ржали лошади, хотя лошадей здесь было мало, в основном верховые. Здесь трудилось больше лосей. Лоси же тягали волоком длинные сосновые стволы, лишенные ветвей. Стволы выволакивали из леса, но тянули не сразу в город. Вернее, не в то, что от города осталось. Бревна складировали на берегу Волхова, хотя часть перетаскивали и через реку по льду, чтобы сложить на другом берегу. И там, в местах складирования, сосновые стволы сразу попадали в руки людей с топорами, которые без задержки начинали стволы ошкуривать. Людей и с топорами, и без них было много. Казалось, каждый желает приложить свои силы для общего дела. Но еще больше людей было на пепелище. Там расчищали площадки под сгоревшими домами, рыли углубления для землянок. Работали и мужчины, и женщины, и даже дети, что были в состоянии оказаться полезными. Там, где земля была глинистой, там ее не выносили, но собирали в большие кучи или просто в ямы. Глина должна была понадобиться, когда начнут делать в землянках «черные печи». Обычно славяне строили из досок опалубку, потом месили глину до состояния густой сметаны, заливали в опалубку, и ждали, когда глина высохнет. После этого можно было внешнюю опалубку снимать. А нижняя, внутренняя, потом сама сгорала в печи. Метод старый, и удобный, малохлопотливый.

Воевода Первонег, сопровождаемый двумя воями, одним из которых был черноусый Белоус, не бросивший раненого воеводу во время захвата варягами Славена, проехался по берегу, часто поглядывая на солнце, которое едва просматривалось сквозь облака. Проверил, как работают люди, потом по городскому пепелищу медленно проехал до моста через Волхов, не давая никаких советов людям, копающим ямы под землянки, никого не подгоняя. Первонег чувствовал прохладное отношение словен к себе. Многие считали, что он ответственен за то, что город сожжен, что они лишились своего имущества, что многие вои городской дружины сложили головы, защищая свои и соседские дома. Да и сам воевода порой винил одного себя, поддавшегося на простую хитрость воеводы бьярминских варягов Славера.

Во время пожара уже было загоревшийся мост, соединяющий Словенский конец[2] с Людиным концом[3] успели разобрать, и на другой берег со стены на стену пламя не перебросилось. Сейчас мост снова собрали, даже подремонтировали, сменив подгоревшие бревна на свежие и более крепкие, и Первонег смело добрался до ворот мостовой башни Людинова конца. Здесь, в этой части города, во время захвата Славена, стоял личный полк Первонега. И, в отсутствие воеводы, вои без команды разобрали мост и закрыли ворота, не пустив в эту часть города варягов. Правда, варяги стреляли горящими стрелами, пытаясь и Людинов конец поджечь, но местные жители видели, что с остальным городом стало, и потому дворы свои берегли, и огонь быстро сбивали.

Сейчас полк воеводы продолжал стоять на охране города, хотя бы его уцелевшей части. И там, уже на выезде из башни, когда Первонег поздоровался с воями охраны, к нему прискакал гонец, бросивший только несколько фраз:

– Едут… Вот-вот к воротам приблизятся. Пока остановились, подступы к стенам осматривают. Сейчас дальше двинутся.

Воевода вздохнул, и ударил своего сильного коня пятками. Конь пошел ходко прямиком к внешним городским воротам. Первый гонец от княжича Гостомысла, с предупреждением о прибытии, прискакал еще вечером. И высказал много странных для Первонега новостей. Оказалось, что Гостомысл не только сам возвращается вместе с теми двумя сотнями, что брал с собой – сотню простых воев своего бьярминского полка и сотню стрельцов покойного княжича Вадимира – но еще ведет с собой часть целого народа вагров вместе с их немолодым князем Бравлином Вторым. Что значит «часть целого народа» Первонег понять не мог, как не понимал, почему с этим народом в земли словен приходит князь Бравлин. Гонец сумел только сказать, что в Вагрии идет большая война с франками, и больше объяснить ничего не сумел. Просто не знал.

– Гостомысл сам все расскажет.

Дожидаясь рассказа княжича Гостомысла, который должен стать князем восстановленного Славена, Первонег все равно не понимал, как князь может покинуть свое княжество, когда там идет война. И потому думал, что гонец что-то напутал, как и с «частью целого народа». И потому торопился навстречу Гостомыслу, желая прояснить ситуацию.

Разговора о судьбе Славена Первонег не боялся. Все-таки, разговаривать с умным и вдумчивым Гостомыслом – это совсем не то, что разговаривать с его покойным отцом Буривоем, который, даже не выслушав до конца, мог бы и убить, не желая разбираться. Остался старшим в городе, должен был его защитить… Здесь логика Буривоя могла бы быть единственной, и даже понятной, может быть, даже одобренной большинством словен. Гостомысл, в отличие от отца, выслушает до конца, подумает, и сумеет сделать правильные выводы. Он никогда не делает необдуманных поступков, и служить такому человеку проще. А еще послужить Первонег сам желал. Он желал исправить то, что допустил, чтобы к моменту, когда его большое тяжелое тело понесут на погребальный костер, его душу не мучили мысли о собственной вине перед соплеменниками. Он не был уверен, что при путешествии к погребальному костру мысли не покидают тела человека. Разное люди говорили. Но сам воевода вину, существующую или надуманную, осознавал, и хотел ее искупить. Жалко было только, что возраст у него уже преклонный, и сделать многое он уже не успеет. И силы былые подходили к концу.

Гонец Гостомысла пристроился позади двух воев сопровождения городского воеводы. И обгонять Первонега не собирался. Но Людин конец был сравнительно небольшим, вытянутым вдоль Волхова, и пересечь его в узкой части, чтобы добраться до внешних городских ворот, можно было быстро. Еще на подъезде Первонег увидел некоторую суету, и построение воев своего полка для торжественной встречи княжича, как и полагалось. Вообще-то так полагалось встречать князя, а Гостомысл князем официально еще не стал. Требовалось собрать посадский совет, который вручит Гостомыслу меч и щит его отца, доставленные из Карелы. Сам княжич знал, что это не тот меч, с которым Буривой ходил в бой. Этот, что вручается посадским советом, слишком легкий для тяжелой руки. И щит совсем не тот, что способен в сечу защитить от вражеского оружия. Это оружие, что вручается, просто красивое, изузоренное, и является не больше, чем символом. Но символ этот дает человеку официальную княжескую власть. Официально считается, что дает только на десять лет, хотя Гостомысл не помнил случая, чтобы отец или дед Владимир Старый[4] получали эти символы несколько раз. Получив раз, они уже не отдавали их назад, в посадский совет. И Буривоя никакой совет не выбирал, ему меч и щит передал перед кончиной сам Владимир Старый. Но сейчас случай особый. Это и сам Гостомысл понимал, и воевода Первонег тоже. Именно Первонег распорядился, чтобы воевода Военег доставил меч и щит в сожженный город. Здание посадского совета восстанавливали одновременно с тем, как строили землянки для горожан, и еще не успели восстановить. И советники где-то у себя держали символы власти города.

Сам Первонег видел и меч, и щит, когда их привезли. Причем, привезли в санях жены погибшего княжича Вадимира, которая вернулась в Славен из крепости, чтобы здесь родить сына, хотя жить ей в Славене было негде. Но нашлись добрые люди, приютили княжну в ее положении в совсем не пострадавшем доме Людиного конца, где Велибора на следующий же день по возвращению благополучно родила сына, которого назвали, как отец и хотел, Вадимом. Сразу по приезду, еще до того, как в Людин конец отправиться, Военега с Велиборой встретили посадские советники. Княжна двумя руками вцепилась в символы княжеской власти, словно не желала их отдавать. Воеводе Военегу применять силу не пришлось. Он просто строго посмотрел на Велибору, прошептал что-то, и она сразу разжала руки. Символы унесли, и куда-то спрятали. Наверное, в доме кого-то из советников, что жили в Людином конце, и чьи дома не пострадали. Таких тоже немало было, хотя городской посадник боярин Лебедян жил на другой стороне, и сгорел в огне, защищая свой дом от варягов.

Первонега удивляла жена Гостомысла Прилюда. Молодая и, казалось бы, опыта жизни не имеющая, в отсутствии мужа она, внешне мягкая и слабосильная женщина, взяла на себя заботу обо всем княжеском семействе, и не только. Она даже Первонегом командовала. Она организовала людей на работу, пока не подступили к пожарищу самые сильные холода, заставляла всех торопиться, и именно по приказу Прилюды даже вои большой частью сменили боевые мечи и копья на плотницкие острые топоры, и тоже занялись работой. Правда, только те, кого отпускал воевода. Здесь Прилюда командовать не бралась. Она так и сказала Первонегу:

– Отпускай, батюшка, тех, кто на службе не занят. Да тебе, чаю, лучше меня знать, сколько ты отпустить сможешь…

Такое обращение княжны подкупило Первонега, и он готов был с плеткой наброситься на любого, кто нерадиво приказания Прилюды выполнял.

Землянки росли быстро. А по утрам над городком землянок уже вставали прямолинейные, ввысь уходящие печные дымы – многие не любили топить землянки «по-черному», и строили печи с трубами. Это значило, что Славен выжил, и торопится излечиться от своего тяжкого недуга, не отчаялся…

* * *

Первонег по построению воев у воротной площади догадался, что колонна Гостомысла уже на виду. Взбираться на привратную башню, чтобы посмотреть издали, он не стал, и сразу направил коня за ворота. Бревна под копытами коня гулко стучали, и стук этот отдавался в голове воеводы болью. Он так и не долечился до конца у волхва Велибуда, приставленного к нему бьярминским воеводой Варягов Славером, а сейчас, перед встречей с Гостомыслом, волновался, и потому голова начала болеть. Первонег уже замечал за собой, что голова болит, когда он поволнуется. Начнет, например, вспоминать, как погиб Славен, и потом целый день ходит хмурый, и с трудом шевелится, потому что каждое движение придает голове болезненные ощущения.

Волхв Велибуд говорил, чтобы воевода приезжал к нему, если боли будут донимать, а приготовленные им снадобья кончатся. Они давно уже закончились, но ехать в Русу, к варягам, которые Славен сожгли, Первонег не хотел. Иногда он думал, вспоминал, и сам себя понять не мог. Да, он сердился на русов-варягов за сожженный город. Но почему-то не сердился на того, кто все это организовал – на воеводу Славера. Может быть, потому, что Славер уехал, как говорили, возможно, навсегда, уехал к своему воспитаннику князю Войномиру, получившему должность при дворе своего дяди князя бодричей Годослава. Может быть, потому, что воевода варягов проявил о Первонеге такую заботу, и помог ему на ноги встать, и на коня снова сесть.

За воротами открывался вид на окрестности. По дороге, занимая ее полностью, далеко за горизонт тянулась колонна. Первонег от вида такой большой колонны даже растерялся. Людей прибывало несравненно больше, чем до этого проживало в сгоревшем Славене. Да, пожалуй, если из Бьярмии все полки к столице княжества подтянуть, столько здесь все равно не набралось бы. Или стало бы примерно столько же. Причем, опытный взгляд воина сразу разобрал, что в промежутках между гражданскими обозами передвигаются воинские полки. Воевода не понимал, как можно уводить полки, когда твое княжество ведет тяжелую войну с сильным противником. Но это была не его забота. Однако, предположить что-то для себя Первонег мог. И он предположил, что вагры полностью разбиты королевством франков, и бежали со своих привычных многовековых мест обитания. И началось грандиозное по своим масштабам переселение целого народа. Но это, возможно, означало, что за ваграми может идти и жестокое преследование со стороны жадных до добычи франков. И преследование это может подойти к Славену, не имеющему сейчас полноценных укреплений. Только единственный Людин конец сохранил стены и дома, и был способен к обороне, если, конечно, осада не будет чрезвычайно длинной или если противник не применит осадные стенобитные орудия, стоять против которых городские стены не могут. Но Людин конец не в состоянии и вместить такое количество переселенцев. Этот вопрос так прочно осел в голове, что требовал немедленного разрешения. И воевода ударил коня пятками. Конь рванул с места навстречу колонне, а сам Первонег поморщился от боли в голове…

* * *

Воевода Русы Блажен своему имени всегда соответствовал. Он никогда, даже в молодости, не отличался воинственностью, обладая даже некоторой, как говорили, блаженностью, и воеводой стал только потому, что воеводой города был когда-то его отец, Столпосвет, друг и соратник старого князя Здравеня, отца нынешнего, тоже уже старого князя Русы, и тоже Здравеня.

Блажен всегда предпочитал любое дело разрешать миром, иногда даже соглашаясь принять на себя несуществующую в действительности вину, лишь бы дело уладить. Это было бы хорошим качеством для простого человека, может быть, и для торговца, но не для городского воеводы. Тем более, в городе, где всегда считалось почетным носить меч и щит, где воинское умение ценилось наравне с умением добывать богатство торговыми делами, если даже не больше. А все потому что всем горожанам заниматься торговлей было невозможно, просто не хватало на всех соляных источников, которые и стали главным средством жизни для населения Русы, и потому варяги нашли себе другое ремесло – воинское. Часть из них уходило служить в городские и княжеские дружины, часть нанималась на охрану торговых караванов и обозов, что развозили соль по разным концам населенных славянами земель, и даже дальше, в земли чужие, где своей соли не было, и где она стоила достойно. Незначительная часть вообще уезжала в дальние земли, служить в наемных дружинах владетелей чужих земель. Так, например, существовала целая варяжская гвардия у византийского императора. И потому воинский труд считался у варягов почетным. И было в Русе множество недовольных мягкотелостью и нерешительностью воеводы Блажена, его неумением водить в поход полки. Потому совсем недавно и окрылялся молодой князь Войномир, сын некогда такого же воителя, но лишенного от природы властных амбиций, князя Браниволка. Но вот Войномир, согласно точным вестям, осел уже в дальних землях, где у него будет много возможностей показать силу своего мечного и копейного удара. И казалось уже Блажену, что теперь, когда и Славен был сожжен, и воевода Войномира Славер отбыл к своему воспитаннику, забрав с собой самых отъявленных и не признающих чужой заслуженной чести воителей, когда у словен не стало жадного и ненасытного до войны князя Буривоя, все должно бы потечь спокойно и благообразно. Воевода Блажен уже надеялся на спокойную старость, которая плавным ходом носилок занесет его со временем на погребальный костер, а тут новая напасть…

Из дальних охранных крепостиц прискакали гонцы.

Краснощекий гигант не слез, а спрыгнул с коня под окнами воеводы легко, как кузнечик, чего трудно было ожидать при его объемной тяжеловесной фигуре, и остановился у крыльца, сказав что-то дворовому человеку. Двое других, внешне ничем не примечательные вои, передали поводы коней дворовым людям, и тоже пошли к крыльцу, вслед за великаном. Блажен наблюдал все это в окно, расположенное недалеко от печки, и потому не затянутое, как другие окна, морозным узором. И видел, как легко вздохнула лошадь, когда спрыгнул с нее гигант. Блажен понял, что это к нему гонец. И потому поспешил. Перепоясался мечом в ножнах. На стол положил свой круглый красный щит[5], и сам сел рядом, водрузив на голову боевой шлем. На столе перед воеводой лежало несколько берестяных свитков. Впечатление должно было сложиться такое, что воевода напряженно работал над чем-то. Он стал ждать. После стука в дверь и разрешения, в горницу вошел дворовый человек, снял шапку, поклонился, и доложил:

– Гонец к тебе, воевода, стало быть… С донесением…

– Кто такой? Откуда? – строго и важно спросил воевода, слыша за дверью перешагивания. Гонец был уже там, и ждал только приглашения.

– С закатных крепостиц сотник Жихарь. Так назвался…

– Это великан что ли такой? – воевода сделал вид, что припоминает какого-то сотника Жихаря, хотя никогда слухом о нем не слыхивал. – Громадный, как печь…

Сотники, как и десятники, как и простые вои, любят, когда их помнят по имени их начальники. Такое всегда льстит простому человеку. А сотник, по сути своей, простой человек, который может быть, и станет когда-нибудь тысяцким, может, и не станет. Но вот воеводами становятся только единицы. И то, что тебя знает воевода, да еще и не какой-нибудь походный или княжеский, а воевода города, значит, старший над всеми воеводами русов, льстит человеку, словно поднимает его, и заставляет испытывать чувство благодарности. Даже если эта благодарность необоснованна ничем, и ничем больше не подпитывается. Иногда вовремя сказанное слово похвалы сделает из человека твоего верного приспешника, который горой за тебя встанет даже при смерти.

Шаги за дверью стихли. Гонец, должно быть, понял, что речь о нем, и стал прислушиваться, остановился.

– Шибко громадный, воевода. Не на каждой телеге такого объедешь… – дворовый человек тоже был, похоже, не чужд человеческим чувствам, понимал, что сотник его слышит, и всем своим голосом выражал восторг.

– Зови… – распорядился Блажен, и сурово свел брови, склонив в раздумье голову над столешницей. Сделал вид, что читает развернутый берестяной свиток.

Дворовый человек вышел, оставив дверь распахнутой. Что-то сказал шепотом в сенях. И тут же послышались шаги вошедших. Блажен голову не поднял, но по шагам определил, что вошло трое. Все правильно, трое их и прискакало.

Вошедшие ждали, когда на них обратят внимания. Потом кто-то кашлянул. Причем, так, словно крикнул в колодец. В горнице звон встал. Блажен поднял глаза, и посмотрел на гонцов озабоченно, словно они оторвали его от решения важных вопросов.

Гигант-сотник шагнул вперед. Один его шаг равнялся трем шагам обычного человека.

– Сотник Жихарь! – представился тяжелым баском.

– Эй, кто там… – позвал воевода в дверь.

Вошел давешний дворовый человек.

– Меду гонцам! Горло с дороги промочить… Баклажки поболе… Не жалей для хороших людей! Слушаю тебя, Жихарь…

Дворовый человек вышел, а Жихарь снова прокашлялся. Видно, горло у него во время скачки морозным ветром все же просквозило. Тем не менее, гонец начал:

– Я со своей сотней в большой крепостице Солончаковый луг стою.

– Далековато это. Сколько скакал?

– Долго, княже. Непростительно долго. Но я такой тяжелый, что лошади меня плохо держат. Начал быстро. Потом мной мой боевой конь ногу на льду сломал. Потом еще двух лошадей загнал. Не мог никак по дороге подходящего коня подобрать. Только в последней крепостице нашелся такой, что меня держал уверенно. Там и позаимствовал с возвратом.

– Все равно… Дальний путь преодолел.

– Да, мы стоим почти на границе с латгалами[6] и псковскими кривичами. Там три княжества сходятся углами. Кривичи рядом с нами небольшую крепостицу держат. Четверть дневного пробега лошади от нас[7]. Они намедни нам и подали сигнал. Нам и словенам. Словенская крепостица чуть дальше, по другую сторону…

– Какой сигнал?

– Какой крепостицы подают, воевода? Сигнал всегда один. Костер на вышке жгут. И бочонок с земляной смолой[8] в костер. Издали заметно. Даже на ночном небе черный дым заметно. Сигнал-то они, понятно, своим крепостицам передавали, но и нам видно. Мы так с ними и договаривались, чтобы друг друга поддерживать. А потом гонец от них прискакал. Большая колонна на дороге. И непонятно было, кто такие. Зимой-то обычно больших колонн не бывает…

– Латгалы?

– Нет. Слишком организованно шли. Латгалы толпой едут, строя не знают – дикари.

– Хозары, может? Они давно на земли и города кривичей зарятся.

– Тоже нет. Хозары в зимние походы вообще не ходят. Кривичи их в своих землях весной ждут. Да и хозары заметны, их знают. У них, в основном, конница. А здесь и конница, и пехота, и даже простые не военные обозы. Растянулись на четверть дневного перехода. Словно переселяется кто. На два города, говорят, народа наберется.

Воевода не понял сообщения. А непонятное всегда вселяет беспокойство.

– Кто же это?

– Да кто ж их разберет. По шлемам на славян похожи, а доспех, говорят, не такой. Я выставил десяток ползунов[9], чтобы с разных сторон присматривали за ними, и попытались узнать, кто идет. Будут новости, сразу прискачут. Пока сам сюда отправился. За приказаниями.

– А идут точно – в нашу сторону?

– Дорога одна – что к нам, что к Славену. Только от Славена уже ничего, почитай, не осталось. Там и грабить нечего. Только на рабский рынок народ угнать, и земли их заселить. Так разве что… А могут просто мимо пожарища пройти, и прямиком на Русу по льду.

– Надо было воев сосчитать!

– Нечто, воевода, я не счел! Гнать бы меня тогда с крепостицы след. Счел! Четыре с небольшим тысячи. В основном конники. Эти одвуконь[10] едут. Пехота тоже конная, но по одному коню имеют. Сотня стрельцов впереди. Я бы их за словен принял, но словенские стрельцы одвуконь не ездят. А у этих у кого по два, у кого аж по три коня. И у коней доспех тяжелый, не славянский. Но луки, говорят, у них большие, длинные, как сложные славянские.

– Так кто же это? – снова не понял Блажен. – Свеям с той стороны идти несподручно. Да тоже, чать, не большие любители носы морозить. Любят летом выступать, на лодках[11] своих. Хотя от них любой подлости ждать след… Тогда надумают, когда дома сидеть надоест, когда деньги последние пропьют, и мошну пополнить захотят.

Сотник продолжил, наслаждаясь принесенной им неизвестностью:

– Но самое интересное – это обозы. Там даже телеги смердов тянутся, к ним и коровы привязаны, и козы, и овцы. И женщин везут, и детей. Я бы так подумал, что народ какой-то переселяется. Вои намерены чужие земли захватить, и туда своих смердов поселить. Знать бы только – откуда идут, и кто, и на какие земли зарятся… Не понимаю…

– Ладно. Будем думать. Но – хорошо, что предупредил. Отдыхай пока с дороги. Тебе покажут, где устроиться. Как новые вести прибудут, сразу мне докладывай.

– Я долго задерживаться не думаю. Как гонцы прибудут, я к себе в крепостицу. Там моя сотня… Как сотне без сотника! Я и так уже думал, что мои разведчики меня догонят. Вот-вот должны прибыть.

– Конечно, конечно! Но как гонец будет, сразу ко мне его. А сам отдыхай, и, как отоспишься, сразу в обратный путь. Я у князя пока буду…

* * *

– А точно это не хозары? – князь Здравень, выслушав пространный доклад городского воеводы, похоже было, окончательно проснулся, и, расправив плечи, потрясывая своими нажитыми в последние годы весомыми телесами, прошелся по горнице, словно готов был коня себе затребовать, и на сечу с неизвестными полками отправиться, хотя сам на сечу даже в молодости не ездил. И вообще князь Русы, как и сам воевода города Блажен, никогда своей воинственностью не славились. И потому воевода никак не отреагировал на передвижения Здравеня по горнице. Понимал, что это только представление. Такое же, какое скоморохи на ярмарке устраивают.

– Нет, говорят, что не хозары. Хотя у хозар, слышал я, есть такая привычка – отправляться в поход с обозами, и тащить за собой мирных жителей, чтобы заселить завоеванные земли. Но в наших снежных краях они селиться не хотят, они только данью желают наши города обложить. А почто ты, князь, про хозар подумал?

– Забыл тех, которых Славер на дороге захватил? Купцов наших грабили… Посольство к Велиборе, княжне словенской… Нам тогда, чтобы наши торговые люди против нас не поднялись, пришлось хозар «на березы»[12] отправить… Есть у меня опасения, что до хозар дошел об этом слух. Или до словен дошел, до Велиборы, и она сообщила это через своих слуг заезжим хозарским купцам. Теперь может месть прийти. Мстить они могут и в зиму собраться…

– Нет, не похожи на хозар. Если это хозары, то их слишком мало для большого набега. Разве что, они словен решат снова посечь и пожечь, поскольку у тех стен нет…

– А двинут потом на нас или не двинут, это еще не известно. Да и терять навсегда таких соседей нам не с руки. Они нас с полуночной стороны всегда прикрывают. Когда какие-нибудь норманны приходят, сначала всегда на словен нарываются. А сейчас… В любом случае, кто бы ни шел с заката, нам со словенами объединять полки след, – решил князь Здравень. – Вместо оборониться легче… Надо бы к ним съездить.

Он, видимо, как подумал воевода Блажен, прикрываясь высокими, и, в общем-то, справедливыми словами, все еще надеялся прибрать словен к своим рукам, и объединить под своей властью два братских племени. И потому искал любой способ сближения. До этого, через жителей Русы, имеющих родню в Славене, предлагал устройство в городе тем, кто от морозов страдает, женщинам и детям. Но желающих пока нашлось мало, потому что на строительстве в Славене даже дети были заняты, а ходить каждое утро по льду Ильмень-моря на другой берег, а вечером обратно возвращаться – это было для всех затруднительно. После работы все слишком уставали, чтобы дважды в день себя дополнительно нагружать дорогой.

Другая инициатива князя Здравеня вообще-то даже и не ему принадлежала, а была высказана на посадском совете воеводой полка князя Войномира Славером. Но Здравень, видимо, по возрасту, стал памятью слабоват, забыл об этом, и выдавал инициативу воеводы за свою. А, поскольку сам Славер находился вместе с полком уже далеко, поправить князя было некому. Из тех, кто Славера слышал, никто не решался. И потому Здравень уже от своего имени предлагал купцам Русы собирать плотницкие артели, и отправлять их за соответствующую плату на работу в стоящийся соседний город. Артели собирались, купцы уже начали торговаться с воеводой Славена Первонегом о выполнении работ, и все дело шло к тому, что Руса получит множество выгодных заказов. При острой нехватке рабочих рук на другом берегу Ильмень-моря в любой долг полезешь, лишь бы поскорее жилье построить. Но выдавалось все это за добрую соседскую волю, за помощь, пусть и кабальную. Это, считал князь Здравень, тоже непременно скажется на отношении словен к желанию Здравеня объединить родственные племена под одной рукой. И долги при объединении скосятся. О возвращении княжича Гостомысла никто пока ничего не слышал, и Здравень надеялся, что Гостомысл скоро не вернется, если вернется вообще. А если вернется не скоро, он уже успеет прибрать словен себе. Это будет всем выгодно, и словенам и русам. И прекратится сама собой долгая и изнуряющая оба княжества война за земли и меховые богатства Бьярмии.

Объединение полков при приближении врага – это тоже сильный ход, считал Здравень.

– Я могу послать человека, пусть пригласит к тебе Первонега, – согласился и Блажен.

По большому счету, он даже согласился бы на то, чтобы объединенными полками командовал воевода Первонег, несмотря на то, что под воеводством Первонега Славен был сожжен полками воеводы Славера. Уступить первенство Славеру было нельзя. Он свой в Русе, и мог бы пожелать силой занять должность воеводы города. Просто, действуя одним своим авторитетом. А у Первонега свой город был, свое воеводство. Значит, он не соперник Блажену. А воинских знаний, сам хорошо понимал Блажен, и опыта у Первонега несравненно больше, чем у него самого.

– Нет. Я, пожалуй, сам к Первонегу поеду, – решил вдруг князь Здравень тряхнуть стариной, хотя давно уже свой терем не покидал. А теперь и крепчающего мороза не испугался. – Так уважительнее будет, да и посмотреть хочется, как там дела у словен идут. Много ли сделать успели. И пусть сами словене на меня посмотрят. Увидят – запомнят, что я болею за них душой.

Блажену возразить против такого желания князя было нечего. Да и не умел он князю возражать. Но и сам ехать со Здравенем не надумал. Посчитал, что уже достаточно промерз сегодня в своем возке, отправляясь в терем к князю Здравеню…

* * *

Воевода Первонег спешился за двадцать шагов от головы колонны, уже различив, что во главе ее едет княжич Гостомысл, разглядывающий не воеводу, что спешил к нему, а стены Людина города и то, что было ему видно дальше, на другом берегу Волхова, и, наверное, вдыхает доносимый ветром запах пожарища. Этот запах будет стоять до конца зимы. Им даже снег в сугробах до самой земли пропах, и уйдет только с талыми водами в Волхов, откуда будет унесен в Ладогу и дальше по Неве до незамерзающего моря. А рядом с княжичем ехал, придерживая рвущегося вперед сильного боевого коня немолодой вой в богатых доспехах и багряном плаще, подбитом мехом куницы. Вой был, примерно, ровесником Первонега, и выглядел таким же сильным и суровым. И даже седые бороды у них были подстрижены одинаковым полукругом. Только Первонег носил бороду длиннее. Между двух ведущих всадников виднелась широкая грудь и мощные плечи сотника Бобрыни, хорошо знакомого Первонегу.

Воевода спешился, и взял своего коня за повод. Точно так же сделали и вои его сопровождения, только гонец обогнал их, и встал в строй дружины за спинами ведущих. Видимо, занял свое место, с которого его и послали к Первонегу.

Первонег подошел уважительно, хотя свой островерхий шлем не снял. Шлем любой вой обычно даже перед князем не снимает, поскольку он часть доспеха. Шлем, это не шапка. Остановился чуть в стороне, на краю дороги, дожидаясь слова княжича, но голову не поднимал, словно признавал свою вину, и ждал слова Гостомысла – милующего или опального.

Княжич конечно же видел приближение городского воеводы, и умышленно смотрел на сожженный город, чтобы иметь возможность с мыслями собраться, и что-то сказать. Но остановился рядом в Первонегом, натянул повод коня. Конь Гостомысла протянул голову, и коснулся губами лица воеводы, обдал его теплым дыханием.

Первонег взгляд поднял.

– Ты, как вижу, воевода, виниться пришел, – мягко и негромко сказал Гостомысл. – Вину свою сам видишь?

– Я все делал, как следовало, но меня обманули, княжич. Предатель варягов привел. Себя назвал, и сказал, что свою сотню из крепостицы привел. И брат его на башне дежурил. Голос узнал, подтвердил. Ворота открыли, сотню запустить, а там варяги… В этом моя вина и есть…

– Ладно, потом все расскажешь. Не на дороге такие разговоры вести. Мой конь, видишь, уже простил тебя, ласкается. А кони чуткие. Они знают, кто виноват, кто не виноват.

– А обмануть любого могут, – сказал пожилой вой в багряном плаще.

– Пристраивайся рядом, поехали в город, – продолжил княжич. – Вернее, туда… Что от города осталось… Показывай… А это, кстати, познакомься… Это князь Бравлин Второй, который после поражения от Карла Каролинга привел с согласия короля франков свой народ к нам.

Первонег снова наклонил голову, изображая поклон.

– Так, что от Славена осталось?

– Только Людин конец и остался. Две трети города сгорело.

– А люди?

– Семьдесят воев убито, много увечных. Много людей обожглось на пожарах. Теперь в увечных ходят. Пока работать не могут. Но к лету будут свежими, как волхвы-лекари говорят.

– Сейчас что делается? – спросил князь Бравлин со слегка странным, но все же понятным акцентом, не уродующим славянский язык, только звучащим слегка иноземно.

– Сейчас, княже, народ ищет, как перенести зиму. Строят землянки, чтобы не перемерзнуть. У нас порой морозы такие бывают, что на свет выйти не захочешь. Мороз, как болезнь, а тело через горло входит.

– Значит, будем вместе строить, – констатировал факт князь. Для моих людей место найдется? Для начала хотя бы для землянок?

– Места у нас на всех хватит, – за воеводу ответил Гостомысл, и не стал объяснять Первонегу суть происходящего переселения, хотя у воеводы в глазах был написан вопрос.

– А это кто? – спросил князь Бравлин, кивая в сторону Ильмень-моря.

– Кто это? – переспросил и княжич Гостомысл, адресуя вопрос напрямую к воеводе, который должен был, по его понятию, знать, что здесь происходит.

Первонег повернулся, и посмотрел через плечо. К берегу, передвигаясь напрямую через лед, выходил большой отряд всадников, окруживших покрытые пологом сани. И рассмотреть, кто в санях, было невозможно и от расстояния, и из-за полога.

– Варяги… – без холода в голосе, не как положено говорить о врагах, ответил воевода. – «Красные щиты».

– Лютичи тоже красят свои щиты в красный цвет, – для чего-то сообщил князь Бравлин.

– Лютичам здесь взяться неоткуда, – спокойно ответил Первонег, зная, насколько далек путь от земель одного из самых закатных и самых сильных славянских племен до владений ильменских словен.

– Ваграм тоже было неоткуда взяться, – возразил Бравлин. – Однако же, они взялись, хотя от нас до ваших земель на целый день пути добираться дольше[13], чем от лютичей. Хотя, скорее всего, лютичам и правда здесь делать нечего. Они сейчас не воюют.

– Варяги возок сопровождают. Кто-то важный едет, – сделал вывод Первонег. – Они часто здесь бывают. Помощь в восстановлении Славена предлагают.

– Помощь? – переспросил Гостомысл.

– А зачем тогда нужно было город сжигать? – не понял ситуацию Бравлин.

– Когда город жгли, они еще не знали, что Буривой и Вадимир погибли. Тогда война за Бьярмию шла. Потому и пожгли.

– Ты, никак, их оправдываешь? – переспросил княжич.

– Я никого не оправдываю. Просто я с отроческих лет в седле сижу, и с того же возраста держу в руках оружие. Я даже родился во время боя…

– Как это? – не понял князь.

– Моя мама гнала сани, спасаясь от хозар, отстреливалась из лука, и, одновременно, меня производила на свет… Вот потому я по крови стал воем. Только родившись. И знаю, что такое война. Но врагов в варягах я, княже, не вижу. Они сделали то, что им нужно было сделать для победы в той войне. Извини уж, княже, за прямоту.

– Достойные воеводы слова, – оценил эту прямоту князь Бравлин.

– А что за помощь варяги предлагают? – поинтересовался Гостомысл, занятый своими мыслями, и не осуждающий воеводу за военную оценку происшедшего. Помощь попавшим в беду горожанам занимала его больше всего.

– Сначала князь Здравень послов от посадского совета прислал, предлагал кров тем, кто желает зиму в Русе провести. Особенно звал женщин с детьми.

– Это гуманно и здраво, – согласился Бравлин. – Совсем не в духе вражды. Вражда может быть непримиримой только между чужими людьми. Между почти своими все должны учиться прощать. А надежда, как я понимаю, у князя русов была простая – многие из тех, кто оценит гостеприимство варягов, может у них и остаться. Так совместились расчет и благородство, понятия, вроде бы, и несовместимые. И много согласилось?

– Единицы. У нас здесь женщины и дети вместе с мужчинами работают. Всем дело найдется. Дети, конечно, бревна таскать не могут, но ошкуривать их – как раз по детским рукам. Каждая семья стремится побыстрее землянкой обзавестись. Кто-то большие землянки строит – на две-три семьи сразу. Только чтобы перезимовать. А жить в Русе, вставать до света, и идти пешком через озеро, а потом к середине ночи возвращаться, чтобы опять до света подниматься – это трудно всем. Потому народ идти туда и не захотел.

– Это вся помощь? – поинтересовался Гостомысл.

– Еще княже Здравень приказал своим купцам артели плотницкие нам в помощь собирать, и отправлять. Со мной пока переговоры ведут. Артелям тоже платить след. А у меня средств на это нет. Обратился к посадскому совета, они еще решают. Пока не решили. Торгуются. У посадского совета, сказывают, тоже денег не много. Берегут. Боярин Пустило, даже не как казначей посадского совета, а как человек, всегда прижимистым был. У него воды в дождь не выпросишь.

– А казна княжеская? – спросил Гостомысл.

– В Кареле осталась. В крепости. Так воевода Военег сказывает. Он без твоего согласия, княжич, привезти не решился. А я требовать права не имею. И своих денег нет. Даже дом сгорел, продать нечего. Так бы продал…

– И что еще русы предлагают? – продолжил разговор Бравлин.

– Посадник Русы Ворошила не ко мне обращался, а напрямую к посадскому совету. Предлагал займы дать под проценты. На восстановление города. Пока, как я знаю, торгуются с Пустилой из-за процентов. Ба! Да это, кажется, сани самого князя Здравеня. Я десятника из его охраны узнал. Такая длинная борода во всей Русе у него у одного. Кого еще может княжеская охрана сопровождать? Не иначе, узнал, княжич, о твоем приезде, и спешит тебе навстречу…

– Поприветствовать? – спросил князь Бравлин.

– Скорее проверить мою реакцию относительно сожжения Славена, – предположил Годослав. – Князь Здравень – очень скользкий человек. И вообще он не любит прямого разговора. Всегда увиливает от него, не говорит ни «да», ни «нет», и действует через своих людей. Сначала старается «мнение создать», а потом что-то предпринимает. Я удивился, как он, такой осторожный, допустил сожжение Славена. Обычно Здравень избегает любого обострения и нарушения своего спокойствия. Сна, то есть. Здравень спит даже на заседаниях посадского совета. Впрочем, я с ним всего дважды встречался. Оба раза уже после смерти старших братьев. Но впечатление он оставил неприятное.

– Его осторожность имеет свои причины, княжич, – вставил фразу Первонег.

– Какую такую причину?

– Здравень сильно робел перед князем Буривоем. Говорят, всегда боялся, что Буривой его ударит, и убьет кулаком, как ведмедя[14]. И потому при всех переговорах ставил свое кресло перед занавеской, а за занавеской стояло два меченосца, готовые защитить его. Так молва доносит. И молва эта из самой Русы идет. Впрочем, это не мудрено. Перед князем Буривоем все робели. И я – тоже среди всех… Наш князь чужого мнения не любил… Но решительности Здравеня я тоже удивился. Как он дал волю Славеру? Просто боялся Войномира или что-то другое?

– Я, возможно, причину знаю, – задумчиво произнес Гостомысл. – Когда-то, пока были живы оба брата, поставившие наши города, Славен и Рус, у нас было одно княжество. Когда умер Славен, княжеством правил Рус, младший. А после его смерти княжество разделилось на два. Отцу давно говорили, что словен и варягов следует объединять в одно сильное княжество. Батюшка думал об этом, но ему помешал князь Войномир. Все уже шло к объединению, оставалось только до конца покорить Бьярмию, а потом поставить условия Русе, но тут молодой Войномир все с ног на голову поставил. Хотя сам тоже говорил об объединении. Только батюшка видел во главе княжества Славен, а Войномир хотел Русу. Наверное, и у Здравеня такие же мысли были. В Бьярмии мы потерпели поражение. Батюшка умер, Вадимир погиб, наверное, дошли до Русы слухи о моем беспомощном положении. И тогда Здравень решился. Посчитал, что я или не вернусь, или вернусь очень не скоро, когда все будет сделано…

– Откуда он мог о твоем состоянии знать? – спросил Бравлин.

– От Войномира, – уверенно сообщил Первонег. – Я сам читал письмо князя Войномира к воеводе Славеру, в котором князь затребовал к себе свой полк во главе со Славером, и сообщил, что, видимо, навсегда остается на Руяне, куда его поставил правителем князь Гостомысл. В том же письме, княжич, Войномир рассказал о том, что случилось с нашим княжичем, и не был уверен, что княжич сможет выдюжить, и вернуться. Вот Славер перед отправлением и сообщил, наверное, Здравеню эту весть. И теперь князь Русы суетится…

– Да, это похоже на правду, – согласился Гостомысл. – Но Войномир твердо сообщил, что желает остаться на Буяне[15]?

В вопросе прозвучала даже некоторая опасливость.

– Так он писал в своем письме. Его не только я читал, его и мой спаситель после нападения на Славен… – воевода кивнул на воина своего сопровождения Белоуса, – тоже читал.

– Читал, княжич, – подтвердил Белоус.

– Как он тебя спасал, расскажешь потом, когда в тепле где-нибудь сядем, и медом согреемся. А сейчас надо со Здравенем встретиться. Поехали, княже, ему навстречу.

Бравлин согласно кивнул, но все же спросил:

– Охрану брать след? Он же с охраной… Большой соблазн, если ты точно причину понял, оставить словен «без головы».

– Да, – согласно кивнул Гостомысл, и посмотрел через плечо на сотника Бобрыню. Сотник взгляд понял сразу, даже не требуя подтверждающего знака, что-то короткое приказал воям своей сотни, и три десятка сразу отделились от колонны, выстраиваясь с двух сторон от князя Бравлина и княжича Гостомысла, которые пустили коней напрямую через невысокие и утрамбованные ветром снежные сугробы ко льду Ильмень-моря. Там слой снега был еще более доступен ветру, и потому оказался тонким ровно настолько, чтобы копыта коней не скользили. Две группы скоро сблизились и остановились одна против другой. Охраной князя Здравеня командовал десятник с длинной, слегка седоватой бородой. Он сам и распахнул полог, закрывающий возок от ветра, который на открытом просторе Ильмень-моря всегда чувствовал свою свободу, и любил показать свою игривость в любое время года. Причем, для этого действия десятнику пришлось спешиться, чтобы не поднимать полог копьем, что могло не понравиться князю, а потом и протянуть престарелому и необычайно тучному Здравеню руку, чтобы тот смог свое насиженное теплое место покинуть. В объяснение своим действиям, десятник сообщил:

– Княжич Гостомысл!

Здравень закряхтел и заворочался внутри возка, и руку помощи принял.

Тем, кто скакал верхом, было по погоде тоже не жарко. Солнце светило, но совсем не грело. И, даже наоборот, как всегда бывает – солнечный день означает чистое небо, а при чистом небе всегда зимой бывает морозно. Но сама скачка, даже не быстрая, разгоняла кровь не только в лошадях, но и в телах всадников. Необходимость пружинить ногами, вдетыми в стремена, помогала всему телу напрягаться, что разгоняло кровь по мышцам, и согревало. И мерзли только пальцы рук и ног. Сидящий же в возке человек не шевелился, не напрягался, и спасался от холода только несколькими звериными шкурами да собственной теплой одеждой. И после такой поездки каждое первое движение казалось прыжком в ледяную прорубь. Морозом начинало колоть все тело, и даже говорить было сложно – постукивали зубы, и челюсти вместе с языком не слушались. Воевода выбрался на неглубокий снег, покрывающий лед, тяжело дыша и с натугой. Его ногам было трудно носить такое тело. Но сильная рука немолодого широкоплечего десятника помогала. Хотя помощь эта заставляла Здравеня морщиться. Он умышленно тянул время, чтобы с мыслями собраться. Слишком неожиданной оказалась встреча с Гостомыслом, который, по мыслям князя Русы, должен был бы находиться где-то вдалеке.

Здравень, наконец-то, выбрался из саней. Пару раз сердито топнул ногами, словно прогоняя из тела скопившийся там мороз. И только после этого поднял голову, чтобы цепким своим взглядом рассмотреть Гостомысла и сопровождающих его воеводу Первонега, которого слегка знал в лицо, и прибывшего вместе с ними неизвестного немолодого, хотя и не сказать, что старого человека в таком же багряном плаще, какой был на Здравене. Обычно багряные плащи носили князья, реже – княжичи, и совсем редко – самые заслуженные воеводы, которых, порой, князья награждали своим плащом за особые заслуги[16]. Определить, кто перед ним, князь или воевода, Здравень не смог. На воев охраны он вообще внимания не обратил. Точно такие же вои, как в его охране. Только, может быть, помоложе. Но таких Гостомысл сам себе, видимо, подбирал – по своему возрасту. Тогда как Здравеня охраняли надежные и проверенные во многих сечах варяги, умудренные боевым опытом.

Присутствие на останках Славена княжича Гостомысла оказалось для князя Русы откровенно неприятным сюрпризом. Он-то надеялся в ожиданиях своих, что Гостомысл не скоро вернется, если вернется вообще. Но недовольства своего опытный политик не показал. Он вообще никогда и никому предпочитал не показывать своих чувств и планов. И если делился с кем-то соображениями, то для того лишь, чтобы выслушать совет, в котором престарелый князь тоже порой нуждался. Как правило, считал сам Здравень, советчики пытаются угодить ему, стараются его мысли угадать, и им поддакнуть, чтобы, таким образом, к князю приблизиться. Но он хорошо чувствовал их нечестность. Даже по интонациям в голосе чувствовал. И чаще использовал такие советы, как аргументацию для себя против того, о чем совета спрашивал.

Гостомысл спрыгнул с коня, чтобы пожать старому князю руку. Однако, лицо его приветливости не показывало. Было понятно, что чувствовать приветливость к человеку, на которого, в основном, и следовало возложить ответственность за сожженный город, княжич не мог. Хотя сами словене до этого дважды сжигали и стены, и сам город Русу. Правда, это было еще во времена князя Владимира Старого. А сын Владимира, неукротимый князь Буривой, предпочитал сжигать дальние крепостицы и крепости в Бьярмии, намереваясь там расчистить пространство, и перенести туда свою столицу. Буривою больше нравился тот далекий край, пусть и холодный, пусть и населенный, в основном, дикими племенами зырян, но все это оказалось как-то более по душе крепкому телом и духом Буривою. Правда, нельзя было сказать, что его в таком стремлении поддерживали посадские советники Славена, от которых во многом и зависело настроение самих горожан. А ведь им, по большому счету, было и решать судьбу своей столицы – переезжать ей или оставаться на прежнем месте. Не захочет народ переселяться, станет новая столица только городом, в котором живут одни полки Буривоя. А таких городов не бывает. Боевые полки следует хотя бы кормить. А чтобы кормить их, требуются финансовые средства. А эти средства для города добываются всегда с помощью развития ремесел и торговли. А вся торговля находилась в руках посадских советников. Правда, после пожара и посадский совет остался, практически, без средств, поскольку сгорели торговые лавки, в подавляющем большинстве своем находящиеся как раз в Словенском конце, который впоследствии так и будет называться Торговой стороной уже другого, нового города. А небольшие лавки Людиного конца много дохода не приносили. Да и было их мало, даже меньше, чем ремесленных мастерских. Это все Здравень знал по чужим рассказам, потому что сам в Славене в своей жизни бывал лишь трижды, да и то в молодости, когда еще княжил в Русе Здравень старший.

– Я рад, княжич, что ты вернулся вовремя. Сейчас твоему народу нужна твердая рука и продуманное управление. Мы все твоего возвращения дожидались. Но я не знал, что ты уже здесь. Давно ли прибыл?

– Давно, – непонятно почему солгал Гостомысл. Наверное, просто хотелось показать, что он в курсе всех дел на строительстве, если прибыл уже давно.

– А то слухи разные ходили. И о твоем ранении, и о твоем неважном самочувствии. Даже сомнения ползали, что ты сможешь вернуться.

– Слухам верить – себе вред приносить… – совсем не как младший старшему, нравоучительно произнес Гостомысл. Голос его был при этом ледяным и неприветливым. И князь Здравень это прекрасно почувствовал. Но, как человек опытный в общении с союзниками и с противниками, князь своего понимания ситуации не показал. Вернее, он и не понимал в действительности ситуацию. Здравень понимал, что нападение на город и сожженные дома и городские стены здесь ни при чем. За то, что варяги ушли без грабежа города, словене, и их княжич, должны быть благодарны, хотя так между городами-братьями и полагалось решать споры. О том, что Гостомысл может предположить действительные мысли Здравеня, догадаться было невозможно, поскольку князь делился этими мыслями только по большому секрету лишь с посадником Русы Ворошилой. Конечно, Ворошила мог кому-то и сказать об этом. Но слова без действий не имеют, по сути дела, значения. По поступкам князя Здравеня, как считал сам князь, никто не смог бы понять его желание отобрать у Гостомысла княжение в Славене.

– Так, ранен, говорят, ты, княжич, был… Стрелой отравленной…

– Раны всякий вой переносит, и не бывает воя, что ран избежал. Значит, плохо дрался, если не был ранен. За чужие спины прятался. А отрава не всех взять может. И от нее знающие люди лечат. Сейчас стал здоровее, чем был. Только злее на ворогов. А здравия и тебе, и твоим людям, такого, как у меня, только пожелать могу…

Князь русов осмотрелся.

– Я вообще-то думал, что здесь воевода всем заправляет, – сказал Здравень. – К нему ехал, чтобы согласовать действия. Мои разведчики прискакали с донесением из дальних охранных крепостиц, сообщили, что большое войско с обозом движется в нашу сторону.

– Большое войско? С какой стороны? – спросил до этого молчащий князь Бравлин.

Здравень с легким удивлением посмотрел на Гостомысла, словно спрашивая: что за человек вмешивается в разговор двух правителей. При князе Буривое такое было бы, конечно, невозможно. Но Гостомысл был слишком мягким человеком, и мог допустить панибратство с низшими. И Здравень словно бы рекомендовал ему взглядом проявить приличествующую случаю жесткость, и показать характер.

Гостомысл, однако, не проявил жесткости, и сказал просто:

– Я не успел тебе представить, уважаемый Здравень, своего гостя князя вагров Бравлина Второго. Он со своим войском и со своим народом желает переселиться в наши земли.

Здравень такой вести сильно удивился. Так сильно, что округлое его лицо вытянулось, словно вдруг похудело, но щеки отвисли, тройной подбородок куда-то к груди сполз, а брови до шапки поднялись.

– Мне говорили, князь Бравлин ведет тяжелую войну в Карлом Каролингом.

– Я проиграл эту войну, – с горечью в голосе сказал Бравлин. – Франки захватили мои города и мои земли, и король Карл подарил их моему брату князю бодричей Годославу. Но я спросил тебя, уважаемый князь, с какой стороны приближается колонна?

– С закатной. Тогда у меня новое подозрение есть. Может быть, король франков послал за вами погоню. А обоз… Это может быть часть вашего обоза, который франки обгоняют?

– Это невозможно, – спокойно сказал Бравлин. – Король Карл Каролинг, согласно своему статусу, первый рыцарь королевства франков, следовательно, он – человек слова. Мы заключили с ним договор о том, что франки без помех пропускают мой народ вместе с остатками моего войска. Даже если бы Карл вдруг передумал, он запретил бы посылать погоню только потому, что дал свое королевское и рыцарское слово. В этом отношении на Карла можно положиться.

– Тогда, что же за колонна идет в нашу сторону? – непонятно кого спросил Здравень.

– А давно твои разведчики встретили колонну? И в каком месте?

– Три дня назад. Я сам доклад получил только от городского воеводы. А до этого доложили ему лично. Сотник, что отправился с донесением, человек необычайной силы и мощи. И его боевой конь под его весом сломал в дороге ногу. Потом сотник загнал двух лошадей, и только на третьей сумел до Русы добраться. Потому и так долго!

– Три дня назад? – вслух подумал Гостомысл. – Три дня назад мы только вошли в свои земли из земли латгалов, которые кружили вокруг дороги, как шакалы, малыми отрядами, но не рискнули на нас напасть. Пару раз, правда, наши стрельцы доставали их, не позволяя приблизиться. И это добавило им опасения. Потом рядом с нашей дорогой какое-то время ехал полк кривичей. В этих мы не стреляли, но они сами не приближались, только наблюдали нас издали. Но поняли, знать, что братья-славяне идут, и отстали.

– Тогда, я понимаю, – князь Здравень хотел стукнуть себя в подтверждение по лбу, но рука у него так высоко не поднялась, и жест оказался смешным, словно он по бабьи руками всплеснул. – Это вашу колонну видели мои разведчики…

– Скорее всего – так, – согласился Бравлин.

– Меня беспокоило, не хозары ли приближаются. Они летом и осенью снова разграбили Муром, потом поднимались до Полоцка, но Полоцк взять не смогли. Обещали весной прийти в наши земли. Хозары – это серьезная угроза для всех. От них только сообща отбиться можно.

– Сообща и будем отбиваться, – согласился Гостомысл. – Не впервой нам полки объединять. Только до весны еще дожить надо.

– Доживем… И мы, и вы… Морозы ударят, приходите к нам греться. Места хватит на всех.

– Хозары же, насколько я помню, не любят зимние походы.

– Да, тут случай был. Какое-то посольство хозарское ехало в Славен к княжне Велиборе, да по дороге они напали на соляной обоз. Купцы с деньгами с далекой поездки возвращались. Хозары, как обычно, пограбить хотели, невзирая на то, что они посольство. Но тут, на их беду, на ту же дорогу вышел со своим полком воевода Славер. Он тогда как раз отправился к князю Войномиру. Ну, и перебил хозар, спас обозников. Я вот и боюсь, что злость в хозарах взыграет, и зимой двинут. Они себя шибко уважают, и считают, что мы тоже должны их уважать.

– А что Велибора? Не спрашивала про это посольство? – поинтересовался Гостомысл у Первонега.

– Она со мной не общается, – покачал головой воевода. – Даже не кивнет при встрече, не поздоровается, словно никогда не видела. Но теперь мы против хозар можем тоже силы достаточные выставить…

Первонег посмотрел на Бравлина.

– Можем, и выставим, – согласился князь.

– А какие у тебя планы на будущее, уважаемый князь? – Здравень повернул свой объемный живот в сторону князя вагров.

– Мой народ хочет породниться в народом словен. Так мы договорились с княжичем Гостомыслом. Он пригласил меня в свои земли, я согласился. А мой народ привык слушаться своего князя, и верить ему. Правда, тогда еще никто не знал о пожаре в Славене. Но я привел с собой своих мастеровых людей, которые умеют строить дома и из дерева, и из камня, и теперь они будут помогать словенам возводить новый город.

– У нового города будет новое название? – с чего-то вдруг спросил Здравень.

– Если бы мое мнение спросили, – непонятно почему очень сухо, и даже с неприязнью ответил князь Бравлин, – я бы предложил так и назвать его – Новым городом, поскольку моя столица называлась Старгородом[17]. Новгород – разве это звучит плохо?…

– А что скажет будущий князь Новгорода? – поинтересовался Здравень, с любопытством глядя, посеет ли он этими простыми словами раздор между Бравлином и Гостомыслом. Но они никак не отреагировали на такую попытку, словно все уже заранее обговорили.

Но сам князь Здравень увидел здесь для себя и Русы еще одну возможность ослабить соседа, который был, казалось, совсем добит, но, благодаря такой случайности, как нападение франков на далекие земли вагров, готов был восстать из пепла более сильным, чем был когда-либо ранее. И такое усиление не только разрушало все планы князя Здравеня, но и вообще отодвигало Русу на задний план…

Глава первая

Прибытия всей колонны вагров пришлось ждать до вечера. Слишком далеко растянулся обоз, который князь Бравлин предпочитал прикрывать частью своей уцелевшей дружины. Отдельные полки шли в середине обоза, отдельные передвигались сзади, предотвращая нападение. Хотя княжич Гостомысл и посмеивался, уверяя, что никто в этих землях напасть на колонну, которой он предводительствует, не посмеет, Князь предпочитал придерживаться привычного выверенного порядка. И не столько из-за какого-то опасения, сколько просто для того, чтобы собственно порядок сохранить, чтобы он привычкой стал. Таким образом, разные группы прибывали в разное время. Но, те, кто прибыл раньше других, времени терять даром не стали. Тем более, что сам князь Бравлин Второй тоже время тратить попусту не любил, и уже отдал необходимые распоряжения, сразу отправляя людей в работу, чтобы не мерзли почем зря не только в нынешнюю предстоящую ночь, но и в ночи ближайшие. Распоряжения князя доносил до тех, кому они адресовались, сотник Заруба, как и в Старгороде, исполняющий обязанности княжеского секретаря. Он сразу и собрал к Бравлину прибывших в первой части колонны градских инженеров-вагров[18], которые сразу получили от князя задание обойти территорию, где должен быть заново построен новый город, и наметить примерные чертежи. Или хотя бы мысли о контурах нового города высказать. А потом уже за чертежи браться. Срок для подготовки чертежей был дан предельно короткий – всего одна поладеница. Сопровождать строителей по просьбе Бравлина княжич Гостомысл отправил воеводу Первонега, который мог все показать и рассказать. Впрочем, показывать было не обязательно, поскольку обгоревшие остатки стен еще торчали из уцелевших городней[19] и тарас[20], словно черные растопыренные пальцы человеческого горя, указывающие в светлое, но все же серое небо этих почти полуночных земель. Таким образом, очертания старого города были вполне достоверно обозначены. Да и неподвластный огню земляной вал повторял контуры стен даже там, где стены выгорели полностью. А таких мест, где стены не имели ни городней, ни тарас, и устанавливались прямо на землю, было немало.

О том, что город очерчен по внешней стороне валом, Гостомысл сразу и сказал князю Бравлину. На что князь мягко возразил:

– Во-первых, я видел этот вал, и особого смысла в нем в таком виде вообще не вижу. Во-вторых, сейчас стены придется сильно раздвигать. С ваграми население увеличится, почитай, вдвое. И нужно сразу улицы разметить. Кварталы – где кому жить предстоит, где лавки держать, где ремесленные мастерские, где сами ремесленники будут жить, где знатные горожане, где купцы. Все ведь предпочитают соседей иметь близких себе по духу. Так они и будут селиться. Раньше город как строился? По плану?

– Кто где мог, где удавалось землю купить, там дом и ставили. Лучшие участки посадский совет на торги выставлял – кто больше заплатит, того и участок. Но земли всем все равно не хватало. А строили все больше и больше. Часто за городом. Потом стены переносили. Их время от времени все равно переносить приходится. Отец мой, помнится, уже думал в ближайшие годы стены ближе к Ильмень-морю выдвигать, чтобы под стены окрестные береговые селения взять.

– А там берег какой? Почва…

– Песок и суглинок.

– На песке стены не поставить. Упадут. Суглинок, когда снега мало, и мороз крепкий, сам стены сдвинет и свалит.

– Это отца и держало. Иначе уже давно город расширил бы. А улицы, не понимаю, зачем размечать? Улица – это же только дорога. А дорогу люди всегда прокладывают там, где им удобнее. Сами прокладывают. А потом уже, вокруг этих дорог, дома ставятся. У нас так обычно бывает.

Бравлин категорично не согласился.

– Дозволь мне, друг мой, Гостомысл, по своему в твоей земле похозяйничать. Уверяю тебя, у меня и у моих инженеров есть опыт и знания. Мы специально изучали науку возведения градов и крепостей. Так, как ты говоришь, город строится десятилетиями и даже веками. А у нас с тобой задача другая. Нам даже одного десятилетия не отпущено: какой-нибудь враг да нагрянет, и потому нам нужно как можно быстрее возвести жилища для людей, и окружить их стенами, чтобы избежать очередного нашествия врагов, и сохранить то, что построим. А потом только займемся большим городским строительством. Плохо, что сейчас зима, иначе мы смогли бы поставить даже каменные стены. Но пока будем запасать больше леса для строительства. Может быть, потом и камни найдем, и кое-что из камня возведем…

Гостомысл улыбнулся.

– Мой народ не обучен с камнем работать. Мы привыкли пользоваться тем, что у нас под рукой. А под рукой у нас леса и леса.

– Мои люди умеют. И твоих научат. Они ставили каменные дома и каменные стены не только в Старгороде, но даже в королевстве данов. Целые замки возводили. А смекалки, чтобы научиться, твоему народу тоже хватит. Что касается улиц, то сейчас, сам посмотри, люди ставят землянки как попало, – князь показал пальцем вдаль. – А потом, чтобы улицу проложить, если ее сразу не разметить, придется землянки ломать. А если у этих людей еще не будет построен свой дом? Куда им из землянки перебираться. Нет, княжич, необходимо сразу все продумать. Улица должны быть прямой.

– Для чего? Не понимаю. Это что-то дает?

– Улица – это, в какой-то мере, фортификационное сооружение. И должна идти так, чтобы, в случае чего, можно было кратчайшим путем перебросить один полк в другое место, где требуется поддержка. Чтобы конница, скажем, совершила бросок от ворот до ворот, и произвела вылазку вместе с другим конным полком. А потом такую же вылазку из других ворот. Но как конница будет передвигаться между землянками! Если нет улицы, от конницы не жди быстроты маневра. В прежние годы в Старгороде мы с воеводой Веславом, который такое использование конницы и придумал, даже снесли в Старгороде несколько домов, чтобы спрямить путь от ворот до ворот. И это принесло нам пользу в двух войнах – с франками и с нордальбингами, которые тоже пытались, помниться, Старгород взять «изъездом»[21]. Нордальбингов мы тогда конницей просто сначала порубили, потом развернули, и погнали. А у франков отбили много метательных стенобитных баллист. Без них они стены пробить не смогли, и отступили. Тогда, впрочем, у монсеньора Бернара, а именно он франками командовал, и войск было немного. Это, скорее, не война была, а разведка в преддверии войны. Баллисты были, правда, примитивные. Мои инженеры потом улучшили их, и со стен метали бочки с горящей смолой во врага. А все это удалось благодаря быстрым перестроениям конницы. А если бы расположение улиц было заранее продумано, ничего и сносить бы не пришлось. У нас с тобой сейчас есть возможность сначала подумать, и только потом строить. Так давай будем думать. На то нам головы и даны. Все это – стены, башни, улицы – должно быть увязано в одну систему с воротами, и не может строиться наобум. И должно быть удобно как для обороны, так и для собственной неожиданной для врага вылазки.

Гостомысл доверял грамотности князя Бравлина полностью, поскольку об этой грамотности еще в предыдущие свои поездки в закатную сторону много раз слышал от князя Годослава. И потому согласно кивнул. Гостомысл вообще по нраву был человеком доверчивым и легким в общении, сговорчивым. Никогда не упирался, как это делал его отец князь Буривой, в одну мысль только потому, что эта мысль ему самому и принадлежала.

– Распоряжайся, княже, здесь, как в Старгороде распоряжался. Я твои знания уважаю, как и знания твоих людей. Только есть у меня тоже свои отдельные мысли. Может быть, и тебе они по вкусу придутся. Выслушай!

– Говори…

– Вот видишь, наш город так расположен, что Волхова его пополам разрезает. И когда варяги сожгли Словенский конец, Людин конец уцелел. Мост разобрали, и не дали огню распространиться. Что, если новый город так и строить? Чтобы и внутри стены были. Разделить его на несколько частей, что будут по разные стороны Волхова расположены. Да и между собой, даже на одном берегу, тоже разделить. Хотя бы отдельные концы сделать. По роду занятий.

– Есть в этом смысл, – согласился князь. – Так некоторые города у швабов и у франков построены. В Византии так города строят. Только есть при таком строительстве и определенные отрицательные моменты. В Византии с этим многократно сталкивались, и не всегда, говорят, были такому рады.

– Какие моменты?

– Как правило, люди, живущие рядом, в соседних, скажем, домах, друг на друга влияние оказывают. Имея общие интересу, мыслями делятся. Там свои собственные настроения создаются. Грубо говоря, свои силы, думающие не всегда так, как соседи. И каждое отдельное городище в этом случае будет иметь свою мысль. В Древнем Риме тоже с таким были знакомы. Они называли эту мысль обособленной группы людей доминантой. И всячески старались инакомыслие уничтожить. В Византии доминантность отдельных частей города выливалась в открытые восстания против императора или против отдельных его действий. В восстания, часто кровавые, несущие за собой смену императорской власти. А отдельные участки города даже между собой войны вели. Одна часть их столицы Константинополя выступала против императора, другая императора поддерживала. А война внутри города – это всегда угроза всему городу. Угроза уничтожением. И ослабление перед внешним врагом.

– У нас как-то не принято со своими же насмерть воевать, и своих уничтожать. Подраться друг с другом, как мы с варягами – это часто. Но не уничтожать. Даже когда город сожгли – беда большая. Но народ не побили. Не угнали никуда, не продали в рабство. И мы точно так же дважды сжигали Русу. Но потом помогали восстанавливать. Однако, с внутренним разделением город перед внешним ворогом будет держаться лучше. А что касаемо настроения каждого конца, то это и сейчас есть. У батюшки моего специально люди по разным концам города сидели, пригляд вели, кто что говорит, кто чем недоволен. Есть такой пригляд у городской стражи, что посаднику подчинялась, а отдельные люди у батюшки были. Здесь тоже нужно будет так сделать. Чтобы каждый конец города под присмотром был. И все вопросы решатся.

– Хорошо, я подскажу своим инженерам, пусть продумают твое предложение.

А обозы все прибывали и прибывали. Других своих людей по мере прибытия Бравлин сразу отправлял на строительство землянок, где вагры перед наступлением темноты сменили женщин и детей. Но, поскольку сами имели дорожные палатки, то землянки начали строить не для себя, а для горожан. И даже смердов, которые рассчитывали весной получить новые земельные наделы, пока отправляли работать на горожан. Землю им обещал Гостомысл. Но он еще не стал князем. А княжич землей княжества распоряжаться не может. Тем более, без разрешения посадского совета, с которым княжич еще не встретился, исключая отдельных бояр-советников, вышедших его поприветствовать. И князя Бравлина посадскому совету Гостомысл еще представить не успел. Был бы жив посадник Славена боярин Лебедян, он уже собрал бы других посадников, несмотря на всеобщую занятость, и как-то узаконил бы все, что делалось на пепелищах. Пока же боярин-советник Самоха взял сам на себя обязанности посадника, и пообещал Гостомыслу, что посадский совет соберется в доме у боярина Самохи в Людином конце через седмицу.

– А что так долго? – спросил присутствующий при разговоре князь Бравлин.

– Раньше никак не получится. Больше половины посадников от пожара в загородные имения разбежалась. У некоторых имения далеко. Кое у кого даже в Бьярмии, у некоторых в землях русов, у некоторых в землях кривичей. Пока еще их соберешь… Я гонцов уже начал отправлять… Завтра еще отправлю…

– А как так – в чужих землях имения? – не понял князь, и продолжал выспрашивать.

– От родни в наследие осталось. Кому через жену перешло, кому от других родственников. Мы же в здешних краях все породнены, невзирая на племя… Что уж говорить, если у нас княжна была хозаритянка… А у вас, в закатных княжествах, стало быть, не так есть?

Боярину не нравилось направление разговора, и он перевел разговор в другое русло.

– Всякое, наверное, бывает, – согласился Бравлин. – Вон князь-воевода Дражко, первый военачальник и соправитель князя Годослава у бодричей, он по материнской линии – наследник княжеского стола лужицких сербов. Да и бояре в других княжествах часто земли имеют. У меня у самого было поместье в Нордальбингии, хотя я там и бывал-то всего дважды за всю жизнь. Один раз только ночевал, во второй раз три дня охотился там, пока дела позволяли.

Гостомысл намеревался сначала поторопить боярина Самоху, и дать ему на сбор совета только пять дней, но напоминание о Велиборе, что недавно произвела на свет племянника княжича, сбило его с толку. Отпустив боярина, Гостомысл обмолвился несколькими словами с Бравлином, и направил коня к сотнику стражи городских ворот, чтобы узнать, в каком доме Людиного конца поселилась Велибора. А оттуда княжич намеревался отправиться и свою семью поискать. А то как-то нехорошо получалось, не по-доброму. Хотя воевода Первонег уже успел предупредить княжича, что Прилюда вместе с детьми от первой жены Гостомысла, ведет себя не как жена княжича, а как простая, пусть и знатная горожанка, и наравне со всеми работает на строительстве в городе. Но, имея теплое жилище в Людином конце, она не пожелала заниматься строительством землянки для себя, но расчищает пожарище на месте сгоревшего терема, чтобы сразу строить новый. Правда, пока все бревна, что привозили на лосях из леса, шли на землянки, и Прилюда не требовала леса для строительства княжеского терема. В первую очередь, как сама наказывала, и показывала своим примером, следовало устроить и обогреть простые городские семьи. Рассказал Первонег и то, как Прилюда им командовала. Но не в осуждение жене княжича, а даже с каким-то восторгом. А с пепелища она возвращается уже в темноте…

* * *

Князь Русы Здравень, вернувшись с другого берега Ильмень-моря к себе в город, сразу приказал собрать посадский совет. Сам выглядел сердитым и озабоченным, хмурил косматые брови, и, не боясь растрясти жирок, нервно метался по горнице, и фыркал, как понюхавший что-то непотребное кот. Первыми явились городской воевода Блажен и посадник Ворошила.

– Ну, что ты мне наговорил про какое-то нашествие… – сразу прикрикнул князь на воеводу.

Тот повинно голову склонил.

– Когда гонец, княже, прискакал, ты уже уехал. По времени уже должен был до Славена добраться. Я уж вослед тебе посылать никого не стал. Сам ты все увидел. Ложная тревога. Вои из ближней крепостицы знакомых словен узнали. Подъехали, поговорили.

– Ладно… – устало отмахнулся князь Здравень. Его, похоже, сильно утомила поездка и последующие нервные метания по горнице. Уставшие ноги начали ступать неуверенно, и князь предпочел занять свое кресло на подиуме. – Что там нам этот воевода бьярминский толковал про больного Гостомысла. Этот… Славер… Жив княжич и здоров, чего и нам всем пожелал, хотя, похоже, не с добром. Зол на всех сильно. А как зол не будешь, когда такое на словен свалилось. Да еще в зиму, в морозы…

– Грустно ему начинать княжение так… – сказал посадник Ворошила. – С забот тяжких о тепле и доме для народа…

– Княжение… – повторил Здравень произнесенное посадником слово. – Вот о том я и позвал вас поговорить. – Знаете, с кем Гостомысл приехал?

– Говорят, с ваграми, которых король франков Карл разбил. Вагры, они какая-то дальняя родня словенам, как старики говорят, – объяснил воевода Блажен.

– А вагров кто привел? – продолжил Здравень задавать вопросы.

– Кто привел? Гостомысл, надо думать…

– Можно так и не думать, – сердито фыркнул Здравень. – Вагров привел их собственный князь Бравлин Второй. Тот самый умник и книжник, которого разбил, но не добил полностью король Карл…

– И что? – не сообразил тугодумный Блажен, чуждый не только всякой инициативы и действия, но даже мыслей об этом боящийся.

– А вот это уже интересно, – сразу понял мысль князя Здравеня хитрый, умный и пройдошливый посадник Ворошила. – А сколько войска пришло с Бравлином?

– Всего мои разведчики насчитали больше четырех тысяч в походной колонне. Из них, надо полагать, две сотни словен из тех, что в Гостомыслом отправились к бодричам.

– А у словен, сколько здесь в наличии? Без бьярминских полков, которые далеко…

– Да столько же, примерно, – сообщил Блажен. – Может, сотен на пять меньше.

– Подерутся? – с надеждой спросил Ворошила.

– Если помочь, могут и подраться, – сделал вывод, к которому и вел дело с самого начала, князь Здравень. – Наша задача – заставить их подраться. Один из них – настоящий опытный князь. Но словене не захотят пришлого князя. А вагры, что прибыли с Бравлином, пожелают подчиняться своему князю, как они привыкли. Гостомысл – только княжич. И посадский совет еще не вручал ему символы власти. Значит, будет заседание посадского совета. Но посадник боярин Лебедян убит на пожаре. Лебедян был бы сторонником Гостомысла. А что другие посадники скажут, во многом зависит от нас. Многие из них владеют землей и домами в нашем княжестве. И сбежали в свои имения после пожара. С них следует и начинать. Нужно настроить посадский совет в пользу Бравлина. Тогда взыграет в Гостомысле чувство справедливости, и он поднимет свои полки. Я не могу судить о том, кто там будет победителем. Но, в любом случае, это уже не будет княжество, в два раза более сильное, чем оно было до пожара. И не будет опасным противником для нас. То есть, нам уже не нужно будет ждать, когда словене придут жечь Русу. Я верно все объясняю?

– Верно, княже… – улыбнулся Ворошила.

Сам посадник Русы не знал, что улыбка у него в такие моменты всегда выглядела подлой и лживой. Это была улыбка шакала. И никто не говорил об этом посаднику, опасаясь, что шакал может исподтишка и укусить, как и делает настоящий шакал…

* * *

Увидеться с Велиборой раньше, чем он встретился со своей женой и с детьми от первой жены, княжича Гостомысла заставляли некоторые обстоятельства его прощального разговора с князем Годославом. Князь Годослав тогда уже принял твердое решение в ближайшем будущем отказаться от христианства вернуться к обычаям предков, взять себе вторую жену, и признался, что отрок-предсказатель из его княжества сказал, что князь должен породниться со словенами. К моменту разговора Гостомысл уже знал, что Славен сгорел, его отец и брат погибли, а жена брата Велибора произвела на свет мальчика, которому дали имя Вадим. Именно о ней и возникла в голове княжича мысль. Он сразу и спросил князя бодричей, как тот отнесется к вдове его брата. Вдовство Годослава никак не смутило. Не смутило и то, что Велибора наполовину хозаритянка.

– У меня уже служит хозарин. Кат[22] Ероха.

– Будет строптива, отправляй ее к соплеменнику, – согласился Гостомысл. – Мой брат был очень мягким по характеру человеком, он так поступить не мог. Хотя иногда необходимость, думаю, возникала. Не церемонься с ней сильно. Я в обиде не буду.

Тем не менее, Гостомысл считал необходимым заботиться о Велиборе и о ее сыне. Вернее, о сыне Вадимира, следовательно, и своем нетии[23]. Это и Годослав понимал. Но это был не настолько спешный вопрос, чтобы решать его на ходу. А продолжить его в тот момент помешали люди. Вагри во главе со своим князем Бравлином Вторым уже сконцентрировались в Рароге[24], и готовились к отъезду. Лишь немногие пожелали остаться в столице бодричей. Годослав только пообещал:

– Мы к тому разговору еще вернемся. Ты пока сам подумай. И я подумаю… И с христианством я сразу, резко расстаться не могу. Это моя защита перед королем Карлом, и защита княжества со стороны самого Карла. Причина нужно. Когда что-то решу, я спешно сообщу тебе. Гонцом…

– Договорились. А я пока подготовлю Велибору. Чтобы мыслью уже свыкалась.

На том и расстались. Колонна отправилась в долгий путь. Но мысль эта Гостомысла не оставляла. Он знал, что ему предстоит стать не только князем племени словен, но и главой своего дома. И, как глава этого дома, как старший в роде, он обязан был заботиться обо всех своих родственниках. В том числе, и о вдове брата и его сыне Вадиме.

Найти нужный дом с подсказки сотника стражи ворот оказалось не сложно.

Велибора, как понял Гостомысл, устроилась весьма даже неплохо. Добрые люди, приютившие ее, по сути дела, добровольно пошли к ней в услужение, и во всем старались Велиборе угодить. Во-первых, просто по своему характеру, во-вторых, из уважения к погибшему княжичу Вадимиру, которого в городе всегда любили за приветливость и добрый нрав, в-третьих, из уважения к женщине, которая только недавно, в этом самом, как говорили, доме, произвела на свет сына. К молодым матерям и детям у словен всегда было особо бережное отношение и заботливость. Но хозяевам дома Гостомысл откровенно не завидовал, поскольку хорошо знал властолюбивый и требовательный характер Велиборы. И предполагал, что она уже успела его проявить. Это было бы вполне в духе княжны. По крайней мере, еще в сенях Гостомысл увидел, как топает ногами на дворовых людей чужого дома рабыня Велиборы старая труболетка[25] Бисения. Но, увидев Гостомысла, оставила дворовых людей в покое, всплеснула в испуге руками, и побежала внутрь дома, докладывать своей хозяйке о госте.

Хозяева дома были немолодыми людьми, тем не менее, как и другие жители Людинова конца, помогали погорельцам побыстрее построить хотя бы временное жилье. И в доме в отсутствие хозяев Велибора со своей рабыней чувствовали себя полноценными хозяевами. Впрочем, княжича Гостомысла это не удивило. Его больше удивило то, что Велибора не желает, как другие, отправляться на общественные работы, ссылаясь на то, что не может надолго оставить малого сына одного. С одной стороны, это была уважительная причина. Но ведь с княжной находилась ее рабыня, на которую ребенка можно было бы и оставлять. Однако сам Гостомысл не намеревался учить Велибору правильному поведению, хотя его жена и дети от первой жены физической работы не чурались. Он даже совет давать ей не хотел. И вообще Гостомысл рад был, что князь Годослав не воспротивился его предложению, хотя еще и не дал своего окончательного согласия, потому что терпеть в своем доме Велибору даже для такого мягкого и доброго человека, как княжич Гостомысл, было трудно. И он надеялся вскоре от нее избавиться хотя бы таким способом.

Гостомысл поднялся по той же лестнице, по которой только что поднялась Бисения, открыл дверь, и оказался в большой горнице, из которой три двери вели в какие-то другие покои. Не зная, куда пройти, и дожидаясь дворовых людей, которых присутствие княжича сильно смутило, и потому они медленно поднимались по лестнице, Гостомысл остановился у низенького окна, подернутого замысловатым морозным узором, и почти не допускающего возможности посмотреть во двор, где княжич передал дворовому человеку повод своего коня. Но княжна Велибора появилась из средней двери раньше, чем поднялись по лестнице дворовые люди.

Она, вопреки ожиданиям Гостомысла, не выглядела убитой горем вдовой.

– Здравствуй будь, брат, – сказала без приветливости в голосе то, что должна была сказать. – Как твое здоровье? А то мы все сильно за тебя беспокоились. Но моя Бисения бросала птичьи кости, и они сообщили ей о твоем добром здравии, и скором возвращении.

– Здравствуй будь и ты, сестра, – с легким поклоном ответил Гостомысл негромким своим голосом, не просто потому что за дверью слева раздался плач ребенка, а потому что привык говорить так. Может быть, даже подспудно, в противовес своему отцу, но подражая матери, которая тихим спокойствием самое яростное возбуждение Буривоя обуздывала. – Если твоя труболетка уже сказала тебе о моем здравии, зачем тогда спрашиваешь… Но я все равно отвечу, что вернулся здоровее, чем уезжал в дальний край. Меня чувство ответственности делает сильнее, и не позволяет поддаваться слабости. Я сейчас один остался, и город в таком тяжелом положении, что даже женщины с малолетними детьми ходят на строительство… – он не удержался, и высказал свой справедливый упрек. Но Велибора не пожелала принять его в свой адрес. Она считала себя выше городских бед.

– Я рада за тебя.

– Племянник мой спешит с дядей познакомиться? – кивнул Гостомысл на дверь, из-за которой раздавался детский плач.

– С ним Бисения и кормилица. Сейчас покормят его, и вынесут тебе показать. Как-никак – это твоя родная кровь, брат. Я надеюсь, что ты проявишь о нем свою заботу.

– Можешь не сомневаться. Проявлю. И о нем, и о тебе. О тебе я уже начал проявлять, если, конечно, ты сама не будешь против моего предложения.

– Что за предложение?

– У меня есть добрый друг – князь большого княжества бодричей Годослав. Слышала ты что-нибудь о нем?

– Только то, что ты к нему ездил, и сейчас вернулся. Большое у него княжество?

– Большое. Больше, чем наше вместе с княжеством русов. И сильное. Три с лишним года назад Годослав заключил договор частичной вассальной зависимости с королем франков Карлом Каролингом, который захватил уже, практически, всю Европу. Но тогда же Годослав был вынужден принять христианство. Когда Годослав находился при дворе Карла, и не имел возможности вовремя вернуться, на княжество пошел войной король данов Готфрид, которого поддержали мятежные бояре-советники. Это немножко не то, что наши бояре, но нечто общее есть. Жена Годослава княгиня Рогнельда, по рождению датчанка, и подданная Готфрида, чтобы спасти княжество от захвата, заманила в ловушку, и приказала убить своего отца герцога Гуннара, который и занимался устройством бунта бояр. Потом сама бунт очень жестоко подавила. А князь-воевода Дражко в течение одного дня дал два сражения, и разбил две армии данов, которые значительно превосходили его силы количественно. А Дания по силам может сравниться только с королевством франков или с Византией.

– И что же? – спросила Велибора.

– Беда в том, что после смерти отца княгиня заболела. У нее что-то с головой не в порядке, и она не может родить Годославу здорового сына, наследника княжеского стола.

– Ты предложил Годославу изгнать жену, и жениться на мне?

– Он не может ее изгнать, потому что заболела она, спасая княжество для своего мужа. Годослав – благородный человек, и не допустит подлости. А, как христианин, он не может иметь вторую жену. Хотя вторую жену и славяне берут редко, но все же наш закон это разрешает. Сейчас отказаться от христианства Годослав не может по многим политическим причинам. Но готов это сделать, и вернуться в веру предков. У него при дворе есть какой-то видящий отрок. И этот отрок сказал князю, что видит его мужем женщины из княжеского дома ильменских словен. Я сразу подумал о тебе. Ты согласилась бы стать второй женой князя Годослава?

– Я не очень понимаю, что такое вторая жена. Она тоже княгиня? Или наложница, как в народе… моей матери? – Велибора не решилась назвать хозар своим народом, и Гостомысл сразу уловил это. Своему мужу она говорила о хозарах откровенно, называя их – «мой народ». С Гостомыслом такой вольности себе не позволяла.

– Она тоже – княгиня. Официально, первая жена называется – правящая княгиня. Только я сомневаюсь, что она правящая, потому что волхвы вагров говорят, что Рогнельда не способна управлять даже собой и своими поступками, не то, что княжеством в отсутствие, предположим, князя. Как это было в тот раз, когда она приказала заколоть копьями своего отца, влиятельного сподвижника короля Дании Готфрида. К тому же у нее часто бывают приступы бешенства, когда она становится совершенно неуправляемой. Тогда она может на любого напасть, и только Годослава слушается.

Глаза Велиборы загорелись надеждой, но она, чувствуя это, сразу начала смотреть в пол, и только тихо ответила:

– Ты, брат, сейчас старший в нашем доме. Ты вправе распоряжаться моей судьбой по своему усмотрению. Как решить соизволишь, так и будет.

Все свершилось просто, хотя Гостомысл рассчитывал, что ему придется долго уговаривать Велибору. Однако ее легкое согласие тоже чем-то княжичу не понравилось, хотя он и не мог точно сказать, чем именно.

Подержав на руках племянника, которого ему вынесли, Годослав вернул его на руки кормилице, хотел выйти, но перед порогом обернулся, и сказал Велиборе достаточно твердо:

– Вообще-то, когда все жители города работают, когда даже моя жена с моими детьми работают, тебе тоже не мешало бы выходить в город. И хотя бы показывать, что ты со всеми вместе, – и добавил еще серьезнее. – Право называться княгиней бодричей следует заслужить…

– Я завтра же присоединюсь к Прилюде, так и передай ей, – пообещала Велибора.

– Не забудь, – Годослав развернулся, и пошел из горницы. За ледяным узором, налипшим на оконное стекло, уже собирались сумерки. Скоро должна была вернуться из города Прилюда с детьми. Годослав спешил к ним…

Глава вторая

По завершению посадского совета посадник Русы Ворошила вышел не с воеводой Блаженом, с которым пришел к князю Здравеню, а с начальником городской стражи Перестаном, которому подчинялись городские соглядатаи. Обычно у Перестана собиралась информация о том, кто и что говорит в городе. Эти данные начальник стражи докладывал обычно самому князю Здравеню и посаднику, который настоял на том, что именно посадский совет оплачивает работу соглядатаев, а вовсе не княжеская казна, значит, его тоже должны ставить в известность обо всех настроениях людей. Пришлось даже пригрозить князю, что посадский совет будет оплачивать работу только собственных соглядатаев, которых собрать не сложно. Княжеская казна оплачивала службу только городской стражи, вообще-то входящей в княжескую дружину. А соглядатаи были людьми со стороны, простыми горожанами. Здравень, подумав, рассудил здраво, что посадник должен иметь доступ к данным, тогда и князю лишнее платить не придется. И согласился.

– Ты все понял, что князь приказал сделать? – спросил Ворошила.

– Конечно. Что ж тут не понять… Кто из посадников Славена имеет поместья в нашей земле – мне давно известно. Осталось только узнать, кто сейчас в поместье находится.

– Когда узнаешь?

– К утру все сообщу. Сразу людей соберу, дам задание. К утру все сойдется…

– Утром, до рассвета, со списком ко мне.

– А княже как же?

– Он все равно раньше обеда не проснется. А нам до обеда с этим списком еще поработать предстоит.

– Понял. Перед рассветом и приеду.

Расстались они во дворе княжеского терема. Ворошила сел в свой возок, задернул полог, и крикнул вознице:

– Домой.

Но у крыльца, выйдя из возка, Ворошила не стал подниматься по лестнице, а двинулся в нижний пристрой, где жили его дворовые люди. Заходить не стал, потому что в этом пристрое всегда, на вкус посадника, плохо пахло, только двери открыл, увидел в сенях человека в охапкой дров на руках, и приказал:

– Самовита ко мне… И пусть бегом бежит…

И ушел, не сомневаясь, что его приказание будет в точности выполнено. И даже дверь за ним закроют, чтобы посадник не утруждал себя лишним движением. В самом деле, сам Ворошила из-за возраста и тучности ходил медленно, и, пока он поднялся в свою горницу на второй этаж, пока раскрыл дверь, и сразу взял с подноса у дворовой девки жбан подогретого хмельного меда, что хорошо греет после мороза, Самовит догнал его, и остановился за порогом. Впрочем, это не помешало Ворошиле мед выпить, и только этого махнуть Самовиту рукой, требуя пройти в горницу. Посадник дождался, когда закроется дверь за дворовой девкой с подносом, и сразу отдал приказ:

– Скоро стемнеет. Потому коня не жалей. Коня возьми любого, кроме моего. Скачи, что есть силы, пока не стемнело, в Славен. Срочно найди мне боярина-советника Самоху, и вежливо попроси обязательно сегодня же ко мне приехать. Дело отлагательства не терпит. Так и скажи…

– Уже еду…

– Все понял?

– Понял, посадник.

– Иди…

Самовит, длинный, жердеобразный и мосластый, вышел так, словно ходил на ходулях. Но посадник знал, что неуклюже он выглядит только внешне, а в действительности быстр и сообразителен. А, главное, в верховой езде необычно хорош. Какая-то у Самовита, как говорили, дружеская связь с лошадьми существует. Зря что ли у него у самого морда на лошадиную похожа! Такие вещи возможны, не сомневался Ворошила. И князь Здравень как-то рассказывал, что знавал некогда знахарку, которая умела с волками словом ласковым ладить. Они к ее лесной избушке собирались, знахарка кормила их, и посылала по своим надобностям. Волки искали ей в лесу травы, прибегали, говорили, и она понимала, где надо эти травы искать. Но, то волки. А здесь лошади. Однако одному дано с волками общий язык находить, другому с лошадьми. Так и следовало быть среди людей разных и видом, и характером.

Посадник Ворошила предвидел, что утром ему поспать никак не дадут, дел утром будет много. И потому решил лечь пораньше. Впрочем, в зимнее время все в доме посадника ложились рано. Но в этот раз он особо предупредил дворовых людей:

– Если ко мне кто пожалует или Самовит вернется, сразу запускать и меня будить. Без промедления, не то трепку вожжами устрою…

И отправился спать в свою комнату, не заглянув даже к своей старой больной жене, хотя обычно старался зайти к ней, проведать, и о здоровье спросить. Разбудили посадника глубокой ночью. Сообщили:

– Самовит вернулся.

– Где сам?

– Конягу после скачки обтирает. Поставит, войдет…

Ворошила знал, что Самовит в первую очередь о коне позаботится, и только потом доложит. Но, это уже само по себе значит, что срочного ничего нет. Срочное могло бы быть только в том случае, если бы боярин-советник Самоха или уехал куда-то, так, что ждать его не следовало, или по какой-то другой причине приехать не может. Простыл, и слег – вот и причина для зимней поры весьма расхожая. Но, если Самовит не торопится, значит, Самоха пообещал приехать.

Так все и получилось. Самовит поднялся на второй этаж, вошел в горницу, когда Ворошила уже облачиться в свои обычные одежды успел, и сразу сообщил:

– Пообещал только одеться, и сразу выехать… Скоро, стало быть, прибудет…

И едва стих скрип половиц под ногами вышедшего гонца, как по бревнам двора застучали копыта. Кроме, как боярину-советнику Самохе, прибыть было некому.

Самовит и проводил боярина к посаднику, который уважительно встал при входе гостя. Птица этот боярин не великая, но уважение любит, и тщится постоянно важным показаться. Тем не менее, и про важность свою сразу забывает, когда носом слышит звон монет. Знает, где ему может перепасть, и стремится туда без сомнения, как ястреб на болотную лягушку. Так-то, что бы ему спешить в соседнее княжество, в другой город? Но он понимал, что в сложившейся ситуации он может хорошо заработать, и по первому зову отправился в темень, в ночь, невзирая на ветер, что всегда гулял по открытому замерзшему пространству Ильмень-моря. Конечно, это все стоило оценить и оплатить, понимал посадник Ворошила. При этом знал и то, что платить он будет не из собственного кармана, а из посадской казны, всегда хорошо пополняемой купцами.

Приехал боярин Самоха не в обычной своей богатой соболиной шубе, надетой на расшитый золотом кафтан. Так он у себя в городе ходил, показывая всем свою знатность и богатство. Сейчас на Самохе был простой мужицкий овчинный тулупчик, перепоясаны кушаком, и заячий треух на голове. И, чтобы узнать боярина в этом наряде, следовало его хорошо знать. Но Ворошила такое переодевание одобрил. Лучше, если никто знать не будет, что знатный советник посада Славена встречается ночью в посадником Русы.

– Звал, посадник? – спросил боярин, вытерев рукавом нос. Но с мороза не только нос, а даже язык у него работал плохо. Слова звучали не совсем внятно, хотя и понятно. С наступлением темноты морозы подступали уже не шуткующие, и это ощущали все. Наверное, даже в землянках с печками люди в Славене долго не могли согреться.

– Звал. Меду горячего хочешь? Или сбитень[26] предпочтешь? С морозца-то…

– Лучше сбитень, если позволишь.

– Самовит, там самовар вскипел, принеси боярину сбитень.

Самовит вышел, а посадник молча показал боярину-советнику соседнего княжества на скамью по другую сторону стола, жестом предлагая присесть в ожидании горячего напитка. Самоха размотал кушак, распахнул тулупчик, под которым оказался еще и армяк из верблюжьей шерсти, какие бедные простолюдины носят вообще вместо тулупчика или шубы. Так боярин запустил тепло под одежду, чтобы быстрее согреться. А принесенный жбан горячего сбитня одновременно начал согревать тело и изнутри. Ворошила жестом отослал Самовита, и ждал, когда Самоха хоть слегка согреется, и сообщит об этом.

Ждать пришлось не долго. Горячий сбитень всегда согревает быстро.

– Что ты хотел, посадник? – боярин уже обрел устойчивый дар речи, и хотел, похоже, быстрее перейти к делам. Ворошила хорошо понимал, что Самохе хотелось в темноте, никем не узнанным, вернуться в свой дом. Для того он и переоделся, чтобы остаться не узнанным.

– Ты приехал верхом? – спросил посадник.

– Нет, конечно. В возке…

– Возница у тебя надежный, болтать не будет?

– Не будет. Я сам за возницу. Мой возок в городе хорошо знают. При выезде заглядывали за полог. Спросили, где боярин. Я сказал, что отпустил меня на ночь к жене съездить, детей навестить. Нормальное дело.

– Это хорошо. Возвращаться через те же ворота будешь?

– Конечно. Там уже знают, что я вернуться должен. А зачем мне вообще через другие ехать. Внешние ворота в Людином конце одни. Так, что за надобность во мне?

– Надобность большая, – серьезно сказал Ворошила, глядя боярину в смурные и честные воровские глаза, и тут же переложил со своей лавки на стол перед Самохой мешочек с золотыми монетами. Боярин легко различал звон золота, и звон серебра. И потому сразу понял, что мешочек очень даже ценный. На такую сумму можно большой участок земли купить, да, пожалуй, если поторговаться, то и с домом впридачу. – Это только половина. Вторая половина, как сам понимаешь, будет после завершения дела. А сумма получается такая, что требует удачного завершения дела. Такого завершения, которое ты закажешь…

– Что я должен заказать? – боярин-советник и сам понимал, что такие деньги за какое-то пустяковое дело платиться не будет, и потому в голосе у него прозвучала опаска. За дело, которое ему самому угрожать последствиями будет, боярин Самоха браться не желал.

– Что говорят ваши словенские установления относительно выборов князя?

– Они говорят, что выборы должны проходить раз в десять лет. Хотя я и не припомню, когда в последний раз такое было. Вече мы собирали, но по другим вопросам.

– Например?

– Например, посадский совет не хотел выделять Буривою деньги на войну в Бьярмии. Буривой потребовал собрать вече. Перед этим сам обратился к старшинам всех концов города. Собрал их у себя в тереме, не пригласив и даже не пустив туда членов посадского совета. В итоге вече решило вопрос в пользу Буривоя. А нескольких бояр даже побили, и грозились с моста в Волхов сбросить.

– Да, у вас же большое вече всегда на мосту проходит… – усмехнулся Ворошила. – Наверное, специально, чтобы было куда несогласных сбрасывать.

– Наверное, – кивнул Самоха.

– А сейчас что планируется?

– У нас погиб посадник, и князя тоже пока нет. А собрать вече может только посадник и князь. У посадского совета нет таких полномочий… Положение почти безвыходное. Замкнутый круг, из которого трудно выйти, – боярин замолчал, и было видно, что он не все высказал, но сомневается, говорить ли ему. Взгляд Самохи перебегал с лица Ворошилы на мешочек с золотыми византийскими, видимо, монетами[27]. А в голове, должно быть, взвешивались возможные варианты интереса Русы, с одной стороны, и стоимости монет, с другой. Так и не определив даже мысленно интерес соседнего княжества, боярин-советник собрался говорить дальше, выведывая, что от него хотят, и намереваясь принять решение только тогда, когда все станет ясно. Самоха не хотел быть врагом самому себе, и браться за дело, которое было выше его сил.

А свои силы боярин-советник оценивал вполне здраво, хотя хотел выглядеть более могущественным и влиятельным, чем был в действительности. Но, как правило, за дела, которые были выше его возможностей, Самоха не брался. И Ворошила это знал, потому что встречаются они в этом доме не в первый раз, и разговоры между деловыми людьми бывали всякие.

– Продолжай… – потребовал Ворошила, хорошо понимая состояние собеседника. Он его возможности знал, наверное, даже лучше, чем сам боярин Самоха.

– Княжич Гостомысл, как только прибыл, сразу имел со мной беседу…

– И о чем договорились?

– Гостомысл пожелал как можно быстрее стать князем. Для этого посадский совет даже раньше, чем выберет нового посадника, должен вручить княжичу символы власти – меч и щит.

– А где они?

– Они были привезены в Славен после смерти Буривоя, и переданы на хранение мне. Символы власти находятся в моем доме.

– Что за спешка такая?

– Гостомысл хочет княжеским указом уравнять словен и приехавших с ним вагров, а вагрским смердам выделить землю. Одним словом, желает сразу удвоить свои силы.

– И что же дальше? – с легким пренебрежением спросил посадник Русы. – Насколько я понимаю, наши с вами законы были установлены еще братьями Славеном и Русом. Некоторые законы потом трансформировались, изменялись, в зависимости от обстановки. Но, понимая свои законы, я понимаю и ваши. Изменялись они, практически, одновременно, и в одну сторону у нас и у вас. Есть маленькие разногласия, но они не существенны. В большом все совпадает. И из моего знания закона получается, что, если не сам Буривой передал сыну символы власти, то посадский совет не вправе делать это? Даже простая передача власти по наследству не допускается. Допускается только в том случае, если князь убит или ранен на поле боя, и его место во главе полков занял наследник. Тогда он и становится правителем княжества. Так уже не установление, а традиция говорит. А вообще, выбирать князя – это привилегия вече…

– По большому счету – это так. Хотя Гостомысл, как я его понимаю, настроен получить символы власти от посадского совета. И даже хотел заставить меня собрать посадский совет как можно быстрее.

– Когда?

– Через пять дней.

– И что?

– Я взял седмицу, потому что многие посадские советники разъехались по загородным имениям. И чтобы собрать всех, требуется время.

– Слишком малый срок ты взял. Нужно было брать две седмицы.

– Тут дело такое, что все мы воспитаны Буривоем, и ждем от его наследника бури в случае несогласия. Это привычка. Наверное, можно было брать две седмицы, и Гостомысл не возразил бы. Только больше просить было нельзя, потому что княжич мог бы заподозрить неладное.

– А что он мог бы заподозрить? – невинно, и с неприкрытым интересом спросил Ворошила.

– Что его хотят лишить княжеского стола, – сердито, хотя и приглушенным шепотом ответил боярин Самоха.

– Кто? – удивился посадник Русы.

– Члены посадского совета.

– А он хочет стать князем, вопреки закону? Он что, не знает закон? Тогда вече вправе изгнать его. Случаи уже бывали…

– Знать должен. Он человек грамотный. Но и в Гостомысле тоже живет привычка. Он уже привык считать себя будущим князем, и полон уверенности, что все так и будет. Да и обстановку в городе он знает. Кроме него, возглавить Славен некому. Из бояр никого князем выбрать невозможно. Друг друга съедят, и не уступят один другому. Если кто-то захочет, много людей на лед с моста сбросят, драки по кварталам пойдут…

– Тут разговор не о боярах идет…

– Я тебя понимаю, посадник. Но, думаю, что деньги здесь не помогут. Народ Славена не захочет видеть князем Здравеня, – боярин Самоха сказал это твердо и с несчастным вздохом отодвинул от себя мешочек с золотыми монетами.

– Речь не идет о Здравене, – Ворошила протянул руку, и подвинул мешочек снова в гостю.

– Тогда я просто не понимаю, чего ты хочешь.

– Может быть, ты даже прогадал, не согласившись на пять дней. Княжич Гостомысл прибыл в Славен не один. Князь Бравлин Второй – самостоятельный и опытный человек. И он, наверняка, сам желает стать князем Славена. Или Нового города, который он желает построить и назвать его не Старгородом, как называлась столица вагров, а Новгородом. Большой сильный город, в котором поселятся два народа, уважающие друг друга.

Боярин Самоха явно был озадачен таким предположением посадника Ворошилы.

– Да, Бравлин – уважаемый князь. И уважаемый в своем народе, может быть, больше, чем в нашем народе был уважаем Буривой. И наши люди с первого же дня к нему присматриваются. Мне уже говорил воевода Первонег, что Бравлин всем командует. Спрашивает разрешения княжича Гостомысла, и тот соглашается, легко дает себя уговорить. Даже для Гостомысла Бравлин значит много. И уважение Гостомысла заметили простые словене. Но Бравлин из чувства благодарности не захочет противопоставить себя Гостомыслу. Я разговаривал и с тем, и с другим.

– Посадник Лебедян сумел бы поставить дело так, чтобы в Словене был сильный князь.

Ворошила вздохнул непритворно. Он не сотрудничал с посадником Лебедяном. Вернее, тот не желал с Ворошилой сотрудничать, будучи целиком и полностью преданным своему городу и своему князю, и блюдя их интересы. Но кто сейчас скажет об этом боярину Самохе! А Самоха всегда Лебедяну завидовал, и считал, что сам мог бы быть посадником, может быть, даже лучшим, в силу своего более молодого возраста и, следовательно, человеком с большей жизненной энергией, с более современным взглядом на саму жизнь города.

– Что-то ты сказал о пяти днях… – напомнил боярин.

– Да. За пять дней, если посадский совет и вече провести в это время, не успеют подтянуться полки из Бьярмии. Тогда у людей Бравлина будет простое численное превосходство. И они выберут князем именно Бравлина. А потом, когда полки подтянутся, уже будет поздно разбираться… Бравлин получит от посадского совета символ власти, и полки будут обязаны подчиниться ему.

– А Гостомысла куда ж?

– Можешь хоть на свалку, вместе с мусором. А еще лучше, пусть живет в почете. Он – человек не бедный, и беззлобный. Сделайте его воеводой города взамен старика Первонега. Тем более, Первонег провинился – позволил город сжечь. Но это уже вопрос князя и посадского совета, в котором ты, надо полагать, посадником станешь.

– Бравлин – князь. Гостомысл – воевода. У того и у другого свои сильные полки. А не столкнутся они? Не перебьют друг друга?

Самоха спрашивал, хотя сам уже разгадал хитрый замысел варягов – столкнуть словен с ваграми на поле боя, и самим потом остаться самой большой силой окрест Ильмень-моря. Но своих подозрений хитрый боярин открыто высказывать не стал.

– Они друг к другу, как ты сам говоришь, слишком хорошо относятся, чтобы в сечу вступить. Словами, думаю, крепкими обменяются, может быть, дружить перестанут, но это тебе, как посаднику, только на руку будет. Если они враждовать начнут, тебе легче будет словенами управлять. По своему усмотрению. Да и ваграми тоже…

– Тогда я не понимаю, в чем здесь выгода Русы… – признался Самоха. – А наши соседи, насколько мне известно, без выгоды пальцем не пошевелят.

– Выгода здесь есть и может быть только одна. Ты сам, наверняка, слышал уже много раз, что весной следует ждать нашествия хозар…

– Слышал. Всегда отбивались, и в этот раз отобьемся.

– Если только стены построить успеете. Гостомысл не успеет. А Бравлин успеет. Он с собой, мне докладывали, целую толпу градских инженеров привез. Он более опытен, чем Гостомысл. А еще, наша разведка из Бьярмии доносила, урмане со свеями объединяются, и в наши земли зимний поход готовят. Урмане еще сомневаются, а свеи готовы хоть сейчас выступить. Урмане, похоже, только на весну нацеливаются. Но тоже все понимают – кто раньше нападет, тот больше и заберет. А нам… Против тех и других одновременно драться – тяжко. И потому Русе выгодно иметь сильного соседа. Помощь соседнему княжеству, забота о нем – так работает наше чувство самосохранения. Понятно я объяснил? Так что скажешь, боярин? Сможешь побыстрее совет собрать, и вече провести? До того, как полки из Бьярмии явятся. Вече до посадского совета…

Боярин-советник думал не долго, и вместо ответа взял со стола, и под кушак отправил мешочек с золотыми монетами. Посадника Ворошилу такой ответ удовлетворил. Действие было несомненно яснее, чем самые красноречивые слова.

– Пять дней. Не раньше, и не позже… Раньше ты членов своего совета собрать не успеешь.

– Никак не успею…

– Может, сам в сани сядешь, да съездишь за теми, кто дальше других от пожара убежал? По дороге и поговорить с человеком сможешь. А кто с тобой не согласен будет, тот пусть и не доедет до дома. Все одно половину совета собрать сможешь. Это уже по закону будет. А у каждого члена совета своя поддержка на вече. Что они скажут, так вече и решит.

– Да, пожалуй, я съезжу, и даже знаю к кому. И пару десяток воев охраны с собой возьму. Верных людей. Что скажу – они сделают, что велю забыть, то и забудут.

– Вот и хорошо. Тех, кто в нашей земле поместья держит, не дергай. Я сам с ними побеседую. У меня найдется для каждого нужное слово. А пока сбитня на дорогу выпей, и поезжай, пока время темное…

Боярин Самоха встал. Ворошила постучал кулаком по столу. В ту же секунду, словно рядом стоял, в дверь вошел Самовит, выслушал приказание Ворошилы, молча и неуклюже вышел, и уже через мгновенье вернулся с подносом. Принес два жбана горячего сбитня. Видно, самовар со сбитнем так и держали горячим. Баклажки предназначались для хозяина и для гостя. Они сразу и выпили. Сбитень был терпок и приятен на вкус.

– Хмельного меда не предлагаю. Ты сразу отказался. И правильно. Когда сам санями правишь, лучше без хмельного ехать. Тем паче, в ночь. Ночная дорога тяжелая. Случись что, помочь некому будет. Да по льду и метет, кажется. А мечом ты зря не опоясался. Дорога по нынешним временам опасная. С твоим-то мешочком…

– У меня меч под облучком[28] лежит. Я за себя постоять сумею. Не боись, посадник, я еще не стал ни телом, ни духом…

– Тогда сделай все, как надо.

– Сделаю…

* * *

Как и что получилось там, на льду Ильмень-моря, боярин Самоха толком и не понял. Лошадь бежало ровно и ходко. Дорога была проложена плотная, укатанная полозьями саней и утоптанная копытами лошадей. Снег по краям дороги возвышался небольшим, ниже колена сугробом. Боярин слегка задремал. Он привык ночами спать, и бодрствование давалось ему с трудом. Впрочем, это боярина не сильно беспокоило. Когда дорога есть, легкая поземка, что метет по льду, не помешает лошади почувствовать под подковами укатанный наст, и она, в любом случае, довезет его до ворот, из которых не так давно выехала, и никогда не свернет на девственный снежный покров льда. Значит, и дремать можно без страха. Но все же глаза время от времени открывались, и смотрели вперед. Где-то там, на берегу, догорали последние костры. Это пришлые вагры поставили свои палатки, и между ними на открытом огне готовили себе пищу. У них, видел Самоха сам, и походные печки есть для палаток, но готовить они любят на костре. Так быстрее. А печь для тепла. Вагры давно уже улеглись спать, но костры еще догорают. Их изначально разводили большие и сильные, чтобы согреться и после дороги, и просушить пропитанную потом после работы одежду. Благо, кормить пламя было чем. С сосновых стволов срубали все ветки, и в костер их бросали вместе с хвоей. Это давало много белого дыма, но и много тепла вокруг костра. Смолистые ветки горели хорошо. За ваграми боярин Самоха наблюдал, когда еще только выезжал из ворот Людиного конца, отправляясь в Русу на разговор с посадником города Ворошилой. Костры и помогали определить, какое расстояние Самоха уже проехал, и какое еще осталось преодолеть. Убедившись, что к своему дому он неуклонно приближается, Самоха снова закрывал глаза, и дремал, даже лошадь не подгоняя.

Но в очередной раз он открыл глаза как раз в самый непонятный момент. Посмотрел привычно вперед, в сторону костров, и только краем глаза уловил, как что-то большое лохматое и темное взметнулось из-за мелкого сугроба, и метнулось в сторону саней. Мысль появилась только одна – ведмедь напал. И даже не подумалось о том, что зимой ведведю положено глубоко в берлоге спать. И предпочитает ведмедь не открытое ледяное пространство, а леса, которых в округе множество. Но и соображать что-то у боярина времени не было. Что-то тяжелое ударило его по голове, и свалило с саней в снег. Но лошадь, которая ведмедя испугаться должна, не понесла во всю прыть, а остановилась, словно чья-то крепкая рука ее под узду взяла…

В сознание боярин вернулся не сразу, а когда вернулся, осознал себя лежащим лицом в снегу. На его спине сидел кто-то, и при попытке повернуть голову сильно ткнул кулаком в затылок. Затылок и без того сильно ломило, впрочем, как и всю голову, и удар этот показался чрезвычайно болезненным и чувствительным. Самоха был опытным человеком, и потому никогда не лез в гору, если гору можно было обойти. По крайней мере, он сразу понял, что лучше ему не оборачиваться, и не пытаться посмотреть себе за спину. Лежать лицом в обжигающем жестком снегу не имя возможности ничего видеть, не слишком приятно, но это не мешает дышать, а когда по голове бьют – это неприятнее стократ, и может вообще дыхания лишить. И боярин предпочел снежные муки переносить, но поберечь голову. Ей и так уже основательно досталось. Кто-то, видимо, одним ударом сбил его с облучка. Ударил сильно, как бил князь когда-то Буривой, когда убивал своим кулаком ведмедей.

И тут же, словно в ответ на его воспоминания о покойном князе Буривое, так невовремя в голову пришедшее, боярин услышал голос этого самого грозного князя.

– Ну, боярин, давай, расскажи-ка нам, куда ты ездил и зачем… И без утайки, а то иначе просить тебя буду. Кайся! Кайся!

Вот тут боярин Самоха полностью потерял самообладание и контроль за ситуацией. Совсем, казалось, недавно, он, по рангу своему, какое-то количество шагов нес на свежий срез холма неподалеку от Перыни[29] носилки с телом княжича Вадимира, а другие люди несли рядом носилки с телом князя Буривоя. Сам Самоха Буривоя не рассматривал, но ни мгновения не сомневался, что на холм выносят именно его тело. Там, на свежем срезе холма была установлена домовина[30], в которую помещались носилки с телами, обкладывались хворостом, и все это поджигалось. Когда костер прогорал, люди несли на холм земли, и засыпали кострище выше первоначального уровня холма. С этих пор холм переставал быть холмом, а назывался уже могылой[31]. Тело Буривоя сожгли вместе с телом княжича Вадимира. А дух князя, значит, остался неприкаянно летать над городом и над Ильмень-морем?

От осознания такого факта перепуганному боярину Самохе вовсе расхотелось вынимать свой нос из колючего снега.

И уж, тем более, всякое желание обернуться напрочь пропало. Кто в здравом уме пожелает с духом умершего взглядом встретиться? Что знает тот взгляд? Суда по вопросам и по приказанию каяться, знает много, если не все. Может быть, дух умеет даже мысли читать.

– Говори… Будешь говорить, голова твоя тухлая? Или оторвать тебе ее! Кайся!

– Все скажу, княже, не суди строго. Все скажу…

Мороз тоже, казалось, должен был сковать язык боярина, и мешать ему говорить разборчиво. Но откуда-то изнутри пришел в голову жар, который язык согрел за мгновение. И боярин Самоха заговорил, находясь все еще в странном положении, когда нос торчит в сугробе, и на бороде и усах снег висит. Говорил много и доходчиво, все объясняя, хотя речь его была торопливой. Оно и понятно, чтобы очистить рот от снега, требовалось все высказать быстрее…

Глава третья

Дворовый человек негромко и осторожно постучал в дверь спальной светелки Прилюды, жены Гостомысла. В эту ночь, только днем вернувшись из долгой поездки в закатные страны, княжич пришел к молодой жене, и, если его побеспокоили, значит по очень важному делу. Дворовый человек был из княжеской прислуги, не из прислуги хозяев дома, которые уступили молодой княжне и детям княжича свои покои, а сами жили в покоях домовых слуг. Местная прислуга, переселившаяся в холодный пристрой, не решилась княжича будить, но разбудила прислугу княжеского дома. На стук в дверь вышел сам княжич Гостомысл.

– Что случилось.

– К тебе, княжич…

– Кто?

– Князь Бравлин со срочным делом. Велел будить…

– Принеси князю мед или сбитень, что попросит… Я только оденусь, и выйду.

Одевался Годослав, в соответствии со своим возрастом, недолго, хотя никогда неаккуратности в одежде не допускал. И вышел в горницу. Там князь Бравлин сбросив свой багряный плащ на скамью, сидел рядом, уперев локти в толстую столешницу, и небольшими глотками потягивал из берестяной баклажки горячий сбитень.

– Что-то тебе, княже, не спится в наших землях…

Князя Бравлина поселили в хорошем доме между домом знакомого ему сотника стрельцов-словен Русалко и домом боярина Самохи. Сам Самоха и договорился с хозяином, богатым скоповым[32] купцом Вечинегом, тоже членом посадского совета.

– Хотел было уже лечь, разоблачился, но тут твои люди озадачили. Разбудили почти. Тебя от молодой жены отрывать не хотели – уважают молодое дело, решили старика озадачить, а я уж к тебе заявился. Понятно, не из неуважения, а по срочности и важности, которые сам определил…

– Что так? Дело настолько срочное?

– Срочное…

– Говори…

– Сотник Русалко постучал. Сообщил. К нему родственник его заглянул. Из Русы. Некий Самовит. Служит посыльным в доме посадника Русы Ворошилы…

– Хороший родственник. Да, я слышал, что у Русалко сестра старшая замужем в Русе. Наверное, за этим самым Самовитом. У Русалко родители рано умерли. Их всех, детей-сирот, старшая сестра воспитывала. До сих пор к ним, как к детям относится. Брат мой, Вадимир, ее хорошо знал. По ее просьбе и взял к себе Русалко. А потом и сотником его сделал. Уже без просьбы. Так что этот Самовит?

– Подожди. Про Самовита потом. Скажи мне, что за человек боярин Самоха?

Гостомысл плечами пожал. Он всегда старался быть аккуратным в оценках людей.

– Батюшка мой не любил его. Скользкий очень. Много о себе думает. Помнится, посадник Лебедян его тоже не любил. Даже не доверял. До серьезных дел не допускал. Кажется, Самоха на Лебедяна батюшке доносил. А что тебе боярин?

– Посадник Русы Самовита послал за боярином Самохой. Велел срочно к нему явиться.

– Так вот и распоряжается Ворошила нашими боярами? Ночами вытребывает?

– Так вот и распоряжается…

– Но это даже интересно. И что?

– Я с Самовитом говорил. Сговорились с ним так, что он боярину все передаст, а ты, если захочешь, людей пошлешь за ним проследить. Как боярин назад поедет, Самовит на верхнее торцевое окно посаднического терема лучину поставит. Этот сигнал будет из-за стен видно. Люди смогут на льду остановить боярина, и спросить, что за дела тот ведет с Ворошилой.

– Дело говоришь. Пусть Русалко людей подберет. Я распоряжусь.

Князь Бравлин постучал по столу костяшками пальцев. За спиной Гостомысла дверь заскрипела. Кто-то вошел.

– Что велишь, княже?

У княжича Гостомысла от этих слов по телу прошла такая дрожь, что Бравлин не мог ее не заметить. Он заметил, и сразу спросил:

– Что с тобой, княжич, тебе нехорошо?

Бравлин помнил о том, что лив Рунальд, жалтонес[33], что лечил Гостомысла после ранения отравленной стрелой, остался в Вагрии в своей лесной избушке рядом с тяжело раненым воеводой вагров Веславом, которого нельзя было пока перевозить, и обещал приехать, как только Веслав сможет в седло сесть. И если болезнь княжича вернется, то здесь помочь ему будет некому, и потому Бравлин беспокоился, часто к Гостомыслу приглядываясь.

Гостомысл, замерев без движения в ночной тишине дома, медленно начал оборачиваться. Настолько медленно, что казалось, он боится обернуться, и увидеть за плечом нечто страшное. Глаза при этом держал не мигающими, и широко раскрытыми. Но, наконец, княжич обернулся, и увидел обыкновенного воя-вагра из княжеской свиты.

– Ну-ка, молви еще что-нибудь… – попросил Гостомысл.

– Что молвить, княже? – спросил вой.

– Что случилось? – не понял князь Бравлин.

Гостомысл уже успокоился. Дверь снова открылась, и вошел Русалко. Подсказал:

– Да, слышал я, что бывает такое…

– Что бывает? – переспросил князь вагров.

– Голос – один к одному. Это голос моего батюшки князя Буривоя, – объяснил княжич Гостомысл, приходя в себя.

– Да, княжич, я сразу это заметил, – согласился Русалко. – Только сказать не осмелился, чтобы дух князя Буривоя не тревожить.

– Я просто простыл в дороге, – признался вой-вагр. – Горло застудил.

– Да, у него обычно другой голос, – признался и Бравлин.

– Но сейчас эти нужно использовать, – сразу сообразил Гостомысл. – Боярина Самоху припугнуть. Только так, чтобы он самого воя не видел…

Русалко улыбнулся.

– А что! Я, услышав этот голос из темноты, тоже напугался бы. А я не из самых пугливых человечков в своем племени.

– Давайте вместе обдумаем, что нужно сделать… – сразу принял решение Бравлин…

* * *

Гостомысл в спальную светлицу к жене заглянул только на минуту. Предупредить. Но Прилюда понимала, какие времена настали, и чем ее муж занят. И княжич вскоре вернулся к Бравлину. Вдвоем они молча сидели в горнице, ждали. Первым пришел сотник Русалко, который сам на лед Ильмень-моря не поехал, поскольку боярин Самоха хорошо знал сотника и в лицо, и голос его знал, и потому Русалко мог бы все дело испортить. Но поехали верные люди из сотни Бобрыни и вои князя Бравлина, кто говорил без прибалтийского акцента, и кого можно было легко за словен принять.

Русалко с улыбкой доложил:

– Боярин вернулся. Перепуганный, всклокоченный, без конца оглядывался, словно на него с ворот бревно упало, и новое упасть грозится. Шапку в снегу потерял, не поднял. Как приехал, ногами в ворота заколотил. Быстро возок в ворота загнал, лучины во всех комнатах запалил. Дома сидит. К воротам дворовую стражу поставил. Чтоб никого не пускали. Послал человека на капище в Перынь. Не знаю уж, зачем. Но так дворовые стражники сказывали. Можно к воротным городским стражникам послать. Они должны были спросить, кто и куда ночью отправляется, и с каким делом. Просто так они не пропустят…

– Не надо. Потом узнаем. С Ильмень-моря вестей нет?

– Вот-вот, думаю, воротятся. А вон, должно, и они…

Из-за окна слышался шум голосов, и стук копыт. Кто-то приехал.

– Веди их сразу сюда, – распорядился князь Бравлин.

Русалко вышел. Походка у сотника была пружинящая, сильная и быстрая. Годослав всегда добрым словом вспоминал брата Вадимира за то, что тот для охраны старшего брата отдал в поездку к бодричам свою сотню стрельцов. Теперь это уже была личная сотня стрельцов Гостомысла. И сотник в этой сотне оказался таким, на которого княжич всегда мог положиться – верным и надежным, не знающим страха, и неуступчивым в бою. А, главное, казался преданным Гостомыслу всей душой, как раньше был предан Вадимиру, и готовым выполнять любые поручения княжича. Причем, выполнял их с полезной выдумкой, и даже в большем объеме, чем просили.

Русалко вернулся вскоре вместе с семеркой воев, что была отправлена на лед встречать там боярина Самоху. Трое должны были верхами перехватить возок, если тот прорвется через пешую засаду. Четверо ждали на дороге. Еще когда обсуждали предстоящее дело, Гостомысл высказывал сомнение – слишком уж открытое место – ледяной покров Ильмень-моря. Обзорность хорошая. Осторожный человек всегда будет по сторонам смотреть, а не только вперед. А боярин Самоха, если предательство задумал, о чем говорил и наряд, который он на себя напялил, обязан осторожность соблюдать. Снега в этом году много навалить не успело. Да и сдувается снег со льда ветром. Но опытные вои не сомневались, что смогут в ночи остаться незамеченными. Тем более, ночь выпала безлунная. Да и легкая метель, что временами начиналась, потом прекращалась, потом начиналась снова, должна была бы стать хорошим покрывалом.

Так все и получилось. С собой, чтобы не вмерзнуть в лед, вои взяли шкуры. Две шкуры ведмедя, одну шкуру ошкуя[34]. В них и завернулись в ожидании. Судя по рассказам, ждать пришлось долго. Вои, хотя вместо кольчуг и доспеха одели обычные для горожан теплые меховые одежды, все же замерзнуть успели. Но потом прискакал верховой наблюдатель, что смотрел на верхним окном в торце дома посадника, и вместо слов просто махнул рукой. Стало понятно, что боярин едет. А к его встрече уже было все подготовлено. Один должен был сразу взять под уздцы коня, причем, остановить коня требовалось на бегу, и сделать это требовалось очень быстро. Сразу решили, что просто прыгать, и цепляться за удила – дело опасное и ненадежное. В темноте легко промахнуться, даже обладая необходимой ловкостью. Тогда по человеку сначала «пройдутся» подкованные копыта коня, а потом и полозья саней. Решили просто набросить на голову коня шкуру ведмедя. И, вместе со шкурой, просто обхватить голову. Это коня должно остановить. Если не остановит, остановить должны были трое конников, что дежурили чуть дальше. Вторую шкуру предполагали сразу набросить на боярина, чтобы он ничего больше не видел. Для острастки решено было ударить Самоху и кулаком. Это вызвался сделать немолодой вой, считающий, что его удар кулаком действует не хуже удара мечом или дубиной[35].

Все прошло, как и предполагали. Конь, «ослепнув» под шкурой, накрывшей ему голову, попытался на дыбы подняться, чуть сани не опрокинул, но его уже ухватили за повод, и заставили встать. Хорошо, что бежал он не сильно быстро. Удалось без труда остановить. Вторая шкура ведмедя должна была возницу накрыть, но когда конь останавливался, возницу сильно шатнуло вперед, и шкура над его головой дальше пролетела. Но вот кулак пролетел не далеко, и угодил в голову точно. Возница с облучка свалился в снег. Нападавшие знали, что в возке нет никого, а боярин сам не место возницы уселся. На него навалилось сразу трое, ткнули носом в снег, и руки за спину скрутили. А потом начался правеж[36], на котором боярин все рассказал…

* * *

– А сам боярин, стало быть, дома сидит? Или спать спокойно лег? – выслушав посланных на лед людей, спросил Гостомысл, рассматривая горку золотых монет, высыпанных на столешницу из кожаного мешочка.

– Едва ли он уснет теперь скоро, – предположил сотник Русалко. – И опасаться будет за то, что поведал «князю Буривою», и из-за денег расстроится. Он своей жадностью давно славится. Да и гонца зачем-то в Перынь послал…

– А ну, Русалко, возьми людей, и приведи этого боярина Самоху сюда, к нам. Мы с княжичем поговорим с ним глаза в глаза, – распорядился Бравлин, вытащил из-за голенища витую плетку-трехвостку, и постукивая ею по ладони, словно Самохе угрожая еще до того, как боярина привели. Гостомысл видел такие плетки у конников франков, но ни разу не видел, чтобы Бравлин подгонял коня плеткой. У Славян было не принято плеткой пользоваться.

– Подожди, не торопись, – не согласился Гостомысл, о чем-то напряженно думая, и брови при этом хмуря. – Русалко, возьми людей, и ждите приказания в нижних сенях. Мы пока с князем Бравлином обдумаем ситуацию.

Бравлин брови поднял, не понимая, что здесь следует обдумывать, когда необходимо быстро действовать. Но вслух возражать не стал.

Русалко вышел, и вывел всех семерых воев. Когда их шаги стихли внизу, на лестнице, Годослав поднялся, и прошелся к печи, потрогал рукой горячие изразцы с каким-то сложным орнаментом, потом на свое место на скамье сел. На Бравлина почему-то не смотрел. Тем не менее, спросил именно его:

– Что скажешь, княже? Как мы себя в таком положении вести должны?

– Просто. На дыбу предателя, и пусть все нам самим расскажет.

– А что нам это даст? Он нового, кроме того, что «моему отцу» рассказал, ничего не скажет, даже если мы под ним костер разведем. Он уже все сказал, хотя и не знает, кому говорил.

– Но меры какие-то принимать следует? Не войной же на Русу идти…

– А следует ли их принимать открыто? – спросил Гостомысл, в отличии от своего отца, всегда продумывающий свои шаги и действия.

– Не понимаю я тебя, княжич, – откровенно покачал головой князь Бравлин.

– Ты понимашь княже, чего они хотят добиться?

– Русы?

– Посадник русов. Но, как я думаю, инициатива идет от князя Здравеня. Он сам уже начал подливать масло в огонь, хотя огня-то я лично пока и не увидел. Он тоже, мне кажется, увидеть огня не сумел, но увидеть желал. Это я по его поведению при встрече понял.

– Да, я тоже заметил. Пусть так. Пусть это будут Здравень вместе с посадником и с кучей посадских советников Русы. Я отчетливо вижу, что они пытаются стравить не только нас с тобой, но и вообще словен и вагров. Надеются на то, что мы друг друга если не истребим, то хотя бы значительно ослабим, и тогда Здравеню будет проще. Он выступит третейским судом – это такое понятие из римского права, и покажет себя спасителем Славена. То есть, он тогда сможет объединить два княжества в одно, большое и сильное, с двумя мощными городами по двум сторонам Ильмень-моря. Планы далеко идущие. Но для начала варягам нужна маленькая война внутри самого Славена. И русы, как я понимаю, доверили стать главным в этом деле боярину Самохе. Любит, похоже, Здравень чужими руками работать. Он в этом не одинок. Много таких мужей история знала. И я считаю, что следует сразу же и жестко поставить всех его приспешников на место. Иначе потом уже может оказаться, что время мы упустили.

– Мы уже упустили время, княже, – Годослав голову не опустил, а, наоборот, поднял, и посмотрел Бравлину в глаза.

– Объясни, чего ты опасаешься. Я не понимаю.

– Ты был хорошим князем для своего народа. Ты о своем народе заботился, и твой народ тебя любит. Я это одобряю, и могу только мечтать о такой поддержке своего народа.

– Ты считаешь, что твой народ не любит тебя?

– Я сомневаюсь в этом. Но я не был еще никогда князем своего народа. Народ может любить меня, как княжича, сравнивая с моим отцом, которого народ не любил, и только боялся. Батюшка Буривой жертвовал городом, забирал его богатство, и все тратил на Бьярмию, которую в итоге Войномир у него отбил. Чего ждать от сына неистового Буривоя, словене не знают, хотя считают меня иным человеком, нежели был мой батюшка. Тем не менее, значительная часть моего народа мне не доверяет. И, если посадский совет не решится вручить мне символы власти, будет назначено вече, которое и должно будет назвать имя нового князя. А, согласно нашему закону, посадский совет не имеет права самостоятельно решать, кому быть князем. Меня мог бы оставить за себя умирающий отец. Это было бы законно. Но не посадский совет. Потому, думаю, волхв Вандал, когда я заезжал к нему по дороге из крепости Карела, и требовал, чтобы я торопился. Вандал – видящий человек. Ему открыто многое в прошлом и в будущем. Но я все равно не успел. И какая теперь у нас складывается картина?

– Какая картина? – не очень понял Бравлин, что объяснял ему Гостомысл.

– Посадский совет значительной своей частью будет подкуплен Здравенем и Ворошилой. Бояр подкупить – дело не сложное. Другая часть посадского совета как боялась моего батюшку князя Буривоя, так же, в той же степени, не доверяет мне, ожидая, что я буду продолжать войну за Бьярмию, и вообще буду продолжателем дела отца, как вообще-то, честно говоря, и полагается сыну. То есть, две трети посадского совета выскажутся за проведение вече и общие выборы князя. Оставшаяся треть вообще не будет знать, за что выступать, и будет советоваться по своим концам и кварталам с народом. Там тоже невозможно предсказать решение советников. В итоге за меня может высказаться меньшинство. Подавляющее меньшинство. И совет предпочтет переложить ответственность со своих плеч на общие городские плечи. То есть, на решение вече.

– Ну и что с того? Вече, так вече. Это будет законным решением. Как мне говорили, кроме тебя в Славене нет ни одного достоянного претендента на княжеский стол.

– Есть такой претендент! – резко не согласился княжич Гостомысл.

– Кто? – удивился князь Бравлин.

– Ты. Как т хочет того Здравень со своими приспешниками.

– Но я не собираюсь отнимать у тебя княжение. Я прибыл в твои земли, как проситель приюта. И народ привел с той же целью. Ты меня принял. Неужели я кажусь тебе настолько неблагодарным и подлым человеком!

– Наши законы не отодвигают на задний план чужеземцев. Если ты прибыл сюда жить, то ты уже стал своим среди словен. И твой народ прибыл с тобой. И уже вступил в городскую жизнь, начал участвовать в строительстве. Значит, твой народ и может, и будет принимать участие в вече. И он, конечно, выберет тебя. То есть, случится то, чего именно и хочет добиться князь Здравень. И какая-то часть моего народа тоже тебя поддержит уже по одной той причине, что когда-то давным-давно у нас был князь Бравлин Первый…

– Да, я знаю, что был такой князь, и он сумел объединить под своей властью славянские земли от полуночных земель до Таврии.

– Тебя могут посчитать возможным продолжателем дел Бравлина Первого. Мне уже говорили, что есть среди словен такие разговоры.

– Но я не хочу быть князем над тобой, – строго и категорично заявил Бравлин Второй. – И своему народу я могу приказать выступить на твоей стороне, как выступлю и я. Я просто откажусь от любых претензий. И все решится в твою пользу.

– Это ничего не решит, – снова опустив голову, тихо возразил княжич Гостомысл. – Кому подчиняться, решает народ. Я сам не хочу быть князем, которому народ не подчиняется. И у меня нет характера моего батюшки, который мог силой заставить себе подчиняться.

– Так что ты предлагаешь сделать?

– Я предлагаю поступить изначально так, как того желают князь Здравень и посадник Русы Ворошило. Но только изначально. Они-то надеются, что я возмущусь, что я призову полки из Бьярмии, и начну войну с тобой. Но я этого не сделаю. Я подчинюсь решению вече. Однако ты должен будешь высказать одно условие своего вхождения на княжение.

– Какое условие?

– Ты пожелаешь видеть меня посадником Славена. Хотя это уже будет, скорее всего, не Славен. Ты говорил что-то про Новый город. Новгород…

– Если ты будешь согласен. Ты, и возглавляемый тобой посадский совет.

Последняя фраза была произнесена без раздумий, и показала, что Бравлин все понимал, и сам в мыслях просчитывал эти варианты. Так состоялся устный договор о разделении власти между Годославом и Бравлином Вторым. Договор этот обещал быть крепким и нерушимым, несмотря на то, что он не записывался ни на пергаменте, ни на дощечках, ни на бересте, и не скреплялся печатями. Но два правителя настолько уважительно относились один к другому, что ни один из них даже не думал хитрить в разговоре, и держать в голове обманные мысли. Подтверждением тому стали последующие слова князя Бравлина:

– Тогда я сразу возьму в свои руки все строительство. И, извини уж меня, буду строить не так, как привыкли словене, а так, как положено строить по науке, по опыту многих городов мира. Я этот опыт изучал. А то я смотрел сегодня ваши городские валы под стенами. Такие валы вполне может смыть хорошим ливнем, растянувшимся на седмицу.

– У нас обычно не бывает таких длительных ливней. Это в Вагрии, где море рядом, такое возможно. У нас же – я не припомню такого. Моросить целую седмицу или даже три седмицы подряд порой может. Но не ливень на целую седмицу…

– Случиться может всякое.

– Я никогда не строил городов. Я даже малых крепостиц не строил. И потому полностью тебе доверяю. Делай, княже, как знаешь…

* * *

Князь с княжичем проговорили до утра. Правда, гораздо раньше отпустили отдыхать Русалко и людей, что участвовали в захвате боярина Самохи. Тем не менее, еще в утренней темноте, заслышав на лестнице тяжелые шаги, Гостомысл подошел к двери, и выглянул. Поднимался Русалко. Княжич оставил дверь приоткрытой, чтобы сотник стрельцов понял приглашение. И, когда тот вошел, князь Бравлин сразу задал вопрос:

– Есть новости?

Обычному человеку времени на сон в эту ночь не хватило бы. Отпустили сотника поздно, а он уже вернулся, и выглядел с морозца свежим и улыбчивым, каким был всегда. Бравлин и подумал, что Русалко не отдыхал, а вернулся с новостями.

– Так… Мелочи всякие…

– Говори, – предложил Гостомысл.

– Я, как только проснулся…

– А ты спал вообще-то? – удивленно переспросил Бравлин.

– Конечно, княже. Как только отпустили, я домой отправился, и спать лег. А проснулся, как обычно, в одно и то же время зимой встаю. Облачился, и к воротам отправился. А там боярин Самоха уже допрос чинит. У самого глаз синяком заплыл, не видит ничего, говорит, с лестницы в доме упал. Нога подвернулась, и скатился, о балясину стукнулся. А сам стражу расспрашивает. Сначала про Буривоя все пытал. Не видел ли кто его дух после смерти. Ему поддакнули, начали какие-то байки рассказывать, кто что слышал с детства. В детстве всех, должно, пужали. Я сам помню, сестра на ночь страсти рассказывала. Потом боярин начал стражу пытать, кто сегодня ночью из города выезжал, в какое время, и кто возвращался. Ему и сказали, как я еще ночью велел, что только его дворовый человек на боярском же возке отправлялся жену навещать, через три часа вернулся. И тоже с синяком под глазом, как у боярина. Правда, сказали, что синяк у того поменьше был. Жена, наверное, ревнючая, указала, как себя вести след. Но женская рука слаба, оттого и синяк меньше. Кто ж скажет, что синяк за ночь расплывается… Потом опять же, другой дворовый человек боярина Самохи в Перынь отправлялся, и вернулся с волхвом. Через час этот волхв уехал к себе в капище. Больше за ночь никто ни в одну, ни в другую сторону через эти ворота не проезжал и не проходил. Если боярин кого-то ищет, пусть в других воротах поспрашивает. В Людином конце трое ворот вместе с воротами на мост…

– Подозревает что-то Самоха, – решил Гостомысл. – За шею свою опасается. Чувствует, что по его шее давно петля плачет…

– Я так думаю, – добавил Русалко, – что вечером по купеческим лавкам пойдет. Будет спрашивать, может, кто золотом расплачивался? У нас же золото в редкость в ходу бывает. Чаще серебром платят.

Сотник кивнул на кучку золота, что все еще лежала на столе перед князем Бравлином.

– А мы золотом русов будем русам же и платить за работу, – улыбнулся князь. – А лавок-то в Людином конце много ли?

– Шесть лавок. Основные торговые ряды были на той стороне, за Волховом. Погорели все.

– Отстроятся. На это же варяжское золото отстроятся. Золота здесь много.

– А я отправил городского стражника в Перынь, чтоб привел ко мне того волхва, что к боярину ездил. Ему этот стражник ворота открывал, лицо, говорит, запомнил. Как привезет, я попытаю его, что за надобность ночью у боярина в нем возникла.

– Лучше ко мне его пришли. Я сам спрошу. А гонцов Самоха не рассылал? – спросил Гостомысл. – Должен был членов посадского совета собирать.

– В ночь троих отослал. Еще до своей поездки, когда ночной дорогой напуган не был. С утра еще никого. Но что с рассветом будет… Наверное, тогда и пошлет. Сам темнотой уже напуган, понимает, что там какие-то призраки бродят. Только понять не может, думаю, зачем призракам золото нужно…

– Золото нужно не призракам, – заявил Гостомысл. – Золото нужно городу. На эту сумму можно пару хороших теремов построить. А Ворошила не скупится. Знать, важным это дело считает – стравить словен с ваграми.

– А много ли варяжских лавок в Славене было? – поинтересовался Бравлин.

– Много. Целых два ряда занимали. Они друг с дружкой рядом держались. Но я это прекращу. Пусть варяги в своем городе торгуют. Пусть хоть всю Русу распродадут.

– Значит, прибыль хорошую в Славене имели. Как же допустили сжечь и своих, и словен?

– Воевода Славер жег, – объяснил Русалко. – Ему до Русы дела было мало. Он из Бьярмии. А теперь на Буян к Войномиру отправился. Это тот, что нам на пути сюда встретился. Там, на острове, для его тяжелой руки работы хватит. Он, говорят, и разрешения у князя Здравеня не спрашивал. Пришли его полки из Бьярмии, сразу и начал действовать. А попробуй Здравень возразить, Славер и Русу мог бы с таким же успехом перед отъездом сжечь. Он человек таких правил. Характер, как у князя Буривоя…

– Кто-то жжет, кто-то строит, – рассудил Бравлин. – Так жизнь устроена.

– Но существует же в жизни и другое направление, – продолжил Гостомысл. – Кто-то строит так, чтобы невозможно было сжечь.

– Вот так мы и будем строить, – сделал вывод князь Бравлин. – Но вот ты, Русалко, скажи мне, как человек из города… Что нужно в первую очередь, чтобы город жил хорошо, и чтобы никто ему не угрожал? Полки, наверное, сильные под стенами?

– Полки тоже кормить надо, княже, – возразил молодой сотник. – И воям жен и детей нужно кормить. Наши полки в соседние земли набегов давно не устраивают, значит, за счет ремесла воев прокормить ни себя, ни жен с детьми, не смогут.

– Тогда что нужно городу?

– Чтобы торговля и ремесла развивались. Это значит, что у городской казны деньги будут, казна сможет и полки сильные содержать.

– Вот, княжич, глас из народа, – Бравлин повернулся к Гостомыслу. – А ты говоришь, что не допустишь варягов в торговые ряды. А они ведь в нашу казну деньги будут приносить. Я так думаю, что следует отдельные ряды для разных торговых людей построить. Пусть, хоть хозары с торговлей приезжают, хоть франки, хоть саксы. Чем лучше будет жить столица словен, тем сильнее будет княжество. И свои торговые обозы будем во все страны посылать. И даже оплачивать их будем, как храм Свентовита в Арконе экспедиции викингов оплачивает…

* * *

Рассвет пришел поздний, с начавшейся тягучей метелью. О предстоящей метели говорила еще ночная обильная поземка, что каждой метели предшествует. Но с рассветом метель пришла и сама, не сильная, но быстрая, стремительная, несущая мелкий колючий снежок, что безостановочно сек лица. Воздух был не холодным. Это ощущалось сразу, стоило только от ветра отвернуться. Но постоянно стоять спиной к ветру возможности не было. Словене вместе с ваграми начали работу еще затемно. Словенский обычай использовать вместо лошадей лосей сначала вагров сильно удивил, поскольку для них лось представлял только объект охоты, но они быстро к этому привыкли, и уже не удивлялись, даже видя верховых лосей в боевом строю словен. Некоторые из воев-вагров даже просили воев-словен обучить их езде на лосе, и с интересом слушали рассказы о том, как лось ведет себя в сече, как сам становится воем, и ударами передних копыт пробивает вражеский строй лучше любого копья, а широкими рогами порой защищает от того же копья противника, от меча и от стрелы. Потому боевые лоси и подбирались с самыми большими рогами.

Воями по-прежнему распоряжался Первонег, но, чтобы отправить дополнительно воев-вагров на работы в лес, Первонег спросил разрешения князя Бравлина. Князь думал не долго.

– Со стороны русов неприятностей ждать пока не приходится?

– Пока тишина. Тот полк, что приходил для захвата Славена, частично ушел со Славером на Буян, частично вернулся в Бьярмию. Городская дружина и слаба, и возрастом стара – стены оборонить сможет, но не в набег пойти. А мелкие дружины варягов, что обозы защищают, в один полк не собраны. Но я на всякий случай посты наблюдения выставил. Если что, прямком по льду прискачут, сообщат.

– Ну, тогда бери воев, сколько надо, пусть больше бревен запасают. Их ближе к весне много понадобится. Много больше, чем сейчас…

Глава четвертая

Князь Войномир слегка задержался в Рароге, ожидая прибытия своего выписанного полка. Но, когда пришли вести от разведчиков из Дании, и эти вести поторопили князя-воеводу, Войномир не стал дожидаться прибытия Славера, отправив ему встречного гонца с распоряжением следовать на Руян, и сам отправился туда же с князем-воеводой Дражко в сопровождении только малой дружины, состоящей из полусотни стрельцов и полусотни конных воев. Отобранные у бояр дружины князь-воевода Дражко отправил в сторону границы под командование воеводы Полкана. Сам пообещал прибыть туда же вскоре, сразу после посещения Руяна. Возможно, с дополнительной дружиной, которую сумеет набрать среди руянских викингов.

На начало пути погода выпала солнечная и сухая. Иногда даже казалось, что в воздухе начинает пахнуть весной, хотя, по большому счету, зима только недавно началась, и весны еще предстояло ждать долго. Но уже после преодоления половины дороги отряд двух князей с ними во главе въехал в такой густой туман, что рассмотреть что-то впереди можно было только на половину полета стрелы обычного, не стрелецкого лука. Иногда туман приносил звуки со стороны, причем, казалось, что звуки эти раздаются совсем рядом. Сначала послышался разговор мужчины и женщины. Слов разобрать было невозможно, но звучи слышались так же отчетливо, как чавканье грязи под копытами лошади. Небольшой отряд минувшим днем ехал по сухой дороге, и не попал под дождь. Здесь же, когда въехали в туман, дорога оказалась сильно размытой. Дождь, видимо, прошел интенсивный, настоящий ливень. Ни князя-воеводу Дражко, ни, тем более, князя Войномира, не интересовало, кто там едет впереди, не интересовало даже, в какую сторону едут мужчина и женщина. Но оба хорошо знали, как далеко в тумане разносятся даже негромкие звуки, и потому не удивились, что только через несколько часов конники догнали телегу смердов, в которой сидели мужчина и женщина. Смерды, услышав позади себя всадников, быстро спрыгнули на землю, отошли в жухлую сырую траву, достающую им до колен, и потянули в сторону вожжи лошади. Мужчина снял в голову шапку, и оба путника поклонились проезжающей мимо колонне. И не поднимали глаз, пока колонна не въехала в ближайший лес, растворяющийся в тумане. Только после этого смерд натянул на голову шапку, посмотрел в глаза женщине, и довольно улыбнулся.

– Они и есть… Я Дражко по усам узнал. Таких усов больше во всем княжестве ни у кого не сыщешь. Поспешим, а то нам ничего не достанется… А у меня руки по мечу соскучились. Подраться хочется… – он приложил обе руки ко рту рупором, и прокричал в туман ухающим филином. Звук, состоящий из двух слогов, полетел далеко. Приближался вечер, скоро должно было начать темнеть. Время как раз встало такое, когда филин вылетает на привычную ему ночную охоту. И этот крик никого удивить не должен был бы. Да филин всегда может вздумать и днем что-то прокричать. Это значило бы, что его кто-то побеспокоил. Или просто ворону увидел в небе. Ворон ест из всех хищников только один филин. Другим воронье мясо не нравится.

Через короткий промежуток времени ответный крик филина прилетел, словно прискакал по дороге, из глубины тумана. Точно такой же двухсложный. И тут же, откуда-то из тумана на первый крик филина, прямиком через грязное и раскисшее поле, выехала целая сотня воев, возглавляемых человеком, носящим поверх доспеха медвежью шкуру, и защищающим голову рогатым скандинавским шлемом.

– Сколько их? – уважительно спросил предводитель смерда.

– Как и должно было быть – два князя в сопровождении сотни воев, – за мужчину ответила женщина, выпрямила согбенную спину, и сразу перестала быть женой смерда, превратившись в молодую, и, несомненно, знатную женщину, чья участь – повелевать. Женщина эта шагнула к телеге, отбросила ворох соломы, вытащила из-под него тонкую легкую, но длинную, как платье, кольчугу, и тут же натянула на себя, прямо на платье, тогда как вои обычно одевают кольчугу на рубаху из тонкого войлока. Но женщина спешила, и в телеге, видимо, не было войлочной рубахи. Из телеги же на свет появился остроконечный славянский шлем, за шлемом довольно легкий для мечного боя меч в богатых ножнах, пригодный, разве что, пеших разить, когда те убегают, и круглый щит без умбона[37], какими пользуются даны, свеи и норвеги. Поверх кольчуги женщина набросила на плечи распашной широкий плащ черного цвета. Ткань плаща была легкая, и колыхалась при каждом ее движении. А вот щит, что она достала из той же телеги, показался слишком тяжелым для женской руки. Из конного строя сотни привели красивого тонконогого белого коня, и женщина, сначала подвесив к луке седла тяжелый щит, легко запрыгнула в седло, несмотря на тяжесть доспеха. Ее кольчуга не смыкалась спереди снизу на три вершка, и позволяла сидеть в седле без помех, но за счет своей длины хорошо при этом прикрывала ноги. Конная сотня быстро выстроилась в походный порядок за ее спиной. Из-под шлема женщины свисали длинные черные волосы. Перед тем, как тронуть пятками коня, она оглянулась. Ее спутник, недавний смерд, тоже уже облачился в доспехи, достав их из той же телеги, и взбирался на второго коня, приведенного из глубины строя сотни. Одна половина лица мужчины была красной от старого ожога. Женщина поскакала первой, и волосы ее развевались на ветру. Телегу, в которую была впряжена жалкая усталая от жизни и работы смердовская кляча, так и бросили на дороге. Но тут где-то далеко в лесу завыл волк. Лошадь испугалась этого воя, и побежала вслед за сотней так быстро, что это вызвало бы удивление у любого постороннего наблюдателя. Трудно было ждать от клячи такой прыти. Телега при этом подпрыгивала на грязной дороге тек, словно лошадь скакала по сухим ухабам. Лошадь, несмотря на усталость от постоянной работы и изношенное этой работой тело, все равно просто хотела жить, и убегала от волчьего воя, надеясь, что люди спасут ее. Лошади всегда любят людей, доверяют им и на них надеются…

* * *

– Ты, княже, охотник? – спросил Войномир, зачем-то пошевеливая плечами, словно разминая их, и пробуя, не потерялась ли в руках сила.

– Я – воин и воевода княжества! – спокойно, без какой-то особой гордости, хотя и с достоинством ответил Дражко, и шевельнул усами, как ворон взмахивает крылом. Его спутнику даже показалось, что легкий ветерок от этого пошел. – Обычно у меня не хватает времени на охоту. Одни заботы сменяются другими, и так круглый год. Врагов много – враги со всех сторон. Об охоте уже и думать некогда. Если только Годослав позовет, тогда я, как послушный воле князя придворный, еду. А сам не трачу времени на такие пустяковые занятия. И вообще, я не люблю убивать, как ни странно это может прозвучать из моих уст. Как правило, мне не верят, когда я так говорю, но я не кровожадный, поверь мне, мой юный друг.

– Тем не менее, лесные звуки ты слушать умеешь?

– Слушаю. Правда, я не очень в них разбираюсь. Знаю, как кричит во время охоты Гайана – это, если ты помнишь, любимая кошка твоего дядюшки Годослава. И вот это знаю, – князь-воевода мотнул усами в сторону леса, словно пальцем показал. Издалека доносился одиночный вой волка. – А во всем остальном могу напутать, и не отличу хрюканья вепря от рева медведя.

– А есть в твоей сотне хорошие охотники?

– Есть у меня один стрелец, он в лесу вырос, сын охотника…

Дражко обернулся и позвал:

– Квашня!

Молодой стрелец из второго ряда вывернул из общего строя, и догнал князя-воеводу.

– Слушаю, княже.

Дражко усом показал на князя Войномира, но Войномир и сам уже повернулся к высокому молодому стрельцу, не по годам хмурому.

– Ты, говорят, охотник?

– Я только сын охотника, княже. Батюшка мой – настоящий охотник, чем и живет. Я и половины не знаю того, что знает он.

– Тем не менее, слышал, как филины перекликались?

– Слышал… Я, княже, только начал говорить десятнику, когда меня князь-воевода позвал. Это не филины. Один, первый, что позади нас кричал, похож. Хорошо кто-то подражает или филин раненый, такое тоже бывает. А вот второй не правильно кричит.

– Чем неправильно? – спросил князь-воевода.

– У филина крик обычно из двух слогов. Как человеческое слово бывает. Например: «Ба-ба». И всегда ударение на первом слоге. Иначе филин не умеет. А вот, например, франки обычно говорят не так. У них всегда ударение на последнем слоге. Филин в природе своей так кричать не может. У него просто не бывает долгого дыхания, и потому он ударение делает на первом слоге, а второй только договаривает. Докрикивает…

– А хохочет он когда? – проверяя знания охотника, спросил князь Войномир.

– Только, когда пугается… Часто-часто хохочет… Там с испуга дыхания хватает.

– Правильно. Знаешь ты, как филин кричит, – согласился Войномир, и посмотрел на Дражко. Но тот уже отдавал команду. Вся сотня тут же повернула коней, и скралась среди кустов и деревьев густого девственного леса, окружающего дорогу с двух сторон. Два князя, переглянувшись, и понимая друг друга без слов, углубились в лес последними.

И маневр был выполнен вовремя. Только-только Войномир с Дражко сами скрылись среди деревьев, как раздалось характерное шелестение металла. Так шелестят только кольчуги конного войска. Оба князя знали это прекрасно.

– Впереди засада, – понял Войномир. – И сзади ударить хотят. Потому пока едут неторопливо. Видели нашу скорость, ее и придерживаются.

Дражко согласно кивнул.

Преследователи показались вскоре. Впереди сотни конного войска скакала женщина не тонконогом белом коне. Мужчины тоже носили порой длинные волосы, но тонкий стан и узкие плечи и даже манера держаться в седле показывали, что это женщина. Густой туман не давал возможности рассмотреть ее лицо, но это было не столь важно для двух князей. Оба, опытные воины, понимали, что произойдет дальше. Эта сотня в тумане будет воспринята засадой, как сотня сопровождения Дражко и Войномира. И будет, вероятно, расстреляна из засады стрельцами. Стрельцы не пожелают допустить сотню до сечи, где у конников будет преимущество копейного удара, и постараются перебить всех.

Князь-воевода дал негромкую команду. Отдавать громкую команду в тумане он не хотел. Тем не менее, ближние передали так же тихо команду дальним. Те, в свою очередь, еще более дальним. И так услышана она была всеми. И вои-бодричи, из-за невозможности выдерживать строй в лесной чащобе, двинулись вразнобой вдоль дороге прямо через лес. Но как раньше на дороге, так и теперь, впереди двинулись стрельцы, приготовившие луки к бою, и наложившие на тетиву стрелу, а еще четыре стрелы зажимали между пальцами левой руки. Раньше бодричи умели стрелять подряд четырьмя стрелами, но недавний приезд княжича Гостомысла с сотней своих стрельцов показал, что можно готовить сразу пять стрел. Сотник стрельцов-словен Русалко сам показывал стрельцам-бодричам, как удерживать стрелы. Сначала это казалось неудобным, пятая стрела многим мешала. Но постепенно стрелять так научились все. А если полусотня выпустит по лишней стреле в противника, не дав ему времени опомниться, это на полусотню сократит количество врагов, поскольку стрельцы-бодричи обычно стрелы берегут, и не любят пускать их неприцельно, просто в толпу. Они обычно выбирают кого-то конкретного, в кого стрела и попадает. Конечно, часто случается и так, что сразу два стрельца стреляют в одного и того же врага. Тем не менее, урон, нанесенный стрельбой с пятью стрелами, всегда эффективнее простой стрельбы, с привычными четырьмя стрелами, не говоря уже о том, чтобы стрелять, поочередно вытаскивая из тула[38] по одной стреле. Полусотня конников ехала, раздвигая ветви копьями, сразу за стрельцами, готовая послать при необходимости коней вперед. Обычно стрельцы, отстрелявшись, по команде расступались, и тогда в дело вступала конница. Но часто стрельцы просто не оставляли работы коннице, потому что у славян не было обычая довивать копьями лежачих раненых. И конница оставалась рядом с теми, кто боем командует.

Громкие крики и ржание коней впереди слышались явственно. Но туман не давал возможности точно определить расстояние до места, где сотня преследование нарвалась на свою же засаду. Тем не менее, князь Войномир, не вынимая мечей из ножен, а носил он на поясе два меча, чтобы драться ими сразу с двух рук, посмотрел на старшего по возрасту и по опыту князя-воеводу с немым вопросом во взгляде. Дражко согласно кивнул. Оба понимали, что нападавших следует добивать, чтобы не ждать потом следующего нападения.

– На дорогу! Быстро! – крикнул князь Войномир.

Теперь уже можно было отдавать громкую команду, потому что там, впереди, в суматохе и неразберихе, в звоне оружия, никто не будет прислушиваться к звукам у себя за спиной.

Две полусотни без проблем выполнили команду молодого военачальника. Передвигаться даже по грязной дороге было гораздо удобнее и быстрее, чем напрямик через лес, где всегда рискуешь сломать лбом ветку дерева, или веткой дерева расколоть себе лоб.

– Вперед! – эта команда, по большому счету, была уже лишней, потому что сотня сопровождения и без того сразу устремилась на шум и крики. И на ходу стрельцы разворачивались в боевой строй. Однако этот боевой строй был ограничен шириной дороги и двусторонней близостью леса. Тем не менее, полтора десятка стрельцов развернулось в шеренгу. Остальные могли стрелять через плечи первых или дождаться, когда первые отстреляются, и спешатся, как было принято в такой обстановке, и предоставят последующим рядам обзор.

События начали развиваться стремительно, когда впереди показался просвет. Или просто лес кончался, или посреди него находилась большая поляна. И с этой поляны на дорогу стремительно скакало не менее восьми десятков воев. Стрельцы-бодричи скорости передвижения не сбросили, но на ходу послали по две-три стрелы. И только после этого вынуждены были слегка натянуть поводья коней, чтобы не пришлось стрелять в упор. Серия новые выстрелов была более общей, потому что к первой шеренге присоединились стрельцы, что скакали следом. Этим пришлось даже на стременах приподниматься, чтобы хорошо прицелиться. Но для стрельбы навесом расстоянии е было слишком мало, стрелять приходилось на прямом прицеливании. В результате, князь-воевода Дражко и князь Войномир успели только переглянуться, как все было кончено, и до боевого строя бодричей доскакало только несколько коней, лишившихся всадников. Коней, конечно, поймали. Среди других был и белый конь, на котором вела своих людей в преследование за бодричами женщина. Этого коня поймал и забрал себе князь Войномир.

Князь Дражко имел много коней в собственной конюшне, к тому же, к его услугам всегда была конюшня князя Годослава, и потому воевода не пожелал ловить себе боевой трофей. Он просто проехал вперед, желая посмотреть на убитых врагов. Но, услышав какие-то крики впереди, хорошо доносимые туманом, жестом послал полусотню стрельцов вперед.

– С опушки посмотрите… Если засада вышла, перебейте их. Если еще прячутся, стреляйте по кустам, где они могут сидеть. Выбейте их оттуда.

При этом воевода опирался на понятие о том, что стрельцы со сложным славянским луком могут быть только в рядах его отряда, а у противника таких луков быть не может.

Стрельцы тут же двинулись дальше. А князь-воевода остановил коня, рассматривая убитого врага, лежащего на спине, раскинув руки в разные стороны. Князь Войномир подъехал к нему, одновременно привязывая повод белого коня к задней луке седла.

– Что, князь-воевода, знакомого нашел?

– Представь, что лицо это мне знакомо. Этот ожог на лице я где-то видел. Только не могу вспомнить, где я такого человека встречал. Шлем на нем данский, рогатый. Кольчуга славянская. Меч, похоже, франкский. Вот и пойми после этого, что за человек!

Войномир посмотрел на убитого. Это был высокий мужчина, немолодой, с грубым злым лицом, изуродованным большим шрамом от ожога. Сейчас из его глазницы торчала стрела. А это уже значило, что вой никогда уже не сядет в седло, и ему не понадобится его меч.

– Чем меч франков отличается от обычного? – только и спросил Войномир.

– Они часто перед схваткой втыкают меч в землю, и на него молятся. И для этого делают на рукоятке фигурку своего распятого на кресте Бога. Я не понимаю, что это за Бог, которого можно было людям распять. Но это не моего ума дело. Мне бы сейчас хоть одного раненого найти, чтобы допросить. Славата!

На зов подъехал десятник дружинников Славата.

– Поищи раненых. Не всех же, думаю, поубивали. Допросить надо. Что это за люди безголовые, откуда взялись на собственную смерть. Кто послал против нас. Кто посмел! Будут говорить, конечно, что просто хотели кого-то на дороге пограбить, разбойниками прикинутся. Не верь. Допытай до истины. Пообещай милость – сразу после допроса разговорчивого добить…

Десятник согласно кивнул, бросил несколько слов своим воям, и они разъехались по дороге. Конечно, среди тех, кто был убит на ближней дистанции, искать раненых не приходилось, но осмотреть требовалось всех. Однако многих стрелы пробили насквозь, вместе с доспехом, даже если стальная броня была навешена на кольчугу. Но после первых выстрелов, когда противник был чуть подальше, могли бы и раненые остаться. Все зависело от того, куда прицеливались стрельцы, и насколько быстро скакали цели. И потому десятник со своим десятком, никого живых не обнаружив среди ближних, скоро ушел в туман, который стал еще гуще, и оказался, видимо, поблизости от своих же стрельцов, которые, судя по звукам, продолжали стрелять. Звук славянского сложного лука трудно было спутать с другим звуком. Тетива после того, как с нее срывалась стрела, громко и звонко бьет по костяным пластинам, специально одеваемым на кисть левой руки, чтобы от этого удара спасти. Не будь этой пластины, стрелец после нескольких же выстрелов уже остался бы одноруким[39]. В тумане этот звук слышался особенно громко. Но по этому же звуку славянские стрельцы обычно определяли своих же, что помогало избежать недоразумения. А какое-то недоразумение произошло, видимо, и здесь, на дороге к Руяну. Сначала к остальной конной полусотне вернулся десяток воев Славата. Сообщил:

– Наши стрельцы отходят. Сделали нам знак, чтобы в лес шли.

– Как так – отходят? – не понял князь Войномир.

Но князь-воевода Дражко, хорошо знающий, как сложно бывает выбить стрельцов-бодричей с позиции, остановил Войномира, готового уже вперед поскакать, и сам прислушался. Кто-то приближался в тумане. Но пока еще разобрать кто там, было невозможно, настолько густ был этот туман. Но и минуты не прошло, как из тумана вырвался десятник стрельцов Светичест, что командовал полусотней. Десятник едва держался в седле, и его поддерживал стрелец Квашня, что так хорошо разбирался в голосах птиц.

– В лес, княже. В лес… Там лук преимущество потеряет…

Светичест сказал фразу, и упал на шею своего коня. Дражко сразу заметил, что лук десятника находится в руке у Квашни, а левое плечо Светичеста залито кровью.

– В лес! – дал команду Дражко.

– Не спеши, княже, – сделал Войномир знак рукой, и повернулся к стрельцу Квашне. – Что там случилось?

– В засаде не меньше двух сотен стрельцов. У нас пол десятка убитых, много раненых.

– Какие стрельцы? – удивился Дражко. – Откуда здесь стрельцам взяться? Может, простые лучники?

Десятник проявил силу воли, приподнял голову над шеей лошади, и показал князю-воеводе стрелу. Стрела была длинная. Такими только из сложного славянского лука стреляют.

– Они что, преследуют? – спросил князь Войномир.

– Пошли на нас из тумана. Тучи стрел обрушили. Мне плечо пробило, – объяснил десятник.

Стрельцы-бодричи один за другим выезжали из тумана, но, даже находясь рядом с князьями, постоянно оборачивались, готовые стрелять за спину. Однако оттуда не доносилось ударов тетивы в защитные щитки. Да и стрелы на дорогу не летели. В засаде посчитали, что противник в лес ушел. Стрелять вслепую никто не стал – берегли стрелы.

– Где же они? – Дражко, забыв, что только что хотел увести всех в лес, выхватил меч, словно готов был в атаку ринуться. Конные вои за его спиной сомкнули края щитов, и опустили копья, готовые последовать за Дражко.

– Тумана, княже, кажется, испугались. Бояться сами в засаду попасть, – предположил один из стрельцов.

– Там ничего не видно, но мне показалось, они среди убитых кого-то искали. Там, на поляне. Если нашли, могли и отойти, – добавил другой. – Но почти ничего не видно. Только ветер иногда налетит, тогда хоть что-то промелькнет, но быстро. Только стрелу успеваешь пустить, и все. Но я не видел, чтобы они дальше продвигались. Только оттуда отстреливались. Но стрельцов у них много. Слышно было, как стреляют…

– Нужно посмотреть, – сказал стрелец Квашня. – Пока туман густой, я могу съездить.

– Застрелят… – подняв голову, предупредил десятник Светичест.

– У меня на носу факелом не написано, кто я… – усмехнулся Квашня, наклонился, поднял с земли рогатый скандинавский шлем, и надел его на голову, взамен своего остроконечного. – А так вообще не поймут. Свои бы за рогатый шлем по возвращению не пристрелили! А там… Я в туман нырну сразу, как кого услышу. Ускользну, как змея…

– Попробуй, – предложил Дражко. – Мы в лесу будем ждать. Там… – он показал рукой.

И это послужило словно приказом. Все вои и стрельцы княжеского сопровождения двинулись в сторону леса. А стрелец Квашня резко развернулся, одновременно засовывая лук в налучье, и погнал коня в туман…

Ждали его долго. Уже думали, что сгинул в разведке, как это, порой, бывает, и не вернется, когда послышалось чавканье копыт по грязи. Туман по-прежнему хорошо разносил все звуки. Потом чавканье прекратилось – копыта лошади перестали месить грязь, и вошли в высокую траву. А еще через несколько мгновений сам верховой стрелец вынырнул из тумана среди деревьев. Он чуть-чуть ошибся направлением, и вышел не на двух князей, а на верховых воев отряда сопровождения, но те быстро показали, где ждут разведчика князи. И Квашня подъехал к ним сбоку, сбросил рогатый шлем прямо в траву так, что один рог, покрашенный краской под цвет свежей крови, в грязи увяз, и водрузил на голову свой шлем, до этого подвешенный за ремешок к луке седла.

– Да, правильно десятник сказал. Они кого-то там искали среди убитых, унесли, и сами уехали. Даже раненых забирать не стали. Только одного человека. Тело человека. Сами друг с другом ругались, я слышал. Я близко подобрался. Разговаривают по-славянски, но с акцентом. Акцент непонятный. Не знаю, кто такие. Не понял. Коня я в лесу оставил, пешим в тумане легче незамеченным остаться. Потом слышу, двое прямо на меня скачут. Я лег лицом вниз. Они подъехали, видят на голове шлем рогатый, на рукаве кровь – это я кровью десятника Светичеста испачкался, объехали по кругу, видят, я не шевелюсь, и назад поехали. На каком языке эти говорили, я не знаю. Я вообще только по-славянски говорю, и данский язык слегка понимаю. Уехали они, их уже звали со стороны, торопили. Все уехали. Я прошелся потом по поляне, посмотрел кусты, в которых они засаду выставляли. Но дальше уже не пошел. В тумане они мои шаги услышать могли.

– Значит, не даны? – утвердительно спросил князь-воевода. – Точно?

– Точно.

– Гора с плеч! Я уж боялся, что герцог Сигурд нашествие начал. Только не понимал, откуда у него так много наших стрельцов. Так, кто же мог на нас засаду устроить? Новая задача!

– Не могу, княже, сказать. Но это не даны. И не франки. Одеты не так. Порядка нет. Движутся не ровной колонной, а вразнобой, хотя чуть-чуть колонну составить хотят.

– Порядка нет, но засаду организовали по всем правилам, – между делом заметил Войномир. – Ладно, мы вовремя хватились, филина услышав. А то полегли бы все там, на поляне, и никто нам помочь не сумел бы.

– А где ты, Квашня, мог франков видеть? – с легким удивлением в голосе спросил князь-воевода Дражко.

– Я, княже, с тобой в поход в Баварию ходил. Иль забыл? Ты мне сам там гривну[40] на шею подарил. После боя с аварами…

– Про гривну сказал, вспомнил сразу. Я тогда еще подумывал тебя десятником поставить, несмотря на молодость. Думал подобрать тебе в подчинение таких же молодых стрельцов. Но теперь, как вернемся, я уж точно тебя не забуду. А если оставлю тебя с князем Войномиром, он мой наказ выполнит.

Молодой стрелец благодарно склонил голову.

– Говоришь раненых подбирать не стали. Много ли раненых?

– Мало. Несколько человек. Все тяжелые. Не выживут. Может, кто легко ранен был, того и забрали, рассмотреть в тумане было нельзя, а тяжелых оставили. Одного, как я видел, добили. И копье в животе у него оставили. У него и без того в груди стрела торчала. Он кричал что-то, потому, думаю, и добили.

– Еще последний вопрос. Раненых допросить можно? Соображают еще что-то?

– Едва ли. Только глазами шевелят, смотрят в небо сквозь туман, Семаргла[41] ждут. Ничего не скажут…

– Ладно, поезжай в строй…

Квашня еще раз поклонился одной головой, и отъехал…

* * *

Князь-воевода Дражко, хотя лучше многих знал убойную силу стрел, выпущенных из сложного славянского лука, тем не менее, понадеявшись на случайность, решил попытать счастья, и поискать среди раненых того, кто сможет ответить хотя бы на один из многих интересующих его вопросов.

Оставив два десятка стрельцов и десяток воев похоронить в большом общем костре погибших товарищей, Дражко с полусотней конников и остальными стрельцами выехал на поляну. Вои выслушали команду князя-воеводы, и разъехались в разные стороны – искали раненых. Князя-воеводу подзывали шесть раз. Он подъезжал на зов вместе с князем Войномиром, но ни разу князьям не удалось услышать ответ. Четверо из раненых вообще не могли говорить, и даже не видели тех, кто их о чем-то спрашивал. Глаза их были открыты, но никого не видели. Еще один говорить, наверное, смог бы, но он не понимал ни одного языка, на которых с ним пытались говорить. И только последний из раненых, как князь-воевода догадался по его взгляду, славянский язык знал, но смотрел с такой ненавистью и на Дражко, и на Войномира, и на других воев-бодричей, словно они дергали за стрелу, торчащую у него в животе, и шевелили наконечником стрелы внутренности. И ни слова сказать не пожелал. Сам он был, скорее всего, не славянином, хотя за это ручаться тоже было сложно. Шлем на голове такой, какие часто носили саксы, еще ничего не говорил. Меч вой где-то потерял. Должно быть, выронил на скаку, когда получил в живот стрелу. Тогда же, скорее всего, и щит обронил, не имея силы держать такую тяжесть. А ножны меча были простыми деревянными, какими пользуются и славяне, и все их близкие и дальние соседи. И даже никак не изузорены, не обшиты тканью, и имели только простую медную окантовку в виде поперечных полос.

– Толку никакого. Едем дальше, – решил князь-воевода, когда к нему приблизились стрельцы, занятые до этого сооружением погребального костра. Устраивать такой же костер для убитых врагов Дражко был не намерен. Их, в основном, перебили свои же из сильной засады. Они же костер устраивать не пожелали. Пусть духи погибших со своими и разбираются.

Отряд сопровождения выстроился в привычную колонну. Войномир распорядился выслать вперед разведку из пяти стрельцов и пяти конников. Предосторожность теперь не выглядела излишней, и Дражко не возразил, хотя привык к тому, что он распоряжается действиями подчиненных ему воев обычно сам. Но и князь Войномир был не простой человек, он тоже имел право распоряжаться, и Дражко с этим был согласен. До полабского поселения Штржелово[42], откуда обычно на пароме переправлялись на Руян все приезжие, осталось полдня пути…

Глава пятая

План строительства нового города был представлен князю Бравлину утром. Князь не пожелал смотреть его в одиночестве, и велел позвать княжича Гостомысла, который в своем доме, вернее, в чужом доме, где ему с семьей временно выделили жилье, дожидался, когда ему доложат результаты заседания посадского совета, состоявшегося ночью. Как Гостомысл и намеревался, ни на кого из посадских советников с его стороны давления оказано не было. Никого из них он не пытался «купить», и даже для беседы никого не призывал к себе. Противники княжича, скорее всего, этому не удивлялись, считая, что Гостомысл, как когда-то его отец князь Буривой, не сомневается в решении посадского совета. Но Буривой, как князь, присутствовал на заседаниях, и ему не находилось желающих возразить. Гостомысл, как княжич, присутствовать там права не имел. И потому сторонники сближения с Русой или просто подкупленные соседним городом, чувствовали себя уверенно. Но там, на совете, видимо, тоже не все пошло гладко, и нашлись, видимо, люди, которые стояли за преемственность власти или же они были просто патриотами своего города. Как доложил Гостомыслу сотник стрельцов Русалко, что выставил людей для наблюдения со стороны, на совете была даже драка между советниками и их людьми. Перебили в драке даже окна на верхнем этаже терема, и потому перебрались потом в гостиную на первом этаже. Но драку разняли, и заседание совета продолжилось до утра, и завершилось только после рассвета. Но почему-то никто не спешил доложить результат Гостомыслу.

Сотник Русалко был в курсе дела, которое обговорили и порешили между собой князь Бравлин и княжич Гостомысл. Своего мнения, естественно, по этому поводу не высказывал, тем более, что его никто и не спрашивал, но продолжал слушаться Гостомысла, поскольку входил в его полк, перешедший к княжичу от младшего брата. Но и к князю Бравлину молодой сотник стрельцов не стал, кажется, относиться хуже. Не как многие из воев-словен. Гостомысл сам попросил Русалко разнести весть о договоренности среди словенских полков. И объяснил суть принятого решения. Русалко весть разносил. Но не все воспринимали ее одинаково. Было много таких, кто готов был за своего княжича в сечу пойти, будь у Бравлина хоть втрое больше воев. И сотнику стрельцов пришлось многим разъяснять суть вещей. И это переводило на Русу еще одно обвинение.

Гостомысл ждал визита самого боярина Самохи, который пока и замещал погибшего Лебедяна, хотя его никто на это и не уполномочивал. Но не дождался, и поспешил на зов Бравлина. Однако дворовым людям все же наказал:

– Из посадского совета прибегут, посылайте сразу ко мне. Я у князя Бравлина буду…

– Обязательно, княжич…

И сам Гостомысл пешком отправился к князю, которого устроили жить на той же улице, где, в основном, стояли большие богатые терема словенской знати, и в этих домах всегда было место для приезжих. Бравлин поместился там вместе со своими секретарями и помощниками, и двумя дочерьми, оставшимися незамужними. Пройти предстояло всего четыре дома, значит, можно было и коня не седлать. И Гостомысл только распорядился, чтобы оседланного коня ему привели туда, в княжескую конюшню.

Князь находился в своей рабочей горнице, которую звал почему-то библиотекой, в окружении многих людей. Гостомысла, видимо, узрев его в окно, встретил сотник Заруба, хорошо княжичу знакомый, и без доклада провел в Бравлину. В горнице было, на вкус княжича, плохо протоплено, но ни сам князь, ни его окружение на это не жаловались. Гостомысл уже давно заметил, что Бравлин Второй не любит жаркие дома, и никогда не садится близко к печке, предпочитая сидеть ближе к окну. Его приближенные старались подражать своему князю, и тоже не сильно топили в своих домах. Даже в палатках воев, где стояли перевозимые в санях металлические печки, наподобие тех, что кормчие ставили в своих лодьях и драккарах, только меньше размерами, бывало холодновато, хотя чем топить всегда было. Но, как князь любил прохладу, так же старалась любить ее и княжеская дружина.

Гостомысл уже заметил некоторое охлаждение отношений между дружиной словенской и дружиной вагров. Виной всему, видимо, были разговоры Русалко, инициатором которых стал сам Гостомысл. И, во избежание осложнений, которые всегда бывают на вече, княжич послал большой полк под командованием воеводы Военега в Бьярмию, с приказом привезти княжескую казну. Такой приказ оправдывал и большое количество воев сопровождения. Мало ли, русы снова напасть надумают. Сболтнет кто лишнее, слух поползет. Казну следует защитить, и доставить в строящийся заново город. Без этих денег город не построить. Там сам Гостомысл людям говорил.

Военег был надежным воеводой. На него можно было возложить груз ответственности.

А пока же тратил свою княжескую казну, тайно от короля Карла Каролинга, и уж, тем более, тайно от его алчных военачальников, вывезенную из Старгорода князь Бравлин Второй. Но Гостомысл узнал из донесений Русалко, что князя не зря любили вагры. Значительную часть своих средств князь направил не на строительство, а на содержание своего народа. Княжеские люди по приказу Бравлина выдавали серебряные монеты ваграм, в зависимости от величины семьи, чтобы семья могла прокормиться в чужом краю, и не стать нахлебником и попрошайкой среди тех, кто и без того непонятно как и на что существовал, кто не знал, как себя и своих детей прокормить, где их согреть. Такое поведение Бравлина было достойно уважения.

Питание в Славен, у которого почти полностью выгорели хлебные склады, как назывались помещения, где всегда хранился не только хлеб, но и запас других продуктов питания, привозили и русы, и полудикие зыряне, тоже умеющие чувствовать не только свою боль. В трудную минуту эти же зыряне отвернулись от Буривоя, и примкнули к более сильному войску князя Войномира. Но когда встал вопрос о том, что словене могут полностью погибнуть от голода, эти самые люди, которых словене считали предателями, издалека, через снега и ветер, везли им и муку, которую втридорога до этого покупали у тех же словенских и варяжских купцов, или просто меняли на несопоставимые по стоимости меха диких пушных зверей, везли и мясо, и рыбу, которые в течение зимы, в основном, и были их основной пищей. И не продавали, а просто кормили словен, как кормили всегда своих попавших в беду соотечественников. И даже русы, которые могли бы нажиться на поставках одних только продуктов, продавали их строителям города и их семьям за бесценок, то есть, себе в убыток торговали. И только одни вагры могли себе позволить продукты питания покупать. И все благодаря князю Бравлину, который о своем народе заботился. И Русалко уже несколько раз приносил Гостомыслу разговоры из народа. Вагры со смехом вспоминали, как в Старгороде они жаловались друг другу на налоги, которые платили в княжескую казну, возмущались, называли налоги поборами. А сейчас, в трудные времена, эти налоги возвращались к ним же в руки без всяких усилий с их стороны. Недовольство проявляли только словене. Они ждали, что и им хоть что-то достанется от своего княжича. Но княжич пока даже не получил доступа к княжеской казне. И вообще задумывался о том, кому должна эта казна достаться – ему, как наследнику Буривоя, или новому выбранному князю. Все-таки, казна формировалась не только из того, что Буривой захватывал на войне, и даже не большей частью из этого. Основной доход княжеской казне давали налоги с торговых людей и ремесленников, идущие сначала в посадскую казну, а потом, после вычета процентов, и в княжескую. Сейчас же из всех ремесленников остались только одни зьдуны[43], которые платили налог с продаж своего товара. Сейчас их товар пользовался популярностью, особенно простейшая глиняная посуда, но зьдуны по большей части продавали свои изделия за символическую плату, которая позволяла им без излишеств детей прокормить, а то и вовсе раздавалась бесплатно тем, кому и платить было нечем. Налогов зьдуны в такое время не приносили. Но как-то помогать своему народу требовалось, и Гостомысл даже чувствовал потребность в этом. И потому с нетерпением ждал, когда привезут княжескую казну, хотя и не решил еще, как с ней поступить. Конечно, этот вопрос следовало обсудить с самим князем Бравлином, но Гостомысл не знал, как к такому вопросу подступиться. А решить его следовало до того, как пройдут выборы нового князя, чтобы князь знал, какими средствами он располагает.

Пока же, решая вопрос окормления, Гостомысл на средства собственной семьи организовал несколько охотничьих ватажек, и отправил их в леса на добычу любого зверя. Так в прошлую зиму, помнил княжич, делал князь Буривой в крепости Карела, когда еще не было угрозы власти князя над краем, а Войномир только начинал свои быстрые рейды неподалеку от Русы, перерезая пути из Славена в Бьярмию. Тогда эти действия Войномира и принудили Буривоя создать охотничьи ватажки. Сработало это и в Славене. Все добытое шло строителям города. Точно так же артель рыбаков прорубила на Ильмень-море длинные проруби, и запускала туда свои неводы. Рыба шла по тому же назначению, что и добыча охотников. Причем, делились продукты не по вкладу каждого в строительство, а по количеству членов семьи. Конечно, не обходили заботой и те семьи, что остались без кормильца. Буривой воевал, по сути дела, все время своего правления. А когда идет война, люди обязательно гибнут. Но не бывает такой войны, когда гибнут только с одной стороны. И даже если князь словен побеждал, все равно появлялись новые семьи, заботу о которых обязана была взять на себя княжеская казна. А уж когда появился и раскрылся у варягов молодой князь Войномир, на чью сторону стремительно перебежали от Буривоя спехи[44], карны и жели[45] все чаще и чаще стали стучать в двери словенских домов, и все больше детей становилось сиротами.

Могли бы быть по поводу добытчиков и неприятности, поскольку охотники заходили в своих странствиях на территорию княжества русов. Несколько раз встречались с варяжской стражей. Но те тоже сочувствуют голодным людям, и расходились миром. И даже рыбаки русов, что всегда у своего берега проруби долбили, и неводы запускали, приезжали к словенам-рыбакам, своим уловом делились. Это со стороны могло бы показаться странным. Зачем тогда, спрашивается, варяги жгли Славен? Гостомысл ждал какой-то хитрости от князя Здравеня, подозревая в поставках еды подвох или просто попытку заслужить доброе слово на будущее. Но, кажется, правильный ответ на этот вопрос дал князь Бравлин. Он вспомнил:

– Я тогда еще молодым был, когда у меня война началась с бодричами. Ими тогда еще отец Годослава правил. Два сражения было. Потом мир заключили. Поехал с я полком по берегу Лабы[46], посмотреть свои земли – что сгорело, что порушено… Вижу, костров на берегу много. Подъезжаем ближе. А там и наши полки, и полки бодричей, что из последнего сражения вышли, вместе наступление мира празднуют. Мне это странным показалось. Спросил я тогда одного из воев, как так получается, что вместе с врагами они у одного костра сидят.

Вой, видно, меда перепил. Бросил на землю щит, и меч тоже, рукой махнул, и молвит:

– Да хоть повесить меня вели, княже, а я скажу, что все думают. Это князья друг с другом дерутся, что-то делят, чего-то добиться хотят. А простой люд друг друга уважает, как брат брата! В сечу по принуждению идут. А после сечи вину друг перед другом чувствуют. Я вот убил вчера двух бодричей, и до сих пор каюсь. Да и в сече наши люди друг друга до смерти не всегда бьют.

– И что, – спросил Гостомысл. – Велел ты дерзкого повесить?

– Нет. Я только к костру подсел, посидел с воями, меду выпил, и поехал дальше. Но тогда уже понял, что создавать полки стрельцов, как делают это бодричи и русы, да и словене тоже, смысла нет никакого. Не будут они своих братьев расстреливать.

– Это понятно, вы же когда-то с бодричами одно сильное княжество составляли? Действительно, братья… – показал княжич Гостомысл, что знает историю закатных соседей достаточно, чтобы рассуждать о ней.

Но оказалось, что и Бравлин тоже хорошо знает историю восходных одноплеменников. Но здесь удивляться было нечему, потому что вагры считались дальними родственниками словен.

– Мы составляли союз княжеств. Это несколько другое. Под одним общим руководством, но все же княжества жили сами по себе. Вы с русами больше братья. Даже ваши города родные братья, сыновья Скифа Словен и Рус построили. Так что, княжич, и ты будь готов к тому, что князья и посадники по-своему мыслят, а народ – по-своему…

* * *

Князь Бравлин поднял глаза на вошедшего Гостомысла, жестом остановил кого-то из своих людей, что-то объясняющего, и пригласил:

– Заходи, княжич, тебя ждем…

Гостомысл вошел.

– А я все ждал, когда мне скажут, что посадский совет решил… – объяснил Гостомысл, почему сразу не пришел.

– А то ты не знаешь, что они решить должны? Сам позволил им определенное решение принять. Так чего ждать…

– Да, мне тут сказали, что там до утра спорили. Передрались даже. Стекла в тереме боярина побили.

– Ну, это и хорошо. Значит, есть у тебя еще надежные люди в посадском совете. Драться не боятся, значит, всегда и потом поддержат.

– Что звал, княже? – Гостомысл не хотел загадывать на будущее.

– Вот, мои строители составили план города…

– Так быстро!

– Это только начальные наметки. Что мы скажем, будут подробно разрабатывать. Стрипко! Показывай, разъясняй…

Вагр Стрипко был одет, как какой-нибудь горожанин-франк, не в привычной славянскому глазу одежде. И по этой одежде его все узнавали, и вагры, и даже словене. Он уже успел объехать верхом все районы бывшего Славена и его окрестности, держа прямо на седле дощечку, обернутую берестой, и что-то на эту дощечку зарисовывая мелкими обточенными углями, отчего пальцы инженера всегда были черными, несмотря на то, что он носил перчатки. Сейчас, в тереме, горницу в котором занимал князь Бравлин, Стрипко был без перчаток, и чернота его пальцев особенно бросалась в глаза.

Стрипко развернул большой скруток бересты, где был нанесен контур Волхова, и предполагаемые городские кварталы и городские стены. Только теперь уже чертежи были выполнены не углем, а обыкновенным писалом[47]. Два таких писала, костяное и металлическое, оба с желобком посредине, Стрипко держал зажатыми в левой руке. Развернутую на столе бересту инженер прижал по углам баклажками со сбитнем, к которому вагры начали привыкать, хотя дома больше пили пиво[48]. Но в Славене своего пива не варили, и у вагров не было пока возможности устроить пивоварни. Руки еще не дошли до такого дела.

– Стрипко предлагает начать строительство с возведения кременца[49] воз здесь, на берегу, рядом с Людиным концом. А вокруг него постепенно будет формироваться и весь новый город.

– Новгород? – переспросил Гостомысл.

– Если ты не будешь, княжич, возражать, мы бы хотели назвать его так.

Гостомысл уже думал об этом. Раньше словене гордились тем, что их столица носит название их же племени, как русы гордятся названием своей столицы. Но еще в планах Буривоя было объединение под одной рукой разных племен. И начать покойный князь хотел с Бьярмии, присоединив к землям княжества эти отдаленные места, где проживает несколько народов, потом думал об объединении с княжеством русов и кривичей. С кем-то по этому поводу пришлось бы повоевать, с кем-то можно было бы договориться миром. Но тогда уже название столицы не отражало бы суть княжества. И пришлось бы менять название, чтобы не обижать других. Проще было уже сейчас сменить название, воспользовавшись поводом. Тем более, с переселением вагров, княжество, в самом деле, обещало стать сильным, и способным к объединению живущих окрест племен. Да и вагров уважить следовало.

– Я не буду возражать. Но что скажет народ? Этот вопрос, мне кажется, достоин того, чтобы его обсуждать на вече.

– Города всегда называют те, кто их строит. Чья воля, а не руки строят… – твердо сказал князь Бравлин. – Кто хочет жить в другом городе, пусть себе строит…

– И здесь я соглашусь. Пусть словене теперь будут называться новгородцами…

– А против строительства кременца возражать не будешь?

Княжич отрицательно покачал головой.

– Нет. Не буду.

Ответил, но подумал при этом, что спрашивают его только для того, чтобы приличия соблюсти, и уважение к рангу княжича показать, поскольку официально князь еще не выбран. А вообще Гостомысл впервые услышал в голосе князя Бравлина такие жесткие и непреклонные нотки. Князь начал брать власть в свои руки, и предпочитал поступать так, как он считает нужным. И постепенно приучал к этому молодого и малоопытного княжича. Но Гостомысл решил не бороться с Бравлином за власть, поскольку цели у того и у другого одни. А кто будет главным – это важно только для самолюбия. А его избытком Гостомысл не страдал.

– И вал мои инженеры хотят строить по-своему, как мы привыкли. И сначала будем его возводить, и только потом уже стены. Это потому, что вал сам по себе представляет стену, и сможет при необходимости, защитить. Такой вал, который мы хотим поставить.

– А чем наш старый вал тебя, княже, не устраивает? – не понял Гостомысл.

– А зачем он вообще нужен? Ты сам рассуди, что он дает? Ну да, высокий, крутой, забраться на него сложно. Но ведь возможно же, как и на стену и даже легче…

– Забраться сложно. Сложно спуститься, а потом еще и на стену лезть. А потом, устав от предыдущего, на стене драться… А что твои инженеры предлагают.

– Предлагают вал делать только слегка ниже стены. Намного выше предыдущего, чуть не вдвое. Понизу в вал ставить, где будет такая возможность, каменный фундамент, а поверху устраивать валанг[50], где на низких козлах, чтобы легко можно было сбросить при необходимости с вала, поставить срубы-бойницы – там всегда можно расположить большое количество стрельцов. С таким валом, который построить гораздо быстрее, чем возвести стены, можно уже и город[51] строить. Город уже будет защищен и огорожен. Тогда будет возможность одновременно возводить и стены, и строить дома для горожан. В нашем положении, изначально возвести мощный вал – это лучший выход.

– Здесь мне возразить нечего, – развел руками Гостомысл. – И против строительстве кремнеца тоже возразить ничего невозможно. Еще батюшка мой намеревался его построить, но все не хватало рук и времени.

Княжич хотел было сказать и про нехватку средств, поскольку это и было, в действительности, основным препятствием в возведении княжеской крепости внутри города, но удержался, потому что желал обсудить с Бравлином и судьбу княжеской казны, которую через несколько дней должен был доставить воевода Военег. Но должен доставить, как и подсчитывал Гостомысл, уже после проведения вече. И такие слова о недостатке средств могли бы выглядеть уже так, словно Гостомысл знает о величине княжеской казны, и заранее готовит почву к тому, что казна окажется невеликой.

Но тут в горницу без доклада вошел боярин Самоха, отвесил всем поклон, и встал прямо, глядя на княжича Гостомысла. Если прошлым утром у боярина присутствовал синяк только под одним глазом, как докладывал князьям Русалко, то теперь заплыли оба. Видимо, этой ночью, во время тяжелых споров в посадском совете, ему снова подкрасили лицо.

– Что ты? – спросил Гостомысл под нацеленным взглядом подбитых глаз боярина.

– А к тебе в дом ходил, княжич, оттуда сюда послали… – слегка смущаясь своего внешнего вида, а еще больше смущаясь того, что ему предстояло сказать, промолвил боярин.

– Ну, так говори, коли пришел… Что вы там порешили?

– Долго и сурово спорили…

– По твоему лицу это заметно. Уже весь город об этом знает. И что порешили?

Упоминание о том, что весь город знает, что боярина Самохе оба глаза «подсветили» самого Самоху, конечно, не сильно радовало. Тем не менее, он уже набрался наглости, раз пришел сам. И хотел договорить:

– Порешили, что посадский совет не имеет права вручать тебе, княжич, символы княжеской власти словен. Это выше наших полномочий. Ты, конечно, можешь нас заставить. Но тогда прослывешь незаконным князем, – предупредил боярин возможное возмущение Гостомысла. А еще одного глаза для такого возмущения у Самохи в запасе не имелось. – И посадский совет постановил, как в старину, провести завтра вече на мосту через Волхов, чтобы вече выбрало князя.

– Уже завтра? А почему так быстро? – играя заранее продуманную игру, спросил Гостомысл. – Часть нашего войска не успеет вернуться из Бьярмии.

– Княже, князя выбирает народ. Мы, члены посадского совета, не вправе не доверять своему народу. А будет там полк Военега или какой другой полк – это не столь суть и важно.

В действительности это было важно для боярина. Сотник Русалко уже докладывал Гостомыслу, что среди народа, как среди словен, так и среди вагров, полным ходом идет обработка умов. И прибытие новых сил, не обработанных, может изменить положение.

– Ладно… – отмахнулся Гостомысл с настолько напускным равнодушием, что оно стало заметно даже для Самохи. – Кто же тебе так лицо «разрисовал». Будь жив мой батюшка, я бы подумал, что он кулак приложил…

Про первый подбитый глаз Гостомысл слышал только от Русалко. Сам боярин княжичу не показывался. И говорил Гостомысл так, словно предполагал, что оба глаза подбиты одновременно. Хотя, по большому счету, будь у Самохи тот самый третий глаз, Гостомысл сам с удовольствием «раскрасил» бы и его.

Боярин громко икнул, поклонился, и молча начал пятиться к выходу, что-то беспрестанно шепча себе под нос. Гостомысл знал, что так иступлено шептал Самоха, хотя слов, конечно, не слышал и не разбирал. Гонец, посланный в Перынь, не смог привезти волхва, которого вызывал ночью боярин. Волхв был занят на службе. Русалко тогда сам съездил в капище, и разговаривал там с волхвом Беридрагом, который его и интересовал. Волхв без сомнений рассказал, что боярина избил и ограбил на льду Ильмень-моря дух самого Буривоя, и Самоха спрашивал, как защититься от преследований духа. Беридраг сказал, что для этого следует пожертвовать капищу такую же сумму, которую забрал у боярина дух, на что боярин выдал волхву десять золотых монет византийского императора. А потом волхв научил его молитве Числобогу[52], который заставит дух мертвого князя вернуться в свое время, и не трогать тех, кто живет во времени настоящем. Но предупредил, что молитва только в том случае будет полностью спасительной и действенной, если боярин не обманул волхва, и заплатил жертву капищу полностью и честно. После этого боярин добавил еще десять точно таких же монет, а, подумав, еще десять серебряных. Русалко тогда посмеялся, и сказал Беридрагу, что у боярина отобрали больше двухсот золотых монет. Чем молодого волхва слегка расстроил. До того расстроил, что тот уверенно заявил:

– Значит, дух Буривоя будет снова его преследовать. Духи – они привязчивы, и не любят обманщиков. Они считают, что обманывая другого, человек их обманывает.

Гостомысл не понимал, на что надеялся Самоха, читая молитву, если знал, что обманул волхва. Тем не менее, читал он, похоже, именно молитву Числобогу. И княжич не удержался, прикрикнул:

– Куда ты, боярин! Разве я отпустил тебя?

– Прости, княжич, – дрожа бородой и нижней губой, хрипло прошептал Самоха. – Мне намедни привиделся во сне дух батюшки твоего Буривоя. Шибко сердитый был на наш город за то, что дали его сжечь… Потому я и испугался, когда ты его словом помянул. Прости, княжич…

– Вот как… – усмехнулся Гостомысл. – Стало быть, и тебе батюшка мой тоже приснился…

– А… А кому еще? – боярин откровенно испугался.

– Мне приснился. Советовал тебя повесить… Говорил, что ты русам продался, и против меня дела плетешь… Вот я и думаю, не повесить ли тебя для порядка? Чтобы батюшку своего ублажить, и покой ему обеспечить.

– Что ты, княжич, что ты… Какие дела я могу против тебя плести! Что ты… Я же верой и правдой… Всегда…

– А еще батюшка говорил, что ты богов обманываешь… И потому заступников за тебя не будет. Спехи уже ушли от тебя к другим, кто честнее…

– Что ты… Что ты, княжич… Да как можно снам верить… Разреши мне уйти. Мне сейчас в дальнюю дорогу отправляться след, чтоб к завтрашнему вече вернуться успеть. Отпусти с миром, княжич…

– Иди, – разрешил Гостомысл, и боярин снова начал пятиться с поклонами и с молитвой под носом. И чуть не упал, зацепившись пятками за порог. Спасла дверь, открытая только на одну створку. – Иди, пока я не передумал, и не приказал тебя повесить…

– Куда он собрался? – спросил Бравлин, когда торопливые шаги боярина стихли на лестнице. – В Русу с докладом намеревается?

– Скорее, в Перынь. Повезет золото волхву, которого обманул. Боится духа Буривоя. Так боится, что денег не пожалеет. Это выше его жадности…

Князь и княжич одновременно засмеялись. Русалко рассказывал о своих расспросах волхва Беридрага им двоим, и оба понимали ситуацию. Но самое смешное было в том, что молодой сотник стрельцов не поленился, и заглянул к главному волхву капища Перуна престарелому и дряхлому Солнцеславу, спросил его, сколько заплатил боярин Самоха за молитву Числобогу. Старый волхв без стеснения сказал, что четыре византийских золотых монеты с портретами императоров Льва и Константина[53]. Значит, молодой волхв Беридраг неплохо поживился на этой поездке, и, если подозрения Гостомысла верны, то и еще поживится, если только боярин Самоха не надумает отдать монеты сразу главному волхву. Но это может случиться только тогда, когда дух князя Буривоя снова посетит боярина, и дополнительно его кулаком уважит…

* * *

Сотник Русалко постучал в дверь горницы, хотя одна створка так и была распахнута – люди часто входили к Бравлину и выходили от него. Но сотник, понимая свое место в иерархии, проявил тактичность, и не пожелал пользоваться тем, что в горнице много людей.

– Заходи, Русалко… – позвал княжич Гостомысл.

Сотник с серьезным лицом сразу шагнул к нему, и, пользуясь тем, что он и княжич одного роста, чуть приблизился, чтобы сообщить что-то почти на ухо:

– Несчастье, княжич…

– Что случилось?

– Велибора пришла к Прилюде, чтобы с ней и с детьми отправиться работать.

– Да. Я ей велел недавно. Она каждый день теперь приходит.

Пошли они на пожарище, разгребали угли. Из-под угла, из-под камней фундамента змея выползла. Велибору укусила. Отнесли ее домой. Молоком с медом отпаивают. Ее трясет всю…

– Надо волхвов позвать. Они от укусов змей лечить умеют.

– Позвали. Змею лопатой зарубили. Волхву показали. Он говорит, это иноземная змея. У нас таких не видится. Волхв не может помочь. Говорит, умрет Велибора.

– Жалтонес! – вспомнил княжич, и повернулся к князю Бравлину. – Княже, где сейчас тот жалтонес Рунальд, что меня на ноги поднял?

– У себя в лесу, лечит Веслава… Если уже посадил его в седло, то сюда едут. Или в лодке плывут… Случилось что-то? – Бравлин посмотрел озабоченно.

– Вдову моего брата, Велибору, змея укусила.

– Откуда зимой возьмутся змеи! – удивился князь. – Змеи зимой спят в норах.

– Какая-то иноземная змея. Волхв сказал, что у нас таких не водится. Должно, спала в камнях фундамента. Разбудили, она и озлилась…

– Если можно, я посмотрю. Я изучал искусство врачевания, – Бравлин встал из-за стола.

– Не надо, княже… – сказал сотник Русалко. – Это бесполезно. Все уже бесполезно. Велиборе не помочь. Я узнал змею, хотя видел только мельком. Только хотел бы, перед тем, как сказать, чтобы на нее глянул еще и сотник Бобрыня. Он ее несколько раз видел. Разреши, княжич…

– Я не понимаю… – пожал плечами Гостомысл. – Что происходит?

– Бобрыня посмотрит, если подтвердит мои мысли, я скажу, чтоб напраслины не вышло…

– Поторопись тогда. Нужно Велиборе помощь оказать.

– С ней знающий волхв…

– Поторопись…

Глава шестая

Сотник Русалко вернулся через четверть часа вместе с сотником Бобрыней. Оба смотрели мрачно, но при этом во взглядах присутствовало и какое-то торжество.

В этот раз Русалко, сразу попавшись на глаза Гостомыслу, даже стучать в дверь не стал – сразу за порог шагнул. Княжич стоял рядом с Бравлином, и потирал кончиками пальцев обеих рук лоб – эту привычку Гостомысла знали все, кто был к нему близок, так Гостомысл заставлял себя усердно думать. Но увидев двух сотников, княжич сразу шагнул к ним.

Говорить начал Русалко, как и обещал:

– Я ничего не говорил Бобрыне, только привел его в дом, и обрубки змеи показал. Бобрыня сразу признал Парима.

– А как не признать! – сказал сотник дружины княжича. – Он нас в таком жутком страхе там держал. А стрелецкий десятник вообще не выдержал, от страха и умер, когда Парим к нему за пазуху залез.

– Кто кого в страхе держал? – попросил уточнения князь Бравлин. – Кто к кому за пазуху залез. Объясни так, чтобы понятно было…

Стрелецкий сотник Русалко кашлянул в кулак, прочищая горло, и начал говорить медленно, все объясняя, но объясняя не всем собравшимся, а только князю Бравлину и княжичу Гостомыслу.

– Там, в избушке у жалтонеса Рунальда, когда мы княжича привезли к нему…

– Мы привезли… – поправил сотник Бобрыня, перебивая товарища, и даже рукой махнул, показывая, что он говорить будет, как лучше знающий, что там было. – Ты позже приехал.

– Ну, говори ты… – согласился Гостомысл. – Только не тяни…

– Когда жалтонес сказал, что он не знает яд, которым была отравлена ударившая тебя, княжич, стрела, я подумал, что он не сможет тебя спасти, и пытается так оправдаться. А потом мы поймали десятника стрельцов хозарина Парвана, который ту стрелу и пустил по чьему-то приказу. Нам и Рунальду десятник ничего сказать не захотел, тогда жалтонес приказал занести его в избушку. Мы занесли. Там было полно змей, но нас они не трогали. А одна змея, как по немому приказу жалтонеса, поднялась перед Парваном, в глаза ему смотрела, и перед лицом покачивалась, словно напасть грозила. Я не знаю, как змея сначала с Парваном общалась, а потом и с жалтонесом Рунальдом, внешне звука произнесено не было, но она выпытала у Парвана, что за яд был на стреле, и жалтонес смог сделать снадобье. И спас нашего княжича…

– Змея разговаривала с человеком? – переспросил Бравлин.

– Молча разговаривала.

– Что за сказки вы рассказываете…

– Сотник Заруба был со мной. Он подтвердит.

Сотник вагров, стоящий неподалеку и внимательно слушающий рассказ Бобрыни, шагнул от стола к Бравлину.

– Сущая правда, княже… Так все и было. Я понимаю, что этого быть не может. Но это было так, как он говорит.

– И дальше что?

– Потом три змеи обвили стрелецкого десятника, и он умер от страха. Мы хотели его на костер положить, но Рунальд сразу не дал. Сказал, что разрешит только после того, как змеи отдадут тело. Пришлось ждать. А когда Рунальд Парвана отдал, я спросил его про ту змею, что с ним разговаривала – он называл ее Паримом, жалтонес сказал, что Парим уполз искать человека, который стрелу направил. То есть, того, кто нанял десятника и дал ему отравленную стрелу для княжича. Рунальд обещал, что Парим этого человека накажет.

– Ты хочешь сказать, что Велибора… – недобро произнося слова, начал Гостомысл.

– Об этом, княжич, давно в народе говорят. Она – хозаритянка, Парван – хозарин. Велибора мечтала княгиней стать. Она о власти мечтала. Это все видели. Ей мешали только ты, княжич, и твой отец. Князь Буривой в крепости Кареле умирал. Только ты ей помехой оставался.

– Логика в этом есть, – вмешался в разговор князь Бравлин. – Но нельзя же обвинять человека только на основании того, что его змея укусила. Мало ли откуда может змея появиться. Спала, как все змеи зимой спят, разбудили, озлобленную, вот и укусила. Пойдем, княжич, навестим болящую. Может, я смогу чем помочь ей. В какой дом ее отнесли?

– В дом княжича. Княжна Прилюда приказала. Туда было ближе…

– Пойдем, княжич. Заруба, пойдем с нами. На змею глянешь, если уже видел…

* * *

Женские голоса слышались еще на лестнице. Голоса однозначно были возбужденными, обеспокоенными. Но слов разобрать было нельзя.

Гостомысл с Бравлином поднялись на второй этаж, прошли через горницу в спальную светлицу средней дочери Гостомысла от первой жены, которая сама предложила свою комнату. Умила всегда была девочкой сердобольной и заботливой. Проявила заботливость к своей родственнице и сейчас, хотя сама Велибора всех детей Гостомысла недолюбливала, и делала это даже демонстративно. Конечно, они не могли не заметить этого.

– Как она? – спросил княжич волхва Благосту, известного среди словен умением лечить разные болезни. Благоста встретился княжичу и князю сразу за распахнутой дверью.

Шевеля губами, словно отвечать начал, Благоста вышел за порог. Гостомысл с Бравлином последовали за ним. И там только жрец сообщил:

– Я ничем ей помочь не смогу. И никто не сможет, как я думаю. Яд этой змеи слишком сильный. С ним бороться мы не умеем. И откуда такая напасть пришла в нашу землю!

– Это ты про змею или про Велибору? – откровенно спросил Гостомысл.

– И про ту, и про другую… – не слишком стесняясь ранга людей, которые его спрашивали, ответил волхв. – С самой Велиборой тоже не все чисто. Позвала она свою труболетку, всех из светлицы выгнали, долго шептались. Потом труболетка ушла. Лечить не взялась. Я тоже не берусь. Сама Велибора понимает, что умрет. Да, что говорить… – обреченно махнул волхв рукой. – Спросите ее сами…

Княжич Гостомысл кивнул, князь Бравлин никак своего отношения к делу не показывал, оставался строгим и сдержанным. Вдвоем они вошли в светлицу, подошли к широкой лавке, где на толстой пуховой перине уложили княжну Велибору.

Она посмотрела на вошедших мутным взглядом красных воспаленных глаз, и головой мотнула. Непонятно было, что она этим движением выражала.

– Ты поправишься, и поедешь к Годославу… – сказал княжич, положив руку ей на плечо.

– Я умру! – выкрикнула вдруг Велибора. Удивление вызвало, откуда у нее взялись силы на этот крик. Но на большее сил уже не было. И она могла только шептать. – Я знаю эту змею. Такие на родине моей матери водятся. С купцами приезжал заклинатель. На торжище на дудке играл, и змеи его слушались. Я маленькая была. Видела, как мама с ужасом на змею смотрит. Мама тогда сказала, что после укуса такой змеи человек не может выжить. Нет средства…

Неподалеку от окна на столике валялось два куска змеиного тела. Сотник Заруба подошел, взял половину змеи в руку, посмотрел внимательно, положил, и подошел к княжичу с князем.

– Что скажешь? – спросил князь Бравлин.

– Это Парим, змея жалтонеса Рунальда. Она пришла, чтобы наказать отравительницу…

И недобро на умирающую княжну посмотрел.

Велибора слышала эти слова. Ее для чего-то поднятая над периной рука бессильно упала. Но шептать слова она еще могла:

– Мне недавно то же самое сказала Бисения. Сказала, что змею прислал сильный заклинатель. И Бисения побоялась с ним сразиться умением.

Княжич Гостомысл шагнул ближе к лавке.

– Я прощаю тебя, Велибора! Ради твоего сына и памяти Вадимира – я прощаю тебя. А это значит, что ты поправишься, и вновь обретешь здоровье.

Велибора скривилась, и обычно красивое и надменное ее лицо стало похоже на жуткую гримасу близкого к мучительной смерти человека. Причем, мучения ее были двойными. С одной стороны физическими, потому что яд змеи терзал ее тело, с другой стороны, она понимала, что это пришла расплата за ее дела, и от этого тоже мучилась.

– Я прощаю тебя, Велибора! – повторил Гостомысл.

– Ты прощаешь! – снова вскричала она, обретя неведомо откуда истеричные болезненные силы. – А отец твой простит? Он выпил яд того же паука[54], что тебе достался. Он простит? Я у тебя, у его сына спрашиваю – простит он?

Велибора в этом крике выбросила последние силы, и глаза ее закрылись, а голова упала набок. У Гостомысла сузились глаза. Он не сразу осознал и понял услышанные слова.

– Отец? – спросил тихо непонятно кого. – Я за отца простить тебя не могу… А он уже тоже не сможет… И Вадимир, если вы с ним встретитесь в другом мире. Я думаю, он от тебя отвернется, как отворачиваюсь сейчас я…

Гостомысл отвернулся, и отошел к окну.

А Князь Бравлин посмотрел внимательно на Велибору, вытащил из кармана небольшое серебряное зеркальце, и поднес к ее рту, проверяя наличие дыхания. И сообщил:

– Она умерла. И больше не имеет желания власти. Плохо, когда люди не понимают, что власть, это не столько привилегия, сколько ответственность. Я в своей жизни встречал много людей, которые к власти рвались, не понимая ее сути. И для большинства это закончилось плачевно.

– Велите готовить на Перыни костер, – распорядился Гостомысл. – Она все же была женой моего брата. А их сына буду воспитывать я. Надеюсь, Вадим не будет так рваться к власти…

* * *

Несмотря на то, что отдал приказание, съездить на Перынь, где следовало сделать дополнительные распоряжения о подготовке погребального костра, княжич Гостомысл взялся сам. У славян не было точно установлено обычаем время сжигания костра. Можно было сжечь тело и в день смерти, можно было и через две недели, и через месяц. Но, понимая, что на следующий день предстоит такое важное событие, как вече, княжич решил поторопиться. И вообще, считалось, что долго лежать покойнику в доме плохо. Для дома плохо. Дух мешает людям, и может даже в доме остаться, если сильно привыкнет. Тем более, Велибора умерла не естественной смертью.

Помимо всех дел, княжичу хотелось еще и поговорить со старым волхвом Солнцеславом. Он не был, конечно, таким известным, как отшельный старец волхв Вандал, но тоже пользовался уважением словен. И даже необузданный князь Буривой всегда прислушивался к словам Солнцеслава, и из поездки к нему всегда приезжал притихший и умиротворенный.

В сопровождение себе княжич взял, как обычно, сотника Русалко и десяток стрельцов его сотни, считая, что так близко от своих основных сил, пусть и занятых на строительстве города, ему все равно опасаться некого. Да и сама поездка эта была не дальняя. Перынь лежала на берегу Ильмень-моря неподалеку от останков Славена. Лошади за такую поездку устать не успевают.

Выехали сразу, чтобы не тянуть время с похоронами. Женщины за время поездки княжича должны были подготовить Велибору к отправлению в последний путь. Но в дороге Гостомысл даже коня не гнал. Да и гнать его на этой дороге было сложно. Из леса тащили бревно за бревном, и иногда приходилось даже загонять своего коня в сугроб, чтобы пропустить рабочего лося. И именно из-за медленности своего передвижения Гостомысл издалека обратил внимание на всадника, что все же гнал коня по той же дороге, только им навстречу. И крикам и, видимо, требовал, чтобы ему освободили дорогу. Но гнал он дальше поворота дороги в основной рабочий лес, там, где передвижение еще не сильно затрудняли лоси. Именно там, сразу за поворотом, они и встретились. И княжич без удивления посмотрел на боярина Самоху, поскольку предполагал, что Самоха в Перынь отправится, и даже предполагал, зачем боярин туда поедет. Удивление вызвало только то, что поехал Самоха не в своих привычных санях, а верхом. Но, видимо, слишком торопился. Все-таки скорость саней не может сравниться со скоростью верховой лошади. И так торопился в капище, что, разогнавшись, не мог себя унять, и назад торопился точно так же, хотя, вполне вероятно, что, напуганный Гостомыслом, он еще что-то и сделать хотел. Но выглядел Самоха уже почти довольным, и даже могучие синяки под его глазами не так угрюмо светились, как раньше.

Однако, узнав княжича, боярин остановил коня, тяжело и неуклюже соскочил на землю, и замер в поклоне, хотя соболью шапку не снял, как делают это простые люди при виде знатного человека. Но вид его показывал смирение и уважение.

– Дозволь спросить, княже, куда путь держишь?

– Здесь одна дорога. Стало быть, как и ты, в Перынь.

– А что за надобность у тебя в Перыни?

– А я что, докладывать тебе обязан? – возмутился Гостомысл, хотя и понимал, откуда растут ноги у смелости боярина. Тот, скорее всего, просто опасался, что волхв Беридраг может что-то рассказать княжичу такое, что может вызвать вопросы, на которые так просто ответить будет невозможно. Боярин рассчитывал, что ему следует только до завтрашнего дня время протянуть, показывая свое уважение к Гостомыслу. А потом, когда князь будет другой, а сам Самоха, как он рассчитывал, станет посадником, то есть, главой посадского совета, он уже будет иметь равные права с княжичем, сыном бывшего князя, и тогда тот уже не посмеет грозить боярину веревкой. Но Гостомысл лучше Самохи знал, что должно произойти на следующий день, он подробно все обговорил с Бравлином. И даже знал, что с какого конца будут на вече выкрикивать выборные представители. С этими людьми, целый день на это потратив, беседовали князь Бравлин Второй и княжич Гостомысл. И Результат вече был им двоим хорошо известен. Даже лучше, чем боярину Самохе, который кучу денег потратил на подготовку этого события. Частично он был известен и и стоящим за Самохой посаднику Русы Ворошиле и князю Русы Здравеню. Но они не ожидают того, что произойдет в действительности. Они ожидают раздора среди словен и вагров, может быть, даже кровавой сечи, но раздора не будет. Князь с княжичем хорошо подготовились, чтобы не допустить этого. И людей своих настроили, и что объявить на вече тоже знали. Соответствующим образом подготовлена была и городская стража.

– Так я спрашиваю тебя, боярин, ты, никак, считаешь, что я обязан перед тобой отчитываться? Что за надобность у меня куда-то ехать… А вот захочу, и на тебя поеду, и конем потопчу, чтобы неумных вопросов не задавал…

Гостомысл тронул бока коня пятками, и послушный боевой конь, приученный повиноваться, двинулся прямо на боярина своей широкой грудью. Так, что Самоха вынужден был повод своего коня бросить, и в сугроб заскочить.

– Что ты… Что ты, княжич… Я же так спросил, для поддержания разговора…

– Ты лучше подумай, что будешь духу Буривоя говорить, когда он в следующий раз тебя навестит, и оденет тебе веревку на шею.

Гостомысл не стал дольше задерживаться, и направил своего коня по дороге в сторону Перыни. Конь боярина, не боевой и плохо обученный, не стал без повода стоять на месте, а поспешил проскочить между стрельцами, и помчаться в сторону стены Людиного конца, которая еще виднелась вдали. Но кто-то из работных людей, сидя верхом на лосе, посмотрев через плечо назад, направил свое животное поперек дороги вместе с бревном. И конь боярина остановился. Оглянувшись, Гостомысл увидел, как Самоха выкарабкался на четвереньках из сугроба, и побежал по дороге, придерживая двумя руками полы своей богатой шубы. Без мешка с золотом, которое, видимо, осталось в капище, бежать боярину было не так тяжело, но сильно мешал предмет боярской гордости – собственный живот…

* * *

Погребальное кострище по традиции готовят сами волхвы капища. Только холм для погребения, как правило, выбирают родственники. Знатные люди – большие холмы. Люди попроще вообще без холма обходятся, просто ставят домовину, в домовину носилки, сжигают умершего, а потом останки засыпают землей. Княжеские похороны, понятно, такими простыми быть не могут, кто бы не умер. И потому Гостомысл, оставив коня с охраной под холмом, поднявшись пешком до капища, сразу прошел в ворота мимо младшего волхва, готового предложить свои услуги и стать проводником, и направился к избушке Солнцеслава, где бывал уже не однажды. В избушке было всего одно окно, и выходило оно не в сторону протоптанной в снегу тропы от ворот, а в сторону внутреннего тына, за которым высились резные разукрашенные деревянные истуканы. Да и стекла в окне не было. Деревянную раму затягивали толстым и мутным бычьим пузырем, не позволяющим много увидеть. Тем не менее, Солнцеслав как-то узнал о госте, и уважительно вышел встретить его на высокое грубое крыльцо.

Солнцеслав был стар, сед, согбен, но даже при возрастной согбенности иногда казалось, что он держится неестественно прямо, опираясь на посох, который возвышался тяжелым набалдашником из резного капа[55] над головой главного волхва.

– Я рад приветствовать у себя славного сына славного отца. Пусть Перун покровительствует тебе все годы твоей жизни. Можешь не беспокоиться, я уже послал людей за дровами для погребального костра. Проходи пока в дом, обогрейся у печки, потом поедешь с волхвами, и покажешь им холм, который выберешь для нечестивой своей родственницы. Только не выбирай рядом с тем, где захоронены твои отец и брат. Убийца не может лежать рядом с убитым.

– Ты все уже знаешь… – без удивления констатировал Гостомысл слова волхва.

– Дела мертвых до нас доходят раньше, чем дела живых. А уж про мысли живых вообще говорить сложно… Но мне кажется, ты простил свою ятровку[56].

– Да, Солнцеслав. Но в моей воле простить ей только попытку убить меня. Она же призналась, что и батюшку моего отравила. Простит ли ее дух Буривоя – я не знаю.

– Духов я могу услышать. Дух Буривоя не за свою смерть печалится, а простить ей не может попытку твоего убийства. И невозможно уже изменить волю духа. Она сильнее наших земных чувств. То, что ты простил, еще ничего не значит. И выбирать холм для захоронения ты должен в стороне, подальше от холма Буривоя.

Но Гостомысл ехал к главному волхву еще и с иной целью. И не забыл об этом.

– Скажи мне, Солнцеслав, а в делах живых людей ты можешь принимать участие так же, как в делах мертвых?

Они уже вошли в избушку волхва. Там было жарко натоплено, и у княжича с ветреного морозца сразу начало краснеть лицо. Но он греть начал не лицо, а руки, приложив их к печи.

– Я сам еще, слава Перуну, живой человек, и потому могу давать советы, как человек человеку, не более. Хотя, конечно, опыт прожитых лет, а я ведь еще и твоего деда знавал, дает мне право судить иногда правильно. Может быть, даже частичку мудрости дает. Но я вижу, что мучает тебя, и почему ты задал мне этот вопрос. Раньше ты, бывало, просто приезжал, и спрашивал, что тебя волнует, а я советы давал…

Гостомысл не понял, что имеет ввиду старый волхв, и в удивлении поднял брови.

– Ты думаешь, как же человек, который не видит, что у него самого под старым сморщенным носом делается, видеть то, что делается в княжестве?

– Я так не думал, Солнцеслав…

– Ну, чуть иначе думал. Ты думал о том, что я не знаю проделок боярина Самохи и волхва Беридрага? Я знаю, сколько боярин заплатил, знаю, сколько Беридраг припрятал. Но он не от жадности. Он хочет родителям своим и сестрам помочь из нищеты выбраться. У него ведь шестеро сестер. Я ничего Беридрагу не говорю, и ты ничего боярину не говори. Боярин сейчас был у меня. Привез целый мешочек золотых монет. Не сказал, что Беридрага обманул. Сказал, что богам нашим жертвует. Ну, пусть так… Перуну давно пора позолоту на бороде сменить… Но ты, я вижу, княжич, в смятении. Спросить хочешь. Так спрашивай…

– Ты, наверное, знаешь, о чем мы договорились с князем Бравлином Вторым…

– Мне это было нетрудно узнать, потому что тот же боярин Самоха уговаривал меня поддержать своим словом князя Бравлина. Я не сказал ему ни «да», ни «нет». А сам попробовал рассудить, что происходит, и что может произойти в том или в другом случае. Рассуждал, как ты поступишь, и как поступит Бравлин. Я, конечно, мало его знаю, но слышал о князе только хорошее. И я понял, что вы с ним сумеете договориться. Вы договорились?

– Договорились, Солнцеслав…

– Вот и хорошо. Еще я думал, откуда идут мысли стравить словен и вагров. Кому это выгодно? И увидел только две силы – это или хозары, или русы. Но хозары действовали бы через твою ятровку, через Велибору. А если действуют через боярина Самоху, то это наверняка Руса. У него с ними давняя дружба. Еще твой батюшка Буривой подозревал, что боярин русам продается. Со мной советовался, не повесить ли ему Самоху. Я отсоветовал… Но боярину я сказал, что Буривой думает… Он вроде бы присмирел сначала, а теперь снова начал. Сам к власти рвется. Только не понимает, что он своим хозяевам не нужен. А вы с Бравлином к чему пришли? Как договорились?

– Договорились, что он князем станет, а я буду посадником…

– Я так думаю, что это правильное решение. Ты это хотел у меня спросить?

– Да, волхв.

– Тогда мы все с тобой обговорили, и поезжай с младшими волхвами холм для Велиборы выбирать. Домовину ей уже, должно, срубили. Дров для костра должны вот-вот привезти. Поезжай. Но только не думай, что я окончательное слово сказал. Я не умею видеть мысли живых. Я только по возрасту своему и опыту размышляю, и даю советы. А ты волен поступать, как считаешь нужным. Но одно помни – словене тебе доверяют. И не вводи их в трудную годину в новые испытания. Иначе могут не встать в полный рост…

Гостомысл вытащил из-за пояса мешочек с серебром, и положил на грубо сделанный стол, где стояли только глиняный кувшин с водой, и две плошки – одна с размоченным горохом, вторая с медом. Из закрытой печи шел дух пареной репы. Волхв, видимо, собрался обедать…

* * *

Завершив все дела на Перыни, Гостомысл вернулся в Людин конец. В воротах чуть снова не столкнулся с боярином Самохой. Их разделило каких-то пятьдесят – шестьдесят шагов. Только на сей раз Самоха ехал не верхом, а в более привычном ему возке, на облучке которого сидел настоящий возница. Но возок боярина был известным в городе и хорошо узнаваемым, и потому всем было ясно, кто едет, укрывшись от ветра ведмежьей полостью. И от ворот возок сразу свернул в сторону Ильмень-моря. Дневной визит в Русу никого сильно взволновать не должен. У Самохи в Русе было две лавки, и всегда можно было сказать, что поехал по торговым делам. Днем даже переодеваться необходимости не было. Гостомысл остановился, оглянулся, и жестом подозвал сотника Русалко. Как-то так получилось, что сотник стал у Гостомысла чем-то вроде начальника догляда. Но сам этому не противился, и выполнял все, о чем попросят.

– Пошли кого-нибудь посмотреть, куда в Русе боярин заглянет. Сначала он, конечно, как заяц, крутить следом будет, путать, по городу помотается, но потом обязательно в свои лавки наведается, а вот куда потом… Неплохо было бы узнать. Поищи кого помоложе, чтобы на мальчишек походили. Мальчишки везде одинаковы, и у словен, и у русов.

– Сделаю, княжич, – согласился Русалко, обернулся, и подозвал к себе пару стрельцов. Внешне они, и вправду, на мальчишек походили. Хотя руки, конечно, имели стрельцовские, сильные, но эти руки скрывались одеждой, и потому определить сразу, что это стрельцы, было невозможно. Сотник объяснил молодым стрельцам, что требуется посмотреть. Те согласно кивали, потом отдали налучья с луками и тулы со стрелами сотнику.

– Если что, боярина больше не бейте. У него и без того глаза ничего, почитай, не видят. А после кулака совсем закроются. И… Вон у ворот стоит вагр, в шапке вместо шлема, должно, из леса вернулся. Волосы рыжие во все стороны из-под шапки торчат. Он голосом на князя Буривоя похож. Возьмите его с собой. Может, сгодится…

Стрельцы послушно поскакали к воротам, обменялись с вагром несколькими словами, тот побежал за стену. Стрельцы дождались, когда вагр вернутся на коне, и скоро все втроем поскакали по дороге в сторону Ильмень-моря. Годослав тем временем двинулся дальше, въехал в ворота, и сразу направился к чужому дому, где в первый раз навещал Велибору. Ее уже должны были перенести туда.

Собирать торжество по поводу похорон ятровки Гостомысл не желал. Он даже тризну хотел сделать небольшую, и незаметную. Тем не менее, около дома, где временно жила Велибора, уже собралось много людей. Причем, как сразу определил Гостомысл, посторонних. Здесь же стояли и вои полка Гостомысла, и даже немолодой сотник Бобрыня был здесь же.

Гостомысл подъехал сразу к Бобрыне.

– Откуда столько людей собралось, сотник?

– Люди приходят разделить с тобой скорбь утраты, княжич. И не только…

– Я по их довольным лицам вижу, что не только… Что говорят?

– Многие говорят, что боги покарали Велибору. За тебя. Все считают, что она направила в тебя отравленную стрелу. Ее винят, и ее старую труболетку Бисению. Ты бы, княжич, тайком как-то Бисению из города выпроводил. А то возьмет кто-то грех на душу, придавит старуху. Уж поговаривают об этом почти открыто.

– Спасибо, что предупредил.

– Еще поговаривают, но это только тихо, что Велибора отравила Буривоя, – шепотом сообщил Бобрыня. – Если поверят, народ может и носилки с телом в Волхов сбросить. Полынью прорубить не долго.

– Я понял. Ты сейчас иди, и потихоньку, под видом зевак, приведи к дому свою сотню. И к носилкам никого не подпускай. Расставь людей чтобы и в глаза не бросались, и не позволили никому буйство устроить… И вообще, почему столько людей без работы?

– Слух насчет смерти княжны прошел, народ и собирается.

– Потихоньку начинай спрашивать, почему они не на работе. Сам слух пусти… Кто с работы без разрешения ушел, тот питания на день не получит ни на себя, ни на семью.

– Понял. Это подействует, – согласился Бобрыня, и двинулся в сторону верхних ворот, где квартировалась его сотня.

Что такое, иметь дело с толпой, княжич хорошо представлял. Тем более, с толпой жителей Славена, которые всегда были сравнимы нравом с Буривоем, да и сам Буривой считал себя чистокровным местным жителем, потому как нравом был в свой народ. Хотя, вроде бы, первоначально толпа настроена в пользу Гостомысла, и против Велиборы, в частности, и против хозар, в общем, но потом настроение может легко измениться. Настроение у горожан после пожара сложное. Могут и Гостомысла, и Буривоя в своих бедах обвинить, могут для того, чтобы пар из души выпустить, сжечь в Людином конце две имеющиеся здесь хозарские лавки. После лавок пожар может охватить все строения. По простому крику настроение может вдруг измениться прямо противоположно, и уже обвинения будут выдвигать кому угодно. Кому-то может показаться, что вагры, пришедшие в земли словен, им мешают. По большому счету, княжич хорошо понимал, что такое отчаяние. Он сам, когда, стоя на берегу Лабы, получил известие о сожжении Славена и о смерти отца и гибели брата, на несколько минут впал в отчаяние, не зная, что будет дальше. Но Гостомысл имел характер бойца. Он не имел склонности пугаться трудностей. И эта черта характера позволила ему быстро взять себя в руки. Но не у всех такой характер имеется. Кто-то может свое недовольство и на других срывать. Только неизвестно, будет ли человеку от этого легче. Княжичу от такого легче не стало бы. Но на то он и княжич, чтобы уметь управлять собой. Большинство же людей этого не умеет. Потому Гостомысл и отдал приказ сотнику Бобрыне привести к дому сотню. Бобрыня человек опытный и сообразительный. Он не выставит своих воев, как стражу, чтобы горожан не злить. Более того, как видел Гостомысл, Бобрыня, прежде, чем к сотне поехать, сказал что-то нескольким своим людям, что оказались здесь же. Те спокойно разошлись среди горожан, и что-то начали передавать другим. И толпа стала редеть достаточно быстро. Видимо, речь заходила о том, что не получат дневного пайка те, кто в рабочее время свое место покинул. Оставлять жену и детей, не говоря уже о самом себе, голодными в дополнение к холоду, никто не хотел…

Глава седьмая

Боярин Самоха, как и предполагал княжич Гостомысл, следы путал не хуже заправского зайца. И поехал сразу не в свои две лавки, расположенные в Русе, а просто поплутал по торговым рядам, присматриваясь к тому, чем торгуют лучше всего. И только после этого в свои лавки направился. Обе лавки были здуньские, торговали глиняной посудой, и располагались в разных концах Русы, чтобы одна другой в торговле не мешать. Но и та, и другая лавка находились в рядах лавок зьдунов Русы, хотя пользовались среди варягов особой популярностью. Дело было в том, что в окрестностях Русы блина была только обычная, коричневая, и вся глиняная посуда выглядела одинаково. А недалеко от Славена, прямо на берегу Ильмень-моря против капища Перыни, зьдуны копали белую глину, с осени заготавливали запасы на всю зиму. На белой глине легко и красочный узор наносился. Был более заметным и праздничным, чем на коричневой. Правда, белые горшки сразу становились черными в печи, но ведь не всю посуду в печь ставят. Для печи жители Русы покупали себе более дешевую посуду из коричневой глины. Для печных горшков и рисунка никакого не требовалось. Печь не для красоты. Но не зря сами словенские зьдуны держали в своих мастерских молодых женщин, которые ловко цветы и разные узоры могли малевать. Такая посуда хорошо продавалась везде.

Сам боярин Самоха собственных мастерских не имел. Он просто скопом[57] покупал дешево посуду из белой глины в ремесленных мастерских Людинова конца, и отвозил ее в Русу. И имел на этом неплохой доход. Забрав выручку из своих лавок, боярин оставил в каждой по мешку с новой посудой, осмотрелся, знакомых словенских лиц поблизости не увидел, и только тогда поехал в терем посадника Русы Ворошилы. Но Ворошилы дома не оказалось, дворовый человек сообщил, что посадник к князю Здравеню отправился. И Самоха, долго не думая, посчитал, что и он может туда же явиться, и поехал. При этом не забывал по сторонам посматривать, отгибая угол ведмежьей полости – нет ли за ним слежки. Но людей на узких и тесных улицах Русы было так много, что обнаружить слежку было сложно. Только показалось, что какие-то два отрока уже попадались ему на глаза еще в торговых рядах. Но оба глаза у боярина так заплыли синяками, что видно ему было плохо, а присматриваться было больно. И он не стал обращать особое внимание на отроков, тем более, оба повернулись к нему спиной, и разговаривали с каким-то кудлатым низкорослым мужчиной в кольчуге, при мече на поясе, но без шлема. Вместо приличествующего вою шлема на голове мужчины была только заячья шапка. А из-под шапки торчали в разные стороны рыжие нечесаные волосы, и выглядело это слегка смешно. Но и мужчина, как и отроки, на боярина не смотрел, и потому Самоха успокоился, и поехал в сторону княжеского терема. Там спросил у дворового человека, где ему найти посадника Ворошилу. Дворовый человек, конечно, понимал, что такую шубу простой горожанин носить не будет. Шуба, кажется, требовала уважения. Но синяки под глазами сильно смущали. Обычно знатных людей так не бьют. Вокруг знатных людей, как правило, бывает много защитников, которые на себя и принимают чужие кулаки.

– А ты кто такой будешь, что тебе сразу посадника подавай? – поинтересовался дворовый человек. Но тон свой все же на всякий случай смягчил, и спросил дополнительно: – Что доложить, кто посадника спрашивает?

– Скажи, боярин Самоха из Славена.

Дворовый человек с поклоном попятился от саней, из которых Самоха только начал выбираться, и заспешил в терем. Посадник Ворошила сидел к горнице князя Здравеня, и сам Здравень при докладе удивленно и неуклюже толстыми руками всплеснул:

– Только о нем заговорили, он и сам тут… Зови боярина скорее сюда! Бегом…

Дворовый человек не ожидал такой реакции, но, будучи привычным выполнять все приказания князя так, как они даются, бегом заспешил на улицу, к боярину, чтобы не заставлять князя ждать долго.

Самоха, выслушав приглашение, начал неторопливо и с повышенным достоинством по лестнице подниматься. Словно и не понял слов дворового человека о том, что князь Здравень торопит, и по поводу приезда боярина соизволил даже руками всплеснуть, чего не каждому смертному в доме дано увидеть. Но боярин свое достоинство тоже уважал, а после того, чего он добился на заседании посадского совета, он вообще уже чувствовал себя ровней и Ворошиле, и даже подступал мыслями к Здравеню. А, поскольку, объединившись с ваграми, княжество словен значительно усиливалось, то уже завтра можно было бы уже и выше Ворошилы себя ставить. Приблизительно, на уровень князя Здравеня, поскольку новый город должен стать по числу населения значительно более сильным, чем Руса. Значит, и более богатым. Самоха был уверен, что через несколько дней не он будет к Ворошиле приезжать, а посадник Русы будет дожидаться в сенях боярского дома, когда Самоха завершит важные дела, и примет его. И еще, сначала попьет горячий сбитень, неторопливо, чтобы вкус распробовать, о своих делах в присутствии Ворошилы подумает, в окно посмотрит, а потом только начнет разговаривать. Именно в таком настроении и вошел боярин в горницу князя Здравеня. Князь только с непонятным удивлением посмотрел на вошедшего, но со своего прочного кресла, установленного, как князю и полагается, на подиуме, даже не приподнялся. Не посчитал нужным поприветствовать какого-то боярина, хотя они были немного знакомы. И только посадник Ворошила встал, и двумя руками пожал протянутую Самохой руку. Но выражение лица посадника Русы показывало легкую брезгливость, словно он принимал какого-то простолюдина, а не будущего посадника Славена, не ровню себе.

– Кто ж тебя так разукрасил! – то ли восхитился, то ли посочувствовал Ворошила. Сам он давно уже, видно, синяков не наживал. Да он и годами был намного старше боярина. Наверное, в Русе тоже посадские советы случаются бурными. Только кто ж на стариков руку поднимать будет. Драка – это удел более молодых, более горячих и деятельных.

– За дело пострадал. Причем, дважды… – начал рассказывать Самоха. И так красочно описал, как выскочил на него из сугроба дух Буривоя в шапке из шкуры ошкуя, как угостил его ударом кулака в глаз, да так угостил, что боярин с облучка слетел, что не поверить такому рассказу было невозможно. И только одно сомнение вызывало.

– Да нечто есть такой человек, кто после кулака Буривоя в живых и в здоровье головы останется! Он же ведмедя кулаком убивает…

– Головы всем человекам разные даны, – нравоучительно объяснил Самоха. – Вот когда варяги Славен жечь пришли, воеводе Первонегу мечом по затылку ударили. И ничего, отлежался, и теперь живее всех живых. Не скажу, что моя голова меч выдержит, но от кулака не отвалится. Это проверено. Я по молодости любил подраться, было дело.

– А нечто ты сейчас, боярин, старый… – с той же насмешкой продолжил Здравень.

– Сейчас я в цвете лет. Не молод, и не стар, и голова думать не разучилась. Был бы стар, конечно, дух бы от кулака Буривоя испустил. А так – пока сдюжил…

– Пока… – заострил внимание на слове Ворошила. – Значит, еще чего-то неладного ждешь?

– А как не ждать. То дух отца дерется, то сын его повесить обещает… – пожаловался Самоха. – А то на посадском совете друзья Гостомысла во второй глаз кулаком метят…

– У Гостомысла есть друзья в посадском совете? – удивился Ворошила. – Наверное, ты мало им заплатил. Тех монет, что я тебе дал, должно было бы хватить сполна на всех советников.

– Если бы так… Твои монеты, посадник, пока я без сознания валялся на льду, забрал дух Буривоя. И платить посадским советникам мне пришлось из своего кармана. А он у меня не шибко золотом набит. Сам едва-едва концы с концами свожу.

– Что-то я впервые слышу о духах, которые становились после смерти разбойниками, и грабили проезжих, – сказал князь Здравень, и взял со стоящего рядом стола глиняную чашку с овсяным киселем, и стал хлебать большой деревянной ложкой. Самоха сразу заметил, что глиняная чашка из его лавки. Такие чашки из белой глины больше никто в Русе не продает. Да и роспись знакомая. По росписи посуды боярин мог определить, из какой мастерской зьдуна чашка вышла. Овсяной кисель князь Здравень любил, и поглощал его жадно. Причем, на бороде и усах оставались разбухшие в печи овсяные зерна. Это было некрасиво, и Самоха предпочел не смотреть на Здравеня. При этом заметил, что и посадник Ворошила тоже отворачивается, стесняясь.

Так, молча, отвернувшись, они дожидались, когда Здравень доест кисель, отставит чашку, выпьет хмельной пахучий травами мед из берестяной баклажки, и сам решит продолжить разговор. А князь кисель поглощал быстро, с жадностью, и потому справился с делом быстро.

– Ну и что дальше? – спросил Здравень. – Подбили тебе глаз на посадском совете. Не зря хоть, подбили-то? Своего добился?

– Глаз все равно зря подбили. А своего добился, княже, – спокойно ответил Самоха. – Княжичу Гостомыслу решено было не давать символы власти. Не имеем мы таких полномочий. Только вече способно решить, кто будет нашим князем. А вече будет завтра на мосту через Волхов. Сразу после рассвета.

– И что там порешат? – как о чем-то не слишком для него важном, спросил посадник Ворошила, сомкнув пальцы рук на животе, и обводя одним большим пальцем другой большой палец, словно невидимые нити наматывая.

– А это мы завтра и узнаем.

– Так ты что, ничего и не делал, чтобы заранее знать?

Боярин Самоха словно власть свою над этими людьми чувствовал. И даже наслаждался тем, что держал длительные паузы, и не спешил все выложить.

– Как не делал. Каждый день в заботах от темна и до темна. И даже ночью. Столько людей ко мне приходило! И каждому дай! Особенно тем, у кого глотка шире всех, кто кричать умеет, и кого люди на вече слушают. Эти привыкли, что им больше других платят, и потому наглеют. Да и на вагров пришлось потратиться. Мои сундуки полностью, считай, опустели. Но, по моим подсчетам, вече выберет князем Бравлина Второго. То есть, что ты, Ворошила, и заказывал. Я уж так постарался, что людей даже к самому Гостомыслу подсылал, чтобы не от меня ему в голову мысль вкладывалась, потому что, если скажут, что от меня, он сразу откажется. Не ладятся у меня с княжичем отношения, как с отцом его не ладились.

Ворошила почти радостно потер руки, и переглянулся с князем Здравенем. Князь тоже выглядел довольным развитием событий.

– И что твои люди вложили в голову Гостомысла? – поинтересовался князь.

– Чтобы он послал сильный полк в Бьярмию за казной. Дорога долгая. Казну охранить след. Бравлин своим людям монеты выдает на пропитание, а Гостомысл словенам – нет, поскольку у него казны отцовской нет. Вот он и отослал полк воеводы Военега в Карелу. До крепости три дня добираться. А то и все четыре будет. Полк – не малый отряд. Полку долго идти. Даже боевым маршем. Потом назад три или четыре дня. Гостомысл согласился. И не понимает того, не ждет, что князем Бравлина выберут, и казну княжескую ему придется новому князю отдать. А сам ни с чем останется.

– А если отдать не захочет? – спросил Ворошила.

– Я ко времени возвращения полка уже посадником стану. И посадский совет решит, что казна должна отойти новому князю, чтобы тот на эти деньги новый город строил.

– Новгород! – с насмешкой констатировал Здравень, голосом издеваясь над названием.

– Новгород, – согласился боярин. – Ходят такие разговоры, что так будет город называться.

– Постой-постой… – хватился вдруг Ворошила. – Ты говоришь, к возвращению полка Бравлин станет князем?

– Да.

– Это значит, что полка Военега на вече не будет?

– Конечно, не будет. Для того я и отсылал его.

– А сколько воев у Гостомысла?

– И тысячи сейчас не наберется!

Князь Здравень вдруг поднял тяжелую руку, и стукнул кулаком по стоящему справа от него столу. Так стукнул, что глиняная чашка упала на пол, и разбилась на осколки.

– Что же ты, дурья твоя голова, сделал!

– Да, это провал всей затеи… – поддержал князя посадник.

Тут только боярин Самоха понял, чего добивались князи и посадник русов. Они хотели стравить между собой Гостомысла и Бравлина. Хотели, чтобы вои двух претендентов на княжеский стол друг друга перебили. Но самого боярина об этом желании в известность не поставили. Да он, претендуя на место посадника сильного княжества, может быть, и не пошел бы на такое дело. Есть большая разница в том, быть посадником в маленьком городке или в сильном княжестве. Он уже в своих мечтах так вознесся, что и с мнением князя и посадника соседней Русы мечтал перестать считаться. Но сказать им об этом открыто не пожелал, и предпочел разыграть перед ними непонимание ситуации.

– Какой же здесь провал! Как просили, так я все и сделал. Шел у нас разговор о том, чтобы Бравлина князем сделать, я все это выполнил. И завтра у словен будет новый князь. Я же спрашивал тебя, посадник, для чего тебе это нужно… Ты объяснил, что Русе выгодно иметь сильного соседа, когда с разных сторон набегами грозят. Вот такого сильного соседа Руса и получит. Даже не в пример более сильного, чем был Славен при Буривое. С таким соседом вам ни хозары, ни свеи с урманами не страшны будут.

Боярин Самоха уже понял, что второй части обещанных золотых монет ему вручить никто не рвется, а ведь он специально ради этого и ехал в Русу. Может быть, стоит еще раз съездить после вече… Тогда уже будет причина спросить прямо. Пока же такой причины не просматривалось. Но, главное, Самоха понял, что партию, в которую его втянули Ворошила и Здравень, причем втянули, чтобы он играл с закрытыми глазами, они проиграли. Как обстояло бы дело в действительности, если бы ему сняли повязку с глаз, Самоха не смог бы сказать честно даже самому себе. Более того, сейчас он был уверен, что отказался бы от такой партии, как человек, любящий свой город и свой народ. Его просто хотели обмануть. Но получилось, что обманули посадник с князем самих себя. А боярин получит то, к чему стремился. Значит, и деньги свои он не зря тратил.

– Так что же теперь делать? – непонятно кого спросил князь Здравень.

– Самое лучшее, – предложил Ворошило, – завтра к обеду тебе самому, княже, съездить, если погода позволит, в Славен, пока он еще так называется, и поздравить своего соседа князя Бравлина с победой на выборах князя. Это позволит тебе в будущем поддерживать со Славеном или с Новгородом, если он так будет называться, дружеские отношения. А я чуть позже тоже съезжу, и князя поздравлю, и нового посадника тоже. Нам с ним еще предстоит часто встречаться и много работать. Наши посадские дела такие, что друг другу помогать требуется… – Ворошила прямо посмотрел на боярина Самоху, словно уже заранее поздравлял его, и боярин уже почувствовал себя посадником, отчего плечи его расправились, живот слегка подобрался, хотя и не потерял своей солидности, а взгляд стал твердым. Так может смотреть только уверенный в себе человек. Самоха, если и не был в себе уверен, то очень хотел таким стать…

* * *

Погода к вечеру начала портиться. По Ильмень-морю гулял ветер, и даже леса, густо растущие по берегам реки Полисти, на которой Руса и стояла, не могли скрыть город от метели. На реку выезжал какой-то санный караван, отправляющийся, видимо, в далекий путь, если судить по тому, что караванщиков охраняла полусотня наемных варягов. И возок боярина Самохи пристроился позади этого каравана. Хотя в светлое время суток путь через Ильмень-море всегда считался безопасным, все же после недавнего происшествия боярина безопасность волновала, и он предпочитал хотя бы большую часть пути проехать под охраной. Против полусотни варягов даже живой Буривой не полез бы со своими всем известными кулаками, не говоря уже о духе. Куда обоз движется, догадаться было не трудно. Обычно в это время суток выезжают только те, кто направляется в полуночную сторону. На ночлег обозники планируют остановиться в поселении Ошкуй[58] ниже по течению Волхова. Там всегда обозники останавливаются, чтобы на следующий день тронуться в путь уже с утра, и на обед остановиться на постой в большой крепости Ладога.

Боярина Самоху мало волновал товар, который вели обозники из Русы, поскольку он не планировал отправлять в дальние страны свои собственные обозы, удовлетворяясь лавками в Русе и несколькими лавками в Полоцке и в Смоленске. Он все-таки боярин, а не купец, хотя дела наживы тоже не чурается, поскольку живет в миру, а не в капище. Да и капища уже давно свои финансовые интересы имеют в торговых делах. Но и между волхвами и боярами пропасть была велика. И потому с обозниками Самоха не общался, и только пристроил свой возок в конец обоза, как раз между последними гружеными санями и тремя десятками конных варягов. Два десятка варягов ехало впереди.

Метель, что мела по льду Ильмень-моря, плотно уже к этому времени укатанную дорогу замести не успела. Да лошади всегда хорошо чувствуют копытами дорогу, даже когда ее заметает. Они не любят тропить новую, если есть возможность старой пользоваться, и не утруждать себя. И потому метель не замедлила пути, и скоро уже стали видны дымы костров, что во множестве жгли на берегах и Волхова, и Ильмень-моря, строители нового града. Словене не хотели замусоривать лес обрубленными ветвями, потому что этот лес всегда кормил их и грибами, и ягодами, и медом[59]. И потому обрубленные ветви вывозили из леса большими возами, и раскладывали вдоль дороги кучами. Так же вдоль всей дороги, по которой лоси тягали еще не ошкуренные бревна, жглись костры, чтобы любой человек из работных, замерзнув, мог остановиться, и протянуть к огню руки. Примерно половина возов уходила в намечающийся город – часть на такие же костры, около которых могли погреться женщины и дети, часть туда, где были построены землянки, в которых уже поставили глинобитные «черные» печи. Землянки топили, преимущественно, днем, чтобы к ночи дым выветрился, и внутри было тепло отдыхать горожанам после нелегкого рабочего дня.

Эта забота всех о всех была не совсем понятна боярину Самохе. Раньше за своими соплеменниками он такой организованности не замечал. Ну, помогали, как могли… Сочувствующих чужой беде среди словен всегда было немало. Но чтобы вот так, в массовом порядке… Этого посадский советник не понимал, как не понимал, что это должно бы быть делом посадского совета. Боярин не знал, что, не увидев толку в посадском совете, распорядился князь Бравлин, и работные люди выполняют его приказ. А княжич Гостомысл через людей Русалко распространил эту весть среди народа. И словене были благодарны Бравлину за его заботу. Но Самохе настроения в городе не докладывали. Боярин считал, что настроения там должны быть такие, какие людям внушат, и потому больше заботился о том, как что-то словенам внушить, чем о том, чтобы их мнение услышать.

Вместе с обозом торговых людей боярин доехал до пристани на Волхове, расположенной рядом с большим мостом. Увидел, что на мосту люди работают, ремонтируют перила там, где они даже слегка обгорели, сам настил подновляют. Мост находился в ведении посадского совета. Кто в посадском совете мог распорядиться посадской казной, и выделить деньги на ремонт, Самоха не понимал. Вроде бы, никто не мог вынести такое решение помимо него. Это был, как виделось боярину, очевидный беспорядок. И потому он приказал вознице ехать не на другой берег, где тоже можно было подняться напрямую к воротам, а на берег со сгоревшей пристанью, чтобы проехать через мост. Около работных людей велел остановиться.

Люди работали, и при виде возка боярина не обернулись, и шапки с потных голов не сняли.

– Эй… Там… – выпятив нижнюю губу, позвал Самоха того, кто показался ему старшим в группе из шести человек. – Поди-ка сюда…

И поманил пальцем, словно ребенка пообещал пряником[60] угостить.

Тот обернулся, вытер рукавом пот с лица, махнул рукой, и продолжил отдавать команды, как правильно уложить крайнее бревно, чтобы оно держалось в связке с остальными бревнами общего верхнего настила.

– Эй, ты, тебя боярин позвал! – возница поднял кнут, готовый ударить, но пока еще даже не размахнулся, опасаясь того, что в руке у работного человека был топор. – Иди сюда! Живо…

Мужчина опять обернулся.

– Это который боярин, которого завтра просили с моста сбросить?

Самоха отшатнулся под навес возка, словно за ним уже руки тянулись, чтобы с моста сбросить, и ногой подтолкнул возницу в спину. И даже не сообразил спросить, кто просил сбросить его с моста. Выглядывать из саней, чтобы узнать расстояние от поверхности моста до льда на Волхове, необходимости не было. Сам он, облокотившись на перила, уже много раз смотрел с моста вниз, и думал о том, что бывает с теми людьми, кого на вече, случалось, сбрасывали за перила. Особенно зимой. Пробивали они лед или нет. Если в тяжелых доспехах быть, то, наверное, можно и лед проломить, чтобы сразу ко дну пойти. Потому, наверное, отправляясь хоть зимой, хоть летом на вече, доспехи редко кто одевает. Когда страсти разыграются, люди становятся неуправляемыми и в ярости своей готовы на многие необдуманные поступки. И потому с моста каждое вече кто-то падает.

Под самим мостом, между бревенчатыми срубами-быками, Волхов замерзал только в самые сильные морозы. А в относительно теплую зиму, как нынешняя, вода между «быками» бурлила, и лед по кромкам полыней был тонким и хрупким. Пожалуй, и без доспеха можно такой лед проломить. Особенно, если упадет человек тяжелый, как боярин.

– Гони домой… – приказал Самоха вознице.

Боярин не знал человека, который так грубо, с откровенной угрозой на него прикрикнул. Сказать честно, даже пригрозил. Может быть, это был словенин, может быть, вагр, хотя большинство вагров говорит с откровенным акцентом, а этот слова произносил достаточно чисто и четко… Это было неважно. Но хорошо, что предупреждение прозвучало. Завтра, отправляясь на вече, Самоха непременно окружит себя охранниками. И пусть проносить с собой оружие не позволяется никому, ни горожанину, ни боярину, ни князю. Но простой нож невозможно заметить, если человека не обыскивать. А когда такое было, чтобы кого-то обыскивали! Да и невозможно это при таком скоплении людей. Кроме того, нож оружием не считается, хотя, в действительности, это тоже сильнейшее оружие. Тем более, в толпе, где могут и ударить незаметно. И охрану следует вооружить ножами. Охрана никого к боярину не подпустит. И не даст никому ножом ударить.

Возок миновал мост, и мимо привратной стражи въехал в ворота. Около стражи боярин снова толкнул ногой возницу:

– Остановись. Остановись, тебе говорят…

Возок замер. Но никто из воев не поспешил к нему. Боярин Самоха внезапно понял, что не имеет среди народа Славена былого авторитета. Видимо, общая беда так на всех подействовала. Но его авторитет не среди горожан живет, уверял себя Самоха. Его авторитет живет в посадском совете и среди бояр-словен. Они-то его поддержат. Ведь не народу же выбирать посадника, а посадскому и боярскому советам. Первый выбирает, второй подтверждает выбор. Но и там, и там у Самохи уже есть договоренность с большинством. А на настроение населения княжества можно и внимания не обращать. Сегодня одно настроение, завтра будет другое. Сейчас эти люди, чьи дома сгорели, просто завидуют ему, его боярскому званию, его богатству. Даже тому, что дом боярина не сгорел, как не сгорел ведь Людин конец. Он сейчас домой вернется, погреет руки о теплую печку, пообедает, и ляжет спать на теплой перине. А второй периной укроется. И проснется только утром, когда все лицо от тепла будет покрыто потом. Вот этому люди и завидуют. И привратная стража тому же завидует.

Боярин сдвинул в сторону ведмежью полость, и высунул голову из возка, поманил пальцем десятника стражи, стоящего отдельно от других воев. Десятник узнал, вероятно, не самого Самоху, а его синяки, про которые уже все в городе знали, и подошел.

– Скажи-ка мне любезный, что там за хамье на мосту работают?

– Какое хамье? – удивился десятник. – Нормальные работные люди, боярин. Наши горожане. Они никому не мешают. Дело знают, и дело делают. Сейчас на мосту редко кто появляется. Мост готовят к завтрашнему вече.

– Там один из них заявил, что меня просили завтра на вече с моста сбросить.

– Не может такого быть. Они все такие вежливые. Вон – Потык, это тот, что скобу забивает, племянник нашего сотника. Никогда никому грубого слова не скажет. Да он по жизни такой… Я от него больше трех слов подряд ни разу не слышал. Даже если спросишь что, больше жестами объясняет. Молча. Слово бережет…

– Нет, не он… – Самоха видел человека, который что-то там в бревно забивает, но искал глазами ответившего ему, однако никак не находил.

– Ануло? – продолжил десятник. – Он самый дальний от нас, крепыш такой, с доской стоит. Это сосед мой до пожара был. Я его еще мальчонкой помню. Очень уважительный человек. Со старшими всегда вежлив и услужлив. Помочь людям рвется.

– Нет. Не тот… Вон тот, длинный, мосластый, что сейчас из-под моста вылез, – увидел, наконец, боярин своего обидчика. Он самый, кажись… Точно – он…

– А… Десятник плотников Зерно… Этот, если сказал, значит, сбросит… – очень убедительно, без всяких сомнений, пообещал десятник стражи. – Бывший уважаемый ушкуйник… Слов на ветер никогда не бросает.

Боярин от возмущения, и от такого неуважительного отношения к себе со стороны еще и десятника стражи, которая, по понятию Самохи, для того в воротах и поставлена, чтобы уважаемых людей охранять и порядок блюсти, чуть не задохнулся. Но слов, чтобы высказать свое возмущение, не нашел. Снова отбросился внутрь возка, и толкнул ногой возницу:

– Домой!

Но в растерянности и расстроенности своей, от желания поторопить, толкнул так сильно, что возница с облучка вперед слетел, и у коня на хвосте повис, уцепившись двумя руками. Ладно еще, конь смирный был, не испугался, и лягаться не начал. Дал возможность вознице вернуться на свое место. Щелкнул в воздухе кнут. Возок резко рванулся вперед, копыта застучали, а полозья заскрипели по бревенчатой мостовой. Так и въехали в Людин конец. Направились сразу к дому.

Что-то непонятное уму посадского советника творилось в остатках города. Порядка не было. А порядок наводить требовалось. У посадника Лебедяна был целый отряд городской стражи, который следил за порядком. Что сейчас с этим отрядом, Самоха не знал. Не знал, кто командует им. Это должен был знать княжич Гостомысл. Может быть, он и взял эту городскую стражу «под свое крыло». А боярин Самоха этот момент упустил. А такое упускать было нельзя. Но и страшного пока ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Стоит только дождаться завтрашнего дня. После вече состоится заседание посадского совета, где будет выбран новый посадник. А, если точнее говорить, будет назначен посадником он, боярин Самоха. Посад уже готов к тому, чтобы его назначить. А потом, сразу после этого, выбор посадского совета будет утвержден на боярском совете при князе. Князь Бравлин в городе – человек чужой. Он еще никого здесь не знает, и у него не будет своих кандидатур. И Самоха был уверен в удачности завтрашнего дня. А там, получив все полномочия посадника, то есть, человека, управляющего городом и, по сути дела, княжеством, он быстро порядок наведет. И почтительной вежливости работных людей научит. И городскую стражу приберет к рукам. И не допустит, чтобы какие-то ушкуйники в городе свои порядки устанавливали.

Возок тащился, скрипя полозьями по деревянной мостовой Людиного конца. Боярин Самоха скрылся за пологом, не желая всем показывать, как светится его лицо от синяков, и потому не видел, как возок с трудом разъехался с погребальной колонной, возвращающейся из Перыни. Возглавлял колонну княжич Гостомысл со своей молодой женой Прилюдой, тоже конной. Возница подумал, что боярин задремал, и потому не стал его будить. Тем более, он знал, что между Самохой и княжичем не самые добрые отношения. И вообще погребальная процессия – это не то, с чем хочется встречаться и общаться. Лучше уж со свадебной. Там хоть крепкого хмельного меда нальют, после которого хочется коня погнать во всю прыть. Кого возносили на костер, возница тоже не знал. Но подумал, что, если в похоронной процессии присутствует Гостомысл с женой, то на костер возносили знатного человека. Большое количество женщин в колонне говорило о том, что умерла женщина. Но, если умерла знатная женщина, боярин должен был об этом знать. И решить, пойти ему в погребальной процессии или не пойти. Если не пошел, значит, ему это и не очень нужно. Тогда и будить Самоху не стоит. Ругнется еще, осерчает…

Около дома боярина стояло несколько возков. И даже перекрывали въезд во двор. Возница вынужден был вожжи натянуть. Оттого, что возок остановился, Самоха, должно быть, и проснулся, если вообще спал, как думал возница. И сразу полог отбросил. Увидел людей, что стояли рядом со своими более простыми возками, и стал выбираться из саней. Один из приехавших живо подскочил, и руку протянул, чтобы боярину было на что опереться. Так Самоха быстро оказался на мостовой, пару раз топнул промерзшими без движения ногами, согревая их.

– Давно ждете? – спросил.

– Нет… Всего с пару часов, – ответил услужливый приезжий.

– Пойдемте в дом…

Этих людей боярин Самоха ждал чуть позже, но рад был, что они поторопились. Для участия в вече прибыли выборные из Пскова и Торжка[61]. По десятку человек из каждого города. Не хватало только пары возков из самой ближней точки, из Ладоги. Но эти могут вообще только к утру пожаловать. Хотя посыльный боярина должен четко передать им наказ приехать к вечеру, чтобы успеть поговорить, и получить наказ посадского совета. Но пока можно было дать наказ выборным из двух самых отдаленных городов княжества…

Глава восьмая

Князь-воевода Дражко и князь Войномир тумана не боялись. Туман, как они поняли, приносился ветром с моря вместе с запахом этого самого моря, а это значило, что он может задержаться надолго. Морские массивы тумана, как правило, бывают очень продолжительными. И князья не знали, только подошел массив тумана или уже несколько дней стоит в этих местах. Скорее, стоял туман давно, и дал возможность спланировать нападение с использованием тумана. Это все, конечно, давало повод к размышлению. С одной стороны засада на двух таких важных персон, да еще едущих с сильным сопровождением, вещь для княжества небывалая. И, если одна засада не удалась, то другая не должна была вообще состояться. Так логика говорила. Где найти столько дерзких людей, готовых на князя-воеводу напасть. В своем княжестве он давно считается всеобщим народным любимцем. С другой стороны, туман способствует удачному выставлению засады, которую определить сможешь лишь после того, как стрела тебе грудь пробьет. Но не останавливаться же в пути, не пережидать же туман, который может еще на несколько дней окутать побережье. Тем более, до Штржелово осталось не так и долго добираться. Пятеро конных стрельцов и пятерка конных воев впереди вроде бы обещали надежную разведку. Тем более, глаз стрельца отличается от глаза обычного человека остротой зрения и наблюдательностью. Стрелец обычно не просто смотрит, он выделяет цель среди всего, эту цель окружающего. А это тоже дело не простое, и нарабатывается годами занятий. Князь Войномир сам когда-то учился стрелять из сложного славянского лука, и знал, насколько сложно бывает удержать взглядом выбранную цель, когда вокруг, кажется, целей много. Но стрельцы никогда не пускают стрелу в толпу, предпочитая найти кого-то одного, кто особенно им запомнится, и пустить стрелу именно в него.

Точно так же и князь-воевода Дражко, он много раз бывал в разведке вместе со стрельцами, и им многократно приходилось показывать князю то, что сами стрельцы видели, а Дражко не мог различить до того, как покажут. И потому оба князя понимали, что стрельцы больше других дружинников подходили для разведки. Значит, и надежда на выдвинутую вперед разведку была реальная. Разведчики смогут заметить угрозу, и правильно среагировать на нее. Тем более, дело происходит в тумане, где каждый звук многократно усиливается.

Правда, тот же самый туман, помогающий и укрыться, и скрыться, и остаться невидимым, не всегда позволяет правильно сориентироваться в пространстве, и верно определить источник звука. Даже направление, случается, меняет. Но засаду вовсе не обязательно определять. Следует только услышать ее, узнать, что она есть, и тогда можно сделать большой круг через лес, или обойти ее, или зайти засаде в тыл, и атаковать. Оба князя предпочли бы второе, хотя все должно зависеть от количества бойцов в той самой засаде. Имея ограниченные собственные силы, неразумно открыто атаковать более сильного противника, который встретился совсем недавно. Оба князя потому и слыли хорошими полководцами, что умели правильно соотнести собственные амбиции и желание себя проявить с реальным положением вещей.

Короче говоря, даже на таком сравнительно непродолжительном и обычно популярном среди купцов разных стран пути осторожность была необходимой мерой. Дражко и без того удивлялся, что им уже давно не попадаются встречные купеческие обозы. Два идущих параллельно обоза лютичей, отправившихся в земли поморян, они обогнали без проблем. Лошади тяжело тащили чем-то груженые возы. Хотя лютичи и были племенем, с которыми у бодричей давно отношения складываются скверные, тем не менее, в мирное время их купцы беспрепятственно проезжали через земли княжества бодричей в любую сторону, точно так же, как купцы бодричей проезжали через земли лютичей и лужицких сербов. А бывало, что и во время выяснения отношений между родственными славянскими княжествами, купцы соседей вели свои обозы по самому удобному для них пути. И их далеко не всегда трогали, потому что торговля всегда приносила княжеству доход. Любому из княжеств. Но сейчас происходило что-то странное. Князь-воевода многократно проезжал этой дорогой, и всегда она была запружена различными обозами. И отсутствие таковых Дражко беспокоило. Вернее, беспокоило не само отсутствие обозов, а событие, которое могло это отсутствие вызвать.

Как раз во время раздумий об этом князь-воевода услышал чавкающие звуки, идущие из-под лошадиных копыт. Кто-то скакал навстречу. Кроме как посыльному от разведки быть было некому. Дражко выехал вперед. Князь Войномир не пожелал отстать. Так, вдвоем, они и встретили вынырнувшего, как из молока, из густого тумана молодого стрельца Квашню, лук которого оставался в налучье, а щит был приторочен к задней луке седла. Значит, стрелец принес не тревогу, а просто какую-то весть. Князья остановили коней, дожидаясь стрельца. Квашня подскакал, и резко осадил коня, чуть не на дыбы поднял.

– Обоз встречный, княже… – непонятно, к кому из князей обращаясь, доложил стрелец-разведчик.

– Чей обоз?

– Не знаю. Обоз большой. Много телег скрипит. Десятник меня послал сказать, а сам навстречу поехал. Обоз со своей охраной, слышно, как кольчуги шелестят.

Князь-воевода обернулся, и знаком подогнал свое сопровождение. Колонна двинулась быстрее. А два князя колонну возглавили. Стрелец Квашня ехал позади князей, не заняв свое место в строю общей колонны, намереваясь, видимо, присоединиться к разведке, и снова вперед уехать.

Князь Войномир прислушивался, ради чего несколько раз бармицу поднимал над ухом и шлем на голове сдвигал. Дражко это заметил.

– Можешь не слушать, княже. Они остановились, и с нашими разведчиками беседуют. Они нас услышат раньше, чем мы их.

Туман как раз стал клокастым, и более редким. И ветерок поднялся более сильный, устойчивый и тугой, способный туман рвать и уносить быстрее. И потому остановившийся обоз бодричи увидели раньше, чем обозники и их охрана заметила княжеский отряд. Впрочем, перестроения охраны в боевой порядок заметно не было. Дружинники обозной охраны окружили разведчиков, и разговаривали с ними. Разговор был, видимо, полностью мирным, потому что ни одно копье не было опущено в боевое положение, но все смотрели остриями в небо.

– Охрана из наших, из варягов-русов, – определил князь Войномир.

– Как понял?

– Красные щиты… Наши щиты так красят, чтобы от других отличаться. Не все, но часто так делают. А здесь, смотрю, все щиты красные.

– Тогда хорошо поговорим, – Дражко удовлетворенно пошевелил усами. – И загадку разрешим. А то я все голову себе до боли в затылке ломаю.

– Что за загадка?

– Я этой дорогой много раз ездил. Всегда дорога обозами забита. А сейчас навстречу – никого. Странно мне это. В нашу сторону два обоза шло, тоже маловато, но это допустимо. Там война только-только закончилась. Но навстречу-то должны были идти…

Князья подскакали к головному отряду варяжской охраны. Говорить начал Войномир. Строго и требовательно:

– Кто такие? Куда путь держите?

– Чумаки[62], княже, обоз гонят. А мы, стало быть – охрана, – ответил немолодой сухощавый вой, спрыгивая с коня.

– Узнал меня? – улыбнулся Войномир.

– Как не узнать, княже. Я в твоем полку в Бьярмии воевал.

– А сейчас что полк оставил?

– Воевода Славер почти восемь сотен собрал, и на Руян отправился. С ним пошли, кто помоложе, кто без дома, без семьи. Мы семьей к Русе прикованы. Дети многие у всех… А нас, кто остался, кого с собой в Бьярмию воевода Далята увел, кого вообще в городе оставили. Третью, почитай, часть. В Бьярмии тоже сейчас делать нечего. Буривой вместе с сыном Вадимиром на погребальный костер отправился. Славен сожгли. Война, говорят, кончилась…

– Это я все знаю. А вы, значит, оставшиеся, в наем подались? А что в городской дружине не остались?

– Воевода Блажен решил, что ему всех не прокормить. Лишних ртов ему не надо. Вот мы с обозами в разные концы и разбрелись.

Другие варяги тоже спешились, и князя окружили. Все его хорошо знали и любили, лица были радостные от неожиданной встречи.

– Воя Волынца знаете?

– Как не знать! – сказал другой вой. – Конь у него знаменитый – Ветер.

– Он с кем? С вами? Хотя, он не женат, детьми не обзавелся… Со Славером или в Далятой?

– Со Славером поехал. Славер его за какие-то заслуги сотником первой сотни поставил, взамен погибшего в Славене на пожарище.

– А за какие заслуги? – поинтересовался Войномир.

– А нам Славер не докладывает, и совета у нас не спрашивает. Поставил, и все. Значит, достоин. Мы так понимаем, княже.

– А что дорога такая пустая? – задал все-таки свой вопрос Дражко. – Других обозов попутных не встречали?

– Навстречу попадались, а попутные все за нами идут. Мы первые, – вступил в разговор старший из чумовых купцов.

– Что-то там, впереди, произошло? – строго спросил Дражко, понимая, что просто так обозы задерживаться не любят.

– А ты кто будешь, добрый человек? – спросил купец.

– Это князь-воевода княжества бодричей Дражко, известный полководец моего дяди князя Годослава и короля франков Карла Каролинга, – представил своего спутника князь Войномир.

– Сам Дражко! – воскликнул купец, слышавший, видимо, это имя в своих поездках многократно, и почтительно снял шапку, которую не снимал при разговоре со своим князем. – Там такое дело… Зима уж больно в нонешний год теплая выдалась. И все по нашей дороге воюют, княже… Мы уж в обход ехали, чтоб под грабеж не попасть. Да всех ведь не объедешь. Это надо через Византию ехать, чтобы вне войн добраться. Латгалы с эстами на границе с полочанами секутся. Отбили их полочане от своих земель, так они промеж себя бойню устроили. Что-то не поделили. Дальше еще хуже. Ляхи – мазовшане с полянами[63] большими полками пошли, поморян[64] грабят, деревни жгут, но сильные города и крепостицы стороной обходят…

– Зимой? – удивился князь-воевода. – Ляхи же не любят зимой воевать… Хотя, они народ хитрый. Любят нападать, когда их не ждут. И подлый[65]…

– Да нешто это зима! – хохотнул первый вой. – У нас в Бьярмии, помню, года три тому как, все лето таким было…

– Вот и ползем едва-едва, – объяснил купец. – Все объездами да кругами… А потом здесь уже, неподалеку, в какой-то деревеньке странные люди оружные нас остановили, и говорят, чтоб дальше не ехали. Битва там, говорят, будет. Бойня целая… Вот и стояли, ждали. А два часа тому как вернулись в половину отряда, бабу какую-то на щитах несут. Баба в кольчуге, как мужик… Нас пропустили, а сами дальше двинулись.

– А куда пошли? – поинтересовался князь-воевода.

– Да, нешто они нам скажут, кто такие и откуда. Сброд разный. Некоторые даже разговора нашего не знают. Прошли по дороге, бабу свою пронесли, и нам дорогу освободили, все посты сняли.

– Ладно. Мало мы узнали, но и на том спасибо. А сами куда путь держите?

– Да вот, хотели в Старгород, да еще в полоцкой земле нам встретился княжич Гостомысл с князем Бравлином. От них и узнали, что Вагрия теперь Гостомыслу принадлежит, а Старгород франки сожгли. В сожженном городе кто у нас соль купит. Поедем дальше – в Хедебю, к нордальбингам. Попробуем там сбыть. А не выйдет, так и к данам придется двинуть.

– Поезжайте лучше в Рарог, – предложил князь-воевода. – Там все не продадите, к лютичам поворачивайте. У тех пока мир на земле. А нордальбингов сейчас князь Годослав к порядку приводит. Там торговли у вас тоже не получится.

– Годослав у нордальбингов? – не понял купец.

– Моему дядюшке король Карл подарил Вагрию вместе с Нордальбингией, – объяснил князь Войномир.

– Недобрый подарок, – усмехнулся купец. – Со своей головы король решил боль и заботы на чужую переложить. Обычные манеры франков…

– Не нам обсуждать королевскую милость, – сердито пошевелил усами князь-воевода. И непонятно было, на купца он сердился или на эту самую «королевскую милость»…

* * *

Купцы с варягами не обманули. Пока продолжались расспросы, другой обоз, судя по всему, моравский, обогнал русов. Их расспрашивать Дражко уже не стал. Эти ехали без своей охраны, положившись на то, что еще отец Годослава ввел на все деревни и населенные пункты княжества обязательный налог, состоявший в охране дорог от разбойников. Бодричи выставляли на дорогах отряды вооруженной стражи. Таким образом, купцы могли путешествовать спокойно, и всегда могли получить помощь. Даже в районах, где население было смешанным, где бодричи жили вперемешку, например, с поморянами и лютичами с восходной и полуденной сторон или с ваграми и саксами с закатной, установленное правило неуклонно выполнялось. Это же правило давало право самым бедным слоям населения носить оружие, и объединяться в случае внешнего нашествия. Так княжество выстаивало до прибытия княжеских полков, которые всегда быстро перебрасывались от одной границы до другой. Такую мобильность дружинам обеспечил князь-воевода Дражко, пересадив с телег на верховых коней даже обычных пехотинцев, которые спешивались только перед началом сражения.

Пожелав купцам доброго пути и успешной торговли, князь Войномир с князем-воеводой Дражко двинулись во главе своего небольшого отряда дальше. Останавливались они только в одном селе, где стояло несколько обозов одновременно. Сами обозники объяснили, что им приказано было стоять здесь до особого разрешения. Когда разрешение последовало, тянули жребий, кому идти раньше, чтобы дорогу не загромождать. Так по жребию и пошли. Последние только еще собирались в дорогу, тогда как первые уже ушли далеко. Кто приказал остановиться в деревеньке, обозники не знали. Вооруженные люди, и все… Что за люди, никто объяснить не мог. И кто такая была женщина-воительница, которую эти люди несли в обратную сторону на щитах, тоже никто не знал. Но дорога вела только в одну сторону – на Штржелово.

– Это могут быть просто разбойники? – в продолжение разговора с обозниками, спросил озабоченный князь Войномир князя-воеводу, едва они снова тронулись в путь, чтобы преодолеть последний прогон до парома на Руян.

– Хорошо, если так, – Дражко сердито передергивал усами и бесконечно сжимал и разжимал руку, отчего мелкие кольца кольчужной рукавицы сердито шелестели. – Только где разбойники найдут столько стрельцов? Не слышал я про такие ватажки в здешних краях. Да разбойники бы, в первую очередь, за обозников взялись. Там есть всегда, что пограбить. И охрана для их силы слаба. А они обозников культурно остановили, и не тронули. Только проезд вперед запретили. Я боюсь, дело обстоит гораздо хуже. Несравненно хуже. Я боюсь, руяне не готовы тебя принять…

– То есть, руяне хотят выйти из-под руки князя Годослава? Так под чью же руку они хотят податься? У них же своего князя нет…

– Князя найти не так и сложно. Тот же князь Додон рвется. Кроме того, у них есть верховный волхв храма Свентовита. Старый Вандал нравом покруче любого князя будет, Пять князей Додонов с ним в хитрости не сравнятся, а уж жадностью всех купцов обойдет, у каждого предварительно на шее посидев. Волхв Вандал – это хомут на шее всего Руяна. От него даже свободные вои страдают. Начал уже и викингов обирать. Благословляет на поход, и требует с этого третью часть добычи. Тех, у кого денег нет, чтобы в поход с другими снарядиться, собирает в свои команды, финансирует, и отправляет, потом отдает им только десятую часть добычи, остальное берет себе. Деньги направо и налево дает под процент. Князь Годослав уже давно и много ему должен, а проценты все набегают и набегают. А самое плохое, похоже, как мне сказали, что Вандал взял под полный контроль боярский совет острова. И с тех налогов, что должны идти Годославу, тоже третью часть забирает себе. Еще одну часть от остатка сами бояре себе забирают. А самая маленькая часть идет Годославу. Я в этих частях, кстати, могу и запутаться, ты уж потом сам разбирайся, не на мои слова опирайся. Но это твоя основная задача, как правителя – наладить постоянные выплаты всех податей. И чтобы лодки, отправляясь в поход, платили десятину не Вандалу, а князю. Не треть, а только десятину. Как по нашему закону получается.

– Князь будет благословлять на поход? – переспросил Войномир.

– Официально они будут действовать по разрешению князя Годослава, которого ты будешь представлять, и давать разрешение от его имени. А с Вандалом следует быть построже…

– В наших краях живет отшельный волхв Вандал. Предсказатель… Видящий…

– Ты к нему обращался?

– К нему меня княжич Гостомысл завез, когда сам заезжал. Пленного. Разрешил с волхвом поговорить.

– И что, сказал он тебе что-то дельное?

– Сказал. Пока все сбывается. Обещал, что я останусь там, где правит Свентовит. Так и получилось…

– А дальше…

– А дальше пообещал мне успехи полководца в войске короля франков.

– Мне на замену. Это хорошо. А то мне не очень нравится там…

– Но пока мне предстоит потягаться силами с волхвом Вандалом Руянским.

– Главное, сразу поставь его на место. Ты – князь Руянский. А он – только волхв, пусть и главный в самом большом храме Свентовита на нашей земле. Есть еще большой храм в Свентане – это на границе с данами и с ваграми. До Дании чуть ближе, но незначительно. А Вагрия теперь – наша земля. Хотя, как я догадываюсь, даны будут на Вагрию зариться. И уж, тем более, на Нордальбингию, которая когда-то была частью Дании. Но это уже вопросы князя Годослава, и, частично, мои. Твои вопросы пока все касаются только Руяна. А они не менее серьезные. Руян – это большие деньги. И кто на острове хорошо правит, все княжество кормит.

– Да, дядюшка давал мне несколько советов по этому поводу. Хотя я не знаю, как это сделать. Пока не знаю. На месте буду разбираться.

– Относительно чего, советы?

– Сейчас купеческие корабли, что проходят мимо Руяна, сами же руяне и грабят. И потому большинство лодок старается плыть подальше от острова. А как кто приблизится, из фьорда сразу вылетает быстроходная лодья, догоняет, и грабит. И потому этот морской путь считается у купцов опасным. Сначала даны – точно так у своих берегов действуют. Потом руяне. Дядюшка предлагал сделать остров пристанищем для купеческих судов. Чтобы купцы торговали на острове, платили за это подать в казну, но плавали к нам безбоязненно. А другие купцы, с материка, приезжали покупать товар, и везли бы его дальше. Княжеству от такого дела была бы большая прибыль.

– Да, – согласился Дражко. – Но, чтобы сделать это, требуется не просто твердая, но и тяжелая рука.

– У меня рука не из легких, – Войномир был готов взять на себя выполнение тяжелой миссии. – Тем более, я обычно дерусь двумя мечами с обеих рук. Хотя еще плохо представлял, как из морских разбойников сделать торговых людей. Но я попытаюсь.

– Попытайся. Про твою тяжелую руку мне еще княжич Гостомысл говорил. Но тебе там не только рука понадобится. Там еще и мудрая хитрость потребуется. Я догадываюсь, что в придворных интригах ты, как и я, не силен. Но придется разбираться. Окружающие будет тебе друг на друга доносить. Верить – верь, но десять раз проверь, прежде, чем тяжелую руку поднять, и наказать.

– Но я, княже, так понял, что ты подозреваешь в нападении на нас руян?

– Это пока только мысли. Разное в голову лезет. Когда готового ответа нет, что только не надумаешь, – князь-воевода, как показалось Войномиру, не желал на эту тему распространяться, скорее всего, потому, что сам был в своих сомнениях неуверен. Тем не менее, молодого варяжского князя он заинтриговал.

– Так поделись сомнениями, чтобы я готов был неожиданное на Руяне со щитом в руках встретить.

– У меня даже не сомнения, я сам не знаю, как такие мысли назвать.

– Тем не менее…

– Просто сам я не знаю ничего точно, но доходили до меня слухи, или, точнее сказать, сплетни, что у верховного волхва Вандала есть дочь…

– Волхв имеет семью? – удивился Войномир.

– Нет, семьи у него нет, хотя верховный волхв от других волхвов отличается даже тем, что бороду носит[66]. Просто эта дочь, грубо говоря, грех молодости Вандала. Он это скрывал, говорят, даже от нее, хотя воспитывал, и называл своей воспитанницей. Эту дочь зовут Ведана. Но это не просто молодая женщина. Она кормчий пиратской лодьи. У нее под командой большая ватажка отъявленных разбойников. При виде ее лодьи, а она большая и заметная, с красными бортами и изображением Свентовита на парусе, то есть, узнаваемая, даже самые отъявленные данские и свейские пираты меняют курс, и скрываются в ближайшем фьорде. Там свой драккар бросают на берегу, и уходят куда-то. Настолько Ведану боятся. Она в таких случаях высаживает на берег несколько человек, они драккар сжигают, и уплывают.

– И что с того? – спросил Войномир.

– Ее лодья знаменита тем, что там больше половины стрельцов. Стрельцы сами и гребут, а потом берут в руки луки. Стреляют горящими просмоленными стрелами, и сжигают чужие лодки. Драккары и лодьи всегда просмолены, и горят хорошо. Понимаешь, о чем я говорю?

– Не совсем…

– Нам засаду устроили люди, внешне похожие на викингов. Там представители разных стран, как на всякой лодье или драккаре. А самые близкие к нам викинги живут там, куда мы направляемся. И у многих там есть желание не допустить на остров нового князя. Покушение, без всяких сомнений, готовилось именно на тебя, княже. И я вижу два центра, от которых может идти в твой адрес угроза. Это, в первую очередь, верховный волхв храма Свентовита Вандал. И во вторых дьяки[67] из боярского совета острова, и сами бояре-советники. И та, и другая сторона могут многое потерять, если ты наведешь на Руяне порядок.

Войномир пожал плечами.

– Я для того и еду туда, чтобы порядок навести. Но не совсем понимаю, какая связь существует между нашей засадой, и дочерью волхва Вандала.

– Ты же слышал, что эти бандиты несут на щитах женщину… Простого воя нести на щитах не будут. Простого воя или бросят, как они бросили погибших, или положат в общий костер.

– Может быть… Ладно. Приедем, разберемся…

* * *

Туман ушел. Но небо оставалось свинцово-сумрачным, обещающим то ли дождь, то ли снег.

По дороге навстречу князьям тянулся длинный обоз. А рядом с дорогой, обгоняя его, скакало больше десятка вооруженных всадников. Среди них один вырвался далеко вперед, и вынужденно коня придерживал, чтобы не вырываться и дальше. Войномир, глядя вперед, натянул повод.

– Готов поклясться, что это Ветер!

– Ветер с моря идет, туман отвел… – невпопад сказал Дражко. Он просто не понял, о чем говорит князь Войномир. Тот объяснил:

– Конь, что вперед вырвался – это Ветер. Коня так зовут. Лучший конь во всей армии варягов-русов. Теперь будет лучший конь во всем княжестве бодричей.

– Кто это скачет к нам? – Дражко, видя спокойную радость Войномира, даже крыжа меча не коснулся.

– Если скачет Ветер, значит, на нем может быть только один всадник – вой Волынец. Вернее, за время моего отсутствия он стал сотником первой сотни моего полка. Это, как я догадываюсь, вои моего полка, что прибыли с воеводой Славером. С ними, должно быть, наша разведка.

– Да, я узнаю коня Квашни. Стрелец очень старается от Ветра не отстать, у него тоже конь хороший, но за таким разве угонишься! Не узнаешь, твой Волынец коня не продаст? Я за такого хорошо заплачу…

– Даже узнавать не буду. Волынец байстрюк[68], и считает, что коня ему подарил отец, которого он не знал, и уже никогда не узнает, потому что отец его умер. И никогда добровольно со своим конем не расстанется. Это не просто память. Для него этот конь, как родной человек, потому что других своих родных он не знает. Мать его умерла рано. Воспитывался он дедом с бабкой, которые тоже уже умерли. Другая его родня не объявилась пока. Только конь у него есть. И ни за что с ним не расстанется. Самого его лучше не спрашивай, если не хочешь врага нажить.

– А что, он злобный враг?

– Нет. Волынец честный человек. Может быть, даже излишне добрый. Я видел, как он собак бездомных кормил. Всю свою еду отдал, когда у нас в Бьярмии с пропитанием туго было. Не знаю, на чем сам держался. Так не каждый будет. Но лучше хорошего человека иметь другом, чем плохого человека врагом. Это старая истина, и она всегда верна.

– Но, если наши разведчики возвращаются вместе с твоими воями, значит, твой воевода уже прибыл на место? Тебя дожидается?

– Выходит, что так… Хорошо, если он находится в Штржелово…

– Да, тебе лучше появиться в Арконе в сопровождении полка.

– Не в этом дело. Если Славер в Штржелово, он мог видеть, что за люди несли на щитах женщину. Славер человек наблюдательный. И любопытный. Может что-то и узнать. Нам, как я понимаю, важно сразу узнать, кто готовил на нас засаду.

– Сейчас. Узнаем. Теперь я точно вижу, что нашу разведку сопровождают вои с красными щитами. Кстати, лютичи тоже красят щиты в красный цвет. Не все, но большинство.

Небольшой конный отряд приближался стремительно. Впереди по-прежнему скакал Ветер, опередивший других коней больше, чем на два корпуса. Князь Войномир уже и Волынца узнал в лицо. Молодой сотник первым и оказался перед князьями. Осадил Ветра с большой лихостью, да так, что брызги грязи полетели с копыт, и попали на усы князя-воеводы. Дражко очень о своих усах заботился, и тут же грязь стряхнул. Но лица и бороды других воев – и русов, и бодричей, что подскакали общей группой, были сильно грязью забрызганы. Копыта Ветра производили много брызг. А Волынец уже из седла выпрыгнул, и перед Войномиром остановился, не снимая шлем, как снимают шапку, только голову на крепкой и упрямой, как у Ветра, шее наклонив.

– Здравствуй будь, княже. Твой полк под командованием воеводы Славера уже больше суток стоит под Штржелово. Тебя дожидаемся. Воевода меня навстречу послал.

– А скажи-ка мне, сотник, – обратился к Волынцу князь-воевода, – не встречались ли тебе вои, которые на щите убитую женщину несли.

Волынец внимательно посмотрел на Войномира, словно спрашивая глазами, отвечать ему незнакомцу или нет. Войномир кивнул:

– Говори. Это князь-воевода княжества бодричей Дражко, родственник князя Годослава, следовательно, в какой-то степени, и мой родственник.

Волынец склонил голову и перед князем-воеводой.

– Эти вои вошли в Штржелово перед тем, как воевода меня отправил. Их поджидали пять драккаров. Мы уезжали, они как раз коней на драккары грузили. Рассмотреть их я возможности не имел. Причал не близко. Но издали видел, с дороги.

– А что за люди? Не знаешь?

– Я не разговаривал с ними, княже. Но слышал, как в Штржелово люди говорили, что это руяне. Но грузились они не на паром…

– А не было у них лодьи с прямым парусом, на котором Свентовит нарисован? И сама лодья с красными бортами.

– Я же говорю, княже, что их драккары ждали. На драккары они грузились, а не на лодьи.

– А могла Ведана на драккаре приплыть? – Войномир спросил Дражко.

– Этого я знать не могу, потому что с Веданой не знаком. Спроси своего сотника. Он с местными людьми разговаривал… Ведана – глава викингов и кормчий. Женщина-воительница.

– Я даже не слышал про нее раньше… – признался Волынец. – Хотя про многих местных викингов слышал даже в наших землях. Мой сосед в Русе – купец, «рыбьим зубом»[69] торгует. Возит его саксам и франкам. Когда посуху, когда морем… Однажды морем отправился. Его лодью руяне ограбили. Какой-то сотник Оскол. Но милостиво поступил. Только напал, несколько человек варяжской стражи убил, груз забрал, а остальных вместе с лодьей отпустил.

– Оскол – известный человек, – отметил князь-воевода Дражко. – Он и на суше хорошо воюет. Я его отлично знаю. Дерзкий! Никого не боится! Сам король Дании требовал принести ему голову Оскола в мешке, наполненном кровью сотника. Это за то, что Оскол осмелился в Данию войти, и их селения пожечь, когда даны жгли наши. Но, слава Свентовиту, даны до сотника не добрались. Как встретитесь, передай ему привет от своего соседа, сотник. А встретитесь вы обязательно, я думаю…

Глава девятая

Мост через Волхов начал скрипеть и стонать, казалось, еще задолго до рассвета. Ночью, когда подморозило, привратная стража слышала, как мост трещал, словно готов был лопнуть. Ремонтировали мост «сырым» лесом, который на морозе всегда пытается своей внутренней влагой разорвать бревна. Такой срочный ремонт понадобился из-за вече, что по-традиции, издавна, проводили именно на мосту. Свое вече проводили в Пскове, и там, в подражание Славену, местом проведения выбрали мост через реку Великую. Но псковское вече ничего серьезного не решало. Оно только, якобы, утверждало наместников или посадников, которых направлял к ним Славен. И не было случая, чтобы кандидатура Славена была отвергнута. Псковичи опасались, что словенцы могут обидеться, и отказать им в помощи, которая требовалась постоянно, практически, из года в год. Псковская земля вытянутой полосой прикрывала словенские земли с закатной стороны, и часто подвергалась нападению соседей. Выручали псковичей постоянно лишь словене и кривичи из Полоцка, которые были псковским кривичам ближайшими родственниками, и когда-то сам Псков заложили почти одновременно с Полоцком или даже раньше.

В середине моста, в самой широкой его части, всегда стояло несколько дощатых лавок, чем только не торгующих. Но торговцы во время зимнего вече всегда сдавали свои ларьки внаем, ожидая, что толпа может их даже своротить, а то и разломать. А когда внаем сдаешь, ларек обязательно будет восстановлен за счет того, кто на вече торгует. Традиционно, в зимнее вече в ларьках торговали горячим сбитнем. И потому еще в темноте привратная стража почувствовала запах дыма. Торговцы развели самовары, чтобы к началу вече сбитень был готов. Вслед за торговцами на мост, тоже еще в темноте, стали собираться самые нетерпеливые из горожан и людей приезжих, выборных из других городов и селений. А между ними уже шастали туда и сюда какие-то люди, что-то внушительно говорили, чем-то пугали и что-то обещали. Эти люди были заметны и тогда, когда народ стал собираться с первым светом. День этот, по случаю вече, был традиционно нерабочим. Вече для простого народа – всегда праздник. А в сожженном городе так хотелось праздника, о котором, кажется, давно забыли.

Сотник и десятник привратной стражи прошли по мосту в одну сторону и обратно, присматриваясь к горожанам. Нет ли кого среди толпы оружного. Привратная стража и за порядок на вече отвечала. Обычно порядок поддерживала и посадская стража. Но после гибели посадника Лебедяна, которому эта стража полностью подчинялась, никто толком и не знал, куда она делась. То ли при пожаре что-то произошло, может погибли все, встав в строй вместе с посадником Лебедяном, что казалось наиболее вероятным, потому что казарма стражи располагалась в пристрое к дому самого посадника, то ли разбежались люди, и не желают снова на службу податься, пока семьи свои не благоустроят. И даже сотника посадской стражи, человека, вроде бы, всем известного, найти не смогли. Во время пожара многие сгинули неизвестно куда, и найти их родственники уже не рассчитывали, да и не особенно старались. Всем своих личных бед хватало. А беды общества, беды народа решались сообща. Так, сообща, копали мерзлую землю под землянки, так же и сами землянки ставили, прокладывая промежутки меж бревнами лесным мхом, который тоже собирали женщины и дети, и возили в город санками. Но и сами бревна для строительства были сырыми, и мох был сырым. И тепло в землянках держалось плохо, несмотря на то, что «черные» печи топились целыми днями. Ночами топили реже, потому что в дымной землянке спать трудно – кашель мучает, да и угореть не долго.

Словене хорошо знали законы, и на вече, как убедились сотник с десятником, пришли без оружия. Хотя многие опирались на посохи, изображая старых и больных, намеренно подволакивали ноги или прихрамывали. Но всем было понятно, что посох этот – только дубинка, а здоровым молодцам с посохом ходить еще по возрасту рано. Но придраться здесь было не к чему. Назвать посох оружием никто не решался. И законы не запрещали никому пользоваться посохом.

Народ тем временем прибывал. Даже женщины пришли, но держались вместе с детьми особняком, на мост не заходили, и наблюдали, что здесь будет происходить, со стороны, с горки, устроившись среди остатков пожарища. В давке, сопутствующей каждому вече, взрослых и крепких мужиков частельно просто-напросто давили, а что уж о женщинах и детях сказать…

Потом один за другим, словно сговорившись, пожаловали члены посадского совета. Сначала одна группа, большая по численности, потом вторая, меньшая, но более сердитая. Вторая группа, видимо, имела собственное мнение, отдельное от большинства, и заранее предвидела свое поражение, отсюда и хмурость на лицах людей. Эти люди что-то обсуждали, и, поговорив один с другим, почти обреченно махали руками.

Здесь же вертелось множество торговцев, разносящих свой товар в больших коробах на ремне, перекинутом через шею или через грудь. В основном торговали сладостями и различной выпечкой, от пирожков с ягодной начинкой до пирожков с мясом, а то и просто куском хлеба с солониной. По причине общего безденежья цены были соответствующие. И все же люди покупали, если могли себе такое позволить, и запивали тут же купленным сбитнем. Хмельной мед на вече продавать запрещалось. И стражники внимательно всматривались в лица людей. Если замечали хмельного человека, брали его под руки, и выводили в улицы Людиного конца, невзирая на то, жил человек здесь или на другом берегу Волхова. Просто протиснуться к выходу на другой берег уже было невозможно. Мост был полон народа.

Здесь же, среди словен, находились и вагры. Их даже было больше, чем словен, и занимали они почти половину моста. Эти держались особняком, разговаривали больше друг с другом, и не показывали по отношению к словенам ни добросердечия, ни агрессии, хотя все уже в Славене знали или только предполагали, что вече рискует вылиться в схватку словен с ваграми. И потому, по приказу князя Бравлина, между словенами и ваграми откуда-то появились и встали дюжие молодцы, которых люди не привыкли видеть без доспеха и без оружия.

После посадского совета прибыли важные чинуши из боярского совета при князе. Князь Буривой этот совет ни во что не ставил, и не собирал уже почти три года. Зато после смерти князя бояре оживились, посчитав, что могут снова обрести ушедшую от них власть или хотя бы возможность влиять на городские решения.

Люди на мосту бурлили, как в закипающем котле, но посадские советники чего-то ждали, не начиная вече. А ждали они, понятно, главных людей. Только тогда, когда ожидание успело всем надоесть, и желание проявить свою волю, высказать свое мнение – когда все это перекипело в людях, на мост въехали князь Бравлин Второй с княжичем Гостомыслом в окружении нескольких десятков воев-вагров и словенских стрельцов под командованием молодого сотника Русалко. Охрана была оружная. Но закон ничего не говорил о княжеской охране.

Только после этого плотники приподняли, и поставили одним краем на перила моста, другим – на специально сделанные козлы, небольшую платформу-помост, собранную для легкости из тонкоствольных верхушек сосны. Сбоку на помост вела наскоро сколоченная лесенка, по которой сразу же вскарабкался боярин Самоха, временно возглавляющий посадский совет. Народ притих, желая услышать, что скажет боярин, которого видно было всем.

Самоха начал, и начал не издалека. Но со времен, всем хорошо знакомых, которые до сих пор не дают возможности словенам жить сытно, мирно и богато, хотя такое иногда в городе случалось. Начал он с сожжения Славена варягами-русью, и этим задел за больные струны в душе каждого. Слушая боярина, княжич Гостомысл подумал, что тот сейчас начнет оправдывать русов, у которых сами словене дважды сжигали город. Правда, не зимой, но это суть дела не сильно меняло. Варяги теряли все свое имущество, и еще долго не могли подняться на ноги прочно. Однако Самоха оказался умнее. Он знал, как относятся к сожжению Славена горожане и жители других словенских городов и поселений, знал, как относятся сейчас к русам, и потому стал клеймить соседнее племя, обвиняя варягов во всех грехах. Такая речь годилась бы для объявления войны, чтобы сплотить собравшийся на вече народ, и получить его поддержку. Не зная, какую сумму получил боярин от посадника Русы, Гостомысл никогда не поверил бы, что Самоха продался – слишком правильно и горячо он говорил. Но тот мешочек с золотыми царьградскими[70] монетами, что Гостомысл видел своими глазами, тоже имел значительный вес, и перевешивал слова, которые улетают сразу после их произнесения. Говорил боярин все правильно, логично и доказательно. И смысл его речи сводился к тому, что словене должны восстановить город, и создать свое сильное княжество, которое будет способно сжечь Русу тогда, когда пожелается. Не в отместку, конечно, а только для восстановления порядка, который русы нарушили. Именно так и было сказано «порядка, который русы нарушили».

Однако что это был за порядок и кем он был установлен, Самоха сказать не мог и не хотел, потому что на любые его слова мог бы прозвучать один ответ: порядок для словен не является порядком для русов, а порядок русов ни может быть порядком для словен. Что хорошо одним, то может оказаться плохим для другого. Даже для родственника.

– Чем ему так русы не угодили? – спросил князь Бравлин княжича.

Гостомысл только плечами пожал, и перебросил повод коня из правой руки в левую, но за княжича ответил сотник Русалко:

– Вторую часть денег не дали. Что-то, видимо, выполнил не так, как просили. А боярин обиделся. Он сильно надеялся. Потому свои деньги и отвозил в Перынь. Все равно, думал, новый мешочек дадут… Но пока все правильно говорит. Только зря, я думаю, он так народ заводит. Пойдут люди русов бить. А потом русы словен. В самой Русе лавки Самохи разгромят. Посуда-то легко бьется… Надо бы остановить. Княже, где твой человек в голосом Буривоя?

– Позади тебя на коне сидит.

Русалко обернулся, придержал коня, давая кудлатому рыжеволосому вою-вагру поравняться с собой, и что-то прошептал тому на ухо. Тот кивнул, соскочил с седла, и тут же ушел в толпу на мосту.

– Куда ты его послал? – спросил Бравлин.

– Пусть что-нибудь скажет боярину из толпы. Про мешочек с золотом… Хочу понаблюдать за реакцией Самохи. Может, короче говорить будет. Надоел уже всем.

А боярин тем временем развивал свою мысль, хотя люди уже слушали его только одним ухом, обмениваясь друг с другом мнением об уже услышанном. И потому мало кто обратил внимание на плавный переход с одной темы на другую. Утвердив людей в мысли, о восстановлении мощного единого княжества, Самоха логично сдвинул акцент на то, что такая возможность у словен появилась, когда к ним пришли дальние родственники, более дальние, чем русы. И родственники эти пришли со своим войском, со своим князем. Это вагры. И они сразу включились в работу по восстановлению Славена.

– Мы благодарны им за помощь! – громким голосом то ли прокричал, то ли провизжал боярин Самоха. – Но вот княжич Гостомысл пригласил князя Бравлина Второго вместе с его народом в наши земли. Поступок, я бы сказал, политически не совсем обдуманный. Что же нам теперь – свои владения на две части делить? Ослаблять и без того ослабшее княжество? Кто мне скажет, как нам быть? У нас есть княжич Гостомысл, который хотел бы занять стол своего отца. А кем тогда будет Бравлин Второй? Так кто, я спрашиваю, сможет ответить на мой вопрос? Как нам быть?

– Я отвечу! – выкрикнул Гостомысл, и тронул коня пятками, направляя его через толпу к тому месту, где стоял боярин Самоха.

Толпа расступалась перед широкой грудью боевого коня княжича. Боевой конь, в отличие от коня рабочего, никогда не боится кого-то затоптать, и потому без сомнения идет на людей. Считает, что это люди должны его бояться. А сам княжич, казалось, совсем не думал о том, что на людей едет, предоставив людям самим о своей безопасности позаботиться. Тем более, что перед княжичем стояли люди, в основном, пришедшие с боярином Самохой, и криками поддерживающие его речь. Толпа колыхнулась, подаваясь в сторону, сдвинула с места козлы, на которых был установлен помост, может, кто-то специально в сторону помоста подался, чтобы и других туда увлечь, помост, в итоге, наклонился вперед, и боярин, чтобы на толпу не упасть, успел назад отскочить. И не подумал, что помост слишком легкий, и стал почти качелями, установленными на перилах моста. Качели сильно качнулись, боярин потерял равновесие, и рухнул за перила, как тяжелый камень, пробив тонкий лед рядом с полыньей, и, как тот же камень, сразу пошел на дно, оставляя на поверхности множественные пузыри воздуха, выходящие из-под одежды боярина. Кто-то забегал, стал кричать, видимо, это были люди из сопровождения Самохи, а с ним пришла целая толпа его дворовых людей, эти люди забеспокоились, стали пробиваться сквозь толпу к окончанию моста, громко кричали, требуя, чтобы им подготовили багры. Багры нашлись у привратной стражи. На длинных черенках, испачканные черной сажей. Этими баграми привратная стража разбирала начавший гореть мост во время пожара в Славене. Люди спустились на лед. Двое тоже провалились в полыньи. Волхов – река с сильным течением, и потому плохо промерзает зимой, особенно, такой теплой, как в нынешнем году. Людей сразу вытащили баграми на лед, и они ползком, на четвереньках, выбирались на берег. Это спасателей задержало. Люди опасались, что боярина унесло течением, особенно сильным под мостом, между мостовыми «быками». Но его унести не успело. Да и тяжел был. Багры зацепились за шубу. Боярина вытащили. Он уже успел захлебнуться. Под шубой на Самохе была одета кольчуга. Выплыть у него возможности не было изначально.

– Зачем кольчугу-то одел? – то ли сказал, то ли спросил кого-то высокий мосластый человек с длинными светлыми волосами. Кому суждено утонуть, тому не стоит меча бояться…

– Это верно Зерно сказал… – заметил кто-то из толпы любопытных. Но боярину еще следовало и петли бояться. Таких с позором вешать надо… Но Чернобог уже забрал душу Самохи. Что с ним возиться. Что нам княжич наш скажет?

Люди на мосту повернулись в сторону Гостомысла, который ждал, когда все успокоится, чтобы обратиться к людям со своей речью…

* * *

– Еще батюшка мой князь Буривой говорил, что предают только свои.

Княжич осмотрел толпу, с непониманием встретившую его слова. И объяснил:

– Я к чему говорю… Я говорю это к тому, что среди наших посадников нашлись предатели, которые за две сотни золотых монет договорились с посадником Русы Ворошилой и князем русов Здравенем стравить словен с ваграми, устроить на вече бойню, чтобы потом забрать словен под жирную дряблую руку того же старого князя Здравеня. Вместе со всеми городами, крепостями и крепостицами, вместе с народом, который хотели лишить права быть самим собой, быть словенами. Но боги тоже не любят предателей. И только что они покарали одного из них. Вы сами видели это. Да, я имею основания утверждать, что боярин Самоха получил от посадника Русы Ворошилы двести золотых царьградских монет за свое черное дело. Предателя следовало бы повесить на радость воронам, но боги решили утопить его. На то есть воля богов. Все имущество боярина переходит в княжескую казну. Я надеюсь, посадский совет, который частью своей оказался под влиянием боярина Самохи, возражать не будет? А кто будет возражать, тот участи Самохи достоин! И эта участь дойдет до предателей рано или поздно. Пусть будут готовы.

Гостомысл грозно посмотрел на группу посадских советников. И по толпе при виде этого взгляда прошел шепот:

– Сын Буривоя…

– Как отец смотрит…

– И карать будет, как отец…

Из толпы советников вышел боярин-советник Пустило, некогда близкий товарищ Самохи, и казначей посадского совета.

– Как скажешь, княже… Твоя на то воля… Посадский совет возражать не будет.

– Я не княже, я княжич… – твердо сказал Гостомысл. – А теперь кое-что объясню своим соплеменникам, здесь собравшимся.

Он осмотрел притихшую толпу, запрудившую весь мост.

– Мы с князем Бравлином Вторым знали о кознях правителей русов, и следили за делами Самохи и его приспешников. И подготовили достойный ответ. Ворошила со Здравенем думали, что, если вагры захотят поставить князем словен Бравлина, и часть словен поддержит этот выбор, то я воспротивлюсь, и между нашими полками в городе произойдет сеча. Тогда наше положение многократно ухудшится, и словене сами будут вынуждены обратиться к Здравеню с предложением принять их под свою руку. Русы не учли главного. Что в нас уже был князь Бравлин. Только тогда был Бравлин Первый[71]. И тогда русы были покорены и подчинены ему, как и все земли и племена до Таврии[72]. И сейчас, наверное, они того же опасаются. И пусть опасаются. Они не знают главного. Они не знают, что князь Бравлин Второй, как и я, княжич Гостомысл, заботимся не о своем благе, как боярин Самоха, а о своих народах. И мы решили вместе с Бравлином, что он, имеющий больший опыт в строительстве и государственном устройстве, в управлении княжеством, станет князем словен, а я при нем буду посадником. Мы построим новый город. Поскольку половина населения нового города будут составлять вагры, то в память об их бывшей столице Старгороде наша столица будет называться Новгородом. А все мы, объединенные словене и вагры, станет новгородцами.

Князь Бравлин подогнал своего коня, и остановился рядом с Гостомыслом. И тоже сказал свое слово:

– А княжич Гостомысл, как старший мужчина в своем роду, и как наследник князя Буривоя, тоже с сегодняшнего дня становится князем, хотя не князем Новгорода, но князем-посадником Новгорода. Кто-то не согласен с таким решением? Я не слышу ответа от народа…

Народ молчал не от того, что был против, а оттого, что новости были слишком велики и даже непривычны ему. Но на вопрос князя следовало отвечать. Сначала один высокий голос из глубины моста закричал:

– Князю Бравлину – многие лета! Посаднику Гостомыслу – многие лета!

И уже через мгновение весь народ кричал это же. Если кто-то и был против, то не желал упасть с моста, как боярин Самоха – лед под мостом слабый, да и высоковато, и тоже кричал, хотя совсем не радостно, но то же самое…

* * *

– Я, честно говоря, ждал, что все будет гораздо сложнее, – признался князь Бравлин, сидя за столом в отведенной ему горнице. Через пару дней, необходимых на подготовку, князь Бравлин должен был, по совету князя-посадника Гостомысла, переселиться в городской дом, ранее принадлежавший боярину Самохе. Семье погибшего боярина князь-посадник разрешил выбрать себе по своему усмотрению любое из загородных поместий боярина, и переселиться туда, желательно, вне земель словен. Остальные загородные поместья Гостомысл приказал описать, и выставить на городские торги, чтобы пополнить посадскую казну. Среди не пострадавших жителей Людиного конца оставались люди зажиточные, которые могли бы позволить себе такую покупку. Та же судьба впоследствии должна была постигнуть и городской дом Самохи, но только после того, как Бравлин построит себе Кременец или Кром, как чаще говорили в народе. Не только себе, но и всем последующим князьям Новгорода.

– Ты мне хотел, княже, высказать новые мысли о строительстве города, – напомнил Гостомысл. – Это твои мысли или мысли твоих инженеров?

– Это мои мысли. С инженерами я уже советовался, они меня поддержали, и готовы переработать свой первоначальный план.

– Я слушаю, княже…

– В принципе, изменения я предлагаю такие. Здесь кругом местность холмистая[73]. Я предлагаю строить городские концы на холмах, а потом все это обнести крепким укрепленным единым валом, и, в дальнейшем, стенами. Не секрет, что каждый холм уже сам по себе является природным укреплением. Центр города должен быть на самом высоком холме, или же иметь самые высокие башни, чтобы видеть все вокруг. И вообще очертания города должны быть максимально приближены к кругу. Это даст возможность в случае нападения контролировать все стороны одновременно, и искать у противника наиболее уязвимые места, чтобы перебрасывать туда часть войска, стрельцов или конницу, в зависимости от обстоятельств.

– Княже, не имея твоих знаний и опыта, я не могу высказать ничего, тем более, не могу ничего сказать против, – Гостомысл демонстративно показывал свое смирение перед волей нового князя. – По этому поводу тебе лучше беседовать со своими инженерами. Мои же новые обязанности требуют знания торговых и хозяйственных дел. Здесь я тоже не силен в знаниях. И потому всегда буду обращаться к тебе за советом.

– Да, вдвоем нам легче будет решить многие вопросы, – согласился Бравлин. – Но я обращаюсь к тебе по вопросам строительства по другой причине. Чтобы все это построить так, как я задумал, требуются значительные финансовые средства. Моих средств просто не хватит. Вводить какие-то новые налоги на обнищавший народ-погорелец неразумно. Людям нечем будет платить. А налоги хорошо собираются только тогда, когда люди живут в достатке. Это мне еще мой отец когда-то объяснял. И потому заботиться о благе своего народа – это первая задача правителя. Это забота и о княжестве тоже. Правитель должен это делать даже в ущерб всем другим важным вопросам. И я в затруднении.

Князь-посадник Гостомысл решился. Посадская казна пока была тоже почти пуста, как доложил новому посаднику посадский советник боярин Пустило, отвечающий как раз за эту казну. Но со дня на день должен был вернуться с полком Гостомысла воевода Военег, и доставить княжескую казну Буривоя.

– Я не могу утвердить ни тот, ни другой план города, – продолжая, пожаловался Бравлин. – Первый план меня уже не устраивает. А второй не обеспечен финансами. Мы можем начать строить то, что лучше, но потом придется остановиться, потому что строить будет не на что.

– Начинай строительство, княже, – твердо сказал князь-посадник. – Вот-вот воевода Военег вернется из Карелы, и привезет казну князя Буривоя. Это не личная казна моего батюшки. Это княжеская казна. И пойти она должна полностью на нужды княжества.

– Ты так решил? – спросил Бравлин. – Не передумаешь?

– Я хозяин своему слову, княже. Можешь утверждать план, и начинать строительство. С чего ты думаешь начинать?

– С кругового вала. Наши горожане заняты на сооружении землянок. Им нужно для себя жилье строить. Потому придется нанимать людей со стороны. Как ты смотришь на то, чтобы нанять на земляные работы русов?

– И русов, и псковитян можно позвать. Да и в Ладоге народ найдется. Заплатить им будет чем. Я не знаю запасов батюшки, но он никогда не был транжиром, хотя и особой жадностью не славился. Платил тем, кому, как считал, стоило платить, и столько, сколько заработали. Я думаю, в княжеской казне должны быть хорошие средства…

И, едва Гостомысл успел договорить, как в дверь постучали. С докладом пришел сотник Русалко, которого князь-посадник уже прочно держал при себе.

– Прибыл полк из Карелы. Воевода Военег едет к тебе домой, княже.

– Поезжай ему навстречу, прикажи сюда ехать, и казну доставить сюда же. Это княжеская казна Новгорода, и распоряжаться ею должен новый князь новгородцев. На эти средства будет строиться город.

Сотник, никак не показав своего отношения к решению Гостомысла, согласно кивнул, развернулся, брякнув своей легкой кольчугой, и вышел.

– Наверное, часть средств все равно придется тебе передать. Я, например, не разделял личную казну и казну княжества. И сейчас использую и то, и другое. Думаю, так же поступал и князь Буривой.

– К сожалению, княже, как я говорил, я не знаю величины княжеской казны. Но у меня, в отличие от тебя, есть семейные средства, есть поместья, которые дают доход, и я могу содержать семью. То, что приносило доход тебе, осталось в Вагрии. И потому я не нуждаюсь остро в финансах. А чем быстрее будет выстроен город, тем раньше наши соотечественники будут чувствовать себя спокойнее и в безопасности. Прикажи нанимать народ на возведение городского вала. Мерзлую землю разбить можно, и вал насыпать тоже можно. К весне он осядет, и тогда останется только подсыпать и утрамбовать. Стены пока все равно возводить невозможно. Лес для строительства еще слишком сырой, и годится только на сооружение землянок да бойниц на валу. А вал будет нам всем хоть какой-то защитой.

– Я согласен, – князь Бравлин рассудил, что так будет справедливо. Он сам пока, действительно, не имел никакого пополнения собственной семейной казны, тогда как Гостомысл такое пополнение имел. А чем раньше будет воздвигнут городской вал, тем скорее люди почувствуют свою безопасность. Что такое жить в опаске, князь хорошо понимал. У людей, ожидающих, что кто угодно может снова прийти, чтобы ограбить город, нет никакого стимула этот город возводить и развивать. Сначала требуется обеспечить людям защиту. А потом общими силами можно будет отбиться от любой беды, как отбивались раньше…

Но в этот раз беда рассудила, видимо, по-своему. И вестником беды стал приезд воеводы Военега. По бревенчатому покрытию двора заскрипели полозья нескольких саней, и застучали копыта коней. Гостомысл в окно выглянул.

– Военег приехал. К нам поднимается…

Воевода, немолодой, но все еще сильный, широкоплечий, сохраняющий свои боевые кондиции мужчина, быстро поднялся по лестнице на второй этаж, простучал каблуками смерзшихся, и оттого жестких сапог по короткому коридору, и трижды негромко стукнул кольчужной рукавицей в дверь.

– Заходи, Военег, мы ждем тебя, – позвал князь-посадник.

Воевода раскрыл дверь, шагнул за порог, дверь плотно закрыл, словно опасался подслушивания, и только после этого повернулся к князьям. И сообщил громким шепотом, который было слышно, наверное, по всему второму этажу:

– Я доставил княжескую казну… Три сундука в санях.

– Прикажи поднять… Князь Бравлин скажет, куда.

– Да прямо сюда, – распорядился Бравлин.

Военег хотел было повернуться, чтобы выйти с распоряжениями, но остановился, замер, и посмотрел не привычно на Гостомысла, которого хорошо знал, и уже давно считал будущим князем Славена, а на Бравлина, уже услышав, должно быть, что это новый и действительный князь словен и вагров, объединенных теперь в одно новгородское племя.

– Есть какие-то вести? – прочитал поведение воеводы князь-посадник Гостомысл.

– Есть, княже… И не самые веселые…

– Говори, – категорично потребовал Бравлин.

– Мы своим обозом нарвались на свейских разведчиков. По льду к низовью Волхова шли. Три десятка копьеносцев. У нас сил много было, потому мы их загоном к крепости Ладоге подогнали, а там из крепости со стены разобрались, две сотни конников навстречу вышли, и назад, на нас их повернули. В круг взяли, ни одного не выпустили. Стрельцы их перебили. Пятерых живьем захватили. Допросили, потом решили дать им возможность просохнуть на деревьях по берегуВолхова. И ворон тоже подкормить следует, живые твари ведь…

– Хорошо хоть, допросить сумели, – тоном сказанного Бравлин явно похвалил воеводу. – Как стрельцы отработают, обычно и допросить никого не удается.

– Я сразу стрельцов просил пятерых хотя бы оставить. Коней под ними убили, а на ногах стоя они свои длинные копья даже поднять не могли. Только щитами закрывались.

– С копьеносцами все ясно. Это издавна ударная сила свеев против нашей пехоты, Они на седле специальную уключину для копья держат, потому что просто так в руках копье удержать не в силах. В пехоте у них не меченосцы, а алебардщики. Этих мы многократно бивали. Чтобы алебардой ударить, размах нужен, и потому строй у них не плотный. Наши стрельцы любят против них воевать. Каждую цель хорошо видно. И что пленные? – поторопил воеводу князь-посадник Гостомысл. – Что рассказали? Разговорчивые попались?

– Любой станет разговорчивым, когда к дереву привяжут, а под ногами костер разведут. Первый говорить начал, его отвязали, другие наперегонки болтать рвались. Без умолку. Наш толмач еле успевал за ними.

– И что? – Бравлин хотел услышать главное.

– Девять тысяч войска под командованием конунга Эйстейна Оборотня идет в нашу сторону по реке Ню[74]. Там лед прочный, это не Волхов. Прослышали от торговых людей, что Славен сожжен, стоит без стен, только Людин конец уцелел. Хотят горожан частично добить, частично продать хозарам в рабство, и после этого без помех овладеть Русой. Торопятся, боятся, что к весне мы уже сможем укрепления поставить. В войске шесть тысяч конников-копьеносцев, и четыре тысячи тяжелых пехотинцев-алебардщиков. Таких сильных нашествий я лично и не припомню. Пехота сидит в санях, значит, едут быстро. Вот-вот, по нашим подсчетам, должны войти в верховье Нево. В разведку было отправлено четыре группы. У всех задание разное, но главное – смотреть, не выставят ли им заслон. Теперь осталось три группы.

– Вот и охотники до наших горожан нашлись! – сердито сказал Бравлин. – Только мы об этом говорить начали, охотники уже здесь. Долго ждать не пришлось. Княже Гостомысл, посылай человека к князю Здравеню, сам знаешь, что сказать. У него уже были сведения, что свеи к нам в гости пойти желают. Урман, значит, ждать не стали. И то хорошо. Передай Здравеню, пусть приезжает, обсудим общие дела. И еще, пусть сразу вызывает полки из ближайших крепостиц. Еще до того, как сюда поедет. И твердо скажи, что я Здравеня зову, а не его городского воеводу.

– Я взял на себя смелость предупредить жителей Ладоги. Вдруг, свеи захотят и там поживиться. Хотя пленные про Ладогу ничего не говорили, – сообщил Военег.

– Сколько войска у нас в Ладоге? – спросил Бравлин у Гостомысла.

– Вместе с городским ополчением наберется не больше восьми сотен.

– Даже в крепости удержаться будет трудно. Но все девять тысяч свеи там не оставят. От силы, тысячу. Остальные к нам двинутся. Тысяча Ладогу не возьмет.

– Конунг побоится, что с Ладоги нас предупредят, – продолжил свой рассказ воевода. – И потому разведчиков по каждой из дорог посылает двумя группами. Первая пути разведывает. Вторая группа должна гонцов караулить. Встречаются они возле Ошкуя, слегка не доезжая, где должны вместе напасть, селение сжечь, а людей перебить. И тоже смотреть внимательно, чтобы гонца к нам не послали. Оборотень надеется нагрянуть неожиданно.

– Как пошла разведка? Какой дорогой?

– Я спрашивал пленников, – объяснил Военег. – Они все не знают. Знают только то, что их группа должна сделать. Остальное только предполагают. Предполагают, что еще одна группа двинется по реке, чтобы перехватить возможных гонцов из Ладоги, а две по лесной дороге, одна за другой. Одна – разведка пути, другая – гонцов караулит. «Наша» группа должна была первой по реке пройти, разведать удобство и вообще возможность пути. Чуть позже должна выступить первая группа на лесную дорогу. Там напрямик зимой можно до Ошкуя быстрее проехать. Это уже после Ошкуя дорога петлять начнет. Думаю, войско, скорее, до Ошкуя лесом двинет. Они течения Волхова боятся. В их тяжелых доспехах угодить в полынью – по дну бегом к Одину[75] отправиться. А как дальше – не знаю. Как конунг решит. Но все данные о пути у них – от торговых людей. Значит, пока никакие обозы не пропускать.

Бравлин прошелся от стены до стены, заложив руки за спину, хмурился, сердился. Гостомысл, как стоял у окна, так пока и остался стоять, ожидая решения князя, как ожидал когда-то решения своего отца, который любил всегда сам командовать. А если получал советы со стороны, часто делал все равно по-своему, даже если совет бы верным. Такой характер…

– Разведку свеев надо встретить… – решил Бравлин.

– Русалко! – крикнул князь-посадник, и загадочно, в то же время слегка коварно, улыбнулся. Он уже понимал, как надо встречать разведку врага.

Сотник стрельцов стоял, видимо, неподалеку от двери, и пришел сразу…

Глава десятая

Сотня стрельцов по вызову Русалко быстро собралась на тесной улице перед домом князя Бравлина, и разделилась на две полусотни. Князь-посадник Гостомысл в окно наблюдал, как вышел к сотне сам Русалко, как кого-то назначил старшим одной части, и дал этому старшему конкретное подробное задание. Полусотня сразу же поскакала, заставляя людей в домах выглядывать в окна, а прохожих прижиматься к стене. Все же улицы в Людином конце были слишком узкие и кривые для быстрого передвижения конных войск. На это уже указывал князь Бравлин. В Новом городе это необходимо было исправить, заранее предусмотрев возможности для переброски сил с одного конца города в другой. А то случится, что попадутся сейчас по дороги широкие сани, и разъехаться будет проблематично. Полусотне придется выстраиваться в колонну по одному всаднику. А это потеря времени. Время и сейчас очень важно сохранить, но бывают ситуации, когда его терять вообще равносильно гибели.

– Может, выставить на каждую дорогу еще по сотне конников? – предложил князь Бравлин. – Мои конники со свеями всегда хорошо себя показывали. Даже тогда, когда свеев было значительно больше[76]. А дороги зимой всегда узкие. Перекрыть можно. Хотя бы время оттянут, не пропустят сразу. А мы подготовиться сумеем.

– Я думаю, что твоим, княже, конникам еще представится возможность себя показать. Уничтожение разведки конунга-оборотня не остановит. Он считает себя очень страшным зверем, и даже на торжественных приемах в своем замке накрывает лицо волчьей шкурой с головой. Так про него говорят. Еще он умеет выть по-волчьи так, что волки принимают его за своего, и собираются вокруг его стана. Он – серьезный противник шведского короля в борьбе за власть.

Бравлин усмехнулся. Оборотня он не испугался.

– Я слегка знаком с Эйстейном. И даже брал его в плен вместе со всем его окружением, когда совершал поход на Швецию вместе с Готфридом Датским. Эйстейн провел два с половиной месяца при дворе Готфрида, пока за него не прислали выкуп.

– Чем он занимался в плену? Сидел в подвале замка Готфрида?

– Нет. Скъелдунг выделил в его распоряжение двухэтажный дом с большим двором. Конунг Эйстейн целыми днями качался во дворе на детских качелях. Это было его любимым времяпровождением. Он презирает все и всех, и ведет себя надменно даже тогда, когда слаб, и окружен сильными противниками. И говорит, что всегда может обернуться волком, и убежать. Для этого ему требуется только одно условие – полнолуние. Я этому не верю. Может быть, он и не знает страха, но тогда он – точно не волк. Волк всегда чувствует опасность, и избегает ее. А конунг Оборотень обычно идет навстречу опасности.

– Пора уже укоротить его такое стремление. Хотя бы на голову… – заметил князь-посадник. – Если мне представится такая возможность, я постараюсь это сделать сам.

– Оборотень очень изворотлив. Однажды в сече он сошелся лицом к лицу с моим воеводой Веславом, который не имел себе равных ни в копейном бою, ни в мечном, но оба раза очень ловко улизнул, воспользовавшись тем, что между ними вклинились пехотинцы. Но лучше его взять в плен, и, пока не доставят выкуп, заставить его лес в лесу валить.

– Вообще-то свеи не самые лучшие вои. Я на своем коротком веку видел не слишком много походов, но уже убедился, что гораздо труднее драться с неуступчивыми урманами, чем со свеями. Урман обычно бывает меньше, они более дикие, и хуже организованы, но дерутся отчаянно, и неуступчивы. Пытаются сражаться, даже после того, как собьешь их на землю. Этого же мнения и мой покойный батюшка князь Буривой придерживался. Но мы многократно бивали и тех, и других. И в этот раз, надеюсь, побьем. Даже не сомневаюсь, что побьем, хотя их непривычно много. Но они не знают, что и нас сейчас больше. В этом их беда…

* * *

Хотя две полусотни стрельцов выехали еще засветло, но сами-то они знали, что едут, по сути дела, в ночь. И потому спешили, гнали коней, чтобы до наступления настоящей ночи добраться до Ошкуя, где планировали согреться и переночевать. Причем, попасть в Ошкуй можно было по любому из путей. Первая полусотня во главе с десятником Благояром двинулась по зимней дороге через лес. Дороге, в летнюю пору не всегда проходимой из-за большого количества болот в округе. А вторая полусотня во главе с самим сотником Русалко пошла льдом Волхова. Всадникам, в отличии от санного отряда или обоза, проехать льдом было не слишком сложно. Особенно, если держаться недалеко от берега. Там лед стоял прочный. А течение, которое мешало льду основательно промерзнуть, и питало полыньи, проходило ближе к середине реки. Но Волхов узкими берегами никогда не отличался, и потому проехать даже в обход полыньи было можно всегда. Тем не менее, на санях передвигаться по льду в отдельных местах было рискованным занятием. И потому Русалко посчитал, что свеи на ночь остановятся где-то на берегу. Добраться до Ошкуя они все равно не успеют, но встать лагерем относительно недалеко могут вполне. Тем не менее, посты рядом с речным путем Русалко решил выставить даже на ночь. До Ошкуя вторая полусотня, хотя выступила позже, добралась намного раньше первой. И выставив пост на реке в составе десятка стрельцов, сама устроилась в большом рабочем сарае с множественными печками, где строители лодей и лодок сушили доски для летней работы. И только после этого прибыла первая полусотня, что двигалась дорогой через лес. Лесная дорога была чересчур извилистой, и петляла меду холмами, потому первая полусотня так задержалась.

Ночь прошла быстро, хотя все стрельцы успели отдохнуть и выспаться. Русалко успел предупредить старосту местной артели плотников о возможном нашествии, приказал собрать женщин и детей, и двинуться в сторону Новгорода. Мужчины идти не хотели, не желая оставлять для сожжения свой незавершенный еще труд и подготовленный на весну материал. Желали защитить с топорами в руках. Но было их всего три десятка, и выстоять даже против любого отряда свейской разведки, если те прорвутся, плотники не смогли бы. А за разведчиками шла целая армия. Причем, большая и сильная. И где решит эту армию встретить князь Бравлин, сотник стрельцов Русалко, конечно, и предположить не мог. Возможно, ближе к городу, если найдет удобную для своего войска позицию. И потому Русалко, сильно ругаясь, отправил артель плотников вместе с семьями, запретив им оставаться на месте.

– Лодки новые построите. О детях своих подумайте! Кто и чем кормить их будет, если вас здесь перебьют…

Плотники, кажется, согласились, что жены и дети им дороже недоделанных лодок. А гордость свою и неуступчивость характера могли ради семей и смирить.

А стрельцам следовало свое дело делать. В путь пустились еще затемно, задолго до рассвета, снова разделившись. Теперь первой выступила полусотня Русалко, потому что лесная дорога на другом берегу речки Ошкуй была прямой и более короткой. Сотник дал десятнику Благояру дополнительные распоряжения. Как следовало вести себя при встрече со свеями, что делать после их уничтожения, в чем Русалко и не сомневался.

– Думаю, так… Стоят они где-то неподалеку. Ждут, скорее всего, рассвета. Сговорились с теми, что по льду идут, с рассветом на Ошкуй напасть. Ни одного не упустите…

– Стрела, мне кажется, всегда летит быстрее, чем человек бегает. Не убегут, – спокойно рассудил всегда невозмутимый Благояр.

На том и разъехались каждый в свою сторону. Последние смены часовых дожидалась остальных на льду и на дороге. Должны были доложить положение.

Десятник с поста направил коня навстречу Русалко, едва полусотня была услышана из темноты. А услышать приближение коней опытному разведчику было не сложно. Кони не имеют привычки, как люди, скрадывать свои шаги. Да и сложно это сделать на скрипучем снегу.

– Что? – спросил сотник.

– Ветер с полуночной стороны. Как раз по реке гонится, как в трубу…

– Да, против ветра ехать не слишком приятно, – согласился сотник.

– Я не о том…

– А о чем? – Русалко сразу понял, и потянул носом. – Далеко?

– Я послал двоих. Скоро должны, думаю, вернуться. Жечь костры рядом с Ошкуем свеи не решатся. Значит, просто не смогли учесть, что по реке запах далеко идет.

Это было обычным явлением. Берега Волхова были лесистыми. Лес стоял густой стеной, мимо которой ветер и проносился, всегда предпочитая нести поземку по льду, нежели петлять, теряя силу, между деревьев. И запах дыма костров, разведенных на берегу, ветром уносится далеко. Но свеи, в основном, жители морских берегов, привыкли, что к ним ветер чаще всего с утра с моря приходит, с вечера от берега в море дует, и не знают того, что знают материковые славяне, жители лесов. Потому и не берегутся, как следовало бы беречься. Полусотня двинулась вперед почти вплотную к берегу. У Волхова берега не такие обрывистые и крутые, как у речки Нево, и потому у берега не бывает омутов, а если и бывают, то речное течение в них едва заметное, и омуты хорошо промерзают. Лед держит и коней, и людей, и даже не трещит под копытами. Так и шли в темноте. И даже луки не готовили, потому что в темноте пользоваться луком сложно. Но скоро из темноты навстречу полусотне выступило два всадника. Та разведка, которую послал с досмотром вниз по Волхову десятник с поста. Их сразу признали даже по тому, что они не береглись от встречи, и правили к своим товарищам. И оружия никто не подготовил.

– Триста шагов впереди, – коротко доложил один из разведчиков, хмурый малословный не по возрасту не просто молодой, но даже юный стрелец Володарь, сотнику. – Песчанная коса. На ней и встали лагерем. В три больших костра. Даже посты не выставляли. Все спали. Сейчас поднялись, но не торопятся. Ждут кого-то, прислушиваются. Может, тех, которых перебили. Мы уж, чтоб нас не услышали, коней сначала на поводу вели.

– Первую разведку на берегу повесили, чтобы с реки видно было. Так Военег сказал. Должны были вторые заметить. Мимо проезжали. Подумали, должно, с Ладоги отряд напал. А ждут, думаю, рассвета. Сговорились, наверное, что с рассветом на Ошкуй нападать будут с реки и с дороги. На месте будут подхода основных сил ждать. Сколько их там?

– Три десятка, и командир.

Тут и шум послышался. Рассвет приближался, и свейские копьеносцы пожелали выдвинуться ближе к поселению. В случае чего, с обычной свейской надменностью, они могли бы атаковать поселение, и не дожидаясь подхода отряда с дороги. Простая жадность подтолкнула бы их, надежда не делиться с другими даже бедной добычей. А опасность сопротивления была слишком не велика. Что могут плотники со своими топорами против копейщиков. Да еще при равном количественном составе. Информацией о том, что впереди, они, похоже, владели. Расспросить купцов, что проезжают этой дорогой, не сложно. Подпали человеку бороду факелом, он все расскажет…

– Луки! – тихо, но требовательно сказал Русалко, и его молодые стрельцы тут же выполнили команду. Оставшиеся без луков налучья свободно повисли у задней луки седла каждого. – По две стрелы. Приготовились! Рассредоточились!

Строй послушно растянулся в ширину полукругом. В темноте противника необходимо было подпустить на опасную близость. Конечно, не на длину копья, тем не менее, несравненно ближе, чем при дневной стрельбе. И хотя снег со льдом должны были хорошо подсвечивать цели, стрелять было сложно. Тем не менее, Русалко решился на такое опасное сближение, когда противнику стоило только пришпорить коней, и появлялась возможность «ударить в копья». Но тактика разных вариантов боя в сотне была отработана хорошо, и соображать на ходу не требовалось. Все стрельцы знали, как себя вести, и что делать в той или иной ситуации, все готовы были выполнить любую команду сотника. Если сумрак помешает кому-то выстрелить точно или доспех спасет врага, другие подстрахуют. Не зря было подготовлено по две стрелы у каждого. Сотня стрел на тридцать противников. Шанса на выживание у отряда свеев не было никакого. Но, на случай, если бы отряд противника оказался более сильным численно, тоже была предусмотрена своя тактика. Выпустив по две стрелы, стрельцы развернули бы коней, разорвали бы дистанцию, но потом, после короткого перегона, снова развернулись бы, и опять атаковали. И так могли бы действовать на длительном участке пути. Легкие доспехи позволяли стрельцам проявлять высокую маневренность и верткость.

Так все и получилось, как Русалко задумывал. Снег, прикрывавший лед, показывал свеям только следы двух всадников. Причем, темнота не позволяла им хорошо рассмотреть следы, и определить их свежесть. Но два всадника не могли, казалось, представлять опасности. Эти следы, скорее, приняли за следы гонцов, которых должны были отправить из крепости Ладога после уничтожения первого отряда разведчиков в строящийся город. И потому свеи шли строем, не развернувшись в боевой порядок, что, с одной стороны, было хорошо для стрельцов, с другой плохо. Хорошо тем, что для атаки копьеносцы должны успеть еще подготовиться, а за время разворачивания в «лаву» их можно успеть перестрелять. А плохо тем, что, после уничтожения передних, задние ряды будут еще, возможно, не видны, и у них есть возможность развернуться, и попытаться скрыться, что, вообще-то, тоже сложно, учитывая тяжелое вооружение копьеносцев и легкость доспеха стрельцов, которые быстро выйдут в погоне в пределы видимости. Оставалось только надеяться на собственное понимание копьеносцев невозможности уйти от быстрой погони, потому что быстро скакать по скользкому льду никому из стрельцов не хотелось.

Русалко уже хорошо видел строй свеев, которые ехали привычной для себя колонной по трое в ряд. Снег на льду и снег на берегу хорошо подсвечивали цели, и сотник дал едва слышную невозмутимую команду:

– Бьем их…

Руки, держащие луки, поднялись. Долгого прицеливания стрельцы всегда старались избегать, чтобы излишне не утруждать мышцы, пусть и сильные, но все же не из металла выкованные. Звонкие удары тетивы в защитные пластины на левой руке слились в единый громкий звук. Но разобрать, что это за звук, свеям не удалось. После первых же стрел в вытянутом строю свеев остались только лошади.

– Лошадей ловим… – послышалась команда.

Самим стрельцам утяжеленные доспехами сильные, но не быстрые свейские кони были не нужны, но Русалко решил, что на конях жителям Ошкуя легче будет отправить в Новгород женщин и детей. Так и доберутся быстрее, и князя предупредят. Да и в дальнейшем такие сильные лошади плотникам сгодятся. Не век же на руках бревна из леса тягать. А лосей в артели всего два, как видел Русалко…

* * *

Лошадей переловили быстро. Умные животные не пожелали разбегаться по лесу, где их ждала опасность. Здесь рядом были люди, а людям лошади привыкли доверять. И даже запах крови пробитых стрелами копьеносцев коней не взбудоражил, и не сильно испугал. Это были дрессированные боевые кони, к такому запаху привычные.

– В Ошкуй! Возвращаемся… – прозвучала команда.

Сотник Русалко был уверен, что жители поселения Ошкуй еще не успели собраться, и отправиться в дорогу. Даже в этих бедных семьях есть, что собирать, что жалко оставить врагу. И, когда стрельцы с заводными конями на поводу вернулись с реки, местные жители только собрались спуститься на лед, чтобы по Волхову, по более короткой дороге, двинуться к Новгороду. Вообще-то сотник стрельцов опасался, что артельные плотники его не послушаются, и, отправив семьи в столицу княжества, сами останутся защищать поселение. Но они словам Русалко вняли, и выходили на Волхов все вместе. И даже пару своих лосей впрягли в волокуши[77], и нагрузили узлами. И хорошо, что Русалко поторопился, иначе пришлось бы поселян догонять.

Остановились там, где дорога от поселения спускалась к реке. Там, на песчаном берегу, стояли недостроенными две большие лодьи для хождения по морю Борта были уже сколочены деревянными гвоздями[78]. Доски бортов были слегка закругленными, потому что при изготовлении досок славяне, как и скандинавы, предпочитали доски не пилить, и расщеплять по годовым кольцам с помощью клиньев, и потом только подтесывать топором. Помимо гвоздей при строительстве лодей использовались, тоже, как и скандинавами, длинные, тонкие, но крепкие еловые корни, хорошо выдерживающие удары волн. Ими доски прошивались и связывались. Осталось только поставить настилы и установить мачту, выстрогать весла для гребцов и большое кормовое весло, которое славяне предпочитали рулю, как более чуткому инструменту. Отдавать все это на сожжение было жалко. Но лодьи можно было построить новые, а человеческие жизни вернуть было невозможно.

Караван поселенцев пересадили на лошадей, которых на всех не хватило. С лошадей сняли, и сбросили за ненадобностью в снег тяжелые доспехи. Так и самим лошадям было легче, и не было риска продавить тяжестью лед Волхова. Но, едва караван тронулся, а полусотня стрельцов вернулась в сарай, где ночевала, как прибежал выставленный часовой, и доложил о шуме, идущем с дороги.

– Большая группа едет. Больше, чем у десятника Благояра было. Наверное, вдвое больше.

Стрельцы, устроившиеся было отдыхать, поднялись по тревоге. Седлать расседланных лошадей было уже некогда. И стрельцы заняли пешую боевую позицию среди строений поселения корабелов и на берегу речки Оскуй, что впадает в Волхов рядом с поселением. Русалко предполагал, что два свейских отряда разведчиков могли уже и объединиться. Тогда, возможно, их стало бы больше шестидесяти человек. Но шестьдесят копьеносцев не смогут одолеть полусотню стрельцов. Что же это за большой отряд идет с той стороны, куда выехала полусотня Благояра!

Уже полностью рассвело. И вопрос разрешился просто. С дороги свернули свои же стрельцы, но каждый из них вел на поводу одного или двух коней. Стрельцы перебили объединившихся свейских копьеносцев, и забрали коней, как объяснил сам Благояр, чтобы плотников и их семьи не пешком в Новгород отправлять. То есть, десятник проявил о корабелах ту же заботу, какую проявлял и сам Русалко, хотя они и не сговаривались.

– Корабелы далеко не ушли. И кони не у всех есть. Догоняйте их по реке. Коней отдайте. Что лишнее будет, пусть Бравлину передадут. Боевая добыча. Князь найдет, кого на коней посадить…

Полусотня стрельцов рысью направилась вдогонку за караваном, оставив с сотником только десятника Благояра для доклада. Благояр доложил:

– Мы далеко и отъехать не успели, свеев услышали. Сразу спешились, по обе стороны дороги засаду устроили. Темновато еще было. А в лесу – не на Волхове, там светает позже, потому пришлось подпускать близко. Но мы в лес отошли так, что копья с дороги достать не могли. Хорошо было бы их внутрь засады запустить, но тогда опасность есть, что стрела через дорогу пролетит, и в своего попадет. Место попалось ровное. Будь дорога где-то в низине или промежду холмов, как на другом берегу Оскуя, мы бы запустили. А так – я дал команду начинать стрелять, как только они к нам приблизились. Половину свеев еще и видно не было. Но они же дураки, как мы и рассчитывали. Лезут напролом под стрелы. Отступить посчитали для себя зазорным. Хотели на копья нас взять, на темноту надеялись. Думали, мы из прямо с дороги бьем. Но копья нас не доставали, мы за копья несколько человек с седел стащили, допросили потом…

– Сюда не привез?

– Нет, там допросили. Там же потом и повесили.

– Что-то сказали?

Конунг их, Оборотень, с утра выступает из Нево на Ладогу. Значит, к обеду на наш берег перейдет. Крепость трогать не планирует. Оставит за спиной. Знает, там гарнизон небольшой. К Новгороду двинется двумя колоннами, чтобы войско не растягивать. Часть пойдет рекой, часть дорогой. В Ошкуе колонны встретятся, дальше все рекой двинутся, потому что дорога за Ошкуем, как свеям известно от купцов, длинная и извилистая.

– Я понял… Остальное, если есть, что, потом доскажешь. Сейчас гони во всю прыть за корабелами, возвращай мужиков-плотников. Верхами пусть едут. Работа для них есть…

– Спросят, что делать надо? – этот вопрос, скорее, самого Благояра интересовал. Плотники могли бы и не спросить, да и объяснять им заранее не обязательно.

– Засеку[79] поставим. Дорогу им перекроем. Пусть все идут рекой. Лед большую тяжесть не любит… Да, если и не провалятся, все одно колонна колонне мешать будет. У князя Бравлина время появится… И пошли кого-то толкового из своих людей, пусть князю расскажет, что мы сделать задумали. Свеев на дорогу не пустим. Хорошо было бы, если бы Бравлин дружины свои вывел, и на реке свеев встретил. С двух берегов.

Благояр все понял, заулыбался, определив перспективу таких действий, и выбежал из сарая, где полусотня Русалко отдыхала. И уже через мгновение застучали копыта его коня. Благояр торопился догнать свою полусотню…

* * *

Но вернулся десятник почти сразу же, как было видно в маленькое оконце. Правда, видно было смутно, потому что оконце было не стеклянное, а из бычьего пузыря, к тому же промерзшего. Тем не менее, движение разобрать и это оконце позволяло. И назад десятник скакал чуть ли не быстрее, чем вдогонку за своей полусотней. Наверное, только и успел на лед спуститься, как пришлось воротиться. Значит, были новости. Русалко оделся, и вышел из сарая. Хороших новостей он не ждал, и потому был хмур. Но тоже заулыбался, увидев, что плотники Ошкуя возвращаются все верхами, c топорами в руках, словно уже сейчас намереваются засеку рубить, и во главе их едет князь-посадник Гостомысл с охраной из трех десятков воев.

Именно приезду посадника так обрадовался Русалко. За время поездки в далекий край тогда еще с княжичем Гостомыслом, сотник стрельцов Русалко успел к Гостомыслу привязаться, и считал его своим прямым командиром, хотя понимал, что подчиняться он должен напрямую князю Бравлину. Видимо, так же по отношению к Гостомыслу чувствовал себя и десятник Благояр, улыбающийся во все лицо. Гостомысл всегда пользовался симпатией и уважением среди словен, а сейчас, когда князем стал Бравлин, сына Буривоя многие считали незаслуженно обиженным, и потому испытывали к нему еще более теплые чувства.

Русалко открыл дверь сарая, и придержал ее, запуская в помещение князя-посадника. Гостомысл вошел, слегка поморщился от дыма, накопившегося в сарае от многих печек, которые топили, конечно же, «по-черному». Кто же будет выводить в сарае сложные в построении дымовые трубы – это не жилые дома. Тем не менее, Гостомысл, менее привычный к запаху дыма, чем стрельцы, вошел, и сел на нары, показанные ему сотником стрельцов.

– Я не успел спросить Благояра, – сказал Русалко. – Я велел ему отправить гонца к князю Бравлину в Новгород. Послал он?

– Не послал. Я сказал, что уже не надо. Мы с тобой, Русалко, думаем одинаково. Даже не зная еще, что конунг Оборотень двинется лесной дорогой, я надумал эту дорогу перекрыть чуть дальше середины. Там есть удобное место между двух пар холмов. И высказал ту же мысль князю. Бравлин, как водитель полков опытный, сразу оценил мою задумку. И послал меня с тремя десятками воев. Все вои – бывалые лесорубы. Засеки делать умеют. А тут, оказалось, ты тоже к той же задумке пришел. Да еще местных плотников решил привлечь. Итого, у нас есть шесть десятков топоров в умелых руках. На дорогу свеев не пропустим. А на реке их Бравлин встретит. Он уже сам выходит со своими полками, и с теми, что прислали из Русы. Они быстро набрали почти половину того, что набрал княже. Всего у Бравлина сейчас под рукой больше шести тысяч. Из них пятая часть – стрельцы. А мы с тобой у засеки Оборотня встретим. Только там засаду нужно будет с умом организовать. Чтобы были пути отхода для тебя и твоих людей.

– Я думал, в Новгороде больше полков, – признался Русалко. – Рассчитывал, что мы сможем выставить равные свеям силы.

– Я рад, что ты уже научился называть наш город Новгородом. А то, слышал я, как твои стрельцы про Славен говорили, да и местные, ошкуйцы, тоже все про Славен спрашивают. А войско… Князь Бравлин посчитал, что для нападения на свеев этого хватит, и оставил две с половиной тысячи в Новгороде под командой Военега. А Первонегу дал возможность честь свою отстоять и возвратить былую славу, поручил ему командовать теми, кто по другому берегу пойдет. Сам Бравлин – по-нашему, Первонег по-другому. Будем брать Эйстейна в обхват. Бравлин хочет конунга в плен захватить. Он уже захватывал его во время похода вместе с Готфридом в Швецию. Тогда Оборотень хороший выкуп заплатил. Бравлину деньги нужны на строительство города.

– Тогда я своих стрельцов предупрежу. Я обещал лучшего коня из добычи тому, кто подстрелит мне конунга. Пусть лучше коня под ним подстрелят. Или сам подстрелю. Так проще будет.

– Да. Предупреди, и выезжаем сразу. Времени у нас не много. Оборотень уже в пути, и торопится побыстрее по Ладоге проехать. Ветер там всегда сильный.

– Раньше вечера до устья Волхова все равно не доберется. И ночевать, надо думать, на песчаном берегу остановится, а это полторы версты от дороги. И только к утру на саму дорогу выйдет. Сначала пойдет прямо. Потом в засеку упрется, и вернется к реке. А там не разгонишься. Ему свои же мешать будут. Главное, чтобы он не услышал, что мы засеку делаем. Топоры в лесу далеко слышно. Мерзлое дерево звенит. Услышит, может раньше времени на Волхов уйти.

– Пусть слышит. Он все равно разведчиков вперед пошлет. Первых не дождется, пошлет новых. Дело твоих стрельцов – чтобы и возвращения новых не дождался. Только вот, никак не соображу, как это сделать. Я сначала думал послать тебя, чтобы встал по ту сторону засеки, в начале дороги, разведку перебил, и ушел в сторону Ладоги. Там за стенами отсидеться можно. Город свеи, конечно, пожгут, но крепость сразу взять не смогут. Там стены крепкие. Ты не против такого варианта?

– Против, княже. Для уничтожения разведки двух десятков хватит. С остальными я хотел бы основным силам на реке помочь.

– Я так и думал, что ты захочешь с Бравлином пойти. Только сначала еще одну вещь сделаем в засеке. Там засаду поставим. Я с плотниками из Ошкуя говорил. Они сказали, что можно это сделать. Хотя, на целую сотню могут не успеть, да и едва ли это нужно.

– Что сделать? – не понял Русалко.

– Предоставить стрельцам возможность устроить засаду прямо в засеке. Сказали, что на месте покажут. Это их охотничьи секреты. Как, смогут твои стрельцы с дерева стрелять?

– А что ж не смочь-то. Разницы никакой. Главное, чтоб опора была. Сесть где-нибудь на ветке, к стволу прислониться. Только подальше бы от свеев, чтобы они своими стрелами не достали.

– А они и не увидят. Деревья густые. Например, елки… И высокие, и густые.

– Это хорошо. Только как на елку забраться. Там такое количество веток, что змеей надо быть, чтобы забраться.

– Плотники из Ошкуя обещают лесенку винтом вокруг ствола прорубить. Чтобы с ветки на ветку можно было перебираться. И еще они обещают, что оставят проход в засеке, который потом другим деревом в минуту закроют. Говорят, что умеют дерево точно на место класть. Научились класть так, чтобы стволы из леса вывозить…

– Добро, если берутся, – согласился Русалко. – Но если я два десятка пошлю вперед, чтобы разведку сняли, и ушли в крепость… Останется восемьдесят стрельцов. Где восемьдесят елей найти? Лучше их в засеку положить…

– А ты что, думаешь, в засеку подряд все деревья валятся? Засека тоже с умом кладется. Только туда, где нужно путь перекрыть. Но пошли в крепость не двадцать, а тридцать стрельцов. Надежнее получится. Кого отправишь?

– У меня главный помощник – десятник Благояр. – Соображает быстро, и, обычно, правильно. Он сам себе людей подберет. Знает, кто на что способен.

– Тогда поехали. А то в тепле нежиться – себе во вред. Потом станешь, как вареный. Распоряжение сразу отдай. Пошли три десятка. Пусть впереди нас проскачут, на Ладоге расстреляют разведку свеев, и сразу в крепость едут. Оттуда пусть смотрят, или наблюдателя оставят. Как свеи зайдут полным составом на лед Волхова, всех стрельцов из крепости забрать, и запереть устье полукругом. Как будут выходить, стрелять. Чем больше их здесь останется, тем меньше в следующий раз появится. Без жалости…

Гостомысл первым покинул сарай.

* * *

И место для устройства засеки выбирал тоже Гостомысл. И выбирал его по памяти, хорошо зная дорогу, по которой много раз проезжал. И даже в нынешнюю зиму, когда в гости к Годославу из Карелы ехал, тоже. И хорошо помнил весь свой путь, хотя неподалеку отсюда за ним увязалась погоня варягов, желающая отбить пленника. Сейчас ехали в обратную сторону, но это сути не меняло, и память не нарушало. По дороге доехали до малой крепостицы с гарнизоном в три десятка воев. Князь-посадник приказал гарнизону собраться, и отправиться в Ошкуй, где велел дожидаться князя Бравлина, и там присоединиться к его дружине. Сжигать крепость не велел, потому что, по замыслу Гостомысла, сюда свеи пройти по дороге не могли. А если и могли, то только с противоположной стороны. То есть, уже разбив дружину князя Бравлина, и прорвавшись в поселение Ошкуй, во что верить не хотелось. Но, в этом случае, захват малой крепостицы уже не имел никакого значения, потому что роль она играла только сигнальную. То есть, в случае нашествия на верхнем ярусе башни зажигали костер, дым которого видели в соседней крепостице, где, в свою очередь, зажигали уже свой. И так весть доходила бы до Новгорода, как раньше доходила до Славена, где начали бы готовиться к обороне.

Гостомысл с Русалко и сопровождающие их вои и плотники у крепостицы не задержались, и выдвинулись чуть дальше. Где дорога проходила сначала между двумя холмами, потом, через небольшой промежуток, сильно вильнув, еще между двумя. И везде дальше извивалась змеей.

– А лесом обойти холмы не смогут? – спросил Русалко.

– Летом в болотах утонут, зимой в сугробах увязнут, – объяснил староста Ошкуя мосластый пожилой крепыш Зуберь, который плотниками и руководил. – Зимой там не пройти. По шею провалятся. А летом можно, только тропы через болота зная.

– Потому там летней дороги и нет, – согласился Гостомысл…

Глава одиннадцатая

До Штржелово добрались быстро. Здесь и грязи на дороге стало меньше, следовательно, и лошадям было легче добавить скорости, и новой засады не предвиделось, потому скакали без опаски. На окраине поселения с тремя сотнями сопровождения выехал на дорогу для встречи воевода Славер.

Славер стоял рядом с конем, держа его за узду, и только при приближении князей передал узду стоящему за его спиной пешему вою, и сделал несколько уважительных шагов навстречу.

– Здрав будь, княже! И ты здрав будь, князь-воевода!

– Мы знакомы? – удивился Дражко.

– Нет, княже. Яровит[80] не сводил нас ни по одну, ни по разные стороны сечи.

– Тогда как ты узнал меня?

– Не удивляйся. Слава о твоих усах бежит впереди быстрых ног твоего коня.

Дражко удовлетворенно хмыкнул. Своими пышными усами он сам всегда гордился. И с комплиментом Славер угадал.

– Я рассчитывал, что ты, княже, будешь уже на острове, – обратился воевода к Войномиру. – И сильно торопился, как ты и приказывал. Даже дважды уходил от прямого столкновения с противником, чтобы не терять время. И потому не двинулся на Рарог. А тут навстречу нам твой гонец попался. Он нас сюда и направил.

– Это совсем на тебя не похоже, Славер. Ты уклонился от столкновения с противником?

– Тем не менее, княже, так и было. Я торопился выполнить приказ, и не стал бить ляхов, хотя они дважды просились на острие копья. А в Штржелово мне сообщили, что тебя еще только ждут. Значит, мог бы и побить… Сейчас жалею…

– Да, нас с князем-воеводой задержал князь Годослав. Некоторые новые обстоятельства в жизни княжества, значительное расширение его границ не позволили нам выехать сразу. Сегодня потеряли время, минуя засаду, которую на нас неведомо кто устроил. Но я рад, что ты поторопился. Вступить на остров со своим полком мне гораздо выгоднее.

– Здесь, в Штржелово, кстати, тебя, княже, уже давно дожидаются бояре-советники из руянской думы. Пожелали встретить своего правителя в дороге. Как мне показалось, у них много вопросов к тебе. По крайней мере, меня они своими вопросами растерзали. Все спрашивают, что ты за человек, и что любишь? Может, женщин, может, деньги, может, хорошо отобедать…

– Вот с кем бы я не хотел встречаться на половине дороги. Это, как я понимаю, второй вариант засады… – мрачно сказал князь-воевода. – Мое предложение такое. Лучше сразу, не заходя в Штржелово, сесть на паром, и отправиться на Руян. Аркона на другом конце острова. До нее еще добираться и добираться. Нужно торопиться. А обедать будем по пути. Есть где… Не возражаешь, княже Войномир?

– Не возражаю, – Войномир был мало знаком с местной обстановкой, но словам Дражко внял без сомнения. Князь-воевода был для него весомым авторитетом.

– А бояре пир приготовили в большом зале местной ратуши… – заметил Славер. – Специально к этому дню варили пиво.

– Мы не голодны… – спокойно сообщил Войномир. – Если бояре совсем отощали, пусть пируют. Естественно, без нас. Если я надумаю дать торжественный обед, я устрою его в своем княжеском Дворце в Арконе или в Коренице. Там, кажется, тоже есть Дворец. Так и передай. И сам отправляйся на переправу вместе с полком.

– Да, княже. Я уже отправил было в Аркону три сотни. Чтобы они обустроили твой дом и свою казарму при доме. На весь полк, как мне сказали, казарма, и еще на второй места хватит…Я надеялся, полк прибудет на готовое место. И твой дом будет уже протоплен. Но они отплыть еще не успели, и я послал гонца, чтобы вас у парома дождались. Тем более, если уже была засада, каждые три сотни могут сыграть свою роль. Если вы сразу отправляетесь на остров, я вам в подчинение уже здесь передаю еще три сотни, что вышли вас встречать. У меня еще две сотни в лагере на постое на другом конце Штржелово. Сам только за ними съезжу, сразу соберем лагерь, потом загляну в постоялый двор, чтобы с хозяином расплатиться, и со своими сотнями успею как раз к возвращению парома, чтобы переправиться, и потом вас догнать в дороге. Вы нас не ждите. Мы умеем догонять. У меня все сотни конные, кони отдохнувшие, не в пример вашим. Застоялись, в путь рвутся…

– Это хорошо, воевода, – обратился Дражко к Славеру. – И догнать постарайся до второго парома[81], чтобы нам там долго не ждать. А скажи-ка мне такую вещь. Тут недавно с нашей стороны по дороге прошел небольшой полк. Наверное, сотни три с небольшим воев. Большинство – стрельцы. Много воев в рогатых шлемах. На щитах везли женщину. Не сможешь узнать, кто такие? Женщина была в доспехах, и, похоже, командовала воями в бою.

– Я слышал, что какой-то небольшой полк в несколько сотен пришел с дороги, и, не заходя в город, начал посадку на драккары, чтобы уплыть. Наверное, уже уплыли или вот-вот уплывут. Они что, с кем-то воевали? Много убитых?

– Убитых у них много. Думаю так, что чуть меньше сотни потеряли в тумане от своей же засады. А выставляли они засаду на нас, – ответил Войномир. Только вот мы сошли с дороги, чтобы не попасть под двойной удар, и они своих перебили. Задние нас догоняли, мы их пропустили. Иначе нас с двух сторон зажали бы. Это не очень приятно, как сам понимаешь…

– Засаду на вас! Если б знать, что это они, я бы их потопил прямо там вместе с драккарами у причала, рядом со Штржелово. – Славер чуть не задохнулся при этом от возмущения. – Это верх дерзости! Но я постараюсь узнать, кто это был. Есть, мне кажется, наметки, по какому пути искать. Я сам не с полком, а на постоялом дворе остановился. Из тех бояр, что приготовились встретить князя Войномира, один выезжал к причалу. К нему, я видел, прискакал гонец в рогатом шлеме нормана. Беседовали шепотом. И боярину оседлали коня. Сам он не молодой, и в носилках ехать не захотел, хотя раньше только в носилках передвигался. Но в носилках до порта добираться долго. Боялся, похоже, опоздать. Верхом отправился. Конь, как я понял, наемный. Конюх в постоялом дворе спрашивал, куда ехать. Боярин сказал, что к причалу, и назад. К нему лодка приплыла с сообщением.

– Его зовут…

– Колльбьерн, кажется. Мне так послышалось, когда его звали.

– Угольный медведь… – сообщил князь-воевода.

– Что? – не понял Войномир.

– Имя так со свейского переводится – Угольный медведь. – Я немного свейским языком владею. По крайней мере, разговаривать со свеями могу без толмача.

– А что, здесь и свейские бояре есть? – удивился Войномир.

– Если есть свейское население, а среди этого населения есть своя знать, то знать представляет их интересы в боярской думе острова. А население здесь и славянское, и свейское, и данское, и даже норвегов много, хотя они дальше всех от Руяна. Есть и эсты, и латгалы, и ливы, и ляхи, и поморяне, и полабы, и лютичи. Я слышал, много ирландцев и есть даже сарацины, но этих басурман не много. Не все, конечно, имеют свое представительство во власти. Но свеи – есть. Впрочем, говорят они по-славянски хорошо почти все. И большинство на острове родилось. Себя считают коренными руянами.

– И уважают наших богов, – добавил воевода Славер. – Мне так сказали. Волхв Вандал заставил их уважать. Он в Арконе – главная сила, хотя и не главная власть. Но без него здесь никакие вопросы не решаются. И викинги всех национальностей у него служат. Я что думаю… Мог и он засаду выслать…

– Да, – князь Войномир посмотрел на князя-воеводу Дражко, – если встречала нас, действительно, Ведана, и если ее унесли на щитах, то нам будет трудно наладить отношения с верховным волхвом храма Свентовита. Придется его просто обламывать…

– Лучше палкой, чем мечом, – князю-воеводе нравилось направление мыслей молодого князя. Это отвечало его собственному пониманию ситуации, и пути к ее исправлению. – Посмотрим, что получится. Главное, правильно себя сразу поставить. Чтобы Вандал ощутил княжескую власть. Не тебе искать близости с ним, а заставить его искать пути к тебе.

– Славер, – распорядился Войномир. – Дождись возвращения боярина Колльбьерна, аккуратно расспроси его. Своего интереса особо не показывай. Потом догоняй нас. Если за боярином что-то есть, спрашивать с него буду я сам. Привези его ко мне. Хоть за ногу к седлу привяжи, но привези… Или оставь какого-то человека сметливого, чтобы проследил за этим свеем, а сам догоняй нас. И пусть мне сразу данные доставляют…

* * *

– Вот и в плавание опять, – почему-то вздохнул князь-воевода Дражко, словно плавать опасался. Конечно, в доспехах плавать можно только на лодках или других судах. Даже на лосях в доспехах выплыть не легко. Войномир уже рассказывал князю-воеводе, как словене выловили его из проруби. Сам этот почти рыболовный процесс Дражко не сильно заинтересовал. А вот боевые лоси заинтересовали даже весьма. Интересно было, как лоси себя в бою показывают. Помнится, рассказ молодого князя вызвал у Дражко бурю восторга. Хотя потом Войномир и объяснил, что лоси лучше лошадей себя чувствуют на глубоком снегу. А на чистом пространстве существенно проигрывают в быстроте. В княжестве бодричей глубокий снег в редкость, хотя старики говорят, что тоже бывал. Тем не менее, заводить лосей в своих полках Дражко пока не намеревался. Слон тоже должен быть хорош в бою против тяжелых неповоротливых рыцарей, тем не менее, и слонов заводить тоже не входило в планы князя-воеводы.

Они стояла на берегу пролива у причала. Здесь паром был совсем не такой, как на переправе через Лабу, с которым отец с тремя сыновьями справлялись. Здесь в ряд было установлено шесть длинных лодок, а на них установлен настил из толстых досок. И с каждой стороны сидело по шесть гребцов, вооруженных длинными тяжелыми веслами. Руян был популярным местом, и паромом пользовались часто, не оставляя паромщиков без заработка. Потому здесь такой паром и держали. Князья вместе с сопровождением седла все же покинули, и заводили лошадей на настил, держа их на поводу. Боевые кони всегда более послушны, чем любые другие. Они привыкли подчиняться человеку, и не бояться того, чего сам человек не боится. И потому шли на паром без сомнений.

Паромщики по просьбе князя-воеводы подали сигнал на остров. Там стоял у причала второй точно такой же паром. И тот сразу двинулся навстречу, не дожидаясь, как обычно, когда наберется полный состав желающих перебраться с острова на материковый берег. Но и два парома одновременно не справились бы с задачей, и потому был вызван с острова запасной, который вообще-то держали исключительно на тот случай, если с одним из рабочих судов что-то произойдет. И все равно около сотни воев не помещалось. Тогда Войномир послал людей к стоящим в стороне с вытащенными на берег носами драккарам. Договориться удалось быстро. Команда драккаров взялась помочь с переправой. Так семь сотен воев во главе с двумя князьями почти одновременно оказались на Руяне. Оставив справа большой остров, переплыли пролив, и высадились на берег острова. Дорога через зеленую траву начиналась сразу после песчаного пляже, на который было вытащено большое количество лодок, драккаров, и лодей. Но в путь тронулись только тогда, когда переправились все. Выстроились длинной колонной, в середину которой, памятуя недавнюю засаду, поставили князей, прикрыв центр колонны по бокам двумя полусотнями. И только тогда перешли на ходкую рысь.

Князь Войномир часто поднимался на стременах, чтобы окинуть взором окружающее пространство. Дорога шла между обрабатываемых, судя по внешнему виду, полей, сейчас присыпанных местами снегом. То там, то там виднелись мелкие деревеньки.

– Смерды? – спросил Войномир князя-воеводу.

– И смерды, и наемные работники. Остров много зерна продает свеям. Сами свеи здесь поместья покупают, зерно выращивают, и возят в свою страну. Здесь земля плодородная. Вокруг всего острова всегда много водорослей. Рыбаки смердам продают. Те землю подкармливают. И одним, и другим выгода.

– А в казну торговля зерном много приносит?

– Я бы сказал, в карманы боярам-советникам. Их люди, которых здесь дьяками зовут, все службы контролируют. Бояре сами себе дьяков набирают. А дьяки не на княжий карман, а на карман бояр работают. Тебе с этим предстоит воевать. Тяжелая война, на мой взгляд. Мне легче мечом работать, чем считать. Но кто-то должен уметь и считать. Может, тебя Свентовит для того и прислал к Годославу, чтобы ты дядюшку своего выручил из тяжелой финансовой ямы.

– Я постараюсь, хотя сам предпочитаю мечом работать.

– Это, думаю, тебе тоже предстоит. Наверное, и веслом тоже…

– Не работал веслом никогда. Но, если есть в этом необходимость, буду учиться, – твердо сказал князь Войномир. – И не только веслом, считать буду учиться, торговым делам буду учиться. Всему, что нужно для благополучия княжества!

Дражко улыбнулся. Ему нравилось, что молодой племянник Годослава с таким рвением желает приняться за исполнение своих обязанностей. Князь-воевода, хотя до сих пор считался официально соправителем Годослава[82], никогда даже не пытался вникнуть в финансовые дела княжества, которые князь Годослав решал самостоятельно.

– Нам по какой дороге дальше? – в очередной раз приподнявшись на стременах, когда колонна остановилась, и вглядываясь вдаль, спросил Войномир.

– Прямо. Направо – это в крепость Гарц. Она прикрывает дорогу во внутренние районы.

– Далековато она от дороги. И не видно со стен, кто проезжает.

– Это мы их не видим, а за нами, будь уверен, пристально следят. Они не показываются, потому что знают, кто едет. Здесь действует тактика уже давно отработанная. Мне докладывали в одну из поездок на остров. Когда кто-то чужой идет по дороге, дальше низина будет, и мост. Там, когда с Гарца войско выступит, чужих прижмут к пропасти и уничтожат. На мост их с той стороны не пустят. Гарц даст сигнал дымом в Руйгард, оттуда встречная дружина выступит, и перекроет проход. Они так уже однажды уничтожили армию лютичей, просто сбросили их в пропасть, и решили, что так лучше, чем встречать их у своей крепости, и давать возможность грабить лежащие поблизости мелкие поселения, и вытаптывать поля смердов. Руяне в деле войны имеют свои навыки. И неплохие. Их на свой лад переучивать не следует. Лучше у них подучиться. Я, например, стараюсь всегда у них что-то перенять, и тебе советую.

– Я постараюсь, – пообещал Войномир.

– Самое сложное будет прибрать к рукам даже не бояр, а викингов, которые никого и ничего не боятся. Для которых смерть в бою – это продолжение жизни, только в другом качестве. Их здесь несколько групп, и эти группы друг с другом не всегда ладят, хотя в большинстве своем побаиваются волхва Вандала, и еще нескольких людей. Вандал – это серьезный противник. Но главная сложность в другом. Князь Годослав не в курсе всех местных дел, и не понимает, чем вызвана подготовка данов к нашествию на остров. Но мне доносили, что верховный волхв Свентовита четырежды отправлял свою дочь в набеги на Орхус[83]. В итоге Ведана трижды сжигала и грабила город. Но в четвертый раз умудрилась добиться победы одними угрозами, и заключить с данами договор о ежегодной выплате дани. Естественно, с этой дани ничего Годославу не достается. При этом Вандал умудряется удерживать другие ватажки викингов от походов на Орхус. Готфриду, видимо, рассказали о положении вещей. По слухам, Ведана в одном из своих походов, высадившись на берег, умудрилась дойти со своими воями до Роскилле. А это уже самая середина владений Готфрида. Он сам в то время вел войны с другими, полуночными конунгами, не признающими его власти. И Ведана ловко этим воспользовалась. Помнишь, я рассказывал про сотника Оскола, чью голову Готфрид хотел видеть в мешке, наполненном кровью этого же сотника. И все за то, что Оскол совершил рейд по внутренним территориям Дании. Представляю, в какую ярость пришел Скъелдунг, когда узнал о походах Веданы. А это значит, что он соберет силы не только из Дании, но затребует их и из Швеции, часть которой тоже принадлежит ему, и из Норвегии, где у Готфрида тоже есть владения, и из Англии, где даны давно часть территории забрали. Да и с полуночными конунгами у короля сейчас отношения неплохие. Он может собрать большой флот, с которым справиться будет очень сложно. Около трех лет назад даны вместе с норвегами собирались уже напасть на Руян. Мы тогда придумали хитрый ход, и направили к селениям норвегов несколько своих лодей. Они пожгли у норвегов их вики[84]. Норвежские лодки получили весть, бросили данов, и вернулись защищать свои дома. Без них даны напасть на Руян не решились. И тоже вернулись в свои бухты. Точно так же действовал сотник Оскол со своими людьми, когда сильно разозлил короля Готфрида. Пошел на опережение в чужие земли. Но он действовал напрямую против Готфрида. Ведана же нападала на города, с которыми у короля данов натянутые отношения, хотя официально они и являются частью его королевства. И я не исключаю вероятности того, что Готфрид разрешил волхву Вандалу эти походы. Так нам было бы легче отстоять остров. Но здесь следует иметь точные данные. И, возможно, использовать уже испытанные методы, действуя на опережение, как мы действовали раньше.

– Это был, мне кажется, хороший ход. Если можно будет его применить еще раз, я обязательно применю. И викингов придется, видимо, прибирать к рукам жестко.

– Вот в этом и сложность. Кто-то из них еще обложил данью земли в Сконе[85]. Это тоже удар по финансовым интересам Дании. Беда в том, что все ватажки представляют собой сброд из разных народов. Угроз они не боятся. Если ты попытаешься воздействовать на них силой, они просто разбегутся по своим странам, по своим домам, к семьям, и никто не будет защищать остров от флота данов. А у нас нет флота, который подчинялся бы княжеству. Годославу просто не на что содержать такой флот. Вот и думай, как выкрутиться…

– Я вижу только один путь – свой флот создавать. Причем создавать так, чтобы он сам себя окупал, и был дядюшке не в тягость. И даже помогал ему.

– Дело говоришь. Только это вопрос не одного дня и даже не одного месяца. А даны ждать не будут. Они имеют на Руяне кучу шпионов, которые будут следить за каждым твоим шагом. Я даже не исключаю возможности того, что на их деньги было организовано покушение на нас. На тебя, в первую очередь. И Готфрид постарается тебя во всем опередить. Это говорит о том, что действовать ты должен резко, и неожиданно. Так, как никто не ждет. И не стесняться быть хитрым. Обмануть врага – дело важное, и не каждый это умеет. Если сумеешь – честь тебе и хвала…

Так, за разговорами о будущем острова и о будущих действиях самого князя Войномира, обсуждая возможные варианты этих действий, князья не заметили, как проехали значительную часть пути, миновали мост через пропасть, о котором Дражко рассказывал, и углубились дальше в территорию острова.

Вестовой из передового отряда подскакал быстро. Здесь, на острове, дорога была не размыта зимним дождем, и даже слегка промерзла, что позволяло передвигаться быстро. Вестовым опять оказался стрелец Квашня, которого из-за молодости лет командиры часто использовали, как посыльного. Да и конь его был легок на ногу.

– Княже, впереди видны укрепленные стены…

– Уже? Быстро же мы передвигаемся, – князь-воевода осмотрелся по сторонам. – Это, как я понимаю, Руйгард[86]. Вперед. Крепость обходим слева по главной дороге, и продолжаем движение влево. В самом Руйгарде останавливаться не будем. Ральсвик мы с дороги даже не увидит. Нам к морю сворачивать не нужно. Князь Войномир, когда сочтет нужным, объедет все свои города и крепости сам.

Войномир согласно кивнул. Он знал, что князь Годослав только ненадолго отпустил от себя князя-воеводу, и потому Дражко торопится с возвращением. И желает только представить нового князя в столице острова Арконе, после чего покинет своего подопечного, оставив тому свободу в выборе методов действия.

Колонна двинулась дальше. Со стен Руйгарда на колонну смотрели местные вои. Но никто не обеспокоился присутствием под стенами такого сильного полка. Все на острове были предупреждены, и знали о приезде князя Войномира и князя-воеводы Дражко. Только несколько человек, видимо, знатных горожан и воевод выехало за ворота, и стояло, держа коней на поводу. Колонну пропускали мимо себя, просто рассматривая. Ждали, когда приблизятся князья, чтобы поприветствовать их, и пригласить в гости, хотя заранее знали, что последует отказ. Но долг вежливости и уважения к новому князю Руяна требовали этого. Да и на самого князя хотелось посмотреть. По внешности о человеке судят часто.

Посмотрели. Даже переговорили мельком. Потом, когда князья отдалились, переглянулись.

– Ну и что?

– Да уж больно молод. Такой у нас, чую, не справится…

– Взгляд-то тяжелый.

– Годослав на княжение в его возрасте пришел. Сразу жестко себя повел.

– Да, и племянник его тоже может характер проявить. Характера ему, видно, не занимать. Ой, чует моя выя[87], быть у нас большой беде с таким князем…

* * *

Дальше путь лежал уже по пустынным заболоченным землям, где редко встречалось обработанное поле. Деревья скоро стали сменять кустами, которые были густы и обширны, а между болотами лежали каменистые возвышенности-холмы.

– Что дальше у нас на пути? – поинтересовался Войномир.

– Дальше прибудем в твою резиденцию. Это одна из твоих столиц. Я вообще-то считаю, что тебе следует в Арконе находиться, во второй столице, чтобы за Вандалом легче было присматривать. Но до Арконы мы посетим, в отличие от Руйгарда, Кореницу[88]. Это самый большой город Руяна, хотя жителей там мало. Там самый большой на острове княжеский Дворец, и большой храм Яровита, которому приносят пожертвования викинги и все, кто держит в руках меч. Населения в городе мало. Только те, кто обслуживает твой дворец, и волхвы Яровита. Все остальные – приезжие. Приезжают на поклонение в храм. Во время нашествий и других войн за стены города прячутся простые руяне. В большом количестве. Там много может поместиться. Есть, где людям пожить. Еще имей ввиду, что главный волхв храма Яровита – старец Духослав – серьезный, на мой взгляд, противник волхва Вандала. Вандал обладает силой и деньгами, Духослав обладает силой слова и даром провидения. Они соперничают, но друг друга трогать опасаются. Многие викинги в случае чего встанут на сторону Духослава. Скорее всего, как мне говорили, большинство викингов. Сам Духослав не пытается их как-то ограничивать, в отличие от Вандала, потому викинги и за него. Они народ вольный. Я послал гонца, чтобы он предупредил людей во Дворце о твоем приезде. Там мы отобедаем, и двинемся к парому через узкое место залива. В Аркону можно и другим путем попасть, но сухопутный путь в три раза дольше. К парому я тоже человека послал, он предупредил, чтобы нам подготовили переправу сразу на весь полк. Пусть подгонят большие лодки. Я предпочитаю появиться в окрестностях Арконы с большим полком. От Вандала можно ждать всякой пакости. Он в состоянии и данам передать весть о твоем прибытии, и тогда даны смогут напасть прямо во время переправы.

Путь был долгим, и длился уже несколько дней. Все сопровождение князей уже слегка устало. Да и сами князья не выглядели свежими. Скоро от головного отряда снова прискакал молодой стрелец Квашня.

– Десятник спрашивает, княже, по какой дороге ехать? Там две дороги впереди.

– Пусть поворачивает направо. В Коренице будем обедать. Там должны приготовиться к нашей встрече. А после обеда двинем дальше.

Квашня ускакал. Колонна стала круто загибаться, и уже из середины ее было видно, как уходит вправо головная часть.

– Не люблю передвигаться длинными колоннами, – признался Войномир. – Длинную колонну легко разрезать на несколько частей, и по частям же уничтожать.

– А кто же любит! – согласился князь-воевода. – Но иногда необходимость заставляет. По сторонам дороги пройти невозможно. Там болота, а за болотами каменные гряды, на которых наши кони ноги переломают.

Скоро и стены города показались. Кореница возвышалась стенами над холмом, склоны которого уже сами по себе заменяли искусственно насыпанный защитный вал, а в отдельных местах для добавления крутизны были еще дополнительно скопаны. А перед стенами, по окружности всего холма, стояли дополнительные деревянные укрепления с бойницами для стрельцов. То есть, строители крепостной стены использовали часть холма с крутым склоном, собственно, как защитный вал, и там размещали свой первый рубеж обороны. К воротам вела вырытая в холме углубленная дорога, по краям которой стояло несколько деревянных же башен, с которых дорога хорошо простреливалась. А неподалеку от городских ворот эту дорогу перекрывал форт с четырьмя башнями и с собственными воротами[89]. Причем, форт располагался в непосредственной близости от городских ворот, и не позволял разбивать ворота никаким механическим орудием, сходным по действию с раскачиваемым тараном, ни простым ручным тараном, потому что дорога, что проходила под фортом, направлялась не к городским воротам, а в сторону. Чтобы въехать в городские ворота, требовалось круто повернуть за угол. Телега еще могла это сделать без проблем, но длинное бревно тарана в узком пространстве просто не поместилось бы.

– Хорошая оборона… – разглядывая все это, сказал князь Войномир, как специалист. – Трудно такой город взять штурмом.

– Да, – согласился князь-воевода. – Здесь поможет только многолетняя осада, да и то едва ли. Вода в городе своя – множество источников. Запасов продовольствия хватит на несколько лет на все население острова.

– Такие города берутся не штурмом и не осадой, а только «извозом»[90], – компетентно сделал заключение Войномир.

– Если бы так… Это здесь тоже едва ли получится, – не согласился Дражко. – Сразу за воротами устроен захаб[91], который не далеко пропустит атакующих. Использовать здесь «извоз» – значит, посылать на смерть передовой отряд. Его в захабе просто перебьют со стен.

– Я не знаю крепостей, которые невозможно захватить, – не согласился новый князь острова. – Всегда можно что-то придумать.

– Например?

– Сделать подкоп под стены.

– А защитники с той стороны приготовили целый ручей. Подкопают встречный тоннель, и только разрушат глиняную перемычку, чтобы ручей ушел в подкоп, смыл всех, кто там находится, и обрушил своды.

– А ты сам как атаковал бы? – спросил Войномир.

– Приготовил бы кучу сильных стенобитных машин, и начал бы крушить стены. И пусть на это ушел бы целый год, но стену в каком-то месте можно было бы разрушить. Камней для метания поблизости много. А вот защититься от стенобитных машин…

– А защитить город могут только стрельцы, – подвел итог разговору Войномир.

Князья как раз въехали в ворота, перед которыми их встречали, стоя у обеих створок, вои местного полка, охраняющие княжескую резиденцию, и простой люд, видимо, паломники местного храма Яровита. Привратная башня сблизи оказалось необыкновенно большой и крепкой, срубленной из вековых, похоже, дубовых стволов, и вела внутрь города длинным рукавом приблизительно в сорок локтей, завершавшимся вторыми воротами, сейчас тоже распахнутыми, а за воротами виднелась еще одна стена. Только та стена уже была каменной. Большие глыбы камня неправильной формы были обтесаны, подогнаны одна к другой и скреплены каким-то светлым раствором. Во всей Русе вместе с Бьярмией не было ни одного каменного здания. Каменные дома Войномир видел только в Рароге, и тогда ему что-то объяснял сам Годослав. Кажется, рассказывал, как несколько раз полностью выгорал весь город, пока отец Годослава не начал строить каменные дома. Теперь их в городе больше половины, и постоянно строятся новые. Да и городские стены были частично каменные, из камней несравненно большего размера, чем те, что использовались при строительстве городских домов. Но тогда же, в городе, Войномир оценил прочность стен, сделанных из камня, и даже пожалел, что в окрестностях его родной Русы камней не настолько много, чтобы их использовать в строительстве. Тогда, сразу по приезду в Рарог, Войномир ощущал себя еще жителем Русы. Теперь он уже ощущал себя жителем Руяна, и думал уже, как руянин. И не понимал, почему наружные стены сделаны из дерева, а внутри использован и камень. И, естественно, вопрос на эту тему задал князю-воеводе.

– Там, впереди, – объяснил Дражко, – то самое сооружение, которое мы называем захабом, а саксы, даны и франки зовут «каменным мешком». Когда враг прорвется, ему на голову смолу льют, и она, конечно, на стены попадает. Если смолу поджечь, деревянные стены сгорят, и захаб разрушится. Смола на каменных стенах просто прогорит, и стечет опять на головы тех, кто будет внизу. А стены останутся стоять. Но нас там, в захабе, встречают, я вижу…

В проем внутренних ворот башни вышли люди, несущие на руках большой каравай хлеба, уложенный на расшитый цветастый рушник[92]. Среди встречающих были, видимо, и высшие слуги княжеского дома, управители и им подобные, и воеводы городского полка, и знатные люди острова, отличающиеся, как все бояре, своими богатыми собольими шубами. Но Войномир почему-то сразу отметил седого волхва с посохом в руках, согбенного чуть не до горбатого состояния. Старик был один из встречающих мужчин без бороды – признак, по которому можно было бы безошибочно узнать волхва. Он подслеповато щурился, вглядываясь в глубину колонны, но зрение, видимо, мешало ему найти взглядом двух князей, поскольку они колонну не возглавляли…

* * *

Княжеский дворец в Коренице размерами, пожалуй, намного превышал Дворец Сокола в Рароге, в котором жил князь бодричей Годослав. И имел при этом три этажа, как и все окружающие здания, тогда как Дворец Годослава имел только два этажа, а третьим этажом была только деревянная галерея для прогулок, украшенная тонкой резьбой по дереву. С галереи можно было рассматривать с одной стороны городскую площадь с торговыми рядами, с другой – двор, хозяйственные постройки, задние ворота двора, высокий остроконечный тын и прямую улицу, ведущую к закатным воротам Рарога. Галерея соединяла два крыла Дворца Сокола. Сам князь Годослав с семьей занимал правое от крыльца крыло, предоставив левое князю-воеводе Дражко.

Войномиру сразу подумалось, что для него одного такое здание – это слишком много. Даже неудобно для проживания.

– В Арконе дом такой же большой? – спросил князь у Дражко.

– Чуть-чуть побольше. Там еще один этаж, первый – каменный, наполовину в землю уходит. Полуподвалы. Там и камеры на любой вкус есть, с окнами в решетках, и вообще без окон, и с цепями, и с крючками в каменных стенах. Там кат хозяйничает. Это, если захочешь бояр наказать. Здесь такого нет. Здесь бояр можно только в холодный сарай сажать. Тоже неплохо. Пусть там в свои шубы кутаются. А ката[93] можно из Арконы и сюда позвать…

Воевода говорил намеренно громко, чтобы встретившие князей бояре-советники из боярской думы услышали добрый совет, который дает, якобы, князь-воевода молодому князю острова. Князья вместе со встречающими как раз вошли во Дворец с парадного крыльца. По бокам, как Войномир опытным глазом воина уже успел заметить, было еще два крыльца. Видимо, для приходящей из города прислуги и дворовых людей. Во дворце было не так тепло, как думалось, но Войномир, как и его учитель в ратных делах воевода Славер, вообще не любил жарко натопленных помещений. В большой столовой стол был накрыт, как Войномир сразу прикинул, только на двух князей и на встречающих. И остановился в дверях, обернулся.

– Так… А где будет кормиться и отдыхать мой полк? – спросил громко и грозно.

– Полк? – растерянно переспросил старший из встречающих бояр, который в воротах и подавал князьям каравай хлеба, чтобы они отломили по кусочку, обмакнули в берестяную солонку, и съели, согласно обычаю.

Князь-воевода никак не вмешивался в разговор, но внимательно присматривался к Войномиру, интересуясь, как тот поставит себя среди встретивших его людей. Внешне Войномир выглядел на вкус Дражко излишне мягким человеком, и его в этом случае следовало настраивать на создание нужных отношений.

– Я что, своих воев должен среди улицы бросить? – Войномир нахмурился, и посмотрел сурово, чем, кажется, напугал всех, кроме Дражко, которого такой властный взгляд только обрадовал. Это значило, что Дражко не придется надолго оставаться на острове вместе в молодым правителем, и тот сам справится с властью, как справлялся с нею у себя в Бьярмии.

– Я сейчас распоряжусь, чтобы их накормили, – с покорным поклоном сказал управляющий княжеским дворцом Вешняк, верный немолодой человек, которого Дражко давно знал и уважал. – Где прикажешь их кормить?

– Какие варианты есть?

– Можно вынести столы во двор, хотя там, похоже, скоро дождь начнется, можно устроить их в охотничьем флигеле, если все там поместятся. Флигель небольшой. А их, наверное, человек пятьсот… Если, конечно, кормить в три смены, тогда только… А всех сразу разве что в старом сарае разместим, больше негде.

Дражко посмотрел на Войномира, и понял, что тот, что называется, «закусил удила». Видимо, за свой верный и проверенный полк обиделся. Столовая находилась в центре Дворца, позади центральной лестницы. А крылья Дворца князь острова еще и осмотреть не успел. Но решение принял быстро.

– Мои вои приучены к тому, что князь их уважает. Они не привыкли жить в сараях, хотя могут, при необходимости, раскинуть лагерь в чистом поле даже при самом крепком морозе. И обучены дома себе из снега строить[94]. Значит, сделаем так… Я в правом крыле займу второй этаж. Полк можно разместить в том же крыле на первом, а кто не поместится, на третьем этаже. С нами сейчас семьсот воев. Еще двести вот-вот прибудут. Да… Еще… Вешняк тебя зовут? Так ты представился…

– Вешняк, княже… – старый управляющий затрепетал голосом. Ожидал, видимо, что князь продолжит сердиться, и даже начнет ругаться.

– Вот что, Вешняк. Там в передовом отряде ехал стрелец Квашня. Найди его, сразу прикажи накормить, и пришли потом ко мне.

Управляющий Дворцом, естественно, не должен был садиться за стол с князьями и боярами. Ранг его службы не позволял. Сам Вешняк, и другие дворцовые люди ушли, так и не разобравшись, что представляет собой новый князь острова. Вроде бы добрый, мягкий, но при этом и гневливый. Не боится высказать свои требования, и знает, чего князь потребовать может. Тем более, князь-правитель. А что своих воев обижать никому не позволяет, так это только в его пользу говорит. Значит, и о других своих людях так же заботиться будет. Но, кажется, его забота о простых воях, вообще-то, пусть и не княжеское это дело, дворовыми людьми была отмечена особо. Так Дражко, внимательно за всеми наблюдающий, прочитал в их лицах.

Княжеский стол стоял особняком от остальных столов. Бояре ожидали, когда сядут два князя, и разрешат им занимать места. Князья сели, Войномир, как новый хозяин Дворца, начал уже в нем осваиваться, и взмахом руки дал разрешение боярам. Те долго толкались и шипели, определяя каждый для себя место. Видимо, это был уже старый спор, на время забытый. Но первым сел, заняв самое удаленное от князей место, верховный волхв храма Яровита Духослав. Дворовые люди в светлых одеждах тут же появились откуда-то сзади, и поставили перед князьями и волхвом глиняные расписные тарелки и кружки из резной бересты. На столе уже стояли баклажки с напитками. И князь-воевода, повертев в крупной своей руке берестяную кружку, поставил ее на стол, и взялся сразу за баклажку с медом. Баклажка была кожаная, но кожа натягивалась внутри серебряного узорчатого кольцевого каркаса. Серебряная же крышка открывалась одним движением большого пальца, и тем же пальцем придерживалась, когда напиток наливался в посуду для питья. Дражко посуда для питья не понравилась, и он, приложившись один раз, оставил баклажку пустой. Местный хмельной мед князю-воеводе всегда нравился. Да и не одному ему. Хмельной мед считался важной статьей экспорта острова, куда ввозили вино из разных стран. Но мед ценился выше, чем заморское вино…

Глава двенадцатая

– Горячий сбитень здесь, я слышал, не делают? – спросил Войномир человека, поставившего перед ним тарелку.

– У нас, когда замерзнут, пьют или мед, или подогретое пиво.

– Тогда принеси мне пиво… – распорядился князь. – Я в дороге слегка замерз.

Человек заспешил на кухню, и как раз в это время в столовую вошел стрелец Квашня.

– Звал, княже?

– Да, Ты пообедал?

– Перекусил.

– Тогда отправляйся сейчас в обратный путь, встреть воеводу Славера. Он с двумя сотнями должен догонять нас. Пусть сюда едет, а не к переправе. А то может мимо нас проскакать.

Квашня быстро вышел, уже смирившись со своей должностью посыльного.

Как раз разделили места, и уселись за столы бояре. Они еще откровенно стеснялись Войномира, и потому вели себя чинно и аккуратно, ничего со стола не хватали, только неторопливо пили мед. Сам Войномир повернулся к князю-воеводе, и спросил почти на ухо:

– А скажи мне, княже, какая необходимость нам ехать в Аркону? Там что, самый большой город острова?

– Не. Кореница больше. И вообще считается главным на острове городом, столицей. Просто как-то так повелось… – Дражко улыбнулся. – Да, это волхв Вандал желает сделать из Арконы столицу. Я, кажется, понял тебя. Ты хочешь здесь осесть, чтобы Вандал сам к тебе сюда приехал…

– Да. Это было бы хорошо. Только я думаю, что даже приглашать его не стоит. Пусть сам приезжает. А я еще подумаю, принимать его или не принимать. Я же тоже могу быть иногда занят. Например, с лошадью своей общаюсь…

Дражко захохотал, и хлопнул Войномира по плечу. Бояре за соседними столами замерли, ожидая чего-то необычного. А князь-воевода сказал громко, ничего и никого не стесняясь:

– Вот, значит, как ты захотел отношения построить… А что! Так ты сразу его на место поставишь… Решено! Только в Арконе есть в твоем Дворце отдельный зал для заседаний боярской думы. А здесь такого нет.

– Здесь столько места, что на три Думы хватит, мне много места не надо. Я не люблю пустоту. Два этажа в своем крыле отдам своим воям, а другое крыло…

– Жирно им будет… – не смущаясь присутствием бояр, громко сказал Дражко. – Одного этажа им хватит. Того, что похолоднее. Спроси управляющего Вешняка. Он скажет, где холоднее. На прохладе бояре думать будут лучше, а говорить меньше.

– Решено, – решительно и безоговорочно согласился князь Войномир. – Так и будет. Моя резиденция будет здесь.

И он стукнул по столу кулаком, словно печать поставил…

* * *

После небольшого и почти торжественного обеда в обществе бояр князь Войномир в сопровождении князя-воеводы Дражко пошел осматривать свои апартаменты на втором этаже правого крыла Дворца. Все-таки, если князь острова решил оставить свою резиденцию здесь, он хотя бы должен знать, где будет ложиться спать, где работать, как ему куда пройти из своих помещений. Хотя бы путь на конюшню должен запомнить. Провожатым служил, естественно, управляющий Дворцом Вешняк. В сравнение с домами в Русе, дом в Коренице отличался большими застекленными окнами. В Русе окна обычно делали размерами меньше, и даже в княжеских теремах. А в крепостях и городках Бьярмии, где холода зимой всегда были более чувствительными, окна старались оставлять еще меньше. Там вообще-то даже стекло было в редкость. Завозить его из Русы было накладно, и потому окна на зиму закрывали рамами с натянутым на них бычьим пузырем. В холода бычий пузырь промерзал, практически, насквозь, покрывался даже изнутри инеем, и тепло почти не держал. Для сохранения тепла изнутри вставляли порой вторые рамы, но тогда в горницы почти не проникал свет, и все помещения в домах и теремах традиционно были полутемными. Даже с одинарной рамой. В Коренице рамы были только одинарные, большие, тем не менее, во Дворце было не холодно, хотя и не жарко, как в некоторых теремах в Русе и даже в Бьярмии, где печи зимой топили беспрестанно, днем и ночью. В новом Дворце печей в жилых княжеских помещениях вообще не было. Здесь топили камины. Конечно красивые, но дающие тепло только тому, кто поставит поближе скамейку, и сядет, вытянув к огню ноги. Но камин, не имеет сложной печной вытяжки, и потому все помещение прогревал очень слабо. Камины топили точно так же, как печи в Бьярмии – круглосуточно и беспрестанно. А толку от этого было мало. Но князь Войномир больше любил легкую прохладу, чем жарко натопленную горницу, и его вполне устраивала внутренняя температура помещений. Этот вопрос сильно интересовал управляющего Дворцом Вешняка.

– Меня устраивает то, что здесь сейчас. Пусть всегда будет так, – решил Войномир. – Какой этаж дворца самые теплый?

– Первый – самый холодный. Там сказывается близость промерзшей земли. А тепло всегда имеет обыкновение подниматься вверх. Топим на первом этаже, топим на втором и третьем. Тепло уходит на третий.

– Это хорошо, мои вои не замерзнут. Если на первом этаже им будет холодно, пусть переедут на третий этаж левого крыла.

– Третий этаж левого крыла занимает прислуга Дворца, – объяснил Вешняк. – Прикажешь, княже, переселить прислугу на первый этаж?

– А что, в прислуге дворца разве не мои люди? И разве о них я тоже не должен заботиться, как о себе? Никого никуда не переселять. В камин, я думаю, можно больше дров подбросить?

– Мы топим углем, княже.

– Ну, тогда подбросить больше угля.

– Можно. Я распоряжусь.

– Не надо. Просто пусть воям доставят уголь, а топить они будут сами на свой вкус.

– Дрова у нас тоже есть. Но только для твоих помещений. От дров пыли не так много.

– Хорошо. Я больше привык, чтобы дровами топили. А ты где предпочтешь расположиться, князь-воевода?

– Я человек неприхотливый, и привык не обращать внимания на такие мелочи жизни, как жара или холод. Если ты разрешишь, я пару дней поживу с тобой на одном этаже. А сразу после большого заседания боярской думы отправлюсь в обратный путь. Мне необходимо будет побывать на границе с данами, а потом отправиться в Хедебю, где сейчас находится Годослав.

– Вешняк, позаботься о комнате для князя-воеводы.

– Обязательно, княже… Мы сейчас сразу ее и посмотрим, – Вешняк вытащил из кармана связку ключей, нашел нужный, и открыл дверь. – Вторые ключи от всех комнат висят слева от косяка на стене. Вот второй ключ.

Управляющий снял ключ с крючка на стене, и передал Дражко. Тот взял не глядя. Равнодушный к удобствам, князь-воевода даже комнату как следует даже не осмотрел. Да и необходимости в этом, кажется, не было. Комната была небольшой, имела только кровать, заменяющую скамьи, стол и длинную лавку рядом.

– Ты, князь-воевода, уже дважды в этой комнате ночевал, – объяснил Вешняк.

– То-то я смотрю, рисунок на камине знакомый… – на помещения у Дражко память была плохая, поскольку удобства его мало волновали. Но рисунок плитки ему запомнился.

Ярко синяя плитка, украшающая и камин, и трубу, была покрыта бело-красно-зеленым растительным орнаментом[95], свойственным всем видам украшений Дворца.

– Спальня князя Войномира расположена через стену. Она чуть побольше. Рабочая горница с кабинетом[96] и столом по другую сторону коридора. Там же располагается и библиотека. Если князь любит книги, в его распоряжении их будет множество, причем, на разных языках.

– Князь Войномир с уважением относится к книгам, – сообщил Дражко. – Я вот книг не читаю, и потому в княжескую библиотеку никогда не заглядывал. Бывал только однажды в библиотеке князя Бравлина Второго в Старгороде. Помню, удивился тогда – сколько же времени убить требуется, чтобы все эти книги прочитать!

– Все книги читать и не требуется, – ответил молодой князь острова. – Нужно уметь искать книги, которые нужны для какого-то конкретного момента. Для этого требуется знать, какой писатель пишет на какую тему, и выбирать нужную книгу, подходящую вопросу, который необходимо разрешить. Я, чаще всего, читаю описания военных походов. Многие старые писатели, в основном из тех, что пишут на «мертвом»[97] языке, уделяли много внимания описанию своей тактики и стратегии. Даже прославленные римские императоры грешили этим, не гнушаясь книжного труда.

– Да, я сам видел на столе короля Карла Каролинга книгу о войне с галлами[98]. Так мне тогда объяснил королевский ученый аббат Алкуин[99]. А Карл не тот человек, который будет держать при себе предметы, которыми он не пользуется. Значит, читал этого императора, изучал, как воевали в древности.

– Это я тоже и читал, и изучал, – согласился князь Войномир. – В чем-то весьма полезная книга. Но таких книг много. Я с удовольствием посмотрю, чем богата местная библиотека.

Они прошли сначала в спальную светлицу Войномира, где князь распорядился принести в комнату мешок с его вещами, который везли вои охраны. Вещей у князя было мало, и все помещались в небольшой мешок. Там же, в мешке, под присмотром воев, перевозилась и небольшая княжеская казна, выделенная Войномиру князем бодричей на первое время. Пока Вешняк посылал человека за мешком, пока тот бегал, два князя вошли в рабочую горницу. Это была небольшая комната, одна стена которой была сплошь закрыта стеллажами с книгами. Вторая стена была прикрыта тем самым кабинетом, и завешана различным оружием, щитами и доспехами разных времен и народов. Камин располагался неподалеку от входа. Большое окно оказалось закрытым тяжелой портьерой из какой-то дорогой ткани. Перед окном стоял рабочий стол с резными фигурными ножками, и, спинкой к окну, большое удобное кресло, обитое красным бархатом. Кресло было выполнено в том же стиле, что и стол, и имело даже ножки той же формы. На столе стояли два строенных подсвечника со вставленными в них красными восковыми свечами – редкость для восточнославянского интерьера, где больше привыкли пользоваться лучинами. Но выглядело все это уютно и красиво.

– На свой вкус я приказал бы поставить себе сюда кровать из спальной светлицы или даже просто широкие лавки с перинами, и удовлетворился бы только одной этой горницей, – сказал Войномир. – Это больше соответствовало бы моему вкусу. Да и вместо кресла я поставил бы обычное седло. Оно удобнее и привычнее…

Вешняк от удивления расширил глаза, но ничего не сказал, поскольку в пожелании не прозвучало приказа. Сказал только князь-воевода Дражко. И сказал не грубо, не настаивая, не как говорит старший и более опытный совсем молодому, начинающему жизнь человеку, но спокойно, словно просто свое мнение высказал, а решать вопрос предоставляет самому Войномиру:

– Никак нельзя такого делать, княже. Это комната, где ты будешь встречаться с разными людьми, разговаривать… И далеко не всегда эти люди будут настроены в твою пользу. Ты должен привыкать к своему новому положению владетельного князя. А это требует ограничения собственных привычек. Ты же хотел беседовать уже сегодня?

После обеда князь Войномир приказал встретившим его боярам и волхву старцу Духославу задержаться, поскольку он желал с ними поочередно поговорить. Возражений князь не услышал. А сам он желал приступить к своей деятельности как можно быстрее.

– Да, ты княже, присаживайся рядом со столом. Я, если не возражаешь, в кресло сяду согласно твоим наставлениям, а ты, Вешняк, позови ко мне сначала волхва Духослава. А потом, следом за ним, гони сюда же бояр по старшинству.

– Я попрошу глашатного приступить к своим обязанностям. Он уже во дворце…

* * *

Войномир с Дражко ждали прихода Духослава, но первым пришел дворовый человек, посланный Вешняком, и принес походный мешок Войномира. Князь сразу разбирать весь мешок не стал, только вытащил из него большую шкатулку, сделанную из морских перламутровых раковин, и, не раскрывая, убрал его в ящик стола. Это как раз и было то, что сумел выделить на первое время сам нуждающийся в деньгах князь Годослав своему племяннику, понимая, что сразу получить на острове какие-то средства не получится, а правителю Руяна деньги могут понадобиться сразу же. Князь-воевода присутствовал при передаче денег, и, судя по тому, как Годослав переглянулся со своим соправителем, Войномир понял, что в шкатулке есть и средства князя-воеводы, который тоже горел желанием помочь по мере сил новому правителю острова. Наверное, отношение Дражко к Годославу в какой-то степени выливалось в отношение и к племяннику Годослава. Или же вообще Дражко был настолько ответственен за все княжество бодричей, что готов был жертвовать за него своим благосостоянием, как многократно рисковал за него же жизнью. Но рисковать жизнью могут многие. Среди славян было не принято бояться смерти, и уж если кто-то служил делу, то служить старался с честью. Но вот рисковать благосостоянием могли только редкие люди. О том говорил хотя бы образ бояр в любом княжестве, которое знал князь Войномир. Хоть в Русе, хоть в Славене, хоть в княжестве бодричей, которое он пока еще почти не знал. Везде бояре больше заботились о своей мошне. И здесь, на острове Руяне, все, скорее всего, должно было происходить точно так. И даже происходило, судя по рассказам князя-воеводы Дражко. И даже, возможно, с большими безобразиями, с несравненным самоуправством.

Князь-воевода даже не поинтересовался, что лежит в той шкатулке, которую Войномир вытащил из походного мешка. Это еще раз подтвердило, что Дражко знает ее содержимое. И, давая новое подтверждение, князь-воевода сразу предупредил:

– Ты, княже, будь готов к тому, что сейчас к тебе один за другим будут просители с визитами приходить. Одному одно нужно будет, другому другое. Никому пока ничего не давай и не обещай. Просто обещай подумать, и решить, когда лучше войдешь в общую обстановку на острове. А просить начнут уже сегодня. Бояре для того и приехали тебя встречать. Они же не в Коренице живут, хотя дома здесь тоже имеют. Будут или что-то выспрашивать, или выпрашивать деньги или земли, или просто доносить друг на друга. Ты конкретных решений сразу не принимай.

– Спасибо за добрый совет, княже. Я давно привык ничего важного не решать, пока не подумаю, – согласился Войномир. – Я только в бою полагаюсь не на раздумья, а просто на свое чутье, и тогда решаю сразу и быстро. Меня этому мой воевода Славер учил.

– Я спросить у тебя хотел. Славер – человек верный?

– Я думаю, он за меня готов голову положить. А я сам, соответственно, за него. Он мой воспитатель в ремесле военного. Я – его воспитанник. У меня было много учителей, которых мне покойная мама княгиня Вукослава, сестра Годослава, издалека выписывала. Но они все приходили и уходили, а Славер оставался. Его мне батюшка мой выбрал, князь Браниволк. И просто в память отца я не могу от Славера отказаться. А что он тебя заинтересовал? Надеюсь, ты ничего плохого про него сказать не хочешь?

– Даже наоборот. Он мне сразу приглянулся. У него глаза честные, и всегда открытые. Такие глаза много видят. Меня интересует, насколько он человек сообразительный?

– Я думаю, что сообразительный и даже предусмотрительный. И что такое военная хитрость – тоже знает. Сам князь словен Буривой хвастался, что не родился человек, который перехитрит его славенского воеводу Первонега. А вот Славер перехитрил, и взял Славен «изъездом». Да так ловко это сделал. А потом еще и самого раненого Первонега подобрал, и в своем доме на лечение определил. Польза на будущее для Русы. Славер – практичный воевода.

– Может быть, сможет он боярским советом руководить? Тебе там нужен верный человек. Который алчность боярских дьяков обуздает.

– Руководить боярским советом? Но ведь Славер даже не боярин…

– Все бояре когда-то не были боярами. Ты теперь – владетельный князь. И имеешь право давать звания и титула. Произведи своего воеводу в бургграфа[100]. Это в твоих полномочиях. На всякий случай я попрошу Годослава утвердить это назначение. Он не откажет. Главное, чтобы сам Славер не отказался. А то в наших полках много сообразительных командиров, но они не смогут справиться и с гражданской должностью. Мы с Годославом уже пробовали.

– Я предложу ему сразу, как только он появится. Скоро уже должен быть.

– И отведи ему под покои один из этажей левого крыла своего дворца. Чтобы он всегда был рядом. Если что-то не будет получаться, ты подправишь.

– А сейчас в совете есть глава?

– Конечно. Это боярин Берест. Тот самый, что нас с хлебом-солью встречал. Он человек не обидчивый. Просто ему за отстранение от должности, я думаю, надо будет дать откупную.

– Какую сумму?

– Не могу сказать. Но ты сам ориентируйся по своим возможностям. Можешь вообще подождать. Со временем дашь Бересту какую-нибудь должность. Или имение подаришь.

– А почему его следует отстранять?

– Боярин слишком ленивый и нерешительный, старается избегать всякого обострения. Вроде бы начинал наводить порядок, и бросал, когда это неприятностями грозило. Другие бояре своего лакомого куска упускать не хотели, готовы были драться. И Берест уступал… Здесь нужен такой человек, который и боярина повесть не побоится…

– Славер не побоится. Да и полк у него будет под рукой. Если кто захочет подраться за то, что привык считать своим, воевода от драки не откажется.

В дверь негромко постучали, хотя шагов в коридоре слышно не было.

– И добро… – согласился князь-воевода Дражко.

– Войдите, – позвал Войномир.

Дверь открылась, и неслышной своей плавной походкой, даже посохом не стуча, через высокий порог шагнул седоволосый волхв Духослав.

– Заходи, старец, заходи, присаживайся, – привстав со своего княжеского кресла, сказал Войномир.

У волхва-старца было приятное и абсолютно простенькое лицо, не говорящее ни о чем, и взгляд опущенный долу. Казалось, Духослав всегда смотрит в пол. Точно так же он смотрел и при встрече князей у ворот, точно так же смотрел в столовой во время обеда, когда никак не реагировал ни на чьи слова, хотя не слышать их не мог. Войномир вспомнил, как с, тогда еще княжичем, Гостомыслом приезжал к другому старцу, по имени Вандал, живущему на дороге от коренных земель словен и русов в Бьярмию. Тот старец показался тогда князю чересчур мудрым, и осознающим свою мудрость человеком. Но он, наверное, и был таким. По крайней мере, все, что Вандал тогда обещал Войномиру, уже если не полностью сбылось, то сбывается. И это, как молодому князю казалось, подтверждает мудрость. Но он видел в своей жизни слишком мало старцев, чтобы иметь конкретное представление о том, какими они должны быть. В душе жило только понимание того, что к старцам следует относиться с уважением, поскольку старцы всегда считаются самыми уважаемыми и значимыми из волхвов, и далеко не все старцы живут отшельно. Многие так вот, как Духослав, являются или настоятелями храмов, или просто служат при храмах, принимая паломников. Такие храмы обычно существуют неплохо, потому что к старцам приходят разные люди, часто люди не бедные, и приносят щедрые дары храму. Много приходит и бедных, которые приносят последние ценности, которые у них имеются. А у многих князей в разных землях старцы служат советниками или еще какие-то должности занимают.

Князь-воевода Дражко при входе волхва даже не встал. Он привык с волхвами общаться, и уважал среди них, как слышал Войномир, только одного – главу княжеских разведчиков Ставра, ребенком вывезенного из родных мест где-то на берегу Ильмень-моря, и воспитанного отшельным волхвом-бодричем Гореславом, известным в княжестве лекарем, в том числе, и лекарем всей княжеской семьи, и лекарем князя-воеводы Дражко.

Старец Духослав присел скромно на краешек скамейки по другую сторону стола от князя Войномира. Он выглядел не смущенным, но, видимо, просто от природы был слегка стеснительным человеком, хотя стеснительность обычно волхвам не свойственна.

– Звал ты, княже?

– Звал, Духослав, звал…

– Лучше бы ты меня в храме посетил, там бы и поговорили.

– В храм я к тебе обязательно зайду, но это будет позже. Пока просто познакомиться хотел, и спросить твое мнение.

– Спрашивай… – старец-волхв внезапно широко раскрыл глаза, и посмотрел прямо на князя Войномира. И только тогда князь увидел, что глаза волхва какие-то необычные. Смотришь в них, и словно до середины внутрь головы заглядываешь – такая была глубина этих глаз.

– Я хотел спросить тебя о том, как ты видишь настоящее состояние острова. Что или кто мешает ему развиваться, что следует сделать, чтобы остров развивался, и людям здесь жилось лучше. Как человек новый, я не могу сразу определить, что здесь хорошо, а что здесь плохо. И потому мне следует спрашивать мнение людей уважаемых, что здесь проживают.

Волхв молчал настолько долго, насколько это позволяли приличия. Сначала он, видимо, обдумывал сам вопрос, потом подыскивал слова для ответа. И потому князь Войномир не торопил старца. Наконец, тот заговорил. И даже Дражко, привычно развалившись на скамье, и прислонившись спиной к стене, сел прямее, стараясь не пропустить ни слова. И даже слегка наклонился, желая приблизиться к говорившему:

– Что можно на такие прямые и важные вопросы ответить? Здесь следует учитывать, что у каждого собственная правда. Так всегда в жизни устраивается, что хорошо одному, то может оказаться плохим для другого. Если бы мир был устроен иначе, в мире не было бы ни войн, ни разбойников, не было бы ни рабов, ни хозяев. Люди жили бы своим трудом, и в поте лица добывали бы себе хлеб на пропитание. И делились бы с тем, у кого хлеб не уродился, невзирая на национальность.

– И князья были бы не нужны, – заметил Дражко.

– Да, тогда князья, наверное, были бы и не нужны. Или нужны были бы совсем для другого. Но необходимым было бы общее понимание собственной ответственности, пришедшее к каждому, – волхв говорил крамолу, и сам это прекрасно понимал. Причем, крамолу говорил тем, кто сами были князьями. Но он знал, как поправиться. Должно быть, многократно обдумывал все это. – К сожалению, я говорю о невозможном. В современно нам мире такого общества не существует нигде. И никогда, наверное, не будет существовать. И я не могу даже посоветовать тебе, княже, стремиться к созданию такого общества, потому что алчные соседи постараются воспользоваться твоим положением. И от этого будет хуже всем нам.

– А если говорить по существу, волхв… – сказал князь-воевода. – Что тебе сейчас в жизни Руяна не нравится, что бы ты хотел видеть?

– По существу… Я хотел бы видеть то, чего невозможно достичь без помощи войн, а войн я видеть не хочу, хотя все вокруг меня только и делают, что грабят и убивают себе подобных. Я не хотел бы, чтобы наш Руян считали островом викингов, но остров этим живет. Здесь опять сталкиваются понятия, о которых я говорил. Человек в состоянии добыть что-то хорошее для себя и своего окружения только за счет того, что сделает плохо другому. Но это только эпизод существования. Потом все должно измениться. И изменится.

– Ладно. Предположим, остров существует без викингов, – продолжил разговор князь Войномир. – За счет чего тогда он сможет жить?

– За счет торговли. Не грабить торговые суда, а приглашать их к себе для торговли. И даже защищать от других викингов. И от своих, и от чужих.

– В этом есть правда, – согласился Войномир. – Об этом мне и князь Годослав говорил, да и ты кажется, тоже, князь-воевода…

– Да. Только как этого добиться? Впрочем, при старании можно всего добиться…

– Я попробую. Но здесь опять же произойдет столкновение разных интересов, о чем нас Духослав и предупреждает. Большая часть населения острова живет тем, что грабит проходящие суда. И, призывая к себе купцов, мы вынуждены будем лишать заработка своих викингов.

– Это все так, – согласился Дражко. И здесь необходимо выбирать между плохим и очень плохим. Но у нас уже пошел разговор не с уважаемым волхвом. Между собой мы всегда сможем обсудить эти вопросы. А что еще посоветуешь нам, Духослав?

– Я могу посоветовать только поберечь Руян от угрозы извне. Угроза собирается, я вижу это. Боги дали мне внутреннее зрение, и оно иногда что-то доносит до меня. И я вижу…

– Да, нам известно, что даны готовят большой флот, – вздохнул князь-воевода.

– Это привычная угроза. Но идет и еще угроза другая, с материка. Она пока только в замыслах является. Но скоро замыслы приобретут силу, и тогда положение станет сложным.

– О чем ты? – не понял Дражко.

– Я знаю, что лютичи мечтают присоединить Руян к своему княжеству. А они противники серьезные. И старые враги…

– Лютичи? – князь-воевода впервые услышал об этой дополнительной угрозе. Обычно столкновения с ближайшими соседями с полуденной стороны происходили за земли, что лежат на границе с саксами, которые тоже на них зарятся. Дражко мысленно представил себе расположение Руяна. Здесь, по берегу моря, проходят узкой полосой земли бодричей. Эта узкая полоса и соединяет княжество Годослава с Руяном. Когда-то полоса была широкой. И в нее входило несколько городов и даже крепость. Но после проигранной отцом Годослава войны и города и крепость перешли к лютичам. И полоса земли оказалась тонкой, узкой, но князь тогда настоял, чтобы она осталась за бодричами, иначе у княжества не стало бы выхода на Руян. В принципе, новая война с лютичами была князю-воеводе не страшна. Он много раз воевал с ними, и хорошо знал этого неуступчивого противника, равного бодричам по силам. И беспокойство вызывало только то, что лютичи могут начать свою войну одновременно с данами. Оказаться между двух противников бодричам было не слишком удобно. В этом случае рассчитывать можно было только на помощь короля франков Карла, который сам давно готовится лютичей уничтожить. Но лютичи зарятся на далекие от франков интересы бодричей. Зарятся на остров Руян, понимая всю выгоду, которую остров может дать их княжеству. Заинтересует ли франков такая война? Ответить на этот вопрос князь-воевода Дражко не мог, и даже не брался. У Карла Каролинга все действия всегда бывают починены собственным большим интересам. Глобальным интересам. Он даже зимний поход против вагров предпринял только для того, чтобы свои интересы, свои планы осуществить – уничтожить аварский каганат, и выйти своим королевством к границам Византии.

– Что ты еще знаешь о лютичах? – спросил Дражко сурово.

Волхв, как всегда, долго думал, прежде, чем ответить. Но ответить ему так и не позволили. После короткого стука в дверь и приглашения князя Войномира в горницу вошел молодой глашатный[101] с длинным посохом, которого князю уже представляли сразу после приезда во Дворец, но имя которого Войномир не запомнил. Глашатный стукнул посохом в пол, и низким басом произнес:

– Воевода Славер к князю Войномиру!

После чего, слегка помявшись, уже совершено простым голосом добавил:

– И еще волхв Ставр требует, чтобы его немедленно пропустили к князю-воеводе Дражко.

– Пропустите… – приказал князь-воевода.

– Зовите Славера… – потребовал князь Войномир, который давно уже слышал шаги в коридоре, и сразу определил, что это идет вой. Простые люди такой твердой поступи обычно не имели. Значит, Славер поторопился, и сумел догнать своего князя раньше, чем тот ожидал. Наверное, гнал коней, не жалея. А Славер всегда бережно к своему коню относился. Значит, были какие-то срочные вести, которые требовалось доставить как можно скорее. Впрочем, новости могли прийти и с волхвом Ставром. Если они с воеводой пришли к князю одновременно…

Глава тринадцатая

Славер и Ставр переступили порог одновременно. И хотя оба отличались широкими плечами, все же умудрились друг другу не помешать, и не застрять в дверном проеме – дверь тоже была достаточно широкой. Войдя, они посмотрели друг на друга, потом на князей.

– Кто первым говорить будет? Докладывайте, что хотели! Только не сразу вдвоем.

– Говори ты, Славер, – высокий волхв подтолкнул, как копьем уколол, воеводу локтем.

– Мы вместе приехали, – сообщил Славер. – Меня Ставр застал еще в Штржелово. Он очень спешил, и на дорогу выехал одновременно со мной. Сначала он из-за красных щитов принял нас за лютичей, спросил кого-то, ему объяснили, кто мы такие. Тогда он подъехал, так и познакомились.

– Так и познакомились, – подтвердил Ставр. Он, как обычно, говорил негромко, но как-то так, что все его слышали. – Я очень спешил, чтобы предупредить князя-воеводу и князя острова, что в пути их могут ждать неприятности в виде большой засады, но воевода мне сказал, что вы засады удачно избежали, и тогда я не стал его обгонять. Тем более, Славер сам спешил… Говори дальше… Рассказывай, что спешил…

– Спешил сказать, что боярин Колльбьерн расспрашивал в порту о тех людях, что только-только уплыли на драккарах, очень обеспокоился, когда ему сказали, что на щитах несли тело женщины, отправил человека с лошадью на постоялый двор с приказом отослать его вещи к нему домой в Ругард, а сам нанял маленькую лодью, и поплыл вдогонку за драккарами. Я оставил десяток воев, чтобы дождались возвращения той лодьи, и узнали, куда она плавала. А сам поспешил с докладом догонять общую колонну. Нас на дороге встретил стрелец Квашня с приказом свернуть в Кореницу. И вот – я здесь. Осталось дождаться возвращения моих наблюдателей из порта, тогда, может быть, какая-то ясность появится. Тем не менее, я разговаривал раньше с этим боярином Колльбьерном, он говорил, что приехал в Штржелово встретить князя Войномира и князя-воеводу Дражко. Но уплыл, не узнав даже, что князья не стали заезжать в Штржелово. Он бы просто не успел этого узнать.

– Духослав, – спросил Войномир. – Ты знаком с боярином Колльбьерном?

– Конечно, – тихо ответил волхв. – Он же, как и я, член боярской думы.

– Что можешь о нем сказать? – Дражко поинтересовался достаточно грозно. Настолько грозно, что другой человек мог испугаться, и наговорить про свейского боярина много разных нелицеприятных вещей. Тем более, повод к этому был очевидный, боярин был свеем, а свеев на острове недолюбливали. Однако, волхв Духослав оказался человеком не из пугливых:

– Я считаю его хорошим и честным человеком. Немного торопливым и даже суетливым по характеру, что совсем не вяжется с привычным образом невозмутимых свеев, каких мы привыкли видеть, тем не менее, он таков. Он даже порывист, как юноша, несмотря на свой уже немолодой возраст. Я не думаю, что он способен на предательство. Если Колльбьерну что-то не понравится, он в лицо скажет всякому, невзирая на чин. Такой он по натуре. И мне лично такая натура приятна. Нет, ничего плохого про него не скажу.

– А что ты не спросишь нас о засаде? – вдруг сообразил Войномир, что Славер и Ставр говорили о засаде, о которой Духослав знать был не должен, тем не менее, он никак не проявил своего человеческого любопытства.

– Туман ушел только перед вашим приездом. Туман много чего рассказал мне. Я уже знал про засаду, когда вы в ворота въезжали. Туман более говорливый, чем вода…

– Он правду говорит, – согласился волхв Ставр. – Редко кому дано услышать и понять слова тумана. Но если человек это умеет, он знает много подробностей. Туман, в самом деле, очень говорлив…

– А что еще тебе рассказал туман? – напрямую спросил Войномир.

– Много чего. Я не знаю, что тебя интересует. Понимаю, что мало тебя волнует, какую рыбу ел в обед король Готфрид Датский. А туман и это говорит. А что интересует… Спрашивай…

– Например, где сейчас находится Ведана? – прежним тоном допроса спросил Дражко.

– Где находится Ведана, волхв? – спросил у коллеги Ставр.

– Ведана сейчас на своей лодье в порту Арконы. Готовится поднять свой большой парус. Впрочем, это было четыре часа назад, когда клочья тумана еще летали в воздухе. Сейчас она, я думаю, уже в море, уже если не возвращается в Аркону. По времени судя, она может уже и возвращаться…

– Она жива? – спросил князь Войномир.

– А что ей сделается. Она отправилась в погоню за небольшой купеческой лодкой, что проплывала вдалеке мимо Руяна. В Арконе есть высокая наблюдательная башня, где всегда сидят зоркие стражи, и следят за тем, что происходит в море. Ни одно судно не пропустят. Это как раз то, о чем мы говорили недавно. Я думаю, лодка эта будет ограблена, и купцы не попадут ни в Сконе, куда они отправились за зерном, ни дальше, в устье Невы, куда они взялись доставить своих нанимателей. Что им делать в Сконе без денег. И наниматели денег должны лишиться, значит, и их не повезут. Ведана заберет их деньги. Если так дальше пойдет, княже, все в мире забудут, что когда-то на месте Арконы стоял древний город Винета, некогда большой, великий, и славящийся своим гостеприимством[102].

– Об этом уже давно все забыли. Купцы вообще перестали плавать на Руян, – сердито сказал князь-воевода Дражко. – И твое дело, княже Войномир, зазвать их сюда, и обеспечить безопасность. А твое дело, Духослав, помочь князю острова. Хотя я не совсем, честно скажу, верю в искренность твоих слов и твоих сожалений.

– Почему, княже? Разве я кого-то обманул?

– Твой храм кормится от милости тех, кто грабит проходящие суда…

– Не только, не только… – торопливо возразил волхв. – Яровит, как ты, княже, сам знаешь, еще и бог плодородия, бог весеннего обновления жизни. Нас во многом кормят землепашцы. А мы их благословляем на труд и на сбор урожая. Я никогда не отправлял лодки на грабеж. И не снаряжал ни одного драккара в набег.

– Но викинги перед походами приходят к тебе за благословением, как мне докладывали.

– Я даю благословение только тогда, когда они идут в дальний поход, но никогда не позволю им нападать на проходящие суда. И не требую с них десятую долю после похода. Правда, иногда, случается, они сами что-то приносят. Я не отказываюсь, конечно, потому что храм тоже содержать не дешево. Но сам никогда не прошу.

– Но у тебя есть знакомые кормчие, на которых ты можешь положиться? – продолжал свои разговоры князь-воевода. – Про которых ты можешь сказать так же, как говорил про боярина Колльбьерна…

– Есть. И немало.

– Вот таких побольше подбери, и представь князю Войномиру. Они ему сгодятся. Кстати, волхв, ты же член боярской думы?

– Да. Уже больше двадцати лет. Еще прошлый князь меня назначил к себе в совет вместе с главными жрецами других храмов. С тех пор я всегда там заседаю.

– Тогда познакомься с новым главой совета. Им теперь станет бургграф Славен. Одновременно князь Войномир назначил его и воеводой острова.

– А боярин Берест? – растерянно, тихо, и почти невнятно спросил старый волхв.

– Князь Войномир подумает, чем его занять, – Дражко был категоричен. – Да и не молод он уже. Энергии былой нет. А князь Войномир сам молодой, и любит, чтобы вокруг него все постоянно двигалось, изменялось. Естественно, в лучшую сторону. За эти качества и за удачливость полководца князь Годослав и послал к вам своего племянника. А уж обуздать непослушных князь Войномир сумеет. Годослав разрешил ему вешать, кого найдет нужным, даже бояр и волхвов. Только посоветовал для бояр деревья искать с крепкими сучьями, помня, что большинство бояр гордятся своими животами. Годослав уважает ваш закон – если виселица или сук сломаются, висельника положено помиловать, и отправить в темницу. Объясни тем, кто этого не понимает, что своей тяжелой рукой князь Войномир будет жестко карать за невыполнение своих указов. И сам будь готов к тому, что вот-вот Войномир соберет боярский совет. Я думаю, много времени ему не надо, чтобы присмотреться к людям, а потом уже можно будет и по острову проехать, и посмотреть, где и как обстоят дела в действительности, – Дражко посмотрел на молодого князя острова.

Войномир согласно наклонил голову. Но сразу же поднял ее, и обратился к волхву:

– Я надеюсь, Духослав, что ты поможешь мне сделать все города Руяна такими, каким был Винета. И что они будут иметь точно такую же славу гостеприимной гавани. А сейчас иди. Я тебя больше не задерживаю.

Волхв встал, и снова опустил глаза в пол, согнул плечи, и стал похож на себя прежнего, на невзрачного старого человека, который и на ногах-то держится только потому, что посох не позволяет ему упасть…

* * *

Князь-воевода Дражко понимал, как оказалось, князя Войномира очень хорошо. И потому сразу догадался, почему правитель острова отправил из своей горницы волхва Яровита. Требовалось расспросить волхва Ставра, командира разведчиков князя Годослава, который не появляется без каких-то вестей. Про одну весть Ставр уже сам сказал – он хотел предупредить о засаде на пути Дражко и Войномира. Но тогда он, возможно, должен знать и то, кто засаду устроил, и кто пострадал в ней. Плохо зная, что представляет собой волхв Духослав, начинать при нем разговор со Ставром было рискованно. Ставр мог сообщить что-то такое, что пока требовалось держать в секрете. Причем, в секрете даже от волхва, который очень хочет показать себя союзником нового правителя, хотя, в действительности, еще не факт, что он таким непременно будет. Обыкновенная человеческая сметливость могла подсказать волхву храма Яровита, как себя следует вести с молодым князем, и что следует говорить. Цели, который Войномир должен здесь преследовать, естественны и понятны. И потому подстроиться под эти цели умному человеку не так уж и сложно. Все это Дражко сразу понял, и мысленно одобрил поведение Войномира.

А сам тут же спросил Ставра:

– Выкладывай все, с чем пришел…

Ставр был человеком не менее проницательным, чем Дражко, если не более, к чему его обязывала должность главы княжеских разведчиков. И потому тоже все понял сразу. И не поторопился выложить сведения в присутствие волхва Духослава, хотя давно был с ним самим хорошо знаком, и вообще на Руяне чувствовал себя, можно сказать, как дома, поскольку служба заставляла его часто навещать остров. Но Ставр, как всегда, не торопился делать какие-то выводы, сначала для себя осмысливая то, что следует сообщить, хотя по дороге, наверное, многократно пытался все проанализировать. Похоже, не получилось, и потому тянул с ответом. Но что-то сказать все же следовало, хотя бы из уважения к князю-воеводе, который требовал вестей. И волхв-разведчик начал говорить, сам, видимо, о другом думая:

– Начну я с приятной новости. Наверное, она придется по душе и тебе, князь-воевода, и князю Годославу. Даны не планируют сухопутную операцию против нашего княжества. По крайней мере, в тех местах, где атаковали нас всегда, на коренной земле бодричей. Рарог пока в полной безопасности.

– Откуда такая уверенность? – Дражко пожелал уточнения.

– Мои разведчики перешли границу, и выставили посты на территории Дании. И узнали, что герцог Трафальбрасс гоняет с места на место три набольших конных полка, чтобы они появлялись то там, то там, но границу не переходили. Озабочен только тем, чтобы его полки были заметны с нашей территории. Причем, старается, чтобы его замечали не военные люди, а простые, которые многого просто не знают, и для них любой полк – это армия вторжения. К границе подходит вплотную именно с этой целью. Три полка… Это всего, как мне донесли, чуть больше девятисот человек, с которыми он, понятно, не рискнет вторгнуться на нашу землю, поскольку весьма даже любит собственную шкуру, и не любит, когда его встречают нашими длинными стрелами. Понимает, если рискнет, то его быстро остановит воевода Полкан. Полкан отслеживает все передвижения данов, и готов за несколько часов перебросить свои силы туда, где Сигурд[103] остановится. Но сам герцог, как говорит нам практика, никогда не нападает, если не имеет значительного преимущества в силе. Его разведка, наверняка, тоже на нашей стороне ползает по кустам. Двух разведчиков даже поймали, и одного из них повесили…

– Почему только одного? – переспросил Дражко.

Вопрос был порожден не кровожадностью, а только заботой о безопасности княжества.

– Второй был несмышленым мальчишкой. Его только отвели на конюшню, и так разрисовали ему кнутами задницу, что год сидеть не сможет. И прогнали. Больше на нашу сторону забираться не захочет. Во второй раз, если попадется, обещали повесить.

– Это правильно, – согласился Дражко. – Мальчишку вешать было нельзя. Тем мы от данов и отличаемся, что с детьми не воюем. В прошлую войну, больше трех лет назад, прежде, чем мы разбили данов, они сожгли несколько деревень, и повесили несколько семей смердов, что не успели бежать. Причем вешали даже малолетних детей. Мы не можем уподобить себя им. Но меня другой вопрос волнует – где тогда армии, что собирал конунг Готфрид[104]? Он же, как ты сам докладывал, собирал большую армию, и даже нашел деньги для намемников-норвегов. Я помню, ты сам, Ставр, докладывал, что норвеги приплыли на одиннадцати драккарах. Это больше трех сотен воев. А три сотни норвегов – это уже немалая сила, поскольку вои они отменные. Кажется, и подвластных ему свеев данский конунг обязал выставить войско[105]. Свеев обычно бывает больше голодных, чем норвегов. Они больше стремятся в наемники. А Готфрид обычно хорошо платит.

– А вот это – местонахождение армии – и остается для всех тайной, – пожал волхв широченными костлявыми плечами, торчащими из под ткани его длинной, до пят, рубахи из простой поскони[106]. – Сначала войско стояло в Обенро[107]. Собиралось там. В Обенро удобная бухта, туда приплывали драккары с норвегами и со свеями. Но мои разведчики и туда дошли. Свейские и норвегские драккары стоят там, вытащенные на берег. Одиннадцать норвегских, и семнадцать свейских. Нет там войска. А местные жители говорят, что не знают, куда Готфрид всех отправил. Ходили разговоры, что собирается он в поход на бодричей. Может, туда пошел, может, еще куда-то. Никто точно не знает…

– А ты что-то говорил о приятной новости… – укорил Дражко волхва. – Самое неприятное на войне – это когда не знаешь, где находится противник.

– Противника нашел сам князь Годослав, – объяснил Ставр. – Годослав стоит с дружиной в земле вагров, переданной ему в управление королем франков Карлом Каролингом вместе с соседней сакской эдилингией[108] Нордальбингией. Годослав помнит, что какое-то время Нордальбингия входила в состав Дании, но потом отделилась. Для Готфрида Вагрия и Нордальбингия – последние выходы в материковую Европу, поскольку через наши земли им выход уже закрыт прочно. И даны мечтают оставить тот выход за собой. Я, помнится, предупреждал Годослава, что король Карл Каролинг подарил вместе с землями ему большую и продолжительную войну. Но отказаться от королевского подарка было невозможно. И вот война на подходе. Мои разведчики ходили в землю нордальбингов, и там поймали по одному пятерых разведчиков Готфрида. Допросили. Потом повесили. Судя по всему, даны нацеливаются на Хедебю[109]. Правда, Карл прислал в помощь Годославу большой полк под командованием графа Оливье. Думается, совместными усилиями с франками наш князь сумеет отбить скандинавов, и отучит их зариться на чужие земли. Мои разведчики там, на месте, докладывают все напрямую Годославу, а меня через гонцов только ставят в известность. Это, княже и есть единственная хорошая весть. У меня остались только плохие. Но плохие тоже нужно выслушивать, чтобы положение не стало еще хуже.

– Мы готовы выслушать и плохие, и попытаемся превратить их в хорошие, – задумчиво произнес князь Войномир. – Я думаю, плохие касаются засады на нас с князем-воеводой…

– Да, конечно, мы слушаем, – поддержал Войномира князь-воевода.

– Сразу скажу, что не имею информации о том, кто покушался на вас. Но я обещаю узнать это обязательно. Могу пока сообщить только одно. Предательство идет от князя Додона. Он сам сейчас находится в ставке Карла Каролинга. И оттуда написал два письма. Первое – кому-то из хорошо знакомых ему бояр или жрецов Руяна, предупреждая их, что Годослав дал приказ прекратить самыми суровыми методами все грабительство казны, и виновных показал беспощадно вешать. Второе письмо ушло к лютичам. По моим данным, Додон давно знает о планах лютичей по захвату Руяна и присоединения к своему княжеству. И предупреждает их, что Годослав послал на остров своего племянника, знаменитого полководца варягов-русов, и, если лютичи желают нападать на Руян, они должны сделать это как можно быстрее, пока князь Войномир не установил на острове свой порядок, пока не подготовил армию. Для начала князь Додон рекомендует захватить Штржелово, и, таким образом, отрезать Руян от материка. От земли лютичей до Штржелово расстояние – меньше дневного перехода лошади…

– За такие письма предателя следует вешать! – потемнев глазами, сказал князь Войномир.

– Князей не вешают, – мягко возразил Дражко. – Обычно им отрубают голову. Вот я и отрублю голову князю Додону. Своей рукой…

– У меня тоже рука чешется, княже… – чуть-чуть посмеиваясь, видимо, представляя себе князя Додона под занесенным мечом, сказал Войномир. – Его действия направлены против меня. Значит, он от меня и должен пострадать. Сначала я отрублю ему одну руку, потом вторую, чтобы больше никогда, даже после смерти, не смог писать такие письма. А после этого и головой займусь. Помнится, у него не слишком сильная шея… Он мне внешне желтого цыпленка напоминает. Щелкнешь пальцем, голова отлетит.

– Он предал все княжество, – не согласился Дражко. – А я за княжество в ответе вместе с князем Годославом…

– К сожалению, я о письмах узнал поздно, – продолжил волхв, прекращая несерьезный с его точки зрения спор князей. – Иначе смог бы перехватить гонцов, и Годослав мог бы с чистой совестью передать князя Додона в руки хозарина Ерохи. Ероха хороший кат, опытный, умеет заставить человека говорить даже то, чего он не знает. Но мне доложили только о содержании писем, да и то не полностью. Причем, только через третьи уста. А это обычно бывает с большими искажениями. Тем не менее, стоит держать это в голове. А засада на вашем пути, как я думаю, это результат письма Додона местным боярам. Впрочем, у меня есть данные, что три сотни стрельцов из Венедина[110] внезапно куда-то пропали. Стояли там постоем, а потом их не обнаружили. Еще вечером, говорят, на месте были, а утром просто исчезли, и все. Лютичи своими стрельцами весьма гордятся. И есть, говоря по правде, чем гордиться. Хорошие вои. И без приказа свыше они с места не двинутся. Значит, поступил приказ. Знать бы только, чем этот приказ вызван, и куда эти три сотни отправились. Но Славер мне сообщил, что в засаде было не менее трех сотен стрельцов.

– Мне так мой князь сказал… – подтвердил воевода Славер, и посмотрел на Войномира с легким поклоном.

– Да, в засаде было около трехсот стрельцов, и, кроме них, немало воев и пеших, и конных, причем многие носили рогатые шлемы, – начал вслух вспоминать князь-воевода Дражко, – а были и такие, что вообще не знали славянского языка. Но это были не стрельцы, а простые вои. Я пытался говорить с одним. И по глазам видел, что он меня не понимает.

– Я вполне допускаю, – сделал вывод волхв Ставр, – что это были жители Руяна. Здесь много различных национальностей. В том числе, и тех, кто носит рогатые шлемы. Многие из них пока еще не знают славянского языка. Если недавно прибыли, и живут у родственников, то им наш язык и учить негде. Только, княже, человек, которому ты задавал вопросы, мог и знать наш язык, только он от боли ничего не слышал. А, если и слышал, то не мог подумать, не мог ответить. Это часто случается…

– Да, я знаю, – согласился Дражко. – К сожалению, славянская стрела способна пробить насквозь сразу двоих воев, и ранить третьего. Это только тот редкий случай, когда раненого можно допрашивать. Во всех остальных случаях, если Семаргл уже заглянул человеку в глаза, человек не желает общаться с миром живых.

– И потому я пока не делаю никаких выводов, – объяснил Ставр. – Нельзя обижать тех, кто непричастен. Это и виновника спугнет, и хорошего человека обидит. Нужно собрать как можно больше фактов. У меня на Руяне много верных людей. Я через своего посыльного уже передал приказ собирать сведения по всему острову. Княже… – волхв обратился к Войномиру. – Разреши страже пропускать ко мне людей, которые будет меня спрашивать, в любое время дня и ночи.

– Я распоряжусь, – пообещал князь. И распоряжусь, чтобы тебе выделили комнату на одном этаже со мной и с князем-воеводой.

– Мне будет удобнее на первом этаже. Думаю, с наступлением темноты приходить ко мне будут часто. И кому-то даже придется ждать, пока я поговорю с другим. Нужно еще выделить комнату для ожидания. Эти люди действуют всегда поодиночке, и не любят бывать раскрытыми. И потому они не захотят видеть даже своих единомышленников.

– А что это будут за люди? – поинтересовался Дражко.

– Разные, от нищих до кормчих, от мелочных купцов до бояр. Потому они и не пожелают, чтобы их видели другие. Кто будет иметь возможность переодеться или как-то иначе сменить запоминающуюся внешность, тот это сделает.

– Я распоряжусь, – пообещал Войномир…

* * *

Зимний день всегда завершается рано, а в полуночных широтах это заметно особенно явственно. Обычно, даже в, сравнительно с Кореницей, небольшой Русе в окнах всегда горит свет. И, когда зимой, бывает, подъезжаешь к городу, издали, когда самого города еще не видно, заметно в белесом от снежных облаков небе столбы дыма из печных труб, и повисший над городом свет из окон, за которыми во множестве горят лучины. Да и летом в более позднее время свет этот в небе заметен, хотя и не так явственно. Только летом столбы дыма поднимаются не от труб, выходящих из дома, а из труб летних кухонок, которые русы привыкли строить во дворах. Иначе ночью в доме будет невыносимая жара, чего многие не любят. Лучины же летом, когда день длинный, жечь запрещалось с пятого дня Белояра[111] по двадцать девятое Кресеня[112]. Считалось, что в длинный день ни к чему подвергать деревянный город лишней опасности пожара.

Князь Войномир посмотрел в окно. Здесь, в Коренице, домов было великое множество, и все дома, преимущественно, были большими, в три этажа, с большими же окнами. Но эти окна были темнее, чем стены. Света внутри не было. Не жгли ни лучины, ни свечи.

– А кто вообще в этом городе дома строил? – поинтересовался Войномир. – И зачем, если здесь не живут?

– И бояре, и купцы, и богатые кормчие, которые по несколько лодок имеют. Подожди пару дней. Дай им только спохватиться. Если ты здесь обосновался, скоро весь город будет заселен. Все сюда двинут, к князю поближе. И из Руйгарда, и из Ральсвика, и из Арконы, и даже из Штржелово сюда переселятся. Больше всего волхв Вандал будет страдать. Он любит, чтобы все вокруг него вертелись. А они убегут… Вандал и сам бы убежал, да у него храм там. Не бросишь его. Но волхвы его, я думаю, могут и сюда перебраться. Духослав их под свое крыло примет… Когда прежний князь, когда он здесь был, приезжал на седмицу сюда из Арконы, город был полон людей, не протолкнешься, бывает, на торжище…

– А что постоянно здесь не живут? – все же не понимал Войномир. – Дома просторные…

– Весь остров морем кормится. Дела у всех с морем связаны. А здесь до моря три часа пути. Потому все ближе к своим бухтам сидят. Наших бояр не каждая лошадь выдержит. Да и сами они жирок растрясать не любят. Даже в возке… Их больше в носилках таскают. А в носилках до моря – это пять часов дороги. Дальний путь для них. А если дело следует срочно решить! Вот и не часто ездят. Но теперь-то приедут…

В дверь постучали. Войномир уже научился по стуку различать, когда приходит молодой долговязый глашатный Драган, когда управляющий Дворцом Вешняк. В этот раз пришел глашатный. И князь позвал:

– Заходи, чай не заперто…

Вообще-то без стука в дверь глашатный заходит только в большой зал или в столовую, когда требуется торжественно представить кого-то прибывшего. В малых горницах всегда полагается перед входом стучать, поскольку хозяин может быть занят чем-то важным, что не предназначено для чужих глаз и ушей. Да в малых горницах обычно и представления не производится. Это делается только тогда, когда люди, пришедшие на прием, бывают князю не знакомы или он просто никого в этот момент не ждет. Или же глашатный не знает, примет князь человека или откажется от разговора.

В малой горнице глашатный Драган даже посохом своим в пол стучать не стал. Просто сказал низким басом, неестественно напрягая при этом горло:

– Глава боярского совета боярин Берест!

Боярин, несмотря на свой объемный живот, войдя, почтительно поклонился, коснувшись рукой пола, отчего его круглая, отороченная редким черным соболем шапка чуть не упала с головы. Но боярам-советникам боярской думы разрешалось не снимать в присутствии князя шапку, как и воям разрешалось не снимать шлемы.

– Присаживайся, боярин. Мы тут задержались с собеседованием, потому с другими боярами пока близко знакомиться не будем. Только с тобой и поговорим, поскольку ты лицо важное и всеми уважаемое.

– Был… – сказал боярин, и все поняли, что волхв Духослав уже разнес весть о смене власти в боярской думе.

– У Духослава болтливый язык, – сделал вывод князь Войномир. – Он всегда такой? При нем нельзя говорить о серьезных вещах?

– Нет. Он не болтливый человек. И он не всем сообщил. Только мне. Мы с Духославом давние приятели. Приятеля всегда предупредить следует. Я так понимаю. Чтобы потом не ударило в голову сообщение.

– А там, внизу – не ударило? – спросил волхв Ставр, хорошо знающий и Духослава, и Береста. – Какая разница, где ударит…

Ставр с воеводой Славером сидели в уголке под книжными стеллажами.

Берест посмотрел на волхва-разведчика хмуро.

– И там ударило. Даже в голову боль вступила. И дар речи на время пропал. Но там мне и говорить было не с кем, а здесь, когда князь спрашивать будет, дар речи нужен.

– И что ты скажешь на назначение воеводы Славера бургграфом?

– Я не знаком с воеводой, и ничего не могу сказать. Могу сказать только за себя, что я сожалею, все-таки столько лет верой и правдой служил, а теперь оказался не нужен. Конечно, мне обидно. Но я, княже, со своей обидой справлюсь. Удалюсь, с твоего разрешения, в свое загородное имение, буду урожай зерна собирать, телят и свиней выращивать. Там заботами по хозяйству свою обиду и утешу. Возражать я не могу, не дано мне права на возражение. Я смиряюсь…

– Тебе, боярин, сколько годков-то уже? – спросил князь-воевода.

– Мама моя говорит, что через месяц будет семь десятков лет, как она меня родила…

– Нечто мать еще жива?

– Жива еще, слава Макоши[113]…

– Сколько же ей годков?

– Два десятка было, когда я на свет появился. Стало быть, будет девять десятков. Но ничего, пока здорова, верхом много скачет…

– Ладно, передай от нас от всех пожелание здоровья своей матери, но в загородное имение пока не спеши. Твой опыт нам и здесь понадобится. А назначение бургграфа Славера я тебе сейчас объясню. Ты сам, Берест, хорошо знаешь, что порядка на Руяне нет. Кто что хочет, тот то и делает. Каждый сам себя властью считает. Есть такое?

– Есть такое… – со вздохом согласился Берест.

– Исправлять это требуется. Причем, очень жестко исправлять. Железной рукой, которой у тебя нет. А у Славера есть. Ты здесь давно…

– Я здесь родился.

– Тем более. У тебя кругом родня и друзья. Будешь ты их вешать, если они виноваты?

– Да как можно, друзей-то…

– Вот. А Славер будет. И ты будешь ему помощником в делах думы. Будешь подсказывать, кто с нами, кто против нас, кто сам за себя. На кого положиться можно, кто предаст. С кем лучше ласково, а кого только и остается, что по голове стукнуть. Кто лучше тебя все это Славеру подскажет? Согласен на такое, боярин?

Князь Войномир говорил, одновременно, и добро, и жестко. И непонятно было, как у него такое получалось. Боярин Берест выглядел подавленным княжьей волей. Но эта же воля не отвергала его совсем от своей власти, и даже требовала возвращения, хотя он с ней уже почти простился мысленно.

– Согласен…

Глава четырнадцатая

Князь-посадник Гостомысл, остановив на дороге весь свой отряд, только в сопровождении сотника Русалко сначала сам проехал до оконечности последнего холма, рассмотрел окружности, и объяснил сотнику, с какого места следует начинать, и только после этого вернулся к отряду. Русалко с рубщиками отправился вперед, и уже вскоре по тихому морозному лесу начал отчетливо раздаваться звук шести десятков топоров, рубящих смерзшиеся стволы. Звук был тонкий и ломкий, поскольку стволы смерзлись, и кололись, как ледяные.

Деревья валили не все. Только выборочно. Староста Ошкуя Зуберь сразу объяснил сотнику стрельцов, как делается «лесенка» на большое елке. Просто вырубаются ненужные ветви, мешающие подъему, но сам подъем становится обычным хождением по лестнице вокруг ствола. Держаться при этом следовало за сам ствол.

– Чтобы с такой «лесенки» упасть – очень постараться нужно… – сделал свое заключение Зуберь. Русалко оставалось только согласиться опробовать первым из стрельцов новый вид засады. Елки для стрельцов выбирали вместе сотник и староста. Тем временем, рубщики усердно и со знанием трудились. Уложив первые ряды деревьев, в основном елок, сосен и безлистных по зимнему времени дубов, позвали Русалко, предложив сотнику попробовать пробраться. Русалко коня оставил уже вскоре. Попытался пройти пешим ходом. Но, сообразив, сколько теряет при этом сил и времени, вернулся. Попытка не удалась, хотя двигался он вдоль стволов.

Движение со стороны кроны вообще казалось невозможным делом.

– А мы еще пять раз по столько же уложим. Им зимы не хватит, чтобы пробраться. Сами мы ходы умеем делать. Между кроной и землей. Прямо в снегу, – объяснил пожилой вой, приехавший вместе с Гостомыслом. – Если, конечно, до хода с той стороны дойдешь, можно и дальше проползти. Но тоже целый день на этой уйдет – только чтобы одному пробраться. А войско так пройти не сможет.

– А далеко ходы ведут?

– По необходимости. Обычно, когда враг уйдет, а проходить требуется. Тогда и делают. Сейчас это ни к чему. Время терять не будем. Ежели купцы поедут, пусть вернутся к Ошкую, и по льду Волхова двигаются. А нам в ту сторону пока ходить некуда. Ни к чему нам это… А с той стороны купцы поедут, им тоже вернуться не долго. Однако, слышал я, засаду на елки ставить думаете… Если вы перед засекой дорогу свеями выстелите, придется ход прорубать…

– Зачем? – не сразу понял Русалко.

– Оружие подобрать, доспех с убитых снять. Отремонтировать его не сложно. А все не новое покупать. Да и кузнецам, если не отремонтировать, продать можно. Им легче из кусков старой кольчуги, скажем, новую сделать. Все для города заработок. Помалу и многое набирается.

– Тогда сразу и начинайте делать свои проходы. Нас семь десятков. Пару сотен свеев уж точно там вам оставим, – пообещал Русалко.

– Ну уж… – не поверил пожилой вой. – Три десятка бы положить, уже прибыльно.

– Обещаю – пару сотен. Только мои семь десятков надо хорошо по деревьям рассадить.

– Это ошкуйские сделают. Они на такие вещи мастера…

В том, что лодейные плотники, в самом деле, мастера устройства засад на деревьях, сотнику Русалко предоставили возможность убедиться уже вскоре. Его позвал староста Зуберь. Показал ель, вокруг которой валялось много срубленных ветвей. Но все же не настолько много, чтобы освободить путь по стволу к вершине. Как человек, выросший в этих местах, Русалко хорошо знал, как не просто взбираться на ель, как мешают множественные ветки.

– И это все, что срубили? – спросил сотник, показывая на ветки под деревом.

– Если бы все сбросили, ты там, наверху, сотник, как курица на насесте, виден бы был. Ветки вырубали, и к другим привязывали, чтобы стрельца прикрыть, – объяснил Зуберь своим хриплым простуженным голосом. Такой голос бывает, как знал сотник, у кормчих, что водят большие лодьи в дальние страны. От морского ветра. Похоже было, что Зуберь не всю жизнь лодьи только строил. Наверное, и водил их в свое время. И морское дело знал.

Перевязав налучье от задней луки седла лошади к себе на спину, а тул от передней луки притянув за ремень к поясу, Русалко протиснулся под разлапистые нижние ветви. И сразу увидел то, что Зуберь называл «лесенкой». Под «ступени» были оставлены только толстые ветви, винтом идущие вокруг ствола. Мешающие подъему другие толстые ветви были обрублены, и бечевкой привязаны к оставленным так, что со стороны не было видно обработку дерева[114]. Поднявшись до конца «лестницы», сотник посмотрел на засеку впереди, за которой хорошо просматривалась дорога. Ширина самой засеки была в восемьдесят шагов. Стреляя через поваленные внизу деревья с такой дистанции, как посчитал Русалко, промахнуться невозможно.

Он спустился быстро, хотя спуск был более сложным делом, чем подъем.

– Готовься принять три сотни свеев, – пообещал пожилому вою, точившему свой топор мелким камнем. – Стрелять сверху – одно удовольствие. Только приготовьте такие гнезда на все семь десятков. Мы уж постараемся облегчить работу князю Бравлину. И еще… Если конунг Оборотень будет впереди, я лично под ним коня подстрелю. Надо десяток воев вперед выдвинуть, чтобы проползли до края, и там посматривали. Пусть конунга живьем возьмут. Князь Бравлин хочет с него выкуп хороший взять. Деньги на строительство Новгорода, говорят, нужны. Гостомысл сам просил, чтобы Оборотня захватить. Доспех мне добудьте. Или хотя бы меч конунга.

– Это сделаем. Не сомневайся. Я сам воев подберу, и вперед выдвинусь. Только ты слов на ветер тоже не бросай. Три сотни – это целый полк. Столько перебить – не языком мотать…

– Княже Бравлин еще в своей земле тоже сомневался, и его лучший воевода Веслав сомневался. А мы франков бивали до того, как они успеют на копейный удар подскакать. Причем, на ровном месте. Там засеки не было.

Гостомысл сам приехал посмотреть, как идет выставление засеки. И удивился, увидев, как много уже сделано. Потом выслушал Русалко, и сам забрался на ель, чтобы посмотреть, что за засада задумана. Хитрость ошкуйских плотников пришлась князю-посаднику по душе. И понравилась смелая подготовка к вылазке пеших воев, которые уже начали готовить себе ползучие проходы в передовую линию, чтобы захватить живьем конунга Эйстейна Оборотня, и снять доспехи с других убитых врагов.

Но ползком пробираться в передовую линию Гостомысл не стал. Не княжеское это дело – ползать. Да и времени на это уже не оставалось. Свейские полки должны были вскоре прибыть. Русалко рассадил своих стрельцов, хорошо проинструктировав их, и сам забрался на свое дерево последним. Князь-посадник не уезжал, дожидаясь, когда появятся свеи. Ошкуйские плотники торопились, и готовили «лесенку» для князя-посадника, чтобы он посмотрел за работой своих стрельцов. Об этом отдал отдельное распоряжение сотник Русалко…

* * *

Для Гостомысла сделали «лесенку» на отдельную елку. Князь-посадник пожелал увидеть все, что будет происходить. Ждать пришлось долго, около часа. Даже летом такое ожидание может надоесть. А зимой, когда в небе появилось солнце, и играет на кристаллах снега, пробиваясь лучами сквозь хвойные лапы, и крепчает мороз, как всегда крепчает в ясную погоду, за час нахождения в неподвижности можно совсем замерзнуть. Хуже всего приходилось стрельцам, которым предстоит работать не всей рукой, а только пальцами. А если пальцы будут дрожать от замерзания, дрожать будет и весь лук. Куда тогда может полететь стрела?

Впрочем, и сотник Русалко, и все молодые стрельцы его сотни хорошо знали, как можно согреваться, сидя в засаде, и беспрестанно сжимали и разжимали кисти рук, разгоняя по жилам кровь. И все тело напрягали и расслабляли, напрягали и расслабляли.

Свеи, видимо, задерживались из-за того, что три десятка стрельцов, посланные сотником Русалко в сторону Ладоги, уже перестреляли свейскую разведку. Потеряв всех своих разведчиков, конунг Эйстейн Оборотень, видимо, догадался, что словене приготовились к его встрече. О присутствии организованных и стойких в бою вагров он, возможно, не знал, как и не знал, что на погорелых останках Славена вырастает Новгород, и стремился уничтожить то, что от города осталось, не рассчитывая в отсутствие стен встретить сильное сопротивление. Сопротивление, конечно, могут оказать варяги-русы, защищающие свою столицу. Но их слишком мало, чтобы выстоять против сильной армии конунга. И они рассеяны не только по окрестностям Ильмень-моря, но и по Бьярмии. Так, видимо, Оборотень и размышлял. И считал, что после сожжения Русой Славена еще слишком сильна обида одних на других, чтобы они составили единое войско. А гибель разведки только злила конунга, но остановить его не могла. Злость всегда взывает к отмщению. И никогда злость не становится надежным помощником в бою. Она может вызвать ярость. Но ярость ярости тоже рознь. Бывает ярость, происходящая от необузданности страстей, от кровавой жадности, а бывает ярость справедливая, такая, какая была сейчас у объединенного войска словен, русов и вагров, которые защищали не только себя, но и своих жен, своих детей, своих друзей, просто соседей, защищали от чужой мощной алчности. Такая ярость не знает преград, и способна победить любую злобность. Но инстинкты хищников у всех скандинавских народов всегда были сильно развиты. Даже сильнее, чем чувство самосохранения. И скандинавы приходили к славянам снова и снова. Уже много раз бывали биты и даже полностью перебиты. Но каждый новый конунг считал предыдущего неудачником, и верил в свою звезду. И расплачивался за это жизнью. Бывало, что и своей, если не успевал убежать. А убегать свеи всегда умели хорошо. Чаще конунги расплачивались жизнями своих солдат, которых они просто бросали после поражения в чужой стране, спасаясь сами. Солдаты или погибали, или попадали в плен. У славян не было работорговли. Рабство было, но работорговлей они брезговали. Считали это недостойным человека занятием. А пленников брали себе в рабство сроком на десять лет, чтобы успели окупить тот ущерб, что успели нанести. Это считалось справедливым. При этом рабы жили в семьях почти на равных правах с другими членами. И, по окончанию десятилетнего срока, имели право свободно уйти, куда желают. Но могли и остаться в той семье, где прожили десять лет. Для этого только требовалось согласие самой семьи. И многие оставались. Они к людям привыкли, и люди к ним привыкли. И все относились друг к другу по-доброму. Даже свеи, простые люди, были, по сути своей, точно такими же людьми, как славяне, и мало чем отличались, кроме привычек, от которых они быстро отвыкали. На захватническую войну их вели конунги. Войны всегда приходят от правителей, хотя страдают от них простые люди. Это известно во все века. И потом уже, вместе со славянами, бывшие рабы вставали против нового нашествия своих соплеменников с оружием в руках. Но теперь они с той же яростью, что была и в славянах, защищали свой новый дом. И это была справедливая победная ярость. Бывшие свеи, бывшие алчные захватчики, через десять лет сами становились среди славян славянами.

Русалко, как обычно бывает, сначала услышал приближение противника, и только потом увидел, как из-за поворота дороги выезжает колонна свеев. Свеи передвигались, пользуясь шириной зимней дороги, не по три, а по пять всадников в ряд. Ехали неторопливо, но уверенно. И не были готовы к бою. Щиты бились о круп лошадей, притороченные к луке седла. А нательная броня никогда не выдерживала ударов славянских стрел. Даже щиты обычно помогали мало. Стрелы пробивали щиты насквозь, и, вслед за щитами, пробивали латы и кольчуги. Но свеи еще не знали, что их ждет впереди. Колонна, конечно, увидела впереди засеку. Но деревья в лесу часто падают. И легко было предположить издали, что это просто дерево упало. Возможно, даже два дерева, потому что одно, старое, треснув на морозе, падая, ломает и соседнее, более молодое, которому бы еще жить да жить. Бывает, что такое же старое, или вообще излишне молодое, не набравшее еще жизненных сил. Подобное на лесных дорогах встречается часто. Колонна сразу у поворота не остановилась, хотя Русалко опасался именно этого. Скрыться за поворотом можно предельно быстро. Остановка колонны произошла за двадцать шагов до засеки. Несколько копьеносцев, передав копья товарищам, спешились, и двинулись вперед, желая посмотреть, насколько далеко засека заняла дорогу, и можно ли ее растащить руками и лошадьми. Головной отряд, порядно оборачиваясь, что-то передавал в задние ряды. И вскоре после этого откуда-то из середины колонны прискакало три всадника, одного из которых Русалко узнал сразу, хотя ни разу с ним не встречался. Но знаменитая волчья шкура, снятая с убитого волка вместе с головой, была закреплена на шлеме так, что шкура с головы волка прикрывала даже лицо, и только прорези там, где у волка были глаза, позволяли всаднику смотреть вперед. Конунг Оборотень, как показалось Русалко, зло хохотнул, считая, что словене не рискнули пойти в открытый бой, и потому прикрылись засекой, и надменным взмахом руки повторил неслышный славянам устный приказ. Тотчас спешилось около сотни свеев, вытащили откуда-то веревки, припасенные, наверное, чтобы уводить в плен славянских женщин и детей, веревки зацепили за вершины стволов, обращенные в сторону колонны, а другим концом зацепили за луки седел всей сотни освободившихся от всадников лошадей. Лошадей погнали. Засека качнулась всей своей массой, но с места не сдвинулась, сколько коней не хлестали плетками.

Стрельцам уже можно было начинать работать…

* * *

Стрельцы работать умели всегда, и обычно не опаздывали. Стоило сотнику Русалко подать в берестяной рожок короткий сигнал, из-за чего сам он задержался с тем, чтобы послать первую стрелу, как тетивы семи десятков стрельцов его сотни застучали по накладкам на левой руке. Как и распорядился сотник, били сначала по всадникам, по тем, кто оставался в седле. Почки одновременно упали с коней два сопровождающих самого конунга знатных, судя по золоченым доспехам, воина, но Оборотня никто не трогал. Это играло на его имидж. Конунг любил придать себе мистическую таинственность, и всегда говорил, что он заговорен от любого оружия. Но заговоренным он оставался недолго. Пока стрельцы расстреливали конников в передних рядах, чтобы потом переключиться на спешившихся, чьи кони оказались крепко-накрепко привязанными к стволам деревьев в засеке, причем такими узлами, развязать которые было не просто, следовательно, и быстро уйти из зоны обстрела воины не могли, сам сотник неторопливо прицелился, и пробил голову поднятому на дыбы коню конунга. Красивый конь рухнул сразу. И Русалко стало жалко бедное животное, которое вовсе не виновато в том, что его облюбовал для себя конунг Эйстейн. Но теперь уже и сам Оборотень потерял возможность убежать. Он попытался было рвануться к первым рядам конников, которые, в большинстве своему, уже лежали на земле в самых разнообразных позах, в которых их застигли смертоносные стрелы. Но кони этих убитых всадников оставались пока еще там же. Одни из них пугались запаха крови, другие пьянились им, третьих хозяева, сами упавшие, в судорожно сжатой руке по-прежнему держали за повод, хотя боевой конь им был уже не нужен. Конунг не выбирал. Он вскочил на первого же коня, что оказался под его рукой. И тут же стрела Русалко свалила и этого коня. Ловкость Эйстейн проявил такую же, какую демонстрируют бродячие акробаты, выступающие на ярмарках. Он не просто соскочил с убитого коня, он сделал только один шаг, толкнулся ногой, и уже оказался в седле третьего. Но и третьего коня нашла стрела сотника. Тут только Эйстейн, видимо, понял, что идет охота персонально на него. Он, оставшись пешим, выхватил из ножен длинный меч, который держал двумя руками, и начал махать им перед собой. Движения эти были непонятными и даже нелепыми, потому что перед конунгом не было противников. И только сотник Русалко, наблюдающий за Оборотнем пристально, понял, что волчья шкура на шлеме и на спине конунга сдвинулась с места крепления, и закрыла видимость. Оборотень думал, что на него нападают, и отбивался от такой возможности, как мог. И даже сам не понял, что меч его поразил двух воинов его же полка из тех, что пытались растащить стволы в засеке. Меч был, видимо, хороший, и рассекал доспехи без проблем.

А стрельцы тем временем расстреливали уже скачущую к повороту колонну конницы. В трусости свеев обвинить было трудно. Они неплохо воевали всегда, но не больше. Отваги и самоотверженности никогда не показывали. А в данной ситуации им даже воевать было не с кем, кроме поваленных на дорогу и вокруг дороги деревьев, которые накрывали друг друга под разными углами, переплетались ветвями, приобретая общую несдвижную с места тяжеленную массу. А откуда летели стрелы, поражающие свейскую тяжелую конницу, понять было невозможно. Человеческий глаз не видит стрелу в полете, и расстояние было не такое, чтобы полет этот заканчивался, и стрела теряла силу и скорость. Но задние ряды колонны при этом не знали, что происходит впереди. Шум стоял невообразимый, шум и людских голосов, и ржание коней, и звон металла. И легко можно было подумать, что идет бой. И воины задних рядов рвались в схватку, чтобы поддержать товарищей своей силой и своим оружием. В итоге напирающие из задних рядов и убегающие из передних столкнулись в середине, где тоже ничего понять не могли, и образовали «пробку», перекрыв пути отступления.

А стрельцам это все было только на руку, и они хладнокровно продолжали расстреливать захватчиков, не от злобы и человеконенавидчества, а только от желания себя и свои семьи, и семьи своих товарищей защитить и спасти. И отучить жадных до добычи хищников ходить в славянские земли. Стрельцы были, в подавляющем большинстве своем, молодыми воями, хотя уже обстрелянными, и участвующими во многих походах. Русалко был ровесником погибшего княжича Вадимира, и вся сотня раньше считалась сотней младшего брата Гостомысла. Молодым не свойственно пресекать чужую жизнь. И, наверное, не одна рука дрогнула, посылая стрелу в живого человека, не один глаз поморщился от ощущения чужой боли. Однако, чувствуя ответственность перед останками сожженного города, перед людьми, которые там остались, дело свое стрельцы делали качественно. И до момента, когда в колонне что-то начали понимать, и все скрылись за поворотом, было уничтожено никак не менее шести сотен свеев. И еще одна сотня пыталась спрятаться среди поваленных деревьев, поскольку отвязывать лошадь, и скакать через простреливаемое пространство было слишком рискованно, если не самоубийственно, хотя несколько свеев и это попытались сделать, только далеко ускакать им не позволили – стрелы летят быстрее, чем скачет самая быстрая лошадь.

Сотник Русалко тем временем уловил не слишком понятный сигнал, который подавал ему со своего дерева князь-посадник Гостомысл. В ответ сотник только плечами пожал. Тогда князь-посадник нарисовал рукой в воздухе дугу, и по оконечности этой дуги словно бы кулаком ударил. Русалко понял, поднял берестяной рожок, и протрубил новые сигналы. И тут же действия стрельцов стали направленными в две стороны. Два десятка принялись расстреливать тех, кто спешился, причем, стреляли прямой наводкой, когда стрела имеет наибольшую ударную силу. А пять десятков подняли луки выше, и стели навесом обстреливать дорогу, где за поворотом еще находилась свейская колонна. Этот навесной обстрел вызвал новый шум и громкое бряцанье металла. И некому было, видимо, без конунга дать какую-то вразумительную команду. Но скоро, похоже, нашелся кто-то решительный, команду дал, и грохот металла стал стремительно удаляться. Своего конунга Эйстейна Оборотня прославленные в собственноручно написанных сагах вояки попросту бросили, хотя, наверное, могли бы предпринять хоть какую-то попытку его спасти.

А меч у конунга был, видимо, не только чрезвычайно длинным, но и чрезвычайно тяжелым для человеческих рук. Руки одноглазого быстро устали от энергичного и бесполезного размахивания оружием. Эйстейн остановился, взял меч в левую руку, а провой сделал то, что должен был бы сделать сразу – сбросил со своего шлема волчью шкуру. Она отлетела вместе со шлемом и с бармицей[115]. Тут только Оборотень увидел, что произошло с передовой частью его полка. При виде этого побоища он бросил меч, вскинул руки кверху, словно собирался в богам обратиться, но вместо этого вдруг завыл по-волчьи. И очень похоже завыл, необыкновенно похоже, протяжно и тоскливо. И тут же откуда-то с разных сторон чащи ему ответили настоящие лесные волки, которые всегда бегут вокруг всякого войска во время похода, мечтая попробовать человеческую кровь.

Однако долго рассматривать побоище у конунга возможности не было. Кто-то из тех людей, что пробрались ползком до переднего края засеки, выполз в стороне, прыжками приблизился к конунгу в момент, когда тот сбрасывал волчью шкуру со шлемом, дождался окончания воя Оборотня, и ударил его двумя руками обухом топора по затылку. Если от этих топоров падали необхватные дубы, то затылок Эйстейна, тем боле, не был готов выдержать такое. Оборотень рухнул на убитого под ним коня…

* * *

Первым начал спускаться со своего дерева князь-посадник Гостомысл. Он же и дал знак Русалко. Сотник тут же поднял свой берестяной рожок, и протрубил сигнал. Стрельцы один за другим начали спуск. Русалко тем временем объяснил Гостомыслу, что за люди пробрались в передовую линию, и как долго придется ждать, пока они соберут все доспехи и оружие с семи сотен убитых свеев. Гостомысл решил:

– Пусть собирают. Люди после пожара обеднели. Хоть какой-то заработок для них. Продадут купца… На хлеб у русов поменяют…

И послал в помощь тем воям ошкуйских плотников. Плотники весьма этому обрадовались.

– Только сначала принесите сюда конунга Оборотня, – распорядился сотник Русалко. – Его только обухом топора огрели. От этого дураками до конца жизни часто становятся, но не умирают. Доставьте его к свой сарай, и приглядывайте за Эйстейном хорошенько. Потом передадите его князю Бравлину.

Семь десятков стрельцов по приказу Гостомысла уже сидели в седлах. Запрыгнул в свое седло и сотник. Но перед отъездом дал плотникам еще одно распоряжение:

– Да… Я там говорил воям, что доспехи Оборотня принадлежат мне, поскольку я под ним лошадей убивал, и убежать не позволил… Это дорогие доспехи. Мне они не нужны. Для стрельца они излишне тяжеловаты. Пусть достанутся тому вою, что обухом конунга уложил. Ему пригодятся… А мне сгодился бы только его длинный меч. Им с коня бить удобно…

И тронул коня пятками, чтобы догнать своих стрельцов, которых Гостомысл уже повел по дороге в обратную сторону. Обратная дорога всегда кажется более короткой. Казалось, только отдалились от засеки, а уже глазам предстала крепостица, в ворота которой так и не ударила ни одна свейская стрела. Задерживаться около опустевшего строения Гостомысл не пожелал, и уже вскоре неполная сотня переехала по льду плотно замерзшую речку Оскуй, впадающую в Волхов, и въехала с дороги в поселение Ошкуй, где вои тоже задерживаться не стали.

По берегу, вдоль течения Волхова, шла уже хорошо утоптанная тропа. Князь Бравлин, судя по следам, впереди пустил группу, идущую на коротких и широких лыжах, чтобы они торили тропу. За ними проехал лось с волокушей, потом верховые лоси, за которыми тянулись конники и пехота. Значит, Бравлин вывел свою дружину в засаду, и уже, видимо, дожидался свеев на берегу.

Судя по всему, князь Бравлин и князь-посадник Гостомысл согласовали свои действия. И сейчас Гостомысл без тени сомнения повел свой небольшой отряд на лед Волхова. Причем, шел целенаправленно, словно его впереди ждали. Так и оказалось. За очередным поворотом реки около берега строем стояли две сотни стрельцов из Русы, дожидающихся князя-посадника. Подвешенные к задней луке седла, по другую сторону от налучья, красные щиты красноречиво говорили о племени, к которому сотни принадлежали. Сотники Жировит и Угоняй, хорошо знакомые Русалко, выехали из строя навстречу князю-посаднику. Еще совсем недавно сотник Русалко обязан был считать этих сотников своими врагами. Но вот пришла общая беда, от которой сподручнее отбиваться общими же силами, и вои двух братских народов объединились. И теперь должны встать в один славянский строй.

– Что на том берегу? – спросил Гостомысл.

– Первонег со своими людьми давно прошел. Сейчас уже должен в засаде сидеть.

– Выступаем и мы…

– Куда, княже? – спросил Русалко то, что сотнику спрашивать у князя не положено. Но Русалко чувствовал свою близость к Гостомыслу, и задавал порой такие вопросы, которые другому не простились бы. – Здесь берега близко один от другого. Нас двадцать семь десятков. Можем всю реку перекрыть, и никого не пропустим.

– Недалеко, – спокойно ответил князь-посадник. – Встанем перед перекатом.

– Да, там, наверное, лучше… – согласился Русалко с разумным предложением.

Перекат был за следующим поворотом Волхова. Находился он в самом центре русла. И лед на перекате не держался даже в сильные морозы. А по обеим сторонам от него течение было таким быстрым, что там в теплые зимы, наподобие нынешней, лед тоже был слабым По одному, по двое всадники там проезжали. Но тяжелым конным строем там было сложно пройти. И тяжелым саням с обвешанной броней шведской пехотой тоже было рискованно ехать. Купцы, когда проезжали здесь, специально нанимали «водолеев» – мужиков из недалекой деревеньки, расположенной ниже по течению. И мужики, имеющие специальные деревянные ведра на длинной ручке, черпали ими воду из полыньи на перекате, и таскали ближе к берегу – наращивали толщину льда. Но так делали только тогда, когда дорога через лес по какой-то причине была перекрыта. В нынешнюю зиму ее перекрыли впервые, и «водолеи» не успели еще усилить ледяную дорогу. А самих «водолеев» и все население деревеньки Водолеево князь Бравлин должен был с места согнать, чтобы свеи их не перебили, и спрятать в лесу. Перекрытию дороги «водолеи», естественно, радовались, это несло им зимний заработок, который не каждый год перепадал, Но что такое нашествие свеев все они знали, и те из мужиков, кто умел охотиться, а в деревеньке, с трех сторон окруженной лесом, охотились почти все мужчины, взяли в руки свои охотничьи луки, вилы, рогатины и даже простые цепы, которыми обмолачивали зерно, что выращивали на небольших лесных полянах, и встали в ряд с воями Бравлина. Об этом Гостомыслу рассказали сотники-русы, восхищаясь готовностью мужиков драться за свои дома и за свое добро, которого у них, практически, не было.

Стрельцы во главе с Гостомыслом быстро добрались до поворота реки, и, не доезжая порогов, не слишком густой цепью перекрыли почти все широкое в этом месте русло. Наиболее редкой цепь оказалась в середине реки. Но там и лед был самым слабым, да и подобраться к стрельцам спереди, откуда ждали атаку свеев, было невозможно.

– Сейчас бы сюда, княже, графа Оливье… – сказал Русалко. – Пусть бы он сравнил наше положение со своим положением в Ронсевальском ущелье[116].

– Надеюсь, нас не постигнет участь храбрых франков, – ответил Гостомысл, как и Русалко, лично знакомый с графом Оливье. – Свеи идут. Нам осталось только ждать.

Но теперь ожидание затянулось на несравненно более долгий срок, чем было недавно на дороге. Видимо, основная сила армии нашествия – тяжелая конница, нагнала отправленную по реке пехоту, и на какое-то время остановила ее. Должно быть, шло совещание – как вести себя дальше после потери конунга Эйстейна Оборотня, что всю эту армию собрал и воодушевил на поход, который обещал стать удачным. Но свеи шли за добычей. Львиную часть этой добычи должен был бы забрать себе конунг. А теперь, когда конунга с войском не было, они рассчитывали каждый на большее. И потому отказаться не могли. Так просчитывали ситуацию Гостомысл с князем Бравлином. И оба пришли к мнению, что свеи, после совещания, выберут себе в предводители кого-то из мелких конунгов или ярлов, и двинутся дальше.

Так, видимо, и произошло. Речные берега, окруженные лесом, далеко разносили звуки. И стрельцы, издалека услышав звон и шелестение доспехов большого полка, начали приготовления, стали разминать застывшие в долгом ожидании конечности, усердно разминали себе пальцы, как главные инструменты своего мастерства[117]. В дополнение, на высокие берега с одной и с другой стороны Волхова выходило по несколько воев из засад Бравлина и Первонега, и знаками показывали, что свеи идут. Хотя это было, возможно, даже лишним. Но предупреждения, одновременно с главной задачей, еще и подтверждали стрельцам, что они не оставлены в своем составе перед сильной армией, и полки словен, русов и вагров здесь же, и готовы к сече.

Ветер шел по реке против течения, полуночный, дул в лицо стрельцам. Это был наилучший ветер для точной стрельбы. Кроме того, он уносил звуки засады за спины словен и русов, туда, где некому было эти звуки слушать. Так, одна из лошадей стрельцов-русов, почувствовав запах приближающихся других лошадей, попыталась призывно заржать. Правда, стрелец одернул повод, и прекратил ржание в самом начале, тем не менее, звук раздался, но внимания свеев он, видимо, не привлек, не насторожил их или же был просто отнесен ветром выше по течению Волхова, и потому оказался неслышим для воинов нашествия…

* * *

Наконец, свеи показались. Они шли двумя колоннами, стараясь держаться ближе к разным берегам. Колонна конных копейщиков передвигалась слева от стрелецкой засады, колонна погруженной на сани пехоты шла у противоположного берега. На долю семи десятков стрельцов Русалко опять достались конные воины. Но они уже давно привыкли воевать против конников. Еще во время недавнего длительного похода вместе с Годославом, когда расстреливали конные полки франкских рыцарей, выступая в той войне на стороне вагров. И даже сам князь Бравлин оценил тогда удачные боевые действия сотни Русалко.

Полынья на перекате парила на морозце, и это парение помешало свеям издали рассмотреть растянутый строй стрельцов. Даже если и увидели кого-то, то из-за парения полыньи не смогли увидеть, что перекрыта, по сути дела, вся река. Каждая из двух свейских колонн видела только тех, что были у нее на пути. А для большой армии это было не страшно. И колонны приближались в некотором, может быть, недоумении, но безостановочно…

Глава пятнадцатая

Князь-посадник Гостомысл несколько раз обеспокоенно посматривал на Русалко и других сотников. Все стрельцы, и словене и русы, одинаково зажали между пальцами по пять стрел, но сами луки пока не поднимали, и не прицеливались. Гостомыслу казалось, что уже пора начинать, иначе противник может прорваться. Но сотники не торопились. Они хорошо знали, что колонны могут повернуть назад, и выйти из-под обстрела за ближайшим поворотом реки. И чем позже они это сделают, тем больше стрел придется израсходовать стрельцам. Конечно, уйти от бойни свеи не смогут. По всей протяженности колонн их вот-вот начнут расстреливать с берегов. В том и опасность вытягивания полков в колонны, что колонны эти можно рассечь, и уничтожить по частям. Кроме того, свеи должны понимать, что славянские дружины во многом именно из стрельцов состоят. Но даже те, кто не имеет сложных славянских луков, способны стрелять из луков простых, а это тоже достаточно опасно, когда дистанция минимальная. А стрелять начнут обязательно. С правого берега – колонну у берега противоположного, чтобы никто не нашел убежища под обрывом, с левого берега – колонну у берега правого. А потом, когда стрелы подойдут к концу, сверху на лед посыпятся полные справедливой ярости вои, и с разбегу будут врубиться в свейские ряды, если эти ряды еще сохранятся, и выбьют из туда, где стремнина шепчется о чем-то с тонким льдом. Тонкий лед тяжелых свеев не выдержит. У них же даже лошади сплошь доспехом покрыты. Тогда уже, как начнется сеча, и потом, когда лед треснет, стрельцам работы почти не будет, поскольку в толчее общей сечи, когда все мечутся, и постоянно меняю позицию, трудно выбрать чужого для прицельного выстрела. Хотя тоже можно. Но эти выстрелы будут редкими. А в прорубях топить стрелы смысла не много. Никто в тяжелом вооружении выплыть не сможет. А встать на дно можно только на перекате. Но долго ли простоишь в ледяной воде при морозе? Пойдешь искать, где на лед выбраться, и сразу ко дну отправишься…

– Русалко! – не выдержал все же князь-посадник, и поторопил сотника стрельцов.

– Еще чуток, княже… – Русалко взгляда не отрывал от колонны конных копьеносцев, и, не глядя, взял в руки свой берестяной рожок, так же не глядя вставил в него тростниковый мундштук, который вставляется перед подачей сигнала, а потом вытаскивается, и приготовился дать сигнал.

Сигнал, наконец, прозвучал, застучали тетивы по защитным пластинам. Колонна ринулась было вперед, туда, откуда летели в нее стрелы, но набрать скорость сразу ей помешали тела упавших с коней убитых воинов, и остановившиеся кони. Это вызвало путаницу, смешало ряды, нарушило стройность, которой всегда отличалась атака копьеносцев. Но тут к самым крайним стрельцам присоединились их товарищи, стоящие правее, ближе к центру реки. Колонну, чуть сдвинувшуюся вперед, уже не скрывал пар над перекатом, да и сами стрельцы сместились ближе к берегу, поскольку по центру к ним никто приблизиться не мог. А стрелы летели порциями. Каждый выпускал из по пять штук подряд, и редко какая стрела летела мимо цели. Лед уже плотно покрылся телами убитых и, изредка, раненых. Копьеносцы направляли коней вперед, но кони были умными животными, и не хотели наступать на людей, шарахались в стороны, беспокоились и волновались от запаха крови, били копытами. Но лед у берегов держал свеев. Пока никто не проваливался в воду. Видимо, мороз все же был достаточным, чтобы реку сковать. Но стрелы продолжали свой убийственный полет. И левая колонна сначала замерла, потом передние ряды начали разворачиваться, чтобы бежать от безостановочно летящей в них смерти, от которой даже щиты не спасали, потому что стрелы насквозь пробивали деревянные щиты, оставляя в древесине только оперение, в наконечники и древки пробивали доспехи так легко, словно они были из тонкой ткани сделаны. Спасения от стрел было возможно только в бегстве. И в это время сработал эффект толпы. В толпе всегда так бывает. Когда испуганно побежит один, за ним следом сразу же побегут те, кто находится к нему ближе. Словно какая-то зараза трусости на недавно стройные ряды нападает, стараются убежать, один другого отталкивая, один другим прикрываясь, и надеясь, что стрела настигнет того, кто рядом, а не того, кто инициировал бегство. А за первыми, тоже подверженные общему страху, устремляются и остальные. И этот страх, словно густое облако, накрывает даже тех, кто наблюдает все это издали. Они тоже бегут. Бездумно, в панике, не думая даже, куда бежать. Лишь бы подальше от преследующей их смерти. К другой, более страшной смерти – в воде, не знающей жалости…

Примерно такая же картина наблюдалась и у другого берега Волхова, вдоль которого продвигалась на санях тяжелая свейская пехота. С той лишь разницей, что пехота не впряженных в сани коней погнала вперед, что могло бы быть самым верным решением, хотя и не обязательно верным, потому что стрельцы могли бы без труда стрелами и лошадь в санях остановить. А пехота попыталась самоуверенно покинуть свои сани, и начала выстраиваться в несколько мощных, как думалось самим свеям, непоколебимых каре[118]. Но каре не могло передвигаться со скоростью лошади. А стреляли варяги-русы ничуть не хуже словен. Более того, с легкой руки князя Войномира нанесение массированных атак стрельцами с каких-то пор стало основной тактикой русов, и они к этому уже успели привыкнуть. И каре «разваливать» варяги тоже умели хорошо. И начинали одновременно с центра передовой линии и с углов. И уже после нескольких успешных стрелецких атак оказывалось, что каре перестало быть квадратом, и превратилось сначала в круг, а потом и вовсе рассыпалось на отдельные кучки. Мощные стрелы пробивали щиты вместе с воинами, и скоро некому было встать в первый ряд. Каре рассыпалось до того, как успевало приблизиться к стрельцам. И, как только рассыпались три первых каре, едущие следом на лед даже выбираться не стали, просто начали разворачивать сани. С такой массированной и хорошо организованной стрелецкой атакой свеи тоже раньше, во время многочисленных походов в славянские земли, не встречались. А когда встретились, то просто сломались характером, потеряли всю свою волю и стремление к завоеваниям. И побежали, мешая друг другу. Обе колонны, растянутые вдоль берегов Волхова, сначала просто застряли, не имея возможности развернуться и быстро двигаться в обратную сторону. А на решение, как им себя вести в дальнейшем, у них просто времени не осталось, потому что с берегов вдруг тоже посыпались стрелы. И в таком количестве, что стоило удивиться – откуда вообще эти славяне столько стрел набрали, и где они столько людей нашли, чтобы те вышли навстречу мощной армии нашествия. По мыслям свейских конунгов, словене вообще не имели возможности к сопротивлению. Эта мысль уже давно и прочно во все свейском войске жила и присутствовала на подсознательном уровне. Это тоже сослужило плохую службу армии нашествия. Армия была настроена на то, чтобы убивать, и совершенно не была готова к тому, что ее будут так безжалостно, и даже с каким-то воинским изяществом, уничтожать. А когда с берегов стали спускаться вои, пришлые полки вообще не выдержали атаки. И если пехота еще пыталась вначале оказать какое-то сопротивление, хотя уже и без построения карте, то конные копейщики, чьи длинные копья в тесноте общей сечи вообще ни на что не годились, сразу копья побросали, и, вместо того, чтобы за мечи взяться, стали к центру Волхова сдвигаться. Причем, сдвигались так стремительно, и такими большими массами, что на противоположном участке сечи пехотинцы, видя большое количество своих всадников, интуитивно рассчитывая найти у знаменитых копьеносцев защиту, тоже стремительно начала движение на сближение. Славяне не преследовали ни тех, ни других, только подгоняли их стрелами, торопили, понимая, что сейчас должно произойти.

И произошло. Лед не выдержал…

* * *

В сложный момент реальности невозможно предсказать, как поведет себя каждый в отдельности человек. Самый отважный воин в какой-то момент может поддаться панике и унынию. Недавно только свеи шли пусть и не очень стройными, но колоннами, соблюдая строй, а теперь превратились в неуправляемую толпу. Недавно только они чувствовали себя грозной силой, воинами, а теперь, когда лед трещал и ломался под ногами… Куда только делась их сила! Куда исчезла их самоуверенность. Тех, кто проваливался и шел ко дну, даже спасти не пытались. Да это было и невозможно. Они сами старались ухватиться за лошадей, но лошади стремились сбросить лишний балласт, и выкарабкаться на ломающийся лед, что было невозможно. Славяне отступили на берег, потому что не обработанный «водолеями» лед и под их ногами трещал. И уже не тратили стрелы, не пытались отнять у Волхова его законную добычу.

– Лошадей жалко… – сказал сотник Русалко, и пустил одну за другой пять стрел в лошадей, которые пытались спастись, но не имели такой возможности, и только последние силы теряли.

Стрельцы выдвинулись вперед, думая помочь воям колонн Бравлина и Первонега, но такой необходимости уже не было.

Часть свеев все же не ушла под воду, а сумела добежать до крепкого прибрежного льда, и там грозные недавно захватчики падали на колени, поднимая руки к славянам, молили о пощаде. Их начали связывать. Веревки были у самих захватчиков. Те самые веревки, на которых они надеялись вести домой живую добычу. Однако сгодились эти веревки и для них самих.

Князь Бравлин выехал на высокий берег, и из седла наблюдал за происходящим. На противоположном берегу, точно так же, как князь, наблюдал за гибелью сильной свейской дружины и воевода Первонег, замерший на обрыве, точно скала. И даже тяжелый вороной конь его не шевелился, чувствуя, что происходит нечто важное.

– Не больше двух тысяч пленников брать, – дал громкую команду князь. – Будут у нас в лесу работать, бревна готовить. И вал насыпать будут…

– Тогда надо брать больше, княже, – подсказал только что подъехавший Гостомысл.

– На этом уже однажды, кажется, во время завоевания Дакии, обожглись римляне. От жадности они захватили после битвы столько пленных, что не смогли прокормить ни рабов, ни себя. Мы сами едва можем прокормить свой народ. Наши основные запасы провизии сгорели. И больше двух тысяч, как я посчитал, мы не сможем прокормить. Иначе самим будет нечего есть. Да и две тысячи – уже на условиях строжайшей экономии, и увеличения количества людей в охотничьих и рыболовных артелях. Впрочем, среди пленников много знати. Мы сможем, надеюсь, поменять эту знать на провизию. Знатных ярлов и конунгов можно захватывать свыше первых двух тысяч. Из всей знати работать в лес я отправлю только конунга Оборотня. От остальных будет мало пользы. Я вижу, у Русалко на поясе меч Эйстейна! Сам он, надеюсь, жив?

Русалко только подъехал к князю Бравлину, и сразу доложил.

– Я проверил. Конунг находится в рабочем сарае в Ошкуе со связанными руками и ногами. Его ударили обухом топора по затылку. Жалуется, что ничего не видит, и голова сильно болит. Это не удивительно. Голова хрустнула, как сосна под тем же топором. Но местный знахарь говорит, что жизни конунга ничто не угрожает. С него сняли доспехи, и пожаловали ему с плотницкого плеча драный тулупчик, чтобы не застыл, как сосулька. У конунга и без того из носа рука течет. Доспехи его с моего разрешения разделили между воями. Волчью шкуру выбросили. Выделка, говорят, плохая, шкура сильно хрустит. Вои продадут доспехи кузнецам или воям в Русу. В такую пору для простых людей любой приработок хорош. И еще, княже… Я надеюсь, что свеи уже не скоро к нам в гости пожалуют. А то у моих стрельцов кончаются стрелы. Да и у других, насколько могу предположить, тоже. Нужно стрелочников[119] засадить за работу.

– Засадим, – пообещал князь. – Как только вернемся, я сразу сделаю заказ.

Бравлин повернулся к Гостомыслу.

– Да, княже, пусть русы берут себе пленников, сколько желают. Потом они смогут сдавать их нам внаем для строительства вала или работы в лесу. Так и передай им, что смогут на пленниках заработать. Для другой работы, более сложной, я думаю, эти вояки не пригодны. Они кроме меча и копья в руках ничего не держали. И работать не умеют. У шведов все обязанности разделены строго. Каждый умеет делать только свое. Один строит, другой сжигает…

Это было сказано с легким презрением. Князь Бравлин гордился тем, что когда-то еще в Старгороде издал указ, которым обязывал всех своих воев до сотников включительно приобретать какое-то гражданское ремесло, и во времена, когда не было войны, им заниматься. И при строительстве Новгорода навыки воев-вагров нашли себе применение не только в сече. Практически, все вои умели держать в руках топор, и владели этим основным в строительстве инструментом не намного хуже профессиональных плотников.

Побоище свеев, казалось, завершилось, но неожиданно откуда-то с низовья Волхова послышались непонятные звуки. Конечно, звуки шли не с самого низовья, до которого было несколько часов хода, а с окончания свейской колонны. Часть свеев успела все же развернуться, и, насилуя резвость своих лошадей, попытаться убежать, бросив на произвол судьбы передовые отряды. Впрочем, помочь им задние полки и без того не могли, даже если бы имели такое желание. Пройти вперед серединой реки они не рискнули – слишком тонким там был лед. В местах, где ветром выдуло снег со льда, можно было через ледяное покрывало рассмотреть плавающую в воде рыбу[120]. Но это же давало возможность понять, что по такому льду можно было бы только на пузе проползти, но ни верховому, ни саням ступать или наезжать на такой лед не рекомендовалось. Лед был тонок даже на взгляд. И потому задние ряды колонны не могли помочь передним рядам. И князь Бравлин все это просчитал, когда выставлял засаду. И именно по этой причине приказал завалить засекой лесную зимнюю дорогу, чтобы заставить свеев выйти в неудобное для их передвижения русло реки, и вытянуться на значительное расстояние, что само по себе было уже опасно. Но опасно это было, посчитали свейские конунги, только тогда, когда враг имеет основательные силы для сопротивления. А в сгоревшем городе этих сил, по мыслям свеев, быть не должно было.

И вот, эти самые задние полки общей колонны, без сомнений развернулись, и в бега отправились, как только поняли, что впереди их товарищей просто уничтожают, и, с большой долей вероятности, вот-вот доберутся до них. Но пока их спасла река, заставив вытянуться двумя длиннющими колоннами. Настолько длинными колоннами, что у князя Бравлина просто не хватило воев, чтобы создать строй необходимой плотности для атаки сверху на всю колонну. А растягивать свой строй Бравлин смысла не видел. Тогда терялось бы его преимущество. Задние ряды свеев, видимо, рассчитывали выйти поскорее к устью Волхова, добраться по льду до Невы, тоже льдом покрытой, и оттуда бежать дальше к морскому берегу, где оставили свои драккары, чтобы скрыть свой позор в своих виках. Но выйти не удалось. Как и приказывал сотник Русалко в выполнение плана Гостомысла, его три десятка стрельцов, перебив разведку свеев, отступили к крепости Ладога, где уже собрались в единый кулак все стрельцы крепости и города. А как только войско свеев вступили на лед, и углубилось в реку, стрельцы перекрыли выход. И когда беглецы думали уже, что спаслись, их встретили новые стрелы. Стрельцов было около четырех сотен, и первой же тучей[121] стрел они перекрыли свободный выход кучей человеческих тел, исключив развитие скоростной атаки на себя. А как только свеи остановились в нерешительности, они сразу стали объектом для уничтожения. Понять, что происходит, свои не сумели, они снова развернулись, и в панике побежали уже туда, где только недавно находились, и где их и их товарищей попросту побивали. А стрельцы, как обычно, легко вооруженные, без опасения проломить лед, начали преследование, и погнали остатки войска в сторону верхней засады. И опять свеев подвел лед, не выдержавший их беспорядочной и неосторожно передвигающейся массы…

* * *

Связывание и выстраивание пленников в одну пешую колонну по двое в ряд заняло времени больше, чем продолжалась сама битва. Причем, Бравлин сразу разделил колонны, чтобы они не путались, и не мешали в передвижении одна другой. По левую сторону реки в направлении движения к Новгороду двинулась колонна, которую набрал сам Бравлин. Вернее, новгородцы по его приказу. По правую сторону пошла связанная колонна, которую позволили взять русам, расплатившись с ними за ратный труд пленниками, хотя могли бы и не расплачиваться вообще, поскольку, вступая в ряды защитников Новгорода, варяги-русы и свой город тоже защищали. Об этом сразу шел разговор. Но князь Бравлин Второй опять проявил свою мудрость. Не имея возможности содержать и кормить большое количество пленников, посчитал, что выгоднее будет дать возможность соседям содержать их, и соседям же зарабатывать на том, что они будут сдавать в аренду рабочую силу. В любом случае Бравлин намеревался просить русов о помощи рабочими руками. Но рабочие руки рабов всегда стоят дешевле, чем рабочие руки свободных горожан. И потому князь дал возможность заработать варягам-русам с тем, чтобы самому потом платить меньше.

Знатных свеев связывали отдельно, в небольшую колонну. Определить их по доспехам и по оружию было не так и сложно. Знатные люди, конунги и ярлы, всегда отличаются внешне от простых воев. Небольшая колонна свейской знати тянулась последней. Эти люди не привыкли ходить пешком, тем более, со связанными руками, привязанными к одной общей толстой веревке. Но их умышленно ставили в одно положение с простыми воями, заставляли страдать, и чувствовать свое унижение. Такие люди быстрее захотят свободы, и за них быстрее доставят выкуп. За выкупом, естественно, будут отправлены купцы, как всегда это бывало. Ярлы и конунги сначала возмущались неуважительным к себе отношением, но после нескольких ударов тупым концом копья в ребра, если ребра были панцирем не прикрыты, а если прикрыты, то в лоб, всю свою гордость и надменность теряли. И только одного конунга Эйстейна Оборотня везли в санях. Но вовсе не от великого к нему уважения, а просто потому, что он еще не пришел в себя после полученного удара обухом топора по затылку. Да и ноги у конунга были связаны.

– Если что, я к нему волхва Велибуда пришлю, – пообещал воевода Первонег. – Велибуд меня своими настойками быстро на ноги поставил. А меня не обухом, меня мечом по затылку стукнули. Это тяжелее…

Радовало то, что свеи оказались людьми запасливыми, и веревка была, практически, у каждого пленного. Сгодились веревки и для того, чтобы привязать, и построить в одну колонну всех пойманных лошадей. А лошадей было много. Ведь основу свейской дружины составляли конные копьеносцы. Сильные боевые лошади должны были хорошо себя показать на лесных работах. Лосей все же не хватало. А два боевых коня вполне заменят одного лося. Услышав, что местные плотники-корабелы хорошо себя проявили при сооружении засеки, разрешил Бравлин и с жителями Ошкуя лошадьми поделиться. У тех лосей было всего два на всех. Все-таки лось стоит дороговато для простых людей. А работали плотники в лесу постоянно. Их лошади были в сравнении с боевыми конями свеев никудышными клячами. Корабелы остались очень довольны щедростью нового князя. Еще больше были довольны городские словене. Князь вагров так удачно вступил в правление княжеством в первые же дни после своего избрания! И это удачное начало, по мнению словен, обещало и в дальнейшем удачу городу и всему княжеству.

Княжеский сотник Заруба, личный секретарь Бравлина Второго, ехал в обратную дорогу рядом с князем-посадником Гостомыслом на несколько корпусов коня впереди самого Бравлина, разделенный с князем другими воями, и вполголоса рассуждал:

– Вот подумываю я, княже, изложить на пергаменте тактику военных действий нашего князя. Она всегда нам преимущество приносила. Надо бы, чтобы и потомкам опыт перешел.

– Особенно в войне с Карлом Каролингом… Большое преимущество… – не удержался князь-посадник от резкой фразы. – Да и здесь я особой тактики не увидел. Обычные действия с учтением местности. Мы испокон века воюем так, чтобы местность учитывать.

– С Карлом мы войну вели двадцать шесть лет. Ни одна, даже самая крупная страна, не могла продержаться против Карла так долго. А мы, небольшое княжество, продержались. Только долгая война нас истощила. Ты, княже, застал самый конец боевых действий. И неизвестно, как бы все повернулось, не получи наш воевода Веслав предательский удар в спину. Если бы наша конница в то утро разбила конницу франков, Веслав успел бы вернуться под стены города, и не позволил бы подвезти на опасное расстояние стенобитные машины. Тогда франки не смогли бы в Старгород ворваться.

– Но я так и не понял, чем таким особым отличается тактика войны, которую ведет княже Бравлин, – мягкий характером Гостомысл уже пожалел, что ответил сотнику вагров излишне резко, и говорил миролюбивым тоном, словно объяснений просил.

– Главное в тактике князя Бравлина – он не позволяет противнику узнать наши силы. Противник всегда думает, что нас намного больше, или намного меньше и потому или чрезмерно осторожничает, или, наоборот, осторожность теряет.

– Это дело хорошее, – согласился Гостомысл. – Только не всегда удается такого добиться. Не всегда удается определить шпиона. Вот, например, когда словене воевали с варягами, на поле боя мы обычно отличали своих от чужих по щитам. Варяги красили щиты в красный цвет, а мы не красили. Но ни разведчики, ни гонцы ни одной из сторон свои щиты тоже не красили. И попробуй определить, особенно издали, свои это вои или разведка противника.

Сотник Заруба, хотя и сидел на очень высоком коне, все же рядом с долговязым Гостомыслом смотрелся мелким. Но сам он этим нисколько не смущался. И продолжал разговор.

– Но шпионы тоже не все могут увидеть. И, тем более, не всегда понимают то, что видят. А иногда шпионам и приходится показывать то, что показать требуется. Это введение противника в обман. Главное в военной тактике нашего князя – это стремительная переброска войск с одного места на другое. Бывало так, что какой-то полк только-только совершал вылазку из одних ворот, потом отошел в город, сел на коней, промчался к другим воротам, и совершил вылазку там. А потом поскакал к третьим воротам, и там тоже все повторил. Иногда полковые вымпелы меняли, тоже для заблуждения врага. В итоге и получалось так, что противник думал – это три разных полка. Потому что пехота так быстро передвигаться не может. А княже Бравлин пересадил все пехоту на легких быстроногих коней. Для боя эти кони, наверное, слишком легки, но хороши для быстрого передвижения. Так вот и сегодня свеи не думали, что мы их встретим так далеко от Новгорода. А мы встретили. Быстро выдвинулись, и потому так быстро разбили.

– В этот раз свеи думали, что нас намного меньше…

– Все в полном соответствии с тактикой Бравлина. Обман противника может быть в любую сторону, в зависимости от того, что в данный момент более выгодно. Но после сегодняшнего разгрома, думаю, свеи не скоро соберутся в новый поход[122]. И хорошо, что князь приказал оставшиеся пару сотен свеев отпустить. Они далеко разнесут весть о том, как здесь разбили такое большое войско.

– Кстати, воевода Первонег хотел повесить этих пленников. Но князь приказал отпустить, – напомнил Гостомысл.

– Да. И это тоже одна из особенностей ведения войны князем Бравлином. Противника следует держать в страхе. Тогда противника, который только еще готовится или может приготовиться противником стать. Ты как, княже, думаешь, почему франки так долго с нами не могли справиться, хотя справлялись и с несравненно большими государствами?

– Ты же сам сказал, что вы воевали хорошо.

– Не в этом дело. Дело в том, что под Карлом Каролингом ходит слишком много земель и народов. И не все довольны его правлением, хотя про него говорят, что правитель он не самый плохой. И всегда о своих покоренных народах заботится. Но дело в том, что разбитое войско и покоренный народ – это разные вещи. Покоренный – это значит, покорный. А весь народ покорить невозможно. Всегда найдутся люди, желающие жить по-своему. Это главная беда королевства франков. И Карл постоянно вынужден был воевать. То на одной стороне королевства, то на другой. И у него редко концентрируется под рукой большая армия. Всегда солдат не хватает, потому что солдаты нужны и в Аквитании, и в Лангобардии, и в Саксонии, и в Баварии, и в Вагрии.

– И что с того? – не понял Гостомысл смысла речи сотника Зарубы.

– Мы просто обманули Карла!

– В чем обманули? Я так и не понял. И как это связано с долгой войной?

– Мы все эти годы казались королю более сильным княжеством, чем мы были на самом деле. Мы демонстрировали ему силы, которых у нас, в действительности, не было. Не разные полки нападали на франков, а один и тот же полк, только быстро перемещающийся, то с пополнением из резервов, то без пополнения. Иногда даже щиты меняли, чтобы выглядеть иначе. Иногда длинные плащи одевали. Тоже, чтобы вид сменить. Иногда действовали вместе с конницей, иногда пехота без конницы атаковала. И таких моментов было множество на разных участках войны. И король считал, что для победы над нами ему необходима большая армия, которую невозможно быстро собрать быстро из-за постоянных войн в разных концах королевства. Но ведь Карл – тоже великий полководец. Бездарный король всю Европу не покорит. И он сделал единственно правильный ход.

– Какой ход?

– Все войны обычно ведутся в летнее время. Зима для походов мало подходит. Так в большинстве стран считается…

– Да, я уже обращал внимание – чем дальше к закату, тем вои более изнежены, и чем дальше к восходу, тем они мужественнее, тем легче переносят трудности. Полуночные вои тоже более мужественны. Те же свеи. Они раньше тоже ходили в летние походы. А в этот раз пошли зимой, когда их не ждут. Хотя, я думаю, они просто потому торопились, что знали – наш город без стен стоит. И стремились словен уничтожить, пока стены и вал не выросли. И были уверены, что словене не позовут на помощь русов, которые их город пожгли. Считали, что между нами теперь вражда вековая. А о том, что с нами теперь вагры, они вообще не слышали.

– Вот. Карл тоже выбрал для похода на нас зиму. Зимой у него больше возможностей собрать большую армию. И он собрал такую, которой мы долго сопротивляться не могли. Наше княжество уже было обессилено многолетней войной. Тем не менее, мы могли бы быть разбиты еще двадцать шесть лет назад. Но все это время держались, благодаря воинскому дару князя Бравлина. Целых двадцать шесть лет.

– Только я не понял, какое отношение имеют эти двадцать шесть лет к тому, что княже приказал отпустить две сотни свеев, которых Первонег хотел повесить.

– Это же все так похоже… – сотник Заруба думал, что он уже все так подробно объяснил! Но он не мог понять, что один князь просто на внутреннем уровне не всегда может согласиться с тем, что другой князь делает что-то лучше, чем мог бы сделать он сам. И потому Гостомысл, сам того не осознавая, не желал видеть в этой битве такую великую победу, которую потомки должны знать в веках. И все это даже при том, что Гостомысл относился к Бравлину с большим уважением и даже с симпатией. И сам был готов ударить того, кто скажет о князе плохо.

– Что же здесь похожего?

– Весть о полной победе слабого над сильным разносится. Значит, слабый не настолько и слаб. Значит, на него нападать опасно! Тем более, когда он стены города воздвигнет, и силы обретет.

– Купцы и без того разнесут эту весть.

– Купцы – не очевидцы, не участники. А участникам поверят намного быстрее. И Новгород будет считаться настолько сильным градом, что мало найдется охотников посягнуть на него…

– Все ты, сотник, говоришь правильно, – вздохнул Гостомысл. – Но не видишь в своем восторге естественного противоречия собственным утверждениям.

– В чем же это противоречие, княже?

– Князь Бравлин сам вызвал на свое княжество сильную армию Карла Каролинга. Такую армию, с которой он справиться не смог… Показал, что он сильнее, в итоге Карл и собрал более сильную армию.

– Тем не менее, эта армия собиралась двадцать шесть лет. И княжество хорошо эти годы прожило, – сказал вдруг князь Бравлин, незаметно подъехавший сзади. Он, кажется, слышал большую часть разговора князя-посадника и своего секретаря.

На это Гостомысл ничего возразить не смог, да и не желал с Бравлином спорить, как спорил с сотником Зарубой. Но рядом с Бравлином ехал конь-о-конь сотник стрельцов Русалко. Русалко посчитал, что он возразить сможет.

– Но все же эти двести отпущенных воев – это все напоминает не великодушие, а слабость. Слабость нашего княжества, которое словно бы извинения просит за то, что такую армию разбила. Мне кажется, это не в нашу пользу.

– Не думаю, что эти двести человек смогут внушить другим мысль о нашей слабости. Слишком перепуганными они домой прибудут. А если и найдутся такие, кто подобным образом подумает, то со временем начнут возвращаться домой отпущенные нами пленники, у которых срок рабства еще не окончится, но хозяева пожалеют их, и отпустят. Насколько я знаю, обычно почти треть пленников обретает свободу таким образом. Или за хорошую работу, или просто по доброте душевной. И эти вернувшиеся пленники будут рассказывать совсем другое. И при этом они будут чувствовать не только страх перед славянами, но и благодарность к ним за досрочное освобождение и за хорошее отношение в период рабства. Таких будет, по простому подсчету, больше тысячи человек. И их мнение будет более важным, чем мнение тех двухсот. Тем не менее, и двести первых свою первоначальную задачу выполнят.

– Да еще ярлы и конунги, что выкуп привезут, свое добавят…

Гостомысл, который только что спорил с Зарубой, внезапно поддержал Бравлина.

– Прости, княже, мое несогласие, – улыбаясь, сказал и Русалко. – Видимо голова моя не умеет мыслить так, как привыкла мыслить княжеская. И я многого не могу понять. Но я стать князем и не надеюсь. А для сотника стрельцов моя голова, кажется, подходит.

Бравлин ничего не ответил, только встречно улыбнулся сотнику. Ответил только Гостомысл:

– Мы с князем Бравлином вместе подумаем, как твою голову можно использовать. Есть у меня относительно твоей головы некоторые соображения. Если князь поддержит, тогда скажу. А пока еще рано…

Глава шестнадцатая

Горожане, а на пожарище и в Людином городище, в основном, оставались женщины и дети, да небольшой полк под командованием воеводы Военега, который, в случае прорыва части свеев, обязан был частью защитить ворота, а основной силой, по сути дела, своей грудью, прикрыть отход мирных людей, пусть и умереть, но умереть достояно, не вышли все вместе встречать возвращающихся воев, как обычно встречают полки из похода. В Новгороде продолжались работы, прерванные только для проведения вече. Так распорядился перед выходом из Новгорода князь Бравлин. И распоряжение князя выполнилось, хотя у этих женщин и детей ушли на жуткую в их представлении сечу мужья и отцы, и могли там погибнуть, защищая свои семьи. Однако стремительный поход Бравлина и засадные, неудобные для противника действия, были настолько удачными, что погибших не было. И весть об исходе встречи двух противоборствующих дружин каким-то образом дошла до Новгорода раньше, чем вернулось войско. Словно по воздуху прилетела[123]. Правда, несколько десятков человек в новгородском войске все же тоже получили легкие ранения во время начальной схватки на льду. Без этого боевых действий не бывает. Хотя большинство получило все же не ранения, а различные ушибы, когда кубарем скатывалось с крутого обрыва – кто ногу подвернул, кто руку неудачно выставил… Над такими «боевыми» увечьями сами «увечные» только посмеивались, не считая это серьезным ущербом.

При этом, словене не помнили в своей истории такого скоротечного, и такого удачного похода, и возвращались в город радостные. Только-только они успели выбрать себе нового князя. И уже одно это стало значимым для города событием, шагом в новое состояние, может быть, даже не совсем привычное. Еще шли среди словен споры, что лучше – следование традициям или рывок в новый мир. Эти споры относились к тому, что новый князь решил назвать город Славен непривычным им именем Новгород. Мнения разделялись, и, хотя желающих противостоять Бравлину не находилось, все же порой слышались голоса, вещающие о том, что Бравлин ничем не заслужил право так менять жизнь княжества. Так говорили люди, которые тосковали по ушедшему времени, каких в любом обществе бывает немало, но кто-то стремился и к обновлению. Согласия в мыслях не было, как было согласие в необходимости город строить, и согласие в необходимости город защищать. И вот князь Бравлин Второй подтвердил делами свое право на кардинальное решение. Такого большого войска, пришедшего из страны свеев словене не припоминали. И где теперь это войско. Князь Бравлин разбил их. И даже пленников набрал четыре тысячи. Хотя для самого Новгорода оставил лишь половину. Это тоже было не совсем понятно, но скоро нашлись люди, умно объяснившие то, что уже объяснял сам Бравлин князю-посаднику Гостомыслу. Тем не менее, при отсутствии торжественной встречи, когда незадолго до заката колонна с воями-новгородцами появилась в пределах города, работу люди сразу бросали. Женщины с детьми стремились подойти ближе, чтобы найти своих мужей и отцов, что при таком большом количестве воев было трудным делом. Тем не менее, они находили. И радовались, что семья не лишилась кормильца.

Нагружать какими-то обязанностями участников стремительного похода князь Бравлин не стал, и отпустил всех до следующего утра отдыхать, кто где устроился. А полк воеводы Военега заставил принять под охрану пленников. Военег же распоряжался тем, чтобы пленников распределяли по семьям новгородцев, которым они обязаны были помогать строить город. Впрочем, помощь рабочими руками оказывалась только тем семьям, где по какой-то причине не было крепких мужских рук – женам погибших воев, старикам и старухам, у которых погибли сыновья и боги не дали им внуков. Большинство же свеев должно было принять участие в возведении городского вала. Для этого князь Бравлин решил расселить пленников на время по палаткам своих вагров, которые и без того жили в тесноте. Но тесноту эту пока можно было терпеть. Хуже было бы, если бы не оказалось рабочих рук, способных городские оборонительные сооружения поднимать.

Варяги-русы своей колонной сразу двинулись дальше, через лед Ильмень-моря до своей столицы. И вели рядом с собой колонну своих пленников.

– Княже, – попросил князя-посадника Бравлин. – Тебе, как посаднику, легче будет общаться с посадником Ворошилой. Договорись с ним об аренде пленников. Можешь вместе с колонной и выехать.

– Я навещу и князя Здравеня, он любит, чтобы дела решались через него, – сразу согласился легкий на подъем Гостомысл, которому и подниматься даже не требовалось, потому что он не успел еще седло покинуть. – А Здравень пусть вызывает к себе Ворошилу. Тогда и договоримся. Буду учиться торговаться…

И сразу пустил коня вдогонку за колонной русов, уходящей в Ильмень-море. Сотник Русалко, взглядом спросив у князя разрешение, уловил согласный кивок, знаком позвал с собой десяток своих стрельцов, и пустился вдогонку за Гостомыслом. Конечно, посаднику, тем более, князю-посаднику, надлежало ездить с сопровождением. Это солидно, и придает соответствующий рангу вес. Еще погибший во время пожара посадник Славена боярин Лебедян всегда ездил к соседям в сопровождении посадской стражи…

* * *

Вои-русы торопились домой, и потому колонна их двигалась быстро. Задерживали колонну только пленники, ноги которых устали. Такой непривычно большой путь им пришлось преодолеть за короткий отрезок дня. Да еще после сильного психологического удара, которым явился для них стремительный и безоговорочный разгром свейского войска. В это даже верить не хотелось, потому что, как казалось, невозможно представить себе силу, способную сокрушить армию конунга Оборотня. Сам Эйстейн Оборотень, как все знали, вынашивал большие планы. И намеревался по возвращению из удачного набега на славянские земли вмешаться в борьбу нескольких старых и мощных кланов с полуночной стороны страны, и с полуденной, которые поочередно побеждали один другого, но готовы были объединиться для свержения короля Ингьяльда Коварного из Уппсалы. Полуночные и полуденные кланы, как понимал конунг Оборотень, никак не могли между собой договориться о том, что станет новым королем. Вступив в эту борьбу конунг Эйстейн надеялся, что станет фигурой, устраивающей обе стороны. И у него были шансы на это, если бы не такое неожиданное и обидное поражение от тех, кто по замыслам свейских конунгов не мог даже сопротивление им оказать, не то что полностью разбить. Свеи еще не могли в себя прийти от удивления и непонимания того, что случилось, но веревки на руках красноречиво врезались в кожу запястий. Сами русы ехали верхами. Захваченных лошадей хватило на всех с избытком. При желании кто-то смог бы и заводную лошадь с собой привести. Но все прекрасно понимали, что зимой заготовить корм для лошади сложно. Корм всегда с лета запасают. А зимой его следует покупать. А когда в городе добавится большое количество лошадей, цены на сено и на овес стремительно вырастут. А тут еще и пленника кормить следует. Правда, князь Бравлин обещал им, что будет брать пленников внаем для земляных работ. Но для этого требовалось согласие князя Здравеня и посадника Ворошилы. Вои в таком согласии своих правителей не сомневались, но опять же предстояли траты. Рабам необходимо было покупать у кузнеца лопаты и кайла. А когда таких заказов будет много, цены тоже быстро вырастут, потому что кузнецы свою выгоду знают не хуже торговцев овсом и ячменем. Оставалось только надеяться, что плата за наем рабов будет такая, что будет покрывать расходы. Хотя брать большую плату с соседей в таком бедственном положении варягам-русам тоже было стыдно.

И, при всех этих новых заботах, которые из головы не выходили, в душе каждого воя были радость и гордость за такую убедительную победу над извечным сильным врагом. Строй вои держали даже с рисованной гордостью ровный, словно праздничный. Да это, по большому счету, и был большой праздник. Особо выделялись едущие первыми две сотни стрельцов, которым во многом князь Бравлин и был обязан своей победой. Именно эти стрельцы вместе с семью десятками стрельцов Русалко остановили обе свейские колонны, и подставили их под разрывающие удары с флангов. Стрельцы свою особую роль понимали. Они были из бьярминского полка князя Войномира, который любил использовать их единой силой. Так их использовали и словене вместе с ваграми. До стрельцов дошли разговоры, что сам князь Бравлин проявил сомнение, сумеют ли стрельцы остановить колонны свеев на реке. Но князь-посадник Гостомысл настоял на том, что такая задача им по силам. И теперь, когда Гостомысл догнал колонну варягов-русов на льду Ильмень-моря, стрельцы надеялись, что Гостомысл расскажет об их важной роли в общей победе князю Здравеню и воеводе Блажену, который вообще в новые методы ведения боевых действий, применяемые Войномиром, не верил, и предпочитал воевать по старинке, когда стрельцы распределялись поровну в разных сотнях, и использовались только как вспомогательное войско[124]. Но сам Гостомысл, как слышали стрельцы-русы, тоже любил использовать луки, как и Войномир. И потому стрельцы надеялись, что и их воевода поймет, наконец, пользу от их использования единой самостоятельной силой.

Князь-посадник Гостомысл вместе со своим сопровождением поравнялся с возглавляющими колонну русов стрелецкими сотниками.

– Никак, княже, к нам в Русу путь держишь? – поинтересовался Жировит, немолодой, много сражений прошедший сотник, грубое, словно из камня высеченное лицо которого украшали широкий, плохо заросший шрам от подглазья до челюсти.

Гостомысл обгонять колонну не стал, и придержал разогнавшегося скакуна.

– Ну, сами-то вы люди скромные, себя хвалить не будете. Придется, значит, мне рассказать князю Здравеню, как его стрельцы отличились, – Гостомысл говорил все это шутя, легко, как понимали все, тем не менее, сам князь-посадник подумал, что высказать Здравеню такие слова требуется обязательно. Похвала любому приятна. Даже если она не тебе лично адресована, а твоим людям. И Здравень должен будет это оценить. Стрельцы-русы стояли на глазах у Гостомысла, и ни один не дрогнул перед суровой свейской колонной, которую они же и превратили вскоре из суровой в убегающую.

– Мы сделали, что могли и что умели, – скромно констатировал второй стрелецкий сотник – Угоняй, мрачноватый и крепкоплечий вой с лохматыми бровями, свисающими над глазами. Может быть, он и не был по жизни мрачным человеком, но брови делали его лицо таким. – Только нашему градскому воеводе говори – не говори, он все равно стрельцов не ценит. Не понимает, что они могут сделать. Блажен никогда бы три с половиной сотни против целого войска в узком месте не выставил, как Бравлин сегодня.

– Чуть больше, чем две с половиной, – констатировало Русалко, не отставший от князя-посадника. – Со мной было семь десятков. Конечно, два десятка битву не решают, тем не менее, каждый из моих стрельцов по три десятка свеев, почитай, на лед положил. И вы так же… Значит, общими стараниями мы… Считать не хочется. Много, короче говоря… Их вообще, как я смотрю, чересчур мало осталось. Может, кто и убежать сумел. Или потонуло так много…

А князь-посадник Гостомысл предпочел объяснить ситуацию:

– Князь Бравлин тоже раньше в силу стрельцов не верил. Эту силу ему мой сотник Русалко на примере перебитых франков показал. Теперь поверил, и использует их, как следует.

– Наш Блажен все равно животом упрется, и назло Войномиру не будет так воевать.

– Так переходите к нам, в чем сомнения… – пошутил Гостомысл.

После шутки возникла неловкая пауза. Стрельцы стеснялись даже шутливого предложения, словно им предложили открытое предательство.

– А я вообще-то думал, что воевода Славер забрал с собой всех опытных воев. Как же вы остались? – ломая недоверчивое настроение, поинтересовался Русалко.

– А ты откуда знаешь, что Славер с полком ушел? – сурово удивился Угоняй. – Нечто он тебе докладывать стал бы…

– Доложил. Мы со Славером в дороге встретились. Мы с князем Бравлином и с ваграми – сюда, а он – туда, по вызову своего князя… – за сотника объяснил Гостомысл. – Издали друг друга заметили, чуть в сече не сошлись. Но князь Бравлин «выправил» встречу. Развел полки…

Ответ сотников удовлетворил, и уже недоверия не вызвал, хотя они помнили недавно, что Гостомысл увез в закатную сторону их князя Войномира, весьма любимого и уважаемого в войске. Увез с тем, чтобы Войномир в далеких землях своей матери остался. Наверное, навсегда.

– Славер больше молодежь с собой забрал. Кто семьей и детьми не оброс, – объяснил все же Жировит, соблюдая приличествующую вежливость. – А нам куда от жены да от детей? Оттуда, чать, домой на праздник не наведаешься. В Бьярмии-то родню изредка только видели. А оттуда вообще не добраться…

– Это да, – согласился Гостомысл. – Княжество бодричей от нас далеко. Ну, да молодежь ваша там себе жен найдет. Бодричи же ваши родственники, как наши – вагры.

– Найдут, наверное, – неохотно согласился Угоняй. – А князь Войномир, стало быть, воротиться домой совсем не желает?

– Я думаю, что ему на Руяне дел много найдется. Да и старец Вандал сказал ему, что теперь его жизнь будет там проходить, где Свентовиту поклоняются. Значит, Свентовит его к Перуну не отпустит. А потом путь Войномира дальше за закат лежит. Вандал предсказал ему роль важного полководца среди франков. Говорят, король Карл Каролинг славянских полководцев любит. И всегда им самые важные участки войны доверяет. Не зря князя-воеводу Дражко с войны против баварского герцога отпускать не хотел. Земли в своей стране предлагал.

Колонна уже прошла между многочисленными островами, расположенными у полуденного берега Ильмень-моря, и вошла в устье Ловати, чтобы по льду подняться до впадения в Ловать реки Полисти, и по льду же последней подняться до самой Русы. Что Полисть, что Ловать, не обладали таким течением, как Волхов, и не имели многочисленных стремнин и перекатов, и потому лед даже в теплую зиму здесь вставал прочный. Зимняя дорога здесь была укатанная. Но колонну, видимо, заметили издалека, и в устье Полисти ее ждало множество саней с жителями Русы, празднующими победу. Каким-то ветром весть о победе была уже доставлена и сюда. Сами же вплоть до самого города сопровождали колонну воев. Люди приветственно вскидывали руки, что-то кричали. Мальчишки бросались снежками в пленных свеев, и те молча сносили такое к себе отношение. Вообще-то они знали только свои обычаи. Согласно их скандинавским обычаям, в плен угоняются женщины и дети, которых потом можно продать на невольничьем рынке, и неплохо заработать. Кого-то оставляли себе, чтобы помогали женам в хозяйских делах, работали. Мужчин просто убивали в бою, а пленных вешали, как сегодня эти же славяне повесили свейских разведчиков. И потому было понимание того, что их тоже повесят. Об этом даже сказал кто-то из общей колонны. Сказал на своем языке, непонятном славянам:

– Хотят праздник устроить для ворон. Приведут в свой город, а там по стенам развесят. Значит, судьба у нас такая, глаза воронам отдать. По мне погребальный костер намного лучше петли… Но уж, видимо, кто что заслужил…

– Повесить могли бы сразу. Не стали бы себе руки ломать, нас связывая, – ответил кто-то другой. Может, продадут. Славяне… Они же не знают, что мужчин в цвете лет на рынках неохотно покупают. Побаиваются… Одного – двух еще могут купить, но не две же тысячи…

– Значит, повесят, когда продать не смогут, – сделал свой вывод первый. – Еще немного проживем…

Этот разговор никому настроения не добавил. А настроения после разгрома и без того не было. Но неизвестность дальнейшей судьбы заставляла страдать всех.

– А где Альвгейр? Он славянский язык знает. Видел его кто-то? Жив он, кажется, не утонул. Где-то его тощая физиономия мелькала, помню, когда нам руки связывали.

– Он где-то в самом конце идет. Я видел, когда на реке оборачивался, когда его к общей веревке привязывали. Правда, пусть спросит у славян. Кто там позади идет, передайте Альвгейру от всех просьбу.

Колонна зашепталась. Но это было быстро пресечено воями, которые были приставлены специально, чтобы за ними следить. Пару ударов тупым концом копья в затылки и в спины подействовали на разговаривающих убедительно. Тем более, доспехи со свеев сняли, и загрузили в отдельные сани. В те самые сани, в которых раньше ехала в сторону Новгорода свейская пехота. Одних саней, конечно, не хватило, но саней в запасе было много, и в лесу лошадей не оставляли. Волкам и без того было, чем поживиться. А лошади с санями могли и в городе сгодиться. Правда, все сани, как и все доспехи, забрали себе словене, но русы в данном случае обиды не высказали. Они понимали ситуацию. И многие чувствовали перед собратьями вину за сожжение и разорение Славена. А раздел добычи, считали, таким и должен быть.

Так и шли эти две колонны – одна колонна из победителей варягов-русов, вторая – из связанных побежденных свеев, и свеям так и не удалось узнать, что ждет их впереди.

Так, один вой из первых рядов колонны пленников, сказал вдруг громко:

– Все! Силы мои не беспредельны! Ноги идти отказываются. Все одно в петле болтаться. Так не все ли равно где! Пусть здесь вешают.

– А я как-то слышал, – сказал другой пленник у говорившего из-за спины, что славяне меняют пленников на пленников. Правда, тогда меняли руяне. Но строго – человека на человека…

– А кто из наших конунгов еще не так давно в набег ходил?

– Рагнар Одноглазый а земле кривичей был. Только его там тоже побили. Но он, убегая, к латгалам попал, и тех побил. Много пленных привез…

– Может, и нас обменяют… – мечтательно высказался тот, что только что желал быть повешенным. И зашагал быстрее и даже бодрее…

* * *

Когда въехали в город, колонна сразу свернула в сторону, чтобы добраться до своих казарм, расположенных неподалеку от городской стены. В казарме решено было временно разместить и пленных. А Гостомысл со своим стрелецким сопровождением отправился в терем князя Здравеня, надеясь, что в это время Здравень уже проснулся, и даже успел хорошо поесть. Когда их князь голоден, – говаривали русы, – к нему лучше не приближаться. Но, видимо, Здравень, в самом деле, успел пообедать, да и время было уже не раннее. Вечер приближался стремительно, и тьма уже начала окутывать улицы Русы. Во дворе княжеского терема князь-посадник не стал расседлывать своего коня. Он только вместе с Русалко передал повод стрельцам сопровождения, и так же, в сопровождении сотника, поднялся на второй этаж. Там дворовые люди сообщили Гостомыслу, что у князя собрались и воевода Блажен, и посадник Русы Ворошила, и пока пьют мед, и о чем-то беседуют. Не велели беспокоить. Однако Гостомысл не собирался дожидаться, когда беседа престарелых правителей города закончится. Князь-посадник Новгорода справедливо полагал, что все трое могут из баклажки лишнего хлебнуть, и уснуть за столом, и потому просил передать князю Здравеню, что прибыл из Новгорода князь-посадник Гостомысл, просит принять, а если Здравень сейчас принять не может, Гостомысл или через недельку заедет, или раньше ждет князя Русы у себя в городе. Приехать желательно вместе с посадником Ворошилой.

Гостомысл в этот день и вправду устал сильно. Он ночь не спал, проводя, практически, все время в седле, на легком морозе, и согревался только во время короткого доклада сотника Русалко в рабочем сарае ошкуйских плотников. Но это было вскоре после рассвета, а сейчас уже приближался вечер. Тем не менее, не усталость заставляла Гостомысла так себя вести, а только непомерная гордость местной знати, которая после сожжения Славена желала себя в собственных глазах возвысить, унижая князя-посадника, сына князя Буривоя, который когда-то сам держал Русу в постоянном страхе нашествия. Этого соседям Гостомысл позволить не мог, и желал сразу поставить их на место.

Посланный вернулся быстро.

– Княже Здравень приглашает тебя, князь-посадник, в свою горницу. Пойдем, что ли…

Гостомысл, присевший было на лавку у печки, лениво поднялся, обернулся, потрогал рукой горячие печные изразцы, словно проверяя, давно ли печь топлена, и кивнул:

– Пойдем, что ли… Русалко! Со мной!

Дворовый человек услужливо придержал дверь в горницу. Дверь в эту горницу была намеренно сделана чрезвычайно низкой, чтобы входящие поневоле кланялись князю Здравеню при входе. Но Гостомысл, не желая отвешивать местному хозяину поклон, обернулся к Русалко, что-то шепнул ему, и вошел почти боком, даже сразу не взглянув на самого Здравеня. Но его вынужденный поклон можно было одинаково отнести и к сотнику стрельцов, что вошел следом за князем-посадником, и к дворовому человеку терема князя Здравеня, что дверь придерживал.

И только после этого Гостомысл осмотрелся.

Князь Здравень сидел в своем кресте на подиуме. Перед ним, торцом к княжескому креслу, стоял стол с едой. Сбоку от стола стояла скамья, на которой сидели воевода Русы Блажен и посадник города Ворошила. И у того, и у другого бороды были в крошках. Скамья по другую сторону стола была свободна. На столе, прямо в глубоком деревянном корытце с водой стоял настольный кованный светец[125], в котором были зажаты пять лучин. Большие напольные светцы стояли по бокам стола. Каждый тоже имел по пять лучин. Перед светцами на полу были выставлены наполненные водой деревянные корытца, но не такие маленькие, как корытце на столе. И, при всей тусклости освещения, Гостомысл сумел увидеть, что бороды людей за столом испачканы чем-то жирным. Видимо, он своим приходом прервал их трапезу, совмещенную с деловым разговором.

– Здрав будь сам, князь Здравень, и твои гости, – вежливо сказал Гостомысл.

– И ты здравствуй будь, княже Гостомысл, – ответил Здравень настолько важно и с чувством высокого своего положения, что это граничило с презрением к вошедшим. – Дошли до нас слухи, что вы с братом моим князем Бравлином Вторым отбили свеев…

Гостомыслу никто не предложил не только за стол сесть, но даже не предложили вообще присесть. Это уже было верхом холодности приема и вообще невежливости. И потому князь-посадник решил ответить хозяевам Русы тем же оружием. Он осмотрелся, увидел скамью у жарко натопленной печи, и махнул рукой сотнику своего сопровождения:

– Присаживайся, Русалко. В ногах правды нет…

Сотник, легко «прочитавший» ситуацию, игру Гостомысла понял, и не просто сел на краешек скамьи, но и ногу на ногу забросил, а руками за спиной на край скамьи оперся. В общем, показал свою свободу и полное отсутствие стеснения перед хозяином терема и высокими сановниками Русы. То есть, открытое неуважение к ним. Сам князь-посадник без раздумий сел рядом, и повернулся в сторону князя Здравеня.

– Если такие слухи только и дошли, то они не отображают того, что произошло, – спокойно ответил Гостомысл на слова хозяина. – Мы не просто отбили их, мы их полностью разбили, и большей частью уничтожили. Из девяти тысяч, что конунг Эйстейн Оборотень привел в нашу землю, почти пять тысяч были или убиты или утонули в Волхове, когда они побежали от нас, и треснул лед, а четыре тысячи мы захватили в плен, чтобы использовать их труд на восстановлении города.

– Это большая и редкая победа! – не мог не отметить посадник Ворошило. – А сколько войска было у тебя и у князя Бравлина?

– У нас было несколько больше шести тысяч. Это вместе с тем двухтысячным полком, что пришел на помощь из вашего города.

– Знатная, должно быть, сеча была! – восхитился и воевода Блажен, и даже жирной рукой махнул, словно в руке у него меч был.

Гостомысл вспомнил обещание, которое он вроде бы в шутку дал воям-русам на льду Ильмень-моря, и решил, что даже шутливое обещание следует выполнять. И потому сказал:

– Большой сечи не было. Основную работу сделали стрельцы. В том числе, и ваши две сотни. Сотники Жировит и Угоняй – просто молодцы. Они не дрогнули даже тогда, когда я начал волноваться, и вместе с моим сотником стрельцов Русалко, – князь-посадник показал рукой на сидящего сотника, который согласно наклонил голову, подтверждая слова Гостомысла, – перекрыли реку поперек, когда свеи наступали двумя колоннами. Стрельцы подпустили свеев так близко, что это, на мой взгляд, казалось уже опасным. Однако, они свое дело знали, и предвидели, что произойдет. В итоге две сотни ваших стрельцов и семь десятков моих остановили наступление, и заставили свеев бежать по льду реки. А там, с двух сторон, их просто сначала расстреливали с берегов, а потом наши вои спустились на лед сами, и загнали свеев в тяжелом вооружении на середину Волхова, где на стремнине лед самый слабый. И лед провалился.

– Я никогда не поверю, чтобы меньше трех сотен стрельцов остановили две воинские колонны свеев! – Громко и категорично сказал воевода Блажен, поднял кулак, чтобы по столу стукнуть, утверждая авторитетность своего мнения, но глянул на князя Здравеня, и кулак тихо опустил. Здравень всегда с уважением относился к обычаям древних. А древние говорили, что стол – это божья ладонь, и бить по столу кулаком – равносильно тому, чтобы нанести удар богу.

Гостомысл еще обдумывал свой ответ воеводе Русы, когда в горнице раздался грубоватый и слегка ехидный смех сотника Русалко.

– Что ты? – сильно себя и свое мнение уважая, спросил с возмущением воевода Блажен. – Над чем смеешься, сотник?

– Знать ты, воевода, совсем воевать не умеешь, коли так говоришь… – откровенно издевался над Блаженом молодой сотник, поддерживая игру князя-посадника. – Такого воеводу свейские дети по полю вприпрыжку погонят…

Блажен, выслушав оскорбление своего боевого достоинства, встал, как встал и сам князь Здравень, хотя для него это было нелегким делом. Но Здравень промолчал, отчасти и потому, что знал своего воеводу прекрасно, и знал, что тот сам не выиграл ни одного сражения с теми же словенам, и до того, как сел на боевого коня князь Войномир, Блажен бывал несколько раз крепко бит князем Буривоем. А когда требовалось вести варягов в сечу, руководил им обычно какой-то другой воевода, которому Блажен всегда старался только помешать, чтобы не поделиться с ним своей властью. Так совсем недавно было, например, с воеводой Славером, когда тот в итоге без помощи городской дружины сжег Славен. А Блажен, в отличие от своего князя, не удержался, чтобы не сказать Гостомыслу:

– Ты, княже, прикажи своему слуге попридержать язык и знать свое место. А лучше вообще выгони его из горницы. Пусть в сенях подождет.

– А он мне не слуга. Он боевой сотник стрельцов, который отлично бил и ляхов с пруссами, когда мы через Пруссию проходили, и франков в стране вагров, и свеев в нашей земле. А боевые сотники у нас слугами не считаются. Они – свободные люди. Но сотник Русалко входит в мое сопровождение и в сопровождение князя Бравлина, и потому он обязан быть рядом со мной. Кроме того, я не вижу причины выгонять из горницы человека за то, что он сказал правду. Если ты, воевода, не веришь в то, что сделали стрельцы, это только твоя беда. А они это сделали. В том числе, и стрельцы-русы, обученные так воевать, кстати, не тобой и твоей головой, а князем Войномиром. Они уложили на льду больше тысячи конных копейщиков и шведскую пехоту. А кто хотел жить, повернули назад.

– А где сам конунг Оборотень? – не встревая в спор, спросил князь Здравень. – У нас с ним, кстати, был подписан договор о ненападении. Когда он приходил со своей дружиной в прошлый раз, это было лет, кажется, восемь тому как, а то и десять, мы от него отбились, и Оборотень перед отступлением затребовал переговоров. Переговоры тогда вел от всего объединенного войска твой потом погибший старший брат, Гостомысл, княжич Володислав. Буривой поручил ему это дело. И Володислав договорился с Одноглазым, что позволяет тому беспрепятственно уплыть по Волхову на своих драккарах, за что конунг взял на себя обязательство никогда больше не нападать на наши земли. Он нарушил свое слово, и неплохо было бы с него спросить за это. Например, штраф наложить… Я так думаю, что князю Бравлину деньги нужны сейчас большие. И такой штраф пришелся бы кстати. Кажется, такой штраф даже договором предусмотрен.

– Мы, княже, не имеем возможности просмотреть договор, поскольку княжеский терем во время пожара был полностью уничтожен вместе со всеми документами.

Здравень сел, и удовлетворенно кивнул.

Ему удалось перевести разговор на другую тему, и избежать ссоры между своим воеводой и князем-посадником Новгорода. А только перед приходом Годослава Здравень со своим ближайшим окружением обсуждал, как им неназойливо приобрести влияние на князя-посадника Гостомысла, и как аккуратно натравить его на князя Бравлина Второго. После крупной ссоры приобрести такое влияние было бы невозможно. Но все свои действия князь, посадник и воевода обговорить не успели. Они только договорились о том, чтобы как-то показать Гостомыслу хотя бы простейшие вещи. Такие, как разницу в приеме князя и посадника. Чтобы Гостомыслу, мысленно когда-то уже свыкшемуся с тем, что он будет верховным князем словен, было завидно. А зависть часто толкает на недобрые поступки. И именно этим разговором был вызван тот холодный прием, что был оказан князю-посаднику. Но, как гибкий политик, князь Здравень сразу понял, что подобное поведение только обострит их отношение с Гостомыслом, и не позволит варягам хоть как-то влиять на него. Значит, следовало идти другим путем. Следовало попробовать мягкость.

– Хорошо. Я мог бы дать Бравлину в пользование буковую дощечку[126] со смоляной печатью конунга. Он своим серебряным перстнем договор запечатал. Я выделю, если есть возможность ею воспользоваться, на время, только прошу вернуть его, когда отпадет надобность. Так что, княже, есть сейчас такая надобность? Или за конунгом, чтобы стребовать с него штраф, придется к свеям отправляться?

– Есть необходимость, – Гостомысл трижды стукнул левой ладонью по рукоятке длинного меча на боку у своего сотника. – Если на Русалко сейчас меч Оборотня, значит, сам оборотень валяется в каком-нибудь холодном сарае в Людином конце, куда отвезли пленников. Не знаю, может, князь Бравлин, который уже во второй раз берет Оборотня в плен, решил уважить его, как когда-то уважил король Готфрид Скъелдунг, и выделил ему целый дом под тюрьму, или хотя бы одну горницу. Но я бы бросил его в холодный сарай. Кстати, Ворошила, ты не знаешь, где мне найти волхва Велибуда, чтобы он поставил конунга на ноги.

– А что с ним?

– Его ударил по затылку обухом топора плотник. Оборотень, кажется, почти разучился после этого ходить.

– Я пришлю тебе Велибуда… – пообещал князь Здравень, и прошлепал жирной ладонью по скамье, призывая дворового человека. Когда тот пришел, Здравень что-то прошептал ему на ухо, и человек торопливо вышел…

Глава семнадцатая

Дворовый человек вернулся очень быстро. Видимо, в соседнюю горницу ходил. Естественно, не за волхвом Велибудом. Но принес большой резной деревянный ларь, больше похожий на небольшой сундук. Князь Здравень открыл его большим ключом со связки ключей из собственного кармана, поднял крышку, и при этом проигралась какая-то тонкая и звонкая металлическая музыка[127]. Князь покопался внутри, и вытащил небольшую буковую дощечку с вырезанными на ней рунами. Приподнял дощечку бережно, и протянул перед собой. Гостомыслу пришлось подойти, чтобы принять документ. Но, показывая свое бережное отношение к договору, попросил дворового человека принести что-нибудь, чтобы завернуть дощечку. Дворовый человек, повинуясь подтверждающему кивку Здравеня, снова вышел, и вернулся даже быстрее, чем в первый раз, и принес вышитый рушник.

– А всего сколько было дощечек?

– Три. Одна у меня, одна у Володислава, одна у конунга Эйстейна. Здесь все три печати. Печати сделаны из смолы сосны. От сильного мороза могут потрескаться, от сильного тепла расплавиться. Потому, печати следует беречь особо.

– Я обещаю сберечь, – сказал Гостомысл, и передал завернутую в рушник дощечку сотнику стрельцов. Тот принял, бережно прижал к себе.

– У меня вопрос к тебе деловой, князь-посадник, – вступил в разговор и посадник Русы Ворошила. – Ты сказал, что вы взяли в плен четыре тысячи свеев, и думаете использовать их в работах по строительству Новгорода.

– Да, есть у нас с князем Бравлином такое намерение.

– Но вы сейчас себя едва-едва прокормить можете. И тоже с… посторонней помощью, – Ворошила изначально хотел сказать «с нашей помощью», но проявил деликатность, и смягчил формулировку. – Вы думаете, голодные рабочие смогут хорошо трудиться?

– У князя Бравлина светлая голова, – не удержался Гостомысл от похвалы. – Он уже подсчитал, что прокормить мы будем в состоянии, да и то с большим трудом, себя во многом ограничивая, только две тысячи пленников. И потому он взял себе ровно столько. Придется всем потерпеть, чтобы возвести если не стены, то хотя бы вал. А он нам просто необходим…

– А еще две тысячи? – не вникая в нужды соседнего города, поторопился спросить князь Здравень, опасаясь услышать, что такое количество пленников будет кормить ворон, когда могли бы стать хорошей военной добычей.

– А еще две тысячи захватили ваши вои. Их самих было только две тысячи. Так что, добыча для них хорошая. Никто в накладе не останется.

– И где же они? – спросил Ворошила.

– Насколько я понял, ваши вои повели их в свои казармы. А как дальше с пленниками поступать, это их личное дело. Они свободные люди. Наверное, по домам разберут. Но я думаю, просто так содержать пленников и вашим воям тоже накладно. За умеренную плату князь Бравлин Второй согласен использовать на строительстве их труд. Если, конечно, князь Здравень и посадник Ворошила возражать не будут.

Воеводу Блажена Гостомысл умышленно не упомянул. Блажен и без того сидел, как в воду опущенный, опустив голову. Князь Здравень не вступился за него, не отверг откровенное оскорбления городского воеводы, и это больно било по самолюбию воеводы Блажена, считающего себя одним из самых важных сановников Русы. Конечно, не равным князю, но хотя бы равным посаднику. Хотя так считал, наверное, только он один во всей Русе, но это не меняло уровень собственного высокого самоуважения Блажена. Хотя, по большому счету, все хозяйственные вопросы обычно решались без него. И даже совета Блажена никто не спрашивал.

– Я думаю, князь не будет возражать, я тоже не буду, – встал и вышел из-за стола посадник Русы Ворошила, и остановился перед князем-посадником Новгорода. Он был примерно одного роста с высоким Гостомыслом, но если Гостомысл был стройным и сухощавым, то Ворошила отличался, как и сам князь Здравень, заметными жировыми объемами, и казался громадным. – А какие условия оплаты труда рабов предлагает нам князь Бравлин.

– Оплата, как вы все сами должны понимать, не может быть великой. Новгороду просто будет нечем платить, если вы назначите непомерную сумму. В этом случае мы предпочтем отказаться, и обойтись своими силами.

– Так что князь Бравлин нам предлагает? – стоял на своем Ворошила.

– Князь Бравлин ждет вашего предложения. И тогда уже начнется, вероятно, торговля.

– А вообще-то оплата труда строителей города должна входить в ведение посадника Новгорода, – князь Здравень все же постарался вставить острую иголку в разговор, чтобы задеть Гостомысла за живой нерв. – Или Бравлин отобрал у посадского совета все финансовые полномочия?

– Я стал посадником только вчера, и еще не успел вникнуть во все дела совета. Знаю только, что посадская казна пуста. А княжескую казну своего батюшки Буривоя я добровольно передал князю Бравлину, чтобы он распоряжался ею на благо Новгорода, – сделав ударение на слове «добровольно», Гостомысл сразу отмел все попытки поссорить его с князем Новгорода. И Здравень не стал ждать ответа на свой вопрос, и приложился к баклажке с медом.

– Но Бравлин должен понимать, княже, – продолжил тем временем Ворошила, – что оплата за труд рабов, во-первых, не должна идти в убыток Русе, во-вторых, мы хотели бы вести все расчеты через посадский совет нашего княжества. Чтобы оплата шла не каждому человеку по отдельности, а сразу и гуртом за всех. А уж посадский совет со своими людьми разберется и расплатится. И все будут довольны.

Ворошила желал и здесь поиметь выгоду. Он много лет руководил всеми торговыми делами Русы, и рассчитывал на этом поприще обыграть молодого посадника Новгорода. Но Гостомысл помыслы Ворошилы, казалось, в его взгляде читал.

– Я думаю, это законное желание. Но тогда следует участь, что скоповый расчет всегда требует скидки. И чем больше скоп, тем больше скидка.

Посадник Русы от таких слов даже икнул. Он рассчитывал обвести вокруг пальца этого молодого посадника Новгорода, но тот, оказалось, тоже что-то понимает в торговых делах. Значит, следует торговаться.

– Ну что, тогда садись за стол, выпей меда, и будем торговаться…

* * *

Возвращался в Новгород князь-посадник уже в темноте. Где-то на берегу Ильмень-моря выли волки. Видимо, стая в поисках добычи разбрелась далеко по берегу, и перекликалась на своем, волчьем языке, только одним волкам и понятном. Но позади Гостомысла скакал сотник Русалко с десятком стрельцов, и волчья стая была им не страшна. Стрельцы даже в темноте быстро уничтожили бы всю стаю. Небо было чистым. Луна и звезды светили ярко. И любой зверь заметен был бы издали.

– Это, случаем, не друзья конунга Оборотня, – догнав князя-посадника, Русалко кивнул в сторону берега.

Все прекрасно знали по слухам, что конунг Эйстейн Оборотень часто пугал своих противников собственной связью с дикими волками, обещая, что волки уничтожат того, кто задумает против него недоброе. Но жить среди лесов, населенных волками, словене давно привыкли, и не боялись даже ведмедей, с которыми одним ударом расправлялся князь Буривой, и уж тем более, мало внимания обращали на привычных серых хищников, хотя порой среди них встречались настоящие великаны[128]. Волки доставляли проблему только жителям небольших поселений и деревень, к городам же подходили близко только в пору общих бед. Впрочем, сейчас Новгород постигла общая беда, и люди постоянно работали в лесу, рискуя стать добычей серых хищников. Но пока о нападении на людей слышно не было. А говорить про себя конунг мог все, что ему угодно. Сам князь-посадник Гостомысл мало обращал внимания на эти разговоры, считая, что человек, убивший волка, и напяливший на себя волчью шкуру, не может быть другим волкам другом, которого они будут защищать, потому что друг никогда не убивает друга. Более того, сами волки никогда не убивают себе подобных. Это знал каждый охотник.

Волки не приблизились к пересекающей ледяной простор колонне В то время, когда на реке так много трупов, и волкам есть, чем поживиться, они никогда не будут нападать на живых людей. И уже в начале ночи Гостомысл постучал в ворота двора, где в доме обосновался князь Бравлин. В верхних окнах горел свет. Вообще-то ночная стража строго-настрого следит за тем, чтобы ночью ни в одном окне огня не было. И стучала в любые ворота и двери, если свет был замечен. Предосторожность не лишняя. Если случится по недосмотру пожар в деревянном городе, огонь быстро перекинется с одного дома на соседние. Но князя Бравлина по этому поводу ночная стража не беспокоила, хотя и жил он пока в чужом доме. Дом боярина Самохи, перешедший во владение Бравлина по решению посадского совета, произнесенному еще во время вече, до сих пор был не освобожден семьей утонувшего боярина-предателя, и потому князь вагров и словен занимал часть помещений в чужом доме, доставляя, наверное, хозяевам, немало хлопот и бессонных ночей, потому что сам князь Бравлин Второй вообще непонятно когда спал, и неизвестно, спал ли вообще… К нему приходили и приезжали по делам или с докладами в любое время суток, часто даже среди ночи, и никто еще не заставал Бравлина спящим. И даже ночью он был окружен людьми, которые с ним советовались. И потому Гостомысл поспешил не к себе, где Прилюда, наверное, волновалась, дожидаясь мужа, и зная, что все уже вернулись, а его нет. И что только, наверное, своим женским беспокойным умом не передумала. Хотя должна была бы догадаться, случись что с ним, с Гостомыслом, ей бы уже сообщили. Но сам Гостомысл, понимая все это, опять не домой поехал, а к князю Бравлину. Дела были важнее всего.

– Рад, что ты так быстро вернулся, – встретил Бравлин Гостомысла рукопожатием, хотя они только недавно расстались. – Я не думал, что раньше утра появишься. Рассказывай, и спеши к жене. Она уже присылала человека, спросить про тебя…

– Переживает. Все же на сечу поехал… – отметил и князь-посадник с улыбкой.

Бравлин собственноручно открыл дверь в свою рабочую горницу, и даже дверь сам придержал, пропуская князя-посадника. Не стал дожидаться, когда подскочит дворовый человек, и сделает то, что в его обязанности входит. Гостомысл вошел, и сразу прошел к рабочему столу князя, как обычно, заваленному бумагами. Бравлин прошел следом, сел за стол, показав князю-посаднику на широкую скамью. На столе стояло два светеца. Еще три светеца с зажженными лучинами висели на стене по левую сторону от Бравлина[129].

– Как встретили? Сильно рады были?

– Были рады возможности почесать свои неприлично длинные языки, и попробовать натравить меня на тебя, княже. В этом они видят, мне кажется, свою главную задачу. Все остальное – мелкие текучие жизненные ситуации.

Бравлин поморщился, показывая свое отношение к услышанному.

– Получилось у них?

– На мой взгляд, не очень. Но попытки не оставили. Хотя покинул я их недовольными. Особенно воеводу Блажена, которому сотник Русалко в глаза сказал, что тот ничего в военном деле не смыслит. А правда глаза больнее ножа ката колет. Вот воевода и оскорбился…

– А что Блажену-то от нас требуется? Он что, право голоса при князе Здравене имеет?

– Сам Блажен так, видимо, считает. Когда я со Здравенем и Ворошилой начал обсуждать условия аренды пленников, Блажен все со своими вопросами и подсказками лез. Правда, его ни я, ни Ворошила со Здравенем не слушали. Они уже привыкли к нему, а меня Блажен так раздражал, что я готов уже был попросить Русалко вывести воеводу на лестницу. Едва удержался.

– И то хорошо, что удержался. Нам с соседями сейчас ругаться не след. Нам надо деловые отношения налаживать. Эти отношения и нам, и им выгодны. Я сам уже много лет назад усвоил простую истину, и тебя, человеку молодому, рекомендую тоже ее усвоить. Извини уж за нравоучение. Война и даже просто ругань только отнимают – жизни, возможности и все другое. А дружеские отношения только дают, только увеличивают имение. Мы все можем быть разными. Мы все можем по-своему смотреть на мир и друг на друга, сосед на соседа, родственник на родственника. И у каждого будет свое мнение. Но хорошо мы будем жить только тогда, когда всем будет хорошо. Не тогда, когда у другого отнимем, а тогда, когда будем сами давать – плоды своего труда, своего разума. Это не мои мысли. Это мысли аббата Алкуина, ближайшего советника Карла Каролинга. Жалко, Карл не всегда к этим советам прислушивается.

– Да. Спасибо, княже, за нравоучение. Я постараюсь усвоить урок Алкуина. Я и налаживал отношения, как ты говоришь, а Блажену сказал просто, что окажись сейчас на моем месте мой покойный батюшка, воевода научился бы молчать до конца дней своих. Он понял, и замолчал. Не знаю, надолго ли. Но нам больше не мешал.

– Так о чем договорились?

Гостомысл тянул паузу, потом назвал сумму.

– Выплачивать двумя частями. Половину сразу, вторую половину, когда городской вал построим. Но и это не все. У меня получилось убедить Здравеня с Ворошилой, чтобы варяги возили своим рабам еду прямо на работы. Это вместо того, чтобы возить в город. Горожан мы прокормим, а они пусть рабов кормят. Все равно ведь возят…

Годослав заключил такую выгодную сделку, что рассчитывал на более бурную радость Бравлина. Но князь откровенной радости не показал. И даже похвалу высказал достаточно относительную, которую кто-то, может быть, и за похвалу не принял бы.

– Ну что ж, я примерно на это и рассчитывал. Только относительно кормления рабов хотел отдельно поговорить со Здравенем. А ты меня опередил. Из тебя получается отличный посадник. Ты умеешь о городе заботиться. А я пока позаботился о пленниках. Старики говорят, сегодня в ночь морозы ударят. У меня есть такой дворовой человек, Богушем его зовут, всегда точно погоду предсказывает. Ни один волхв с ним не сравнится. Так вот, старик Богуш сказал, что сегодня в ночь мороз будет сильный, велел все печи в доме протопить. Я приказал перевести в теплые сени[130] конунга Эйстейна. От замерзшего в смерть нам от него толку не будет. Он сначала в холодных сенях лежал связанный.

– Да, нам его лучше живым иметь. Сколько ты думаешь с него взять за свободу?

– Никак не меньше пятисот золотых императоров[131]. Готфрид Скъелдунг брал с него восемьсот, но тогда Эйстейн был, как говорится, «на плаву», он имел несколько лодок, которые регулярно отправлял в набеги на фризские берега[132]. Сейчас, как я узнал, допросив нескольких пленников из мелких конунгов, Оборотень больше плавает у суомским берегам[133]. Там народ бедный, взять с них можно мало, но теперь наш конунг желает захватывать земли. И платит большие деньги своей армии, которую набирает в разных странах. Среди его пехотинцев половина – норвеги или, как вы их зовете, урмане…

– Русалко! – крикнул князь-посадник Гостомысл.

Сотник стрельцов, дожидающийся своего князя за дверьми, вошел на зов сразу.

– Давай сюда…

Сотник протянул Гостомыслу буковую дощечку, завернутую в рушник. Тот сразу передал ее князю Бравлину Второму.

– Что это? – спросил Бравлин, рассматривая вышитый на рушнике орнамент.

– Еще четыреста золотых имперок в княжескую казну, которые обязан выплатить конунг Эйстейн Оборотень. Это штраф за нарушение договора. Договор скреплен печатью. Я видел на его руке серебряный перстень с этой печатью. Со стороны словен договор, по приказанию батюшки, подписывал мой старший брат Володислав, который тогда был наследником княжеского стола. Позже Володислав погиб в бою с другими свеями. Но бил он их знатно и под своим городом, и на дальних подступах. Но наш экземпляр договора сгорел во время пожара вместе с другими документами. Этот нам во временное пользование выделил князь Здравень. Согласно договору, конунг, в случае нападения на наши земли, обязан выплатить штраф в четыреста золотых имперок. Если бы мы напали на него, то обязаны были тоже выплатить такой же штраф.

– Эйстейн хитер. Он будет говорить, что шел через наши земли дальше, скажем, для войны с хозарами, и не собирался на нас нападать, – вслух подумал Бравлин. – Он просто не успел выслать к нам гонца с разрешением на проход. Или даже скажет, что выслал этого гонца, но тот просто сгинул в дороге.

– У нас достаточно пленных, которые на допросе покажут другое. И придется конунгу раскошелиться. Пусть какие-то владения продает. Это его боль, не наша. У него, насколько я знаю, четыре замка в собственности. Пусть продает… В его землях Свеаланды[134] любые владения купят с удовольствием. Эти замки находятся в непосредственной близости от земель Ингьяльда Коварного, и могут служить местом для подготовки нападения. И вообще, наше ли дело думать, где конунгу брать деньги?

– С этим я соглашусь. А не захочет платить, отправим его в лес работать. Любой конунг сразу поймет, что рубить и тягать из леса стволы – несравненно более тяжелое занятие, чем мечом махать или копье держать. Даже такое длинное, как у свеев… Я оставлю дощечку у себя, если ты не возражаешь? Нужно будет для подтверждения своих претензий показать ее конунгу. Чтобы не отказывался. Кто жив из свидетелей подписания договора?

– Князь Здравень…

– Хотя я не уверен в свейской честности, я все же надеюсь, что нам не придется приглашать к себе такого пожилого свидетеля. Здравеню тяжело даются такие переезды. Не спрашивал его, как он себя чувствовал после того момента, когда по приезду нас встретил?

– У меня тогда еще не было такой уж явственной причины, чтобы намекать Здравеню на его преклонный возраст, – с легкой улыбкой ответил Князь-посадник. – Наверное, все равно следовало бы, чтобы остудить его пыл. Но когда он начал откровенно натравливать меня на тебя, княже, я просто вежливо тебя похвалил, и этого хватило, чтобы Здравень прекратил попытки.

– Ты по-прежнему считаешь, что Здравень метит на мое место?

– Возможно. Но возможно и другое. Он очень боится усиления Новгорода, который станет довлеть над Русой, и, в итоге, присоединит ее к своему княжеству. До появления у них Войномира русы всегда уступали словенам и в войне, и во всем остальном. Хотя до подчинения дело не доходило, но речь об объединении уже заходила.

– А что такого в Войномире, что его стоило опасаться. Я понимаю, что он, по сути дела, выиграл проигранную войну за Бьярмию. Но я так слышал, что виной всему считается ранение князя Буривоя. Когда Буривой был в силе, шансы были равны. Мне так говорили.

Бравлин хотел глубже знать местные дела.

Разговор об отце был больной темой для князя-посадника Гостомысла, и он не хотел бы распространяться на эту тему. Тем более, после того, как только недавно узнал о причине смерти отца. Но было в голосе князя Бравлина что-то такое, что заставило Гостомысла говорить. Может быть, Бравлин пытался проверить, насколько Гостомысл умеет быть искренним…

– Не совсем так. Войномир, по сути дела, выиграл три большие битвы, которые сам отец не желал считать поражениями, но они были именно таковыми. Отец сохранял свои силы, и отступал, но сдавал крепостицы и поселения. К варягам после этих трех поражений перешло сразу пять городищ[135] и три крепостицы, с которых князь Буривой приказал снять гарнизоны, и вывести к основным силам. Крепостицы он приказал сжечь, но Войномир сразу же отстраивал их заново. И вообще я не могу не признать, что в военном деле он способен на многое.

– За счет чего? – не унимался князь Бравлин. Он привык учиться не только на ошибках других полководцев, но и на их победах. И потому желал знать подробности. – В чем была сила молодого князя?

– Мне трудно назвать причины его успехов. Хотя я много раз думал об этом сам.

– Ну, применение стрелецких полков, как это делает князь-воевода Дражко – это я уже знаю. Кстати, три с половиной года назад, в то время, когда мы с Гостомыслом участвовали в Хаммабургском турнире, даны двумя армиями вошли в княжество бодричей. И князь-воевода обе эти армии уничтожил до того, как они успели соединиться. Одну из них расстреляли его стрельцы, а вторую Дражко заманил в старое, высохшее русло реки, и устроил прорыв плотины. Река потекла по старому руслу, и просто смыла большое количество данов. Остальных князь-воевода просто добил. Он всегда умел мыслить нестандартно, и делать то, чего от него не ожидают.

– Вот-вот, и князь Войномир, наверное, из таких же. Он нападает там, где его не ждут, и тщательно скрывает свои передвижения. А использование реки – это тоже в его арсенале. У нас была небольшая крепостица на острове. Она прикрывала брод. И под обстрелом переправиться через реку, чтобы атаковать один из наших городищ, было невозможно. Войномир мог под обстрелом потерять половину своих сил. Крепостицу прикрывала полусотня стрельцов. Так что он сделал? Не знаю уж, какими силами, но он в узком месте обрушил на реку большую нависающую скалу, и туда же сбросил множество древесных стволов, создав высокую плотину. Говорят, сирнане[136] по приказы князя Войномира два дня и две ночи беспрестанно возили на лосях мешки из шкур, и ссыпали на плотину землю с камнями. Вода в реке значительно поднялась, и попросту подмыла нашу крепостицу, которая целиком поплыла по реке, и у плотины опрокинулась. Половина стрельцов погибло. А князь Войномир, как оказалось, заранее заложил в плотину стволы деревьев, которые впряженные лоси вытащили. Таким образом, вода ушла, и варяги, стремительно переправившись через реку, неожиданно захватили городище. Наверное, главное качество князя Войномира, как предводителя полков – это умение делать то, чего от него не ждут. Он всегда быстро принимает решение, часто с общепринятой точки зрения весьма рискованное, но всегда добивается своего, воплощает свое решение в жизнь, как он задумал, чего бы это ему не стоило. Часто сам идет на риск, и возглавляет действия малых отрядов. На этом он, кстати, и попался нам в руки. Мы его поймали во время разведки. Из проруби выудили. А вообще разведка у него работала круглые сутки по всем направлениям. Войномир предпочитал знать все. И свою разведку учил так же действовать. Даже если что-то никакой важной роли не играет, он хотел об этом знать. Так, в случае, о котором я рассказал, когда Войномир построил и потом разрушил плотину, именно его разведчики предложили ему это место. А потом, еще через пару месяцев, он повторил свои действия. Но действовал уже по-другому. Тогда наша крепостица стояла на берегу, на излучине реки. Войномир согнал людей, построил плотину выше по течению, а потом разрушил ее. По реке пошел большой запас воды, настоящий поток. И такой мощный, что деревья с берега смывал. Смыл и угол нашей крепостицы, отчего она упала вся.

– А тактика боя? – поинтересовался князь?

– Войномир, княже, не любил, когда большое войско дерется с большом войском. Это не его стихия. Он всегда предпочитал действовать небольшими разрозненными отрядами, каждый из которых хорошо управлялся, и знал собственную задачу. Более того, даже искал себе задачу самостоятельно. Хотя он и дал моему батюшке три больших сражения, к этому он прибег не по собственной воле. Так принудил его князь Буривой. Но даже тогда, когда отцовская рать шла в вперед в поисках рати Войномира, мы понесли большие потери. Уже в пути, где любая армия вынужденно вытягивается, на нас несколько раз нападали из засады. Бои были быстрыми, никогда надолго не затягивались. Варяги были легко вооружены, нападали, наносили урон, и тут же исчезали. Все войско батюшки вынуждено было остановиться, когда где-то начинался малый бой. И в это время, когда внимание было отвлечено к какому-то одному участку, происходило одно или два нападения в других местах. И все это было очень похоже. Настолько похоже, что догадаться было не трудно – дело является одной единственной задумкой. Мы шли вперед, теряли людей в этих стычках, и не могли догнать более легкого в движении противника. И еще стрельцы донимали. Стрелы могли лететь в любую минуту дня и ночи из любого участка леса, из любого перелеска. А сколько потерь они могут принести, не мне тебе рассказывать, княже. Ты сам сегодня видел, что это такое. Но, главное, чтобы идти вперед, армия моего отца вынуждена была сжаться, сплотиться, что вдвое замедлило передвижение, и дало возможность Войномиру собрать силы для главной битвы года. Точно так же Войномир разрушил всю систему снабжения нашей армии. Он постоянно уничтожал наши обозы. А батюшка три года потратил на создание системы снабжения.

– Нам, кстати, ничто не мешает перенять тактику князя Войномира.

– Что-то можно и взять, а что-то не всем доступно. Нужно родиться с такой головой, чтобы так действовать. Это уж одному богами дано с избытком, а другим – не хватило.

– Не всегда так, княже, не всегда так. Если бы твое утверждение было верным, нам бы не следовало изучать походы полководцев прежних лет и веков. Это же кладезь опыта. А мировая практика показывает, что только тот, кто это изучает, добивается успехов на войнах. А что касается недоступности от богов, то здесь я лично тоже вижу свой подход. Доступно многое, но не все, конечно. Однако, каждому человеку что-то дано. Одному дано вырезать из ствола липы красивейшую птицу на конек дома, другому сам дом срубить, третьему лучше мечом владеть, а четвертый может и мечом владеть, и полки в сечу посылать. Кстати, мечом ему владеть вовсе не обязательно. Возьмем, к примеру, короля франков Карла. Он – великий водитель полков. Точно я сказать не могу, но, наверное, он и мечом, и копьем умеет владеть. Но его главное дело – водить полки. Кроме этого Карл хорошо знает принципы управления государством. Если бы не его окружение, он сумел бы, я думаю, создать великую державу, где все благоденствовали бы, и другие королевства, герцогства и княжества сами, без войны, присоединялись бы к нему. Но окружение этого не позволяет. А каждый властитель, по большому счету, только есть суть собственного окружения. Редко кому удается быть самим собой. И война для Карла Каролинга – это отдушина, это возможность выйти из под влияния своего окружения.

– А у тебя, княже, какое окружение? – напрямую спросил Гостомысл.

– Мое окружение толкает меня на создание большого и сильного славянского княжества. Но делать его я должен не войной. Наши племена изначально редко бывают агрессивными. Только, к сожалению, не бывают и дружными. Редко бывают дружными. Там, на земле вагров, меня часто подталкивали на войну с бодричами, в племенной союз которых когда-то составной частью входили и мы. И я иногда воевал с Годославом, как раньше воевал с его отцом. С разным успехом, но воевал. Сейчас у меня того окружения нет. Но есть другое. В том числе и ты, княже. Извини меня, но ты тоже действуешь, может быть, и не умышленно, но так же, как мои оставшиеся при мне советники. Вот приехал ты из Русы. И как ты о варягах-русах отзываешься? Хорошего слова ни о Здравене, ни о Ворошиле я не услышал. Только насмешки. Ну, пусть воевода Блажен достоин насмешки. А Здравень и Ворошила о своем народе хорошо заботятся. Да и нам помогают, хотя, может быть, свою цель и преследуют. Но как я после твоего рассказа должен к тому же Здравеню относиться? Что я должен о Ворошиле думать? Вот я и думаю… Думаю, что нет у них такого водителя полков, как Войномир, нет у них даже воеводы, который Славен сжег – Славера, который к Войномиру подался. По сути дела, Руса почти беззащитна. Так почему бы и не создать мне большое сильное княжество, объединив словен, вагров и русов? Война между городами братьями? Снова война? А нужно ли это? А не ослабеем ли мы тоже после такой войны? Не станем ли легкой добычей для всех, кто на нашу свободу посягнет?

– Ты не так меня понял, княже… – князь-посадник опустил голову, понимая, что его слова можно было понять и именно так, как понял их Бравлин Второй. – Я о Войномире вообще говорил только, как о полководце, и не заострял вопрос на том, что он сейчас далеко…

– Да, – сказал князь Бравлин, давая оценку услышанному, и уходя от разговора, который назревал, и обещал стать острым. – Не будем в будущем говорить о соседях плохо. Тогда и о нас будут говорить только хорошее. Например, давай решим, что мой брат Годослав получил себе в помощники хорошего полководца, своего племянника. Такой, я надеюсь, наведет порядок на Руяне. Я давно уже советовал Годославу вплотную этим островом заняться. Руян способен приносить княжеству великую прибыль, если станет не разбойничьим гнездом, а мирной пристанью…

Глава восемнадцатая

Восковые свечи, к которым князь Войномир не привык, давали света меньше, чем простейшие сосновые лучины, содержащие много смолы, которая хорошо и ярко горит, когда лучина высушена. Он вообще подумал уже о том, чтобы приказать налучить лучин для освещения, но потом сообразил, что здесь, на острове, наверное, трудно будет сыскать даже один светец, не говоря уже о том количестве, что Войномир привык иметь у себя в горнице. В постоялом дворе, где князья ночевали по дороге, использовались треноги с масляными светильниками, которые сильно чадили в потолок, и давали резкий, неприятный запах. Еще там Войномир жаловался князю-воеводе на этот раздражающий его запах. Но местные люди к подобному, должно быть, привыкли. А в богатых домах могли себе позволить и свечами пользоваться. Если бы поставить большое количество светецов с зажженными лучинами, можно было бы спокойно познакомиться с книгами, что стояли на стеллажах. Свечи сделать это не позволяли, и пришлось одной рукой держать строенный подсвечник, другой снимать с полки книгу, листать и рассматривать ее. Книги были тяжелыми, формата «фолиант»[137], и держать такую книгу одной рукой было трудно, рука быстро уставала. И приходилось с каждой книгой подходить к столу, класть ее, и там рассматривать.

За этим занятием и застал князя острова князь-воевода княжества Дражко, ушедший было спать, но вернувшийся в рабочую горницу Войномира на свет из-под двери.

– Что, так и не было еще разведчика из Штржелово? – поинтересовался князь-воевода.

– Я же обещал разбудить тебя, как только Славер приведет его…

Речь шла о том человеке, которого воевода Славер оставил в порту Штржелово дожидаться возвращения лодьи, что нанял боярин Колльбьерн, отправляясь вдогонку за пятью драккарами с людьми, устроившими засаду на Дражко и Войномира. Человек должен был допросить кормчего лодьи, и проследить, вернулся ли сам боярин, и, если вернулся, то чем он занялся.

– А мне что-то вообще здесь, на острове, не спится. Как лег, сначала уснул было. Наверное, усталость все же сказалась, – посетовал Дражко. – И все грязная истоптанная конями и людьми дорога снилась. И ничего больше. Так со мной всегда бывает. После долгого пути в седле всегда только одна дорога и снится. Сколько себя помню…

– Со мной обычно тоже так. Но я, как сон переборол, так уже и спать не хочу. Знаю по опыту, лягу – а уснуть не смогу. И все бы ничего, я привык подолгу не спать. Глаза только к такому свету в горнице не привыкли, напрягаются, устают, и слипаются. Лучины лучше светят.

– Привыкнешь, княже… И к масляным светильникам привыкнешь. Не девица же, чтобы цветочки нюхать… Решил, когда боярский совет соберешь?

– Думаю, надо поторопиться, и на послезавтра объявить. Если кто из бояр-советников не успеет, это будет их беда. Не моя. Заставлю их шевелиться, бегом пусть у меня бегают. Потребую, чтобы всегда рядом были, и по первому моему зову собирались. Кто возразит, пусть с советом прощается. Так и поставлю им задачу. Мне нужны помощники радивые, а не простые заседатели. Штаны пусть дома протирают. И пусть в Кореницу едут, пусть здесь живут. Надо же свою столицу заселять. Выгода любого города – от людей. А что это за город, который выгоды не дает! Зачем он тогда вообще княжеству нужен.

– Значит, послезавтра… Хорошо, что поторопился. Тогда я сразу после боярского совета по своим делам отправлюсь. А в целом, ты прав, и я полностью твою торопливость одобряю. Не ты должен бояр дожидаться, а бояре должны ждать, когда князь их только позвать захочет. Так еще отец князя Годослава всегда говорил. Он тоже к боярам милости особой не проявлял. И сам Годослав так же с ними обращается. И не брезгует, когда след, кулаком потрясти.

Князь Войномир согласно закивал. И от себя добавил:

– Я хочу сразу трясти не кулаком, а веревкой с петлей. С утра разошлю гонцов по всем городам с объявлением заседания боярского совета. Хватит им суток, чтобы добраться. Не так велик остров…

– Хватит. А пока чем занимаешься?

– С книгами пытаюсь разобраться. Есть знакомые, которые я уже читывал. Есть и такие, которые только хотел бы почитать, но возможности не имел. Большинство – вообще не знакомые. Они, чаще всего, на мертвом римском языке. А я этим языком мало владею, хотя читать могу. Но подучиться никогда не поздно. Подучусь.

Князь-воевода, сам не книгочей, а человек сугубо практических действий, привыкший меч и копье в руках держать, а не книгу, только неопределенно плечами пожал.

– Времени у тебя на учебу и на чтение, боюсь, мало будет.

– Времени всегда не хватает… – согласился князь Войномир. – Я слышал, есть какие-то волхвы, которые умеют время сжимать и растягивать. Вот бы найти такого, попросить, чтобы научил. Тогда бы можно было со всем делами справиться.

– Спроси Ставра. Он может знать таких волхвов. Он теперь у тебя частым гостем будет.

В дальнем конце коридора раздались тяжелые шаги двух человек.

– Это Славер, – уверенно заявил Войномир.

– Узнаешь его походку? – удивился Дражко. – Такой походкой каждый вой, мне кажется, ходит. Как отличишь?

– Нет, походку узнавать не умею. Просто Славер поставил у дверей на этаж стражу из варягов. Кроме него они никого не пропустят. Они вои суровые, приказы уважают, а приказ я слышал сам. И Славер у воев в почете. Слушаются без оговорок, выполняют точно.

– Хорошо, надежную стражу иметь! – согласился князь-воевода. – Здесь тебе такая стража, как я соображаю, понадобится. Будь готов к разным возможным неприятностям типа тех, что на дороге с нами случилась. Как начнешь местную знать прижимать, они перед тобой будут хвостом вилять, а в руке за спиной отравленный кинжал готовить. Так всегда с боярами.

– Об этом я знал еще до того, как на остров отправился. Дядюшка предупреждал. Готов я, княже, и руку с кинжалом отбить, и сам наперед ударить. Второе больше в моем духе. Не люблю ждать удара, предпочитаю наносить его сам.

– Да. Лучше – сам сразу бей…

В дверь постучали. Стучали, судя по звуку, кольчужной рукавицей. Еще одно подтверждение того, что пришел воевода. И управитель Дворца, и глашатный стучали костяшками пальцев.

– Заходи, Славер, – позвал Войномир.

Воевода вошел, и, придерживая за плечо, провел за порог какого-то мелкого сухощавого человечка с громадными ногами в тяжелых сапогах. Человечек этими сапогами топал громче, чем мощный тяжеловесный воевода своими, тоже не самыми маленькими. И ноги при этом ставил, словно гусь на лапу, на всю подошву. Наверное, самому разведчику так ходить нравилось. Он весомость своей поступи сам слушал.

– Мой разведчик прибыл, княже. Из Штржелово.

– Я понимаю, что не из ставки Карла Каролинга, – кивнул князь на скамью, стоящую у печи. – В ногах правды нет. Присаживайтесь оба. Согревайтесь. Рассказывайте.

– Непонятное что-то происходит, – сказал Славер.

– Если бы там все было понятно, я бы тебя не посылал. Докладывай…

Докладывать стал, естественно, воевода, потому что его разведчик слегка робел перед двумя князьями, и вообще, Славер, как всякий начальник, обычно считал, что сумеет правильнее донести информацию, и потому предпочитал сам пересказывать, что уже успел узнать.

– Стало быть, Малюта на берегу дождался возвращения лодьи…

Воевода глянул на своего разведчика, скромно сидящего рядом, и тот согласно кивнул:

– Дождался. Ни на минуту не уходил. Даже пообедать не успел. И лодья вернулась…

– Лодья вернулась, – сказал, как подтвердил, Славер. – Только ненадолго. Боярин Колльбьерн приказал кормчему ждать его, чтобы потом перевезти на остров. Только куда плыть, не сказал. Можно было подумать, что просто боярину на лодье понравилось плавать, и он решил ею вместо парома воспользоваться, а, может быть, и куда-то в другую сторону решил плыть.

– А кормчий? – поторопил Дражко. – Что кормчий говорит?

– Боярин не предупредил сразу, куда поплывут. Но – все по порядку… Счас скажу… Я с Малютой двух человек оставил. Как боярин высадился, они рядом оказались. Колльбьерн дал моему вою медную монетку, и послал на постоялый двор за своими носилками. Тот побежал. И вместе с носильщиками вернулся. А потом сам за носилками пошел. Боярин видел его. Подумал, должно, что человек еще монету заработать надеется, но ничего больше не дал. На постоялом дворе Колльбьерн закрылся в комнате с боярином Мниславом, и больше часа с ним разговаривал. От обеда бояре, как сообщил хозяин постоялого двора, отказались. Но когда Колльбьерн собрал свои сундуки, сначала людей с имуществом отправил грузиться на лодью, а потом сам в носилки сел, боярин Мнислав затребовал обед себе в комнату. Знать, разговор был важный, и не до обеда было. Прерываться не хотели.

– Мнислав – это такой высоченный, широкоплечий, худой, с носом-крючком до пояса? – спросил Дражко.

– Да, он и есть, – подтвердил Славер. – Мнислав со мной в одном коридоре на постоялом дворе жил. Из комнаты редко выходил. Нелюдимый. И взгляд тяжелее носа. Мрачно смотрит на всех. Как на врагов.

– Мнислав в боярском совете заведует всеми таможенными делами, – пояснил князь-воевода Войномиру. – Через его руки и через руки поставленных им дьяков проходят все таможенные поступления. Очень должен, по моему разумению, твоего приезда бояться. И веревки в руках Славера, когда новый бургграф этой веревкой пригрозит. Взгляд у боярина, действительно, тяжелый, еще тяжелее носа, как воевода сказал, но в петле этот взгляд заметен не будет. А когда глаза закроются, вообще никого не напугает. Только есть в этом вопросе одно маленькое «но». Я бы не советовал Славеру торопиться повесить этого боярина. Проще временно отстранить от дел его и его дьяков или как-то еще действовать.

– Объясни, княже… – потребовал Войномир. – То ты сам говоришь, что надо жестче и решительнее с ними быть, то предлагаешь не торопиться. Я не понимаю…

– Все равно главным твоим противником на Руяне остается волхв Вандал. А у Вандала главный и самый сильный враг – это боярин Мнислав. Не волхв Духослав, с которым они просто не ладят, а Мнислав. У Духослава воинской силы нет. С Духославом они только авторитет делят. А у Мнислава драккаров только чуть-чуть меньше, чем у Вандала. Кажется, лодки на три или четыре. И с мнением волхва боярин не считается. Думает, что может себе это позволить, если есть сильная поддержка. Но пытается заставить Вандала платить пошлину. Не в княжескую казну, понятно, а в казну боярскую. И потому я советовал бы тебе, брат Войномир, выбрать кого-то из них двоих, с кем вместе ты сможешь одолеть противника. Волхв Вандал – член боярского совета. И обязательно приедет, если получит сообщение. Он, конечно, ждет тебя в Арконе. Хочет заставить тебя прийти к себе на поклон. Это стало бы стало усилением его власти, его влияния. Но ты в Аркону не поспешил, и это уже удар по могуществу храма. Но при этом на какой-то храм тебе опираться все равно придется. Так здесь полагается. Не только на один полк Славера. Я бы посоветовал перед заседанием боярского совета для всех бояр-советников провести службу в храме Яровита. Думаю, волхв Духослав сумеет организовать приличествующую моменту службу. Раньше такая служба всегда проходила в храме Свентовита. Сейчас может пройти в храме Яровита. Если Вандал на заседание совета приедет, он тоже обязан будет присутствовать на этой службе. Это отвлечет его от борьбы с Мниславом на борьбу с Духославом, а ты будешь их ослаблять этой борьбой, и управлять островом по своему усмотрению. В тех же твоих книгах, что написаны на мертвом римском языке, есть такое правило: «Разделяй, и властвуй!»…

– Так ты, значит, тоже что-то читаешь? – спросил Войномир, уходя в сторону от темы.

– Нет. Это правило мне твой дядюшка князь Годослав пересказал. Здесь, на Руяне, ты должен, княже, это правило применить, иначе будет очень трудно островом управлять. Одной жесткой рукой управлять невозможно. Невозможно править, когда ты один – против всех. Кого-то следует бить, кого-то по голове гладить.

– Я понял. Совет дельный. Но вернемся к нашим разведчикам. Что сам кормчий сказал?

– Его Могута зовут. Кормчий говорить стал, только когда я ему нож под бороду подсунул, – сообщил вой Малюта. – Он сначала не испугался, даже насмехаться надо мной стал, пока кровь на грудь не потекла, но, когда я сказал, что послан князем Войномиром, и князь запретит его лодье входить в порты острова, а если застанет его в Штржелово, то прикажет лодью сжечь, Могута согласился отвечать, и велел спрашивать. Оно понятно. Жизнью такие люди не дорожат, но за лодью свою боятся. Я спросил, куда плавали с Колльбьерном. Могута, оказалось, даже имени боярина не знает. Слышал только, как слуги называли его боярином, и все. С Колльбьерном было трое слуг. Но платил боярин честно, хотя и без излишков. Они плыли позади пяти драккаров, на которые сели люди в Штржелово. Догнали быстро, пользуясь своей скоростью на ветру[138], но приближаться не стали. Обычно лодьи бывают наняты торговыми людьми, и соседства драккаров избегают. Это нежелание приблизиться на драккарах так и поняли. И спокойно плыли. Лодки больше, чем наполовину обогнули остров, обогнули Аркону, прошли по проливам, и дальше драккары, как сказал кормчий, могли только в бухту Ральсвика попасть. Там, говорит Могута, всегда много судов стоит. Но боярин идти за ними не велел. Приказал проплыть мимо входа в бухту, развернуться, и плыть назад. И уже мимо Арконы плыть не захотел, дальше Руян в закатной стороны обогнули – так короче, и вернулись в Штржелово. А потом, когда вернулись, там боярин за первую поездку расплатился, и велел его снова ждать, чтобы в Ральсвик доставить вместе со слугами. У него дом там, как кормчий понял. Так и уплыл. Опять с закатной стороны поплыл. Мы еще за боярином Мниславом проследили. Этот на паром сел, и на остров уплыл. Через три часа после Колльбьерна. Не очень торопился. На пароме к нему присоединилось три десятка невесть откуда взявшихся стрельцов. С берега пришли, словно в камнях прятались, ждали. Вышли уже после того, как боярин сам на паром сел. Ведут себя, как охрана. На переднем борту в строй встали. Словно на островном причале их опасность поджидает. Стрельцами командует человек в рогатом шлеме. Рога наполовину красной краской измазаны, как свежей кровью. Даже потеки есть. Я в детстве выдел, как дикий тур охотника рогами запорол. Так же, помню, кровь по рогам стекала.

– Или норвег, или дан, – сделал вывод князь-воевода. Свеи рога краской редко пачкают. Да у них и шлемы-то рогатые реже носят. Предпочитают другие, разукрашенные, как у франков, с золочением. Рядятся, как… как бабы…

– Не скажи, княже… – возразил воевода Славер. – Я на постоялом дворе с одним таким разговаривал. Тоже в рогатом шлеме, и рога крашеные. Но, оказалось, наш, славянин, из вильцев[139], что в земле лютичей живут. Разговорились слегка. Так-то он не шибко разговорчивый. Но чужого человека просветить не отказался. Оказалось, вильцев на острове много. Еще больше рядом, в самом княжестве лютичей. Я вообще-то от знающих людей слышал, что в сече это не люди, а скалы. Их строй невозможно с места сдвинуть. Такие неуступчивые и неустрашимые, что драться с ними сложно.

– Сложно, но – можно, – изрек князь-воевода Дражко. – Мы с ними часто воюем. В войне они хороши, слов нет. Но всякое бывало. И мы их побеждали, и они побеждали нас. Люди, как люди. Характером, в большинстве своем, не обижены, хвалю. Но и на нас не только воду возят. Мы тоже воевать умеем. А что за вой там был? Откуда взялся?

– Островитянин, как я понял. Что-то он говорил про жену и детей в Арконе, которых давно не видел. Ждал, когда дела в Штржелово закончатся, тогда к семье и отправится. Скучает…

– Что за дела, конечно, не рассказал…

– А кто же умный рассказывает…

– Тоже верно. Но тебе самому как показалось, к тем тремстам воям, что на драккары в порту садились, он отношения не имел?

– Мне показалось, не имел, – твердо сказал воевода Славер. – Когда при нем разговор о них зашел, вернее, о женщине, которую на щите принесли, Олель никак не отреагировал.

– Олель – так его зовут?

– Да. Он десятник. Десятник Олель. Только я так и не понял, какого полка. Здесь он ничего не сказал. Я не настаивал с вопросами, чтобы не надоесть. Думал, еще пару дней его потихоньку порасспрашивать. А вот пришлось уехать раньше.

– Десятник – не сотник. Десятника назначить может даже сотник, не говоря о хозяине дружины. Это сотник – уже другое дело. Сотника назначить может только князь. Сотник считается уже придворным званием.

Славер густо покраснел лицом, вспомнил, что поставил сотником своей волей простого воя, даже не бывшего никогда десятником – Волынца. И князь Войномир заметил смущение своего воеводы. Понял, в чем дело, и тут же поспешил поправить свое высказывание:

– Разве что, кроме каких-то особых обстоятельств. Например, когда князя рядом нет, и он не может своего решения высказать. Но тогда следует тоже быть уверенным, что князь возражать не будет.

Это послужило слабым, но все же утешением.

– Славер, я не возражаю. Волынец на своем месте, – Войномир все же добавил конкретики, и новоиспеченный бургграф улыбнулся. Он не знал правды, но видел, что князя Войномира что-то связывает с Волынцом. Но не знал, что именно. Сам Волынец этого никак не показывал…

* * *

Утро пришло позднее, как всегда бывает зимой в полуночных широтах. Тем не менее, князь Войномир, поспав только несколько часов, встал еще в темноте, и позвал дежурного коридорного слугу, чтобы тот зажег свечи и в спальной светлице, и в рабочей горнице. Коридорного слугу по приказу воеводы Славера, после того, как с воеводой пошептался Дражко, всюду сопровождал один из воев стражи. Но дворцовая стража еще вечером была заменена на стражу из проверенных и верных воев полка Славера. И потому стражника, еще плохо знающего дворец, невозможно было, скажем, послать за огнем на другой этаж. Для этого вместе со стражником выставлялся дежурный коридорный слуга.

Поднявшись рано, князь Войномир двигался по комнате осторожно, стараясь не топать и не шуметь, чтобы не разбудить устроившегося через стену князя-воеводу Дражко. Но, когда, полностью одевшись, и даже привычно облачившись без посторонней помощи в броню, навесив свои привычные два меча к поясу, Войномир вышел в коридор, чтобы перейти в рабочий кабинет, он увидел Дражко в коридоре стоящим у окна во дворцовый двор, и беседующего с часовым и с дежурным коридорным слугой. На звук шагов Войномира князь-воевода обернулся, и пошевелил усами, что означало у него улыбку. Шевеление усов было заметно даже в темноте коридора, где не горело свечей, и в окна со двора не проникал никакой посторонний свет. Но это было возможно только на фоне большого окна, за которым, понятно, было светлее, и на этом фоне отчетливо обрисовывался крепкий силуэт князя-воеводы.

– И тебе, княже, не спится, – сказал Дражко. – Ты, никак, и не разоблачался на ночь? Смотрю, полностью собран, хоть сейчас в поход. Коня подать не прикажешь?

– Нет, княже, уже и выспался, и одеться успел. Я всегда такой бессонный. Ты, как я вижу, тоже? Хотя и тебя трудно обвинить в том, что поленился на ночь доспех снять. Вчера на тебе другой бехтерец[140] был.

– Тот тяжеловат для домашнего ношения. Чем заняться с утра думаешь?

– Сначала гонцов разошлю, а потом… Посмотрим…

– Привыкай, брат Войномир, что обстоятельства сейчас будут многое за тебя решать.

– То есть? – не понял князь.

– Внизу, на первом этаже, уже ждет твоего пробуждения полтора десятка бояр из совета. И вчерашние пришли, что нас встречали, и новые. Один, боярин Пламен, даже из Арконы прибыл. Думаю, это разведка из храма Свентовита. От волхва Вандала. Придется всех принимать.

– Это обязательно? – поморщился князь.

– Это твоя обязанность. Привыкай…

– Позвать Драгана? – сразу предложил свои услуги дежурный коридорный слуга.

– Зови… – обреченно вздохнул Войномир. – И Вешняка сразу. Я ему поручение дам…

* * *

Два князя перешли в рабочую горницу, где было излишне жарко натоплено, но топили из соседней комнаты, где был установлен камин, а в рабочую горницу выходила только одна сторона каминной кирпичной трубы, тем не менее, труба эта была, видимо, сильно прогрета, и Войномир сделал замечание пришедшему управляющему Дворцом:

– Попроси своих людей топить поменьше. Я не большой любитель такой жары. А окна здесь на зиму закрыты так, что проветрить невозможно.

– Истопника твои люди не пустили, княже, – попытался оправдаться Вешняк. – Он только до начала коридора вязанки дров приносил, а вои сами топили. Как ты и велел, мы уголь в твоих покоях на дрова сменили. В это крыло здания никого не пускали. Даже меня, пока не пришел бургграф Славер, и не приказал меня и Драгана пропустить.

– Скажи Славеру, чтобы на дневное время пост снял. Я скоро начну прием бояр. Где Драган? Я позвал его вместе с тобой.

– Он внизу, пишет список бояр, и распределяет, кого раньше к тебе запускать. С ним бургграф. Вместе они разберутся.

– Ладно. Давай с тобой решим. Я сейчас хочу разослать гонцов по всем городам с указом собрать на завтрашнее утро боярский совет. Людей найдешь?

– У нас, княже, этим делом занимается глашатный. Он и письма пишет с текстом, и люди у него специальные есть, обученные, громкоголосые. Их сам и рассылает.

– Еще! Там, внизу, только бояре собрались?

– Только бояре.

– Мне нужен волхв Духослав. Пошли за ним. Его приму первым, потом бояр. Все. Иди. И пришли Драгана.

– Что сказать волхву? По какому поводу он понадобился?

– Завтра, перед заседанием боярского совета, он должен устроить какую-нибудь большую службу у себя в храме. Чтобы все советники там были. Есть завтра какой-нибудь подходящий случаю праздник?

– Праздник на каждый день найдется. А завтра главный праздник у нас на острове.

– Какой?

– Завтра – первое бересеня[141]. Бел Горюч камень Алатырь. Так иногда весь наш Руян называют. Сказывают, княже, здесь раньше этот камень лежал.

– Видишь, как я подгадал. Иди… Да Драгана поторопи.

Когда глашатный явился, Войномир объяснил ему в двух словах, что нужно сделать. Драган оказался не по возрасту сообразительным, и пообещал тотчас написать текст, принести его на просмотр князю, а потом посадить писцов текст множить.

– А гонцов пошлю коней седлать.

– Хорошо. Что там внизу? Что бояре говорят?

– Все уже знают, что ты, княже, назначил Славера бургграфом. Бояре его боятся. Пока Славер не пришел сам, друг друга пугали, что Славер ходит по дворцу с веревкой в руках, ищет, кого из бояр повесить. А он без веревки пришел. Даже, кажется, расстроил их. Им бы волю, друг друга бы перевешали. А боярин Пламен всех повесить готов. Все рвался первым к тебе, княже, попасть. Так бургграф его последним в список вписал. Список сейчас принесет. Многих пока по домам отправил. Они без бумаг пришли, что по должности им иметь положено. Славер и осерчал. Погнал за бумагами. Бегом погнал, чтобы все тебе, княже, по бумагам доложили.

Войномир вздохнул совсем непритворно.

– Вот и я так же вздыхал, когда видел твоего дядюшку, сидящего за такими же бумагами, – посочувствовал князь-воевода молодому князю острова. – Мечом и копьем владеть многие могут. А вот порядок навести сложнее. Для этого голова должна быть не так устроена, как у нас, простых воев. Но ты, думаю, справишься. Ты разным грамотам обучен.

– Княже справится, – уверенно сказал с порога воевода Славер, входя в рабочую горницу без стука. Дверь была приоткрыта, и бургграф воспользовался этим…

Глава девятнадцатая

Сначала, как он того и потребовал, князь Войномир принял волхва Духослава, и дал тому поручение организовать праздничную службу.

– Праздничная служба завтра в любом случае должна пройти. Завтрашний день считается днем острова. И служба должна проходить во всех храмах Руяна. Не знаю только, как получится у других волхвов. Обычай велит праздничные службы проводить верховным волхвам своих храмов. А у нас в боярский совет четыре верховных волхва входят. Впрочем, у всех замена в храме есть. Не знаю только, захочет ли приехать Вандал. Другие-то обязательно, думаю, приедут.

– Это будет не наша беда, а беда волхва Вандала. На его место в совете быстро найдется замена, – жестко сказал Войномир.

– Ты сможешь пойти на такой риск, княже? – удивился волхв храма Яровита.

– А в чем здесь риск? – князь-воевода, присутствующий при разговоре, искусно сделал вид, что удивился.

– Как? – не понял Духослав. – Вандал считается самым влиятельным жителем острова. И сам об этом говорит постоянно.

Войномир возмущенно встал.

– Я предпочитаю считать, что самый влиятельный житель острова – его князь! И буду настаивать на этом мнении. А что говорит какой-то там незнакомый мне Вандал, меня волнует мало. Моя воля, его с острова изгнать…

Волхв Духослав, хотя и считался противником Вандала, чего-то испугался. Видимо, подумал, что от него сейчас потребуют каких-то действий, направленных против верховного волхва храма Свентовита в Арконе. Но Войномир видел, что Духослав просто морально не подготовился еще к такому шагу, хотя в будущем, возможно, и сможет его предпринять, поскольку, согласно данным Дражко, с Вандалом он не дружит и даже часто вообще не может найти общий язык. Но и проведение праздничной службы со всем боярским советом в храме Яровита – это уже шаг против Вандала, и Духослав прекрасно это понимал. Однако, в данном случае он понимал и то, что такие действия от него самого никак не зависят, а зависят только от воли князя острова. Да и его храм с такой службой поднимался выше на целую ступень. Ради своего храма Духослав готов был пойти за князем даже против всего боярского совета. И, словно подтверждая свою решительность, приложил руку к груди, и поклонился, сделав два шага назад, в сторону двери. Словно торопился уйти, пока князь не потребовал большего. Но напоследок все же не удержался, и высказал свое мнение:

– Если ты, княже, решишься на этот шаг, то это пойдет на пользу всему острову.

И вышел, все так же пятясь.

– Драган! – позвал Войномир.

Глашатный тут же открыл дверь, и шагнул за порог. Войномир тон голоса, только что громкого, понизил, и сказал почти шепотом, чтобы уходящий волхв ничего не услышал:

– Спустись вниз, и посмотри, как поведут себя бояре, когда Духослав сообщит им о завтрашней службе. После этого веди следующего…

Молодой глашатный поклонился, и вышел. А вернулся он в сопровождении бургграфа воеводы Славера, и жестом показал князю, что за дверью ждет кто-то еще. Молодой глашатный оказался сообразительным, и догадался, что не со всеми боярами князь Войномир разговаривает в одном тоне. Значит, нужно предупредить, что кто-то посторонний может их услышать.

– Что там бояре внизу?

Глашатный выглядел торжественным и загадочным.

– Сказал им Духослав, что главная служба острова пройдет в его храме. Но это уже все понимали и без того, хотя вслух этот вопрос не обсуждали. Возмутился только один Пламен. Высказал мнение, что верховный волхв Свентовита, возможно, не сможет приехать на заседание боярского совета. Он обязан вести службу у себя в храме.

– А раньше, когда собирался боярский совет, другие волхвы на службу в храм Свентовита ездили? – поинтересовался Дражко.

Глашатный был лишь недавно поставлен на эту должность взамен ушедшего к предкам предшественника, и ничего не мог сказать по этому поводу. Оказалось, вопросом уже интересовался бургграф. Он уже начал входить в круг своих новых обязанностей, и потому дотошно расспрашивал боярина Береста, своего предшественника на посту главы боярского совета.

– Я узнавал. С боярином Берестом долго разговаривал. Ездили, княже… В их храмах службу вели другие волхвы.

– Ну, что же, – сделал вывод князь-воевода. – Значит, не быть тогда Вандалу в боярском совете. Это первый удар по Арконе. Боюсь только того, что влияние Вандала больше неофициальное, чем связанное с должностью члена совета. А битых и гонимых наш народ всегда жалеет. Здесь подумать следует перед резким движением.

– Драган, как-нибудь между делом, аккуратно и ненавязчиво сообщи боярину Пламену, что я готов поставить на должность Вандала другого человека. Не говори, что поставлю, а только – готов… Думаю, приглядываюсь, кого поставить. Но князь-воевода настаивает…

– Я сообщу кому-то другому так, чтобы боярин Пламен услышал, – глашатный в очередной раз проявил свою ловкость и сообразительность. Иметь рядом с собой такого человека любому правителю приятно. И Войномир одобрительно улыбнулся юноше.

– Хорошо. Славер, поставь кого-нибудь проследить. Пламен обязательно после этого должен гонца к Вандалу послать. Убедись, что он пошлет. Гонца не трогать, пусть едет. Если гонца не будет, значит, сам боярин не слишком Вандалом доволен, и может стать нашим помощником.

– Малюту поставлю. Он уже отоспался. Он вообще спить, как ты, княже. Быстро высыпается, и свеж становился, как рыба в реке.

– Драган! Кто там за дверью дожидается?

– Боярин Мнислав.

– Зови его сюда… С докладом, по чести…

Доклад по чести прозвучал в небольшой горнице так громко, как он должен был звучать в большом зале для приемов. Тем не менее, уши ни у кого из присутствующих не завяли, как прошлогодняя трава, но самого боярина такое представление, видимо, удовлетворило. Оно отвечало его самоуважению. Мнислав переступил порог. Он и правда был чрезвычайно высок, сухощав, но, помня, как ночью князь-воевода Дражко охарактеризовал нос боярина крючком, свисающим к поясу, Войномир слегка расстроился, поскольку в действительности этот нос едва-едва не доставал уровня подбородка, украшенного редкой бесцветной бородой. Улыбаться это лицо, скорее всего, вообще никогда не умело, как и глаза не умели смотреть добро. Наверное, даже тогда, когда сам Мнислав мог проявить доброту. Такое ведь с каждым может случиться. Конечно, для боярина проявление доброты должно показаться странным казусом. Тем не менее, князь Войномир не верил, что есть люди, никогда к доброте не способные. Но, по крайней мере, от такого человека, как боярин Мнислав, не стоило ждать и слов лести, которая бывает хуже откровенной ругани.

– Здрав будь, боярин, – первым поздоровался Войномир, и даже протянул руку для рукопожатия. В первое знакомство можно было себе и это позволить.

Лицо боярина исказилось. И князь увидел по этому лицу, что Мнислав пытается изо всех сил сжать кисть князя до боли. Однако, это у него не получилось. И даже, наоборот. Уловив это желание, Войномир сам пожал боярину руку так, что первоначальная гримаса усердия сменилась гримасой натуральной боли. Видимо, Мнислав не умел управлять лицом, и все, что происходило у него внутри, им показывалось.

– Ты принес, боярин, документы по таможне? – спросил князь-воевода, который поздоровался с боярином простым кивком.

– Принес, княже.

– Что-то предварительно сообщить хочешь?

– Конечно. Только то, что ситуация у нас в таможне сложная. Торговые суда до нас почти не доходят. Если идут с полуночной стороны ближе к нашему берегу, их захватывают лодки с Арконы. Если от нашего берега удаляются, становятся добычей свейских лодок. И там и там постоянно караулят. Купцы уже перестали пользоваться проливом. Боятся в нашу сторону плыть. А до нашего пролива им приходится плыть вдоль берегов Дании. Там тоже множество лодок их вылавливает. Но там пролив несравненно шире, тем проскальзывают. Но у нас тормозятся. И, как результат, только лодки с восходной стороны и доходят. Хотя тоже почти половину свеи и даны с земли Сконе их вылавливают, и грабят.

– Разговор у нас будет, чувствую, не скорый. Потому присаживайся. Скамья перед тобой.

Боярин сел с тем же выражением лица, с которым стоял. И даже капли благодарности князю за приглашение присесть в глазах заметно не было.

– Я понимаю, что положение на таможне сложное. Все ждете, что князь приедет, всех расставит по местам, всех рассудит. А что делает сама таможня, чтобы предотвратить это? – спросил князь Войномир напрямую. – Насколько мне известно, у тебя, боярин, есть свой сильный флот. Он что, стоит на берегу? А моряки где? Хмельной мед да пиво пьют по кабакам? Так?

Вопросы задавались, что называется, в лоб. Конкретные. И отвечать на них тоже требовалось конкретно. И, несмотря на мрачный внешний вид, казалось бы, именно конкретности соответствующий, боярин говорил не слишком уверенно.

– Мои суда время от времени отправляются в дальние плавания…

Он сделал заметное ударение на слове «дальние», намекая, что команды этих судов не простые рыбаки, а обычные викинги, то есть, пираты и грабители.

– Куда, например?

– Например, в земли фризов. Или в Англию, хотя в Англию чаще даны плавают, а в земли фризов норвеги наведываются. Мои лодки стараются с ними разминуться. Добыча они не богатая, а подраться любят. И умеют драться. Это не жители мирных богатых городков в земле фризов. Там народ внешне крупный, а за себя постоять не умеют. Иногда лодки заплывают и дальше. Даже до земель сарацин случалось добираться. Но дальше плыть труднее. Там приходится далеко уходить от берега, где сильные течения еще дальше уводят. А если плыть вдоль берега, то попадаешь в залив Бурь[142].

– Там что, вообще не плавают?

– Плавают, но не любят… Если есть возможность, стараются закатнее проплыть, великим Закатным морем. И вообще – плыть приходится вдоль берегов Аквитании, а мои моряки не любят аквитанцев[143], они народ воинственный, и не слишком богатый. Проще дальше проплыть, к сарацинам. Там хоть и подраться приходится, но есть, за что и драться. Или ближе – к франкам или фризам. Бывает, уплывут лодки, и год, и два их нет в помине. Потом возвращаются. Но здесь, у своего острова, я им захватывать суда запрещаю. Интересы острова следует блюсти.

– А если обязать команды твоих судов, боярин, охранять пути к Руяну? – спросил Дражко.

Боярин Мнислав помрачнел еще больше, хотя, казалось людей мрачнее и быть не может. И нос его, вроде бы ниже опустился. И спросил таким тоном, словно готов был поругаться с князьями, не опасаясь последствий.

– Хотите столкнуть меня с волхвом Вандалом? Мы и без того постоянно по этому поводу ругаемся. Я уже грозил ему, что выставлю свои лодки в защиту путей. А он грозит весь флот свой вывести против меня. Тогда, говорит, ни одна моя лодка не проплывет мимо Арконы.

– Но Вандал, таким образом, лишает денег казну острова, и казну княжества. И твою личную, боярин, тоже, как я полагаю. И что, никакой управы на него найти невозможно?

– Мы недавно обговаривали возможность объединения сил с боярином Колльбьерном. У него флот небольшой, но сильный. Все лодки большие, и имеют много стрельцов. Но пока так, ни до чего не договорились.

– Этот вопрос и обсуждали вчера в Штржелово? На постоялом дворе… – напрямую спросил князь-воевода. Спросил с напором, ничуть не смущаясь мрачного взгляда боярина. Но уже этим вопросом показывая, что бояре находятся под внимательным приглядом князя и его служб.

– Этот… – мрачный Мнислав растерялся от осведомленности князя-воеводы. – И этот тоже.

– И еще какой? Говори сразу, мы все равно что еще не знаем, то узнаем. Но твоя верность князю проверится.

– Другой вопрос – это уже меня не касается, по сути. Тот разговор вообще зашел только потому, что Колльбьерн хотел у меня совета попросить. Но я ничего посоветовать не смог, так как знал о деле еще меньше самого Колльбьерна.

– Вот ты и подтверди его слова, боярин, – вставил свое слово присутствующий при разговоре бургграф Славер. – А то мы не знаем, насколько можно верить этому боярину Колльбьерну. Как-никак, он не славянин, а свей. А к свеям доверия полного быть не может.

– Он на Руяне родился и вырос. И сам себя руянином считает. Если бы все другие бояре так к острову относились, Руян давно бы стал иным, нежели сейчас.

– Ну, так говори… – продолжал давление Славер. – Оправдай его, если можешь…

– А нечто, он в чем виноват? – не понял Мнислав.

– Вот мы и хотим разобраться, виноват он или не виноват, – поддерживая напор бургграфа, сказал Дражко. – А то есть на него донос и подозрение.

– Вы хотя бы суть дела знаете? – спросил боярин, думая, видимо, по возможности сократить свою речь.

– Ты говори так, словно мы ни чего не знаем. От начала и до конца. Мы сами выберем, что нам нужно.

– Тогда начну с предыстории. Так будет понятнее. Несколько дней назад к боярину Колльбьерну пришли женщина и мужчина. Женщина была в воинских доспехах. Представились они кормчими. Боярина это не удивило. Кормчие-женщины – пусть это и редкость, но мы с таким уже встречались. Я лично знаю четверых таких кормчих, включая Ведану из Арконы. Это, по большому счету, и не женщины, а хищные дикие кошки, страшные в бою своей жестокостью и кровожадностью. Правда, в этот раз Колльбьерн удивился, глядя на руки той женщины. Они, как боярину показалось, были слишком тонкими и слабыми, чтобы править кормилом[144]. Но на поясе женщины висел меч внешне достаточно тяжелый. И он поверил, что это женщина-воин. Пришли они с просьбой. Причем, просьба, хотя прямо об этом сказано не было, как показалось боярину, всех нас касается. Из нескольких намеков Колльбьерн понял, что речь идет о противостоянии с Веданой, официально только воспитанницей волхва Арконы, хотя все знают, что это его дочь. Она и внешне отца повторяет, и характером. Но, если идет противостояние с Веданой, это следует рассматривать, как противостояние с самим Вандалом, поскольку Ведана является его правой рукой, и, если можно так выразиться, главнокомандующей его армией и флотом.

– И кто же пришел к боярину? – спросил князь-воевода.

– В том-то все и дело, что они не пожелали назвать себя, и предупредили, что, если боярин попытается узнать, сделка будет расторгнута…

– Так они предложили сделку?

– Да. И очень выгодную. У боярина Колльбьерна самая сильная на острове дружина стрельцов. Почти три сотни. И все стрелки отменные. Пришедшие предложили боярину большую сумму за недельную аренду его стрельцов. Это обычное у нас дело, только такие большие силы обычно не арендуются. Ну, три, ну, от силы, пять десятков стрельцов и на длительный срок для участия в каком-то походе. Тогда человек, который посылает свою дружину с чужими лодками, имеет право на дележ добычи. Но после возвращения лодок. А тут пришли, и заплатили сразу половину обещанной суммы. И взяли стрельцов на короткий срок. При этом прозвучало несколько намеков про возможного противника в конфликте. Боярин Колльбьерн сам недолюбливает волхва Вандала, потому что тот берет с него каждый раз десятину со сдачи дружины в аренду…

– Неплохо, – хмыкнул Дражко.

– Если дружина выступала против Арконы, и, в случае удачи, Колльбьерну не пришлось бы платить десятину ни с этой, ни с последующих сделок. Он это сразу понял, и согласился. И даже послал своего человека в Аркону, чтобы получать оттуда известия. Сам тем временем вместе со мной выехал в Штржелово, чтобы тебя, княже, встретить.

– Я так и не понял, почему эти люди не назвали себя, – сказал бургграф Славер, разбивая своей простой практичностью начинающие созревать мысли о заговоре.

– Все просто. Волхв Вандал хорошо знает всех, кто недоволен его захваченной властью. Его шпионы везде. Наверное, даже здесь, во Дворце. И доносят ему обо всем, что на острове творится. И, назови эти люди себя, они, если бы готовили что-то против Вандала и власти Арконы, могли бы сразу ждать удара кинжалом в спину. И ничего предпринять не сумели бы. Они элементарно боялись погибнуть раньше времени. Никому не бывает обидно погибнуть в сече. Нет у нас такого воя, что сечи боится. Но удар кинжала предателя всем обиден. Князь-воевода Дражко на себе это испытал[145]. И еще тогда бывает неприятно, что планы срываются. Большие и важные.

– Да, теперь я понял. Здесь, видимо, другие отношения между людьми, и мне трудно сразу правильно оценить их, – заметил воевода Славер.

– Итак, – продолжил свой рассказ мрачный боярин Мнислав, – Колльбьерн согласился на сделку, взял половину суммы, и отпустил с мужчиной и женщиной своих стрельцов. А сам с чистой совестью поехал в Штржелово встречать князя, и ждал вестей от своего человека из Арконы. Но, когда мы сидели в постоялом дворе, услышали за окном во дворе разговор. Разговаривали двое. Колльбьерн заинтересовался, и позвал из окна человека, который что-то рассказывал, подняться к себе. За это сбросил ему медную монету. Человек пришел, и рассказал, что к пристани с дороги на Рарог подошел большой отряд, больше трех сотен, и большинство в отряде – стрельцы. На щитах привезли убитую женщину. Человек видел ее близко, когда женщину положили на пристани. Черноволосая, лет тридцати, с тонкой рукой, в которой трудно меч удержать. В женщину попало три стрелы. К пристани в это время подошло пять драккаров, и небольшой полк начал грузиться на них. С кем полк мог иметь схватку на дороге из Рарога. Мы ожидали с этой дороги прибытия князя Войномира и князя-воеводы Дражко. Естественной выглядела мысль о том, что в действительности и оказалось. И еще боярина Колльбьерна беспокоило то, что это могли оказаться его стрельцы, поскольку женщина подходила под описание той, что взяла стрельцов в аренду. Боярин, невзирая на свой чин и возраст, взял в постоялом дворе наемную лошадь, поскольку на носилках рисковал не успеть, и отправился в порт. Тем не менее, опоздал. Драккары уже ушли. Тогда Колльбьерн нанял легкую быстроходную лодью, и отправился вдогонку. И видел, как драккары вошли в бухту Ральсвика. Там всегда стоит множество лодок, и потерять из вида приплывших легко. Легче потерять из вида, чем сразу найти. Даже причал отыскать сложно. И это при условии, что выгрузка произойдет сразу. Боярин предпочел вернуться. Здесь, думаю, сыграло роль и предупреждение, запрещающее ему пытаться узнать имена людей, что наняли стрельцов. Колльбьерн не желал потерять вторую часть оплаты. И приказал кормчему лодьи отправляться в Штржелово, так ничего и не узнав. Завтра истекает срок аренды. К обеду завтрашнего дня стрельцы должны вернуться в дом боярина в Ругарде. Сам боярин здесь, внизу, ждет, когда князь позовет его. Но он передал приказ трем своим сотникам сразу отправиться к нему с докладом, как только стрельцы вернутся. Стрельцов, как и боярина, я думаю, здесь обвинять не в чем. Они просто наемные работники, и делают только то, за что им платят. Они, скорее всего, даже не знают, в кого им приказали стрелять. Едва ли что-то можно будет узнать даже от сотников. Вот все, княже, что я имею сказать. Все, то есть, что мне известно.

– Меня, скажу честно, меньше всего интересуют стрельцы, – признался князь Войномир. – Чуть больше меня интересует погибшая женщина. Но сильно интересует, кто послал ее и того мужчину, что был с ней. Но и этот интерес присутствует только при том условии, что это как раз те люди, что устроили засаду на меня и на князя-воеводу. Иди, боярин, я сейчас мельком посмотрю бумаги, которые ты принес, позже просмотрю все внимательнее, сравню с другими бумагами. Мне необходимо отправить отчет князю Годославу о том, что творится на острове, и как остров может помочь княжеству в трудную военную минуту.

– А у нас опять война?

– Да, – жестко ответил Дражко. – Княже Годослав принял в подарок от Карла Каролинга земли Нордальбингов, а Готфрид желает забрать себе Хедебю, столицу Нордальбингии.

– Этот город является важным пунктом не только для Готфрида, но и для князя Годослава, – добавил Войномир.

– В трудную минуту, княже, наши дружины всегда в распоряжении князя Годослава и князя-воеводы Дражко, – уже вставший со скамьи мрачный боярин Мнислав, приложил руку к груди, и начал пятиться к двери. Войномир понял, что здесь так выходят все. Наверное, это считается нормой приличия…

* * *

Дальше разговоры с боярами шли своим чередом, не привнося ничего нового и необычного, и даже утомляли своим скучным однообразием пополам с безобразием в делах, пока не дошла очередь до боярина Пламена с Арконы.

После представления громкоголосым глашатным Драганом, высокий и крупный боярин приблизился к столу, за которым сидел князь Войномир, и громко прошептал:

– Княже, с твоего разрешения я хотел бы сказать тебе несколько слов наедине.

Войномир на это приглашение плечами пожал.

– Я не вижу смысла устраивать какие-то тайные свидания, потому что князь-воевода Дражко привез меня сюда, и наставляет в делах и отношениях с местной знатью, а бургграф воевода Славер является моим первым помощником, и я все равно обязательно поделюсь с ними тем, что ты желаешь сообщить наедине. Так что, говори уж сразу при них, чтобы мне не терять даром время, и не повторять потом твои слова.

Сказано это было предельно откровенно, чтобы показать – здесь не одна воля князя решает вопросы. Все вопросы рассматриваются командой, учитываются все мнения, и только тогда выносится решение. Это, вероятно, оказалось несколько непривычным боярину Пламену, и он какое-то время посомневался, но Войномир, показывая свою сердечность, указал на скамью:

– Присаживайся, боярин.

После такого приема, кажется, и боярин слегка оттаял. По крайней мере, глазами. Стал смотреть иначе, без вызова, на который был настроен. Ему не выказывали своей вражды, хотя он ожидал именно этого.

– Говори, – потребовал князь-воевода.

Но Пламен сначала посмотрел на Войномира.

– Говори, князь-воевода тебе приказывает.

– Я хотел сказать, что верховный волхв Свентовита завтра приехать не сможет.

– Это мы уже слышали. Он намеревается провести службу в своем храме. Но это его выбор. А наш выбор останется за нами, – уже без всякой прежней приветливости, и почти равнодушно, даже с какой-то усталостью произнес Войномир.

Но боярин Пламен сказал не все, что хотел. Это князь по его глазам видел.

– Не стоит строго судить Вандала. Он и без того горем сломлен…

– Каким горем? – переспросил Дражко.

– Ведана погибла, воспитанница Вандала… Завтра утром ее вознесут на костер…

– Как погибла? – растерянно переспросил Войномир, сразу возвращаясь мыслями к засаде на себя и князя-воеводу. – Когда?

– Вчера вечером. Мимо острова проходила чужая лодка. Ведана захватила ее, и привела на свой причал. Разговаривала с кормчим, когда с берега прилетела предательская стрела, и попала Ведане в висок. Голову пробило насквозь…

– Точно ли вчера вечером? Не раньше? – сурово спросил Дражко. – И не три ли длинные стрелы пробили ей грудь?

– Точно, княже, – честно и бесстрашно ответил боярин. – Стрела в голову. Одна только стрела. Если твой вопрос вызван покушением на тебя и на князя Войномира, то Ведана здесь ни при чем. Она находилась в Арконе, и многие люди ее видели. Да и чужую лодку она захватила. Лодку эту Вандал приказал отпустить. В добрую память о своей… воспитаннице.

– Говори уж проще – дочери, – поправил Славер.

– Кто-то говорит так. Я не знаю. Я говорю так, как говорит сам Вандал. Лодка, которую отпустили, должна сегодня прибыть в Ральсвик. Пассажиры, которые плывут на лодке, хотели с тобой, княже, повидаться. И с князем-воеводой, которого хорошо знают, по крайней мере, один из них говорит, что знает очень хорошо.

– Кто такие? Что за пассажиры? – все так же строго спросил Дражко.

– Я с ними не знаком. Сами они вагры. Плывут к словенам. До устья реки Ню на лодке, дальше на лошадях поедут. Тот, что тебя знает, лишен ног, и не может ходить, но сидит в седле, как сам сказал.

– Я такого только одного знаю, – это воевода Полкан. – Но он не вагр, а бодрич. А как зовут этого безногого?

– Он назвался Веславом. Воеводой Веславом.

– Воевода Веслав! – воскликнул Дражко. – Вагр Веслав? Вот кого я рад буду обнять. Когда, говоришь, они приплывают?

– С рассветом их должны отпустить. Так распорядился сам Вандал. Ему перечить в Арконе никто не посмеет. Светать начнет вот-вот. Если хочешь, я дам тебе свою лодку. Она догонит их. В Ральсвик приплывете в одно время.

– Я сам поеду встретить воеводу. Сухопутной дорогой. Только не пойму, почему Веслав без ног. Ах, да, помню, кто-то говорил мне, что Веслав был ранен в поединке с графом Оливье. Веслав уже добивал графа, но предатель солдат из франков ударил воеводу секирой в спину. И рассек кольчугу. Веслав не рассказывал этого?

– Я сам видел его только короткое мгновение, когда передавал на причал приказ Вандала об освобождении их лодки… Он сидел на носилках. Но…

– Что? – не понял неозвученный вопрос князь-воевода.

– Тут прозвучало имя графа Оливье. Речь идет о прославленном рыцаре графе Оливье де Ла Фер[146]? Из королевства франков…

– Да. Кажется, так полностью звучит его имя.

– И этот воевода Веслав победил лучшего рыцаря франков в поединке?

– Мне говорили так. Когда Веслав уже занес свой меч, чтобы добить графа Оливье, какой-то солдат ударил секирой воеводу в спину. Граф за это отрубил солдату голову. Что-то такое рас сказывали. Но рассказывали не мне, я просто присутствовал при этом, и потому плохо помню.

– Значит, этот воевода Веслав – великий воин… – с уважением произнес боярин.

– Ладно. Я встречу Веслава, и привезу его сюда. Мы успеем к завтрашней службе. Ты, боярин, сможешь сам высказать ему свое мнение. Но что мы будем делать с Вандалом, княже?

– Я думаю, похороны воспитанницы – это уважительная причина его отсутствия. Боярский совет рассчитан на целый день. Если успеет приехать, пусть приезжает. Не успеет, пусть приезжает позже. Чтобы познакомиться. Решения совета мы все равно разошлем по всем городам. Решений будет много. И жаль, что голоса верховного жреца храма Свентовита мы не услышим при обсуждении. Но свое слово он сможет сказать и позже. Внести изменения в принятые решения можно всегда. Ты же, боярин, будешь присутствовать на заседании?

– Конечно, княже. Я же член боярского совета.

– Тогда можешь сейчас идти по своим делам. Увидимся завтра на службе в храме Яровита, – князь Войномир умышленно не стал спрашивать, будет ли боярин присутствовать на службе. Он просто сказал, как назначил Пламену свидание. Это прозвучало как приказ.

И, одновременно, подчеркнуло, что он не такой уж и мягкий человек, как могло показаться…

Глава двадцатая

Князь-воевода Дражко отправился в Ральсвик одновременно с рассветом. Как он сам считал, прямым сухопутным путем он доберется туда гораздо раньше, чем лодка вагров морским. Главное, чтобы лодка не отклонилась в сторону свейского берега, и не была перехвачена свеями, или данского берега, потому что вход в череду бухт по пути к Ральсвику находится с закатной стороны, а на сравнительно коротком пути от порта Арконы до Ральсвика викинги Руяна тронуть лодку не должны были. В тех местах и плавали только викинги Арконы.

С собой князь-воевода взял только полусотню стрельцов и полусотню конников, которые и сопровождали их на пути к Руяну. Дражко этим воям доверял, как уже проверенным в деле, а воев городской стражи Кореницы Дражко вообще не знал, и не мог предположить, как поведут они себя в трудную минуту, если такая выпадет. Можно было бы взять с собой сотню охраны из числа варягов-русов полка Славера, сомневаться в которых не приходилось. Но они знали Войномира и Войномир знал их, и вместе им было проще. А Дражко было проще вместе с бодричами. И именно это определило его выбор. Рядом с Дражко, вызванный из строя, ехал стрелец Квашня. Так всегда получалось, если Дражко кого-то из простых воев замечал, он приближал его к себе, иногда, если человек был достоин того, повышал в должности, и вообще относился, как к своему приближенному. Сейчас у Дражко уже созревали планы в отношении Квашни, поскольку в тумане получил стрелу в грудь, и погиб один из стрелецких десятников. Десятнику необходимо было найти замену, и Квашня казался князю-воеводе подходящим кандидатом, несмотря на молодой возраст. По крайней мере, пока он казался сообразительным и находчивым, не робким в бою, и умеющим принять правильное решение. Потому Дражко и решил вызвать стрельца из строя. Князю-воеводе уже рассказывали, как проявила себя стрелецкая сотня, прибывшая в княжество вагров вместе с Гостомыслом. А ведь этой сотней командовал совсем молодой сотник Русалко, возрастом лишь на пару лет, наверное, старше Квашни. Но, то ведь сотник. Десятником мечтает стать каждый вой, а сотниками становятся избранные единицы.

– Ты сам откуда родом будешь? – спросил Дражко.

– Из Свентаны.

– Там умеют хороших стрельцов готовить, – согласился князь-воевода. – Отец твой тоже, чать, из стрельцов.

– И отец, и дед тоже. И мы с братом с самого детства стояли с камнями в руках[147].

– Хорошая школа. А где ныне брат твой?

– В гарнизоне Свентаны служит. В привратной страже.

– Тоже место достойное[148]. Старший брат или младший?

– Старший. Три года разница. Между нами еще сестра есть. Тоже с луком ходит, только с женским[149]. Но стреляет не хуже нас с братом. Если беда к городу подойдет, на стене достойное место займет.

– Хорошо вас, думаю, отец воспитывал. Ладно. Вставай в строй. Быстро поскачем.

В этот раз, когда передвигались без полка Славера, дорога показалась короче. Но малые отряды всегда передвигаются быстрее, и Дражко этому не удивился. Только обрадовался, когда впереди показались башни и стены города-крепости Руйгарда, который и прикрывал с суши подступы к Ральсвику, не имеющему собственных стен. Прямой дороги в Ральсвик не существовало, ехать без дороги Дражко не решился, и потому пришлось сначала добираться до Руйгарда, и там только поворачивать налево. На башнях Руйгарда тоже заметили сотню всадников. И, хотя одна сотня – сила небольшая, тревогу все-таки подняли, и, при приближении к стенам, Дражко сразу заметил над бойницами высокие оконечности длинных луков. Стрельцы на всякий случай взяли их на прицел. Однако князь-воевода со своей сотней в Руйгард наведываться не намеревался, и свернул по дороге в сторону Ральсвика. Луки были убраны. Возможно, еще и потому, что на башне узнали штандарт князя-воеводы. Это было не знамя, а распушенные на ветру усы. По этому штандарту Дражко узнавали во всем княжестве бодричей и даже в близлежащих владениях франкского короля Карла, который тоже имел удовольствие усы оценить. Город-крепость Руйгард, как никак, относился, как и весь остров, к княжеству бодричей, следовательно, подчинялся в военных вопросах князю-воеводе. Своего самого главного командира на крепостных стенах узнали. Но Дражко был доволен и тем, что к его приезду готовились с луками, следовательно, были настороже, пусть и не закрыли городские ворота, в которые торопливо входил какой-то длинный обоз…

* * *

В Ральсвике князь-воевода бывал раньше только дважды, и то давно, ориентировался среди непрямых улиц со многими угловатыми поворотами и неправильной формы кварталов плохо, и потому дважды вынужден был уточнить дорогу к порту. А ветер, который дул, вероятно, с моря, служил плохим ориентиром, хотя и приносил откровенный запах моря. А все потому, что бухта Ральсвика был слишком обширна, и, следуя навстречу ветру, легко было угодить даже за пределы порта. Бриз[150] был не сильным, но устойчивым, и холодил лицо, а на языке, стоило открыть рот, оставлял соленый привкус. Значит, нес он в себе маленькие, невидимые глазу брызги. Наконец, с горки, там, где улица начинала стремительное «падение» в сторону бухты, стало видно порт, и князь-воевода смело двинулся туда. Уже в порту, занимающем большое пространство по берегу обширной бухты, пришлось снова спросить, где располагается сотня портовой охраны, и свернуть налево, в сторону длинного здания с коновязями по обе длинные стены. Но чуть в стороне располагалось второе такое же длинное здание, если не большее, и там была, как понял Дражко по строению и по воротам, конюшня. Это объясняло и то, что к коновязям было привязано лишь несколько коней. Остальные кони сотни располагались, видимо, за стенами конюшни. Порт охраняли такие же силы, какие охраняли и самого князя-воеводу – полусотня конников и полусотня конных стрельцов.

Дражко легко выпрыгнул из седла, перенеся ногу через голову лошади, бросил повод, будучи уверен, что его подберут, и сделал знак десятнику первого следовавшего за ним ряда конников. Десятник дал команду, вои десятка спешились, и двинулись вслед за князем-воеводой. Но приезд князя со знаменитыми и узнаваемыми усами не остался незамеченным. Три человека встретились с Дражко лицом к лицу в дверях. Все трое были в нормандских рогатых шлемах с полумасками. Простые вои полумаски не носили. Скорее всего, как понял князь-воевода, это был сотник портовой стражи, у которого доспехи были с серебряной насечкой, и десятники, которым подчинялись их полусотни, поскольку должности полусотенного в славянских полках не существовало.

– Проходи, княже. Мы еще вчера ждали тебя в гости… – сказал тот, кого Дражко принял за сотника. – Я – командир портовой стражи сотник Арнульф.

– Норвег? – спросил Дражко, впрочем, не заостряя вопрос национальности, поскольку национальность на острове была только одна – руянец, а просто спрашивая для собственной информации, чтобы, при случае, использовать национальные особенности человека.

– Отец был норвегом, мама – шведкой, сам я – руянец.

Ответ удовлетворил своей краткостью и ясностью.

В казарму[151] вошли сначала хозяева, потом гости. Казарма имела одно большое общее помещение, разделенное перегородками на отдельные секции, не имеющие дверей, и одну большую горницу с дверьми, в которой, естественно, помещался сотник. С дальнего конца казармы шел приятный запах хлебной печи. Но дальняя сторона казармы была отгорожена сплошной дощатой перегородкой, видимо, чтобы туда не шел казарменный дух, хотя этот устоявшийся запах мог, наверное, проникнуть и через кирпичную стену. Воевода опытным взглядом сразу определил, что в этой казарме с трудом может поместиться полусотня воев. И он понимал, почему. И сразу объявил об этом:

– Здесь, как я понимаю, только несемейные живут?

– Да, остальные – по домам, – объяснил сотник Арнульф.

– А как собираются в случае тревоги? – Дражко не забывал, что он воевода княжества, и все вопросы, связанные с защитой населения, его интересовали в первую очередь.

– Колокол на вышке… Проверяли, всем слышно. Специальные сигналы разработали: «Быть внимательным!», «Все сюда!», «Все сюда при оружии!». До двух сотен считаем, все собираются, поскольку близко живут. Тоже проверяли, и много раз, княже. Лошади у всех здесь, в конюшне стоят, кормятся за счет портовой казны. Будем проверять сбор?

– Нет, сегодня не будем. Расскажи только, как оборона проходит, если противник появится?

– Пробовали уже даны в порт прорваться. Я тогда только-только сотником стал. Но система защиты разработана до меня. Мы у входа в бухту топим две большие лодки с песком, чтобы киль обломали, или пропускаем их в узкое пространство, где просто расстреливаем из луков. С двух сторон. И в порту у нас несколько лодок всегда к обороне готовы. Если кто в бухту прорвется, их сразу атакуют. На сушу высадиться поблизости, минуя стражу, нигде возможности нет. Наш берег излишне крут – обрыв на обрыве, только под обрывами пляжи. В двух местах подъем с пляжей есть, но там по крепостице поставили. Гарнизон в течение часа сможет проход удержать, и нас с вышки предупреждает. Мы конников посылаем в подмогу. Все отработано, и здесь тоже проверяли много раз.

– Хорошо. Я вообще-то попутно к вам заехал. Мне необходимо лодью встретить с ваграми. После рассвета вышла из Арконы. К какому причалу они могут пристать?

– Купцы? Только к таможенному. К другому их не пустят.

– Нет, не купцы… После ранения воевода вагров к своему князю на Ильмень-море добирается. В Славен, который недавно сжег бургграф Руяна, тогда еще просто воевода варягов-русов Славен, ставший вчера воеводой и бургграфом Руяна. Бравлин взялся новый город на месте сожженного отстроить. А Веслав к нему спешит.

– Воевода Веслав к нам прибывает? – переспросил Арнульф, мрачно опуская взгляд, что не ускользнуло от внимания Дражко.

– Он самый. Я хочу его встретить… Тебе это чем-то не нравится?

– Нет. Отчего же… Знаменитый вой! Честь и хвала силе его удара!

– Ты с ним знаком?

– Слегка знаком, княже. Девять лет назад Бравлин на Швецию напал. Свеи нас для защиты наняли. Я тогда в кормчих ходил. Две свои лодки имел. У Бравлина лодки большие были, на море мы с ними тягаться не могли, высадились на берег, и ждали, когда Бравлин высадится, чтобы в момент высадки атаковать. А он высадился в стороне, и берегом двинулся. Я с Веславом в сече сошелся. Сам тогда силен был, как три диких тура. Никто со мной справиться не мог. Сначала мы с воеводой копья друг о друга сломали, потом на мечи перешли. Он тогда мне шлем прорубил, и голове сильно досталось. С тех пор плавать не могу, голова на волнах кругами идет, с ног валит. Пришлось лодки продать. И как Веслав? Силен по-прежнему?

– Его предатель-франк секирой в спину ударил. Вот, вылечили Веслава, только говорят, что ходить он не может, хотя на коне сидит, и руки прежней мощи не потеряли. Как наш воевода Полкан. И с головой у него все в порядке. Полки в бой повести сможет.

– Дадут боги ему здоровья! – искренне воскликнул Арнульф. И пусть мои покровители – орлы и волки! – будут к нему благосклонны[152]! Если разрешишь, княже, я пошлю лодку, чтобы встретила гостей, и привела их к военному причалу. Сейчас у причала только два дежурных драккара стоят, и одна большая лодья. Есть место еще для двух лодок.

– Пошли. Пусть встретят.

Сотник Арнульф кивнул одному из присутствующих здесь же десятников, и тот бегом покинул помещение…

* * *

Арнульф вместе с князем-воеводой пошел на причал, чтобы встретить там лодью с ваграми. Гости приплыли достаточно скоро. Лодья была хоть и с прямым парусом, но небольшая, не слишком скоростная, а путь к нужному причалу ей указывала другая небольшая лодья уже под косым парусом, приспособленная для плавания как по морю, так и по рекам. Причал был оборудован закрепленными только с одного конца толстенными досками, которые пружинили, что смягчало удар в момент причаливания, и не разбивало борта и сам причал даже при неосторожном движении. Первая лодья, местная, причалила так ловко, что вообще никакого удара слышно не было. Вторая коснулась причала, но не ударилась – доски спружинили. И сразу же с лодьи на причал перебросили широкий трап, сколоченный из двух обычных трапов. Одновременно моряки с местной лодьи просто перешли с борта сразу на причал, никакого трапа не дожидаясь. Но необходимость в нем стала понятна, когда два дюжих воя поднялись на трап из гостевой лодки, и встали там, два других подняли на трап носилки с тяжелым воеводой Веславом. Кто не знал сути истории воеводы, мог бы подумать, что с лодьи выгружают важного сановника. Но Веслав важным сановником никогда не был, себя, то есть, таким не показывал, хотя должность воеводы княжества тоже важная. Он был просто непобедимым в бою воеводой княжества вагров, любимцем своего народа. Просто ноги после ранения отказывались воеводе подчиняться.

Следом за Веславом и его носильщиками на причал вышел небольшого роста коренастый старичок с длинной клокастой бородой. Дражко сразу вспомнил, что когда-то именно от Веслава слышал про этого человека, когда воевода взялся отвезти к известному лекарю, жалтонесу из племени ливов раненого отравленной стрелой тогда еще княжича Гостомысла, готового уже проститься с жизнью. И этот жалтонес вылечил княжича и поставил его на ноги очень быстро. Дражко даже помнил, как Веслав называл тогда лекаря Пень с Бородой. Князю-воеводе при виде этого несуразного существа сразу пришло в голову это же имя. Старичок казался заплесневелым и не видным, да и одет был в какие-то лохмотья. Сам князь-воевода не доверил бы свое здоровье такому существу. Просто из-за его внешнего вида, не внушающего доверия, не решился бы на такого положиться. Но вот второй человек, которого жалтонес поставил на ноги, предстал перед Дражко. Тут невольно задумаешься о том, что внешний вид ничего не говорит о человеке.

Дражко шагнул к носилкам, и без слов приобнял склонившегося к нему Веслава. Следом за Дражко к тем же носилкам шагнул и Арнульф. Только сотник приобнять Веслава, как князь-воевода, не посмел, а просто протянул руку для приветствия.

– С князем-воеводой мы много лет знакомы. А тебя я что-то не припомню, – слегка удивился воевода, напряженно рассматривая сотника стражи.

– Трудно вспомнить, воевода, трудно. Тогда на мне был другой шлем. Девять лет назад в Швеции ты сошелся со мной в сече. Мы сломали копья, а в мечной схватке ты свалил меня ударом по голове.

– На тебе тогда поверх доспеха была наброшена медвежья шкура? – спросил Веслав.

– Да, была у меня такая привычка. Потом на этой шкуре остатки моей команды унесли меня в лодку, чтобы доставить домой. Но твой удар моя голова помнит до сих пор. Хотя я уже поправился, и окреп.

– Ты окреп, а я вот… – посетовал Веслав, коротко глянув на свои колени, тоже прикрытые медвежьей шкурой. – Но не будем о плохом. Я рад увидеть перед собой лучшего из воев нашего края, с которым я уже никогда не сойдусь в бою. Здрав будь, княже Дражко!

– И тебе того же желаю, Веслав, – пошевелил князь-воевода усами. – А знаешь, в моей конюшне в Рароге есть конь-великан. И не просто великан по размерам, а очень сильный. Если ты не будешь против, а пришлю его тебе с первой же возможностью.

– Разве можно быть против, когда говорят о таком подарке. Благодарю тебя, князь-воевода, – тут взгляд Веслава упал на жалтонеса. – Рунальд очень спешил сюда, хотел добраться до князя Войномира, пока не поздно. Нас непростительно долго не выпускали из Арконы, наверное, чтобы мы опоздали. Войномир в городе?

– Он в другом городе. Но я могу отвезти вас туда. Коней мы найдем. А что за срочность? И почему может быть поздно?

Веслав сделал знак жалтонесу, тот приблизился, и они зашептались. Рунальд, кажется, был не очень доволен предложением воеводы, и, как было заметно, стоял на своем. Наконец, Пень с Бородой шагнул вперед, и остановился прямо перед Дражко.

– Верно ли говорят, что ты, княже, большой друг князя Годослава?

– Верно говорят. Только я не просто его верный друг, я еще его двоюродный брат. Наши матери родные сестры.

– Тогда, наверное, и его племяннику ты тоже друг и родственник?

– Родственник я ему достаточно отдаленный, поскольку князь Войномир – сын старшей сестры князя Годослава. А сестра эта от другой жены. Но вот что касается дружбы, то я, надеюсь, что он испытывает ко мне такое же отношение, как я к нему. Кроме того, я здесь выполняю приказание моего князя, и присутствую рядом с князем Войномиром в качестве наставника. Тебя, жалтонес, устроит такой ответ? Хотя я не понимаю предмета допроса!

Дражко поведение лива уже казалось чрезмерно наглым, и он начал повышать тон.

– Думаю, что устроит.

– Только я, жалтонес, повторяю, не пойму, к чему такие расспросы ведутся?

Дражко разговаривал с Рунальдом слегка свысока, хотя не имел привычки разговаривать так с простыми людьми. Да он и вообще с простыми людьми общался только изредка. А если и общался, то только с воями, вышедшими из самых простых званий. Но жалтонес сам вел себя с князем-воеводой, как равный с равным, и это Дражко несколько раздражало. К тому же вид у Рунальда был даже не слегка, а просто странный, непривычный и не похожий на тех людей, с которыми Дражко обычно общался. И вообще Дражко отвечал на вопросы Рунальда только потому, что тот прибыл вместе с воеводой Веславом, которого, как говорили, просто спас. Без Веслава он и отвечать бы не стал.

Однако при этом князь-воевода видел, что Рунальд умеет общаться со знатью, да и разговаривает грамотно, не используя частых междометий, что свойственно разговору любого простолюдина. Да и сама тема разговора Дражко интриговала. Он посмотрел вопросительно на Веслава, так и сидящего в носилках, которые носильщики поставили на причале. Веслав согласно кивнул Дражко, словно просил продолжить беседу. И князь воевода продолжил.

– Так что ты мне хотел сказать про князя Войномира? Говори, не тяни время, когда сам боишься опоздать.

– Дело в том, что мы планировали застать князя Войномира здесь. Нам в Арконе сказали, что он должен быть здесь…

– Его здесь нет. И не было… В Арконе вас просто обманули. Он занят делами в Коренице. И пока не планирует сюда ехать. Это я поехал. Да и то исключительно, чтобы засвидетельствовать свое уважение воеводе Веславу. Войномир и не намеревался поехать со мною, поскольку воеводу Веслава не знает, хотя и видел во Дворце Сокола[153]. Но только мельком. Что за дело у тебя к князю острова?

– Важное дело. Срочное. И мне хотелось бы увидеться с ним.

– Я прикажу дать тебе коня. Поезжай с нами.

– Во-первых, я не езжу верхом, и вообще лошадям доверяю мало. Во-вторых, со мной воевода Веслав, лечение которого я еще не закончил, и я не могу его оставить даже на один день. Без моего лечения он может погибнуть. И прерывать лечение тоже нельзя.

– Если у тебя есть такая необходимость, ты сам сядешь в седло. Ну, а что касается воеводы, я слышал, что он может ездить на коне. Мы можем и его посадить в седло…

– Тебе, княже, неправильно сообщили. В действительности, он только сможет ездить на коне, когда я закончу лечение. Пока же в седло ему садиться рано. От тряски у него разойдутся раны на спине, и тогда его уже никто не спасет. Даже я…

– Но вызвать сюда князя Войномира я не могу. Он сможет только к завтрашнему утру добраться. Пока доскачет до Коренице гонец, пока сам князь соберется… А завтра утром пройдет праздничная служба в храме Яровита. А после службы князь назначил заседание боярского совета. Если он поедет сюда, то не успеет ни на службу в храм, ни на заседание совета. Это невозможно!

Жалтонес вдруг, как равный равного, подхватил Дражко под локоть, и заставил пройти на край причала. И князь-воевода вдруг ощутил в старческих пальцах жесткую силу, которую трудно было предположить, глядя на этого странного человечка.

– Речь идет о жизни князя Войномира… – прошептал жалтонес.

– Даже если я скажу гонцу эти слова для передачи князю, он не приедет. Но меня ты, жалтонес, заинтриговал. На нас с Войномиром уже было покушение. Только вчера утром. И я предполагал, и даже говорил князю, что попытки покушения могут быть и в дальнейшем. И только потому я тебе верю. Что ты знаешь, говори…

Жалтонес молчал, и только смотрел на Дражко своими маленькими и холодными змеиными глазками. Самому князю-воеводе показалось, что старик его усы разглядывает.

Тем не менее, боковым зрением жалтонес увидел, что воевода Веслав делает ему какие-то знаки. И, оставив Дражко на конце причала, Рунальд почти подбежал к носилкам.

– Я вижу, ты в сомнении, друг мой Рунальд. Доверься князю-воеводе. Он один из самый честных и благородных людей, каких я знаю. Он все сделает сам.

Жалтонес какое-то мгновение простоял молча, глядя в доски причала, потом кивнул сам себе, словно разрешение дал, и быстро, словно бы не прошел, в просто переместился по воздуху, и вернулся к Дражко.

– Веслав за тебя ручается. А его слово – это, как слово самого князя Бравлина. Бравлину я всегда верил и верю. Он ни разу меня не обманывал. И потому я, княже, скажу…

– Так и говори… – усмехнулся Дражко. – Впрочем, я тебя за язык не тяну.

– Ты сам когда намереваешься в Кореницу вернуться?

– Завтра утром мне необходимо быть там. Я обещал князю Войномиру. Кроме того, я буду официально представлять боярскому совета нового князя острова. Хотя представление неофициальное уже состоялось. Значит, я выеду в ночь… Это уже через пару часов. А что ты хочешь?

– Есть у тебя человек достаточно сообразительный и быстрый? Нужен надежный гонец.

Дражко невольно посмотрел на берег, где стояли его стрельцы, и сразу отыскал глазами молодого Квашню. Кажется, это была лучшая кандидатура. Да и конь у него был подходящий для такого дела.

– Есть.

– Князь Войномир знает его? Доверится? Необходим человек, которому князь безоговорочно будет доверять.

Дражко кивнул.

– Знает. Будет доверять.

– Тогда шли гонца немедленно. Пусть скачет, и скажет Войномиру, чтобы до твоего приезда тот ничего не ел и не пил. Если воды захочется, пусть не пьет из графинов или кувшинов, лучше прямо из колодца. И сам пусть воду наберет. Или кто-то верный. Самый верный, кто есть у него в окружении. Все. Иди, посылай гонца. И моли богов, чтобы лошадь его не захромала в пути. Если захромает, пусть убьет на дороге любого путника, и заберет лошадь. Слова должны быть доставлены князю Войномиру. Иначе – быть большой беде.

– Тогда я пошлю десяток человек, – решил Дражко. – По крайней мере, это сбережет чью-то невиновную жизнь, если лошадь захромает. Кто-то из десятка даст гонцу свою лошадь. И так он доберется до князя.

– Все… Иди, отправь гонца, и возвращайся ко мне. Я дальше тебе все скажу… Вели гонцу торопиться, иначе князь Войномир может не дожить до твоего приезда.

Простой жалтонес распоряжался князем-воеводой большого и сильного княжества, как мальчишкой. Дражко было это все странно, тем не менее, слова Пня с Бородой на него подействовали. Он быстро сошел по мостику с причала, подозвал стрельца Квашню, передал ему поручение, и приказал взять с собой весь свой десяток.

Стрельцы погнали коней с места в быстрый аллюр. Знали, что князь-воевода в игрушки не играет, и если требует быстроты, то они обязаны его требование выполнять. А сам сразу вернулся к жалтонесу, стоящему все так же на самом дальнем краю причала в одиночестве. Дражко отчего-то даже волноваться начал. Наверное, последние слова Пня с Бородой только-только дошли до него. И потому сразу резко приказал:

– Говори…

На боку у низкорослого старика висела сумка, ремень которой был переброшен через плечо и через грудь. Пень с Бородой залез в сумку чуть не с головой, погремел там стеклом, вытащил какой-то закупоренный резиновой пробкой флакон из толстого синего стекла, и сунул в руку князю-воеводе. При этом заметно старался сделать так, чтобы его движение было со стороны никому не заметно.

– Что это? – убрав флакон в карман на грудь, под кольчугу, спросил князь-воевода.

– Противоядие…

– Что? – переспросил Дражко.

– Я делал это некогда для Римского Папы по его просьбе. Когда служил у него. И его не смогли отравить, хотя пытались, насколько мне известно, трижды. Пусть теперь это спасет князя Руяна. Пусть каждое утро в течение десяти дней капает в стакан с водой по пять капель. И выпивает. Будет горько, но это обязательно нужно делать. Тогда посторонний яд перестанет быть ядом. Одна змея убьет другую. И помни, только по пять капель. Шесть капель сильно ухудшит самочувствие князя. А семь капель уже убьет его.

– Кто же хочет его отравить? – это Дражко уже спросил с угрозой в голосе.

– Если бы я знал.

– А что ты знаешь?

– Я обязан все тебе рассказывать? И обязательно доказывать? Или ты в состоянии поверить мне на слово.

– Нам нужно знать, кто пытается от князя избавиться. Иначе Войномира все равно убьют. Не ядом, так кинжалом. Не завтра, так послезавтра.

– Хорошо. Я расскажу, как было. Но это ничего тебе не даст, потому что это ничего не дало даже мне. А мне дано много…

– Все равно, рассказывай.

– Вчера мы плыли мимо острова с полуночной стороны, когда после мыса Арконы откуда-то выскочил быстрый драккар. Мы пытались уйти, но драккар был намного быстрее нашей лодьи. Конечно, все наслышаны про пиратов из Арконы. Мы готовились уже умереть, и даже воевода Веслав потребовал дать ему в руки меч, когда нашу лодью просто взяли на буксир, и потащили в бухту. Никто в нас не стрелял, никто не прыгал к нам на борт, только женщина с драккара прокричала, чтобы мы не сопротивлялись, если хотим жить. Так нас и притащили к причалу. Оказалось, что женщина эта все прекрасно знает и про меня, и про Веслава, и про его рану. И даже про лечение княжича Гостомысла все знает. Она сказала, что если мы хотим плыть дальше, то я должен дать ей змеиный яд, который убивает взрослого сильного мужчину-воя несколькими каплями за одну ночь. И даже объяснила. Ее, сказала женщина, бросил муж. Бросил ради другой женщины. Она хочет отомстить, и убить его и ее. Если я откажусь, меня повесят рядом с «безногим воеводой», так она Веслава назвала.

– Себя она не назвала?

– Нет. Я не хотел давать яд. Но я не хотел и быть повешенным. И не хотел, чтобы воеводу Веслава, который еще не может постоять за себя, повесили. И я дал ей склянку…

– Ты мог бы дать и что-то безвредное…

– Женщина заранее предупредили, что яд должен быть смертельным. Она проверит. Если к утру ее муж и его новая жена не умрут, она опять прикажет нас повесить. Если все будет так, как она хочет, с рассветом нас отпустят. Я передал склянку, женщина тут же подозвала какого-то мужчину, и отдала склянку ему. Мужчина улыбнулся, и прошептал на ухо:

– Будь княже хоть трижды знаменитый вой, от этого он не спасется. И молодость ему тоже не поможет.

Он не знал, что я разговариваю со змеями, и умею слушать даже то, что никто кроме змей не услышит. Этому меня змеи научили. Я услышал.

Женщина тогда посмотрела на него грозно, и мужчина поспешил уйти. На берегу его ждал конь. Я слышал, как застучали копыта. А сама женщина только повернулась ко мне, чтобы что-то сказать, как откуда-то с берега прилетела стрела, и насквозь пробила ей голову. Тут поднялся большой переполох. Прибежало много людей. Я даже подумал, что нас тут же и убьют, но кто-то сказал, что нас велено отпустить с рассветом, и нас не тронули. Побежали на берег искать стрельца. Не знаю, нашли кого или не нашли. Но женщину унесли в храм, что стоит на скале. Говорят, там живет тот страшный волхв Вандал…

– Ты знаешь, как звали женщину? – спросил Дражко.

– Ты уже спрашивал. Я не знаю.

– Ее звали Ведана. Это дочь Вандала, верховного волхва храма Свентовита…

– А кто был тот мужчина, что ускакал с ядом?

– Я только хотел спросить у тебя – сумеешь ты узнать его?

– На причале было темно. Дело произошло вечером. Я не видел его лица. Я могу только узнать голос. Если он будет что-то шептать.

– А почему ты решил, что отравить желают князя Войномира?

– Про него же говорят, что он трижды знаменитый вой. И молодой. И мешает Вандалу стать владетелем острова. И почему незнакомые люди там, в Арконе, при нас трижды говорили один другому, что Войномир сейчас в Ральсвике? Словно специально хотели нас сюда послать.

– Да, ты, наверное, прав…

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Примечания

1

Поладеница – название недели в древнеславянском календаре. Неделя считалась богиней. Состояла из девяти дней. Они несли числовую форма, и назывались: Понедельникъ, Вторникъ, Тритейникъ, Четверикъ, Пятница, Шестица, Седьмица, Осьмица, Неделя. Славянский месяц состоял из сорока дней. Славянские сутки состояли из шестнадцати часов.

(обратно)

2

Словенский конец – основная, самая старая и самая густонаселенная в древности правобережная часть Славена, впоследствии в Новгороде называемая Торговой стороной.

(обратно)

3

Людин конец – заречная, левобережная часть Славена, в Новгороде с принятием христианства называемая Софийской стороной, поскольку именно там был построен храм Св. Софии и новгородский кремль.

(обратно)

4

Владимир Старый – князь Славена, отец Буривоя.

(обратно)

5

Красная окраска щитов считалась у русов почти государственной геральдикой. Русов так и звали – «красные щиты». Это название несколько раз фигурирует в литературных трудах византийских императоров, в трудах средневекового немецкого монаха-хрониста Гельмольда из Босау, автора знаменитых «Славянских хроник», в арабских и армянских рукописях. Хотя повсеместно русы стали красить свои щиты позднее, и это отличало их в бою. Позже, вслед за русами так же выделять свои щиты цветом стали славяне других восточных племен. К западных славян так красили щиты только лютичи, которых франки прозвали «красными щитами», о чем многократно упоминает в своих хрониках личный секретарь Карла Каролинга Эйнхард, свидетель войн франков с лютичами.

(обратно)

6

Латгаллы – восточно-балтийское племя, предположительно, пролатыши. Захватили часть земель ливов и эстов, и расширили свои владения. Впоследствии были захвачены ляхами (поляками), и вошли в Польское королевство, затем в Речь Посполитую.

(обратно)

7

Четверть дневного перехода лошади – в раннем средневековье, учитывая тяжесть доспехов воинов, дневной переход не превышал шестидесяти километров. Значит, четверть перехода – около пятнадцати километров. Расстояние, с которого заметен сигнальный костер на вышке, особенно, если в костер добавляется бочонок с нефтью.

(обратно)

8

Земляная смола – сырая нефть.

(обратно)

9

Ползуны – разведчики.

(обратно)

10

Одвуконь – имеют по два коня. Второй обычно привязан к задней луке седла, и используется, как перевозчик поклажи, но всегда готов заменить главного коня.

(обратно)

11

Лодками в те времена назвали все суда, что плавали по рекам и по морю, и драккары, и лодьи, и ушкуи.

(обратно)

12

Старинный вид казни преступников. С помощью лошадей наклоняются две березы, ноги преступника привязываются к вершинам, и деревья отпускаются, при распрямлении разрывая преступника на две части. Другие деревья для такой казни не использовались, поскольку у сосен и елей стволы ломались, осина не имела той гибкости и пружинистости. А береза всегда гибкая и упругая.

(обратно)

13

В конце восьмого века вагры считались одним из самых западных славянских племен. Земли венедов, которые когда-то построили и Венецию, и свою столицу Вену, и Потсдам с близлежащей деревенькой Берлин, к тому времени уже были захвачены германскими племенами, к которым принадлежали и франки. Сами венеды частично были истреблены, частично ассимилировались среди алчных пришельцев.

(обратно)

14

Ведмедь, ведающий мед – то же самое, что медведь, мед ведающий. У восточных славян оба слова имели хождение и применялись вместо действительного имени зверя, которое до наших времен не дошло.

(обратно)

15

Восточные славяне звали остров Руян Буяном (ныне – остров Рюген, территория Германии).

(обратно)

16

Обычай носить князьям багряные плащи пришел на Русь, видимо, из Византии, где такие плащи носили исключительно императоры или лица, которым император мог подарить свой плащ за особые заслуги. Но обычай был принят в подражание императорам или в противовес им – кто такие, эти императоры! А мы разве хуже! – этого история до потомков не донесла.

(обратно)

17

Старгород – Старград, столица княжества вагров, в 1157 году город был переименован в Ольденбург в Голштинии. В настоящее время находится в Германии.

(обратно)

18

Инженер – слово «инженер» вошло в обиход еще во втором веке до новой эры в Древнем Риме. Тогда так называли строителей стенобитных машин. Позже этот термин приобрел более широкое значение. Происходит от латинского слова «ingenium» – способности, изобретательность.

(обратно)

19

Городня – один из видов нижней части крепостных и городских стен. Срубы-городни ставились вплотную друг к другу. Со временем нижние венцы подгнивали, и из-за этого кренилась вся стена. Это являлись основным недостатком городней. (Классификация Ф. Ласковского).

(обратно)

20

Тараса – более прогрессивная, в сравнение с городней, система строительства городских и крепостных стен. Тараса представляла собой двойной сруб, малый устанавливался внутри большого, засыпался землёй с камнями, и для создания жёсткости конструкции соединялся с большим перерубами. В промежутке между срубами находились защитники стен, для которых в большем срубе прорубались двери и бойницы. По наличию дверей и бойниц можно было отличить тарасу от городни. (Классификация Ф. Ласковского)

(обратно)

21

«Изъезд» – во времена, когда стенобитные машины в славянских землях не имели широкого применения, города и крепости брались, в основном, двумя способами: быстрой неожиданной атакой на ворота – это называлось «изъездом», или долговременной осадой «на измор». Франки, как и другие германские племена, предпочитали использовать стенобитные машины, часть которых в чертежах и в редких экземплярах унаследовали от римлян, часть захватили у арабов в Испании, и усовершенствовали. Карл Каролинг даже «покупал» сарацинских мастеров по изготовлению стенобитных машин.

(обратно)

22

Кат – палач.

(обратно)

23

Нетий (старослав.) – племянник.

(обратно)

24

Рарог – столица княжества бодричей (ободритов), ныне немецкий город Мекленбург.

(обратно)

25

Труболетка – ведьма, колдунья, знахарка.

(обратно)

26

Сбитень – старинный восточнославянский напиток из меда, воды и пряностей с лечебными душистыми травами. Зимой готовился в самоваре, и принимался для согревания и профилактики простуды. Летом и в бане пился холодным, «со льда».

(обратно)

27

У славян в ходу были только серебряные монеты. Золота в северо-восточных славянских землях было мало, и ход имели, в основном, византийские золотые монеты, стоящие намного больше серебряных, завозимых купцами из Западной Европы. О медных деньгах и речь не шла. Свои монеты восточные славяне не в ту пору еще не чеканили, записывая долги на «нос», как звали деревянную дощечку с зарубками на ней. Отсюда выражение «заруби себе на носу», то есть, запомни твердо. Основной поток монет в земли восточных славян шел из Византии, а позже из Золотой Орды.

(обратно)

28

Облучок – передок саней, повозки, место, на котором сидит возница, кучер.

(обратно)

29

Перынь – большой холм близ Славена (Великого Новгорода), где находилось главное словенское капище Перуна. Рядом с капищем хоронили только князей и наиболее знатных, заслуженных горожан.

(обратно)

30

Домовина – сруб, впоследствии так же стали называть гроб.

(обратно)

31

Могыла – погребальный холм, от которого и произошло слово «могила».

(обратно)

32

Скоповый купец – оптовый купец.

(обратно)

33

Жалтонес – у прибалтийских языческих племен, младший жрец, заклинатель змей, знаток ядов.

(обратно)

34

Ошкуй – старославянское название белого медведя.

(обратно)

35

В восьмом веке меч простого воина представлял собой, по сути дела, металлическую дубину, и имел небольшую заточку только в верхней части лезвия, чтобы разрубать кольчугу. Этим мечом, кстати, невозможно было наносить колющие удары. Меч легко гнулся во время боя, и воин, отступив от сечи в сторону, наступал на него ногой, выпрямляя. Такой эпизод описан в одной из исландских саг. Острыми – и рубящими, и колющими, были только мечи знати, воевод, князей и европейских рыцарей. Для производства такого меча требовалась сталь особого состава, и стоила она немало. И стоимость эта многократно возрастала в готовом изделии – меча. Полностью особняком стояли мечи из булатной стали, попадавшие в Европу из Омейядского (Дамасского) халифата, через занятую халифатом большую часть Испании. Оттуда же, то есть, из халифата, булатные мечи попадали и в Византию, через которую шли и в восточные славянские земли. Впрочем, славяне и восточные, и западные умели изготавливать собственный булат, называемый харлугом. Только технология изготовления харлужных мечей была не такая, как в Дамаске. Слои простой стали прокладывались сталью углеродистой, все это разогревалось, перекручивалось и расковывалось. Так получалась харлужная заготовка, из которой и делался меч.

(обратно)

36

Изначально слово «правеж» восходило к понятию «приведения к правде», то есть, к допросу, и только позже обрело облик наказания, которое должно исправить, но не убить. Этим правеж отличался от казни.

(обратно)

37

Умбон – металлическая пластина, часто выпуклая, расположена в центре щита, где крепит защитные доски. В скандинавских щитах умбон использовался редко, Там защитные доски проходили от одного края до другого, и закреплялись стальными полосами. В более поздние времена на умбоне сначала изображался герб рыцаря, потом, когда щиты стали меньше по размеру, и иными по форме, герб просто рисовался на щите, а умбон вообще не ставился.

(обратно)

38

Тул – круглый футляр для стрел. На Руси колчан, вопреки мнению художников, рисующих богатырей, появился только в XVI веке. До этого использовались тулы, сделанные из бересты или из кожи. В обыкновенном походном туле содержалось около двадцати стрел. В большом походном, который крепился к седлу лошади, более пятидесяти, в осадном, который ставили на стенах, до двухсот стрел.

(обратно)

39

Сила натяжения сложного славянского лука была около девяносто килограммов. При необходимости, чтобы избежать этого громкого звука, на костяную пластину порой накладывалась толстая ткань в несколько слоев, а под ткань подкладывался мягкий мох, и удар смягчающий, и звук гасящий. Иногда с этой же целью использовалась войлочная рукавица с вшитой в нее костяной или деревянной пластиной. Но рукавица обычно не позволяла использовать при стрельбе заготовку из нескольких стрел, и потому использовалась редко, преимущественно, разведчиками.

(обратно)

40

Гривна на шею – женщинами-славянками носилась, как украшение или как наговоренный оберег, как магическая защита, мужчинами, как награда за воинскую или иную службу. Этот обычай – награждать гривной воинов – был введен в Древнем Риме. Гривна известна у многих народов Европы и Ближнего Востока. Различались гривны на шею, и в виде браслета. Только позже гривна стала денежной единицей.

(обратно)

41

Семаргл – в верованиях славян, Огнебог, глава небесного воинства, являлся в образе дракона или крылатого волка, уносил души погибших в бою воинов. Сопоставим с индуистским Агни. По Б.А. Рыбакову – покровитель семян и корней, охранитель растительности. Иногда отождествляется с древнеиранским Симургом. Во времена правления династии Сасанидов в III–VII веках Симург был государственной эмблемой Ирана. Точное значение культа Семаргла до сих пор не известно. Иногда даже само название божества писалось по-разному, в том числе, и в два слова – Сим и Регл. Возможно, эти слова заимствованы славянами от культуры Киммерийского Боспора. Сим и Регл известны по древнегреческой надписи в могильнике Понтийской царицы Комоссарии (II или III век до Р.Х.), раскопанной в Тмутаракани на Таманском полуострове. Иногда Семаргла трактуют, как Семи Ярило – имеется ввиду семиголовый истукан языческого бога Ярилы.

(обратно)

42

Штржелово – полабское название, впоследствии немецкий город Штральзунд, расположенный на берегу пролива Штрелазунд, называемый «воротами острова Рюген», ныне входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

(обратно)

43

Зьдун (старослав.) – гончар. Людин конец Славена, а потом и Новгорода еще называли Гончарным концом, потому что там располагались гончарные мастерские. При каждой мастерской была и своя лавка.

(обратно)

44

Спехи – в славянской мифологии, духи-помощники в человеческих делах, духи, несущие удачу.

(обратно)

45

Карны и жели – в славянской мифологии, духи расплаты, печали, жалости.

(обратно)

46

Лаба – славянское название реки Эльбы. Эльба разделяла княжества бодричей и вагров.

(обратно)

47

Для выведения письма или рисунка на бересте славяне пользовались писалами – металлическими или берестяными палочками. Надписи и рисунки или продавливались, или выцарапывались.

(обратно)

48

Пивоварение пришло к восточным славянам от их западных сородичей. До пива из напитков у восточных славян отдавалось предпочтение квасу, сбитню и меду, сладкому и хмельному, но мед не пили горячим. Считалось, что горячий мед становится слабоядовитым. Впрочем, о слабой ядовитости горячего меда специалисты говорят и сейчас, не рекомендуя потреблять мед с горячим чаем вместо сахара. При нагревании меда до температуры выше семидесяти градусов резко увеличивается содержание оксиметилфурфурола, который относится к девятой группе ядов и практически не выводится из организма, накапливаясь в нем год от года. Хотя некоторые специалисты это отрицают, и говорят только о потере медом при нагревании всех полезных свойств.

(обратно)

49

Кременец, кремль, крепость в центре города, вокруг которого и концентрируются остальные постройки.

(обратно)

50

Валанг – верхняя поверхность вала укреплений, на которой располагается первая оборонительная позиция. Для прикрытия на ней войск с внешней стороны валанга располагают бруствер или же рубленные бойницы. В более поздние времена, с появлением артиллерии, валанг стали делать в два уступа. Передний предназначался для артиллерийской позиции, задний для скрытного и безопасного передвижения личного состава.

(обратно)

51

Само понятие «город» произошло от слова «городить», то есть, поставить стену или забор, и оградить дома от посягательств врагов.

(обратно)

52

Числобог – бог времени в древнеславянском языческом пантеоне.

(обратно)

53

Византийские императоры Лев IV и Константин VI – муж и сын императрицы Ирины. Константин еще при жизни Льва, по настоянию отца, был коронован, как его соправитель. Первый, муж, предположительно, был отравлен женой, второй, сын, был ослеплен по приказу матери, которая желала единолично править Византией. В правление Ирины в ходу были золотые монеты с изображением ее мужа и сына, пока она не выпустила золотые солиды, где с двух сторон было ее изображение. Но эти солиды еще не скоро дойдут до земель восточных славян.

(обратно)

54

Стрелы, приготовленные для покушения на княжича Гостомысла, были отравлены ядом паука каракурта. (Действие второй книги «След Сокола».)

(обратно)

55

Кап – нарост, обычно, на березе, чрезвычайно твердый. Используется для тонкой фигурной резьбы. Имеет собственный природный внутренний рисунок непредсказуемой фактуры, который резчики стараются сохранить и использовать.

(обратно)

56

Ятровка (устаревшее) – жена брата.

(обратно)

57

Скоп – оптовая покупка. Понятие происходит от старославянского значения – «множество», «скопление».

(обратно)

58

Поселение в месте впадения в Волхов речки Оскуй. Жители поселения занимались в основном кораблестроением. Строили и большое лодьи под косым парусом, которые могли по Волхову, потом по Ладоге и Неве добраться до Балтийского моря, и смело плавали по морю, и речные суда с прямым парусом, вошедшие в историю, как ошкуи (ушкуи), откуда позже и произошло название «новгородских викингов», более двухсот раз сжигавших города Золотой Орды – ушкуйники…

(обратно)

59

Мед в восьмом веке еще, чаще всего, не с пасек собирали, а бортничали, то есть, собирали мед диких пчел. Он считался более полезным для организма, и сильно отличался по вкусу, как сейчас отличается мед с пасеки и искусственный мед.

(обратно)

60

Слово «пряник» пришло к славянам в другом звучании, нежели теперь, и произносилось, как «пьпьрь», что означало вообще-то «перец». Но изначально перцем называли все пряности, включая местные, которые произрастали в славянских землях. А пряник порой называли «медовым хлебом», поскольку при его изготовлении хлебное тесто из ржаной муки мешали пополам с медом, и добавляли только большое количество пряностей. Вкусовые качества были богатые, и различались «сухими духами», как еще называли на Руси пряности. Пряничное тесто подкрашивали для красоты жженым сахаром.

(обратно)

61

Псков не всегда входил в Новгородское княжество. Он то относился к полоцкому княжеству, то вообще объявлял себя самостоятельной землей. За Новгородом Псков прочно осел только со времен Новгородской республики, когда псковичам это стало выгодно, но и тогда они назывались Псковской республикой, и обладали большой автономией. А Новгородская республика просуществовала с 1136 года по 1478 год, и простиралась от Балтики до Уральского хребта. Но влияние Новгорода на Псковские дела всегда было под вопросом. Псковичи часто предпочитали иметь дело с лит овцами, чем с новгородцами. И даже литовских князей приглашали к себе на княжение.

(обратно)

62

Чумаки – солевары или продавцы соли.

(обратно)

63

Мазовшане и поляне – славянские племена, составившие впоследствии польскую нацию. Мазовецкое княжество последним вошло в состав Польши уже в середине второго тысячелетий. Всех их обычно звали одним словом – ляхи.

(обратно)

64

Поморяне – одно из названий полабов, впоследствии полабские поморяне были завоеваны ляхами, и стали Поморянским воеводством Польши. Раньше западной своей частью входили в княжество бодричей. Восточные поморяне имели долгое время собственное княжество.

(обратно)

65

Князь-воевода бодричей Дражко славился своим отрицательным отношением к ляхам, хотя бодричи тоже относятся к западным лехитским племенам, за что и поплатился. Впоследствии, когда после разгрома бодричей данами, Дражко отступит со своим войском в земли ляхов, ляхи заманят его на переговоры, обманом захватят в плен, а потом продадут в рабство. Последние исторические данные о князе-воеводе Дражко появятся позднее, когда он станет командовать варяжской гвардией византийского императора Льва Пятого Армянина. Впрочем, летописи не уточняют, тот ли самый это Дражко. Известно только, что командир императорской гвардии и талантливые полководец Дражко был славянином. Об этом упоминают в своих Хрониках монах Георгий Амартол («Грешник»), Scriptor Incertus (неизвестный автор) и Феофан Исповедник, современники тех событий.

(обратно)

66

Славянские волхвы сохраняли гиперборейскую (арийскую) традицию, и брили бороды. Бороды носили только верховные жрецы храмов у западных славян. У восточных славян такого строгого разделения на бородатых и безбородых волхвов не было. Тем не менее, обычные изображения художников, работающих в исторической тематике, попросту вводят в заблуждение. Большинство волхвов все же были безбородыми.

(обратно)

67

Дьяк – чиновник, клерк, не путать с дьяконом.

(обратно)

68

Байстрюк – внебрачный ребенок.

(обратно)

69

«Рыбий зуб» – моржовый клык. Восточные славяне скупали моржовые клыки у коренных жителей Бьярмии, и продавали в западноевропейские страны. Это считалось чрезвычайно выгодной торговлей, поскольку кость морского зверя весьма ценилась в Западной Европе, где моржи на водились и не добывались.

(обратно)

70

Царьградские – византийские. Византию на Руси называли Царьградом.

(обратно)

71

Легендарный словенский князь Бравлин Первый создал мощное государство от Балтийского до Черного моря, покорив все племена, жившие между этими морями. Известен по описанию похода его дружины в Крым, захвата и разграбления городов Крыма. Описан в житие святого Стефана Сурожского в связи с различными чудесами, сотворенными на гробнице святого Стефана. Академической историографией, всегда консервативной, достоверность существования Бравлина Первого не признается, хотя почему-то признается и не оспаривается норманистская теория происхождения русских князей, хотя она имеет гораздо меньше реальных подтверждений.

(обратно)

72

Таврия – Крым.

(обратно)

73

В Скандинавских странах Великий Новгород так и звали – Хольмгард, и считали этот город столицей Гардарики (Страны городов). Но существует и другая версия, согласно которой Хольмгардом звали целую цепочку поселений у истоков Волхова – Перынь, Рюриково городище, Холопий городок и прочие. Согласно этой версии, сам Новгород возник позже, а существование Славена вообще относится к летописным легендам. Однако у арабских авторов Истахри и ибн-Хаукаля (ибн-Хаукалема), чьи рукописи опираются на утраченную во времени рукопись более раннего автора ал-Балхи, многократно упоминается ас-Славийа, в другом прочтении транскрипции – Слава, Садау, как один из трех городских центров восточных славян наряду с Куйабой (Киевом) и Артанией (ни с каким городом пока не идентифицирована). Указанное арабскими хронистами месторасположение у истока большой реки, вытекающей из большого озера, дает право определить место ас-Славийа там, где раполагается нынешний Великий Новгород. А созвучие названий с рукописным упоминанием Славена подтверждает существование последнего. Более того, в описании ибн-Хаукаля в его знаменитом труде «Кетаб ал-масалик ва-л-мамалик» («Книга путей и стран») ас-Славийа называется главным среди трех славянских городов.

(обратно)

74

Река Ню – в Швеции река Нева в раннем средневековье называлась Ню. В более поздние времена и шведы начали использовать финское название реки – Нева, что на старофинском языке означает «болото». Древнерусское название Нево относилось и к реке, и, избирательно, к Ладожскому озеру в некоторых его частях. Хотя в целом озеро так и называлось – Ладога.

(обратно)

75

Один – верховный бог скандинавского пантеона.

(обратно)

76

Вагры дважды сжигали и грабили столицу Швеции город Сигтуну (исторический факт). Однажды во время совместного похода с датским самопровозглашенным королем Готфридом Скъелдунгом, владеющим всей южной Данией, потом, через три года, самостоятельно, только силами вагров. Но многие шведские конунги в то время уже присягнули на верность Готфриду, и не осмелились выступить в помощь своему королю.

(обратно)

77

Волокуша – часто используемое в средние века приспособление, заменяющее сани, когда на животное вешались две чрезвычайно длинные оглобли из древесных хлыстов, между которыми ставили или настил, или подвешивали большие шкуры животных. Волокуша только тонкими и потому гибкими концами оглобель опиралась на землю, и животное волокло это сооружение. Волокуши использовались и для вывозки древесных стволов из леса. Сооружение такого приспособления не требовало особого труда, в сравнении с изготовлением саней, но требовало большой выносливости животного, которое в волокушу впрягали. Лоси с такой работой справлялись легко, но и лошади тоже использовались часто.

(обратно)

78

Деревянные гвозди, в отличии от западноевропейских медных кованных, никогда не выпадали из своих гнезд, куда вбивались. Происходило это потому, что на гвозди шли породы деревьев, хорошо впитывающих влагу. Гвозди внутри другой древесины набухали, и держались предельно плотно. Изготавливали деревянные гвозди, преимущественно, из древесины ивы, которая впитывает влагу и не трескается при высыхании. Березовая древесина тоже хорошо впитывает влагу, но при высыхании трескается, и потому березу в кораблестроении, как и в строительстве, практически, не использовали.

(обратно)

79

Засека – старинный славянский способ создания природных оборонительных сооружений. Валятся деревья вершиной в сторону наступающего противника. Ветви сваленных во множества деревьев создают такую преграду, которую легко преодолеть чрезвычайно сложно даже пешему воину, не говоря уже о коннице, если возможно вообще. Прорубить узкий проезд можно только за несколько дней упорной работы. А если засека обладает еще и достаточной глубиной, то место это вообще становится непроходимым. Таким образом славяне перекрывали отдельные направления на подступах к своим городам, оставляя только какие-то хорошо охраняемые дороги.

(обратно)

80

Яровит – славянский бог войны, ипостась Ярилы, аналог римского Марса. Кроме того, Яровита связывают с представлениями о весеннем плодородии. Отсюда слова яровой, ярый – весенний, посеянный весной, ярина – ячмень, овес, бычок-яровик, ярица. Поклонение Яровиту больше свойственно западнославянским племенам. У восточных славян редко встречается в пантеоне богов, тем не менее, был им тоже знаком, как и другие божества западных славян.

(обратно)

81

По пути в Аркону путникам на первом пароме предстояло попасть на сам остров, на втором, чтобы не совершать долгий сухопутный обход, приходилось переплывать через залив, и так попасть на полуостров, на северо-восточной оконечности которого и располагалась вторая столица острова. Ныне полуостров так и называется – Аркона. Сейчас он известен только своим высоким маяком.

(обратно)

82

Годослав своим указом назначил князя-воеводу Дражко своим соправителем, просто положившись на его честность и бескорыстие, когда бояре намеревались поднять мятеж, убить Годослава, чтобы наследником стал его несовершеннолетний сын, страдающий умственной отсталостью. Тогда вся власть бы, по сути дела, перешла в руки бояр-советников. Указ Годослава лишал бояр этой возможности. Бояре боялись вместо вдумчивого и относительно мягкого нравом Годослава получить в правители горячего и вспыльчивого Дражко, который не задумываясь пускает в ход свою тяжелую руку. Так, в отсутствие Годослава, Дражко с жестокостью подавил все же поднятый, и поддерживаемый датским королем Готфридом Скъелдунгом боярский мятеж.

(обратно)

83

Орхус – второй по величине город Дании. Входил во владение короля Готфрида Скъелдунга, власть которого на всю территорию Дании не распространялась, но южная часть страны была полностью в его подчинении.

(обратно)

84

Вик – деревня на берегу фьорда. В период раннего средневековья в странах Скандинавии было мало городов. Большинство населения жило в виках по берегам фьордов. Отсюда произошло и название морских разбойников – викинг.

(обратно)

85

Сконе – южная часть Скандинавского полуострова, единственная часть Швеции, где природные условия позволяют культивировать земледелие. В период раннего средневековья Сконе была захвачена Данией, и добытое там зерно вывозилось в Данию, тогда как сама Швеция вынуждена была покупать зерно в других странах, в том числе, и на Руяне…

(обратно)

86

Руйгард (более позднее название – Ругард) – город-крепость на острове Руян. Административный центр, контролирующий деятельность находящегося неподалеку не защищенного валами и стенами портово-ремесленного центра Ральсвика. Сам Ральсвик имел строгое деление по кварталам. Каждый квартал занимался своим родом деятельности, и даже имел собственные причалы в удобном защищенном от моря большой бухтой порту. Археологические исследования указывают, что ремесленники Ральсвика достигли высокого для своего времени мастерства в обработке железа, в кузнечном мастерстве, в ювелирном, текстильном деле, в обработке кожи, в изготовлении изделий из рога морского зверя, янтаря, стекла, кости, оружия. Большое количество найденного оружия, в том числе, и дорогого, говорило о наличии в центре собственных дружин и знати. Порт Ральсвика использовался, как пристань для драккаров и лодей различных группировок викингов, что само по себе защищало жителей от набегов с моря. С суши же торгово-ремесленный центр прикрывала крепость Руйгард (ныне называется Берген). Археологами раскопаны несколько больших языческих храмов, в частности, храм Знича, славянского бога огня, единственного из всех богов славянского пантеона, который не имел собственного изображения. В этом храме горел неугасающий священный огонь, в который поклоняющиеся бросали жертвоприношения. Второй, видимо, по значимости храм был воздвигнут, скорее всего, викингами, и был посвящен богу добычи Поревиту. Но Поревит почитался не только викингами. Дары этому богу возносили и земледельцы, поскольку само название Поревит произошло от слова «пора» (спора), то есть, Поревит одновременно был и богом растительного плодородия.

Свое название Ральсвик сохранил со средних веков до сих пор. Древнее название поселения не известно.

(обратно)

87

Выя – шея.

(обратно)

88

Кореница – это был огромный город-крепость, окружённый непроходимыми трясинами и болотами, застроенный деревянными трёхэтажными зданиями. За исключением княжеской резиденции, Кореница не была жилым городом. Люди приходили туда либо для поклонения богам, либо во время войны, пользуясь городом, как убежищем. «Необитаемый во время мира, он был полон жилищ во время войны до такой степени, что камень, пущенный в город, не упал бы на голую землю» – писал средневековый хронист Самсон Грамматик. Долгое время считалось, что Кореница находилась на юге Рюгена, в местечке Гарц, где до сих пор хорошо сохранился славянский крепосной вал. Некоторое время назад эта версия была опровергнута, и в настоящее время искать Кореницу предполагают на севере Рюгена, в местечке Венц, чего пока не подтверждает археология.

(обратно)

89

Описывается классический барбикан – фортификационное сооружение, служащее для внешней защиты главных внешних ворот. Сначала барбиканы строились деревянные. Позже, с развитием артиллерии, стали сооружаться каменные барбиканы. В ряде случаев барбиканами называли не отдельные башни или башню, а цело мощное укрепление в виде ронделя, защищающего мост и ворота. Иногда под этим укреплением был расположен и проезд к главным воротам.

(обратно)

90

«Извоз» – восточные славяне, к которым принадлежал и князь Войномир, редко применяющие стенобитные орудия, и не любящие многолетнюю осаду городов-крепостей, предпочитали захватывать города-крепости «извозом», хитрым налетом и захватом крепостных ворот с последующим стремительным подходом всего войска.

(обратно)

91

Захаб – фортификационное сооружение в средневековых крепостях, укрепление, защищающее внешние ворота. У крепостей и городов, и даже у мощных замков были внешние и внутренние ворота. Между ними было открытое пространство под названием захаб. Оно было окружено стенами и становилось ловушкой для врага, которому удавалось разрушить внешние ворота. Попав в захаб, враг становился очень уязвимым и мог либо отступать через внешние ворота, либо штурмовать внутренние. Защитники в это время прямо со стен щедро поливали нападавших смолой или кипящим маслом, забрасывали камнями и копьями. И только с развитием артиллерии захабы утратили свою актуальность. Тогда для защиты ворот стали строить барбиканы (барбаканы).

Слово захаб происходит от славянского слова «охабень» – «рукав», что, в свою очередь, происходит от арабского корня «захаба» – «направиться» куда-либо, «продвинуться». Если в Западной Европе подобные сооружения делали или квадратными, или даже круглыми, то славяне предпочитали вытянутую и слегка изогнутую форму, иногда даже с несколькими поворотами, формой, в самом деле, напоминающее рукав, чтобы создавать в рядах прорвавшегося противника тесноту и помехи. Кроме того, в квадратном «каменном мешке» атакующих, находящихся в середине, возможно было бить только стрелами и копьями-сулицами (копьями для метания, дротиками), тогда как славяне предпочитали стрелы использовать для более дальних целей, а в захабе уничтожать противника камнями и расплавленной смолой.

(обратно)

92

Если у восточных славян хлеб с солью при встрече выносили женщины, то у западных женщин до такого важного дела не допускали. И каравай с хлебом обычно выносил самый знатный человек из встречающих.

(обратно)

93

Кат (старослав.) – палач.

(обратно)

94

Восточные славяне, если обосновывались на относительно продолжительный срок в зимнем лагере, обычно обкладывали свои палатки стенами из снежных кирпичей. Если была возможность, перекрывали настилом крышу, и ее забрасывали толстым слоем снега. Жилище получалось теплым. Но металлических печек, в отличие от западных славян-вагров, они с собой не возили. И потому посреди палатки разводили костер, дым от которого выходил в отверстие вверху. Сами палатки были, естественно, самыми простыми, остроконечными. Вместе с дымом быстро выходило и тепло. Вследствие чего топить приходилось и ночью. Но палатки, вкупе со снежными стенами, все же служили хорошей защитой от ветра и от мороза. Те же скандинавы, которые сейчас преподносятся некоторыми историками, как источник цивилизации для славян, во время походов ночевали просто у костра, и спали на нарубленных тут же хвойных ветках. Описание подобной стоянки славянского войска дает в своей рукописи «Славянское царство. Происхождение славян и распространение их господства» далматский историк аббат Мавро Орбини, приверженец теории славянского единства. Книга была издана в 1601 году в Пьезаро на итальянском языке. Орбини ссылается по целому ряду сведений на загадочные «Московские анналы» некого Еремея Русского (утраченная ныне рукопись). После смерти аббата его книга многократно переиздавалась, но с большими сокращениями и исправлениями. В том числе и в России по личному приказу Петра Первого. «История славян» изобилует многими легендарными и мифическими сюжетами, но, несмотря на это, сыграла большую роль в становлении национального самосознания южных славян. В настоящее время единственный экземпляр первоначальной книги аббата Орбини хранится в закрытых фондах Ватикана, где доступ к литературе и рукописям, не вписывающимся в общепризнанную историческую политику, разрешен лишь узкому кругу лиц. Это ограничение на знания начало действовать еще в семнадцатом веке, и до сих пор считается важным элементом управления исторической наукой со стороны Ватикана.

(обратно)

95

Славяне обычно предпочитали растительный орнамент любому другому. И даже на оружии, где часто встречались, согласно данным археологии, головы хищных зверей, змей и птиц, такие изображения говорили, что оружие это кузнец выполнял по заказу какого-то иноземцев. Так, саксы и другие германцы предпочитали иметь эфес с изображением головы дикого зверя или орла, а скандинавы имели другой вкус, им требовались на рукоятке змеиные и драконьи пасти. Славяне же обычно предпочитали незатейливый растительный орнамент.

(обратно)

96

В средние века кабинетом называлась не сама рабочая комната, а предмет мебели, что-то типа секретера, где хранились документы, и где находилось какое-то средневековое подобие сейфа. Сейфы, как таковые, в те времена еще не делались. Делались только, так называемые, «потайные ящики», которые, в самом деле, не являлись потайными, располагались открыто, хотя ковались из металла, и имели какие-то хитрые, не всем доступные устройства для открывания и закрывания.

(обратно)

97

«Мертвый» язык – латынь.

(обратно)

98

Имеется ввиду книга Цезаря «Галльская война».

(обратно)

99

Аббат Алкуин – по происхождению, сакс из Англии, учёный-энциклопедист, «Леонардо да Винчи своего времени», как его звали много веков спустя, знающий множество языков, считался специалистом во многих науках, в том числе и в средневековой экономике. Карл посадил Алкуина на должность аббата Турского монастыря, однако в самом монастыре аббат появлялся крайне редко. Король всюду возил Алкуина с собой и советовался с ним по самым различным вопросам, используя недюжинные логические и аналитические способности сакса. Так, именно Алкуин разработал по просьбе своего короля знаменитый «Capitulare de villis» (принят в 812 году, за два года до смерти Карла) – это было законоположение по пользованию и обработке земли в королевстве, земельный кодекс. Первый такой закон в Европе. Принятием этого закона Карл Великий, к тому времени уже император, на десяток веков опередил своё время.

Кроме того, Алкуин возглавлял научное общество, существующее при короле – в современном мире его назвали бы королевской академией наук, а аббата Алкуина президентом этой академии. С подачи Алкуина, за которым было последнее слово, Карл финансировал деятельность учёных своей страны. Единственное условие для финансирования – возможность практического применения разработок. Карл всегда и во всем был прагматиком.

(обратно)

100

Все западноевропейские источники называют бургграфами посадников восточнославянских городов. Бургграф назначался королем или владетелем конкретных территория, и обладал административной, судебной и военной властью во вверенном ему городе или даже всей территории. Бургграф мог быть одновременно и рейсхграфом, то есть, подчиняться непосредственно королю или владетельному князю или быть подданным другого властителя. Титул пришел к западным славянам из немецких земель, а впоследствии стал обязательным титулом и должностью управляющего городом на территории Священной Римской Империи. Но, в отличии от простого графа, титул бургграфа не мог быть наследственным. Впоследствии сменился званием бургомистра, но полномочия бургомистра были сильно ограничены. В Германии вплоть до 1918 года германские короли, в числе других титулов, с гордостью назывались бургграфами Нюрнбергскими.

(обратно)

101

Должность в западнославянских владетельных домах, примерно равная церемониймейстеру в домах западноевропейских. Кроме обязанностей церемониймейстера, обычно выполняет поручения князя по организации различных важных и торжественных мероприятий. Имеет и другие обязанности. У восточных славян в то время вообще не было такой должности. Доклад владетельным особам проводили либо дворовые люди, либо сами приезжие. Так, при дворе российских царей должность церемониймейстера была внесена в табель о рангах в раздел придворных чинов только в 1800 году и приравнивалась к званиям капитан-командора и премьер-майора гвардии.

(обратно)

102

О том, что на месте Арконы некогда стоял самый большой в Европе город Винета, населенный славянами, рассказывает фламандец Абрахам Ортелий, летописец и картограф шестнадцатого века, создатель первого в мире географического атласа современного вида. Ортелий выпустил атлас в Антверпене в 1570 году, и сопроводил семьдесят карт статьями страноведческого характера. В одной из статей он и рассказывает о громадном по своим размерам некогда существующем городе Винета, и о самом большом в Европе торжище этого города, куда приплывали купцы разных народов. Приплывать на торжище не запрещалось никому. Славяне установили только единственное ограничение – они запрещали христианам справлять на острове свои обряды. Более ранний хронист (XII век) Гельмольд из Босау в своей знаменитой работе «Славянские хроники» пишет, что в мире не было людей честнее, радушнее и гостеприимнее жителей Винеты. По мнению летописца, город был уничтожен дикими малокультурными данами.

(обратно)

103

Сигурд – прозвище герцога Трафальбрасса.

(обратно)

104

Готфрид Скъелдунг сам себя провозгласил королем. В соседних странах, да и в значительной части самой Дании, этого самопровозглашения не признавали, и часто презрительно звали короля конунгом, которым он, в действительности, и был. В южной Дании, подвластной Готфриду, за такое произношение королевского титула людей карали виселицей.

(обратно)

105

Готфрид Скъелдунг захватил треть погрязшей в междоусобицах Швеции. И обязал местных ярлов и конунгов по первому его требованию выставлять в его поддержку собственные дружины. Что обычно и выполнялось. Шведы, зная необузданный нрав датского короля, откровенно боялись показать перед ним собственную волю или даже простое непослушание.

(обратно)

106

Посконь – ткань из волокон конопли. В средние века имела широкое применение, особенно среди простых людей. Более зажиточные носили одежду из льна.

(обратно)

107

Обенро – портовый город на восточном побережье южной Дании. Важный порт. В письменных источниках начинает упоминаться с XII века, как уже развитый и укрепленный портовый город. Но основан был, несомненно, на несколько веков раньше, поскольку ко времени упоминания в письменных источниках имел уже развитую инфраструктуру, порт и сеть дорог.

(обратно)

108

Эдилингия – единица территориального деления в древней Саксонии, возглавлялась эдилингом (герцогом).

(обратно)

109

Хедебю (в латиноязычных источниках город называется Слиесторп), ныне относится к земле Шлезвиг-Гольштейн в Германии – некогда столица Нордальбингии, важный портовый город, расположенный в глубине фьорда Шлей на пересечении торговых путей из бассейна Балтийского моря в Северное. Для датских викингов считался важным торговым центром, где они сбывали захваченное в набегах добро и продавали рабов.

(обратно)

110

Венедин – город-крепость княжества лютичей, ближайший город лютичей к острову Руян. Ныне называется Вендорфом.

(обратно)

111

Пятый день Белояра (по ведическому календарю) – 25 марта по старому стилю, у христиан – День Благовещения.

(обратно)

112

Двадцать девятое Кресеня (по ведическому календарю) – 20 июля по старому стилю, у христиан – Ильин день, совмещенный с Перуновым днем в ведическом календаре.

(обратно)

113

Макошь – в славянском пантеоне, богиня удачливого жребия, счастья (Ма – мать, кошь – корзина для жребия), богиня раздела добычи по жребию. Макошь постоянно прядет нить жизни (славяне не признавали влияния судьбы и рока). Более почиталась восточными славянами. В среде западных славян упоминалась редко. Видимо, таким упоминанием Макоши, боярин стремился подольстить князю Войномиру, восточному славянину.

(обратно)

114

Подобные «гнезда» дожили с глубокой старины до наших дней. Сейчас, в наше время, точно такие же «лесенки» делают себе российские снайперы.

(обратно)

115

Бармица – кольчужная повязка, обычно крепится к шлему, и защищает шею, горло и нижнюю часть лица, и спадает на грудь и плечи, где висит свободно вторым кольчужным слоем, иногда даже доходит до груди спереди и до половины спины сзади. Бывают и глухие бармицы, которые все лицо закрывают.

(обратно)

116

Граф Оливье – герой первых двух книг серии «След Сокола». Согласно легенде, командуя малыми силами, за счет личного мужества и воинского умения вместе со своим другом маркграфом Хроландом (Роландом), племянником короля франков Карла Каролинга, сдержали наступление на южные провинции Франции громадной армии сарацин, басков, гасконцев, аквитанцев и других народов, населяющих Пиренейские горы. Подвиг рыцарей освещен в поэме «Песнь о Роланде», имеющей для французов такое же значение, как для русских «Слово о полку Игореве». Битва происходила в Ронсевальском ущелье.

(обратно)

117

Славянская школа стрельбы из лука для натяжения тетивы использовала три пальца кисти – мизинец, безымянный, и средний. На рукавицу стрельца нашивалась специальная изогнутая к середине пластина из кости, которая натягивала и держала тетиву, реже эта пластина делалась из дерева, поскольку дерево при силе натяжения тетивы быстро ломалось, а иногда даже из металла. А двумя главными в стрельбе пальцами, указательным и большим, стрелец подправлял саму стрелу, чтобы она летела точно по назначению – самая тонкая работа у стрельца. На некоторых рукавицах у стрельцов имелись просто прорези для главных пальцев, чтобы высовывать их, и управлять стрелой тактильно. Существовали и кольчужные стрелецкие рукавицы, выполненные точно так же.

(обратно)

118

Каре – способ построения пешей армии в античные времена и в средневековье. Римляне вообще считали каре единственным правильным способом построения для своих легионов. Воины выстраивались квадратом, по периметру прикрытым плотно сомкнутыми щитами. Место убитого или раненого тут же занимал воин из второго ряда. Но римляне для построения каре использовали изогнутые, тем не менее, прямоугольной формы щиты. В период раннего средневековья щиты существовали только круглой формы. И они не позволяли плотно перекрыть пространство, и создать сильную защиту. Против другой пехоты каре срабатывало и в средневековье, но против копейной конной атаки было слабой защитой, и, тем более, не выдерживало массированного обстрела из луков. Когда ты сам не можешь достать противника своим оружием, а рядом с тобой один за другим падают товарищи, невольно будешь думать о том, как самому спастись, а не о том, как строй выдержать.

(обратно)

119

Стрелочниками в те времена назывались не железнодорожники, а ремесленники, производящие стрелы. Изготовление стрел для сложных славянских луков было не простым процессом. Для стрелы выбирались только комли деревьев, как самая крепкая и тяжелая часть древесины. Комли кололись на чурки, которые обтесывались, обстругивались и шлифовались. Оперение делалось из перьев морской птицы. Такие перья совсем не боятся влаги. С одной стороны ставилось перо с правого крыла, с другой – с левого. Тогда стрела летела прямо. Делались и особые стрелы, летящие по дуге в обход препятствия. Для этого использовались два пера с одного крыла, то есть, перья имели одинаковый изгиб. Наконечники, как правило, навешивали на стрелы сами стрельцы, потому что видов наконечников было много, и каждый выбирал для себя такой, каким ему было удобнее поражать врага. Наконечники, понятно, ковались кузнецами.

(обратно)

120

В период раннего средневековья вода в Волхове была еще достаточно чистой, как и в большинстве других водоемов, хотя и тогда уже встречались водоемы с мутной водой, которой, например, всегда отличалась Нева. Она и сейчас такая же. Но малое присутствие продуктов жизнедеятельности человека позволяло рекам быстро восстанавливаться. И рыба тогда в реках изобиловала, и могла прокормить целые города. В том же Новгороде речная рыба всегда была на столах жителей обязательным блюдом, причем, рыба и с Ильменя, и с Волхова.

(обратно)

121

Туча стрел – одновременный залп.

(обратно)

122

Следующий большой поход на Новгород свеи под предводительством конунга Эйрика Эмундарсона совершили в 856 году, когда сожгли крепость Ладогу и разграбили город с тем же названием, прикрываемый этой крепостью. Потом в большой битве победили объединенное войско новгородцев и угро-финских племен, и обложили данью племена ижорцев, новгородцев, кривичей, чудь, мерю и весь. Есть данные, что в той войне варяги-русы выступали на стороне свеев в качестве наемного войска. Но данные эти достаточно спорные.

(обратно)

123

Судя по тому, что в Новгороде, по словам более поздних летописцев, было множество голубятен, там длительное время культивировалось разведение голубей. И вполне возможно допустить, что уже в то время новгородцы имели в своем распоряжении почтовых голубей, и использовали их. Но, если не все жители княжества были грамотны, то все могли понять доступные сигналы. Например, привязанную к лапке голубя ленту определенного цвета. А сами почтовые голуби известны истории в глубокой древности, и даже с древности обслуживали целые маршруты. Так, еще в 241 году до н. э. был создан почтовый голубиный маршрут, соединяющий Рим с Галлией. Юлий Цезарь во времена Галльской войны широко применял почтовых голубей для связи с Римом. Этот маршрут голубиной почты используется и сейчас. Упоминание о почтовых голубях встречаются во многих средневековых хрониках в связи с крестовыми походами. Первая «государственная почтовая служба» была организована в двенадцатом веке султаном Алеппо Нур ад-Дином Зенги. Для противостояния крестоносцам султан приказал построить в своих владениях целую почтовую сеть, состоящую из «голубиных башен». Если в Новгороде разводили голубей, значит, их могли использовать и для почтовых сообщений, от войска в город, считает автор.

(обратно)

124

Вероятно, именно опыт славянских стрельцов вдохновил английского короля Эдуарда Третьего использовать в 1346 году целые полки английских лучников в битве при Креси в Столетней войне, когда лучники перебили знаменитую французскую рыцарскую конницу, так и не позволив ей вступить в бой. Тогда двенадцать тысяч англичан полностью разбили двадцатипятитысячную армию французского короля Филиппа Шестого, который сам был ранен. Французы потеряли от удара лучников до двадцати тысяч человек, тогда как потери англичан составляли всего около четырехсот человек. Этот английский урок впоследствии приняли на вооружение многие страны мира, с появлением огнестрельного оружия создавая целые роты и полки мушкетеров.

(обратно)

125

Светец – древнерусские, грубо говоря, «люстры», «канделябры», «подсвечники», в которые между металлическими полосами заклинивались лучины. Светцы имели самую разнообразную форму, украшались чеканкой и насечкой из меди или серебра, но должны были отвечать одному единственному требованию – все они были негорючи. До того, как стали использовать светецы, для освещения горницы огонь жгли в камельке, как называлось небольшое углубление в углу печи. Там накладывали хорошо просушенные лучины, и света этого было достаточно, чтобы освещать горницу. В простых домах за подкладыванием лучин в камелек обычно следил самый младший член семьи, естественно, если возраст уже позволял ему это делать, в домах знати эти обязанности лежали на слугах. На зиму запасалось большое количество лучин, которые сушились сначала в специальных сараях, потом досушивались прямо на печке. Дым из камелька вытягивался в печную трубу, но не полностью. Поэтому огонь в камельке и был заменен светцами. Бедные люди часто не могли себе позволить кованые светцы, и потому сами себе готовили на каждую зиму заново деревянные. И даже специально выносили их зимой в снег, чтобы они пропитались водой, и становились негорючими. Существовали также настенные светцы. Восковыми свечами восточные славяне начали пользоваться гораздо позже своих западных сородичей во многом еще и потому, что воск был ценным товаром для продажи в дальние страны. И ситуация напоминала поговорку: «Сапожник без сапог», поскольку экспортом воска славились как раз земли восточных славян.

(обратно)

126

Восточные и западные славяне мало полагались на бумагу и пергамент, и предпочитали важные документы вырезать на буковых дощечках. Такие дощечки, в сравнении с другими вариантами документов, хранились долго.

(обратно)

127

Своего рода, аналог современной сигнализации. Устанавливался в крышках ларей и на сундуках, и сообщал владельцу, что кто-то пытается его имуществом или еще чем-то поинтересоваться. Подобные музыкальные автоматы сохранились во многих домах вплоть до двадцатого века, и присутствуют в открытых экспозициях во многих краеведческих и этнографических музеях. Конструкции могут разниться, но эти автоматы были прообразами заводных шарманок и механического пианино.

(обратно)

128

Как говорят биологи, что, чем дальше на север, тем волки крупнее. А антропологи иногда находят кости гигантского волка, обитавшего когда-то в Приполярье. Хотя антропологи и утверждают, что гигантские животные давно исчезли, тем не менее, отдельные индивидуумы вполне могли дожить и до конца первого тысячелетия. Ведь встречали же гигантского ирландского лося еще в первом тысячелетии новой эры, как говорят летописцы, хотя этот лось сейчас считается ископаемым. Кроме того, с тех давних времен все же сохранился в Гренландии овцебык, тоже весьма крупное животное. И где-то в глубине лесов вполне могли жить и громадные волки, сейчас, к сожалению, уже полностью истребленные, как почти истреблены их более мелкие, привычные нашему глазу собратья.

(обратно)

129

Историки до сих пор спорят, и не могут прийти к однозначному выводу по вопросу: когда же восточные славяне начали использовать для освещения домов лучины. На археологических раскопках остатки лучин были найдены только в слоях тринадцатого века. Хотя это вовсе не говорит, что раньше лучинами в домах не пользовались. Просто не смогли пока найти, вот и все. Под светец обычно ставили корыто с водой или специальный тазик, куда падали искры и сбрасывались недогоревшие остатки лучин. Обычно вода из тазика или из корыта выливалась строго в какое-то одно место. Найти такое место, естественно, трудно. А если предположить, что вода с остатками лучин выливалась в помойную яму, откуда потом вывозилась, и выливалась куда-нибудь в реку или в луга за городом, то остатки лучин найти вообще представляется невозможным. Кроме того, намного раньше у славян уже присутствовали имена собственные «Лучина», «Лучино», «Лучан», и их производные. И известно было, что ночью по улицам люди ходили с горящим пучком лучин. Почему же жечь их на улице люди догадывались, а освещать дома – нет…

(обратно)

130

Вообще-то в русских старинных домах существовали только холодные, не отапливаемые сени, одновременно служащие и хозяйственной пристройкой к дому. Сени служили своеобразным тамбуром, защищающим вход от снега и ветра. Теплыми сенями иногда называли то, что сейчас зовется прихожей. В современных сельских домах сени повсеместно заменяются не свойственной русской архитектуре верандой.

(обратно)

131

Золотой император, имперка – византийская золотая монета.

(обратно)

132

Фризские берега – земля германского племени фризов, территория современной Голландии, славилась своими торговыми отношениями со многими странами, вплоть до мусульманского Востока и Византии. Как территория, относилась к королевству франков.

(обратно)

133

Суомские берега – страна Суоми, самоназвание Финляндии. Через сотню с небольшим лет после описываемых событий Финляндия будет полностью захвачена Швецией. А раньше только отдельные конунги приписывали к своим владениям отдельные области.

(обратно)

134

Свеаланды – Война между двумя королевскими домами Швеции – Свеаландами с севера Швеции с одной стороны и Еталандами с юго-востока страны длилась, по сути дела, несколько веков с переменным успехом, пока не вмешалась третья сила, и власть не захватил Ингьяльд Коварный.

(обратно)

135

Городище – сейчас многие считают, что городище – это результат археологических раскопок какого-то древнего города. Автор несколько раз встречался с таким мнением. Но это только одно из значений слова городище. В древности наши предки называли городищем любой укрепленный населенный пункт, обнесенный стеной или даже просто земляным валом. Как правило, князь управлял городом, а в городище командовал поставленный князем воевода.

(обратно)

136

Сирнане – то же самое, что зыряне, то есть, объединяющее название угро-финских народов коми и пермяков. Заселяли земли от новгородского княжества до Западной Сибири и европейского Заполярья Руси.

(обратно)

137

«Фолиант» – in Folio, формат средневековых книг, приблизительно равный половине размера обычного типографского листа. Страницы получаются фальцовкой в один сгиб. В современных системах стандартизации такой лист называется А3. «Фолианты» обычно были, в дополнение ко всему, и тяжелы, поскольку вместо бумаги часто использовался более долговечный и толстый пергамент.

(обратно)

138

Лодья с прямым широким парусом обычно имела преимущество перед драккарами в скорости за счет большей площади паруса. Лодьи с косыми парусами этого преимущества были лишены, но обладали при этом большей маневренностью, чем драккары, за счет округлости своего корпуса.

(обратно)

139

Вильцы – историки до сих пор не пришли к единому мнению. Некоторые считают, что вильцы – это другое название лютичей, так же, как велеты (датское название лютичей). Однако, некоторые считают племена вильцев составной частью племенного союза лютичей, причем, самой воинственной частью. Этимология слова «вильцы» уходит своими корнями к слову «волк». Так назвали некоторые племена союза лютичей соседние племена за суровый нрав, за бесстрашие в бою и безжалостность к противнику, за самоотверженность и самопожертвенность. А этимология названия «лютичи» возводится к старославянскому слову «лютъ» – жестокий. Также производят название племени от греческого слова «lykos» – «волк», «бешеный волк». Но западнославянский союз лютичей-вильцев не следует путать с восточнославянским союзом их тезок лютичей-уличей. Это совершенно разные племенные союзы, хотя, возможно, имели общих предков и общее тотемное прошлое, давшее им название. Вообще среди древних народов часто встречается отождествленное с понятием «волк» название. Самый известный пример – суровые враги римлян даки, фракийское племя, жившее на территории современных Молдавии и Румынии. Слово происходит от древнего «Daoi» – волк. У даков издавна существовал суровый обычай инициации юноши в воина, чем-то схожий с таким же известным обычаем в Спарте. От названия обычая произошло и название сначала молодых воинов племени, потом название перешло на все племя. Кроме того шаманы даков практиковали обряд ритуального превращения воина в волка, когда, как говорили шаманы, изменялась только человеческая сущность человека, и он становился безжалостным и жестоким, как настоящий волк. Возможно, по этой же причине и знамена даков носили стилизованное изображение волка.

(обратно)

140

Бехтерец – кольчато-пластинчатый доспех. Одевался поверх кольчуги или просто крепился в кольчугу дополнительными кольцами. Мог быть полным, мог быть и ограниченным, только заменяющим грудное зерцало, как называлась грудная броня. Мог защищать только грудь, мог и грудь и спину. Имеет восточное происхождение. К славянам, вероятно, пришел из Византии, и хорошо вписался по взаимодействию в доспех кольчужный. Бехтерец развивался в различных видах одновременно с тем, как у народов Западной Европы развивались латы. На Русь, согласно данным археологии, был привнесен Золотой Ордой, хотя естественно допустить, что до пришествия Золотой Орды бехтерец мог появиться на Руси из той же Византии, откуда пришел к восточным славянам.

(обратно)

141

Первое бересеня – 20 января.

(обратно)

142

Залив Бурь – раннесредневековое название Бискайского залива, восточной части Атлантического океана, омывающего западные берега Франции и северные берега Испании. Бури там, действительно, сменяются одна другой, особенно зимой. И до сих пор залив считается опасным для мореплавания. Иногда залив называется Кантабрийским морем.

(обратно)

143

Аквитанцы – жители Аквитании, административной единицы на юго-западе современной Франции со столицей в городе Бордо. Ранее называлась герцогством Аквитания, была завоевана Карлом Каролингом и вошла в королевство франков.

(обратно)

144

Кормило – большое кормовое весло, заменяющее на славянских лодьях руль. В моменты, когда море волнуется, чтобы удержать лодку на курсе, требуется большая физическая сила.

(обратно)

145

Действие первой книги «След Сокола», когда во дворце Годослава было совершено покушение на Дражко.

(обратно)

146

Александр Дюма дал фамилию героя французского эпоса самому благородному из своих знаменитых мушкетеров – Атосу, графу де Ла Фер, хотя во времена графа Оливье такого понятия, как фамилия, еще не существовало. Тем не менее, граф Оливье являлся владельцем поместья Ла Фер и замка с одноименным названием.

(обратно)

147

Славянский способ подготовки стрельцов. Тренировать их начинали еще с детства. Мальчиков заставляли часами стоять в боевой стрельцовской стойке, вытянув вперед левую руку с зажатым в ней тяжелым камнем. В правой руке зажимался камень еще более тяжелый. Правая рука с этим камнем должна была, не опускаясь, часами повторять одно и то же движение – вперед, к воображаемой тетиве, и назад, к глазу. И при этом ни в коем случае не опускаться. Только после нескольких лет такой тренировки детей допускали к детскому слабому луку. Занятия с камнями при этом продолжались, чтобы руки привыкли к тяжелому сложному славянскому луку, сила натяжения которого доходила до девяносто килограммов.

(обратно)

148

Привратная стража в случае нападения всегда первой принимала удар. И оттого, выдержит ли стража до того, как подойдет подкрепление, часто зависела судьба всего города. И потому в привратную стражу обычно набирали лучших воев, способных стойко отбивать атаки противника.

(обратно)

149

Женский славянский лук отличался от мужского только тем, что не имел дополнительного усиления в виде костяного прозора, и по силе натяжения, практически, был равен арабским лукам, с которым западноевропейские лучники, как там звали стрельцов, не имея специальной подготовки, справиться тоже не могли. Следовательно, и женщин-стрельцов славяне тоже готовили с детства. Но женский лук был редкостью, и женщины-славянки редко становились воями.

(обратно)

150

Бриз – прибрежный ветер на море или на больших озерах. В первой половине дня бриз, как правило, дует с моря, во второй – в обратную сторону.

(обратно)

151

Понятие «казарма» известно еще со времен Древнего Рима. Первоначально, и многие века вмещала в себя не только спальные и бытовые помещения, как сейчас, но и все, что требовалось для жизнеобеспечения армии, например, пекарни, столовые, пошивочные, обувные и оружейные мастерские.

(обратно)

152

Имя Арнульф переводится с нескольких староскандинавских языков почти одинаково, как Орлиный Волк или Волчий Орел, можно перевести и, как Орел с Волком.

(обратно)

153

Дворец Сокола – название дворца князя Годослава в Рароге.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg