«Сладкая месть»

Сладкая месть (fb2) - Сладкая месть [publisher: SelfPub] (Плохие и горячие парни - 2) 745K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дана Стар

Дана Стар Сладкая месть

Глава 1

Я не успела даже открыть глаза, не успела привыкнуть к свету, осознать, где я, что происходит, почему мне так больно и одиноко, почему в висках гудит, а сердце трещит и крошится на осколки… как тут же получила хлёсткий удар по лицу.

— Паршивка!

Отвернулась, закрыла голову руками, свернувшись клубочком, и мысленно застонала, оберегая лицо от новых ударов. Острый шлепок по щеке отрезвил не хуже ведра с водой, добытой из морозной проруби.

— Вот ведь дрянь поганая! Допрыгалась! Доигралась! Я ведь предупреждала!

Этот голос, наполненный злобой и ненавистью, принадлежал моей матери.

Затылком я ощутила, как она замахнулась, чтобы нанести очередной удар, но, почувствовав внезапный, удушающий приступ тошноты, подступивший к горлу, вскочила с кровати, бросившись в уборную.

— Кудаааа! Не смей удирать! Иначе я больше никогда не встану на твою защиту…

Слова родной матери, как острые, отправленные ядом стрелы, втыкались в мою спину, в душу, в сердце… кромсая до уродливых, кровоточащих шрамов те составляющие, которые сделали меня человеком, а не куском холодного гранита.

Не знаю, как я до сих пор дышала, как стояла на ногах. Меня штормило, знобило, душило. Кажется, у меня началась лихорадка и возможно температура тела поднялась до максимального предела, перевалив за грань нормы. Сорок, сорок два градуса… Или даже больше. Потому что кожа не горела, а пылала! Настолько дико, что хотелось сдирать её с себя ногтями, слой за слоем, сантиметр за сантиметром… а внутренности плавились в кисель, превращаясь в вязкое подобие смолы.

Но больше всего досталось душе. Мой дух рассыпался на мельчайшие крупицы. Без возможности починить, собрать душевный стержень в былое состояние. До момента чудовищного взрыва. Превратившего мой жалкий мирок, в чёрную, погибающую пустошь.

Внутренне я полностью умерла.

Потому что знала, что как прежде больше никогда не будет.

Жизнь изменилась. Один миг, миг предательства, решил всё.

Его теперь нет. Моего любимого.

И меня нет.

Нас больше нет.

Я погубила все.

Я его просто убила.

Морально. Пока ещё морально…

Сожгла. Облила грязью. Втоптала в болото ненависти.

Давида. Моего Безжалостного. Мой единственный лучик счастья, в бесконечной бездне хаоса.

Почему погубила?

Да потому что лишь одному Богу известно, как сложится его судьба в будущем.

Морально он мертв. А физически… Знаю, что Давид жив. Хоть и в бреду, но я слышала разговор мамы с Виктором, пока поддонок следак нёс меня на руках к дому, после успешного закрытия дела.

Виктор подтвердил, что Давида, вместе с его бандой, взяли живьём.

За исключением… Егора.

Их взяли на горячем, с удачей для следователя, как подонок и планировал.

Егор мёртв!

Я сама видела. Видела, как на моих глазах его голова превратилась в кусок фарша, когда один из снайперов навсегда стер парня с лица земли одним умелым выстрелом. Я помню глаза Егора. И ужас, застывший в них, за долю секунды до гибели.

Я помню, как кричал Антон, как он бросался на окровавленное тело брата, выкрикивая страшные гадости, рыдая, вырывая клочья собственных волос.

Я помню всё. До мельчайших деталей.

Как будто пережила тот день глазами каждого из братьев.

Боже!

Пожалуйста! Ну пожалуйстааа! Пусть это будет всего лишь бредовый ужастик! Прошу Господи! Умоляю! Я считаю до трёх и просыпаюсь!

Один.

Два.

Три.

И…

И снова меня выворачивает в уборной наизнанку так, что я падаю коленями на пол, разбивая ноги в кровь.

И реву!

Реву!

Реву!

Когда окончательно прихожу в сознание после нескольких часов мучительных кошмаров.

— Открывай, дрянь!!! Открываааай!

Она одержимо бросалась на дверь, гатила кулаком по дереву, рычала и добивала меня своими страшными угрозами.

А мне хотелось лишь одного…

Просто взять и сдохнуть.

Но что-то подсказывало, что я должна быть сильной! Должна бороться до последнего вздоха! Должна всеми возможными способами помочь любимому.

Даже ценой собственной жизни. А ещё… я начала чувствовать странное тепло внизу живота. И слышать плач. Плач моего ангела-хранителя, который нашёптывал, что я должна немедленно взять себя в руки и напрочь истребить мысли о суициде! Ради того… что отныне живет во мне.

Внутри моего живота.

И в осколках разбитого сердца.

* * *

— Соня! Открой! — истошные вопли прекратились, голос матери немного смягчился, — Тебе плохо, да? Может скорую вызвать?

Я настолько ослабла, настолько выбилась из сил, что не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Сидела в обнимку с унитазом, а по щекам катились слёзы.

Поскольку я начала осознавать, что моя тошнота — не следствие нервного перенапряжения. А куда более острая проблема.

Интуитивно я чувствовала, что с моим организмом что-то не так.

Странные симптомы появились примерно с неделю назад. Но я не уделила им должного внимания. У меня пропал аппетит, разыгралось отвращение к запахам, а ещё безумно хотелось спать. Но весь этот «бутон особых предвестников» я списала на излишнюю нервозность в отношении с матерью, ее ублюдком-ухажером и моим парнем.

И да. В этом месяце у меня ещё не было менструации. Но такое бывало и раньше, по весне, когда происходили резкие скачки климата, с зимы на лето, поэтому подобные сбои меня не сильно волновали.

Обычно, мы с любимым всегда предохранялись. Правда однажды… Давид не смог сдержаться. Да и я ему не позволила испортить наш обоюдный оргазм. Мы слишком проголодались, слишком сильно сошли с ума! Слишком сильно помешались друг на друге! Позабыв о самом важном.

Как и я забыла вовремя выпить таблетку.

На форумах в интернете я начиталась разной информации, о том, что забеременеть с первого раза практически нереально! Люди годами пыхтят и ничего у них не выходит. Успокоившись, дальше продолжила наслаждаться жизнью вместе с любимым, не подозревая, что внутри меня уже растёт и развивается маленькое чудо. Зачатое в большой и сильной любви.

Я далека от взрослой жизни. Далека от настоящих проблем. И всегда существовала в каком-то своём розовом мирке, уверенная, что подобные проблемы никогда меня коснутся. Потому что мой тыл охраняет настоящий защитник, ставший моей личной тенью. Я каталась на розовых облачках, смеялась и веселилась, заедая мелкие проблемки сладкой ватой, пока однажды не оступилась и не свалилась с небес в самый центр полыхающего Ада.

Этот удар выбил из меня все веселье, оставив в душе лишь боль и страдания.

Жизнь полна «сюрпризов». Никогда не стоит радоваться раньше времени. В один миг можно сглазить всё. Я тому… живой пример.

* * *

Голова снова закружилась… Мир покачнулся в бок, и я почувствовала, как дыхание сбилось, как глаза закатились как у мёртвой рыбы, а кислорода в легких катастрофически стало мало. Чувствуя покалывающую дрожь в руках, жадно хватая спертый воздух губами, накренившись вправо, я полетела боком на холодный, кафельный пол.

Резкая вспышка боли. Едва уловимый стон…

И страшная, пугающая темнота.

* * *

Последующие несколько часов я провела в каком-то хаосе. То открывала глаза, то закрывала. Видела то свет, то тьму. Слышала голоса незнакомых людей, а ещё громкую, монотонную сирену скорой помощи, которая звучала картаво и искажённо, как будто её записали на старый, плёночный проигрыватель, который зажевало.

Настолько ужасно, как сейчас, я себя ещё никогда не чувствовала. Меня буквально выворачивало внутренностями наизнанку, а перед глазами снова и снова видела одни и те же страшные картинки. Давида. Как его избивают дубинками и ногами, а он истекает кровавыми ручьями. И, заплывшими от побоев глазами, смотрит лишь на меня.

В его взгляде больше нет доброты. Там бушует ненависть и смерть.

А на некогда чувственных, нежных губах искрится пугающий оскал.

Давид превратился в монстра.

И это Я сделала его таковым.

* * *

Я закрывала глаза и открывала с мыслью, что мне нужно срочно найти любимого. Встретиться в суде, в тюрьме или хрен ещё знает где! Но обязательно встретиться! Позвонить, хотя бы написать записку! Объяснившись, что я не хотела его предавать. Я сглупила. Запаниковала. Ляпнула, не подумав!

Я ведь очень сильно его люблю! И я не смогу без него жить. Я душу в пекло продам, я сердце собственное вырву и ему отдам! Лишь бы с любимым всё было хорошо! Лишь бы он поверил, что я не желаю ему зла.

Между нами выросла стена из непонимания. Всё и вправду случилось так, будто я действительно действовала по приказам мерзавца Виктора. Будто я выступала в роли приманки, или подсадной утки.

И от этих заключений хотелось биться головой об стену, вопить, орать до крови в горле, доказывать, что это грязная ЛОЖЬ!

Однако, в моем положении, ни в коем случае нельзя нервничать. Я буду себя беречь. Я хочу этого ребёнка! Хочу всем сердцем и душой! Я мечтала о малыше. О сыне. От Давида.

Когда любимый узнает, что он скоро станет папой… всё изменится. Стена ненависти падет, превратившись в пыль. И мы снова будем вместе.

Я буду его ждать. Столько, сколько понадобиться. Десять, двадцать, тридцать лет. Вечность…

В моем сердце нет больше места другому мужчине. Я отдала своё сердце одному и единственному. Моему Безжалостному. Моему сильному, непобедимому чемпиону. И я буду бороться за нашу любовь до последнего вздоха.

Вой сирен. Противный скрип дребезжащих колес. Грохот. Взволнованный плач матери. Мимолётный глоток прохлады… Чьи-то незнакомые, обеспокоенные голоса.

И снова затхлое пространство, в котором неприятно пахнет медикаментами, старостью, смертью.

— Дав-ид… — шептала, крутила головой то вправо, то влево, рыдала, утопая в океане липкого пота, бормотала что-то в бреду, постоянно звала любимого, когда меня, кажется, везли на каталке по тёмным коридорам незнакомого помещения, пока я не почувствовала болючий укол в руку и не улетела в бесчувственное забвение.

* * *

— Как моя доченька? — знакомый, женский возглас нарушил вынужденный сон.

— Состояние стабильное, угроза выкидыша миновала. Пациентка поправится, не переживайте. — Ответил приятный, мужской голос. — Девочка бредила. И всё время звала какого-то Давида.

Мать утробно зарычала. Её звериный рык мигом привёл в чувство. Как будто мне в голову воткнули острый, пропитанный мышьяком штырь.

Разлепив один глаз, затем второй, попыталась оценить окружающую обстановку. Как оказалось, я находилась в просторном помещении, окрашенном в белые тона, с огромными, незанавешенными окнами. Рядом стояли ещё несколько пустых коек, прикрытые ширмой, а над головой покоилась капельница, которая была подключена к моей левой руке с помощью иглы и силиконовой трубочки.

В комнате было прохладно. В воздухе циркулировал запах медикаментов и спирта, который вызывал у меня страх с примесью отвращения.

Ненавижу больницы!

Здесь всегда моторошно и уныло.

Тут режут людей, обкалывают иглами, проводят страшные хирургические манипуляции, от которых кровь в жилах стынет.

А ещё здесь случается много смертей.

В глазах по-прежнему двоилось, как будто я находилась под водой. Но все же, мне удалось рассмотреть две фигуры, облачённые в белые халаты, которые стояли в коридоре, у приоткрытой двери в палату, и с серьёзными лицами что-то увлечённо обсуждали.

Как оказалось, обсуждали они меня.

Мать и, вероятно, мой лечащий врач — седовласый, тучный мужчина в очках, с фонендоскопом на шее.

Притворившись мёртвой, прислушалась к беседе.

— Доктор, а вы уверены, что она беременна? — мамин вопрос больно резанул по ушам, — Может все-таки это какая-то ошибка? А? — вцепилась в идеально отутюженный рукав халата врача, повиснув на мужчине, как голодная змея на куске добычи.

— Алла Аркадьевна, если бы девушка была девственницей, при обследовании, можно ещё было сказать, что да, случилась ошибка! Но анализы не ошибаются. Ваша дочь действительно в положении. И её состояние… оставляет желать лучшего. Пациентка крайне истощена. Жизнь будущего малыша находится в опасности. Однако, в настоящий момент, поводов для волнения нет. Угроза выкидыша миновала. Мы пропишем девушке витамины и…

Мужчина не успел договорить, мать нагло перебила:

— Михаил Иванович, скажите пожалуйста, а вы сможете прервать нежелательную беременность?

Я резко дернулась, сжав руки в кулаки до острого жжения в суставах. Как будто под ногти вогнали ржавую иглу, стоило только услышать это грязное слово «аборт».

И меня снова затошнило. Но я попыталась сдержаться, не подав виду, что пришла в сознание.

— Что? Вам не нужен этот ребёнок? — тот, кого она окрестила Михаилом Ивановичем, от удивления даже закашлялся.

— Нет. Нам он не нужен. — С ядом в голосе. — Его отец преступник и убийца, который скоро сядет в тюрьму до конца своих мерзких дней.

— Вот как… — Отчаянно. — Когда Соня очнётся, мы поговорим с ней по этому поводу. Если она согласиться — сделаем всё необходимое, чтобы облегчить ваше горе.

— Доктор, простите! — сквозь щели между ресницами я увидела, как мать, оглянувшись сначала по сторонам, затем, ещё раз на меня, наклонилась к Михаилу ближе, и что-то шепнула мужчине прямо на ухо, отчего тот опешил, как будто ему только что прыснули ртутью в лицо.

— Нет, извините, это не в моей компетенции.

— Она у меня просто это… того… слегка невменяемая. Будет сопротивляться, брыкаться, ругаться! Пырнуть даже может, если вы заведомо к ней со шприцами полезете! А всё потому, что связалась с психопатом, уголовником, сущей нечистью! Вы сами подумайте! Куда такой вот… эмм… невменяемой личности… ребёнок. Она ж его на помойку… в лучшем случае. Девочка глупая, молодая… Родит, а дитя на меня повесят. И это хорошо, если дитё здоровым родится. Отец-ублюдок, круглыми сутками сидел на игле. — Разрыдалась, уткнувшись носом в крепкое плечо терапевта.

Ложь!

Это грязная, подлая ложь!

Я держалась как могла, чтобы с дуру не вскочить на ноги, чтобы не устроить скандал на всю клинику на глазах у сотни больных.

Спокойно, девочка. Только спокойно.

Вдох-выдох.

Вдох-выдох.

Ради малыша, я не буду нервничать.

Он мой. И никто не посмеет к нему сунуться!

Никогда!

Только через мой труп!

— Ладно, дамочка, не утрируйте. Давайте только без истерик! — Также в ответ похлопал по плечу. — Всё устаканиться. В таком случае, с вами поработает психолог, чтобы определить, действительно ли у девушки имеются некие отклонения в психике. А там уже будет видно. В любом случае, я не имею права делать что-либо без согласия пациентки. Лишь в очень и очень тяжёлых случаях. Простите. И всего доброго.

Он собирался было уйти, но мать снова вцепилась в локоть врача, не позволяя ему это сделать.

— Постойте. Может вы пересмотрите ваше решение? Дело в деньгах? Я заплачу. Столько, сколько скажите. Но сделайте это как бы… невзначай — Последнее слово произнесла очень тихо, я не расслышала.

Кажется, словно это слово разозлило доктора, заставляя его повысить голос:

— Быть может это вам нужно пересмотреть ваше отношение к случившемуся?! В случае аборта высок риск бесплодия. Особенно нерожавшей девушке с резус отрицательной группой крови. Как у вашей дочери. И не важно кто отец малыша. Важно, что он ваш. Что он — частичка вас. И что он вырастет в истинной любви, в счастье и в заботе. Тогда на гены можно будет наплевать.

Вы ведь многим рискуете. Неужели возможность стать бабушкой, возможность взять на руки новорожденную крошку, ВАШУ крошку! Вас удручает? Подумайте об этом, пожалуйста. Многие женщины мечтают о ребёнке, но не у всех, к сожалению, в наше время, получается успешно забеременеть.

И он ушёл.

А меня смертельно контузило!

Что это, черт возьми, только что было??

Невольно опустила руки на живот и почувствовала, как по щекам градом покатились жгучие слёзы.

У меня будет малыш.

Мой ребёночек…

Мой и Давида.

Господи!

Боже!

Как же так получилось??

Что же делать?

Мама, грубо выругавшись себе под нос, хлопнув дверью, тоже испарилась в неизвестном направлении, оставив меня в абсолютном одиночестве, внутренне гнить и мучиться от услышанных слов.

Порой, мне даже казалось, что их шокирующая беседа — часть кошмарного сна. Однако, сколько я себя не щипала, сколько, не хлестала по щекам — так и не смогла проснуться.

Буквально через час, мама снова вернулась в палату.

Я не успела вовремя притвориться спящей. Она поняла, что я пришла в себя.

Да и не могу же я вечно изображать мертвую?

От мамы разило табаком. Лицо бледное, иссохшее, измученное болью и страданиями, по цвету напоминающее увядающую листву. А в глазах стынет злость. Холодные, бездушные, они окатили меня холодом, стоило только встретится с ними взглядом. Один на один.

Но как только она поняла, что я больше не сплю, её лицевые мышцы исказились печалью, брови выгнулись дугой, а по щекам покатились слёзы.

Кажется, эти рыдания были искренними.

Когда мама подошла к моей кровати, я тут же дернулась, сжавшись в комочек, ожидая очередного скандала, очередных колких гадостей в мою честь… а может даже и очередных ударов. Но, она не собиралась меня ругать, тем более, избивать на глазах у персонала. Она просто хотела поговорить.

— Сонечка, нам нужно поговорить… — Мягко, осторожно. Присела на край постели и бережно поймала мою руку, с торчащей из вены иглой. Задержав дыхание, не моргая, глядя глаза в глаза погладила холодными ладонями бледную, бесчувственную кожу. — Как ты себя чувствуешь? Нормально? — сама спросила, сама ответила и, не дожидаясь ответа, продолжила. — Послушай меня внимательно. Только не истери, ладно? Выключи эмоции, включи разум. Ты уже большая, взрослая девочка… Дела наши крайне серьёзны.

Выждала паузу, полоснув по мне самым печальным взглядом на свете.

И продолжила:

— Ты…

— Я в положении. — Перебила. — Знаю. — Тяжёлый вздох, взгляд в потолок.

— Вот как… — вздрогнула, — Я не буду больше на тебя кричать, тем более… поднимать руку. Я немного успокоилась. И хочу попросить у тебя прощения за свою вспыльчивость. Накипело. Прости, милая. Просто очень испугалась, когда узнала, что те мрази взяли тебя в заложницы, да ещё и угрожали автоматами. Хорошо, что Виктор быстро поставил тварей на место. Поэтому я и разозлилась. Предупреждала ведь! Что игры с бандитами ни к чему хорошему не приведут. — Она снова начала пыхтеть и дымиться, как забытый на плите чайник. — Поэтому… будет лучше, если этот ребёнок… не родится.

На секунду мне показалось, что вселенная просто умерла, погрузившись в вечный мрак. В ушах зашумело, а горло сдавило ржавыми тисками.

— Хочу, чтобы ты избавилась от ребё… — кашлянула, — от плода.

— Мама! — схватилась за сердце, ощутив жгучий, болезненный укол, в области груди.

Прошу, Господи, пусть её мерзкие слова окажутся иллюзией!

— Успокойся! Давай рассуждать логически! Этот Давид… он ведь наркоман! Да ещё и уголовник! А ты? Ты примерная, скромная девочка, мамочкина послушница! Он как смертельная чума, против тебя, моего хрупкого, маленького цветочка. Ребёнок родится больным, слабым, неуравновешенным! Сколько таких случаев по всему миру? Предостаточно. Твоя жизнь будет разбита. Особенно, если ты выносишь своё дитя, а оно, вдруг, не дай Боже, погибнет, из-за своих врождённых изъянов, когда ты к нему вдоволь привыкнешь!

— Он не наркоман! Не наркоман! Ясно!!! — подскочила с громкими воплями, пытаясь отстоять правду, да так, что в глазах потемнело, а голова пошла кругом. — Это ложь! Грязная, чёрствая ложь!

Она не вправе решать за меня!

Это моя жизнь! Мой выбор!

Я не её собственность.

Я совершеннолетняя и самостоятельная личность!

Раскричалась, разревелась, с головой забившись под одеяло, утопая в горьких слезах… Слезах обиды, отвержения, ненависти.

— Ладно, ладно! Успокойся! — мать запаниковала, заметалась по комнате, схватившись за голову.

Как раз в этот момент заглянула медсестра.

— Так, выйдете немедленно! Пациентке нужен отдых. — Отчеканила командным тоном, выставив ошарашенную родственницу в коридор.

А я, получив очередной укол в вену, улетела в холодную, беззаботную неизвестность.

Глава 2

Прошло несколько дней. Больше мы не возвращались к теме прерывания беременности.

Господи! Даже не хочу думать об этом паршивом слове!

Мне заметно полегчало. Тошнота практически не беспокоила. Хоть и слабый, но появился аппетит. Я пихала в себя еду через силу, потому что думала лишь о двух вещах — о малыше и о его отце.

Мне все время хотелось спать и рыдать. Но приходилось отвлекаться, чтобы в очередной раз не угодить под капельницу. А ещё я мечтала, чтобы меня выписали, чтобы как можно скорей отыскать любимого, вымолить встречу с ним. Хоть на минутку. Хоть на пару секунд! Хотя бы просто передать записку с объяснениями и с такой важной, такой волнительной новостью.

Узнав о ребёнке, я была уверена, Давид смягчится.

Однако, я до сих пор не знала, что с ним сейчас происходит! В какую именно тюрьму его запихнули! Был ли суд? И каково было его решение?

С мамой по этому поводу я напрочь боялась разговаривать. Она сказала лишь одно: «Больше с этим плешивым подонком ты никогда не увидишься!»

Одна надежда на Виктора, или на Карину.

У нас с Виктором был договор. Надеюсь, что он успешно вступил в силу.

* * *

Мать навещала меня несколько раз в день. Она даже отчеканила кое-какие наставления персоналу, чтобы те следили и докладывали матери о каждом моём шаге.

По её прошению ко мне подослали психолога. Это было низко!

Сложилось такое ощущение, что мама нарочно пыталась доказать, что я неуравновешенная, чтобы меня как можно скорей лишили родительских прав.

Вопреки лживым утверждениям, психолог озвучил абсолютно противоположный диагноз:

— Девушка психически здорова, однако сейчас пациентка находится в подавленном состоянии. Она очень хочет этого ребёнка. Вы, как мать, должны поддержать свою дочь.

— Но… но как же генетические аномалии? — даже рот от потрясения приоткрыла.

— По данным УЗИ, пока что всё в норме. Возможно, вы просто чересчур сильно утрируете трагичность данной ситуации. Не у каждого человека, который курит, пьёт, принимает наркотики рождаются нездоровые детки. Доказано и проверено на практике. Медицина не стоит на месте. В случае отклонений в утробном развитии наши врачи сделают все возможное, чтобы избежать трагедии.

С этими словами сеанс «психотерапии» завершился.

И снова мать проиграла.

А я внутренне ликовала и с особой нежностью гладила свой, пока ещё плоский животик под одеялом, радуясь небольшой, но победе, нашептывая в уме утешительные фразы, адресованные будущему ребёночку:

«Всё хорошо, малыш, все хорошо! Ты в безопасности. Мамочка здесь, с тобой. Я никому не позволю причинить тебе вред. Обещаю!»

* * *

На следующий день меня выписали. Прописали некоторые лекарства, витамины, постельный режим до конца недели и отпустили.

На улице было жарко. Пели птицы, кругом цвела сирень, сияло ласковое солнышко, веял тёплый ветерок. А на душе… на душе уродствовала беспощадная, ледяная вьюга.

Я завидовала тем людям, которые наслаждались жизнью. Беззаботные, улыбчивые… они шагали по улице крепко-крепко держась за руки, нежась на тёплом весеннем солнце, обласкивая друг друга чувственными поцелуями.

Глянув на одну парочку, прогуливающуюся по аллейке, рядом с больницей, меня скрутило от горя. Низ живота свело острой судорогой. Потому что я неосознанно представила себя на месте этих молодых и счастливых людей. На месте той светловолосой девушки в объятиях любимого мужчины. А мужчина… он напоминал мне Давида. Совсем недавно я тоже была такой. Весёлой, жизнерадостной и по уши влюблённой идиоткой.

А сейчас…

Сейчас я одна.

Разбитая, отчаянная и… беременная.

Будущая мать-одиночка.

Стоп!

Нет!

Не одиночка! Я. Не. Мать. Одиночка!

Сейчас я вернусь домой, позвоню Виктору и потребую от маминого хахаля исполнения нашего паршивого договора!

* * *

Если честно, я думала, что Виктор заберёт нас из больницы. Это ведь он привёз меня сюда, когда я потеряла сознание. Там, в квартире. Точнее, не привёз, а вышиб дверь уборной и вызвал скорую помощь. С восхищением и тошнотворной гордостью заявила мне мама о геройстве своего любовника.

Однако, к главному входу терапевтического отделения подъехало такси.

— А как же Виктор? — с удивлением спросила у мамы, устраиваясь на пассажирском сидении автомобиля.

— Ох, ему сейчас, увы, не до нас. С утра до вечера зависает в суде. — Нарочно сделала акцент на слове «суде» и у меня по спине пронёсся рой ледяных мурашек. — Это, между прочим, он принёс тебя на руках домой. Когда ты потеряла сознание после той варварской п-перестрелки. Не забудь сказать Виктору спасибо. Он поступил как настоящий герой. Спас наш город, наказал злодеев, и, конечно же, освободил мою дочь из рук особо-опасных поганцев. — Хлопнув дверью, она резко бросилась на меня с цепкими объятиями. — Девочка моя, как же я рада, что ты цела и здорова! Ну почти… здорова. Ничего, милая, — поцеловала в висок, — Мы постараемся исправить эту проблему. Как можно скорей… Я помогу. Обещаю.

Машина плавно тронулась с места. Забившись в угол между сиденьем и дверью, я молча уставилась в окно, обеими руками обхватив свой живот, как бы защищая то единственное и ценное, что осталось у меня в этой безрадостной, отстойной жизни.

Всего за пару дней существования в статусе «будущей мамы» я стала замечать за собой две странности: первая — я начала разговаривать со своим, пока ещё крохотным животом, а вторая — мои руки постоянно находились в районе пупка, лаская и обнимая крохотное чудо, зародившееся внутри меня.

Во время отдыха, я поглаживала свой упругий животик, вынашивающий будущего малыша, пела ему песни, мечтала, чтобы ребёночек рос крепким, сильным и здоровым! Таким, как его красавец отец! Непобедимым, бесстрашным чемпионом!

Я не сомневалась, что внутри меня растёт и развивается настоящий мужчина.

Материнское сердце… оно такое.

Всё чувствует и всё знает.

* * *

Хорошо, что мать немного остыла. Три дня назад на неё было страшно смотреть. Она напоминала вышедшего из ума огнедышащего дракона.

В принципе, таков её характер. Покричит-покричит, поругает, даже ударит… но потом, слава богу, остывает.

Когда мы вернулись домой, накрыв на стол, мама позвала меня на обед.

Не успела я взять ложку в руки, как вдруг, она огрела меня холодным, будоражащим вопросом. Былая радушность, в некогда мягком голосе, превратилась в мираж.

— Соня, ну и что мы будем делать дальше?

— Как что? — пожала плечами, откусывая корочку свежего хлеба. — Рожать.

Ну вот опять!

Начинается!

Мы ведь уже, кажется, расставили все точки над «i», ещё в больнице.

А она всё никак не успокоится!

В воздухе завоняло скандалом.

— Да что ты заладила! Что ты уперлась как прокаженная?! Рожать, растить, воспитывать! Неужели не понимаешь, что ты жизнь свою гробишь? Тебе девятнадцать! Ты ещё так молода! Да ты ещё сама, по сути, ребёнок! А когда родишь — жизнь навсегда закончится! Все эти пеленки, какашки, ночные крики, бессонница, сопли, болезни, послеродовая депрессия, осознание брошенности, ничтожности и то, что ты — мать одиночка! — повышенным тоном, перечислила на пальцах грязные аргументы, — Большая ответственность! А деньги где возьмём на жизнь? Ты ведь работать не будешь! А моей зарплаты едва-едва на двоих хватает. Без отца растить будем? А?

— Не переживай по этому поводу. Как-нибудь выкарабкаемся. Бабушке позвоню, пусть приезжает. Она будет помогать нянчиться, а я работать пойду на полставки. Виктор, вон поможет. Он ведь мне обещал…

— Что обещал?

— Помочь. И с Давидом тоже.

— Не смей произносить имя этого дерьма вслух! — звонкий удар кулаком по столу. Приборы посыпались на пол, а за ними следом моя любимая кружка, разбившись на сотню острых крупиц. — Пусть он сдохнет там, как крыса! В своей крысиной клетке, тварь такая! Дочку мне опорочил, дитя ей заделал, а сам в тюрягу сел, ирод проклятый! Тварь, мразь, скотина бездушная!

— Прекрати! Не говори так! — вскочила со стола, со всей дури пнула рядом стоящий стул, захлёбываясь, горем, болью, несправедливостью.

— Ты жизни не знаешь! А я… знаю. Хлебнула в своё время! Точно также, как и ты сейчас! Теперь вот жалею. Вот только не хочу, чтобы ты повторила мои ошибки. Потому что очень сильно тебя люблю, доченька.

— Какие ошибки? Какие?? Аборт? Жалеешь, что не сделала аборт? И теперь я… — всхлипнув, — твоя ходячая проблема…

Психанула. Выбежала из комнаты, с дрожью в руках, с подступающей, чтоб её, тошнотой, глотая слёзы, дыша часто-часто, пытаясь надышаться, отдышаться, успокоиться!

Нам хватило пяти минут общения, чтобы снова начать ругаться.

По телу прошёл ток, в венах зажурчала желчь.

Я решила, что нужно как можно скорей прекратить спорить. Абстрагироваться, забаррикадироваться в комнате. Если и дальше так будет продолжаться я… я просто сбегу из дома, и она меня больше никогда не увидит.

Но куда бежать?

У кого просить помощи?

Без понятия.

Одна. Без денег. Без работы. С разбитым духом, растоптанной душой и младенцем под сердцем.

Я обречена.

* * *

Не рыдать!

Только не рыдать!

Нужно успокоиться. Расслабиться… И немедленно взять себя в руки!

Ради дитя.

Влетела в комнату, распахнула окно, судорожно глотая ртом бодрящий, свежий воздух. Снаружи поднялся сильный ветер. Повеяло прохладой. На улице было шумно. Пьяная компания подростков устроила вечерние посиделки во дворе, а у соседей гремела ритмичная музыка… Но весь этот хаос не воспринимался полноценно моими ушами. Я слышала лишь бешеный грохот собственного ошалелого сердца. Скорей всего, не только сердце шалило, но и давление прилично подскочило, поскольку в висках неприятно запульсировало.

Глянула на небо, на звёзды… Из глаз хлынули слёзы.

Как он там?

Как же сильно хочется к нему…

Мне казалось, что на небе, я вижу его лицо.

Полное боли, грусти, страданий. Он смотрит на меня и тоже рыдает, медленно подыхая от того яда, который я прыснула ему в душу. Исподтишка. Ударила в спину. Ножом. По самую рукоять. С пропитанным цианидом лезвием.

За последнюю неделю не было ни единой лишней минуты, чтобы я не думала о нем. Эмоции драли меня в клочья! Кромсая душу на миллиард рваных лохмотьев. Если бы не ребёнок — я бы давно уже превратилась в гнилое, бесполезное растение. Маленькая крупинка нас, мерцающая внутри меня, придавала мне сил идти до конца, бороться за справедливость, сражаться за нас любыми возможными и невозможными способами.

Благодаря беременности я до сих пор не слетела с катушек. У меня открылось второе дыхание, сработал материнский инстинкт. Почему я не бросилась разыскивать Давида на следующий день после ареста? Виной всему — самочувствие, а также угроза выкидыша.

Все эти дни я, сжав руки в кулаки, приказала себе не лить слез понапрасну, не рвать волосы от необратимой безысходности, а дать организму немного времени, чтобы восстановиться после шока.

Утерев слёзы, сделав несколько глубоких вдохов, измождённая до предела, я упала на кровать, закрыв глаза. Лежала несколько минут неподвижно, прислушиваясь к посторонним звукам со стороны улицы, как вдруг мою прострацию нарушил уверенный стук в дверь.

— Сонь. Поговорить нужно.

С извинениями, небось, пришла!

Правильно. Сначала нужно вытрахать всю душу, выпить кровушку, морально удовлетвориться, а затем уже и мозгами пошевелить, «мол зачем же я с ней так грубо, она ведь, как никак, мой отпрыск».

Нормально ведь по душам поговорить нам не свойственно.

— Я… не хотела говорить… Не хотела тебя расстраивать… Но всё же придётся.

Раздражающий дверной скрип, и впотьмах показался силуэт моей мамы.

Застыла в проходе, не решаясь войти. А я внутренне сжалась, понимая, что траханье на сегодня ещё не закончилось.

— Виктор звонил. Я не хотела тебе говорить, не хотела расстраивать… — продублировала ещё раз, будто я дурная, или глухая в придачу, — Но он сейчас ведёт дело… ты понимаешь какое… — жевала слова, переминалась с ноги на ногу, — В общем, в крови Давида и его так называемых братьев обнаружили наркотики. Братьев! Он назвал своих дружков-бандюганов братьями. Ты понимаешь, что это значит? У них секта. Наркоманов, головорезов, беззаконников!

— Ложь! Бред это все! Он не такой! Мой Давид и мухи бы не обидел без весомой причины! — вскочила с кровати и зашипела, срывая голос до хрипа, — Суд уже начался? Правда? А почему мне ничего не сказали! Я имею права находится там! Я его девушка! И он отец моего ребёнка!

— Это плохая идея, девочка. Твой псих невменяемый, увидит тебя и его пристрелят… за попытку совершить убийство в зале суда. Лучше не дразнить зверя, поверь. Вы всё равно больше никогда не встретитесь. Скорей всего, его отправят в колонию строгого режима, в другой город.

— Боже! Мам! Пожалуйста! Скажи, ГДЕ ОН? В каком СИЗО их держат??

— Не могу. Не скажу. Он возненавидит тебя ещё больше. Этот конченный психопат и наркоман! Он орал на весь зал, что убьёт тебя! Угрожал страшной расправой тебе и всей твоей семье… Мне очень страшно, доченька. За тебя, за нас, за Виктора. Нажили себе врагов. — Рычала, как бойцовская собака за секунду до того, как вцепится в глотку противнику, а воздух в комнате пропитался тошнотворным запахом спирта.

Она выпила.

И, в последнее время, зачастила с выпивкой и табаком.

От этого зловония к горлу подскочила тошнота.

Больше я не стала ее слушать. С угрозами, мол, если не прекратит скандалить, то я сбегу — вытолкала в коридор.

Милостыни от мамы с её пустословом трахалем ждать, что снега в июле.

В тропиках.

Дождавшись утра, наконец, позвонила Карине.

До этого момента мой телефон, с посаженной батарей, валялся на полу под кроватью. Плюс ко всему, после капельниц, в больнице сил на общение со всем уже не было. Мне было настолько плохо, что хотелось погрузиться в вечный сон, или потерять память. А ещё лучше, навсегда стереть из жизни последнюю неделю моего безрадостного существования.

Глава 3

— Карина! Это я. — Без тени эмоций.

— Сонька! Ну наконец-то! — казалось бы, подруга только и ждала моего звонка, поскольку ответила со второго гудка. — С ума сошла?! Я тут на хрен вся поседела от нервов! Ты где? Почему не звонила?! Я два раза бегала к вам домой, но никто не открывал. И в окнах свет не горел. А соседи сказали, что тебя на скорой увезли. Жееесть! Ты смерти моей хочешь? Сучка!

Честно, я слушала её через слово. Сейчас была на вес золота каждая секунда.

— Где Давид? Где он! — требовательно, перебила.

— Млять! Я не знаю! Ясно! Сама до сих пор не могу отойти от этой херни! Как в блокбастере, ей богу. Соня, я видела, как убили человека! Прямо на моих глазах! Я на хрен в тот же день отвезла свою тачку на барахолку и впарила барыгам за полцены. Потому что Егора… Его буквально размазало по капоту МОЕЙ, бл*ть, машины! Мозги забились в каждую щель… Зае*бись! Думала кончусь от ужаса, пока доехала до авторынка.

Я мерила шагами комнату, держась за живот, пытаясь утихомирить волнообразнее спазмы, поднимающиеся от желудка по пищеводу. Хорошо, что я ещё не завтракала.

— Мне нужна твоя помощь. Прошу! — глаза защипало от подступающих слёз, — Узнай, пожалуйста, где держат Давида и что ему грозит за содеянное. А ещё лучше, какова цена свободы, если она есть. У тебя ведь тётка в суде работает?

— Я поняла. Попробую что-нибудь пронюхать. А ты чего?

— У меня пожизненный арест. И ещё кое-что… Из-за чего я не могу выйти на улицу и мне прописан постельный режим. При встрече уже расскажу. Сейчас некогда. Попробую дозвониться до Виктора. Всё время звоню, заваливаю его сообщениями, а он, падла, не отвечает.

— Хорошо, дорогая. Жди звонка.

И Карина отключилась.

* * *

Утро казалось для меня вечностью. А наш мир, наша планета, включая воздух, будто были сделаны из тягучей резины.

Не прошло и дня, как я получила сообщение. Думала, от подруги.

Но нет же!

Смс-ка пришла от продажной, ментовской твари.

Ублюдок написал мне одно, но объемное и весьма агрессивное сообщение:

«Ты думаешь, твоя мать позволила мне сделать это? Исполнить наш договор. Ошибаешься. Плевать я хотел на тебя и твоё быдло, которое теперь… получит сполна. Не звони и не пиши больше. Иначе, я превращаю вашу жизнь в колонию строгого режима. Намёк понятен?»

СУКА!

Выматерившись, со всей дури швырнула телефон на подушку.

Повезло, хоть не разбился.

Как же так?

Ну каааак?

Какая я глупая, доверчивая кретинка!

Закрыла рот ладонями, глядя на сообщение в тускнеющем экране, сдерживая сдавливающие, режущие горло вопли, осознавая, что весь мир перевернулся ко мне задницей, а каждый житель планеты, по ощущениям, подкрадывался ко мне со спины и со всей мочи лупил ножом в затылок, причиняя всё новую и новую, мучительную, сводящую с ума боль!

Я не понимала за что мне такие мучения?

За какие такие грехи?

Небеса решили низвергнуться на меня безжалостным ливнем из бед и падений?

Пока я, в очередной раз, пыталась бороться с истерикой, дабы не навредить малышу, телефон снова завибрировал, а на дисплее замигала фотография улыбающейся Карины в объятиях Макса.

М-да уж. Следовало бы поменять заставку. Они ведь… расстались.

А я чувствую себя полной сукой! И не имею права смотреть ни на кого из братьев. Пока, хотя бы, не объясню, что именно послужило мотивом предательства. Пока не расскажу, что меня обманом и шантажом вынудили совершить измену.

* * *

— Детка! — голос подруги звучал до дрожи взволнованно, — Это конец! Сегодня! Их забирают сегодня! А куда… неизвестно.

Она говорила быстро, невнятно, заикаясь на каждой букве. Тараторила так, что я не могла понять, о чём идёт речь.

— Стоп! Отдышись! Говори медленней! — сама уже сгрызла губы до основания.

— Беги! Прямо сейчас! Сегодня последнее заседание по их делу. Может успеешь. Тетка сказала, что шансов нет. Скорей всего, их прямо из зала суда увезут за решётку. Уже навсегда. Вероятно, транспортируют в другой город. — Ошарашила своим вердиктом, назвав адрес места следствия.

Я даже не помню, как оказалась на улице. Не обращая внимания на рассерженные оклики мамы, выскочила во двор, в домашних штанах и футболке, устремившись к остановке, где, по счастливой случайности, остановила проезжающее мимо такси.

Возле суда, как обычно, было много машин. Территорию серого, невзрачного здания, напоминающего вылитую психиатрическую лечебницу, охранял высокий металлический забор. В облупленных окнах, с потрескавшимися рамами, горел свет, а сквозь приоткрытые форточки доносился строгий, монотонный голос, очевидно, принадлежащий судье.

От всей этой атмосферы и осознания того, что за этими бетонными стенами решается судьба дорого человека, сердце в груди пропускало удары, а глаза горели в слезах.

У входа в здание меня остановили два настырных охранника-грубияна, которые, несмотря на истерику, категорически были против моего присутствия.

На фоне бушующих гормонов, я возомнила себя бесстрашным ураганом, хотя, обычно, отличалась особой скромностью. А неуверенность — являлась основной чертой моего бесконфликтного характера.

Но обстоятельства, свалившиеся неожиданно, как метеорит на голову, заставляют людей меняться. Заставляют скромную овечку, рано или поздно, стать лютым волком. Естественно, чтобы выжить.

Обругав кретинов, хотела уже было пустить в ход кулаки, как вдруг, на образовавшийся шум явился тот, который за какой-то там день превратил мою жизнь в гиблое болото.

— Что за шум? — набатом в лицо.

Лениво махнул подчинённым, мол отпустите, когда те, уроды, сначала пытались выкрутить мне руки, а затем, бесцеремонно вышвырнуть за порог.

— Где он? Куда его повезут?

— Привет, Соня. — Хмыкнул, хватая за локоть, вытаскивая на свежий воздух, — К сожалению это конфиденциальная информация.

— Врёте!

— Шшш, тише, тише, буйная ты наша! — коснулся ладонью волос, но я дернулась, как будто меня прошибло током. — Тебе ведь нельзя нервничать. А то, не дай Боже… Случится чего. — На губах мудака блеснул животный оскал. — Забудь о нем, принцесса. Ему светит сороковник.

— Нет! Нееет! Вы обещали! Обещали, что сможете помочь! — голова закружилась, пол под ногами начал покрываться трещинами.

Я бы упала, к чертям переломав все ноги, если бы Виктор вовремя не подхватил бы меня за плечи, с ненавистью зашипев в лицо:

— Не могу. Не в моей власти. Народ пострадавших семей требует самого жёсткого наказания. Кое-кто даже настаивает на смертной казни.

С каждой секундной, с каждым выплюнутым словом следователя я слепла от нескончаемых слёз, киснув в его холодных, черствых руках. Руках кровавого, напрочь лишённого жалости палача.

Что-то подсказывало — надежды больше нет. Впереди меня поджидает долгая и бесконечная ночь, без капли просвета.

— Тогда п-просто скажите ему… что вы меня подставили! — Прошептала дрожащими губами, заикаясь, глядя в чёрные, переполненные триумфом зрачки бессердечного нелюдя.

— Не беспокойся об этом. — Погладил по предплечью, марая моё тело лживыми утешениями. — Тебе вообще не нужно с ним видеться. Он тебя презирает, всё кричал и кричал, что собственными руками на куски разорвет… когда мои бойцы заламывали чокнутому выродку руки и ломали ребра… Сильный, удблюдина, не сдавался до последнего. Троих ребят, лучших, между прочим, отправил на больничную койку. Пришлось успокаивать шокером. Вот тебе и любовь до потери пульса, Крош-ка! — Картаво передразнил. — Сукин сын тебя ненавидит. Ты не должна маячить перед его глазами. Иначе… эта тварь слетит с катушек и мне придется его усыпить.

— Вы свинья! Вы монстр! Вы не человек!!!

Рыдала и сопела прямо в лицо подлецу, мечтая выцарапать грязному подонку глазницы, вспоминая, как Давиду делали больно. Как его, в момент нашей последней встречи, жестоко избивали. Пятеро здоровых, вооруженных до зубов роботов в камуфляже.

В панике, я совсем перестала контролировать слова и эмоции. По причине того, что впала в глубокий аффект. Воспоминания о том страшном дне снова утащили воспалённое сознание в воронку ужаса. Как вдруг, сильные клешни следака вцепились в мой хвост на затылке, с треском в корнях рванули голову назад, возвращая обратно, в жестокую реальность.

— Поосторожней со словами, Сонечка. Сделаем вид, что эту дрянь ты адресовала не мне, а своему пизд*нутому трахалю.

Падла!

Бесполезно.

Ничего не изменишь, ничего не исправишь!

Я просто ущербная, мелкая мошка, которую раздавили, втоптав в грязь, бросив умирать на немилость судьбы от полученных увечий.

Встряхнул меня. Жёстко так, пуская в ход свою грёбанную силу.

— Ты думаешь мы тут шутки с тобой играем? Ты глупый и тупой ребёнок, Соня! Очнись! Открой глаза, девочка! Давид конкретно выжил из ума. Его заковали по рукам и ногам, когда он попытался совершить покушение на судью. Прямо там, в зале суда! Орал, крыл всех присутствующих матом, бросался на решётку… Настоящий, укушенный бешенством псих! Это не человек, а животное. Особо опасное животное, которое следует приговорить к эвтаназии.

— Замолчите! Не верю вам! Не верю! Животное не он! А… вы.

— Хватит! И ты туда же! Так и знал, что это исчадие ада и тебя, видимо, тоже на иглу подсадили. — Грубо оттолкнул в сторону выхода, — Домой пошла! Быстро! Тема закрыта. Навсегда! Больше предупреждать не стану.

Отступила на шаг назад, понимая, что это всё! Конец! Я проиграла!

Сил сражаться больше нет. Подонок выпил меня до дна, уничтожил весь мой пыл, унизил и размазал по асфальту. Он ведь сильней. В его руках больше власти. В его руках вращается весь наш город. Люди станут за ним горой и будут верить, как святому божеству.

Внезапно, с противоположной стороны здания послышался вопиющий шум, разбавленный рокотом мотора и человеческой бранью.

— Всё закончено, девочка. Ты проиграла. Беги и плачь в подушечку.

Виктор злорадно расхохотался, а я бросилась вдоль забора, навстречу источнику громких звуков. Внутренне я догадывалась, что там, со стороны чёрного входа, начало твориться.

А когда добежала, упала на колени и громко закричала, схватившись руками за забор, поняла… Дело закрыто. Приговор вершится в реальность.

— Давид! Давииид!

Рыдала, била кулаками по забору, наблюдая за тем, как их, приговорённых, одного за другим, выводят из здания, а затем пинками отправляют в стоящий рядом, наглухо бронированный автозак, без окон, но с одной крохотной дверкой, с надписью «полиция».

Я не могла к ним подобраться. Я находилась снаружи, а они — внутри двора, заключённого в высокий металлический забор. Я всё кричала и кричала, стучала по железу, пытаясь хоть как-то привлечь внимание, но мои ущербные попытки были бесполезны!

Слишком шумно. Слишком людно.

Давид меня не заметит.

Я успела увидеть лишь чью-то объемную спину, обтянутую серой тюремной мешковиной, и, кажется, услышать звон цепей, сопровождающийся басистой руганью.

Хлопок двери, двойной стук по металлу, автомобиль тронулся с места.

И я тронулась. Умственно — уже давно, а с места — сию же секунду.

Побежала. Настолько быстро, насколько могла.

Следом за моим… навечно утраченным счастьем.

Бежала, кричала, отчаянно размахивала руками, глотая слезы боли… До тех пор, пока не выбилась из сил. Пока не закружилась голова, пока перед глазами не появился белый туман.

Автомобиль становился всё меньше и меньше. Пока не превратился в маленькую крошечку и не скрылся за поворотом.

Тогда я видела их в последний раз.

Эти кадры, удаляющейся машины, будто беспощадным клеймом выжгли дыру на моём, и без того разбитом сердце. Эти кадры впечатались в сознании на долгую вечность. И я буду вспоминать их, как важный, переломный момент, в моей, раздробленной горем жизни.

Давид ушёл.

Ушёл навсегда.

Оставив после себя лишь нестерпимую боль и неугасающие слёзы.

Я так и не успела с ним поговорить.

Как и не успела проститься.

Наши пути разрушились вдребезги.

Наши дороги превратились в пыль.

А сердца… разлетелись на миллиард острых осколков.

Глава 4

На несколько дней я окончательно выпала из реальности. Старалась не думать о той боли, что наживую, день за днём, ночь за ночью, резала мою, в край истощенную душу. Закрылась в комнате, никого к себе не подпускала ближе, чем на пять метров. Кажется, будто я уже выплакала все свои слёзы на столетие вперёд. Стоило бы остановиться и подумать о ребёнке! Поскольку ему… больнее, чем мне. Терпеть мои страдания, слышать мои истерики в подушку, получать ежедневную порцию стресса. Беременным ведь ни в коем случае нельзя нервничать!

В любой трагической ситуации нужно время. Чтобы смириться, или, чтобы попытаться забыть. Раны ведь не сразу затягиваются… Однако, лишь ради малыша, я взяла себя в руки, решив, что всё равно найду способ связаться с любимым. Он должен узнать, что скоро станет отцом. Как и должен осознать свою вину, покаяться, исправиться.

На третий день одиночества я проснулась с каким-то непонятным воодушевлением. Я решила собрать себя по кусочкам в стальной кулак и, несмотря на трудности, жить дальше. Ведь своими соплями я, в данный момент, убиваю в себе всё то, самое светлое, самое доброе, что осталось от нас двоих.

Нашего сына. Или нашу дочь.

* * *

Как бы не пыталась узнать у матери, куда увезли Давида — бесполезно. При одном лишь его имени она бросалась на меня как озверевшая шавка, готовая одним залпом обглодать до самых костей.

Я не понимала, почему до сих пор нахожусь рядом с ней. Скорей всего, из-за невозможности сбежать. Страх остаться без крыши над головой, денег, и, особенно, вляпаться в неприятности, связывал меня по рукам и ногам.

В чём-то они с Виктором были правы. Я ребёнок. Я всё ещё глупый и наивный ребёнок, который боится всего на свете. Который живёт в постоянном коконе, страшась выйти за его пределы.

Боялась я ведь больше не за себя. А за другого человечка, которого с такой трепетной любовью ношу под сердцем.

Страх сбежать, погибнув от голода, попав в руки к бандитам, например, или в рабство, ещё хуже, пресекали попытку побега.

* * *

Вскоре я узнала, куда транспортировали Давида, в какую помойку строгого режима! И пришла в дикий ужас! На север. Их с братьями отправили самолётом в далекий и холодный север. Виктор, тварюка, славно позаботился, о том, чтобы разделить нас навечно. Тысячами неприступных километров…

Протяженностью в тридцать лет свободы.

Получается, нашему малышу будет тридцать лет… а я вся покроюсь морщинами, когда Давид выйдет на свободу.

Если… если он не сойдёт с ума. Или… или не сгниёт от жестокости, болезней, надругательств со стороны неадекватных заключённых, или ещё более невменяемых надзирателей.

Это ведь тюрьма. Клетка. Кунсткамера!

Для многих грешников… это билет в один конец.

Но не для моего Безжалостного!

Я верила! Отчаянно верила, что он выживет! Справится! Прорвётся! А я его дождусь. И пусть мне будет пятьдесят, восемьдесят лет!

Я буду его ждать.

Я все равно не сдамся, не струшу, не отступлю!

* * *

Кое-как, с помощью Карины, я выбила адрес тюрьмы.

Каждый день, перед сном, я писала любимому письма.

Сотни и тысячи раз раскаиваясь, извиняясь на бумаге за совершенные ошибки. И моё раскаяние расплывалось чернилами на влажной от слёз бумаги. Надеюсь, когда он будет читать, ни капли не усомниться в искренности моих слов.

День ото дня… День ото дня писала, и молила о прощении.

Забегая вперёд, хочу сказать, что я неделями ждала ответа…

Но так и не дождалась.

Написав тысячу писем. Я не получила ни одного.

Однажды, я всё-таки наскребу на билет в бездну и попробую приехать к нему лично. Однако, даже когда я раздобыла телефон той колонии, меня грубо послали на хер, сообщив, что телефонные переговоры, в том числе и визиты, с заключённым номер 5531 строго запрещены.

Больно.

Как же мне больно.

У Давида больше нет имени.

Есть лишь дурацкий номер.

Как у клейменого, ожидающего забоя скота.

* * *

Через три дня, после того, как любимого вывезли из города, мать снова принялась действовать мне на нервы. А я, в свою очередь, принялась разрабатывать план о том, где бы мне раздобыть денег, нормальную работу и помощника по уходу за новорожденными детьми.

Я ведь ни черта об этом не знаю!

Да и друзей у меня, кроме Карины, нет.

Из Карины, нянечка, так себе, если честно.

Она вроде бы снова загуляла. На этот раз не с боксёрами, а с байкерами.

Скатившись окончательно.

Недавнишнее происшествие тоже здорово на неё повлияло, прилично подпортив нервишки. Ради Макса дурёха бросила учебу. А сейчас… сейчас покрасила волосы в чёрный цвет, сделала себе пирсинг в носу, в губе, вырядилась в кожу и носила преимущественно чёрные вещи с черепами.

Стала больше курить, пить, браниться матом.

Да ещё и, не стесняясь признаться, стала спать за деньги с дальнобойщиками.

Вариант один — переехать к бабушке. На крайний случай.

Но мать найдёт меня и там. Она ведь как холера!

Не успокоится пока не добьётся своего! Пока полностью не отравит своей авторитарностью, девизом: «Я хочу так! Значит так и будет!»

Бабушка уже в возрасте, ей своих хлопот хватает. Живет в деревне, вдали от города. Для меня, будущей матери, такой себе вариант. Я не про атмосферу! Наоборот, чистый воздух, вдали от суеты, пошёл бы нам с маленьким на пользу. Я про больницы и прочие важные учреждения.

Это как длинный, наполненный грязью колодец. Очень и очень глубокий. В который я упала, карабкаюсь там, в этом смердячем дерьме, и никак не могу выкарабкаться.

Нет выхода.

Нет ни конца ни края.

Сплошное, гиблое невезение.

* * *

Через неделю-две я планировала становиться на учёт по беременности. Собирала разные документы, приводила в порядок нервную систему, старалась больше отдыхать, меньше париться. По утрам меня ужасно тошнило. Иногда дело доходило до рвоты. Но я держалась. Без чьей-либо поддержки. Держалась, как могла. Ради моей маленькой крошки. Осознание материнства — сама по себе уже мощная поддержка, мощный стимул не раскисать и бороться! Вопреки окружающим меня напастям.

Однако, мать так и не смогла смириться с моим решением. Я ведь всегда и во всём беспрекословно подчинялась её мнению. В нашей небольшой семье она была суровым лидером. Малейшее несогласие приравнивалось как вызов к дуэли. Только вот ей полагался пистолет. А мне нет.

Каждый день она подсовывала мне разные буклеты с медицинскими клиниками. То в сумку, то в куртку…то просто оставляла на столе, или на кровати, в которых глеевой ручкой были жирно-жирно выделены фразы, типа: «прерывание беременности», «решение проблемы с нежелательной беременностью» и тому подобное.

Сказать, что я злилась — не то слово!

Прямо на её глазах рвала бумажки в клочья и выбрасывала в урну.

Она тоже злилась, но не подавала вида. Держалась до последнего, пока, однажды, не сдержалась.

Мать пришла с работы чуть позже обычного. Я уже начала подозревать, что отношения с Виктором потихоньку сходили на «нет». Она снова перестала следить за собой, как женщина. Минимум макияжа, каблуки только раз в неделю. Стала больше курить, выпивать по пятницам с такими же «горе-подружками-разведёнками», а волосы мыла два раза в неделю.

Как жаль, что мама так и не поняла, что чёртов мент её просто использовал.

Не помню уже, когда видела их вместе с Виктором в последний раз.

* * *

В этот вечер, я сидела на кухне, погрузившись в интернет, в телефоне, пытаясь отыскать хоть какую-то работу. Временную. С минимальными нагрузками. И начать потихоньку откладывать деньги на содержание малыша, на съемное жильё, чтобы, на хрен, как можно скорее свалить из этого дурдома.

— Сонечка, время тикает… — Она будто помешалась. Сегодня мать решила добить меня окончательно. — Женька на работе подсказала одно недешёвое, но очень эффективное средство. Без хирургического вмешательства. Таблетка… — покрутила в руках очередную, говно-брошюрку. — Всего одна капсулка… — Голос дрожал. Подошла ко мне вплотную, положила буклет на стол. — Ты сходишь в туалет по большому, затем немного поболит живот, как при месячных, и нет больше дряни!

Что?

Дряни??

Это так она назвала… моего ребёнка.

НЕНАВИЖУ ЕЁ!

Она меня достала.

Нервы ни к чёрту!

Вскочила со стула и швырнула ей в лицо этот мерзкий огрызок.

— Ты больная! Ты в край обезумела! Ты чудовище!!! Я никогда не сделаю ЭТО. Я не убью своего ребёнка! Он будет моим! Ясно! Только моим! Раз он больше никому не нужен. — Ударила кулаками по столу. В глазах всё потемнело. Я начала задыхаться, дышала часто-часто, не могла надышаться, как будто в горло воткнули кляп.

Мать не оставила мои гадости без внимания.

Завелась с пол-оборота. Хоть до этого продержалась без ругани более пяти дней.

— И что ты скажешь людям? Что?? Когда отпрыск родится? Что ты шлюха? Шлюха зека? Приговорённого к тридцати годам строгача? Дитё то — безотцовщина! Позор! Скажешь, что отец ребёнка уголовник? А если и отросток пойдёт по стопам отца? Гены как змеи…

— Да пошли вы все! К черту! Пошла и ты, мама! Я ухожу. Не ищи меня, не звони! Я для тебя… умерла.

Ответ вырвался сам по себе, как и решение.

У меня есть терпение. Но оно не железное.

Тем более, если я поняла, что мать конкретно спятила, конкретно помешалась на своём больном желании выдрать из меня то, что по праву принадлежит мне, то, что я хочу больше миллиона, триллиона разновалютных купюр, или даже больше возможности просто жить.

— Не дури, Соня! Ты одна не справишься! — шипела в спину, хватала за руки, но в этот раз, несмотря на стремительную потерю веса, я оказалась сильнее. Злость в венах кипела как смертельно-опасный яд!

Она с острой болью схватила меня за запястье, но я… я со всей силы толкнула её на кухонную скамью, окатив злобным, предупреждающим взглядом, мол: «Только тронь меня! И я за себя не ручаюсь».

— И куда ты пойдёшь? У тебя ничего нет! Денег, образования, работы! — расхохоталась, величественно так, победно. — На панель? Что ж! Тут мозгов особо не надо! Тем более опыта у нас до хрена!

Я старалась не обращать внимания на её грязные гадости.

Влетела в комнату, схватила рюкзак, запихнув первые попавшиеся вещи внутрь.

И также быстро вылетела в подъезд, не давая ей форы опомниться.

— Соняяяя! Соня! Прекрати! Вернись! Я запрещаю! — гналась за мной по лестнице, но было уже поздно. Слова не птицы… Выпустишь — не поймаешь. Они как острые, ржавые иглы… уже вонзились в мою душу и плотно там засели. — Ты ещё встретишь своего мужчину. Который тебя не обманет. Который будет любить тебя искренне. И детки у вас будут. Рождённые в браке, в любви. Ты ведь молодая, красивая, умная!

Пауза.

— Постой!!! Я погорячилась… — последний, сдавленный стон.

И мертвая тишина.

* * *

Когда я, рыдая, задыхаясь от обиды, выскочила на улицу, не понимая вообще, куда мне бежать, у кого просить помощи, не успела я было сделать и пары шагов, небеса обрушились на меня бешеным ливнем.

Замечательно!

Заебись вообще!

Я промокла как бродячая кошка, всего за долю секунды. Хотя, теперь меня можно смело так назвать — бродяжка.

В уме вспыхнула лишь одна идея — поехать к Карине в общагу, а там уже будет видно.

— Соняяяя! — как будто кулаком в спину. Не людским, страшным таким рыком.

Преследование продолжалось.

Испугавшись, я бросилась в темноту, к дорогое, заприметив блеклый свет фар.

Если повезёт — поймаю такси.

В такую погоду, на ночь глядя, разве что бухой кретин сунется из дому.

Тот человек, ехавший за рулем темно-синей иномарки, не сразу заметил пешехода, выскочившего на дорогу.

Махнув рукой, стоя на пешеходном переходе, я тут же опешила, отскочив в бок, закрыв рот руками. Водитель сам испугался. В пелене из дождя и тумана он не сразу меня заметил. Резко дал по тормозам и машину занесло на мокром асфальте. С громким скрежетом, правое переднее колесо заскрипело в паре сантиметрах от моей ноги, а перед глазами, в этот чудовищный миг, пронеслась вся моя жизнь. Машину вертело юлой, словно здесь, вместо асфальта, горе-рабочие положили не смолу, а лёд.

Весь этот чёртов хаос мелькнул перед глазами, как фильм ужасов, в замедленной съемке.

Мощный грохот.

Звон стекла.

И машина врезалась в столб. От силы удара столб накренился вправо, а из капота покореженной иномарки повалил дым.

Четче всего я слышала, как кричала мама. Просто потому, что я, во время ДТП, запаниковала, неосознанно упала на корточки, обхватив себя руками, особенно живот, и затихла, зажмурив глаза, задержав дыхание. А она, вероятно, подумала… что меня сбили.

Оклемавшись от шока, ничего лучше не придумала, как перебежать дорогу и скрыться в кустах. Через пять минут тут будет полным-полно полицейских. А меня, возможно, заставят отвечать за урон, нанесённый владельцу недешёвенькой «Ауди».

Глава 5

— Ало… К-Карина… — трясусь от страха и холода, — Нужна т-твоя помощь.

Подруга ответила лишь с двадцатого гудка. Вялым, пьяным голосом.

А я, прячась в каких-то грязных кустах, в соседнем районе, в которые выбрасывают мусор, тряслась и заикалась так, что зуб на зуб не попадал.

Из меня текло, как из крана. Дождь всё лил и лил, усиливаясь с каждым часом.

— Сонька? Это ты?? — буркнула, видать, пьяная в стельку.

— Хто там? Очередной т-трахаль? Ик. — Какие-то помехи, матерщина, мужской, прокуренный бас. — Ты сёдня моя, шлюха, до самого р-рассвета! Я ж, нах*й, заплатил.

— Заткнись, долба*б. Подруга моя. — Связь постоянно обрывалась. Видимо, этот мат был адресован не мне. — Что т-такое?

— Прости, наверно не вовремя. — В трубке послышалась какая-то возня, пара шлепков, два грубых «бл*ть» от Карины, и быстрые, хлюпающие толчки. — Я из дома убежала. Навсегда н-наверно. — Продолжаю трястись, стучать зубами. — С матерью сильно поругалась. Мне некуда идти.

— ОХ ТЫ Ж БЛ*ЯЯЯ! — заорала в трубку, задышав часто-часто, а мужик на заднем плане рассмеялся, ответив на мат коротко, и неэтично: «Ещё отсосёшь, шлюха, за удовольствие».

Шлепки, пыхтящие вздохи в телефон лишь усилились.

— Карина! — взмолилась, понимая, что она меня совсем не слушает.

— Да! Да! Даааа! — заорала так громко, что мне пришлось убрать телефон на расстояние вытянутой руки. Но вскоре затихла. А мужской голос, всё ещё продолжал что-то бубнить, разумеется, что-то с матами, неприличное.

Через пару секунд, она всё-таки вспомнила, что я, уже минут пять как на связи, «наслаждаюсь» их весёлой еблей.

— Так что такое? Хош приехать? Ну давай. Раз такое дело. — Вздохнула. — Только у меня тут маленько кавардак. Ничё?

— Ничего. Мне только переночевать. — Заскулила, помирая от дьявольского холода.

— Окей. Жду. Бай.

Конец связи. Монотонные гудки.

* * *

Через полчаса я уже стояла возле двери Карины.

Постучала.

Ещё раз.

И ещё раз.

Долго никто не открывал. А потом, когда я уже собиралась обустроиться на коврике, в коем-то веке услышала заветный щелчок замка.

Сначала было подумала, что ошиблась комнатой, но протерев глаза кулачками, таки узнала бывшую одногруппницу. Её волосы были чернее ночи и собраны в какую-то жуткую причёску в виде ирокеза. Лицо — заплывшее, с синяками под опухшими глазами, под которыми ещё и в придачу красовалась размазанная тушь. В носу и в губе поблескивал свежий пирсинг, а шея была увечена многочисленными гематомами, в виде засосов.

На тощее тело Карины был наброшен лёгкий, шёлковый халат, еле-еле прикрывающий пятую точку, с прожженными на ткани дырищами от сигарет.

Она пьяно улыбнулась, кивком приглашая внутрь и, шатающейся походкой, двинулась вглубь комнаты. Ноги девушки, покрытые синяками и ссадинами, заплетались на каждом шагу. В одной руке — бутылка с пивом, в другой — дымящийся бычок

Это была не ОНА. А, скорей всего, ОНО.

Какое-то жуткое существо, с планеты «Чужих», овладевшее моей, некогда доброй, миловидной подружкой с озорным блеском в глазах, яркими рыжими волосами.

У меня от шока даже челюсть отвисла. Ну прям «Звезда Улицы Красных Фонарей». Не иначе.

Только такая вся потасканная, пожмаканная.

Когда я вошла в комнату, то впала в ступор!

От её этого… «маленького кавардака». Но не успела я переступить порог комнаты, как тут же наступила на что-то скользкое и, кажется, липкое.

Меня затошнило вдвойне! Не только от запаха дешёвого курева, возможно даже наркотического, а и от того, что там, на грязном полу, не пометавшемуся годами, я обнаружила использованный гандон.

Взгляд вперёд — на убогой старенькой кровати, с подгнившими пружинами, со скомканными простынями, которые, видимо, стирали в прошлом году, похрапывая, как поломанный трактор, кверху пузом, с жирным, целлюлитным задом, развалился огромный тучный мужик, с рыжими волосами и такой же рыжей, курчавой бородой.

Подруга подошла к сопящему жирдяю, пихнула ногой в бочину, зарычав так жутко, что волосы на загривке дыбом встали:

— Пшёл на хер! Время вышло. Мы договаривались на три часа.

Жиртрест что-то промычал, лениво потянулся, перекатившись на бок, заставляя меня быстро повернуться к ним спиной, чтобы не увидеть отвратительный морщинистый стояк.

— Может в долг, пупсик? — гоготнул бородатый, почесав свое волосатое брюхо, — Один отсосик! А? Забацаешь?

— Вали, я сказала! Или Крокодилу позвоню.

— Всё, всё, валю! Базар окончен. — Скрип пружин, шелест одежды и звук застёгивающейся ширинки. — А эт кто? Видок со стороны жопки что надо! Подружка твоя? Она тоже шлюха?

Я покраснела, с силой сжав руки в кулаки.

— Вы в паре работаете? Почём у вас двойной анал?

— Ты чё, придурок, непонятливый? На х*й пошёл!

Я вовремя успела отскочить в сторону. Чисто интуитивно. Потому что в полуметре от меня пролетел тяжёлый, кожаный ботинок, а следом, кубарем, как колобок, покатился этот целлюлитный мудак.

Врезался в дверь и, матерясь, исчез в коридоре.

— Фух! За*бали вот такие вот уроды! Не обращай внимания, дорогая. — Выдохнув, Карина заперла дверь на замок, подобрала пачку купюр, которая выпала из штанов недоноска, быстро спрятала деньги под матрац. — Присаживайся. — Кивнула на трёхногую табуретку. Единственную, практически целую вещь, среди прочего поломанного хлама. — Чай, кофе? — Кивком указала на грязную гору немытой посуды, с остатками протухшей, позеленевшей еды, разбросанную на таком же трехногом столе.

— Нет, спасибо. — Аппетит напрочь пропал.

Пожав плечами, подруга плюхнулась на кровать, забросив ногу на ногу, собираясь закурить, как вдруг, за соседней стенкой заиграла громкая, бесноватая музыка, заставляя меня вздрогнуть, попятившись назад.

— Бл*ть! Совсем уже охуели?? — Карина вдруг подскочила на месте, будто её контузило, запрыгнула на кровать и принялась гатить кулаками по стене. — Только вздремнуть собралась. Устала, как проклятая! Да ещё и башка с утра разрывается! Вырубайте! На хер! Своё! Говно! — Верещала, как резанная, продолжая избивать стену руками и ногами, тем самым, ещё больше заставляя меня нервничать.

Похоже, в общаге комнаты были сделаны из картона, а те, кто строил здание, никогда не слышали о такой мелочи, вроде шумоизоляции.

В ответ на тумаки, послышались резкие маты. Не просто маты, а настоящие угрозы с кровавой расплатой.

Я уже всерьёз думала бежать из этой чёртовой клоаки как можно дальше, потому что хуже дня, после ареста любимого, я ещё не ведала.

Уж лучше переночую на вокзале. Там, по крайней мере, тихо, тепло и воздух почище. В таком опасном месте, типа общежития для малоимущих, точно не следует оставаться.

Я даже не заметила, как отступила к двери, инстинктивно обняв живот руками, чувствуя неприятную, тянущую боль.

Так!

Главное не нервничать.

Всё будет хорошо! Обещаю, малыш. Обещаю!

Но вскоре, громкость поубавили.

Карина всё-таки закурила, а я поморщилась, скривившись от гадкого дыма, быстро заполнившего комнату. Более того, я почувствовала, как к горлу подскочил сегодняшний ужин.

Только не это!

Бросилась к окну, распахнула настежь, пытаясь отвлечься, глубоко вдохнула свежий воздух.

— Ты чё? — Карина закашлялась.

— Я в положении, Карина.

— Ни хера! — Она быстро потушила, бычок, махнула какой-то тряпкой в воздухе, разгоняя дым, а затем быстро бросилась ко мне, обняв за талию. — А это точно? Ты писала на палочку?

— Писала! И на палочку, и в баночку! И кровь сдавала! — по щекам покатились слёзы. Уткнувшись в плечо подруги я разрыдалась, как последняя слабачка.

— Ну тише, тише! — погладила по спине, ты не первая и не последняя. Если тебе станет лучше, я тоже залетела.

— Что? — оторвалась от плеча, взглянув в её, прожжённые жизнью глаза.

— Да у нас, подруга, видать двойной залёт. — Засмеялась, якобы подбадривая глупыми шуточками.

— Не может быть! Какой у тебя срок? Так значит… Боже! Хорошо, что я не одна такая… Брошенная, никому ненужная. — Выдохнула. Не знаю почему, но от слов подруги заметно полегчало.

— Никакой. — Прыснула. — Я сделала аборт. И спираль поставила. Это ж надо было так лохануться! Век помнить буду. Идиотка!

— Ты дура! Зачем??? Что же ты наделала?

И радость сменилась острой, чудовищной болью, а глаза снова ослепли от слёз.

— Я не смогу растить. Одна. У меня рядом никого нет. Что я скажу ребенку, когда он подрастёт? Что его папаша зек и убийца? Который послал мать к чертям, а сам сел за решётку? Работы у меня нет, богатеньких родственников тоже, мать швырнула в приют ещё тогда, когда мне едва исполнилось пять, а сама продала душу самогонке. Учёбу я, влюблённая кретинка, бросила, с замиранием сердца поверив ублюдку в наколках, что он будет меня обеспечивать до самой кончины. В общем, едва свожу концы с концами! Вот, дорогуша, полюбуйся, как я живу! — правый рукой окинула перевёрнутую вверх дном комнату, — А! Красота! Нравится? И ты хочешь, чтобы в этом гадюшнике, среди шприцов и голых членов, рос мой малышонок?

Я ничего не смогла ответить. Язык будто приклеится к нёбу. Внутренне, меня убивало, разрывало и одновременно кромсало, на тысячу рваных частей.

От боли. Горя. Безвыходного положения. От кошмарной ситуации, в которую нас обоих, затянуло лавиной безысходности.

Карина глянула на меня исподлобья, вытерла слезы своими шершавыми пальцами, с облупленными ногтями, выкрашенными в красный цвет, а затем грубо ударила меня в самое сердце. Своими бесчувственными, но такими логичными словами:

— Тебе тоже советую… сделать ЭТО.

— Нет! — всхлипнула, схватившись за живот, — Он живой, он все чувствует!

— Глупости. — Отмахнулась. — Это просто сгусток из крови и тканей. Ничего ещё не соображает. Ты многое помнишь, когда тебе было три недели в утробе?

— Ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь. В какое дерьмо себя толкаешь.

Мы могли спорить с ней до самого утра, или целую вечность! Но меня ей не переубедить! Однако, наш диалог прервался настойчивым стуком в дверь.

— КАРИНА! КАРИНА! — голос мамы.

Черт!

Только этого не хватало!

— Открывай! Живо! — а это… это уже был голос ублюдка Виктора.

— Твою ж мать! Соня! Помоги! — завопила, седея прямо на глазах, схватившись за волосы. — У меня полкило кокса под кроватью! Мать вашууу! Заправь постель, быстрее, а я смою всё в унитаз!

Карина бросилась в ванную, вытащив из-под кровати какой-то белый мешочек с мукой, выпотрошила содержимое пакета в унитаз, быстро натянула на себя джинсы и толстовку, пока я, ногами пинала использованные презервативы под кровать, одновременно застилая постель с грязным, замызганным покрывалом, от которого несло протухшим яйцом.

— Это ты бля привела сюда этого недоделанного уё*бка? — с ненавистью и страхом в расширенных зрачках.

— Прости. Я не хотела.

Ещё бы минута, и они бы вышибли дверь.

Пришлось открыть.

— Соня! — Мама бросилась ко мне на шею, но я отскочила от неё как будто получила сильный удар по лицу. — Ты в порядке? Доченька? Господи! Прости меня! Простииии! — и давай рыдать, сдавливая меня, брыкающуюся, сопротивляющуюся, в удушающих тисках, — Я думала… Думала та машина… Тебя сбила. — Схватилась за сердце. — Ох…

Пока мать разбиралась со мной, Виктор тщательно сканировал взглядом комнату, будто догадывался, что здесь что-то неладно. Карина стояла в стороне, прижавшись к стене спиной, стучала зубами и подрагивала, как будто подхватила сильную лихорадку. А моя мама… у неё закружилась голова, да и лицо окрасилось в странный бледно-зелёный оттенок.

Виктор отвлёкся от изучения комнаты. Вовремя подоспел, подхватив мать на руки.

— Воды! Дайте ей воды!

* * *

Через несколько минут маме полегчало. Не знаю точно, была ли это постановка, или ей реально стало плохо, но на меня подействовало. Больше всего подействовали её, такие искренние, извинения.

— Ты вся промокла. Тебе ведь нельзя. Надо себя беречь. — Лепетала что-то сверхъестественное, пока мы с Виктором тащили её к машине. — Поехали домой, доченька. Ты ведь меня не бросишь? Не оставишь одну? Прошу! Умоляю. Не бросай. Я ведь так сильно тебя люблю. Я умру без тебя. Ты — моя жизнь. — Рыдала, крепко-крепко держала за руку.

И я разрыдалась.

Потому что поняла, что не смогу её вот так вот взять и бросить. Уйти насовсем. Навсегда. Бесследно. Она ведь себя погубит. Сопьется, обкурится, с крыши сиганёт. Она ведь моя мать… Мать-одиночка. Сама меня растила. Воспитывала. Заботилась. Мы не выбираем себе родителей. Но они наше всё.

Это они… и только они дали нам жизнь.

* * *

С Кариной мы распрощались. И слава богу.

Скорей всего, это была наша последняя встреча. В её клоповнике нам с малышом находиться опасно.

Мы с ней разные. Она слабая. Даже слабее меня…

Сдалась и сломалась. Пустила себя под плинтус. Превратилась в ничто.

Более того, никого не желает слушать.

Что ж. Её воля.

Когда я уходила, подруга вдруг, как бы невзначай, спросила:

— Ну и как они там?

— Не знаю. — Грустно ответила. — Никаких вестей. Пишу каждый день, но первое письмо, наверно, дойдет только через полгода.

— Ясно. — Кивнула, сдерживая истинные эмоции.

Она любит Максима. До сих пор любит. По ней же видно. Особенно по глазам.

Это она меня обманывает, чтобы не казаться слабой перед другими. На самом деле, как и я, Карина каждую ночь рыдает в подушку. Курит, спивается, трахается направо и налево с плешивыми бандюками за деньги, каждый день принимая их в себя пачками.

А в телефоне, на заставке, до сих пор хранит его фотографию.

Я случайно увидела.

Это всё по вине разбитого сердца.

Таким образом, она просто пытается уйти от горя. Забыться. Прикрываясь травой, беспорядочным сексом и выпивкой.

Очень скоро она потеряет себя. Я это чувствую.

Но подруга меня не слушает.

Более того, когда я пытаюсь что-либо объяснить, доказать, наставить на путь истинный, мол: «Ты не одна в этой дерьмовой жизни такая! Меня тоже судьба некисло потрепала! Вместе мы справимся! Вместе мы найдём выход! Мы ведь подруги!»

Она начинает орать, грубить, бросаться с кулаками.

Эх, знал бы Макс, знал бы Давид, что они… натворили.

Глава 6

Виктор отвёз нас домой. Сначала, когда мы с мамой сели на заднее сидение, мы ехали молча. И хоть я была против присутствия ментовской мрази, в данном случае, сделала исключение. Я не разговаривала с ублюдком, даже не смотрела в его сторону, словно он умер, и его вообще больше не существовало в нашем мире. Так я ему и сказала, когда мы вышли из подъезда общежития. На что хмырь, хохотнув, весело мне подмигнул.

Уебок!

Надеюсь, тебя когда-нибудь пристрелят на одном из твоих грёбанных расследований.

Мне так не терпелось плюнуть ему в лоб, рассмеявшись:

«И сколько тебе заплатили? За поимку пятерых преступников, хЕрой? Жирная ты морда!»

Думаю, достаточно заплатили. Раз он, уже спустя неделю после закрытия дела, купил себе машинку подороже, выше классом. И катал теперь свой зад, как истинный, зажравшийся мусор.

Про кретина даже сняли репортаж в новостях, показав кадры с места преступлений и… кадры из зала суда.

Я не смогла смотреть на это спокойно. Случайно увидела… Теперь больше в жизни не включу телевизор. Потому что Давида снова избили. Дубинками и шокером. Когда он попытался напасть на судью. Или? Или нам просто в СМИ это так показали? А его… его спровоцировали на драку, для эффектного «представления».

Он был настолько взвинченным, настолько… таким… другим… что мне захотелось поменяться с ним местами и к, чертям собачьим, забрать всю его адскую боль.

Однако, всё, что я сейчас могу… это заботиться о нашем ребёнке, ждать от любимого писем, новостей и, конечно же, скорого возвращения.

* * *

— Дочечка, милая, почему ты убежала?

Дождь противно барабанил по стеклу «Мерседеса», я сидела молча, отвернувшись от матери, и смотрела в окно, думая, об одном. Об отце будущего ребёнка, наблюдая за тем, как капли ползут по стеклу, извиваясь, будто коварные змеи.

В самом деле?

Она что, не понимает?

Или просто не в себе?

— Я слышала твой разговор с врачом. — Глубоко выдохнула, посмотрев ей в глаза, полные слёз и печали, — Ты настаивала на аборте! И продолжаешь это делать, подсовывая свои сраные бумажки с адресами клиник! Как мерзко! Я ведь твоя дочь! Что с тобой? Почему ты так поступаешь? Он ведь и твой ребёнок тоже! — Я не хотела повышать голос. Но меня уже в край всё достало.

Надеюсь, она поймёт. В последний раз. Больше я не стану проявлять жалость на другие шансы.

— Шшш, родная… Ну прости. С дуру ляпнула. Запаниковала, распереживалась. Нервы ни к чёрту! Я ведь твоя мать, и я таким вот образом… грубым наверно… переживаю. Прости ещё раз. Действительно получилось как-то глупо и резко. Господи! Что же я творю… — закрыла лицо ладонями, истерически разрыдалась, — Сонечка, милая. Я передумала. Мы оставим малютку. Я буду тебе помогать, буду о вас заботиться. Сама же такая была, дурёха! Сама же нагуляла! Видимо, над нашей семьёй нависло родовое проклятье. — Рывком притянула к себе, прижала к груди, приласкала. — Люблю тебя очень, доченька. Всё наладиться, не переживай. — Притянула к себе, а у меня будто камень с души свалился.

Стало немного легче. На сердце потеплело.

Наконец-то мы поладили.

Выходит, мне нужно было сразу броситься под машину, чтобы она поняла, что мы не вечны, что если она меня потеряет — то потеряет навсегда. Нужно ценить то, что тебе дорого, по-настоящему. И принимать как есть. Со всеми достоинствами и недостатками.

* * *

Виктор не стал с нами долго церемониться. Просто сказал: «Пока», дал по газам и скрылся за первым поворотом, ведущим из двора. Он был холоден и циничен. А взгляд излучал сплошное хладнокровие. Скорей всего, это была наша последняя встреча. Следак получил от матери, да и от меня, то, что так неистово жаждал. Использовал ради своих коварных целей и пошёл дальше. Своей дорогой. Наплевав на наши чувства.

И пусть валит! Иначе, однажды, я не сдержусь. Сама воткну ему нож в горло, если ещё раз увижу. Месть не знает покоя. Кипит и пенится в венах, не хуже раскалённой ртути. Мерзавец ответит за всё. Если не от меня огребёт, так от вселенной уж точно!

Самый страшный суд не там, где судили Давида.

А там, где мы окажемся после смерти.

Утешала я себя, как могла. Но в душе, по-прежнему, была тьма и пустота.

Очень надеюсь, что ублюдок получит сполна. Пусть он выиграл битву. Но не войну. Клянусь! Я буду молиться днями и ночами, чтобы Виктор ответил за свою ложь. И однажды… мои мечты воплотятся в кровавое возмездие.

* * *

Дождь слегка поутих. Шлёпая по лужам, взявшись за руки, мы забежали в подъезд. В машине я немного согрелась, но всё равно выглядела не краше заморского чучела. Однако, несмотря на бесконечную череду неудач, свалившуюся на меня как град в апреле, всё же появился маленький, но просвет. Мама… В коем-то веке она признала свою вину! С ума сойти! Аж не верится. Видимо, неплохо так испугалась за жизнь собственного ребёнка, раз её властное Эго, не без бойни, но усмирилось. Надеюсь, наша жизнь начнётся с нуля. Я безумно рада, что мать согласилась с моим мнением. Конечно, не обошлось без угроз, скандалов, побега из дома. Но иначе, она бы не поняла, на что я способна. И что у меня есть характер, и он, как оказалось, не такой уж и слабый. До этого момента я просто боялась. Проявить инициативу, доказав, что я не вещь, над которой можно потешаться сколько влезет. А человек! Личность, в первую очередь! Которая пойдёт на всё, чтобы стать свободной и независимой.

Домой мы вернулись в позднем часу. Несмотря на частую тошноту, а также, отсутствие аппетита, я безумно проголодалась. Мама сказала, что сама приготовит ужин и что меня нужно как можно скорей напоить горячим чаем, чтобы согреть. Иначе мои губы, по цвету, напоминали сплошную переспелую сливу.

Приняв тёплый душ, укутавшись в любимый махровый халат я поспешила на кухню, где, настолько трепетно суетилась моя мамочка, серверуя стол приборами на двоих.

Впервые за несколько лет мы стали настоящей семьёй. Впервые за этот нелегкий месяц я улыбнулась. Впервые за долгие годы я почувствовала ту самую желанную, необходимую мне, как ребёнку, материнскую любовь, которой так сильно не хватало с самого рождения.

Мать растила меня одна. С помощью бабушки, конечно. Но после года декрета она была вынуждена идти работать, поскольку бабушкиной пенсии хватало разве что на пелёнки. Тогда я не понимала, почему у других девочек в садике есть папы. А у меня нет. Однажды, я спросила её об этом, а она разозлилась, чуть не вмазав мне по губам. Безответные чувства… были задеты.

Никогда не поздно исправить ошибки. Или, хотя бы начать работать над ними.

Родителей не выбирают. Моя мама меня очень любит, но она пережила слишком много боли в своё время, поэтому теперь, любовь для неё — сплошная боль. Нужно это понимать. Нужно попробовать поговорить по душам. Мы ведь очень мало общались на тему отца. Для неё прошлое — крайне болезненная тема.

Поэтому она стала такой чёрствой, такой властной. Из-за глубокого жизненного разочарования. И я её прекрасно понимала. Хоть иногда и ненавидела. Но она моя мать! Она часть меня. А я — часть её. Нам нужно держаться вместе. У нас, в этой жизни, больше никого нет. Возможно, когда-нибудь, она поймёт, что Давид, для меня, как воздух для легких. Нужно больше с ней разговаривать, больше демонстрировать свою любовь.

Ещё не всё потеряно.

При желании, можно добиться всего!

Главное всегда верить. Идти только вперёд. Быть сильным, не бояться совершать ошибки. Ведь иногда, даже самое невозможное, становиться, что ни на есть, возможным.

* * *

Мы разговаривали около сорока минут. Пили чай с печеньем, заедали сегодняшний трудный день шоколадными конфетами. В груди словно расшатался тяжёлый камень. Вот-вот и стена боли падёт. Тогда станет намного легче дышать. Ведь сейчас, я дышу лишь вполсилы. А каждый вдох причиняет много мук.

— Сонечка, я кое-что поняла. — Мама бережно взяла меня за руку, крепко сжала, зажмурив глаза, — Когда ты убежала, я думала… что потеряла тебя навсегда. И я так испугалась! Мне уже, если честно, стало всё равно на наши проблемы. Я буду помогать заботиться тебе о малыше. — Повторила не один раз, за сегодняшний вечер, — Как когда-то бабушка помогала мне.

— Правда? — с надрывом, со слезами.

— Конечно. Я ведь была такой же… глупой, влюблённой дурнушкой. Но я не сделала аборт. Несмотря ни на что. Поэтому, прости ещё раз. У меня сердце остановилось, когда ты чуть было не попала под машину. Что же ты делаешь со мной, глупенькая моя? — обняла, погладила по волосам. А я вдруг поймала себя на отчаянной мысли, что она никогда меня не жалела, не хвалила, тем более, никогда не гладила. Даже в детстве. Воспитывала как хладнокровного солдата.

Всё изменится. Я это чувствую!

А изменит нас… наш малыш.

— Давай то, что было в прошлом… там и останется. Договорились? — в знак примирения, мягко улыбнулась, ещё теснее сжав хрупкую ладонь.

— Окей. — Я тоже улыбнулась, до сих пор пребывая в каком-то лёгком неверии, нежно погладив её бледную, подрагивающую руку.

Руку любимой и единственной мамы.

Самого родного, самого дорогого человека, оставшегося рядом в этот сложный, катастрофически напряжённый момент.

* * *

Усталость буквально выбивала пол из-под ног. Что-то мы засиделись… Ничего себе! Половина первого ночи.

Быстро переодевшись в пижаму, юркнула под одеяло, свернувшись калачиком. И, как обычно, исполнив привычный ритуал, погладила животик.

Казалось бы, что он слегка увеличился. Думаю, каждая счастливая девушка в положении ожидает этого чудесного момента. Вот и я каждый день, после пробуждения и перед сном, любуюсь на себя в зеркале, рассматривая живот, с надеждой, что он увеличился, хоть на пару сантиметров.

Ну куда там!

Нам примерно четыре недельки. А мне уже кажется, что любимые джинсы стали малы, а грудь опухла, будто после силиконовой пластики.

Улыбнувшись, уснула с единственными приятными мыслям, за последние несколько недель, что мама перестала устраивать скандалы, усмирилась, осознав, что жизнь коротка и не вечна. Что в один миг можно лишиться всего, став никем, потерять любимого человека, наговорив ему тучу жутких гадостей.

Лежала с закрытыми глазами и думала, как мы, вместе с мамой, выбираем одежду и игрушки для ребёнка. Как она прощает Давида, а он, узнав о малыше, возвращается из тюрьмы, потому что адвокаты доказывают его непричастность к преступлениям.

Сказка, конечно. Но такая сладкая, такая красивая сказка… В которой хочется жить и радоваться. Снова и снова. Снова и снова…

С надеждой на то, что сладкие мечты, поменяются с удручающей реальностью местами.

С этим приятными мыслями, я быстро уснула.

* * *

Ночь выдалась холодной и тревожной. Я ворочалась с одного бока, на другой.

По непонятной причине, меня бросало то в жар, то в холод. Дыхание сбивалось, в горле орудовала пустыня. Волосы прилипли к щекам, а одежда насквозь пропиталась потом. Кажется, будто меня лихорадило. Но открыть глаза, было невероятно трудно. Сон не отпускал.

В голову лезли неприятные мысли. Разум атаковали кошмары, состоящие из сотни разных картинок. И все они были до слёз отвратительными.

Я видела Давида. Как его без конца мучили за решёткой люди в чёрных накидках, напоминающие одежду палачей: били, издевались, глумились… Самыми страшными, самыми изощренными способами, в зале средневековых пыток.

А он всё кричал и кричал. Жутким, нечеловеческим голосом. Кричал мое имя. Пока острые, металлические плети врезались в тело любимого, превращая, некогда красивые мускулы, в кровавую рванину.

Один сон за другим… Один за другим…

Новый ещё кошмарней предыдущего.

Последнее, что запомнила, как я стою напротив зеркала, любуясь своим большим, округлым животом. А затем вдруг… меня скручивает от резкой боли, так, что я сгибаюсь пополам, задыхаясь от острых спазмов.

В комнату врываются какие-то странные люди в белых халатах, чьи лица скрыты под медицинскими масками. Укладывают меня на кушетку, принимают роды.

Долгие часы мучений. Я ничего не чувствую, кроме смертельной усталости, кроме выкручивающей на износ боли! Врачи орут на меня: «Тужься! Тужься!» Но я даже не знаю, как это делать?!!

Пыхчу, сжимаю челюсти, а заодно и чью-то холодную, испачканную в крови руку и пытаюсь делать все, что они приказывают. Один из акушеров, тот, который стоит между моими широко разведёнными ногами, вероятно главврач, по холодному, едва прищуренному взгляду, кажется мне подозрительно знакомым.

Особенно цвет его глаз, его властный, приказной голос. Он смотрит на меня настолько злобно, что у меня тлеет всё внутри. Хочется, чтобы мужчина ушёл.

Как же дико хочется избавиться от его омерзительного внимания!

Ещё несколько минут мучений, которые кажутся проклятой вечностью, хотя в реале, это пара секунд, и я слышу первый крик моего ребёнка.

Выдох. Долгожданное облегчение и долгожданная радость!

Смотрю вперёд, улыбаюсь. И все муки, все переживания бесследно исчезают, когда я вижу маленького, но такого родного человечка, кричащего в руках того, неприятного мне доктора.

— Мальчик.

Холодно отвечает акушер, беглым взглядом сканируя то меня, то ребёнка, по очереди.

— Дайте его мне! Дайте! — Слёзы щиплют глаза. Тяну дрожащие, окровавленные руки к сыну, мечтая прижать, приласкать малыша к груди. Я ведь так долго этого ждала!

Как вдруг…

Доктор снимает с лица маску, и я внутренне срываюсь в пропасть, захлёбываясь в немом крике.

Виктор.

Он злорадно хохочет, прижимая орущего сына к себе, визуально лишая меня жизни, лишая возможности существовать дальше.

Не проронив ни слова, как истинный победитель, направляется к тяжёлой, железной двери.

— Мерзавец! Тварь! Ненавижу!

Как только я собираюсь броситься вслед за ублюдком, чтобы вцепиться ногтям подонку в глотку, меня грубо впечатывают спиной в кушетку и сковывают ремнями. Ассистенты, сволочи.

А Виктор… Он, ехидно оскалившись, исчезает за чёрной дверью.

Навсегда отобрав у меня самое дорогое и самое сокровенное, за что я была готова бороться голыми руками не на жизнь, а на смерть. За что я готова была прыгнуть хоть, в лёд, хоть в пламя, хоть с моста. Сгорев живьём, утонув, захлебнувшись. Лишь бы мой мальчик был жив и здоров. Лишь бы мой мальчик был всегда счастлив.

* * *

То, что я только что испытала, я словно испытала живьём, в реальности.

Подскочила на кровати, вскрикнув в голос, и тут же сжалась в комочек, от резкой, скручивающей боли.

— Мама! Мамочкааааа! — закричала, задыхаясь, чувствуя, как меня внутренне рвёт, выжимает и жёстко выкручивает, будто в стальных тисках, отчего я не могу полноценно вдохнуть, отчего перед глазами всё растворяется в чёрных пятнах.

— Помоги! Мамочка! — Ещё один крик. С болью, с надрывом.

Пытаюсь встать на ноги, но мир шатается. Путаюсь в наволочке, всхлипываю, понимая, что происходит нечто ужасное.

И сердце бьётся навылет. И слабость валит с ног.

А там, на белом, скомканном одеяле, я вижу алые пятна.

У меня трясутся руки. Я больше не могу сказать и слова.

То ли от сумасшедшей боли, то ли от шока, то ли от тошнотворного запаха горя, парящего в тесной комнате.

Внезапная вспышка света.

Мама, услышав крики, врывается в комнату, щёлкая выключателем, и её лицо искажается страхом:

— Сонечка! Соняяя, что случилось??

Не знаю зачем она спрашивает. Сама же видит. Видит кровь на пододеяльнике, видит как я, сгорбившись, сижу на полу, обеими руками обхватив пульсирующий резью живот.

— Б-болит. — Едва слышно, невнятно. — Очень б-болит!

Она, бледная, с выпученными от страха глазами, хватает с тумбочки телефон и пытается набрать номер скорой помощи. Несколько раз смартфон падает на пол. Мать матерится. Дрожащими руками пытается нажать на кнопки.

В конце концов у неё получается сделать звонок.

Скорая среагировала мгновенно, приехав через пять минут после вызова.

Но… даже их оперативность… не смогла предотвратить неизбежное.

Они сделали мне несколько уколов. Просили, чтобы расслабилась, успокоилась. Утверждали, что все будет хорошо.

Я кивала. Наверно лишь из вежливости, пока меня, на носилках, в спешке грузили в машину с мигалками.

Мама сидела рядом. Держала мою руку. Она не рыдала, но была очень напугана. А я, несмотря на утешение фельдшеров, в них не верила.

Потому что точно знала… это конец.

Мне кажется, что раньше я всегда ощущала в своём организме биение ещё одного сердца.

Но не сейчас.

Потому что сейчас, там, внизу живота, я чувствовала лишь боль, холод и тихий, угасающий плач.

Глава 7

Спустя три дня

Прохладный ветер врывался в приоткрытую форточку, потоком воздуха заставляя старые, прогнившие рамы скрипеть, биться об оконные косяки. Неприятный звук действовал на нервы. Но, кажется, после того, как я потеряла свой единственный смысл жизни, от нервов остался лишь пепел.

Теперь я не жила. А просто существовала. Как растение. Которое днями напролёт смотрело в одну точку. Ничего не ела, ни о чем не думала. Быстро превращалась в живую мумию, в бледный, высушенный болью труп.

Ту страшную ночь… я помнила обрывками. В спешке, меня доставили в отделение неотложной помощи, при гинекологии.

Я помню, как тряслась мать, как хваталась за сердце, глядя на мои окровавленные пижамные штаны, но я ничего не соображала. Провалилась в какую-то невесомость, будто находилась под водой. Голоса врачей звучали утробно, словно эхо, а медперсонал, в панике, суетился.

Дураку было бы ясно, что это всё. Конец. Ребёнка не спасти.

Сделав УЗИ, взяв анализы, а также осуществив внутренний и внешний осмотр области живота, доктор хрипло выдохнул, выждав паузу. Бросил взгляд на мать, забившуюся в угол, нервно кусающую губы, отрицательно качнул головой.

Посмотрев на мужчину, я не закричала в голос, хоть и очень хотела. Я просто сжала руки в кулаки. Слёзы покатились по щекам сами по себе. Без единого звука, без единой эмоции. У меня был шок. Наверно, я ещё просто до конца не осознавала, не верила в то, что случилось неотвратимое. В то, что жизнь моего маленького, хрупкого сокровища, которое я так трепетно оберегала, так ждала, растила, лелеяла… оборвалась. По непонятной, непредвиденной причине.

Его жизнь закончилась, так и не успев толком начаться.

И моя тоже. Навсегда закончилась.

Мать не издала ни звука. Она, опустив голову, молча вышла из комнаты. А я провалилась в холодный сон. После того, как одна из медсестёр сделала мне инъекцию в руку.

Очнулась уже в совершенно другом месте. В просторной, светлой комнате, в которой, помимо меня, находилась ещё одна пациентка и две пустующие кровати, отгороженные уродливой ширмой из пожелтевшей ткани в мелкий горошек.

Снова больничный запах… дерёт ноздри. Снова в вене торчит игла.

Дежавю?

Нет. Больницы для меня стали дурацкой традицией.

Моргнув несколько раз, слегка приподнялась на кровати, осматривая помещение. Руки инстинктивно потянулись к животу, сквозь тонкий плед коснувшись чего-то холодного. Пальцы дрогнули. Отбросив в сторону одеяло, я увидела небольшой мешочек, наполненный чем-то холодным.

Соседка, что лежала у самой двери, продолжала мирно спать. Именно это помешало мне закричать во всё горло. Закрыв рот ладошками, я разревелась в немом крике. Как раз в этот момент в палату вошла медсестра — молодая, приятная девушка, с сочувствующим взглядом.

Выполнив медицинские манипуляции, она пригласила ко мне психолога, вместе с мамой. А что толку? Прошлое не вернёшь. Никто мне больше не поможет, даже психолог, даже время, как они заверяли, что якобы время лечит, а я ещё молода, здорова, красива.

Отвернувшись к стене, молча принялась слушать утешающие реплики психолога. Мама тоже присутствовала во время беседы. Она сидела рядом со мной, на кровати, и гладила меня по волосам. Моё тело вздрагивало, в ответ на её ласки, а глаза вновь и вновь наполнялись влагой.

Ей тоже было нелегко. Я это прекрасно чувствовала. Через прикосновения.

Почему мать грустила? Она ведь была против беременности?

Вероятно, и вправду изменилась.

Не думала, что так бывает. Не думала, что на мою хладнокровную мать всё-таки можно повлиять, растопив в её железном характере непробиваемую бронь.

— Солнышко моё… Мне так жаль… — Жалобным, прерывистым тоном. Гладит меня по голове, а я чувствую, как её руки буквально подбрасывает от дрожи, — Это я виновата! Я довела тебя до такого состояния. И я… невыносимо сильно сожалею! Стоило мне только осознать, что я не права — случилась беда. Я поняла, что нам нужен этот малыш. Поняла слишком поздно… Сейчас я бы многое отдала, чтобы обратить время вспять.

Я осторожно повернулась, чувствуя неприятную тяжесть внизу живота, присела на кровати, окинув мать измученным взглядом.

— Прости, родная! Прости! Прости! Простиии! — упала на колени, уткнувшись в мои холодные, бесчувственные руки и я ощутила холод её слёз, горечь её дыхания на обезвоженной от сильного стресса коже.

Мне не оставалось ничего другого, как погладить её по голове. Слова застряли в горле. Мне казалось, что я больше никогда не смогу говорить. Радоваться жизни. Тем более, улыбаться. Мне казалось, что я не смогу найти в себе силы жить дальше. Однако её искренняя мольба, заставила простить мать за всё плохое, что между нами было.

Когда я немного окрепла, в комнату заглянул главврач. До этого он неоднократно меня навещал. Но пока толком не рассказывал, по какой причине случился выкидыш. Наверно, решил дать время для восстановления сил.

Ощупав живот, проверив давление, а также оценив свежие анализы в истории болезни, Алексей Валентинович огласил:

— Что ж, все в норме, можете не волноваться. Вы быстро идёте на поправку. Гемоглобин не очень… Вам нужно себя беречь и больше кушать.

— Простите… — с надеждой в голосе, — Почему я… — Как же сложно говорить… — Почему это с-случилось?

Мужчина глубоко выдохнул, перевёл взгляд в окно. Наверно, ему было ничуть не легче, чем мне.

— Из-за сильного стресса. А также из-за переохлаждения. Это основные причины. К сожалению, срок был очень маленьким, поэтому мы не можем знать наверняка. Генетические аномалии… тоже могли стать причиной. Ваша мать рассказала, что вы очень сильно нервничали в последнее время. Увы… Мне очень жаль. Но у вас ещё не все потеряно.

С этими словами Алексей Валентинович покинул палату.

Лучше бы он ничего не говорил. Лучше бы я никогда не узнала о том, почему погиб мой ребёнок. Потому что теперь, я поняла.

Он погиб из-за меня.

* * *

Вечером того же дня в комнату заглянула санитарка. Пока она намывала полы, я снова давилась слезами в подушку. Однако, женщина попыталась меня успокоить:

— Деточка, не грусти. Значит так должно было случиться. Судьба, чтоб её. Ты ведь одна растить собиралась? Не переживай. Так было угодно небесам. Прости за грубость, но может и вправду дитё было с аномалиями, раз не прижилось.

Мне хотелось окунуть старуху головой в её же ведро с помоями, которым она усердно надраивала обшарпанные полы больницы.

Да что она может знать?

Её дело — мыть туалеты! Старая овца!

Однако, слова сплетницы настолько глубоко въелись в мозг, что я начала программировать себя на обратные мысли.

Спустя несколько дней, моё сознание начало быстро меняться. Как и я сама. Во мне кипела лишь ненависть и отчаяние, вместо привычной любви и романтики, как было тогда, месяц назад.

Порой, даже жить не хотелось. А умирать страшно…

Я должна была начать жизнь заново, не смотря на боль и одиночество. Найти своё предназначение, стать полезной людям. Может даже выучиться на врача.

А что толку от слёз?

Утерянное они не вернут. Прошлое не восстановят.

Только жгут ещё сильнее, с каждым вдохом причиняя всё более острые муки.

Я это поняла лишь тогда, когда сбежала из больницы.

Точнее, когда меня выписали.

Не знаю, что на меня нашло. Наверно, последствия пережитой травмы.

Хотелось забыться, напиться! Приглушить горе. Побыть наедине.

Поэтому, когда мы с мамой вышли из больницы, а она вдруг забыла забрать кое-какие документы для передачи их в поликлинику по месту жительства, я просто взяла и убежала.

Добежав до остановки, села в первый попавшийся автобус. Ехала долго, около сорока минут, пока не вышла на конечной остановки в поисках ближайшей наливайки.

Как оказалось, я забрела в неблагополучный район, окружённый старыми, облезлыми зданиями. Пиная мусор под ногами, разбросанный прямо на разбитом асфальте, я всё же отыскала местную выпивайку.

Там, в компании двух пожилых алкоголиков, я упивалась до помутнения сознания. И меня понесло. За час разболтала пьянчугам все наболевшие беды, что так жгли и терзали мою душу. Про Давида, про нашу встречу, его чертов арест и мою утраченную беременность. Один из барыг слушал предельно внимательно, подперев кулаком распухшую от водки рожу. А второй уже видел десятый сон, завалившись лбом на грязный, покрытый жиром стол.

В конце концов, я поняла, что пора бы уже вернуться домой.

Однако, больше всего, мне хотелось одного… навсегда избавиться от невозможной боли.

Покинув пивнушку, вышла на улицу. Даже не заметила, как оказалась на дороге. Пьяная и опустошённая… Долго стояла, заваливаясь с одного бока, на другой, как маятник, в ожидании встречной машины, которая бы превратила меня в ничто. Точнее, в воспоминание. Пока, не почувствовала, как кто-то осторожно коснулся моей руки.

Маленькая, чумазая ручка обхватила ладонь, детский, тонкий голос шепнул:

— Тётенька, здесь находиться опасно.

Повернула голову вбок и вздрогнула, когда увидела незнакомую девочку, лет пяти. Грязную, чумазую. В рваных обносках.

Сердце в груди с силой ударилось о рёбра, а из глаз мощным водопадом брызнули слёзы.

Не знаю, что со мной произошло. Но этот ребёнок… Эта девочка… Будто вдохнула в моё измученные тело, в мою истерзанную душу новые силы, новое желание жить, образно, с невероятной мощью ударила по лицу, этим ударом как следует встряхнула.

В голове что-то лопнуло. Разум замкнуло. Мои проблемы растворились в неизвестности, когда я увидела этого замученного, голодного ребёнка. Но с такими яркими, наполненными жизнью глазами.

Это был практически решающий, переломный момент, после которого я окончательно решила начать жизнь с нуля, бросив все свои беды и горе в глубокую пропасть. Пропасть, объятую очищающим огнём.

Вскоре я выяснила, что у этой девочки была опухоль головного мозга. Последней стадии. А её мать была алкоголичкой. Девочка буквально жила на улице, питалась на свалках. А через месяц после нашей встречи малышки не стало.

Тогда, я поняла, что мои проблемы, по сравнению с проблемами брошенных детей, так… жалкая ерунда.

Почему детей?

Побродив по району, я поняла, что таких беспризорников тут уйма.

Это были очень хорошие, добрые дети. Они выживали как могли.

В тот день, я отдала им все свои деньги, купила еды. А ещё отдала свою кофту той малютке с огромными, синими глазами, наполненными мощным желанием просто жить! Просто играть с другими детишками, познавать мир, смеяться и веселиться.

Я бы всем пожертвовала, чтобы девочка осталась жива. Я бы поменялась с ней местами. Но увы. Нужно быть реалистом.

С того самого переломного момента, я решила, что не буду жечь свои часы, отведённые в этом мире, понапрасну. Я постараюсь помочь голодным, брошенным детям. Займусь благотворительностью, попробую привлечь внимание общественности.

Если я до сих пор жива, значит должна сделать хоть что-то полезное, посвятить себя добру. Его ведь на нашей планете намного меньше, чем алчности или равнодушия, например.

У меня есть руки и ноги, я не наркоман, не алкоголик… Я выросла в достатке, никогда не голодала. Да, моя мать не святая! Но она любила меня, как могла. Одевала в новую одежду, покупала игрушки. Не баловала, но и не глушила самогонку днями напролёт.

Я должна благодарить жизнь хотя бы за это, и не топить её в бездне, а использовать отведённые часы во благо вселенной.

В будущем, я закончу учёбу, найду работу. И часть заработанных средств от репетиторства, буду перечислять в фонд помощи онкологических больных. А часть буду откладывать. Чтобы тайно перебраться за границу.

* * *

Когда я вернулась домой, мать готова была меня казнить. А ещё она собиралась звонить в полицию, чтобы объявить о пропаже человека.

Потрёпанная, замерзшая, на шатающихся ногах, я ввалилась в прихожую, а она чуть было не поседела от увиденного. Наверно подумала, что меня переехал самосвал. Запах алкоголя ей явно не пришёлся по нраву.

Швырнув телефон на тумбочку, с руганью, она бросилась ко мне на встречу. Подняла руку для пощечины… Но остановилась на полпути. Так и не ударив.

Сжала руку в кулак. Морщины на разгневанном лице мгновенно разгладились, а злость сменилась печалью.

Она не стала повышать на меня голос, но всё-таки слегка отчитала за спонтанные действия. А мне её отчетность была до лампочки. Жутко хотелось спать.

Несколько дней я провела в своей комнате. Лежала и смотрела в потолок, ни о чём не думала. Кроме разбитых надежд, утраченного счастья и Давида. Слёзы выплаканы на несколько лет вперёд. Нервы превратились в сухие розги.

А сердце всё болит и болит. И эта боль, кажется, никогда не исчезнет. Сколько бы лет, сколько столетий не прошло. Моя боль превратилась в хроническую болезнь. В подобие опасного вируса. Который лечится лишь смертью.

* * *

Дни летели. Летели недели.

Сколько уже прошло времени? От Давида ни единого намёка. Ни единого письма!

Каждый день я бегала в подъезд, проверять почту, даже если никуда не выходила из дома. А из дома я ходила крайне редко. Когда заканчивались успокоительные, прописанные врачом. Все остальное время медленно, но уверенно сгнивала в замкнутой комнате, наедине со своими мыслями.

Почтальон уже знал меня как родную. А я, как ошалелая, если вдруг его видела, бросалась на дядю Гошу, не хуже озверевшей псины.

— Нет, Сонечка! Ничего. — Печально качал головой, раскладывая газеты по ящикам. А меня раздирала злость и ненависть!

Тысяча и одно письмо!

Ни единого ответа!

НИ ЕДИНОГО!

Я должна была собрать себя по частям! Должна! Я ещё слишком молода, чтобы меня хоронили. Из-за мужика! Из-за какого-то там, бл*ть, напыщенного долба*ба, который не может ответить ни на одно из тысячи писем, что я ему прислала.

Меня это бесило. И вымораживало.

Да пошло оно всё на хер!

Я подстриглась. Я сделала себе крутое каре, купила тонну разных шмоток, записалась в тренажёрный зал. Хотя, потом уже поняла, что это была глупая затея, поскольку постоянно натыкалась на качков. В наколках. И хандра снова возвращалась.

Тогда я пошла на танцы. На йогу. На плавание.

Но меня хватало ненадолго.

Пока однажды, когда я наводила порядок в комнате, я не обнаружила под кроватью… кулон. Тот самый кулон, подаренный Давидом. С нашей фотографией.

Разревелась. До такой степени, что у меня потемнело перед глазами, а руки и ноги превратились в вату. Сначала била этот кулон об стены, била по нему тяжеленой книгой, но он, казалось бы, был выкован из непробиваемой стали.

Потом я, разозлившись ещё пуще прежнего, выбросила его в окно.

А на следующий день… как ненормальная выскочила на улицу и до самого вечера лазала под окнами в траве с колючками, царапая руки до ран, с влагой на ресницах, выискивая украшение.

Пока… пока, к счастью, не отыскала.

Я не смогла отпустить прошлое до конца, хоть и старалась.

Надеюсь, время действительно лечит. А пока… пока я спряла кулон в ящик стола, заперев на ключ.

Эта вещь — всё, что осталось у меня от Давида.

Другие его вещи, подарки, одежду, украшения я, в порыве бешенства, выбросила на мусорку.

* * *

Прошел месяц. За ним ещё один. И ещё один.

А меня всё никак не отпускало.

Я пыталась отвлечься, пыталась вернуться на учёбу, но не могла.

Потому что мне, день ото дня, продолжали сниться кошмары.

Сначала мать, по совету специалистов, решила дать мне время успокоиться, смириться со случившимся. Но моё одиночество, моя замкнутость, превращала меня в пофигистичный овощ. Пока однажды, мать не пришла ко мне в комнату и не повысила голос.

Ей тоже надоело видеть меня в подобном состоянии.

Дни летят, но реальность не меняется.

— Соня, хватит! Ты должна забыть прошлое. Я понимаю, как тебе больно… Я ведь тебя предупреждала! А ты, глупенькая, не слушала… — Присаживается рядом, на кровать, пока я сижу в позе йога, в наушниках, слушая любимые треки, пытаясь укрыться в своём уютном, но таком холодном мирке, — Вот, что получилось в итоге. Бедная моя девочка. Как же сильно я тебя понимаю.

Обнимает, а я падаю в бок, лбом уткнувшись в её плечо.

Моё сердце разбито.

А душа превратилась в пепел.

Сгорела. Живьём.

И я понятия не имею, как собрать её по пылинкам в единое целое.

— Просто скажи мне одну вещь. — Поднимаю голову, смотрю пустым, безжизненным взглядом в исхудалое лицо матери. — Где Давид? Всё ли с ним нормально? И почему он не отвечает на мои письма?

— Если я скажу, ты перестанешь себя убивать?

Киваю.

— Обещаешь?

Ещё раз киваю.

— Ну хорошо… — Делает паузу, собирается с духом. — Соня… я не говорила тебе, где он по причине… по ужасной причине… Чтобы не делать тебе больно вдвойне. Но ты никак не можешь усмириться.

Её голос дрожит, срывается до хрипа.

— Поэтому я скажу… Он… — Запинается. В глазах вспыхивает не то страх, не то ужас. — Он умер. Там, в тюрьме. От передозировки наркотиков.

Резко отскакиваю в сторону, швыряю наушники в стену, дышу часто и глубоко, чтобы хоть как-то расслабиться, чтобы не взорваться от потрясения!

— Прости. — Виновато. — Я не хотела говорить. Не хотела разглашать в какую именно колонию его посадили. Боялась, что поедешь к нему. И там тебе скажут вот такую вот жуткую новость.

Это ложь…

Очередная, мерзкая ложь!

Как же я устала. Как же я устала от этой вечной грязи! От боли! Несправедливости! Фальши!

Так устала, так измотана!

Что раз и навсегда потеряла смысл в жизни.

Не хочу ничего!

НЕ ХОЧУ!

— Думала ты забудешь. Время ведь лечит. Но, видимо, хворь твоя не поддается лечению. — Приласкала меня, поцеловала. Ладонями смахнула выступившие слёзы. — Сонечка, дорогая. Я знаю, как тебе тяжело… Но знай, что я с тобой. — Мы справимся, доченька. Справимся! Слышишь! Прости меня. Прости, милая. Я очень тебя люблю и очень за тебя переживаю. Так или иначе, но ты моё дитя, моя кровиночка. И ты не представляешь, насколько мне горько видеть твои слёзы. Ради меня! Рад нас! Отпусти прошлое. Начни жизнь с чистого листа. Умоляю.

Когда мать ушла, а я немного успокоилась, все же решила перепроверить информацию. Её страшные слова, её заявление о смерти Давида воспринималось мной как мощный удар железной битой. Сначала в голову. Затем в грудь. И последний — в самое жерло души.

Она врет! Снова и снова, она продолжает убивать во мне чувства к любимому!

Единственный выход, чтобы успокоиться — позвонить, чтобы услышать лично…

Мать не знает, что у меня есть номер телефона Исправительной колонии.

Я уже пыталась туда дозвониться раньше. Но ничтожные попытки потерпели крах. Они даже и слушать не стали. Однако, все же пошли на уступки, разрешив письма.

Набрав номер, задержав дыхание, я нервно теребила пуговицы на кофте, мечась из одного угла в другой.

Долго никто не отвечал. Гудки постоянно обрывались… Но я упорно продолжала названивать, пока, в конце концов, не услышала долгожданный, хриплый бас.

— Один вопрос. Прошу вас… Не вешайте трубку. Скажите, заключённый 5531 жив?

— Ваше имя и фамилия. — Потребовал собеседник.

Представилась.

— Нет, девушка. Скончался несколько месяцев назад.

Глава 8

Я не выходила из дома три недели. Лежала и рыдала в подушку. До тех пор, пока не сошла с ума. Давид мерещился мне везде. В моей комнате. Во сне. На улице, во дворе, когда я вечером выглядывала в окно, чтобы подышать свежим воздухом.

Я даже слышала рокочущий рев двигателя “Харлея” и, охваченная больной паникой падала с кровати, неслась к окну, с надеждой увидеть чудо… Но чудеса бывают лишь в наивных сказочках. Давид мертв. И я даже не знаю, где находится его могила. А треск мотоцикла, не иначе как, больная парноиа.

Иногда я открывала наши фотографии. Пролистывала в телефоне картинки, захлебываясь в слезах. Даже на рабочем столе до сих пор стояло совместное фото. Счастливые… Улыбаемся. Целуем друг друга, как голодные подростки в свой первый раз. Глаза горят от счастья, а от улыбки немеет челюсть. Взгляд ниже — и там, на груди любимого, я вижу татуировку с моим лицом.

Пока однажды, я не приняла единственное верное решение — навсегда удалить снимки. Ибо уже дошла до того, что начала болтать с вешалкой за шкафом, на которой висело моё зимнее пальто, срывая всю свою пережитую боль на куске синтепона, принимая пальто за Давида. В темноте, спрятанная за шифоньером одежда, напоминала огромный силуэт, на который я орала, бранилась матом, за то, что этот человек, на самом деле, оказался никчемной тряпкой! За то, что так просто, без боя, ушёл из жизни, поступив как трус, до смерти заглушив свое горе наркотиками.

А каково было мне?

Я ведь ребёнка потеряла. Но сначала узнала, что отец моего дитя оказался не только тварью, но ещё и наркоманом, грабившим банки, расстреливающим невинных людей из автомата. А мне нагло врал!

Может быть случившееся к лучшему?

Может Давид действительно употреблял наркотики? Еще до ареста.

Поэтому случился выкидыш?

Раньше, свои перепады настроения я списывала на беременность.

Но сейчас… Сейчас я просто погрязла в страшной депрессии.

Не знаю точно, что произошло со мной. Но я устала.

Устала от всего!

Днями и ночами копалась в себе, пока не докопалась до суровой истины.

Если я такая плохая, то Давид с его шайкой — что? Святые?

Они ведь обманывали нас с Кариной.

Заваливали тонной подарков, которые, между прочим, без стыда и совести под дулом пистолета изымали у честных граждан.

А ещё эта их байка про интернет-магазин!

Боже!

Как же мерзко!

Это я плохая? Я?? Сука, стерва, предательница??

А они… Они лжецы, головорезы и убийцы!

Почему я задумалась о такой вот весомой истине только сейчас?

Слишком была подавлена. Разбита. Обеспокоена беременностью. Всё думала о том, как же их, уродов, от дерьма очистить. Да чтобы им срок смягчили.

Вот она моя натура. Всегда и во всём, в первую очередь, виню себя.

Мать так воспитала. С детства внушила, брать вину на себя.

Я говно — а все кругом хорошие.

Даже, если в какой-либо ситуации виноваты оба, я должна была брать вину на себя. Самоедство, ранимость и мягкосердечность — чёртовы изъяны в характере.

Мама всячески пыталась выдрать меня из пут депрессии.

Не знаю как, но спустя какое-то время, ей удалось это сделать.

— Дочка…. Хватит грустить. Ты так молода и красива… Идём прогуляемся, развеемся. Сколько уже можно?! Сходим в салон красоты? А потом по магазинам?

Завязывай, девочка. Иначе, мне больно на тебя смотреть, как ты погибаешь.

Она права.

Бл*ть!

Я наконец это поняла! Пора бы уже смириться с тем, что Давид меня тупо отымел, притворившись сраным ангелом. Я была его прикрытием. Его запасным планом, на случай раскрытия их шайки.

Даже когда банду Давида взяли на горячем, они воткнули мне автомат в горло.

Влюблённая дура!

Ослеплённая фальшивыми чувствами, я даже не заметила, какого подлого монстра пригрела в своём наивном сердце.

* * *

Тот солнечный осенний день мы провели вместе с мамой. Не помню уже, когда мы в последний раз вот так вот просто, вдвоём, гуляли, отдыхали, прогуливались по магазинам, общаясь на разные темы, обмениваясь мнением, будто лучшие подруги… Наверно, в прошлой жизни.

Когда солнце скрылось за горизонтом, а на улице сгустились сумерки, мама вдруг предложила поужинать в кафе.

В городе, в выходной день, было много народа. Особенно в местных кафешках.

Схватив меня за руку, она направилась вглубь ресторана, беглым взглядом осматривая посетителей, будто намеренно пыталась рассмотреть в них своего, какого-нибудь давнего знакомого.

— Идём, тут всё занято. Поищем другое заведение. — Уныло выговорила, но она сделала вид, что не услышала.

— Ничего страшного. Вон, там как раз есть два свободных места. — Указала на столик у окна, за которым, спиной к нам, сидел незнакомый мужчина, с коротко стриженными волосами, с проседью в висках, одетый в темно-зелёный вязаный свитер, с кожаными вставками на плечах. Такой, какой обычно любили носить помешанные на своей службе вояки.

Её идея, нагло втиснуться в личное пространство этого одиноко, высокорослого незнакомца показалась мне весьма странной.

— Садись. — Надавила на плечи, заставляя опуститься на свободный стул, радушно улыбнувшись мужчине.

Тот, в ответ, отложив вилку, слегка привстал, поклонился, рукой указывая на свободное место и ничуть не удивился эдакой наглости. Наоборот, как будто намеренно ждал нашего внезапного вторжения.

— Но этот столик занят… — ошарашено моргнула, уставившись на ухмыляющегося мужика, что так нагло шарил по мне взглядом темно-карих глаз, как будто мечтал слопать, как тот, наполовину прожаренный стейк, который застрял у незнакомца в зубах.

— Нет, не занято. Знакомьтесь! Это — Александр Владимирович, а это — моя доченька Соня.

— Очень приятно! — резко вынырнул из-за стола, да так, что приборы зазвенели, «по-военному» отвесил честь у поседевшего виска и встал по стойке смирно, протянув руку для рукопожатия.

Мне стало дурно. Воздух в помещении превратился в горячий дым, от которого я начала задыхаться, как от угарного газа.

Не прошло и полгода… Неужели, мать настолько обезумела, что решила подложить меня под какого-то своего знакомого мужика??

То, что он был человеком зрелым… Ее не смущало. Ведь мужчина выглядел лет на тридцать семь — сорок. Даже старше… покойного… Давида.

— Здравствуйте, Александр. Простите, что задержались. Давайте уж сразу, так сказать, за знакомство! — Мама расхохоталась, насильно вложив мне в руку хрустальный бокал с желтоватой жидкостью.

Но я ничего говорить не стала. Меня прошибло злостью. Да так сильно, что волосы на затылке встали торчком, а сердце забилось как на последней минуте жизни! Просто швырнула фужер с шампанским на пол и, сжав кулаки до рези в суставах, выбежала прочь из ресторана.

— Соня! Соняяя!!! — гласно, в спину.

Но им не удалось меня остановить.

Выскочив из здания, пробежав несколько метров, я юркнула в отъезжающую от остановки маршрутку и там, в салоне автобуса, упала на свободное кресло, обреченно уткнувшись лбом в дрожащие руки.

* * *

Автобус высадил меня в малознакомом районе.

Безоблачное небо быстро поглотилось чёрными тучами. Ни звёзд, ни луны не было видно. Я бродила кругами по спальным кварталам, не зная, что делать дальше, куда податься, как начать жизнь с нуля, как, наконец, перестать волноваться! Не имея в кармане ни гроша, не имея на руках достойного образования, дабы как можно скорее стать самостоятельной, чтобы никто, кроме меня, не имел права распоряжаться личной жизнью.

Замёрзла. Проголодалась. И решила, что будет проще помереть тут, на грязной, наполовину разваленной остановке, чем бороться со своими проблемами.

Села на лавочку, под обломанным навесом, сжавшись в комочек, поджав под себя ноги, и попыталась дождаться транспорта, чтобы всё-таки вернуться домой.

Как вдруг, за спиной послышался странный шорох.

Обернулась, побледнев от шока!

Мамочки!

Из кустов, с жуткими воплями, матерясь и харкаясь мокротой, выскочил грязный мужчина с приспущенными штанами, в длинном, выцветшем плаще. Я испугалась! Опешив, закричала до искр в горле и со всех ног рванула вдоль тротуара, пока проклятый эксгибиционист гнался за мной, как прокаженный, сжимая в руке свой гадкий, сморщенный инструмент.

Он что-то мычал, но я не понимала. Затем просто споткнулась, зацепившись носком кроссовка о выступ в асфальте, и упала.

Не знаю, что было бы дальше, если бы рядом не остановился джип, а из его салона, сжав руки в кулаки, не выскочил поджарый мужчина в темно-зеленом свитере и темных джинсах.

Это был тот самый Александр, от которого я так некультурно сбежала.

Выругавшись, он грубо схватил психопата за шиворот, приложив его мордой в грязь. Профессионально скрутил руки, заломил за спину, связав запястья ремнем, пока маньяк истошно хныкал и поскуливал, немощно бултыхаясь в грязи, вероятно, вкушая приличную боль не только телом, но и, в первую очередь, своим маленьким, сморщенным членом, которым чуть-было не довел меня до предсмертного припадка.

После оперативного вмешательства, Александр спешно вызвал полицию, поднял меня на руки и отнес в машину. Я больше не бегала туда-сюда от мужчины, я разодрала себе колено. Мне понадобилось несколько минут чтобы прийти в себя, чтобы отойти от очередной порции шока.

Мой спаситель был очень вежливым и обходительным. Осмотрев рану, Александр предложил поехать в больницу. Но я не захотела. Так и осталась сидеть в машине на переднем сидении, нервно подрагивая, забившись в угол, словно немощный, загнанный в тупик котёнок.

На секунду мне показалось, что вместо Александра я увидела Давида.

А данная ситуация напомнила тот самый день, когда Давид спас меня от банды сумасшедших гопников. Всё поплыло перед глазами. В голове раздался внезапный щелчок. Легкие сжались в твёрдый ком, отчего стало нечем дышать. Лицо собеседника будто растворилось во тьме, так словно кто-то невидимый снял с него маску, заменив иным ликом. Ликом того человека, который был мне дороже всего на свете. По которому я настолько сильно скучала, что хотела вскрыть себе вены…

Наверно, у меня разыгрались галлюцинации на фоне испуга. Я видела лишь красивые глаза цвета крепкого кофе и белоснежную, но такую родную улыбку, которую узнала бы из миллиарда других улыбок.

Потянула к нему руки, прошептав дрожащими губами заветное, раздирающее связки слово, которое настолько долго, настолько неистово мечтала сказать… слово «ПРОСТИ»… и мгновенно лишилась чувств, откинувшись затылком на твёрдое автомобильное кресло.

В последнее время обмороки для меня стали привычным делом.

Я слишком много нервничала, слишком часто рыдала…

Особенно, когда потеряла не только первую и единственную любовь, и не родившегося ребенка.

Но и себя.

Живую.

* * *

Тот вечер стал очередным разломом в моей чёртовой жизни. Точнее, переломным моментом. Александр отвёз меня домой, передав лично в руки встревоженной матери. А на следующий день, он снова объявился на пороге нашей квартиры. С букетом белых роз.

Удивляться я не стала. Потому что это Я лично позвала его в гости.

Прежде всего, чтобы попросить прощения за своё неэтичное поведение, а затем уже отблагодарить за спасение.

Сложно было смириться с тем, что победу в нашей латентной войне одержала мать.

Она добилась своего. Не знаю, как так вышло… но я решила дать Александру шанс.

Почему я не послала мужчину прочь?

Да потому что вспомнила… снова вспомнила Давида!

Такой же крепкий, высокий, бесстрашный. Также люто бросился на защиту, появившись буквально из пустоты на чёрном внедорожнике.

Я даже закричала, закрыв рот ладонями, когда увидела, казалось бы, знакомую машину. Правда во тьме, в состоянии аффекта, чего только может не привидеться.

Нет, это был не «Гелек». Другая марка. А Александр, по внешности, да и по характеру, абсолютно не был похож на Безжалостного. Но что-то в душе дрогнуло. И мой разбитый внутренний мир снова перемешался, как после нашествия разрушительного торнадо.

Мне захотелось забыться. Попробовать начать жизнь с чистого листа.

Я устала рыдать. Я устала чувствовать хроническую боль в сердце.

Я должна найти того, кто бы смог заменить мне Давида.

Хотя бы частично.

Понимаю, что мои запросы — из мира фантастики.

Но попытаться стоит.

А Давид… О, Боже!

Хватит о нем уже думать, Соня!!!

Он не святой. Ты забыла? ОН ВСЕМОГУЩЕЕ ЗЛО.

Как жаль, что я поняла это только сейчас.

Но там, в груди, до сих продолжали сражаться две хреновы сущности.

Одна вопила — что это я подлая, мерзкая сука, которая предала любовь.

А другая… другая орала, что это Давид двуличная, бандитская мразь, из-за которого погиб наш ребенок. Из-за которого чуть-было не погибла я.

В перестрелке, или наложила бы на себя руки, а может… от постоянных стрессов?

Плевать как.

Безжалостный ублюдок… он ворвался в мою хрупкую вселенную, выпотрошив мой внутренний мир так, что там не осталось и живого места. А я стала совершенно другой…. После его нашествия, после его ареста, я провалилась в чёрную-чёрную пропасть. В которой провела несколько долгих месяцев.

Кто знает, быть может Александр сумеет вытащить меня из пут бездны?

Я думаю, стоит попробовать.

Дать шанс отношениям.

Другому мужчине.

* * *

Два месяца спустя

— Почему он? — давно хотела задать этот вопрос. Оттягивала до последнего, избегая очередного, изматывающего на износ скандала.

— Это платье мне не очень нравится. У нашей бабушки на венчание декольте и то было… посмелей. — Хмыкнула мать, жестом указывая продавцам-консультантам, чтобы те подсуетились, да принесли другую модель.

— Почему? — повторила, настойчивей.

Имею же я право знать, чем именно будущий муж пробил бронь в стальном сердце моей властолюбивой мамочки, тем самым, заслужив одобрения.

Не возрастом ведь?

— Сонечка, — поднялась с кресла, встав рядом, напротив огромной, зеркальной стены, в которой мелькало мое отражение в белом, воздушном платье, с длинным, отделанным кружевом шлейфом, — Александр надёжный человек. Он обеспеченный и заботливый мужчина. Бывший военный, между прочим, который с доблестью, с героизмом прошёл настоящую войну! Сущее, чтоб его, пекло, у нас на земле! Заслужив почести самого президента! Мы, с Анфисой Павловной, его мамой, как две сестры. Можешь быть уверена в Сашеньке. Мама плохого не посоветует.

Ааа, ну теперь понятно из какой ямы смердит!

Подбирала, так сказать, проверенного.

— Разве он не мил? — продолжила нахваливать избранника, — Александр спас тебе жизнь. У него есть собственная трехкомнатная квартира, завидная иномарка, престижная работа. Да согласна, есть кое-какие проблемы со здоровьем… Из-за тяжёлого ранения Александра отправили в отставку. Но с другой стороны — это плюс. Он никогда тебя не бросит, умотав на очередную, опасную для жизни, войнушку. Зато каков мужик! Девчонки на работе обзавидовались, когда узнали, что моя любимая и единственная кровиночка скоро выходит замуж. Да за кого? За живую легенду! — расхохоталась, смахивая слёзы. Не то радости, не то… От радости, определенно! — Александр герой не только нашей страны, но и всего мира, в целом. За то, что с доблестью прошёл войну в Ираке, выступив добровольцем на фронт, его наградили почётной медалью. Ты должна гордиться тем, что такой завидный молодец достался именно тебе! За ним будешь, как в сердцевине президентского бункера.

С момента знакомства с будущим супругом прошло чуть больше двух месяцев.

Мы начали понемногу видеться. Кое-как общаться. То в парк сходим, то в кино, то с друзьями по службе на шашлыки.

Таким образом, я стала немного отвлекаться. А ещё, через месяц, с помощью Александра, мне удалось вернутся к учёбе, восстановив обучение в том самом вузе, с которого по глупости сама же и сбежала.

За это ему, большое спасибо.

Он вправду оказался достаточно влиятельным человеком.

Правда… Хромающим на левую ногу.

Несколько лет назад Александр получил достаточно серьёзное ранение. Был контужен и отправлен на больничную койку. После чего, «изгнан» из службы, якобы на пенсию. Но Александр работу не оставил. Стал подрабатывать в военной академии, тренируя и воспитывая дух молоденьких курсантов.

Однажды, мне удалось поприсутствовать на занятиях, в кадетской академии. Мужчина был в своём репертуаре — строг и требователен к ученикам. Я смотрела на него и не могла понять… почему именно он? Почему я выбрала именно его? Он же как кусок титана. Типичный вояка. Которого успешно обработало и запрограммировало государство для осуществления собственных корыстных целей.

Я не говорю, что он ужасен. Нет!

Просто меня к нему не тянет, как одержимого маньяка, трусики не мокреют от одного лишь мимолетного взгляда, а сердце не бьётся на грани последнего в жизни удара.

Однако с ним, я чувствую себя нужной, не одинокой. Возможно, я выбрала его лишь потому, что Александр напомнил мне Давида. Когда спас от беды.

Также, как когда-то спас Давид.

* * *

И вот, мы вместе с мамой выбирали свадебное платье для предстоящей церемонии. Я, без тени улыбки на измученном жизнью лице… и она, счастливая до потери пульса, будто это она собралась замуж, а не наоборот.

Александр был при деньгах, но любил экономить. А так, как мы с матерью сейчас на мели, все праздничные расходы взял на себя жених. Мне не хотелось пировать. Даже этого дурацкого платья бы глаза не видали! Лучше какое-то время пожили бы гражданским браком. Но Александр умел уговаривать. Как умела и его, вездесующая свой наглый нос, мамочка.

— Доченька! Вам нужно обязательно расписаться! Ты что, не хочешь детей? Такой мужик! Смотри, не профукай! Нужно немедленно окольцевать. Иначе, другой достанется. — А вот это уже твердила мне в лоб моя мать.

Я поражалась её умениям надавить на больное, как и тем, каким профессиональным мастерством манипуляций она обладала.

Да! Я очень хочу ребёнка!

Я думаю об этом каждый день…

Вспоминая о той боли, которая все никак не может угаснуть.

Единственный выход — просто её перебить.

Именно поэтому я согласилась на свадьбу.

Чтобы вновь забеременеть. Чтобы вновь почувствовать мужскую заботу.

Чтобы отпустить, забыть, раздавить навсегда хреновое прошлое!

Глава 9

Мы расписались тихо и скромно. В кругу семьи.

Волновалась ли я в день нашей свадьбы?

Однозначно.

Просто потому, что не знала, во что ввязалась.

Первое время Александр был со мной нежен и обходителен. Но спустя пару месяцев всё изменилось. Есть ли сердце у стального солдата? Вряд ли.

Однако, с ним я чувствовала себя не одинокой. В каком-то бронированном коконе, под защитой. Он был сильным, властным, грозным и, конечно же, требовательным. Но Александр никогда не применял грубую мужскую силу, никогда не оскорблял. Разве что… Во время годовщины гибели его друзей в Ираке. Мужчина превращался в лютого Дьявола. Напивался до потери разума, вместе с товарищами по оружию, в баре, и, забываясь, бил морды шайкам гопников, которые ночью бродили по городу.

Под утро муж возвращался домой. Пьяный, в ссадинах, в порванной одежде. И, срывая остатки гнева, брал меня в постели. Жёстко, властно, без капли чувств. Тем самым, снимая стресс.

На следующий день, после ночи возмездия, с позором каялся, забрасывая подарками. После чего, получив прощение, всё возвращалось на свои места и Александр превращался в железного, пуленепробиваемого робота, от которого я получала ласки лишь по праздникам.

Первый раз с солдатом — был таким же неприятным, как будто я заново лишилась девственности. С куском острой скалы. Наверно потому, что на самом деле не любила? Или потому, что мне нужен был просто мужчина. Обеспеченный, опытный, повидавший жизнь. Чтобы я, наконец, съехала от матери.

Возможно, Александр был временным прикрытием. Возможно, я просто его использовала, чтобы встать на ноги, чтобы начать зарабатывать самостоятельно. А потом, добившись успеха в карьере, развестись и сбежать.

* * *

Как и любая девушка, я мечтала о красивой свадьбе, о красавце-женихе, роскошном бальном платье, как у королевы… Но, увы, грёзам не суждено было воплотиться в реальность. Церемония бракосочетания прошла тихо и скромно.

В тот день моё тело украшал вполне себе обычный наряд из фатина, длиной в пол, без кружева, страз, драгоценных излишеств. Не считая нескромного выреза и откровенных чулок с кружевной повязкой на левом бедре.

Что я ощутила в момент росписи?

Трудно сказать.

Я до последнего момента начала мероприятия ожидала, что почувствую тот самый заветный всплеск эмоций, радость, эйфорию от предстоящего замужества. Я ведь теперь стану хозяйкой собственной квартиры. Любящей женой… А в скором времени и мамой.

Но в душе как было холодно, так и осталось.

Там всё подохло. Вымерло.

И, кажется, не собиралось возрождаться.

Но жить ведь как-то нужно!

Что мне оставалось?

Сидеть и ждать чуда??

Давида больше нет! Не за что больше цепляться! Не за кого больше бороться!

Я проиграла.

Я всё разрушила.

И жить мне теперь с этой болью до конца своих дней.

Однако, утешало лишь то, что я не одна виновата в случившемся.

Давид подло врал.

Возможно, его чувства… были всего-навсего мерзким спектаклем.

* * *

После посиделок в ресторане мы приехали к Александру домой.

Не к нему, а, по идее, уже в нашу совместную квартиру.

Одни. Без сопровождения свидетелей, или дотошных мам.

Александр, как обычно, был молчалив, сосредоточен. В пьяном взгляде сверкало возбуждение, а вот лицо… его словно высекли из стали.

Даже сейчас, когда мужчина обзавёлся женой, он ни разу не улыбнулся.

Даже во время росписи, во время озвучивания тостов его верными товарищами,

Александр вёл себя как бесчувственный робот, с лицом, напоминающим кусок холодного кирпича.

Когда мы оказались в квартире, он не позволил мне толком осмотреть новое жильё, тем более, привыкнуть к окружающей обстановке. Голодному роботу не терпелось… Наконец получить то, о чём он так жадно грезил, рассматривая моё тело, как кусок сочной, аппетитно-поджаренной говядины.

Мужчина долго сдерживался. Мы даже толком-то и не целовались за весь период до назначенной даты церемонии. Но я видела, как он жадно имел меня взглядом. В ледяных глазах хладнокровного солдата свирепствовал лютый ураган похоти. Но так как он человек-бетон, точнее, военнослужащий, то мужчина без труда умел контролировать свой пыл.

Я знала, что очень ему нравлюсь. Только дурак бы не понял насколько сильно Александр на мне помешался. На моей юности, скромности, наивности…

Про Давида он не знал и слова. Об этом мы с мамой умолчали.

Поэтому и думал, что я — святая монашка.

Наверно, разница в возрасте, моя юность, привлекали вот таких вот рослых, побитых жизнью самцов. Александру нравились молоденькие и застенчивые девушки. Шатаясь по миру, каких только баб он не пробовал. В местах, куда заносила служба.

О прошлой жизни супруга я, разумеется, не знала, но догадывалась.

Войнушки кончились. Воевать надоело. Пришло время создать семью.

Непредсказуемая смерть, боязнь вернуться на родину в деревянной коробке, украшенной нечетным букетом гвоздик, были тому препятствием.

За спиной Александра много грехов.

Но я ведь тоже не святая.

В чём-то мы похожи. Глупо, конечно, но это так.

По крайне мере, я старалась искать хоть какие-то плюсы.

Наши с ним отношения… типичный брак по расчету.

Для меня, так уж точно. Но все равно, я дам время чувствам вспыхнуть вновь. А вдруг получится? Сейчас, во мне живёт равнодушие. Наверно потому, что я знаю Александра очень и очень мало. Любовь придёт. Обязательно.

Да! Определенно придёт! Как же иначе.

Стерпится, слюбится. Как говорится!

Наверно…

* * *

Александр резко впился в мою руку и быстро повёл в спальню, пока я, нервно перебирала ногами, наступая на подол дурацкого платья. Развернул к себе лицом, жадно мазнул взглядом, сверху вниз, задержавшись на вырезе в области груди, что так сексуально обтягивал аккуратную, нежную грудь. Без капли прелюдий, рванул вниз одну лямку платья, затем другу, быстро избавившись от наряда. Мои губы задрожали, а руки рефлекторно упали на бюст, но он не позволил. Схватил за запястья, с силой сжал и развёл руки в стороны. С такой собственнической силой, что на ресницах выступила соленая влага.

Я надеялась, с ним у нас будет все иначе.

Не так, как с Давидом… конечно же.

Но я надеялась, что, по крайней мере, смогу забыть прошлое, если попробую переключиться на другого мужчину, стереть с воспоминаний ту адскую, день за днём безжалостно сжирающую, боль! Надеялась, что снова полюблю! До того самого, опьяняющего головокружения, аномального сердцебиения, до трясучки во всём теле и асфиксии в глотке!

Хрень это всё.

Бред!

Ни хера у меня не вышло.

Александр, по натуре, жесткий солдат. И секс с ним такой же жесткий.

Всё-равно, что потрахаться с куском холодного, но такого пустого внутри, железа.

В день свадьбы он много выпил. И вёл себя настолько эгоистично, словно я у него была первой и единственной девушкой, за весь его половой опыт! Возможно, так оно и было. Александр полжизни провёл в перестрелках, шнырянии из одной страны в другую. Единственной верной любовницей, разве что, были автомат Калашникова, запах пороха со вкусом победы, а также неистовая преданность родине.

Лишь до того переломного момента, пока сильное ранение не поставило на обожаемой карьере морпеха жирную точку.

— Раздень. — Властно положил мои руки на брюки, глядя сверху вниз голодным, строгим взглядом.

Крупный, но не крупнее моего бывшего. Давид бы одним ударом отправил Александра на тот свет.

Если бы… если бы сам туда не отправился.

Дрожащими ладошками потянулась к ремню. Долго не могла справиться с пряжкой, пока терпение мужа не кончилось.

Рыкнув, он самостоятельно избавился от одежды. После чего, набросился на меня с голодным, алчным поцелуем, повалив спиной на кровать. Я даже не успела сделать вдох! Даже пикнуть не успела! Когда морпех накрыл меня огромной, твёрдой массой, впечатав в матрас так, что кровать, скрипнув, выгнулась параболой.

Целовал жадно, резко, покрывая безумными поцелуями всё тело. Особенно щёки, шею, рот. Дышал в лицо и вторгался языком по самую глотку, причиняя невыносимый дискомфорт. Не только телесный, но и душевный.

Когда я впервые почувствовала его немалую твёрдость, скукожилась ещё больше. Потому что никогда не думала, что смогу оказаться в постели с другим мужчиной.

Я знала, я надеялась, что моим первым и единственным будет Давид.

В другом случае… Я просто умру!

Разрыдаюсь, а затем умру!

Сразу же, как только почувствую прикосновения другого.

— Расслабься. — Александр больше приказывал, чем просил.

Но у меня не получалось. Я была зажатой, словно меня бросили под механический пресс. Под тот, что расплющивает машины.

Тогда он быстро содрал с меня белый кружевной лифчик и трусики, продолжая с напором врезаться в саднящие, от бешеных ласк губы, своими, якобы «ласками», заявляя на мое тело законные супружеские права. После чего, широко раздвинув ноги коленом, быстро толкнулся членом в промежность и тут же гортанно захрипел от внезапного удовольствия.

— Приятная. И красивая. Я счастлив, что теперь ты моя. — Кровать заскрипела от его плавных, ритмичных движений, а я, сжавшись от напряжения, от неприятных, зудящих ощущений в области лона, обеими руками вцепилась в простынь, крепко-крепко зажмурив глаза.

Всего три коротких предложения.

На этом любезности закончились.

Александр быстро кончил и также быстро уснул, перекатившись на бок, повернувшись ко мне спиной. А я пролежала в таком вот ущербном положении, с разведёнными ногами и руками, в одних только белых чулках, испачканных спермой, пялясь в тёмный потолок, до самого утра, с каким-то унизительным ощущением, что мной будто только что просто взяли и воспользовались, как обычной швалью, не доставив ответного удовольствия.

Это было больно. Больно и унизительно!

Он взял меня испуганную и сухую, кончив за три минуты, как чистокровный эгоист.

Наверно, он просто конченный солдат. И у них, в армии, так принято.

Особенно, если ты прошёл через сущий Ад на земле, видел смерть дорогих сердцу товарищей. Именно поэтому вынужден был похоронить любовь. Выдрать из сердца. Убить. Навсегда. Чтобы больше никогда не чувствовать боли, чтобы больше никогда ни к кому не привязываться.

Я думаю, что у Александра было много женщин. И он их использовал сугубо для развлечений, для снятия стресса и напряжения после очередного задания, или кровавой стычки на линии фронта в обреченном на гибель Ираке. Разумеется, использовал на один раз. Поэтому и привык быстро, чёрство, как было угодно лишь ему. Прирожденному альфе и доминанту. Железному солдату.

Но я не одноразовая шлюха. Я его жена!

Как объяснить это мягко, без скандала, чтобы не разгневать… того, кто видел смерть в упор? Тому, у кого руки по локоть в чужой крови? Тому, кто убивал врагов?

Я не знаю…

Я боюсь.

Поэтому и живу в бесконечном страхе.

Поэтому живу так… как жить не должна.

* * *

Шли годы. Я успешно окончила учебу, получила диплом и устроилась учителем английского языка в интернат, для деток из неблагополучных семей, а в свободное от официальной работы время, подрабатывала частным репетитором.

Мы жили как обычная семья. Работа, дом, дом, работа. Выходные. Стирка, глажка… Снова работа. Иногда выезжали за город на шашлыки с друзьями, иногда гуляли в парке. Мне пришлось завести собаку, чтобы хоть как-то отвлекаться, чтобы выбираться на улицу.

Потому что… забеременеть у меня не получалось.

Прошёл год. Два. Три…

Время летело с поразительной скоростью.

Только сейчас, после очередного медицинского осмотра, я вдруг задумалась, что мы с Александром прожили в браке три с половиной года!

Как прожили?

Да так. Виделись лишь по вечерам.

Его больше заботило общение с друзьями — бывшими сослуживцами, а я была нужна лишь для снятия полового напряжения.

До сегодняшнего дня я об этом не задумывалась. Полностью погрязла в работе, в чужих проблемах, поскольку я нашла своё призвание — помогать брошенным деткам.

Но… сейчас… я осознала, что так продолжаться больше не может!

Я не живу. Я просто существую.

Без любви. Как высушенное, лишенное воды и солнца растение.

Без истинной любви, без чувственной ласки, я погибаю.

Отдавая себя чужим проблемам. В то время как у самой… Их тьма и болото.

Очередной поход в очередную клинику резко изменил мою мертвую жизнь.

А я, наконец, поняла!

Что у нас с Александром не стешится! И не слюбится!

Да, я была дурой. Маленькой, неуверенной в себе идиоточкой.

Но лучше понять это поздно, чем никогда.

Потому что я — повзрослела.

Работа в интернате многому научила. В первую очередь — преодолевать трудности и самостоятельно зарабатывать на жизнь.

Общаясь с детьми, я поняла, что мои проблемы, в отличии от проблем обездоленных деток, сущий пустяк.

Однако… я столкнулась с новой, убивающей во мне смысл к жизни, проблемой.

С бесплодием.

Сколько бы мы не старались, сколько бы не бегали по врачам…

Бесполезно!

Ни чёрта не получалось.

* * *

Сегодня мы с Александром явились на очередной осмотр к гинекологу после, наверно десятого, ЭКО.

Сделав УЗИ, взяв анализы, доктор, как обычно, грустно вздохнув, безрадостно покачала головой:

— Не понимаю! В чём ваша проблема… Вроде бы и с органами все в порядке, и с гормонами. Странно. Тяжёлый случай. Впервые сталкиваюсь с подобным. Даже не знаю, что вам посоветовать… Стыдно говорить — но либо молиться, либо решиться на суррогатное материнство.

— Нет! Исключено! — Валентина Витальевна вздрогнула, уронив на пол ручку, когда мой супруг злобно зарычал, стукнув кулаком столу.

— Успокойся. — Всхлипнула, пытаясь утешить. Но куда там!

Этого я и боялась.

Что когда-нибудь он сорвётся и кто-то, не дай Бог, пострадает.

Александр ведь терпеть не может, если что-то противоречит его хотелкам.

Он всегда добивался желаемого. На службе научили.

А сейчас… он воспринимает данную ситуацию так, словно терпит поражение в бою, длиной в несколько лет.

— Соня должна родить! Сама! — глаза мужа буквально светились от угроз и взрывались от гнева. Александр, огромный и разъяренный, склонился над бедной, притихшей от шока Валентиной Витальевной, как грозовая туча над маленьким, попавшим в шторм корабликом.

— Успокойтесь, пожалуйста. Мы врачи, а не волшебники.

— Может дело в деньгах??

Мне надоело слушать эти бесконечные скандалы, надоело шастать по клиникам, раз за разом убеждаясь в том, что я немощная и бракованная пустышка, не способная выполнить своё женское предназначение.

Говорил ли мне это Александр в лоб?

Нет. Он — нет!

Его мамочка намекнула.

Однажды, я услышала их гадкие сплетни на кухне. В тот день просто пораньше вернулась с работы, а они, настолько сильно увлеклись вытиранием об меня ног, что не заметили скорого возвращения.

Что, спрашивается, делала у нас в квартире Анфиса Павловна?

Шастала туда-сюда день ото дня, таская кастрюли с борщём.

Она приходила к нам в гости и, первым делом, бежала к холодильнику, проверять, чем я «травлю» её уже здорового лба-отпрыска.

Муж никогда не смел перечить мамочке, а когда ведьма уходила, просил за неё прощения, бросаясь с объятиями.

Ей, видите ли, не нравилась моя стряпня. Подлая гадюка шептала за спиной сыночки, что якобы я мечтаю отравить единственного дитятю. А когда мы решили завести щенка — и вовсе решила, что я намеренно не хочу ребёнка, что я буквально помешана на дурацкой работе и собаках.

Мы не ставили её в известность по поводу нашей проблемы, касательно бесплодия. Александр знал, насколько мне тяжело.

Однако, спустя годы, все изменилось.

Муж изменился.

И я думаю, причина в его возрасте.

У друзей ведь по два, по три дитя. А у нас… собака!

Молодая, красивая жена, двадцать три года!

Рожай, как кошка, — не хочу!

Видимо, Сашу это выбесило: упрёки со стороны матери, презрительные взгляды бывших коллег, неутешительные диагнозы врачей, моя беспричинная дефективность.

Изначально, он дал мне время, чтобы привыкнуть друг к другу. Знакомы то мы были всего ничего. Но годы шли, а результата нет и нет.

За это время он истерзал меня по самую душонку!

Я же надеялась, что придёт время, и все у нас наладится. Моё сердце снова забьётся на полную мощь! От окрыляющих, выбивающих почву из-под ног ощущений. Трусики будут мокреть от одного лишь взгляда, низ живота скручивать в сладких спазмах, а набухшие от возбуждения соски, с приятной резью врезаться в ткань лифчика.

Секс с куском железа не приносил ни капли радости.

Сношаться с Александром всегда было сухо и пресно.

Иногда даже немного больно. Он сердился. Потому что приходилось постоянно пользоваться смазкой или смачивать промежность слюной.

В нашей жизни не было абсолютно никакого разнообразия. Разве что он изредка пытался брать меня в разных позах. На карачках, или заставлял скакать сверху. А сам валялся подо мной как мертвое бревно, поскуливая от удовольствия.

Он кончал в меня снова и снова… Бесчувственными толчками, тараня на всю длину. А потом приказывал, чтобы я задирала ноги высоко над головой и лежала в таком положении не менее тридцати минут.

Про походы к знахаркам я вообще молчу…

В принципе, наша совместная жизнь вполне устраивала мужа. Именно поэтому Александр не требовал развода. Ему нравилась моя молодость. Нравилось хвастаться перед друзьями и их стокилограммовыми жёнами-наседками тем, какую невесту повезло отхватить.

Кстати, я стала подозревать, что он начал ходить по другим бабам.

Иногда, в карманах брюк, или в куртке я находила пакетики от презервативов. Один раз нашла длинный светлый волос, прилипший к свитеру, в другой — след от красной помады на воротнике рубашки.

Презервативами мы не пользовались, волосы у меня тёмные, а помада… красный оттенок вообще не мой стиль!

Я хотела выразить ему своё недовольство прямо в лоб!

Но очень боялась.

— Ты обращаешься со мной как с дешевой шлюхой! Где прелюдии, где ласки? Где подарки и ужин при свечах? — мечтала плюнуть в лицо. — Неужели так трудно попытаться измениться? Ради нас?!

Но зачем?

Зачем что-то доказать, или, тем более, пытаться исправить?

Человеку за тридцать. Он не ребёнок, чтобы его воспитывать. Характер уже давно сформирован. Бороться бесполезно. Его-то вполне все устраивает. Он имеет меня в любых позах, в любое время, как только пожелает. Это я вечно чем-то недовольна. Проще изменить недовольство в себе, чем попытаться из уродливого куска титана, напоминающего уродливого тролля, выковать прекрасного молодца.

— Привычка. Всегда трахался только с проститутками. Сама понимаешь. Я ведь военный. Моя жизнь — сплошные перестрелки, шнырянье с одной страны в другую. Я просто не знаю, как надо… по-другому. Не забывай, женщина, на кого голос повышаешь! Я лидер. Главнокомандующий. И будет так, как прикажу. У нас, на поле боя, неповиновение — равносильно предательству. — А это то, что он бы мне ответил.

Я не говорю, что Александр плохой мужчина.

Для меня, после Давида, все мужчины были плохими.

Истинная любовь бывает лишь раз в жизни.

То, что испытал когда-то впервые… повторно уже не испытаешь.

Но жить ведь как-то надо!

Привыкну. Мне просто нужно время.

Саша хороший. Обходительный, внимательный. С ним я чувствую себя в безопасности. Он и кран починить умеет, и банку за раз открыть и с работы поздно вечером забирает. У него своя квартира в хорошем районе, машина, купленная в автосалоне. Руку на меня не поднимает и…

Пожалуй, это все плюсы.

Не бьет, содержит — разве не это главное?

Правда… Александр стал выпивать. Чаще обычного. Потому что никак не мог смириться с утратой товарищей, потерявших на поле битвы.

В чём-то мы с ним похожи.

Из минусов… — мамочкин баловень, а также любитель посчитать каждую копейку. Пока меня это особо не напрягало. Я целыми днями пропадала на работе. Таким вот образом, пытаясь забыться, переключиться, сбежать от проблем. И, естественно, заработать больше денег.

Чтобы, в случае чего, стать независимой.

На счёт постели… Слюбится, свыкнется. Придёт время — и заветные чувства вспыхнут вновь. Просто нужно себя запрограммировать на это. А прошлое… Прошлое уже не вернуть. Прошлое должно остаться в прошлом.

Всё было бы ничего, но спустя несколько лет совместной жизни, в Александре проснулась ещё и треклятая ревность.

Александр тоже прошёл проверку на бесплодие. Как оказалось, с мужским механизмом было всё в порядке.

Никто не смог дать точного ответа «как?» и «почему?»

Никто, кроме меня.

Только я знала, почему ничего не выходит!

Вероятно, из-за выкидыша. И, как следствие, чистки.

Думаю, если бы Александр узнал о моей тайне… он бы очень сильно разозлился. Возможно, даже бы ударил.

Сегодня мы пришли в ту самую клинику, где мне, три с половиной года назад, делали чистку. Во время осмотра, врач спросила, были ли у меня когда-нибудь аборты?

Я соврала. Но она моментально рассекретила мою ложь.

Тогда я просто попросила женщину не говорить супругу об этом нюансе.

Но сейчас, их разговор зашёл в тупик.

Александр разозлился.

Я не хотела, чтобы он присутствовал на приеме. Но он и слушать не стал.

Как с цепи сорвался!

Требовал от Валентины Витальевны невозможного.

Она тоже психанула. Вплоть до того, что собралась вызвать охрану.

За три года здешняя больница изменилась до неузнаваемости. Из бесплатной — превратилась в платную. То бишь — в некий центр планирования семьи.

Многие посетители считали данную клинику лучшей.

А я… до последнего момента оттягивала этот неприятный момент, чтобы попасть сюда снова! Поскольку именно здесь хранились самые болезненные воспоминания о том ужасном дне, когда я… по-настоящему умерла.

Вместе с моей погибшей, но такой желанной малышкой.

Глава 10

В кабинете гинеколога назревала настоящая битва. От криков супруга у меня разболелась голова, а на ресницах скопились слезы… Не вымолвив и слова, я просто встала с кресла и выскочила за дверь. Они настолько были поглощены выяснением отношений, что даже и не заметили моего побега.

В коридоре было людно. И очень, очень душно. Глядя на трясущиеся руки, я направилась к распахнутому настежь окну, чтобы усмирить асфиксию.

Пальцы начали дрожать ровно тогда, когда я переступила порог клиники.

Так моё тело реагировало на боль из кошмарного прошлого.

Подошла к окну, зажмурилась, ноздрями втянув прохладный, осенний воздух.

Захотелось обкуриться в хлам. Выпить. И уснуть.

Крепко-крепко. Чтобы больше никогда не проснуться…

— Простите, Соня?

Распахнула глаза, почувствовав, осторожное прикосновение в области плеча.

А когда обернулась, увидела незнакомую седовласую женщину, низенького роста, в белом халате.

— Да. А вы кто?

Пампушка оглянулась по сторонам, схватила меня за руку и потащила в сторону уборной.

— В чём дело? Что происходит?

— Тише. Не кричите. Хочу с вами поговорить. Наедине. — Женщина шикнула, впихивая меня в дверь с меткой «WС».

По пути я рефлекторно бросила взгляд влево, в сторону кабинета, в котором мой муж устроил самые настоящие боевые разборки. Шум стоял на весь первый этаж. А к дверям помещения уже сбежались не только любопытные зеваки, но и главврач собственной персоной.

— Слушаю вас. — С опаской глянула в обеспокоенное лицо пожилой женщины, что так панически взирала на меня и часто-часто дышала.

— Сонечка… Я вас запомнила. Вы ведь часто приходили… По поводу бесплодия. Я тогда работала медсестрой у Алексея Валентиновича. У доктора, который принял вас по скорой.

— И?? — непонятное волнение острыми иглами воткнулось в нервы.

— В общем… Вы и ваша история… Вы мне в душу запали. Как жаль, что тогда я не нашла смелость признаться вам в очень страшном преступлении. Алексей запретил. Даже расписку взял. Но сейчас, когда он уже здесь не работает, да и мне пора на пенсию, я хочу вам кое в чём сознаться…

Не нравится мне этот разговор!

До боли в сердце не нравится!!!

— Говорите. — С выдохом. Чувствуя жуткий озноб в коленях.

— Только вы… не шумите. И не говорите, что я рассказала.

— Хорошо.

Да не тяните вы уже! Иначе я сойду с ума от волнения!

— Понимаете, — медсестричка мялась и заикалась, нервно покусывая губы, — В тот вечер, в вашей крови был обнаружен некий… химический препарат. Очень сильный! Возможно, это стало истинной причиной гибели плода.

Я так и осела на полу, будто только что сломала обе ноги.

— Невозможно! Ложь! Да кто вы вообще такая! Кем вы себя возомнили! — я не узнала свой голос. Я рычала и размахивала руками, не в силах контролировать собственное тело.

— Шшш, — женщина помогла мне встать на ноги и опереться о подоконник. — Поверьте. Я знаю имя врача, который вас принимал. Знаю имя вашей матери. Я собственными глазами видела те анализы и держала их в руках! Мне кажется… это не моё дело… но у вас проблемы с матерью. Она дала взятку Алексею Витальевичу. И попросила, чтобы подлинный диагноз ни в коем случае не попал к вам в руки. Она и мне заплатила. За молчание.

— Боже! Боже! Божееее!

С болью! Со вкусом крови на языке я со всей силой сжала губы, чтобы не выпустить наружу наполненный адской болью вопль! Истошный, отчаянный вопль ужаса! Когда узнала шокирующую правду.

Моя мать…

Это моя мать!

Убила моего ребёнка.

* * *

— Если хотите, можете не верить. Но мне незачем врать. Просто… просто я вас очень хорошо запомнила. Ваш случай глубоко засел в сердце. К тому же, вы приходили сюда достаточно часто. И у вас… не получается забеременеть. А ваш супруг… он очень злится. Поэтому я не выдержала и решила рассказать всю правду. Простите меня пожалуйста! Мне так жаль! Я сама одиночка… По глупости сделала аборт в школьные годы. Теперь вот… умру в одиночестве.

Она обняла меня за плечи и всхлипнула.

А я поверила.

Действительно!

Зачем ей врать.

Тем более, она не похожа на лгунью.

Женщина с сочувствующим взглядом и наполненными слезами глазами. От неё исходит тепло. Пожалуй, медсестра говорит правду.

Я обняла ее в ответ и на несколько секунд зажмурилась, погрузившись в прошлое.

Я помню тот мрачный вечер. Как будто вчера, а не четыре года назад. Он отпечатался в моем сознании как клеймо. Как ожог. Хронический. Который до сих пор жжёт и плавит мою истерзанную душу, причиняя невыносимые муки.

После того, как мать забрала меня из общежития, она сама лично хозяйничала на кухне. А потом… напоила чаем.

Конечно же я не обратила внимания ни на вкус, ни на цвет напитка, так как была полностью избита проблемами.

Но ее взгляд… Он был каким-то странным. Подозрительным, что ли.

Да и она ни с того, ни с сего подобрела. И резко выдала, что передумала! Что решила оставить малышку!

Это была грязная ложь.

А я, дура, как обычно купилась!

Наивная, добрая душенька.

Готовая простить абсолютно любого, если тот встанет на колени и поплачет.

Правильно! Она же моя мать!

Ну не могла я иначе!

Да какая она теперь мать после того, что сделала?!

Подлая сука. Подбросила таблетку в чай. Ещё и с дозой не рассчитала. Тем самым, вызвав сильное кровотечение. И, как следствие, невозможность больше НИКОГДА иметь детей.

* * *

— Увы, но мы так и не смогли определить конкретное название препарата. Вероятно, лекарство было импортным. И небезопасным. К сожалению, на рынках часто встречаются подделки. Половина из таких препаратов запрещены у нас в стране. Возможно… это и стало причиной сильного кровотечения и, как следствие в дальнейшем, гормонального сбоя, а также… бесплодия. Чтобы принять подобное средство, нужно было проконсультироваться у врача. Иначе…

— Я поняла. Не продолжайте. — Растираю слёзы рукавом кофты и смотрю в окно, на верхушки деревьев, которые плавно раскачиваются на ветру. — Спасибо вам за информацию.

— Сонечка… мне так жаль. Простите, что…

— Не беспокойтесь. — Выдохнула, сжав руки в кулак. — Лучше поздно. Чем никогда.

* * *

Спустя некоторое время, когда я вышла из Центра Планирования Семьи, Александр ждал меня в машине.

Я старалась не подавать вида, что ревела и что готова была в любую секунду сорваться, расцарапать сначала ему лицо, а затем лицо моей подлой матери…

Нет! Ведьмы.

Больше она мне не мать.

Она просто мой биологический создатель. Не иначе.

А мама… Так называют тех, кто душу продаст за счастье своего ребёнка. Кто сделает все возможное, лишь бы его дитя было счастливо, лишь бы оно никогда не рыдало, не чувствовало боли, не познавало лжи, не вкушало страданий.

— Ладно, жена, не расстраивайся. — Александр завёл двигатель. — Шарашкина конторка! Я тут денег поднакопил. В общем, за границу скоро поедем. Там нам уж точно помогут. А то, сама понимаешь, так стыдно перед друзьями. И мама заколебала. Когда уже дети будут! Ну когда?! Достало. А то, что ты бесплодна… не могу сказать. Пообещал ведь тебе. Как у нас на службе говорили — слово солдата.

— Останови машину! Быстро! — Закричала! Да так сильно, что в глазах потускнело, а муж быстро ударил ногой по тормозам.

Сзади кто-то посигналил.

Кто-то недовольный экстренной остановкой.

— Ты чего орешь??

— Я прогуляюсь. Дурно мне что-то. — Выскочила из автомобиля прямо на проезжей части, с яростью хлопнув дверью.

Ненавижу их всех!

Ненавижу!

Проклинаю!

Пусть катятся в Ад! Пусть горят там в страшных муках!

Они мне жизнь сломали. Они МЕНЯ поломали!

Господи!

Почему я такая дура?

Сама виновата. Сама!

Что раньше не сбежала.

И так низко… плясала под их дудку.

* * *

Я бродила по городу до самых сумерек.

Александр названивал каждый час. Но я не желала ни с кем разговаривать.

Написала ему сообщение, что я в порядке, но мне нужно побыть одной.

Села на лавочку в парке и закурила.

Да. Сегодня я впервые купила пачку сигарет. Хоть и на дух не переношу запах дыма. Как вдруг… телефон снова запиликал.

Хотела отключить. Саша, чтоб его, уже капитально задрал!

Но это был не он. А другой номер.

Номер Карины!

Ого! Как давно мы с ней не общались. Года три наверно. Только в социальных сетях, когда поздравляли друг друга с праздниками.

— Да! — ответила. С волнением в голосе.

В груди стало жарко. А на сердце, наоборот, холодно.

— Кто это? — в трубке раздался требовательный мужской голос.

— А вы кто? Почему у вас телефон моей подруги?

— Ох… А вы подруга? Как вас зовут?

— Да. Соня.

— Давно знаете погибшую?

— Ч-что? В смысле?

Мне вдруг стало так страшно! Так страшно!!!

Что я упала. Больно ударившись коленями о ребристый асфальт.

— Карина Варламова. Так?

— Да! Моя подруга! Что за ерунда?!! — захныкала, не понимая, что вообще происходит, отказываясь верить в услышанное!

— Она мертва. Сегодня ночью её тело нашли на окраине города, в лесной зоне. Просим явиться на опознание, так как смогли дозвониться только до вас. Связь с родственниками не доступна.

* * *

Доигралась… Допрыгалась… Моя Карина.

Для полного шока, для окончательного полоумия сейчас мне только не хватало увидеть обнаженное, покрытое жуткими ссадинами и порезами тело лучшей подруги. Теперь уже бывшей.

Её изнасиловали. И, по данным экспертизы, сделал это не один человек.

Их было несколько. Изнасиловали и, как забитую до смерти дворнягу, выбросили из машины на окружной. В крови Карины был обнаружен алкоголь и наркотики.

Домой я вернулась никакая.

Александр напился. И спал головой вниз, лёжа на диване, за просмотром очередного армейского боевика.

Стараясь ступать осторожно и беззвучно, я проскользнула в свою комнату. Отыскала в шкафу старую, дорожную сумку, в которой прятала деньги и принялась размышлять над планом побега.

Вот и настал тот самый день.

День, для которого я собирала денежный «клад».

Осталось только найти место, в котором можно укрыться и ни о чем не волноваться. Незаметно заказать билет на самолёт. И поддельный загранпаспорт. Чтоб уж наверняка никто не нашёл.

Они ведь будут искать. Александр взбеситься, если узнает о предательстве.

Вот только как быть с браком?

Пофиг.

Прежняя Соня умерла.

Теперь я другая.

Осталось только придумать новое имя.

Глава 11

У меня даже не осталось слёз, чтобы оплакать Карину.

Нет больше сил ни на что!

Столько всего разом свалилось… Что впору просто взять, уснуть… и больше никогда не проснуться.

Ответственность за похороны взяла на себя ее тётка. Тело подруги отвезли в другой город. Как оказалось, на том самом кладбище были похоронены родственники девушки.

Боже!

Как же так? Почему?

За что мне все эти пытки??

И где найти силы, чтобы выдержать бесконечную боль?

Говорят, время лечит. Но главное, не сдохнуть от этого лечения.

Не знаю, как я вообще до сих пор держалась и не бросилась с моста.

Безнадёга. Сплошная чёрная полоса.

Самые близкие, самые родные… оказались самыми заклятыми предателями.

Мама! Как ты могла?? Так подло. Тайком!

Это жестоко. Это мерзко!

Что душа рвётся в клочья! И болит, болит, болииит!

Как будто режут без анестезии, кромсают ржавыми ножницами!

В самую спину.

Бьют остриём.

Подло, низко…

Да так, как не пожелаешь ни одному, даже самому презренному врагу.

Я старалась вести себя спокойно и скрытно. Чтобы муж ничего не заподозрил.

Ох*енно получилось!

Мать устроила мою клятую жизнь по своему вкусу!

Только сейчас, узнав правду о гибели моего маленького, беззащитного малыша, я поняла, я осознала! Что, как идиотка, ошибалась! Вот к чему приводят ошибки… Если не начать жить так, как хочется, послав нах*й чьё-то мнение.

Я потеряла ребёнка.

Я вышла замуж за нелюбимого, холодного как сталь робота.

Я узнала, что родная мать руководила всем этим гребанным оркестром.

И я узнала… что потеряла лучшую подругу.

А ещё… я узнала… что моя мать психически больна.

Когда позвонила бабушке.

* * *

— Сонечка… Это ты? — бабушка закашлялась в трубку, а я забеспокоилась.

Наконец-то получилось дозвониться. Точнее, это она первая позвонила.

В деревне связь как в космосе. Ей пришлось пройти несколько километров, чтобы добраться до ближайшего магазина, где можно было поймать сигнал.

— Да! Бабушка! Это я! Как ты? Как поживаешь? — я очень сильно соскучилась.

— Да так… Ноги болят. И сердце шалит. Чует дух недолго осталось.

— Да перестань! Глупости! Ты нас всех переживёшь! И правнуков вырастишь! Вот увидишь! — выдавила улыбку, сквозь подступающие слёзы, тут же решила перейти к сути.

До этого момента бабушка ничего не знала… О моей утраченной беременности.

Мы с матерью не поставили её в известность. Не хотели тревожить. Да и дозвониться было трудно. Если получалось, бабуля сама звонила.

— Что случилось, деточка? — по голосу поняла, что я в глубоком горе.

Пришлось все рассказать. С единой целью, чтобы задать волнующий вопрос.

— А как на самом деле Алла относилась ко мне??

Как и думала, как и предполагала!!! После всех произошедших событий…

— Прости, Сонечка… Мы с дедом, Царствие ему небесное, не хотели об этом рассказывать. Чтобы тебе не было больно. Но раз такое дело… Похоже, ее болезнь обострилась.

— Какая ещё болезнь? Диабет??

— Нет. Всё намного хуже. Глубокие неврозы…

Телефон выпал из рук. Я едва-едва успела схватиться за край стола, чтоб не упасть. Что происходит? Что они от меня скрывали?

— Соня, Соня! Ало! Ало! — хрипела бабушка, давясь кашлем.

— Д-да… — выдавила насильно.

— Деточка, мне очень жаль. Надо было раньше рассказать. Но зачем тебе это знать? Если все наладилось. Она, вроде как, вылечилась. И перестала думать о том, как избавиться от ребёнка.

— Стоп! Ничего не понимаю! Объясни уже наконец все по порядку! — закричала, впившись ногтями в край стола. С такой силой! Что обломала концы.

Несколько секунд тишины. Сбивчивое дыхание бабушки.

И её ответ. Как удар. По рёбрам. По голове. По сердцу.

— Твоя мать хотела сделать аборт. Двадцать четыре года назад. Но мы с дедом отговорили. А когда ты родилась… Алла хотела оставить тебя в роддоме. Или отказаться. Но мы тоже отговорили её от этого кошмарного греха. До двух лет мы с дедом сами тебя растили. А она лечилась. В психиатрической лечебнице. Во всем виноват жесткий разрыв с тем, будь он сто раз проклят, рокером. Твоим… отцом.

— Бабушка… я в шоке. Я даже не знаю, что сказать! Почему ты лжёшь? Зачем?? — Не выдержала. Ноги подкосились. А тело осело на полу.

Задержав дыхание, я мысленно закричала. С таким горем, с такой болью, что горло вспыхнуло огнём, а в голове забились, запульсировали ядовитые змеи.

— Кол мне в сердце, дорогая. Но я не вру. Это она врала. Что твой отец от тебя оказался, а она мечтала о ребёнке. Она тоже тебя не хотела. Просто боялась ложиться под нож.

— А потом? Что было потом??

— Потом Алла изменилась. Не знаю, что именно произошло. Может психотерапия дала результат, а может она просто к тебе привыкла. Шли годы, ваша семья окрепла, а ее навязчивые мысли избавиться от собственного дитя навсегда остались в прошлом. Твоя мать тебя любит, Соня. Просто она…

— Просто она больная на голову! Я поняла!

— Не надо! Не говори так! Ее тоже жизнь потрепала! Нужно уметь прощать.

— Нет, бабушка. — Уверенно, со сталью в голосе. — Не прощу. Никогда. Она убила моего ребёнка. Выдала меня замуж за нелюбимого. А мою истинную любовь… погубила. Я ее ненавижу. И то, что случилось со мной сейчас — только её вина.

С яростью швырнула телефон на кровать, схватила подушку и принялась со всей дури молотить кулаками по перьевому валику до тех пор, пока не добила до дыр, а комната не наполнилась белым пухом.

Отдышавшись, я больше не стала рыдать, тратить остатки и без того истощенных нервов.

Я просто схватила дорожную сумку и быстро принялась заталкивать внутрь необходимые вещи, думая лишь о том, как можно быстро и незаметно выкарабкаться из этой холодной, беспощадной бездны.

* * *

Спустя несколько дней, всё было готово к побегу. Новый паспорт, билеты в Китай, договоренность с одним из местных курортных отелей о принятии на работу нового сотрудника на должность нянечки с хорошим знанием китайского и русского языка.

Не знаю, как у меня получилось… Но я организовала всё сама!

Благодаря злости и ненависти, скопившихся за несколько долгих лет, которые я в себе душила и подавляла, потому что верила! Единственному родному и любимому человеку. Который, на самом деле, вогнал мне кол в спину!

Исподтишка.

Тихо, незаметно, бесшумно.

Да, я была глупой, слепой идиоткой. Подавленной, растерзанной происшедшими событиями. В маме я отчаянно искала поддержку и утешение. Поэтому ей и поверила. Зря. В итоге, вот что получилось.

Если бы я не была разбита, если бы я оказалась сильнее, то не вышла бы замуж за Александра.

Я просто ей поверила.

Просто решила попробовать!

У меня не было другого выхода.

Плюс ко всему, Александр напомнил мне Давида. В тот вечер, когда спас от домоганий извращенца.

И я упала в пропасть. Сорвалась, в отчаянье, забившись в тупике, балансируя на грани суицида.

Надев обручальное кольцо… я закрыла глаза на долгие годы.

Но услышав крик истины! В клинике! Крик правды!

Тут же распахнула…

И меня обдало кипятком.

Я ничего никому не скажу.

Я просто исчезну.

Уйду рано утром, якобы на работу. И больше никогда не вернусь в этот город.

Пусть думают, что хотят.

Пусть считают меня пропавшей без вести.

Или, ещё лучше… мертвой.

* * *

Когда я вышла из дома, муж ещё спал.

Я приготовила ему завтрак. Взяла свои рабочие принадлежности и, взглянув на него, такого чужого, такого ледяного, не изменившегося ни капли за все три с половиной года, без сожалений покинула квартиру.

В аэропорту нужно быть в десять утра. Я вышла в половину восьмого, когда на улице ещё только-только начало светать.

Ни единого человека. Ни единой машины. Холодно и одиноко. Также, как и в моей, разодранной глубоким горем душе.

Плотнее укутавшись в пальто, с силой сжав пальцами ручку дорожной сумки, я двинулась в сторону остановки, чтобы там вызвать такси. Сильный, порывистый ветер подталкивал в спину, сбивая с равновесия. Опустив глаза в пол, погрузившись в собственные мысли, быстрым шагом я семенила по тротуару, даже не подозревая… что за мной установлена слежка.

Тонированный внедорожник черного цвета выскочил буквально из пустоты, заблокировав дорогу, когда я завернула за угол дома.

Господи!

Я не успела ничего понять! Лишь услышала резкий визг тормозов, хлопок по металлу и тяжёлый, быстрый топот. Я собиралась закричать, когда увидела две большие фигуры в темной одежде, чьи лица скрывали кепки, но мой крик заглушила чья-то огромная и шершавая рука.

Три секунды… Сильный удар. И кошмарная, терзающая тьма.

* * *

Страшно открыть глаза.

Страшно сделать вдох…

Ещё страшнее просто пошевелиться.

Я видела лишь беспросветную мглу, чувствовала качку во время быстрой езды и слышала грязную, пугающую речь двух незнакомых, грубых мужчин. Тех, что силой затолкали меня в машину.

А вдруг Александр узнал о моих намерениях?

Вдруг он решил отомстить за предательство?

У него сложный характер. Нет, он никогда не поднимал на меня руку.

Но, практически за четыре года, я так и не научилась ему доверять.

Я знаю точно, что измену он бы ни за что не простил. Он бы убил. Потому что влюбился. Потому что я стала его. А он взял меня под своё крыло, надеясь, что я буду бегать за ним как преданная собачонка до последнего удара пульса.

* * *

Дорога была долгой.

У меня онемело и ныло все тело. Каждая мышца и, казалось бы, даже каждая клетка вопила о боли, по вине колючих верёвок, которыми настолько бездушно обмотали мои конечности.

То приходила в себя, то снова засыпала…

И очень! Очень сильно боялась!

Ублюдки усыпили меня какой-то приторной дрянью, которую затолкали в рот в виде кляпа.

Спустя некоторое время, меня разбудил их мерзкий диалог, от которого сердце упало куда-то в желудок, а по спине, ледяным градом, посыпались острые мурашки.

— А можно вы*бать эту девку?

— Ты что псих? Совсем ох*ел?

— А чё? Никто ж ведь не узнает… — услышала звонкий шлепок, а затем почувствовала, как на бедро легла чья-то тяжелая, потная ладонь, вынуждая мысленно застонать, глотая немые вопли ужаса.

— ОН узнает! Он, сука, не сомневайся, узнает! Ты разве не в курсе кто наш заказчик? — прорычал второй голос, более хриплый, голос типичного бандюка.

— Не, не особо. — Ладонь ублюдка по-прежнему щупала мои изгибы, с каждой секундой поднимаясь всё выше и выше, норовя забраться под юбку, с целью облапать трусики.

Я держалась из последних сил. Мысленно, я уже рисовала прекрасную картинку, как я хватаю придурка за запястье, с ненавистью ломаю все его грязные пальцы, после чего, засовываю их по отдельности в его мерзкий бандитский зад!

— Ну ты и гандон! Лапти убери! Или ОН их тебе с мясом вырвет. А он, бля, может!

— Харэ уже запугивать! Ну и кто он нах такой?

— Бывший чемпион кровавых боёв. А ещё… бывший зек.

Ублюдок, что насиловал моё бедро своими потными клешнями резко отдернул руку, будто обжёгся и прошептал дрожащим голосом:

— Кажется, я д-догадался, о ком ты б-базаришь.

— Давай без имён. Только не при ней. Одно из условий сделки с самим, мать его, Сатаной.

— Без проблем. Мне, если честно, дорог собственный язык.

— И правильно. Говорят, парень, после четырёх лет строгача, совсем с катушек слетел. Не представляю, что он сделает с этой бабенкой. Он ведь, когда аванс мне давал, вместе с фоткой шлюшки… у него руки дрожали, так, будто вмазать хотел, а глаза… в них сам бес вселился! Страшный тип. Весь в шрамах и злой, сцуко, как вселенский Армагеддон.

— Как думаешь, что ему нужно от этой тёлки?

— Да хер знает. Не поделили, видать, что-то. Может ради мести замочить пожелал.

— Знаю лишь одно… сучка нежилец. Можно сказать, одной ногой в гробу.

— Жаль. Красивая, зараза. Я б вдул напоследок.

— Не сомневаюсь! Я бы и сам натянул, вот только ОН явно дал понять, что, если что-то с ней случится, он нас самих за яйца натянет, а потом до смерти за*башит как коз на мясокомбинате.

Пауза. Один из похитителей глубоко выдохнул, второй прочистил горло.

А я… я вообще ни чёрта не понимала!

Как будто попала в сон. Как будто это они не обо мне говорили.

А о другом человеке.

Что за ерунда??

Да кому я нужна?!!

Это ошибка! ОШИБКА! Ошибкааа!!!

Пусть отпустят! Пусть вышвырнут из машины немедленно!

Они обознались. Не ту поймали. Точно!

Боже! Спаси, умоляю!

Захныкала. Сердце билось навылет. Уже где-то в ушах.

Отчего, речь мерзавцев казалась невнятной.

А вены покрылись изморозью. От паники, от захлестывающего с головой ужаса.

Так, что сознание вновь сорвалось в пропасть небытия.

Но последние слова преступников, как лезвием, отпечатались в пульсирующей болью голове.

— От одного его только жуткого погоняла хочется обоссаться!

— А при виде шрамов?

— И не говори.

— Обделаться. — Хором.

Глава 12

С трудом открыла глаза… Жалобно застонала, хватая губами спертый воздух, пахнущий старой древесиной. Что происходит? Где я?

Кругом темнота и звенящая в висках тишина.

После обморока зрение ещё недостаточно восстановилось. Зато разум начал постепенно возвращаться в строй, а в голове, яркой вспышкой, мелькнули будоражащие до истошного крика картинки, как я выбегаю из подъезда и… животом врезаюсь в чёрный, тонированный внедорожник, из которого вылетают два крупных бугая в кепках, скрывающих лицо, и одним лёгким рывком, отвесив сильную пощечину, заталкивают мое обмякшее тело в салон треклятого автомобиля.

Я даже крикнуть не успела. Тем более, что-либо понять.

Приложили платок к лицу и всё… такое ощущение, что смерть забрала меня.

Однако, я снова дышу. Снова реагирую на звуки, чувствую невыносимую жажду и головную боль. Конечности одеревенели, а тело практически утратило тактильную чувствительность, наполнившись ватой.

Спустя минуту, я осознала, что лежу на кожаном, выцветшем с годами диване, а мои руки и ноги плотно сдавлены острой бечевкой, которая прорезала нежную кожу до ран и запекшейся крови.

Так! Главное не паниковать.

Главное вести себя тихо и скромно.

Вероятно, меня похитили с целью выкупа или… мести.

Враги Александра. Чтобы поквитаться за проигранные войны.

А что! Он ведь людей убивал. Исполняя обязанности беспощадного наёмника.

Попыталась сесть, но голова немилостиво закружилась. Истошный стон вырвался сам по себе. Зрачки немного адаптировались к свету, и я, наконец, увидела огромную, темную фигуру, застывшую напротив большого, наполовину зашторенного окна.

— Скучала?

Этот голос, как лезвие по венам! Как удар кувалдой по голове!

Господи Боже!

Поверить не могу!

Бред! Паранойя! Чертовщина!

Я умерла!

Неужели, я и вправду умерла??

И попала в пекло!

Он стоял ко мне спиной, сжав руки в кулаки и, без единого движения, сосредоточенно смотрел в окно.

Крепкие плечи, высокий рост… Подтянутое тело, облаченное в стильную одежду, цвета кромешной ночи.

Но когда мужчина повернулся ко мне лицом, по онемевшим щекам хлынули слезы!

И эти слёзы, напоминали ртуть. Раскалённую, прожигающую до самого мяса ртуть! Нет! Слёзы не капали… Они неслись мощным напором, заставляя меня тонуть и захлебываться, умирая вновь и вновь от невозможных, доводящих до безумия ощущений!

— Т-ты… — забыла, как нужно дышать. Горло словно обмотали невидимыми цепями.

И душили! Душили! Душилиии!

Как же мне больно!

И как страшно…

— Я. — Холодно, но спокойно. — Обещал ведь, что найду.

Пауза.

Звон в ушах.

Вот-вот, и сердце взорвется как атомная бомба!

— Так что, скучала? Хотя… глупый вопрос. Тебе насрать на меня. Так ведь, Со-ня?

Он обернулся. А я закрыла рот руками, чтобы не закричать от ужаса!

Потому что увидела лицо незнакомца. Признав в нем…

Давида.

Мою первую и единственную любовь.

По крайней мере, этот человек был очень похож на Давида.

Почему похож?

Да потому что в нем было много стали, много холода и злобы. А его глаза…

Напоминали глаза одичалого, вышедшего из ума зверя, готового в любую секунду неожиданно броситься на своего врага и зубами выдрать ему сердце, сожрав одним залпом.

— Д-Давид? — глотая буквы, обливаясь слезами.

Не верю!

Не верю, что он ЖИВ!

— Я… Я умерла? — сдавленно, проваливаясь в глубокий аффект.

Уголки его полных губ дрогнули, мужчина сделал два шага вперёд и оскалился.

Между нами оставалась пара ничтожных метров, а также старый, потрёпанный жизнью ковёр.

— Нет. Пока ещё нет. Но очень скоро это случится.

Я дернулась и сгорбилась от нахлынувшего страха, от режущих мурашек, которые ржавыми играми рассыпались вдоль позвоночника.

Это не Давид.

Это существо, не тот Давид, которого я знала! Которого когда-то так сильно любила!

На мужчине была надета одежда чёрного цвета — брюки и рубашка, закатанная по самые локти, а на открытой коже, до запястья, виднелись знакомые татуировки в виде замысловатых узоров и розы, в окружении черепа.

Невозможно!

Давид мертв.

Мне ведь сказали тогда, по телефону…

О, Боже!

Ложь!

Все эти годы я тосковала по тому, кого уже давно как похоронила!

По вине лжи.

Выходит, все эти сраные годы я жила в сплошном обмане?? В сплошном горе, боли и страданиях? Благодаря матери.

Кто она после этого?

Она сука. И ведьма.

И если я увижу её ещё хотя бы раз… Плюну в лицо. И даже ударю.

А жалеть больше никогда не стану.

Она разрушила мою жизнь. Она убила моего ребёнка, похоронила моего парня, уничтожила меня, как личность, превратив в послушную, выдрессированную зверушку!

Никогда не прощу!

Никогда!!!

— Давид!!! — бросилась на встречу, но тут же немощно упала на пол, позабыв что руки и ноги намертво связаны проклятой веревкой, — Я… Это невозможно! Как же… как же сильно я скучала! Сколько слез я выплакала… Если бы ты только зна…

— ЗАТКНИСЬ! Не смей ничего говорить! Ты лживая, подлая тварь! Ещё и хитрая сука! — я даже не успела опомниться, не успела ошалеть от его грубых слов, как он, ловко преодолев расстояние, быстро схватил меня за шею, с силой сжал горло и рывком вздернул на ноги.

Наши глаза оказались на одном уровне.

Мои, полные жгучих слёз.

И его.

Полные лютой ненависти.

* * *

Проткнул меня своим опасным, переполненным злобой взглядом, так что стало невыносимо больно! И я отчаянно забилась, задыхаясь, хрипя и хватая губами воздух, глядя в чёрные, поглощённые мглой глазницы смерти, что пришла за мной, чтобы окунуть в омут страданий. Вцепилась ногтями в сильную руку, царапая кожу, но тщетно. Даже не дернулся. Даже не моргнул! Но продолжал снова драть и душить своими ядовитыми, безжалостными прикосновениями, своим страшным, убивающим за секунду взглядом.

Его ладонь… острая и горячая… оставляла ожоги. Я думала это всё. Это конец!

Давид меня задушит.

Так вот, оказывается, для чего был устроен весь этот цирк с похищением!

Ради мести.

Ради долбанной, одержимой мести!

— Н-нет! П-позволь сказать! — глаза закатились, легкие горели в огне, а тело все слабело и слабело… Я перестала чувствовать руки и ноги, душу как будто выдрали из груди острыми когтями!

Зарычав, Давид с силой толкнул меня на диван. Так, что я ударилась головой о подлокотник. Схватилась за шею, хрипя, кашляя, жадно глотая кислород, пытаясь отдышаться, чтобы унять болезненный пожар в легких.

Тщетно.

Ни капли состраданий.

Ни грамма сопереживаний.

Даже и слушать не станет. Он, словно и вправду, не человек. А Дьявол.

Для которого моя боль — грань наслаждения.

— Как жилось, дрянь, совесть не жрала?

— Да-вид… — пытаюсь сопротивляться, мечтаю объяснить.

А он продолжает скалиться, будто озверевший волк перед нападением.

Доля секунды… и мужчина резко набрасывается на меня сверху, своим сильным телом, впечатывает спиной в диван. Хватает за запястья, заводит руки над головой, не позволяя даже пикнуть, или дернуться.

Сильный!

Невероятно сильный и безумно страшный!

Вот-вот и моё сердце разорвётся от ужаса, излившись в грудь кровавыми реками.

Наклоняется ближе, вынуждая зажмуриться, задрожать, как перед прыжком в кишащую змеями пропасть!

Вжимается в меня всей своей мощной массой. Колет бедром! И… твёрдым, острым членом, который я чувствую даже сквозь одежду, который набух и эрегировался от того, что мне до психоза страшно и до безумия больно.

Неужели, его заводит моя боль? А слёзы возбуждают?

Что с тобой, Давид?

В кого ты превратился?

Почему не слушаешь меня? Почему???

Я ведь так долго мечтала сказать тебе кое-что очень важное.

И, особенно, попросить прощения.

Мужчина хрипит мне в лицо, а его руки сильнее ломают запястья. С такой силой, что суставы хрустят, а мышцы трещат и рвутся.

— Я отсидел почти четыре года… — Угрожающе шипит в ухо, носом трется о мочку, я начинаю хныкать, потому что понимаю, что спасения нет, потому что его запах, запах крепкого мужского тела, терпкого одеколона вперемешку с запахом хронической ненависти… травит меня изнутри. Душит! Самыми изощренными способами. — И я больше не тот смазливый мудак. Я стал ещё страшнее, Крош-ка. Тюрьма ломает людей. Но мне повезло выйти на свободу намного раньше. Деньги решают всё. Мой отец перед смертью решил покаяться — выкупил меня и отдал мне всё своё состояние. Чтобы загладить, — сделал паузу, сглотнул, прожевав последнее слово, — вину. Впрочем, тебя это не касается. Ты сама скоро сдохнешь.

— НЕТ! Клянусь! Я ни в чем не виновата! Я думала ты умер! — ору, до привкуса крови, срывая голос до шершавого хрипа.

— Тогда считай, что сама смерть пришла за тобой! Считай, что ты тоже сдохла. И твоя гнилая душонка попала в Ад. В другом случае, мой озверелый фантом будет преследовать тебя до конца твоих жалких дней, пока твоя чертова душа не сгорит, а тело не рассыплется в прах.

Укусил за шею!

Больно так, по-животному! Вдавливая в диван до хруста в костях, до темноты в глазах!

А затем, не давая опомниться, не давая смириться с горечью услышанных слов, принялся рвать на мне одежду.

Блузка, юбка… За миллисекунду превратились в лохмотья.

— Нет! Прошу! Не надо! Послушай же меня, послушай ты! ТЫ! Всё не так как…

Но мои оправдания лишь подбросили дров в полыхающее пламя!

Выматерившись, Давид набросился на мои губы. Обжег их безумным поцелуем! Впиваясь зубами то в верхнюю, то в нижнюю губу. Заставляя снова заверещать от боли!

Он кусал меня! Как больной, свихнувшийся в край психопат!

Не целовал, а впивался зубами в хрупкую плоть, терзая до мяса, при этом издавал рычащие звуки! А я отчаянно брыкалась, извивалась под крепким, как скала, телом, которое было в три раза крупнее меня, ущербной. Которое отбирало у меня весь кислород, все силы и надежду… на прощение.

В конце концов, обессилев от сопротивлений, я израсходовала всю имеющуюся энергию. Просто обмякла на диване, позволяя извергу делать с моим телом всё, что пожелает.

Добившись своего, первым делом, Давид грубо разорвал на моих ногах веревки, для того, чтобы развести на максимум дрожащие от страха ноги. Одной рукой — держал за запястья, которые по-прежнему находились над головой, а второй — резко содрал с бедер трусики.

Застыл.

Уставившись на аккуратную, гладко выбритую киску. И…

Одичал ещё больше!

— Пожалуйста… Не делай. Мне. Больно. — Молила, мотыляла головой в разные стороны, хныкала… полностью истощенная, униженная, обреченная на страдания жертва.

Но ему, проклятому монстру, было наплевать на мои стоны.

Слишком голоден, слишком безумен, в край переполнен ненавистью!

Четыре года ожиданий… в предвкушении жесткой расплаты!

Он не остановится не перед чем.

Он раздерет меня в клочья. Обглодает мои кости!

Он будет вершить расплату над моим телом, над моей бедной душой мыслимыми и немыслимыми способами.

Начав с плоти.

Будет трахать до крови.

Беспощадно, озверело, властно!

До последнего судорожного вздоха.

До последнего удара пульса.

Глава 13

Давид

Блеклые солнечные лучи скользили по грязным ржавым прутьям заколоченного наглухо маленького окошка, которое находилось практически под самым потолком в затхлой, обшарпанной комнатушке, размером три на три метра в которую еле-еле вместилась убогая, покрытая ржавчиной и клопами кровать. Нет, это была не комната… Это, загаженное грязью и вязкой слизью помещение, впору было бы назвать клеткой. А меня… меня зверем.

Диким, вышедшим из ума, озлобленным, готовым рвать и разрывать на куски первое встречное на своём пути живое существо!

Три с половиной года… Нет! Даже больше!

Практически четыре. Четыре года кромешного Ада! На земле. Среди людей.

Нет. Не людей. А бездушных мразей!

Думаете я это о заключённых?

Не совсем.

А о надзирателях.

Которые каждый день не упускали шанса полюбоваться тем, как я, ничтожный кусок дерьма, мучаюсь. Когда они, впятером! Избивают меня дубинами, глушат в шею шокером, до полусмерти забивают ногами, наслаждаясь немощностью бывшего Короля ринга.

— Крепкое дерьмо! Интересно, сколько нужно времени, чтобы утопить?!

— Да хер знает. Вообще, дерьмо ведь не тонет.

— Ничё. Утонет.

Удар за ударом.

Удар за ударом!

В ушах шум.

В мышцах невыносимая боль.

А во рту… кровь.

Каждый вечер, во время отбоя, они врывались в мою клетку и срывали всю свою несостоятельность, всю свою злость на мне, как на куске бесчувственного мяса, самоутверждаясь за счёт боли узников.

Хорошо ведь, когда огромный, как медведь боец, не может дать сдачи?

Когда он, загнанный в угол хищник, весь в цепях и шрамах, не может дать отпор прыщавому, под метр росту стручку, вооруженному железной битой и стреляющим током шокером.

В оправдание, долбанные твари называли эту кровавую мясорубку… не иначе как «воспитательными мерами» или «работой над ошибками».

Они делали из меня ничто. Они нападали впятером. А их эти «меры» напрочь убивали во мне оставшуюся человечность, превращая в озлобленного, взбешенного до лютого рёва монстра!

Я не издал ни единого звука.

За все сраные четыре года!

Когда у*бки ставили меня на колени и избивали до хруста костей тяжелыми кожаными ботинками. Стиснув челюсти, сжав стертые до белизны и мяса кулаки, я молча терпел издевательства, чтобы не превратиться в тот самый жалкий кусок говна, коим выродки меня и нарекли. Вот только я с ними был не согласен!

До последнего вздоха. До последнего удара сердца. Я не признаю себя дерьмом. Как бы сильно твари не ломали!

Имея в арсенале подобные методы, они думали, что таким образом сломают.

Думали, что придёт время, и я сам скручу жгут из простыни и повешусь на окне карцера.

Хер им в жопу!

Ни за что.

Чем больше бьют, тем больше крепчает моя ненависть.

А их удары… от них становилось легче. Они отвлекали от другой боли.

Боли более мощной, более истошной!

Боли душевной. Боли предательства!!!

Которая жгла меня день ото дня, день ото дня! Превращая в озверелого нелюдя.

И жгёт до сих пор. А я… не знаю, как от неё избавиться! Как сделать так, чтобы отпустило! Зная, что подлая тварь сейчас радуется, что она счастлива! Со своим новым женишком. Веселится, кайфуя на полную, даже не подозревая, о том, что если я вдруг выберусь из этого шлака… её лживая улыбка… станет для суки последней улыбкой в этом грёбанном мире лжи и алчности.

Я знаю лишь то, что мне, в данном случае, поможет одно.

Это месть.

Сильна, ярая, безжалостная!

Как я!

Я — Безжалостный!

И Я… ЕСТЬ. МЕСТЬ.

* * *

Одинокий. Голодный. Монстр.

Вот уже четыре годы я видел свет лишь из маленького, заколоченного стальными прутьями окна. Даже дотянуться до него не мог. Ловил руками слабые солнечные лучи, что изредка проникали в помещение, и захлебывался в собственной ущербности.

Даже солнце и то… навещало меня лишь на каких-то там пару быстротечных минут.

Здесь всегда было холодно и сыро. Ледяные ветра жестоко лупили по толстым, каменным стенам, отчего становилось зябко вдвойне.

Естественно! Ведь когда меня швырнули в самолёт, чтобы отправить в другую часть страны, по прибытию, вместо привычного тёплого климата, я увидел огромные снежные холмы.

Да здравствует лютая и кровожадная Сибирь!

Меня определили в одиночную камеру, в сектор, где держали особо опасных тварей. Тварей! Так мрази с дубинами называли нарушителей закона.

Единственные друзья в карцере — крысы. Единственный собеседник — мой внутренний голос. А на жратву — холодные, скисшие помои.

Если когда-нибудь выберусь, прежним уже никогда не буду. Однозначно.

Хоть я никогда и не подавал виду, как мне хреново! Всегда молчал. Ни единого звука. Ни единого мата. Даже во время кровавых избиений.

Я словно стал немым. Не знаю как выдерживал ежедневные провокации, когда пидоры лупили меня по рёбрам, а я, сжав кулаки до рези в суставах, молча терпел издевательства! Потому что знал, что если не дам отпор, если не сорвусь, к черту! То выйду из пекла раньше установленного срока.

Но внутри, я давно уже был сломлен. И первый удар, пробивший крепкую броню… нанесла ОНА. Та, которую я любил больше собственный жизни.

Даже больше сестры! Ведь я существовал лишь с одной целью — помочь сестре. Поставить Кристину на ноги.

Та, в руки которой я вложил часть собственного сердца, надеясь, что она позаботиться о нем. С любовью и лаской.

А она…

Эта сука его раздавила!

И в душе так заныло… Так заныло!!! Что в пору было просто самостоятельно раздавить оставшуюся половину, с болью дергающуюся в окровавленной груди, чтобы прекратить невыносимые пытки.

Но нет. Я ведь не слабак! Не трусливый ссыкун! Чтобы вот так вот признать неудачи. В моих руках сотня побед. И ни единого поражения.

Хотя… есть одно. Но я вернусь! Я вырвусь на свободу и отыграюсь!

Возьму реванш, став ещё беспощадней, ещё БЕЗЖАЛОСТНЕЙ!

И одержу желанную победу, наслаждаясь болью, наслаждаясь криками растерзанных врагов.

В мыслях я убивал стерву и воскрешал ни одну тысячу раз. Когда лежал на ржавой скрипучей кровати в своей камере, когда жрал протухший борщ из грязной, собачьей миски, когда драил зубной щёткой унитазы, когда меня били по морде охранники, связанного и бесславного ублюдка.

— Что тварь! Теперь ты не такой крутой, кусок дерьма! Без армии тупоголовых фанатиков и своих сраных стероидов? — вопили, нанося удар за ударом. С такой силой, что я давно уже привык к боли. Лишь чувствовал знакомый привкус крови на разбитых до мяса губах. — Жалкое отродье! Посмотри на себя!!! — кто-то плюнул мне в затылок, в момент, когда я стоял на коленях, привязанный цепями к кровати и схаркивал на грязный пол кровавые сгустки.

Один из упырей, воспользовавшись случаем, сломал мне руку.

Другие… по очереди тушили бычки об изувеченную гематомами спину.

А я думал только о ней. О той, что как последняя сука, предала меня. Наполнила мою душу ядом и извечными страданиями. Сожгла мой дух. Мою силу. Вытравила любовь, превратив ее в чистую, фанатичную ненависть.

Лишь эти! И только эти мысли притупляли адскую боль!!!

— Отличная работа, Соня.

Глухие, болезненные удары.

По рёбрам. По голове. По спине…

Смех надзирателей.

И вы*бистый голос гавнюка Виктора.

Где-то там, далеко-далеко. В подсознании.

— Быть тебе следователем, девочка.

* * *

Спустя год, после того как меня посадили, охранник швырнул мне в камеру письмо.

От нее.

Там она в очередной раз плеснула мне в лицо помои, объяснив подробно, почему так поступила. И чтобы раскрошить осколки разбитого сердца окончательно… вложила к письму фотографию.

«Ты зло… — писала она, — А зло должно быть наказано. Ты убивал людей. Ты грабил и ВРАЛ мне!!! Я ни о чем не жалею. А ты должен заплатить за свои преступные дела сполна. Я была с тобой из-за денег. А потом Виктор попросил моей помощи. И это Виктор открыл мне, слепой, влюблённой идиотке, глаза на суровую реальность! Причем, вовремя открыл! Спасибо ему огромное! Правоохранительные органы давно вас подозревали. Я лишь сыграла главную пешку в этой нелегкой игре.

Давид… Надеюсь, ты осознаешь свои ошибки. Надеюсь, ты раскаиваешься. Надеюсь, со временем ты поймёшь, что я поступила правильно. У меня теперь новая жизнь, новая семья. Я вышла замуж. Прощай. Соня».

Я перечитывал эту паршивую бумажку снова и снова. Каждую букву, каждое слово. И хохотал… как безмозглый идиот!

А потом порвал. Разорвал фотографию, где счастливая сука в свадебном платье держит за руку неизвестного хрена в военной форме, ряженного как при параде на девятое мая.

И сожрал!

Я, млять, сожрал это гребанное письмо и жевал долго, медленно, представляя, как сбегаю из этого дерьмища, нахожу продажную блядь и душу её… душууу и одновременно трахаю! В каждую дырку по очереди!

До последнего вздоха.

До последнего вопля.

До последней слезы.

Сука!

Ненавижу…

* * *

Сгнивая до костей в долбанной камере, я жесть как мечтал раздобыть кислоту и вытравить со всего тела обличие лживой ведьмы!

Татуировку… Исполосованную с левой стороны лица жутким шрамом от ножевого ранения, полученного во время грабежа ювелирки.

Долго решался! Долго, сука, бесился!

Но не смог.

Решил оставить, как воспоминание для мести.

О да, Крошкааа! Очень скоро я покину стены сраного шлака.

И тебе не жить.

Или жить. Но не долго.

В адских муках и кровопролитных страданиях.

* * *

Раз в неделю мне все же позволяли выйти из карцера, чтобы освежиться в душевой. Там, в кабинке, покрытой слизью и плесенью, я дрочил как озверелый монстр в собственный кулак и смотрел на татуировку с лицом предательницы в отражении разбитого зеркала, подыхая от хронического и такого болезненного спермотоксикоза.

Дрочил и рычал! Вспоминая её лицо, её красивые, но такие лживые глаза, из-за которых готов был рвать и терзать любого, посмевшего косо посмотреть на мою девочку, или, не дай Бог, обидеть. Я готов был бросить к её ногам всю вселенную! Готов был сам валяться в ногах моей зеленоглазой Богини, как преданный сторожевой!

Но… В итоге… больно укололся. И также больно разочаровался в долбанной любви.

Любовь?

Да что ты, идиот плешивый, знаешь про любовь?

Любовь — больная выдумка наивных глупцов.

Любви нет. Есть лишь одержимое влечение.

Любимые не предают. Не бьют с маху ножом в спину.

Они лучше сами себя ударят. Сами подставят свою грудь под острое лезвие кинжала. Жертвуя собой…

Но никогда не предадут любовь.

Никогда…

* * *

Я мастурбировал как прокажённый! Днями и ночами! Стирая ствол фаллоса до уродливых дыр, чтобы хоть как-то избавится от ебучего напряжения! Но кончить удавалось редко. Стояк каменный, болезненный. Ныл и саднил от недержания спермы, а яйца словно напичкали взрывчаткой. Как титановые гири, они тянули меня ко дну. Было больно не то, чтобы даже ходить! Но и лежать!

Как тронутый оральщик, наслаждаясь характерными хлюпающими шлепками, резкими ритмичными движениями я полировал свой каменный тесак, воображая в уме, как устраиваю им персональную казнь для зеленоглазой ведьмы. Завывая, хрипло дыша… Деру каждую её сладкую дырку, как полоумный маньяк, стругая девку до ран, наслаждаясь воплями боли, насаживаясь резко, грубо, так, чтобы вопила до взрыва барабанной перепонки.

Шлюха!

Продажная, ментовская шлюшка! Мерзкая потаскуха и предательница!

Это чувство неудовлетворенности мешало спать. Я не смог кончить! А член буквально выворачивало наизнанку от кипящего внутри яда!

Из-за ежедневных побоищ и стрессов я редко когда получал полноценный оргазм.

Каждую ночь я просыпался, обливаясь ручьями пота, корчась в адских муках, на полу, завывая нелюдским криком от горя… потому что каждую, сука ночь, я видел её огромные лукавые глаза и глумливую улыбку. А рядом… видел того хрена с фотографии, мужа!

МУЖА!!!

Пизд*ц.

Как же быстро лживая тварь нашла мне замену.

И в моих, самых страшных кошмарах, она трахалась то с тем мудаком, в парадной форме, то, пизд*ц, с недоноском Виктором.

По очереди.

Или… они еб*лись втроем.

Капец.

Я реально начал чокаться.

Раньше, чем думал.

* * *

Когда нас с братьями судили… Она не пришла!

Струсила! Не осмелилась! Чтобы посмотреть в глаза тому, кого якобы любила. И тому… кого не милостиво погубила.

А я ждал её. С таким отчаянием, что глаза слезились.

Вцепившись руками в прутья решётки, как загнанный зверёныш в зоопарке, смотрел на дверь, с надеждой, что та откроется и я увижу мою девочку.

Может быть даже прощу. Если объяснит. Если сама попросит прощения.

Да! Я готов был это сделать. Настолько сильно любил…

Что готов был даже простить измену, если она упадёт передо мной на колени, обнимет своими маленькими ручками мои ноги и заплачет.

Искренне так. Жалобно.

Наивный мудак!

Она уже небось хахаля себе на сайте знакомств присматривает, хули ты ей сдался!

Как умирающий тигр, запертый в клетке, со слезами на глазах, я пялился на входную дверь, когда судья зачитывал нещадный приговор.

Адвокатишка, выступивший против нас, с парнями, видать, нанятый мудаком-следаком начал нести какую-то муть, что мы намеренно убили того охранника в ювелирном. А потом эта гниль повесила на нас ещё парочку преступлений, о которых мы вообще знать не знали! Из мести и ненависти! А ещё, чтобы поскорей замять не раскрытое дело, в которых им, мусорищам, было в падлу покопаться.

Некоторые из них — это убийство и изнасилование двух детдомовских школьниц, ограбление и поджог пригородной заправки, которой владела семья пенсионеров.

Ублюдки сделали из нас убийц.

И влепили тридцать лет строгача, сослав в Сибирь.

Меня, по крайней мере. Остальных братьев раскидали по другим клеткам. А меня, объявив главным зачинщиком, швырнули в реальное пекло.

С одной стороны, хорошо, что нас разделили. Иначе, в состоянии извечной ярости, мы бы порешали друг друга голыми руками.

Братья меня презирали. По моей, и ТОЛЬКО по моей вине мы провалились в бездонную трясину и пошли ко дну. Я пригрел на груди змею. А она… она вцепилась мне в сердце своими острыми, пропитанными ядом зубами. Вцепилась, обвилась вокруг него плотной удавкой… и раздавила, выпустив наружу кровавые реки боли.

Не в силах смириться с грязной клеветой я, к черту, выломал нах*й замок и с одичалым ревом набросился на подставного адвокатишку, вцепившись еб*лану в горло трясущимися руками, за его гребанную, ничем не доказанную ложь.

Так вспылил, что тут же получил шокером в грудь! А Виктор, уё*бище, ещё и рассмеялся, глядя как я корчусь от острых судорог, шепнув в лоб фразу, добившую меня окончательно:

«Соня приветик передавала. Сказала, мол, очень рада, что тебя, падла ты мерзкая, посадят на тридцатку. Выйдешь уже подгнившим стручком, если доживешь до освобождения, естественно».

До последней секунды, до последнего удара деревянного молотка судьи… я отказывался верить в ложь следака.

Но моя девочка… так и не пришла.

Я постоянно искал ее в толпе.

Отчаянно, со слезами, бл*ять, на глазах!

До той самой последней минуты… когда нас запихнули в мусоровозку и отправили в аэропорт.

Вот и всё.

Это была точка невозврата.

Конец.

Конец моей… сука преданной любви.

Глава 14

Давид

Отсидев практически четыре года, я думал, что сгнию тут как крыса, раздавленная в мышеловке. Однако… Кое-что изменилось.

Этим утром, надзиратели явились раньше обычного.

Я уже не дергался по привычке, услышав лязг двери, как забитая псина, выдрессированная реагировать на щелчок, по методу академика Павлова, демонстрируя реакцию на условный рефлекс, а тупо смирился, с тем, что пидорасы будут лупить меня ногами и тушить свои вонючие бычки о мою спину.

Но впервые за четыре года заточения, привычный режим пыток был нарушен.

Я весь подобрался, услышав топот тяжёлых сапог, который набатом отдавался в висках, вместе с которым последовал черствый приказ и ленивый пинок в бочину:

— На выход, тварь. Радуйся. Ты свободен.

Вот падла!

В ответ даже не рыпнулся. Застыл, будто мертвый.

На меня ваша гниль не действует. Пинками не покорился, словами, тем более.

Хотя, признаюсь, в груди что-то ёкнуло. Радость… Что ли.

Екнула и тотчас же сдохла.

Нет, это не кино. А дерьмовая реальность.

Чудеса так просто не случаются.

— Ты чё, дерьмо, оглох?! Встал и вышел, пока не пристрелил за попытку побега!

— Да он просто чертов мазохист. — Позади раздался ещё один голос. В клетку явился второй надзиратель. — Шокером его гони. Надоел, бля. Бесчувственный кусок шлака.

Нацепив на руки стальные цепи, грубыми толчками, мрази погнали меня из камеры, как скотину на убой, посвистывая, да поколачивая битами, прочь из сектора с камерами для особо опасных заключённых, в сектор переговоров.

Невозможно!

Я что… реально вырубился и сильно-сильно долбанулся башкой??

Четыре года прошло… А я ни разу не покидал карцер. За четыре сраных года я видел лишь загаженную душевую и одни и те же облезлые стены бетонного бокса.

То время, что я провёл за решёткой, казалось мне вечностью.

И от этой рутины хотелось только одного — сдохнуть.

Ублюдки втолкнули меня в комнату для переговоров, разделённую пуленепробиваемой стеной, за которой сидел и нервно подёргивался незнакомый худощавый ботан в круглых лупах, с паническим страхом вцепившись в кожаный учительский портфельчик.

— Добрый день, Д-Давид. Я… адвокат. Вашего отца.

Реакция была молниеносной.

Звериный оскал, агрессивный рык, хруст в кулаках.

Я уже приготовился прыгать на прозрачную стену. И клянусь!

Разбил бы к чертям собачьим! Если бы… прыщавый заучман не добавил:

— Покойного отца.

Два слова вмиг усмирили пыл, действуя как мощный транквилизатор для сорвавшегося с цепи цербера, заставляя неосознанно осесть на стул.

— Соболезную. — Говорил неуверенно, постоянно теребил в руках портфель. — Буквально вчера Бориса Львовича не стало. Он не успел. Вас увидеть. В последний раз. И… попросить прощения. Однако… — Дрищ нервничал так, словно это его папаня отбросил коньки, а не мой, — Борису удалось добиться вашего полного освобождения. Я здесь для того, чтобы передать важные бумаги, касательно наследства. А также… предсмертное письмо.

С минуту я просто сидел, зажмурив глаза до рези в мышцах, переосмысливая услышанное. Мне, к бесу, не верилось! В то, что я только что услышал.

Отец ненавидел меня после того, как я сбежал из дома.

Считал предателем. Даже хотел нанять киллера, истребив неблагодарное отродье. Но… старый хрыч сказал, что якобы улица сама меня добьёт. Он пожалел денег даже на то, чтобы быстро от меня избавиться. Вероятно, мерзавец хотел, дабы я страдал.

Но сукин сын ошибся!

Я выжил. Я не сломался. Я стал сильнее!

Долгие годы он не искал встречи со мной. Ни разу. Видать, давно как похоронил.

А сейчас… спустя почти двадцать лет, решил вдруг покаяться.

Сука!

Ненавижу его!

Даже рад, что выблюдок сдох.

Конечно, я согласился на наследство. Я что, совсем уже кретин??

Тем более, что его грязные бабки по праву принадлежат мне.

Отец никогда не рассказывал нам с мамой, чем он занимается.

Но я знал, что подонок не святой. Он был больным на всю голову.

Даже больнее, чем я сейчас.

Мне кажется, утырок занимался торговлей оружием. Поскольку жили мы как цари, лакая устричный суп из золотых тарелок и испражняясь в золотые унитазы.

В детстве у меня было всё. Навороченные игрушки, машинки и всякие там зверушки. Не было лишь одного… Отцовской любви.

Когда я родился, моему папане стукнуло сорок девять лет. В свои сорок восемь он женился на моей маме… Красавице. Ей было всего двадцать пять. Не знаю, чем можно было объяснить их брак? Скорей всего, залетом.

Нежная, хрупкая… Такая чистая и невинная. Она напоминала мне неземного ангела. Я помню её голос. Помню её нежные руки. Звонкий смех и тепло мягкого тела. Помню, как она любила читать мне сказки по вечерам, как гладила и лелеяла, когда я падал, бился, или получал раны во время игр во дворе.

В то время как отец рычал и ругался, мол: «Нечего его жалеть! Мужчины не плачут! Воспитаешь мне тюфяка! Позорище!»

Отец не играл со мной. Лишь заваливал подаркам. Мне нравились машинки, а он… он каждый день дарил мне винтовки и охотничьи ножи. Игрушечные. Потому что настоящие были спрятаны в его кабинете. Там, на стенах, висела целая коллекция всевозможных орудий убийства. А рядом… стояли жуткие чучела мертвых животных.

Он строго-настрого запрещал мне входить в его личные апартаменты. Однажды я нарушил клятву. И, после увиденного, несколько дней прятался под кроватью.

Мне тогда было пять лет. А в двенадцать отец впервые взял меня на охоту.

Я до сих пор помню тот кровавый день. Именно тогда во мне проснулась вселенская ненависть к собственному родителю. Глядя на то, как любимый папа, в компании лучших друзей-браконьеров, в упор расстреливает оленя, вспарывает несчастному животному брюхо, отпиливает рога и на камеру хвастается своей добычей… мне захотелось сбежать из дома и стать сиротой.

На следующий день я рассказал об этих ужасах маме, хоть и пообещал отцу, что она не должна знать о нашей поездке в лес, так как она была в положении.

Они здорово поругались. И отец ударил мою мать, спровоцировав скорые роды.

А затем и меня… За лживое обещание.

Сестренка родилась недоношенной и слабенькой. Но врачи сделали все возможное, чтобы спасти и выходить ребёнка. Самое худшее миновало.

Отец признал вину. Покаялся, стоя чуть ли ни на коленях. Потому что любил…

А когда сестричке исполнилось чуть больше года… мой отец… убил мою мать.

* * *

Подписав бумаги, меня освободили также быстро, как замуровали.

Когда я вышел, на КПП, впервые за долгие годы заточения вдохнув чистый, наполненный свежестью воздух, мне вручили мои вещи.

Среди них… я обнаружил кулон. От которого буквально фонило, как от саркофага в Чернобыле, треклятыми воспоминаниями.

Ключ, от её сердца.

Бл*ть!

Каким же долбаё*бом нужно было быть, чтобы в тот день сморозить такую срамоту!

Вручил, бляха ключ!

Под залог, на тридцатку строгача.

Забавно!

Ещё было забавней то, что я… все-таки вырвался на свободу.

Неожиданно, да негаданно.

От кого от кого, а вот от сучары-отца я ожидал помощи меньше всего.

Очухался, старый пидр! Импотентишка херов! Понял, что я — его единственный отпрыск, а других, после смерти матери и болезни сестры, в которой виноват лысый ублюдок, (ОН! И Только ОН! Виноват!) наследников у него нет и не может быть никогда.

Господь наказал!

За убийство любимой женщины и причинение вреда младенцу.

Я бы сам лично кастрировал! Но, будучи ребёнком, не смог.

Кишка была тонка. Не окрепла ещё тогда как следует.

* * *

Дневной свет жжёт глаза. Сердце колотится на вылет! Руки и ноги дрожат так лихо, что впору упасть и ползти, чем идти, изображая из себя контуженного дебила. Лязг замка… Эти сладкие минуты томления… И вот он первый вдох свободы! Глубокий такой, насыщенный! Аж кругом голова! Аж земля с небом меняются местами!

— Курить хош? — паренёк на выходе улыбается, от души протягивая папироску.

Киваю. Пальцы трясутся, но я все же принимаю из рук солдатика табачную палочку, касаюсь губами, делаю затяжку и невольно закатываю глаза от радости.

Черт возьми!

Как это… как же это классно! Чувствовать себя свободным, дышать кислородом, а не разложившимися фекалиями, смотреть на небо, на солнце! Видеть проносящихся в небе крикливых птиц, чувствовать прохладный ветер на своей коже, бежать туда, куда захочется!

Неужели, я тоже когда-то был таким?

Человеком.

А не скотом, запертым в клетке.

Вольным распоряжаться собственной жизнью сам!

Кругом лежит снег. Сегодня солнечно. Ярко! И я прищуриваюсь от боли в зрачках, поскольку уже словно сотню лет не видел солнца вживую. Оттого и слепнут глаза, что аж больно. И это боль такая приятная! Что охота матерится на радостях! Петь, плясать, радоваться незабываемому мгновению, которое ты ждал, как конца света.

То ли с ужасом, то ли наслаждением.

Непонятные эмоции!

До сих пор не верю! Что каторге конец.

— Я тебя знаю. Ты тот самый Безжалостный? Так ведь? Видел парочку боёв по нету. Ну ты и монстр! — внезапно выдаёт любопытный паренёк, дежуривший на посту.

— Ну да. Я это. — Кажется, словно позабыл алфавит. Столько долгих месяцев одиночества… Невольно тупеешь, превращаясь в одичалого дикаря. Я ведь только с крысами общался.

Грубить не хочется. Но парниша бесит. Если бы он только знал, как же мне чертовски охота кому-то репу начистить!

Все, что сейчас хочется… свалить на хрен на юг. Нажраться до тошноты гамбургерами с пивом, снять телку! Нет! Не одну! Две, три, а лучше пять телок!

И затрахать их до дыр в члене! Трахать их в жопу, трахать их в рот… и в п*зду! Так, чтобы орали, и я оглох от этого ора, а они голос сорвали.

— Смотри, брат. Не лажай больше. Развивай свой потенциал честным путём.

Нашёлся, бл*ть, наставник. Да что ты знаешь??

— Не парься. — Задираю голову к небу, выпуская облако пряного парка ввысь, мечтательно прищуриваю веки. — Лучше сдохну. Чем снова сюда вернусь.

— Какие планы? — допрос продолжался.

— Да так… есть одно… очень важное дело.

— Девушка ждёт? — хохочет, настыра.

И в груди взрывается вулкан!

Шипит! Пенится! Бурлящей лавой разливаясь по венам, по всему, сука организму, так, что аж жарко становиться! Здесь, при такой-то морозяке в минус двадцать!

— Да. Ждёт. — Швыряю бычок в снег, с феноменальной силой давлю его ботинком. С ненавистью! С яростью! Так, что ноге становится больно! — Ещё и как ждёт.

Набрасываю на голову капюшон старой, потертой толстовки и быстрым шагом шурую к «Уазику», а в карманах до адской, чтоб её боли, с бесовой ненавистью сжимаю кулаки, так, что вот-вот… и сломаю на хрен суставы.

Время настало, моя девочка.

Зло идёт за тобой.

Кричи! Рыдай! Беги! И прячься!

Потому что тебе, детка, будет очень и очень больно.

* * *

Я не знаю сколько бабла выбросил на ветер папаша, в обмен на мою свободу, но, судя по всему, не мало.

Через три часа я уже сидел в самолёте, шугаясь каждого случайного шороха, каждого, даже самого мимолетного взгляда в мою сторону.

Перелёт был долгим и изнурительным. Нет, не в плане комфорта, а в плане душевном. В бизнес классе было чертовски просторно. Но меня всё равно трусило. Как будто я прожил целый век пещерным человеком. Я боялся людей. Я смотрел на них косо, сжимая кулаки. Потому что думал, что вдруг, и кто-то из них бросится на меня с дубинкой или шокером, а моё освобождение растворится в мнимой реальности, превратившись в ночной кошмар.

Если бы тут, вместо людей, были крысы, я бы чувствовал себя более спокойно. В своей комфортной стихии.

Идиот!

Я держался из последних сил. На пределе! Потому что знал, что за мной наблюдают. Уроды только и ждут от меня какой-либо глупости, чтобы вернуть агрессивного хищника обратно в клетку. Я не конченный лох. И я больше никогда не вернусь за решётку! Уж лучше околею. Пусть пристрелят.

Но я никогда, даже за хуеву тучу бабок, не надену на руки кандалы.

* * *

Укутавшись с головой в толстовку, отвернулся к окну иллюминатора.

Пассажиры, кайфующие в бизнес классе косо на меня пялились. Ещё бы! Ведь я выглядел как вокзальный бомж. В грязной, протертой до дыр одежде, с немытыми сальными волосами и густой, (скорей всего не густой, а мохнатой) щетиной.

Даже тот самый дрищеватый адвокатишка, что сопровождал меня в родные края, брезгливо морщил нос, делая вид, что просто втыкает в планшет.

Папаня, сука, не скупился на билетик. Если честно, я бы с удовольствием засунул бы ему в зад этот сраный билет вместе с бумажками о наследстве. Но… не в этот раз. Жизнь его и так наказала.

Старый импотентишка! Он сдох в одиночестве, без внуков, без детей. В обнимку со своими проклятыми пулемётами. Нажрался, упал с лестницы и несколько дней валялся в холле, как кусок смердящего шлака. Прислуга явилась на работу лишь спустя пять дней, так как до этого получила отгул. А он так и лежал со сломанной шеей, разлагался и смердел не хуже сбитой у обочины дворняги.

Как говорят собаке — собачья смерть.

Все в мире взаимосвязано. И все возвращается ответным бумерангом.

Я это на себе ощутил. Думал… что я пуп земли. Наслаждался своей хуевой силой. Тем, что мне, на арене жизни, нет равных. Даже смерти со мной не тягаться.

Но я ошибся.

Жизнь, это как бой на ринге. На выживание.

Одна, даже самая малейшая ошибка, один, даже самый мизерный шаг не в ту сторону… и ты проиграл. И ты… провалился в Ад.

* * *

Пленник одиночества…

Осознал ли я свои грехи?

Ещё и как. Однако, грабил я не со зла. А от отчаяния.

Чтобы спасти сестренку. Чтобы помочь нуждающимся беспризорникам.

Робин Гуд, бляха?

Возможно.

Но я не ожидал, что любовь способна убить.

Я каюсь. Согласен, я был уродом!

А теперь…

Теперь я стал ещё хуже.

Я стал монстром.

С куском тупого гранита в груди.

Любовь — яд. И вечная боль.

Я в этом убедился лично, хотя не верил пацанам до тех пор… пока Егора, бл*ть, не застрелили. Тогда я впервые рыдал… Как ссыкливая баба. Оплакивая бесчувственное тело друга.

Доигрались! Дошутились!

Нам всегда казалось, что это мир вращается вокруг нас, а не мы вращаемся под его дудку. Бесстрашные и безбашенные психи! Довы*бывались.

Я, считай, легко отделался.

А что сейчас с Максом? Что с Димкой??

Даже и не знаю!!!

Может они уже все давно мертвы!

Я даже не знаю куда их отправили?! В какую помойку гнить до седины на висках!

Больше всего не повезло Тохе.

А его брату? Близнецу? Тем более.

По приезду домой, постараюсь откопать хоть какую информацию по делу братьев.

* * *

Вернуться в отцовский дом было моей самой страшной и самой заклятой фобией. Я поклялся, что если вернусь сюда снова, то выжгу до пустоты ненавистную дырень. Однако, обещание не сдержал. Моя сестра все ещё жива. И моя сестра отчаянно нуждается в помощи. Если бы я мог раньше… то, возможно, она бы поправилась. Но время — не вода из крана… Время не остановить. Не провернуть вентиль… Её болезнь набирает обороты. Я вообще не знаю, смогу ли ей помочь! Но я ведь обещал. И я привык всегда отвечать за свои слова. Без веры в лучшее нам незачем жить.

Сейчас мне необходима крыша над головой, деньги…и… найти ЕЁ.

О, дааа!

Как же я долго ждал этого сладкого момента! Как бешеный волк выл на луну, предвкушая сотню разных способов расправы. Но пока ещё не решил, как именно заставлю тварь страдать. Для начала, нужно нарыть на сучку информацию и нанять ребят, которые доставят темноволосую ведьму ко мне.

* * *

Такси остановилось возле высоких, выкованных из толстой стали ворот.

Калитка была не заперта. Дорожку и снаружи, и внутри территории особняка замело грязными листьями. Здесь было холодно, моторошно и одиноко.

Настолько, что можно было снять неплохой фильм ужасов.

Делаю несколько глубоких выдохов, выхожу из автомобиля и направляюсь к главному входу огромного тёмно-серого здания.

Сердце грохочет на пределе, грудь словно обложили бетонными плитами! Вытерпеть бы все это. Забыть! Но боль невозможно унять… Я не хочу вспоминать, не хочу ворошить прошлое! Хочу забыть навсегда. Но не могу.

Свинцовыми клешнями болезненные воспоминания впиваются в самую корку мозга, намертво, и хрен теперь от них избавишься! Проще башку снести, чтобы решить проблему.

Чтобы больше… никогда не болело.

Глава 15

Давид

Поднимаюсь по старым, разбитым ступенькам, крепко-крепко прижимаю руки к груди. Там, где бешено бьется и трепыхается исполосованное муками сердце.

Я справлюсь.

Я смогу.

Не впервой же!

В клетке выдержал пытки, и сейчас… справлюсь.

Не человек ведь больше. А бессердечный монстр. С булыжником вместе сердца. Оттого и болит. Камень ведь чувствовать не может.

Сколько прошло лет?

Много.

Тут все постарело. Стены сгнили, мебель крошится в щепки… А некогда прекрасный сад превратился в выжженную смертью пустошь.

Я любил гулять во дворе. Здесь было много цветов. Здесь было зелено и уютно.

Мама очень любила цветы. Она сама их выращивала. Своими хрупкими и такими нежными руками.

Я не смог смириться с её гибелью. И до сих пор не понимаю за что отец настолько жестоко с ней поступил?? За что он убил её на глазах у родных детей.

* * *

Распахиваю тяжелые двери. На секунду зажмуриваюсь, с ненавистью сжимаю кулаки. Нужно немного времени. Совсем чуть-чуть…

Боже! Как это сложно. Но я должен вспомнить боль, чтобы подкормить свою гребанную ярость! Нужно её принять. И выпустить на свободу.

А ещё лучше набить кому-нибудь морду.

Возможно, тогда станет хоть каплю легче.

Старый паркет противно скрипит под ногами, когда я не спеша шагаю в сторону кухни. За двадцать лет здесь ничего не изменилось. За исключением того, что дом изрядно постарел. Мебель, обои, картины… даже дурацкие бархатные шторы — все тоже самое. Но такое старое, такое убогое. Истерзанное временем.

Отец совсем не занимался домом. Поговаривают, что после смерти жены, он изолировался в особняке, распустил персонал, а себя посвятил выпивке.

Часть немалого наследства, накопленного бандитским путём, он все же сохранил. Но большую его часть — выбросил на помойку. То есть, тупо пропил.

На похороны я не успел. Да и не жаждал успеть.

Воспоминания на максимум кромсают душу, когда я переступаю порог столовой, где в последний раз видел мою маму. Живой. Смотрю на то самое место, у окна и вспоминаю, как она кричала! С какой болью, с каким отчаянием рыдала, захлебываясь в собственной крови. А отец… он смеялся. Хохотал, а затем, склонился над ней, такой бледной, такой испуганной, и, назвав мать блядью, плюнул ей в лицо.

Я ничего не понял. Я успел только закричать и схватить малышку Кристину на руки, когда мама вдруг, ни с того, ни с чего, схватилась за горло и сказала, что ей очень больно… что ей больно дышать и больно говорить. Вскочила со стола, сделав два шага в сторону невозмутимого отца, что так спокойно сидел за столом, пожевывая свиной стейк, споткнулась и упала.

Лишь тогда, услышав её жуткий вопль, он резко выругался матом, одним махом перевернув стол вверх тормашками.

Звон посуды.

Женский вопль.

И горький детский плач.

От которого задрожали не только окна, но и стены.

— Сука! Грязная блядь! Ты думала я не догадаюсь?? О твоей гребанной интрижке с Кириллом?! — оглушающим громом в мыслях вспыхнули его грубые слова и я, зажмурившись, с адской ненавистью сжал челюсти до скрежета зубов.

Она умирала. Схватившись за горло. И из её рта хлестали реки крови.

Когда малышка Кристина вдруг тоже забилась в моих руках, заплакала и захрипела… я понял. Отец их отравил.

До того, как упасть на пол, мама пила чай. И из той самой кружки поила мою маленькую сестренку. В тот момент мамочка смеялась и радовалась, ведь Кристина сама потянулась к заварнику, подражая маме, захотела впервые попробовать питьё из чашки, а не из бутылочки.

Я тоже улыбался. Тогда я был настолько счастлив, что готов был целовать и обнимать их целую вечность. Моя сестра — моя любовь. Я не отходил от неё ни на шаг. Такая маленькая, такая беззащитная. С большими карими глазами, крохотными ручками, которыми любила хватать меня за пальцы. С самой первой секунды, как только её увидел, ещё там, в роддоме, я понял… что буду любить свою сестренку и заботиться о ней всем сердцем и душой.

Мама не могла нарадоваться за нас обоих. Я ведь ей здорово помогал.

Играл, нянчился с малышкой, гулял в саду, давая мамочке время на отдых.

Настолько сильно был счастлив родной кровинке! Хотел брата, но потом понял, что всё это неважно, стоило только увидеть кукольное личико Кристинки.

Недолго суждено было длиться счастью.

Мама отравилась. А Кристина… её парализовало. Она выпила всего лишь несколько капель яда. Но этого хватило. Чтобы превратится в ничтожное растение. Особенно маленькому, годовалому ребёнку.

Отец не чувствовал ни грамма греха.

Корчась в страшных судорогах, издав последний сдавленный вздох, мама посмотрела на нас с сестрой в последний раз. В её глазах застыл ужас. Она уже не дышала, но слёзы сами по себе катились по бледной, безжизненной коже. На губах чёрная кровь. А у меня на сердце… вечная боль.

Этот пустой, измученный страданием взгляд, я вспоминаю практически каждый день. Он, как клеймо, отпечатался в моих самых страшных, самых болезненных воспоминаниях.

— Отмучилась… — Прохрипел отец, брезгливо вытирая полотенцем мамину кровь с пиджака, когда она отчаянно пыталась за него схватиться, когда, рыдая, шептала извинения. — Тварь.

Бесполезно.

Хладнокровный деспот.

Он не знает слова «прости».

А дальше, в комнату ворвались охранники, набросили на безжизненное тело простыню и вынесли вон.

— Мама! Мамочкаааа! — закричал.

Кристина забилась в моих руках ещё сильнее.

Хотел броситься следом за подонками, как вдруг… снова увидел кровь.

Сначала на своей футболке. Затем, на личике сестренки.

— Давид… — Отец нахмурился, сделав шаг навстречу к нам, а я ещё сильнее прижал малышку к груди, — Твоя мать сама виновата. Она предательница. Нехорошая, неверная женщина. Ты должен понять… я не мог поступить иначе. Она будто вогнала мне нож в спину! Больше всего на свете я ненавижу предателей. Знай это, сын! Усвой урок жизни! И будь таким, как я. Иначе, больно обожжешься, сделав ошибку, имея на счету миллиарды. Очень жаль. Но Кристина не моя дочь. Мать нас обманула. От неё тоже придётся избавиться.

— Нееет! — закричал, с силой вжимая в себя ребёнка, и побеждал.

Охранники не позволили мне сделать и шага из дома.

Выхватив из рук рыдающую Кристину, исполнив приказ отца, отдали девочку в детский дом. Но тогда я ещё не знал, что это был не детский дом, а убогая лечебница для детей-сирот, страдающих ДЦП.

Яд не убил сестру окончательно. Но все равно отнял её жизнь.

Как это?

Все просто.

Кристина теперь навечно прикована к инвалидному креслу.

И никто не знает, есть ли у неё шанс на полноценное существование.

Никто, кроме меня.

Упёртого барана.

* * *

Отец поступил так с мамой из-за измены. Она влюбилась в нашего водителя — Кирилла. И Кристина… На самом деле моя сводная сестра. Мать, вероятно, думала скрыть эту шокирующую правду от отца, чтобы не навредить ни себе, ни Кириллу, ни малышке Кристине. Но отец оказался умнее.

Ибо тайное, рано или поздно, становится явью.

Правда, эта тайна была раскрыта лишь спустя год после рождения сестры, когда отец стал замечать, что дочка ни капли на него не похожа и когда ему прислали видео со скрытых камер, как мать с одержимым упоением зажимается на заднем сидении автомобиля со своим водителем, а водитель, в свою очередь, испытывает чересчур сильную тягу к чужому младенцу.

После кончины матери, судьба Кирилла осталась неизвестной. Скорей всего, отец не позволил ему беззаботно ходить по земле, дышать, разговаривать. Думаю, он просто вывез маминого любовника в лес и закопал там. Живьём. Предварительно, без анестезии, вырезав на груди клеймо позора охотничьим ножом.

* * *

Как только я вошёл в кабинет отца, тут же зарычал, вкусив хлесткую дозу воспоминаний.

Он отобрал у меня все! Он лишился меня счастья. Лишил матери, любимой сестры, крыши над головой, возможности стать личностью!

В детстве, я мечтал стать лётчиком, поскольку безумно любил коллекционировать самолеты. Вместо этого стал бродячим беспризорником. И, разумеется, уголовником. Потому что в тот же день сбежал из дома, не в силах смириться с утратой. Двойной утратой!

Мой отец был явным психопатом. Я был тогда всего лишь наивным подростком.

Как жаль, что не познал суровую истину раньше, считая, что родителей нужно чтить и уважать.

Возможно, после нескольких лет шараханья по улице и грязным подворотнями, я понял, бандитизм у меня в крови.

Перед тем, как сбежать из дома, я хотел убить отца.

Лично. Своими руками!

Прокрался в комнату с кухонным тесаком, пока он дрых пузом кверху, без грамма угрызения совести. А в ногах, с членом во рту, валялась сисястая шлюха.

Как же быстро старая тварь нашла маме замену! Он ведь её даже не похоронил по-человечески. А зарыл в земле, как дворовую псину. Хотя, я был более чем уверен в том, что отец сам далеко не ангел. И изменял, как семечки щёлкал.

При всей своей необъятной ненависти, я не смог вспороть ублюдку брюхо!

Я не такой ублюдок, как он.

Я всего лишь напуганный до слез и загнанный в тупик ребёнок!

Жизнь сама накажет, сама совершит правосудие. А я сбегу.

Так и сбежал. Собрал кое-какие вещи, взял деньги, какие только нашел… И через окно забрался на дерево, оттуда на забор. Правда, когда прыгал, сильно повредил колено. А после, потратил почти все имеющиеся средства на лечение травмы.

* * *

Схватил стоящий рядом стул и с лютней ненавистью швырнул в портрет мрази, нарисованный масляными красками. Где он, ухмыляясь, в клетчатой рубашке с огромным пузом, в кожаных ботфортах и винтовкой за плечом, держит за уши убитого зайчишку.

После того, как я помянул мать и оплакал сестру, я выгреб из каждого угла дома отцовские вещи, выбросил их в окно, и там, во дворе, устроил кострище расплаты.

Швырял в огонь одежду, те жуткие чучела животных, ежедневники, книги и прочий хлам, который лично принадлежал этом нечеловеку. А сам радовался. И улыбался, потому что давно мечтал, чтобы мерзавец сдох.

* * *

После костра возмездия, я заказал шлюху.

Бл*ть! Как же дико изголодался! Как же долго мечтал о девке.

Ломка, бешенство и недержание буквально рвали мои яйца на части.

Долго же меня штырило, долго корёжило, при мыслях воткнуть свой, пересыщенный спермой стояк, в чью-то сочную течь! Самое сильное испытание на зоне, млять, отсутствие женских ласк. Несколько долбанных лет мне приходилось кончать в собственный кулак, сатанея от адского воздержания. Но даже дрочить с абсолютной разрядкой не всегда получалось.

Позвонив в компанию по выдаче шлюх, я тут же огласил требования к заказу: чтобы у присланной дряни были длинные иссиня-чёрные лохмы и большие зеленые глаза. И чтобы, перед тем как, войти в дом, она сказала, что ее зовут Соня.

А пока шлюха находилась в пути, я поднял кое-какие связи, дабы решить самое, пожалуй, важное дело, что острым колом встало у меня поперёк глотки, мешая спокойно дышать. Дело, от которого яйца в трусах дымились, от которого ноздри раздувались, как у озверелого быка.

Я нашёл парочку неплохих наёмников. И дал им ровно двадцать четыре часа, за немалые деньги озвучив желание… увидеть ЕЁ.

Тут.

На полу.

В страхе. И слезах.

Связанную по рукам и ногам.

* * *

Абсолютно голый, я стоял напротив распахнутого настежь окна и, закатив глаза, выпускал клубы ароматного дыма в окно. А позади меня, на кровати, постанывая и ворочаясь с одного бока на другой, валялась оттраханная до грани обморока шалава, которая представилась Соней.

Не успела стерва вякнуть с порога мнимое имя, как я, резко схватил её за патлы, перекинул через перила, прямо там, на крыльце дома, и поставив раком, разодрав тонкую полоску прозрачных трусиков, сильным и глубоким рывком толкнулся в её, прилично растянутую дырку. Сучка громко завизжала! Но я быстро засунул кулак ей в рот и принялся вколачиваться в стерву по самые яйца на сумасшедшей скорости. Розовая форма официантки напрочь взорвала мне мозги! Со спины, давалка реально напоминала предательницу. Вот только внутри девки было как-то черство и безвкусно.

Я понял лишь то, что ничто и никто не заменит мне ЕЁ. Но пришлось довольствоваться тем, что есть. Это пока.

Я трахал проститутку несколько часов подряд. Я кончал ей в анус, кончал в рот и в выдолбленную до красноты дырку. Но все ещё был голоден. Как будто брал, брал, брааал, но не мог насытиться. Я как будто век не ел. Век голодал! Оттого и не мог унять тупую боль не только в теле, в животе, или в желудке. Но и в члене. Сколько бы раз не кончал, покрывая курву спермой, мне всегда было мало!

Курил. Дышал воздухом у распахнутого настежь окна.

Затем снова наваливался на потаскушку и беспощадные пытки продолжались.

— Чокнутый монстр! Хватит уже! Отвалиии! — рыдала «Соня», забившись в угол кровати, — Я на такое не подписывалась!!!

Но я не реагировал.

Я уже не Я.

А вырвавшийся на волю лютый Сатана.

Я трахал дешёвку с таким напором, что, казалось бы, искры летели. Она верещала как резанная, но я ещё больше чокался от этих еб*нных криков. Даже немного порвал малышку. Честно, не хотел. Сорвался, млять. Такой полноценной ебли не вкушал целых пять лет!

И все равно не то.

К четвертому заходу девка уже валялась никакая. А мой член все ещё стоял свинцовым колом. Пзд*ец!

Затушил бычок о подоконник с облупленной краской, снова потянулся к пачке с презервативами.

— Не надо. Ну пожалуйстаааа. — Взмолилась шалава и затряслась как будто только что искупалась в ледяной проруби.

— Заткнись. Твоя задача молчать. И открывать рот лишь для того, чтобы сосать. Это твоя работа. Ты знала, на что шла. Тем более, я предупреждал, что буду вести себя как психопат.

— Чёртов ублюдок! — рыдая навзрыд, обхватила себя руками, застучав зубами ещё громче.

А мне похрен!

Я уже давно как стёр из недр своего словарного запаса понятие «жалость».

Разорвал пакет с резинкой, как вдруг… услышал рёв мотора.

А когда снова выглянул в окно — у меня сердце на миг перестало биться.

ЕЁ увидел.

Смерть мою.

Как она болталась вверх тормашками на плече гориллы, которому я заплатил за срочную экс-доставку приличные бабки.

Сначала я по привычке дернулся, набычился, сука, взревев как бык, перед родео, чтобы, к хренам собачьим, вырвать вместе с суставами ушлепку его сраные руки за то, что посмел прикоснуться к МОЕМУ. Посмел причинить боль моей девочке… А потом вдруг прозрел. Вспомнив, что ОНА больше не МОЯ. Давно уже… Не моя девочка.

Замужем дрянь. За бывшим морпехом.

И при этой мысли хочется рвать и метать, а также выдрать кадык старому у*бку, заменившему ей меня, при мысли, что какая-то мразь лапала мою малышку своими грязными клешнями, совала вонючий член в киску. В МОЮ и только, бл*ть, мою киску!

Я должен быть первым и единственным!

Я ВСЕГДА ЕСТЬ И БУДУ…

ЕЁ ГРЁБАННЫМ СОБСТВЕННИКОМ.

* * *

— Вон пошла. — Рыкнул на зареванную давалку, она аж подорвалась на радостях. Неслась так по лестнице, что загремела носом в пол на последних ступеньках.

Напоследок, даже пару бумажек шкурке кинул.

Чтобы дырку подлатала.

Наверно, это был самый напряженный момент в моей чёртовой жизни, который я ждал так же дико, как встречу с солнцем, как глоток свежего воздуха, после четырех, мать их лет, проведённых взаперти.

Наёмник швырнул бесчувственное тело предательницы на диван. А я словно получил мощный укол адреналина в самое сердце! И зверь в груди издал зловещий рык, в глазах сгустилась тьма, а руки с треском сжались в камень, в то время как тело рефлекторно приняло боевую стойку.

Расплатившись с наёмниками, остался с ней один на один…

Только я. Она. И тишина.

Давящая, болезненная.

От которой запросто можно сойти с ума.

Только я уже давно как псих.

Жаждущий мести, расплаты, криков и боли психопат!

Смотрю на неё, а перед глазами вижу стремительно мелькающие кадры из прошлой жизни. Как будто только вчера мы расстались. Как будто только вчера она, своими нежными, маленькими руками, вогнала мне острый кинжал в самое сердце. До упора! И рукоять прокрутила, чтобы было до галюнников, мать их, больно!

И что мне делать?

С чего начать?

Столько всего уготовил для подлой сучки, что сам запутался, не попаду за что браться.

Смотрю на неё, такую немощную, такую ничтожную… и почему-то в голове слышу голос ублюдка-отца:

«Больше всего на свете я ненавижу предателей. Знай это, сын! Усвой урок жизни! И будь таким, как я. Иначе, больно обожжешься, сделав ошибку…»

Это был тот самый единственный момент, когда я согласился со словами покойного мудака.

Сделал круг вокруг дивана, растягивая удовольствие. Медленно, не спеша.

— Что мне с тобой сделать, Крош-ка?? — оскалился, чувствуя, как тело трясёт и корежит от желания разорвать дрянь на куски. — Придушить, на кусочки порезать, или оттрахать до последнего вздоха?

В штанах стало нереально больно!

Да! Оттрахать!

Трахать её хочу! Чтобы кричала и рычала!

Чтобы рыдала, пока я буду резать её изнутри своим острым членом, а зубами откусывать кусок за куском! Начиная с сосков. Нежных таких, сладких как шоколад. Я до сих пор помню какие они на вкус… Как наркотик. По которому я истосковался, будто конченный наркоман.

Смотрю на неё и в то же время испытываю букет противоречивых чувств.

Изменилась. Повзрослела.

Щипаю себя за запястье, тру глаза, потому что не верю, бляха, что она тут! Передо мной! Не иллюзия. А самая, что ни на есть, реальная реальность!

Господи! Как же я долго ждал этого момента.

С ума сойти…

Красивая. Она стала ещё шикарней, спустя долгие, не знающие жалости годы.

Стройная, женственная. Из хрупкой девочки, превратилась в желанную женщину. Узкие бёдра округлились, грудь увеличилась и набухла, а пышные, ароматные волосы стали ещё длиннее.

Из одежды — бежевая блузка и клетчатая юбка… Ей охренительно идёт.

Как же хотелось провести кончиками пальцев по нежному, бледно-розовому лицу. Запустить руки в пышную копну волос, пропустить мягкие локоны через пальцы. Как же хотелось, наплевав на запреты прошлого, рывком рвануть малышку на себя и прижать к груди.

Как же хотелось уложить Соню спиной на стол, широко раздвинуть ножки и ворваться в глубины незабываемого Рая!

Соскучился. Изрыдался. Изголодался, бл*ть!

Разум помнит. Тело помнит. Член, чтоб его, и тот рвётся в трусах, потому что тоже помнит! Как хорошо нам было. Какие грани любви мы испытывали, познавая новые сумасшедшие ощущения, познавая тела друг друга…

Она ведь такая тёпленькая и такая маленькая, беззащитная.

Но… Но подлая, двуличная, лживая СТЕРВА!

Было больно смотреть на её раны на руках, оставленные клятой веревкой.

Забил бы на все. Забыл! К сердцу щекой прижал, обласкал бы всю поцелуями…

Если бы душа так не болела… Если бы там, за стальными, ржавыми прутьями гиблого карцера, меня не превратили в бешеного зверя.

Не сегодня. Крошка.

Тем более, не сейчас.

А как же мои раны? И шрамы! На сердце и на исполосованной тупыми лезвиями душе, которые ты оставила мне сама! Лично! Своими ангельскими руками!

Кто о них позаботится?? Кто их подлечит, кто залатает?!!

Вспышка молнии в голове! Гром в ушах.

А по лицу будто заехали кирпичом

Да так, что в глазах замигало!

Приятные воспоминания мигом перевоплотились в бурлящий яд, а разум швырнуло с райских небес в гиблое пекло, и я вновь обернулся в БЕЗЖАЛОСТНОГО монстра.

Она будто почувствовала этот мощный токовый заряд на себе.

Наверно потому, что я прожигал и жрал её лакомое тело взглядом до самых костей.

Застонала, мотнула головой вправо, облизала кончиком языка сухие губы.

Клетчатая юбка задралась, оголяя стройные, восхитительные бедра. А тоненькая блузка намокла от пота и волнения настолько пошло, что прилипла к полупрозрачному кружевному лифчику

И меня, пизд*ц как накрыло!

Тогда я понял — время пришло.

Самое время начать платить по счетам.

Крошка.

Глава 16

— Умоляю! Не н-надо! Д-Давиид…

Забилась под ним. Голая, осквернённая, обнаженная. Пока этот бешеный монстр рвал на мне одежду, жрал мои вопли, облизывал языком горькие слезы…

— Молчи! — стальная хватка в области израненных запястий лишь усилилась. Сжал мои руки. С силой сжал! С такой, что глаза из орбит полезли. — Не смей больше НИКОГДА произносить МОЁ имя!

Рычит и снова рот затыкает, безумным, кровожадным поцелуем. Губы кусает и больно языком нежное нёбо таранит, заставляя распахнуть глаза от шока и ужаса, потому что я уже начинаю задыхаться и рыдать от зверства, боли и нехватки воздуха!

— Выслушай м-меня! — мычу, верчу головой в разные стороны. Но Давид будто не слышит! Будто заперт в невидимом, непробиваемом коконе.

— Ещё хоть одно слово! И я разобью тебе губы раньше, чем трахну!

Страшно!

Боже!

Как же мне страшно…

Нет. Это не он.

Не мой Давид. Не настоящий! Ласковый, заботливый, охраняющий меня как преданный сторожевой, который готов разорвать любого, выдрать глаза, раздробить челюсть, если тот посмеет прикоснуться, косо посмотреть, или же сказать какую-либо гадость в мою честь.

Это вышедший из ума Сатана, прямиком из Ада.

В нем нет больше ни капли людского. В нем бурлит лишь ненависть и насилие.

Вот, что тюрьма делает с людьми.

Превращает их в монстров.

Но как такое возможно?

Я думала он умер… Давным-давно.

Оказывается… и в этом случае… меня пичкали мерзкой ложью!

Если… Если Давид действительно не воскрес из мертвых и не вернулся за мной вершить возмездие.

Ибо его, некогда наполненные любовью глаза, сейчас горели чёрным пламенем, не как у человека, а как у реального Дьявола из жутких картинок интернета. Улыбку изувечил страшный оскал. А прикосновения ошпаривали до ран.

Он причинял мне мучительную боль!

Не только грубыми поцелуями и толчками члена внутри моего дрожащего тела.

Но и, в первую очередь, словами.

Навалился с такой силой, что практически расплющил в лепёшку, вжав огромным, каменным торсом в диван. Ноги раздвинул и я, что было мощи закричала ему в рот, забившись на последнем издыхании.

Даже не поняла, когда он успел избавить меня и себя от одежды.

Наверно, это произошло в тот момент, когда Давид принялся душить меня языком. Целуя взасос так люто, как никогда прежде не целовал!

А я… а со мной начало твориться нечто странное.

Меня будто бы вывернули нутром наружу.

Я так соскучилась… Господи Боже!

Я и вправду соскучились! Я рыдала, орала и вопила ему в губы, потому что не верила собственным глазам!

Он здесь.

Он жив!

И он меня целует…

Как дикий, одичалый зверь!

Хоть и причиняет боль, но все равно я вся трепещу и трясусь, в глубине души мечтая, чтобы он не останавливался.

Я ведь столько слез выплакала! Столько нервных клеток погубила!

Оттого и счастлива чувствовать его руки на своём теле.

Пусть и холодные, грубые… Но это он! Мой Давид.

Если бы он только знал… всю правду.

Но монстр не даёт сказать и слова.

Не верит. Принимает за подлую, лживую тварь.

Оттого и наказывает.

— Что?? Ты мокрая? — провел горячей головкой вздыбленного члена по нежной мякоти промежности и ехидно оскалился, — Неужели, грубость тебя заводит? Ты ж меня ненавидишь! Презираешь! Мечтала, небось, чтобы подох там в клетке! Да? А для своего мужа ты также течёшь, как последняя подзаборная сука?? Или ты просто похотливая шлюха? Которая мокреет для абсолютно любого у*бка, имеющего член?

Ублюдок!

Я хотела закричать, хотела ударить его по губам. С кулака! Как он сам когда-то учил, мол, что, если кто-то посмеет обидеть, чтобы тут же звала его. Или, била сама. Давид показал мне несколько приёмов. Я была послушной и толковой ученицей. Но сейчас сдачи дать не получилось. Я как искалеченная птица с поломанными крыльями билась в когтях голодного зверя, что отрывал от моей сочной плоти кусок за куском.

Кусок за куском…

Рывок и сильный толчок до упора!

От которого я закатила глаза и выгнула спину дугой, слыша лишь его бешеное дыхание, одержимые рыки и оглушающее биение собственного сердце где-то в ушах.

Ещё один толчок.

И ещё один!

Большой, горячий, острый! Он за секунду заполнил меня до самого упора.

Кричать и биться было бесполезно. Силы на исходе.

Он победил. Проклятый монстр из Ада меня поимел.

Толкался рывками, упругие ягодицы сжимались и расслаблялись, а на его смуглой коже, разукрашенной татуировками, блестели капли пота.

— Стерва!

Толкнулся резче и тут же укусил за нижнюю губу, так дико, что я взвизгнула.

— Ведьма!

Бранился, тараня меня настолько жёстко, что низ живота словно вспыхнул испепеляющим пламенем.

— Мокрая… дрянь!

Обхватил скулы рукой и снова накрыл губами мои разодранные до мяса губы. А сам все толкался и толкался, набирая разгон, то мощными, то резкими ударами, прыгая на мне, как на батуте, не жалея и стервенея с каждым новым толчком, с каждым предельным погружением!

Поймал языком слёзы. Утробно заурчал.

— Бл*ть! Какая же ты вкусная… Особенно твои слёзы. Со-ня.

Назвал меня по имени и, толкнувшись до самого паха, кончил, зарычав, забившись в сильных судорогах.

Нечто сильное и невероятно безумное охватило низ живота! Я даже сама не поняла, как начала дрожать и кончать под ним и вместе с ним, во время скоростных, глубоких фрикций. Выгибаясь, брыкаясь, пытаясь вырваться из давки, вцепиться в его сильные плечи, чтобы почувствовать опору, чтобы окончательно не провалиться в бездну, чтобы он… не дал мне упасть.

Невозможно!

Проклятый нелюдь только что довёл меня до оргазма!

Причём, такого сильного, какого я не испытывала никогда в жизни…

Я идиотка.

Раз получила разрядку без капли любви. Точнее, без капли обоюдного желания.

Но я… я не испытывала сладких судорог почти четыре года.

Ни разу. Александр не смог доставить мне удовольствие.

Ни разу за четыре года!

Наверно потому, что я просто его не любила.

А Давид… Он заставил меня дрожать и пульсировать за несколько, чтоб их, минут. Он довёл меня до невероятного экстаза! До такого блаженного состояния, что я начала терять сознание.

Боль, вперемешку с жестокостью и агрессией, лишь усилила возбуждение.

Ну и что со мной не так?? Реакция должна быть обратной!

Но телу не прикажешь. И чувствам тоже.

В отличии от разума.

Кажется, я просто задохнулась. Когда он снова засунул язык мне в горло. И, во время бомбического взрыва, выпав из реальности в другое измерение, просто лишил меня кислорода. Отчего, я провалилась в небытие. Пока он, сумасшедший нелюдь, клеймил и марал мое лоно горячей, вязкой спермой.

* * *

Я не хотела открывать глаза, не хотела возвращаться в реальность. Потому что знала, что отныне, моя жизнь из Ада превратилась в ещё более жуткий Ад.

Хуже уже быть не может!

Но, вероятно, подобное выражение не про меня.

Несколько минут я просто лежала, свернувшись клубочком на этом холодном, замаранным спермой диване, и слегка подрагивала, притворяясь спящей, чтобы оттянуть время каторги, чтобы отдышаться перед смертью.

Он снова стоял напротив распахнутого настежь окна. Правда теперь уже обнаженный. Красивый… Какой же он все-таки идеальный! Его тело практически не изменилось. Не считая ужасных шрамов на спине.

Сутулый. Но такой большой, такой агрессивный и опасный! От его крепкого тела так и фонило энергией ужаса! А меня, в тот момент, когда я смотрела на Давида, буквально колбасило и корежило от неописуемой паники.

Щелчком пальцев выбросил окурок в окно и резко обернулся.

Сердце вновь дернулось от испуга. Поскольку Давид посмотрел на меня с ледяной ненавистью и уже знакомой жадностью в прищуренных, без капли доверия, глазах.

О Боже!

Когда он начал приближаться, помимо мощной, стоящей прямым штырем эрекции, я успела увидеть ещё один зарубцевавшийся порез. Там, в области груди. И я, ужаснувшись, тут же рефлекторного коснулась своего лица вспотевшими ладонями, будто бы только что посмотрела не на грудь Давида, а в зеркало.

Татуировка с моим лицом…

Не была такой красивой как раньше…

Из-за уродливого, в виде кривой дуги, шрама, тянущегося вдоль левой щеки на рисунке.

Слёзы ошпарили глаза. Но я сдержалась.

Ему ведь только в радость видеть, как я страдаю.

Мой Давид действительно умер.

А это… это был не он, прежний и такой любимый.

Это был не иначе как демон.

Похитивший тело моего возлюбленного прямиком из могилы.

* * *

Я не верила, что это он… пока не почувствовала его в себе. Не вдохнула его запах. И не вкусила этот звериный напор, с которым он брал меня до сладкой боли.

Больно?

Да мне было больно, черт возьми. Но я получила оргазм.

За четыре года!!! Я получила свой первый, настоящий, но такой паршивый оргазм. От которого хотелось выть и реветь. Потому что мне было сладко и одновременно отвратительно.

Давид взял меня силой. Связанную, беспомощную, испачканную собственными кровавыми слезами. И сам же приказал похитить и напугать до нервного припадка, двум неотесанным, хамоватым извращенцам!

Давид обнажил зубы, как голодный хищник, который убивал не ради еды, а ради удовольствия, заставляя меня сползти с дивана на пол и забиться в угол между стеной и шкафом. Я не хотела сдаваться! Но меня колотило настолько сильно, что я не могла унять эту проклятую дрожь! Даже когда со всей силы впивалась ногтями в плечи, когда обхватывала себя руками, чтобы хоть как-то расслабиться, не подав вида, что боюсь.

Хотя он, конечно же, знал это. Чувствовал мой страх. Ноздрями чувствовал!

Даже с шумом втягивал воздух, отчего его глаза наливались кровью, а зрачки тьмой, в то время как мускулистые руки сжимались в кулаки.

Когда Давид снова двинулся в наступление, а я испугалась, что он вновь овладеет моим телом, я вдруг отчаянно взвизгнула, выставив вперёд дрожащие руки, как бы защищаясь:

— Д-давай поговорим. Пожалуйста…

Нахмурился. Но замер.

— О чем? Я не хочу тратить время на пустую болтовню. Я намерен мстить, Крош-ка. И трахать. Пока ты не издашь свой последний вопль. Но также, я ещё хочу посмотреть, как ты будешь ломаться. Как будешь ползать передо мной на коленях и тявкать как собачка! Что скажешь? Я даже потрачу время и смотаюсь в зоомагазин, чтобы купить тебе ошейник. Какого цвета предпочитаешь?

Я прикусила губу и крепко зажмурилась, чтобы не разрыдаться.

Только не рыдай!

Только не сейчас!

Он ведь только и ждёт новых слез. Они ведь для него слаще мёда…

Зачем ты так со мной!

Не надо…

Я ведь люблю. И до сих пор от тебя дурею!

— Прошууу, — заикаясь, немощно так, и внутренне противно от этих несправедливых унижений.

— Ёбарю своему плачься. За которого ты замуж так быстро выскочила, пока меня в клетке как псину ногами лупасили, пока я помои жрал и света белого четыре года не видел. И долго бы ещё не увидел, если бы папочка не поднатужился.

— Чтооо? О чем ты? О чём? — вскочила с пола, задыхаясь, хватаясь за стены, чтобы не упасть. Голова не милостиво закружилась, а сердце словно билось в последний раз, на грани инфаркта. — Мне сказали ты умер! Я звонила!!! Я тебе каждый день письма писала, сумасшедший ты ублюдок! — И разрыдалась, уткнувшись лицом в ладошки.

Навалившись спиной на стену, снова сползла на пол. Как будто получила сильный удар. Сначала в лицо. А затем в грудь. Где рыдала и крошилась в щепки искореженная муками душа.

А этот сокрушительней удар… нанёс мне ОН.

Тот, которого я называла единственным смыслом моей долбанной жизни.

— Я ждала тебя! Рыдала днями напролёт! Искала любой встречи! И я сожалею… Если бы ты знал насколько мне больно! Насколько сильно я раскаиваюсь и мечтаю обернуть время вспять. Не хотела… меня заставили… Виктор… он..

Давид рассмеялся.

Звонко так, глумливо.

Мне стало мерзко. Захотелось просто броситься на мерзавца озверевшей кошкой и исполосовать его крепкое тело ногтями, так чтобы выл от мучительных ощущений.

— Я получил лишь одно письмо. С фотографией. На которой ты, в свадебном платье, сияла от счастья и держала за руку какого-то ухмыляющегося уё*бка.

Быстро же ты забыла, сука. Это платье, эта улыбка… Предназначалась мне!

— со всей силы ударил кулаком в дверцу шкафа. Так, что он пошатнулся и чуть было не свалился мне на голову. Но Давид не дал ему упасть — придержал рукой.

— Давид! Давииид! Это неправда! Грязная ложь! Я не отправляла никакие фотографии! Мне ведь сказали… что ты мертв! Это всё мать! Это она! Божееее! Это она все подстр…

— Замолчи! — Давида буквально знобило от ярости, — Это ТЫ сплошная ЛОЖЬ! А я — конченный, доверчивый идиот! Ты хитрая, подлая ведьма. И ты пойдёшь на всё, чтобы сохранить себе жизнь. Будешь снова хлопать своими невинными глазками и нагло плевать мне в лицо очередные бредни! Но нееет, милая. Больше я не куплюсь на твою ересь, Соня! Теперь всё будет иначе. Я больше не тот доверчивый олух в розовых очках. Знаешь почему Безжалостный? А? Потому что не знаю жалости… — Энергичный выпад вперёд. Озноб холодных мурашек катится по спине… — Я тебя ненавижу… — Пауза. Шум в ушах. Я словно падаю спиной в пропасть. И нет! Не падаю! Это Давид меня толкает. И смеётся в лицо. Глядя, как я лечу, разбиваясь о скалы. — Ненавижу настолько дико, что готов растерзать на куски. Но я это не сделаю. Потому что хочу, чтобы ты мучилась. Долго, изнурительно. Быстрая смерть — слишком щедрое прощение для такой дряни, вроде тебя.

С рыком бросается на меня, зажимая в углу, а я пытаюсь защищаться. Но что может маленькая бабочка, угодившая в ядовитые клешни тарантула?

Ни черта она не может.

Может лишь немощно биться, когда ей отрывают крылья и ждать своей смерти.

Первая и единственная попытка нанести удар, кто бы сомневался, оказалась провальной. Давид ловко перехватил мою руку, выкрутил за спину, а затем просто толкнул животом на диван, опрокинув головой вниз через подлокотник словно пластилиновую фигурку. И прежде, чем я успела закричать, одной рукой — схватил за волосы, а другой — удерживал руки за спиной, снова ворвался на всю длину, заставляя открыть рот от ошеломления, выгнуться до хруста в спине, издав сдавленный вой.

— Твою ж мать… — наращивая темп с каждым толчком, держал меня за волосы, словно за поводок, толкаясь с таким бешенством, что мертвую тишину в доме нарушили звонкие шлепки его влажных бёдер о мои обнаженные ягодицы.

Шлепок по попе, и я снова чувствую невыносимый жар внизу живота, который из маленькой искры быстро превращается в опасный вулкан.

Нет! Не хочу! Это неправильно!

Плакала в мыслях, до сих пор не понимая, почему моё предательское тело так сладко реагирует на эти бесчеловечные пытки!

Люблю до сих пор…

Люблю внутренне! Где-то там, глубоко, глубоко, в далеких закромах бессознательного.

Он таранил меня с такой силой, что у меня ноги подкашивались и ломались колени. Я падала, но Давид держал меня за волосы и вжимался горячими бедрами в пульсирующие болью отшлепанные ягодицы, не давая свалиться на пол.

Несколько глубоких, скоростных фрикций, затем очередной хлесткий шлепок!

Кажется, будто я откусила собственный язык. И это лучшее, что я могла сделать, чтобы не радовать изверга своими криками ещё больше.

Наклонился к самому уху, перехватил рукой за скулы, жёстко надавив на челюсть пальцами, зашипел в ухо:

— Видишь, что ты наделала! Видишь! Ты превратила меня в монстра! Жестокого, голодного зверя! А ведь у нас с тобой всё могло бы быть совершенно иначе.

Толчок!

Рывок!

Радужная вспышка в глазах…

Шум в ушах, как будто он только что бросил меня с оврага в воду, в бушующий, бездонный океан. И я летела головой вниз, чувствуя, как сводит живот от страха, от тупого, распирающего напряжения! Летела со свистом в ушах, навстречу ударным волнам, а перед глазами мелькала вся моя жизнь.

Удар. Шлепок.

Тело разбивается о волны.

Нет больше сил сдерживать крики!

Он выиграл.

Он выбил из меня очередной, немощный вопль.

И быстро его проглотил. Сожрал, всосал в себя, набросившись на мои губы с алчным поцелуем… После чего, моментально кончил. Осквернив мое тело сильным напором горячей спермы, которая ошпарила чуткую плоть, как кипяток, заполняя до предела и без остатка.

Глава 17

Давид

Я стоял и смотрел на нее как она спит, как её грудь интенсивно вздымается, как на ресницах стынут слёзы, а тело невольно подрагивает от страха.

Обнаженная, жалкая, осквернённая моей спермой, как клейменная вещь.

Потому что моя, сука! Моя ты! До последнего вздоха, до последнего удара пульса!

И ничья больше.

Чужое мнение не интересно! Я давно уже решил, что моей будешь.

Даже, если ненавидишь настолько, что посмела предать.

Я тоже ненавижу. Но эта ненависть дико возбуждает! Настолько дико, что член не дремлет ни минуты. Сколько бы не кончал, чувствую бесконечную стоячку!

Сумасшедший псих? Точно.

Я давно уже не тот тупорылый идиот, который бегал за ней словно прыщавый подросток, заваливая тонной подарков!

Я конченный псих. Который был заперт в психушке долгие-долгие годы.

Тюрьма сделала меня таковым. Ещё большим чудищем, чем был до этого.

Который, изо дня в день, думал лишь о мести.

Закурил.

Млять! Уже полпачки вышмалил. Нервничаю. Капец как передергивает и шатает от злости. Даже за решёткой никогда не позволял опускаться на дно до такого парашного состояния, чтобы не радовать тварей с дубинками.

Даже сейчас, глядя на ведьму, я деру её взглядом.

Невозможно не думать о сексе. Она единственная баба, на которой я помешался как безмозглый олень! Я когда её грудь нежную с выпирающими сосками увидел, осточертел окончательно!

А затем вдруг, хлынула волна воспоминаний…

Как её, сучку лицемерную, Виктор нахваливал, пока меня избивали ногами с десяток солдат, как потом на суд она не явилась, как сраную фотографию с письмом прислала, похваставшись свой чёртовой свадебкой.

Сжал кулаки до белизны, к комоду направился, в котором кое-что особое припрятал для нашей с ней встречи, для долгожданного возмездия.

Наказать должен дрянь.

Время пришло, Крош-ка. Сначала с тобой поквитаюсь, а затем еба*ря твоего найду и голову ему разобью. После, очередь Виктора. И на десерт… мамочки.

Всех порешаю. Всех! Кого так любила и лелеяла, больше, чем меня, когда врала и притворялась, что дороже никого у тебя нет, не было и не будет!

Пялюсь на свою любимую шлюху, прошлое вспоминаю, а в руке сжимается пузырек с ядом. Точно таким же… Которым мой отец отравил мою мать.

Перекатываю флакончик между пальцами и со сладким привкусом на языке представлял погибель этой дряни. О, да! Её жизнь теперь в моих руках.

Ну что, Соня!

Обещал ведь, что найду?

Обещал.

Так чего медлить…

Подхожу к столу, на котором стынет поднос с едой и чаем, который, минутой ранее, притащила в комнату, нанятая мной кухарка.

Один чай для меня. Другой… для Крош-ки.

Один час с сахаром. Другой… с ядом.

С глухим щелчком открываю флакон с темной жидкостью и с оскалом на губах, до последней капли, выливаю его в чашку. Сердце грохочет на износ, руки трясутся. Пока ещё, мать твою, не чувствую той заветной эйфории.

Позади вдруг слышу стон и легкий шорох.

Просыпается…

Время обедать, дорогая!

Наши взгляды пересекаются. Её — пьяный, обиженный, и мой — беспощадный и безжалостный.

Волосы девчонки прилипли к щекам, кожа бледная, в красных пятнах и ссадинах, губы искусаны в кровь.

Неплохо так постарался. Интересно, как ей? Понравились мои сладкие пытки?

Судя по испуганному взгляду, засохших на щеках слезах и тремору в мышцах, не очень.

Увидела меня и тут же руками тело обхватила, прикрывая промежность и голую, восхитительную грудь с набухшими бледно-розовыми ягодками.

Сожрал бы их.

Мял бы, мял, мяяял, налившиеся пирамидки, а потом бы откусил чёртовы бусинки, что так нереально провоцируют!

— Очнулась? — со смешком и издёвкой, — Голодная?

Молчит. Вижу, как челюсть сжимает, чтобы я не слышал насколько сильно стучат её зубки.

— Вон, поешь. Силы ещё понадобятся. Я ведь только начал, детка…

Вершить гребанное правосудие.

Ешь, ешь, дорогая, любимая девочка.

А я с удовольствием посмотрю, как ты будешь корчиться от боли.

— Давай. — Терпение ни к чёрту. — Пока не остыло.

Попыталась подняться на ноги, но тут же пошатнулась и, потеряв равновесие, снова упала спиной на диван.

— Ты считаешь, что у меня есть аппетит, после того, что ты со мной сделал?? — задыхаясь от слез.

— Не хочешь… твои проблемы. Скорей всего, будет мучительно больно подыхать на пустой желудок.

— Ублюдок. — Себе в нос, но я услышал, оскалившись ещё шире. — Я хочу пить.

Всхлипнула, поднялась с дивана и, пошатываясь, побрела к журнальному столику. Кроме чая, на столе не было другой жидкости.

Мой, или твой?

Какой выберешь?

Если свой, тот, который с ядом… значит судьба.

Если же мой… значит судьба мне прикончить тебя голыми руками.

Боковым зрением вижу, как она, дрожащими пальцами тянется к моей кружке. Хрипло выдыхаю… Как вдруг… Замирает. И… хватает со стола ту самую чашку, в которой спрятана её погибель.

Гранитным камнем моё сердце разбивается о ребра. Следующие секунды длятся будто в замедленной съемке.

Она медленно преподносит чашку к губам, закрывает глаза… Едва-едва касается губами горлышка…

И…

— БЛ*ТЬ! НЕ СМЕЙ!

Я оказываюсь рядом в ту самую секунду, когда жидкость практически коснулась её рта. С сумасшедшей яростью бью наотмашь девчонку ладонью по лицу и резко хватаю за горло.

Звон стекла. Осколки фарфора рассыпаются по паркету, а я трясу и одичало сжимаю хрупкую шейку брыкающейся в тисках жертвы. Встряхиваю, рычу в испуганное, заплаканное лицо предательницы, и одержимо набрасываюсь на губы Сони.

Как голодный зверь, слизываю с её скул слезы, которые вмиг тают на языке, которые кажутся мне, помешанному психопату, слаще сахара.

— Нет, Крошкаааа…. — намеренно коверкаю её второе имя, которое теперь терпеть не могу, а раньше кончал от одной лишь мысли об этом имени, которое придумал сам, — Рано пока ещё подыхать. Сначала месть…. А затем уже и смерть.

Забрасываю тощее тельце на плечо, снова несу к дивану. Грубо швыряю стерву лицом в подушки, с остервенением впиваюсь в сахарные бёдра. Рывок на себя, и я подавляющим толчком насаживаю упругие ягодицы на свой ноющий, пылающий в извращённом желании член, и вхожу резко, глубоко, по самую мошонку.

Ногтями провел по коже цвета нежного персика, наслаждаясь тем, как от ногтей остаются красные отметины, как они извилистыми полосками тянутся за моими руками, как следы от позорного клейма, а она плачет и выгибается от боли, но ничего не может с этим поделать!

О дааа! Как же я долго голодал и зверел! От безбашенного желания вытрахать грязную, лживую предательницу!

За решёткой я только и мог, что дрочить в собственный кулак и представлять с какой сумасшедшей скоростью, с какой вселенской ненавистью тараню ее миниатюрную плоть каменным членом, а она рыдает от моих пыток, от запредельной боли, кусая губы до ран. А я трахаю, трахаю, трахаю суку!!! Грубо, больно, сильно! Наказывая за предательство, за измену, за лживую любовь.

Которой никогда не было.

Ведь Соня была со мной из-за денег.

А может она давно знала, кто я на самом деле такой, но просто строила недотрогу.

— Улавливаешь разницу между нашими прошлыми отношениями и настоящими? Чувствуешь, когда берут, а когда еб*ут?? — ногтями вцепился в сосок так грубо, что взвизгнула и толкнулся ещё жёстче, почувствовав, как она вся сжалась в немощный комок.

Как долго мы не виделись, Со-ня?

Я произношу её имя с осторожностью, враждебно, растягивая по слогам. И каждый раз, когда оно всплывает в уме, меня словно херачит шокером. И я снова возвращаюсь обратно в клетку, испытывая адскую боль, вспоминая напыщенные смешки долба*бов-смотрителей, что по очереди считали тяжелыми кожаными ботинками мои рёбра.

Пробиваю её нежную мякоть сильными, властными толчками, а внутри чувствую приятную влагу. Течёт! Течёт стерва! Грязная, порочная извращенка!

С мыслями о грёбанной влаге, я схожу с ума ещё больше и начинаю двигаться на максимальной скорости.

Как же приятно! Как же я соскучилась по этому вкусному телу!

Не зря ждал. Не зря, сука, страдал!

Она МОЯ!

Моя вещь. Игрушка. Потаскушка.

Я буду использовать её как куклу для битья. Лакомиться, пользоваться, срывать накопленный гнев, когда посчитаю нужным. Буду трахать изо дня в день, изо дня в день!!! До такой степени, что она просто умрет подо мной.

Я доведу её до такого состояния, как довели меня. В грязной, зассаной клетке. В которой солнечный свет я видел лишь в лютых кошмарах.

Она издает гортанный вопль и от этого вопля я быстро извергаюсь спермой, толком не успеваю даже насладиться актом, но все равно продолжаю властно вколачиваться в горячие глубины, натягивая на себя нежное, но уже обмякшее тело, прижимаясь лобком к бархатным и податливым ягодицам, пульсирую меткими, хаотичными выстрелами в мокрую, тесную дырку!

Бл*ть!

Я сам как конченный извращенец! Раз тащусь от лживой дряни!

Но не могу по-другому. Изголодался! Соскучился!

Нет! Не потому, что когда-то любил…

А, в первую очередь, потому, что предвкушал расплату.

Она слишком…. Слишком классная. Я не могу оторваться. Не могу вот так вот просто прикончить, не насладившись своей сладкой, своей чертовски приторной местью!

Да, детка!

Да, моя дорогая!

Теперь, между нами лишь месть и животное влечение.

Теперь я — твой зверь. А ты — моя лакомая добыча.

* * *

Лучше бы я заказал киллера.

Долбанный слабак! Всё-таки сдался. Не смог прикончить. Знал ведь, что стоит лишь мне увидеть потаскушку хотя бы мельком, хотя бы на долю секунды… Я сорвусь. И передумаю.

Так и случилось.

Хотел отравить… Но не вышло.

Вопрос времени.

Ещё успею вдоволь отыграться!

Потому что сегодня, я брал ведьму три раза подряд, доводя сучку до изнеможения.

Но самое удивительное было то… что она кончала подо мной.

Кончала, мать её!!!

Пульсировала и стонала, словно порченная, подзаборная дрянь!

И от этого долб*ебства я злился ещё больше и ещё жёстче засаживал свой острый член в маленькую вагину, мечтая, чтобы ей было адски больно!

Но что бы я не делал, лицемерка все равно получала охренительный оргазм.

Я мог бы избить. Мог бы кости переломать! Мог бы так забить, что она бы в овощ превратилась, или навек забыла собственное имя.

Но рука, пизд*ц, не поднималась.

Пока ещё не наигрался. Пока не насладился!

Живой нужна.

Моя зверушка, моя порочная игрушка, шлюшка и потаскушка!

* * *

Вытрахав из ведьмы все силы, я, наконец, покинул комнату, заперев суку на ключ, заранее позаботившись о том, чтобы она не нашла способов сбежать. Даже проводку вырубил, для более сильного эффекта испуга. Пусть в темноте корчится от боли. Пусть ей будет также хреново, как и мне, на нарах. Я тоже света белого не видел. Лишь каких-то пару сраных минут, во время рассвета, когда один единственный солнечный луч проникал в мелкое окно, запечатанное титановыми прутьями. Но это было не всегда. Потому что там, сука, как в Антарктиде, было до дикости холодно и пасмурно.

Следовало бы вообще запереть дуру в подвале. В сырости, с крысами. Но там бы я просто-напросто побрезговал брать и трахать её грязное тело.

Выскочив на улицу, сразу же затолкал в рот сигарету. Руки, к чёрту, дрожали как после дозы, а сердце словно колотилось бешеным барабаном в ушах.

Не насладился идиоткой. Думал не сдержусь. Думал вправду на куски раздеру!

Пипец как вставило после долгожданного и такого грязного секса.

Я мог бы обойтись с ней похуже. Но что-то тормозило. Руки отнимались и умирали, когда пытался схватить за горло и сдавить так сильно, чтобы глаза из орбит вылезли, чтобы вены лопнули, излившись на мои ладони кровавыми реками!

Не могу! Не получается, бл*ть!

Что за херня?

Неужели… люблю всё ещё?

И рассмеялся, втаптывая каблуком ботинка бычок в грязь, чувствуя спиной чей-то, наполненный убийственным гневом, взгляд.

Смотрит небось из окна, стерва. Поэтому и колотит, как законченного придурка.

Настолько аномально, что член в штанах снова зудит и плавится от жажды протаранить сочную плоть.

Четыре года назад, на суде, меня назвали конченным наркоманом.

Что ж. Выродки в «кимоно» были правы. Она моя доза.

Ядовитая стерва.

Душу мне выпотрошила! Сердце отравила!

Всю мою любовь к ней, всю человечность жестоко убила.

Во мне словно пизди*лись две сущности.

Будто свет и тьма.

А я давил в себе это долбанное желание вернуться обратно в комнату и живьём, собственными руками, вырвать ей сердце, бросить на пол, чтобы, смеясь, потоптаться по нему грязными ботинками.

Поэтому решил на некоторое время свалить из дома.

Интересно, что она выберет?

Суицид?

С позором выскочит в окно, повесится на люстре?

Или…

Достойно примет гибель… из моих рук.

* * *

Первым делом, я отправился в реабилитационный центр, чтобы, наконец, увидеть сестру, чтобы забрать её домой и начать вновь заботится о малышке.

Я знал, что мне, только-только вышедшему на свободу зеку, никто не позволит взять опеку над инвалидом, с которого начальница приюта, в который засунули Кристину, имеет неплохой навар.

Но деньги решают все. Пришлось сдать кое-какие анализы, чтобы доказать родство, отслюнявить кому нужно, в том числе заведующей, и я забрал её. Теперь официально.

До этого, как только начал нормально зарабатывать, то есть… воровать, в свои двадцать два года я просто украл сестру из приюта. По-хорошему не получилось. Заслугами не подошёл, видите ли. Заведующая назвала тогда меня «вшивым сосунком» и, угрожая охраной, выперла вон.

Я мечтал вернуться и доказать, кто из нас сосунок. Поскольку начал рубить нехилое бабло в подпольных мордобойных клубах и даже купил себе тачку, ну и что, что подержанную, зато свою! Купил легально. И, нарастив мышцы, мог бы запросто размазать мымру одним лишь мизинцем, ничуть не напрягаясь.

В этот раз, курица больше не дерзила. Увидев приличную стопку хрустящих, тут же радостно захлопала своими свиными глазками и быстро подписала необходимые бумаги о «выписке из центра», передав пациентку в руки единственного живого родственника.

Избавилась от дерьма, не иначе.

Сидит тут хохочет, продажная ублюдина. Посмейся, посмейся как следует!

Потому что это будет твой последний смех в жизни. Дальше пойдут сплошные слёзы. Потому что не хрен топтать моё! Лучше бы за языком следила, кривозубая сука.

Через неделю, после того как я забрал Кристину из центра, у заведующей мистическим образом сгорела квартира, а машину угнала некая шайка придурковатых скинхедов.

Тачку нашли. Но по прошествии энного количества время.

Нашли на дне загородного водоёма.

Без мотора, без колёс, разобранную на запчасти. Даже стёкол не осталось.

Лишь короткое послание на капоте, оставленное красной краской, большими буквами:

«ТВАРЬ».

Да, я изменился. Вот очередное доказательство того, что это я, вероятно, стал тварью. И она, жирная сука, скорей всего, грызёт ногти и рвёт на себе волосы, потому что думает, что на капоте выцарапано её имя.

Её?

А может всё-таки моё…

Почему я так поступил?

Нет, не из-за того, что выдра назвала меня «вшивым сосунком», а потому что довела Кристину до ещё худшего состояния, чем было.

Сестрой никто не занимался. Мне кажется, сиделки просто запирали Кристину в палате в абсолютном одиночестве и наведывались, чтобы просто покормить.

Когда я ворвался в её комнату, в ноздри тут же ударил запах мочи.

Она сидела ко мне спиной на ржавой инвалидной коляске и смотрела в окно, которое, вероятно, мыли раз лет в десять.

Оценив окружающую обстановку, я с яростью хрустнул костяшками, мысленно выматерившись. Мысленно — чтобы не напугать малышку. На самом же деле, если бы Крис не было рядом, я бы голыми руками порешал каждого ублюдка, что принимал участие в этом беспощадном концлагере.

Так называемая «палата» представляла собой голые стены, на которых плесень рисовала уродливые узоры. Здесь было холодно и затхло. Пахло нечистотами. На бедняжке висела огромная больничка рубашка, на пять размеров больше её самой. Некогда красивые, длинные волосы сестры были покрыты грязью и колтунами, а тело… сплошные кости, обтянутые кожей.

Да зеки, бл*ть, лучше живут и лучше выглядят, мать твою!!!

Когда я выдрал из рук заведующей бумаги и поспешил в отделение, заведующая рыкнула мне в спину, мол, заберёте завтра.

Но мне было насрать на завтра! Я хочу сегодня!

В документах был написан номер палаты. Лживая сука не могла толком объяснить, почему я не могу прямо сейчас увидеть сестренку. Но я сам начал догадываться почему!

Падлы что-то скрывали. И я это выясню.

Вот и выяснил!

Суки! Твари! Ублюдки!

Кристина напоминала высушенный, измученный голодом труп! С ней никто не занимался! Скоты, видимо, ждали, когда она побыстрее счахнет, чтобы меньше париться.

Малышка даже ходила под себя…

Это было настолько больно! Настолько невыносимо… Что я едва сдержался, чтобы не прибить каждого таракана в этой гнилой дыре, которую называли «реабилитационным центром для людей с ограниченными возможностями и различными патологиями».

В двадцать два года я украл Кристину из этого Ада для несчастных калек.

Снял квартиру, заплатил сиделке. Начал сам выхаживать и заботиться, как о родной дочери. Малышка делала колоссальные успехи! Она начала меня узнавать. Она начала улыбаться, всякий раз, когда я приезжал, чтобы навестить бедняжку. Перед арестом, я хотел познакомить её со… со своей девушкой.

Кристина продолжала творить чудеса: начала произносить слова по слогам, шевелила руками и ногами, сжимала ладони в кулаки, даже ерзала в коляске.

А я не мог нарадоваться. Мне казалось, что, если я отправлю её заграницу, малышка поправится и заживет обычной жизнью, как обычный человек.

А не как безжизненное растение.

Если бы…

Если бы я не повёл себя как кретин, добровольно открыв грудь нараспашку палачу, по имени Соня, что вонзила в сердце огромный острый кол, пропитанный цианидом.

* * *

Не зря мрази суетились. Когда я ворвался в палату, нянечки пытались выкатить коляску в коридор, чтобы перевести сестру в другую палату, потому что в этой воняло так, что хотелось блевать и стонать от ужаса!

Вот суки!

Самые настоящие конченые суки!

Их даже людьми нельзя было назвать.

— Отошли от неё! Урою! Глотки разорву! Пошли прочь! Гниды…

Я старался не кричать, старался держать кулаки на расстоянии, естественно, чтобы не напугать сестру.

Когда черви расползлись кто куда, упал перед малышкой на колени и руки её в свои взял. Обернул, поцеловал каждый пальчик. Худенькие такие, бледные. Как и сама она. Моя сестричка. Родная моя. Как же я сильно скучал!

День ото дня, я молился небесам, чтобы она была жива, чтобы с ней ничего плохого не случилось.

— Крис! Маленькая… Помнишь меня?

Молчит. Ноль эмоций.

Ей уже двадцать. Но для меня она по-прежнему маленькая.

В тусклых, измученных болью глазах, появился едва уловимый блеск.

И мне кажется, что она поняла, кто я. А может вспомнила на бессознательном уровне. Вспомнила, что я её брат. Что я на руках её носил, кормил, играл с ней когда-то давным-давно.

Или мне просто этого очень хотелось. Чтобы она так думала.

Кристина продолжала сидеть неподвижно, словно статуя. Она смотрела на меня, но не моргала. Холодная, черствая, как кусок льда. Мертвая. Кукла.

— Крис, мне так жаль, — руки её целую, а они такие холодные, да и она словно неживая, — Но нам снова придётся вернуться туда… где начались наши кошмары. Прости. Я бы с удовольствием купил для тебя дом. Хер с ним! Даже бы остров купил! Клинику целую! Чтобы ты стала такой же, как все… Но мы сейчас на мели. Папочка все спустил на мою свободу. Но! Очень скоро я выставлю особняк на торги и попробую найти хорошую работу. Да, девочка. С грабежом я, естественно, завязал. Так как не вынесу тех дьявольских мук, если снова облажаюсь, если снова посмею тебя потерять.

На руки её подхватил и на улицу вынес, чувствуя, как по щеке скользит слеза.

Потому что больно! До безумия больно видеть весь этот мерзкий кошмар. И понимать… что всё могло бы быть иначе.

Сколько времени мы потеряли?

Кристина уже давно смогла бы встать на ноги, смогла бы говорить и самостоятельно держать в руках ложку.

— Они ответят за всё. — Шепчу на ухо, прижимая к груди холодное, хрупкое тельце, — Обещаю, родная. — И с острой болью в сердце целую в макушку.

Глава 18

Когда он, застегнув ремень на брюках, окинув меня брезгливым взглядом, направился к двери, я бросилась к журнальному столику, схватила стоящую на нем вазу и, выгорая от бешенства, со всей злости бросила в спину подонку.

Поздно.

Со характерным звоном она ударилась о деревянную поверхность двери, разлетевшись на сотню крупных осколков. А он… он испарился. Я услышала лишь ненавистный щелчок замка. И теперь… осталась абсолютно одна.

Разбитая, истерзанная, униженная.

Проигравшая.

Одна. Брошенная. И запертая в темноте.

Но мне не хотелось так просто сдаваться. Тем более, если монстр был не прав. И вины в наших бедах было пятьдесят на пятьдесят. Поэтому, стоило только Давиду удалиться прочь, я тотчас же бросилась искать запасной выход и возможные способы спасения. Комната хоть и выглядела просторной, но была темной. Нет не темной… а до удушья мрачной, в которой находилось всего лишь две двери.

Одна — выход. А вторая… ванная комната.

Беззвучно рыдая, я бросилась под холодную воду в душевой кабинке, и с ненавистью принялась драть кожу мочалкой. Когда на раны, оставленные зверством Давида, попадала вода, меня сразу бросало в озноб от боли. Но эта боль, по сравнению с болью ментальной, была пустяковой ерундой.

Одержимый нелюдь!

Он брал и насиловал моё тело несколько раз подряд. Не давая отдышаться, не давая опомниться, чтобы приготовиться к новым мукам.

Два раза я теряла сознание. А один раз существовала будто в какой-то дымке, даже, порой, ничего не чувствовала. Словно умерла.

Но несмотря на кошмарные пытки, я получила два оргазма и возненавидела себя за это ещё сильней.

Посмотрела в зеркало — кожа в области лица, шеи и груди была красной. На шее уже отчётливо проявлялись темно-синие пятна от засосов и укусов.

Меня стошнило.

Коснувшись истерзанных в кровь губ кончиками пальцев, я беззвучно зарыдала, сдерживая вопль ужаса, чтобы МОНСТР ни в коем случае не услышал.

Он только этого и жаждет.

Моих слез.

Моих обречённых стонов.

Моих мучений.

Безжалостный…

Безжалостный!

Безжалостный!!!

Звучал жалобный вой в подсознании.

Только сейчас я поняла, что будет, если реально разозлить Давида.

Те драки в Подполье — так себе, детские забавы.

Я никогда не знала, какой он истинный. Какой он, на пике своей злости!

И лучше бы никогда не узнала!

Ведь до этого он прятал своего внутреннего демона глубоко в себе.

А сейчас, замок в клетке, что удерживала нещадное зло, был беспощадно сорван.

И сорвала его я.

Та, что решила бросить вызов МОНСТРУ.

* * *

Выскочив из ванной, чувствуя холодную дрожь в конечностях, я принялась лихорадочно искать свою одежду, спотыкаясь на каждом шагу. Ноги совсем не слушались. Подкашивались и заплетались. Пока я, будто запертая в ящике зверушка, металась из одного угла в другой.

Ничего не нашла.

Лишь рубашку Давида, которая валялась смятой под кроватью и какие-то тряпки, напоминающие мою бежевую блузку и клетчатую юбку, от которых остались лишь рваные лоскутки.

Кошмар!

Он разорвал мои любимые вещи как какую-то салфетку!

Давид действительно превратился в чудовище.

Никогда не думала, что когда-нибудь увижу любимого таким.

Другим. Страшным. На всю голову больным извергом!

Не было иного выхода, как взять его рубашку и надеть на своё, измученное зверскими пытками тело.

Демон лишил меня всего. Свободы, личного мнения, даже одежды!

Не голой же ходить, соблазняя дьявола на новые муки.

Взяла в руки вещь, коснувшись пальцами мягкого шёлка.

На долю секунды застыла, и крепко зажмурилась, прижав ароматную ткань к груди.

Его запах… Такой родной. Боже! Правда его запах!

Сердце в груди забилось навылет. А затем… захлебнулось в крови.

Я ведь думала, что больше никогда его не почувствую. Я давно уже как похоронила любимого.

Похоронила, но не забыла.

Я думала о Давиде каждый день! Вспоминая всё то самое приятное, тёплое и замечательное, что у нас когда-то было.

У меня остались лишь воспоминания.

И это было то самое тепло, та крупинка радости, ради которой я продолжала жить, которой наслаждалась в трудные минуты жизни и горького одиночества.

* * *

Не знаю точно, сколько прошло времени…

Здесь не было часов. Здесь не было даже света!

Я окончательно потерялась в реальности. Даже не знала, какой сегодня день недели и какое число.

Александр с мамочкой, вероятно, уже подняли на ноги весь город, узнав о моей пропаже.

Но где я нахожусь?

В каком городе? Может вообще в другой стране!

Я не знала и не понимала.

На улице сгустились сумерки. Начало темнеть. И комната, в которой я билась не на жизнь, а на смерть, тоже начала погружаться во тьму.

Желудок сводило и резало от голода. Но я решила, что не возьму в рот и крошки. Если хочет, чтобы я ела, пусть прекратит весь этот кошмарный Ад!

Пусть выслушает меня! Пусть выдаст нормальную одежду и обработает раны!

Сволочь!

Презираю!

Ненавижу!

Стонала, бросалась из одного угла в другой, хваталась за волосы и кричала в собственный кулак! Что дальше? Что со мной будет дальше? Он запер меня. Лишил всего. Даже света! Ведь когда я пробовала включить освещение в ванной — темнота. А потом убедилась, что во всей комнате тоже нет электричества.

Замок в ванной выдран с мясом. Заранее подготовился! Монстр!

Распахнула дверь балкона, но тут же впала в ещё большее уныние. Третий этаж. Высота приличная. Под ногами колючие кусты и забетонированная дорожка. Я не самоубийца, чтобы вот так вот, как трусиха, как слабачка, прыгать в объятия смерти, признав собственную вину!

Не я начала эту войну, Безжалостный.

А ты!!!

Когда врал мне.

Но ты решил иначе… Свалить всю вину на меня!

А сам?? Неужели думаешь, ты такой весь милый и пушистый??!

Пока я металась, как забитая, запертая в клетке птица с переломанными крыльями, зацепилась о край ковра и упала в озеро из битых осколков, оставшихся от вазы.

Боль на несколько секунд привела в чувства. Я смотрела на свои руки, которые начали обволакиваться красной жидкостью, взяла самый большой осколок, сжала так сильно что почувствовала, как он впился в ладонь до самой кости.

Единственный выход — сражаться.

Единственное оружие, что у меня есть, это этот осколок.

* * *

Смотрела на капающую крупными каплями алую жидкость и, кажется, сходила с ума. Даже не услышала, как щелкнул замок на двери и не заметила, как в комнату кто-то вошёл.

— ИДИОТКА! — оглушающий удар и страшный рык.

Давид стоял на пороге с подносом в руках. А когда увидел, кровь на полу и мою красную руку, выругавшись, с гневом бросил поднос в стену, а сам упал передо мной на колени и… отвесил хлесткий шлепок по щеке.

Голова дернулась вправо. А кожу словно ошпарило кипятком.

Голыми руками он вырвал из моих рук кусок от разбитой вазы, а я истерически расхохоталась, оценив его реакцию и испуг в широко распахнутых глазах, цвета ночи.

— Что ты делаешь? — хохотала и рыдала, наблюдая за тем, как он мчится к комоду, в котором копошится, вероятно, в поисках бинта. — Зачем тянуть… так ведь, Безжалостный!

Услышав последнее слово, он дёрнулся.

— Давай покончим с нашей войной… немедленно. Если не хочешь меня слушать. На вот… — Шврынула к ногам окровавленый кусок фарфора, — Прикончи прямо сейчас. Чего медлить.

Он застыл. Замер, как статуя, сильными руками сжимая край выдвижного шкафчика.

Спустя несколько секунд резко повернул голову вбок, полоснув по мне ярым взглядом, в котором шипели и смеялись все демоны Ада, и прыснул:

— Нееет, милая моя Крош-ка. Быстрая смерть слишком большой подарок для лицемерной предательницы, из-за которой я долгие годы тлел в тюрьме, день ото дня испытывая такие вершины боли, что тебе и не снились, даже в самом страшном кошмаре.

Медленно направился ко мне, а я по инерции начала отползать назад, к двери.

Даже не обращала внимания на то, что до сих пор лежу в куче осколков, как они впиваются в нежную кожу бедра, в голень, в стопы и продолжают резать ладони.

Когда я уперлась спиной в дверь, панически мотая головой, не желая слушать ту грязь, которой он с таким кайфом поливал меня с ног до головы, Давид быстро преодолел расстояние между нами и зажал меня в углу.

— НЕТ! — жалобный вопль сорвался с дрожащих губ.

Не могу сказать слова. Даже умолять не могу. В горле словно все обросло ядовитыми колючками.

За руку меня схватил и принялся перебинтовывать рану от пореза.

Властно так, без капли нежности. Но в угольных глазах демона сверкнула искра жалости. Тогда я поняла, что надежда всё же есть…

Надежда вернуть его грешную душу снова в тело, исцелив её любовью.

Брови мужчины буквально сошлись на переносице, а на лбу выступила испарина. Прикосновения обжигали. Так, что кровь сама по себе сворачивалась, без антисептика.

Закончив с перевязкой, неожиданно, Давид схватил меня за волосы, с силой сжал, дёрнув на себя и зашипел в ухо:

— Давай кое-что проясним… Давай расставим все точки над «i», малышка.

Я украл тебя — чтобы уничтожишь. Потому что ненавижу. Ты будешь моей развлекушкой и моей тряпкой. Потому что я… не прощаю предателей. А потом, когда надоест с тобой возиться, прикончу.

Толчок. Бьюсь затылком о стену и словно на миг умираю.

Мне страшно. Очень и очень страшно. До такой степени, что становится трудно дышать, а сердце… кажется я чувствую, как там, в груди, оно трещит и лопается, изливаясь волнами крови, уничтожая каждый орган.

— Я хотела тебя предупредить. — Жалобный стон срывается с моих уст. — Клянусь, я не знала, что за мной следят.

— Шшш, это уже неважно. — Горячий палец мужчины касается дрожащих и разбитых до ссадин губ. — Прошлое не изменишь. Из-за тебя погиб мой лучший друг, а остальные друзья загремели на зону. — Водит по губам кончиком мизинца, повторяя их контур, а я сижу как каменная, вжавшись спиной в стену, потому что ужасно боюсь! — Они меня ненавидят. Из-за тебя. И потому что я вышел сухим из грязи. А они нет… — Оттягивает нижнюю губу. Слегка входит в рот пальцем. Дыхание Давида учащается, в то время как глаза изверга наполняются бешенством. — Отец внёс выкуп только за меня. А мои братья… я даже не знаю, живы ли они!

Душа падает в пропасть! Когда он жестко впивается в мои скулы пальцами и снова целует, своим напористым поцелуем будто наказывает, будто сжирает всю мою жизненную энергию.

Мычу, вырываюсь, но чувствую себя бесполезным насекомым!

— Ты будешь жить в моём доме. Ты будешь никем. — Отстраняется, тыльной стороной ладони стирает капельку крови, оставшуюся на его полных губах. — Тряпкой. В которую я буду спускать, когда мне захочется.

Пауза. За которой следует очередной сокрушительный удар…

Словом. Пока ещё словом!

— Я буду трахать тебя до тех пор, пока ты не начнёшь молить о прощении. И до тех пор… пока не издашь последний вопль.

Выплюнув приговор мне в лицо, он быстро покинул комнату.

Слёзы хлынули по щекам.

Забившись в угол, зажав рот ладонями, я истошно закричала.

Нет! Нет! Неееет!

Почему?! За что! За что ты так со мной поступаешь?!

Я не верила своим глазам. Я презирала свой слух!

Это не Давид. Это настоящий дьявол.

Я не думала, что люди когда-нибудь смогут опуститься до такого дна. В котором с удовольствием будут купаться в ненависти, жестокости, беспощадности.

Нет. Это не Давид. Не тот заботливый, нежный мишка, которого я когда-то давно знала, любила и лелеяла. Теперь он бездушный черт из табакерки.

Он считает, что это я выбросила его, моего мишку, в грязную лужу и в ней же затоптала. Но перед этим… вырвала его сердце.

Всё не так!

Давид меня обманул. Первым обманул!

Кормил ложью, а я принимала эту ложь за любимый пудинг.

Так кто из нас должен стать тряпкой для битья?!

* * *

Я просидела в том темном углу практически целые сутки.

Ничего не ела. У меня ужасно затекли ноги и кружилась голова. Я потерялась во времени, я тонула в собственных чувствах. И я ослепла от слёз…

Давид пришёл под утро.

Услышав щелчок, я рефлекторно сжалась, чувствуя, как сердце заколотилось на грани агонии, когда на пороге появились остроносые ботинки, а в ноздри ударил запах табака и терпкого одеколона с ноткой морского бриза.

Давид оставил еду на столе. Не сказав и слова, даже не взглянув в мою сторону, просто ушёл.

Ему плевать какая я!

Забитая, избитая, истощённая. Униженная…

В одной лишь рубашке, надетой на голое тело.

Его рубашке! Просидела целую ночь на полу. Как собака.

В последний раз, когда мы виделись, он высосал из меня всю душу!

А в следующий… явится, чтобы получить мое тело.

И я была права!

К вечеру, когда комната начала погружаться в кромешную тьму, я снова услышала неторопливые шаги за дверью. Снова щелчок. И снова почувствовала запах боли, а в мышцах ощутила дрожь страха.

— Почему ничего не ела? — бросил с порога, с угрозой.

Но я молчала. Отвернулась к стене, уткнувшись лбом в колени.

— Я с тобой разговариваю! — терпение на пределе.

Не отвечаю.

Нет больше сил спорить с чудовищем

С чудовищем, у которого нет души.

Давид разозлился. Сорвался на бег. Рывком подхватил меня на руки и бросил на кровать, властно оседлав сверху. От неожиданности я все же вскрикнула. Но мне так не хотелось кормить его своей слабостью…

Неосознанно получилось.

— Ты будешь есть! Или я буду пихать в тебя еду насильно! — звериный рык в лицо, от которого по спине хлынул морозный озноб.

— Иди к черту! — практически плюнула ему в лицо, чувствуя, как скулы свело от ненависти, потому что он снова делал мне больно! До хруста сдавил запястья, а ногами сжал мои бёдра, как щипцами, отчего рубашка задралась до уровня пупка, открывая вид на нежную киску.

Не иначе, как провокация…

В глазах клятого демона тотчас же взорвался гигантский вулкан, а я будто получила инфаркт, живьём свалившись в кипящее жерло с лавой.

Он захотел меня. Он бросил мне приговор своим демоническим взглядом.

Мне некуда деваться. И бесполезно сражаться.

Разумом я понимала, что должна ненавидеть ублюдка.

Но вот душой… Истерзанной душой и искалеченным сердцем…

Я мечтала броситься в его объятия, целовать его губы, лицо и каждый сантиметр совершенного тела. Душить в жадных объятиях, рыдать в сильную грудью мечтая, чтобы пожалел, чтобы утешил и сказал, что безумно соскучился.

И сказал… «Крошка. Прости. Крошка, мне без тебя было до безумия плохо!»

Я, кажется, до сих пор не могу поверить.

Что ОН ЖИВ! ОН ЗДЕСЬ! Прямо передо мной.

Живой. Красивый. Реальный!

Но такой агрессивный…

— Идиотка! — схватил за горло, бросив спиной на подушки, — Если не поешь сама, буду кормить силой!

Захрипела. Но взглядом дала понять, что лучше умру с голода, чем спляшу под его дудку.

— Давай Давид! Сделай это… — по щеке покатилась слеза.

Я начала умолять его о смерти. А ведь когда-то… молила о любви.

Он прикусил нижнюю губу, тихо выругался и… отпустил мою шею.

В его руках появился кусок хлеба.

— Открывай рот, Со-ня. Не испытывай моё терпение!

Замотала головой.

— Прекрати, Давид. Давай просто поговорим. Пожалуй…

Я не успела договорить. Он быстро засунул мне в рот этот клятый кусок сухаря!

Поглубже! Ещё и ладонью сверху запечатал, чтобы не выплюнула.

В таком положении мы просидели несколько минут.

Я и вправду начала задыхаться, пришлось подчиниться, пришлось проглотить.

Он кормить меня насильно, лишая кислорода, тем самым демонстрируя безграничную власть.

На угрюмом лице бывшего во всю сиял долгожданный триумф!

Меня это разозлило.

Не хотелось сдаваться без боя!

В следующий раз, когда он затолкал мне в рот очередной кусочек говядины, я…

с ненавистью плюнула ему в лицо!

— Стервааа!

Боже!

Что я наделала!!!

Адреналин ударил в голову. Я думала, он меня просто размажет по стенке!

Но никак не ожидала, что монстр начнёт кормить меня другим способ.

Через поцелуи.

И никак не ожидала, что он, разозлившись, привяжет меня к кровати.

Психанув, Давид, нагоняя больше страха, разорвал наволочку на две части и с грубым напором привязал мои руки к спинке кровати.

В тот момент, я даже почувствовала, как мое лицо побелело от страха.

И только сейчас поняла… что на самом деле плохо знала бывшего возлюбленного.

Навалившись сверху, он дерзко распахнул на мне рубашку и с нереальным зверством уставился на обнаженное тело. А я… уставилась на его огромный бугор, из-за которого, казалось бы, я слышала треск, в штанах мужчины, такой же треск, с каким он рвал в клочья постельное белье.

Откусил кусок стейка и… с властным напором припал к моим губам, заставляя открыть рот, заставляя подчиниться, настойчиво проталкивая пищу в глотку наглым языком.

Дернулась!

Мысленно закричала, забившись в знак несогласия!

Но снова проиграла.

Потому что почувствовала сладкие искры внизу живота.

А их я чувствовать не хотела!!!

И влагу, выступившую на бёдрах. И острую резь в сосках.

И радужные пятна перед глазами. И учащенное дыхание.

Когда язык Давида ворвался в мой рот, пощекотав небо и кончик моего языка, внутренняя злость сменилась сумасшедшей эйфорией.

Раз за разом он впихивал в меня пищу, из своего рта в мой рот!

Впихивал… и целовал.

Сначала грубо и резко. Но потом… Эти животные ласки переросли в нечто большее, стоило ему только прикоснуться к моей груди, зарыться кончиками пальцев в волосы, услышать мой непроизвольный стон и почувствовать вкус желанного поцелуя.

Кажется, на какой-то волшебный миг мы оба забылись.

Оба растворились в забвении. Я, как больная идиотка, начала охотно отвечать на поцелуи этого ненормального оборотня, словно кто-то невидимый взял под контроль мое тело.

Давид тоже немного расслабился. Наши языки то сплетались между собой, то толкались… Мы то кусали друг друга, то нежно облизывали.

С ума сойти!

Что произошло?

Куда вдруг делась сумасшедшая ярость?

С каждым новым сильным «толчком» еды внутрь моего горла, мужчина становился более ласковым. А когда в тарелке не осталось и крошинки, я вдруг расстроилась.

Вот идиотка…

Даже не заметила, что съела абсолютно всё. До последней крошки.

А ещё, я не заметила, как руки Давида накрыли мои бёдра и, заскользив по влажной, от этих сумасшедших пыток коже, направились в сторону промежности.

Из груди вырвался сдавленный вопль, ноги невольно раскрылись навстречу изумительным ощущениям, голова откинулась на подушки, а поясница прогнулась в изящном изгибе, когда я почувствовала властные прикосновения к клитору.

— Презираю тебя… Лживая ведьма! — резкий толчок пальцем вглубь горячего, мокрого лона. — Но хочуууу!

Связанная, лишенная любой возможности к сопротивлению, я полностью подчинилась власти Давида. Особенно, когда он начал таранить меня пальцами. Сначала одним. Потом сразу двумя.

Одной рукой — врезался вглубь лона, а второй — исступленно натирал клитор и мокрые, от запредельного возбуждения, складки, пока я не услышала характерные хлюпающие звуки.

— Какая же ты грязная и мокрая! — наращивал темп, с такой алчностью, с такой дикостью, что я готова была кончить за долю секунды. — Сучка!!!

Господи!

Взрыв! Горячий, острый, такой внезапный, что я не смогла сдержать крик!

Хоть и кусала язык, губы кусала, чтобы не порадовать изверга своим поражением.

Но тщетно.

Он только что изнасиловал меня пальцами.

А мне это, к слову, понравилось.

Я как будто вернулась в то самое время… когда мы были счастливы.

И любили… Когда мы были единым целым.

— Что, Крош-ка! Нравится? А?? Тоже так дико кончала, когда узнала, что я сдох? Когда трахалась со своим ёб*нным мужем, когда меня в тюряге забивали ногами и гасили шокерами, как какое-то безмозглое животное?!

— Нет. Не кончала! Никогда на кончала! — и плюнула в лицо, глядя глаза в глаза, в чёрные страшные зрачки, в которых плясала сама смерть.

Давид лишь расхохотался, а моё ничтожное сопротивление его просто забавляло.

Он продолжал насаживать меня на себя с резкими, хлюпающими звуками. И смотрел исподлобья, не моргая, будто резал изнутри.

Я дрожала и одичало сжимала его пальцы внутри промежности, он скалился и толкался в пульсирующие глубины до самых фаланг. А затем вдруг… ловко клацнул застежкой ремня, забросил мои ноги к себе на плечи и быстро толкнулся в обмякшую мякоть лона твёрдым, эрегированным членом.

— Бл*ять!

Возбуждение тут же потухло, когда я почувствовала сильные, резкие толчки, когда Давид, пружинистыми и скоростными рывками, начал вдалбливаться в меня на всю свою огромную длину.

— Дьявол! — выругался.

— Не надо! — задыхаясь взмолилась, когда он вдруг вышел и, освободив руки от пут, перевернул меня на бок, сунув под живот подушку.

— Молчи! — с угрозой, недовольно.

Задергалась под этим тяжелым, горячим телом, но в ответ, Давид ещё сильнее придавил меня к кровати и быстро вошёл.

Ах!

Мысленно закричала, получив острый шлепок, сначала по рукам, а после — по бедру, в наказание за попытку сопротивляться.

Впившись ногтями в упругие ягодицы, насладившись до победного и самого сильного толчка, он кончил, издав сиплый, утробный рык, откинув голову назад навалившись всей своей мощной массой на моё, такое маленькое, такое хрупкое тело.

Получив мощный оргазм, Давид черство толкнул меня в спину, вскочил с кровати, рывком надел брюки и, щёлкнув застежкой ремня, спешно покинул комнату, громко шарахнув дверью.

Но, перед тем как уйти, он бросил мне в ноги небольшую коробочку, в целлофановом пакете.

— Это противозачаточные. Принимай по одной каждый день. — Холодно приказал, пока я рыдала в подушку, дёргаясь от вынужденных судорог. — Если вдруг залетишь… ребёнка отберу. Сразу же. Даже не дам увидеть её или его лицо. Так что это будет на твоей совести.

Схватился за дверную ручку, даже не взглянув в мою сторону, как будто общался с деревенской шавкой, и добавил, словно бросил топор в спину:

— У меня есть невеста. Так что с ним… будет кому нянчиться.

Глава 19

Я не принимала эти сраные таблетки. Потому что всё равно бесплодна. А от противозачаточных меня тошнило и высыпало. Но сказать об этом боялась. Не послушает! Будто принимал меня, живого человека, за кусок мебели.

Как же сильно я мечтала выговориться! Рассказать о моей боли, о том, как дико я по нему тосковала. И… о нашем погибшем ребёнке.

Но всякий раз, когда я хотела открыть рот, Давид затыкал меня.

Либо грубым словом, либо жёстким поцелуем. Либо ладонью, когда в очередной раз трахал. Да! Он приходил ко мне лишь для того, чтобы мстить и унижать.

Брал, имел, лакомился моим телом, как только желал. А затем, уходил, оставляя гнить в темноте до следующей казни.

Но хуже всего, что я не могла заставить себя ненавидеть его полностью.

Я кончала под ним. Снова и снова! Как грязная, больная на голову шлюха!

Давид привязывал меня к кровати, брал на полу, на диване, унижая в самых разных позах. Он кончал в меня снова и снова, пачкал спермой грудь, ягодицы, промежность, лицо и даже волосы! Иногда он был невыносимо груб… А иногда, в нем просыпалась капля человечности.

Три дня.

Я провела в заточении три дня!

И каждый раз, когда слышала шаги в коридоре, забивалась в угол.

Если я не хотела есть, он насильно проталкивал мне еду в глотку.

Если не хотела купаться — силой тащил в душ.

При этом, не разговаривал. Вообще за эти три дня не произнёс и слова.

Лишь стонал и рычал, вдалбливаясь в меня до искр в члене своим огромным, громоздким прибором.

Получив разрядку, просто уходил, запирая на замок до следующего раунда в темноте, чтобы рыдала и сходила с ума от ненависти.

На четвёртый день я поняла, что больше не вынесу такого позора, решившись на отчаянный шаг.

Неправильно! Мои чувства — гнусный позор!

Мои чувства — противоречивы и грязны.

Я не виновата, что тело не поддаётся разуму, не виновата, что каждый раз когда монстр дерёт меня в клочья, я захлебываюсь и тону в сладких пре-сладких судорогах.

Божеее! Я и правда превращаюсь в какое-то глупое животное, живущее лишь сексуальными инстинктами, чтобы удовлетворить чертово влечение.

Должна же всё-таки быть хоть капля гордости!

Подобный расклад жизни меня не устраивал. Я не буду его покорной рабой, его собачкой для битья, или его тряпкой для утоления сексуальных нужд.

Нужно срочно найти выход! И сбежать…

Думай, Соня! Думай!

Мерила шагами комнату, метаясь то в одну сторону, то в другую, пока не услышала звонкий девичьей хохот из распахнутого окна. Рефлекторно бросилась на шум, спрятавшись за шторой и тотчас же остолбенела, увидев во дворе обладательницу звонкого голоса — молодую, стройную девушку с длинными, роскошными волосами, ниспадающими до самой талии и, практически, точь-в-точь такой же юбке и блузке, какую я надевала два три дня назад, только другого оттенка.

Вдвоём! ОНИ были вдвоём с Давидом.

Неторопливой походкой шли к воротам, держась за руки.

Она смеялась, и висела на его локте, а он, проклятый ублюдок, левой рукой сжимал её поджарые ягодицы. Остановившись у самых ворот, Давид вдруг резко притянул девицу к себе ближе и… жадно поцеловал.

У меня подкосились ноги, стало вдруг больно дышать! Я упала на пол, обеими руками схватившись за грудь, которую буквально прострелило огнём боли.

Больно! Больно! Больно!!!

Почему мне так больно…

Глаза жгло от слёз, а горло душило от обиды.

Зачем Давид?

Ну зачем…

Мало моих слез, мало боли, чертов ты садист!

Проклинала его, ненавидела, мечтала, чтобы ему, чертовому бездушному монстру, было так же горько, как и мне…

Оттого и решила немедленно сбежать.

А как и когда — понятия не имела.

В подобные моменты отчаянья человеческий мозг, как правило, начинает работать на пределе своих возможностей. Когда во дворе вновь воцарилась тишина, я, распахнув окно на две створки, сделав несколько глубоких вдохов, осторожно забралась на подоконник и осмотрелась.

На мне, как обычно, была надета рубашка Давида. И больше ничего. Голое тело. Ни белья, ни обуви.

Убедившись, что во дворе дома нет ни единой души, я ничего лучше не придумала, как попытаться вылезти наружу и, придерживаясь за стену, по крошечному выступу кое-как доползти до соседнего балкона.

Я очень боялась высоты… Боялась настолько, что думала не смогу удержаться из-за дрожи в конечностях, из-за кошмарного головокружения и противной пульсации в висках, пока мелкими шажочками карабкалась до перил балкона, чувствуя, как прохладный ветер толкает меня в спину, ерошит волосы, закрывая обзор, намереваясь нарочно толкнуть вниз. В холодную, тёмную пропасть, которая, в случае падения, стала бы моей извечной могилой.

Именно поэтому я долго не решалась на этот крайний шаг, хоть и рассматривала подобный вариант побега — добраться до соседней комнаты, чтоб из неё уже, попасть вглубь дома, отыскать парадную дверь и сбежать, поскольку презирала высоту.

Но на что человек не решится, когда балансирует на пике отчаяния, с девизом:

«Действуй, или умри».

* * *

Мелким шагом, плотно-плотно прижимаясь к стене, я кое-как добралась до балкона. Повезло, что расстояние было пустяковым. Но сколько адреналина я испытала — не передать словами.

Вцепившись руками в перила, забросила через ограду сначала одну ногу, затем другую, после чего, выпустив из груди глубокий выдох, плашмя плюхнулась на пол.

Все хорошо. Получилось! И дверь балкона не заперта.

Подбадривала я себя, поднимаясь с пола, отряхивая руки от побелки, стараясь не обращать внимания на боль в содранных коленях и ладонях.

Правая рука до сих пор была обмотана бинтом, а вот на левой проявлялась свежая ссадина.

Осмотревшись по сторонам и прислушавшись к звукам, с опаской направилась внутрь комнаты.

Тихо.

Лишь ветер изредка играет с облезлой балконной дверью, издавая неприятный скрип. В комнате достаточно жутко, но там всё же горит старенький, обглоданный молью торшер. И… в дальнем углу комнаты, напротив окна, я вижу силуэт одинокой девушки в бледно-розовом халате, которая смотрит перед собой не моргая, в одну точку и немощно вздрагивает, глядя в распахнутое настежь окно.

Я вовремя успела накрыть рот ладонями, чтобы не закричать!

Испугалась.

Фильмы ужасов отдыхают…

— Кто ты? — бросилась к девочке, осознавая, что бедняжка здорово замёрзла в своём тонком халате, — Как тебя зовут?

Нечто необъяснимое остро воткнулось в сердце.

Жалость. А может и неясность ситуации.

Мне бы следовало забить на всё и бежать, пока появилась возможность, но что-то не отпускало, не позволяло уйти.

Не могу её вот так вот просто бросить. Жалость дерёт изнутри, как дикая, разъяренная кошка, вспарывая каждый мой орган.

Девушка не реагировала на вопросы. Молчала и дрожала, как кленовый лист на ветру. Мне показалось, что она просто не может говорить, тем более, двигаться. Возможно, бедняжку парализовало.

На вид взрослая девушка, лет двадцати. Но худая и бледная, как мел. Длинные темные волосы, аккуратно заплетены в толстую косу. Большие карие глаза, полные губы, аккуратный нос. Черты лица незнакомки, особенно глаза, напоминали подозрительное сходство с внешностью Давида.

Правда её взгляд был пустым и направлен в одну точку.

Дотронулась до незнакомки, коснувшись плеча, легонько встряхнула — ноль реакций. В ответ чуть-было не «обожглась» от этого касания.

Да, я сама замёрзла, при том, что провела на улице не больше трёх минут.

А сколько же она тут сидит, на сквозняке? И, главное, почему одна? Неужели, эта несчастная тоже чем-то не угодила Давиду, поэтому он и ей устроил карательную расплату?

Запаниковав, быстро захлопнула окно на щеколду, а затем бросилась растирать её хрупкие плечики, прижимая девочку к себе, подбадривая ласковыми словами, а потом, стащив с дивана шерстяной плед, набросила на худенькое тело малышки, укутав незнакомку будто в кокон, и снова обняла, прижав к груди.

Вот и что теперь делать?

Да кто вообще она такая?

Посмотрела на ледышку снова, и в груди стало невыносимо жарко, а внизу живота, наоборот, холодно. Глаза точь-в-точь как у Давида… И волосы одного цвета. Только длинные, густые, заплетенные в тугую косу.

— Как тебя зовут? — ещё раз спросила, опустившись перед девушкой на колени.

Взяла её хрупкие и такие холодные ладошки в свои. Но она по-прежнему никак не реагировала. Смотрела в одну точку, дрожала.

Неужели она…

Мысли прервались громким, неожиданным хлопком.

Я вздрогнула, побледнев от шока, а девочка хоть бы что.

На пороге, люто зверея и хрипло порыкивая, выпуская пар из ноздрей, словно одержимый бык, стоял Давид.

— Ты что здесь делаешь??

Он был в гневе. А я в ужасе.

Отскочила от девушки обратно к балкону, но Давид оказался проворней и быстрей.

Годы практик на ринге не прошли даром. И бил он четко. И всегда точно.

Шлепнул меня по лицу, так что я, вскрикнув, упала перед ним на колени, схватившись за пылающую резью скулу.

Я не знаю, чтобы он со мной сделал в этот кошмарный момент.

Порвал бы наверно на части. Как рвал своих соперников во время боя не на жизнь, а на смерть.

Выругавшись, протянул ко мне руку, намереваясь схватить за волосы, как вдруг…

Что-то ему помешало.

В этот момент, девочка резко вскочила с кресла. Буквально на секунду зависла в воздухе и упала. Но Давид среагировал молниеносно. И этот будоражащий миг спас мне жизнь. Мужчина вовремя успел подхватить бедняжку прежде, чем она упала бы на пол и, не дай Бог, ударилась.

А потом девочка вдруг не с того ни с сего заплакала. Посмотрев на мою, разбитую в кровь губу. От этих слез, от вида этой беспомощной малышки у меня помутнело перед глазами, дыхание сбилось, а по венам пронёсся смертоносный ураган.

Внезапный гортанный рык будто заставил дом пошатнуться, как при землетрясении. Или это меня шатало, когда Давид вдруг гневно закричал:

— Наталья!!!

Не прошло и секунды, в комнату влетела темноволосая женщина, лет сорока, в темной, строгой одежде, напоминающей одежду сиделки, или гувернантки.

— Какого чёрта ты оставила её одну?!!

— Боже, Божечкиии! Простите! Что произошло? Девочка моя! — и кинулась к девчонке усаживать обратно в коляску, — Извините ещё раз, я в уборную отлучилась.

— Ещё раз облажаешься, Наталья, и я прибью тебя! Ясно! Она как лёд! Холодная! Почему окно было нараспашку?!

— Кристиночке нужен был свежий воздух.

Он бы точно кого-то прибил, если бы вдруг не отвлёкся.

На меня.

В чёрных омутах сущего зверя я прочитала опасное намерение, в котором он невербально дал понять, что я попала.

Не стоило выходить из комнаты. Не стоило лезть туда, куда бы ни в коем случае не следовало бы соваться. Та девочка… Вероятно для него безмерно важна.

А когда Давид увидел, с каким потрясением я рассматриваю незнакомку, грубо схватил меня локоть, потащив прочь из комнаты.

Даже когда мы вышли в коридор, перед моими глазами продолжал мелькать образ девушки, а также мысль о том, что у них с Давидом практически одно лицо на двоих.

Благодаря этим домыслом, меня вдруг накрыло неописуемой злобой!

Теряя инстинкт самосохранения, я со всей дури ударила мужчину по руке. По той, что с такой ненавистью сжимала мой тощий локоть, и завопила, чувствуя, как горло разрывает от обиды:

— Кто эта Кристиночка?!! Кто, Давиииид? Чего ещё я не знаю?!

— Замолчи. — Отрезал, снова швыряя в проклятую темницу.

— Сколько! Сколько у тебя секретов?! Сколько лживых масок спрятано за спиной?!

Сегодня я решила выпустить наружу все те эмоции, которые копились долгие-долгие годы, часы и минуты.

Обернулась, уставившись в невозмутимое лицо изверга и меня моментально ударило. Сильно так шибануло! Как будто я прикоснулась к оголенному проводу.

Неужели она его…

— Дочь твоя? Она твоя дочь??! Аааааа?!! Отвечай!!!

До пика нервного срыва оставались считанные секунды. Послав к черту последствия, я просто бросилась на высокую стену из твёрдых мускулов, принявшись гатить по рельефной груди кулаками, но от этих жалких действий стало ещё хуже.

Все равно, что голыми руками бросить вызов десятибалльному шторму.

Секунда… И я лечу спиной в неизвестность.

Толкнул меня к стене, а сам сверху навалился, локтем сдавив горло, вынуждая захрипеть и забиться от силы его власти, от энергетики, что душила и топила похлеще океанской волны, в которую я упала с обрыва.

— Не твоё дело. — Дышит со свистом, вжимаясь в меня сильнее, рычит в лицо и скалится, а меня бросает то в жар, то в холод, при виде его ослепительных, да таких острых зубов, как у дикого, опасного зверя. — Только попробуй хотя бы ещё раз выдать нечто подобное, убью. И я не шучу, Сон-ня. Буду убивать мучительно. Настолько безжалостно, что ты будешь умолять сделать это быстрей. Но я буду наслаждаться каждым твоим рёвом, каждым воплем, каждой слезой. Так что не нервируй. Иначе, познаешь настоящее пекло. Раньше, чем туда отправишься.

Сгрёб в охапку одной рукой, словно ничтожную тряпку, которая ни черта не весила, бросив животом на стол так лихо, что воздух из груди вышел со свистом. Секундным рывком задрал рубашку до шеи и быстрым, властным толчком вогнал в лоно мраморный член до самого упора.

Снова наказал! Вот так вот жёстко и без предупреждения! Практически на сухую… Ещё и ремень с брюк выдрал и… начал хлестать в такт с толчками по напряженным, от острых ощущений, ягодицам.

— Ты могла разбиться! — Шлепок. Дёргаюсь, мысленно проклиная чертового психопата. — Сучка!!! Через балкон влезла?? — Ещё один удар. На это раз сильнее предыдущего. — Месяц у меня стоя спать будешь! — И я закричала. Впервые за три дня заточения. Задрав голову к потолку, выгнулась дугой и выпустила на волю громкий вопль, смирившись с поражением.

В ответ на стон, Давид лишь ускорился, но больше не бил. Фырчал, ругаясь себе под нос, и насаживался глубокими толчками на мягкую плоть, пока я не почувствовала, как он одеревенел и набух до максимума, а затем, схватив меня за волосы, потянув на себя, получил феерическую разрядку, несколько раз укусив за шею во время кульминационных фрикций.

Глава 20

Пока он застегивал ширинку и поправлял взъерошенные волосы на макушке, я по-прежнему лежала на столе, сверкая голыми, покрытыми красными пятнами ягодицами, широко расставив ноги, всхлипывала, глотая очередные ядовитые слёзы.

Вот и всё. Как обычно. Он просто плюнул мне в душу, осквернил моё тело, сорвал злость этим клятым ремнём и сейчас просто уйдёт, не сказав и слово, заперев комнату на замок до завтрашнего утра.

Надоело!

Осторчело всё к дьяволу!

Лучше бы и вправду разбилась.

— Попытаешься сбежать ещё раз, и я тебя к кровати привяжу. Или… ноги переломаю. — Огрызнулся напоследок, дёрнув за ручку двери.

— Нет, не надо! — отскочила от стола, но ноги настолько сильно затекли, что я тотчас же упала на пол, — Давиииид, не хочу, не хочу, не хочу! — Это был внутренний крик души.

Я устала. Я покорилась. Я готова была упасть перед ним на колени и ползать до конца своих дней. Он сломал меня. Я не ожидала, что так быстро прогнусь под ним. Я думала, я стала сильнее. Но… оказалось, что нет.

— Не оставляй меня одну. Не оставляй в темноте. Прошу… — Взмолилась, сжав кулаки до рези в коже, глядя в пол, а в ответ услышала громкий хлопок и удаляющиеся шаги.

* * *

С тех пор я не видела его три дня.

Время от ожидания делало из меня типичную сумасшедшую.

Но, вопреки угрозам Давида, я не собираюсь так просто сдаваться, хоть он уже и без того, разломал мою гордость в пух и прах.

Я снова вылезла через окно, вернувшись в комнату к той девушке, Кристине.

Если он не сказал мне кто она такая, я сама попробую выяснить.

Однако, это был не единственный мотив вернуться к девчонке.

Меня к ней просто тянуло необъяснимым образом. Хотелось разделить пополам наше с ней горе. Ведь мы, по сути, обе пленницы.

С двух до пяти девушка обычно спала. В это время сиделка занималась своими делами, а я тайком пробиралась в комнату, присаживалась рядом с кроватью и пыталась разговаривать с бедняжкой.

Когда я юркнула в комнату, Кристина бодрствовала. Просто смотрела в потолок привычным, пустым взглядом. Иногда мне казалось, что она неживая. Кукла, вылитая из воска, жуткий экспонат «Дома восковых фигур».

Давид отлучился по делам на несколько дней. Вместо него меня проведывала некая Вика. Три раза на день, принося еду. Да не одна. А с шокером.

По приказу Давида, на случай, если я попытаюсь совершить глупость.

— Привет… — Поздоровалась с «куклой», — Я Соня. Я… В общем, мы когда-то с Давидом были вместе. Сейчас у нас… скажем сложный период в отношениях.

А ты кто? Ты его родственница? Сестра?

В ответ ненавистная тишина. Ноль внимания.

Вероятно, я сама уже сто раз подряд тронулась умом, но мне казалось, что Кристина всё слышит и все понимает. Просто не может выразиться в ответ.

Иногда она моргала, будто с чем-то соглашалась, а иногда сжимала бледными ручками край одеяла. Не знаю точно, сколько ей было лет. Из-за болезненной худобы и цвета кожи, она выглядела на все пятнадцать. Но, относительно черт лица, ей было за двадцать.

Зря я накричала на Давида, обвиняя его в отцовстве.

На эмоциях была. С дуру ляпнула. Если девушке реально двадцать, не мог же он зачать её в свои двенадцать лет.

По предварительным подсчётам, я уже с неделю как находилась в заточении. Кристина была моим единственным собеседником. Хоть и молчаливым, но живым.

Когда я работала в интернате, мне приходилось иметь дело с детишками, которые по каким-либо особенностям отставали в развитии. С такими детьми нужно больше общаться, больше дарить им ласку и заботу, чаще демонстрировать свою поддержку через прикосновения. Именно так я вела себя по отношению к Кристине.

Рассказывала ей разные истории, гладила по рукам и волосам. Даже заплетала косы и иногда пела песни. На кой чёрт меня тянуло к чужому человеку с огромным возом проблем, я не понимала! Но там, в районе сердца, моя грудь невыносимо сильно горела, а низ живота мучила тупая тяжесть.

Вскоре я поняла, от отчаяния, от аномальной безысходности во мне пробудился материнский инстинкт.

На третий день, когда я снова пришла навестить Кристину, я впервые увидела ясный блеск в её огромных глазах цвета крепкого кофе и… слабую, но такую живую, такую осознанную улыбку.

* * *

Давид вернулся на четвёртый день поздним вечером.

За эти дни я успела вдоволь отдышаться и немного прийти в себя. Но всякий раз, как только слышала любой шорох в саду, или же, за запертой дверью… мое сердце буквально выворачивалось на изнанку и дергалось в судорожной агонии где-то в области пяток. Ожидание — это те ещё муки. Особенно, ожидание в абсолютной неизвестности.

Тем вечером я не знала, вернётся ли Давид. Я случайно его увидела. Сидящим в саду на поломанной лавочке. Пьяным… и ничтожным.

Когда… попыталась сбежать.

Но… не смогла.

Вика принесла мне ужин, а я, в тот момент, лежала на кровати, притворившись спящей. Поставила поднос на стол, как вдруг отвлеклась, услышав мелодию входящего вызова, доносящуюся глухо и отдалённо со стороны кухни, расположенной на первом этаже особняка и, позабыв запереть дверь, умчалась отвечать на звонок.

О таком подарке судьбы можно было только мечтать!

Босая, в рубашке на голое тело, я бросилась к лестнице, дрожа от нереального адреналина, который вмиг шандарахнул током по венам, притупляя былую покорность.

Плевать.

Будь, что будет!

Пока Виктория возбужденно спорила с кем-то по телефону, находясь на кухне, я уже отворяла входную дверь, оглядываясь по сторонам каждую прожитую секунду.

Получилось…

Дверь практически не скрипнула. Крадучись, не спеша выскользнула во двор, привыкая к темноте и бодрящему холоду. Да, не месяц май на дворе, но у меня не было выбора. Я чувствовала себя лишённой воли волчицей, у которой сработал мгновенный инстинкт, когда перед самым носом распахнули врата свободы. Не было времени оценивать ситуацию. Возможно, следующего шанса уже не будет.

Истекая слюной, просто отдалась соблазну, позабыв хотя бы прихватить с собой плед, ведь со вчерашнего дня я начала чувствовать подозрительную слабость, головную боль и режущий горло кашель. Даже слегка охрипла. Но, находясь в извечном стрессе, не задумывалась о том, что могла подхватить простуду, когда лазала из одного окна в другое с голой попой.

На улице тьма. Двор освещается лишь полной луной, которая то появляется, то исчезает за ватными тучами, что проносятся по небу со скоростью парящего мотылька, а также блеклым светом из окон первого этажа.

До калитки оставалось каких-то там десять шагов. И вот она — свобода!

Правда, что делать дальше и у кого просить помощи, я не знала.

Тут уж выбор невелик. Первое — найти дорогу, второе — поймать попутную машину, третье — позвонить в полицию.

Лишь бы ворота были открыты.

Однако, когда до желанной цели оставались считанные мгновения, я услышала звон стекла. Совсем рядом. Как будто кто-то выронил из рук бутылку, отчего, та разбилась.

Сначала вздрогнула. А затем, остолбенела, рассмотрев впотьмах объемный, но сутулый силуэт мужчины, вроде бы, неподвижной статуей сидевший на лавочке.

Конечно же это был Давид.

Его бесподобное тело, его дурманящий запах, я бы узнала даже, если бы ослепла, или, если бы мне завязали глаза повязкой.

Увидев его, такого разбитого, такого жалкого, я… просто не смогла взять и вот так вот уйти.

Идиотка. Причём, полнейшая.

Что-то невероятно сильное, словно ураган, тормозило и настойчиво толкало к Давиду. Пока меня неосознанно влекло к мужчине, я даже случайно глянула на свои руки и ноги, убедившись, что они не скованы цепями, что это не он дергает меня к себе за привязь.

Нет. Не он.

А наша с ним невидимая связь.

Босыми пятками, ступая по влажной земле, медленно направилась к Давиду.

Он сидел ко мне спиной, склонив голову вниз. Сутулый, потухший и такой… разбитый. Жалкий, одним словом. В одной руке — пиво, в другой — дымится бычок. Как же сильно захотелось его обнять.

И я это сделала. Сдурев окончательно.

Всхлипнув, упала на колени перед моим персональным палачом и со спины обняла его за талию. Крепко-крепко. С такой аномальной жадностью, как будто мне осталось жить не больше минуты.

Дёрнулся. Даже бутылку на землю уронил.

Я лишь успела сдавленно прохрипеть: «Прос-ти».

В ответ он с силой вцепился в мои запястья ногтями, но… тут же ослабил хватку. Накрыл горячими ладонями руки, сжал. Так, что я разрыдалась от счастья, почувствовав заветное тепло. Такое искреннее, такое желанное.

Он был пьян. От него буквально за километр несло перегаром. Может поэтому Безжалостный не стал меня бить? Не стал ругать, а нежно-нежно взял за руку, с уверенностью сплёл наши пальцы друг с другом.

Любит.

До сих пор любит!

Но боится вновь открыться чувствам, думает предаст.

Интересно, о чем он думал, когда упивался в хлам, сидя здесь, в кромешной тьме, в полном одиночестве.

— Мы оба виноваты. Ты мне врал, я тебе. Может пошлем к черту прошлое и… начнём все сначала? Давай просто отпустим. Мы не можем друг без друга. Это очевидно. Как две половинки единого целого. Помнишь? Ты ключ, я замок…

Прижалась щекой к ароматной спине мужчины. Закрыла глаза, почувствовав, как снова начинаю дышать полной грудью, как сердце бешено колотится в груди. Навылет! И его сердце и моё. Вместе. В унисон.

Да! Я слышу, с какой мощью бьётся сердце любимого, когда прижимаюсь ухом к его напряженной спине. И ладошки в ответ потеют. И слёзы стынут на губах от желания, чтобы обнял, чтобы прижал к себе, приласкал, обхватив такими большими, таким надежными руками!

Как когда-то. В кошмарном прошлом.

Ещё до начала нашего с ним конца.

Он выпустил в воздух сдавленный стон и хотел что-то сказать, как вдруг моментально напрягся, а его ладонь с силой сдавила мою руку:

— Здесь кто-то есть, в дом иди. Быстро! — Строгим приказным тоном, от которого по спине покатился ледяной град.

Рывком на ноги вздернул, толчком отправил в сторону крыльца.

И правда, по ту сторону забора послышался едва уловимый шорох. Как будто что-то, или кто-то карабкался по забору.

— Пошла! Ну же!

Запаниковала, бросилась наутёк, но тут же об что-то споткнулась и упала животом на землю, прямо рядом с потертой скульптурой обнаженной девушки, которая украшала собой то, что раньше называлось фонтаном.

— Кто здесь? — предупреждающим басом.

Затаившись как мышь, я осторожно выглянула из укрытия и попыталась сфокусировать взгляд на темной, достаточно объемной фигуре, что показалась из-за кустов.

Высокий силуэт, видимо, принадлежащий мужчине, вышел к Давиду навстречу, на ходу стряхивая с тела сухую листву и пыль, попавшую на толстовку с широким капюшоном, грязно-серого цвета.

Когда незнакомец поравнялся с Давидом и снял капюшон… я практически лишилась чувств, отказываясь верить тому, что вижу.

— Давно не виделись, брат.

От голоса, такого хриплого, но такого знакомого, захотелось закричать до срыва связок.

Антон.

Неужели, это… АНТОН?

Глава 21

— Тоха? — Шатаясь и заикаясь, Давид сделал шаг навстречу брату.

— Нет, бля, призрак мщения. — Ехидный смешок и хлопок по плечу в знак приветствия.

— Ты… — с удивлением, продолжая держать дистанцию.

Ни объятий. Ни рукопожатий. Абсолютный стопор.

— Что? Не рад чё ли?

— Дело не в этом.

— А в чём? В шоке? — прокуренным, но отнюдь не дружественным басом рыкнул Антон.

— Возможно. — Давид отвечал вяло, рассеянно. — Думал с выпивкой не рассчитал. Думал… привиделось.

— Ааа, значит пока ты тут бухаешь и житухой наслаждаешься, кое-кто в тюряге гниёт и страдает как законченное животное!

— Всё не так! — Давид пытался оправдаться, но Антон крепко сжал кулаки, сократив расстояние между названным братом к минимуму. — Все эти дни, на свободе, я думал лишь о том, как бы вас из дерьма вытащить! А ты что? Какого хера ты тут делаешь? — Сжал кулаки в ответ на претензии, глянув на собеседника сверху вниз.

Он был крупнее и выше Тохи на полголовы. Но это отнюдь не значило, что Молот уступал Безжалостному в физической силе.

— Я сбежал. — Антон, прочистив горло, харкнул на землю мокроту. — Не смог больше терпеть эти адские унижения и как собака жрать с пола похлебку из мочи.

— Ты идиот! — Давид схватился за голову. — Ты понимаешь, что натворил??!

— Прекрасно понимаю. Есть свои люди, которые без проблем организовали побег, выставив меня трупом. Но не за былую уважуху на арене крови и пота, естественно.

Давид хрипло выдохнул, а Антон продолжил:

— Где он? Где, сука диамат??! На месте его нет! Ты взял??!

Зажав рот ладошками, которые на ощупь напоминали ледяную глыбу, я мысленно закричала, наблюдая за тем, как Антон, с аномальной агрессией, вцепился в куртку Давида, да так, что швы затрещали.

Я думаю, они переломали бы друг другу кости, если бы в саду вдруг не вспыхнули фонари, а на крыльце не появилась взволнованная Виктория.

— Давид Аркадьевич, она сбежала! Девчонка… Простите! Дверь была не заперта. Ох! Да вот же она! Эй, милочка, ты что творишь?!!

Секундная вспышка. Во дворе стало практически также светло, как днём.

Мне следовало бы не прятаться за кустами, а как можно быстрее укрыться в доме, понимая, что если Антон меня заметит… то он уже точно жалеть, тем более медлить, не станет, в отличии от Давида.

Виной всему… смерть родного брата. Близнеца.

— Вика, уйдиии на хер! Живо! В дом! — от громкого рыка у меня панически закружилась голова, а лёгкие сжались в ком.

Испугавшись, я зацепилась пяткой о разбитый край бетонированной дорожки и неуклюже споткнулась, свалившись на спину, издав тихий стон.

Это правда был Антон.

В первую очередь, я узнала его по голосу, потому что внешне он мало напоминал того Антона, которого я когда-либо знала. Особенно трудно было узнать его страшный, змеиный взгляд, с огромными, расширенными до предела зрачками, в которых мерзкими червями клубилась и извивалась сумасшедшая ненависть.

И он… меня заметил.

* * *

— Какого хера? Мне, бл*ть что, это снится? — показательно потёр глаза кулаками, — Или у меня глюки? Она здесь? Эта мразь! Скажи, что ты притащил её сюда, чтобы убить?!!

Давид молчал. Но даже на расстоянии я чувствовала, как его внутренне буквально бомбит от гнева. А я? Я вообще забыла собственное имя!

Не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни сказать и слова.

— Ты ведь ждал меня, братишка? Дааа? Знал, что сбегу? Поэтому заранее подготовился, даже о подарке позаботился! Завалим суку вместе! Прямо сейчас! Повеселимся на славу! — Щелчок. И в руках Антона блеснул некий предмет с острым концом, который он направил в мою сторону. — Дряянь! Если бы ты знала, насколько я, бл*ть, охренительно сильно хочу поквитаться за смерть брата.

Этот сумасшедший ублюдок двинулся на меня как беспощадный торнадо, угрожая ножом. Веки дергаются, словно у больного психопата, по подбородку стекает пена бешенства, а заточенный до опасной остроты нож, буквально трясётся в чумазых, покрытых грязью руках.

Мгновение…

Резкая вспышка боли.

Тьма в глазах.

Я ничего не успела сделать. И Давид тоже.

Лишь отчаянно всхлипнуть, когда поддонок, схватив в меня за горло, швырнул спиной на землю. Рукой сдавил шейные позвонки, отчего они захрустели, а лезвием, практически полоснул низ живота.

Я думала, что всё… это конец. Смерть пришла за мной. И очень скоро я увижу своего неродившегося малыша.

Но…

Давид не позволил.

Не позволил чокнутому кретину сломать мне шею и вспороть живот.

Схватив брата за шиворот, он от души вмазал выродку по морде, отправив трезветь в кусты одним профессиональным махом в челюсть.

— Сука! — сплёвывая кровь на собственные кроссовки, — Любишь значит тварь до сих пор?? Любишь!!!

Давид молчал. Он набычился, приняв боевую стойку, закрывая меня, хрипящую и дрожащую, распластанную в немощной позе на земле, своей огромной, могучей спиной-стеной.

— Остынь. Давай поговорим без истерик, вырубив эмоции. — Всё же ответил, соблюдая железное спокойствие.

Молот заржал.

Замаранное кровью лицо, лицо истинного психопата, внушало дикий ужас.

— Давай. Только сначала я ей кишки выпотрошу и ими же придушу. А потом можно и побазарить.

— Ты и пальцем её не тронешь. Усёк?! — предупредил.

— Пизд*ц! Серьёзно?! Защищаешь крысу?! После того, что натворила? Ты понятия не имеешь, что значит потерять брата! Родного, близнеца! Свою идентичную копию… Мы связаны с ним были! И это даже больше, чем родство! Это была душевная связь… Когда Егор умирал, захлёбываясь в крови, я чувствовал его боль, как свою собственную.

— Понимаю. Но она МОЯ. И я сам с ней разберусь. САМ! Обещаю.

— Да пошёл ты! — шаг вперёд… и резко назад. Колеблется. Боится.

Все-таки сдался.

Не рискнул бросить вызов тому, кто был раз в пять свирепей и страшней самого дьявола. Антон вне конкуренции. Очевидно, ведь.

— Не отдашь, значит?? А??

Тишина.

— Пизд*ц! А гребанный камень?! Что, млять, с камнем?!

— Этот вопрос решается. Ту часть выручки, которая принадлежит тебе по праву, ты обязательно получишь. Не сомневайся.

Оба застыли на несколько секунд, так, что ни одна жилка не дрогнула на их лицах. Которые, казалось бы, были выкованы из титана.

Антон первым нарушил немую идиллию, выругавшись грязным матом:

— Ну и пошёл ты нах*уй! Сукин сын… Предатель! Чмо подкаблучное! Ты семью предал. Ты всё на хрен разрушил. Ты! И твоя грязная шлюха!

Сорвавшись с места, Антон резво бросился к забору.

— Стой! — с каплей волнения, вдогонку.

На что получил последний короткий ответ, прозвучавший с явной угрозой:

— Ты ещё пожалеешь. Клянусь! Честью брата.

И, ловко преодолев высоту, скрылся за оградой.

* * *

Ноги подкашивались, заплетались и зудели от свежих ран на голых пятках, но меня, в данный момент, телесная боль волновала меньше всего.

Антон вернулся.

С одним единственным мотивом… отомстить.

Вот от чего в душе всё кипело и ходило ходуном, да так, что другие проблемы казались мелочью.

— Что, отдашь меня ему? Да?? — вырывалась и брыкалась, когда Давид тащил меня по лестнице, обратно в ненавистную клетку.

— Если бы хотел, уже давно бы отдал.

— Сволочь!

Не знаю, зачем обозвала.

Наверно потому, что по-прежнему не могла вынырнуть из состояния удушающего аффекта. Давиду пришлось меня обездвижить, выкрутив руки за спину, и забросить на плечо, чтобы не сопротивлялась.

Он не стал брать меня сегодня. Жалел?

Странно конечно. Но всё же… он не позволил. Не позволил брату причинить мне боль. Встал за меня горой! Даже ударил! С ума сойти… Этим своим ударом окончательно разорвав в пух и прах их братские отношения.

Лучше бы изнасиловал! Лучше бы трахнул, как обычно любил это делать, привязав к кровати, опрокинув животом на стол! А не просто взял и ушёл, грюкнув дверью.

Одиночество и темнота… вот, что стало для меня самой настоящей пыткой.

Не его дерзкие толчки внутри моего лона, не его сперма, марающая каждый миллиметр моего тела. А его безразличие и игнор.

* * *

Безжалостный снова исчез непонятно куда. Не появлялся больше двух дней.

Я ничего не ела. Слабость буквально выбивала пол из-под ног, а сильные головные боли блокировали сон. Один день я просто провела в кровати, а на следующий, под утро, проснулась от мучительного кашля.

Тогда я ещё не понимала, что у меня началась лихорадка. Меня бросало то в жар, то в холод. Пропал аппетит. Я думала, это были, не иначе как последствия нервного перенапряжения.

Распахнув окно, вдохнув полной грудью бодрящий воздух, я решила навестить Кристину, чтобы хоть как-то отвлечься. А ещё лучше, отыскать Наталью, или Вику, чтобы сообщить им, что мне дурно.

Полчаса отчаянно колотила в дверь кулаками, пока не содрала костяшки в кровь, но всем, вероятно, было плевать на мои ничтожные попытки привлечь к себе внимание.

Пришлось довольствоваться лазейкой через окно.

* * *

Сегодня совсем что-то нездоровилось. Еле-еле добралась до балкона. Хоть и расстояние было пустяковым, но я чуть-было не оступилась и не сорвалась вниз. Голова сильно закружилась, а горло сдавило острым кашлем. Чувствуя распирающую боль в грудной клетке, что отдавала в позвоночник, я начала задыхаться и закашливаться. Там, в области легких, словно трещал и лопался боевой снаряд. Или это мои лёгкие по непонятной причине растягивались и рвались будто тонкие нити.

Тронув лоб, облизав обезвоженные губы, я поняла — лихорадка усилилась. Один шаг остался до цели.

Последний рывок. Прыжок. И… тихий стон невольно сорвался с моих губ, когда я, поскользнувшись, теряя равновесие, начала балансировать и заваливаться назад спиной в пустоту.

Ночью шёл дождь. Стены и перила балкона покрывала влага. Я бы упала. И это был бы мой последний вопль, если бы кто-то вовремя не схватил меня за руку.

Рывок, доля секунды… И я цепляюсь за крепкие плечи, как за единственную надежду на спасение.

— Ненормальная! — крик в ухо. — Я ведь предупреждал!!! — Тряхнул как тряпичную куклу, заставляя посмотреть в лицо персональному кошмару, но я ощущала себя куском жидкого теста, который растягивали туда-сюда из которого лепили то, что желали.

Давид втащил меня внутрь комнаты, а я продолжала шарить вялыми руками по его огромному телу, пытаясь ухватиться, устоять на ногах. Но ничего не получалось. Чертова слабость забрала всю оставшуюся энергию.

Я только успела взглянуть на Кристину, которая смотрела на меня широко распахнутыми глазами, слегка приоткрыв рот, и как-то странно ёрзала в инвалидном кресле, будто переживала, будто что-то пыталась сказать.

Но у неё ничего не получалось.

— Крис-тина… — голова опрокинулась назад, ноги подкосились. — Кажется, я начала бредить. Ибо перед глазами быстро-быстро замелькали обрывки из кошмарного прошлого.

Имя незнакомки, сорвавшееся с моих губ, ещё больше разозлило Давида.

— Почемуууу? Почему ты к ней ходишь?? — зарычав, хорошенько тряхнул, сжимая хрупкие плечи до синевы, утаскивая обратно в проклятый карцер, который я ненавидела также сильно, как свою самую глупую ошибку, которую совершила в ненавистном прошлом, случайно ляпнув Виктору о намерениях Давида «отправиться на рыбалку».

На последней минуте бодрствования, собрав в кулак остатки сил, я вырвалась из его хватки и закричала во всё горло, когда Безжалостный швырнул меня в темноту, на холодный пол.

— ПОТОМУ ЧТО МНЕ ЕЁ ЖАЛЬ! Потому у меня тоже должен был быть РЕБЁНОК!!! — Сидя на коленях, внутренне взрываясь от душевной боли, я отчаянно вцепилась пальцами в паркет, ломая ногти до противного скрежета половиц, — Твой ребёнок, Давид. Но он умер. Моя мать убила его… — Пауза. По щекам, будто кнутом, хлещут слёзы, а сердце тонет в крови. — Ядом. Она подсыпала мне в чай отраву и вызвала выкидыш. Четыре. Года. Назад.

Вскинув голову вверх, посмотрела на него, такого растерянного, сбитого с толку и ошарашенного, сквозь пелену едких слез и… мгновенно лишилась чувств.

* * *

На некоторое время мне удалось почувствовать себя свободной. Боль отступила, а сознание очистилось от вечных проблем. Сначала, я подумала, что моя жизнь оборвалась. Что я умерла и попала в иной мир. Но из этого сладкого дрёма, обратно, в отравленную реальность, меня вернул знакомый бархатный голос, наполненный тревогой.

— Вся горишь…

Крепкая ладонь накрыла лоб, осторожно провела по влажным локонам и щекам, бережно растирая слёзы.

Нежно, ласково. И сердце в груди начало сходить с ума, мигом вернувшись к жизни.

Кто это? Давид? Мой Давид. Мой любимый и нежный мишка…

Он что вернулся? Или я брежу.

— Да-вид… Да-вид…

Шептала, мотыляла головой в разные стороны, не соображая вообще, что происходит, не контролируя свои мысли, слова, действия.

— Прос-ти…

Почувствовала, как меня подняли с пола и, крайне осторожно прижав к тёплой груди, куда-то понесли.

— Шшш… Тише-тише… У тебя лихорадка. Дурочка… Почему молчала?!!

— Ты н-не хотел слы-шать…

Последние слова… и очередное падение в бесчувственную воронку небытия.

* * *

Даже сквозь сон я слышала какие-то голоса. Чувствовала, как чьи-то тёплые руки гладят мои волосы, а мягкие губы целуют холодные пальцы. Чувствовала знакомый запах, с ноткой морского бриза, от которого по телу растекалось приятное тепло, а дрожь подавлялась.

Периодически я вскакивала с кровати, обеими руками хваталась за горло, и давилась лающим кашлем, чувствуя, как лёгкие выворачивает изнанкой наружу.

Давид в этот момент явно сходил с ума.

Прижимал меня к себе, успокаивал.

Не помню, какими именно словами, но его слова, его трепетные ласки не сравнились бы даже с самыми дорогими и самыми эффективными лекарствами, что существовали в мире по сей день.

Неужели поверил?

Неужели простил.

Любимый…

Если бы ты только знал, как я соскучилась.

По тебе. Настоящему.

Такому родному, чувственному… такому заботливому.

— Девушку нужно срочно отвезти в больницу. — Слегка приподняв веки, я увидела незнакомого мужчину с бородой, который шарил по мне фонендоскопом, оценивая глубину дыхание, а также работу лёгких.

После чего бросил взгляд на градусник, не убирая руку с пульса.

Этот мужчина, как и все остальные окружающие предметы, будто парили в невесомости. Но все же, я успела оценить мимику незнакомца, по которой поняла, что одной таблетки парацетамола, в моём случае, будет недостаточно.

— Что-то серьёзное? — Давид с силой сжал мою руку, взглядом бросив вызов доктору, будто это он и только он был причастен к моей простуде.

— Да. — Сочувствующий вздох. — Похоже на пневмонию.

* * *

Вообще болела я крайне редко. А услышав в лоб такой вот страшный диагноз… будто на миг провалилась в ад.

— Не переживай, девочка. — Поцелуй в лоб. Слёзы стынут в глазах, но боятся выйти наружу. Мужчины не плачут. А мужчины-воины — тем более. — Всё будет хорошо. Я скоро приеду. Очень скоро. Ни о чем не волнуйся.

Не прошло и часа, как меня, по прошению Давида, привезли в частную клинику, определили в одноместную палату, воткнули в вену иглу, прописав капельницу и постельный режим.

Я смутно помню, каким образом Давид принял решение.

Я думала, он желает мне смерти.

Но что-то изменилось.

Его взгляд изменился! Его голос. Его прикосновения.

После того… как я, наконец, докричалась о своей боли, которая мучила меня и резала наживую клятых четыре года!

— Поспи. А после… поговорим. — Стоял на коленях перед кроватью. Большой такой. Нет, не большой! А огроменный! Именно поэтому из-за своего объемного тела ему пришлось опуститься на колени, чтобы видеть моё бледное лицо и вялые, изредка подрагивающие от слабости, веки. — Я больше никогда не буду на тебя кричать. Больше никогда не буду брать силой. Мне так жаль… Соня. Девочка моя. Малышка. — Лбом к моему лбу прижимается, мои руки своими сжимает, вот-вот и разрыдается, — Крошка.

У меня у самой нервы ни к черту!

Я сама губы кусаю до ран, крепко-крепко жмурюсь, сдерживая ручьи слёз.

Пытаюсь открыть рот, чтобы сказать что-то в ответ… Но не могу.

Комок в горле. Дрожь в скулах. Вот-вот и захлебнусь в истерике!

Давид сипло выдыхает, а затем осыпает моё лицо поцелуями.

Целует щёки, нос, рот. Нежно, как ребёнка. А я в этот невероятный миг чувствую, как низ живота взрывается от приятного тепла, как будто я только что прыгнула со скалы в воду, и у меня дух перехватило.

Глаза целует, слезы губами собирает. И сам кривится, чтобы не разрыдаться.

Напоследок, крепко-крепко прижимает к груди, к бешено торохтящему сердцу… и уходит.

Но ещё раз десять перед уходом клянется, что обещает вернуться.

Не хочу его отпускать! Не могу! Не сейчас!

Мне кажется, что, если руку его отпущу… больше никогда не увижу.

— П-пожалуйста… — умоляю, из последних сил, и снова улетаю в бесчувственное забвение.

— Спи, Крошка. Спи. Закрывай глазки. А когда откроешь, я уже успею вернуться.

И я ему поверила.

Даже улыбнулась.

Счастливая, снова любимая. Переполненная желанием начать все с нуля и забыть нашу ссору, как жуткий кошмар, продолжительностью в четыре года.

Но спустя несколько часов, после сна, когда я открыла глаза, услышав топот снаружи палаты и какую-то возню… поняла.

Давид меня обманул.

Вместо любимого, скалясь и ухмыляясь в страшной гримасе, в дверях стоял Антон.

В одной руке — пистолет. В другой — нож.

Его, искореженное ненавистью лицо, как и одежда, и тот дьявольски острый нож, которым он угрожал мне буквально пару дней назад, были испачканы кровью.

И, как оказалось, это была вовсе не его кровь.

А кровь… дежурившего у моих дверей охранника.

Глава 22

Давид

Я запирал её в темноте днями напролёт. Приходил, чтобы трахать и, тем самым мстить, потому что не мог… вот так вот просто взять и вырвать сердце, как мечтал на зоне! Не получалось. Не насладился сполна. Крики её слышать хочу! Слёзы её вкусные глотать жажду! Довести хочу до такого состояния, чтобы сама сломалась, чтобы сама себя же, своими грязными руками, которыми то сраное письмо о замужестве строчила, и погубила.

Шлюху вызвал, ту самую, с которой недавно забавлялся, чтобы хоть как-то отвлечься, иначе мне было мало, мало, и малооо треклятой дозыыы! Хочу стерву лицемерную и дрянь продажную! Трахаться хочу! Только и думаю о её сосках торчащих, о клиторе сладком и твёрдом, о испуге в нефритовых глазах. Но вот пизд*ц! Не встаёт на шлюху. Даже со спины. А ведь они с ней так похожи… Не нужна мне другая. Хоть прибей!

Кроме наркотика моего вкусного.

И погибели моей вечной.

* * *

Но всё рано, так или иначе, я приглашал заказную шлюху практически каждый день. Трахал я её?

Нет. Мне хватало личной игрушки.

Я просто решил устроить спектакль, сымитировав отношения, чтобы ведьме было больнее вдвойне. Не зря же выбрал именно ту овцу, что так напоминала Соню. Я даже купил ей шмоток в идентичном стиле, как любила бывшая и заставлял давалку тупо вопить до срыва связок, чтобы ведьма за стенкой думала, что любовница остаётся со мной на ночь.

Якобы делили с шалавой постель. Но не с Соней.

К Соне я приходил чтобы беспощадно мстить и озверело трахаться.

Взяв своё, разрядившись в сладкое тело, уходил.

Пусть почувствует себя вещью!

Будет жить у меня как собака.

* * *

Я брал её в среднем три раза на день. Спускал в это сахарное, нежное тело, уходил и снова возвращался. Потому что корежило меня, как наркомана долбанного!

Иногда она пыталась сопротивляться. Иногда пыталась бежать.

Однажды я поймал её в шаге от двери. С силой обхватил руками за живот, прижал к себе и, схватив за волосы, толкнул животом на стол, а сам сверху навалился, заставляя выгнуться дугой навстречу боли и острому, как лезвие, члену. Впился зубами в шею, одновременно закрыл рот ладонью, чтобы не кричала настолько громко. Иначе сестра услышит.

Кусал и исполнял сильные, яростные толчки. Толкаясь резко и глубоко в мягкую, сочную плоть. Потекла… Потекла, развратная сука! И нежиться долго не надо! К черту прелюдии! К черту любовь! Трахать грубо, трахать с ненавистью в жилах намного острее, чем тупо любя.

Вышел полностью.

Отпустило.

И снова ворвался на всю длину под её сдавленный крик в горячую ладонь:

— Ненавижу!

Хлебаю дыхание стервы и двигаюсь со скоростью света, пока не вижу яркую вспышку в глазах, пока не чувствую острый взрыв в паху, приятными судорогами растекающийся по венам и пульсирующим резью члену. И кончаю! Внутрь. В горячую, вибрирующую дырочку, наполняя её своей тягучей эйфорией до граней, так что перебарщиваю с напором, с больным восторгом глядя, как горячая сперма течёт по ногам, бёдрам, даже попадает на трясущиеся от ужаса колени длинноволосой ведьмы, а затем и на пол.

* * *

Спустя несколько дней, по прибытию стервы в мой дом, я вспомнил о дорожной сумке, что валялась в углу под лестницей.

Копошился в вещах бывшей и нашёл паспорт на имя Екатерины Власовой.

Что за х*йня?

Там ещё билет в Гонконг имелся.

Теперь я окончательно запутался.

Она ведь замужем за бывшим морпехом, официально, бл*ять, и стоит на учёте в центре планирования семьи! Как представлю кого-то другого рядом с темноволосой ведьмой, так хочется рвать и метать! А ещё хочется с мясом выдрать член вместе с яйцами тому уё*бку Александру и в глотку затолкать.

Ибо нех*уй трогать моё!!!

Пнул её сумку со всей мочи, хотел с места рвануть, чтобы вновь сорвать злость на суке, выдрав её в зад и в рот как следует, как вдруг… услышал, как что-то звякнуло об пол. А когда узнал, в чем причина странного звона, мягко говоря, был шокирован, заметив на полу небольшой серебряный предмет в виде сердца.

Дрожащими пальцами подцепил тоненькую цепочку, а во рту ощутил странный привкус.

Подарок мой.

Неужели, до сих пор хранит?

Для чего? Для триумфа? Вспоминает, как подавила гада, очистив наш мир от ублюдка, живьём замуровав в камере пыток?

Странно всё как-то.

Фальшивый паспорт на имя, кулон… Взгляд этот невинный и отчаянный…

Бред.

Я же собственными ушами слышал, как её следок-мудак нахваливал, собственными глазами видел, как не пришла она ни разу на заседание, письмо с помоями читал, и жрал её сраную фотку в обнимку с седовласым у*ёбищем.

Вот чему надо верить.

Это правильно. На ошибках учатся.

Больше ни на единый писк её ведьминский не куплюсь.

Руку в карман сунул и тут же выругался.

Да потому что ключ там нашёл. От этого гребанного кулона.

Сам же, идиот долбанный, храню наш с ней артефакт.

Не думая, втыкаю ключ в отверстие украшения и с замиранием сердца открываю…

Фотография. Мы. Такие счастливые.

Даже не верится, что это фото реальное.

Захлопнул кулон, с силой сжал в кулаке.

А затем… тупо швырнул его в окно, в траву.

К дьяволу всё! Туда и любовь.

Но через пару минут пожалел.

Выскочил во двор, как молнией ударенный, принялся рыскать в колючках. До самого заката пыхтел, матерился, пока, наконец, не нашёл.

Выдохнув с облегчением на шею нацепил. Сразу два украшения.

На кой хер, не знаю. Но так внутренний голос вопил.

И стало вдруг как-то чертовски тепло в груди, а до этого было как в той гребанной Сибири — больно, мерзко, одиноко.

Может это я не прав? Может я ошибаюсь.

Как все сложно.

Как безнадёжно и запутанно.

* * *

Чуть больше недели стерва провела в моем доме. В доме, который я ненавидел настолько, что готов был разрушить или спалить дотла собственными руками.

Но приходилось терпеть. Уж лучше жить в этом грязном свинарнике, чем вернуться на нары.

Комнату, в которой умерла моя мать, я намертво забил гвоздями. Да и вообще никогда не появлялся в том крыле. Старался просто не думать. Мне нужно было искать способ, как поставить Крис на ноги и как начать зарабатывать бабки законным путём.

Единственное на что я был способен — так это махать кулаками.

Но на драках много не заработаешь. Разве что… нужно попробовать выйти на мировой уровень.

Я уже подал заявку в UFC. Сомневаюсь, конечно, что они готовы принять в клуб человека, отмотавшего срок за решёткой.

Но кто знает.

В какую сторону повернётся судьба.

До этого сучка-судьба плясала предо мной голой жопой, но сейчас…

Пока вроде сейчас я вижу красивую, упругую грудь.

Тем более, что я нашёл ту, по чьей вине прошёл все круги Ада.

И сейчас, она находится в соседней комнате. Измотанная и оттраханная до полуобморока.

Да Крошка!

Да!!!

Как же я долго ждал этого грёбанного момента.

Как же мне теперь хорошо…

Если бы ты знала, насколько сильный и мощный оргазм я испытал, когда ворвался в твоё тело! И долбился в твою сладкую киску, как остервенелый бык, сильными толчками, вымещая накопленную долгими годами злобу, своим острым членом наказывая и верша желанное правосудие.

Однако… кое-что я всё-таки сделал, не на шутку отдавшись риску.

Выждав пару дней, отправился к нашей заначке. Арендовал автомобиль, выехав за город в сторону леса, где мы, с парнями, после налёта на ювелирку, «похоронили» в земле редкой формы диамат, размером со сливу, который оценивался в ах*еть какую баснословную сумму зелени.

Мне нужно было позаботиться о лечении Кристины и вытащить братьев на волю. Камень нашёлся в ценности и сохранности. Всё шло как по маслу. Однако… я никак не ожидал, столкнуться с некой неприятностью.

Тоха.

Этот чокнутый сукин сын удрал из тюрьмы.

И он… Он чуть-было не причинил боль Крошке.

Да, Молот был прав. Нам следовало бы вдвоём разделаться с дрянью.

Но, млять, что-то пошло не так.

Не смог я.

НЕ СМОГ, К ЧЁРТУ!

Люблю её очень.

Сам сдохну! Но не могу допустить, чтобы страдала.

Возможно, я псих. Не возможно, а точно!

Свихнувшийся даун! Вполне вероятно.

Слабак и тюфяк? Определённо.

Да, это я.

Король кровавого ринга, бл*ть, который неоднократно бросал вызов смерти и редко когда выходил после боя с тяжёлыми травмами.

Не смог отомстить ведьме за предательство и, как следствие, адскую боль в сердце.

Потому что узнал кое-что важное, от чего захотелось стукнуться головой об стену и счесать кулаки до мяса.

Соня была беременна.

И она потеряла ребёнка.

Моего. Ребёнка.

Точнее, не потеряла

А его убили.

Те, кто уничтожил наши с ней отношения.

* * *

— Соня! Бл*ть!

Едва успел подхватить её на руки, прежде, чем она бы голову себе разбила.

В груди нечто шарахнуло. Сильно так, адски! Набатом отдаваясь в виски.

Крепко-крепко к груди прижал, и слеза по щеке покатилась…

А она, моя девочка, любимая моя, на руках моих извивалась. От боли корчилась. Разрывалась на куски.

Именно в этот момент я, пид*рас грёбаный, чмо ебу*чее, понял!!!

Что ошибался.

Что с катушек на хрен слетел! А ведь нужно было вырубить эмоции, да мозг врубить, разобравшись во всем и сразу!

В том, зачем она бежать решила с поддельным паспортом и билетом в Китай, если так солдафона того любила??

А сейчас… когда услышал стон её жалобный и страх этот чёрный, в убитых горем глазах… Понял. Что правду она говорит.

И меня подкосило. Сам мешком бездушным на пол свалился, крепко-крепко к груди её бесчувственное и слабое тельце прижал. Молча. Закричал до крови в горле! Обнимая, покрывая солеными поцелуями её бледные щёки, жалобно моля о прощении:

— Прости, Крош-ка. Прости, девочка. Я… я…

И слова острой бритвой встряли поперёк горла.

Какие к дьяволу извинения??!

Поздно уже. Слишком поздно.

Проще убиться.

Проще самому взять и выпить того клятого яду.

Которым лично хотел из собственных рук напоить… самое дорогое в мире сокровище.

Глава 23

Давид

Я не должен был верить Крошке. Но она говорила о потери нашего ребёнка с такой болью, с таким отчаянием, что самому было больно, что самому рыдать и выть хотелось.

Её эмоции были искренними. А слёзы чистыми.

Но для полной убедительности, я решил проверить информацию, связавшись с надёжными людьми.

Так, или иначе, но я бы это сделал. Чуть позже, но сделал.

Ведь я был обязан поквитаться со следаком за все то дерьмо, которое он вылил на нас с Соней.

И на неё тоже.

Это я пойму чуть позже. Когда узнаю, что ублюдок шантажировал мою девочку.

* * *

У меня остались ещё кое-какие средства, накопленные отцом. Я решил вложить их в воистину благое дело, а не спустить на бухло от отчаяния и адской безнадеги — нанять ребят, которые без труда достали мне мразину Виктора вместе с членом в зубах, без языка, без глазниц, без кишечника.

Когда я провёл «расследование» — понял. Понял, млять, что оказался конченым уё*бком. Глухонемым, причём! Который не желал ничего слушать, видеть, знать.

Не желал заглянуть в глаза, полные слёз, полные грусти и отчаяния, моей несчастной девочки, чтобы понять, что она страдала не меньше, сука, меня!!!

Я расставил всё по порядку. Собрал в кучу пазлы неясности в одну огромную и, теперь уже, ясную картину.

Мать Сони буквально превратила жизнь моей девочки в гнилое болото. Естественно, с помощью ублюдка-трахаля. Как же я раньше не догадался, не навёл справок, что мамаша-идиотка оказалась законченной психопаткой?

Виктор шантажировал и угрожал, мать образно приковала Соню к поводку с цепями, убила нашего малыша и заставила выйти замуж за другого.

Так кто больше страдал, Давид?

Кто??

Бездушная ты скотина…

Я тоже, млять не знал! Не знааал!!! СОНЯ!

Когда моё сердце было разбито, а в венах кипела ненависть, трудно было сопротивляться надежде и вере. Сплетни надзирателей, ещё и это, бляха, письмо! Уничтожило во мне всякую человечность. Но, так или иначе, капля любви осталась. И сейчас она превратилась в нечто большее. С тех пор, как я узнал правду, эта мелкая капля превратилась в бездонный океан. Бушующий, опасный, беспощадный!

Я встал на колени, в одной руке сжимал кулон в виде сердца, в другой — ключ и, зажмурив глаза, мысленно попросил прощение у Сони.

Мы оба виноваты, маленькая.

Но я… больше.

И я готов ползать перед тобой на карачках, каждый день вымаливая пощады.

Я готов умолять тебя, чтобы ты била меня, царапала ногтями, резала ножом, плевала в лицо. Каждый божий день!

Я заслужил.

Я был не прав. Я каюсь, черт возьми! Каюсь и унижаюсь со слезами на глазах!

Прости за боль. Прости за грубость!

Даже несмотря на ненависть я понял, что не могу без тебя жить.

Я даже представить себе не могу, насколько чудовищно было больно тебе, когда ты потеряла нашего малыша.

Твою ж мать…

Как же дико я себя ненавижу!

Презираю. Проклинаю!

И не могу жить дальше.

Зная, что обидел тебя.

Мою хрупкую, мою нежную и самую-самую любимую девочку.

* * *

Психанув, начал колотить кулаками собственное отражение в зеркале.

Кровавые брызги летели в разные стороны. Кулаки стёрты до кости.

Удар за ударом. Удар за ударом!

Бью себя. Как собственного противника.

Я бью своё отражение и не знаю, кто победит.

Бросаю вызов самому себе. И вершу месть.

За свою глупость. И одержимое желание сломать, то, что люблю.

То, что по ошибке приказал внутреннему монстру ненавидеть.

* * *

У Сони начались серьезные проблемы со здоровьем. Пришлось отправить малышку в больницу. И, конечно же, в этом дерьме я виноват! Когда она через балкон голышом к сестре лазала, то… подхватила треклятую хворь.

Жить не хотелось.

Столько боли ей причинил.

Не знаю, как вынесу…

Не достоин больше её.

Попытаюсь исправить ошибки. Накажу всех сволочей до единого, что жизнь нам изувечили. И всё. Дальше… а дальше настанет моя очередь расплачиваться за ошибки. За её слёзы. За её сумасшедшую боль.

* * *

Пришлось оставить Соню на некоторое время одну, в больнице. Поскольку ребята позвонили, сообщив, что выполнили заказ.

Накрыло меня. Беспощадной лавиной. При мысли, что очень скоро увижу мразоту Виктора. На всякий случай звякнул одному надежному бойцу, чтобы за девочкой моей любимой присмотрел. Вряд ли Тоха настолько умом шарахнулся, что посмеет угрожать Соне, когда я рядом.

Он никогда не посмеет бросить мне вызов.

Тому, кто превосходит его в сотню раз.

Однако… я слишком сильно недооценил брата.

Особенно, после четырёх лет разлуки.

Антон сейчас на эмоциях. Конченный псих.

Как и каждый из нас, кто прошёл все круги в Преисподней, когда услышал свой приговор, удар деревянного молотка и увидел грозный взгляд судьи в облике кровавого палача.

Тогда я даже не подозревал, что совершил ещё одну кошмарную ошибку, пусть хоть и на несколько часов, доверив жизнь самого бесценного в мире сокровища другому.

* * *

Как мешок с говном, его привезли к заброшенному складу.

Я долго ждал этого момента. Очень долго! И каждый раз получал душевный оргазм, когда представлял какими жуткими способами буду разделываться с этим вонючим дерьмом.

Виктор знатно разжирел. Добившись немалого «успеха» в работе, он прикупил себе роскошную тачку и навороченную трешку в центре города, в которую каждый вечер водил породистых шлюх, за деньги принуждая сосать его жирный хер.

Расслабился, ублюдок!

А зря.

Хорошая жизнь ударила по мозгам. Он даже представить себе не мог, что за его уродской мордой давно как наблюдают. Один шаг не в ту сторону, не с той ноги, может стоить жизни. Так и случилось.

Наёмники взяли отморозка быстро и без особых трудностей.

Н*хуярили по морде, затолкали в тачку.

А дальше дело за мной.

Привязанный к стулу, с мешком на голове, выбл*док что-то невнятно мычал, пока я наматывал вокруг него круги, размышляя с чего бы начать вершить правосудие.

Психанул.

С ноги в голову вмазал, с таким напором, что сукин сын на пол свалился, во время падения теряя грязный мешок с головы.

Еб*шил суку по морде, пока на разукрашенном гематомами лице, не осталось ничего, кроме заплывших век и разбитого до кости носа.

За шиворот уё*бка схватил, от стула оторвал, встряхнув как следует.

— Говори! Всю. Сука. Правду!

Рассмеялся, запрокинув башку назад.

Говорить то сложно, когда во рту осталось всего два зуба.

Всё выложил.

Во всём признался, падаль.

Как я и думал.

— Зачееем? — за шею схватил, сжал, заставляя мразоту захрипеть от адских мук.

— Да. Я у-угрожал твоей с-соске. Давил на неё. Запугивал.

Зарычал, плюнув в лицо следаку.

— Просто её м-мамашка делала о-отрадный минет. Соответственно, я исполнял абсолютно любые хотелки психопатки.

Череда отборных ударов градом посыпались на этот смердячий кусок дерьма.

— Ублюдок! — выплюнул горсть зубов, — Хочешь на десерт вкусняшку? — заржал, пидарас. — Шлюшка твоя была беременна. И это я подогнал ей те красные таблеточки… С приветом от мамаши. Но Алла, видать, с дозой перебрала, пришлось скорую вызывать. Теперь твоя овца бесплодна.

С одного замаха, я мечтал проломить Виктору грудную клетку.

Молча.

Нанести настолько сильный удар, чтобы услышать треск крошащихся в щепки костей.

А затем вытащить его уродское сердце голыми руками, швырнуть на пол и с яростью раздавить ботинком.

Долго на месте топтался. Орал, матерился. А по щекам слёзы хлестали…

Девочка моя! Любимая!

Как же тебе было больно. А я не знал.

Я урод, мразь и ублюдок.

Тебе ведь было намного больнее, чем мне.

Душевная боль никогда не сравнится с болью телесной.

Там, в тюрьме, я был словно в раю. И мне не стоило жаловаться на свою карму.

Тебе ведь было в миллиард раз мучительней.

Жаль, что я, тупой кретин, не понял.

Слишком поздно понял, когда довёл тебя до болезни.

Теперь всё встало на свои места.

Теперь я окончательно осознал, кто действительно виноват в том, что наша сказочная история превратилась в фильм ужасов.

Я.

И только я виноват.

Решающим ударом отправил вшивое отродье в отключку. Даже противно было прикасаться к этому дерьму собачьему, да руки марать. Напоследок, отряхнув кулаки, размяв кисти после напряженной бойни, огласил последнее пожелание ребятам, успешно выполнившим работу:

— Сделайте всё так, словно в хлам нажрался. За рулём. Сожгите вместе с тачкой. Чтобы никто не понял… за что и почему.

Отчеканил указ наёмникам, рассчитавшись последней наличкой, и обратно в больницу рванул.

Девочка моя. Любимая!

Вот и всё.

Всё позади. Всё закончилось.

Скоро я у тебя буду. В ногах валяться. С утра до вечера.

Хочешь, буду жить как собака до конца своих дней? По полу ползать, с миски жрать, лишь бы простила! Лишь бы вновь полюбила…

Купил для Крошки цветы. Сто и одну розу.

С души словно извечный замок свалился.

Казалось бы, даже услышал, как цепи зазвенели.

А когда в палату вошёл… Цветы сами по себе из рук выпали.

Никого. Лишь напуганные до смерти медсёстры.

И алое, кровавое пятно, уродливой кляксой размазанное на подушке.

Глава 24

Он ворвался в комнату с хриплым рыком. Страшно. И неожиданно.

Совсем не тот Антон, которого я знала несколько лет тому назад.

Даже всхлипнуть не успела, как он схватил меня за волосы, швырнул на пол, приставив к горлу острое лезвие ножа.

В глазах сгустилась тьма. Ужас сковал всё тело невидимой проволокой, что с кошмарной болью впивалась в кожу, кромсая до крови.

— Нет, Антон! Нееет! — взмолилась, хрипя, вырываясь, он лишь сильнее сжал горло правой рукой, окровавленной, а левой — треснул по губам, заставляя замолкнуть.

Как только на шум сбежались медсёстры, сумасшедший ублюдок полоснул ножом по моему запястью, а рану быстро вытер простыней, бросив обратно на кровать.

Ноги подкосились.

Шокированная, я начала проваливаться в темноту, захлёбываясь в болевом приступе. Последнее, что услышала, как Молот, забросив меня, ослабленную, истощенную, морально подавленную, к себе на плечо, предупредительно рыкнул:

— Никому не рыпаться. Иначе… она мертвец. — Двинулся в сторону запасного выхода, выставив вперёд дуло пистолета, неся меня на себе как мешок с отходами. — Передайте привет Давиду. От Молота.

Хлопнув дверью, этот, вышедший из ума психопат, спешным бегом устремился вниз по лестнице.

А дальше, я просто потерялась в реальности, утонув в холодной, бездыханной тьме.

* * *

В следующее мгновение я очнулась в машине, прикованная наручниками к дверной ручке автомобильной панели. Меня бросало в разные стороны, как пустышку, от того, что автомобиль нёсся на сумасшедшей скорости. Старый, ободранный. С темными окнами. В салоне воняло мусором и табачным дымом.

Притворившись спящей, я могла только молиться.

Он убьёт меня… Убьёт!

Антон не Давид.

Ему плевать на жалость.

Потому что это из-за меня он лишился брата.

Мольба, извинения… здесь бесполезны.

— Сука! У тебя есть ровно час, чтобы вернуть мне долбанный камень. Иначе, клянусь, я ей башку отчекрыжу. Но, перед этим, до смерти затрахаю!

Подсмотрев сквозь щели между ресницами, я увидела Антона. Это он был за рулём и это он озверело маневрировал на поворотах, прижимая к уху старенький смартфон.

В трубке послышался жалобный вопль.

Я узнала этот голос…

И у меня сердце как бешеное в ушах заколотилось!

Давид. Любимый.

— Мраааазь! Не торгай её. Не трогай! Я отдам алмаз. Только не трогай, прошуууу!

Вопил с такой болью, с таким надрывом, как будто тоже находился здесь. В несущейся на полном ходу машине.

— Он ведь у тебя.

— Да.

— Если врёшь — сучка подохнет.

— Я не хотел его продавать. Ждал, пока вы вернётесь.

— А мне пох*уй. Что значит вернётесь? Ты знаешь, что Макса… его больше нет. Его зарезали. Месяц назад. А Димыч. Его… его превратили в тюремную проститутку. Каждый день трахают. Пидары. Он уже не живой. Он тупо овощ. А я… только мне удалось сбежать.

Давид что-что жалобно кричал, умолял брата, слов было не разобрать.

Все что могла — сжимать кулаки, молча рыдать.

Нехорошее предчувствие закралось в душу.

Мне казалось, что это всё. Это конец.

Причём, не счастливый такой конец.

Для нас его, увы, не будет.

Даже после того, как мы, наконец, поняли друг друга и простили.

— Если через час не явишься на указанное место вместе с камнем… Увидишь её истерзанный труп.

Рыкнув, Антон сбросил вызов, швырнув телефон на переднее сидение.

Беззвучно всхлипнув, я почувствовала, как внутренне срываюсь с обрыва, разбиваясь об острые рифы.

* * *

Буквально через полчаса торопливой езды автомобиль остановился.

Притворившись спящей, я мысленно начала прописывать в уме план по спасению. Однако, подонок сковал мои запястья наручникам и, подхватив на руки, швырнув через плечо, куда-то потащил.

Я не успела осмотреться. Лишь почувствовала, как в нос ударил запах разлагающегося железа, а тело сковал жуткий холод.

Сырость. Темнота. Мы поднимаемся по ступенькам.

Поднимаемся долго. Этаж пятый, наверно.

Шаркающие звуки. Хриплое дыхание. Слёзы слепят глаза.

А затем удар.

Воздух выбивает из лёгких! Я невольно распахиваю глаза и вижу перекошенную злобой рожу Антона.

— С добрым утром, Крош-ка. Выспалась?

Тут же встрепенулась, попыталась отползти назад, но мгновенно врезалась спиной в бетонную стену.

Молот расхохотался, не сводя с меня своих страшных, пересыщенных ненавистью глаз. Лицо покрыто жуткими шрамами. Нос распух. Перекошен. От очередного свежего перелома.

Нет, это не Антон. Не тот задорный весельчак, который рассказывал мне когда-то пошлые шутки и угощал мороженым.

— Пожалуйста, не н-надо. Давай поговорим! Прошу! — выставила руки вперёд, когда он начал приближаться. Но я была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

В больничной сорочке. С голыми ногами и зудящим порезом на левом запястье, обмотанным грязной тряпкой.

Осмотревшись, я предположила, что мы находимся на заброшенном складе, или стройке. Здесь нет окон. Здание недостроенное. Здесь холодно, страшно и пахнет смертью.

Антон швырнул меня на какой-то пыльный матрас, а сам сверху склонился, обнажив потемневшие зубы, два из которых, верхних, были выбиты.

В тот момент, я прочла в его чёрных, расширившихся на максимум зрачках, страшный приговор. А также… жажду насилия.

Проигнорировав мольбу, Антон просто схватил меня за щиколотки, рванув на себя:

— НЕТ! Не надо! Ну пожалуйста!

Набросившись сверху, грубо развёл ноги коленом, одновременно впившись острыми пальцами в волосы и в шею.

— А брата моего кто пощадил? А?! — дернул на себя. — Никто. Так и я с тобой разделаюсь, как ты с ним.

Он обезумел. Он окончательно спятил!

Не я его убила! Не я!

Я искренне сожалела об утрате Антона!

— Ты мне всегда нравилась. Я даже завидовал Давиду. — Горло сдавил, облизав языком слёзы, скользящие по левой щеке, вынуждая зарыдать и немощно забиться под его тяжёлым телом ещё больше. — Хочу тебя, сука поганая! До последнего вздоха драть буду!

Не знаю, чтобы случилось, если бы со стороны лестницы не послышались торопливые шаги.

Зашипев, Антон резко вскочил на ноги. Дёрнув меня за горловину сорочки, прижал спиной к груди. Сделав несколько шагов назад, к дыре в стене, то есть, к недостроенном окну, снова приставил лезвие к горлу.

В этот момент, в комнату ворвался Давид.

* * *

— Как не вовремя, бро! — по битому стеклу, отступая назад.

Взвизгнула, задрожав ещё больше, когда осколки от стекла и штукатурки впились в голые пятки.

Я смотрела на любимого с жалостью, с отчаянием, потому что грудь жгло нехорошим предчувствием. Вот-вот… и что-то произойдёт!

Страшное, ужасное.

Вот-вот… и кто-то умрёт.

Лучше, если это буду я.

Потому что второй раз… смерть Давида… я не вынесу.

Острая сталь ножа снова коснулась нежной кожи в области сонной артерии.

Антон шипел мне в ухо. Он находился в абсолютном неадеквате.

Может под действием наркотиков. Может в состоянии крайне тяжёлого аффекта.

А может… всё вместе.

Давид двигался медленно. Осторожно. Не моргая.

Взгляд прищуренный, предупреждающий. Как у разъяренного льва за секунду до прыжка в сторону ненавистного противника.

Цель есть. Мишень определена.

Один прыжок, один рывок… сильные челюсти зверя раздирают горло наизнанку.

— Тронул её? — Холодно, но поразительно спокойно.

Не знаю, как я до сих пор стояла на ногах.

Наверно не стояла, а висела в воздухе, пока Антон цепко давил мою шею, оторвав от пола на несколько сантиметров.

— Жаль не успел. — Насмешливо. — Где камень? Сюда давай?

Оскалившись ещё шире, Давид сунул руку в карман, из которого вытащил небольшой тканевый мешочек. Вытряхнул содержимое на ладонь, крепко сжал между большим и указательным пальцами некий объемный предмет, размером с крупную сливу, который заблестел всеми цветами радуги.

— Отлично. Сюда давай! — Сиплые выдохи ублюдка участились.

— Сначала отпусти Соню.

— Зачем? Сперва, я бы хотел оттрахать сучку у тебя на глазах. — Надавил скальпелем на трахею, заставляя взвизгнуть от жгучей боли. Слёзы хлынули по щекам. Внизу живота что-то лопнуло, или взорвалось. — Всегда мечтал опробовать эту сладкую суку! Как обычно, тебе всё самое лучшее! Безлимитные победы на ринге, армия тупых шлюшек и эта… темноволосая шмара в придачу, от которой ты башку потерял капитально. Из-за которой, ты жизнь свою просрал. — И лизнул мою шею, слизывая кровь с маленькой ранки. Пока ещё маленькой.

— Ты спятил! Прекрати! Или… — Запнулся. — Я за себя не ручаюсь. — Давид попытался прорваться вперёд, но Антон сильнее сжал меня в тисках, визуально намекая, чтобы брат соблюдал дистанцию.

— Ах-ха-ха! Ну и что ты сделаешь, Безжалостный? Порвёшь меня? Попробуй сначала подойди! И твоей шлюхе кранты!

Лучше бы он просто молчал.

Лучше бы он просто взял этот чертов камень, засунул его себе в одно место и навсегда исчез из нашей жизни, сохранив и свою жизнь тоже.

Я никогда не видела Давида настолько опасным. Настолько страшным и агрессивным. Я испугалась. Снова начала проваливаться в темноту от накатывающего стресса, когда увидела, насколько жуткими сделались его глаза, покрывшись могильной тьмой, насколько озверевшим сделалось его лицо… а в склерах полопались сосуды.

Сжал кулаки. С хриплым рыком. С характерным хрустом.

Напрягся, приняв боевую стойку как всевластный хищник перед прыжком.

На лице мужчины, покрасневшем, искаженном злостью, я прочла явное предупреждение и твёрдое заявление:

«Она моя! Руки прочь! Порву на хрен! НЕ СМЕЙ. ТРОГАТЬ. МОЁ!»

— В жизни нам часто приходится делать выбор. — Слово. И медленный шаг. Слово. Ещё один. — Если вопрос станет ребром… ты или Соня. Я… выберу её.

— Бляха! Спятил, да?? Ты что нах творишь??! — он сжал меня настолько сильно, под рёбрами, выбивая весь кислород до последнего грамма, что пришлось открыть рот, испустив искореженный стон.

Кажется, будто чертов подонок сломал мне несколько костей.

Я запаниковала!

Я не знала, что делать.

Но мне просто захотелось прекратить это всё.

Сделать какую-нибудь глупость. Чтобы сохранить жизнь любимому.

Прямо здесь. Прямо сейчас. И будь, что будет.

Антон не выполнит своего обещания. Это отчетливо ощущалось через его жёсткие прикосновения, через давящую энергетику злобы, что острыми иглами впивалась мне в душу.

Даже, если ублюдок получит камень… он не станет ко мне милосерднее.

Не пощадит. Не простит. Не облагоразумится.

Наркотики, долгие годы мучений и издевательств в запертой клетке сделали из него нечеловека. Если в глазах Давида я ещё видела хоть малейший проблеск надежды, то у Антона… В них я видела гиблый, ужасающий Ад.

Слова Безжалостного потрясли меня до самого сердца.

Он пожертвовал бы всем. Ради меня. Ради той, что предала.

И, чтобы я не сделала, как бы не поступила…

Он простит. Он будет любить.

Вечно. И навсегда.

Со всей дури вцепилась зубами в руку Антону, ногой зарядив в пах, как Давид когда-то учил, при нападении сзади, во время отработки приёмов.

Оттолкнувшись от ублюдка, упала на пол. Как раз вовремя!

Давид не дал Антону опомниться. Тут же залепил брату мощный хук в челюсть.

А дальше… началась кровавая бойня.

Удар за ударом. Удар за ударом.

Шум. Крики. Маты.

Словно два огромных буйвола, они сражались до последнего вздоха.

Оба равны. Профессионалы. Оба переполнены ненавистью. Оба хотят отстоять свою правду.

— Давид… Давид… — жалобно так, забившись в угол. Звала его, молилась, переживала. Тонула в слезах, задыхалась в истерике.

Ну когда же всё это закончится!

Когда!

Сил уже нет ни на что…

Кулаки у обоих в крови. На лицах ссадины. Одежда порвана, свисает рваными клочьями. В глазах сверкают молнии. Были братьями, стали недругами.

Из-за меня. Из-за меня наша комфортная вселенная опрокинулась вверх тормашками.

Два одичалых, осатанелых зверя. Рвали друг друга на части, драли до мяса кожу, лупили кулаками по крепкому торсу. Даже стены ходили ходуном.

Не знаю точно, сколько продолжался весь этот кромешный кошмар!

Но у меня едва не случился инфаркт, когда Давид, в край озверев, нанес решающий, сокрушительный удар. Отчего Антон, не устояв на ногах, отлетел к краю обрыва.

Дальнейшие мгновения развивались как в замедленной съемке.

Звон в ушах.

Кислород в лёгких превращается в пар.

Пульс пропускает удары…

Молот балансирует на краю пропасти, размахивая руками. Вот-вот и сорвётся вниз! Спиной, с пятиэтажного недостроенного здания.

В панике я кричу, закрываю одновременно уши и глаза.

Последнее, что слышу, за секунду до обморока, как Антон с отчаянием издаёт последний вопль:

— Брат.

Грохот.

Крик.

И тишина.

* * *

Распахнула глаза, жадно хватая воздух, цепляясь за крепкие плечи Давида, который, с адским волнением в глазах цвета угля, склонился над моим лицом, а затем быстро подхватил на руки, заключив в крепкие объятия.

Испугался.

Дрожал не меньше меня.

И дышал.

Хрипло. Со свистом.

Как-будто у него началась астма.

— Что с ним? Что с нииим? — извиваюсь в сильных тисках любимого, немощно молочу кулаками напряжённые бицепсы, просто потому, что не в состоянии более контролировать собственное тело.

— Тише, тише, маленькая. Всё закончилось, всё хорошо. Ты со мной. А я с тобой. — Обнимает, крепко-крепко прижимается лбом к шее, но я знаю, что нет! Не хорошо! Ничего не хорошо! Антон он… Я видела, как брат Давида сорвался в пропасть. Я видела, как там, на краю обрыва, мелькнули его ботинки, как Давид сам чуть-было не упал, когда попытался схватить брата за руку.

— Он п-погиб. Да? — всхлипываю, льну к его бурно вздымающейся груди, пока Давид рывком поднимает меня на руки, словно пушинку, грея теплом своего крепкого тела, и быстро несёт прочь, к лестнице.

Молчит.

Я снова повторяю вопрос.

— Не думай об этом, Крошка. Он сделал свой выбор. Он бросил мне вызов. Не на жизнь, а на смерть. Он заставил тебя страдать. Я убью каждого, кто посмеет сделать тебе больно. Потому что понял, насколько сильно ошибался. Понял, что враги они, а не мы с тобой. Ты лишь пешка, которой манипулировали с помощью угроз. Ты для меня дороже всего на свете, девочка. — Ласково целует в макушку. Руки трясутся, тело колотит от дрожи. В глазах стынут слёзы. Я не вижу его лица. Но я точно знаю… Давид скорбит. Просто пока не понимает, что только что произошло. — Антон изменился. Он не оставил мне выбора. — На секунду замолкает, сдерживая внутренний рык. — Когда выйдем на улицу, просто зажмурься и обними меня крепче, малышка. Не смотри туда. Не смей смотреть на площадку под балконами.

* * *

Мы снова вернулись в больницу.

Давид не отходил от меня ни на шаг. Боялся, что кошмары снова будут терзать мои сны. Вновь боялся меня потерять, допустив страшную ошибку, допустив то, что кто-то в очередной раз посмеет сделать мне больно.

Когда мы покидали стройку, там, в машине Давида, я на некоторое время выпала из реальности, погрузившись в дремоту. Он обернул меня в свою куртку, потому что меня колотило, поднялась температура, горло сдавило жутким кашлем. Давид крепко сжал мою руку, переплёл наши пальцы друг с другом и не отпускал до самого прибытия в больницу.

Даже, несмотря на то, что я практически увидела ещё одну смерть воочию, сейчас мне воистину стало хорошо. Так хорошо, как было четыре года назад. Я чувствовала его любовь. Чувствовала невероятную поддержку и защиту. А также восхитительный запах его куртки, в которую он настолько трепетно обернул моё истощенное тело, словно я была его крохотной дочкой.

* * *

Спустя два дня, когда я немного оклемалась от болезни, в купе с очередным стрессом, я услышала громкие, разрывающие душу стоны, когда проснулась после капельниц, после дневного сна.

Давид не спал. Он стоял на коленях, в палате, прильнув лбом к моим коленям. И с надрывом рыдал. Повторяя одно и тоже. Одно и тоже.

— Прости… прости… прости…

Как молитву. Как заклинание. Миллионный раз.

Я никогда не видела, как плачут мужчины.

И у меня грудь разрывалась на части, когда я видела его слёзы, когда я сама рыдала, вытирая их дрожащими ладошками.

— Наш ребёнок… наш малыш…

Я не выдержала. Я притянула мужчину к себе, положила его голову к себе на колени, и крепко-крепко обняла.

Нет, он не плакал.

Он буквально выл от безнадежного отчаяния!

Сипло и громко… Сорвавшись в болезненной истерике.

Сейчас, он не держал боль в себе, как принято держать железным мужчинам.

Он колотил кулаками кровать, он проклинал себя и всех, кто разрушил нашу жизнь.

В первую очередь… себя.

Давид ненавидел себя.

Потому что не знал всей правды.

— Всё хорошо, хорошо, хорошо… Надо забыть… Надо отпустить. Умоляю! Прошу! Не плачь. Любимый… Я не сержусь. Я люблю тебя. Очень. Сильно. Люблю!

К себе, к груди притянула, к сердцу щекой прижала, слёзы его вытирала и раскачивалась, убаюкивая, успокаивая, лаская.

Вскоре, он затих. Слегка расслабился.

Дыхание выровнялось. Огромное тело обмякло.

Кое-как я уложила Давида в кровать. Легла рядом, прижалась плечом к горячему, крепкому торсу, вдохнула любимый запах восхитительного, безупречного тела. Он обнял меня в ответ. Поцеловал в макушку. Гладил по волосам, пропуская спутанные пряди через трясущиеся пальцы, что-то шептал на ухо, а затем… мы уснули.

Так тепло и так беззаботно я давно себя не ощущала.

* * *

Что на счёт мамы и Виктора?

Каждый получает своё, ведь всё в нашем мире, хорошее, или плохое, возвращается ответным бумерангом.

Виктор попал в аварию. Эксперты подтвердили, что подонок сгорел живьём.

На счёт мамы… её забрали в психиатрическую клинику.

Она догадалась, что я сбежала по своей воле. И её недуг обострился.

Она просто начала выбрасывать из окон все мои вещи, а потом устроила пожар ненависти, прямо во дворе жилого дома, рядом с детской площадкой.

Соседям пришлось вызвать полицию и скорую помощь.

Узнав об инциденте, я не пришла к ней в лечебницу ни разу.

Даже и слова не сказала.

Она для меня умерла. В тот момент, когда в тайне напоила ядом.

Она это заслужила. Мне нет до неё дела.

Я долго терпела. Но всему есть предел.

Теперь я сирота. И всем своим знакомым говорю, что мои родители погибли в автокатастрофе.

И уж лучше я буду жить, притворяясь безродной беспризорницей, чем имея в роду вот таких вот одержимых зверей.

* * *

Сколько времени бы не прошло после нашего примирения с любимым, меня до сих пор терзала жуткая мысль, что Давид побывал в сущем пекле.

Я видела его шрамы на теле. Я видела эти жуткие ожоги от сигарет, замаскированные татуировками. Их было очень много. И мне было очень больно.

Будто я сама испытала бесчеловечные тюремные пытки на себе. Боль жила в моём сердце долгие-долгие годы. Мы с Давидом связаны, как две половинки единого целого. Наша встреча была предначертана небесами. И я прекрасно ощутила, насколько мучительно плохо ему было! А он… он в ответ прочувствовал на себе и мои муки тоже.

Четыре года назад между нами выросла стена из непонимания.

И сейчас… она разрушилась.

От толстых, непробиваемых стен, остались лишь руины.

Мы страдали на равных. Мы сполна получили по заслугам за собственные ошибки.

И, наконец, расплатились.

Всё.

Мы в расчёте с коварной судьбой.

Время начать жизнь сначала.

Время начать жить с нуля.

Эпилог

Давид

Спустя две недели

Холодные порывы ветра врезаются в лицо.

Сердце бешено колотится в груди. Буквально разрывая грудную клетку на части, как будто состоит не из плоти и крови, а из титана и магмы.

Дышу часто. Задыхаюсь.

Потому что устал от грёбанной жизни.

Я, как камень на шее, который тянет ко дну. Обмотался вокруг любимой малышки, мешая жить, мешая ей полноценно дышать.

Если бы мы не встретились — она была бы счастлива. Без меня.

Время ослабить давку, Безжалостный. Пусть судьба подскажет тебе путь.

Сбросить этот камень с её шейки? Или как?

Как быть? Как нам жить дальше?

Не могу больше находится рядом с ней. Я её проклятье, её лютый кошмар. Столько боли ей причинил, столько страданий, что не могу… не могу больше так жить.

Рыдаю. Как трусливая баба.

Смахиваю слёзы дрожащими пальцами, а после, сделав глубокий вдох, впиваюсь руками в руль рычащего байка. Поддаю газку. Железный монстр хрипит ещё громче.

Вечер. В округе ни души.

Лишь изредка проезжают встречные машины.

Солнце плавно ползёт за горизонт. Иссиня-жёлтое небо постепенно темнеет.

Красиво…

Возможно, я вижу закат в последний раз в жизни.

Передо мной широкая, пыльная дорога. Разметка практически стерлась, а асфальт покрыт трещинами.

Это трасса Е 666.

Байкеры называют её просто и лаконично — «Дорога смерти».

Никто ещё не проезжал E 666 на скорости более шестидесяти километров в час. Идеальное место… чтобы сдохнуть.

Сегодня я преодолею этот промежуток трассы на рекордно максимальной скорости.

Если судьба — значит стоит ещё пожить.

Что ж, сыграем в рулетку.

Безысходность сводит с ума… Давит не только на голову, но и на сердце.

Газую. Мой «Харлей» рычит, готовясь к старту.

Оранжевое солнце практически касается земли…

В уме начинаю отсчёт.

До старта считанные секунды…

Как вдруг…

Я чувствую, как чьи-то руки оборачиваются вокруг моей талии. Крепко. Нежно. Бережно. И жар растекается по венам, а кровь превращается в пар. Я чувствую, этот дурманящий запах, это восхитительное тепло хрупкого тела.

Так может пахнуть лишь один человек… Во всей необъятной вселенной.

— Давид. — Шепчет так сладко, так жалобно, что мне выть хочется, что есть мочи. Но двигатель не глушу. — Я искала тебя. Я волновалась…

Молчу.

Она знает. Черт возьми! Знает, что я задумал!

— Молю, давай вернёмся домой. Мне плохо без тебя. Очень плохо.

Мы начнем жизнь заново. С чистого листа. Мы ворвёмся в светлое будущее вместе. Я никогда тебя не отпущу. — Томно шепчет на ухо, сильнее прижимается телом к телу.

— Мне нечего терять. Хочешь уйти? Навсегда? Давай. Давай уйдём вместе. Меня в этом мире больше ничто не держит. Если там… не будет тебя.

— И ты готова меня простить за все, что причинил? — Накрываю её маленькие ручки своими, громоздкими ручищами.

— А ты? Я ведь ломала тебя не меньше…

— Ты ни в чем не виновата. А вот я…

— Хватит! Замолчи! И прими решение!

— Тогда слезай.

— Нет! Я буду с тобой до конца…

Пауза.

— Тем более, когда… когда я узнала, что внутри меня растет… твой ребенок.

Шок.

Голова кругом.

Душа в пыль!

— Что? К-как? — глотая буквы, пытаюсь обернуться, чтобы увидеть её глаза. Чёрт возьми! Я хочу видеть её лицо! — Правда? Но ты же…

— Молчи. — Властно накрывает мой рот ладошкой и чувственно целует в шею. — Это правда. Ты скоро станешь отцом. То, что утверждали врачи — полный бред. Мне нужен был только ты. Только ты! Безжалостный! Моё тело, как и душа, отказались принимать другого мужчину. Я не больна. Я абсолютно здорова! Это была, скорей всего, просто проблема психологического характера. Не иначе как… отторжение нелюбимого мужчины. Да, Давид! — Смеётся, покрывая поцелуями мою шею, которая уже покрылась холодной испариной. — Да, любимый! Я в положении! И таблетка, забравшая жизнь нашего первого малыша, тут ни при чём…

Солнце исчезает за горизонтом, и мы срываемся с места.

Адреналин сжигает все внутренности! Пульс достигает предела.

Стрелка спидометра преодолевает отметку «шестьдесят».

Какого чёрта я млять делаю!!!

Резко даю по тормозам. Вскакиваю с байка. Подхватываю Соню на руки, с бешеной алчностью впиваюсь в её сладкие, нереально вкусные губы и рычу ей в рот, глотая бурные стоны моей любимой, моей потрясающей девочки!

— Ты победила, маленькая…

— Нет. Не так. Скажи по-другому. — Улыбается. Черт! Я готов поставить на колени весь мир, ради этой несравненной улыбки.

— Крошка… Ты победила! — С неописуемым волнением кладу ладонь на бедро Сони, забираюсь под кофточку и глажу упругий животик, чувствуя странное, но такое ощутимое, такое родное тепло. Как будто уверен на все сто, что там, в её нежном животике, бьётся сердце нашего малыша, или малышки. Может даже… близнецов.

А затем, вместо тысячи слов, вновь с дикой жадностью целую любимую в губы!

Целую так, как поцеловал впервые.

Тогда.

На ринге.

На глазах у тысячи лиц.

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg